Песни [Олег Григорьевич Митяев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Олег Митяев ПЕСНИ

Что ж ты осень

Что ж ты, осень натворила,
Ласково, да шепотом?
Мне такие говорила пьяные слова,
Листья на асфальт стелила
Красные да желтые.
Флейта ночью тихо плакала.
От костров у горожан кружилась голова.
От костров кружилась голова.
Что ж ты, осень, натворила,
Под дождем раздетая
Танцевала, ветер злила,
Словно без ума.
Подпевать ты мне любила,
Когда пел про лето я.
Флейта ночью тихо плакала.
А на утро стала осень лютой, как зима.
Стала осень лютой, как зима.
На стерильном на снегу
Гроздь рябины стылая,
Как от дроби на боку
У пурги прострел.
Отвязаться не могу
Я от мысли, милая,
Флейта знала, чем все кончится,
Да я ее спросить об этом толком не успел.
Да и я спросить об этом не успел.

В темной комнате

В темной комнате свет пробежал по стене
Чей-то рай легковой катится…
Ах, как на крыше в рубашке прилипшей к спине,
Хорошо в летний дождь плачется.
Не пристанет никто: «Что с тобой? Что с тобой?»
И не надо в ответ думать,
И сглотнув горький ком с дождевою водой,
Можно с крыши на все плюнуть.
Можно в скользкий наклон, задыхаясь стучать,
Можно пятками жесть выгнуть
И в простуженный гром дрянь любую кричать,
А потом взять да вниз прыгнуть.
И ничем не помочь. Что словами сорить,
Если сам весь в долгах тоже.
Что не дожил, не прочь я тебе подарить
Да другим эту жизнь должен.
В темной комнате свет пробежал по стене
Чей-то рай легковой катится…
Ах, как на крыше в рубашке прилипшей к спине,
Хорошо в летний дождь плачется.

Соседка

Снова гость к моей соседке,
Дочка спит, торшер горит.
Радость на лице.
По стеклу скребутся ветки,
В рюмочки коньяк налит
Со свиданьицем.
     Вроде бы откуда
     Новая посуда?
     Но соседка этим гостем дорожит:
     То поправит скатерть,
     То вздохнет некстати,
     То смутится, что не острые ножи.
Он — мужчина разведенный,
И она — разведена.
Что тут говорить…
Правит нами век казенный,
И не их это вина —
Некого винить.
     Тот был — первый — гордым,
     Правильным был, твердым, —
     Ну да бог ему судья, да был бы жив.
     Сквер листву меняет,
     Дочка подрастает…
     И пустяк, что не наточены ножи.
Пахнет наволочка снегом,
Где-то капает вода,
Плащ в углу висит.
На проспект спустились небо
И зеленая звезда
Позднего такси.
     Далеко до Сходни,
     Не уйти сегодня, —
     Он бы мог совсем остаться да и жить.
     Все не так досадно,
     Может, жили б складно…
     Ах, дались мне эти чертовы ножи!
Ах, как спится утром зимним!
На ветру фонарь скулит —
Желтая дыра.
Фонарю приснились ливни —
Вот теперь он и не спит,
Все скрипит: пора, пора…
     Свет сольется в щелку,
     Дверь тихонько щелкнет,
     Лифт послушно отсчитает этажи…
     Снег под утро ляжет,
     И не плохо даже
     То, что в доме не наточены ножи.

Самая любимая песня

Самою любимою ты была моею.
Я шептал тебя во сне, я с тобой вставал,
Я за красками ходил в желтую аллею
И в морозы на стекле звуки рисовал.
     Просинь отражалась в зеркале оконном,
     Выцветал от ожиданья лес.
     Осень свой обряд вершила по законам,
     Не суля событий и чудес.
А той ночью я бродил по пустому городу,
Собирая паузы, да осколки дня,
А ветра до петухов все играли с вороном,
Да случайно с листьями принесли тебя.
     Помнишь, падали на подоконник листья
     С запахами будущей пурги.
     Помнишь, я читал тебе их словно письма
     По прожилкам лиственной руки.
Есть начало и конец у любой истории.
Нас несет в фантазии завтрашнего дня.
Снятся мне по-прежнему светлые мелодии,
Только не встречается лучше, чем твоя.

Кандалакша

Большой лохматый пес в промозглой Кандалакше,
Такой же белизны, как кольская зима.
По черному песку несется белым флагом,
И тихо в пелене скрывается корма.
Баркас, давно на берег списанный,
Лежит вверх дном, лаская ребрами
Ветров просоленные волосы,
И сон про море видит Белое.
«Пора!» — маяк зовет настойчиво,
И в бухте так остаться хочется.
Зачем же, пролетая, птица белая
Кричит, что не вернусь?
Отходит, поворчав, от мокрого причала
Вдыхающий туман попутный сухогруз.
И, не мигая, вслед блестят сырые скалы,
И хочется кричать, что я еще вернусь.
«Вернусь! Вернусь! Вернусь!» — дробятся по Хибинам
Чуть слышные слова сквозь чаек голоса,
И волны их несут, сутулясь, как дельфины,
К фигуркам на песке — твоей, и, рядом, пса.
Мне вспомнится в пути безлюдном неоднажды
Причалов тишина, оглохшая в шторма,
И ты, и добрый пес в промозглой Кандалакше,
Такой же белизны, как кольская зима.

За полярным кругом

За полярным кругом снег белый-белый,
И над тундрою метель мечется.
Воздух пахнет стылым морем
И серьезным рыбным делом,
И на верфях ледоколы лечатся.
За полярным кругом вдаль мчатся сани,
И озера, как хрусталь, все до дна.
Здесь морошка, как коврами,
Укрывает стылый камень
И конечно, — между нами — холодно.
За полярным кругом крик белых чаек,
Разноцветные дома в Мурманске.
Цапли кранов не скучают —
Корабли в порту встречают
И с бакланами играют на песке.
За полярным кругом смерть в сорок первом
Расплескала кровь на снег клевером.
Не за ранги и медали
Люди тверже камня стали,
Не отдали, не предали Севера.
За полярным кругом снег белый-белый,
И над тундрою метель мечется.
Воздух пахнет стылым морем
И серьезным рыбным делом,
И на верфях ледоколы лечатся.

Дует ветер

Дует ветер — дует месяц, дует два, дует год.
Только боль он не остудит, эта боль не пройдет.
Может время залижет ее как река, но пока
Мне без Вас жить не стоит.
Может время залижет ее как река, но пока
Мне без Вас жить не стоит.
Разлучили, как детей нас развели по углам,
Разорвали акварели наших встреч пополам.
Но хоть где одному на красивой земле столько лет
Мне без Вас жить не стоит.
На осколочки печаль свою разбить, разлюбить,
Не встречаться, постараться к Рождеству позабыть,
Сколько было бы в жизни и встреч и подруг, но мой друг
Мне без Вас жить не стоит.

В осеннем парке

В осеннем парке городском
Вальсирует листва берез.
А мы лежим перед броском,
Нас листопад почти занес.
Занес скамейки и столы,
Занес пруда бесшумный плес,
Занес холодные стволы
И бревна пулеметных гнезд.
А на затвор легла роса,
И грезится веселый май,
И хочется закрыть глаза,
Но ты глаза не закрывай.
«Не закрывай!» — кричат грачи, —
Там сквозь березовый конвой
Ползет лавина «саранчи»
На город за твоей спиной!
И ахнет роща, накренясь,
Сорвутся птицы в черный дым,
Сержант лицом уткнется в грязь —
А он таким был молодым…
И руки обжигает ствол.
Ну сколько можно лить свинец!!!
Взвод ни на пядь не отошел,
И вот он, вот уже конец…
Развозят пушки на тросах,
Все говорят: «Вставай, вставай!»
И хочется закрыть глаза,
Но ты глаза не закрывай.
«Не закрывай, — кричат грачи, —
Ты слышишь, потерпи, родной».
И над тобой стоят врачи,
И кто-то говорит: «Живой».
В осеннем парке городском
Вальсирует листва берез.
А мы лежим упав ничком,
Нас листопад почти занес…
В осеннем парке городском…

Сестра милосердия

Уж, наверное, ягоды спелые,
Нам не видно в окно полисад,
А в палате стерильные, белые,
Стены розовым красит закат,
Но леченье идет без усердия,
А зачем? Мне осталось дня три.
Погоди-ка Сестра Милосердия,
Посмотри на меня, посмотри.
Посмотри на меня некрасивого
(Я и раньше-то был некрасив),
Посмотори, я прошу тебя, милая.
Что ж ты плачешь, губу прикусив?
На Ордынке, у церкви в безветрие
Нам болтать бы с тобой до зари.
Ах, Катюша, Сестра Милосердия,
Посмотри на меня, посмотри.
Вот и все. Вот и больше не надо.
Скоро ангелы в путь протрубят.
Эту в свете вечернем ограду,
Этот теплый июль и тебя
Позабыть не успею до смерти я,
Ведь и впрямь мне осталось дня три.
Ради бога, Сестра Милосердия,
Не смотри на меня, не смотри.
Не смотри, когда утром остывшего
Мужики меня вниз понесут.
Попроси за меня у всевышнего
Не затягивать божеский суд.
И когда окажусь в земной тверди я,
И наполнится карканьем высь
В этой церкви, Сестра Милосердия,
Помолись за меня, помолись…
Помолись.

Солнечное затмение

По приказу мы стреляли и, стреляя,
Я дрожал, как отлетающие души.
Запишите меня в список негодяев,
Если он теперь еще кому-то нужен.
Запишите, запишите меня в список,
Только вряд ли это что-нибудь изменит…
Никакая боль не будет мне сюрпризом,
Ведь за столько лет мы превратились в тени.
И за столько лет мы живы почему-то?
Как же так, что разобраться не приспело?
Это ж сколько люди видели салютов?!
Ну, конечно же, ни одного расстрела.
     За Уралом с лозунгами рьяными
     Пятилетка шла, как полагается,
     А мы вдупель напивались пьяными,
     Чтоб не сомневаться и не каяться.
А в то лето было жарко, воздух каменный.
Днем мне матери их снились, было муторно.
А всю ночь, чтоб заглушались вопли в камерах,
Во дворе мотором харкала полуторка.
Мы топили в страхах заповедь христову,
Было тошно, было жутко, было гадко,
Но за Родину, вождей внимая слову,
Мы душили сумасшедшие догадки.
     Мальчики коптили стекла на костре,
     Чтоб смотреть на солнце в затемнение.
     Сколько было радости в той поре?!
     Сколько было лет еще до прозрения?!
Сколько раз потом из оттепели в оттепель
Красных флагов отсыревшею материей
Накрывали после драки их, и вот теперь
Снова оттепель — а я не верю ей.
Снова оттепель, и снова верь — а не верю ей.
По приказу мы стреляли и, стреляя,
Я дрожал, как отлетающие души.
Запишите меня в список негодяев,
Если он теперь еще кому-то нужен.

Прохожий

Повезло прохожему — свободное такси,
Только вот спешить ему некуда.
Он остановился, закурил, да пропустил,
Да на небо посмотрел: «Снегу-то…»
     Падает размеренно, не скорбя,
     Отчего ж тебе так неможется?
     У нее другая жизнь и у тебя,
     У тебя, даст бог, тоже сложится.
Помнишь, ты у шурина брал велосипед,
Уезжал на озеро дальнее.
Там остались ваши отражения в воде,
Их еще хранит гладь зеркальная.
     Осень началась тогда в августе,
     Зелень желтой грустью наполнилась.
     На всю жизнь из давней той радости
     Хватит вам того, что запомнилось.
Вот и запускай на память тот видеоклип,
Да крути себе сколько надо лет,
И в пустой квартире пой, покуда не охрип,
Да в окно гляди, как снег падает.
     Падает размеренно, не скорбя.
     Отчего ж тебе так не можется?
     У нее другая жизнь и у тебя,
     У тебя, даст бог, тоже сложится.

Кино

Отмелькала беда, будто кадры кино,
В черно белых разрывах фугасных.
И в большом кинозале эпохи темно,
И что дальше покажут — не ясно.
Разбивается луч о квадраты стекла
Довоенного старого дома.
И людская река по утрам потекла
По аллеям к заводам и домнам.
Просыхает асфальт, уменьшается тень,
И девчонка торопится в школу.
Довоенный трамвай, довоенный портфель
Все опять повторяется снова.
Я в отцовских ботинках, в отцовских часах,
Замирая, смотрю без прищура,
Как в прозрачных, спокойных, тугих небесах
Самолетик рисует фигуры…
20 лет, 30 лет, 40 лет
Рушит хроника стены театров.
20 лет, 30 лет, 40 лет
Нас кино возвращает обратно.
Я не видел войны, я смотрел только фильм,
Но я сделаю все непременно,
Чтобы весь этот мир оставался таким
И не звался потом довоенным.

Я сбежал

Я сбежал. Да, я сбежал.
Впрочем, кто меня держал?
Пусть кому-то хорошо, плохо ли.
По карнизам дождь стучал,
Ветер кроны лип качал,
И они вдогонку мне охали.
     И когда водосточных хорал
     Стих в молчании как на погосте,
     Провожал меня сонный вокзал
     К моему одиночеству в гости.
Одиночество живет
На заброшенном лугу,
Летом сорная трава колется,
В стужу хлопьями хандра
Крылья веток гнет в дугу
И волчица на луну молится.
     Я наслушался песен дождя
     В светомузыке молний и грома,
     Я ночами сидел без огня
     И купался в молчании дома.
Отражает взглядом мгла
В острых шпилях купола —
Не поранится б о них веками.
Возвращаться не хочу,
Как бы память не гнала,
Не стекала по щекам реками.
     Лишь ночами, когда город слеп,
     Я по мокрым кварталам кочую,
     Где бездомные, вмерзшие в снег,
     Вдоль дороги машины ночуют.

Волшебный дом

Есть дома многоэтажные,
На листе — дома бумажные,
Есть дома, в которых люди
Проживают много лет.
И хотите, не хотите ли,
Есть казармы, вытрезвители,
Есть аптеки и есть театры,
Где показывают балет.
     Но есть такие дома волшебные,
     Особо важные для людей,
     Где побывали мы все, наверное,
     Где получают отцы детей.
     Там на всю жизнь называют Герой,
     Или Сережей, или Петром.
     C И потому в жизни самый первый
     И самый главный — родильный дом.
Есть избушки деревянные,
Небоскребы есть стеклянные,
Есть дворцы, в которых пусто,
И отели, где уют.
Банки есть и министерства,
Институт, где лечат сердце,
Помещенья для капусты, —
Но детей там не дают.
     Но есть такие дома волшебные,
     Особо важные для людей,
     Где побывали мы все, наверное,
     Где получают отцы детей.
     Там на всю жизнь называют Герой,
     Или Сережей, или Петром.
     C И потому в жизни самый первый
     И самый главный — родильный дом.

Провинциальная история

Городок островочками кровель
Утром робко раздвинет сирень,
Акварелью восхода в цвет крови
Соловьиную выкрасит трель.
От решетки свежо щеке,
Сыро в тесном подвальчике.
Мрак за плечи обнял, как брат,
Между прутьев небес квадрат.
Город взят белочехами
(власть пока что с прорехами).
Окна смотрят растерянно —
Снова воля расстреляна.
Казачье разудалое
Самогон жрет подвалами
Да бормочет «Вечерний звон»
Покалеченный грамофон.
В тишь полночного шепота
Дверь распахнута хохотом,
Коренастый есаул
Перегаром свечу задул.
А в палисаднике сирень, бледнея, осыпается,
И ставни наглухо в домах закрыты до утра.
Он ног босых и от подков никто не просыпается,
И спят, запутавшись в ветвях, весенние ветра.
Звонко цокают лошади
По булыжнику площади,
И шалеющий шашек свист
Радугой на ветру повис.
Синь лампасов, как карусель,
Рубят молча, со зла в кисель.
И найдут — вижу как во сне —
Утром здесь лишь мое пенсне.
Из века в век все те же здесь
Бродяги и патриции,
И путь на волю лишь один,
И страсть у всех одна,
И кровь такая же везде
В столице и в провинции —
Идет в золе, по всей земле,
Гражданская война.

Давай с тобой поговорим

Давай с тобой поговорим.
Прости, не знаю как зовут,
Но открывается другим
Все то, что близким берегут.
Ты скажешь: «Все наоборот,
Согласно логике вещей»,
Но это редкий поворот,
А может нет его вообще.
Ты помнишь, верили всерьез
Во все, что ветер принесет.
Сейчас же — хочется до слез.
А вот не верится — и все.
И пусть в нас будничная хмарь
Не утомит желанья жить,
Но праздниками календарь
Уже не трогает души.
     По новому, по новому торопит кто-то жизнь,
     Но все ж, дай бог, по старому нам чем-то дорожить.
     Бегут колеса по степи, отстукивая степ.
     Гляди в окошко, не гляди, а все едино — степь.
     Гляди в окошко, не гляди…
Ты только мне не говори
Про невезенье всякий вздор
И степь напрасно не брани
За бесконечность и простор.
Давай с тобой поговорим,
Быть может, все еще придет…
Ведь кто-то же сейчас не спит,
Ведь кто-то этот поезд ждет.
     Сквозь вечер, выкрашенный в темно-синюю пастель,
     Несет плацкартную постель вагон, как колыбель.
     Сиреневый струится дым с плывущих мимо крыш…
     Давай с тобой поговорим. Да ты, приятель… спишь.

Абакан

В синем зимнем Абакане
Над гостиницей метели,
Хлеб над водкою в стакане,
Греться ветер лезет в щели.
Гиблый край с дырявым небом
(Бог, не дай Сибирь обидеть), —
Он же здесь ни разу не был,
Как он мог это увидеть?
     В том летящем облаке —
     Рты в собачьем окрике?
     Как в московском дворике,
     Слышал каждый слог?
     Как сквозь общее «Ура!»
     Слышал вздохи опера?
     Но не мог марать пера, —
     А вполне бы мог.
Он слова уже не путал
И тем более не прятал,
Когда нас осенним утром
Принимали в октябрята.
Мне б услышать, что он порет
Той счастливою порою,
Я бы с ним не стал и спорить,
А теперь сижу и вою
     Здесь в глухой Хакассии —
     В кухне ли, в трассе ли
     Квасят, как и квасили,
     Да не за упокой
     Тех, кто пел и знал зачем,
     Кто в сугробе тающем
     На парижском кладбище
     Мокнет как чужой.
Что же мы теперь имеем —
Ядовитыми полями
Вдоль дороги до идеи
Виселицы фонарями,
Щит прибит о перестройке
К полусгнившему бараку,
И оттаяли помойки
В помощь выжившим собакам.
     Облаком ли, «Гамлетом»
     Кто откроет дали нам,
     Ирода ли Сталина
     Нас придавит груз?
     Кто душой ли оком ли
     Разглядит порока лик,
     Деспота пророка ли
     Нам пошлет Иисус??!

Рассветная прелюдия

Рассветная прелюдия
Дождем сопровождается.
Рождается, рождается, рождается
Холодное безлюдие
Никем не нарушается.
Висит листва продрогшая
И тихо осыпается,
И тихо осыпается, и тихо осыпается.
И город просыпается,
Но кажется, что спит.
Шарфом тепло закутаюсь,
И выйду в ночь уставшую,
И в ветках нот запутаюсь,
Шурша листвой опавшею.
Замрет дымок над крышею
И над дорогой нашею,
А над звездой упавшею
Повиснет лед реки.
И солнца шар покатится,
И светом дом заполнится,
И сумерки попятятся,
И кончится бессонница,
И сны мои под пятницу,
Конечно же, исполнятся,
Вот только жаль не вспомнится
Мне музыка никак.

Француженка

Неровность вычурная крыш
Течет за горизонт.
Семнадцатый квартал. Париж.
Чуть вздрагивает зонт.
И женщина французская,
Серьезна и мила,
Спешит сквозь утро тусклое,
Должно быть, проспала.
     И тем, кто встретится ей улочкой узкою,
     Не догадаться — здесь у всех свои дела —
     B Она хоть бывшая, но подданная русская,
     Она такая же москвичка, как была.
У бывшей русской подданной
В квартире кавардак,
А значит что-то и в душе
Наверняка не так,
Но не легки ее слова,
И пусть неважно спит,
Но от «столичной» голова
Наутро не болит.
     И вспоминая сон про дворики арбатские,
     Она как в реку погружается в дела,
     И, несмотря на настроение дурацкое,
     Она такая же москвичка, как была.
Каштаны негры продают
У площади Конкорд,
Бредет сквозь лампочек салют
Бесснежный Новый год.
И парижане, о своем
Задумавшись, спешат,
И Рождество опять вдвоем
С подружкою из США.
     Напомнит праздичный Париж вино французское,
     А ей пригрезится Москва белым-бела.
     Она пьет водку, так как подданная русская,
     Она такая же москвичка, как была.
     Она хоть бывшая, но подданная русская,
     Она такая же москвичка, как была.

Сон

Я хочу скорей заснуть
И проснуться рано-рано
И под волчий вой бурана
Свой порог перешагнуть.
И пойти в снегу по пояс
На вокзал, на первый поезд,
Часовой нарушить пояс
И друг другу нас вернуть.
Будет ночь, как гулкий зал,
Месяц в карнавальной маске,
Как в старинной страшной сказке,
Что мне ветер рассказал.
Но согласно расписанью
За окном мелькают зданья,
И финалом ожиданья
Приближается вокзал.
Я приду, не позвонив,
И не ты мне дверь откроешь,
Но уже не успокоишь
Взволновавшийся мотив.
Ты войдешь обыкновенно,
Удивишься откровенно
И посмотришь, совершенно
Ничего не проронив.
А восход не потушить
Горизонт уже распорот,
В эту ночь огромный город
Вьюга весь запорошит.
Как два облака по небу,
Будет нас носить по снегу,
А наутро я уеду,
И как прежде будем жить.

Сахалин

Вот мы и приехали — краешек земли,
Как коряга на воде брошенный,
Пасынок юродивый, остров Сахалин, —
Изразец большой страны, бурями скошенный.
Я все думал, что город, что область не та, —
Все спешил на восток, на восток.
А и здесь на краю тоже нет ни черта —
Вот и белка тебе и свисток.
Кости перемытые — белые стволы —
Догнивают на песке сирые.
Накрывайте скатертью белые столы
Да давайте помянем гордый лес, милые.
Ветер в бухте всю ночь бурелом полоскал
Да раскладывал на берегу.
Мне б поверить опять, мне б кричать, что смогу,
Да солгу — не могу, не могу!
Пей, да балагурь мужик, подливай в стакан —
Я все переслушаю, так и быть.
Только вот про веру-то помолчи пока,
Как бы не сорваться мне, как бы мне не завыть.
Обожраться икоркой, обозвать жизнь игрой,
Гвоздик в душу забить, да загнуть.
Все забыть — не могу! Всех простить — не могу!
Не могу! Не могу! Не могу!
Братья мои младшие, вам бы все плясать,
Братья мои старшие, вам бы пить.
Как же перебитых мы станем воскрешать?
Возвращать назад домой всех кого вышибли?
Через пыльные стекла убогих витрин
Я не разгляжу, хоть и пьян:
Непонятно, куда-то летят журавли —
Океан впереди, океан!
Пой, уж лучше пой —
придет пора забыть.
Пой, уж лучше пой!
Уж лучше пой, чем выть.
Ветер в бухте всю ночь бурелом полоскал
Да раскладывал на берегу.
Мне б поверить опять, мне б кричать, что смогу,
Да солгу — не могу! Не могу! Не могу!

Печали каменного пояса

А как на речке, что за лесом,
Оплошка вышла, да зазря
Мы потопили плот с железом,
А на железе соболя.
Кого винить? Да вроде некого.
Кого казнить? Самих себя.
А коль бежать, так вроде некуда —
Кругом Демидова земля.
И без того не лучше каторги
Житье у нас, хоть волком вой.
А тут до смерти биты катами
Да и отправлены в забой.
Не на урок — на веки-вечные.
Прощайте птахи да гроза.
Мы цепью с тачками повенчаны,
Видать лишь зубы да глаза.
Ой, люли-люли-люшеньки,
Пропали наши душеньки.
Да кабы только мы сердечные,
Уж сколь загублено — не счесть.
И вот прорвались беды вешние
Да норовят плотину снесть.
Пошла беда хлестать по колесу,
В Каштыме-городе мортиры льют.
Вразнос по Каменному поясу
Пошел лихой работный люд.
В Челябе звон, гудит толпа,
Бьют благовест колокола,
Под барабан, под вой рожков
Въезжает Сам Иван Грязнов.
А кто таков, да чей такой?
Да самозванец он и вор,
Да он холоп демидовской
Пустился на обман,
Утек да прятался в листве,
Лизал рубцы, душой черствел,
Да в пугачевском воинстве
Он ноне атаман.
Уж он посажен в кресла царские,
Чинит властям крутой допрос.
С народом все добром да ласками —
Ну а с боярами всерьез.
Дурманит головы свобода,
Вершится справедливый суд,
Да жаль укрылся воевода —
Качал бы брюхом на ветру.
В Челябе звон, гудит толпа,
Бьют благовест колокола.
Под барабан, под вой рожков
Справляет суд Иван Грязнов.
А кто таков, да чей такой?
Да долго ль по миру гулял?
Монашка старая с клюкой
Гадает за ручьем,
Гадает, да не ведает,
Что уж Емельку предали.
Кружит в степи над бедами,
Ждет крови воронье.
А как накружатся поганые
Да чрево подлые набьют,
Снега укроют пятна алые,
Да токмо память не сотрут.
Ох, сколько нам терпенья дадено,
Да много ль времечка пройдет? —
Поднимет Русь с дубьем, с рогатиной
За правду лыковый народ.
Ой, люли-люли-люшеньки,
Не стерпят наши душеньки.

Как здорово

Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь.
Качнется купол неба — большой и звездно-снежный.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.
Ты что грустишь, бродяга? А, ну-ка, улыбнись!
И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
И все же с болью в горле мы тех сегодня вспомним,
Чьи имена, как раны, на сердце запеклись, —
Мечтами их и песнями мы каждый вздох наполним.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

Ермак

Сказывали, что Ермак
Жил без дому.
Сказывали, что казак
Был он с Дону.
Ловко было б, кабы так —
Чуть приехал,
Да в Сибирь прошел казак,
Да по рекам.
Ловко было б, кабы так —
Льды растают,
Да плыви по Иртышу
До Китаю.
Да по-первости здесь плыть,
Что топиться, —
Не поставлено столбов
На водице.
Где протока, где валун,
Не узнаешь,
Куличков береговых
Не спытаешь.
Как по рекам он прошел
Посудите?
Как дорогу он нашел
По Сибири?
Ты спроси у стариков —
С высоты годов виднее.
Сказывают старики
Поскладнее,
Сказывают старики
Поскладнее.
Было дело на реке,
Да на Волге.
Появился человек
Ростом долгий,
Да ватагу сколотил
Из разутых,
Да купцов, боярей бил —
Шибко люто.
Да за волю до седин
Можно драться.
Не пора ль тебе к своим
Возвращаться —
На Уральску сторону
С лебедями,
Да косить в лугах траву —
С сыновьями.
Лес проснулся ото сна,
Стаял лед на Чусовой,
Всякой птице, чуть весна,
Хочется домой!
Только рано Ермаку
Саблю прятать,
Не пристало казаку
Булки стряпать.
В пору бедных опекать,
Кто обидит,
Да и с ханом воевать
Во Сибири.
Он приедет на денек,
Шапку сбросит.
Снег на голову уж лег —
Это осень.
Каждый год метель метет,
Снова тает,
А любимая все ждет,
Ожидает.
Ждет не плачет, не корит
В стороне родной девица,
А коса уж от седин
Серебрится.
Сказывали, что Ермак
Жил без дому.
Сказывали, что казак
Был он с Дону.
Ловко было б, кабы так
Мало-мальски, —
Только коренной Ермак,
Наш, Уральский!

Таганай

Пусть сегодня меня потеряет родня —
Я уйду, когда все еще спят.
Но штормовка, пропавшая, выдаст меня
И рюкзак со стены будет снят.
Это значит — меня бесполезно искать,
Занедужил я, лекарь мой — путь.
Будет ветер мою шевелюру трепать
И толкать, как товарища в грудь.
     Как янтарными струнами в пьесе дождя,
     Ветер мачтами сосен играй!
     Пусть в походную юность уносит меня
     Таганай, Таганай.
На вагонном стекле — непогожий рассвет
Чертит мокрую диагональ,
Среди туч настроения проблесков нет,
И на стыках стучит магистраль.
Словно в сердце стучит, как стучало тогда,
Когда мы убегали вдвоем.
А быть может, в последнем вагоне одна
Ты любуешься этим дождем.
     Как янтарными струнами в пьесе дождя,
     Ветер мачтами сосен играй!
     Пусть в походную юность уносит меня
     Таганай, Таганай.
Разгоняйся, мой поезд, пусть дождики льют,
Ну, какой-же я к черту, старик.
Это станции взять нам разбег не дают,
И к стеклу желтый листик приник.
     Как янтарными струнами в пьесе дождя,
     Ветер мачтами сосен играй!
     Пусть в походную юность уносит меня
     Таганай, Таганай.

Фрагмент

Тронется, еще чуть-чуть и поезд тронется
И с печальным вздохом тихо дверь закроется,
Вянет ночь, сирень ее становится прозрачною
И среди чужих твое теряется лицо.
Мелочью стучится дождь в стекло, бегут кусты,
На холсте окна пейзаж размыт и взгляд застыл.
И скользят артерии рябин по холоду
Сквозь немую ярмарку сорвавшейся листвы.
Тихо листопад закружит сад,
И уже не повернуть назад,
Канет осень в снег, как в соболя
Венчанная женщина.
Поплывет из серой тишины
Пеной на пожарище травы,
Запорошит отраженьем рек
Снег.
Все забыть, смотреть в глаза и больше не спешить
И за этот миг совсем недолгий жизнь прожить,
Шаг шагнуть в дверной проем, и перестать дышать,
И не думать ни о чем, смотреть сквозь снег и ждать.
Тронется, еще чуть-чуть и поезд тронется…

Художник

Как трудно быть художником среди асфальта серого,
То черного от дождика, то стылого и белого,
Среди домов, казенных слов, и незнакомых встречных лиц,
И снежных нитей проводов, и мокрых крашенных ресниц.
И каждый день в троллейбусе, в бреду волнений прожитых,
Разгадываю ребусы на стеклах замороженных.
На стеклах и на памяти из правды и из чьей-то лжи,
И на душевной Замяти, и на холсте с названьем «Жизнь».
Как трудно быть художником, не спать в ненастье за стеной,
А плыть под шепот дождика над черной жуткой глубиной,
Запомнить, как шумит гроза, и даже капли пережить —
И ведь нельзя закрыть глаза и вдруг художником не быть.

Мой отец

Мой отец алкоголиком не был,
Хоть и выпить считал — не грешно.
Хорошо было с водкой. И с хлебом
Не всегда было так хорошо.
Тридцать лет профсоюзных событий,
Ни прогулов, ни громких побед,
Восемь грамот, привод в вытрезвитель
И награда за выслугу лет.
     Люди будущего — на фронтонах ДК…
     Да задумчивый стих Окуджавы…
     И, как цены, волненья снижались тогда
     За прекрасное завтра державы.
Очень рано отца хоронили…
Очень много, казалось ему,
Мы неправды тогда говорили,
Да все думал — видней наверху.
Верил Сталину, верил Хрущеву,
Верил, верил, работал и пил…
И быть может, прожил он еще бы,
Если б он алкоголиком был.
     А с фронтона ДК, как и прежде, глядят
     Те слепые красивые лица,
     И все так же, как прежде, лет тридцать назад, —
     Радость в гипсовых белых глазницах.
Не сорваться бы, не закружиться
Да мозги бы свои не пропить,
Да молитвы читать научиться,
Чтоб отца и детей не забыть.
Жизнь и боль — вот и все, что имею,
Да от мыслей неверных лечусь.
А вот правды сказать не умею,
Но, даст Бог, я еще научусь.

Праздник

А вчера приглашали попеть
Люди милые, но незнакомые.
Я им пел, чтобы дом их согреть,
Свои старые песни и новые.
Только песни-то стали не те —
По-другому поется и дышится.
Мы в разлуке уже столько лет,
Не болит ничего и не пишется.
     Хоть бы раз суета нас свела —
     Пусть больными, плешивыми.
     Ах, какая бы встреча была!
     Если б все были живы мы.
А с чего бы казалось хандрить?
Ты такой же почти, и гитара та,
И хозяйка какая смотри…
Ну чего же еще тебе надо-то?
     А я слышал гитара врала,
     И слова были лживыми…
     А какая бы встреча была,
     Если б все были живы мы.
Я ушел, чтобы весел был дом,
Хоть шептала хозяйка: «Обидимся!»
Почему мы так глупо живем?!
Почему мы так долго не видимся?!

Прогноз

Гулял ветер по перекрестку.
Шумел здесь праздник еще вчера.
И разбирают помост на доски,
Где лишь недавно стоял театр.
Здесь лицедеи народ дурили,
На принца Гамлет был не похож.
А люди слезы и вправду лили,
Отдав на входе последний грош.
Ветер, ветер, ветер, ветер, ветер,
Носит эхо прежнего «Ура!»
Вышел дворник и, вздохнув, заметил,
Почесав заплешину: «Пора».
Простые люди они как дети,
Но знают твердо во все века —
Какой бы ни был прогноз и ветер,
Бросать работуникак нельзя.
Но входит в моду ругать погоду,
Ходить за правдой куда ни лень.
На перекрестках полно народу,
А между прочим — рабочий день.
Голос обаятельный отметил
В миллионах радиосистем:
По прогнозу ветер, ветер,
Ветер — и пока без перемен.

Светлое прошлое

Наш пароходик отходит в светлое прошлое,
И половины пути не успев отсчитать,
И настоящее время, с лицом перекошенным,
Плакать не станет на пристани и причитать.
Наш пароходик отходит в светлое прошлое,
В лето с рубашками в клетку, в наивность речей,
В песни забытые, и в ожиданье хорошего,
В шелест плащей из болоньи и прочих вещей.
     В прошедшее, знакомое
     Туда, где февраль и прозрачен и свеж.
     Там в сумерках окно мое
     От радости светится и от надежд.
     Там в сумерках окно мое
     От радости светится и от надежд.
Нас не пугают давно никакие метели,
Но и не греет огней разноцветная слизь…
Ну, созвонились, как водится, ну, посидели.
Кто-то напился, и заполночь все разошлись.
Наш пароходик отходит в светлое прошлое.
Но без волнений отходит и без труда.
Не потому, что так хочется нам невозможного,
Просто не хочется больше уже никуда.
     Ни из окна, где свет погас,
     Ни в скит, ни в страну, где получше живут,
     В обратный путь, туда где нас
     По-прежнему помнят, жалеют и ждут.
Пахнут короткие дни, словно яблоки зимние.
Странно, что и корвалол пахнет также почти.
Ах, пароходик, хоть на день, прошу, отвези меня,
Ну, отвези хоть на вечер — за труд не сочти.

Живут такие люди

Строительные краны среди немых снегов
Скрипят в ночи под фотовспышки сварки,
А дом наш, как и прочие, плывет по морю снов
Сквозь строек новогодние подарки.
     А мне опять всю ночь не спать,
     C Не зажигая света,
     Припасть к стеклу и вспоминать
     Шальное наше лето.
Но скоро самолет мой, вдыхая холода,
Взъерошит кудри туч аэродрому.
Живут такие люди в далеких городах,
Что я по ним скучаю, как по дому.
     Нас кухня пустит на постой,
     Уставших от безверий,
     Согреет клеткою грудной
     Настенной батареи.
И в дымных разговорах, где незачем кричать,
Мы сверим наши истины до точек.
И утром нам не надо будет мчать в «Союзпечать»,
Где правда ждет нас штабелями строчек.
     Скупой прощальный ритуал
     Не оборвет нам песни.
     Как далеко б ни уезжал,
     Я буду с вами вместе.

Оглавление

  • Что ж ты осень
  • В темной комнате
  • Соседка
  • Самая любимая песня
  • Кандалакша
  • За полярным кругом
  • Дует ветер
  • В осеннем парке
  • Сестра милосердия
  • Солнечное затмение
  • Прохожий
  • Кино
  • Я сбежал
  • Волшебный дом
  • Провинциальная история
  • Давай с тобой поговорим
  • Абакан
  • Рассветная прелюдия
  • Француженка
  • Сон
  • Сахалин
  • Печали каменного пояса
  • Как здорово
  • Ермак
  • Таганай
  • Фрагмент
  • Художник
  • Мой отец
  • Праздник
  • Прогноз
  • Светлое прошлое
  • Живут такие люди