На пороге зимы [Анна Субботина Окно на восток] (fb2) читать онлайн

Анна Субботина (Окно на восток) На пороге зимы

Моим чудесным читателям

Часть I

1. Нижний Предел

— Да ты ополоумел, драть по полмеры серебра за меру соли?! Да ещё залежалой!

Если в соляном ряду городского рынка и обходилось без перебранок, то не в середине лета, когда хозяйки заготавливали на зиму свежесобранные грибы, зелень и прочие дары нового урожая. Пока не пришли обозы с солеварен, торговцы сбывали прошлогодние запасы, в том числе слежавшиеся, грязные, перемешанные с толчёным камнем и прочей дрянью. Вот и в этот раз горожане осаждали прилавок, пробовали серые крупинки на запах и вкус и брезгливо морщились на примесь песка.

— Имей совесть, сбавь чуток!

— Пока орёте, до полной меры подниму, да не серебром, а золотом, — невозмутимо отвечал торговец. — Берите какую есть или ждите, пока свежую подвезут.

— До тех пор урожай давно сгниёт, — ворчали жители и, распуская кошели, переговаривались между собой: — Говорят, к зиме и такой не будет. Надо брать…

В Нижнем Пределе гуляла летняя ярмарка — говорливая, многолюдная, щедрая. Хозяева и прислуга трактиров и постоялых дворов сбивались с ног — со всей округи в город съезжались обозы с зеленью, зерном, яблоками; возчикам и охранникам не терпелось весело потратить заработанное серебро, да и купцы не каждую монету берегли для дела. На главной площади было не протолкнуться, так тесно там стояли лавки, палатки, телеги, гружённые разным товаром; торговцы победнее расселись прямо на земле, разложив своё добро на платках или досках. Нижний Предел — город большой, праздник был тоже немаленький — Первых плодов^[1]. С утра до ночи на площади продавали, покупали, меняли, договаривались, знакомились, сватались, братались и расходились — и, конечно, отчаянно торговались и спорили, иногда до выдранных волос и разбитых носов. А ещё обменивались слухами и сплетнями.

— Говорят, будто северные солеварни разорены, — гудел вечером главный городской трактир. — К зиме соль не будут продавать даже на вес золота. И за что такие испытания?

— А слыхали, что сегодня тот, в доспехах, на площади говорил? Сотник-то императорский? Будто идёт отбивать солеварни назад и берёт к себе в войско всех, кто храбр сердцем и хорошо владеет мечом… Будет война!

— Ох, да куда же нам война! Только новую мастерскую наладили…

— Дурак ты! Война-то далеко! Соль-то на севере варят, туда ехать год, а то и все десять!

— Врут всё! — надрывался мельник, стуча деревянной кружкой об изрезанный ножами стол. — Нет никакой войны! И не будет! Врут, чтобы налоги поднять да в карманы себе побольше положить! Никакой жизни честному человеку!

— Тебе мозги мукой запорошило? Императорский указ для кого сегодня на площади читали? — нахмурился человек в потрёпанной одежде наёмного охранника.

— Врань-ё! — отчеканил мельник. — Нижний — вольный город! Никто нам не указ!

— Был вольный тридцать лет назад, — не остался в долгу наёмник, — да только нынче от вашей вольницы одни слова остались.

— Эти слова на ратуше высечены, в камне, как залог, что свобода наша нерушима!

— Был залог, а стал вашей вольнице могильный камень!..

Драка завязалась мгновенно: мельник с рыком бросился на наёмника, тому на помощь пришли трое таких же потрёпанных воинов, за мельником поднялись ещё пятеро… Остальные привычно посторонились, служанки вихрем подхватили кувшины с вином и прочую посуду, а из кухни показались двое крепких парней, которых хозяева держали как раз для таких случаев.

Короткая схватка окончилась на улице полной победой наёмников. Мельник со своими спутниками, поддерживая друг друга и проклиная имперских прихвостней, направились назад в трактир и бранились в дверях с хозяином, отказавшимся вновь пускать драчунов. Из распахнутой двери доносились голоса — там с удвоенным пылом продолжали обсуждать войну и далёкие северные земли.

— Неплохо размялись, — заключил наёмник, споривший с мельником. — Заплатить никто не успел?

— С тобой даже выпить толком не успеваешь, — отозвался один из его спутников. — Бешеный ты, Рик! Пришёл слушать, что люди говорят — так слушай, а сам язык не распускай!

— Будешь меня учить, — проворчал Рик в ответ. — Ещё спускать всякой швали… Эй, а ты кто такой?

Все четверо с недоумением уставились на парня, стоявшего чуть поодаль. Рослый, широкоплечий, в такой же простой одежде и с боевым ножом на широком ремне, он обстоятельно оттирал руки от чужой крови пучком травы, прислонившись к стене.

— Я сперва принял тебя за своего, — проговорил Рик. — С хрена ли ты влез?

— Их было больше, — отозвался парень. — Да и мозги этому мукомолу давно пора прочистить. Каждый вечер орёт, будто войне не бывать. А ведь… — он поднял глаза, и в его взгляде мелькнула мальчишеская, почти детская надежда, — ведь будет война?

— Будет, — твёрдо сказал Рик. — Война не война, а скучать не придётся ни нам, ни нашим мечам. Тебя как звать?

— Верéн. Из Красильной Заводи.

— Ты неплохо дрался, Верен. Если с мечом ты так же хорош, как на кулаках, приходи назавтра в дом напротив ратуши, с синей крышей.

— Где сотник живёт?

— Да, туда. Северная война будет короткой и славной. Самое то, чтобы молодняк вроде тебя разобрался, что к чему. Мы усмирим дикарей-камнеедов, сдвинем границу к Ледяному морю и вернёмся с почётом!

Рик и его спутники ушли, громко болтая и хохоча. В другую сторону направился мельник со своими спутниками — пить дальше их так и не пустили. В трактире распахнулась дверь, кто-то окликнул Верена, но, не получив ответа, скрылся.

* * *

Верен выбросил испачканную траву, отёр руки о штаны и не спеша зашагал по площади. Возвращаться в душный трактир и слушать опостылевшие разговоры об урожаях и надоях не хотелось.

Нижний Предел, куда он так рвался попасть, оказался и впрямь большим городом. Говорили, народа здесь жило тысяч пять — жуткая прорва. Город был торговый, к приезжим здесь привыкли, и найти заработок было легко. Судье и ювелиру с Восточной улицы требовался охранник, да и кузнец был готов взять помощника, однако Верен не спешил устраиваться на зимовку. Который день бродил по площади да разглядывал украдкой императорских воинов — те дразнили торговок, тратили новенькое блестящее серебро, а меж собой говорили не о жатве и покосах, а о далёких городах, оружии и прочем, о чём подобает говорить мужчинам.

За пять лет, что Верен ходил за обозами, он был сыт по горло торговцами и ярмарками, а тут ещё единственный друг отстал по пути, найдя себе не то службу, не то девку, и стало совсем тоскливо. Он дошёл до помоста около ратуши, с которого днём говорил гордый воин в блестящих доспехах, и остановился.

Даже в густом сумраке было видно, что на столбе у помоста белеет пергамент с коронованным гербом. Букв было не разобрать — они и при свете-то не особо охотно складывались в слова — но Верен помнил наизусть, что императорский сотник Ардерик Медвежья Шкура приветствует в своём войске мужчин от шестнадцати до сорока лет, способных к дальним походам, умеющих ездить верхом и сражаться. Ещё там говорилось о расширении имперских владений и достойной награде, но эти слова помнились не так ярко. Главное — Северный поход был правдой. Вот где ждала слава, вот ради чего стоило столько лет месить грязь, шагая за обозами!

Охранники постарше говорили, будто Верен неплохо владеет мечом. Шестнадцать ему миновало целых три года назад, про привычку к дороге и говорить было нечего. Но кто возьмёт бывшего красильщика и обозного охранника на настоящую войну? Вот воины, которые дрались сегодня в трактире, явно были из сотни Ардерика. Ясное дело, их с малых лет учили владеть мечом и щитом, и на руках у них никогда не бывало пятен от краски, которые сошли с ладоней Верена совсем недавно.

Верен скользил взглядом по едва различимым в темноте строкам, беззвучно шевеля губами. Махнул рукой и развернулся к трактиру, где его ждали товарищи по обозу. Завтра он пойдёт к судье и спросит, нужен ли ему ещё охранник. Туда его может и возьмут.

Утром Верен в чистой рубахе и вымытых сапогах отправился в дом судьи, но сам не заметил, как задержался на площади. Снова там говорил императорский сотник. Он рассказывал о северных краях, суровых, но готовых встретить настоящих мужчин. Издали было не разглядеть лица, но вид начищенных лат и шлема с перьями, а главное горячие, искренние речи волновали и заставляли крепче сжимать рукоять меча на поясе. Такому бы служить!.. Не бездельнику-судье, не возчику-грязнуле… Над сотником развевалось знамя, где были изображены медведь и острый меч, а ещё девиз «Другим не стану». Девиз этот, дерзкий и уверенный, воодушевлял Верена до крайности. Он давно сообразил, что и герб, и имя сотник получил не по рождению, а по заслугам, а потому следил за ним с особым волнением. Может, этот прославленный воин родился в простой семье и сделал себе имя доблестью? Такому бы служить…

— Если кто чувствует в себе силу и храбрость, не боится лишений, но страшится умереть в своей постели, тому будет раздолье на северных землях! — Зычный голос сотника разносился над площадью, легко перекрывая шум ярмарки. Наверное, так же легко он перекрывал и шум битвы, звал за собой и наводил ужас на врагов. — Земли дикарей покорятся! Император не забудет нашей верности!

После окончания речи Верен не выдержал и, бросив извиняющийся взгляд на судейский особняк, отправился в дом под синей крышей.

Его встретил лохматый бородач в кольчуге поверх рубахи. Окинул взглядом старый кожаный доспех Верена, иссеченный щит, меч в залатанных ножнах и хмуро кивнул:

— Идём. Поглядим, что можешь.

«Не возьмут. Зря пришёл позориться», — стучало в висках, пока Верен шёл за бородачом на задний двор. Здесь на столбах висели мишени для луков и арбалетов, а на утоптанной площадке был очерчен светлыми опилками ровный круг, где упражнялись воины — в крашеных рубахах и дорогих плетёных кольчугах, с длинными мечами. Оставалось только гадать, как они искусны в бою. Явно больше, чем мечник-самоучка, годный только сторожить вонючие обозы…

Верен стиснул зубы, отгоняя ненужные мысли, и потянул из ножен меч. Отбросил ножны, чтобы не мешали, и успел поймать в глазах противника одобрение. Может, одежда для клинка и была неказистой, зато сам он был вычищен и наточен на славу. Верен взмахнул мечом, проверяя, как отзывается тело на привычные движения. Краем глаза отметил, как притихли болтавшие за спиной воины, и ступил в круг, не видя больше ничего, кроме противника и его стремительно порхающего клинка.

— Сожри тебя тьма! — почти недоверчиво воскликнул бородач, опустив, наконец, оружие. — А ты неплохо дерёшься!

Верен молчал: получить два неощутимых, но уверенных тычка в грудь и один раз выронить меч за четверть часа вовсе не казалось ему «неплохим». В боку кололо, отчаянно не хватало воздуха, тело постыдно дрожало мелкой, усталой дрожью, точь-в-точь как у новичка, впервые взявшего клинок. Но недавний противник, похоже, говорил искренне.

— Уж поверь мне, ты продержался долго. С остальными я разбирался куда быстрее. Хоть кто-то в этом городе знает, с какой стороны держаться за меч!

Он указал Верену на низкую скамью у стены и уселся рядом:

— Рассказывай. У кого учился?

— У всех, кто соглашался учить. — Верен говорил медленно, чтобы не так было заметно, как его измотал учебный поединок. Больше всего хотелось повалиться на песок, глотая воздух, как пойманная рыба, но об этом нечего было и думать. — В нашей деревне был только один настоящий воин. Он возвращался домой из похода и разболелся по пути. Остался лечиться, да так и прижился. Я ходил к нему почти каждый день. Потом стало много работы, я не мог приходить часто и стал упражняться один.

— Что за работу ты делал?

— Я из Красильной Заводи. Моя семья выделывала и красила шерсть.

Верен ждал насмешек, но бородач серьёзно кивнул:

— Был там. Неплохое место. По крайней мере, люди в ваших краях честны и не бросают слов на ветер. Что было дальше?

— Когда мне сравнялось четырнадцать, я сказал отцу, что мечом можно заработать больше, чем красильным делом. Он отпустил меня, и я ушёл с обозами. Думал наняться в отряд к кому угодно… но когда увидел настоящих воинов, как они сражаются и какие у них доспехи, подумал, что ни в один отряд не возьмут мальчишку, который ещё вчера чесал шерсть.

— Верно подумал. Но домой, конечно, не вернулся?

— Нет. Деньги на моё оружие и доспех собирали всей деревней. Нельзя было их подвести. К тому же я неплохо зарабатывал охраной и мог иногда отправлять домой серебро, если попадались надёжные попутчики. Думал, через несколько лет буду уметь побольше, а заодно накоплю на хороший меч, и тогда меня точно возьмут. Только нового меча так и не купил…

— Но сражаешься ты хорошо. — Воин жестом потребовал меч Верена, осмотрел и вернул с одобрительным хмыканьем. — На первое время сойдёт, а там найдём получше. Что ж, Верен, меня звать Храфн, и ты можешь перебираться к нам. Если не боишься идти на Север.

— Не боюсь! — Внутри разгоралась отчаянная радость, и Верену пришлось отвести глаза, чтобы не выдать охватившего его восторга. — Я привык к холоду и долгой дороге. Я слышал всё, что сотник Ардерик говорил об опасностях Северного похода.

Бородач кивнул, будто вспомнил что-то важное:

— Да, он сразу сказал, что ты отличный драчун, и оказался прав. Учиться придётся много, но за пару-тройку месяцев я сделаю из тебя приличного мечника.

— А… — Внутри у Верена похолодело. Сотник никак не мог знать о нём. Похоже, его взяли по ошибке. — Я не…

— А ты, поди, и не понял, что тогда в трактире ввязался в драку за нашим Риком? — подсказал Храфн. — Он любит так делать: днём красуется на площади, а вечером одевается попроще и слушает, что говорят о нём люди, чтобы знать, удастся ли найти здесь воинов. Теперь дуй за вещами, Верен, если не передумал!

Верен подхватил щит и шагнул к воротам, забыв об усталости. Остановился, подумал и поставил щит у стены. Теперь его дом был здесь.

Уже у ворот он обернулся:

— А лучники вам нужны? У меня есть друг, очень хороший стрелок. Только его пока нет в городе.

— Нужны, нужны. Пусть приходит. Пока не дождёмся отряда с запада, не двинемся отсюда.

Зайдя в трактир попрощаться, Верен отозвал в сторону охранника, с которым успел сдружиться:

— Мой друг, похоже, крепко застрял в Эсхене. Ваш обоз пойдёт обратно через те места. Окажи услугу, загляни там в пекарню на площади. Если Такко в городе, то мимо пекарни точно не пройдёт. Вот, — он снял с пояса нож, — отдай и скажи, что я хорошо устроился в Нижнем. Пусть спешит сюда или хоть даст знать, что с ним.

* * *

Праздник Первых плодов миновал. Приближался следующий^[2] — пахнущий мёдом, яблоками и свежескошенной травой, поднявшейся на лугах после затяжных дождей.

Рассвет застал Верена у западных ворот — они открывались раньше всех. В последние дни он приходил сюда почти каждое утро. За городской стеной ржали лошади, мычали волы, перекрикивались люди — окрестные торговцы торопились к открытию рынка. Каждое утро, устроившись на большом камне, Верен вглядывался в лица охранников, следовавших за телегами, и озадаченно хмурился — друга-лучника среди них не было.

Сегодня городские ворота открылись раньше обычного, но торговцы, вместо того, чтобы ринуться в проём, ругаясь и торопясь вручить стражникам пошлину, расступились и завертели головами, оглядываясь. В город въехал отряд из двух десятков воинов — конных, в латах поверх плотных кольчуг, с длинными мечами на поясах и арбалетами за спинами. Верен проводил их взглядом. Если это и есть отряд, которого ждёт Ардерик, то скоро войско покинет Нижний Предел. Сотник и так грозился выйти до срока — никто толком не знал, что творилось на Севере, и нужно было добраться туда поскорее. Хотя бы к Поминовению^[3].

Верен поднялся с камня, потянулся, и мышцы отозвались тянущей болью. С тех пор, как он обосновался у Ардерика, тело постоянно ныло от упражнений и цвело синяками от пропущенных ударов. Зато держаться против бывалых воинов становилось всё проще, и меч лежал в руке ладно и крепко.

Если всё пойдёт гладко, через полтора месяца они окажутся на Севере. Увидят разорённые солеварни и схватятся с врагами — по-настоящему, на боевых мечах, и никто не остановит бой, чтобы объяснить ошибки и залечить ушибы. Глубоко внутри ворочались тревога и животный страх перед болью и смертью. Но по-настоящему Верен жалел только об одном: что друг не успел из своего Эсхена, где застрял тьма знает зачем, и не разделит с ним испытания и славу.

2. Замок Эслинге

Лето выдалось дурным, и осень была не лучше — редкую неделю не лили дожди. Плащи, шатры и дорожный скарб намокали сразу как успевали просохнуть на очередном постоялом дворе. Повезло, что каменистый Северный тракт был проезжим даже в межсезонье, и войско уверенно покрывало милю за милей, оставляя позади привычные дубовые леса, уступавшие место соснякам и ельникам. Чем дальше на Север, тем короче становились дни, темнее вечера, толще корка льда на земле по утрам, а Звёздный Ковш поворачивался к горизонту все круче, будто висел в небе на одном гвозде. Месяц назад здесь катились повозки, гружённые солью, красной морской рыбой и горьковатым вересковым мёдом, но сейчас пустынная каменистая дорога вилась и вилась между вековых корабельных сосен. Временами из-за деревьев доносился запах дыма и лай собак, но никто не выходил даже поглазеть, и войско миновало одну невидимую деревню за другой.

Сотник Ардерик ехал впереди, оглядывая с высоты седла стелющиеся под копыта лошади разноцветные мхи и кустарники.

— Могли бы и провожатого послать! — ворчал он. — Заплутать на такой дороге не заплутаешь, а уважение оказать можно было. По императорскому указу же едем!

На свою сотню Ардерик почти не оборачивался. По правую руку от него ехал Верен, и он-то неустанно обшаривал лес намётанным взглядом охранника и часто оглядывался на растянувшееся по дороге войско. Ардерику было достаточно привычного шума за спиной: перестука копыт, скрипа поклажи и негромкого бормотания воинов.

Зима дышала в затылок, оседала утренним инеем на листьях и лошадиной сбруе. Люди Ардерика едва успели отдохнуть после предыдущего похода и собрать урожай на своих землях. Целый месяц путь им размечали числа и названия городов: забрать два десятка воинов в Чернолесье, полтора — в Затонье… Ещё десяток должен был присоединиться в Восточном Хвосте, и там застряли почти на неделю, ругая опаздывающий отряд на все лады. Около десяти человек прибились к войску со стороны, но за дорожными хлопотами не было времени узнать их поближе. За исключением Верена.

Ардерик проникся к Верену тем расположением и доверием, какими часто одаривают новых людей. С остальными воинами сотника связывали многолетние истории споров, размолвок и обид, но о молчаливое спокойствие Верена его вспыльчивый нрав разбивался, как волна о скалу. Верен не спорил, не отпускал язвительных шуток, не требовал благодарности за ту драку в трактире, а на учебных боях сражался с редким усердием. Ардерик заговаривал с ним всё чаще, а когда один из его лучших воинов заболел и умер в пути, объевшись кровяных колбас, окончательно приблизил парня и объявил своим учеником.

— Как тебе Север, Верен? — спросил Ардерик, когда уставших лошадей пришлось перевести в шаг.

— Пока не могу сказать, — ответил тот задумчиво. — Здешние места не похожи на те, где я бывал раньше.

— Ещё бы! Мало кто решался направиться сюда, и ещё меньше тех, кто добирался. Чего только не болтают об этих местах!

— Я слышал, по пути рассказывали, будто морозы здесь так сильны, что лошадиные копыта примерзают к земле, — проговорил Верен. — А ещё — что у местных дикарей волчьи головы, они заживо съедают примёрзших коней вместе с всадниками, и их обглоданные скелеты так и стоят до весны.

— А ещё говорят, что земля здесь не родит ничего, кроме камней, поэтому дикарей и зовут камнеедами, — расхохотался Ардерик. — Много чего болтают. Волчьи у них головы или чьи, мы проверим, когда будем приколачивать их на стены замка. Остальное бросим в море, чтобы весенний улов был хорош. Этим летом рыбу из Ледяного моря будут подавать в каждом трактире!

— И всё же сдаётся мне, что вам следовало взять больше воинов. — Мало кто решался спорить с Ардериком, но Верен как-то умудрялся говорить нужные слова, не доводя до вспышки гнева.

— В замке нас ждут две сотни людей барона Эслинга, хорошо вооружённых и знающих здешние места. Вместе мы легко одолеем камнеедов. Там всего-то шайка обнаглевших разбойников. Заставим их бежать без оглядки до самого берега! А собери мы большую армию — чем кормили бы в пути?

Поход затянулся, и мешки с зерном для лошадей пустели слишком быстро. На пороге зимы местные не продавали овёс даже на вес золота, грабить же было строжайше запрещено императорским указом. Чуть ли не половину повозок пришлось отправить обратно на юг. Теперь почти каждый всадник вёз на крупе мешки и тюки, что придавало прославленному войску неряшливый и потешный вид. Охота в местных лесах была хороша, но без хлеба становилось тоскливо. Лошадей всё чаще кормили местными корнеплодами, пахнувшими землёй и гнилью, да и те крестьяне отдавали с явной неохотой.

* * *

— Местный маркграф с нас шкуру спустит и не поглядит на императорский приказ! — ахнул по привычке Верен, когда двое воинов, посланные в лес, вернулись, таща на крупах лошадей убитого оленя и двух здоровенных глухарей. — Или… как?..

— Во-первых, не спустит, — отозвался бородач Храфн, одобрительно рассматривая торчащие из тушек арбалетные болты, — во-вторых, не маркграф, а барон. Здешние земли принадлежат императору, а барон Эслинг только смотрит за ними. Так что пусть попробует косо глянуть!

Верен напряг память: Ардерик иногда говорил о имперских семействах, беда только, что эти сведения не задерживались в голове. То ли дело было слушать о построении войск или рассказы о прошлых сражениях!

— Так уж вышло, что Северным маркграфством управляет барон, — объяснил Храфн. — В дела маркграфов император вмешиваться не любит. Ещё обидятся, соберут войско, и двести лет мира пойдут свиньям под хвост. Зато указать барону, что он плохо держит рубежи, ему никто не мешает. А значит, не помешает и нам!

Верен подумал, что, пожалуй, решать маркграфские дела Ардерика и не послали бы. Не зря над войском развевались два знамени, имперское и с личным гербом Ардерика. Сотник нёс свой дерзкий девиз через Северное маркграфство с таким видом, будто едет по своим собственным владениям. «Другим не стану» — плыло в морозном воздухе и грело сердце, помогало не сдаваться, когда совсем уж донимали холод и сырость. Уж на что скверно давались Верену буквы, но эти он вызубрил и узнал бы среди любых других.

Верен знал от других воинов, что Ардерика отправили на Север не только за отчаянную храбрость и талант — в не меньшей степени ему были свойственны упрямство и несдержанность на язык. А ещё знал, что упрямый военачальник умудрился одновременно расположить к себе императора и нажить врага среди влиятельных придворных. Семья Ардерика владела небольшим поместьем, однажды не смогла уплатить годовой налог, и богатый сосед и родственник присоединил земли к своим. Присоединил красиво — разрешил старшим хозяевам остаться в доме, а младших братьев забрал в оруженосцы для своего сына. Один Ардерик не смирился с обидой и ушёл искать счастья на военном поприще. Быстро завоевал славу и уважение воинов, одержал несколько важных побед в приграничных землях, но этого было недостаточно, чтобы вернуть родовые земли. Как и говорил Храфн, в дела маркграфов император вмешиваться не любил, и нужно было совершить нечто особенное, чтобы дело решилось в пользу семьи Ардерика. Северная война стала для сотника истинным везением. Потому-то он так упорно гнал войско вперёд, не боясь ни ледяного дождя, ни мокрого снега. Потому, устраиваясь на ночлег, часто подсаживался к огню и разворачивал императорский указ — и для Верена не было большей чести, чем поглядеть из-за его плеча на коронованный герб и печать, привешенную к указу.

Лес кончился, и впереди раскинулась пустошь, поросшая низкорослым кустарником. С трёх сторон её обступали горы. Сверху давили низкие, плотные облака. Каменистая тропа вела через пустошь к тёмной громаде замка. Его башня возвышалась над крепкими стенами, но рядом с горами выглядела низкой и приземистой.

Из труб лениво выползал дым, стелился по земле, сливался с туманом, поднимавшимся от вереска. Издали долина напоминала котёл, в котором, как рассказывали старые легенды, варились холодные ветры и морские шторма. Непривычно ранние сумерки укрывали землю, размывая очертания замка, и только отдалённые голоса и блеяние скота заставляли поверить, что перед ними не видение.

— Вот и добрались, — с нескрываемым облегчением заключил Ардерик. — Поспешим!

* * *

Войско миновало распахнувшиеся перед ним ворота в деревянном частоколе и въехало в небольшой город, лепившийся к южной стене замка.

— Я думал, северная столица будет побогаче, — негромко сказал Верен, оглядываясь по сторонам. Ардерик мрачно кивнул. Вблизи Эслинге и вправду больше напоминал деревню. Впрочем, деревню небедную: дома были сложены из толстых брёвен и украшены затейливой резьбой. Бросалось в глаза, что постройки здесь не лепились друг к другу, как на юге — между ними можно было свободно пройти вдвоём, а то и втроём, расставив руки в стороны. С задних дворов слышалось блеяние коз, из-под конских копыт разбегались куры и неспешно отходили большие лохматые собаки. Пахло солёной рыбой и похлёбкой из вяленого мяса.

Ставни на окнах были плотно закрыты, а кое-где и заколочены. Из дверей выглядывали женщины и дети, закутанные в платки и меховые безрукавки, с опасливым любопытством на лицах.

— Девки да дети, — пробормотал Ардерик. — Это хорошо. Значит, мужчины все в замке. Хотя чего было гнать их туда, когда тут идти всего ничего…

С десяток домов на окраине выделялись новыми крышами. Стояли они рядом, шагах в двадцати от городской стены.

— А город, похоже, горел, — заключил Верен. — Потому здесь и строят так широко, да?

— Может и горел, только как-то странно, — проговорил Ардерик, вглядываясь в постройки. — Пожар обычно идёт снизу, от печи. А здесь, глянь, нижние венцы целы, а верх и крышу перестилали.

— Может, искали что на чердаке и вспыхнуло от свечи? Или девки под Поминовение вздумали гадать?

— Во всех десяти домах разом? Нет, Верен. Скорее уж камнееды вздумали хозяйничать так близко от замка. Крыши — тёс да солома, кинь огненную стрелу, и готово. Только вряд ли бы барон их проглядел… А, тьма с ним! Не бери в голову. До замка доедем — узнаем. Заодно спрошу, отчего они камней на стену пожалели. — Ардерик покосился на бревенчатый частокол, которым был обнесён городок. — За столько лет могли достойную стену поставить, а не этих щепок понатыкать! Не стена, а козий забор, плюнь на него, он и ляжет…

Барон Тенрик Эслинг сам встречал гостей во дворе замка. Воины украдкой оглядывали его крепкую, дородную фигуру, казавшуюся вовсе необъятной из-за длинной меховой накидки, и перемигивались: сразу видно, здесь не голодают, а значит, можно будет отдохнуть от однообразной походной еды. Вблизи Эслинг оказался старше, чем думал Ардерик. Зная, что барон принял титул восемь лет назад, он ожидал увидеть ровесника, но Эслингу на вид было не меньше сорока.

— Легка ли была дорога, почтенный Ардерик? — приветствовал барон, безошибочно угадав его среди воинов. Говорил он неторопливо и нарочито правильно, как часто говорят чужеземцы, но чисто — в его речи не было и следа северного выговора.

— Добрались как на крыльях. — Ардерик нетерпеливо обежал взглядом двор, задержался на слугах, принимавших лошадей. — Что у вас, всё спокойно? Войско уже здесь?

— Неужели у южан принято говорить о делах на пороге? — чуть улыбнулся Эслинг. — Отдохнёте с дороги, отужинаете, там и побеседуем под кубок доброго вина… Элеонора с утра хлопочет…

— Но вы успели собрать воинов?

— Почтенный Ардерик, — Эслинг развёл руками и забавно колыхнулся всем телом, — мы получили известие о вашем приезде только накануне…

— Накануне? Но первых голубей выпустили ещё в прошлом месяце!

— Вероятно, местные жители сочли их привлекательным деликатесом. Здешние земли не очень-то щедры… Но что же мы стоим! Идёмте за стол. Ни о чём не беспокойтесь. Будут вам и воины, и всё, что скажете.

Обед состоял из наваристой рыбной похлёбки и баранины с кислыми местными ягодами. В просторной столовой было полутемно, и десятки свечей не могли рассеять мрак в углах. На юге давно строили замки по новой моде — лёгкие, полные воздуха и света, со стрельчатыми окнами и высокими потолками. Эслинге же был массивным, толстостенным, с небольшими окнами и низкими сводами, чтобы удержать тепло. Сквозь свежую побелку стен проступали швы, и было видно, что первый этаж сложен из крупных и едва обработанных валунов, а уже выше идёт ровная каменная кладка. Толстые столбы, сплошь покрытые резьбой, уходили вверх, в дымный сумрак, где угадывалась галерея. По имперским обычаям там должны были сидеть музыканты, однако в столовой слышался только стук ножей и безостановочно работающих челюстей.

На миг Ардерику показалось, будто он расслышал на верхней галерее торопливый стук шагов и шелест платья. Но поднимать глаза не стал — в темноте все равно ничего не разглядеть, да и слух в таком шуме мог подвести.

В огромном очаге пылали сосновые поленья. Над ним в камне были выбиты бегущий лось в кольце колючих ветвей и надпись «На благо Севера», сделанная непривычно ломаными буквами — герб и девиз Эслингов.

— Надо сказать, слухи о бесчинствах северян сильно преувеличены, — неторопливо говорил барон, тщательно пережёвывая мясо. — Не стоило его величеству отправлять отряд, да ещё в самом начале зимы.

— Лиам разграблен и сожжён, — возразил Ардерик. — Письмо, которое тамошние купцы прислали в столицу, было полно отчаяния. Мы выступили сразу, чтобы захватить дикарей врасплох. Надо полагать, они не ждут имперского войска зимой. Как быстро вы успеете собрать людей? И как так вышло, что лиамцы обратились напрямую к императору, а не к вам, барон?

Эслинг дожевал кусок, вручил кость собаке, сидевшей у его ног под столом, и, сложив руки на животе, миролюбиво взглянул на сотника.

— Здешние земли неласковы к нам, почтенный Ардерик, — повторил он. — Мы пережили два неурожая подряд и мор прошлой осенью. Эти несчастья ослабили моё войско и опустошили закрома.

— Почему в столице об этом ничего не известно? Вы исправно присылали обозы и не просили помощи!

— Север никогда не просит помощи, почтенный Ардерик, — чуть улыбнулся Эслинг. — Его величеству не стоило беспокоиться. Мои предки удерживали границу сотню лет, и, пока я жив, она останется нерушимой, будьте уверены. Что же до Лиама… Поверьте, в здешней политике есть свои особенности. Некоторые местные вожди по старой привычке пытаются делить земли между собой, но я знаю способы их образумить. Самый северный порт Империи будет в скором времени отстроен заново.

— Не будет, — покачал головой Ардерик. Императорский приказ, заблаговременно вынутый из дорожного ларца и спрятанный за пазуху, грел сердце и придавал уверенности. — Лиам больше не будет крайним портом, а граница — нерушимой. Воля императора — сдвинуть рубеж к Ледяному морю.

Эслинг устало вздохнул, прикрыл глаза и покачал седеющей головой:

— Невозможно.

— Такова воля императора, и мы её выполним, — повторил Ардерик. — Собирайте людей! Завтра осмотрим ваши укрепления и местность. У вас же есть карта? Моя могла устареть.

— Почтенный сотник, — мягко сказал Эслинг. — Не будем спешить. Вы не были в наших местах раньше и не привыкли. Здесь многое по-другому. Люди живут не так близко, чтобы весть о вашем приезде успела быстро распространиться. Потребуется самое меньшее три дня. Что касается вашей зимовки… Наши кладовые полны, но здешняя пища будет непривычна для вас и едва ли достаточна для сотни крепких воинов.

— Уж не предлагаете ли вы мне повернуть назад? — усмехнулся Ардерик.

— Не предлагаю, ну что вы. Вы молоды и упорны, вы так долго добирались, терпели дорожные лишения и теперь рвётесь в бой… Но не торопитесь. Отдохнёте с дороги, попривыкнете, тогда и решим.

Ардерик выпрямился, нахмурился и готов был ответить резко, но Верен осторожно тронул его за рукав. Ардерик поморщился, но замолчал и обвёл глазами своих воинов. Кто-то набивал рот сочной красной рыбой, вытаскивая её прямо из горшков с похлёбкой, кто-то спал, уронив голову на стол, кто-то перемигивался со служанками, мелькавшими в дверях — все, не таясь, радовались окончанию похода и не рвались сражаться.

— Ваши воины устали, — повторяя его мысли, голос Эслинга тёк неспешно и густо, как горьковатый вересковый мёд. — Будьте нашими гостями. Самое позднее через неделю мы соберём людей.

— За неделю камнееды разорят ещё что-нибудь, — буркнул Ардерик. Развалился в кресле и осушил кубок с элем, недовольно осматриваясь по сторонам.

* * *

На ночь Ардерику и Верену отвели небольшую, но чистую комнату на втором ярусе. Узкие подслеповатые окна выходили на юг, и сквозь толстые мутные стёкла было едва видно город, гасивший огни, пустошь, по которой они ехали, и лес, тонувший в ночной темноте. Пока Ардерик пытался разглядеть хоть что-то, Верен ощупывал стены и пол, пытаясь разобраться, как замок отапливается — в комнате не было камина, и тепло шло откуда-то снизу, прогревая каменные плиты.

Ардерик наконец оторвался от окна и повернулся к ученику:

— Земли к ним не щедры, видите ли… Воинов не враз соберёшь… Не особо-то барон спешит защищать свои земли, да? Похоже, не зря лиамцы пожаловались короне через голову барона.

Верен пожал плечами и тоже подошёл к окну:

— Вот это стены! Толщиной в человеческий рост, не меньше! А олень там, над очагом — это был герб барона, да?

— Лось, — поправил Ардерик. — Да, это родовой герб Эслингов. У нас лосей нынче днём с огнём не сыщешь, а здесь им раздолье.

Лосей Верен видел всего пару раз, но знал, что они упрямы и сильны, что умеют скрываться в лесу так, что пройдёшь вплотную и не заметишь, и что по весне у них на пути лучше не стоять. Хороший герб был у Эслингов, сильный.

— Выходит, здешние бароны взяли себе новые гербы, когда начали править? — спросил он. — Раз лось — северный зверь?

— Почему? Эслинги из местных.

— Из местных? Барон — из дикарей?!.

— Представь себе! Верен, ты где был, когда я рассказывал эту историю? Хотя знаю — упражнялся с мечом… Так вот, Эслинги — старый северный род, почти уничтоженный в межклановых распрях. Они тут вечно грызлись между собой за пастбища и по всяким пустякам. Сто лет назад клан Эслингов или как их тогда звали, прижали так, что они попросили защиты у Империи в обмен на земли и верность. Принесли клятву, получили войско, оружие и титул и отбились от врагов. Затем переиначили имя на имперский манер, выстроили замок за счёт казны и начали исправно поставлять на юг шерсть и рыбу. А после присоединения Лиама ещё и соль, что сберегло казне немало золота. Взамен получили зерно, зелень, а ещё ссыльных, чтобы разбавить местную породу. Говорят, жён для баронов до сих пор выбирают при дворе, чтобы дети воспитывались в преданности короне. Правда это или нет, не знаю, но Эслинги крепко помнят, что если бы не помощь Империи, их род вырезали бы под корень. А ещё я слышал, будто нынешнему барону досталось в жёны настоящее сокровище. Госпожа Элеонора хорошего рода, я учился по военным трактатам, написанным её предками. Говорят, будто она редкой красоты и гораздо моложе мужа. Вот если бы она провожала нас в спальню, а не этот старый боров, а? — Ардерик толкнул смутившегося ученика в бок и усмехнулся: — Ладно. Мы ничем не оскорбим хозяйку замка. Но всё же хотел бы я на неё поглядеть, а заодно узнать, отчего её не было за ужином.

— Ну и дела, — проговорил Верен. — Я-то думал, камнееды — совсем другой народ…

— Ну, с имперскими они меньше мешались, так что теперь может и другой. А, тьма с ними, и с Эслингом первым! — От окна тянуло холодом, и Ардерик захлопнул ставни. В комнате стало совсем темно, застеклённые фонари едва освещали застеленные мехами лежанки и кувшин на столе. — Скажи лучше, как тебе замок? Ты же не бывал ни в одном.

— Я ждал, что он будет более нарядным, — подумав, ответил Верен. — Снаружи-то я видел много замков и ратуш, и все они были с росписями, мозаикой, цветным стеклом… Я думал, здесь будет так же. И везде камень! Я, когда выходил во двор, копнул там, где у них огород. Земли на две ладони, а дальше — голый гранит! Как они живут, как выращивают хлеб?

— Север, — пожал плечами Ардерик.

Как будто это короткое слово всё объясняло.

3. Элеонора Эслинг

Ардерик поднялся затемно и, едва дождавшись рассвета, растолкал Верена. Утренний свет неохотно просачивался сквозь толстые стёкла, едва освещая гобелены на стенах и резные панели на низком потолке. В комнате уже было тепло — заметно теплее, чем в дорожной палатке. Наскоро умывшись и немного поплутав по извилистым коридорам, воины поднялись на сторожевую площадку башни, где Ардерик развернул потрёпанную карту.

Верен видел эту карту десятки, если не сотни раз: замок в полукольце гор, разомкнутых на юге клином соснового леса, а на севере обрывавшихся у Ледяного моря. До недавнего времени это были всего лишь линии и витиеватые подписи, в которых Верен не разбирал ни единой буквы. Но сейчас лес и пустошь взаправду расстилались за спиной, пахли смолой и первым снегом, а впереди вставали гордые, величественные, окутанные туманом горы.

— К востоку от этих вершин лежат плодородные долины и пастбища, — Ардерик сверял рисунок с открывшимся с башни видом, держа карту так, чтобы Верену тоже было видно. — Это имперские земли, за которыми смотрит Эслинг. Там разводят скот, ловят рыбу и даже что-то выращивают. Жить можно. На западе — Лиам, до него около трёх переходов. Говорят, в ясную погоду отсюда виден дым от его коптилен и солеварен. Был виден, — поправился он, помрачнев. — Ледяное море в двух переходах на север, если мерить по прямой. Но дорога идёт по горам, поэтому на деле выйдет дольше. Если там вообще есть дорога…

Ардерик хмурился, и Верену тоже было не по себе. В пути им, как и остальными, владел азарт, но теперь он уступил место трезвому расчёту — а взвесить и просчитать нужно было многое.

— Там голые скалы до самого побережья, — продолжал сотник. — Камень и ничего, кроме камня. Деревья растут кривые и высотой нам по пояс. По крайней мере, так рассказывают. Сто лет назад наши оттеснили на эти скалы дикарей и перебили бы всех до единого, но те укрылись в пещерах, как черви. Выкурить их оттуда не удалось, да и не пытались особо. Император запретил им выращивать зерно и пасти скот на своих землях, после чего отозвал войско, понадеявшись, что они постепенно вымрут или сдадутся. Но этого не случилось.

— Что же они там едят? — удивился Верен.

— Гранит и мох, — расхохотался Ардерик. — Говорю же, камнееды! На самом деле, в горах неплохая охота, а в море превосходно ловится рыба, и она жирнее и сочнее той, что заходит в реки и достаётся нам. Но без хлеба и зелени всё равно не выжить. Вроде бы кое-где на склонах можно выращивать бобы и пасти коз, но этого мало. А хуже всего то, что нет топлива. Понятия не имею, как они выживают.

Верен прикинул на глаз расстояние — до серых, поросших чахлым лесом отрогов было недалеко: часа три верхом. Судя по всему, горы стали для северных дикарей крепостью почище замка Эслинге. Стены пещер были определённо толще и прочнее замковых, заплутать на извилистых тропах было проще, чем в тёмных коридорах, и угроза от них ощущалась отчётливее, чем от густой тьмы ниш и тайных дверей. Верен попытался представить себе гранитные склоны, изрезанные расщелинами, все в углублениях и выступах, за каждым из которых мог прятаться меткий стрелок — и по спине пробежал холод.

Называть врагов дикарями хотелось всё меньше. Верен был твёрдо уверен, что у настоящих дикарей не бывает гордости, и они бы сдались за южное зерно и мирную жизнь. К этим же, выбравшим свободу, трудно было не испытывать уважения. Они обещали стать достойными противниками, а это значило — никто не скажет, что Верен, сын красильщика шерсти, зря учился сражаться, а сотник напрасно приблизил мечника-самоучку.

— Сегодня потрясём Эслинга, чтобы отправил кого-нибудь на разведку, — рассуждал вслух Ардерик. — Своих людей я в горы не пошлю. Местные точно знают, откуда ждать засады, а наши привыкли сражаться на ровной местности. Или ты вырос в горах, Верен? Я всё забываю.

— Нет. — Верен с трудом оторвался от вида вершин, укутанных утренней дымкой. — У нас вокруг Красильной Заводи были холмы, но это другое. В горах вырос мой друг, и будь он сейчас здесь…

— Но здесь его нет, а стало быть, не о чем и говорить, — Ардерик переводил взгляд с карты на горы и обратно, будто пытаясь рассмотреть обозначенные тропы и обрывы сквозь гранитный массив. Потом оглянулся на примолкшего Верена и ободряюще кивнул ему: — Твой друг наверняка нашёл себе хорошее место и женился на той девчонке из пекарни, или откуда она там была. Что толку тосковать?

— Мы не расставались ни разу за пять лет, — покачал головой Верен. — Устроившись на новом месте, он непременно дал бы знать!

— Сейчас всё равно не узнаешь, так что выкинь ерунду из головы. Нынче у нас другие заботы.

Верен молча кивнул: слова сотника были разумны. Но тоска не утихала. Чем дальше они уходили от привычных мест, тем чаще Верен вспоминал друга — но его не было, и по правую руку ощущалась непривычная пустота.

— Идём найдём Эслинга. — Ардерик свернул карту и сунул за пазуху. — Я готов поверить, что он будет неделю собирать войско, но не тому, что некого послать в разведку.

Он бросил последний недобрый взгляд на горы:

— В этот раз мы покорим дикарей. Или уничтожим.

* * *

Ардерик с Вереном прошли мимо конюшни, дивясь, как лошадям хватило места, мимо поленницы, которой, по их расчётам, должно было хватить года на три, а по уверениям слуг — только-только до весны. На всём лежалотпечаток добротности — на каменных стенах толщиной в человеческий рост, конюшне, сложенной из огромных брёвен, даже на том, как неторопливо и тщательно работали слуги. Однако бросалась в глаза и безыскусность, с которой здесь строили. Не было ни крашеных ставен, ни цветников под окнами. Разве что резьба на окнах и дверях цепляла взгляд и поражала тонкостью работы, однако в целом замок не выглядел наряднее городских домов. Воины обошли кухню, откуда уже пахло свежими лепёшками, и оказались на заднем дворе.

Женщина, которую они увидели, едва повернули за угол, казалась тонкой, как тростинка, несмотря на тяжёлый плащ. Она стояла у погреба, ожидая, когда слуги вынесут оттуда необходимые припасы. Мех чернобурой лисицы на оторочке плаща сливался с тёмными волосами, уложенными в сложную причёску, а на поясе звенела связка ключей. Ардерик поспешно одёрнул на себе поддоспешник и толкнул Верена, но тот и сам сообразил, что перед ними хозяйка замка, и тоже поторопился пригладить волосы и стряхнуть грязь с сапог.

— Госпожа Элеонора! — Ардерик остановился в пяти шагах от неё и учтиво склонил голову. — Молва не может передать и малой доли вашей красоты.

— Ардерик, прозванный Медвежьей Шкурой за охотничьи подвиги, — улыбнулась баронесса, кивнув в ответ. — Мы наслышаны о вашей храбрости. Принимать вас и ваших воинов в Эслинге — большая честь. Дела не позволили мне присутствовать на ужине, но сегодня я надеюсь услышать от вас последние новости. Мы здесь, в глуши, соскучились по гостям. Давайте присядем, и вы мне всё расскажете.

Пока Ардерик повторял Элеоноре рассказ о том, как в столицу пришло отчаянное письмо лиамских купцов, Верен стоял позади и украдкой рассматривал хозяйку замка. Она действительно была красива. Лицо было по-девичьи свежим, черты — тонкими, тёмно-серые глаза искрились любопытством, а движения отличались лёгкостью и точностью. Она была заметно моложе супруга: лет на пятнадцать, не меньше. В её манерах не было той неторопливой основательности, что отличала Эслинга. Слушая Ардерика, баронесса нетерпеливо постукивала носком сапожка по земле и, едва дав сотнику ответить, задавала следующий вопрос.

— Стыд и позор, что несчастным жителям Лиама пришлось обратиться за помощью к его величеству, — с горечью сказала она, когда короткий рассказ был окончен. — Нам повезло, что вы успели прибыть до снегопадов.

— Ваш муж так не думает.

— Тенрик самолюбив. Ему трудно привыкнуть к мысли, что в его дела кто-то вмешивается. Но я уверена, что вы договоритесь.

— Вчера он почти предложил мне убраться, пока тракт не замело.

Баронесса извиняющеся улыбнулась и пожала плечами:

— Мы здесь отрезаны от цивилизованного мира. Самые образованные люди в наших краях — счетоводы, прибывающие по весне, чтобы взвесить шерсть. Будьте снисходительны к нашим манерам.

Ардерик смущённо отвёл взгляд:

— Это вы простите меня, госпожа Элеонора. За годы походов я отвык от общества благородных дам и был груб и несправедлив.

— Так вы говорите, его величество заинтересован в расширении территории, — вернулась Элеонора к тому, с чего начала разговор. — Чем могу помочь? Я мало смыслю в военных премудростях, но если дело касается хозяйства, сделаю, что смогу. Еда для воинов, корм для лошадей, тёплая одежда — вы всем обеспечены?

— Благодарю, госпожа. — Ардерик поднялся для поклона. — С такой поддержкой мы быстро разберёмся с дикарями. Но позвольте спросить, можем ли мы рассчитывать на ваших людей? Едва ли дочь маркграфа Талларда прибыла на Север без охраны.

— Храбрость не защищает от болезней и непривычного климата, — ответила баронесса. По её красивому лицу будто пробежала тень: чуть крепче сжались губы, между бровями пролегла складка. — Обращайтесь ко мне с любыми нуждами. Принимать воинов его величества — честь для Эслинге, — твёрдо повторила она и тоже поднялась. Плащ чуть распахнулся, обнаружив стройную фигуру, облечённую в платье из тёмной тяжёлой ткани. Баронесса кивнула на прощание и направилась к замку.

— Что за женщина… — выдохнул Ардерик, когда она скрылась из виду. — Верен, если заметишь, что мой язык ненароком развязался в её присутствии, толкай меня, не церемонься. После вчерашнего я думал, что они тут все малость примороженные, но сейчас словно солнце показалось.

Он ещё раз взглянул в сторону, куда ушла баронесса, хмыкнул и решительно отвернулся.

— Ладно! Не до глупостей. После завтрака я возьму Эслинга за жабры, и пусть только попробует не собрать воинов в ближайшие дни!

* * *

— Это и есть прославленное воинство, которое столько лет сдерживает натиск северных дикарей?!

Перед Ардериком во дворе выстроились около пятидесяти человек, собранных Эслингом за три дня. Больше половины из них давно простились с молодостью, быстротой и силой. Человек пятнадцать выглядели молодыми и крепкими, но по сутулым плечам и неловкости, с которой на них сидели простые кожаные доспехи, было понятно, что за оружие парни взялись чуть ли не впервые.

— Это не воины, — Ардерик сплюнул в расщелину между каменными плитами. — Скотоводы, дровосеки, кто угодно, но не воины.

— Два неурожая подряд и мор, — напомнил Эслинг с непроницаемым лицом. — Это все, кого я смог собрать сегодня. Через неделю подтянутся люди из дальних поселений…

— Такие же искусные воители, как эти? — презрительно поинтересовался Ардерик. — Ты! — Он наугад указал на парня с густыми светлыми волосами и одновременно вытолкнул вперёд Верена. — Покажи моему ученику, что умеешь.

Меч Верен оставил в спальне, как подобает гостю, и выходить на поединок, хоть и условный, с одним деревянным щитом, в спешке сунутым ему в руки, и коротким ножом на поясе совсем не хотелось. К тому же северянин не уступал ему ни ростом, ни шириной плеч. Но Ардерик не отменил приказ, а потому Верен решительно шагнул вперёд. Увидев же, как неловко противник тянет из ножен клинок, и вовсе приободрился.

Первый удар удалось легко поймать щитом. Замах у северянина был хорош, но движения напрочь лишены той отточенности, что отличает опытного воина. Видно было, что парня учили сражаться, но давно и недолго. Он сделал выпад, метя в голову; Верен отбил и этот удар и поспешил опустить щит, ожидая атаки в ноги — простейшей ловушки, на которой попадаются новички. Но противник замешкался, упустил преимущество, и следующий выпад Верен отразил уже без спешки.

Щит отзывался глухим стуком; доски, обтянутые кожей, вздрагивали под ударами. Шаг вперёд — в сторону — вперёд. Верен отразил ещё пару атак, затем отступил и демонстративно перекинул щит в правую руку, чудом не запутавшись в ремнях. Шаг вперёд, резкий выпад — противник чуть промедлил, не сразу разобравшись, как защищаться, и окованный край врезался в клинок под точно рассчитанным углом. Северянин потерял равновесие и отступил, открывшись для новой атаки. Собравшиеся вокруг воины Ардериковой сотни радостно заревели, глядя, как лихо их товарищ отбивается одним щитом.

— Хватит, — остановил сражающихся Ардерик и жестом потребовал у северянина меч. Осмотрел, повернув под разными углами, острожно коснулся заточенного края. Не глядя отдал обратно и повернулся к барону:

— Отойдём.

— Забери вас тьма, Эслинг! — накинулся он на хозяина, как только они скрылись за углом замка. — Вы что, копаете клинками землю или стрижёте овец? А может, рыбу глушите? Они же погнутся в схватке. Оружие ваших людей не лучше рук, которые его держат!

— Болотное железо, — невозмутимо пояснил барон. — Оно не такое прочное, как то, к которому вы привыкли.

— Да что вы несёте? Всё это время вас снабжали лучшим оружием, чтобы верно служить короне! Я видел бумаги — пять лет назад вам послали полсотни мечей!

Что-то неуловимо изменилось в лице хозяина замка — чуть опустились уголки губ, взгляд стал твёрже.

— Вы меня упрекаете? Требуете от меня отчёта?

— Требую! Полсотни добрых клинков вместо этой старой рухляди — где они? Я исполняю волю императора в этой проклятой глуши и…

— Это я представляю императора, если вы забыли, почтенный Ардерик, — в густом голосе Эслинга зазвучал металл. — Это мои земли и мой дом, а вы — мой гость.

— Эти земли принадлежат императору, а вы лишь следите за ними и получаете доход!

— Вы мой гость, — повторил Эслинг, и холод в его голосе странным образом напомнил о расстоянии, отделяющем замок от столицы. — Незваный, смею напомнить. Вы оскорбляете меня, позорите моих людей, и скоро мне надоест оправдывать вашу грубость лишениями походной жизни и недостатком образования. Не знаю, что за беспорядок творится у вас в бумагах, но оружие, о котором вы говорите, никогда не привозили в замок. Могу поклясться в этом, если ваше воспитание позволит потребовать с меня клятву.

Ардерик отвернулся и медленно зашагал вдоль стены. Двадцать шагов, разворот, пятнадцать шагов обратно. Желание нарушить все законы гостеприимства разом не ушло, но рука перестала тянуться к мечу, и можно было посмотреть Эслингу в глаза.

— Как вы удержитесь, если завтра на замок нападут? — процедил он сквозь зубы.

— Будьте уверены, замок под надёжной защитой, — отчеканил барон. — Вам и вашим изнеженным южанам нечего бояться.

Не дождавшись ответа, Эслинг вернулся во двор. Ардерик со злости ударил кулаком по каменной стене — ещё и ещё, пока боль в сбитых костяшках окончательно не отрезвила.

* * *

— Проклятие! Ни людей, ни оружия! Змей ему в потроха и навоза в глотку!

Сотник мерил шагами проход в конюшне, проклиная барона и его никудышное войско на все лады. Здесь, в обществе лошадей и неотлучного Верена можно было выпустить ярость, которую он с таким трудом сдерживал при Эслинге и его людях.

— Думаешь, барон правда не получал мечи? — спросил Верен. Он первым делом пошарил в кормушках, убедился, что животных кормили неплохо, и теперь оглаживал бока своей лошади, надеясь, что за несколько дней они успели округлиться. Ардерика он слушал вполуха. Все знали, что сотник остывал так же быстро, как вспыхивал, нужно было только подождать.

— Всё может быть. Сперва я чуть не обвинил Эслинга в измене, но у них здесь странные порядки. Не удивлюсь, если обозы принимала госпожа Элеонора, что-то напутала, и клинки ржавеют в подвале рядом с брюквой. Хотя не похоже, что она могла так ошибиться… Может, их вовсе продали по дороге, не довезя и до середины пути, и тогда мы не там ищем изменников. А мог этот старый боров и соврать. Он же у себя дома, сожри его тьма! Знаешь, будь это мои владения…

Ардерик успокаивался на глазах. Верен слушал уже внимательнее — сотник вновь становился тем проницательным военачальником, ради которого он отправился в далёкие северные земли, не дождавшись друга.

— На его месте я бы не дал своих воинов какому-то столичному чудиле, — продолжал рассуждать Ардерик. — Особенно если вижу его второй раз в жизни. У Эслинга точно есть войско и хорошее оружие, иначе его замок давно сровняли бы с землёй. Но если он так самолюбив, как сказала баронесса, то не захочет, чтобы мы покрыли себя славой, защищая его земли. А может, помнит старую вражду и хочет непременно сам свести счёты. Придётся с ним договариваться…

Об умении Ардерика договариваться ходили легенды. Но разбрасываться чужой верностью сотник привык ещё меньше, чем решать дела миром, и можно было быть уверенным — в самоубийственную атаку он отряд не пошлёт.

— Хорошие гости сами находят себе занятие, — заключил наконец сотник. — Особенно если хозяин не жаждет их развлекать. Наши парни отдохнули и скоро начнут скучать. Прогуляемся завтра по городу и пустоши, поговорим с местными, глядишь, и разберёмся, что здесь происходит. Пока Эслинг делает вид, что собирает людей, мы сами разведаем обстановку. И надо бы побеседовать с баронессой — она явно разумнее мужа и должна что-то знать. Наверняка кто-то из наших уже свёл знакомство с её служанками, и удастся устроить встречу без этого жирного козла. Хотел бы я знать, от чего перемёрли её люди. Старик Таллард не мог не послать с дочкой хотя бы десятка три отборных воинов!..

— Эслинг сказал про болотное железо, — вспомнил Верен. — Если у дикарей такое же слабое оружие, то, может, нам и не понадобится его помощь! Главное, выманить их на равнину…

Ардерик кивнул:

— Молодец, соображаешь! Просто не будет, но мы справимся. Теперь иди и найди себе занятие до вечера. Мне надо прикинуть, что к чему.

Шагая через двор, Верен невольно искал глазами Элеонору, но её не было видно. Зато можно было поближе рассмотреть людей Эслинга — невысоких, но крепких и плечистых, укутанных в бурые плащи и меховые безрукавки. В который раз Верен дивился, как прочно бывает связан облик людей с местностью, где они живут. Дело было, конечно, в недостатке красителей и трудностях окраски шерсти на холоде, но трудно было не заметить, что тёмная и невзрачная одежда сливалась с серым гранитом, а свалявшийся мех странным образом напоминал пожухлую траву, пробившуюся между каменными плитами двора.

У сарая Верен зацепил штаниной какую-то ползучую колючку вроде той, что обвивала герб Эслингов. Обернул руку плащом и попытался выдернуть, чтобы никто не поранился, но невзрачный стебель только кололся сквозь плотную шерсть и крепко держался за трещины в камне. Верен всё же вырвал его, изранив ладонь в кровь, и долго рассматривал корни — толстые, ветвистые, неожиданно крепкие для такого слабого на вид растения.

4. На пустоши

С запада дул сырой пронизывающий ветер. Он нёс с собой запах дыма, мокрой шерсти и прелого сена. Можно было представить, что дымом несёт с пожарищ Лиама — но с разорения порта прошло уже несколько месяцев, и наверняка там уже заново отстраивали солеварни и причал. В действительности серые клубы расползались по пустоши от небольшой — домов в пять — деревушки, жавшейся к берегу узкой речки в полутора милях^[4] от замка. Туда и направлялся отряд из двадцати воинов, отобранных Ардериком для разведки.

— По городу мы ещё успеем погулять, — заявил Ардерик утром. — Окрестности же надо осмотреть, пока погода не испортилась. — Покосился на небо, затянутое низкими тучами, и проверил, хорошо ли держится на поясе меч.

Дело предстояло проще некуда: расспросить жителей о горных дорогах, а заодно разузнать насчёт загадочного войска барона. Обычно жители легко развязывали языки при упоминании императорского имени. Сразу понимали, что незваные гости пришли не грабить, а если и заберут после расспросов пару десятков мешков зерна, то тихо, без разбоя и поджогов, и даже покажут бумагу с непонятными закорючками и коронованным гербом. Словом, трудностей не ожидалось, и если бы не ледяной ветер и недоброжелательность, которой, казалось, был пропитан воздух, поездка сошла бы за приятную прогулку.

Из всей Ардериковой сотни на севере бывали только двое: Храфн — чернобородый мечник, который испытывал Верена в Нижнем Пределе, и писарь, в юности приезжавший сюда считать тюки с шерстью. Остальные во все глаза рассматривали приближающиеся хижины с крошечными окнами и низкими крышами, скаты которых почти касались земли. Людей не было видно, зато в загоне и между домов бродило десятка три коз, щипавших жёсткие вересковые стебли.

— У них даже труб нет! — презрительно фыркнул Ардерик. — Топят по-чёрному…

Действительно, очертания хижин казались чужими и непривычными не только из-за длинных скатов, но и из-за отсутствия труб. Столбы дыма выходили прямо из отверстий в крышах.

— Здесь не живут круглый год, — пояснил Храфн. — Только когда перегоняют скот или ловят рыбу, идущую на нерест. Нам повезло, что не всех коз отогнали на зимние пастбища, иначе мы никого бы здесь не застали. Обычно перегон заканчивают к Поминовению^[5], но эти, верно, задержались.

Ардерик молча кивнул, плотнее запахнул плащ, чтобы защититься от пронизывающих порывов ветра, и косо посмотрел на небо, по которому неслись тяжёлые серые облака. До настоящих снегопадов оставалось не меньше месяца, но из низких туч сыпались мелкие белые хлопья, тающие на траве, и было тревожно: не заметёт ли за полдня дорогу так, что будет не вернуться назад? Кто знает, чего ждать на этих негостеприимных землях?..

Верен ехал позади Ардерика, безуспешно борясь с обидой. Сегодня сотник поставил рядом с собой старых и опытных воинов, прошедших не одну битву, а его отправил назад, и хорошо хоть не в хвост отряда. Оставалось только вслушиваться в окружающую тишину и глядеть по сторонам — вдруг за гранитными валунами правда поджидают враги и удастся увидеть их первым?

Всё вокруг было чужим — и жёсткий вереск вместо мягкой травы, и горы на горизонте, и даже небо, наглухо затянутое вязкой серостью. Солнце здесь уставало быстрее, вставало поздно и светило тускло, будто было ослаблено холодом. Серые утренние сумерки ещё не полностью рассеялись. Из вересковых зарослей выглядывали гранитные валуны, испещренные трещинами, как кожа — морщинами. Временами эти трещины складывались в подобие человеческих лиц, и трудно было не вспомнить легенды о существах, живущих в камнях и заманивающих живых. Был бы Верен один — непременно положил бы на один из камней лепешку или другое подношение, чтобы спокойно проехать через пустошь. Но воинам, каждый из которых нес на себе оружейное железо, нечего было бояться. Перед ними расступятся и люди, и местные духи.

Всё было чужим — зато запах дыма и сырой шерсти явственно напоминал о доме. Верен на миг прикрыл глаза и увидел перед собой родную деревню. Живо вспомнился широкий, вольный разлив реки; один берег — крутой, песчаный, на другом, низком, раскинулась их деревня. На широкой косе протянуты жерди и верёвки, на которых сохнут крашеные мотки и полотнища; над чанами с краской поднимается едкий пар. Сверху от деревни звенят голоса — мать с младшими сёстрами готовится везти вниз обед, но что они кричат, Верен не может разобрать — рядом валяют войлок и от души лупят по шерстяной массе палками.

Он очнулся и тут же обругал себя. Нашёл время мечтать! Так не то что врагов первым не углядишь, а всё сражение пропустишь. Морок рассеялся, но хлопки ему не почудились. В селении заметили всадников; кто-то стучал палкой по столбу, поднимая тревогу, и от реки к хижинам спешили люди.

Приблизившись на расстояние полёта стрелы, Ардерик размашистым движением снял шлем, показывая, что пришёл с миром. Жители столпились на вытоптанном пятачке между домов. Сплошь мужчины в кожаных штанах и потрёпанных шерстяных плащах, подпоясанных верёвками. Человек пятнадцать. Молчаливые, глядящие исподлобья. На поясах — длинные ножи, у некоторых в руках — небольшие охотничьи луки. Ардерик остановился шагах в десяти от настороженной толпы. Его голос разнёсся далеко по пустоши:

— Именем императора…

Его перебил свист стрелы. Сотника укрыли разом три щита; лязгнули мечи, выхваченные из ножен, сзади со скрипом взвели арбалеты.

— Опустить оружие! — рявкнул Ардерик, отводя чужой щит. — Мы пришли с миром…

Вторая стрела царапнула его наплечник с противным визгом. Верен успел заметить стрелка — стоящий позади всех высокий старик с перекошенным презрением лицом и гордо вскинутой головой клал на тетиву третью стрелу. Метательный нож привычно скользнул в ладонь — не убить, но остановить, метить в плечо — но сзади щёлкнул спусковой крючок арбалета, и старик упал, обливаясь кровью из развороченной глазницы.

Потом никто не мог вспомнить, когда в войско полетели стрелы и камни — после этого первого убийства или незадолго до того. Всё было кончено в несколько минут: пятеро из пятнадцати северян остались лежать неподвижно, ещё трое корчились, зажимая окровавленными ладонями раны. Остальные, оглушенные меткими ударами, вяло ворочались, пока спешившиеся воины забирали оружие из их ослабевших рук. Люди Ардерика, защищённые доспехами, пострадали меньше, но не обошлось без лёгких ран, а две лошади заметно хромали.

— Вот и поговорили, — заключил Храфн, обтирая клинок. — Не припомню, чтобы нас ещё где так встречали…

Ардерик стоял над телами, не говоря ни слова. Да и что было говорить? Пусть незадачливые скотоводы первыми обнажили оружие, а всё же они были свои — мирные жители, императорские подданные. Убивать их, вооружённых плохими местными ножами и простыми луками, было позорно, неправильно, недостойно воинов.

— Сами виноваты! — зло процедил Ардерик, вгоняя меч в ножны. — Уложите убитых, как подобает, и снимите обереги… если они их носят. Отвезу Эслингу, спрошу, как хоронить его людей, а заодно — почему они отвечают стрелами на императорское имя. Остальных — связать и обыскать.

Твёрдость, звучавшая в его голосе, успокаивала. Верен, оглушивший одного из северян и теперь вжимавший его в землю, облегчённо выдохнул. Скверно, конечно, что так вышло: пятеро убиты, ещё трое могут не выжить, но разве можно было поднимать оружие против имперских войск? Он распустил тугой кушак пленника, чтобы связать его, как не раз вязал разбойников, стянул и отбросил в сторону толстый негнущийся плащ…

— Что это?!

Под плащом у северянина была надета шерстяная рубаха, каких на юге никто не носил — с хитрым выпуклым узором, в котором вилась цветная нить.

— Гляди-ка, Рик! — крикнул Храфн, первым подошедший посмотреть находку. — Мы гадали, как будем искать камнеедов, а они тут как тут!

Плащи с остальных пленников были сдёрнуты в считанные мгновения, и на всех оказались такие же необычные рубахи. Узоры и цвета нитей чуть различались, но сделаны они были тем же невиданным способом. А поясами служили прочные узорчатые ремни с застёжками, на которых наконечники копий складывались в многолучевые звёзды.

— Ты не ошибся? — вполголоса спросил Храфна Ардерик.

— Сам знаешь, что нет. Узоры на рубахах и пряжках — это отличительные знаки. У каждого клана свои. Ещё должны быть крашеные плащи, чтобы принадлежность к клану была видна издали, но, вероятно, им хватило ума не надевать их так близко к замку. Рубахи они летом тоже вроде как не носят, но пояса — удавятся за них, но не снимут.

— Что ж, это можно проверить…

Ближайший к Ардерику пленник дёрнулся, пока сотник возился с тугой застёжкой. А когда Ардерик торжествующе поднял узорчатый пояс вверх — плюнул ему в лицо.

— Готов биться об заклад: пока нас здесь не было, они расхаживали в своих цветных тряпках нараспашку, не заботясь, увидят их из замка или нет, — проговорил Ардерик, утирая лицо ладонью. — Вот как Эслинг управляется со своим никчемным войском — просто позволяет дикарям хозяйничать на своих землях! На наших землях!

Он вытер руку о кустарник под ногами, предусмотрительно опустил забрало на шлеме и подошёл к следующему пленнику.

— Может, это разбойники? — задумчиво протянул Храфн, пока Ардерик снимал с северян пояса. — Заняли чужую деревню, забрали коз…

Он замолчал, сам понимая, что объяснение звучит неубедительно.

— Разбойники, расположившиеся на ночёвку в двух шагах от замка? — хмыкнул Ардерик. Его голос из-под шлема звучал глухо. — В открытую топящие очаги и пасущие скот? Нет, эти люди здесь с ведома и позволения барона.

Семь ремней едва умещались в его ладони. Пока Ардерик рассматривал пряжки, свободно висящие концы скользили по его ногам и туловищу, будто змеи, пытающиеся укусить.

— И что вы забыли на имперских землях? — поинтересовался наконец сотник у пленников. — Ловить рыбу и пасти скот чужакам запрещено. Или, может, вы добрые жители империи, перенявшие местную моду? Я у вас раньше не был. Может, и поверю, что эти пряжки вам для красоты.

Пленники угрюмо отмалчивались, глядя в землю. Лишь один взгляд они бросили — на замок, и трудно было сказать, чего было больше в этом взгляде — гнева или надежды.

— Ещё не поздно принести клятву верности Империи, — вкрадчиво произнёс Ардерик. — Даже могу подсказать слова… Ладно. Займись, — велел сотник Храфну, кивнув на пленных. — Верен! Обшарьте тут всё. Что найдёте — тащите сюда. Ты за старшего. А вы присматривайте за ним! Ты, ты и вы оба! — ткнул он пальцем в трёх таких же молодых, но чуть более опытных воинов. — Дальше полумили не отходить. Если что — не стыдиться звать подмогу. Мы не можем терять людей, так что никаких подвигов. Раненых перевязать и тоже допросить.

— А ты?.. — Храфн едва заметно кивнул на замок.

— Расспрошу Эслинга про клановые знаки, — ухмыльнулся Ардерик. В его глазах разгорался шальной огонь. — И не постесняюсь спросить, какой узор на его рубахе.

— Дров не наломай, — негромко сказал Храфн.

Сотник только отмахнулся и послал лошадь крупной рысью, едва усевшись в седло. Трое сопровождающих с трудом поспевали за ним по каменистой тропе.

* * *

Смеркалось, когда ворота замка наконец распахнулись. Оттуда выехал Ардерик, а за ним — все остававшиеся в замке воины. К тому времени в деревушке уже разбили лагерь: развели костёр из жердей, огораживавших загон с козами, пошарили в хижинах на предмет утвари и снеди, и над пустошью аппетитно пахло мясной похлёбкой.

— Что ещё Рик задумал? — сердито недоумевал Храфн, бывший в лагере за старшего. За войском из замка потянулись гружёные телеги. К тому времени, как ворота захлопнулись, Ардерик уже подъезжал к лагерю, оставив обоз и большую часть воинов далеко позади.

— Сожри его тролли! — заявил он, едва спешившись. — Индюк, возомнивший себя павлином! Попытался отчитать меня за самоуправство, как мальчишку, а потом вовсе потребовал не лезть не в своё дело. Я поклялся, что больше не переступлю порога его замка.

— Это как же?

— Мы выстроим новые укрепления ближе к горам, и когда дикари придут мстить за своих, встретим их как подобает.

— Зима на пороге, Рик, — перебил его Храфн. — Жрать что будем?

— За дурака меня держишь? Я перекинулся парой слов с баронессой, и она дала мне своё кольцо в знак, что мы можем свободно охотиться и рубить лес, а после отправила слуг в кладовые и посыльного в город. Ещё она поклялась, что будет отправлять продовольствие каждые две недели. На редкость толковая дама! У нас будут строевой лес, дрова и еда — чего ещё желать? Я опасался, что придётся искать камнеедов в горах, но будь я проклят, если они не явятся сами.

— Лишь бы барон не вздумал запереть жену в кладовой, опустевшей благодаря нам, — мрачно сказал Храфн.

— Пусть попробует, — пообещал Ардерик. — Уверен, он не решается ей слово поперёк сказать. Помяни моё слово, этот жирный боров под каблуком у своей красавицы-жены. А припасов у них хватит, да и охота обещает быть удачной.

Он перевёл дух и увлёк Храфна в сторону от костра.

— Ты допросил пленных?

Храфн кивнул на бугор, прикрытый тряпьём:

— Допросил, но толку было мало. Толковали про непобедимое войско, что придёт и отомстит за них, но откуда и сколько их будет — ни слова. Поди разбери, правду говорили или пугали.

— Пусть приходят, — усмехнулся Ардерик.

К вечеру на пустоши раскинулся палаточный лагерь. Пропахшие рыбой хижины северян были раскатаны на дрова, козы — зарезаны и ободраны. В лагере пылали костры, над которыми жарилась козлятина на походных вертелах и кипели котлы с похлёбкой. Небо ещё не потемнело полностью, и было хорошо видно косые кресты, на которых висели тела пленников. Пустые глазницы смотрели на замок.

Верен, наскоро поужинав, ушёл от костра и принялся колоть дрова, благо свежие спилы отчётливо белели даже в густых сумерках. Сухие, чуть тронутые плесенью поленья со звоном разваливались под острым топором. Ардерик давно отправил его отдыхать, но на сердце было неспокойно, и Верен орудовал топором, пока руки не налились свинцом, а следом не потянуло в долгожданный сон.

Ардерик ввалился в палатку вскоре после него. На ощупь стянул с себя поддоспешник, верхние тёплые штаны и сразу завернулся в медвежью шкуру, которую всюду возил с собой.

— Молодчина, Верен, — пробормотал он, зевая. — Хорошо держался сегодня. Ты и не такое видел, пока ходил за обозами, да?

— Разное бывало, — отозвался Верен. — Что теперь будет с бароном?

— Это императору решать. Прикрывать его я не стану. Надо будет спросить у госпожи Элеоноры, нет ли у неё верного человека, чтобы послать весть в столицу. У нас сейчас каждый воин на счету. Завтра нужно будет разделиться: кто пойдёт на охоту, кто валить лес… Даже лучше, что не придётся делить славу с этим жирным индюком! Это будет наша победа!

Ардерик наконец выговорился и уснул. Верен поплотнее закутался в пушистый мех, ощущая, как по телу разливается приятная усталость. Впору было забыться крепким, спокойным сном, благо не его поставили сторожить этой ночью — но сквозь тёплые волны набегающей дремоты пробивалось одно беспокойное, как заноза, воспоминание — как они сражались с северянами до того, как под плащами обнаружились чужие знаки.

«Если бы это были свои? — шептал назойливый голос откуда-то изнутри. — Велика ли честь поднимать меч против скотоводов и рыбаков? Для того ли ты шёл сражаться?»

Усталость постепенно брала верх, и докучные мысли уходили. Но одна всё-таки успела цапнуть, надолго прогнав сон. Не иначе, забралась под полог вместе с ветром, порыв которого принёс запах реки, горелой шерсти и крови.

«А если бы это была твоя деревня, ты бы тоже поднял оружие? И против кого?»

* * *

Из замка были хорошо видны костры, пылающие на пустоши. Они ярко освещали палатки и распяленные на косых крестах тела. Барон Эслинг стоял у открытого окна, заложив руки за спину и, не мигая, глядел на пустошь. Элеонора неслышно возникла в дверном проёме, ёжась от морозного воздуха.

— Они заплатят, — процедил Эслинг сквозь зубы, не оборачиваясь. — За всё.

— А сколько ещё людей должны заплатить за твою ложь? — негромко проговорила Элеонора. — Ты не смог бы удержать воинов его величества. Глупо было надеяться отвлечь их выпивкой и болтовнёй, пока люди Шейна искали отбившийся скот.

Она скользнула в комнату и остановилась за спиной мужа, глядя ему в затылок снизу вверх:

— Ты думал, что они погостят и уедут, очарованные твоим гостеприимством?

Эслинг повернулся со стремительностью, которой трудно было ожидать от его тучного тела. Элеонора не отступила.

— Кровь сегодняшних жертв на твоих руках, — безжалостно продолжала она. — Неужели твоё самолюбие стоило их жизней?

— Люди могут ходить по земле, на которой родились, когда им вздумается. Или они здесь не хозяева?

— У имперских земель один хозяин, на севере и на юге, — с нажимом сказала Элеонора. — Чем раньше ты объяснишь это своим родичам, тем лучше будет для них. — Она сделала паузу и добавила, глядя в сторону: — И для тебя. Император не забудет того, кто положит Север к его ногам.

— Я не предам свой народ за маркграфский титул, — твёрдо сказал Эслинг. — Ты просчиталась. Тебе не стать хозяйкой Северного маркграфства. А ведь ты покинула Юг только ради этого, верно? Ни один брак в Империи не принёс бы тебе столько власти.

— Ни один титул не принесёт счастья, если некому его передать, — уже мягче ответила Элеонора. — Не оттого ли Природа не благословила наш союз детьми, что Северным маркграфством до сих пор управляет барон? Как наши дети будут расти, зная, что они не хозяева этой земли, а лишь присматривают за ней?

— Мне не нужно иного титула, чем данный мне при рождении вместе с именем и кровью. — Лицо Эслинга вновь окаменело. — Нечего и мечтать о большем.

— Маркграф Тенрик Эслинг, — негромко и чётко выговорила Элеонора. Её серые глаза казались в полумраке почти чёрными. Она цепко следила за выражением лица мужа. — Твои люди принесут клятву Императору. Ты получишь титул и законные права на земли. А когда у нас будут сыновья, разделишь между ними владения, как захочешь. На благо Севера, как завещали предки.

— Будь проклят день, когда я купился на твою красоту, — сдавленно проговорил Эслинг. — Я ждал, что Север изменит тебя. Заставит забыть имя, под которым ты родилась, и понять, кто истинный хозяин этих земель.

— Баронесса Эслинг никогда не затмит маркграфиню Таллард, — был ответ. — Но маркграфиня Эслинг может попытаться.

Элеонора зябко передёрнула плечами — от открытого окна шёл зимний холод — и нежно провела ладонью по щеке мужа.

— А маркграф Эслинг не будет каждый год готовить отчёты, будто наёмный управляющий. Он сам будет распоряжаться своими богатствами. Его дети будут приняты ко двору, получат лучшее воспитание и вступят в брак с теми, кого выберет им отец, а не придворные.

Она вглядывалась в его лицо, напряжённо ища признаки слабости. Её губы тронула едва заметная улыбка, когда Эслинг выдохнул и нахмурился.

— Доброй ночи, — бросил он Элеоноре. Повернулся и вышел.

Элеонора смотрела на дверь, пока тяжёлые шаги барона не затихли в коридоре. Затем хлопнула в ладоши, подзывая служанку, дожидавшуюся в коридоре. Прошла в свои покои по узким и извилистым коридорам и, пока ей расплетали волосы перед сном, удовлетворённо всматривалась в своё отражение.

Затем её взгляд приковала к себе тяжёлая рама зеркала. Сверху из резных стеблей и листьев выступал щит, на котором красовался букет ландыша, и вился родовой девиз рода Элеоноры. Знакомый до последней чёрточки, сейчас он выглядел насмешкой. «Иди осторожно» — было вырезано на раме, и Элеонора подумала, что, пожалуй, этот девиз больше подошёл бы Тенрику. Ей же следовало чаще вспоминать о том, что женщин в её роду давно уже сравнивали не с цветками, а с ягодами ландыша — яркими на вид, горькими на вкус и ядовитыми, если обращаться с ними без должной сноровки.

5. Новые укрепления

Если кто-то и сомневался, за что Ардерик выбился в командиры, то в первые дни после схватки на пустоши эти сомнения рассеялись бы окончательно. Его несокрушимая уверенность в том, что укрепления будут выстроены, зимовка будет лёгкой, а победа над северянами — быстрой, согревала и укрепляла не хуже пряного медового напитка. Верен видел, как по вечерам сотник подолгу хмуро молчал, но на людях он неизменно был неунывающим Риком Медвежьей Шкурой. Одно его присутствие убеждало воинов, что всё будет хорошо.

Меж тем легко было сказать: построим новые укрепления. Нужно было заготовить лес, а значит — свалить без счёта высоких корабельных сосен, обрубить сучья, напилить на кряжи и привезти в лагерь по глубокой колее, где стояла ледяная вода. Нужно было охотиться, чтобы прокормить сотню человек, каждый из которых был горазд поесть; поддерживать огонь, чтобы после работы было где отогреться, и делать множество другой тяжёлой и изматывающей работы.

Воинам не впервой было разбивать лагерь в негостеприимных местах, но в этих краях всё было чужим. В плотной древесине кустарников вязли топоры, повадки дичи были непривычны, а по ночам в палатки вползала стылая сырость, от которой не спасали тёплые одеяла и меха. Она шла от сплошного камня, прятавшегося под тонким слоем бедной северной почвы и переплетением крепких корней. Пока сообразили делать подстилки из хвойных веток, пятеро свалились с лихорадкой. Затем ещё трое додумались отведать в лесу незнакомых ягод, спутав их со сладкой черникой, и лекари едва выходили недотёп. Даже солнце подводило — оно вставало не на востоке, а ближе к югу, и садилось, не дойдя до западного рубежа, что не раз сбивало с толку привыкших находить обратный путь по сияющему диску.

Ардерик успевал везде. Он обещал заболевшим скорое выздоровление, охотникам — богатую добычу, лесорубам — много лёгкого сухостоя. Его слова неизменно сбывались. Может, потому, что воины из кожи вон лезли, чтобы они сбылись. Уверенность, что сотник всегда прав, помогала переживать один сумрачный день за другим. Или потому, что память Ардерика цепко держала любое, самое маленькое знание о незнакомых землях, и его советы вправду были хороши.

Посреди будущей крепости водрузили походное знамя, и его было видно из любой точки лагеря. По светлому полотнищу бежал медведь, под ним лежал обнажённый меч, а нехитрый девиз — «Другим не стану» — звучал как призыв не поддаваться ни морозу, ни страху не выдержать зиму. И это тоже помогало.

Ещё больше облегчила участь зимовщиков молчаливая поддержка Элеоноры. В обещанный день из замка пришла телега, гружёная зерном, маслом и сливками, кислыми ягодами, защищавшими от болезней, тёплыми мехами и прочими нужными вещами. А с ней явились десяток городских мастеров. Ардерик сперва хотел прогнать их, но старший сунул ему клочок бумаги, на котором были изящным, но твёрдым почерком выведены три слова: «Им можно доверять». Верен не видел, чтобы сотник отдал записку писарю или убрал в ларец для важных бумаг. Наверное, она и не была важной.

Мастера из Эслинге оказались превосходными лесорубами и плотниками. Они умели свалить дерево в густом лесу, знали, как поставить сруб на каменистой почве и учили разводить костры со смолистой хвоёй вместо привычной бересты. Ардерик расспрашивал их обо всех тонкостях северной жизни, а ответы вбивал в головы воинам, и Север становился немного понятнее и ближе. Одного не могли рассказать работники — что происходит в замке, смотревшем на пустошь тёмными провалами окон. Послать весточку никто не решался, а сама баронесса больше не писала.

Дни шли, и воины привыкали к поздним рассветам, к снежной крупе, сыпавшейся из низких туч, к изморози, по утрам покрывавшей палатки затейливыми узорами. Когда тучи рассеивались, небо оказывалось непривычно чистым и высоким, зато солнце даже в полдень стояло низко и не успевало согревать землю. Впрочем, любоваться красотами было особо некогда. Заготовка дров, строительство укреплений и охота занимали все время, а ещё нужно было нести стражу и прочесывать местность в поисках северян.

Постепенно лагерь огораживался бревенчатым частоколом в два ряда, меж которыми насыпали землю, смешанную с колкими хвойными иглами, речным песком и камнями. С наступлением темноты между палаток загорались костры, у которых звучали легенды и песни. Как водится, у огня каждый пытался нагнать жути; вспоминали самые страшные истории то о безголовых чудищах, то о ледяных девах, своими ласками промораживающих неосторожных путников до костей. От костра расходились по трое-четверо — с наступлением темноты на пустоши становилось так холодно, что было легко поверить, что в промёрзших палатках взаправду побывала Ледяная дева, а из вересковой поросли глядят подземные жители, готовые затащить зазевавшегося гостя в своё стылое царство.

* * *

К концу второй недели, когда походный быт окончательно наладился, воины начали почти скучать без незваных гостей. Известие о всаднике, скачущем через пустошь, разнеслось по лагерю быстрее, чем огонь по сухой траве. Всадник был один, лошадь под ним была рослая, имперских кровей, и, пока он огибал замок, воины перебрали с десяток предположений. Императорский гонец? Остаток разбитого подкрепления? Вестник из соседних селений?

К тому времени, как незваный гость подъехал к воротам, его уже ждал Ардерик, на всякий случай держащий ладонь на рукояти меча. С вышек уже разглядели, что вооружён всадник коротким походным луком, а к седлу приторочены три полных колчана стрел. Ещё приметили, что лучник совсем молод, невелик ростом, а в облике было что-то неуловимо чужое — не то разрез темных глаз, не то жёсткие волосы, срезанные по-военному коротко.

Всадник едва успел спешиться, как сквозь сборище протолкался радостный Верен и сгрёб его в охапку:

— Такко! Я сперва глазам своим не поверил…

Напряжение, повисшее было в воздухе, растаяло: Верен успел всем прожужжать уши про друга, от которого так долго ждал вестей. А тот, высвободившись из объятий, склонился перед Ардериком:

— Танкварт Велеринг из Аранских гор. Я хороший лучник и хочу послужить Империи.

— Я наслышан об аранских стрелках, и не только от Верена, — одобрительно кивнул сотник, убирая руку с меча. — Если хотя бы половина того, что о вас говорят, правда, то судьба благоволит нам. Поешь и отдохни с дороги. После проверим, что ты умеешь.

— Я смотрел на тебя со стены и думал, что мне чудится, — всё повторял Верен, пока вёл друга через лагерь. — Как же я рад! Где ты пропадал? И как разжился конём, да ещё таким недурным?

— Конь и вправду недурной, — ответил Такко, — но из-за него мой кошель снова пуст. Я и не думал, что прокормить лошадь так дорого! Если бы не письмо, которое ты оставил мне в Нижнем, я бы вообще не добрался — с ним мне хоть продавали зерно подешевле как имперскому воину.

— Ты его получил? — Верен страшно гордился письмом, которое написал сам от начала до конца, а Такко благоразумно умолчал о том, что мало что понял бы, если бы не приписка и печать Ардерика. Сотник тоже делал ошибки в каждом слове, но всё же их было меньше, да и почерк был разборчивый.

— Получил, конечно, и сразу дёрнул сюда, благо дорогу подсказывали в каждом дворе. Ну и развернулись вы здесь!..

Повсюду кипела работа: обтёсывали брёвна, вострили колья, тащили к строящимся стенам камни. Стучали топоры и молотки, пахло свежим деревом, смолой и дёгтем; в походной кузнице звенел металл. Среди палаток попадались бревенчатые домики с крытыми тёсом крышами. К одному из этих домиков, который поставили для Ардерика, Верен и вёл друга.

— Здесь у нас что-то вроде базара, — рассказывал он по дороге. На утоптанном пятачке крестьяне в меховых безрукавках разложили на повозках или прямо на земле свой нехитрый товар: горшочки с лесным мёдом и воском, глиняную и каменную посуду, тёплые платки и прочее, что могло понадобиться воинам и их случайным подругам. — Имперское серебро даже не показывай. Здесь вон чего в ходу.

Верен высыпал на ладонь Такко горсть тонких монет с гербом Эслингов. Серебряный кружок был таким тонким, что штамп оставил на нём глубокий след, и рисунок с одной стороны был выпуклым^[6]. Такко повертел их в руках с плохо скрытым недоумением, а рассмотрев лося в кольце колючих ветвей, вскинул на Верена удивлённый взгляд.

— Говоришь, имперское серебро здесь не в ходу? Им даже у нас в горах расплачивались чаще, чем аранскими монетами.

— Север чеканит свои деньги, — подтвердил Верен, — и императорский монетный двор ему не указ. Веса в этом серебре, конечно…

— Обычно такие монеты чеканят для больших ярмарок, а здесь, выходит, они постоянно в ходу… А с местными мы, выходит, не враждуем? — спросил Такко, рассеянно разглядывая товары и торговцев.

— С этими — нет. Им самим война поперёк горла. Они хотят только, чтобы им дали спокойно обрабатывать землю и растить детей.

Торговцы совсем не походили навоинов: согнутые спины, мозолистые руки, спокойные взгляды, в которых не было ни капли вызова, ничем не напоминали северян, встреченных на пустоши и уже третью неделю кормивших ворон.

— Отличить камнеедов от мирных жителей легко, — пояснил Верен, — первым делом смотри на рубахи и пояса. Если видишь выпуклый узор и пряжку в виде звезды, это враги. Если нет — значит, свои.

— Думаешь, они не додумаются снять и рубахи, и ремни? — Такко даже остановился. — Кто поручится, что торговцы — не лазутчики?

— Настоящие северяне скорее умрут, чем снимут знаки рода, — покачал головой Верен. — Пусть смотрят. И, если хотят, рассказывают всем, как неприступны наши стены.

— А ты был в бою, Верен? — не удержался Такко.

— Был. Да то не бой был, а так, стычка, — отмахнулся Верен, поймав завистливое выражение в глазах друга. — У них нет ни толковых доспехов, ни хороших мечей. Мы расспросили местных, и по всему выходит, что у нас ещё месяц мира. Дикари наверняка соберутся у своих вождей на Зимний перелом^[7] и после пойдут на нас. Напасть разрозненными отрядами они не решатся, а если и нападут — мы быстро разберёмся. После Перелома у них будет единое войско, и тогда мы сразимся. Главное для нас — успеть закончить стену до этого дня. Тогда пусть приводят хоть тысячу воинов — мы выстоим. И победим.

Их обоих быстро захватило царящее вокруг оживление. Не мешало даже то, что и Верен, и Такко понимали, что запросто могут сложить головы, защищая эти новые и красивые стены.

— Ты не встретил никого по пути? — спросил Верен.

— Чужаков — нет. Только ваш отряд в лесу. Показал им твоё письмо, и они объяснили, что надо ехать не в замок, а дальше. Почему так?

— Мы теперь в ссоре с бароном. Потом расскажу, это долго. А тебе, верно, хотелось погостить в замке?

— Не особенно, — Такко поморщился. Верен по-своему расценил этот жест:

— Уже пришли. Бросишь вещи, и покажу тебе кухню. — Он потянул друга к небольшому домику, где обитали Ардерик и он сам. — Удивишься, но у меня здесь своя спальня!

Спальней Верен называл крошечную каморку, отгороженную от основного помещения толстой занавесью. Места там хватило только для чурбака, заменившего стол, и широкой лежанки с полкой внизу. В стены были вбиты крюки для вещей. Одна стенка, сложенная из камня, на ощупь была чуть тёплой. Было там и окно — шириной в две ладони, закрывавшееся задвижкой.

— Если будет тесно, придумаем, к кому тебя подселить, но вообще видали мы с тобой комнаты и поменьше, — Верен быстро освободил место, куда Такко скинул мешок с вещами. — Плащ сюда, доспех под лежанку положи… О, вот это ты приоделся!

Он с искренним восхищением рассматривал мягкую вязаную рубаху цвета крапивы, которая оказалась у друга под тёплым плащом и лёгким кожаным доспехом. Высокий ворот застёгивался на пуговицы, а по подолу шёл затейливый и яркий узор.

— Меня в ней не примут за северянина? — усмехнулся Такко.

— Даже не думай. У них совсем другие. Тебя если и примут за кого, то за благородного воина! Ну-ка, повернись… Пряжа хороша! В прошлом году шла по трети марки за моток. А узор… Это ж сколько работы вложено!

— Да что ты меня рассматриваешь, как девку на выданье! Пряжа, узор… Тёплая, и ладно.

— Дома вязали похожие, — сказал Верен со вздохом. — Но всё же похуже. Тут особая шерсть нужна, чтобы было тепло и мягко… Сколько за неё отдал?

— Подарили.

— Подарили?! Королевский подарок! Это за лук для маркграфской дочки, что ли?

— Вроде того. Ты мне кухню обещал показать…

— Да, верно. Эх, знал бы я, что маркграф так щедр, тоже бы к нему тогда пошёл…

— Ты и здесь неплохо устроился, — заметил Такко, покидая комнату первым. — Расскажи лучше, чем так сразил сотника, что он ставит свою печать на твои письма?..

Истории о драке в трактире как раз хватило на дорогу до длинного дома, откуда тянулся густой и сытный запах. У стенки кухни были навалены дрова в кучу выше человеческого роста, и двое парней сноровисто складывали их в поленницу. А ещё там ждал Ардерик.

* * *

— Значит, к отцовскому ремеслу серебряных дел мастера у тебя сердце не лежало, — уточнил Ардерик, когда миски опустели, а лучник успел немного рассказать о себе.

— Нет, — Такко решительно мотнул головой. — В детстве я больше любил бродить по заброшенным шахтам и стрелять.

— Здесь тебе это пригодится. А как ты покинул дом? Верен кое-что рассказывал, но я хочу услышать историю из первых уст.

— Мне тогда исполнилось двенадцать, и по аранским законам я считался взрослым. Отец повёз меня в Подгорную Рамень, чтобы показать Империю и настоящий большой город. Ну я и сбежал. Мы с ним ещё повздорили накануне… Я не знал, куда идти, поэтому забрался в уходящий обоз и спрятался между тюков, а утром меня уже не выгнали, потому что я хорошо стрелял, а у них не хватало людей в охране.

— Отец не искал тебя?

— Искал, но на границе Западных земель меня не выдали, а дальше уже не спрашивали.

— И ты с двенадцати лет ходил за обозами?

— Да. Ещё мастерил луки, чинил стрелы, бумаги переписывал…

— Такко правда учили грамоте, — заявил Верен. — Он писал все мои письма домой, чем сберёг немало денег на писцов.

— А сам посылал отцу весточки?

— Нет, — Такко пожал плечами. — Как-то не приходило в голову.

— Ясно. Значит, бродячая жизнь тебе понравилась. А с Вереном вы как сошлись?

Такко замялся, и Верен, улыбаясь, толкнул его локтём:

— Такко всё нравилось, пока он не связался с контрабандистами. Не стыдись рассказывать! На этом попадались и постарше тебя.

— Ну да, связался, — неохотно проговорил Такко. — Один раз. Случайно. Они обещали хорошо заплатить. Я же не знал, что они везут что-то запрещённое!

— Зато они-то быстро поняли, какая хорошая компания — доверчивый мальчишка, — заметил Ардерик. — За контрабанду тебя могли повесить. Даже должны были.

— И повесили бы, — снова вступил Верен, — но Такко тогда не было четырнадцати, и по нашим законам его не могли казнить. Тем более, он попался в первый раз. Даже клейма не получил, только плетей и, ясное дело, после обыска остался без единого медяка. Так мы с ним и познакомились — я шёл с поручением в ратушу, а он шатался по площади, где утром повесили его дружков, и не знал, куда податься. Я подумал, что наниматься в охрану вместе с лучником будет проще, чем одному…

— Вот так история, — усмехнулся Ардерик. — Что ж, от знакомства выиграли вы оба. Из арбалета стрелять доводилось?

— Нет, но готов учиться, — Такко не смог сдержать нетерпения, так ему хотелось испытать оружие, которое было только у имперских солдат.

— После лука он покажется тебе детской игрушкой. Если все сыты, идём на стрельбище!

Верена по пути задержали, и когда он добрался до стрельбища, Такко уже утыкал стрелами мишени и Ардерик испытывал его на мечах. Верен никогда не считал друга сносным фехтовальщиком, но тут невольно залюбовался его отточенными движениями. Шансов выстоять против Ардерика в настоящем поединке у Такко не было, но учебные атаки он отбивал уверенно. Даже коварный удар с левой стороны, который Верен позорно пропускал до сих пор, отразил ловко и легко.

— Для лучника неплохо! — заключил сотник, опуская клинок. — В бою тебе лучше за меч не хвататься, но видно, что сражаться тебя учили, причём хорошо. Будешь упражняться часа по четыре в день, и к концу месяца я поверю, что ты сможешь отбиться от местных козопасов с их болотными мечами. — Он убрал оружие и указал на мишени. — Зато стрелок ты превосходный, тут и говорить нечего. Осваивай арбалет, и я поставлю тебя на стену со своими лучшими стрелками.

Такко поклонился, не скрывая довольной улыбки, и Верен улыбнулся вместе с ним. Никакие упражнения не могли заменить сноровки, приобретаемой в детстве, а Такко, как любой уроженец Аранских гор, впервые взялся за лук в три года и с тех пор не расставался с ним.

— Жаль, чинить арбалеты ты пока не сможешь, — сказал Ардерик. — У нас есть пара сломанных, до которых никак не дойдут руки.

— Такко научится, — сказал Верен, обнимая друга за плечи. — Он отличный мастер. В Эсхене он делал лук для маркграфской дочки… Как его звали? Я забыл. Такко, как звали эсхенского маркграфа?^[8]

Лучник молчал, зато ответил Ардерик:

— В Эсхене вроде сидел Оллард. Человек со странностями и такой домосед, что я и не знал толком, жив он или нет. Ты правда получил от него работу?

— Получил, получил, — ответил за друга Верен. — Мы знатно повздорили с тамошним лучным мастером, когда Такко увёл у него заказ! В том, что касается луков, он лучший, готов поклясться.

— Почему маркграф Оллард поручил это важное дело тебе, а не местному мастеру? — заинтересовался Ардерик. — Вы были знакомы раньше? И сколько же он заплатил тебе?

— Да там ерунда была, а не лук, — ответил наконец Такко. — Детский, совсем слабый. И я потом ещё немного на него работал. Маркграф ждал гостей на Праздник Первых плодов, и в замке не хватало рук.

— Гости у Оллардов? Интересно. А кто приезжал?

— Маркграф… Виллард, кажется. Обсуждали помолвку.

— Вот оно что. Виллардов я знаю. Приезжал молодой Фредрик? Или его отец?

— Фредрик, да, — Такко оживился, услышав знакомое имя. — Он был с дядей. Но я с ними не разговаривал. Зато с его оруженосцами мы неплохо поладили. Они даже приглашали меня пойти на службу к Фредрику, — прихвастнул Такко. — Но я отказался.

— Почему?

— Я же обещал Верену. Я и так задержался. Маркграф хорошо расплатился со мной, но не настолько, чтобы я мог собраться в дорогу, поэтому я ещё сходил с обозами в соседние города. А когда добрался до Нижнего, вы уже ушли на Север.

— Везёт тебе. Один маркграф даёт выгодный заказ, другой зовёт на службу…

Такко снова смолчал, и сотник махнул рукой:

— Ладно. Отдыхай с дороги. Сегодня пообвыкнешься, а завтра начнёшь упражняться с арбалетом и мечом. До Зимнего Перелома мы успеем сделать из тебя сносного мечника, чтобы мог отбиться в ближнем бою в случае чего. Добро пожаловать в ряды имперских воинов, Танкварт Велеринг!

— Золото, а не парень, — заявил Ардерик Верену, когда Такко скрылся из вида. — Стреляет, читает-пишет и не побоялся проделать такой путь в одиночку. И воспитания хорошего. Вообще, если хочешь знать, какого рода человек — смотри, как он кланяется и как держит ложку. Я не удивлён, что и Оллард, и Виллард выделили его среди других.

Верен кивнул, искренне радуясь за друга. А в следующий миг отвёл глаза. За пять лет они с Такко ни разу не ощущали, что между ними есть какая-то разница. Теперь изнутри поднималась непривычная, стыдная обида: ясно же, что сотник предпочтёт приблизить того, кто выше по рождению, лучше образован и успел завести знатных знакомых.

— Один недостаток у него — совсем не умеет врать, — продолжал Ардерик.

— Что? — переспросил Верен.

— Странно, что его предпочли проверенному мастеру и заплатили за месяц работы, как за год. Как так вышло, что Оллард его облагодетельствовал, но не оставил при себе?

— У знати свои причуды, — пожал плечами Верен.

— А приглашение от Виллардов? Я с ними хорошо знаком — они выкупили наше имение, когда подняли налоги. Мои братья ходят у Фредрика в оруженосцах, и им неплохо живётся. Они прославят не своё имя, зато не мёрзнут, не натирают зад в седле и не подставляются под стрелы, как мои воины. Отцу с матерью оставили жильё и слуг и позволили жить по-старому — с той только разницей, что им больше не принадлежит ни единой ложки, ни единого гвоздя в этом доме, и лучше бы им было уйти в деревню и жить крестьянским трудом, чем терпеть этот позор! Вилларды умеют мягко стелить, и я ума не приложу, почему твой друг не пошёл к ним на службу, как ты пошёл ко мне. Устроился бы, прислал тебе весточку, и бродячей жизни пришёл бы конец.

— Такко не станет врать, — возразил Верен. — Мы с ним как братья, и каждый верит другому, как самому себе!

— Это делает тебе честь, — кивнул Ардерик. — Но не ему. Полбеды, что он врёт мне, но он и тебе не сказал всей правды. Явно заплатили ему не только за лук. И также ясно, что, исходи он с обозами хоть всю Империю, не заработал бы на лошадь и новый доспех. К тому же я не спешу полагаться на человека, который оставил родной дом, будучи у отца единственным сыном, и за пять лет не удосужился отправить ни одной вести о себе. Нельзя ждать верности от того, кто так исполняет долг перед родителями.

— Отец дурно обращался с ним! Такко было от чего бежать!

— Полагаю, он того заслуживал. И как бы не вышло, что ему и в этот раз было от чего бежать, раз он проделал такой путь на северный край мира совсем один.

Верен не нашёлся с ответом, и сотник ободряюще похлопал его по плечу.

— Я не тороплюсь обвинять человека, которого вижу впервые и о котором слышал столько хорошего от тебя. Я приму его в войско и буду относиться, как к своему. Но доверять ему не стану, пока не узнаю, как было дело.

Такко, добравшись до каморки Верена, с наслаждением стянул тёплую рубаху и повалился на лежанку, устланную толстыми одеялами. Тело, хоть и привычное к седлу, ныло от долгой дороги, а после целого дня на холоде клонило в сон. Прежде чем лечь, он заставил себя закрыть оконце, которое приоткрыл для света, и невольно упёрся взглядом в башню замка. Из одного из верхних окон на него смотрело бледное лицо. Миг — и оно причудливо расплылось длинными белыми мазками.

Чайка, сидевшая на подоконнике, расправила крылья и переместилась выше, разрушив иллюзию. Такко плотно закрыл окошко и закутался в одеяла. Это всё долгая дорога, холод и снег, от которого рябит в глазах. Завтра он будет упражняться с арбалетом и мечом, и на то, чтобы видеть морок, не останется сил. Лишь бы никто не спросил, кто учил его отбивать удары с левой руки.

6. Встреча у камня

— Я жду, что из замка не забудут прислать вина и эля! — заявил Ардерик за ужином. — Будем пить сразу за Перелом и нашу стену!

До Зимнего Перелома оставалось чуть больше недели. За прошедший месяц воины окончательно обжились на пустоши. Все силы бросили на постройку стены, и было похоже, что к празднику её успеют закончить.

— Не годится хвалить крепость до первого боя, — негромко заметил кто-то из местных. Сотник если и услышал, то виду не подал и, высоко подняв рог, залпом осушил. Десятка полтора его людей лежали с лихорадкой, ещё треть переносила недуг на ногах, а запасы лечебных трав таяли на глазах. Со стороны гор всё чаще тянуло ледяной стужей, с запада дул сырой промозглый ветер. Припасы, присланные Элеонорой, почти вышли, местные берегли еду и отказывались торговать, а главное — охота стала хуже: в преддверии холодов олени уходили на юг. Безжалостная северная зима стояла на пороге, и сотник знал, что гордые слова порой помогают там, где бессильно всё остальное.

— Ай да люди у Медвежьей Шкуры! Когда мы вернёмся с победой и император одарит меня золотом, я скажу — мои воины и есть чистое золото! — Ардерик и вслед за ним все остальные поднимали кубок за кубком пряного питья, сваренного на целебных корнях и кислых северных ягодах, отгоняющих слабость и лихорадку. — Лишь бы нам не остаться вовсе без битвы! Этак северяне придут и, увидев нашу крепость, в страхе уползут обратно жрать камни!

Рядом с замком новые укрепления смотрелись, прямо говоря, жалко — стены всего-то в полтора роста высотой и в половину толщиной были сложены из брёвен, валунов и песка и сильно уступали в прочности каменной кладке. Но воины чувствовали себя за этой стеной увереннее, чем в гранитном мешке замка. Тяжёлая работа объединила всех: бывалые воины, новички вроде Верена и присланные Элеонорой мастера вместе валили сосны, вместе тащили их через пустошь, вбивали брёвна в схваченную морозом землю и везли без счёта камней и песка. Вечером всех укрывала тёсовая крыша просторной кухни, где всегда было тепло от огромного очага, над которым варили похлёбки и жарили мясо.

— Знать бы, скоро ли они придут, — негромко проговорил Верен. Они с Такко управились с едой раньше всех и устроились чуть в стороне от общего стола. Такко прилежно чинил арбалет. Он вообще редкий вечер сидел без дела — то клеил перья, то крепил наконечники к древкам. Верен быстро смекнул, что это спасало друга от работы по кухне, которая неминуемо должна была достаться новичку, да ещё самому младшему.

— Когда мы их разобьём, всё равно придётся идти через горы, чтобы объявить побережье своим, — так же шёпотом ответил он. — Если там останется хоть десяток воинов, они смогут устроить нам такой приём, что некому будет о нём рассказать.

— Ну уж и десяток? — недоверчиво покосился на друга Верен. — Хотя, если устроить засаду наверху…

Такко кивнул:

— На любой тропе есть широкое место, куда может выйти сразу много воинов. Ардерик не зря ждёт северян здесь. Но, знаешь, я бы на их месте вообще никуда не пошёл.

— Да ну брось. А месть за убитых?

— Мы же не знаем, кем они были. Может, потому и задержались на пустоши, что их не ждали дома. Ты же говорил, что местные не опознали узоров на рубахах.

— Или сделали вид, что не узнали.

— Может, и так. Но всё равно для осады крепости им нужен хотя бы пятикратный перевес людей, а лучше больше…

— Пятикратный перевес? — повторил Верен. — Ты что, купил всё-таки ту книгу, которой зачитывался в книжной лавке?

— Нет. — Такко придвинулся ближе к свету и принялся собирать вычищенный и смазанный спусковой механизм. — Я на тот трактат за всю жизнь не заработаю. Что в лавке вычитал, то и помню.

— Если начнёшь вместо луков мастерить арбалеты или другие железные штуки, то, пожалуй, и заработаешь. — Верен загляделся, как ладно ложились друг к другу шестерни и остальные детали. Такко, похоже, забыл, что хотел работать медленно, и следить за его уверенными движениями было одно удовольствие. — Ловко у тебя выходит!^[9]

Такко отмахнулся с видом человека, поглощённого сборкой. Верен перевёл взгляд на сидящих за столом. Пока друзья болтали, ужин был окончен: блюда и миски опустели, а когда зачерпывали из котла с пряным питьём, кружки стучали о медное дно.

— Смотрю, закончили с арбалетом? — Ардерик положил опустевший рог и на мгновение устало зажмурился. — Давай сюда и собирайте со стола. Остальные — по постелям.

На остывающей печи давно стоял большой котёл, где грелась вода для измазанной жиром посуды. Верен не сдержал улыбки, когда Такко негромко выругался у него за спиной — в этот раз увильнуть от грязной работы не удалось.

* * *

Со смотровой площадки замка укрепления были похожи на вытканные на гобеленах, что украшали покои Элеоноры. Родись баронесса лет на пятьдесят раньше, уже села бы сама ткать или вышивать победные сцены на удачу войску. Впрочем, сотня с лишним здоровых мужчин работали быстрее, чем одна мастерица сплетала бы нити. А сама Элеонора больше верила в силу крепких рук и доброй еды, чем в древние обряды. Служанки уже привыкли, что госпожа поднимается на башню почти каждое утро, иногда даже не сменив лёгкого ночного платья. Она гордилась маленькой крепостью как собственным детищем и гордилась по праву — если бы не вовремя посланный обоз, однообразная пища уже ослабила бы воинов.

Когда дул северный ветер, он приносил с собой уже не безразличную солёность моря, а острый запах лошадей, смолы и дерева. Элеонора вдыхала полной грудью. Воздух дразнил, звал, обещал свободу. Сегодня ветер тоже дул от крепости, но утром воины вернулись из леса с оленьими тушами, привязанными к палкам, и в воздухе отчётливо ощущался тяжёлый и вязкий дух. Он напоминал, что лагерь, так похожий на вытканный на гобелене, был настоящим, и скоро снег на пустоши окрасят не алые нити, и даже не оленья кровь.

На башне было холодно — солнце только-только расцвечивало небо над лесом — и Элеонора плотнее запахнулась в меховую накидку. На сердце было неспокойно. Всё, что делал Ардерик, с самого начала висело на волоске. Элеонора хорошо помнила лицо мужа, когда тому донесли, что имперское войско в одном дне пути. Если бы голуби принесли вести в срок, если бы северяне не поспешили перегнать скот на дальние пастбища, опасаясь ранней зимы, кто знает, дошло бы войско до замка?.. А теперь всё зависело от того, захотят ли обитатели другой маленькой крепости на побережье отомстить за убийства на пустоши или предпочтут поберечь людей и доверить право мести морозу и болезням. Слишком много «если» билось в мыслях, и от этого в груди расползался тревожный холод.

Элеонора в последний раз оглядела укрепления и скользнула в башню. Замок Эслинге достраивался и перестраивался столько раз, что превратился в настоящий лабиринт лестниц, коридоров и проходных залов. Элеонора привыкла не сразу, но за восемь лет замужества успела полюбить своё новое жильё за хитрость и непредсказуемость ходов. Она быстро и почти бесшумно прошла к себе и с наслаждением скинула меховую накидку.

В недрах замка с ночи грелись огромные печи. По воздуховодам шёл горячий сухой воздух, и в хозяйских покоях было тепло. Служанки уже приготовили купель с ароматной водой. Отдаваясь их бережным прикосновениям, Элеонора оглядывала себя сквозь полуопущенные веки. Плавный изгиб бёдер и мягкая округлость живота — будто колыбель, так и не выносившая ни одного наследника. Узкая талия, аккуратный узелок пупка, упругая грудь с ровными тёмными кругами вокруг маленьких сосков… Когда-то одной красоты было достаточно, чтобы заставить молодого барона потерять голову. Теперь требовалось пустить в дело острый ум и несгибаемую волю, поставив на карту свою честь и чужие жизни.

— Господин барон прошёл в столовую, — шепнула служанка, и Элеонора немедленно поднялась из купели. Чистое тело облекли рубашкой из полупрозрачного южного хлопка и нижним платьем из тонкой шерсти. Туго затянули шнуровку на кожаном корсаже и верхнем платье из тяжёлого златотканого бархата. Когда-то свекровь язвила, как бы молодая баронесса не выпачкала богато вышитый подол в грязи. Элеонора неизменно отвечала, что золото останется золотом и в куче навоза, и сейчас было самое время доказать это. Поверх бархата тонкую талию обхватил узкий кожаный пояс, к которому были привешены небольшой кошель, изящный нож и связка ключей. На плечи легла накидка из чернобурой лисы, и хозяйка Эслинге в сопровождении служанок проследовала в столовую.

Огромные печи в подвале замка поглощали невероятно много дров, но в просторной столовой всегда было холодно. Должно быть, потому, что строилась она не для того, чтобы в ней в угрюмом молчании завтракали двое. В тот вечер, когда сюда ввалилась сотня Ардерика, в столовой была жара. Тогда казалось, что камни в стенах гудели от грубых голосов и звона доспехов. Сегодня здесь стояла гробовая тишина, которую нарушали лишь стук приборов и фырканье барона.

— Надо полагать, гостей из Бор-Линге ждать не стоит? — нарушила молчание Элеонора. — Помнится, они обещали навестить нас на Перелом.

— Надо полагать, нет, — коротко отозвался Эслинг.

— Ты же понимаешь, что в этот раз мы не сможем обеспечить им достойное угощение к празднику, — в голосе Элеоноры слышалось почти искреннее сочувствие. Она знала, что в кладовых маленькой крепости, стоявшей на самом берегу Ледяного моря, к этому времени осталась лишь вяленая и солёная рыба. — Не представляю, как они встретят Перелом с похлёбкой из солонины, — вздохнула она, накалывая на вилку кусок сочного оленьего бока, запечённого в пряной зелени.

Эслинг молчал, разве что стал быстрее очищать тарелку. Элеонора сдобрила мясо щедрой порцией соуса и продолжила:

— Казначеи его величества непременно пожелают узнать, сколько мы потратили, чтобы прокормить имперскую сотню, и сравнят записи с теми, что ведёт войсковой писарь. Будь ты маркграфом, с тебя никто не посмел бы требовать отчёт, а так мы не можем потратить ни одного медяка без ведома короны.

— Не испытывай моё терпение, — мрачно ответил Эслинг. — Моя семья не будет нуждаться, ты это знаешь.

— Разве можно считать семьёй тех, кто не думает о твоей чести и безопасности? — Элеонора даже отложила приборы, звякнув серебром о тарелку. — Они сами выбрали свою судьбу. Мы не можем, как раньше, отправлять им лучшие продукты и кормить их всю зиму, а потом отвечать перед его величеством. Позволь в этот раз мне снарядить обоз. Поверь, я не дам твоим — и своим — родичам умереть от голода.

— Ты уже снарядила! — Эслинг оттолкнул миску и уставился на жену из-под густых бровей. — Обоз не добрался даже до леса. Не вынуждай отбирать у тебя ключи от кладовых.

— Слуги бывают так беспечны, — Элеонора передёрнула плечами. — Они и подумать не могли, что еда собрана не для имперских воинов. В этот раз я лично прослежу, чтобы обоз отправился в Бор-Линге.

— И что ты туда отправишь?

— Очевидно, то, что мы сможем легко списать весной. Твои родичи, конечно, привыкли к лучшему, но разумнее обойтись малым, чем умирать от голода. Ячмень в восточном амбаре чуть отсырел, но вполне сгодится, равно как и горох…

Эслинг с грохотом отодвинул стул и вышел. Элеонора, не торопясь, расправилась с остывшим завтраком и прошла вслед за мужем.

На лестнице, ведущей к нижним кладовым, она остановилась и прислушалась. Она вслушивалась в гулкую тишину дома, как когда-то — в собственное нутро, надеясь уловить признаки зарождающейся жизни. Тогда надежда оказалась напрасной, но сейчас лицо Элеоноры осветилось улыбкой. Снизу, из темноты и тесноты подвала доносились едва различимые звуки: ворочались на петлях тяжёлые двери, по каменному полу шаркали десятки ног. Чутьё хозяйки мгновенно подсказало: там ссыпали в мешки зерно, снимали с полок горшки с маслом и ящики с яйцами, выносили круглые головы козьего и овечьего сыра. Чуть позже во дворе заскрипели ворота каретной, где стояли телеги. Барон Эслинг вознамерился выполнить свой долг перед жителями Бор-Линге до конца.

Элеонора улыбнулась, уже не таясь. Главное было сделано. Оставалось только дождаться темноты.

* * *

— Что он сказал? — Несмотря на холод, пот заливал Такко глаза и, видимо, даже уши. Во всяком случае, расслышать, что пробормотал Храфн на очередной пропущенный удар, ему не удалось.

— Что-то о частях тела, за которые ты наверняка держишься увереннее, чем за меч, — подсказал Верен. Сам он перезаряжал арбалет и одинаково хмуро поглядывал то на свою мишень, то на друга, безуспешно пытавшегося отражать безжалостные атаки бывалого воина. Такко не ответил на обидную шутку, и Верен сжалился над ним: — Храфн! Сдаётся мне, этот меч ему не по руке.

— Ясно, не по руке, — подтвердил воин. — Что толку, если он привыкнет к лёгкому клинку, а в бою потеряет и будет вынужден поднять первый попавшийся? Давай, лучник! Никто не обещал, что тебе удастся отсидеться на стене!

Хлёсткие слова помогли — Такко утёр рукавом взмокший лоб и с видимым усилием снова поднял меч. Верен отвернулся и со вздохом поднял арбалет.

За спиной скрипнули ворота — вернулся Ардерик. Как только жизнь в лагере вошла в колею, сотник стал почти каждый день разъезжать по окрестностям. Карта, которую они с Вереном рассматривали в первый день, теперь была вся исчеркана извилистыми линиями рек, ручьёв, проезжих дорог и полузабытых троп, по которым едва можно было пройти пешему. Часть их воины нашли сами, часть — показали местные.

— Припасов так и не привезли? — полуутвердительно спросил он, кивая на пустующее место у кладовой. — Уж не стряслось ли чего?..

Храфн одним сильным ударом выбил меч из руки Такко и, не дожидаясь, пока тот поднимет оружие, вогнал свой клинок в ножны:

— Уже получше, чем в прошлый раз. Отдыхай. — Последнее слово предназначалось в равной степени и Такко, и Ардерику. — Рик, если бы что-то случилось, местные бы знали.

— Откуда? Они теперь сами обходят замок стороной и не спешат возвращаться в город, — мрачно заявил Ардерик. — Не нравится мне это.

— Ещё бы, — заметил Храфн. — Занятная была идея устроиться на пустоши, но лошадям тоже не понравится, когда зерно и сено закончатся, а пастбища завалит снегом.

Сотник вскинулся ответить, и, верно, между двумя воинами вспыхнула бы очередная перепалка, но в незапертые ворота проскользнула скромно одетая девушка. Её сопровождали двое людей Ардерика, посланные утром в лес.

— Рик, к тебе с вестями. Добрыми, как говорит.

— Вас ждут сегодня на пустоши, — проговорила девушка. — Как стемнеет, приходите к большому серому камню. Не зажигайте огня и не шумите.

— И кто меня будет там ждать? — спросил Ардерик.

— Друг, — был ответ. Больше от незнакомки ничего не удалось добиться.

Большой камень, очертаниями похожий на лошадиную голову, стоял в трёх перестрелах^[10] от замка. Даже в густых сумерках он выделялся светлым пятном. Острые глаза воинов разглядели смутную тень рядом с ним.

Верен и Такко шли за сотником, затаив дыхание и внимательно оглядывая окрестности. Ардерик выбрал их, новичков, из всей сотни, и оба старались оправдать доверие. О том, что сзади неслышными тенями крадётся ещё десяток воинов, они не знали, а Ардерик благоразумно умолчал. Чем ближе они подходили, тем яснее было, что у камня стоят две женщины. Та, что повыше, вздрогнула и чуть слышно ахнула, когда трое воинов вынырнули перед ней из темноты. Откинула капюшон — и Ардерик узнал Элеонору.

— У меня мало времени, — она сразу перешла к делу, не тратя время на приветствие. — Слушайте: Тенрик опустошает кладовые. Он снаряжает обоз с лучшими продуктами: зерно, масло, яйца, ячмень и сено для лошадей… Много всего. Обоз отправится со дня на день и пойдёт на побережье. Они поедут по тайной дороге, через лес. Охрана будет, но… вы видели, кто остался в замке. Перехватите их. Тогда у вас будет еда, а северяне придут быстрее.

— Что там, на побережье? — быстро спросил Ардерик.

— Крепость Бор-Линге. Называется крепость, но на деле — небольшая башня, меньше ваших укреплений.

— Кто там живёт?

Верен и Такко переглянулись. Беседа всё больше походила на допрос, и оба ждали, что баронесса вот-вот одёрнет сотника или попросту расплачется от его грубого и непочтительного тона. Но Элеонора отвечала спокойно и деловито:

— Родня Тенрика. Его родители, брат и две сестры. Они ждут от него праздничное угощение и припасы на зиму. Те, что Тенрик отправлял осенью, уже подходят к концу, а на одной рыбе они долго не протянут.

— Где именно находится крепость? Можете показать на карте?

— Нет. Я там никогда не была. Я для них чужая. Но начало дороги знаю.

Элеонора коротко объяснила, как ехать, и Ардерик согласно кивнул:

— Мне знакома эта дорога. Не знал только, что она ведёт в крепость. Сколько у них людей, вы тоже не знаете? И что там за укрепления?

— Думаю, если собрать всех, кто живёт на побережье, не наберётся и тысячи человек, — подумав, ответила Элеонора. — Я считаю приблизительно, по количеству зерна. Об укреплениях мне ничего не известно.

— Так вот как камнееды выживают на голых скалах, — пробормотал Ардерик. — На словах клянут Империю, а сами едят её хлеб. Что ж, если их всего тысяча человек, значит, мужчин, способных держать оружие, и того меньше. Вы очень помогли нам, госпожа Элеонора. Но отчего же барон Эслинг не дал приют своей родне в замке?

Элеонора промолчала, опустив глаза.

— Из-за вас? — понимающе сказал Ардерик. — Что ж, тем хуже для них.

На пустоши совсем стемнело. Сквозь редкие облака просвечивали звёзды, а над лесом поднимался лунный полукруг.

— Ходят слухи, что в крепости на побережье собираются те, кого мы зовём камнеедами и предателями Империи, — нарушил неловкое молчание Ардерик. — Нам не лгали?

— Нет, — со вздохом ответила Элеонора. — Эслинги, получив поддержку Империи, перебили своих врагов и, увы, начали грызться между собой. До недавнего времени удавалось решать дело миром, но с вашим приходом противостояние обострилось. Брат Тенрика, Шейн, пользуется большим влиянием у тех, кто не желает подчиняться Империи, и считает, что Тенрику не по праву досталось старшинство. На Зимний Перелом в Бор-Линге соберутся сторонники Шейна, и без сомнения, они не будут довольны, что на землях Тенрика строят укрепления. А если ещё и останутся без припасов…

— То направятся к нам в гости, — хищно улыбнулся Ардерик. — А мы найдём, чем их угостить!

Элеонора улыбнулась и принялась расправлять меховую накидку:

— Мне пора. Муж думает, что я в купальне…

— Вас проводят до замка, — Ардерик сделал знак Верену, вслед за которым шагнул вперед и Такко. — Доведите до ворот, поняли?

Оба энергично кивнули. Элеонора лукаво улыбнулась:

— С такими храбрецами я могу идти хоть в Бор-Линге! Давно я не оказывалась под защитой имперских воинов!

— Они ещё не давали клятву верности. Но некоторые слова и не нуждаются в том, чтобы их произносили вслух, — негромко заметил Ардерик.

— Я уверена, что нахожусь сейчас под лучшей защитой, на которую только могу рассчитывать, — так же тихо отозвалась Элеонора, разглядывая кисти на своей накидке. Не поднимая глаз, кивнула на прощание и скользнула в темноту. Верен и Такко — за ней.

— В купальне она, троллиное брюхо, — непонятно пробормотал Ардерик им вслед.

* * *

Элеонора со служанкой благополучно добрались до замка, и друзья шли назад, внимательно оглядывая окрестности. Кругом расстилалась пустошь — молчаливая, затаившаяся. Полумесяц освещал тронутые морозом стебли вереска и рассыпал по ним голубоватые искры. У самого лагеря Верен и Такко остановились. Здесь, в двух шагах от укреплений, уже ставших родными, можно было задержаться и немного продлить дразнящее ощущение опасности.

— Мы с тобой столько лет охраняли обозы, — сказал наконец Верен. — А теперь будем на них нападать.

— Думаешь, Ардерик нас возьмёт?

— Конечно. Мы-то знаем, как укрыться, чтобы охранники не заметили.

Лес стоял сплошной чёрной громадой за замком, будто гигантский гребень, брошенный здесь в незапамятные времена, да так и вросший в землю. И Верен, и Такко наизусть выучили карту Ардерика, и теперь она стояла перед глазами во всех подробностях. Невидимая в темноте дорога вилась по лесу, огибая исполинские валуны, петляла между корабельных сосен и выводила на небольшую прогалину. Там сосны росли привольно, протягивая пушистые ветви уже на высоте человеческого роста. Если устроить там засаду, люди Эслинга рухнут со стрелами в горле раньше, чем заподозрят неладное.

— Не завидую я им, — проговорил Такко. — Привыкли, что дорога безопасна…

Верен кивнул:

— Мы с тобой сами так попались, помнишь? Между Затоньем…

— …и Лесной Гривой, — закончил за него Такко и дёрнул плечом, куда в тот день воткнулась стрела. — Как не помнить… Думал, без руки останусь, а ты вовсе оттуда не уйдёшь.

Азарт, охвативший обоих, пока они сопровождали баронессу, уступил место гнетущему чувству. Слишком хорошо помнилось, как трещали щиты под окованными железом дубинками, а стрелы со стуком втыкались в телеги и бочки, пока охранники сообразили, где укрылись разбойники с луками и дротиками.

— Тогда всем досталось, — проговорил Верен. — Ладно. Идём, что ли? Ардерик нас хватится.

7. Засада в лесу

Забираться на сосну в доспехе и с длинным мечом оказалось тем ещё удовольствием. Верен чудом ни за что не зацепился и даже не особенно ободрал кору, которая могла бы выдать их присутствие. Однако ветка, на которой он сидел, опасно поскрипывала, и Верен прикидывал, не обломится ли она именно тогда, когда внизу будут проходить телеги.

— Чтоб я ещё когда нанялся ходить за обозами, — ворчал он. — Вот так купцы чего-то не поделят, а разгребать охранникам.

— А ну без соплей! — одёрнул с нижней ветви Ардерик. — Хочешь зимовать на пустоши? Или, может, тебя отправить гонцом в это Бор-Линге с почётным приглашением в гости? Не всякая победа приносит славу, и не всякую трудно добыть — иной раз валяется под ногами так, что и брать-то противно.

— Миром бы попытаться, — упрямо повторил Верен. — Были бы против нас настоящие воины, я бы слова не сказал, а так…

— Вот заладил! — буркнул Ардерик. — Попытаемся. Стал бы я иначе тягать эти латы, чтоб их…

Верен подавил смешок. Приказ императора не обижать простых людей ради доброго имени государя не раз связывал войску руки. Вот и в этот раз Ардерик собирался сперва поговорить с охранниками и поднять оружие, только если те не согласятся отдать припасы миром. Правда, после встречи на пустоши в переговоры никто не верил, поэтому сотник нацепил поверх поддоспешника и кольчуги ещё и латы и теперь двигался с некоторым трудом. Верену пришлось подсаживать его на нижнюю ветку, а потом уже лезть самому. Он и сам недавно сменил куртку с нашитыми железными кольцами на настоящую кольчугу и тоже не совсем привык к её тяжести.

— Надо было подпереть нижние ветки, — Такко в лёгкой кожаной броне поверх своей дорогой рубахи забрался первым и сидел выше всех, от души посмеиваясь над мечниками. — Ещё свалитесь в обозы, и вас увезут на побережье вместе с едой. Или вместо…

— Сдаётся мне, кто-то хочет мыть миски каждый вечер, — буркнул Ардерик. — Могу устроить. А лучше поставлю завтра фехтовать в таких же латах и посмотрю, сможешь ли ты хотя бы стоять в них!

— Пусть и миски в латах чистит, чего уж там, — поддержал Верен. — Может, подрастёт хоть на пол-ладони.

— Скорее, наоборот, его только больше к земле прижмёт, — Ардерик наконец устроился на широкой ветке и опёрся плечом о ствол. — Я давно заметил: хороший стрелок — непременно болтун. Лучше б мечами махали с той же охотой, как языками!

Обозы сторожили третьи сутки. Ардерик уже третий раз лез на дерево в тяжёлых латах, и эти ночные вылазки постепенно сближали небольшой отряд. Засаду устраивали после наступления сумерек. Днём в лесу и без того хватало людей, чтобы приглядывать за тайной дорогой, да никто не ждал обозов средь бела дня. Сейчас вдоль тропы от входа в лес до прогалины были расставлены воины, которые должны были подать сигнал, а после следовать за обозом, чтобы ударить сзади, если не удастся договориться. Пока было тихо, и можно было болтать, опершись о смолистый ствол и пытаясь разглядеть сквозь переплёт ветвей звёзды, которые хоть и складывались в знакомые узоры, но всё же не так, как дома.

В лесу было теплее и темнее, чем на пустоши. На прогалине ещё можно было что-то разглядеть, но дальше лес затапливал непроглядный мрак. Непроглядный для имперских воинов — но наверняка не для местных, знавших здесь каждый корень.

— Я вот думаю: раз северяне живут в горах, среди них должно быть мало хороших мечников, — рассуждал Верен. — Если лазать по камням с длинным мечом и в доспехе, либо вымотаешься раньше времени, либо зацепишься.

— А ещё с мечом не развернёшься на узкой тропе, — подтвердил Такко. — В горах лук и кинжал — самое то.

— Зато в лесу нет ничего лучше доброго клинка, — заявил Верен. — Стрела запутается в ветках, а с кинжалом тебя приколют к первому же стволу. Да и вообще, длинный меч… обычно не мешает.

— Я видел сверху, как он не мешал, пока ты карабкался, — не остался в долгу Такко, — и скоро посмотрю, как будешь слезать. Мало иметь длинный клинок, с ним ещё и управляться надо уметь!

Верену было что сказать о мечах и кинжалах, благо старая и простая шутка неизменно веселила обоих, но Ардерик двинул его кулаком по ноге:

— Тихо там! Клинками будете мериться в другом месте. Я слышу лошадей.

В подтверждение его слов со стороны замка донёсся совиный крик. Затем послышался мерный топот копыт, фырканье, скрип колёс, и наконец остро запахло лошадиным потом, дёгтем и копчёным мясом. Обозы шли почти в полной темноте. Когда на прогалину выехала первая повозка, Ардерик легко толкнул Верена в ногу смолистой палкой, обмотанной ветошью. Верен к тому времени высек огонь и укрывал тлеющий трут плащом. На то, чтобы раздуть его и сунуть в просмоленную ветошь, ушло четыре частых удара сердца, и Ардерик спрыгнул на тропу в шаге от лошадиной морды с пылающим факелом в руке и императорским именем на губах.

Возчики не ждали засады, но были к ней готовы — быстро оправились от вида железного человека с огнём, свалившегося им на голову. Свет отразили вылетевшие из ножен клинки. Верен прыгнул вниз — прикрыть военачальнику спину, пока не окружили, и поймал на щит один из клинков, устремившихся к латному наплечнику. Успел увидеть, как факел в руке Ардерика дёрнулся и впечатался в чьё-то заросшее бородой лицо; услышал, как сверху меж ветвей со свистом прошла стрела и отбросила тело в меховом тулупе к стволу. В следующий миг со всех сторон вспыхнули огни — люди Ардерика окружили обоз. Завязалась драка. Звон клинков тонул в предсмертных криках и хрипах; ржали лошади, шарахаясь от огня и железа. Кто-то из северян чудом пробился сквозь кольцо мечников и кинулся в лес. За ним бросились, споткнулись о корень, так некстати вывернувшийся из земли, растянулись с проклятиями…

— Такко! — заорал Верен и швырнул вслед беглецу выхваченный у Ардерика факел. Пламя озарило спину в меховом тулупе и сразу погасло, но этого хватило, чтобы стрела нашла свою цель.

Бой был окончен быстро. Имперцы добивали раненых чужаков и готовились перевязывать своих, ловили лошадей и зажигали новые факелы, чтобы осмотреть поклажу.

— Тащите тела сюда, — прохрипел Ардерик, жестом подзывая Верена, чтобы скинуть наконец тяжёлые доспехи. — И осмотрите лес! Возьмите лучника, и чтобы никто не ушёл! — Он обернулся к Такко, который как раз спрыгнул с дерева, придерживая полупустой колчан. — Меткий был выстрел. Молодец.

Такко ответил коротким поклоном и скользнул вслед за остальными в лес.

— А ты хороший друг, — бормотал Ардерик, пока Верен расстёгивал на нём латные ремни. — Мог сам швырнуть нож, а вместо того помог приятелю выслужиться. Беглецу и без него не дали бы уйти.

Верен отмолчался. Ему и вправду отчаянно хотелось, чтобы Такко завоевал доверие сотника — только сейчас было важнее проверить, не ранен ли Ардерик.

К тому времени, как сотника освободили от лат, а воины, искавшие беглецов, вернулись с окровавленными клинками, убитых северян уже стащили в одну кучу. В обозе тоже навели порядок. Лошади стояли смирно, изредка фыркая от запаха крови и косясь на груду тел. Имперцы не потеряли никого, не было даже тяжелораненых. Воины бродили вокруг обоза, втягивая одуряюще аппетитные запахи, и дивились, как хорошо была увязана поклажа — в суматохе ничего не упало, не ослабла ни одна верёвка. Все припасы были уложены в плотные и крепко завязанные мешки.

— Что задурная у них упряжь! — Верен тоже крутился вокруг телег: ерошил лохматые гривы низкорослым местным лошадям, поднимал копыта, рассматривая подковы с шипами, а больше всего удивлялся сёдлам. — За каким лядом таскать столько лишнего?

— Это же вьючные сёдла, — Такко стоял рядом — как раньше, как всегда. — Значит, дорога не везде проезжая для повозок. Где-то впереди лошадей распрягут и навьючат тюками, а телеги отправят назад. Поэтому и поклажа так увязана. Обычное дело на горных дорогах.

— Надо сказать Ардерику, — заторопился Верен.

— Да знает он наверняка. И уже что-то придумал. Гляди, переднюю лошадь распрягают.

Лошадь, освобождённая от хомута, беспокойно прядала ушами от незнакомых запахов и прикосновений. Четверо воинов отвязали два мешка и вытряхивали поклажу на соседние. Руки так и тянулись отрезать кусок от копчёного свиного окорока… По молчаливому кивку сотника мясо разделили на всех.

— Конягу-то для чего распрягали? — недоумевал Верен, грея свой кусок над факелом. Есть он отчего-то не спешил, хотя тело, разгорячённое схваткой, снова охватывало холодом и тёплое угощение было как нельзя вовремя.

Ардерик первым прожевал мясо и одобрительно кивнул:

— Хороша добыча! Такое не стыдно будет поставить на праздничный стол. — Затем повернулся к груде мертвецов и с недоброй улыбкой потянул из ножен меч. — На побережье тоже ждут угощения. Разве можно оставить их ни с чем?..

Лошадь, навьюченная мешками, где с жутким стуком бились друг о друга отрубленные головы охранников, скрылась в темноте леса, храпя и косясь на свою ношу. Остальных под уздцы повели к укреплениям. Людям Ардерика пришлось повозиться, разворачивая повозки на узкой прогалине, зато дальше лошадям не нужно было показывать дорогу — они сами шли на пустошь по знакомой тропе. На стене горели огни, и было легко держать путь на них по схваченной морозом земле.

— Разбирать будем завтра, — объявил Ардерик. — Сегодня все хорошо потрудились.

* * *

Верен ждал, что после ночной схватки будет спать до полудня. Однако звуки пробуждающегося лагеря разбудили его гораздо раньше. Каменная стена протопленной с вечера печи ещё не остыла — значит, проспал он не больше трёх часов. Верен на ощупь натянул тёплую рубаху и, ступая как можно тише, вышел на улицу.

До Зимнего Перелома оставалось три дня. Тьма подолгу не выпускала солнце из цепких лап, и оно выкатывалось на небо ближе к полудню, словно взлохмаченное в клочьях облаков. Сейчас лагерь заливала темнота. Она скрывала телеги, брошенные у конюшни под охраной (сторожили не от людей, а от собак и лесного зверья), постройки, шатры и почти законченную стену. Распятые на ней скелеты, дочиста обглоданные вороньём, напоминавшие о первой схватке, тоже не были видны. Только всё равно не выходило не думать о тех, кто остывал без погребения на лесной прогалине на радость её оголодавшим обитателям. В этот раз Ардерик не стал проверять, что за рубахи надеты на охранниках, и от этого на сердце было ещё тяжелее.

Бок и затылок обдало теплом. Из дома вышел Такко, сонно и недоумевающе посмотрел на Верена, но ни о чём не спросил — молча встал рядом и укрыл друга плащом.

Вдвоём под шерстяным полотнищем было тепло. В лагере всё ещё было темно и тихо; не звенели мечи, не стучали о мишени арбалетные болты, только на кухне топили печь и гремели посудой. Легко было представить, будто друзья стоят на крыльце трактира в одном из имперских городков, так похожих друг на друга, а не в недостроенной крепости на северном краю мира.

— Я иного ждал, — выговорил наконец Верен. — Думал, мы сойдёмся с настоящими воинами, с которыми не стыдно скрестить мечи. А мы? Грабим обозы! Режем скот! Дома бы узнали… Не за тем они мне на меч медяками собирали!

— Дома всё по-другому, — пожал плечами Такко.

— По-другому, да не всё. Я тут послушал местных, как они говорят про шерсть да про пастбища, что надо и за скотом присмотреть, и поля не забыть… места другие, а люди живут тем же, что наши. Я Ардерику слова не скажу, и ты не говори, а всё же чем дольше мы здесь, тем меньше мне это нравится. Всё равно как если бы в нашу деревню пришли… знаю, что пустое, а не думать не могу.

Такко промолчал, лишь придвинулся ближе — плащ был мал для двоих, и под распахнутые полы забирался холод. На сердце у Верена всё ещё скребли кошки, но хотя бы Такко был рядом, и от этого становилось чуть легче.

В первые дни после его приезда Верен и радовался другу, и не узнавал его. Сперва решил — повзрослел парень. Семнадцать лет, пора бы уже. Потом понял — скорее, оброс панцирем, замкнулся в себе. Верен не знал, как подступиться к этому новому, малознакомому человеку. Но дни шли, Такко постепенно оттаивал, и Верен списал всё на любовную историю, приключившуюся с другом в Эсхене. Он и сам порой не без сожаления вспоминал пышнотелую и работящую Кайсу, от которой всегда пахло хлебом и чем-то сладким. Правда, раньше за Такко не водилось таких крепких привязанностей… но, может, правда повзрослел?

— Назад всё равно не повернёшь, — проговорил Такко. — Или как думаешь?..

— Назад у меня и мыслей нет. Я сразу решил, что останусь при Ардерике, раз он согласился меня учить. Если я хорошо себя покажу и мы оба будем живы, в следующем году он возьмёт меня в оруженосцы, и… я мечтал об этом, так мечтал и до сих пор иногда не верю, что сбудется… Но я жду, что с берега придут достойные воины. А то вертел я так сражаться…

Верен замолчал — на язык просились совсем уж негодные слова.

— Те возчики хорошо дрались, а ты достойно отбивался, — тихо, но настойчиво убеждал Такко. — Я видел, и остальные тоже. Что толку теперь думать? Сам знаешь: приказ есть приказ.

— Вот как ты заговорил, — улыбнулся Верен. Досада постепенно отпускала; не забывалась, но обручи, стискивавшие сердце, потихоньку разжимались. — Про приказы вспомнил! Тебе самому что скажи, кроме как арбалеты чинить, — смотришь как жеребец, которому подвели овцу!

— Вовсе нет! — обиделся было Такко. Отвернулся, помолчал и улыбнулся неожиданно лукаво: — А знаешь… на овцу я бы, конечно, не полез, но вообще…

Перейти к животрепещущей во всех смыслах теме друзья не успели — дверь снова распахнулась. В проёме показался Ардерик — взъерошенный, хмурый, в распахнутой со сна рубахе, и сразу, без оговорок, обратился к Такко:

— Ты мне вот что скажи. Приказ приказом, а если я свою сотню завтра поведу на твои родные горы, как ты заговоришь?

— Да кому они нужны? — небрежно ответил Такко, но Верен почувствовал, как он напрягся.

— Как кому? Серебряные шахты императору точно в хозяйстве пригодятся, а там ещё что-нибудь найдём. Мы теперь знаем, как живут в горах. Перережь вам дороги, чтобы снизу не возили еду — и даже не придётся пачкать клинки. Сами придёте. И серебро, и луки свои прославленные к ногам положите, да с поклоном!

Верен растерянно всматривался в лицо Ардерика: испытывает или говорит всерьёз? Испытывает, наверняка, только слишком уж недобро смотрели его глаза, и слова хлестали без пощады. Такко вздрагивал мелкой дрожью от внезапной и незаслуженной обиды.

— Не будет этого, — выговорил он, глядя в землю.

— Значит, кровь тебе окажется ближе, чем приказ?

Такко молчал, не поднимая глаз. Верен стиснул под плащом его локоть и хотел уже сам ответить Ардерику, но не нашёлся, что сказать. Знал только, что, если эти двое сейчас разругаются всерьёз, он не будет знать, чью сторону занять.

Ардерик переводил хмурый взгляд с одного на другого и, наконец, криво улыбнулся:

— Ты прав. Проливать аранскую кровь Империя не станет. Проще дождаться, чтобы ваш молодняк сам явился. Я так понял, воспитание у вас там строгое, а в Империи хорошим стрелкам везде почёт, вино и девки. Не удивлюсь, если по протоптанной тобой дорожке скоро потянется столько народа, что хватит на отдельную сотню.

Такко не отвечал, а Верен не знал, что сказать, чтобы не сделать хуже.

— То, что ты не нашёлся с ответом — это хорошо, — продолжал сотник. — Не годится забывать дом и свою кровь. Значит, в тебе есть верность, а это, если разобраться, даже важнее меткой стрельбы. Стрелять можно выучиться, верности же не научишь.

Он потёр лицо ладонями и устало привалился к косяку. Начинало светать. Небо над лесом мутнело и будто бы выдавливало из себя тёмные очертания замка.

— Болтуны… Выспишься с вами! Ладно. Вы оба хорошо показали себя сегодня. Когда придут северяне, будете стоять на стене рядом со мной. Всё равно держитесь друг друга…

Верен крепче сжал локоть Такко. Это ли не высшая похвала, это ли не лучшее, чем можно было начать новый день, хоть немного смыв неправильность прошедшего!

— Пора глянуть, что за добыча досталась нам вчера. — Сотник потянулся до хруста в суставах, встряхнул плечами и зашагал к конюшне, где смутно вырисовывались очертания телег и бродивших сторожей.

— Барону скажи, что не годится забывать свою кровь, — зло пробормотал Такко ему вслед. Встретился взглядом с растерянным Вереном и махнул рукой. — Идём, что ли. Посмотрим, ради чего мёрзли.

* * *

Победа — маленькая, но такая нужная! — гудел лагерь. Повозки оказались полны лучшей снедью, какую только можно было найти в замковых кладовых. Копчёное и солёное мясо — да не приевшаяся дичь, а жирная домашняя свинина! — пересыпанное от порчи пряными травами, было на удивление нежным. Несколько повозок были доверху набиты мешками с зерном — пшеничным, ячменным, овсяным, для хлеба, каш и на корм скоту. Были здесь и корнеплоды, и капустные кочаны, и горох, опять же разный — местный, мелкий и твёрдый, и южный: крупный, сладкий, хрустящий, достойный украсить праздничный стол. В бочках томились мочёные ягоды, яблоки и мелкие груши, солёные и квашеные грибы, мёд и превосходное южное вино. К полудню кладовая при кухне была забита до отказа, все помещения, хоть как-то подходившие для хранения припасов — тоже, и всё равно было мало; пришлось теснить воинов и освобождать один из шатров, чтобы вместить добычу.

Судьба благоволила Ардерику — так отныне говорили в лагере. Местные мастера, до того искоса поглядывавшие на военачальника — кто ж затевает стройку, да ещё такую важную, на тёмной стороне года? — даже они, казалось, поверили, что удача на стороне пришельцев с юга. Будущее было ясным и прямым, как копьё — закончить стену, дождаться северян и победить. Вечерами, собравшись за столом, только об этом и говорили. Ардерику не нужно было больше обещать скорую победу — все и так видели её. Видели так же ясно, как стену, у которой в канун Перелома был заложен последний пролёт, — лучший знак, что воины окончательно утвердились на северной земле.

Поглядеть, как кладут последние венцы, собрались все, кто был в лагере. Верен и Такко тоже были здесь. В лес их посылали редко — слишком многому новички должны были научиться на площадке для учебных боёв, но потрудиться на стройке они успели: обтёсывали брёвна, насыпали землю, делали множество других дел. Стена была делом и их рук тоже.

Целых полтора месяца ушло на то, чтобы опоясать лагерь двумя рядами брёвен, между которыми навалили без счёта земли и камней. Сверху положили доски и соорудили щиты, за которыми скрывались часовые, а снаружи стену укрепили небольшим валом. Земля здесь была с дурным, непредсказуемым нравом. Когда клали нижние венцы прямо на гранитную опору, между камнями вдруг обнаруживались щели и провалы, заполненные вязкой грязью и переплетениями корней. Когда вбивали столбы — под обманчиво податливым песком пряталась гранитная твердь. Но императорский приказ не обижать местных не распространялся на землю, поэтому с ней не церемонились: обрубали лопатами тонкие корни, вытаскивали и раскалывали камни, и вгоняли, вгоняли в неподатливую почву острые колья — столько, сколько требовалось.

Когда последнее бревно затянули на верёвках наверх и уложили на выемки переруба, от радостного рёва воинов всполошились птицы. Местные мастера срубили голову петуху и щедро полили брёвна его кровью — чтобы местные духи хорошо сторожили стену и не обижали тех, кто укроется за ней. Ардерик по старой привычке плеснул на стену лучшего вина из баронских кладовых, а после пустил рог по кругу.

Никто не понял, что произошло после — почва словно бы вздохнула и на едва уловимый миг ушла из-под ног. В кухне со звоном упал котёл, а лошади испуганно захрапели. На какой-то жуткий миг показалось, будто стена покачнулась… но земля под ногами выдохнула и успокоилась. Всё стихло. Лошади снова опустили головы, разыскивая под снежной порошей траву.

— Земля брыкается, как норовистый конь под непривычным седоком, — проговорил кто-то из мастеров. — Видно, жертва пришлась ей не по нраву.

— Она ворочается от удовольствия, как женщина под мужчиной! — громко ответил Ардерик. Он вскочил на лестницу и говорил оттуда, и его голос легко перекрывал шум собравшихся — как когда-то на площади в Нижнем Пределе. — Что же до жертвы — да кому будет по нраву курятина?! Северная почва проголодалась и ждёт, когда мы напоим её кровью камнеедов и накормим их мясом. Сегодня будем праздновать мы, а после я лично пригляжу за тем, чтобы земля тоже не осталась голодной!

Он оглядел лагерь и пустошь, словно ожидая подтверждения своих слов. Под ногами снова перекатилась подземная волна, но уже тише, и стена стояла ровно — это видели все.

— Я обещал, что приведу вас в невиданные земли на краю мира — и вот мы здесь! Обещал, что у нас будут кров и еда — и вот наша стена готова, а кладовая ломится от лучших припасов! И обещаю снова — когда придут дикари, мы разобьём их и положим Север к ногам Императора! А придут они быстро — после того подарка, что мы послали им сегодня!

Ответом был одобрительный гул. Радость ночной победы помнилась достаточно хорошо, чтобы затмить страх и сомнения.

— А теперь готовьте костёр и несите вино! — крикнул сотник. — Будем праздновать Перелом!

— Теперь я понимаю, почему ты пошёл за ним, — шепнул Такко Верену. — Я бы тоже не сдержался.

Верен не успел ответить — Ардерик спрыгнул с лестницы и оказался рядом. Перед ним переминались хмурые мастера.

— Осмотрите стену, — негромко велел им сотник. — Если найдёте трещины — заделывайте чем хотите, но к ночи стена должна быть в порядке.

— Мы хорошо строили, — ответил старший из мастеров. — Не должно ничего случиться.

Ардерик молча махнул рукой, подгоняя их, и, не дожидаясь, сам опустился на колено, осматривая нижние венцы.

— Стена стоит, — как можно твёрже сказал Верен. Дома земля никогда не колебалась под ногами, и сейчас его немного мутило. — Наверняка здесь такое не первый раз и мастера знали, как надо строить.

— Не первый, разумеется, — отмахнулся Ардерик. — Я знаю, я не зря расспрашивал местных. Но пусть посмотрят.

Он поднялся и обвёл глазами лагерь. В середине, на утоптанной площадке, складывали огромный костёр. Из кухни вытаскивали стол и скамьи, готовясь к празднику.

— Как норовистый конь, значит, — пробормотал сотник. — Объезжать лошадей я умею. Ладно. Тащите столы, пока светло! Готовьте факелы и фонари! Пусть вся округа увидит, как мы празднуем!

8. Зимний Перелом

— Да продлятся дни Императора! — барон Эслинг высоко поднял оправленный в серебро рог, осушил одним долгим глотком, и виночерпий немедленно наполнил сосуд снова. — Да пошлют нам боги полные закрома и на следующий год!

В этом году на праздник не дождались гостей ни из Бор-Линге, что было ожидаемо, ни из дальних поселений. В Эслинге собрались только свои — те, кто жил в замке и ближайшей округе. Но этого хватило, чтобы в вечно стылой и гулкой зале стало жарко и шумно. Зимний Перелом принёс с собой запах хвои, смолы и душистых курений. Зал был убран ветвями сосны и остролиста, перевитыми цветными лентами, и освещён сотнями свечей и фонарей. Тускло блестели развешанные по стенам щиты. За хозяйскими креслами от потолка до пола спускались два знамени — с гербами Империи и баронского рода Эслингов. Пламя играло на драгоценном шитье и самоцветах, вышитый на знамени девиз «На благо Севера» горел жарким золотом. Окна тоже были увиты остролистом, чтобы никакое зло не проникло в замок в самую тёмную ночь, когда лесной и подземный народ пляшет под луной. Только в этом году угроза с пустоши ощущалась как никогда явственно, и глупо было надеяться, что её остановят колючие ветви.

Стол ломился от лучших яств. На огромных блюдах красовались просоленные и копчёные в ароматном дыму свиные окорока — память о древнем обычае приносить годовые клятвы на жертвенной кабаньей голове. Лоснились спины лососей, исходили паром горшки с запечёными овощами и мясом. Томлёный со сливками горох таял во рту, жареные гусиные окорока блестели от жира, а колбасы нельзя было проткнуть ножом без того, чтобы не брызнуло пряным соком. В серебряных мисках в медовой воде плавали дольки яблок и персиков. Хлеб с имбирём и кардамоном по столичному рецепту удался пышным и воздушным, а для тех, кто привык к простой и сытной пище, подали лепёшки с тмином, чесноком и перцем.

В канун Зимнего Перелома за один стол с бароном садились все: управляющие, егеря, конюхи, кузнецы, прачки, скотники. Угощение должно было быть богатым, но простым, чтобы есть без опаски и церемоний, и ещё следовало подать что-то необычное, по-настоящему праздничное. В этом году такой диковинкой стали жареные лебеди с баронских прудов, начинённые ягодами и яблоками, толчёными с мёдом. Пока они дожидались своей очереди в кухонной печи, а на столе сменяли друг друга солёные и копчёные рыбины, жареное и запечёное мясо, творог с солью и зеленью, мёдом и ягодами…

Элеонора с тонкой улыбкой наблюдала, как блюда пустели одно за другим, как из кухни выносили новые и новые угощения и заново наполняли кувшины. Приехав на Север, она не сразу привыкла к этой расточительности: ведь на пороге долгой зимы следовало беречь припасы. А потом оценила упорство, с которым северяне год за годом бросали вызов тьме и холоду, закатывая пир в самую длинную ночь. Она так и не смогла почувствовать себя своей на торжествах, где славословия короне сплетались с клятвами давно забытым богам. На всём, что делали местные, словно бы лежал отпечаток глубокой древности. То, как они передавали друг другу блюда, как подставляли под сидр и вино длинные козьи рога, которые каждый раз приносили с собой, не глядя на поставленные на стол кубки, — всё это напоминало ритуал, за которым Элеонора наблюдала, как за редкой диковинкой. Впрочем, странный северный народ принял её, полюбил и признал своей госпожой, а большего и не требовалось.

— Да пребудет на наших землях мир, — Эслинг в третий раз поднял рог. Пили молча, обмениваясь беглыми понимающими взглядами. Лагерь на пустоши не давал забыть, что имперские воины твёрдо намерены сдвинуть границу к Ледяному морю, и мало кто не догадывался, что жители побережья не уступят ни пяди. Но вот уже полтора месяца всё было тихо, а барон, как обычно, поднимал рог за мир. Над праздничным столом сгущалось робкое, невысказанное, но оттого не менее осязаемое: а может, обойдётся?

Блюда пустели и снова наполнялись, но Элеонора почти не ощущала вкуса. Резное кресло, набитое конским волосом и обтянутое шёлком, казалось жёстким, как камень. После встречи с Ардериком праздничные хлопоты поглотили её целиком, и неоткуда было узнать, удалось ли перехватить обоз и что теперь творится в лагере. Элеонору отчаянно тянуло на башню. О том, чтобы надолго бросить гостей, не могло быть и речи, но, если под благовидным предлогом подойти к окну, будет хотя бы видно, зажгли ли воины праздничный костёр. В конце концов, здесь не церемонный столичный приём, почему бы хозяйке и не отлучиться ненадолго из-за стола?..

Она сделала движение, чтобы подняться, но широкая ладонь Эслинга сомкнулась на её тонком запястье. Элеонора обдала мужа ледяным взглядом, но он не ослабил хватку. Лишь процедил сквозь зубы:

— Сиди.

Элеонора попыталась вырваться и едва сдержалась, чтобы не охнуть от боли — её руку будто стиснули железные обручи.

— Думаешь, я не вижу, как ты каждое утро бегаешь на башню? — прошептал барон, обдавая её густым запахом лука и вина. — Скоро в округе начнут говорить, будто для хозяйки Эслинге лагерь чужаков дороже собственного дома. Не хватало ещё, чтобы ты при всех пялилась в окно.

— Не там заботишься о своей чести, — холодно проронила Элеонора. — Не позорь меня и себя!

— Будьте скромнее, баронесса, — жарко выдохнул барон и разжал пальцы. На нежной коже остался отпечаток от плетёного браслета. Элеонора быстро окинула взглядом залу, осторожно сгибая и разгибая запястье. Никто не заметил размолвки, а если кто и увидел, как хозяин держал жену за руку и шептал ей на ухо, то не подумал дурного.

Элеонора пригубила вино, радуясь, что широкие рукава скрывают дрожь пальцев. Вздёрнула подбородок, стараясь не смотреть в сторону окон. Передёрнула плечами от того, как сопел рядом Эслинг. Что же происходит на пустоши? А в Бор-Линге? Неужели на побережье так же безмятежно празднуют?

— Мы хорошо потрудились в этом году, и боги отблагодарили нас богатым урожаем и надоями, — Эслинг снова поднялся, и Элеонора встала рядом с ним с неизменной улыбкой, ловя восхищённые взгляды. — Но мы бы не справились без тех, кто обрабатывал эти земли задолго до нас. Они расчистили лес под поля, которые мы возделываем, проложили дороги, которыми мы ходим, удобрили пастбища. Воздадим же хвалу нашим предкам, ушедшим и здравствующим!

«Особенно ушедшим, — добавила про себя Элеонора, поднимая кубок. — С ними меньше хлопот, чем со здравствующими».

Восемь лет назад на её месте сидела свекровь — суровая женщина в накидке из волчьего меха, вышедшая, как и все баронессы Эслинг, из старинного имперского рода, но сразу и безоговорочно принявшая сторону Севера. Они с Элеонорой возненавидели друг друга, как умеют лишь женщины — с первого взгляда. Хозяйское место тогда занимал старый барон, а по правую руку от него, в нарушение старшинства, восседал Шейн — младший сын, унаследовавший всю непримиримость и отчаянный напор своего рода, которые, казалось, канули в небытие вместе с независимостью Севера. В замке заговорили о том, что покровительство Империи досталось слишком дорогой ценой. Что южное зерно только изнеживает желудки и ослабляет детей. Что нынче, когда клановая междоусобица позади, Север расцветёт и прокормит своих настоящих хозяев без помощи Империи. А ещё — будто бы подземные толчки стали чаще и сильнее, потому что земля не желает носить чужаков, зато с радостью вместит их в себя. Много чего говорилось тогда, и люди верили Шейну. Ведь они знали его с детства, и говорил он просто и складно.

Рослый, с рыжиной в светлых волосах, Шейн окидывал Элеонору таким презрительным и в то же время цепким взглядом голубых глаз, что вбить клин между братьями оказалось легче лёгкого. Уже позже она узнала, что отец желал объявить своим наследником младшего как более достойного. Но имперские законы устанавливали наследование по старшинству. Верно, Тенрик упокоился бы на семейном кладбище, не войдя в года, но Шейн ожидаемо отказался присягать императору. Открыто бросить вызов Империи тогда не решились. Тенрик благополучно дожил до совершеннолетия, спустя несколько лет уехал в столицу, дал клятву верности и вернулся с титулом, красавицей женой и твёрдым намерением не допустить раскола в семье и на Севере. Спустя два года его миротворческих попыток семья перебралась в старое родовое гнездо на побережье, высказав молодому барону всё, что думает об Империи, его жене и о нём лично. А Тенрик остался в Эслинге, отчаянно и неумело пытаясь удержать хрупкое равновесие, которое, с одной стороны, упорно расшатывала его семья, с другой — Элеонора.

Сейчас это равновесие было шатким, как земля, уходившая из-под ног. Как лёд, крошащийся у берега. Элеонора улыбалась, пытаясь не смотреть в сторону окон.

— Да продлятся дни Императора! — снова и снова переливались через края рогов вино и сидр, и виночерпии сбивались с ног, наполняя кувшины. — Да хранят нас боги! Пусть пребудут с нами предки!.. И да будет на северных землях вечный и нерушимый мир!

* * *

— Да продлятся дни Императора! — зычный голос Ардерика в кои-то веки тонул в дружном рёве. — За крепкую стену, острые клинки и скорую победу!

Вокруг огромного праздничного костра оттаяла широкая полоса земли, успевшая раскиснуть и просохнуть, так усердно её утаптывали десятки ног. Неподалёку стоял дымящийся чан с горячим вином, щедро сдобренным пряностями, а вынесенные на улицу столы ломились от копчёного, жареного, печёного, и кушанья не успевали остывать на морозе, так быстро их расхватывали проворные руки. Толчея была не меньше, чем в каком-нибудь имперском городке: не только мастера, строившие стену, остались на праздник, ещё пришли люди из города и деревень, стоявших за лесом. Среди бурых плащей северян и начищенных кольчуг имперцев мелькали клетчатые юбки, из-под платков мелькали озорные взгляды — словом, обстановка была истинно праздничной.

Верен проталкивался сквозь толпу, рассеянно глядя по сторонам. Всё было почти как дома и как в тех городках и селениях, где их с Такко заставал этот праздник: пылал костёр, запах жареного мяса и пряного хмеля пропитывал воздух, музыка заставляла сердце биться быстрее и звала за собой. Только здесь в привычные мелодии вплетались гулкие звуки северных барабанов, вселявшие странную смесь радости и тревоги. От костра пахло влажно и терпко — в огонь бросили ветки какого-то местного кустарника, и от душистого дыма кружилась голова. Кто-то сунул Верену в руки дымящуюся чашку. Первый же глоток заставил кровь быстрее бежать по жилам, а, осушив чашу, Верен окончательно выкинул из головы все заботы.

— Ты — воин Империи, — сказал ему Ардерик сразу после того, как осмотрели стену. Подземный толчок был слабым, ни стена, ни постройки не пострадали, и, едва закончив осмотр, сотник занялся тем, что было даже важнее стены — боевым духом ученика.

— Не дело именем Императора грабить обозы, — настаивал Верен. — Я готов ждать, готов строить и по хозяйству всё делать, это тоже нужно для победы, но…

— Помни: не всякая победа берётся чистыми руками, — повторил Ардерик. — Иной раз приходится и воду травить, и изменников вербовать… — Увидел на лице Верена нескрываемое отвращение и со вздохом хлопнул его по плечу. — Иди-ка выспись, а в праздничную ночь напейся хорошенько и найди себе девчонку погорячее. Это твою нвар… нрав-ствен-ность не оскорбит?

Верен молча мотнул головой. Остаток дня они с Такко проспали как убитые, измотанные засадой и ночными разговорами, и теперь в голове шумело, тело было непривычно лёгким, а муки совести отступили. Впереди было настоящее сражение, и следовало взять у жизни задаток.

Краем глаза он углядел у самого края светового круга Такко, обнимавшегося с девчушкой из местных, пришедших на праздник. Ну ещё бы этот скучал в праздничную ночь! Верен, не глядя, поставил пустую чашу на подвернувшийся под ноги чурбан и направился в гущу танцующих. Какая-то девчонка оступилась на ровном месте, ухватилась за его руку, лукаво блеснув глазами, и потянула к костру, где кипела пляска и все были на одно лицо — раскрасневшиеся, выпачканные углём и бесшабашно весёлые.

* * *

Девушка, которую Такко выдернул из хоровода, едва доставала ему до плеча. Воины сразу толкнули их друг к другу с похабными шутками, которые Такко пропустил мимо ушей. Они оба осушили не одну и не две чаши пряного хмеля, и теперь девчушку приходилось почти нести. Впрочем, она обнимала Такко за шею так крепко и так жарко шептала что-то ему на ухо со свистящим северным выговором, что не приходилось опасаться, что она заснёт по пути или, ещё хуже, передумает и начнёт отбиваться.

— Здесь холодно, — бормотала она, будто впервые увидев под ногами свежий снег.

— Я тебя согрею, — заверил её Такко, увлекая всё дальше от костра. Он уже углядел подходящее местечко под старой сосной. Дробный перестук барабанов перекликался с биением пульса, хмель горячил кровь, и холод совсем не ощущался. Земля плясала под ногами, перед глазами метались цветные пятна, тело властно требовало своего, а в голове не было ни одной мысли.

На скользкий замшелый камень полетели его плащ и её тёплая накидка, а следом на эту мягкую груду взгромоздилась и девчушка. Она безнадёжно запуталась со шнуровкой рубахи Такко и только хихикала и тыкалась ему в плечо. Такко переместил её руки ниже, где они могли принести бóльшую пользу, и принялся торопливо развязывать пуховый платок, которым девушка была замотана от подбородка до колен. Тело под этим платком наверняка было худым и плоским, но какая разница — лишь бы прижималось теснее и двигалось поживее. Узлы путались под непослушными от хмеля и холода пальцами; он тихо выругался, сдёрнул девчушку с камня, развернул спиной к себе и потянул вверх бесчисленные подолы.

Девушка выгнулась, запрокинула голову и нетерпеливо обернулась. Отблески костра по-новому высветили черты её бледного лица — и Такко вздрогнул, отстранился и заморгал, пытаясь отогнать морок. Хмель и неверный свет на миг подарили деревенской простушке точёные черты и золотые локоны.

— Ну что же ты? — шептала девчушка, направляя его руки, которые замерли на её бёдрах.

— Ничего, — прошептал Такко, загоняя воспоминания в дальний угол. Тело под руками выгибалось и нетерпеливо подавалось к нему — но отсветы костра, как нарочно, играли золотом на концах ресниц, клали густые тени вокруг тонких губ… Изнутри поднималось щемящее, опустошающее чувство. Память выворачивалась наизнанку; трещины на сосновой коре складывались в линии каменной кладки замка, а светлые пятна лишайников чудились лепестками белого шиповника — опавшими, увядшими, растоптанными… Желание, от которого только что можно было задохнуться, расплывалось тянущей болью.

— Здесь и вправду слишком холодно, — наконец выговорил он, опуская скомканные подолы. — Идём к огню.

По пути к костру, около чана с вином они столкнулись с Вереном. Тот поддерживал за талию такую же невысокую и светловолосую девчушку, а второй рукой помогал ей подносить к губам полную до краёв чашу.

— Так быстро? — удивился он, окинув Такко весёлым, озорным взглядом, в котором сразу же мелькнула озабоченность. — Эй, ты чего? Случилось что?

Такко мотнул головой, не оборачиваясь. Верен проводил его недоверчивым взглядом, но девушка в его объятиях поперхнулась, закашлялась, и он выкинул мысли о друге из головы. Не маленький. Надо будет — сам расскажет.

* * *

— Я сам дойду, — уверял Верен, безуспешно пытаясь сбросить чьи-то руки с плеч. — Ещё не настоялось вино, которое бы меня свалило!

— Да погляди, как ты шёл! — Выпавший за ночь снег вздыбился, перед глазами вспыхнули цветные пятна, но кто-то поддержал, помог выпрямиться, и Верен увидел цепочку следов, которая ну никак не могла сойти за прямую.

— Ладно, ведите… А, стой! Надо караулы проверить!..

— Вот тебе только караулы и проверять! — по ушам резко ударил смех. — Больше некому! Нет, вы поглядите на него! Еле стоит, а рвётся порядок наводить!

Товарищи держались на ногах ненамного лучше самого Верена, поэтому их путь до домика Ардерика оказался извилист и долог. В конце концов, Верен всё же перетянул провожатых к стене, на которой несли свою службу часовые, где они и осели втроём, привалившись к брёвнам взмокшими спинами. Здесь можно было вдохнуть свежий морозный воздух, зачерпнуть чистого снега и умыться, напоследок слизнув с губ капли талой воды. Праздничная ночь помнилась обрывками: горячее вино, сдобренное пряностями до горечи, остро пахнувший дым, девчонка, которая обнималась крепко, хоть и недолго — воинов в крепости было больше, чем отзывчивых гостий…

Лагерь выглядел точь-в-точь как базарная площадь после большого праздника. Снег был расцвечен пятнами от пролитого питья и прочими следами хорошей гулянки. Кое-где попадались обрывки одежды и капли крови — кто-то упал, а может, сцепились спьяну. В голове прояснялось — то ли помогал холод, то ли пряное вино предусмотрительно варили так, чтобы выветрилось побыстрее.

— Верен! — окликнули его сверху. — Ты Рика не видал?

— Что там? — Верен поднялся, окончательно трезвея от одного тона, которым его позвали. Взобрался по шаткой лестнице, выглянул из-за щита и онемел.

С севера, с гор спускалась тёмная полоса, и восходящее за спиной солнце сверкало на остриях копий и навершиях щитов. Северное войско шло в наступление.

— Воины… настоящие! — задохнулся Верен. Опомнился, обернулся, перегнулся через бревенчатый борт и заорал во всю глотку: — Северяне!

Его перебил чистый звук рога, которому тут же отозвались голоса — удивлённые, нетерпеливо-радостные, яростные… Хлопали пологи палаток, звенело оружие, ржали лошади — едва проспавшийся после праздника лагерь поднимался по тревоге.

* * *

— Господин барон! — дозорный чуть ли не кубарем скатился с башни, даром что от площадки вели больше сотни ступеней. — Воины под знаменем Бор-Линге! Они будут здесь к полудню.

Пиршественный зал опустел — все ринулись на стену. У кого зрение было острее, передавали другим: воинов сотни три, а то и все пять, и идут они под знамёнами Шейна Эслинга. Люди теснили друг друга, влезали на зубцы; послышался женский плач. Напрасно увивали окна остролистом, напрасно проносили рога над огнём, прося богов послать мир! И не зря волновалась земля в канун Перелома! Верно, для воинов Бор-Линге не осталось ничего святого, раз они решились взяться за оружие в праздничный день!..

Тенрик Эслинг поднялся на стену степенно, нарочито не торопясь. Оглядел горизонт, задержал тяжёлый взгляд на стекавшей с гор тёмной полосе, на знамёнах, на которых — он не видел, но знал — был вышит не лось, а легконогий олень, на укреплениях, где готовились к сражению, и распорядился — так, чтобы его услышали все:

— Укройте всех в замке! Загоните скот и заприте ворота! И успокойте женщин! Шейн идёт не на нас. Даю слово — Эслинге не коснётся война. — Он нашёл глазами начальника стражи; тому в последние лет тридцать чаще доводилось выезжать лошадей, чем сражаться, но сейчас он крепко сжимал охотничий лук, а за спиной у него толпились десятка полтора рослых парней. — Спустите знамя Империи на башне и поднимите наше! Пусть Шейн видит, что на пустоши у него только один враг.

— Мы не поддержим воинов Империи? — уточнил стражник.

— Нет. Они получат то, за чем пришли, — сейчас в бароне Эслинге никак нельзя было узнать добродушного увальня, встречавшего имперское войско. — Видят боги, я пытался сохранить мир, но если Империя хочет крови, пусть проливает её вволю. Свою. Все слышали толчки в канун Перелома! Все видели, что утром взошло солнце, а значит, битва будет под присмотром богов! Пристало ли нам вмешиваться?

В городе закипела работа. Люди высыпали и на пустошь — кто загонял выпущенных спозаранку коз, кто тащил забытую утварь. В сторону деревень за лесом погнали сразу с десяток повозок, чтобы забрать всё ценное до того, как туда вздумается заглянуть воинам.

* * *

Элеонора подошла к мужу и легко оперлась на его плечо:

— Ты правда готов поручиться, что твой брат не захочет взять силой то, что не смог получить по закону?

— Шейн родился и вырос здесь, как и я. Эслинге — наш общий дом, и пока в наших жилах течёт одна кровь, он не пойдёт против меня. А я — против него.

— Он бы давно убил тебя, если бы не нуждался в марионетке, которая послушно присягнёт короне и даст ему время собрать войско. Он идёт на тебя с оружием, Тенрик! Не время для красивых слов! Или вино так затуманило тебе голову, что ты сам поверил в присмотр с небес?

— Да что ты хочешь от меня? — рявкнул Эслинг. — Что я могу сделать против двух безголовых, жаждущих крови?!

— Хотя бы не вывешивать родовое знамя на башне! Император не оставит от Эслинге камня на камне, когда узнает!..

— О чём узнает? Мы сделали всё, что могли: дали этому наглецу-сотнику людей, лес и еду. Они свободно построили укрепления и никто даже не отравил им воду в реке. Но, согласись, глупо было надеяться, что жалкая сотня устоит против легендарного северного войска. Никто не упрекнёт нас в том, что мы не помогли короне. И ты тоже будешь помалкивать. В конце концов, отсюда сразу будет видно, если одна из сторон получит перевес…

Элеонора дёрнула плечом, не в силах сдерживать раздражение, и перевела взгляд на горы. Сколько же воинов спускались с крутого склона?.. Дозорные говорили: пять сотен, но этого не могло быть, на побережье просто нечем было прокормить столько здоровых мужчин… Или влияние Шейна простёрлось дальше, чем она рассчитывала? Она на миг прикрыла глаза и задержала дыхание, чтобы подавить предательскую дрожь. Отступать было поздно. Ардерик — опытный воин. Он наверняка знал, на что шёл. Он должен выстоять.

— Укрепления выстоят, — она и не заметила, что повторила это вслух. Обернулась к мужу и встретилась с его безмятежным взглядом. — Империя победит, и слава вновь уплывёт из твоих рук.

— Я давно говорил тебе, что для славы и крови следовало искать другого мужа.

— Ты не можешь остаться в стороне, глядя, как два войска уничтожают друг друга!

— Дорогая Эйлин, — голос барона снова стал вкрадчиво-спокойным. — Праздник тебя утомил, а известие о сражении — напугало. Ты же никогда не видела битв, кроме как на своих гобеленах.

— Будто ты видел!

— Иди к себе и отдохни. Войско в любом случае не спустится на пустошь раньше полудня.

Элеонора резко развернулась — на стене было нечего больше делать. Следовало вернуться в пиршественный зал, где наверняка собрались люди, которых нужно было поддержать и успокоить… но вместо этого она скользнула в боковой проход, затем в другой, спустилась по крутой лестнице и оказалась во дворе точь-в-точь напротив конюшни. Конюх, прибывший на Север вместе с ней, уехал в деревню, но двое его помощников оставались здесь. Они встретили баронессу поклонами и привычными робкими взглядами, в которых мешались смущение и восхищение. Элеонора ещё раз перебрала в голове детали небольшого плана: сегодня никто не спросит конюхов, что им понадобилось у башни. Едва ли начальник стражи отправился сам поднимать знамя — сейчас каждая пара рук на счету, наверняка отправил какого-нибудь мальчишку, которому только в радость взлететь по лестнице с почётным поручением…

— Не время для церемоний, — улыбка Элеоноры была так ласкова, а во взгляде плескалось столько тревоги, что оба парня невольно приосанились. — Верны ли вы своей госпоже и своему императору?..

* * *

Пять сотен воинов шли всю ночь, лишь изредка прерываясь на короткие привалы. Самое время было отдохнуть, но один вид дымных столбов, уютно и безмятежно поднимавшихся от укреплений, раскинувшихся на пустоши, придавал им сил. Тропу кое-где пришлось расчищать от камней, и к тому времени, как первые ряды спустились на пустошь, солнце поднялось высоко.

Воин, ехавший впереди на рослой мохноногой лошади, натянул поводья и отбросил с глаз рыжие пряди, выбивавшиеся из-под шлема. Внимательно оглядел темневшие впереди укрепления, затем перевёл взгляд на замок и усмехнулся.

— Значит, Тенрик выбрал сторону, — пробормотал он. — Наконец-то!

— Барон Эслинг выбрал между клятвой и кровью? — насмешливо переговаривались сзади. — Между титулом и честью? Вот уж верно грядут новые времена!

Низкое зимнее солнце било прямо в глаза. Приходилось щуриться и заслоняться от его ярких лучей, но спутать, что за полотнище подхватывали редкие порывы ветра, было невозможно. На башне Эслинге развевалось знамя Империи.

9. Камни и щепки

Войско Шейна Эслинга спускалось с гор, будто огромная гадюка, чья чёрная спина искрилась остриями копий. Оно медленно сползло на пустошь и свернулось с краю тугим кольцом. В ясное небо потянулись струйки дыма: северяне отдыхали после перехода.

— Пять сотен. — Ардерик щурился на залитую солнцем пустошь сквозь прорези-бойницы в дощатых щитах. — Это будет достойная победа.

— Правда? — переспросил Верен. — Мы же просто перестреляем их со стены! Какая слава от этого похода?

Он до боли в глазах всматривался в сплошное тёмное пятно у подножия гор, которое никак не поддавалось подсчётам. Рука тянулась к клинку, только на поясе не было ни меча, ни ножа, да и сам пояс он где-то забыл, пока обнимал ночную подругу.

— Войско ведёт родной брат барона. Наверняка его люди умеют побольше, чем здешние козопасы. — Ардерик отвернулся и велел собравшимся по тревоге воинам: — Подтяните-ка штаны и тащите воду! Лейте на стену и вниз!

Заскрипел ворот старого колодца, оставшегося от разорённой деревни. Тяжёлые деревянные вёдра передавали из рук в руки. «Как на пожаре», — мелькнула мысль, которую Верен сразу прогнал.

После морозной ночи лёд схватывался на глазах. Вскоре стена и земля под ней были скованы толстой коркой, на которой застывали новые мутные ручейки. Надёжная и простая преграда для тех, кто вздумает карабкаться вверх.

— Мы подпустим их так близко? — спросил Верен, улучив момент, когда Ардерик снова оказался рядом.

— А то нет! Поглядим, как они пляшут под стрелами! — ухмыльнулся сотник. Встретил серьёзный взгляд и пояснил: — Лучше перебдеть. Не бери в голову, Верен. Просто не подведи.

И Верен не подводил — прилежно принимал снизу тяжеленные вёдра с ледяной водой и лил, лил, лил их на землю. Под ногами скоро стало скользко, а намокшие штаны на ветру будто сковало железом. Иные годами вот так носят воду, а в бою подают щиты и стрелы, пока их не сочтут достойными сражаться. Верену же предстояло встать на стене вместе с бывалыми воинами, и эту честь следовало оправдать уже сейчас.

Он поискал глазами Такко — рубаха цвета крапивы мелькнула у оружейного шатра. Там считали стрелы и в последний раз проверяли клинки. От мысли, что пять сотен копий скоро будут под стеной, внутри противно щекотало. Но один имперский воин стоил пятерых северян и даже больше — в этом Верен не сомневался.

* * *

Такко шёл к колодцу вместе с остальными, когда его выдернул из толпы десятник — считать стрелы. На каждого воина полагалось по две дюжины коротких арбалетных болтов, и, сверх того, по четыре дюжины длинных стрел для лучников. Вместе с двумя парнями, чьих имён он не помнил, Такко проверял, на месте ли перья и хорошо ли сидят наконечники, ставил стрелы в невысокие корзины и выносил на улицу. Когда бой начнётся, поднесут ещё.

— Как потратишь деньги? — спросил его сосед.

— Какие деньги?

— За поход! Император же озолотит Рика, когда узнает про все здешние дела. А он хорошо расплатится с нами. Золотом, слышишь?

— Мы думаем рвануть южнее, — продолжал второй. — Как же охота отогреться! Я, наверное, буду вылезать из постели, только чтобы окунуться в горячую купель, и сразу обратно.

— И пусть эту постель кто-нибудь греет! — поддержал первый. — Ни в жизнь не забуду этот холод. Храфн вчера говорил, морозы и не начинались. Говорил, здесь в разгар зимы струя замерзает на лету, во как!

— Ну уж! Наплёл, а ты и уши развесил!

Пока парни спорили, Такко подхватил полные корзины и вынес наружу. Нашёл взглядом Верена — тот с серьёзнейшим лицом опрокидывал со стены одно ведро за другим, и от его крепкой фигуры разве что пар не шёл.

Северный ветер нёс с собой звон копий, от которого становилось радостно и тесно в груди. О том, что будет после, думать не хотелось. Казалось, что на сумрачных землях, поросших вереском, нет ни прошлого, ни будущего, и это устраивало Такко целиком и полностью.

* * *

— Эслинги подняли имперское знамя. Видал, Рик? — заявил Храфн. Рука старого воина нетерпеливо поглаживала рукоять меча, а глаза под густыми бровями горели недобрым огнём.

— Крашеная тряпка. Кто знает, сколько ещё знамён у борова в запасе… «Север не просит помощи», — передразнил Ардерик барона и сплюнул со стены на лёд. — Вот подлый народ! Одной рукой загребали наше зерно, а другой точили мечи!..

— Выделим каждому по три фута лучшей имперской земли и шесть — младшему Эслингу, — усмехнулся Храфн. — Пусть процветают!

— Хорошо сказано. Если в этих краях хоть что-то цветёт.

— Этой весной северный край точно зацветёт, — Храфн в который раз мрачно обвёл глазами искрящееся под солнцем поле. — Пять сотен… Похоже, младший Эслинг собрал всех, кто может носить оружие. Стоит раздать мечи и местным, а, Рик?

Утром после праздника гости из деревни покинули укрепления, только чтобы забрать из домов всё ценное. Теперь они готовили лагерь к атаке наравне со всеми. Меховые безрукавки и клетчатые юбки так и мелькали среди холщовых рубах и кожаных курток имперцев. Девушки покрепче передавали вёдра, стоя в одной цепи с мужчинами, кто-то хлопотал на кухне. Дети и старики, которые совсем не могли помочь, сбились около кухни, с надеждой глядя на воинов и прижимая к себе младенцев, коз и набитые добром мешки.

— Раздай, — Ардерик поморщился, глядя на разномастную толпу. — И скажи там, пусть сразу принесут побольше стрел.

* * *

Солнце доползло до середины своего дневного пути и устало повисло в небе. Северяне наступали — медленно, растянувшись длинной цепью. Полуденные лучи били им в лицо, и это было бы на руку людям Ардерика, только их самих отчаянно слепила заснеженная пустошь. Лекарь пытался раздавать тонкие бинты, но повязки из них выходили слишком плотными. Приходилось терпеть, вглядываясь в приближающееся тёмное пятно сквозь полусомкнутые веки и на то, как сокращается расстояние до него — шестьсот шагов, пятьсот, четыреста… Уже можно было разглядеть Шейна Эслинга, красовавшегося впереди войска. Узнать его было несложно — начищенный шлем, длинное копьё и показное бесстрашие, с которым он вёл людей.

Верен и Такко изнывали от нетерпения. Они раз двадцать пересчитали и проверили стрелы, а ещё разглядели и посчитали следовавших с войском запряжённых лошадей — их было пять.

— На кой ляд им кони, — бурчал Верен. Он успел переодеться в сухое, отыскать пояс, даже перекусить, и теперь рвался в бой. — Плетутся еле-еле, будто примёрзли!

— И зачем они спускались с повозками по горной тропе? — удивлялся Такко. — Навьючили бы, и дело с концом. Что же они такого везут?

Вскоре особо зоркие рассмотрели длинные мечи у поясов, полные колчаны за спинами и…

— Волчьи головы! — одним вздохом пронеслось по стене. Кто-то в испуге выронил арбалет. — Правду говорили…

Не сразу удалось понять, что на плечах некоторых воинов лежали волчьи шкуры, искусно выделанные так, чтобы голова оставалась целой. Пока пригляделись, пока успокоили самых суеверных, северяне остановились и стали разгружаться. С телег снимали заранее распиленные тонкие брёвна, из которых сооружали треугольники выше человеческого роста.

— Они что, зимовать тут собрались? — недоумевали на стене. — Дома строят?

Между треугольниками положили балки, привязали верёвки, и короткие концы брёвен поднялись над пустошью, словно головы неведомых чудовищ. Северяне сновали вокруг, что-то прилаживая, приколачивая, привязывая…

— Это же камнемёты! — ахнул Такко, сообразив наконец. — Они были в той книге! Швыряют камни с лошадиную голову и разбивают каменные стены толщиной в человеческий рост! Я и не мечтал, что увижу их! — Обернулся на Верена и, словно отрезвев, растерянно добавил: — Вот только стрелять они будут по нам…

Кое-кто из воинов тоже смекнул, что к чему, и на стене стали взволнованно переглядываться. В Империи давно был мир, и почти никто не видел метательные машины на поле боя — в мелких приграничных стычках в них не было нужды, а с крупными войнами, как казалось, давно покончили.

— Занятные дикари, а, Рик? — крикнул Храфн с другого конца стены. — Может, у них и арбалеты найдутся, и добрые доспехи?

— Если кто испачкал штаны, сходите смените, пока не примёрзло! — голос Ардерика легко перекрыл встревоженный гул. — Видал я такие штуки. Будь они раза в три побольше, было бы занятно, а эти плевательницы мало на что годятся! Подпустим их поближе!

Собрав камнемёты, северяне ожесточённо заспорили. Было видно, как они указывают поочерёдно на пустошь, крепость и солнце, и швыряют мелкие камни — очевидно, прикидывая, хватит ли дальнобойности, и успеют ли передвинуть машины до темноты. Их предводитель прервал недолгий спор и решительно махнул рукой на укрепления. Под нижние опоры сноровисто подложили брёвна, и машины медленно двинулись по пустоши. Концы метательных рычагов вздрагивали на кочках, будто загадочные чудовища озирались по сторонам.

— Они похожи на зверей, — прошептал Такко. — Или на больших птиц, плывущих по морю…

Верен покосился на друга. В этом весь Такко — может рассуждать о чём-то умном вроде пятикратного перевеса войск и тут же замечтаться о невиданных тварях. Сам Верен смотрел только на сокращающуюся снежную полосу между стеной и людьми Шейна, крепко сжимая арбалет. Время тянулось медленно, отчаянно медленно, и было невыносимо наблюдать за неспешной вознёй врага, когда арбалеты были заряжены, а корзины для стрел — полны.

Ардерик и Храфн замерли каждый на своей половине стены, подняв правую руку. Когда до камнемётов осталось около трёх сотен шагов, со стены по сигналу полетели стрелы.

Северяне шарахнулись назад, пятная снег первой кровью. В их криках слышались ярость и изумление — дальнобойность имперского оружия здесь явно недооценили. Задержка была недолгой: расхватав с телег длинные и широкие щиты, северяне двинули камнемёты дальше. Ещё один залп проредил их ряды, но не остановил.

— Слишком далеко, — с досадой проговорил Верен, опустив арбалет и бессознательно ища глазами Ардерика. — Нам что, стоять и смотреть, как они разобьют нашу стену?! Проклятый ветер… Если бы не он, достали бы!

Такко смотрел на приближающееся войско, на пустошь, на большой гранитный валун… Дождался, когда Ардерик окажется рядом и обратился к нему:

— Можно сделать вылазку. С того камня достанет и арбалет, и лук!

Сотник покачал головой:

— Ты даже добежать туда не успеешь.

— Успею!

— Ты не сможешь перестрелять пятьсот человек, не уничтожишь камнемёты, и с твоей славной гибели нам не будет никакого толка. Потом Верен полезет спасать тебя, я полезу спасать его, и битва точно будет проиграна. Стой, где поставили. — Ардерик шагнул дальше, затем резко обернулся, перехватил взгляд Такко, снова направленный на камень, и добавил: — Сунешься со стены без моего приказа — больше на неё не вернёшься. Верен, приглядывай за ним.

* * *

Элеонора раздражённо повела плечами под лисьей накидкой. Эслинг негромко переговаривался с начальником стражи в пятнадцати шагах от неё, и его низкий густой голос сегодня был особенно неприятен. Сверху поле боя было по-прежнему похоже на гобелен, сотканный из белых, серых и бурых нитей, только сегодня в ровный рисунок вплетались алые нити. Элеонора видела, как люди Шейна отходили и отползали, зажимая руками раны. От этого зрелища мутило; от него невозможно было отвести глаза. Элеонора мало что понимала в стратегии и тактике, но отличить слабый перьер от грозного требушета^[12] умела — отец не прятал от способной дочери военные трактаты. Стена должна была выстоять.

— Госпожа, — в руку легла чаша с тёплым пряным питьём. Элеонора рассеянно кивнула. Прежде чем отпить, она взглянула на лагерную кухню — из трубы, как всегда, поднимался дымок. Воины Ардерика не собирались оставаться голодными, а вот чем будет кормить свою толпу Шейн… Элеонора сделала глоток и поудобнее опёрлась на каменный зубец. Судя по всему, ждать предстояло долго — впрочем, что значили один или два дня для той, что ждала восемь лет?

* * *

Северяне остановились в двухстах шагах от лагеря. Натащили с реки камней величиной с человеческую голову и, прикрываясь щитами, зарядили камнемёты. Сразу десять человек ухватились за верёвки, остальные шарахнулись в сторону. Бревно качнулось резко и страшно, вышвырнуло валун из ременной петли, и воины на стене инстинктивно присели за щиты и прикрыли головы руками.

Испуганное «ааах!» сменилось изумлённо-торжествующим воплем — камень шлёпнулся в снег, пролетев лишь половину пути. Воины поднялись — и снова присели, когда дёрнулся второй камнемёт. Валун пролетел чуть дальше и тоже остался лежать в снегу. Третья машина не сработала вовсе — бревно рухнуло; на стене едва не вывернули шеи, пытаясь разглядеть, не придавило ли кого. Ещё две метнули так же, как первые.

— Слабоваты ваши палки! — заорал Ардерик. — Поберегите камни себе на ужин, волчьи дети! Я плюю дальше, чем вы стреляете!

Ещё с десяток обкатанных рекой валунов были потрачены впустую. По стене пробежал смех.

— А ты был прав, — заметил Ардерик, снова оказавшись рядом с Такко. — Похоже, к той крепости на берегу вправду нет хорошей дороги, и строевой лес по ней не перевезти. Камнемёты сделали из того, что попалось по дороге, а ничего хорошего им попасться не могло.

Такко молча кивнул. Верена сперва наполнила радость за друга. А затем его будто облили ледяной водой. Корабельные сосны качались в какой-то тысяче шагов от лагеря — можно построить хоть сотню новых камнемётов! А им придётся смотреть, как валят вековые деревья — на таком расстоянии не достанешь ни луком, ни арбалетом… Ардерик перехватил его взгляд и чуть улыбнулся:

— Это уже не козопасы, Верен. Это воины, и ведёт их человек, в чьих жилах течёт благородная кровь Империи. Всё как ты хотел. — Он хлопнул ученика по плечу и хорошенько встряхнул. — Не вешай нос! Младший Эслинг наверняка наплёл им с три короба про Перелом, защиту богов, и очень хочет победить сегодня. А значит, будет воевать тем, что есть. Скучно не будет, это я тебе обещаю, но и унывать не спеши. Поберегите стрелы! Пусть подойдут ещё ближе.

Расчёт Ардерика оказался верным. Камнемёты снова двинулись по пустоши, сминая заснеженный вереск. Время текло невыносимо долго. Солнце, будто устав ждать начала битвы, неспешно пошло на спад.

— Если кто забыл отлить, самое время, — во всеуслышание напомнил Ардерик. — Сейчас будет занятно.

Верно, Шейну Эслингу и вправду хотелось победить в день Перелома. Камнемёты проползли по заснеженному вереску, оставив за собой широкие примятые полосы, и остановились в какой-то сотне шагов от стены. Ардерик и Храфн махнули рукой, и на войско Шейна обрушился град стрел.

Здесь арбалеты били уже в полную силу. Северяне поставили повозки на бок и укрылись за ними, но острые наконечники безжалостно валили каждого, кто неосторожно высовывался, и расщепляли старые доски.

В этот раз камнемёты долго молчали. Затем бревна дёрнулись разом — и валуны с грохотом врезались в бревенчатую кладку.

Под ногами дрогнуло, но стена устояла. Не зря надрывались воины, ворочая толстые стволы, не зря возили и поднимали землю! Не зря строили так, чтобы стена выдержала подземные толчки.

Верен и Такко быстро потеряли счёт времени. Верен хотел было считать, сколько раз опустеют корзинки для стрел, но позабыл об этом раньше, чем запас пополнили во второй раз. Взвести арбалет, положить стрелу, выхватить в прорези прицела врага — пока стрела летит, он успеет отойти, но на его место встанет другой.

— Со стены! — заорал вдруг Ардерик. Поздно — метко брошеный камень с жутким треском разбил дощатый щит и разметал прятавшихся за ним воинов. Раненых немедленно унесли, дыру залатали.

Верен успел заметить, что Такко отбросил арбалет и схватился за лук, стрелы из которого вылетали одна за другой; что корзины теперь наполняли женщины, а на стене мелькали меховые безрукавки мастеров, тоже тянувших тугие охотничьи луки. Стена под ногами стонала и вздрагивала. Сквозь щелчки арбалетов и грохот падающих камней пробивался стук молотков — внизу спешно сколачивали новые щиты, только северяне метили всё точнее, сгоняя со стены всё больше людей.

* * *

Люди Шейна пристрелялись, и щиты на стене были проломлены уже в нескольких местах. Северяне тоже взялись за луки, и в проломы полетели стрелы. Разбить из камнёмётов стену уже не пытались, метили в самое уязвимое место — щиты. Улучив момент, когда град стрел стал реже, северяне кинулись на приступ.

Их не остановила ледяная полоса — сапоги, обвязанные тонкими кожаными ремешками, лишь пару раз скользнули по гладкой поверхности.

— Ледоступы! — с досадой воскликнул Такко. — Я должен был догадаться — они же шли с гор!

На стену забросили крючья на железных цепях, не поддававшихся мечам. Северяне подсаживали друг друга и лезли, лезли на стену. Они гибли десятками, но их всё ещё было в разы больше, чем защитников крепости. Вот они сбросили имперских воинов вниз в одном месте, в другом…

— Держись меня, — шепнул Верен Такко и потянул из ножен меч. — Принимай удары на край щита. У них клинки из болотного железа, они гнутся…

Договорить он не успел. Выученным движением отразил удар, но встретил не податливое местное железо, а звонкую имперскую сталь.

Схватка кипела по всей стене. Звенели клинки, трещали щиты. Северяне напирали снизу, выламывали остатки дощатой защиты, швыряли копья. Сдерживать натиск было всё труднее, и всё меньше людей Ардерика оставалось на стене. Слышался глухой грохот — небольшой отряд обошёл крепость и таранил ворота, и не хватало людей, чтобы отражать атаки по всей полосе.

Наконец над лагерем раздался звук рога, трубившего отступление. Защитники крепости широким кольцом стягивались вокруг конюшни — самой крепкой постройки.

Отходили медленно, и по пути Верен забежал в их с Ардериком дом. Не было сомнений, что скоро они отобьют лагерь назад, но всё же следовало уберечь самое ценное от рук возможных воров. Шкатулка с бумагами, серебряный кубок и разные мелочи, дорогие Ардерику, легко уместились в походном мешке. Верен отдёрнул занавеску, за которой ютились они с Такко. На крошечном столе были разложены инструменты, печная стенка была чуть тёплой, и казалось, будто нет никакой войны… С улицы послышался особенно сильный треск и шум голосов. Верен быстро смёл в мешок самое нужное и выбежал на улицу.

В конюшню он ввалился одним из последних. Глаза медленно привыкали к темноте. В проход набилось человек тридцать вперемешку воинов и местных. Кому-то промывали и перевязывали раны. Верен и сам пропустил удар ниже колена. Боли не ощущалось — пока, но в сапоге горячо и вязко хлюпало. Под доспехом тоже было мокро и жарко, и не хотелось думать, пропитал рубаху пот или кровь.

Лошади волновались и фыркали. Ардерик смотрел в узкое окошко. Храфн обстоятельно мочился в углу. Верен растерянно оглядывался по сторонам — Такко нигде не было видно.

— Твой лучник на крыше, — бросил Храфн, не прерывая процесса. — Хочет умереть с пустым колчаном и, кажется, даже в кого-то попадает. По мне, так лучше пустой пузырь…

— Они перегоняют камнемёты, — заметил Ардерик, отходя от окна.

— Умные парни, — отозвался Храфн, завязывая штаны. Его лицо пересекала длинная рана, он то и дело утирал кровь рукавом.

— А где остальные? — спросил Верен.

Храфн усмехнулся с горечью:

— Здесь все, кто остался. Северная война закончилась. — Поглядел в непонимающие глаза Верена и пояснил: — Их по-прежнему впятеро больше. Слышишь, как тихо снаружи? Они больше не будут ломиться сюда и терять людей. Просто подгонят эти свои штуки, за часик-другой разобьют конюшню и снова возьмут нас числом.

Верен устало прислонился к перегородке. В ушах ещё звенела сталь, плечи и спину ломило, и верилось, что это всего лишь небольшая передышка перед тем, как они продолжат сражаться. Он ещё раз оглядел конюшню. Тридцать человек из сотни — этого просто не могло быть. Когда они успели потерять столько людей? Должно быть, остаток войска укрылся в кухне, в шатрах, где-то ещё…

По крыше зашуршало, и сверху спрыгнул Такко, весь в чешуйках коры и сосновых иглах. Поморщился, прикрыл на мгновение глаза, потом увидел Верена и криво улыбнулся. Верен не стал уточнять, своя кровь у него на щеке или чужая. Подошёл поближе и положил руку на плечо. Война не могла быть окончена. Они же только что сражались на стене и вот-вот отбросят врага, что-нибудь придумают…

— Вот и всё, — зло сказал Храфн. — А столько разговоров было…

— Не всё, — оборвал его Ардерик. — Мы ещё можем отступить к замку.

Храфн презрительно скривился:

— Плохи дела, если даже военачальники разучились встречать смерть с достоинством.

— Достойнее умереть, защищая последний оплот Империи, чем в грязной конюшне.

— Последний оплот Империи! Ты сам-то веришь в то, что говоришь?! — Храфн приблизился вплотную и понизил голос: — Неужто баронская подстилка так вскружила тебе голову?

— Не смей звать её так!

Храфн длинно присвистнул.

— Может, ты веришь крашеной тряпке на башне? Думаешь, перед нами откроют ворота? Да два братца посмотрят, как нас перестреляют, а после обнимутся на пороге и пойдут пить за победу!

— Она рискнула честью ради нас! Как ты думаешь, быстро ли догадаются насчёт обоза?

— Пожалуй, быстрее, чем она ухитрилась тебя окрутить. Только ты не поможешь своей красавице тем, что сдохнешь под дверью. Это годится только для легенд.

В наступившей тишине было слышно, как снаружи перекрикиваются северяне. Ардерик зло, шумно выдохнул:

— Пусть так. Но никто не упрекнёт нас в неблагодарности и трусости. Отступим к замку! И пусть здешние козопасы расскажут детям и внукам, как барон не открыл перед нами ворота!

Храфн недобро рассмеялся:

— Вот это дело! Если наша смерть поможет утопить предателя, я согласен! Лишь бы было кому рассказать об этом. Дадим камнеедам подогнать свои плевательницы поближе — как раз успеет стемнеть.

* * *

На стене замка северный ветер хлестал безжалостнее, чем внизу. Элеонора застыла каменным изваянием, не ощущая холода. Она видела, как камнемёты смели воинов со стены, как проломили ворота, как Шейн, красуясь, въехал в лагерь верхом, ступая по мёртвым телам. Как последние остатки прославленной сотни стягивались к конюшне, теряя людей, словно берёзы — листья на жестоком предзимнем ветру. Самый короткий день в году впервые не принёс с собой надежды на возрождение. Солнце равнодушно закатилось за лес, и пустошь окутывали сумерки, в которых плясали редкие огни факелов. В лагере разгорался большой костёр — северяне жгли шатры и прочее добро.

— Довольна? — Эслинг стоял за её плечом. — Занятнее, чем на гобеленах и в книгах, правда? Я до последнего не хотел нести в Эслинге грязь и кровь. Война — это не победные песни и яркие знамёна, Эйлин. Это боль, много боли, а ещё — нищета и голод. Что ж, надеюсь, Шейн тоже станет сговорчивее, потеряв столько людей. Насколько я могу судить, от его войска осталась где-то половина…

— Не будет, — выговорила Элеонора заледеневшими губами. Оставалась ещё одна надежда — знамя на башне. — Он пришёл за твоей головой. Ты не помог воинам Его величества, и теперь твоих врагов некому остановить.

— Ты устала и замёрзла, Эйлин. Я скажу служанкам, чтобы приготовили тебе горячую купель… А с Шейном я поговорю, как только представится случай.

Элеонора молча всматривалась в густой сумрак и наконец увидела то, чего ждала. Камнемёты продолжали двигаться по пустоши. Два въехали в ворота разорённых укреплений, а ещё два — направились к замку. Элеонора вглядывалась в неясные очертания до боли в глазах: нет, ошибки быть не могло.

И ещё одно привлекло её внимание и заставило сердце забиться радостно и тревожно. Задние двери конюшни распахнулись, и оттуда лавиной ринулись лошади. Они разбежались по двору, началась суматоха. Вместе с ними выскользнул небольшой отряд и на полном скаку направился к замку. Засвистели стрелы, двое или трое бессильно повисли в сёдлах, но остальные оказались уже вне досягаемости стрелков.

В погоню за беглецами бросились человек двадцать. Но арбалеты быстро отогнали их на безопасное расстояние. Маленький отряд сгрудился около ворот. Северяне держались поодаль, примериваясь, как лучше добить упрямых противников. Шейн горячил уставшего коня и вертел в руках подобранный с земли арбалет.

— Велите открыть ворота, — резко бросила Элеонора начальнику стражи. — Быстрее!

Тот с извиняющимся лицом кивнул на барона. Эслинг же отвернулся с каменным лицом.

— А ведь ты расстроен, что Шейн уцелел, — негромко проговорила Элеонора, подойдя вплотную. — На словах ты верен брату, но в сердце у тебя чёрная зависть. Ведь это его чествуют люди, пока ты отсиживаешься за каменными стенами. Ведь это его похвалит отец, когда он вернётся, покрытый славой…

— Пошла прочь, — бросил Эслинг сквозь зубы. Поставил ногу на неприметную ступень, подтянулся и решительно высунулся из-за зубца: — Шейн! Брат мой!

Ответом ему была стрела, с визгом ударившая в камень зубца. Эслинг уставился на царапину, словно не веря глазам. Шейн внизу оставил попытки разобраться с имперским оружием и снова натягивал лук.

— Спускайся, брат! — заорал он. — Спускайся и проверим, кто из нас достоин править Севером!

Эслинг обвёл глазами разорённые укрепления, камнемёты, которые медленно ползли к замку… Стрела снова выбила искры из камня рядом с ним.

— Уведите оттуда барона, — велела Элеонора стражникам. — Братья поговорили достаточно.

Эслинга под руки спустили со стены.

— Я не хотел войны, — тихо выговорил он. — Видят боги, не хотел. Шейн…

— Война не спрашивает позволения войти, — холодно проронила Элеонора. — Ты лгал и изворачивался до последнего. Ты предал всех, кому клялся в верности в тронном зале императорского дворца. Теперь тебя некому защитить. Кроме героев, которые готовятся встретить смерть у твоих ворот. Ты слышишь, Тенрик? Они пришли умереть — за тебя и твои земли. Открыть ворота?

Эслинг растерянно кивнул, не сводя глаз с царапины на зубце. Начальник стражи махнул рукой стоявшим на воротах, и Элеонора мигом подобрала юбки и кинулась по лестнице вниз.

* * *

Когда стало ясно, что ворота замка заперты, а на месте лагеря вспыхнул костёр, Верен некстати вспомнил, как похожий костёр разжигали дома на Середину лета. Той ночью он ходил на деревенское кладбище, чтобы доказать, что уже взрослый, и отсвет костра служил ему маяком. На миг мелькнуло сожаление, что упокоится он не под родными дубами и липами, а в чужой и холодной земле. В следующий миг засов лязгнул, и тяжёлые створы толкнулись в крупы лошадей.

Отряд въехал во двор, пятная кровью каменные плиты. Полтора месяца назад этот двор встречал прославленную сотню; сегодня он приютил лишь четверть от неё.

Ардерик тяжело спешился и не сразу отпустил седло. Будто хотел уткнуться в него лицом. Наконец бросил поводья конюху, хлопнул лошадь по крупу и повернулся туда, где уже стояла Элеонора. Встретился с ней взглядом и хотел что-то сказать, но за её спиной вырос барон. На миг показалось, что Ардерик сейчас преклонит перед ним колено… но сотник только вздёрнул подбородок и положил руку на эфес меча.

— Я поклялся не переступать порог этого замка, — проговорил он. — Но теперь у нас как будто общий враг.

Эслинг чуть наклонил голову и повернулся к отряду спиной. Ардерик пошатнулся, его подхватил Верен. Элеонора махнула рукой, и слуги увлекли воинов в замок.

В закрытые ворота со стуком ударили стрелы. Коротко и зло, как плевок.

10. Новые имена

Утро после битвы выдалось тёмным, как бочка со смолой. Когда Верен проснулся, вокруг царил непроглядный мрак. Было непривычно тихо. Плечо и колено неудобно упирались в дощатые стенки, будто он лежал в узком ящике. Спросонья Верен дёрнулся, рванулся в тесноте, недоумевая краем сознания, когда успел заслужить отдельную богатую могилу; нажал плечом, стенка подалась со страшным скрипом, и он вывалился на что-то твёрдое, зашипев от внезапной боли в ноге. Дико огляделся, на ходу выхватив нож; упёрся взглядом в тлеющий камин и в человека, так же ошалело вскинувшегося с наполовину вынутым из ножен мечом.

— Тьфу ты пропасть, — выругался человек голосом Ардерика и отложил оружие. — Ещё один…

Верен смущённо убрал нож и огляделся. Комната была небольшой, но богато убранной: стены украшали гобелены, едва различимые в тусклом свете камина, под потолком и на стенах угадывались светильники. Позади, поскрипывая, качались на петлях резные дверцы, из которых Верен и выпал.

— Что это?

— Спальный шкаф, — отозвался Ардерик. — Местные считают, что так теплее. По мне так лучше на полу.

Верен удивлённо хмыкнул и придержал дверцы, чтобы не скрипели. Мысли путались, хотелось пить. Повязка на ноге пропиталась кровью и гноем.

— А где Такко?

— Вывалился из этого же шкафа пару часов назад и ушёл, — буркнул Ардерик. — Не имею представления куда. Ложись. Ещё рано.

Он похлопал по полу рядом с собой. Верен прихватил из шкафа одеяло и тоже устроился у камина. Но уснуть не смог. Смотрел на тлеющие поленья и видел горящую крепость. Их крепость. Построенную и его руками тоже.

Воспоминания накатывали одно за другим вязкими волнами. Как отстреливались у ворот, уже потеряв надежду спастись, как уже во дворе Ардерик осел ему на руки и как невыносимо долго расстёгивались ремни на латах, закосневшие на холоде. Верен помнил, как обрадовался, когда оказалось, что сотника ослабили не раны, а усталость и горечь поражения; и как удивился, обнаружив, что за ним самим тянется кровавый след. Потом в лекарской стало тесно и жарко, где-то в углу обнаружился Такко, стягивавший доспех, под которым рубаха пропиталась кровью. Верен так и не смог вспомнить, как был ранен друг, но едва ли тяжело, раз уложили его в комнате, а не в лекарской. А раз ушёл утром на своих ногах, значит, и вовсе ничего особенно серьёзного. Верен прикрыл глаза, и из тьмы под веками мгновенно выплыли залитая солнцем пустошь и камнемёты, ползущие по свежему снегу.

— Спи, — Ардерик легко коснулся его плеча. — Бессонницей делу не поможешь.

Сон не шёл, а картины перед глазами становились всё ярче. Верен дождался, когда дыхание сотника станет ровным и тихим, и поднялся. Дохромал до окна, стараясь не шуметь, и осторожно открыл ставни.

Город, лепившийся к стенам замка, горел. Пылали дома, сараи, утварь, сено — всё, что не успели вывезти. Люди Шейна жгли всё. В свете пожара было видно, что по двору мечутся люди с вёдрами и поливают замковую стену, землю рядом с ней и горящие клочья, летящие со стороны города. Окна выходили на юг, укреплений отсюда видно не было, но нечего было и надеяться, что их не спалят дотла.

Краем глаза Верен уловил движение у камина и обернулся. Ардерик не спал, он смотрел на окно, опёршись на руку, и на его лице читалось то же отчаяние, что переполняло сейчас Верена. Они встретились взглядами, сотник крепче сжал губы и отбросил одеяло:

— Идём.

Изрядно поплутав по запутанным коридорам, они выбрались во двор и поднялись на северную стену.

В лагере пылал костёр до небес. Смолистые сосновые бревна горели с громким треском, рассыпая в чёрном небе яркие рыжие искры. Ветер доносил до замка крики и песни северян, а ещё — запах палёной плоти. Костёр Перелома стал погребальным для имперского войска, и казалось, что самая длинная ночь в году никогда не кончится.

Ардерик и Верен смотрели на горящие укрепления, пока небо не посветлело, а лёгкие облака не налились рыжим и розовым. Смотрели молча, изредка указывая друг другу взглядом или едва заметным жестом, но чаще и этого не требовалось — всё было понятно без слов. Сотни две или три северян пировали на пустоши: опустошали кладовые, тратили припасы, отвоёванные с таким трудом, жгли месячный запас дров, для которых особо валили сухостой…

— Знать бы, брали ли они пленных… — пробормотал наконец Ардерик. Верен молча кивнул. Вчера не досчитались слишком многих из тех, кто считался лучшими воинами в сотне: трёх метких арбалетчиков, десятника лучников и чернобородого Храфна, бывшего правой рукой Ардерика. Выкупать пленников было не на что, но Элеонора наверняка не отказалась бы помочь.

Когда окончательно рассвело, по лестнице застучали шаги. Ардерик не пошевелился, Верен же оглянулся и увидел барона Эслинга. Тот выходил на смотровую площадку в сопровождении начальника стражи и ещё нескольких воинов. Окинул взглядом догорающую крепость, заметил Ардерика и направился к нему.

— Они заплатят, — цедил Ардерик, не сводя глаз с пустоши. — Заплатят за всё…

— Непременно, — заверил его барон. Ардерик резко обернулся, нахмурился, но промолчал. — Так же, как вы заплатили за сожжённую деревню. Север всё помнит и воздаст каждому по его делам. Впрочем, ваше поражение не доставляет мне радости, хотя и было заслуженным и неизбежным.

— Ещё бы доставляло, — бросил Ардерик. — Брат-предатель спутал все ваши планы, так?

— Не вам об этом судить. Если хотите сохранить мир, не пытайтесь обсуждать мою родню с кем бы то ни было.

— Если бы я умел и хотел находить красивые слова для отвратительных вещей, то протирал бы штаны при дворе! — Ардерик вспыхнул мгновенно, словно всё накопившееся за эту ночь ждало выхода. — Ваш брат — дважды предатель, нравится вам это или нет. Мы же здесь по приказу Императора, земли принадлежат ему, а не вам, и никто не будет указывать мне, что говорить!

Верен уже второй раз дёргал сотника за рукав, но бестолку. Эслинг нехорошо улыбнулся и вкрадчиво поинтересовался:

— А откуда мне знать, что вы воины Императора? Указа при вас, как я понимаю, больше нет, личной печати тоже. Доспехи вы могли украсть, а гербы на них — подделать. Как вы докажете, что не самозванцы и мне не следует немедленно повесить вас, как последних разбойников?

Верен, не таясь, стиснул плечо Ардерика, и тот смолчал, только шумно выдохнул.

— То-то! — назидательно произнёс барон. — Укоротите язык, и Эслинге примет вас со всем гостеприимством, несмотря на тяжёлые времена. Отдыхайте, а через час приходите на совет. Надеюсь, не заскучаете. Нам сейчас некогда развлекать гостей.

Барон со своей свитой прошёл дальше. Ардерик послал ему вслед несколько негромких, но заковыристых проклятий и, наконец, обернулся к Верену:

— Что ж, если Север всё помнит, то когда-нибудь он спросит и с этого жирного борова. Идём-ка, проведаем наших. Заодно сам покажешься лекарю.

* * *

На совет собрались в полутёмных покоях, выходящих на север. За круглым столом разместились Эслинг, Элеонора и Ардерик. После недолгих уговоров свои места заняли начальник стражи и ещё двое, чьих должностей Верен не расслышал: не то егеря, не то какие-то смотрители. Сам он стоял за креслом Ардерика, изображая что-то вроде почётного караула, и жалел, что рядом нет Такко: вдвоём они смотрелись бы немного внушительнее. Друг обнаружился у лекаря, где уже свёл с кем-то знакомство, и у Верена немного отлегло от сердца. Свежая повязка и целебное питьё тоже сделали своё дело, и сейчас он чувствовал себя почти хорошо.

— Как здоровье ваших воинов? — обратилась Элеонора к Ардерику. — Я говорила с лекарем, но сама не успела повидать больных.

— Из двадцати оставшихся в живых на ногах держатся пятеро. Двое останутся калеками, а трое, по-видимому, не доживут до вечера, — мрачно ответил Ардерик. — Если остальным не станет хуже, то через пару недель у меня будет пятнадцать человек.

— У нас наберётся человек пятьдесят, способных носить оружие, — начальник стражи заговорил по знаку барона. — У господина Шейна же полных две сотни.

— Двести пятьдесят, не меньше, — уточнил Ардерик. — И это только те, кого мы видели. Кто знает, сколько ещё отсыпается по палаткам.

— Часовые со стен принесли вести, что люди Шейна строят нечто вроде застав напротив всех четырёх замковых ворот, — сообщил Эслинг, и начальник стражи кивнул в знак подтверждения. — У них не хватит людей, чтобы замкнуть кольцо вокруг замка. Но на какое-то время мы, вероятно, будем лишены возможности покидать внешние стены.

— Занятный способ сообщить, что замок в осаде, — не сдержался Ардерик. — Вы могли бы атаковать эти заставы уже сейчас, воспользовавшись перевесом сил, хоть и незначительным.

— Я всё же не исключаю возможности договориться, — мягко сказал барон. — Впрочем, если Шейн настроен серьёзно, ему же хуже. Эслинге строился для войны и может держать осаду вечно.

— Только припасов навечно не хватит, — вступила Элеонора. — В замке собралось около трёх сотен человек. Пусть треть из них — дети и старики, которым не нужно много еды, но всё же придётся экономить. Тем более, лучшие продукты уехали на побережье.

Она бегло переглянулась с Ардериком. Барон так и не узнал, что обоз перехватили, и теперь наверняка винил себя за несвоевременную заботу о родне.

— В ближайшее время голод нам не грозит, — возразил Эслинг, поморщившись. — Зерна запасено столько, что должно хватить до весны, дров тоже. Мясо придётся приберечь, но молока будет вдоволь.

— Неплохо для земель, переживших два неурожая и мор, — ввернул Ардерик. — А оружие в замке имеется?

— Безусловно, — кивнул Эслинг и повернулся к начальнику стражи: — Дарвел, объясни господину сотнику, чем вооружены наши люди.

— Луками и копьями, — произнёс стражник. — Есть ножи, щиты…

— Доспехи?

— Для охоты нам хватало кожаных курток. Люди господина Шейна вооружены тем же, и…

— У людей Шейна превосходные мечи, а теперь ещё и арбалеты и неплохой запас стрел, — оборвал его Ардерик. — Со дня на день они выстроят мощные камнемёты. Насколько хватит толщины внешних стен?

— Эслинге — родной дом Шейна, — барон хлопнул ладонью по столу, будто подтверждая свои слова, — и он должен полностью лишиться разума, чтобы разрушать эти стены. А у нас в семье не водилось безумцев.

— После того, как у вас хватило ума отослать ему имперские мечи, я бы не рассчитывал на семейное благоразумие, — заметил Ардерик.

— Я не отсылал ему мечи и не имею ни малейшего представления, откуда они взялись, — раздельно проговорил барон, приподнявшись над столом. — Говорю это второй и последний раз. В третий раз вы ответите за оскорбление кровью!

— Господа, мы собрались здесь не для споров, — Элеонора постучала костяшками тонких пальцев по столу, призывая к тишине. — Итак, если замок осадят, мы сможем выставить для обороны шестьдесят пять человек, вооружённых охотничьими луками, копьями и десятком арбалетов. Против двухсот пятидесяти мечников и арбалетчиков, пусть и неопытных. Как вы считаете, этого достаточно?

— Для обороны — вполне, — ответил начальник стражи по знаку барона. — Пожалуй, мы наберём даже сотню. Это будут не слишком искусные воины, но сражаться со стены они смогут. Мы выдержим осаду, господин Тенрик, могу ручаться.

— Превосходно, Дарвел. Я знал, что могу положиться на тебя. У нас и раньше случалось недопонимание с нашими родичами с побережья. Южанам это может быть несколько непривычно, — Эслинг коротко взглянул на Ардерика, — но, как я говорил, в местной политике есть свои тонкости. Рано или поздно мы договоримся.

— Но весть в Лиам всё же следует послать, — добавил стражник. — А лучше объявить о войне по всей округе. Господин Шейн опять пойдёт грабить и жечь деревни, и хорошо бы, чтобы об этом знали. Опять же, до весны-то мы дотянем, но дальше будет трудно. А так за зиму как раз собрали бы людей. Сотни три, а то и четыре — не лишняя подмога.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Попросить помощи — значило признать окончательное поражение. Наученные горьким опытом с солеварнями лиамцы сообщат в столицу, и при дворе узнают, что барон с баронессой столько лет покрывали предательство, а прославленный сотник не справился с почётной задачей. И не видать никому из них ни титулов, ни родовых владений, ни щедрых наград.

— Остальных хорошо бы предупредить, — сказал наконец Эслинг. — Но доверять вести голубям рискованно. Со дня на день ударят морозы, и птицы могут не добраться до места.

— А посылать гонца ещё более рискованно, — заметила Элеонора. — Думаю, люди Шейна уже освоили арбалеты, а они бьют дальше и точнее луков.

— Шейн не осадит Эслинге надолго, — повторил барон. — Пошумит под стенами и уйдёт. С его силами замок не взять, и он это знает.

— Один вопрос, если позволите, — поднял ладонь Ардерик. — Какова вероятность, что войско камне… северян не проникнет в замок тайными ходами? Думаю, здесь никому не надо объяснять, что из замка должен быть хотя бы один ход для побега?

Барон с баронессой переглянулись. Элеонора слегка побледнела и сжала руки, лежавшие на столе:

— Вы правы. Нужно будет изучить старые планы. Дарвел, а вы осмотрите двери в подвалах.

— Большая часть коридоров давно заперты и завалены, — сказал Эслинг. — Отец когда-то показывал мне…

— Вы уверены, — с нажимом продолжал Ардерик, — что вам известны все тайные выходы? Если ваш брат здесь вырос, его нельзя недооценивать.

— Отец не стал бы скрывать от меня! — снова вскипел барон, и Элеонора раздражённо дёрнула плечом:

— Господа, мы напрасно тратим время. Мы хорошо знаем Шейна. Если он что-то вбил себе в голову, то не остановится. Итак, мы проверим все известные выходы и найдём старые планы, чтобы не было неожиданностей. Думаю, стоит по возможности выставить охрану на нижних этажах. Что ещё?

— Я бы озаботился запасом стрел, — сказал Ардерик. — И выбрал бы воинов поопытнее, чтобы учили молодых.

— Мы сможем сделать арбалеты, чтобы вооружить ими всех защитников стены? — быстро спросила Элеонора. Ардерик покачал головой:

— Ваш кузнец едва ли сможет выковать спусковые замки. Эта работа тоньше, чем топоры и косы, к которым он привык.

— Дурной мир испортил всех, — кивнула Элеонора. — Всё же попробуйте объяснить ему, что нужно. Железа хватит. Если потребуется, перекуём плуги и бороны. — Перехватила протестующий взгляд барона и твёрдо добавила: — Если не отстоять замок сейчас, весной не понадобится ни пахать, ни сеять.

Ещё одну затянувшуюся паузу прервал Эслинг:

— Что ж, мы приняли главные решения. Предлагаю теперь подняться на стену и убедиться, что мы не переоценили угрозу.

* * *

На улице ощутимо похолодало и ветер усилился. Смотреть на разорённые укрепления было больно, эта боль саднила сильнее, чем рана. Стена устояла, но внутри всё превратилось в большое пепелище. Все постройки, от кухни до подсобных клетушек, раскатали по бревнам и сожгли.

Камнемёты за ночь подогнали ближе к замку. Увидев Эслинга, Элеонору и Ардерика, северяне приветствовали их торжествующим рёвом.

— Не думаю, что мы переоценили угрозу, — проронила Элеонора, оглядывая толпу, собравшуюся на расстоянии арбалетного выстрела. — Впрочем, вон идёт Шейн. Сейчас узнаем, готов он к перемирию или нет.

Шейн с небольшой свитой шёл к камнемётам небрежным, прогулочным шагом. При дневном свете его можно было рассмотреть получше: рослый и широкоплечий, как барон, но не столь тучный, он двигался с ловкостью, выдававшей долгие занятия воинским делом. На поясе висели длинный меч и колчан, за плечо был закинут арбалет. Несмотря на мороз, он не взял плаща и красовался в войлочной рубахе с выпуклым родовым узором, в котором вилась алая нить. Рыжие волосы выбивались из-под шлема, голубые глаза смотрели на стену с насмешкой и вызовом.

В руках северяне тащили мешки. На какое-то время камнемёты оказались закрыты спинами в узорных рубахах. Затем рычаги дёрнулись, и в сторону замка полетели головы. Глухо шмякнулись о каменную кладку и рассыпались по пустоши, пятная утоптанный снег. Ардерик и Верен перегнулись через стену, забыв об опасности. Челюсти убитых были крепко подвязаны, между зубов были вбиты обломки камней. Верен приметил густую чёрную бороду и вцепился в камень в бессильной ярости. Храфн испытывал его в Нижнем Пределе, учил владеть мечом и щитом…

— Мы угостили твоих людей ужином! — заорал Шейн. — Выбрали лучшие куски! Жаль, они оказались непривычны к нашей пище!

Ардерик с рычанием рванулся вперёд; Верен дёрнул его за плечо, обхватил за пояс, не давая перевалиться со стены. Втроём со стражниками они оттащили сотника к лестнице. Верен встал перед ним почти вплотную, загораживая вид на пустошь, и осторожно подталкивал Ардерика к выходу.

— Теперь мы знаем, что пленных они не берут, — проронила Элеонора и отвернулась. Её лицо было бледным, но глаза смотрели без страха. — Смотри, они казнили и жителей деревни. Можно только догадываться, что этим несчастным пришлось пережить перед смертью. Это война, Тенрик.

Барон кивнул:

— Поднимите тревогу. Пошлите весть в Лиам. И соберите всех в зале — нужно успокоить людей, оказавшихся под нашей защитой.

Стражники разошлись. Ардерик с Вереном тоже скрылись в тёмном проёме лестницы. Барон с баронессой остались одни, не считая слуг, державшихся в отдалении.

— Шейн никогда ещё не заходил так далеко, — проговорила Элеонора. Её руки крепко сжимали край меховой накидки — оставалось сделать ещё один ход, чтобы завершить подготовку к большой игре, где следующий ход был уже не за ней. — Раньше он грабил и разорял, но не убивал. Нужно показать ему, что ты осуждаешь его поступок, и спустить родовое знамя.

— Родовоезнамя?!

— После того, что сделал Шейн, вы не можете быть под одним знаменем. Он и его люди должны видеть, что барон Эслинг не будет больше покрывать их преступления.

Эслинг шумно вздохнул:

— Ты права. В кои-то веки. Дарвел! Тьма, где он?

Вместо ответа раздался гулкий, глубокий звук колокола. Древний сигнал к войне разнёсся далеко по пустоши, заставил северян и обитателей замка поднять головы и приковал взгляды к башне. Элеонора в который раз поблагодарила судьбу за широкую смотровую площадку, которая не давала увидеть снизу, какое знамя развевается на башне.

— Вот тебе и ответ, — невесело улыбнулась она. — Я сама распоряжусь насчёт знамени, нехитрое дело. Вы с Дарвелом сейчас нужны внизу. Никто не знает подземелье Эслинге лучше вас.

Барон нахмурился, но кивнул. Элеонора ужом скользнула на лестницу. Теперь нужно было догнать Ардерика и успеть перекинуться с ним парой слов наедине.

Напоследок она оглянулась на пустошь. Снег блестел от солнца. Лучи бросали тёплые отсветы и на головы казнённых — таким золотом расплатился Север с имперскими воинами.

* * *

Ардерика она встретила перед последним поворотом к его спальне. Он обернулся на звук её шагов, и Элеонора не узнала сотника. Широкие плечи ссутулились, с осунувшегося лица смотрели совсем мёртвые глаза.

— Я подвёл вас, баронесса, — сказал он ровным голосом. — Я проиграл и битву, и Северную войну.

— Нет, — Элеонора шагнула вперёд, коснулась его руки. — Это я вас подвела. Я должна была… не знаю… Я могла сделать больше!

— Глупости. Мы бы не смогли собрать больше людей и не успели бы выстроить более высокую стену. Я должен был предвидеть…

Он замолчал, опустил взгляд. Элеонора шагнула ещё ближе, взяла в ладони его измученное лицо и заглянула в серые глаза, будто затянутые пеленой дождя:

— Ардерик, прошу вас, не отчаивайтесь. Темны ночи после Перелома, но свет прибывает с каждым днём. Мы что-нибудь придумаем. — Дождалась мелкого кивка, отступила и приказала Верену: — Присмотрите за ним. И не ходите одни на стену. Я пришлю лекаря и позже приду сама.

Верен молча поклонился и увлёк Ардерика в комнату. Усадил в скрипучее кресло и взялся растапливать камин, благо ящик для дров был полон. Временами оглядывался на Ардерика — тот, не мигая, смотрел в пол. Сухие дрова занялись быстро. Верен поднялся, чуть постоял, опершись на каминную полку. Нога снова разболелась, а перед глазами плыли цветные точки. Он перевёл дух и обернулся к Ардерику:

— У камина теплее. — Тот не шелохнулся, и Верен подошёл ближе. — Нельзя отчаиваться. Что-нибудь придумаем.

Сотник только покачал головой:

— Нет. Мы ничего не сможем сделать. Война проиграна. Впрочем, ты мне ничего не должен. Поступи на службу к барону, а лучше — к баронессе, она подобрее. Весной тракт растает, и ты вернёшься домой.

— Весной я принесу клятву верности, — твёрдо сказал Верен, — и мы вернёмся вместе. Домой или куда угодно.

— Некому присягать, Верен, — Ардерик поднялся и повернулся к окну, но не сделал ни шага. — Нет сотни — нет сотника.

Верен встал перед ним, стараясь не морщиться от боли, опустился на одно колено и дёрнул пряжку поясного ремня, на котором висел меч. Он никогда не видел, как клянутся в верности, но какая разница, какие слова говорить, если они идут от сердца и тысячи раз проговорены в мыслях?

— Я клянусь служить тебе верно и преданно…

— Верен!

— …посвятить свой меч защите Империи…

— Верен, рассветные силы, встань!

— …и служить тебе до самой смерти, и пусть меня пронзит мой собственный меч, если я пойду против тебя и против чести и совести! Вот, — добавил он и сунул Ардерику в руки свой пояс. — Я не буду служить барону и никому другому, кроме тебя, и не коснусь оружия, если не получу его из твоих рук.

Ардерик молчал. Наконец выдохнул, сдавленно хмыкнул и коснулся ножнами плеча Верена.

— Кажется, вместо сотни воинов я приобрёл одного, чья верность стоит тысячи, — горько усмехнулся он. — Встань, Верен из Красильной Заводи! Не так приносят клятвы, но ты же не отстанешь, пока я не опояшу тебя воинским поясом.

— Всё равно всё наперекосяк, — смущённо бормотал Верен, пока Ардерик застёгивал на нём пряжку. Он уже почти стыдился своего порыва. Но из глаз Ардерика как будто бы уходила мертвящая пустота, а значит, всё было не зря. — Лучше уж так, чем никак.

— Если удача всё-таки будет на нашей стороне, весной я приму у тебя присягу как подобает и опояшу достойным клинком, — заверил Ардерик. — Вот только в список внести не смогу — у меня больше нет ни бумаг, ни печати.

— А где они были, эти бумаги? — спросил Верен. — В ларце?

— Да. И я надеюсь, что он сгорел, а не попал в руки этим…

Дорожный мешок Верена лежал здесь же, у спального шкафа. Ардерик молча смотрел, как Верен сноровисто развязывает узлы и достаёт дорожный письменный прибор, кубок, прочие мелочи… Ларец для бумаг лёг в руки знакомой тяжестью. Ардерик щёлкнул замком — внутри всё было на месте. Императорский указ, дорожные грамоты, учётные записи по расходам на строительство укреплений… Будто и не было страшного, унизительного сражения. Будто всё было впереди.

— Я, наверное, в спешке взял всё не то, — бормотал рядом Верен. — Но кто же знал… Если бы… Я бы и шкуру взял, по которой тебя назвали…

— Рассветные силы, Верен! — Ардерик поставил ларец на каминную полку и опустил руку на плечо ученика. — Я в неоплатном долгу перед тобой. Тьма с ней, со шкурой. Если будем живы — получим новые имена, которые прогремят от Ледяного моря до южных рубежей. Я не видел ночи темнее, чем эта, но с таким соратником, как ты, готов поверить в рассвет.

Последние солнечные лучи покинули комнату. Свет за окном медленно густел и меркнул. Тьма заволакивала гобелены, скрывая вытканных воинов, пронзавших друг друга копьями, и падающие крепости. Верен подкинул ещё дров в камин. Краем глаза уловил, что Ардерик скинул плащ, опустился рядом на пол и уставился на огонь. Верен поправил поленья, сел, прислонившись к стене, с наслаждением вытянув ноги и прикрыл глаза. Рану снова дёргало и саднило, под веками плясали языки пламени, пожирающие сосновые брёвна, но вместо щемящей пустоты внутри поднималось тёплое и почти радостное чувство.

Часть II

 1. Напрасные разговоры

— Дурацкий обычай! — Барон Тенрик Эслинг выдохнул, расставил в стороны руки и вобрал живот, насколько хватало сил. — Брось, Дарвел. Не сойдётся.

— Да куда она денется, — Дарвел, начальник замковой стражи, стягивал на бароне ремни доспеха, пыхтя сквозь зубы. — Ох и урожайные были годы, не в обиду вам будь сказано! Ничего, сейчас мы эти ремни надставим, и сойдётся. Таков уж обычай: когда война, правитель рядится в броню, даже если сражаться не понадобится.

— И надо же было этой войне случиться в моё время, — вздохнул Эслинг. Он устало присел на стол, пока стражник рылся в куче оружейного добра, и вытер пот со лба.

За минувшую неделю замок преобразился. Его наполнили запах и лязг железа, по коридорам сновали вооружённые чем попало крестьяне, а замковый колокол, ранее звонивший только в праздники, подавал голос каждые три часа, с шести утра до шести вечера. Изменился и Дарвел — невзрачную войлочную рубаху сменила кольчуга с тяжёлыми наплечниками старинной работы, а в глазах поселилась мрачная решимость. Теперь мало кто сказал бы, что начальнику замковой стражи чаще доводилось объезжать лошадей, чем сражаться.

— Сколько лет я держал мир! — продолжил Эслинг. — Терпел, когда Шейн грабил деревни и угонял скот, когда распускал обо мне сплетни, когда… А, да что говорить. Ты и сам всё видел. Может, зря был этот мир?

— Отчего же зря? Я вам вот что скажу, господин Тенрик, и любой из наших повторит: война — дело нехитрое. Махай себе мечом, пока не упадёшь или другого не завалишь, вот и все дела. Вот только где война — там и голод. А вы гляньте, как наши земли расцвели! Сколько шерсти стрижём, сколько молока доим, сколько детей по дворам бегают, и все сыты. Разве это зря?

— Только мир вышел дурной. Ты помнишь Шейна, ему всегда было мало своего. Как вошёл в года, совсем жизни не стало. То его люди моё поле потопчут, то скотину порежут, то лес порубят… Отец только смеялся, мол, крепче береги своё добро… только разве годится против брата идти, да ещё младшего? Когда они уехали, мне столько всего говорили, да я и сам понимал, что добром не кончится, только мог ли я… братоубийцей прослыть…

— Всё верно сделали, господин Тенрик, — Дарвел нашёл нужные ремни и теперь орудовал толстой кожевенной иглой, чтобы закрепить их на баронских доспехах. — Жить надо по совести.

— Так и Шейн по совести живёт. Слыхал же, как складно у него выходит про честь и гордость, что, мол, позор для Севера быть под Империей…

— Позор — это свои же деревни разорять и головы своим рубить, — твёрдо возразил Дарвел. — Я вам так скажу: пока господин Шейн стоит под стенами, мы с ним нянчиться не будем. Но если предложит мир — не будет позора в том, чтобы его принять. Решать вам, ясное дело, я-то говорю, как люди думают. Южане вам, конечно, по-другому скажут, только им весной хлеб не сеять, скот не стричь и детей не кормить. Повернитесь-ка!..

— Поговорил с тобой, и стало легче, — криво усмехнулся Эслинг. — А то у меня нынче все мысли о том, что целых сто лет на Севере был какой-никакой мир, а я, выходит, его не удержал, да ещё и с родным братом в раздоре оказался. Не хочется оставлять о себе такую память.

— Вашей вины в том нет, — Дарвел затянул последнюю пряжку и оглядел дело своих рук с удовлетворением. — Ну вот и сошёлся доспех! Дадут боги, и остальное сложится. Держите меч, и пусть не придётся поднимать его против брата!

* * *

— Как это вообще попало в оружейную? — Элеонора презрительно рассматривала доспех с низким, как у летнего платья, вырезом, женственными выпуклостями в верхней части и богатым декором, который подала ей служанка. — Унесите в кузницу, пусть переплавят на что-то дельное. И дайте ключи, я сама всё найду.

Она прошла по оружейной, касаясь крышек сундуков, и наконец щёлкнула замком. В промасленной тряпице лежали тонкая кольчуга и лёгкий нагрудник с наплечниками — отцовский свадебный подарок. Кто знал, что он пригодится не только для того, чтобы наблюдать за турнирами?

Доспех скрыл соблазнительные изгибы и сделал фигуру более массивной. Элеонора дважды пересекла просторную комнату, чтобы привыкнуть. Невесомое на вид плетение легло на плечи заметной тяжестью.

— Меч, госпожа? — одна из служанок протянула узкий клинок в изящно отделанных ножнах.

Рукоять удобно устроилась в ладони. Элеонора сделала взмах, другой… Нечего было и думать, что она сможет выстоять против опытного воина, но все же выученные в детстве движения дарили стойкую иллюзию силы.

— Подайте кинжал, — она с сожалением отложила клинок. — Меч — мужское оружие.

Перед тем, как покинуть оружейную, Элеонора оглядела себя в большом тусклом зеркале и удовлетворённо кивнула. Кинжал затерялся среди ключей и поясных сумок, а кольчуга едва виднелась в разрезе меховой накидки. Так и должна выглядеть примерная жена, желающая поддержать мужа и свой народ в непростое военное время.

* * *

На замковой стене пронизывающий северный ветер ощущался особенно сильно. Эслинг, Элеонора и Ардерик прятались от него за зубцом стены, изредка выглядывая, чтобы осмотреть пустошь. Верен стоял поодаль, стараясь не дрожать от холода и не слишком заглядываться на раскрасневшихся от мороза служанок баронессы. С пустоши доносился звон топоров — северяне ещё вчера свалили с десяток молодых сосен и сколачивали большой камнемёт.

Элеонора повела плечами под меховой накидкой, пытаясь не столько согреться, сколько облегчить тяжесть кольчуги. Она и забыла, как давит воинское облачение. С тщательно скрываемой завистью взглянула на Ардерика и Верена — эти двое держались столь уверенно и непринужденно, будто родились в доспехах — и отвернулась, поймав настороженный взгляд мужа. Когда-то ведь и он носил латы без этих позорных длинных ремней и даже сражался на турнире, устроенном в честь их помолвки… Вспомнить бы, с кем он преломлял копьё?.. Тогда ее слишком занимал предстоящий отъезд на Север. Тогда ее устраивало, что Тенрик определённо был рожден для мирных и сытых времён, когда от правителя требовалось понимать в сортах шерсти и уметь ровно провести первую борозду на весеннем поле. Но сейчас этого было недостаточно, совершенно недостаточно.

— Вчера на пустоши было десять костров, а сегодня двенадцать, — заметила Элеонора, кутаясь в лисий мех. — Вести о победе Шейна разносятся слишком быстро.

— Откуда они прут? — спросил Ардерик. — Побережье не прокормило бы такую ораву.

— Скорее всего, с восточных земель. Западная часть, что вокруг Лиама, издавна торговала с Империей и знает, кто их кормит, но восток, похоже, последует за любым, кто обещает большие пастбища и дешёвое зерно.

— Если так пойдёт, скоро вокруг замка замкнут кольцо, — сказал Ардерик. — Из этого камнемёта уже можно попытаться разбить внешние стены. Знаете, когда хотят просто пошуметь под стенами, камнемётов не строят и не собирают новые войска.

— И что вы предлагаете? — хмуро спросил Эслинг.

— Спутать их планы! Враги не ждут атаки. Сделаем ночью вылазку, разрушим камнемёт и атакуем заставы напротив ворот. Каждую из них охраняет не больше пяти десятков, а на деле наверняка вдвое меньше, и если выставить против них сотню воинов из замка…

— Сотня — это всё, чем мы располагаем, — качнул головой Эслинг. — Нельзя так рисковать.

Ардерик отвернулся, пробормотав проклятия.

— Они разобьют стены, ворвутся в замок и возьмут нас числом, — раздельно проговорил он, не глядя на барона. — Нельзя медлить. На худой конец, для вылазки хватит и тридцати человек; дождёмся темноты, возьмём огненные стрелы…

— Я не стану подвергать своих людей такой опасности, — тяжело уронил Эслинг. — Шейн только и ждёт, когда мужество изменит нам и мы решимся на необдуманный поступок. Восточные области населены мирными крестьянами. Едва ли войско получит заметное подкрепление. Даже если и получит, главная часть припасов сосредоточена в замке. Мы легко выдержим осаду, тогда как наши противники скоро начнут голодать.

— Они бы начали голодать ещё раньше, не отдай ты им лучшие припасы своими руками, — не сдержалась Элеонора. Барон смерил её хмурым взглядом и повернулся к стражникам, сопровождавшим его.

— Где Дарвел? Сейчас у нас есть дела поважнее — нижние коридоры ещё не все осмотрены. Приятной тебе прогулки, Эйлин, и вам, почтенный. Не отморозьте себе чего-нибудь важного.

Барон удалился в сопровождении стражников, и Ардерик в сердцах плюнул ему вслед.

— Он вообще понимает, что делает? Он погубит замок и всю округу, грёбаный миротворец!

Элеонора медленно кивнула, глядя на пустошь.

— Люди легко примыкают к победителям. Если бы Шейн потерпел поражение, хотя бы небольшое, его войско не росло бы так быстро. А ваши люди?.. — Она не закончила вопрос, но Ардерик понял и так:

— Выздоравливают слишком медленно. Иначе я бы уже бросил на вылазку всех до единого. Мы бы изрубили и сожгли этот клятый камнемёт! А потом выманили бы камнеедов с заставы и проредили их огородец раньше, чем успело бы подойти подкрепление. Следующей ночью атаковали бы другую заставу… да они бы крутились, как змеи на жаровне, соображая, где получат в следующий раз! Мы бы здорово подпалили им задницы и, ручаюсь, успели бы улизнуть раньше, чем они бы поняли, что к чему! Эх, будь со мной мои парни… — он зло ударил кулаком по каменному зубцу.

— Что бы ни случилось, я рада, что нахожусь под защитой имперских клинков, — мягко проговорила Элеонора. — Пусть даже… Даже если мы проиграем, я останусь имперской подданной, а не женой изменника. Это греет мне сердце.

— Ещё не поздно послать за подкреплением, — также смягчился Ардерик. — Пусть у вас не осталось столичных голубей, но местных-то полно. Из Лиама или любого другого городка вести передадут так быстро, как смогут, и имперские войска…

— Повременим, — улыбнулась Элеонора. — Впрочем, если вы считаете, что надежды нет…

— Мы испробовали ещё не все пути. Но я не могу требовать от вас той стойкости, что воины воспитывают в себе годами.

— Мой отец, маркграф Таллард, отдал написанию оружейных трактатов слишком много лет, чтобы его недостойные дети не впитали частицу мужества древних воителей. Я ничего не боюсь. Попытаемся спасти замок, Ардерик, и пусть это будет наша победа и ничья больше.

* * *

— Она так сказала, будто это будет победа не для Империи, а для нас двоих, — усмехнулся Ардерик, пересказывая разговор Верену. С битвы на пустоши они почти не расставались. Верен бдительно следил, как бы сотник снова не впал в отчаяние и не совершил что-нибудь необдуманное, а Ардерик принимал его компанию как само собой разумеющееся. Такко был поручен начальнику замковой стражи сразу же, как стало известно о надобности стеречь нижние этажи, и они всё чаще коротали дни и ночи вдвоём.

— Если баронский брат наберёт новых воинов, он точно решит атаковать замок, — задумчиво проговорил Верен. — Едва ли он шёл сюда за тем, чтобы торчать под стенами. Что же нам делать?

— Надо было вызвать этого борова на поединок ещё до всего этого и поглядеть, сколько в нём жира! Сейчас не мешался бы под ногами. Впрочем, пустое! Такие трусы, как он, всегда находят, за кем спрятаться, вроде этого бедолаги-конюшего, который теперь изображает начальника стражи. Пришлось бы выпотрошить кучу народа, прежде чем добраться до этого мешка с салом в честном бою. Верен, а ты случаем не свёл знакомства с местными парнями? Может, не все так осторожны, как их барон?

Верен только хмыкнул: знакомиться с местными ему было попросту некогда.

— Надо спросить Такко, — сказал он, подумав. — Он хорошо сходится с людьми. Может, и задружился уже с кем-то.

— Беги тогда найди его, а я пока поразмышляю, что к чему. И не задерживайся — я хочу, чтобы ты дочитал сегодня раздел о построении войск в том трактате. Не кривись! Ты годишься для большего, чем исполнять чужие приказы, а для этого надо уметь читать и держать в руках перо, будь оно проклято…

Первым делом Верен направился на кухню, затем заглянул в столовую, но друга не оказалось ни там, ни там. Самое верное было спросить начальника стражи, но прежде Верен, особо не надеясь, заглянул ещё и к лекарю. Там Такко и нашёлся — натягивающим свою дорогую рубаху, ныне изрядно потрёпанную и заштопанную на боку. Сам лучник выглядел немногим лучше. Верен успел заметить рубец, протянувшийся по правому боку, и мысленно обругал друга: верно, открылся, подставился, как несмышлёный мальчишка, и чудом успел увернуться, пока вражеский клинок не прорубился сквозь рёбра.

— Хромаешь, — бросил Такко, когда Верен приблизился.

— На себя погляди. Управлялся бы с мечом вполовину так ловко, как с ложкой, и рубаху не понадобилось бы зашивать.

— А будь ты половчее с арбалетом, вообще не пришлось бы браться за мечи.

У Верена потеплело на сердце — ему не хватало этих привычных перепалок.

— Идём поболтаем, — сказал он, обнимая Такко за плечи. — Где бы тут устроиться, чтобы зад не отморозить и чтобы никто уши не нагрел?

Устроиться получилось неподалёку, под дверью комнаты для больных. Сейчас там были только свои — остатки Ардериковой сотни. Присматривал за ними личный лекарь Элеоноры, и можно было не бояться, что кто-то услышит разговор. Воняло кровью и нечистотами, зато было тепло.

Верен не сразу уселся удобно — нога ещё давала знать о себе. Им с Такко не раз и не два доводилось как обращаться к лекарям, так и самим перевязывать друг друга, но то были последствия дорожных стычек, которыми теперь было глупо гордиться. Раны, полученные в бою, ощущались иначе — особенно сейчас, когда уже не грозили ни горячкой, ни беспомощностью.

— Тебя сотник за снадобьями прислал или ты по своей надобности? — спросил Такко, пристраивая лук с колчаном между колен.

— Да я тебя искал. С самой битвы толком не виделись, — ответил Верен. — Ты теперь каждый день подземелья сторожишь?

— Ага.

— Ух… Я там был. Не понравилось. И часа бы не выдержал. Только и ждёшь, что потолок обвалится на голову…

— Меня не спросили, нравится или нет, — пожал плечами Такко. — Да там ходы как ходы. Видал и похуже.

— Да ну. Тесно так, не развернёшься. А с луком туда соваться и вовсе… Того и гляди, поймаешь свою же стрелу — отскочит от стен…

— Запросто. Только людей до того не хватает, что там и не смотрят, с чем идёшь.

Верен мысленно прикинул протяжённость подземных коридоров и приуныл. Эслинге был невелик, они с Такко видели с дороги замки куда больше, но людей для охраны его запутанных ходов наверняка требовалось много. Причём таких, кто готов был встретиться с оравой северян и хотя бы успеть поднять тревогу.

— А что там за люди? — спросил он Такко. — Помню, мне Рик чуть ли не в первый день устроил поединок с одним из местных. Я это… одним щитом отбился…

— От них и я бы отбился. У иных, не поверишь, на поясе меч, а в руках мотыга, потому что с ней привычнее… Я аж глаза протёр, когда увидел. Они тут все странные. Верят своему барону, как не знаю кому… Мир ставят выше всего, — добавил он с чуть заметным превосходством воина перед крестьянами. — Разговоров только о надоях и урожаях…

— Это-то не удивительно, — сказал Верен. — Воевать и стоит ради мира, главное, умеючи… А что барону верят, это для них хорошо, так и должно быть, только для нас плохо. Значит, на вылазку их не подбить…

— На какую вылазку?

— Рик хочет атаковать заставы у ворот. Хотел разузнать, нельзя ли уговорить местных пойти в обход воли барона.

— Так ты по его приказу пришел… — Такко помрачнел, отвернулся и принялся перебирать стрелы, разглядывая оперение в почти кромешной темноте коридора.

— А кто бы меня без приказа отпустил?

Верен поморщился и откинулся назад, стукнув затылком в стену. Слова Такко напомнили, что возвращаться к Ардерику придётся с дурными вестями, и это угнетало не меньше, чем несостоявшаяся вылазка.

— Полбеды, если северяне попрут на замок, — сказал он. — Эти стены будет потруднее одолеть, чем наши. Я только боюсь, что барон запретит своим людям сражаться, а потом выдаст нас в обмен на мир. Рик говорил, такое бывает. А ты как думаешь? В той военной книге, где ты читал про камнемёты, не было ничего такого написано?

— Нет, — буркнул Такко.

Верен ещё какое-то время смотрел в потолок, потом заметил непривычную тишину, обернулся на друга и, сообразив, ткнул его кулаком в бок — здоровый:

— Ты чего? Думал, я к тебе только по приказу ходить буду? Да я сам думал, что мы будем вместе, но видишь, как оно обернулось… Но если выиграем войну и весной принесем присягу, то, верно, уже не расстанемся. Ради этого и шли сюда, ведь так же?

Такко молчал, уставившись на колчан. Верен ждал, что друг пожалуется на мрачность подземелий или скажет что-то ободряющее про скорый конец войны. Но Такко вместо этого поднялся, хлопнув Верена по плечу:

— Ладно, мне ещё в ночь идти. Поспать охота. Да и тебя скоро хватятся. Заглядывай, как будешь свободен.

— Ты запоминай все же, если услышишь что-то интересное, — попросил Верен.

— Я от тебя новости узнаю последним, что говорить о местных, — ответил Такко, прежде чем раствориться во мраке коридора. — Это ты теперь всё знаешь…

— Послушай, да ты думаешь, что мне в удовольствие таскаться за Риком на советы? — воскликнул Верен, поднимаясь. — Я бы лучше подземелья с тобой сторожил, больше толку было бы…

Ответа не было. Надо было закончить этот разговор, который определенно обернулся чем-то нелепым. Но из-за двери Верена окликнул кто-то из раненых, услышавший голоса. Принести последние новости людям, которые только начали вставать с постелей, было важнее. Верен бросил последний взгляд вслед Такко, отвернулся, шагнул в комнату для больных и плотно закрыл за собой дверь, отгородившись и от темного коридора, и от удалявшихся по нему шагов.

* * *

Нижние коридоры замка Эслинге уходили в землю на добрых два человеческих роста. Не в землю — в камень, в котором вода и человеческие руки за долгие годы выдолбили множество ходов, камер, углублений. Человек со стороны не сразу бы сказал, где поработали древние реки, а где — людские руки. Природные пещеры получили каменные и бревенчатые перегородки, ходы были расширены и снабжены крепкими дверями. Каждая промоина, каждый разлом был употреблён для устройства кладовых, ледников и прочих полезных помещений. А ещё — для тайных ходов, по которым можно было как покинуть замок в разгар войны, так и незаметно привести подкрепление.

— Держите факела ровнее, — велел Эслинг, разворачивая тетрадь, сшитую из больших пергаментных листов, и поглядывая то в неё, то на каменную кладку. — Обидно будет случайно спалить эти бесценные планы. Так… тридцать шагов от малой кладовой, примета — белое пятно раствора… Пятна нет. Но его могла уничтожить сырость. Давайте попробуем здесь!

По его приказу стражники принялись простукивать стену и вскоре разразились радостными воплями — глухой звук сменился на гулкий.

— Наши предки знали толк в тайном строительстве, — с гордостью сказал Эслинг. — Найти дверь легко, но почти невозможно обнаружить, где каменная стенка столь тонка, что в нужный миг поддастся хорошему удару. Какая мудрость и мастерство!

— Ломать, господин Тенрик?

— Нет, зачем же? Просто освободим кладовые в конце этого хода и завалим ход. Разобрать его незаметно не получится, так что сторожа успеют позвать подмогу, если что. А когда наши враги уйдут, откроем этот ход снова. Отметь место, Дарвел.

Начальник стражи кивнул мальчишке, державшему ведёрко с белилами и толстую кисть. Тот услужливо подставил ведёрко, и Дарвел, окунув кисть в белила, начертил на стене большой крест.

— Пока не завалим ход, его будут сторожить наши люди, — сказал он. — А то южане уже интересовались и планами, и стенами…

— Верно судишь, Дарвел. Южанам здесь делать нечего. Пусть ищут себе забавы в других местах. Весной они вернутся в столицу и будут хвалиться перед девками, как чуть не отморозили свои привески, а мы забудем их, как дурной сон. Так, дальше ничего нет. Идёмте назад, к главной кладовой. В восточном коридоре должен быть ещё один проход.

— Думаете, не стоит простучать стену до конца? — спросил Дарвел. — Планы планами, а всё же так вернее.

— Надо бы, но этак мы не управимся и до весны. Доверимся пока старым планам. Их рисовали со всем старанием и любовью к нашему родовому дому. Дай боги здоровья отцу, он отыскал, пронумеровал и сшил все рисунки, иначе мы бы простукивали стены целый год. Поспешим!

Шаги стихли, погасли последние отблески факелов, и ход погрузился в кромешную тьму.

2. Кровь дракона

Элеонора проснулась среди ночи от неясной тревоги и почти бессознательно протянула руку к кинжалу под изголовьем. Какое-то время она лежала неподвижно, прислушиваясь и пытаясь понять, что её разбудило.

Было тихо. Под окнами лениво перегавкивались собаки. Из-за полога доносилось сонное сопение служанок, тиканье часов, потрескивание дров и свечей. Но тревога не утихала. На людях легко было говорить о терпении и храбрости, но в уединённой тишине спальни баронессу охватывало чувство стремительно утекающего времени.

Элеонора отодвинула полог. Стенные часы показывали без двадцати пяти минут пять. Второй циферблат, ведущий счёт дням, оказался точно между стрелок, и вместе они напоминали герб механической мастерской, где были сделаны — циркуль над шестернёй. Тот же герб красовался на музыкальной шкатулке, стоявшей на столике у изголовья. Элеонора коснулась матовой крышки, проверяя, не появилась ли на ценной игрушке пыль, и снова откинулась на подушки. Прикрыла глаза, и воспоминания окутали тёплым коконом.

Когда она впервые приехала в Эслинге, ей всё казалось чужим. Первые два года были полны отчаянной тоски по дому. Виду Элеонора не подавала, но снова и снова выписывала из столицы безделушки, мебель, ткани, благо по брачному договору у неё было достаточно собственных средств. Свекровь взирала на её попытки обставить свои покои «по-южному» с презрением, муж — со снисходительным умилением.

Потом стало легче. Молодая баронесса привыкла к грубости нравов, суровости природы, даже к бесконечным зимним ночам. И неожиданно обнаружила понимание и мрачное одобрение в голубых глазах, что смотрели на неё из-под густых рыжих бровей.

…Спустя два года после свадьбы она сидела в беседке, надёжно укрытой разросшимся жасмином. Шейн держал её за руку, не таясь, оглаживал взглядом шею и обтянутую плотным шёлком грудь и говорил, говорил, говорил…

— Ясно, ради чего ты приехала в такую даль. Ни одна женщина в здравом уме не выбрала бы моего дурного братца без расчёта. Вот только ему всё равно, спать с тобой или с какой-нибудь грязной скотницей, а достойные женщины чахнут, если некому ценить их красоту.

— Тенрик — барон и хозяин этих земель, а ты? — смеялась Элеонора. — Кто ты, чтобы так разговаривать с баронессой Эслинг?

Ей нравилось поддразнивать Шейна: он забавно хмурился, а в глазах загорался недобрый огонь.

— Скоро я буду здесь королём, — заявил он и придвинулся ближе. — Северу больше не нужна защита Империи и, стало быть, не нужен Тенрик. Стань моей, Эйлин, и я сделаю тебя королевой.

— Королевой прибрежных разбойников? — насмешливо уточнила Элеонора. — Вас разобьют в два счёта, стоит только заявить о неповиновении. Ты не был в Империи и не видел, сколько воинов у Его Величества.

— Да пусть приходят! — небрежно дёрнул плечом Шейн. — Мы заманим их в горы, рассеем и разобьём. Верь мне, Эйлин. Я всё продумал. Отец поддерживает меня и все достойные люди тоже. Мы победим.

Его пальцы пробирались всё выше под кружево широкого рукава, и Элеонора не отнимала руки. Тенрик никогда не прикасался к ней так — властно, настойчиво, нарочно дразня её и распаляя. Равно как и никто из тех, кто ухаживал за ней в Империи, кому она дарила первые танцы и поцелуи — с молчаливого согласия матери, считавшей, что девочка должна знать, что к чему, до того как наденет брачный убор. Два года супружеской жизни научили её меньшему, чем эти краткие встречи в беседке, полные огня и почти невыносимого предвкушения.

— И как же ты уберёшь с дороги Тенрика? — спросила Элеонора. Тело таяло от желания, но ум оставался холодным и острым, как лезвие ножа. — Ты не сможешь убить его в честном бою, иначе прослывёшь братоубийцей, и люди за тобой не пойдут. Значит, отравишь?

— Нет. Еда на Севере — святое. Есть другой способ. Давно хотел тебе показать…

Свободной рукой он достал из-за спины небольшую шкатулку. В ней оказался камень густого красного цвета. Элеонора протянула руку, чтобы взять, но Шейн не позволил.

— Кровь дракона, — пояснил он, откладывая шкатулку и снова обнимая Элеонору. — Если бросить несколько таких камней в горящий очаг, они сгорят бесследно, но перед этим отравят воздух. Я не видел их в деле, но слышал, будто за одну ночь они могут сделать могучего воина беспомощным, а самое большее за неделю — убить. Никто и не узнает. Мало ли чем мог заболеть мой любезный брат…

Последние слова он выдохнул ей в ухо. Элеонора откинула голову, позволяя губам скользить по щеке, шее, вырезу платья, опалять ямку между ключиц. Пальцы Шейна ловко расстёгивали застёжки на груди, сминали шёлк на бедре, но когда подол пополз вверх, Элеонора вывернулась из объятий и быстро пробежалась по мелким пуговицам, возвращая наряду благопристойный вид.

— Присягни Империи, верни мне титул, данный при рождении, и раздели со мной власть над Севером, — сказала она. — Тогда я стану твоей.

Шейн вновь усмехнулся и откинулся на спинку скамьи.

— Неплохо! Ты своего не упустишь. Но, видишь ли, выбор у тебя небогатый. Сама знаешь — если за пять лет не родишь Тенрику сына, он сможет потребовать развода. А ты не родишь. Можешь мне поверить. И кому будет нужна бывшая подстилка северного дикаря? Мать рассказывала мне, как южане относятся к нам. Найти другого мужа из благородных будет трудно, отказаться от Севера — ещё труднее, и ты всё равно придёшь ко мне. Но за эти годы твоё сладкое вино прокиснет. Стоит ли ждать?

— Не тебе волноваться об этом, — Элеонора почувствовала, что неудержимо краснеет — от унизительных слов, от бесстыдных взглядов и ласк, от огня, что разливался по жилам. Она резко поднялась, отряхнула юбки и вскинула голову. — Я много раз слушала, как врут юнцы и мужчины, которым семя ударило в голову, но ты, Шейн Эслинг, перещеголял их всех. Ищи себе племенную кобылу в другом месте! Я верна своему мужу и императору и нахожусь под их защитой.

— Погляжу я на тебя, когда южный цветок не принесёт плодов! — впечаталось ей в спину.

Элеонора выгнулась на подушках, оглаживая бёдра, и тут же села, обняв себя так крепко, что ложбинка грудей высоко показалась из кружевного ворота. Шейн был прав, он уже тогда всё знал — Тенрик с одинаковым пылом делил ложе с ней, наследницей одного из старейших и знатнейших родов, и любой служанкой. Ни одна не понесла. Восемнадцатилетняя Элеонора узнавала о похождениях мужа с яростью и обидой, в двадцать лет следила за ними с задумчивым любопытством, а к нынешним двадцати пяти преисполнилась брезгливого презрения. Быть может, отдайся она тогда Шейну и выдай ребёнка за законного наследника… Элеонору передёрнуло. Жаркие поцелуи и прикосновения ощущались так же ярко, как и годы назад, однако сейчас Шейн стоял под стенами с обещанным войском, безжалостно рубил головы её защитникам, и не было сомнений, какая участь ожидает баронессу, если замок падёт.

Впрочем…

План сложился мгновенно. Шейн поможет ей, как и хотел. Что бы он ни думал теперь по этому поводу.

Первый удар колокола, возвещавший наступление утра, Элеонора встретила в спокойной уверенности. Стрелки часов перечеркнули циферблат вертикальной линией. Заспанные служанки поднимались, протирали глаза, перешёптывались, кто пойдёт за водой для умывания, а кто разбудит госпожу. Элеонора решительно выбралась из-под тёплого одеяла.

— Найдите сотника Ардерика, — велела она, — и скажите, что я хочу видеть его после завтрака. А лучше — до.

* * *

Эслинге был в осаде, и замковый колокол теперь звонил каждые три часа. Его глубокий, вибрирующий звон разносился далеко по округе. Говорили, в тихую погоду его слышали даже в Лиаме, за три дневных перехода. В подземельях замка звон тоже можно было уловить, если прислониться к стене — через дрожь камней, пронизывавшую гранитную громаду от верха башни до основания. Беззвучный гул сперва наполнял кладку стен, откликался в лопатках и хребте, омывал изнутри рёбра, затем уходил в пол и оттуда поднимался по ступням, коленям, бёдрам, отзываясь тревожным, болезненным удовольствием.

Такко оторвался от стены и открыл глаза. В нижних коридорах стояла тишина. Было слышно, как в боковых проходах стучат крысиные коготки, а с потолка капает вода. Иногда даже можно было услышать, как наверху бьют часы, и порадоваться, что скоро смена стражи. Но сегодня Такко оказался в другом конце замка, куда не проникали звуки сверху.

Его назначали обходить нижние коридоры чаще других. Сын ювелира, ребёнком он облазал столько пещер и старых шахт, что не боялся ни темноты, ни каменной толщи над головой. Путаные ходы Эслинге могли в буквальном смысле загнать в тупик любого, кто прожил здесь меньше года, но Такко как-то ориентировался и плутал реже остальных, не переставая удивляться, насколько баронский замок не похож на замок маркграфа Олларда. Тот был построен по единожды выверенным чертежам и напоминал хорошо продуманный механизм. Новые наследники могли возводить и разрушать перегородки, обновлять внутреннее убранство, но общий вид оставался неизменным. Эслинге же словно был символом вечного раздора в семье. Каждый следующий владелец пристраивал комнаты и стены и прокладывал проходы и лестницы, никак не сообразуясь с уже имеющимися. Ничего общего с размеренной чёткостью, сквозившей в каждой линии Оллардовского владения.

Такко зябко передёрнулся и резко обернулся, весь обратившись в слух — в боковом проходе отчётливо слышались шаги. Тихие, но хорошо различимые. Такко неслышно отступил к освещённому коридору, чтобы позвать подмогу, но никого не увидел. Видимо, другие воины таились во тьме; кричать же Такко не решился, боясь спугнуть незваного гостя. Положив стрелу на тетиву, он так же неслышно направился в проход.

Кто-то ступал по каменным плитам, не слишком таясь, но чем дальше Такко вслушивался и всматривался в кромешную тьму, тем яснее понимал, что звук идёт не из прохода, а из-за стены. Он осторожно отпустил тетиву, чтобы свободной рукой ощупать кладку в поисках двери или непрочного места, но внезапно раздались шаги уже в главном коридоре, и они были знакомыми. Пришлось выбираться на свет, на ходу пряча стрелу.

— Замёрз, лучник? — Дарвел обходил посты перед сменой караула. За его плечом стоял сменщик — парень из замковой стражи. — Что, тихо было?

Такко коротко рассказал о шагах. Дарвел нахмурился:

— Идём.

Свет трёх факелов озарил каменный коридор с низким сводом. Прятаться здесь было негде; дверей и ниш тоже не было. Шаги за стеной были едва слышны и вскоре стихли совсем.

— Он уходит, — прошептал Такко. Дарвел кивнул и сделал знак возвращаться.

— Скверно, — сказал он, снова оказавшись в освещённом коридоре. — Забеги-ка к Мюру, скажи, чтобы шёл сюда с братьями. Удвоим караулы.

— Простучать бы стены, — сказал Такко. — Лазутчик явно искал проход…

— Это мы уже с господином Тенриком разберёмся, — Дарвел как-то сразу подобрался, посуровел и махнул рукой. — Иди, позови парней и отдыхай. Да держи язык за зубами! Может, шаги слуховой трубой принесло! Нечего зря пугать народ…

«Маркграф доверял мне побольше, чем старые ходы», — крутилось в голове у Такко, пока он поднимался наверх. Мысль была дурная и недостойная, но упорно вертелась в голове, как детский волчок. Такко отлично помнил, что едва не поплатился жизнью за маркграфские тайны, а подвальная мастерская до сих пор являлась ему в кошмарных снах. Но всё же с каким удовольствием он облазал бы подземные ярусы, измерил бы извилистые коридоры шагами и мерной бечёвкой, вычертил бы их на планах! В непредсказуемых изгибах и поворотах была своя красота, они так и просились на бумагу.

Внезапно его словно обдало ледяной водой, а внутренности скрутило в тугой комок. Страх сдавил горло, лёг на плечи невыносимой тяжестью. Захотелось свернуться клубком, спрятаться, оказаться где-то очень далеко… Хотя дальше северных рубежей Империи деться было, пожалуй, и некуда. Такко упрямо выпрямился и на миг прикрыл глаза. Под веками плясали блики на латунных шестернях.

«Хватит с тебя тайн», — одёрнул Такко сам себя и решительно зашагал дальше. Тем более, широкий коридор приближал его к кухне, откуда даже в эти ранние часы одуряюще пахло едой, слышались голоса и неизменный стук посуды. Есть не то чтобы очень хотелось, но от близости тепла и уюта ледяные клещи в груди постепенно разжимались.

Коридор, ведущий к кухне, как всегда, был набит людьми. Беженцы из города сидели на полу, благо здесь было теплее, чем в других коридорах. Кажется, кое-кто из них здесь и спал — то ли в замке не хватило комнат на всех, то ли людям было спокойнее рядом с кухней. Такко прошёл мимо них, остановился перед дверью одёрнуть рубаху и отряхнуть штаны и замер, услышав обрывок фразы, в сердцах брошенной кем-то из поваров:

— Всё зло с юга!

— Столько лет жили мирно, — поддержал его второй, — а теперь и за ворота выйти не смей…

— Свалились на наши головы…

— Они нам войну, а мы корми их и коней ихних, — ворчал уже третий голос. — Наши-то бароны хоть и худой мир держали, а всё же…

Такко нестерпимо хотелось распахнуть дверь и напомнить поварам, кто сторожит их сон и вообще всячески радеет об их безопасности. Ему стоило большого труда убрать ладонь с дверной ручки. Как бы ни было обидно, ругаться с теми, кто дал еду и кров, не годилось. Он развернулся и зашагал прочь. Лучше было зачерпнуть овса из лошадиной кормушки, чем просить на кухне.

У выхода мороз немедленно забрался под тёплую рубаху, облепил ноги враз заледеневшими штанинами. Такко крепче запахнул плащ, распахнул тяжёлую дверь и столкнулся с Вереном.

— Вот ты где! — обрадовался Верен. — С караула? А я лошадей проверял. Всё дуешься? Идём перехватим чего-нибудь, пока есть время, да поговорим наконец.

— Давай! — Ледяные клещи разжались окончательно, а с плеч словно гора свалилась. С Вереном давно пора было поговорить. — Только не на кухне…

Такко коротко пересказал услышанный разговор, и Верен нахмурился:

— Ну и дела. Надо сказать Ардерику. Он говорит, хуже нет, когда нельзя доверять лекарю, повару и оружейнику.

— Верен, погоди! Куда спешить? До завтрака всё равно не меньше часа. Я зря тебя обидел тогда, ты прости…

— Да ну брось. Давно забыл. Поболтаем непременно, только давай сперва к Рику, а то у меня сердце не на месте.

— Он тебя после не отпустит! — едва ли не с отчаянием возразил Такко. — Верен!

— Отпустит. Догоняй! — только и бросил Верен.

Такко уткнулся обречённым взглядом в захлопнувшуюся перед ним дверь, отвернулся и зашагал к конюшне. И только вечером, проснувшись к очередной страже, вспомнил, что ничего не сказал Верену о шагах в подземелье.

* * *

— Вы почти не прикоснулись к завтраку, — Элеонора шла по коридору, легко опираясь на руку Ардерика. — Еда была плохо приготовлена или вас что-то гнетёт?

Ардерик объяснил, и Элеонора успокаивающе улыбнулась:

— Жаль, что вам пришлось услышать кухонные сплетни. Это не делает чести нашему дому. Однако опасаться нечего. Северяне столько голодали в прошлом, что ни за что не посмеют отравить даже злейшего врага. Еда для них святое. Скорее, воткнут нож вам в спину, но еду не испортят.

На лице Ардерика явно читалось недоверие, и Элеонора улыбнулась уже более открыто:

— Прошу вас, не волнуйтесь. Я знаю, о чём говорю. Я тоже чужая здесь, Ардерик, и местным было трудно меня принять. Признаться, и сейчас моё имя нередко окружают такими же нелестными выражениями, как ваше.

— Но почему? Ведь северные бароны сто лет как женятся на уроженках Империи. Да в местных жителях течёт столько имперской крови, что странно вообще звать ихсеверянами!

— Не всё так просто.

Элеонора поймала себя на том, что теребит пальцами кольчужную вязь. Удача была на её стороне: сотник сам дал ей повод для разговора, который она с таким тщанием продумывала ночью. Она глубоко вздохнула и убрала пальцы с наруча Ардерика, крепко сжав их под накидкой.

— Я хочу вам кое-что показать. Вы справедливо заметили, что кровь северян сильно разбавлена, поэтому тем из них, кто хотел держаться корней, приходилось полагаться исключительно на обычаи. Бароны Эслинге издавна собирали разные занятные вещи, напоминающие о ныне забытых традициях. Мне удалось раздобыть кое-что, что может вас заинтересовать, а заодно, надеюсь, убедит в надёжности здешних поваров.

Они поднялись по широкой лестнице к покоям Элеоноры. В этих коридорах было светло — наружные стены были чуть тоньше, чем внизу, и дневной свет лился сквозь большие окна, забранные тонким стеклом. Элеонора прошла в комнаты, сопровождаемая неизменными служанками, и вышла оттуда уже одна, без меховой накидки и с деревянным ларцом в руках. На крышке были вырезаны свернувшиеся в тугой клубок драконы. Пасти извергали дым, крылья и спинные гребни щерились острыми зубцами, увенчанные шипами хвосты сплетались не то в смертельной схватке, не то в любовной.

— Я попрошу вас держать в тайне то, что вы увидите, — проронила Элеонора, прежде чем открыть ларец.

— Разумеется, — Ардерик встал так, чтобы загородить ларец от оруженосца, который понятливо отвернулся и уставился в конец коридора. — Показывайте, что там!

…Перед своим последним отъездом в Бор-Линге Шейн снова увиделся с Элеонорой. Велел отослать служанок и грубо сунул в руки резной ларец, на этот раз доверху заполненный ядовитыми камнями.

— Ты всё равно придёшь ко мне, — сказал он, и острая резьба больно оцарапала Элеоноре ладони. — Не обещаю, правда, что возьму куда-то повыше, чем в прачки… Но если расчистишь мне дорогу, путь, о котором ты мечтаешь, тоже будет свободен. Я испытал драконову кровь в деле, и она оказалась даже лучше, чем я ждал. Думай, южный цветок!

Теперь ларец держал в руках Ардерик, с удивлением рассматривая камни цвета засохшей крови.

— У нас в Империи из этих камней получают цветные чернила и краску для лица, — пояснила Элеонора. — На Севере же они издавна служили тайным оружием, которое устраняло лишних людей, не марая чести убийцы. Если бросить камни в огонь, они сгорят дотла и отравят воздух. Сильное и незаметное средство.

— Откуда они у вас?

— Не имеет значения. Когда-то давно здесь были разработки, но либо они иссякли, либо их прекратили по другой причине. Северяне называют эти камни драконовой кровью и считают большой редкостью. Я хотела показать вам, что у местных в ходу более необычные способы убрать неугодных, кроме как подмешать яд в еду. Если воздух отравлен умеренно, человек не умрет, но тяжело заболеет. Говорят, это похоже на расстройство желудка… Если же подкладывать камни в очаг несколько дней подряд, помочь больному не сможет ни один лекарь.

Элеонора замолчала, и Ардерик поднял на неё взгляд, в котором недоумение медленно уступало место пониманию.

— Кто ещё знает, что они у вас?

— Никто. Но если узнают… Один или два камня я могла бы объяснить, что держу их на случай, если закончатся чернила, но целый ларец… Ардерик, друг мой! Моя честь, моя жизнь теперь в ваших руках. Мало кто поверит, что я заботилась лишь о своей безопасности.

— Пока я жив, никто не осмелится обвинить хозяйку Эслинге, — твёрдо сказал Ардерик, приложив руку к груди. — Берегите это сокровище. Если желаете, я могу сохранить его у себя.

— О нет! — Элеонора потянула ларец к себе. Её пальцы легко коснулись рук Ардерика, губы тронула едва заметная смущённая улыбка. — Ваши покои — слишком опасное место. Не беспокойтесь. Я хранила их столько лет… Я буду осторожна.

Она шагнула назад, только Ардерик не собирался прекращать разговор так быстро.

— У вас не было возможности увидеть их в действии? — спросил он, шагнув за Элеонорой. — Вы… не пытались испробовать?..

— Нет, что вы. Я и подумать об этом не могла. У меня… были причины.

— Я понимаю, — Ардерик запнулся было, но продолжил тем же уверенным тоном: — Яд невозможно обнаружить?

— Не знаю. В любом случае, никто не свяжет тайное оружие северян с нашими именами.

— Вы правы. Во время войны подданные часто бывают недовольны правителем.

— А ещё нельзя упускать из виду врагов, которые могли проникнуть в замок тайными ходами. Жители побережья не умеют добывать честную победу.

— По случаю тяжёлой болезни барона руководство защитой замка перейдёт к госпоже баронессе.

— А поскольку госпожа баронесса ничего не смыслит в военном деле, она поручит это дело тому, кто доказал свой опыт и храбрость, — Элеонора вложила в улыбку всё своё очарование и снова коснулась руки сотника.

— Вы слишком добры ко мне. — Ардерик отвёл взгляд, но Элеонора успела заметить вспыхнувший в его глазах огонь. Тот же, что вспыхивал в глазах Тенрика, когда она обещала ему маркграфский титул. Тот же, что горел в глазах Шейна, когда он обещал ей северную корону. Все они хотели власти, и Элеонора разделяла это желание всем сердцем.

— Этого недостаточно, чтобы отплатить за вашу верность, — проговорила она. — Вы столько сделали для замка и ещё сделаете! Особенно если барон… после долгой и продолжительной болезни…

Элеонора оборвала фразу и искоса наблюдала за молчащим Ардериком — не слишком ли далеко она зашла. Затем отпустила его ладонь и тихо сказала:

— Я совсем вас утомила. Спасибо, что поговорили со мной. Я дам знать, когда мы увидимся в следующий раз.

Она кивнула на прощание, и на этот раз Ардерик её не остановил.

— Берегите себя, — негромко проговорил он вслед.

Элеонора дошла до комнат, не чуя под собой ног от внезапно навалившейся усталости. Входя в комнаты, она сбросила накидку на руки служанке и в молчании остановилась у окна, вцепившись в ларец. Ардерик и Шейн даже были чем-то похожи. Порывистые, вспыльчивые — два бойцовых петуха на птичьем дворе. Тенрик — индюк. Но кто же тогда она?..

* * *

Верен ввалился в их с Ардериком комнату, свалил у камина охапку дров и вязанку хвороста и с трудом подавил желание растянуться рядом. Поединки с сотником всегда давались ему трудно, но сегодня пришлось крутиться с мечом особенно долго. После упражнений на морозе и в меру сытного ужина хотелось спать или, в крайнем случае, лениво валяться у огня, подставляя теплу то один бок, то другой. Однако прежде нужно было растопить камин. Замковые печи хоть и приятно грели пол через сложную систему воздуховодов, но при стоявших на дворе морозах этого не хватало.

— Может, северяне помёрзнут там на пустоши, а? — проговорил он, раздувая огонь. — Просто ужас, какой холод. Неужели здесь каждую зиму так?

— Я слышал, бывает и хуже, — отозвался Ардерик. — Привыкнем.

— Хорошо бы. Как думаешь, служанкам баронессы тоже холодно? Они так спокойно стояли утром на стене…

— Всем холодно, Верен. Кроме этого жирного борова! — последнее слово сотник почти выплюнул, и не было сомнений: если раньше у него и оставались какие-то крохи уважения к барону, ныне они рассыпались в пыль.

В комнате быстро теплело. Верен давно скинул плащ и тёплую верхнюю рубаху и даже отодвинулся от камина, так обжигали ноги кожаные штаны. Затем зажёг свечи и со вздохом взял с полки военный трактат. С каждым днём буквы вели себя всё покладистее и всё легче складывались в слова. Хуже было, когда Ардерик заставлял переписывать прочитанное, да ещё в точности повторяя книжный шрифт.

— Ганс Таллард не родня нашей баронессе? — спросил Верен. Открывать книгу дальше обложки ему не особенно хотелось, поэтому он пока вчитывался в имя автора.

— А? — встрепенулся Ардерик. — Это её отец. Видишь же, что книга новая, печатная. Скоро мы с тобой дойдём до трактата об осадных орудиях, тот написал дед… или прадед… А, тьма их разберёт! Знаешь, что я тебе скажу, Верен? Не связывайся со знатью! Талларды, Вилларды, да и Эслинги — все они с одного поля! Мягко стелят, ласково смотрят, а сами только и думают, как обобрать тебя до нитки. Я это говорил братьям и теперь говорю тебе — держись от всего этого дерьма подальше!

— Но баронессе-то доверять можно? — полуутвердительно спросил Верен. — Она так о нас заботится.

— Баронессе — можно, — сказал Ардерик после недолгого молчания. — Может, она оттого и уехала на Север, что не прижилась в столичном змеюшнике…

Верен с головой ушёл в чтение и не обратил внимания, что сотник не стоит за плечом, как обычно, нетерпеливо постукивая кулаком по столу, а всё сидит у догорающего камина и ломает прут, вытянутый из вязанки.

— Она не может наследовать после мужа, пока не принесёт сына, — проговорил наконец Ардерик. — Если с нашим драгоценным вместилищем дерьма и жира что-то случится, она вернётся к отцу, а император назначит нового барона. Но если будет наследник, она останется править до его совершеннолетия. А может, и дольше, если тот затянет с присягой.

— Едва ли с бароном что-то случится, — отозвался Верен, слушавший вполуха. — Такие обычно живут долго. Если только не съедят чего-нибудь совсем неподходящего.

Ардерик не ответил. Сидел молча, крошил прутья и всё смотрел в огонь.

3. Снег и огонь

С вечера потеплело и повалил снег, но утро снова выдалось морозным и ясным. Эслинг негромко переговаривался с Дарвелом, прислонившись к зубцу стены. Сегодня их голоса особенно раздражали Элеонору. Она отошла в сторону и облокотилась на промёрзший камень, наблюдая, как северяне разбирают верёвки готового камнемёта и заряжают валуном величиной с лошадиную голову. Под рёбрами расползался холодный липкий страх. Время словно повернулось вспять, только в этот раз ей предстояло смотреть, как обстреливают не крепость Ардерика, а её собственный замок. Элеонора крепче сжала губы и встала между зубцами, чтобы её было видно с пустоши. Пусть она не родилась здесь, не проливала кровь на родильной постели и никому не закрывала глаза в склепе под замком — Эслинге принадлежал ей. Иначе зачем были эти восемь лет?..

— Эслинг? — воскликнула мать, услышав имя избранника младшей дочери. — Но это настоящий мезальянс, дорогая. Я немного знала его отца и видела деда. Все они ужасные медведи, а ты… И род их так молод… Боюсь, твой Эслинг — барон только на бумаге.

— В его жилах течёт кровь благородных семейств Империи, — убеждала её Элеонора. — И он правит Севером! Лучше он, чем младший сын какого-нибудь графа, которому от родовых богатств остались болото да каменистое поле. Те уж точно графы только на бумаге.

Элеонора вздохнула. Тенрик, Шейн, Ардерик — у всех в жилах текла благородная кровь, но легче от этого не становилось. Стоил ли Север таких жертв?..

Воспоминания отвлекли её ровно на то время, пока заряжали камнемёт. Рычаг качнулся, валун вылетел из ременной петли, врезался в стену с жутким грохотом и откатился, поднимая клубы снега и пыли. Стена не шелохнулась, вековая кладка толщиной в пару человеческих ростов выдержала. Однако не было сомнения, что камень этот не последний, камнемёт быстро перестанет быть единственным, и северяне будут обстреливать замок с тем же упорством, с каким цеплялись за землю местные колючки. Первое, чему учил Север — добиваться своего. Этот урок Элеонора усвоила быстро.

Со стороны замка над стеной показалась голова Ардерика, поднимавшегося по лестнице. Элеоноре снова подумалось, что у них с Шейном определённо было немало общего. Например, умение принимать уверенный, почти хозяйский вид, даже не имея на то никаких оснований. Впрочем, торжество на лице Ардерика быстро объяснилось: кроме оруженосца, за ним шагали трое воинов — из тех, что вчера разминались с палками под окнами лекарской. Сегодня они шли, гордо вскинув головы. На поясах у них висели мечи, за спинами — арбалеты, а сам Ардерик держался так, будто за ним снова следовало готовое к бою войско.

— Опять плевательницу соорудили! — ворчал он, и его слова далеко разносились в морозном воздухе. — Ещё бы! Стрелять камнями — не то, что жрать их! Штаны бы спустили да херами стену долбили, и то толку было бы больше… Доброе утро, госпожа Элеонора. Не умеют камнееды строить камнемёты! Хотя делали точно по трактату вашего деда, насколько я могу судить.

— Шейна воспитывали как наследника, — кивнула Элеонора, сдержав неуместную улыбку. — Не удивлюсь, если Тенрик в глаза не видел книг, по которым учился его младший брат. Шейн всегда говорил, что Империя со своим законом о первородстве отняла у него заслуженное старшинство.

— Вы с ним часто разговаривали?

— Мы жили в одном доме и, разумеется, пытались создавать видимость родственных отношений. Но довольно об этом. Пройдёмся?

Ардерик перекинулся со своими спутниками парой слов, сделал Верену знак следовать за собой и предложил руку Элеоноре, нимало не смутившись тяжёлым взглядом Эслинга.

За поворотом, где не так сильно дул ветер, а спину не так ощутимо буравил взгляд мужа, дышать стало легче. Элеонора убедилась, что её служанки и оруженосец Ардерика держатся на должном расстоянии, и негромко заговорила:

— Ждать больше нельзя. Замку нужен хороший военачальник. Северяне построят ещё камнемёты.

— Непременно, — подтвердил Ардерик. — Но в ближайшие дни опасаться нечего. Стены выстоят, а в нижние коридоры стянуто столько людей, что по крайней мере первые атаки будут отбиты.

— Ваши слова греют мне сердце, — Элеонора коснулась руки Ардерика там, где она не была затянута в металл, приглашая остановиться. Вблизи она видела, что сотник, судя по осунувшемуся лицу, провёл бессонную ночь, и едва удерживалась от расспросов, насколько извилистыми путями шли его мысли. — Но медлить нельзя. Я могу сегодня же прийти к Тенрику.

— Госпожа Элеонора, — Ардерик нахмурился, будто не решался заговорить, но после недолгого молчания выпалил: — Скажите, кто дал вам те камни?

— Человек, который желает убрать Тенрика с дороги больше всего на свете. Послушайте, Ардерик! Вы же говорили, что нельзя терять ни дня!

— День, потраченный на подготовку — не потерян. Тот человек сказал, сколько нужно брать, чтобы?.. Вы понимаете. Сейчас не лучшее время, чтобы остаться вдовой.

— Нет, но…

— Вы уверены, что ему можно доверять? Если бы вы указали мне его…

— Этого человека давно нет в живых, — терпеливо объяснила Элеонора. — Что вас беспокоит, Ардерик? Скажите прямо. Вы… не верите мне?

Лгать ей не пришлось — тот Шейн, что обнимал её и предлагал стать королевой, без сомнения, давно перестал существовать. Элеонора вздрогнула, снова услышав грохот с северной стены. Ей показалось, что каменная громада под ногами качнулась. Или это снова ворочалась укрытая снежным одеялом земля?

— Простите, госпожа Элеонора, — Ардерик склонил голову, но голос звучал по-прежнему твёрдо. — Это я ничем не заслужил вашего доверия. Я проиграл битву и бездарно растратил полученное от вас добро. Вы можете не прислушиваться к моим словам, но, поверьте, в таких делах нельзя спешить. Ошибка может обойтись слишком дорого. Мы должны испытать камни, прежде чем пустим их в дело.

Элеонора повернулась на каблуках и какое-то время всматривалась в очертания леса на горизонте.

— Я понимаю ваше нетерпение лучше кого-либо другого, — продолжал за её спиной Ардерик. — Но прошу, вспомните девиз вашего рода. Доблесть Таллардов известна всем, однако превыше всего они ценили осторожность. И это не только не умалило их храбрости, но и увеличило их славу.

— Хорошо, — бросила наконец Элеонора и обернулась. — Это разумно. Хотя, признаюсь, сперва мне показалось, что вашими словами говорит Тенрик. Но я ошиблась. Без сомнения, заняв его место, вы будете более решительны.

— Вы знаете моё отношение к барону, — зло проговорил Ардерик. — Он погубил мою сотню, отнял победу, и я непременно взыщу с него этот долг. Однако же я никогда не помышлял о том, чтобы занять его место, и не задумался бы, если бы обстоятельства того не потребовали.

— Я думала, вы более честолюбивы, — Элеонора улыбнулась, и Ардерик усмехнулся в ответ:

— Всё, о чём я мечтаю — вернуть родовые земли и честь моей семьи. Если император, воодушевившись победой, решит дело в мою пользу, я стану счастливейшим человеком.

— Благородная цель. Хотя вы достойны большего. — Элеонора вновь оперлась на руку Ардерика, приглашая вернуться назад. — Что ж, я всецело полагаюсь на вас. Когда и как мы испытаем камни?

— Завтра с утра. Сегодня я постараюсь разузнать о них побольше… — должно быть, на лице Элеоноры отразилась тревога, потому что Ардерик поспешил добавить: — Вы говорили, что из этих камней добывают краску, а один из моих людей вырос в семье красильщиков. Я расспрошу его осторожно.

— Хорошо. Постарайтесь узнать всё, что сможете.

«И поскорее!» — замерло на губах Элеоноры. Она скользнула взглядом по Тенрику, отметив мимоходом, что Дарвел ушёл со стены, забрав с собой с десяток людей. Похоже, нижние коридоры и правда были хорошо защищены, и можно было подождать с решительными мерами. Она крепче сжала пальцы на наруче Ардерика, от всего сердца надеясь, что этот мужчина её не подведёт.

Ардерик отвесил ей лёгкий поклон, кивнул барону и пошёл к своим. Элеонора намеренно не стала интересоваться здоровьем его воинов — и так было видно, что сражаться в полную силу они пока не смогут. Однако слабость не помешала им взяться за арбалеты и воткнуть с десяток стрел в пушистый снег недалеко от камнемёта. Элеонора перехватила одобрительно-заинтересованный взгляд стражников, оставшихся на стене, и на этот раз не сдержала гордой улыбки. Когда она поручит оборону замка Ардерику, местные пойдут за ним. Слепой преданностью, как Тенрика, его не одарят, но приказы выполнять будут. А большего и не потребуется.

* * *

Когда Ардерик, прежде чем идти на стену, заглянул в лекарскую и вышел оттуда в сопровождении трёх воинов, Верен был готов к тому, что место за плечом сотника займёт кто-то из них. Однако ничего не изменилось. Верен по-прежнему сопровождал Ардерика и наблюдал за его разговором с баронессой, хоть и не слышал, о чём шла речь. Перебраться ночевать в конюшню ему тоже не предложили. Поэтому, спускаясь со стены во двор замка, он обратился к сотнику:

— Северяне теперь будут дневать и ночевать под стенами. Наверху будут нужны хорошие стрелки… больше, чем в подземелье.

— Я тебя понял, — отозвался Ардерик. — Твой лучник и правда будет полезнее наверху. После завтрака найдёшь Дарвела и скажешь, чтобы послал парня на стену.

— Я?

— Ну а кто? Привыкай. И, знаешь, твоему лучнику повезло иметь такого друга. Я и забыл о нём.

— Если бы не я, Такко вообще не оказался бы здесь, — виновато поморщился Верен. — Спасибо!

До завтрака начальник стражи обходил нижние коридоры, но после мог быть где угодно. Верен не нашёл его ни в просторной столовой, ни на кухне и вышел во двор. Хотел спросить у конюхов, выгонявших лошадей на вытоптанный участок на заднем дворе, но на полпути к конюшне услышал сзади девичий смех и едва успел увернуться от метко пущенного снежка. Верен быстро огляделся, зачерпнул снега из-под ног, сжал в ладонях и растерянно уставился на рыхлую массу, не желавшую лепиться в комок.

— Снежка слепить не может! — звенело неподалёку.

— Если он меч так же держит…

Настырные девчонки явно прятались за углом сарая — оттуда нёсся смех и мелькали края меховых накидок. Верен, разом припомнив забавы с младшими сёстрами, в несколько широких и неслышных шагов пересёк двор и успел швырнуть пригоршню снега прямо в показавшееся перед ним лицо. Девчонки с визгом бросились прочь; Верен поймал за руку ту, что была ближе, и легонько толкнул в сугроб у стены. Он ждал, что девушка успеет выставить руку и удержится, но она с громким «Ааай, дурак!» повалилась в снег, как подкошенная.

— Сдурел совсем? — наградила она Верена толчком в грудь, как только он вытащил её и поставил на ноги. — Сотника своего в сугробы швыряй, медведь!

— А ты крепче стой на ногах, — проговорил Верен, пытаясь отряхнуть её капюшон, чтобы холодная крупа не сыпалась за ворот.

— Да ты меня так пихнул, будто бык налетел! — проговорила она уже мягче. Вторая подоспела, облила Верена негодующим взглядом и принялась сама отряхивать подругу. Верен знал их обеих — это были служанки баронессы, с которыми он каждое утро виделся на стене, только случай познакомиться не выдавался.

— Я Бригитта, — назвалась наконец девушка, которую Верен так неловко уронил.

— Я Грета.

— А тебя мы знаем, ты Верен!

— А снег в такой мороз не лепится, и не пытайся.

— Ну и дела, — усмехнулся Верен. — Тут и от снега не знаешь, чего ждать. Как же ты слепила?

— А у стены подтаяло!

Бригитта снова смеялась, словно забыв о купании в снегу. Верен рассматривал её тонкое, нежное лицо с ясными серыми глазами и румянцем цвета маковых лепестков и не сразу заметил, что сам улыбается.

— Пойду сотнику доложу, что во дворе тоже могут напасть, да сразу двое, — сказал он наконец. — Чтобы тоже берёгся.

— А ты что думал? Ходишь тут такой важный, что и заговорить с тобой не смей!

— В другой раз не зевай!

Девушки подхватили корзинку, которая всё это время стояла позади, укрытая платком, и направились к замку. Верен какое-то время смотрел им вслед, потом опомнился и обругал себя последними словами. Заигрался, как щенок, которого первый раз выпустили на снег! Он торопливо направился к конюшне, по дороге сгоняя с лица дурацкую улыбку. И — странное дело! — думать о защите замка стало проще, когда те, кого предстояло защищать, обрели имена.

* * *

Серебряные шпильки тихо звякнули о перламутр изящно изогнутой раковины. Пока служанки расплетали и расчёсывали волосы Элеоноры, она следила, как огни свечей мерцают в самоцветах на концах шпилек, и перебирала в мыслях детали утреннего разговора.

— Госпожа, не хмурьтесь, морщины будут, — шепнула служанка, бережно распутывая тёмные пряди. Элеонора улыбнулась и откинула голову, позволив волосам водопадом струиться по спинке кресла. Красота была её главным оружием. Глупо было бы утратить её раньше времени.

— Скажите, сотник Ардерик защитит замок? — спросила девушка. — На кухне говорят разное… Будто враги уже разгуливают по замку, в нижних коридорах…

— Защитит, — твёрдо сказала Элеонора. — Не слушай глупые сплетни, Бригитта, и ничего не бойся.

— Жаль, что его войско погибло… Он теперь надолго останется в замке, да? И его люди тоже?..

— Потеря войска — огромная утрата для всех нас, — подтвердила Элеонора. — А почему ты о нём расспрашиваешь?

— Все говорят, что он доблестный воин, и…

— А ещё он тебе приглянулся, не так ли? Ну, не отворачивайся! В этом нет ничего плохого. Сотник Ардерик храбр и честен, и собой хорош. Нет дурного, когда красавицы вроде тебя на него заглядываются.

Несмышлёные и любопытные девчушки, приехавшие с Элеонорой с юга, превратились в молодых женщин, и, по-хорошему, надо было подыскивать им мужей. Элеонора вздохнула. Мужчины совершали подвиги на поле боя или при дворе, подвиги женщин сводились к выбору мужчин, с которыми стоило разделить постель. Элеонора прикрыла глаза и отдалась умелым рукам служанок, выбросив из головы мысли о неустроенных браках, войске под окнами, обо всём. Наверняка тревога снова поднимет её с постели среди ночи, вот тогда она и обдумает всё как полагается.

Служанки уже расстилали постель и снимали с Элеоноры последние украшения, когда в передней послышались тяжёлые шаги, дверь распахнулась и вошёл Тенрик. Девушки оставили работу и присели в неглубоких поклонах. Тенрик смотрел только на Элеонору, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

Любой мужчина в ответ на такой взгляд без слов обнажил бы меч, но Элеонора привыкла к другому оружию. Она знала, что ночная рубашка не скрывает линий тела, что сквозь тонкую ткань видны выпуклости сосков и темный треугольник между бедер, что шелковая вышивка ворота подчеркивает нежность и белизну кожи. Никакая кольчуга не защитила бы ее лучше этого полупрозрачного полотна. Безоружные руки скрестились под грудью, сделав ее выше и полнее. Элеонора переступила на месте, позволив складкам скользнуть по бёдрам и коленям, и вздернула подбородок, глядя на мужа с вызовом. Взгляд Тенрика просветлел, сделался цепким, предвкушающим. Ни один клинок не успокоил бы его так быстро.

Элеонора улыбнулась и звонко хлопнула в ладоши:

— Вина и фруктов для господина барона! Да поскорее!

Вино хранилось у нее в особом шкафчике, но за фруктами нужно было идти в погреб мимо главного повара. Значит, к утру весь замок будет знать, зачем барон приходил к жене. Служанки быстро, но без лишней суеты расстилали постель, расставляли вокруг свечи и жаровни с углями. На низкий столик поставили кувшин и кубки, серебряные и хрустальные чаши с мочёными ягодами, персиковыми и яблочными дольками в медовом сиропе. Тенрик ухмыльнулся, вышел за дверь и вскоре вернулся без доспеха и верхней рубахи.

— Я пришел напомнить госпоже баронессе о приличиях, — проговорил он. — Но после такой встречи упрёки — последнее, чем хочется заниматься.

Он прошел к постели, на ходу расстегивая пояс, налил вина и залпом осушил кубок.

— У моей жены лучшее вино на всем Севере, — заявил он, и Элеонора улыбнулась, уловив двусмысленность его слов. Постель была ее полем битвы, тонкая рубашка — доспехом; в кубках алело густое вино, а вместо лязга оружия её шаги сопровождал легкий перезвон украшений. Она скользнула в постель вслед за мужем, служанки опустили полог и вышли, плотно закрыв за собой дверь.

Тенрик храпел, когда Элеонора выбралась из-под одеяла и опустила ноги на устланный шкурами пол. Кувшин был пуст, угли в жаровнях почти прогорели. Битва определённо была выиграна.

Сердце стучало, но не от близости, а оттого, как удачно всё складывалось. Элеонора надела толстые кожаные перчатки, которыми пользовались ее служанки, взяла ближайшую к спящему мужу жаровню, совок и зачерпнула из камина свежих жарких углей. Затем достала из тайника ларец и в нерешительности уставилась на камни. Сколько же взять?.. Когда Шейн впервые показывал камни, у него был всего один. Элеонора выбрала камень поменьше и решительно опустила на угли. Подумала, метнулась к дровяному ящику, сгребла со дна щепки и, отворачивая лицо, высыпала сверху.

Сухое дерево занялось сразу. Элеонора схватила меховую накидку и вылетела за дверь, успев придать лицу спокойное и несколько утомленное выражение.

* * *

Служанки не ждали под дверью. Судя по доносившимся из-за стены голосам, сидели в соседней комнате вместе с пришедшими с Тенриком стражниками и болтали о том, о чем только и можно болтать, проводив супругов на ложе. Элеонора опустилась на узкий диван и прикрыла глаза. Сердце колотилось, как у пойманной птицы; она едва сдерживала дрожь в руках и боролась с соблазном приоткрыть дверь и заглянуть. Завтра Тенрик проснется больным или… Элеонора поднялась и принялась мерить шагами комнату. В который раз она заново перебирала свои действия: камень был один, комната — достаточно велика… Ардерик был прав, следовало сперва испытать камни, но другого столь удобного случая могло и не представиться.

Элеонора вздрогнула, когда из-за двери послышался надсадный кашель. За ними последовали грубая ругань, грохот переворачиваемой мебели и, наконец, тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и Тенрик втащил Элеонору в комнату раньше, чем она сообразила убежать.

— Ты клятая подстилка! — проорал он. Его душил кашель, и дальше он сыпал короткими, хлесткими словами. — Сука! Тварь!

По комнате расползался удушливый и гнусный запах, вонь, которая не разбудила бы только мертвецки пьяного. Элеонора выхватила взглядом перевернутую жаровню, угли, от которых по шкурам расползались язычки пламени, а в следующий миг вспыхнуло и перед глазами — Тенрик с размаху ударил её по лицу. В горле защипало, из глаз потекли слезы, но не от боли и обиды, а от едкой вони.^[13]

— Братец подкидывал мне эту дрянь в очаг каждый месяц, когда мы были детьми, — выговорил Тенрик между приступами кашля. — Ты решила поиграть в те же игрушки? Так играй!

Дверь захлопнулась, в замке щёлкнул ключ. Элеонора кинулась к окну, непослушными пальцами откинула крючки и распахнула ставни. Затем схватила покрывало и принялась хлестать огонь на полу. В дверь стучали, дёргали; наконец, ключ повернулся и служанки, все пятеро, кинулись на помощь.

— Мы постелим вам в первой комнате, госпожа. Выпейте воды.

Проворные руки укутали ее, поднесли к губам сперва воду, затем целебный, унимающий кашель настой, приложили к лицу завёрнутый в полотенце снег.

— Жаровня стояла слишком близко к постели, а я слишком усердно предлагала барону вино, — пояснила Элеонора, приняв из рук служанки чашку и с горечью убедившись, что руки мелко и противно дрожат. — Боюсь, он истолковал мои намерения превратно. Мне лучше, благодарю. К утру я буду здорова.

Завтра можно будет улыбаться, сокрушаться об испорченных шкурах и покрывале, беспокоиться о здоровье служанок, приводивших спальню в порядок. Сегодня же Элеоноре оставалось только свернуться клубком под одеялом и дать наконец волю слезам, лившимся уже не от едкого дыма. Ардерик был прав, снова был прав — человеку, давшему камни, нельзя было доверять. Шейн снова всё просчитал, он знал, что Элеонора не удержится от соблазна. Знал, когда уезжал, когда обнимал ее в беседке… Они были врагами с самой первой встречи, и завтра Элеонора примет это как само собой разумеющееся. Но сейчас по щекам текли слезы оттого, как глупо она себя выдала. План, такой простой и изящный, рухнул. К Тенрику теперь будет не подобраться — больше он ей не доверится. Камни, которые она считала тайным оружием, оказались детской игрушкой. Девиз предков «Иди осторожно» не лгал. А больнее всего сверлила сердце глупая и постыдная мысль о том, что Шейн никогда, ни единого мига её не любил.

4. Иглы и мечи

Небо на юге ещё не начало светлеть, когда Элеонора проснулась от шороха за дверью. На миг затаилась в постели, оглядывая непривычный потолок над головой. За дверью кто-то возился. Разом вспомнив вчерашний день, Элеонора села и потянулась за накидкой.

Имперский закон предписывал казнить отравительниц в кипящем масле, и не будь Элеонора по рождению выше мужа, он имел бы право вынести приговор на месте. Сейчас Тенрик запросто мог запереть её в подземелье в ожидании суда равных — то есть по меньшей мере до весны. На его месте она не пренебрегла бы этим правом.

Однако вламываться в комнату никто не спешил, и Элеонора хлопнула в ладоши, поднимая служанок. Следовало привести себя в порядок, а ещё надо было как можно скорее предупредить Ардерика, что план провалился. При этой мысли Элеонора закусила губу, чтобы не застонать от собственной беспечности. Если бы она послушала его вчера…

— Грета, — обратилась она к служанке, расплетавшей ей ночную косу, — когда пойдёшь за водой, найди сотника или его оруженосца.

Девчонка понятливо кивнула и метнулась к двери, но та отворилась навстречу, и Элеонора поднялась, едва успев запахнуть меховую накидку, вскинуть голову и принять самое надменное выражение лица.

За дверью оказался Дарвел и трое парней. Они втащили в переднюю подносы и котелки с едой под медными крышками, три вязанки дров, большую бадью воды и ещё одну поменьше с плотной закрытой крышкой. Затем парни прошли в спальню и стали закрывать и заново конопатить распахнутые с вечера окна. Снаружи двери тоже стучали молотками.

— Как здоровье господина барона? — поинтересовалась Элеонора ледяным тоном. Дарвел сглотнул и кивнул.

— Деревенщина, — негромко проговорила она ему вслед, когда за дверью с шумом задвинули тяжёлый засов, и молотки ударили в последний раз. Значит, этот день предстояло провести в своих покоях. Элеонора взглянула на кадушку с плотной крышкой и подумала, что в конце дня с удовольствием опрокинула бы её Тенрику на голову.

— Что ж, — она обвела взглядом растерянных служанок, — барон заботится о нашей безопасности. Позавтракаем здесь, а после займёмся рукоделием. Бригитта! Оденься потеплее и сядь к окну. Когда рассветёт, почитаешь нам что-нибудь подходящее. Да не к этому окну, а к тому, что выходит на дровник!

— Вы хотите передать весточку сотнику? — служанка мигом сообразила, что за дровником упражнялись с мечами.

— Весточку хочешь передать ты. И не сотнику, а его оруженосцу, — объяснила Элеонора с тщательно отмеренным возмущением. — Грета, платье!

Бригитта распахнула ставни и принялась старательно дышать на заплетённое ледяными узорами стекло. Элеонора поёжилась от порыва холодного воздуха и с сожалением отбросила накидку — пора было одеваться.

Все слёзы были выплаканы ночью. В груди было пусто и холодно, зато предательство Шейна больше не отзывалось внутренней болью. Утихла и боль в скуле, а налившийся под гладкой кожей кровоподтёк замазали и припудрили. Едкий запах выветрился за ночь, окна были снова заколочены крепко, по-зимнему, и о вчерашнем напоминали только подпалины на шкурах, устилавших пол, да погнутая крышка музыкальной шкатулки, так некстати оказавшейся на перевёрнутом столе. Глаза Элеоноры были сухими, спина — прямой, а движения — спокойными и плавными.

На тонком полотне под её руками разворачивалась битва на реке Красной, в которой Империя впервые успешно захватила соседние земли благодаря верности и поддержке союзников. В поход отправились два союзных короля, а вернулись — император и его верный вассал. Родись Элеонора сто лет назад, шептала бы над вышивкой заговоры, не сомневаясь, что принесёт иглой не меньше удачи замку, чем мечом. Однако она верила лишь в силу оружия и хитрости, а потому молча тянула нить и ждала, когда монотонная работа успокоит её достаточно, чтобы можно было всё обдумать.

Будь Тенрик имперцем — настоящим, искушённым в интригах — Элеонора уже искала бы в небе голубя, несущего в столицу обвинительное письмо. Чего проще — обвинить жену в сговоре с мятежным братом, отправить его на виселицу, а её в столицу за окончательным приговором? Влияние семьи, без сомнения, защитило бы Элеонору, однако о Севере можно было забыть навсегда.

Будь Тенрик северянином до мозга костей, как Шейн, убил бы жену-отравительницу на месте, а Ардерика и его людей вызвал бы на поединок. Элеонора не сомневалась, что весной её отец лично собрал бы войско и сровнял с землёй и замок, и горы до самого побережья, но северяне, истребляя друг друга в межклановых распрях, редко загадывали так далеко.

Но Тенрик не был ни тем, ни другим, ни рыбой, ни мясом, а значит, ждать от него можно было чего угодно. Стало быть, если с Элеонорой он пока обходился по имперским законам, то с Ардериком мог поступить так, как сотни лет поступали с врагами его предки.

Игла дрогнула в руках Элеоноры, и снег на шёлковом поле окрасила настоящая кровь.

— Бригитта! — окликнула она служанку, сидящую на окне.

— Никого, госпожа, — отозвалась та.

Элеонора наскоро обмотала палец обрывком ткани и вновь вонзила иглу в полотно. Без сотни Ардерик в любом случае не смог бы её защитить. Он лишь скрашивал досуг да поддерживал её в спорах с бароном. То, что он выжил после резни на пустоши, было уже чудом. В конце концов, такова судьба воинов — умирать с честью, не дожив до зрелых лет, и глупо дарить им своё сердце. Либо умрут, либо предадут, как Шейн. Быть может, кто-то из выздоравливающих воинов тоже окажется хорошего рода и будет предан несчастной баронессе, попавшей в беду…

Так уговаривала себя Элеонора, кладя на окровавленное полотно аккуратные шёлковые стежки. Однако в груди расползалась леденящая пустота, а горло перехватывало от тоски и бессилия.

* * *

Часы показывали девятый час. Замок давно проснулся: за кухней кололи дрова, у колодца стучали вёдрами. Однако очертания гор и леса обрисовывались в мутнеющем мраке с раздражающей медлительностью.

Сегодня Ардерик поднялся на стену первым. За ним следовали уже пятеро воинов, покинувших лекарскую. Они шумно топали, бодро звенели оружием и дышали после крутой лестницы, как стадо телят, больных загниванием лёгких.

— Молодцы, ребята! — подбодрил их Ардерик. — Отъедитесь маленько и будете здоровее прежнего. По такой тьме и морозу будет непросто, но вы-то справитесь. Воздух только так не хватайте, а то кишки замёрзнут! — Отвернулся и пробормотал сквозь зубы: — Скоро у нас будет аж полтора десятка калек против трёх сотен. И ещё сотня здоровых лбов, которым боров-барон не велит сражаться!..

Сейчас ненавистного барона на стене не было, и Ардерик снова и снова оглядывал замок и пустошь, прикидывая, как распорядиться имеющимися силами. Идти на укрепления было безумием, зато руки так и чесались напасть на небольшие заставы, выстроенные перед замковыми воротами.

Было тихо, так тихо, как, пожалуй, и не бывало со дня битвы. Даже камнемёт молчал, хотя северяне пристрелялись настолько, что иной раз метали камни и среди ночи. Ардерик всем нутром ощущал, что за крепкими стенами его бывших укреплений что-то затевается. А кроме нападения на замок затеваться ничего не могло.

Скоро он увидится с Элеонорой, они испытают ядовитые камни, и, если всё получится, уже завтра барона-борова можно будет уложить на пару недель в постель и распорядиться здешними воинами, как подобает. «А после уложить в постель и его жену» — жарко и гулко отдалось в голове и следом в бёдрах. Перед внутренним взором мгновенно встали блестящие серые глаза, тонкие пальцы и нежная шея в вырезе кольчуги… Желание заполнило целиком, поднялось, как пена во вскипевшем котелке. Ардерик любовался Элеонорой с первой встречи, но только после последнего разговора осознал, что под мехами и бархатом скрывается живое тело, ждущее ласк и, несомненно, умеющее их дарить.

— Верен! — хрипло позвал он. — Расскажи-ка, как взять малое укрепление небольшим отрядом?

— Нападающие всегда проигрывают тем, кто находится в укреплении, а потому нужно возместить это преимущество либо численным превосходством, либо, при небольшом отряде, внезапностью нападения, — без запинки проговорил Верен. Его спокойный голос вливался в сознание, как холодная и свежая вода, отрезвлял и успокаивал. Образ Элеоноры таял перед глазами, и Ардерик выдохнул сквозь сжатые зубы. Замечтался о красавице, как мальчишка, у Верена, поди, и то побольше ума и выдержки… Рассветные силы! Да он бы рад был сорвать с неё эту проклятую накидку, скрывающую линии тела, распустить шнуровку платья и медленно впитывать пальцами и губами упругость её кожи, пока внутренний огонь не заставит обоих совсем потерять рассудок…

«Вот только ребёнок будет носить ненавистное имя Эслингов», — отчеканил внутренний голос. Ардерик вздрогнул, будто его окатило ледяной водой. Его семья и без того вытерпела много бесчестья. Нельзя было допустить, чтобы сын продолжил чужой род. Да ещё носил бы имя человека, которого Ардерик презирал и ненавидел даже сильнее, чем маркграфа Вилларда, отобравшего его родовые земли.

— Хватит о войне, — прервал он Верена, возвращая мысли в прежнее русло. Желание ушло, как отшептало. — Скажи-ка лучше, скучаешь ли ты по дому?

— Скучаю, как не скучать, — отозвался Верен. — На то и дом. Правда, я там давно не был…

— А по красильному делу что-нибудь помнишь?

— Всё помню, — уверенно кивнул Верен.

— Красную краску, скажем, из чего берут?

— Смотря для чего. Можно корень марены взять, можно ржавчину настоять… У нас чаще ржу брали. На продажу, ясное дело, такое не шло, на нашем береге красили в синий, но для себя-то — чем хотели. Вообще, когда красишь шерсть, главное — протравить хорошенько. Без протравы никакая краска не удержится.

— А про красные камни слышал что-нибудь?

— И слышал, и видел. Только это не для пряжи, а чтобы по бумаге рисовать. Занятная штука. — Верен поудобнее прислонился к стене и приготовился пуститься в обстоятельный рассказ. — Мы с Такко года три назад были в Львиной Гриве. Вернее как — были. Не дошли буквально два перехода — на обоз напали. Груз мы отбили, и купец пристроил нас к своему родственнику, пока не подлечимся. Как добрались — и не помню, честно говоря… Так вот, а родственник тот держал мастерскую, где рисовали книги. Ну я там и сдружился с подмастерьем. Тайны он, само собой, не выдавал, но кое-что показал, особенно когда узнал, что я тоже в красках понимаю…

— И что, видал ты там такие камни? — нетерпеливо перебил Ардерик. Обычно немногословный Верен мог часами рассказывать о доме и ремесле.

— Видел. Их трут в порошок в ступке, пока в пыль не сотрут, потом мешают с маслом…

— И не травятся?

— Кто с красками работает, знает, как не потравиться. С камнями главное, чтобы в мастерской было прохладно. Если рядом с печью работать или на солнце, говорят, может голова закружиться.

— А если положить такой камень в огонь, что будет?

— Подзатыльник от мастера будет. А то и выгонят. Дорогие же камни!

— Так, а как мастер узнает, что камень бросили?

— Вонять будет. Это как задуть в чулане разом с десяток-другой свечей. Сразу слёзы потекут и в горле будет скрести.

Верен пересказал всё, что поведал ему словоохотливый подмастерье о красных камнях. Даже название вспомнил — киноварь. Ардерик слушал, кивал, а в мыслях благодарил на все лады свою удачу. Хоть что-то за последний месяц он сделал верно — уговорил баронессу испытать тайное оружие северян, прежде чем пускать в дело.

— А может, они разные бывают, эти камни? — спросил он напоследок Верена. — Бывают такие, чтобы не воняли?

— Не слышал. А ты что красить-то собрался?

— Да ничего. Так просто спросил.

Чтобы успокоиться, Ардерик зашагал по стене взад-вперёд. Он всегда знал, что нельзя доверять оружию, полученному неизвестно от кого! Оставалось выяснить, кто хотел так жестоко подставить баронессу, и столь же жестоко его наказать. От одной мысли, какой опасности они с Элеонорой избежали, Ардерика захлестнула ярость.

— Идёмте вниз, — велел он своим спутникам. — Нового мы здесь не увидим, пожрать дадут нескоро, так что самое время размяться. Но хотел бы я знать, где же госпожа Элеонора и барон, сожри тьма его потроха!

Со стороны двора послышались голоса, лестница заскрипела под тяжёлыми шагами, и только что упомянутый барон поднялся на стену в сопровождении Дарвела и ещё двух стражников.

Подойдя к краю стены, Эслинг бросилбеглый взгляд на пустошь, поморщился и направился прямо к Ардерику. Остановился в каких-то трёх шагах и выговорил:

— Доброго утра, почтенный.

— И вам того же, — отозвался Ардерик и прислонился к зубцу стены, приняв самый безмятежный вид.

— Я не собираюсь предлагать вам стать друзьями, — без обиняков начал Эслинг. — Вы ворвались на мои земли, развязали войну и перевернули всю нашу жизнь вверх дном. Я этого не забуду и не прощу. Однако если мы не отложим на время нашу распрю, пострадает не только Эслинге — весь Север будет залит кровью междоусобиц.

— Достойные слова, — кивнул Ардерик, не сгоняя с лица усмешки.

— Этот разговор доставляет мне не больше удовольствия, чем вам, а потому буду краток. Вы хотели делать вылазку. Так вот, я дам вам людей и всё необходимое. Можете сами выбрать себе воинов, если хотите. С вами пойдёт Дарвел — никто не знает замок и окрестности лучше него.

— Какая муха укусила вас, барон? С чего такая щедрость?

— Погода располагает, — без колебаний ответил Эслинг. — И к щедрости, и к мужским разговорам.

— Ах вот оно что. Неужели отсутствие госпожи Элеоноры…

— Послушайте, почтенный, — Эслинг поднял ладонь, его лицо потемнело. — Вы, южане, воспитаны иначе, чем мы. Если бы честная уроженка Севера, будучи замужем, прошлась под руку с чужаком, да ещё по крепостной стене, у всех на глазах… Одним словом, запомните: я не желаю видеть вас рядом со своей женой. Не желаю слышать, как вы произносите её имя. И тем более не хочу знать, какими грязными сплетнями обязан вашим проклятым прогулкам…

— Вы обвиняете меня? — Ардерик неспешно положил руку на меч.

— Да тьма с вами! От вас-то всего можно ожидать, но в верности своей жены я уверен. Сейчас, когда её временное нездоровье сгладило противоречия между нами, мы можем попробовать договориться.

— Попробовать — можем. А что с госпожой Элеонорой?

— Обыкновенное женское, — объяснил барон. — Дня через три будет здорова.

Ардерик краем глаза заметил, как переступил с ноги на ногу Верен, и мысленно усмехнулся. Для него любое тело давно перестало быть вместилищем тайны. Какие уж тут тайны, когда редкий поход обходился без задранных юбок и выпущенных кишок. Пусть в его сотне и следили за тем, чтобы не обижать мирных жителей, видеть всё равно доводилось разное.

Впрочем, в том, что бесплодный бурдюк Эслинг знал, когда его жена нездорова, было что-то мерзкое и неправильное. Не хотелось и думать о том, что когда-то он касался её… Ардерик сморгнул, гоня лишние мысли, и встретился с пронизывающим взглядом Эслинга. Усмехнулся и вскинул голову, отвечая вызовом на вызов.

— Что ж, к делу. Сколько у вас людей?

— Вы хотели три десятка. Столько и берите. Дать больше и оставить замок без защиты я не могу. Да, ещё одно. Ваши люди наверняка подрастеряли оружие, пока удирали с пустоши. Оружейная открыта для вас и кузница тоже.

— Хорошо, — Ардерик бросал слова коротко, отрывисто, чтобы скрыть гнев. — Когда выходим?

— Да хоть сегодня. Кое-кто из парней сторожил подземелья в ночь, так что им надо выспаться. С наступлением сумерек три десятка лучших воинов будут в вашем распоряжении. Выберете сами или доверите Дарвелу?

Ардерик повернул голову и окинул взглядом пустошь. Каждый день он давил в себе ярость при виде укреплений, занятых врагами, но сегодня появилась возможность отомстить. Хотя бы отчасти.

— Я не забуду и не прощу, что потерял из-за тебя свою сотню, — проговорил Ардерик и ударил ладонью по каменному зубцу. — Но для защиты замка сделаю всё. Пусть Дарвел набирает людей. Он лучше знает, кто годится хоть на что-то. Выйдем нынче же вечером.

— Дарвел, похоже, не хочет с нами идти, — голос Верена пробился как сквозь толстую ткань, когда они уже спустились во двор.

— Почему? — рассеянно спросил Ардерик.

— Когда мы уходили со стены, я слышал, что он сказал барону, будто ему жаль, что всё так обернулось и будь его воля… Дальше я не разобрал. А барон ответил, что он всё обдумал и другого выхода нет.

Ардерик кивнул и тут же выбросил слова оруженосца из головы. Сейчас у него были заботы поважнее — например, объяснить столпившимся за спиной воинам, что им рано сражаться сегодня.

— Идём в кузницу, — объявил он. — Надо проверить доспехи и мечи. Сегодня никаких учебных боёв — нечего тратить последние силы.

* * *

— Бригитта! — нетерпеливо позвала Элеонора. Стрелки часов вот-вот должны были сцепиться, а колокол — пробить полдень.

— Никого, госпожа!

Элеонора отложила пяльцы, поднялась и прошла к окну. Пять пар глаз немедленно поднялись от работы и выжидающе уставились на неё.

Пятачок перед дровником был залит солнцем. Время стояло самое подходящее, чтобы учить молодых не поворачиваться в бою лицом к солнцу, но по двору пробегал только поварёнок, а окликать его Элеонора не решилась. Ещё донесёт барону, и тот заколотит не только дверь, но и окна. Затем распахнулась задняя дверь оружейной, и сердце Элеоноры едва не выпрыгнуло из груди — оттуда вышел Ардерик, живой и здоровый, за которым следовали трое его людей. Элеонора толкнула Бригитту, но едва та успела стукнуть в стекло, как следом показались Дарвел и двое стражников, тащивших сундук. Они откинули пыльную крышку и при свете дня принялись перебирать клинки.

— Зачем им оружие?.. — прошептала Элеонора.

Ардерик ловко подбрасывал и ловил мечи, ставил их остриём на ладонь, перебрасывался неразборчивыми фразами с Дарвелом. Элеонора толкнула Бригитту:

— Давай, окликни его!

Бригитта забарабанила по окну так, что стекло задребезжало. Ардерик продолжал болтать с Дарвелом, но его оруженосец поднял голову и начал шарить взглядом по окнам. Элеонора запоздало сообразила, что он не разглядит их сквозь плотную вязь узоров, протаявшие отверстия были слишком малы. Она изо всех сил дёрнула раму, не думая, что ведёт себя как девчонка, а не хозяйка замка. Та не поддалась.

— Верен! — крикнула Бригитта. Тот наконец нашёл её взглядом, но Ардерик обернулся, нахмурился, дёрнул оруженосца за рукав и сунул ему в руки штук пять мечей в ножнах, строго выговаривая при этом. Они ушли в сторону кузницы, не оборачиваясь.

Элеонора прислонилась лбом к ледяному стеклу и обхватила себя руками, стараясь унять дрожь. Раз Ардерик с Дарвелом готовят оружие, значит, долгожданная вылазка состоится. Быть может, даже сегодня. И никто не будет разбираться, от чьей руки погибли воины — врагов или своих. Мысленно она обежала покои взглядом, но единственный выход бы заперт и заколочен. Разум подсказывал, что, даже предупреди она Ардерика, это не помогло бы, раз на его стороне было полтора десятка раненых, а за Тенриком стояла почти сотня здоровых парней. Элеонора прикусила губу и крепко зажмурилась, чтобы из-под век не полились снова глупые и недостойные слёзы.

Служанкам передалась её тревога. Они перестали шить и, когда Элеонора повернулась, смотрели на неё с нескрываемым беспокойством.

— Грета, открой сундук с обрезками тканей! — велела наконец Элеонора, отходя от окна. — Я не хочу вышивать, пока мужчины готовятся проливать кровь. В сражении от нас мало толку, но кое-что мы можем сделать.

Хорошо, что лучшие ткани хранились здесь, в покоях, а не в подвальных кладовых! Элеонора бросила тяжёлый и пахнущий полынью свёрток на подоконник, не обращая внимания на холод от окна. Дорогой имперский бархат ласкал замёрзшие руки и мягко блестел в полуденном свете.

— Будете вышивать по бархату, госпожа? Подать канву?

— Подай ножницы, — бросила Элеонора. — И уголь.

Тенрик не получит от неё ни стежка. Не будет больше хвалиться тонкой вышивкой и цветными гобеленами. Элеонора напрягла память, вспоминая, как выглядели знамёна, под которыми Ардерик прибыл на Север: бурый медведь, под ним — длинный меч и дерзкий девиз «Другим не стану». Одновременно она гнала прочь воспоминания, как древко переломилось и знамя рухнуло под ноги северянам. Уголёк порхал в руках, обрисовывая на коричневом бархате очертания грозного зверя.

Служанки сообразили наконец и кинулись к сундукам искать узорчатую тесьму и прочные нити. Глупо было верить, что знамя принесёт удачу и отведёт беду. Такое случалось только в старинных легендах, и то заботливо сшитые полотнища нередко становились для воинов последним ложем и погребальной пеленой. Однако Элеоноре почему-то верилось, что её работа поможет. Да и унять тревогу, грызущую изнутри, нельзя было ничем другим.

* * *

— Нашёл время заглядываться на девок, — выговаривал Ардерик Верену, пока они шли к кузнице. — И с каких пор они стучат тебе в окно? Ещё бы зазывали, как в весёлом доме! Только баронессу позорят.

Верен виновато молчал. Девчонки вечно поднимают шум по пустякам — вот и Бригитта наверняка перепугалась, увидев, что они готовятся к бою.

— А… — он оборвал себя на полуслове, так и не решившись задать вопрос.

— Чего ещё?

— Ну… Как это… Дарвел сказал… Они все вместе того… болеют? Я не видел никого из служанок баронессы с самого утра.

— Да тьма их разберёт. Верен, у тебя будет куча времени думать о девках. Но для этого надо пережить сегодняшнюю вылазку. Понял?

Верен кивнул. Часа через три солнце зайдёт, а ещё через пару — стемнеет, и надо успеть всё подготовить. А с Бригиттой он ещё успеет поговорить — и объяснить ей, что зря она беспокоилась. Хотя с чего бы ей беспокоиться? Всего раз поговорили, и то о ерунде.

* * *

Двор тонул в густых сумерках. В свете чадящих факелов было видно, как к восточным воротам стягиваются воины. Дарвел постарался — выбрал парней помоложе и покрепче, так что была надежда, что недостаток умения возместят храбрость и юношеская выносливость.

— Что в нижних ходах? — спросил Ардерик, чтобы занять время. — Тихо?

— Какое там, — бросил Дарвел. — Ходят.

— Ходят? — вскинулся Ардерик. — Прямо под замком?

— Ну. Парни слышали.

— Сколько у тебя там?

— Пять десятков.

Ардерик кивнул, успокаиваясь. Подземные ходы Эслинге были узки, хорошо если разойдёшься вчетвером. В одном таком коридоре пяток опытных воинов могут держать оборону хоть против сотни, хоть против пяти — больше трёх противников разом всё равно не навалится. Сменяй друг друга вовремя, да и все дела.

За стенами было тихо. Даже камнемёт молчал. В морозном воздухе звенела тревога, и Ардерик всё больше убеждался, что день вылазки выбран верно. Камнееды собирали силы для удара, и самое время было напасть первыми, чтобы спутать их планы.

Из замка вышли ещё трое парней — видимо, стороживших нижние коридоры — среди которых Ардерик узнал Такко. Имя не сразу всплыло в памяти, но взгляд безошибочно выхватил невысокую и гибкую фигуру в неверном свете факелов. Верен тоже узнал лучника, подошёл, они немного поговорили и направились к Ардерику.

— В подземных ходах неладно, — начал Верен. Толкнул лучника, и тот продолжил:

— Северяне ходят там… Я слышал шаги.

— Давно слышал? — спросил Ардерик.

— Вчера… И третьего дня. А сегодня слышали ещё трое.

— Ну ты бы ещё спустя неделю рассказал, — бросил Ардерик. — Знаю уже. А видел кого?

Такко мотнул головой, и Ардерик отвернулся — говорить было больше не о чем. Краем глаза он видел, что Верен увлёк друга к стене, где не так ощущался мороз, и в который раз подивился, какие они разные. Один — как арбалет с натянутой тетивой и сломанным замком. Никогда не знаешь, когда и куда выстрелит. И Верен — спокойный, надёжный, верный. Как меч, который лежит себе мирно в ножнах, а в нужный миг становится продолжением твоей руки.

Пошёл мелкий снег, и Ардерик поднял голову. Небо было ясным, звёзды светили ярко — даже снег здесь мог сыпаться не из плотных туч, а, казалось, из воздуха! Ардерик тряхнул головой, отгоняя лишние мысли, и потёр лицо ладонями. Сейчас следовало думать совсем о другом. Он ещё раз огляделся и повернулся к Дарвелу:

— Слушай. Почему камнее… враги под замком разгуливают, как хотят, а вы так и не разведали, как там и что?

Стражник пожал плечами, и Ардерик зло усмехнулся:

— Приказа от барона не было, да? А ты своей головой подумай. Враги ж в эти ходы как-то попадают, верно? Значит, есть выходы в лесу или ещё где? Значит, можно пройти под землёй и ударить им в зад, откуда не ждут?

Обычная хмурая невозмутимость на лице Дарвела сменилась задумчивостью, а Ардерик беззвучно обругал себя и весь проклятый Север. Эслинге, построенный на пещерах, мог простирать свои ходы-щупальца куда угодно. Надо было сразу по приезде обшарить окрестности и найти подземные выходы! Но кто тогда знал?.. Да и дел хватало — стройка, охота, заготовка дров…

— Идём-ка мы вниз и поглядим, куда ведут ходы, где ходят больше всего. Готов спорить, что ведут они в лес, а значит, мы одним махом уничтожим заставу и покажем, что можем не только отсиживаться в замке. Пора бы хоть по мелочи утереть нос баронскому братцу, а?

Дарвел смотрел под ноги, поглаживая ремень колчана. Потом его глаза сощурились, кожа на скулах натянулась.

— Тремя десятками не влезем, — уронил он наконец. — Пойдём сперва впятером-вшестером. А если совсем тесно станет, то и вдвоём пойдём. Остальных расставим так, чтобы позвать, если что. Я знаю, куда идти. Выбирай, кого возьмёшь.

— Тогда решено! — Ардерику даже дышать стало легче. Тьма с этими ядами, заговорами и наследниками! Всё, что он имел, взял от жизни мечом, и сейчас внутри поднималось воодушевление оттого, как удачно всё складывалось: вовремя разгаданный подвох с камнями, нездоровье Элеоноры и нежданное просветление барона-борова… Где-то на самом краю сознания мелькала смутная мысль, что он что-то упускает из виду, но уловить её пока не удавалось.

5. В свете факелов

Подземный ход плавно спускался. Пол был сухой и твёрдый, и отряд из десяти человек — пятерых имперцев и стольких же замковых стражников — шёл быстро. Ардерик мрачно порадовался, что остатки его сотни составили сплошь жители равнин, которые не особо рвались под землю. Сейчас за ним шагали неотлучный Верен, Такко и ещё двое воинов, достаточно окрепших, чтобы можно было взять их для ровного счёта. Четверо стражников замыкали отряд, а вёл его Дарвел, ещё более молчаливый и хмурый, чем обычно.

В свете факелов было видно, что стены местами сложены из валунов, а местами — сплошной камень. Оставалось только гадать, сколько труда было положено, чтобы расчистить, спрямить и достроить подземные тоннели, сделанные природой.

«А ведь здесь работы — за сто лет не управиться», — подумалось Ардерику. Либо на стройке трудилась тьма народа, либо Эслинги не просто так выбрали место для замка и облюбовали эти пещеры давным-давно. Прочные узы связывали древний северный род с этим местом. Куда более прочные и сложные, чем казалось поначалу.

Ардерик мысленно сделал зарубку — не забыть расспросить Элеонору, она вполне могла что-то знать — и вгляделся во тьму впереди. Факел Дарвела освещал путь не больше чем на десяток шагов. Стены сужались; Верен за спиной тихо выругался, приложившись головой о низкий потолок. Однако Дарвел уверенно вёл отряд вперёд, и вскоре ход открылся в небольшую сухую пещеру. Здесь было устроено нечто вроде кладовой: в стенах были сделаны полки, на которых лежали мешки и ящики. Между ними темнели три провала, в глубине которых угадывались двери.

Имперцы переминались и оглядывались по сторонам. Несмотря на мирный вид кладовой, отдыхать здесь не хотелось. Слишком отчётливо ощущалась тяжесть гранита над головой, слишком явно подземная часть Эслинге не желала раскрывать перед чужаками свои тайны.

— И как вся эта красота не порушилась от подземных толчков? — пробормотал Верен, разглядывая трещины на потолке.

— Умели строить, — бросил Дарвел и указал на правую дверь. — Нам туда.

— Восток же не там, — заявил Такко. Он отошёл к полкам и разглядывал ящики, будто его больше интересовало их содержимое, чем прочность потолка. Ардерик метнул на него сердитый взгляд и снова повернулся к Дарвелу. Стражник уже зажёг фонарь на стене и отпирал дверь.

— Идём, — кивнул он Ардерику. — Глянем, как и что. Молодняк пусть подождёт здесь. Больно шумные они, да и ход тесный.

Верен решительно шагнул вперёд, но Ардерик покачал головой:

— Ты и так выгладил здесь макушкой все потолки до блеска. Обещаю, без тебя мы не разгромим камнеедов. Узнаем, можно ли пройти, и вернёмся за вами.

— Я могу пойти, — снова подал голос Такко. — Я где угодно пролезу.

Ардерик смерил его взглядом и усмехнулся:

— Там не настолько тесно. В другой раз.

— Возьми его, — тихо, но уверенно сказал Верен. — Не ходи один.

Ардерик повернулся к Дарвелу, но тот смотрел на лучника странным взглядом, в котором, казалось, было больше сочувствия, чем неодобрения к чужаку-выскочке. На какой-то миг Ардерик ощутил укол совести. Такко выглядел потерянным. Ещё бы — не для того он скакал через пол-Империи, чтобы почти в одиночку сторожить гулкие подземелья. Стоило, конечно, тоже приблизить его к себе, но доверять Такко хотя бы вполовину так, как Верену, не получалось. Не нравился он Ардерику своей скрытностью и ещё чем-то, что трудно было облечь в слова, но это чутьё ещё ни разу не подводило. Если бы не Верен, Ардерик без обиняков предложил бы лучнику поискать весной другую службу, настолько ощущалось в нём чужое. Но сейчас об этом нечего было и думать.

— Ладно, — махнул он рукой. — Кому как не уроженцу гор разведывать пещеры!

— Пусть идёт вперёд, — Дарвел сунул Такко свой факел. — Только тихо.

— До выхода же далеко, — уверенно сказал Такко. — Мы сейчас где-то под стеной. Рано таиться.

— Это так кажется, — сказал Дарвел и легко подтолкнул его вперёд. — Иди.

Как и предупреждал Дарвел, ход оказался тесным и низким. Ардерику пришлось снять шлем и пригнуться, чтобы не задевать потолок. Пламя отражалось от капель на стенах и едва освещало путь. Такко шёл быстро, сноровисто перепрыгивая лужицы по сырым камням, и почти бесшумно — даже стрелы не особо гремели в узком колчане. Потом он скрылся за поворотом, и ход погрузился в кромешную тьму.

В темноте мгновения текли невероятно долго. Голоса из пещеры были с трудом различимы, зато прямо над ухом капала с потолка вода. Ардерик шагнул вперёд, благо потерять направление в узком коридоре было невозможно, но под ноги подвернулся особо скользкий камень. Ардерик успел выставить руку, но ладонь скользнула по соляным наростам на стенах, и он с отвращением ощутил, как ледяная вода пропитала штанину и затекла под броню. В тишине подземелья лязг кольчуги прозвучал просто оглушительно.

— Сучьи потроха, — пробормотал Ардерик, цепляясь за стену и снова оскальзываясь. — Ты где, с факелом? В этих каменных кишках видно на гулькин хер!..

Такко уже спешил назад, едва успев заглянуть за поворот. Ардерик, кое-как поднявшись, с завистью наблюдал за его лёгкими и по-прежнему бесшумными движениями, одновременно силясь ухватить за хвост мысль, зудевшую на самом краю сознания.

Дарвел сзади приблизился почти вплотную и похлопал по плечу. Ардерик чуть посторонился, не обернувшись. Бессонная ночь и напряжение последних дней навалились разом, не хотелось ни идти дальше, ни даже поворачивать голову. Он смотрел, как огненные блики перебегают по каплям и ручейкам на стенах и только дёрнул плечом, когда Дарвел хлопнул его снова.

— Повернись, — потребовал стражник. Ардерик неохотно повернул голову, и тут в мозгу наконец вспыхнуло. Кусочки мозаики задвигались, вставая на свои места.

— Ты, — Ардерик сбросил руку, шагнул навстречу Такко и сгрёб его за ворот: — Ты точно слышал, как за стеной ходят? Слышал шаги?!

Тот кивнул и хотел что-то сказать, но Дарвел оттёр его плечом и встал между ними:

— Все слышали. Я тоже. Не время для расспросов. Идём.

— Тогда объясни, отчего зелёный мальчишка, — Ардерик дёрнул подбородком на Такко, — крался тише мыши, а те топали, как жеребцы в охоте? Лазутчики, а?.. Что они, не соображают, что в разведке не шумят? До ледоступов додумались, а обмотать ноги да ступать потише ума не хватило?

Слабый камнемёт, шаги в подземелье, тишина на пустоши — все соединилось, сплелось как кольца в броню, и от собственной слепоты хотелось выть. Совсем по краю сознания пробежала мысль, что, верно, и барон неспроста дал людей именно сегодня… Ардерик выдернул плащ из рук Такко, зачем-то вцепившегося в плотную шерсть, и потёр ладонями лицо.

— Сколько людей у тебя на стене? — спросил он, заранее зная: сколько бы Дарвел ни поставил, будет мало.

— Десятка два, — теперь и Дарвел насторожился и сделал едва уловимое движение рукой под плащом. — Так ты думаешь, это приманка была?..

Ардерик не ответил — протиснулся мимо него и быстро зашагал назад, молясь неведомым силам, чтобы ошибиться или успеть. Слава забытым богам, Дарвел последовал за ним. Такко оказался сзади, его факел почти не помогал, но впереди уже светился вход в пещеру. У края которого угадывалась рослая фигура Верена, он беспокойно постукивал рукоятью ножа по двери.

* * *

Обратный путь отряд пролетел как стрела. Когда они вдесятером вывалились в главный коридор, то чуть не сбили с ног встревоженного мальчишку-стражника.

— Беда! Люди Шейна прошли северным ходом и напали у большой кладовой! — сбивчиво проговорил он. — Мюр созвал туда…

— Одно к одному! — перебил Ардерик. — Много их было? Человек десять, не больше, верно? — Дождался от мальчишки нерешительного кивка и бросил Дарвелу: — Оставь два десятка, остальных на стену. Здесь больше не нападут. Обман, точно!

— Я господину Тенрику подчиняюсь, не тебе, — мрачно ответил Дарвел. Дождался, когда Ардерик, бормоча проклятия, круто развернулся и помчался к лестнице, а имперские воины рванули за ним, и повернулся к мальчишке: — Слышал? Скажи Мюру, пусть остаётся здесь с двумя… с тремя десятками. Мы идём на стену. Остальные пусть тоже спешат туда. — И добавил себе в усы: — Для мести будет мирное время. Сейчас — замок.

* * *

На стене было тихо. Снег падал мелкой крупой, припорашивал каменные плиты, шипел на факелах, вокруг которых грелись стражники. Когда Ардерик с десятком людей вылетел наверх, на ходу обнажая мечи, они вскочили, растерянно озираясь. А следом тишину нарушил звон металла о камень — железный крюк, брошенный с пустоши, зацепился за каменный зубец.

Стражник, первым метнувшийся перерубить верёвку, со стоном рухнул вниз, сражённый стрелой. Остальные были осторожнее и не высовывались. Клинки звякнули о камень, рассекая тонкие канаты.

— Лучники — в башню! — рявкнул Ардерик. Башня была — одно название, скорее, короб из досок с окнами-щелями, но стрелы, что полетели из них вниз, безошибочно находили цели в кромешной тьме. Под стеной послышались стоны и проклятия, редко прерываемые ударами железных наконечников о щиты. Уже казалось, что атака будет отбита, толком не начавшись, но звон мечей и яростный боевой клич с восточной стены похоронили хрупкую надежду.

В неверном свете звёзд и факелов были видны лишь чёрные тени, хлынувшие на стену. Они смели десяток стражников, едва успевших вынуть мечи, и ринулись вниз, во двор. Свистнули стрелы из башни, несколько теней упали, но остальных это не задержало. Вспыхнула копна сена, оставленная у конюшни. Пламя то выхватывало оскаленные волчьи пасти на шкурах-плащах, то плескалось на обнажённых клинках. Лавина растеклась по двору, но тут из замка показались стражники во главе с Дарвелом.

Лошади, почуяв запах дыма, ржали и били копытами. Из конюшни высунулась чья-то встрёпанная голова, охнула и спряталась обратно. Ардерик стряхнул с меча кровь особо проворного стенолаза, кинулся к краю стены и проорал отрывистые приказы. Войско неумело, но быстро перестроилось, не давая камнеедам разбежаться по двору. По стене, прикрываясь щитами, бежали стражники с южной стороны, и их охотничьи луки били не хуже боевых.

Клич северян слабел — замковое войско постепенно теснило их к стене. Мечники метались по северной стене, обрубая верёвки, отталкивая лестницы и сражая тех, кто всё же успел забраться наверх. Затем снизу подоспели ещё с десяток лучников, и толпа северян начала быстро редеть.

Ардерик отёр с лица чужую кровь, сморгнул и огляделся. Тела северян лежали по всему двору вперемешку с защитниками замка. Во дворе зажигали факелы и фонари. Лили воду на загоревшуюся стену конюшни, выводили лошадей, кто-то звал лекаря. В замке хлопали двери и ставни, слышались голоса и детский плач.

— Они вернутся и скоро! — крикнул Ардерик. — Уносите раненых, тащите стрелы и кипяток!

Ему казалось, что мрак под стеной шевелится, но не было слышно ни звука. Звёзды медленно заволакивало тонкими облаками. Пустошь тонула во мраке, надежно укрывавшем северян.

Ардерик снова оглядел двор. По крайней мере, никто не стал терять время и не побежал за приказами к барону. Раненых перекладывали на плащи и уносили в замок, убитых оттаскивали в сторону. Из трубы над кухней валил дым. Разложили костры и во дворе. Вокруг них мелькали клетчатые юбки женщин; проворные руки подвешивали над огнём котлы и вёдра, где грелась вода и растапливалась смола. Эслинга не было видно, зато Дарвел и трое стражников, которых видели с ним чаще всего, раздавали распоряжения то здесь, то там. Ардерик окликнул Дарвела и указал на замок. Стражник ответил успокаивающим жестом: в нижних ходах было тихо.

— Сходили на вылазку, драконьи кишки! — в сердцах выплюнул Ардерик и устало прислонился каменному зубцу, чтобы в следующий миг выпрямиться и отдать новый приказ: — Лучники! Собирайте стрелы и стройтесь на стене!

Воины в неприметных бурых плащах притаились с луками в руках за зубцами стены, сливаясь с гранитной кладкой и ночной темнотой. Заспанные и кое-как одетые дети тащили из оружейной охапки стрел, испуганно косясь на суету взрослых. Ардерик обернулся на Верена, крепко сжимавшего меч, выхватил глазами Такко, выдёргивавшего стрелы из валявшихся вокруг тел, и стиснул зубы, отгоняя мысль, как отчаянно мало у них людей и ещё меньше хоть сколь-нибудь опытных воинов.

* * *

Рассвет наступал медленно и неохотно. Верен сидел, прислонившись к стене, и смотрел вперёд. Перед глазами мельтешило, и было непонятно, сыплется ли то снег из выползших из-за леса туч, или от усталости подводит зрение. Рука лежала на мече, но поднять его не хватало сил.

Ночь помнилась как один сплошной бой. Камнееды били с севера и востока; они закидывали крючья, поднимали лестницы и лезли, лезли, как одержимые, держа наготове мечи и щиты. Кажется, они атаковали трижды или четырежды; шли прямо под град стрел, прикрываясь щитами и вопя что-то на незнакомом языке. Верен помнил, как в разгар атаки заметил мальчишку, подносившего стрелы — он лежал поперёк лестницы, глядя невидящими глазами в небо, и стало понятно, что лучники больше не смогут прикрывать их. Они с Риком встретили очередную атаку плечом к плечу и дрались, пока стрелы не принёс кто-то другой и толпа внизу не начала редеть. Верен помнил, что меч становился всё тяжелее, что его старый щит раскололся в щепки и пришлось сражаться с чужим, пока не треснул и тот; что в сапоге опять хлюпало, а плечо обжигало, как огнём, и кто-то почти оттащил его из боя и приложил к губам кружку с терпким отваром, после чего сил прибыло, а боль отступила.

К рассвету в глазах рябило от факелов и блеска клинков. К рассвету северяне наконец отступили. Надо было считать убитых и перевязывать раненых, но вместо этого Верен сидел и смотрел, как снег покрывает каменные плиты, присыпает кровавые пятна и его самого, и не было сил не то что встать, но даже закрыть глаза и провалиться в сон.

Он не знал, сколько времени прошло, но белое мельтешение чуть утихло, и в молочной дымке обрисовались две фигуры. Дарвел и Ардерик сидели напротив, также привалившись к стене. Снег вокруг них пропитался кровью. Верен рванулся встать, чувствуя, как внутренности скручиваются в ледяной комок, но Ардерик двинул рукой, и на смену мертвящему ужасу пришло облегчение.

Видимо, Верена всё же настиг сон или обморок, потому что, когда он открыл глаза в следующий раз, увидел толстые балки потолка и ощутил острый запах трав. По ушам ударили стоны и крики раненых, и он даже не сразу сообразил, что находится не в гуще битвы, а в лекарской. Рядом сидел Ардерик, его грудь охватывала широкая полоса бинтов, левая рука висела на перевязи. Он с кем-то разговаривал. Верен напряг слух и радость затопила его с головой: Ардерик говорил с Такко.

Впрочем, его слова совсем не радовали.

— Я вырос в горах, — убеждал Такко сотника, и в его тихом голосе звенела обида. — Я уверен, что тот ход вёл на юг, совсем в другую сторону. И я считал шаги. Мы были под стеной, а скорее даже под погребом или под конюшней. Дарвел не собирался вести нас к заставе, он врал! А когда я дошёл до поворота, там был тупик.

— Там мог быть потайной ход, — устало отвечал Ардерик.

— Был бы ход — была бы хоть маленькая трещина в стене, — возразил Такко. — Если бы Дарвел не считал позорным бить в спину…

Ардерик рыкнул негромко и терпеливо объяснил:

— Послушай. Я тебе верю. Но пока камнееды стоят под стенами, мы с Дарвелом на одной стороне. Некоторые люди только на пороге гибели начинают думать своей головой, и наш стражник, похоже, из таких. Вчера он выполнял мои приказы и сражался рядом со мной.

Верно, Такко хотел снова возразить, потому что Ардерик поднял здоровую руку и мотнул головой:

— Ты молодец, ты помог, правда. Но сейчас не до того. Камнееды залижут раны и снова нападут. Сейчас у нас одни враги — по ту сторону стены. Так что выбрось ерунду из головы и иди отоспись.

Он отвернулся и встретился взглядом с Вереном.

— Наконец-то, — усмешка искривила его губы. — Я уж думал, ты собрался окочуриться в самый разгар веселья.

Верен мотнул головой, попытался приподняться и тут же зажмурился — в ушах зазвенело, а перед глазами заметались тёмные пятна. Затем он обнаружил себя сидящим; Ардерик придерживал его здоровой рукой, а Такко протягивал дымящуюся миску. Верен думал, что и смотреть на еду не захочет, но, не желая обижать друга, зачерпнул одну ложку, другую и как-то незаметно очистил три миски, а следом осушил две кружки тёплого травного питья.

— Осталось выспаться, и к вечеру будешь как новый, — заверил Ардерик. — Ты потерял много крови и здорово вымотался, так что ешь и спи, пока есть возможность.

— Что там было? — спросил Верен, отставляя миску и садясь уже без поддержки. В голове почти не шумело, перед глазами прояснилось, и очень хотелось выбраться на свежий воздух.

— Совсем ничего не помнишь? — с горечью усмехнулся Ардерик. — Ты служишь сотнику, которому впору не воевать, а чистить конюшни, вот что тебе надо знать в первую очередь. Всё это время камнееды топтали подземелье, дожидаясь, пока мы стянем туда все силы. Построили слабый камнемёт, чтобы мы окончательно поверили, что атаковать в лоб они не решатся. Я уже тогда недоумевал, почему они опять соорудили бестолковую плевательницу, когда под рукой у младшего Эслинга были книги и сколько угодно леса и рабочих рук. Вчера они атаковали подземные ходы небольшим отрядом, а остальное войско бросили на стены. И почти успели! Мы отбрасывали их пять раз. Не знаю, сколько у них осталось людей, но у нас их осталось в несколько раз меньше, а всё потому, что кое-кому надо было не тратить время на советы и споры, а смотреть по сторонам и думать головой!

— Это всё я помню, — проговорил Верен. — Я хотел спросить, что было в том подземном коридоре, куда ты ходил без меня.

— Да ничего не было, — Ардерик поморщился. — Там меня осенило наконец, что люди, додумавшиеся до ледоступов и камнемётов, как-нибудь догадались бы не шуметь в подземелье.

Он окинул взглядом лекарскую, оглянулся на дверь во двор, где под меховыми одеялами у костров тоже лежали люди, и с недоумением проговорил:

— Но где, тьма побери, баронесса или хотя бы её служанки? Почему не заботятся о раненых?..

* * *

За ночь двор замка изменился до неузнаваемости. Было видно, что здесь прибрались, однако сквозь следы на снегу проступали пятна крови, а накрытый мешковиной бугор у стены красноречивее всего говорил о прошедшей битве. Над чёрными проталинами кострищ висели котлы с подёрнувшейся льдом водой и застывшей смолой.

— Лекарь сказал, в холоде зараза не распространяется, — говорил Ардерик. — Хорошо, если так. Не хватало только рыть могилы в этом камне.

Верен привычно шагал за плечом Ардерика, стараясь не хромать. Колено и плечо стягивали тугие повязки, голова кружилась, а ноги порой выписывали кренделя, но оставить сотника он не согласился. По левую руку шёл Такко, и от этого на сердце было тепло, несмотря на творившуюся вокруг разруху.

— А камнеедам хорошо досталось, — заметил Верен, глядя на высовывавшиеся из-под мешковины рукава с выпуклым узором. Рядом были свалены шкуры с волчьими мордами и выбеленные почти в цвет снега холстины — верно, они и скрыли наступающих от глаз стражников.

— Нашим досталось больше, — отрезал Ардерик. — Повезло, что наши парни свалились, как загнанные лошади, едва мы отбили вторую атаку, и, пока шло самое месиво, отдыхали у лекаря. Но сегодня им может так не повезти. Да куда провалилась баронесса, драконовы кишки? Я готов поверить, что её трусливый боров забился под перину, но Элеонора-то где?

Они поднялись на стену, но обоих Эслингов не было и там. Оглядели пустошь — в лагере северян было тихо. Лучники на стене не дремали, и надзора над ними не требовалось. Они прошли замок насквозь, заглянули в кухню, оружейную и даже в кузницу, где спешно ковали наконечники для стрел, и снова вышли на улицу.

С южной стороны двор изменился меньше всего. Разве что из оружейной вынесли сундуки с мечами и теперь они стояли пустые и присыпанные снегом. Из мирной в целом картины выбивался только толстый канат из разорванных и свитых простыней, не доставший до земли на полтора роста. Окно в покоях баронессы было распахнуто настежь. На подоконнике, свесив ноги, сидела Грета, нерешительно глядя на болтавшийся над землёй конец, за ее спиной мелькало встревоженное лицо Бригитты.

На то, чтобы объяснить, что барон неверно истолковал преданность супруги, понадобились считанные мгновения. Девушки коротко и исчерпывающе описали ужасы суточного заточения и как они испугались, услышав звуки битвы. Затем Бригитта, ловко подобрав юбки, спрыгнула в комнату, а в окне показалась Элеонора. Ее лицо было бледным, под глазами залегли тени, и когда она коротко расспрашивала Ардерика о потерях, голос едва заметно дрожал.

Ардерик смотрел на неё с непередаваемым выражением лица. Затем смерил взглядом расстояние от конца каната до земли и обернулся на сундуки, прикидывая их высоту.

— Стой! — Верену пришлось схватить сотника за плечо, чтобы тот обратил на него внимание. — Ты же не полезешь в окно баронессы средь бела дня, да ещё с одной рукой? Да послушай! Девки вили веревку для себя, тебя не выдержит!

Этот довод подействовал. Тем временем баронессу в окне снова сменила Грета, объяснившая, что покои заперты и заколочены снаружи.

— Я видел у дровника топор, — проговорил Ардерик. Его нарочито спокойный голос не предвещал ничего хорошего. — Но надо все же забраться и глянуть на дверь с этой стороны. Кто из нас самый лёгкий?..

Такко, подсаженный Вереном, ловко карабкался по верёвке, даже не оставив внизу колчан с налучем. Он уже перекинул руку на подоконник для последнего рывка, когда сзади послышалось негромкое покашливание.

Барон Эслинг стоял шагах в десяти от Ардерика. На его лице оставили следы бессонница и тревога, губы были плотно сжаты, а брови нахмурены. Ардерик заговорил первым:

— Смотрите, кто пришёл! Как вам спалось, барон? Мы тут немного пошумели.

— Неужели вы и одной ночи не можете прожить без общества моей супруги? — бросил Эслинг.

— Отчего же? Учитывая нездоровье госпожи Элеоноры, пришлось смириться с её временным отсутствием, — в тон ему отозвался Ардерик. Рука его лежала на рукояти меча, голова была гордо вскинута, а дерзкий тон не обещал мирной беседы.

— И всё же лезть среди дня в окно… Постыдились бы, почтенный сотник. — Эслинг цедил слова, будто на камень падали тяжёлые капли. — Объяснили бы своим людям правила приличия, что ли.

— Молодость не знает запретов, — пожал плечами Ардерик. — Тот, кто сражался всю ночь, не жалея жизни, заслужил награду, не так ли? Открою тайну: девки заглядываются на всех парней в броне, но раскрывают объятия лишь тем, кто носит её не для красоты.

— Дипломатия не ваш конёк, — поморщился барон. — Что ж, об этом мы ещё успеем поговорить. Сейчас же мне нужна ваша помощь.

— Что, снова? — Ардерик даже не пытался скрыть издёвку. — Вообще-то мы с парнями собирались завалиться поспать, благо есть кому сменить нас на стене, — он отвесил лёгкий поклон в сторону барона.

— Прошу с четверть часа вашего времени, — плотно сжатые губы Эслинга тронула улыбка. — Дело весьма деликатного свойства. Вы нужны мне как лицо, по законам военного времени облечённое судебной властью. Отойдём.

— Так кого вы собрались судить, барон? — спросил Ардерик, когда они остановились в стороне от окон Элеоноры.

— Дело деликатное, — повторил Эслинг. — Я бы не решился огласить свои подозрения, если бы не получил самые очевидные доказательства предательства. Однако с недавнего времени я уверен, что мой брат имеет в замке доверенное лицо. На словах это лицо провозглашает верность Империи, однако на деле ждёт подходящего времени, чтобы открыть Шейну ворота. И нет, это не я, — добавил он, поймав насмешливый взгляд Ардерика. — Что бы вы ни думали.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Ардерик. На его лице по-прежнему были написаны презрение и насмешка, но Верен видел, что он напряжён, как арбалетная пружина.

— Вероятно, этот человек вступил в сговор с моим братом несколько лет назад, — продолжал Эслинг. — Я догадываюсь о характере их отношений, однако не могу открыть подробности из соображений благопристойности. Вероятно, перед отъездом Шейн оставил ему некую вещь, на протяжении веков служившую нашим предкам для позорных и мучительных казней. Редкий в наших краях яд, которым владели только знатные и влиятельные люди. Случайно найти или купить его невозможно.

— Какая длинная прелюдия. И кто же предатель?

Вместо ответа Эслинг пошарил в кошеле и достал обугленный камень.

— Может, между ними случилась размолвка, а может, у моего брата были причины не раскрывать все свойства яда. Так или иначе, на днях меня попытались отравить, не зная, что средство не предназначено для тайного применения. А поскольку виновный в этом преступлении выше меня по рождению, я не могу вынести приговор и нуждаюсь в вашем участии.

В глазах у Верена на миг снова потемнело. В замке выше барона по рождению была только Элеонора. Камень же даже под слоем пепла обнаруживал знакомые кровавые разводы, и вчерашние расспросы Ардерика приобретали чудовищный смысл.

— Вы что, полагаете, что я поверю хоть слову? — процедил меж тем Ардерик. — Подлая ложь, от начала до конца.

— Дать ей камни мог только Шейн, — твёрдо повторил Эслинг. — Он собирал их несколько лет по кладовым и развалинам и хранил в ларце с вырезанными на крышке драконами. У нас эти камни зовут драконовой кровью и…

— Чушь, — выплюнул Ардерик. — В Империи эти камни знает каждый. Даже мой оруженосец. Верен! Это же киноварь, которой у нас красят всё, что ни попадя?

Верен кивнул и на всякий случай сделал ещё полшага вперёд, приблизившись к сотнику почти вплотную. Он видел, что рука Ардерика всё ещё сжимает рукоять меча и чуть заметно вздрагивает. В этом могла быть виновата усталость, однако Верен слишком хорошо знал сотника, чтобы не понять, что в нём кипит нешуточный, еле сдерживаемый гнев.

— Жаль это слышать, — Эслинг поджал губы. — Вы молоды, наивны и верите в чистоту чувств женщины, чьё нутро прогнило насквозь. Верите в невиновность изменницы, носящей яд на своём родовом гербе. В своё время я попался на тот же крючок и слышал те же ласковые слова, что и вы. С той только разницей, что я якобы спасал её от порочного столичного общества, а вы, надо полагать, от диких северян.

— Вы оскорбляете невинную и беззащитную женщину.

— Беззащитную? Она замужем, если вы забыли. Вас её защита заботить не должна, у вас нет такого права.

— У меня есть такое право, — проговорил Ардерик сквозь зубы. Ярость глушила его голос; Верен сам едва сдерживал дрожь, с мига на миг ожидая, что всё напряжение минувшей ночи прорвётся и выльется в по-настоящему страшное и непоправимое. — Когда я перебрался в столицу, я не пропускал ни одного турнира. Однажды среди зрителей я увидел девушку, чья красота затмевала других. Она сияла, как луна среди звёзд. Я посвятил ей свои первые победы, а после поклялся, что завоюю её сердце великими подвигами и буду защищать её до последней капли крови. Так вот, я буду защищать госпожу Элеонору по праву клятвы, которую она приняла и одна может освободить меня от неё.

Верен мысленно присвистнул — сотник не рассказывал, что был знаком с баронессой раньше. На миг внутри поднялось радостное предвкушение — а ведь, вернувшись, он тоже сможет сражаться с настоящими воинами. И какая-нибудь девушка повяжет свою ленту на его копьё. К щекам прилила краска — на месте девушки живо представилась Бригитта, и Верен прогнал эти мысли как недостойные и глупые. Тем более, ощущение грядущей беды не ослабевало.

— Глупости, — фыркнул Эслинг. — Сколько вам было лет? Пятнадцать? Семнадцать? А ей — десять или того меньше? Детские игры!

— Игры в прошлом, барон, — раздельно проговорил Ардерик. — Мой меч на страже чести госпожи Элеоноры. Я её плащ и щит, и горе тому, кто оскорбит её. Будь то её муж, отец или сам Император!

— Осторожнее, почтенный, — проронил барон. — Ещё немного, и вы наговорите на государственную измену.

Верен уже почти привычной хваткой вцепился в пояс рванувшегося вперёд Ардерика и держал, пока барон не удалился. Сотник смотрел ему вслед, бормоча обрывки проклятий. Затем легко высвободился из рук Верена и вогнал в ножны наполовину вынутый меч.

— Не бойся, я не убью его, — выговорил он. — Велика честь марать меч об эту падаль! С его братом я сойдусь в честном бою и прибью его голову над воротами. Он та ещё мразь, но заслуживает поединка. А этот… Этого будут судить за измену. Я ещё увижу, как его повесят, и он обгадится у всех на глазах. Я ему покажу имперское правосудие!

— Ты правда посвящал баронессе свои подвиги? — спросил Верен, торопясь перевести тему. Руки дрожали отслабости и волнений, а перед глазами опять плыло.

— Да тьма его знает! — в сердцах воскликнул Ардерик. — Может, и посвящал. Разве ж их всех упомнишь? Но что, надо было молча согласиться с этим свинаком?!

Он потёр ладонями утомлённое, осунувшееся лицо.

— К троллям Эслинга. Идём освободим принцессу из заточения. А то как бы наш лучник не возомнил о себе лишнего, наслаждаясь обществом стольких красавиц сразу.

Узкая лестница и путаные ходы вывели их в коридор, ведущий к покоям Элеоноры. Прежде чем приблизиться к двери, Ардерик остановился у окна — того самого, возле которого Элеонора рассказала ему о камнях и показала ларец — и устало оперся на подоконник. Верен впервые видел сотника таким несчастным. Даже не представлял, что у него может быть такое лицо.

— Я же спрашивал её, я догадывался… — прошептал он, устремив взгляд на серые, на глазах тяжелеющие облака. Ставни были открыты, и снег, не таявший на коврах, смотрелся дико и неуместно, будто замок был уже завоёван и разорён. — Если я принесу голову младшего Эслинга… Будет ли она рада?..

Верен нерешительно коснулся кольчужного плеча, не зная, что сказать. Ардерик длинно, тяжело вздохнул, затем выпрямился и повторил твёрдо и мрачно:

— Я принесу ей голову младшего Эслинга. И будь что будет.^[14]

6. Огни на пустоши

— Я не выполнил приказ, господин Тенрик. Я не убил сотника южан.

Дарвел стоял посреди покоев барона, прямой и неподвижный, как кол. За прошедшую ночь кожа ещё плотнее обтянула его скулы, щёки провалились, в глазах под сдвинутыми бровями таилась усталость. Сквозь прорехи в рубахе белели повязки — лёгкая кожаная броня оказалась уязвима для мечей и стрел.

— Правильно сделал, — кивнул Эслинг, не оборачиваясь от окна. — Это было необдуманное решение. Сейчас мы должны забыть обиды и сплотиться против общей беды.

Голос его звучал мягко, внутри же бушевал пожар. Воспоминания жгли калёным железом. Сперва — удушливая вонь драконовой крови, затем — крики и гулкий бой колокола, возвестившие о нападении. Звон мечей, свист стрел, свет факелов. Тяжесть доспехов, непривычный меч в руках. Негромкое, но решительное: «Отошли бы вы, господин Тенрик. Лучше оружейную отоприте». И, наконец, неслыханная дерзость сотника, заявившего свои права на чужую жену. За два дня барон Эслинг испил полную чашу позора и унижений, и мерзкий привкус до сих пор горчил на губах.

— Хорошо, если господин Тенрик больше не верит грязным сплетням, — проронил Дарвел. — Имперский сотник много помог в бою.

— Ты всё правильно сделал, Дарвел, — повторил Эслинг. — Север не забудет твоей храбрости и преданности. И я тоже не забуду.

Слова падали тяжело и мерно, а внутри тлела застарелая, гнилая обида. Не он вчера отдавал приказы, не он сражался на стене, не его провожали взглядами, полными надежды.

Зато отвечать за разорённые земли придётся ему, Тенрику Эслингу. С кого же ещё спросит император по весне, когда счетоводы приедут взвешивать шерсть и увидят сгоревший город и вытоптанные поля? Можно было бы снова списать на пожары и мор, если бы не столько раненых. Шрамы от мечей, отрубленные ноги и руки не объяснишь никаким недугом. Не будут барона Тенрика звать Миротворцем или Добрым. Зато вспомнят, что после ста лет мира именно он развязал братоубийственную войну.

Теперь уже ничего не поправишь, не скроешь. Видят боги, он пытался. Столько лет покрывал и брата, и жену. Даже выйдя тогда от Эйлин, утирая слёзы от едкого дыма, он рассказал Дарвелу совсем другую историю.

— Имперский сотник посягнул на честь моей супруги. — Слова давались нелегко, Эслинг давился ими, как кусками жёсткого мяса, выталкивая из воспалённого горла. — Эйлин пожаловалась мне, как подобает примерной жене. А я напомнил, что в случившемся есть и её вина.

Дарвел, явившийся к барону сразу, как он ввалился в свои покои, понимающе кивнул. Ходили слухи, что в Империи, при дворе, совсем с ума посходили и порицают мужей, поднявших руку на своих непутёвых жён. Но Империя была далеко, а он и так слишком долго позволял Эйлин лишнее.

— Завтрашний день она и её служанки проведут за размышлениями о достойном поведении, — продолжил он. — Проследи, чтобы о моём распоряжении ненароком не забыли.

Дарвел снова кивнул. Эслинг глубоко и прерывисто вздохнул и закашлялся. В горле до сих пор першило, и это напоминало о детских унижениях так живо, что сводило зубы, а пальцы сами сжимались в кулаки.

— С сотником я поговорю утром на стене, — бросил он.

— Я возьму побольше людей, — сказал Дарвел, но Эслинг покачал головой:

— Нет. Не потребуется. Я не вызову его на поединок.

От унизительности задуманного заранее горчило во рту. Привычный и простой мир рвался в клочья, расползался под пальцами, как плохо выделанное сукно.

— Он хороший воин, — осторожно проговорил Дарвел. — И храбро сражался против господина Шейна.

Эслинг дёрнул щекой:

— Мы с Шейном враждуем уже тридцать лет и как-то разбирались. Иди. Я всё решил.

Всё складывалось как нельзя лучше: неверную жену — под замок, наглеца-чужака — под нож. Тем более, сотник заглотил наживку сразу, поверил в вылазку, как мальчишка. Никто бы не стал разбираться, от чьей руки погибли он и его люди. Удалось бы сохранить доброе имя и мир. Но Шейну вздумалось напасть на замок всерьёз, и план рухнул. После сегодняшней ночи у Эслинга не было брата, не было жены, да и владений уже почти не осталось — они все уместились в кольце замковых стен.

Дарвел за спиной как-то тяжело топнул и шумно вздохнул. Эслинг обернулся, встретился с пустым взглядом из-под полуопущенных век и запоздало понял, что стражник смертельно устал за эту ночь и едва держится на ногах.

— Иди отдыхать, — велел Эслинг. — Я пригляжу за всем.

Дарвел кивнул и вышел, чудом не задев косяк двери. Эслинг набросил плащ и тоже покинул комнату. Вышел во двор и, прежде чем направиться на стену, бросил взгляд наверх — на башню, где под самой смотровой площадкой располагалась голубятня.

* * *

В крошечной передней было чуть теплее, чем в гостиной, выстуженной из-за открытого окна. Элеонора стояла, скрестив руки на груди, и старалась сдержать дрожь от холода, тревоги и бессонной ночи. Она скользила рассеянным взглядом по мальчишке-лучнику, который лихо взобрался в окно, только чтобы убедиться, что дверь действительно не открыть изнутри; по Грете, державшей ему фонарь, и изредка оглядывалась на остальных служанок, пытавшихся навести порядок в гостиной: смести снег с ковра и раздуть угли в камине. Наконец в коридоре раздались шаги, а в следующий миг на дверь без предупреждения обрушился страшный удар. Лучник и Грета шарахнулись, а снаружи послышался чей-то урезонивающий голос. Ещё два удара, и в распахнувшемся проёме показался Ардерик — всклокоченный, в рубахе, залитой кровью, и с топором в здоровой руке.

— Вы свободны, баронесса, — объявил он. За его спиной высился оруженосец, с явным сожалением рассматривающий искрошенный в щепки засов.

— Входите же, — Элеонора улыбнулась, заглянула Ардерику в глаза и натолкнулась на пустоту. Он смотрел будто бы мимо неё и всё сжимал в руках этот дурацкий топор. Улыбка на лице Элеоноры уступила место серьёзному выражению, а приветливый тон деловому: — Полагаю, у вас найдётся четверть часа, чтобы объяснить наше нынешнее положение и возможные планы врага.

— А я полагаю, что планы врага известны вам лучше, чем мне, — негромко и зло ответил Ардерик.

Элеонора прикусила губу. Разумеется, Тенрик рассказал о её глупой выходке с камнями.

— Ардерик, друг мой, — сказала она как можно мягче, — нам обоим тяжело далась эта ночь. Вам — в разы тяжелее. Я всё объясню. Входите же! Обсудим всё в спокойной обстановке.

Ещё не родился мужчина, который мог устоять перед волшебством её голоса и взгляда. Вот и Ардерик смешался и нерешительно шагнул вперёд. Оруженосец придержал его за локоть и осторожно забрал топор.

— Камнееды вернутся, когда стемнеет, — говорил Ардерик, сидя на краешке скамьи. — Днём мы выкосим их из луков со стены, но ночью легко подобраться незамеченными.

В гостиной он чуть оттаял, хотя на Элеонору почти не смотрел. Без топора вид у него стал менее дикий, но служанки всё равно косились с опаской. Сопровождавшие сотника мальчишки откровенно клевали носом, осушив по стакану вина.

— У вас уже есть план? — Ум Элеоноры работал чётко, несмотря на бессонную ночь.

— Есть. Но для этого нам самим надо дождаться сумерек.

В камине трещали дрова, согревая выстуженные покои, служанки принесли горячей воды и свежую еду. Элеонора привычно отметила, что обед приготовлен хорошо, припасы не экономили. Пока.

— Всё зависит от того, сколько людей у меня будет к вечеру, — продолжал Ардерик. — Многие ранены. В такое время лекарь важнее военачальника. Сейчас мы можем только ждать.

— Тогда вам надо отдохнуть, — Элеонора поднялась и сделала знак служанкам. — Приготовьте постели для сотника и его людей.

— Но госпожа… прямо здесь?..

Элеонора поморщилась от обеспокоенного тона Бригитты.

— В их спальне сегодня не топили. Нет позора в том, чтобы дать приют воинам, проливавшим за нас кровь. Постелите им, скажем… в гардеробной.

В гардеробной не было окон, а значит, дневной свет не помешал бы уставшим мужчинам выспаться. А ещё эта комната примыкала к спальне Элеоноры и сообщалась с ней неприметной дверью.

— Располагайтесь, — Элеонора распахнула гардеробную перед Ардериком. Служанки внесли дымящиеся кувшины, тазы и чистые тряпки. — Горячей воды мало, но помыться хватит. Одежду оставьте у двери, её почистят и починят.

Передавая сотнику светильник, она взглядом и лёгким движением пальца указала на дверь в углу, обитую той же тканью, что и стены. Прикрыла за собой дверь и вышла.

Ардерик пришёл спустя четверть часа. Он смыл кровь с лица, сменил рубаху и снял повязку с руки, но по-прежнему выглядел хмурым и усталым. Уселся в кресло, указанное Элеонорой, вытянул ноги, бросил короткий взгляд на проплешины на шкурах на полу и спросил без обиняков:

— В свете некоторых новых сведений, полученных от барона, я вынужден повторить свой вопрос: откуда у вас те камни? Прошу прощения, юлить и говорить намёками меня не учили.

Элеонора поморщилась от его церемонного тона и ответила спокойно:

— Вы уже знаете, откуда они у меня.

— Почему вы лгали?

— Я не лгала. Но и не могла сказать всей правды.

— Почему?

— Потому что вы могли сделать неверные выводы касательно наших с Шейном отношений.

— Неверные?

— Разумеется, неверные.

— Вы… — Ардерик ударил кулаком по резному подлокотнику и слова полились, обгоняя друг друга: — Вы хоть понимаете, в какой опасности были всё это время?! Вас могли выдать в любой миг! Вы были здесь одна, без охраны и с полным ларцом северного яда! Рассветные силы! Вас могли обвинить в заговоре против всей семьи, могли повесить без суда! А эта выходка? Да Эслинг мог убить вас на месте, и я не защитил бы вас, не успел бы, хоть бы и имел за спиной тысячу человек!

— Меня защитило бы моё происхождение, — холодно проговорила Элеонора.

— Чушь! Я скажу, что вас защищало все эти годы — благородство обоих Эслингов! А может быть, тонкий расчёт, тьма знает. Но вы обязаны жизнью своему мужу и деверю, нравится вам или нет! А может быть, мужу и…

— Да что вы себе позволяете? — Элеонора встала, и Ардерик поднялся вслед за ней. — Вы оскорбили меня, обвинили во лжи, а теперь хвалите моих злейших врагов и намекаете на немыслимые вещи?

— Я привык высоко ценить свою верность, — раздельно проговорил Ардерик. — Я буду защищать вас до последней капли крови, Элеонора. Я так и сказал барону. Когда мы разговаривали там, внизу, я соврал, будто клялся вам когда-то на турнире в вечной верности. Такими вещами не шутят! И если вы ведёте двойную игру, если вы лжёте и строите планы за моей спиной, если всё это время втайне желали победы другому…

— Ардерик, друг мой! — Голос Элеоноры дрожал от ярости и обиды, но нельзя было сорваться. — Как же вам досталось этой ночью, если вы поверили в такие ужасные вещи! Сейчас вы увидите, что я не желала победы никому, кроме вас.

Знамя лежало на столике у окна, свёрнутое в аккуратный рулон. Когда Ардерик развернул его, по бархату пробежали искры. Сотник долго смотрел на знамя, затем повернулся к Элеоноре:

— Это вы шили его?

— Этими самыми руками, мой друг, — она положила ладонь ему на плечо, впервые не защищённое доспехом. — О, Ардерик, я всю ночь не сомкнула глаз! Слушала лязг мечей и не знала, живы вы или нет! Я хотела помочь, я не знала, что ещё можно сделать для вашей победы. Возьмите это знамя, и пусть оно принесёт вам больше удачи, чем старое.

Ардерик осторожно расправил складки, собравшиеся внизу, дважды прочёл девиз, очертил кончиками пальцев меч. Его лицо разгладилось, а взгляд, поднятый на Элеонору, был почти виноватым.

— Это же… долгая работа, верно? Неужели вы шили всю ночь?

Элеонора улыбнулась:

— Я перед вами в неоплатном долгу, и с радостью сшила бы для вас тысячу таких знамён.

Напряжение, царившее до этого между ними, ушло. Элеонора осторожно забрала знамя и отложила. Её пальцы всё ещё лежали на плече Ардерика и тихонько поглаживали тело сквозь грубую ткань. Ярость, только что переполнявшая Элеонору, расходилась по телу горячими волнами. Сердце билось мерно и гулко, отдавалось в бёдрах, заполняло целиком. Верный меч снова послушно лежал в руке, и требовалась самая малость, чтобы приручить его окончательно.

— Я был груб, — произнёс Ардерик. — Я… наговорил ужасных слов. Мне нет прощения.

— Друг мой, — у Элеоноры кружилась голова от его близости. — Забудем всё, что было. Я тоже виновата перед вами.

Она шагнула ещё ближе и положила ладони Ардерику на плечи, стиснула, наслаждаясь ощущением крепких мышц, не прикрытых рыхлым и дряблым. Заглянула в серые глаза — в них разгорался тот же огонь, что сжигал Элеонору. Ладони Ардерика легли на её талию, сперва нерешительно, затем крепко обхватили, притянули к себе. Элеонора подняла голову и коснулась губами его обветренных, жёстких губ.

Шейн мог обнимать её так же. Мог так же обдавать её запахом крови и чужой смерти, нетерпеливо собирать складками подол, торопиться коснуться обнажившегося бедра. Элеонора ласкала Ардерика под рубахой, и дыхание замирало, когда она касалась шрамов — длинных от мечей, звездчатых от стрел. Сила, дикая, неукротимая сквозила в каждом касании Ардерика. Мысль, что несколько часов назад он был весь в чужой крови и легко распоряжался жизнью и смертью, отнимала последние остатки выдержки. Тенрик никогда не был таким, даже когда приходил с убоя скота или от постели слуги, покалеченного норовистым быком.

Элеонора не заметила, как оказалась сидящей на столе; обвила Ардерика ногами, откинулась назад, позволяя ему расстегнуть корсаж, и потянулась к шнуровке его штанов. Но прежде надо было расстегнуть пояс с мечом, который сотник и не подумал снять, отправляясь в чужую спальню.

— Нет, — Ардерик скорее выдохнул, чем сказал, и Элеонора не расслышала бы, если бы его ладони не накрыли её руки и не оторвали их от пояса. — Мы не…

Элеонора снова прильнула к его губам, заглушив протест. А когда оторвалась — столкнулась с неожиданно твёрдым взглядом.

— Мой ребёнок не будет носить имя Эслинга, — выдохнул Ардерик. Оправил рубаху, отступил и склонив голову, будто ждал расправы.

Ещё не родился мужчина, который мог устоять перед волшебством Элеоноры. Но Ардерик устоял.

Мир медленно выцветал, обретая обычную блёклость. Сердце всё ещё бешено билось, но ум прояснялся, возвращая ледяную остроту. Элеонора механически оправила подол, стянула на груди корсаж. Ардерик подал ей руку, снимая со стола. Близость снова бросила их друг к другу в объятия, но Ардерик почти оттолкнул Элеонору и держал на вытянутых руках, не в силах ни приблизить, ни отпустить.

— Я не могу, — повторил он, и чем твёрже звучал голос, тем явственнее в глазах плескалась растерянность. — Только не его имя. Ты самая красивая женщина на свете, я никого не желал, как тебя, никем так не восхищался… но… мой первенец, наследник моего рода… и этот…

Элеонора коснулась кончиками пальцев его губ, погладила по щеке и выговорила:

— Я была бы осторожна.

— Сама знаешь, что не была бы.

— Тогда что мешало тебе позаботиться, чтобы ребёнка не было?

— И обмануть тебя?

Он стоял и наблюдал, как Элеонора застёгивала мелкие пуговицы корсажа и расправляла платье.

— Что ж, — свой голос показался Элеоноре чужим, — тогда самое время отдохнуть. Иди ложись. Я спущусь и прослежу за ранеными и прочим.

Ардерик кивнул. Элеоноре хотелось привлечь его к себе, толкнуть на постель, закрыть рот поцелуем так, чтобы не смел возражать… но она вскинула голову и легко толкнула Ардерика к двери в гардеробную.

— Отдыхай. Я попрошу служанок разбудить вас с наступлением сумерек.

Она отвернулась, чтобы не видеть, как он скрывается за дверью. Ум работал чётко: Ардерик желал её, не скрывал этого и рано или поздно перестанет упрямиться. Однако тело не желало мириться, и когда Ардерик окликнул Элеонору от двери, она обернулась, задержав дыхание.

— Надо перенести в замок все припасы из погреба, — сказал Ардерик. — Зерно для лошадей тоже. И самих лошадей увести… Вели, чтобы всё ценное со двора собрали в главной башне.

Тревога кольнула Элеонору под ложечкой.

— Но зачем? Ты же не думаешь, что… Шейн будет хозяйничать во дворе? Что мы не отстоим стены?..

— Разумеется, нет. Но… — Во взгляде Ардерика не было ни недавней растерянности, ни вины, только бесконечная усталость. — Просто сделай, как я сказал.

* * *

Верен всплывал из глубин сна, как со дна реки. Его качало на волнах дрёмы, тянуло обратно в глубину, но сверху, как солнечные лучи, пробивались голоса и стук посуды. Верену виделось, что они с Такко снова сторожат обозы, заночевали на постоялом дворе и с рассветом отправятся в путь. Затем голос друга перекрыл другой знакомый голос, и Верена словно подбросило в постели. Ардерик разговаривал за дверью, и Верен, мигом всё вспомнив, рванулся одеваться. Впрочем, рвануться не особенно получилось. Всё тело ломило, ныли даже кончики пальцев. Верен потянулся и не сдержал стона, такой болью отозвались измученные мышцы.

Наконец ему удалось размяться, кое-как одеться и выбраться в соседнюю комнату. Ардерик и Такко сидели за столом вместе с Бригиттой и Гретой, а за окнами начинали сгущаться ранние зимние сумерки.

— Наконец-то! Я уже хотел идти за тобой, — приветственно поднял кубок Ардерик. — Руки-ноги шевелятся? Впрочем, вижу… Ешь скорее и идём.

Верен взял протянутую миску и прислонился к подоконнику. Садиться он не решился — ещё не встанешь потом.

— Я как раз рассказывал, как ты вчера отбивался от двоих северян разом, — заявил Такко. — Если так пойдёт, станешь живой легендой.

— Тебе из башни было хорошо видно, да? — поддел друга Верен.

— Да, мне как раз нечего было делать, пока не принесли стрелы, — подхватил Такко. — Сидел любовался, как вы машете мечами, и радовался, что родился лучником.

— Возьми сегодня перо и чернила, — предложил Верен. Как же ему не хватало этих перепалок! — Хоть не даром будешь время терять. Опишешь все наши подвиги, а то и зарисуешь.

— Надо бы, — кивнул Такко. — Впрочем, о тебе и писать не надо. Тут, знаешь, все помнят, как ты в первый день отбивался одним щитом. Запомнят и это.

Верен усмехнулся. В голосе Такко ему послышалась неприкрытая зависть. Но пока он думал, какой шуткой сбить тему, Ардерик опередил:

— Набили животы? Идёмте. Нынче у нас много дел.

В лекарскую Верен не пошёл — там и без того яблоку было негде упасть. Ардерик разговаривал с лекарем один, и когда он вышел на улицу, между его бровями пролегла глубокая складка.

С северной стороны замка кипела работа: под надзором Элеоноры из погреба и конюшни несли мешки и ящики. Здесь же нашёлся и Дарвел, он вместе с другими северянами гнал в замок лошадей. Ардерик подозвал его жестом.

— Мы весь день делали стрелы, — сказал Дарвел, отряхивая руки от прилипших соломинок. — Все, кто не сражался ночью, работали без устали.

— Хорошо, — кивнул Ардерик. — Но нам не хватит стрелков, чтобы держать врагов на расстоянии. Надо укрепить ворота. А когда совсем стемнеет, вывезти сено в поле и раскидать на копны.

— В поле?

— Именно. Да без шума и факелов! А ты, — Ардерик повернулся к Такко, — дуй вон к тем парням и расскажи им всё, что знаешь про огненные стрелы. Может, придумаете что-то получше смолы.

— Огненные стрелы? — переспросил Верен. — Но… зачем?..

Ардерик не ответил. Он смотрел по сторонам, его взгляд задерживался то на опустевшей конюшне, то на кострах под котлами с маслом и смолой. Задержался он и на баронессе, и Верен, как ни старался, не мог понять, что за выражение отразилось на лице. Не сожаление же…

— У нас пять десятков, три из которых полягут в первой же схватке, — пробормотал Ардерик. — Если впустим врагов во двор, считай, замок сдан.

Он перехватил взгляд Верена и ободряюще кивнул:

— Впрочем, пока мы живы, есть надежда. Беги к воротам и помоги там. Заодно разомнёшься. И скажи лучникам, чтобы проверили клинки — если не случится чудо, сегодня у всех будет возможность помахать мечами.

* * *

На пустошь спустилась густая, непроглядная тьма. Небо снова укутали облака, сыпавшие снегом. Белая взвесь висела перед глазами и скрадывала звуки. Только трещали сучья в кострах, над которыми грелись смола и масло, да изредка хлопали двери в замке — все, кто оказался не годен к бою и не лежал в горячке, тащили в башню остатки припасов из кладовых.

Холодная сырость пробиралась под плащ и рубаху, но Такко не жалел, что покинул тёплые покои баронессы. Слишком много там было напоминаний о прошлой жизни. Он не ожидал увидеть до боли знакомый герб на часах и музыкальной шкатулке, и едва мог усидеть на месте, пока не появился Верен и не отвлёк от воспоминаний. Здесь, на стене, дышалось свободнее. Здесь было легко — стреляй, пока не закончатся стрелы, а дальше бери меч и будь что будет.

Такко нашёл взглядом Ардерика. Сотник стоял неподвижно, опершись на каменный зубец. Со стороны казалось, что он отдыхает или задумался — взгляд был направлен не на пустошь, а под ноги. Но Такко видел, что Ардерик напряжённо вслушивается, ловит каждый звук с пустоши. Только сам он не мог расслышать ничего, поэтому перебирал стрелы, наконечники которых были обмотаны просмоленными тряпками, и надеялся, что план сотника сработает.

Наконец раздался слабый звон и неясный шелест. Такко вскинулся, схватил стрелу, первым сунул в огонь, и в тот же миг Ардерик поднял руку. Взмах — и небо прочертил десяток огненных стрел, высветив на снегу тёмные пятна: копны сена. Вторая очередь стрел взмыла вверх до того, как погасли первые; часть упала в снег, но другие достигли цели, и сено вспыхнуло, осветив пустошь.

— Идут! — не то рявкнул, не то взвыл чей-то голос. Взгляд ещё нашаривал среди огней врагов, а стрела — с острым, боевым наконечником — уже скользнула на тетиву. Северяне были в сотне шагов от стены. Светлые плащи делали воинов почти неразличимыми даже в свете пламени, но их выдали мгновенно выросшие на снегу тени.

— Луки! — в два голоса заорали Ардерик и Дарвел с разных концов стены. А дальше всё стало просто — древко в пальцах, тугая тетива и короткие вскрики, когда острое железо нашло свою цель.

7. Поединок

Готовый к осаде замок выглядел непривычно. На первом ярусе некуда было ступить. У наскоро сколоченных коновязей волновались лошади, у стен высились горы зерна и овощей, пол был завален тюками, заставлен ящиками с зеленью, бочонками с вином и соленьями — всем, что вынесли из кладовых и погребов. На втором ярусе устроили раненых. Оттуда несло кровью, потом, нечистотами, и резкий запах отваров и настоек не перебивал тяжелый смрад. Хлопали двери, отовсюду раздавались шаги, стоны, крики. И над всем этим властвовала Элеонора — отдавала приказы, распределяла припасы и снадобья, мелькала то здесь, то там в неизменной лисьей накидке, метя пол вышитым золотом подолом, с гордо поднятой головой и лёгкой тенью заботы на прекрасном лице.

Тенрик Эслинг стоял в глубокой нише первого яруса, никем не замеченный. Он распоряжался в замке, пока не пришла Элеонора — его Эйлин. Теперь Эйлин решала, как сложить припасы и где устроить очаг, а ему, Тенрику, надлежало быть во дворе и готовить войско. Но этим уже занимался имперский сотник. Он отдавал приказы верному Дарвелу, он втолковывал людям, что нужно будет делать, и это на него с немым вопросом смотрела Эйлин, пересекая двор. А барон Эслинг прятался в темноте, как будто был убит, пленен, изгнан — и жизнь без него текла так же размеренно.

Женщины и дети, разбиравшие припасы, вдруг поднялись и склонили головы — в башню ввалился имперский сотник. Оглядел сваленные тюки, скривился, жестом показал освободить середину. Затем он говорил с Эйлин, стоя так близко, что между ними едва можно было поставить ладонь, затем ушёл, а Эйлин принялась отдавать распоряжения. Его распоряжения. Барон Эслинг должен был догадаться, что середину холла нужно освободить на случай отступления. Но и это сделал не он.

В тусклом свете факелов Эйлин была похожа на статуэтку из кости и тёмного дерева. Она так отличалась от местных женщин: коренастых, светловолосых, безотказных. Эслинг вспоминал, как впервые увидел её — хрупкую, с фарфорово-белой кожей и стальными глазами. Как впервые взял за руку, какой тонкой и слабой казалась эта рука. Они не были созданы друг для друга, следовало понять это сразу. Все усилия оказались тщетны. Время всё расставило по местам, и река, перекрытая плотиной, вернулась спустя годы в старое русло.

Эйлин направилась во двор. У самых дверей её кто-то окликнул, Эйлин резко обернулась, накидка распахнулась, и в просвете блеснула кольчуга — змеиная чешуя под лисьим мехом.

Эслинг отступил глубже в нишу и вжался в камень, пытаясь ощутить молчаливую поддержку замка. Не вышло. Это отец и Шейн вечно болтали, что слышат голоса и видят в коридорах умерших предков. Тенрик никогда не ощущал замок как живое существо — в отличие от земли, которую чувствовал, как своё второе тело. Год за годом он безошибочно угадывал, когда сеять и убирать, когда перегонять скот. И неласковая северная земля воздавала ему сторицей — добрела, жирела и рожала столько, сколько могла. Что, в сущности, значила его, Эслинга, жизнь, рядом с вечностью, к которой он прикасался каждый раз, проводя первую борозду, наблюдая за первыми всходами, глядя, как наполняются по осени закрома?

Замок готовился к сражению, а Эслинг думал, что умереть — не страшно. Земля примет его в свои объятия, и полузабытые боги откроют перед ним ворота. Но кому после него достанется Север?

«Я был хозяином и хранителем этих земель все эти годы, — думал он. — Я держал мир, как умел. Кто бы ни победил сегодня, они утопят Север в крови. А земля не любит кровь».

Он сразу знал, что приезд сотника не кончится добром. Знал, ещё когда тот скакал через пустошь во главе своей сотни, и уверился, получив в лицо обвинение, что кровь для барона дороже клятвы Императору. Кровь… Что знал об этом имперский сотник, что знала об этом Эйлин, бросившие родной дом ради славы и одна тьма знает ради чего ещё? Что знали они о долге, вросшем в плоть, о крепких корнях?

Эслинг выбрался из ниши, неловко зацепившись мечом, и скрылся в одном из боковых ходов. Меч путался в ногах; Эслинг придержал его с горькой усмешкой. Если потребуется, он возьмётся за оружие, но прежде нужно было сделать кое-что поважнее. Барон Севера не мог выиграть битву, но мог позаботиться, чтобы «победители» не разорили вверившиеся им земли.

В покоях было холодно — так, как никогда не бывало в прежние, мирные времена. Изо рта вырывался пар, стекла наглухо заплели морозные узоры. Эслинг зажёг светильники, отыскал в ящике стола увеличительное стекло и тонкое перо, встряхнул чернильницу — не замёрзла, хорошо! — и принялся писать на пергаменте мелким убористым почерком. Перо неловко лежало в руке, а буквы не получались достаточно мелкими, однако он пробовал снова и снова, пока не стало получаться.

Когда на пустоши взметнулись огни и раздался боевой клич, Эслинг отложил перо и потёр слезящиеся от напряжения глаза. Острым ножом отрезал от исписанного пергамента узкую полоску, а остаток листа свернул и положил в кувшин с водой, забытый у остывшего камина. Кто бы ни достал черновик, прочитать не сможет. Эслинг спрятал исписанную полоску за пазуху, оправил доспех, обвёл прощальным взглядом свои покои и вышел, плотно затворив за собой дверь.

Оставалось дожить до рассвета.

* * *

Войско камнеедов будто прочесали гребнем. Лучники осыпали пустошь стальным дождём. Не зря кузнецы в спешке ковали особые пустотелые наконечники! Не зря мешали серу с селитрой и древесным углём и обливали этой смесью просмоленную ветошь! Ни одна стрела не погасла в полёте, ни одна не переломилась, и теперь жаркое пламя топило свежевыпавший снег и очерчивало фигуры, словно они были нарисованы пером на рыжей бумаге. Пустошь огласил боевой клич, быстро перешедший в предсмертные хрипы — боевые стрелы легли на тетивы раньше, чем упали последние огни.

Впрочем, камнееды не для того мёрзли в чужих укреплениях, чтобы отступить. Они замешкались лишь на миг, перестроились и остановились вне досягаемости стрел. Верен переглянулся с Ардериком. Оба подняли арбалеты одновременно, и камнееды шарахнулись дальше. Верен в сердцах проклял тугой замок арбалета — не успел перезарядить, враги укрылись во тьме. Лучники готовились метить по уцелевшим копнам — сено быстро прогорало, пустошь снова затягивало снежной мглой.

— Пусть выйдут, — беззвучно твердил Верен. Мгла в прорези прицела казалась живой, из снега вырисовывались причудливые фигуры-мороки. — Пусть выйдут…

Однако то, что выдвинулось из тьмы, меньше всего напоминало войско. Это было похоже на дом, вдруг получивший ноги и отправившийся прогуляться по равнине. Морок двигался — жуткий, угловатый…

— Огня! — потребовал Ардерик. Горящие стрелы вновь прочертили небо, оставшееся сено запылало, и стало видно, что это и правда дом — с треугольной крышей, низкими скатами, почти касавшимися земли. Точно такие же стояли у реки, в той деревне, которую сожгли и разорили первой. Как, с какого света явились эти хижины?..

Верен крепко зажмурился, чтобы прогнать морок, и перед глазами всплыли рисунки из военного трактата. Конечно же! Это был таран, крытый сверху навесом от стрел и камней. На полозьях он легко шёл по снегу, а под навесом скрывались воины, толкавшие снаряд вперёд.

— Готовьте копья! — велел Ардерик. — Луки опустить! Берегите стрелы!

Махина неотвратимо приближалась. Кто-то из лучников на стене не выдержал и спустил тетиву. Стрела ударилась о навес и отскочила.

— Беречь стрелы! — повторил Ардерик. Завёл руку за спину, не оборачиваясь, и Верен вложил в неё протянутое кем-то копьё. Наконечники закаливали в бычьей крови, а значит, они пробьют деревянный навес раньше, чем падут ворота. Верен услышал торопливый топот по лестнице — несли ещё копья — ощутил в руке выглаженное древко и метнул его изо всех сил.

Он ждал хруста дерева и испуганных криков, но копья отскочили со звоном и упали в снег. Доски навеса были облиты железом. Нечего было и думать пробить их.

— Ты хотел достойного противника, Верен? — усмехнулся Ардерик его растерянному лицу. — Ну вот он. Всё как ты просил.

Стена под ногами вздрогнула, будто земля снова решила пошевелиться — таран ударил в ворота.

— Отставить копья, — велел Ардерик. — Несите смолу и масло!

Было жутко наблюдать, как таран стоит под воротами, как конец окованного железом бревна показывается из-под навеса.

— Лейте! — Ардерик нетерпеливо выхватил у кого-то ведро и первым опрокинул вниз, на скошенные стенки навеса. — Быстрее! И дайте огня!

Воздух стал горьким от дыма и душно-плотным от смолы — во дворе спешно раскладывали новые костры и наполняли котлы. По навесу тарана сползали тёмные потёки. Ардерик швырнул факел, и смола вспыхнула.

На стене раздался торжествующий клич. Каждый хоть раз клал по недосмотру раскалённую кочергу на пол и видел, как быстро обугливается сухое дерево, а если вовремя не убрать, то может и вспыхнуть. И каждый знал, как хорошо горят северные сосны, из которых был сложен навес.

— Пусть погреются, — мрачно усмехнулся Ардерик. — Луки держать наготове! Ещё смолы!

Стену окутал удушливый коптящий дым. Верен подумал, что над воротами навек останутся чёрные следы в память о битве. В память о победе. Он даже язык прикусил, чтобы не спугнуть удачу поспешной мыслью. Мельком оглянулся — во дворе суетились вокруг костров женщины и дети, а лучники на стене держали стрелы наготове. Ещё чуть-чуть — и задымятся смолистые доски навеса, а камнееды разбегутся прямо под острую сталь!.. И вовремя — таран бил в ворота, не останавливаясь, и в глухом звуке ударов всё яснее слышался треск.

Угроза вылетела из тьмы внезапно — в небе сверкнули огни и упали во двор. Ардерик зло выругался, помянув разом и забытое войско камнеедов, и всю их родню до седьмого колена. Северяне возвращали замку огненные стрелы, подобранные в вытоптанном снегу. Воины на стене шарахнулись, пригнулись. Горящие стрелы упали во двор, где их быстро затоптали, но две угодили на крышу конюшни, как нарочно, очищенную от снега. Просмоленное дерево занялось сразу. Женщины во дворе выстроились цепью к колодцу, загремели вёдрами, послышался уверенный голос баронессы — и тут через стену во двор полетели уже не огненные стрелы, а боевые.

Ардерик с Вереном одновременно рванулись во двор, замерли на верхней ступени лестницы — нельзя, нельзя было оставить стену! Женщины бежали к замку, шарахаясь и втягивая головы в плечи. Кого-то тащили в замок под руки; Верена обожгло было узнаванием, но широкая юбка и валяные сапоги выдали в раненой крестьянку и душный страх отступил. Зато изнутри поднялась холодная ярость. Достойный противник, как же! Достойный не метил бы по безоружным! Двор опустел, двери башни закрылись, и оставалось только смотреть на горящий таран да ждать, сжимая рукоять меча.

Терпкий, горький дым слепил глаза, от него першило в горле. Треск горящего дерева заглушил жуткий хруст: таран проломил ворота раньше, чем загорелся.

— Вниз! — Ардерик взмахнул мечом, указывая на ворота, и воины ринулись по лестнице. Верен на бегу закинул за спину арбалет, перекинул на руку щит и выхватил меч одним длинным движением, которое ни за что не сумел бы повторить в мирное время. Сердце колотилось так, будто вот-вот проломит рёбра, под шлемом было жарко и глухо, меч будто прирос к руке, а взгляд был прикован к воротам, где жутко белели изломанные брёвна. Ворота подались под очередным ударом с оглушительным треском, и в проломе сверкнули вражеские клинки. Краем глаза Верен видел, как баронесса снова выскочила из замка, прикрываясь щитом, возилась с замком псарни, и в её накидке запуталась стрела. Видел, как к воротам кинулись собаки, щёлкая зубами. А дальше в разломанный проём ворвались враги и глаза застлала ярость.

Меч сам взлетал вверх, прорубал брони, тела, кости, пока проём не заполнили волчьи головы и чья-то рука не дёрнула Верена за плечо, увлекая в замок. В памяти отпечатались оскаленные пасти, чужие лица с пустеющими глазами, столб искр и пламени. Затем с грохотом закрылись двери и стало тихо.

* * *

Ворота пали, противники превосходили числом, и войско отступало. Элеонора знала это от мальчишек, подносивших стрелы, и видела через узкие окна. Знала она и о том, что раненые наверху подползли к окнам с луками, которые не могли натянуть, а кто мог — спустились вниз и сжимали в ослабевших руках мечи, привалившись к стене. Столько лет Элеонора мечтала стоять за спиной воина, ждать его с войны, управлять землями в его отсутствие… но в её мечтах не было липкого, постыдного страха, который обволакивал с самого начала битвы и теперь вонзился под рёбра острым кинжалом.

Воины вваливались в двери, пятная кровью каменный пол. Одни падали на руки лекарей, другие запирали и заколачивали двери. Лучники кинулись наверх, на ходу накладывая стрелы на тетивы. Элеонора нашла Ардерика — он был весь залит кровью, но шёл сам и голову держал высоко. Слишком высоко для проигравшего. Его оруженосец тоже был рядом — глаза у него были ошалелые, с конца меча вязко струилась кровь.

Элеонора протолкалась сквозь толпу, схватила сотника за плечо:

— Скажи, есть надежда?

— Есть! — твёрдо ответил он, и в глазах плеснул азарт. Неожиданный, неуместный.

— Ты на кого-то надеешься? Тайно послал за помощью?

— Нет. — Он не глядя вогнал меч в ножны, и Элеонора вдруг ощутила, как дрожат её руки. — Наша надежда — Шейн Эслинг.

Элеонора, онемев, отступила, прижав ладони к вискам. Ардерик поймал её за руку, притянул к себе, не таясь:

— Думаешь, я потерял разум? Верь мне: Шейн загнан в ловушку, как и мы. Пусть мне никогда не коснуться меча, если он не поступит, как я думаю! Если всё пойдёт, как надо, мы спасены.

У Элеоноры кружилась голова от запаха крови и гвалта. Она покачала головой, ничего не понимая, и Ардерик поднёс её холодные пальцы к губам:

— Всё будет хорошо. Веришь мне?

— Спаси замок, — вырвалось у Элеоноры. Ардерик улыбнулся, выпустив её руку, и отправился отдавать распоряжения.

Они собрались на втором ярусе. Защищать двери осталось человек десять. Этого было мало, отчаянно мало, но Ардерик приказывал так уверенно, что Элеоноре не оставалось ничего, кроме как довериться. Неопределённость пугала её. Она помнила, как выглядел Ардерик после битвы на пустоши — страшно, мёртво, но и то было понятнее бурлившего в нём сейчас нетерпения.

Наверху неожиданно обнаружился Тенрик. Элеонора не смогла заставить себя подойти к нему. Она стояла плечом к плечу с Ардериком, и стрела, запутавшаяся в мехах, касалась оперением рукояти его меча. Сотник и не взглянул на барона. Пересчитал стрелков, замерших у окон, махнул рукой:

— Опустите луки.

И опёрся о подоконник, тяжело дыша и безуспешно оттягивая латный ворот.

Камнееды затаились во дворе. Лучники поглядывали на Ардерика нетерпеливо, почти умоляюще — то тут, то там мелькала неясная тень, а кто-то и вовсе выходил на свет, отбиваясь от собак щитами и ногами.

— Во имя рассвета, чего ты ждёшь? — прошептала Элеонора.

Сотник не ответил. Он смотрел на разбитый проём ворот, и вскоре оттуда показалась тёмная фигура. Собаки отступили, завиляли хвостами. Человек был один, он вышел на свет, стянул шлем, и пламя горящей конюшни зажгло медью его рыжие волосы. Шейн Эслинг явился в замок после двухлетнего отсутствия.

Он прикрикнул на без того притихших собак, по-хозяйски затоптал и отшвырнул попавшуюся под ноги горящую головешку и остановился перед окнами, прямо под направленными на него стрелами, небрежно помахивая белой тряпкой — знаком мирных переговоров. Обстоятельно оглядел двор и замок, пригладил взмокшие под шлемом волосы.

Лучники рванули тетивы, но Ардерик и барон рявкнули так, что внизу испуганно заржали лошади:

— Не стрелять!

— Кто пустит стрелу, сброшу во двор! — добавил Ардерик и наклонился вперёд, нетерпеливо постукивая пальцами по подоконнику.

Шейн никуда не торопился. Элеонора оглядывала его жадно, вспоминая все подробности облика. Ростом чуть выше Ардерика, Шейн ещё больше раздался в плечах за эти два года. Или дело было в броне? В остальном он не изменился: гордая посадка головы, взгляд с прищуром, даже знакомый, полоснувший по сердцу жест, которым он приглаживал волосы. Рыжие, а не светлые, как у Ардерика. Зачем она их сравнивает, во имя рассвета?

Наконец Шейн заговорил:

— Брат мой Тенрик! Здоров ли ты! Не исхудал ли от забот и тревог?

Двор заполнил хохот.

— Брат мой Тенрик! — продолжал Шейн. — Нас, сынов Севера, слишком мало, чтобы длить войну. Выходи и решим исход боя поединком, как заповедали предки!

Ардерик ударил кулаком по подоконнику и шумно выдохнул. Он едва не приплясывал на месте. Элеонора стиснула руки так, что хрустнули суставы. Вот чего он хотел — скрестить мечи с Шейном, один на один! Ждал этого, знал, что Шейн не упустит возможности покрасоваться!..

Эслинг стоял, как каменное изваяние, и краска медленно уходила с его лица. Взгляды скрестились на нём — изумлённые, испуганные, умоляющие — и стали как-то особенно заметны надставленные ремни лат и что меч неловко привешен к поясу.

Дарвел кашлянул и шагнул вперёд:

— Позвольте мне, господин Тенрик, защитить честь хозяина Эслинге.

Тенрик смотрел на него — долго, потерянно. Затем отвёл взгляд и кивнул.

Внутри у Элеоноры будто что-то надломилось и осыпалось с тихим шорохом. Ей было не жаль Дарвела — долг воинов умирать в бою, — но презрение к барону жгло горло. Дарвел учил обоих братьев сражаться до того, как отец нашёл им учителя получше, ему доводилось присматривать за обоими наследниками, пока они были детьми. Впервые Элеонора задумалась, каково было старому стражнику видеть вражду между братьями и выбирать сторону.

— Честь хозяйки Эслинге тоже была затронута, — громко заявила она. — Сотник Ардерик будет моим защитником. Если господин барон не возражает.

Она, не отрываясь, смотрела на Тенрика, не выпуская из поля зрения Ардерика. А тот вышел вперёд, положил руку на меч и с непринуждённым видом наёмника уставился в потолок — как будто каждый день выходит драться за чужие владения.

— Что скажешь, Дарвел? — проронил Тенрик. — Уступишь имперскому сотнику право отстоять честь Эслинге?

— Я рад умереть за замок и за вас, — ответил стражник, — но, по правде сказать, слишком долго я объезжал лошадей, чтобы сражаться с господином Шейном. Пусть сотник идёт, если хочет.

Эслинг пожал плечами и отвернулся:

— Что ж… Пусть идёт.

Элеонора видела только спину Ардерика, по ней непостижимым образом читалось торжество. Сотник чуть склонил голову в знак согласия, затем обернулся, вынул меч и протянул рукоятью вперёд Элеоноре.

— Окажите мне честь, госпожа баронесса, — произнёс он с хищной улыбкой.

У Элеоноры не было длинного платка, который повязывают на копья на турнирах. Она лихорадочно провела руками по корсажу и оторвала украшавшую его узкую ленту.

— На удачу, — прошептала она, завязывая под рукоятью небольшой бант. Ардерик одобрительно кивнул — не будет мешатьдержать оружие — отвесил церемонный поклон и направился к лестнице. За ним тенью следовал оруженосец.

Башня почти опустела. Все, кто мог, высыпали во двор смотреть поединок. Элеонора осталась наверху — отсюда было лучше видно. С ней осталась верная Бригитта, да у окон застыли лучники. Элеонора смотрела, как чертят и посыпают золой круг для поединка. Сердце пропустило удар, когда противники принялись снимать кольчуги, оставшись в одних рубахах. Глядя, как они сходятся и делают первые пробные выпады, Элеонора ощутила тяжесть собственной брони — лишней, ненужной…

— Забавно, наверное, смотреть на драку двух любовников? — Тенрик подобрался сзади и обхватил её за плечи. Элеонору передёрнуло. Тенрик ощутил дрожь и усилил хватку. — Так даже проще, не придётся выбирать…

— Ты совсем обезумел от страха, — процедила Элеонора, не оборачиваясь. — Попроси у лекаря сон-травы и не позорь меня!

Её взгляд был прикован к поединку. Вот Ардерик сделал пробный выпад, вот Шейн уклонился и атаковал в ответ. Первые удары, бой вполсилы.

— Только не делай вид, что переживаешь, — прошептал Тенрик ей на ухо. — Тебе нечего бояться. Ты всегда можешь сдаться на милость победителя.

Элеонора яростно рванулась из его рук, и хватка ослабла. Затем она услышала удаляющиеся шаги и тут же выбросила из головы мысли о бароне. Внизу, в круге из золы, под треск пожара, решалась судьба Севера. А значит, и её, Элеоноры.

* * *

Взлёт лезвия, удар о щит, новый взлёт и звон встретившихся клинков. Разворот, переход. Противники шагали внутри круга, прощупывая друг друга первыми ударами. Переступив черту, они сделались странным образом похожи — под рубахами бугрились мышцы, волосы светились ржавчиной и медью, на месте глаз будто горели угли. Взмах, атака, поворот.

Обладай Верен даром слова — сложил бы песню, где сравнил соперников со зверями на их гербах. Ни на миг не усомнился бы, что медведь-Ардерик сокрушит легконогого оленя Шейна. Такого дара Верену не было дано, зато он хорошо видел, что у обоих противников было в достатке и силы, и ловкости.

Отразить, увести чужой клинок, атаковать снизу, сбоку, отступить, отразить… Перед глазами у Верена словно вставали картинки из трактата по фехтованию. Шейн бился точно по книгам, позволяя Ардерику отражать удары лёгкими, заученными движениями. Он был предсказуем, до тошноты прост, и Верен держал руку поближе к мечу. Мало ли что. Он не видел Шейна под стеной и не собирался верить тому, кто вместо боя берег силы для поединка. А ещё видел, что камнеедов во дворе становится всё больше. Спина взмокла от ожидания: какую подлость им приготовили?

Не зря.

Шейн перешёл на северную манеру сражаться мгновенно — меч вылетел вперёд могучим и точным движением, сметая выученные защиты. И тут стало видно, что за спиной Ардерика были десятки сражений и сотни поединков. Он замешкался лишь на долю мгновения и отбил удар, а следующий принял на щит и атаковал — снова и снова, отгоняя Шейна к границе круга. За два шага до черты Шейн всё-таки вывернулся из-под очередного удара, только Ардерик снова гнал его через круг, безошибочно нащупывая бреши в защите и предугадывая удары. Изрубленные щиты полетели в сторону, а в руках блеснули кинжалы.

Верен даже проникся к Шейну чем-то вроде сочувствия — так явно он проигрывал и с таким достоинством держался. Даже решился на отчаянный шаг — приблизился почти вплотную, не иначе как надеясь достать Ардерика кинжалом. Спустя миг противники разошлись — у Шейна потемнел и намок рукав, а Ардерик стряхнул с меча капли крови. Рубахи облепили взмокшие тела, снег под ногами раскис в скользкую кашу. Взлёт, поворот. Клинки сшибались, и никто не считал зазубрин.

В кличе северян зазвучало отчаяние, и Верен крепче сжал меч. Чутьё шептало об опасности. Верен даже прикинул, успеют ли они отступить в замок, если начнётся заварушка. Скользнул взглядом по броням северян, нащупывая слабые места. Да он успеет положить десяток, если вздумают играть нечестно!

Шейн снова отступал к краю, и Ардерик не давал уйти. Недаром на его знамени щерился медведь, а у Шейна прыгал олень! Круг зрителей сомкнулся плотнее, северяне примолкли. Верен уже собрался положить кольчугу Ардерика на снег, ожидая беды.

И дождался. Над головами сражающихся чиркнула стрела и воткнулась в снег у кончиков сапог зрителей. Подлая, метившая по незащищенным железом телам. Только летела она не со стены, где могли затаиться камнееды, а из башни замка.

Шум поднялся невообразимый. Северяне потрясали мечами, Шейн с Ардериком, прикрывшись подобранными щитами, что-то кричали, но их слова терялись в гвалте.

— Так вот как имперцы чтут святость поединка! — удалось разобрать Верену. Он как-то особенно остро ощутил, насколько северян больше. Потянул из ножен меч и двинулся к Ардерику — чтобы не победить, а забрать с собой побольше врагов, и плевать, что достойных похорон им не видать.

— Опустить мечи! — голос Шейна перекрыл и гвалт, и треск горящей конюшни. Дальше он говорил на северном языке, но подкреплял свои слова выразительными жестами, и было понятно: Ардерик бился честно, мстить не за что. Верен уже стоял вплотную к сотнику с обнажённым до половины клинком.

— Ты сражался честно, — повторил Шейн Ардерику уже на общем. Было странно видеть заклятого врага так близко: человек как человек, на вид не старше Ардерика. Рыжие волосы прилипли ко лбу, правый рукав пропитан кровью, в глазах пляшут отблески пожара, а по губам блуждает отчаянная улыбка. — Возвращайтесь в замок. Никто не тронет. Но завтра мы вернёмся. Может, у нас ещё будет возможность сойтись.

Ардерик смотрел на Шейна так, будто не мог поверить, что победа ускользнула из его рук.

— Ещё не поздно присягнуть Империи, — через силу выговорил он.

Шейн усмехнулся. Оглянулся, обвёл взглядом своё войско.

— Да нет, поздно. Иди своей дорогой, а я пойду своей. И знаешь… — Он указал глазами на ленту, повязанную под рукоятью Ардерикова меча. — Не доверяй моему брату. Вообще никому там не доверяй. — Он повысил голос: — Дуйте под юбки к вашим женщинам, пока мы не передумали!

Ардерик в сердцах выругался и сплюнул на снег.

* * *

По лестнице Ардерик взлетел в мгновение ока, ввалился на второй ярус и замер, обводя всех диким, яростным взглядом:

— Кто стрелял? Кто стрелял, сожри его свиньи?!

Он переводил взгляд с одного на другого, пока не упёрся в Эслинга и больше не отводил глаз. Казалось, высеки искру, и между ними вспыхнет, с такой болью, ненавистью, отчаянием смотрел Ардерик. Потеря сотни, укреплений, нынешнее невыносимое поражение — всё было в этом взгляде.

— Кто стрелял, — повторил он, и это уже не было вопросом.

— Откуда я знаю, — пожал плечами барон. — Спросите ваших людей. Кто-то из них. Да хоть этот, — он кивнул на Такко, разом вскинувшегося от обиды.

— Этот бы не промазал! — Ардерик едва скользнул взглядом по лучнику и снова уставился на барона. — Теперь замок погиб!

Его слова эхом отразились от потолка и стен, отозвались испуганным гулом голосов внизу. Замок погиб! — давно зудело у каждого, как старый нарыв, грызло подспудной тревогой.

— Рано отчаиваться! — звонкий голос Элеоноры остановил гулявшее по этажам эхо. — Пока мы живы, есть надежда. Укрепим двери, заколотим окна, сделаем всё, что в наших силах!

Она отошла от окна к Ардерику и встала рядом так, что их наплечники соприкоснулись.

— Эслинге строился для войны. Внутри стен нам ничего не грозит. У нас достаточно запасов, чтобы пережить осаду. С рассветом мы отправим голубей с просьбами о помощи, и помощь придёт. Мы увидим, как над Эслинге взойдёт солнце — много раз! А сейчас — за работу! Займитесь ранеными, подготовьте оружие, накормите и успокойте детей!

Её уверенный тон вернул надежду. Люди разошлись по местам. Элеонора повернулась к Ардерику, не смущаясь тяжёлым взглядом барона. Отвела с его лба окровавленную прядь, погладила по щеке. Слова замерли на губах. Да и что здесь можно было сказать? Победа ушла, ускользнула, как рыба, сорвавшаяся с крючка у самого борта.

Ардерик отвернулся, закусив губу. Зло боднул воздух и стряхнул ласковую руку. Затем опомнился, сжал ладонь Элеоноры между своими, коснулся губами, бросил, резко повернулся и загрохотал по лестнице вниз. Нужно было выставить часовых и сделать многое другое. Ночь обещала быть короткой.

* * *

— Ты совсем ничего не видела?

Когда Ардерик и Элеонора наконец уединились в одном из верхних ярусов, стояла уже глубокая ночь. Элеонора сидела в старом кресле, грея заледеневшие руки у жаровни, Ардерик — у её ног. К этому времени сотник допросил всех, кого мог. Тщетно. Дарвел и ещё двое воинов поклялись, что барон смотрел за поединком вместе с ними, и их честные глаза сказали Ардерику всё. Но доказательств не было.

— Ты знаешь, на кого я думаю. Мы оба знаем, кто это был. Я такая глупая, Ардерик! Надо было сразу на него указать!

— Чтобы мы перегрызлись? Он всё ещё барон для своих людей. Правильно сделала.

Пальцы Элеоноры мягко распутывали его волосы, гладили загривок, скользили по вороту рубахи. Её била дрожь — от холода, бессонной ночи, от всего пережитого. С Зимнего Перелома прошло немало дней, но рассвет не становился ближе.

— Завтра отправим голубей в Лиам и Северный Предел, — прошептала Элеонора. Ардерик не слушал, он перебирал кисти её пояса, поглаживал бёдра сквозь платье.

— Ты была такая красивая сегодня, — проговорил он. — Настоящая хозяйка Севера.

Встал перед Элеонорой на колени и медленно потянул вверх её намокший от снега и грязи подол.

Они соединились тихо, почти не раздеваясь, окутанные облаком пара от разгоряченного дыхания. А снаружи остывали тела убитых, и гибель бродила вокруг Эслинге, примериваясь, откуда начать.

8. Невозможная надежда

— Как я хотела отдельную голубятню! — говорила Элеонора, поднимаясь рука об руку с Ардериком по узкой лестнице. — Два года убеждала Тенрика, что в его положении нужно иметь особую почтовую башню. Кажется, впервые радуюсь, что он меня не послушал…

Ардерик молчал. Он с самого утра был неразговорчив: обошёл посты, сменил часовых, проведал раненых, проронив буквально пару слов. Но рука, на которую сейчас опиралась Элеонора, поддерживала крепко. Они поднимались на голубятню вдвоём, оставив слуг внизу, и можно было идти сколь угодно близко друг к другу, касаясь бедром бедра. Элеонору пьянила неожиданная свобода — несмотря на разруху вокруг, на кровавые следы во дворе, на груды убитых, так и лежавших у стены. Барона нигде не было, да никто его и не искал.

— Припасов для людей хватит на месяц, — Элеонора сменила тему. — С лошадьми хуже, зерна очень мало. И дров тоже. Я надеюсь, что позже можно будет сделать вылазку через нижние коридоры. Пусть конюшня погибла, но амбары и дровник уцелели, и со стороны Шейна будет большой глупостью сжечь их. Много унести мы не успеем, но это лучше, чем ничего.

Ардерик всё молчал. Вчера Элеонору пугало его оживление, но сегодняшняя мрачность была не лучше.

— В Лиаме наберется не меньше сотни воинов, — продолжала она. — Они будут здесь самое позднее через три дня. А Северный Предел выставит не меньше трёх сотен. За неделю и они доберутся.

— Им будет трудно пробиться по тракту, — проронил наконец Ардерик. — Снег глубок. Лошади и повозки не пройдут.

— Здесь у всех лыжи, снегоступы и сани, — пожала плечами Элеонора. — На них даже быстрее, чем пешком.

— А голуби смогут долететь через снегопад?

— Разумеется. Эти птицы привычнее к местной погоде, чем мы с тобой.

Элеонора остановилась, повернулась к Ардерику и провела ладонью по его лицу, желая стереть хмурое, озабоченное выражение.

— Вчера ты просил верить тебе. А сегодня верь мне. Лиам и Эслинге не раз приходили на помощь друг другу. Если мы продержимся пару-тройку дней, помощь успеет.

— Барон собирал людей две недели! — возразил Ардерик. Элеонора коснулась пальцами его губ:

— Не забудь, что лиамцы натерпелись от Шейна этим летом так, что даже попросили помощи у столицы. Не сомневайся, они слышали наш колокол и уже собрали людей — на всякий случай. Если бы Тенрик не запрещал вмешиваться в их с Шейном дела, подмога давно была бы здесь.

Ардерик взял её за руку и поцеловал ладонь:

— Хорошо бы всё было так, как ты говоришь.

— Так и будет, — твёрдо сказала Элеонора и коснулась кошеля на поясе, где лежали туго свёрнутые полоски пергамента. — Моей печати достаточно, чтобы созвать людей. Через три дня помощь придёт.

К голубятне вели двести двадцать ступеней. Ещё двадцать восемь — к смотровой площадке. К концу лестницы Элеонора перестала подбадривать Ардерика и думала только о том, чтобы сберечь дыхание. Сотник, казалось, вовсе не заметил подъёма и того, что уже не столько поддерживает Элеонору, сколько тащит её за собой.

У двери они едва не споткнулись о старика-голубятника. Он сидел на верхней ступени лестницы, уставившись в потолок. Элеонора подумала, что он, верно, и не заметил сражения, безвылазно сидя наверху.

— А господин барон уже здесь, — пробормотал старик, поднимаясь и отодвигаясь к стене. — С самого утра здесь…

Элеонора встревоженно переглянулась с Ардериком и толкнула лёгкую дощатую дверь. В лицо ей дунул холодный воздух, а в следующий миг она увидела Тенрика, выпускавшего в распахнутое настежь окно белого императорского голубя. Элеонора бросилась к нему, но голубь уже взмыл вверх и потерялся за падающим снегом. Однако этих мгновений было достаточно, чтобы увериться в белизне его перьев: птица была столичная, особой породы. Эслинг послал письмо не соседям, а прямо во дворец правителя.

— Имперские войска будут идти не меньше месяца при самом лучшем раскладе, — Элеонора остановилась в шаге от Тенрика, не пытаясь скрыть презрение и неприязнь. — Ты послал не за помощью, верно?

— Дай тебе волю, и ты опозоришь честное имя Эслингов и опорочишь весь Север, — медленно проговорил барон. — Вы все не остановитесь, пока не превратите мои земли в выжженные пустоши. Никто из вас не заслужил победы. Пусть в столице разбираются, кто должен править. А я поступлю так, как завещали предки.

— Предки завещали не оставлять врага в живых, даже будь он твоим братом, — процедила сквозь зубы Элеонора.

— И почти погубили Север, — мрачно кивнул Эслинг. — Сто лет назад мы присягнули Империи ради мира. Я не удержал этот мир. Но не позволю, чтобы война продлилась вечно. Император получит подробное изложение, что творилось здесь с вашего приезда, — он метнул взгляд на Ардерика. — К весне по Северному тракту придут не счетоводы, а войска и судьи.

— Если ты встретишь их так же, как предыдущих, — Элеонора тоже кивнула на Ардерика, — то зря тратил чернила. Не узнаю тебя, Тенрик! Месяц назад ты скорее удавился бы, чем позволил столице узнать, что вы с братом здесь устроили!

— Всё изменилось, — пожал плечами барон. Элеонора опустила взгляд на его руки — все в кровавых пятнах. Замок весь был залит кровью — от раненых, от коз, которых забивали прямо у очага, не имея возможности выйти на улицу. Но мелкие багровые мазки на руках Тенрика отчего-то притягивали взгляд.

Элеонора оглядела голубятню. Под рёбрами разливалось предчувствие страшной, непоправимой беды. Сзади лязгнул засов — Ардерик, будто поняв её без слов, распахивал ставни.

Когда голубятню залило светом, сердце Элеоноры упало вниз. Серые лиамские, бурые из Северного предела, сизые с восточных земель — все голуби лежали со свёрнутыми шеями, беспомощно раскинув крылья и устремив в потолок запавшие глаза.

— Ты хотела войну? — с зловещей усмешкой бросил барон. — Наслаждайся. Сама заварила — сама расхлёбывай. Люди — не игрушки. Нельзя попросить новые, если сломала старые.

Элеонора шла между клеток, пытаясь уловить хоть какое-то присутствие жизни, и упорно гнала из головы мысли, как Тенрик сворачивает птицам головы — одной за другой. Она много раз видела, как он забивает скот, как орудует топором, выкорчёвывая пни и корни, но это было не страшно. Так было нужно. Сейчас же по спине бежал холод.

— Не стоило утром терять время, — уронил напоследок Тенрик, оглядев её нехорошим взглядом и задержавшись на неровной шнуровке корсажа. Фыркнул и вышел, тяжело ступая.

Ардерик вывел Элеонору на лестницу, предоставив старику-голубятнику самому гадать, что произошло. Они поднялись на смотровую площадку. Когда-то Элеонора смотрела отсюда, как Адрерик и его люди строят укрепления, празднуют Перелом, встречают войско Шейна… Казалось, это было целую вечность назад. Она встряхнула плечами и крепко сжала руки, заставляя ум работать.

— Мы отправим гонца, — сказала она наконец. — Затея почти безнадёжная, но мы попытаемся. Выпустим побольше лошадей — всё равно их нечем кормить — посадим на них вперемешку живых и умерших. Пока люди Шейна разбираются, что к чему, кто-нибудь да успеет доскакать до безопасного места. Хоть одному да повезёт. Если горные тропы ещё не замело, гонец доберётся до Лиама самое большее в три дня. Шейн тоже потерял много людей, и сотня лиамцев будет большим подспорьем. Нам надо будет продержаться неделю…

Ардерик обнял её со спины, накрыл ладонями руки, поцеловал в щёку.

— Иногда мне кажется, что у камнеедов верховодит твой брат, а не баронский, — усмехнулся он. — Вы с ним как-то больше похожи.

Элеонора дёрнула плечом:

— Чем плох мой план?

— Очень хорош.

— Да что не так? — Элеонора высвободилась из объятий, положила руки на плечи Ардерику и заглянула в глаза. — Это будет твоя победа, Рик, ради которой ты шёл сюда!

— Победа? — Ардерик обхватил её за талию и подвёл к краю площадки. — Посмотри вокруг!

Словно впервые Элеонора увидела чёрные остовы домов, дым на месте сгоревшей конюшни, людей Шейна, расположившихся на стене и за ней. Ардерик крепко прижал её к себе и поворачивался всем телом, чтобы показать побольше:

— Смотри! Город сожжён, мои люди мертвы, замок разорён. Деревни за лесом наверняка тоже. Я потерял превосходных воинов, уступил укрепления и почти сдал замок. Я принял условия врага, дрался с ним и не победил. В глазах императора я изменник и преступник. И письмо барона отняло у меня последнюю возможность оправдаться.

— Нет, — Элеонора высводилась, схватила Ардерика за металлический ворот, заставляя отвернуться от разорений. — Никто не сделал для Севера столько, сколько ты. Император изучит обстоятельства дела…

— Изучил бы, если бы не наш маленький имущественный спор с маркграфом Виллардом.

— Мой отец — маркграф Таллард, и я уговорю использовать всё своё влияние, — твёрдо заявила Элеонора. Ардерик негромко рассмеялся:

— Ты до сих пор веришь, что достаточно пожаловаться отцу, чтобы солнце взошло на западе, а село на востоке. Он не будет вмешиваться, уверяю тебя. Если мы и победим, это будет твоя победа.

На месте Северного тракта расстилалась снежная пелена. Чистая, нетронутая, словно подтверждая: никто не придёт. Где-то над лесом летел голубь с лживым письмом, летел на юг, в столицу… Перед глазами вдруг отчётливо предстал отцовский замок: стены из жёлтого песчаника, беседка, увитая цветами и виноградом, резная мебель из тёмного дерева. Элеонора прикусила губу до солоноватого привкуса. Её дом теперь здесь.

Ей понадобилось время, чтобы слова Ардерика дошли до сознания.

— Если… Но мы же победим, Ардерик!

— Конечно, — он привлёк её к себе, откинул меховой капюшон, погладил по волосам. — Конечно, победим.

Элеонора ощутила, как устала и замёрзла, насколько её проморозил Север за эти дни и последние восемь лет. Она уткнулась Ардерику в плечо и позволила увлечь себя под защиту ниши в стене. В его объятиях Элеонора отогревалась, как у костра, зная, что он может обернуться бушующим пожаром ради неё. Она повела плечами, позволив корсажу разойтись, и подняла бедро, прижимаясь плотнее.

— Подожди! — усталость и отчаяние отступили от мысли, пронзившей Элеонору ледяным клинком. — Так ты поэтому лёг со мной вчера — потому что не надеешься на победу?!

— Если у нас будет ребёнок, воспитай его воином, — вместо ответа прошептал Ардерик, не ослабляя объятий. — На тебя никто не посмеет поднять руку, чем бы ни закончилась наша история.

* * *

Из окна второго яруса обзор был никудышный. Стены были толщиной в человеческий рост, и двор был виден, только если забраться на подоконник. Верену быстро надоело сидеть там, скорчившись в три погибели, и он спустился назад в башню. Ардерик ушёл, едва рассвело, бросив короткий приказ «присматривать тут за всем». Но присматривать было не за чем: все знали своё дело. Потому Верен сидел на полу, подперев подбородок рукой, и рассеянно слушал стоны раненых, блеяние коз и другие звуки осаждённого замка.

Он ждал, что после сражения будет спать как убитый до следующего наступления, но в голове крутилось слишком много мыслей. И прогнать их было нельзя, хотя чем дальше, тем меньше они нравились. Вчера Верен искренне восхищался Ардериком, принявшим поединок ради защиты замка и чести баронессы. Выйти одному за всех было так прекрасно и правильно, что вчера Верен был готов умереть, но стать причастным этой правильности. А ещё раньше Ардерик говорил барону, что будет защищать баронессу до конца жизни, и Верен запомнил каждое слово, надеясь, что когда-нибудь сможет повторить их.

Но дальше начиналось странное. Вместе с клятвой вспоминалась обугленная киноварь и расспросы Ардерика. Можно было отмахнуться от мысли, что баронесса хотела отравить мужа — дела знати, в них проще не вникать, — но не забыть, что Ардерик всё знал, одобрил, расспрашивал нарочно…

А вчерашний поединок? Кем теперь следовало считать Шейна Эслинга? Он оставался злейшим врагом, которого надлежало убить, но Верен с Ардериком, получается, были обязаны ему жизнью. А согласись он присягнуть Империи — ему бы простили разорённые земли и перебитую сотню?.. А стань он своим, обернулся бы предателем для тех, кто следовал за ним?..

Верен рыкнул и переменил положение, пытаясь прогнать назойливые мысли. Не за этим он шёл на Север! Давние слова Ардерика, что не всякая победа приносит славу, обретали смысл, и он совершенно не нравился Верену.

Он повернулся и упёрся взглядом в Такко. Друг сидел у стены напротив, опустив голову, и задумчиво трогал натянутую тетиву. Это тоже было неправильно — что они не сидели рядом, что лучший и единственный друг явно хранил тайны. Внутри копилось глухое раздражение, которое только крепло оттого, что нельзя было выплеснуть его на врага.

Зато можно было прямо сейчас поговорить с Такко и вытрясти из него, что случилось в Эсхене и от чего он бежал на Север. В том, что его вела не одна дружба, Верен уже не сомневался. Он размашисто опёрся о стену, чтобы подняться, и неожиданно наткнулся на что-то мягкое, а следом вздрогнул, услышав испуганный женский вздох. Оказалось, Бригитта незаметно поднялась снизу и села совсем близко. Сейчас она стояла, прижимаясь к стене, и стягивала у горла ворот платья.

— Тьфу ты пропасть, — не сдержался Верен. — Я тебя не заметил. Подкралась, как мышь… Не ударил?

Бригитта замотала головой:

— Это я виновата. Прости. Я не хотела мешать.

— Да сиди, если хочешь. Кому мешать собралась? Только внизу-то потеплее будет.

— Там… шумно, — выговорила Бригитта.

Верен пожал плечами, усаживаясь назад. Прошло несколько ударов сердца, прежде чем он сообразил, что голос Бригитты чуть заметно дрожал и платье она по-прежнему сводила у горла. Верен оглядел её уже пристальнее и заметил растрепавшуюся причёску и порванный ворот.

— Кто тебя обидел?! — рявкнул он, поднимаясь. Лекарь, возившийся с ранеными, покосился с опаской и неодобрением, и даже Такко поднял голову. Бригитта шарахнулась к стене, в глазах плеснул страх.

— Никто, — залепетала она, — совсем никто, правда. Я просто… мне… Никто не обижал, правда! Не ходи, прошу, не ходи никуда!

Верен мысленно зарычал. Всё было неправильно, и глухое раздражение только усиливалось.

— А остальных что, не обижают? — выплюнул он.

Бригитта помогала головой:

— Они все были с бароном. Никто не посмеет их обнять, если сами не захотят.

— А ты нет?

Бригитта снова мотнула головой и опустила глаза.

— Я… ну…

— Сиди, — буркнул Верен, усаживаясь назад. — Никто тебя не тронет. Или на ужин будет суп из его яиц.

Бригитта прыснула и осторожно опустилась рядом.

— Не повезло баронессе иметь мужа, что не может удержаться в штанах, — бросил Верен. — Зачем женился?

— Баронессе не повезло иметь мужа, который не может иметь детей, — объяснила Бригитта. — Как иначе она бы узнала, кто виноват?

— Погоди, — Верен даже головой замотал, — хочешь сказать, она знала, что барон задирает юбки её служанкам? Что сама подкладывала их под него?..

Бригитта промолчала. Верен с злостью выдохнул сквозь зубы, откинул голову, больно стукнулся затылком о камень и выругался, уже не сдерживаясь. Как мог Ардерик доверять баронессе после всего этого?

— Оставайся здесь, — сказал он Бригитте. — Правильно сделала, что не пошла с бароном. После битвы укажешь, кто обидел тебя сегодня, и он пожалеет, что выжил.

Сперва Бригитта сидела с напряжённой спиной, обняв подтянутые к груди колени. Постепенно её голова поникла, дыхание стало ровным и глубоким, руки разжались. Бессонная ночь не прошла даром.

Верен не стал ждать, когда она завалится — осторожно притянул ближе, положил голову к себе на плечо и почти невесомо коснулся губами выбившейся пряди волос. Внутри против воли разгоралось неуместное желание. Он сердито отвернулся к стене. Всё, решительно всё было неправильным, а худшим было, что он оказался ничем не лучше того, кто звал Бригитту весело провести эти тревожные часы.

* * *

Звук натянутой тетивы был неразличим в общем шуме, но её дрожь ощущалась пальцами. Такко тихонько дёргал тугой шнур, а мысли неуклонно возвращались к часам в покоях баронессы и выбитому на них гербу с циркулем над зубчатым колесом. Такко раскладывал воспоминания, как заготовки перед работой. Успокаивал себя, что прошлое надёжно укрыто под крышкой усыпальницы, а проклятый герб разбит топором палача.

На внутренней стороне колчана бугрилась заплатка. Такко нашил её на привалах между Эсхеном и Нижним пределом, вот только закрывала она не дыру. Такко осторожно отогнул край и бережно погладил высохшие белые лепестки. Глупо было таскать с собой засохший цветок, ещё глупее было прятать его от чужих взглядов. Такко прикрыл глаза, и перед внутренним взором встали каменные стены усыпальницы, заплетённые колючим шиповником. Дальше высился хмурый ельник, а за лесом расстилалась пустошь, по которой летели всадники, не приминая жёсткий вереск. Знать бы, есть ли здесь, на Севере, Дикая охота? Носится ли по пустоши, не оставляя следов на снегу? И кто ведёт её?

Прошлое не отпускало. И чем дальше Такко думал, тем яснее становилось, что лучшее, что он может сделать — вовсе не вернуться с Севера.

«Замок погиб!» — слова Ардерика вновь и вновь звучали в голове. Всё шло к тому, что в следующей схватке не миновать рукопашной, и Такко слишком хорошо знал свои силы, чтобы надеяться выстоять. «Агнет гордилась бы мной», — попытался он убедить себя, возвращая заплатку на место. Вообразил, как весть о его героической гибели доставят отцу. Прикрыл глаза и увидел, как отец снимает кожаный рабочий передник, как разворачивает послание, держа его ближе к глазам… Одного не мог представить Такко — что не сможет заглянуть через отцовское плечо.

Из размышлений его вывел рык Верена. Такко хватило одного взгляда на друга — хмурого, встрёпанного, со вчерашнего дня перепачканного кровью и грязью — чтобы ещё раз понять: у него теперь свои заботы. Рассчитывать, что он выслушает историю и не осудит, было ещё глупее, чем таскать с собой цветок. Идти облегчать сердце к сотнику было и вовсе гиблым делом. Такко касался тетивы, как струны, перебирал оперение на стрелах и надеялся, что до начала атаки мужество ему не изменит.

Он не заметил, как в зале появились Ардерик и баронесса. Встрепенулся, только когда они заслонили светильник, укрыв Такко общей тенью.

— Если хоть один подземный ход свободен, — говорила баронесса, — мы могли бы попытаться вывести женщин и детей.

— В зимний лес, без еды и крыши над головой, не зная, что творится в деревне? — возразил сотник. — Почти безнадёжная идея. Впрочем, не менее безнадёжная, чем оставаться здесь.

— Если Шейн снова пойдёт в открытую атаку…

— Не пойдёт. Та проклятая стрела развязала камнеедам руки. Теперь любая победа будет честной, так зачем ему терять людей?

Баронесса пошла к лекарям, Ардерик — к Верену. Такко смотрел, как друг заторопился переложить задремавшую у него на плече служанку на пол, одновременно пытаясь расстелить для неё плащ. Трудно было представить, что скоро всё закончится. Но сомнений в этом не было, раз сотник с баронессой всерьёз считали, что людям будет безопаснее в лесу, чем под защитой замка.

Первыми подняли тревогу собаки. Сперва никто не обратил внимание, как настороженно они смотрят в сторону дверей, ведущих в коридоры. Но когда псы залаяли и бросились царапать деревянную резьбу, башню охватил переполох. Лучники кинулись к окнам, кляня бездельников-часовых, но во дворе было пусто. Враги пробрались в замок подземными ходами. Никто не смотрел на барона, утверждавшего, что все коридоры завалены, никто не спрашивал, сколько выдержит дверное полотно.

— Укрепляйте двери! — Ардерик уже был внизу, и его чёткие приказы гасили разгорающуюся панику. — Все, кто может держать оружие, ко мне, остальные — наверх!

Баронесса тоже была здесь. Она скинула меховую накидку, и кольчуга матово блестела под факелами.

— Несите корыта, лейте смолу, масло, кипяток, ставьте перед дверями! — звенел её уверенный голос. — Уводите детей наверх!

Двери крепили всем, что попадалось под руку — черенками от вил, сломанными мечами, разрубленными щитами. Враги уже не таились, с той стороны были слышны голоса и лязг оружия, а затем резные створы вздрогнули и разошлись под тяжёлым ударом.

Такко стоял в двадцати шагах от двери, держа стрелу на тетиве. Страх затапливал медленно, неотвратимо, скручивал узлом внутренности. Такко с мрачным удовлетворением отмечал, что руки у него не дрожали, но смотреть на дверь было всё-таки страшно. Он оглянулся на окно и обомлел: ему почудились вьющиеся на ветру знамёна и всадники с копьями.

Такко зажмурился и мотнул головой, но морок не уходил. С востока, где давно не всходило солнце, со стороны леса, в белом мареве метели, шла за ним Дикая охота.

* * *

Войско с востока! Новость облетела башню мгновенно. Она замирала на губах воинов и отзывалась хрипами с постелей раненых. Три сотни конных и пеших воинов одним ударом решили бы исход битвы. Знать бы, друзья или враги? Те земли никогда не были преданы Империи до конца, но надежда упорно теплилась — как огонь в холодеющих очагах и жизнь в телах раненых, с неистовым упрямством, с каким цеплялись за землю местные колючки.

Войско с востока! Оно отделилось от леса внезапно. Его бы вовсе не заметили, если бы не Веренов дружок-лучник, прилипший взглядом к окну — метель была хуже тумана.

— У нас есть друзья на востоке? — спросил Ардерик Элеонору. Она покачала головой, и он зло усмехнулся. У всех есть союзники, вступающие в игру, только когда известно, на чьей стороне перевес. Нашлись такие и у Шейна Эслинга. Отчаянная, безумная надежда погасла, как свеча на ветру.

Все, кто не мог держать оружие, облепили окна второго яруса, и Ардерик знал, что несколько десятков камнеедов собрались на стене и во дворе — очевидно, ждали тех, кто попытается сбежать из замка этим путём. Они больше не прятались. Двор оглашал боевой клич и стук мечей о щиты.

— Не печалься о вестях, что не доставили голуби, — Ардерик обнял Элеонору, не таясь от чужих взглядов. — Помощь всё равно не успела бы вовремя.

— Там же раненые, дети… — прошептала Элеонора. Её глаза на бледном, как мел, лице казались чёрными, как уголь. — Если спрятать их в голубятне… оттуда был потайной ход к баронским покоям…

— Шейн знает эти ходы лучше тебя, — прервал её Ардерик. — Ты никого не спасёшь.

Двери сотряс очередной удар. Ардерик оттолкнул Элеонору за спину, как раз вовремя — двери слетели с петель. Стрелы уложили первых ворвавшихся, и больше Ардерик не смотрел в сторону окон. Время отмеряли свист стрел и вопли камнеедов, а затем время кончилось, и остался только влажный хруст, с каким меч входил в чужие тела.

А затем в окна ворвался свежий, как южный ветер, звук рога. Он взмыл по лестнице, отразился от стен и потолков, заполнил собой башню. Ардерик успел поймать изумление на лице Элеоноры, недоумение Эслинга, стоявшего рядом с ней со щитом, и окончательно уверился: слух не обманул, рог был имперский, и трубил он императорский сигнал наступления.

Сверху полетели вести: войско подкатило к стене и обрушило на камнеедов стрелы и копья. Боевой клич сменился сигналом тревоги; враги метались по двору. Ардерик проорал приказ, сам не веря, и лучники, от которых всё равно было мало толку в рукопашной, кинулись к окнам.

Стрелы косили врагов с двух сторон. Атака из подземных коридоров захлебнулась, оттуда уже не пёрли так неистово, и немыслимая надежда снова разгоралась.

* * *

…Ардерик и Элеонора рука об руку вышли во двор и поднялись на стену. Голова кружилась от свежего воздуха и неожиданной, невозможной победы. Сверху было хорошо видно, как небольшая горстка врагов удирала в укрепления и имперское войско гнало их, оглашая окрестности звуком рога. Снег ещё шёл, но небо постепенно прояснялось.

— Откуда они взялись, разрази тьма? — спросил Ардерик, тяжело опускаясь на каменные плиты. — Не могу поверить, что мне не привиделось. Ты узнала знамёна?

Элеонора слабо покачала головой:

— Не знаю… Я ничего не рассмотрела в метели.

— Кто бы это ни был, но вызвало их не утреннее письмо барона. Лиамцы не могли так быстро отправить второе и едва ли могли собрать столько людей. Подмога пришла по воле императора, но как он узнал?..

Ардерик откинулся на каменный зубец и прикрыл глаза. Элеонора протянула руку и принялась стирать кровь и копоть с его лица. Платка у неё не было, накидка осталась в башне, она окунала руки в снег, стараясь не трястись от холода. Колени дрожали, по телу разливалась слабость. Слишком быстро напряжение сменилось ликованием и сразу же — тревогой: откуда в столице узнали, что дела на Севере настолько плохи?

— Никто не навредит тебе, — твёрдо сказала она, успокаивая не столько Ардерика, сколько себя. — Я буду рядом. Если это друзья отца… или его люди… — её голос дрогнул. Ардерик открыл глаза и притянул Элеонору к себе:

— Баронесса Эслинг забыла, что замужем? В присутствии барона нас с тобой и слушать не станут. А он найдёт, что наболтать, не сомневайся! Впрочем, если они не видели письмо…

— Для нас с тобой ничего не изменится, — улыбнулась Элеонора. — Просто… будет немного сложнее.

На краю рассудка складывались кусочки старой мозаики: титул для Тенрика, власть над Севером… А перед глазами плясали огни на лезвиях мечей, и под рёбрами пело и рвалось вверх от буйной, неукротимой силы, что исходила от Ардерика, даже когда он готовился проиграть. Особенно когда он готовился проиграть.

— Знаешь, я бы дал ещё раз осадить Эслинге, чтобы увидеть этот свет в твоих глазах, — проговорил Ардерик и поцеловал её — долго, нежно, до сбившегося дыхания. Отстранился, поднялся и бегло осмотрел двор, заваленный телами врагов. — Ладно. Где Верен и Дарвел? Надо бы прибраться тут, что ли, к возвращению гостей…

Сумерки окутали пустошь, а на стену поднялись все, кто мог, когда в мглистой круговерти снова замаячили тени. Элеонора, отринув приличия, забралась на каменный зубец, чтобы факелы, указывавшие войску путь, не слепили глаза. Ардерик стоял внизу, но поддерживал её под руку. Войско вели трое. Снежная пыль стелилась за ними плащом, край которого растворялся в подступающем сумраке.

— Справа, кажется, лиамцы, — проговорила Элеонора. — Герба не видно, но я узнаю всадника. О, слева Северный предел! У них одних круглое знамя. Но кто третий?..

— Госпожа! — Бригитта протолкалась сквозь толпу. Элеонора заметила наспех зашитый ворот, но ни о чём не спросила: сейчас были другие заботы. — Там пришли обозы… зерно, овощи, мясо…

— Чудо, — буркнул Ардерик. — Хорошо же кому-то известны наши нужды… Верен! Возьми своего лучника и помогите с обозами! Не девкам же таскать мешки. Ну что там, видно знамёна?

Элеонора сжала его руку в знак благодарности за то, что так быстро и верно распорядился, и снова устремила взгляд на пустошь. Уже были слышны голоса и ржание лошадей, но знамёна поникли, облепленные снегом, и гербов было не разобрать.

Всадник в середине нашёл глазами Элеонору, стоявшую на зубце, и приветственно поднял руку. В его движении Элеоноре почудилось что-то знакомое, и из глубин памяти выплыло яркое, как солнечный луч, воспоминание.

Элеоноре лет пять, она стояла на крыльце, цепко следя за подъездной аллеей. К отцу пожаловали важные гости, для которых припасено особенное, важное дело. По этой же причине на Элеоноре было шёлковое платье, а в волосах — жемчужный венец. К груди она прижимала полученный утром подарок — музыкальную шкатулку. По аллее скакали трое — её братья и сын важных гостей, они возвращались с лесного стрельбища. От слуг Элеонора знала, что состязание в стрельбе окончилось не в пользу братьев. Она улыбалась, довольная, что хоть кто-то утёр нос этим хвастунам, и гость ответил на улыбку, учтиво приподняв лук, который держал в руке.

Визит длился три дня. Элеонора знала, что он касается её, а потому не упустила случая, когда окно в отцовский кабинет оказалось открыто, и услышала обрывок разговора:

— Сожалею, но мы не можем принять ваше предложение. Не сомневаемся, что ваша дочь найдёт своё счастье в самое ближайшее время.

Ещё неделю после отъезда гостей в доме говорили об «этих выскочках». Элеонора знала, что её отвергли, но не ощущала обиды. Для неё ничего не изменилось. Зато у изголовья кровати обосновалась шкатулка, под музыку которой было так хорошо засыпать. Так хорошо, что спустя двенадцать лет, получив в мужья совсем другого человека, Элеонора взяла её с собой на Север вместе с другими безделушками, почти забыв и дарителя, и старое сватовство.

Элеонора недовольно вздёрнула подбородок. Отсюда она ничего не разглядит, только разбередит сердце старыми воспоминаниями. Ардерик поддержал её, помогая слезть с зубца. Элеонора отряхнула подол, заправила выбившуюся прядь и окликнула Бригитту:

— Найди лучшего вина, разлей по трём кубкам и принеси к воротам. Да побыстрее! — Обернулась к Ардерику и негромко проговорила: — Я хочу, чтобы ты тоже был рядом.

Кто-то встревоженно позвал Ардерика снизу, и он не успел ответить, только сжал локоть Элеоноры и коротко кивнул. Элеонора опустила глаза, чтобы расправить складки на платье, а когда подняла, встретилась взглядом с Тенриком. Он улыбнулся уголком рта и предложил ей руку.

Сзади кто-то из служанок набросил Элеоноре на плечи накидку, умело поправил причёску, отёр с лица грязь. Лисий мех казался тяжелее кольчуги. Элеонора крепко сжала губы, положила два пальца на локоть мужа, вскинула голову и медленно, как подобает хозяйке Севера, спустилась во двор.

* * *

— Откуда они взялись? — Такко поглядывал в сторону ворот, даже почти полностью скрывшись под мешком зерна.

— Какая разница? — Верен отёр пот со лба и оглядел сани. Казалось, поклажи на них вовсе не убавилось. — Таскай скорее.

— Да тут до ночи не управиться, — угрюмо проговорил Такко, глядя, как в ворота въезжают ещё сани, нагруженные сундуками и ящиками.

Верен проводил взглядом уцелевших стражников и слуг, неторопливо и обстоятельно переносивших поклажу в замок, и сплюнул в снег. Раздражение, отступившее на время сражения, снова вернулось. Слишком много мыслей теснилось в голове, и к ним прибавилась новая — почему ни Ардерик, ни баронесса не радовались так вовремя подоспевшей помощи. А ещё колени позорно дрожали, в голове шумело от усталости, тело при каждом движении пронзала боль.

— Ладно, давай оставим мешки этим, — Верен кивнул на слуг. — Перетаскаем быстро сундуки и успеем поглядеть, кто приехал, раз тебе так хочется.

— Тебе-то, ясное дело, не хочется, — буркнул Такко. — Ты и так узнаешь первым. А может, уже знаешь…

Верен прикусил губу, чтобы не вспылить, и шагнул к саням. Взялся за сундук, дёрнул и с досадой оглянулся на Такко. Тот застыл на месте, уставившись на сундук.

— Ты знал, — прошептал он побелевшими губами. — Знал…

Верен вслед за Такко оглядел сундук. Ничего особенного, разве что сделан богато: из дубовых досок, окован серебром, на боку герб — циркуль над зубчатым колесом. Верен никогда не присматривался к гербам. Другое дело — приметить, как сделаны латы или каков меч, а на герб чего смотреть? Вот и эту шестерню он где-то видел, а где — кто его знает. Сундук как сундук.

— Да что я знал? — раздражённо переспросил Верен. Вместо ответа Такко повернулся и со всей силы ткнул его кулаком в грудь.

Досада, копившаяся в последние дни и гулявший по жилам азарт битвы выплеснулись мгновенно — Такко отлетел на пяток шагов, повалился в снег, но мигом вскочил и снова кинулся на Верена.

Их разняли уже у стены замка. Верен увидел злое лицо Ардерика, как Такко покатился от его оплеухи, а затем у него самого сверкнуло перед глазами от подзатыльника. Он склонил голову, ожидая второго, но Ардерик опустил занесённую руку.

— Развести по кладовым, пусть остынут, — бросил он собравшимся зевакам.

Такко исчез в проёме замка. Верен с кривой усмешкой наблюдал, как северяне топчутся, выбирая парней посильнее. Ардерик нетерпеливо выругался:

— Сам отведу! А вы мешки таскайте, воины, раздери вашу через дышло!

Верен думал, что Ардерик запрёт его в оружейной, раз повёл к южной стене, но они остановились, едва завернув за угол. Ардерик отпустил Верена, отёр лицо ладонью и прислонился к каменной кладке:

— Чего не поделили? Девку, что ли? Когда успели-то, а? Или мечами не намахались? Так я могу в лес отправить, камнеедов ловить!..

— Я сам виноват, — проговорил Верен. Ярость отступила, остался мучительный стыд. — Ничего мы не делили. Просто…

— Просто сцепились, как два кобеля, — закончил Ардерик. — Ну спасибо хоть не посреди битвы! О чём говорили-то?

— Ни очём, — Верен никак не мог вспомнить, с чего же началась ссора. Они с Такко и раньше обменивались тумаками, но только когда совсем не хватало слов, и никогда не дрались всерьёз. Верен утёр кровь из рассеченной губы, и стыд ожёг его с новой силой. Ардерик выругался сквозь зубы и сделал знак идти за ним.

Проходя мимо обозов, Ардерик взял факел, чтобы осмотреть поклажу и вдруг его лицо исказила странная усмешка.

— Одна тьма знает, как в этом мире сходятся дороги, — пробормотал он. — А мальчишка-то не прост…

Верен пропустил последние слова мимо ушей — из замка выпорхнула Бригитта, едва удерживая факел и три длинных рога с вином. Похоже, достойных кубков в этой суматохе не нашли. Ардерик проводил её взглядом и встрепенулся:

— Ладно. Идём, поглядим, кто приехал.

— А в кладовую? — напомнил Верен.

— Обойдёшься. Ты уж остыл, больше в драку не полезешь.

— А Такко?

— А он пусть посидит. Потом спасибо скажет. Идём! Сожри меня крысы, если не будет занятно.

По двору волной прокатился гул голосов. Всадники въезжали в ворота. Верен с Ардериком не успели подойти, но им были хорошо видны заснеженные знамёна и пена на шеях лошадей. Со двора убрали тела, стрелы, изрубленные щиты, и теперь мало что напоминало о минувшем сражении. Только дымились развалины конюшни да кое-где сквозь снег проступали тёмные пятна.

Барон с баронессой встречали гостей, будто между ними не было никакой размолвки. Первый всадник спешился, не глядя, бросил поводья слугам. Порыв ветра взметнул его алый плащ. Элеонора приветливо улыбнулась и шагнула вперёд с фонарём в одной руке и полным рогом вина в другой.

Часть III

1. Кости в подарок

Три месяца назад. Столица Империи

В Империи не чтили старых богов и духов, но старались пореже покидать дом в Тёмное время между Днём Поминовения^[15] и Зимним переломом^[16]. Мало ли что подстерегало в густой осенней тьме. Чтобы рассеять её и отпугнуть нечисть, бесчинствующую длинными осенними вечерами, зажигали у ворот факелы, резали светильники из твёрдой репы и яркой солнечной тыквы.

Стражники, которым выпало нести службу на столичной стене спустя неделю после Поминовения, протёрли глаза и недоверчиво переглянулись. Дороги, ведущие к столице, давно опустели. Торговцы, наёмники, почётные гости — все спешили оказаться под защитой городских стен за неделю до Поминовения или встретить этот день на постоялом дворе, но не в пути. Однако по тракту двигалась цепь огней. «Кого и какая нужда погнала в дорогу в Тёмные дни?» — читалось во взглядах солдат.

Бесшумно повернулись на смазанных петлях высокие ворота, и в город въехала процессия: всадник в алом плаще с полузабытым гербом, телега, на которой из-под груды соломы виднелся длинный деревянный ящик, и карета с гербом императорской канцелярии. Пламя в фонарях дёрнулось, будто сгибаясь в испуганном поклоне.

— От этих любая нечисть сама сбежит, — тихо переговаривались стражники, закрывая ворота и касаясь оберегов на шеях. Впрочем, все знали, что от всевидящего ока на канцлерской карете обереги не спасали. Процессия медленно проследовала по главной улице и скрылась за дворцовой оградой.

* * *

Два месяца назад. Столица Империи

Молчаливый и мрачный День Поминовения миновал, и столицу охватила предпраздничная суета. Зимний Перелом отмечали с размахом: готовили к столу разные диковинки, шили наряды, украшали дома лентами и зелёными ветвями. Фонарщики зажигали масляные фонари, в их ярком свете по улицам сновали посыльные, разносчики, бродячие торговцы, а на площади подновляли помост для представлений и казней, обещая народу зрелища.

Та же предпраздничная суета царила в императорском дворце. В покои придворных доставляли образцы тканей и тесьмы, а в ловких руках модисток порхали угольки, набрасывая на бумаге лёгкое кружево воротников, застёжки дублетов, округлости юбок.

— В этом году лиф шьют в складку с бархатной отделкой!..

— Складки совсем мелкие, а отделка из золота и янтаря!..

— Бархат? Янтарь? Что за чушь? На Перелом будет объявлено о полном присоединении Севера, и мы должны поддержать наших воинов подобающими нарядами. Говорят, сам император выйдет одетым на северный манер: в дублет из лучшей шерсти с собольим воротником!

— Вязаные вставки будут смотреться превосходно!..

— А если добавить отделку медвежьим мехом? Ведь войско ведёт Ардерик Медвежья Шкура!

— Ах этот Ардерик! Верный воин императора, но язык у него просто ужасный…

— Так вести о победе придерживают нарочно, чтобы меха не подешевели?

— А вы сомневаетесь?..

— Вестей с Севера до сих пор нет.

За окнами зала Совета темнело, но светильники не давали теням сгуститься в углах. В Тёмные дни дворец служил маяком для глаз и сердец, а потому расходы на свечи и масло превышали все мыслимые пределы. Зато на карте, по которой вёл указкой военный министр, можно было различить каждую букву. Император, канцлер и другие министры собрались вокруг стола, на котором из разных пород дерева была составлена карта, и неотрывно следили за кончиком указки. Золотая линия — Северный тракт — вилась между маркграфствами из морёного дуба и палисандра, подбираясь к массиву из светлого бука. Дальше плескалась широкая кайма из серебра — Ледяное море, куда впадали серебряные же реки.

— Сотник Ардерик давно должен был добраться до Эслинге. Мы знаем, что он благополучно пересек границу Северного маркграфства вскоре после Поминовения, — военный министр чуть задержал указатель на рубеже, откуда до самоцвета, обозначавшего замок, оставалось пара вершков. — С тех пор не было вестей ни от него, ни от барона.

— Три недели, — император хмурился, глядя на карту, и постукивал по ней черенком пера. — Достаточно, чтобы освоиться на месте и расправиться с разбойничьей шайкой. Даже если во всей округе не оказалось почтовых голубей, можно было послать гонца. Вы говорили, дорога безопасна?

— Безопасна, и доказательства тому — осенние обозы, достигшие столицы без всяких препятствий.

— Что ж, подождем ещё неделю, после чего сами отправим голубей. Все вы знаете, что победа над Севером принесёт нам не только богатства Ледяного моря, но в первую очередь покой и воодушевление среди народа. Мы давно не склоняли своих знамён, но и не приносили чужих. Люди должны знать, что рубежам Империи ничего не угрожает. А в Тёмное время нужда в добрых новостях особенно велика. — Император обвёл министров взглядом и отложил перо. — Мы хорошо потрудились сегодня, господа. Ещё что-то?

— Дело маркграфа Олларда, — негромко проговорил канцлер. В руках у него была толстая кожаная папка, из которой виднелись края бумажных листов и пергаментных свитков. — Расследование завершено. Свидетели допрошены, замок осмотрен, все представляющие интерес предметы и бумаги приобщены к делу.

— Прекрасные новости! — Император позволил себе улыбку. — Сегодня я просмотрю бумаги, и завтра же соберём Верховный суд. Народ получит подарок на Перелом — не один, так другой.

* * *

Дверь в императорском кабинете чуть слышно скрипела, предупреждая о немногочисленных гостях, вхожих без доклада. Канцлер вошёл бесшумно, и император поднял на него глаза, только когда на стол перед ним шлёпнулась увесистая папка из телячьей кожи.

— Итак, дело маркграфа Олларда, — проговорил он, пока канцлер устраивался в кресле напротив. — Может стать одним из самых громких скандалов за последние пятнадцать лет.

— Дело и вправду крайне занимательное, — согласился канцлер, открывая папку. — Причём занимательно в нём всё, от личности обвиняемого до доказательств его вины.

— Я с удовольствием обсужу его личность после того, как опустится топор палача. Кто мог подумать, что Оллард сам копает могилы, а?.. За одно это следует казнить, а за то, что он делал с останками, и подавно. Давайте приговор.

— Не будем торопиться. — Канцлер взял бумаги в руки, но передавать не спешил. — Есть некоторые нюансы. Обыск замка, осмотр земли и допрос свидетелей были выполнены со всей тщательностью, однако не дали достоверных улик. Мы обнаружили подвальную мастерскую, однако там не оказалось ничего запрещённого. Заготовки для музыкальных автоматов и часов, модели полевых механизмов — словом, ничего особенного. Потайные ходы также были осмотрены, благо в наших руках оказались и планы, и ключи. Решительно ничего интересного. Мы не нашли ни малейших доказательств того, что выкопанные тела когда-либо хранились в замке. Правда, осколки крупных костей были найдены в собачьем вольере, но кому они принадлежали, сказать уже невозможно.

— Да отчего же невозможно?.. Впрочем, Оллард достаточно умён, чтобы вовремя замести следы. Значит, вы построите обвинение на показаниях свидетелей?

— И здесь не всё так просто. Давайте вспомним, с чего всё началось. Вскоре после Праздника Урожая^[17] пришла жалоба от маркграфа Фердинанда Вилларда, — канцлер положил перед правителем густо исписанный лист, — будто бы Оллард жестоко обращается со своей женой. Держит её взаперти, не пускает лекарей, не позволяет приглашать гостей. Все это подтвердила нянька, живущая в замке, вот её подписи на жалобе и на протоколе допроса. Однако же дознаватели, прибыв в замок, обнаружили лишь тело госпожи Оллард. Она умерла не менее пяти лет назад и была подобающим образом похоронена в фамильной усыпальнице на замковом кладбище. Рядом с ней была похоронена единственная дочь Оллардов, скончавшаяся буквально накануне нашего приезда.

— Я помню, как мы поминали их обеих, — задумчиво кивнул император. — Ужасная история. Причину выяснили?

— Найти следы насилия либо отравления не удалось. В случае с дочерью можно с уверенностью утверждать, что виной всему мучивший её с рождения недуг. Госпожа Оллард, вероятнее всего, тоже скончалась от болезни — если помните, она много лет страдала нервным расстройством.

— Но почему Оллард скрыл смерть жены?

— Кто знает, — пожал плечами канцлер. — Меня больше заботит, куда смотрел господин Виллард, когда писал свою жалобу. И отчего нянька — как её? а, Катерина из Лиффена, — не заметила, что госпожа пять лет как мертва.

— Это говорит не о её безумии или злом умысле, а об умении Олларда пускать пыль в глаза.

— Вполне вероятно. Но есть ещё кое-что — судя по показаниям няньки, она не ладила с Оллардом, и он выставил её из замка за несколько дней до смерти дочери. А до того изрядно обидел маркграфа Вилларда. Летом должны были объявить о помолвке между их детьми, однако Оллард отказал. По слухам — в весьма резкой форме. Встаёт вопрос, было ли обвинение следствием заблуждения или же заведомо ложным?

— Какая теперь разница? Если эта Катерина не способна отличить живого человека от мёртвого, используйте показания других слуг.

— Они не подтвердили обвинений даже под пытками. Удивительная верность, должен сказать.

— Неуместная в данном случае. А что горожане? Помнится, мы посылали предписание бургомистру и эсхенскому судье разобраться с жалобами.

— Судите сами, — канцлер взял из разложенных на столе листов нужный и, придвинув светильник, начал читать: — «Мы, бургомистр и судья славного города Эсхена, согласно Высочайшему повелению Императорской канцелярии, посетили замок маркграфа Олларда, господина и покровителя нашего, и установили, что супруга его, госпожа Малвайн ведет существование затворницы… Так же сообщаем, что слышали мы многажды отчаянные жалобы со стороны добрых и надежных свидетелей, безукоризненно честных и достойных доверия, что вышеупомянутый господин наш маркграф Оллард служит силам тёмным и ужасным, нрав имеет чудовищный, а ещё раскапывает могилы и совершает противоестественные действия с телами, и вызывает демонов, и оборачивается чёрным котом и вороном, высасывает молоко у коров и растлевает девиц в своём демонском обличье…»

— До чего же темны и дремучи люди! — Чем дальше читал канцлер, тем выше поднимались брови императора. — Знаете, Олларда-оборотня я могу представить, но что он охотился за девицами…

— Полностью с вами согласен. И подобных россказней у меня — целая стопка. Итак, что мы имеем? Одно обвинение в жестоком обращении с женой, в действительности умершей несколько лет назад. Второе — в разорении могил, чему не нашлось доказательств. И третье — в оборотничестве, что попросту смешно — не в тёмные века живём.

— Да полно! Мы-то с вами знаем, что Оллард виновен. В этом не может быть ни малейшего сомнения. Достаточно вспомнить его подарок. Какие ещё доказательства нужны?

— Подарок… да. Вы знаете, мне думается, если бы мы взглянули на него ещё раз, приблизились бы к ответам.

Короткий взмах пером, указавший на занавеси в простенках — и император едва заметно кивнул и поднялся. Нельзя быть уверенным в безопасности покоев, но никто не подслушает в подземелье, где хранился длинный ящик.

Они спустились из кабинета вниз, где изящество арочных сводов уступало место тяжести бывших крепостных стен. Перед очередным поворотом император отпустил свиту и отпер неприметную дверь, обитую железом.

Свет фонаря осветил небольшую комнату, стол посередине и непринуждённо устроившийся на его краю человеческий скелет.

— За одно это следует казнить, — проговорил император, рассматривая его с нескрываемым отвращением. — Так издеваться над человеческим телом, лишить человека достойных похорон…

На первый взгляд скелет казался оправленным в медь и латунь, но, присмотревшись, можно было разглядеть шестерни и пружины, заменившие суставы, а также спицы и тросы, протянутые вдоль костей. В углу лежал деревянный ящик. Из-под сдвинутой крышки виднелись стружка и солома, которыми он был заполнен.

— Тело принадлежало замковому егерю и было передано в полное распоряжение Олларда добровольно, о чём имеется предсмертная записка, — напомнил канцлер. — Впечатление, конечно, производит своеобразное. Но взгляните, какая тонкая работа! И какая дерзкая, смелая задумка!

Он повернул один из небольших ключей, спрятанных вдоль позвоночника, и скелет пришёл в движение. Валы и шестерни завертелись, тросы натянулись. Костяная рука поднялась, сложила пальцы в щепоть и принялась совершать плавные движения.

— Если дать ему перо, он напишет «Слава Империи!» — сказал канцлер. — Бьюсь об заклад, при жизни у этого парня был совсем не такой хороший почерк.

— Он подпишет своему хозяину смертный приговор! — заявил император и зашагал по камере, не отрывая взгляда от движущихся костей. — Что Оллард возомнил о себе? Что властвует над жизнью и смертью? Что он могущественнее всех в стране? Удивительная наглость! Тьма с ними, с могилами, я казню его по обвинению в измене. Вы захватили с собой бумаги? Не будем откладывать. Или канцелярия разучилась вести дела?

— Не будем торопиться, — повторил канцлер, примирительно подняв ладонь. — Если наша главная цель — покой и воодушевление жителей Империи, то казнь маркграфа Олларда может привести к обратным последствиям.

— Каким это образом? Говорите прямо, здесь нас никто не услышит.

— Старая аристократия верна короне, ваше величество, чего нельзя сказать о тех, кто был удостоен титулов и земель, не получив перед тем достаточного воспитания и силы духа. Мы можем опираться на новое дворянство в делах торговли, однако подлинное доверие заслуживают не несколькими удачными сделками, а веками безупречной службы.

— Старая аристократия? Да вы посмотрите на них! Оллард лишился рассудка со своими шестерёнками, Вилларды одержимы жадностью, у Таллардов братья спят с сёстрами…

— И тем не менее, ни один из них не замышляет заговор против вас и никогда не замыслит. Вспомните — Олларды добыли корону вашим предкам и стояли у колыбели новорожденной Империи. Они первыми поклялись в верности и не нарушили эту клятву ни словом, ни делом. Даже удалившись от двора, они снабжали Империю полезными машинами и занимательными безделушками.

— И неплохо нажились на этом!

— Однако же направили свои богатства на процветание земель. Мы подробно изучили расходные книги — отчисления в казну не прекращались ни на год. Не выявлено никаких злоупотреблений. Оллард едва не богаче вас, однако даже не думал использовать своё могущество во зло.

— Но это?.. — Император снова указал на скелет, но канцлер мягко перебил его:

— Нельзя прервать столь древний и отважный род по навету сумасшедшей служанки и мстительного соседа. Вас никогда не упрекали в неблагодарности. Не дайте повод сделать это сейчас и не губите веру старой аристократии в вашу нерушимую защиту.

Наступившую тишину разрывали лишь звук шагов и щелчки механизмов. Император думал, разглядывая каменные плиты под ногами и, наконец, кивнул:

— Что ж, вероятно, вы правы. Жаль отказываться от зрелищной казни, но так и быть — пусть Оллард умрёт в тюрьме. Возраст, душевная болезнь, тюремный климат… не мне вас учить. И действуйте побыстрее. Северная война может затянуться, и богатства Оллардов окажутся весьма своевременной платой за оказанное им доверие.

— О Севере я хотел поговорить особо, — проронил канцлер. — Мы с вами с самого начала сомневались, хватит ли сотни мечей, чтобы его покорить. Маркграф Виллард обещал послать ещё триста, но, узнав, что их поведёт сотник Ардерик, отложил поход, сославшись на расходы в связи с помолвкой сына. Ныне же мы не имеем никаких вестей ни от сотника, ни от барона. Ещё более настораживает то, что жалоба на бесчинства дикарей пришла не от барона, а от лиамских купцов.

— У вас есть подозрения?

— Пока ничего определённого. Но есть опасения, что на плечах нынешнего барона Эслинга лежит слишком тяжкое бремя, и он нуждается в добром совете. А мы, в свою очередь, нуждаемся в незаинтересованном наблюдателе, который разобрался бы, всё ли благополучно в Северном маркграфстве.

Шаги стихли. Император остановился напротив скелета, наблюдая за сокращением пружин.

— Отправить Олларда на Север? Он же безумен.

— Не более, чем любой человек, увидевший закат своего рода. Я говорил с тюремным лекарем. Он склоняется к тому, что перемена обстановки уже оказала своё целебное действие, и в скором времени можно ожидать почти полного выздоровления.

— Он преступник.

— Так позвольте ему искупить свою вину. Он сведущ в военном деле, а его таланты помогут повысить дальность и меткость нашего оружия. Направьте ум Олларда в нужном направлении, и вместо этого, — канцлер указал на скелет, продолжавший выводить невидимые письмена, — он прославит Империю.

— Зима на пороге. Отряд не доберётся и до северных рубежей.

— Тогда и о казни не придётся заботиться, верно?

— Да вы всё предусмотрели, — император недобро усмехнулся. — Что ж, я обдумаю эту мысль. Безумная авантюра, признаться… Могу сказать одно: если Оллард и доберётся до цели, пути назад ему не будет. Войну выигрывают не люди, а гербы, и если он вернётся героем…

— О, не волнуйтесь. На Севере ни в чём нельзя быть увереным. Непривычный климат, пища…

— Вот и позаботьтесь о том, чтобы мы — были уверены. Соберите Верховный Суд через три дня. К этому времени я обдумаю своё решение. Отчаянная идея, поистине отчаянная…

* * *

Императорский дворец возносился к небу сотнями башенок, шпилей, узких стрельчатых арок — и уходил в землю массивными стенами древнего замка. Под натёртым паркетом светлых и шумных парадных залов прятались мрачные каменные подземелья. Толстые стены и низкие своды гулко отражали шаги канцлера и его свиты. Процессия свернула на лестницу и принялась подниматься в старую башню, ныне служившую тюрьмой важным преступникам. Добравшись до нужной двери, канцлер щёлкнул ключом и распахнул крепкую дверь с крошечным зарешечённым окошком.

Камера была тесной — не больше шести шагов в длину — но светлой и неплохо обставленной: постель, стол, два кресла и умывальник в углу. Забранное решеткой окно выходило во внутренний двор, откуда слышался стук молотков — там, перебрасываясь шутками, рабочие чинили помост для казней. Солнечный луч пересчитывал доски пола, подбираясь к носкам сапог человека, развалившегося в кресле в тёмном углу. Заключённый, не отрываясь, смотрел на светлый прямоугольник.

— Маркграф Оллард! — приветствовал канцлер заключённого и ловко развернул свиток, внизу которого красовались его и императорская печати. — Верховный Суд завершил расследование и вынес приговор по вашему делу. Вы оправданы. Обвинения сняты. Вам сохранены титул, все права и привилегии.

Ответом был молчаливый кивок. Канцлер жестом отпустил сопровождающих, благо процедура была соблюдена, прошёл к столу и удобно устроился во втором кресле. Небрежно перебрал бумаги — это были сплошь чертежи. Среди них не было ни одного законченного. В нижнем углу каждого листа стоял наспех нарисованный родовой герб Оллардов — циркуль над зубчатым колесом, будто бы он заменил последнему в роду личную подпись. Канцлер сложил бумаги стопкой, устроил на гладкой столешнице папку и негромко заговорил:

— Вы умный человек, маркграф Оллард, и, конечно, не купились на дешёвый спектакль. В ваших богатствах заинтересованы слишком многие, чтобы вы ушли отсюда дальше порога, сколько бы печатей ни стояло на вашем приговоре.

— Я должен выбрать между ядом и кинжалом? — поинтересовался маркграф, оторвав наконец взгляд от солнечного прямоугольника.

— Нет, зачем же. Кое-кто ценит ваши таланты достаточно высоко, чтобы выторговать вам жизнь. Ценой некоторых уступок, конечно… — Оллард молчал, но поза показывала, что он слушает. — Так вот, вы отправитесь в дорогу и навестите барона Эслинга. Путь дальний, но тем лучше для вас. На Севере нынче неспокойно, а нынешний барон… скажем так, несколько уступает своему отцу. Вы поможете ему добрым советом, если будет необходимость. Титул остаётся при вас, иначе вы ничего не сможете сделать, однако перед отъездом вы напишете прошение на имя Императора о передаче опеки над делами на время вашего отсутствия.

Он вытянул из папки чистый лист, положил перед Оллардом, окунул перо в чернильницу. Маркграф не шевельнулся.

— Поберегите бумагу, — усмехнулся он. — Лучше быть убитым в камере, чем в придорожном трактире.

— Узнаю вас, — губы канцлера тронула одобрительная улыбка. — Даю слово, это честная сделка. Императору нужен свой человек на Севере — верный, преданный и непредвзятый. Я бы поехал сам, но дела не отпустят меня раньше весны.

— И вы выбрали для этой миссии преступника.

— Обвинения против вас оказались лживыми. Имя Оллардов уже триста лет означает честь и верность и вновь осталось незапятнанным. Ваши предки укрепили и расширили границы Империи. Кому, как не вам, продолжить их дело?

— Но я не воин.

— Бросьте, Оллард! Все помнят, как в молодости вы блистали на турнирах. С тех пор ваши силы не иссякли. Бедняга Виллард до сих пор в обиде, что вы обошли его и на мечах, и в стрельбе на его неудавшемся сватовстве. Да и посылают вас не для того, чтобы сражаться в первых рядах. Для этого в замке есть войско.

Оллард всё ещё медлил взяться на перо, и канцлер со вздохом продолжил:

— Я и так сказал слишком много, но всё же напомню вам, что войну выигрывают не люди, а гербы. Гнев императора не вечен. Весной я приеду на Север и надеюсь привезти вам помилование не только на бумаге. Вы умны и уступите большую часть владений и доходов, зато сохраните имя и сможете жениться снова. Послушайте, Оллард, положение нынче серьёзное. Мы не можем потерять Север, а там творится невесть что. И этого следовало ожидать. Я давно предупреждал… На кого ещё положиться?

— Вам-то это зачем?

— Что поделать, я питаю странное расположение к потомкам древних и славных родов.

Оллард презрительно хмыкнул. Встал, расправил затёкшие плечи, шагнул в солнечный прямоугольник и замер у окна, рассматривая помост для казней.

— Та ещё авантюра, — произнёс наконец. — Хорошо. Я поеду.

В четверть часа прошение и доверенности были написаны. Оллард, вытянув длинные ноги на столе, перечитывал бумаги перед тем, как заверить их печатью.

— Значит, Север, — проговорил он, — где простота и суровость быта способствуют нравственной и благочестивой жизни? Так, кажется, пишут об этом крае.

— Именно, — кивнул канцлер. — Вам понравится. Отлично проведёте время. Увидите Ледяное море, попробуете свежую северную рыбу, познакомитесь с тамошними жителями… Жена у барона, к слову сказать, настоящая красавица, хоть вы и не ценитель…

— Тюремный воздух особенно не располагает. — Оллард капнул на листы воском, приложил перстень, и герб, которому предстояло быть разбитым, скрепил бумаги. Канцлер протянул руку, но листы ускользнули, едва коснувшись пальцев. — Так что же, Императорская канцелярия и Верховный суд действительно не обнаружили против меня никаких улик?

— Совершенно никаких, — заверил канцлер. — Сами посудите, какие могут быть улики? В ваших поступках многое достойно осуждения, но вы искупите их усердной службой.

— Я, знаете ли, уже не молод… Ехать в такую даль, будучи чистым перед людьми и законом… При дворе найдутся люди моложе и достойнее.

Канцлер откинулся на спинку кресла и устремил взгляд на потолок.

— Разумеется, можете отказаться. Канцелярия никогда не славилась умением находить улики против невиновных. Разве что полезной привычкой тянуть за все подвернувшиеся под руку нити.

— Вы снова говорите загадками, а тюремный воздух, знаете ли, не способствует остроте ума.

— Правда? О, никаких загадок, лишь одна незначительная мелочь. Вас, кажется, ограбили летом в Эсхене?

— Меня? Ограбили?

— Не помните? Впрочем, я же говорю, ничего не значащая мелочь. Тем более, запись в судебной книге всё равно оказалась залита чернилами.

— Какая досада. У меня давно были вопросы к эсхенскому судье. Совершенно не умеет держать бумаги в порядке.

— К счастью, человеческая память порой оказывается надёжнее бумаги и может подсказать и имя, и многое другое…

— И что же, стоила эта нить затраченных на неё усилий?

— Не знаю. Пока что я лишь держу её в руках. На всякий случай. За иные концы, знаете, лучше вообще не тянуть, если нет необходимости.

— С некоторых пор я невзлюбил загадки, — невозмутимо усмехнулся Оллард, поднимаясь и небрежно бросая на стол бумаги. — Вам есть что ещё мне сказать? Или я могу собираться в дорогу?

— Собирайтесь. Я загляну к вам ближе к вечеру обсудить детали. Сейчас мы не сможем отправить с вами большой отряд, но к весне созовём войско, если в нём будет необходимость. Я рад, что мы с вами нашли общий язык.

В следующий миг ударил башенный колокол. Он разносил по округе весть, что сегодня Верховный суд вынес оправдательный приговор. В камере его звук был хорошо слышен сквозь окно, а ещё отдавался дрожью в стенах и полу. Канцлер поморщился — хоть он и привык к этой дрожи, ощущать её всякий раз было неприятно. Он перевёл взгляд на Олларда, желая что-то сказать, и осёкся. Тот стоял неподвижно, опершись на стол, прикрыв глаза и дышал мелко и редко. Канцлер поднялся было позвать лекаря, но быстро понял — маркграф уловил ту же дрожь пола и впитывал звук всем телом, костями, пропуская волну от ступней до свода черепа.

— Я рад, что мы нашли общий язык, — повторил канцлер, прикрывая за собой дверь камеры. Затхлый и прохладный воздух коридора показался глотком свежести. — Но хотел бы я знать, какие планы были на того мальчишку-грабителя…

2. Тенрик должен жить

Вечер и ночь прошли в заботах, как накормить и разместить три сотни людей, а с рассветом войско двинулось на укрепления. Но они оказались пусты. Шейн Эслинг скрылся, забрав с собой раненых и даже убитых. Через пустошь тянулась широкая полоса следов от человеческих ног, лошадиных и козьих копыт, саней и волокуш. След уходил в горы — ясный, чёткий — но чем ближе становились отроги, тем сильнее преследователи придерживали коней.

— У Шейна здесь полно убежищ, — буркнул лиамский военачальник, первым натягивая поводья. — Уползёт в своё Бор-Линге, залижет раны, соберёт ещё людей на востоке и вернётся, благо перевалы завалит нескоро.

— Этак он так и будет бегать туда-сюда, — с досадой проговорил Ардерик. — Будет жалить нас, как овод лошадь, и снова хорониться…

Было обидно останавливаться в какой-то сотне шагов от места, где тропа уходила вверх. Совсем рядом за гранитными склонами пряталось войско — обескровленное, ослабшее. Добить бы одним ударом, привезти Элеоноре рыжую голову, вырвать долгожданную победу!

— Который год уже бегает, — проворчал лиамец. — Эслинги, скоты, знали, где строить новый замок — поближе к родным горам! В лесу мы бы взяли их, как новорождённых зайчат, а так никому неохота отхватить камнем по башке.

Вместо ответа Ардерик тронул коня, направляя войско вдоль хребта на расстоянии чуть дальше полёта стрелы. Лиамец был прав — нечего и думать соваться в горы. На узких тропах придётся растянуть войско, и Шейну хватит горстки людей, чтобы если не уничтожить их, то заставить повернуть назад.

— А это Бор-Линге — где оно? — спросил он лиамца. Тот, прежде чем начать рассказ, сделал непонятный знак рукой и сплюнул. Ардерик слушал его, заодно вспоминая скудные обрывки, что слышал от Элеоноры и местных.

Бор-Линге — так звали старую крепость, прежний оплот клана Эслингов. Говорили, что она стоит на самом берегу, с трёх сторон её окружает море и рыбу к столу удят прямо из окон. Берега же пустынны и бесплодны, потому хлеб пекут из мха и сосновой коры, а сосны те редко вырастают выше колена из-за сильных морских ветров. Ещё говорили, будто старики помнили туда дорогу, только после особо сильного землетрясения её засыпало. Новую тропу знали лишь старый барон и Шейн. И их люди.

Ардерик подставил было лицо ветру и поморщился. Воздух, как нарочно, успокоился едва ли не впервые за последнее время. Пока Шейн стоял на пустоши, жестокий северный ветер дул каждый день. Можно было представить, как безжалостно хлещет он береговую крепость, бросая в лицо ледяные брызги и колючий снег. Как тёмные волны целуют и бьют гранитную кладку, ветер ревёт в печных трубах и гонит дым в залы. Кем надо быть, чтобы считать такое место своим домом? Какую несгибаемую гордость нужно иметь, насколько верить в себя и своих людей, чтобы уйти с плодородных по северным меркам земель?

Достойный противник, ничего не скажешь.

Ардерик покосился на барона. Он ехал в стороне вместе с Дарвелом и горсткой людей и с самого утра не проронил ни слова. Верно, только примесью имперской крови можно было объяснить, как в семье горцев и мореходов умудрился вырасти этакий раззява-миротворец. Знали в Империи, что делали, когда обязывали северных баронов жениться по указке столицы… Сейчас Эслинг выглядел куда менее уверенно, чем в голубятне. Ардерик поглядывал на него с плохо скрытым злорадством: он-то хорошо знал, каково это — когда воодушевление и азарт отступают, и приходится разгребать всё, что наворотил в героическом угаре.

— Я тоже отказался посылать своих людей в горы, — вернулся он к разговору. — А если попробовать морем? У Лиама же есть корабли?

— Есть, — подтвердил лиамец, — только Эслинги и тогда знали, где строить. Крепость стоит во фьорде, по-вашему в бухте, с моря не сразу разглядишь. Мы летом пытались искать, чтобы отомстить за солеварни… — Он резко замолчал и искоса глянул на Ардерика. — Оно, конечно, не совсем по имперскому закону…

— Да плевать. Имперский закон хорош, когда в каждом городе судья, а до столицы рукой подать. Встреть я Шейна — тоже отомстил бы за свою сотню сам.

— В очередь становись, — ухмыльнулся лиамец. Недоверие на его лице исчезло. — Так вот, искали мы летом Шейново логово и вернулись с тремя покойниками и десятком стрел в бортах. И я припомню это Шейну вместе с солеварнями… и вырубленным лесом, и овцами, что он угнал двенадцать лет назад с прибрежного пастбища…

Ардерик слушал речь лиамца и слышал в ней отзвуки многовековой клановой борьбы. За размазнёй Эслингом стояли поколения воинов — горцев и мореходов, чья разбавленная кровь и не думала успокаиваться. Солеварни спалили не просто в отместку за отказ принять сторону — тем утверждалось, что власть Империи ничего не стоит, и Север по-прежнему живёт войной и местью.

— Один раз мы уже выманили Шейна на пустошь, — проговорил Ардерик. — Второй раз он придёт сам, чтобы победить или погибнуть. Явно не для того он мёрз под окнами и терял людей, чтобы так просто уйти. Кровь не позволит.

Он оглянулся на замок и снова на горы. Каменные твердыни словно переглядывались через пустошь, спорили, делили старшинство.

— Расскажи ещё о Бор-Линге, — попросил он лиамца. — И о Шейне. И о старом бароне. Вообще обо всём, что у вас тут творилось.

Верен за спиной тоже слушал, раскрыв рот. Впрочем, поглядывать по сторонам он не забывал, и в сердце Ардерика закрадывалась гордость. Верный меч, послушно лежавший в руке — вот кем был Верен, и Ардерик даже не мог сказать, за кого больше радовался вчера, когда оказалось, что умирать пока не придётся — за себя или за Верена, не заслужившего смерти в первом же походе.

Или за Элеонору, не заслужившую смерти вовсе.

Ардерик оглянулся на замок, где его — в кои-то веки! — ждали, и ощутил непривычное тепло в груди. Сближаться с Элеонорой было непростительной ошибкой, мальчишеской глупостью. Но и забыть её было теперь немыслимо. Как доверчиво она льнула к груди, как пылко раскрывала объятия, как бесстрашно стояла за плечом с твёрдой рукой на бесполезном кинжале! Нельзя было тогда терять голову, думать, что всё потеряно, что на пороге гибели позволено всё. С приходом подмоги Элеонора вновь стала баронессой и замужней женщиной, и это меняло всё и… ничего.

В первую очередь не отменяло клятвы защищать и беречь её.

Стало быть, нечего было и думать рассказать маркграфу Олларду всю правду об измене барона и хоть так отомстить за перебитую сотню — ведь тогда Элеонора точно потеряла бы Север. Всё запуталось, нити переплелись в одну крепкую паутину. Потянешь одну — порвётся совсем в другом месте.

Впрочем, Ардерик всё больше уверялся, что война была для Олларда лишь поводом приехать на Север. Верен всё утро просил спровадить друга-лучника в Лиам, подальше от маркграфских глаз, но у Ардерика были свои соображения на этот счёт. Если они окажутся верными, то добиться расположения маркграфа будет несложно. А это значило, что весной в столицу уйдёт правильный отчёт, и Эслинг получит своё только после того, как Элеонора обзаведётся наследником… Его, Ардерика, наследником.

Здесь положение запутывалось окончательно.

Чтобы прогнать назойливые и бесполезные мысли, Ардерик вновь вслушался в речь лиамца. Тот снова рассуждал об убытках и о том, как заставит Эслинга — не одного, так другого — заплатить за всё.

— Встречу Шейна — шею сверну, — цедил он сквозь зубы. — Кипит в Эслинге, а жжётся весь Север. С одних солеварен убытка марки на четыре! А Тенрик тянет… Я вчера прямо сказал — мы пришли защищать себя, а не его.

— Будете требовать назначить нового барона? — как бы невзначай спросил Ардерик.

— Зачем? Пусть выправляет, что напортил, а там посмотрим. А то кто знает, кого вместо него пришлют… — Лиамец бросил на Ардерика испытующий взгляд и всё же продолжил: — Я с графом этим особо не говорил, он птица не нашего полёта, но тебе скажу, что Тенрик хоть и распустил младшего брата, а всё же люди при нём сыты. Налоги не задирает, берёт ровно столько, сколько столицей положено. Если угомонит братца, то и пусть сидит. Новый-то сразу возьмётся порядок наводить… межи проверять, леса пересчитывать…

— Севером должен править северянин, — кивнул Ардерик. — Я бы и сам поглядел, как барон себя поведёт. В Империи не найти рода, чьё имя не запятнано предательством — все хоть раз да оступались…

— Не все.

Маркграф Оллард подобрался незаметно за шумом отряда. Держался он сдержанно, даже отчуждённо, но всё же не так, как обычно ведут себя, когда собираются обвинить всех собравшихся в государственной измене. Невозможно было понять по его лицу, слышал ли он что-то, и если слышал — что именно.

— Что, господа, вы намерены преследовать врага в горах?

Ардерик и лиамец переглянулись. Никому не хотелось прослыть трусом, да ещё перед лицом императора, которому маркграф, несомненно, собирался докладывать обо всём.

— Неплохо бы для начала понять силы противника, — медленно проговорил Ардерик. — Признаться, я уже один раз недооценил их…

— Вы человек военный, опытный, — ответил Оллард, и невозможно было понять, говорит он серьёзно или насмехается. — Вашему мнению можно доверять. А вы что скажете, почтенный?

Лиамец молча кивнул. Он разом утратил всю свою словоохотливость и, похоже, благоразумно предоставил разговор двум имперцам.

— Я бы ещё проведал деревни в лесу, — добавил Ардерик. — Если кто и знает горные тропы, то местные пастухи. Я узнал от них много дельного, пока мы строили укрепления.

— По меньшей мере одна деревня уцелела, — заметил Оллард. — Значит, заглянем туда, расспросим жителей и вернёмся в замок. Да, едва не забыл: здесь все ваши люди? Все, кто уцелел?

— Почти, — небрежно ответил Ардерик. — Кое-кто остался в замке. А что?

— Ничего. Их так мало. Должно быть, печально потерять целую сотню. Надеюсь, мы будем удачливее.

Нестройный шум голосов, оружия, стука копыт за спиной отзывался острой тоской, и Ардерик крепче сжал поводья. На что Оллард книжный червяк, а смекнул не соваться сразу в пекло. Как знать, как бы всё обернулось, если бы Ардерик тоже сперва заручился поддержкой соседей? Или хотя бы разузнал, с кем придётся иметь дело? Сейчас Ардерику казалось, будто с тех пор прошло лет десять и сам он давно перешагнул сорокалетний рубеж — так много всего перегорело, перемололось, было потеряно и обретено за эти три месяца.

Он оглянулся на Верена, уткнувшегося взглядом в лошадиную гриву. Его лицо снова было озабоченным и растерянным. Что ж, Север заставил многих расстаться со своими заблуждениями, пора было расстаться с ними и Верену. Если предположение Ардерика верно, и Олларду нет дела до северных разборок, значит, в столице не узнают ничего сверх меры, головы не полетят, и план Элеоноры не рухнет.

И сын Ардерика, безземельного имперского сотника, станет следующим бароном Эслингом.

Ардерик ударил лошадь по бокам, поднимая в рысь. Забот было много, а времени до сумерек — слишком мало, чтобы тратить его на пустые мысли и ещё сильнее запутывать тугой клубок.

* * *

Людей в пиршественный зал набилось, как сельдей в бочке — без малого три сотни. Верен диву давался, как быстро замок превратился из крепости в гостеприимный дом. Дети и женщины, несколько часов назад подносившие стрелы и кипящее масло, сейчас сбивались с ног, подавая к столу полные кувшины и дымящиеся блюда. Верен ждал, что ему поручат если не прислуживать за столом, то нести стражу, но Ардерик потянул его на скамью рядом с собой:

— Ты бился, как ополоумевший по весне кот. Если кому вздумается сложить обо всём этом недоразумении балладу, тебя в ней точно не забудут. Кидай зад рядом с моим, и пусть только попробуют вякнуть, будто тебе здесь не место.

Никто не вякнул, и Верен восседал вместе с Риком на самом верху, за главным столом, пусть и с краю. Дальше расположился лиамский военачальник, в середине сидели баронесса и маркграф, занявший хозяйское кресло, на месте почётного гостя мочил усы в вине хмурый барон, а правый край стола занимали Дарвел и военачальник из Северного Предела. Остальные воины расселись по старшинству за двумя длинными столами вдоль зала. В каминах пылали огромные поленья, под столом отирались собаки, выпрашивая кости, в кубки лилось густое вино и пенное пиво, и всё до крайности напоминало первый ужин в Эслинге — когда ещё была жива сотня, и все они верили барону, со дня на день ожидая подкрепления. Даже Такко не было — точь-в-точь как тогда.

Зато кресло хозяйки в этот раз не пустовало. Баронесса с самоцветами в волосах и свежем платье расточала гостям улыбки, а слугам — строгие взгляды. Верен не решался особо разглядывать лица, и видел больше руки — тонкие холёные кисти баронессы, которые ныне цвели ссадинами и ожогами, широкие ладони Эслинга, в которых ломались козлиные кости, и бледные руки маргкрафа, в которых он с интересом крутил оправленный в золото рог для вина.

— За гостеприимство хозяев, — поднял он рог, и зал отозвался дружным рёвом.

— За дружбу и помощь! — хмуро ответил Эслинг, и воины столкнули над столом кубки, чаши, рога, расплёскивая хмельное питьё. — И за здоровье уважаемого гостя — маркграфа Олларда!

Оллард! Ещё вчера имя облетело замок, как огненная стрела, разом осветив для Верена события последних дней. У Олларда они с Такко просили работу, оставшись летом без денег в чужом городе. От Олларда Такко получил заказ на лук и у него же остался, не предупредив. Верен помнил, как пытался оттянуть выход обоза, куда они всё же нанялись охранниками, с нетерпением оглядывался на дорогу и вызвался сторожить в первую ночь, ожидая, что задержавшийся друг вот-вот выйдет к костру. Встретились они уже здесь, на Севере, и никто так и не узнал, что Такко делал у графа, за что получил богатую плату и почему нынче боялся его больше, чем холеры. Верен клял друга последними словами за то, что скрыл эту историю, а заодно и себя за то, что не вытряс побольше подробностей. Теперь Оллард сидел во главе стола, как будто так и надо, Такко мёрз в подземелье, а Ардерик почему-то не спешил отправлять его из Эслинге. Верена до сих пор передёргивало от взгляда, которым окинул его Оллард, входя в замок. Верен тогда отступил ещё дальше в тень за плечом Ардерика, но отчего-то не сомневался, что маркграф его узнал. А значит, мог предположить, что и Такко где-то близко.

Зато предательство барона должно было вот-вот открыться. Верно, оттого он и сидел с кислым видом, поднимая рог из одной учтивости. Напряжение над столом ощущалось кожей, воздух был тяжёл, как перед грозой. Теперь в Империи узнают всё, и барона будут судить как изменника.

— Мы не предполагали, что помощь придёт с востока, — голос Элеоноры тёк сладким мёдом. — Мы почти отчаялись, едва не приняли вас за врагов.

— Ещё бы, — отвечал ей Оллард. — Местные говорят, на востоке неспокойно. Отчего вы сразу не попросили прислать подкрепление?

Верен затаил дыхание. Вот сейчас баронесса выложит всё опредательстве барона, и ему не удастся выкрутиться! Но вместо этого услышал тот же мягкий голос:

— К несчастью, в начале зимы голубятню охватил мор. Много птиц погибло, а остальные, видимо, оказались слишком слабы, чтобы долететь. Вы так вовремя подоспели и спасли нас!

Верен поперхнулся воздухом от такой наглой лжи и с отчаянием посмотрел на Ардерика. Сотник пожал плечами и опрокинул в себя очередной кубок.

— Я слышал, в здешних краях зимние моры — обычное дело, — заметил Оллард. — Большая удача, что зараза не распространилась по окрестностям и даже не затронула домашнюю птицу.

— Мы приняли меры, — ответила Элеонора и сделала знак Грете, застывшей вместе с Бригиттой у столика с кувшинами. — Ещё вина?

— У оруженосцев, которых сажают за верхний стол, обычно бывает лицо повеселее. — Ардерик толкнул Верена локтём и перелил ему в кубок половину своего. — Развлекайся сегодня, чтобы были силы разгрести то, чем нас приложит завтра.

Опережая вопросы, он мотнул головой и указал подбородком на зал. Верен снова отхлебнул вина, на этот раз разобрав привкус лесных ягод, и уставился на длинные столы, концы которых почти терялись в сумраке зала.

Блюда и кувшины пустели на глазах; руки в кожаных и железных наручах расхватывали куски едва ли не раньше, чем еду ставили на стол. Верен снова подумал о тех, кто не сомкнул глаз во время осады, а сейчас выбивался из сил у кухонных печей или готовил гостям постели. Но додумать мысль не успел, ощутив прикосновение к локтю. Бригитта, изогнувшись под тяжестью кувшина, обходила гостей и наклонилась наполнить его кубок.

Верен впервые видел её в праздничном платье и загляделся, разом позабыв обо всём. Он ничего не понимал в женских нарядах и только выхватывал детали: мягкие складки цвета лесного мха, вышитые мелким и жёлтым, ожерелье из голубых камней, длинные серебряные серьги. Высвобожденные из причёски локоны золотистым водопадом струились по спине, широкие рукава ниспадали, открывая руки чуть ли не до локтей. Бригитта прошла дальше, снова наклонилась над столом, и сидевший рядом воин сгрёб её в объятия. Одна пятерня зарылась в волосы, вторая огладила самый низ спины. Верен рванулся было подправить обидчику зубы — не здесь, ясное дело, вызвать сперва хоть в коридор, — но Ардерик удержал за плечо:

— Сиди, чего ты? Защитник нашёлся! Никто ж в угол не тащит. Убудет от неё, что ли?

Бригитта высвободилась под дружный хохот и пошла с кувшином дальше. Верен как будто впервые увидел жаркие взгляды, скользившие по её рукам, нежной шее, груди, туго обтянутой корсажем… Бригитта держалась прямо, но напряжённая спина и крепко сжатые губы выдавали, что она всё замечает.

— Можно подумать, сам никогда не щупал девок по трактирам, — буркнул Ардерик. — Запал на неё или как?

Верен покачал головой.

— Ну и правильно. Такие красотки не для нас с тобой. Поди, дочка какого-нибудь обедневшего барона. Серебра за душой меньше, чем у тебя, зато спеси… ещё жениться на ней потом… Попроще найдём. А баронских да графских дочек лучше за милю обходить. И вообще нечего нам лезть в дела знати. Они чего-нибудь не поделят, а нам разгребать.

Метнул взгляд в сторону баронессы и помрачнел.

Верен всё же поймал Бригитту за локоть, когда она снова проходила мимо:

— Если баронесса потребует… ну… чтобы ты… с гостями там… Приходи к нам, что ли…

Бригитта насмешливо фыркнула и выдернула руку. Верен проклял своё косноязычие: ясно, что она подумала, надо было сперва прикинуть, что говорить… Нет, прав был Рик: такая красавица не для него. И хорошо — без того хватало забот.

Он снова принялся рассматривать зал. Бригитту больше никто не обижал, а Грета, тонкая, темноволосая, в винного цвета платье, смеялась шуткам и умело уворачивалась от объятий и шлепков. Сколько раз Верен сам не упускал случая потискать трактирную красотку — да что там, не позже как на Зимнем Переломе обнимал девчонку и даже имени не спросил… И слова не сказал, когда сразу после него она пошла к другому — понятно было, что на всех девок не хватит, надо делиться. Север ломал его, заставлял задаваться вопросами, которые раньше и в голову не приходили.

* * *

— Надо было добить их вчера!

— Облить стены маслом и поджечь, как они жгли солеварни!

— Заодно поглядели бы, что ярче — пламя или Шейнова башка!

Военачальники Лиама и Северного Предела перекрикивались через стол, навалившись грудью на опустевшие миски. Тенрик давно перестал поднимать рог и сидел молча, опустив глаза, как провинившийся школяр. Элеонора зябко передёрнула плечами. Она мёрзла в открытом платье, но положение было слишком серьёзным, чтобы отказываться от привычного оружия. Она оставила наплечники и пояс с кинжалом, но кольчугу сняла. Теперь вырез тёмно-синего платья и шнуровка рукавов открывали ровно столько, чтобы приковать к себе взгляды мужчин и не оскорбить хвалёную северную добродетель. От одной мысли, что придётся выгораживать Тенрика, Элеонору трясло больше, чем от холода. Но закон был неумолим — женщина носит титул до тех пор, пока жив хоть один мужчина в роду, а значит, Тенрик должен жить.

Вкус вина не изменился, и жареное мясо по-прежнему возбуждало аппетит — впрочем, было слишком рано, чтобы что-то почувствовать. Близость с Ардериком случилась в самые правильные дни, но тело пока никак не заявляло о новой жизни, как ни вслушивалась Элеонора в ощущения. Значит, Тенрик должен жить.

Элеонора не сомневалась, что с северными соседями удастся договорится. Конечно, одной улыбкой и низким вырезом дело не решить, придётся делиться лесами и пастбищами, весной выписать из Империи хороших лошадей и оружие, а ещё отстроить эти клятые солеварни! Элеонора мысленно застонала — предстояло столько расходов… Зато лиамцы на какое-то время успокоятся, и сведения о предательстве Тенрика не уйдут в столицу.

Вернее, не ушли бы, если бы столица сама не явилась на Север.

Элеонора повернулась к Олларду:

— Надеюсь, утром вы хотя бы получили удовольствие от здешних видов. Ужасно обидно упустить победу.

— Да, — кивнул Оллард. — Но вчера люди слишком устали и замёрзли, чтобы идти на приступ. Полагаю, вам уже рассказали, как мы две недели наслаждались красотами местных лесов, размышляя, как подобраться к замку незамеченными?

— Я с радостью послушаю эту историю ещё раз, — улыбнулась Элеонора.

Послушать не удалось. Посуда на столе вздрогнула — лиамский военачальник, раскрасневшийся от вина и пива, орал на Тенрика, ударяя кулаком по дубовым доскам, а Грета ловко, привычно выхватывала из-под его рук миски и ножи.

— Четыре марки убытка! — ревел лиамец. — Четыре! Кто заплатит нам за солеварни? Восемь мер отборного леса, а сколько железа ушло на жаровни?! Какого рожна ты сам не затребовал в столице столько народа, чтобы размазать братца, как слизня по листу?

Эслинг сидел молча, только желваки ходили на скулах.

— Вы и правда выбрали несколько самоуверенную стратегию, — заметил Оллард. Эслинг поднял голову:

— Я, верно, должен поблагодарить за то, что вы своей властью созвали северные войска.

— Созвал? Зачем же. Я здесь с дипломатическим поручением и лишь поинтересовался, долго ли уважаемые господа собираются ждать.

— А я, — ввернул лиамец, — сказал, что мы давно собрали людей и ждём, когда рыжая лисица явится к нам!

— Ждали они! — рявкнул кто-то середины стола. — Мы бились, а вы ждали, чтобы прийти на готовое и наложить лапы на наше добро!

В глубине зала завязалась потасовка; драчунов окатили водой, растащили, толкнули в самый конец стола… Элеонора вздохнула и снова повернулась к Олларду:

— Простите наши порядки. Вы говорили, что прибыли с дипломатическим поручением?

— Да. Императора беспокоит медленное освоение восточных земель. Он подозревает, что они находятся в составе Империи исключительно формально.

— Вы храбрый человек, маркграф Оллард, раз решились приехать сюда, да ещё в разгар зимы.

— Ерунда. Лекарь советовал мне переменить обстановку после смерти дочери, и это удачно совпало с нуждами его величества.

— Какое несчастье! Сочувствую вашему горю. Я помню Агнет совсем крошкой, она была очаровательной девочкой. При первой же возможности я напишу вашей супруге.

— Не стоит. Она тоже скончалась. Несколько лет назад, так что с соболезнованиями вы опоздали.

— О… Я не знала.

— Не удивительно — вы же не были близки. Никогда не понимал, зачем делать любое изменение численности семьи достоянием общественности.

— Должно быть, печально потерять ребёнка, — вдруг встрял Ардерик. Элеонора почти забыла о нём: сотник больше молчал, изредка перекидываясь парой слов с оруженосцем. — Что же, у вас больше не осталось детей?

— Вас правда это заботит?

— Просто хотел высказать сочувствие, — пожал плечами Ардерик и приподнял кубок в знак извинений. Оллард ответил холодным кивком и перевёл взгляд на щиты, украшавшие простенки между окнами.

Элеонора послала Ардерику суровый взгляд и выпрямилась, чуть прогнув спину, чтобы вышитая золотом парча плотнее обтянула грудь. Маркграф Оллард оставался для неё столь же чужим, как двадцать лет назад. По его бледному лицу и спокойным движениям рук не удавалось прочесть ровным счётом ничего. Его не интересовали местные новости, обсуждать с ним имперские сплетни тоже оказалось безуспешным. А ещё он смотрел Элеоноре исключительно в глаза, а не в вырез платья — пожалуй, единственный из трёх с лишним сотен мужчин, собравшихся здесь. Это было странно. Непривычно.

Элеонора приложила к виску скомканный платок, словно пытаясь унять головную боль, и искоса оглядела Олларда сквозь пальцы. Спокойное лицо, словно вырезанное из камня, тёмные волосы, худощавое тело, затянутое в чёрное и сталь, руки, что неподвижно лежали на столе и лишь изредка вздрагивали в нервном танце. Элеонора мысленно поблагодарила судьбу, защитившую её от брака с этим странным человеком. Тенрик внушал ей отвращение, но хотя бы был понятен. От Олларда же веяло смертью — не той жаркой, кровавой, туманящей разум, что от Ардерика или Шейна, а холодной, безжалостной и какой-то… механической. Элеонора была готова на многое, чтобы привлечь маркграфа на свою сторону, но искренне порадовалась, что, похоже, делить с ним постель не придётся. «Это было бы всё равно что лечь с музыкальной шкатулкой», — мысленно усмехнулась она.

Военачальники продолжали переругиваться, всё чаще осекаясь на полуслове и оглядываясь на них. Элеонора спрятала платок, допила вино и отставила кубок.

— Здесь становится шумно, — сказала она. — Продолжим беседу в более спокойной обстановке?

— Пожалуй, да, — кивнул Оллард. — И захватите своего верного рыцаря — думаю, этим троим есть что обсудить без нас, имперцев.

Поднимаясь, Элеонора поймала обречённый взгляд Тенрика и внутренне улыбнулась. Она уже знала от Ардерика, что северные соседи всё ещё были заинтересованы, чтобы баронское кресло оставалось за Эслингом, однако не было сомнений, что беседа между ними не будет мирной.

— Какого рожна ты не вправил братцу мозги, пока он пешком ходил под этот стол? — грохнуло в зале, едва дверь закрылась. — Сам теперь ищи его по горам и подставляй зад под камни!

— Я всё ещё храню вашу шкатулку, — сказала Элеонора Олларду, когда они вышли в коридор. Ардерик замешкался в дверях, отвечая на чей-то вопрос, и Элеонора с радостью воспользовалась минутой уединения. — Все эти годы она скрашивала мне одиночество.

— Шкатулку?

— Вы подарили её мне, когда приезжали к нам… Это было двадцать лет назад, но…

— Ах да, возможно. Мы тогда ездили ко многим.

— Не сомневаюсь, — Элеонора проглотила обиду с любезной улыбкой. — Так вот, шкатулка сломалась, а я боюсь доверять её местным мастерам. Вы посмотрите?

— Почту за честь.

Двери снова распахнулись, выпустив в прохладную тишину коридора шум и запах вина, мяса и потных тел и, наконец, Ардерика с оруженосцем. Элеонора опустила глаза, чтобы не выдать вспыхнувшего в них огня. Беззвучно выдохнула и снова повернулась к маркграфу:

— Я покажу ваши покои и сама принесу шкатулку. Я старалась угадать ваши привычки, но если что-то понадобится, ваши слуги могут обращаться прямо ко мне.

— Я привык обходиться без слуг, — непринуждённо заметил Оллард. — Дома мы держали только необходимых людей. Однако я рассчитываю посвятить некоторое время своему увлечению, а потому мне потребуется помощник.

— Разумеется, — Элеонора мгновенно перебрала в памяти всех уцелевших слуг и стражников, которые могли бы помогать в механической мастерской. — Ардерик, подойдите, будьте добры! Возможно, нужный человек найдётся среди ваших людей.

— Требований немного, — перечислил Оллард. — Он должен уверенно держать перо, бегло читать и разбираться в стрельбе. Это пригодится, если нам придётся делать метательные машины.

— Найти стрелка, умеющего писать что-то кроме своего имени? — протянул Ардерик. — Почти невозможная задача. Признаться, все мои люди проиграли битву с грамотой, хотя неплохо выигрывали другие… Впрочем, есть у меня один лучник хорошего происхождения и образования. Совсем мальчишка, правда, и ростом не вышел, зато пером владеет почти столь же ловко, как луком.

— И где же он?

— У нас тут вышло небольшое недоразумение, и мне пришлось отправить его остыть. В нижнюю кладовую, под ледником. Проводить?

— Не стоит утруждаться. Если доверите мне ключи, я найду сам.

— Там заперто на засов. Ключи не нужны.

— Очень хорошо.

Оллард повернулся к Элеоноре и отвесил лёгкий поклон:

— Я посмотрю вашу шкатулку завтра. Не смею утруждать даму, утомлённую до головной боли. Благодарю за великолепный ужин.

Он скрылся в темноте коридора раньше, чем Элеонора успела ответить. Она недоумевающе переглянулась с Ардериком.

— Об учтивости Оллардов недаром ходят легенды, — хмыкнул сотник. — Тьма с ними, с манерами! Пока он как будто нам не враг.

— Посмотрим, — проронила Элеонора.

Она собиралась перекинуться с Ардериком ещё парой слов о сегодняшней вылазке, но её окликнула Грета, и Элеонора поспешно попрощалась. Три сотни гостей принесли замку не только подмогу, но и множество хлопот, а принять защитников следовало как можно лучше.

* * *

С немым воплем Верен смотрел, как Оллард удаляется. Когда ушла и баронесса, он повернулся к Ардерику, кипя от изумления и гнева.

— Пусть поговорят, — Рик успокаивающе похлопал его по плечу.

— Но… Такко же…

— Он не просил защиты. А я не люблю, когда мне морочат голову. Я с самого начала не верил в то, что он плёл, а после того, как Оллард весь день вертел головой и расспрашивал, точно ли все мои люди в сборе… нет, Верен, там явно кроется что-то больше, чем лук для дочки.

— Зачем он его искал? И как нашёл?..

— Одинокий всадник на Северном тракте — уже редкое зрелище, а этот ещё и светил на каждом перекрёстке нашим письмом, где стоит его имя. Уймись, Верен. Пусть поговорят. Готов спорить, мальчишка выйдет из кладовой живым и здоровым.

Верен не решился сказать, насколько далеки были предположения Ардерика от его опасений. Но делать было нечего. Оставалось только найти повод держаться поближе к кладовой — на всякий случай.

3. Небесный мост

Такко заперли в одной из кладовых под ледником. Его вели тем же путём, каким они с Вереном шли за Дарвелом, когда собирались сделать вылазку. Кажется, Ардерик так и не поверил, что ход оканчивался тупиком, а в руке Дарвела блестела острая сталь — Такко хорошо видел отблеск, когда спешил с факелом назад. Впрочем, теперь это не имело значения. Ничего не имело значения.

Свечи для него пожалели, оставили лишь коптящую плошку с жиром, которая почти не давала света. Такко ощупывал стены, шарил за полками, пытаясь найти вторую дверь, и голова шла кругом оттого, что всё это уже было: запертое подземелье, лихорадочные поиски выхода и ужас — леденящий, сковывающий, скручивающий внутренности в панической судороге.

После драки ныли челюсть, рёбра и плечо, которым Такко приложился о камень сквозь утоптанный снег. Но хуже было холодное, дёргающее ощущение в запястье. Такко помнил, как его оплели хищные, цепкие пальцы, а второй рукой жадно проследили тонкую кость до самого локтя: «Вот ради чего я тебя нанял». От одного воспоминания била дрожь. Ему случалось ощущать разные прикосновения — нечасто, но в больших городах непременно находились те, кто предлагал невысокому и гибкому мальчишке совсем другую работу, нежели охранять товар. От них оставались гадливость и нездоровое, болезненное любопытство. Но Оллард хотел иного. Худшего. «Кости самой природой предназначены служить. Глупо закапывать их», — звучал его голос в голове. А следом возвращалось отвратительное, леденящее прикосновение. «Вот ради чего я тебя нанял». Такко метался по кладовой, но выхода не было.

Постепенно усталость брала своё. Такко опустился на пол, привалился к какому-то мешку. Закрыл глаза, и из чернильной тьмы выплыли длинные столы, на которых безостановочно двигались человеческие кости. Пружины, валы и шестерни заставляли кисти сжиматься, ноги — сгибаться в коленях, челюсти — щёлкать. Такое не увидишь даже в дурном, лихорадочном сне, не выдумаешь спьяну, а Такко сам собирал те механизмы. И оказался разом единственным свидетелем преступления и самым подходящим материалом для следующего.

Он забылся тревожным, коротким сном, а когда очнулся, лампа трещала и крошечный огонёк едва виднелся во тьме. Такко поднялся, застонав от тянущей боли в теле, и поправил фитиль. Местные умели определять время по тому, насколько сгорал пропитанный жиром войлочный шнур, Такко мог лишь приблизительно прикинуть, что прошло не меньше пяти часов. А может, и все восемь — кто разберёт.

Так или иначе, он всё ещё был жив. Такко потянулся, расправляя затёкшие плечи. С чего он вообще взял, что к сундуку непременно прилагался хозяин? Быть может, маркграфа давно казнили, а часть его имущества отправили с войском на Север? С плеч будто рухнул тяжёлый груз. Почему эта простая мысль не пришла ему в голову раньше?

За вчерашнюю вспышку было почти стыдно. Такко потёр саднившую скулу и ощупал ноющее плечо. Кидаться на Верена было несусветной глупостью. Конечно, друг не мог знать, кто пожаловал, а если бы знал — не скрыл. Такко мысленно обругал себя: хватило бы ума дождаться гостей, уже знал бы, кто приехал! А теперь сиди и гадай, кто это был, разбили ли врагов и чего вообще ждать.

Такко подошёл к двери, толкнул её без особой надежды и негромко окликнул друга, надеясь, что он сидит где-то по соседству. Ответом была тишина. Оставалось снова усесться у стены и терпеливо ждать. Изо рта шёл пар; пришлось обхватить колени, сжаться в комок, чтобы сберечь остатки тепла. Делать было решительно нечего. Оружие у него забрали, даже небольшой ножик для обрезки перьев и ниток, да и кладовая была почти пуста, если не считать мешков с зерном и какими-то клубнями, от которых пахло землёй и гнилью.

Призраки по-прежнему бродили вокруг, прятались в черноте теней, но под рёбрами уже не крутило так отчаянно. Такко вздохнул и опустил подбородок на руки. Нечего и думать поделиться всем этим с Вереном. Тот покрутит пальцем у виска, а потом пойдёт к сотнику, и тогда история точно выплывет наружу. Поди докажи, что понятия не имел, для чего были те механизмы. И ведь гордился, как дурак, оказанной честью! Готов был не есть, не спать, сутками не видеть солнечного света, лишь бы стать причастным ремеслу, превращавшему мёртвые куски стали и латуни в движущееся, почти живое. Знал бы, дурень, чем оно обернётся!

В тишине было слышно, как потрескивает фитиль лампы. Дважды Такко слышал замковый колокол — точнее, чувствовал, как гудел камень под ступнями. Значит, прошли ночь и ещё день. Такко дремал, поднимался, чтобы размяться и согреться, поправлял фитиль, искал что-нибудь съедобное, зачем-то снова толкал дверь, на слух швырял жёсткие клубни в крыс, шнырявших в щелях между камнями. Фитиль в лампе становился всё короче. Такко затушил бы её на время, но огнива у него тоже не было, а оставаться в кромешной тьме не хотелось.

Лампа почти прогорела, когда тишину разорвали быстрые шаги. У Верена шаг шире и спокойнее, значит, Ардерик. Такко поднялся, одёрнул рубаху, зябко передёрнул плечами и запоздало сообразил, что не сможет объяснить сотнику, отчего бросился на Верена. Впрочем, едва ли его станут особо расспрашивать. Отсидел, остыл, и ладно.

Желтизна от факела брызнула в щели, расчертив кладовую тонкими полосами. Громыхнул тяжёлый деревянный засов, крысы с писком бросились по углам. Непривычно яркий свет залил кладовую, как расплавленная золотистая смола, и Такко дёрнулся и задохнулся, увяз в ней, застыл мухой в янтаре. В дверях стоял Оллард. Оллард, которого Такко уже видел казнённым и похороненным. Такко смотрел на него, не отрываясь, а Оллард смотрел на него.

— Рассветные силы, — прошептал он и шагнул внутрь. — Это и вправду ты.

Такко корчило под его взглядом — проникающим, безжалостным, будто сдирающим одежду, кожу, мясо. Страх захлестнул окончательно. Такко рванулся к дверям в отчаянном порыве, Оллард выставил руку, но Такко извернулся до боли в зажившем, казалось бы, боку, поднырнул, перекатился и поднялся у противоположной стены.

Ещё вчера он был готов красиво погибнуть, но точно не хотел расставаться с жизнью безоружным, в грязной кладовой. Жизнь билась в висках, ощущалась под ногами упругой нитью, поднималась внутри могучей волной. Сердце заполошно стучало где-то в горле. Такко глядел на Олларда до боли в распахнутых глазах, надеясь найти хоть малейшую зацепку, что ошибся. Что это видение. Бестелесный дух, пришедший к бывшему ученику попрощаться.

— Да ты меня боишься, — усмехнулся Оллард. Надежды рассеялись: призраки не смеются. — Не удивлён.

Он воткнул факел в держатель у двери и шагнул ещё ближе к Такко.

— Я не поверил глазам, когда увидел твоего друга, — проговорил он. — И не сразу связал его с рассказами о мальчишке, прискакавшем сюда в одиночку полтора месяца назад. Рассветные силы! Если бы я знал…

Он потянулся к мечу. Всё повторялось — они уже стояли друг против друга, и у Олларда было оружие, а у Такко — нет. Он сжался, как пружина, но Оллард лишь расстегнул пояс с мечом и кинжалом и отложил. А затем и вовсе уселся на пол и опёрся спиной о косяк двери:

— Я должен был сразу сообразить, что только у тебя могло хватить запала забраться так далеко. В этом мы с тобой оказались неожиданно схожи. Снова. Садись! Наш последний разговор окончился не так, как мне хотелось.

— Ещё бы. — В горле пересохло, слова проталкивались с трудом. Такко отлип от стены, примериваясь, сможет ли дотянуться до меча. Но он лежал слишком далеко, и Такко осторожно опустился на мешок, держа оружие в поле зрения. Может, удастся заболтать маркграфа, как в прошлый раз?..

— Что было в замке той ночью? — спросил он первое, что пришло в голову.

— Суматоха, — пожал плечами Оллард. — После того, как ты выкинул из окна куклу, новые няньки Агнет как с ума сошли. Когда я вышел, услышал только стук копыт — они умчались в город, голося, как на пожаре. Остальные слуги стояли вокруг куклы белее мела. Увидели меня и склонили головы. Я сказал им, что с рассветом здесь будут гости и чтобы бежали подальше. Ни один не шевельнулся. Старые, верные друзья! Вместе мы разломали и сожгли обеих кукол, а металлические остатки бросили в пруд. Механизмы в подвале я разобрал, кости мы зарыли в вольере. Утром явились дознаватели. Я отдал им ключи и сказал, что могут перевернуть замок вверх дном, если хотят, но если ничего не найдут, я потребую возмещения ущерба. Они отнеслись к моему дому бережно. И ничего не нашли.

Перед глазами у Такко замелькали картины: двор, знакомый до последней трещины между каменными плитами, статуи, покрытые первой предзимней изморозью, тайный ход в подземелье… Он поморщился: воспоминания принадлежали ему по ошибке и лежали на сердце тяжёлым грузом.

— Итак, каких-то два месяца в дворцовых подземельях, и я снова чист перед законом, — Оллард неожиданно громко хлопнул в ладоши и развёл руками. — Его величество даже доверил мне некое дело в здешних краях. А как ты поживаешь, Танкварт? За какие подвиги тебе предоставили эти роскошные покои?

Такко поёжился: полным именем его называл только отец и вот теперь ещё маркграф.

— Я служу сотнику Ардерику, — сказал он, надеясь, что имя послужит хоть какой-то защитой. — Он так решил.

— Больше не служишь, — усмехнулся Оллард. — Похоже, он не очень-то дорожит тобой, раз избавился при первом удобном случае.

— Я вам не верю, — выговорил Такко. Не то чтобы он сильно рассчитывал на сотника, но… с ним же Верен… как же так?..

— Иначе я в жизни не нашёл бы тебя, — продолжал Оллард. — Этот замок строили не иначе как в пьяном угаре, в здешнем подземелье можно провести всю жизнь, не войдя дважды в один и тот же ход… Ну да тьма с ним. Коротко говоря, я потребовал помощника, и сотник любезно предложил тебя. Твой друг тому свидетель, к слову, и он ничего не сказал против.

Теперь бесполезно было тянуться к оружию. Разговор напомнил о том, что в замке полно людей, и убийство маркграфа нельзя будет свалить на врагов — ведь ход оканчивался тупиком. Зато Олларду сойдёт с рук всё, что угодно.

— Я не выдал вас, — торопливо проговорил Такко. — Я никому ничего не рассказал. Совсем никому. Здесь тоже никто ничего не знает.

— Я в тебе не сомневался, — криво усмехнулся Оллард. — Вернее, сомневался… пока не спустился в усыпальницу. Я нашёл лук. Ты задержался в замке, чтобы попрощаться с Агнет. Ты бы не выдал меня — ради неё. Не запятнал бы её имя.

— Я и не выдал, — подтвердил Такко. — И не выдам, иначе меня сразу схватят как соучастника. Я просто уеду, хорошо?

— Не уедешь. Тебя схватят в любом случае.

— Снова судебная книга?

— Нет. О книге я позаботился сразу, как забрал тебя из ратуши, но не в моих силах стереть память жителям. Канцелярия идёт по твоему следу. Они знают, что ты жил у меня и мог что-то видеть.

— Ну и пусть. Я ничего им не расскажу. Скажу, что помогал по хозяйству.

— О, в дворцовых подземельях заговаривали и не такие. Происхождение защитило от пытки меня, но не убережёт тебя.

— Но я…

— Нет, не выдержишь. Поверь, Танкварт, чем ближе ты будешь ко мне, тем безопаснее для нас обоих. Перестань дурить, и заключим перемирие. Мы оба хотим жить, как это ни неожиданно, а потому нужны друг другу.

Наверху снова ударил колокол. Такко вобрал спиной и стопами его гул и поймал горящий взгляд Олларда:

— Ты тоже чувствуешь это, верно? Слышишь, как колокольный звон бродит меж стен, как поют камни, видишь тени в углах? Знаешь, я бы рехнулся в ту ночь, когда умерла Агнет, если бы не ты. Я и после иногда разговаривал с тобой… в мыслях. Ночью в камере скучно. Днём ты слышишь, как шумят на площади, как герольды объявляют очередной выезд императора, как сколачивают эшафот — для тебя… А ночью тебя обступают тени. Ты пытаешься работать, но только даром переводишь бумагу. Каждый день ждёшь, что следующий станет последним и ты наконец присоединишься к ним, но дни тянутся один за другим. И ночи… тянутся… одна за другой…

Такко едва удержался, чтобы не кивнуть. Он знал, каково это — когда воспоминания окружают и бормочут из тьмы. Как перешёптываются по ночам камни в стенах, как скользят конные тени на пустоши, как прошлое висит камнем на шее и тянет в трясину, пиявками высасывает силы и разум.

Лампа зашипела и погасла. От факела оторвался кусок горящей пакли, заставив и его мигнуть. Света стало ещё меньше. По углам снова закопошились крысы.

— Знаешь, что было самым трудным в тюрьме? — негромко продолжал Оллард. — Воспоминания. Раньше я делил их с Агнет. У нас до поры до времени были общие родственники, а потом — всякие там друзья семьи, слуги, горожане… праздники, путешествия… Этого хватало, чтобы хранить в себе то, что ей не следовало знать. Память — тяжёлый груз, она давит на меня днём и ночью. То, что я разделил её часть с тобой, выглядит, как насмешка судьбы, но теперь у нас больше общего, чем можно было представить. Наш последний разговор окончился плохо. Но больше тебе нечего бояться.

Такко встряхнулся. Нет уж, он не позволит снова себя околдовать.

— Я вам не верю, — сказал он и упрямо вздёрнул подбородок. — И ничего не боюсь.

— Похвально, — улыбка тронула губы Олларда. — Вот теперь я тебя узнаю. Сейчас глубокая ночь. Иди-ка отоспись нормально, а утром поговорим снова. И не забудь заглянуть к сотнику — думаю, у него найдётся для тебя напутствие.

Он поднялся и распахнул дверь, так и не коснувшись оружия:

— Иди!

Такко метнулся в коридор, до последнего ожидая, что на плече сомкнётся рука или в спину полетит нож. Но всё обошлось, и он почти побежал по коридору. Сзади послышался шорох, но Такко не обернулся. Он жаждал одного — поскорее убраться из замка. Куда угодно, хоть в горы к Шейну Эслингу… впрочем, там его точно разобрали бы по косточкам, припомнив каждую посланную без промаха стрелу.

* * *

— Я не буду ему служить! — Такко почти кричал, опираясь на стол, разделявший его с развалившимся в кресле Ардериком. Верен стиснул зубы: отхватит же, дурень, оплеуху, и не одну! Но Ардерик слушал спокойно, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, и в его взгляде было больше цепкого любопытства, чем гнева. Рядом с ним на скамье лежали пояс Такко и лук с колчаном.

— Почему это не будешь?

— Я ехал сюда сражаться, а не торчать в мастерских!

— Правда? Мы тоже ехали сражаться, однако в ближайшие дни будем укреплять стены и копать могилы. Не дури. Служить маркграфу — большая честь.

На кухне вчера рассказывали, будто камнееды казнят изменников, разрывая между лошадьми, и сейчас Верен чувствовал что-то очень похожее. Он знал, что друг с утра шатался по двору, оборачиваясь на каждый шорох, и пытался найти лиамцев или воинов Северного Предела. Но они ещё затемно умчались искать следы камнеедов, и Такко явился к Ардерику, расстроенный и потерянный. Подавать другу знаки, чтобы вёл себя потише и вид имел повиноватее, оказалось бесполезно. Такко с порога заявил, что к маркграфу не пойдёт, и Верен ждал бури, разрываясь между другом и наставником.

— Почему я?!

— Другого грамотного лучника здесь днём с огнём не сыщешь. Да за коим хером я тебе всё это объясняю? Приказы маркграфа не обсуждаются. И мои тоже.

— Я не буду ему служить!

— В таком случае ступай куда хочешь! — Ардерик сгрёб и бросил на стол оружие Такко. Следом брякнул тощий кошель. — Твоё жалование за два месяца. И скажи спасибо Верену — по-хорошему следовало выдрать тебя за дерзость!

Верен смотрел, как Такко рывками застегивает пояс, закидывает за спину лук и колчан. Внутри всё рвалось, и он не выдержал: перехватил уже повернувшегося к двери друга за руку:

— Да куда он пойдёт?!

— Да куда хочет! Хоть в деревню ходить за козами и охотиться на куропаток, хоть в Лиам — ловить рыбу. А весной пусть катится в Империю снова охранять обозы. Война не время для капризов. — Ардерик хмуро посмотрел на Верена и снова обратился к Такко: — Назови мне хоть одну причину, по которой ты не можешь служить графу, и, так и быть, я постараюсь что-нибудь придумать.

Вместо ответа Такко зло глянул на него, выдернул руку, подхватил плащ и вышел, хлопнув дверью. Кошель остался на столе.

— Избалованный недоумок, — выплюнул Ардерик. — Мозгов с гулькин хер, зато гордости — с жеребячий!..

— Да какого ляда ты?.. — взорвался Верен. Ардерик стукнул о стол кулаком:

— Придержи язык! Или покатишься следом!

— Он сражался — за тебя! — кричал Верен. — А ты вот так… отдал… ты…

— Бросил невинное дитя в пасть страшному зверю, — ехидно закончил Ардерик. — Я сто раз говорил, что не люблю, когда мне лгут! И ещё меньше люблю, когда лгут друзьям. Почему он не сказал, чего боится? Почему не попросил защиты честь по чести? За своего человека я бы костьми лёг, и маркграф остался бы ни с чем. А вставать у знати поперёк дороги за просто так — нет уж, премного благодарен! Хватит мне одних Виллардов во врагах. Ищите дурака в другом месте. Мальчишка не просил помощи, так какого рожна я должен вмешиваться?

— Я его не брошу, — выговорил Верен сквозь зубы.

Перед глазами мелькали картинки: вместе добраться до Лиама, наняться в любой дом, куда возьмут, дотянуть до весны. А потом? Сердце сжалось. Вернуться охранять обозы после всего, что было?.. Бросить Ардерика?.. Преступить клятву верности? Он в отчаянии ударил по столу — ещё и ещё, пока натруженное мечом запястье не отозвалась острой болью.

Ужас в глазах Такко помнился слишком хорошо. И как он почти удирал из кладовой после разговора с маркграфом, тоже. О чём же они говорили? Каменные стены и дубовые двери не дали разобрать ни слова; Верен, укрывшись за поворотом коридора, слышал только голоса, а после не успел остановить друга, чтобы поговорить.

— Мы обошли половину Империи, не расставаясь ни на день, — проговорил он. — В какие только переделки не попадали! Случалось и хлеб в лавках таскать, и по подложным бумагам проходить, и с контрабандистами этот дурень поначалу спутался… О чём, тьма его раздери, мне нельзя знать? Что там за тайна?

— Всему своё время, — Ардерик подбросил на руке оставленный Такко кошель и кинул в поясную сумку. — Иные тайны не откроешь и близкому другу.

— Ты что-то знаешь?

— Нет, но предполагаю. Выше нос, Верен! Готов биться об заклад, что мальчишка ещё до обеда возьмётся за ум и поладит с графом.

* * *

Проклиная северную сырость, покрывшую пряжки упряжи рыжими пятнами, Такко даже вспомнил родной язык. Вернее, аранское ругательство само сорвалось с языка, а следом припомнились пара местных слов, удачно дополнивших привычную имперскую фразу. Такко на все лады ругал ржавчину, закисшие узлы, мороз, грозивший свалить на полпути непривычную к такой стуже лошадь, и свою несчастливую судьбу.

Оллард жив и оправдан, а значит, его история будет висеть над Такко вечно. Не имело значения, ищет ли его Канцелярия — Оллард найдёт везде. Раз уж отыскал здесь, на северном краю мира. Поистине, лучше всего было погибнуть при осаде — но ему не оставили и этой возможности. Такко обругал очередной безнадёжно затянувшийся узел. Выхода не было, и побег ничего не решал, только больше запутывал.

Исчерпав словарный запас на трёх языках, Такко решительно поднялся и закинул сбрую под навес. Надо было всё же найти, чем откупиться от маркграфа. Чем — Такко представлял смутно, но пора было поговорить открыто, встретив свой худший страх лицом к лицу.

Олларду предоставили небольшую башню, пристроенную к замку. Попасть в неё можно было как со второго яруса, так и с улицы. Внизу было шумно и душно — там разместили воинов, которых маркграф привёл из столицы. Такко ждал вопросов, но его пропустили, не задав ни одного. Лестница в маркграфские покои была узкой, но светлой. Такко прошёл короткий коридор, миновал проходную каморку без окна, дёрнул на себя тяжёлую дверь и замер на пороге, прижавшись спиной к резному полотну.

Комната была залита светом, и после полумрака коридоров не сразу удалось разглядеть Олларда, сидевшего за столом у самого большого окна. Когда глаза привыкли, стало видно, что перед маркграфом лежит разобранная музыкальная шкатулка. Такко сразу узнал вал со шпеньками и тонкие зубцы гребёнки.

— Как можно было погнуть их? — бормотал маркграф. — Что за варварство…

Такко достался лишь короткий взгляд, и Оллард снова вернулся к работе. Обрывки фраз, придуманных по дороге, вылетели из головы. Такко быстро оглядел комнату. Перегородка делила башню на две половины. Из окон, прорезанных в широком полукруге уличной стены, било солнце. У противоположной прямой стены за ширмой угадывалась постель. На длинном столе лежали ещё механизмы. Среди них Такко с удивлением увидел горсть арбалетных замков.

— Как будто в этом доме никто не умеет работать с металлом, если речь идёт о чём-то сложнее кастрюль и мотыг, — буркнул Оллард. — Танкварт, ты пришёл подпирать дверь? Она не упадёт, не переживай.

— Я… — выдавил Такко и замолчал.

— Пока вспоминаешь, зачем пришёл, глянь арбалетные замки. Мне сейчас не до них. Сотник сказал, ты чинил арбалеты.

Торчать на пороге и правда было глупо. Сердце оглушительно стучало, когда Такко решился сделать шаг вперёд. Он взял замки, и на пальцах остались ржавчина и влага.

— Как будто они лежали в снегу всё это время, — сказал он, размазывая налёт.

— Так и было. Мы нашли их близ ваших укреплений. Может, выпали у кого-то, когда вы отступали…

Короткое «вы» неожиданно согрело Такко сердце. Это была и его история — надежды, отчаянной битвы и позорного отступления. Он искоса глянул на Олларда. Маркграф изменился за эти три месяца: резче обозначились складки у губ, в волосах блестела седина. Но руки двигались с прежней ловкостью, выпрямляя тонкие зубцы с удивительной осторожностью. В камине трещали поленья, часы негромко тикали, и у Такко заныло сердце от того, как он скучал по этой точной и размеренной работе. И совсем в глубине шевельнулось узнавание: залитая солнцем комната неуловимо напоминала отцовскую ювелирную мастерскую. Только здесь никто не принуждал к делу, не кричал, не раздавал подзатыльники.

«Я только почищу замки, — сказал себе Такко, снимая налуч и колчан. — Это недолго».

— Отнеси в кузницу, — бросил Оллард, когда Такко выложил готовые механизмы на чистую ткань и нерешительно переминался у стола. — Местных давно пора вооружить арбалетами и научить ковать замки. Я тебя провожу, у меня тоже дело к кузнецу.

Короткий зимний день медленно переходил в вечер. Такко оглядел двор, подёрнутый мутнеющей пеленой, и подумал, что сегодня точно уже поздно уезжать. Да и некуда. В конце концов, он работал бок о бок с Оллардом три месяца, и это было хорошее время.

Он дёрнулся, ощутив сквозь толстое сукно плаща прикосновение к плечу.

— Я скучал, — окутало его быстрое, едва разборчивое вместе с клубом пара. В следующий миг Оллард прошёл вперёд, не оборачиваясь. Такко глубоко вздохнул, наполнив лёгкие свежим морозным воздухом, и зашагал следом.

* * *

— Я знал, что рано или поздно ему надоест бегать, — заключил Ардерик, отходя от окна. — А ты переживал!

Через протаявшее в морозных узорах пятно Верен наблюдал, как Такко с Оллардом вышли из башни и вместе пересекли двор. Видел, как Оллард положил руку на плечо Такко. Друг хмурился, но определённо не выглядел напуганным или принуждённым.

— Я ничего не понимаю, — признался Верен. — Почему он остался?.. И почему маркграф… ну, не похоже, что его стоило бояться.

— Разумеется, не стоило. Подумай сам! У такого домоседа, как Оллард, должна быть веская причина заявиться на Север. Если бы его ограбили или, не знаю, присунули его дочке, он послал бы людей разобраться. А тут явился сам! Значит, мальчишка дорог ему. Очень дорог. Знаешь, что я думаю? Что наш граф по молодости хорошо погулял близ Аранских гор. Вот тебе и ответ.

— А… — Верен замер, не сразу осознав смысл. — Да ну. Быть не может. Оллард… и?.. Да он даже на баронессу не смотрел!..

— А ты, стало быть, смотрел? Брось! Самые страшные ханжи выходят из тех, кто по молодости не пропускал ни одной юбки. Пока была жива дочка, он не вспоминал о плодах былых загулов, а потом она стала совсем плоха… Сдаётся мне, в Эсхен вас занесла не простая случайность.

— Да они даже не похожи!

— Аранская кровь сильная, перебьёт любую старую породу. Говорят, дочка Олларда тоже не особо походила на него.

— Всё равно! Как это можно — бросить сына?

— Да почему бросил? Мальчишка ни в чём не нуждался, обучен грамоте и всему такому. И воспитывался у ювелира — верно, нарочно, чтобы умел работать с металлом. Может, и огребал оттого, что ювелир знал, что не он настоящий отец. А Оллард, верно, стыдился сына-полукровки — они ж там все помешаны на чистоте породы. Вот и надеялся до последнего, что дочка вытянет, а она взяла и умерла.

— Бред, — заключил Верен. — Тогда почему Такко так боялся? И почему сбежал?

— Может, у него привычка сбегать от всех, кто пытается его воспитывать, — пожал плечами Ардерик. — Откуда нам знать? Вообще, я б на его месте тоже не особо радовался. Оллард, конечно, спас нам всем жизни и честь, но всё равно похож на старую рыбью кость, и вместо сердца и мозгов у него шестерёнки. Вертел я такое родство!

— Нет, быть такого не может, — Верен даже головой замотал. — Чтобы Такко… — Мысль не укладывалась в голове, даже не желала облекаться словами.

— Если у тебя есть догадка получше, поделись.

Догадок у Верена не было. Ни получше, ни вообще.

— Бред какой-то, — повторил он. А память услужливо подкидывала один образ за другим: как сноровисто Такко управлялся с пером и чернилами, как легко разбирал книги, ловко держался в седле, даже говорил правильнее и чище многих купцов… — А, тьма! Я с ним непременно поговорю!

— Если маркграф разрешит отвлекать своего… помощника, — заметил Ардерик. — Послушай, Верен. Ты хороший друг, но когда-то ваши пути должны были разойтись. Ты нашёл своё место. Дай и лучнику найти своё. У нас тут война. Не время разгребать дела знати. А ещё нас ждёт дело на пустоши, которое не сделает никто другой.

Верен сжал кулаки и в отчаянии повернулся к окну. Оллард и Такко шли назад, к башне. Маркграф что-то говорил, а Такко коротко кивал, как будто между ними не было никакой размолвки. Верен перевёл взгляд дальше, на лес. Там уже стучали топоры, напоминая о том, что предстояло вечером. И где было его, Верена, место, несмотря на отчаянную, леденящую пустоту внутри.

* * *

Ещё засветло на пустошь начали таскать дрова, а с наступлением сумерек по снегу потянулись повозки, накрытые чистыми белыми холстинами. Между замком и укреплениями разложили погребальный костёр для тех, кто погиб при осаде, и для остатков Ардериковой сотни, больше месяца ждавших погребения распятыми на косых крестах. Отыскали под снегом даже головы, лежавшие под стенами замка с Перелома.

Укладывая полуобглоданные зверьём и птицами останки на деревянное ложе, Верен пытался вспомнить их живыми и не мог. Потом должно было стать легче — когда в замке начнётся пир, на этот раз поминальный. Но сейчас Верену казалось, будто прошлое отрезано навсегда. Три месяца оно истлевало на пустоши, чтобы сгореть в один вечер на огромном костре.

Над головами трёх сотен людей, собравшихся вокруг, клубился пар. Пришли и барон с баронессой. Губы Эслинга шевелились в древней молитве, которую нестройным шёпотомподхватывали остальные северяне. Верен пытался вслушиваться, но не разобрал ни слова — к забытым богам обращались на забытом же северном наречии. А потом всё поглотил рёв костра.

Такко должен был стоять рядом, но он был с Оллардом. Когда в огне что-то щёлкнуло и рассыпалось искрами, они переглянулись, и Верен был готов поклясться, что во взгляде, которым они обменялись, сквозило понимание. Большее, чем могло бы связывать случайных людей. Ардерик рядом переступил и хмыкнул. Баронесса подняла на него глаза, и в их взглядах тоже было не то, что должно связывать воина и женщину, которую он защищает.

Костёр пылал, выстреливая в небо искрами и пеплом. И небо будто отозвалось — пошло странной цветной рябью, и от края до края его прочертила фиолетовая полоса.

— Как им скатертью дорогу выстелило, — зашептали в толпе. — Добрый знак! Прямо в Небесные врата и войдут.

— Эх, мороз слаб… В другой раз как пойдёт узоры писать…

Как ни всматривался Верен в небо, так и не увидел узоров. Но несколько цветных вспышек расцветили звёздный купол, обещая былым соратникам славное посмертие. А на севере, над горами, Верену почудился такой же столб дыма, какой поднимался над пустошью.

Ардерик, которого Верен толкнул локтём, долго щурился на горизонт и презрительно усмехнулся:

— Может, тоже своих хоронят… Пусть. Я теперь достану Шейна Эслинга хоть на этом ихнем Ледяном мосту. Или не сойти мне с места!

Он погладил рукоять меча, явно забыв о Такко и других заботах. Верен вновь уставился на огонь.

* * *

Мёртвые уходят навсегда. Им незачем возвращаться. Ни к чему даже оглядываться со Звёздного моста. Остаются лишь те, под кем мост шатается и меркнет. Достойные пополняют ряды Дикой охоты, остальные бесплотными тенями скользят по пустоши, а днём прячутся в камни.

Такко всегда легко увязывал разнородные имперские и родные, а теперь ещё и северные верования в одно целое, и сейчас ощущал, как незримый поток устремляется от костра к звёздами, а за спиной дышит и волнуется вереск под снегом. Чувства обострились до предела; не его кости горели на костре, не ему предстояло идти по мосту среди тьмы и холода, а оттого воздух казался по-особому свежим и колким, глаз различал, как языки пламени вьются в пляске, слух ловил каждый треск ветки и вздох в кольце людей. Хорошо было быть живым, жить.

В костре треснуло и сыпануло искрами. За спиной шевельнулся Оллард. Такко ощущал его напряжение, как своё. Он цепко следил за маркграфом всё время, пока ладили костёр и возили тела из замка. Видел тёмный огонь в косых взглядах, что Оллард бросал на повозки, замечал, как крепко сжаты нервные руки в тонких перчатках. Слышал едва различимый вздох, когда барон, баронесса и сотник разом бросили факелы и огонь принял останки в объятия.

— Прекрасный обычай, — глухо проронил Оллард. — Всё лучше, чем гнить в земле. И соблазна меньше.

Такко оглянулся на него и с мучительной ясностью увидел в глазах маркграфа отражение другого костра, на котором пылали остатки кукол-автоматонов. Как он там говорил? Нет ничего тяжелее воспоминаний, которые не с кем разделить?

Ледяной воздух был с дымным и неуместно аппетитным привкусом. Привкусом смерти, от чьего удара Такко удалось уклониться, а тем, кто горел — нет. По спине полз холодок, несмотря на жар костра, но ледяные тиски в груди разжимались и страх отступал. Прошли сутки с того, как сбылся самый страшный кошмар Такко, а он всё ещё ходил по земле. И теперь было с кем разделить воспоминания, которые раньше высасывали все силы.

Костёр догорал. Звон колокола разнёсся над пустошью последний раз, чтобы замолчать до следующей атаки.^[18]

4. Храни и требуй

— Сотня гусей, пятнадцать копчёных окороков, пять мер зерна, три бочки капусты и две гороха, два десятка бочек эля и один вина, — Элеонора заполняла расходные книги и всё больше хмурилась. — Если лиамцы ещё раз заикнутся о своих солеварнях, я им прямо скажу, что у нас они съели в три раза больше, чем стоят эти клятые солеварни вместе с их хозяевами! Ещё неделя — и опустеют не то что замковые кладовые, но и все уцелевшие погреба на десять миль вокруг!

Она отложила перо и обернулась к служанкам. Все пятеро сидели и прилежно работали иголками — чинили одежду воинам. Три сотни здоровых мужчин стали неподъёмным бременем для Эслинге. Прокормить их становилось всё труднее, а ещё нужно было проследить, чтобы изголодавшиеся по женской ласке воины не нажили себе врагов среди местных, не вырубили лес, не обчистили чужие силки и ловушки… Лес и без того отступил на добрую полумилю — город, лепившийся к замку, и разорённые деревни отстраивались заново. Стоило Шейну уйти, как люди потянулись на пепелища. Теперь с рассвета до заката стучали топоры и молотки, визжали пилы, остро пахло смолой и дёгтем, а ещё не смолкали просьбы: нужны были гвозди, скобы, и, разумеется, самих строителей тоже надо было кормить — зимние запасы уцелели не у всех. Север привычно вставал на ноги после очередного сокрушительного удара, поднимался, как молодая поросль подрубленного дерева, и поросль эта выпивала все соки из ствола-Эслинге.

Колесо года крутилось, наматывало дни, приближало Зимнюю Четверть. Круг от погребального костра на пустоши скрылся под свежим снегом, а кости и пепел павших в особом сундуке ждали весны, чтобы над ними возвели курган. Каждый день небольшие отряды отправлялись на разведку к отрогам, но о Шейне не было ни слуха, ни духа. Затаился ли в своей морской крепости или снова собирал силы на востоке — никто не знал. Воспоминания об осаде были ещё свежи, но Элеонора всё реже просыпалась от воображаемых шорохов и шагов за стеной.

Впрочем, её мысли большей частью вертелись вокруг Тенрика. Упрямый осёл ни за что не хотел сказать, где искать Шейна. Ардерик в красках описывал Элеоноре, как на советах Тенрик сидел с лицом каменной жабы, не роняя ни слова, будто не его родной брат оказался предателем. И пропади бы он пропадом, Шейново логово нашли бы без него, но на советах неизменно присутствовал Оллард — с таким же каменным, непроницаемым, нечитаемым лицом — и своим молчанием Тенрик подписывал приговор себе.

Ах, если бы Элеонора была вхожа на эти клятые советы! Но северные соседи, истинные дикари, косо смотрели на женщину, что бралась командовать обороной при живом муже. Разумеется, Тенрик их поддерживал, Оллард не возражал, а слово Ардерика мало что значило. Мужчины всё равно собрались бы ещё раз без Элеоноры, поэтому оставалось обхаживать их за ужинами: улыбаться, восхищаться силой и мудростью, уверять, что вылазки вот-вот увенчаются успехом… И вворачивать в лёгкую беседу замечания, дававшие понять, что перед ними не изнеженная южанка, а женщина, готовая и достойная править Севером.

За дверью послышались тяжёлые шаги и покашливание. Служанки поспешно поднялись, подхватив шитьё, Грета кинулась открывать. О размолвке между супругами не должны были узнать не то что в столице, даже в ближайшей деревне, поэтому по утрам Тенрик угрюмо шагал в покои Элеоноры — показать гостям, что супружеская жизнь ладится.

— Кладовые с северной стороны пусты, — заявила Элеонора вместо приветствия, пока Тенрик устраивался на скамье у самой двери вместо того, чтобы, как раньше, развалиться в кресле напротив.

— Эслинге прокормит всех, — мрачно отозвался он. — Я пригоню скот с восточных пастбищ. С зерном разбирайся сама.

— Шейн наверняка успел и там похозяйничать.

— Я знаю долину, куда он обычно не заглядывает, — Тенрик резко оборвал фразу и недовольно хмыкнул.

Элеонора со вздохом отложила перо:

— Отчёты за этот год покажут одни убытки.

— Война. Что ты хотела.

— Был бы ты маркграфом, никто не потребовал бы с тебя отчётов.

Тенрик тихонько зарычал сквозь зубы. Элеонора поморщилась, бросила короткий взгляд на дверь, за которой скрылись служанки, и продолжала негромко, но настойчиво:

— Нужно быть полным дураком, чтобы не воспользоваться такой возможностью! Не может быть, что ты не помнишь дороги в Бор-Линге! Или не знаешь, у кого её можно выпытать! Подумай, как это выглядит глазами Олларда? Он-то уверен, что ты знаешь, где стоит старая родовая крепость.

— А ты уже взялась его обхаживать, — презрительно бросил Тенрик. — Только он как будто больше смотрит на разные железки. Или на своего мальчишку — у вас на юге и так принято, да?

— Придержи язык!

— Что, обидно, что не все слетелись на твой сладкий мёд?

— Да замолчи ты, во имя рассвета! — зашипела Элеонора. — Не хватало, чтобы чушь, которую ты несёшь, дошла до маркграфских ушей! Пусть тебе нет дела до титула, но Бор-Линге — наш шанс выбраться из-под подозрений! Хотя бы сделай вид, что ищешь эту проклятую тропу! Отправь людей, принеси на совет старые карты, сделай хоть что-нибудь!..

— Я не предам брата. — Тенрик поднялся и взялся за ручку двери. — Счастливо оставаться, баронесса.

Элеонора медленно выдохнула сквозь зубы, борясь с желанием запустить в хлопнувшую за Тенриком дверь чем-нибудь тяжёлым. Было настоящим безумием оставаться на стороне Шейна после всего, что произошло. Тенрик не мог этого не понимать. Хоть бы он спорил из чистого упрямства, хоть бы не вынашивал в недрах своей пустой головы очередной гнусный план…

* * *

Ардерик вёл кончиком пера по карте — той самой, которую показывал Верену в первое утро в Эслинге. За минувшие три месяца пергамент испещрили новые линии и знаки: тропы, ручьи, приметные деревья и камни, броды, охотничьи и рыбацкие хижины — всё, что Ардерик и его люди успели заметить и о чём разузнать, пока строили укрепления. Недавно прибавились и новые знаки: незамерзающие полыньи, топкие берега, зимние тропы. Это была единственная подробная карта окрестностей замка во всей Империи. Местные не нуждались в том, чтобы рисовать знакомые с детства места, а в столицу уходили лишь приблизительные планы вроде того, с каким Ардерик приехал сюда.

— Дорога в Бор-Линге начинается здесь. — Перо скользнуло между нарисованных сосен к поляне, где бесконечно давно отбивали обоз. — По лесу идёт хорошая проезжая тропа и снега там мало. В деревнях можно найти приют на ночь. На этой поляне ловятся куропатки. Здесь ключ, пополнить запасы воды. — Кончик пера проследовал дальше к горам, пока линия не оборвалась. — Разведать дальше мы не успели.

Ардерик поднял голову и встретился со взглядом пяти пар глаз. Военачальники Лиама и Северного Предела, Оллард и приехавший с ним сотник, даже Эслинг разглядывали клочок пергамента кто с любопытством, кто с завистью, кто с нескрываемой жадностью. С такой картой имперское войско могло обойтись без проводников, пока что на небольшом участке, но намеченные углём линии ясно показывали, что в скором времени весь Север будет разведан, измерен, подчинён линиям и знакам.

Ардерик не хотел показывать карту. Слишком много с ней было связано. Потрёпанный лист пергамента стал для него собственным, покорённым и освоенным кусочком Севера, мечтой, ради которой всё затевалось, а теперь запуталось так, что не враз развяжешь. Но Элеонора похвалилась перед маркграфом, а тот, ясное дело, пожелал взглянуть.

— Хорошая работа, — уронил Оллард. — Позже мы перерисуем карту для столицы. Пока пусть будет у вас.

Он отвёл глаза от рисунка и, казалось, вновь потерял интерес ко всему происходящему. Ардерик не мог отделаться от мысли, насколько Оллард порой был похож на идола, какие стояли в степях на южных границах Империи — каменные, с белыми неподвижными, непроницаемыми лицами. Жители тех земель клялись, что давно забыли старую веру, но выбеленные камни то и дело расцветали бурыми потёками: идолов боялись больше, чем столичного войска. Ардерик откупился от Олларда лучшим стрелком, но всё равно не ждал ничего хорошего.

— Да на кой нам искать Шейна? — заявил лиамец, наконец оторвавшись от карты. Его бодрый голос развеял морок. — Он скоро сам объявится на востоке! В его морской норе, поди, не сыщешь ни дров, ни еды. Проголодается и опять пойдёт с протянутой рукой по деревням.

— В любом случае, нужно усилить защиту с той стороны, — сказал Оллард. — Тем более у нас уже есть форпост. Укрепим стены, поставим пару сторожевых башен… Полагаюсь на вас, — он взглянул на Ардерика.

Внутри взметнулась неукротимая радость. Вернуть укрепления, получить людей — пусть не сотню, да хоть два десятка! С ними Ардерик докажет, что не виновен в поражении и не напрасно император доверил честь завоевать Север именно ему!

— Думаю, трёх десятков на первое время хватит, — продолжал Оллард. — Командовать ими будет господин Гантэр, — он указал на своего сотника, — а вы объясните ему, что к чему. Внутренние постройки полностью восстанавливать не нужно, но укрепления должны быть готовы принять первый удар.

Ардерик склонил голову, пряча разочарование и обиду. Поманить и отобрать, выхватить из рук — больше от знати и нечего ждать. Утешало только, что Эслинг тоже сидел мрачнее тучи. Оллард играючи распорядился его лесом и людьми, не заботясь, как барон будет восстанавливать город и разорённые деревни, а ещё лиамские солеварни, о чьей несчастной судьбе нынче знала каждая собака. Старый бурдюк наверняка клял себя последними словами, что не послушал Элеонору. Был бы сам графом — Оллард бы тут же и утёрся, а так — сиди, кивай и мечтай, чтобы имперский посланец провалился бы куда-нибудь… хотя отвечать за него потом…

— Очевидно, что все эти годы наши враги держались только за счёт помощи с плодородных земель, — продолжал Оллард. — Нужно лишить их этой поддержки. Как можно скорее. Для защиты замка достаточно и сотни воинов. Остальным следует отправиться на восток, как только пройдут морозы, и найти, кому обязаны войной.

Над столом повисла тишина. Никто не смотрел на барона.

— Морозы с два месяца могут стоять, — возразил наконец лиамец. — Мы здесь столько не просидим. Скоро лёд встанет, будем зверя морского бить…

— Лес пора валить, к сплаву готовить, — поддержал его сосед. — По морозу, по санному пути самое время. До Зимней Четверти^[19] погостим, а там…

Не в первый раз соседи под разными предлогами отказывались углубляться на восток — старые межклановые споры проложили нерушимые границы. В такие мгновения Ардерик почти верил, что Оллард получил от императора исключительно «дипломатическое поручение»: восточная часть Северного маркграфства оставалась неизведанной землёй, тёмным пятном на карте.

— Я поеду на восток, — заявил Ардерик. — Хоть завтра. Дайте мне два десятка людей, и я найду предателей.

— Заодно и стадо пригоните, — оживился Эслинг. Кажется, он впервые открыл рот с начала совета. — У меня там сотня овец вот-вот должны окотиться.

Ардерик почувствовал, как сзади переступил с ноги на ногу Верен, и мысленно усмехнулся. Месяц назад он бы послал к овцам самого Эслинга и подробно объяснил бы, в насколько близком родстве барон состоит с каждой из них. И нашёл бы, что сказать Олларду. Но сейчас слишком многое было поставлено на кон. Верен зря волновался — Ардерик ничего не скажет. Пока не победит.

— Вы нужны здесь. Сейчас не время для дальних вылазок. — Оллард поднялся и сделал Ардерику знак убрать карту. — Мы устроим большой поход ближе к весне. Вопросы, господа?

Вопросов ожидаемо не было. Северяне первыми покинули комнату, Ардерик задержался, сворачивая карту. Верен уже стоял рядом, заглядывал через плечо. Ардерик успокоил его взглядом: пусть знать резвится, как хочет. Время рассудит.

— Да, чуть не забыл: ваши люди превосходно вышколены, барон! — окликнул Оллард выходящего Эслинга. — Я давно не видел столь хорошо поставленного хозяйства. Каждый знает, что ему делать. Если вы отлучитесь на пару недель, чтобы привести то стадо, никто и не заметит.

Глядя на вытянувшееся лицо барона, Ардерик прикусил щёку изнутри, чтобы не расхохотаться. Оллард определённо не боялся нажить врагов в первую же неделю. Впрочем, Ардерику ли его судить?

* * *

В маркграфской мастерской было натоплено так, что казалось, ледяные узоры на окнах вот-вот растают. Такко устроился на скамье, подобрав ноги и прислонившись спиной к нагретой печной стенке поближе к воздуховоду. Мягкое тепло прогревало до костей; в кружке дымилось сваренное с травами вино, а в миске — ещё горячая жареная оленина с румяными ломтями запечёной моркови. Оллард не позвал с собой на совет, и Такко был только рад: не хотелось торчать за маркграфским креслом и играть в гляделки с Вереном, пока их наставники будут заниматься тем же. Рано или поздно они непременно увидятся и поговорят, но сейчас Такко блаженствовал, ощущая, как протопленная печь и пряное вино гонят последние остатки усталости и холода.

Подземная кладовая и ночь на морозной пустоши не прошли даром. Тогда Такко был уверен, что не сомкнёт глаз в проходной каморке перед маркграфской мастерской, но проспал сутки и еле проснулся следующим вечером. Пить хотелось немилосердно; кувшин стоял в двух шагах от постели, но дотянуться до него не было сил. Перед глазами плыло, в ушах шумело.

Он снова провалился в тряскую черноту и очнулся от липкого ужаса — ледяные пальцы Олларда сплелись на его руке, точь-в-точь как тогда, в подвальной мастерской маркграфского замка. Такко вырвался, вихрем промчался по гулким коридорам до конюшни, вскочил на лошадь и успел доскакать до реки, за которой лежал Эсхен, когда мир распался на куски: в Оллардовом замке у него не было лошади, а в Эслинге не было конюшни. Видения выплывали из темноты одно за другим, мягкие, пыльные, душные. Наконец вязкая чернота рассеялась. Такко снова увидел резной полоток и гобелены на стенах своей новой спальни. Хватка цепких пальцев никуда не делась: Оллард действительно держал Такко за запястье, глядел на часы и едва заметно шевелил губами: считал пульс.

Реальность снова разошлась и сомкнулась над головой, осыпаясь белыми лепестками. Такко слишком долго просидел в усыпальнице, слишком долго стоял у погребального костра. С той стороны звали, и нельзя было отказаться.

В следующий раз его вернул из вязкого сна смутно знакомый голос.

— Травы на исходе, — говорил замковый лекарь, — тратить их на кого попало не буду. Есть другое средство. — Он зашуршал тканью, разворачивая что-то.

Оллард высился перед лекарем, как большая чёрная тень.

— Что это? — спросил он с нескрываемым отвращением.

— Навоз, господин маркграф! Самый лучший коровий навоз! Свежий, вы не подумайте. Едва достал — у них здесь коров днём с огнём не сыщешь, одни козы да овцы… Положим лепёшку на грудь, и мигом всё вытянет!

Такко, наверное, оглох ненадолго, потому что не расслышал, чтобы маркграф издал хоть звук. Но лекарь отчего-то переменился в лице и отступил назад.

— Желаете, я позову вашего войскового травника? — пролепетал он.

— Вон.

Лекаря будто ветром вынесло за дверь. Такко хотел сказать, что с ним всё хорошо, просто замёрз в подземелье и на пустоши, но с губ сорвался только глухой кашель.

Дальше воспоминания путались: шелест юбок, прикосновения влажной ткани, мешочек на груди с чем-то увесистым и тёплым, то ли песком, то ли солью, и горечь, отвратительная горечь целебного питья, от которого мутило и болела голова. Затем жар отступил, а с ним отступили, как перегорели, былые страхи. Если бы Оллард всё ещё мечтал пустить Такко на поделки, то непременно воспользовался бы его беспомощностью, а не звал бы лекаря и уж тем более не тратил бы дорогое снадобье.

— Хорошо, что после Агнет остался целый сундук с лекарствами, — только и бросил Оллард, когда Такко наконец поднялся с постели, шатаясь и кривясь от мерзкого привкуса во рту. — Ты обошёлся мне в пять марок золотом. Потрудись отработать их и больше не болеть.

Пять марок! Сомневаться в правильности этой чудовищной цифры не приходилось — горький порошок, что снимал боль, жар и лихорадку, везли даже не с южных рубежей Империи, а из дальних стран, о которых рассказывали больше небылиц, чем правды. Охранникам такого груза платили золотом. Отец всегда держал немного в аптечном ларце, но, покинув дом, Такко не думал хотя бы увидеть чудесное снадобье своими глазами.

Теперь о болезни напоминали лишь небольшая слабость да неутолимый голод. Такко очистил миску, залпом допил вино и потянулся за старым походным мешком. Чтобы не скучать без дела, нужно было разжиться на кухне перьями, в оружейной — древками, в кузнице — наконечниками. Правда, Оллард строго запретил показывать нос на улицу, но кто ему расскажет? Пусть думает, что у Такко хватило ума попросить кого-нибудь принести.

Солнечный свет бил в окна, двигал по шкурам на полу тень от переплётов, грел не хуже печи. Белые, сизые, рыжие голубиные перья легко распадались под острым тонким лезвием, клей, поставленный у печной стенки, не застывал, и работать было одно удовольствие. Кто бы мог подумать, что отогреться удасться именно здесь, на северном краю мира да в маркграфских покоях?..

Хлопнула дверь. Оллард вошёл стремительно, пересёк комнату, бросив взгляд на кучку готовых стрел и одобрительно кивнул:

— Вовремя! Скоро нам пригодятся и луки, и мечи. Сегодня делай, а завтра возьмёмся за метательные машины для стен. Ты прикидывал, где лучше их поставить?

— Над воротами, на углах у башен и…

— Молодец. Сколько машин понадобится?

— Восемь.

— Не меньше двенадцати. Кстати, где ты взял перья?

— На кухне. Там щипали гусей для ужина, я попросил немного, но мне сказали, что есть ещё голубиные. Они лучше. Я с ними работал, я знаю.

— Хорошо. Так вот, я закончил с чертежами и сегодня напишу бумагу, сколько потребуется дерева и какие детали следует выковать в кузнице. Вечером отнесёшь… — Оллард запнулся на миг, явно перебирая в уме жителей замка, — отнесёшь Дарвелу, а заодно скажешь, какие деревья валить. Там у реки растёт молодой сосняк. Половину враги успели вырубить на камнемёты, но нам хватит.

— Я? Не барону отнести, сразу Дарвелу?

Вместо ответа Оллард достал из шкатулки медальон с гербом. Прежде чем Такко успел спросить, что это, на шею легла тонкая серебряная цепочка.

— Теперь никто не спросит, по какому праву ты здесь распоряжаешься. Не потеряй и не хвались попусту.

Такко взвесил медальон в ладони. Чистое серебро, потемневшее от времени. На одной стороне два меча перекрещивались над круглым щитом, на другой виднелись полустертые от времени буквы.

— Когда-то мой род чеканил свою монету, — объяснил Оллард. — Ещё до того, как присягнул первому императору. Это наш старый герб. Уже позже мечи переделали в циркуль, а щит — в шестерню. Таких монет осталось очень мало. Их дарят за верную службу.

— Это девиз, да? — Разобрать надпись не удавалось, и Такко поднялся, чтобы взять с большого стола увеличительное стекло. — Я не видел его раньше.

— Да. «Храни и требуй».

— Что храни и чего требуй?

— Вот поэтому ты нигде и не видел наш девиз. Все спрашивают. Но нет смысла отвечать тем, кто не догадался сразу.

Такко пожал плечами и снова принялся за работу. Значит, подарок за верную службу… Пожалуй, заслуженный, учитывая, как усердно Такко трудился в маркграфском замке!

— Сбегай к Дарвелу сейчас, — Оллард толкнул на край своего стола небольшой свиток с печатью. — Пусть пошлёт за лесом сегодня же. А вот это, — он положил свиток потолще, — отнеси баронессе или её служанкам, кто умеет читать и сможет растолковать кузнецу, что надо делать.

Такко забрал свитки, а затем украдкой потянул в мешок пучок готовых стрел. Он сам отнесёт чертежи в кузницу; ничего с ним не случится, пока пересекает двор, не такой уж там мороз. А потом испытает новые стрелы. В закутке за дровником совсем нет ветра, да и дело недолгое.

— Не забудь вечером почистить медальон, сын ювелира! — прозвучало за спиной за миг до того, как Такко захлопнул дверь. — И подсвечник заодно — в этом доме совсем не заботятся о металле!

Уличный свет резал глаза даже сквозь дверные щели. Такко остановился перед дверью плотнее запахнуть плащ и дать глазам привыкнуть. Крутанулся на месте, проверяя, плотно ли пристёгнуты колчан с налучем, и успел выхватить в полумраке коридоров широкую спину барона, спускавшегося в подземелье. Верно, шёл считать припасы — как будто это не дело баронессы! При воспоминании о холодных подземельях и кладовых Такко передёрнуло. Он набросил капюшон и распахнул дверь, из-за которой заманчиво лился солнечный свет.

* * *

Верно, строители Эслинге были пьяны или влюблены — чем ещё объяснить множество ниш, закоулков, тупиков, так подходивших для мимолётных встреч? В набитом людьми замке было не уединиться, не поговорить. Оставалось ловить редкие мгновения и прятаться по чуланам.

Неровный свет выхватывал из тьмы нежную шею Элеоноры, точёные скулы, костяшки тонких пальцев. Такая женщина достойна пуховых перин и шёлковых простыней, нельзя было вот так обжиматься с ней по углам, как со служанкой… но по-другому ещё ни разу не получилось. Ардерик обнимал Элеонору, осыпал короткими жаркими поцелуями, а она успевала сыпать вопросами:

— Что было на совете? Тенрику хватило ума молчать? Что Оллард?

— Махал у меня перед носом укреплениями и отдал их своему Гантэру. Да тьма с ними! Пусть морозят там яйца, если охота.

— Он тебя испытывал, глупый. И Тенрика тоже.

— Брось. Чего там испытывать? Только слепой не заметит, что в замке неладно и наш мешок дерьма помалкивает неспроста. Рано или поздно он опять заведёт свою песню, что не предаст брата и всё такое, тут-то Оллард его схватит на горячем!

— Схватит, только если нарочно приехал искать измену, — Элеонора отстранилась, передёрнула плечами под накидкой. — Рик, нам нужен свой человек при Олларде. Парнишка, которого он взял в помощники, как будто хороший знакомый твоего оруженосца?

— Я бы на него не рассчитывал. — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе, но не ощутил и доли былой податливости и доверчивости и нехотя продолжил: — Мальчишка одно время жил у Олларда и кто знает, чего успел нахвататься.

— Да? Расскажи, — потребовала Элеонора, и Ардерик мало-помалу выложил ей всё, даже те предположения, которыми делился с Вереном.

— Быть не может, — решительно заключила Элеонора. — Чтобы Оллард — и прижил бастарда? Это… как же долг перед родом, чистота крови… это немыслимо! — Подняла глаза на Ардерика и осеклась. — Я хочу сказать, немыслимо, чтобы кто-то из Оллардов на такое решился. Я бы поверила, что он сделал отчаянный шаг, когда дочь оказалась неизлечимо больной, но… до брака…

— Есть мысли получше? — хмуро повторил Ардерик то, что говорил Верену. — К себе приблизил, хину вон тратил… парень весь столько не стоит, сколько лекарств на него извели!

Томный жар, только что разливавшийся по телу, оборачивался горечью. Мало досталось с утра от Олларда, так теперь выложил Элеоноре то, что не собирался! Заодно получил щелчок по носу: мол, никто из знати в здравом уме не ляжет с тем, кто ниже родом. И поцелуев от Элеоноры, похоже, больше не дождёшься: губы поджаты, брови сошлись на переносице, взгляд затуманен отнюдь не страстью.

— Так что вы решили на ближайшие дни?

— Что решил господин, мать его, маркграф, ты хотела сказать? Объясню этому столичному выскочке Гантэру, как отстроить укрепления, и… Что ты смеёшься?

— Столичный выскочка? Тенрик называл тебя так же, когда ты только приехал. А теперь ты стал здесь совсем своим.

— Да тьма с ним! Скажи мне лучше, — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе и указал глазами вниз, — ты… ну…

— Ещё рано, — качнула она головой. — Я непременно скажу, когда буду знать точно. И, Ардерик! Ты же не поделился с Оллардом… своими подозрениями?..

Ардерик мотнул головой и, не в силах больше сдерживаться, прижал Элеонору к груди. Одной рукой огладил под накидкой между лопатками, другой ниже, где упругий изгиб спины переходил в восхитительную округлость. В висках застучало, по бёдрам снова прошла дрожь. От кожи Элеоноры пахло мёдом и травами, она была такой нежной, манящей, сладкой…

— Кто-то идёт! — мягкая податливость вмиг обернулась тугой пружиной. Элеонора вывернулась из объятий, отпрянула, замерла, ловя чужие шаги.

Ардерик ничего не слышал, так грохотала в ушах кровь. Тонкие пальцы Элеоноры ещё мгновение касались его руки, затем она оправила накидку и шагнула в освещённый коридор. Только бросила на прощание:

— Увидимся за ужином.

* * *

Восточная башня изменилась. Элеонора лично следила, чтобы с мебели сняли чехлы, а пол хорошенько вымыли, но и ей было не под силу подчинить комнату идеальному, почти механическому порядку. Столы, сундуки, ящики, даже ширма, отгораживающая постель, стояли ровно, как по нитке. Детали были разложены по видам и размерам, а инструменты чинно лежали ручками в одну сторону. Элеонора придирчиво оглядела комнату, размышляя, что непременно поставила бы на стол вазу с цветами, а в простенки повесила занавеси, собранные красивыми складками… Однако аскетическая простота и аккуратность неожиданно успокаивали.

Какое-то подобие жизни виднелось лишь на маленьком столике, придвинутом к печной стене. Там лежали наконечники для стрел и холщовый мешок, откуда торчали кончики перьев. Гусиных?..

— Пришлось ли вам по вкусу наше скромное жилище? — Сесть Элеоноре не предложили, и она устроилась в удобном кресле у камина. Оллард наверняка считал его своим, но хозяйкой здесь была Элеонора, и следовало об этом напомнить.

— Да, всё очень хорошо, — бросил Оллард. — Вы за шкатулкой? Она ещё не готова.

— Очень жаль. Я так к ней привыкла. Вы знаете, долгие годы она напоминала мне о детстве… и нашем знакомстве.

— Вы правда скучаете по отцовскому дому?

— Разумеется. Я оставила на юге свою семью, мне их не хватает.

— Я думал, благовоспитанные женщины не помнят ни дома, ни родни. Вы следуете за мужем и обживаете то место, где он выбрал жить. Заботитесь о тех, с кем он выбрал дружить. Вынашиваете и растите детей, которые продолжат его род. Разве не так?

— И да, и нет. — Элеонора привычно удерживала безмятежное выражение лица, но брови так и норовили сойтись на переносице, а губы сжаться в презрительной гримасе. — Мы сочетаем в себе разносторонние таланты и привязанности и в равной степени преданы своим мужьям, отцам и Императору.

— Невозможное сочетание.

— Отчего же?

Оллард поднялся и пересёк комнату. Элеонора ждала, что он сядет рядом, но маркграф остановился у лучного столика, шагах в семи. Элеонора дорого бы дала, чтобы понять, что таится за нарочитым высокомерием и ледяным спокойствием. Как выглядел мир его глазами, кем была она сама?

А Оллард тем временем дёрнул завязки мешка, набрал пригоршню перьев, оказавшихся разноцветными, и Элеонора от всего сердца прокляла собственную забывчивость, недоумка-Тенрика, кухонных дураков и мальчишку-лучника, которому так невовремя вздумалось мастерить стрелы.

— С каких пор моровую птицу не сжигают, а ощипывают на перо?

— Мороз губит любую заразу, — ответила Элеонора почти без запинки.

— Как же ваши птицы заболели в холод?

— В начале зимы было слишком тепло. Полагаю, болезнь зародилась в грязной подстилке.

Их взгляды не скрестились, подобно клинкам, как писали бы в книгах. Слишком отчётливой жутью веяло от Олларда, и дело было именно в нём, а не во власти, которой он обладал. Всё, что могла сейчас Элеонора — прощупывать оборону, как в учебном бою, искать уязвимые места и ни за что не подавать вида, если удары противника попадали в цель.

— Вы очень невовремя лишились почтовых птиц, — проговорил Оллард и тряхнул рукой, позволяя перьям упасть на стол. Неужели отступил?

— Что поделать, болезни не обходят стороной наши земли.

— Вы говорили, что в равной степени верны супругу и Императору. Что если придётся выбирать?

— А что бы выбрала ваша супруга, господин Оллард? Не сомневаюсь, она была достойной женщиной, чтобы я последовала её примеру.

Вот оно! Чуть заметная дымка в глубине зелёно-карих глаз; лёгкая судорога, прошедшая по лицу, словно рябь по воде. Глупо было полагаться на едва уловимые признаки, но Элеонора была уверена: служить примером Малвайн Оллард не могла. Ещё одно слабое место маркграфа?

— Вы совсем не похожи на неё, — усмехнулся Оллард, в мгновение возвращая лицу былую непроницаемость. — У неё не было столь влиятельной семьи и близкого знакомства с его величеством.

— Не сомневаюсь, что она нашла в вас необходимую защиту и опору.

Элеонора ждала ответа, но Оллард, помолчав, повернулся и направился к рабочему столу.

— Я пришлю шкатулку, когда она будет готова, — бросил он, усаживаясь за стол.

Элеонора и не подумала уйти. Она немного постояла у стола, наблюдая, как тепло от воздуховода шевелит рыжие перья. Затем приблизилась к столу Олларда и наклонилась, так, чтобы взгляд, поднимаясь от чертежей, непременно скользнул по её обтянутой корсажем груди.

— Вы слишком долго жили затворником, — мягко сказала она. — А после — путешествовали с воинами, для которых грубость в порядке вещей. Вы не на поле боя, господин Оллард. У всех нас в этом замке общий враг, и чем скорее мы поладим, тем быстрее победим. Вы привыкли требовать верности от других, однако ваша верность принадлежит не только императору, но и тем, кто будет сражаться рядом. Надеюсь, мы подружимся.

«А если нет — я велю Ардерику убить тебя и свалю на Тенрика. Или убью сама».

Элеонора обворожительно улыбнулась и вышла, не прикрыв за собой дверь. Кивнула Грете, дожидавшейся в передней и незаметно прижала к накидке взмокшие ладони.

5. Зимняя Четверть

Издали замок напоминал огромный фонарь, присыпанный снегом. Светилось почти каждое окно; на стене тоже горела череда огней. В Империи Зимнюю Четверть особо не праздновали — подумаешь, половина срока между Переломом и Весенним равноденствием. Разве что иной богач вешал на ворота лишний фонарь, чтобы похвалиться достатком. На Севере же, как оказалось, отмечали каждый рубеж, приближавший весну. Вот и Эслинге светился весь, снизу доверху, отгоняя ранние сумерки и подступившие морозы.

Воздух звенел, снег под лыжами поскрипывал, небо над головой полыхало зелёным и лиловым. Морозы по имперским меркам стояли лютые, по местным — только начинались. Верен вдыхал колкий воздух, и сердце замирало от того, как под небесными огнями играют ледяные искры на заснеженной пустоши.

По поясу мягко била добыча — два зайца и куропатка. Ардерик дневал и ночевал в укреплениях и был увлечен стройкой до того, что Верен однажды напросился в лес со здешними охотниками. Да так и привык. Было занятно разбирать следы, ставить ловушки и выцеливать глупых куропаток. А ещё — ходить на лыжах, которые поддались не сразу, но и этой наукой Верен овладел. Разумеется, бегать с местными наперегонки было рано, но в лесу он быстро перестал отставать и обходил все ловушки, даже дальние. Олени отошли на юг, зато зайцев и куропаток было вдоволь — хоть какое подспорье к праздничному столу. Верен втянул воздух, пытаясь учуять, что готовили на замковой кухне, но пахло только снегом, дымом и заячьей кровью.

Шли без факелов; промахнуться мимо освещённого замка, да ещё по наезженной тропе, не мог и слепой. По правую руку едва светились укрепления, а дальше, у реки, темнел чудом уцелевший лесок. Там мельтешило с десяток тусклых огней, и кто-то бранился. Верен остановился и прислушался: гневный голос барона далеко разносился по морозу.

— Рубить… я вас… гнать!.. — слышалось обрывистое.

Верен сунул добычу одному из спутников:

— Отнеси в замок. Я сперва к Рику загляну.

Избавившись от ноши, Верен взял разбег, забирая вправо так, чтобы пройти между укреплениями и рекой. Он уже различал стройные стволы молодых сосен, между которых горели факелы и негодовал барон. Надежды услышать там что-то толковое было мало, но и пройти мимо, не позлорадствовав, не получилось: Верен был на совете, когда барон пытался при всех унизить Ардерика своими овцами и заслуженно получил от Олларда. Правда, ехать за стадом старый бурдюк отказался наотрез. Заявил, что гнать овец надо после праздника, когда окотятся, а пока замок прокормит охота.

— Кто позволил?.. Вы этот лес сажали?.. — Барон сердился не на шутку. — Идите вон сухостой ищите, а здесь ничего не трогайте! Лес молодой, куда его рубить?!

Огни дёрнулись: люди собирали топоры. Верен не сдержал улыбки, провожая их взглядом. Наверняка лесорубов послал Оллард, так что действовать баронскому запрету до следующего утра. Сам Эслинг ушёл последним — тоже на лыжах, двигаясь с неожиданным для его грузного тела проворством. На мгновение Верена кольнуло что-то похожее на жалость. Оллард распоряжался богатствами Эслинге, как своими, и для барона это, разумеется, было оскорбительно. Ещё бы он не решил отстоять хотя бы прибрежный лесок!

Укрепления встретили Верена тишиной. Запалив факел от фонаря на воротах, он быстро прошел вдоль стен, осматривая свежие брёвна. Укрепления особо и не пострадали: Ардерик залатал пару пробоин, достроил башни, восстановил щиты на стене, возвёл два дома и кухню. Теперь всё выглядело почти так же, как до битвы на пустоши. Строители, верно, уже ушли в замок, и лишь одной невезучей десятке предстояло нести службу в праздничную ночь.

* * *

Ардерик сидел над картой, когда Верен распахнул дверь дома, который они временно занимали, впустив запах снега и дыма.

— В замке фонари зажгли, видал? — спросил Верен, пересекая крошечную комнату в три шага. — Идём! Там вот-вот за стол сядут!

Ардерик устало поглядел на ученика. Вот она, молодость — всё нипочем! Ни морозы, ни огни на небе, от которых раскалывается голова, и в боку у него после обеда, поди, не колет. Ардерик кое-как гнал недовольство, пока шла стройка, но теперь она была закончена, и все старые хвори и беды разом напомнили о себе. А Верен, сразу видно, доволен. Ему всё в радость — и проклятое небо, и вздыхающая под ногами земля, и жирная копчёная рыба, на которую уже и глядеть противно, так приелась за три долгих месяца. Ходит взад-вперёд, расстегнув меховую куртку, которой разжился у местных, задевает макушкой потолочные балки, и по всему видно, что ему тесно под крышей, как годовалому телёнку.

— Барон сейчас у реки ругался, — улыбнулся Верен, остановившись у запертого окошка. — Лес не давал рубить.

— И чего? Прогнал лесорубов?

— Прогнал.

— Завтра от Олларда получит. И поделом.

— А мы поглядим. Представь, какое у него лицо будет!

Ардерик представил. Заодно вообразил, как будет весь вечер сидеть вместе с Эслингом за столом. Слушать его перебранку с северными соседями, жалобы лиамцев на солеварни, пропади они пропадом, смотреть, как Элеонора улыбается им, Олларду, всем… Как встаёт рука об руку с Эслингом, чтобы поднять кубок за мир и здоровье гостей. Представил — и справа под рёбрами кольнуло и сжало так, что рука против воли потянулась к больному месту.

Верен уже был рядом и обеспокоенно заглядывал в глаза:

— Ты чего? Заболел?

Ардерик с досадой мотнул головой:

— Плюнь. Пройдёт.

— Праздник на носу, а ты вздумал болеть.

— Да пошёл он, этот праздник… Знаешь, Верен, ты иди веселись, а я здесь побуду. Мало ли… ребята в ночной страже молодые совсем… Надо присмотреть.

Боль под рёбрами отпускала медленно, нехотя. Но отпускала — стоило отказаться от дурацкого пира. Здесь, в укреплениях, было спокойнее. Можно было ненадолго представить, что не было ни позорного поражения, ни предательства Эслинга. И связи с Элеонорой тоже не было. Совсем недавно Ардерик прикидывал, как его сын станет править Севером. Теперь он ждал новостей от Элеоноры с угрюмым нетерпением. Насколько легче бы стало, если бы она не понесла!

Видимо, на лице Ардерика отражалось всё, о чём он думал, потому что Верен всё стоял прямо перед ним и настороженно вглядывался:

— Ты точно здоров?

— Да что мне сделается? В печёнках у меня этот Север, вот и всё… Уже отпустило.

— Знаешь, тогда и я не пойду, — Верен решительно стянул куртку, нашарил, не глядя, второй табурет и уселся. — Не оставлю тебя.

— Не дури! Иди веселись, заодно поглядишь, как там и что. А завтра поутру, как проспитесь, приведёшь отряд. Забыл, что ли?

Обещанные Оллардом два десятка воинов должен был забрать из замка Ардерик. Они будут нести дозор и в случае атаки из леса примут первый удар. Но что за беда, если отряд приведёт Верен? Пусть привыкает.

— Что сказать-то, если о тебе спросят? — спросил Верен, медленно поднимаясь и снова натягивая куртку.

— Не спросят, — дёрнул плечом Ардерик. — Или скажешь, что дела у меня здесь. Неотложные.

— Может, лекаря тебе прислать? — осведомился Верен напоследок.

— Иди уже!

— Я завтра с отрядом вернусь, как рассветёт, — заверил Верен. — Не скучай!

Дверь захлопнулась, снова впустив в крошечное помещение морозный воздух. Ардерик, уже не таясь, растёр ноющий бок, отхлебнул воды из кувшина и уставился на карту невидящим взглядом.

Назавтра северяне собирались разойтись по домам, оставив в Эслинге несколько возов с рыбой и несколько десятков воинов. Ими будет командовать барон. А сюда, в укрепления, придут имперцы со своим сотником. И Ардерик должен им уступить, больше того, сам привести отряд, словно десятник, получивший приказ…

Какой тут, во имя рассвета, праздник?!

* * *

Без Ардерика Верен не полез за верхний стол. Нашел себе место в середине, осушил пару-тройку кубков за здоровье хозяев замка, за вечный и нерушимый мир и ещё что-то, и вышел во двор. Там было светло, почти как днём: в кованых держателях пылали факелы, над дверями и по стене висели фонари, а на окнах стояли подсвечники, растопившие морозные узоры. В ход пошли даже снег и лёд: то здесь, то там виднелись башни в человеческий рост, в которых тоже горели свечи. А перед главным входом в замок стоял столб с самым большим фонарём, украшенный лентами и сосновыми ветками. Вокруг были расставлены небольшие железные корзинки, где пылали дрова: можно было подойти и согреть руки.

Впрочем, сегодня все усердно грелись изнутри: столы ломились от жареного и копчёного, а в кубках и рогах не переводился крепкий эль. Под фонарём уже собрались человек по пятнадцать имперских и северных воинов. Разгорячённые элем, они спорили и хвалились мечами и стрелами. Верен немного послушал и нахмурился: хоть время и военное, а зря парням оставили оружие на праздник.

— Я белке в глаз попаду с тридцати шагов! — хвалился парнишка из лиамцев, сжимая тугой лук. — А оленя завалю с пятидесяти!

— Ой уж с пятидесяти! — возражалимперский воин, поглаживая арбалет. — А за двести шагов не хочешь? И оленя завалю, и белку, да хоть медведя!..

— Нет лучше лука, — упорно повторял северянин. Имперцы отозвались дружным хохотом:

— Долго ли твой лук проживёт на морозе? Чуть натянешь, он и лопнет! Что, испытаем, кто дальше закинет стрелу, а?

Слишком хмурился лиамский лучник, слишком открыто смеялся имперский стрелок, так что Верен на всякий случай прикинул, как разнимать драчунов, если что. Упусти миг — и сцепятся все, позабыв, что собрались здесь ради общего врага.

— Да разве ж кто равняет арбалет с охотничьим луком? — знакомый негодующий голос перекрыл гомон. Даже если бы Верен потерял способность различать голоса, догадался бы, кто уверенно проталкивался через толпу парней на голову выше себя. — Из такого только куропаток стрелять! Я тебе сейчас покажу, как бьёт хороший боевой лук! Спорим на серебро, перекину стрелу через двор?

Такко, встрёпанный, раскрасневшийся, на ходу вынимал стрелу из наспех привешенного колчана. Улыбка искривила губы Верена против воли: наконец-то перед ним был привычный Такко, с отросшими вихрами и совершенно шальным выражением лица. Словно не было последних месяцев, недомолвок и глупых ссор. Но что-то изменилось — неуловимо, но отчётливо, и Верен никак не мог подметить, что именно.

Такко тем временем вышел на свет, раздражённо отбрасывая назад съехавший колчан. За его спиной взметнулась длинная тёмная тень, и картинка наконец сложилась: изменился не Такко, а то, как смотрели на него собравшиеся вокруг. Как на человека, за чьей спиной в любой момент может вырасти другой: могущественный, непредсказуемый и потому опасный.

Впрочем, Оллард остался в зале, а здесь кровь горячили эль и мороз, и на лицах собравшихся читались азарт с долей пренебрежения. Арбалетчик усмехнулся, окинул Такко взглядом:

— Да что толку, если и перекинешь? Я с арбалета в медный грош попаду, а ты мимо бревна промажешь!

— Кто промажет? Я промажу? Иди, лепи грош вон на ту стену, я попаду!

— Серебро у тебя лишнее, что ли? Или граф жалования отсыпал?

— Грош лепи, говорю! — Такко уже держал стрелу на тетиве. — Или в кошеле пусто?

Арбалетчик не спешил тянуться к кошелю, но в толпе слышался тихий перезвон монет: кто-то уже ставил медяки и тонкие серебряные монеты, надеясь потешить себя не только чужим поединком, но и небольшим выигрышем.

— Ещё монету портить! — подумав, заключил арбалетчик. — По вон тому фонарю будем стрелять!

Наблюдавшие потеснились, образовав тесный полукруг. Лук и арбалет взлетели одновременно; стекло громко треснуло и фонарь, висевший на воротах в сотне шагов, погас, сбитый сразу двумя стрелами.

— Видал? — Такко разве что не приплясывал на месте, вытаскивая следующую стрелу. — Давай теперь на двести шагов! А пока ты будешь перезаряжать, я ещё три стрелы всажу!

За двести шагов друг мог и промазать, это Верен знал точно, и шагнул вперёд. Напрасно: поединок прервал Дарвел, которого, похоже, вытащили из-за праздничного стола, оттого он и был непривычно зол:

— Сдурели, что ли, через двор стрелять? А вдруг кто пошёл бы? Завтра протрезвеете, да по светлому времени ступайте на пустошь и там дёргайте тетивы хоть до ночи, если дёргать больше нечего! Ещё чего выдумали!

Зрители нехотя расходились, завязывая кошели. Такко всё торчал под фонарём, вертя в пальцах стрелу. Верен колебался недолго: будь Такко хоть родным сыном его величества, пока он сам не скажет держаться подальше, Верен и не подумает верить слухам. Он приблизился к другу, перешагнув длинную тень, тронул его за плечо и подтолкнул из людского полукруга.

— Задира ты, — сказал он, как говорил сотни раз, вытаскивая друга из трактирных поединков и споров. — Куда полез против арбалета?

— Я бы его обставил, — уверенно заявил Такко. — У меня перья новые, так летят, что залюбуешься! — Он спрятал наконец стрелу, оглянулся трезвеющим взглядом вокруг, на Верена, и выпалил: — Ты… слушай, прости меня. Я тогда… как дурак на тебя кинулся… дурак и есть! Прости.

— Оба дураки, — улыбнулся Верен. Всё оказалось так просто. Два слова — и стена молчания рухнула. И чтобы сокрушить её окончательно, Верен добавил: — Я тоже хорош. Не понял, что ты герба испугался. Что там у вас случилось, расскажи.

Такко пожал плечами:

— Да ничего. Говорю же, я дурак. Маркграф мне тогда заплатил — ну, помнишь, за лук — и предложил ещё остаться. Я подождал, пока снова заплатит, и ушёл, не спросившись. Ну и боялся, что он обиделся и, чего доброго, обвинит, что я его обокрал.

— И правда дурак. А чего не спросился-то? Зачем сбежал?

— Думал, маркграф не отпустит. Он мне работу до весны расписал. Я когда герб увидел, совсем не знал, что делать. Теперь-то знаю, что он приехал по другому делу, а тогда перепугался.

— Ерунда какая-то, — покачал головой Верен. — Мне-то почему не рассказал?

— А чего было рассказывать? Ты бы только посмеялся. И правильно сделал бы.

Разговор снова не клеился. Стена никуда не исчезла, разве что обрела окна. Нужно было задать прямой вопрос, но Верен не знал, как лучше спросить, да и знал ли сам Такко правильный ответ?..

Неловкое молчание разрушила Грета, выскользнувшая на улицу с двумя пустыми кувшинами. С улыбкой кивнула Верену, перехватила кувшин подмышку, свободной рукой накинула Такко на голову капюшон:

— Тебе господин маркграф после болезни не велел в мороз на улицу соваться!

Грета ушла к леднику, и Такко упрямо сбросил капюшон. Верен покачал головой. Вот ведь как — друг болел, а он и не знал.

— Что с тобой было? — спросил он.

— Да ерунда, — Такко мотнул головой. — Подмёрз немного. Уже всё хорошо.

— Как ты здесь вообще?

— Неплохо. Камнемёты строим, — Такко махнул рукой на смутно вырисовывавшиеся на стене брёвна. — Барон, скотина, не дал лес рубить…

— Ага. Я сегодня слышал, как он ругался. На пустоши.

— Как там укрепления?

— Хорошо. Закончили уже.

Верен протянул руку, снова накинул капюшон Такко на голову и поправил перекрутившийся ремень колчана:

— Иди в тепло. Сейчас не время болеть. Я загляну к тебе, как снова буду в замке. Хотя погоди! Слушай… Рик — он тоже погорячился тогда. Ты того… не черни его перед графом. Ему без того несладко.

— Дурак ты, Верен, — заявил Такко. Опять скинул, упрямец, капюшон и нырнул в тёмный проём.

Тайны, проклятые тайны снова лежали между ними. Верену было бы легче, если бы Такко прямо сказал, что хранит не свой секрет, что рад бы рассказать всё начистоту, да не может. Но всё же после разговора стало легче, и внутри разливалось тепло не только от выпитого эля. В конце концов, можно ли было осуждать друга за ложь, не зная всех обстоятельств?..

Возвращаться в дымную духоту зала не хотелось. Верен подпирал стену, рассеянно глядя на входящих и выходящих, пока не выхватил знакомое лицо: один из десятников, чей отряд ему предстояло завтра вести в укрепления.

— Не успел серебром разжиться, — поделился тот, кивая на сбитый фонарь на воротах. — Вышел, а уже всех разогнали.

— Чего там ваши, — спросил Верен, — за столом или под столом?

— Да тут они, — десятник сделал неопределённое движение рукой. — Гантэр и выпить толком не дал, раз завтра идти. Как будто нас в Лиам этот ваш посылают! До укреплений идти-то всего ничего…

— С закрытыми глазами дойдёшь, — подтвердил Верен. Внутри поднималось странное оживление: не то эль был виноват, не то представление, которое едва не устроил Такко. — А идёмте сейчас? У нас там вино! Баронесса прислала. Там и отпразднуем.

— Сейчас?

— А чего? Я вас без единого факела выведу, веришь?

— Спорим на серебро? — ухмыльнулся парень.

— Спорим, — кивнул Верен. — Собирай своих!

* * *

Утро выдалось пасмурным. Небо с ночи затянуло облаками, зато потеплело. Верен плохо помнил, как дошёл вчера до укреплений. Помнил, что вышли они точно к воротам, а как — забыл напрочь. Ещё помнил, как искали в темноте вино, стараясь не разбудить Ардерика, и, видимо, нашли. А раз голова не болела, значит, вино было хорошим.

На всякий случай Верен пересчитал воинов, которые как раз выходили из кухни, где разместились на ночлег. Тридцать человек протирали глаза, зачерпывали свежий снег, чтобы прогнать остатки сна — ровно столько, сколько должно быть, никого не потеряли.

— И когда успел? — удивился Ардерик. Лицо у него было осунувшееся, будто не спал полночи. — Я вас раньше полудня не ждал. Что там было, на пиру? Видел… ну, что видел?

— Да всё как обычно. Барон за мир пил. Баронесса с графом шепталась…

— А он что?

— Глядел на неё, как пугало на ворону.

Ардерик фыркнул и отвернулся.

Вокруг слышался привычный шум: звон металла, сонные голоса, вздохи и ругань, когда кто-то кидал соседу снег за ворот. Потянуло дымом: на кухне готовили завтрак. И не было ничего более правильного, чем обходить просыпающиеся укрепления вместе с Риком.

Со стены было видно, как на запад тянется широкая тёмная полоса. Лиамцы уходили домой, оставив несколько обозов с рыбой и три десятка людей. Ещё раньше, с рассветом, ушли люди в Северный предел: следы их лыж вели в лес. Они тоже оставили с два десятка воинов, и теперь замок был под надёжной защитой.

Глядя на уходящее войско, Верен не мог отделаться от воспоминаний, как впервые увидел людей Шейна. Тогда тоже было утро после праздника, и пустошь покрывал снег. Только погода была солнечная, и в укреплениях было втрое больше людей. Верен мотнул головой. В этот раз всё будет по-другому.

— Что помешает камнеедам напасть с запада? — спросил Верен, спускаясь со стены. — Понятно же, что и с востока, и с севера его будут ждать. Я бы пробрался берегом и атаковал, откуда не ждут.

Ардерик покачал головой:

— Лёд ещё слаб. Не проберёшься ни на лодках, ни пешком, а горные тропы замело. Я первым делом расспросил лиамцев, можно ли там пройти.

— Приглядеть бы.

— Лиамцы и приглядят. Они там каждую тропку знают, каждый камень. А, тьма с ними со всеми! Идём пожрём и разомнёмся.

Как же всё было похоже на первые дни на Севере! Пару раз Верен даже искал глазами Храфна и ребят, с которыми успел более-менее сдружиться, позабыв, что их пепел ждёт погребения в замковых подвалах. Ни Гантэр, ни Оллард не показывали носа из замка, и можно было представить, что укрепления снова принадлежат Ардерику.

— Ты многому научился, — одобрительно произнёс Ардерик, опуская меч. — Север всё-таки сделал из тебя мужчину!

Верен и сам чувствовал, что оружие ловчее лежит в руке, и учебный бой уже не выматывал, как раньше. Теперь ему было почти стыдно за то, как гордился когда-то своим искусством мечника. Ардерик с Храфном учили его три месяца, пока ждали выступления и шли на Север, потом он бился с камнеедами, примечая их приемы, но чем больше узнавал, тем меньше ценил свои умения. Предстояло ещё многому научиться — чтобы, если придётся скрестить мечи с Шейном, победить.

— Лиам возвращается! — прервал размышления оклик дозорного.

Верен и Ардерик поднялись на башню. С гор на северо-западе, куда утром ушло лиамское войско, снова спускалась тёмная лента.

— Не иначе решили ещё разок про свои солеварни напомнить, — буркнул Ардерик.

Верен всматривался в приближавшихся до боли в глазах. Верно, в горах была засада и воины приняли бой — шли без знамён, копий было меньше, да и меховые плащи будто бы потускнели, стали из серых бурыми…

— Это не лиамцы! — Верен задохнулся от нежданной догадки.

Ардерик кивнул. Его рука лежала на рукояти меча. Верен обернулся было поднять тревогу, как тогда, когда войско Шейна наступало впервые, но Ардерик удержал его за плечо:

— Погоди, Верен. Не пори горячку. Глянь, они идут на замок, а не к нам. А там найдут, чем встретить незваных гостей.

— А мы?..

— А мы подождём. Либо младший Эслинг лишился разума, чтобы атаковать замок с неполной сотней, либо опять что-то задумал. — Ардерик повернулся к собравшимся внизу воинам и бросил: — Будьте готовы! И не шумите. Если за укреплениями следили, то уверены, что здесь в лучшем случае десяток людей. Подождём.

6. Между двух огней

Колокол снова звонил, далеко разнося весть о приближении врага. Замок полнился гомоном и топотом, почти привычной суетой. Внизу раздавали копья, на стену несли охапки стрел, под стеной складывали дрова, готовясь плавить смолу. Во дворе собралось больше сотни воинов, и на поясах у них висели добрые имперские мечи, а за спинами — дальнобойные арбалеты. Местные поглаживали тугие луки и пересчитывали стрелы в колчанах.

— А дома-то, дома опять спалят? — то и дело выбивалось из общего шума. — Это что же, опять гореть, опять по новой строить?

Элеонора неспешно шла по двору, отмечая, что в гуле голосов почти не слышалось страха. Только злость и, быть может, тревога. Если у Шейна раньше и были в замке сторонники или хотя бы сочувствующие, то, расправившись с селениями, он окончательно нажил непримиримых врагов среди местных. Люди не для того выбивались из сил, отстраивая город и деревни заново, чтобы снова отдать их на разорение.

Бояться за постройки не стоило — с южной стены город простреливался почти целиком, на юге его и вовсе назвали бы деревней… Беспокойство внушало другое.

— Гантэр, постойте! — окликнула Элеонора маркграфского сотника, спускавшегося со стены. — Где господин Оллард?

— Наверху, госпожа баронесса, осматривает машины.

— Как вы оцениваете положение?

— Исключительно выгодное для нас, госпожа баронесса. Замок в полной безопасности.

— А укрепления? Вы отправите туда отряд, пока не поздно?

— В этом нет нужды. Не беспокойтесь, госпожа, мы предвидели каждый шаг врага. Всё идёт по заранее намеченному плану.

Сотник отвесил лёгкий поклон и пошёл к оружейной. Заранее намеченный план, как же… Элеонора поймала себя на мысли, что не полагается на Гантэра и вполовину так, как на Ардерика. Да, Оллард и Гантэр были имперцами, и, стало быть, своими. Было множество причин не доверять каждому из них, зато точно не стоило ждать предательства. Но Ардерик… к нему Элеонора привыкла, как к связке ключей на поясе, и теперь ощущала неприятную пустоту. Кровь в жилах текла быстрее при воспоминаниях, как они стояли плечом к плечу в холле осаждённого замка, как ждали гибели — громкой, славной!..

Мимо пробежал мальчишка с охапкой длинных стрел, едва не задев Элеонору. Торопливо пробормотал извинения и поклонился на бегу, чуть не растеряв охапку. Элеонора улыбнулась в знак того, что не сердится, кивнула сопровождавшей её Бригитте и пошла дальше — сегодня она только мешала мужчинам.

У входа в замок Дарвел объяснял что-то отряду лиамцев, выглядевших весьма самоуверенно. Дальше у оружейной угрюмый Тенрик раздавал копья. От сердца отлегло — командовать он не пытался, а со всем остальным можно было справиться.

Улучив момент, когда западная лестница оказалась свободна, Элеонора поднялась наверх. Она уже видела метательные машины и даже наблюдала за их испытаниями, но сейчас, в окружении воинов, с расставленными по стене корзинами стрел, они выглядели ещё более угрожающе.

Оллард нашёлся сразу — придирчиво осматривал цепь одной из машин. Его мальчишка-лучник принимал стрелы снизу и складывал в большую корзину. Элеонора в который раз оглядела их вместе и ожидаемо не уловила ни малейшего сходства. Впрочем, не ей ли придётся меньше, чем через год доказывать, что дети бывают совсем не похожи на отцов? Если придётся…

Маркграф бегло оглянулся на Элеонору:

— Спуститесь вниз, здесь скоро станет опасно.

Больше он не оборачивался, занятый механизмом. Необычно было видеть его таким: сосредоточенным, увлечённым, словно бы приподнявшим маску безразличия.

— Враг в любой миг может повернуть к укреплениям. Вы не отзовёте людей? — спросила Элеонора.

— Нет.

Элеонора промолчала. О, она умела молчать — так, чтобы мужчина, даже стоя спиной, ощутил её недовольство. Тенрик и даже Ардерик не ощутили бы, но Оллард был воспитан иначе и вскоре обернулся, на этот раз скользнув взглядом по кольчуге Элеоноры, показавшейся в меховом разрезе:

— Укрепления охраняют три десятка отборных воинов, а ваш сотник не похож на тех, кто отступает с таким отрядом.

— Три десятка?

— Да. Он успел увести их вчера. Ещё до рассвета. Ардерик справится с обороной, а мы справимся без него.

Элеонора прикусила губу: конечно, она читала и слышала от отца достаточно, чтобы понять: укрепления в безопасности. Тридцать арбалетчиков смогут держать оборону, пока не подоспеет помощь из замка, а подоспеет она самое позднее в четверть часа. Но будь Ардерик здесь, ей было бы спокойнее.

— Ардерик спас замок, и не раз, — сказала она. — Он опытный и талантливый воин.

— Именно поэтому сейчас он нужен в укреплениях. Не беспокойтесь. Я дорожу людьми не меньше вас… Пожалуй, немногим меньше.

Намёк в последних словах больно ударил по самолюбию.

— Большая честь быть под вашей защитой, — Элеонора улыбнулась, и Оллард сразу потерял к ней интерес. Он снова вернулся к механизму, а Элеонора отошла к внутреннему краю стены и посмотрела во двор.

Гантэр и Тенрик разговаривали у оружейной. Кажется, сотник давал барону наставления, а тот выслушивал с обычным угрюмым видом. Дарвел уводил северян и часть имперцев в замок — без сомнения, в нижние коридоры. По позвоночнику пробежал холод. Нет, пока Элеонора лично не изучит старые планы и не пошлёт в подземелья надёжных, проверенных людей, она не будет знать покоя. Тенрик и Дарвел уже обходили нижние этажи и засыпали тайные ходы, но это не помешало Шейну проникнуть в замок при осаде, не помешает и сейчас. Нельзя верить северянам, никому из них.

Взгляд Элеоноры вернулся к Гантэру, втолковывавшему Тенрику тонкости имперской стратегии, а слух выхватил негромкий голос Олларда, дававшего указания стрелкам на стене. Шейн дважды пытался сделать так, чтобы Эслинге оказался между двух огней, и проиграл. На этот раз ему не выпадет даже призрачного шанса на победу.

* * *

Снежная пустошь напоминала карту: тёмные изгибы быстрой незамерзающей реки, пятно леса, где вчера скандалил барон, ровная окружность укреплений. Враги шли, прижимаясь к обрывистому берегу, и постепенно приближались к лесу. Такко узнал Шейна едва ли не за тысячу шагов, и пальцы правой руки заныли, просясь схватиться за тетиву. Одна тьма знает, как узнал — верно, по гордой посадке головы и по-звериному мягкой походке, но понял сразу, даром что видел его лишь единожды: из окна замка, в поединке с Ардериком. Такко почти жалел, что не сам послал стрелу, прервавшую бой. Ладно, та стрела была пущена подлой рукой, но потом-то можно было не убить, но обездвижить… Пустые мысли: завязалась бы рукопашная, погибли бы люди, а Шейн всё равно улизнул бы. Но сейчас, глядя на шествующую по пустоши армию, отчаянно хотелось если не натянуть лук, то крутануть ворот только вчера испытанной машины — и плевать, что войско было ещё далеко.

Оллард в последний раз осмотрел цепь под ложем машины и одобрительно похлопал по ящику для стрел, как будто лошадь по холке потрепал. Такко не видел таких механизмов ни в одном трактате; даже баронесса не скрывала восхищения, осматривая странную машину с шестернями, совсем не похожую на обычные камнемёты. Стреляла она дротиками, да как стреляла!

— Если младший Эслинг не лишился разума, он сперва атакует укрепления, — сказал Оллард. — По крайней мере, сделает вид, чтобы отвлечь нас и, быть может, вызвать на пустошь. А то и попытается закрепиться, чтобы воспользоваться припасами и лекарствами. Идём-ка на северную стену. Сейчас он повернёт от реки.

Такко с сожалением отошёл от машины. Жаль будет, если не удастся её испытать — на северной стене стояли только привычные камнемёты и баллисты.

При взгляде на притихшие укрепления внутри поднималась тревога. С северной стены они были как на ладони. Видна была даже крыша новой кухни, над которой вился дымок. Двое… не, трое дозорных на башнях, неясное движение под стеной… Лакомая, лёгкая добыча. Врагов разобьют в любом случае, помощь из замка успеет прежде, чем укрепления падут, но Верен точно будет сражаться в первых рядах… Такко уже подбирал слова, что всё-таки надо бы послать отряд на помощь, и пусть камнееды разбегутся, зато обойдётся без потерь. Тем более, баронесса просила о том же. Но при виде рослой фигуры во главе наступавших рука заново заныла, прося не то тетиву, не то меч. Нет, такую ценную дичь нельзя спугнуть. Они справятся — и Ардерик, и Верен.

Однако враги не спешили сворачивать. Наоборот, держались на расстоянии от молчащей крепости, прижимаясь к обрывистому берегу реки. Они повернули только у леса — ненадолго остановились на опушке, развернули знамя и двинулись к замку с запада, растянувшись длинной цепью.

— Да что он делает? — пробормотал Оллард. — Сам загоняет себя в ловушку. Танкварт, идём обратно. Становись за машину. Без приказа не стрелять. Подождём, что за спектакль они нам приготовили.

* * *

Спектакль северяне приготовили отменный. Элеонора только вскинула брови, когда семьдесят четыре человека — она не поленилась посчитать — встали в трёхстах шагах от замка, на пределе дальности арбалетов, со спущенными штанами, демонстрируя розовые ягодицы. Бригитта, доселе стоявшая за спиной, пискнула и скороговоркой попросила разрешения принести госпоже тёплое питьё. Элеонора отпустила её насмешливым кивком. Воины на стене ругались и грозились, клали стрелы на тетивы, но стрелять без команды не решались. Да и далековато было — верно, люди Шейна хорошо выучили, как бьют имперские арбалеты.

— Яйца отморозите, отвалятся! — орали со стены, пытаясь уязвить не стрелой, так словом.

— Вот я бы по такой мишени залепил!

— Мы, дураки, в корзинах храним стрелы, а надо было северные задницы приспособить!

Элеонора едва подавила усмешку. Ей захотелось взглянуть на Олларда — как-то чопорный маркграф смотрит на такое непотребство? Но стоило шагнуть вперёд, как за рукав её кто-то тронул. Мальчишка-конюх согнулся в поклоне:

— Простите, госпожа баронесса. Господин барон говорит, что здесь опасно, и просит вас уйти.

Элеонора раздражённо дёрнула плечом. Несмолкающий звон колокола показался особенно громким и надоедливым. Кажется, Тенрик забыл, что представление перед северными соседями окончено и впредь никто не посмеет приказывать хозяйке замка, где находиться. Радеть же о добродетели замужней женщины было и вовсе смешно. Если где и было сейчас опасно, то в замке и во дворе, под которым наверняка шло по извилистым коридорам настоящее войско.

— Господин барон ждёт вас внизу, — повторил мальчишка, — и очень просит спуститься.

Внутри поднялось глухое раздражение. Пожалуй, стоило подойти, чтобы донести до Тенрика глупость его показной заботы. Элеонора мельком глянула на пустошь, на воинов, державших арбалеты наизготовку, на Олларда и его мальчишку, застывших у метательной машины. Едва ли в ближайшие четверть часа здесь что-то изменится. Она подобрала накидку и быстро спустилась во двор.

Едкие слова так и просились на язык. Но Тенрик не дал и рта раскрыть — сразу потянул за рукав:

— Идём. Ты нужна лекарю.

— Кто-то ранен? — удивилась Элеонора.

— Да. Не здесь, в лесу.

— В лесу? — сердце Элеоноры ухнуло вниз. — Кто, во имя рассвета?

Перед глазами вихрем пронеслись образы: отчаянная вылазка, засада… Рик давно мечтал найти выходы тайных коридоров… Тенрик молча повернулся, и Элеонора торопливо пошла за ним, разом ощутив тяжесть кольчуги и мехового плаща. Только сейчас она заметила, что пояс съехал, кинжал и связка ключей больно давили на бёдра, но поправлять было некогда.

— Куда мы идём? — спросила Элеонора, когда они свернули от лестницы, ведущей к лекарской.

— Его отнесли в твои покои, — бросил Тенрик.

— Кого? Кто ранен? Что случилось в лесу?

Тенрик молчал, и Элеонора с трудом удерживалась, чтобы не воткнуть кинжал в широкий просвет между половинками его доспеха. В этом весь Тенрик — молчать в самый неподходящий миг. Элеонора стиснула зубы и вскинула голову. Тенрик не увидит её тревоги. Никто не увидит.

Путаным коридорам Эслинге не было конца. Наконец Тенрик остановился перед покоями Элеоноры и распахнул дверь, пропуская вперёд. Элеонора торопливо прошла через переднюю и остановилась в недоумении.

В гостиной не было ни следа чужого присутствия. Прикрытые ставни создавали полумрак, камин остыл, тишину нарушали лишь звуки с улицы. В следующий миг Тенрик притянул её к себе, больно выкрутив руку, и сорвал пояс с кинжалом и ключами. Элеонора бросилась на затворившуюся за ним дверь, налегла всем весом, но тяжелое полотно не шелохнулось. С той стороны послышался щелчок ключа и удаляющиеся шаги.

* * *

— Ещё чуть влево, — выговорил Такко, ловя выстроившиеся в ряд задницы в прорезь прицела. Вдвоём с одним из имперцев они налегли на машину, поворачивая на цель. — Вот, так хорошо.

Он потерял из вида Шейна, а теперь узнать его среди остальных было вовсе невозможно. Такко крутанул от себя ворот машины, пока щелчок не подсказал, что тетива поймана, и взглянул на Олларда в ожидании команды. Но тот не спешил. Стоял, устремив взгляд на горы, как подобает благовоспитанному господину, увидевшему что-то неподходящее. Такко же места себе не находил. За триста шагов дротик мог не пробить кожаный доспех и плотные меховые одежды, но по такой-то цели, незащищённой, манящей — как удержаться и не выстрелить?!

— Ждём, — почти беззвучно сказал Оллард.

— Но почему?! — не выдержал Такко.

— Потому что иначе они отступят в горы, и всё начнётся сначала.

Такко хотел спросить, что изменится, если они будут ждать. Ясно же, что враг не пойдёт на замок, и надо хотя бы проредить его ряды!

— Сейчас, — снова проронил Оллард, почти не разжимая губ. Такко завертел головой, чтобы понять, что он увидел на пустоши, и ахнул от неожиданности: с западных гор широкой цепью спускалось войско. На сей раз это точно были друзья — Такко издали узнал знамёна и серые рысьи плащи. Лиамцы вернулись, услышав звон колокола, отбивавшего тревогу.

— Давай!

Такко крутанул ворот на себя, выпуская дротик, и обратно, снова натягивая тетиву. Цепь бежала по зубчатым колёсам, держатель подхватывал дротики, тетива щёлкала, и они вылетали быстрее, чем Такко успевал дышать. Он сам высчитывал вес наконечников, сам проверил каждый, сам клеил перья, чтобы дротики летели как можно дальше. Северяне рассыпались по пустоши, спешно натягивая штаны, пятная кровью снег, и Такко усмехнулся, услышав яростные, негодующие вопли.

Затем враги увидели лиамцев и притихли.

* * *

Элеонора окликнула служанок, но тщетно — в покоях никого не было. Комнату окутывал полумрак, свет едва проникал сквозь закрытые ставни. Элеонора в ярости распахнула их и дёрнула на себя оконные рамы. Заколоченные на зиму, они отозвались жалобным скрипом. Элеонора дёргала, пока не заныли кисти, в отчаянии понимая, что даже если сможет позвать на помощь — её не сразу услышат, а без ключа ещё и не сразу освободят. После дурацкой попытки отравить Тенрика разбитый Риком засов сразу заменили на замок, и Элеонора была уверена, что теперь-то никто не запрёт её снаружи. Даже у служанок не было запасного ключа.

Но Тенрик, увалень Тенрик её переиграл.

На столе стоял тяжёлый подсвечник. Прежде чем разбить стекло, Элеонора остановилась и медленно выдохнула. От ярости заволакивало глаза. Нужно было успокоиться, чтобы не сделать хуже.

«Иди осторожно», — советовал родовой девиз в резной вязи над зеркалом. Тенрик не просто так увёл её со стены. Быть может, прежде чем звать на помощь, она должна что-то заметить и предупредить остальных? Элеонора опустила подсвечник и медленно обошла комнату. Вошла в спальню, присела на постель. Злость ещё кипела внутри — уже не на барона, а собственную глупость. Она повела себя, как дура, поддалась страху, словно влюблённая девчонка! Нельзя было верить Тенрику. Но что же он задумал?..

Мысли путались, зато подсвечник приятно оттягивал руку. Элеонора решительно поднялась, накинула на локоть полу накидки, чтобы не пораниться осколками стекла, и размахнулась было, когда совсем рядом раздались звуки смутной возни. Двух ударов сердца хватило, чтобы понять — звук шёл не из передней. Взгляд приковал к себе гобелен в углу комнаты.

Раздался лязг и скрежет. Гобелен дёрнулся, вытканные рыцари сморщились. Расширившимися глазами Элеонора смотрела, как тяжёлая ткань вспухает и натягивается под открываемой с той стороны потайной дверью. В мозгу вспыхнуло: когда заваливали подземные ходы, Тенрик так и не показал никому планы. А она, бестолочь, ни разу не распорядилась отодвинуть гобелен, хотя оттуда по ночам порой слышались шорохи, от которых Элеонора просыпалась в уверенности, что в замке снова враги.

Сквозь щель в двери протиснулся высокий человек. Даже в полумраке было видно, что из-под шлема выбиваются рыжие волосы. Рука сама потянулась к поясу, сорванному Тенриком, и нашла пустоту. Элеонора стиснула зубы и, что было сил, метнула подсвечник в белевшее под шлемом лицо.

* * *

Такко крутил ворот, глядел на суматоху на пустоши и полнился злорадной радостью. Путь к горам был отрезан лиамцами и ледяной бурной рекой, от замка летели дротики и стрелы, и враги, оказавшись между двух огней, приняли единственное верное решение — отступать к лесу и укреплениям.

— Идём на северную стену, — велел Оллард. — Камнемёты, к бою!

У камнемётов уже кипела работа, благо с реки заранее натащили круглых, обкатанных водой и песком валунов. Со стен негодующе заорали — войско снова жалось к реке, и его было не достать из арбалетов.

Гантэр похоже, разделял всеобщее нетерпение:

— Господин Оллард! Позвольте показать этим дикарям, сколь остры имперские мечи.

— Не спешите, Гантэр.

— Не пристало нам ждать на стене, пока северяне бьются вместо нас!..

Он замолчал — Оллард повернулся спиной, не дослушав.

Заснеженная пустошь разворачивалась листом военного трактата. В голове у Такко замелькало «рассчитайте траекторию снаряда», «определите скорость движения войска и наилучшее место для атаки». Он почти неосознанно нашёл точку, где враги попадали под перекрёстный обстрел из замка и укреплений. Если Ардерик перехватит их, если не даст сбежать к северным горам, как в прошлый раз…

Если подумать, то превосходство на стороне лиамцев было совсем небольшим: у них тоже была неполная сотня воинов, вымотанных горным переходом. Пожалуй, что силы даже были равны, можно бы и схватиться, отойдя подальше от замка; но Шейн, похоже, решил поберечь людей и отступал, вяло отстреливаясь. Такко всё ещё не мог найти его, и пальцы снова ныли, не находя тетиву.

— Разворачивайте камнемёты! — велел Оллард. Огромные машины повернулись, камни легли в петли и по взмаху маркграфской руки полетели над головами врагов, отрезая путь к реке, гоня их на укрепления.

— Союзников бы не зашибить, — осторожно посоветовал Гантэр.

Оллард не ответил, и Такко поразился произошедшей в нём перемене. Внешне всё осталось по-прежнему: всё также плотно были сжаты бледные губы, так же спокойны руки в тонких чёрных перчатках, но вся его фигура лучилась азартом и нетерпением. Такко уже видел маркграфа таким, но казалось, что столичные темницы вытравили из него последние остатки жизни. Теперь Такко видел в глазах Олларда то же сдерживаемое нетерпение, что переполняло его самого, и от этого на сердце почему-то становилось легко.

Укрепления стояли тихие, будто вымершие. Шагов за двести оттуда полетели робкие стрелы, частью упавшие в снег, частью застрявшие в щитах. Ни дать ни взять — оставили в охране десяток мальчишек, которые только вчера взяли в руки арбалеты. Враги шли быстро, и Оллард остановил камнемёты — под обстрел могли попасть лиамцы, выбивавшиеся из сил, чтобы обойти войско с запада. Показалось было, что Шейн пройдёт мимо укреплений к горам, но ворота распахнулись и отряд Рика с арбалетами наизготовку вылетел на пустошь в точно рассчитанный миг. Двадцать пять воинов против сотни — только Рику не привыкать было сражаться малым отрядом. У каждого под меховой курткой пряталась добрая кольчуга, а не кожаный доспех, и щиты были крепче, чем у противника. Они встали в три ряда — прикрывая щитами попеременно стрелявших арбалетчиков. Люди Шейна остановились, спешно перестраиваясь под двойным потоком стрел, и этого хватило лиамцам для отчаянного рывка, чтобы перекрыть отход к реке.

Если бы Такко вёл людей Шейна, он бы ни за что не отступил к замку. Ясно же, что с трёх сторон их выкосят быстрее, чем успеют попросить пощады. Достойнее было принять бой на пустоши — пусть последний, но славный, честный, о котором сложат легенды. Но изрядно поредевшее войско отступало снова, словно бы ждало чуда.

— На что они надеются? — спросил Такко вслух. Где-то в груди ворохнулось — нет, не сочувствие, просто тело слишком хорошо помнило, каково отступать под выстрелами. — Мы же просто перебьём их!

— Тьма знает, — процедил Оллард. — Очевидно, у них был план, и он не сработал. Либо сработает вот-вот. Не забывай о тайных ходах.

— Я больше не вижу Шейна, — наконец сказал Такко. — Куда он успел улизнуть?

Оллард молча пожал плечами.

* * *

— У Нориты твёрдая рука, не то что у вас, остолопов, — бывало, выговаривал отец братьям, вернувшимся со стрельбища с сердитым и понурым видом.

Глупое детское прозвище всплыло в памяти невовремя, пока Элеонора, судорожно сжимая руки на поясе, отступала от рухнувшего на пол врага. Шлем спас его — он поднимался, утирая кровь с лица. Элеонора отходила назад, спотыкаясь о шкуры.

Он наконец выпрямился, обнажил кинжал, и Элеонора едва подавила крик — лицо в обрамлении рыжих кудрей лишь смутно напоминало Шейна. В бедро больно ударил туалетный столик; Элеонора на ощупь схватила ножницы, швырнула, незнакомец небрежно отбил их клинком. Увернулся от брошенных следом щипцов и шагнул вперёд.

Столик рухнул между ними со страшным грохотом — раньше Элеонора не могла его сдвинуть, а сейчас перевернула, разметав по комнате шпильки, заколки, разлетевшиеся осколками зеркала. Слух выхватил сквозь отчаянный шум крови стук в дверь: Бригитта звала госпожу и умоляла открыть. Конечно, девчонка наверняка видела, кто увёл Элеонору, и теперь Тенрику не отмыться. Мысль сверкнула молнией и погасла. Незнакомец нетерпеливо оглянулся на тайную дверь, выругался и пошёл к Элеоноре, на ходу расставляя руки для захвата. В дверь уже не стучали — молотили, дёргали, срывали с петель. Поздно.

— Пойдёшь сама — не придётся портить твоё красивое лицо, — проговорил незнакомец с ухмылкой. Элеонора отпрянула, споткнулась о какую-то мелочь, пошатнулась и не удержала равновесие: непривычная тяжесть кольчуги и накидки увлекла её вниз. Лицо незнакомца приближалось, будто во сне; сильная, твердая от мозолей ладонь сгребла за шиворот, вздёргивая на ноги, лезвие слабо блеснуло. Элеонора перевалилась на колени, отчаянно рванулась — тщетно, её держали крепко.

* * *

— Луки!

Такко нетерпеливо выхватил стрелу и свесился со стены, чтобы лучше видеть цель. Чувствовать пальцами живую, тугую тетиву было куда приятнее, чем крутить ворот. Он тихонько поблагодарил судьбу, подкинувшую ему голубиные перья, которые словно бы давали стрелам крылья. Можно было посоперничать с арбалетами.

Лиамцы растянулись цепью и вскоре соединились с отрядом Ардерика. Они загоняли врага между укреплениями и замком, как поломойка гонит тряпкой воду. Такко, наверное, сотню раз пробежал глазами расстояние до вражеского войска, прежде чем решился спустить стрелу, и едва не заорал от радости, когда она нашла свою цель.

Кто-то толкнул его под руку; Такко обернулся и увидел Олларда с длинным луком тёмного дерева.

— Куда вы? — спросил Такко грубее, чем следовало. — Вы же маркграф!

— Больше нет.

— А?..

— Титул и земли остались только на бумаге. Мне предложили выбор — Север или эшафот. Верно, во мне заговорила кровь предков-воинов, и я согласился на эту авантюру. Ты хранишь слишком много моих тайн, чтобы не доверить ещё и эту.

Такко хмыкнул. Бесспорно, Оллард выбрал самое подходящее время для важных вестей.

— Если сюда прилетит стрела, вы пожалеете, — сказал он наконец.

— Если я о чём и жалею, то о том, что стою на стене не своего замка. Мои предки были бы довольны, что у их недостойного потомка появился призрачный шанс умереть с оружием в руках. Не зевай!

Они стояли лицом друг к другу, посылая одну стрелу за другой. Не было жалости, не было стыда за то, что они просто расстреливают беглецов — слишком высока была цена милосердия. Слишком хорошо помнилось, как во двор летели огненные стрелы, и как замок держался на краю гибели.

Однако Ардерик думал иначе.

— Опустите луки …! — заорал он, с лёгкостью перекрыв шум боя. — Сожри огонь ваши стрелы!..

Отшвырнул в снег арбалет и выхватил меч. Верен рядом с ним деловито перекинул арбалет через плечо и тоже вытянул клинок.

Оллард с сожалением убрал вынутую было стрелу и махнул рукой. Теперь, когда отряд Ардерика соединился с лиамцами, перевес сил был очевиден.

— Господин Оллард! — имперский сотник уже не просил, а требовал, столько настойчивости было в его голосе.

— Идите, Гантэр.

Теперь, когда внизу кипел рукопашный бой, стрелять было опасно. Такко следил за Вереном, с чьего меча разлетались кровавые капли; он прикрывал Ардерику спину, и Такко с плохо скрытой завистью отмечал, как легко летал его увесистый клинок, и как слаженно и чётко они с Ардериком двигались. Лиамцы сражались вполсилы и берегли людей, зато Гантэр с тремя десятками мечников яростно бросился в бой.

Теперь северяне дрались отчаянно, благо поток стрел из замка и укреплений прекратился. Может, не оставляли надежды пробиться к лесу, а может, наконец не захотели дешево продавать жизни. У Такко замерло сердце, когда Верен отлетел в снег, едва увернувшись от удара. Ардерик остался один против троих — и нельзя, нельзя было стрелять!

Оллард негромко выругался и вскинул лук. Они с Такко стояли бок о бок, стрелы в колчанах сцепились. Оллард выдернул первую попавшуюся и выпустил раньше, чем Такко успел его остановить. Рыжее голубиное перо пролетело над плечом Ардерика и воткнулось в горло противнику.

— Не делайте так больше, — выговорил Такко разом заледеневшими губами. Дёрнись Ардерик на пядь — и дорога ему была бы на погребальный костёр.

— Увлёкся, — пожал плечами Оллард и поставил лук за спину Такко, возвращая лицу привычную непроницаемость.

* * *

Победа, полная, настоящая! Ардерик бродил по пустоши, переворачивал тела, рассматривал узоры на рубахах и пряжках, и радость меркла, не успев родиться. Шейна не было ни среди погибших, ни среди пленников; скрестить с ним мечи не удалось, и это заставляло ярость снова бурлить в жилах. Верен хромал сзади — похоже, пропускать удары по ногам входило у него в привычку, но хоть в этот раз обошлось без серьёзных ран.

Навстречу шли маркграф со своим лучником — оба довольные, оживлённые. Ардерик дождался, когда они приблизятся.

— Где Шейн, раздери его тьма? Надо полагать, в замке было спокойно, раз вы здесь?

— Да, в нижних коридорах всё тихо, — ответил Оллард. — Дарвел с бароном всё ещё там.

— И за каким лядом он положил почти сотню воинов, если не собирался нападать из-под земли? — Ардерик выругался от души и перевернул носком сапога очередное тело. Из горла у того торчала стрела с рыжими перьями, лишний раз напомнив Ардерику о Шейновых рыжих волосах и пламени, сожравшем его сотню на погребальном костре. Он выдернул стрелу и протянул Такко:

— Твоё.

Лучник потупился, а Ардерик стиснул зубы. Стоило отвесить затрещину недоумку, возомнившему себя великим стрелком, и отправить на неделю мыть миски и отхожее место, но граф-то наверняка простит необдуманный выстрел…

Оллард улыбнулся одними глазами и забрал стрелу:

— Это я стрелял.

— Превосходный выстрел, — криво усмехнулся Ардерик. — Где же Шейн, сожри его тролли?

— Может, пленные расскажут, — пожал плечами Оллард. — Меня больше интересует, где госпожа баронесса. Почему не приветствует победителя?

Ардерик неосознанно вскинул глаза на стену, но не нашёл там знакомой стройной фигуры. Скорее всего, Элеонора заботилась о раненых, но… могла ли она не выйти узнать, нашли ли Шейна? Под рёбрами ворохнулась тревога, густо замешанная с ревностью.

— В прошлый раз… — В прошлый раз Элеонора нашлась запертая в своих покоях, и Ардерик запнулся на полуслове. — Я иду в замок. Раз Шейна здесь нет, надо проверить…

Сил выдумывать, что именно надо проверить, уже не было. Шагая к замку, он скосил взгляд, убеждаясь, что Верен рядом, и заметил, что Оллард с лучником тоже идут следом.

Коридоры и лестницы сменяли друг друга, путали, манили боковыми ответвлениями, но путь к покоям Элеоноры Ардерик нашёл бы и с закрытыми глазами. Разумнее было начать с лекарской или кухни, а по-хорошему следовало проверить, как дела на нижних этажах, прежде чем бросаться на поиски чужой жены. Но чутьё гнало наверх.

Впереди замаячила последняя лестница, и в этот же миг сверху раздался отчаянный женский крик.

7. На благо Севера

Ардерик первым взлетел по лестнице, оттолкнул зарёванную служанку, звавшую на помощь с верхней ступени, и ударил плечом в резное полотно. Верен отстал лишь на пару ступеней, но и удвоенного натиска не хватило высадить тяжёлую дубовую дверь. Измотанное битвой тело отзывалось болью, но они били снова и снова, пока сзади не появился маркграф.

— Отойдите, — велел он и опустился перед замочной скважиной на колено. — Танкварт, нож! И стрелу с двойным наконечником!

За дверью что-то грохнуло, зазвенело разбитое стекло. Затем воцарилась тишина, и она не нравилась Ардерику, очень не нравилась.

— Кто с ней? — рявкнул он на служанку, всхлипывавшую у стены. — Что стряслось?

Девчонка только замотала головой, размазывая слёзы по щекам.

— Бригитта, не реви, — обратился к ней Верен. — Тащи лучше топор… два топора!

Глупая девчонка не двинулась с места. За её хныканьем ничего не было слышно. Ардерик рыкнул и схватился за меч — рубить проклятую дверь. Время утекало, а маркграф всё ковырялся в замке.

— Да сколько можно! — не выдержал Ардерик. — Стали бы сюда ставить замок, который можно открыть ножом!

— Его делали в моей мастерской, — отозвался Оллард, не прекращая работы. — Попробуйте отжать дверь, господа,только аккуратно.

Что-то хрустнуло — не то нож, не то механизм, но дверь наконец поддалась. Кажется, они влетели в спальню Элеоноры все вчетвером, разом протиснувшись через широкий проём.

В комнате царил страшный беспорядок. Остро пахло чем-то сладким и терпким, душистым маслом, что ли. Сквозь этот запах пробивался другой — тяжёлый, густой, с привкусом железа. По шкурам на полу расползалась густая тёмная кровь, в сумраке казавшаяся почти чёрной. Взгляд выхватил окровавленные рыжие пряди, выпавший из безжизненной руки клинок, осколок зеркала в израненной ладони, десятки таких осколков на пропитанных кровью шкурах. Невыносимо долгие мгновения картинка оставалась раздробленной. Наконец в полумраке обрисовались две фигуры: лежавшая ничком и стоявшая над ней, а ещё тёмный провал за гобеленом.

Ардерик первым метнулся к Элеоноре и оттащил от тела. Радость, облегчение, гнев, разочарование сменяли друг друга в бешеной круговерти. Шейн убит — не им, Элеонора спасена — им. Кажется. Он разжал её руку, сжимавшую осколок зеркала, и расстегнул пряжку тяжёлой накидки. Осколок был острый, длиной в пол-локтя, чуть изогнутый книзу. Грозное оружие, если знать, куда бить. Элеонора знала.

Оллард опустился около раненого, заглянул в лицо, поднёс к губам взятый наугад зеркальный осколок. Ардерику хватило одного взгляда, чтобы понять — допрашивать некого. Кровь била из-под ремня шлема, иссякая на глазах. С такими ранами не то что не говорят — не дышат.

Бледная, как мел, Элеонора, не мигая, смотрела в одну точку, пока Ардерик точными, резкими движениями расстёгивал на ней доспех. Затем её ресницы дрогнули, она подняла на Ардерика глаза и вцепилась в его руку. Губы дрогнули, но с них сорвался только судорожный, прерывистый вздох. Ещё вздох — и взгляд стал более осмысленным.

— Я в порядке, — выговорила Элеонора. — Это не моя кровь, — выдохнула она, непонимающе глядя на изрезанную руку и забрызганное платье. — Это не Шейн, — обратилась она уже к Олларду, и сердце Ардерика рухнуло вниз. — Но я… я видела его. Он был здесь, тоже!

Её голос креп с каждым словом. Только что казалось, что она лишится чувств от пережитого, но вместо того отёрла ладонь о промокшее платье, ахнула, словно впервые ощутив боль, прикусила губу и упрямо расправила плечи. Ардерик бегло оглядел её — похоже, не ранена, только напугана. Перевязать порез и всё. И прогнать затаившийся в глазах ужас.

— Вы уверены? — быстро спросил Оллард и повернул голову убитого так, что теперь и Ардерик видел — спутать их с Шейном можно было разве что со спины и в густом сумраке. Рыжие волосы, резкие черты лица, высокий рост — на этом сходство заканчивалось.

— Я уверена, — Элеонора всхлипнула, зажмурилась на миг и продолжала: — Этого человека я вижу впервые. Шейн стоял там, за дверью, смотрел… просто смотрел… Умоляю, схватите его!

— Он говорил с вами?

— Нет. Поспешите, прошу!

Долю мгновения Ардерик колебался, но молящий взгляд Элеоноры и слабое пожатие руки заставили передать её на попечение заплаканной служанки. Та уже успела обосноваться в объятиях Верена — он гладил девчонку по волосам и шептал что-то успокаивающее, впрочем, не сводя глаз с тела и не снимая свободной руки с меча. Только после того, как Элеонора помянула Шейна, девчонка опомнилась, утёрла слёзы и бросилась к госпоже.

— Это барон запер её! — крикнула она. — Я видела!

— Бригитта! — одёрнула её Элеонора — твёрдо, решительно, будто не задыхалась только что от ужаса.

Последнее, что увидел Ардерик, прежде чем нырнуть в черноту хода вслед за графом и лучником — как служанка сноровисто разводит в кувшине с водой целебную настойку. Потом за ним шагнул Верен — кажется, успев пробормотать на прощание что-то ободряющее — и стало совсем темно.

* * *

Узкая каменная лестница уходила вниз, и конца ей не было. По старой привычке Ардерик взялся было считать ступени, но быстро сбился. В спешке никто не додумался взять фонарь, и скоро вокруг сгустилась кромешная тьма. От мысли, что по этим же ступеням шёл Шейн, подкатывала ярость, а рука крепче сжимала рукоять меча.

Лестница кончилась внезапно. Ардерик услышал предупреждающий оклик Олларда, но едва удержал равновесие, встретив вместо очередной ступени ровный пол.

Казалось, узкий и извилистый ход никогда не закончится. Ардерик от всего сердца проклинал Эслинге и каждую пядь его коридоров, тайных и явных, пока не сообразил расставить руки в стороны — так было чуть проще держать равновесие и угадывать повороты. Мрак стоял непроглядный, под ногами плескала вода, будто они бежали по кишкам неведомого морского чудища. Мёртвую тишину нарушало лишь их хриплое дыхание и топот четырёх пар сапог. Верен сзади вполголоса поминал тьму, что должна была немедленно сожрать замок вместе с его коридорами, стенами и низким потолком. Уже сожрала, — хотел сказать Ардерик, но предпочёл поберечь дыхание.

Казалось, они бежали больше часа, а ненавистный мрак не спешил рассеиваться. Но вот впереди забрезжило, а через пару десятков шагов по глазам ударил дневной свет. Пахнуло свежестью и снегом, над головой открылся выход.

— Стойте! — окрикнул Ардерик остальных. Протиснулся мимо Олларда, успел ухватить за рукав отчаянного лучника, пытавшегося дотянуться до краёв лаза, надел на острие меча шлем и поднял над краем.

Было тихо. Никто не спешил стрелять, либо не попался на старую уловку. Глаза постепенно привыкали к свету. С краёв осыпались прошлогодние хвоинки, над головой качались верхушки сосен. В висках грохотала разгорячённая погоней кровь. Ардерик выждал двадцать счётов, надел шлем, подтянулся, не пряча меч в ножны, и осторожно выглянул.

Лаз выходил в молодой сосновый лес. Снег вокруг был истоптан, но разобраться в следах было легко: в подземный ход зашли двое, а обратно тянулась одинокая цепочка. Ардерик ещё раз осмотрелся и, опираясь на старые доски, вылез наверх.

За лесом шумела река, с другой стороны сквозь сосновые стволы вырисовывались укрепления и высился замок. Рядом лежали аккуратно сложенные доски, вокруг была размётана пожелтевшая слежавшаяся хвоя и метались муравьи, тащили куда-то толстые белые коконы. У дерева была привязана невысокая мохнатая лошадка местной породы.

— То-то барон не дал здесь рубить! — негромко проговорил Верен, едва выбравшись наружу. — Выходит, он ещё до праздника всё задумал?..

Ардерик дёрнул плечом. Давно стоило обшарить окрестности… впрочем, этот лес был исхожен вдоль и поперёк, и кто бы догадался разворошить муравейник? Сколько же ещё тайных выходов таилось вокруг замка?

Отпечатки ног вели к реке. Маленький отряд бежал по следу, озираясь и прислушиваясь. Но тишину нарушали лишь шелест ветвей и редкие голоса со стороны замка. Колокол, звонивший об опасности, наконец умолк, и можно было надеяться, что скрип снега не помешает услышать щелчок арбалета за деревьями.

Им повезло, засады не было. По берегу реки петляла меж камней узкая, как лента в девичьей косе, тропка. Следы привели к небольшой отмели, где тропа обрывалась, а следы уходили в воду. Ардерик вскочил на прибрежный валун, примерился, перепрыгнул на следующий и наклонился вперёд, цепляясь за щель в стене и пытаясь рассмотреть под отвесным берегом остатки тропы. Напрасно — дальше хода не было. Река уходила в теснину между двух обрывов, и на заиндевевшем каменном отвесе виднелись смазанные отпечатки — человек шёл по воде там, где мельче, и держался за стену, чтобы не поскользнуться.

— Голову даю, там дальше ещё нора, — Ардерик сплюнул в воду и ударил кулаком по обледеневшей стене. — Ну, хотя бы баронессе не померещилось со страху.

Он вернулся на отмель и подошёл к воде, прикидывая глубину. На ногах у многих убитых камнеедов были высокие, чуть ли не до бедра, сапоги из немокнущей тюленьей шкуры. Лиамцы тоже такие носили; Ардерик сразу вызнал, что за штука, только своими не обзавёлся. В таких-то бежать по воде сподручнее — не намокнут, не обледенеют, не скуют ноги на середине пути мёртвым грузом. Наверняка на Шейне были такие же.

— Ардерик, отойдите от воды, — велел Оллард. — Надо иметь местную закалку, чтобы продолжать погоню.

— Мы не можем его упустить!

— Нельзя рисковать. К тому же, впереди может ждать засада. Отойдите. Вы нужны в замке.

Ардерик не двинулся с места. После бега морозный воздух жёг лёгкие. Берега здесь высились над головой, и над непроницаемо-чёрной водой уже сгущалась пелена вечерних сумерек. Вокруг камней, выступавших из воды, зима сплела ледяное кружево. Берега тоже сковал тонкий, прозрачный лёд. Как же холодна была эта вода…

— Надо было лошадь захватить! — заявил Верен. — Только она бы ноги переломала на этой козьей тропе.

— Не переломала бы, — заявил Такко. Он забрался на камень, где до того стоял Ардерик, и балансировал на верхушке. — У нас лошади и по худшим местам проходили. Только нам по воде идти не надо. Если забраться по стене и по тому карнизу…

— Слезай, — бросил ему Оллард. — Сверзишься. — Подкрепил свои слова строгим взглядом и вдруг рассмеялся: — Четверо недоумков! Ладно молодые люди, ладно я, кабинетная крыса, но вы-то, Ардерик, опытный воин! Как так вышло, что мы погнались вчетвером за призраком Шейна, рискуя напороться на засаду? И даже фонарь не взяли в этот проклятый ход!

Ардерик хотел напомнить маркграфу, кто первым рванул в самоубийственную погоню, и чей чёрный плащ он безуспешно пытался высмотреть в подземном мраке. Но вместо этого тоже расхохотался. Слишком нелепо всё выглядело. Слишком обидно было упустить добычу, почти ухватив её за хвост. Оставалось только смеяться.

— Я ни хера не понимаю, — признался он наконец и пнул камень. — Что, тьма раздери, это было?! Ясно, что войско для отвода глаз, но почему он сбежал? Бросил, мать его, семьдесят четыре человека! Не абы какое отребье, а воинов! И зачем послал того парня? Назовите меня камнеедом, если в этом есть хоть какой-то толк!

— Идёмте в замок, — Оллард огляделся напоследок, задержался на уходящих в воду следах. — Поймай мы Шейна, не узнали бы от него и половины того, что узнаем сегодня от хозяев замка. Он вернётся. И можете назвать камнеедом меня, если тому не поспособствует его родной брат. Поспешим!

— При Тенрике Эслинге Север процветает, — через силу выдавил Ардерик, пока они шли через лес. Лаз наскоро забросали досками, лошадь забрали с собой, её вёл под уздцы Такко. Азарт погони схлынул, уступив место беспокойству: что будет с Элеонорой после того, как барон так глупо и невовремя подставился. — Он хороший правитель, пока дело не доходит до войны.

— Вы правда в это верите? — вскинул брови Оллард. — Раскол на Севере был делом времени. Даже в столице ждали войны. Полагали даже, что она начнётся при старом бароне, но мир удалось продлить — надо полагать, и вправду трудами нашего почтенного Тенрика. Но сейчас ему придётся ответить за сделанное и ещё больше за то, что сделано не было.

— В столице ждали войны? Мне об этом не известно, — хмыкнул Ардерик. — И старого барона я не знал.

— Я тоже, но весьма наслышан. А вы — неужели ни разу не поинтересовались, кто воспитал вашего врага? Кому мы обязаны тем, что Север разрывается между двумя братьями?

Ардерик пожал плечами.

— Мудрецы говорят: чтобы понять, каким вырастет дерево, погляди на его корни. Как иначе понять, выстоит дерево в бурю, согнётся или сломается? Какова будет поросль, если срубить его? Эта война зрела много лет, у неё длинные и крепкие корни.

— Как у местных колючек, — усмехнулся Ардерик. Верен ещё в первые дни поделился своим удивлением от невзрачных стеблей с прочными корнями. — Только нам тут, знаете, некогда было рыться в чужом прошлом. Других забот хватало.

— Я знаю, — кивнул Оллард. — Империя не забудет того, что вы сделали. Но пришло время взглянуть чуть дальше своего носа. Если мы хотим мира на Севере, начинать надо с корней.

— Вы допросите Эслинга?

— Разумеется. — Оллард смерил расстояние до замка, оглядел лошадь, едва достававшую ему до груди, и нахмурился: — Танкварт, скачи-ка в замок первым. Медальон при тебе? Найди Гантэра и передай, чтоб ждал нас у ворот с десятком лучших воинов.

— Гантэр ранен, — возразил Такко, — я видел, как его несли.

— Тогда найди того, кто его заменяет, но передай мои слова. Живо! Барона нужно схватить как можно скорее.

За поднятой с места в галоп лошадью взметнулся и улёгся снег, и вместе с ним вспыхнула и погасла надежда Ардерика. Барону не отвертеться, Шейна будут искать… но что делать Элеоноре? И, тьма раздери их всех, не навредила ли схватка её здоровью? Ардерик закусил губу, такой болью отозвался узел, который он сам же скрутил. Вчера ему казалось, что лучше бы вовек не встречаться с Элеонорой, да ещё четверть часа назад он был поглощён погоней, но сейчас бы отдал всё, чтобы взглянуть в ясные серые глаза и услышать голос, звучавший лучше всякой музыки.

— Если он не знает, чем кончилось дело, мы вытрясем из него всё, — продолжал меж тем Оллард. — Запомните мои слова, Ардерик, мы с вами многого не знаем о Севере. Где младший Эслинг нашёл себе союзников, чего ради они пошли за ним, чего на самом деле хочет старший? На все эти вопросы придётся отыскать ответы. И мы их найдём.

Он перевёл дух и крепко сжал губы, словно потратил все отмеренные на сегодня слова. Ардерик только хмыкнул. Он по себе знал, как долго не отпускает азарт погони непривычного к боям человека. Вон и граф разболтался, почти как живой, а то ходил всё восковой куклой.

Ардерик нетерпеливо покосился на Верена — он хромал всё заметнее, и бежать, как ни хотелось, было нельзя. А когда взглянул на Олларда, желая вновь завести разговор о бароне, встретил на его лице прежнее холодное безразличие.

* * *

В это время дня в хозяйских покоях не топили — принято было заниматься делами и возвращаться в комнаты уже после ужина. Так было всегда, так должно было случиться и сегодня. Безутешный барон должен был оказаться в покоях поздним вечером, поседев от бесплодных поисков жены.

Но всё пошло кувырком.

Тенрик не поднимал глаз, битый час рассматривал без того знакомый узор потемневших от времени досок скамьи. Ясные, чёткие линии терялись, наплывали друг на друга, растворялись в тёмном пятне сучка. План Тенрика был так же прост и надёжен, но он недооценил змею, которую взял в жёны не иначе как под дурманом. Недооценил гадину и Шейн, и теперь будущее лежало впереди зловещим тёмным пятном.

— Вы сговорились с братом, по его знаку обманом увели жену в её покои и заперли там. На что вы хотели её обменять? На мир? Помилование брата? Или что-то ещё?

За последний час негромкий и ровный голос опостылел Тенрику до зубовного скрежета, но столичный гость продолжал задавать один и тот же вопрос с настойчивостью часового механизма. Он расположился в хозяйском кресле и быстро, но внимательно просматривал бумаги из ящиков и полок. Тенрик горько усмехнулся: эти имперцы привыкли общаться письмами, которые так легко было перехватить, подменить, прочесть ненужному человеку. Будто забыли, что нет лучше старого доброго уговора без свидетелей.

Впрочем, в этот раз и уговор не помог.

— Отпираться бессмысленно, вас видела служанка. Так зачем вы это сделали?

— Что значит слово служанки против слова барона?

— Столько же, сколько ваше против моего. Я ей поверил. Этого достаточно. А вам следовало бы проявить признательность супруге, которая так и не стала свидетельствовать против вас.

В комнате темнело. Рядом с Тенриком горел с десяток свечей, очерчивая его светлым кругом. Такими обводят дома на Перелом, чтобы не обидела разгулявшаяся нечисть. Будто бы барон стал в своём замке нежеланным гостем, забежавшим на огонёк лесным духом. Маркграфу же хватало одной свечи, в свете которой были видны его бледные тонкие руки — оскорбительно чистые, с редкими чернильными пятнами. Руки бумагомарателя и неженки, в жизни не знавшего нужды и боли.

Эйлин хотела, чтобы он, Тенрик Эслинг, тоже носил маркграфский титул. Стал одним из этих зазнаек, которые толком не знают, как растёт хлеб для их стола.

— Так чего ради вы всё это затеяли? Для чего погубили брата и своё имя?

Тенрик стиснул зубы, ещё ниже опустил голову и уткнулся взглядом в пол. Холод в комнате был не так страшен, как ледяная пустота, сковавшая внутренности. Разум говорил, что Шейна погубила самонадеянность, но внутренний голос упорно шептал: если бы не Тенрик, брат бы жил.

Они с Дарвелом выводили людей из подземелья, когда слуга сообщил, что в покоях баронессы как будто что-то неладно. Вроде как служанка кричала и кто-то ломал дверь. В замок возвращалось войско, раненые звали лекаря, здоровые требовали ужина, и никто толком не знал, что стряслось на хозяйском этаже. Тенрик дождался, когда людей накормят и устроят, и поднялся наверх. Почуял недоброе сразу, как только увидел дверь — открытую, а не разбитую и сорванную с петель. А следом увидел, как Шейна выносят на плаще, за которым тянулась тонкая цепочка алых капель.

Ему не позволили увидеть брата. Тот же бесстрастный голос, что нынче уже час терзал Тенрика одним и тем же вопросом, велел отправляться к себе. Тенрик снёс бы столичного выскочку одним ударом кулака, но за его спиной стояли десятка полтора имперцев, и проклятый сотник тоже там был, держа руку на мече.

Перед тем, как запереть в покоях, его провели в спальню Эйлин. Там будто овец свежевали. После таких ран не выживают. Видел Тенрик и саму Эйлин — бледную, с перевязанной рукой, но облившую его таким ледяным презрением, что захотелось её придушить, лишь бы стереть надменную гримасу с проклятого лица.

Кто мог подумать, что у изнеженной красотки достанет храбрости и сил перерезать мужчине горловую жилу жалким осколком зеркала, так похожим на большой змеиный зуб.

Кто мог подумать, что Шейн, вояка и храбрец, позволит себя убить.

Кто мог подумать, что Эйлин поднимет на него руку, а не отдастся прямо там, на полу, как кошка в охоте. Время-то самое подходящее — после Зимней Четверти коты завсегда начинали гулять по всей округе.

Теперь обескровленное тело Шейна ждало своей участи где-то в холодных кладовых, Эйлин торжествовала победу, и всё рухнуло, всё!.. Перед глазами стояли окровавленные рыжие пряди и свесившаяся с плаща рука, которая никогда больше не возьмётся за меч.

А маркграф продолжал бубнить своё:

— Вы знали, что из покоев вашей матери, ныне принадлежащих госпоже Элеоноре, уходит тайный ход. Знали, что ведёт он в лес у реки, потому и не позволили вести там вырубку. Воспользовавшись неразберихой, царившей в замке последние недели, вы встретились с братом и пообещали ему — что?

Если бы не десяток воинов за дверью, Тенрик давно заставил незваного гостя замолчать. Ишь, развалился в чужом кресле, в чужом доме! Знать, к нему никогда не врывались, не рылись в вещах, не допрашивали, как преступника. Вот и показывает власть, в то время как на Севере издавна силён был не тот, кто красно говорит, а кто может зимой обогреть и накормить людей.

И никого он не терял, сразу видно. Иначе позволил бы увидеть брата. Хоть глаза ему закрыть.

У замка Эслинге были крепкие и длинные корни — длинные, извилистые ходы, что тянулись к лесу и реке. Постаралась вода, за тысячи и тысячи лет промывшая в камне подземные русла, а после помогли люди. Предки знали, где строить замок: ни один чужак не разберётся в подземных хитросплетениях. Засыпь одно — откроется другое, благо стенки кое-где были не толще пальца. Не везде, иначе замок давно рухнул бы, лишь в особых местах.

Немного работы — и проход, когда-то отмеченный белым крестом, удалось расчистить без лишнего шума. А дальше обменяться весточками было делом времени. Пятеро парней, украдкой обчищавших одну из северных кладовых, быстро согласились уговорить Шейна на встречу в обмен на пощаду.

Тенрик до последнего не верил, что брат придёт. Не верил, пока шёл по сырому коридору, ведущему к реке. Не верил, даже когда фонарь высветил фигуру, уютно устроившуюся в нише. Шейн сидел на голом камне, вытянув ноги в высоких сапогах из тюленьей шкуры и накинув на лицо капюшон меховой куртки. Со стороны казалось, что он отдыхает. Лишь лежавший на коленях арбалет и внимательный взгляд из-под капюшона выдавали, что брат настороже.

— Северные кладовые пусты, — сказал Тенрик вместо приветствия.

— Знаю, — ухмыльнулся Шейн. — И не узнаю запасливого братца!

— Замок полон имперского сброда, — Тенрик прислонился к стене, старясь не слишком вглядываться во тьму за спиной Шейна. Едва ли он пришёл один. — Жрут, как не в себя. Скоро я не смогу помогать тебе незаметно.

— Я сам себе помогу. Тебя попрошу последнего.

— Я вижу, — усмехнулся Тенрик. Шейн откинул капюшон, и можно было рассмотреть пятна обморожения на лице, свалявшиеся волосы, заострившиеся скулы. — Брат, послушай меня. Имперцы крепко взялись за дело. Отстраивают укрепления, ставят на стены камнемёты, куют мечи и стрелы и собирают поход на восток. Ты не свезёшь отбиваться от них.

— Тебе-то что за дело?

— Ты мой брат. Мы северяне, Шейн. Мы — Эслинги. Мы можем ссориться сколь угодно, но не когда наши земли грозят захватить южане. Во имя Севера, брат, опомнись и погляди, в какой оборот попал!

— Ты же был верен Империи! — выплюнул Шейн. — Сам считаешь себя одним из них!

— Никогда, — покачал головой Тенрик. — Я — плоть от плоти Севера. Как и ты. Разница между нами лишь в том, что ты хочешь войны, а я мира. А мир может дать только союз с Империей. Только с южным зерном мы будем достаточно сыты, чтобы прекратить грызню за клочки земли.

— Как бы тебе не подавиться этим зерном, брат!

— Помолчи-ка и послушай меня! Бор-Линге не прокормит твоих людей, а зимовка в горах убьёт быстрее любого врага. Эслинге тебе не взять ни силой, ни хитростью. Но можно добиться, чтобы вас снабдили едой, целебными травами и дали спокойно уйти.

— А весной нагнали сюда людей и открыли на нас охоту?

— Этому не бывать. Я знаю, как выторговать тебе помилование. Только уйди.

— И как же?

— Если у тебя будет что-то по-настоящему ценное для имперцев, ты сможешь требовать чего угодно.

— И что же это?

Имя замерло на губах на долю мгновения, чтобы упасть камнем — нет, горой с плеч, увлекая за собой груз обиды и позора:

— Эйлин.

Шейн засмеялся — хрипло, зло:

— Да ты умом решился, братец. Что я буду делать с неженкой-южанкой?

— Делай с ней, что захочешь. Пока она жива, сможешь обменять её на что угодно. На правах безутешного мужа я первым отдам тебе припасы и всё, что нужно для зимовки, и меня никто не посмеет остановить. Даже если сюда заявится сам император — он не станет рисковать её жизнью. Эйлин из слишком хорошей семьи, чтобы этим не воспользоваться.

— Значит, я могу делать, что захочу, лишь бы жила? — в глазах Шейна блеснул хищный огонёк. — Ты же любил её, братец. На руках носил. Бесился, когда я просто смотрел на неё. А теперь — отдаёшь? Не боишься, что вернётся с подарочком?

Тенрик молчал. Шейн смотрел на него и вдруг расхохотался в голос — так, что по коридорам пошло гулять страшное, каркающее эхо.

— Драконья кровь! Неужели красотка подкинула тебе камушки? И ты теперь в обиде?

— Я был рад получить от тебя привет.

— Значит, она всё же дура. Взяла отраву, не проверив. Знаешь, братец, не бросался бы ты женой-дурой! Умная-то за тебя не пойдёт.

Тенрик пропустил обидные слова мимо ушей. Шейн усмехнулся, уже тише:

— Ладно. Как ты хочешь, чтобы я её забрал?

— Ты знаешь ход, что ведёт из бывших материных покоев в лес. Собери своих на пустоши. Имперцы, конечно, смекнут, что ты не полезешь на стены, и оттянут большую часть людей вниз, ну и пусть. Твои люди немного позвенят железом, а ты тем временем заберёшь Эйлин и уйдёшь по реке, а твои отступят в горы, не потеряв ни одного человека. Что скажешь?

С лица Шейна постепенно уходила насмешка. Он думал — молча, сведя брови и постукивая пальцами по ложу арбалета. Тенрик не сдержал улыбки: Шейн тоже брал от Империи лучшее, только не для мира, а для войны. Кто бы мог подумать, что борец за независимость Севера сменит тугой местный лук на имперский арбалет!

Время шло. Свеча в фонаре оплыла до половины. Наконец Шейн хмыкнул:

— Толковый план. И когда ты предлагаешь его провернуть?

— После Зимней четверти. Рыбаки и лесорубы разъедутся по домам, в замке останется сотни полторы.

Шейн снова замолчал.

— Полторы сотни — это хорошо, — уронил он. — Даже если они пошлют на пустошь конный отряд, мы их одолеем.

— Вам вообще не придётся сражаться. Главное, держитесь ближе к западу, чтобы вас не отрезало рекой. И выждите хоть пару часов после ухода лиамцев.

— Учить меня будешь?

Тенрик поморщился. Шейн усмехнулся, глядя на него снизу — встать перед старшим братом он так и не соизволил:

— Темно твоё сердце. Зачем помогаешь? Я же соберу людей и снова приду.

— Где ты их найдёшь?

— Найду. И тебе всё равно придётся выбирать. Нельзя лизать зад южанам, когда в тебе северная кровь. — Шейн наконец поднялся, и от Тенрика не укрылось, что он берёг руку, задетую мечом сотника. — Помни, брат: в конце концов топтать землю останется один из нас.

— Я тебя не предам.

— А я тебя — легко. Но от жены-дуры, так и быть, избавлю.

— Поклонись от меня отцу, — негромко бросил Тенрик ему в спину.

Шейн не ответил. Затерялся в непроглядной тьме, и Тенрик не смог вспомнить, был ли у него с собой фонарь или хоть факел.

— Так зачем вы это сделали?

За окнами сгущалась тьма. Тенрик поднял глаза и встретился с двумя провалами на бледном лице, откуда на него глядела неотвратимая гибель.

— На благо Севера, — выговорил он, почти не разжимая губ.

Пустота внутри хрустнула, как весенний лёд, и под рёбрами медленно расползлась старая, горькая обида. Это Шейн заварил, ославил Эслингов как изменников и предателей, и теперь бродит бесплотной тенью вокруг, посмеиваясь над оставшимся в дураках братом. А Тенрику одному отвечать за всё.

Или не одному.

— Она пыталась меня отравить, — слова выходили из горла медленно, неохотно. — Я не пожелал оставаться с ней под одной крышей. Справа позади вас стоит ларец, в нём — свидетельство её преступления.

Следовало отдать графу должное — спиной он не повернулся. Ощупью нашёл ларец, открыл и поднёс к огню обугленный кусок драконьей крови. Тенрик поёжился — показалось, что в воздухе снова разлился запах унижения и позора.

— Как это произошло?

— Я пришёл к ней, как муж к жене. Она дождалась, пока я засну, и подбросила камень в жаровню.

— Как же вы спаслись?

— Тот, кто советовал отравить меня, не предупредил, что нагретая драконья кровь воняет, как протухшее яйцо.

— Так у неё были сообщники?

Тенрик прикусил язык. Шейна уже не спасти — ни жизнь, ни доброе имя. Но Тенрик не приложит к этому руку. Не предаст брата.

Шейн обошёлся бы с тобой хуже, — шепнул внутренний голос. — Казнил бы, как предателя. Тенрик упрямо боднул головой воздух: он ничего не скажет против брата.

Маркграф отложил очередной свиток и сложил руки на груди.

— Вы открыто обвиняете госпожу Элеонору в измене и покушении на свою жизнь?

Тенрик глубоко вдохнул:

— Да. Обвиняю. Больше того. В соответствии с законом, я запер её в покоях в ожидании суда равных. Однако сотник Ардерик оспорил моё решение и закон Империи и освободил её.

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

— Дарвел. Он был при нашей беседе с сотником и свидетель тому, что моя жена ни в чём не нуждалась в своём коротком заключении.

— Ваш Дарвел — честный человек. Стало быть, вы утратили веру в справедливость императорского суда и решили сами избавиться от супруги? Неосторожно. Очень. На юге этого нынче не одобряют.

Тенрик молчал. Самое верное против пустословов, привыкших тратить жизнь на болтовню, прятаться за вежливыми вывертами и ловить других на слове.

Была тысяча причин не доверять Шейну и не во всём полагаться на Дарвела, но они были своими, северянами. Этот же, развалившийся в кресле напротив, был чужаком. Пусть судит Эйлин и её сотника, а их с Шейном рассудит время. И Север.

Маркграф давно ушёл, забрав с собой кипу книг и свитков. Свечи прогорели, а Тенрик всё сидел, глядя в пол. Вошёл слуга, начал растапливать печь и шарахнулся, не сразу заметив хозяина в темноте.

8. Мёртвая кровь, живая кровь

— Да я за солеварни глотки перегрызу!

Голоса из столовой доносились сквозь толщу перекрытий неясным шумом, но Ардерику казалось, что он различает каждое слово. О чём ещё могли кричать лиамцы, особенно распив бочонок-другой баронского эля? Повезло, что, едва перевалив через первый хребет, они переругались — мол, стоило содрать с барона побольше, чем лес на отстройку. Повезло, что, услышав замковый колокол, решили вернуться. Теперь, устроив раненых, они второй час пировали и хвалились друг перед другом, как хорошо разбили врага и утёрли Шейну нос. Только странный это вышел пир, на котором не было ни хозяина, ни хозяйки.

Где-то в глубинах замка маркграф допрашивал Эслинга. Ардерик дорого бы дал, чтобы посмотреть, да хоть послушать у дверей! Но, препроводив барона в покои, Оллард оставил пятерых для охраны, ещё пятерых отправил к баронессе, а Ардерику объявил, что он может быть свободен. Пришлось убраться несолоно хлебавши. Стоило навестить Элеонору, но её разместили в других покоях, где — Ардерик не знал, а расспрашивать не решился. Тем более, Верен всё чаще прислонялся к стене и устало жмурился. Теперь он спал, удобно устроив раненую ногу на толстых шкурах, а Ардерик мерил небольшую спальню шагами, потирал заново разболевшийся бок, встряхивал плечами, ноющими после битвы, и не находил себе места.

Ещё утром казалось, что Эслинге испытал все отмеренные ему потрясения, но будущее вновь повисло на волоске. И раньше было ясно, что «дипломатическое поручение» маркграфа в восточных землях было лишь предлогом, нынче же рвение, с которым он поспешил схватить барона, наводило на разные мысли.

Догадка насчёт наследника была хороша для доверчивого Верена, который наконец перестал искать встреч со старым другом. Сам Ардерик чем больше наблюдал за графом и его лучником, тем больше уверялся — не всё так просто. Не мог Оллард не видеть, что из мальчишки наследник — как из Эслинга император. Секретарь, ученик, оруженосец может и выйдет с годами, но хозяин обширных земель и мастерских… даже представить смешно. Их связывало что-то другое — то ли данное неведомому другу обещание заботиться о парне, а может, и правда кровное родство. Да какое теперь дело. Важнее было понять, для чего Оллард явился на Север, да ещё в разгар зимы. И отчего так ретиво кинулся арестовывать барона, ни на миг не усомнившись в словах служанки.

Ардерик рылся в памяти, вспоминал всё, что слышал об Оллардах, даже как пару раз видел их в столице ещё мальчишкой, всю семейку, затянутую в чёрное, молчаливую; нынешний маркграф тогда то ли искал невесту, то ли как раз обручился… Странный род — хозяева механических мастерских, владельцы обширных лесных угодий, строители лучших мостов и такие домоседы, что в столице их видели не каждый год. Вот на кой ляд им ещё и Север? Не Вилларды же, те-то рады ухватить и меньший кусок, лишь бы чужой…

Подозрительным казалось даже то, что Оллард, прежде чем идти в Эслинге, заручился поддержкой соседей. Что-то не видно было, чтобы он так же осторожничал в погоне за Шейном, а значит мог действовать по строгому указу столицы: с одной лишь сотней не лезть. Но тогда в столице давно полагали, что барон нечист на руку и что воевать придётся не с горсткой дикарей. Выходило, что Ардерика и его сотню послали на верную смерть. Эту мысль Ардерик упорно гнал прочь. Слишком отчётливо помнились слова императора: он полагался и доверял, надеялся и вручал судьбу Севера, и оттого мрамор тронного зала под коленом казался мягче пуха, а тяжесть кольчуги оборачивалась крыльями за спиной.

Стал бы Оллард разговаривать на равных, пока они шли по пустоши, если бы Ардерика уже вычеркнули из списка живых? Но разве не позволил бы присутствовать на допросе, если бы доверял?.. если бы приказано было доверять?.. Ардерик мог с ходу назвать десятка полтора вельмож, которых обидел резким словом или грубой победой на турнире, но разве стоили те обиды, чтобы платить за них кровью? Даже тяжба с Виллардами — разве стоил клочок земли сотни непричастных жизней? Что за змеиный клубок у них там, с какого бока его распутывать, чтобы не ужалило?

А сливками на молоке была жизнь, что могла носить под сердцем Элеонора. Жизнь, что, не зародившись толком, уже была подчинена чьим-то интересам. Ардерик почти молился, чтобы там ничего не было, чтобы Элеонора смогла сохранить своё положение как-то ещё… напрасные, но такие желанные мысли. Тьма с ними, с титулами, не будет Ардерику добра от того, что его сын, его кровь будет править Севером! Так подсказывал разум. Самолюбие же нашёптывало обратное.

Пока что ясно было одно — вокруг Северной войны сплелся тугой клубок чужих интересов. Обычное дело, пока сам не окажешься посреди шипящего кома. Оставалось шагать взад-вперёд по тесной спальне, то застывая у окна, то подбрасывая дров в огонь, и надеяться, что завтрашний день принесёт хоть часть ответов.

Стук в дверь застал Ардерика у камина. На пороге стоял Такко — плащ распахнут, вызывающе зелёная рубаха постирана и залатана, на груди медальон с гербом.

— Вас маркграф зовёт, — проговорил он. Упёрся обеспокоенным взглядом в разметавшегося по шкурам Верена и перенёс было ногу через порог.

— Идём, раз зовёт. — Ардерик преградил ему дорогу. — Всё с ним в порядке. Выспится и будет как новый.

Мальчишка нахмурился, но отступил, кивком приглашая в коридор, откуда повеяло почти уличным холодом. Ардерик натянул Верену одеяло до подбородка, поставил поближе опустевший до половины кувшин и вышел.

* * *

Узкая лестница привела вниз, к кладовым. Такко уверенно распахнул нужную дверь, и Ардерик перестал жалеть, что не взял плащ — в каморке было ощутимо теплее, чем в коридоре, благо свечей горело мало что не сотня. В середине, на поставленных друг на друга скамьях лежало тело убитого. Над ним возвышался Оллард, рядом протирал инструменты замковый лекарь.

— Узнаю школу старика Талларда, — кивнул Оллард на тело вместо приветствия. — Нынче редкость, когда женщина носит доспех не для красоты.

На освобождённом от одежды теле рана была хорошо заметна — на два пальца выше и левее ярёмной впадины. У Элеоноры была твёрдая и верная рука. Рана стала шире, и было легко представить, как лекарь разводил щипцами края, высматривал с увеличительным стеклом осколки зеркала, вводил пинцет, чтобы определить глубину.

Пока лекарь складывал инструменты, Оллард обратился к Ардерику:

— Посмотрите внимательно. Вы уверены, что это не Шейн Эслинг?

— Да, — Ардерик ещё раз вгляделся в лицо убитого и не сдержал разочарованного вздоха. — Уверен. Этот моложе и нос вроде покрупнее.

Он коснулся холодного плеча, белого, как мел. Тело окоченело, мышцы были тверды, как дерево. Ардерик проследил пальцами вены, вокруг которых пора бы расцвести тёмно-красным пятнам остановившейся крови, но вся она осталась на шкурах, выпущенная смелой рукой. Безжизненную белизну оживляла только огненная рыжина волос.

Стоило отвести взгляд от лица, и казалось, что это Шейн лежит на широкой скамье. Как же близка была полная победа!

— В полумраке я мог бы перепутать, — выговорил он. — Рост, телосложение, волосы — точь-в-точь младший Эслинг. И откуда он взялся?

— Очевидно, бастард старого барона, — пожал плечами Оллард. — Чем ещё объяснить такое сходство.

— Мало разбавляли северную кровь, — зло выплюнул Ардерик.

— Порода, — отозвался Оллард. За лекарем захлопнулась дверь, и граф продолжил: — Я позвал вас посоветоваться. Как думаете, сколько он мог прожить с такой раной?

— Не успел бы досчитать до ста.

— А сказать что-нибудь успел бы?

— Едва ли. — Видал Ардерик парней с клинками и арбалетными болтами в горле, и немногие могли выдать что-то кроме бульканья и хрипа. — Не больше, чем тот камнеед, которого вы мастерски уложили стрелой.

Оллард чуть усмехнулся — уголки губ дёрнулись и снова застыли. Точно каменный идол, получивший новую жертву. Не сразу и разберёшь, кто живее — лежащий на лавке или стоящий над ним. Убитый, пожалуй, даже поживее будет, его согревала рыжина, а у этого лицо — словно жила мертвенного-белого кварца в буром граните.

— Сразу видно опытного воина, — заговорил Оллард, разрушив морок. — Лекарь сказал то же самое, но ему потребовалось с четверть часа, чтобы раскрыть рану и сказать точно. Танкварт, ты свободен. Иди наверх.

Ардерик и забыл о лучнике — он, как оказалось, затаился в тёмном углу и сидел тише мыши. При взгляде на его разочарованное лицо было трудно сдержать смех: ни дать ни взять, обиженный мальчишка, которого отправили спать пораньше, не дав послушать занятные взрослые разговоры.

— Я не дорисовал узор, — попытался отговориться он. В руках у него лежала гладкая доска и несколько листов бумаги, на верхнем из которых был наполовину срисовано выпуклое плетение с рубахи убитого.

— Марш в тепло, — одними губами добавил Оллард, и лучник наконец убрался.

Ардерик глубоко вдохнул. Сейчас станет ясно, зачем его в действительности позвал маркграф.

— Я позвал вас, чтобы поразмышлять ещё кое о чём, — начал Оллард, едва за мальчишкой закрылась дверь. — От барона нынче мало толка, но вы ведь тоже неплохо знаете Шейна. Пусть не знакомы лично, но слышали о нём, сталкивались в бою. До сего дня вам удавалось просчитывать его намерения лучше, чем барону. Давайте вместе подумаем, что могло им руководить?

Мало толка — вот и всё, что дозволено Ардерику узнать о допросе барона? Надежда на единение, появившаяся было в погоне за Шейном, растворилась.

— Очевидно, что без барона не обошлось, — продолжал Оллард. — Я было решил, что младший Эслинг ждал от брата подвоха, потому и послал вместо себя двойника. Но соваться в покои баронессы самому — чистое самоубийство. Окажись барон предателем, Шейна ждала бы засада и в лесу.

Отмалчиваться было неловко, и Ардерик разлепил губы:

— Он же шёл к замку мимо этого леса и мог проверить. Если помните, он задержался там, прежде чем повернуть на пустошь. На свежем снегу хорошо видны следы, и Шейн знал, что с утра в лес никто не ходил.

— Тогда зачем ему двойник? Заметьте, не просто помощник. Человек, в сумерках похожий на него, как близнец.

Ардерик пожал плечами. Одна тьма знает, чего ради граф ввязался в это дело, но ухо надо держать востро.

— Мне нужна ваша помощь, — негромко продолжал Оллард. — Никто лучше вас не сможет вжиться в шкуру Шейна. Представьте, что вам нужно проникнуть в замок и забрать госпожу Элеонору. Как бы вы поступили?

— Мне?.. — Ардерик недоумевающе поднял голову. — Я?..

— Отнеситесь к этому, как к игре. Вы воин, вы умеете ставить себя на место врага. Представьте: ваш замок, ваши родовые владения захвачены близким родственником. Вы хотите вернуть их, а заодно поквитаться с теми, кто лишил вас всего: чести, имени, власти…

Будь воля Ардерика, он бы огнём и мечом выгнал Виллардов с родовых земель. Пусть он сам и не помнит уже, когда что сеять и жать, но мать с отцом пока в силах. Ждут, что после Севера он наконец женится, благо тридцать лет то ли минуло в прошедшем году, то ли будет в следующем…

Как же, женишься тут теперь. Знать бы, есть ли у Шейна жена и дети? И если есть, то где? Неужели живут там же, в промозглой морской крепости?

Будто прочитав его мысли, Оллард добавил:

— Вы знаете, что в условленное время вас будет ждать женщина, которая… с которой…

— С которой что? — спросил Ардерик с вызовом и тут же обругал себя. Вот же дурак — замечтался, как мальчишка, принял на свой счёт. Этак недолго и сболтнуть что-нибудь такое, чего не разгребёшь.

— И об этом я тоже хотел поговорить, — тут же подхватил Оллард. — Будем откровенны. Сдаётся мне, размышляя о намерениях Шейна, мы упускаем из виду одну важную вещь. Госпожа Элеонора воспитана по имперским меркам. По меркам своего рода, если понимаете. Её любезность и обычная для светской женщины обходительность могли быть восприняты её северными родственниками… неверно. Как вы считаете?

— Я считаю невозможным обсуждать женщину за её спиной.

— Это делает честь вашей добродетели. Но вернёмся к Шейну, который, как можно предположить, добродетелью отягощён не был.

Оллард шагнул с места, где с начала разговора стоял каменным истуканом, и Ардерик подавил желание отступить. Пока между ними лежало мёртвое тело, было как-то спокойнее. А, да не плевать ли теперь? Пусть между ними стояла бы хоть сама смерть — разве Ардерик не смотрел сотни раз ей в лицо?

— А я, знаете ли, не отягощён обходительностью, — сказал он. — И не обучен понимать намёки.

— Правда? Однако когда барон обвинил госпожу Элеонору в сговоре с Шейном, вы всё прекрасно поняли. Тогда вы поклялись защищать её честь до последней капли крови. Вы знаете, что барон отчаянно ревновал супругу к брату. И были до того уверены в её невиновности, что покрыли попытку отравления. Меня не интересуют сплетни вокруг чужих браков. Я должен знать, что ещё угрожает императорской власти на этих землях, кроме баронского брата-мятежника.

Рядом с мертвецами особенно хорошо слышалось биение собственной крови — живой, горячей, помнившей нанесённые обиды. Следовало тогда вызвать барона на поединок и проткнуть его жирное брюхо. И вырвать язык, чтобы даже из могилы не смог разболтать.

— Барон выдал вас куда охотнее, чем брата, а Дарвел пересказал ваш разговор почти дословно. — Шаги маркграфа глухо отражались от каменных стен. — Был уверен, что тем поможет вам обоим. Я не стал его разубеждать. Я не обвиняю вас — пока — но убеждён, что госпожа Элеонора была знакома с Шейном Эслингом куда ближе, чем следовало. Она приняла от него яд, а когда убедилась, что он не подействовал, пожелала Шейну смерти. Именно поэтому Шейн послал двойника — хотел проверить, как его встретят. И только убедившись, что баронесса не пойдёт с ним добровольно, а вести её силой слишком шумно и хлопотно, предпочёл сбежать, тем самым подставив брата.

Ардерик смотрел маркграфу в глаза, казавшиеся непроницаемо-чёрными в сумраке — свечи прогорели, и масляные лампы слабо рассеивали мрак. По краю сознания промелькнула никчемная мысль: не видать мальчишке-лучнику маркграфского наследства, будь он хоть трижды сыном, хоть увешай его медальонами с ног до головы. В нём нет и тени этой жуткойхолодности, мертвенной непроницаемости, какой-то необъяснимой жути, сквозящей в каждом движении. Каменного идола не переиграть, не перехитрить, его даже убить не выйдет — с него станется отразить первый удар, а за дверью наверняка ждут.

— Я глубоко уважаю госпожу Элеонору, — медленно проговорил Ардерик. — Она дала мне и моим людям приют, доверила защиту замка. А когда мы были разбиты, позволила вернуть доброе имя. Я обязан ей всем и буду последним человеком, что решит свидетельствовать против неё. И я сделаю всё, чтобы защитить её честь и тем вернуть долг. — Перевёл дух и добавил: — И вообще, нужно быть безумцем, чтобы судить хозяйку замка в разгар войны.

Он замолчал, подавив желание утереть лоб рукавом — несмотря на вырывавшиеся изо рта облачка пара, стало жарко. Оллард смотрел со странной смесью насмешки и любопытства, и казалось, что он вообще не слушал, что говорил Ардерик — лишь как он говорил, подмечая одному ему известные мелочи.

— Я в вас не сомневался, — уронил Оллард. — Вы свободны. Однако попрошу не покидать своей спальни до завтрашнего утра.

Ардерик не сразу сообразил, что его выпроваживают, понял лишь по кивку в сторону выхода. Распахнув дверь, он ожидал увидеть стражу, но коридор был пуст. Оллард усмехнулся в спину:

— Полагаюсь на ваше слово.

Добравшись до развилки, Ардерик поднял повыше фонарь и мрачно кивнул сам себе, заметив в темноте ниш тусклый блеск доспехов. Не так уж и полагались на его слово. Оставалось подняться к себе.

Спальня окутала теплом и запахом трав. Верен сопел, скинув одеяло, в камине потрескивали догорающие угли. Ардерик недоумевающе взглянул на затухающие язычки — он подбрасывал не так много дров перед уходом, — на кувшин, полный свежей воды, и пузырёк тёмного стекла, в каких лекари обычно хранили укрепляющие настойки. Махнул рукой и повалился на шкуры рядом с Вереном — завтра разберётся, кто позаботился.

9. Кровь живая, кровь мёртвая

Старые покои, знакомые до последней трещинки на деревянных панелях, казались чужими. Элеонора занимала их, пока свекровь не покинула замок, и теперь снова чувствовала себя гостьей в Эслинге. Даже в ежевечерней возне служанок чего-то не хватало; не так трещали дрова в камине, не так плескалась вода. Временами Элеонора испуганно вскидывалась, не узнавая комнату; ей казалось, будто она промахнулась с ударом и теперь пленница в Бор-Линге. Её мутило, руку дёргало, а ещё нехорошо тянуло внизу живота, и она упорно гнала дурные мысли.

— Ничего не болит, госпожа? — голос Греты тёк мягкой патокой. — Я заварю особый сбор после того, как вы вымоетесь, и позову лекаря.

— Не надо лекаря, — сказала Элеонора, собрав остатки самообладания. — У него без того хватает забот. Принеси в спальню горячей воды, чистую рубашку и оставьте меня в покое!

Замок гудел, обсуждая бой и нападение на хозяйкину спальню. В столовой пировали лиамцы, в лекарской лежал сотник Гантэр и другие раненые, где-то плёл паутину Тенрик, а в подземелье дожидалось погребения тело лже-Шейна. Элеонору это не заботило. Она считала и пересчитывала дни, снова и снова возвращаясь на круг: очередная лунная кровь должна была запятнать её рубашку два дня назад, а значит, была надежда, что связь с Ардериком дала плоды. Сейчас золотое шитьё на платье побурело, подол мерзко лип к бёдрам. Элеонора вслушивалась в себя, но тело не давало ответа, удалось ли удержать плод и было ли что удерживать.

Она знала, что служанки считали дни вместе с ней, и видела в их суетливых хлопотах отражение своей тревоги. Потому не спешила сменить юбки, залитые чужой, мёртвой кровью. Если судьбе вздумалось сокрушить её надежды, Элеоноре следовало узнать об этом первой.

Она бы не впустила в спальню и Грету, если бы могла раздеться одной рукой. Ловкие пальцы служанки пробежали по шнуровке, освободили от отяжелевшей парчи, расстегнули ряды мелких пуговиц.

— Отнеси прачкам, — Элеонора кивнула на груду белья. — Поспеши, иначе не отстирается! Я вымоюсь сама. — Грета медлила, и Элеонора повысила голос, прижимая купальную простыню к обнажённой груди: — Барон приходил ко мне восемь лет, и вы не особенно волновались, а теперь забеспокоились?

— В этот раз есть о чём волноваться, госпожа. — Грета стояла вполоборота, но взгляд был прикован к Элеоноре и, казалось, проникал сквозь ткань. — Я такое вижу, поверьте. В этот раз вы подарите барону наследника, точно вам говорю.

— Не смеши меня, — фыркнула Элеонора. — Ещё рано судить.

— Барон посещал вас две недели и три дня назад, в самое лучшее время, — без запинки ответила Грета. — А лунные крови должны были прийти третьего дня. Есть и прочие признаки… Вы ждёте ребёнка, нет никаких сомнений!

Её голос вселял уверенность, которой Элеоноре не хватало, как воздуха. Тенрик больше не войдёт к ней даже под прицелом арбалета, а значит, не признает наследника, рождённого после срока. Ребёнок должен быть рождён до Дня Поминовения, иначе Север ускользнёт из рук.

У двери Грета вновь обернулась:

— И… госпожа, позвольте сказать, что бывает разное. Даже такое, когда кровь идёт через плод, не нанося ему вреда. Если такое будет… не отчаивайтесь, просто скажите мне, но только мне и больше никому!

К щекам прилила краска. Элеонора махнула рукой и, когда Грета наконец вышла, облегчённо выдохнула. Как правильно было взять в услужение внучку лекаря, оказавшуюся умной и расторопной! Однако недаром говорят: что знают двое, знают все. Выяснять, чья кровь подсыхала на её бёдрах, Элеонора собиралась в одиночку.

* * *

Когда спустя час Элеонора покинула спальню, оставив за собой таз грязной воды, её тело облекало простое тёмное платье, плечи были расправлены, губы — плотно сжаты. Когда-то её учили играть на арфе; сейчас она вся, казалось, звенела, как перетянутая струна. Элеонора прошла к столу, взяла с серебряного подноса дымящуюся чашку. Пальцы дрогнули, и она крепче обхватила гладкую глину.

Заваренный Гретой сбор горчил, несмотря на изрядную порцию меда. Элеонора пила его мелкими глотками, ощущая кожей взгляды: обеспокоенные, любопытные, нетерпеливые.

— Какие новости? — спросила она, опережая вопросы. — Сколько мы потеряли в бою? Из северян кто-то уцелел? Катрин, Лотта, мне стыдно, что вы здесь, а не помогаете лекарю. Сейчас каждая пара рук на счету. Бригитта, что подали на ужин отважным воинам Лиама и где их разместят на ночлег?

— Полтора десятка убитых и около пятидесяти раненых… — Девушки не задержались с ответами. — Сотник Гантэр получил арбалетный болт в грудь и удар по голове. Мы уповаем на крепость его шлема и мастерство лекаря… Враги разбиты полностью, выживших взяли в плен… Доблестные лиамцы ужинают последней копчёной свининой и вчерашней зайчатиной, спать будут там же, где до того, постели ещё не убрали…

Элеонора слушала, цедя отвар и прикрыв глаза. Значит, победа. Полная, безоговорочная. Скверно, что Шейн ускользнул, но один он не сможет вредить всерьёз. Разве что угнать с десяток коз, за что его подстрелит любой пастух. Рассветные силы, как же хорошо всё складывалось!

Чашка грохнула об пол, забрызгав доски ошмётками листьев. Элеонора рывком поднялась и скрылась в спальне, пряча злые, жгучие слёзы.

Тенрик, увалень Тенрик, безмозглый болван! Победа и маркграфский титул висели у него перед носом, сами плыли в руки, а этот балбес всё испортил!

Хватило бы у него мозгов сговориться против Шейна — и война бы закончилась ещё утром. Прикрывая глаза, Элеонора видела, как по заснеженному тракту в столицу мчится гонец с рыжей головой в мешке, как докладывает его величеству, что войско камнеедов разбито, а главарь схвачен. Видела бумаги, жалующие маркграфу Тенрику Эслингу Северные земли в вечное наследное владение. Ах, как хорошо всё складывалось! Тогда ей не пришлось бы все эти дни вслушиваться в малейшие движения чрева, замирая от ужаса. Ей хватило бы времени, чтобы помириться с мужем и спокойно зачать от Ардерика.

Но упрямый осёл Тенрик умудрился отнять Север разом у неё и Шейна. Вот же баран пустоголовый, рассветные силы! Как можно было так всё испортить, причём сразу всем!

Охваченная стыдом и яростью Элеонора крутилась по спальне, присаживалась то на постель, то в кресло, и тут же поднималась. Да как такой бестолковый простак, как Тенрик, получил старшинство! Ему бы смотреть за стадами, пахать и сеять, только не пускать в голову ничего, кроме урожаев и надоев! Элеонора сжала было кулаки, охнула от боли, пронзившей правую руку, и топнула ногой от обиды. Перед глазами выплыло лицо Шейна, едва видимое в тёмном проёме. Он был понятен — честолюбивый, вспыльчивый, как и Ардерик. Этих двоих можно было просчитать, как хороший мечник угадывает удары противника. Тенриком же руководило тупое, поистине баранье упрямство, крушившее всех подряд, словно дубина в руках пьяного неумехи. Он был опасен для Севера — он, а не Шейн.

Последний всхлип — и Элеонора утёрла слёзы и подошла к окну освежить разгорячённое лицо. По ту сторону стекла царил мрак; в городе вспыхивали и гасли редкие огоньки. С утра нужно будет послать за Ардериком и выспросить последние новости; узнать, что ещё выкинул Тенрик — в том, что он даже запертый сумеет натворить глупостей, сомневаться не приходилось; выяснить, что на уме у Олларда… Ах, как близка была победа! И как шатко было нынешнее положение! Элеонора положила руку на живот. Быть может, стоило давно зачать от Шейна? Сейчас бы наследник уже учился стрелять и ездить верхом… Впрочем, кто знает, как бы всё повернулось. Здесь, на Севере, никому нельзя было верить.

Два месяца назад снег, устилавший пустошь между замком и укреплениями, представлялся Элеоноре полотном, на котором она вышьет узор. Теперь незримое полотно расползалось, будто рассечённое мечом. Предстояло заново связать концы оборванных нитей, да так, чтобы никто не приметил узлов… Она приступит завтра, когда вернётся ясность ума.

Служанки давно разобрали постель, согрели простыни горячими камнями и уставили спальню жаровнями. Покои два года стояли нетоплеными; воздуховоды не дали им выстудиться до уличного холода, но прогреть комнаты за несколько часов было невозможно. Элеонора угрюмо взглянула на спальный шкаф, где предстояло провести ночь. Шкаф был из старых покоев свекрови, она сразу приучилась спать на северный манер. Элеоноре же казалось, что в тесном ящике нечем дышать.

К горлу и без того подкатывал комок, стоило взглянуть на гобелены на стенах. Маркграфский мальчишка и Дарвел простучали каждую пядь, тайных ходов можно было не опасаться, но малейшее колебание ткани заставляло кровь стыть в жилах. Подумав, Элеонора решила положить поближе кольчугу и пожалела, что кинжал, отнятый Тенриком, ей так и не вернули.

— Грета! — позвала она. — Помоги с платьем.

Но стоило служанке начать распускать шнуровку корсажа, как в передней раздался стук и негромкий, но явно мужской голос. Элеонора глубоко вдохнула, чтобы не дать сердцу выпрыгнуть из груди. Ардерик был неосторожен, раз решил навестить её так поздно. Зато повод у него наверняка был веский.

— Посмотри, кто там, — велела она Грете.

Девушка выскользнула из спальни и почти сразу вернулась.

— К вам маркграф Оллард, госпожа. Бригитта убеждает его, что вы уже легли, но…

— Я выйду.

Мгновения, что понадобились Грете на шнуровку корсажа, Элеонора потратила на то, чтобы успокоить дыхание. Бросила взгляд в мутное зеркало. Совсем простое тёмное платье застёгнуто до подбородка, лицо бледно как мел, растрёпанные волосы связаны в небрежный узел, повязка на руке… Пожалуй, даже хорошо, что в гостиной ждёт не Ардерик, а Оллард, равнодушный к женской красоте. Элеонора заправила за ухо выбившуюся прядь и сделала Грете знак отворить перед ней дверь.

— Загляни на кухню и узнай, довольны ли лиамцы и что с припасами, — быстро приказала она. — Возьми с собой Бригитту. Эми, расспроси лекаря о здоровье сотника Гантэра и помоги там Лотте и Катрин, если нужно.

Одна за другой служанки покинули гостиную, присев в торопливых поклонах. Элеонора расправила плечи: первые нити предстояло связать уже сейчас.

* * *

Оллард приветствовал Элеонору учтивым поклоном:

— Прошу прощения за поздний визит. Не ожидал, что вы меня примете. Я не задержу вас долго.

Элеонора ответила лёгким кивком и указала на кресло. Быстрым взглядом оценила безукоризненную белизну рубашки, угольную черноту маркграфского дублета и мысленно усмехнулась, углядев под тёмным бархатом стальную вязь кольчуги. Война изменила всех, вот и Оллард не снимал доспеха даже в замке. И говорил, как на стене — отрывисто, миновав все положенные формы вежливости:

— Это ваше.

На стол между ними лёг отнятый Тенриком кинжал, и Элеонора не сдержала радостного вздоха:

— Как любезно с вашей стороны вернуть моё оружие.

— Не стоит благодарностей. По правде, я пришёл спросить вас кое-о чём. Как на Севере обстоят дела с наследованием внебрачными детьми?

— Простите?

— Я размышлял, чем объяснить сходство убитого с Шейном Эслингом. Если он был бастардом старого барона, могли ли они спорить за старшинство? Вы долго живёте на Севере и должны знать.

— Признаться, никогда не интересовалась внебрачными связями старого барона. — Элеонора пожала плечами и с сожалением отложила кинжал: перевязанной рукой пояс было не застегнуть. Оллард не обратил внимания на кресло, и она тоже осталась стоять. — Знаю только, что по прежнему обычаю барон мог сам назначить наследника и Шейн был обижен на имперскую традицию передавать титул по старшинству.

— А передать старшинство внебрачному сыну он мог?

— Не знаю.

Вопросы явно могли подождать до завтра. Элеонора нутром чуяла: Тенрик наболтал лишнего, много лишнего, и поспешила перевести тему ближе к той, что её волновала:

— Думаю, барон должен знать ответы. Кстати, как его здоровье?

— Убит горем. Скорбит о брате.

— О… Он перепутал… и вы не сказали ему?..

— Нет.

— Вы жестоки.

— А вы правда ему сочувствуете?

— Ваши шутки неуместны, маркграф Оллард. Что бы ни произошло, Тенрик Эслинг — мой супруг и останется им, пока… обстоятельства не разлучат нас. Он совершил много ошибок и наверняка наговорил вам много недостойных вещей, однако я уверена, что назавтра мы проясним все недоразумения. Могу я узнать…

— Здоровье мужа заботит вас настолько, что вы поспешили свести его в могилу?

Обугленный камень, скользнувший в бледную ладонь из поясной сумки, почти не удивил Элеонору: Тенрик снова выбрал сторону неправильно. Она мысленно пожелала мужу онеметь на пару недель и перевела дух: связать эту нить, к счастью, было легко.

— О, так вот зачем вы явились. Верно, вы смеётесь надо мной, маркграф Оллард! Это же киноварь. Дурно пахнет, награждает кашлем, но в могилу с её помощью не свести.

— Так вы использовали её против барона?

— Любой лекарь или ремесленник подтвердит, что навредить таким способом невозможно, особенно здоровому мужчине. Простите, но если вы явились в столь поздний час поговорить о свойствах киновари…

— Барон намерен дать ход этому делу, и, знаете, меня восхищает его стойкость. Ему самому грозит плаха за измену, а он ищет улики против вас.

— Какому делу? — Элеонора не позволила страшному слову «плаха» задержаться в сознании. — Да, я действительно подбросила Тенрику камень, но травить его и в мыслях не было. Просто семейная ссора, не стоящая внимания.

— Должен сказать, что вы выбрали странное и опасное орудие, — прервал её Оллард. — Опасное прежде всего для вас. Киноварь может навредить, если взять её в достаточном количестве. Местные этим пользовались, поэтому барон убеждён, что вы задумали убить его и лишь ваши слабые знания в области минералов сохранили ему жизнь.

Всё-таки от бестолочи Тенрика стоило избавиться, да побыстрее, и на сей раз не дурацкими камнями. Выгораживать этого недоумка было хуже, чем терпеть ноющую боль в ладони, но выхода не было. Элеонора усмехнулась и пожала плечами:

— Барон преувеличивает. И у него есть на то причины. Что ж, я не собиралась ни с кем обсуждать подробности того вечера, но раз вы настаиваете, знайте: Тенрик пришёл ко мне по праву мужа и был… неубедителен.

— Неубедителен?

— Слишком быстро вернул меч в ножны, если вы понимаете. Не дождался полной победы. Не убрал урожай на моём поле, если угодно. Я не скрыла своего разочарования. Тенрик оставил мои просьбы без ответа, я дождалась, когда он заснёт и подкинула на жаровню камень. Я знала, что брат частенько подбрасывал ему киноварь в камин и запах его разозлит. Когда Тенрик проснулся в ярости, я ещё раз объяснила ему, почему так поступила.

На лице Олларда было написано нечто столь трудночитаемое, что Элеонора не удержалась:

— Надеюсь, для вас не стало открытием, что супруги разговаривают в постели?

Из коридора послышался смех. Элеонора отстранённо отметила, что служанки вернулись и болтали с воинами, охранявшими покои, не желая мешать разговору. Живот всё ещё тянуло, по спине пробегал озноб. Больше всего Элеоноре хотелось лечь на нагретые простыни и уснуть без сновидений. Она улыбнулась Олларду, как всегда улыбалась мать засидевшимся гостям:

— Мне безмерно жаль, что моё нежелание мириться с постельными слабостями мужа было понято им превратно. Простите, но час поздний, а я устала.

Она сделала небольшой шаг к двери, нетерпеливо стукнула пальцами по спинке стула и поморщилась. Когда же заживёт этот проклятый порез!

— Видите ли… — Оллард не тронулся с места. — Я вам верю. Однако когда императорская канцелярия будет разбирать дело, у них могут возникнуть вопросы.

— Послушайте, господин Оллард. Мой супруг не получил достойного воспитания, несмотря на то, что в его жилах течёт кровь благородных семей Империи. Он воспринял мои безобидные замечания как тяжелое оскорбление, а сейчас ещё и убит горем. Не принимайте сказанное им всерьёз.

— Стало быть, сегодня вас едва не похитили из-за семейной ссоры? А Северная война разгорелась оттого, что два брата не поделили кусок мяса за обедом? Или нечто более существенное?

— У местных нравов свои особенности, — вздохнула Элеонора. — Я тоже не сразу привыкла и прошу, не судите поспешно. Если у императорской канцелярии будут вопросы к барону…

— Видите ли, — повторил Оллард, — вопросы возникнут не к барону. А к вам.

Кажется, сквозь дверь даже пробивался аромат свежевыпеченного хлеба — значит, девушки выпросили на кухне лепёшек и теперь уютно закусывали, усевшись на широком подоконнике, пока хозяйка беседует с имперским гостем. Элеонора перенесла вес на другую ногу и почти с ненавистью посмотрела на прямого, как копьё, Олларда, будто бы не уставшего таскать на себе доспех.

— Откуда у вас ларец с киноварью?

— Привезла из дома.

— Ваш супруг считает, что ларец вам передал его брат.

— Чушь. Даже если и так, что с того? Нет дурного в том, чтобы принять ларец с местными камнями от брата мужа. Мы с Шейном несколько лет жили в одном доме и поначалу старались поддерживать родственные отношения.

— Ваш супруг считает, что эти отношения выходили за границы родственных.

— Что, простите?!

— В канцелярии учтут и другие обстоятельства. Например, что с Шейном Эслингом мог встретиться не только барон. За восемь лет вы тоже могли изучить подземные ходы, особенно если младший Эслинг делился с вами местными диковинками. Ещё могут вспомнить, что барон не принуждал вас идти в покои, вы шли за ним сами и весьма охотно. И, наконец, что вы не звали на помощь.

— Что вы несёте? — Элеонора простёрла вперёд перевязанную руку. — Это ли не доказательство моей верности?

— Но вы убили не Шейна.

— Я направила вас по его следу!

— Мы знаем, что это был след Шейна лишь с ваших слов. Кто поручится, что вы не направили нас ложным путём, дав настоящему Шейну уйти незамеченным?

Элеонора медленно выдохнула, гася пробивающийся сквозь ярость леденящий страх. Неужели, если дело дойдёт до суда — а оно дойдёт, непременно! — судьи будут также цепляться к каждому слову, подвергать сомнению, выворачивать наизнанку?

— Вы оскорбляете меня, пользуясь тем, что я осталась без защиты супруга, — холодно проговорила она. — Ваши обвинения глупы, вопросы — бестактны. Прошу вас немедленно покинуть мои покои. Побеседуем завтра, когда хмель сражения перестанет омрачать ваш рассудок.

Она повернулась к прогорающим поленьям, ожидая услышать за спиной шаги и стук двери. Но услышала глухой смешок.

— Один вопрос, если позволите. Как вы собрались одна править Севером?

Элеонора резко развернулась — теперь-то она точно выставит наглеца в коридор! — и встретилась с непроницаемым лицом, о которое её ярость разбилась, как волна о скалу.

— Уверяю вас, Тенрик Эслинг был единственным человеком в Империи, поверившим, что вы вышли замуж за него, а не за Север, — продолжал Оллард. — Все знали, зачем вам этот брак, иначе ни ваш отец, ни сам император не дали бы на него согласия. Все эти годы они читали ваши письма, полные надежд, и были убеждены, что вы полностью подчинили себе супруга и, следовательно, здешние земли. И что мы видим спустя восемь лет? Север истощён войной, гибнут люди, поля и стада. У вас под носом орудует изменник, родной брат барона. Вы давно должны были написать отцу или его величеству и попросить помощи. Но вы этого не сделали. Следовательно, спрос за войну будет не с одних братьев Эслингов.

— Я слабая женщина и не понимаю ваших намёков.

— Оставьте эти глупости! Слабые женщины не рождались у Таллардов уже лет триста. Только на моих глазах вы пережили осаду и убили человека много сильнее себя. Я помню, какой увидел вас впервые. Вы стояли в воротах с фонарём и кубком, словно небесная дева, встречающая воинов в небесном чертоге. Снег вокруг вас был залит смолой и кровью и утыкан стрелами. Однако тем же вечером я увидел совсем другую женщину: пустоголовую кокетку, возлагающую надежду на красоту тела. Так вот, всем известно, что вы приехали сюда, чтобы править этими землями. Осталось выяснить: почему вы сразу не выдали младшего Эслинга? Из гордости или глупости? Или есть иная причина?

Элеонора опустила глаза на узор, вившийся по кинжальным ножнам. Если в столице с самого начала полагали, что Севером будет править она… Тенрика можно списать с счетов? Или Оллард её испытывает?.. Его голос отдавался часовым боем, проникал, казалось, в черепную коробку.

— И вы не ответили на мой первый вопрос. Как вы собрались править Севером? Вы не знаете о здешнем народе ничего. Не интересуетесь, чем они живут, во что они верят. Не знаете старых порядков, даже как наследовали власть! Не удивительно, что вас не зовут на советы. Северная война прошла мимо вас. На вас смотрят, как на красивую куклу, что соседи, что местные!

— Я разделила с ними осаду! — отчеканила Элеонора. — Я звала людей в бой, и за мной шли!

— Возможно. Допускаю даже, что шли именно за вами, а не за вашим сотником. Однако призывать людей сражаться за их же дома совсем не то, что заботиться об их благополучии изо дня в день. Выбросьте пустые мечты из головы: одной вам Север не одолеть. Этим землям нужен сильный правитель, готовый укрощать их медленно и терпеливо.

— О… — Элеонора замерла, пронзённая ужасной догадкой. — Так вы здесь для этого?!

— Я? — На лице Олларда отразилось неподдельное изумление. — Нет, мне нет дела до Севера. Хватает хлопот с собственными землями. А вы — неужели за восемь лет не поняли, что здешние земли не примут чужака? Здесь должен править северянин, плоть от плоти этого края, знающий его дикий норов, как всадник своего коня. Вы знаете, когда здесь сеют и жнут? Когда перегоняют скот? Где пасётся то стадо, которым ваш муж собирался кормить нас остаток зимы? Или надеетесь на имперское зерно? Думаете, вам просто подарили Север, ничего не желая взамен?

Элеонора молчала. Отрывистый голос резал слух, и ему вторили взрывы смеха из-за двери.

— Тенрик Эслинг — наилучший правитель. Был бы, будь у него рядом мудрый и отважный советчик. Ваш муж ничего не смыслит в войне; вы должны были стать для него советником, имеющим доступ не только к его оружейной, но и к его сердцу. Должны были завоевать этот край не мечом, а не менее острым умом. Но, верно, дочери Талардов нынче умеют лишь щеголять в открытых платьях, а потому, повторюсь, у императорской канцелярии будут вопросы к вам.

«А ещё вы не удосужились принести наследника» — мысленно договорила Элеонора. Гнев, разочарование, отчаяние сменяли друг друга, не давая сосредоточиться. В смятении Элеонора сделала несколько шагов к прогорающему камину. Рассветные силы, на что же она потратила эти восемь лет?..

— Маркграф Оллард, — выговорила она наконец, — я действительно устала. Прошу вас не делать поспешных выводов. Обсудим всё завтра, когда я обдумаю ваши слова.

— Это невозможно. Отчёт канцлеру должен быть готов к утру. Почтовых голубей у вас больше нет, значит, придётся посылать с гонцом и как можно скорее.

— И что вы приложите к отчёту?

— Например, показания вашей служанки, что со стены вы ушли сами, а после не звали на помощь.

— Я запрещу ей говорить с вами.

— Её слова уже записаны, и с четверть часа назад мой помощник получил её подпись. К утру я запишу и ваш рассказ, и если он будет отличаться от остальных… объяснитесь с канцлером лично. Доброй ночи.

Он шагнул к двери, Элеонора метнулась и преградила ему дорогу. Страха больше не было, остались ярость и беспомощность. Что предложить этому футляру для шестерёнок? Чем обольстить его холодную, мёртвую кровь? Поистине, канцлер выбрал лучшего посланника! Олларда не подкупить деньгами, не соблазнить постелью, не разжалобить слезами. Он смотрел на Элеонору сверху, и бледные губы кривила усмешка.

— Вы толкаете меня на преступление, баронесса.

— Всего лишь прошу повременить.

— Чего ради?

— Ради… милосердия. Я верю, у вас доброе сердце, и…

— Чушь. Сердца у меня нет вовсе, как говорят, и, по правде, оно мне никогда не требовалось. Меня учили хранить верность и требовать её от других. Вы с бароном не были верны ни короне, ни Северу — чего ради я должен вас прикрывать?

— Я… Я взываю к вашим отцовским чувствам, маркграф Оллард. Я верю, вы не оставите нерождённое дитя сиротой.

Лёгкая дымка в зелёно-карих глазах — словно поверхность болота колыхнулась и снова сомкнула покров ряски, пряча сокровища и кости, скопившиеся на дне. Оллард чуть вскинул брови:

— Вы ждёте ребёнка?

— Да.

— Вы уверены?

— Да. — Заминка в голосе Элеоноры была слышна ей самой, но вложить в короткое слово больше уверенности она не могла.

— Значит, воины с юга принесли плодородие на здешние земли?

Элеонора дёрнулась, как от пощёчины. Оллард усмехнулся, примирительно поднял ладонь:

— Что ж, это меняет дело. Ваше… положение, несомненно, расположит канцелярию. Думаю, я смогу отложить отправку отчёта на месяц, пока вы не будете уверены полностью. Берегите наследника.

Он учтиво кивнул Элеоноре, обошёл её, как забытый на проходе стул, и направился к двери. Элеонора стиснула кулаки, не обращая внимания на боль. Ярость снова поднялась жаркой волной, вспыхнула за все перенесённые унижения, и Элеонора бросила в чёрный бархат безукоризненно прямой спины:

— Отчего же император не поберёг вас, последнего наследника своего рода? А, маркграф Оллард? Каким ветром вас занесло на Север в разгар войны?

Ответом был стук затворившейся двери.

Комната наполнилась голосами и смехом: служанки, раскрасневшиеся не то от прохлады коридора, не то от шуток стражников, поспешно подкладывали дрова в камин, смахивали невидимые крошки со стола, лукаво перемигивались. Элеонора отступила в спальню и затворила за собой дверь. Дёрнула шнур на корсаже, коснулась обтянутого тканью живота, прикусила губу, чтобы не разрыдаться — напрасно.

Слёзы иссякли быстро. Уже проваливаясь в зыбкий, тревожный сон, Элеонора уцепилась за образ небесной девы. Вся отповедь Олларда наверняка была продиктована канцлером или кем-то ещё, но эти слова — неужели принадлежали ему? Элеонора перебирала их так и этак, но ум работал, как плохо смазанные шестерни. Зато она наконец поняла, чего ей не хватало в старых покоях — тиканья часов.

10. Башни и подвалы

Вокруг замка сжималось кольцо, щерившееся копьями и мечами. Ворота пали, стены рухнули; враги хлынули во двор, окружили замок. Они бились в окна, скребли по стёклам остриями копий, и нужно было стрелять, но… бить дорогое стекло арбалетным болтом?..

Верен приподнялся на локте, спросонья оглядел комнату. Было тихо, только скрипучий звук слышался по-прежнему. Верен повернулся к окну, с облегчением отметил, что оно было с вечера закрыто ставнями, и увидел Ардерика, сидящего за столом. Он водил по бумаге пером, и оно-то и издавало скрип, привидевшийся Верену во сне.

Картина была столь непривычная, что Верен какое-то время молча пялился, прежде чем подняться и проследовать к тазу для умывания. Ардерик едва вскинул на него глаза:

— Там настойка для тебя. — И снова уткнулся в бумаги.

Верен повертел в руках стеклянный бутылёк, вылил половину в кувшин, осушил его в один приём и сразу почувствовал себя лучше. Была ли то заслуга настойки или же свежей воды и крепкого сна, его не сильно заботило. Он прошёлся по спальне, с каждым шагом ощущая, как по жилам быстрее бежит кровь; нога побаливала, но на месте уже не сиделось. Вчера он свалился спать раньше всех, а ведь произошло столько всего! Нападение на баронессу, заключение барона… Верен покосился на Ардерика и решил не приставать с вопросами. Раз пишет при свече, не дождавшись рассвета, да ещё не слышит, как отчаянно скрипит перо, значит дело срочное.

За окном слышался шум — перекрикивались люди, ржали лошади. Ставни распахнулись легко. Во дворе было темно, но небо вспыхивало цветными пятнами и полосами, а свет факелов выхватывал из мрака меховые куртки и тюки.

— Лиамцы уходят. Снова… — сообщил Верен. Получил в ответ невнятное бормотание и снова уткнулся в стекло. Отошёл к очагу, потрогал ещё тёплые камни, решил, что топить не стоит, заглянул в опустевший кувшин…

— Не мельтеши, а? — раздражённо дёрнул плечом Ардерик.

Верен виновато уселся на шкуры у очага, но тут же встал снова.

— На двор схожу, — бросил он, но остановился, припечатанный неожиданно серьёзным:

— Погоди. Подай ларец.

Ларец, где хранились императорский указ и личная Ардерикова печать, Верен брал, как хрупкую драгоценность. Осторожно поставил на стол и, как завороженный, смотрел, как Ардерик открыл крышку ключом, висевшим на шее, поставил внизу исписанного листа своё имя, подсушил чернила у свечи, затем капнул на бумагу воском и оттиснул герб.

— Домой писал, — объяснил он наконец Верену. — Смотри и запоминай: сюда кладу.

Свернутый в трубку лист лёг в ларец. Ардерик щёлкнул замком, и Верен спохватился:

— А ты не поздно взялся писать-то? Война позади. Весной бы уж писал, чтобы сразу и отослать.

— Война, Верен, только начинается, — мрачно пообещал Ардерик. — И знаешь, я мало сомневался, что выйду живым из переделки с Шейном, а в поединке с ним и вовсе был уверен, что покончу с заразой одним ударом. Теперь же одна тьма знает, чем всё это обернётся. Так что смотри и запоминай, как и что. А теперь иди.

— Погоди! — Нетерпение Верена как ветром сдуло. — Ты чего? Это, мол, ты замок чуть не сдал? Так теперь-то ты победил! Рик, ты же сам видел, никто не ушёл! И победа твоя!

— А ты, верно, не слыхал, что победа достаётся не людям, а гербам? За победителей нынче граф да Лиам, и ещё поглядим, уделят ли они хоть кроху славы барону или сметут его, как сор. Помяни моё слово, Верен, скоро тут такое заварится, что нам осада покажется за счастье.

— Расхлебаем, — уверенно сказал Верен. — Хочешь, я пойду расспрошу Такко, что слышно?

— И думать забудь! Забыл, что они заодно теперь? Не приметил ту штуку с гербом у него на шее? Нет, Верен. О пустяках болтайте на здоровье, а в серьёзные дела не лезь. Это я по уши увяз, а ты…

— И я с тобой, — заверил Верен. — А теперь ты бы поспал, а?

Он хорошо знал манеру Ардерика вспылить из-за ерунды. Правда, прощальных писем сотник ни разу не писал… впрочем, что знал об этом Верен, знакомый с ним чуть больше полугода? Может, у него дома сундук забит такими письмами.

— Посплю, чего не поспать… — отозвался Ардерик. — В другой раз я бы караулы пошёл проверять, а сейчас чего! Хоть весь день спи!

На дворе заржала лошадь, на неё прикрикнули, затем послышалась брань — кажется, развязались навьюченные тюки. Верен вздохнул и присел на край недовольно скрипнувшего стола.

— Расскажи, что я вчера проспал? Что такого стряслось? Вместе думать лучше, чем одному.

Ардерик потёр лицо ладонями, шумно выдохнул и поднял на Верена покрасневшие от бессонной ночи, но прояснившиеся глаза:

— Не бери в голову. Иди лучше, куда собирался, пока штаны не обмочил. Иди, иди! Может, и правда пронесёт.

— Непременно, — заверил его Верен. Окинул ещё раз внимательным взглядом и сдёрнул с крючка плащ. — Я быстро!

* * *

Быстро не получилось: Верен не упустил случая потолкаться среди лиамцев. Попрощался с ребятами, с какими успел свести знакомство, получил три приглашения на свадьбы и два на Летний Перелом, пообещал приглядывать за оставленными в Эслинге ранеными, непременно явиться летом в Лиам поглядеть на прославленные солеварни, и благоразумно умолчал, что надеется к лету убраться с Севера да подальше.

Барона нигде не было. Похоже, маркграф запер его надолго. Зато на ступенях вскоре показалась баронесса. Верен только сейчас заметил, как сказалась на ней осада: лицо осунулось, весь облик будто бы поблек. За ней следовали служанки — кажется, все пятеро. Верен нашёл знакомую фигуру, из-под капюшона которой выбивались золотистые локоны. Бригитта, словно почуяв, повернулась, их взгляды встретились. От воспоминания, как вчера она вздрагивала в его объятиях, обдало мучительным и жарким. Верен торопливо кивнул ей и поспешил отвести взгляд.

— Эслинге в неоплатном долгу перед Лиамом, — заговорила Элеонора, и её негромкий голос непостижимым образом пробился сквозь шум сборов. — Но это не значит, что ваша помощь не будет оплачена. К осени вам доставят лучший лес и хлопок из моих владений на юге. Сверх того я приложу усилия к снижению налогов на соль и рыбу. А сейчас примите скромный дар в подтверждение моих слов и в благодарность за вашу поддержку в трудный час.

Она медленно спустилась со ступеней и вынула из-под накидки меч в богато украшенных ножнах.

— Этот клинок принадлежал моему отцу. На Север его привезли имперские воины, отдавшие жизни в борьбе с нашим общим врагом. Он привык к сильной и верной руке. Лиам веками торговал с Империей, дружба между нами прочна и нерушима. Пусть южный клинок в руке истинного северянина снова скрепит наш союз.

Лиамский военачальник принял меч с поклоном и сразу обнажил его. Клинок вспыхнул, отразив свет факелов. Под одобрительный гул лиамец сделал несколько выпадов, взвесил меч в руке и с видимым сожалением вернул его в ножны.

— Север переживает неспокойные времена, — продолжила Элеонора. — Времена, когда легко встретить предательство от брата и найти поддержку у чужаков. Подвиги доблестных сынов Лиама навсегда останутся в веках. Прощайте, господа. И помните, что Эслинге не забудет вашей помощи.

— Я пришлю вам отборной соли к лету, — пообещал лиамец, сжимая меч в руках.

На лице Элеонора мелькнула лёгкая улыбка:

— Почту за честь. И, прошу, не забудьте пару бочонков прославленного лиамского эля. Я с радостью обменяю их на южное вино!

— Хорош обмен! — захохотали в толпе.

— Крепковат для вас будет, — ухмыльнулся лиамец.

— В последние дни мои вкусы странным образом переменились, — негромко сказала Элеонора. Если бы Верен не подобрался поближе, не услышал бы вовсе. — Эль и солёная рыба стали моими лучшими спутниками. Я буду благодарна, если вы скрасите мои будни полюбившимися угощениями. В добрый путь, господа! Да будет ваша дорога тверда, рука крепка, а весна — скора!

Прощальный кивок — и баронесса скрылась в замке. Лиамцы обступили военачальника, снова обнажившего подаренный меч.

Верену больше нечего было делать в дворе. Он ещё немного потолкался, поглазел на вспыхивающее небо и собрался вернуться к Ардерику, но в дверях столкнулся с Такко.

— Посмотреть вышел? — спросил Верен, мотнув головой в сторону крыльца.

— Ага. А тебе полегчало, смотрю.

— Да что мне сделается, — отмахнулся Верен. — Погоди-ка! Это ты мне вчера настойку принёс?

— Я? Мне что, заняться больше нечем, как тебе настойки носить? — возмутился Такко и как-то быстро поспешил сменить тему: — Я вчера твою подружку по всему замку искал, чтобы бумагу подписала, вот. А ты с ней не прогадал!

— Она мне не подружка, — возразил Верен. — Так…

— Так — это подружка и есть, иначе уже невеста выходит, — уверенно заявил Такко. — Хороша! На Кайсу немного похожа, только красивая. И стройная. И… Тебе подойдёт, в общем.

— Уймись, а? Она, поди, тоже какого-нибудь барона дочка, а я кто?

На лице Такко читалось столь явное торжество, что Верен только рукой махнул. Окинул взглядом тощую фигуру друга под распахнутым плащом и легко толкнул его к двери:

— Не торчи на морозе. О! А знаешь, как узнать, силён ли мороз?

— Струя на лету замерзает?

— Не. Про струю — сказки. Идём на башню, покажу.

Способ подсказали местные ребята. Правда, испытать его Верену не доводилось, но вот и случай представился и совет проверить, и уйти от неловкой темы.

У подножия лестницы он остановился и глянул на Такко:

— Запахнулся бы. Граф, говорят, на тебя ценное снадобье перевёл, пока ты болел.

— Ерунда, — отмахнулся Такко, но плащ всё же запахнул. И с сомнением посмотрел на Верена: — А ты подъём одолеешь?

— А то! Что там эта башня, две с половиной сотни ступеней. Да и надо расхаживаться.

На смотровой площадке было морозно. Северный ветер выдувал тепло из-под плащей, щипал за уши. Небо над головой вспыхивало лиловым и розовым. Казалось, протяни руку — и погрузишь ладонь в цветной туман.

— В общем, гляди. — Верен поманил за собой. — Подходишь к краю, плюёшь вниз и слушаешь, зазвенит или нет. Если звенит — значит, мороз силён.

— Надо было здешних ягод прихватить, которые покислее, — сказал Такко спустя четверть часа. — Этак нам слюны не хватит.

— Мда, как-то не очень вышло, — согласился Верен. — Наверное, знаешь почему? Снег же выпал, вот и не звенит. Всё в мягкое падает.

— Стало быть, нам надо было сперва снег расчистить и водой залить? — спросил Такко. Рассмеялся первым, Верен вслед за ним.

Цветные сполохи над головой меркли. Небо на юге светлело. Каждый день полоска света чуть сдвигалась к востоку, и можно было надеяться, что когда-нибудь солнце встанет там, где положено. А пока, пожалуй, было даже правильно, что оно поднималось на юге. Там лежала Империя, там был далёкий, полузабытый, но всё же дом.

— А раньше она вокруг лиамцев по-другому крутилась, да? — спросил вдруг Такко.

— Кто?

— Да баронесса. Меч подарила, слова такие сказала… Знать бы, сама что-то придумала или маркграф ей вчера насоветовал.

Верен насторожился:

— А он вчера с ней говорил? Погоди? А с Риком тоже говорил?

— Он вчера всех обошёл, — кивнул Такко. — Даже служанок расспросил. Говорю же, я за твоей Бригиттой вчера полвечера бегал, чтобы записи подписала. Имечко, конечно… Не враз выговоришь…

— Кто бы говорил, — не остался в долгу Верен. — Слушай. Я знаю, что ты рассказать не можешь, но…

— Ничего я не слышал, — прервал его Такко с досадой. — Меня оттуда выставили! Хотя я сидел, как в засаде… Сперва маркграф спрашивал, точно ли убили не Шейна, потом они рану обсуждали. А после чуть ли не час разговаривали без меня. Я… Верен, знаешь, я бы тебе сказал, если бы хоть что знал.

— А потом тебе от графа бы влетело, — усмехнулся Верен. — Нет уж. Если что и узнаешь, держи при себе.

— Не влетело бы! Он же знает, что мы друзья. — Запинка перед последним словом была едва заметна. Такко прервался, тряхнул головой и продолжил: — Он мне и записи не все показывает, чтобы не разболтал. Я только знаю, что в столице какая-то ерунда творится. По всему выходит, будто там знали, что здесь заварушка похуже, чем охота на разбойничью шайку.

— То есть подкрепление должно было пораньше подойти? Или… — Верен встретился с непривычно серьёзным взглядом друга. — Не на гибель же нас послали?

— Не знаю. Это уже сотника твоего надо спрашивать, не перешёл ли он кому дорогу. Только похоже, там наверху подозревали, что сотней здесь не справиться.

— Подозревали, — кивнул Верен, — только большое войско здесь не прокормили бы.

— Снарядили бы летом, — убеждал его Такко. — Собрали бы обоз побольше. Соседей бы подняли, вот как сейчас. Можно было побольше народу согнать, точно тебе говорю! И, знаешь, я ещё думаю, что маркграф вот-вот расспросит баронессу, сколько у неё было охраны и как так вышло, что из них никого не осталось. Слышал, она сама сказала, что меч до лиамца её охранник носил?.. Не один же он был, а?

Вместо ответа Верен облокотился на ограду площадки. Слова Такко, утреннее письмо Рика, да всё, что случилось здесь, на Севере, нужно было хорошенько обдумать. Только чем больше Верен размышлял, тем меньше ему нравилось, как поворачивалось дело.

Верен служил Рику, а Рик — императору. С именем Его Величества брал города, завоевывал славу, шёл на Север, отбивал обозы, защищал вверенный ему замок. Если там, в далёкой столице, которую Верен даже издали не видел, знали, что сотня может не справится… Не просто сотня — люди, что учили Верена сражаться, делили с ним стол и кров. Если их всех послали на верную смерть… послали, как гонцов с дурными новостями, зная, что могут не вернуться…

Выходило, что не только на Севере были предатели.

«Знаешь что я тебе скажу, Верен? Не связывайся со знатью! — говорил Ардерик в первые дни на Севере. — Я это говорил братьям и теперь говорю тебе — держись от всего этого дерьма подальше!» Верен тогда пропустил его слова мимо ушей, а зря. Рассветные силы, да ведь и об охранниках баронессы Рик тоже знал! «Хотел бы я знать, от чего перемёрли её люди. Старик Таллард не мог не послать с дочкой хотя бы десятка три отборных воинов!..» — слова всплывали в памяти, как утопленники со дна, такие же страшные и бесполезные.

— Помнишь, мы с тобой собирали валежник для костра и разворошили гадючье гнездо? — негромко спросилТакко.

— Как не помнить! Меня ещё цапнула одна. Повезло, что по осени яд слабый, а я был в сапогах. А ведь похоже на то, что сейчас, да?

— Ну. Куда ни влезешь, везде какая-то дрянь и ядом плюются. И все ведь добра хотели! Барон вон брата берёг… доберёгся!

— Да уж, доберёгся… — Верен выпрямился, потёр лицо руками, совсем как Ардерик утром. — Ладно. Тьма с ними. Я сюда пришёл с Риком, с ним и уйду, пусть хоть все змеи вокруг сойдутся. Пусть хоть все предадут, я буду с ним.

Рвущиеся наружу чувства с трудом облекались в слова. Верен замолчал, в последний раз сплюнул вниз и отвернулся. Нужно было возвращаться к Рику. Он собрался потянуть Такко за собой, и вдруг вспомнил о медальоне, что скрывался у друга под плащом.

«Не связывайся со знатью», — слова Ардерика эхом отдавались в ушах. — «Они теперь заодно». Верену плевать было, какое имя будет носить друг, но невысказанный вопрос рвался наружу и было самое время его задать.

— Спросить ещё хочу, — сказал он. Такко с готовностью поднял голову, и сто раз проговоренные про себя слова будто испарились. Как спросить — вот так прямо, в лоб?..

— Верен! — По лестнице прогремели шаги, и на площадку вывалился хмурый Ардерик. — Обыскался тебя. Я уж решил, ты свалился где со своей ногой, а ты по лестницам бегаешь! Что вы оба тут забыли?

— Это я его позвал, — ответил Такко, и Верен поразился открытой дерзости, звеневшей в голосе друга. — Проверить кое-что хотел.

— А его прихватил, чтобы тебя ветром не сдуло?

Ардерик и Такко мерились взглядами, а Верен стоял между ними, и его будто рвало на части. Пришёл бы Рик немногим позже! А теперь Верен никак не мог попросить его уйти с башни одного, так потянулся к нему — обманутому и преданному.

— Идём, Верен, завтрак пропустим. — Ардерик повернулся и зашагал к лестнице.

Верен вздохнул и двинулся за ним. Такко поймал его за рукав:

— Это не моя тайна, — торопливо проговорил он. — Вернее, моя тоже, но не только моя. Я тебе когда-нибудь скажу… наверное…

Верен хлопнул его по плечу и поспешил за Ардериком. Вот Такко и ответил настолько прямо, насколько мог, но стало ли от этого легче?

И кто мог подумать, что безобидная затея поплевать с башни заведёт в такие дебри?..

* * *

— Придётся затянуть пояса до весны, — ворчал Ардерик, пока они с Вереном поглощали немудрёный, но сытный завтрак — горох с солёными грибами. — Поперёк глотки уже эта солонина!

Верен не поднимал глаз от миски, а если и поднимал, в них отражалась такая смесь тревоги и огорчения, что Ардерик уверился: письмо родным он писал не напрасно. Наверняка маркграфский мальчишка что-то сболтнул, и теперь Верен не знает, как лучше предупредить о грозящей опасности. Ардерик только усмехнулся мысленно. Он-то давно не ждал ничего хорошего.

— Идём, что ли, в лекарскую сходим, разузнаем о Гантэре, — сказал он, отодвигая миску. — Дурень, вот куда его вчера понесло? Сидел бы писал приказы, нет, вздумал мечом помахать! Заодно пусть лекарь тебя глянет. Хромаешь опять.

— Баронессу видел, — сказал вдруг Верен. — С утра выходила провожать лиамцев.

— И что? — Ардерик вскинулся и сразу обругал себя. — И что с того?

— Я думал, она после вчерашнего не поднимется.

— Гостей проводить — важное дело, — пожал плечами Ардерик. — Тут хочешь не хочешь, а встанешь.

Ощущение хрупких плеч Элеоноры ещё жило в ладонях. Да что там — Ардерик помнил её всю так явно, будто делил с ней ложе только вчера. Элеонора не отпускала его, занимала его мысли, заставляла кровь быстрее бежать по жилам. А крепче всего держала жизнь в её чреве. Рассветные силы, хоть бы там ничего не было! Было бы — Элеонора бы уже сказала, наверное. Могла она понять за две недели-то?

В лекарской Ардерик первым делом нашёл взглядом ложе Гантэра. Имперского сотника устроили поближе к очагу, в тепле. Не стоило и спрашивать лекаря, полегчало раненому или нет: раз требовался неотлучный присмотр, дело было плохо, иначе его перенесли бы в спальню.

Расспросить лекаря и не удалось — с ним уже беседовал Оллард. Каменный идол выглядел невозмутимым, будто не он вчера гонялся за призраком Шейна по тайным коридорам. Чего ещё и ждать от него. Лучник тоже околачивался поблизости с какими-то бумагами. Ардерик не стал подходить. Поручил Верена заботам одного из лекарских помощников, огляделся и вскоре уже болтал с теми, кто был ранен полегче, затем пошёл подбодрить лежавших без сил. Опыт не подводил: он помнил почти всех Гантэровских парней по именам, а уж искать, о чём поговорить, никогда не приходилось.

Дух в лекарской стоял тяжёлый — крови, нечистот, несвежих простыней, но Ардерик давно притерпелся к нему. С мрачным удовлетворением отметил, что Оллард не задержался в душной комнате. Ещё бы, для него-то война пахла не иначе как вином и жарким праздничного пира, а не горящей смолой, палёным мясом и застарелой человеческой грязью. Маркграф задал лекарю последний вопрос и отпустил кивком. Повернулся к двери, огляделся напоследок и, верно, увидел знакомого — направился мимо лежавших людей к закутку у очага, где в лоханях стирали бинты и кипятили отвары. Ардерик проследил его взгляд и увидел Элеонору.

Она стояла спиной и неловко полоскала одной рукой в лохани окровавленное тряпьё. Без меховой накидки она казалась особенно хрупкой и тонкой. Ардерик одним взглядом обнял её всю: узел волос под тёмной сеткой, повязку на правой руке, прямую спину, облечённую непривычно простым платьем. Нежную шею, линию покатых плеч, заострившиеся углы локтей. Вчера она трепетала в его руках, доверчиво жалась к груди, вчера он снимал с неё залитый чужой кровью доспех, впервые проделывая это с женщиной…

Быстро распрощавшись с ранеными, Ардерик зашагал к закутку.

Разумеется, Оллард успел первым и торчал рядом с Элеонорой со своей неизменной усмешкой.

— Когда я вчера говорил, что вы должны стать ближе к людям, я имел в виду несколько другое, — негромко говорил он.

— Позвольте мне самой решать, как вести себя со своими людьми, — отчеканила Элеонора.

— Ваша музыкальная шкатулка готова. Прислать в ваши новые покои?

— Не утруждайтесь. Завтра слуги закончат с уборкой, и я вернусь в прежние комнаты.

— Не глупите. Это опасно.

— В Эслинге есть только одни покои хозяйки, маркграф Оллард. У вас всё? Я занята.

Элеонора коротко кивнула Ардерику, стряхнула с руки кровавые капли и принялась развешивать мокрые бинты у огня. К ней нужно было привыкнуть — серьёзной, неприветливой. Без накидки, кольчуги и золотого шитья она казалась такой… доступной. Шепнуть бы на ухо пару слов, увлечь в коридор, укрыться в любой из бесчисленных ниш и тупичков, благо с уходом лиамцев в замке сразу стало просторнее…

— Ардерик, — Оллард приветствовал его, будто вчерашнего разговора не было. — Хорошо, что вы здесь. Мне нужно посоветоваться насчёт обороны укреплений. Сейчас в них как будто отпала нужда, но оставить там дозор необходимо. Идёмте, если вы закончили.

— Почему вы не сказали баронессе найти себе более достойное занятие? — спросил Ардерик, когда они вышли в коридор. — Ей не место… она как служанка там!

— Не мне приказывать хозяйке замка, — усмехнулся Оллард. — Но вы правы. В её положении опасно трудиться в лекарской. Нужно отозвать её под благовидным предлогом.

— В её положении? Вы имеете в виду, с раненой рукой?

— Не совсем. Вы правильно заметили вчера, что не годится обсуждать женщину за её спиной, но мы все здесь заинтересованы в том, чтобы скорее закончить войну. Поэтому знайте: госпожа Элеонора ждёт дитя.

Ждёт дитя. Всё-таки ждёт.

— Ардерик, вы человек умный и понимаете, что это означает. С рождением наследника прекратятся споры, кто будет владеть Севером. Люди не будут примыкать к Шейну из страха, что со смертью барона ими будут править чужаки-южане. Поэтому наш долг — окружить госпожу Элеонору возможно большей заботой. Она доверяет вам, и я надеюсь, что при случае вы с пользой употребите своё влияние, пусть и небольшое.

Ардерик не понимал из слов маркграфа почти ничего. А тот, как ни в чём ни бывало, повернулся к мальчишке:

— Танкварт, вернись к госпоже Элеоноре и попроси её отыскать ключи от покоев старого барона. Давно пора наведаться туда, а заодно простучать стены. Не удивлюсь, если замок пронизан тайными ходами, как трухлявый пень. Ардерик, не желаете присоединиться? Заодно обсудим, кого оставить в укреплениях.

— Кого угодно, — выговорил Ардерик. — Десятка хватит. Благодарю за приглашение, но я дождусь своего оруженосца. Был рад вас видеть, маркграф.

У двери в лекарскую был небольшой тёмный закуток, где стояли какие-то бочки и ящики. Ардерик протиснулся между ними и прислонился к стене. Она даже не сказала ему! Сказала этому каменному идолу и наверняка увальню-барону, а от него скрыла!..

Он никогда не пытался считать, сколько отпрысков оставлял за собой после походов во все концы Империи. Силой девок не брал, они сами волочились за победителем, а значит, должны были знать, как не допустить ненужного приплода. Если какая и рожала, поди ещё разбери от кого. Если бы какая-нибудь из обласканных Ардериком девок разыскала его и вручила младенца — верно, принял бы. Был бы родителям помощник, нежданная радость вместо внуков. А нет так нет — подумаешь, росли где-то пахари и ремесленники, рабочие руки в чужих семьях, чьи-то братья и ученики. У них было своё место.

Но с Элеонорой всё было по-другому. Ардерика разрывало между гордостью, что его сын будет править Севером, и ненавистью ко всей знати разом за то, что судьба неродившегося ещё человека уже была кому-то выгодна. Нужно было беречь ребёнка как новую имперскую пешку. Нужно было беречь Элеонору как ларец, где эта пешка хранилась. Это было правильно… но в то же время доводило до бешенства.

Дверь открылась, и Ардерик задохнулся — из лекарской вышла Элеонора. Уронила что-то — о доски пола глухо стукнуло, — остановилась. Протянуть бы руку, схватить за тонкое плечо, увлечь в густую тьму и выспросить, почему ничего не сказала, как могла умолчать о таком важном…

Из дверного проёма вынырнул лучник, поднял уроненную мелочь и подал ей. Элеонора поблагодарила коротким кивком и шагнула по направлению к холлу, где в тонкой паутине лучей ждал маркграф.

Она уходила по коридору, то растворялась в тёмных полосах, то выныривала в пятнах света, подставляя под дрожащее золото факелов плечи, волосы, бёдра… Ардерик сплюнул, выбрался из-за бочек и толкнул дверь лекарской. Он сможет выгнать, вытеснить, выжечь Элеонору из своего сердца. Вот только как?..

* * *

Замковые кладовые почти опустели. Тенрик Эслинг знал это, даже сидя взаперти, а потому оценил заботу, увидев в блюде с горохом и грибами солидный кусок копчёной оленины. Было ли на то особое распоряжение или повар сам подложил хозяину лучший кусок, думать не хотелось, равно как и прикасаться к сытной еде. Тенрик готовился умереть при осаде, готовился умереть вчера и сегодня поднялся с одним желанием — чтобы весь этот бессмысленный позор поскорее закончился.

До вчерашнего дня расчёт Тенрика был прост: после его смерти не останется наследника, стало быть, титул барона перейдёт к Шейну. Империи придётся бороться не с изменником, а с законным хозяином Севера. Шейн, конечно, не дал бы клятву верности, но это уже дело десятое, главное, в глазах местных он владел бы землями по праву. Скверно, но всё же лучше, чем отдать Север на растерзание южанам. Однако с гибелью Шейна рухнули последние надежды. Отец не может править, не то здоровье, а иных наследников нет и уже не будет.

Стихли голоса уходящих лиамцев, застучали топоры со стороны города, ушли в лес и вернулись охотники. Солнечные лучи залили пустошь и ненавистные укрепления, залили стены и теперь медленно меркли. Тенрик глядел в окно, бродил по комнате, присаживался то на стул, то на лавку. Любимым креслом, где так нагло развалился вчера маркграф, он брезговал. Шейн говорил, что рано или поздно имперцы оберут Север до нитки, отнимут у Тенрика всё — так и случилось.

Комната медленно погружалась в сумерки. Когда снаружи загремел засов, Тенрик ждал, что придёт слуга протопить очаг и зажечь свечи. Но вместо знакомой фигуры в дверном проёме показался маркграф. Стоя у остывшего очага, Тенрик наблюдал, как Оллард бегло оглядывает комнату, подходит к столу и устраивается в кресле.

— Госпожа Элеонора не стала свидетельствовать против вас, — объявил Оллард. — Она считает всё случившееся ужасным совпадением, а ваши вчерашние слова — следствием потрясения. Поэтому вы можете повторить свой рассказ так, чтобы я освободил вас с полным осознанием вашей невиновности.

Тенрик молчал. Оллард ждал ответа, постукивая пальцами по столу, и не выдержал первым:

— Хорошо. Давайте я расскажу за вас, а вы подтвердите. Вы увели супругу со стены, чтобы уберечь её от постыдного зрелища, не подозревая, что ваш брат готовит подлое нападение на замок. Нападение же было отражено благодаря находчивости госпожи Элеоноры и вашей предусмотрительности. Мы вас ещё и героем выставим, барон!

— Братоубийцей, — бросил Тенрик. — Уходите.

— Ах да, едва не забыл. Госпожа Элеонора опознала убитого. Произошла ошибка. Это не Шейн. Не удивительно, что вы обознались, даже госпожа Элеонора не сразу узнала его. Можете сами спуститься в западную кладовую и убедиться.

Узор на полу двоился и дрожал. Тенрик метался от неверия к надежде. Если Шейн жив… впрочем, можно ли верить этим южанам?

— Я не жалею о том, что сделал, — медленно проговорил он. — Я не намерен отказываться от своих слов. Больше мне нечего сказать.

— Да вы болван, Эслинг, — негромкий голос маркграфа звучал змеиным шипением. — Красиво умирать надо было год назад, когда ваш брат только собирал силы для борьбы. Кому сейчас нужна ваша верность семье? Ваш брат разбит наголову, а вы опозорили себя своей нерешительностью и попытками угодить всем. Неужели в вас нет ни капли гордости? Клянусь, я больше уважаю вашего брата-изменника, чем вас.

Он поднялся, пересёк комнату и остановился у окна. Насмешка в его голосе как будто уступила место досаде. Тенрик поднял глаза и встретился с горящим, негодующим взглядом.

— Знаете, как вам стоило поступить? — спросил маркграф, глядя в упор. — Собрать своих людей, напасть на укрепления в первые дни и перерезать всех до одного. Затем объединиться с братом и объявить Север свободным и независимым. Торжество не продлилось бы долго: весной сюда пришли бы имперские войска, и воды вашей речушки покраснели бы от крови. Вас казнили бы, и не поручусь, что смерть была бы быстрой. Но вы бы умерли красиво и славно, рука об руку с братом, как последние короли Севера!

Он замолчал, и Тенрик почувствовал, что не дышал всё это время. Он никогда не мечтал о воинской славе, знал, что ему не дано, но нарисованная графом картина была столь притягательной! Столь… честной.

— Маркграф Оллард поддерживает мысль о независимости Севера? — хрипло спросил он.

— Я? Разумеется, нет. Мои предки поклялись в верности Империи слишком давно, чтобы я мог выбирать сторону. Но вы — могли. И не воспользовались этой возможностью. Теперь поздно. Идите и будьте со своими людьми. Они верят вам и готовы проливать за вас кровь. Убедите их, что этого больше не потребуется. И помиритесь с женой. Она заслуживает лучшего обращения, чем вы ей оказываете.

В этот раз за стуком двери не последовал скрежет засова.

Впустив слуг, Тенрик вышел в коридор, вслушался в привычный гомон замка. Внизу кололи дрова, лениво перегавкивались собаки, кто-то упражнялся впотьмах с арбалетом и ругал последними словами упрямые стрелы, не желавшие лететь в мишень.

Из западной кладовой Тенрик вышел, расправив плечи. Дугэл и раньше был похож на Шейна, теперь же, когда ушла мальчишеская угловатость, их и вовсе легко было перепутать. Занятный был мальчишка, всё ошивался вокруг сводного брата. Отец отправил его в Бор-Линге едва тому минуло десять, кажется, ещё до приезда Эйлин. Вся округа знала, почему: чтобы не напоминать так явно матери о сторонней связи. Странный, глупый поступок для мужчины, под которого ложились все девки в округе, равно как и под любого из баронской семьи.

Ну да тьма с ними. А Шейн, значит, был жив. От этого становилось теплее. Враг, с которым Тенрик был одной крови, явно ближе чужаков-южан. Тенрик остановился перед лестницей распахнуть меховую куртку — после кладовой в коридорах казалось тепло, — и разом ссутулился, стиснул зубы и сжал кулаки, вспомнив, что эта лестница ведёт к старым покоям Элеоноры.

11. Игра в тавлут

Травный бальзам источал аромат мёда и масла. Для Элеоноры так пахло время после Зимней Четверти, когда мороз особенно жестоко жалил нежную кожу, и только бальзам спасал от алых пятен и трещин. Знакомый запах унимал тревогу и примирял с чужими покоями — Элеоноре так и не удалось выспаться в дурацком шкафу, и она мысленно посылала проклятия свекрови, согласившейся жить по-северному. Хозяйские покои отмывали со вчерашнего дня, и нечего было надеяться вернуться туда раньше вечера. Переносить мебель на столь короткий срок не было смысла, Элеонора потребовала только письменный стол; его перетащили по лестницам и коридорам ещё вчера, и никто не спросил, как хозяйка собирается писать с перевязанной рукой.

— Скажите, пусть не тратят время на чистку шкур, — сказала Элеонора, как только Бригитта закончила втирать бальзам в её подбородок. — Отдайте в лекарскую, а вместо них возьмите те, что сняли с убитых северян. Пусть знаки их независимости отныне устилают пол.

— Госпожа, а как поступят с телом того человека? — в голосе Бригитты звенели страх и презрение.

— Похороним, как подобает. — Элеонора думала всего мгновение. — Он благородной крови и заслуживает достойного погребения, если сам барон не распорядится иначе.

— Господин барон с утра распорядился сварить на завтрак ячменную кашу, а не овсяную, как вы велели, — проговорила Грета, сменяя Бригитту. Распустила ночную косу Элеоноры и принялась расчёсывать волосы частым гребнем.

— Плохо, когда между супругами нет понимания, — вздохнула Элеонора, подавив улыбку. На кухне и в кладовых пусть Тенрик показывает свою власть сколько угодно, раз не зазорно браться за женские дела. — Когда мы будем искать тебе мужа, не допустим такой ошибки.

— Я ничего не желаю, кроме как служить вам, госпожа, — заученно ответила Грета.

Элеонора улыбнулась. Её служанки из угловатых девчонок превратились в молодых женщин и, верно, уже успели расположить к себе кого-то из воинов. Элеонора повернулась к Бригитте, втиравшей в руки остатки драгоценного бальзама:

— А ты хитра. Так расспрашивала о сотнике Ардерике, что я решила, будто он тебе приглянулся. А ты, выходит, хотела разузнать о его оруженосце!..

Бригитта потупилась, покраснела. Элеонора ощутила привычное раздражение: вот же стыдливая девчонка ей досталась!

— Что ж, разберётесь сами. Когда на Север снова вернётся мир, мы найдём вам достойных мужей, — сказала она, снова отдаваясь бережным прикосновениям Греты. — А может и раньше.

Если удастся распутать клубок, намотанный за прошедшие восемь лет.

Бальзам оставил на коже легкий аромат, волосы были уложены в скромную, но изящную причёску. Разослав служанок по делам, Элеонора вынула из поясной сумки ключ на тонкой цепочке, открыла неприметный ящик в столе и достала небольшую шкатулку. Было неудобно: из тугой повязки на правой руке выступали только кончики пальцев. Элеонора старательно загоняла боль в дальние уголки сознания, не позволяла себе прислушиваться к ощущениям тела, чтобы не сорваться в удушливый страх. Вздохнула, решительно подняла крышку шкатулки и достала свёрнутые в трубку листы, слегка пожелтевшие от времени.

Рамфорт, отцовский сотник, писал твёрдым, чётким почерком и столь же ясными словами. Элеоноре не нужно было перечитывать его письма, достаточно было выхватить отдельные слова: «жители побережья разоряют поля», «снова увели стадо с восточного пастбища», «к несчастью, госпожа баронесса не имеет никакого влияния на господина барона в этом вопросе». Честный воин писал домой каждый год, и всякий раз его письма перехватывал Шейн.

— У меня для тебя подарочек.

Шейн заявился в её покои поздним вечером, по имперским меркам — время, немыслимое для визитов к замужней даме. Элеонора покосилась на служанок, вышивавших в углу, и вопросительно вскинула брови. Её жизни на Севере шёл седьмой год, прошлой зимой Шейн открыто заявил, что скоро вернёт своему краю независимость, и любезничать с ним Элеонора не собиралась.

Шейн вынул из рукава тонкую трубку, в которой нетрудно было узнать свёрнутые письма.

— Ты что, писал мне признания светлыми летними ночами? — усмехнулась Элеонора и протянула руку. — Отдавай и уходи, час поздний.

— Истинно так, писал, — ответил ей в тон Шейн, — только не признания и не я. Почитай парочку, может, сгонит сон.

Два листа, высвобождённые из тугой трубки, неприятно щекотали пальцы. Элеонора вмиг узнала печать и почерк Рамфорта, нахмурилась и торопливо свернула письма.

— Почитаю на досуге, — бросила она и повернулась к спальне.

Любой воспитанный мужчина уже понял бы, что его выпроваживают. Шейн же стоял упрямой северной скалой:

— Прочти сейчас.

— Что ж, поглядим, чего ради ты отнимаешь моё время, — хмыкнула Элеонора, разворачивая письмо так, чтобы служанки ненароком не приметили печати. Пробежалась по строчкам и спустя мгновения вскинула на Шейна яростный взгляд.

Скупыми и точными словами сотник Рамфорт писал отцу Элеоноры, маркграфу Талларду, обо всём, что происходило в последние годы:

«Мы наблюдаем в семье Эслингов прискорбный раскол. Нынешней зимой брат барона открыто заявил о неподчинении Империи. Он собирает силы в северных и восточных землях. Местные жители равно уважают обоих братьев, так что мятежники не имеют недостатка в людях и припасах. Нам пока неизвестны силы, которыми они располагают, но несомненно, что за год-другой здесь сумеют составить войско, способное пошатнуть мир на Севере. Нынче же набеги наносят заметный урон благополучию страны и нашей численности. Мы теряем людей в бесчисленных мелких стычках. Прошу выслать подкрепление в размере самое меньшее двух сотен, из коих арбалетчиков — от пяти десятков, мечников же…»

Элеоноре стоило больших усилий не скомкать письмо. Прискорбный раскол, стало быть! Да что Рамфорт возомнил о себе! Как осмелился судить, какое влияние она имеет на Тенрика! А следом её охватил страх. Она знала отца: с него станется явиться на Север самому и тем отнять у неё власть и славу.

— Вы побледнели, баронесса, — усмехнулся Шейн. — Не желаете пройтись? Воздух Севера пойдёт вам на пользу.

Элеонора облила его гневным взглядом и, не оборачиваясь на служанок, сделала им знак выйти. Шёлест юбок, тихий стук дверей — и Элеонора подступила к Шейну вплотную:

— Где ты это взял?!

— Какая разница? Что, обрадовала тебя весть о скором приходе имперских войск?

Тенрик не осмеливался говорить с ней так — с гремучей смесью насмешки и власти. Элеонора мысленно выругалась, ощущая, как внизу живота против её воли рождается сладкая дрожь. Шейна хотелось дразнить — чтобы ощутить силу, превосходящую её собственную.

— Наконец-то я увижу, как тебя вздёрнут на самой высокой сосне, — процедила она.

— Не спеши радоваться, цветочек. Здесь, — Шейн похлопал оставшимися письмами по ладони, — все послания, что твой вояка слал на юг. Все до одного. Два дарю, так и быть, а за остальные придётся побороться.

Стук сердца отсчитывал мгновения. Элеонора прожгла Шейна ненавидящим взглядом:

— Оставь себе. Пригодятся заворачивать вонючую рыбу, когда снова поедешь с побережья. Я напишу сама и отправлю не с гонцом, а с голубем. И не отцу, а сразу в столицу.

— Отчего же не написала раньше?

— Давала тебе шанс раскаяться.

— Что ж, я раскаялся, — улыбнулся Шейн открыто и обезоруживающе. — Не трудись, цветочек, я сам отправлю гонца, завтра же. Быть может, это отчасти искупит мою вину перед блистательной короной…

Он шагнул к двери, и Элеонора едва сдержалась, чтобы не остановить его. Нельзя выдавать себя. Но письма никак не должны были уйти на юг. Не нужно ей подкрепление. У неё сто с лишним превосходных отцовских воинов и с полсотни верных Империи северян. Более чем достаточно, чтобы подавить любой мятеж. Рамфорт вечно перестраховывается.

Шаг, ещё шаг… А ведь безрассудство — второе имя Шейна. С него станется и вправду отослать письма. Зря, что ли, он орал на минувшем Переломе, будто в горах ему не страшны и тысяча имперцев…

— Оставь письма, — теперь в голосе Элеоноры звучал металл. — Я тебе не верю.

Шейн возвращался к ней медленно: почти подкрадывался с какой-то звериной грацией, которой и близко не было в обстоятельных движениях Тенрика. Так же медленно дёрнул ленту, которой были перевязаны письма, и Элеонора обругала себя за неуместное тепло внизу — слишком легко было представить, что это лента на её корсаже.

— А возьми, — вкрадчиво проговорил Шейн. — Один, два, три… здесь письма за каждый год. Могу поручиться, что на юг не ушла ни одна просьба о помощи. Мои парни хорошо следят за Северным трактом.

Элеонора протянула руку, но Шейн отдёрнул свою, стоило пальцам коснуться бумаги.

— Забыл сказать, что письма жене и прочей родне уходили без препятствий. Полное молчание вызвало бы подозрение. Знаешь, за вашими гонцами присматривала такая толпа, что даже и не знаю, что потребовать взамен.

Взгляд Шейна скользнул по открытой шее Элеоноры и вырезу платья, рождая неуместный трепет. Элеонора в ответ прикусила губу и оперлась на стол так, чтобы подчеркнуть соблазнительный изгиб талии и бёдер.

— Что ж, я замолвлю словечко, когда тебя будут вести на казнь как изменника. Доволен? Попрошу заменить виселицу на тюрьму до конца твоих дней.

— Только если в твоей спальне.

— Идёт. Прикую тебя к полу возле кровати, чтобы по утрам вместо ковра опускать ноги на твою мохнатую спину.

Шейн усмехнулся:

— А мы бы с тобой поладили, цветочек. Точно не хочешь сбежать со мной, а? Через годик-другой вернёшься сюда королевой свободного Севера.

— И вместе с тобой сложу голову за измену, — отозвалась Элеонора. — Благодарю, я ещё не утратила разум, в отличие от тебя.

— Не утратила, — кивнул Шейн. — А потому из кожи вон вылезешь, чтобы заполучить эти письма.

У Элеоноры ломило скулы от гневной гримасы, против воли искажавшей лицо.

— Ладно, — буркнул Шейн. — Под тобой вот-вот пол задымится. Держи.

Он положил исписанные листы на стол, и Элеонора поспешила подгрести их к себе и прижать к столу. Скользнула взглядом по строкам — да, это были отчёты Рамфорта. Отчёты, не позволявшие усомниться в том, что дела на Севере обстоят куда хуже, чем в письмах Элеоноры.

— Всё же ты растерял свой разум, пока скакал по горам, — бросила она Шейну, прижимая бумаги к груди. — Отдал письма и ничего не получил взамен.

— Ещё как получил. Теперь я знаю, что ты будешь меня прикрывать, нравится тебе или нет. Ты не отправишь письма, ведь тогда сюда явится толпа южан, и не видать вам с братцем титулов. Теперь мы с тобой союзники. Доброй ночи, красотка.

Тогда Элеонора хотела сразу швырнуть письма в огонь, но, подумав, убрала в шкатулку. Ровные строчки дышали надеждой на помощь. Сжечь эту надежду не поднималась рука.

Тогда она была уверена, что переиграет Шейна, и приготовилась ждать. И дождалась: Тенрик в очередной раз поругался с отцом за право распоряжаться в доме, Шейн заявил, что братцу осталось сидеть на своём месте буквально пару лет, сама Элеонора обстоятельно и со вкусом сцепилась со свекровью — всё легло одно к одному, даже непомерно богатый урожай, частью осевший в кладовых Бор-Линге. Из Эслинге на север потянулись обозы, а Шейн ввалился к Элеоноре попрощаться, заодно вручив ларец с драконовой кровью.

Когда Элеонора вошла к Рамфорту, он стоял у окна с обнажённым мечом и ловил лезвием свет. Ему не пришлось ничего объяснять: люди давно были готовы, и место для засады он наметил давно. Люди Шейна должны были попасться в ловушку, но вместо этого туда угодил сам сотник Рамфорт, недооценив коварный нрав предгорий.

Элеонора уложила письма обратно в шкатулку, чуть помедлила и опустила крышку. В горле встал комок. Услышав весть о гибели Рамфорта и его — её! — людей, она плакала два дня. Но после испытала едва заметное, но всё же облегчение. Отцовский сотник унёс с собой в могилу не только её ложь, но и позор.

Тот разговор состоялся лет пять назад, но краска до сих пор приливала к щекам.

— Я буду счастлив защищать вас и ваших будущих наследников до конца жизни, — торжественные слова выходили у Рамфорта как-то сами собой. — Вы можете полагаться на меня во всём.

— Я ценю вашу верность, дорогой друг, — Элеонора приосанилась и сложила руки под грудью. — Скажите, могу ли я рассчитывать на вас в одном крайне деликатном деле?

Ответом был короткий кивок. Элеонора собиралась с духом, одновременно рассматривая своего защитника. Проницательные карие глаза под вечно хмурыми бровями, крепкая шея, запястья, оплетённые венами под наручами.

— Будущим наследникам может потребоваться ваша помощь уже сейчас. — Элеонора призвала на помощь всё своё красноречие и мысленно опустила руки, когда выдубленное солнцем и ветром лицо Рамфорта превратилось в неподвижную маску.

— Прошу простить, госпожа. Старая рана… порой я плохо разбираю слова. Вот и сейчас ослышался. Не соблаговолите повторить?

Она повторила — что-то пустяковое: поблагодарила, польстила искусству воина. И залилась краской, поймав напоследок взгляд из-под густых бровей. Рамфорт никогда не позволил бы себе показать презрение к дочери своего господина, но этот короткий взгляд засел в сердце Элеоноры тупой иглой.

Элеонора с досадой стукнула шкатулкой о подоконник. Как глупо было предложить себя честнейшему воину отца, знавшему её едва ли не с пелёнок! И как самонадеянно было отправить его в погоню за Шейном! Она должна была предусмотреть, что Рамфорт попадётся в ловушку! Пусть она не знала воинских премудростей, но знала Шейна. А он снова всех просчитал, обошёл, обыграл!

Теперь придётся отвечать ещё и за то, что скрыла гибель охраны. Два года — не тот срок, за который хватятся воинов, несущих службу на краю мира, но весной с юга полетят обеспокоенные письма. А ещё раньше вопросы возникнут у Олларда. Странно, что он до сих пор не задал их.

Смятение и стыд ещё теснились в груди, но ум работал точно, как всегда. Скорбеть и проклинать себя за несусветную глупость можно будет и позже. Хорошо, что письма не сожжены. Будет гораздо лучше, если Оллард сегодня или завтра случайно отыщет их в покоях старого барона. И пусть попробует доказать, что Элеонора не писала на юг о гибели отцовского сотника. Кто знает, сколько бумаг перехватили проклятые камнееды!

Шкатулка вернулась на своё место в столе. Элеонора встряхнула плечами и окликнула служанок:

— Принесите тавлут.

— С кем желаете сыграть, госпожа? — Грета положила на низкий столик ларец с деревянными фишками и расставила их на игровом поле.

— Одна.

Элеонора смешала фишки и принялась расставлять в нужном ей порядке. Шорох костяных кругляшей о полированное дерево успокаивал, расчерченное клетками поле упорядочивало мысли.

Оллард прав: правительнице-южанке нужна крепкая опора. Расположением лиамцев она заручится, снизив налоги и вручив ещё больше богатых подарков. Северному Пределу уступит некогда спорную часть леса. Жители Эслинге будут верны ей как матери наследника, для них она наконец станет частью рода Тенрика. Восток… Чтобы покорить восточные земли, нужен сильный и талантливый военачальник. Рамфорта она потеряла. Теперь и сотник Гантэр лежал в лекарской, не приходя в сознание. Оставался Ардерик. Этот вот-вот будет привязан крепче некуда, но где взять для него людей?

Тенрик… Кругляш, ненароком поставленный на ребро, качнулся и покатился бы, сбивая другие фишки, но был подхвачен ловкой рукой. Разговор с Тенриком нужно продумать до слова, иначе не миновать беды. Впрочем, Элеонора знала, чем его взять. Затем она сгребла в горсть сразу пять фишек. Служанок давно пора пристроить за достойных людей, благо за восемь лет можно было забыть оставленные на юге привязанности.

Кругляши скользили по доске с лёгким стуком. Сдвинув брови, Элеонора переставляла их так и этак, строила связи и продумывала ходы, пока не осталась довольна. Коснулась самой тёмной фишки и задумчиво уставилась на неё. Как же так вышло, что последнего наследника Оллардов послали на Север в разгар зимы и войны?..

* * *

Деревянная лестница привычно скрипела под весом Тенрика, пока он поднимался к жене. Уютный звук напоминал о временах, когда с семьёй удавалось поддерживать подобие мира и война казалась немыслимой. Служанки встретили его сдержанными поклонами. Тенрик прошёл мимо них, не взглянув.

Он не сразу увидел жену: заблудился взглядом в полузабытой комнате среди старой материнской мебели. Она сидела над кругляшами тавлута, и взгляд у неё был цепкий, хищный.

— Думаешь, если променяешь свои шахматы на северный тавлут, люди станут тебя уважать? — усмехнулся Тенрик.

— Вас это не касается, — отчеканила Элеонора. — Зачем вы пришли?

Церемонное «вы», гневный взгляд, белизна вокруг плотно сжатых губ. Тенрик смотрел на жену и не узнавал. Она будто поблекла, как дешёвая безделушка, растерявшая позолоту. Присмотревшись, Тенрик заметил, что так и было: простое платье вышито лишь по подолу и вороту, волосы тоже убраны попроще, без золотых нитей и украшенных драгоценностями шпилек.

— Маркграф велел нам помириться, — выговорил он через силу, так жалко звучала фраза.

— Передайте, что его повеление исполнено. У вас всё?

Бледное лицо, трепещущие крылья тонкого носа, излом тёмных бровей. Пожалуй, Тенрик давно не видел жену такой. Верно, злится, что Шейн остался в живых.

— Смотрю, вас не слишком радует победа, — бросил он, поворачиваясь к дверям. И услышал яростное, сдавленное шипение, так не похожее на привычный нежный голос:

— Радует?! Я ненавижу вас. Будьте вы прокляты, грязный, подлый обманщик!

Губы Тенрика тронула улыбка. Похоже, Эйлин верит, что это он придумал подменить брата! Что ж, стоило пережить эти страшные дни, чтобы увидеть, как её милое личико исказили гнев и отчаяние.

— Весьма рад, что вы приписываете мне такие заслуги, — ответил он.

— Разумеется вам, кому же ещё! Вы обманывали меня восемь лет — подло, бесчестно, недостойно мужчины! И именно сейчас, когда моё положение и без того тяжело, вы… Ах, убирайтесь!

Она поднялась и, ломая руки, прошла к окну. Отвернулась, тонкие плечи вздрогнули. Тенрик прошёл следом, недоумевая.

— Я вас обманывал — восемь лет?

Элеонора не обернулась — уставилась в заплетённое морозным узором стекло и зло выплюнула:

— Я жду ребёнка.

Слова упали не камнем — целой стеной. Тенрик сжал кулаки.

— Как вовремя вы решили выполнить свой долг, — раздельно произнёс он. — Вам удалось то, что не удавалось свершить ни одной женщине — зачать от барона Эслинга.

— Не смейте потешаться надо мной! Я не желаю носить ребёнка предателя!

— Нет, это ты послушай, — Тенрик сгрёб жену за плечо, развернул и прижал к стене. — Думаешь, я слепой? Не видел, как ты крутила хвостом перед наглецом-сотником, как кобыла в охоте? Думаешь, хоть на миг поверю, что это моё дитя?!

Элеонора высвободилась резким движением. Лицо кривилось в гримасе, она закусила губу, но не сдержалась и закрыла лицо руками. Слёзы не закапали — полились на платье, оставляя мокрые дорожки.

— Ты набитый дурак! — всхлипывала она. — Прожил со мной восемь лет и не понял ничего, совсем ничего! — Открыла лицо, здоровой рукой схватила Тенрика за полу, а кончиками пальцев, выглядывающими из-под повязки, указала на собственный ворот, где расцветали вышитые ландыши. — Моему роду пять сотен лет! Да ты хоть знаешь, кто сватался ко мне?! Достойнейшие люди Империи! И смеешь говорить, что я могла лечь — с ним?! Да я с тобой ложилась через силу, забери тебя тьма!

Её голос сорвался, захлебнулся слезами. Тенрик в изумлении смотрел, как её красивое лицо кривится в отчаянной гримасе. Эти слёзы, заломленные руки, набрякшие краснотой веки… Взгляд вернулся к цветкам на вороте, нежной шее, упругой округлости груди… По телу прокатилась жаркая волна — нет, страсть давно отгорела, Тенрик не желал эту женщину больше, но в нём ожила торжествующая радость от того, что обладал её молодостью и красотой — в пику лощёным столичным юнцам, что вились за ней до самого отъезда на Север. А следом отозвалось позабытое, наболевшее, старательно похороненное: если и правда ребёнок его? Перечеркнуть бы все слухи, насмешки, хлёсткие слова отца, откровенные издевательства Шейна, который хвалился ублюдками лет с семнадцати — мол, сильна северная кровь, отмечает истинного наследника рода…

Истинного наследника.

Элеонора всхлипнула в последний раз и приложила к припухшим глазам платок.

— Убирайтесь. Я не желаю вас видеть, — процедила она.

— Вы в моём доме, баронесса, — медленно проговорил Тенрик.

— Я уеду, — упрямо возразила она.

— Ты никуда не поедешь.

Элеонора опустила глаза. На миг Тенрику почудилось, будто в них вспыхнуло торжество, но во вновь поднятом на него взгляде не удалось прочесть ничего, кроме ненависти.

— Если вы сохранили ко мне хоть каплю уважения, уходите, — процедила она. — И должна предупредить вас, что не желаю продолжать род предателей. Я восемь лет просила, нет, умоляла вас подарить Северу наследника! А вы так грубо посмеялись надо мной!

Тенрик толчком впечатал её в стену:

— Ты доносишь это дитя. Не доносишь — выгоню в лес в чём есть. Родишь и поглядим, на кого оно будет похоже. Тогда и поговорим.

* * *

За Тенриком хлопнула дверь, Элеонора перевела дух и опустилась прямо на пол, уставившись в стену невидящим взглядом. Механически вытерла слёзы. Их почти не пришлось вымучивать, достаточно было вызвать в памяти слова матери: «Эслинг? Но это же ужасный мезальянс, дорогая». Восемь лет назад временная утрата титула казалась достойной платой за Север, но с каждым годом было всё труднее гасить жгучую обиду за то, что оставшиеся на юге подруги носили достойные, прославленные имена. А сколько копился невыносимый стыд за увальня-Тенрика перед имперцами…

Элеонора поднялась и толкнула дверь гардеробной. Было трудно дышать, нижняя рубашка противно липла к телу. Стараясь не шуметь, Элеонора достала из сундука свежую рубашку, вернулась в спальню и позвала служанок расшнуровать платье, чтобы прилечь. Разговор с Тенриком лишил её последних сил. Но она выиграла главное — время. Значит, уладит и всё остальное. Прежде чем прикрыть глаза, Элеонора вызвала в памяти доску с игральными фишками, где крупный кругляш занял своё место.

Спустя полчаса Элеонора стояла на пороге своих покоев — посвежевшая, аккуратно причёсанная, на локте перевязанной руки висела корзинка с бинтами.

— Бригитта, не забудь ларец со снадобьями, — поторапливала она. — Возьми тот, где больше ранозаживляющего.

— Госпожа, вы совсем себя не жалеете, — вздохнула служанка, раскрывая ларец, чтобы проверить.

Они не успели спуститься — навстречу поднималась девушка из лекарской. Передник заляпан кровью, волосы выбились из-под косынки — сразу видно, спешила.

— Дурные вести, госпожа, — проговорила она.

— Говори, — велела Элеонора.

— Сотник Гантэр скончался.

Элеонора склонила голову. Скорбный жест почти сразу перешёл в деловитый кивок; Элеонора обернулась к служанкам:

— Господин Гантэр был храбрым воином и покрыл себя славой. Идёмте! В наших силах сделать так, чтобы его путём последовало как можно меньше храбрецов.

Повернулась к лестнице и шагнула на верхнюю ступень, мысленно сбросив одну фишку с игральной доски.

12. Неожиданное приглашение

Столб дыма от погребального костра уходил высоко в небо, обещая Гантэру и его соратникам славное посмертие. Снова над головами людей клубился пар от дыхания, а в треск дров вплетались слова древней северной молитвы. Верен стоял за плечом Ардерика и поглядывал по сторонам. Скорбь по погибшему была недолгой и лёгкой: близко узнать Гантэра он не успел и печалился не сильнее, чем о любом другом соратнике. Куда больше его заботил Ардерик — живой, здоровый, но хмурый, как грозовая туча.

Огонь прогорел. Люди тёмной полосой потянулись к замку. Для баронессы подали сани, и странно было видеть на бортах цветущие ландыши, искусно вырезанные на мягкой сосне. До замка было рукой подать, тысячи полторы шагов, но Элеонора благодарно улыбнулась барону, а после неожиданно повернулась к маркграфу:

— Не откажетесь скрасить мне дорогу?

Оллард удивлённо приподнял брови, и Элеонора негромко добавила:

— Ваш помощник ещё не вполне оправился после болезни. Не стоит оставаться на морозе слишком долго.

Маркграф колебался недолго: шагнул к саням, кивком подозвав Такко. Тот упрямо наклонил голову: видано ли дело ехать там, где любой здоровый мужчина дойдёт за четверть часа? Ладно бы верхом, но не в санях же, словно старик или увечный. Элеонора чуть улыбнулась и вновь обратилась к служанкам:

— Сопровождайте воинов. Со мной поедет Грета.

Соседство черноглазой девчонки явно примирило Такко с санями. Он подсадил Грету на заднюю скамейку, подмигнул Верену. Лошади с места взяли рысью, но, едва отдалившись, снова перешли на шаг.

— Не особо они торопятся, — сказал Верен. Обернулся к Ардерику и увидел вместо него Бригитту.

Верена не удивляло, что в отсутствие госпожи она держалась других девушек и избегала воинов, окидывавших её жадными взглядами. Удивляло, что не в первый раз подходила к нему. Ладно бы в осаде, но сейчас-то что?

— Сегодня опять в снежки не поиграть? — подбодрил он её.

— Не поиграть, — отозвалась она и улыбнулась.

Верен переступил с ноги на ногу — к вечеру зажившую вроде бы рану начинало тянуть — посмотрел на удаляющиеся сани, на снег, в небо, снова оглянулся на Ардерика, который уже с кем-то разговорился, и неловко предложил Бригитте руку.

— Идём, что ли.

* * *

Поминальный пир был скромным, как всегда бывает на излёте зимы. Ардерик бросил хмурый взгляд на Верена, отправившего в рот шмат капусты, квашеной с мёдом и ягодами, и поморщился. Этому по-прежнему нравилось всё: трескучий мороз, небо, мерцавшее мертвенным,неверным светом, кислятина и солонина на столе… Сам Ардерик со вчерашнего утра пребывал в деятельной тоске, а именно не ждал ничего хорошего и брался за каждое дело, как за последнее. Разум подсказывал, что ещё пару месяцев Оллард будет держать его при себе: советоваться, как расставить часовых, кого послать с охотниками и лесорубами. Но весной с юга придёт подкрепление, прибудет новый сотник, и не нужно гадать, кого обвинят в потерях и поражениях. И Элеонора не скажет ни слова в защиту, а предпочтёт похоронить свою тайну вместе с ним.

Скорбь имперских воинов по Гантэру скрасил пенный эль. Служанки вились ужами, наполняя кубки и блюда. Элеонора привычно расточала любезности, Эслинг оживлённо поглядывал по сторонам, и даже Оллард улыбался, вертя в пальцах опустевший бокал.

— Пока я гостил в столице, — начал он неторопливо, — услышал историю одного отважного воина. Думаю, она украсит сегодняшний вечер.

Конец фразы потонул в гоготе с нижнего края стола: сквозь рассказы о подвигах почившего военачальника прорвался короткий женский визг и смех.

— Тихо! — рявкнул Ардерик. Маркграф явно не был приучен перекрикивать сотню разошедшихся парней. Наверное, стоило подождать, пока тишины потребует барон, но какая теперь разница?

— Жил некогда молодой, но не по годам храбрый воин, — вновь заговорил Оллард, поблагодарив Ардерика коротким взглядом. — С малых лет он мечтал о славе и подвигах, упражнялся каждую свободную минуту и достиг вершин военного искусства с мечом, копьём и арбалетом. Едва войдя в года, он оставил отчий дом и направился ко двору Его Величества, желая испытать себя в поединке с прославленными победителями турниров.

За столом затихли. Ардерик усмехнулся тому, как заслушался Верен — разве что рот не разинул. Ясное дело, размечтался, что сам когда-нибудь красиво сразит противника под восхищёнными взглядами.

— Юный храбрец не пропускал ни одного турнира, разве если не мог подняться из-за ран, — продолжал маркграф. — Доводилось ему и проигрывать, но чаще он уходил с победой. Он побеждал бы чаще, если бы вспыльчивый нрав и неуместная жажда справедливости не толкали его поднимать оружие против тех, кто был сильнее и знатнее. Верно, наш герой не дожил бы до зрелых лет, сражённый не благородным копьём, но ножом в спину где-нибудь в переулке. Однако вовремя догадался найти себе могущественного покровителя. Не найдя достойного среди лучших людей Империи, он положил свои первые победы к ногам Его Величества и попросил позволения служить ему и никому более.

Верен так заслушался, что выронил ложку: она глухо стукнула о столешницу и повисла на самом краю. Ардерик подтолкнул её, чтобы не упала, и уставился в почти полную миску. Ему история нравилась всё меньше и меньше.

— Шли годы, и однажды ранней весной наш герой был приглашён на императорскую охоту. Егеря загоняли оленя, стража следила за порядком, дамы высматривали место для отдыха, пока особо шумные храбрецы случайно не разбудили медведя. А дальше дело обернулось, как в героической балладе. Медведь выскочил на поляну вслед за оленем, воины частью бросились врассыпную, частью закрыли собой Его Величество, и только наш отважный воин не побоялся поднять против зверя копьё. На полном скаку он налетел на страшного противника и сразил его могучим и точным ударом. Куда именно — сведения расходятся, но удар оказался смертельным. В знак благодарности за чудесное спасение император одарил героя медвежьей шкурой и соответствующим прозвищем.

В другой раз Ардерик приосанился бы, услыхав своё имя в удивлённо-восхищённом шёпоте, что пронёсся по столу сверху донизу. Вот только если бы в этой истории было, чем гордиться, её бы и без Олларда знала бы каждая собака на Севере.

Оллард дождался, пока смолкнет гул, и продолжил с едва заметной усмешкой:

— Спустя несколько месяцев доблестный воин поведал за кружкой доброго вина, что не намеревался драться с медведем. Он гнался за оленем и был так охвачен азартом, что вовсе не заметил зверя, пока не оказался с ним, так сказать, лицом к лицу. Он не услышал ни криков слуг, ни сигналов тревоги. Не храбрость, а безрассудство принесло ему славу в тот день.

За столом расхохотались: сперва робко, затем грохнули в полную силу. Барон держался за живот, Элеонора улыбалась, чуть приподняв брови, служанки прятали смеющиеся лица в ладонях. К завтрашнему вечеру история облетит весь Эслинге, можно даже не сомневаться. А к лету в самых отдалённых углах Севера будут знать, что имперский сотник сперва втыкает клинок, а потом уже смотрит, кто перед ним.

Впрочем, какое теперь дело? Старое имя сгорело в ночь после Перелома.

Верен нахмурился и оглядел стол сверху донизу, запоминая насмешников. Ардерик толкнул его ногой — мол, пустое, — вскинул голову и растянул губы в улыбке:

— Отрадно, что при дворе помнят эту забавную историю.

— Ещё как помнят, — отозвался Оллард. — Но за минувшие годы вы не раз доказали, что в тот день вас в действительности вели доблесть и воинское искусство. Храбрость, верность, твёрдая рука отличали вас с юных лет. Я не имел чести наблюдать за вами на турнире, но видел в бою и знаю, что Его Величество не просчитался, отправив покорять Север именно вас.

Он поднялся и обвёл взглядом зал. В вороте дублета мелькнула стальная вязь, и на миг Ардерик поверил, что триста лет назад маркграфские предки и впрямь были воинами: также сидели во главе стола, пировали со своими людьми после битв, также блестели доспехи и пустели кубки.

— Сотник Гантэр мёртв. Я мог бы отдать приказ, кому вы будете подчиняться после него, но хочу спросить: вы пойдёте за Ардериком? Не по приказу, а по доброй воле? Пойдёте за человеком, который трижды спас замок? Кому сам император поручил защиту Севера?

— Слава Ардерику! — выкрикнул кто-то с нижнего конца стола.

Миг тишины, показавшийся вечностью — и к одинокому выкрику присоединились другие. Будто не было поражений, потерь, позора — сотня голосов ревела Ардерику славу, сотня рук стучала кубками, выплёскивая эль на изрезанный ножами стол.

Ардерик медленно поднялся, оглядывая своё новое войско — примеряясь, ещё до конца не осознав, что всё решилось так просто. Привычный слух различал, что рады были не все, кое-кто лишь мирился с назначением нового сотника, но его уже накрывало тёплой волной от того, как знакомо, как правильно всё было. За столом сидели все свои: это Элеонориных служанок Ардерик до сих пор путал, воинов же в первую неделю выучил по именам, знал, кто откуда, кто оставил дома семью, от какой хвори страдает. Год-другой — и они станут единым целым, как было со старой сотней.

Если у Ардерика будет этот год. Он перевёл дух, подбирая слова, которые, как всегда, легко шли на язык, когда нужно было говорить о войне, и мельком встретился глазами с Элеонорой. Она улыбалась гордо и торжествующе.

* * *

Узоры на металлических бляшках, снятых с поясов убитых северян, испещрили множество царапин и засечек, однако разобрать их было легко. Многолучевые звёзды, ветви, круги — Шейн собрал под своим знаменем разномастное войско.

— Младшему Эслингу удалось сплотить северные и восточные кланы, — в голосе Олларда сквозило что-то похожее на уважение. Перед маркграфом лежал лист бумаги, на котором были зарисованы все знаки и кое-где подписаны родовые имена, которым они соответствовали. — Вернее, то, что от них осталось. Удивительно, как сильна в северянах жажда независимости, раз ради неё они переступили через старые распри.

— Главная ошибка, из-за которой Север до сих пор не покорён, в том, что камнеедам всякий раз давали собраться с силами, — заметил Ардерик. Перед ним лежала его старая карта, и он нетерпеливо постукивал пальцами по столу с той стороны, где пустовали неизведанные восточные земли. — Добьём их сейчас — будет мир. Иначе эта гадина так и будет поднимать голову, ведомая не Шейном, так другим недоумком.

На совет собрались утром, сразу после завтрака. Оллард отметил назначение нового сотника тем, что не показывался из своих покоев с ночи, передав людей Ардерику окончательно и бесповоротно. Барон, напротив, вскочил с рассветом и долго распекал кого-то в кладовых — как будто слуги были виноваты в том, что запасы мяса подошли к концу, а зерна оставалось едва-едва дотянуть до весны. Элеонора занимала место напротив мужа, и весь её облик дышал спокойствием и торжеством.

— Предлагаете организовать наступление? — голос Олларда звучал расслабленно, а пятна на тонких пальцах наводили на мысли, что маркграф всю ночь возился с железками — не иначе, на радостях, что больше не нужно распоряжаться обороной.

— Да куда наступать? Мы так и не знаем, где их проклятая крепость! — Ардерик с досадой покосился на барона. — Да и сил для атаки у нас маловато. Нет. В прошлый раз мы пришли к выводу, что люди Шейна кормятся на восточных полях. Значит, первым делом нужно отрезать поток зерна на побережье. Мы должны проехать по селам, хуторам, что там ещё есть, и объявить, что всякий, кто поддержит мятежников — враг Империи, Северу и самому себе.

— Мы уже обсуждали поход на восток, — качнул головой Оллард. — Нечего и думать начать его раньше весны. Нужно будет собирать войско, снова звать подкрепление…

— Ни лиамцы, ни люди Северного предела не откликнутся, — вступил Эслинг. — Они чтут старые законы и не ступят на землю враждебных издревле кланов.

— Видали мы эти старые законы, — Ардерик дёрнул подбородком на пряжки, лежавшие на столе. — Если Шейн смог сплотить старых врагов, сможем и мы.

Эслинг вздохнул и сложил руки на животе.

— Боюсь, вы не вполне понимаете особенности местной политики, — начал он. — Север никогда не был един. Пытаясь сплотить разные кланы, вы лишь обострите противоречия…

— Империя тоже не всегда была едина, — оборвал его Ардерик. — Ничего, справились! Кто-то хочет независимости? Да и тьма с ними! На окраинах Империи иные тоже спят и видят, как отвоюют древние короны обратно. Только стоит им напомнить, кто стоит на страже мира и сытости — сразу поджимают хвосты. Я сотню раз слышал, будто Север устал воевать. Пора Северу услышать, из-за кого в семьях не досчитались отцов, братьев, сыновей! Из-за кого плодородные земли обирают до нитки, заставляя кормить два лагеря! Люди шли за Шейном, пока он сулил им победу, но раз он разбит, они быстро вспомнят, что держать плуг безопаснее, чем меч.

— И кто им это объяснит? — спросил Оллард.

Эслинг вздохнул и покосился на Ардерика.

— Полагаю, будет лучше всего, если я разъясню жителям восточных земель их положение, — проговорил он. — Я… признаю, что упустил своего брата из вида, и…

— Поэтому на восток поеду я, — заявил Ардерик. Помедлил, наблюдая, как нахмурился барон, приподнял брови Оллард, как прошла тень по лицу Элеоноры. — Вы, барон, нужны в замке. Позаботитесь о людях, о жене…

— Чтобы вы окончательно перессорили меня со всем Севером?!

— Я бы не стал отказывать Ардерику в выдержке, — заметил Оллард.

— Кладовые пусты, — возразил Эслинг. — Я поеду и заодно приведу то стадо с дальних пастбищ.

— О, с этим я тоже справлюсь, — усмехнулся Ардерик. — За минувшие месяцы я наловчился обращаться с баранами. Дайте мне пару местных, знающих те места, и получите своё стадо в лучшем виде.

— Господа, постойте, — Элеонора подняла ладонь. — О чём вы говорите? Уйти во враждебные земли сейчас, в разгар зимы, лишив замок половины войска — немыслимо!

— Вы были на востоке, баронесса? — ответил Ардерик резче, чем следовало. — Я тоже не был. Но могу заверить, что после последнего сражения мы найдём там опустевшие деревни, где остались дети да старики, либо крестьян с вилами и кольями, кому поперёк горла распря двух братьев. Кто не намерен больше кормить двух упрямых ослов, не способных договориться.

— Я бы попросил! — вскинулся Эслинг.

— Уймитесь оба! — крикнула Элеонора. Покосилась на Олларда, зарумянилась, овладела собой. — Полагаю, мы все несколько взбудоражены событиями последних дней и не должны сейчас принимать решения.

— Здесь нечего решать, — проговорил Ардерик, глядя куда-то поверх её головы. — Если мы не воспользуемся передышкой, можем забыть о мире ещё на сотню лет.

— Ваш план выглядит самонадеянным, — проговорил Оллард.

— Мне не привыкать добывать победу безрассудством, — ощерился Ардерик. — Доверьтесь мне, маркграф, во имя общего блага.

В голове всё ложилось одно к одному. Кладовые пусты, значит, пора уменьшить число едоков. Не все люди Гантэра довольны назначением нового сотника, и самое время разделить их: одних оставить при маркграфе, уважение других завоевать в походе. А главное — дерзкий план безукоризненно лёг на отчаянное желание покинуть замок, чтобы вырвать влечение к Элеоноре из своего сердца. Выкорчевать, выжечь, забыть, чтобы не рваться к ней, едва увидев, не прикипать взглядом к полоске кожи под воротом, не представлять по ночам…

Оллард нарушил молчание первым:

— Что ж, полагаю, нам следует положиться на вас как наиболее сведущего в военных вопросах. Но прежде давайте обсудим ваш план подробно.

Ардерик пристально разглядывал стол, пока барон и Элеонора поднимались и покидали комнату. Дождался, когда стукнет дверь, глубоко вдохнул и повернул карту к маркграфу.

* * *

После отъезда лиамцев замок, казалось, опустел. По крайней мере, в коридорах не слышались поминутно чьи-то шаги, и никто не нарушал уединение в укромной нише.

— Ты не можешь оставить замок, — шептала Элеонора. — Ты нужен мне… и не только мне! Послушай, я не сказала тебе главного…

— Я уже слышал от маркграфа, — прервал её Ардерик. — Всегда мечтал услышать вести такого рода именно от него! Могу поздравить вас с бароном или должен ждать, пока о грядущем прибавлении объявят за обедом?

Элеонора на миг прикрыла глаза:

— Рик, милый, я не могла сказать тебе первому! Только представь! Тенрик и без того подозревает… если он не признает ребёнка, наступит конец всему!

— Конец чему? Ты просто уедешь на юг и воспитаешь своего — нашего! — ребёнка в достатке и безопасности! Без страха получить стрелу в спину от очередного жадного до власти родственничка!

— Просто уеду? Для местных я ношу законного наследника! — Элеонора едва не сорвалась на крик, прерывисто выдохнула, шагнула вплотную и положила руки на плечи Ардерика. — Прошу, забудь хоть на миг о них, обо всём. Не уезжай.

От неё пахло мёдом и травами, забытым летом. Ардерик шагнул назад, стиснул зубы, чтобы не дать жаркому нетерпению затопить себя с головой, упёрся спиной в стену. В следующий миг Элеонора скользнула ладонью по его груди — ниже, ниже, пока не легла на поясную пряжку. Дёрнула, отбросила тяжёлый пояс, распустила завязки верхних меховых штанов и нижних льняных, стянула со своей руки тонкую кожаную перчатку, и Ардерик только и успел удивиться, где она научилась касаться так, что прерывалось дыхание и дрожали колени.

— Иди ко мне, — выдохнул он, стискивая её бёдра под мехом накидки.

Элеонора вывернулась непостижимым движением, почти не отстранившись, торопливо зашептала:

— Нет, нет, сейчас нельзя…

Её голос, уверенные прикосновения, азарт от того, что их могут увидеть, заставляли кровь бежать быстрее. Ардерик притянул Элеонору к себе, огладил одним движением от затылка до низа спины, сжал ладонями мягкое и упругое, прильнул плотнее, ближе… Из горла вырвался полустон, полухрип, бёдра прошило судорогой, Элеонора отпрянула, всё ещё не отпуская — и спустя несколько мгновений Ардерик, опустошённый нежданной близостью, прислонился к стене, придерживая сползающие штаны.

— Тебе теперь долго будет нельзя? — спросил он первое, что пришло в голову, едва отдышавшись.

— Лучше не рисковать, — проронила Элеонора. Вытерла руку платком, брезгливо переступила. — Но это ненадолго.

Ардерик смотрел на неё, укутанную в чернобурый мех, а видел обнажённые точёные плечи, аккуратную грудь, тёмный треугольник между бёдер. Если отправить на восток Эслинга, можно будет видеться с Элеонорой, когда вздумается. И не обжиматься по углам, а приходить к ней в спальню. Нужно лишь назначить нести стражу в лесу тех, кто не будет болтать лишнего, и тайный ход сослужит ещё одну службу.

Завязки штанов никак не хотели затягиваться, пальцы неловко сражались с узлом. Проклятый Север — пока разденешься-оденешься, сто раз раздумаешь сближаться. Опустив голову, будто бы пытаясь разглядеть завязки в густом сумраке, Ардерик выдохнул, опустошил лёгкие, как мог, и не дышал, пока грохот крови в ушах не стал медленным и ясным. Застегнул пряжку ремня, одёрнул поддоспешник и поднял взгляд на Элеонору:

— Я клялся защищать тебя и сдержу клятву. Но также я клялся Его Величеству сделать всё для покорения Севера, и не отступлю от своих слов. Здесь тебе ничего не угрожает. Раз ты цела, стало быть, барон поверил, что ребёнок его, так?

Элеонора сжимала в руке платок, и нетерпение на её лице сменялось негодующей гримасой.

— Вот и славно, — процедил Ардерик. — С графом вы тоже спелись. За тобой присмотрят. А моё место на востоке. Для твоего же блага.

Отстранил Элеонору, наспех затёр ногой вязкое на полу и вышел в коридор.

* * *

Две недели пролетели, как один день. Такко и не заметил, как восточный поход из отчаянной, сумасбродной идеи стал решённым делом. В это не верилось, пока выбирали людей, решали, брать ли лошадей для поклажи, сколько взять припасов, примечали по цвету неба, скоро ли отступят морозы… Как-то незаметно наступил день, когда воздух перестал звенеть от стужи, в холле образовалась куча тюков, а местным мохноногим лошадкам с утра засыпали двойную меру зерна. Выбранные Ардериком воины ходили с отрешёнными лицами, будто уже шагали по заснеженной пустоши. Такко бестолково околачивался во дворе, ощущая себя потерянным. Ведь Верен уходил, а он, Такко — нет.

Двор был исхожен вдоль и поперёк. Как назло, Ардерик не отпускал Верена от себя, так что даже поговорить напоследок не выходило. Не поговорить даже, но хоть разделить на двоих какую-нибудь повседневную ерунду, да хоть бы и за лошадьми убрать, лишь бы вместе. Вот ведь — раньше могли за весь день ни словом не перемолвиться, а теперь потянуло к другу, хоть тресни. Такко потолкался в кузнице, где ковали арбалетные замки по маркграфским чертежам, в который раз за день проведал лошадей и, наконец, вернулся в замок.

Маркграфские покои встретили его теплом, от которого запылали щёки и потянуло в сон. Можно было стянуть шерстяную рубаху, размять закоченевшие на улице пальцы, прижаться спиной к прогретой каменной кладке.

Маркграф, как обычно, сидел над чертежами. Взглянув мельком, Такко узнал подъёмные устройства, не уловил только, для чего они предназначались. На краю стола были свалены наспех сделанные наброски, которые предстояло перечертить начисто. Такко сгрёб их, перенёс за свой стол, окунул перо в чернила и замер, уставившись в одну точку.

— В наше время — и поднимать воду вёдрами! — бормотал Оллард. — Таскать мешки по лестницам! Им собрали бы подъёмник в два месяца!

Такко встрепенулся, снова макнул подсохшее перо, но посадил кляксу. Поспешил промокнуть, но вышло только хуже. Отложил перо, уставился на испорченный лист…

Оллард оторвался от бумаг и выговорил терпеливо:

— Они уходят не на войну.

— Но их всего пятьдесят! — вскинулся Такко. — А там…

— Более чем достаточно для разведки.

Верен говорил, будто Ардерик собирается идти медленно, высылая вперёд разведчиков, чтобы узнать, на чьей стороне каждое селение. Полагаться на слова Эслинга и даже Элеоноры, где не стоит ждать беды, он не собирался. Это утешало, но ненамного. Такко взял перо и принялся счищать засохшие чернила влажной тряпкой.

— Вы говорили, что приехали, чтобы подчинить восточные земли, — сказал он. — Почему мы не идём с Ардериком?

— То ты твердишь, что на востоке опасно, то сам туда рвёшься, — улыбнулся Оллард. — Реши уже, чего хочешь.

Чернила смывались с посеребрённого кончика легко, гораздо легче, чем можно было подобрать слова. Месяц назад Такко изошёлся бы от зависти, что Верен добудет славу, а он нет. Но после всамделишных боёв и осады, после двух погребальных костров зависть уступила место тревоге. Глупо, смешно даже, но под рёбрами упорно ворочался страх, что если отпустить друга, с ним непременно что-то случится. И бестолку было напоминать себе, что из них двоих в переделки всегда влипал не Верен.

Такко передёрнул плечами, будто сбрасывая груз, и решительно придвинул к себе чернильницу. Толку переживать, если ничего не изменить.

Пятно на чистом листе превратилось в зубчатое колесо, а небрежный набросок — в вымерянный до детали чертёж, когда раздался стук в дверь. Такко поднялся и впустил Грету, не отказав себе в удовольствии обнять взглядом гибкую спину под водопадом чёрных кудрей.

— Госпожа Элеонора приглашает вас на ужин в своих покоях, — проговорила Грета с учтивым поклоном. — Сегодня в восемь.

— Кто ещё приглашён? — бросил Оллард.

— Сотник Ардерик с оруженосцем.

— Барон?

Грета качнула головой. Оллард кивнул и снова углубился в работу.

Проводив Грету до двери — ниша вокруг проёма была такой узкой, что разойтись, не коснувшись друг друга бёдрами, ну никак не получалось — Такко вернулся к прежней задумчивости. Тревога за Верена на время вытеснила беспокойство, которое снедало его со дня последнего сражения, когда маркграф — теперь уже не маркграф! — походя, небрежно, доверил очередную свою тайну.

— Что теперь будет? — спросил он, вернувшись в комнату.

Оллард недоуменно поднял голову:

— О чём ты?

— Ну… С Севером. С вами.

Бледное лицо тронула усмешка:

— Время покажет.

13. Новый наряд королевы

— Не нужна тебе кольчуга, — Ардерик потянул из рук Верена звякнувшую вязь. — Не в бой идём, а на званый ужин. Наплечники пристегнём и хватит.

— Неуютно как-то, — пробормотал Верен, разглаживая на себе подол чистой рубахи. За три месяца он привык к доспеху и без него чувствовал себя неодетым.

— Повоюешь с моё, будешь считать за счастье скинуть броню, — буркнул Ардерик и взял со стола наплечник. В свете фонаря блеснули медведь и знакомый до буквы девиз, выбитые на вычищенной стали. — Давай, поворачивайся.

Ощутив привычную тяжесть и успокоившись, Верен принялся затягивать ремни на Ардерике. Переживут они как-нибудь этот ужин, в конце концов. Императорский герб мрачно взирал с плечей сотника, когда Верена пронзила новая ужасная мысль:

— Рик, слушай… А там же этих… танцев не будет?

— Да уймись ты! — рыкнул Ардерик. — Если кто и вздумает плясать, тебя, хромого, последним позовут. Поедим, поболтаем и хватит. Ты будто не сидел с баронессой за одним столом! Рожу попроще сострой и идём.

Как будто застолье в зале, набитом такими же воинами, можно было сравнить с ужином в хозяйских покоях, где не спрятаться, не скрыться! Верен вздохнул, бросил последний взгляд на кольчугу и меч, сиротливо притулившиеся у постели, и шагнул за Риком.

Верен помнил покои баронессы другими: с развороченной дверью, сбитым засовом и залитым кровью полом. Сегодня в гостиной царил порядок. Пол устилали волчьи шкуры, служившие плащами воинам Шейна, за протёртыми до блеска стёклами фонарей горели десятков пять свечей, а в середине комнаты стоял стол, накрытый на десять человек. Да как накрыт — для каждого подана тарелка, вилка и нож, такой маленький, что страшно браться!

— Вы ждёте ещё гостей? — осведомился Оллард, занимая место во главе стола напротив баронессы.

— Нет, — улыбнулась она. — Но раньше мы со служанками часто садились за один стол в знак того, что уроженцы юга должны держаться вместе в чужом краю. Самое время вспомнить эту славную традицию. Сегодня — никаких разговоров о войне и политике! Вас не затруднит передать мне тарелку, господин Оллард?

— Прекрасный сервиз, — сказал маркграф, без тени смущения выполняя просьбу. — Костяной фарфор?

— У вас намётанный глаз. Сервиз был свадебным подарком моей матери. Вы были на наших глиняных месторождениях, господин Оллард? Ардерик, а вы? Готова спорить, других таких больших разработок в Империи нет!

Разговор тёк неспешно, гладко, и Верен постепенно расслабился. На столе хватало знакомой, незатейливой еды, и в случае чего можно было подглядеть за Ардериком, который обращался с тонким ножом и изящной вилкой уверенно и не манерно. Наконец миски опустели, девушки мгновенно собрали грязную посуду, постелили чистую скатерть и Элеонора улыбнулась маркграфу, доставая плоские клетчатые ларцы.

— Вы ведь играете в шахматы, господин Оллард? А вы, Ардерик?

— Боюсь, уважаемым господам придётся сразиться за честь играть с вами, госпожа, — лукаво заметила Грета, расставляя фигуры, пока Бригитта разливала вино.

— Охотно уступлю свою очередь, — усмехнулся Оллард. — У нас с госпожой Элеонорой ещё будет возможность встретиться за шахматной доской.

В комнате повисла гнетущая тишина. Волнение за исход похода, отступившее было за ужином, вернулось, и с ним — мрачное выражение, сбежавшее было с лица Ардерика.

— Надеюсь, у меня тоже будет такая возможность, — криво усмехнулся он. — Играйте, маркграф, а я, если позволите, обучу ходам своего оруженосца. За делами я совсем забыл познакомить его с этой игрой.

— Непростительное упущение для военного человека, — кивнул Оллард. — Госпожа Элеонора?

— Теперь вы должны мне партию, Ардерик, и непременно обязаны вернуться, — улыбнулась баронесса, садясь напротив маркграфа.

Верену показалось, будто её голос дрогнул, но вслушаться он не успел: Ардерик указал на кресло напротив и принялся рассказывать о фигурах и ходах. На подлокотник забрался Такко, опёрся острым локтём о плечо:

— Давай! Ходи средней пешкой и сразу выводи Лучника!

Ардерик только усмехнулся и двинул вперёд коня, перескочив через стройный ряд пешек.

Южное вино закончилось, в дело пошло местное ягодное, терпкое и хмельное. На столе появились сушёные яблоки, мочёные ягоды, какие-то плоды в меду. Оллард расписывал преимущества подъёмника для воды и грузов, Ардерик угрюмо цедил вино, Элеонора достала небольшую арфу и служанки по очереди перебирали струны. Верен проиграл три партии, отмахиваясь от подсказок Такко, четвёртую с его помощью свёл вничью, сел играть с самим Такко, проиграл снова, поднялся из-за стола и сразу же сел назад.

Комната покачивалась и плыла. Эль был как-то честнее: валил с ног сразу, вино же до последнего прикидывалось безобидным взваром. Хотелось выйти во двор остудить голову, но было неловко.

Откуда-то вынырнул Такко и потянул Верена за рукав в приоткрытую дверь гардеробной. Запнулся о порог, едва не рассадил висок об окованный железом угол сундука, попытался что-то сказать, но запутался в словах, махнул рукой и уселся на пол. На его лице было написано то же недоумение от обманчивой лёгкости вина, что испытывал Верен.

В гардеробной было свежо. Единственный светильник едва рассеивал полумрак. Верен опустился напротив Такко между сундуками и с наслаждением привалился к стене.

— Хватятся нас… — пробормотал он.

Такко мотнул головой, опустил голову на руки и вскоре засопел. Верен заставил себя держать глаза открытыми. Ещё не хватало заснуть в чужих покоях. Головокружение медленно отпускало.

В гостиной перебирали струны и не смолкал разговор.

— Я помню Таллардов в битве у Ведьминых отрогов! — говорил Оллард. — Тогда они не следовали своему девизу…

— Битва у Ведьминых отрогов была двести лет назад! — напомнил Ардерик.

Ответ Олларда потонул в девичьем смехе. Верен едва разобрал, что битву маркграф помнил, разумеется, по летописям, но это не стоящие внимания мелочи.

— У меня хранится одна старая рукопись, посвящённая этой битве, — голос Элеоноры звучал непривычно мягко. — Ардерик, не поможете принести?

Хлопнула дверь, прямо за спиной послышались шаги, стукнула об пол скамейка, которую явно подвинули к высоким книжным полкам, и Верен запоздало сообразил, что прислонился к двери, ведущей из гардеробной в спальню баронессы. Хмель как рукой сняло — подслушивать чужие разговоры совсем не годилось. Как назло, в гостиной воцарилась тишина, которую нарушал лишь лёгкий перебор арфовых струн. Верен уже примеривался разбудить Такко и выскользнуть из нечаянного тайника, но обомлел от жаркого шёпота, раздавшегося прямо за спиной:

— Приходи сегодня. Твой оруженосец не протрезвеет до утра, мои служанки тоже будут спать. Хочу, чтобы эту ночь ты провёл со мной.

— Не боишься за наследника? — хмуро ответил Ардерик.

— Не бойся. Ничего не случится. Рик, милый, я не могу отпустить тебя просто так. Считай эту ночь моим благословением, моим подарком тебе. На удачу.

Послышались короткий стук сдвинутой скамьи, позвякивание металла и придушённый полустон баронессы, как будто её сжали в объятиях. Вздох, ещё полустон, горячий, сбивчивый шёпот… Верен зажмурился до огненных пятен перед глазами. Казалось, воздух загустел и льнул к телу особенно настойчиво. Можно ли осуждать Рика, что поддался извечной мужской слабости?..

— Нет! — голос Ардерика хлестнул, разрушив морок. — Рассветные силы, я отдал тебе всё! Моё сердце, мою кровь, моё семя! Что ещё тебе нужно?

Баронесса заговорила совсем тихо: не то утешала, не то уговаривала. Казалось, прошла целая вечность, когда хлопнула дверь, и в гостиной снова потёк непринуждённый разговор о славной битве, а дальше — о прочности старого пергамента перед хрупкой бумагой, стойкости чернил и искусстве старых переписчиков… Там рассматривали книгу, и стоило бы взглянуть на военный трактат, но Верен сидел, обхватив руками колени, и не мог даже в мыслях назвать словами то, что связало Адерика с баронессой.

Всё ложилось одно к одному: прогулки по замковой стене, уединённые беседы, гнев барона, безразличие Ардерика к служанкам… А проклятая киноварь? Верен почти затолкал воспоминания о ней в дальний угол, но сейчас они выглянули и настойчиво нашёптывали: твой сотник обрюхатил чужую жену, чуть не отравил её мужа, а теперь рад выдать свой приплод за баронского наследника! Очень хотелось верить, что, говоря о крови, Ардерик имел в виду ту, что проливал в бою, но… Верен опустил голову и уткнулся в колени. Рассветные силы! Вот это они вляпались, вот это ввязались… Что же теперь делать?..

Видимо, он бессознательно застонал: Такко встрепенулся и поднял голову. Подскочил, зачем-то выдернул откуда-то медный таз:

— Совсем худо?

Верен оттолкнул его, мотнул головой. Отпил воды из протянутого Такко кувшина, краем сознания отметил, что, верно, здесь всё нарочно подготовили для тех, кого свалит непривычно хмельное питьё… Умылся над тазом, пригладил волосы мокрой рукой и поднялся, шатаясь.

Поделиться бы с другом, но разве можно выдать чужую тайну? Ещё сболтнёт маркграфу и тогда уже точно не расхлебаешь. Оттого Верен только хлопнул Такко по плечу и выдавил:

— Клятое вино… Перебрал-таки. Не трясись надо мной, уже отпустило. Идём. Не для того в гости пришли, чтобы по углам валяться.

Одна тьма знает, как теперь смотреть в глаза Ардерику и баронессе. Но сквозь смятение пробивалась спасительная мысль: будь Рик заодно с баронессой, не рвался бы так отчаянно на восток.

* * *

В спальню возвращались молча. Ардерик был мрачнее тучи. Верен и так, и этак прикидывал, стоит ли заводить разговор, но по всему выходило, что только испортит дело.

Затворив дверь, Ардерик повалился на шкуры, не раздеваясь. Верен разворошил в очаге угли, подкинул дров и принялся расстёгивать наплечники сперва на лежавшем навзничь Рике, потом на себе. Огонь пожирал поленья, когда раздался робкий стук.

— Не заперто! — рявкнул Ардерик, едва подняв голову. — Кого там принесла нелёгкая…

Верен встал толкнуть тяжёлую дверь и с удивлением увидел Бригитту. Она была без плаща и обнимала себя обеими руками за плечи поверх низкого выреза платья. Шагнула в проём, не поднимая глаз, и прижалась спиной к стене.

— Чего притащилась? — зыркнул Ардерик. Задержал взгляд на распущенных по плечам локонах, ложбинке груди, показавшейся из-под скрещённых рук, и расплылся в ухмылке. — О, да ты никак развлекать нас пришла!

Верен как в тумане видел, как Ардерик поднялся, пересёк спальню и сомкнул пальцы на девичьей руке. Бригитта ахнула, вывернулась, шарахнулась назад, впечаталась открытой спиной в Верена и снова прижалась к двери. Верен думал недолго — встал между ней и Ардериком, закрывая плечом.

— Ой, да не кривляйся ты, — Ардерик взглянул на Верена в упор. — Можно подумать, ни разу не брал девку на двоих со своим дружком-лучником. Ещё, поди, первым его пускал, чтобы после тебя не провалился! Природа в девках не зря столько дырок понаделала, всем хватит!

Он говорил правильно: глупо беречь ту, которую нарочно прислали греть постель. Рик ещё и делиться собирался, хотя утеха явно предназначалась ему. Будь здесь Грета, лукавая, вечно смеющаяся, Верен слова бы не сказал — вышел в коридор, пока не позвали бы назад. Но Бригитта сзади тряслась и всхлипывала, и нельзя было не заслонить её собой.

— Ишь как схватился, — ухмыльнулся Ардерик. — Думаешь, ей есть до тебя дело? — Его шатнуло, он почти повалился на Верена, но вовремя упёрся рукой в стену, обдавая запахом вина и лука. — Думал, это так просто — получить женщину, что тебе приглянулась? Да она вынет из тебя сердце, выпьет кровь по каплям, иссушит и выбросит! Будет обходить тебя, как пустое место! Будет делить постель с другим, на твоих глазах ходить с ним под руку! А ты не смей ни коснуться её, ни взглянуть! — Он подавил конец фразы, поперхнулся, закусил рукав. Отдышался и выплюнул: — Эх ты, Верен. В верности мне клялся, а девкой поделиться не хочешь.

— Рик, ложись спать, а? — выговорил Верен. — Мы уйдём сейчас… Я… это… тебе, может, позвать кого?.. Ты и раньше отказа не знал, а теперь с тобой вовсе любая ляжет!..

— Любая?! Да пошёл ты, все вы! — выкрикнул Ардерик, оттолкнул его и дёрнул на себя дверь. — Любитесь хоть до весны, мать вашу, хоть на потолке, только попомни, огребёшь ты от этих благородных баб, ох, огребёшь!

Он дёрнул дверь снова, выругался, упёрся ногой в стену, снова дёрнул. Улучив мгновение, Верен толкнул дверь от себя, она легко распахнулась, и Ардерик вывалился в коридор.

Когда его неровные шаги затихли, Верен повернулся к Бригитте, осторожно взял её за плечи и мигом отдёрнул руки — обнажённая кожа обожгла раскалённым углём.

— Чего ты не убежала, дурёха? — спросил он.

— Госпожа до утра не пустит, — прошептала она.

Внутри поднялась злость — на баронессу, которая подослала неопытную, стыдливую девушку не иначе как от обиды, на Рика, на всё разом.

— Оставайся здесь, — мягко сказал он. — И прости Рика. Он не со зла. Он просто…

Просто влюблён в твою госпожу, да так, что голову потерял. Бригитта не попросила продолжать: кивнула, не поднимая глаз. Потом стянула на груди низкий вырез, и Верен, мысленно обругав себя за недогадливость, потянул с крючка плащ.

— Сейчас согреешься, — проговорил он, укутывая девушку. — Попей воды и ложись спать. Никто тебя не обидит.

Бригитта не шевелилась. Верен сжимал вздрагивавшие под плащом девичьи плечи, в голове будто отбивали набат. Он повлёк Бригитту к постели, закусив губу, чтобы не спугнуть хрупкую близость неосторожным движением.

— Я тебя не трону, не бойся, — шептал Верен, укладывая её на шкуры. Горячая волна перекатывалась по бёдрам, в голове шумело, а пальцы никак не хотели выпускать тонкие запястья. — Ложись, а я посторожу. Даже Рика не впущу, не бойся.

Слова обгоняли друг друга. Сколько он не был с девушкой? Да месяца два, с самого Перелома! Верен оторвал от себя Бригитту, как вьюнок, толкнул на постель, уже не стараясь быть нежным, поднялся и шагнул к окну, на ходу стаскивая душившую его безрукавку. Одним ударом сбил щеколду на ставнях, распахнул, прижался лбом к ледяному стеклу, впитывая холод. Ардерик сдержался с красавицей-баронессой, и Верен сможет. Сейчас убедится, что Бригитта в порядке, и оставит её, проведёт ночь в коридоре, мороз нынче невелик…

— Верен, — послышался сбивающийся, почти неузнаваемый шёпот.

Невозможно было не откликнуться, не опуститься перед постелью на колени, не ответить на раскрывшиеся объятия.

— Я обещал, что не трону, — упрямо шептал Верен под сумасшедший стук сердца, мысленно бил себя по рукам, замершим на девичьих бёдрах, тепло которых ощущалось сквозь тонкое платье.

— Ты мне давно приглянулся, — также настойчиво приговаривала Бригитта. Её голос дрожал и захлёбывался, но руки крепко вцепились в рубашку Верена. — Лучше ты, чем под нового гостя подложат… лучше тебе отдам…

Спорить не было сил. Кровь кипела от отчаянного желания одновременно обладать, насладиться и защитить, и всё, на что хватило остатков выдержки — это двигаться медленно, чтобы причинить как можно меньше боли.

Обрывок старого бинта, перепачканный кровью и семенем, догорал в огне. Бригитта спала или притворялась спящей, доверчиво прижавшись, а Верен смотрел в огонь и думал, что теперь точно должен вернуться из похода. Одна тьма знает, как устроить брак служанки баронессы и простого красильщика, но Верен твёрдо верил, что получится: иначе не удалось бы развести себя с ложью, что опутала Ардерика. У него всё будет по-другому. И если вдруг случится ребёнок — Верен позаботился, как умел, но удовольствие накрыло слишком быстро — не оставит его ни за что.

* * *

Замок спал, умаявшись за день. Окна смежили веки-ставни, опустевшие коридоры окутали мрак и тишь. Только камни в стенах перешёптывались, да поскрипывали полы под незримыми шагами. Такко подбросил дров и потянулся. Как же хорошо! Тепло растекалось по жилам, шло от пламени и прогретой за день стены. За стенкой слышался шорох — маркграф, верно, уже облачился в невероятных размеров чёрный шёлковый халат и сидел над чертежами, ожидая горячей воды. Прислуживать ему, по счастью, не требовалось — Оллард обходился без личных слуг в своём замке и не изменил привычкам.

Из полусонного оцепенения Такко вывели лёгкие шаги в коридоре. Он открыл, ожидая увидеть слугу с кувшином, но на пороге стояла Грета. Вошла молча, с озорной улыбкой, скинула плащ, повела полуобнажёнными плечами, что выглядывали из низкого выреза платья. Пламя матово блеснуло на белой коже, вызолотило локоны тёмных волос, заплясало в лукавых глазах. Такко давно заглядывался на бойкую девушку, но впервые ощутил её так близко.

А Грета улыбнулась, отвернулась, прошла мимо Такко и постучалась к маркграфу. Из-за двери послышался недовольный окрик, Грета потянула на себя тяжёлую дверь и скрылась за ней, качнув бёдрами.

Обида, досада, разом вспыхнувшее желание жгли огнём. Всё верно, даже странно, что её не прислали согреть знатному гостю постель в первый же день… но, рассветные силы, Оллард же почти старик! Ему лет тридцать, а может, и все пятьдесят! Что он может, кроме как болтать о своих чертежах?

Голос Греты за дверью звенел, как ручей, Оллард что-то отвечал — один раз, другой… Невозможно было не вслушиваться, не представлять, как с покатых плеч скользит шёлк, без сомнения, такой же мягкий и гладкий, как кожа под ним… Руки сами потянулись к завязкам на поясе, когда дверь распахнулась вновь. Такко отпрянул, встал спиной к огню, чтобы не было видно, как бесстыдно топорщатся штаны.

— Госпожа послала меня исполнить все желания господина маркграфа, — прожурчала Грета. Подошла, положила руки на плечи, прильнула горячим, манящим телом. — А он послал меня к тебе. Придумаешь для меня что-нибудь?

Слова застряли в горле, но Грета уже ощутила ответ. Толкнула Такко на постель, уверенно уселась сверху. От её напора и умелых касаний перехватывало дыхание; как-то сами развязывались завязки штанов и шнуровка корсажа, платье падало с плеч — нежных и бархатистых, как и представлялось. Мелькнула мысль, что надо бы задвинуть ширму, что отгораживала постель, мелькнула и погасла — так упоительно было ощущать друг друга губами, пальцами, всем телом. Первая волна накрыла быстро. Такко подался назад, вслепую нашаривая платок, Грета хихикнула и удержалась, сжав бёдра и что-то шепча, пока последняя сладкая судорога не стихла. Такко оглаживал её колени, живот, грудь, пытаясь отдышаться.

— Что ты там говорила? — спросил он наконец.

— Что пью настойку руты. Не волнуйся.

— А… — Такко кивнул и прикрыл глаза. Хорошо иметь дело с опытными девчонками, можно не прерывать удовольствие. Не открывая глаз, он привлёк Грету к себе, резко перевернул на спину и навис сверху, оглядев, наконец, её всю, от смеющихся глаз до тёмного треугольника между бёдер: — Говоришь, исполняешь желания?

— Все до одного, — прошептала она. Протянула руку и толкнула ширму, скрывая постель от чужих глаз.

* * *

Утро выдалось серое, хмурое. Люди поглядывали на затянувшие небо тучи и гадали, не завалит ли отряду путь. Зато мороз отступил, и в воздухе тянуло почти весенней сыростью. Верен снова и снова пересчитывал людей: все пятьдесят человек стояли во дворе, поклажа была увязана и погружена на сани-волокуши. Ардерик проверял сотни раз осмотренные тюки, избегая встречаться с Вереном взглядом. Олларда и Такко не было видно. По двору пронёсся лёгкий гул: на крыльцо вышла баронесса.

Верен почти не слушал, что она говорила. Краем глаза смотрел, как повязывала ленту на меч Ардерика — точь-в-точь как перед поединком с Шейном. Знать бы, уже случилось между ними тогда или… Верен отвёл взгляд и смотрел только на светловолосую фигуру за плечом баронессы. Едва дождался конца прощальной речи, и Бригитта сама спустилась к нему.

— Я женюсь на тебе, — твёрдо сказал Верен. — Пока не знаю, как, но женюсь непременно. Если только сама не найдёшь другого.

— Все говорят, что ты вернёшься не простым воином, — улыбнулась Бригитта. — Маркграф вчера сказал, что сильно удивится, если ты не встретишь весну хотя бы десятником. Только вернись.

— Непременно, — пообещал Верен. Прижал Бригитту к себе, чтобы тем, кто остаётся, и в голову не пришло её обижать. Подумал, обнажил меч и протянул ей рукоять.

— Да пребудет с тобой удача, — прошептала Бригитта, завязывая тонкую ленту. Верен кивнул в знак благодарности и сжал в ладонях тонкие пальцы.

Уже по пути к воротам его перехватил Такко и сунул десятка два новых арбалетных болтов:

— Сам делал. Как раз для таких стрелков, как ты. Летят в цель, как ни старайся промазать.

Верен засунул болты за пояс и крепко обнял друга:

— Не болей тут. И… присмотриза Бригиттой.

— Прости, я уже за другой присматриваю, — ухмыльнулся Такко. — Ладно. Постараюсь. Если кто на неё взглянет, напомню, что ты скоро вернёшься.

Верен кивнул и шагнул было к воротам, но Такко неожиданно схватил его за рукав.

— Я хотел пойти с тобой, — пробормотал он куда-то себе под ноги. — Прибыли сюда порознь и вот опять…

Верен потрепал его по плечу и сказал как можно увереннее:

— Не бери в голову. Ещё заболеешь опять, кто будет с тобой возиться? Лучше стреломёты строй, чтобы никто и близко не подошёл.

Забавно вышло: Верен столько мечтал выпытать у Такко маркграфские секреты, а теперь сам владел тайной Ардерика и не мог поделиться, хотя на сердце пекло. Он в последний раз хлопнул друга по плечу, усмехнулся мелькнувшей в его глазах зависти и зашагал к воротам, где ждал Ардерик.

— Хоть кто-то достойно попрощался, — бросил сотник кисло. — Ходу!

* * *

После ухода отряда замок притих. Элеонора бродила по коридорам, касалась дверей, за которыми недавно ночевали воины, вслушивалась в непривычную тишину. Поднимаясь на башню, всматривалась в тёмную полосу леса на востоке, не зная, чего ждёт. Вечерами играла со служанками в тавлут. С тщательно скрываемой завистью поглядывала на Грету — девчонка не стыдилась, приходя под утро, принимать такой утомлённый и вместе с тем счастливый вид, что у Элеоноры внутри всё сжималось от неутолённого желания. Даже Бригитта внезапно преисполнилась какого-то особого достоинства — она ждала из похода мужчину, что пообещал ей верность и защиту, и в искренности его слов не приходилось сомневаться. Искренность Ардерика тоже была неподдельной, и Элеонора нутром чуяла — когда он вернётся, всё будет по-другому. Всю неделю он сторонился её, избегал даже случайных касаний. В вечер перед отъездом Элеонора ждала, что Ардерик уступит Бригитту оруженосцу и придёт к ней, но прождала напрасно.

А ей очень, очень нужно было, чтобы пришёл.

С востока приходили скупые вести: отряд добрался до Белых Рогов, Суходола, до Верхних Горшков… Чужие названия не радовали, верность северян не внушала надежды. Уже третий имперский сотник уходил сражаться с Севером, и сердце Элеоноры сжималось от дурного предчувствия. Ардерик должен выжить.

Равно как и Тенрик. Он почти не заговаривал с Элеонорой: перебрасывался короткими фразами по хозяйству за завтраком, посылал ей угощения к обеду, касался кубком её кубка, провозглашая мир и здоровье императора за ужином, и был полностью безразличен всё остальное время. Порой Элеонора вздрагивала от неожиданности, услышав его голос в кладовых или конюшне. Приходилось напоминать себе, что Тенрик снова барон и всё ещё её муж и хозяин Севера. Хотя бы на словах. Один раз она увидела мужа с Оллардом, они обсуждали подъёмник, и Элеонора долго наблюдала за ними, дивясь, каких разных людей свела война.

За Оллардом Элеонора следила куда более пристально, чем за мужем, хоть и виделась с ним ещё реже. Присматривалась, подмечала мелочи, расспрашивала Грету обо всём, что той удалось увидеть и узнать. Следила за мальчишкой-лучником и наконец уверилась — если он и бастард, то не из тех, кто получают статус законных. Оллард обращался с ним теплее, чем со слугой, но без строгости, которой отличают будущих наследников. Элеонора знала от Греты, что жениться снова маркграф не успел и что уехал не по своей воле, а стало быть, в столице не станут горевать, если род Оллардов прервётся. Тревога ненадолго уступила место удовлетворению: мир на Севере значил для маркграфа куда больше, чем он пытался показать, а значит, привлечь его на свою сторону легче, чем казалось.

Спустя неделю после ухода отряда пришло письмо. Ардерик сообщал, что закрепился на Овечьих Отрогах — Элеонора насилу вспомнила, что так звалось крупное селение скотоводов в предгорьях — и что местные весьма злы на Шейна после его неудачного похода и, стало быть, поддержат имперцев и помогут найти клятое Бор-Линге. Элеонора прижала письмо к груди, затем, опомнившись, небрежно бросила на стол. Она уже ошибалась, поступив по велению сердца: подбросив Тенрику киноварь, последовав за ним в засаду, устроенную Шейном… Больше она не поведёт себя, как влюблённая девчонка.

Выбирая платье для прогулки в восточную башню, Элеонора провела в гардеробной не меньше получаса. Открытые по южной моде наряды не годились — соблазнять Олларда бесполезно и даже опасно. Северные были слишком просты. Порывшись в сундуках, Элеонора отыскала старое платье матери, которое собиралась перешить, но так и не дошли руки. Квадратный вырез выгодно подчёркивал грудь, плотный корсаж со вставками из чёрного бархата — талию, а закрытое нижнее платье было расшито крохотными ландышами — белым и голубым по чёрному шёлку. Элеонора приложила наряд к себе перед зеркалом, мысленно примерила серьги и ожерелье из северного жемчуга… Юной Элеоноре наряд казался чопорным и строгим. Для нынешней был безупречен.

* * *

Платье сидело, как влитое, вино из личного погребка Элеоноры отдавало осенней терпкостью и даже свечи горели ровно, заливая маркграфские покои тёплой желтизной. Из-за двери слышались негромкие голоса и смех: Элеонора взяла с собой Грету и можно было не опасаться, что разговор подслушают. Весёлая болтовня разряжала обстановку, а снисходительные взгляды сближали.

— По меньшей мере три дня назад Ардерик был здесь, — Элеонора коснулась воображаемой точки на карте, — и местные хорошо его приняли.

— Я в нём не сомневался, — кивнул Оллард. — Хотя его затея выглядела излишне смелой.

— Он храбр и удачлив, — согласилась Элеонора. — Признаться, я предполагала, что вы тоже захотите поехать.

— Я не воин, — усмехнулся Оллард, — и последняя битва за замок это доказала. Я могу строить машины, но предусмотреть, как изменится положение, просчитать, когда вывести войска… В этом Ардерику нет равных. Даже Гантэр не обладал его чутьём и поплатился жизнью. А я его отпустил, переоценив. Нет, мне нечего делать в настоящем бою.

— Я думала, вам захочется осмотреть новые земли, — сказала Элеонора. — Простите мою назойливость, но вы выглядите одиноким, господин Оллард. Боюсь, вам тоскливо в Эслинге.

— Я с юных лет не желал лучшего общества, чем имею здесь, — улыбнулся Оллард, указывая на чертежи и шестерни. — Простите мою неучтивость.

Элеонора плеснула по кубкам ещё вина. Сколько она себя помнила, об Оллардах говорили одно и то же: нелюдимы, неприветливы, надменны. Её мать сетовала на отца нынешнего маркграфа, бабушка — на деда. Элеонора всматривалась в резкие черты бледного лица и силилась вспомнить: человек, что сидел перед ней, не всегда был маркграфом Оллардом, у него было личное имя, которым его звали родители, друзья, жена… Но вспомнить не удавалось — будто у её собеседника осталось лишь родовое имя, чёрный бархат и меч на правом бедре. Будто он уже был одним из череды Оллардов на семейных портретах, отринув всё личное.

— Я знаю, что вы цените выше шестерёнок, — сказала она, отодвинув карту. — Своё имя и кровь.

— И как вы намерены это использовать?

— И в мыслях не было использовать вас, маркграф Оллард. — Элеонора чуть пригубила вино. Определённо, оно было лучшим, что удалось найти в погребах Эслинге. — Я лишь удивляюсь недальновидности Его Величества. Я много обдумывала сложившееся положение и, признаться, никак не могу постичь одну вещь. Раз в столице давно подозревали, что на Севере неспокойно, для чего сюда отправили вас — единственного наследника рода? Или Его Величеству было важнее, что вы единственный владелец механических мастерских и обширных земель?..

— Вы и мои земли уже посчитали?

Элеонора отставила бокал точно на середину вышитой салфетки и сплела пальцы в замок.

— Я многое посчитала, господин Оллард. В этом году Север принесёт короне одни убытки. Покрыть их можно, подняв налоги, что не понравится людям, или пополнив казну за счёт чужих богатств. Например, сослав их законного хозяина на войну с якобы дипломатическим поручением.

— Полагаете, император не ждёт моего возвращения?

Элеонора улыбнулась как можно любезнее:

— Будь император заинтересован в продолжении вашего рода, он навязал бы вам вторую жену и не выпустил из спальни, пока вы не исполнили бы свой долг.

Оллард отпил вина и усмехнулся:

— В таком случае я благодарен, что мне предложили всего лишь поездку на Север.

Элеонора снова разлила вино и не удержалась от колкости:

— Как вы пережили брачную ночь, маркграф?

— Превозмогал, — отозвался Оллард. В его глазах плясали озорные огни. — Вы пришли, чтобы обсудить мою супружескую жизнь? Уверен, ваша более красочна.

— Не сомневайтесь, — парировала Элеонора и отставила бутылку, не преминув игриво огладить горлышко. Не соблазняя, но дразня. — Так вот, раз вы в ссылке, значит, заинтересованы, чтобы вернуть расположение императора. А значит, мы можем быть полезны друг другу. Мир на Севере нужен нам обоим. Вместе мы добьёмся большего, чем порознь. Ваш отчёт императору позволит мне сохранить доброе имя, а вам — вернуть его.

— Предлагаете мне лгать?

— Всего лишь умолчать кое о чём. Ради ваших надежд.

— Надеяться — неблагодарное занятие. — Озорные огни в глазах погасли, словно болото затянуло ряской. — Однако прекрасное вино! Из погребов вашего отца, надо полагать?

— Да. Урожай того года, когда Его Величество взошёл на престол. Маркграф Оллард, послушайте меня. Я не знаю, через какие испытания вам пришлось пройти, кроме потери семьи, но вы ещё не стары, у вас впереди целая жизнь. Вы умны и талантливы. Я не верю, что у вас не осталось ни мечты, ни надежды.

Оллард медлил с ответом, и Элеонора уже собиралась убеждать его дальше, как он заговорил:

— Это у вас впереди целая жизнь, Элеонора, и я желаю, чтобы ваши надежды не рухнули, как мои. Чтобы ваш род не пресёкся, чтобы не пришлось видеть, как угасают ваши дети — медленно и неотвратимо. Чтобы не пришлось узнать, что их невозможно спасти и за всё золото мира. Не пришлось опустить над ними могильную плиту…

Маска шла трещинами, за ней ворочалась боль — потаённая, застарелая. Элеонора впервые видела Олларда таким и не удержалась — коснулась чёрного бархатного предплечья, желая поддержать. Оллард выдохнул и отвёл взгляд:

— Простите. Я не должен был вас волновать. Позавчера Агнет исполнилось бы тринадцать — возраст, после которого её жизни больше не угрожала бы болезнь. Забыть об этом труднее, чем кажется.

Элеонору уколола мысль: если бы двадцать лет назад их отцы договорились, всё сложилось бы по-другому. И Север был бы не нужен — она правила бы огромным Оллардовским маркграфством, пока супруг сидел бы над чертежами.

Рука под чёрным бархатом напряглась, и Элеонора медленно убрала пальцы, но не отвела взгляд от бледной кожи, обтянувшей костяшки и суставы. Голубые ветви вен, пятно от чернил на безымянном пальце, от масла — на большом и указательном. Полоска кипенно-белой рубашки, угольно-чёрный рукав, снова белое — в вороте… Волосы — тёмный камень, глаза — мох, кожа — снег, пронизанный голубоватым льдом вен. Сведи её судьба с этой ледяной глыбой, осталась бы она прежней Элеонорой?..

— Я вам не враг, маркграф Оллард, — негромко проговорила она. — Стоя на одной стороне, мы можем многое.

— Элеонора, — отозвался Оллард устало, — вам нужна моя помощь? Попросите. Обсудим. Только не нужно навязывать мне выгоду — у вас нет ничего, что могло бы меня заинтересовать.

Элеонора улыбнулась, прислушалась к голосам за дверью и небрежно смахнула со стола карту и письмо Ардерика. Пора перейти к делу.

— Вы ошибаетесь. Я кое в чём солгала вам. Мне есть что предложить. И отказаться будет крайне неразумно с вашей стороны.

Часть IV

 1. Не время для сомнений

Воздух дышал весной: сыростью, талой водой и особым прелым теплом. Под снегом и палой листвой просыпались корни и семена. Элеонора вдохнула полной грудью и — в который раз за последние дни — положила ладонь на живот. Наконец она была уверена — наследник будет! Дни были сосчитаны и перебраны, как зёрна для посева. С близости с Тенриком и Ардериком прошло два с половиной месяца, из них полтора — с последней битвы за Эслинге. Последние недели Элеонору мутило, по утрам она поднималась с тяжёлой головой, даром что спала и днём. Поясницу тянуло, но не так, как в лунные дни. Сами же дни не приходили вовсе, и нельзя было списать задержку на ужасы осады.

Порой закрадывались мысли, что под сердцем может расти не сын, а дочь, да и ту сперва надо доносить. Элеонора гнала сомнения, как жадных грачей с поля. Женщины Таллардов всегда легко вынашивали младенцев, а что до дочери… Нет, просто не может так не повезти.

Теперь бы родить в срок, чтобы ни один злой язык не посмел позорить наследника… Элеонора прикрыла глаза, чутко вслушиваясь в подступающую весну. Не время для сомнений. Урожай считают по осени, а сейчас время сеять зёрна и лелеять слабые ростки.

— Госпожа! — Бригитта слегка запыхалась, поднимаясь по лестнице. — Господин барон прислал ещё овец!

Вместе они спустились со стены на задний двор, откуда слышалось резкое блеяние и тонкие голоса ягнят.

— Дышат что загнанные кони, — заметил Дарвел, оказавшийся у ворот раньше Элеоноры.

— Этих двоих под нож, эту — в хлев, — велела она, кивком поблагодарив Дарвела за подсказку. — Будет давать много молока — будет жить. Ягнят же… — Рот наполнился слюной при одной мысли о нежном жарком. Нет, нельзя разбрасываться без того скудными запасами. — Попробуем выкормить. В кладовых осталась подпорченная репа. Выберем, какая получше, запарим с отрубями… Пусть Несса возьмёт ягнят на кухню. Там им будет теплее и безопаснее.

Стадо в полторы сотни голов — долгожданный привет от Ардерика — пригнали две недели назад и едва успели до окота. Элеонора думала, что придётся забить всех, но Тенрик отделил самых слабых, а остальных определил на пастбище в западных предгорьях. Казалось бы, какое пастбище, когда снега — выше пояса? Но Тенрик не был бы Тенриком, если бы не отыскал местечко, где ветер был достаточно силён, чтобы сдувать снег с прошлогодней травы, но не мешал животным.

Сейчас окот был в разгаре, ягнята появлялись на свет один за другим, и не все выдерживали мороз. А среди овец хватало слишком старых или молодых для окота. Таких и отправляли в замок — когда своим ходом, когда в виде ободранных тушек. Это было хорошо — на стол каждую неделю подавали свежее мясо. От другой пищи Элеонору выворачивало наизнанку, от одного запаха, и это тоже было хорошо — верный знак, что под сердцем растёт мальчик. А овец всё ещё оставалось достаточно, чтобы весенняя стрижка принесла много звонкой монеты.

— Устроим ягнят под лавкой, чтобы не затоптали… — Элеонора улыбнулась. — Вы знаете лучше меня.

— Под лавкой самое оно, — кивнул стражник и даже изобразил некое подобие ответной улыбки. — Соломки и дерюги старой положить, и выйдет им перина…

Расчёт Элеоноры оправдался целиком и полностью: Дарвел, раньше не ронявший при «южной госпоже» лишнего слова, держался совсем по-другому с будущей матерью наследника. И не он один. За привычной почтительностью стражников, конюхов, поварих, старых нянек теперь проступала неподдельная нежность — к новым маленьким Эслингам, которых ещё до рождения не терпелось окружить заботой. Элеонора щедро бросала в оттаявшую почву зёрна: дарила женщинам безделушки и ткани, мужчинам — уцелевшие ножи и ножны из отцовских сундуков и новые рубахи, со стариками делилась целебными травами. Она делала это и раньше, но теперь её дары принимали с особой теплотой.

Ягнят и овцу увели, двух оставшихся потащили к кухне. Элеонора медленно пошла по двору. На воздухе её мутило меньше, чем в покоях.

Новый подъёмник с бодрым лязгом подавал в замок ведро за ведром. Элеонора распоряжалась в Эслинге одна — Оллард уехал пару дней назад осмотреть окрестности, и она скучала по его колючим шуткам, показной холодности и редким откровениям, неожиданным, как реки с горных снежников. Скучала и по грубоватой преданности Ардерика, и старательно гнала ревность — едва ли воин хранил ей верность в походе, и это тоже было хорошо, правильно. Пожалуй, только возвращения Тенрика Элеонора не желала. Что за незадача, что настоящим хозяином замка был именно он!

* * *

— Дома уже миндаль цветёт, поди… — ворчал Такко, оглядывая осевший, побуревший снег, что доходил лошадям почти до брюха.

— Соскучился? — бросил Оллард.

Такко прикусил язык. Вроде давно уже привык звать домом то место, где жил, а вот гляди-ка — вырвалось. Быть может, потому, что Эслинге, да и весь Север, слишком остро ощущался как временный приют. Особенно сейчас — промозглый, ветреный, поблёкший. Даже в седле было особенно тряско и неуютно: лошади брели по снегу, высоко поднимая ноги, и всадников противно подбрасывало.

— Здесь целую деревню можно потерять, не то что дорогу…

— Мы не дорогу ищем.

— Как? А что?

Оллард не ответил. Такко приподнялся в стременах, чтобы взглянуть на проводника, пробивавшего путь. Они взяли из замка совсем небольшой отряд, человек десять. Маловато, чтобы разведать тропу в Бор-Линге, на которой могли попасться камнееды в поисках, чем поживиться голодной весной. А теперь оказалось, дело было и не в тропе.

— Добрались! — проводник натянул поводья и обернулся. — Вот она, Гиблая. Глядите, господа, сколько пожелаете.

Внизу лежала долина, напоминающая перевёрнутый кубок: круглая, с широким входом с южной стороны и венцом разбегающихся тропок. Сражаться здесь… да уж, ясно, отчего так назвали. Здесь и сотню, и тысячу можно положить, лишь бы стрел хватило! Ростовые щиты никто так далеко не потащит, и даже строиться «черепахой» бестолку — высматривай сверху бреши в стене щитов да стреляй. Внизу даже не успеют толком увидеть, откуда летят стрелы.

— Гиблой зовут потому, что часто здесь пропадают люди и скотина, — болтал проводник. — Не помрёшь, так увечным останешься. Места здесь щедрые — хошь грибы бери, хошь ягоды, да и охотник пустым не уйдёт. Пусть куропатку или лисицу, а принесёт домой. Только камень здешний больно коварен. С виду крепок, а ступишь — песком обернётся…

— Поэтому засады и не ждали, — договорил за него Оллард. — Сотник Рамфорт был не дурак. Иначе старик Таллард не доверил бы ему любимую дочь.

Такко уцепился за последние слова и отчего-то ярко вспомнил Агнет. Как же жаль, что она не увидела весну! Хрупкий утренний лёд, первые талые ручьи, теплеющий воздух как-то удивительно подходили к её нездешней красоте. Интересно, в этих краях растёт шиповник?.. Должно быть, нет, а то в лесу были бы ягоды.

— Три года назад здесь, в долине, погибла охрана баронессы, — Оллард наконец удостоил Такко объяснениями. — Сотня отборных воинов попались в ловушку, будто зелёные юнцы. Теперь понятно, почему.

— Господин Шейн здесь с детства всё облазал, — снова вступил проводник. — Знал, где твёрдо, а где гниль.

— И ни разу не срывался?

— Да где там! Как снег сходил, старая госпожа клала в холле снадобья и чистое тряпьё, чтобы, значит, не бегать всякий раз, как придётся его лечить. Другой бы давно разбился, а этого горы пускали, значит…

Такко мысленно усмехнулся: дома о нём говорили то же самое. Вот ещё выдумали — горы пускают! Смотри, куда ступаешь, и дело с концом.

Оллард снова повернулся к проводнику:

— Почему же сотника Рамфорта не предупредили, чтобы не совался в гиблые края?

— Так разве ж им скажешь! — обиделся проводник. — Разве ж они спросили? Поехали, никому не сказав, да и раньше держались особняком…

— Я хочу осмотреть это место. Есть надёжная тропа?

Проводник закивал.

Они обогнули долину, то увязая в снегу, то выбираясь на голый камень. Проводник не умолкал, описывая гибель отряда с такими подробностями, что, казалось, ещё чуть-чуть — и выяснится, что в битве затесались тролли и горные эльфы. Впрочем, понять, что случилось, было несложно. Старшие Эслинги уезжали в Бор-Линге так, чтобы не возвращаться, и нагрузили телеги всем, что не желали оставлять молодому барону. Старый барон ехал впереди с семьёй и горсткой слуг, за ними растянулись обозы. Шейн с небольшим отрядом прикрывал сзади. Южане укрылись в широком провале у самого выхода и напали на арьергард. Однако Шейн не то предвидел засаду, не то вовремя заметил преследователей. Выставил своих людей наверху и заманил южан прямо под стрелы.

Такко смотрел на заснеженные склоны и думал, что непременно вернётся сюда летом. Наверняка местные побоялись как следует обшарить эти места, и среди камней полно хороших наконечников для стрел. А может, повезёт найти целый меч! Или хотя бы нож. Краем глаза Такко уловил лёгкое движение на склоне, но головы не повернул. Глядя прямо, ничего не увидишь. Быть может, всего лишь осел снег или пробежал юркий горностай, но Такко верилось, что то скользят по невидимым тропам призраки непогребённых воинов. Часто бывает, что тела оказываются там, куда живому не добраться, вот и выходит так, что достойные люди годами ждут погребения. Да, если хорошо поискать, пожалуй, отыщешь здесь не одно лишь оружие…

— Почему мы приехали сюда именно сейчас? — спросил Такко, пока они неторопливо возвращались по собственным следам. Проводник ушёл вперёд, а Оллард то ли задумался, то ли намеренно придерживал лошадь. — Всё же под снегом.

— Я увидел достаточно. Баронесса не лгала, Рамфорт действительно попал в ловушку, и к обвинениям, что Империя предъявит Шейну Эслингу, добавится ещё и разбойное нападение. Я сам хочу осмотреть эти места, когда сойдёт снег, но будет поздно.

— Почему?

— Гонец с отчётом для Его величества отправится в путь, едва тракт станет проезжим.

Значит, Оллард не доверял баронессе и решил проверить её слова, прежде чем писать отчёт. Занятно.

— Она выпросит для вас помилование в обмен на поддержку?

— Не выпросит, а употребит своё влияние для достижения обоюдно полезных целей. И не она, а госпожа Элеонора, для тебя и вовсе госпожа баронесса. Привыкай к языку образованных людей. Что касается поддержки — разумеется, я приму сторону баронессы в любом случае. Не барона же. Она готова отдать Север Империи, он — нет. Как видишь, выбрать очень просто.

Прежде чем тропа нырнула вниз, Такко ещё раз оглянулся на мёртвую долину. За хребтом лежала ещё одна, за ней ещё…

— Там войско! — Чёрные точки на снежном склоне явно не были виденьем. Такко снова привстал на стременах и чуть отвёл взгляд, чтобы не слепил снег. — Это же Ардерик!

Оллард мигом оказался рядом, чудом развернув лошадь на узкой тропе.

— Он самый. Больше некому. Похоже, сегодня день хороших вестей! Поспешим. Обрадуем госпожу Элеонору.

— Мы не дождёмся их? Вернёмся вместе, а?

— Нет. Пусть им достанется вся радость встречи. И не скучай по долине! Раз тропа в Бор-Линге начинается здесь, мы ещё вернёмся сюда.

Такко оглядывался, даже когда долину и склон скрыл горный хребет. Разум подсказывал, что от войска их отделяет не меньше двух дней пути, но что за беда снова заночевать в горах? Зато увиделись бы с Вереном на день раньше. Такко разок получил от друга весточку — выцарапанное на бересте «Яздаровъ беригиБрегиттту» и весьма недурной рисунок медведя, подминающего оленя. Олень был на гербе Шейна, и смысл рисунка был ясен — восточные земли отступились от изменника. Надо будет непременно рассказать Верену о долине и погибшей сотне. Пусть знает, что Шейн не гнушался засадами, а значит, и честного боя не заслужил.

* * *

Дым коптил низкий потолок грота, лениво выползал наружу почти неразличимыми струйками. Не сразу приметишь стоянку со стороны. Для Верена так и осталось загадкой, каким чутьём местные отыскивали сухие дрова даже под снегом. Сколько здесь было этого снега! Верен за всю жизнь столько не видел, даже когда замерзала Красильная Заводь и малышня весело каталась по склонам реки на наспех сколоченных санях.

— Пошли, что ли, оглядимся, — позвал Ардерик.

Глядеть было не на что — каждая долина была похожая на предыдущую. Те же серые отвесы, те же сосны щетинились из-под снега хвоей, а берёзы тянули скрученные ветви. Впрочем, не нужно было гадать, отчего Ардерику не сидится на месте тем больше, чем ближе они подходят к Эслинге. Порой Верен пытался представить, как это: если бы Бригитта носила его ребёнка, будучи замужем за другим. Гадал, правда, недолго — будь у Бригитты законный муж, она бы и не посмотрела на сторону, в этом Верен был убеждён неколебимо. Равно как и он сам не глядел на девок, попадавшихся в восточных селеньях. Не мальчик уже, своё отгулял.

Да и не до того было. В каждом селении повторялось одно и то же: отряд встречали настороженно, когда угрюмым молчанием, когда — вилами и кольями. Привыкли, что гости в доспехах — к пустым погребам, и хорошо ещё, если не заберут подросших парней и девок покрасивее. Ардерик часами рвал глотку на морозе, расписывая, как обманывал северян подлый Шейн, совсем не то, что щедрая Империя! Потом втолковывал то же самое уже в приземистых и дымных домах. К утру, охрипнув от споров, осушал очередную чашку дурного местного пива и переводил разговор на Бор-Линге. Местные кивали, сетовали на бесчинства Шейна, но указать тропу к морской крепости не спешили. То ли вправду не знали, то ли боялись мести.

А бывало и так, что отряд оставлял за собой пепелище и вороньё, слетающееся на косые кресты. Бывало — бежали и возвращались ночью с факелами и арбалетами наизготовку. Эти воспоминания Верен старался лишний раз не тревожить.

— Лишь бы они не переметнулись обратно к Шейну, стоило нам уйти, — поделился Верен сомнениями. — Вот явится он требовать припасов, и что они, откажут? Он же не один придёт да не безоружный.

— Ясно, не один, — поморщился Ардерик. — Значит, надо его до лета изловить.

— Местным война поперёк горла. — Верен вспоминал, как старики показывали пустые погреба, а хозяйки сетовали, что люди с побережья забрали последних коз. — Повезло, что Шейн не обещает им мира.

— Сперва-то обещал, — напомнил Рик. — Помнишь, тот староста или как их тут звать, говорил, будто ещё годик потерпеть — и будет на Севере вечный мир и сытость, что зерно и шерсть перестанут отдавать даром, а будут продавать за золото… Я ему к утру только втолковал, что ихнее золото — это южное зерно! Сейчас у него пятеро детей живы, а без зерна и зелени хорошо если трое останутся да не выйдут заморышами. Он всё твердил: грабите нас, лучшую шерсть забираете, лучшую рыбу! Соль вот лиамцы под себя подобрали… Я говорю: у тебя каша в горшке чья? Хлеб откуда взял? Где у вас те поля, на каких пшеница растёт? Хочешь как встарь, горсть ячменя на зиму растягивать? А с детьми, говорю, как думаешь — пусть дерьмо на поля возят? Или лучше их выучить да пристроить шерсть считать, чтобы были в тепле, чистоте да при монете? А девок лучше за воинов выдать или за деревенщин, какие и в могиле навозом смердят?

— Ну с девками-то он по-своему понял, — криво усмехнулся Верен.

— А я не в обиде, — усмехнулся Ардерик. — Зря ты тогда к лошадям спать ушёл!.. Обе были хороши!

— Всё же понять бы, как им пришлись твои слова, — проговорил Верен, осторожно спускаясь по склону. Снега здесь намело по колено, спасали только снегоступы. — Вдруг они там со страху дань Шейну собирают. Жрать у них хоть и нечего, а в кузницах-то стук стоял в каждой деревне.

— Да, похоже, железом Шейн здесь разживался, — кивнул Ардерик. — Только в битву-то взял имперские мечи… А ну стой! Кто там?

Они появились внезапно — три десятка северян в выбеленных овчинных шкурах. Верен мигом выставил щит и схватился за ножи на поясе. Вот где пригодится глубокий снег — врагам быстро не подойти. За спиной звякнул вскинутый арбалет.

— Рик Медвежья Шкура, — проговорил старший. А потом неожиданно склонился перед сотником: — Возьми к себе!

— Шейн обманул, — объяснял старший северянин, уплетая похлёбку из сушёных грибов. Обед пришлось варить дважды, на огне снова кипел котёл. — Не умеет воевать. Из-за него мой отец погиб, и у Рори и Фина тоже. Шейн ничего не заплатил за убитых, сказал только, что летом соберёт новое войско и отомстит за каждого. И чтобы мы готовились и упражнялись с мечами.

Под меховыми капюшонами оказались совсем молодые лица — Верен насчитал всего троих старше себя. При мечах было и вовсе двое, зато у каждого был тугой лук и по два колчана стрел.

— Отчего Шейн сразу вас не забрал? — спросил Ардерик.

— Чтобы не кормить, отчего ж ещё.

— И сколько людей с ним было?

— Два десятка. Говорили, что он послал ещё два раза по столько к Гриму у Чёрного Вершка и в Старую Кузницу. Чтобы не объедать наших.

— Разумно.

— А то! Вот мы и решили, что не хотим умереть за Шейна, от которого отвернулась удача и который обманул нас и наших отцов.

— А барону Тенрику чего не хотите служить? — прищурился Ардерик. — Вы ж меня первый раз видите. С чего взяли, что у меня больше удачи?

— Не хотим, — коротко ответил мальчишка.

— Ясно, — усмехнулся Ардерик. — Как звать-то тебя?

— Меня Кайлен. Это мой брат Григ, это вот Лар и Пест…

Верен быстро потерялся в коротких именах, тем более, Ларов оказалось двое, а Григов — целых четверо. Ардерик же дослушал до конца и кивнул с таким видом, будто запомнил каждого.

— Хорошо. Вы парни смышлёные, должны понимать, что нынче не то время, чтобы верить первому встречному. Нас три десятка, и вас столько же. Если чего удумаете — малой кровью не обойдёмся. Так что в отряде пойдёте, как я скажу, и спать будете, когда и где скажу. А то у нас иные любят, чуть что почудится, за арбалет хвататься. Дойдём до замка спокойно — ещё разок поговорим. Ясно?

Кайлен поморщился, но оглянулся на своих. Коротко переглянулся с ними и кивнул.

* * *

В последний день тропа наконец перестала петлять по горам. В лесу было теплее, меньше снега, больше дров, и отряд зашагал веселее. Ардерик поглядывал на своё так неожиданно выросшее войско и прятал улыбку, когда встречался глазами с Вереном, за которым дружно топали пятеро северян и пятеро своих.

— Ты думал до конца жизни носить за мной щит? — высказал он Верену накануне. — Иные так и ходят, так что радуйся. Пока послужишь в десятниках, а там поглядим.

Северяне вели себя смирно, деваться им было некуда. Бывалые воины восприняли новое назначение Верена с пониманием. Дело портил только сам Верен, всё пытавшийся донести до Ардерика, что недостоин столь высокой чести, но… ему тоже некуда было деваться. Вот ещё выдумал — высока честь вести за собой десять человек! Ерунда, а не честь!

Стройную фигуру на крыльце было видно издали. Элеонора выглядела совсем тонкой под черно-бурой накидкой. Она приветственно улыбнулась и поманила Ардерика ближе.

— Я вижу, восточный поход увенчался успехом. Вы не только не потеряли вверенное вам войско, но приумножили его, — прожурчал мягкий голос.

Ардерик не знал, куда смотреть. Он не желал встречаться с Элеонорой взглядом, но смотреть в землю было глупо, в сторону — невежливо, а на талию, как будто бы слегка раздавшуюся — поди разбери под мехами! — невыносимо.

— Пока рано говорить, — буркнул он. — Новые воины ещё недостаточно испытаны. Я поселю их в укреплениях и не пущу в замок раньше, чем они заслужат доверие.

— Как скажете. Хотя я думала сегодня собрать всех в Эслинге в знак дружбы. Пусть увидят наше гостеприимство. Пир будет скудным, но беседы возместят этот недостаток.

— Если тридцать лишних едоков не нанесут кладовым непоправимого урона, почту за честь порадовать вас.

— Не нанесут, — Элеонора первая отвела взгляд, показывая, что разговор окончен. — Постойте, Ардерик! Мне нужен ваш совет.

Ардерик повернулся медленно и принял самый безразличный вид, как на турнирах, когда выходил против более сильного противника. Что ещё она задумала?

— Я подумала… Что если мы сделаем небольшие подарки новым воинам? Тенрик в отъезде, и мне трудно выбрать, что будет уместно. Поможете?

Намек был прозрачен, как утренний лёд: пока барон топчет пастбище с овцами, надо втолковать северянам, кому на самом деле они должны подчиняться. Лицо Ардерика против воли растянула улыбка. Элеонора всегда думала о власти, любила её больше кого-либо из людей. Глупо было думать иначе.

Наконец-то всё стало на места. Ардерик даст Элеоноре людей, она поддержит его в тяжбе перед императором, и быть может, осенью удастся вернуться домой — хозяином, а не приживальщиком богатого соседа. Выделить Верену участок у реки… впрочем, с этого станется отхватить за своей девчонкой неплохое приданое и устроиться самому. Да и семья у него небедная…

Остались сущие пустяки: самому забыть, что недавно готов был отдать жизнь за улыбку этой женщины. А ещё — чьё дитя зреет у неё под сердцем.

— Сейчас лучшим подарком для них станет сытный обед и тёплый ночлег. — Ардерик краем глаза следил за северянами: они столпились у заново отстроенной конюшни.

Элеонора проследила за его взглядом. Её брови высоко поднялись, когда она поняла, что парни выбирают из подгнившего сена колоски и жадно разгрызают крохотные полевые злаки.

— Разместите их как можно удобнее, — проронила она. — И непременно выясните, хорошо ли они одеты. Тканей и мехов в кладовых предостаточно, не то что еды.

Ардерик кивнул и отвернулся снова.

— Слу-у-ушай! — заорал он. Северяне резко обернулись, попрятав колоски в кулаках, а с разделочного стола у кухни с шумом взлетели птицы. — Сейчас вас покормят. После любой, кто испытывает недостаток в одежде или болен, может обратиться с госпоже баронессе. Она не откажет в помощи! Поняли? Сытный обед, новые рубахи, сапоги и никаких соплей! Слава госпоже Элеоноре!

Ответом был радостный рёв.

Что ж, не так и трудно оказалось смотреть в серые глаза и слышать знакомый голос. Ардерик пересёк двор и поискал Верена — кому ещё поручить построить северян, чтобы красиво отвести в укрепления, пока в замке готовят ужин? Но Верена не было. Зато у сарая торчал маркграфский лучник — обнимался с этой девчонкой, Гретой, будто век не виделись.

Ардерик невольно замедлил шаг. Больно уж напоминала Грета Элеонору, особенно со спины. Верно, темноволосую девчонку подобрали в услужение, ожидая, что вырастет похожей на госпожу, только спутать их всё же было нельзя. Грета хоть и была хороша собой, а всё же не так: волосы чернее, глаза ярче, повадки как у лисицы, а не изнеженной кошки… Тьфу, пропасть, нашёл, на кого заглядеться!

— Верен где? — бросил Ардерик лучнику.

Тот пожал плечами и вернулся к прежнему занятию. Ардерик устремил на парочку тяжёлый взгляд, но оба и ухом не повели. На всякий случай глянул на дверь сарая — засов задвинут, значит, внутри никого. Нужник тоже на задвижке. Да куда же запропастился этот Верен?

* * *

— Рик зовёт… — пытался объяснить Верен, прижатый к двери сарая изнутри.

— Обойдётся!

— Надо…

— Не надо!

Кто бы ждал от Бригитты такой прыти? Почти затолкала его в этот проклятый сарай, прильнула всем телом, горячим и мягким, и даже ухом не повела, когда чья-то рука задвинула снаружи засов. Впрочем, чья рука, Верен знал — Такко, едва поздоровавшись, позвал помочь с каким-то тюком, и не выразил ни малейших угрызений совести, когда вместо тюка в сарае оказалась Бригитта.

— Я воин или кто? — бормотал Верен. — Он там… а я…

— Ну и иди к нему! Иди! Полтора месяца от него не отходил и ещё столько же не отходи! Я что, я забава…

— Да ну брось!

— Вот и иди, иди!

Где-то на самом краю сознания мелькнула мысль: и правда, с Бригиттой будет время помиловаться после ужина… Но руки как-то сами легли на девичьи плечи, зарылись в пушистые, пахнущие травами волосы, и Верен напрочь забыл о Рике, северянах и даже о том, что две недели не менял рубахи и всю дорогу клялся себе сперва вымыться, а потом уже подходить к достойным женщинам. Да и к недостойным тоже…

— Кайлен! — донеслось снаружи, как сквозь пелену. — Строй своих. По трое в ряд, друг за другом. По трое! В ряд! Один в середине, два по бокам! Мда… Значит так! Встаньте, будто один пьян и на ногах не стоит, а двое его ведут! Вот! А теперь головы выше, грудь вперёд и за ворота, за ворота!..

2. Середина лета

— Стройся в ряд! — выкрикивал Верен. — Арбалеты к бою! По мишеням — стреляй!

Северяне строились бестолково, неровно, но для здешней глуши сойдёт — так говорил Рик. Строем им всё равно не воевать: в горах и лесах ряды смешаются. Красота нужна больше для турниров и праздников — вроде завтрашнего.

— В два ряда! Первые — стреляй! Перезаряжай! Вторые — стреляй! Заряжай! Первые!..

В лучной стрельбе северяне были хороши, но в арбалетной им не хватало терпения и опыта, потому Верен строил их перед мишенями снова и снова.

— Лар, тетиву не дёргай! Дёргать будешь в другом месте! Грэг, заряжай, а не в штанах чеши! Крапивой всыплю, чтобы не зря чесал! Кай, упор в плечо! Держи арбалет крепко, как кружку с элем! Вторые — стреляй!

Верен и не заметил, как стал относиться к северянам как к младшим братьям, даром что иные были старше него. Они так отчаянно рвались в бой, так клялись отыскать дорогу в Бор-Линге и своими руками отправить Шейна пасти овец на Звёздном мосту — ну чисто мальчишки! Потому Верен не заподозрил дурного, когда Рик велел устроить парней в укреплениях, а после показать первые приёмы с мечом. Плёвое дело, не сотнику же возиться! И только спустя две недели сообразил, что все, кому надо что-то от северян, почему-то обращаются к нему.

Ардерик, ясное дело, новых воинов не бросил. Но старшим над ними записал Верена. А в ответ на недоумевающий взгляд ткнул пальцем в столбец с жалованием. Больше Верен вопросов не задавал и от северян не отходил. С Кайленом он сблизился быстро, для остальных тоже стал кем-то между старшим по званию и приятелем. В общем, тем же, кем был для Такко, только теперь неугомонных стрелков стало три десятка, хлопот же с ними было, пожалуй, даже поменьше.

— Молодцы! Собирайте болты и дуйте жрать. Вечером ещё с мечами разомнёмся.

— Так давно вечер, Верен!

Пустошь заливал яркий свет, нимало не напоминавший закатный. Верен махнул рукой:

— Тоже мне вечер! Значит, как солнце над той вершиной зависнет, жду назад. С мечами.

Светлые дни наступили незаметно. Сначала долго-долго ждали весну, затем дивились, как холодны ещё ночи и зелены ягоды в лесу, не сразу осознав, что это и есть северное лето. Зато солнце задерживалось в небе всё дольше. Говорили, что в праздник оно не зайдёт вовсе, и Верен ждал Светлого перелома с почти детским нетерпением.

И не он один! Эслинге готовился к настоящему торжеству с пиром и турнирами. На пустоши между замком и укреплениями поставили длинные столы, соорудили навес на случай дождя. В кухне трудились, не покладая рук. Зерна не было совсем: лепёшки пекли из раннего гороха и творога с тёртой сосновой корой, зато мясо и рыбу везли в замок телегами. Не было недостатка и в молоке — кладовые ломились от сыра и творога, солёного, сладкого, пряного…

Вот и сейчас на ужин дали рыбу, сваренную с молоком. Дома Верен и смотреть бы не стал — этак только улов переводить! — а здесь уплел за обе щеки и снова вышел на пустошь глянуть, всё ли готово к празднику. Кайлен увязался за ним. Ему всё было в новинку: парень ни разу не видел настоящего имперского турнира. Верен, правда, тоже, и от ожидания внутри всё замирало.

Шагах в ста от столов, у площадки для упражнений возвышался помост для зрителей. Площадку расширили, огородили кольями и верёвкой. Опилками очертили круг для фехтовальщиков, а в тридцати шагах поставили щиты с мишенями для лучников и арбалетчиков. У этих щитов уже успели поругаться Такко с Кайленом — каждый собирался унести с состязаний серебряную стрелу.

— Хрен овечий он унесёт, — буркнул Кайлен Верену, тоже вспомнив утренний спор. — С арбалетом он половчее управляется, это верно, но с луком пусть утрётся!

Верен только усмехнулся — Такко говорил почти то же самое.

— Достанешь ещё рыжей краски, когда барон уедет на поля? — спросил Кайлен.

— Ясное дело, достану, — ухмыльнулся Верен. — Баронесса-то ругаться не будет.

Весь месяц, пока барон пропадал на пастбищах, они стреляли по чучелу с рыжей шевелюрой. Луковая шелуха, ржавчина и отвар яблоневой коры превосходно покрасили солому, а старую дерюгу нетрудно было прихватить так, чтобы вышло нечто вроде рубахи с намалеванным на груди оленем. Жаль, с возвращением барона забаву прекратили.

— Хорошо бы Шейн заявился на праздник, — проговорил Верен. — На Перелом был, на Зимнюю четверть был… Сейчас бы мы его так встретили!

— У нас бы не улизнул! — Кайлен ударил кулаком по ладони.

— Успеешь ещё навоеваться, — усмехнулся Верен. — Теперь бы тропу в эту проклятую крепость отыскать…

— Отыщем. В горах, видишь, то обвал, то размоет… Ничего. Всё облазаем, но тропу найдём.

Северные вершины стояли, облитые солнечным золотом. Где-то за ними таилась морская крепость. Что нынче делал Шейн? Готовился к празднику? Или собирал остатки войска?

— Зимой у него осталось всего-то шесть десятков… — вспомнил Верен. — Даже если наскребёт сотню, замок ему не взять. Даже если барон сам откроет ворота и заново распечатает подземные ходы.

— Не взять, — эхом отозвался Кайлен. — Жив не буду, а ему отомщу за отца и за обман.

— Тебя здесь учат не для того, чтобы живым не был, — толкнул Верен притихшего парня. — Что, на Шейне свет клином сошёлся? Завтра присягу дашь и станешь не просто Кай, а честный воин Империи Кайлен из Лосиной долины. Имя наживёшь, денег скопишь, женишься и заживёшь своим домом…

Верен осёкся, сообразив, что говорит больше о себе. Предвкушение снова вытеснило волнение перед завтрашним днём.

— Я обещал весной опоясать тебя клинком, как полагается, — на днях сказал Верену Ардерик. — Весна в этом году задержалась, но на Солнцестояние я сдержу слово.

До мечты стать воином — настоящим, чьё имя записано в войсковой книге и прославлено битвой — было рукой подать. Завтра Ардерик вручит ему меч на глазах у всех, а маркграф и баронесса засвидетельствуют, что Верен из Красильной Гавани не ремесленник, а воин. Лет пять назад Верен сказал бы, что скорее солнце замрёт в небе, чем ему так повезёт. Кто знал, что на Севере сбудется и одно, и другое.

* * *

— За мир! — привычно поднял кубок Тенрик, и праздник начался.

Оглядываясь назад, Элеонора диву давалась, как они пережили зиму. Ограбленные кладовые, угнанные стада, сожжённое сено. Погибшие люди и лошади. Уцелевшие жители деревень и воины,которых нужно было кормить, кормить, кормить…

— За урожай! — прокатилось по столам. — За лето! За новую жизнь! За наследника!

Элеонора зажмурилась — так отозвался в сердце простой клич. Это она была новой жизнью и надеждой. За неё пили старое, разбавленное водой — чтобы всем хватило — пиво, за неё поднимали кубки и рога! Тонкий плащ давно не скрывал округлившийся живот. Элеонора несла его, как воин — знамя, тая за показной гордостью нескончаемую тревогу.

Её всё ещё мутило, поясницу тянуло, временами не хватало воздуха. Грета и лекарь наперебой уверяли: вот-вот пройдёт, срок-то уже большой! Элеонора устало пожимала плечами. Этому ребёнку предстоит столько сделать. Глупо ждать лёгкой беременности.

Когда слуги в третий раз обнесли всех едой и пивом, от площадки для состязаний прозвучал короткий звук рога. Один за другим воины поднимались из-за стола, в последний раз проверить оружие перед турниром. Встал и Ардерик. Элеонора проводила его взглядом — до чего же хорош! Доспех ладно сидел на его крепком, ловком теле, на наплечниках сверкал императорский герб. Такому воину не стыдно повязать ленту на копьё! Глубоко в груди ворохнулось тёплое, полузабытое… Но следом толкнулся ребёнок, и Элеонора положила руку на живот, забыв о Рике. На мгновение весь мир сосредоточился в мягком толчке.

— Тебя славят три сотни человек, — беззвучно прошептала она. — И это только начало. Не подведи меня… всех нас. Пожалуйста.

За Ардериком потянулись северяне, прихватив со стола кто кусок мяса, кто жареную рыбёшку. Элеонора невольно залюбовалась и ими. Молодые, сильные, в новых рубахах, сшитых здесь, в Эслинге — настоящие воины, а не стайка голодных пастушат. Глядя на них, верилось: победа над Шейном будет быстрой и полной. Элеонора перевела взгляд на курганы, что высились в стороне. Насыпанные весной, сейчас они были покрыты травой и цветами. Шейн ответит за всё — за каждую смерть, за сожжённые дома, за каждое украденное зерно. За каждый день, что Элеонора потратила на борьбу.

Со стороны площадки снова протрубил рог. К началу состязаний всё было готово. Элеонора обернулась к Тенрику — он должен был подать ей руку, чтобы отвести к помосту для зрителей — и поморщилась. Встрёпанный, раскрасневшийся от эля и солнца, с животом больше, чем у самой Элеоноры, он был похож на разжиревшего медведя среди ловких, поджарых рысей. И с этакой тушей она должна была пройти у всех на глазах! Как-то особенно резко ощутились взгляды: одобрительные, понимающие, лукавые. Отчаянно захотелось крикнуть: это не его ребёнок, я делила постель с мужчиной, а не с этим недоразумением! Элеонора снова огладила живот, вздёрнула подбородок и одарила мужа любезной улыбкой.

Они едва успели подняться из-за стола, как подошёл Дарвел:

— Господин Тенрик, что решили? Будете преломлять копьё?

— Буду, Дарвел. В такой-то день!

— А латы надевать когда? Поспешить бы. Кому как не вам выходить первым?

Тенрик замешкался: ему явно не терпелось открыть турнир. Опоздает и поделом! Достойный воин сразу надел бы латы на застолье, а не позорился бы в простой рубахе, пусть и расшитой цветным шёлком!

— Иди одеваться, Тенрик, — вздохнула Элеонора. — Я дойду сама.

— Позвольте, госпожа, — Элеонора не уловила, когда Ардерик снова оказался рядом. — Почту за честь препроводить вас на турнир.

Солнце играло на начищенной кольчуге и отполированных латах Ардерика, длинный турнирный меч касался вереска. Велик был соблазн протянуть руку — но не годилось нарушить обычай. Хватит и того, что Ардерик посвятит Элеоноре свои победы.

Отказать она не успела — Тенрик неожиданно оттёр её плечом:

— Не извольте беспокоиться. Я сам отведу свою жену на положенное ей место. Дарвел, погоди пока с латами.

— Очень хорошо, — Ардерик не изменился в лице. — Стало быть, можно выпустить ребят размяться, пока господин барон будет наряжаться. Как раз займут зрителей на час-другой.

— Только сами поберегитесь, любезный, — отрезал Тенрик. — Как бы вам не выбиться из сил с таким-то длинным мечом. Скажите, этак вы возмещаете недостаточную длину рук или чего-то иного?

— Лучше утомиться с мечом, чем натягивая броню. Вы бы тоже побереглись — как бы латы не лопнули посреди турнира!

— Уймитесь немедленно, — прошипела Элеонора, не переставая улыбаться. — И убирайтесь оба. Я прекрасно доберусь до этого проклятого помоста сама.

В груди клокотала обида. Она-то решила, будто Ардерик пренебрёг приличиями ради неё, а он хотел уязвить барона! Нашёл время!

Ещё немного — и заминка станет видна со стороны. Элеонора подобрала юбки и шагнула было вперёд, но под ноги попалась не то палка, не то гусиная кость. Опереться ни на Тенрика, ни на Рика она не успела — кто-то подхватил под локоть с другой стороны.

— Госпоже баронессе тяжело стоять, — проронил Оллард. — Барон, одевайтесь. Ардерик, вас ждут на арене. Идёмте, Элеонора.

— Не ожидала от вас такой предупредительности, — негромко проговорила Элеонора, ступая на расстеленный по вереску ковёр.

— Предупредительности? На вашем сроке уже болит спина. Надо было оставить вас ждать, пока они пререкаются?

Маркграф оказался рядом удивительно кстати — Тенрик успеет переодеться, а люди не будут сплетничать. Пройтись с Оллардом — всё равно что с родным отцом или старшим братом. О нём разговоры не пойдут. Все знали, что Грета раза три в неделю ночует в маркграфских покоях, но постель делит вовсе не с их хозяином, а другим женщинам туда нет хода вовсе.

Элеонора чуть скосила глаза на руку в чёрном бархате, что поддерживала её почти неощутимо. Она знала о маркграфе Олларде больше, чем кто-либо другой в замке — и всё же не верилось, что он когда-то был женат. Что так же поддерживал другую женщину с округлившимся животом, был ей мужем не только на словах… Элеонора вздрогнула и поспешила свободной рукой запахнуть на груди плащ. Хорошо, что с гор тянуло прохладой.

— Ваше предложение весьма заманчиво. Но вы ошиблись в одном. Небольшие разногласия — не совсем подходящее обозначение причины, по которой Его Величество предложил мне эту увеселительную поездку.

— Вы всё шутите, господин Оллард, а между тем решается судьба Севера!

— Моя — тоже, дорогая Элеонора. Равно как всего моего рода.

— Тем важнее для нас быть на одной стороне! Вы… поможете мне?

— Не раньше, чем вы попросите ещё раз. Нет, я вовсе не жду унижений. Но хочу, чтобы вы понимали, кого просите.

После того разговора Элеонора неделю не заходила в маркграфские покои. Там везде были разложены шестерни и пружины, и слишком живо они представлялись в человеческих костях. А ещё яснее виделась застывшая женская фигура за клавесином.

Она поверила Олларду по одной причине — просто не видела смысла выдумывать столь ужасную историю. Столько лет скрывать чудовищное увлечение, водить за нос дознавателей, будоражить всю округу… А утаить смерть жены! От всех, даже от собственной дочери! В голове не укладывалось.

— Кто-то ещё знает вашу тайну?

— Мой ученик. Ему можно доверять — слишком тесно его жизнь связана с моей.

Элеонора мысленно обругала себя за легковерность. По её расчётам мальчишка должен был выболтать Грете всю подноготную маркграфа, все его планы и намерения. Болтать он и вправду любил — Элеонора знала, что подавали на ужин маркграфской дочери, когда в замке выпускали собак и сколько шагов было от ворот до конюшни. Но эти сведения не значили ровным счётом ничего, их нельзя было использовать. А о самом главном мальчишка не сказал ни полслова.

Элеонора хорошо помнила первые дни после приезда Олларда. От него веяло холодом и гибелью, он казался воплощением судьбы, злого рока. Каменный идол, как звал его за глаза Ардерик. С тех пор многое изменилось. Мертвенную бледность согнали солнце и ветер, церемонная манера держаться уступила место естественной цепкости. Камень потеплел, ожил, и Элеонора беззастенчиво этим пользовалась.

Оллард писал императору на тонкой бумаге, но свиток всё равно вышел толщиной в руку. Элеонора быстро просмотрела листы, исписанные размашистым почерком. Заговор Шейна, ловушка для Рамфорта, даже безудержная храбрость Ардерика — всё было изложено в точности так, как она просила. Дрогнувшей от волнения рукой Элеонора вложила в отчёт ещё два листа: письмо Его величеству и отцу. В обоих она прославила маркграфа как храброго воина и мудрого стратега.

— Я в неоплатном долгу перед вами, — сказала она, сворачивая тонкие листы.

— Чушь. — Оллард забрал бумаги, их пальцы на миг соприкоснулись. — Вы сделали всё, что могли. Остаётся только ждать.

— Знать бы, добрался ли гонец до столицы?.. — проговорила она, поднимаясь на пахнущий смолой помост и опускаясь в кресло.

— Вне всякого сомнения. Получим ответ самое позднее к Празднику Урожая.

— Иными словами, вы не уверены, но помните, что женщин на моём сроке нельзя волновать?

— Вы на редкость догадливы.

Элеонора поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Когда же спина перестанет болеть! Повернулась и встретилась с внимательным взглядом зелёно-карих глаз.

— Вы не только догадливы, но и мудры. Устроили так, что ваш ребёнок нужен всем. Берегите себя, Элеонора. Род… Север без законного наследника обречён, а значит, и все мы.

* * *

Выход Дарвела и барона с копьями Верен почти пропустил, провозившись с чьим-то арбалетом, но успел удивиться, как ловко оба двигались. Копья скрещивались, метили в латы, ударялись о круглые щиты, и в этом была своя красота. Верен смотрел во все глаза и твёрдо решил попросить Дарвела поучить его: мало ли, доведётся сойтись с людьми Шейна не на мечах.

Зато выступление лучников он наблюдал с начала до конца. Северяне натягивали луки быстро и плавно, стрелы летели в мишени, как дождь на ветру. С каждым туром кто-то выбывал, пока на площадке не остались Кайлен и Такко. Они стреляли долго, ожесточённо, не уступая друг другу. Наконец Кайлен ушёл с гордо поднятой головой, Такко — с серебряной стрелой и улыбкой до ушей.

В перерывах выходили местные — снова с копьями, кинжалами, на кулаках. Двоих унесли, над ними захлопотал лекарь. Среди зрителей шныряли дети из деревень, торговали нехитрой домашней снедью. Кто-то самозабвенно блевал в зарослях вереска. Кайлен угрюмо осматривал стрелы и грозил Такко кулаком. Помирить их Верен не успел — очередной звук рога призвал на площадку мечников.

— Так и носишь её? — удивилась Бригитта, повязывая ленту на его меч. Под самым эфесом пряталась другая лента — старая, потерявшая цвет от крови и грязи. Та, что Бригитта повязала перед восточным походом.

— Пусть будет, — отчего-то смутился Верен. — Сниму… как-нибудь потом.

Верно, забытые боги всё же взирали на мир в этот день — всё шло как по маслу. Стук стрел о щиты, треск лат, пение рога, блики незаходящего солнца и сотни взглядов — всё заставляло острее чувствовать жизнь.

Раньше Середина Лета была всего лишь днём, когда можно весело спустить заработанные деньги. Сейчас, после долгой и страшной зимы, она ощущалась совсем по-другому. Клинок с ярким пятном ленты взлетал и падал, отбивал и атаковал, и Верен сам не знал, был ли меч продолжением его руки или он — частью меча. Вдох сливался со свистом клинка, дрожь щита отзывалась как своя, земля под ногами дышала, а лица зрителей слились в большое пятно — все, кроме одного.

Под конец даже Оллард оставил своё место рядом с баронессой и вышел на площадку. Они с Риком бились на мечах, и Верен сразу понял, что здесь не будет победителей. Маркграф сражался совсем иначе, чем привык Верен; для боя его манера была чересчур замысловатой, зато на турнире приковывала взгляд особой отточенной красотой.

Но лучше всех был Рик. Верен глядел, как легко он перекидывает меч в левую руку, как клинок порхает, отражая солнечные лучи, как поединок всё больше напоминает танец. От гордости захватывало дух, и Верен благодарил судьбу, что занесла его в Нижний Предел. Кем бы он был сейчас, если бы не Рик?..

Всё казалось особенным в этот день. И не зря. Состязания кончились, площадку наскоро подмели, и новые воины, умывшись и сменив пропотевшие рубахи, один за другим выходили к помосту, чтобы завершить торжество клятвой Империи.

Верен до последнего боялся, что оробеет и спутает слова. Но, верно, забытые боги вправду следили с небес. Без единой запинки он взошёл на помост, преклонил колено и слушал, будто со стороны, как твёрдо и уверенно ложатся давно выученные слова:

— Клянусь хранить верность Империи и Его Величеству. Клянусь ценить честь выше жизни. Клянусь защищать слабых. Иначе пусть мой меч обратится против меня.

И совсем слабым отзвуком слышался ответ:

— Встань, Верен из Красильной Гавани, воин Империи. Да пребудет с тобой удача.

Солнце клонилось к горам. Слуги подметали площадку и вели на сеновал тех, кто не мог сам отойти от стола. Северяне неспешно шли в укрепления, хвалясь новыми мечами. Верен поглаживал непривычную рукоять, а другой рукой держал под локоть Бригитту. Она что-то говорила, а он только кивал и не мог ни попрощаться с ней, ни поцеловать, вообще не решался проронить лишнее слово, чтобы не разрушить благословение этого великого дня.

* * *

Такко зашёл в замок ненадолго — спрятать награду и вылить на голову ведро воды, чтобы не так слипались глаза. На пустоши не смолкали голоса и музыка, там плясали, пили и разбредались парами кто к реке, кто к лесу. Такко с Гретой облюбовали местечко на берегу, где зимой преследовали Шейна. Грета вплела в волосы цветы жасмина, их запах туманил голову не хуже выпивки. Затем она заявила, что ей нужно сменить платье, и вот Такко ждал её, прислонившись к столбу конюшни, и отчаянно моргал, чтобы не задремать.

Наконец в холле раздались шаги, но вместо Греты из замка вышел Оллард, за ним — десяток воинов в доспехах.

— О, Танкварт. Ты вовремя. Седлай, мы едем в Лиам.

— В Лиам? Сейчас? Зачем?

— Давно собирался узнать, разведали ли они берег, как обещали. Когда ещё навестить соседей, как не в праздник?

Такко даже головой замотал, чтобы увериться, что это не морок и не сон.

— Что-то стряслось?

— Нет. Я весь день ждал незваных гостей, но, как видишь, напрасно. Так что едем. Впрочем, не хочешь — оставайся.

— Я мигом!

Сон и хмель как рукой сняло. Увидеть Лиам, где не были ни Верен, ни Ардерик — разве ж от такого откажешься!

Солнце скрылось за очередным хребтом. Тропа вилась по склону, хорошо видимая в летних сумерках. Отряд чуть отстал, позади слышались голоса и бряцание железа. Оллард и Такко спустились в долину первыми. Не дожидаясь остальных, Оллард поднял коня в галоп, Такко устремился за ним.

Над вереском клубился туман. Лошади плыли над ним, не оставляя следов. Пахло дурманом и пряными травами, сзади слышался глухой топот копыт, и Такко казалось, будто он снова на маркграфской пустоши, только на этот раз его взяли в Дикую Охоту.

Тогда смерть бродила рядом, и граница миров была тонка, как никогда. Сегодня всё дышало жизнью. Даже равнодушные горы нежились под немыслимым ночным солнцем и верилось — нынче можно всё. Лошади летели по ровной тропе, туман стелился им под ноги, и сердце заходилось от острого, безудержного счастья.

3. Два брата

В маленькой комнате остро пахло травами. Ардерик, вполголоса ругаясь, растирал правое плечо. У него и раньше ныли старые раны, а после турнира рука разболелась так, что о сне можно было забыть.

Верен сидел против него на лежанке, протирал меч и смотрел в стену. Он проводил Бригитту в замок, выпил с Кайленом за присягу, дождался, когда солнце коснётся перевала и снова пойдёт вверх, но спать всё ещё не хотелось. Тем более, дверь была распахнута, с пустоши слышались голоса и музыка.

— Маркграф уехал, — сказал наконец Верен. — В Лиам. Грета сказала.

— Куда его понесло-то в праздник?.. Не с кем на перину завалиться, вот и заскучал? А, собака, будь оно неладно! С зимы так не болело…

— Завтра поберегись хоть.

— А и поберегусь. Пусть молодёжь красуется. Вы с Кайленом всех за пояс заткнёте, ты с мечом, он с луком. Так граф уехал, говоришь? Людей много взял?

— Десятку.

— Тогда ясно, зачем поехал — напомнить лиамцам, что обещали поддержать нас зимой. Теперь Шейну не уйти. Загоним его, как лису!

Верен отложил тряпку и сделал несколько выпадов. Новый меч пока непривычно лежал в ладони. Надо думать, граф не сказал Такко заранее, что надо ехать, иначе он непременно попрощался бы.

— Странно всё же они уехали. Посреди праздника. В Лиаме выпить и поесть горазды. — Верен хорошо помнил, как сетовала баронесса на опустевшие после лиамцев кладовые. — С кем он там о деле собрался толковать?

— Так самое время: все доверчивы и болтливы. Видал, как его зимой сторонились? А сегодня в дом пригласят, в дружбе поклянутся и не поглядят, что граф и чужак. Знаешь, смотрю я иногда на графа, и зависть берёт. Не подумай, я бы в его шкуре ни часа провести не согласился. Но вот чего не отнять — соображает он лучше нас всех вместе взятых. Нам в праздник пива бы попить, на турнире похвалиться — а у него сперва дело.

— Это ты его после поединка так зауважал?

— И после поединка тоже. Школа у него чисто турнирная, зато удар чёткий, точный — редко такой встретишь! Я это к чему: жить нужно с холодной головой. Хороший воин у любого найдёт, чему научиться. На маркграфа тоже иной раз не мешает оглянуться.

— Вот и оглядывайся почаще, — не сдержался Верен. — И барона больше не задирай.

— А ты не борзей. Думаешь, присягу дал и учить меня можешь?

Верен пожал плечами и снова взялся за тряпку. На лезвии едва просматривались старые зазубрины — память о зимних боях. Меч был с прошлым владельцем до конца, лет двести назад их похоронили бы вместе, но сейчас оружие досталось Верену, и это было правильно. Не должна оружейная сталь скучать в земле.

— Барону после всего, что он здесь вытворял, не жить, — твёрдо проговорил Ардерик. — Помяни моё слово, получит он титул — и расплатится за всё. За ложь, за войну, за наших парней. За каждую клятую царапину на наших мечах.

Он покосился на стену, будто сквозь неё был виден курган.

— Тем более не задирай его, — посоветовал Верен. — Без тебя получит.

— Не могу, — просто ответил Ардерик. — Вижу его рожу самодовольную и вспоминаю, как он пел: мол, всё спокойно, подумаешь, солеварни сгорели, а Эслинге огненными стрелами закидали, мы тут сами разберёмся… Сказал бы как есть, а лучше бы давно в столицу написал — и сотня наша была бы жива!

Верен хотел возразить, что в столицу могла бы написать и баронесса, но прикусил язык. А не знал бы тайну Ардерика, поверил бы, что в ненависти к барону виновна только погибшая сотня.

Верен вспомнил, с какой гордостью Ардерик нёс на мече ленту, повязанную баронессой, и вдруг понял, что уехать с Севера будет непросто. Он не говорил об этом ни с Ардериком, ни с Бригиттой, но когда война закончится, придётся что-то решать. Накатила острая тоска по дому и семье; старший брат, поди, уже растит первенца, сёстры либо повыходили замуж, либо просватаны, а у отца с матерью прибавилось седых волос. Увидеть бы их, обнять… Впрочем, что помешает ему выпросить полгода и съездить к родителям, когда всё уляжется? Быть может, даже с Бригиттой? Всё равно с таким сотником, как Ардерик, дома не засидишься. Север так Север. Не хуже любой другой земли.

* * *

Такко представлял Лиам грязной и пропахшей рыбой деревенькой. Оказалось — настоящий город, дворов на сотню. На улицах легко разъезжались телеги, дома тянулись вверх на три, а иные и на четыре яруса. Всё здесь будто строилось для великанов, широко и основательно. А потом Такко увидел в просвете между домами море. Серо-свинцовое, оно плескалось между гранитными склонами в обманчивом покое, но дальше, за каменными островками, на волнах вскипали белые буруны. С родных Аранских гор тоже было видно море, видел его Такко и потом, но не такое — тёмное, усеянное островами, изрезанное каменными мысами. Понятно, отчего в Лиаме строились свободно — не может быть другим город, откуда открывается безбрежный простор!

Дугальд Лиамский, военачальник, которого Такко помнил по зимним битвам, встретил гостей со всей мощью северного гостеприимства. Если и удивился визиту маркграфа, вида не показал. Знатный гость да в праздник — верный знак, что год будет богат! Пришлось заходить в какие-то дома — на удачу, обмениваться подарками, которым Такко быстро потерял счёт, и пить то эль, то местное вино, то снова эль. Кружкам Такко потерял счёт даже раньше, чем подаркам.

Праздничные столы стояли прямо на главной улице, и то и дело кто-то скрывался в доме, чтобы вернуться с полным блюдом или бочонком. Сразу видно, здесь войны не было: эль тёк рекой, пахло свежими лепёшками.

— Пока мы тут пьём, парни сторожат берег, — говорил Дугальд, багровый от выпивки. — Мышь не проскочит, малёк не проплывёт. Мы тут походили малость по протокам и смекнули, где искать нашу лису.

— Мы тоже провели разведку и ограничили область поиска, — кивнул Оллард и почти обречённо покосился на заново наполненную кружку. — Должен заметить, Бор-Линге расположена исключительно выгодно. Напади с моря — жители сбегут в горы. Напади с суши — уйдут морем.

— С моря прикроем! Не уйдёт, скотина! — беспечно пообещал лиамец и понизил голос. — Жаль только, парни у нас все с луками. Бьют метко да недалеко. А арбалеты нам не положены — по переписи-то мы идём как рыбаки, не воины…

— Вы получите арбалеты, Дугальд. Не много, но получите. Только поддержите нас с моря. Надеюсь, у вас хватит ума не хвастаться арбалетами перед имперскими счетоводами?

— Не сомневайтесь. Значит, как Светлый Перелом отгуляем, так и начнём охоту. — Лиамец стукнул кружкой о кружку Олларда, осушил, но Такко видел — взгляд у него совсем трезвый.

Пожалуй, этот разговор был последним, что Такко запомнил внятно. Они пили за здоровье баронессы и гибель Шейна, вспоминали зиму, клялись в дружбе. Солнце висело в небе, как прибитое, время, казалось, замерло. Потом откуда-то взялся забор, к которому прижималась спиной светловолосая девчонка; грудью же она прижималась к Такко, и он пытался объяснить, что надо бы переместиться в более укромное место. Но вместо девчонки вдруг появился такой же светловолосый парень на голову выше, и Такко пожалел, что столько пил, но драки не случилось — парень глянул на маркграфский медальон с гербом и только плюнул в пыль.

Затем Такко обнаружил себя в какой-то комнате, вроде как гостевой спальне, с неизменной кружкой эля — казалось, за день она приросла к руке. На столе стояло блюдо с копчёным и жареным, а напротив сидел Оллард в расстёгнутом дублете и почти сочувственно кивал, подперев щёку ладонью.

— Я подарил ей платок, и она пошла со мной к мосту, — рассказывал Такко, слушая себя будто со стороны. — Кто ж знал, что она замуж хочет?.. Мне и в голову не пришло! Я потом пришёл к ней… с ожерельем… но было поздно.

— Зачем пришёл?

— Ну я же её обманул… то есть не обманул, но как-то неловко вышло. Она добрая, милая такая, мне было с ней хорошо…

— Ну и дурак. Глупо жениться из жалости. Хуже — только по любви.

— Почему?

— Потому что глупо. Не связывайся с женщиной, которой захочешь открыть своё сердце! Оглянуться не успеешь, как будешь плясать под её дудку. Жениться стоит ради достойных целей: продолжение рода, иной общий долг. Остальное — вздор и ерунда!

Такко откинул голову и уставился в потолок. Пятна сучков на брёвнах расплывались и дрожали. Это сколько же он выпил, чтобы делиться любовными переживаниями с Оллардом? И сколько выпил Оллард, чтобы выслушивать да ещё наставлять? Те, кто отправил гостей поспать, позаботились, чтобы они не скучали — бочонок со сбитой крышкой стоял под рукой, черпай сколько хочешь. Эля в нём было до половины, и что-то подсказывало Такко, что принесли бочонок полным.

— Я любил жену, — продолжал Оллард, запинаясь лишь самую малость. — Но полюбил её уже в браке. Женился же, как полагается, по расчёту. Я любил её как хозяйку моего дома… как мать моего ребёнка…

Он резко замолчал и уставился на залитый элем стол.

Такко прикрыл глаза. В ушах шумело, пол под ногами качался. Свалиться бы под этот старый добротный стол и проспать… тьма его знает, до утра или до вечера. Нет, ну надо же умудриться — напиться с Оллардом! И не расскажешь никому!

Шум в ушах постепенно стих. Такко осушил кувшин с водой до половины, остаток вылил на голову и сразу почувствовал себя лучше. В компаниях он часто напивался первым, но так же быстро и трезвел. Оллард, казалось, дремал, опустив голову на руки. Чёрный бархат пропитался элем и жиром. Такко тронул маркграфа за плечо.

— Я ошибся, — неожиданно ясно выговорил Оллард, подняв голову. — В расчёты вкралась неточность. Малвайн не подарила мне наследника. А барон не подарил наследника Элеоноре. Вот поворот, а?

— Ложитесь, — Такко пропустил его слова мимо ушей. — Постель вроде чистая. Нам ещё солеварни смотреть после обеда, то есть тьма знает, когда. Надо выспаться.

Довёл маркграфа до кровати, помог выпутаться из дублета и стащить сапоги — точь-в-точь как десятки раз укладывал Верена, а Верен — его. Кто бы сказал, что придётся так же укладывать маркграфа — не поверил бы! Комната ещё немного качалась, но спать Такко уже не хотел. В Эслинге отоспится, а здесь слишком много занятного.

Он рванул законопаченную с зимы раму, впустил свежий воздух. Неугомонное солнце катилось по небу, сделав полный оборот. Хотелось пить. Такко встряхнулся, стянул пропотевшую и перепачканную рубаху — надо спуститься в кухню и наполнить кувшин, не годится идти поросёнком — но снова замер, глядя на море.

Свинцовая гладь отражала солнечные лучи, и смотреть на это можно было бесконечно. Остаться бы здесь лет на пять! Смотреть, как у берегов серебрится лёд, как полыхает небо, как весной возвращаются птицы. Облазать здесь каждую гору и пещеру, ходить на ладьях, узнать, велико ли Ледяное море…

Зимой некогда было думать о будущем, и сейчас Такко впервые задался вопросом: куда податься, когда Шейна поймают? Оллард получит помилование и, ясное дело, вернётся домой. А Верен — останется или вернётся?.. И если вернётся, то куда?

Такко прижался лбом к стене и зажмурился. На сердце кошки скребли. Их с Вереном пути разошлись ещё зимой, но только сейчас осозналось: это навсегда. Друг теперь настоящий воин Империи, жениться вон надумал, а раз надумал — сделает. Будет разрываться между женой и наставником, а там и дети пойдут… Такко вздрогнул и тряхнул головой. Нет, не о такой жизни он мечтал.

Можно не разлучаться — попроситься к Ардерику, переступив через гордость. Пусть попробует отказать, особенно после вчерашней победы! А можно и к баронессе, ей точно нужны хорошие стрелки. Пока непонятно, останутся ли при ней Ардерик с Вереном, но здесь и без них будет занятно. Но тогда придётся отказаться от механизмов — тоже навсегда.

Признаваться было стыдно даже себе, но Такко ясно видел: был бы отец помягче, он бы быстро наигрался с луком. Сидел бы в отцовской мастерской, сутками возился бы с оправами и камнями, как сейчас возится с часами и арбалетными замками. Ну и какой из него воин?..

Как же трудно выбрать! На одной чаше весов — Север, неизведанный, пахнущий смолой и солью. На другой — уют мастерской и щелчки шестерёнок. Разговоры у камина, поездки на пустошь… На сердце у Такко потеплело. Как-то так он и представлял себе семью, только с отцом не вышло ни прогулок, ни разговоров.

Додумать мысль он не успел. Сзади прошелестели невесомые шаги, и в плечи впились жёсткие, холодные пальцы. Такко рванулся, как зверь в капкане; в памяти разом вспыхнули подземелье замка, осунувшееся лицо и безумные глаза маркграфа.

— Моя лучшая работа… — бормотал Оллард. — Вскрыть, узнать, как ты устроен…

Пальцы держали мёртвой хваткой; Такко дёрнулся, чудом вывернулся и шарахнулся назад, прикрываясь рубахой и выставив нож. Мечты о тёплых семейных посиделках растаяли, как снег под майским солнцем.

Оллард не стал его преследовать. Прислонился к стене у окна, стиснул ворот, будто не хватало воздуха.

— Ты подрос… — бормотал он. — Стал сильнее. Все стали… Кроме Агнет!

Ужас смешался с жалостью; Такко замер у очага, медленно опуская нож.

— Ей бы понравилось здесь… Не жарко, море близко… Праздники… А она там совсем одна…

Он вздохнул длинно и прерывисто, окинул взглядом комнату, и Такко был готов поклясться, что видит он не резные столбы и бревенчатые стены, а камень, увитый шиповником.

— Я держался… сколько мог… Зимой было легче. Казалось — умри со славой и всё! Честь рода будет спасена. А теперь… если даже здесь цветы и солнце… Нельзя умирать, понимаешь? Если даже Агнет цеплялась до последнего…

Страха больше не было. Такко отступил ещё немного и остановился. Ледники в горах тают медленно, но если уж солнце пригрело — держись подальше, а то снесёт лавиной воды, грязи и камней.

— Император вас помилует, — уверенно сказал Такко. — Вернёт титул и земли, ваш род не погибнет. Умирать точно ни к чему.

Оллард только махнул рукой:

— Я смотрю… каждый день смотрю и вижу, что всё могло быть иначе. Всё, понимаешь — эта история с могилами, эта война… Мне тогда было всё равно, как тебе сейчас… Одно слово отца и… здоровые дети… а я не прятался бы в мастерской… Кто, кто мог знать?.. Никчемный род, один — трус, второй — предатель… и получили лучшую кровь Империи! Всё могло быть иначе, всё!..

Теперь Такко вспомнил, что баронессу Элеонору когда-то сватали за Олларда. Он попытался представить её в родовом замке. Получилось на удивление хорошо. Если уж скромница Малвайн перестроила восточное крыло и расширила сад, Элеонора бы заставила замок блистать, а Эсхен из мелкого городка превратила бы в настоящую столицу маркграфства. Как знать, может, от такой жены Оллард и правда не бегал бы копать могилы? О том, что баронессе могла и понравиться идея со скелетами, Такко старался не думать.

— Ну… — Такко почесал в затылке. — В баронессу влюблены все. Она красивая.

Такко хотел добавить, что если барон проживёт недолго, Оллард сможет спокойно жениться на Элеоноре, раз уж оказался к ней неравнодушен. Но осёкся — за такую дерзость можно и по уху отхватить.

— Я — не все, — устало выговорил Оллард. — Ты не понимаешь. Она союзник, и мне не нужно большего. Просто… всего этого могло не быть. Скажи-ка лучше: нам кто-то дарил нож в деревянных ножнах с тонкой резьбой. Он ещё при нас?

— Да, вот, лежит под… на столе, — Такко метнулся поднять дорогое оружие и окончательно успокоился, когда их с маркграфом разделил стол.

— Очень хорошо. Напомни подарить Ардерику. Теперь я его понимаю — невыносимо каждый день видеть женщину, которая могла бы… А, пропади оно! О чём я говорил? Да: никогда не женись, не сходись с той, к кому тебя влечёт больше, чем расчёт! Отец правильно отказал старику Талларду. С этой женщиной я бы думал не о благе рода. Но вчера я не мог больше сидеть с ней рядом и прославлять будущее Эслингов — трусов и предателей.

— Ложитесь-ка спать. Я принесу воды.

— Да, принеси. Меня учили пить вино, но не это рыбачье пойло… Кстати, есть ещё?

— Ещё эля? Да вам плохо станет.

— Да и плевать. Завтра мы вернёмся в Эслинге с холодной головой и чистым сердцем. Но сегодня я буду делать, что захочу.

* * *

— А сейчас я спою о королеве Эйлин, что зимой вела народ Севера в битву! — объявил певец, потрясая небольшой арфой.

Верен слушал и поглядывал по сторонам, обгладывая гусиное крыло. Рядом отирался Кайлен. Сегодня он выиграл состязание стрелков, ходил гордый и почти трезвый. Впрочем, как и остальные: остатки эля развели водой больше чем на две трети.

— Жаль, зимой нас тут не было, — в который раз вздохнул Кайлен. — О, гляди, эти парни с Клюквенного болота. Видишь у ихнего деда узор на рубахе? Снизу перехлёст и дальше как коса идёт. А вон тот с Троллиной ладони — три косы и расходятся будто ветками…

— Это ты решил отплатить за то, что я тебя учил? — усмехнулся Верен.

— А чего бы и нет? Хотя у нас эти узоры давно не носят. Старики на праздник редкий раз наденут, только так и огрести можно, мол, ты против Империи, раз чтишь клановые знаки. А раньше ещё и плащи цветные надевали, чтобы издали было видно, друг или враг. Раньше, знаешь, редкий праздник обходился без резни. То одно не поделят, то другое… Я-то не застал, дед рассказывал.

— А теперь у вас один враг, — кивнул Верен. — Но ты говори, узоры тоже знать надо. Мало ли что.

Певец надрывался, повествуя о прекрасной и храброй королеве, спасшей свой народ, и о том, как впервые за многие годы на празднике лилось вино, а не кровь. Верен в музыке особо не смыслил, но простая мелодия увлекала. Тем более, эта история творилась на его глазах. Певец многое приукрасил, кусок вовсе взял из старой баллады, заменив имя, — впрочем, так делали всегда, песня всё равно вышла хорошей.

Слушая разом певца и Кайлена, всё твердившего про узоры, Верен скользил взглядом по толпе. До вечерних состязаний ещё было время, люди толпились у стола. Скотоводы, охотники, рыбаки — праздник свёл всех. Во главе стола сидела баронесса, она улыбалась, сложив руки на животе, и непонятно было, к чему она прислушивается больше — к музыке в её честь или к чему-то ещё. За её плечом стояла Бригитта и подмигнула Верену. Неподалёку Ардерик разговаривал с Дарвелом. Барона Верен едва нашёл: его окружили местные: судя по одежде, пастухи с гор, и он им что-то сурово выговаривал — не иначе, буянили вчера или не доглядели за скотиной. Верен уже перевёл взгляд дальше, как его будто молнией пронзило.

Слишком гордо держались гости для простых пастухов. Слишком высоко несли головы под бурыми капюшонами. Эту дерзкую манеру держаться Верен хорошо помнил с зимы. Он толкнул локтём Кайлена, всё болтавшего об узорах, и пошёл к Ардерику, стараясь не сорваться на бег.

Он до последнего надеялся, что ошибся. Но когда Дарвел оглянулся в поисках барона и застыл изваянием, а следом и Ардерик, вглядевшись, закусил губу и пошёл в ту сторону вкрадчивым кошачьим шагом, Верен отбросил сомнения.

Гости тоже поняли, что их узнали. Бурые капюшоны слетели, и Верен невольно потянулся к мечу, увидев знакомые рыжие космы.

— Богатого урожая, свободный народ Севера! — Певец как раз ударил по струнам в последний раз, и голос Шейна разнёсся над пустошью, как зов боевого рога.

* * *

Элеонора вскинула голову, не веря глазам. Только безумец мог явиться на праздник, когда на него шла охота! Напрасно выставляли часовых, напрасно складывали в горах костры — ждали войско, а на три десятка горцев в простых плащах никто и не взглянул. Шейн снова всё просчитал.

На правой ладони заныл шрам. В этот раз предателю не уйти.

Люди мгновенно отхлынули от Шейна; кто прятался, кто бежал за оружием. Его люди сплотились, ощетинились луками и копьями. Элеонора мысленно ахнула: всё же на её празднике прольётся кровь, а не вино. Слишком много вокруг было женщин и детей, слишком много мужчин явились безоружными и бездоспешными. На праздник шли, не на войну.

— Не стрелять! — рявкнул Ардерик, и Элеонора на миг прикрыла глаза от облегчения. — Уводите людей!

— Не стрелять! — крикнул и Тенрик. — Брат! Тебе здесь не рады! Уходи с миром и сохранишь жизнь.

Шейн, конечно, сразу понял, что его не тронут, пока не отгонят безоружных. Растолкал своих людей и встал у всех на виду, скрестив руки на груди. Плащ он скинул и красовался в вязаной рубахе с родовым узором. Тенрик стоял перед ним, уперев руки в пояс и широко расставив ноги, возвышался неприступной горой.

— Сегодня жарко, а путь был долгим. Нальёт мне кто-нибудь эля?

— Ты зимой кровью напился! — крикнул кто-то из толпы. — Обойдёшься!

— Что, вот так и погоните младшего Эслинга? — наигранно изумился Шейн. — Не нальёте бедному путнику? Поглядите-ка — барон Тенрик отказывает в гостеприимстве! Да ещё родному брату!

— Налить я тебе налью, — проронил Тенрик, протягивая рог. — Пей и уходи.

Шейн отхлебнул и передал рог дальше.

— Ну вот, я отведал от твоего стола. Не по закону будет, если теперь меня прогонишь!

Тенрик замешкался, подыскивая ответ. Элеонора быстро оглядела толпу — зеваки отступали слишком медленно. Она пошла навстречу Шейну, прихватив для уверенности чей-то длинный нож со стола и молясь, чтобы не оступиться. Сегодня опереться было не на кого.

— Не тебе поминать закон, Шейн Эслинг! Ты предал свой дом, когда разорил его зимой, предал родного брата, предал своих людей, оставив их на верную смерть в Зимнюю Четверть! И смеешь говорить о гостеприимстве!

— О, как она заговорила! — Шейн оглядел её с головы до ног, чуть задержавшись на раздавшейся талии. Элеонора бессознательно скрестила на животе руки с ножом. — Раньше была поскромнее. — Повернулся к Тенрику и кивнул на Ардерика: — Это он её учит по ночам?

Тенрик дёрнулся, как от пощёчины, а Шейн снова обернулся к Элеоноре:

— Тебе ли говорить о стыде, красавица! Сколько бычков побывало в твоём тёплом загоне, пока мой брат в поте лица трудился на полях и пастбищах?

— На чужих-то полях? — насмешливо ответила Элеонора. — А твоему бычку так и негде пастись с тех пор как я дала тебе от ворот поворот? Верно, он совсем слаб и неказист, раз никому не приглянулся?

— Ты-то знаешь толк в племенных быках, а? — вкрадчиво спросил Шейн. — Умеешь отличать их от волов, которым место на пашне?

— Придержи язык, брат! — прикрикнул Тенрик.

— Держи карман шире! Знаете, что сказал мне отец, когда я собрался сюда? Что велит поставить по мне камень на Высоком Мысу, мол, я не вернусь назад! А я сказал — вернусь! Ещё как вернусь! Потому что трус Тенрик что угодно проглотит во имя мира и семьи! Ты говоришь, брат, мне здесь не рады? С каких пор свободный народ Севера не рад тому, кто принёс ему кровь и славу?

— Ты принёс голод и смерть, — Элеонора не сразу узнала сдавленный от ненависти голос. Кайлен держал стрелу на тетиве и явно желал спустить её. — Кости наших отцов стали пеплом, как и твои обещания! Ты предал нас и никто за тобой не пойдёт!

— О, этих я знаю! — Шейн ткнул пальцем в Кайлена и его отряд. — Вот где предатели! Обещали пойти за мной, но быстро переметнулись! Что, ветер с юга напел вам о сытном столе и тёплых постелях? И не стыдно было воинам Севера продаться за миску имперской похлёбки? Вам ли бояться холода, боли и смерти? Или это о другом народе говорят легенды, будто он крепче камня и опаснее стали?

— Ты обманул, — повторил Кайлен, но его голос чуть дрогнул.

— Я? Я никогда не обещал сытой жизни и скучной смерти, — ухмыльнулся Шейн. — Но вы забыли! Забыли, как добывали свои земли потом и кровью! Как ваши женщины рожали сильных детей, которым нипочём были голод и холод! Как неверных жён топили, а не радовались их выродкам, как своим! Вы сожрали с южным зерном свою честь и гордость, забыли свои имена и кланы! Раньше в твои годы, — он снова указал на Кайлена, — мужчина уже знал, как выглядит кровь врага! А вы горазды биться только с деревяшками и соломенными чучелами! Вы глотаете обиды, стелетесь перед чужаками, цените полные погреба выше чести! Такой жизни вы хотели, свободный народ Севера?

— А он прав, — донеслось из ряда лучников Кайлена — тех самых, что вчера клялись в верности Империи.

Зато на пустоши наконец стало свободно. Элеонора переглянулась с Ардериком. Он едва заметно кивнул, и Элеонора облизнула пересохшие губы:

— Давно я не слышала такого отборного вранья! Люди Севера! Есть здесь те, кто считает Шейна своим вожаком? Помните, что он родился в семье пастухов и держит вас за скот! Нет чести в том, чтобы положить свой народ ради глупых обид. Шейн Эслинг! Ты напал на мои земли и убил моих людей. Твоим преступлениям нет числа! Я обвиняю тебя в измене семье, Северу и Империи! Ардерик, Дарвел! Схватите его и посадите в подземелье для справедливого суда!

Она перевела дух. Запоздало мелькнула мысль, что стоит слишком близко, может и зацепить стрелой, но страх за себя тут же ушёл: люди Шейна целились в Ардерика.

Ардерик шёл к Шейну легко, как хищник, выгонявший соперника со своей территории. На мгновение Элеонора загляделась на обоих, столько в них было упрямой и неукротимой силы. Ладони на рукоятях мечей, головы вскинуты, за спинами поднялись луки и арбалеты. Элеонора сжала руки до хруста. Случайный выстрел — и Шейн примет слишком быструю смерть.

Она наблюдала за Ардериком, всем сердцем желая ему победы. На миг сердце кольнуло от того, что не сбылось, не сложилось. Элеонора сморгнула и вдруг заметила, что Тенрик смотрит на неё.

— Шейн мой брат, — неожиданно выступил он вперёд. — И не имперским отбросам его судить!

— Отойди, Тенрик, — велела Элеонора. — Не дури!

— Не имперским отбросам судить Эслингов, — повторил Тенрик, закрывая Шейна собой. Тот выругался, попытался обойти, но Тенрик толкнул его назад. — Мой брат уйдёт отсюда с миром.

— Баран безмозглый, — вполголоса выругалась Элеонора. — Ардерик, стойте! Будь по-твоему! Дарвел, свяжи ты преступника, если барону от этого легче!

— Дарвел подчиняется барону Севера, — уронил Тенрик. — Не его жене.

Элеонора едва ли не впервые заметила, как похожи два брата. Такие разные по масти и сложению, но родство выдавал упрямый наклон головы и разворот широких плеч. Точь-в-точь два лося, готовые дать отпор чужаку. Шейн ухмыльнулся, снял руку с меча и обернулся к Элеоноре.

— Вот на чём стоит Север, красотка. Я у себя дома, что бы ни натворил. Я родился в этом замке, играл с братом в прятки в подземельях, а Дарвел помнит, как снимал меня с яблони в саду, которую ты велела срубить. Помнишь же, Дарвел? Мне тогда было лет пять, а?

— И четырёх не сравнялось, — уронил Дарвел. — Вы были тем ещё сорванцом.

— А ещё ты прикрывал нас перед Свантой, поварихой. Она жива, кстати? Помню, разок поддала нам с братцем, когда мы стащили пирог перед Зимним Переломом… Тогда Тенрик был готов уступить этот пирог и всё, что хранилось в кладовых, а теперь гонит от праздничного стола!

— Никто тебя не гнал, — ответил Тенрик. — Ты сам выбрал свой путь. Раздели с нами праздник, Шейн, во имя старой дружбы. А потом уходи. Навсегда.

— Тенрик Эслинг, ты покрываешь убийцу и предателя, — раздельно выговорила Элеонора. — Отойди и позволь свершиться правосудию. На благо Севера!

— Опустите-ка луки, парни! — прикрикнул неожиданно Дарвел. — Совсем страх потеряли, целиться в своего барона! Господин Тенрик, господин Шейн, а вы что здесь устроили, да ещё в праздник? Помиритесь и разойдитесь наконец!

Элеонора прикусила щёку изнутри, пока не ощутиласолоноватый привкус. Она снова была здесь чужой. Все они были заодно. Клановые связи ощущались живыми сосудами. Перережь их — и пустошь зальёт кровь, не вино.

— И правда, опустите луки! — велел Ардерик. — Мало нам войны и смертей? Мало могил насыпали этой весной? Хватит войны. Пусть предатель идёт, куда хочет.

— О, ещё один трус, — рассмеялся Шейн. — Гляньте на него! Императорский пёс! Не нажил ни семьи, ни земли! Рад, что ему построили конуру, — он кивнул на укрепления, — и тявкает оттуда на тех, кого укажет хозяйка!

— Пока что тявкаешь здесь ты, — неожиданно спокойно отозвался Ардерик. — Я было решил, что ты пришёл продолжить поединок, что мы начали зимой, но вижу, что ты не мужчина. Ты дитя, бегаешь между отцом и старшим братом и просишь защиты то у одного, то у другого. Садись за наш стол, покушай и беги гулять!

— Я не забыл о поединке, — зловеще улыбнулся Шейн. — И, пожалуй, откажусь от обеда, чтобы скрестить с тобой меч.

— А я не буду с тобой сражаться, — небрежно ответил Ардерик. — Южане не обижают слабых.

— Я с ним сражусь, — выступил вперёд оруженосец. — Как раз разомнусь перед вечерним турниром.

— Нет, дружок, с тобой мы встретимся в другой раз. — Бахвальство сошло с Шейна, как зимний мех, он посерьёзнел, подобрался. — Эта битва будет честной. Разойдитесь все! Смотрите, свободные люди Севера! Боги укажут, на чьей стороне правда!

Колесо года повернулось, и Элеонора снова беззвучно молилась за победу Ардерика. Мечи взлетали и опускались, ноги вздымали пыль, доспехи обнимали крепкие тела. Шейн едва заметно, но всё же берёг правую руку, а у Ардерика даже броня была лучше — крепкая кольчуга и латный нагрудник. На что рассчитывал Шейн? Замыслил подлость? Поддался порыву?

Элеонора не успела понять, что произошло. Меч Ардерика вдруг замер и дёрнулся в сторону — почти неуловимо для глаза, но Шейну хватило для молниеносного удара. Кольчуга и рубаха окрасились кровью, на площадку бросился побледневший оруженосец, и Элеонора забыла, как дышать — на бесконечно долгий миг, пока Ардерик — живой, живой! — не поднялся с колена и не перехватил клинок в левую руку.

— Вернись, трус! — орал он, вывёртываясь из рук оруженосца.

Шейн исчез с площадки, Элеонора едва нашла его рядом с Тенриком. По его штанине стекала кровь, но голову он держал как всегда высоко.

— Удачно я зашёл! — объявил он. — И эля налили, и размяться дали!

— Уходите, пока целы, — ворчал Дарвел. — С детства не можете не испортить праздник!

Из толпы свистнул камень, затем над головами братьев пролетела стрела.

— Кто возьмётся за лук — объявлю вне закона, тут же! — рявкнул Тенрик. — Шейн уйдёт с миром и больше не покажется на моих землях!

Шейн уходил, и Тенрик прикрывал его широкой спиной. Элеонора в сердцах выругалась и бросилась к Ардерику.

— Плечо проклятое, — бормотал Ардерик, пока оруженосец расстёгивал на нём латы. — Подвело! Верен, отвали! Это жалкая царапина! Шейн! В третий раз ты не уйдёшь, сука!

— Сядь! — прикрикнула Элеонора. — Рана глубокая, надо промыть.

— Ничего, — Ардерик взглянул ей в глаза и криво усмехнулся. — Далеко не уйдёт. Верен, твою мать, да что ты копаешься! Завяжи тряпкой почище и в погоню!

Он потянулся за только что снятыми латами, но промахнулся и обмяк на руках оруженосца.

— Ничего, госпожа, — приговаривала рядом Грета, звеня склянками. — Это просто слабость. Вчера бился, ночь не спал, а теперь ещё крови потерял… Верен, Кай уходит! Останови его, мы без тебя справимся! Госпожа, а вы сядьте, во имя рассвета! Не хватало ещё ребёнку повредить!

Вполуха Элеонора слышала, как отдавали приказы, разбирали луки и арбалеты, ругали тех, кто самовольно бросился в погоню. Кто-то ругал барона, кто-то защищал Шейна… Победа снова ускользнула из рук, и снова из-за увальня-Тенрика! И надо же было именно в этот день уехать единственному человеку, чья власть была выше баронской!

4. Путь к побережью

— Я не могла приказать стрелять, боялась, что пострадают мирные жители. Барон же предпочёл долг крови обязательствам перед народом Севера. Наши лучники, только вчера принявшие присягу, бросились в погоню, но вернулись ни с чем. Больше того — не досчитались троих.

Элеонора сдерживала себя с Оллардом — не услышать жалоб тому, кто бросил её одну, даже не предупредив. Всё-таки глупо было надеяться, что в его поддержке была хоть тень личного. Потому голос Элеоноры звучал ровно, а если где и дрогнет — это со зла на Шейна, отчего же ещё.

Маркграф слушал, прислонясь к подоконнику, и его лицо терялось в полумраке.

— Потери северян — лучшее доказательство их верности, — сказал он, когда Элеонора закончила. — Признаться, даже после их присяги у меня оставались некоторые сомнения.

— И правильно! — выплюнул Ардерик. — Отожрались на нашем хлебе, на них даже подштанники из имперского льна, а всё туда же — свободный народ Севера, сожри их падаль! Развесили уши, щенки! Могли утыкать Шейна стрелами, как взбесившегося ежа, а они!..

Он сидел в кресле, бледный как мел. Элеоноре казалось — вот-вот завалится. Рана была скверная — клинок зацепил самый верх руки и бока, почти подмышкой. Крови вылилась уйма: такую рану толком не зажмёшь, не перевяжешь, да и после попробуй сбереги в покое — чуть шевельнёшь рукой, и опять кровит. Первый день сотник рвался в погоню, но лекарь был неумолим и так же неумолима была Элеонора — с невинным видом намекнув, что без Ардерика Север обречён. Рик малость остыл, разве что к приходу Элеоноры гордо перебирался с постели в кресло. Сейчас они собрались в его спальне, и непривычно было держать совет в тесной комнатушке вместо просторного зала.

— План Шейна для меня загадка, — задумчиво проговорил Оллард. — Это же чистое самоубийство — явиться на пир, где он нежеланный гость. Непохоже, что он заранее договорился с братом, раз тот уговаривал его уйти.

— Ясно, зачем! — отозвался Ардерик. — Взбаламутить народ, вызвать смуту. Клятая северная гордость прорастает, как колючки сквозь камень. Этот подлый край вмиг забывает, кто его кормит, и Шейн это знает. Вот и явился уязвить не мечом, так словом!

— С вами ему слова не понадобились… Вы-то зачем решились на поединок, зная, что рука может подвести?

— А надо было отпустить его, да? Может, ещё выпить с ним? Я сходился с Шейном зимой и обещал скрестить с ним мечи снова. А как глянул, сколько у него власти над местными, не мог не уделать его на глазах у всех. Да ещё в такой день!

— И, разумеется, без доспеха, как подобает благородному воину. С кем вы вышли на поединок чести, Ардерик? Шейн чудом не убил вас. В другой раз не будьте столь неосмотрительны.

Ардерик недовольно зыркнул в сторону, поморщился, и Элеонора поспешила вмешаться:

— Ясно одно — слова о независимости Севера находят отклик в сердцах местных, как ни трудно в это поверить. А значит, все наши победы ничего не стоят, пока Шейн жив. Тенрик поддержит его, несмотря ни на что. Семья для него важнее долга перед Империей.

Тенрик вступился за брата, когда понял, что пленение Шейна станет личным торжеством Элеоноры и Ардерика. Он спас бы кого угодно, лишь бы насолить проклятым южанам, якобы лишившим его чести, которой у него отродясь не было! Но говорить об этом не стоило.

— Позовите барона, — велел Оллард.

Пока Грета бегала за Тенриком, Элеонора переглянулась с Ардериком. Губы невольно кривились в улыбке при мысли, насколько доходчиво маркграф сейчас объяснит, что Тенрик не просто вырыл себе могилу — этим он занимался всю зиму, — но ещё и камень надгробный вытесал. Все хороши, все упустили главного преступника Севера, но Тенрик не просто упустил — отпустил. Ещё и собой прикрывал! Под рёбрами вдруг разлился противный холодок: что если он решил нарочно прогневать столицу, чтобы оставить Элеонору без титула? Хотелось верить, что нет, не хватит у него ума на такое.

Тенрик явился быстро. Встал в дверях, будто брезгуя переступить порог Ардериковой спальни, скрестил на груди руки и упрямо наклонил голову.

— Наслышан о ваших подвигах, — ровно проговорил Оллард. — Вы отпустили изменника. Прикрыли предателя собственной спиной. Открыто высказали расположение к врагу короны. Знаете, барон… Должен объявить вам благодарность. Вы рискнули добрым именем, чтобы избежать кровопролития. Признаться, я не всегда одобрял ваше миролюбие, но в этот раз оно принесло плоды. Север запомнит вас как миротворца.

Элеонора безмолвно смотрела, как Тенрик степенно кивнул, видимо, изображая поклон, и вышел.

— Вы умеете удивлять, маркграф Оллард, — уронила она.

— А вы ждали публичной порки? Рано, Элеонора. Угощения такого рода подают холодными.

Элеонора встретилась с ним взглядом, и лёд в его глазах обернулся беспощадной сталью.

— Заставьте его заплатить за всё! — подал голос Ардерик. — Я даже готов принять часть вины на себя, лишь бы этот баран ответил по закону. Как-никак, я тоже упустил Шейна — так вот, я готов ответить, только пусть эта история станет известна Его величеству!

— Вы все поступили правильно — избежали большой резни. Кто знает, какие старые распри могли всплыть, сколько семей решили бы свести счёты, вдохновившись словами Шейна? Не говоря о том, что госпожа Элеонора могла пострадать.

Элеонора вспыхнула от прямоты, с какой Оллард указал на её положение. И тут же обругала себя — ничего личного, он лишь заботится о наследнике вне зависимости от того, кто его вынашивает.

— Что же до барона… — продолжил Оллард. — Я заставлю его исполнить свой долг до конца. Заставлю предать самого себя — разумеется, на благо Севера! — и пожалеть о каждой букве на своём гербе! Но сейчас у нас другие заботы. С какими новостями вернулась разведка? Что рассказали северяне?

— Да так, — довольная ухмылка Ардерика превратилась в хищный оскал. — Кое-что нашли. — Он помолчал для пущей выразительности, и Элеонора пожалела, что при маркграфе его не обругать. — Тропу. В клятое Бор-Линге. В вонючее Шейново логово.

— Вы уверены? — уточнил Оллард. В его неуловимо изменившейся позе читалось нетерпение.

— Да. Глупая расщелина за кустом… Мы сто раз проходили мимо и никому в голову не пришло заглянуть. Парни проследили дорогу где-то на четверть, прежде чем их встретили стрелами. Мы же пройдём до конца.

Элеонора даже прикрыла глаза от предвкушения. Ардерик оправится — и они выступят против змеиного гнезда. Окружат с суши и моря, ворвутся внутрь… Многолетняя жажда власти над Севером отступила, стоило представить оторопь свекрови, когда разорят её нору!

Элеонора не сразу заметила, что в комнате идёт разговор. Ардерик расстелил на коленях свою карту, и они с Оллардом обсуждали тропы и хребты. Грета привела Кайлена, заодно принесла кувшины с питьём, и Оллард первым протянул кубок — отчего-то не под вино, а под холодную солоноватую сыворотку.

— Я возьму вашу карту на вечер, — сказал он. — Давно пора её перерисовать. Заодно добавлю кое-что со слов лиамцев…

Ардерик мгновенно накрыл карту ладонью:

— Рановато. Я и сам хотел кое-что добавить. А вообще… Знаете, я тут подумал — а неплохая была идея взять на службу парней, знающих здешние места как свои пять пальцев. Без них мы бы долго искали эту паршивую тропу…

Он устремил взгляд в потолок и замолчал, как будто видел закопчёные доски впервые в жизни.

— В последние дни все только и выпрашивают у меня милостей, будто я сам император, — усмехнулся Оллард. — Одним арбалеты подавай, другим… Вы правда сомневались, что я внесу ваши заслуги по пополнению войска в очередной отчёт? Мы на одной стороне, Ардерик, не забывайте.

— Да кто ж разберёт, на какой вы стороне, — нимало не смутившись, отозвался Ардерик. — Ладно. Держите карту — без меня вы здесь всё равно разгуливать не станете.

Элеонора смотрела, как длинные пальцы свернули карту, спрятали в рукав, и с пронзительной ясностью поняла — её не возьмут. Не то что атаковать крепость, но даже дожидаться мужчин в лагере. По горным тропам ей не пройти, особенно сейчас.

Ах, насколько слаще стала бы победа, взгляни она в глаза семье Тенрика! Как обидно хозяйке Севера ждать, вышивать гербы на знамёнах и поддоспешниках и быть примером спокойствия для служанок, пропади они все пропадом!

— Не поручусь, что будет после войны, — спокойно проговорил Оллард, — но сейчас у нас одна цель: поднести Север императору, как десерт на серебряном блюде. А значит — уничтожить врагов и отдать власть тому, вернее, той, чья верность короне не вызывает сомнений.

Он кивнул в сторону Элеоноры. Она склонила голову в ответ с лёгкой улыбкой. Маркграф поставил на кон гораздо больше, чем старая семейная вражда. Элеонора тоже не позволит себе забыть, ради чего жила эти восемь лет.

* * *

Наконец карта Ардерика украсилась заветной линией! А Оллард со слов лиамцев отметил нужный береговой отрезок — совсем короткий. Тропа в проклятое логово обрывалась среди гор, но было ясно — оттуда найти крепость не составит труда.

На радостях Ардерик выбрался во двор и с утра до вечера просиживал на учебной площадке, наотрез отказавшись возвращаться в постель. Зато усердно поглощал жареную говяжью печень и пил крапивный отвар. Помогло — слабость отступала, меньше леденели пальцы. Бывало, темнело в глазах, но разве это беда? Бывало, подмышкой расплывались алые пятна, но уж такое место — будет кровить, пока совсем не заживёт. Пройдёт, не в первый раз.

В Лиам отправили гонца, следом для верности ещё двоих. Наконец пришёл ответ — жители побережья готовы выступать.

Эслинге снова охватила суета. Снова звенело железо в кузнице, укладывали в дорогу поклажу — хотя какая поклажа на горной тропе, самим бы пройти! Вместо обозов — низкорослые вьючные коняги, вместо шатров — лёгкие пологи. Сотни и сотни стрел — в горах ведь прямого деревца не найдёшь, всё нужно нести с собой. А вместо дров — мешки с торфом. На вид — чисто земля, а горит, будто жиром облита. Непривычно, ну да тьма с ним. Лишь бы поймать ненавистную лису.

— На случай засады пойдём небольшими отрядами, — повторял Ардерик воинам перед самым выходом. — Поскольку не все привычны к горам, перемешаемся: на одного местного трое имперцев. Гиблую обойдём поверху и дальше пойдём по тропе сколько сможем. Как будем подходить к крепости — разобьём лагерь и уже оттуда разведаем, как лучше подобраться. Ясно?

На лицах северян особой радости не наблюдалось. От Верена Ардерик знал, что Кайлен хотел пойти со своими людьми первым, теперь же отряды были смешаны и трудно было расценить это иначе, чем знак недоверия. Ничего, потерпят.

— Не будьте слишком строги к ним, — негромко проговорила за спиной Элеонора. — Молодости свойственны порывы, вам ли не знать.

— Не когда стоишь с противником лицом к лицу, — бросил Ардерик. — Не беспокойтесь. Я не забыл, что именно они нашли тропу, и позволю показать себя.

— Дорого бы я дала, чтобы поехать с вами, — заметила Элеонора.

— Вы знаете, что это невозможно, — отрезал Оллард. — Да вы стали настоящей северянкой, Элеонора! Семейные распри для вас превыше всего? Вы остаётесь править Севером, и я не знаю, что труднее — брать морскую крепость или присматривать за бароном.

— Вам не понять, каково женщине в чужой семье… Впрочем, оставим пустые разговоры! Разрешите, я всё же украду ненадолго одного вашего воина, дабы никто не затаил обиды… Кайлен, подойди!

— Сдаётся мне, она давно его украла, как и всех этих деревенщин, — усмехнулся Ардерик вслед разрумянившемуся парню. Встретил непроницаемое лицо Олларда и поперхнулся. — Я назначил двоих, что побестолковее, гонцами. Барону, сами понимаете, верить нельзя. Если он тут что-то выкинет, лучше бы нам пораньше узнать.

— Правильно сделали. Заодно и баронессе будет спокойнее, если ей будут каждый день доставлять новости.

А мы будем спокойны за баронессу, — закончил про себя Ардерик.

Отчего-то вспомнилось, как зимой она храбро стояла на стене, высматривая врага. Как они встречали камнеедов плечом к плечу. Как обнимались в башне над разорённой голубятней… Была ли это любовь? Или яростное желание жить, что всегда обостряется на пороге гибели? А заодно месть тупице-Эслингу.

А всё же занятно было представить, как Элеонора ждёт в лагере, как приветствует кубком эля и миской горячей похлёбки… Тьфу ты! Как же, будет она варить похлёбку! Не иначе, последняя кровь отхлынула от головы, раз такие мысли приходят. Знамя вышила, и на том спасибо.

Сто человек, разбитых на десятки, проверяли оружие, подпоясывали плащи и звонко целовали девок на прощание. Ветер трепал бархатные полотнища знамён, будто перечитывал девизы. Занял своё место Кайлен, пряча что-то под плащом. Ардерику и Олларду подвели лошадей.

— Вот, возьмите в дорогу, — проговорила Элеонора, протягивая две серебряные фляжки. — Это вино подавали на зимних праздниках. Тогда вы сражались храбро и умело, хотя победа казалась невозможной. Пусть мужество и удача не изменят вам и в этот раз.

Ардерик глотнул и сразу заткнул флягу пробкой. Терпкий вкус напоминал о времени, когда верилось, что победа близка. Зимний Перелом переломил надежду, но сейчас она вернулась, согретая северным солнцем.

* * *

— Что тебе дала баронесса? Тоже вино?

После подъёма в лёгких горело, ноги подкашивались, а бойкая болтовня Такко с Кайленом окончательно утверждала в мысли, что воин из Верена такой себе. И как у них хватает дыхания трепаться, не переставая?

— Наставления на дорогу, — отмахнулся Кайлен.

— Жаль! Наставлениями горло не промочишь.

— У графа иди проси. Он для тебя, смотрю, ничего не жалеет!

— А вина пожалел, представляешь!

— Помолчите оба! — выдохнул Верен. — Сказано, идём тихо!

Дорога пошла ровнее и можно было перевести дух. Они шагали по узкой долине или широкой расщелине — поди разбери, как назвать. По обе руки — отвесные стены, поросшие берёзами высотой в локоть. Под ногами — валуны, меж которых темнела вода. Склоны во влажных потёках: от жажды не помрёшь. Весной, когда тает снежник, здесь разливается целая река, а сейчас… нет, Верен всё же не мог назвать это нагромождение камней дорогой. И уж точно не сунулся бы сюда по своей воле, да ещё с лошадьми. Однако лохматые северные лошадки топали едва ли не увереннее людей, воины же ругали Шейна на чём свет стоит — мало от него бед, так ещё по бездорожью тащиться, да ещё в гору!

— Да я просто спросил, — оправдывался Такко, замедляя шаг, чтобы поравняться с Вереном. — Интересно же, что ему дали на дорогу.

— Завидно, что тебе не дали? — огрызнулся через плечо Кайлен.

— Мне ещё как дали! — рассмеялся Такко, и Верен толкнул его в плечо: вот уж нашёл чем хвалиться!

— А ты чего со своей так кисло расстался? — пристал Такко уже к Верену.

Верен отмолчался. Бригитта попрощалась коротко и всё прятала глаза, будто хотела что-то сказать и не решалась. Ясно, опасалась за него, но в зимний-то поход провожала по-другому.

— Боится, что после победы ты уедешь и бросишь её, — по-своему истолковал Такко его молчание. — Но ты же заберёшь её с собой, так?

— Если баронесса отпустит.

— А чего ей не отпустить?

— Да кто знает? Тут дальше завтрашнего дня боишься загадывать, а ты так далеко берёшь… Сам-то про себя знаешь, куда пойдёшь?

— Я-то что, — Такко мотнул головой назад, где ехал Оллард. — Знаешь, что я делал зимой? Рисовал набело механизмы, которые маркграф собирал для боя, со всеми деталями и размерами. Вышло листов двадцать. Сшили их красиво, маркграф поставил свою печать, а на обороте сказал написать своё имя как переписчика и помощника. И к отчёту тоже приложил рисунки и чертежи, и там я тоже подписывался, вроде как чтобы имя примелькалось в столице. Понимаешь?

— Понимаю, что мы, верно, последний раз идём вместе, — проговорил Верен и отвернулся. Вроде всю зиму знал, что разойдутся, а по сердцу всё равно ударило: так оно оказалось близко, неизбежно, а главное, Такко так спокойно говорил.

— Да погоди ты. Маркграф меня-то далеко отпускать не намерен. Значит, и сам ждёт места при дворе. А раз Ардерик служит императору, значит, мы так и будем вместе!

— Я Рика не спрашивал, не знаю, что у него на уме.

— Да не вернутся они на свои земли, ни маркграф, ни твой Ардерик! После Севера им обоим будет тоскливо сидеть да урожаи считать. К тому же Олларду нужны люди, а Ардерику — защита при дворе, когда он с очередным Виллардом поругается. Вот я и думаю, что мы все будем друг друга держаться.

— Поглядим, как выйдет, — ответил Верен.

Дорога снова пошла в гору, и нужно было беречь дыхание. Но на сердце стало легче.

Сверху вдруг посыпались мелкие камни — кто-то ступил на край обрыва, а следом показался и незваный гость — в буром пастушьем плаще, с пустой флягой для воды. Вытаращился на войско, беззвучно открыл рот, рванул назад, но дёрнулся, нелепо взмахнул руками и рухнул вниз. Из груди торчала стрела, и Верен с Такко выругались в два голоса: они едва успели натянуть лук и поднять арбалет.

— Болтайте меньше, — бросил Кайлен, опуская оружие, и обернулся на Ардерика — правильно ли сделал.

Тело завалили камнями и дальше шли молча. Любому ясно: чем позже в Бор-Линге станет известно о войске, тем лучше.

* * *

Лагерь разбили в очередной долине — родной сестре Гиблой. С дровами было совсем скверно, не зря тащили в мешках сухой, лёгкий торф, зато охота была хороша — на костре кипела гусиная похлёбка, приправленная местными травами. В котелке поменьше отваривали корень, бодрящий в долгих переходах и бессонных ночах. Такко уже примостился рядом и зарисовывал в маркграфскую тетрадь невысокий, но раскидистый кустик с мелкими жёлтыми цветками.

— Если верить карте, до Бор-Линге меньше дневного перехода, — Ардерик в который раз разворачивал на плоском камне потрёпанный лоскут. — Нужно разведать, как лучше подобраться. У Шейна маловато людей, чтобы выставлять охрану, да и отвыкли они от гостей, но надо держать ухо востро. То, что мы добрались сюда без стычек — либо большая удача, либо очередная хитрость.

— Первым делом нужно послать гонца на побережье, — заметил Оллард. — Чем быстрее мы согласуем действия с лиамскими кораблями, тем крепче надежда на успех.

— Атаковать крепость мы не станем, только потеряем людей, — продолжал Ардерик. — Возьмём измором. Помощи от братца Шейн в этом году не получил, на одной рыбе долго не протянут. Если хвалёная северная гордость — не пустой звук, рано или поздно Шейн даст нам открытый бой.

— Он не станет отсиживаться, — подтвердил Кайлен.

— После его зимних выкрутасов можно ожидать чего угодно. Но сейчас он загнан в угол. Давайте скорее жрать! Я бы уже сегодня облазал здесь пару мест.

— Графа я в разведку не возьму, — Ардерик рассматривал заплатку на кольчуге, будто прикидывал, не разойдутся ли кольца, когда не надо. — Пусть здесь сидит и за всех нас соображает.

— Он и не рвётся, — заметил Верен. — Чудо, что вообще сюда дошёл.

— А куда ему деваться? Я б и лучника его не брал, больно уж горазд болтать…

Верен вздохнул и отложил натёртый до блеска меч.

— Да возьму, возьму, — ухмыльнулся Ардерик. — По горам скачет ловко, стреляет метко, как такого не взять? Не вздыхай, не девица на выданье.

— Я не к тому. Рик… не ходил бы ты.

— Чего?

— Не ходи, говорю. Береги силы для боя. Ты глянь, опять рубаха вся в пятнах!

— Да ты совсем берега потерял! На мою победу заришься? — Рик вскипел мгновенно и так же быстро остыл: — Верен, пойми — не могу я сидеть на месте. Как на меня парни посмотрят?

— Как надо, так и посмотрят! Ты — сотник, старший. Твоё дело — приказывать да отчёты принимать, а не по горам бегать. На графа вон никто косо не смотрит, а попробуй его лишний раз с кресла подними!

— Не привык я отсиживаться — повторил Ардерик. — Кто я, воин или нет? Сотню потерял, Шейна упустил… теперь и вовсе для вида буду? Ты, погляжу, шибко умный стал. Так я птенцов желторотых слушать не собираюсь.

— К маркграфу пойду, — настойчиво сказал Верен, не глядя в глаза. — Так и скажу: что будем делать, если наш сотник на полпути кровью истечёт? Из упрямства-то? Попробуй его ослушайся!

— Да ты… Ты мне в верности клялся! Слушаться должен, как…

— Клялся. Тебя защищать. Пусть даже от тебя самого. Вот чего ты пойдёшь? Камни топтать? Зря ты нас учил? Мы всё разведаем, и после ты поведёшь нас на крепость.

Ардерик выругался и сунул голову в кольчужные складки. Верен поморщился, поднялся и угрюмо зашагал к маркграфскому шатру.

* * *

Тропа вилась меж валунами величиной с дом, да не бедный, а, скажем, такой, как у лиамского военачальника. Такко замыкал отряд, который вёл Верен. Ардерик остался играть в шахматы с Оллардом и слушать наставления лекаря. Верен мужественно выдержал его гневные взгляды и теперь шагал впереди, озабоченный не то близкой опасностью, не то чувством вины.

Вершины гордо несли снежные короны, кутались в голубую дымку, как в королевские плащи. Воздух был лёгким, как всегда в горах, и Такко глотал его, соскучившись по высоте. Забраться бы ещё выше, к ледникам… Иных горы не пускали, наказывали за дерзость тошнотой и помутнением рассудка, Такко же с детства привык мотаться между подгорным городом и верхней мастерской. Местные горы были совсем не похожи на Аранские, но дышалось здесь так же легко, а временами ветер приносил запах моря.

— Гляди, копыто! — кто-то углядел маленький круглый след с ровным треугольником стрелки.

— Лошадей же здесь не провести, — полувопросительно уточнил Верен.

— Запросто, — вместе отозвались Такко и Кайлен. — Местные и по худшей тропе пройдут. Сам видел, как мы шли.

— Значит, мы на верном пути. Держите луки наготове, — бросил Верен.

Такко с досадой покосился на колчан, откуда вместо привычных голубиных торчали разномастные перья лесных птиц. Оллард буквально отобрал стрелы, что Такко мастерил зимой, сказав, что они выкосили слишком много людей Шейна, чтобы разгуливать с ними в этих краях. Спорить было не о чем, но всё же чужое оперение цепляло взгляд. Спасибо хоть колчан удалось отстоять, вернее — забрать украдкой вместо навязанного старья.

— Хер мы дальше пройдём, — заявил наконец Верен, и Такко привстал на носки, чтобы разглядеть из-за чужих широких плеч. Тропа упёрлась в широкую трещину — не перепрыгнешь, а мост ладить не из чего.

— Можно спуститься, — Кайлен принялся разматывать верёвку, висевшую на поясе.

Такко протиснулся вперёд. Пустяки, а не расщелина — всего в три роста высотой, стена вся в выступах и трещинах. Каменистое ложе уходило меж отвесных скал. Намётанный глаз разглядел пару вырубленных углублений — этим обрывом пользовались, как частью тропы. А где-то рядом точно был обход, которым вели лошадей.

— Рик велел не высовываться, — сказал Верен, подумав. — Вернёмся и спросим, как быть.

— Да ну, Верен! А вдруг там за поворотом уже крепость? — Такко даже наклонился над обрывом, вытянулся, как мог. Понятно, ничего не увидел, но разве можно было вот так просто уйти? — Давай мы с Каем спустимся и поглядим, куда ведёт тропа. Может, завтра же и войско снарядим! Мы далеко не пойдём!

— Мы тихо, — подтвердил Кайлен. — Хоть до тех валунов, а, Верен?

— Если повернём назад — с чем вернёмся? — продолжал Такко. — Всё равно ж завтра опять сюда тащиться.

Верен смотрел вниз, даже губу прикусил, сомневаясь.

— Нет. Слишком удобное место для засады. Идёмте! Не нравится мне, что мы до сих пор никого не встретили.

Такко пропустил отряд вперёд. Оглянувшемуся северянину показал на обмотки сапог — мол, развязались. Парень кивнул и скрылся за поворотом.

За четверть часа отряд выйдет на ровное место, раньше его не хватятся. Времени полно. Такко легко перемахнул через край, нащупал носками сапог выступ, другой… Он только поглядит, куда ведёт тропа. Даже отрезок наметил — полсотни шагов, не больше.

Меж отвесных склонов царила особая гулкая тишина. Такко передёрнуло. Вспомнился маркграфский замок в ночь Поминовения, когда он метался по коридорам, лишь на шаг опережая смерть в чёрном камзоле. Такко встряхнулся и неслышно пошёл вдоль стены, всматриваясь и вслушиваясь.

Из пяти десятков шагов осталось чуть меньше половины, когда в скале замаячил широкий проём. Похоже, этой дорогой вели лошадей. Да, точно — чуть дальше поблёскивала какая-то железка, то ли часть сбруи, то ли ножик. Такко раздирало от нетерпения — влезть бы в пещеру, поглядеть, где выход наверх… Но на сегодня хватит. Последний взгляд по сторонам — и он повернул назад.

В следующий миг из лёгких выбило воздух, перед глазами взметнулись камни — кто-то прыгнул сверху. Такко рванулся изо всех сил, но противник был тяжелее и сильнее. Попытался выхватить нож — руку вывернули и заломили до темноты в глазах. Сверху навалились ещё тела, воняющие рыбой и прогорклым жиром, на голову скользнул мешок, руки стянула верёвка.

* * *

— Здесь раньше заканчивались земли Эслингов, — рассказывал Кайлен, когда отряд вышел на ровное место. — Вон те камни — пограничные. Не думал, что переступлю этот рубеж…

— Вы до сих пор чтите клановые границы? — удивился Верен.

Кайлен неопределённо махнул рукой:

— Как сказать. На словах-то рубежей нет, но если, скажем, овцы забредут на чужое пастбище или дрова не там рубить, можно и огрести. Стрелой в затылок. А уж на Шейновы земли лезть — это совсем ум растерять надо.

Да уж, мало победить Шейна. Нужно вытравить саму память о клановых распрях, а как её вытравишь, если даже молодые парни сторонятся старых камней…

— Выходит, Эслинги жили зверьём да рыбой, — догадался Верен. — А нынешний барон сеет да пашет за весь род.

— Так и есть. У них отчего олень-то на гербе — большая удача завалить такую дичь в здешних землях. А когда к Империи переметнулись да получили место на пустоши, взяли лося. Будто всегда жили в лесах.

— Нынешнему-то барону лось больше подходит. Для оленя тяжеловат.

Обратный путь шёл по гребню горы, и по обе стороны открывалась безбрежная даль. Верен остановился подождать остальных и пожалел, что не на что опереться — ноги гудели, ныла зимняя рана, а голову будто сжало обручем. Такко говорил, бывает на высоте с непривычки. Значит, пройдёт.

Один за другим парни выходили из расщелины. Верен дождался последнего и недоумевающе оглядел отряд:

— А Такко где?

5. День дурных вестей

Такко скинули с чужой спины, как мешок брюквы, и поставили на землю, ослабив путы на ногах. От стоп побежали противные мурашки; мутило, перед глазами плыло, в запястья больно врезалась верёвка. С головы сдёрнули вонючий мешок, и Такко с наслаждением вдохнул. Пахло солью и водорослями. Такко проморгался, огляделся и позабыл на время, что в плену.

Впереди расстилалось море, и из его серых волн вставала крепость. Вернее, угловатая башня из такого же серого гранита, обнесённая невысокой стеной. Приземистая, с узкими окнами-бойницами, она казалась частью гор и свинцового моря; невозможно было понять, где заканчивается скала и начинается кладка.

Провожатый махнул часовым, и Такко немедленно завертел головой, подмечая: вот сторожа на стене, а вон ещё на прибрежных уступах. Пока нечего и думать, чтобы бежать.

К острову не вело ни моста, ни переправы. Такко ждал, что придётся плыть в лодке — одной из тех, что лежали вверх дном на берегу. Но проводник всё стоял, будто заглядевшись на дерущихся чаек, а затем дёрнул Такко за верёвку и ступил прямо в бурлящую воду. Там оказалось неглубоко, по щиколотку, а под ногами Такко с удивлением ощутил не скользкие валуны, а шершавые плиты.

Был отлив, вода отступала, и из моря, как по волшебству, явилась дорога. Гранитная отмостка истёрлась за века ногами, копытами, колёсами. Вода уходила сквозь особые дыры в бортах. Похоже, здесь когда-то был перешеек, обнажавшийся в отлив — выдумка природы, превращённая Эслингами в военное преимущество. По высокой воде к замку не подберёшься, море защитит лучше любого рва. Такко слышал о приливных островах, но видел впервые и никак не мог наглядеться.

Наконец дорога, блестящая от воды, протянулась до самой крепостной стены. Идти под прицелом трёх стрелков было неуютно, а от мыслей, что ждёт впереди, под рёбрами разливался холод. Но всё же Такко был рад, что первым увидел проклятую крепость и первым войдёт внутрь.

Двор оказался неожиданно большим, почти как в Эслинге. Три сторожевые башни по углам и одна главная, поросшая мхом и крошечными, в локоть вышиной, берёзками. В середине двора колодец. У стен земляные насыпи, где кустилась зелень — огород. Чуть дальше сложен и заботливо укрыт дерюгой плáвник — палки и ветки, принесённые морем. Такко считал шаги и мысленно переносил очертания берега и стен на бумагу. Разглядел на стене небольшие камнемёты и приуныл.

Крепость казалась неприступной. Тайком не подобраться, подступы простреливаются. Разве что зимой, в темноте… Такко живо представил, каково идти по заснеженным и обледенелым тропам, когда ещё и светает на каких-то три-четыре часа, и поёжился. Нет, в мороз здесь делать нечего. Оставалось только гадать, чего стоили Шейну и его людям зимние вылазки.

Скрипнула боковая дверь, под ноги легли три десятка ступеней — каменных. Дерево берегли, даже щели в рассохшихся дверях и ставнях были заткнуты водорослями и замазаны глиной. А ведь если восточные земли отказались поставлять Шейну стрелы после похода Ардерика, значит, запас в оружейных должен быть невелик. Да и ветер здесь такой, что толком не прицелишься, а значит, если прорваться за предел досягаемости камнемётов и рассредоточиться…

Додумать блестящий план Такко не дали: втолкнули в просторный зал. В середине стоял огромный деревянный стол, под сломанные ножки были подложены камни. У окна Такко разглядел двух женщин, занятых рукоделием, и смутную тень в углу. Старшая из женщин подняла седую голову, глянула колко и враждебно. Провожатый сбивчиво объяснился, мешая имперское наречие с местным.

На стол шлёпнулось отнятое у Такко оружие, и у него заныло в груди — в потайном отделении колчана прятался белый цветок, сорванный у Эсхенского замка. Глупо было жалеть о мёртвых лепестках, когда собственная жизнь висела на волоске, только для Такко эти лепестки были памятью об Агнет. Он решительно отвёл от колчана глаза. Нужно было хорошенько всё рассмотреть и запомнить.

Сквозняк взвился, мазнул по лицу — за спиной открылась дверь и вошёл Шейн. Такко впервые видел его столь близко. Он был высок и широк в плечах, как барон, но крепок и двигался быстро, хищно. Рыжие вихры всклокочены ветром, на вязаной рубахе переплетался сложный узор. Шейн окинул Такко пренебрежительным взглядом голубых глаз, повернул к свету:

— Южанин, и к бабке не ходи. — Развернул спиной к себе и дёрнул связанные руки вверх, заставив Такко задержать дыхание и склониться вперёд. — Пальцы в чернилах и мозолях от тетивы. Что, сперва считал шерсть для Империи, а теперь подался искать славы, не разобравшись даже, за кого сражаешься?

Такко молчал. Шейн вытряхнул из колчана стрелы, осмотрел остриё.

— Охотничек, значит. Мда, небогат улов… В погреб его! Вечером разберусь.

— Ещё штаны будет просиживать, — заворчала старуха. — К делу приставь, хоть рыбу чистить.

— Дело говоришь, мать! Только нож я ему, пожалуй, не дам. Пусть сети чинит.

Такко хотелось гордо заявить, что зимой он не шерсть считал, а собирал стреломёт. А ещё защищал укрепления в Зимний Перелом, сражался в осаждённом замке и держал Шейна на прицеле, когда тот бился с Ардериком! Но он благоразумно прикусил язык. Убивать его пока не собирались, наоборот, провожатый тянул за верёвки на руках и ногах, распутывая хитрые узлы. Глядишь и удастся выбраться, а заодно высмотреть всё, что надо. От маркграфа в своё время ушёл, уйдёт и от Шейна.

Главное, что никто больше не попался. Конечно, немного обидно было думать, что Верен, обнаружив пропажу, вернулся в лагерь, но Такко понимал — его глупость едва не стоила жизни всему отряду. Вот же дурак — по сторонам смотрел, а вверх поглядеть не подумал, даром что сам вырос в горах!

Снова распахнулась дверь. Такко обернулся, и его будто облили ледяной водой. В тесный проём ввели, вернее, втащили ещё двоих пленников. Взгляд выхватывал детали: порванная рубаха, рассеченная бровь, брошенные на стол мечи, один с потемневшей лентой под рукоятью… Такко уставился на Верена и Кайлена, не веря глазам, и тут же опустил голову, желая провалиться сквозь землю, лишь бы не встречаться взглядом с другом.

— А вот и добыча покрупнее, — усмехнулся Шейн. — Этих я хорошо знаю.

— Этих все знают, — угрюмо подтвердил местный и мстительно толкнул Верена в плечо.

— Неужто полезли выручать этого недомерка?

— Так и было. Шли точно за ним.

— А вас вроде было пятеро, — Шейн окинул взглядом троих провожатых, те злобно покосились на Верена. Такко приметил тёмные полосы на мече под лентой и зажмурился от стыда — его-то скрутили сразу, всё равно что сдался без боя!

Шейн небрежно взял Веренов меч, взвесил, подбросил. С ухмылкой подцепил пальцем ленту.

— Правая рука сотника и главный предатель Севера, — усмехнулся он. — И оба рискнули жизнью ради этой мелочи? — Он остановился напротив Такко. — Стало быть, и ты не простой ученик счетовода?

— Не там ищешь предателей, — неожиданно завил Кайлен. — Мы — посланники. У нас для тебя кое-что есть. От баронессы Элеоноры.

Старуха у окна подняла голову, женщина рядом с ней, напротив, опустила глаза и усерднее заработала иглой. В углу тоже шевельнулась какая-то тень.

— Вот как, — протянул Шейн. — Что ж, я чту закон и посланников не трону. Развяжите его. Выкладывай, что там прислала красотка!

Кайлен потёр освобождённые руки и развернул на столе вышитый ландышами платок, до того спрятанный за пазухой. Там оказалась горсть красноватых камней — киноварь, не сразу вспомнил Такко. Которой едва не отравили барона зимой.

Так вот что дала Кайлену баронесса! И этот жук молчал всю дорогу!

— Значит, вернула мой подарочек, — усмехнулся Шейн. — Отец, гляди-ка! Хозяйка Севера прислала нам драконову кровь! Намекает, будто мы ей неугодны!

В углу снова шевельнулось, встрепенулось, и оттуда вылетел ворон, будто соткавшийся из тьмы. Шейн протянул руку, и ворон сел на кожаный наруч, озираясь и топорща перья. Такко было решил, что младший Эслинг помешался, как следом из угла послышался хриплый голос:

— Не припомню, чтобы в Бор-Линге цвели ландыши.

— Отродясь у нас этой дряни не видали! — отозвалась старуха.

Она отложила пряжу, поднялась и вдвоём с Шейном они вытолкнули из темноты кресло, в котором сидел седой, как лунь, старик. Кресло стояло на низкой тележке, но куда больше Такко удивило лицо старика: словно слепленное из двух половин, из которых жила только одна, другая же застыла перекошенной маской. Шейн развернул кресло так, чтобы старик видел пленников, и обратился к Кайлену.

— Что ж, посланник, назовись и изложи своё дело перед настоящим Хозяином Севера, как подобает.

Пока Кайлен собирался с словами, Такко разглядывал старого барона — в том, что это именно он, сомневаться не приходилось. Когда-то он был крупным и сильным мужчиной, на это указывали разворот широких плеч и могучие ладони, из которых ныне двигалась только одна. Ноги укутаны волчьей шкурой, на вязаной рубахе — знакомый выпуклый узор. Старик сидел спиной к окнам, глаза терялись в тёмных провалах под густыми бровями, но верилось, что они сверкают той же синевой, что у Шейна. А у матери глаза наверняка были светло-карие, как у барона Тенрика.

— Я Кайлен из Лосиной долины, — разнеслось наконец по залу, — и послан баронессой Элеонорой, Хозяйкой Севера. Она говорит, что сто лет назад Эслинги поклялись Империи в верности, а вы нарушили эту клятву. Говорит, что в будущем году ландыши будут цвести по всему Северу, и горе оленям, что осмелятся щипать их, забыв о ядовитых ягодах. А ещё говорит, что лучше Эслингам самим отдать власть, чем её вырвут вместе с руками. Вот, — он перевёл дух, покосился на оленя на каминном гербе и положил рядом с камнями письмо. — Здесь её слова записаны её же рукой и заверены печатью.

— Сам-то читать умеешь, посланник? — Шейн просмотрел письмо, передал отцу и снова повернулся к Кайлену. — Это что же, она не нашла никого достойнее тебя? У вас там полно учёных людей, которые и говорят получше, и выглядят поприличнее.

— Это чтобы ты видел, что устами баронессы Элеоноры говорит сам Север, — без запинки отчеканил Кайлен.

— И не жаль ей было отправить тебя в логово врага? Мало же южане ценят северные жизни!

Кайлен смешался:

— Она не посылала… сказала держать камни и письмо при себе и ждать удобный случай.

— Значит, ты явился сюда, не спрося старших. Неужто решил выслужиться и загладить позор на пиру? Да ты глупец!

— Ещё глупее было тебе явиться на пир и перессорить всех!

— Никакое дело не может считаться глупым, если ты преуспел, — ухмыльнулся Шейн. Взял со стола меч Кайлена — ещё не опробованный в бою, полученный в день присяги, поймал лезвием свет из окна. Снова усмехнулся, перехватив негодующий взгляд. — Ты не только дурак, но ещё и дерзок не в меру. Но я чту старый закон и не трону посланника, как обещал. Что ещё передала баронесса?

— Больше ничего.

— А что думаешь ты сам, Кайлен из Лосиной долины?

— Думаю, что ты обманул наших отцов и братьев, пообещав им скорую победу. И что этой зимой мы голодали, как раньше, а на празднике были лепёшки из коры и мха — из-за тебя! Старики говорят, что без южного зерна Северу не прокормить столько людей, сколько живёт сейчас. Но никто не готов умирать, чтобы остальным хватило. Поэтому я присягнул Империи и не жалею об этом, и никто из моих людей не жалеет.

— Из твоих людей! Молоко на губах не обсохло, а называешь сорванцов, что бегают за тобой, своими людьми! Что ж, я тебя выслушал. Возвращайся туда, где тебя кормят, и скажи, что если жене моего брата и тем, кто по ней сохнет, нужна власть — пусть приходят и попробуют забрать. Пока жив барон Эслинг, — он кивнул на отца, — Север говорит моими устами. А теперь — торжественный обед в честь посланцев баронессы!

Женщина помоложе, шившая у окна, поднялась и вскоре вернулась с миской и тремя кружками. Пленников толкнули к столу, усадили на старинные резные стулья.

— Жрите!

От миски пахло восхитительно. Такко невольно скосил глаза — в аппетитном рыбном бульоне лежали острые кости. Крупные громоздились горкой, мелкие плавали в жиже. Даже если кто-то забыл бы о гордости и попытался отхлебнуть, исколол бы рот.Такко выпрямился, насколько позволяла хватка, вскинул голову, встретился взглядом с Вереном и снова уставился в миску. Лучше бы ему эти кости в глотку забили, чем умирать от стыда и вины!

— Что, не нравится похлёбка? — рявкнул Шейн. — Вот так всякому, кто разевает рот на Север, он встанет поперёк горла. А теперь пейте!

Сзади обхватила крепкая рука, чашка уперлась в губы; Такко отвернулся, но немного напитка выплеснулось, и губы свело от горечи.

— Как вам северный мёд? Не для изнеженных южан, а?

Шейн стоял, подбоченясь, с вороном на руке, и насмехался.

— Передай это всё жене моего брата, Кайлен, предатель из какой-то там долины. А теперь убирайся, лосиная вошь!

Местный схватил Кайлена за плечо, тот сердито дёрнулся:

— Мои друзья пойдут со мной. Они тоже посланцы баронессы, и ты не имеешь права трогать их по закону Севера!

— Ага, стану я судить имперцев по закону Севера! — расхохотался Шейн. — Эти двое останутся посмотреть битву за Бор-Линге. Только я ещё не решил, будут они стоять на стене или висеть. Впрочем, передай своим, что если они уберутся отсюда и поклянутся впредь не совать носа за рубежные камни, я, может, и верну парней живыми и даже почти целыми.

Упирающегося Кайлена вытолкали за дверь. Такко покосился на Верена, всё ещё не решаясь смотреть в глаза. И понесло же его на эту троллеву тропу! Сам-то он выкрутился бы, хвала маркграфу, отобравшему медальон с гербом и стрелы, которые зимой попортили немало камнеедских шкур. Но Верена узнали сразу, и всё из-за Такко!

Ветер, гулявший по залу, шевелил платок с вышитыми ландышами. Шейн пересёк комнату и остановился перед отцом.

— У Чайкиного мыса видели лиамские корыта. Везут большие щиты и стрелы без счёта. Непохоже, что они собрались за рыбой или морским зверем.

— Камней хватит на всех, — прошамкал старик перекошенным ртом. — Собирай людей, сын! Может, когда-то Эслинги и давали клятву, но теперь, когда наши враги повержены, южане нам больше не нужны. Север сам способен прокормить и защитить себя!

Разобрать слова удавалось с трудом, больше говорили гневный тон и взмахи здоровой рукой.

— Камней хватит, — ухмыльнулся Шейн. — И для корыт, и для крыс, что придут посуху. Взгляни сам, как мы подготовили камнемёты на стенах!

Барона увезли — Такко слышал, как кряхтели люди, спускавшие кресло по лестнице. Шейн стоял у потухшего очага и смотрел на море. Ворон перебрался ему на плечо и тоже замер, нахохлился. Старуха взяла со стола письмо баронессы, брезгливо просмотрела и отбросила. Подошла и бережно погладила ворона.

— Ландыши уже цветут на востоке, — проговорил Шейн. — Но здесь им не бывать.

— Они уже здесь, — старуха мотнула седой головой на платок на столе. — Мы отобьёмся, но южане придут снова. И снова. И снова. Даже если струсят и отступят сейчас, за ними придут те, кому не будет дела до глупых мальчишек. Бор-Линге больше не тайна, сын. Нас выжили из Эслинге и вот добрались сюда.

Шейн презрительно усмехнулся и дёрнул плечом:

— Не ждал от тебя таких речей, мать.

— Когда охотники находят волчью нору, волчица не ждёт, когда они придут снова. Она перетаскивает детёнышей на новое место, даже если сердце обливается кровью от тоски по старому жилью. Уходи, Шейн. Уходи на Брусничную Гриву или куда захочешь. Пусть подавятся Бор-Линге, как рыбьей костью. У нас мало людей, ещё меньше запасов, и я не хочу ждать, когда нас уморят голодом и возьмут с позором.

— Если уходить, то вместе!

— Чушь! Как мы понесём отца? Да и ты знаешь его нрав. Он будет так браниться, что выдаст отряд. Я всё сказала, сын. Ты сомневаешься, но уже знаешь как надо поступить.

Шейн опустил голову, и было странно видеть на его лице нерешительность.

— Южная кровь и северное сердце, — выговорил он наконец. — В тебе больше храбрости, чем во всей нашей семье. Пусть южане скажут своё слово, тогда и будем решать.

Старуха в последний раз погладила чёрные перья и вышла. Её резкий голос был хорошо слышен: она приказывала нести в замок рыбу, что сушилась на берегу. Такко даже губу прикусил от нетерпения: выбраться бы, сказать своим, чтобы не дали рыжей лисе ускользнуть! А следом затопил холодный страх: раз при них с Вереном вели такие разговоры, значит, не собирались оставлять в живых.

Женщина помоложе подошла забрать посуду, и Шейн тронул её за руку:

— Если я уйду, ты же пойдёшь за мной?

— Я? Что мне там делать? Нет, братец. Моё место здесь.

Рослая, статная, с грубыми чертами и тёмно-рыжими волосами, в которых уже серебрилась седина, она выкинула остатки «обеда» за окно и уставилась на Шейна исподлобья.

— Тебя никто не знает, — убеждал он. — Все и забыли, что между братьями Эслингами затесалась сестра. Поселишься на новом месте, найдёшь кого-нибудь… — Он понизил голос: — Говорят, ты так и не подпустила к себе ни одного мужчину. Почему?

— Чтобы прослыть пустоцветом? Нет уж. Это Тенрик сорок лет верил, что вот-вот настрогает наследников, и, кажется, искренне считает, что преуспел на охоте с пустым колчаном! Я не хочу тешить себя надеждой. У тебя ведь тоже нет бастардов, Шейн.

— У меня-то? Да каждый знает…

— Поди докажи, что это твои, а не отцовские! У тебя же не было ни одной своей девки! Он, словно старший жеребец в стаде, тащил на сеновал каждую, на кого вы с Тенриком только успевали поглядеть!

— Не тебе об этом судить! — вскинулся Шейн.

Ворон недовольно каркнул, перелетел на стол, ткнул клювом в вышитые ландыши и уставился с недоумением, встретив твёрдую столешницу.

— Уходи, Шейн, и птицу забирай, — невесело улыбнулась женщина. — Отомстишь за нас, если южан окажется слишком много.

Затем она оглядела пленников, будто впервые, и её голос посуровел:

— А этих куда?

— Вниз, — коротко ответил Шейн. — Пусть измерят, высок ли нынче прилив.

И нехорошо улыбнулся.

* * *

— Да как он мог попасться, червей тебе в кишки! — орал Ардерик на Кайлена, который только бледнел и крепче сжимал кулаки. — Будь всё проклято! Только не Верен!

— Я виноват, — сквозь зубы твердил Кайлен. — Я решил, что смогу передать письмо и заодно выручить Такко, вроде как мы оба посланники. Его-то Шейн не знал! Я сказал Верену, что гляну сам, а он понял, что я что-то задумал и полез следом! Решил, будто я… хочу сдать, где лагерь… хотел остановить меня, только сверху на нас прыгнули люди Шейна, и из пещеры выбежали ещё двое… Верен троих положил, но его тоже ранили и скрутили… хотя я говорил, что он со мной…

— Я ожидал чего-то подобного, — проговорил Оллард. — Говоришь, Шейн намерен использовать их как заложников?..

Ардерик отошёл в сторону и выбранил себя, Верена, весь клятый Север и особо — графского лучника. Тьма бы с ним, хороших стрелков теперь целый отряд, но Верен! Ардерик не впервые терял товарищей, только никогда ещё в груди не саднило так отчаянно. Сердце рвалось в клочья от одной мысли, каково сейчас Верену. Двинуть бы войско, обложить троллеву крепость, провались она в болото! Но нельзя — этак положишь всю сотню да бестолку. Пусть бы Верен и стоил трёх сотен, нельзя рисковать войском ради одного. От этой мысли хотелось выть, кататься по траве, швыряться камнями, чтоб они застряли в заднице у Шейна и этого клятого лучника!

Выдох сквозь зубы — и Ардерик вернулся к маркграфу. Тот расспрашивал Кайлена, сидя в походном кресле и даже почти не изменив позы. В груди вспыхнула безрассудная надежда: Ардерик терял боевого товарища, а Оллард — сына, больше того, единственного наследника! Непутёвого, незаконного, но всё же! Если маркграф велит атаковать крепость, Ардерик же не сможет ослушаться, как бы ни был безумен приказ?..

— Тяжело лишиться помощника, — сказал маркграф, как только Ардерик приблизился, и было странно слышать в его голосе нотки участия. — Мы можем пообещать уйти, чтобы потянуть время, но, признаться, не уверен, что это улучшит положение. Очевидно, что наш лагерь либо уже обнаружен местными, либо его нахождение вот-вот будет выяснено. Обмануть Шейна нам не удастся.

Ардерик стиснул зубы, запретив себе думать, как именно Шейн выяснит, где лагерь.

— Однако он будет ждать от нас ответа, — услышал он себя будто со стороны. — За это время мы должны связаться с лиамцами и договориться о совместных действиях.

— Гонец с побережья вот-вот должен вернуться, — подтвердил Оллард. — Будем надеяться, он окажется осмотрительнее и удачливее. А мы с вами должны отправить гонца баронессе, она ждёт вестей.

— Самое время, да, — с горечью хмыкнул Ардерик. — Но если не отправить, она будет волноваться ещё больше. Слушай-ка, любезный! — окликнул он туповатого парня, ожидавшего приказа выступать. — Не вздумай обмолвиться баронессе хоть словом, что у нас неладно! Скажи: устроились хорошо, вода есть, все живы. Понял?

Парень кивнул. Ардерик представил, как приняла бы Элеонора истинные вести. Поди, проронила бы, что лучше бы поехала сама, раз двое взрослых воинов не смогли углядеть за собственными помощниками в первой же разведке! Затем вспомнил о её служанке, которая ждала Верена, и стало совсем плохо. Эта точно будет месяц ходить с глазами на мокром месте, и что прикажете с ней делать?

Оллард меж тем расспрашивал Кайлена о дороге:

— Сколько тебя вели до крепости? Едва ли ты что-то запомнил с мешком на голове, но…

— Запомнил! — запальчиво перебил Кайлен. — Я считал шаги и следил, с какой стороны светит солнце. И спуски и подъёмы запомнил, и смогу пройти этой дорогой сам!

— Очень хорошо. Ардерик, позвольте вашу карту?

Ардерик расстелил потрёпанный лоскут, положил рядом лист черновой бумаги и принялся намечать тропу по словам Кайлена. Сколькими жизнями будет оплачена эта карта? Сколько имён придётся вырвать из сердца, прежде чем на пергамент ляжет последний штрих? Тоска вдруг захлестнула до темноты в глазах, до удушья. Это он, Ардерик, был виноват, что Верен попался. Не придурок-лучник, а он — что отпустил Верена за старшего, что вызвался на поединок и получил рану так не вовремя…

— Подъём на сотню шагов. Солнце было справа… — говорил Кайлен, прикрыв глаза и загибая пальцы.

— Который час-то был? — бросил Ардерик. Внутри будто пожар бушевал, но чернильная линия ложилась на бумагу ровно и гладко. — Направо — это, нахер, куда?

— Рисуйте как есть, пока он не забыл, — посоветовал Оллард. — Потом поправим.

— Двести с полтиной шагов прямо, и мы вышли к обрыву, — закончил Кайлен.

— Очень хорошо, — кивнул Оллард. — Ардерик, будьте добры, разберитесь, как это художество соотносится со сторонами света, а у меня осталась ещё пара вопросов. Расскажи-ка ещё раз, Кайлен, что тебе передала баронесса? Слово в слово.

Ардерик отбросил рисунок. Невозможно было слушать спокойный голос Олларда и сбивчивые ответы недоумка, поспешившего передать горсть проклятых камней! Ярость застилала глаза. Главным-то недоумком был сам Ардерик. Отпустил за старшего, послушался маркграфа, кабинетного хорька! Он забрался под полог, упёрся взглядом в оставленную Вереном рубаху и стрелой вылетел наружу, едва не воя от бессилия. Глубоко в груди теплилась надежда: Верен умница, вдруг выберется. Разум же припечатывал уверенностью: слишком много камнеедов полегло от Веренова меча, и Шейн не упустит случая отомстить.

Когда Ардерик вернулся на поляну, Оллард сидел над бумагами. Черновой рисунок украсился изображением крепости; линии, изображавшие стены, перечёркивали крестики — камнемёты.

— Едва ли у Шейна больше пяти десятков, — произнёс Оллард, как будто Ардерик никуда и не отходил. — Значит, все силы будут брошены на оборону крепости, а не охрану подступов.

— Мы возьмём их измором, — в тон ему отозвался Ардерик. — Лиамцы не дадут им вытащить ни рыбёшки, а мы — принести хоть ветку для костра. Эслинги будут жрать камни, как им и положено! — Он склонился над картой, запретив себе думать, что не разделит победу с Вереном. Долгожданная радость горчила, как желчь. — Значит так. Разделимся на два отряда. Один пойдёт тем же путём, что Кайлен. Будет неплохо, если его возглавите вы. Я поведу людей поверху, прикрою вас, а заодно уничтожу возможные сторожевые посты. Встретимся мы здесь, — палец ткнул в линию побережья.

Оллард протянул ему перо и украдкой выпустил что-то из правой руки; Ардерик не собирался следить, что маркграф сжимал в кулаке, но вещица сама привлекла взгляд, блеснув на солнце — старинный медальон с гербом на тонкой цепочке. Похожий на тот, что носил проклятый лучник, удавить бы его этой цепочкой!

* * *

До приезда на Север Элеонора терпеть не могла проветривать меха летом — в жару не хотелось даже смотреть на накидки и полости, не то что прикасаться к ним. В Эслинге её привычки изменились, и каждый год после Летнего Перелома она со служанками доставала лисьи и собольи шкурки, проверяя, не отсырели ли за зиму, не завелась ли моль. В этом году сундуки были наполовину пусты; меха попроще согревали воинов-южан, что получше — отправились в Лиам. Элеонора щедро раздавала дары, но этого было мало, слишком мало, чтобы зваться хозяйкой Севера.

— Госпожа, не хмурьтесь, морщины будут, — заученно шепнула Грета.

Элеонора улыбнулась. Теперь можно не так заботиться о красоте — что значит пара морщин, когда ты носишь наследника?

— Смотрите какой! — Грета встряхнула искрящийся мех чернобурки. — Отложу, чтобы починить вашу зимнюю накидку как следует. После зимы на неё и смотреть-то совестно: тут подпалина, там и вовсе прореха от стрелы…

— Пару подпалин всё же оставь, — сказала Элеонора. — Боевых отметин не следует стыдиться.

По спине пробежал холодок. Грета так спокойно рассуждала о зимней накидке, Элеонору же порой терзал настоящий животный ужас: не придётся ли заплатить за наследника собственной жизнью. Женщины Таллардов всегда рожали легко, но этот ребёнок — другое дело. Впрочем, самый важный шаг всегда и самый рискованный. Не стоило сердиться на Олларда, так резко заявившего, что битвы — не для неё. Мужчины смотрели в лицо смерти в бою, Элеонора взглянет на родильном ложе.

Она снова не удержалась от улыбки от мысли, как изящно дала Олларду и Ардерику понять, что её не следует сбрасывать со счетов.

— Вы же попытаетесь избежать кровопролития? — спросила она на очередном совете, куда её позвали из одной вежливости. Всё, что Элеонора знала о семье Шейна, давно было рассказано, а каковы укрепления и силы, охранявшие крепость, она не могла даже предположить.

— Разумеется, — заверил Оллард. — Мы же представители императора. А он, кажется, решил войти в историю как Милостивейший — прямо как наш барон. Шейн, разумеется, не пойдёт на переговоры, но предложить их мы обязаны.

Элеонора промолчала — так, что воздух в комнате похолодал. Оллард поморщился:

— Мы будем говорить от вашего имени тоже. Но не забывайте, кто истинный хозяин этих земель.

— Император далеко, и его именем вы немногого добьётесь.

— А вам Шейн уступит без оговорок? Вы достаточно проявили себя зимой и на пиру в честь Середины лета, ваши заслуги будут высоко оценены при дворе. Сейчас ваше дело — приглядывать за бароном и беречь себя.

Элеонора лишь повела плечами, а вечером достала ларец с драконовой кровью. Когда-то северные вожди посылали алые камни неугодным вассалам, что означало: уходи с моих земель или умри. Шейн думал убрать с их помощью Элеонору, и было самое время отправить подарок назад. Передать с Оллардом или Ардериком означало согласиться стоять за их спинами. Не говоря о том, что они могли вообще не добраться до крепости — эта мысль наполняла холодом и заставляла беспокойно оглаживать растущий живот, но её было не прогнать.

Решение пришло почти перед самым отъездом. Кайлен краснел, мял край рубахи, но Элеонора позволила ему думать, будто он держится невозмутимо и достоинством.

— Попросись на переговоры, потребуй слова и передай Шейну то, что я скажу. И вот это, — она вложила в широкую ладонь увязанные в платок камни и улыбнулась, ощутив, как дрогнули пальцы от лёгкого прикосновения.

— Мне просить слова? В обход Ардерика и…

— Маркграф Оллард и Ардерик много сделали для Севера, но они южане. Север же должен говорить устами местных.

— А разве можно просить не от имени барона?

— Конечно. Дело мужчин — сражаться. А предлагать мир должна женщина. Согласен, Кайлен?

— Но вы тоже сражались. Все говорят, что зимой вы вели людей в бой!

— Именно поэтому я рассчитываю, что моя просьба будет услышана. Шейн знает, что Хозяйка Севера предлагает мир только один раз, и просьба не унизит ни меня, ни тебя, моего посланника.

— А если переговоров не будет? Или меня не возьмут?

— Тогда отдай камни маркграфу, пусть сам решит, как поступить. Не трудись исполнить поручение любой ценой, не подвергай себя опасности.

Мальчишка чуть не приплясывал от радости и нетерпения. Но держал лицо до последнего:

— Уверен, в Эслинге есть более достойные воины для столь почётного поручения.

— Есть. Но видишь ли, Кайлен, барон слишком долго давал понять, что ради мира готов на всё. Слова его людей прозвучит недостаточно весомо. Я же не прощу Шейну ни одной отнятой жизни, ни одного сожжёного зерна. А ты ныне — щит и меч Империи, урождённый северянин, и к тому же превосходный воин, которому пора завоевать себе имя. Кому, как не тебе говорить моими устами и устами всего Севера!

Мальчишка ушёл, млея от оказанной чести. Элеонора представила лица Ардерика и Олларда, их негодование, отчего не сказала, не отдала камни… Ещё и ещё раз представила, как всё пройдёт. Её маленький сюрприз точно не должен ничего испортить.

Шум на улице вывел Элеонору из размышлений.

— Гонец, гонец, пропустите! — неслось по двору.

Элеонора с трудом подавила нетерпение. Гонец ввалился в покои и замер на пороге с особенно дурацкой миной.

— Всё благополучно, госпожа! — протараторил он. — Все живы! Точно вам говорю!

Элеонора нахмурилась:

— Что стряслось?

— Все живы, госпожа! — повторял гонец с такой широкой улыбкой, что у Элеоноры дрогнули руки: несомненно, случилось что-то очень, очень скверное.

Через час она вытащила из дурня всё и даже чуть больше — что Ардерик был убит новостями, а Оллард и ухом не повёл. Выставила гонца и уставилась на стол, опустив подбородок на руки. Всё пошло не по плану! Кайлен оказался слишком самонадеян, решил, будто сможет исполнить поручение, а заодно спасти пленников. Что ж, вины Элеоноры в этом не было; однако она снова боялась за Ардерика, разом лишившегося верного бойца и друга. В том, что Шейн не станет церемониться с пленниками, она не сомневалась.

Она не сразу поняла, что в комнате кто-то всхлипывает. Бригитта старательно опускала голову и кусала губы, но по щекам текли слёзы, капая на дорогой мех.

— Рассветные силы, надо было выгнать тебя, прежде чем расспрашивать этого дурака! — окрикнула Элеонора. — Что ты ревёшь раньше времени? Никого ещё не замучили и не казнили!

Бригитта зашлась плачем, отложила мех и вдруг опустилась перед Элеонорой на колени.

— Не могу, — всхлипывала она. — Я ему даже не сказала… И вам… Я виновата перед вами госпожа, так виновата…

— В чём? Да не тяни ты!

— Я не была осторожна… я…

— Ждёшь ребёнка? — Cветловолосая голова склонилась в кивке. — Ох, почему именно сейчас? Какой у тебя срок?

— Уже… неделя задержки… простите…

Элеонора медленно выдохнула. Нет чтобы подождать месяц, а лучше до осени! Куда её теперь девать? Перед глазами встали кругляши тавлута. Всё так хорошо сходилось, а теперь две фишки почти скинуты с доски и расклад, так тщательно выстроенный, нарушен!

— Не тревожьтесь вы раньше времени, госпожа, — вмешалась Грета. — У Бригитты часто бывают задержки после Летнего Перелома. Её тело так и не привыкло к светлым ночам. Я ей говорила, что нужно выждать две недели и тогда уже беспокоиться.

Тревога схлынула, как вода в отлив. Действительно, лет пять назад Бригитта жаловалась на что-то подобное; Грета тогда за руку отвела застенчивую подругу к лекарю, и Элеонора благополучно забыла об этом — хватало других хлопот.

— Как ты меня напугала, — выдохнула она. — Ты же пила настойку руты?

— Пила, госпожа.

— Значит, всё обойдётся. Вытри слёзы и отнеси эти шкуры в лекарскую — заодно развеешься. И в следующий раз слушай Грету, она понимает в женских делах.

Бригитта вышла, прижимая платок к покрасневшему от плача лицу. Элеонора едва скрыла неодобрение. Кого-кого, а Бригитту она сплавит замуж при первом удобном случае. Слишком часто опускает глаза, слишком легко краснеет, слишком явно шарахается от мужчин. Шарахалась до недавнего времени. За кого же её теперь отдать?..

Она встретилась взглядом с Гретой, и на сердце чуть потеплело. Элеонора сдвинула брови в показной строгости:

— Ты должна лучше следить за подругой, Грета. Уверена, она пропускала приём настойки, поэтому так и разволновалась. Пока идёт война, совсем не время зачинать детей. Я не буду её ругать, но ты скажи, чтобы внимательнее следила за собой, да построже скажи!

— Простите, госпожа, но я не смогу.

— Почему ещё?

— Не могу упрекать других в том, в чём виновата сама.

Элеонора с минуту смотрела на неё, медленно осознавая. Положение на доске снова изменилось, одна фишка возомнила о себе слишком много; то, как охотно Грета делила постель с маркграфским мальчишкой и заваривала Элеоноре травы для лёгкого вынашивания, обретало новый смысл.

— Да вы что, издеваетесь обе? — ахнула Элеонора и сама удивилась, как беспомощно это прозвучало.

— Простите, госпожа, но вы давно обещали мне хорошего мужа. Вы же не будете гневаться, что я немного ускорила события?

— Рассветные силы… — Элеонора привстала и снова опустилась в кресло, собираясь с мыслями. — Из полутора сотен достойных воинов ты выбрала недотёпу младше себя?

— Он графский бастард и ученик. Чего ещё желать? К тому же мы неплохо ладим. Он точно не поднимет на меня руку и вообще не будет интересоваться, чем я занимаюсь вне постели. Маркграф непременно велит Такко жениться на мне… если он вернётся. А если нет — не оставит внука своей заботой.

— Грета, Грета, подожди! С чего ты взяла, что маркграф как-то причастен… к… нет, у меня язык не поворачивается сказать!

— Как же иначе? Он держит Такко ближе, чем ученика, но дальше, чем мальчика для утех. Я разузнала, что бастарды могут наследовать титул и земли при условии, что отец письменно признает их и если у них достаточно средств для содержания родовых владений. Господин Оллард скорее отдаст богатства Такко, чем короне, поэтому и обучает его наукам и управлению мастерскими. А если и не признает его, то всё равно устроит при дворе, одарит деньгами, а после совершеннолетия — и титулом. Разве не такой судьбы вы желали для меня?

Элеонора прикрыла глаза. Определённо, сегодня день дурных вестей. Глупая Грета, что она о себе возомнила? Может, всё-таки шутит? Она посмотрела на Грету, и та ответила взглядом, в котором Элеонора узнала себя: своё упрямство, гордость, неодолимую уверенность в своей правоте.

— Присядь, — кивнула Элеонора на стул напротив. — Нас ждёт долгий разговор.

6. В плену прилива

Из деревянной клетки открывался великолепный вид на Ледяное море. Со всех четырёх сторон, если считать и решетчатый пол. Такко сидел спина к спине с Вереном, обмотанный верёвкой толщиной в палец. Внизу колыхалась вода. Когда ветер покачивал клетку, наверху поскрипывало. Такко пытался разглядеть, что там за механизм. Мало что увидел, но понадеялся, что клетка не упадёт раньше времени. Тонуть связанным совсем никуда не годилось.

По левую руку высилась крепость. На отвесной стене отчётливо белела полоса, оставленная приливами. Полоса была ниже потолка клетки, даже ниже плечей Такко, и это внушало надежду.

Первый час они пытались освободиться — ослабить узлы, порвать и даже перегрызть верёвки. Напрасно — связали их умело, как телячьи колбасы. Теперь тело противно саднило, путы кое-где окрасились кровью, мышцы мелко дрожали.

Верен молчал. Даже не ругался, и это было хуже всего. Смотрел вдаль и только дышал тяжелее обычного — Такко чувствовал, упираясь лопатками в его широкую спину. Явно собрался помирать гордо, как воин.

Такко тоже собирался. Но воздух вдруг оказался таким… вкусным, а море таким бескрайним… Такко глазел по сторонам, вбирая взглядом каждую мелочь, и жизнь ощущалась остро, как зимой у погребального костра.

Отлив обнажил множество островков — длинных, круглых, крутых и пологих. Справа показалась песчаная коса. Несколько раз Такко чудилось, что среди островков мелькнул парус, но стоило моргнуть, и он превращался в солнечный блик.

К лучшему. Сверху слышался шорох: там неспешно таскали камни, стрелы и копья, готовясь встречать имперских гостей. А на берегу, на высоком уступе, чётко вырисовывался часовой-лучник. Вот он ненадолго пропал и снова показался — меховая туша с мазком-колчаном за плечом. Хоть бы у Кайлена хватило ума заметить его и предупредить Ардерика! Если он вообще добрался живым…

* * *

— В крепости вас встретят люди, с которыми торговали, праздновали, быть может, роднились. Люди одной с вами крови. Не щадите их — ведь они не пощадили бы вас!

На Ардерика смотрела сотня глаз — карих, серых, голубых. В них читались вера, решимость, в иных — тень страха и стыд. Как всегда, воины вверяли сотнику свои жизни, он вручал им свою честь.

— Мы предлагали мир, — Ардерик кивнул на Кайлена, впрочем, не встречаясь с ним взглядом. — Шейн дал понять, что хочет войны. Он её получит — во имя мира на всём Севере! Перережем его людей, как скот, который они воровали у вас! Вы лучшие воины Империи! Будьте тверды сердцем, как здешние скалы, холодны рассудком, как горные ручьи, и победа наша!

Сотня отозвалась дружными возгласами. Вот она, истинная опора: чужие шальные глаза, руки, сжимающие мечи и арбалеты, закипающий в груди азарт, предвкушение битвы. Даже тоска по Верену на миг отступила — но только на миг.

Ардерик оборвал гомон взмахом руки:

— Не зевайте. Выступаем с началом отлива.

* * *

Наверху раздался голос Шейна, а вскоре Такко увидел и его самого — на узкой тропке, по которой сам бы не отважился пройти, не подумав трижды. В руках Шейна была длинная палка, которой он толкнул клетку, чудом удержав равновесие.

— Говорят, у южан принято поправлять здоровье на морях, — заговорил он. — Как, чувствуете целительную силу северного ветра?

— Ты тоже почувствуешь её, когда закачаешься на виселице, — отозвался Верен и с проклятием дёрнулся: палка сквозь решётку ударила ему в плечо. А следом скрипнул блок, и клетка рывком опустилась на пару локтей.

— Вода поднимается и простоит до утра, — бросил Шейн. — А там и ваши заявятся. Погляжу, как вы оба станете держаться, когда они будут топтаться там, на берегу! И что скажет ваш сотник, когда увидит, что его лучший воин похож на мокрую курицу.

Сверху послышался каркающий выкрик старого барона, и Шейн скрылся. Верен выругался сквозь зубы, а Такко беззвучно застонал. Он не просто подставил друга — вся Северная война могла быть проиграна из-за его дурости. Ардерик не сможет спокойно смотреть, как Верена макают в воду, и либо примет унизительный мир, либо совершит другую ошибку.

Верен будто окаменел, только по плечам изредка пробегала дрожь. Такко видел его таким всего раз или два — когда явился от очередных заказчиков избитый и со сломанными стрелами. Верен тогда молча перевязал его и ушёл, а наутро Такко пришлось собирать последние медяки, чтобы выручить друга из тюрьмы. Заказ достался им — вчерашние соперники после кулаков Верена лежали по домам. Даже в суд не явились.

— Слушай меня, — заговорил наконец Верен. — Сейчас мы ляжем и перекатимся к той стенке, что ближе к крепости. А потом к другой. И обратно.

— Зачем?

— Сделай хоть раз, как я говорю! И больше я тебя никогда ни о чём не попрошу.

Такко прикинул расстояние до стены. Клетка и правда слабовата — сказывался недостаток дерева. Если хорошенько раскачать и ударить, да не один раз…

— Да ну! Мы скорее оборвём блок и потонем, связанные-то!

Верен молчал, и Такко наконец понял. Друг не на словах клялся ценить честь выше жизни. И сейчас был готов уйти на дно вместе с этой проклятой клеткой, лишь бы не дать Шейну преимущество.

— Погоди, Верен! — быстро заговорил он. — Нас же заметят, просекут, в чём дело! Подождём, когда ветер усилится. К приливу всегда усиливается, помнишь, Кай говорил? Тогда и качать будет легче. А я пока попытаюсь выбраться. Лучше-то выплыть и предупредить наших, вдруг Кай не добрался…

Верен пробормотал что-то неразборчивое, но раскачивать клетку не спешил. Такко снова извернулся, рванулся, пока плечо не затрещало от боли. Даром, что ли, его столько лет дразнили недомерком! Небольшой рост и гибкость выручали его не один раз, выручат и сегодня. Хоть все суставы вывернет, а отдаст другу долги.

Тем более, Верена ждали в замке и дома. Такко же ждал разве что Оллард. Вот он бы оценил, с какой гибкостью Такко сейчас крутится в путах! Грета не в счёт, она завтра же найдёт другого. Мелькнула мысль: раз Оллард не примчался выручать его драгоценные кости, значит, окончательно излечился от безумия…

Песчаная коса наполовину скрылась под водой, когда Такко удалось высвободить запястье. Верен всё смотрел на горы и не сразу заметил, что прилив в разгаре. А когда увидел — выругался и, уже не спрашивая, дёрнул Такко за собой на пол.

Решётка больно ударила по рёбрам, а следом раздался треск — клетка с размаху влетела в каменную стену. Но прутья уцелели, а затем сверху раздался окрик, скрипнул блок, и клетка рывком опустилась в воду.

Такко задохнулся от холода, хватанул невозможно солёной воды, зажмурился от того, как обожгло глаза. Клетку подняли, и ветер прошёлся по мокрой коже, как острое лезвие. Зато плотная верёвка стала скользкой — и, едва глотнув воздуха, Такко снова задёргался. Пока наверху снова не скрипнул блок и не накрыло солёной волной.

— Качай клетку, трус паршивый! — зарычал Верен, когда их снова подняли.

— Тяни верёвки, герой грёбаный! — выплюнул Такко.

С каждой новой волной умирать хотелось всё меньше. Только не в этой жуткой холодной воде! Только не накануне победы!

— Качай, недомерок! Ты присягу давал, трус!

Верен рванулся к стенке, увлекая Такко за собой не хуже волны.

— Не давал! И тонуть не собираюсь! И тебе не дам! — выговорил Такко между вдохами.

Волна снова накрыла. Такко и Верен покатились по дну клетки, глотая воду. «Жить, жить!» — стучало в висках, когда Такко выдернул из пут локоть — за миг до того, как клетку подняли над водой, чтобы сразу же опустить снова.

* * *

Крепость торчала из моря, как кость из похлёбки. Вода стояла высоко. Ардерик снова прикинул по солнцу — полночь. Как раз пик прилива. Воины спали, измученные коротким, но трудным переходом. Ардерик же не смог сомкнуть глаз, и виной тому была не только светлая ночь.

Сверху было видно, как вокруг каменных стен вскипают белые буруны, а на длинном шесте болтается не то распяленная сеть, не то клетка. Ардерик присмотрелся внимательнее, даже выставил ладонь, чтобы не так слепили солнечные блики…

— Это для ловли рыбы. — Оллард подошёл незаметно. — Я читал о таких приспособлениях. Не думал, что увижу вживую.

Ардерик подвинулся, уступая смотровую площадку.

— Выходит, взять Бор-Линге измором не получится. Еда плавает прямо под окнами.

— А вы собирались?

Ардерик хмыкнул. Сейчас, когда проклятая крепость лежала внизу, он снова и снова прикидывал, удастся ли атаковать. По всему выходило — удастся.

За скалами было не различить лиамских судов, но Ардерик знал, что они рядом — убрали паруса, бросили якоря и ставят на борта высокие щиты. Такие же щиты подвезли в условленное место на берегу, и два десятка воинов вот-вот должны были принести их.

Прямо над стоянкой, на уступе отчётливо виднелся часовой. На ясном небе он казался вырезанным из закопчёной коры. В замке в жизни не смекнут, что настоящие часовые давно кормят ворон и чаек, а на скалах сидят люди Ардерика — меховые накидки и колчаны, снятые с убитых, на таком расстоянии дали полное сходство.

Оллард стоял, скрестив на груди руки, и смотрел на крепость. Ветер трепал его волосы.

— Вы ничего не потеряете, если останетесь на берегу, — бросил Ардерик.

Губы Олларда тронула лукавая усмешка:

— Знаете, Ардерик, когда мы с лиамцами две недели сидели в зимнем лесу, размышляя, как подобраться к Эслинге, я каждый день думал, что умру там. Стояли ужасные морозы, и еда была тоже ужасная. И я каждый день говорил себе: только не в лесу, только не в грязном шалаше! Если умирать, то в бою. Неужели вы отнимете у меня эту возможность?

— Полагаю, никто из лиамцев не догадался о ваших переживаниях?

— Разумеется, нет. Вы же сохраните мою тайну?

Ардерик не удержался от смешка:

— Как вам будет угодно. Но и умереть не дам ни в бою, ни где вам ещё приспичит, пока не выручите мои земли. Так что, если вам не сидится на берегу, пойдёте сзади и будете прикрывать нас. Двух десятков вам хватит.

— Хватит и одного. Вы тоже берегите себя.

— Да с чего такая забота?

Не связывайся со знатью, одёрнул себя Ардерик. Не к добру эти доверительные беседы.

— Элеоноре без вас не обойтись, — улыбнулся Оллард. — Если мы возьмём крепость, она получит титул не позднее зимы. И ей понадобится надёжный человек и мудрый советчик.

— Титул-то получит барон, — Ардерика захлестнула обида: он почти забыл, что победа, которую он добывал для Элеоноры, достанется не ей. — И станет зваться маркграф Тенрик Эслинг! Маркграф Тенрик, сожри его тьма! В жизни не слыхал большей нелепости!

— Нелепо, когда Северным маркграфством правит барон, — возразил Оллард. — Ардерик, вы же понимаете: получив титул, Эслинг проживёт недолго. Элеонора не просто так укрепляет отношения с Лиамом и завоёвывает доверие народа. Она действует грамотно, хотя и несколько неспешно на мой взгляд… Но она всего лишь женщина. Ей нужны крепкое плечо и мудрый совет. Она кажется решительной, даже неосмотрительной, но может оказаться слишком мягкосердечной, чтобы править в одиночку.

— Да вы никак помирать собрались, раз расщедрились на наставления, — усмехнулся Ардерик. — Даже не думайте. Сперва устройте Элеоноре титул, мне — наследные земли, а там хоть скатертью дорога, уж простите.

Оллард усмехнулся и снова повернулся к морю, скрестив руки на груди. Ардерик искоса оглядел его: он ждал, что книжный червяк не выдержит горных дорог и прочих трудностей походного быта. Но маркграф держался, не отставал, не жаловался и — что было совсем уж непонятно — безоговорочно доверял Ардерику вести войско. Ардерик вспомнил столичных министров, уверенных, что воинское мастерство измеряется прочитанными книгами, а не опытом. И вдруг подумал, что окажись во главе Северного маркграфства Оллард — он бы, пожалуй, остался ещё на зиму, пока всё не образуется. Надо же и правда помочь Элеоноре. О том, чтобы подчиняться Эслингу, нечего было и думать, а Олларду… Рассветные силы, да он даже не ревновал бы Элеонору к этому чехлу для шестерёнок!

— Берите всё же два десятка, — выговорил Ардерик. — И не высовывайтесь. Шутки шутками, но если крепкое плечо для Элеоноры я найду, то дать мудрый совет некому, кроме вас.

— Вода как будто спадает, — заметил Оллард вместо ответа.

Действительно, по берегу протянулась полоса блестящих от воды камней. Солнце выглянуло из-за горы, и море вспыхнуло искрами, за которыми теперь было точно не разглядеть кораблей. Ардерик снова взглянул на замок. Клетки или сети больше не было — похоже, её вытащили или опустили на дно. Море, стиснутое островками и отмелью, волновалось, к горизонту уходила широкая пенная полоса.

Воины успели утолить голод и разобрать привезённые морем щиты, когда посреди моря взметнулся столб дыма. Лиамцы развели костёр на неприметном островке, как обещали, подавая знак к наступлению. Вода отступила не полностью, но сверху уже было видно, как волны смыкаются над песчаной косой и дорогой к крепости.

— Ходу! — велел Ардерик и первым ступил на тропу, ведущую вниз.

* * *

Холод, вода и соль — весь мир сжался до коротких глотков воздуха. Глаза щипало, горло жгло, тело бил озноб. Сколько времени прошло — час или сутки?

Солнце висело на севере. Значит, утро. Ветер дул с берега, покачивая клетку. Вода плескалась у белой линии — самое начало отлива.

Значит, Рик вот-вот подойдёт. Верен попытался встать, но рука нашла пустоту. Не сразу удалось ухватиться за прут и приподняться. Он ждал, что клетка снова ухнет вниз или по плечам ударит палка, но было тихо. Сторожа не то спали, не то были заняты делом поважнее. А может, не верили, что пленники после такой ночи способны хоть голову поднять.

Такко лежал рядом лицом вниз. Острые лопатки вздрагивали под намокшей рубахой — дышит. Верен смотрел на него какое-то время, прежде чем понял — путы сняты.

— Вставай, — Верен толкнул его в плечо и едва не застонал, такой болью отзывалось каждое движение. Плевать. Шейн скорее наглотается дерьма, чем использует их. — Вставай! И качай эту вонючую конуру!

Прутья врезались в каменный отвес, и на этот раз хрустнуло — сразу наверху и внизу. Решетчатое дно выпало, и в тот же миг клетка рухнула в воду.

Верно, забытые боги всё же иногда наведывались в северные земли — выбраться из тонущей клетки удалось не иначе как чудом. Верен сам толком не понял, как — только увидел, что над головой светлеет, успел глотнуть воздуха, и сразу нырнул снова — воду прошили стрелы. Мысль работала безотказно: к берегу нельзя, пристрелят. Надо укрыться на островах, раз уж судьба сохранила им жизни. Тем более, морская вода, хоть и жгла холодом, держала не в пример лучше речной.

Они плыли под водой, выныривая, только чтобы глотнуть воздуха. Один раз Такко не вынырнул — молча ушёл в тёмную глубину. Верен едва успел поймать его за отросшие волосы и дальше тащил за ворот — друг, выросший на горных реках и водопадах, нырял, как выдра, но плавал как топор. Пока Верен кое-как не выучил его — он-то вырос на настоящей реке, у которой в разлив не найдёшь берегов.

Потом крепость оказалась неожиданно далеко, а вокруг замелькали острова. Отлив тащил в море. Верен оглянулся на берег: погони как будто не было. Только чайки мельтешили над водой, мелькая белыми пятнами. А затем из пятен соткался парус с лиамским гербом.

…Они снова сидели в клетке, её качал ветер, и голодные чайки норовили пролезть сквозь прутья, не дожидаясь, когда им отдадут добычу. Над головой каркал ворон. Верен вскинулся и протёр глаза, оглядываясь. Он был закутан в пропахшую рыбой шкуру, мокрую одежду кто-то снял. Под ним качалась палуба, через низкий борт перелетали брызги. Рядом сопел Такко, закутанный в такую же шкуру. А резкий голос, показавшийся вороньим, принадлежал Дугальду Лиамскому.

Преодолевая боль и усталость, Верен плотнее закутался в шкуру и поднялся. Палуба вздымалась, как дурноезжая лошадь, но от морской качки можно было ждать и худшего.

— Там на берегу часовой… камнемёты… — выговорил Верен. — Надо предупредить наших!

— Уже, — коротко бросил Дугальд. — Когда вас вытащили, ты первым делом доложил, как там и что. В словах путался, едва говорил, а всё же разобрали. Лежи отдыхай. Вы проспали часа три, как раз вода спала. Ваши уже на берегу, ждут нашего знака.

В руки Верену сунули миску с рыбной похлёбкой — на сей раз настоящей, без костей. А в дымящейся кружке оказался горячий мёд. Верен осушил их в один присест и прислонился к мачте. От качки мутило, ногу после ледяной воды простреливало болью до бедра. Сейчас бы лечь и спать, спать…

— Ложись-ка, — повторил Дугальд. — Вода у нас не для купаний. Сейчас сгрузим вас на какой-нибудь островок, погреетесь там у огня, поедите по-человечески…

— Куда сгрузим? Кого? Нас? — Такко выглянул из-под одеяла, протирая глаза. — Мы сражаться будем! Дайте лук, любой! — Попытался подняться и осел назад, едва успев подхватить шкуру. — И… мне бы ещё штаны. И всё, я готов!

Верен не сдержался и расхохотался. Пригладил свободной рукой просохшие волосы и выговорил:

— Мы не для того шли через всю Империю, чтобы пропустить битву за Бор-Линге. К тому же мы обязаны вам жизнью. Дайте нам оружие — любое какое найдётся! — и мы вернём долг сегодня же.

— Для тебя даже арбалет отыщем, спасибо маркграфу, — ухмыльнулся Дугальд. — Что ж, почту за честь сражаться с вами! Пора закончить эту троллеву войну.

Чужая одежда пахла рыбой, как и всё на корабле, зато была сухой, тёплой и даже впору. Чужой меч лежал в руке уверенно. Верен взмахнул им и не сдержал улыбки, глядя, как Такко закатывает слишком длинные рукава, прежде чем натянуть непривычную тетиву. Всё-таки они выбрались. Смерть снова прошла стороной, а Верен снова не побоялся взглянуть ей в лицо. Невысказанные чувства плескались внутри волной; Верен отвесил Такко подзатыльник, а следом сгрёб друга, мигом принявшего виноватый вид, в охапку. Хлопнул по тощей спине и пошёл к борту.

Запахло дымом — на ближайшем островке развели костёр. Высоко в небо поднялся дымный столб.

* * *

— Маркграф Оллард покинул Империю не по своей воле, — Элеонора глядела Грете в глаза и тщательно подбирала слова. — Его Величество предъявил ему серьёзные обвинения. Лживые, но имеющие под собой некоторые основания. Иными словами, благополучие господина Олларда весьма зыбко.

Грета сжала руки, пальцы чуть вздрагивали, но держалась она так же прямо и уверенно.

— Ему грозит казнь? — деловито спросила она.

— Не думаю. Однако делать на него ставку опасно. Равно как и на его ученика.

— Маркграф Оллард — умный человек. Если его положение так серьёзно, он постарается защитить свои богатства от посягательств короны. А мы знаем, что защитить короля порой может и пешка.

— Может. Но не когда у противника полный набор тяжёлых фигур, а у тебя — одна эта пешка и… быть может, ещё пара союзников. Послушай меня, Грета. В твоём плане слишком много слабых мест. Если маркграф Оллард не получит помилования — куда ты пойдёшь? Поедешь в Аранские горы, чтобы жить на женской половине, плодить полукровок и выслушивать, с кем в очередной раз шлялся твой муж? Если он вообще вернётся. Это совсем не та судьба, которую я тебе приготовила.

— Но… — Грета на миг отвела взгляд, прикусила губу. Оллард как-то обмолвился Элеоноре, что мальчишке плохо жилось на родине, но Грета, похоже, знала больше, и сейчас впервые засомневалась. — Тогда…

— Избавься от беременности. Покане поздно. Какой у тебя срок?

— Четвёртый месяц, — быстро ответила Грета.

— Врёшь. Месяц назад мне по ошибке принесли чай с чабрецом, и ты сама его выпила. Ты бы не стала так рисковать. Избавься от ребёнка и забудь об этом. У тебя будут ещё дети от хорошего мужа.

— От кого?

— Позже узнаешь. Не хочу лишать тебя ещё одной надежды.

Элеонора поднялась, давая понять, что разговор окончен. В животе мягко толкнулось; Элеонора, не думая, накрыла место толчка ладонью. Растущее внутри неё существо было таким беспомощным и слабым, так нуждалось в защите…

— Я всё-таки поговорю с маркграфом, если позволите. — Грета поднялась следом, и Элеонора успела поймать её цепкий взгляд. И как она раньше не видела в нём зависти? Видела, но была уверена, что так далеко дело не зайдёт. — Я рассказала вам больше для того, чтобы вы подтвердили, что в эти месяцы я не ложилась ни с кем, кроме Такко. Я могу просить вас об этом?

— А ты правда не ложилась? — Элеонора вскинула бровь. — Или неспроста так уверена, что носишь маркграфскую кровь?..

— Весь замок знает, что я спала либо у вас, либо в маркграфских покоях. Вы же не думаете…

Она осеклась на полуслове. Элеонора медленно шагнула вперёд, и Грета попятилась, скрестив руки на талии.

— Я знаю, где ты спала, Грета. И клянусь, если ты перешла черту…

Кругляш тавлута, затесавшийся меж шахматных фигур, либо возвращают на место, либо бросают в печь. Грета привыкла читать по лицу Элеоноры, чтобы понимать: не время юлить. Но и сдаваться не собиралась: прикусила губу и вздёрнула подбородок:

— Вам ли не знать, что для зачатия ребёнка черту должно переступить с двух сторон! Вы вольны не верить мне. Но чем господин маркграф заслужил ваши обвинения?

— Маркграф Оллард умный человек, — отчеканила Элеонора. — Он знает, как шатко его положение. И может пойти на многое, лишь бы продлить род.

Она ещё раз окинула Грету цепким, внимательным взглядом, словно пытаясь забраться под кожу, разъять на части, проверить, правду ли та говорит. Пожалуй, правду. Иначе не пришла бы к ней.

Грета почуяла спавшее напряжение и чуть склонила голову:

— Простите, госпожа, что ослушалась вас. Но, если позволите, я бы всё же поставила в известность господина маркграфа. Я могу просить вас подтвердить, чей это ребёнок?

— Хорошо, Грета. Разве я могу тебе отказать? — улыбнулась Элеонора. — Мы вместе поговорим с господином Оллардом. Надеюсь, о твоей тайне больше никто не знает?

— Никто, госпожа.

— Очень хорошо. Пусть так и будет. А теперь уходи. Я всё ещё сержусь на тебя.

Грета выскользнула за дверь. Элеонора вышла следом, едва досчитав до пятидесяти. Спустилась в лекарскую, но пошла не к больным, а прямо к лекарю.

— Грета, ваша внучка, попала в беду, как часто бывает с молодыми девушками, — приступила она к делу сразу после приветствий. — Вы знаете, что страсти молодёжи — как река, чем запирать плотиной, лучше направить в нужное русло. Я поощряла их встречи, но… переоценила знания Греты, а может, и силу трав.

Она многозначительно замолчала, и старик-лекарь понял — поджал губы и покачал головой:

— Признаться, я желал ей брака с более… надёжным человеком. Парень, с которым она сейчас путается, хоть и болтают, будто хорошего рода, сам ещё дитё, не в обиду вам будь сказано.

— Согласна. Это не должно было выйти за рамки небольшой интрижки. Однако Грета оказалась слишком… мягкосердечной. И наивной. Ей не справиться без нашей помощи.

Лекарь выжидающе молчал.

— Она знает все нужные травы на вкус и запах, — пояснила Элеонора. — Нужно составить такой сбор, чтобы она не распознала состав. Понимаете?

— Ещё бы не понять. Только не возьму в толк, отчего вам самой не подобрать всё нужное.

— Я только что говорила с Гретой, говорила начистоту, и она может не принять от меня и простой воды. А от вас примет.

— Родную внучку, обмануть, значит… Сами знаете, роднее её у меня никого в этом краю не осталось.

— Ради её же блага. Пока срок ещё небольшой.

Выйдя из лекарской, Элеонора прислонилась к стене. В животе снова толкнулось. Несколько мгновений Элеонора стояла, обмирая от затопившей нежности — непривычной, нежданной. Скорее бы взять крошечное существо на руки, заглянуть в глаза… Прикажи ей кто избавиться от ребёнка — расхохоталась бы наглецу в лицо. Даже если бы приказал сам император.

Жалость к Грете кольнула и пропала. Элеонора будет лелеять свою беременность — на благо Севера, будь он проклят. Но пока война не окончена, в замке никто не посмеет зачать и нарушить стройность продуманных ею ходов.

7. Дорогой крови

— Ломай!

Просоленное дерево трещало под ударами тарана.

— Ещё!

Полгода назад Шейн бился в ворота Эслинге. Сегодня Ардерик ломился в его крепость. Крушил последний оплот независимого и непокорного Севера.

— Бей!

Какая осада, какое взять измором! Сбить ворота, смести оборону, вырвать долгожданную победу! Камнееды защищались отчаянно: сверху на щиты сыпались стрелы и камни, лился кипяток. Но и свои лучники не дремали. Ардерик не пытался понять, как они умудряются выцелить врага, только радостно скалился, услышав очередной стон и всплеск.

Просоленные ветром брёвна проломились с натужным хрустом. Нет звука слаще; лечь с женщиной не так хорошо, как загнать таран в чужие врата. Грохнул сбитый засов, створы распахнулись, и войско ринулось во двор — навстречу клинкам, копьям и стрелам.

— Мечи! Пятеро за мной!

Ардерик взлетел на стену, не чуя под собой ступеней. Вот так! Рубить кожаные брони и дурные кольчуги, не жалея клинка, взрезать горла и рёбра! Волны смыкались над телами с жадным всплеском. Кто-то прикрывал Ардерика тяжёлым ростовым щитом — свой он бросил, перекинув меч в левую руку.

Град камней из башен утих — стрелки боялись задеть своих. Внизу во дворе тоже кипел бой. Ардерик видел своих людей краем глаза — они надвигались неумолимо, как прилив, оставляя за собой скорченные тела и изрубленные щиты.

Крепость защищало не меньше сотни, и некогда было гадать, где Шейн нашёл людей. Или его силы сразу недооценили? Под ногами было скользко от крови, меч тяжелел с каждым ударом. Ардерик вскинул взгляд поверх голов — угловая башня была совсем рядом.

Последний рывок — и стена была очищена от врагов. Ардерик утёр солёный пот и огляделся, пользуясь краткой передышкой. По стене напротив тоже катилась волна, плескалась почти у второй башни, вскипая остриями клинков. Двор был завален мертвецами. Оллард вынимал меч из вражеского тела, брезгливо смаргивая чужую кровь. Велели же стоять в стороне — нет, полез в самую гущу… Ничего, худшее позади.

— Поднять щиты!

Уцелевшие камнееды не стали ждать, когда их перережут — перепуганными крысами ринулись к замку. Кого-то настигли стрелы, но десятка два успели укрыться. С верхних ярусов снова полетели камни. Щитам доставалось меньше, зато вся стрелковая мощь крепости обрушилась на лиамские корабли. Ардерик мельком выцепил заколоченные окна на втором этаже замка. Одно было приоткрыто, но оттуда не стреляли. Хоть здесь не ждать беды.

Он повёл плечами под потяжелевшей бронёй и вскинул меч:

— Герои Севера! Отправим предателей рыбам!

За угловыми башнями стены смыкались, выдаваясь в море под острым углом. Туда стягивались лиамские корабли. Там, на узкой площадке, собрались последние силы камнеедов. Ардерик пытался разглядеть Шейна, но безуспешно. Корабли подошли вплотную, и на стены полетели крюки.

— Арбалеты!

Чтобы проредить камнеедов, хватило одного залпа. Дальше на стенах замелькали лиамские рубахи, и Ардерик замер на миг, узнав в рослом воине Верена. Северный наряд мог обмануть, но не удары, которые Ардерик ставил сам. Тем более, следом взлетела ещё одна тень, гибкая и ловкая. Короткая благодарность давно забытым богам — и Ардерик спрыгнул со стены, чтобы появиться на ней снова — уже за башней.

Лиамцы высадились прямо на острие и рассекли оборону надвое. Камнееды отступали к угловым башням, где их ждали люди Ардерика. А затем в гуще боя показалась знакомая рыжая голова.

Шейн сражался без шлема, в лёгком кожаном доспехе. Напротив него встал было Верен, его дёрнул за плечо Дугальд Лиамский…

— Он мой! — заорал Ардерик. — Третий поединок, Шейн! Опустите мечи!

Шейн услышал. Недобро осклабился и тоже рявкнул на своих людей.

Ардерик огляделся в поисках щита и мысленно плюнул — всё равно не удержать, правая рука висела плетью. Шейн ухмыльнулся и швырнул свой изрубленный щит в море. Резанул завязки доспеха и швырнул следом.

Они шли навстречу друг другу по стене, и люди, разделявшие их, один за другим спрыгивали кто во двор, кто в воду. Солнце катилось по небу, словно бы освящая долгожданный поединок. Колесо года тянуло нити, сплетая последний узор.

Когда между ними осталось пара десятков шагов, Шейн оглянулся на башню. Взмахнул мечом, будто прощаясь с замком. Усмехнулся Ардерику, согнул руку в локте, второй хлопнул себя по предплечью — и прыгнул в море. Волны сомкнулись над ним без звука.

— А…

Ардерик уставился на тёмные воды, сжимая клинок. Удар, который он готовился нанести с Перелома, некому было принять.

В башне со стуком захлопнулось окно — то единственное, что было открыто на втором этаже.

— Шейн — трус, и люди его трусы! — заорал Дугальд Лиамский. — В бой, дети Севера!

Ардерик ответил нечленораздельным воплем. Меч взлетал и падал, рассекая плоть, рука едва держала скользкую рукоять. В каждый удар он вкладывал ненависть к этому проклятому краю, к дважды предателям Эслингам — и бил, бил, проклиная каждого павшего за то, что он не был Шейном.

* * *

Ворота крепости трещали, гнулись, но стояли. Запах моря давно перебил тяжёлый дух крови. Наружные башни молчали, стены опустели. Уцелевшие камнееды укрылись в главной башне и собирались дорого продать свою жизнь. Из окон швыряли всё, что попадалось под руку — обломки мебели, подсвечники. С грохотом рухнул сундук, придавив сразу троих. А ворота всё стояли.

— Сучье племя! Лестницы, верёвки! — хрипло прокричал Ардерик. — Полезем в окна!

Крюки впустую звякнули о камень — зацепиться было не за что. Снова и снова забрасывали верёвки, но они скользили по стенам, выглаженным ветром и морем. Прикрываясь щитами, люди катили бочки, тащили тележки из ближайшего сарая. Но окна были слишком высоко.

Наконец ворота разошлись с отчаянным скрипом. Таран колотил в узкую щель, пока не полетели щепки и с другой стороны не выпал засов.

Удар справа принял на щит Верен, слева внезапно вырос Оллард — точно тень, ведь сегодня Ардерик тоже держал меч в левой руке.

— Вы наверх, мы в главный зал, — бросил он.

Ардерик первым взлетел по узкой лестнице, шалея от азарта. Короткая яростная схватка — и ступени обагрила кровь, вниз покатились тела. Ардерик прислонился к стене, хватая ртом воздух, и наконец встретился взглядом с Вереном.

— Живой.

— А то.

Слова не шли на язык. Да и не нужны были.

* * *

Снова над головой смыкался низкий свод, снова впереди маячили двери главного зала. Только в этот раз Такко шёл сам, и сзади был не враг, а Оллард.

— Здесь. — Такко указал на двери.

— Вижу. — Оллард придержал его за локоть, пока воины ломились в запертую изнутри дверь.

С верхних ярусов скатились Верен с Ардериком.

— Откроете? — бросил Ардерик Олларду. — Помнится, с баронессиной дверью вы справились ловко.

— Нет. Здесь засов. Будем ломать. Но осторожно. Шейн наверняка приготовил нам подарок.

— Думаете?

— Уверен. Я бы не сдал свой замок просто так.

— Тащите таран.

Хватило одного удара, чтобы из тёмного проёма пахнуло дымом, потянуло тошнотворной вонью, а следом — вылетели стрелы. Одна ударила Ардерику в наплечник, смяв императорский герб, от второй отшатнулся Оллард, третья вонзилась в пол. В ответ в проём полетел нож Верена, щёлкнули арбалеты.

В зале было тихо. Оттуда медленно выплывали клубы дыма и смрад, будто протухла разом сотня яиц. Оллард поморщился, вытащил откуда-то из-под доспеха безупречно белый платок и приложил к лицу. Встал вплотную к проёму и указал мечом на верёвки, тянущиеся от упавшей двери в глубину зала.

— Я не ошибся. Стрелял не человек. Занятная штука!

— Да гори она… Верен, идём! Будь там кто, давно подох бы от вони! — заявил Ардерик и шагнул в темноту. Оллард и Такко — за ним.

Первое, что они увидели — алеющие угли в середине зала. Потом кто-то вышиб ставни, впустив свет и воздух, и Такко крепче сжал меч. Поднял — и сразу опустил.

За столом сидели трое. Слишком тихо, слишком неподвижно для живых. Старый барон, баронесса и их дочь словно собрались на торжественный обед — чинно сидели в глубоких креслах, руки на подлокотниках, головы чуть запрокинуты. На груди расплывались тёмные пятна.

Между ними прямо на столе тлел костёр. Среди веток лежали багровые камни. Рядом валялся платок, расшитый ландышами.

Из открытого окна потянуло сквозняком, пламя взметнулось вверх. Верен успел первым — скинул толстую шерстяную рубаху, набросил на огонь.

— Киноварь, — заметил он. — Ещё по вони ясно было. А, тьма! Рубаху чужую испортил…

Когда распахнули все ставни, удалось рассмотреть мертвецов. У всех троих были перерезаны глотки и совсем недавно — кровь не успела свернуться.

Ардерик приподнял голову старого барона — один глаз остался открытым и гневно таращился в потолок.

— Семейка самоубийц! Один топится, остальные глотки себе режут. Нынешний барон ещё ничего при таких-то родственничках!

— Самоубийца здесь один, — возразил Оллард. — Вернее, одна. Поглядите, нож только у старой баронессы.

Он осторожно вынул кинжал из мёртвой руки и положил на стол. На лезвии и рукояти подсыхали багровые разводы.

— Похоже, она собрала своих здесь с началом битвы. А когда поняла, что дело проиграно — убила их и зарезала себя. Потрясающая женщина, не так ли?

— Лучше не найти, ага, — процедил Ардерик. — Не хватает ещё одной перерезанной глотки, ох, не хватает!

Он сердито отвернулся к окну. Такко быстро потянул к себе колчан: он так и валялся на столе. Затем обернулся к верёвкам, тянувшимся от дверной ручки. Они вели к лукам, привязанным под потолком. Такко узнал оружие, своё и Кайлена, и подвинул табурет — снять, а прежде разобраться, как крепили верёвки.

— Она рассчитывала, что стол сразу вспыхнет, — продолжал Оллард. — Следом загорятся перекрытия, и замок станет их могилой…

— А киноварь припасла на случай, если мы войдём раньше, чем замок охватит огнём, — подхватил Ардерик. — Но просчиталась.

— Похороним их как подобает, — сказал Оллард. — Где Дугальд? Надо спросить, каков их обычай.

— В море скинуть, вот и весь обычай, — буркнул Ардерик. — Пусть сыночка ищут. Скотина! Третий раз от меня ушёл!

— Побольше уважения, Ардерик. Мы видим закат великого рода. Эслинги запятнали себя предательством, но пусть их звезда закатится красиво… Танкварт, что ты там делаешь?

Такко подвинулся, Оллард осмотрел приспособление и одобрительно покачал головой.

— Готов спорить, узлы завязаны не мужской рукой. Потрясающая женщина! — повторил он. — Достойно умершие заслуживают достойного погребения.

Такко спрыгнул с табурета. Руки, уставшие держать меч, быстро налились свинцом, узлы было не распутать, а резать было жалко.

Оллард прислонился к погасшему — теперь уже навсегда — очагу, и Такко пронзила мысль, что они с Шейном оба опоздали родиться. Лет триста назад были бы королями в своих землях, отчаянно защищали бы границы и пировали бы в крепостях между кровопролитными боями.

Словно услышав его мысли, Оллард поманил к себе. Дождался, когда Такко приблизится почти вплотную, и вложил в его ладонь медальон. Скрёщённые мечи под щитом тускло блеснули, когда Такко надел древнюю монету на шею, ёжась от холода цепочки.

Со двора потянуло дымом, сверху раздался топот и треск дерева. Лиамцы и парни Кайлена громили родовое гнездо Эслингов, мстя за годы немирья.

— Остановите их, Ардерик, — велел Оллард. — Сперва обыщем замок сами. Уверен, найдём много занятного.

* * *

Зелёная нить была толще белой, и Элеонора осторожно протягивала иглу сквозь тонкое полотно, чтобы не зацепить. На заботливо раскроенных пелёнках расцветали ландыши. Если бы Элеонора вышивала себе, взяла бы рыжие нити для ярких и ядовитых ягод. Но младенцу это ни к чему. Ему достанутся нежные, невинные цветки. И пусть попробует кто упрекнуть, что она вышивает не герб Эслингов! Пусть сами носят на одежде уродливых лосей, а её ребёнок достоин утончённых узоров.

Напротив стояла Бригитта и зачитывала список:

— С Лосиных гор привезли две меры шерсти, с Дальней долины — пять мер, с Красной горы — три…

Элеонора довольно кивала. Чудо, как с уцелевших овец столько настригли. Будет чем расплатиться за имперское зерно, если в этом году вообще придут обозы. Весной так никого и не дождались — купцы боялись войны.

— Это всё, Бригитта?

— Всё, госпожа. На следующей неделе привезут ещё.

Элеонора отложила шитьё, потянулась. С болью в пояснице она уже почти свыклась.

— Подай подушку и медовой воды. И где Грета?

— Простите, госпожа. Она просила дать ей выходной сегодня.

— Не предупредив? Что ж, пусть отдыхает.

В груди кольнуло. Элеонора взяла кубок и сразу отставила.

— Я сама загляну к ней. Попозже. А твоё здоровье как? Всё ещё тревожит тебя?

— Нет, госпожа. Грета была права, виной всему светлые ночи. Простите, что обеспокоила вас.

С улицы послышался шум. Бригитта встрепенулась первой, Элеонора вслушивалась чуть дольше. Приехал гонец с побережья.

Выйдя в холл, Элеонора сразу услышала густой голос Тенрика и сбивчивую речь гонца:

— Велено доложить баронессе…

— Забыл, кто здесь хозяин?

— Не забыл, господин барон, только господин маркграф велел докладывать госпоже баронессе…

Элеонора прервала спор, выйдя из-за колонны.

— Госпожа баронесса перед тобой. Говори, да поскорее.

Лицо гонца разом просветлело:

— Бор-Линге пал, госпожа! Старый барон и баронесса мертвы!

Элеонора прислонилась к стене, ослабев от внезапной радости.

— А Шейн?

— Утонул. Его искали весь день и не нашли.

— Да хорошо ли искали?

— Пешими и на лодках, госпожа.

— Хвала богам, — прошептала Элеонора.

— Ещё велено передать: сотник Ардерик возвращается горами, а господин маркграф сперва поплывёт в Лиам, а потом уже к вам. Вот, письмо передал.

Клочок бумаги скользнул под корсаж. Элеонора перевела дух и наконец ощутила, как окаменел Тенрик и как вздрагивает сзади Бригитта.

— А пленники наши что?

— Живы, госпожа! Запамятовал! Выбрались, с лиамскими кораблями сражались!

Элеонора терпеливо слушала, пока гонец перечислял убитых и раненых, и сразу забывала имена. Война окончена. Окончена.

Посланник наконец ушёл на кухню, получив мелкую серебряную монету. Элеонора жестом отослала Бригитту, светившуюся от счастья, и повернулась к Тенрику:

— Мне жаль.

Он поднял на неё измученные, запавшие глаза.

— Мы похороним твою семью как подобает. Но не забывай, что они изменники — все до одного. Скорбь будет неуместна. Прошу, хоть сейчас покажи, что твоя присяга Империи — не пустой звук!

Тенрик смотрел поверх неё, словно пытался сквозь стены разглядеть родовую крепость, где ему так и не довелось побывать, и услышать семью, так и не признавшую его достойным сыном.

— И ещё одно. Если Шейн всё же объявится, ему не к кому будет прийти, кроме тебя. Ты выдашь его. На благо Севера.

Поднимаясь наверх, Элеонора остановилась у окна и развернула записку. Оллард послал всего две строчки:

«Я выполнил свои обязательства. Очередь за вами».

Элеонора улыбнулась и снова спрятала клочок. Прикрыла глаза и вдохнула так глубоко, что ребёнок недовольно толкнулся. Победа. Этого стоило ждать восемь лет. Осознание приходило медленно, снимая с плеч огромный незримый груз.

Теперь — встретить Ардерика, узнать подробности, затем дождаться Олларда, отправить на юг нового гонца… Как же приятно и правильно ждать мужчин с победой! А она определённо ждала обоих. Они победили, победили! Прошли дорогой крови — ради неё!

На излёте зимы, когда Ардерик был в восточном походе, Элеонора с Оллардом разбирали покои старого барона. Листали книги, изъеденные мышами до такой степени, что не хватало половины страниц, зарисовывали тонкую резьбу опорных столбов, искали тайники. И разговаривали.

— Вы идёте путём сердца, а оно переменчиво и неразумно, — наставлял Оллард. — Следуйте путём крови. Я не призываю вас к войне, я говорю о крови, что течёт в вас. Талларды получили и удержали власть мудростью и осторожностью. Ни один род не дал Империи столько искусных дипломатов, как ваш.

— Мне бы хотелось гордиться иными подвигами — совершёнными на поле боя, а не в зале для переговоров. — Элеонору смешила его серьёзность, она опускала глаза и щедро добавляла в голос лести. — Подвигами, какими гордитесь вы.

— Для этого ваши предки слишком любили жизнь. Даже для герба взяли цветок, который расцветает одним из первых. Слушайте свою кровь, Элеонора. Талларды никогда не правили, но всегда стояли рядом с троном.

— Прежде нам придётся пройти путём крови в самом буквальном смысле, — усмехнулась Элеонора.

— Это предоставьте нам с Ардериком. Ваше дело — удержать власть и вдохнуть в этот край жизнь. Никто не справится лучше.

Прежде чем вернуться в покои, Элеонора заглянула к Грете. Та долго не открывала, а когда наконец распахнула дверь, была бледна, как полотно.

— Я пришлю тебе лекаря, — быстро сказала Элеонора.

— Не стоит, госпожа. Завтра я буду здорова.

В комнате стоял тяжёлый, спёртый воздух. Элеонора уже собиралась закрыть дверь, когда увидела не до конца задвинутый под кровать таз с перепачканными кровью тряпками.

— Иди к Грете и присмотри за ней, — бросила она Бригитте, вернувшись к себе. — Если станет хуже, зови лекаря. И захвати мой ларец со снадобьями, пусть Грета берёт, что нужно. Она мне дороже трав и порошков.

Сейчас, когда фигуры на доске снова заняли свои места, Элеонора не испытывала к Грете ничего, кроме жалости. Не беда, она молода и здорова, у неё ещё будут дети. Ещё пара ходов — и Элеонора возместит ей потерю.

* * *

Бор-Линге накрыла северная ночь — короткая, светлая. Вода стояла высоко, перекрыв дорогу с берега, и оттого было особенно спокойно. На башне трепетали сразу четыре знамени — имперское, лиамское, Олларда и Ардерика, сшитое Элеонорой.

Под стенами качались на волнах корабли, где спали лиамцы — морской народ не захотел ночевать на берегу. Остальные расположились кто где — в уцелевших сараях, под телегами, просто под стеной, схоронившись от ветра. Замок стоял пустой. В главном зале на дубовом столе лежали трое Эслингов, прикрытые родовым знаменем, и никто не отважился составить им соседство.

Ардерик завалился спать ещё в полдень, сразу после битвы, и теперь таращился в сумерки, потягивая эль. Верен со своим лучником-неразлучником спал под медвежьей шкурой — той самой, которая когда-то дала Адерику имя. Он думал, она сгорела вместе с укреплениями, но Шейн не поленился притащить её в логово как добычу. Раньше Ардерик берёг императорский подарок как зеницу ока. Сейчас былые подвиги и награды потускнели и выцвели. Пусть под шкурой спит Верен, даже для его дружка не жалко. Сразу после боя парней напоили горячим мёдом, растёрли жиром с травами и уложили. В битве-то все держатся молодцами, зато после морское купание может так аукнуться, что мало не покажется. Знал бы Ардерик, что за рыбу поймали в ту клетку, от которой он так спокойно отвернулся на берегу! Всё равно ничего бы не сделал, не успел бы, но кулаки сжимались в бессильной ярости. Посадить бы туда Шейна да самого макнуть!..

Младшего Эслинга искали везде. Лиамские корабли вышли в море сразу после сражения. Раз мальчишкам, в жизни не видавшим морской воды, повезло поймать тягун и спастись, что говорить о Шейне, который знал здесь каждую пядь морской глади! Но сколько ни обшаривали берег и острова, не нашли ни следа. Вода поднялась, опустилась и снова поднялась. За это время можно и насмерть замёрзнуть, если прятаться, скажем, в камышах.

Чуть поодаль сидел Оллард. Его едва было видно за стопкой книг, которые он вытащил из замка. Одна тьма знает, на кой морские бароны держали такую прорву книг — десятка три, не меньше. Были среди них и обычные расходные записи. Оллард листал их, позабыв о сне, и ничто не напоминало, что несколько часов назад маркграф отчаянно рубил врагов, изящно позабыв, что ему велели не высовываться.

— Вот и потерянные мечи, — негромко проговорил он.

Ардерик поднял голову:

— Мечи?

— Да. Помните, вы не могли найти три сотни клинков? Вот они, записаны. Здесь вообще много занятного. Стрелы, копья, припасы… Если бы старый барон выжил, на основании этих записей его можно было бы трижды казнить как изменника. Он несколько лет переправлял в Бор-Линге всё, что могло пригодиться. А потом и сам сюда перебрался, чтобы спокойно готовить мятеж.

Ардерик поднялся, морщась от прострела в плече. Азарт битвы отступил, эль притуплял боль не так сильно, а повязка с мазью помогала ещё меньше. Он уселся рядом с маркграфом, и тот развернул книгу, чтобы удобно было читать. Солнце только зашло, и света хватало.

— Зуб даю, наш барон прекрасно знал, кто перехватил мечи. А жратву он точно слал по доброй воле.

— Не кипятитесь. Дойдёт очередь и до Тенрика Эслинга. Ему придётся хорошо покрутиться, чтобы доказать, что он единственный из всей семейки не помышлял об измене. А нам — проследить, чтобы он не выкинул что-нибудь неподходящее от расстройства.

Ардерик опёрся о стену и уставился в небо. Там кружили чайки и вороны — чуяли мертвецов, но клевать не отваживались. Одна чёрная тень металась вокруг замка, садясь на подоконник главного зала и сразу взлетала снова. Даже птице нечего было делать в Бор-Линге. Людям — тем более. Днём сложат погребальные костры и разойдутся. Ардерик вдохнул солёный воздух, щедро приправленный кровью и тлением. Как просто было пробивать дорогу мечом, как тоскливо будет снова писать отчёты и прошения… Но раз судьба сберегла его и в этой битве, значит, было для чего. Может, чтобы добить Шейна и всё же принести Элеоноре рыжую голову…

— На Перелом он привёл пять сотен с хорошими мечами и камнемётами, — снова заговорил Ардерик. — Смели нас так же легко, как мы их сегодня. Пламя стояло до небес. Самое позорное и сокрушительное из моих поражений. Если бы баронесса не открыла ворота, мы бы сейчас не разговаривали.

— Она всё же вошла в замок первой, — усмехнулся Оллард, кивнув на платок с ландышами, в который снова завернули остатки киновари. — Знаете, повезло нам и всему Северу, что они со старой баронессой оказались по разные стороны игральной доски. Я считал Элеонору слишком мягкосердечной и взбалмошной, чтобы править, однако теперь задумался, не успела ли она перенять от свекрови больше, чем кажется.

Ардерик пожал плечами и тихо выругался от боли: похоже, месяц-другой придётся на манер маркграфа всё делать левой рукой. Мечом-то махать он умел с любой стороны, а управиться с ложкой будет посложнее.

— А здесь пишут, что раньше Лиам граничил с некими землями, которые позже ушли под воду. — Оллард листал уже другую книгу. — Будто эти острова — вершины древних гор…

— Сказки, — фыркнул Ардерик. — Что за книга-то?

— Записки Марта Гернгра, лекаря императрицы Камиллы… — Оллард замолчал и углубился в книгу: верно, наткнулся на что-то очень занятное.^[20]

Над морем всходило солнце. В башнях сменялись часовые. Под шкурой заворочался Верен. Солнце осветило замок, багровые пятна на плитах, ворона, упорно стучавшегося в запертые окна, и с тем пришло осознание победы.

Северная война окончена. Сколько бы ещё ни скрывалось по лесам дураков, верящих в независимый Север, их песня была спета. Никто не скажет перед ними пламенных речей, не вручит доброе имперское оружие, не прокормит долгой зимой. Даже если Шейн спасётся по прихоти судьбы — у него больше не было ничего, кроме имени и чести. Впрочем, какая честь у воина, сбежавшего у всех на глазах!

Ардерик махнул здоровой рукой сменившемуся часовому:

— Принеси ещё эля. И графу налей. Выпьем за победу!

Их кубки соприкоснулись с тихим стуком.

— Я в вас ошибся, — признался Ардерик. — Думал, вы пошли за мной, чтобы уличить в ошибках и всё же выставить виноватым за… всё это. И мечтать не мог, что мы будем биться плечом к плечу.

Оллард холодно улыбнулся:

— Не доверяйте мне, Ардерик. Мы на одной стороне. Но до поры до времени.

— Это ясно, что у вас своя дорога. Но я больше не жду от вас подлости.

Не связывайся со знатью — впору было вышивать на знамени вместо девиза, так прочно усвоил Ардерик эту нехитрую мудрость. Но сейчас, в первое утро в разорённой крепости, не время было лелеять старые обиды.

— Зря, — уронил наконец Оллард. — Я уже обманул вас. Вы ещё долго не поймёте — для вашего же блага.

* * *

Утром, по низкой воде, стали собираться. Погрузили на корабли книги и остальные ценности, сорвали с петель уцелевшие окна и двери и свалили вместе с прочей деревянной утварью — дров для последних костров отчаянно не хватало. В дело пошли изрубленные щиты, старые тачки, черенки лопат — всё, что нашлось.

Эслингов вынесли во двор прямо на обуглившемся столе. Было легко представить, как зимой за этим столом Шейн обещал вернуть Север, поднимая рог с элем, а старый барон поддакивал. Ардерик сам щедро полил дубовые доски маслом — в дороге можно и сухомятку пожевать, для врага на погребальном ложе ничего не жалко.

Второй костёр разложили на берегу, у самых скал — для павших воинов. Пятнадцать человек — пустяковая цена для такой победы, но славные похороны заслужил каждый.

Убитых камнеедов ещё вечером погрузили в лодки похуже, вывели в море и затопили. Не будет им ни костра, ни могилы. Плоть сожрут рыбы, а кости устелют морское дно.

Оллард стоял у баронского костра и, не отрываясь, смотрел на огонь.

— По-хорошему их бы в корабле сжечь, — проговорил Дугальд. — Всё же морское племя.

— Обойдутся, — буркнул Ардерик. — Пусть спасибо скажут, что вообще хоронят по-человечески.

— Прекрасный обычай — погребение огнём, — проговорил Оллард. — Жаль, осталось только на окраинах. Красиво и благородно.

— Дерева только много идёт, — заметил Дугальд. — Ладно. Пора нам собираться. Вы с нами, граф?

Оллард кивнул:

— Наслышан о лиамских кораблях и не упущу возможности лично оценить их превосходство. И не убирайте далеко сундук с книгами, я просмотрю некоторые в дороге.

— Корабли — оцените! Пойдём потихоньку, у берега, качать не будет. А вот в книги смотреть не советую — точно харч за борт метнёте.

Оллард презрительно изогнул бровь и снова уставился на огонь.

* * *

Верен стоял у берегового костра. Не всех убитых он знал по именам, но за каждого было обидно, что отдал жизнь за победу, которую не увидит.

Такко протиснулся сквозь круг, встал рядом:

— Маркграф хочет возвращаться морем. Через Лиам.

— Ну и славно. Прокатитесь. Хоть узнаешь, что такое большая вода.

— Ага, — согласился Такко и тут же заговорил о другом: — Я виноват перед тобой. Тебя чуть не убили, и всё из-за меня.

— А я чуть не угробил нас обоих там, в клетке. Забудь, а?

Верену было что высказать другу за всё пережитое. Но не сейчас. Не у погребального огня, на который они снова смотрели со стороны живых. Они снова были вместе, бились плечом к плечу, вместе вырвали у Севера долгожданную победу. Разве можно было ругаться, пусть и за дело?

Пожелай Верен найти слова для того, что испытывал сейчас — не смог бы. Скорбь, ликование, усталость — всё сплелось в чистое, звенящее чувство. Через несколько дней они вернутся в Эслинге, отметят победу, как полагается, и снова разойдутся. Придётся снова обходить стороной предателя-барона, отводить глаза от баронессы, носящей наследника Ардерика… Зато там была Бригитта, и Верен зажмурился от затопившего его тепла.

Он кивнул Такко, приглашая отойти к скале. Друг недоуменно кивнул на костёр.

— Их память мы ещё почтим. А когда с тобой поговорим, непонятно.

— Я эти полгода ходил, как дурак, — начал Такко, когда большой валун скрыл их от посторонних глаз. — Ты мой друг, я тебе всем обязан, без тебя пропал бы. Не скрывал от тебя никогда ничего. А тут… ну…

Верен остановил его жестом.

— Я тоже храню чужую тайну. И рад бы довериться, но не могу. Знаю, что не проболтаешься, а всё равно не дело это. И ты свои тайны храни. Дружбе это не помеха.

Такко низко опустил голову, явно подбирая слова.

— А, всё равно красиво не скажу! Я хотел, когда война кончится, предложить тебе смешать кровь. Как раньше делали. И вот…

Верен не сомневался ни мгновения.

Кровь текла по сомкнутым ладоням, капала на землю.

— Как бы ни развела нас жизнь, я всегда буду твоим другом, — проговорил Такко, зажмурившись. Открыл глаза и виновато огляделся: — Надо было, наверное, как-то получше всё обставить…

Верен махнул свободной рукой:

— Я клятву Рику первый раз знаешь как давал? Стыдно вспомнить. Зато от сердца. Не бери в голову. Хорошо, что здесь и сейчас.

У костра затянули поминальную песню. Запах дыма и горящей плоти перемежался со свежим морским ветром.

— Когда уходите?

— С приливом. Будем в Эслинге через неделю-две.

Такко уходил по обнажившейся тропе к замку, где сквозь ворота виднелась высокая фигура маркграфа. Сердце Верена рвалось на части, и в то же время он никогда не чувствовал себя настолько на своём месте. А с Такко они теперь никогда не расстанутся — пусть между ними лягут все моря и горы Империи.

* * *

Бор-Линге опустела. Даже ворон больше не кружил у окон. На месте ворот и дверей зияли проёмы. По главному залу гулял сквозняк, башню обживали чайки.

Давно погасли костры и ушли корабли, нагруженные всем ценным, что удалось найти в крепости. Ушли и первые отряды по тропе. Шли, не таясь — если у Шейна и остались союзники, пусть-ка сунутся к разгорячённой победой сотне!

Ардерик медлил. Бродил по берегу, путаясь в ножнах, непривычно висевших справа, швырял в воду камни, мерил шагами дорогу, снова открывшуюся в отлив.

Верен терпеливо ждал у скал. Его обступили парни Кайлена, желавшие в который раз послушать о семье барона и о том, каково было выбираться из клетки. Благо сама клетка стояла во дворе крепости — её вытащили по мелкой воде, починили, сберегли от огня, только сажать в неё оказалось некого.

Ардерик прошёл по перемазанным кровью плитам, вошёл в замок, поднялся на башню. Внизу Верен прервал рассказ, поднял голову, нашёл его взглядом и только после этого заговорил снова. Следит. Такому не стыдно снова доверить отряд, больше он не попадётся. Пусть сегодня почувствует себя героем. Заслужил.

Вода медленно наползала на обнажившуюся косу. Пора было уходить. Яснее ясного, что Шейн либо лежит на дне морском, либо на пути в свою Брусничную Гриву — и если так, предстоит искать его до зимы. Не хватит у этого труса благородства явиться за последним поединком, а больше возвращаться в разорённое гнездо было незачем.

Ардерик в последний раз оглядел россыпь островков. Зацепился взглядом за рыжее пятно там, где коса переходила в цепь камней, ведущую к острову, поросшему низкорослым хвойником…

Судьба решила благоволить ему до конца.

«Это может быть просто пожухлая трава, — говорил Ардерик себе, спускаясь с башни. — Или очередной рыжий ублюдок старого барона, утопленник, которого вынесло приливом».

Он не спеша прошёл по берегу. Даже кивнул по пути Верену. Он прошёл отмель наполовину, когда человек на острове поднялся ему навстречу.

Ардерик медленно вынул меч, крутанул его, разминая запястье. Победа скалилась с острова, тоже поигрывая мечом. Прежде чем ступить на камни, Ардерик обернулся на Верена. Тот всё ещё говорил, воины заслоняли их друг от друга. Всё сложилось как нельзя лучше. Это была их битва, и не нужно было ни помощников, ни свидетелей.

Камни под ногами были сухими, не скользили. Шейн ждал — осунувшийся, бледный до синевы, но с ухмылкой на губах. За спиной с тихим всплеском сомкнулась вода, отрезая путь к отступлению. С ясным звоном, будто соскучившись друг по другу, скрестились клинки.

Прилив затапливал островок, вынуждая их перебираться выше и выше. За лязгом мечей Ардерик едва расслышал запоздалый окрик Верена, краем глаза выхватил широкую полосу между островом и берегом. «Опять в холодную воду полезет», — мелькнула мысль, и Шейн не простил заминки — клинок угодил в больное плечо, подарив миг тьмы перед глазами.

У обоих не было щитов; клинки рубили друг друга, высекая искры. Вода вскипала под ногами в щелях между камнями. Ардерика уже не заботило, уйдёт он с этого острова или нет. Лишь бы погасить упрямый огонь в ледяных глазах.

Удар, разворот, удар. Шейн шатался, но меч держал крепко и упорно метил в плечо. Ещё удар — Ардерик отступил, шагнул в воду и не удержался на скользких камнях. Упал на колено и не стал тратить время на замах вверх — рубанул по ноге под коленом. И сразу — по рёбрам.

Меч Шейна зазвенел по камням, и его укрыло море. Ардерик поднялся для последнего замаха и согнулся от резкой боли в боку — Шейн швырнул кинжал и доставал второй.

Ардерик поскользнулся снова — не на воде, на крови — и тоже выронил меч. Камни перед глазами щерились трещинами и пятнами. Нож тянулся из ножен невероятно медленно.

Совсем рядом лязгнул о камень второй кинжал. Шейн остался без оружия и неловко нашаривал камень. Ардерик приподнялся, ощущая, как темнеет в глазах. Стиснуть скользкую рукоять. Смотреть только на рыжее пятно. Нанести последний удар…

Пальцы разжались, глаза заволокло алым. Из пелены выросла высокая фигура с обнажённым мечом; рыжее пятно рванулось навстречу, но лезвие вильнуло в сторону, описав невыносимо сияющий полукруг.

Затем Ардерика подтащили выше, уложили, приложили к ране холодное и мокрое. Море стало густым и чёрным, поглотило его вместе с островом, но перед тем, как тьма сомкнулась над головой, мелькнула мысль: похоже, валиться после поединка на руки Верену вошло в привычку.

8. Погасшее пламя

— Я видел его рыжие патлы!

— А я — как он махал рукой!

— Брешешь!

— Да ты сам плетёшь!

Элеонора устало прикрыла глаза. По этому молчаливому знаку служанка махнула стражникам, те рявкнули на толпу у северной башни. Шейна держали там уже месяц. Сперва лечили, чтобы прочувствовал поражение как следует, а потом казнь отложили до летней ярмарки. И каждый день под башней собирались зеваки. Сквозь окна-бойницы ничего не рассмотришь, хоть глаза прогляди, но этим было как мёдом намазано.

Весь месяц Элеонора боялась, что Тенрик устроит брату побег или что в тщательно проверенных стенах обнаружится очередной тайный ход. Меняла охрану, разгоняла зевак, запрещала стражникам покидать замок — а те наладились, сменившись с караула, идти в город и торговать рассказами, как выглядел сегодня пленник, что ел и сколько спал. Казалось бы, что за беда! Время ликовать, когда злейший враг схвачен, а его гнездо разорено! Но страх, что именно под конец что-то пойдёт не так, сосал силы днём и ночью.

— Господин лекарь просил передать, что зайдёт через четверть часа. — Элеонора не видела служанку, едва приоткрывшую дверь, и не сочла нужным отвечать. Зачем, когда есть Грета — та обернулась от стола, кивнула и дверь бесшумно затворилась.

Грета колдовала над укрепляющим сбором, и Элеонора цепко следила за ней из-под полуопущенных ресниц. Ромашка, ежевика, шиповник — не навредят и младенцу. Остальные травы в ларце под замком, ключ от которого висит на шее — но лучше проследить. Может, это беременность вконец расшатала нервы? Или война вымотала, вычерпала до дна?

— Грета, как Ардерик?

— По-прежнему: бранится и тянется к мечу. Вчера разминался, несмотря на запрет.

— Рука ещё болит?

— Мы хорошо его лечим. Но совсем здоровым ему уже не быть.

Элеонора не раз просыпалась, увидев во сне, как победоносное войско возвращалось из Бор-Линге. Тропа, заросшая алой костяникой, уже не предвещала добра. Сперва Элеонора увидела клетку — оставалось только гадать, как её пронесли по крутым тропам — и горячо возблагодарила богов. А затем разглядела носилки и одновременно не нашла среди победителей Ардерика. Две недели она отстаивала своего воина у горячки, мрачно отмеряя одни и те же порошки и настойки для него и Шейна. Едва оправившись, Ардерик перебрался в укрепления, куда через день ходила Грета и раз в неделю — замковый лекарь. Оттуда была хорошо видна северная башня, и Элеонора надеялась, что это зрелище подействует лучше любых снадобий.

Лекарь явился, как обещал. Долго ощупывал живот и прослушивал сердце сквозь шёлковую рубашку, бормотал мудрёные словечки на тайном лекарском языке.

— Рожать вам через три месяца, — сказал он наконец, — но вы, пожалуй, не покидайте покоев без крайней нужды. И не утруждайте себя ничем.

— Что? Почему? Роды могут начаться раньше?

— С первородками никогда не знаешь. Бабка ваша, вон, семимесячных рожала. А старшая тётка всё перехаживала, то на две недели, то на месяц. Кто знает, как пойдёт.

Элеонора откинулась на спинку кресла. Тревога сжала сердце холодной змеёй. Лекарь переглянулся с Гретой, и Элеонора вцепилась в его рукав:

— Что-то не так! Ты скрываешь, врёшь!

— Позволю напомнить, что я вас саму принимал на свет! — Старик высвободил рукав с прямо-таки оскорбительным негодованием. — Равно как и ваших сестёр и братьев! За сорок лет — ни одного загубленного младенца! Следуйте советам, и всё будет хорошо.

Элеонора прикусила щёку изнутри, чтобы не сорваться на крик. Они все врут, нарочно, чтобы она мучилась и боялась… Рассветные силы, как простые женщины рожают по ребёнку в год, да ещё без лекаря? Тут пока одного выносишь, рехнёшься!.. Да ещё родить надо точно в срок, чтобы Тенрик не оспорил…

Часы пробили половину третьего, и Элеонора поднялась, с трудом овладев собой.

— Грета, платье! В три обещал зайти господин Оллард, и я не намерена принимать его в рубашке.

Руки мелко дрожали. Элеонора поднесла к губам чашку, вдохнула травный аромат. Не забыть на ночь добавить лаванды, иначе не уснуть.

— Грета, принеси ещё платье, которое я надевала перед Переломом. Винного цвета, с кружевным воротом.

За лекарем затворилась дверь, и Элеонора скользнула в тёмно-зелёный бархат. Велела повыше подтянуть лиф и доверху застегнуть ворот. Сама расправила складки ткани на животе, отгоняя тревогу. Оглядела себя в зеркале.

— Превосходно. А ты примерь-ка красное. И возьми у меня рубиновый гребень, я всегда носила его с этим платьем.

Глядя, как Грета закалывает перед зеркалом тёмные кудри, Элеонора будто наблюдала, какой она была десять лет назад. Те же плавные движения, точно рассчитанный наклон головы, тот же вкрадчивый голос. Элеонора сама вырастила этот цветок — ещё один ландыш с нежными цветками и ядовитыми ягодами. Несомненно, и злопамятность у Греты была истинно Таллардовская — отчасти взращённая примером Элеоноры, отчасти впитанная с кровью маркграфов, что нет-нет да путались с лекарской семейкой.

— Чуть длинновато, но это поправимо, — улыбнулась Элеонора, когда Грета повернулась к ней — стройная, изящная, неотразимая. — Тебе идёт этот цвет. Платье твоё. И гребень тоже.

— Вы так добры, госпожа.

Грета склонила голову, но Элеонора готова была поклясться, что под чёрными кудрями тоже щёлкают счёты и кругляши тавлута. Вот и хорошо. Пусть гадает, к чему такая щедрость. Это её отвлечёт.

Когда Грета выходила, пряча под плащом лекарскую сумку, пробило три. В дверях она столкнулась с Оллардом; он проводил её взглядом и повернулся к Элеоноре:

— Этак Ардерик ещё долго не поправится! За что вы с ним так?

— Вы всё шутите, господин Оллард! Грета идёт в лекарскую кладовую пополнить запасы трав.

— Помилуйте, какие шутки! Мой ученик до сих пор вздыхает по сей прекрасной деве и жалеет, что она не скрашивает его ночи. Где уж Ардерику устоять.

— Позвольте вам не поверить. Когда мужчина тоскует по женщине, он посылает ей весточки из похода, а вернувшись, не мчится разбирать книги и прочую ерунду, а является засвидетельствовать своё почтение.

— Это моя вина. Я не рискнул наставлять юношу в области, где он многократно опытнее меня.

— И снова вы шутите! А между тем из столицы нет вестей, обозы с зерном не едут… Люди волнуются.

— Ничего, потерпят, — усмехнулся Оллард, устраиваясь в привычном кресле под часами. — Они знают, кто виноват в голоде.

Элеонора придвинула ему кубок вина и отпила ещё травного настоя.

— Отчего вы не позволили сразу казнить Шейна? К его башне скоро будут прикладываться для исцеления, столько народа там толпится.

— Потому и не позволил. Пока у людей есть, кого винить, вы в полной безопасности. Даже если будут волнения, вас они не коснутся.

— Если бы не проклятые тайные ходы, я бы перевела его в подземелья.

— В подземелье быстро смиряешься с неизбежностью гибели; в башне же до последнего чувствуешь близость жизни. Пусть Шейн смотрит на свои горы и в полной мере осознаёт, что потеряет вместе с головой.

— Да вы страшный человек, маркграф. — Элеонора бессознательно накинула на плечи меховую полость. — И всё же мы не можем держать его в плену вечно. Я не хочу, чтобы Шейн пережил Праздник Первых плодов.

— Согласен. Полагаю, оба Эслинга достаточно настрадались. Если не возражаете, я сам отдам барону необходимые распоряжения.

— Меня поражает ваша предупредительность.

— Я встретил по пути лекаря и знаю, что вам не стоит лишний раз выходить и волноваться. Отдыхайте.

Элеонора улыбнулась. Чем ближе был конец игры, тем чаще она вспоминала, что скоро их дороги разойдутся. И тем меньше хотела, чтобы они разошлись. Причин доверять по-прежнему не было, но они говорили на одном языке — а это уже дорого стоило.

* * *

По тёмному пергаменту, поперёк поблекших строк, плыл корабль — длинный, низкопалубный, с гордо реющим парусом. Такко посадили расшивать старые книги и отмывать листы для новых отчётов и указов, но рука сама тянулась к чернильнице. Морское путешествие закончилось три недели назад, но в ногах ещё жило ощущение танцующей палубы, и помнилось, как над головой хлопал парус. Отчего не набросать пару-тройку кораблей, если всё равно смывать?

Оллард вошёл, как всегда, тихо. Такко спешно прикрыл рисунок и приготовился к выволочке: ему оставили два десятка листов, а он отмыл всего три.

— Зачитался? — Оллард не стал ругаться, только пересчитал готовые листы. — А, что-то ты всё же успел. Скажи, что нам говорят эти страницы?

Такко пожал плечами. Что могли сказать расходные книги, такие старые, что писались на пергаменте, а не бумаге? Люди, которые вели записи, давно умерли. Урожаи, надои, припасы, пиры — всё было уничтожено мокрой тряпкой и жёсткой губкой.

— Что историю можно стереть и написать заново?

— Верно. А ещё, — Оллард повернул листы к свету, обнаруживая едва заметные остатки старого текста, — что прошлое всегда оставляет след, и бессмысленно с этим бороться. Если скоблить пергамент снова и снова, от него ничего не останется. Север располагает к тому, чтобы почаще задумываться о корнях, своих и чужих, не так ли?

Такко привычно кивнул. Оллард не был бы Оллардом, если б не выдавал такие высокопарные штуки время от времени.

— Бери бумагу и садись за ширму. — К делу маркграф тоже всегда переходил неожиданно. — Я буду говорить с бароном, а ты — записывать наши слова. Возьми перо, которое не будет скрипеть, и сиди тихо. Я не хочу, чтобы барон соизмерял свои речи со свидетелями.

— Просто записывать или…

— По форме, как протокол допроса. Беседа обещает быть занятной.

Устроившись в тёмном углу, Такко первым делом проставил дату и улыбнулся. Ровно год назад этим числом его записали в судебную книгу Эсхена как похитителя графского серебра. Такко вспомнил все свои подозрения и страхи, как мчался на Север, как вжимался в стену кладовой, где они с Оллардом встретились после разлуки, как собрался бежать куда угодно… Теперь прошлое отступило, смылось, как ненужные записи. Осталось тёплое, прочное ощущение общего дела. Было что-то очень правильное в том, что правая рука была выпачкана чернилами, а на левой заживал знак нерушимой дружбы с Вереном.

Слуга распахнул дверь, и вошёл барон. Такко осторожно подвинулся, чтобы лучше видеть сквозь щели в ширме, и приготовился записывать.

Барон Эслинг сильно похудел за последний месяц. На добродушном прежде лице застыли резкие складки, брови были печально изломаны, губы сжаты в тонкую линию. Оллард не предложил ему сесть, и барон, подумав, опустился на скамейку у двери.

— Казнь вашего брата назначена на День Первых плодов, — без обиняков начал Оллард. — Ставлю вас в известность и требую подготовить…

— Не будет никакой казни.

— Что, простите?

— Это мой замок, мои земли, а мой брат — первый наследник после меня. Я требую для него императорского суда — как глава рода Эслингов.

— Вы забыли, что говорите с прямым представителем Его Величества?

— Ничего я не забыл, только пока я жив, казни не будет.

Как ни презирал Такко барона, сейчас его было трудно не уважать, так решительно он говорил. Неужто не зря на гербе Эслингов был лось? С этим лесным чудищем сто раз разойдёшься мирно, но если будет не в духе — берегись!

— Да вы рассудка лишились защищать предателя. Ваша собственная жизнь висит на волоске, вы, сын и брат изменников!

— А вы оскорбляете хозяина Эслинге и главу рода. Я буду говорить только с императором.

— Если не придержите язык, скоро заговорите со своим отцом. Не извели бы голубей — написали бы Его Величеству лично. А сейчас довольствуйтесь тем, что есть. Казнь состоится в День…

— Не будет никакой казни! Я написал. Послал бумагу ещё зимой. С последним голубем. В письме я подробно описал все злоупотребления, что позволили себе сотник и женщина, по недоразумению названная моей супругой. Император разберётся сам. И ему не понравится, что вы присвоили его власть и распоряжаетесь его именем. Я и про вас всё напишу, когда повезут шерсть.

«Ай да барон», — думал Такко, едва успевая записывать. Он как знал, что положение Олларда не позволит рисковать.

Впрочем, маргкраф не собирался уступать.

— Подробно описали? Это ж каких размеров был голубь, что снёс все ваши жалобы? Или вы послали письмо с орлом?

— Я послал несколько птиц.

— Сочувствую тем, кто разбирал лживое нытьё. И каков же был ответ?

— Я его не получил. Но в самом скором времени…

— Стало быть, нет уверенности, что эти выдумки вообще дошли до Его Величества. Ваше счастье! Эслинг, вы всё же редкий дурак! Вы должны громче всех требовать казни брата, чтобы очистить своё имя, а вы что делаете? Право, я не посадил вас в соседнюю башню только из уважения к вашей жене.

— Из уважения? Да вы бережёте меня для проклятого титула, только и всего! Попробуйте, убейте меня! Думаете, я не понимаю? Не вижу? Да вы все трясётесь, лишь бы я не прогневал императора настолько, что Север уплывёт у вас из-под носа!

Оллард поднялся, стремительно пересёк комнату и остановился перед Эслингом:

— Будьте уверены, если я пожелаю — титул получите не вы, а ваша мёртвая туша, начинённая соломой и шестерёнками. Никто и не догадается, что барон не просто удручён потерей семьи. А ваш брат всё равно умрёт, и мне даже не понадобится прикладывать к этому руку — достаточно не заметить, что среди стражников попадётся пара местных. Из тех, кто потерял в войне всё — семью, дом, добро! Хотите, чтобы его удавили на грязной соломе? А потом сбросили с башни и растерзали в клочья? Так и будет! И вы сто раз пожалеете, что из глупой жалости не устроили брату достойную смерть! Вы этого хотите? Вы вообще представляете, чего стоило сохранить его живым до этого дня?

Шаги простучали назад к столу. Такко замер с пером в руке. Пожалуй, про шестерёнки он записывать не будет.

— Вопрос с казнью решён, и вы последний, с кем я буду его обсуждать. — Скрипнул стул, звякнули перья в отодвинутом держателе. — Я позвал вас для другого. Кто в Эслинге исполняет обязанности палача?

Повисла тишина — нехорошая, тяжёлая.

— Мы не держим палача, — заявил барон. — На Севере слишком мало людей, чтобы убивать их даже во имя правосудия. Вам-то не понять…

— Как же вы поступали с преступниками?

— Есть дальние пастбища, где любой будет полезен.

— Надо думать, всех сколь-нибудь толковых людей вы переправляли брату. Так? А мы-то думали, откуда на побережье такая прорва народа!

Барон шумно вздохнул, но промолчал.

— Что ж, — продолжал Оллард, — раз палача нет, попросим Ардерика. Вешать младшего Эслинга несолидно, отдавать в руки мясников ещё хуже. Да, Ардерик достаточно оправился и сделает всё быстро и аккуратно.

— Нет.

— Нет? Хорошо. Кого посоветуете?

Эслинг вздохнул, собираясь заговорить, но вместо слов вырвалось лишь глухое рычание.

— А старый барон тоже не держал палача? Надо думать, он сам вершил правосудие? Как хозяин Эслинге и глава рода?

Воцарилось молчание. Такко дописал и наконец поднял глаза. Барон сидел сгорбившись, вобрав голову в плечи, опустив глаза. Руки комкали подол рубахи. Оллард откинулся на спинку кресла, спокойный, невозмутимый. На Эслинга он смотрел столь же безмятежно, сколь на Такко за шахматами — уверенный в выигрыше, начавший партию ради игры, а не заранее известного итога.

— Да имейте же хоть каплю милосердия… — сдавленно выговорил Эслинг.

— Милосердия? Сколько угодно! Уверяю, ваш брат мечтает о красивой смерти. А вы сможете хоть немного обелить себя.

Стукнула скамья, скрипнул пол: барон поднялся.

— Нет. Ни за что. Сперва придётся меня убить.

— Это легко устроить! Ардерик будет рад казнить вас обоих! Эслинг, право, вы мне надоели. Выбирайте, кто возьмётся за меч, Ардерик или вы. И скажите спасибо, что я вообще позволил вам выбор.

Барон ушёл, не проронив больше ни слова. Такко принёс записи Олларду на подпись и не удержался:

— Он скорее сам удавится, чем согласится. Он всю зиму твердил, что не поднимет меч на брата.

— Может и так. Но сдаётся мне, что ненависть к Ардерику перевесит. Барон уже сглупил на Солнцестояние, лишь бы братца не скрутили проклятые южане. Посмотрим, что он выберет на этот раз.

* * *

В последние месяцы замок давил особенно сильно. Тенрик задыхался в каменном мешке, пропахшем ложью и лицемерием. Проклятые граф и сотник снова правили здесь, в укреплениях, на пустоши. Смотрели на Тенрика свысока, распоряжались его запасами, людьми, землями. Женой — та и рада крутить хвостом, бесстыдница, даром что на сносях. А теперь отняли и семью.

Всё катилось в выгребную яму с самой зимы. Не должно было случиться настоящей войны. Немыслимо было расстаться с отцом и матерью врагами. Не подобало им погибнуть так страшно. А их погребальный костёр должен был зажечь он, старший сын и наследник, а не какой-то чужак. И уж точно Шейн не должен ждать казни в башне, а Тенрик — прикидывать, как поднимет на брата меч. В страшном сне не могло такое привидеться.

Пусть бы Шейна высекли, клеймили, сослали к рыбакам — Тенрик вынес бы его позор как свой, но брат бы жил. Север учил не только достойно встречать смерть, но и ценить жизнь. Тенрик каждый год смотрел на прорастающие зёрна и рождение ягнят как на чудо. Смешно, глупо, по-детски — но его вправду завораживало, как неукротимая волна жизни захлёстывает пустынные земли. На этом стоял Север. Страшно вспомнить, сколько Тенрик вытерпел от брата! Если каждую обиду принять за овцу, получится стадо, которое покроет все восточные пастбища и поля до самых гор. Правда, выпороть бы его и сослать подальше, чтобы сбить спесь — но не убивать! Не заслужил!

Однако выхода не было. До Дня Первых плодов^[21] осталось всего ничего, и потому Тенрик шёл к брату с единственным подарком, который мог сделать.

Вход в камеру сторожили наглые южане, отъевшиеся на замковых запасах. Один, усатый, преградил дорогу, двое зашли со спины.

— Велено сдать оружие, — нахально проговорил старший.

Тенрик молча оттеснил его плечом, но не тут-то было — за нахалом выросли ещё пятеро.

— Сдавай хлеборезку и что ещё есть, — ухмыльнулся наглец.

— Не тебе мне указывать, сопляк! — выплюнул Тенрик и задохнулся от возмущения — бесцеремонные руки сорвали пояс с ножом и вытащили запасной из сапога.

— Ещё в складках на брюхе пошарь! — заржали за спиной. — Целое войско можно укрыть! Там и пропавшие мечи братцу носил, поди!

Жеребячий хохот стих, стоило двери захлопнуться. Тенрик зажмурился от стыда и ярости. Ничего. Главного эти дурни не отняли, даже не смекнули поискать.

Шейн стоял у окна и не обернулся. Тенрик рассматривал его спину, разом осунувшуюся без доспеха и неизменного волчьего плаща, стёртые оковами руки, длинные цепи, тянущиеся от вбитых в стену колец. Содержали пленника прилично — в камере не воняло, на окне стояли кувшин и таз, в углу лежала охапка свежей соломы, покрытая чистой холстиной.

Тенрик пересёк комнату и встал рядом с братом. Сзади в открытое окошко двери сопели непрошеные наблюдатели.

— Я требовал помилования, — негромко начал Тенрик.

— Ну и дурак, — отозвался Шейн. — Охота была позориться!

— Мне не впервой, — горько усмехнулся Тенрик. — Ты не привык благодарить за помощь, верно?

— Помощь? Да ты болтался между Севером и женой, как дерьмо, и никто не знал, что ты выкинешь завтра! Будь ты врагом — я бы убил тебя и захватил замок. Будь ты другом — правили бы вместе и Империя обломала бы о нас зубы!

— Вместе? Да ты пирогом поделиться не мог, не то что Севером!

Тенрик прикусил язык. Выдумал тоже ругаться с братом! Нашёл время! Но боги, отчего с ним так невыносимо тяжело? Был ли хоть раз, когда они поговорили по-человечески, без насмешек и пустых обид?

— Верно, — ухмыльнулся Шейн. — Я б не поделился. Но хоть знал бы, чего от тебя ждать. Ну да поделом тебе! Теперь ты — дважды предатель! Обо мне сложат песню, а о тебе — нет!

Только дурак завидует осуждённому, но всё ж немногие так держались бы перед казнью, как Шейн. Тенрик точно не смог бы. Судьба жестоко посмеялась над ним, заставив первым выйти из материнского чрева. Тенрик ощутил зависть и одновременно жгучий стыд за неё. Брат снова хорошо устроился. Уйдёт за Грань, а он, Тенрик, останется смотреть, как Эйлин крутит хвостом перед графом и как граф и выскочка-сотник хозяйничают в замке. Примет ненавистный титул, за который заплатил семьёй и честью.

Впрочем, чего было ждать от южан, если родной брат смотрел на него свысока. Даже сейчас. И не было слов, чтобы объяснить, сколько Тенрик для него сделал. И всегда мало, всегда не то!

Он снова зажмурился, прогоняя вскипевшую обиду.

— Я тебе кое-что принёс. Шею только не тяни, чтобы не приметили.

Осторожно, чтобы движения не были видны со спины, Тенрик извлёк из складок одежды кожаный мешочек величиной с детский кулак. Внутри шуршали сухие ягоды.

— Ландыш, волчье лыко и северный борец^[22]. Прижился на родительском кургане, представляешь?

Шейн не повернулся, но скосил глаза, и его лицо оживилось.

— Ты всегда был заботливым братом, — усмехнулся он.

Мать смогла избавить отца и сестру от надругательств и мучительной, позорной смерти. Тенрик сделает то же для Шейна. Он принес ему дар, который наконец будет принят. Через себя переступил — в который раз! — но принёс.

— Встань-ка сюда, к окну! — бросил вдруг Шейн. — Слышишь? Люди приходят каждый день. Стража гоняет их, а они всё равно приходят. Я уже легенда, брат. Жив только для дураков вроде вас с Дарвелом. А теперь скажи, могу я принять смерть втайне от всех? Могу не покрасоваться напоследок? А, что я. Тебе не понять. Ты как жил серо и скучно, так и помрёшь.

— Они… хотят, чтобы я держал меч, — беспомощно прошептал Тенрик.

— Ах вот оно что. Что ж, если моя смерть заставит тебя взяться за оружие, она точно будет не напрасной.

— Я не мать. Я не смогу…

— Она так и не увидела, как я проиграл. — Шейн устремил взгляд сквозь решётку, и Тенрик готов был поклясться, что он снова видел последнее прощание с матерью. — Умерла, думая, что я спасся и буду тихо-мирно жить в убежище. В её памяти я остался победителем. Как думаешь, стоило ради этого бросить своих людей в разгар боя?

— Она не пожалела жизни ради тебя, — сказал Тенрик, пряча упрёк.

— О да, она любила меня больше вас всех, — ухмыльнулся Шейн. — Знаешь что, братец? Сделай хоть что-то, чтобы тебя запомнили, как Эслинга. Только возьми пару уроков у Дарвела — ты ж в жизни не резал никого, кроме овец. И это, расскажи детям, что у тебя был брат и он умер достойно, ну как нам рассказывали про всяких героев. А теперь убирайся, пока не раскис! И отраву забери!

— Завтра тебе отрубят голову всем на потеху, — выговорил Тенрик. — И Эйлин там будет, и граф, все! Они убьют тебя и пойдут пировать и радоваться.

— И ты первым поднимешь кубок, не так ли? Ты хотел мир на Севере — получи же!

— Не хотел! Не такой ценой!

— Другой не бывает. Я свою заплачу сполна.

Тенрик опомнился только у конюшни. Как он покинул камеру, как прошёл через охрану — не помнил. Бесполезный мешочек с ягодами по-прежнему лежал за пазухой.

В конюшне было пусто, лошадей выгнали пастись. Тенрик разворошил носком сапога кучу навоза и высыпал туда ягоды. Самое место для его даров брату. Снова он не угадал. И снова ноша была слишком тяжела.

Теперь уже всё, поздно. Никогда им не понять друг друга. Шейну — легенды, Тенрику — позорная, неподъёмная жизнь. Сам бы сожрал отраву, только тогда Шейна добьёт проклятый сотник… Перегородка хрустнула, когда Тенрик уткнулся в неё лбом и до крови закусил губу. Никогда он не поднимет меч на брата, никогда, даже ради собственной жизни. Даже на благо Севера. Но как быть, если брат сам попросил?..

* * *

День Первых плодов — одно название. Не было на Севере никаких плодов, даже в лесу брать было нечего. Имперское зерно теперь ждали к осеннему равноденствию, и ярмарка была бедная. Ни тебе ярких палаток, ни артистов, ни музыки. Меняют тихонько шкуры на овечий молодняк или горшки и всё. Ерунда, а не ярмарка.

Однако сегодня на пустоши яблоку было негде упасть. Посмотреть на казнь Шейна Эслинга пришли со всей округи.

Ардерик стоял на краю помоста, опершись на меч. Стоило проваляться без памяти неделю дороги и потом ещё две ради этого дня, пусть его и позвали для страховки. Граф всё темнил, болтал, будто заставит барона самого свершить казнь. Чушь. Элеонора и то справится лучше. Ардерик покосился на неё, сидящую в глубоком кресле на краю помоста. Обменялся взглядами, чуть улыбнулся. Вот теперь всё было правильно: баронесса и воин, положивший к её ногам победу. И плевать, что Элеонора носит его ребёнка. Ардерик мог трижды помереть по дороге, и сына точно воспитали бы без него. Пусть забирает подарочек. Ардерик слишком много заплатил за победу, чтобы жалеть ещё и об этом.

В глубине помоста переминался барон. Ардерик видел его краем глаза, когда поворачивался к Элеоноре, и давил желчную усмешку. Барон стоял бледный, потерянный. Дарвел держал его меч и что-то приговаривал на ухо, не то утешая, не то наставляя.

Оллард невозмутимо разворачивал приговор. Преступления Шейна заняли три листа, ещё половину — императорские титулы. Ардерик косился на исписанные вычурными буквами страницы. А вдруг там помилование? Кто его знает, этого графа. Или он обманул лишь в том, что казнь должен был совершить барон?

Толпа зашевелилась, загомонила. Распахнулись ворота замка, оттуда выехала телега с клеткой. Ардерик следил, как она движется сквозь толпу, как люди рвутся к клетке, а охрана отгоняет их сперва криками, затем плетьми. Когда император вернёт земли — а теперь уж точно вернёт — надо выделить Верену акров десять, не меньше, за то, что не добил рыжего гада, да ещё доставил в целости и сохранности. Ну, почти.

Шейн поднялся на помост сам. Голова гордо поднята, взгляд дерзкий, с вызовом. Оглядел беснующуюся толпу и ехидно улыбнулся. По знаку Олларда Ардерик перерезал верёвку на его руках, и сзади немедленно щёлкнули взведённые арбалеты. Пожелай рыжий дурень выкинуть что-то напоследок — не успеет.

Пока Оллард зачитывал приговор, Шейн отвёл взгляд и устремил его на север, где высился родительский курган и где-то за горами пустовала Бор-Линге. Вот же нахал! Но держится хорошо, этого не отнять.

— Слово обвиняемому, — объявил Оллард, сворачивая пергамент.

Шейн шагнул к краю помоста. Первые ряды притихли, но по задним прокатился гул: переспрашивали, сказал пленник что-то или ещё нет. Трижды Шейн открывал рот и трижды его слова тонули в шуме.

— Я всё сказал! — выкрикнул наконец Шейн. Он говорил резко, отрывисто, чтобы его слышали все. — На том пиру! Неженки, трусы, бабы — вот каковы хозяева Севера! Владейте и подавитесь!

Внизу снова поднялся гам — слова передавали назад. Шейн махнул рукой и повернулся к Элеоноре.

— Сделай из моего черепа чернильницу, цветочек, — ласково сказал он. — Пригодится, когда будешь жаловаться родне на наш скудный край.

— Этот край расцветёт без тебя. — Элеонора обольстительно улыбнулась. — Я сделаю не чернильницу, а ночную вазу. И не дам тебе покоя даже после смерти.

— О, я буду с тобой всю ночь! Хотя знаешь, не хватит тебе моей черепушки. Слишком отожралась у моего братца. Валишь, как лошадь.

Элеонора улыбнулась ещё шире и приосанилась, положив руку на живот. Кажется, Ардерик не видел её такой счастливой с зимы. Да нет, никогда не видел!

— Шейн Эслинг, — сухо проговорил Оллард, — закон милостив и даёт вам последний шанс. Присягните Империи и будете помилованы.

Шейн отвечать не стал: плюнул точно под ноги маркрафу. Не успел бы тот отступить, пожалуй, замарал бы сапоги. Оллард брезгливо пожал плечами и кивнул барону.

Дарвел подтолкнул барона вперёд. Шейн преклонил колено, по-прежнему глядя на горы. Эслинг поднял меч. Взмах — и клинок замер в вершке от шеи.

Что-то зашипело. Ардерик быстро поднял взгляд и натолкнулся на Элеонору. Она смотрела на Шейна, не отрываясь, бледная, как полотно. Улыбка сошла с лица, выдох с шипением вырывался меж сжатых зубов.

Эслинг снова замахнулся, но вместо того, чтобы опустить меч, дико огляделся, будто не понимал, где находится.

— Не ссы, брат, — выплюнул Шейн. По виску стекала капля, сжатые на колене пальцы чуть заметно вздрагивали. Легко представить, как невыносимо медленно тянулись мгновения, как тело сжималось в ожидании смертельного замаха, как отчаянно тяжело было сохранять достоинство.

Никто не заслужил такой муки. Ардерик переглянулся с Оллардом, шагнул вперёд и довершил дело одним замахом.

Кровь мгновенно залила помост, протекала через щели, капала с края. Ардерик шагнул в алое пятно, поднял голову за рыжие вихры и с поклоном протянул Элеоноре.

— Правосудие свершилось, — прошептала Элеонора побелевшими губами. К ней бросились служанки, поднесли к губам чашку…

Глухо, как сквозь воду, прозвенел отброшенный Эслингом меч, простучали его шаги — он бежал с помоста, и никто его не остановил.

— Я ждал, он хоть меня попытается убить, — разочарованно протянул Оллард, и Ардерик только сейчас заметил в вырезе дублета кольчугу. — Ни на что не годен!

* * *

— Воды!

— Госпоже дурно!

— Да уберите вы эту голову! Вздумал тоже, совать женщине в тягости этакие мерзости!

— Мне лучше. Прекратите галдеть! И воду уберите. Я не хочу пить.

Баронесса оправилась от обморока почти мгновенно, и Верен сразу потерял к ней интерес. Глупо было думать, что женщина, видевшая столько смертей за зиму, будет ошеломлена казнью.

Ардерик поймал благодарный кивок баронессы, повернулся к толпе и высоко поднял мёртвую голову. Рёв поднялся такой, что над лесом испуганно взмыли птицы. Следом в толпу швырнули клетку, и за криками почти не было слышно треска — прутья разломали в щепки, растащили на память.

Верен опустил арбалет и отёр лоб. До последнего ждал, что либо барон что-нибудь выкинет, либо Шейн. Теперь всё было позади, и радость за Ардерика затапливала с головой. Сотник против обыкновения молчал: толпу было не перекричать, да и не нужно было ничего говорить.

Вот какова победа — в бою её не видно. Должно пройти время, когда мёртвые будут оплаканы, а раны залечены — вот тогда приходит осознание и настоящее упоение совершённым. Правильно они не добили Шейна на острове. Теперь пожинали чистую победу, не подпорченную болью и скорбью. Вызревшую, полную.

— Голубь! — вдруг вскрикнул Такко, указывая вверх. Из стаи всполошенных птиц вырвалась крылатая тень и юркнула в разорённую голубятню — впервые после зимы.

Ардерик опустил мёртвую голову и проводил птицу взглядом, в котором мешалось предвкушение и торжество.

— Вот и вести из столицы, — негромко сказала баронесса.

Баронесса с графом удалились в замок. Верен с Ардериком остались — нужно было присмотреть за порядком. Люди, как безумные, рвались к помосту, чтобы коснуться окровавленных досок — одна тьма знала, зачем, будто мало было пролито крови этой зимой. Здесь же крутился бард, что пел о подвигах баронессы на Солнцестояние, и вскоре люди уже напевали незамысловатую балладу, пересказавшую недавние события на свой лад:

9. Север и Юг

Императорский канцлер Кенельм Ривелен почтит Эслинге своим присутствием на Праздник Урожая — принесённая голубем весть мгновенно облетела округу. Узкая полоска пергамента вместила немного: канцлера сопровождают пять сотен воинов, из них двести конников, сверх того полторы сотни слуг… Ни слова о том, с чем они прибудут. С миром или?..

Полтора месяца миновали, как неделя. На пустоши выросли новые дома, сараи, конюшни. Подъёмник качал воду день и ночь, в покоях старого барона мыли, скребли и чистили — где ещё разместить господина канцлера, как не там? Слава богам, Тенрик уехал встречать гостей и не бросал тоскливые взгляды на отцовские комнаты.

Вся округа судачила, что по Северному тракту идёт огромное войско, а за ним — обозы без счёта. Скоро в Эслинге будет в достатке зерна, зелени, а ещё работников. И золота, которое Элеонора так настойчиво просила в письме у отца, благо доход с её родовых земель принадлежал только ей.

Наконец прибыли и гонцы. Элеонора обошла все комнаты второго яруса и отправила служанок осматривать остальные. Лекарь запретил ей ходить по лестницам, да она и сама боялась. Стоит оступиться и… даже представить страшно! Хорошо, что Грета справлялась с делами не хуже самой Элеоноры. И явно ждала столичных гостей с не меньшим нетерпением.

До осеннего равноденствия осталось три дня, когда с башни раздалось:

— Едут, едут!

Ударил колокол. Впервые после зимы Эслинге созывал людей не на бой, а на праздник.

Элеонора ждала на крыльце, опираясь на руку Олларда. С другой стороны стоял Ардерик. Его меч касался бедра Элеоноры, когда он поднимал голову, чтобы рассмотреть приближавшееся войско сквозь распахнутые ворота. Элеоноре хотелось самой подняться на носки, а лучше выйти на стену. Только как ни торопись, всё равно не узнаешь, с чем пожаловал канцлер и для чего привёл такое войско — показать имперскую мощь или сомневался, что с врагами покончено?

Первым во двор въехал Тенрик, ещё более хмурый, чем обычно. Бросил поводья Дарвелу, оттеснил Ардерика и встал рядом с Элеонорой — близко, но не касаясь.

— Всё готово? — буркнул он.

Элеонора кивнула и улыбнулась. Не мужу — людям, что кидали любопытные взгляды: как-то барон держится с женой, что погубила его родителей и брата?

Вскоре во дворе стало тесно. Сытых коней и всадников в сияющих доспехах совсем не коснулась война. Элеонора вбирала взглядом каждую мелочь: кружевной воротник, забавно выбившийся из-под нагрудника, шёлковые и бархатные плащи, самоцветы на уздечках, резные луки сёдел… С войском будто вернулась её юность — пышная, безмятежная, когда можно было получить что угодно, просто потребовав. Будто бы во двор ворвалось тепло юга, которого Элеоноре так не хватало эти годы.

— Знать бы, где было это войско зимой, — проворчал за спиной Ардерик.

— Надо думать, тогда в казне не хватало денег, — отозвался Оллард.

— Уж не на ваши ли денежки они так разоделись?

Оллард хмыкнул и промолчал.

Блеск потускнел. Теперь Элеонора подмечала взгляды, которыми воины окидывали двор и замок: удивлённые, пренебрежительные. Ей самой Эслинге долго казался скучным, нелепым, грубым. Но ныне это был её дом, который она защищала с мечом в руках и готовилась пролить кровь не в битве, так на родильной постели.

Между ней и гостями будто пролегла невидимая грань. Они не знали, как свистят стрелы над головой, как трещат стены под камнемётами — и позволяли себе смотреть на эти стены с презрением! Элеонора вскинула голову, расправила плечи под тяжёлой зимней накидкой и улыбнулась канцлеру, выбравшемуся из кареты.

— Я представлял ваш замок иначе. — Он остановился на крыльце, рассматривая щербины на каменной кладке и простой герб над входом. Затем скользнул взглядом по Элеоноре, и она ощутила, что её платье сшито по моде пятилетней давности, а накидка видала лучшие времена.

— Мы пережили войну, господин Ривелен, — отчеканила Элеонора. — У нас были иные заботы, чем наряжаться и наводить красоту. Но о гостеприимстве мы не забыли. Вы и ваши люди устали с дороги. Прошу к столу.

Повернулась, позволяя всем увидеть подпалины на мехах, и шагнула в холл.

— Позвольте поздравить вас с радостью. — За окнами стемнело, гости разошлись по спальням, слуги внизу убирали со стола. Канцлер сидел в покоях Элеоноры и поднимал кубок, указывая взглядом на её живот.

Элеонора ответила кивком и вежливой улыбкой. Ривелен решил поговорить с ней первой, и едва ли за этим стояли простое участие или любезность.

— Вы изменились, Элеонора. — Он смотрел ей в глаза, но не покидало ощущение, что на деле он оглядывает её всю, подмечая каждое движение.

— Если вы изволили заметить, что ожидание потомства не красит женщину, вы спрятали удивление недостаточно хорошо.

— О нет. Вы стали настоящей красавицей. Впрочем, вы всегда ей были, и никакие тяготы не изгладят совершенства ваших черт.

— А вы знаете, чем порадовать женщину, стосковавшуюся по сладким речам. Однако неужели вы проделали такой путь, чтобы расточать мне похвалы?

Канцлер с усмешкой раскрыл пухлую кожаную папку, с которой не расставался с самого приезда. Элеонора жестом отослала служанок и зажгла ещё свечи.

— Я внимательно прочёл ваше письмо, приложенное к отчёту маркграфа Олларда. В письме вы просили у Его Величества высочайших почестей для него, а так же для сотника Ардерика и барона Тенрика Эслинга. Я бы хотел, чтобы вы озвучили мне их заслуги ещё раз. Здесь, в ваших покоях, без свидетелей.

— Вы что, подозреваете, что я писала под прицелом арбалета?

— А вы действительно писали под прицелом?

Не так Элеонора представляла этот разговор. Но раз Ривелен желает загнать её в угол, пусть попробует.

— Что ж, извольте. Если бы Ардерик не прибыл сюда и не встал на защиту замка со всей самоотверженностью — меня бы убили, а замок сровняли с землёй. Если бы маркграф Оллард не подоспел с подкреплением и не проявил себя как мудрый стратег и искусный мастер по строительству боевых машин — меня бы убили, а замок сровняли с землёй. Если бы барон Тенрик не заботился о людях, потерявших кров и припасы — нас всех убили бы, а замок сровняли с землёй. Достаточно? Или нужны подробности?

— Нет. Не нужны. — Ривелен извлёк из папки узкую полосу пергамента, следом ещё две. — Зимой мы получили от барона послание, которое несколько нарушает картину, сложившуюся на основании ваших отчётов.

Элеонора протянула руку, но канцлер не спешил отдавать ей записки.

— Вы не читали? Супруг не посвящает вас в свою переписку?

— Разумеется, читала. — Элеонора беззвучно выругалась. Не на ту напал! — В тот день мы крупно поспорили. Наше положение казалось ужасным, а хуже всего было предательство брата. Тенрик был просто раздавлен. Я просила его не отправлять письма, полные боли и отчаяния. Представляю, какое впечатление они произвели.

— Достаточное, чтобы усомниться, можно ли вверить столь чувствительному человеку маркграфский титул.

— И усомниться в искренности наших отчётов, не так ли? — Элеонора подметила в лице канцлера едва уловимое движение и мысленно похвалила себя. — Знаете, осуждать Тенрика я не могу. Если бы мои братья совершили что-то, за что им грозила бы казнь… Страшно представить, но я бы тоже сделала всё, чтобы смягчить приговор.

— Не сомневаюсь. Вы правы, я прибыл, чтобы лично проверить, что у вас здесь творится. Я пробуду у вас до Поминовения и намерен осмотреть восточные земли, посетить Лиам, а также проверить расходные книги, особенно те, что касаются воинского довольствия. Поверьте, если бы я знал, что дела так плохи, а замок больше не защищает сотня Рамфорта, я бы позаботился о вас раньше.

Элеонора встретила упрёк поднятой бровью и печальной улыбкой:

— Вы уже знаете, что мои письма о гибели Рамфорта перехватили. Я испытываю глубокую печаль каждый раз, когда думаю о жёнах и матерях его воинов. Однако мы справились. Север не просит помощи, когда в ней нет нужды.

— Например, берёт на себя смелость казнить преступника, которого следовало доставить в столицу?

— Шейн был опасен! Он вырос здесь, и я боялась, что он сбежит или подкупит стражу. Я сама попросила маркграфа Олларда подписать приговор.

— Занятно вышло: ваш супруг просил о помиловании, вы — о казни.

— Однако мы пришли к соглашению. — Элеонора погладила крышку чернильницы. — Север принадлежит Империи до самого Ледяного моря, и если Его Величество пожелает протянуть свою власть дальше, за край мира — мы это сделаем.

Канцлер рассмеялся и захлопнул папку:

— Вы великолепны, Элеонора. Вы уехали на Север юной девушкой. Честолюбивой, волевой, позволю даже сказать — упрямой, но всё же девчонкой. Сегодня я вижу взрослую женщину, мудрую и сильную. Вы даже готовы защищать барона, хотя ни для кого не тайна, что между вами нет согласия. Без сомнения, вы достойны править этим странным краем.

Элеонора вскинула бровь. Нельзя поддаваться, нельзя верить ни единому слову.

— В самом деле?

— Вы даже ехидству научились.

— Это у меня в крови.

— Нет, Элеонора. Раньше вы дерзили, потому что за вами стоял богатый и знатный род. Но за минувшие годы вы обрели собственную силу. И мне приятно наблюдать за этой переменой.

— Отрадно слышать. Однако позволю предположить, что вы утомляете меня после пира не для того, чтобы любезничать.

— Если бы я вас утомил, вы бы уже нашли тысячу способов меня выпроводить. Это точно у вас в крови. Что ж, я был очарован юной маркграфиней Таллард, но нынешней баронессой Эслинг я впечатлён больше.

— Сомнительный комплимент.

— Вовсе нет. Прошу прощения, что испытывал вашу выдержку. По дороге сюда я видел достаточно, чтобы заключить: Север в надёжных руках. Вы с бароном Тенриком сделали всё, чтобы этот край быстро забыл о войне. А вы так и вовсе совершили невозможное. — Он снова покосился на её живот. — Мы отдохнём неделю, а после я должен объехать восточные и северные земли. Затем отправлю в столицу краткий отчёт и получу окончательный ответ. Однако вы можете быть спокойной. Тенрик Эслинг получит титул не позднее Поминовения.

Элеонора прикрыла глаза. Вот оно. Девять лет борьбы, разочарований, ожидания и потерь окупились сторицей. Сколько раз только за этот год всё висело на волоске! Она провела эту партию, рисковала, проигрывала, теряла фигуры — но выиграла.

Почти. Живот свела короткая судорога, напомнив, что все свершения и планы — ничто, если у Тенрика не будет законных наследников. Никто не помешает ему развестись, усыновить какого-нибудь Шейнова ублюдка, выдав за своего, и тогда не миновать новой войны. «Не подведи меня», — беззвучно шепнула Элеонора, незаметно огладила живот и снова обратилась к Ривелену:

— А что будет с остальными защитниками Эслинге?

— Их судьбу решит Его Величество. Я сделаю всё, чтобы их заслуги были учтены. А сейчас, если вы не слишком устали, расскажите, как намерены распорядиться властью.

На мгновение Элеонора ощутила себя девочкой, отвечающей урок. Всё, что она продумывала за последние месяцы, показалось мелким, глупым… Элеонора обвела взглядом покои и вспомнила, как много здесь произошло. Как она пыталась отравить Тенрика. Как он запер её здесь — дважды, и первый раз её вызволил Ардерик, второй — Оллард. Как её едва не похитили… На ладони до сих пор ощущался рубец от осколка. Рама от разбитого зеркала до сих пор стояла на полке. А в этом зеркале она отражалась в доспехе, едва заметном между полами накидки. Так и надо держаться — смягчая стальную волю любезностью. И не позволить забыть, что под мехами таится не только прочная броня, но и острый кинжал.

* * *

— Вроде старому хрычу всё понравилось. — Ардерик шатался по комнате, касаясь то ларца с императорским приказом, то сундуков, то расстеленной на столе карты, наконец-то зарисованной до самого побережья. — Значит, скоро домой. Верен, слышишь! Соскучился по дому?

Верен встрепенулся спросонья и стукнулся затылком о стену. Весь день они водили канцлера по укреплениям, расхваливали стены и сторожевые башни, устраивали показательные бои и стрельбы. Верен в лепёшку расшибался, стараясь успеть везде, и теперь клевал носом, не дождавшись ужина.

— Мы здесь так огребли, что столице не с чего быть недовольной. Мятеж подавили, изменников казнили. Границу к морю сдвинули? Сдвинули! Владей, величество, на здоровье! — Ардерик открыл-таки ларец, выхватил приказ и расстелил на столе рядом с картой. — Мы всё исполнили, что было приказано. В точности. И поглядел бы я на того, кто справился бы лучше.

— А зачем канцлер войско привёл? Сомневался в нас, что ли?

— А ему по должности положено. Это нашего графа надо уговаривать хоть десяток брать с собой, а у столичных всё с размахом! Ну да тьма с ними. Лишь бы платили так же. Я записал за тобой людей три десятка. Ты теперь герой битв за Эслинге и Бор-Линге, видный воин! Получишь жалование как подобает. Доспех хороший справишь, своё хозяйство заведёшь, женишься… Не знаю, на кой оно тебе надо, в твои годы гулять и гулять, но если припёрло — женись, чего уж… О, а вон и твоя идёт, легка на помине!

Из окна было видно, как в ворота сперва скользнула Грета с неизменной лекарской сумкой, а следом её подружка. При виде Греты сердце Ардерика, как всегда, ёкнуло. Элеонора вздумала одаривать служанку своими платьями и издали их было не различить. Легко представить, будто это Элеонора пришла — по-простому, пешком, с сумкой на плече, и сейчас станет браниться, что в комнате не прибрано, а Ардерик не берёг плечо. Верен тряхнул головой, прогоняя сон, и схватился за метлу.

— Опять мечом махал! — упрекнула Грета, снимая плащ. — Парни твои доложили.

— Что ты им такое обещаешь, что они тебе всё выкладывают?

Грета насмешливо передёрнула плечами и поставила сумку на стол. Со спины — чисто Элеонора, разве что чуть пониже и волосы вьются. И всё в ней как-то попроще: двигается чуть резче, говорит чуть громче.

— Снимай рубашку, повязку с травами наложу. Верен, там Бригитта пришла.

— Беги давай, — махнул рукой Ардерик и повернулся к Грете. — Извини, подруга, сегодня не такой день был, чтобы мне на лежанке отлёживаться. Что там слышно? Правда доволен этот хрен столичный?

— Доволен, — Грета улыбнулась одними уголками губ.

— Ну и хорошо. Значит, скоро домой поедем.

— А я думала, останешься ещё на зиму.

— Остался бы, будь ты посговорчивее.

Привычный обмен колкостями — с Элеонорой так не пошутишь. Всё ж баронесса. Так же привычно Ардерик выжидал, когда Грета повернётся к нему спиной, и расхохотался, когда она вовремя повернулась, а он убрал занесённую для шлепка руку.

И чего она манерничает? С графскимлучником, поди, по-другому себя держала! Ардерик дождался, пока Грета приблизится вплотную, чтобы ощупать плечо, и сгрёб её в охапку. Потискать да узнать, так ли мягки губы, как у Элеоноры — не убудет от неё!

Звон пощёчины отрезвил раньше, чем боль. Между ними мгновенно оказался стол; Грета подхватила на плечо сумку, плащ и метнулась к двери.

— А ну погоди! — Ардерик успел первым, оттеснил, схватил за руку. — Я тебя хоть раз обидел? В постель тащил? Чего ты корячишься? Ты ж красотка, как тебя не обнять?

— Не приказывали мне тебя обнимать, — процедила она, а в глазах плясали озорные огни.

— Со мной тебе и без приказа хорошо будет. — Его пальцы почти сходились на тонкой руке, от теплоты кожи кружило голову. Завалить бы её прямо на этот стол, глядишь, отпустила бы тревога, от которой колотит с самого утра. Слишком много лощёных хлыщей сегодня шарились по укреплениям, слишком мало сказал канцлер, слишком загадочно держался Оллард. Что он там болтал в Бор-Линге насчёт обмана? Тьма его разберёт! Вроде и свой, а вот так поглядишь и опять не знаешь, чего ждать.

— Я знаю, куда ударить, чтобы ты меня отпустил, — раздельно выговорила Грета. То ли отчаянно храбрилась, то ли вправду не боялась. — И знаю, что добавить в вино, чтобы ты забыл о девках до конца своих дней.

— Брешешь, — усмехнулся Ардерик, но хватку ослабил.

Грета высвободилась, метнула на него ещё один насмешливый взгляд и выскользнула за дверь. На мгновение показалось, что она обернулась, выжидая — но нет, это кто-то окликнул, верно, хотел разжиться снадобьем или спросить совета… Что за день! Ардерик двинул кулаком по косяку. Тоже зазнайка нашлась! Останется тут одна и вспомнить будет нечего! Он не дурак, чтобы бегать за красивой мордашкой. А всё же занятно, с кем бы эта гордячка легла без приказа…

* * *

«Скоро домой» — слова Ардерика звучали в голове, пока Верен открывал перед Бригиттой дверь собственной комнаты. Их хижину разгородили надвое, пока Ардерик болел — слишком часто к Верену заходили с вопросами. Каморка вышла крошечная, еле повернёшься, а во внутренней стене было пробито окно, чтобы говорить с Риком хоть ночью. Но задвинь его — и кажется, будто свой отдельный дом.

Бригитта отказалась снимать плащ, и Верен усадил её на лежанку, поближе к печной стенке. Сам отошёл к столу и опёрся на него спиной.

— Вы уходите с канцлером, — Бригитта не спрашивала, а утверждала. — После Поминовения.

— Может и раньше. Ардерику вот-вот выдадут награду, и мы сразу…

— Я жду ребёнка.

Верен замер с открытым ртом.

— А… И давно?

— С Середины лета.

— И не сказала?!

Бригитта молчала, только упрямо наклонила голову. Верен быстро перебрал в памяти их последние встречи — суетливые, мимолётные. Сперва только вернулись из Бор-Линге, Ардерик был на грани жизни и смерти, потом казнили Шейна, дальше ждали канцлера… Всегда находились другие дела, чем полюбопытствовать, отчего подруга всё больше молчит и не позволяет обнимать себя так крепко, как раньше. Он оглядел её сверху донизу, и Бригитта плотнее сомкнула края плаща:

— Ещё ничего не видно. Но вот-вот будет.

Верен оглядел каморку, где без того знал каждый гвоздь. На постели они поместятся, колыбель можно подвесить сверху, на столе подвинуть арбалетные замки, точила и прочее, что вечно лежит грудой, вот и место для двух мисок… Нет, это никуда не годится. Это он привык спать хоть на голой земле, а девушку из замка нельзя тащить в этакую тесноту. И как их угораздило, ведь был же осторожен!

И чего она раньше не сказала! Сейчас поди угадай, где они будут завтра. Рик рвётся домой, и не Верену его удерживать, хоть бы он и считал, что нужно остаться поближе к наследникам. Допустим, пожениться они успеют, пока поживут раздельно, потом он оставит Бригитту с родителями Ардерика, пока устраивается… там замок не замок, а всё же достойный дом, присмотрят… только как она выдержит дорогу?

— Как же невовремя!..

Бригитта сжала губы и поднялась. Из-под плаща выпал узелок; она подхватила его быстрее, чем успел Верен.

— Я ухожу. В Северный предел. Туда отправляют часть войска, и я пойду с ними.

— Зачем? Погоди. Я ничего не понял.

— Зато я понимаю! Ты воин. Мужчина. Вольный ветер. А я… да у тебя в каждом городе…

Она всхлипнула и шагнула к двери; Верену хватило протянуть руку, чтобы привлечь к себе, обнять, а узелок забрать и бросить на постель.

— Я говорил, что женюсь на тебе? С самого начала говорил! Куда ты собралась, глупая? Передумала за меня выходить?

— Дурак! Передумала, как же! Пусти, я же вижу, что ты не рад!

Верен легко поднял её, посадил на лежанку, присел перед ней, чтобы смотреть в глаза.

— Тебе — рад. Новостям твоим рад. Я как раз думал, что со дня на день нам с Риком заплатят и можно будет думать о свадьбе. Только сейчас куда мне тебя привести?

Бригитта молчала и отворачивалась. Верен поцеловал её в мокрую от слёз щёку и осторожно стиснул за плечи.

— Ладно. Что-нибудь придумаем. Без крыши над головой не останемся. Вытри слёзы и возвращайся в замок. И спроси баронессу, когда можно с ней поговорить.

— В замок я не вернусь. И баронессе говорить не смей.

— Да почему?

За стенкой стукнула дверь — от Рика ушла Грета. Верен слышал её наставления — слов не разобрать, только голос — и не мог понять, почему Бригитта ещё ниже опустила голову. Что она себе надумала, чего боится так, что и сказать не смеет? Эх, Такко бы сюда, он кого хочешь разговорит! А Верен только и мог, что держать за руки и смотреть в заплаканные глаза.

— Ты боишься, что баронесса рассердится?

— Не говори о ней! И с ней не говори! Я нарочно ушла, пока не видно…

— Послушай-ка. Я сражался за неё. Я обучил для неё целый отряд. Я взял в плен Шейна. Пусть попробует отказать!

— А вот и откажет! Она всё может!

— Тогда… Тогда к маркграфу пойду. Говорят, баронесса делает всё, что он советует.

— А я слышала, это он пляшет под её дудку.

— Вот и проверим. — Верен поднялся, сам удивляясь, откуда взялась решимость. — Не реви. Отдыхай лучше. Вечером с ней поговорим. Ещё Рика возьмём, его баронесса точно послушает.

«Потому что сама носит его ребёнка и не откажет при нём», — мысленно закончил он. Надо бы расспросить Грету, как и что вообще… Это с жеребыми кобылами просто: корми за двоих и от работы береги, а с девками поди разбери, что можно, что нельзя. Он чмокнул притихшую Бригитту в макушку и постучал к Рику.

* * *

Половину имперского войска отправили в Северный Предел и оттуда домой, чтобы не опустошить только что наполненные кладовые Эслинге. За воинами ехали обозы, гружёные шерстью, воском и мёдом. Барон отбыл на восток, чтобы подготовить деревни к приёму высокого гостя, а канцлер выразил желание посетить Лиам. Оллард отправился с ним, и Такко, конечно, тоже.

— Ты не поедешь, — заявил ему Оллард накануне. — Ривелен тебя видел и хватит с него.

«Канцелярия идёт по твоему следу. Они знают, что ты жил у меня и мог что-то видеть», — говорил Оллард, когда только приехал на Север. Тогда у Такко кровь стыла в жилах от одной мысли, что столица может добраться до него, единственного свидетеля преступления. Но с тех пор утекло слишком много воды.

— Я не боюсь, — так же уверенно заявил он в ответ. — Что мне, всю оставшуюся жизнь от него бегать?

— Нет. Но в замке ты в большей безопасности.

— Если речь только обо мне, я поеду.

Оллард неопределённо качнул головой, и теперь дорога на Лиам снова ложилась под ноги — знакомая до поворота. Такко с нескрываемым превосходством смотрел, как карету канцлера на руках переносят через топкие и каменистые участки пути. Высокий гость плохо ездил верхом и откровенно побаивался лошадей, и это делало его чуть менее опасным.

— Твой друг собирается жениться, — вдруг бросил Оллард.

— Ага. А вы откуда знаете?

— Весь замок знает. Особенно после того, как его невесту искали весь вечер, пока они не явились к баронессе втроём: беглянка, счастливый жених и Ардерик. Ты не завидуешь?

— Верену-то? Вот уже нет! — Такко даже рассмеялся. Он скорее сунет голову в петлю, чем позволит затащить себя в ратушу. Особенно сейчас, когда впереди столько занятного.

— И по подруге не скучаешь?

Такко задумался. Ему не хватало Греты, её жарких ласк и податливого тела. Но после Бор-Линге она ни разу не подошла, даже глаз на него не подняла. Ну и тьма с ней.

— Как не скучать! Но всё же не так, чтобы жениться.

— Правильно. Успеешь ещё.

Лиам встретил запахом моря и белыми пятнами парусов. И накрытыми на всю улицу столами с неизменными бочками эля.

— В этот раз будем лить под стол, — шепнул Оллард, и Такко не сдержал смешка. Бравые имперцы точно перепьются, а утром он ещё и вызовет кого-нибудь состязаться в стрельбе — чтобы не задирали нос! До женитьбы ли тут!

Вечером лиамцы растаскивали по домам и навесам имперских воинов, не выдержавших их сокрушительного гостеприимства. Оллард церемонно беседовал с Дугальдом; судя по жестам, обсуждали они корабли. Канцлера за столом не было, он ушёл первым, сославшись на усталость. Слабак! Такко осушил очередную кружку ягодного взвара и отошёл в тень конюшни.

С каждым днём темнело всё раньше. На небе зажигались первые звёзды. Такко завязал штаны, поправил пояс и хотел вернуться к столу, но дорогу преградила высокая тень в доспехах.

— Господин Ривелен хочет поговорить с тобой, — уронила тень и подтолкнула Такко к ярко освещёному дому.

— Принесите для секретаря маркграфа Олларда стул и вина, — распорядился канцлер, пока Такко переминался в дверях.

Свечи освещали лишь стол с бумагами и руки, оставляя лицо Ривелена в тени. Принесли стул; Такко уселся, стараясь держаться как можно увереннее. Секретарь маркграфа Олларда — звучало солиднее, чем помощник или ученик, как звал его обычно сам Оллард. Это было ближе к пышности, которую привезли с собой столичные гости. И недвусмысленно указывало — нужно быть осторожным.

— Ты действительно рисовал чертежи, подписанные твоим именем?

— Да.

— Превосходная работа. Отец дал тебе неплохое образование, верно?

— Да.

Такко смотрел на стол, будто не решаясь поднять взгляд, и боковым зрением канцлер был виден отчётливее. Он разглядывал Такко с головы до ног, будто высматривал что-то в чертах лица, телосложении, жестах.

— Трудно было?

— Нет.

— Нет?

— Мне нравится чертить.

— Маркграф тебе платит?

— Я учусь у него, это достаточная награда.

— Хороший ответ. Интересно, как простой лучник удостоился чести помогать самому маркграфу Олларду?

— Мой отец дал мне хорошее образование.

— Это мы уже выяснили. А зачем ты украл серебро? Там, в Эсхене?

— Я не крал.

— Очевидно, ты не сталкивался с работой императорской канцелярии. Это не очень похоже на работу эсхенского судьи или того человека, который чуть не повесил тебя за контрабанду.

Такко беззвучно обругал себя: недоумок, и зачем он везде назывался своим именем! Удивительно, как отец его не нашёл. Не иначе благодаря тому, что вся прыть в судебных делах досталась канцелярии, а не местным судьям и стражникам.

— Я ничего не крал. У нас вышла размолвка со слугой маркграфа. Я его обругал, а он отомстил.

— После чего ты оказался в услужении у маркграфа.

— Ну да. Я должен благодарить того слугу, что помог мне попасть в замок.

Канцлер неожиданно наклонился вперёд, в световое пятно. На его лице было написано сочувствие и участие.

— Послушай. Здесь нет свидетелей. Ты можешь рассказать мне всё.

— Что рассказать?

— Что ты видел в замке. Как пытался сбежать. Как тебя удержали. Чем угрожали. Расскажи. Здесь тебе ничего не грозит.

Кто бы подумал, что императорский канцлер может говорить так мягко и ласково. Такко пожал плечами:

— Мне никто не угрожал.

— Не бойся. Расскажи всё. А я попробую понять, почему он выбрал именно тебя.

Такко поднял взгляд, напустив на себя самый простодушный вид, какой мог.

— Это я его выбрал.

— Что?

— У нас дома были часы с гербом Оллардов. Циркуль над шестернёй. Я ещё читать не умел, а герб знал. Потом ещё приносили чинить разное: шкатулки с музыкой, прочее… и всё с этим гербом. Я с детства хотел работать у маркграфа. Хотел тоже собирать механизмы. Это занятнее и достойнее, чем лить перстни и гранить самоцветы. Вот и сбежал. Потом уже понял, что никто не возьмёт на такую работу мальчишку с улицы. Охранял обозы, занимался всякой ерундой…

— Мне известно, чем ты занимался.

— Ну вот. А когда мы оказались в Эсхене, я решил, что надо попытаться. И маркграф меня взял.

Теперь канцлер смотрел жёстче, проницательнее. И голос его звучал резче.

— А почему сбежал и от него?

— Дурак был! — Такко развёл руками. — Надоело собирать часы и шкатулки. Я думал, в замке много диковинок, мне дадут что-то занятное… Вот и убежал. Потом сто раз пожалел. А когда мы встретились здесь, понял, что это судьба.

— Его судили, ты знаешь?

— Да, конечно. Из-за Виллардов. Но теперь оправдают, ведь так? Он не сделал ничего плохого. Подумаешь, отказал сватам.

— И тебе совсем не на что пожаловаться?

— Ну. Иногда бывает много скучной работы, но ведь так везде.

— Да. Ты прав. Так везде.

Ривелен молчал, глядя в бумаги. Но Такко готов был поклясться — канцлер искоса рассматривает его так же, как он сам рассматривал канцлера.

— Я могу идти? Господин маркграф будет беспокоиться.

— Да.

Такко взялся за ручку двери, когда сзади раздалось:

— Хранить тайны ты умеешь.

Он вопросительно обернулся, но канцлер махнул рукой, и Такко осторожно прикрыл дверь.

Внизу он столкнулся с Оллардом.

— Где ты был?

— Канцлер расспрашивал. Я сказал, будто сам сбежал к вам, потому что много о вас слышал и хотел собирать механизмы.

Оллард вскинул брови, развернул Такко к себе и долго всматривался в лицо — благо лиамцы не пожалели фонарей для главной улицы.

— И давно ты это придумал?

— Ещё зимой. На всякий случай.

Оллард коротко рассмеялся:

— А по тебе уже не прочесть так легко, что у тебя на сердце. Ещё немного — и станешь крепким орешком.

Такко улыбнулся и последовал за Оллардом к комнатам, которые им отвели в прошлый раз. Он не забыл ничего — ни убийств, ни Малвайн, ни занесённого лезвия ножа. Но с тех пор утекло слишком много воды и крови, чтобы делать вид, будто они не на одной стороне.

* * *

Замок наконец притих. Все уехали на восток — Оллард, Тенрик, Ривелен. Элеонора поправила подушку под поясницей. Окунула перо в чернильницу и подмигнула топазам, вправленным в костяные глазницы. Пожалуй, при жизни глаза Шейна были столь же яркими, особенно когда он звал принять его сторону. Выбери она другого брата — и Империя быстро зауважала бы Север. Но Шейн предпочёл играть один и поплатился.

— Ты мог стать моим мужем, — усмехнулась Элеонора. — А стал чернильницей. Мозгов в твою черепушку вмещалось маловато, зато чернил в самый раз.

Как раз хватит дописать отчёт о расходах за этот год. Последний отчёт баронессы Эслинг. Порой Элеонора замирала от ужаса и гнева, боясь, что муж вот-вот выкинет что-то такое, что даже Ривелен не сможет закрыть на это глаза. Но Тенрик вёл себя тише воды, ниже травы. То ли взялся за ум, то ли смерть брата сказалась на нём сильнее, чем думалось.

Элеонора дописала последние цифры, капнула воском, оттиснула печать и потянулась со стоном. Последние дни она старалась лишний раз не вставать, так болела спина, так тяжело было носить необъятный живот. Внутри всё сжималось и тянуло, а ребёнок потом толкался во всех направлениях сразу. Элеонора пережидала эти мгновения, стиснув зубы и от всего сердца завидуя мужчинам. Право, проще выиграть войну, чем выносить ребёнка!

Она хлопнула в ладоши и с недоумением уставилась на белобрысую девчонку. С обозами прибыли и новые служанки; Элеонора сразу отобрала самых красивых и смышлёных для своих покоев, но привыкнуть к ним не успела.

— Приготовь постель.

— Как будет угодно госпоже.

Элеонора тяжело поднялась и в тот же миг не услышала — ощутила, как внутри что-то лопнуло. Юбки мгновенно потяжелели, прилипли к ногам. Элеонора пошатнулась, ухватилась за край стола. Страх накрыл удушливой волной. Служанка уже была рядом, мягко усаживала в кресло, несмело тянула вверх подол.

— Это воды, госпожа. Чистые. Всё хорошо. Дышите ровнее. Я позову Грету.

— Воды?.. Но ещё рано!.. Слишком рано.

— Как же рано? Самый срок. Не бойтесь, я рядом.

Живот опять скрутило тугой пружиной, и Элеонора обмерла от силы, которая рвалась изнутри. Не крошечное беззащитное существо, а неумолимый безжалостный холод завладел её телом, заставляя дрожать и молиться.

Грета влетела в спальню спустя минуту, не позже; велела топить камин жарче, греть воду и нести чистые простыни. Элеонору уже освободили от платья, в мокрой рубашке было холодно. Грета подошла ощупать живот, и Элеонора отпрянула. Она ждала мести последние месяцы, но куда умнее было бы дать доносить и навредить уже в родах.

— Мне уже лучше, — выговорила Элеонора, осторожно отступая вдоль постели.

— Я буду рядом, госпожа, — отозвалась Грета, так же медленно шагая следом. — Всю ночь. Лекаря разбудим попозже. Первые роды всегда долгие.

— И непредсказуемые, так? — Элеонора остановилась. Вдох. Выдох. — Сядь, Грета. Сядь! Раз у нас много времени…

Хлопнули двери, внесли кувшины с горячей водой, и они снова остались вдвоём.

— Раз у нас вся ночь впереди, самое время кое-что обсудить.

Элеонора представила себя со стороны и едва не фыркнула. Растрёпанная, в мокрой рубашке, то и дело сгибающаяся в схватке… Но иной возможности поговорить начистоту не будет.

— В столице довольны успехами Ардерика. Я намерена выхлопотать ему баронский титул. Ты знаешь, южные бароны — не то, что северные. Хорошо, если владеют парой виноградников и какой-нибудь рощей. Но титул даёт возможности, с которыми можно хорошо подняться. Что думаешь?

— Полагаю, Ардерик будет рад.

— Это не меняет дело. Что ты думаешь об самом Ардерике?

Грета задумалась лишь на мгновение.

— Он свинья.

— Все мужчины таковы! — Элеонора бросила взгляд в сторону пустовавшего кресла под часами, видном сквозь открытую дверь, и поправилась: — Почти все. Вопрос лишь в цене, за которую мы готовы с этим смириться.

— Вообще-то Рик довольно мил, — заметила Грета, — когда не ведёт себя как задиристый петух. Однако терпеть его за пару виноградников я не готова.

Элеонора улыбнулась открыто и приветливо.

— Я поручу вам земли от Ронвейна до реки Серебряной. Они дают три марки в год. Будешь умна — умножишь доход втрое.

— А взамен?

— Не воткнёшь мне нож в спину. Мне нужны свои люди на юге. Север не продержится без южного золота. Я хочу, чтобы Ардерик смотрел за моими землями и следил за доходами. А ты помогала ему. Я уже составила прошение, глянь на столе. На Поминовение мне вернут титул, и я сразу поговорю с господином Ривеленом… если мы с наследником переживём эту ночь.

Грета метнулась к столу и поднесла бумагу к свету. Теперь главное, чтобы она не пошла разговаривать с Ардериком. Он точно взбесится, если решит, что ему, по сути, предложили пост управляющего. Но Грета явно смекнула, какие реки золота потекут сквозь его руки.

— Ничего не выйдет, госпожа, — вздохнула она, подумав. — Ардерик — герой Северной войны и почти барон. Зачем ему ношеный плащ?

— Большая честь носить плащ, который надевали лишь барон Севера и маркграфский бастард, — улыбнулась Элеонора. — Мне всегда казалось несправедливым, что мужчины стремятся сорвать девичий цветок, хотя их собственное поле перетоптано вдоль и поперёк.

— Может, вы и правы. Только даже нетронутый цветок не влечёт, если цветёт впустую.

— Ты не пустоцвет, Грета. Это аранская кровь виновата. Ты когда-нибудь видела, чтобы их мужчины брали в жёны имперских девушек или отдавали своих за наших мужчин? Их кровь просто не смешивается с нашей. Ты станешь прекрасной женой Ардерику. Он, конечно, пару лет будет рваться отсудить назад родовые земли, только что попало в руки к Виллардам, не вырвешь и клещами. Пусть бегает по судам, а ты будешь хозяйничать в Ронвейне. Баронесса Грета Ронвейнер — неплохо, правда?

Глаза Греты вспыхнули. Она сдержанно наклонила голову, но Элеонора читала по ней, как по книге. Помани Грету властью — и она простит обиды. Не забудет, но простит, пока не перейдёшь ей дорогу снова.

На мгновение Элеонора вновь ощутила себя в объятиях Ардерика. Как он согревал её руки своим дыханием, как касался её бёдер, как двигался в ней… Ничего. Чувства дважды толкнули её на ошибку, больше такого не случится. Эту фишку нужно — нет, не пожертвовать, пристроить в хорошие руки. Одним ходом она убьёт трёх зайцев: избежит сплетен, Грета не даст Ардерику натворить глупостей, а он ей — пакостей.

Живот снова скрутило. Элеонора ухватилась за столбик кровати, упёрлась лбом в резное дерево. Холодно, как же холодно… Грета что-то говорила, успокаивала, растирала поясницу; Элеонора не слышала, вся поглощённая силой, ворочавшейся внутри.

— Только не убей меня, — шептала она между отрывистыми вздохами. — Пожалуйста… Пожалуйста…

10. Два меча

— Сразу двое. Обалдеть.

Ардерик стоял в трёх шагах от колыбели, не смея подойти ближе. Видал он младенцев, но не таких крошечных. И уж точно не своих.

Элеонора полулежала в кресле с таким видом, будто выиграла войну. Одной рукой она чуть покачивала колыбель. Бледное лицо лучилось улыбкой. Близнецы появились с рассветом; сейчас за окном сгущались сумерки.

— Подойди, не бойся, — негромко проговорила Элеонора. — Они крепче, чем кажутся.

Мальчишки. Два сына. Два комка, завёрнутые в шёлк с глупыми цветочками и лисий мех. Наследники Эслинге.

— Трудно поверить, что к Зимней четвери они уже будут сидеть и играть, — снова улыбнулась Элеонора. — Ох, Рик!..

Ардерик обошёл колыбель и опустился у ног Элеоноры. Взял её бескровную руку и прижал к щеке. Она не отстранилась, наоборот, нежно погладила.

В замке не осталось никого, кто мог бы помешать. Канцлер, Оллард, барон — особенно барон! — были на востоке. Вернутся со дня на день, но пока всё время принадлежало им двоим. Вернее, четверым. Но к близнецам Рик пока ничего не чувствовал, зато к Элеоноре… от её хрупкости и уязвимости щемило сердце. Такая она вдруг оказалась слабая и маленькая без огромного живота и пышных платьев.

— Надеюсь, эти братцы не разведут бардак, какой мы только что разгребли — усмехнулся он.

— Братья Эслинги прекрасно правили бы вместе, если б у их матери хватило мудрости хорошо их воспитать. — Элеонора свободной рукой взъерошила ему волосы, чуть потянула, заставляя посмотреть на неё. Заглянула в глаза: — Спасибо тебе.

Резкий обвод лица, хрупкая шея, провал меж острых ключиц — совсем не похоже на сочную высокогрудую красавицу, по которой он сходил с ума. Эту новую Элеонору хотелось защищать, носить на руках, оберегать, как цветок ландыша. Класть к её ногам победы. Подносить головы новых врагов. Если только он сможет держать в руках меч.

— Ты расскажешь им обо мне? Когда-нибудь?

— Я расскажу, кто проливал кровь за их земли. — Элеонора сжала губы, у края рта пролегла складка. — И буду надеяться, что когда они приедут в Империю, вы сможете увидеться.

Лет через двадцать, ага… А хорошо бы первым вручить наследникам мечи — сперва деревянные, а потом и боевые. Кто лучше Ардерика покажет, как атаковать и защищаться? Кто научит продумывать битву, строить войско, возводить укрепления? Кто расскажет о боях и надеждах, расцветших и умерших зимой, пока их вынашивали? Ардерик поморщился. Вот так всегда — Элеонора как водоворот. Подойди к ней чуть ближе, чем следует, и всё, пропал. Сто раз твердил себе: не связывайся со знатью, и вот опять размяк. Младенцы эти ещё…

— Я уеду, — выговорил он, — чтобы уладить дела. Ненадолго. А там, может, и вернусь.

Они оба знали — не вернётся. Достаточно отъехать на десяток миль — и жизнь захватит, закрутит. А дома вовсе дел будет невпроворот. Но сказать так легче, чем сразу попрощаться.

За дверью послышались шаги, и Ардерик поднялся, с сожалением выпустив руку Элеоноры. Вошла служанка с корзиной чистого белья, следом вторая с дымящимся кувшином.

— Как идёт подготовка к свадьбе? — спросила Элеонора и рассмеялась, когда Ардерик махнул рукой.

— Моё дело — прислать парней, чтобы расставили скамьи, а после выпили за здоровье молодых. Там девки всем заправляют. Я в это не суюсь и Верену не даю.

— Первая свадьба в Эслинге после войны, — мечтательно протянула Элеонора. — Они будут красивой парой.

Ардерик хотел пошутить, что неспроста первыми женятся его оруженосец и служанка Элеоноры. Было в этом некое лукавство судьбы. Но хватит и того, что он первым увидел близнецов. Знать бы, они вырастут совсем одинаковыми или можно будет различить?

— Обалдеть, — повторил он, кивая на колыбель.

Элеонора кивнула и счастливо зажмурилась.

* * *

— Они здоровы? Очень маленькие.

Канцлер Ривелен наклонялся над колыбелью так низко и рассматривал младенцев так пристально, что его хотелось оттолкнуть. Ещё бы увеличительное стекло притащил!

— Совершенно здоровы. Первое время им потребуется чуть больше ухода, чем другим детям. Но они быстро окрепнут.

Ривелен покачал головой и наконец выпрямился:

— Вы сделали невозможное. Я сегодня же пошлю в столицу голубя с радостной вестью.

Элеонора самодовольно приосанилась. За две недели она почти оправилась, а близнецы окрепли настолько, что не нужно было ежечасно прислушиваться, дышат ли они. Можно было гладить крошечные кулачки, вглядываться в сморщенные личики, пытаясь разглядеть отцовские черты. Догадается ли кто-нибудь? И как быстро? Понял ли Тенрик? Он так и не зашёл, сразу уехал на очередное пастбище. Ривелен-то точно сложил два и два… Тьма с ним! Сейчас она выиграла, а там видно будет.

— Как вы нашли восточные земли? — перевела она разговор. — Они сильно пострадали в войне.

— Я ждал худшего, поэтому доволен. Вы с бароном отлично потрудились. Земля там, конечно… камень на камне. Справиться с этим краем — настоящий подвиг. Что ж, готовьте торжество!

— Когда вы получите подтвержение?

— Получил сегодня утром. Голубь прилетел на рассвете. Вот, прочтите сами.

Узкая пергаментная полоса скользила в руках, строчки прыгали перед глазами. Элеонора перечитывала снова и снова, смакуя каждое слово. «Титул Эслингу утверждаю» — так коротко и так… сладко.

Маркграфиня Элеонора Эслинг. Нет, не Эслинг — Эллард. Не будет она больше носить имя, какое в Империи дают любому чужаку.

— Объявим на Поминовение, сразу после свадьбы Бригитты, — сказала она наконец. — Устроим большой праздник. Что за год! Мы то воюем, то пируем!

— Очень хорошо. Сразу после праздника мы тронемся в путь, пока дороги не замело. Я оставлю вам сотню воинов и столько же голубей. Берегите их.

— Спасибо, господин Ривелен. Я хотела просить вас ещё кое о чём. Меня волнует судьба моих защитников и соратников. Сотник Ардерик намерен вернуться домой, но я ничего не знаю о планах маркграфа Олларда. Вы получили указания относительно его судьбы?

— Получил. Но собирался обсудить их чуть позже.

— Он тоже герой Северной войны. Бился за Эслинге, брал Бор-Линге…

— Элеонора, вы не знаете, за кого просите.

— Знаю.

Мгновение они смотрели друг на друга. Элеонора ещё раз взвесила то, что собиралась сказать. Что зрело всю зиму и дало плоды осенью. Бои и роды остались позади, можно было обдумать всё как следует — и она решила.

— Маркграф Оллард не смог пользоваться моим гостеприимством, не раскрыв всех подробностей своего дела. Ужасная, немыслимая история. Но вы видели — он изменился.

— Да. Видел. Вы уверены, что не слишком слабы для таких разговоров?

— Уверена. — Элеонора поднялась, замерла, пока не прошло головокружение. — Мне нужен воздух. Пройдёмся по стене. Там никто не помешает.

* * *

Дурная примета — играть свадьбу на тёмной стороне года. Только для Севера все несчастья уже сбылись. Канун Поминовения совсем не подходил для торжества, но Эслинге словно отыгрывался за месяцы войны. Залы украшали ветви сосны и рябины, стол ломился от угощений, барды достали лютни и арфы.

Больше никто из местных не ворчал, будто год назад имперцы привезли с собой беду. Кладовые были полны, осень, как нарочно, выдалась тёплой, а баронесса принесла двойню — этого хватило, чтобы люди заговорили по-другому. Чтобы поверили — от свадьбы в Поминовение никому не будет вреда. А завтра начнётся настоящий пир, когда баронессу объявят полноправной владелицей Севера. Вернее, объявят барона — но, кажется, никто об этом не вспоминал. Из южан так точно.

Первые кубки были осушены, и праздник выплеснулся на улицу. Там горели фонари, на костре жарили мясо и грели вино с пряностями, а ещё стояли мишени и была ограждена площадка для поединков.

Такко показал язык Кайлену, которого снова обставил в стрельбе, и направился к Верену. Тот стоял в обнимку с невестой — теперь уже женой — и сиял, как новенькая монета. Чистая рубаха, наплечники начищены, волосы приглажены — и не скажешь, что накануне бегал взапуски по пустоши и купался в ледяной реке, прощаясь с холостой жизнью! Бригитта тоже расцвела — румяная, с алой рябиной в волосах, в глазах — безудержное счастье. Такко хлопнул друга по плечу:

— Не устал ещё от семейной жизни?

Верен рассмеялся и крепче привлёк жену к себе.

— Ты тоже жених завидный, — улыбнулась Бригитта. — Долго в холостяках не проходишь. Подумай только, на тебя бы все глазели!

— На меня и так глазеют, — отшутился Такко, кивая в сторону мишеней. — Нет уж, обойдусь.

Вот так всегда — как свадьба, так всем надо знать, когда ты женишься. Неважно даже, на ком. С утра только ленивый не спросил. Пусть к сотнику идут! Все говорят, что Ардерику больше не сражаться, самое время осесть своим домом. А он, похоже, и не против: болтал с Гретой, и та отвечала с улыбкой, которую Такко слишком хорошо знал. Вот, значит, какая она! С ним отчего-то не выгорело, теперь обхаживает сотника. Ну и тьма с ней.

— Поединки на мечах! — донеслось от площадки для состязаний.

— Сторожи мою жену, — усмехнулся Верен и пошёл к площадке, на ходу расстёгивая плащ.

И что он нашёл в Бригитте? Блёклая, вся какая-то скучная. И застенчива до смешного: всегда сторонилась мужчин и даже входящих в года парней. Впрочем, сейчас она смотрела открыто, без страха. С улыбкой поправила Такко ворот, и он отстранился: вязаная рубашка, подаренная Катериной целую жизнь назад, изрядно обтрепалась. Тьма бы с ней, но на празднике неловко. Такко одёрнул рукава, из которых торчали запястья, и Бригитта рассмеялась:

— Ты вымахал на две ладони за этот год. Сам не заметил?

Стемнело. Небо было ясное, под звёздами пробегали зелёные всполохи — знак приближающейся зимы. Они померкли, когда в небо взвились огненные стрелы. Ветошь пропитали горючей смесью едва-едва, чтобы огни погасли в воздухе — только пожара не хватало!

Небо перечёркивала одна золотая линия за другой. Каждую встречали радостным рёвом. Летели искры, пахло серой, над головами клубился пар. Вот так! Разорвать тьму огнём. Превратить день Поминовения в праздник. Весь год в Эслинге только и делали, что оплакивали ушедших. Сегодня будет не так.

Такко опустил лук. Завтра они подмешают в горючую смесь медную пыль, соду и ещё кое-какие порошки, и огни будут цветные.

Со стены коротко протрубил рог — не боевая тревога, но призыв быть настороже. Любопытная толпа хлынула в ворота. Такко взлетел на стену — неужели не углядели, уронили огонь на пустошь? Нет — но над укреплениями поднималось зарево. А следом по пустоши разнёсся ещё один звук рога — уже звавший к бою.

— Поди, лампу кто-то не загасил, прежде чем спать ложиться, — нерешительно предположили в толпе.

— Или Шейновых выродков не добили, — угрюмо возразил другой. — Самое время напасть, когда все на празднике!

— Там подпалить ни ума, ни людей не надо, — буркнул третий. — Стрелу на сеновал и занялось…

Из ворот вылетели на неосёдланных лошадях Верен с Ардериком, за ними побежали люди Кайлена. Потянулись к оружейной стражники. Очередной праздник грозил превратиться в сражение — теперь уже точно в последний раз.

* * *

В восточную башню шум праздника проникал едва-едва. Уютно светила лампа, потрескивали дрова в камине, у которого сидели двое. Один держал в холёных руках узкую полосу пергамента, второй — песочные часы. На юге их почти вытеснили механические, но на Севере время по-прежнему измеряли песком.

— Переговоры со столицей заняли больше времени, чем я думал, — говорил Ривелен. — Но сегодня я получил последние распоряжения.

— Надо думать, новости дурные, раз вы не поделились сразу. — Оллард поднёс часы ближе к лампе, чтобы полюбоваться изящной оправой. — Барону не дали титул?

— Дали. В этом я не сомневался. Но вам в помиловании отказано.

Ривелен положил записку на столик между ними. Оллард прочёл, не касаясь, и снова отвернулся к камину.

— Я надеялся на другой исход, — проговорил Ривелен. — Вы провели блестящую политику, показали себя превосходным стратегом…

— Полагаю, решающим доводом оказался приток в казну доходов от мастерских?

— Вас боятся. Вот решающий довод. Мне приказано доставить вас в столицу для окончательного разбирательства. Вам припомнят всё: злоупотребили властью, самовольно казнив изменника, допустили военные потери, втёрлись в доверие к Элеоноре, вынудив заступиться за вас… Полная чушь, конечно. Мне удалось договориться об одном: если вы умрёте в тюрьме или по дороге, будете полностью оправданы.

— Какая немыслимая щедрость… — проговорил Оллард, глядя сквозь стекло часов на огонь. — Что ж, мы вернулись к тому, с чего начали. Яд или кинжал? Или я могу выбрать?

Ривелен выхватил часы, в которых осталось совсем мало песка, перевернул и поставил на стол между ними, придавив приказ.

— Я не для того спас вас от плахи, чтобы вернуть туда. Вы не заслужили такого исхода. Послушайте: вы умрёте, но лишь на бумаге. Для всех, кроме меня и пары доверенных лиц.

— Как вы себе это представляете?

— Легко. Здесь мало кто знает вас в лицо, даже прислуга боится поднять глаза и узнаёт вас по гербу и одежде. Зимой Север и вовсе отрезан от мира. Даже если пойдут слухи, на юг они доберутся нескоро. Вы останетесь здесь. Какое-то время придётся пожить отшельником, но когда вас это пугало? Отсидитесь хоть в этом, как его, Бор-Линге, вам подойдёт. Вас быстро подзабудут, к тому же будут считать погибшим, вы вернётесь в замок под другим именем… Эти подробности мы ещё обсудим. Оллард, вы так на меня смотрите, будто сами не скрывали смерть жены! Шесть лет водили за нос прислугу и даже родную дочь! Поверьте, выдать живого за мертвеца ещё проще.

— Зачем вам этот обман? Я не собираюсь предавать доверие императора, пусть бы он сотню раз предал моё.

— Вот! Я говорил это в темнице и повторю снова: вы — человек старой закалки и благороднейшей крови, для которого честь и верность — не пустой звук. Такие люди — истинная опора короны. Сверх того вы умны, наблюдательны и хладнокровны, а ещё жадны до новых знаний и умеете убеждать. А теперь ответьте мне: обладают ли нынешние правители Севера этими качествами? Я ни на миг не верю в мирный союз Элеоноры и барона. Стоит мне уехать, и здесь снова начнётся грызня, уже не между братьями, а между мужем и женой. Дурная идея, учитывая, что на стороне Элеоноры войска, а в руках барона — всё хозяйство и доверие народа. Буду откровенен: я забочусь не только о вас, но об Элеоноре. Она станет хорошей правительницей, но сейчас ей нужен советчик, а мне — человек, которому я могу доверять, как себе.

— Иными словами, вы предлагаете мне отказаться от своего имени, отдать казне родовые земли, стать изгнанником — ради того, чтобы вам проще было контролировать Север?

Ривелен усмехнулся:

— Есть кое-что ещё. Вы будете полностью оправданы и восстановлены в правах — посмертно, но сейчас это неважно. Ваши земли отойдут императору на правах доверительного управления и окончательно уйдут в казну лишь через двадцать лет. Вы знаете, это время даётся, чтобы возможные наследники успели заявить о себе до совершеннолетия. Это хороший срок, чтобы убедить императора в ваших заслугах и подготовить к вашему возвращению.

— Он не пойдёт на это.

— Как знать. Правители меняют своё мнение… а иногда и сами меняются. Если что, умереть вы всегда успеете.

За окнами заорали особенно громко, а на стены легли тёплые блики — в небо запустили огни. Ривелен перегнулся через стол, опёрся локтём и придавил ладонью часы — будто в его власти было замедлить бег песчинок.

— Я даю вам шанс очистить имя и сохранить род. Чтобы в Эсхенском замке снова хозяйничали ваши потомки. Берегли башню, обновляли портреты, клали цветы на гробницу вашей дочери. Вы много потеряете — но сделаете это. Потому что готовы на всё ради рода.

— Полагаете, никто не догадается и не донесёт императору? Например, барон?

— Может и донесёт. Только все доносы передают мне. А ещё барону в ближайшее время будет не до того, или я совсем не знаю Элеонору. Кстати, с ней я уже говорил. Она на вашей стороне.

— Вот оно что.

— Не смотрите на меня так. Я прекрасно понимаю двусмысленность вашего положения. Ваше дело, воспользоваться им или нет. Скажу лишь, что Элеонора весьма расположена к вам. Надо ли говорить, какие возможности это открывает?

— Нет. — Оллард чуть помолчал. — Я ваш должник, Ривелен. Второй раз вы спасаете мою никчемную жизнь. Что ж, осталось обсудить подробности. Под каким предлогом исчезнуть.

В дверь постучали — сложным дробным перестуком.

— Да! — отозвался Ривелен, нимало не смутившись, что его люди стучат условным знаком в чужие покои.

— На укрепления напали, — коротко доложили от порога. — Человек тридцать, все скрылись. Пожар потушен, жертв нет. Но люди хотят мстить. Барон и сотник Ардерик уговаривают их дождаться утра.

— Я думал, с обычаем нападать по праздникам покончено, — усмехнулся Оллард.

Лицо Ривелена исказила улыбка:

— Вот вам и предлог. Зовите своего ученика, если доверяете ему, и обсудим ещё раз.

* * *

Над горами занимался рассвет. Элеонора смотрела с балкона, как снаряжают войско. Ардерик, уже в седле, хмурился и то и дело поглаживал меч — мало кто не знал, что прославленный сотник едет больше для вида. Его оруженосец снова и снова объезжал войско. Лошади имперских воинов нетерпеливо рыли копытами землю — южане явно предвкушали потеху.

Сзади прошелестела юбками служанка:

— Госпожа, к вам маркграф Оллард.

Он явно явился с улицы — в плаще, раскрасневшийся от утреннего холода. Элеонора шагнула ему навстречу, ощущая, как теплеет в груди.

— Вы не заходили ни разу после возвращения с востока, — шутливо упрекнула она.

— Простите. Это ученик плохо на меня влияет. Он был невнимателен к Грете, а я вот к вам.

Элеонора не удержалась от смешка:

— И детей не видели, а им уже скоро месяц! Идёмте, идёмте!

Оллард подошёл к колыбели. Его лицо разгладилось, уголки губ дёрнулись вверх.

— Невероятно, — выговорил он наконец. Покачал головой, не отрывая взгляда от колыбели. Поднял руку, будто хотел коснуться, и сразу опустил. — Вернёмся в гостиную. В них слишком много жизни. Сбивает с мысли.

Элеонора шла следом, не пряча улыбку. Император оказался трусом, но тем хуже для него. Маркграфа Олларда можно лишить титула и имени, но не ума и деловой хватки. Вместе они так поднимут Север, что южное золото потечёт сюда рекой. Ривелен понял её с полуслова, она его тоже.

Десять-пятнадцать лет — и Север будет диктовать условия столице, а не наоборот. Но для этого Элеоноре нужен Оллард. Не Ардерик, умеющий воевать, но не способный думать на шаг вперёд. Не Тенрик, способный кормить всю страну с одного стада, но напрочь лишённый честолюбия. Ей нужен прирождённый правитель, который не только просчитает варианты, договорится с союзниками и избавится от изменников, но и применит инженерный талант. Элеонора изнывала от любопытства, что Оллард вычитал в старых книгах и что обсуждал с Дугальдом Лиамским. Она точно знала: за морем есть неведомые земли. Лиамские корабли не ходили так далеко, но если усовершенствовать их… Элеонора запрещала себе мечтать, но кто поручится, что на морских островах нет несметных богатств? В любом случае, с новыми кораблями они добудут больше рыбы, морского зверя и гагачьего пуха для перин. Будут новые пастбища. Элеонора не позволяла себе представлять столбики цифр в отчётах, но было ясно — выход к побережью открыл для них больше, чем можно представить.

Император сто раз пожалеет, что решил пожертвовать Оллардом ради его земель. Пока южане тратят золото на наряды и пиры, Север разбогатеет. И однажды у столицы не останется выбора, к кому обратиться за деньгами. Тем более, Ривелен поможет принять верное решение.

Теперь всё будет иначе. Элеонора перевела дух и взглянула Олларду в глаза. «Меня бы он не убил», — настойчиво повторялось в голове.

— Я так рада, что вы приняли предложение Ривелена. Я… давно об этом мечтала.

— Неужели вы с самого начала хотели видеть меня своим советником?

Элеонора медленно досчитала до десяти. Вот же упрямец! И решительно двинула последнюю фигуру.

— Вы просто осёл, маркграф Оллард, если до сих пор не поняли, кем я хочу вас видеть.

Она коснулась его рукава, скользнула пальцами по запястью, тронула дрогнувшую ладонь. Оллард отдёрнул руку, отвёл взгляд и нервно полез за пазуху:

— Я подготовил кое-какие выкладки на первое время… касательно решений, которые мы обсуждали… Пусть будут у вас. Мы можем встретиться не так быстро, как следовало бы.

Их пальцы снова соприкоснулись на свитке.

— Я буду ждать, — твёрдо проговорила Элеонора. — Я девять лет ждала падения Шейна. Двадцать лет ждала вас. Подожду ещё. Мы вернём вам имя, земли и создадим союз, о котором не забудут до конца времён.

Бледное лицо согрела улыбка, в глазах вспыхнула зелень:

— Вы очаровательны в своей настойчивости.

— Возвращайтесь, Гаральхад, — выдохнула Элеонора. Имя слетело с уст легко, будто она всю жизнь звала его так. — Никогда не поздно начать всё заново.

Он сжал её пальцы, поднёс к губам и легко коснулся костяшек. Повернулся и вышел.

Элеонора смотрела, как он проходит через расступающееся войско, садится в седло и выезжает за ворота, ведя за собойимперское войско. Как вьётся на ветру алый плащ, а на знамени играют золотом циркуль с шестернёй.

Маркграф Гаральхад Оллард вернётся безымянным изгнанником. Но они проложат ему путь к власти — вместе.

* * *

Остатки сгоревшего сарая дымили до утра, но остальное уцелело. Сказалась зимняя выучка: сторожа мигом растащили постройку по брёвнам и залили водой. Жаль, рассказать смогли немного. Все смотрели на огни над замком, когда через забор полетели горящие стрелы — уже не потешные. Едва успели разглядеть во тьме меховые спины, удаляющиеся к лесу. Бросились было в погоню, но вовремя одумались.

С рассветом вышли на пустошь. Следы говорили: нападавших было человек тридцать и ушли они к Гиблой долине. Войско явно заманивали в ловушку — в ущелья, где жалкий десяток лучников мог положить целую сотню.

Тем хуже для них.

У Такко шумело в голове после бессонной ночи. Сперва Оллард с Ривеленом огорошили новостью. В тайну посвятили ещё десятерых, лично выбраных Ривеленом из своих людей. Они «героически погибнут» с маркграфом, а на деле будут охранять его, охотиться и делать прочую работу.

— Ты приглянулся Ривелену, — сказал Оллард после. — Сперва я сомневался, что у него на уме, но всё же ему можно верить. Если уедешь с ним, он устроит тебя учиться. О деньгах не беспокойся.

Такко думал недолго: столица манила пышностью и почётом, но она никуда не денется. Его место здесь — держать связь между замком и горной хижиной, пробираться тайными зимними тропами, разбирать чертежи при свете жировой лампы… Куда занятнее столичного учения, и думать нечего!

Затем собрали военный совет, отправили разведчиков, получили с голубем сведения, обсудили, снова собрались узким кругом… Зато план был отточен до совершенства. Не зря они с Оллардом ездили в Гиблую долину зимой! Заодно это объяснило, почему маркграф не остался в замке: южанам нужен был предводитель, хорошо знающий места.

Никто не спросил, надо ли гнать столько народа ради тридцати оборванцев. Все помнили историю Рамфорта, прежнего сотника баронессы, и не боялись переоценить врага.

У отрогов устроили привал и обсудили наступление ещё раз. Верен с Ардериком повели своих кружным путём, чтобы атаковать сверху. Имперцам дали проводника из людей Кайлена, чтобы ударили с тыла. Оллард остался у отрогов с Такко и десятком латников Ривелена.

— В битвах побеждают не люди, а гербы, — доверительно сказал маркграф Верену. — Ардерик потерял на Севере достаточно, чтобы отнять у него и эту победу. Идите без меня.

Такко показалось, в глазах друга мелькнула искренняя благодарность. Стоило войску удалиться, латники скинули доспехи и побросали в мешки.

Верен, конечно, будет переживать, что не уберёг отряд. Но ему Такко скажет правду. Не сказать просто нельзя.

На вершину гребня тянулись десятки тропок. Выбрали самую неприметную. Шли быстро, но тихо, держа наготове луки и арбалеты. Где обосновался один вражеский отряд, мог оказаться и второй.

Вскоре внизу послышались голоса. Враги расположились на широком уступе, как и говорили разведчики. Тридцать с лишним человек — последний осколок Шейнова войска, а может, простые крестьяне, вдохновлённые речами на летнем пиру. Только проснулись после ночного налёта. Руки чесались вскинуть лук, но нельзя: из-за скалы напротив вот-вот выведет своих людей Верен, а там и имперцы подтянутся.

Впереди открылось ровное место, и люди Ривелена, не привыкшие к горным тропам, с облегчением скинули мешки с бронёй.

— Ищите ущелье, — буркнул старший. Тот самый, что встретился Такко в Лиаме.

В ущелье сбросят доспехи вместе с маркграфским алым плащом, кругом разбросают обрывки одежды, ножен и разольют кровь — из замка нарочно прихватили бурдюки, полные после забоя для пира. Вполне в духе камнеедов — напасть, откуда ни возьмись, а после лишить убитых достойного погребения. Проверять доспехи никто не полезет. По здешним гнилым склонам даже Такко не рискнул бы спуститься. Ущелье завалят камнями, рядом поставят памятный валун и дело с концом. А если летом землю тряхнёт, тайна будет похоронена ещё надёжнее.

Останется не попасться на глаза местным, которые через пару недель будут перегонять скот с летних пастбищ. Но горы большие, хижин и пещер хватит на всех. Если и заметят — пусть думают, будто в хижине обосновались имперские дезертиры. Пара крепких ножей и колчан метких стрел купят молчание — возможно, вечное.

— Ты всё запомнил? — в сотый раз уточнил старший. — Мы идём к хижине, ты спускаешься вниз, прячешься. Ждёшь, когда кончится бой, и поднимаешь тревогу. Никто не удивится, что за помощью отправили тебя. Мальчишка-лучник в рукопашной ни к чему.

Такко и ухом не повёл. Не к лицу тому, кто сражался за Бор-Линге, обижаться на столичного чистоплюя. Он всё запомнил ещё ночью: поднять тревогу; рассказать, что, откуда ни возьмись, напал ещё отряд; ждать, пока кто-нибудь отыщет ущелье; убедительно оплакать маркграфа. Вечером повторить представление в замке, стараясь не перемигиваться с Ривеленом и баронессой. А если кто спросит, почему ушли с отрогов — валить на Олларда, дескать, он всё же решил присмотреть за битвой.

— Всё, давай, — подтолкнул его старший.

Оллард сбросил плащ, оставшись в кольчуге и неизменном чёрном дублете. Кивнул Такко:

— Я тебя немного провожу.

Под бдительным взглядом латников они спустились по извилистой тропе. Склон здесь густо порос кустами, укрывавшими от чужих глаз снизу и сверху.

— Сбереги мои бумаги. — Оллард достал из-за пазухи тонкий свиток, обёрнутый кожей. — Ривелен спас мне жизнь, но не упустит случая порыться в вещах. А здесь кое-что личное.

Такко молча принял свиток. У него в колчане тоже лежало кое-что личное, что он не показал бы никому. Даже Олларду.

— Верхний лист для тебя, — пояснил маркграф, — там перечень, что понадобится мне завтра, и кое-какие наставления. Остальное — храни.

— Жаль, что вас не оправдали, — не удержался Такко, пряча свиток под одеждой.

— Ничего. Это был хороший год. А будет ещё лучше.

Оллард потрепал его по плечу и скрылся за кустами.

Внизу было тихо. Такко чуть постоял и последовал за маркграфом. Идти наверх всего ничего, а всё же лучше присмотреть.

Он выбрался из зарослей и замер: на тропе никого не было. Недоумевающий взгляд старшего, сторожившего наверху, сказал ему всё — маркграф не вернулся.

Куда делся, тьма его забери?

Люди Ривелена мгновенно выстроились цепью и кинулись вниз прочёсывать кусты. Такко быстро обогнал их. Внизу стояли лагерем враги, и впору было отпрянуть, затаиться, но Такко припустил быстрее. Из-за камней и зарослей не было видно, что происходит внизу. Такко вылетел на открытое место и сразу схватился за лук.

Камнееды оживились: вставали, лениво брались за оружие. Трое смотрели на тропу, помахивая клинками, остальные выстраивались неровным полукругом. И в это ощетинившееся полукольцо спускался человек в кипенно-белой рубашке с мечом в левой руке.

Стрела прыгнула на тетиву — поздно. Внизу закипела схватка. Такко набрал воздуха и оглушительно свистнул, как когда-то предупреждал обозы об опасности. Если Верен услышит — поторопится. Если люди Ривелена не побоятся спуститься, помогут. Перекинул на руку щит, выхватил меч и почти съехал вниз.

Одному не выстоять против троих, зато двоим — запросто. Где не осилит один — пройдут двое. Затупится меч — поможет второй.

Оллард попытался прикрикнуть, оттолкнуть, но до того ли в бою! Лезвия слились в череду ярких пятен, тело работало быстрее мысли. Отбить, принять на щит, атаковать. Отвести удар — не от себя. Отступить к большому камню — хоть со спины не ждать беды. Не думать — драться. Думать потом.

Последний противних рухнул — и Такко запоздало сообразил, что кольцо вокруг никуда не делось. Сейчас их просто расстреляют из луков.

В следующий миг в ушах зазвенело от пения рога, которому вторил свист лучных и арбалетных стрел. Верен и имперцы взяли врагов в клещи, точь-в-точь как планировалось, а со склона наконец скатились люди Ривелена. Не сговариваясь, Такко и Оллард метнулись за камень, чтобы не попасть под стрелы своих. Привалились, тяжело дыша и не выпуская мечей.

— Куда полез?

У Такко к маркграфу был тот же вопрос. Всё пошло не по плану, и одна тьма знала, что теперь делать. Он резко обернулся — и мир померк.

Маркграф медленно заваливался на бок. Сквозь прижатые к рёбрам пальцы сочилась кровь. Такко рванулся к нему, дёрнул рубашку вверх, одновременно доставая платок — но Оллард неожиданно крепко перехватил запястье:

— Нет.

Такко тупо смотрел на багровое пятно, и мозаика складывалась жутко и безысходно.

— Зачем?.. — только и выговорил он.

— Умереть в бою… всегда мечтал…

Оллард бледнел на глазах; попытался повернуть голову, шевельнул рукой. Такко догадался, положил ему на грудь меч, и беззвучно ахнул, когда маркграф накрыл рукоять его ладонью.

— Если мне… суждено водить Дикую Охоту… буду ждать тебя на пустоши…

Мир распадался цветными пятнами, как призрачные всадники у Эсхенского замка. Горло жгло, не хватало воздуха. «Я приду», — хотел выговорить Такко, но не смог.

— Не торопись…

Последний рваный вдох, судорожная дрожь, движение губ — и маркграф Оллард ушёл за Грань с мечом в руке и именем дочери на устах.

Кто-то рванул Такко за плечо, рявкнул; кто-то другой обнял, отвёл в сторону, ощупал, не ранен ли. Взгляд выхватывал мёртвые тела, стрелы в щитах, кровь на мехах. Лёгкая победа, войскам не пришлось даже доставать мечи… Только досталась слишком дорогой ценой.

Порядок событий восстановили быстро. Едва расставшись с Такко, Оллард повернул по тропе вниз. По дороге скинул дублет и кольчугу, бросил лук и колчан и с одним мечом спустился в лагерь врагов. Верно, его не пристрелили на склоне только от удивления. А потом стало поздно — боялись задеть своих.

Чистое самоубийство. Продуманное, осознанное, очевидное.

Ради чего?

— Олларды всегда были себе на уме, — буркнул канцлер на третий час расспросов. — Ты не виноват.

— Ты не виноват, — сказал Ардерик, и было непривычно видеть на его лице сочувствие. — Будем честны, граф всегда был больше на том свете, чем на этом.

— Ты не виноват! — утешал Верен. — Ты сам мог погибнуть! Это я зря отпустил вас!

Только не винить себя всё равно не получалось. Не догадался. Не предвидел. Не уследил.

Снова на пустоши громоздились сосновые брёвна, укрытые знаменем поверх смолистых ветвей. Сколько раз Такко стоял у погребального костра плечом к плечу с маркграфом! Можно время считать по этим кострам. Сколько раз маркграф восхищался красотой обряда — и вот последний костёр в году сложили в его честь. Не будет зимних вылазок в горную хижину, новых чертежей и механизмов, не будет разговоров. Не воскреснет Эсхенский замок, и усыпальница больше не отворит двери, заплетённые шиповником и ежевикой.

По смолистым ветвям уже бежал огонь, окутывая тело белым дымом, когда Такко снова шагнул к погребальному ложу.

Ровно год он носил с собой белые лепестки — те, что подобрал близ Эсхенского замка в память об Агнет. Сейчас они лежали за пазухой, завёрнутые в тонкую ткань. Морщась и отворачиваясь от жара, Такко вытряхнул их в пламя. Отошёл, смаргивая навернувшиеся от дыма слёзы. Привычно, бессознательно обернулся — всё ли правильно сделал? — и отшатнулся, встретив за левым плечом пустоту.

* * *

Дым поднимался к небу, обещая лёгкий путь за Грань. Так говорили в народе. Элеонора выхватывала отдельные слова, которые не сразу складывались во фразы. Проститься с маркграфом пришло не меньше людей, чем на казнь Шейна. Особняком стояли лиамцы, дальше полоскались на ветру знамёна Северного Предела, Брусничной Гривы, Лосиной долины… Все спешили на праздник, а угодили на похороны. День Поминовения взял свою дань.

Согласно протоколу Ривелена, маркграф погиб в неравном бою. Достойный гражданин Империи, верный слуга Его Величества, герой Северной войны первым принял удар. Для особо пытливых составили ещё один протокол — об обострившейся нервной болезни. Это точно прекратит любые сплетни. Все знали, семейка Оллардов по осени сходила с ума, кто меньше, кто больше. К тому же, как раз минул год со смерти дочери. Бедняжка Агнет, все её любили. Безутешный отец так и не свыкся с горем.

Только Элеонору не устраивали эти ответы.

На локте сомкнулась крепкая схватка. Элеонора вздрогнула, подняла голову и встретилась взглядом с Тенриком.

— Мы похороним его как подобает, — насмешливо сказал он. — Не забывай, завтра праздник. Мы получим титул! Скорбь нынче неуместна^[24], баронесса!

Элеонора дёрнулась, но Тенрик держал крепко. Обнял за талию, привлёк к себе с таким неприкрытым торжеством, что Элеонора ахнула от внезапной догадки:

— Это ты всё устроил! Ездил якобы по пастбищам, а сам собирал людей! Это ты, ты виноват!

— Радость моя, твой муж годен только пасти овец, — недобро ухмыльнулся Тенрик. — Это знают даже младенцы. Я лишь заглянул к семьям тех, кого вы убили в Бор-Линге, и сказал, что не оставлю их своей заботой. Кто знал, что братья и отцы погибших решат немного пострелять по укреплениям? И что граф потащится в горы мстить за жалкий сарай?

— Хорошо барон Эслинг бережёт мир на Севере, — процедила Элеонора. — Ты натравил их на укрепления, потому что ненавидишь Ардерика и хотел опозорить его перед канцлером и всеми, кто пришёл на праздник!

— Твой сотник позорит себя сам, равно как и ты. Дурной знак — начинать правление на крови, правда?

Он говорил мягко, вкрадчиво, подчёркнуто правильно, как всегда говорил с ней, Ардериком и другими южанами. Элеонора сжала зубы, борясь с соблазном пырнуть его ножом:

— Я тебе этого не забуду. Никогда.

Тьма скрыла пустошь и могилу из валунов. Ривелен согласился не забирать прах в столицу — упокоить последнего из Оллардов в родовой усыпальнице всё равно было некому. Элеонора прогнала из спальни служанок и села сама качать колыбель. Дверь в гостиную была заперта, но кресло под часами представлялось отчётливо. Теперь оно будет пустовать. Всегда.

Знала бы — не отпустила. Знала бы — выжгла непокорный Север, вырезала бы мятежников до человека. Теперь уже ничего не сделаешь. Впервые она была готова разделить власть — и осталась ни с чем. Слёзы текли по щекам, напитывали тонкую рубашку. Будущая маркграфиня Севера плакала, как девчонка, и не стыдилась слёз. Завтра она будет держаться, как подобает, но сегодня оплачет надежды, свои и чужие.

Завтра огласят титул, и она потребует более тщательного расследования. Сама допросит людей Ривелена и мальчишку-лучника. И пусть попробуют запретить! Элеонора единственная не поверила протоколам. Ведь было кое-что, о чём знала и помнила только она.

На излёте зимы Ардерик ушёл с войском на восток, а Тенрик, как всегда, уехал на пастбища. Служанки были особенно предупредительны к Элеоноре, ведь все в замке знали: она носит новую жизнь. Но она всё чаще бродила одна по притихшему замку и думала, думала, думала…

Для прогулки в восточную башню она выбрала закрытое платье из чёрного бархата. Юной Элеоноре наряд казался чопорным и строгим. Для нынешней был безупречен.

…Она отставила бокал точно на середину вышитой салфетки и сплела пальцы в замóк:

— Я многое посчитала, господин Оллард. В этом году Север принесёт короне одни убытки. Покрыть их можно, подняв налоги, что не понравится людям, или пополнив казну за счёт чужих богатств. Например, сослав их законного хозяина на войну с якобы дипломатическим поручением.

— Полагаете, император не ждёт моего возвращения?

— Будь император заинтересован в продолжении вашего рода, он навязал бы вам вторую жену и не выпустил из спальни, пока вы не исполнили бы свой долг.

Оллард отпил вина и усмехнулся:

— В таком случае я благодарен, что мне предложили всего лишь поездку на Север.

Элеонора снова разлила вино и не удержалась от колкости:

— Как вы пережили брачную ночь, маркграф?

— Превозмогал, — отозвался Оллард. В его глазах плясали озорные огни. — Вы пришли, чтобы обсудить мою супружескую жизнь? Уверен, ваша более красочна.

— Не сомневайтесь, — парировала Элеонора и отставила бутылку, не преминув игриво огладить горлышко. Не соблазняя, но дразня. — Так вот, раз вы в ссылке, значит, мы можем быть полезны друг другу.

— Элеонора, — отозвался Оллард устало, — вам нужна помощь? Попросите. Обсудим. Только помните — у вас нет ничего, что могло бы меня заинтересовать.

Элеонора улыбнулась.

— Вы ошибаетесь. Я кое в чём солгала вам. Мне есть что предложить. И отказаться будет крайне неразумно с вашей стороны. — Она помолчала, подбирая слова и стирая с лица улыбку. — Я не беременна.

— Это, позвольте, как? — Кубок со стуком опустился, брызнув багровыми каплями. — Вы даже от Ардерика не смогли забеременеть? Да на что вы вообще годитесь?

Элеонора прикрыла глаза, защищаясь от безжалостной прямоты:

— Вам ли не знать, как трудно бывает зачать наследника?! Вы жестоки ко мне, маркграф Оллард. Вам совсем неведомо милосердие?

— Нет. Зато нам обоим ведомо, что барон может развестись с вами не позднее следующей зимы. И столица не заступится за вас, потому что без законного наследника Север обречён на вечную грызню. Добудьте младенца, откуда хотите, делайте что угодно, но чтобы в условленный срок наследник был!

— Как вы радеете за благо Севера!

— Всего лишь жду вменяемых поступков, раз вы собрались здесь править. Выходит, вы солгали, когда хвастались, что смогли наконец зачать?

— Не лгала! Ошиблась.

— Ваша ошибка дорого обойдётся всем нам. Придумайте что-нибудь! Ко мне-то вы зачем пришли?

Элеонора перевела дух. Нельзя оправдываться, нельзя просить. Она присела на край стола, небрежно сдвинув бумаги.

— Потому что вы заинтересованы в наследниках не меньше меня. А я не могу зачать от тех, кто ниже по рождению.

Растерянность, замешательство, нервное движение рук — уже ради этого стоило затевать разговор! Элеонора опёрлась на стол, приблизилась почти вплотную, обмирая от того, насколько он чужой, другой, как иначе мыслит и чувствует:

— Не воображайте, ничего личного. Нам обоим нужны наследники. Нам обоим претит нарушать чистоту породы. В вас я уверена, у вас была дочь. А о плодовитости женщин моего рода ходят легенды. Что скажете?

Откажет — и Элеонора убьёт его тут же. Оглушит хоть кубком и вонзит кинжал в горло. Да что он знал о том, как она старалась! Как скрыла лунные крови, стирая бинты в лекарской, как унижалась, обхаживая Ардерика. Её верный воин отдалялся, и Элеонора так и не сказала прямо, что нужно попробовать ещё. Слишком больно было бы услышать отказ. А ещё душил страх, что причина всё-таки в ней. Ардерик так и уехал на восток, а она осталась наедине с сомнениями… и Оллардом.

Теперь в его глазах читался не то испуг, не то брезгливость, не то что-то ещё.

— Я, видимо, неверно понял…

— Вы поняли верно.

— Но… с чего вы решили, что меня заинтересует ваше… предложение?

— А вы думаете, вам позволят жениться снова? — Она склонила голову и изогнула бровь: — Я — ваша последняя надежда оставить потомство. Вы же все помешаны на продолжении рода. Какая ирония, что с каждым поколением это нехитрое дело давалось вашей семье всё труднее.

— Как знать. Я всё же справился лучше вас.

Элеонора расхохоталась и хлопнула ладонью по столу, заставив кубок вновь вздрогнуть. В выдержке Олларду не откажешь.

— Значит, справитесь снова. Мне не меньше вашего жаль, что для появления младенца недостаточно договориться на словах. Но в погребе хватит вина, чтобы сгладить неловкость. И у нас есть время, чтобы пробовать ещё и ещё.

Элеонора закрыла лицо руками. Щёки пылали. В каком отчаянии она тогда была! Пришла к человеку, от которого кровь стыла в жилах! Проще было ложиться с Тенриком, тяжёлым, неуклюжим, пахнущим навозом, чем несмело касаться друг друга при свете единственной свечи, не выходя из-за письменного стола. А сколько разговоров было! Её не подпустили на расстояние вытянутой руки, пока они подробно не обсудили, что делать, если казнят и если помилуют, когда кому открыться… А потом Оллард рассказал, за что его сослали, и настал черёд Элеоноры сторониться и сомневаться.

Рассветные силы, да как им вообще хоть что-то удалось! И как эта благопристойная возня посеяла семя не только в её чреве, но и в сердце?..

Отчаянный план сработал. Потянулись месяцы нового изматывающего страха — ребёнок зачат, но на месяц позже. «Не подведи меня», — шептала Элеонора бессонными ночами, обнимая круглящийся живот. Тайком читала лекарские трактаты, гадала, нельзя ли выгнать плод пораньше, но так и не решилась. И правильно сделала.

Теперь было ясно, отчего лекарь говорил загадками и переглядывался с Гретой! Они знали, что будет двойня, предвидели, что наследники могут попроситься на свет пораньше. Только Элеонора с близнецами перехитрили всех.

Она склонилась над колыбелью. Из кожи вон вылезет, но укрепит свою власть так, что с ней будут считаться. Никто не посмеет отнять у неё и детей Север, когда выяснится, что они не Эслинги по крови. Сама природа благословила их с Оллардом союз: один наследник северным землям, другой — восточным. Так и будет. Она всё для этого сделает. Всё, как договорились. Расскажет Ривелену — не сейчас, лет через десять. Осторожно, бережно откроет тайну близнецам. Они будут рады оказаться детьми героя, о котором к тому времени сложат легенды.

Под веками снова вскипели слёзы. Нет, не мог Оллард уйти за Грань по доброй воле!

Элеонора промокнула лицо и поднялась. Что толку скорбеть! Она зажгла светильник и взяла бумаги, которые Оллард передал, прощаясь. Сверху лежала записка. Её Элеонора оставила на потом. Просмотрела выписки из трактатов, их общие мысли о власти и управлении… Это на завтра, сейчас перед глазами плыло от усталости и слёз. Задержала в руках гербовый лист с печатью — письмо о признании наследников. Его она предъявит императору, когда близнецы войдут в года. Она убрала письмо в ларец, разложила бумаги на столе и развернула записку.

Оллард писал:

«Дорогая Элеонора,

я дал вам надежду, которой не суждено было сбыться. Надеюсь, за эти месяцы вы успели узнать меня достаточно, чтобы понять — я никому и никогда не был так верен, как заветам моего рода. Моя жизнь — ничтожная плата за его чистое имя.

Я благодарен отцу за то, что не позволил соединить наши судьбы двадцать лет назад. В вас слишком много жизни, вы желаете обладать всем; я же никогда не принадлежал никому и ничему, кроме своей семьи, и не знаю иных чувств, кроме долга перед ней. Жить изгнанником с чужим именем, под угрозой разоблачения и позора, ждать прощения, в котором не нуждаюсь ни я, ни мой род? Благодарю покорно. Лучше смерть.

Верю, что вы поймёте меня, а также сдержите слово и в положенный срок представите наследников ко двору под их настоящим именем. Несомненно, вы возмущены, что я оставил их; но представьте, если бы вы не могли бы раскрыть своё материнство и принуждены были бы звать своих сыновей, свою кровь чужим именем! Кроме того, умершие предки служат лучшим примером, чем живые, благо лишены пороков и естественных слабостей. Вы воспитаете близнецов обходительными и очаровательными, не таящими угрозы, какими никогда не смог бы воспитать я. К ним отнесутся иначе, чем ко мне.

За помощью обращайтесь к Ривелену. Он слишком много поставил на Север, чтобы не отыскать вам нового наставника. И не спешите травить барона (полагаю, уже маркграфа) Тенрика. Ваш супруг по-настоящему любит свой народ, а это огромная редкость для правителя.

Верю в ваш ум и силу духа. И надеюсь, что вы не были столь наивны, чтобы всерьёз рассчитывать на меня. Быть может, вас утешит, что я и правда привязался к вам больше, чем предполагал. Но есть связи много крепче.

Пусть ваш путь будет лёгким. Я же ухожу за Грань со спокойным сердцем и чистой совестью».

Свечи погасли, а Элеонора всё вглядывалась во тьму сухими глазами. Медленно скомкала бумагу. Открыла ларец, достала письмо и тоже сжала в ладони, ломая печати. Отшвырнула, вскочила и бросилась разжигать протопленный с вечера камин.

— Так дела не делаются! — шипела она. — Бросил меня! Думал, я буду одна бороться за Север? Выращу в одиночку детей, чтобы отдать их? Держишь меня за племенную кобылу? Нет уж! Не для того я терпела муки! Они мои и только мои! Нам хватит Севера, а твоё имя сгинет, пропадёт!

Руки дрожали, огниво не высекало искры. Снова и снова Элеонора била кресалом, разжигая погребальный костёр для своих и чужих надежд. Раздувала слабые искры и яростно шептала:

— Никто не узнает! Никогда!

11. Ландыш и аконит

В покоях Ривелена мало какая поверхность не была завалена бумагами, исписанными знакомым размашистым почерком. Едва узнав о гибели маркграфа, люди канцлера обшарили его комнаты и, кажется, всю восточную башню. Такко ночевал в чужих комнатах и оттого чувствовал себя ещё более потерянным и ненужным.

— Маркграф оставил завещание, — говорил Ривелен, держа в руках гербовый лист. — Тебе полагаются некоторые средства при условии, что уедешь в столицу и будешь учиться. Завещание пока не утверждено Его Величеством, но этот пункт я одобрю сам, невелика сумма.

Такко безучастно кивнул. Делать на Севере было больше нечего. Возвращаться домой — тоже незачем.

— По законам своей страны ты совершеннолетний, но по имперским — нет. Тебе придётся написать отцу и сообщить, где находишься. Средствами пока буду распоряжаться я, потом найдём тебе опекуна.

Отец с ума сойдёт от радости, что сын цел и получит место при дворе. Он столько мечтал, что Такко должен устроиться в Империи, но о столице даже не заикался. Сердце сжалось — а жив ли вообще отец?

— Он жив, — Ривелен словно угадал мысли, — и перестал искать тебя только в прошлом году. Напишешь ему в дороге. Собирайся! Выезжаем завтра.

В восточной башне было тихо и непривычно холодно. Такко сгрёб в мешок свой нехитрый скарб и задумался: можно ли взять инструменты и те вещи, которые давал ему Оллард? Наверное, можно, если их не забрали канцлерские служки.

В зале тоже не топили, изо рта шёл пар. Такко прошёл вдоль рабочего стола. Перерыли даже детали и чертежи — очень аккуратно, порядок был нарушен совсем чуть-чуть, и это только больше раздражало. Такко укладывал в плоские, выложенные бархатом ларцы пинцеты и отвёртки, тиски и грузы для весов, пока в груди не стало совсем тесно. Старался не оглядываться, но краем глаза выхватывал то пустой стол, то приоткрытую ширму у постели. У погребального костра потеря ощущалась остро, здесь же давила исподволь, но отчётливо.

Защёлкнув последний ларец, Такко достал из-за пазухи свиток, который Оллард передал ему на склоне. Подошёл к окну, лёг на широкий подоконник, распутал нить, стянувшую кожаный чехол. Верхний тонкий лист соскользнул, под ним оказались ещё листы плотной гербовой бумаги. Такко собирался посмотреть их позже, но глянул мельком — и не смог оторваться.

«Настоящим свидетельствую… в здравом уме и твёрдой памяти… признаю сыновей Элеоноры Таллард, в замужестве Эслинг, своими наследниками со всеми правами и обязанностями…»

Вот это да.

Вот к чему были долгие зимние разговоры наедине, пока сам Такко обнимал и обхаживал Грету!.. Нет, всё же это ни в какие ворота не лезло и в голове не укладывалось. Чтобы Оллард… и… Может, просто дал близнецам своё имя?.. Нет, чушь. В это было вовсе невозможно поверить.

А затем накатила обида. Она тлела со вчерашнего дня, а теперь затопила с головой. Почему-то стало отчаянно жаль близости с Гретой. Такко всё твердил себе, что девки — блажь, не то что война и чертежи, а оно вот как… Обида никак не облекалась словами, но Такко ощущал, будто у него отняли важное, дорогое. Не Грету, что-то большее. Будто погасили маяк. Обманули, предали.

И зачем ему бумага о наследниках? Ему-то что за дело?

Такко просмотрел остальные листы. Выписка из завещания, которое уже зачитал Ривелен, распоряжение о выплате ученического жалования — немаленького, но радоваться отчего-то не хотелось, — рекомендательные письма каким-то мастерам… Послание баронессе с пометкой «дубликат» — Такко едва пробежал его глазами и сразу отложил. В другой раз полжизни бы отдал, чтобы сунуть нос в чужие бумаги, а сейчас даже касаться их было гадко.

Напоследок он развернул самый тонкий лист — тот, что лежал сверху. Оллард писал быстро: слова не помещались на строках, перо цепляло бумагу.

«Танкварт, друг мой,

поручаю тебе бумаги исключительной важности. Что бы ты ни думал об их содержании — храни как зеницу ока и никому не показывай. Если наш уговор с баронессой будет соблюден, от тебя ничего не потребуется. Если нет — позаботься о том, чтобы наследники были представлены ко двору под настоящим именем не позднее шестнадцати лет. Сейчас эта задача кажется тебе непосильной; но за годы всё изменится. Ты успеешь присмотреться ко двору и станешь другим человеком. Разум подсказывает мне передать бумаги Ривелену как более сильному и опытному в таких делах. Но чутьё твердит, что чем меньше людей узнают тайну, тем лучше. Вокруг неё столкнётся слишком много интересов, и первый — Элеоноры.

Тебе довериться не страшно. Ты всегда умел хранить тайны, а теперь ещё и выучился врать с невинными глазами. И предан моему роду достаточно, чтобы присмотреть за судьбой наследников.

Я ждал их рождения больше, чем победы. Я часто думаю, кем они вырастут без меня. Вспоминаю Агнет и осознаю — шиповник живуч не меньше ландыша и северного чертополоха. Наша кровь возьмёт верх над любой другой. У моих наследников будет фамильный нрав и прочие узнаваемые черты, благодаря которым Эсхенский замок в должный час примет их как хозяев. Это даёт мне силы уйти с лёгким сердцем. Порой нужно убрать старое дерево, чтобы молодые побеги пошли в рост».

Такко отложил письмо. Ошибки быть не могло. В колыбели у баронессы спали наследники родового замка и сводные братья Агнет.

В груди снова щемило. Оллард никогда не говорил с ним так открыто. Пожалуй, только в Лиаме, когда морской воздух и крепкий эль развязали язык. Такко сам тогда ляпнул, что неплохо бы маркграфу сойтись с баронессой. А до того всем сердцем переживал за опустевший замок и желал, чтобы род Оллардов был продолжен. Стоило опустить веки, и перед глазами вставали знакомые до трещинки стены оружейной, темнота подвальной мастерской, башня с закрученной влево лестницей.

Теперь он один знал тайны замка. Один мог показать проход из холла в мастерскую, открыть потайную лестницу, пройти из подвала в усыпальницу. Может, где-то и хранились планы, где все эти ходы были обозначены, но совсем иное, когда хозяин сам проводит тебя по замку. Когда помнишь, как в башне хрустела соль, а под сводами маячила белая тень.

Думал ли Оллард, сближаясь с баронессой, что предаёт память Агнет? Может, потому и не открылся при жизни?

Такко свернул завещание и другие бумаги, сунул за пазуху. Письмо о наследниках положил перед собой и вернулся к записке.

«Я устроил твою судьбу как можно лучше. Не буду повторять наставления сверх тех, что уже дал. Будешь учиться — добьёшься многого.

Скажу лишь одно. Верно, ты столкнёшься со сплетнями, которые могут тешить твоё честолюбие. Поступай как хочешь, но сам знай — я никогда не бывал даже близко от Аранских гор. Наша встреча — чистая случайность, одна из тех, за которые благодарят судьбу.

Если мне суждено после смерти водить Дикую охоту, я буду ждать тебя на пустоши. Вместе с Агнет. Пусть это письмо заменит тебе прощание, которого у нас не будет».

Такко слез с окна, выпрямился, и медальон под рубашкой коснулся кожи. Тёплый, привычный. Как же жаль, что не пришлось так открыто поговорить при жизни! Но, верно, есть слова, которые могут быть сказаны только после. Он ещё раз перечитал письмо о признании наследников, затем копию письма баронессе. Внимательно, не пропуская ни слова. Ну и задачка. Ясное дело, Элеонора не пожелает через шестнадцать лет признаться в измене, иначе потеряет Север. И что сможет сделать Такко?

За дверью загрохотали шаги, раздались голоса. Такко едва спрятал бумаги и подскочил к рабочему столу, будто складывал инструменты, как дверь распахнулась. На пороге стояла баронесса и пятеро крепких парней.

— Отнести в мои покои, — распорядилась баронесса, указывая на письменный стол. — И кресло тоже.

Парни принялись вытаскивать тяжеленную мебель сквозь низкие двери, давясь проклятиями. Такко поморщился и отступил к окну. Хоть бы денёк подождали!

Баронесса обернулась к нему, и он поспешно склонил голову, пряча глаза.

— Тебе должно быть нелегко перенести гибель своего учителя. — Элеонора подошла ближе. — Порой боль утихает, если разделить её с кем-то. Ты был последним, с кем маркграф Оллард виделся и разговаривал, верно?

Голос ласковый, а взгляд цепкий. Раньше и не смотрела в сторону Такко, а тут разве что по голове не гладит. Любому ясно, что если Оллард кому и выболтал тайну, то ему. Выпытать или похоронить её вместе с ним — дело наживное.

— Мы оба потеряли наставника и сегодня можем говорить на равных. — Элеонора по-простому оперлась о подоконник, будто проводя границу, за которой не было места манерам. — Ужасная, невосполнимая потеря! Маркграф Оллард заботился о нас до последнего. Оставил мне советы по управлению, проекты на будущее… Если бы я знала! Я бы не отпустила его. Удержала бы под любым предлогом!

Если бы Такко знал, он бы тоже что-нибудь придумал. Быть может, зря Оллард видел в баронессе врага? Быть может, и правда осеннее безумие толкнуло на ненужный шаг?

— Я знаю, что он отдал тебе родовой меч. Он доверял тебе и мне больше, чем кому-либо. Я вижу, как тяжело тебе хранить память о его последних мгновениях. Поделись, и я помогу — в память о нашем общем наставнике.

Такко разглядывал её руки, сложенные на узорчатом поясе, и едва ли не впервые в жизни благоразумие брало верх над жаждой приключений. Баронесса не ошиблась насчёт тяжёлой ноши. Сейчас солгать несложно, но что будет потом?

Письмо за пазухой было опасно, как трещина в подземных плитах или забытая шахта. Пройдёт шестнадцать лет — и тряхнёт так, что мало не покажется никому. Деньги, земли, власть — всё закрутится вихрем, и Такко окажется в его сердцевине. И близнецы — вместо того, чтобы тихо-мирно править родным Севером.

Как много зависит от того, в чьих руках окажется письмо!

Бумаги за пазухой щекотнули пальцы, когда Такко осторожно вытащил их и вложил в протянувшуюся руку. Баронесса вцепилась, впилась в строки, вскинулась недоверчиво:

— Завещание, рекомендации… И всё?

Такко кивнул. Письмо о наследниках по-прежнему упиралось в ребро, и его он не отдаст, даже если баронесса прикажет. Даже если позовёт всю стражу замка. Но она не позовёт — мысль, как увести подозрения, легла плотно пригнанной деталью.

— Маркграф хотел что-то сказать мне перед смертью. Но не успел. Только вручил родовой меч и… Теперь я не знаю, что делать. — Он нахмурился и взглянул баронессе в глаза. — Он устроил мою судьбу, оставил средства, он всегда хотел, чтобы я учился… но меч?

— Не имею представления, зачем он отдал его тебе, — пожала плечами Элеонора. — Он не оставил распоряжений?

— Только это, — Такко кивнул на бумаги в её руках. — Господин канцлер тоже ничего не нашёл. Я догадываюсь, как надо поступить — когда всё уляжется, перевезти прах маркграфа в родовую усыпальницу и положить меч в гробницу. Я почту за честь сделать это. Но мне не даёт покоя, что он хотел мне сказать. Ведь иначе меч забрал бы господин канцлер, он достойнее… а я… такую честь оказывают только наследникам, верно?

Лицо баронессы просветлело, даже плечи расслабились, опустились.

— Я ценю твою честность и отвечу тем же. Я давно заметила, что вы ближе друг к другу, чем наставник и ученик. Но если бы маркграф пожелал передать тебе своё имя, он бы составил соответствующие бумаги. Поэтому мой тебе совет: гони сомнения прочь. Ты хорошо придумал с мечом, это благородное намерение. Не сомневаюсь, тебе удастся его выполнить.

Такко поклонился в знак благодарности, а когда выпрямился, о баронессе напоминал только тонкий запах духов. Сердце стучало; он ввязался в игру, которая ему была не по силам. Но определённо стоила того, чтобы попробовать разобраться в ходах. Родовой меч обретёт своё место, и отнюдь не в усыпальнице. А кто из близнецов возьмёт его, укажет время.

Такко оставил у Ривелена все вещи, кроме бумаг и двух бутылок вина из потайного маркграфского шкафа. С таким набором можно было пойти только в одно место, и он зашагал по пустоши, беззвучно молясь, чтобы Верен был у себя и свободен.

Верен понял без слов — послал кого-то предупредить Ардерика и Бригитту, другого отправил за бочонком эля.

— Барону титул и без нас дадут. На могилу пойдём, да?

Такко мотнул головой, вздрогнул. После маркграфских покоев, пусть и разграбленных, после живого и искреннего письма идти на могилу хотелось меньше всего.

— Давай к Шейну на курган. Оттуда и праздник увидим.

Замковый двор с холма было видно плохо, только верхний стол. Слуги сновали с полными блюдами и кувшинами. Такко тоже откупорил обе бутылки, одну протянул Верену. Стекло звякнуло, на руки пролилась багровая жидкость. Такко отхлебнул большой глоток и наконец рассказал Верену всё, что носил в себе этот год — о подкинутом серебре и суде, тайных ходах и механизмах, об Агнет и белых лепестках. Умолчал лишь об убийствах — это другу знать не следовало. Верен сперва пытался переспрашивать, потом лишь сидел с круглыми глазами да наполнял пустеющие бутылки элем.

Когда Такко закончил, в замке зажгли праздничные огни. Ударил колокол. Барон встал и поднял рог высоко над головой.

* * *

Едва увернувшись от слуг с огромными подносами, Ардерик вошёл в замок и почти сразу услышал на лестнице голос Элеоноры:

— Я девять лет управлялась без советника, господин Ривелен. Зря беспокоитесь.

Ответ канцлера было не разобрать, слышался только увещевающий бубнёж.

— Тенрик ценит чужие жизни, — возражала Элеонора. — Годен только голубям… я хотела сказать, он жалел даже голубей, павших от мора. И он далёк от северных заблуждений. Его скорбь не перейдёт в месть. О, Ардерик! Рада вас видеть. Вы сегодня один? Вашему оруженосцу не оторваться от молодой жены?

— Верен помогает другу скорбеть по маркграфу. Я выдал парням меру эля и не жду их до завтрашнего дня.

— Главное, чтобы эта милая попойка не задержала наш отъезд, — буркнул Ривелен. — Не хватало застрять где-нибудь у Северного Предела.

— До снегопадов ещё долго, — успокоила Элеонора. — Дайте мальчику оплакать утрату. Простите, господа, я должна вас оставить. У меня разговор к Дугальду Лиамскому. Наши соседи, как всегда, привезли эль, и надо успеть, пока почтенный Дугальд способен отличить меня от сосны.

Ривелен тоже удалился. Ардерик проводил его пренебрежительным взглядом. В воздухе витала тревога, и канцлер даже не пытался её скрывать. И боялся он — смешно сказать! — Эслинга.

После вчерашней схватки барон из презираемого всеми увальня превратился в скрытую угрозу. За этот год у него отняли жену, семью, замок, власть. Наследников, наконец. От такого у любого лопнет терпение, даже у Тенрика Эслинга.

Намётанный взгляд выцеплял кольчуги под одеждами столичных воинов. Лиамцы тащили к столу рыбу и катили неизменные бочки, но и в их взглядах мелькала настороженность. Ардерик огладил рукоять меча. Если судьба даст шанс сделать Элеонору вдовой, он им воспользуется.

* * *

Южане были везде; таились в нишах коридоров, за зубцами стен, в дверных проёмах. Двор Эслинге будто стал тюремным двором, за которым следили надзиратели. Тенрик стоял в тени конюшни, точь-в-точь как зимой стоял в нише холла. Смотрел, как готовят столы к его торжеству, и чувствовал себя лишним.

Распоряжалась снова Эйлин, разряженная, бесстыжая. Тенрик уже привык видеть её под руку то с одним, то с другим. Сперва крутила хвостом перед сотником, потом взялась за графа, а только того похоронили — уже вьётся вокруг канцлера. И как он раньше не видел, на ком женат?

Теперь уже поздно что-то менять. Не удастся ни развестись с ней, ни оспорить наследников — весь замок будет свидетельствовать, что он был с ней в положенный срок. Ничего не сделать. Сам виноват, сам привёз в дом жадную змею, сам позволил расколоть семью, а после казнить брата. И не отомстил. Никчемный, ненужный.

Брат был прав и правы были родители: присягать Империи было ошибкой. Теперь забияку Шейна сменила жадина Эйлин, и если за братом стояла лишь ошалелая шайка, то эта привела за собой толпу ненасытных южан.

Дул северный ветер, и столы накрыли во дворе, под защитой стен. Вокруг расставили жаровни, разложили костры в железных корзинах. За верхним столом трещали не переставая:

— За гагачий пух весной давали по золотой марке…

— И то с гусиным перемешали!

— Аптекари тюлений жир с руками оторвут!

— А сушёную медвежью печень! В порошок её и продавать по грану!

Только и разговоров было, что о загадочных морских землях и их несметных богатствах. Тенрик зря тешился надеждой, что союз с Империей даст мир. Вышло только хуже. Шейн всего лишь жёг поля и угонял коз, а эти решили выдоить Север досуха.

С казни Шейна прошло ровно три месяца, а Тенрик всё ворочал в голове одно и то же. Как перерезает путы на руках брата, кидает ему меч и закрывает собой. Шейн успел бы проткнуть и графа, и Эйлин, и скрестить мечи с сотником. Торжество было бы недолгим, зато о Тенрике бы сложили совсем другую балладу!

Нож и сейчас висел на поясе. Ещё не поздно. Один удар — Эйлин, второй — канцлеру. Третий — как повезёт.

Одна незадача — после такого он бы перестал быть Тенриком Эслингом.

За столом не смолкали споры:

— Пробьём на побережье дорогу!..

— Солеварни свои построим!

— Закупим тонкорунных овец для островов!

Тенрик знал, как ранима северная земля. Она кажется суровой и безжалостной, но лишь потому, что жизнь безжалостна к ней. Приласкай её — и она воздаст сторицей. Давай полям отдохнуть каждый третий год, семена бросай редко, овец стриги весной, а крой осенью, рубишь лес — не топчи ягоды. Нехитрая наука, которую Эйлин так и не смогла усвоить.

Тенрик вертел в руках полный до краёв рог и усмехался в усы. Южан погубит жадность. Сколько людей и кораблей потонет, пока острова найдут? Сколько погибнет отхолода и дурной пищи? Сколько потонет по пути домой?

Погубить имперцев легко. Пусть забирают Север. Пусть истощат поля, заморят овец, выловят рыбу, идущую на нерест, не дав отложить икру. И сдохнут с голода.

Ударил колокол, призывая к тишине. Канцлер завозился со своими бумажками. Эйлин приосанилась. Сейчас зачитают указ, сейчас Тенрик получит титул за то, что предал брата и Север. Он встал и высоко поднял рог, глядя на курган брата.

— На благо Севера! — рявкнул он. Дождался, когда его возглас подхватят в самом конце стола, и выпил до дна, морщась от нестерпимой горечи. Бросил пустой рог на стол, из него покатились ягоды.

Волчье лыко, ландыш, северный борец.

Вся его семья достойно приняла смерть. Тенрик тоже сможет.

Небо завалилось, мир выцвел и погас. Но прежде почудилось, что на кургане встал во весь рост человек. Сегодня брат встретит Тенрика с радостью.

12. Щит Севера

Ардерик оказался у рухнувшего барона одним из первых. Не помочь — для этого рядом уже хлопотали лекарь и Дарвел, разом постаревший лет на десять, — а оттащить от тела Элеонору.

— Он жив! — твердила она.

Лекарь только качал головой, нащупывая жилу на шее и прикладывая к губам зеркало.

— Он жив, жив! — настойчиво убеждала Элеонора. — Рассветные силы, не сегодня, не сейчас!

— Мне жаль. — Лекарь поморщился и бросил на неё извиняющийся взгляд. — Барон Тенрик мёртв.

Зал взорвался голосами, грохотом упавших скамей. До Ардерика не сразу дошло, отчего дрожит Элеонора и так бледен Ривелен. Лучшее, что мог сделать Тенрик Эслинг — сдохнуть. Но худшее, что он мог — сдохнуть бароном.

Его унесли. Стражники кое-как успокоили людей. Побледневший Ривелен вернулся за стол, кашлянул и снова развернул бумагу:

— Смерть Тенрика Эслинга большое несчастье для всех нас. Однако указ Его Величества должен быть зачитан. Маркграфский титул и все связанные с ним права и обязанности переходят к наследникам покойного. До их совершеннолетия править будет Элеонора Эс…

Обрадоваться Ардерик не успел. Канцлера перебили выкриками из толпы:

— Не будет баба править Севером!

— Не бывать!

— Ещё чего выдумали!

— А ландыш-то, ландыш в вине был! Сама и отравила!

— Отравила, убила!

И самое гадкое:

— Умер-то он бароном, с чего это титул переходит?

Люди обступали верхний стол, а вокруг них стягивались Ривеленовы латники. Сплошная стена щитов, над ней — закрытые забрала. Несокрушимые, как скалы. Только людское море не утихало. Мрачные взгляды из-под густых бровей, ножи на поясах, сжатые кулаки. Привыкли к вековому укладу и плевать им на столичную бумажку.

Ардерик потянул из ножен меч, оттесняя Элеонору плечом. Трое латников прикрыли её щитами. А внизу бесновалась толпа:

— Чужая!

— Верни барона Тенрика! Мы ему присягали!

— Когда она вела вас в бой зимой, вы не смотрели, кому присягали! — рявкнул Ардерик. — И когда кладовые вам отпирала — жрали, не подавились!

— А править не будет! — ревела толпа. — Чужая!

Ардерик оглянулся в поисках Ривелена, но он куда-то подевался. Да и толку с него? Севером должен править северянин — простая истина предстала во всей красе. Без Эслинга толпа металась, как курица с отрезанной головой.

— Принесите колыбель, — велела Элеонора охранникам. — И разойдитесь!

— Идите в замок, госпожа, — твёрдо возразил воин. — Войска разберутся с несогласными.

— Править тоже будут войска? — Голос зазвенел гневом. — Нет, почтенные. Здесь вам не столица.

Она прошла к Ардерику, прикрываясь щитом. Оглядела толпу и швырнула щит в сторону.

— Война забрала у Севера двух братьев Эслингов. Я возместила эту потерю. Мы вместе позаботимся о том, чтобы оставить им сильный и богатый Север. А если кто-то сомневается, что я могу накормить и защитить вас — вспомните зиму.

— Эслинги войну и развязали! — заорал кто-то сзади. — Долой их!

— Это всё барон! Пошли бы за Шейном, был бы мир!

— Кто Шейна помянул? Я тебе покажу мир!

Людское море плеснуло, в середине завязалась потасовка. Блеснули ножи. Ривеленовы латники врезались в толпу, разняли, кого-то огрели древком копья, кому-то приставили к горлу остриё… Тут же о шлем разбился кувшин, следом в воинов полетели миски. Щёлкнули замки арбалетов.

Элеонора коротко переглянулась с Ардериком. Вскочила на кресло, подняла полный кувшин вина и швырнула его о стол, смыв раскатившиеся ягоды.

— Вам мало крови? — Её слова затерялись в общем шуме, но Ардерик повторил их, и свара утихла. — Мало костров горело этой зимой? Мало вы оплакивали братьев и отцов?

Голос Элеоноры срывался на северном ветру. Она стояла выше всех, и Ардерик поддерживал её — точь-в-точь как зимой, когда она высматривала со стены врагов. Они снова были вместе против людского моря, только в этот раз воевать надо было не железом, а словами.

— Тенрик Эслинг отдал жизнь за мир на Севере! — выкрикивала Элеонора. — Пожертвовал миром в семье, но сделал всё, чтобы не пустить войну на наши земли! Его тело ещё не остыло, а вы смеете обвинять его?

— Сама отравила! — раздался женский голос.

— Дура! — рявкнул в ответ Дугальд. — Если б сама, дождалась бы, пока канцлер уедет! Да и толку ей травить до титула?

Элеонора обвела двор горящим взглядом:

— Что ж, если не хотите, чтобы вами правили Эслинги, укажите достойного. Кто сделал для Севера больше, чем барон Тенрик?

— Дугальда в бароны! — крикнули из толпы. — Он достоин!

— Лиам отныне вольный город! — отозвался Дугальд. — Мы сами себе бароны и графья! Потому что всю зиму защищали Север от недоумков вроде вас!

Не зря Элеонора щедро раздавала соседям дары! Сколько из толпы ни выкрикивали имена северных вождей, каждый отказался, и мало кто не убеждал, что достойнее Эслингов не сыскать.

Элеонора перевела дух и знаком велела принести ещё кувшин:

— Я поднимаю кубок за Тенрика Эслинга. Сытый и мирный Север был его мечтой, и я её исполню. Мы исполним. Мы вместе найдём заморские земли и будем торговать с югом за золото, а не зерно. Укрепим границы так, что война никогда не вернётся. Вы будете каждый день есть хлеб и пить вино, дарить своим женщинам шёлковые платья, а ваши дети будут не возить навоз, а считать прибыли. Я, уроженка богатого юга, знаю, о чём говорю. Вы будете жить не хуже. А править вами будут Эслинги по воспитанию и крови. Пусть они унаследуют миролюбие и отвагу, пусть с равным искусством кормят и защищают свои земли. Да восстановится род, подаривший Северу мир!

Один за другим люди возвращались к столу и поднимали кубки и рога в знак согласия. Откуда-то вынырнул Ривелен, и в этот раз никто не помешал зачитать указ.

Вынесли колыбель, северяне склонялись перед ней, принося клятву верности. Элеонора стояла рядом, бледная, гордая, спокойная. И никто, кроме Ардерика, не видел, как дрожали её руки под накидкой.

Примчался запыхавшийся Верен — всклокоченный, без меча, но полный решимости. Встал рядом, потянулся к поясу и забавно опешил, не найдя рукоять.

* * *

К выжженному пятну на пустоши снова свозили дрова. Колыбель унесли, Элеонора тоже ушла, напоследок послав Ардерику благодарный взгляд. Слуги прибирались на столах, готовясь к поминальному пиру.

— Что за дикий край, рассветные силы! — качал головой Ривелен, пряча указ в папку. — Это же не люди, это какие-то дикари! Ардерик, идите за мной.

В его покоях громоздились друг на друга запертые сундуки, увязанные тюки — как и у Ардерика с Вереном. Только сундуки были с тонкой резьбой и позолотой на коронованном гербе. Ривелен, хмурясь, прошёл за стол, но не сел — навис над ним, упёршись в полированное дерево.

— Вы собрались в дорогу?

— Я не поеду.

Далеко на юге рушился дом из красного камня, увитый хмелем и вьюнком. Но уехать и бросить Элеонору Ардерик не мог. Не мог — и всё.

— Я рад, — хмуро кивнул Ривелен. — Чем больше верных людей будет вокруг Элеоноры, тем лучше. — Уставился на стол, скривился и ударил ладонью: — Ну и как прикажете отчитываться? Две смерти подряд! Кто поверит в случайность? Сговорились они, что ли?!

— Так и пишите: пример маркграфа вдохновил Эслинга сделать хоть что-то полезное, — усмехнулся Ардерик.

Рядом с канцлером он чувствовал себя больше северянином, чем уроженцем юга. Глядя на разряженных латников, всю войну отсидевшихся в тепле, не верилось, что когда-то он сам мечтал о столичном блеске. К троллям столицу и весь юг! Если бы не дом. Арну, старшему из братьев, осталось года три до совершеннолетия. В общем, достаточно, чтобы укрепить власть Элеоноры и вернуться.

— Я напишу родным, — сказал Ардерик. — Отправьте с дороги за мой счёт. Дайте перо и бумагу!

— Напишите, — со странной улыбкой согласился Ривелен. — Ах да, совсем забыл. Они тоже вам писали. Вот, — он достал из ларца свиток, на котором Ардерик узнал отцовскую печать. — Перечитывайте долгими зимними вечерами, если вдруг пожалеете о своём решении.

Восковой герб легко сломался под пальцами. Глядя на неровные строки, Ардерик почти видел, как отец обстоятельно очинивает перо, обмакивает в чернила, расписывает на особом клочке и только после этого пишет, шевеля губами.

«Откажись от своей части имения… Господин Виллард так добр к нам… Оказал честь… Изволил предложить выкуп…»

В глазах потемнело. Ардерик стиснул зубы, зажмурился, но буквы словно отпечатались под веками. Ривелен усмехнулся и заговорил — медленно, размеренно:

— Ваше дело было решено в тот день, когда Фредрик Виллард-старший присоединил ваше имение к своему. Одной тьме ведомо, на что вы надеялись. Вы нежеланный гость на юге, неужели до сих пор не поняли? Хотите, чтобы родственники вас увидели — возвращайтесь. Только не надейтесь увидеть их сами.

Ардерик заставил себя открыть глаза и выговорить как можно спокойнее:

— Кому я нужен? С Виллардами мне не тягаться. Я ранен, я развалина. Мне едва не отняли руку.

— Однако язык вам не укоротили. А следовало бы! Кто угоден короне, тех на Север не посылают. Право, поражаюсь вашей недогадливости.

— Почему не сказали раньше? Почему сразу не отдали письмо?

— А вы бы смирились и остались? Вы свою роль сыграли. Делать больше нечего, чем заступаться ещё и за вас!

Пальцы не гнулись, когда Ардерик заставил себе аккуратно сложить письмо. На обратной стороне была приписка от матери. Её он прочтёт позже. Внутри будто рвалось на части; хотелось перевернуть стол, изорвать гербовую бумагу, на которой Ривелен что-то уже непринуждённо писал. А ведь Оллард предупреждал, что от столицы можно ожидать чего угодно. И, очевидно, именно об этом обмане говорил в Бор-Линге. Знал и не предупредил… Впрочем, злиться на маркграфа было не за что.

— Остыли? Идёмте к Элеоноре, — буркнул Ривелен. Оттиснул печати и положил в папку едва просохшую бумагу. — Не оставлять же вас простым сотником… Рассветные силы, что за балаган!

Элеонора ждала в гостиной, спокойная, торжественная. Там же стояли Дугальд, военачальники из Северного Предела и других областей. У Ардерика перед глазами прыгали строчки отцовского письма, он бы пропустил мимо ушей указ, который зачитывал Ривелен, если бы не услышал собственное имя.

— За мужество и отвагу, за преданность и верность пожаловать баронский титул и земли от северных отрогов до берега Ледяного моря с правом собирать налоги за вычетом ежегодной выплаты в казну Эслинге…

— Мои поздравления, барон. — Дочитав, Ривелен коротко кивнул Ардерику и вышел. За ним потянулись остальные.

Более подходящего завершения этого дня трудно было представить.

— Людям объявим позже, — сказала Элеонора. — Завтра уедет Ривелен, потом неделю будет траур по Тенрику… Ох, Рик! Я боялась, ты откажешься и уедешь!

— Откажусь?

«Не связывайся со знатью», — твердил Ардерик себе и Верену так часто, что впору было рисовать на гербе вместо девиза. Он отвернулся, зашагал по комнате. Остановился перед зеркалом, пригладил волосы и расхохотался:

— Барон Ардерик, сожри меня тьма! Докатился!

Что ему делать с титулом? Ему, умеющему только воевать? Ардерик задержал взгляд на мече, отныне висевшем на правом бедре. Из него даже воин теперь никудышный.

Элеонора подошла сзади, положила руку на здоровое плечо:

— Ты возьмёшь Бор-Линге и окрестные земли. Мы выстроим там свои солеварни и рыболовные хозяйства. А потом и корабельные верфи. И заставим всю Империю говорить о нас.

— Дугальд не удавится от злости? Послушать его, так они торгуют солью с начала времён.

— Поэтому я и сделала Лиам вольным городом. Сегодня утром. Дугальд ёрничал и ломался, но в итоге согласился, что самому собирать налоги — не так и плохо. Они больше выручат за корабли, которые построят для нас, и от разведки заморских земель.

— И потому он поддержал тебя сегодня.

— Да. Я предвидела, что Тенрик что-нибудь выкинет. Правда, такого я не ждала.

Она вздрогнула, обняла себя, будто мёрзла. Ардерик не сдержался — сперва коснулся её локтей, затем привлёк к себе, обнял. Элеонора не отстранилась. Уткнулась ему в плечо, и Ардерик в очередной раз изумился, как быстро она превращается из сильной и прекрасной королевы в ту, кого хочется беречь и защищать.

— Я думал, не нужен тебе без меча.

— Не глупи. Ты мой меч, мой щит. Всегда им будешь. — Подняла голову, улыбнулась устало. — Ардерик Щит Севера. Звучит лучше, чем Медвежья Шкура, а?

Он осторожно коснулся её щеки, проследил овал лица до подбородка:

— Плевать на имя. Ты же помнишь, что вышила на моём знамени? Другим я не стану, и ни имя, ни титул не изменят этого.

Желание вдруг стянуло бёдра тугим узлом, будто под прошлогодней листвой пробудился клубок змей. Ардерик вздрогнул и отстранился. За окном темнело, и не терпелось, чтобы скорее настал завтрашний день. Уедет Ривелен со своей толпой, потом разъедутся по домам местные, и они с Элеонорой останутся вдвоём. Вчетвером, мысленно поправился он, бросив взгляд на дверь спальни.

— Значит, Бор-Линге, — повторил он. — Я ни шиша не секу в стройке, солеварнях и кораблях, но ради тебя — разберусь.

— Ты построил укрепления, построишь и солеварни, — твёрдо ответила Элеонора. — Возьми помощника. Хоть Грету. Она умница, управлялась с замком, пока я недомогала. Быстро считает, красиво пишет и отличная хозяйка.

О Грете он и забыл. Равно как и о том, что, оставшись при Элеоноре, непременно придётся жениться — на ком угодно, лишь бы не было сплетен. Хоть бы близнецы пошли лицом в Элеонору! Ардерик нахмурился, отошёл к столу, заваленному бумагами. Рассеянно отметил, что стол был другой, раза в полтора больше прежнего: Элеонора готовилась усердно вникать в дела.

— Кстати, Грета вбила себе в голову, что ты возьмёшь её на юг, — заметила Элеонора, глядя в сторону. — Не знаю, что и сказать ей теперь.

Три шага до окна, три обратно, и Ардерик, отодвинув указ, выхватил из кипы бумаг карту.

— С девчонкой я поговорю сам. Сейчас покажи, где хочешь строить солеварни и сколько. Пока Ривелен отходит от здешних нравов, я могу вытрясти из него ещё денег и людей. Дрова для костра будут таскать ещё часа два, мы успеем обсудить самое главное.

Они утрутся, эти южные хлыщи. Все до единого. Титул даст власть, чтобы рано или поздно поквитаться с Виллардами и прочими проходимцами. Ардерик всю зиму просидит над книгами, но разберётся, что к чему. Он поднял взгляд на Элеонору и поймал её улыбку, одновременно понимающую и торжествующую.

* * *

Грета влетела в покои, встрёпанная, раскрасневшаяся.

— Вы обещали, что мы уедем!

— Госпожа, — раздельно проговорила Элеонора.

Костёр Тенрика догорел полчаса назад, они только вернулись с пустоши. Ардерик заглянул в укрепления, чтобы отдать какие-то срочные распоряжения. Элеонора велела принести из покоев Тенрика старые отчёты и записи по хозяйству, собираясь если не просмотреть их, то хоть разложить по ящикам нового стола. Но, похоже, и это придётся отложить.

— Вы обещали… госпожа! Земли, виноградники!

— Обещала. Но Ардерик изменил планы. Теперь его земли здесь. У тебя всё?

Грета вцепилась в спинку стула. Глаза блестели, будто она готова была заплакать. Элеонора смотрела на неё и видела себя — юную, честолюбивую, уверенную, что стоит только потребовать, и весь мир склонится перед ней.

— Ты решила, что стоит пожелать, и тебе на голову возложат корону? — Элеонора говорила не столько с Гретой, сколько с собой. — Решила, что можно сыграть с жизнью в тавлут и выиграть? Попробуй! Потрать, как я, долгие девять лет, отдай свою молодость, доверься и обманись! Набей шишек, съешь мешок соли, сожги надежды на погребальном костре! Тогда, может быть, получишь желанное. И приготовься потратить остаток жизни, чтобы его удержать.

Записи Тенрика лежали на столе, будто насмехаясь. С ним умерло самое ценное — чутьё, когда сеять и убирать, когда крыть и стричь скот. Что делать Элеоноре, если зима будет суровой и посевы помёрзнут? А если лето выдастся холодным и всё сгниёт на корню? Если клятые овцы заболеют? Элеонора на миг прикрыла глаза. Как глупо получить Север, чтобы потерять его! Нет, она справится. Они с Ардериком справятся с чем угодно.

— Дам один совет, — вернулась она к Грете. — Если захочешь сыграть с жизнью в тавлут, не забудь, что на её доске фигуры ведут себя, как им вздумается. Та, на которой построишь всю партию, подведёт тебя в самый неподходящий день. А спиши какую со счетов, и она встанет на твою защиту.

— Вы знали, что он останется, — выговорила Грета. — Он всегда любил только вас!

— Тебе-то что? Ты его тоже не любишь. Послушай, я тебя не принуждаю и не держу. Хочешь — уезжай с войском, вернись ко двору и начни всё с начала. Или всё же попытайся пригодиться нашему новому барону. Будешь умна — станешь соляной баронессой, будешь купаться в золоте, и столичные дамы будут завидовать твоему богатству и жизни на лоне природы. Селиться в Бор-Линге ты не обязана. Можете построить дом в отрогах, недалеко от Эслинге, там теплее и проще жить… И ещё одно. Не решай ничего в одиночку. Советуйся с умными людьми. Не повторяй моих ошибок.

Дверь распахнулась — явился Ривелен. Элеонора встревоженно подняла голову.

— Ардерик?..

— Пришёл и разбирает кое-какие бумаги, — буркнул Ривелен. — Я решил зайти к вам.

— Грета, прикажи принести барону Ардерику вина с бодрящими травами, — велела Элеонора. Встретилась с Гретой взглядом и прочла на её лице решимость. Грета выбрала Север и власть — как и сама Элеонора девять лет назад.

Из спальни послышался детский плач, следом голоса нянек. Элеонора довольно потянулась, вспомнив утренний разговор. Оллард всё же унёс их тайну в могилу. Вспыхнуло чувство вины перед Риком, но погасло, стоило вспомнить его взгляд. В нём плескалась не любовь, а честолюбие — то же, что привело и удержало здесь Элеонору.

Она улыбнулась Ривелену, усевшемуся напротив.

— Буду честен. Я оставляю вас с тревожным сердцем. По приезде я видел перед собой сильную и уверенную правительницу. Сейчас передо мной растерянная, испуганная женщина.

— За каждой правительницей стоит растерянная женщина, — пожала плечами Элеонора. — Вам ли не знать? Не тревожьтесь. Маркграфский титул — тяжёлая ноша, но меня учили её нести.

Долгий и бессодержательный разговор закончился, и снова раздался стук. Служанка едва приотворила дверь, чтобы не выстудить покои:

— Госпожа, прибыли последние обозы с зерном. Куда нести — под башню Шейна или графскую?

— Зерно хранится под южными башнями, — терпеливо объяснила Элеонора. — Туда и отнесите.

Занятная предстоит зима — в окружении мёртвых имён, навек вписанных в историю замка. Элеонора с усмешкой оглядела своё новое место. Стол, за которым работал Оллард, записи Тенрика, чернильница из черепа Шейна… Мужчины хранили знамёна побеждённых, но её трофеи не хуже. Она удержит власть. И Ардерик ей поможет.

* * *

Верен вернулся в укрепления вместе с Риком и первым делом заглянул к себе. Бригитта не пошла без него на праздник, и следовало рассказать ей новости. Едва он пересказал, что увидел с кургана и что слышал с чужих слов, из-за перегородки послышались мерные удары, будто нож втыкали в стену или стол.

Так и было — Ардерик сидел на полу и медленно опускал лезвие на исписанные листы бумаги. Рядом валялся открытый ларец — тот, куда Рик клал письмо, написанное в дни осады. Верен кинулся к нему — изрежет же, а потом будет жалеть!

— На, читай! — Рик отпихнул обрезки, стукнул затылком в стену и прикрыл глаза.

Составить куски не получалось, но удалось разобрать достаточно. Рик клялся отстоять родовое имение любой ценой, если выживет. Писал, что не держался бы за жизнь, если бы его смерть решила дело. И много чего ещё, что Верен постеснялся читать, столько там было жарких, искренних клятв.

Второе, целое письмо лежало обратной стороной. Верен не сразу разобрался, что читает приписку, а когда дочитал, начинать сначала было лишним.

«Рик, милый, послушай отца. Твоя честь не пострадает; мы скажем всем, что ты нашёл своё счастье на Севере. Больше всего на свете я хочу увидеть тебя и обнять. Но лучше не видеть тебя вовсе, чем в погребальных пеленах».

Сестёр у Ардерика не было, значит, писала мать. Верен осторожно сложил письмо и положил в ларец. Письма из дома надо беречь.

— Прибери здесь. — Ардерик тяжело поднялся, поморщился, опёршись по привычке на правую руку. — Вернусь утром. Выше нос, Верен! Мы им ещё покажем.

— Я тогда тоже приду, как рассветёт.

— Даже не думай! Ты сегодня даже с другом напиться не успел. А вчера первую брачную ночь провёл, готовясь к бою, не забыл? Вот иди и отрабатывай.

Верен вышел придержать Рику лошадь и не сразу вернулся домой. На пустошь ложился туман, и белёсые клочья сливались в призрачных всадников. Поболтал с Такко, называется — тот столько плёл о Дикой Охоте, теперь самому мерещится. Ничего, в столице Такко отпустит, а весной он, быть может, приедет в Лиам строить корабли. Хорошо бы приехал. В любом случае, он обещал писать. Их дружба чего только не пережила. Переживёт и разлуку.

Казалось, с приезда на Север прошёл не год, а целая жизнь. Впереди была целая зима на то, чтобы хорошенько обдумать всё, что случилось. Все были по-своему правы. Барон, не желавший воевать даже ради мести. Шейн, ненавидевший Империю, что привыкла воевать чужими руками. И по-своему прав был Оллард, вовсе вышедший из игры, как только исполнил свой долг.

Верен повернулся к туману спиной. Время залечит раны, исправит ошибки. Впереди светилось окно дома, из трубы валил дым, заставляя шагать быстрее — к ночи на улице ощутимо холодало. Укрепления жили привычной жизнью: ворчали собаки, фыркали лошади, укладываясь в денниках.

И Север принадлежал Империи до самого Ледяного моря.

Примечания

1

Праздник Первых плодов примерно соответствует 1 августа.

(обратно)

2

Праздник Урожая — 23 сентября (осеннее равноденствие).

(обратно)

3

День Поминовения — 1 ноября.

(обратно)

4

Миля — около 1,5 км.

(обратно)

5

День Поминовения — примерно 1 ноября.

(обратно)

6

Под монетами имеются в виду брактеаты — плоские монеты, отчеканенные вручную на тонколистовом серебре или золоте. Имели хождение в эпоху раннего средневековья. Позже чеканились в ограниченных объёмах для крупных ярмарок или других случаев, когда в местности не хватало денег. Ежегодно обесценивались и в итоге были вытеснены полновесной мелкой монетой.

(обратно)

7

Зимний перелом — зимнее солнцестояние, 22–23 декабря.

(обратно)

8

Большинство имён, прозвучавших в главе, для сюжета не понадобятся и вставлены ради связи с «Луком». Запоминать их не нужно. Те, что будут нужны, повторим дальше)

(обратно)

9

Спусковые механизмы на арбалетах были разные, в том числе сложно устроенные. Такко, разумеется, собирает сложный).

(обратно)

10

Перестрел — около 100 м (среднее расстояние полёта лучной стрелы).

Я убилась искать информацию об историчных палатках и шатрах (её очень мало), поэтому можно считать, что они пошиты из очень плотного льняного или конопляного холста (вроде парусины), который сносно защищает от ветра и не сразу промокает.

(обратно)

12

Перьер, требушет — виды камнемётных машин.

(обратно)

13

Киноварь при нагревании выделяет сернистый газ, который вызывает раздражение в глазах и горле и кашель, а ещё специфически пахнет. За консультацию спасибо Великому Соколу https://ficbook.net/authors/615499. Без неё Тенрика может и траванули бы.

(обратно)

14

Мадам_Тихоня написала к этой главе прекрасное стихотворение: https://ficbook.net/readfic/4575615/22350456?show_comments=1#last_comment. Очень рекомендую заглянуть.

(обратно)

15

День Поминовения — 1 ноября. В «Луке…» это день побега Такко из замка.

(обратно)

16

Зимний Перелом — зимнее солнцестояние, 21–23 декабря.

(обратно)

17

Праздник Урожая — 1 августа.

(обратно)

18

Небольшой стих Мадам_Тихони о встрече Такко и Олларда: https://ficbook.net/readfic/4575615/23087287#part_content

(обратно)

19

Зимняя Четверть примерно соответствует 1 февраля.

(обратно)

20

Лекарь Март — герой другой моей работы, действие которой происходит за многие века до событий «Порога». Вписан сюда чисто ради того, чтобы связать две эпохи одного мира и порадовать тех, кто читал. Ушедший под воду материк — это Тёмные земли, где героически сражался Сигверт. Сюда они никак не вписывались и дальше никак не сыграют, простите, кто ждал вотэтоповорота с ними).

(обратно)

21

Праздник Первых плодов примерно соответствует 1 августа.

(обратно)

22

Северный борец — аконит, любимый яд всех времён и народов.

(обратно)

23

За стихотворение сердечно благодарю Таню Гусарову https://ficbook.net/authors/2564255. Основа — ирландская баллада о Шейне О'Ниле, также известном как Шейн Гордый, с которого во многом и был списан персонаж.

(обратно)

24

«Скорбь неуместна» — эти слова Элеонора говорила Тенрику, когда пала Бор-Линге, в главе «Дорогой крови».

(обратно)

Оглавление

Часть I

  1. Нижний Предел

  2. Замок Эслинге

  3. Элеонора Эслинг

  4. На пустоши

  5. Новые укрепления

  6. Встреча у камня

  7. Засада в лесу

  8. Зимний Перелом

  9. Камни и щепки

  10. Новые имена

Часть II

   1. Напрасные разговоры

  2. Кровь дракона

  3. Снег и огонь

  4. Иглы и мечи

  5. В свете факелов

  6. Огни на пустоши

  7. Поединок

  8. Невозможная надежда

Часть III

  1. Кости в подарок

  2. Тенрик должен жить

  3. Небесный мост

  4. Храни и требуй

  5. Зимняя Четверть

  6. Между двух огней

  7. На благо Севера

  8. Мёртвая кровь, живая кровь

  9. Кровь живая, кровь мёртвая

  10. Башни и подвалы

  11. Игра в тавлут

  12. Неожиданное приглашение

  13. Новый наряд королевы

Часть IV

   1. Не время для сомнений

  2. Середина лета

  3. Два брата

  4. Путь к побережью

  5. День дурных вестей

  6. В плену прилива

  7. Дорогой крови

  8. Погасшее пламя

  9. Север и Юг

  10. Два меча

  11. Ландыш и аконит

  12. Щит Севера

*** Примечания ***