Энтелехизм [Давид Давидович Бурлюк] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Давид Давидович Бурлюк Энтелехизм

Отец российского пролетарского футуризма
ДАВИД БУРЛЮК


ЭНТЕЛЕХИЗМ
Теория. Критика. Стихи. Картины
(1907–1930)
с приложением фотографии


Энтелехизм

К двадцатилетию футуризма

(1909–1929 гг.)
(Слово Первых Футуристов)
Не современникам и даже не человечеству завещаю я книгу, а вечности и искусству.

Москва. Март 1895 г. Валерий Брюсов.
Один из первейших футуризма русского Василий Каменский и я набрасываем очередную программу для наших дней:

Дать основу «Учреждению будетлянства»: считать началом русского футуризма «Садок Судей», 1909 г. Участники его: В. В. Каменский, Елена Гуро, В. В. Хлебников, Д. Д. Бурлюк, Н. Бурлюк, В. Бурлюк, Е. Низен, С. Мясоедов, А. М. Гей (Городецкий).

Включить новые литера гуру, живопись, театр, музыку в живую связь с массами молодежи. Осуществить лозунг, выброшенным революционно «Отцом Российского Футуризма» еще в 1911 году: «все искусство – всему народу». «Новое искусство – революционным массам»… Поход на мещанство. Вызов обывательской прессе. Эстет, чистка, долой всех приспешников старых форм литературы, бывших на посылках у буржуазии, успевавших, торговавших и наседавших до октября на футуризм. Переворот, революция в искусстве, как единое, что готово создавать новые формы в творчестве. Потрясение синтаксиса. «Садок Судей». Продолжение этой работы – сплочение молодых сил. Ударный фронт. Установление формы сдвигов, новой техники словостроя, нового метода; (конструкция материала; стекло, железо, бетон); введение его в литературу советскую. Долой засилье степных скакунов, пейзажистов; Да здравствует индустриализационное искусство СССР, нашей великой родины. Искусство Днепростроя, шахт Донбасса и рыбных гаваней Мурмана и Камчатки.

Театр. Первое предоставление «Владимира Маяковского», «Победы над Солнцем». В. В. Маяковский, Матюшин, А. Крученых – правильное начало; исправление позднейших ошибок. Выравнивание по этой линии; борьба с халтурой доступности; Издание материалов относящихся к революционному историческому. Турне трех: Д. Бурлюк, В. Каменский, В. Маяковский (1913–1914 гг.), так как тогда по царской Руси, крепостной были проповедены трехгласно первые вихри революции.

Напомнить к 20 летию футуризма.
Успех у молодежи, свисты и «долой», выдвинутые против гнилой культуры буржуазии. Издательство «Газета Футуристов», расклеенная прокламационно на заборах, шла в ногу с гениальной поступью большевиков. «Кафэ поэтов» в городе Москве, как эстрада для крепких слов; там футуристы восстали вместе с Железняком против «Учредиловки». Встреча Октября в Москве: футуризм становится «искусством Революции Пролетарской». Первым искусством победившего пролетариата (Вяч. Полонский). Громадное влияние футуризма на пролетарских поэтов, писателей драматургов, композиторов; ими взята техника футуристов; все достижения. Все получившие признание пишут стихи по форме намеченной футуристами, по линии формальных достижений застрельщиков футуризма. Вездесущий конструктивизм в театрах: следствие работы футуристов, дело сотрудников футуризма, вводивших в жизнь принципы учения Н. Н. Евреинова, В. Э. Мейерхольда, Таирова.

Теперь к 20-летию футуризма необходимо требовать постановки памятника в бронзе – зачинателям «первого искусства Революции Пролетарской». Основания музея пролетар-футуризма в Сов. Союзе. Правильной оценки всего движения.

20 лет футуризма в каждом произведении современного ищущего искусства!

20 лет футуризма в каждом сердце истинного строителя новой жизни…

20 лет футуризма в юности и СССР. Великой стране Ленина…

20 лет футуризма – двадцать Нью-Йорков на уездном кладбище русской литературы… Долой бывших сотрудников «Нового (царского) Времени» и ко… перешедших на службу Революции, и пытающихся косноязычить о великом революционном затхлыми формами прежних дней.

Сдать в архивы и музеи те формы эстетики, чем жили и восхищались дворяне и генералы, для бережного хранения и исследования там, наряду с реликвиями низринутой монархии. Старое искусство надо изучать, чтобы быть в состоянии создавать новое. Быть смелым! Футуризм ушел в историю, но его свет и энергия – подобно открытию электричества, весь мир живет им, но едва ли кто удивляется, и в достаточной мере оценивает совершившееся.

К двадцатилетию футуризма требовать издания творений первых футуристов: Велимира Хлебникова, Василия Каменского (Собрание сочинений 20 томов. Одних пьес на 4 тома – по 4 пьесы в книге: 7 романов, 4 книги стихов, 2 книг и рассказов, 3 книги теория, мемуары),

Давида Бурлюка, написавшего громадное количество стихотворений, романов, рассказов, поэм – и доныне остающихся в рукописях; кроме издания сочинений, необходимо относительно Давида Бурлюка, также озаботиться теперь же собрать и сохранить его картины: 107 шт. находятся в кладовых художественного музея Уфы; 34 в заводах Сатки и Миасса; 54 в народном доме села Буздяк, при станции того же имени, в Уфимской губернии. Неопределенное количество картин Давида Бурлюка (4 воза) – в Доме печати, Москва; на станции Кунцево, на участке Горбунова, рядом с больницей; а также рассеяно в других городах СССР. Издать все сочинения первых футуристов, потому что будучи нищими, возникнув «в подвалах богемы» (Вяч. Полонский)… «Это была литературная группировка самая угнетенная в буржуазном обществе» (Вяч. Полонский)… надо добавить при царе… футуристы остаются неизданными

К футуризму примазались и примазывались многие; сделали на футуризме имя и деньги; но отрекались позже или же держались не долго. Футуризм первой шеренги футуристов был, главным образом, литературой нищих… следовательно устной литературой… Тогда были брошены в революционные умы, в обывательские мозги томы устных книг… их не восстановишь, их не вспомнишь, но и не стереть, не выжечь повсеместное влияние их…

Революционные формы языка принесли футуристы в жизнь. Революционные формы изобразительных искусств… И напрасно было-бы стремление, эти влияния уничтожить. Наша и наших Товарищей, выступавших в три смены; (каждые семь лет новые прибавились имена создающих, коих мы считаем футуристами). Футуристы были первыми, заявившими о существовании классовой литературы; литературы богачей, искусства сытых и праздных… в отличие от искусства футуристов и затем пролетарских писателей. (Неверов – первый среди них!).

Пора пролетариату начать изучать то искусство, которое первым пришло ему на службу в великие, столь недавние героические дни.

Да здравствует искусство правящего класса пролетариата! Живое новыми днями рожденное! Футуризм – первое в этом ряду… Наше «было» – «есть», и «будет» – всегда впереди!

20 ИЮЛЯ 1929 Г.

Каменка, Урал. СССР.

ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ


Нью-Йорк, С. Шт.

Кварталы пролетариата

ДАВИД БУРЛЮК.

Обращаться до основания специального дома. «Пролетар-Футуризма» в СССР. В. В. Каменский: Урал, Пермь, Набережная 7. кв. Пьянковой. За границей:

DAVID BURLIUK

105 Е. 10th Street, New York City U.S.A.

АМЕРИКА.


Письмо Василия Каменского
Грузия, Тифлис 23/1 – 1927.

Имя «Давида Бурлюка» всегда было и есть именем интернациональным, как солнце на небесах.

И мы, твои ученики (а нас – целая армия эпохи 1905–1927 в искусстве не только России, но и в масштабе мировом), мы превосходно это сознаем: отец Российского футуризма – Давид Бурлюк – сделал великое дело. Ты, подобно Христофору Колумбу, единственный, открыл нам Америку Нового Искусства. Дальше мы дети твои более чем благополучно строим небоскребы каждый в своей области. Твои заслуги бессмертны. Об этом надо твердо знать и помнить. И черт – дьявол с теми, кто остались неблагодарными «сукиными сынами» своему отцу – учителю Давиду Бурлюку на столько, что все якобы «свои» достижения выдают как собственные открытия, давно тобой, брат, совершенные и зафиксированные на делах. Достаточно, например, взглянуть на наши многочисленные (во всех городах СССР) музеи живописной культуры, чтобы убедиться сразу, тут же, где висят и твои картины, – как художники, появившиеся после тебя, откровенно пользовались твоим неисчерпаемым мастерством, Эдиссона – фактуры, красочных приемов нового материала, движения конструкции и т. д. И, разумеется, долго и верно будут все наши художники пользоваться «Бурлюком» и дальше. Кстати о музеях. Ты, Додичка, должен однако знать, что даже всюду в провинциальных музеях городов СССР, имеются твои картины. Наир, и в далекой столице Армении-Эривании в Гос-музее висят твои вещи. Знаю, ибо живу сейчас на Кавказе, всюду гастролируя. Знаю, ибо бесконечно, беспрерывно путешествую по СССР, от Владивостока – до Баку, от Одессы до Мурманска и наоборот. В своих лекциях поэта-трибуна я никогда не забываю говорить о тебе, как о нашем Колумбе в искусстве. Если о нас футуристах говорят и пишут, что мы оказали и оказываем громадное влияние на пролетарских поэтов, писателей, драматургов, художников, режиссеров и композиторов в смысле высокой техники мастерства, то в данном случае – все это прямиком надо, и прежде всего, отнести на твой текущий счет, как нашего основоположника, к тому же всегда близкого нашей революционной массе СССР. Такие поэты Союза как: В. Маяковский, Василий Каменский, Николай Асеев, С. Третьяков, Хлебников, Крученых и др., несомненно выросли из тебя, как урожайный хлеб из толстого чернозема. Таково мое убеждение честного, благородного ученика и свидетеля практика, под твоим предводительством яро боровшегося за счастье и торжество Нового Искусства в Новом Мире – Св. Союзе. Мы сделали многое и еще много сработаем прекрасного… сил нам не занимать стать.

Приятно дожить до времени, когда среди густого леса нефтяных вышек приходится, как соловью, петь свои песни жизнетворчества, окрыляя дух тружеников-горняков. Мои выступления в этом смысле высоки и неоценимы; ведь я несу истинное искусство тем, кто не в состоянии покупать наши дорогие книги, кто малограмотен, но устремлен жадными глазами к вершинам бытия. Эту вот жизненную форму пропаганды нового искусства я считаю в тысячу раз вернее и талантлее, чем путь «книжной канцелярии». И в этом смысле у меня конкурентов нет. Беспрерывно разливаясь по Союзу, я в течение одного месяца обслуживаю (в каждом большом городе, как Баку или Тифлис) все рабочие клубы профсоюзов, отдельные аудитории и театры; из всей массы моих слушателей и зрителей едва ли 1/20 часть читает наши книги; сомневаюсь, а вот все тысячи наполняют битком мои аудитории и слушают стихи и речи с восторженным вниманием. Разумеется для этой цели надо обладать не только крупным голосом, но и уменьем быть зажигательно интересным для широкой массы. Поэта-трибуна, – вот кого любит и цент эта масса; И тут есть у меня опыт и заслуги.

И опять – таки начало этому движению положил ты, наш гениальный друг, еще с 1913 года, когда ты, я и Маяковский, вместе, гастролировали еще тогда по жандармской России, терпя утеснения от цензуры и полиции. С той поры я и не перестаю продолжать начатую тогда работу.

Вообще, театры СССР – на великой высоте. Эта высота касается ныне и провинции, где, как известно, всегда царствовала мать-халтура.

Влияние Меерхольда, Евреинова, Таирова на театры СССР, огромно. И это великолепно. За время революции выше всех искусств поднялась культура театра в смысле крепких достижений внешнего оформления постановок. Здесь на Кавказе я гощу у друга Б. И. Корнеева, который три года назад заведывал книжным магазином «Красный железнодорожник», а теперь этот Корнеев (русский американец) – директор акц. О-ва «Заккниги» (Закавказская книга), сумевший за 3 года раскачать громадное книжное дело: издательство (больше на местных языках), книжные большущие магазины и магазины канцелярских вещей. Это говорит о многом. Дело за эти 3 года возросло в 16 раз. Вот эта «Заккнига» издала недавно книжку моих стихов «И это есть». Так и запиши в книгах пророчества бытия. А будь у меня лично деньги – я издал бы сразу полное собрание своих сочинений в 25 томов, т. к. томов 10 у меня еще не напечатано. И когда это будет – неизвестно, ибо романтики у нас не в моде, а я романтик; в общем стихийный писатель, но с безмерным, ярким социально-революционным уклоном. И вполне – оригинальный «своеобразный писатель», как написал мне Максим Горький.

Вагон экспресса Советского Союза.


Дикий пробел
1 августа, 1929 год.

Все, что Вами напечатано в России – мне более или менее доступно. Но Вы понимаете, что видеть Ваши заокеанские вещи удается только случайно. Я самым убедительным образом прошу Вас держать меня «в курсе дел». Нужны мне: брониры оттиски, статьи, заметки, рецензии, фельетоны, вырезки и т. п., словом, я немножко «крохоборец». Право, Вы окажете услугу не только мне и себе, но и многим другим, если в моих руках будут все материалы. О Вас в России нет ни одной обстоятельной работы, и я обязательно должен попробовать заполнить этот дикий пробел…

Игорь Поступальский.

Жмеринка, СССР


Читатели интересуются Д. Бурлюком
Письмо от заведующего библиотекой, из СССР.

1 апреля, 1929 года.

Мои читатели, читая Ваши книги, часто обращаются ко мне с разными вопросами о Вас и Вашем творчестве. Должен сознаться, что я, будучи довольно компетентным и в старой и в современной русской литературе, отвечать на эти вопросы не могу… Я, конечно, не рассчитываю, что Ваша любезность будет так велика, что Вы разъясните мне непонятное нам, и пишу я об этом не для того что бы затруднить Вас, а просто для того, чтобы сообщить Вам, что интересует наших читателей о вашей творческой личности. Часто читатели спрашивают: – Почему мы до сих пор почти ничего не знали о Бурлюке, который называется «отцом русского футуризма». Маяковского мы знаем уже давно и постоянно о нем слышим, а о Бурлюке мы ничего до сих пор не слышали. Почему Бурлюк не печатается в русских журналах, почему его не было в «Новом Лефе»? Почему он, будучи основоположником русского футуризма живет в Америке, а не в СССР? Такие и много подобных-же вопросов задают мне мои читатели, и на эти вопросы я, конечно, не могу отвечать, ибо и сам не знаю, почему Вы не печатаетесь у нас в журналах и в отдельных изданиях. Маяковский выходит отдельными томами и брошюрами, а Вашего имени на книжном нашем рынке никогда не встретишь. Внешность Ваших американских изданий нас поражает своего необычайностью: удививительно хорошая бумага странный, какой-то журнально-альбомный формат, шелковые ленточки, так у нас не издают, это, вероятно, особенность Америки. Приятно знать, что в далекой и такой чужой нам Америке издаются и книги и газеты на русском языке, значит, есть много знающих этот язык, язык Октябрьской Революции.

А. Перепелицын.


Володя Силлов писал в 1919 году из Сибири: «Н. Н. Асеев выпустил 6 книгу стихов.

В предисловии к современникам пишет: перед стихами начертываю прекраснейший узор имен моих братьев но славнейшему ремеслу мира – стихотворству; узор, который с благоговением и радостью будет созерцать иное, звучащее вдали человечество.

Вот эти имена: Виктор Хлебников, Владимир Маяковский, Василий Каменский, Давид Бурлюк, Борис Пастернак – ослепительный блеск вершинных снегов, другие: С. Третьяков, А. Блок, Е. Гуро, и многие другие – эти ропот ручьев, бегущих с вершин в долины».


От отца российского футуризма, первого искусства победоносного пролетариата.

Прошло 20 лет с тех пор, как группа старших футуристов выпустила «Садок Судей» и тем положила зачало первою искусства, которое в великие пост-революционные годы служило освобожденному народу на площадях, улицах городов, еще бывших недавно гнездилищем гидры самодержавия, а ныне ставших вместилищем, первым ограждением великих идей, пришедших в царство Передоновых великим творческим мановением бессмертного Ленина. Искусство предваряет события жизни, оно формует те явления ее, что дают физиономию эпохе и поражают современников неожиданной оригинальностью не бывшего, не слыханного ранее, не виданного доселе. В чем же выражалась революционность футуризма, возбудившего при появления своем такую непримиримую ненависть и негодование критики царских времен, пену злобы в писаниях столпов буржуазной литературы: Мережковского (перед самой войной 1914 г.) и затем в 1919 году ядовитые строки, тогда эмигрантствовавшего Ал. Толстого, совершенно правильно обличавшего футуристов из Парижа, как застрельщиков большевизма; шедших в первой веткой цепи движения разрушающей лавины, бунта, восстания и освобождения? (очень жалею, что не могу точно процитировать ярко-сочные строки!). В чем выразилась революционность футуризма, что пролетариат российский, взявший диктатурою власть в руки свои, счел для себя необходимым первые незабвенные годы, величайшей защиты прав революции идти рука об руку только с этим искусством, оплеванным и угнетенным при царе и освистанным буржуазией, и захлестанным критиками от мещанства, ставшими затем в ряды белой швали, громоздившей фронты вокруг мирового красного гнезда? Теперь, через 20 лет ясно, что первое, истинное пролетарское искусство, рожденное, выношенное в сердцах русскими разночинцами голытьбой, беднятством было носителем революционной эстетической формы. Мы через чур привыкли в жизни судить и мыслить поверхностно, не научно, по обывательски. Пора эту точку зрения дешевых журналистов бросить. Я, выступающий здесь против псевдо-искусства Глебов Алексеевых и Кº, переводящих народное достояние – бумагу на печатание своей нуди, громко заявляю об этом. Пора помнить, что искусство, ранее цветшее уныло на столбцах Ново-временской прессы не может сколько ему угодно служить правящему пролетариату… пора понять, что раз их художественная форма та-же, то косны они и эстетически реакционны и следственно и пользы истой жизни свободной страны принести не могут. Нельзя унижать пролетариат, великий высший разумный правящий класс и предлагать ему «манную кашку» доступно – понятного, до тупоумия по форме искусства, думая этим облагодетельствовать «младшего брата, рабочего, которого надо учить»!.. Рабочий сам кой-кого учил и научить может. Герцен когда то весьма метко парировал утверждение крепостников, что простонародье без принудительной работы на кухне будет скучать, заявив: – Вы ошибаетесь, у народа не может быть психологии кухарки! Нам русским надо в искусствах также стараться не отстать от века, от «запада» как заботится об этом гениальная индустриализационная пятилетка. Я на чужбине в течение 6 лет веду неустанную работу пером на защиту Советской родины моей, в стране хищного капитала; не порываю с родным и близким, веду свою литературно-художественную работу, стоя на страже свободы Нового-Революционного Искусства, во имя создания, невиданных форм эстетических, коих ждет пролетариат. В этой книжке, кроме извещения об Энтелехическом стихосложении, принципах Энтелехии в изобразительных искусствах, я шлю свой великий товарищеский привет семье писателей и художников СССР., защищающих позиции Нового-Искусства, искусства ищущего не бывших ранее, эксцентрических революционных форм, бьющих в тупорылое понятное искусство приспособившихся мешан.

Необходимое указание

I. Критики, ополчившиеся в СССР, против футуризма, когда он оказался, как и следовало ожидать, (нет ничего вечного), сбитым с той незабываемой позиции, в которой вершил, оформлял жизнь дней митингов, собраний, войн и побед, стали развенчивать футуризм, называя его отрыжкой буржуазии, ее искусством (!!). Характерно, что так величали наше искусство как раз те, кто до революции пролетарской сидел в «Праге» и считал А. И. Куприна писателем из писателей! Кто на гонорары из буржуазных газет «строил себе дачи на реке» и сам против форм буржуазной литературы (дворянской) не только не восставал, а наоборот сам их культивировал и в жизнь проводил.

Здесь явное недоразумение. Они валили с больной головы на здоровую. Как мог быть футуризм буржуазным искусством, когда он нанес первые пощечины искусству буржуазии, мещанству Надсона и подражателей Некрасова… Нора уяснить себе все это; научиться добросовестности и перестать лгать!

II. Примечание.

«Возникши в литературных кабачках и кафэ»… Так уважаемый критик говорит о футуризме, повторяя то, что обычно говорят те, кому это выгодно. Вячеслав Полонский ошибается… Футуристы были через чур бедны, чтобы ходить по питейным заведениям «Литературные кабачки» возникли лишь в 1917 году, а футуризм зачался на десять лет ранее в серьезной обстановке бедных студенческих клетушек… так же как зарождалась вообще русская революционно-освободительная мысль… За книгой, в библиотеке. Надо с этим вредным «кинематографически-романтичным взглядом» сверху на футуризм (его возникновение) покончить. Футуризм родился не в кафэ, куда он попал лишь после пролетарской революции, когда пролетариат захватил вместе со всего жизнью, дворцами и академиями – кафе и рестораны… Футуризм был через чур серьезным искусством, чтобы тупоумные буржуи могли им затруднять себя. Футуристы были носителями пламенщиками кипящих, плавильных форм… Футуристы были нищими, нищими и остались… Никто не может бросить упрека человеку в том, что он беден… Я в своих лекциях был одним из первых в России, договорившим о классовой литературе. Вопрос чрезвычайно запутанный и сложный. Недаром «На литературном посту» № 15. посвящает этому вопросу неотчетливую передовую. В конце ее все же имеется дельный призыв; вопрос о «классовой» литературе не разрешен и сейчас. Ломать старые привычки в искусстве труднее, чем низринуть самодержавие! Футуризм боролся с первыми пролетариями диктаторами против капиталистов и их идола, классических форм, коими выражалась жизнь времени «ампир». Теперь пришло время заняться подведением итогов; наши труды полны неувядаемой эстетической силы… Литературные произведения футуристов должны быть сохранены; без них не изучить истоков Великой Пролетарской Революции, создавшей Совсоюз… Футуристы были предвестниками революции, первыми нанесшими пощечину буржуазии, и плюнувшими в лицо богачам! Но перейдем, и этим закончим наше предисловие, к понятиям «левое» и «правое» в искусстве, как освещается это в современной советской публицистике. «Надо решительнее бороться с благодушием, с этим отвратительным советским барством, (фукцирующим в искусстве) которое пустило кое-где корни.»… Нельзя поклоняться «левому» искусству раз оно привезено из Парижа и заплевывать свое!.. «Советский барин» чрезвычайно почтительно отнесется ко всему, окруженному ореолом «большого имени», хотя бы оно и не представляло научной и эстетической ценности (курсив наш) и в то же время он выпятится с барским пренебрежением ко всему свежему, молодому (новому?), здоровому, хотя бы оно было подлинно талантливым. В этом правильном выпале против тяготения «барина» к «именам» литературы царского времени очень важно указание на «научную и эстетическую» ценность в произведениях искусства, только этим и потребных СССР. Надо воистину, бороться за большевистскую непримиримость в области творчества и распределения эстет-продуктов. Пора заменить опасность троцкистского уклона в дооктябрьский «некрасовский» (по форме) идеализм, (наших дедушек и бабушек) твердо обоснованным взглядом на искусство и художественное творчество, как реальный факт жизни, стоящий в связи с общим развитием доктрин натур философии и политэкономии.

Проспект эдикта

1. Как я натолкнулся на мысль об энтелехическом стихосложении.

2. Необходимое введение, без коего читатель не может быть в контакте.

3. Подсознательность творчества тесно связана с фактом энтелехии в материальном мире; творчество, как органический процесс.

4. Ребенок и тайна сознания; жизнь – движение; выражение воздействия сил по прямой; кривые, как высшая форма.

5. Произведение искусства, как взаимодействие закончившихся (отмерших) и продолжающихся, пока оно является воздействующим.

6. Конспект анализа литературного произведения с точки зрения натур-философии, как пространственно временного факта. Искусство – не как копия природы, а своеобразные виды «эстетических рефлексов».

7. Первообразующие языка: гласные и согласные, время и пространство; анекдотизм и начало изобразительности согласных. Обращение к первообразующим языка с точки зрения современного знания.

8. Закон жизни, закон реституции и как он выражается в поэтическом творчестве. Энтелехиальные искусства – их органичность.

9. Энтелехическое стихосложение. Его возможности. Футуризм в перспективе 20 лет.

10. Заключение. Энтелехизм, как пролетарское искусство современности.

Эдикт об энтелехическом стихосложении

Начальная мысль об этой системе пришла мне 1912 голу, ноябре. Жил «Романовке», Москве; часто сиживал у меня Виктор Владимирович Хлебников. Однажды перед тем как отправиться в баню, с Виктором Владимировичем обсуждали различные возможности рапсодических выявлений. Я предложил рифмование строк стихотворных началами своими. Фронтовую рифму. Мои стихи: «А к островам прибьет ладья А кос трава и лад и я А ладан вечера монах А ладно сумрак на волнах Заката сноп упал и нет Закабаленная тенет.» Владимир Маяковский написал после этого стихи свои с переходящими рифмами: «Проводов перина И на Нее встающих звезд Легко оперлись ноги Но гибель фонарей, царей в короне газа…» Он написал их по моему внушению. Пока я мылся в бане, Витя уже окончил свои стихи: названные им «перевертень». Его «Мир с конца», та же идея в драматической форме. «Перевертень» – является расширенным по объему и по поэтической значимости фокусом от прежних лет оставшимся. «А роза упала на лапу Азора». В ценнейшей книге Н. Ашукина: «Валерий Брюсов» на странице (263) находим: «Брюсова всегда занимал и сейчас особенно занимает вопрос о новых формах стиха. Поэты римские IV века дают материал для таких соображений. Брюсов показывает мне книгу римского поэта, времен Константина, который заслужив, имени волшебника слова. Он придумывает целую страницу гекзаметров, сохраняющих смысл, читать ли их слева направо, или справа налево». С 1919 г., во Владивостоке я начал изучать звучание слов (русского словаря) в обратном порядке. Не к будущему, а в обратном порядке: к прошлому, к ушедшему; реминесценциально. В перспективе к вчера. Эти работы усилили звуковую спайку в моих стихах, позволив создать ряд истинных шедевров, которые по тупости издателей все еще пока не увидели полок библиотек. В 1924 году мной были написаны две поэмы, на на сей раз носившие уже все признаки принципов энтелехического стихосложения, впервые введенною в стихию русской стихотворной литературы. Я говорю о – «Мост» и «Джек и Лесная красавица». Как задолго до революции, я в них дал образцы пролетарского ударного языка и глубоко классового понимания жизни.


В ЧЕМ же сущность энтелехизма, как нового принципа, в области творчества? Никто не отрицает наличия подсознательности в художественном творчестве, близости создающего к каким то «тайным» источникам творческой высшей субстанции, но все эти туманные фразы «об откровении» будут яснее, если мы взглянем на предмет с точки зрения современной научной натур философии. Лосский даст популярно сводку взглядов современных ученых на сущность материи и жизни. Субстанциальный деятель, носитель психических процессов – может быть назван психоидом; нет тела без души (или покрайней мере, психоида), а также нет души без тела; дуалистическое учение о природе, отвергает существование пропасти между неорганическою и органическою природою. Пора ввести человека в ряд явлений мироздания. «Поступок животного есть всякое движение его, особенности которого зависят от индивидуальной истории животного, связан всегда с особенностями всех прошлых раздражений и их эффектов». Реакции неорганизованных тел также могут зависеть от истории тела. Напр., фонограф воспроизводит звуки, воспринятые им в прошлом. Душевные переживания пишущего, его чувства, мысли… остаются в виде литературы, печатных, письменных знаков. Скопление записей. В поэтическом творчестве сверхматериальная природа воплощается в реальной пространственно-временный факт. (Материя). Проф. Петражицкий с его основой душевных переживаний как «единицы боли», проф. Павлов с «врожденными» и «условными» рефлексами говорят то же, только доказывая научно только что высказанные положения трансцендентной философии.

Основы учения Павлова.
Головной мозг – это надстройка над предшествующей спинномозговой системой с ее основными жизненными рефлексами (например, выделение желудочного сока) и инстинктами. Головной мозг – сигнальный аппарат, но он не только сигнализирует. Он устанавливает связь (синтезирует) между воздействиями, возбуждениями, раздражениями и разлагает (анализирует) каждое на составные части, отправляя по своему назначению в организме. Благодаря этому основные жизненные немногие прирожденные рефлексы-инстинкты «для удобства», для лучшего приспособления к изменяющейся, сложной внешней среде – заменяются (сохраняя «тайную» связь с основными) многими новыми, вырабатывающимися и вновь исчезающими под влиянием меняющейся среды (здесь наши обычаи, привычки и вообще многое в нашем поведении) Таков механизм этих новых, сложных, обычно неузнаваемых в своем происхождении от «вековых», исконных рефлексов («условных»). Творчество эстетических форм идет этими же путями «врожденных» и «условных» рефлексов. Среди них есть простейшие и более сложные. Для обуреваемых художественным творчеством, часто инстинкт эстетического самосохранения важнее инстинкта продолжения рода. Я всегда придерживался школы физиологов – Пегражицкого и Павлова. Недаром ученики Павлова утверждают, что все поведение человека, начиная, скажем, от крика восторга или негодования при виде того или другого знамени, проявлений служебного долга (в основе – пищевой рефлекс) и кончая творческой деятельностью ученого, поэта – суть сумма и комбинация условных рефлексов. Предлагая ниже сводку фактов, наблюдений своих и мыслей современных философов и ученых, хочу установления в жизни Совсоюза более серьезного отношения к искусству, являющегося великим фактором просвещения масс и, единственно, документом быстробегущей жизни, способным фиксировать драгоценно быстролет времени. «Для великих народов литература является лучшим национальным достоянием». (Иоанниссян); в книге Н. Ашукина, стр. 332.

Николай Иванович Кульбин определял искусство как цепь: творящая личность, созданная форма, зритель – (итог) понимание. Андрей Акимович Шемшурин утверждал, что нет формы, вышедшей в жизнь, как след творческой личности, хотя бы она была минимальной, не значительной, ничего не выражающей.

«Организм как творчество». Субстанциальные деятели изобретают все более и более остроумные и совершенные способы управления материальными процессами. Выражать себя в искусстве – материальный процесс. В таком случае возможно появление на земле или существование на других планетах таких форм жизни, о которых у нас еще нет ни малейшего представления. На этом тем более полагается процесс развития художественного творчества, вечного искания новых форм (управления материальными процессами). Неорганическая природа есть продукт деятельности центральных сил. Характерные свойства этих сил таковы: обнаружение их имеет не только точку приложения, но и исходную точку, и в этом смысле они индивидуализированы: действие их осуществляется не иначе, как прямолинейно именно по прямой, соединяющей исходную точку с точкою приложения. (Смотри выше мою мысль о дереве, разрезанном поперек и вдоль). Их обнаружения подчинены закону сохранения энергии, при чем количество энергии в системе, где действуют одни лишь центральные силы не только вообще остается постоянным, но и сохраняется постоянным по каждой из трех осей координат (Эвклид) в системе, состоящей только из таких сил действуют исключительно законы механики. Параллелизм-симметрия – свойственны человеку. Наиболее полное выражение торжества физкультуры в Элладе – ознаменовалось торжеством пропорции и симметрии. Канон классических пропорций. Гармония. Тоническое стихосложение шло путями этого канона античной Эллады. Научиться рисовать – уметь уйти от себя и не рисовать лишь автоматически[1]) подчиняясь врожденным наследственным ритмам спинного мозга, (всегда индивидуальным!) связанным с особыми характерностями пульса. Указание на связь пульса и психики имеется у Велимира Хлебникова и та же идея пульса жизни всего живого проведена проф. Чижевским (ничего нового после В. Хлебникова) и поставлена в зависимость от периодичности солнечных пятен. Не знаю сохранились ли черновики «анализов», сделанных Велимиром дневников Башкирцевой и материалов о днях Л. С. Пушкина. Форма (эстетическая), как результат движения. Если разрезать ствол дерева поперек, глаз видит круги от камня упавшего в середине древесины; вдоль – стрелы роста, бегущие к солнцу…

Самые сложные мысли и построения гениального Ленина под ланцетом Фохта превращены в графику… тех или иных линий… след секущейся плоскости. То же самое мы наблюдаем и на грамофонной пластике записавшей (пролинеявшей) процарапавшей звуковые волны пения или иных шумов.


Психоид или энтелехия (термин: «заключать в себе цель») использует соединяющие и специфические особенности мозга так, как пианист пользуется своим музыкальным инструментом, или так, как хозяин пользуется складом товаров. Мозг есть скопление записей впечатлений, скопление «энграмм» Зенона.

Когда работает один головной, на записях «болевых» ощущений прошлого возникает абстрактный мир, в магическом зеркале вновь возрождающий обратно прошлую жизнь, рефлексными комбинациями, создающий мир «вне времени и пространства» – мимолетное представление-сон… Когда он становится через чур осязаемым «спящий проснется».

Форма: документ о тех или иных характерных особенностях движения (почерк) свойственных данной особи и ранее создавших и самый облик данного субъекта вплоть до выражения его лица. Можно проделать такой опыт: напишите ваше имя рукой как делаете всегда. Затем в темноте, покойно лежа на спине, мысленно приставьте карандаш к любой точке вашего тела. Пишите (в самом деле) или же мысленно. Вы будете знать, что вы пишите своим почерком и ни чьим другим. Почерк есть нечто свойственное всему телу данной особи. Он так же индивидуален, как его внешность и вполне выражает человека. Линейная концепция, его дуги, кривые (их напряженность) измерения углов совпадут (в среднем) при исследовании: с линейным выражением наносившей линии на плоскость особи. Центральною субстанцией зародышевой клетки становится такой субстанциальный деятель, который, находясь в теле матери (или отца) и вступая в интуитивное общение с центральною субстанциею родительского организма, усваивает все ее искусство построения организма. Автоматизм письмо – восьмерок. Сам человек подобен – восьмерке. Системы таза и грудной клетки.[2]

Я – эго, вокруг коего наростает опыт памяти. С шести месяцев ребенок начинает приводить в учет свои пальцы. Замечает их – Определение мира. Мир познается болевыми ощущениями. Рефлексы головного мозга (проф. Павлов). До трех лет ребенок говорит о себе тем именем которым его называют. Но потом, путем постоянного внушения со стороны, как об отдельной личности, ребенок начинает говорить о себе: «я». Итак болевые самоощущения становятся самосознанием. С трех лет в ребенке возникают взрывы памяти. В 1926 г. я опубликовал манифест о радио-стиле; в ребенке возникает возможность магического микрокосмоса. Взрослый человек начинает себя помнить также приблизительно с трехлетнего возраста. С двух лет ребенок начинает рисовать, на стене правой и левой рукой одинаково делая круги. Таковы нецентральные силы: их обнаружения имеют, конечно, точку приложения, но не имеют определенной исходной точки в пространстве, следовательно, направлены на тела, но не исходят от тел не имея локализованного в пространстве исходного пункта своих обнаружений, они неиндивидуальны: действие такой силы может быть криволинейным. «В наше время vers libre одержал большие победы. Пора сказать, что он – характерный стих нашей эпохи и в отношении к нему, как к стиху исключительному, или даже стиху на грани прозы – такая же неправда историческая, как и теоретическая». «Вот почему вместо мысли» может быть «цена хорошей мысли», «эквивалент значения»: внедренное в стиховую конструкцию, безразличное (либо чужое по основному признаку) слово развивает вместо этого основного признака интенсивность колеблющихся признаков.

Бессвязные, страстные речи
Нельзя в них понять ничего
Но звуки правдивее смысла
И слово сильнее всего.
Отсюда – большая семантическая значимость в стихе слов, где значение тесно связано с предметом»… Ю. Тынянов.

Между листом партитуры и страницей стихов нет разницы: там и здесь даны пространственные записи, заметы протекающего во времени, того, что может возникнуть потом, при наличии понимания и заражения, вновь живое, реституированное. Проникнуться стихами – значит вновь их создать. Равное познается равным. Две величины, равные третьей – равны между собой. В самом деле, поместив силы или субстанции в определенные места, в пространстве, приходится считать пространственную форму предваряющим условием для деятельности субстанций, для производимых ими отталкиваний и притяжений, составляющих содержание матерьяльного процесса. Ставя, таким образом, форму раньше содержания. Высокого содержания достигают только гонящиеся за формой. Культ новой, неслыханной невиданной формы принесет великое искусство пролетариата. В девять месяцев ребенок может держать стакан в руке и выпить жидкую пищу, не утрачивая капли. В пять лет ребенок рисует предметы – контакт с глазом. Дети не любят целых предметов их части (разломы) дают им полное представление о целом. Воображение. А. А. Шемшурин связывал футуризм и переписчиков книг, разрывавших, при долгой копировке вязь букв на части. Начало и конец[3]. Разницу цвета ребенок замечает ранее умения говорить (в два года). В год и девять месяцев отличает рисунки разницу между животными. (Собаку и корову, кошку имитационным звуком их крика). Гете сказал: «Из-жизни в глаз, а потом в руку» В год и одиннадцать месяцев ребенок понимает реку в кустах, что это вода и, что можно утолить жажду. Нецентральная сила, регулирующая распределение энергий, принадлежащих сложному телу, приобретает благодаря этой связи с локализованными в пространстве явлениями индивидуальный характер и образует индивидуумы высшего порядка разных степеней сложности.


ПОСТУПОК человека может быть изучен посредством субъективного метода, посредством самонаблюдения.

Поэтому поэты и художники, если им дано, являются лучшими теоретиками и художественными критиками. Организм, руководимый энтелехиею, способен осуществить и вне себя такое гармоническое сочетание пространственных элементов, способное к целесообразным деятельностям, напр. когда инженер строит машину. Однако, целесообразность машины – лишь статическая: она обусловлена только пространственным соотношением элементов, установленным энтелехиею инженера и потому машина не способна к дальнейшим энтелехиальным актам, – к реституции, размножению, поступкам… Это вполне применимо к гармоническим сочетаниям пространственно-временных элементов, будь ли то звук, краска, линия, комбинация пятен, созданиям, моментов искусства, как формы. Если несколько центров сил взаимодействуют путем взаимного отталкивания, то этот процесс и создает непроницаемые в отношении друг к другу объемы т. е. то самое, что мы называем материею. Произведения искусства материальные выражения деятельности «условных» эстетических рефлексов.

Когда Лев Николаевич Толстой определял «Что такое искусство», то увлекшись «дурным» и «хорошим» искусством, он перенес центр тяжести своих рассуждений об искусстве, на последнее в его цени – на последствия. Книга Толстого очень любопытна по Сократовской простоте, возрожденной в России времен Победоносцева.[4]

Толстой как многие утилитаристы, стоящие вне искусства – смешал области этики и эстетики, получив понятие: дурное – вредное искусство что является абсурдом. Искусство не бывает вредным, раз оно искусство!

Силлабическое и тоническое стихосложения обращали внимание на организацию строк стиха чисто с внешней стороны. См. о «незвучащих» стихах, изображенных точками у А. С. Пушкина. (Стр. 23. Ю. Тынянов. «Проблема стихотворного языка»). Поэзия в данном случае явление природы, постижимое по законам Эвклида. В тоническом стихосложении символистами были разработаны возможности евфонии – рифмы, аллитерации и т. п. Этим они подготовляли почву для футуристов. Поэзия как цветное время. В. В. Каменский трактовал в своих произведениях поэзию также, как и пространственный узор. Живопись – цветное пространство. Этим же объясняется и манера расстановки строк у В. В. Маяковского и его неисчисленных последователей. Что такое строка. Один «из фактов эквивалентов текста» (Ю. Тынянов). Звуковой материал подвергнутый учету счета, часто чисто зрительному. В разговоре словесный материал буднично не учитывается, сыплется без меры, веса болтовня. Гораздо более «учета» наблюдается уже в таких словесных созданиях, как: сплетнях, анекдотах и устных книгах; те, кому приходилось записывать «устные книги» сообщали мне, что диктовавшие (дикторы), продекламировав определенное количество стихов, говорили – «а теперь начинай другой лист». Весь язык, каждая фраза, сказанная человеком является искусством. Но среди их ровного поля высятся великие создания гениев воображения. В каждом материале, под рукой мастера, невообразимое количество возможностей, но наиболее безмерны средства языка. Вследствие же того, что язык служит и для целей утилитарных, положение ни одного мастера в своей области не бывает столь затруднительным, ибо истинный писатель всегда далек утилитаризации. Писатели, мои братья в СССР должны помнить, что чем ближе они к понятно утилитарному, тем более их работа далека от искусства! А пролетариату нужно искусство, также как и железные воздушные грузовики!Великой стране рабочих и крестьян в искусствах также надо тщиться от «запада» не отстать, словно и в индустриально-механическом процессе. Поменьше преклонения пред старыми формами (всюду!) побольше аэропланных прыгов в новь, в неизведанное! Нельзя, также, как это делает Речнина, в «Красной ниве» ругать молодых «13», рост и охо и восхищаться Фламенком. Надо поддерживать свое, а не чужое. Русские всегда верили более «варягам»… Пора бросить!..

Произведение искусства есть не только то, что оно собой, как материя представляет, материя носящая следы прохождения пенхоида, но также в сильной степени и то, что о ней думают, представляют зрители, читатели или слушатели. В литературно художественной критике не освещен! опрос особого массового гипноза преклонения пред творчеством знаменитостей. Здесь играет большую роль «общее мнение».

Когда смотрит на произведение знаменитости хотя бы самое ничтожное по количеству формы, то (энграммы Зенона) в уме наблюдающего встают ассоциативно воспоминания о массе других, виденных им ранее произведений. Сегментирование эстетическим опытом прошлого. Поэтому молодым так трудно своим значительным, даже, произведением бороться против каких либо двух строк гения прошлого, будящих в умах современников бури «условных» рефлексов. Молодой взывает лишь к «врожденным». Футуристы и их последователи (имажинисты и т. д.) усовершенствовали еще более евфонию в стихосложении. Когда имажнисты отличаются от футуристов культивировкой образа, то это лишь забавное недоразумение. Футуристы никогда от образности не отрекались и таковая Маяковского, первых лет «десять очков Есенину». Футуристы-«заумники» школы Алексея Крученых, уйдя в пустыни стран голого звука, понимая слово только как звучание явились самым левым флангом футуризма и на долю Алеши Крученых, как одетого в наиболее красную рубаху выпали все радости всех и первых и последних судей футуризма, будь то Корней Чуковский или же Вяч. Полонский говорящий: «Крученых, наиболее характерный представитель поэзии „разорванного сознания“… В нем разлагается буржуазная литература, а не начинается пролетарская…» Очень жаль что здесь Вяч. Полонский, обычно точный, не определил более вплотную слова «буржуазная литература»… Вяч. Полонскому, это надо отметить, мы обязаны указанием на роль футуризма в первые героические годы революции. В конце я вернусь к классовой, буржуазной литературе – классиков и их последователей. Чтобы охватить позже сущность энтелехического стихосложения, надо вдуматься в роль рифмы, каковую она играла при создании великих произведений поэзии в прошлом. Рифма, часто случайно возникая в уме поэта (ритора), подстегивает игру воображения, фантазии, устремляя линию творческою размышления совсем в неожиданную сторону. Рифмы в стихах это углы, ограничивающие полет, вмещающей, несущей узоры, фрески и орнаменты, стены. Игра поэтического воображения руководится рифмами.

Творчество в классической поэзии уподоблялось решению задач, где при двух известных нужно найти третье неведомое. «Играй, но помни правила игры!» Вячеслав Иванов. Энтелехизм – седалище силы звуковой инструментовки, которое в классическом стихосложении почило на рифме, размещает ныне по всей линии (цепи звуковой) строки. Всякий атом, как непроницаемый объем, созидаемый обнаруженными силы отталкивания, не есть застывшее, неизменно наличное бытие; он находится в процессе действования отталкивания. Называемый центр силы есть на самом деле лишь «центр обнаружения силы»

Душа стесняется
Лирическим волненьем…
Минута – и стихи
Свободно потекут.
Так говорит поэт об энтелехии, как факторе творчества. Действительно, творчество свободно, как самое дыхание.

Русский футуризм в своих рядах имел одного выдающегося начетчика; Бенедикт Лившиц, один из прекрасных мастеров стиха говорит:

Когда у вас дыханья не хватает
Земных ветров кузнечные меха,
И даже магистерий в тиглях тает,
Не превращаясь в золото стиха,
Я не хочу добычи беззаконной:
Пусть лира задыхается в дыму
Над умирающего Персефоной
Я покрывала не приподыму.
Как жаль, что прекрасная статья талантливого критика Поступальского, посвященная творчеству Б. П. Лившица еще не узрела читателей советских. Все это надо абсолютно осознать в эпоху, когда человек закончил создание машин, вполне заменяющих работающее тело… Мы стоим пред дверями раскрывающимися уже в век, когда легенда о философском камне, (искусственный разум) становится реальностью. Трудно предугадать открытия грядущего, но они будут неожиданными и в корне видоизменят жизнь ближайших поколений. Считанное, четко учтенное дыхание, возникшее как синтез переживаний жизненных, физиологических и психофизиологических. Быть поэтом, иметь связанным процесс дыхания наиболее вплотную с областями в мозгу, ведающими даром слова; – запас и память о прежних уже оформленных (абстрактных) дыханиях, обладающих смыслом, содержанием, ароматом бывших событий и переживаний. Вместе с тем акустический подход к стиху дал возможность расширить понятие ритма, первоначально обычно определявшееся узкой областью акцентной системы. Понятие ритма необычайно усложнилось и разрослось, что явилось несомненно результатом подхода к стиху с наблюдательною пункта акустики, давшего возможность необычайно тонко наблюсти явления. В этом отношении прав Фр. Заран, когда говорит, что «хилая метрика предыдущей эпохи с ее бумажными определениями и лежащим в основе исключительно схематическим, скандирующим подходом, потеряла право на существование со времени (трудов) Сиверса». Чем более высока законосообразность, тем более получаю! перевес переменные элементы над постоянными и тем более выступает многозначность на место однозначности[5]. В языке дикарей слова однозначны, Для меня существует слово рехамкирап, одинаковое… и так не схожее с парикмахером. Язык стремится одним и тем же словом выражать массу понятий («игра значений» «Проблема стих языка» Ю. Тынянов). «Почитайте нас, читатели!» говорю я всегда от лица футуристов. Есть слова, звучащие одинаково но смысл носящие разный, слова на два ствола, как охотничье ружье. Есть интонационные (по смыслу) слова – например: «я» в губах графа и слуги. В японском, вообще лишенном интонаций существует «аташи», «ватакуси» и «ватакуси ва» для выражения: унижения себя («я, ваше превосходительство»…) для равенства и гордеца. «Единство произведения не есть замкнутая симметрическая целость, а развертывающаяся динамическая целостность; между ее элементами нет статического знака равенства и сложения… форма литературною произведения должна быть осознана как динамическая… Искусство живет борьбой… (выдвинутый фактор деформирует подчиненные)». Ю. Тынянов. Согласно этому учению – материя есть не застывшее бытие, а процесс и притом процесс совершающийся по типу органическою строения, так как все стороны его существуют не сами по себе, а в отношении к целому. Так непроницаемость не есть неизменная наполненность определенною объема – она есть действование отталкивания и, следовательно, ежесекундно объем ее меняется соразмерно противодействию окружающей среды. Всякая молекула тела состоит из притягивающих и отталкивающих атомов (центров силы) в таком сочетании, что на весьма малых расстояниях перевес имеет сила отталкивания. Символика этого процесса – половой акт; гласные и согласные звуки в поэтическом ряду.


МОЕ стихотворение 1913 год из «Стрельца» говорит о роли гласных и согласных звуков. Виктор Вл. Хлебников, которому я говорил свои идеи по этому поводу еще в 1912-13 год гениально развил некоторые пути логических размышлений, но простым примером можно доказать полное отсутствие (в среднем) смысловою значения за гласными, по сравнению с звуками окрашенною дыхания, омузыкаленного. Для меня стихотворения мои, поэмы звучат подобно оркестровой музыке, отдельные звуки языка уподобляются тем или иным инструментам. Строки как цветные линии; слова-мазки красок. Звуковая инструментовка! Как красиво звучит этот мой термин (инструментовано на р.: «Ассирия ревущая кровью»). При чтении подчеркивается звук в воображении; р – рота; (колесо); круор – (кровь); спираль-энергия в запасе. В арабском и древне-еврейском гласные не писались. На востоке женское, слабое – презиралось. Сокращения в церковно-славянском.

«Титла» – пропуск гласных, тоже самое касается и нынешнего печатания. В романе Л. И. Толстого «Анна Каренина». Если бы влюбленные в романе Л. Н. Толстою имели пред собой только гласные то они не могли бы говорить этим способом сокращений, после футуристов так вошедшим обиход руссречи, который я называю инициализацией словес.

Левин – вот, – … написал начальные буквы: к, в, м, о: э, и, м, б, з, э, н, и, т. Буквы эти значили: «когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это – никогда, или тогда».

Она написала: т я, н, м, и, о – значило «тогда я не могла иначе ответить». А, т – а теперь – спросил он. Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. «чтобы вы могли забыть и простить, что было». Такое превалирование в смысловом значении согласных над гласными может быть доказано сравнительным языковедением; в санкритском языке в европейских устойчивы наиболее согласные. Гласные это дыхание. Гласные – это тот фон, холст на котором выведен смысловой узор согласных. Фон этот не является плоским, он то ровный, (а) то вогнутый, (у) то гофрированный (и), то гофрированный, с прижатыми ребрами (е), то волнообразный (о). Теорией литературы в России долю через чур занимались уездные учителя словесности, глухие и слепые нетопыри недоверия к оригинальному. Поэту Сергею Городецкому надлежит высокая честь справедливой оценки величия творчества Владимира Хлебникова. Пример отменной чуткости в те годы, когда все были глухи от звона колокольно-цепного царизма, – А – О широкий, плоский высокий круглый. П – низкий прорубленный. Е – степень плескать, приплюснутый. У пустой (утварь, утроба). Поэты 19 века в России через чур мною подражали Пушкину, пора бросить. Н. Н. Асеев – чудесен в своем «Дневнике Поэта,» отрицая Пушкина и возвеличивая В. Хлебникова.

У натур-философа Лосского находим, кроме многих положений современного научною мышления, процитированных здесь мной в подтверждение моих положений следующий пример: «Положим, два друга А и В встречаются на улице. Первый сообщает второму (мой отец серьезно заболел) Отец А. находится в Америке и потому В, высказывая свое сожаление, говорит о трудностях поездки к нему для оказания помощи и т. п. Но что случилось бы, если бы А., только что находившийся в семье В. сказал ему (твой отец серьезно заболел). Разница в раздражении сводилась бы только к замене звука М звуком Т, между тем реакция получилась бы резко иная – В. поспешно отправился бы домой, за врачем и т. п. Итак, ничтожное изменение раздражения может повлечь за собою совершенно иную реакцию, и, наоборот, глубокое изменение раздражения может вовсе не изменить реакции» (говорит Лосский!) Вот она роль первообразующих языка в поэзии! Она гигантна!

Еще в 1908 году, начал работать над открытым мной принципом «Зуковой инструментовки» оповещенной на диспутах и в лекциях. Этот мой принцип был обширно использован Бриком (без обозначения моего имени). Ю. Тынянов в своем прекрасном труде (1924 г.) говорит о ней, не упоминая моего имени, ибо другие «словили мошку на лету»… «Под инструментовкой можно понимать общую звуковую последовательность, общую фонетическую окраску стиха» (Ю. Тынянов). Это является моим определением многократно высказанным на лекциях. Кроме того в сборниках футуристов, изданных до 1914 года были помещены стихи: «инструментовано на С.» и т. д. Данное – указание и на то что автор усиливает в воображении значимость этого звука. Живопись – цветное пространство. Музыка и поэзия (произносительная, акустическая) – раскрашенное время. В чем сущность звуковой инструментовки… Гласные – время и пространство, ибо они дыхание… (время) голосовая щель, ее артикуляция; форма – след движения. Всякая голова говорит вам о родовых муках матери: ребенок шел теменем или лбом.


ЗВУК, выброшенный через трубу, как бы сохраняет характер тела трубы, где он формовался. Пуля продолжает сверлить дуло револьвера и в пространстве или теле Александра Сергеевича Пушкина.

Первообразующие языка. Элементы. Звуки. буквы. Первичные, простейшие сигнализации психических (психо-физиологических) процессов. Рассматривая отношение целого к элементам, можно утверждать, что элементы суть первоначальное бытие, а целое есть нечто вторичное, элементы суть основное бытие, а целое производно из них: в таком случае абсолютное бытие т. е. бытие совершенно самостоятельное, может быть найдено только среди элементов, т. е. путем нисхождения от сложного к более простому так как целое согласно этому учению, есть бытие относительное, обусловленное своими элементами и зависимое от них. В этом зиждется творческая значимость Василия Каменского, введшего в свои стихи обилие первообразующих языка.

Все сказанное вполне относится к работе и других футуристов, которые обратились к первоначалу, к звуковой сигнализации. Я был один из главных застрельщиков, перед пролетарским ренессансом русской литературы, поведшим творческое внимание века к очистительной подготовке истоков. Словом целое обозначается предмет, в котором можно различить хотя бы только мысленно многие стороны, куски, отрезки и т. д. следующая иерархия индивидуумов – атом, клетка, многоклеточное животное, напр.: пчела, рой, вид животных, семейство. Совершенно такое же построение, восхождение по сложности мы находим и в области языка, литературного творчества, поэзии. В конце будет стоять – «идея произведения». Общая мысль.

Здесь мы подходим к закону реституции, к процессу жизни; к факту творчества, как к органическому процессу. Творчество – худо, когда оно ведется по заказу. Творчество – должно быть искренне. Надо уметь использовать истинное творчество. (Художество). Энтропизм жизни достигается тем что живой организм превращает хаотические движения в упорядоченные, имеющие определенное направление. Энтелехия творческого процесса, единственного желанного именно и есть фактор, упорядочивающий процессы в организме без затрат энергии и потому способный ограничить сферу действия закона энтропии.

Чувство красоты, влечение к творчеству эстетических форм, будучи связаны тесно с инстинктом половым, инстинктом продолжения рода, встречается во всей природе. В центре психики стоит своеобразный ник клеус сознания. Пора посмотреть на искусства при свете современного естествознания. И также пора, давно пора написать историю искусств в перепективе учений Марксизма. (Б. Арватов. стр. 16. «поэтика»).

Термином Аристотеля «энтелехия» вкладывая в него, конечно, новое содержание, можно (по Дришу) обусловливать гармонию сложных процессов реституции.

Энтелехия тот факт, который лежит в начале всякого индивидуального формообразования. Дриш говорит о «первичном значении» т. е. без обдумывания и опыта, проявляемом энтелехиею в инстинкте в явлениях реет и гуппи


Существование какою-то чрезвычайно высокого типа «знания» несомненно присуще энтелехии. Футурист энтелехист должен верить в свои творческие силы. К весне я собираюсь опубликовать свои работы в живописи, где применение энтелехического метода дает интереснейшие результаты. В организме не все находится под непосредственным руководством высшей субстанции; каждый орган и многие системы органов имеют свои центральные субстанции, менее высокого тина, чем главенствующая над ними. Поэтому человек обладает не пятью чувствами, а большим количеством. Такое сложное иерархическое – строение организма признает и Дриш и Гартман, и Штерн и Реинке. Дриш говорит о множественности энтелехий в организме. Художник, поэт, музыкант, оратор… «Усилие или ослабление отталкиваний или притяжений в определенном направлении, происходящее в сфере деятельности одной субстанции или сразу в множестве субстанций».

На всех ступенях природы, даже и неорганической, самый простой механический процесс элементарного отталкивания содержит в себе психоидную сторону как неотъемлемый момент и вместе с тем органическое творчество закономерно, как сама жизнь, не искалеченная неверными возжами «разума», или заказов и должно быть так потому, что «всякое обнаружение материирующей силы может быть определенным лишь постолько, несколько оно есть осуществление стремления к какой-то либо определенной перемене т. е. цели, намеченной в борьбе с поэтической формой (– это значит бороться с традиционализмом». (Б. Арватов.)

Словарь Пушкина. Минимум формы; слово принадлежит всем, но их комбинация связь, совлечение принадлежит творческой личности. Кроме того – «поэт всегда изображатель, формовщик языкового материала» (Б. Арватов).

«Ритмика футуристов строится на словарном фундаменте, т. е. так, как она строится в практическом языке» (Б. Арватов).

Выбор, подбор, вербовка слов идут путем: подсознательным (всякое творчество бессознательно) и путем темы, задания фабульного смысла. Фабульный смысл находится во власти разума логики, так называемых сознательных функций ума. Подсознательность художественного творчества идет путями воображения; путем закона реституции. Фонетическая реституция – основа и смысл творческого наростания строки. Это тот же жизненный процесс, что наблюдается и во всей остальной органической природе.

При создании того или иного стихотворения слово выпадает на пути поэта. Идет в призыв то, которое более всего в звуковом отношении родственно ему. Все эти истины являются истинами по принципу математики, когда задача решается приблизительно; большинством голосов; перевес на стороне общею, более частого порядка. Освещение этому вопросу дает учение об интуиции, т. е. о непосредственномсозерцании одним существом состоянии другого существа. Главный субстанциальный деятель в организме центральная субстанция.

Разум и воображение. Если бы подсознательности в творчестве эстетических форм не существовало бы, то оно было бы подобно работе ученою, но и наука сама, для своего прогресса и эволюции должна пользоваться стезей воображения. Разум – взгляд в прошлое, осознание прошлого но будущее охватывается воображением.

«Чем значительнее дарование писателя, тем своеобразнее мир, создаваемый его творчеством, но даже писатели, которые не могут иметь притязания на первые места… остаются неповторимыми единицами». (В. Брюсов), (из книги Н. Ашукина, стр. 306). Писатели не виноваты, что тупицы пользуются их материалом для практических целей. Когда требуют «понятности» от художника и поэта, то забывают о невозможности сделать понятым и «полезным, как сапог» самое характерное из искусств – музыку.


ВСЕ книги европейских языков читаются слева направо; к солнцу. Земля вертится слева направо; северн полюс на всех картах нарисован вверху и все надписи идут на картах к востоку. Первый кругосветный многопассажирский полет был совершен по этому пути чтения книг. Все слова в нашем сознании лежат слева направо. У Н. В. Гоголя в повести: «Шинель»… Пейзаж не успел перевернуться для сознания несчастного чиновника, а так и остался по настоящему. Метранпажи в типографии стихи читают «вверх ногами»

Но напрасно было бы поэтому думать, что в нашем подсознании, в процессе звуковой реституции, не живет обратное, зеркальное – вывороченное слово. В английском языке момент перескакивания звука; так например слова, начинающиеся с W («доблью») – whelm, wheeze, whaler, при произношении: – «Э» читается первым. В русском языке: «перетурне с мирками»… так называемая оговорка – образец более скорого чтения слева наперед (или может быть, в оригинале мозговых записей в обратном порядке (Н. В. Гоголь). Усталое сознание «не доскакивает», берет более близкое. Обратное, зеркальное чтение строки может быть точным, см. В. Хлебникова: «перевертень» или «А роза упала на лапу Азора», парикмахер, (рехамкирап), но может быть импрессионистическим, туманным неясным.

В прилагаемых мной в этом сборнике моих новейших стихов часто писанных в Нью-Йорке с натуры, энтелехиальных стихов – читатель найдет целый ряд именно импрессионистически, зеркально, перевернуто-схожих слов…

«Апсей даун»

На трапециях ума
Слова ходили вверх ногами…
Публикуя теперь приемы энтелехиального стихосложения в добавление к силлабическому и тоническому, существовавшим ранее, я уверен, что молодые поэты сумеют широко развить и дополнить карту берегов, к коим причалило мое ищущее воображение. Энтелехизм – искусство как органич. процесс. Это не вещизм, который В. В. Маяковский во время своего рассвета ставил платформой. – Энтелехизм – глубже и шире, он подводит фундамент философского революционного осознания под современное единственное передовое искусство.

Далее согласно динамизму, «не только движение материи, но и сама материя, как непроницаемое наполнение пространства, есть процесс следовательно, как всякий процесс, она есть нечто изменчивое пластическое: не трудно себе представить возрастание и убывание интенсивности этого процесса направления его и т. п. можно даже мыслить полное прекращение его, т. е. допустить, что на известной ступени развития мира этот процесс совершенно прекратится, и материи (непроницаемого наполнения пространства) вовсе не будет», как это утверждает Гартман. О, если б без слова сказаться душой было можно! (Фет). Мысль изреченная есть ложь. (Тютчев) – Гартман всякую силу отождествляет с волею, а закон действии силы считает бессознательным представлением, идею; таким образом для него все процессы в природе идеально – реальны, являются реализацией) идеи; эта мысль в полной степени оправдывает пути творческой силы в искусстве, идущей путями бессознательных представлений. Здесь лежит та могила, в которую падают все нео-мещане в искусстве, пытающиеся защитить свою инвалидную убогость полезностью понятного искусства.

Никто не требует, чтобы музыка была «понятна.»

Я составил эти строки летом 1929 года а осенью в статье: «Поэзия А-Жур» острейший И. Сельвинский, сотрясая (по австралийски) дерево, на коем сидит Вл. Маяковский, говорит: «Крах футуристов неслучаен, он знаменует непригодность утилитарного стиля в современных условиях». В эпоху военного коммунизма утилитарный стиль проникал собой все виды человеческой деятельности. Он требовал определенного жеста от гражданина, независимо от того, осознан ли гражданином этот жест, сочувствует ли ему жестикулирующий. Этот стиль апеллировал только к воле: запишитесь туда-то, сделай то-то, откажись от того-то. Этот стиль требовал от человека только одного: автоматичности. В поэзии утилитарный стиль дал агитку, плакат, рекламу.

Последние годы НЭП, а и в особенности перспективы реконструктивного периода выдвигают в замену утилитарною стиля – стиль органический, (курсив наш) рассчитанный на все проявления нашей психической жизни, но прежде всего обращенный к интеллектуальной стороне.

«Органический стиль возникает всегда там, где молодой класс переходит от борьбы за существование, как господствующего класса, к углубленному строительству.»

Еще более интересные строки мы находим в конце декларации И. Сельвинского: «Под знаком борьбы за органический стиль, за методы диалектическою материализма в самом искусстве – конструктивизм вступает в новый период истории революции.»

Таким образом читателю не трудно узреть, что моя работа об энтелехической поэзии говорит об идеях, носящихся в воздухе и явится исправлением этой линии; призывом к большему прислушиванию к органическим голосам, звучащим в творцах и вокруг в революционной магме суеты будней.


ФУТУРИСТЫ оказали полное влияние на всех художников, прозаиков и поэтов, работавших позже. Вся жизнь подверглась влиянию футуристов-свободников. Маринетти никогда не был футуристом, т. к. он являлся все время защитником фашизма, а не революции, как русские кубо-футуристы. Я, Вася Каменский и В. Маяковский в своих лекциях, до установления классовой литературы, громили классиков, выходцев из класса буржуазии, выявлявших в стиле своем свой класс.

Футуристы открыли дорогу к социализации «поэзии» (Б. Арватов. «Социологическая поэтика».) Тот же, Арватов говорит о техницизме сознания и практики, характеризованных глубочайшим позитивизмом мировоззрения. Все это может быть всецело отнесено к моей работе.

Я являюсь первым истинным большевиком в литературе… Конечно моим подражателям теперь выгодно умолчать об этом. Мной были прочитаны «о классовой литературе» десятки (тысячи слушателей) лекций, но я был, как всегда миллионером духа, но нищ кошельком, чтобы опубликовать тогда свои лекции (после 1914 года).

Прошло 20 лет. Футуризм, создав ряд школ эпигонов футуризма (как например, Имажинисты), ибо в футуризме образ и гиперболизация образа никогда не отрицалась наоборот пропагандировалась, теперь в моем лице делает сообщение о великой творческой заре энтелехиальных искусств, что является логическим развитием живого ищущего футуризма. Вождям – активистам революционных масс надо внимательно относиться к искусству.

Русские футуристы отрицают не самое искусство прежних эпох, не Пушкина или Толстого, их произведения, великие, как документ, магические зеркала их дней, а понимание этих творчеств современниками, сделавших из них глыбу авторитета, чтобы задушить его каждый молодой самодовлеющий сад исканий новизны, самоуверенный и юный. Долой такое искусство! оно не нужно стране СССР. Живое искусство – когда автор – жив, демонстрирует – сам свое искусство видоизменяет его, дополняя и увеличивая. Когда жива та цепь, о которой говорил футурист И. И. Кульбин. Надо помнить слова Шопенгауэра о доверии к самому себе!

Поэты, созданные пролетарской революцией знают, что в области творчества правил и законов нет; они выводятся потом теоретиками искусства из новых великих (оригинальных) произведений.

Самое скучное это подражать; творить на тех тропах, где прошли великаны творчества и бесконечные стада робких подражателей учеников на всю жизнь, робких до того, что когда они смотрятся в зеркало творчества, то боятся увидеть свои лики, а смотрят сквозь очки на коих намалеваны тени великих! От произведений подражателей исходит свет подобный лунному. Поэтому подражатели Пушкина могут временами элегически радовать. Энтелехическое стихосложение имеет неизъяснимую сладость новизны. Все условно. Поэтическое творчество – игра; почему же не переменить эти правила?! Это зависит от нас! Читатель не привык? читать вообще привыкает с трудом. А позже он будет благодарен за изменение, проделанное в его вкусе! Часто не замечая происшедшей подмены. Царская школа, сделав из Пушкина школьный образец, заперши под замок цензуры свободомыслие, поэта, искусственно насаждала традиции незыблемые, но «где жизнь окаменевает, там вздымается башня закона» (Ницше). Футуристы были великими революционерами, так как первые восстали против этой основы всей реакции. Надо быть тупо-слепым, чтобы не видеть зависимость жизни от свободы творчества в искусствах, цель моих этих строк: забросить в душу молодых талантов Великой Страны Рабочих и Крестьян, моей бесценной родины – сомнение в незыблемости авторитетов, творцов «понятного», доступного искусства, ибо таким бывает всякое уже давно «обрыдшее», изученное… оскомину набившее!

Через месяцы, как статья была готова, в «Жизни Искусства» (1929 г.) в статье В. Друзина о «Рефе» – находим следующие строки:

«На самом деле вопрос о „простоте“ сложен.

Начинающий читатель в процессе культурной революции не топчется на месте: его требования растут, он от примитива переходит к более сложным вещам, и то, что раньше было для него простым, теперь становится упрощенно-плоским, а то что было сложным, оказывается простым. Разумеется, существует и рафинированная сложность, постигать которую – излишняя трата времени.

Тем опаснее для Маяковского и для Рефа упрощенность в решении этой задачи „о понятности стихов“ в наши дни. когда все больший и больший круг читателей захватывают стихи таких поэтов, как Пастернак, Тихонов, Сельвинский.

Кроме того, стремясь писать как можно понятней и злободневней, Рефы переходят на дорогу, по которой давно уже с успехом идет Демьян Бедный, никем не превзойденный мастер стихового фельетона и сходных жанров. Выдержат ли рефы конкуренцию с Д. Бедным? Позволительно сомневаться.»

Далее автор зорких строк воздает должное папаше застрельщика конструктивистов:

«Конечно, говоря о значении сегодня поэзии Сельвинского, не надо забывать, как это всегда делают сами конструктивисты, что стиховой строй его во многом обусловлен прежней работой Маяковского.

Наши произведения видоизменяет вкус читателя рабочего и крестьянина. Певцы пролетариата! За мной в новизну необычайных, неведомых форм. Единственная в мире сила – пролетариат их достоин!»

Вопрос о классовой литературе надо считать одним из самых запутанных в современном общественном миросозерцании СССР. Я был первым смело восставшим против литературы созданной классом, державшим великий народ в иге крепостного права. Я первый указал, что писатели классики поскольку они отражали едино быт радости, восторги правящих угнетавших являют любопытный материал для читателя пролетария, как своеобразный музей крепостного права… Но копировать манеру классиков, ставить ее краеугольным камнем литературы русской пролетарской новой великое трагическое заблуждение…

Футуристы никогда никому не служили, только лишь русской революции (положим с 1917 года). А ранее с 1909 года были «застрельщиками большевизма» (Алек. Толстой). Классики интересны как отражение своего класса. Классики создатели форм, выявивших содержание культурною общества 19 и первых 15 лег 20 века. Но их форма не может выявлять содержания нового великого времени, нами переживаемого. Это надо зарубить на носу и запомнить всем (недоехавшим и переехавшим футуризм – искусство новых форм) Понятность форм искусства означает очень подозрительное, (если не больше!), искусство. Правда эта истина часто трудно усваивается прошедшим в своей дореволюционной работе через горнило буржуазных газет и журналов. Футуристы, старшее поколение нигде и никогда не сотрудничали. Поэтому то пролетарская революция и позвала их!

Футуризм и красный октябрь – не отделимы!

К 20-летию футуризма – это одно из самых важных напоминаний. Такое искусство не может быть, не должно быть, и не будет забыто.

Но футуризм не изжит! Под новыми именами бьется творческое сердце его энтелехии.

Стихотворения

Энтелехиальные вирши

Слова Апсейдаун

На трапециях ума словам вертеться вверх ногами
Прикажет логика сама, зеркальными родясь стенами.
В них отразятся словеса, заходят задом наперед
И там, где были волоса турчать умильно станет рот…

Пес на сердце

Сердце насос нагнетающий…
Младенец сосал
Наган… лосось…
В городах Революции
Револьвер…
Рев вер различных…
Вечер старины
Хинчилзар…
Вечер речей речитатив
На сердце вылез пес буржуазии
Бурлюк протестовал всем сердцем
И прозван футуристом был
Мост и торфа туф
На шесть фут
Но с прошлым связи нет
Сон прошлого
Отцы и дети…
Отцы крестьяне и мещане
Ни на чем
Дворяне презрены
И в автоостракизме
Им – катастрофой
Этот сдвиг
Мещан крестьянству
Светлой зорькой
Цветеньем роз
Но пса на сердце нет…
Нет теней…
Лишь радуги сиянье
Игу дар шил.

Ночные впечатления

В борту порта Нью-Йорка
Две воткнуты гвоздики
Два маяка что в океан зовут.
Крои утробу юности крои
На черном тумбы и пол человека
Но не калека он… лечь и глядеть
На ночь…
Где город тараканом мертвым спит
Лишь движутся усы.
Тесто живых человеческих тел
Чело где челюсти О лечь
Исчислить человека челюсть
Челобитная Числители чела
Точило мыслей Пчела чела и исчислений.
Ночь – челн… не лечь…
Ложись. Вдали реклама пасты для зубов
И двадцать до полночи
А рядом форт, что позже был театром
Где Дженни Линд ласкала янки слух
Тончайшим голоском…
Теперь аквариум там рыбы Лени глыбы.
Рипеть…
Бродвей на перекрестке…
Где человека треть любуется осьмушкою луны
И сто домов один поверх другого
Став чехардой или собачьей свадьбой…
Треть человека окалечить
Полночь… половина… Осьмушка ночи…
Два шага вдоль ночи черного забора…
Им стал Бродвей… Бродили по Бродвею
С Марусей мы, С лазурноглазою
В трех измерениях… четвертым было время…
Время – деньги…
Плелись сплетаясь с
Ночью
Косой тугою и тугой косою
Накостыляли ноги
С постели поступью поста
Двуногие, трехногие и
Осьминогие.
Там были семирукие
Трехглазые
И одноглазы
Двухглазых тьмы…
Они кроты слепые
Нью-Йорка не видать им
Коса осок, косили
Фонарями
И семенить ногами не
Легко…
И семя-нить… и
Семя как бревно –
В глазу…
Под микроскопом
Глаз – мелкоскоп
Скопцы гонимые
Им девы не нужны
Где Чатам сквер
Там скверно пахнет
В чужом глазу
Бревно
Но в собственном
Дубрава
Где боровы – дубы
И однобровый
Лик
Вот однорукий
Осьминог.

На морском бульваре

Матросы проходят
И кроют матом
Пьяные росы
Куря папиросы
А бухта в точь сором
Утыкана лодками
Что белый по ветру подол
Скамейки и тумбы
Прижавши череп черепу сидят
И запах сосны
Глядите на девок
Деваха
Рубаха
Идет раздеваться
Проведать
Приятели ласку
Девушка
Диво девчонка
Овидий
Ведь деву одев
Туманом вечерним
Напялит очки
Завонявшийся порт
Наляпан…
Девушку парень за
Талию держит
И ищет милых троп
До утробы…
А – аз – завяз
В сплетеньях фраз
Гудки и дуговые фонари
И ропот неизвестных пароходов
Оторопь и воды храп
Пыль на полу пыль на подолах
И полах пальто
Пыль и костыль что прилип
К подмышке калеки
Прыгай кузнечиком, Прыгай!
Жертва бойни, что выгодой миру
Дана для банкиров купцов толстосумов.
Пыль на полу и
На полах пальто
Отляпать
Полипа
Холопа…

Странная поза

Поза у нищего. Угощение
А зоб винищем залит
Злится он, что не дают
Ему монет. Просит
Напрасно. Обшарпан.
Обтрепан. На улице
Где целует ветер
Девушек в коленки
Подлец…

Однообразная манера

Улица полна призраками и тенями
Бродят парадоксы. Редко встретишь мысль.
Имени нет, нет выражения глазах мираж
Я и не жарил… Сказал…
Сказал… Вы серые сыры
Сытая скукой. До отказу набитая
В течение целого дня я не встретил
Человека с лицом Не было литер
Голые все… Мочил…

Фабричный Ландскеп

Бутыли остыли или труб
Шесть музыкантов фабрики
Шесть фабричных музыкантов
Шесть труб над корпусами зданий
 Музыкальные арии Дымные арии
 Мелодии траура полные печали
 О судьбе тех что с шести часов утра
 До заснувшего солнца. До солнца ушедшего спать
Вертят руками как рычаги
Машин без устали не из стали
Бутыли дыма трубы дымных музыкантов
Вместо арий – дымные усы
 Ветер их закрутит Ветер завертит их.
 Парикмахер ветер тот Рехамкирап ретив
 А эти музыканты что, играют марши дыма
 И шрамы неба на неба лице тюарги
Из-за стен кирпичных стали в ряд
У реки желтеющей Китаем ели щи лежали.
Из бутылей в небо вьется дым Вьется лентами седыми
И мутнеет небо и мы здесь
  Нуарк бросим, сев в вагон вес ногав
  Дама с толстыми ногами через мост поедут мимо музыкантов
  Шестерых, что играют дыма траурные марши
  И шрамы на лазурь те марши… Марш. Марш.

Этюд на Баттери

Небо как призма лучи разложило
И мальчик воскликнул заря
и чулки оправляет дева
Глядя на луч и на черный дым
Что медом по небу намазан
Не замай… Отче
Желтый и красный исчезли
Вечер как нищий бредет
Ищи… не надо речей. Вечеру отдан……

Автомобиль

Перпетуум мобиле… бомы босяки
Ему терпеть… Богатому не терпится в
уме и на яву… Автомобили.
Самодвижение вечное
Я и не жив… Домас
Бегут мимо Содом устремленно
Гудут… туго приходится бедняку
Когда смотрит богача в авто
И забиты сплошь втритны…
Половою мишурой…

Наперекор

Близь некрасивых матерей
Играют миленькие дети
Салопы из цветной материи
Им нравилось одеть
Еретики там
Восставшие против былого – веры
Голой ныне глыбы
И-Рев
Какой подняли критиканы
Так темные тупые поколенья
Бросают в свет нередко
Мужа света, бросающего свет,
В котором ясно видны
Пути в грядущее
Молоток
Диво
И туп, кто им взбешен
Рок-ерепан…

Ф

Дом заперт Трепак у порога
А побороть… карпетки сгнили на ногах
Там в доме старец матом кроет
Он крот… Торк дверь
Звоночный рев на зов, как воз грохочет
Коридором различных
Утешений старик кирасою одет
Ушедших лет как много тел он целовал
Ловелас ныне стар стараться надо
В дом попасть Ладанам монад Лимонадами
Цветы вокруг дома Но старец спит; старается
Попасть к нему младое поколенье… Умен, находчив…
Но входа не найти Он пал и ходы, переходы
И проходы Все пробками заткнуты.

Небытие

Нос… не быть и вечность так
Сон Теб предсказательница
Небытие носит имя… смерть
  Путь – туп и короток
  Се речь роток который всех глотает…
  Театр окончен… Ночь – око…
  Теми вечной сон…

Можно ли постичь

Постичь… постом ли воздержаньем
Менеджер, что значит управитель
Конечным не постигнешь бесконечность
Ведь равное лишь равным познается
  Ведь муравью не приподнять Казбека
  Так и уму ту вечность не осилить…
  Как муравья Казбек.
Она раздавит всякое живое…
Способное стонать и мыслить и жалеть
И вечность неподвижна
Словно глыба
Ее на волос не постичь…

Загар

Загар на Захаре
Как темная корка
На хлебе на черном
Мне речь… слово мне!
Волос луча над усадьбой
Последнее саду прости
Елена за день загорела
А дача сгорела
Хлеб подгорел
И на улицу всю
Пахло коржом подгоревшим
Но здесь на Бродвее
Газом светильным
Мылом литевс
Дом перед домом
Небоскреб пред небоскребом
Хвастал:
Выше выше в небо
Занесу огонь
Дом мод момод, как
Комод
Этажи как ящики
И теперь в Нью-Йорке
Ты не знаешь
Это ли звезда
Или
Свет конторы
Выше в небо окна!
Вывешены Ганка
И шеи
Трудно
Глазом ешь
Нью-Йорк даешь
Даешь мне оплеуху
Уху ел по
Се-ад.

Борода

Борода… А добр?
Нет зол. Тень лоз… И порок
Порок… жирный короп в сметане
На черном чугуне сковороды
Вокс… Сковорода философ От порки на конюшне к Воксу.
Кусково под Москвой кус хлеба и укус пчелы
Сук на стволе… А сука по дорожке
Дородные дворяне и купцы и недороды
Пук розг и гнева взор… Разорвана с прошедшим Связь
Родины моей… Она взорвалась
Дешевка в прошлом… Солов их взор…

Мухи на носу

Улицы целует цоколь
Локоть плотника плотнее на лотке
Ветер ретивой ремнем без меры
Заигрался. Но в толпе не слышно вздоха
Хода мыслей иль догадки
Год идет… Шум муж…
Мухи. Стол усеян ими
Мхи на носу… Не снесу…
– А в сенцах кто?.. Дочь станционного смотрителя
Что Пушкин целовал…

Аэроплан

Налпореа напор воздушных струй
Зов воздуха и авиатор худ
Дух бензинный с неба
Смотрит Саваофом
Семафором для полета
Над полями дыни облака
Прямо в лоб… Авиатор юн, костляв
Рота – ив… Вялый сок
Рот ево уверен Не реву, а смел…
Дед отец считали галок на крестах
И на крышах хат серых без цветов
Дед темнее был отца… не умел читать
Но умен Сын летайлой
Смелым красным Стал ласточкой –
    Эсесесер Ресесесэ

На полке Нью-Йорка

«На улицах могли бы быть картины…»

Op. 1.

На улицах могли бы быть картины
Титанов кисти гениев пера
А здесь раскрыты плоскости скотины
Под пил сопенье грохот топора
  Без устали кипит коммерческая стройка
  Витрины без конца дырявят этажи
  И пешеход как землеройка
  Исчез в бетон за бритвою межи…

«Я был селянским человеком…»

Op. 2.

Я был селянским человеком
Пахал и сеял и косил
Не бегал жуткий по аптекам
И не считал остаток сил
  Я был юнцом румянощеким
  И каждой девушкерезвясь
  Я предлагал свою щекотку
  Мечтая в ночь окончить связь
Я был забавником громилой
Всего что восхищало люд
Я клял для них что было мило
С чужих не обольщался блюд
  Я был как лев горячесмелым
  Мне мир казался торжеством
  Где каждый обеспечен телом
  Чтоб быть увенчанным бойцом
Теперь я стал жильцом провалов
В которых звезды не видны
Где не споют вам Калевалу
Колеса тьмы и вышины
  Теперь брожу дробясь в опорка
  В длину бульваров вдоль мостов
  Необозримого Нью-Йорка
  Где нет ни травки ни листов
Где ветер прилетит трущобный
Неся угара смрад и яд
И где бродяги строем злобным
Во тьме охрипло говорят
  Где каждый камень поцелован
  Неисчислимою нуждой
  Нью-Йорк неправдою заплеван
  Оседлан злобы бородой
И если есть миллионеры
Буржуев вспухший хоровод
То это Вакхи и Венеры
Их для еды открыт лишь рот
  А ум чтобы измыслить новый
  Эксплуатации закон
  Рабочим потные оковы
  Многоэтажье в небосклон
И потому Нью-Йорк так давит
И непреклонен небоскреб
К людской толпе – житейской лаве
Что из поселков он согреб.

«Шараманщик, шараманщик…»

Op. 3.

  Шараманщик, шараманщик
  С наивною песней…
  Обманщик, обманщик,
  Мелодии плесень
Заоросишь в подвалы
Взведешь во дворцы
И слушает малый
Румяный лицом
  И слушает старый
  Изъезженный конь
  В Нью-Йорка угаре
  В бензинную вонь.

«Толпы в башнях негроокон…»

Op. 4.

Толпы в башнях негроокон
Ткут полночно града кокон
В амарантах спит Мария
Лучезарная жена
  Пусть потух я, пусть горю я
  В огнь душа облечена
  Толпы грустных мертвоокон
  Кто их к жизни воскресит
Кто пронижет вешним соком
Брони тротуароплит
Спит прозрачная Нерея
В пену пух погружена
Я луной в верху глазею
Ротозей не боле я…

«Я нищий в городе Нью-Йорке…»

Op. 5.

Я нищий в городе Нью-Йорке
Котомка на плечах
Я рад заплесневелой корке
У банка я зачах
Работаю на фабрике бисквитной
И день и ночь кормлю машины ненасытность.
Богатства дочь
Когда же стрелок копья разом
Воткнутся в дыма черных терний
Иду кормить свой гордый разум
Издельем потных кафетерий
Толпа вокруг ярмом насела
Милльонных скопищ вал на вал
Ведь это город, а не села
Где неба вызреет овал
Без счета стадо – это люди
Жуют смеются вновь жуют
И мчатся к злата красной груде
Оно для них всей жизни суть
Часов неутомимый циркуль
Положен времени на карту
Придумаешь иную мерку ль
Глотать минут и мигов кварту.
За эгоистом эгоисты
Проскачут вечной чехардой
Мошенники подводят чисто
Играют злобой и бедой.
Где вертикальные экспрессы
Вас из подвала мчат на крышу
Где звезд туманом скрыто просо
И газолином люди дышат.

«Суп за 15 сентов…»

Op. 6.

Суп за 15 сентов
Из той картошки что растет
Не средь металлов и цементов
А там где чист и звучен свод
Нью-Йорк как банка с черной мазью
А в банках банки слез и мук
Здесь снова возродили Азию
И здесь иной сгибают лук
Из человечьих жил тетивы
И пепельницы из голов
Здесь бедствий расплелися гривы
Эпохи радио-веков.
Нью-Йорк – громадный лупанарий
Здесь проституток всюду тьма
Бедняк здесь много знает арий
Пока в уме иль близь ума
Бедняк в Нью-Йорке – он профессор
Он попращайка вор громила
Так много вкруг в толпе ссор
Нью-Йорк преступности горнило

«Этой весеннею теплой порою…»

Op. 7.

Этой весеннею теплой порою
Мечтать хорошо о зеленых полях
Где тешится крыльев широкой игрою
Воздушно-республика птах
И дрожью сердечной из каменно-града
Приветя их бурный порыв
Подумать советским рабочим не надо
Завидовать вольной возможности крыл.

«Производители самцы…»

Op. 8.

Производители самцы… А рядом –
        самки, самки, самки…
Для них в столицах все дворцы,
А над Дунаем были замки;
Для них: рабы, фрегаты, банки и дредноты
Они вершители судьбы.
Законники словоохоты.

«Охотники на вещие слова…»

Op. 9.

Охотники на вещие слова
Охотники за рифмами за мыслью
Вам лес: … родная голова
Всегда бегущая к бесчислью
Сравнений образов аллитераций строк
В которых тонет день воображенья
Поэт всегда ручеящий игрок
Тиранящий слова для наслажденья
Как буйный лес разветвились поэты
Как сонмы рек поэмы растекались
Им нипочем унылый лепет Леты
Бессмертьем им возголубела высь
Ты скажешь смысла нет в бряцаньи тонких арф
Ты скажешь музы хилы тальей…
Всей философии значимей девы шарф
И половой любви изломы аномалий!

Поэза

Op. 10.

Когда весь город спит в усталой негра позе
Луны сквозь дым черствеет хризолит
За каждое окно втыкаются занозы
Они въедаются сердца заснувших жителей столицы
И каждый сон похож тогда на мертвеца
А мысль пугливей спящей птицы
Весь город спит сложив свои секреты
Как жалких медяков скупец копилку
А с океана туч лиловые кареты
Мнут спящий город вечности подстилку
Бульвары, банки, пристани и доки
Лежат затоптаны мертвящим лунным светом
Которому на солнце есть истоки –
Луны сюда он брошен арбалетом.
Так и веков забытых тайны и сказанья
Так и догадки древних мудрецов
Несут в себе засмертные восстанья
Противу гнета сгинувших веков.
Радости горе и сокровение мысли древне мудрецов
Как эхо об умы тысячелетий горы
Перешагнут, чтоб снова жить в конце концов…

«Каждый день имеет синий голос…»

Op. 11.

Каждый день имеет синий голос
Иногда напев окрашен в серый цвет.
Золот песен полный колос
Песня творчества ответ
Каждый день имеет четкий запах
Ты его прочтешь у встречных на щеках
На звериных грубых сильных лапах
И в задворков смрадных уголках.

«Волны. Волны и луна процветают в сонный час…»

Op. 12.

Волны. Волны и луна процветают в сонный час
Когда в лугах прядет весна тенета сладкие для нас
Когда в садах цветет красот неизъяснимый хоровод
Когда лукавый каждый рот, зовет далекий пьяный свод
Пока тетрадь цветных лугов, не истрепалась до конца
И рифмы струйные стихов не стали скорлупой отца.

«Зови, зови, всегда зови……»

Op. 13.

Зови, зови, всегда зови…
За балюстрадами огни…
Они, как крик ночной любви…

«Я зрел бесстыжих много рек…»

Op. 14.

Я зрел бесстыжих много рек
Калейдоскоп именований
Они короче поперек
И шире кажутся в тумане
Они как вены въелись в губь
Материков цветного грунта
Волны их быстрой пено-зуб
Всегда символ великий бунта…

«Титьки неба оттянуты к низу…»

Op. 15.

Титьки неба оттянуты к низу
Нью-Йорк ребенком вцепился в них
Я ползу по небес карнизу
Благословляя бетонный стих
Вульворт и другие громады
Фигуры шахматной доски
Манхаттена грузное стадо
Турнир где теют пауки
Здесь сгрудились миллионеры
Играют зол-лото чехарду
У них улыбки и манеры
Точь-в-точь у дьяволов в аду.

«На свете правды не ищи, здесь бездна зла…»

Op. 16.

На свете правды не ищи, здесь бездна зла
Одни кривые палачи и подвигов зола!
На свете правда, как цветок, Лежит под колесом –
В пыли его душистый сок, и нет дыханья в нем!

Стихетта

Op. 17.

Нью-Йорк толпа бандитов
Нью-Йорк толпа жираф
Так небоскребов свитков
Мне видится размах
Нью-Йорк хребет железа
Цемента и камней
Бездумная поэза последних наших дней
Дома ушли за тучи
Без счета этажи
Смеется голос внучий
Над прошлым что лежит
Стоит на четвереньках
Присело на панель
Нью-Йорк о тучи тренькать
Свой продирает день.
Нью-Йорк толпа бандитов
И небоскребов скоп
Что смотрится сердито
В Гудзона черный гроб
На улицах бумажки
Их вихорь мчит в пыли
И люди таракашки
И люди – муравьи.
(На углу 57 ул. а Гранд Централ парка)

«У Нью-Йорка глаз вставной…»

Op. 18.

У Нью-Йорка глаз вставной
Смотрит им Гудзону в спину
Он качает бородой
На уме скопивши тину.
Стал Нью-Йорк мне младшим братом
Мы играем часто в мяч
В небоскреб аэростатом
Без уловок и отдач

«Когда-нибудь чрез сотни лет…»

Op. 19.

Когда-нибудь чрез сотни лет,
Быть может, ты прочтешь меня,
Моих стихов старинных взлет
И трепет моего огня…
Сквозь хлад и тленье многих лет
Вдруг снова встанет аромат
Моих капризящих стихетт
И гласных и согласных лад.

«Нью-Йорк, Нью-Йорк, тебе я не устану…»

Op. 20.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, тебе я не устану
Слагать армады ярых строф
И яду твоего тумана Где Вельзевула
Смрадный вздох.
Твоих детишек бледных лица, играющих между авто;
Их бесконечны вереницы, кто угощает смертью, кто?
Нью-Йорк, где каждый год иные, растут дома и вверх и вниз,
Где рослые городовые следят движения каприз.
Нью-Йорк, где океан витрина, А магазины океан…
Излишеств жизни исполина, где все продажность и обман;
Где церкви стали бога банком, А банки чтутся точно храм
Обогащения приманки; Евангелие и Коран
Нью-Йорк, к тебе хожу с визитом на поклоненье каждый день
Вспять возвращаюсь я избитым и под глазами тлена тень
Нью-Йорк, ты деспот, ты обида, магнит и жертва, и капкан
Златой Телец – твоя эгида на удивление векам!
С тобою я не буду спорить, не стану прекословить тож,
Когда бессильны уговоры, один поможет злобы нож!!

«От родины дальней, От Руси родимой…»

Op. 21.

От родины дальней, От Руси родимой
Унес меня тягостный рок
Стезею печальной Тропой нелюдимой
И бросил на горький чужбины порог
Сжимается сердце, Тоскою томится
И будней измято железом в кольцо
Кругом иноверцы идут вереницей
С угрюмым и мрачнобетонным лицом.

«Стая над городом…»

Op. 22.

Стая над городом,
будто мысль незнакомая
Пришедшая в душу внезапу.

«Как странный шар планеты лазури дар сонеты…»

Op. 23.

Как странный шар планеты лазури дар сонеты
Слагающий неясным звукам прошедшего когда-то внукам
Я правнук бледной голубой луны
Как многим ныне снятся сны…
Я сон затерянный в бескрайности Нью-Йорка…

Он в Нью-Йорке

Op. 24.

Вагоне подземнодороги
Качались угрюмо тела;
Так пляшут кладбищенски дроги,
Танцует над прахом зола
  От древности, магом открытой,
  От тайносокровищ времен,
  От кровью пьянящею сытых,
  От стертых забытых письмен;
Под вялым искусственным светом,
Под плеском полночных обид
Живот изукрашен жилетом
И ухе сережка висит…
  Он весь послетип Дон-Кихота
  Влюбленный нечастый изыск,
  Где вечно вулканит охота
  Искусства возращивать риск.

«Каменщики взялись за работу…»

Op. 25.

Каменщики взялись за работу
И квартал теснит квартал…
Через месяц маршируют роты
Тех домов, что ране не видал.
Пламенеют дни строительной горячкой,
Не исчислить новых взлет квартир
Прыгает Нью-Йорка кирпцементный мячик,
Создается улиц незнакомый мир.

Эти ночи

Op. 26.

Бедняк задыхается жалких квартирах –
Ему ароматы вечерней помойки,
Собвеев глушаще-охрипшая лира
И жадные блохи продавленной койки…
Богач эти страстные, знойные ночи –
На лоне природы, обвернут шелками,
Где дачи воздвиг умудрившийся зодчий,
Где росы и лист перевиты цветами…
Кузнечики, шелесты, шорохи, звезды –
Все это полярно – и чуждо подвалу,
Где вонью прокислой, дыханьем промозглым
Питается мести футурум вассалам…
Порочат где вялые, слабые дети
Растут, чтоб служить бесконечно богатым,
Что вьют по-паучьи железные сети,
Богатым – отвратным… Богатым – проклятым.

«Мои стихи слагались ночью…»

Op. 27.

Мои стихи слагались ночью,
Перед ними разум был правдив;
Я выбрал для себя пророчью
Тропу чудес и гордых див;
В моих словах росли ступени
Ближайших лет, грядущих дней,
В закономерном строчек пеньи
Цветы не вянущих огней.
Мои стихи слагались в гуще
Домов и улиц, и трущоб,
Под грохот скопища гнетущий
Назавтра взрывно вспрянуть чтоб!
Во тьме подземок и подвалов,
На чердаках и за углом,
Где нищеты стилетно жало
Ракетно расцветает злом…
* * *
Восстали тысячи людей,
Каждый жаждет жить стократно,
Но косою, меж зыбей
Машет смерти жирноатом…

«Не девочка а сексуал скелет…»

Op. 28.

Не девочка а сексуал скелет
Она на фоне электричьей станции
Что черною трубой дырявит небо
Тыкает парню пальцем в жилет
Дай папироску… Румянится
Парня лицо, от оспин рябо…

«На этот раз весны не воспою…»

Op. 29.

На этот раз весны не воспою
На этот год крылатой не прославлю
Пропахшей кровью травлю
Засохшим сердцем познаю.
В горах опубликованы зеленые листочки
Но на панелях вырос ржаво гвоздь
Об острый зуб сердец царапается кость
Бессильны здесь вешнедождя примочки.
Я этот год весны не воспою
Пускай лесах о ней щебечет птица
Тепла весеннего истица
Потомок тех что множились раю…
Из кирпичей не выстроишь гнезда
Из птах любая – гореурбанистка
В лесу премьер здесь жалкая хористка
Что в безработице всегда.
Пускай на межах славят вешнежребий
На улицах весной не убежден авто
Ее дебют, не даст реклам никто
И я как все. Не вырваться из крепи.

«Луна, хихикая по городу кастрюли чистит…»

Op. 30.

Луна, хихикая по городу кастрюли чистит,
Чтобы сияли каждой подворотне;
Истерзанных газет теперь заметней листья
И прошлого плевки зловонней и несчетней
Бреду, костыль мне теребит подмышку,
Измученный тропой, где шаг скользит:
Когда придет заря, чтоб сделать передышку
Глазетовый и черный не раскрыт…
Бездомные, приклеившись к газетам на бульварах
Иль в швах застряв домоцементных стен,
Улиток позах спят поджарых –
Тоскливых нитей дней бесчислье веретен…
Спят, спят… Жизнь – жесткий сон…
Им светит лунный Эдисон.
(2 часа ночи. Юнион Сквер 1926, 1929)

Сравнение между женщиной и жел. дорогой

Op. 31.

Вся прямая, вся стальная
Нету мягкого нигде;
Шпал, и рельс, и камня стая
и ее не оглядеть!
Сколько гвоздиков, заклепок,
Нарезок, гаек, и винтов;
Пронести их мимо клекот
Поезд бешено готов;
Есть и им вознагражденье
И за ними есть уход:
Их помажут с наслажденьем,
Пыль надсмотрщик с них сотрет.
1929 г.

Саут Орендж. Н<ъю->Дж<ерси>;

вагон жел. дор.

«В квартирах богачей – ничей!..»

Op. 32.

В квартирах богачей – ничей!
Но на лугу веду я дружбу с пнями,
С веселой луковкой, с легчайшим мотыльком;
Я их упрямый собеседник.
С годами стал умней, с годами знаю с кем и говорить
Как камень с Кеми,
Пустынником брожу по городу.
Здесь одиночество с громадной буквы
На вывесках, на каждой из тротуарных плит Начертано.
Антонии стремилися в пустыню;
Приди и стань на Вашингтоне сквере
И будешь столпником, как столп стоят…
Лишь не мешай прохожим – затолкают.
          К сторонке
Стань и медленно смотри на суету
Длиннейшей авеню.
На ней находятся в громадном гробе – доме
Мозги людей, что раньше жили были,
На ней соборы, банки и конторы;
На ней богатство, запах газолина
И нищета,
Что языком сухие губы лижет,
Идя вблизи витрин.
Всегда, всегда один;
Всегда в броне закован, в латы одиночества.
Кругом милльоны глаз,
Следящие небрежно за тобой…
Но дела нет им до твоих затей,
До планов землю озарить веселым смехом счастья.
Лишь надобно, чтоб люди поделились хорошим всем,
А злое спрятали в холодные гроба, замки судьбы,
Решетки и подвалы воли злой…
О, жизнь хитрее старых библиотек;
Из прежних кладов, что зарыты там
Едва ли прочитаешь столько – котик
Шершавым язычком лизнет…
И все… Где череп, что
Старый мир,
Наследье прошлого вместить бы мог?
Где тот кулак, что оплеуху
Отжившей красоте нанесть бы мог?..
Малы, малы задачи,
Мелочны умы. Сегодня – день, как речка пересох…
По камешкам ничтожества бредут,
Иль в рытвинах застряв взывают, как младенцы,
Упавшие от млечности грудей…
* * *
Кругом лишь город город город
Кругом отрыжка или голод
Кругом толпа но ты – один,
Как потопающий средь льдин!

«Над Вульвортом утро сегодня раскисшее…»

Op. 33

Над Вульвортом утро сегодня раскисшее
Асфальт отсырел и расползся селедкой
Небо нависшее
Потной обмоткой
Желтым лучи неуверенным светом
Тычутся в брюхо витрин
А полицейский торчит пистолетом
Автомобильных родин.
Город сегодня… соплив.

Час ночи

Op. 34.

Дома безочие и тьма
Взнесли сухие магистрали
Страдали рабочие
Но сильные пружины без видимой причины
Стремят меж белых, синих фонарей
Всегда скорей, скорей…

«Луна над Нью-Йорком луна над домами…»

Op. 35

Луна над Нью-Йорком луна над домами
В лазури прогорклой Прошепчем меж нами
Квадраты окошек шныряют авто
Жужжание мошек подскажет нам кто
Утес неподвижен луна не стоит
Над правнуком хижин – летучий болид.

В парикмахерской

Op. 36

Гляделся зеркало себя не узнавал…
Старушка смазанно болталась на клюке
Зал брадобрейни исчезал: утопленник в реке…
И лампион избалтывался языками света
На улице безумьем нарастал экспресс
Но темноты бессильным было veto
Продлить на перекрестках блудоспрос.
Но грохот нарастал: едва жужжа вдали,
Он манией в болезненном прогрессе
Как будто ребрами прочавкали
Стальными из-за леса…
Зубами тенькая растягивая сумки легких
Вдруг оглушал чтоб стать воспоминаньем
И голова болталась – целлулоид
Что вспыхнет при одном прикосновеньи…
1928 г. Нью-Йорк, 10 ул.

«Давно отрекались от тел сами…»

Op. 37.

Давно отрекались от тел сами
И садились на тряских коней…
Теперь мои строки диктованы рельсами
Миганьем подземных огней.
Вымыслов мачех под домных повесами
Что мчатся под городом с хрюканьем злым
В своем трехэтажьи ярясь как козлы…

Один не покорился!

Op. 38

. . . . . . . . . . . . . . .
К ручью когда на миг склоняюсь
Зрю чечевицей дни Нью-Йорка
Где массы видом изменяясь
Льют Ниагарами с пригорка
Где пароходы стаей жадой
Приникли к сиськам пристаней
Где цеппелины – тучи стадны
Подобясь скопищам людей
Где банки полны желтым блеском
Как биллионы глаз тигриц
Нет Эсесера перелесков
И нив причесанных ресниц
Где человек над человеком
Как кучер на коне сидит
Где бедный в богача опеке
Что смерти лишь не повредит!
Вздыбяся к небу в землю врос
Зараза денег – в древность троны
Теперь моленье и вопрос
Но вместо плача слышен грохот
Звездится поезд черноте
Нечеловеческий то хохот
Урчит в нью-йоркском животе.
На человека человек идет звенящей чехардой
И в этом их проходит век…
Я здесь один кто не на службе
С болезнью злой не знаю дружбы;
Средь сострадаемых калек
Нью-Йоркское столпотворенье
Не чту беднятскою душой.

Ночь старика-бездомца

Op. 39

. . . . . . . . . . . . . . .
Старик бездомец – всеми позабыт…
Его коты фантасты лапкою приветят
Иль коркою банана дети
Бросают вслед ему раскрашивая быт…
Последней истекши, как лава, слезою
Скрежещет в холодную ночь
Застыло проносит заплаты:
Узор нищеты и проворства иглы…
А небе гордятся из мрамора хаты
Огней столподомы на плоскости мглы.
Воткнется врастяжку стезею,
Выхерив самое слово: «помочь»…
Проблеет гнойливо облезшей козою
В панельную скверовотумбную ночь…
А в городе: роскошь ползет через горло,
Хрусталь и меха, и каменья и чар,
Ароматов, духов бесконечье; месголлы,
Афинских ночей наслаждений очаг.

«Я дней изжеван города захватом…»

Op. 40.

Я дней изжеван города захватом
Я стал куском почти сплошным цемента
А ведь когда-то был и я зверьем сохатым
И глаз впивалась водопадолента
Я в прошлом мячиком в густые стены
Бросал рычанье голубой поляны
А ныне весь неистощимо бренный
Машинам приношу деревни фолианты.
Я ране пел и сотрясались воды
А скалы рушились, сломав свои скелеты.
Но сроки истекли, но убежали годы
И я у матерной неозаренной Леты…
Она у ног… О, шелест мертвоводный…
Здесь много кораблей над хладной быстриною
Плешивеет старьем негодным,
Плюгавой прошлого труною.

Поэма о супе

Op. 41.

 Луч солнышка Нью-Йоркского попал в тарелку с супом,
 Что нищий ел в лиловатом подвале;
 Под ней морщины доски, ножем кромсали
 Где хлеб, что богачи давали скупо.
В подвал входил по десяти ступенькам;
Ногой искал, как судно без огня,
И начал оловянной ложкой тенькать,
Над супом лоб свой наклоня.
 Свисали волосы над картою страданий,
 Что на лице заходы провели.
 Когда за бурей наступали пристани
 И сновиденья – череда новелл.
Он ложку брал рукою закорузлой,
Что так привычна сжать лопату.
Или веревки размочалить узел,
Чтоб получить ничтожнейшую плату!
 Пять пальцев было на руке рабочего,
 Он мог бы ими мелодить на скрипке,
 Когда-б достатка было больше отчего
 У кислым продушенной зыбки.
Луч солнышка попал в тарелку с супом.
На нем круги спасательные жира
И ложка о фаянс, как рупор.
Что возвещает о начале пира.
 Лицо коричнево, глаза полузакрыты
 И на бровях отчетлив каждый волос;
 А эти щеки так давно не бриты
 И, вероятно, глух, немузыкален голос.
Вот он сказал размеренной хозяйке:
– А суп то не горяч… и не наварист…
Что ей кухонной развихляйке…
Не – более – чем полисмену арест!
 В подвале стены сыры,
 С потолка на нитке лампочка, как капля
 Светящегося пота… Дыры,
 Что в тине носом насовала цапля
На хлебе, что лежал краюхой у тарелки.
Когда бедняк прилежно сел за стол,
Чтобы смотреться в суп свой мелкий,
Чему словечко не подходит «разносол»
 Рабочий – без работы грезил супом
 Когда сидел с утра у сквера Вашингтона.
 Где он смотрел на дам одетых тонко
 И на ходу трясущих крупом.
За суп он заплатил пятнадцать сентов,
Вернее – дайм за суп, и пятачек за хлеб…
И это было в граде джентельменов,
Что биржи мировой вершители судеб.
 Когда рабочий снова десять раз ногами
 Нашел ступеньки лестницы на площадь.
 Не мог он загреметь деньгами
 И больше ничего не смог бы скушать…
Работу не найти!.. Она, как клад, работа!
Таких как он в стране два миллиона
И богачам не кажется заботой,
Когда в дворец к ним донесутся стоны…
 Два миллиона безработных… целый город
 Людей, которые о супе
 Мечтают, расстегнувши грязный ворог.
 Когда у скверов соберутся в группы.
Когда следят угасшими глазами
Поток блистающих автомобилей.
Что колесят меж стосаженными домами.
Во имя фордовских идиллий!..
 Два миллиона не имеют права
 Войти в подвал по десяти ступенькам.
 Чтоб тонкой нитью солнечного сплава
 В тарелке супа радостно затенькать!!!

«Пригород…»

Op. 42.

Пригород
При – в город
Сегодня празднество там
Сводня идиотам.
Безумцам замыслившим самоубийство
Без сумы за мысом самума
Будет выдана премия:
Бесплатно револьверы кинжалы банки с ядом
И – веревка что никогда не оборвется
Вернейшая петля
Не надо мыла
А…
Чердак и пыль и пауков
Найдете сами…
Людей излишек
Слишком много.
На них сегодня нет цены!

Регрессивное нежничанье

«Нимфеи, сатирессы…»

Op. 1.

Нимфеи, сатирессы
И сам пузатый Вакх
Не ездили экспрессе
Неоспоримый факт.
  Сильфиды, нереиды,
  То знает Ворт, Пакен,
  Передник чтут обидой
  Одежды грустный плен.
Владетель голубятни
Прошепчет наобум:
Покажется, занятней,
  Что кожа наш костюм
  Удобней и опрятней –
  Душа сознанья; Юм.
1922 Кобе

Лестница

Op. 2.

Ступенькам нет числа и счета нет
Лишь сила бы была по лестнице взбираться
Над черной бездною небытья та лестница стоит
И каждый день отдельная ступень
Все выше… Шел
Чем выше подымался кругозор был шире…
Но меньше оставалось. Розогубый товарищ
Щира… Я вот…

«Твори добро и добрым…»

Op. 3.

Твори добро и добрым
Будь
Как дуб доброт
Мир бодрым должен быть
Рим – нежность
И к нему дороги Правды…

«Леса, поля и горы влекли меня когда-то…»

Op. 3.

Леса, поля и горы влекли меня когда-то,
Упрятывая взоры И делая крылатым…
Но укатились годы для луз небытия
И вскорости из моды в тираж, равно, меня!

«Корабли, корабли, корабли…»

Op. 4.

Корабли, корабли, корабли
Проплывут, проплывут, проплывут…
Мы с тобой – на мели, на мели,
Нас они не возьмут, не возьмут.

«Мы вылетели из собвея в лиловый вечера обхват…»

Op. 5.

Мы вылетели из собвея в лиловый вечера обхват.
И ветер нежный нас овеял, и обнимал, как нежный брат.
И каждый факел, как лился, дарил нам желтый полусвет.
Их светозарная аллея не говорит ни да, ни нет.
Мы вылетели из пучины тяжелых дней и горьких дум;
Хотя мы близимся к кончине, но все ж в весельи четкий ум.
И рады мы, что злые змеи: обманы, муки и урон
Остались там, на той аллее, творя обманности закон.
Пускай приблизились к могиле, мы счастливы, что то – прошло!
И если б было в нашей силе вернуть обратно это зло,
Вернуть обратно жизнь затею, скорбящих помыслов узор…
Грядущее в уме лилею к нему – мой тихнущий костер.

Скупые лучи

Op. 6.

Скупые лучи так редко
На камни падут мостовых
Так редко они наполняют
Воздух теплом золотым
Лучи на рассвете в беседке.

Окраска цветов

Op. 7.

В лугах маляр забыл свое ведерко
И стаей быстрой муравьи
Ползут спешат из затемненных норок
Чтоб лапки выпачкать свои
Все перепачкано и даже луг зеленый
Пестрят отчетливо их тонкофингерпринт
А солнце голубя салопы
Затянет туже туч нежмущий бинт.

Луна над рекой

Op. 8.

Ночь морозна – одиноко
Лес как саванах застыл
И луны далекой кокон
Нимбом схвачен золотым
  Вышел в поле встретить волка
  С серым ночью этой выть
  Дружба с ним без недомолвок
  И в итоге волчья сыть
  С волком вместе – ночью льдистой
  Когда воздух сине-сер.

Аптекарь

Op. 9.

Был знакомец раз аптекарь у меня
Щурил он большие веки в свете дня,
Ибо в темных тусклых склянках рылся он,
В коробках, весах, жестянках заточен,
От втираний и дурманов полупьян,
Что лепечут иностранно тайны – брань.
Мой аптекарь был веселый человек –
Отравился он и долгий кончил век……

Дочь

Op. 10.

Девочка расширяясь бедрами,
Сменить намерена мамашу.
Коленки круглые из-под короткой юбки
Зовут:
Приди и упади…
Точеностью коленок
Расплющила сердце мне.

«В лесу своих испуганных волос…»

Op. 11.

В лесу своих испуганных волос
Таилась женщина – трагический вопрос…

Кто он

Op. 12.

Неизъяснимыми очами кто-то в душу смотрит мне,
Грозно тайными речами просекаясь в тишине.
Кто он демон или правды добрый гений, верный друг,
Или только тень бравады, что пред мной явилась вдруг?
Или это отраженье, будто в Гарце, – при луне,
Самого себя, в смущеньи вдруг причудилося мне?!..
Неизъяснимыми ночами эта тень всегда со мной,
Грозно тайными, речами сотрясает мой покой.
1928

Поездка за город

Op. 13.

Как луч бросаемый домной
Падает на соседний лес
Я выброшен ночью огромной
Нью-Йорка на выси окрест.
Разница здесь проследима:
Луч никогда назад не возвращается
В родимый горн, где лучи висят.

Зелень лесов

Op. 14.

Как примитивна эта зелень
В сравненьи с крышами домов
Она дань тел; родные кельи
Для птиц; зверушек – отчий кров.

Марусе («Когда был жив и молод…»)

Op. 15.

Когда был жив и молод
Была весна ясна,
Но ныне труден молот
Он жмет на рамена;
  Кругом так много близких,
  Но братьев – никого…
  Одни собвеев визги
  Корявою ногой
Прорвали перепонку
И слух мой онемел…
  Одною счастлив женкой –
  Она любви удел.

Размышленья час

Op. 16.

Сумерки свод превратили в палитру художника,
Тучи задумчиво сини, палевы пятна заката.
Сердце у вечера стало покорным заложником,
Прошлым забылось, мечтает о бывшем когда-то.
Я простоявши Нью-Йорке так долго, не видел простора,
Только стальные размеры, только охваты цемента…
Жизнь беспрерывно тянулась кремнистую гору,
В счетах скупого на корку упавшего сента.
Прошлое знаю и разуму прошлое мило;
То что случится надолго неймет воображенья –
В младости верил, и сердце ударом частило,
Рвалось грядущее, мир и в его достиженья…
Но теперь дорожа, утоляю я жажду текущим,
Медленно жизнь изучая глотками
Стал я философом, дубом кряжисто растущим,
Что размышлений потока любим облаками.
1928 г.

Прием Хлебникова

Op. 17.

Я старел, на лице взбороздились морщины –
Линии, рельсы тревог и волнений,
Где взрывных раздумий проносились кручины –
Поезда дребезжавшие в исступленьи.
Ты старел и лицо уподобилось карте
Исцарапанной сетью путей,
Где не мчаться уже необузданной нарте,
И свободному чувству где негде лететь!..
А эти прозрачные очи глазницы
Все глубже входили, и реже огня
Пробегали порывы, очнувшейся птицы,
Вдруг вспомнившей ласку весеннего дня.
И билось сознанье под клейкою сетью
Морщин, как в сачке голубой мотылек
А время стегало жестокою плетью
Но был деревянным конек.

Этюд на Брайтон-Биче

Op. 18.

Обворожительно проколота соском
Твоя обветренная блузка!
Изображу ль своим стихом,
Что блузка бюсту была узкой…
К тому же бризовый порыв
Подувший резво океана
Пошире душку приоткрыл,
Чтоб встречных стариков изранить…

«Я вижу цели, зрю задачи…»

Op. 19.

Я вижу цели, зрю задачи –
Я презираю златозвон,
Что по сердцам банкрутским скачет,
Не находя отметки «Вон» –
  Я друг, заступник слабых, бедных;
  За них словесный поднят жест;
  Средь криков оргии победных
  Мои слова не знают: лесть!
Пролетарьята редкий воин,
Поэт – словесный метеор
Он удивления достоин,
Когда слепит буржуя взор.
  За мной не шли толпой зеваки,
  Для избранных ковался стих
  Острей испанские навахи
  И вточь она – ударно лих!..
Я был когда-то, был в легенде
Свирепо растянувши лук;
Восточно выспренним эффенди,
Надев цветистый архалук;
  Но ныне потонул асфальте
  Я, катастрофы краснознак.
  Теперь затеряна спираль та,
  С которой сросся так!

«Я сидел темнице смрадной…»

Op. 20.

Я сидел темнице смрадной
Луч где солнца косоглаз
И внимая жизни стадной
Чрез скупой тюремный лаз
  Я последним в целом мире
  Был малейшим всех чудес
  Изнывал под тяжкой гирей
  Вздувши к жизни интерес
Я был крошкою ничтожной
Полуслеп и полуглух
Когда жертвой невозможной
Раздирали деве слух
  Когда тявкали на лирах
  Изжевав в губах сосец
  Поскоком гнались вампира,
  Там где выплакал свинец
Где сухотки тяжкой ночью
Волчья стая пьет тоску
Звезды брызнут многоточьем
На небесную реку
  Где в челнок садится месяц
  Чтобы плыть над стадом риг
  Где так много интереса
  Ветер с лиственниц остриг
Голубым крылатым другом
Ты из мира в каземат
Подлетишь, крылом упругим
Станешь душу обнимать.
  Скажешь тихо очень тихо:
  Ты в тюрьме, но я с тобой…
  Жди! примчится смерти вихорь
  Унесет тебя с собой!

Два изречения

Op. 21.

Большая честь родиться бедняком!
* * *
Женатый смотрит на
Жизнь из-за спины женщины.

«Послушай, девушка, что так гордишься юнью…»

Op. 22.

Послушай, девушка, что так гордишься юнью…
Ты видишь там клюку и тусклый гроб?..
Краса твоя теперь подобна полнолунью,
Где роз уста и грудь торчит как короб.
  Но время не стоит и красота завянет,
  Ведь и луну уродует ущерб.
  И трещины безжалостно на стане
  Наложат свой отвратогерб.
Потухнут очи, побелеют кудри,
А вместо грудеваз отвиснут черепки
И будешь ты стоять в чужом румяном утре
Ущербною луной спешащею зайти.

Книга надписей и записей

На улице
Op. 23.

Улица
целая
Улица
Целуя
За
Целковый
Целуя за доллар
Не дешевка
А товар
Торговка
Мясом
Собственным бедра;
Кто плясом
На матрац одра
Так просто
Над помостом
Махать хвостом
Вот здесь
Он весь
Стихами некрофил
Любви могила
Страстей Атилла.

«Я хотел позабавиться прозой…»

Op. 24.

Я хотел позабавиться прозой
А вышли стихи
Неведомой метемпсихозой
Трудом сохи.

«Эти строки идут стенке косо…»

Op. 25.

Эти строки идут стенке косо,
Косой глаз или левша, дамским задом или торсом
Они наброшены спеша?
– Я живу во имя размножения!
– Где же твой приплод?
Жизнь подобна умножению
– Стар ты или молод.

«Ваши профили истерты, безобразны……»

Op. 26.

Ваши профили истерты, безобразны…
Груди впали, ребра просят счет.
Позабавимся игрой своеобразной –
Нам не нужен будет круглый год.

Весна («Ты полон был весенним обаяньем…»)

Op. 27.

Ты полон был весенним обаяньем в ковре весны
Перед небес архитектурным зданьем, где сны косны.
В цемент, в известк… в патин… зажаты дни…
В толпу, в табун или флотилию Я устремлюсь
Чтобы случайному насилию Подвергнуть гнусь.

«От красотки до сортира…»

Op. 28.

От красотки до сортира
Шаг один
Одна мера, доза мира
Вес и клин.

«Негр упал во время пересадки на асфальт…»

Op. 29.

Негр упал во время пересадки на асфальт
Так ложатся вешние осадки в синий сад
В темных и собвея переходах пьяный спал
Я его в подземных одах воспевал.
(149 улица и Мот-Авеню станция подземной жел. дороги).

«Луг напоя. О, муза, ты крылата!..»

Op. 30.

Луг напоя. О, муза, ты крылата!
Была весна и капли ливня весеннего дождя
И Валерьяновые капли от дрожи.
Была лазурь и тучи вата,
Как грудь твоя. О, муза ты крылата!

«Повсюду у волны на страже полисмены…»

Op. 31.

Повсюду у волны на страже полисмены
У каждого цветка запрет
Дождемся ли когда мы смены
На вольно, вольно Новосвет!

«На перекрестке улицы названье…»

Op. 32.

На перекрестке улицы названье
И четкий номер дома
И как проклятье – изваянье
Бежавших из Гоморры и Содома.
На каждом миге глупых встреча,
Где свет погас…
Погас, все тени покалеча
В закатночас…

«Я не могу писать вам посвященья…»

Op. 33.

Я не могу писать вам посвященья
Ведь вы исчезли без следа
Бессильны будут все моленья
И навсегда…
Я не оставлю завещанья
Меня ведь нет.
Я без минуты колебанья
Покинул свет.
Я пьян, как пианино…

«Я пьян, как пианино…»

Op. 34.

Я пьян, как пианино
Под лапками кота,
Когда спиралью спину
И музыка – икота.

«И с каждым взлетом колеса…»

Op. 35.

И с каждым взлетом колеса
Все ближе голубые дали
И чище моря полоса
Трепещут по привычке ивы
А каждой мельницы крыло
Гласит: гони свои печали,
Да не влетят они в окно
Беспечных туч седые гривы
И бесконечны небеса.

«От Нью-Йорка до Бостона…»

Op. 36.

От Нью-Йорка до Бостона
Ходит дымный пароход
На нем грузы многотонно
Говорят о дне забот.
7 август, 5 час. утра. 1926 г.

«Парохода гудок…»

Op. 37.

Парохода гудок
Рубит туман с плеча
Под сеткой дождевою док
Незрима маяка свеча
Туман, туман – тумак
Для рыбаков – забота
Океанический верстак
Осенняя зевота.

«Когда мне было восемнадцать лет…»

Op. 38.

Когда мне было восемнадцать лет
Впервые я нанялся на корабль
И юнгой отплыл в дальние моря
Где волн зеленых плещется толпа
Я посетил прозрачные заливы
Где красным деревом в футбол игрой прилив в проливе.
class='book'> «Старые старые капитаны…» Op. 39.

Старые старые капитаны
В миниатюрных портах
Пили джин и виски
Глядя на ущербленную луну
Она вставала из-за сарая
Кровавя свой единый глаз
Старые старые капитаны
Пошатываясь возвращались на свой корабль
Мурлыча песенку про капитана Кида
Поднос луне…

«Жуком гудит далекий пароход…»

Op. 40.

Жуком гудит далекий пароход
Над белизной туманной вод
Волна внизу хранит бесчестных рыб
Их затаив в звенящезыбь.

«С любым движением колеса…»

Op. 41

С любым движением колеса
Все ближе голубые дали
И чище воздуха краса,
И каждой мельницы крыло
Гласит: гони гони свои печали,
Да не «влетят они в окно»!

«Гудок вдали дрожа проплакан…»

Op. 42.

Гудок вдали дрожа проплакан
Его заел густо-туман
И только неизменен бакен
Отметив вражий мелестан.
  Я полон неизменно скуки
  Налив густотуман в стакан
  Снимаю быстро солнца брюки
  Чтобы пуститься в океан.

«Наш пароход бросает щепкой…»

Op. 43.

Наш пароход бросает щепкой,
Щепоткой вод кудрявя нос,
Сижу, накрыв матросской кепкой
Мне жизнью заданный вопрос.

Марусе («Океанических примет…»)

Op. 44.

Океанических примет
Континентальности утрат
Ты цель моя: ты мой предмет
И для тебя я чту возврат.
  За маяками – даль морей
  И вздохи лунного ветрила;
  Вздымай свой парус поскорей
  Его надуют из всей силы.
За маяками – океан,
Где нет скалы, где нет препона,
Где густ заверстанный туман,
Сырая спящего попона…
  Придется капитану глаз
  Выпучивать, следя просторы;
  Бельмо морей, туман – заказ
  Перегрузить способен взоры.

«Вдоль берегов лукавят острова…»

Op. 45.

Вдоль берегов лукавят острова
Где шумен волн бунтоприбой
Где незаметно голова
Склоняется сама собой
Где я построю камнедом
Где слуховым окошком буду
Играть, как луч играет льдом
Следить угрюмых сдвигов груду.
. . . . . . . . . . . . . . .
Я – житель шумных городов
Я – обыватель полустанков
Всегда остаться здесь готов
Чтобы забыть о перебранке
  Чтобы забыть о гуле улиц
  О сотнях тысяч номеров
  Когда судьба злобясь сутулится
  И хрипло напрягает бровь
Железных струн – свирепо бури
Я буду изучать сонаты
У бури поступь дикотура
И бедра черные лохматы.

«Океанит простор, наливаясь туманом…»

Op. 46.

Океанит простор, наливаясь туманом
Облаками луной и волнами и мной
Океанит рассудок жемчугами сознанья
Беспросветностью зимней утомясь и остыв
В бесконечной пучине рассусолились зданья
Что возникли смеясь у последней черты
Океанит простор над былой Атлантидой
Где нависли покровы развернувшихся в ночь
Где над тайной другая Кариатидой
Вспоминает в легенду ушедшую дочь.

«У алтарей склоняются жрецы…»

Op. 47.

У алтарей склоняются жрецы
У входов в храмы нищие сознанья
От дня последнего созданья
Проэктов, замыслов отцы
Над фолиантами седые мудрецы
Что вечно тщатся обозначить тайну
К которой входы все случайны
Где в воду спрятаны концы.

«Над озером склонялся ивный хор…»

Op. 48.

Над озером склонялся ивный хор
Следя под ветерком живые струи.

«Быть буре – ночь черна…»

Op. 49.

Быть буре – ночь черна
Быть буре – мрачен океан
В котором ночью нету дна
В котором путь не угадан
  В котором столько вечных тайн
  Их никогда не взглянет око
  Где жребий всех всегда на сваях
  Плывешь ты близко, иль далеко.

«В черном доме – нет окна…»

Op. 50.

В черном доме – нет окна
Тщетно взоры ищут тени
Бесконечные ступени
К тайне бездна где одна.
  В черном доме есть жилец
  У него земное имя
  Брат сестрица иль отец
  Обитающий незримо
В черном доме нет окна
Нету входа, нет ответа
Цель земная не видна
В смерти мрак она одета.

«На столе – бокал и фолиант…»

Op. 51.

На столе – бокал и фолиант
Легкомыслие и мудрость
То что любит франт
От чего яснее утро.

Набросок

Op. 52.

В окне – маяк, его далекий глаз…
В окне луны – алмаз…
В окне Атлантик, тронутый луной…
В окне простор иной…
К которому еще я не привык
Которого мне чужд язык…
В окне – поэмой океан.
В окне туман……

«Тревожной меди глас…»

Op. 53.

Тревожной меди глас
Прорежет ночи мрак
В уме вопрос погас
Что мучил так
Лучистым днем
Когда скитались мы вдвоем
  Томила боль – была усталость жить
И в сердце никла ночь
  Оборвалася нить
Иссякла мочь…
. . . . . . . . . . . . . . .
Быть черной буре быть…
Океаническая сыть
Сурово шевелит холодный палец
Наш пароход скиталец
Знает цель
Простор
Не мель…

«Еще темно, но моряки встают…»

Op. 54.

Еще темно, но моряки встают.
Еще темно, но лодки их в волнах…
Покинут неги сладостный уют.
Ветрило вверх, весло в руках!
  Еще темно, но промысел им мил.
  Они ревнивы к ловле и добыче
  И у бортов и у кормил
  Чем на постели им привычный.
Покинуты рыбачки у скалы,
Где бьются в пену шумные валы,
Покинуты приюты знойных нег…
Им рок иной… им ветра бег…
  Сегодня будет промах иль добыча,
  Сегодня станет радость иль печаль.
  Ловить, острожить – их обычай
  Отдай канат! Спусти… Причаль…
Еще темно, но рыбаки в волнах.
Они не знают лени и томленья.
всегда вперед! Весло, чтоб делать взмах!
В том жизни смысл и радость назначенья!!
8 августа 1926 г. в 6 час. утра

на борту парохода «Бостон»

«Трясет, трясет телега жизни…»

Op. 55.

Трясет, трясет телега жизни,
Неровен путь и тяжек рок –
Пусть экипаж безукоризны,
Пусть будет ломовой то трок…
  Преодолеем ли подъемы?
  По кочкам вниз летит авто,
  С волненьем с детства мы знакомы
  Не покоряется никто…
И только остается груза
Различье каждого в руках:
Тот держит выгод скучных узы,
А этот пыльный завтрапрах…
  Трясет автомобиль сознанья,
  Качает дымный пароход
  И даже неподвижность зданий
  Не оградит алчбу – народ!
Везде движенье и расходы,
Везде медлительность утерь
И даже голубые своды
Теряют, выцветая, ярь!!

Восход солнца над проливом

Op. 56.

Восходит солнце, я привычен
Светила видеть красный лик.
Он так торжественно обычен,
Пусть юн ты телом иль старик.
 И славит голубая пена
 Его восход, его красу,
 Стремяся из морского плена
 Расплесть кудрявую косу.
Сегодня лик светила красен,
Зной не понятен и далек…
С его красой – я весь согласен –
Он мил, как в холод уголек.
 Встает, идет над океаном
 Единый миллиардам глаз,
 Не скрытый утренним туманом –
 Прообраз мира, взлет, алмаз!

«Этот дом старика капитана…»

Op. 57.

Этот дом старика капитана
Где часто слышен бури шум
Где полог мутного тумана
Сокрыл полеты смутных дум.
  Этот дом старика морехода,
  Где так много изведанных карт,
  Где волна теребит свои оды,
  Не справляясь с обычаем хартий.
Этот дом, что стоит на граните
В нем хозяин – седой капитан,
Путешествий пропетых обитель,
Разъясненный раскрытый туман.
  Здесь так много различных историй,
  Приключений, событий угроз
  Тех, что встретились в плещущем море,
  Где рассветы закаты из роз…
Где душистой горячей корицей,
Нагота где привычность, закон,
Где смолою замазаны лица
И где ромом намок небосклон.

«Набрасываю строки беглых дум…»

Op. 58.

Набрасываю строки беглых дум
Под ветра шум
Под взором маяков
Под вздох валов.

«Столицы укрепляют берега…»

Op. 59.

Столицы укрепляют берега
Везде видна раз думная оснастка
Чтоб обломать врагу рога
Чтобы была острастка.

«Мне нравится открытый океан…»

Op. 60.

Мне нравится открытый океан
(Я не люблю спокойствия заливов).
Где четко виден облаковый стан
Средь розовых блистающих извивов.
  Величие полезно созерцать
  Оно способно восказбечить дух
  Придать ему достоинства и стать,
Сказать, что пламень не потух!

«Нетерпеливая и злая она нисходит вешний сад…»

Op. 61.

Нетерпеливая и злая она нисходит вешний сад
Где всепрощением сгорая цветы волшебные кадят
Где зыбкой золотой улыбкой тростинкой лег зовущий мост
Где облако неясной рыбкой, где свищет и лукавит дрозд
Где столько счастья, столько неги, где каждый друг и встречный брат
Где первых трав звенят побеги, чтоб взвесить рос алмаз-карат…
Нетерпеливая и злая идет на розовый песок, чтоб муравьев калечить стаи,
Чтоб затемнить плодовый сок; она тиранит мучит птичек
И беломраморной руки цветов страшась Румяноличики
Свои теряют лепестки…
Она расплескивает чаши цветочных благовоний в грязь
холодной местью она плящет, как ласку, совершает казнь
Средь ликования и счастья, среди восторга и щедрот
Она творит свои заклятья, щипки насмешливых острот…
Нетерпеливая и злая и блеск стальной в ее очах
Она забвения иглою возносит вечности очаг.

«Всего лишь двести лет назад…»

Op. 62.

Всего лишь двести лет назад
Сожгли здесь ведьму на костре…
Священник был ужасно рад
Как прут последний догорел.
  Всего лишь двести лет назад
  В Сейлеме знали: святость, грех
  И каждый тем был четко занят,
  Что грыз греха орех.

«Добро и зло два лика быстрожизни…»

Op. 63.

Добро и зло два лика быстрожизни.
Отдать себя, пожертвовать собой:
Порвется мускул, кровь багрянобрызнет
И закивает смерть лукаво головой;
Но демоны строчат другие предписанья
  в Эребе черном, в капищах небес,
Где на стенах истерзанных названья.
Где грешников сосет и мучит бес
. . . . . . . . . . . . . . .
И если первое среди цветов и мая
Среди веселых птиц многоречивых вод,
То зло бредет, зубами угрожая
И дымом прокоптив туннельный потолок;
Оно – в насилии, в невежестве, обиде…
Оно – в петле, кинжале и тюрьме,
Когда судьба, согбясь Кариатидой,
Подставит хилогорб посту, укус'зиме.

«На Астор площади слепец…»

Op. 64.

На Астор площади слепец
Упрямо продает газеты.
Он новостей делец
Которые всегда одеты
В костюм тщеславной мишуры,
В наряд рекламистой кривляки…
Ведь в жизни нет такой дыры,
Куда б не забрались писаки.
  На Астор площади слепец
  Газетчик идеал…
  Житейских сплетень продавец,
  Их не читал, а продавал…

«Вдали от родины и близких…»

Op. 65.

Вдали от родины и близких
Среди чужих всегда один
Хлебаю жизнь из скучной миски
Владелец считанных годин.
  Я стал доступен подземельям
  Нет смысла ненавидеть мрак.
  Ведь жизнь – не звук, не знак безделья
  И не в распутицу овраг
Пусть солитер, но чую силу –
Могу – пахать, любить, строчить
И крышу подчинить тесиной
И по весне исправить гать…
  Упиться сочным арабеском.
  В котором жизнь бурлит ключом,
  Где краски выступают резко
  И где изломы – нипочем.

«У меня так много двойников…»

Op. 66.

У меня так много двойников
Они в дилювиальную эпоху жили
И ныне скопищем задавлены веков
Они – былые разум, жилы
Таких как я скитавшихся в ландшафтах,
Смотревших звезды, пивших из ручья,
Но только не читавших Вильсона Тафта.
И не пропахших библиотекой, как я.
Так много двойников и у тебя, Маруся,
Их синие глаза повторены в цветах
В которые теперь в тюрьме витрин гляжуся
Через стекло их воображая запах.
Столетья протекут и миллионы лягут
Тягчайшими пластами ветхой пыли
И на верху Бессмертие со смерти стягом
Забвение прольет из вечности бутыли…
Но ты и я предвечно угадали
Грядущий жребий, пережив в мечте
Чудовищной безумных граней дали,
В других телах воспрянем на черте…
Чтоб сознавать и пламенно к надежде
Тянуть другие дни, и вспоминать о тех,
Кто там лежат в песка одежде –
Подобных нашим горя и утех!!!..

Руда ругани прошлого

«На фоне картины старинной…»

Op. 1.

На фоне картины старинной
Струнный играет квартет
Мелодии тянутся чинно
Эх… сюда бы – наган и кастет.

Омское

Op. 2.

Где скукотундру режет властно
Сырое тело Иртыша;
Где юговетр свой лет напрасный
Подъемлет слабо и спеша,
Где памятно о Достоевском:
Согбенно-каторжным трудом,
Отторгнут набережной Невской.
Он не измыслил «Мертвый Дом»,
Где ране было Оми устье,
Теперь событий новых шок
Крушит Сибири захолустье.
Здесь взроет первичный виден слабо,
Ночной вместившийся горшок!
Российской власти баобаба!
1919 г.

Омск

«Жарко дышет газолином…»

Op. 3.

Жарко дышет газолином
Расхрабрившийся авто
Он вонзился черным клином
В несмышленое ничто…
Я толпу зову… ничто…

«При вспышках магнии ума…»

Op. 4.

При вспышках магнии ума
Фотографирующей мысли
Не скрыла обморока тьма
В толпе они не скисли…

«Я женился слишком рано, невпопад…»

Op. 5.

Я женился слишком рано, невпопад,
Спал на нарах, словно гад,
От меня в миру змееныши пошли,
Под церквами размножаяся в пыли…
  А когда из окон на канатах падали колокола
  В них тогда…
  Революционно Молодость цвела!
  А змееныши стадами расползлись,
  Чтобы славить и пригубить высь…

«Я презираю идиотов…»

Op. 6.

Я презираю идиотов
Которым вязь поэзии
Чужда…
Готовых славить и
Хвалить кого-то,
Отвергших рифмы навсегда.
Умами жалкие и тупостью людишки
Для вас бесцветен солнца луч
и в библиотеке одни поваренные книжки
Вас привлекают… всеобуч.

«Падем безглагольные ниц…»

Op. 7.

Падем безглагольные ниц
Пред ликом свидригайловских мокриц…

Плевок в небо

Op. 8.

Плюну, плюну в небо –
Потушу звезду; соберемся, вместе
Плюнем… Сможем солнце погасить!..
Так кричал пропойца, выйдя из подвала
Полный пива мутного бурдой, полный буднем,
Полный злобой,
И заразой,
И бедой…

«Канавы города гниют запрело летом…»

Op. 9.

Канавы города гниют запрело летом
Бинокль уткнувши порт
А я Нью-Йорк пугающий жилетом
Докушал торт
Он сделан был из носа негритоски
Коричнев шоколад
Малиновым бельем рвались полоски
Под – крик джез-бенд.
Но порт дымя и звуки кастаньетов
Лебедки – лебедей сирены крик
Усердно подчинили мозг поэтов
Как полку книжек Брик
И я Нью-Йорк воткнул себе в петлицу
Но порт дымил
Закапчивая поясницу
Ночных громил.
Из улиц – лепестков
Для бодрости очей
Я вытряс муравьев
Всех богачей.
У богачей
Торчавший из кармана
Надзвездного тумана
Был платок?
Но порт дымил
И был готов
Идти ко дну.
То знает черт громил.
Да красть платки
Не хорошо у бога
Как пятаки у носорога
Нехорошо, нехорошо, нехорошо,
Воняет беднотой поэтова петлица.
Презренье богачам!
У них клопом изведенные лица
Не спящих по ночам
На пальцах их мозоли от безделья
И голос хрип.
Вот почему теперь без дел я
Понять могли-б.

Лета

Op. 10.

– Как широка река?
Спросил я у Харона.
– Мне некогда, рычал
Садись скорей, ворона!
  Бежал за валом вал
  Без всплеска и без стона
  И очерк мрачных скал
  Был фоном для Харона.
Мы плыли без конца…
Следивший за часами
Напоминал птенца,
Вилявшего ногами.
  Стрелки бешенно вертелись,
  Час за часом, день за днем…
  Тлело сердце мертвом теле
  Мрачный мчался водоем.
Не приехать… не приехать!..
Бесконечно повторял
Устрашенным, черным эхом
Восставал забвенья вал.
Кобе, Япония.

«Иные лики искарежены страстьми…»

Op. 11.

Иные лики искарежены страстьми,
Где тень насурмлена огней желаний.
Зовут они, стучат костьми
И маркой уродов тиранят.
 И что бы ни было зажато пальцах их:
 Смычек, или резец, иль анархиста бомба
 Они кричат и славят адский сдвиг
 Их мысль обломки в катакомбах.
Летают искры бешенной заботе
И, озарив на миг пугливо темноту.
Еще причудливей сминают в ночи сводах
Фанатиков толпу.

Мысли в вагоне американского экспресса

Op. 12.

Запах кокса мне напомнил
Древних рощ, сгоревших, травы,
Сумрак синий, очерк томный,
Где катилось это славы,
* * *
Ветер рыка древних чудищ
Многоногих и крылатых,
Рыбоптиц, безмерных утищ,
Что воде вились горбато,
Что вдыхали ароматы
Лепестков цветов громадных.
Запах яда, холод мяты
И грибов пыленье смрадных,
То, что было в те эпохи,
Где природа в юни пьяной
Расплывалась жарко в похоть
Рассыпалась в щедри рьяной…
Без конца и без предела
Раздавала жизнь гигантам,
Что свое кормили тело
В листьях леса-фолианта;
Что не знали праздных мыслей,
А живя одним инстинктом
Для анализа не кисли
И себя не звали винтиком…
Что живя цветным размахом,
Густо множились в болоте,
В жирной, теплой сонной влаге
Оставляя нечистоты…
* * *
Я теперь сижу в вагоне
Янки дымного экспресса.
Запах угля мне напомнил
Эти были древнелеса,
Где не знали человека
И его идей крылатых,
И о том, что есть омега
После альфы дней, зажатых
В уголь, нефть, – летящих в дымы
Пассажирского экспресса
Над деревьями, седыми
От цветов весеннетеста.
1929

Эрекция бодрости

«Поэт должен отражать словно зеркало все мысли…»

Op. 1.

Поэт должен отражать словно зеркало все мысли
В этом сила в этом стать что в судьбе его нависли…
Сколько книжек глупых злых напечатано в прошедшем
Точно разум знавший вывих
Иль поэт с ума сошедший я теперь пришел
Дать вам знать что надо править чтоб по-новому сверстать
Строки где стоять мы в праве только жизнь и только то
Что понятно миллионам.

«Песчинки самума городского…»

Op. 2.

Песчинки самума городского
Мчатся люди сыпучих масс.
Среди дорог приносятся без счета
В зыбучий ветер заклеив глаза…

Вес моего голоса

Op. 3.

Я кукушка, я кукушка! Кук мой слышен на весь мир;
Кукование, как пушка, что тяжеле сотен гирь
Разве звуки трудно взвесить? Здесь вот шорох – точно пух
Взрыв тяжелый дрожью веси сотрясет и сморщит дух…
Кук мой слышен за морями, в разум шахты проведет;
Равновесие горами гласу дружку на найдет!

Равенство всех

Op. 4.

Я презираю всех богатых и бедным друг;
Сторонник деревянной хаты и недруг слуг;
Я презираю всех, копящих злато
И собственность объявших как Кащей…
Мне близок нищеты творящий атом.
Тарелка каши, миска щей…
Ценю; пасти овечье стадо родных горах
И быть кочующим номадом, чужих мирах…
Мечтаю я о годе недалеком, весь мир когда –
Великом равенстве, по замыслу пророков,
Пребудет навсегда…
1929

Мост

Op. 5.

Поезд провез меня мимо стального кружева моста
Что с ловкостью мима стал на четырех перстах
Мост боялся воды словно кошка
Высоко выгнув хребет он был в заклепках точках
На ходу кто разберет
Около были склады леса кирпича
Всего что так надо чтоб новую жизнь начать
Поезд пронес меня быстро
Всего не успел оглядеть
Так пулю проносит выстрел
Мимо чего ей не задеть
Но те кто будут споро строить школы небоскреб
Изучат каждую пору того, что мой взор не сберег
А пыль песка и цемента и клепки и кирпича
Не пропоют мосту memento
Когда да упадет в реку сгоряча.
* * *
Они лежавшие на складе
рядом с резным мостом
Не унесли мечты о громаде.
Бросавшей тень на их гнездо!..

Все должны работать

Op. 6.

Настанет день, когда станку
Все, все пойдут без исключенья!
Труд будет видом развлеченья,
Доступным девушке и старику;
Всего лишь два часа или четыре
В хрустальных камерах займется футурин
Какой-нибудь там циркуль растопырит
или с золой смешает глицерин.
А иногда веселым футуринкам
Прикажут рвать цветы иль бабочек ловить
И здесь тогда напомнится старинка,
с прошедшим днем совьется нить…
И к ним опять, как в древние эпохи
Сберегутся фавны, станут дев ловить
И на лугу опять запляшет похоть
Простейшее – как кушать или пить.

Титьки родины

«Прилет весны румяной нам…»

Op. 1.

Прилет весны румяной нам
Наглядней ясен этот день
Жестоких бед короче тень.
Доступней грезы светоснам
  Живи живое край родной
  Где ныне плещет первомай
  Великий день труда рекой
  По всей земле прольется зной
Идем душой в родимый край
Где детский избах смех и плач
Где серп и молот на кумач
Могуче бросил первомай
  Летим душой страну крестьян
  В страну рабочих огневых
  Теперь там каждый светел миг
  И счастьем серпомлатным рьян!

«Как склянки с опиумом башни…»

Op. 2.

Как склянки с опиумом башни
Вокруг Кремля столпились рядом
Всяк очарован их вчерашним
Столетий выспренним нарядом
По ним сегодня брызги стали
Царизма в хрусте скорлупа
«Тьмы» Эдигеевы видали
Здесь коммунистская толпа!

Москва небоскребная

Op. 3.

На красной будет небоскреб
Еще при Пушкине твердили
Когда попы клеймили лоб
И крестный ход по златопыли.
В Москве построим небоскреб
Мечтой ползли при Николае
Когда свободы крепкий гроб
Тонул в дворянском мерзко-лае…
Смотрите выкусите нате
Гигант растет поспешно, бойко
Линкольны сняв штаны в сенате
Безынтересны боле;
Все интересы ныне в – стройке.

«Россия без устали только равнина…»

Op. 4.

Россия без устали только равнина:
С пригорка в долинку, опять бугорок…
И так бесконечно, А моря помину.
Не виден синеющий где то кусок.
  Равнина волнами живет по наслышке.
  Ветрило волнует верблюдам горбы
  И только под стрехой соломенной вышки
  Услышишь морские завывы трубы.
Огонь путеводный в окрайной избушке,
У бабы гульливой в дорожную темь
Блеснет мимолетной винтовочной мушкой.
Как сказочный терем…
  Над топью дорожной, жандармским разъездом
  Кабацкою удалью водочный штоф…
  Приветно мигает лукошка берестой
  Сквозь осень мокромох…
В России киты удивляют селенья:
Они под землею, в кошаре, в овсе…
А то не слыхали о рыбине вовсе
И ребра китовы – поленья…

Мысль о зиме

Op. 5.

На родине теперь пахнуло снегом первым
Колеса заменили легко дровни
Морозец благотворно действует на нервы
И движется и дышится проворней.
  Под вечер дым валит из труб столбами
  И снегохруст приятен слуху
  Старуха древняя прошамкает губами
  Кляня новизн житейскую разруху.
Отца далекая московская могила –
Под снегом первых дней затейницы буранной…
Для сердца моего каких велений сила
Под скатертью метелей самобраной?
1926

Отрывок

Op. 6.

Вставай! Рано! спит страна
Мужик греет овчину, барин шелка…
В России было невиданное: миллионы рабов.
Запрягшись в рыдваны везли поклажу
Кормленых бездельных распутных.
Везли без дорог, целиной.
Услаждая в пути яствами
Услаждая вином, бабьими ласками;
Громадны были гаремы в помещичьих гнездах:
Больше библиотек; не полки – кровати…
На них пышные красивым телом спали.
Шли к ним дворяне, шли к ним купцы.
Душу и тело отвесть даровщинкой.
Сколько было затей – зверя
Помещика, злобы издевки:
Он на конюшне порол, он издевался и в спальне.
Он без конца измывался над долею женской.
Князья: Аракчеев, Голицыны –
Лютые тигры; помещиц разнузданность лихо…
Время прошло… их прогнали избыли
Сожгли и тихо…
Строится новая жизнь, полная правды и смысла!.

Сухарева башня

Op. 7.

За переулком, переулок
Сожравши потрясенный мост,
Промчишься мимо меднобулок
Всегда сияющий и прост;
  А там на синей высоте
  Кружит твоя прямая стрелка
  На каждой времени версте
  Торчит услужливо горелка,
Чтобы студент иль забулдыга.
Бредя домой в рассветный час.
Мог разгадать времен интригу,
Когда последний свет погас;
  Когда над темью спящих улиц.
  Над тишью синих мостовых
  Смогла века она сутулиться
  Во имя дней совсем иных.
1912–1928.

Москва. Нью Норк.

Зима

Op. 8.

Когда обнаженным невыносимо.
А нос краснеет от холода
Зима, сосем твое вымя
Застывшее, как колода;
  Совсем другое начало
  Уст поцелуй пустота
  На вешках желтеет мочало
  Цокает зубом верста.
И только над старой усадьбой
Прокаркает хрип воронье
Зловещей бесовскою свадьбой
В пустыни зимы пропоет;
  Да мятель метнет свои карты.
  Гадая… далеко ль до марта
  И много ль под снегом костей.
  Обглоданных жадно волками…
  Под дудки лихих свистунов.
Незрячими руками
Исполнят партитуру снов

«Бывают дни: пока лежат снега…»

Op. 9.

Бывают дни: пока лежат снега
На крышах, на суках, в лиловости-полях:
Природа схимником строга
И плащ мятелей меж дубовых плах.
Лип длятся и лучи несмелы.
Но твердь в закате дивно хороша!
Земли лежит окутанное тело
И хрусталях тихонею душа…
И вдруг случится час внезапной катастрофы
Обрушатся снегополян лавины…

«Весна пришла приперла…»

Op. 10.

Весна пришла приперла
Отбила все замки
Опухло речек горло
И облака легки
  Весна как конокрадка
  Лошадок всех свела
  Пастись в лугах помадках
  За клетями села
Слезает нонче с печки
Кряхтящий мшистый дед
Глядит он как овечки
Свой кушают обед
  По-прежнему слободка
  Ярится в хоровод
  Беременна молодка
  Дитя она зовет!
Но в храмах ныне клубы
И поп свистит в кулак
Былое время зубы
Теряет по углам!
  Он опий для народа
  Растил в не добрый час
  Теперь пришла свобода
  И колокол угас
Над сочными полями
Над озером зеркал
Разносит вечерами
Ветр
Интернационал.

Избранные стихи

Градоженщина

Нет не извозчик не трамвай
Авто рычащий диким вепрем
Под зеленью бульварных вай
Громополете улиц терпим
  СЕДАМА мчит окорока
  Заградноблестким ресторанам
  Вези не час вези века
  Царица трепетных дурманов
Электрзеркалоресторан
Продажночеляди улыбкожабы
Бубукцион различных стран
Жирафы бегемоты крабы
  И еженочь сюда столам
  Мы сливки общества упорно
  Стремятся толпы муже дам
  Под танец похоти волторны
Вознесся столп официант
Белафрикон своей манишки
Утонченапетитатлант
Тошноты мутной и отрыжки
  При входе взгляд и возглас липкий
  Не посетитель общезал
  Корсетебутшампаноскрипки
  Я сердце музы заказал
Нет мне не общий Тенибак
И не селедку череп пуля
О отрицательной сюжет
Самоубийцохоля
1910

Москва

Клопотик

Снимать корсет, порвать подтяжки,
Пружиной резать старотик,
Китами тикают по ляжкам.
Невыразимый клопотик!
  Но лип пилон корсет курсистке,
  Отринув панталонный стыд;
  Се не огонь, что вызвал виски –
  Мещанством пораженный быт!.
Клопотиканье на тике,
Египтовека глазотик
И путешественники по Эротике –
Ничтожнейшие математик.
1917

«Волн змеистый трепет…»

Волн змеистый трепет
Скалы острова
Ветра нежный лепет
Влажная трава
 Брошены простыни кто то вдаль уплыл
 Небо точно дыни полость спелой вскрыл
 День сраженный воин обагрил закат
Кто то успокоен блеском светлых лат
1907

Лето

Ленивой лани ласки лепестков
Любви лучей лука Лазурь легка
Ломаются летуньи листокрылы
Лепечут ЛОПАРИ ЛАЗОРЕВЫЕ ЛУН
Лилейные лукавствуют леилы
Лепотствует ленивый лгун
Ливан лысейший летний ларь ломтя
Литавры лозами лить лапы левизну
Лог лексикон лак люди лая
Любовь лавины латы льну.
1911

Поющая ноздря

Кует кудесный купол крики
 Вагон валящийся ваниль
Заторопившийся заика
 со сходством схоронил.
1915

Пританьезракодар

Иероглифы весеннего забора
Оттаявших причин не прочитать
Помимо скрепы разговора
Грядущему всегда подстать.
  Не только это но науки
  Вскрыть сокровеннейший курьез
  Отсутствием чему нет веры – смеховнуки
  Дыханье слово кукуроз.
Земле покажется условно
Он не растраченный пятак
И погружаясь сусло нов
О видит знаменитый зрак
На талом снеге хладнокровном
Двух сбрачившихся собак.
1918

Обрызганный катер

Не в силу боли и не от смущения
Что лопнули штаны выше голени
Во время падения
Во сне закричал авиатор.
1918

Щастье Циника

Из «Садка Судей-1-го.»

Op. 2.

Шумящее весеннее убранство
Единый миг затерянный цветах
Напрасно ждешь живое постоянство
Струящихся быстро бегущих снах
Изменно все и вероломны своды
Тебя сокрывшие от хлада льдистых бурь
Везде во всем красивость шаткой моды
Ах, циник, щастлив ты! Иди и каламбурь

«Плати – покинем навсегда уюты сладострастья…»

ПЛАТИ – покинем НАВСЕГДА уюты сладострастья.
Пускай судьба лишь горькая издевка
Душа – кабак, а небо – рвань
ПОЭЗИЯ – ИСТРЕПАННАЯ ДЕВКА
а красота кощунственная дрянь.

Несколько слов по поводу моих стихов

Я вероятно, никогда не знал кабинетной манеры писан, вирши. Где кисель – там и сел. А жизнь в Нью-Йорке, с его воздушными дорогами, подземками приучила к величайшему одиночеству, которое находишь в миллионной толпе.

Пора начать писать не стихи, а этюды, как это делают художники непосредственно с натуры. Прилагаемые стихи написаны были на клочках бумаги, на переплетах книг, на бульварах, за углом дома, при свете фонаря… Писал стихи и на заборах в Сибири. Где они? Кто их читает? Марии Никифоровне Бурлюк принадлежит честь приведения материала в вид возможный для набора. Сколько подобного моего материала пропало ранее! большинство этих стихов – «черновики», но будучи набросаны с натуры они отображают первое пламя чувства. Они искренни. Написаны эти стихи в Нью-Йорке в период 1923–1930 годы.

В конце имеются «избранные» стихи, некоторые из них написаны 20 лет назад. В стихах обильно применены «компакт слова».


Успех постфутуристов И. Сельвинского, Б. Пастернака и др. в СССР оправдывает «малопонятное» искусство.


Революционное по форме искусство – одно лишь достойно служить революции и идти в ногу с пятилеткой.


(*) Когда эти строки уже были заверстаны я получил из за океана книжечку «Зверинец» (1930) издание подвижника издателя поэта неутомимого Алеши Крученых. Там на стр. 4. читаем: «Пролет писатели призывают своих последователей учиться у классиков: Тургенева. Толстого.

Ложь! Гибель!»… подписано Ю. Олеша

Библиография

Имя Давида Бурлюка упомянуто в книгах различных авторов. Здесь приводим краткий перечень тех, кои здесь в Америке оказались под рукой; или были куплены в немногочисленных лавках с русскими книгами, или же были любезно присланы авторами; принося сейчас благодарность внимательным нашим друзьям за этот присыл обращаемся с товарищеским призывом ко всем любителям литературы присылать по адресу нашего просоветского, пролетарского издательства все книги по новой литературе; они будут использованы для отзыва, присылайте также те издания, где упоминаемо было имя или течение футуристов.

В этой же книге, особым приложением, во II-й части, приведен английский текст некоторых отзывов о Давиде Бурлюке. помещенных в различных журналах и газетах.


Vanity Fair. N. Y. September. 1919.

The Museum of Modern Art. catalog. N. Y. November. 1929.

The New York Telegram, March 23. 1929, by Evelyn Seeley.

The New York Sun. March 24, 1929. by Edwin C. Hill.

New York Herald Tribune, March 24. 1920, by R. Cortissoz.

N. Y. Evening Post. March 23. 1929. by Margaret Breuning.

N. Y. Sun, March 23. 1929, by Henry Me Bride.

The Chicago Evening Post Magazine of The Art. March 1. 19 27. by Katherine Davis.

Art and Understanding, November 1 929. by Duncan Phillips.

«Russia», by Oliver Sayler. Boston. 1919.

Дм. Четвериков. «Матлет» изд. «Мысль». Ленинград. 1928 г.

Бенедикт Лившиц. «Кротонский Полдень». Москва. 1928 г.

Сергей Спасский. «Костер.» Ленинград. 1927 г.

Василий Каменский. «Лето на Каменке.» 1929 г.

Н. Асеев. «Дневник поэта». Ленинград. 1929 г.

Ал. Е. Крученых. Сочинения. Москва.

Konstantin Umansky. «Neue Kunst in Russland.» Berlin. 1920.

Закржевский. «Рыцари безумия». Киев. 1913 г.

Katherine S. Dreier. «Modern Art.» N. V. 1926.

W. Kandinsky. «Der Blaue Reiter.» Munch en 1912.

International Studio. March. 1923. N. Y. By Ivan Narodny.

Illustrated Catalog. Sesqui-Centennial International Exposition. Philadelphia. 1926

Я. E. Лере. Нео-народничество русской литературы. XX-го века. Москва. 1922

Exibition of painting by D. Burliuk. Societe Anonyme. 1921. Foreword by Christian Brinton.

Примечания

1

См. приводимую выше цитату из И. Сельвинского. Человек пишет то, что видит, что ему показывают; (приказывают, заказывают.)

(обратно)

2

Вновь смотри об утилитаризме, автотизме в приведенной (см. стр. 11) выдержке из статьи И. Сельвинского.

(обратно)

3

См. цитату из С. Нельдихена.

(обратно)

4

В своем трактате «Искусство как форма» я изложил различные пути размышления многих авторов, поэтов, посвятивших свою жизнь искусству (творчеству).

(обратно)

5

У Сергея Нельдихена находим: «Синтетическая форма характеризует: 1. Приблизительность созвучий… 2. усложненность композиции. 6. скрытность технических приемов…» и т. п. много интересных совпадений с моими мыслями.

(обратно)

Оглавление

  • Энтелехизм
  •   К двадцатилетию футуризма
  •   Необходимое указание
  •   Проспект эдикта
  •   Эдикт об энтелехическом стихосложении
  • Стихотворения
  •   Энтелехиальные вирши
  •     Слова Апсейдаун
  •     Пес на сердце
  •     Ночные впечатления
  •     На морском бульваре
  •     Странная поза
  •     Однообразная манера
  •     Фабричный Ландскеп
  •     Этюд на Баттери
  •     Автомобиль
  •     Наперекор
  •     Ф
  •     Небытие
  •     Можно ли постичь
  •     Загар
  •     Борода
  •     Мухи на носу
  •     Аэроплан
  •   На полке Нью-Йорка
  •     «На улицах могли бы быть картины…»
  •     «Я был селянским человеком…»
  •     «Шараманщик, шараманщик…»
  •     «Толпы в башнях негроокон…»
  •     «Я нищий в городе Нью-Йорке…»
  •     «Суп за 15 сентов…»
  •     «Этой весеннею теплой порою…»
  •     «Производители самцы…»
  •     «Охотники на вещие слова…»
  •     Поэза
  •     «Каждый день имеет синий голос…»
  •     «Волны. Волны и луна процветают в сонный час…»
  •     «Зови, зови, всегда зови……»
  •     «Я зрел бесстыжих много рек…»
  •     «Титьки неба оттянуты к низу…»
  •     «На свете правды не ищи, здесь бездна зла…»
  •     Стихетта
  •     «У Нью-Йорка глаз вставной…»
  •     «Когда-нибудь чрез сотни лет…»
  •     «Нью-Йорк, Нью-Йорк, тебе я не устану…»
  •     «От родины дальней, От Руси родимой…»
  •     «Стая над городом…»
  •     «Как странный шар планеты лазури дар сонеты…»
  •     Он в Нью-Йорке
  •     «Каменщики взялись за работу…»
  •     Эти ночи
  •     «Мои стихи слагались ночью…»
  •     «Не девочка а сексуал скелет…»
  •     «На этот раз весны не воспою…»
  •     «Луна, хихикая по городу кастрюли чистит…»
  •     Сравнение между женщиной и жел. дорогой
  •     «В квартирах богачей – ничей!..»
  •     «Над Вульвортом утро сегодня раскисшее…»
  •     Час ночи
  •     «Луна над Нью-Йорком луна над домами…»
  •     В парикмахерской
  •     «Давно отрекались от тел сами…»
  •     Один не покорился!
  •     Ночь старика-бездомца
  •     «Я дней изжеван города захватом…»
  •     Поэма о супе
  •     «Пригород…»
  •   Регрессивное нежничанье
  •     «Нимфеи, сатирессы…»
  •     Лестница
  •     «Твори добро и добрым…»
  •     «Леса, поля и горы влекли меня когда-то…»
  •     «Корабли, корабли, корабли…»
  •     «Мы вылетели из собвея в лиловый вечера обхват…»
  •     Скупые лучи
  •     href=#t76> Окраска цветов
  •     Луна над рекой
  •     Аптекарь
  •     Дочь
  •     «В лесу своих испуганных волос…»
  •     Кто он
  •     Поездка за город
  •     Зелень лесов
  •     Марусе («Когда был жив и молод…»)
  •     Размышленья час
  •     Прием Хлебникова
  •     Этюд на Брайтон-Биче
  •     «Я вижу цели, зрю задачи…»
  •     «Я сидел темнице смрадной…»
  •     Два изречения
  •     «Послушай, девушка, что так гордишься юнью…»
  •     Книга надписей и записей
  •     «Я хотел позабавиться прозой…»
  •     «Эти строки идут стенке косо…»
  •     «Ваши профили истерты, безобразны……»
  •     Весна («Ты полон был весенним обаяньем…»)
  •     «От красотки до сортира…»
  •     «Негр упал во время пересадки на асфальт…»
  •     «Луг напоя. О, муза, ты крылата!..»
  •     «Повсюду у волны на страже полисмены…»
  •     «На перекрестке улицы названье…»
  •     «Я не могу писать вам посвященья…»
  •     «Я пьян, как пианино…»
  •     «И с каждым взлетом колеса…»
  •     «От Нью-Йорка до Бостона…»
  •     «Парохода гудок…»
  •     «Когда мне было восемнадцать лет…»
  •     «Старые старые капитаны…»
  •     «Жуком гудит далекий пароход…»
  •     «С любым движением колеса…»
  •     «Гудок вдали дрожа проплакан…»
  •     «Наш пароход бросает щепкой…»
  •     Марусе («Океанических примет…»)
  •     «Вдоль берегов лукавят острова…»
  •     «Океанит простор, наливаясь туманом…»
  •     «У алтарей склоняются жрецы…»
  •     «Над озером склонялся ивный хор…»
  •     «Быть буре – ночь черна…»
  •     «В черном доме – нет окна…»
  •     «На столе – бокал и фолиант…»
  •     Набросок
  •     «Тревожной меди глас…»
  •     «Еще темно, но моряки встают…»
  •     «Трясет, трясет телега жизни…»
  •     Восход солнца над проливом
  •     «Этот дом старика капитана…»
  •     «Набрасываю строки беглых дум…»
  •     «Столицы укрепляют берега…»
  •     «Мне нравится открытый океан…»
  •     «Нетерпеливая и злая она нисходит вешний сад…»
  •     «Всего лишь двести лет назад…»
  •     «Добро и зло два лика быстрожизни…»
  •     «На Астор площади слепец…»
  •     «Вдали от родины и близких…»
  •     «У меня так много двойников…»
  •   Руда ругани прошлого
  •     «На фоне картины старинной…»
  •     Омское
  •     «Жарко дышет газолином…»
  •     «При вспышках магнии ума…»
  •     «Я женился слишком рано, невпопад…»
  •     «Я презираю идиотов…»
  •     «Падем безглагольные ниц…»
  •     Плевок в небо
  •     «Канавы города гниют запрело летом…»
  •     Лета
  •     «Иные лики искарежены страстьми…»
  •     Мысли в вагоне американского экспресса
  •   Эрекция бодрости
  •     «Поэт должен отражать словно зеркало все мысли…»
  •     «Песчинки самума городского…»
  •     Вес моего голоса
  •     Равенство всех
  •     Мост
  •     Все должны работать
  •   Титьки родины
  •     «Прилет весны румяной нам…»
  •     «Как склянки с опиумом башни…»
  •     Москва небоскребная
  •     «Россия без устали только равнина…»
  •     Мысль о зиме
  •     Отрывок
  •     Сухарева башня
  •     Зима
  •     «Бывают дни: пока лежат снега…»
  •     «Весна пришла приперла…»
  •   Избранные стихи
  •     Градоженщина
  •     Клопотик
  •     «Волн змеистый трепет…»
  •     Лето
  •     Поющая ноздря
  •     Пританьезракодар
  •     Обрызганный катер
  •     Щастье Циника
  •     «Плати – покинем навсегда уюты сладострастья…»
  • Несколько слов по поводу моих стихов
  • Библиография
  • *** Примечания ***