Люди Флинта [Валерий Алексеевич Алексеев] (fb2) читать онлайн

Валерий Ялексеев Люди Флинта Повесть

1

— Заходи! — скомандовал я Левке.

И его рыжая голова, окруженная облаком звенящих комаров, начала медленно двигаться по поверхности коричневой, словно какао, воды. Чем-то это напоминало цирковой трюк. Желтоватый вечерний свет лишь усиливал впечатление.

— Здесь пиявки, черт! — задыхаясь, прошептал Левка. Вода дошла ему уже до подбородка. — Честное слово, у меня полны трусы пия…

Тут он хлебнул озерной жижи и с тихим кашлем отключился от жизни, погрузившись в воду с головой. Минуту над озером стояла тишина. Комары стонали от восторга, рассаживаясь у меня на лопатках. Я стоял по грудь в воде неподвижно, как авианосец, и со сладкой ненавистью ждал Левкиного появления.

— Теперь ты понял, кто ты? — сказал я ему, когда он, зажмурясь и разинув рот, с клекотом вынырнул на поверхность.

Левка не расслышал. Он ожесточенно погрузил в воду шест и принялся отжимать свою потемневшую от воды шевелюру.

Желтый чуб был предметом самой трогательной Левкиной заботы. Из Москвы Левка привез флакон какого-то зеленого масла и этим маслом раз в три дня мыл голову, после чего благоухал, как чайная роза.

— Ну ладно! — Я стоял у самого берега и держался за ветку ракиты. Ракита была уже красная от вечернего солнца.

— А теперь — ближе к берегу. Да под корни ногами бузуй! Под корнями они сидят, безобразники!

Шаг за шагом мы двигались вдоль кустов, выводя полный тины бредень на отлогий, изрытый свиньями берег. Вода была теплая лишь наверху, ниже пояса начиналось что-то холодное и зыбкое, как кефир. И вдруг поверхность ее, колыхавшаяся у наших подбородков, словно вскипела. Караси мерцали в глубине, прыгали над водой, жирно плюхались обратно и толкали нас в живот своими холодными боками.

— Пудов шесть принесем, не меньше, — прокряхтел Левка, разрезая воду плечом. — Все золото мира…

Озеро за свинофермой было полно карасей. Старые целинники уверяли, что умные свиньи каждый день спускаются сюда с фермы и, зайдя в воду по брюхо, выхватывают карасей пастью прямо из тины. Сколько раз, говорят, видели: бежит по берегу хряк, а в зубах у него карась граммов на триста — четыреста. Потому, мол, и ветчина здешняя сильно отдает рыбой. Соблазненные этими рассказами, мы наскоро разделались с работой (три часа — три метровой глубины ямы, это был наш личный рекорд), выпросили у Семки бредень и весь вечер барахтались в заливе. Но рыба упорно избегала заходить в мотню. Только один раз мы выволокли на берег нечто живое. Это был черный жук величиной с папиросную коробку. Он нагло укусил меня за пятку и, невредимый, ушел в залив. Левка так перепугался, что даже не пытался ему помешать. Теперь стоит ему наступить на сучок, как он теряет сознание от омерзения и погружается в воду с головой.

Наконец мы сообразили, что надо вводить бредень в тину не под острым, а под тупым углом.

— Ниже, ниже опускай! — закричал я Левке. — Не давай им под бреднем уйти, белобандитам.

Несколько хрюшек, столпившись на берегу, недовольно наблюдали, как мы прочесываем залив. Судя по всему, конкуренция наша их мало устраивала. Ведь до нас здесь никто карасей не ловил. Каменские трактористы считали ниже своего достоинства барахтаться в поросячьей луже, а местные ребятишки боялись живого волоса, который будто бы впивается в тело и прошивает человека насквозь.

Мы с Левкой были первыми людьми свободной профессии в этих местах.

— На абордаж! — скомандовал я.

Мощные — так нам казалось, — облепленные грязью по пояс, мы восстали из залива во весь рост и двинулись на берег. Комары запели нам хвалебную песнь.

Свиньи не ожидали такой атаки. Приняв ее на свой счет, они в замешательстве отступили, а потом бросились врассыпную.

— Тяжело!.. — задыхаясь, сказал я. — Тину тянем…

Но тут одна из зазевавшихся свинок с чавканьем вынула свой черный зад из грязи, заметалась по берегу и кинулась очертя голову в сеть.

— Назад, тупица! — крикнул Левка, попятился и сел по шею в воду, не выпуская шеста из рук.

— Береги мотню! — заорал я ему, но было уже поздно.

С торжествующим хрюканьем свинья ворвалась в бредень. Палку вырвало у меня из рук, а самого швырнуло на берег, в осклизлые ракитовые кусты.

Пока я, исцарапанный и оглушенный, выбирался на твердую землю, со стороны залива доносилось бульканье и звуки борьбы.

— Ну, это уже низость! — гулким голосом говорил Левка. — Так нам с тобой обоим крышка…

Когда же я наконец встал во весь рост на пригорке и окинул взглядом взбаламученный залив, все уже стихло.

Левкин шест мирно плавал в центре залива, мотня висела на кустах, а сам Левка сидел по шейку в воде в той же позе, в которой застали его события.

— Ну что? — спросил я мрачно.

— Все правильно, — ответил Левка.

Красное солнце дышало из-за реки холодком. На том краю озера нежно пели лягушки. Я промыл затоптанную в тину сеть и связал все порванные нити, а Левка по-прежнему молча сидел в воде. Наконец это стало меня раздражать.

— Вы стесняетесь, мисс Афродита? — обернулся я. — Может быть, мне удалиться в кусты?

Левке очень не нравится, когда я его называю Афродитой. Он тяжело страдает оттого, что к его белому телу не пристает никакой загар.

Но сейчас он даже не огрызнулся.

— Пошлячка, — обозвал он свинью. — Весь бок мне ободрала щетиной. Знаешь, как жжет…

— Не знаю, — ответил я.

Левка хотел что-то возразить, но вдруг вытянул шею и привстал из воды.

— Слышишь?

Я выпрямился и прислушался.

Далеко за мостом, покачиваясь и поминутно ныряя носом, медленно шел грузовик. Пыльный след тянулся за ним туманным шнурком, словно за реактивным самолетом.

— Наши едут!

И через пять минут, наскоро выкупавшись в ледяном Тоболе, мы уже мчались по песчаной дорожке в Каменку.

2

Каменка — типичный целинный поселок, ничем не хуже других. Пожалуй, даже лучше: сколько проехали мы за это лето совхозов, разбросанных по глухой степи! Две-три безрадостных улицы, по которым гуляет одна лишь пыль, серо-белые приземистые дома, с окнами, занавешенными изнутри одеялом (от солнца и мух) — и ни деревца вокруг, ни лесочка, только серо-сизая бугристая степь, по которой во все стороны расползаются горбатые дороги. Здесь хоть рядом был Тобол — ярко-синий, холодный, весь в светлых ракитах, а на том берегу рассыпаны были до самого горизонта темные островки березовых лесов.

Наш грузовик, по прозвищу «Матильда», стоял возле Семкиного дома, потрепанный, как шлюпка с пиратского корабля. Над кабиной возвышался старший техник Боря. Голова его была повязана красным платком, в руках он держал охапку веток карликовой вишни. Время от времени он отрывал красную ягодку и бросал ее в черную волосатую пасть. А крыша кабины была так помята, как будто на ней плясали вприсядку в кованых сапогах. Боковое стекло было заменено куском коричневой фанеры, и от этого казалось, что машина подмигивает нам заплывшим глазом. В общем, «Матильда» окончательно утратила свой европейский вид, с которым она пустилась в первый пробег из Кустаная. Но такая она была нам еще милее. Мы с Левкой прямо чуть не заплакали, когда из-за угла увидели ее усталую, запыленную морду.

— Здорово! — сказал мне Левка. — Рюкзак на плечо, спальный мешок в кузов — и к дьяволу всех карасей вселенной! Правда?

Я молча кивнул. У меня тоже сердце замирало от счастья, когда я представлял себе, как мы помчимся, стоя в кузове «Матильды», сквозь океаны горького целинного ветра. А кругом темнота, и рядом свои, и в руках букет дикой вишни, а по горизонту расползаются медленные огни совхозов…

— Нет, хорошо бы сейчас марш-бросок километров на сто пятьдесят! — не унимался Левка, догоняя меня. — Ведь правда?

Я настолько соскучился по своим, что меня даже не раздражали его восторги. Мне тоже не сиделось на одном месте. За неделю Каменка успела нам порядочно надоесть. Хотя жить здесь было не так уж плохо: кино каждый вечер, пруды, река и приличный стол. Но мы приехали сюда не для того, чтобы упиваться довоенными фильмами. Мы нагрянули на целину как пираты: нам нужны были горизонты, сумасшедшие броски из совхоза в совхоз да пустынные, раскатанные, как бетон, дороги.

— А, Москва! — громко сказал наш хозяин Семка. Он стоял у калитки, держа в руках алюминиевую миску с супом, и давал какие-то объяснения Старику.

Старик стоял на подножке «Матильды», обмахиваясь, как веером, белой соломенной шляпой. По его сутулой спине, обтянутой абстрактной рубахой навыпуск, видно было, что он устал и зол, как сатана.

Я замедлил шаги.

— Слушай, Лев! — громким шепотом сказал я через плечо. — А у нас все в порядке?

— Будь спокоен, — ответил Левка, — имеет быть.

На слова Семки Старик обернулся, и его почерневшее, как дуб, лицо сморщилось.

— Вот они, полюбуйтесь! — ядовито сказал Старик. — Работнички, называется. Не экспедиция, а банда Махно…

Вид у нас и правда был не слишком элегантный. Брюки у меня были мокрые до колен, из кармана торчала грязная белая майка. А Левка, тот вообще примчался почти нагишом, в черной тенниске и оранжевых плавках.

Я перебросил скатанный бредень через загородку и оглянулся на Левку. Тот стоял подбоченясь, на голове у него была не шевелюра, а какой-то торжествующий вопль.

— А в чем, собственно, дело? — спросил Левка. Иногда он был сущим идиотом — или притворялся, трудно понять.

— В чем дело? — Старик надел шляпу и переглянулся с шофером, улыбнувшимся в глубине кабины. — Может быть, ты все-таки оденешься, прежде чем со мной разговаривать? Или и мне снять штаны прикажешь?

Кто-то тихо засмеялся. Я заглянул через Семкино плечо и увидел весь каменский малинник: девчата сидели на лавочке у нашей веранды и с интересом прислушивались к разговору. В мире нет никого любопытнее и смелее целинных девчонок. Смелость — от малочисленности: каждой — сотня защитников, будь она хоть страшнее германской войны.

— И все-таки — в чем дело? — настойчиво переспросил Левка. — Ваши инсинуации меня…

— Инсинуации?.. — Старик сощурясь оглядел Левку с головы до ног. — Ах ты сопля…

— Давайте оставим взаимные оскорбления, — побледнев, сказал Левка. — Перейдем лучше к делу…

Я понял, что его занесло и что вмешиваться бесполезно. Поэтому я подтянул штаны, присел на теплое крыло «Матильды» и отвернулся.

— Ну ладно, — сказал Старик, остывая, — ладно, перейдем к делу. С лентой без меня ходили?

— Ходили.

— Считайте, что этого не было. Ни одной прямой не нашел, где бы метра на два не обсчитались. А у скотных дворов тридцать метров потеряли. Даже если ленту зигзагами класть, все равно так не получится.

Левка открыл было рот, но не сказал ничего. Я тоже был удивлен: обмеры участка мы проводили тщательно, некоторые прямые даже перемеряли два раза и ожидали за это по меньшей мере похвалы.

— Фанфаронство, а не работа, — жестко заключил Старик. — Ну, а ямы какие вы мне накопали?

— Метр восемьдесят, — хмуро ответил я.

— Метр восемьдесят? — Старик подмигнул Борьке, учтиво взиравшему на нас с высоты. — Да в эти ваши метр восемьдесят, извиняюсь, дерьма куриного не закопать. А я вот репера привез, куда их прикажете ставить?

Левка демонстративно промолчал. Он этим ямам вообще не придавал значения: считал, что Старик их выдумал исключительно с воспитательной целью. Я по этому вопросу не имел собственного мнения и целиком полагался на Левку: как-никак это его брат был геологом, а не мой. А вообще-то смутное убеждение, что мы оказались не у дел в результате чьих-то интриг, у меня было. Слишком незначительным казалось то, чем мы здесь занимались: копали ямы, обмеряли дома, которые все равно предстояло сносить. Ох уж и дома это были! Белые только с виду, а на деле — сколоченные из разных там щепочек и брусочков, обмазанных глиной: глина кусками отваливалась при пустячном толчке.

— Нет, знал бы я, что вы такая шантрапа… — Старик устало вздохнул и спрыгнул на землю. — А я-то всем говорю: в Каменке ребята — орлы, моя личная команда…

Борька хмыкнул и сплюнул мне на голову косточку.

Семка поставил миску на скамейку и участливо посмотрел на меня.

— Я им говорил, что вроде бы ямы мелковаты… — сказал он. — Если для шахты, конечно. Они тут все рассказывают, что золото ищут.

— Товарищ начальник! — подала голос от веранды Ленка. — Это правда, что нашу Каменку будут взрывать динамитом?

Старик вытер ладонью лоб и нехорошо улыбнулся.

— Это вот у них спросите… Они вам тут все взорвут, террористы…

— Пираты… — поддакнул Боря. Я погрозил ему кулаком.

— А ну, — махнул рукой Старик, — садись в кузов, к чертовой матери!..

Девчата на лавочке оживленно зашептались. Левка стал медленно натягивать свои джинсы.

— Ты что же, товарищ, совсем их от нас забираешь? — прищурясь, спросил Семка.

— Посмотрим, — коротко ответил Старик.

— Эй, геологи! — хором закричали девчата. — Оставьте нам своего оранжевого!

Мы быстро вскарабкались в кузов, начальник закрылся в кабине, и «Матильда», переваливаясь, как баркас, медленно выкатилась на дорогу.

— И щуку бросили в реку, — сказал мне Левка.

— Правильно твоя губа шлепнула, — ответил я.

3

«Матильда» весело бежала по поселку. Справа и слева тянулись ряды белых домов. Хоть бы одно деревцо! Только в палисадниках буйно растут кусты, усыпанные несъедобными, но отчаянно красными ягодами. Почти в каждом дворе за калиткой стоит трехтонка, трактор или комбайн. Чайхана с крылечком на граненых столбиках. Серый, огромный, мрачноватого вида клуб. И снова целый зоопарк горбатых коричневых комбайнов.

— Побрился бы, — мрачно посоветовал я Боре. — Ты же на каннибала похож.

— Дышите носом, Алик, — ответил Боря и величественно положил вишенку в рот.

Нельзя сказать, чтобы мы были особенно счастливы, хотя изо всех сил старались это изобразить. Так, как сегодня, Старик с нами никогда не разговаривал. С самого начала экспедиции мы с Левкой были его верными телохранителями: носились на «Матильде» из совхозов в Кустанай и обратно, получали грузы и деньги, отправляли телеграммы. Левка так набил себе руку на составлении разных там накладных и актов, что Старик никому, кроме него, это дело не поручал.

Да, веселое было времечко…

— Брат твой тоже рыжий? — спросил однажды Левку Старик.

— Нет, а что? — Левка сразу понял, в чем дело, и съежился.

— Да так, ничего, — равнодушно ответил Старик. — Малый напористый. Уж не знаю, как он догадался, что вы на целину подались… явился в нашу московскую контору и давай шуметь: «Кто дал право принимать на работу десятиклассников?» У них, мол, впереди ответственный год, им в Сочи отдыхать надо, а не под Кустанаем надрываться… Ну, Москва мне телефоном, конечно: «Это у тебя там беглецы работают?» А я и знать ничего не знаю…

Старик умолк. Мы затаили дыхание.

— А дальше? — спросил наконец я.

— Что — дальше? — Старик усмехнулся. — Будете дурака валять — вышлю обоих заказной бандеролью.

— Но ведь мы не валяем дурака? — умоляюще сказал Левка.

— Пока нет, — коротко ответил Старик.

…Горбоносая «Матильда» мчит нас по широким улицам незнакомой центральной усадьбы. А мы с Левкой, обнявшись, как братья, стоим в кузове и во все горло поем пиратскую песню:

Придерживая шляпу, Старик высовывается из окна кабины, смеется, морща лицо и показывая желтые крепкие зубы.

— Не вылетите, эй, молодцы! — кричит он нам. — А то мне с вашими родителями вовек не рассчитаться!

Присев на передние колеса, «Матильда» останавливается на площади у молоденького парка. Жидкие, болезненные деревья, вид у них такой, словно их посадили вчера. Мы перескакиваем через борт и из желто-зеленого ветра странствий попадаем прямо в черный от солнца день. Суровые, замкнутые, как послы иностранных держав, идем мы сквозь толпы любопытных людей.

«Кто такие?»

«Геодезисты!»

«Ну?» — с недоверием и однако же многозначительно, как умеют говорить это «ну» только здесь.

Этим людям не внове слово «геодезисты», здесь геологами нас не зовут. Им известно: геодезисты — это перемены, это стройка завтра, на худой конец — послезавтра. Мы — предвестники реконструкций, мы — полпреды перемен.

Старик шагает впереди, лихо сбив на затылок шляпу. Это у него мы научились идти навстречу толпам, вскинув голову и глядя им прямо в глаза. В этом было что-то флибустьерское, так нам казалось по крайней мере. И директора совхозов с уважением встречали нас на крыльце своих контор.

«Это ваши люди?» — спрашивали у Старика.

Тот кивал головой, и мы с безучастным видом проходили мимо. Короткая ночевка на полу чужой квартиры — и снова сумасшедший полет по дорогам целины. Ох уж эти целинные дороги! Горбатые, ухабистые, в жаркие дни они гудели под колесами, как бетон. Но когда начинало дождить, они превращались в реки жидкой грязи.

В экспедиции мы были на положении любимчиков. Техники один за другим оседали в совхозах, ходили с рейками, что-то высчитывали, что-то чертили. Одни мы метеором носились по области, наводя порядок в огромном хозяйстве отряда.

И вдруг все переменилось. Нас высадили в Каменке, перекинули через борт наши спальные мешки — и прощай «Матильда»… А ведь это именно мы назвали ее так. Без нас это была просто хмурая, запыленная трехтонка с расшатанным кузовом.

Старик примерился, всадил в землю вешку и сказал:

— Копать здесь.

Это было хуже всякой ссылки…

— Эй, хлопчики! — сказал кто-то снизу.

И тут только мы заметили, что на дне кузова на полуразвернутом спальном мешке сидит еще один человек. В черном тренировочном костюме, изрядно посеревшем от солнца. Голова наголо острижена. Крутая шея, твердый подбородок, внимательные серые глаза. Незнакомец сидел, обхватив руками колени, и смотрел на нас снизу вверх с веселым любопытством. Копия — Кристофер из «Великолепной семерки». Не хватало только черной шляпы и кольта на бедре.

— Крис, — назвался он и протянул, не вставая, мне и Левке руку. Видно было, что ему уже все уши прожужжали этим необыкновенным сходством.

— Ну что, парубки, зажурылись? — спросил незнакомец, когда мы присели с ним рядом.

— Да ну его! — махнул рукой Левка. — На нашего Старика не угодишь. То были всем хороши, а теперь — пожалуйста… Кто виноват, что ему сегодня плохой сон приснился?

— Эх, детвора… — Крис обнял нас обоих за плечи и притянул к себе. — Начальник должен показать, что он начальник, и лучше ему в этом не мешать. А вы на дыбы. Разве так надо? Вы думаете, это он вас ругал? Он Борю и меня наставлял на путь истинный. Кому-то из нас двоих придется вами заняться. А между прочим, кое в чем Старик действительно прав: дарить тридцать метров королю Фердинанду — глупо. Тридцать метров дистанции — это не шнурок от ботинка. Будешь план чертить — и вся площадка завяжется морским узлом.

У Криса был прохладный баритон, держался Крис весело и непринужденно. А главное, он свободно говорил на нашем языке. Да, у нас был свой, особый язык, по нему люди Флинта узнавали друг друга с первого слова. Это был язык насмешливый и неправильный, абсолютно лишенный высоких слов и прописных конструкций, — язык, приводящий в ужас родителей и в негодование учителей. «Боже, на каком жаргоне вы объясняетесь!» Но это был не жаргон, не дешевая подделка пижонов, а великий язык застенчивого и гордого племени. Люди Флинта презирали слова-подонки, они слишком уважали себя, чтобы говорить «хиляй» и «чувак». Но зато и слов «любовь» и «дружба» не было в этом языке: дружба не нуждалась в объяснениях, а о любви они предпочитали молчать…

Грузовик подкатил к нашей первой яме. С высоты кузова я увидел, что она действительно неглубока: чуть побольше крысиной норки.

— Это все ты, недоумок, — сказал я Левке. — Говорили тебе, что надо рыть еще на два штыка.

— Характер грунта, — возразил Левка, но раньше эта фраза звучала у него более внушительно.

Начальник выглянул в окошко кабины и поманил меня пальцем. Я нагнулся к нему.

— Это, что ли?

Я потупился.

Старик долго смотрел мне в лицо своими выгоревшими на солнце светло-коричневыми глазами. Потом что-то коротко сказал шоферу, и мотор заглох.

— Ну, вот что, — проговорил Старик, спрыгнув на землю. — Карасей ловить можно и на Чистых прудах…

— На Чистых прудах нельзя, — ясным голосом сказал Левка.

Старик посмотрел на него, помолчал.

— Одним словом, — сказал он наконец, — или работать на совесть, или забирайте свои вещички — и мое вам почтение.

— Ладно, — тихо ответил я и пнул Левку ногой.

Сверху начальник казался еще более старым, сгорбленным и усталым.

— Углубить, что ли? — буркнул Левка.

— Без вас углубят, тунеядцы, — строго сказал Старик. — Идите сюда…

Мы бесшумно прошли вдоль обрыва, под которым, вся в кудрявых кустах, раскрывалась река. Было что-то беспомощное в том, как она притихла у наших ног. Выше темных кустов разгорался закат.

Это было похоже на южный пейзаж, нарисованный красным и синим. Цветные ветры струились над светлой водой, заставляя ее временами поблескивать среди ракит розоватым или бледно-желтым.

Старик шагал, прихрамывая от усталости.

— Ох, как вы меня подвели! — сказал Старик и так резко обернулся, что мы чуть не налетели на него. — Я-то думал, вы дельные ребята…

Мы остановились, переваривая эту новость, помолчали.

— Вот так, — сказал Старик и провел рукой по горизонту, словно отчеркивая его ногтем по синьке, — вот так пройдет плотина. Вода поднимется на три метра, это значит — почти до того места, где мы с вами стоим. Образуется искусственное озеро площадью в три квадратных километра… Ты, рыжий, слушай, что я говорю, а то вот как тресну по затылку…

— Я слушаю, — обиженно возразил Левка, — у меня просто пятка занозилась.

— Значит, так. Вот на этом высоком берегу мы должны разбить площадку для нового поселка. Застроят эту площадку трехэтажными домами с балконами-лоджиями. Ванные комнаты, горячая вода и прочее — в каждой квартире. Газ сюда подведем. Видали, как сейчас здесь люди живут?

— А что? — сказал я. — Плохо живут. Временное все какое-то и слепое.

— Вот то-то и оно, — наставительно сказал Старик. — То-то и оно, что слепое. А надо, чтобы зрячее. Кто живет здесь? Старые целинники живут. Им тут Москву-два надо построить, поняли?

Старик распахнул свой планшет, и мы, как взрослые, склонились над планом.

— В чем наша задача? Обозначить границы площадки, определить рельеф, сделать так называемое рабочее обоснование. Это задача номер один. Нанести план на местность — это задача номер два. Оставить строителям знаки, которые не исчезнут и через сорок лет. Вот для этого на пяти углах мы и врываем в землю бетонные чушки с металлическим стержнем — попросту говоря, репера. Для этого и закапываем их почти на два метра в грунт. Чтобы ни один трактор, ни один танк не выворотил. Найдут строители наш репер — и вся стройплощадка как на ладони. Репер — это знак, который вы оставляете на земле. И не просто дурацкую отметку вроде сердца, вырезанного на парте, а полезный знак, нужный. Вопросы есть?

Старик застегнул сумку. Я покосился на Левку, Левка — на меня. Вся штука теперь была именно в этих вопросах. Надо спросить что-то особенное, чтобы показать, что нам удивительно^[1] интересно. И вопросы так и вертелись на языке. Но какая-то нелепая застенчивость связывала нам язык. Стыдно было заговорить фальшивыми тонкими голосками первых учеников: «Ой, ну как же, разумеется, у нас возникла масса вопросов!»

Мы стояли и молчали, потупив глаза. Левка озабоченно шарил в карманах, я упорно старался обрушить в реку пласт земли, на котором стоял. Нам было просто приятно, что с нами в первый раз разговаривали серьезно. Глупых вопросов мы задавать не хотели, а умных не могли. Но Старику этого «просто» было мало: нужна была какая-то другая реакция, более первобытная, чем молчание. К молчанию он не привык.

Старик снял шляпу и часто-часто заморгал.

— Нет, видно, мне с вами не столковаться… — сказал он горько. — Сколько я этих знаков по советской земле расставил!.. Как-то во время войны на Ленинградском фронте дело было, да… Набрел я в снегу на свой довоенный репер. Стоит как новенький, аккуратно так обкопан… деревянные тогда делали репера. Сел я на холмик, обнял его, словно брата родного встретил…

А мы стояли перед ним и переминались с ноги на ногу. Минута была хорошая, но мы в такие минуты умели только молчать.

— Ну ладно! — Крис пружинисто подошел к Старику сзади и положил ему руку на плечо. — Хватит издеваться над ребятами, Петрович! Мало тебе, что ты их перед девчатами опозорил? Из-за этого люди с собой кончают. С молодежью работать надо, а не нотациями изводить…

Крис говорил серьезно, но серые глаза его смеялись.

— Ну и работай ты с этой шантрапой, раз такой церемонный! — ворчливым, но уже другим голосом отозвался Старик. — А в четвертое отделение Боря поедет. Там у меня тоже кино начинается…

— А что? Ты думал, испугаюсь? — засмеялся Крис. — Мы тут с ребятками не соскучимся!

— Ну и на здоровье, — вздохнул Старик. — Не привык я с этой публикой нянчиться.

— И не привыкнете, — оскорбленно заметил Левка.

— Видал? — кивнул на него Петрович.

4

— А теперь, други, позабавимся, — сказал нам Крис, — скинем пару реперков!

Борька отвалил задний борт, и мы увидели четыре лежащих вповалку бетонных плиты.

— Ну-ка, дайте я подниму, — сказал Крис и, расставив ноги, взялся за стержень одного репера.

— Брось, Геннадий, — сказал ему Петрович. — Пупок развяжется.

Шея у Криса покраснела от натуги, но репер не сдвинулся ни на миллиметр.

— Ну и дядя, — буркнул Крис и отошел.

Движения его были небрежны, но с запасом. Я не знаю, как это объяснить: просто с запасом, и все. С гарантией.

— Эй, Гриша! — крикнул Старик шоферу, читавшему в кабине «За рубежом». — Подай машину на меня!

После минутной паузы машина медленно подползла к краю ямы. Левка спрыгнул вниз. Мы дружно подтащили репер к краю кузова, затем тихонько спустили его на землю. Бетонный столб встал на попа, опираясь ребром о кузов. Он был почти с меня ростом.

— Эх, — сокрушенно крякнул Старик, — не рассчитали, еще бы полметра!

— А ты хочешь прямо в яму его скинуть? — крикнул из кабины шофер. И, прежде чем ему кто-либо ответил, он хлопнул дверцей «Матильды» и снял машину с тормозов. Минута — грузовик бесшумно пополз назад.

— Э! Эй! — заорали мы. — Стой, куда ты! Стой! Репер упадет!

Один Левка стоял неизвестно зачем в яме, блаженно улыбаясь, и глядел снизу вверх.

Вдруг кровь так и бросилась мне в лицо: бетонный столб валился на Левку, а он спокойно подставлял ему ладошку, как будто этим можно было его удержать.

— Ага! — крикнул я, сам не зная почему, и все оцепенели.

Крис молнией метнулся к падающему столбу и, расставив ноги, встал над ямой.

Р-раз!

Левка пискнул и присел на дно.

Репер мягко (очень мягко) лег Крису на спину, что-то затрещало, и Крис согнулся пополам. Свитер тренировочного костюма задрался, сквозь кожу выступили позвонки.

Я не видел ничего: только белые глаза Криса и стриженый, взмокший лоб. Секунда замешательства — и Крис медленно разогнулся. Репер с нашей помощью снова встал на попа.

— Ну, приятель, — хрипловато сказал Крис, одергивая свитер, — еще немного, и сделал бы ты меня красивым.

Левка, бледный как смерть, вылезал из ямы.

— А, черт! — взорвался вдруг Старик — Оставил бы ты его подыхать в яме. Вбило бы в грунт по брюхо, в другой раз не совался бы…

— Не люблю покойников, — устало усмехнулся Крис, вытирая лоб рукавом.

5

Мы возвращались в Каменку, когда уже стемнело. Дул сильный ночной ветер, кусты вдоль реки глухо шумели. «Матильда» давно уже укатила в звенящую степь, но нам с Левкой не было жалко ее нисколечко. Мы уже не чувствовали себя щенками, выброшенными на необитаемый остров. Ведь Крис остался с нами!

Крис шагал по дороге матросской походкой, размахивая в воздухе белым прутиком. Прутик нежно свистел. Я тащил небольшой саквояж, а Левка, спотыкаясь и отставая, нес на плече спальный мешок Криса. Мы устали, в желудках у нас урчало, но было нам почему-то необыкновенно хорошо.

Семь дней нас трепало в открытом море. Гремели паруса, трещала палуба, и дубовые балки ломались беззвучно, как бело-розовая пастила. Исчезла граница между днем и ночью: можно было спать до полудня, работать по полчаса в сутки и всю ночь напролет играть в подкидного дурака. И вдруг, когда мы утратили всякое чувство реальности, у руля сумасшедшего корабля встал спокойный, насмешливый, уверенный в себе человек. И не Флинт, от которого только имя осталось, а сегодняшний, настоящий — со стальными мускулами и ленивой грацией ковбоя…

— Стоп! — сказал вдруг Крис и остановился.

Мы замерли на месте. Точнее, замер я, а Левка уронил на дорогу свой тюк и сел на него, шумно вздыхая.

— Замри! — громким шепотом приказал ему Крис. — Слышите?

Мы молчали.

— Ну, неважно, — пробормотал Крис. — Зато я слышу: где-то рядом растет арбуз.

— Поспевает? — уточнил Левка.

— Вот-вот, — поддакнул Крис. — Рассоситесь.

Мы притихли.

Крис, крадучись, как кошка, перебежал дорогу и исчез в темноте. Вскоре откуда-то слева послышался сочный хруст, потом что-то тяжелое ударилось о сырую землю, и Крис вынырнул из мрака, держа в руках что-то напоминающее мяч для игры в регби.

— Он что, на дереве рос? — спросил я.

— Да нет, — ответил Крис. — Я расшиб себе левую ляжку…

Арбуз оказался зеленым, как огурец.

Мы с отвращением выбросили его в Тобол, сели на тюк и задумались. Точнее, задумался Крис, а мы с Левкой лишь почтительно молчали. Нам просто не о чем было задумываться. Отныне вся ответственность ложилась на капитана.

— Болит спина, капитан? — робко поинтересовался Левка.

Крис удивился:

— Капитан? В армии я был сержантом. Сказано вам: меня зовут Крис. Можно, правда, Геннадий, но я не люблю фамильярности.

Мы сидели на пыльной дороге и молчали. Над головами у нас по высокому темно-синему небу перекатывался рокот звезд. Степь дышала холодом моря. Острова лесов темнели за рекой. Очертаниями они были похожи на всплывающие подводные лодки.

6

Я проснулся первый.

Вдруг глаза мои сами открылись, и я увидел серый потолок и завешенное черным одеялом окно. Улица слабо светилась сквозь одеяло голубоватым сетчатым квадратом. Я расстегнул две пуговицы спального мешка и привстал.

Рядом со мной на полу, наглухо закрыв зеленый брезентовый чехол, спал в своем мешке Левка. Как он ухитрялся не задохнуться — оставалось для меня непостижимым все лето.

За ним, просторно раскинувшись на полосатом чехле, ровно дышал Крис. Верхняя губа его приподнялась, открывая ослепительно белые зубы, отчего казалось, что Крис улыбается загадочно и кровожадно.

Я взглянул на часы: половина пятого. За дощатой перегородкой, переговариваясь и тихо смеясь, поднимались молодые: Семка со своей женой. В первый раз за все лето мне довелось услышать пробуждение хозяев: на целине все встают ни свет ни заря. Обычно, когда мы с рыжим просыпались, дом был уже пуст. На столе тогда стоял бидон с молоком, рядом — огромная миска вкуснейшей на свете картошки, поджаренной с зеленым луком.

— Ты не толкайся, давай по-честному! — счастливо посмеиваясь, говорила Аня, Семкина жена.

— А я… и не толкаюсь… — задыхаясь, по-видимому, от щекотки, отвечал Семка. Слышно было, как он вьюном вертелся в постели, ускользая от ее рук. — Щекоти, щекоти… Вот так вот одного тоже жена щекотала… Городскую такую моду взяла… А потом пришлось горючими слезами обливаться…

Он загадочно умолк.

— Ушел, что ли? — фыркнула Аня.

— То-то и оно, что ушел… — сурово отвечал Семка. — Лично я из Кустаная похоронный оркестр привозил… А мужик был в два раза здоровее меня.

Посмеялись еще, притихли.

«Пора ребят поднимать», — подумал я и вздохнул.

Потом закутался с головой, и вдруг все как-то поплыло вниз и влево, заструилось, а потом и вовсе исчезло.

Когда глаза мои снова открылись, в лицо мне било зеленое солнце, а где-то над ухом тоскливо свистели цыплята.

«Что за черт? Кто выпустил цыплят?» — подумал я, высунув голову наружу, и остолбенел. Над лицом моим, качаясь, склонились огненно-зеленые листья. Солнце пропитало их насквозь, видно было каждый волосок на мохнатых зубчиках.

— Ну, вы, кончайте, в самом деле, — пробормотал я.

И в это время дунул легкий ветерок, одна из веток склонилась, и шершавый листок мягко, как языком, провел по моей щеке.

Крапива!

Я птицей выпорхнул из мешка и уселся на пригретый солнцем брезент, очумело глядя по сторонам. Зеленый прямоугольник чехла был малюсеньким островком в огромном море крапивных джунглей. Могучая, по пояс крапива колыхалась метров на двадцать вокруг — чуть ли не до самого горизонта. А я сидел на спальном мешке, как Робинзон Крузо, в одних трусах. И это была не старая, умирающая крапива, которую я могу рвать голыми руками. Цепляясь за брезент волосиками, на мой мешок вползали молодые светлые побеги. Они нежно шевелились и, как живые, тянулись к моим пяткам.

Я подобрал ноги под себя.

— Подлецы, — сказал я беспомощно. — Через весь поселок не поленились нести…

Рядом что-то зашуршало. Я вскочил как ужаленный. Из-за толстых волосатых стеблей степенно вышла белая курица. Она склонила голову набок, задумчиво оглядела меня и, проворчав что-то, удалилась.

— Ну ладно, погодите…

До Криса Левка не посмел бы сделать ничего подобного: я бы его просто морально уничтожил. Значит, они были в сговоре против меня?

Мне было обидно до слез. Щека горела. Я вынул из мешка белый подматрасник, накинул его на себя и, запахнувшись, как бедуин, сделал первый шаг сквозь бурьян.

Левка и Крис сидели на лавочке у калитки и, злорадно улыбаясь, проверяли нивелир. Точнее, проверял Крис, а Левка лишь подобострастно заглядывал через его плечо: Крис очень дорожил этим прибором, похожим на ручной гиперболоид инженера Гарина.

— Обрати внимание, Крис, — кивнул в мою сторону Левка. — По кладбищу люди ходят…

— Ну что ж, — спокойно возразил Крис. — Это бывает.

— Скоты, — сказал я сквозь зубы и прошел мимо.

— И мы же еще и скоты, — лицемерно вздохнул Левка. — А ведь мы могли погрузить его тело в Тобол!

— Подай-ка мне отвертку, дружок, — холодно сказал ему Крис и, не поворачиваясь в мою сторону, спросил: — Ты не обижаешься, Алик?

7

Потолок залитой солнцем комнаты вздрогнул и сломался пополам. Из сверкающего зеркала на меня смотрел полуголый субъект в темных очках и нежно-голубых шароварах. На голове у него красовалась клетчатая чалма, свернутая из красно-зеленой ковбойки. Один рукав ее болтался у левого уха, свисая на плечо, как восточная кисть.

— Ну ты, дубина, — сказал я ему, и мы снисходительно улыбнулись друг другу.

Я снял очки и постоял у шкафа еще немного, любуясь своим на редкость удачным загаром (руки темно-коричневые с внешней стороны и очень белые с внутренней).

— Может быть, мы все-таки выйдем на работу сегодня? — недовольно сказал Крис за стеной.

Я вздохнул и закрыл дверцу гардероба. Снаружи к его полированной поверхности прикреплена была кустарного производства открытка: мохнатое сердце из еловых лап, внутри — два сладких, словно конфитюр, профиля, разделенных огромным бокалом, на котором ужасающе красивыми буквами написано: «С Новым годом, дорогая!»

Семкиной жене очень нравилась эта открытка. За перегородкой, где спали хозяева, на стене висела точная копия этого шедевра, вышитая по черному болгарским крестом. Лично я, когда увидел эту открытку, прямо остолбенел: мне казалось, что подобные вещи существуют только в воображении фельетонистов «Крокодила».

Я снова надел очки и вышел на веранду. Крис стоял у стола и, озабоченно морщась, переливал из бидона в бутылку недопитое молоко.

— Привычка детства, — пояснил он, не оборачиваясь. — Не люблю выходить на нивелировку без молока. Несколько раз пытался бросить — не могу. Тянет — и все, ну что ты скажешь!

Я не сказал ничего. Я прислонился плечом к косяку и сложил на груди руки. Кожа на ногах у меня все еще шипела и шла пузырями от крапивного огня.

— Ого! — одобрительно сказал Крис, оглянувшись. — Сразу видно — бывалый вояка. Знаешь, на кого ты похож? Есть у Верещагина такая картина — «Двери Тамерлана». Слыхал?

Я равнодушно кивнул.

Крис наглухо закупорил бутылку белой синтетической пробочкой, быстро взглянув на меня.

— Ты все-таки обиделся? — спросил он. — Брось, старик, не стоит. Мы люди с юмором и повторять шуток не станем.

Я молчал. Но мое ожесточенное сердце было тронуто теплотой его тона.

— Ну ладно, — сказал Крис и опустил бутылку в задний карман своего серого от солнца тренировочного костюма. — Подождите меня на скамеечке, я возьму журналы и заточу карандаши…

У калитки на пыльной траве лежала желтая тренога, рядом — серый сундучок с нивелиром, лопата и топор. Левка сидел на лавочке и, прищурясь, глядел в небо. Пока я завтракал, он успел приодеться. На нем были элегантные брючки цвета сиреневых сумерек, серые сандалии и серебристые носки. Эта последняя деталь меня потрясла: за время странствий я уже начал забывать, как носки выглядят. Волосы у Левки блестели, как шелк. На голой шее была по-итальянски повязана серая косынка с синей полосой. Левка делал вид, что не замечает моего появления и поглощен созерцанием облачка в небе, очертаниями похожего на остров Тринидад.

— С Новым годом, дорогая, — сказал я ехидно. — Вам не кажется, что для производителя земляных работ ваш наряд несколько экстравагантен?

Левка молча дернул изящным плечом и не снизошел до ответа. Он только многозначительно похлопал по рейке, лежавшей у него на коленях.

Странно… неужели Крис изменил свой план? Это было на него непохоже. Вчера он недвусмысленно дал понять, что Левка идет перекапывать ямы для реперов (мы успели закопать только один репер: остальные так и лежали в траве на тех местах, где были сброшены с «Матильды»), а меня Крис возьмет с собой на нивелировку.

Я хотел уточнить, уж не думает ли Левка со мной поменяться, но вдруг легкий стрекот велосипеда заставил нас обоих оцепенеть.

Левка судорожно затянул ремень и залился тихим румянцем. Я сорвал с головы чалму и бесшумно опустился на скамейку.

Тяжелый Ленкин велосипед с шорохом подкатил к нашему дому и остановился. Ленка прислонила машину к забору, подошла к нам и встала напротив, бесцеремонно разглядывая нас.

— Что, в Москве уже не модно здороваться? — насмешливо спросила она.

— Здрасте, — проворчали мы, глядя в разные стороны.

Я поднял глаза на Ленку, и уши у меня загорелись, как мальвы. Ленка была в брючках и в белой майке. Майка самая обыкновенная, как у мальчишки. Сквозь нее все просвечивало, словно сквозь матовое стекло, если к нему сильно прижаться. Ленка была очень красивая — в этом мы с Левкой единодушно сошлись. Черные волосы ее на солнце чуть отсвечивали красноватым, и в глазах ее, тоже черных, был какой-то рыжеватый блеск. Взрослые глаза, и фигура тонкая, но взрослая, а вот губы — обыкновенные детские губы.

— Ну, что вы на меня уставились? — засмеялась Ленка. — Мне просто интересно, что это вы так рано поднялись. Я еще на работу не успела уехать. Или новое начальство покою не дает? Эх вы, карасики…

— Кончай дразниться, — грустно сказал Левка. — Садись лучше с нами, поговорим.

— Да о чем мне с вами говорить? — удивилась Ленка. — Если вы даже на танцы не ходите.

Мы промолчали.

— Ну ладно, — сказала Ленка. — Глупости все это. Я у вас вот что хотела спросить. Значит, правда, что у нас здесь будут город строить?

— Ну, город не город, — скромно сказал я. — Небоскребов, конечно, не будет…

— А почему это, интересно, не будет? — обиделась Ленка. — Чем мы хуже других? Взять построить дом этажей в тридцать пять и заселить туда все второе отделение. Лифт пустить, горячую воду — все, как полагается. Вентиляцию устроить сквозную, чтобы летом не приходилось ставни закрывать от жары. А что? На одних крышах какая будет экономия! И потом, ведь красиво как! Едешь по степи на мотоцикле, все ровнехонько, и вдруг — тарарах!

Она так смешно присела, сказав это свое «тарарах», что мы тоже засмеялись.

— Экономически не оправданно, — возразил Левка.

— Ну прямо! — махнула рукой Ленка. — Все, что здорово, все оправданно. Зато представляете: ночью танцы на крыше, на тридцать пятом этаже. Кругом звезды, степь на тысячу километров, а под самым небом — музыка, прожектора! Целина танцует…

Это и в самом деле было здорово придумано. Я представил себе голубые стеклянные небоскребы, расставленные по степи, как столбы, до самого Алтая, — и мне даже жарко стало от восхищения.

Ленка долго на нас смотрела, потом сунула руки в карманы брюк, отвернулась и тихо сказала:

— Вы тут стройте получше, ребята… И поскорее. А то знаете красивого как хочется!

Мы знали. Мы очень хорошо знали, как живется в этих пыльных, слепых, без единого деревца, поселках, построенных наспех, на первое время, да так и оставшихся на вторые и на третьи времена. Хорошо, если в клубе вечером фильм — все-таки свет в окошке. А если нет? До Кустаная не близко, дай бог выбраться в месяц раз… Ленка стоила красивого; а разве Семен не стоил? А разве Анюта не стоила? Да и как вообще можно жить без красоты?

Мы не слышали, как скрипнула дверь, как ступеньки веранды зашевелились под ногами Криса, и, когда капитан неожиданно вырос у меня за спиной, я даже привстал от неожиданности.

Свою стриженую голову Крис повязал Анютиным розовым платком, крупный нос его был аккуратно заклеен белой бумажкой, отчего лицо Криса приобрело необыкновенное выражение свирепого веселья. Горлышко бутылки трогательно выглядывало из кармана рейтуз. Он взглянул на Ленку светло и бездумно — так пираты глядят на свою добычу, — настоящие пираты, а не такие, как мы с Левкой, лопухи.

— Что глядишь? — смело спросила Ленка, не отступая под его взглядом. — Понравилась, да?

Мы с замиранием сердца ждали ответа. Крис помолчал, смерил ее взглядом с ног до головы и вдруг негромко сказал:

— А ну, брысь отсюда.

Мы с Левкой похолодели. Так при нас не разговаривал с женщинами никто. А ведь это была Ленка!

Ленка удивленно отступила на шаг, пожала плечами и взялась за руль своего велосипеда. Руль был заржавлен. «Красивого хочется…» — вспомнилось мне.

— Подумаешь, — коротко засмеялась Ленка. — Нужны вы мне, как таракану белый бантик!

И, не оглядываясь, полетела по дороге. Крис медленно нагнулся, взял из травы треногу, положил ее на плечо и коротко сказал:

— Пошли.

— Ну зачем ты так? — жалобно сказал Левка. — Она же неплохая девчонка…

Наступила пауза.

— Бунтовать? — недоуменно спросил Крис.

Мы молчали. Мы поняли, что нашей личной свободе наступил конец.

— Смирно! — неожиданно приказал Крис.

Мы с Левкой вскочили и вытянулись.

— Запомните, и покрепче, — наставительно сказал Генка, — все, что я сейчас вам скажу. Вы смотрели на эту, мягко говоря, женщину с таким обожанием, что меня теперь три дня будет мучить изжога. Но вы молоды, наивны, и я вам это прощаю. Женщины, дети мои, всю жизнь ноют о вечной любви: ах, мол, если бы нашлось сердце, которое могло бы ответить на мое чувство со всей глубиной и преданностью, на которые я способна… А когда такая вечная любовь им попадается, они даже толком не знают, что с ней делать, на что приспособить, куда приткнуть. Обслюнявят и выбросят за ненадобностью вашу, вечную то есть, любовь. Для них эта самая штука — такая же непрактичная игрушка, как вечный двигатель для инженера. Усвоили? Ну, хватит об этом. Задание будет таким. Алик со мной на нивелировку, Лева— углублять ямы для реперов.

— Но почему… — возмущенно начал Левка.

— Ты рыжий, — невозмутимо перебил его Крис, — и будешь отсвечивать мне в трубу нивелира. Нужен темно-красный светофильтр, а его у меня нет. Все ясно?

Я ликовал.

— Две короткие информации, — сказал Крис, поднимая с земли сундучок. — Первое: работать сегодня придется на совесть, так как Петрович имеет обыкновение заезжать на следующий день. Он считает этот финт необыкновенно оригинальным. И второе: вы мне дороги как рабсила, и если я еще раз увижу вас в обществе этой фемины, при всем моем к вам уважении мне придется вас умертвить.

8

Мы остановились у первого репера, зарытого нами вчера. Репер был окружен кольцевой канавкой. Черный, как свежая клумба, холмик резко выделялся среди желтой травы. Из земли выступала только бетонная макушка и кусочек железного стержня.

Я швырнул рейку на землю так, что она задребезжала, словно гитара, и присел на жесткую траву, обхватив руками колени. Солнце уже пекло до одурения. В небе медленно, словно нехотя, плыло все то же облачко, теперь уже ни на что не похожее.

Метрах в семистах от нас, там, где ровная, как стол, центральная площадка переходила в неглубокую низину, ожесточенно трудился маленький, как рыжий земляной муравей, Левка. Он то исчезал в яме по пояс, то проваливался с головой, и только лопата взлетала над кучей, выбрасывая комья земли. Я долго смотрел, как он работает, потом встал и побрел к Крису, колдовавшему над установленным на треноге нивелиром.

— Черт, — сказал Крис, когда я подошел, — весь прибор растрясли эти проклятые дороги. Уровень как с ума сошел…

— Где?

Я наклонился и с видом знатока заглянул в трубу. Ничего там не было видно, никакого уровня, только вдали струилось мутно-зеленое нечто. Я тронул рукой боковой винт — и вдруг в расчерченном круге вспыхнула ослепительно желтая ветка травы.

— Вот что, друг. — Крис свирепо взглянул на меня поверх белого листка на носу. — Бери свою рейку и мотай в… ну, хотя бы вон к той навозной куче у старой фермы. И стой там, пока я тебя не позову.

— Так далеко? — недоверчиво спросил я. — А нивелир добьет?

Я хотел выразить свое сомнение в том, что в трубу нивелира можно будет увидеть цифры на моей рейке, — ведь до навозной кучи метров сто пятьдесят. Возможно, на профессиональном языке это называлось не «добьет», а как-то по-другому, но я точно знал, что, если Крис перепутает цифры на рейке, произойдет какая-то катастрофа.

Крис молча посмотрел на меня своими холодными серыми глазами и, не сказав ни слова, склонился над прибором. Я счел за благо удалиться.

«Ну ладно, — думал я, волоча горячую от солнца рейку к скотному двору. — Я дилетант, я недоучка, но можно же ответить по-человечески…»

— Эй, Крис! — прокричал я, подойдя к куче старого сухого навоза. — С какой стороны становиться? Или все равно?

— Что?! — Крис выпрямился и долго смотрел в мою сторону.

— С правой или с левой? — сложив ладони рупором, повторил я.

Крис неопределенно махнул рукой и снова наклонился к уровню.

Я подумал немного и встал с левой стороны.

Держать длинную плоскую рейку совсем не так просто, как кажется. Во-первых, она начинает качаться от ветра вперед-назад. Во-вторых, ты сам начинаешь шататься вместе с ней вправо-влево. А в-третьих, тебя начинает мотать от солнца во всех трех измерениях. А нивелировщики почему-то принимают это как свое личное оскорбление. Они выпрямляются над треногой нивелира и долго-долго смотрят на тебя, ничего не говоря. Потом подбирают с земли что-нибудь тяжелое, чаще всего обломок кирпича, и идут к тебе объясняться.

Я широко расставил ноги и, схватившись за рейку обеими руками, всадил ее в рыхлую землю поглубже, чтобы она не ходила ходуном. А солнце между тем припекало все крепче. Из-под чалмы на лицо мое ручьями бежал пот. Плечи горели. Я то и дело косился на них, опасаясь, что от жары уже вскочили белые пузыри, и рейка тотчас начинала раскачиваться, как маятник. Стоило мне только переменить одеревеневшие пальцы, и проклятая планка послушно откликалась на каждое мое движение. Конец ее описывал в небе круги.

Несколько раз Крис смотрел в трубу в мою сторону, но потом повернулся ко мне спиной и надолго застыл в таком положении.

Горизонт струился прозрачными водопадами. В глазах у меня тоже все начало струиться. Вдруг все цвета перемешались у меня в голове. Над синей степью сверкало серое небо, и на его фоне маячил малиновый силуэт Криса. Я чуть не упал на кучу. Вдобавок мне смертельно захотелось пить, и я с ненавистью думал о бутылке молока в кармане Криса, облизывая свои медные от солнца губы.

Наконец все это начало мне надоедать.

— Всё, что ли? — крикнул я Крису, и от ярости слезы выступили у меня на глазах.

Крис обернулся и долго смотрел на меня, не понимая.

— Все?! — чуть не плача, повторил я.

— В каком плане все? — вопросом отозвался Крис.

— Я устал держать! — что есть силы закричал я. — Вот в каком плане!

И тут Крис ударил себя ладонями по коленям и, присев, закачался из стороны в сторону, как будто танцевал без музыки твист. Лицо его струилось у меня в глазах, белые зубы открытого рта и белая бумажка на носу Криса слились в одно сверкающее пятно. Наконец ветер донес до меня громкий хохот. Крис хохотал, чуть не падая на землю и подгибая колени.

А я стоял, как дурачок, не выпуская из рук рейки, и караулил навозную кучу.

Отсмеявшись, Крис подошел ко мне. Но и тут, взглянув на мое измученное лицо, он не удержался и снова захохотал. Глядя на эту оскаленную пасть, я весь дрожал от возмущения.

— Бедняга, — сказал Крис и хлопнул меня по плечу. — Ты искренне веришь в то, что необходимо пронивелировать каждую коровью лепешку?..

— Сам сказал! — крикнул я ему в лицо.

— Я сказал только, чтобы ты катился от меня подальше и не трогал прибор, пока не получил пинка под тендер. Все остальное — плод твоего развращенного воображения. Откуда мне было знать, что в экспедицию берут таких дурачков?

Я молча швырнул чертову рейку в навоз.

— Вот так, — одобрительно сказал Крис, — неплохая идея. Все достойные люди так поступают. А потом ты будешь прижиматься к ней мордой.

Я сел у подножия кучи и задумался.

9

Да, Крис умел заставить работать. Едва я успевал, высунув язык, прибежать на точку и, разворошив траву, найти забитый в землю металлический костыль, как он уже яростно махал мне рукой: да скоро ты там, на самом деле? Я устанавливал рейку на металлической головке костыля и замирал на миг, как копьеносец, вцепившись в полосатую планку и стараясь не пропустить момент, когда надо будет перевернуть ее с черной стороны на красную, а Крис уже протяжно свистел мне: вперед! И я, держа свое копье под мышкой, летел на следующую точку, и боже меня сохрани поставить там рейку вверх ногами! Крис приходил в ярость, он швырял в сторону полевой журнал и со стоном садился на сундучок, прикрывая рукою глаза, пока я, закусив губу от унижения, не исправлял свою идиотскую ошибку. Но вот короткая передышка: подхватив нивелир на плечо, Крис рысцой бежит на другую стоянку. Можно будет поваляться на траве, глядя в небо и кусая травинку, пока он устанавливает прибор. Но не тут-то было: вдруг издалека доносится «мальдито сэа, карамба» (будь проклят, черт возьми), и я вскакиваю как очумелый. Так и есть: Крис опять побил свой личный рекорд установки нивелира и стоит подбоченясь на полпути между мной и треногой и, пока я, обливаясь потом, ищу рейку в густой траве, проклинает меня на самом звучном языке в мире. Ругаться по-испански его научил Левка, и, надо сказать, Крис блестяще освоил новые для него лексические пласты.

Но вот рейка найдена. Тяжело дыша, я ставлю ее на точке, и снова: свисток — вперед, свисток — вперед.

В конце концов я до того привык к сумасшедшей беготне по гигантской площадке, что, когда Крис взмахнул над головой обеими руками, я снова, как гончая, рванулся вперед. Но Крис уже укладывал нивелир в сундучок.

— Домой, — сказал он, когда я, взмыленный, рухнул с рейкой у его ног.

— А Левка? — переведя дух, спросил я.

У мастерских Левки не оказалось, да и не успел бы он прикончить все четыре ямы: в конце концов, он не землесосный снаряд.

Но не было его и у третьего и у второго репера.

— Это что же, — раздувая ноздри, сказал Крис, — выходит, он еще на первой упражняется?

— А мы с тобой двадцать семь точек прошли, — злорадно добавил я.

И мы, изнемогая от голода, потащились к первому реперу.

Наш коллега был там. Это мы увидали еще издали. В огромную кучу рыжего песка Левка воткнул палку с плакатом «К антиподам!». А сам он лежал у подножия кучи в одних трусах и зорко к чему-то присматривался.

— Не будем спешить, — остановил меня Крис.

И мы отошли в тень комбайна.

— Огонь! — скомандовал Левка кому-то невидимому для нас, и с другой стороны песчаного холма полетели комья сырого песка, сопровождаемые пыхтеньем и писком.

— Уй, гад! — завопил вдруг Левка. Ком песку попал ему в голову, разворошив прическу. Вслед за тем второй залепил лицо и глаза. — Я же предупредил, что по голове нельзя!

Отплевываясь, он встал на четвереньки, сделал из обрывка газеты огромный пакет и принялся наполнять его леском.

— Вы меня вынуждаете ввести в действие ядерные силы возмездия, — громко объявил Левка, — я нажимаю кнопку, и стомегатонная громада вынырнула из шахты. По врагам мира и социального прогресса — огонь!

Бам! Оглушительный рев последовал за мягким шлепком. Из-за кучи песка поднялся карапуз лет четырех и, протирая глаза, заревел могучим басом:

— Мамка, мамка, чего вон тот рыжий кидается…

Левка был смущен. На четвереньках он приблизился к малышу и, оглядевшись, громко зашептал:

— А мне-то, думаешь, не больно? Смотри, вся голова в песке! — И он склонил свою рыжую голову, указывая на макушку.

— Да, у тебя голова красная, — плаксиво сказал малыш, — там ничего не видно, а меня мамка знаешь как надерет…

— Ну ничего, ничего, — по-отечески утешил его Левка и, расстегнув бретельки, вытряхнул из его штанов песок.

Мы с Крисом катались по земле от хохота. Потом наш капитан встал и, сделав хмурое лицо, подошел к Левке.

— А, Крис, — радушно сказал ему Левка, застегивая целиннику штаны. — Ух, я устал, и есть хочется. Как я уже неоднократно указывал…

— Характер грунта? — перебил его Крис.

— Ага, — с готовностью подтвердил Левка и, стоя еще на корточках, поднял на Криса чистосердечные рыжие глаза. — А что?

— Нет, ничего. — Крис проводил взглядом целинника, который хмуро, тщательно обходя лопухи, поплелся домой. — Ты физику-то учишь?

— Ну, допустим, учу, — чувствуя подвох, Левка медленно поднялся.

— Отлично, — сказал Крис. — С теорией Эйзенштейна знаком?

— Нет… не знаком, — неуверенно ответил Левка, оглядываясь на меня.

— Я так и думал, — сухо продолжал Крис. — Согласно теории Эйзенштейна, чем быстрее работаешь, тем медленнее для тебя течет время.

— Это Эйнштейн говорил, — осторожно вмешался я, но Крис игнорировал мое замечание. Что-что, а игнорировать он умел блестяще. Когда он задумывался, мне начинало казаться, что я вообще не существую.

— Так вот, — с непроницаемым лицом продолжал Крис, — если ты думаешь, что пришло время обеда, то это чистая иллюзия. Оптический обман, как говорил старик Эйзенштейн. Обед пришел для нас, поскольку мы жили с нормальной скоростью. А у тебя еще раннее утро. Ведь ты спешил, не так ли? Спеши и дальше. Надеюсь, до твоего возвращения мы не успеем состариться и умереть.

Левка испытующе взглянул на меня, потом на Криса.

— Пока не дойдешь до пятого репера, домой лучше не приходи, — жестко добавил Крис.

— Вы что, — слабым голосом сказал Левка, — вы что, с ума сошли? Я же погибну от истощения!

— Ну что ж, — спокойно ответил Крис, — мы скажем всем, что так и было.

И, подобрав свой инструмент, мы с Крисом направились к дому.

Мне стало жаль Афродиту.

— Помочь? — спросил я, оглянувшись. Но Левка не ответил. Подумав, он вскинул на плечо перепачканную песком лопату и зашагал к следующей яме.

10

— Ого-го! — Потирая руки, Крис ворвался в комнату. — Щами горячими пахнет!

И вдруг остановился на пороге, великолепно разыграв изумление: рот приоткрылся, лоб растерянно сморщился, руки упали до колен.

— Ба! А ты откуда здесь, Старик?

— Что? — довольно засмеялся начальник, не выпуская из зубов папиросы. — Подсказало сердечко-то? Екнуло? Ишь как рано примчались!

Стол был передвинут на середину комнаты, наши спальные мешки свалены в угол. Старик сидел спиной к окну и собирался что-то писать. На столе перед ним лежала папка с бумагами, рядом — вместо пепельницы — выдолбленная половина желтого семенного огурца.

— То есть как это рано? — возмутился Крис. — Тридцать точек дюзнули, хоть у Альки спроси, он не даст соврать.

— Двадцать семь, — смущенно буркнул я, прошел в дальний угол и лег на спальный мешок.

— Ну ладно! — Старик затянулся дымом, положил окурок в пепельницу, она зашипела. — Какие вы там работнички — это мы еще поглядим, а пока… тут за две недели вам кое-что набежало.

— В каком смысле? — осторожно спросил Крис.

— В самом прямом. — Старик зашуршал бумагами. — Распишитесь-ка вот здесь.

— Где? — вскочил я.

— Полевые! — озарился Крис.

И, плавно взмахнув руками, по-кавказски прошелся через всю комнату, распевая:

Я смущенно топтался в сторонке. Не так уж часто мне доводилось получать зарплату.

— Р-раз!

Петрович даже хмыкнул от удивления, когда Крис, изловчившись и как-то по-особому вывернув локоть, расписался на листе.

— Еще где? — Крис хищно нацелился авторучкой на другую ведомость. — Здесь? Пожалуйста! Здесь? Мое вам почтение!

— Расписываться ты умеешь… — насмешливо сказал Старик. — Работал бы ты с таким азартом! А то — тридцать точек… Тридцать точек — это три километра, половина дневной нормы. Нашли чем удивить…

— Вот старый пень, — засмеявшись, Крис присел к столу. — Отлично ведь знаешь, что на этой площадке от точки до точки по двести пятьдесят метров. А зыбь-то какая, учти. В трубе все так и струится. В двух шагах мужика от бабы не отличишь. По две стоянки приходилось делать.

— Эка невидаль! — махнул рукой Петрович. — Я постарше тебя, а шутя пройду с нивелиром километров восемнадцать без передышки и не буду делать из этого истории.

— Пройдешь, конечно, — охотно согласился Крис. — Дурак не пройдет, когда вокруг него четверо гавриков крутятся. Один нивелир несет, другой запись в журнале ведет, двое с рейками бегают. А ты идешь себе гуляючи да карандашиком помахиваешь. Одно слово — начальство забавляется. А вот мы с Алькой вдвоем работаем, хотя по инструкции троим полагается.

— Как — вдвоем? — удивился старик. — А рыжий что? Опять дурака валяет?

— Ну прямо, — скромно усмехнулся Крис. — У меня не поваляешь. Работает, как Вася с маслогрейки. Изъявил желание самолично перекопать все ямы без обеденного перерыва. Ну, я на пути трудового энтузиазма никогда не становился…

Старик был потрясен. Он перестал считать деньги, медленно закрыл бумажник и долго смотрел на Криса светлыми глазами.

— Это Левка? — недоверчиво переспросил он наконец.

— А кто же, я, что ли? — равнодушно сказал Крис, взял со стола свои полевые и сунул их в задний карман.

— Без обеда, значит? — спросил Старик еще раз и захохотал. Он смеялся долго, обидно, открывая мелкие желтоватые зубы. — Вот это я понимаю! Заставил-таки лоботряса работать!

Мне стало неприятно. Я сердито отвернулся к окну. В глазах у меня так и стоял Левка — голодный, обиженный, в запачканных брючках цвета сиреневых сумерек. Какой резон Крису выставлять его на посмешище? Он остался на участке безропотно, надо так надо. Мы сидим здесь в прохладной комнате и ведем приятные беседы, а ведь он работает на солнцепеке, копает с яростью, до темноты в глазах, уж я-то его хорошо знаю…

— Левка не лоботряс, — сказал я вполголоса.

Но никто меня не услышал.

— Нет, какую смену себе готовлю! — воодушевился Старик. Он вышел из-за стола, хлопнул по плечу безучастного Криса и заходил по комнате. — На глазах растешь, Геннадий! А ведь это самое главное в экспедиции — поднять человека, встряхнуть его, заставить работать. Без этого нет организатора, нет командира. — Он споткнулся о спальный мешок. — Слышишь, Алька? Вот тебе готовый начальник экспедиции! У него все люди будут гореть. Поезжай с ним без опаски хоть за Полярный круг!

Крис подмигнул мне за спиной Петровича и широко улыбнулся. Против этой мальчишеской улыбки трудно было устоять. Я тоже невольно заулыбался.

— Ну, а теперь, — успокоившись, Старик снова сел за стол, — теперь с тобой, босяком, разберемся.

Я робко подошел и взял в руки старенькое вечное перо.

— Полевых тебе — сорок рублей… — пробормотал Старик, пробегая глазами список. — А с квартирными… Какой тут у вас с хозяином был уговор?

— Не знаю, — растерянно сказал я и оглянулся на Криса.

— То есть как это не знаешь? — вскипел Петрович. — Что за шатия такая лопоухая! Как не знать! Ну скажите, как это можно — жить неделю и не знать?

— Не знаю — и все, — упрямо повторил я и потупился.

— Вот тебе и раз! — Старик развел руками. — Ну, а если он теперь с тебя три рубля в сутки запросит? Если он, как в гостинице «Метрополь», сдерет? Что тогда будем делать?

— Семка не такой! — возмущенно сказал я.

— Ах, не такой! — ядовито повторил Старик. — Ты думаешь, трое здоровенных бугаев спят у него, жрут у него, — и все это за пять пальцев и ладонь? Ты думаешь, он не записывает каждую луковицу, которую ты у него берешь? А сеть его вчера изгадили… Думаешь, это все даром?

— Во-первых, мы ее не изгадили, а порвали, — проговорил я. — А во-вторых, я вовсе так не думаю…

Я и в самом деле так не думал. Честное слово, я вообще об этом не думал ничего. Семка был для нас как товарищ, и Анюта тоже. По вечерам, когда Семен был свободен (а это, кстати, бывало не так уж часто), мы вчетвером играли в домино. И никогда никаких не было разговоров о еде, о ночлеге. Один только раз мы попросили Аню сварить нам на завтра кашу, потому что картошка нам немного надоела. Аня засмеялась, закивала головой, — и наутро мы нашли на столе вкуснейшую кашу из геркулеса. Сейчас, вспомнив об этом, я весь так и залился краской. Почему, ну, почему всюду, где только ни вмешиваются взрослые, самые простые отношения начинают пахнуть супом? Спросит по три рубля в сутки — значит, так надо, может, они нуждаются в чем…

Так я и сказал Петровичу. Он открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в это время хлопнула дверь, зажужжали на кухне мухи, и на пороге, смущенно улыбаясь, появился Семка. Он был в серой рубашке и в черных промасленных штанах. На груди непривычно ярко горел комсомольский значок.

— А, Семен! — сказал Петрович. — Ну, слава богу, хоть один разумный человек появился…

— А где Анюта? — спросил Семка, растерянно оглядываясь. — Она и поесть вам ничего не приготовила?

— Да подожди ты со своей Анютой, — досадливо поморщился Старик. — У меня другое дело. Вот ребята мои у тебя неделю живут.

— А что? — Семка вытер ладонью масленое пятно на щеке. — Хорошие ребята.

— Хорошие-то они хорошие… — Старик помедлил. — Да только ведь не даром же они у тебя на постое!

— Почему даром? — спокойно ответил Семка. — Они работают…

Наступила тишина.

— Ну, кино! — вполголоса проговорил Крис.

Семка оглядел нас всех по очереди, потом забеспокоился, видимо.

— А что, разве нехорошо что-нибудь получилось? — спросил он.

— Да нет, почему же… — возразил Петрович. — Очень даже хорошо, прямо настоящий коммунизм получается… А что, Сема, продукты тебе уже прямо по потребностям достаются? Или все еще по труду?

— Насчет этого, пожалуйста, не волнуйтесь, — сказал Семен. — Нужно будет что-нибудь — скажем. Ну, извините, некогда мне, машина ждет. Жаль, Анюту не увидел…

— Господи, — сказал Старик, — одно у него в голове — Анюта.

— Ну, а как же! — засмеялся Крис. — Здесь девчата редкость, а такая красавица тем более. Трудно было уговорить, а, Семен?

— Еще как! — улыбнулся Семка. — Всю кустанайскую парфюмерию к ней перевозил, пока не согласилась. До сих пор еще сколько духов в шкафу тухнет…

Он повернулся и вышел.

— Ну, счастье твое, — сказал мне Петрович. — Расписывайся давай…

— Не возьму я этих денег, — угрюмо сказал я.

— Тьфу! — В сердцах Старик бросил ручку и встал. — Занюханная какая-то публика…

— Возьмет, — уверенно сказал Крис, встал и подошел ко мне. — Он у нас дитя смышленое, считать умеет. Сорок плюс двадцать — уже шестьдесят. Да плюс двадцать Левкиных — восемьдесят. А ты без костюма ходишь, сообразил?

— Не возьму… — нерешительно повторил я.

— Смотри-ка, еще уговариваем болвана! — Крис вложил в мою руку авторучку. — А я здесь такие костюмчики видел, каких в Москве и в помине нет. «Модекс» с коричневым отливом. Прелестная вещичка…

Я подписал — и презирал себя целый вечер.

11

Вопреки всем ожиданиям, Левка вернулся домой веселый и очень довольный собой. Почему-то он весь был изодран, исцарапан, на правой скуле сиял багровый синяк, и даже спина у Левки была перепачкана глиной. Не сказав нам ни слова, он умял полчугуна щей и кастрюлю каши, без всякого воодушевления расписался в получении полевых и, оставив деньги на столе, завалился на спальный мешок. Мы думали, что он моментально заснет, но Левка лежал с открытыми глазами, закинув руки за голову, не произнося ни звука и лишь поглядывая на нас с Крисом с каким-то странным выражением лица. Мы решили, что он слегка повредился от голода, и не пытались завязать с ним разговор.

Мы сходили в магазин и вернулись с костюмом, а Левка лежал и молчал. После ужина я целый час вертелся у зеркала в своей обновке, и Крис давал мне советы, а Левка лежал и молчал. Наконец Крис не выдержал: он поднялся и сказал, что идет погулять. И я сразу понял: он просто хотел взглянуть, не докопался ли Левка до поверхности Мохоровичича.

Вернулся Крис довольно скоро.

Он встал над Левкиной головой, строго взглянул и сказал:

— Еще одна такая штучка — и я утоплю тебя в Тоболе, как котенка…

Левка дернул плечом и отвернулся.

— А вообще ты титан! — неожиданно похвалил его Крис, но Левка оставил и этот комплимент без ответа. Только лицо его засияло, как медная пуговица.

Лишь поздно вечером, когда Крис начал собираться в клуб, Левка обрел дар речи, и мне удалось узнать в подробностях все, что произошло. Оказывается, Левка не только углубил все пять ям, но и ухитрился каким-то чудом загнать в них все бетонные репера. То, что мы сделали вчера впятером, он проделал один. Кто ему помогал и каким инструментом он пользовался, осталось неизвестным.

— Лев, а Лев, — просил я, раскатывая свой мешок на полу, — ну, скажи, как ты это сделал. Трактористы помогли, да?

— Ненаучный у тебя подход, — отвернувшись к стене, отвечал Левка. — Почему обязательно надо искать пришельцев извне? Все великие сооружения древности возводились голыми руками, без применения каких-либо тракторов. Взять хотя бы пирамиду Хуфу…

— Сам ты Хуфу, — махнул я рукой и растянулся на полу во всю длину.

За стеной, шурша и звеня пряжками, собирался в клуб Крис. А я раскрыл «Монте-Кристо» и начал читать, время от времени бросая осторожный взгляд на шкаф. Там у зеркала висел на Аниных плечиках мой коричневый «Модекс» — шоколадно-искристый, с приятным импортным отливом. В холодной даже на взгляд подкладке его было столько карманчиков и фестонов, брюки так изящно расширялись книзу, что я даже жмурился от счастья.

Никогда еще у меня не было такого шикарного костюма. И главное — на свои честно заработанные деньги, если не считать тех двадцати рублей, которые я взял с молчаливого согласия Левки.

— Ну, парубки, — в комнату вошел Генка, — я на танцы, а вы пас?

Я повернул голову и замер от восхищения.

Надо мной возвышался не сутулый каторжанин в выцветшем трико с мешками на локтях и коленях, а субъект в высшей степени элегантный. Взгляд мой упал на остроносые ботинки, нетерпеливо поблескивавшие у моего лица, на черные с красными ромбиками эластичные носки… Крис был в тонко сшитом костюме черно-зеленого цвета: брюки отлично обужены, пиджак с аристократическим разрезом сидит как влитой. Рядом с этим подогнанным по фигуре костюмом мой коричневый «Модекс» бледнел, как «Запорожец» рядом с «Чайкой». Огненно-красная рубашка, отсвечивавшая на подбородок и щеки Криса, придавала его лицу какой-то сатанинский вид.

— Ух ты! — вздохнул Левка. Он забыл все сегодняшние обиды и лежал, как и я, на боку, подперев голову кулаком, и влюбленно рассматривал Криса. — Прямо как с витрины! И как ты умудрился спрятать все это в один саквояж?

— Дорогие мои! — Крис расстегнул пиджак, сунул руки в карманы брюк, и его рубашка нестерпимо запылала. — Мы живем в век химии… Все это барахло можно сложить в комочек и поместить в портсигар.

Он перешагнул через меня, подошел к зеркалу и приподнялся на цыпочки, разглядывая себя во весь рост.

— Ну что, хорош ваш будущий босс? — довольно улыбаясь, спросил он.

— Здорово, — сказали мы с Левкой.

— То-то, — погрозил он нам пальцем. — Что Старик сказал? Если к послезавтра сделаем все рабочее обоснование плюс обмер, то…

Мы молчали.

— Э, да что там говорить! — Крис великолепно отбил чечетку. Он все делал великолепно. — Дела пойдут, помчится бригантина, и паруса застонут на ветру… Ну что ж, я, пожалуй, возьму вас в свою команду…

— Не успеем, Крис, — вздохнув, сказал Левка и повернулся на спину.

— Что значит «не успеем»? — нахмурился и отошел от зеркала Крис.

— Не потянем мы за два дня, — поддакнул я. — Пятьдесят три точки и обмер…

Крис подошел к нашим постелям и долго, расставив ноги, сосредоточенно изучал нас с высоты своего великолепного роста.

— Цыц, насекомые! — сказал он наконец, как-то высокомерно блеснув зубами. — Если я сказал — потянете, и дудки. Тем более Петровичу я уже обещал…

— Тебе виднее, Крис, — покорно сказал Левка.

— А может, ты не пойдешь в клуб, а, Крис? — робко спросил я.

Крис остановился на полпути к дверям, задумчиво потер подбородок.

— Единственное, что меня удерживает, — сказал он, — это то, что я небрит. Ну, вы, значит, пас? Тогда будем.

Он отсалютовал нам рукой и вышел на кухню.

— Аня! — крикнул Крис уже за стеной. — Иди взгляни: заметна щетина?

Наступила пауза, потом Аня негромко сказала:

— Да красивый, красивый же, иди…

Левка вскочил, как пружина, и уселся на полу.

— Если он к ней будет приставать… — начал он, взволнованно блестя глазами.

— Ну что ты… — неуверенно сказал я.

— А что ж ты ребят не берешь? — ровным голосом спросила Аня.

Левка облегченно вздохнул и лег.

— А я у них разведчик, — засмеялся Крис, и дверь в сени заскрипела. — Проведем рекогносцировку, а потом бросим основные силы. Верно, други? — крикнул он нам.

Я не ответил и закрыл глаза, притворяясь спящим. Левка тоже притих. Не знаю, как ему, а мне было обидно и грустно, что Крис уходит в клуб.

Хлопнула дверь…

12

Я проснулся от странного ощущения одиночества. Вдруг мне показалось, что все люди в мире, сговорившись, куда-то исчезли, и я лежу в брезентовом мешке один посреди огромной желтой степи.

«Опять унесли!» — мелькнуло у меня в голове. Я забарахтался, сел и с трудом выпутался из своей постели. Первое, что бросилось мне в глаза, был спальный мешок Криса, аккуратно свернутый и задвинутый в угол. Я взглянул на часы. Половина девятого! Проспал, опять проспал! Ушли без меня, негодяи…

Тряпка, закрывавшая окно, была сорвана и висела на одном гвозде. Комната полна была прохладного солнца. Пыльно блестело зеркало; на подоконнике пылали цветы. Оставили одного! От этой мысли мне захотелось плакать. Ну ладно, Крису можно простить, но Афродита… Тут тихий свист привлек мое внимание. Я оглянулся. Слева от меня в своем мешке мирно спал Леопольд. Никогда я еще не был так счастлив видеть эту скорчившуюся под брезентом, наглухо зачехленную личину. Я с нежностью пнул Афродиту ногой — он даже не шевельнулся.

Значит, Крис не ушел! Не может же он один смотреть в трубу и бегать с рейкой. Ну и будет нам от него! Подпрыгивая от радости, я помчался на кухню. Завтрак нетронутым стоял на столе. Криса на кухне не было: вообще на бригантине никто, кроме меня, не подавал признаков жизни. Но зато в углу, прикрытое куском фанеры, стояло ведро с холодной колодезной водой. Колодцы в Каменке очень глубокие: весь изольешься потом, пока вытянешь наверх ведро воды. А вода замечательно вкусная: профильтрованная песками и без привкуса английской соли, что так часто бывает на целине.

Во мне проснулся мститель. Кряхтя от удовольствия, я притащил ведро в комнату и поставил его у изголовья Афродиты. Потом сбегал за кружкой, сел на корточки, зачерпнул полную кружку ледяной воды и, аккуратно отогнув уголок брезента, бережно перелил воду в мешок. Надо сказать, Левка меня разочаровал. Он шумно и сладко вздохнул, поежился и снова засвистел носом. Я подождал минуту, зачерпнул еще кружку и отпил глоток: зубы у меня заныли от холода. После второй кружки Левка неодобрительно передернул плечами, но стерпел. И только третья заставила его вскинуть задом и забарахтаться в мешке.

— Уй, гады! — сдавленно прокричал Левка и вывернулся из постели. Какое-то мгновение он очумело разглядывал ведро, потом приподнялся на локтях.

Я благоразумно отскочил в сторону.

— Эй, мичман! — крикнул я. — В трюме течь, капитан бежал, бригантина тонет…

Раздумывал Левка недолго. Он схватил ботинок, вскочил, и мы с топотом помчались из комнаты в кухню, оттуда через сени на улицу. Я был достаточно умен, чтобы не дать Левке загнать меня на веранду.

Наш капитан сидел в центре двора на перевернутой канистре и разговаривал с черным лохматым Тарзаном. Собака смирно сидела перед ним и, внимательно вертя головой, вслушивалась в каждое слово Криса.

— Теперь ты понял, почему ты подлец? — строго сказал Крис Тарзану, и пес глухо заворчал: он не любил, когда ему грозили пальцем. — А раз ты подлец, — наставительно продолжал Крис, — то получай по заслугам. — И он щелкнул пса по ушам.

Тарзан нервно откинул голову и, оскалившись, зарычал. Но на морде у него было написано удовольствие: на целине собак не балуют вниманием.

Мы с Левкой перестали драться и робко приблизились к Крису со спины.

— Гена, — жалобно сказал я, — мы на речку успеем сходить?

Крис, видимо, хотел сказать собаке еще что-то поучительное, и они оба недовольно повернулись к нам. Глаза у Криса были узкие, сонные, лицо припухло со сна.

Он долго не отвечал, разглядывая нас с головы до ног, и мы затаили дыхание: ждали ругани, криков, обидных насмешек, чего угодно… Только ударить Крис не мог: в этом мы почему-то были уверены.

Но Крис махнул рукой и сказал:

— Валяйте… И охота вам…

Черный пес, сидя как столбик, нетерпеливо ждал, когда мы уйдем.

13

Когда мы вернулись, Криса уже не было во дворе. Он лежал в комнате на сложенных штабелем мешках и загадочно смотрел в потолок. Никаких следов подготовки к выходу в поле не было видно.

Мы встали по стойке «смирно», преданно глядя ему в лицо.

— Какие будут указания, капитан? — спросил Левка.

Крис посмотрел на нас изучающе, нехотя усмехнулся и сказал:

— Никаких.

— Как то есть? — растерялись мы.

— А так! — неожиданно вспылил Крис. Он даже покраснел от злости. — Вы не поинтересовались, во сколько я вчера вернулся? Так вот, к вашему сведению, в три. А при моей хрупкой конструкции это может сказаться на психике. И уже сказалось, не видите? Надо мне восстановить утраченные силы? Надо или нет?

— Надо, — сказал я.

— Но мы не успеем! — сказал Левка. — Если к послезавтра…

Крис, раздувая ноздри, посмотрел Левке в лицо, и тот замолчал. Потом Крис раздраженно закрыл глаза и повернулся лицом к стенке.

Мы долго стояли у его ног и робко ждали.

Потом Крис, видимо успокоившись, взглянул на нас и благодушно сказал:

— Гуляйте, други. Отдаю вам этот город на три дня…

— Смеешься, Крис?.. — спросил я.

— Ты скажи прямо, если обиделся, что проспали! — перебил меня Левка.

— Вот чудаки! — шумно вздохнув, Крис поднялся, сел на постели и улыбнулся. — Поймите вы, что ваша миссия окончена. О-кон-че-на! И это ни в коей мере не отразится на вашей зарплате. Все остальное я беру на себя. Мы прошли с нивелиром тридцать точек. Честно прошли, без дураков. Осталось еще пятьдесят, которые мы проходить не будем. Важно только, чтобы плюс превышения сошелся с минусом и чтобы разность данных на каждой стоянке составила 4786. А там кому какое дело, был я на этой стоянке или не был. Считать я умею, хотя в гимназиях и не обучался.

— А это можно? — осторожно спросил Левка.

— Это нужно, — отрезал Крис и лег. Заложив руки за голову, он снова уставился в потолок. — Не думаете же вы, что я действительно собрался еще два дня так надрываться… С ума сойти! Это нужно было только в первый день, для успокоения больного сердца Петровича. Площадка здесь относительно ровная, босс просмотрит подсчеты и умилится.

— А обмер? — поинтересовался Левка.

— Ну, это уж не ваша печаль. Рисовать вы умеете? Нет. Ну, а я умею. Пройду с блокнотом по поселку и зарисую за двадцать минут все дома. А на ватмане они выйдут такими беленькими и прямоугольными, какими и в жизни никогда не были. Не в первый раз, детки. У меня рука верная.

Наступила долгая пауза, Крис опять закрыл глаза.

— Значит, что? — недоуменно, наморщив лоб, спросил Левка.

— Значит, дуйте к соседям и просите три удочки. Посмотрим, какая здесь в реке живность водится. Но это после трех. А до трех — чтоб ни одной образины в комнате не было! Ясно?

— Ясно! — крикнул я. — Ура капитану?

— Ура! — подтвердил Левка.

И, толкаясь, мы выбежали в сени.

14

Довольно быстро мы поняли, что валять дурака совсем не так интересно, как кажется поначалу. Мы старательно приготовили удочки; это заняло двадцать минут. Потом наловили на кухне мух; на это ушло еще около получаса. Потом мы сбегали на Тобол, торопливо искупались и, не повалявшись на песке, рысцой пустились обратно: как бы Крис не ушел без нас на реку, забрав и удочки и мух. От него можно было этого ожидать.

Но капитан еще не подавал признаков жизни. Встав на завалинку, я заглянул в окно горницы: разметавшись на полу, Крис спал богатырским сном. Голова его была под столом, ноги упирались в хозяйскую перегородку. Крис легонько похрапывал; серый кот забрался к нему на грудь и сидел, покачиваясь при дыхании капитана и сладко жмурясь.

— Спит? — шепотом спросил из палисадника Левка.

Я молча кивнул и спрыгнул вниз.

Еще полчаса мы бесцельно слонялись по усадьбе. Солнце пекло до одурения, ветер жег плечи больнее, чем солнце. И нельзя было даже сесть в тенек и почитать что-нибудь, потому что все наши книги лежали в горнице, а Крис запретил нам туда входить.

Только около двух наш капитан соизволил проснуться. Мы сидели на веранде и на Семкином верстаке строили из костяшек домино небоскребы. Сквозь стекло, чуть прикрытое тюлем, нам было видно, как Крис шевельнулся, чихнул, потом поднес руку к глазам.

— Ну, знаете ли, — сказал он коту, — в приличном обществе за это морду бьют…

С хриплым мяуканьем кот вылетел в сени. Потом капитан стянул через голову свитер, встал и, потягиваясь, вышел на веранду. Нас он словно не замечал. Понуро присел на крылечке и, сгорбясь, долго наблюдал за гулявшими по двору курами.

— Хорошо быть петухом… — пробормотал он, ни к кому не обращаясь, и зевнул. — Хотя, с другой стороны, умрешь насильственной смертью. Верно?

Из приличия мы промолчали.

Крис подошел к нам, тупо уставился в Левкино сооружение.

— Это что? — спросил он, нахмурясь. — Крематорий вроде?

— Нет, — улыбнулся Левка, — это небоскреб, капитан.

— Чего?

— Небоскреб в степи, — пояснил Левка. — Контраст горизонталей и вертикалей. Представляешь: бригантина мчится вдоль ровного-ровного берега, а на горизонте стоят вот такие параллелепипеды!..

— Параллеле… кто? — дурашливо спросил капитан и ткнул черный небоскреб пальцем. Строение с грохотом рассыпалось. Крису стало смешно.

— Просили тебя, что ли? — недовольно сказал Левка. — Я хотел посмотреть, как они будут выглядеть…

— Да никак они не будут выглядеть! — засмеялся Крис. — Ровным счетом никак. Непонятно, почему вам не хочется верить, что мы делаем обыкновенное, скучное дело! Понастроят здесь серых блочных коробок высотою в два этажа — и будьте здоровы. Небоскребы строят в городах, где участки земли дорогие. А здесь это влетит в копеечку.

— Ничего не влетит! — упрямо сказал Левка, достраивая свой параллелепипед.

Меня разозлила его тупость.

— Ты же сам говорил, что экономически не оправданно! — ехидно заметил я.

Левка молча взглянул на меня и ничего не ответил, но в глазах его я прочитал, что лучше бы мне не раскрывать рта.

15

Вечером в доме царило деловое молчание. Крис сидел за столом под низко спущенной лампой и расчерчивал на ватмане план участка. Вся нивелировка была уже подсчитана и аккуратно расписана в полевые журналы. Я сидел слева от Криса и время от времени отрывался от книги, любуясь его безошибочными движениями. Инструменты из распахнутой готовальни сами порхали к нему в руки. Линии на бумаге ложились ослепительно тонкими, как порез бритвой, цифры вдоль линий сползались в ровный, приятный для глаза узор. Иногда Крис поднимал на меня невидящие глаза, беззвучно шевелил губами, а потом спрашивал:

— Сорок пять тысяч восемьсот шестнадцать минус двадцать две тысячи сто тридцать восемь, сколько будет? Считай.

И я брал карандаш и подсчитывал на уголке «Монте-Кристо», а потом подсовывал книгу Крису и с удовольствием наблюдал, как моя цифра вплетается в общий орнамент.

За какой-нибудь час план площадки был почти готов. Светлые кружочки точек, такие мелкие, что было непостижимо, как Крису удалось их начертить, и темные круги реперов соединялись тонкими линиями, образуя многоугольник, напоминающий очертаниями утюг. Это и была главная строительная площадка, где должны были вырасти розовые дома с лоджиями, отделенными одна от другой стенками из сквозного камня.

— Крис, а где Семкина хата? — тихо спросил я.

Крис поднял голову, некоторое время вдумывался в мой вопрос, потом сказал:

— Вот.

И тонкий носик карандаша впился в один из квадратов на полях полевого журнала.

— Нарисуй ее на ватмане… — попросил я.

— Чудак, — усмехнулся Крис и снова погрузился в подсчеты. — Это же рабочее обоснование, а не план на местности…

— Ах да! — сказал я и с глупым видом уткнулся в книгу.

С кухни доносилось шипение: там Анюта жарила наших карасей. С бреднем ходили мы с Левкой, а Крис подавал указания с берега. Он был очень брезглив, наш Крис.

Гремя сапогами, в комнату вошел Семка.

— А, хозяин, — не оглядываясь, приветливо сказал Крис. — А я думал, ты опять в ночь уходишь. Или по жене соскучился?

— Отпустили, — устало улыбнулся Семка. — Говорят, сбежит у тебя молодая, надо хоть раз в неделю дома ночевать…

— Не бойся, не сбежит, — заверил Крис, настраивая рейсфедер. — Мы ее посторожим…

Сняв рубашку, Семка подошел к столу и наклонился над капитанским плечом. Как и все почти целинники, он был белобрыс, широкоплеч, с какой-то необыкновенно выпуклой грудью и застенчивыми светло-синими глазами. Я уже заметил: чем сильнее человек, тем он стеснительнее, если, конечно, это действительная сила, а не похвальба.

— Красота, — одобрительно сказал Семка. — Прямо как в книжке напечатано. Даже не верится, что это про нашу Каменку.Говорят, центральную усадьбу к нам переведут…

— Угу, — неопределенно хмыкнул Крис и затаил дыхание над какой-то особенно хитрой линией.

Семка тоже сочувственно сдержал свой могучий вздох.

— Ты, говорят, ходил сегодня по отделению, дома переписывал? — сказал он после долгого молчания.

Крис молча кивнул.

— А ну-ка, — оживился Семка, — покажи. Любопытно взглянуть…

Крис показал глазами на журнал. Семка раскрыл его, присел на диван и принялся с любопытством листать.

— Ага, — сказал он наконец. — Это, значит, мастерские. Вот оно как на плане получается… Только погоди-ка! Мне сдается, что в длину будет побольше. Верно, верно. Слышишь, Геннадий! Ошибка тут…

Я посмотрел на Криса, и вдруг мне стало жарко. Крис, серьезный и хмурый, медленно повернулся к Семке, внимательно взглянул на него.

— Где?

— Вот тут, — показал большим пальцем Семка. — А на левом крыле еще пристройка есть, снаружи ее не заметно, а во дворе она вон до каких пор доходит…

Крис склонился над рисунком и помолчал.

— Ну, это временная пристройка, — с неохотой сказал он, — мы ее не учитываем.

— Да нет, — возразил Семка, отдавая журнал, — каменная она. Сам складывал, знаю. Ты уж поточнее нарисуй, а то не вышло бы что…

— Вам-то не все ли равно? — равнодушно сказал Генка и отвернулся.

— Ну как же? — удивленно проговорил Семка. — Не на пять лет строиться будем и не на десять. Ты приедешь и уедешь, а нам здесь жить. Можно и поточнее. Еще и длина там шестнадцать метров, а написано двенадцать. На глазок, что ли, определял?

Крис молчал. Я закрыл уши руками и сделал вид, что углубился в чтение. «Господи, только бы Крис не вышел из себя, — думал я, — господи…»

Но Крис засмеялся, положил рейсфедер и сказал:

— Это же все сноситься будет, чудак!

— Ну да? — с сожалением переспросил Семка. — Такие мастерские сносить? Вот это уж ни к чему… Правда, многое тут наспех строилось, все думали, что целина так на сто лет целиной и останется. Да не только постройки… Землю брали силком, год за годом мучили землю. А ведь даже девку, если разобраться, только раз силой взять можно, дальше к ней подход да любовь требуются, дальше грубость в дело не идет…

16

Мы пошли спать довольно поздно. Крис первый забрал свой спальный мешок и махнул нам рукой:

— Айда!

Я все понял с первого слова. Только Левка сел на пол и недовольно сказал:

— Куда еще в такую темень? Никуда я не пойду…

— Ребята, — сонным голосом сказала из-за перегородки Аня, — куда же вы? Вы нам совсем не мешаете…

И тихо засмеялась, потому что Семка шепнул ей что-то на ухо. Левка, покраснев как рак, собрал свои пожитки, и мы гуськом вышли из комнаты.

— А все-таки надо было по пяти делать! — не удержавшись, сказал на пороге Крис. Желчь так и кипела в нем: только что мы с Левкой оставили его и Семку три раза козлами в домино. Откуда нам было знать, что это испортит шефу настроение на весь вечер! Крис был так потрясен, что даже не пошел в клуб.

— Чего? — насмешливо переспросил Семка.

— Пять-пять надо было делать и рыбу! — раздраженно пояснил Крис.

И Семка тотчас же вскочил. Прошлепал босыми ногами к занавеске, отодвинул ее и, всклокоченный, в одних трусах, вышел в горницу.

— Нет, брат! — ядовито сказал он Крису. — Это ты мне все фишки подпутал. Я хотел дело к рыбе вести. У меня политика знаешь хитрая была!

— Плевал я на политику, — угрюмо сказал Крис, — раз ты мои концы забивал!

— Какие же это концы, если их забить можно! Играть не умеешь, значит! — заключил Семка и даже ногами притопнул от злорадства.

— Что ты сказал?! — побагровел Крис. (И только сейчас мы поняли, что он не шутит, а говорит все это серьезно.) — Да чтоб я с тобой сел играть…

— А я с тобой сяду, что ли?

Так они стояли и препирались через всю комнату — два здоровых дяди, а мы с Левкой сидели на кухонном столе и покатывались со смеху.

17

Мы долго ворочались на веранде — все никак было не устроиться на новом месте — и вздыхали. За окном пели песни, где-то рядом смеялись девчата… Звонко лаяла собака у чайханы.

— Крис, — сказал вдруг Левка неожиданно громко. — Зря мы сегодня не вышли в поле… Я целый день места себе не находил. Выйдешь на улицу — все на тебя смотрят: что это они без дела шатаются? Знаешь, как они ждут… Крис, а Крис, выйдем завтра на работу, а? Я так здорово копать наловчился… Всю ночь сегодня снилось, что я копаю, копаю… И вообще…

Наступила мертвая тишина. Левка надолго притих, Крис, казалось, уже заснул.

— И вообще, — медленно повторил Левка, — придется нам все переделать…

— Что? — отозвался Крис с такой быстротой, что я даже вздрогнул от неожиданности.

— А то, — Левка снова замолчал, — что жульничество все это… Ты же мог совсем не тот рельеф сосчитать, который на самом деле…

— Ну и что? — сердито возразил Крис, уткнувшись лицом в подушку, и после паузы добавил: — А мог и тот…

— Перекос будет, — убежденно сказал Левка. — Все наши небоскребы развалятся на куски…

Я затаил дыхание.

— Три ха-ха, — спокойно ответил Крис. — После нас все это место еще не один раз перемерят. Строители придут, и новая партия будет переносить рабочий план на местность. Так что вся наша работа — одно пшено…

«Конечно, — подумал я, и мне вздохнулось свободнее. — Никакой катастрофы не произойдет. Другие люди исправят все неточности».

— А зачем мы тогда все это делаем? — настаивал Левка.

— Лично ты уже ничего не делаешь, — жестко ответил Крис.

«Вот именно, — подумал я. — Кто бы говорил, а то Левка…»

— Это не ответ, — каким-то странным, неясным голосом проговорил Левка, и я по этому голосу почувствовал, что он побледнел.

— Вот что, друг! — рассвирепел Крис. — Ты давай вот что… давай прекрати путать мне карты. Я свои концы забивать никому не позволю, понял? Две недели филонил, а теперь вдруг занялся паршивой демагогией… Хочешь, чтобы послезавтра Старик застал нас в поле? Ну, а в мои планы это не входит…

Я лежал рядом с Крисом, почти касаясь его локтем. От его громадного тела веяло металлическим холодком.

— Вот теперь все стало на свои места, — ровным голосом сказал Левка.

— Слушайте, товарищи, — не выдержал я, — давайте спать!

Но заснуть мне удалось не скоро…

18

Проснулся я оттого, что через меня кто-то перешагнул. Это всегда неприятно, а в полусне особенно. Выспался я плохо, все утро солнце падало мне на правое ухо, и теперь оно горело, как от пощечины, и вдобавок ужасно болела голова.

— Ты чего? — едва расклеив спекшиеся губы, спросил я у Левки, который стоял в одних трусах у порога и, нажимая что есть силы плечом, пытался открыть тугую дверь. — Скрутило?

Левка обернулся. Глаза у него были совсем не сонные — ясные, осмысленные глаза.

— Не знаю, как ты, — сказал он тихо, — а я не могу. Я один пойду с нивелиром… Крис как хочет, а я не могу…

Остатки сна мутными струйками вытекали из моей головы.

— Подумаешь, — проворчал я, вставая. — Разбудить не мог по-человечески… Расшагался, как Гулливер…

Левка молча пронаблюдал, как я хмуро натягивал брюки, и лицо его просветлело.

Вдвоем мы навалились на тяжелую дверь и разом вылетели в сени. На улице стало пасмурно. Низко над крышей висело непривычно серое небо. Тяжелые тучи были словно перепаханы с запада на восток. Даль застилала серая искристая пелена.

— Только бы не дождь, — переступая с ноги на ногу, сказал Левка.

— А вообще погода для нивелировки самая подходящая, — стуча зубами, проговорил я.

Левка с уважением оглядел меня и промолчал.

Потом мы вернулись на веранду, торопливо оделись и склонились над Геннадием. Крис ровно дышал.

Я пощекотал сухой травинкой его широкий нос.

— Эй, кто там? — не открывая глаз, проревел Крис. — Сейчас как в ухо дам!

Мы в четыре руки принялись разыгрывать на его ребрах замысловатый этюд.

Крис открыл глаза, долго холодно и пристально нас рассматривал, потом сказал:

— Это вы… А ну, живо все на шест!..

И снова повернулся на бок.

Но мы не оставили его в покое. Уж очень нам было страшно выходить одним в поле в такое мерзкое утро.

Наконец Крис зашевелился, сел в мешке и сладко зевнул.

— Куда вас черт поднял?

— На работу, куда же еще, — глядя в сторону, сказал Левка.

— Вот психи, — коротко засмеялся Крис. — Какая может быть работа, когда все уже сделано! Сказку про Хаврошечку слыхали?

Он передернул плечами от холода, снова зевнул и питоном уполз в мешок.

— Боссом отдан приказ… — пробормотал он, уже засыпая, — лететь в Кейптаун…

Это было все, чего нам от него удалось добиться.

Мы невесело вышли на улицу, вынесли сундучок и треногу. Моросил мелкий тепловатый дождь. Сквозь тучи белесым глазом альбиноса моргало солнце.

— Может, ни к чему все это? — нерешительно проговорил я.

— Ты как хочешь… — твердо сказал Левка и принялся неумело привинчивать к треноге трубу.

Я знал, что если он говорит таким тоном, то спорить с ним бесполезно.

— Вот что, друг, — Левка вскинул треногу на плечо, — давай пойдем на разделение труда. Поскольку нас мало, мы можем выиграть только организованностью. Ты пойдешь обмерять, а я на нивелировку.

— Ты что, один ее собираешься делать? — поинтересовался я.

— А что? — Левка уверенно подхватил с земли сундучок. — Мне подсобные рабочие не нужны. Не все такие аристократы, как этот…

Он неопределенно мотнул головой. И мне стало ясно, что большего профана в геодезии я еще не встречал.

— А ну-ка дай сюда прибор! — решительно сказал я.

Левка безропотно уступил мне треногу.

— Темный ты чулан, — насмешливо проговорил я. — Я бы отпустил тебя одного, будь у меня хоть мизерная гарантия, что ты не согнешь трубу в колесо, пытаясь увидеть в ней себя самого.

Я остался очень доволен своей тирадой, а Левка разинул рот для возражения, да так и застыл с открытым ртом.

— Все равно, — сказал он наконец. — Любым путем мы должны кинуть двадцать семь точек. Мы ему докажем…

— Почему двадцать семь, — спросил я, — а не сто четырнадцать?

— Потому что двадцать семь — это больше половины.

Я пожал плечами, и мы двинулись вперед.

19

Когда мы пришли на первую точку, дождь уже кончился. Облака были еще плотные, как войлок, но ветер заметно потеплел.

Я небрежно скинул с плеча треногу и, раздвинув стояки, всадил ее в рыхлую землю. Потом сел на сундучок и аккуратно записал в журнале дату. Левка растерянно топтался рядом.

— Зачем бросаешь рейку в траву? — подняв голову, сурово спросил я. — А ну, марш на точку! Рейку держать умеешь?

— Разберемся, — подавленный моим авторитетом, прошептал Левка и с рейкой на плече побрел искать точку.

Я долго смотрел ему вслед и, когда он отошел на безопасное расстояние, встал и принялся настраивать уровень. Теоретически все мне было предельно ясно: сначала вдоль — вертлявый пузырек послушно поплыл на свое место, — потом поперек, а теперь проверка…

— Что за дьявол… — сказал я сквозь зубы и покосился на Левку.

Но он был уже далеко и рылся в траве, разыскивая точку.

— Проклятые дороги, растрясли весь аппарат…

Овальный пузырек упорно не желал задерживаться между черточками больше чем на пять секунд. Потом он и вовсе уплыл куда-то с такой быстротой, что я даже не успел уследить, в какую сторону, и долго с остервенением крутил винты в обратном направлении.

Но вот наконец хорош. Дрогнув, воздушный пузырек дошел до средних делений. Я нетерпеливо развернул трубу на Левку и, споткнувшись о треногу, обошел прибор кругом.

— Эй ты, дубина! — крикнул я и поднял одну руку.

Левка послушно вскочил и замер, расставив ноги, с рейкой в руках.

Я заглянул в окуляр и, жмурясь от белесого мерцания, повел трубу на Левку.

Что за черт! В трубе ничего не было. Ну, просто ничегошеньки. Один молочно-белый круг.

Я выпрямился, посмотрел вперед — Левка смирно стоял на своем месте. Склонился к трубе — опять ничего. Хоть бы силуэт, хоть бы пятнышко какое… Пусто!

Наверно, линза запотела. Я подошел к широкому концу трубы — козлиная нога треноги опять попалась на моем пути, я пнул ее что было силы, — протер стекло платком. Потом снова взглянул. Ничего! Левка как сквозь землю провалился. Нивелир уставился прямо ему в глупую физиономию. Будь это мелкокалиберное ружье, я выбил бы сто очков из ста возможных. Поверх трубы я отлично различал даже цифры на рейке, но в проклятый окуляр не было видно ни зги, кроме черного креста на стекле. «Ну хорошо, — скрипнул я зубами, — я тебя проверю, гад!» Я повернул нивелир в сторону высокого дерева, единственного на околице, взглянул, старательно жмурясь, — и дерево тоже исчезло. Я чуть не заплакал от досады. Только что оно бесстыдно стояло перед глазами, невооруженным глазом я мог бы пересчитать все его ветки, но в трубе по-прежнему все безмятежно белело.

— Что у тебя там? — крикнул мне Левка.

Я с ненавистью погрозил ему кулаком и снова принялся лихорадочно вертеть винт резкости.

Так прошло что-то около двух часов. Я перепробовал все мыслимые способы: дышал на линзы, протирал их рукавом, ковырял в окуляре спичкой — не попала ли туда крошка хлеба, — но все было напрасно. Левка давно уже отчаялся, он швырнул рейку на дорогу и сидел на корточках, добывая что-то из травы и жуя.

Раза два он попробовал приблизиться ко мне, возмущенно размахивая руками, но я в пылу работы отослал его так далеко, что он утратил всякое желание со мной разговаривать.

— Эй! — крикнул вдруг Левка и вскочил.

Со слезами злости на глазах я оглянулся.

По дороге от поселка катил на велосипеде Крис. Перед ним на раме сидела в белом платье Ленка. Они мчались во весь дух, распевая и смеясь.

— Ура! крикнул я и замахал чалмой. — Подмога, подмога! Наша взяла, ура!

Левка бросился им навстречу, крикнул что-то. Крис приветственно махнул рукой. Велосипед вильнул в сторону, Ленка взвизгнула, и машина еще быстрее застрекотала по дороге. А Левка остался далеко позади — растерянный, маленький, с белой косынкой на тонкой шее.

Я сориентировался молниеносно. Когда Крис поравнялся со мной, я уже был поглощен чтением полевого журнала. Сидя на сундучке, я старался не смотреть в сторону дороги.

— Эй, энтузиасты! — весело сказал Крис, подкатив ко мне, и они оба соскочили с велосипеда. — Как идет работа? Аппарат еще не сломали?

Я промолчал, ожесточенно листая журнал.

— Что это они делают? — спросила у меня за спиной Ленка, и сердце у меня сжалось от ревности и обиды.

— Да так, — снисходительно ответил Крис. — Всю работу мы уже сделали, ждем начальство, вот я и разрешил им поиграться.

Он подошел, заглянул ко мне через плечо.

— Ну-ну, развлекайтесь. Смотри только линзы не побей, а то из зарплаты вычтут.

Я оглянулся. Крис скупо улыбнулся мне, взялся за руль велосипеда, Ленка послушно села перед ним.

— Вы куда? — неохотно спросил я.

— Так, — неопределенно ответил Крис и, уже садясь в седло (Ленка спокойно, как прирученная птица, сидела в его руках), добавил: — А что же он у тебя, как миномет, в небо смотрит?

— Кто? — удивился я.

— Да нивелир! Так можно только звезды увидеть, да и то в ясную ночь.

И, смеясь, они помчались к лесу.

Я взглянул на злополучный прибор — одна нога его была всажена в землю глубже других, поэтому нивелир и вправду задрал нос к облакам, как будто Левку можно было выискать там. И, проклиная себя горькими и искренними словами, я принялся с яростью выдергивать треногу из земли.

— Скоро ты?.. — сказал у меня за плечом Левка. — А говорил, умеешь…

— Тебе какое дело? — огрызнулся я, не оборачиваясь.

— Привет тебе! — обиделся Левка. — Полдня прошло, а мы все еще на одном месте…

— Марш на место! — крикнул я и замахнулся на него журналом.

Левка подхватил рейку и рысцой помчался на свое место.

Вот он встал на точку, крепко взялся за рейку и застыл в воинственной позе Дон-Кихота.

Я с замиранием сердца заглянул в окуляр. Дрожащей рукой повернул винт — и ноги у меня подогнулись. Теперь мне было отлично — хоть в рамку вставляй! — видно перепутанную траву и терпеливые Левкины пятки. Рейки не было в помине: точнее, в самом низу из травы сиротливо выглядывало что-то черно-белое размером со спичечную коробку. Нивелир уставился в землю — метра на два ниже того места, куда ему полагалось смотреть.

— Так, — сказал я и стукнул себя кулаком по голове. — Получай, скотина!

Зато теперь я все понял. Оказывается, это хитрая штука, нивелир. Достаточно тронуть рукою винт или нечаянно задеть ногой треногу — и труба станет смотреть или выше рейки — в небо, или ниже — в траву. Значит, что? Значит, надо устанавливать нивелир так, чтобы его труба была строго перпендикулярна земному радиусу, проходящему через точку стоянки, и не только установить, но и зафиксировать винтами, чтоб куда ни повернул трубу — она все равно осталась перпендикулярна этому самому радиусу. Дальше — легче. Смотришь через нивелир на рейку, как в подзорную трубу, и настраиваешь на резкость. Как настроил — записывай деление, но не всякое опять же деление, а только то, которое попадает в центр креста, нарисованного на внутреннем стекле трубы. А зачем записывать цифру деления? Затем, чтобы узнать, на сколько выше или ниже точка, на которой стоит сейчас рейка, чем предыдущая точка. Так мы и узнаем, кривая площадка или ровная. А зачем это нужно, ясно даже дураку: на площадке дома строить будут трехэтажные, с лоджиями, а может, и небоскребы.

…Когда уже начало темнеть и облака на горизонте осветились изнутри оранжевым, я крикнул Левке:

— Шабаш! — и взмахнул обеими руками.

Левка, медленно волоча по земле рейку, приблизился, мы с отвращением разобрали нивелир и, взвалив инструменты на плечо, поплелись в отделение. Восемь точек — все, что нам удалось свершить.

— Есть уже не хочется, — тихо сказал я. — Просветление какое-то внутри…

Левка долго не отвечал. Потом он тяжело вздохнул и сказал:

— Вот увидишь, он сидит в темноте один и ждет нашего возвращения…

— Кто? — спросил я, хотя отлично понимал кто.

— Крис. Видал, с какими виноватыми глазами он приехал? Фильм «Коммунист» помнишь? Личный пример…

Долго шли мы, не обмениваясь ни словом. Темнота догоняла нас сзади, и усталость спадала. Думалось о хорошем. И чем больше темнело вокруг, тем светлее становилось на сердце.

— А знаешь, — сказал вдруг я, — давай ничего ему не скажем. Завтра выйдем все втроем на работу, как раньше — и не было ничего. И не вспоминать никогда, ладно?

— Ага! — радостно согласился Левка. — В конце концов ничего не случилось…

Мы зашагали быстрее, и тренога перестала резать плечо, и стало не так одиноко.

Когда мы вошли в дом, Криса уже не было. Он отправился в клуб, даже не убрав со стола.

20

Ночью не спалось, хоть и устал я, как собака. Ворочался с боку на бок — все боялся проспать завтра утром. Для нас это было бы катастрофой. Сделаем сорок пять точек за день — твердо решили мы с Левкой. И пусть для этого нам придется встать в четыре часа утра.

А Криса мы решили просто игнорировать. В конце концов, у нас тоже была своя гордость. Уходя, он разрыл весь Левкин чемодан, выбрал галстук получше и носки. Все это, конечно, чепуха, но разве не обидно?

Посмотрим, какое у него будет лицо, когда мы закончим нивелировку и положим подсчеты на стол. Мы не будем ни на чем настаивать, мы просто вручим ему журнал и уедем с Петровичем. А там пусть поступает, как сочтет нужным.

Наконец я не выдержал. Сел на полу, огляделся — Криса еще не было. Левка, укутавшись, спал — и я тихо, стараясь не шлепать ногами, вышел во двор.

Звездное небо было так прозрачно, так пропитано светом, что я, не спустившись еще по лесенке, замер от восхищения. Мне не было видно луны: она стояла где-то над головой, за крышей, темная глыба дома загораживала ее, но весь воздух вокруг словно звенел от ее могучего, непобедимого присутствия. Тени молча лежали на земле, растянувшись странно, как люди, упавшие ниц и прикрывшие большими черными ладонями лицо. Все предметы белого цвета гордо фосфоресцировали, а высокое небо мерцало каким-то бледно-синим сиянием.

Я тихонько спустился по скрипучим ступенькам и пошел босиком к калитке по холодной земле. Вдруг негромкий смех толкнул меня и остановил на полдороге. Я растерянно оглянулся — кто-то невидимый смеялся надо мной, тихо смеялся надо мной из лунной тени, и я не мог понять, откуда доносится этот смех. Но смех повторился. И правда, что может быть смешнее худого человека в белой майке и длинных-предлинных трусах, крадущегося ночью по двору! Я не видел их, но уже знал с уверенностью, что это были Крис и Ленка.

Я почувствовал; что краснею. Если бы кровь могла светиться, то лицо мое, шея и плечи выступили бы из темноты ярко-розовым пятном.

— Ну зачем ты остригся, Генка? — ласково сказал голос Ленки, и я отпрянул в сторону, как заяц-русак.

Они сидели в двух шагах от меня, за калиткой. Стоило просунуть руку сквозь планки ограды — и можно было бы коснуться спины Криса. Его рука с закатанным до локтя рукавом рубашки лежала на спинке скамейки, и сверху мне было видно, как пальцы другой руки методично и неторопливо перебирают пуговицы на ее платье.

— Ну зачем ты остригся? — настойчиво повторила Ленка, лежа у него на коленях и глядя снизу вверх огромными глазами. — Кудрявый был бы такой хорошенький…

Рука Криса шевельнулась, и что-то с легким стуком упало на скамейку и потом вниз.

— Пуговица, — тихо засмеялась Ленка. — Потом поищем, ладно?

И долгая-долгая наступила пауза. «Так», — сказали себе, и у меня потемнело в глазах. Нет, мне не было больно и даже завидно не было: дальше пуговиц у меня просто не хватало фантазии, дальше пуговиц для меня начинался мрак, так что нечему было завидовать. Просто я чуть не потерял сознание от какой-то странной жути. А ведь это и вправду страшно: прирученная, притихшая, как домашняя кошка, красота…

«Так», — сказал я себе еще раз, закрыл глаза и медленно пошел домой.

— Тут у тебя какие-то странные крепления, — с усмешкой сказал у меня за спиной Крис. И не было у него в голосе никакого счастья. Ничего не звенело в нем — одна лишь была усталость и добродушная лень.

Я шел к веранде и думал: а может быть, так и надо? А может быть, и не нужно им нашего счастья, которое в каждом слове звенит? От счастья твой голос становится странным и тонким, лицо покрывается красными пятнами, в глазах стоит отчаянная, мучительная глупость. А то и вовсе сникаешь, глотая язык и вытягивая тонкую шею. Кому же ты нужен такой, счастливый?.. Может, и нужно-то им всего лишь, чтобы кто-то лениво и устало отвечал на их настойчивые вопросы…

Но тогда это какая-то другая система жизни, созданная не для меня. И, по-моему, не для Левки… Мы совсем не пираты, мы лишь строим из себя пиратов… а пираты — другие. Они хладнокровны и уверены в себе, они умеют отбивать чечетку и опрокидывать взглядом… Они умеют насмехаться без жалости и предавать без стыда… Им все дано, а любить им не надо, уж слишком непрактичная эта штука, любовь… Ленка… Ленка… Ведь ты же красивая. Или красота — это тоже просто так?

Луна все светлела, и небо было чистое и высокое, как мудрый лоб, и скверно же мне было, честное слово!

Скрипнули проклятые ступеньки.

— Ребята! — вскинулся Крис. — Эй, кто там? Лева!

— Да нет, — спокойно отозвалась Ленка. — Это Алик. Подошел сюда, постоял и обратно ушел…

Генка тихо сказал ей что-то, и оба они засмеялись.

21

Странные отношения сложились у нас на бригантине. Мы вроде бы не ссорились с капитаном, но в то же время и не мирились. Молча, словно по уговору, поднялись мы с Левкой в четыре часа и, не говоря ни слова, пошли к выходу. Мы знали, что Крис проснулся, лежит на спине и смотрит нам вслед. Когда мы открыли дверь на кухню и принялись разливать по бутылкам молоко, Семка, уже позавтракавший, кивнул в сторону горницы:

— А начальника с собой не берете? Или он вам доверяет?

— Доверяет, — гордо сказал Левка.

— Это они в такую игру играют, — раздался в горнице спокойный голос Криса. — Кто скорее спать отучится.

— Хорошо, — с уважением сказал нам Семка. — Научил вас все-таки Геннадий работать на совесть.

— Ага, — ответил я, и мы вышли на улицу.

Крис хотел превратить наш бунт в игру — ну что ж, это его дело. Но мы дадим-таки сорок пять точек. И журнал с подсчетами ляжет к нему на стол.

Вчерашний день не прошел для меня даром. Болела спина, саднило плечо, которое я прищемил треногой (Левка утверждал, что это случай вообще фантастический, так как легче прищемить плечо, скажем, цигейковым пальто), и всю ночь в глазах у меня стояла цифра 4786, которую я заучил, наверное, на всю свою жизнь. Но зато я приобрел опыт. Движения мои стали точней и свободней, я больше не путал винты, настраивал по уровню с двух-трех попыток, и вообще дело пошло на лад. К обеду мы кинули двадцать четыре точки — и даже сами нисколько не удивились. Левка носился по участку, как хорошо тренированная лошадь. Несколько раз он порывался поставить рейку вверх ногами, но по его глупой физиономии все можно было угадать заранее. Когда с ним случался заскок, он пролетал мимо меня с каким-то дымным блеском в глазах, страстно дыша, становился на точку — и я наперед показывал ему издали кулак. Левка покорно кивал головой, с трудом ориентировался в пространстве — и рейка становилась как полагается.

К шести часам (разумеется, без обеденного перерыва) мы почти замкнули кольцо, подойдя к скотным дворам, откуда начинал в свое время Крис. До финиша, следовательно, оставалось лишь три точки, установленные на территории свинофермы. Мы сели рядышком на траве и выпили теплое от беготни и тряски молоко.

О своем феноменальном рекорде мы, как по уговору, молчали. Было приятно разговаривать о незначительных вещах и помалкивать о главном.

— Ох и несет же от этой свинофермы! — лопотал Левка. Молоко струилось по его жадному подбородку. — И как тут девчата работают! Нет, окончу школу и пойду в институт мяса и молока, займусь проблемой машинного синтеза пищи.

Мы перелезли через загородку и пошли по территории искать точку. Запах был действительно первосортным: баллов семь-восемь, и это в полумиле от эпицентра.

— Ага! — радостно сказал Левка. — Наши точки с наветренной стороны!

И вдруг лицо его изменилось: веснушчатый нос стал острым и желтым, глаза округлились.

— Смотри, смотри! — показал он пальцем назад.

Я оглянулся и помертвел.

Это было как в страшном сне: тренога одиноко торчавшего в стороне нивелира вдруг грустно покосилась и, дрыгнув в воздухе выдернувшейся ножкой, рухнула в навоз.

Я подбежал к нивелиру и поднял его с земли. Линзы, к счастью, почти не пострадали. Большая по-прежнему отсвечивала фиолетовым блеском, а в малой появилась лишь небольшая белая трещинка. Но зато уровень был в ужасном состоянии: по стеклянной трубке бегал уже не один, а два овальных пузырька. Свести их в один мне так и не удалось.

…Вечером мы с Левкой сидели за столом и, склонившись над полевым журналом, подсчитывали результаты всех нивелирных ходов. Крис лежал на полу, деловито развинчивая нивелир, и время от времени бросал на нас любопытный взгляд. Катастрофа с прибором его нисколько не потрясла. Наше сообщение о том, что мы кинули все пятьдесят три точки, он тоже встретил не моргнув и глазом.

— В сумасшедшем доме еще не то бывает, — хладнокровно объявил он.

В принципе все это было довольно несложно. Мы прошли с нивелиром по замкнутому кольцу. Если, допустим, на первой половине пути мы шли все время под гору, то на второй обязательно должны были подниматься в гору, так как пришли на ту же точку, с которой начали. Значит, что?.. Значит, суммы всех плюсов и всех минусов должны сойтись, иначе получается не кольцо, а спираль. Так я понимал свою работу, и считать было весело и нетрудно: ведь это очень приятно — делать то, что хорошо понимаешь.

Переписав все показания в чистый журнал, я приказал Левке подсчитать превышение с плюсом, а сам стал считать минуты, как это делал позавчера Крис. Я кончил первым. Получилось у меня минус 11673. Я встал, обошел стол и снисходительно заглянул через Левкино плечо.

— Ну, что там у тебя? — спросил я. — Ошибка в две-три единицы не имеет большого значения. Участок большой, раскидаем.

— Порядок! — сказал Левка. — У меня плюс сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна. А у тебя?

И он поднял на меня свои чистосердечные глаза.

— Сколько, сколько? — переспросил я хриплым шепотом.

— Сорок одна… — сразу испугавшись, ответил Левка. — Сейчас я проверю…

— Да, уж ты, пожалуйста, проверь, — похолодев от ужаса, проговорил я. — А то тут, понимаешь, небольшая, понимаешь ли, разница…

Я покосился на Криса и сел. Крис отложил в сторону нивелир и стал с интересом прислушиваться.

— Сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна со знаком минус, — четко отрапортовал Левка.

Наступила тишина. Я бессмысленно листал журнал, как будто такая гигантская ошибка могла заваляться между страницами.

Крис легко, как гимнаст, поднялся. Потянулся всем своим тренированным телом, сел за стол.

— Ну, а у тебя? — деловито спросил он.

Я молча протянул ему журнал. Крис взглянул, нахмурился от напряжения, потом лицо его озарилось.

— Что, мальчики? — спросил он, глядя на нас по очереди, и широко улыбнулся. На секунду у меня появилась надежда, что он нашел ошибку в подсчетах и все можно исправить. — Тридцать тысяч потеряли?

Мы подавленно молчали.

— А допустимая разница сколько? — неуверенно спросил я, но Крис даже не слышал моего вопроса.

— Утратили тридцать тысяч! — И Крис, захохотав, взбрыкнул в воздухе ногами и повалился вместе со стулом навзничь.

Мы с Левкой молча наблюдали, как он грохнулся на мешки спиной и перекатился через голову. Гибко вывернулся, как кошка, и с хохотом растянулся на мешках.

— Роскошная ошибочка! — оскалившись, смеялся Крис. Ему даже не приходило в голову, что видеть такое откровенное злорадство может быть противно. Он наслаждался своей победой, потягиваясь от удовольствия на постели, как огромное животное.

— Постой, — вполголоса сказал мне Левка. — А может быть, так и надо?

Я махнул рукой и углубился в подсчеты.

— О-хо-хо! — смеялся Крис. — Ну конечно, так и надо! Так и должно быть у таких пеногонов, как вы! Вы первыми в мире нашли клочок земли, где есть только понижение, а повышения никакого. Ну что ж, постройте здесь город, где все улицы идут под гору, а в гору — ни одна. Нет, тридцать тысяч — это размах. Терять так уж терять, а то что там — какие-то жалкие десятки или единицы!

— Знаешь, Крис, — простодушно сказал ему Левка, — а ведь ты подлец.

Крис перестал смеяться.

— Сыроежка ты блатная после этого, — проговорил он равнодушно и отвернулся к стене.

— Нашел! — неожиданно крикнул я.

Левка радостно встрепенулся и подскочил ко мне:

— Где? Покажи!

Крис не оборачивался.

— Вот она! — И, водя пальцем по строчкам, я показал Левке на ошибку.

— Ну, этого мало… — разочарованно протянул Левка. — Я думал, что по крайней мере тысяча…

Крис долго молчал, наконец не выдержал, обернулся.

— Сколько нашли? — бесстрастным тоном спросил он.

— А что это тебя так волнует? — огрызнулся я.

И тут наступила такая тишина, что у меня зазвенело в ушах. Крис поднялся и сел на мешках, положив на колени нивелир. Глаза у него были необыкновенно светлы. Это был взгляд пирата, настоящего пирата. На меня еще в жизни так не смотрели: только с экрана кино.

— Вот что, ребята, — тихо сказал Крис. — Делать вам здесь больше нечего. Собирайте потихоньку свои вещички — и к завтрашнему вечеру чтоб духу вашего здесь не было… Указания ясны?

Мы молчали. Я положил на стол бесполезный теперь журнал и посмотрел на Левку. Он был бледен как полотно. Потом я взглянул на Криса — капитан был непривычно серьезен.

— Вот так, — продолжал Крис. — Я вижу, вы очень хотите чистенькими уехать. Пожалуйста, я вам мешать не буду. Прибор разбили — на себя возьму, и не потому, что добрый, а потому, что действительно виноват: доверять его вам не следовало. Я не подошел вам в капитаны, а вы меня как матросы не устраиваете. Давайте и расстанемся по-человечески, без лишних сцен. Об одном вас прошу: не дожидайтесь, пока я сам заговорю с Петровичем. Лично мне это будет неприятно, хотя самодеятельность ваша успела мне порядком надоесть. Вопросы будут?

Вопросов не было. Мы с Левкой сидели и растерянно озирались, маленькие, ушастые, нашкодившие щенки. Тяжелое молчание длилось, наверное, не больше минуты. Но мне показалось, что прошел час. Крис с интересом нас рассматривал.

— Значит, гонишь нас? — медленно спросил я.

— Значит, гоню, — твердо ответил Крис. Он снова лег и отвернулся от нас, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

А мы с Левкой сидели за столом и смотрели друг на друга. Меня трясло от сознания полной своей беспомощности: хотелось вскочить, закричать что-нибудь страшное, сорвать со стены свой новый костюм и топтать, топтать его ногами. Но это было бы в равной мере нелепо, как и то, что мы делали: подавленно, пристыженно молчали. Левка встал, заходил по комнате, старательно обходя вытянутые ноги Криса, я бесцельно следил за ним, думая лишь об одном: только бы он не споткнулся, только бы он не споткнулся… Стосвечовая лампа низко качалась над столом. В комнате было темновато и уютно. А на полу у дверей лежал не Крис, нет, лежал какой-то незнакомый страшный человек.

Теперь-то я понял, как ошибался, когда думал, что Крис не может ударить. Он мог ударить, еще как мог, и не делал это лишь потому, что до сих пор это было нерентабельно.

Мне стало вдруг холодно от мысли, что время, когда на наши дела смотрят с улыбкой, прошло навсегда. Теперь никто уже не усмехнется, не покачает головой. Просто взглянут удивленно и отвернутся, как Крис.

Так думал я, а Левка ходил по комнате, как взрослый, и о чем он думал — я не знаю.

— Ну, вот что, Крис, — сказал наконец Левка. — Ты нас здорово проучил… Просто здорово… Но мы и сами кое-чему научились.

Крис не шелохнулся. Он внимательно изучал узоры на стене. Серый стриженый его затылок, казалось, насмехался над нами.

— Ты умеешь обижать, — тихо сказал Левка, стоя над ним, — у тебя это здорово получается… Ну что ж, это твое право, ты сильнее нас и, наверное, умнее. Единственное, чего мы тебе не позволим, — это оставить все так, как есть. Ты все переделаешь, Крис. Извини, но по-другому никак не складывается. Так уж мы, наверное, воспитаны. Верно, Алька?

Я машинально кивнул.

Единственное, что меня поражало, — это то, что Крис позволял ему говорить. Не повернулся, не взглянул холодно и удивленно, не заставил замолчать одним взглядом.

— Интересно, — сказал Крис, уставившись в стену, — как у вас это получится: заставить меня сделать то, чего я не хочу. Надеюсь, вам не пришло в голову…

— Нет, не пришло, — перебил его Левка. — Все равно нам никто не поверил бы… Просто никуда мы отсюда не уедем. Ты не сделаешь — мы сами сделаем так, как надо. Если хочешь, в свободное от работы время…

Крис медленно приподнялся, нехорошо улыбаясь.

— Да вы знаете, какую я вам жизнь создам?

— Знаем, — сказал Левка. — Можешь унижать нас сколько хочешь… Но свое дело мы сделаем.

Кровь бухнула мне в виски, запестрело в глазах, и захотелось вскочить и крикнуть что-то Крису в лицо. Но кричать было нечего: все было сказано Левкой — и за меня тоже.

Крис смотрел в потолок и улыбался.

— И напрасно ты думаешь, что это пустая блажь, — сказал Левка.

— Ничего он такого не думает, — вставил я, дрожа от злости.

— Вот и все, — сказал Левка и сел. — Жалуйся Петровичу, выгоняй нас, если совести хватит. Но заявления по собственному желанию ты от нас не дождешься…

— Вопросы будут? — спросил я.

Крис не отвечал. Он как будто дремал, полуприкрыв глаза и сладко вздыхая.

Примечания

1

Авторская разрядка заменена на болд (прим. верстальщика).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***