По Тихому Океану [Давид Давидович Бурлюк] (fb2) читать онлайн

Давид Давидович Бурлюк По Тихому Океану

По Тихому Океану

Киото под снегом

Пятнадцатого декабря в Киото было сыро и холодно. Все жители взгромоздились на высокие «гета» (скамеечки), на которых ходят японцы, с клеенчатым кузовом над пальцами; горы, окружающие этот древнейший город, где даже фабрики возникают, как бы с особой осторожностью, синий полукруг гор был посыпан белой пудрой отдаленного снега, принесенного Бореем из наших краев.

Когда представлялась зимовка в Японии, дрожащее сидение у бедных теплом хибачей, стоящих на циновках; где стены, и двери, и окна из прозрачной бумаги, где стены похожи на декорации, то русскому человеку, привыкшему к треску горящей печки и капитальной стене, с двойными рамами, становились жутко.

А там надо писать картины!.. А какое гут писание, когда руки мерзнут и не знаешь греть-ли их на «хибаче» (ящик с горячими углями), от которою комната часто наполняется угаром, или браться за кисть, или пойти на улицу проветривать головную боль.

Зимовка в Японии, даже около Нагасаки, не прельщала.

Было решено ехать или на Формозу или же Ога-Са-Вара.

В положениях, когда не знаешь на что решиться, что предпринять, приятно бывает предоставить выбор случаю: так и теперь положили: куда пойдет пароход раньше, туда и ехать.

Наш друг Пимен Васильевич Усуй, природный японец, окончивший духовную академию в Токио православный, но никогда не бывавший в России, а между тем академически, до тонкостей знающий русский язык, тут же не выходя из нашей гостиницы, позвонил в несколько мест, в том числе Кобэ и выяснилось: На Формозу пароход из Кобэ – двадцать второго, а на Ога-Са-Вара из Иокогамы 18 декабря отойдет пароход Хиго-Мару.

Острова Тайвань и Ога-Са-Вара

Сам случай выбрал более привлекательное и интересное: – Формоза (Тайвань) обширный остров, южной частью своей лежащий ниже тропика, но он полон уже железных дорог, многочисленных фабрик, и заводов, и нескольких больших городов, где живут короли японской сахарной промышленное! и.

Другое дело Архипелаг Бонин, затерянный в пространствах водных пустынь Великого Океана, он на картах значится несколькими черненькими точками, пунктиром. по водам великим с севера на юг.

Об Ога-Са-Вара толково никто ничего сказать не мог; я спрашивал многих: одни говорили, что там дороже, чем Японии; другие, что туда хорошо ехать холостым; а господин Такай Шокай из Осака, на вывеске конторы которого гордо стоит: «доверенный купца Оболдуева в Ярославе», один из японцев говорящих по-русски, со смехом отговаривал ехать на Ога-Са-Вара, подмигивая, что это «место совсем дикое, скучное и, что там кроме летучих мышей, величиной с гуся, ничего нет»…

Фантазируем об экзотике

В детстве все так начитаны Робинзонами, Куперами, Майн-Ридами…, а душе каждого художника, кроме того, творчеством Гогена поселена постоянная жажда по экзотическим странам.

Только представить себе! Жить на малом острове, среди бесконечных волн, жить на скале, куда пароход приходи 1 раз в месяц; отправляться в те места, о которых никто ничего подробного даже сообщить не может.

Ога-Са-Вара и путешествие на нее – мыслилось фантастической перспективой.

Тогда кроме всего этого, особенно было приятно, думать, что не будешь дрожать от снега и зимнего ветра.

Два года скитанья по Сибири и захотелось провести, устроить себе интересный год без снега, без теплой одежды, без забот об отоплении и тому подобных атрибутах зимних севера.

Зимовка на Ога-Са-Вара! да ведь это прелесть! Зимовка в Великом Океане, на скале среди прозрачных бирюзовых волн, под горячими лучами летнего солнца.

Сборы

Не знали куда едем. Пищи на дорогу не запасали; решили, что если «там» люди живут, то и мы будем кушать то, чем они питаются; но купили: красок, холста, и всего, что требуется для живописца, желающего работать от восхода до захода.

В числе покупок были также все же медикаменты; русский человек, думая о лекарствах, обязательно, решит: «для живота нужны Иноземзевы», но японец аптекарь «о русской фармокопее» и не подозревает – купить не могли.

В сборах были предусмотрительны: покупали: бумагу, чернила, вплоть до иголок и ниток; может быть на Ога-Са-Вара, ничего нет.

Без посуды легко обойтись на берегу океана много раковин, да кроме того, еще из Москвы с нами путешествует самоварчик.

В «русской посуде» этот музыкальный инструмент, несомненно, является первой скрипкой и его наличие составляет уже многое.

Об японских городах и Иокогаме

Отъезд должен был состояться из Иокогамы, с этой целью сев в поезд понеслись мимо озера Бива, мимо Нагойя мимо Фузи-Ямы, закрывшейся от нас ночным мраком и в пять часов утра мы были в Иокогаме.

Иокогама город, где скрещиваются пути морские и железнодорожные. Всюду из-за домов торчат подъёмные краны, громоздятся элеваторы; на рейде дымят гиганты морей, хвастая разноцветными флагами всевозможнейших комбинаций.

На улицах Иокогамы ежеминутно можно встретить европейцев, а над городом высится гора, по которой раскинулся, даже, целый город особняков, капиталистов-интервентов всего мира.

Город, человеку избалованному Парижами, Берлинами, Петроградами, не скажет ничего, ни размахом перспектив, ни количеством помпезных зданий.

Японцы интимисты – они любят все грациозное, не громоздкое: плетеночку из рисовой соломы, решеточку из дерева, природный камень, красиво поставленный в крохотном садике.

Японские города: ряд хрупких домиков, особнячков в один, два этажа: улицы узенькие, чтобы рикша, мог пробежать и, в крайности, автомобиль проехать.

Не постройка, а опера, не квартира, а декорации.

Всюду канальчики, ручейки, а чего действительно много, так это поездов, трамваев, велосипедистов; электричества же столько, что часто и горит даже днем; ночью же освещены даже проселочные дороги от одной деревни к другой… Хотя к этому надо присовокупить, что в Японии есть много районов, где страна представляет собой, одно сплошное поселение.

Японские деревни обладают удобствами городов, а города часто мало чем отличаются от окружающих их деревень. Иокогама и представляет смесь всего этого.

Слились, смешались: европейский город, океанский порт, железные дороги, трамваи, японский город и все это окружилось и засело в японскую деревню.

Пароходная контора и отплытие

Кто никогда не ездил по океану, тот с особым трепетом войдет в пароходную контору, где продаются билеты для путешественников.

Большое кирпичное здание, конторки, столы и, изредка входящие люди, которые наводят справки о билетах на Лондон, в Америку!.. Сердце сладостно сжимается, представляешь себе все перепиши далекого пути… Дом пароходства помещается на берегу канала из которого есть выход в гавань.

Наконец приближается час нашею отъезда: мы получили билеты, правда после таинственного приключения с нашим багажом, который исчез куда-то, и где-то, кем-то, очевидно, внимательно был просмотрен; через час багаж аккуратно был доставлен нам. Мы – на не большом катере; расталкиваем столпившиеся барки и пароходики, минуем несколько мостов и выходим на туманный рейд, где смешались: обрывки тумана, косые струи осеннего дождя и ржавые пятна дыма, выбрасываемого трубами морских путешественников, пока мирно отдыхающими от треволнений за крепкой стеной портового мола.

Вот вдали и «Хиго-Мару»: однотрубый, низкий, но довольно длинный, и, как потом оказывается, достаточно узкий; из трубы деловито и настойчиво клубами черный дым; понятно ровно через два часа мы должны отойти.

С катера на пароход переносим свой багаж сами, так-как вокруг не видно рук, которые могли бы быть наняты, впрочем, некоторые пассажиры любезно помогают нам.

У нас семь билетов, мы едем вторым классом; багаж мы складываем внизу лестницы, при входе в каюты нашего класса.

Но кают-кампания, применительно ко второму классу, должна быть взята в кавычки. Она оказывается маленькой комнаткой, в которую с трудом за стол могли сесть только десять человек; еще более разочаровывает вопрос с койками: выясняется, что коек только четыре, а для шести человек на полу, по-японски стелются шесть матрасиков; эти постели не убираются все время пути и, желающий выбраться на палубу, должен ловко прыгать между спящими, рискуя оттоптать кому-нибудь ухо или губы.

Прощальные гудки, и «Хиго-Мару», медленно раздвигая тумана «дрожжи», сгущающиеся ранние тени приближающегося вечера, осторожно подвигается к выходу из «гостиницы кораблей», из большого отеля, где лестно побывать каждому мореходу.

Лакей усердно увязывает наш багаж верёвочками; человека, боящегося качки, это может искренне повергнуть в мрачные предчувствия.

Я выхожу на палубу – сумерки; мы идем в большом заливе, справа и слева видны далекие маяки, они тянут к нам свои последние прощальные лучи.

Океан – расстилается темной нирваной. Там видна потемневшая ночью туча, которая широко раскрыла свои крылья, готовая принять нас; а за кормой парохода зеленоватые пятна заката и где то, ближе к земле, неясные, едва осязаемые, отблески отдаленных огней, зажженных человеком.

Подходишь к борту и видишь очи волн, они раскрыты и, мерцая, временами закрываясь белыми тусклыми веками пены, смотрят на «Хиго-Мару», который начинает ковырять носом, дрыгать кормой, переваливаясь с боку на бок, как будто он боится отдавить один из них во время своего медлительного хода.

Первая ночь на океане, когда море грозит волнением, а небо штормом, когда взгляд недоверчиво всматривается ночную зеленоватую тьму и, когда волна вдруг возьмем и встанет выше палубы, курчавясь своими сединами, окаймляющими её холодное прозрачно-зеленое мертвенное лицо.

Остров Хачиджио

За ночь пароход отошел далеко. Рассвет, восходящее солнце застают нас около потухшего вулкана, торчащего из волн; это остров «Хачиджио» на 33 параллели; прошли сто шестьдесят одну милю.

Сегодня девятнадцатое декабря. Солнце радостное; в Японии утра были холодные, а здесь лёгкий теплый ветер ласкает лицо… Так недалеко и такая разительная перемена!.. А причина этому – находимся теперь в теплых водах течения идущего от экватора. «Хачиджио» принадлежит к той группе островов, которая, начинаясь «Ошимой» в семидесяти верстах к югу от Токио, спускается непрерывной цепью островков, все меньших, все более редких, до тридцать первой параллели. Из этих островов «Ошима» самый большой; Ошима – дачное место, куда японцы любят поехать на несколько дней из пыли, духоты безмерного, разросшегося муравейником своих черепичных кровель, Токио.

«Хачиджио» – вне сферы досягаемости дачной волны, он дикий, мрачный, гордится своим остроконечным вулканом, на северной части, и необычайной сложной структурой каких-то скал, набросанных у подножья, когда-то дымившей горы.

Пароход стоит вдали берега и еле видны маленькие хатки на берегу и две лодочки, прыгающие по волнам, по направлению к «Хиго Мару».

Но зато отчетливо видна белая линия пены, которой опоясан остров, мантии пены, свешивающиеся с утесов. «Хиго Мару» высаживает много пассажиров, выбрасывает какие-то ящики в подошедшие лодки. Наблюдение за погрузкой и выгрузкой в открытом море, во время волнения, доставляет большое развлечение: цирковые номера ловкости, с которой из лодки, стоящей на воде то вровень с трапом, то вдруг уходящей сажени на полторы ниже, или же подброшенной вверх, так что трап остается где-то внизу: желающий попасть в лодку, если он соразмерил, делает простой шаг, но упустил момент и ему предстоит скачек в четыре аршина высоты!.. В результате один корчится на дне лодки с разбитой ногой, а другой взобрался на пароход, усердно почесывая спину, по которое! его хватило догнавшим бортом лодки. Надо отдать должное ловкости этих людей, играющих с ящиками и тюками угля на ладонях волн, не дающих лодке покоя.

«Хачиджио» последняя остановка нашего парохода; теперь мы будем в море двадцатого и двадцать первого, не приставая уже нигде до самой «Ога-Са-Вара», к которой «Хиго-Мару» придет двадцать второго декабря утром.

Мы болтаемся на якоре против «Хачиджио» целые сутки. К Ога-Са-Вара можно подойти только днем, так как эти острова окружены безмерными рифами и капитан предпочитает, стоя на якоре здесь, выждать удобное время отхода.

Жизнь На «Хиго-Мару»

Стол на пароходе японский – чашечки, палочки, кусочки осьминога и тому подобные для русского неожиданности; пароход старый, облезлый, всюду виден груз, состоящий из керосина, сложенный в ящиках на палубе; пассажиры курят папиросы; пароходу тридцать лет и он, очевидно принадлежит к морским чудакам, которым везет в их скромной судьбе освещение на пароходе – керосиновое: в нашей знаменитой кают-компании, где пустые бутылки катаются из угла в утл, сквозняком через каждые полчаса, задувает коптящую лампу… А особенно интересная лампа висит на палубе против входа кухни: эта керосиновая коптилка прикреплена к балке порыжевшею от времени тоненькой бечёвочкой; качка старого кузова судна и океанский ветер раскачивают эту лампочку и какими судьбами держится она одному только Богу моря известно.

Лежа на своей койке, слушая грохот воды, работу винта, ежеминутно вылетающего из воды, свист и завывание ветра в снастях, я всегда думаю об этом легкомысленной лампе, не мыслимой ни у немцев, ни даже, у русского. Лампе, привязанной тоненькою ржавою веревочкой. Переезд сопровождался развлечениями, которые могут быть легко перечислены: упорнейшей морской болезнью: одна японка развлекалась ею все четверо суток, откуда только она брала необходимую энергию!!.. Битьем посуды, когда она летит вместе с шкафом, оторванным от стены чересчур энергичным толчком океана; когда она падает с подноса «бон-сана» или вместе со скатертью со стола, что половой предотвращает тем, что усердно льет на стол, на белую скатёрку желтый чай. К серии развлечений относятся: три раза подаваемый «Гохан» (варенный рис) японской еды, в которой отсутствуют: мясо, сахар, масло и хлеб; невинные удовольствия: наблюдать, как повар чистит на палубе около кухни спрута, смотреть на двух путешествующих коров, страдающих от качки, не далеко от третьего класса; пассажиры, команда и особенно мытье палубы по утрам, когда старый боцман, взяв руки шланг сопутствуем армией молодых матросов с бронзовыми икрами; одни перерезанным кокосовым орехом трут палубу, другие несут рукав, полный пенящейся воды; но, конечно, главное удовольствие: смотреть пульс океана, он то успокаивается, то часами начинает крепчать… Иногда швыряет так, что соломенное кресло, если сидишь боком, опрокидывается и пассажир рискует разбить нос, все же, к чести «Хиго-Мару», надо сказать, что раз начавши качаться, он берет это в привычку и мотается при всякой погоде. А что, действительно, является радостным удовольствием следить, как с каждым часом воздух становится все нежнее, а солнце – ласковее и, как, докатившись, даже Японии, до зимы, мы за эти три дня, сказочно быстро проходим: теплую осень и возвращаемся к милому славному лету!!! Ну, конечно, это лето!.. Выйдите на палубу, лягте в соломенную качалку… разве, глядя на жемчужное облачко, не закрывающее горячее солнце, на эти бирюзовые волны, на пассажиров, из которых некоторые ходят в ночных белых кимоно, можно подумать, поверить, что скоро Рождество и, что во Владивостоке сейчас ледяной ветер и на улицах кучи снега!!

Ога-Са-Вара

Что может быть фантастичнее рассвета в океане, когда при блеске последних звезд, в теплом ночном ветре выбежишь из душной каюты, где так сильно накеросинила чадная лампа и в легком прозрачном полумраке рассвета вдруг увидишь цель поездки; незнакомые острова, которых никогда не видел раньше.

Овладевает волнение: всегда ведь мечтаешь предварительно и в этом первом миге соприкосновения с новизной – два случая; один: смутность, кажется, что это давно, давно было видено во сне и забыто в сутолоке жизни; другой – обычный – всегдашний: в сердце заползает грусть действительность сокрушила тот облик, что был так угодливо, обстоятельно, продуманно изготовлен воображением… Еще раз, может быть, жизнь сокрушает иллюзии… Небо меняет оттенки, пароход приближается к цепи островов и, когда взор проникает в даль, туда где желтая полоса неба заслоняется морем, оно становится фиолетовым… Там все новые

и новые камни, отдельно стоящие скалы, и зубчатые горы, из которых состоят острова. Мы направляемся в закрытую бухту одного из островов; прямо перед нами большая скала, точь-в-точь огромная копна сена, намётанная у входа; пароход идет медленно мимо близкого берега; взгляд ищет на невысоких, как кажется, горах, привычной растительности елей, сосен… Но все горы утыканы, как бы метлами или веерами с длинными ручками это пальмы… Еще пять минут, якорь отдан – мы приехали.

Наше появление не вызывает ни особого внимания, и не производит видимого впечатления в круглой бухте, у склонов гор которой, в утреннем воздухе кое где подымается дым признак поселений.

Кану и «Сендо»

У борта – обычная лодка, в которую выгружают пассажиров… Но с другой стороны и интересное: род индейской пироги, очень узкой с большим полозом на двух деревянных отводах, протянувшихся на воде параллельно лодке, в расстоянии двух аршин от неё.

Этот полоз сообщает хрупкому суденышку высшую степень устойчивости. Лодочка ни в коем случае не может опрокинуться; в ней стоит старик в соломенной шляпе в белых коротких портках и белой же рубашке; в руках он держит короткое весло, какими на Украине бабы из печи вынимают хлеб.

На пароход всходят интересные типы; дело в том, что здесь сохранилось несколько потомков жителей, издавна обитавших на этих островах; южный тип, черные глаза, пахнущие меланезиями и полинезиями, носы, глядя на которые вспоминаешь Испанию; многие из них говорят по-английски; с нашим пароходом приехал один такой моряк с женой бразилианкой, няней китаянкой и ребенком с очень белым личиком и бледно-зелеными глазками.

Берег радует глаз: ни одного экземпляра дерев нам знакомых; пальмы всех сортов, фикусы в несколько обхватов величиной, между стволами избы, где переплелись японские домики с дымными шалашами бесхитростных туземцев.

Нам надо попасть на противоположный берег бухты, в другую деревню, где можно достать подходящую квартиру. Долго шагаем через туши рыб, которыми завален берег; на маленьком молу местами лужи крови; некоторые рыбы кровавыми тушами – наполовину в воде; залив совершенно тих и не единая волна не жмется к берегу.

Пытаемся нанять лодку в другой угол бухты, до которого верст пять. Нам говорят; подождите лодка будет, но не терпится и какой-то предприимчивый лодочник. заведя отдаленный сарайчик, слегка всё-таки конфузясь, говорит; «отдельно очень дорого, десять иен будет стоить»! Мы разочаровали предприимчивого «сендо» (лодочника) и через полчаса переехали, заплатив по 15 сен с человека. (15 коп.).

Наша квартира

Квартира, в которой мы поселились заслуживает описания; в тридцати шагах от моря одному владельцу принадлежат 5 домов. В одном из них гостиница, где берут на полном содержании полторы иены в сутки; около протекает ручей, в котором ночью шуршат крабы, днем таящиеся под камнями и мостиком. Кругом заросли сахарного тростника, целые рощи фикусов, тонкие стебли бамбука и пропеллеры банановых пальм. Все это на почве, которая на обрывах кажется обрызганной кровью, или сафьяновым переплетом, выткнувшимся из зеленой гущи толстых лакированных листов.

Хозяева японцы; они отдают нам за семь иен в месяц домик над ручьем; в домике нет потолков, крыша из пальмовых листов, когда лежишь на полу и смотришь вверх то никогда не забудешь, что ты у тропиков. Домик сделан из тоненьких досок: ночью, когда смотришь на него со стороны, а внутри помещения горит лампа, то он весь просвечивает большими щелями и круглыми дырочками, отверстиями работы местной крупной шашели.

Спать в этой избе чрезвычайно приятно, и хотя на ночь задвинуты окна и двери, но звездный воздух свободно проходит под крышей, где вдоль стены большая щель вокруг всей хижины.

Домик расположен в долине, поэтому восходящее солнце на всей этой стороне острова появляется не сразу оно долго озаряет небо, пока выберется из-за цепи гор, загораживающих восток. В шесть часов утра храме, на пригорке раздается звон небольшого колокола… Умывание из колодца, в котором вода не далеко и отличается большей теплотой, она много теплее комнатной температуры… Вокруг круглой бухты три деревни.

Поселения острова

Мы поселились в «Огюрэ»: десятка три домов вытянулись узенькой улицей вдоль песчаной отмели, на которую вспрыгивают изумрудные валы, забежавшие из океана умирать в этом кладбище волн.

Все население у берега состоит из торговцев лавочников, приехавших сюда и разведших здесь сахарные плантации, устроивших сахарные кустарные заводы; в «Огюрэ» сколько домов столько лавок; здесь есть все, что неизбежно в жизни японца: здесь парикмахерская, а также специалист по золотым зубам; редко встретишь человека, не побывавшего у него; тут же на берегу почта и большое здание школы, около которого шум детских голосов, не заглушаемый прибоем. Этот поселок у моря ничего все же не дает нового, особенно, когда присмотришься к нему, это – типичная Япония!

Чтобы прикоснуться к быту местного, более древнего населения, нужно подняться от берега… В зарослях, в чащах фикусов, в путанице огненных дорожек, обросших синими мощными агавами вы увидите большие шалаши, сплетенные из листьев сахарною тростника, в них только нары и циновки японского образца, но закопченные дымом мохнатые стены и потолок переносят вас сразу в мир иной жизни, более простой и примитивной, совершенно уже лишенной японской жантильности.

В горах много таких хижин: оттуда часто спускаются свирепо ревущие черные быки, которых проводник тянет за кольца, продетое в нос животного, кольцо бывает окровавлено, строптивое животное не жалеет себя, пытаясь поставить на своем… Живущие в горах могут все доставить только или на этих быках или же на себе.

На острове одна лошадь белая и я уверен, что многие мальчики живущие здесь видели это животное только на картинках… Бык свободно справляется с горными тропинками – он вертит пресс сахарного завода, на его спину взваливают всевозможные тяжести; на всем острове нет ни одной телеги: дрова, скошенная трава, охапки срезанного тростника все доставляется жителями на своих спинах, на особых рогульках, спинах поражающих своею выносливостью, причем преодолевая подъёмы и спуски, большие тяжести иногда несут целые версты; носят равно и мужчины и женщины.

На острове три деревни, но кроме того в горах рассеяно много отдельных хижин; возле посажены банановые пальмы; в горах много апельсиновых и лимонных деревьев, крупные плоды которых продаются в лавчонках «Огюры»; растительность гор, кроме перечисленного, состоит еще из всевозможных пород пальм: кокосовые, фиговые и всякие другие, свободно растущие здесь; стволы засохших торчат из земли подобные хоботам слонов, зарытых в землю; виднеются пальмы стволы которых пускают корни от веток высоко от земли, так что деревья кажутся стоящими на высоких ножках.

Бонин архипелаг состоит из ряда (20) островов, да кроме того, каждый остров окружен, массой мелких рифов и скал, о которые пенно разбиваются волны океаническою прибоя; совсем вдалеке в море видны два утеса, как две колонны, два зуба, торчащие из воды; они высоки, стоящий на них человек не был бы виден, но, смотрите, налетающий северным ветром вал, вдруг накрывает их белым саваном своей пены.

Вокруг острова много длинных и узких, выдающихся в море каменных гряд, море проделало в них дыры, натуральные арки и гроты…

Когда-то давно остров был покрыт сплошь вековыми деревьями, до сих пор еще всюду много толстых пней, а около хижин можно встретить, врытые в землю, а иногда служащие балкой перекрытия стволы красного и черного дерева.

Народ живет обеспеченно: сахарный тростник кормит всех; зимы нет, дом построить легко, в красную землю что ни ткни – растёт без поливки; население островов состоит из земледельцев, лодочников, торговцев, мелких ремесленников и очень немногочисленных рыбаков, а между тем, живущий рядом со мной, единственный в нашей деревни рыбак редко налавливает рыбы за несколько часов (на удочки), меньше чем на пять иен; иногда ему попадаются рыбы до двухсот фунтов весом. Как здесь легка жизнь и, как люди ценят свою энергию.

Рыбак ловит рыб всех цветов и оттенков: иногда ему попадаются пурпурные: это не рыбы, а прямо павлины, пылающие всеми цветами радуги. Много скумбрии, часто у его хижины висят осьминоги, исчерпывающе описанные в «Тружениках Моря».

Встреча Нового года

Здесь же на острове мы встретили японский новый год; праздник продолжался три дня, за несколько дней до его начала, всюду били рис большими деревянными молотками, приготовляя национальное «Моччи».

Мы были приглашены к перевозчику – лодочнику. Стол (японский низенький) был уставлен мисками; в одной лежала репа, другой сладкая картофель, а тазу крупнонарезанный осьминог, причем присоски его красиво запеклись в коричневый цвет.

Хозяин всем присутствующим положил собственноручно палочкам сырой икры прямо в рот, а потом пошла круговая, – водка из сахарного тростника сильно пахнущая дымом; я не пил ханжи, но думаю, что эта гадость имеет с ней много общего.

Утешением служило то, что пьешь на острове в Великом Океане, что над хижиной ветер разрывает полуторасаженные пропеллеры листья банановых пальм, что ешь палочками морское чудовище, осьминога и, что один из гостей, чувствуя, что ему хмель бросился в голову, раздевшись донага, продолжает сидеть за столом и, что никто этому не удивляется и нисколько не шокирован.

Живущие здесь японцы, каждый вечер топят свои маленькие «фуро» (деревянные ванны), стоящие открыто на улице около дома и мужчины и женщины вечерами ходят по улицам, не стесняясь своей наготы.

Работающие снимают с себя одежду и остаются в узком поясе на чреслах; в море, в теплые дни, несмотря на «зиму» видны купающиеся, которые ныряют, выглядывая осьминога, или же креветок. Работают мало, к труду относятся как спорту; тело пользуется почетом. Так например: я видел праздник пожарных: молодые мужчины деревни собрались перед домом гостиницы, в которой был заказан общественный обед: все члены пожарной общины были одеты в новые костюмы, исписанные наименованием их общества; перед обедом состоялись упражнения в ловкости. Лестница, высотой с большую избу, удерживалась баграми в вертикальном положении, она не падала, но когда упражняющийся взобрался по ней, то дрожала и колебалась. Молодцеватый парень взбирается на самый верх лестницы, сев на последнюю перекладину, он показывает свободные руки и вдруг… падает с криком вниз, ловко зацепившись в падении поясом за торчащий верхний край лестницы.

За общественным обедом слышится пение, речи, (очевидно анекдоты): много выпито «сакэ» и все же компания мирно расходится, не нарушая порядка. Только на новый год пришлось видеть очень пьяною человека; так как к моему дому ведет узенький мостик через ручей, то пьяный, поскользнувшись на нем упал с высоты двух с половиной аршин в илистый ручей… пришла хозяйка гостиницы, пьяный обмылся у колодца с её помощью и только потом пришел в нашу хижину… учтиво дальше входа не вникая, заснул у порога, откуда и был взят через час разыскивавшей женой своей.

Народ воспитан, учтив, хотя здесь и нет той чрезмерной слащавости манер, наблюдающейся в центральной Японии.

Только крик играющих детей, не то что в русской деревне; не слышно пения парней и девок, лишь на рассвете раздастся на горной тропинке песенка девушки, идущей за травой для коровы, но и она смолкнет на первом повороте.

Наступает ночь, спящее море глухими ударами напоминает о себе; в лавочке на углу горит откуда-то проведенный газ; робкие звуки «сами-сэна» раздаются сквозь стену дома, это играет старик: молодых голосов не слышно.

Все – чинно, спокойно, тихо.

Где то далеко в горах движутся, то появляясь, то исчезая огоньки; в Японии ночные путники всегда ходят с бумажными фонарями; ночной сторож вы можете себе представить, стучащего деревянными табуреточками на ногах (гета), в плаще японского костюма, в широкополой шляпе, несущего на длинной палке фонарь… за ним идет мальчик, ударяющий через каждые десять шагов: так – так так-так; не сторож, а художественный театр!.. А воздух наполнен нежным треском кузнечиков, шумным ропотом лакированных листов фикусовых рощ, а в ручье около хижины упорно шуршат мохнатые черные пресноводные крабы.

Воспоминание об Ога-Са-Вара

На Ога-Са-Вара пробыл четыре месяца; треть года был отрезан общения с цивилизованным миром; почта на Ога-Са-Вара приходит раз в месяц, так же редко она и уходит. Предыдущее писалось непосредственно с натуры: кругом было обилие материала; он не был исчерпан до конца и новый день тогда приносил, как бык с крутых гористых склонов, свежие вороха зеленых наблюдений, широких пальмовых листьев.

Теперь, уехав навсегда оттуда, я сознательно перебираю впечатления простой и безыскусственной, но декоративной жизни тамошней; а так как эти впечатления составляют для меня законченный том, переплетенный и поставленный на полку моей памяти, то и в самом характере моих воспоминаний можно будет заметить некоторую склонность к системе и классификации.

Об островах вообще

В голубых водах земного шара лежат безмерные караван суши – материки.

Душа пресыщена бесконечными просторами земных пространств, по которым буйствуют пыльные ветры.

Радуешься душой, встречаясь с чистым свежим дыханием беспредельного океанического размаха.

Малые острова – это крохи суши, павшие на голубую безмерность Тихого и Великого.

Об именах некоторых островов

Пар, электричество, мощные суда с их машинами, которые победно борются с свирепыми волнами, мало-по-малу, удаляют поэзию Случая из нашей жизни; они превращают путешествия, столь опасные прежде для наших дедов, в обычные морские, прогулки; судьба мало-по-малу утрачивает свою власть над человеком, становясь вместе со всеми стихиями покорной царю темных просторов; поэзия уходит со страниц современных путешествий; они так не схожи с таковыми Купера и Жюль Верна; те острова, что раньше навевали ужас своей отдаленностью и мрачной затерянностью скоро рискуют превратиться обыкновенные захолустные, полные одинокой скуки, полустанки на которых не останавливается экспресс, бегущий между мировыми портами Филиппин, Гонолулу; которые уже и теперь блещут ярким светом фешенебельных отелей и ресторанов с меню не уступающим таковым Лондона и Парижа; но имена островов, брошенных среди океана длинными узорами с севера на юг, говорят многое, напоминая о поэзии дней недавно бывших.

Мне всегда кажется, что океан – это голубое небо, но которому разметались прихотливые схемы созвездий, групп островов, лежащих на синей шали моря, как таковые в бездонных глубинах ночных небес… Кажется, что они находятся между собою в кружном земном союзе, вот послушайте!

Вдали от берегов Японии лежат три группы островов Ога-Сава-Ра; японские мореплаватели три века уже знали об их существовании. Давно уже этим островам были даны имена.

Самые северные назывались «Жених и Невеста», южнее «Остров Отца» «Ани» и «Ооо-То» младшего и старшего братьев.

С каждой вершины этих островов к югу отчетливо видны группы скал, плывущие над беспредельным океаном это «Острова Матери», сестер, племянниц и др.

На старых испанских картах, впрочем, виденные мной острова называются: «Azzo Bispo».

«Чичиджима» – «Остров Отца».

Об островах Ога-Сава-Ра

Англичане, путешествуя по свету, не выпускают из рук записной книжки.

Базиль Чемберлен близко и всесторонне ознакомился с Японией; его ученый взгляд, сквозь лупу внимания, посмотрел даже на козявок суши, затерянных среди водных безмерностей; быв на островах я мог слышать легенды, но маститый мистер Чемберлен дает факты: Если читатель сравнит сведения об островах «Ога-Сава-Ра» помещенные в этой заметке, с такового члена географического общества Англии, то заметит, что они идентичны.

Я не был подобен тем путешественникам, которые начитавшись заранее о стране, едут туда и, как по описи господина Яишницы, проверяют есть ли «на лицо дом на каменном фундаменте» и т. и.

Русский человек привык к равнине, я предполагая заочно внешний вид архипелага, мыслил его рядом, почти отмелей, положенных среди вод. Оказалось – что будто зубчатая корона затонула в глубинах; острова – это зубцы её, которые кое-где выткнулись из волн; смотришь со стороны, на некотором отдалении и в голову не придет, что по этим отвесным скалам можно уйти от челнока к вершине; и мысль не зародится, что на этих срывах можно построить хижину, посадить сахарный тростник и кушать ананасы.

На английских картах на месте, о котором я пишу, небрежно ткнуто несколько точек; отчетливое наименование гласит: «Бонин» англичане взяли японское, несколько иначе звучавшее название Мунин, означавшее эти острова, необитаемыми. «Ога-Сава-Ра» известны также еще и под именем Архипелага Кука.

Человек первоначально поселился на наиболее крупных кусках суши и лишь постепенно последнее время стал не брезговать крупинками территорий столь малых, что взобравшись на центральную вершину острова озираешь море со всех сторон замыкающим свое вечное ревнивое объятие.

Японцы утверждают, что им эти острова были известны еще в дни восходящие к концу шестнадцатого века; произведенный нами анализ английского наименования этих островов указывает, что даже японцы, уже давно столь нуждающиеся в новых землях для избытка населения своей страны, называя эти острова необитаемыми, до 1863 года не обращали на них внимания.

Только 1875 год Ога-Сава-Ра делаются объектом японского внимания и японской административной культуры.

Европейским мореплавателям острова эти становятся известны лишь 1827 года, когда их посещает капитан Бичей, давший различным группам довольно обширного архипелага наименования и подробно нанесший их на карту.

Острова затеряны среди океана, они окружены не только отдельными скалами, торчащими, как зубы, из пучины… нет мореплавателя сторожат всюду здесь и лилии мертвых белых коралловых рифов.

О населении островов

Еще сто лет тому назад моталось по океану много разного беспокойного люда.

Заблудившиеся мореходы. угнанные бурей от далеких островов Гаваи.

Привыкшие к холодным водам, владельцы китобойных судов находили здесь часто не только гибель судна, но и судьбу.

Их корабли разбились о неведомые рифы, шумный вал выбросил на берег обломки.

Первое население островов Ога-Сава-Ра и возникает столь странным, романтическим, случайным образом; эти пришельцы берут себе в жены дочерей «Канаков», говорит Чемберлен, «и эта комбинация производит на свет весьма своеобразный маленький народец, не превышавший числом семидесяти особей».

Теперь когда население превышает восемь тысяч человек, этот народец, остатки которого живут в деревне «Окумура», не бросается в глаза среди нынешнего, основного, типично японского, населения. Но во время нашего пребывания на островах, три четыре раза нам пришлось видеть тех кто был первыми хозяевами маленьких клочков земли, столь уединенных и столь заброшенных среди безмерных, необозримых водных пустынь Великого.

Когда привыкнешь к японскому разрезу глаз, о котором знаменитый анатом Плосс говорит, что этот тип в человеческой породе атавистически донес до нас воспоминание о тех эпохах, когда у человека существовало третье веко, так как мы видим его настоящее время у птиц; Когда привыкнешь видеть всегда эту странность, то как то особенно поражаешься вдруг встретить местного аборигена, несомненно, но глядящего прозрачным тёплым январским вечером, открытыми лучистыми глазами, как-бы сошедшим с некоторых картин «Гогена»; в пустынных диких зарослях возвышенностей острова, среди широких листов древовидною папоротника, и спрутообразного Pandanus’а.

Напугав неожиданным появлением, предстал один издавна обитавших среди этих заброшенных скал: небольшого роста, с длинными руками, желтолицый, с прямыми жесткими волосами, торчащими кверху. Во всех этих встречах с первого взгляда в душе возникал целый ряд образов и воспоминаний, переносящих в наше подсознательное, полуфантастическое, полугрезовое, полунаучное знакомство с странами еще более экстравагантными, с морями еще более цветными.

Кладбище в центре острова

Кладбища, вообще, говорят многое; в степных местностях они – единственное, что может археологу рассказать о жизни прежде бывших. Одного взгляда достаточно бывает, чтобы понять многое. Я был на «Ошиме» – остров, видимый с берегов Японии: Куда ни ткнешься, у берега всюду попадаются кладбища, запутавшиеся кустарниках, над которыми разноцветные пауки ткут воздушные свои тенета.

Кладбища строются, растут с той же быстротой, с какой дряхлеют города; кладбища это, как-бы тень, отброшенная городом… уходящая в землю все дальше, распластывающаяся, как лишай, все более!

На Ога-Сава-Ра кладбище совсем молодое. здесь мало затерянных и забытых могил, но, уже о многих пришельцах сюда, об их прошлой жизни, полной до краев приключениями, может быть преступлениями, не узнает никто; все эти тайны мирно погребены на возвышенности, с которой видны: вся бухта, последние зубцы скал и далекий, недавно столь опасный, к гавани севера путь.

Прогулки по острову

Природа очень хитра, она чтобы увеличить площадь суши на малых островах взносит на них горы, перерезанные лабиринтом глубоких долин; природа знает об особенностях фигуры шара.

Я думал, что если бы острова не были покрыты горами, океан давно бы смыл их с лица своих морщинистых вод.

Когда живешь на острове, то, видя в одну сторону океан, а другую стену гор, хочется узнать, что делается на противоположном берегу. Таким образом возникают прогулки. Эти прогулки очень несложны, они не требуют проводников, ни специальных карт; полтора часа, обливаясь потом, под палящими лучами солнца, безжалостного, не смотря на «разгар зимы», на жидкие тени пальм, приходится взбираться на вершину хребта гор, занимающих остров, чтобы оттуда внезапно увидеть в роскошной раме тропической растительности группы пустынных, лишённых подчас, даже, деревьев, малых островов, жмущихся к «Острову Отца», как бы ужаснувшихся мрачного океана, простирающегося на восток.

Поднявшись на вершину, вам остается или остановиться и любоваться простором вод, теперь уже, раскидывающимся у ваших ног и на восток, и на запад, или же начать спускаться обратно или вперед, причем, продолжал путешествие, вы должны помнить, что спустившись зигзагами по отвесной, невероятно красивой, но и невероятно крутой стене, придется вновь преодолевать ее на обратном пути.

Карабкаясь по горной тропинке, в чаще тропической растительности, цепляющейся над обрывами породы дерев, непривычной и не знакомой нашим краям…

В Японии были уже изредка видимы: и бамбук, и некоторые виды пальм, растущие «на воле», но экземпляры сих пород здесь часто отказываешься признать, до такой степени они похорошели, произрастая более «по-домашнему».

Уединенные хижины

Спускаясь каменистой тропинкой, случается встретить или молодых островитян, несущих на спине солидный груз, или же женщину, которая приветствует, слегка со страхом, уступая дорогу. Если по этим тропинкам существует движение, то несомненно, что каждая из них ведет не только к какой-нибудь круглой бухточке, с красивой натуральной аркой в скалах, с шумным прибоем, швыряющимся на бархатные подушки пляжа, усыпанною обломками хризолита и крупинками горного хрусталя, искрящихся в солнечном свете!.. Нет, бесспорно, эти тропинки протоптаны не для живописных красот, которым сердца местных жителей, боюсь, равнодушны, (общее правило, что человек не ценит того, что имеет): а целью этих тропинок служат уединенные хижины, спрятавшиеся в густых листах банановых пальм, «таконоки» и фикусовых дерев.

Если остров и отрезан тысячами верст от города, все же на нем есть села с лавчонками и для японца «обществом», эти хижины, в свою очередь, удалены на три часа ходьбы от всякого лицезрения человеческого облика…

Живущие в них покупают керосин, материи для «кимоно» и не хитрые предметы хозяйственно-домашнею обихода; взаимно сбывая сахар (напоминающий по внешнему виду старый гречишный мед, не отделенный еще от вощины), излишек овощей и дико произрастающие на деревьях его угодий «натцу-миканы» «оленди» и пр.

Наружность обитателей уединенных хижин бесхитростна, но бросается в глаза спокойная самоуверенность, которая всегда присуща живущим в одиночестве.

Я видел стоящего у моего этюда, человека почти молодого, почти сверстника, жителя «уединенных хижин»…

Каково же было изумление мое, когда он назвал свои годы и, всмотревшись, я имел возможность убедиться, что и старости, раз до нее человек дожил у благословенных берегов лазурных бухт, совсем не обязателен отвратный вид хилой беспомощности: пред мной был старик, но все члены его тела были лишены старческой конфигурации; глаза бодро горели, зубы его были целы и лишь кое где в волосах серебрился мороз недалекой зимы «небытия»,

Я подумал:

Жизнь уединенных хижин, на далеких островах, отторгнутых шума и грохота культуры не на вред человеку.

Отношение жителей

Ко мне и моей семье во все время пребывания на «Ога-Сава-Ра» было самое предупредительное; хотя всюду в Японии я имел убедиться в радушии и милой любезности простонародья.

Островитяне любят делать подарки; во время продолжительной работы у далекой бухты к нам подошел один из жителей этой глухой части острова и преподнёс три палки сахарного тростника, объёмистых и длинных.

Хозяйки «Огюры» постоянно совали в руки моим детям то «сембей», то «моччи» (битый варенный рис), то редьку, как раз выросшую в январе.

Учитель местной школы, малый с необычайной широкой спиной, знаток «Джиу-джиццу», не появлялся иначе, как держа в руках пару местных апельсин, или же дыню, обладавшую, впрочем, более внешними качествами.

Несколько раз мне приходилось писать невдалеке от большой сельскохозяйственной школы, контингент учащихся коей состоял из мальчиков возрастом от десяти до восемнадцати лет; дисциплина и порядок в этой школе были строгими, но учащиеся, живя в благодатном климате вечной весны, всегда на берегу океана, под открытым небом имели здоровый, загорелый вид; правда, некоторые из них были задумчивы и молчаливы и, мало зная японский язык,расспрашивая о месте пребывания их родителей и сколько времени они не видались с ними, меня удивляло слышать наименования различных городов и сроки весьма продолжительные.

С их стороны я встречал ту же приветливость: несколько раз случалось, что дети совали мне карман пакетики с коричневым сахаром.

Подарки были от чистого сердца и, особенно, тронули меня, когда впоследствии я узнал: «земледельческая школа» – ни что иное, исправительная колония – тюрьма, где нет решеток, оград и сторожей, но откуда нельзя убежать не только этим злополучным неудачникам детского счастья, но взрослому, опытному в борьбе со стихией и преследованиями врагов.

Наряду с добродушием, жители островов очень самолюбивы, и настойчиво стремятся к поставленной цели; Японцы очень ценят произведения живописи; – за долго до отъезда многие знакомые на острове стали обращаться с просьбами подарить им «что-нибудь» на память: некоторые давали «художественные заказы», так, например, лавочник, который поставлял за пять верст через бухту уголь и пальмовое масло, хотел увеличить масляными красками имеющуюся у него фотографию Ниагарского водопада.

Местный парикмахер приходил каждый день узнавать – не начата ли работой картина, предназначенная ему, предлагал в обмен свое искусство.

Другие хотели приобрести «память» за деньги; цены предлагались сообразно достатку покупателя, но лавочник дошел до того, что не только заказал свой портрет, рамку для которого выписал за тысячу верст из Иокогамы, но разошелся и давал мне за один из этюдов тридцать иен, и очень сожалел, что я не уступал ему этой картины.

Вспомнив, что на Ога-Сава-Ра за хижину я платил семь иен в месяц, что рабочий (на «сахарном заводе»), на своих харчах получает одну иену в день, будет ясно, что лавочник не стоял за издержками.

Характерный факт разыгрался с поселянином, делавшим для меня подрамки; когда я, специально для него написанную картину стал ему дарить, то он, выбрав другой холст, изображавший местоположение его усадьбы, стал «покупать» его… а когда я заявил, что эта картина нужна мне для выставки Японии, то он почернел, стал мрачен, оставил работу н напугав меня, вынудил подарить ему этюд написанный кстати сказать, в очень широкой «Коровинской манере».

Теперь настроение его радикально изменилось; с гордостью расхаживал он по деревне всем и каждому показывал «подаренную» ему картину. В благодарность от него мы получили бутылку крепкого спирта местной выгонки из сахарного тростника (выделка этого напитка не запрещена и спирт в каждом дворе), а на пароход он же явился в сопровождении парикмахера, принесшего фунтов десять соленой от прессованной, обладавшей разительным запахом, редьки.

Теперь и прежде

Не полное знание языка лишило меня возможности глубже вникнуть оригинальную жизнь островитян.

Остались для меня тайной легенды и случаи из жизни рыбаков, и горных земледельцев, песни и сказания, в которых говорится о прошлом, бывшем, ином…

Я видел неоднократно пильщиков красного дерева; доски Японии, ручным способом пилит один человек, необычайно широкой пилой, напоминающей наш топор.

Кое где в горах мне удалось видеть пни, а иногда и стволы красного дерева, лишенные ветвей, обожженные молнией; один из старожилов объяснял мне, что он помнит, где теперь чистенькая пристань протянула свой крохотный мол, залив покрытым сплошь упавшими стволами красного дерева; что это так было можно верить, так как и теперь в старых хатах можно видеть порог, или ножку грубой кухонной скамьи, а то просто обгорелые пни у наружной стены дома, когда-то не ценного, а ныне, с таким усердием вывозимою в метрополию – красного и черного дерева.

Агавы и те, ранее раскидывавшие повсюду свою недружелюбную чащу, ныне послушно растут вдоль дорог, втыкая в безоблачное небо свои редкие раз в сто лет, цветы.

Отцветя это растение погибает, на долгое время, засоряя место громоздкими останками своими.

Во время блуждания по удаленным вершинам острова, снизу доносится пыхтение керосинового двигателя, это моторные лодки, которые поддерживают связь с отдельными островами.

Во время праздника мужчины соседней деревни приезжают «в гости»; сильно угостившись, не рассчитав отлива пьяная компания посадила свое судно на подводный камень, толпа хозяев навеселе стояла на берегу и всячески помогала советами; надо заметить, что не было аварии, что не было упавших в воду, что менее пьяные поддерживали сильно выпивших.

Кроме моторных лодок сообщение через бухту, (древний кратер вулкана, залитый океаном) поддерживается лодочниками; пассажиры бегут к берегу, заслышав призывные звуки большой раковины, которой «Сендо» пользуется вместо трубы.

Прощание с островом

Треть года незаметно прошла в неустанном изображении невиданной природы; приближалось время отъезда; особым наслаждением погрузился лабиринт долин, куда с соседних скал прядут свои белые нити изысканные водопады, неустающие шуметь, не боящиеся падать с высот.

Все было оригинальным и незабываемым: и полуголые парни несущие глыбы камня на своих сухих мускулистых спинах и черные свирепые быки: укрощаемые железным кольцом, разрывающим бычий нос.

С особым чувством смотрел на два высоких холма, которые удивительно напоминают льва и львицу, лежащих рядом и глядящих в беспредельный океанический простор; на одном холме пальмы в голове его не были вырублены, и они дыбились гривой фантазийного животного.

Жизни, которую я видел и теперь покидаю, думалось мне есть простота и сила этих холмов – они лежат спокойно среди океана и не желают покинуть свое убежище, но, как скоро сюда приедет все более и более людей, льву и львице островов будет тесно.

За четыре месяца некоторые бухты стали любимыми: но даже за малый срок сей в жизни острова произошло событие, обратившие на себя наше внимание.

При входе главную бухту был полуостров, несший на своем широком конце несколько возвышенностей; на них были сахарные поля. Полуостров сообщался перешейком с главным островом; глядя на широкую полосу камней и песку перешейка никогда не могла явиться мысль, что достаточно нескольких свирепых бурь, чтобы на месте широкого перешейка образовалось бурное течение, уносившее песок и камни, сразу создавшее остров, сообщение с которым во время прилива возможно лишь на лодке.

Уезжаешь с чувством радости; чтобы захватить хорошее место, мы забрались на пароход еще с вечера.

Прибыв сюда на «Хиго-Мару» вторым классом, мы возвращаемся на нем же, но третьим.

Рис. в японской манере.

Все места безусловно заняты: пароход без конца грузится трехпудовыми бочками сахара, который идет в Иокогаму для очистки.

Теперь добрая половина пассажиров наши знакомые, это жители или той деревни где мы гостили, или соседних.

В третьем классе – циновки, разостланные на нарах, «гохан» разносится три раза в день и его ест каждый на своем месте; но начавшаяся свирепая качка не позволяет замечать скудную питательность «народного» стола, европейцу совсем не подходящего. Зато замечаешь присутствие в обширном трюме третьего класса нескольких «музыкальных», мешающих спать, инструментов и певцов, которые днем с порциями риса усиленно уничтожают взятые из дому запасы сахарного спирта, отчего лица у них становятся красными и потными; их бросает в крепкий сон, а ночью, когда буря расплясывается еще более и пароход начинает швырять… Грохот катающихся под нарами бутылок пробуждает путешественников, они затягивают «ута» – (песни) и поют так оригинально, что непривычному вынести ее спокойно никак невозможно.

Задолго перед рассветом, когда кажется, что пароход сейчас потонет, когда не разберешь, где ноги, где голова, где потолок – не качка, а кошмар! в такт они поют:

Пение оригинально – оно напоминает испорченный хрипящий граммофон, в этом высший шик; «ута» заунывна, с особыми коленцами, на которых песенку перехватывают, или подтягивают два три слога, различных углах каюты.

Веселое настроение путешественников не парализуется, никаким часом ночи, ни ужасным смрадом, идущим от «бенжо», дверь в который вследствие качки открыта настежь. Флейта ноет не переставая, бесконечная песня, горловая, надсадистая сверлит воздух… А днем, стуча в ладоши и звякая чашками, путешественники пьют с азартом считая, так как это делают в ресторанах китайцы.

В одну из ночей мне удалось видеть шторм Тихого Океана. Волны, озаренные неверным светом, иногда падающим от луны, волны подобные горам, мечущиеся безумной мыслью или же крыльями нетопырей мимо мачты, черной дымящей трубы несчастного «Хиго-Мару», упавшего на бок и летящего куда-то вверх, чтобы потом неудержимо скатиться по откосу горообразной волны, показав приподнятую палубу, уходящую к корме, где выскочивший из воды винт беспомощно дрожит…

Сквозь брызги океана завиднелись признаки Японии

Среди пустыни вод, что может быть более странного, чем голубая скуфья торчащая из хлябей – одинокий остров.

– «Торриджима» – говорит матрос:

В 1902 году все население острова 150 человек погибло здесь во время ужасного извержения.

И теперь опять там поселились люди, пароход ходит туда всего лишь три раза в год.

Впереди нас защита от продолжающегося бешенного шторма – ледяного северного ветра – Остров – «Хачиджио», в прикрытии его бросили якорь.

Высокий рельеф заслоняет нас и деревушку, прилепившуюся под отвесным срывом берега от ветра; рядом с нами покачивается разная мелочь, сбежавшаяся сюда от непогоды.

Капитан знал, что следует нам простоять здесь ночь и спокойная дорога приведет нас к желанным берегам Японии, к подножию алмазной «Фудзи», в людской муравейник, где с каждым днем все изложенное здесь более превращается в сновидение, призрачную легенду незабываемую.

Покинув на «Ога-Сава-Ра» нежащее лето, было странным в апрельской Иокогаме увидеть вновь холодную, туманную зиму, в которой мы мерзли, удивляясь «нетребовательным розам» раскрывшимся чаянии тепла…

Примечание

Путешествие на архипелаг Кука (Бонин) – или же Ога-Сава-Ра совершили – Д. Д. Бурлюк, жена Мария, дети Давид (7½ лет), Никифор (5½ лет), Марьяна Давид (урожд. Бурлюк) и Вячеслав Фиала (художник – Прага), Лидия И. Еленевская и худож. Виктор Пальмов.

ДАВИД ДАВИДОВИЧ БУРЛЮК.

Рукопись окончена

10-го ИЮЛЯ 1921 ГОДА.

Иокогама. Накамура 38. дом Омине-Сан (японки, жены Константина Борисовича Полынова).

Оглавление

По Тихому Океану

Воспоминание об Ога-Са-Вара

Примечание