Но мы воскресли [Анна Дарвага] (fb2) читать онлайн

- Но мы воскресли [publisher: SelfPub] 1.99 Мб, 156с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Анна Дарвага

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Анна Дарвага Но мы воскресли

Haec tibi omnia dabo1

В Барселоне можно запросто быть ограбленным, причем среди бела дня. Но убитым – почти никогда. Мы отвечали за девяносто процентов работы убойного отдела. При том, что наши клиенты отчаливали не только в Барне, но и по цепочке по всей Европе, никто из детективов и заподозрить не мог, что занимаются одной конторой.

Эту деятельность я выбрала случайно. Конечно, в силу того что мне откровенно не везло с мужиками, мне было не жаль и даже где-то приятно их убивать. Однако вы думаете – «вот стервы эти бабы!» Отнюдь – на нас работало много прекрасных мужчин.

Например, Бруно. Один из редких итальянцев с тихими повадками, которые идеально сочетаются с натурой мафиози. Размеренно потягивая пережаренный горький кофе в одном из сонных баррио2 Госпиталет, он умудрялся сидеть в центре огромной разномастной паутины, состоящей из сербских торговцев оружием, алжирских сутенеров и перуанских наркодилеров. До сих пор думаю, что для него наша деятельность была небольшой забавой, на которую он согласился от своего чрезмерного добродушия. Ну и любви к красивым женщинам, конечно.

Или Тео. Немец. Красавец. Assassin heart. Не было ни одного дела, которое бы он завалил. Нужны были лохмотья кишок, намотанные на переднюю ось Pajero – bitte! Исчезновение в альпийской лавине – gerne! Сердечный приступ – danke schon! Тео знал все повадки смерти и, когда она пришла к нему самому, не мигая, взглянул в ее пустые глазницы.

Или хотя бы даже Майк, нервный английский хакер. Хороший человек. Жаль только, что такой тупой, что его и подвело, а заодно и нас. Все они без скрупулезности и жеманности вступили в наш клуб веселых вдов. Ну и Мартин… Боже, да кроме нас с Мией в этом деле не было других женщин!

***
Авенида Диагональ – одна из осевых магистралей Барны, перекачивающих людские потоки из районов для достойной жизни в районы для работы. Открыть стол заказов на убийства на этой улице было престижно. Дорогая аренда, рядом полиция, огромный поток людей – такой маскировки специально не придумаешь.

В действительности мы хотели открыть свадебный салон. С платьями невесты, подружек, тещи и маленьких ангелочков. Представлялось, как к нам придут мечтательные, немного нервные невесты с мамами, тихо зажимающими нос от нахлынувших слез.

Кажется, это непыльная работка приветствовать клиенток, предлагать кофе, ходить по шоу-румам в поисках новых моделей. Опасное заблуждение. Оказалось, нужно таскать коробки, переваливать пакеты, перекладывать полки и вот уже через месяц после открытия мы плакали в подсобке от переломанной поясницы и клейменых плечей.

И хоть на четвереньках, но, будь любезна – вперед, к клиенткам, сильная независимая женщина! С чего бы мы такие нежные? Лишь один месяц напряга и вот уже лицо цвета чистого листа бумаги – с таким аристократическим здоровьем в средней полосе России не выжить. Во времена работы на Камчатке бабушка отбилась от медведя бутылкой водки, а я тут плакала от вороха шмоток.

Черпая стойкость в своих суровых генах, я улыбалась и кивала. Приносила новые модели. Подщипывала подол. Усаживала лиф. Когда одна невеста ушла у меня из-под рук, а я с тупой улыбкой и пустыми глазами так и осталась держать ее воображаемый корсет, мама клиентки сама принесла мне кофе.

Мы продолжали существовать. Через три месяца у меня были железные веки, бионическая спина и ноль эмоций. Когда очередная невеста скрылась в примерочной, ее мать сказала мне: «С таким взглядом убивают». Сутки ушли на то, чтобы понять, что это не шутка, а позитивная оценка.

На следующий день эта сеньора вернулась. Рано утром, мы только открылись. Гостья была обычной испанской обитательницей сытого Педральбеса – сухая телом, на каждом изгибе которого тощими складками собиралась вялая кожа. Выкрашенные перьями волосы были собраны в будничный узел. На квадратных запястьях висели гроздья золотых браслетов.

Мы – это я и Миа, с которой мы напополам держали магазин – пригласили ее садиться и налили ей кофе. Когда Миа отошла в подсобку, донья Саларес наклонилась ко мне и шепнула, что у нее важное дело и доверяю ли я моей подруге. Я спросила, может ли она доверять мне?

– Я могу, что мне угодно. Мой муж – судья и уж не мне бояться иммигранток.

Неприятно, но честно. Я позвала Мию. Саларес встала, заперла входную дверь и уверенным движением закрутила рольштору. С улицы казалось, что мы еще не открыты. Потом она вальяжно, по-хозяйски расселась перед нами, и, не спрашивая нашего позволения даже взглядом, вытащила из сумочки сигареты и зажигалку. Закурив, гостья откинулась на спинку дивана и расправила руки по сторонам. Мы с Мией переглянулись: уже понятно – это будет тяжелый день.

– Вы, девочки, не так давно в Каталонии, – мы в унисон закивали головами, как школьницы, хотя это заявление не было вопросом. Но нам казалось, смирением еще можно что-то решить. – Вы стараетесь изо всех сил, так хотите построить свою жизнь в нашей старой части Европы. Это неплохо. Я не против работящих эмигрантов. У вас много друзей в вашей среде?

Миа улыбнулась одной из своих тефлоновых улыбок и процедила, что без диаспоры не обходится.

– Это хорошо. Потому что я хочу, чтобы вы сделали для меня одну работу с помощью ваших связей, – она снова запустила бамбуковые пальцы в клатч, вытащила карточку и кинула на столик.

На фото был запечатлен какой-то сеньор со вздернутым подбородком и надменным взглядом. Донья Саларес наклонилась вперед. Зажмуриваясь от очередной затяжки, она некоторое время смотрела на фото вместе с нами. Потом резко ткнула в изображение своим острым красным когтем:

– Хосе Андрес Ортега Ривера, судья регионального суда по гражданским делам. Известный общественный деятель, сторонник сохранения Каталонии в составе Испании. Владелец жирного портфеля акций – от BBVА до Inditex, которые давно и скрупулезно коллекционирует как плату за правильные приговоры. Взяточник, вымогатель и трус. Отец троих детей. Мой муж. И я хочу, guapas3, чтобы вы его убили.

– Что, простите? – кастеяно4 не мой родной язык и по старту разговора я решила, что все согласны с этой предпосылкой.

Донья Саларес зажмурилась от очередной затяжки и резко выпустила дым в потолок.

– Я замужем за ним тридцать пять лет. Тридцать пять лет измен, пренебрежения, лжи, предательства и мелочности. Моя младшая дочь, которую вы видели накануне, выходит замуж через полтора месяца. Пусть она будет счастлива в этот день. Молю Бога, что он пощадит ее женское счастье, но как-то я не верю в мужчин. После свадьбы он больше этой семье не нужен.

– Думаете, если мы из Восточной Европы, то мы все мафия? – Миа еще не поняла, кто здесь больший психопат.

– Конечно, вернее было бы нанять каких-нибудь алжирцев, но, видит Бог, они запорют все дело, да простите мой бытовой расизм, – картинно извинилась Саларес, стряхивая пепел на пол. – Вы, конечно, ничем таким не занимались. Но у вас есть цель, ум, молодость и связи в тех кругах, где меня не воспримут всерьез. Я вам все расскажу про него. Ничего рискованного. Ничего сложного. Not rocket science.

Миа смотрела на Саларес широко раскрыв глаза, будто наблюдала за выходками безбожно непослушного ребенка:

– Я только недавно встречалась с психиатром. Он уверен, что я здорова.

– Плохо, очень плохо будет выглядеть заголовок «Полицейские накрыли наркопритон в свадебном салоне». Барселона, красивые молодые женщины и тюрьма не созданы друг для друга. Не дрефьте! – Саларес резко взмахнула рукой и снова откинулась, отпружинив от подушек. – У меня есть план. Он лихач. Всегда уходил от полицейских, размахивая перед их носами своим судейским статусом. Всего-то нужно будет чуть поправить тормоза, когда он приедет в свое любовное гнездышко в Малаге – любит дешевых шлюшек… Как все они, впрочем… Вы получите все его расписание, его передвижения, его привычки – больше, чем когда-либо хотели знать о старом испанском козле. Вы найдете человека, который достаточно хорошо знает устройство тормозной системы и достаточно плохо говорит по-испански. Дальше дадите ему через меня десять тысяч евро. В случае удачи получите от меня пятнадцать – да, маловато, но и опыта у вас нет, милочки!

Саларес кинула окурок в остаток кофе, нащупала свою сумку и встала. Слегка виляя костлявыми бедрами, она отправилась к двери, открыла дверь и подняла рольштору. Мы остались сидеть с полуоткрытыми ртами. Уже переступив порог, сеньора повернулась к нам:

– Если вы сделаете хорошую работу, я обещаю быть образцовой клиенткой. У меня много состоятельных подруг, – Саларес отпустила дверь и, надев солнечные очки, отправилась в сторону парковки. Только совсем непонятно было, в качестве кого она собирается нас рекомендовать.

Мы остались сидеть в молчании. Мию прорвало через минуту:

– Ну, конечно! Я сейчас выпью кофе, захватим с тобой сумочки и пойдем убивать судью! В последний раз меня за такую дуру держали в ювелирной лавке в Тунисе! Какой номер у сраной полиции? Из какая из трех тупых полиций в этом сраном городе правильная5, кстати говоря? Может, правда, сразу звонить моссос? – воздев руки к небу, Миа вскочила с пуфика. Я молчала. – Ну что ты, твою мать, молчишь! Нет, тюрьма, конечно, выйдет дешевле, чем аренда нашей квартиры, и думаю, на вид, не сильно хуже, но мне не идет оранжевый, понимаешь?! Да и тебе как носорогу пеньюар, прости конечно! Кстати, здесь оранжевую робу носят, не в курсе?

– Ты веришь в испанскую полицию? – уточнила я, задумавшись про цвет формы в испанских тюрьмах.

– Она предлагает нам убить человека! Не спереть двести евро! Убить, блядь, понимаешь??? За то, что он портил ей кровь тридцать пять лет! Просто потому, что у тебя вчера были глаза как у панды-потрошителя, она сделала вывод, что мы прирожденные киллеры!

Подкидывая подушки, свою куртку, мой плащ, журналы и выкройки Миа, наконец, нашла свою сумочку, распотрошила ее нутро в поиске телефона и вытащила гаджет, который, однако, выпрыгнул из ее дрожащих рук. Телефон слетел на пол, больно шлепнулся о плитку и выключился. Перезагружая девайс и матерясь, подруга продолжала проклинать утреннюю визитершу.

Когда телефон пришел в себя, Миа набрала номер городской полиции. Свободной рукой она забрала волосы в хвост и уставилась в пол. Оператор ответил секунд через пять. Миа молчала. Из трубки слышался женский голос. «Parla! Hablame! Que pasando? Que esta passant?» Миа медленно оторвала телефон от уха и нажала на красную кнопку. Она приглушенно выдохнула, уселась обратно на пуфик рядом со мной и, уткнувшись локтями в колени, шлепнула себя телефоном по лбу. Помедитировав так с минуту, она искоса посмотрела на меня и спросила:

– Ты в тормозной системе немецких тачек разбираешься?

С Мией можно было все пройти. Латышки – страшные женщины. Они преданные, свирепые и решительные. Это была большая удача, что мы дружили, потому что я бы надорвалась с ней воевать.

Конечно, ни одна из нас не понимала ни черта во внутренностях Мерседеса S-класса Первый же гуглоанализ был неутешителен: немецкий автомобильный гений сделал свои машины дуроустойчивыми, так что нам действительно потребовался кто-то понимающий.

Вопрос «кто» вызвал у нас истерику, какую могут закатить только две блондинки, у которых мозгов хватает ровно на то, чтобы выбрать туфли, а приходится выбирать киллера.

Открыв бутылку дешевого красного, мы законопатились в магазинчике и перебирали в уме знакомых. Этот инфантил – не может ничего сделать толком по закону, что уж говорить по тяжкое преступление. Тот просто дебил, хотя жаден и извилист. Третий трус и сдаст всю кампанию до последнего винтика. Когда мы перебрали всех знакомых, я и вспомнила про Бруно. С ним меня познакомила одна моя знакомая на своей свадьбе. После того вечера я поняла, что двадцать итальянцев в одном месте – гораздо выше моего болевого порога и я постараюсь с ними больше не сталкиваться. Но Бруно был удивительно приятным парнем – спокойным, рассудительным и явно имел за душой больше, чем показывал. А еще у него в Госпиталет был маленький автосервис. Эврика!

Договориться с Бруно оказалось гораздо проще, чем можно было предположить. Нужно было всего лишь заставить божественно прекрасную блондинку Мию надеть платье покороче и накраситься. Бруно сидел, подперев голову кулаком за высоким барным столом, заваленным покоцанными чашками, грязными салфетками, какими-то засаленными чеками и вообще меня не слушал. На заднем плане стоял каркас полуразобранного «Пежо» с поднятым капотом и снятыми колесами. В углу притаился голубой пластиковый ящик, из которого торчали погнутые жестянки номеров.

– Мы заплатим десять тысяч наличными, – я старалась звучать уверенно.

– Миа, а ты бывала в Валенсии? Там в это время очень красиво, – мечтательно проворковал Бруно.

Миа улыбалась. Красота – главный капитал успешных убийц.

***
«Мерседес» судьи с разгона отправился под откос на очередном серпантине как по расписанию. Летел красиво – один прыжок, два сальто, фейерверк в конце. Чтобы получше рассмотреть действо, мы даже вышли из машины.

– Надо проверить, что он не выскочил из двери, – я всегда была за тотальный контроль.

– Надо – тогда поехали, – Миа села за руль синей малолитражной букашки и мы медленно покатились вниз по серпантину.

«Баварский трактор» точнехонько въехал в крепкую узловатую пихту. Из-за кучерявых языков пламени было трудно разглядеть салон. Мы не стали спускаться ближе, чтобы не оставлять следов, и навели фотоаппарат. Да, в объективе явно было видно, что водитель остался за рулем. Сеньора Саларес была довольна. А я простила итальянцев.

Невозможно сказать, сколько мы выпили в следующие две недели, пока привыкали не каменеть от ужаса при виде каждого полицейского патруля. Старались выдумывать алиби. Потом шли и танцевали в переоцененные клубы на набережной. Шатались по барам и подцепляли тонкоперых испанцев на одну ночь. Меняли их между собой и шли за второй порцией. Просыпались в смазанном макияже, почти во всей одежде, исключая трусы. Раздумывали, не варить ли кофе на пиве. К салону стали относиться с меньшим драматизмом. Подумаешь, валяется коробка это элегантный беспорядок!

По странному совпадению, клиентов стало больше. Девицы потянулись замуж косяками. Прямо пропорционально количеству клиенток рос наш матримониальный скепсис. В каждой радостной невесте мы видели потенциальную клиентку.

И вот, когда мы уже было успокоились, на пороге снова появилась госпожа Саларес. Траур был ей к лицу – она выглядела спокойнее и увереннее. Казалось, даже морщины слегка разгладились. За ней по пятам следовала кругленькая недовольная сеньора, в черном пиджаке и полосатой майке.

Уже через десять минут Изабелла Фернандез плакала, комкала бумажную салфетку и изрыгала проклятия сиплым, булькающим романсеро. Она хотела, чтобы ее мужу двенадцать часов отрывали яйца, выжигали глаза, ломали ребра по одному и, если он сам от этого не сдохнет, пусть его пристрелят. Мерзкие дела скрывает покров семейной тайны: этот гад много лет назад изнасиловал их дочь. Та стала наркоманкой и недавно пыталась покончить с собой и только в этот момент ее мать узнала и причину сломанной психики своего ребенка, и что скрывалось за виноватым видом ее муженька. Мы предложили донье Фернандез чая с ромашкой и цену в пятьдесят тысяч. Со скидкой с учетом такого скотства.

Так мы начинали обретать профессионализм.

***
В старой комнате всегда темно. За окнами тихо шелестят волны и эти волны пахнут летним вечером. Темная комната над каналом уже не борется с плесенью. Она прожигает любую штукатурку. Окно раскрыто. Слышно, как на кухне клацает чайник, о фарфор гремит ложечка. Вот из нутра электрической печки вытащили вчерашний круассан и захлопнули железную губу.

Послышались шаркающие шаги, скрип лестницы и тяжелое дыхание. Дверь в темную комнату медленно открылась. На ручке повис сухой старик с яйцеобразной головой, прикрытой редким белым пухом. Подтягивая тело и ноги вслед за траекторией открывающейся двери, он с видимым трудом маневрировал подносом, на котором в унисон его кочковатым движениям содрогалась фарфоровая чашка.

В комнате его шаги смягчал древний зеленый ковер. Старик доставил поднос до края массивного дубового стола и неверными руками аккуратно перенес на сукно чашку и блюдце с еле теплым круассаном.

За столом сидела женщина лет семидесяти пяти. Через ее белые, зачесанные наверх полукучеряшки просвечивал острый луч света, врезавшийся в комнату из не зашторенной части окна. Сжав губы гузкой, она читала газету через маленькие позолоченные полумесяцы, повисшие на самом кончике носа.

Когда старик закончил сервировку, она, наконец, взглянула в его сторону. Помолчав, она протянула руку и он с радостью, будто получив разрешение, боком приблизился к ней. Женщина обняла его за талию, тот склонился и шумно чмокнул ее в макушку, дважды размашисто провел по ее спине и широко улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, поле чего старик развернулся, захватил поднос со стола и поковылял к двери.

Сидевшая за столом дама проводила его взглядом и, когда дверь закрылась, придвинула к себе чай и круассан. Возвращаясь к газете, она принялась за еду, кроша сухую выпечку себе на бордовый шерстяной джемпер. Женщина мерно жевала, подтягиваясь всем лицом к краешку чашки, когда нечто в содержании прочитанного настолько ее заинтересовало, что она остановилась, поставила чашку, стряхнула крошки с джемпера и взяла со стола ручку. Ее внимание привлек мелкий заголовок в крайней правой колонке происшествий: «Директор по инвестициям банка NOBC найден мертвым». Потом женщина достала толстую школьную тетрадь и законспектировала находку. Это была двадцатая страница.

***
Тогда мы жили в Готико6 у Святого Жауме, в квартире, которую снимали со студенческих времен. Мы подозревали, что дом помнил еще времена до объединения Кастильской и Арагонской корон и затем перепланировался в честь каждой победы Реконкисты. Квартира была дорогая и несуразная – девяносто процентов ее составлял зигзагообразный коридор, в котором были ниши для кроватей, которые хозяин почему-то называл «комнаты». Окно в ванной во всю стену через изгиб фасада смотрело в окно гостиной, поэтому сидя на унитазе было удобно смотреть телевизор. Как и большая часть испанских жилищ, эта квартира была совершенно не приспособлена для человеческой жизни из-за отсутствия отопления и кондиционирования. Зимой было настолько холодно, что мы манкировали душем, летом настолько душно, что мы избегали квартиры.

За домом присматривали десятки жирных топочущих по кафелю тараканов, геккон, жравший наглых насекомых и сверчок, воспевавший эту плотоядную оргию. Еще одним персонажем в этом зверинце был призрак инфернальной старушенции в белом жабо. Она никого не ела, но раз в месяц на полнолуние стабильно пугала либо меня, либо Мию, материализуясь в коридоре в самый неподходящий момент. До начала нашей маленькой подработки денег на квартиру в Эйхампле7 у нас не было. А когда мы раздобрели на кэше с кровью, покидать это место мы не стали, рассчитывая, что в момент опасности лабиринт старых домов сомкнется за нашей спиной, как волшебный лес.

Мы жили на четвертом этаже. Ступеньки были явно украдены при разграблении египетских пирамид – сорок сантиметров для одного шага вверх. В пролетах можно было разводить костер и жевать черствый хлеб, пропахший пастушьей котомкой. В тот день мне тоже казалось, что я перекинусь через перила и останусь на месте. Наконец, когда я ввалилась в дверь, мне в лицо ударило странное ощущение, будто нечто неосязаемое, невыразимое бесповоротно исказилось. Полупустая уродливая гостиная комната показалась мне новой, как если бы я увидела ее впервые. Волосы на загривке встали дыбом, как когда мне в спину смотрела старуха в жабо. Но это было не ее время – привидения, как и тараканы, появлялись здесь только ночами. А сейчас дома должна была быть Миа. Вечером мы собирались в клуб, и она вернулась пораньше, чтобы привести себя в порядок.

Окликнув ее и не получив ответа, я бросила сумку на диван и пошла в кухню за стаканом воды. Вернувшись в гостиную, я снова смерила пространство-временной континуум и убедила себя, что все в норме и дело в рухнувшем давлении. Дверь в ванную оказалась приоткрыта. Я уже схватилась за ручку, чтобы ее захлопнуть, когда в поле зрения попало что-то черное на полу. Понадобилось долго приглядываться, фокусируя не только взгляд, но и сознание на том факте, что это мой пистолет. Еще пять секунд я просто старалась осознать, как я умудрилась оставить на полу в таком непривычном для себя месте оружие, ведь я его сегодня вообще не трогала, тем более я никогда бы не стала разбрасывать его по квартире. Два шага хватило, чтобы преодолеть изгиб квартирного ландшафта, скрывающей из вида ванну. В заполненной бордовой водой чаше лежала Миа и смотрела в мою сторону своими нефритовыми глазами. Лоб у нее был прострелен. Черт. Ей совсем не шло.

Я бы дальше завороженно созерцала место происшествия, искренне не соображая, что происходит, но тут на лестничной клетке послышался легкий топот множества крепких пяток. Так могли звучать либо команда футболистов, либо отряд моссос. Но футболисты по нашему подъезду никогда стадами не ходили.

Когда шаги стали затихать на нашем этаже, я переключилась на автопилот, схватила с пола пушку и разбила рукояткой окно. В тот же момент тщедушная дверь нашей квартиры вылетела под напором накачанных иберийских квадрицепсов. Успев подумать, как мне будет сейчас больно, я спрыгнула внутрь маленького колодцеобразного патио на лески, на которых этажом ниже сушилось белье. На секунду они встали на пути гравитации и это дало мне крошечную фору, чтобы перевалиться на следующие. Кажется, так быстро планировать и заставлять свой мозжечок следовать указаниям лобной доли мозга мне еще никогда не доводилось. Надо постараться сберечь лобную долю от пули и сотрясения – эта штука явно полезная.

Сверху посыпались простыни, трусы и редкие выстрелы. На втором этаже я впрыгнула в открытое окно и бросилась в сторону, где должен был быть выход в переулок. На кухне оказалась молодая женщина, которая при моем прыжке на мойку яростно вскрикнула. Но я не была Зорро, чтобы галантно ее успокоить, так что просто вышибла стекло, и, за секунду представив, как буду скрываться от погони со сломанной лодыжкой, спланировала на мостовую.

Конечно, я подвихнула ногу, ударила правую кисть, но тогда я не чувствовала боли и мчалась во весь упор, лихорадочно соображая, куда метнуться дальше. Уходить по проулкам не было смысла – в этих узких улочках я бы билась, как рыба в сетке. Из этого невода нужно было выпрыгнуть к небу. В соседний подъезд как раз заходил какой-то парень. Метеоритом бухнувшись в него, я ввалилась в парадную и уже была на втором этаже, когда он бешено взвизгнул: «Puta loca!!!». Я была уверена, что эти толстожопые космонавты не успели выставить дозор и только сейчас лихорадочно завернули за угол, пока я уже была на пятом этаже и, ломая плечо, крушила дверь в первую попавшуюся квартиру.

Двери были старше сестры моей бабушки, так что в брызгах щеп с третьего раза мне удалось вломилась в чью-то квартиру. Под ногами забрехала какая-то мохнатая белая шавка. Две секунды – окно – террасы нет. Две секунды – терраса мимо. Секунда – терраса и вверх, на крышу! По водосточной трубе, отрывавшейся под моим весом от серых, давненько нештукатуренных стен, обрывая кожу на ладонях я вскарабкалась на окисленные громыхающие листы железа. Мгновения мне хватило, чтобы понять в какой стороне северо-восток. Только в горах, только в трущобах я смогу скрыться.

Понадобилось перебежать через всю крышу. До противоположного дома нужно было перепрыгнуть метра три. Только бы умереть, а не достаться им инвалидом-колясочником. Вдох и прыжок. Векторы, сила, импульс, кинетика – я приземлилась на стопы, опасно покачнулась, но из всех сил загребла обеими руками вперед и перекачнулась с края крыши в верном направлении.

Беги! Беги! Все мое существо превратилось в бег. Все!.. Тут слишком далеко, мне не перепрыгнуть. Внизу балкон, всего три метра. Он не закрыт, наверное, кто-то есть дома и даже показалось, что до моих ноздрей донесся запах крокетов в оливковом масле. Не пересекаясь с хозяином, я судорожно смахиваю все дохлые замки и вырываюсь на площадку. Десять пролетов – десять прыжков – из сумрачного подъезда в беспощадную пустыню вечернего городского солнца. Потом была улица, направо, после фрутерии8, прямо до антикварного, левее – в проулок. Мопед! Мопед! Как завести? У меня в кармане болтается ключ от квартиры, который я вбиваю в замок и с усилием поворачиваю – Святая Мерседес! И он завелся! Рву с места под улюлюкание “Puta!” и устремляюсь вверх, к зеленеющим горам.

Конечно, выслеживать с вертолетом у местных не получилось бы. И бегать здесь умеет только футбольная команда. Ладно, не зарекайся! Доберись до верхушки без приключений. Улицы становились уже буржуазнее, светофоры медлительнее. На Марагаль стало действительно спокойнее, гнать здесь было нельзя. Там я свернула в один из переулков и начала двигаться зигзагами, чтобы труднее было сличить камеры при случае.

Я начала сомневаться в своем плане уходить горами и раздумывала, не найти ли вывеску «Сдается», вышибить стекло и остаться там на сутки или пару, пока острая фаза погони не пройдет. Замечтавшись, я остановилась у обочины казавшегося совершенно безлюдным проулка в пять аршин шириной и стала оглядываться, как кто-то окликнул нагловатым «Guapa!». Как можно спокойнее я обернулась. Метрах в тридцати от меня стоял хитро прищурившийся полицейский. «Как это можно не надевать шлем на такую красивую головку, красавица!» – крикнул он, явно еще взвешивая штрафовать эту бабу или можно отпустить.

Получил он ориентировку? Я улыбнулась насколько могла беззаботно, потому что было бесполезно улыбаться обворожительно с гнездом, которое оставила на голове погоня и езда без шлема через весь город.

Я сложила руки в молитвенном жесте и вскинула очи горе, как будто собиралась позировать Эль Греко для «Благовещения». Полицейский улыбался. Из припаркованной рядом машины послышалась рация. Он отвернулся, а я нажала на газ, плавно оттолкнулась ногой и, затаив дыхание, начала набирать скорость. Не оглядываясь назад, быстрее, быстрее, за угол! Когда я услышала крик и первый выстрел, мой мотороллер уже шарахался по узким перпендикулярным проулкам. До Монтсеррат оставалось еще так далеко.

Делать было нечего. Нужно было снова уходить бегом, но в новых районах с одной крыши на другую в живом виде не попрыгаешь. Нужно было что-то предпринять. Совсем рядом слышалась серена, но тут им на своем хэтчбеке быстро не развернуться.

Впереди замелькал садик. Не один из тех «парков», которыми в Барселоне называют три забетонированных деревца вокруг питьевого фонтанчика, а явный отпрыск зелени, растекавшейся с горной вершины. Близилось к шести. Каждое кафе было забито говорливыми аборигенами, которые сдадут все мои телодвижения а капелла. Поэтому я решила блефовать. Легко остановилась на парковке. Встала, расправила волосы, оправила блузку и прыгуче, но без паники, зашагала к парку, будто должна успеть на встречу с сокурсниками. Сирены приближались. Впереди маячил обрыв – спуск с каменистого склона.

Не оборачиваясь, я занесла ногу над обрывом и погрузилась в него с головой, съезжая по острым серым камням, палой листве и тонким корням. Что уцелело от моих голых икр я уже не думала. Благодарила небеса только за то, что сегодня была в удобных кедах и льняных капри, а не юбке и римских сандалиях. Жаль, что моим перспективным гардеробом была тюремная роба или даже черный мешок. Я продолжала съезжать вниз по холму. Наконец, я докатила до какого-то изогнутого дерева с достаточно широким стволом, за можно было спрятаться и оглядеться. Погоня пока не было видно. Не опознали мой мопед среди трех других запаркованных у входа в парк?

Хотелось перевести дух, но сердце колотилось так, что подбрасывало всю грудную клетку. Оно гнало меня вперед, вглубь парка, где можно было укрыться до прихода собак.

Я медленно продиралась вперед, глядя то под ноги, стараясь не наступить на какую-нибудь змею, то назад, чтобы не наступили на меня. Пока все было тихо. Ни души. Мне показалось, я успела пройти как минимум километр. Добравшись до маленького ручейка, носившего гордое звание горной реки, я плюхнулась обеими ногами в воду и побрела против течения, воображая растерянные собачьи морды, мечущиеся в поисках утерянного следа.

Пройдя метров двести по реке, я вышла на берег и направилась строго на север. Еще километр, должно быть. Мне послышались голоса за спиной, но было неясно, правда ли это погоня или у меня в голове кричит мой ужас. Растительность становилась все плотнее, укрываться было легче. От постоянного подъема вверх и бешенного возбуждения у меня начало перехватывать дыхание, в глазах на потемневшем фоне танцевали неоновые золотые всполохи и, казалось, что сейчас отнимутся ноги. Хотелось лечь тут же, но до первого привала было еще очень далеко. На очередном подъеме оказался участок дорожки. Приближался бегун и я снова дернулась в укрытие, чтобы моя дикая лесная личина его не заинтересовала. Когда зожник скрылся из вида, я продолжила свой путь наверх, уже карабкаясь по крутой скале, хватаясь за камни и корни. Голос кроманьонца, доносившийся из глубины моих генов, не мог быть неправ: мне нужно было найти пещеру.

***
Пиренеи – богатая почва для археологии и мне в этом царстве теней уготовано место. Найти пещерку оказалось несложно. Ее до меня находили еще более достойные личности, о чем красноречиво сообщали наслоения граффити, стойкий запах мочи и марихуаны. Внутри была природная ниша, загороженная от входа осколком скалы. Не думая о погоне, я принесла в нее свою уставшую спину. Почему-то мне казалось, что они не станут тратить время на прочесывание леса. Это чертовски не в испанском характере. И даже не в каталанском, если в этом действительно есть хоть какая-то разница.

Пять минут мне хватило на то, чтобы ощутить тишину. И одиночество. Теперь я и впрямь одна. Миа мертва. Несмотря на то, что я видела ее в той залитой кровью ванне, с мозгами, разбрызганными по кафелю, я не могла поверить в ее смерть. Может, это инсценировка? Возможно, она решила меня предать? Я бы не торгуясь купила этот вариант. Лучше так, чем та дыра в моей жизни, которую оставила пуля в ее черепе.

Миа была очень красива. Блондинка с идеальными чертами лица, нефритовыми глазами, ладная и сильная, хотя и невысокого роста. Казалась женственной и беззащитной, но надо было слышать, как она рычала на таксистов, когда ее обсчитывали! Кто бы видел, как она играла на нервах всех чернявых испанцев! О такой женщине мечтают все.

Еще она изобрела новый способ выгодного бракоразводного процесса, с которого мы получали проценты – такой побочный бескровный приработок. Миа только однажды упомянула, что в голодную студенческую годину на родине ей пришлось подрабатывать в эскорте. Тогда я не задала ни одного вопроса и с тех ни разу не подняла тему – все, что рассказано за текилой, остается с текилой. Так вот. Красивая, воспитанная леди предлагает джентльмену отдых в компании нежных сладкоголосых пери.

Завидев готовую к соитию условно совершеннолетнюю модель, затравленные феминизмом, политкорректные чиновники разных центробанков, комиссий и министерств забывали даже снять обручальные кольца, прежде чем засунуть пальцы в нежную молодую вагину. Зря они считали, что зубы – исключительно стоматологическая категория. Иногда зажёвывает там, где никак не ожидаешь. И нельзя ссориться с тем, кто готовит твою еду. Закон жизни: тот, кто тебя кормит, пустит тебя под нож.

Мы даже вели статистику. В десяти процентах случаев просмотр видео заканчивался инфарктом. Обычно на рабочем месте (к вопросу об этике проверки личных мейлов в офисное время). Один раз даже обвалились акции европейских бирж. Аналитики решили, что финансовый чиновник просто не выдержал напряжения от очередного совещания по процентной ставке, так что инвесторы дали деру из ценных бумаг Старого Света. А папаша просто-напросто был в шоке, насколько некиногенична его мошонка!

Выжившие запивали горсть «Прозака» дешевым виски, шли в банк, снимали столько наличных, насколько выдерживало сердце кассира, и отдавали их женам вместе с домом, страховкой и еще товарными сорочками.

Миа проворачивала все эти операции блестяще, держа кого за волосы, кого за дряблые яйца – по заслугам – и при этом оставалась ярой феминисткой. Теперь ее нет. Остались только воспоминания и ее последний взгляд в мою сторону.

А я сижу в смраде мочи и ужаса, размышляя, как не хочется попасться на зуб сыскным овчаркам. Конечно, у нас был план отступления и денег мы накопили уже немало. Хватит не на одну безбедную жизнь, хотя больше половины заработка у нас обычно сжирала сама работа – плата посредникам, гонорары киллеров, аренда квартир, машин и прочего реквизита. С Мией мы решили уйти из бизнеса лет через десять и всю оставшуюся жизнь жить в свое удовольствие. Прибыль мы делили на три части – ей, мне и стабилизационный фонд. О личных кубышках друг друга мы ничего не знали: где они и в каком виде. В моем перевалочном пункте было заготовлено четыре паспорта, несколько банковских карточек и пара ключей от банковского сейфа в консервативной части Европы. Оставалось до этого схрана дойти, а он располагался в Таррагоне, что в полутора часах езды. Общак хранился в Барне, в квартире рядом с Площадью Испании. Туда пока что путь заказан, а вот Таррагона – единственный вариант, связанный с выживанием.

Что из активов мы имеем? Пугающую внешность буйного лешего. Пистолет, что само по себе ценно. Но, к сожалению, ни гроша. Оставалось выйти на большую дорогу. На которой было довольно сумрачно. До совершенной непроглядности оставалось примерно полчаса.

Я осторожно выглянула из пещеры и убедилась, что меня не поджидает рой полицейских. Лес оглушил меня какофонией звуков, взорвавшихся после тишины глубокого транса. В щелкающих ветках гудели невидимые мне насекомые, ветерок шуршал ветвями и подложка трещала под незримыми лапами. Первые шаги в этом мире заявляли о себе так громко, что, мне казалось, все сбежались посмотреть на такого слонопотама. Я замирала и оглядывалась. Вокруг по-прежнему стояла шумная тишина. Никаких людей.

Уже затемно я спустилась к той дорожке, где встретила бегуна, и решила идти в том же направлении, что и атлет. По моим ощущениям это был район Орты с замком и лабиринтом. Там камер, как мух. Четкого плана не было совершенно. Даже нечеткого и того не видать. Голова гудела, как море в раковине. Хотелось лечь и проснуться, наконец, в своей постели в Москве и осознать, что последние восемь лет были сном.

Очнуться от ощущения нереальности меня заставил силуэт монахини. Впереди, в одной со мной направлении, грузно ступая, вышагивала квадратная массивная бенедиктинка. Как если бы я просила: «Боже, дай мне знак!». Тотчас сообразив, как можно использовать этот подарок судьбы, я сжалась, опустилась на полусогнутые и стала красться вперед.

Монашка бодро шаркала огромными ногами и при приближении ее фигура показалась мне еще мускулистее. Не собираясь наносить ей существенного вреда, я взяла пистолет за дуло и решила оглушить ее рукояткой, раздеть в благих целях и в таком виде прибыть в Таррагону – в буквальном смысле за ради Христа.

В тот момент, когда я начала финишный разгон и замахнулась для удара, монашка резко развернулась, выкинула огромную ручищу и зарядила отменный бэкфист по челюсти. Я отлетела на колючую обочину, охнула и осела в пыль, держась за левую щеку. Правую не подставила бы.

– Что, сука, решила меня ограбить? – хриплый бас будто принадлежал боцману каперского судна. Боевая монахиня подошла поближе и, упирая тяжелые ручищи в бока, угрожающе нависла надо мной. На лице, которое Бог впопыхах вырубил топором, отразилась смесь превосходства и негодования. «Кажется, мне не везет и на баб тоже», – подумала я, пытаясь подогнуть под себя ноги и встать. Надо было бы это делать быстрее, потому что монахиня заметила мое движение и с подскока пнула мое бедро своим железным рубанком ноги, так что у меня из глаз вырвался рой искр.

– Обобрать Пакиту Банану? Да я таких как ты пачками рубила на четвертины и в бочках из-под селедки сплавляла в Китай на снадобья, да простит меня Господь! – монахиня воззрилась на небо и покаянно перекрестилась. Процедура не сделала ее смиреннее. Напротив, она решительно потянулась к моим волосам и тут я поняла, что придется стрелять, ибо честный бой я принять не в состоянии. Шкуру, точнее сутану, портить было нельзя, поэтому я приставила дуло практически к плюсне и нажала на курок.

Выстрела слышно почти не было (все-таки глушитель – полезный аксессуар), но остервенелый рев Пакиты атомным взрывом пронесся по окрестности, смахнув со своих мест бесчисленные стаи летучих мышей. Я как могла поднялась, по-прежнему придерживая разбитую челюсть. Монахиня сгорбилась и держалась за окровавленные лохмотья ступни, рыча нечленораздельные проклятия. Ее подбородок оказался как раз на уровне колена и мне грех было этим не воспользоваться. После удара бой-баба распласталась на дороге и, беспорядочно перебирая руками от расквашенного носа к ноге, перешла на жалобный скулеж. Держа ее на мушке, я содрала с нее платок и, с азартом пнув тугой бок, потребовала скидывать рясу. Моя просьба не была услышана, так что пришлось надавить дулом на висок. Пакита прогундосила что-то согласительное и расстегнула ворот.

Большеразмерное черное облачение, смердевшее крутым потом, табаком и спиртом, сидело на мне, как абайя. Я немного покрутилась в нем, чтобы обвыкнуться с габаритами и запахом, а Пакита сидела на земле и держалась за разбитый нос.

– Я найду тебя, сука, и порву на опресноки, – прогундосила она с ненавистью и бурлящим оскорблением.

– Паки, Христос завещал отдать и рубашку тому, кто захочет твой плащ. А ты пожалела эту вонючую рясу, – я отвернулась и поспешила удалиться, махнув на прощание рукой с зажатым в ней «грандом». – Не переживай, ты все равно попадешь в рай, потому что я помолюсь за тебя!

***
Миа легко ловила машины. Стоило ей только перекинуть через руку свои золотые длинные волосы, как движение прекращалось по всем полосам. Впервые мне было так же удобно. Оказывается, все хотят подвезти монахиню до Таррагоны. Особенно если та рассказывает, что была ограблена какими-то безбожниками и демонстрирует распухшую от удара челюсть. Даже если Пакита дошла до полиции, я надеялась, что у меня есть пара часов, пока обыватели разберутся, кто кого ограбил.

За рулем оказался честный работящий малый с маленькой карточкой Девы Монсерратской на торпеде. Он с охотой рассказал мне про свою хорошую хозяйку, про двух сыновей, которым уже под двадцать пять и пора бы обзаводиться семьями, но куда тут с такой экономикой?! Работают кто кем, а денег только на еду остается. Зарабатывать сейчас перевозкой фруктов, как он это делал всегда, стало просто невыгодно из-за бешеных цен на бензин и конкуренции, но он не жалуется – здоровье есть, слава Богу, и работы он не боится, проживем как-нибудь.

С меня в этом монологе требовалось только время от времени выдавать подходящие по смыслу восклицания. Так прошло полтора часа.

Таррагона уже была безлюдна, когда он высадил меня на улице Рамбла Нова, достаточно далеко от требовавшейся мне Мартей, куда я решила также добираться зигзагами. На все обходные маневры от точки десантирования до квартиры ушло часа два, хотя обычно эта дорога заняла бы минут двадцать. Улицы были пустынны, но я решила не рисковать и, зайдя в относительно необозримую подворотню сбросила платок, оторвала рукава и подол, чтобы казалось, будто на мне просто неряшливое платье, какие в Каталонии безмерно любят.

Когда-то мне казалось, что я слишком зацикливаюсь, но я купила квартиру с расчетом, что в нее можно попасть с крыши, зайдя в соседний примыкающий дом за углом, так что никто никогда не видел меня входящей в подъезд. А чтобы окончательно обезопасить свое лежбище, каждый раз перед посещением своего потайного уголка я применяла киношные методы грима. Теперь это давало мне небольшую надежду, что здесь меня не ждет засада. И как предусмотрительно я спрятала ключик в щели верхнего косяка двери!

Следов взлома не было, однако открыв квартиру, я сначала толкнула дверь и подождала реакции. Кажется, пусто, но пол показался тонким льдом, по которому нужно пробираться на ощупь – сначала оценивая безопасность будущего шага и только потом перенося на стопу вес тела.

Студия была как на ладони и в ней давно никого не было, так что оставалось рвануть на себя дверь ванной, что окончательно убедиться в безопасности. В душевой сидел только довольно жирный паук, но светлого цвета. «К известию». Но даже эта восьмилапая тварь была лучше, чем полицейский.

Тихо прикрыв за собой входную дверь, я, наконец, выдохнула и села на диван. Кроме него комната вмещала только узенький и пустой платяной шкаф. В тишине о себе дали знать колено и плечо. Уши наполнились гулом, глотку раздирала невыносимая жажда, превратившая рот в сухую древесину. Эхо приближающейся головной боли уже доносилось из глубины черепной коробки и при этом малейший поворот шеи отстреливал в распухшую челюсть. Травмы – это полбеды, покуда в крови литр адреналина. Однако на утро мне станут понятны все чувства форшмака на дне миксера.

Умирать, когда тошнит, неохота. Хочется, чтобы сначала перестало мутить, а потом нехай – можно сдохнуть. Подняв себя за волосы на манер Мюнхгхаузена, я подтянула себя к раковине на кухонке, наклонилась и дернула кран. Водопроводная вода в Испании омерзительна. Однако после целого дня погони я остервенело глотала воду – задыхаясь, кашляя, подавляя рвотные позывы, но не переставая лакать до тех пор, пока не унялось першение в горле.

В кухне, за тумбочкой, прилегающей одной стороной к плите пластиковый плинтус был тонко разрезан. Отодрав его, можно было поддеть напольную плитку, под которой лежал железный ящичек, замотанный в пластиковый пакет. Я самостоятельно выкорчевывала эту дыру, орудуя перфоратором, ломом и тихим русским матом, так что ни одна душа в мире больше не ведала обэтом тайнике. В нем были припрятаны паспорта, пятнадцать тысяч евро, десять тысяч долларов и связка ключей от банковской ячейки. Теперь, если мне удастся выбраться из Испании, то есть шанс изящно исчезнуть.

После нервного душа, когда мне каждые пять секунд чудился грохот в прихожей, я распласталась на голом диване и думала, что моментально засну. Но не тут-то было. Мозг решил перемолоть все случившееся за день.

Как тонка оказалась грань между буднями и катастрофой. Кто-то завтра пойдет с утра в тысячный раз открывать фруктовую лавку. Кто-то накормит сына и отправится на работу в муниципалитет. А я побегу, как соленый заяц и никто не гарантирует, что ушастый не скачет прямиком в капкан.

Мысли от собственной безысходы вернулись к мертвой Мие. Хороший ход – убить мою напарницу и подставить меня. Этот человек или даже компания сапиенсов хорошо нас изучила. Но кто они? Кто-то из клиенток решил, что мы слишком много знаем? Но тогда было логично убрать и меня, ведь начни я сдавать заказчиц, у Альмодовара не было бы проблем с материалом лет на тридцать вперед. Не успели? Что-то им помешало? Не уверена. Все слишком ювелирно сошлось. Может быть, тот, кто застрелил Мию, дал мне сбежать и теперь следит за мной, а я просто отправляюсь прямиком в ловушку? Слишком много пока было вопросов и совсем недостаточно ответов.

Я снова шла по коридору, открывала дверь ванной комнаты. Свет был серый и тусклый. На кафеле и краях ванны, наполненной кровавой водой, остались темно-бордовые брызги. Однако Мии здесь не было. Все это мираж? Но ее голос зазвучал откуда-то сверху: «Помни, ты здесь не одна!». Через окно, нелепо ведущее в гостиную, я увидела врывающихся в дом полицейских. Попытка разбить стекло пистолетом ни к чему не привела, так что пришлось броситься на него всем телом. Движения казались тяжелыми, будто я ворочалась в застывающей смоле. Вместо падения получилось вязкое оседание в темный колодец, а ко мне уже тянулись огромные узловатые руки.

Я вскрикнула и подскочила. За окном было яркое солнце. Кажется, уже наступил полдень.

***
У Хоффмана были нереалистично серые глаза. Точнее, даже не серые, а цвета хромированной стали. В сочетании с платиновыми волосами и гладким бесскулым лицом он походил на персонажа дистопии. От человека с внешностью сталепрокатного завода не ждешь большой эмоциональной подвижности, но Хоффман, напротив, всегда плохо справлялся с чувствами. В массе своей, негативными.

В тот день еще ничто не успело вызвать у него раздражения. Сидя в мягком, кожаном кресле-колыбельке, он просматривал почту, изредка отправляя рубленые ответы. В дверь постучались. Хоффман не утруждался сильно повышать голос, ожидая, что все визитеры будут с вниманием прислушиваться к самым слабым сигналам: «Да-да!», – проговорил он, едва выдохнув.

В проеме показался здоровяк средних лет с коротким ежиком на шишковатой голове. Черный дешевый костюм сидел на этой горе мышц, как стручок на перезрелом горохе. «Господин Хоффман, разрешите?» – Да, господин Уллевик! Чем обязан?

Уллевик захлопнул за собой дверь и прошел к столу. Хоффман кивнул на стул напротив. Крепыш уселся, положил на стол бумажную папку, расположил массивные руки на подлокотниках и заговорил вдумчиво, в меру громко и веско:

– Господин Хоффман. У меня очень серьезная информация. Мне поступил сигнал от Рудольфа Штайнгера, что за ним установлена слежка.

Хромированные глаза Хоффмана расширились как минимум на треть. Начальник службы безопасности был напрочь лишен остросюжетной картинности и все годы совместной работы вел себя исключительно деловито.

– Я провел проверку и уверен, что подозрения господина главного инженера верны – без сомнения за ним следят, – продолжил Уллевик. – Возможно, готовится его похищение. Боюсь, мы имеем дело с нетривиальным случаем промышленного шпионажа.

Ничто не предвещало беспочвенного алармизма от проверенного боевого офицера, так что в последней попытке защититься от лавины неизбежного, Хоффман поднял перед собой руки:

– Так-так! Что это еще за нонсенс? Давайте с самого начала.

– Месяц назад ко мне обратился господин Штайнгер. Надо сказать, что он был крайне взволнован…

«Опять обосрался от вида собственной тени», – подумала Хоффман, представив за этим вежливым пересказом, как патлатый неврастеник бегает по кабинету Уллевика, причитая и жуя ногти от страха.

– … Он подозревал, что его телефон прослушивают и что за ним установлена наружная слежка. Откровенно говоря, господин Хоффман, сначала я решил, что это всего лишь беспочвенное беспокойство…

«Паранойя! Паранойя! Как обычно у Штайнгера!»

– … но стал действовать по инструкции.

– И?

– Проверка показала, что телефон Штайнгера действительно был заражен трояном, передающим информацию о переговорах и месторасположении, а также видео на сторонний сервер. Не исключено, что телефон мог вести запись не только телефонных переговоров, но и оставаться активным все время, даже под видом выключенного.

На этом моменте по телу Хоффмана скатился водопад холодного пота и мелкой дрожи.

– То есть кто-то мог слышать все, о чем говорилось в присутствии этого смартфона?

– И, возможно, видеть. Как я упомянул, камера также включалась по команде бота.

Хоффман с размаху хрястнул по столу кулаком так, будто показывал каратистский прием. Мебель выдержала, а вот нежная белая клавиатура от «Мака» подскочила и свалилась на пол с пластмассовым стуком. Уллевик никак не изменился в лице.

– Куда все это утекало? – рявкнул Хоффман. – К бургерам, конечно?

– Я не могу быть уверен, что сервер злоумышленников связан с США, герр Хоффман. Работали не дилетанты и наших ресурсов не хватает. Чтобы получить больше информации, мне придется обратиться к моим связям в спецслужбах, но я должен предупредить, что, возможно, расследование придётся переводить на официальные рельсы.

Хоффман сполз по спинке кресла, как талое мороженое, и устало потер глаза под очками. Его куратор в правительстве, уважаемый фон Рауберг, лично забьет его саперной лопаткой и прикопает в негашеной извести: пять лет работы коту под хвост и международный позор в придачу.

Все знают, что немцы изобретают. Их идеи воруют американцы. У которых все прут русские и в последнее время китайцы. По правде, американцы прут и у русских, но у тех плохой пиар. Британцы клянчат у американцев, но ни черта не получают, кроме дырявых крейсеров. Японцы себе на уме. Французы по-прежнему делают сыр. Но только не надо об этом говорить – вот и вся премудрость мировой политики!

Лазерная пушка – это вам не томограф. Конечно, томограф полезнее, но пушка сексуальнее. Поэтому, если вы изобретете томограф, вам придется завести отдел маркетинга и все равно машину придется продавать со скидкой. А пушка заводит всех сама по себе и, чем она секретнее, тем сильнее оргазм у потенциальных клиентов из числа генералов.

Была только одна причина, почему Хоффман до сих пор лично не заморил Штайнгера дихлофосом – тот был изобретательным инженером и от него зависело создание этой проклятой пушки. Теперь же: «Uncle Sam thanks you!»

– Как будет правильнее поступить, Уллевик?

– Господина Штайнгера следует перевезти на некоторое время на нашу базу, – Уллевик заметил скептически скосившееся веко Хоффмана и предвосхитил его вопрос. – Он не против и даже был бы рад, так как он действительно очень нервничает.

Производственная база «Шайдер унд Максвел Гмбх» представляла из себя небольшую средневековую крепость, даже окруженную с четырех сторон рвом с водой. Киловатт, которые пускались на электрификацию и без того малоприветливой колючей проволоки, хватило бы на освещение маленького баварского городка. За первой линией обороны высилось заграждение рабицы. И пара автоматических пулеметов по периметру – исключительно для порядка. Внутри были натыканы квадратные ангары, но, кажется, даже булочнику из соседней деревни было ясно, что это типичная maskirovka. Основной комплекс уходил метров на двести вглубь, и проектировщики обиженно подсмеивались над декорациями третьей «Матрицы». Их Зион по сравнению с подземной научно-испытательной базой был какой-то плохо продуманной халтурой.

Под прикрытием этого, казалось бы, неприступного форта у Штайнгера не перестали потеть ладони, но хотя бы прекратились приступы нервного удушья. Он запирался у себя в кабинете и постоянно держал поблизости нож, применения которого, он, впрочем, боялся больше, чем самой ситуации, в которой ему придется обороняться.

Конечно, Уллевик ему рассказал про недружественных шпионов – ставки росли вместе с завершающимися испытаниями пушки. Но только Штайнгер был совсем не идиот. Он был уверен, что никакие это не шпионы. За всем этим стоит его рыжая толстая фрау. Только доказать не мог, потому что начальник службы безопасности смотрел на него как на психопата и даже приговаривал что-то вроде «Не волнуйтесь так сильно, герр Штайнгер! Все будет хорошо!». Они думают, это ЦРУ. Да эти дилетанты даже не смогли устранить Кастро! Если бы Марта взялась за дело, кубинец давно бы превратился в чучело в вестибюле Капитолия. Поэтому даже на базе Штайнгер чувствовал себя только в относительной безопасности.

***
На самом углу каррер9 де ла Тапинериа под самыми стенами дворца арагонских королей действовало благословенное питейное заведение – Spritzeria. В нем за три с половиной евро студентам в пластиковый стаканчик наливали щедрую порцию «Спритца» с толстой оливкой на шпажке в качестве легкой закуски. Для распития далеко ходить было не нужно – мы садились на широкий парапет, отделявший выровненную в двадцатом веке улицу от покатого средневекового холма, и потягивали свой пятничный десерт. Было уже девять вечера, но в конце мая в Барселоне – это самое комфортное для жизни время.

Для нашего курса наступила светлая пора – мы успели не только сдать экзамены, но даже написать тезис10. Фиговая диссертация, конечно, но кого теперь это волнует? Впереди была защита, который никто особенно не боялся. Законный пересменок, когда выпотрошенные, но не сломленные, мы могли позволить себе окунуться в признанную великолепной ночную жизнь средиземноморского города.

Мы с Мией были под впечатлением. Парой часов ранее мы зашли в исторический музей города, обнажавший погребенные под толщей времени римские развалины, и наткнулись на нашу преподавательницу. Один в один Тереза: те же губы, нос, овал лица, глаза и брови, и даже прическа такая же – крутые кучеряшки, собранные в пучок на затылке. Только не говорит ничего и из белого мрамора. Жила в Барселоне почти две тысячи лет назад.

– Реинкарнация, – бубнила Миа, с подозрением разглядывая прохожих, явно подозревая в каждом переселившуюся душу.

– Гены, я думаю, – честно говоря, я тоже думала, что тут не без мистики, но старалась не отступать от своего биологического детерминизма.

– Ну как такое может быть? Вот подумай: этот бюст был высечен из камня в сто тридцать четвертом году нашей эры, так ведь? Сколько через эту землю прошло народов? Вестготы, мавры… черт знает кто еще! Армии моряков тысячелетия высаживались в этом порту, и они тут не страдали от воздержания – мы знаем, откуда по Европе пошел сифилис, верно? И ты считаешь, вся эта генетическая масса никак не смешалась, не переплавилась, не осела здесь, чтобы спустя две тысячи лет по той же самой земле ступала точно такая же римлянка? Кстати, если судить по Терезе, у прототипа этой статуи тоже могли быть голубые глаза.

Я задумчиво пожевала шпажку от оливки. Не каждый день перед тобой совершенно случайно разверзается вечность.

– Может быть, мы тоже просто чьи-то реинкарнации? – спросила я.

– Мы бы видели во сне наши прошлые жизни, это был, разумеется, весомый научный аргумент и диспут разгорался.

– А может и нет! Может, мы иногда так плохо приживаемся на том месте, на котором родились, потому что в нас не упокоился древних дух, и мы срываемся и едем в другие страны не просто как туристы, а чтобы сделать эти восходы своими. Просыпаться при этом солнце, как тысячу лет назад.

– Ты, судя по всему, заплутала по дороге и должна была родиться где-то в Скандинавии, – предположила Миа.

– Скорее в Биармии, учитывая мои неоднородные татаро-монгольские корни. Вот такая загогулина – рвешься в Испанию, а сердце должно успокоиться где-нибудь на южном Урале.

– Это как раз объяснимо: монголов исторически тянуло на Европу. Когда настанет время и придешь к костру предков, то сможешь с гордостью заявить, что ты дочь племени, которая смогла: пошла к морю и завоевала град под холмом. И тебе дано было! – по напряженному лицу Мии было понятно, что для выражения многослойных философских мыслей на неродном английском одной порции «Спритца» было маловато и ей хотелось укрепить свои семантико-лингвистические силы.

– Мои предки скажут: «где золото?», – недовольный моим скромным существованием пра-пра-пра-пращур явственно явился мне в вечереющем барселонском небе.

– А где золото?

– Хм… – откуда мне было это знать?

Миа помолчала. Потом дважды набирала в легкие воздух, чтобы что-то сказать, но каждый раз осекалась. Я красноречиво мыкнула, призывая подругу дать волю своим мыслям.

– Что ты собираешься делать дома?

– Пока не знаю. Работать, очевидно. Я же сильная европейская женщина. Ты?

– А кем? Я тоже думаю работать, но кем ты, например, будешь работать?

Зачем было так портить вечер было совсем непонятно.

– Не знаю, – грустно протянула я.

– И я не знаю, кем буду работать я. Ты хотя бы из большого города. Я была в Москве. Москва огромна. Это не Рига, где все друг друга знают.

– Мегаполис – это прежде всего конкуренция. Гораздо проще пробиться с мозгами и образованием в маленьком городе, в небольшой стране.

– Не хочу! Не хочу в маленький город, понимаешь? Кто-то из моих астральных предков жил здесь – в городе у моря. Страдал от климата, малярии, скверного запаха городской канализации, но не мог уехать, понимаешь? Я хочу остаться. Я хочу конкурировать.

– Тебе легко остаться – ты гражданка Европейского Союза. Это для меня – чемодан, Эль Прат, Московия.

– Так. Слушай. Я придумала. Помнишь, мы с тобой обсуждали, что было бы здорово иметь маленький магазинчик на авениде Диагональ?

– Да. Было бы хорошо иметь магазинчик, шампанерию…

– Погоди! У меня есть двоюродная тетка. У нее нет своих детей, она живет одна и моя мама для нее единственный ребенок. А я как внучка.

– И?

– Она накопила кое-что…

– У нее как со здоровьем?

– Крепкая, как лось, еще лет сорок проживет.

– Ну тогда на стартовый капитал не стоит рассчитывать – когда подоспеет завещание мы с тобой уже врастем корнями – ты в свою Ригу, я – в Москву.

– Да не обязательно ждать!

– Ты что… хочешь?.. – тогда мы еще жили в рамках христианской морали, так что я впервые серьезно испугалась Мию.

– Да ты сдурела? Конечно, нет! Она сама обещала мне помочь, когда мне понадобится встать на ноги. Остаемся в Барселоне еще на год. Ты пока учишься, я открываю магазинчик. И потом я оформляю тебя к себе на работу! И тебе дают визу!

План был хороший, но пернатость прав всецело оставалась всецело на моей стороне.

– Но тебе это зачем? – я не могла взять в толк, в чем выгода для моей подруги.

– Города нужно брать толпой, а с тобой мы сработались. Открыть свое дело в чужой стране – это вызов. Мне нужно мощное русское плечо.

Я подумала, стоит ли сейчас произносить слова, за которые, возможно, не смогу ответить. Уже был почти вечер, но вдруг широкая река виа Лайетаны сверкнула ярким прощальным лучом солнца.

– Видимо, идеальный момент, – решила я и протянула Мие руку. – Договорились!

– Договорились! – Миа со всей силой сжала мою кисть.

***
Пару часов я валялась на диване и смотрела в потолок. Стоит ли игра свеч? Может, сразу удавиться и сказке конец? Ну какие у меня шансы обхитрить Европол? Судя по последним событиям, все наши косяки дали о себе знать. Кто стоит за этим? Можно ли бежать? Стоит ли выходить на улицу сейчас или прикинуться камбалой на пару дней? Может, стоит самой сдаться полиции с расчетом на снисхождение? Каков шанс, что на самом деле я уже давно сижу в комнате с белым потолком и смотрю в стену?

В какой-то момент я спустилась в такой колодец отчаяния, что меня снова затошнило. Теперь – от себя. От своей трусости и безволия. А чего я ждала за свое поведение? Карамелек? Звание почетного гражданина Барселоны? Ты убивала людей за деньги, милая! Тебе поделом и давай на чистоту – ты завела эту квартирку, потому что знала, что рано или поздно это произойдет, так что хватит ныть и гундосить!

Приводя себя в боевую форму, я так сильно хлопнула себя по здоровой щеке, что слегка пискнула, ибо резкой болью отдало в разбитую. На этом месте я твердо решила, что подыхать можно только после того, как я увижу, что мои враги жрут землю. Не с меня брать пример христианского поведения и на том свете меня ждет тяжелый разговор, но смерть Мии нельзя было так просто оставлять неотомщенной на этом свете.

Тот, кто ее убил, долго за нами следил и даже знал, где я храню пистолет. Более того, он просто хорошо знал, что он у меня есть. Это радикально сужает круг подозреваемых. Мой взяли не спроста – хотел повесить убийство на меня. За этим и подгадал прибытие полиции. Или сначала выстрелил, а потом позвонил в полицию. Проследить за мной могли и не лично – чтобы знать, когда я направлялась в сторону дома было достаточно хакнуть телефон. Но я могла по дороге домой зайти в кафе или магазин, а могла и отправиться в парк или на пляж, как я делаю часто без видимой, по крайней мере для себя, закономерности. Может, я более предсказуема, чем думаю? Почему-то мне казалось, что пришедший за Мией сейчас идет и по моему следу и, возможно, если полиция найдет меня первой, это будет не самый провальный вариант.

После какого-то неудобного поворота стало очевидно, что передняя брюшная стенка прилипла к позвоночнику. Так бывает, если сигать по крышам и не есть сутки. Не очень-то и хотелось, но было понятно, чем это кончится – я упаду в обморок в самый неподходящий момент. Надо выбираться хотя бы за едой. Что мне, дуре, мешало притащить сюда запасную одежду и парик?

В квартире было тихо. Высовываться было откровенно страшно и перед выходом на улицу комок подступил к горлу, а сердце отчаянно задребезжало в груди. Возвращаться сюда уже будет нельзя, так что я собрала свои паспорт и деньги в какой-то завалявшийся пакет от «Каррефюра» и снова натянула пахучий отрез сутаны. Он вони меня чуть было не накрыл обморок.

Стараясь выглядеть естественно, я на распухшей лодыжке доковыляла до ближайшей комиссионки и накупила первой попавшейся под руку одежды: верх, низ, очки и широкополая уродливая шляпа. Типичная алкоголичка с разбитой щекой вышла из запоя и готовится вернуться на работу – не думаю, что кто-то купил эту версию, но если уж врать, то с полной верой в собственную ложь. Переодеваться в магазине было подозрительно, так что я юркнула в ближайший подъезд без камер и с неимоверной радостью сорвала с себя смердящую навозную тряпку.

Теперь еда. Немного. С этим меня спасли паки, вчетыредорога продавшие мне хлеб, сыр и бутылку воды. Голода по-прежнему не ощущалось, но колени дрожали. Сейчас еще от напряжения, а нужно мне будет опять порхать с крыши на крышу, я спикирую вниз. «Ешь, ешь! Это приказ!»

Ну все, рисков достаточно, теперь нужно планомерно бежать и скрываться. По направлению в Брюссель. Но сначала я навещу Тео – ему обычно известно больше, чем остальным.

***
Благообразная седовласая дама с полупрозрачными белыми кучеряшками сидела за столиком в «Старбаксе» на Центральном вокзале, держа в скрюченных пергаментных пальцах фламандскую газету. Перед ней стояла небольшая чашка кофе, к которой она не притронулась просто от презрения к масс-маркету, но нужно было где-то пересидеть с комфортом до прибытия в 14.30 поезда из Утрехта.

Она посмотрела на маленькие наручные часы. Стрелки переместились ровно на половину третьего. Из полукруглой сумочки через плечо послышался веселый рингтон, и дама поспешно достала древний, почти как она сама, кнопочный телефон.

– Да, Маргрет, жду тебя в кафе «Старбакс»… «Старбакс» … такая вывеска с двухвостой зеленой русалкой… или не знаю, что это… Хорошо, я встречу тебя под центральным табло, дорогая!.. Не волнуйся, сейчас мы найдем друг друга.

С усердием нажав на красную кнопку на телефоне, беловласая старушка достойно поднялась, изящно, насколько позволяли больные суставы, перекинула через плечо шелковый красный шарфик, с прямой спиной вышла из кафе и уверенно ступила в бесконечный людской поток.

Когда она приблизилась к табло, под ним уже металась из стороны в сторону растрепанная, нервная Маргрет. Завидев подругу, она почти побежала к ней и бросилась в ее руки.

– Мария! Мария! Боже, я не нахожу себе места!

Мария крепко обняла и похлопала по спине подругу, и, чтобы перекричать вокзал, прокричала той в самое ухо:

– Давай выбираться. Сейчас нам нужно найти местечко потише, чтобы все обсудить.

Маргрет отпустила ее и они вместе направились к выходу – Мария уверенно, а Маргрет след в след, будто боясь потерять уверенную высокую фигуру в толпе. Они вышли, пересекли улицу Инфанты Изабель и от правились вглубь сквера Пютри. Мария выбрала уединенную скамейку и Маргрет послушно уселась рядом.

– Дорогая, я рада, что ты так быстро приехала!

– Ну, конечно! То, что ты мне сказала… Это выбило у меня почву из-под ног. Я ни о чем думать не могла! Пожалуйста, не томи меня сейчас. Что ты знаешь?

– Как я сказала, мне кажется, я напала на след в убийстве твоего сына. Но одним нам с этим не справиться.

– Расскажи же! – Маргрет сорвалась на крик.

Мария достала из сумочки тетрадь.

– Я долго вела записи. Анализировала – ты знаешь, это мой конек. И поняла, что на протяжении почти семи лет произошел странный, необъяснимый рост смертей состоятельных, успешных, сравнительно молодых мужчин. Это выбивается из нормы чисто статистически. Их, на первых взгляд, ничто не связывает – ни область деятельности, ни обстоятельства смерти, пока не начинаешь присматриваться. Вот …

Мария открыла тетрадь на середине. Разворот был изрисован аккуратными, обведенными циркулем кружочками. Каждый элемент был соединен с другим или несколькими фигурами. Внутри тонким аккуратным почерком были записаны имена.

– Йан погиб через три месяца, после того как совершил самоубийство сотрудник юридической фирмы, обслуживавшей их агентство. А еще через четыре с половиной месяца погиб от передозировки какой-то дряни арт-директор рекламного агентства, которое обслуживало обе эти конторы. Но, что интересно, у бельгийских партнеров юриста за полгода до этого также случилось несчастье – без вести пропал начальник одного из департаментов. А юрист…

– Но в чем закономерность? Как понять, кто следующий? Кто за этим стоит?

– Этого я пока не понимаю. Все эти люди непубличные и о них мало сведений. Но я не зря позвала тебя. В департаменте организованной преступности еще работает одна моя приятельница и бывшая коллега. Возможно, она сможет нам помочь. Хотя бы из уважения к двум старым перечницам, – Мария улыбнулась, но Маргрет даже не попыталась скривить губы. Она не улыбалась уже три года.

***
Heavy metal мертв и еще не перекрестившиеся поклонники его – некрофилы. Что вполне подходило нечесаному, бесприютному медведю, каким был Майк. Судьба невзлюбила его с самого начала, в мире живых ему было слишком неуютно, так что истошные вопли из колонок были достойным саундтреком его земного пути.

Во-первых, ему не повезло родиться на самом дне рабочего Манчестера со всей стандартной социальной атрибутикой в духе пьющей матери, неработающего отчима-агрессора и трех таких же неприкаянных братьев. К пущему несчастью, для такой обстановки у Майка была слишком тонкая кожа.

Однажды учительница заметила, как тот, открыв рот от чувства бесконтрольной экзальтации, разглядывает в учебнике репродукцию «Венеры» Веласкеса. Тупая озлобленная кошелка с такой же беспросветной жизнью, как у большинства ее учеников, не могла упустить возможность самоутвердиться за счет слабого. Осклабившись, она с наслаждением вывалила манчестерскую кашу из сморщенных буро-лиловых губ: «Наверное, Моррис, уже в мокрых штанах сидишь!». Из угла загоготали трое бритых упырей.

Майк вжал голову в плечи, густо покраснел и, поставив на себе крест, сел вечером за компьютер. Он расчехлил флешку с червем, который ему достался в качестве платы за мескалин от полусумасшедшего парня по имени Ник. Майк хотел навалять ему по шее за должок и за такую фигню вместо бабок, но тот канючил, что эта штука дороже кокаина, ведь он сможет залезть в любой обывательский компьютер. Немного порывшись в интернете, Майк легко узнал, как вычислить домашний роутер своей училки и быстро расположился в ее ноутбуке. Основательно накачав машину самой омерзительной детской порнографией, он сделал хорошо законспирированный звонок в полицию. Истерическое отрицание вины не произвело впечатление на каменных бобби – старая ведьма отправилась в тюрьму.

Результат показался Майку достойным, и он увлекся хакерским ремеслом. При этом он не переставал приторговывать наркотиками для лучшего заработка и, не доучившись последний год в школе, сбежал из дома. Ем давно стало понятно, что когда-то он докатится до более рискованных дел, чем воровство с банковских карточек, поэтому обычно он слушал инфернальные дребезжания из колонок и грустно выдавливал таблеточки из блистера, ожидая решительного финала.

Вежливый стук в дверь был совсем не похож на трубы Апокалипсиса, но тем сильнее испугал Майка. Он не привык к такому. Если бы это были его друзья из числа наркодилеров, дуло приставили бы к его носу без лишних предупреждений. Возникла мысль выпрыгнуть из окна. Снова раздался стук, такой же сдержанный. Парень осторожно выглянул в окно. На улице стояли два не водившиеся в это районе авто породы «Audi».

Майк приоткрыл дверь на пару сантиметров и выглянул в холл. Один из двух джентльменов в темно-серых пиджаках и с выцветшими волосами, стоял вплотную. Второй был обращен лицом к коридору.

– Мистер Морис.

– Это я.

– Это был не вопрос. Я знаю, что это Вы. Меня зовут Стивен Лесли. Это мой коллега, Джонатан Браун.

– Вы из полиции?

– Нет, мы из Ми-5, – обыденно ответил Лесли. – Я настоятельно рекомендую впустить нас внутрь для детального разговора.

По-прежнему стоя спиной к двери Браун оглянулся в пол-оборота, заправив правую руку под пиджак. Майк догадался, что там кобура. Посылать их к черту не имело практического смысла. Хозяин отступил вглубь, агенты зашли внутрь и Браун захлопнул за собой дверь. Лесли сразу отправился в комнату, бесцеремонно и без видимых эмоций осматривая авгиев бардак. Вошедший следом Браун также ни единым мускулом не выдал своих мыслей.

Первый агент подошел к столу, на котором были разбросаны выпотрошенные блистеры, грязный бонг, скомканный сальный пакет из «макдака», мертвые провода, какие-то флешки, резиновый миньон и прочая дрянь, из-за которой было почти не видно клавиатуры.

По желобку позвоночника, проходившего между жирненькими лопатками, у Майка стекла большая капля пота, и легкие навалилась бетонная плита и руки начали ходить ходуном. Последний раз он попадался только когда разгоняли сквот, но из-за своей невероятной укуренности удалось прийти в себя только на вторые сутки в камере. Тогда ему влепили три месяца, которые пролетели бессознательно. А сейчас в воздухе щелкал невидимый арифмометр, насчитывая цифры от двадцати до сорока. Или даже пожизненно. Майк не мог себе ответить, чем тюряга была бы хуже его жизни. Единственное, что приходило на ум – отсутствие психотропов при избытке соседей из числа серийных убийц. Это обстоятельство могло негативным образом сказаться на качестве ночного отдыха.

Лесли просканировал стол и обернулся к хозяину квартиры:

– Вы очень талантливый человек, мистер Моррис, – тот не обрадовался, что единственный раз в жизни услышал такой комплимент от агента национальной разведки.

Лесли продолжал:

– Не каждый может привлечь внимание Ми-5. Хотя, признаться, наше самолюбие было несколько задето тем, что такой самородок был открыт не нами, а нашими коллегами через Ла-Манш. Вы, конечно, понимаете, мы не любим, когда европейские партнеры замечают, что в Британии есть таланты, а мы от Вас даже демо не получали.

Очень ясно строчки кода пронеслись перед глазами Майка. Да, Мартин был прав – он дебил.

– Не понимаю, о чем речь… сэр!

– Мистер Моррис… просто не надо… Не надо! – Лесли скислил мину, Браун вперился в голову Майка, будто прицеливаясь. – Ситуация такова, что вас просят завернуть батончиком и переправить в руки наших коллег. Но мы, подданные Ее Величества, не можем поступиться своей гордостью и так просто уступить своего гражданина. Поэтому, мы думаем, что Вам будет правильнее со всех точек зрения – чести и прагматизма – умереть.

У Майка хватило времени ровно на то, чтобы округлить глаза. Послышался воздушный плевок и жесткий удар пришелся на левый бок живота. «А это не так больно, оказывается», – успел подумать несчастный хакер прежде, чем в глаза натекла темнота.

***
Окно от пола до потолка было в общем-то бесполезно на улице Клови – вид открывается на крохотную улочку с трехэтажными узкими домишками. Илсе сидела спиной к свету, так что на ее оплывшем от возраста лице с тяжелыми носогубными складками растеклись густые вечерние тени. Казенный рабочий столик был мал для своей обладательницы, так что среди бумаг, монитора, клавиатуры, нескольких папок и фотографии внуков этой крупнокостной женщине было некуда поставить локти.

Последние несколько секунд она сидела молча, сложив кисти на подбородке и похлопывая себя указательными пальцами по щекам. Ее взгляд был устремлен в глубину коридора напротив. Ход мыслей был почти материален – размышления перекатывались в голове массивными морскими валами. Мария буравила свою старую напарницу взглядом, будто пытаясь телепатически направить ее на верный путь. Наконец Илсе вышла из своего оцепенения и растягивая слова, произнесла:

– Это нереально расследовать. Невозможно чисто процедурально.

– Но ведь ты видишь цепь взаимосвязанных событий? Видишь? – Мария чуть подалась вперед, стараясь продвинуть свой аргумент физически.

– На меня произвели впечатления твои расчеты, полагаю, что даже в этом есть истина…

– Тогда в чем дело?

– Еще раз повторяю: твои выводы заслуживают внимания. Но и ты пойми: чтобы начать расследование, мне придется сначала поднять все эти дела, опровергнуть все выводы следствия. А это не в моем округе, не в моем городе и даже не в моей стране. Ты думаешь, наши голландские коллеги будут рады, если какая-то старая кляча придет к ним и скажет: «Вы тут ошиблись три года назад, давайте-ка пересмотрим!». Да мне нанесут увечья даже при исполнении! Можно подумать, что мы тут бумажки перекладываем, но тут, на секундочку, семнадцать дел – от грабежей до изнасилования! Ты можешь себе представить? – изнасилование! Кому нужно кого-то насиловать, когда все на все готовы, Мари? Абсолютно уверена, что в Утрехте они тоже не прохлаждаются. Так что, если есть силы копаться, придется нанять частного детектива.

Маргрет склонила голову. Казалось, что она беззвучно плачет.

– На что ей нанимать частника? Даже если она свой дом продаст, ей не хватит.

– Ничего. Не. Могу. Сделать.

– Ты можешь! Ты можешь! Я могу сама вести расследования, но мне нужен доступ к информации! Хотя бы помоги мне этим!

– Да на каком основании?! – Илсе от раздражения хлопнула пальцами по столу.

– Скажи… что пишешь диссертацию, – Мария подумала, что сейчас Илсе громко рассмеется, но та даже не мигнула.

– А ты с Альцгеймером не дружишь?

– Мы с тобой много работали в последние годы. Хоть когда-нибудь я кормила тебе фуфлом? – Мария все еще баюкала в объятиях поникшую Маргрет. Илсе ничего не ответила. – Хотя бы раз я раскрывала рот, не подумав? Неужели я была плохим аналитиком? Не поймали ли мы с тобой больше преступников, орудуя карандашом и калькулятором, чем эти молокососы со своими американскими тренькалками? Если бы я могла, я бы все сделала сама. Посмотри на нее! Посмотри! Ее сына размазало по железнодорожным путям и в крови нашли столько алкоголя, что останки успешно сохранились бы и без холодильника. А он ведь не пил ничего крепче пива всю свою жизнь! Тебе не кажется, что так не бывает?

– Мужчины часто напиваются… и погибают.

– Сразу после того, как отписывают все состояние жене. Да, так случается каждый день! – Маргрет все-таки заплакала.

– Мария, я ухожу на пенсию через три месяца!

– И скатертью дорога! Но со спокойной совестью! Посмотри на нее – у нее ничего не осталось! Тебе не стыдно будет сидеть меж тюльпанов в розовой панаме и вспоминать, что ты просто не захотела последний раз поднять задницу?

– Да я за пятьдесят лет службы едва дух перевела, дорогая!

– Отлично! Значит тебе не привыкать!

От немого возмущения риторикой Илсе только всплеснула руками.

***
Снова стать брюнеткой оказалось как-то невыносимо грустно. Под глазами вылезли темные круги, набухли брыли и растопырились скулы, распухшая щека делала меня жалкой и в сумме я состарилась на пятнадцать лет. Зато теперь у меня были зеленые глаза. Мне всегда хотелось иметь голубые, но таких линз в аптеке не было.

Я наследила по всей Испании по дороге к французской границе. Тем, что меня никто не опознал на территории государства, я была обязана испанской короне. Каталонские газетчики выпустили мой парадный портрет на передовице La Vanguardia через день. В другой прессе моя скромная марочка появилась только глубоко за двадцатой полосой, а любой приличный читатель не шел дальше заметок о суде над мужем инфанты, удачно приключившемся в ту пору. Всем было решительно не до меня.

Добраться до границы удалось на мотороллере. Точнее, на том физическом воплощении личного самоистязания и проработки кармы, который я выторговала за двести евро у бойкого афроиспанского подростка. Исчадье двухколесного транспорта хрустело, чихало, билось в судорогах, глохло на подъемах (а спуски и подъемы, доложу вам, – превалирующая геометрия Пиреней) и иными способами являло свою хрупкую непостоянную натуру.

Хорошо, что женщины кричат на родном языке только когда рожают, а не когда у них дохнет мотороллер. После очередного припадка я начала во всю глотку материть его по-испански, а также частью по-португальски, как учил меня много лет назад сосед-бразилец. Почему-то мне казалось, что русская брань этот бусурманский механизм не проймет. Вдруг откуда ни возьмись… полицейский патруль. Сверкая ослепительной улыбкой из-за спущенного стекла, офицеры предложили мне свою помощь. На смеси испанского и ломаного португальского я поблагодарила и как могла вежливо отказалась. Патруль подбодрил меня, сказав, что местным двухколесным зверюшкам нужна ласка, а не ругань, и покатили дальше. На окне заднего сидения, где обычно вывешивают ориентировки «Разыскиваются», я заметила свой фоторобот.

Перейдя границу, я также по дешевке раздобыла раздолбанный драндулет и дорога до десятого округа Парижа показалась настолько мирной приятной, что я даже начала забываться, пережевывая гигантские эклеры под хороший латте. Только на подъезде к городу праздника, который протекал без меня, ко мне вернулось чувство ада. Хоть и красивый, Париж менее всего казался дружелюбным.

Я не могла знать, где живет Тео, но тем, кому она был нужен искали на бульваре Страсбург по нечетным дням первой недели месяца, в одном из кафе или на улице, под сенью страдающих витилиго платанов. Он появлялся и исчезал, как призрак германских племен в гуще романского мира. Тео был удивительно красив – со своими тонкими чертами лица, высоким лбом и голубыми глазами, одетый в черную водолазку и светлый пиджак, он походил на элегантного вампира. Конечно, как все немцы, слегка высокомерен, но отзывчив на шлепок тапкой по морде. При этом эффективен, холоден и справедлив.

Оставалось рассчитывать на профессиональную этику киллерского цеха – они не лгут. Поэтому, когда полиция нападает на след, в числе первых свидетелей убирают их.

По понятным причинам я никогда не говорила с Тео по душам. Кто научил его убивать? Кто был его первой жертвой? Бывал ли он когда-нибудь влюблен? Готичный профиль вырисовывался на автобусной остановке напротив этнического салона красоты. Тео склонился над своим телефоном и пролистывал Фейсбук. Так мы узнали, что у киллеров есть аккаунты в соцсетях.

– Давно хотела у тебя спросить, что ты думаешь про Баха? – спросила я без «привет», усаживаясь рядом.

– Бах – это дверь в клетку с Богом, – Тео ответил с такой готовностью, будто мы вели эту беседу уже третий час. – Кстати, слышал про Мию. Соболезную.

– А не слышал ли ты, кто мог найти мой «Гранд»?

– Реши я тебя убить, я бы тебя задушил гитарной струной, облил кислотой лицо и руки, а потом утопил бы голову и тело по отдельности где-нибудь в Балеарском море, – буднично сказал Тео. – Я сам могу убрать неугодного человека, мне не нужны чужие руки.

– Разве я хоть раз усомнилась в твоем профессионализме? А кто это мог быть?

Тео посмотрел на меня со снисходительным удивлением.

– Могу гарантировать, что этот люди не из нашей сферы.

Грациозно и спокойно, как благородный олень, Тео поднялся со скамейки. На его одежде не осталось ни одного залома или посторонней ворсинки. Если бы он носил шляпу, уверена, он бы поднял ее в знак вежливого прощания.

– Если я и могу тебе чем-то помочь… ты не знаешь, почему некоторым инженерам не везет в браке?

Сразу после этих слов Тео как-то странно изогнулся и вздрогнул всем телом, прижал левую руку к солнечному сплетению и затем резко осел на колени. Глаза расширились и замерли на одной точке. Казалось, он пытается пристрелить кого-то взглядом. Еще раз содрогнувшись, он свалился на тротуар. По его спине расходилось влажное буро-красное пятно.

Загипнотизированная зрелищем смерти, я подняла голову слишком поздно, чтобы заметить стрелявшего. На остановке за мной лопнуло стекло. Послышались крики, заметались люди и, очнувшись от оцепенения, я поняла, что снова пора бежать со всех ног – зигзагами, насквозь через любые подъезды, наперегонки с автобусами и держа голову как можно ниже.

Даже сидя на автобусе до Брюсселя, я продолжала проклинать Османа, превратившего средневековый лабиринт Парижа в город бульваров, где почти невозможно укрыться. В том числе и от пули. Убийца Тео мог быть его визави по другим мафиозным делам. Но ведь пули было три. Две настигли его, а третья разбила стекло над моей головой. Это могла быть ошибка, но маловероятно, учитывая, как быстро и точно был убит Тео. Почему-то я была уверена, что это была рука того же человека, который убил Мию. Невидимка просто продемонстрировал, как легко меня выследить.

И по легкости, с которой этот человек вышел на мой след и разгуливал по европейским городам с оружием, я начинала догадываться, кто это мог быть.

***
Совсем не хотелось открывать глаза. Даже под закрытыми веками чувствовалось, как на экстремальных скоростях голова проходит эллиптические орбиты вокруг онемевшего позвоночника. Невыносимо тошнило. Очень хотелось воды. «Боже, как я могу забыть? – я же умер!» От этой мысли Майк резко открыл глаза. Вокруг был серый потолок, серые бетонные стены. Под ним – жесткая шконка. Тошнота нарастала и, наконец, взорвалась в желудке. Майк успел подставить ладонь, из-за чего фонтан зелено-желтой жижи расплескался по сторонам. Свалившись на пол и все еще делая тщетные попытки задержать рвоту, Майк заметил в углу унитаз.

Казалось, его вывернуло наизнанку. Головокружение стало невыносимым и сил хватило только на то, чтобы снова сползти на пол рядом с унитазом. В углу потолка была установлена камера. Майку хотелось понять, что это за модель вечности, в которую он угодил, но снова отрубился.

Пробуждение в следующий раз произошло из-за невыносимой жажды и кисло-горькой мерзости во рту. От извержений желудка драло ободранную глотку. Тело сигналы практически не принимало.

– Вы плохо выглядите, мистер Моррис, – этот голос оказался знаком.

– И ты здесь, в моем аду, гад! – спекшимися губами почти неслышно прошелестел Майк.

– Ну-ну! Не стоит так! Вы думаете, Вам бы было лучше у наших германских коллег? – Лесли явно наслаждался этой тарантиновской эстетикой.

– Мне было бы лучше на Мальдивах… Дайте мне пить!

Лесли вытащил из внутреннего кармана четвертьлитровую бутылочку воды и повернул крышку. В горлышке зашипели пузырьки. Майк повернул голову. Лесли держал руку с водой на весу на своей коленкой и не собирался совершать ни единого движения ни единым мускулом, чтобы встать с хромированного стула.

Видевший виды узник оценил профессиональный садизм агента, ухмыльнулся и тяжело, опираясь только на руки, пополз к ногам мучителя. Лесли скорчил мину и плавно опрокинул бутылку, выливая содержимое на пол. Майк только на секунду затормозил, смерил оппонента понимающим взглядом и стал загребать предплечьями по направлению к луже.

Слизав всю жидкость, пленник упал лицом на бетон. Во рту кровил расцарапанный о шершавый пол язык. Пить хотелось по-прежнему.

– Чем я, недостойный, могу служить Ее Величеству, чтоб над ее бобообразной фигурой никогда не заходило солнце!

Лесли вылил на макушку лежащего Майка еще немного воды.

– Кто платил тебе за иранские сервера?

Майк зарылся лицом в большие грязные ладони и ответил серией нечленораздельных хрюков и стонов.

– Я не слышу ответа-а-а-а! – агент слегка пнул носком ботинка вонючую жалкую тушу. – Погромче!

Из копны свалявшихся нестриженных волос послышался страдальческий стон:

– Какие к чертям сервера??? Еще воды!!!

***
Брюссель невыносимо пряничен. Даже, если ты помнишь, что его описал мальчик, а потом еще и собачка. Ну еще и девочка. Город энуреза, ей-богу. Хотя, это лучше Барселоны, исконно каталонский символ которого – какающий человечек. Вы не верите, а там на каждый святой праздник натурально везде срущие человечки – в витринах, на постерах, в кафе. А еще в Каталонии на Рождество все детишки лупцуют носатые поленья, прикрикивая: «Какай, полено, какай!». И оно, что характерно, какает. Великая культура как она есть.

Но ялюблю брюссельский банковский квартал. Деньги они принимают деловито, как куски мыла. И не бедовые. Из Национального банка Бельгии нам никого не довелось выносить вперед ногами. В этих размышлениях, натянув на глаза капюшон серого худи и шаркая кедами, я ковыляла по улице Фосе, пока передо мной не возникли коричневые ботинки и слегка помятые темно-серые брюки. Я дала право руля и ботинки сделали проворный шаг вправо. Взяла в противоположную сторону – и они легко скакнули по тому же вектору. Кажется, пришли.

Я упрямо не поднимала глаза. Этот трюк иногда прокатывал в школе – если от тебя что-то хотят, но ты не реагируешь, от тебя отстают. В качестве подтверждения, что сейчас эта хитрость не пройдет, мне в нос сунули дуло «Глока». Не люблю я его – угловатый какой-то, хотя и легкий.

Никогда еще мне не приходилось поднимать голову с такой осторожностью.

– Угу. А теперь руки. Так же медленно, – на британском английском потребовал агент типично англо-саксонской наружности, с сероватыми чертами лицами и среднестатистическим телосложением. Не Бонд. Скорее Лесли. Или Браун.

Чуть подальше на улице у открытой двери черной «Audi» стоял второй, практически идентичный, экземпляр.

– Топай, – тихо и буднично скомандовал агент, легко махнув пистолетом в сторону машины. Я послушно сделала только шаг в заданном направлении, как раздался резиновый жмых тормозов, и с правой стороны ближайшего перекрестка вылетели полицейский патруль и черный минивен. Еще раз рыкнув колодками, они вкопались на месте аккурат напротив нашей троицы. На тротуар резко высыпались с десяток офицеров в черных бронежилетах с надписью «Politie», на ходу направляя в нашу сторону кургузые автоматы. Бриты с непониманием крутили головами, а задерживавший меня так и не опустил нацеленного на меня дула.

– Ни с места! Брось оружие! Руки вверх! – орали бельгийцы, сильно загундосив английский выговор.

– Что происходит?! – рявкнул англичанин. – Я агент британской национальной разведки!

– Бросай оружие! Стреляю! – не унимались бельгийцы на четырех языках.

Капитан бельгийцев давал распоряжение лейтенанту перевести грозный ультиматум: «сложите оружие, англичане!».

– Да черт вас раздери! – англичане психанули и немного позабыли обо мне.

Лесли и Браун пытались давить интеллектом, однако французского хватало ровно на конвульсивные обороты «Je suis… Je suis…» и дальше перло: «…Офицер Mи-5, вашу за ногу! Здесь мой ордер! Здесь! Мы действуем по разрешению Интерпола! Интерпол! Comprenez, придурки?»

Стало обидно за бельгийцев:

– Да никто не понимает твой сраный британский английский!

– Заткнись! – рыкнул агент.

– Кто shut up? Я shut up? – лицо бельгийского капитана агрессивно налилось пурпуром, глаза полезли из орбит.

– Да не ты, черт!

Происходящий фарс не думал утихомириваться. Но тут второй британец странно всплеснул руками и рухнул на тротуар. Офицеры в секунду замолчали и отпрыгнули за машины. Наверное, такой спасительной реакции учат в полицейских академиях, а я так и осталась на линии огня с закинутыми за голову руками.

– А ну сюда! – оставшийся в живых брит дернулся из-под бампера «Audi», чтобы поймать меня за руку, но пуля свистнула ровно над его кистью и рикошетом отправилась в витрину книжного, осыпавшуюся на улицу ведром осколков. Агент убрался обратно. По головам неосторожно высунувшихся из укрытий полицейских последовало еще четыре выстрела. Бельгийцы остервенело призывали помощь по рациям, но что-то мне подсказывало, что передатчики не работали.

Значит, все правильно. Пора нам встретиться. Я опустила руки и пошла в сторону поворота на Аржан. На меня попытались выскочить несколько полицейских и отчаявшийся агент, но плевки пуль мгновенно усадили их обратно. Двоих самых ретивых ранило. Я свернула налево. Улица оказалась полностью пустой.

Еще пара поворотов и вышла к знакомому отделению Societe Generale. Ловись, рыбка, большая и малая! На выходе из хранилища со мной была холщовая хипстерская сумка. В переулке рядом с банком виднелась арка, ведшая в маленький спокойный городской дворик. Ловя почти призрачный звук шагов, я осталась в тени свода и нервно прикурила Marlboro, щелкнув пластмассовой зажигалкой.

– Ты куришь? – искренне удивился Маттиас.

– С тобой и запьешь, – непривычные к сигаретному дыму легкие выдали пробуждающий жалость кашель. – Вообще, за последние два года нашего романа у меня даже выработался комплекс, что в нашей паре один плохой персонаж и это я. Ты же был таким милым шведским инженером. Домик, «Вольво», собачка. Стрелял ты, правда, всегда хорошо. Это должно было настораживать.

«И что я в нем нашла? Похож на мышь-переростка».

– Да, я тоже быстро сообразил, что из тебя не получится нормальной русской жены.

– Как ты понял, чем мы промышляем?

– Когда обезвреживаешь шпионов не такому научишься. Начинаешь понимать, на кого охотишься.

– Телефон? Почта? – я пыталась понять, что именно он хакнул.

– Жучок, моя дорогая! Один маленький жучок на лампе в гостиной. Я это сделал, скорее, из любопытства…

– Ты мерзкий извращенец – следил за Мией! – хотелось его ударить. Но не сегодня.

– Ну почему мерзкий? Очень приличный. Вы, конечно, не обо всем говорили, но я умный парень, быстро сообразил, что кроме любовников Мии в ваших беседах есть более интересные мотивы. Ладно, давай завязывать с этой сессией разоблачений! Я вижу, ты все уже забрала. Судя по всему, мне тут хватит на безбедную старость. Полвека – это не шутка.

Я протянула сумку. Маттиас открыл ее и посмотрел внутрь. Оценив содержимое, он вытащил пластиковый пакет с деньгами и флешкой, переложил его в рюкзак, а холстину скомкал и отбросил в сторону.

– А на флешке что?

Я промолчала.

– Думаю, тоже что-то интересное. Счета? Ну, большое спасибо! Теперь тебе счастливо бегать от Европола и Ми-5! Не знаю, как они на тебя вышли, но проблемы у тебя серьезные, – Маттиас ухмыльнулся.

Горькая ирония – я убивала совершенно незнакомых, и не всегда заслуживавших этого мужчин, а под боком осталась невредимой эта сволочь.

– Мию ты убил?

– Да. Я бы сам сопроводил тебя сюда и у нас бы было уютное путешествие на двоих, как раньше. Но вмешались тупые испанские копы. Я еле ушел, но не так эффектно, как ты, конечно. Просто перелез на соседний балкон.

Так мы узнали, что в этом уравнении есть еще одно неизвестное. А то и два.

– Я станцую на твоей могиле.

– Не переживаю за газон – тебя пристрелят первой.

– И ты даже не сделаешь этого своими руками?

– А зачем? Пусть лучше за тобой бегает вся эта ватага, чем за мной.

Маттиас направился к выходу из арки, оглянулся по сторонам перед тем, как свернуть направо. Я продолжала смотреть ему в спину. Миа его ненавидела. С первого и до последнего взгляда. Запоздало начинаю ценить ее прозорливость.

***
Если звезды умирают – значит – это кому-нибудь нужно.

Для той ночи нам понадобился Chevrolet Tahoe. Взяли черного цвета. Угрожающая машина вызывала больше уважения и понимания у офицеров дорожной полиции, принимавших нас за транспорт с экстерриториальными свойствами. Номера как настоящие. Бруно сам наносил краску и скрытые от глаз знаки подлинности.

Чтобы вызывать еще меньше вопросов, я и Миа были одеты в одинаковые черные костюмы и перчатки. С рациями в ухе мы напоминали охрану высокопоставленных ухоженных дам, расположившихся на заднем сидении.

Стояла октябрьская холодная, хотя и сухая, ночь. Темнота в глухом еловом лесу казалась плотной, тягучей и грозила затопить нас, если бы фары неожиданно отключились. В машине висела сосредоточенная тишина, изредка прерывавшаяся еле слышным мычанием из багажника. Иногда там начиналось нервное копошение, но звук сходил на нет на крутых поворотах.

Ближе к полуночи мы свернули с шоссе на узкую лесную просеку. Дороги почти не было. Громоздкий черный крокодил карабкались колесами по кочкам, канавам и едва не застревали в кучах валежника. Рафинированным дамам на задних сиденьях пришлось не просто пристегнуться, но и держаться за ручки и поручни, но ни одна из них ни единым словом, ни одним мускулом лица не выразила недовольство.

Через пятнадцать минут такого пути все сидящие в салоне немного запыхались от постоянного напряжения и все вчетвером мы глубоко выдохнули, когда я, наконец, загнала машину в сторону от основного пути и остановилась. Машину я глушить не стала и оставила включенными ближний свет фар.

– Приехали.

Мы с Мией вышли первыми, подсвечивая себе под ноги фонарями. Холод стоял зимний, изо рта шел пар. Пассажирки тоже выпрыгнули из машины, и под их ногами негромко хрустнули раздавленные ветки, покрытые девственным инеем. Женщины встали рядом, когда мы открыли багажник и стали раскидывать сумки, покрывала и куртки, которые были навалены в полном хаосе дабы скрыть от случайных глаз два хорошо спелёнатых тела. Еще живых, упитанных и готовых при случае сопротивляться.

Один из них – по-арийски белобрысый и с неестественно синими глазами здоровяк – со злобой дергался, насколько позволяли веревки и наручники, и отчаянно мычал, стараясь превозмочь кляп. Второй, примерно такой же комплекции, но блеклый, русый и с обвисшими щеками, только с унылым видом следил за нашими действиями, не стараясь предпринимать собственных.

Оба – лоснились от успеха. Эти оба не знали преград в своей жизни и карьере. Они поняли жизнь, они знали ее потаенные двери, ведущие к вершине. Единственное, чего они не раскусили до конца – это мысли их собственных жен.

Вытаскивать этих боровов из багажника пришлось с помощью нехитрого рычага – зацепила черенком лопаты за веревку на ногах, продела, уперла конец ручки в борт и потянула верхнюю часть на себя. Потом оставалось потащила хорошо зафиксированную тушу вниз и первый с глухим ухающим звуком плюхнулся на землю. Со вторым я проделала ту же операцию. Архимед мог бы мной гордиться.

Затем я и Миа схватили каждая своего за удобно связанные за спиной руки. Как заправские качки при подходе к штанге мы обе присели перед рывком. Сносная техника помогла мне не сорвать спину начисто, но, тем не менее, когда я свалила груз у подножия массивной ели, поясница мне спасибо не сказала. Миа тоже по-животному рыкнула, скинув свою ношу рядом. Ее клиент упал неудачно и начал заваливаться, однако Миа предотвратила падение и прислонила его к стволу дерева, для верности хлопнув по макушке. Оба кулька сощурились в ярком свете фар.

– Ваш выход, – я протянула по заряженному Smith & Wesson 686 обеим дамам. Женщины были красивые и пистолеты должны были быть красивыми.

Одна была среднего роста блондинкой, не очень старая, но рано начавшая увядать. С суховатым телом, слегка спрямленными бедрами и немного склоненной вперед шеей. Получив оружие из моих рук, она своими коротковатыми пальцами привычно надавила на ключ и открыла барабан, будто пересчитывая, доложила ли я патроны.

Вторая высокая шатенка, состоящая только из плавных линий и изгибов, была не так привычна к револьверам, так что взяла его за рукоятку большим и указательным пальцем и едва не уронила. Мы с Мией переглянулись – очень хорошо, когда есть автоматический предохранитель.

– Развяжите им рты, – скомандовала блондинка.

Мы содрали мужчинам пластыри с лица. Капы они выплюнули без нашей помощи, глубоко вздохнув.

– Хелен, что ты делаешь? – еще не отдышавшись каркнул своей второй половине белобрысый. – Ты совсем с ума спятила? Что ты творишь? Тебя посадят, Хелен! Поиграли и хватит! Ты меня напугала! Все, я обосрался. Довольна? Давай прекращать это!

Хелен – блондинка – ничего не отвечала и не целилась, а просто наблюдала за своим бессильным отчаявшимся мужем и, кажется, изо всех сил пыталась получать от этого наслаждение. Однако, по всей видимости, ей этого не удавалось, и ощущалась только тоска.

– Ты так долго не вытаскивал голову из-под юбки своей потаскухи, что начал чересчур сильно меня недооценивать. А я всегда была умнее тебя, милый.

– Хелен, ну что за инфантилизм! – от возмущения ариец выкатил свои ледниково-синие глаза. – Ну подумаешь, какая-то интрижка! Это никак не влияло на наш брак!

– Не помню, когда ты в последний раз так ошибался. Правда, этот действительно станет для тебя последним. У тебя еще есть немного времени подумать об этом, – Хелен красноречиво потянула курок.

Второй, очевидно, изучил свою супругу лучше и вместо того, чтобы качать права, выкатил нижнюю губу, скуксился и начал хныкать.

– Девочка моя! Прости меня! Я знаю, что я полное дерьмо, Джин! Джин, я никогда ничего серьезного к ней не испытывал! Честно! Я всегда любил только тебя! Это просто… просто все так делали и меня снесло на кривую дорожку. Но я всегда, понимаешь, всегда любил и даже после смерти буду любить только тебя!

У брюнетки в глазах начали скапливаться слезы. Ее муж продолжал причитать.

– Джин, я всю дорогу в этом чертовом багажнике вспоминал нашу свадьбу! Какой прекрасной и счастливой ты была! Как я был горд – ни у кого не было такой невесты на всей планете! И зачем я повел себя как мудак?! Чего мне не хватало? Джинни, я тебя только хочу попросить, не говори ничего плохого обо мне Мэри и Артуру! Пусть они вырастут со светлыми воспоминаниями о своем отце. Пожалуйста! Это моя последняя просьба! – протянул русый и, скорчив горестную мину, стал ронять скупые слезы.

– Хелен… Хелен… Неее…. – белобрысый не успел докричать, когда раздался выстрел. Блондинка была близко и точно попала в голову.

Обрызганный кровью и мозгами русый пленник на секунду замер, затем с ужасом отшатнулся от свалившегося ему на плечо товарища по несчастью и принялся истошно орать и плакать:

– О, Господи! Я не хочу умирать! Пощади! Пощади меня!

Не выражая никаких эмоций, Хелен смотрела на труп. Джин в свою очередь начала заметно нервничать, переступать с ноги на ноги и оглядываться по сторонам. Мы с Мией тоже напряглись и телепатически разделили предчувствие, что сейчас все пойдет не по плану.

– Марк… – в голосе Джин слышались слезы. Много слез, которые уже начали литься у нее из глаз.

– Джин! Джин! – воззвала Хелен. – Джин! Не будь тряпкой! Ты его уже прощала трижды. Ты помнишь, как ты ревела?

Приложив правую руку ко рту и вздрагивая всем телом, брюнетка всхлипывала. Левая рука с зажатым револьвером при этом висела неподвижно, как будто женщина боялась неосторожным движением натворить беду.

– Но это не выход… – тихо ответила она. – Это неправильно…

– Ты сама все это заварила, помнишь! – Хелен бесилась. – Сама говорила, что он отнимет у тебя детей при разводе. Черт тебя раздери! Все серьезно!

– Джин! Джин! Я люблю тебя!!! – вопил из-под елки почувствовавший надежду муж.

– Я не могу ….

– Я могу! – Хелен подняла револьвер.

Брюнетка метнулась в сторону и встала между Хелен и ее целью.

– Не будь дурой! Ты сама этого хотела! Ты не понимаешь, что если ты его сейчас отпустишь, то он сдаст тебя полиции? Он именно поэтому над тобой издевался, потому что ты не в состоянии постоять за себя, ты осознаешь это? Я не собираюсь навсегда в тюрьму, просто потому что ты обычная тряпка! – напирала Хелен, все еще вытягивая вперед сверкавший полированной сталью револьвер.

Миа наклонилась ко мне и едва слышно спросила:

– Тебе не кажется, что пора вмешиваться?

– Нам заплатили за то, чтобы эти дамы могли сами разобраться со своими благоверными. Пока один из них жив, контракт формально не выполнен.

– Мы упускаем ценное время, – сказала Миа и в тот же момент стало очевидно, что она права.

Джин выхватила из кармана красный шелковый платок и вскинула его в сторону. Хелен отвлеклась на секунду, но брюнетка успела вскинуть руку и выстрелить во взмахе. От отдачи женщина потеряла равновесие и едва не упала, зацепившись ногами за торчавшие на поверхности земли еловые корни. Хелен испустила утробный рев и, скорчившись, свалилась с ног, зажимая простреленное бедро.

Между тем ее подруга метнулась к своему связанному мужу и принялась сдирать с него веревки, насколько ей позволяли закоченевшие пальцы.

– Ну же! – рявкнула Миа, глядя на мое замешательство.

Выстрел пришелся по стволу дерева метра на два выше голов. Отщепы коры свалились на голову копошившейся и Джин и ее мужа. Оба втянули голову в плечи. Женщина медленно поднялась и развернулась на меня.

Нас разделяло около трех метров. Я и Миа боковыми шагами отступали от машины, чтобы взять на мушку всех троих участников позднего пикника. Хелен все также в позе зародыша продолжала зажимать свою раздробленную ногу.

– Без глупостей! – я хорошо держала Джин на мушке и она не рисковала двигать руками. – Бросай револьвер! Бросай оружие на землю, слышишь меня!

Джин не думала подчиняться.

– Если ты сейчас не бросишь ствол, я разнесу тебе бошку! Считаю до трех! Раз… Два…

На счет произошло то, что могло случиться только с нами. На голову стоявшей на расстоянии локтя Мии, как божий гнев, упал массивный серый бумеранг. Миа согнулась, вскрикнула и взмахнула руками, сильно толкнув меня. Спикировавшая хищная птица в два щедрых, молниеносных движения раскогтила скальп Мии и взмыла вверх. Только потом мы поняли, что это ошалевший от шума филин решил не ретироваться в чащу леса, а дать бой нарушителям своих заповедных владений.

Воспользовавшись этой глупейшей заварушкой, Джин уже приготовилась стрелять, когда сзади ей на голову обрушились огромные кулачищи ее мужа. Бедняга сама виновата: в порыве раскаяния, она успела ослабить его веревки на руках. Барахтаясь и проклиная свой живот, русый перекинул захваченные наручниками кисти через ноги, со сверхъестественным отчаянием и напряжением всех мышц разорвал одно из звеньев на наручниках, растормошил узел на щиколотках и за короткое время оказался вполне боеспособен.

Мужчина выхватил из рук своей жены пистолет и вплотную выпустил пулю под левую лопатку осевшей на колени Джин. Она упала ничком и больше не двигалась. Я открыла беспорядочный огонь по беглецу, но тот уже оказался под прикрытием джипа. Вопреки расхожему клише, по машине можно палить достаточно долго и безнадежно, прежде чем она взорвется, и обычного “Grand Power” для такого результата совершенно недостаточно.

Так как винтовки и зажигательных патронов под рукой не оказалось, оставалось только рисковать – я метнулась под правое крыло Chevrolet, когда грузные колеса уже начали проворачиваться назад. Захватив ртом воздух, я спружинила вверх, повернулась в прыжке лицом к стеклу и насколько могла быстро трижды нажала на спусковой крючок. Первая пуля угнездилась в правой груди здоровяка чуть пониже ключицы, вторая раскроила стекло, а следующая за ней прошила левую дверь навылет. Но противник успел среагировать и еще во время моей серии принялся палить в мою сторону.

У меня два ангела хранителя: одного зовут Смит, а другого Вессон – легендарная отдача револьвера совершенно неподконтрольна серьезно раненному человеку и две его пули разошлись от меня веером.

Я не успела нырнуть вниз, как раздался гул, мужчина за рулем замер, широко раскрыв глаза, а со вторым выстрелом липкая алая масса брызнула на весь салон. Еще несколько секунд Миа не решалась опустить оружие, будто не веря, что человек со снесенным лбом уже не может сопротивляться.

Хелен была уже без сознания, когда мы Миа подобрала из ее рук шестисотый и в решающий момент пришла мне на подмогу. Джин попала своей подруге аккурат в бедренную артерию, ранение которой даже в городских условиях может отправить человека в мир иной. Миа стащила с себя ремень и через пряжку затянула его почти у паха блондинки, а затем прижала скомканный пиджак к ране, пытаясь остановить пульсирующий поток крови. Однако эффекта эта сермяжная первая помощь не принесла и через десять минут мы уже не могли нащупать ее пульс.

Замаскированная и вместительная яма, которую мы заготовили для удобного сокрытия двух трупов не могла вместить четырех человек. Да и рискованно. Поэтому Джин мы отправили на дно небольшого горного озера на приличном расстоянии от первого флажка на карте, а Хелен мы оставили в Tahoe, который спланировал со скалы через двадцать километров от места действия, неподалеку от того места, где была припрятана наша машина для отходных маневров.

Когда мы добрались до «Смарта», запаркованного в укромном изгибе дороги, уже прилично рассвело. Мы переоделись и нацепили парики, что было кстати, потому что золотые волосы Мии после атаки ополоумевшего филина были покрыты запекшейся кровью.

Примерно час мы курсировали по шоссе, не проронив ни слова. Потом я решила, что надо все-таки это сказать:

– Миа, я хочу с тобой договориться…

– О том, что мы никогда не попытаемся убить друг в друга?

– Точно!

– Никогда. Клянусь!

– Клянусь, – зареклась я в свою очередь.

Начинал накрапывать мелкий, но частый холодный дождь. Больше мы не произнесли ни слова до самой Барселоны.

***
Мартин имел спокойный характер, был молчалив и от того походил на умного. Сухой и всегда нейтральный голландец никогда ни от чего не страдал, вел лишенную взлетов и падений жизнь, начал откладывать на дом и должен был и дальше идти по прямой линии жизни вплоть до прямой линии ЭКГ, как его угораздило. Влюбиться. Да в кого – веселую американскую еврейку Рейчел, которая любила танцевать, смеяться и пить мохито. Мартин рядом с ней казался бледным и безжизненным, но, на его счастье, Рейчел было все равно, кто с ней рядом, до тех пор, пока ей оплачивали ее веселую и не очень уж и роскошную жизнь.

Все, что Мартин откладывал на домик, ушло примерно за год. К тому времени любовь переросла у него в стадию маниакальной зависимости. Как-то остепенять свою пассию он не пытался, опасаясь расставания. На работу максимально хорошую для себя он уже устроился и в размеренном европейском контексте ему до следующего повышения пришлось бы ждать еще лет пять. Поэтому скромный голландский программист начал судорожно искать способы подработки. Все честные ночные халтуры только его выматывали и приносили, в сущности, не так много. Надо было искать дополнительные мощности, но Мартин не мог ума приложить, что делать дальше.

Как-то его коллега за обедом (а Мартин всегда для экономии приносил с собой туесочек), пошутил, что, если подумать, новые биткоины – ржавый дуршлаг с репутацией титанового сейфа и воровать их – плевое дело. Над этим стоило серьезно поразмыслить.

Разобраться в предмете Мартину не составляло большого труда. На заре еще казалось, что мошенничество в этом деле совершенно нереалистично, ведь цепочка транзакций, якобы, защищена от изменений. Невозможное невозможно лишь до тех пор, пока не находится тот, кому действительно позарез надо. Мартин достаточно быстро понял, как легко подменять ключи при транзакциях на один символ. Платежи улетали на другой адрес. Но потом ему в голову пришла идея получше. Все такие же мелкие и крупные мошенники должны были награбленное прятать. Для облегчения этой задачи он придумал «Голландские мельницы» – сложный алгоритм двойного кодирования, которые позволили укрыть операции даже в, казалось бы, прозрачной сети криптовалюты. Иными словами, деньги отправлялись по одному адресу, но параллельно создавался подставной. Потом средства как будто бы обналичивались, но при этом просто уходили на невидимый адрес и могли использоваться заново или действительно обналичиваться.

Об этих услугах достаточно быстро стало известно нужным людям – нечистым на руку брокерам, продвинутым наркоторговцам, другим лихим людям в мире электронной валюты. Мартин оставлял себе трехпроцентный бакшиш с каждой сделки и достаточно быстро смог без проблем оплачивать все прихоти Рейчел и даже пригласить зазнобу в путешествие на Ибицу.

Белокурая бестия была в полном восторге, не спала ни одной ночи, ни разу не надела лифчик и, наверное, от счастья сказала бы «да» на предложение руки и сердца, но ее спутнику было не до хэппи энда. Мартин оказался реликтовым жаворонком и чувствовал себя отвратительно даже после одной бессонной ночи. А в последствии недельного клубного отпуска его чуть не уволили на основной работе, потому что он откровенно заснул на клавиатуре.

Размеры транзакций росли. Мартин в принципе мог больше не работать, но объясняться с местной налоговой он совершенно не собирался. От безнаказанности и прибыли он все же потерял осторожность и крутил все, что попадается под руку. В какой-то момент к нему в дверь постучали не слишком вежливые люди, которым очень хотелось бы знать чуть больше о клиентах паутины.

Мартин отпирался как мог. Говорил, что анонимность адресов – основополагающий механизм криптовалюты. Никто де достоверно не знает, кто на самом деле эти деньги отправляет и получает, уверенно утверждал Мартин. Нет никаких законов в этой сфере, так что он никаких законов и не нарушил. Следователи переглянулись и выложили на стол в рядочек три фотографии Рейчел с поездки на Ибицу, на которых она снюхивает какой-то белый порошок, очень похожий на сахарную пудру, с руки, со столика и с плеча Мартина.

– Мы здесь цивилизованные люди и к маленьким шалостям относимся снисходительно, но вот ее родные копы были бы заинтересованы проинспектировать сувениры, которые она везет домой на День Благодарения, – высказав такое предположение, полицейский вытянул губы трубочкой.

Мартин согласился сотрудничать.

***
Марта была недовольна. Практически всем. Ей просто хотелось, чтобы тупые люди ей прислуживали и не отравляли ее существование глупостями. Особенно, муж. Марта была шокирована, узнав, что он смеет скрывать от нее заработок. Его счет в банке, плюс дом, плюс страховка по несчастному случаю – это же достойная жизнь в Биаррице. Все портила только менее достойная жизнь Штайнгера. «Приличный немец не будет ждать, когда его попросят, а этот засиделся», – рассуждала Марта.

Решить проблему прямо не было хитрым делом. Марта могла бы забить его утюгом. Но смысл? Ведь тогда без Биаррица! Между тем, недавно овдовела ее дальняя родственница Лора. Та так рыдала и падала в обмороки на похоронах, что было невооруженным взглядом заметно, как она счастлива.

Желая выманить секрет, Марта пригласила Лору на обед в ресторан с крахмальными белыми скатертями и лучшим фрикасе в старой Европе. В своем элегантном вдовьем платье от Gucci та выглядела свежо и роскошно.

– Милая, вам, наверное, ужасно тяжело сейчас! – Марта доверительно склонилась к своей двоюродной кузине, положив кончики своих дебелых пальцев на ее фарфоровое запястье.

– Merci, дорогая, – складкой белой салфетки Лора промокнула сухие уголки глаз. – Я старюсь держаться. Томас всегда считал недостойным показывать свои эмоции на людях. Да и без людей…

– Такой удивительный человек! Такая жалость, – Марта прикрыла глаза и легко мотнула головой в знак протеста против жестокости судьбы.

Особи мужского пола тысячелетиями выводили тип гаремной женщины – живущей в полной зависимости и в страхе не угодить своему господину. Такие условия заставляют решать все проблемы внешне бесконфликтно, кулуарно, при помощи хитрости, интриг и коалиций. И тысячи лет мужчины удивляются женскому коварству. Сорри, гайз, а ведь Дарвин предупреждал!

– Лучший человек на планете! Всегда сдержан, немногословен. Ужасно бережлив – само благоразумие! – продолжала убитая горем Лора.

– Да! А где нынче найдешь таких зрелых мужчин? Таких в наше время уже нет! Все больше пускают на ветер все заработанное! Дети!

– Ах, нет слов, дорогая! Я ведь всегда чувствовала себя как за каменной стеной! Томас всегда спасал меня и от моих собственных глупостей! Бывало, говорю ему: «Томас, любимый, ну так хочется новые туфли!». А он мне отвечал: «Herzchen! Но ведь мы еще не купили гидроаккумулятор для дома, да и ремень ГРМ на моем – нашем – авто придется обновить! К тому же у меня назначен визит к доктору Мюнхману по поводу моего метеоризма. Не время для пустых трат, моя дорогая!». И я тотчас понимала, как о многом ему приходится думать, как много жертвовать, чтобы у меня была комфортная жизнь… Да и у доктора Мюнхмана тоже, – Лора смотрела в одну точку и только если приглядеться было видно, как скривился левый уголок ее губ. Она сделала маленький глоток «Мартини» и ее лицо снова приобрело полностью достопочтенный вид. – Никогда еще мужчине не удавалось заполучить женское сердце щедростью. Только рачительность и благоразумие – вот залог долговечной любви!

– Как повезло Томасу найти себе такую достойную жену, которой можно доверить свое состояние!

– Ах, я, разумеется, ему и в подметки не гожусь, Марта! Я только недавно отправилась на шоппинг в Милан и купила себе милые обновки, вот и это платье. Прошлая коллекция, но еще актуально! Чувствую себя ужасно виноватой, – покаялась Лора, проведя своими тонкими пальчиками по подолу. – А вот ты, я знаю, хорошая хранительница очага! Герр Штайнгер должен чувствовать надежный тыл.

– Если бы твои слова были правдой! Как ни стараюсь, так постоянно забываю про самодисциплину. Должна тебе признаться, что думаю, что мой медвежонок страдает со мной.

– Ах! Не говори так! Разве он тебе говорил что-нибудь?

Марта вспомнила, как в ходе последней ссоры она только резко развернулась к Штайнгеру и посмотрела ему в глаза, как тот отпрянул, задев руками блюдо с фруктами. Испугавшись звука падающего металла, он по-кошачьи подпрыгнул и с визгом побежал запираться в ванной. Хозяин дома просидел взаперти до вечера и, судя по звукам, нервно рыдал.

– Нет, но он такой деликатный человек! Но он иногда уединяется и подолгу молчит. Из него слова не вытянешь. Мы стали отдаляться друг от друга, – с могильным прискорбием заключила Марта.

Рудольф Штайнгер женился, потому что Марта так хотела. Куда ему было деваться – просто пришёл точно ко времени, как было сказано. По-настоящему счастливым в этом браке он чувствовал себя только тогда, когда ночами осторожно сбегал из-под бока похрапывающей жены к себе в подвальную мастерскую. Там у него всегда были припасены три-четыре баночки светлого и маленький телевизор. Особенно такие побеги были необходимы, когда играл «Шальке».

Однако весь мрак жизни для Штайнгера был привычен и он серьезно не опасался за свою безопасность. До недавнего момента, пока с ним приключился натурально леденящий душу случай.

В ту ночь он тихонечко крался обратно в спальню. Надеясь незаметно подложиться обратно на свое место, он, как призрак, легко скользнул в постель и бесплотно завернулся в одеяло. Но тут ему в затылок ударило холодное чувство пристального взгляда. Рудольф осторожно развернул голову. В пробивавшемся в комнату свете уличного фонаря он увидел немигающие широко раскрытые глаза Марты. Она разглядывала его так, будто он был не человеком, а безобидным животным – сухо, беспристрастно, со вниманием натуралиста. От ужаса Штайнгер похолодел, потому что ждал ругани и придирок. Но его жена молчала. Мания преследования сорвала тахометр.

Марта еще поплакалась о своих взаимоотношениях с супругом. Лора посочувствовала. Но этого было мало. Поток жалоб не прекращался. Лоре стало наскучивать.

– Я не знаю, что вам посоветовать, душа моя, право! И мне уже пора ехать… – она встала из-за стола.

Марта решила идти ва-банк и повисла у нее на руке:

– Если ваш муж бегал к врачу по поводу метеоризма, он никак не мог умереть от неожиданно разыгравшейся красной волчанки. Здесь что-то не так!

– На что вы на намекаете? Вы с ума сошли?!

– Я не собираюсь поднимать скандал, если только получу ответ на свой вопрос. Мне просто нужно понимать, что это за клуб, в который входят женой старого скопидома, а выходят свежей свободной богачкой, – прошипела Марта, пристально глядя в холодные зеленые глаза своей родственницы.

Лора задумалась на несколько секунд.

– Барселона, авенида Диагональ, 69. В это свадебном салоне сложилась хорошая атмосфера места, куда женщины могут принести свои семейные проблемы и получить дружеский совет, а иногда и помощь. Можете назвать мое имя в качестве рекомендации. В сущности, не можете, а должны…

Марта взял билеты в Барселону в течение часа. На следующее утро она уже была на месте и до открытия ждала на скамейке перед входом еще двадцать минут. Наших особых клиенток не нужно было спрашивать, зачем они пришли. Мы узнавали их без слов по решительному, отчаянному взгляду.

***
Я не знаю, когда все пошло под откос и мы начали браться не только за санитарные миссии по нейтрализации откровенного человеческого дерьма, а за любые денежные заказы. Изменение вползло как-то медленно и само собой, как дым просачивается в узкую щель под дверью. Мы открыли врата ада и выпустили столько же демонов, сколько и загнали в Геенну. И теперь за это расплачиваемся. Точнее, Миа уже расплатилась, а я продолжаю.

«Побори жадность!» – должны были бы сказать мы с Мией и сделать это сами. «Слава суфражисткам – Розе Люксембург, Симоне де Бовуар, Амелии Мэри Эрхарт и другим сильным женщинам – мужья больше не способ заработка! – должны были кричать мы. – Образование не запрещено, работа для женщин поощряется (ну, в нашей части планеты) и ты, дорогая, можешь сама строить свою жизнь! Нет необходимости выходить замуж ни из-за денег, ни из-за детей, ни по настоянию родителей! Мы свободны, сильны и счастливы! Ура!» Правда, когда сильные женщины дали своим сестрам свободу, они забыли предупредить: это самое дорогое, что есть у человека, и за нее приходится платить каждый день.

При этом иногда семья хуже пожара. Уж мне поверьте – я видала виды. Когда господа председатели всеверховного предвечнейшего суда взглянут на мою крошечную бледную тень огненными очами, чтобы не сгинуть в пламени сем, я выставлю перед собой только один защитный талисман.

Мы с Мией прибились к приличному косметологу – с такой нервной работой нашим лбам ботокс понадобился раньше среднестатистического. Прекрасная Жанетт, умнейшая, с аристократическими манерами, точеная как статуэтка принимала на дому. Муж идиот, но приветливый. Встречал, поил кофе. Не работал. Жена кормила его и дочку. Зачем она связалась с этим придурком и продолжала жить с ним, да еще и родила ребенка, мы так и не поняли. Вероятно, комплекс хорошей девочки – не хотела, чтобы родители осудили ее за неправильный выбор.

В глаза стали бросаться странные вещи. Проломленная дверь в ванную, огромные синяки на теле Жанетт и странные ссадины на Джули, нездоровые черные круги под глазами обеих.

– Скажи, если тебе понадобиться укрытие, – Миа не обсудила это со мной, но я подписывалась под ее словами. Жанетт молчала.

Нельзя взять за руку взрослую женщину и увести за собой. Тогда нужно застегнуть на ней ошейник и выгуливать трижды в день. Оставалось ждать, потому что хорошим это ничем не могло закончиться. Долгой заминки не случилось. Жанетт перестала отвечать на звонки, хотя время нового ботокса поджимало.

Устав дозваниваться мы поехали к Жанетт домой. Выглянула соседка. Кляня Витторе на чем свет стоит, она рассказала, как женщину увозили в больницу. «У нее лица не осталось! Такая красавица и что он с ней сделал, мясник проклятый!». Ребенка социальные службы отправили бабушке.

Но Витторе отпустили уже через неделю. Я взяла с собой кастет, Миа – шокер. Он открыл нам как ни в чем не бывало. Мы же как ни в чем ни бывало улыбались.

В мужском в теле не так много уязвимых мест для женского удара. И это вовсе не пах, как принято думать, так как они защищают его инстинктивно. Шея, глаза и уши – вот легкие и верные цели. Вилка в глаза, короткий, резкий удар в кадык и тогда уже можно бить хоть между ног, хоть в солнечное сплетение. Пока я разматывала веревку, Миа с удовольствием прижаривала Витторе шокером.

Лупцевать даже отпетого ублюдка до кровавых искр мне было неприятно. Миа же вошла во вкус, так что подливала ему на распоротую плоть уксус и прижигала сигареты о живот.

В Барселоне почти бумажные стены и комнаты, выходящие окнами в патио – узкие полутемные колодцы с прекрасной акустикой – практически прозрачны для всех жителей подъезда. Помню, как однажды проснулась от того, что на три этажа ниже кто-то тихо плакал в подушку. Так что в ту ночь соседи не могли не быть в курсе нашей эскапады с Витторе, что косвенно подтверждается внезапным восклицанием с нижнего этажа: «Поддайте ему хорошенько!».

– Это нам? – уточнила я у Мии.

– Похоже, – ответила она, так же недоверчиво глядя в сторону окна в патио. – Vox populi…

Шел уже третий час ночи, когда нам окончательно надоело.

– Значит так, мразь, – Миа вздернула голову Витторе за мокрый липкий чуб. – Ты можешь, конечно, прийти в полицию, поплакаться, рассказать, как тебя обижали плохие девочки, но это будет последнее, что ты сделаешь, усек?

С тремя носками во рту тот не мог выразить информированное согласие, но мы не боялись оставлять его в живых. Мужчина, избивающий женщину и ребенка, вряд ли может быть смелым человеком, готовым идти на риск. И были правы.

Однако, когда Жанетт с перекроенным лицом вышла из больницы, она зачем-то снова пришла жить к Витторе. Мы к ней больше не ходили – боялись не сдержаться, но точно знали, что в этом доме рукоприкладства больше не приключалось.

***
Ланкман. Фон Ланкман, на самом деле. Капитан полиции, отец троих детей, заядлый рыбак смотрел на агента Лесли и раздумывал, чем закончится разбирательство, если он в эту минуту, здесь же, в этом кабинете комиссариата, в присутствии шефа размозжит зарвавшемуся английскому говнюку его нелепую башку.

Генерал де Врум считывал эти рассуждения на лице подчиненного и на всякий случай выдался вперед над столом, чтобы физически оказаться между ним и британцем на случай попытки грубого нарушения устава.

– … А из-за того, что ваша ошалелая неуправляемая ватага так дуболомно вторглась в зону нашей ответственности и помешала задержанию, мы не только упустили опаснейшего преступника, но и я потерял моего напарника, товарища по оружию, с которым мы прошли от Кабула до Белграда, от Багдада до…

– До черта на рогах, очевидно! – на шее Ланкмана вспухли все вены.

– Тихо, капитан! – рявкнул Врум. – Мистер Лесли, мы скорбим вместе с вами – это огромный удар потерять верного друга. Несколько наших коллег также получили тяжелые ранения. Однако вы должны понять, что в данном случае поспешный характер ваших действий привел к тому, что вы не согласовали свои шаги с нашей стороной и стал причиной раскоординации мероприятий. Стоит напомнить, что, так как мы не получали от вашего руководства никаких оповещений о готовящейся операции по задержанию преступника, мои подчиненные действовали полностью по инструкции в рамках собственных полномочий и проводившегося ими расследования.

– На согласование ушло бы не менее двух недель и мы могли упустить цель. Вы хотите сказать, это профессионально? – Лесли саркастично ухмыльнулся.

– Я хочу сказать, что нечего было шастать по чужой территории без спроса! – взревел генерал. Повисла тишина.

Де Врум провел заметную внутреннюю работу, чтобы взять себя в руки. Наконец он аккуратно, будто стараясь не задеть мебель, встал из-за стола. Ланкман поднялся вслед за ним.

– Мы отправим запрос в ваше ведомство с целью получить оценку вашим действиям, – уже в дверях сухо проговорил генерал.

Офицеры вышли из кабинета. Лесли остался сидеть за столом. Не доставая руки из карманов брюк и глядя в одну точку на пустом столе, он слегка покачивался на задних ножках стула.

Де Врум и Ланкман без разговоров преодолели длинный узкий коридор и открыли дверь одного из кабинетов. В комнате на жестких казенных стульях по стенке сидели Илсе и Мария. В руках у последней замер стаканчик с остывшим кофе. Офицеры уселись напротив. Генерал пробуравив обеих внимательным взглядом, прежде чем заговорить.

– За что вы обе свалились на мою голову, я еще не понял. Но я могу точно сказать, что после событий сегодняшнего дня мы влипли по самые жабры. Так что давайте снова пройдемся по вашей фактологии и хорошенько пораскинем мозгами, куда эта стерва могла податься.

***
Майк всегда требовал ручного управления. Будучи человеком, болезненно не уважающим себя, он не руководствовался императивом все делать сразу на сто процентов, что требовало бы дополнительных размышлений, предварительных попыток и стопроцентной отдачи. Мартин сильно с ним намучался.

– Ты должен был просто утянуть пару документов, а вовсе не открывать сервер для всех, Майк! – от злости Мартин чуть не сломал клавиатуру. – Time пишет про ядерную программу Ирана! Spiegel пишет про ядерную программу Ирана! Антиглобалисты собираются штурмовать Белый дом! И все из-за ядерной программы Ирана!

Майку было стыдно и он не придумал ничего лучше, чем уточнить:

– Какой из Белых домов?

– Да все, черт тебя дери! Какая к черту разница! Британский МИД делает срочное заявление. Президент Франции на грани отставки! И все потому, что у тебя не хватило мозгов убрать за собой! Я же все за тебя сделал! Тебе оставалось это все только развернуть!

– Слушай, ну да, я говнюк! Но я же наставил там в коде скобочек. Все подумают, что это русские хакеры – они всегда так делают, даже по телеку слышал!

От негодования и раздражения Мартин так сильно треснул себя по лбу, что остался небольшой синяк.

– Господи, Майк, как ты дожил до своего возраста, занимаясь такими опасными делами? Как тебя не убили еще в школе, когда ты только начал толкать свой гаш? С твоим интеллектом можно только на почте на работать! И то на голубиной!! Голубем!!!

– Чувак…

– Короче говоря, если ЦРУ подвесит тебя за яйца, не смей вспомнить обо мне!

Мартин отрубил звонок, уткнулся лбом в стол, поморщился, попав по синяку, и стал думать, насколько вероятно, что дело о взломе исфаханской сети приведет к нему. Весьма, но за эти документы давали хорошие деньги. Возможно, ему даже удастся сбежать в Уругвай прежде, чем его задница начнет издавать характерный запах пригоревших шкварок.

Поедет ли с ним Рейчел? Пятьдесят на пятьдесят. Уже надо было брать быка за рога и в конце концов жениться.

***
В детстве, пока я еще не знала о ценах на стоматологию, я боялась темноты. Лежа в своей маленькой комнате, холодея от каждого шороха или мелькания теней, я размышляла, как же хорошо быть притаившимся в этом мраке монстром. Потому что ты невидимый и сильный из недр темноты наблюдаешь за слабым трусливым человечком, самостоятельно решая – вытащить ли когтистую лапу из-под кровати или, наслаждаясь ужасом жертвы, еще немного посмаковать свое превосходство. Монстру некого бояться. Монстру не нужно защищаться. Зло только нападает. Но сидяпод мостом в компании пары бомжей, я констатировала, что темная сторона может оказаться не самой надежной. Добро иногда умеет дать сдачи.

Давайте будем откровенны – спецслужбы должны были рано или поздно выйти на нас. И дело не в пристреленных мужьях. Дважды пронести со шпионажем – промышленным или правительственным – не могло. Не стоило поддаваться на мольбы этой рыжей жабы, а надо было сразу рубить мизинцы: «Есть деньги – давай, нет – сама продавай эти документы».

Откровенно говоря, можно было вообще промолчать. Убивать Штайнгера было слишком бесполезно, учитывая, что мы услышали и увидели через его смартфон все, что хотели знать. Мартин ходил за ним по пятам и с интересом слушал его рабочие совещания. Если бы только этот тупой англичанин… Англичанин… По крайней мере мы теперь понимаем, откуда на мою голову свалились те Диоскуры, которых ополовинил Маттиас.

Миа, Миа… С тобой бы мы точно выкрутились. Мы из многого с тобой выкручивались до сих пор.

С первого дня знакомства нам было комфортно вместе. Это была первая лекция международной мастерской программы в университете Помпеу Фабра. Как сказал один наш преподаватель, если вы тут – вы явно не среднестатистическое в своих странах. Действительно, тащиться в Каталонию изучат политологию – это не самый очевидный выбор. Мне он достался практически случайным образом. Одна моя московская подруга решила переехать в Испанию в поисках лучшей жизни. Когда я оказалась в холеричном поиске мастерском программы, та мне написала: «Псст! Девочка, хочешь поучиться в неплохом европейском университете и при этом не разориться? Я сама туда собираюсь!». Ирония в том, что я поступила, а Ленка не прошла.

Когда я вышла из самолета в Швеции, еще в «Арланде» я пальцами ног почувствовала, что мне нравится эта страна. И я ее искренне любила, без ломки выучила язык и переняла множество культурных и социальных установок. Мало того, я начинала болеть каждый раз, когда приезжала домой на каникулы – зимние и летние без разбора – и выздоравливала, как только переходила границу. Недолго было подумать, что у меня аллергия на Родину и вообще я ренегат.

Когда я переехала в Барселону, я поняла, что Родина вообще ни при чем. Точно также уже на земле «Эль Прата» мои сверхчувствительные пальцы ног подсказали, что мне тут не нравится. Ну что за идиотизм? Всем нравится Барселона! Вот Саграда Фамилия, которую построил Гауди, вот парк Гюэль, который построил Гауди, вот фонари, которые спроектировал Гауди, а вот и скамейки, которые тоже придумал Гауди. Ну еще тут море, в котором свои грехи смывает миллион туристов в год. Тем не менее, все пошло под откос с самого начала.

Я начала хронически болеть и выздоравливать сразу после паспортного контроля, меня раздражало отсутствие нормального йогурта, безосновательно самовлюбленные люди, вруны-курьеры, горький пережаренный кофе. В буквальном смысле вымораживало отсутствие центрального отопления и горячего водопровода при вполне ощутимых зимах. Каждый, кто провел зиму в Испании знает, что с ноября по февраль придется спать в двух пижамах, халате и трех парах носков и не будет жарко. А каждый прыжок в еле теплый душ дается только неистовым напряжением воли и концентрацией всех душевных сил.

Истинно говорят, что общий предмет ненависти скрепляет отношения. Как и общая история, какой бы она ни была. Сколько я ни видела дружеский компаний в международной среде, они всегда строились на региональной принадлежности. Болгарка сдружилась с турчанкой, японка с кореянкой, русская с латышкой. Когда я познакомилась с Мией, я сразу ощутила, что нас что-то роднит. Огромная потоковая аудитория с плохо работающим кондиционером. Преподаватель еще не пришел. Я оглянулась. Рядом сидела скучающая блондинка.

– Привет!

–Привет!

– Откуда ты?

– Из Латвии.

– Хм…

– А ты?

– Из России.

– Эм…

– Я неделю в Испании и я ее ненавижу, – сказала я, пытаясь скрасить неловкость.

– Четыре дня. И я с тобой солидарна, – и этот ответ был началом прекрасной дружбы.

Принято считать, что русских-де никто не любит. Можно подумать, что кто-то кого-то вообще в мире любит. Англичане ненавидят французов, французы американцев и все вместе они ненавидят немцев, которые не в восторге от всех прочих народов, хотя им и нельзя. Китайцы, как правило, презирают японцев и это чувство взаимно. Прибалты и поляки на дух не переносят русских, которые не остаются в долгу. Это правда, но весь этот хоровод ненависти обычно сходит на нет, когда ты встречаешь живого человека. Когда смотришь в лицо конкретного дышащего и смеющегося немца или латыша, японца или американца, достаточно быстро выясняется, что вам совершенно нечего делить и более того, у вас, вообще-то, довольно много общего.

Было еще одно обстоятельство, которое нас сближало с Мией – я никогда не завидовал женской красоте. А вот остальные не прощали ей именно этого. И еще свободного ума. Миа не боялась мысленных экспериментов и никогда не чувствовала внутренних ограничений, чтобы говорить о своих истинных мыслях вслух.

Кроме того, Миа очень любила жизнь. В отличие от меня она искренне наслаждалась клубами, легкомысленными фильмами, остросюжетными книгами и увеселительными поездками загород.

Я любила только чуррос – местные пончики, но не круглого, как донатсы, вида, а в форме многогранной палочки, щедро посыпанной сахаром, которую еще нужно макать в горячий шоколад. Полнеть от таких начинаешь еще на подходе к патиссерии. Миа никогда не винила меня за то, что я лопала чуррос, при этом постоянно ноя, что у меня будут жирные ляжки.

Еще Миа спокойно относилась к моей нервозности, взрывоопасности и перепадам настроения. Как хороший друг она всегда была на моей стороне, прилежно ненавидя всех, кого ненавидела я и радуясь вместе со мной глупеньким победам. И без исключения разделяла мой сарказм.

Единственное в чем мы явно не сходились, была ее любовь к преподу по демографии. Американец-неудачник, не нашедший себя в родном американском университете Лиги плюща, сильно страдал в Барселоне. Его не признавали. Его исследования по уровню фертильности чилийских домработниц не сдались науке от слова нафиг. Его бедная творческая жена билась в маниакально-депрессивных приступах. Профессор не удержался и начал писать роман, который никак не мог продвинуть дальше двадцатой страницы, потому что ему не привычно было фантазировать и не обосновывать свои вымыслы ссылками на авторитеты и ранние исследования.

Кризис среднего возраста нагрянул к нему в виде Мии, которая решила поточить когти о легкую жертву. Зная испанский темперамент (а это единственное, в чем я им доверяю), могу побиться об заклад – местный кампус видел и более жаркие сцены научных консультаций. Однако для профессора Кармайкла интрижка с Мией стала явно очень ярким пятном в его безрадостной академической жизни. Спустя много лет после затухшей истории Миа неожиданно для бедняги вернулась и снова через бедро швырнула его в койку.

Спустя месяц она укатила со своим академическим другом в США на научную конференцию. Не знаю, как Кармайкл объяснял коллегам, что его чернявая жена превратилась в роскошную блондинку, но она вернулась с парой хороших контактов из департамента ядерной физики, которые уходили корнями очень глубоко внутрь темной машинерии мировых сдержек и противовесов.

Нам подкинули заказ – вытащить чертежи хитрого механизма, который позволяет ускорить процесс обогащения оружейного урана. Из иранских серверов. «Не переживайте! Все эти документы все равно на русском», – утешительно передали нам.

От страха расслаблялись все сфинктеры, от алчности напрягались все нейроны. Мы с Мией поскребли в затылке и привезли Мартину полароидное фото пачки денег. «Амиго, ломани нам сетку иранского атомного института и ты сможешь всю жизнь жить на берегу Тихого океана, разглядывая загорелую спину своей прекрасной еврейки!». Беднягу так переполнили чувства осязаемой близости мечты и невероятная жадность, что тот едва не забился в падучей. Скуля и пытаясь ухватить карточку, он пополз животом по маленьком столику утрехтской конспиративной квартиры.

– Мартин, ты же понимаешь, что это не дело для идиота? Ты же сделаешь все сам? – предупредила Миа.

– Да! – Мартин поглощал глазами кучу денег. В тот момент он был готов подписаться под чем угодно, будто его уже третий день обрабатывал средневековый китайский палач. Неутолимая жажда денег физически болезненна. И никогда нельзя верить таким отчаянным.

Между делом мы продали тем же людям эти немецкие чертежи, с мыслями о которых Миа и потащила Кармайкла в США.

***
Пара слов обо мне и почему это не я лежала в окровавленной ванной.

Все, что я хотела узнать о мужчинах и женщинах, я узнала на татами. Мужчины решительнее и, как кошки, прут на рожон до конца. Женщины не любят прямой конфронтации, однако стоит повернуться к ним боком, всегда готовы зарядить тебе по печени.

Карате хорошо дисциплинирует: вовремя и правильно не поставил блок и вот уже ходишь с лангеткой. Первое время в ортопедическом салоне я собрала себе экзоскелет – не было ни одной части тела, которую бы мне невзначай не свернули, не ушибли или самую капельку не сломали.

Но остановить было невозможно – мне нравился тренер. Маттиас несмотря на свою грузность двигался очень красиво. Но даже не это главное. В единоборствах существует эффект тренера – невозможно не обожать своего сенсея. А они, как правило, мужского пола и для женщин этот закон отверзает бездну. Если твое тело заточено природой не на порхание по лианам в тропических джунглях, а на выживание в глухой башкирской деревушке, где каждая калория на счету, то ты рискуешь регулярно выставлять себя толстокостной идиоткой. Это вгоняет тебя в депрессию, потому что ты не предполагаешь, что вот этот второй дан тоже не Брюс Ли, а простой шведский инженер, который точно также толст и местами неуклюж.

Маттиас располагал к себе своей видимой беззащитностью. Он был полноватым, голубоглазым и розовощеким шведом, который отдавал должное шведскому спокойствию и нордической замкнутости. Мирный инженер, строящий свою компанию по поставкам охранного оборудования.

Мучения продолжались до новогодней вечеринки клуба, где в общем, я поняла, что совершенно неважно, как я провожу удар ногой. Важно, что я одна девушка на пять километров в округе.

Сначала мы болтали про Австралию. Маттиасу понравилось там – во-первых, коалы и, во-вторых, шведам особенно нравится Австралия. Предполагаю, потому что там тоже все высокие, светлые и богочеловечные, но на южном материке существенно приятнее погодные условия. На самом деле, это потерянный скандинавский рай.

Я кивала и все ждала момента, когда в рассказе про путешествие появятся пауки. Потому что в Австралии этих восьмилапых гадов много, они злы и ядовиты. Их больше, чем милых пушистоухих коал и халкоподобных кенгуру. Они противнее, чем змеи, и опаснее, чем белые акулы. Не знаю, как при таком численном множестве и видовом разнообразии не сожрали все на континенте. Однако, к великому облегчению, арахниды в нарратив не вползли, поэтому дальше был Макдональдс, кафе в центре и кино – одно на студенческий городок, но зато раритетное, сохранившее интерьер с пятидесятых годов.

До встречи с Маттиасом мне отчаянно хотелось быть нормальной. Поэтому я мечтала найти совершенно нормального парня, с которым мы будем смотреть глупые фильмы про супергероев, навещать родителей и экономить на электричестве. А потом в какой-то момент поженимся и заведем карапуза.

В нашей паре я всегда стеснялась себя: громкого голоса, резких движений и парадоксальных высказываний. Маттиас всегда был пострадавшей стороной, в чем были уверены его друзья, его бывшая девушка, его родители и даже моя мама. Устоявшееся мнение гласило, что у меня сложный характер. Человеку, который много шутит, труднее сочувствовать.

Что меня по-настоящему неодолимо привлекало к Маттиасу на подсознательном висцеральном уровне – его моменты совершенно отстраненного холодного размышления, когда его веселые голубые глаза покрывались инеем и весь его вид сверкал острыми, как грани обсидиана, сильными и опасными мыслями, допуска к которым у меня никогда не было. Не сразу стало понятно, что может стоять за

Когда я переехала в Испанию, наши отношения длились еще некоторое время. Маттиас успел познакомиться с Мией. И сравнение было не в мою пользу. Я пыталась прятать голову в песок, как полагается. Но один раз, пока Маттиас был в ванной, Миа, предусмотрительно оглянувшись вокруг, дала мне под дых вопросом:

– Тебя все устраивает? Ты считаешь это нормально, что твой бойфренд так нагло и открыто клеится к твоей подруге?

Нет, это было не нормально и я это понимала. Я также знала, что Маттиасу ничего с Мией не светит даже в параллельной Вселенной. Возможно, именно это и помогало мне хвататься за надежду, что в какой-то момент моему бойфренду эта бестолковая охота надоест.

– Ок, он мудак, но у тебя должно быть самоуважение, в конце концов! Ты что, не сможешь найти себе никого получше?

Именно в этом у меня не было никакой уверенности. Но вытерпеть унижение, в котором тебя открыто уличили, гораздо труднее, чем при всеобщем деликатном молчании. Вышедший из душа Маттиас увидел две мрачные и решительные мины и, мгновенно поняв, о чем речь, пошел собирать вещи. Но мне он так этого и не простил. Мие, очевидно, тоже.

***
Понять, что нить тянулась из Барны, было не так уж сложно, если задуматься. Нужно было лишь заметить закономерности и сопоставить несколько фактов. Женой случайно погибшего под колесами грузовика брюссельского коллекционера искусства была испанка. А потом прыгнул с колокольни его поверенный в Брюгге. Можно было подумать, что от перспективы провести вечность в этом городе и не на такое решишься11. Если бы не отставной главный инспектор Мария Глас.

Она как раз направлялась домой, нагруженная кульками из пекарни, по-старинному перевязанной пачкой с ароматными колбасками, и многообещающим свертком из сырной лавки. Можно было бы дойти домой напрямую, через улицу Золотой монеты, но ей нестерпимо захотелось подольше прогуляться по старым улочкам. Свой город она любила и рада была после выхода на пенсию вернуться в родные пенаты из столицы всей Европы. Настроение было прекрасным – сегодня суставы болели не так сильно, несмотря на влажную погоду, ночной сон был полноценным и не прерывался подъемами за лекарствами. Такое можно отметить одной небольшой прогулкой.

Когда Мария вышла к Святому Сальвадору, толпа окружила небольшое пространство перед входом, парамедики неторопливо закрывали задние двери кареты «скорой», двое полицейских с невпечатленными лицами слушали рацию.

– Что случилось? – вкрадчиво поинтересовалась Мария у зеваки, достойного вида бюргера лет пятидесяти в удобной немаркой куртке.

– Самоубийство. Третье уже за мою жизнь, – казалось, он осуждал такое общественнобеспокоящее поведение.

– Мужчина или женщина? – поинтересовалась Мария.

– Мужчина. По-моему, юрист с Хогстрат. Молодой, не больше сорока, должно быть. Разбитые очки, затекшее кровью лицо. Мне показалось, я слышал, как он кричал. Ужас! Как я буду спать ночью?

На темном полотне мостовой виднелась небольшая лужа крови и сгустки розовой слизи. Люди стали расходиться. Карета скорой тихо тронулась и без сирены отправилась в сторону городского госпиталя. Полицейские тоже прыгнули в машину. Где-то неподалеку добродушно залаял чей-то дружелюбный пес. С серого неба посыпала мелкая изморось и, закутавшись в свой воротник, Мария поспешила домой, физически ощущая, как от благостного настроя не осталось и следа.

Помогая Герхарду с обедом, она продолжала возвращаться к виду заляпанной кровью и мозгами мостовой. Герхард всегда готовил лучше и вообще был домовитее. Он также давно привык к рассеянности своей жены, когда та погружалась в глубокие аналитические размышления.

– Все думаешь об этом? Жуть какая, а? – заметил Герхард.

– Да. Не могу забыть. Самоубийцы обычно так молоды. Что его толкнуло?

– Бедная семья! Интересно, он был женат? – Герхард подхватил сотейник с рагу и направился к столу.

– Не знаю. Но, наверное, мать точно сейчас сама на краю могилы. Вспоминаю Маргрет, когда умер ее сын. Я думала, она навсегда останется в лечебнице, – Мария неверным движением водрузила на стол салат.

– Наверное, человек, который решается на такой поступок сам не вполне здоров? – аппетиту Герхарда размышление о суициде не мешало.

– Как знать, – Мария только взяла в руки нож и вилку, но ничего не положила себе на тарелку и продолжала смотреть в одну точку между солонкой и хлебницей.

Старший инспектор была старожилом Брюгге. Она хорошо помнила два других самоубийства. Ни один не вызывал у нее сомнений – шагнули в вечность и с концами. За ними лежали истории депрессий, долгов и тяжелых утрат. В новом происшествии же крылась какая-то заноза. Что-то невыразимое в этой истории вызывало трудно осознаваемый дискомфорт.

– Сейчас ноябрь, – вилка крутилась в узловатых пальцах.

– Совершенно верно, – покорный муж был рад быть умницей в таком простом вопросе.

– Почему?

– Почему ноябрь? – не понял даже привыкший ко всему Герхард.

– Нет, почему он это сделал поздней осенью?

– Думаю, это очевидно – взгляни на эту омерзительную погоду! Самому иногда хочется повеситься.

– По статистике большая часть самоубийств происходит весной или летом. Двое других прыгунов с собора также выбирали светлые весенние дни, будто уходили навстречу солнцу, – вилка стала тихонько постукивать по столу. – Более того, он не снял очки. Большинство самоубийц, как бы странно это не казалось, боятся порезаться.

– Ты апеллируешь к статистике большинства. Но есть и меньшинство. Люди, которые все делают не так, как хотелось бы вам, аналитикам.

– Слишком много исключений. Он кричал. Упал лицом вверх. Ну хорошо, положим, перевернулся. Или просто… в общем, все, мне надо перестать думать об этом! Мунчи, твой обед, как всегда изумителен!

Рагу было с удовольствие уплетено, ароматный кофе с эклером немного согрели сердце и супруги разошлись по своим комнатам в исправленном настроении. Мария упала в свое кресло с газетой с намерением учитать себя в легкую послеобеденную дрему, но мысли невпопад вернулись к несчастному человеку под башней.

Поняв, что сон ее бежит, Маргрет растолкала и компьютер. Она не вполне любила этого зверя, чувствуя его норов и магические способности непонятной внутренней машинерии, но не могла не признать его полезность. На Nieuwsblad уже была красочная статья о произошедшем с комментариями полиции и нескольких свидетелей, среди которых Мария узнала и своего дневного собеседника.

И из этой же статьи она вынесла имя погибшего – Ханнес Кеелер. Адвокат, 42 года. Семья в составе прекрасной молодой жены убита горем. Мария поискала и по социальным сетям. На фото – веселый, жизнерадостный человек. Что, впрочем, ничего не говорит – многие самоубийцы лучезарно улыбаются за день до смерти. На аватаре в Фейсбуке он обнимал прекрасную Бригит на фоне голубой мальдивской лагуны.

«Долги. Измена. Серьезное нарушение закона… Страховка. Интересно, на сколько потянет его завещание?», – Мария отдалась свободному потоку мыслей, за которыми снова и снова возникало воспоминание белой, как известка, Маргрет на больничной койке. Ее растрепанные редкие волосы нависали над каменными глазами. Безжизненные ветви рук были перетянуты бинтами, пластырями и капельницами. За окном был ноябрь. Дождливой осенью затянулась одна жизнь.

***
Немного медитации никому же еще не повредило? Особенно на вредной работе.

Растянувшись на свежей постели в пахнувшей стиральным порошком пижаме, я кликнула «play» на ютьюбовском видео и устроилась поудобнее. Приятный женский голос увещевал меня, что Вселенная безбрежна и безгранично щедра, поэтому я смогу получить от нее все, что захочу, если только позволю своей душе пульсировать в унисон вечным силам. Еще женский голос посоветовал мне выключить телефон, чтобы ничто меня не беспокоило и не отвлекало от работы над собой, но я почему-то решила, что именно в тот день ничего не случится. Огромное заблуждение, как оказалось.

Я честно пыталась сосредоточиться на своем дыхании, раскрытии чакр и закрытии воронок и не оценивать монолог диктора семантически и стилистически. Однако тревожные мысли так и норовили вторгнуться в мой дзен.

«Вы хороший и достойный человек!», – увещевал женский голос. «По сравнению с кем?» – подумала я, но решила не портить себе вечер и поспешно обратилась к мерной циркуляции кислорода в своих легких.

«Вам не нужно ни о чем беспокоиться!», – продолжала добрая женщина в видео. «Кроме ЦРУ, Интерпола, а также итальянской мафии», – моя упрямая натура не унималась.

Женский голос продолжал настраивать меня на позитивный лад: «Вам вернется то, что вы отдаете!». «Не дай Бог!», – я слегка съежилась под одеялом.

И тут настал момент, который, по замыслу авторов медитации, должен был максимально приблизить меня к единению со Вселенной. Для этого требовалось перейти на новый уровень отрешенности.

«Сейчас, постарайтесь максимально расслабиться», – я так строго приказала телу расслабиться, что свело правую стопу и дернулся глаз.

«Пришла пора для вас и только для вас», – и тут завибрировал телефон. Была надежда, что он уймется, если не подходить.

«Все события сейчас протекают свои чередом», – уверил меня женский голос. Но телефон не унимался. Звонила Миа.

«За это время с миром без вас ничего не случится». Телефон замолчал и пришло сообщение: «Если ты сейчас не перезвонишь мне, я тебя убью», – писала Миа.

Женский голос продолжал вкрадчиво убеждать меня в чудесах и изобилии бытия, когда я набрала Мие.

– Посмотри новости. Reuters, например, – напряженным голосом буркнула в трубку Миа, попутно выдыхая сигаретный дым.

Главная страница ресурса сообщала: «Документы, обнародованные после атаки хакеров на Организацию по ядерной энергии Ирана, доказывают, что коалиция западных стран вопреки публичным заявлениям поощряла развитие Ираном ядерного оружия в обмен на доступ к нефтяным месторождениям». Да, у Вселенной отличное чувство юмора.

– Мне кажется, нам необходимо встретиться с нашим другом, – снова выдувая дым нервно предложила Миа.

Наутро мы были в Голландии.

Мартин пытался промолчать о провале, но дрожащий подбородок и бегающие глаза выдали его в первую минуту. В том пустом амбаре свет прорывался через мутное пыльное окно, падая на лиловый пол плиткой медового цвета. В полусумраке блики выделяли правильный тонкий фламандский профиль. Перестав мямлить неуверенную бессмыслицу, Мартин замолк и отвернулся.

– Будет третья мировая, – мрачно изрек голландец. – И все из-за вас!

– Ну, крольчонок, скорее, из-за тебя! – возразила Миа. – Мы же сказали – не надо в деле идиотов!

– Черт.. ну я не мог предположить…, – он резко зарылся обеими пятернями в свои прямые пшеничные волосы.

Говорить тут было больше не о чем. Не знаю, почему Мартин так покорно сел к нам в машину. Может, не верил в нашу брутальность? Он, вероятно, думал, что ее можно перезагрузить, как неудачно пошедшую игру. Или был слишком честным. Не самое эволюционно полезное качество. Правда либо для очень сильных людей, либо очень слабых.

В пустынном амбаре даже глушитель произвел раскатистое эхо. Мартин упал на бок, как подстреленная птица. Руки остались сложенными по швам. Тело лежало в лилово-бурой темноте, и только подошва правой ноги осталась в ослепляющем золотом солнце, вафлей падавшем на пол через переплет окна. К сожалению, жестокость – часто единственный выход. Или его иллюзия.

Зря все честные интеллектуалы ругают общество потребления. Дескать, одно от него расстройство ума, кошелька и духа. Но если бы не привычка покупать всякую ненужную дребедень, глубоко въевшаяся в характер стран, обличенных сильной армией и ядерным арсеналом, огненный гриб пророс бы над нашими головами. Типовые кофейни, дешевые шмотки, икеевская мебель, переоцененные гаджеты – на весь этот хлам люди, не задумываясь, променяют любую ересь о задетой гордости своих стран и вопли политиков. Если тебе есть, что терять, ты не полезешь в окопы дышать ипритом. Да здравствуют Vogue и азиатские потогонки – вы отбили у людей вкус к войне!

– Третья мировая, конечно, не начнется, – с напускной уверенностью рассуждала я. – С 11 сентября 2001 года на моей памяти по крайней мере трижды кричали «Ну вот, теперь-то мы уж точно все умрем!», но страны первого мира не спешили сходиться в смертельной схватке. Всем как-то не до этого – кто «iPhone» будет покупать, если все уйдут на фронт?

Миа только презрительно фыркнула в том духе, что, разумеется, чистый нонсенс. Но мое правое подреберье уже холодила обетованная пуля.

Дорога тянулась среди налитых нив в чаше голубого неба, под ясным куполом которого разносились чаячьи стоны. Пламя и дым показались в зеркале заднего вида достаточно поздно, когда мы уже не видели самого строения. Было даже немного страшно, что огонь затух.

Чем утешить тебя, дщерь Сиона, ибо рана твоя велика, как море: кто может исцелить тебя?

***
Свет синеватых фонарей размывало по черной ряби канала. Дул промозглый колючий ветер, приводя в беспомощное движение исхудалые ветви деревьев. По Картье Нор спешили редкие ночные автомобилисты.

У Ланкмана ломило спину. Он уже не различал, было ли это от собачьей усталости или от занывшего на непогоду старого перелома. Капитан сидел в темной машине и слушал рацию, в глубине души надеясь, что его свора никого не найдет и он сможет отправиться домой – к теплым душу, постели и жене.

Переговоры в эфире не предвещали ничего интересного. В четверть двенадцатого, на пятнадцать минут позже, чем ему приказывал де Врум, он с удовольствием нажал на прием рации и скомандовал отбой.

Пять экипажей по очереди приняли команды и начали разъезжаться. Когда, потирая замерзающие руки в машину вернулся лейтенант Якобс, Ланкман повернул ключ зажигания и включил фары. Он только дернул за рычаг передач, как рация взволнованно зашипела.

«Первый, первый! Это седьмой! Объект обнаружен. Повторяю: объект обнаружен!»

Ланкман резко вдарил по тормозам, машина сильно дернулась и заглохла. Рация продолжала призывно подавать сигналы.

– Седьмой, доложите местоположение!

– Мост шоссе Нинов. На северной стороне!

– Всем экипажам срочно оказать поддержку седьмому!

– Нет необходимости, капитан! Объект не опасен. Объект не оказывает сопротивления и сдался сам.

«Пахнет тухло, как и вся история», – подумал Ланкман, снова взнуздывая двигатель.

Он был на месте уже через 10 минут. Полицейские ждали его на улице, стоя на некотором расстоянии от машины с безмолвно мигающими огнями. На заднем сидении Ланкман разглядел сгорбленную фигуру с растрепанными волосами. Задержанная сидела, глядя в одну точку, не шевелясь.

– Не сказала ни слова, капитан! – отрапортовал сержант. – Мы ничего не нашли, уже собирались уходить, как она просто вышла к нам встал напротив с поднятыми руками.

Ланкман наклонился и заглянул в машину через стекло. Да это была та самая сука, которая с утра ушла, как вода сквозь пальцы.

– Вы ее обыскали?

– Да, шеф, на ней ничего, кроме пачки сигарет и зажигалки.

– Ни документов, ни оружия?

– Ничего, капитан!

Это все нравилось Ланкману еще меньше.

– Везите ее к нам, разберемся.

Наконец, задержанная повернула лицо в сторону Ланкмана. Он увидел грубые азиатские скулы и до лохмотьев обветренные губы. Темные глаза смотрели измотанно.

«Может, правда, просто устала?», – подумал капитан и его спина напомнила, каково этого. Крепкий горячий кофе ему сейчас не повредит. Не спать еще сутки как минимум.

***
– Но ты скрывалась от полиции!! На улице Фоссе!

Ядовитый флуоресцентный свет сверлил воспаленные глазные яблоки. Ланкман уже как полчаса перешел на ор, каждая контроктава которого пробивала черепную коробку от виска до виска.

– Я скрывалась от сыпавшихся на меня выстрелов.

– Почему ты не прыгнула к машинам?

– Стреляли. Я не спецназовец, чтобы так быстро соображать под обстрелом.

– И под мостом ты не пряталась?

– У меня был тяжелый день, капитан, и только пачка сигарет в кармане.

– Устала, то есть?

– Как зверь.

– А убивать людей не устала?

– Я не понимаю, о чем вы, месье.

– Да ну! – Ланкман кинул на стол стопку фото, запечатлевших трупы разной степени растерзанности.

– Какая гадость… – у меня не было эмоций.

Капитан наотмашь влепил мне пощечину. Левая щека еще не отошла от встречи с монашкой Пакитой, так что от оплеухи в глазах полыхнул Рим в огне.

– Прояснилось в голове?

– Спасибо, меня почти контузило. Очень способствует ясности изложения. Господин офицер может мне пояснить, зачем мне было убивать всех этих людей?

– Деньги, наверно? Нет?

– Вы утверждаете, что я вор?

– Ты заказной убийца.

Я без энтузиазма размазала пачку фото по столку. Кого-то я уже помнила довольно смутно, и тем не менее мне показалось, будто сюда подмешали чужих. Кажется, Европол решил закрыть за мой счет все висяки.

– Господин капитан, я могу ошибаться, но графические изображения трупов – это не доказательство вины. Ни на одном не видно, как их убиваю я.

Стол едва не сломался под ударом Ланкмана.

– Хочешь посоревноваться со мной в знании законов?!

– Речь про логику, капитан, – я уже приготовилась к еще одному хуку, но офицер только съежил все лицо в гримасу ненависти и, яростно пнув дверь, вылетел из кабинета. Удивительно, как выдержали петли.

Лейтенант, все это время молча подпиравший стенку, так же не произнося ни слова сел на стул передо мной, сложив руки на груди.

Де Врум в окружении нескольких инспекторов сидел в кабинете по диагонали коридора. На столике стоял древний толстенный ноутбук, транслировавший скверное изображение и щелкающий аудиоряд с камеры в комнате допроса.

Ланкман ворвался вихрем и с порога заорал:

– Давайте сдавать ее англичанам ко всем чертям! Пусть делаю с ней, что хотят!

Генерал прижал подбородок к груди, переводя взгляд с Ланкмана на дисплей.

– Ты кипятишься весь день сегодня…

– Я не понимаю, какие признания мы будем выжимать из нее на основании исписанной школьной тетрадки.

– Вести допрос и получать доказательства – твоя работа, – вязко напомнил де Врум.

– Спасибо, что научил!! – капитан в пылу раздражения частенько нарушал субординацию, но был отличным офицером. Ему все прощали.

Де Врум внимательно посмотрел на экран.

– Кажется, тебе лучше вернуться в кабинет, – Де Врум красноречиво поднял брови. Ланкман завернул шею в дисплей лэптопа. Задержанная, обратившись к камере, манила их к себе пальцем.

– Нельзя просто так срываться и бежать, когда тебе сказали «кыс-кыс!».

«Если захотите поговорить о чем-то более серьезном, чем ваша макулатура, то возвращайтесь, месье!»

Входя в комнату, Ланкман выглядел сухим и сдержанным. Якоб встал со стула, уступая ему место. Капитан осторожно сел.

– Я тебя внимательно слушаю.

Нужна была небольшая пауза. Жаль у меня отобрали сигареты: закон жанра требовал в этом эпизоде, сощурившись, щелкнуть зажигалкой в сложенных ладонях. Проклятые зожники испортили всю стилистику. Ланкман тем не менее ждал, глядя на меня исподлобья.

– Капитан, вы когда-нибудь слышали про LaWS?

– Нет, – поняв, что я не буду говорить, пока он не спросит, добавил – ну и что это?

– Эта такая лазерная пушка. Есть у американцев. На боевом вооружении. Почти Star Wars. Только бьет пока на один километр. Еще одна система на подходе и та уже помощнее – дальность поражения шестьдесят миль.

– Я точно не могу это прочитать в Википедии?

– Можете. А вот то, что немцы разработали такую же базуку, которая бьет на триста километров, вряд ли. Спутники можно доставать.

– Это был выпуск подкаста о новых технологиях?

– Европейской правоохранительной системе совсем неинтересно, кто украл чертежи проекта и куда они направляются?

***
Оттопыренные уши на квадратной голове выдавали Бруно со спины. Склонившись на бок, он наблюдал за редкой ночной фауной бадалонского пляжа: у моря копошились пьяные местные подростки и вусмерть укуренные студенты по обмену.

– Привет!

– Hola! – я грузновато бухнулась на скамейку рядом. Бруно с добродушным видом продолжил наблюдать за шатающимися юнцами. Я вынула из-под подкладки пиджака завернутый сверток из черного мусорного пакета и плавно толкнула в сторону моего знакомца. Бруно только скосил правый глаз и без спешки убрал передачу в стоявшую рядом с ним тележку на колесиках. Сыр, багет, пиво, оливковое масло, салфетки и пятьдесят тысяч евро – достойная потребительская корзина.

– Не расскажет?

– Когда наши болтали?

– Да я всегда волнуюсь, ты знаешь.

Бруно положил свою прямоугольную деревянную ладонь мне на руку.

– Ты всегда слишком много волнуешься. Это же Барселона! Расслабься. Мертвых уже нечего бояться. Нужно опасаться тех, кто остался в живых.

Он вытащил из нагрудного кармана два косячка, один протянул мне и дал прикурить. Пять минут и мне снова будет все равно и спокойно. Естественное состояние безмятежности было мной уже давно позабыто.

– А вы когда-нибудь убивали женщин? – спросил меня Бруно, тоже слегка осовевший.

– Нет.

– Солидарность?

– Специализация. И география. Если кто-то этим и промышляет, то где-нибудь ближе к полярному кругу. В конце концов, женщины тем опаснее, чем ближе Сицилия.

Бруно не уловил аллюзию, но воспринял сказанное как комплимент соотечественницам.

– И не хочется? – спросил итальянский коллега.

– Мне вообще не хочется никого убивать, – честно призналась я. – Мы просто однажды влипли и не хватило ума выпутаться. Потом прибавилась жадность. Даже ощущение азарта. Теперь так просто не исчезнешь.

– Что вас держит? Если вы просто закроете конторку и уйдете? Разве вы кому-то обязаны? – было понятно, что у Бруно совершенно незамутненная голова и он вполне осознанно меня раскалывает.

– Нет. Никому ничего не должны. Просто, бизнес такой. Многие на нас завязаны, – рассказывать ему всю подноготную было никак нельзя.

– Угу. Понимаю, – итальянец качнул головой и сделал затяжку.

Через неделю после этого разговора местные журналисты кормились на истории утопленника, спикировавшего головой на мегалитические валуны-волнорезы под молом. По всей вероятности, это был недавно пропавший крупный отельер. Поговаривали, у него в последнее время начались проблемы с психотропными веществами. Сплетничали, что тот устроил в одном из своих президентских номеров шабаш с кучей проституток, обдолбался до белых глаз, а под утро потащился гулять на пляж. Его вдова с кулаками обрушивалась на папарацци, рыча, что не даст порочить добрую память ее достойнешего мужа.

Наблюдая очередной эпизод в вечерних новостях, мы с Мией ей от души сочувствовали.

***
Что Марта не знала о себе, так это что она была натуральным недообследованным шизофреником. Почему в тринадцатилетнем возрасте она начала кидаться на младшего брата, куда пропала кошка и о каких черных голосах она кричала в ванной – обо всем этом ее родителям стоило сильнее задуматься. И, подумав, принять меры. Однако страх пересудов, доброта и робость розовощеких и довольных жизнью обитателей спокойной швабской деревушки сослужили их дочери недобрую службу.

– Она как моя кузина Лизхен, – рассуждал ее отец, сидя вечером в кресле при торшере. – Та также буянила, когда начала созревать, но через несколько лет это прекратилось. И Марта успокоится, я уверен.

– Бедная Лизхен! – вспоминала его добродушная супруга, перебирая в руках еще нанизанную на спицы спинку свитера для маленького племянника Тони. – Как подумаю про нее – все внутри переворачивается. Сколько лет это уже было назад? Двадцать, Рори?

– Дай подумать, сердечко… Я в тот год пошел работать на «Гласс Виркхоф», значит…. Да, двадцать один год.

– И ведь так и не нашли…

– Да, очень странно пропала, – кивал глава семейства, в сотый раз проигрывая пластинку этой древней семейной темы.

Марта действительно успокоилась примерно к восемнадцати годам, кошки со всей округи перестали исчезать с завидной постоянностью, и девушка очень хорошо закончила школу и покинула уютное семейное гнездо.

Жизнь так или иначе складывалась. Она вышла замуж. Удачно, по мнению окружающих. Но когда наступали весенние сумерки и над домами кружили ласточки, ее нутро сковывала неясная тревога, ей хотелось бежать, искать, скрываться от своего бессилия и не распасться на осколки ей позволяло только воспоминание о чувстве власти, которое сохранили ее руки вместе с ощущением хруста очень тонкого позвоночника.

Когда Штайнгер пропал, Марта нутром почувствовала, что провалилась. Выхода было два, как водится, – бежать или нападать. И только сумасшедший мог выбрать войну, причем открытую. Лишь сумасшедший может позволить себе безумие.

Пытаясь справиться с ужасом, Марта с восьми утра начала колесить по Мюнхену. Трижды пропускала свои повороты, хотя какие повороты были верными она не знала, потому что у нее не было плана и случайные локации, полузабытые адреса, отрывки маршрутов вспыхивали в голове в хаотичном порядке, смешивались и сменяли друг друга, перевиваясь дорогами и поворотами, запутывая и без того неясные мысли.

К двум часам по полудни у нее насмерть пересохло в горле, раскалывалась голова и плечи проткнуло железным прутом. Она припарковалась на небольшой улочке и, заглушив мотор, упала на руль. Закрыв глаза, Марта попыталась дышать глубоко и ровно, чтобы немного унять сердцебиение, но хотелось пить и каждый вздох проходился по горлу шершавой губкой.

Где мог быть Штайнгер? Где он мог быть? Он мог переехать в один из тысячи отелей или хостелов. Снять квартиру. Уехать за границу. Он мог остаться в офисе. Под охраной. «Охрана!» От безошибочно верной мысли Марта воспряла духом и поднялась от руля. Она вспомнила, как ей рассказывали об исследовательской базе, будто это настоящая крепость. Она тут, в Баварии. Но где?

Однажды Штайнгер уезжал туда в командировку и сказал: «Мне нужен дождевик, едем в горы…» Так, а еще точнее. Ну же, Марта, думай, думай! Он говорил, что не будет брать с собой бутерброды, перекусит на заправке перед Вайльхаймом… А дальше куда он поехал? Почему она хотя бы пару раз не прикинулась хорошей женой и не поинтересовалась, куда едет ее муж? Черепашка! Она вспомнила, что из поездки он привез брелок с какой-то черепашкой! Что это значит? Откуда черепахи в Альпах? Марта залезла в телефон и начала гуглить. Это не просто черепашка – это Морла из «Бесконечной истории»! Значит это рядом с Гармиш-Партенкирхен, где этот гад морской увековечен в фантазийном парке. Руди любил эту книгу и это было чуть ли не единственное, что она знала о его интересах. Марта повернула ключ зажигания и резко вырулила на дорогу, не обращая внимания на вдаривших по клаксонам фраппированных водителей.

Марта неслась по девяносто пятому автобану на крейсерской скорости, реагируя на фуры и легковушки как примитивная многоклеточная клякса отзывается на солнце – замечая, ориентируясь, но не придавая значения. Она не видела проносившихся мимо темно-хвойных лесов, вафельных деревушек, темных еще полей и атлантского неба, которого никогда не разглядишь в городе за чередой многоэтажек. У нее даже не было плана. Все ее мысли превратились в рой жужжащих копошащихся насекомых, сбившихся в кокон вокруг матки. Она не знала, что будет делать, когда доберется о неприступной крепости, как будет ее штурмовать, как она найдет Штайнгера и что она будет делать в этом случае.

Как раз перед Вайльхаймом индикатор топлива скатился к нулю. Марта отстраненно чертыхнулась, но пришвартовалась у той самой заправки. Прицепив пистолет к баку слегка дрожащими руками, она пошла внутрь павильона расплачиваться и при виде полок с бутылками воды вспомнила о своей чудовищной жажде. Вежливая, но сдержанная фрау лет пятидесяти за прилавком еще не успела оторвать ей чек, как Марта жадно свернула шею бутылке и, громко сглатывая, залпом ополовинила полулитровый баллон. Вынырнув из своего глотка, она ощутила боль и тошноту, сгорбилась и приложила ладонь ко рту. Казалось, что сейчас ее вырвет. Кассирша, не сходя с места, вытянулась на цыпочках через прилавок и тихо осведомилась, все ли в порядке со странной посетительницей. Та только вытянула в ее сторону руку и покивала в знак того, что она сейчас придет в норму.

С трудом выпрямившись, Марта медленно ступая и, пошатываясь, направилась к выходу. Ей навстречу через раздвигающиеся створки дверей вошел высокий, плотный, седовласый мужчина, одетый в меланжевый свитер и темные дешевые брюки. Он не смотрел ниже своего гренадерского роста, поэтому не заметил женщину, но та сразу узнала Вальдемара – старательного, но недалекого инженера из конторы Штайнгера.

На средней колонке был припаркован старый зеленый хэтчбек «Passat». Пружиня с шага на шаг и плохо маскируя свою спешку, Марта обошла заправочный автомат. Обогнув колонну, она выглянула из укрытия, чтобы проверить диспозицию. Вальдемар все еще был внутри и, кажется, что-то упоенно рассказывал дежурно улыбавшейся кассирше. Он был ужасным треплом. Неосторожно зацепившись с ним языком на корпоративном фуршете, можно было простоять полтора часа, одурело разглядывая точку перед собой и не чая счастья прервать бесконечный монолог.

Собравшись с духом, Марта прыгнула к багажнику, не без напряжения выжала заржавелый замок и кульком бухнулась внутрь, как можно беcшумнее прихлопывая за собой затвор. Она могла не торопиться. Душу заправщицы отпустило на покаяние только девять минут спустя, когда Вальдемар по своему обыкновению решил переложить на нее вину за свое словоблудие. Мужчина показательно взглянул на часы и анонсировал, что так много времени потрачено, а он-де торопился. Кассирша только искренне пожелала ему счастливого пути и про себя понадеялась не попасть в смену, когда он будет возвращаться обратно.

С довольной полуулыбкой на лице Вальдермар открыл свою машину, удобно устроился, завелся и, пристегнувшись, с расстановкой отправился в сторону базы. Никто тогда еще не заметил, что синяя «Mazda» так и осталась у своей колонки с заправленным в бак пистолетом.

В дорогое Вальдемарпродолжал общаться сам с собой, комментируя попадавшиеся редкие рекламные объявления, состояние местного мелкого бизнеса, отвечая на неслышимые замечания жены и иногда напевая. В темном пыльном багажнике Марта, сцепив зубы, разрывалась между физически болезненным желанием вылезти через заднее сидение, чтобы наконец задушить говорливого водителя, и необходимостью добраться до местонахождения своего законного супруга. Машина ехала настолько плавно, что нелегальную пассажирку вскоре укачало. Она закрывала глаза и пыталась отстраниться от бормотания Вальдемара, но то и дело накатывающий ужас перед неизвестностью будущего заставлял ее широко распахнуть веки и уставиться в железное нутро «Пассата».

Прошел то ли час, то ли половина вечности, когда машина сделала несколько резких поворотов и замедлила ход. После полной остановки послышались голоса – Вальдемара приветствовали охранники. Один вышел из будки и с зеркалом без особого интереса осмотрел проржавевшее брюхо хэтчбэка. Марта сквозь щели в шторке наблюдала за передвижениями проверяющего, не зная, есть ли в процедуре такой пункт, как осмотр багажника. В какой-то момент охранник замешкался у кормы и нечаянно шаркнул шестом о бампер и этот звук разорвался внутри, как граната, но… Вальдемар осведомился у охранника, слышал ли он новости про новые налоговые сборы, и тот, веско чертыхнувшись, прошел к окну водителя и высказал свое отношение к законодательной инициативе коалиции. После недолгого обмена мнениями часовой пожелал Вальдемару доброго вечера.

Машина проехала вперед. Потом были еще одни ворота и еще двое. Потом машина дала крен носом вниз и Марта поняла, что они съезжают на подземную стоянку. И как ни лень им было выдалбливать ее в горах, но основателям было важнее оградить даже количество машин от всевидящего ока фланирующих спутников.

«Пассат» проделал некий замысловатый путь по подвальным коридорам прежде, чем окончательно утвердился на своем слоте и Вальдемар повернул ключ зажигания, старательно поясняя всем невидимым ушам, готовым слушать, что он глушит мотор. Машину он запирать не стал, так как кто ее тут украдет или ограбит на минус третьем этаже за тремя кордонами. Услышав удаляющиеся шаги и бормотание, Марта осторожно выглянула из-под шторки, отделявшей багажник от салона. Снаружи машину обступали желто-серые бетонные стены, уныло освещаемые ядовитыми флуоресцентными трубками. Машин было не так много, да и людей кроме Вальдемара, медленно шагавшего по направлению к дверям на лестницу, не было вовсе.

Еще во время поездки Марта нащупала в багажнике удобный гаечный ключ для смены запаски. Вылезая из своего убежища, она прихватила его с собой. На колоннах были развешены камеры, поэтому она решила перелезть на сиденье и выйти из пассажирской двери, как будто никто ничего не заметит.

Этот тип приведет ее к Штайнгеру, размышляла Марта. Они работали вместе. Нужно был только постараться оставаться незаметной в абсолютно пустом пространстве. Кто угодно заметил бы ее крадущийся шаг, но только не Вальдемар, который продолжал затяжной монолог и смотрел только перед собой на высоте своего роста. Бог хранит пьяных и влюбленных, а еще полнейших психов. Хотя, наверное, они хранят сами себя. Никогда не ожидаешь, что из багажника твоего старого «Пассата» вылезет сумасшедшая мадам с сорокасантиметровым обрезком железной трубы.

Константинополь пал к ногам Мехмеда из-за одних маленьких незапертых ворот. Так и в этой укрепленной крепости никто не ждал врага, чтобы просто поставить еще один пропускной датчик. Марта просочилась за Вальдемаром и стало тихо спускаться за ним. За этажом этаж она пряталась за поворотами и пробиралась по стенам, сливаясь с тенями и таясь в углах. Через шесть пролетов Вальдемар просто толкнул массивную железную дверь с продольной ручкой и вышел на минус первый этаж.

Марта прокралась к дверям, прислушалась и немного подождала, потом толкнула двери и оказалась в длинном белом безлюдном похожем на больничный коридоре, в котором по ровным белым стенам были равномерно распределены двери в кабинеты. Вальдемар завернул в мужскую раздевалку.

Марта подбежала ближе и заметила на противоположной стороне женскую комнату. Распахнув туда дверь, она отпрянула. У одного из расставленных перпендикулярными рядами шкафчиков переодевалась долговязая Грета. Марта помнила и ее. Грета была хорошим математиком и немного аутичной особой, при этом доброжелательной и безобидной. Вырванная из своих глубоких размышлений неожиданным вторжением, Грета повернула к двери вопросительный взгляд широко расставленных, по-рыбьи выпученных глаз.

Она смутно узнала лицо вошедшей, хотя и не припомнила обстоятельств знакомства, и вежливо улыбнулась. Марта натянула улыбку в ответ и уставившись на болтавшийся на шее Греты пропуск тут же поняла, что делать. Пряча за бедром гаечный ключ, Марта направилась к шкафчику напротив, будто собираясь также переодеться. Грета продолжала застегивать свой бело-голубой халат, чуть наклонив вперед круглую голову с коротким белобрысым хвостиком. Марта осторожно оглянулись. Височные кости – самые слабые в черепе.

Униформа долговязой худосочной девчонки слишком плотно сидела на корпулентной фигуре, и после некоторой борьбы Марта решила просто не застегивать халат. Одной рукой придерживая плечо Греты, она перевесила себе на шею заветный бейджик, потом ухватила тело поудобнее под мышками и с усилием боком запихала оглушенную жертву в маленький платяной шкафчик, с трудом умещая длинные безвольные руки и ноги в узенькое пространство. Лужицу крови она протерла своей майкой, заперла шкафчик и отправилась к выходу, бросив тряпицу в стоящую рядом с дверью черную корзину.

На выходе из раздевалки новая сотрудница быстро расчесала себя пятерней, перевернула пропуск, чтобы было не видно фотографии и отправилась в коридор. Теперь она потеряла Вальдермара. Все-таки мужчины и без того быстрее переодеваются, а тут еще и пришлось упихивать в шкаф не сотрудничающие конечности.

Наугад была выбрана дорога вправо по коридору. Тут оказалось Т-образное ответвление и два соответствующих тупика.

Она вернулась обратно, миновала выход на лестницу, и прошла дальше в поисках хоть каких-то ориентиров. Это был хозяйственный этаж. Висели вывески «Мужской душ» и «Женский душ», китченетт, какие-то кладовки. В противоположном крыле за стеклянной перегородкой стало понятно, что скитания привели в спальный отсек. На доске объявлений весели расписание приема белья в прачечную, анонс блошиного рынка и напоминания о необходимости поддерживать уважительную атмосферу в коллективе. В куче этого барахла Марта обнаружила объявление о корпоративных посиделках «сегодня 8 апреля в 19.00 в кафетерии на пятом этаже», то есть через двадцать минут. Вполне возможно, что Штайнгера она сможет найти там.

Побродив по спальному крылу, она вышла обратно и решила направиться прямо от лестницы. Там она обнаружила лифт, в котором она вознамерилась отправиться на пятый. Бесшумный, очень темный стальной короб практически незаметно замер на третьем и в открывшиеся двери вошел Вальдемар и с ним невысокий кряжистый тип с волосами «соль-перец» в благообразных безоправных очочках. Они коротко кивнули Марте и продолжили беседовать о каких-то микросхемах.

Лифт проехал дальше на седьмой и, по-прежнему не обращая внимания на попутчицу, мужчины вышли и отправились в сторону отсека с надписью «Лаборатории». Их мнимая коллега старалась как можно естественнее успевать за ними. Внутри было намного темнее. Свет внутрь коридора пропускали практически только окошки на массивных дверях, на многих из которых было предупреждение об опасности. Вальдемар и его низкорослый коллега зашли в один из кабинетов, заглянув в которую Марта увидела только компьютеры и разбросанные микросхемы, провода, множество мониторов, какие-то непонятные ей шкафы с лампочками. Штайнгера не было, но своим звериным чутьем она ощущала, что тот где-то рядом.

Марта шла по коридору, заглядывая в окошки дверей, стараясь обнаружить своего дражайшего супруга, но находила только нагромождения вывернутой наизнанку техники, людей, пристально смотрящих в мониторы со строками кода по черному полю, графиками и парой ютьюбовских видео с котиками.

В какой-то момент все сотрудники лаборатории синхронно вывалились в холл. Вероятно, было уже близко к семи и все идут в кафетерий. Она спиной прижалась к двери пустой комнаты, рукой захватив ручку. Пропуск Греты пикнул зеленым на датчике.

Зайдя в кабинет, она выглянула из оконца и жадно разглядывала лица проходящих мимо инженеров в одинаковых униформах. И вдруг мимо светлого квадрата окна промаршировала сгорбленная несуразная фигура Штайнгера. Он шел, разглядывая свои ботинки, и немытые спутавшиеся пряди заграждали ему обзор, поэтому он никак не мог заметить свою жену, затаившуюся в своем убежище.

Проводив бодрую толпу затворников взглядом, Марта обернулась и стала искать что-то безошибочно убийственное на столах, заваленных коробками с проводами, плоскогубцами и другим инженерным хламом. Без интереса она взяла в руки баллончик с аэрозолем для очистки контактов и в этот момент неожиданно для нее распахнулась внутренняя смежная дверь и оттуда появились двое улыбающихся молодых людей – оба худощавых и белобрысых. Те явно слегка задержались с работой и теперь спешили на то небольшое развлечение, которое им здесь было доступно. Увидев Марту, они вдвоем остановились в проеме, придерживая дверь.

– Добрый вечер! Чем-нибудь помочь? – спросил один из них.

– Да… вот как раз хотела найти вот это, – Марта взяла баллончик и направилась в их сторону. – Может быть, вы мне поможете – не знаю, подойдет ли это мне для моего системного блока…

В тот момент, когда доверчивые инженеры пристально уставились на баллончик в руках незнакомки, она резко вытянула оружие вперед и с молниеносной скоростью распылила обоим парням в глаза едкий аэрозоль. Оба успели только вскрикнуть от неожиданности и обжигающей рези, как Марта поочередно впечатала злосчастную железяку им в головы. Дезориентированных и шокированных, но все еще стонущих инженеров Марта успокоила вовремя попавшим под руку табуретом, предусмотрительно не давая внутренней двери захлопнуться. Было понятно, что внутри хранится что-то поинтереснее разобранных микросхем.

Зал, в который она попала, представлял собой просторное помощение, стены которого с двух стороны были уставлены компьютерами, какими-то осциллографами, 3D-принтерами и тому подобной машинерией. На отдельном островке на подставке был помещен продолговатый предмет, начиненный трубками и проводами, наполовину прикрытыми разборными панелями.

Только одна деталь выдавала его назначение – плоский крючок по нижней стороне указывал на то, что это прототип ручного оружия, в котором только что копались те двое пострадавших. Уходя на корпоратив, они не закрыли нутро своего детища лежащими рядом крышками, рассчитывая вернуться к нему позже. Рабочее состояние этой штуки доказывала стоящая на дальнем конце стены железная плита, в центре которой была проплавлена большая дыра, похожая на ту, что оставляет горячий гвоздь в пластиковой крышке. Сомнений не оставалось: еще одна лазерная пушка, только не артиллерийская, а пехотная. Лазерный автомат.

Марта осторожно сняла его с подставки. Оружие оказалось гораздо легче, чем представлялось. Она прицелилась в плиту напротив и, сильно напрягшись, нажала на курок. Из дула вырвался тонкий красный луч, оставивший еще одно оплавленное отверстие в мишени. Вопреки опасению, никакой отдачи Марта не почувствовала, ведь этот устройство не работало с механической силой. Это было самое мощное оружие из существующих на планете и им мог воспользоваться даже ребенок. Вторая попытка пришлась по стене зала. Одно нажатие на спусковой крючок проплавило бетонную стену в соседний кабинет.

На пятый Марта решила подниматься по лестнице – не то, чтобы ее беспокоили соображения безопасности. Просто не хотела поступаться ни секундой ожидания – в ней клокотало желание действовать и ощущение спешки.

Пнув дверь на нужном этаже, Марта ввалилась в типовой коридор, по правую руку которого виднелась полностью стеклянная стена кафетерия, за которой сгрудились стоящие люди и слышался громкий голос. Как повелось, появлению Марты никто не придал значения. Ближайшие к двери люди даже расступились, чтобы дать место опоздавшей коллеге. На небольшой сцене в противоположном конце зала вещал какой-то кругленький тип с вырожденчески узкими плечиками, непропорционально большой головой и по-детски маленькими кистями рук. Судя по тому, как фамильярно и нагло он обращался к аудитории, это был местный босс.

– И поэтому попробуйте не выполнить план, после того, сколько мы вгрохали для вас в этот фуршет, – сотрудники по-овечьи хихикнули. – И не думайте завтра не появиться на рабочих местах вовр…

Никто не понял, что произошло дальше, потому что большая голова оратора в одно мгновение полностью почернела, обуглилась и рассыпалась до подбородка. Тело, еще управляемое спинным мозгом, пошатнулось сделало конвульсивный шаг вперед, содрогнулось и наконец рухнуло со сцены.

После секундной паузы из задних рядом послышались дикие крики, собравшаяся толпа пришла в движение и по кафетерию начал расползаться ядовитый запах обугленного мяса. Не понимая, что происходит, люди стали перескакивать через прилавок раздачи, сбивали накрытые столы, кто-то сшиб стойку со столовыми приборами и они рассыпались по кафелю тысячекратным стальным эхом, да еще и стопка тарелок с апокалиптическим звоном рухнула на пол, сливаясь своим звоном с визгами и криками людей.

Огромный Вальдемар падая, задел троих. Его низкорослый коллега ринулся к сцене, но свалился ничком с перерезанных пополам ног. Похожий на ежика парень со вздернутым носом сообразил, что надо бежать к пожарному выходу и стал кричать, чтобы все следовали за ним, но прямо над его плечом вспыхнул едва заметный красный луч и в двери появилась здоровая оплавленная дыра. От страха тот упал на пол и еще пятеро последовали его примеру, но на них наступали мятущиеся коллеги, так что упавшие закорчились от боли. Ежик поднял голову и увидел, как вокруг рушатся тела, рассеченные кто пополам, кто по диагонали от бедра к плечу. При этом не лилась крови и не расплескивались внутренности – лазер запаивал плоть как горячий нож склеивает пластиковые пакеты.

Посреди этого хаоса возвышалась Марта – всклокоченная, беспощадная, с мертвыми серыми глазами она расчищала себе дорогу, без разбора выжигая мятущуюся толпу. Она слышала, она точно слышала где-то этот знакомый визг. И в одно мгновение он попался.

Рудольф никогда не был львиным сердцем и в создавшейся обстановке совсем потерял способность думать, так что просто забился под стол, закрыл голову руками и, покачиваясь, тихо скулил от ужаса. Заметив его, Марта перестала палить без разбора и остановилась чтобы прицелиться. Указательный палец уже стал сгибаться на спусковом крючке, но раздался выстрел и Марта с ревом рухнула на пол. Это местная служба безопасности все-таки заметила резню и первый из влетевших в кафетерий охранников открыл огонь наугад, но, к своему несчастью, стрелок попал не в голову, а в плечо.

Пробужденный от ступора звуком выстрела, Рудольф, наконец, вынырнул из своих рук, выпрыгнул из-под стола и, спотыкаясь о лежащие тела, в три скачка оказался у пожарного выхода. В это время Марта дала ответный залп по охранникам и одним махом обезвредила первую группу. Следующий выстрел лазера пришелся по пожарной двери, во время успевшей захлопнуться за спиной Штайнгера.

Морщась от боли и опираясь на один локоть, Марта поднялась на ноги. Вторая рука висела, как плеть, половина светло-синего халата была залита кровью. Неверной походкой Марта направилась к пожарной лестнице. В холле послышалось приближение новой партии охраны. Прислонившись к двери, Марта вскинула лазер и дала разряд – подкошенными упали сразу пятеро. Когда прибежали остальные, она уже поднималась по лестнице, заглядывая в узкий проем, чтобы понять, как далеко успел удрать Штайнгер. Быстро бежать она не могла от боли и потери крови. Начала кружиться голова и к горлу подступала тошнота.

Вдруг на несколько пролетов выше за перила неосторожно схватилась костлявая кисть. Марта была готова и выстрелила. По руке она не попала, но от неожиданности Рудольф взвизгнул, не удержал равновесия на ступенях и пролетел назад, с громким воплем круша свои локти, пальцы, колени и затылок. Его преследовательница поняла, что жертва обездвижена и, превозмогая боль, прибавила ходу.

Штайнгеру очень не хватало такое же воли, которую он бы мог поставить выше своего страдания. Он не стал бежать дальше, а просто отполз в угол просвета и уселся, закинув голову и зажав левой рукой вторую скрюченную кисть с вывернутыми, неестественно растопыренными пальцами. Когда Марта вступила на пролет и направила на него дуло, Рудольф только измученно и прошептал:

– Ну почему?…

– Не знаю. Так вышло, – ответила Марта и нажала на курок.

Догнавшие ее охранники всадили в нее сорок пуль. Но это было несложно, потому что она так и осталась стоять на площадке пролета, наблюдая за дымком, поднимающимся над огарком, который когда-то был инженером Штайнгером.

***
Любому иному виду расправы Тео предпочитал огнестрельные методы. Стрельба из винтовки была для него инструментом тантрическим. Прицеливаясь, он полностью отступал от мира, забывал о своем существовании и всех измерениях Вселенной. В момент прицела микроскопические невидимые ворсинки, которыми сущий мир соприкасается с телом электрифицировались, напрягались и отделялись от его кожи, нервов и мыслей, возвращая дух к абсолютному нулю, полной тишине и невесомости. Спущенный курок, проходящая по дулу пуля и отдача становились для Тео разрядом дефибриллятора, который вскидывал его плывущую в искрящейся плазме виртувианскую фигуру и резким рывком возвращал на землю. Но вернувшись, то был уже не простой смертный, а человек всезнающий и всевидящий.

Пару раз мне самой доводилось заползать с ним на крыши и караулить нашу дичь, так что я засвидетельствовала это сверхъестественное выскользание Тео из потока бытия. После выстрела, с ювелирной осторожностью убирая винтовку в футляр от альта (с двойным дном, конечно), он мог ответить на любой вопрос, который был задан ему до того момента, как он прицелился – даже на тот, о котором он никак не мог знать.

В последний раз нам пришлось так залегать над каналом Марин в Венеции нынешней зимой. Было сыро, промозгло и с каждым порывом ветра в моих альвеолах укоренялся неминуемый злой бронхит. Провожая каждую гондолу ровным секторальным движением бинокля, я высматривала единственную жертву, заказанную не женой, а коллегой. Это был сорвавшийся с цепи музыкант, которому на скаку под ребра впивались все возможные бесы. К несчастью, только талант сбросило с крупа его лошади где-то по дороге. Продюсер это сумасброда не смогла вынести, что двадцать лет ее ломовой работы бестолково несутся в никуда. Можно было просто уйти, хлопнув дверью, но она оказалось слишком фанатичной для такого мелкодушного решения.

– … и теперь я совершенно не знаю, что нам делать. По сути, мы провалились. Теперь каждый вшивый новостной сайтишка растрезвонил про эту дебильную иранскую программу, язви ее душу, – на мой бубнеж Тео не реагировал ни единым звуком. – Жду, когда теперь придут за нами… А! Вот и он!.. Можно было не тащить с собой бинокль – его тупую кепку и оранжевые штаны видно с той стороны Атлантики. Вон, на той позолоченной по бортам гондоле Тео, видишь его? Старый хрен с седой бородой в тинейджерской кепке. Дай им проплыть вперед…

Дальше я заткнулась, с эзотерическим любопытством наблюдая за астральным путешествием Тео. Момент был выбран так ювелирно, что никто даже не заметил, что не досчитался на гондоле самого горлопанистого пассажира. Непринужденно и бесшумно тот сошел за борт, впервые в жизни не привлекая к себе внимания. Бог или дьявол, но кто-то говорил с этим киллером.

Развинчивая дуло и глушитель, Тео стоял на коленях. Он продолжал сосредоточенно молчать и пристально разглядывать детали оружия, будто мысленно составлял для них план техобслуживания. Разобрав винтовку, он своими скрипичными пальцами потянул за хлястик и открыл алый бархатный мякиш внутренней обшивки футляра, за который точным движением закрепил каждую деталь. Щелкнув замками, он продолжил стоять как коленнопреклоненный перед алтарем. Пробуравив взглядом видимую только ему точку, он твердо и весомо проговорил:

– Из этих людей за тобой никто не придет. Ваш голландец сделал за них всю работу.

– Считаешь, они хотели такой шумихи?

– Иначе бы они не выбрали таких дилетанток, как вы.

Тео вырос с колен, отряхнул джинсы, перекинул за спину темный шарф и, подхватив футляр, пружинистой элегантной походкой в парусах серого пальто отправился к пожарной лестнице. На канале все оставалось относительно спокойно. Кажется, резкий поворот, произошедший в траектории судьбы известного музыканта, до сих пор не был замечен.

Эта история никогда не сможет претендовать на то, чтобы стать великой русской литературой – здесь нет ни одного провидящего попа, одни грезящие ассасины.

***
Уллевик впервые в своей жизни был так жалок. Получив сигнал тревоги, он примчал на базу за полтора часа и, по сумме попранных правил дорожного движения его ожидал полноценный тюремный срок. Но он был старым воякой и такие мелочи, как конфликты с законом ради выполнения своего долга были для него ожидаемыми издержками – делай, что должен, и будь что будет.

После ночи с ничего не понимающими медиками, ошарашенной полицией и крайне разочарованными офицерами BND, к четырем часам следующего дня он вернулся на пятый этаж к кафетерию. Наблюдая за действиями десятка забранных в белые комбинезоны криминалистов, медленно передвигающихся между отрезками изоленты на полу, он прислонился к стене напротив входа к месту бойни. После этих мясорубочных суток он уже потерял ощущение реальности и связь со своим телом. Почувствовав на позвоночнике стабильную опору, колени Уллевика затряслись и дали слабину, по автономному решению опуская на пол его грузную тушу.

Хоффман с момента прибытия на базу ни сказал ни слова. Буквально не проронил ни звука, до тех пор, пока не дошел до лестницы, на которой было черно от гари и запекшейся крови. После минутного созерцания сцены убийства он резко схватился за левое плечо, скривился и испустил беспомощный стон. Парамедики едва успели нафаршировать его нитроглицерином и антикоагулянтами, чтобы вычеркнуть лишнюю единицу из статистики смертей за сутки. Когда Уллевика уже уносили на носилках, под кислородной маской, он слабо забубнил. Фельдшер наклонился над ним.

– Что он говорит? – спросила его напарница.

– Не пойму. «Чума на оба ваши дома», кажется… Ладно, выдвигаемся поскорее – тут и без этой филологии геморроя хватает.

Новость о побоище быстро просочилась по капиллярам военного ведомства, секретной службы, администрации канцлера и фонтаном выплеснулась на страницы Suddeutsche Zeitung. Журналисты как обычно, напечатали, как поняли: «Лаборатория по разработке лазерного оружия подверглась атаке террористов. Не менее 50 смертей».

Фон Рауберг пытался дозвониться до Хоффмана, но тот уже лежал в реанимации. Заместитель Хоффмана также был недоступен, так как при первых сигнале бедствия успел прыгнуть в самолет на Аргентину, хотя искренне завидовал лежавшему при смерти боссу. Начальник службы безопасности был доступен и Рауберг орал что-то про саперную лопатку и негашеную известь. Уллевик тоже завидовал Хоффману.

***
Шведский лес – это настоящие чащи вокруг небольших по меркам остального мира городков. Из гущи на тебя может выйти любопытный олень, недовольный лось или даже заинтригованный волк. По краям же аккуратные шведы прокладывают дорожки, заботливо отмечая различными цветами и знаками маршруты для ходьбы, бега и велопрогулок, а также отмечая их протяженность.

Бегать я могу только от страха. В мирной жизни необходимость переходить на трусцу вызывает у моего организма болезненный протест в виде ноющих коленей, подворачивающихся лодыжек, скрипящей поясницы и, конечно, самоуничтожающихся легких.

Невозможность сделать глубокий вздох без боли раздражает меня в беге больше всего. Я не понимала и бросила гадать, как люди с одухотворенными лицами олимпийских богов наматывают по десятку километров и после таких пробежек не падают на газон, пытаясь конвульсивно сделать хотя бы один вздох, роняя непроизвольные слезы в траву и не прокручивая свою жизнь перед глазами.

Мой список отмазок от бега включал:

– научно доказанную потерю энергии при беговом движении из-за свойственного женщинам увеличенного угла между тазом и коленом;

– спринтерский тип кровообращения, который позволяет мне бегать только быстро на короткие дистанции (а потом спокойно умирать под каким-нибудь удобным кленом);

– заболевания позвоночника, которые, как всем известно, обостряются от бега;

– невозможность подобрать удобные кроссовки за те деньги, которые мне не жалко потратить на орудие собственных пыток;

– скверная погода, которая либо слишком мокра, либо слишком холодна, либо слишком жарка, либо слишком ветренная, либо…;

– тотальное отсутствие времени – не отрываться же от работы, учебы, рисования, книг, кино и готовки ради того, чтобы перебарывать себя.

У Маттиаса был только один аргумент «за»:

– Твоими наростами жира над коленками можно месяц отапливать гренландскую деревню.

– А ты ни дать, ни взять Апполон! – огрызалась я, понимая, что не такие уж у меня ужасные коленки.

– Ты вольна принимать решения, – сказал тогда Маттиас и уставился в свой компьютер.

Я не могла принять решение, ведь придерживалась твердой веры, что больше никому не нужна, и мой бойфренд это прекрасно знал. Небольшой компенсацией за унижение было только сильно хлопнуть дверью на выходе. Стояла холодная ветренная октябрьская погода. То и дело принимался унылый холодный дождь. Все остальные бегуны сидели дома в теплых пледах с кружечкой горячего кофе со сливками и пироженкой (датчане назвали бы это hygge, шведы называют это mysigt) и только я скакала по холмистому лесу ровно четыре километра.

Уже на подходе к дому стало понятно, что мои легкие выставят мне полноценный счет за случившееся. Даже в очень горячей ванной мне удалось согреться только на пятнадцатой минуте. Чай, теплые носки и верное одеяло не уберегли меня от разразившегося чудовищного воспаления легких. От госпитализации меня спасла только расслабленность местной системы здравоохранения, которая железно следует принципу «выживет сильнейший». В итоге за меня сражалась только пачка прихваченных из России антибиотиков.

Уходя с утра на работу, Маттиас с милой улыбкой порекомендовал мне приготовить обед, коли уж я бездельничаю и остаюсь дома.

– Мати, имей совесть! У меня температура тридцать девять, и я с трудом могу пойти даже в туалет. Какой обед?

– Какая же ты слабая все-таки! Шведские женщины очень сильные и не раскисают так, как ты.

Да. Это правда. «Икеа» – это задумка шведских мужчин, которая позволяет направлять силу шведских женщин на переноску разобранных гардеробов, а не на воспитание сильного пола.

– Я найду себе шведскую женщину, – простонала я, натягивая на голову одеяло.

Маттиас остался недоволен, но предусмотрительно пообедал в столовой.

***

В бельгийской одиночке мне даже удалось выспаться хотя на допросы меня таскали постоянно и даже ночью. Ланкман бесился, потому что я оказалась права – поймать Маттиаса у них не получалось.

– Тебя ждет вся жизнь в тюряге, если мы его не поймаем, я тебе обещаю, – офицер повторил это трижды за последние полчаса.

Один раз я уже сказала, что их тюрьмы лучше моей квартиры в Барселоне и повторяться не хотелось. Еще немного постращав меня Ланкман вышел из комнаты и вернулся, швырнув в меня газету.

– Не знаю фламандский, господин офицер, – хотя не различить в заголовке слова «террорист» и «лазер» было сложно.

– Кто-то напал на лабораторию, где работал этот Штайнгер. Погибло более 50 человек. Тоже ничего об этом не знаешь?

– Я сижу у вас в одиночке последние две недели. Моя напарница мертва. От вашей веры в мои силы на глаза наворачиваются слезы умиления, но, честно, я – не супер-злодей.

– Кто мог это сделать?

– Имейте совесть! Спросите у вашего Интерпола – у вас штаб-квартира в городе в конце то концов!

Не стоило так тыкать полицейскому в его беспомощность. Им-то как раз никто ничего не говорил, хотя в надежде на повышение они, как спаниели с газеткой в зубах, побежали с этой историей к начальству. Ланкмана и Врума похлопали по плечам, пожали руки и отрезали от информации. Европоловцы устроили мне пару допросов и пропали. На каждом я честно предупреждала: чтобы поймать Маттиаса, им придется подняться на две ступени эволюции. Очевидно, мои слова подтверждались, но я не намерена была раскрывать все карты.

Вряд ли ту бойню мог учинить мой бывший – на той флешке было все, что ему было необходимо знать. Но, даже если бы ему приспичило ворваться в их лабораторию, вряд ли бы кто-то это заметил. В силу профессии он мог с обескураживающей легкостью дезинтегрировать все системы безопасности с планшета. А будь у Матиаса с собой ноут, ему бы под ноги автоматически расстелилась красная дорожка.

Разумеется, я не знала, куда он мог податься сейчас, чтобы переждать. Но я точно знала, куда он отправится коротать остаток жизни.

В один из последующих дней мои ментальные путешествия по возможным маршрутам Маттиаса прервал лязг затвора камеры. Я поднялась со шконки, готовясь отправиться на очередной бестолковый допрос, но вместо лейтенанта в камеру вошел типичный американский поджарый старичок в светлом пиджаке поверх простой голубой рубашки. На круглой его голове светился прозрачный, зачесанный с боков наверх седой пух. Благообразное лицо могло бы принадлежать Санта-Клаусу, но твердый взгляд немыслимо умных глаз и поджатые тонковатые губы выдавали в нем персонажа сказок поинтереснее.

Вступив в камеру, он, сдержанно улыбаясь, поздоровался со мной, и красноречиво обернулся на дежурного. Тот с видимым недоверием прихлопнул за ним дверь и перед тем, как уйти, кинул подозрительный взгляд через смотровое окно.

В камере из посадочных мест оставался только унитаз, так что я подвинулась к изголовью, предлагая гостю место на скомканных пованивающих сыростью и грязным телом простынях:

– Пожалуйста, присаживайтесь! Если не брезгуете, конечно…

– О, большое спасибо! Не стоит отвергать гостеприимство, – старичок ловко, без малейшего намека на застывающие от возраста суставы приземлился с краю. – Вы знаете, кто я?

– Для моего адвоката у вас слишком сильный американский акцент. Для интерполовца слишком умное лицо. Остается след департамента ядерной физики.

– Да… Мне нравился «Черный пузырь».

– «Голландские мельницы»… Наш нидерландский друг так это называл.

– Он?… – дедушка немного наклонился вперед, будто давя на рычаг, от действия которого из меня должен выскочить ответ.

– Пропал с радаров.

Дедушка понимающе покачал головой.

– Кстати, как Ваше имя?

– Меня зовут Роберт, можете звать меня просто Боб.

– Очень приятно. И рада, что вы добрались сюда так быстро.

Боб кинул взгляд на дверь.

– Его ведь не нашли? – уточнила я, хотя можно было не спрашивать. Иначе Боб не появился бы в этой камере в такой неурочный час.

– Нет, никаких следов, – Боб слегка кивнул.

– Я бы даже консультировала по телефону, но, думаю, они слишком горды, чтобы каждый вечер звонить мне и спрашивать: «Ну а теперь что?».

– Ты сказала, он приземлится в Австралии.

– И это может произойти через пять или десять лет.

Боб покачал головой.

– Да, столько времени у нас нет.

– Честно говоря, не знаю, есть ли оно у вас сейчас. Это нетривиальная штуковина. Думаю, кое-кто приготовит чемодан денег на следующий день.

– Время есть, – твердо заявил Боб. – У нас раскинута широкая и гиперчувствительная паучья сеть. Если бы он только задел ее лапкой, мы бы уже спеленали его и всадили в торс клыки от ключицы до диафрагмы.

– Звучит слишком арахноморфично на мой вкус…

Боб резко вырос со шконки, сунул руки в карманы своих синих слаксов и смерил полтора метра от унитаза до стены одним тигриным шагом.

– На черта вы сохранили копии? Неужели мы мало заплатили? – старичок тихо пропустил эти вопросы сквозь узкие, разведенные в злой полуулыбке губы. Казалось, сейчас он бы с удовольствием в меня впился клыками и пустил по пульсирующей плоти медленный смертельный яд.

– Если бы я не была такой запасливой, никто бы не навещал меня в моей вонючей маленькой камере в тягостные минуты заточения.

– Ну что ж, теперь расхлебывай, что заварила, – Боб резко постучал по двери. – Если сможешь.

Ажиатированный охранник моментально возник в дверном окне и отворил засов. Мой гость безадресно бросил «Good day12» и вышел. Хлопнуло железо замка, и я снова развалилась на своей шконке. Жаль, впрок не выспишься.

В следующий раз дверь лязгнула уже поздним вечером. На пороге появился сам де Врум. Не заходя в камеру, он буркнул, чтобы я собиралась и следовала за ним.

С одной стороны ужасно хотелось, наконец, выбраться из этой вшивой коробчонки и принять нормальный душ, а с другой было жалко целой ночи безмятежного сна – когда мне еще предстоит такая роскошь.

Если не считать дня, когда меня, наконец, пристрелят.

***
Не знаю, почему все так боятся Большого брата. Я не особенно паниковала даже до романа с Маттиасом, а после того, как взяла за правило засыпать на его на мягком животе, пока тот работал в постели, вовсе перестала испытывать комплекс беспомощности перед техникой.

Во-первых, камер мало. Во-вторых, им все равно нужны соглядатаи, а таковых еще меньше. А вот прохожих до черта. Более того, камеры не блещут интеллектом, а чиновники в любой стране успевают своровать денег больше, чем идет на разработку достаточно умных нейросетей. И это если полностью игнорировать тот факт, что большая часть из висящих гроздями «скворечников» банально обесточены.

Хвост соглядатаев от Ланкмана отвалился достаточно быстро – четыре пресеченных по диагонали перекрестка и надвинутый на лоб капюшон худи достаточно быстро сделали меня анонимной. Из Брюсселя надо было все равно выбираться. Перед побегом я быстро опустошила тайник, в котором оставила любимый Grand, документы и деньги – трансформаторные будочки со знаком «Не влезай – убьет!» просто находка для закладок любого рода, если у вас в кармане есть три шпильки.

Маттиас мог отправиться куда угодно, где уже по сезону начинало прибывать скандинавов, чтобы не выделяться на их бледноликом фоне. Италия, Турция, Испания – нужно было хорошо прицелиться.

Общение с бельгийской полицией оказалось кладезем информации. Для начала я узнала, кто же все-таки вычислил наше небольшое предприятие – вышедший на пенсию следователь, вооружившаяся газетой, тетрадкой и ручкой. Тяжело было не восхититься таким профессиональным противником. И поблагодарить тоже следовало. Именно Мария, вычислив наше логово, вызвала отряд моссос. И только совпадение – одно на миллион – привело их по мою душу именно в тот момент, когда за моей спиной уже должна была вырасти фигура Маттиаса.

И именно благодаря этому вмешательсьву наши милые недосемейные разбирательства с Маттиасом смогли выйти из круга нашей пары и достичь Боба. Было понятно, что эта организация, кто бы за ней ни стоял, не ограничивалась Америкой и ее уши и глаза торчали в каждом значимом офисе мира.

Я никогда не узнаю, в чем их истинные цели и кто финансирует весь этот орден. Работаем с тем, что нам с Мией однажды написали в ответ на вопрос «что вы будете с этим делать?» – «спасать мир, что же еще?».

***
После тринадцатого допроса Уллевик чувствовал себя так, будто его сначала прокрутили в бетономешалке и затем переехали бульдозером – взад и вперед для верности. Ну и вдобавок высморкались сверху.

Держаться прямо он почти не мог, поэтому в душевой кабине сел. Но, так как поддон был мал для плейстоценовой горы мышц и костей, ноги пришлось вытянуть наружу. Вода лилась на пол, холодный воздух снаружи стеклянных створок высасывал все тепло из нутра, но Уллевик продолжал сидеть прислонившимся к кафелю, пока на него падал тропический душ. Просто смыть этот день, потому что завтра неизбежно намечался новый. И он будет не лучше.

Сквозь шуршание воды Уллевик услышал свой мобильный. Прокляв журналистику как институт, он только прибавил температуры и снова закрыл глаза. Звонок не повторился. Репортеры себя так не вели, они звонили дважды, а то и трижды. Полиция и особисты на сегодня напились его крови и отвалились, как сытые клещи. Но вопрос «кто?» не волновал его. Хороших новостей или добрых голосов он не ждал.

После душа Уллевик, окуклившись в треники и футболку, собирался напрямую распластаться на кровати, но механически подцепил телефон. Пропущенный звонок с неизвестного номера и сообщение: «Завтра в 9 после допросов – Bosporus. Штайнгер».

«Привет из ада», – подумал Уллевик и отрубился до утра.

На следующий день во время всех очередных промываний кишок, Уллевик старался быть вдвойне более сосредоточенным, чтобы не скатиться в мысли о вчерашней смске. В короткие передышки между сменами следователей, оставалось только думать, стоило ли идти на встречу. Это могла быть какая-то изощренная ловушка спецслужб. Это мог быть журналист.

На репортера не было похоже по стилю, да и про историю уже все отписались. Зачем BND нужно щупать его еще раз? За последние дни ему только колоноскопию через ноздри не сделали. Следаки вытащили из его нутра все показания, которых хватило бы на тридцать томов дела. И все не в его пользу. В последнее время офицеры уже насытились и начали откровенно играть с едой.

«Герр Уллевик, как вы считаете, вы недооценили сообщение Штайнгера об опасения в отношении своей жены, потому что сами не женаты?». «Вы не чувствовали в последнее время, что теряете профессионализм?». «У вас не было желания сбежать из страны с чужим паспортом?»

Вконец озверев, Уллевик перестал отвечать на эти издевки и твердо решил идти на встречу. Теплилась надежда: пусть это будет последний день, пусть это незнакомец позволит ему уйти достойно!

В девять вечера на улице еще было тепло. Остатки глянцевой магмы еще разливались от кромки горизонта, подрумянивая снизу густой лиловый акрил готового к ночевке неба. До «Боспоруса» было далековато, но тем не менее Уллевик равно решил прогуляться и заодно отрезать возможные хвосты.

Шагая по вечернему городу Уллевик удивлялся, как много вокруг красоты, которую он никогда не замечал. Плавное движение девушки в светлом легком пальто, золотистые фонари на фоне небесной сферы, самоцветы красно-зеленых светофоров, строгость банальных архитектурных линий – все вокруг вдруг показалось таким прекрасным, что старый вояка едва не заплакал от переполнявшего его чувства великолепия. Конечно, он понимал, что просто до последнего устал и происходящее есть шутки переутомленного, взвинченного, прожжённого адреналином мозга. Однако ощущение всепобеждающей красоты настолько же приближало его к богу, как смерть.

Нечто похожее он испытал в Афганистане, когда после атаки на базу, тревоги, взрывов, стрельбы, он с удивлением открыл для себя молодость мира и совершенство каждой песчинки на пыльной дороге, каждой неотесанной глинобитной хижины, каждого искривленного сустава на потемневших руках местного душмана и даже оторванной вместе с ногой бутсы. Тогда он списал все на опиум, который нет-нет, да и находил лазейку в казармы. Никто не забривал их насильно на эту войну, но Уллевику и сослуживцам нужно было склеивать свое сознание и объяснить себе, почему им приходится по своей воле оставаться в чужой стране, на чужой войне, в поисках своей погибели.

Перебирая в голове воспоминания, Уллевик дошел до стеклянных витрин «Боспоруса», за которыми размежевались белые столики с пластмассовыми стульями, длинная линия раздач с лепешками и салатами. В углу чадили огромные грили с нанизанными на них гигантскими шашлыками.

Уллевик медленно зашел внутрь, слегка наклоняясь перед несуществующей притолокой. Он пока не знал, кого искать и поэтому решил сделать вид, что зашел за кебабом. Стоя в очереди перед прилавком, он аккуратно оглядывался. Пара немцев, турки, несколько арабов. Уже забирая поднос, Уллевик догадался, за какой столик надо приземляться. Из угла на него смотрела единственная женщина в этом заведении и во взгляде читалось твердое понимание, кто он и что он здесь делает. На турчанку она была похожа темными волосами и карими глазами, но также была по-европейски угловата и растрепана, в застиранном худи под пошарпанной курточкой и обычных джинсах неопределенного цвета. Когда он подошел совсем близко, она вытерла рот скомканной салфеткой и с сильным акцентом, происхождение которого было сперва трудно определить, пригласила гостя сесть.

Неловко задевая стулья, Уллевик расположился на противоположной стороне стола и, не говоря ни слова, также вгрызся в свой сверток. Только сделав первый укус, Тома понял, как нечеловечески он голоден.

– Тяжелый день? – с нарушением окончания спросила девушка.

Уллевик качнул мощной головой, засасывая остатки салата, как спагетти.

– Надеюсь, забыли свой телефон у копов?

– Вообще не взял с собой.

– Славно! Я считаю, эти телеком-методы слежения – медленный яд для спецслужб, – Уллевик сначала решил, что его собеседница просто путает падежные предлоги. – Ну подумайте сами. Чем больше телефонов, тем легче становится слежка, тем меньше мозгов требуется агентам, тем менее качественный человеческий материал отбирается для работы. Молодое поколение просто не понимает, как следить за объектом, у которого нет почты и мобильного. Забыл девайс дома – и вот ты уже невидим. А если еще надел очки и шарф – считай, сломал систему. Но для верности…

Девушка спешно и без должной тщательности обтерла кончики пальцев о салфетку и сунула руку в карман. С некоторым трудом она извлекла из куртки черную коробочку и нажала на ней кнопку, зажегшуюмаленький красный индикатор. По телевизору на противоположной стене пошли помехи. Поваренок за прилавком извлек пульт и тщетно попытался настроить изображение. Под общий недовольный гул неисправный аппарат пришлось выключить.

– Это на всякий случай. Как и немецкий. Я бы пощадила вас, но английский в этом сугубо нетуристическом месте странен и не уместен, – предупредительно сказала она и вернула глушилку обратно в карман.

– Может быть, расскажите, что я здесь делаю? – Уллевик сильно устал и мечтал вернуться домой и спать.

– Встаете на путь преступления.

– Мне этого как раз не хватало, у меня нет никаких проблем с законом в последнее время. Даже скучно.

– После этой резни лазером в ваших тихих Альпах, вам живется нелегко. У вас впереди выматывающий суд, исход которого, учитывая уровень секретности вовлеченных технологий, не может быть в вашу пользу. Вы же не для того столько пыли наглотались в Афгане, чтобы сесть на двадцатку только потому, что ваши подчиненные-олухи не следили за камерами?

– А если для того?

– Вас бы здесь не было. Вы в тайне надеялись, что непойми кто позвал вас, чтобы по дороге к шаурмичной всадить вам пятый калибр в затылок, так? И тогда вы могли бы отбыть, как полагается хорошему солдату. Кстати, слышала, что Хоффман не вышел из реанимации. Повезло.

Не отводя мрачного взгляда от полутурецкого лица, Уллевик со злостью тяпнул шаурму.

– Так вот. Я предлагаю альтернативу. Вы даете мне свои связи, я даю вам паспорт и деньги. Возможно, если уцелею, сможем решить ваши недопонимания с законом.

За соседний столик приземлись трое галдящих подростков.

Томас задумался.

– Вы в праве мне не верить, но я, думаю, сниму часть сомнений, сказав, что через Туманный Альбион поделки вашего славного изобретателя оседали у меня в кармане. Кстати, а это, часом, не его жена его все-таки нашла и попутно оставила дыру в ландшафте?

Паролей было достаточно.

– Из всех людей ты пришла ко мне?

– Знаете, возможно, наш помощник ушел слишком быстро и невозвратно. На его британского товарища я никогда не рассчитывала, потому что он был идиот и надо было думать, что так оно закончится.

– Ты не думаешь, что я тебя сейчас сдам полиции? – Уллевик действительно взвешивал, насколько этот ход поможет ему закрыть часть своих долгов перед правосудием.

– Во-первых, я только что оттуда. Во-вторых, я гораздо полезнее на свободе, – ответила полутурчанка.

– Зачем я тебе нужен я по-прежнему не понимаю, – покачал головой Томас.

– Вы самый квалифицированный, обиженный и сторонний человек, которого я могу сейчас найти.

– Найти для чего?

– Давайте выйдем на воздух. Возьмите еду с собой, если хотите, – предложила девушка, поднимаясь со своего места.

На бульваре почти никого не было, только поодаль гуртовались подростковые компании. В окнах горел свет и редкие машины лениво преодолевали проезжую часть.

– Ноу-хау уплыло в отнюдь ненадежные руки. Этот человек продаст проект невзирая на лица, взвешивая только предлагаемую цену.

– А ты его никому не успела продать?

– Продали. Только то оказался интересный люд – якобы, не для себя старались, а для блага человечества…. Я бы сама не поверила, но это американцы. У богатых народов свои причуды. Плюс у них комиксы. Они все про супер-героев.

– Херня, – уверенно прокомментировал Уллевик.

– Согласна, но этой версией я оперирую.

– Ну так к делу.

Полутурчанка глазами показала на поворот в подозрительный темный переулок, один из тех, по которым не ходят девицы из приличных семей.

– С правой стороны, шагах в десяти от начала стоит трансформаторный короб. Внутри слева за проводами пакет с гонораром для третьих лиц. Мне нужно узнать, где сейчас физически находится вот эта штука, – из складок куртки появилась визитка шаурмичной с каракулями, выведенными на пустой стороне синей гелевой ручкой.

– Путешествовал из Швеции, был в Бельгии двадцать шестого апреля? Он один такой?

– А потом улетел в какую-то третью страну у моря или океана… Бьюсь об заклад, таких мало. Я бы даже сказала, что один.

– Если нет?

– Значит, я была неправа и я придумаю, что-нибудь еще, – девушка махнула рукой на прощание и направилась вперед по улице. – Я с вами свяжусь через три дня.

Уллевик еще несколько мгновений задумчиво повертел руках карточку, прикинул всю бездонность своего идиотизма, а также тяжесть грозящих ему последствий и свернул в кромешный переулок.

***
Улыбаясь, желая счастья и посылая последним клиенткам воздушные поцелуи, мы закрыли нашу лавку, когда часы показывали три четверти девятого.

Невеста и ее подруги уходили с огромными пакетами, в которых прятались белое платье и персиковые наряды, атласные туфельки на каблучке-рюмочке, венок под фату и другие приятные мелочи.

Глядя вслед стайке счастливых девушек, мы гасили свет внутри магазина и опускали железные жалюзи. Миа пригнувшись выскочила из дверей, протягивая мне мою сумку уже когда я наполовину спустила занавес.

– А где-то есть магазин или портновская мастерская, где сегодня ее жених проходил последнюю примерку, – размышляла я вслух.

– Примеряет галстук, прикидывает бутоньерку. Его отец приглашает друзей на рюмочку "Кардинала Мендозы".

– Потенциальный клиент? – с ухмылкой спросила Миа.

– Да, представь! Через неделю и такие счастливые – король и королева на своем балу – будут принимать поздравления, пожелания счастья и детишек. А через пятнадцать лет она узнает, что у него любовница уже родила второго…

– А почему он тогда не женился на любовнице? – вопросила Миа.

– Это же очевидно! Они оставили у нас в магазине на четверых пять тысяч евро. Причем, платила только будущая невеста. Этим красоткам не больше двадцати. Сегодня будний день, а они пришли еще не было пяти. Не работают. Значит, что?

– Что?

– Богатые родители! Например, папа – глава банка. Со связями. Ну или мама – я не сексистка.

– Все не обязательно должно быть так плохо. В конце концов, к нам обращаются единицы.

– Про нас недостаточно много знают! – возразила я.

– Только давай не будем давать рекламу по телевидению, – попросила Миа.

– Не, я только за пиар.

– Да типун тебе на язык! – возмутилась напарница.

Мы медленно продвигались вниз по проспекту. Машину с утра пришлось парковать далеко и неудобно. По дороге мы успели зайти в желатерию13 и побаловать себя мороженым.

– Ты можешь себе представить свою семью? Ну, например, представить себе, как ты выходишь замуж? – спросила я.

– Нет, пока нет. Но у меня нет страха неудачи, если я понимаю, о чем ты.

– Тебя не пугают все эти истории?

– Меня они шокируют. Но я же знаю, что у меня есть строгая русская женщина, которая приедет и пристрелит мудака, который будет меня обижать, – с невинной улыбкой сказала Миа.

– Ага. А что делать сильной русской женщине?

– Тебе нужно вернуться в Швецию, я тебе говорю! Один промах не считается. Все мои подружки, вышедшие за шведов, счастливы. Лучшие мужья Европы!

– Да. И нам оттуда заказов почти не поступало. Но это логично. У шведок не забалуешь.

Мы подошли к машине. Это был крошечный боевой “Getz”. Мы всем говорили, что он еще маленький, но мы будем его кормить и ухаживать за ним и он вырастет в большой, сильный джип. Миа пикнула сигнализацией и, спешно дожевав вафельные рожки, мы бухнулись в перегретый салон.

– О, боги! Я когда-нибудь спекусь в этой машине, – протянула Миа, нависая над соплом вентиляции, которая только-только начинала разгонять слабый кондиционер.

– Мы оказываем услуги на сотни тысяч евро, а катаемся на этой букашке! Давай уже купим нормальную машину! – я не впервые задавалась этим вопросом.

У Мии также было заготовленное возражение:

– Дорогая, мы с тобой не женаты и у нас нет общего семейного бюджета. Ты можешь купить себе любую машину, какую пожелаешь!

– И мы будем приезжать в магазин в одно и то же время, из одной и той же точки города, на разных машинах? Это несерьезно. Мы делим с тобой кухню, ванную, машину и дело. Мы фактически делим с тобой жизнь! Ты уверена, что мы не состоим в браке?

– Все-таки, нам нужно найти тебе мужика хотя бы ненадолго. У тебя медленно уезжает кукуха, – констатировала Миа и отчалила от парковки. – Предлагаю все-таки сейчас в Грасию14.

– Если ты считаешь, что шведский бар поможет мне обустроить личную жизнь, то ошибаешься. Я там была. Там рыбы нет.

– На правах твоей второй половины, заявляю, что мне плевать на твое мнение по этому вопросу, – предупредила Миа, перестраиваясь в левый ряд для поворота.

Шведский бар в Грасии на улице Валесии не представлял из себя ничего особенного. Просто стеклянный закуток с длинными столами и большим выбором шведского сидра и пива.

Мы взяли по бокальчику яблочного и устроились в начале длинного высокого стола. Еще не успел упасть второй глоток, как у нас образовалась компания – двое симпатичных экспатов-новичков.

– А ты итальянка? – осведомился у меня Ларш. Об итальянках он знал ровно то, что они брюнетки.

– Как ты догадался? – я ненавидела говорить, что я из России. Ужасно раздражает, когда на вид умные люди начинают нести ахинею про водку и Сибирь. Врать довольно легко: люди, как правило ничего не хотят говорить о собеседнике, только о себе. Я уверила, что ни разу не была в Швеции и попросила рассказать о стране. Кивать и восклицать можно было два часа.

Скучный секс все равно секс, к тому же неудача надолго отбивает охоту повторять и на некоторое время очищает мысли и потребности. Скучный человек ничем не искупается.

– Да… все говорят, что итальянки очень горячие! – Ларш же остался доволен, возможно, в большей мере своим воображением. Я в ответ улыбнулась и натянула футболку. – Может ты останешься?

– Спасибо! Завтра на работу, надо привести себя в порядок. Не могу в таком виде заявиться в магазин.

– Напомни еще раз, где ты работаешь?

«Я об этом и не говорила».

– Магазин посуды на каррер Корсега. Заходи как-нибудь.

– Sure! Оставишь телефон? В пятницу сходим куда-нибудь?

Я оставила телефон, который на четыре цифры отличался от моего настоящего и удалилась. К моему возвращению Миа еще спала и сидела в гостиной с бокалом сока и каким-то романом.

– По тому, что ты притащилась домой в час ночи, понятно, что ты не в восторге.

– Да нет, все ок. Только скучно, – с несколько повинной головой отчиталась я.

– Что скучно? Секс?

– И секс, и мозги, что хуже всего.

Миа выразительно хлопнула себя по щеке.

– Ага! За интересных ты принимаешь только высокомерных уродов, вроде Маттиаса.

Да. С Маттиасом лично мне было интересно. Маттиасу мне не нужно было доказывать, что можно потратить часы на разглядывание петроглифов в Тануме и не считать время потерянным зря. Одна наша поездка туда заняла два дня. Мы планировали обернуться одними сутками, но так долго ползали по скалам, фотографируя, зарисовывая и обсуждая, что ушли глубоко в ночь.

– Ну хорошо, положим, вот тут изображение лагеря. Это олени, это на тюленя похоже… а вот это вот что, как думаешь? – я ткнула пальцем в изображение шара, из которого исходили ветвистые отростки. – Напоминает вирус.

Маттиас пристально разглядывал фигуру, положив подбородок на средний палец указательным пальцам постукивая себе по правой ноздре.

– Думаю, это просто символ леса, – заключил он после некоторого анализа. – Видишь эти женские фигуры, они явно что-то собирают.

– А ты заметил, что мужчины и женщины различаются прическами. Следовательно, викинги с длинными волосами явно появились позже. Возможно, даже исключительно в фантазиях режиссеров и художников. Интересно, а вот эта точка у нее между ног означает, что она беременна?

– Может и нет. Видишь, у одной из этих собирательниц тоже точка под ногой. И вот они рассеяны по картинке. Возможно, это изображение сосуда?

– Инвентаризация. Похоже на брейгелевские пейзажи, согласись? Художник хотел изобразить жить коммуны. И мне кажется, в этой картине есть сюжет. Он приходил сюда время от времени и делал заметки. Случилась драка между родственниками и женщина мирила своих братьев и дядьев. Потом на нас напали соседи, но мы дали им жару. В следующему году охота на оленей была удачная и лес принес богатые дары… и, ах, да! У нас новый шаман. Старого пустили на ремни за то, что не накамлал добрую добычу.

– Если так, то скучно у них не было.

– Матти, самое интересное, что кровь этих людей в твоих жилах. Меня это поражает больше всего – Поразительнее всего то, что они хотели это рассказать тебе – своему потомку и ты здесь.

Маттиас посмотрел на небо и немного прищурился. Небо было почти безоблачным, несмотря на прохладную погоду.

– Жаль, что мы никогда не знаем наверняка, а лишь представляем, – тихо ответил он.

Из этой поездки мы вернулись оба слегка пьяные от времени и еще долго не могли наговориться про историю и древности человеческой крови.

Сейчас же мне предлагалось крайне основательно снизить планку.

– Когда я выйду на пенсию и заведу кота и мне будет с хвостатым интереснее, чем с этим парнем, – сказала я Мие, вспоминая ту чепуху, которую с самых серьезным видом молол Ларш про важность «Евровидения».

Миа вздохнула, поднялась с дивана и, пожелав мне спокойной ночи, отправилась спать.

***
Солнце нещадно светило в глаза и отчаянно мешало читать. Даже в солнечных очках щуриться было уже физически больно, но передвигаться в тень было противоестественно лениво, так что Маттиас сворачивал голову, загораживал солнце книгой, уставал и старался вертеться с боку на бок. Фарфорово-светлокожий, после стольких часов на солнце по цвету он стал походить на вареную креветку. Тело подавало сигналы, предвещавшие томный вечер в нежно хлюпающих слоях бепантена. Тревожная мысль об ожоге первой степени заставили скандинава наконец загнуть страницу толстого детектива и подняться с белого пластмассового лежака.

Побережье небольшого, остро пахнущего хлоркой бассейна было занято рыхлыми туристками из Восточной Европы и пенсионерами из Европы Западной, походившими на черепаху Дарвина. Кое-где виднелись такие же бледнолицые северные двояковыпуклые мужи, чьи жены сплошь лежали спиной навстречу Солнцу, придавливая расстегнутые топы бикини. Несколько недорослей с брызгами и воплями плюхались в бассейн. Неспешно исполняли свои профессиональные обязанности смуглые официанты. В дальнем углу шла унылая тренировка для трех постояльцев с приговоренным аниматором во главе.

Маттиас в развалку дошел до своего номера, прихватив по дороге бутылку холодной воды из бара. Прохлада полутемной комнаты, толстый махровый халат на свербившей от солнцепека коже, солоноватая вода на языке слились в симфонию ощущений, которые по личному рейтингу приближались к раю. По контрасту с освежающим кондиционированным нутром номера, первый глоток воздуха на балконе показался тяжел, как горячий поток из духовки.

Невдалеке дикими искрами сверкала морская полоса. Слышался детский крик на непонятном языке, неразличимая музыка и разговоры веселых соседей, не закрывших балконную дверь. Наклонившись над поручнем, как старая женщина, Маттиас удовлетворенно внимал гулу и втягивал носом ароматы окружающего лета. В желудке приятно потянуло – можно подождать до обеда еще чуть-чуть и еда покажется еще вкуснее.

Из комнаты донесся булькающий звук – о себе напомнил лэптоп. Нега моментально слетела с Маттиаса, будто незакрепленная на волосах вуаль. Заметая следы своего отхода, он оставил себе только один пуленепробиваемый мессенджер, достучаться до которого могли только особые люди. И ни один из этих серьезных господ не стал бы пересылать мемчики с котиками.

Маттиас вернулся в комнату, закрыл дверь и плотно задернул тяжелые портьеры до максимального затемнения. Еще при заезде он выпотрошил стационарный телефон на предмет бытовых жучков и прошерстил зеркала, телевизор и датчик пожарной охраны, очищая их от возможных камер, которые периодически устанавливают владельцы дешевых отелей, чтобы накрывать притоны и зарабатывать дополнительные барыши на любительской порнухе.

Открывая крышку, лэптопа он поймал себя на том, что был взволнован – экзотическое для него чувство, которое являлось ему только в самые переломные моменты жизни. Английская фраза в спартанском окне мессенджер гласила:

«Сообщение получено. Нужен скрин рендера»

Маттиас трижды прочитал короткие фразы, чтобы ни в чем не ошибиться с интерпретацией и последующим ответом. Он дважды сжал и разжал пальцы, сильно выгибая фаланги наружу, как будто следующие удары по клавишам требовали точной моторики и сосредоточения. В командной строке был введен заранее продуманный код и глубоко зашитый jpeg-файл отправился в чат.

На другом конце линии ответили фразой «Мы изучим и вернемся».

Завершив на первый взгляд не хитрый диалог, Маттиас оглянул свою маленькую комнату, будто это он расставлял здесь скромную мебель и теперь надо было убедиться, что все на местах, пока не придут гости. На самом деле, он прогонял в голове свой план, в сотый раз пытаясь найти в нем изъян, но пока алгоритм был составлен отлично.

Обедал Маттиас уже едва замечая вкус еды. В голове крутилось, как бы не отдать потенциальным покупателям достаточно сведений, но чтобы они одновременно убедились в качестве товара и не узнали слишком много, не заплатив. Потом зароились сомнения, хватит ли его системы защиты. Конечно, на этом ноутбуке только четыре глубоко законспирированных скрина, на которых только маленькие части рендера и небольшие клочки техдокументации, а чтобы подобраться к самому проекту, придется поискать, в том числе физически. Никто не знал, где нужно копать. Ну почти. Точнее, она могла знать, но, скорее всего, она слишком глупа, чтобы понять истинное назначение фитнес-трекера и его возможности. По крайней мере, она никогда не выказывала внимание этому девайсу.

Но все-таки… За кем бы то ни было на другом конце чата стояла не корпорация, а государство. Надо будет – арестуют и допросят. Но уничтожить коды доступа, которые у тебя на запястье – дело пяти секунд. Он успеет.

Мимо проходила какая-то старуха, которая явно привыкла к статусу матриарха и забыла про хорошие манеры. Видимо, отыскивая свое семейство, она без «извините» или даже улыбки бухнула на стол Маттиаса свою тарелку, пока зорко осматривала зал. От этого происшествия швед вспомнил об окружающей действительности – он сидит перед горой пустых тарелок, которые местные официанты не спешили убирать, и совсем не помнит, как пил ли он свой законный кофе и что было на десертном блюдце. Маттиас вопросительно осмотрел оккупантку, но та уже узрела свое племя и, все также не удостоив хозяина стола взглядом или жестом, схватила свою добычу и, с трудом переставляя водянистыми ногами на раздавшихся суставах, поковыляла прочь.

Непривычный стресс и невнимательность к обеду вызвали зудящую потребность повторить по крайней мере последнее отделение с кофе и сладким. На заедание нервов пошли еще три кусочка приторных тортов и пара печений. Откусив от всего ассортимента, который предлагал местный шведский стол, Маттиас нахлебался кофе и покинул ресторан уже когда официант бесцеремонно утащил у него не только посуду, но и скатерть.

Вернувшись в номер, Маттиас сразу же проверил свой компьютер. Новых сообщений больше не было. «Логично, им нужно свериться с инженерами». Нервозность материализовалась в теле болезненным жарким комком в районе солнечного сплетения. Была небольшая надежда, что таблетка ферментов решит проблему, но полный желудок явно не играл главную роль в ухудшившемся самочувствии. Попытка почитать и заснуть послеобеденным сном ни к чему не привела. Мысли постоянно отлетали от сюжета, а сон прогоняли прострелы беспокойства и навязчивая потребность проверять чат.

Перебравшись на балкончик, кроме ноутбука Маттиас захватил с собой воду и отрыв блокнота, который оставляют на тумбочках отелей. Для перевода психологической энергии в кинетическую он стал шариковой ручкой зарисовывать на огрызке бумаги видимый ландшафт. Так прошел час, пока художнику не осточертело выводить балконы, бассейн и валяющихся на шезлонгах туристов.

Чат по-прежнему молчал. «Они могут написать и завтра. А могут ответить и через пару дней. Могут просто замолчать. Стоит ли уже прорабатывать китайцев»? Маттиасу показалось глупым дальше сидеть привязанным к одному месту, тем более что он исправно защитил сеть. Поэтому он зажал под мышкой ноутбук и отправился в лобби, почитать вчерашние газеты и журналы.

Только на страницах нашлась одна невздорная статья, ноутбук булькнул. Сообщение гласило: «Есть ли документация?». Задержав дыхание, Маттиас снова запустил код и с нового аккаунта отправил документ. В ответ последовало короткое «Получили».

Следующий ответ пришел, когда перевалило за полночь. «Мы все изучили теперь нужно встретиться». Очная ставка в построенный Маттиасом план никак не укладывалась. Да и зачем это?

«Не могу. Я не в Европе», – отрапортовал он. «Мы знаем, где вы. Завтра в 9. Shazam», – повелительно приказали с другой стороны. «Зачем?» – «Никто не станет совершать такую сделку без личной встречи».

От этой новости стало совсем не по себе. Анонимность сохранить не удалось. Если они осведомлены о его местопребывании, значит, знают и кто он таков. За ним явно следят и скрываться уже смысла не было. Маттиас знал, как работает промышленный шпионаж с технической точки зрения. Но он никогда не был по ту сторону баррикад, поэтому привык думать как кошка. А у мышек немного другая перспектива.

Он надеялся отделаться транзакцией с биткоинами и исчезнуть. На круглом лице шведа появилась широкая и горьковатая улыбка. Решил поиграть против агента Смита. Видимо, там не совсем идиоты сидят, хотя этот вывод немного противоречило опыту Маттиаса. Его компания частенько работала с делами, которые переходили от корпоративных служб безопасности в руки особистам, и квалификация экспертов, по крайней мере на европейской стороне, восторга не вызывала. Между тем, американцы хакнули его легко. Или нет? Возможно, они выследили его, но так и не знают, где спрятан полный пакет, который он скачал с той флешки. Интересно, она вообще знала, что это за информация? «Да не смешите меня! Она гуманитарий. Просто перепал ей этот стик и все».

В баре уже было мало народу, но Маттиас уместился с самого края стойки и попросил пива. Засыпать сегодня ему будет нелегко.

***
Опыт заключается в знании людей. Армия в этом плане как закрытый специализированный клуб предоставляет гигантские возможности. Сослуживцы Уллевика действительно были разбросаны не только по всей стране, но и по всем возможным эшелонам социальной иерархии, а также закрепились в самых закрытых, могущественных и полезных ведомствах.

Хайни был на первый взгляд простым парнем – без обид, без кризисов и исканий, чаще молчал и не вступал ни в какие банды, диспуты или кружки по интересам. При этом мало кто знал, каким упертым он может быть, и оттого становится совершенно непредсказуемым.

Так как это парень не был настроен громко заявлять о своих принципах и убеждениях, а также не спешил декларировать свои намерения, его неожиданные поступки приводили командование в ступор. Один раз он зашел в столовую, взял поднос уже накладывал себе картофель на тарелку, как заметил в противоположном конце зала лейтенанта М., спокойно уплетающего свой ужин. Хайни взял свой поднос, прошел с ним к сослуживцу и, не удосужившись убрать тарелку с ужином, со всего щедрого размаха впечатал посудину в морду ничего не подозревавшего офицера.

В столовой воцарилась торжественное молчание, в котором Хайни спокойно собрал с пола осколки разлетевшейся тарелки и выбросил их в бак. Лейтенант М., слетевший со стула от неожиданного удара, также без слов поднялся, сжимая расквашенный нос. Не удостоив окаменевших сослуживцев и взглядом, нападавший вышел из столовой. Висевшая в обеденном бараке тишина по напряженности была конгениальна только разразившемуся следом дерьмошторму.

В ходе разбирательств выяснилось, что таким образом Хайни выразил свое негативное отношение к поведению лейтенанта. Тот хвастал перед однополчанами, что прекрасно осознавал, что подросток, которого подстрелили накануне рядом с патрульной машиной, не был никаким шахидом и не имел взрывчатки. Парень просто хотел продать солдатам какую-то нехитрую снедь, а лейтенант М. просто мог стрелять. Офицер действовал по инструкции, Хайни действовал по своим убеждениям. Делай, что должно, и будь что будет.

Уллевик тогда сильно вспотел, отмазывая своего радиста от увольнения из армии. Даже грозили трибуналом, потому что битый лейтенант с таким артистизмом стонал на лазаретной койке, что казалось, будто ему не нос посудой расквасили, а разворотило кишки фугасом. Но Хайни с боями и кровопролитием отстояли. Обошлись неделей карцера и разжалованием до рядового. Прекрасный связист с инженерным дипломом мог построить завидную карьеру в вооруженных силах, но после того случая его быстро отправили в родные пенаты, и солдат подался на гражданку.

В мирной жизни Хайни без особых трудностей устроился в Центр авиации и космонавтики, где с успехом применял свои знания радиоволн. Опять ни с кем не спорил и не хотел зря самоутверждаться по мелочам. Он будто всегда знал, что всегда представится шанс стать маленьким винтиком, на котором надорвется машина.

В кабинете не было окон и свет был выключен. Горели только широкие мониторы и мигали светодиоды на системных блоках. Практически лежа на ювелирно сломанном и тем самым доведенном до эргономичности кресле, Хайни кончиками пальцев стянул со стола пачку Camel и зажигалку. Закурив, он выдохнул дым в потолок:

– Не хочешь?

– С удовольствием, коли ты уж тут так нарушаешь, – Уллевик взял предложенную сигарету, с наслаждением затянулся и кивнул на угол над дверью. – Сам отрубил пожарку или это муляж?

– Сам, конечно. Сюда раз в квартал приходит пожарный инспектор. Хороший парень. Вечно удивляется, как это датчики сами собой отключаются только в этом кабинете. Представь, весна сменяется летом, лето – осенью, за ней приходит зима и так по новой год за годом. Черт, я помню его еще юным и тощим. Потом возмужал, женился, располнел. Я знаю, что у него двое детей. Вообрази, а он до сих пор считает, что пожарка отключается сама собой. Я не думал, что выгляжу, как Бэмби, но он мне постоянно верит. Вот такая странная сансара, Том.

– Кажется, я понял тебя, – сказал Уллевик. – Ты просто наблюдаешь за нами, как за обитателями аквариума.

– Лестное мнение. Можно подумать, что я по другую сторону стекла.

– А что, нет?

– Знаешь, я ведь пошел в армию, потому что я считал, что смогу жить по старым честным правилам. Мы – хорошие парни – употребим свои силы для того, чтобы бороться со злом, принесем мир в разорванные войной страны, выбьем плохих парней из их пещер, запретим отрезать женщинам носы. И это было бы правильно, это, в моей понимании, есть благородная сила старой рыцарской закалки – замешанная на физической силе, превосходстве технологий и порядке. А потом какой-то прыщавый неотесанный лейтенантик убивает полуголодного подростка, просто потому что за это ничего не будет. Он ведь так решил самоутвердиться. Поэтому мое простое нынешнее существование с незамысловатым протестом – просто эскапизм рыбки гуппи. Я пытаюсь не свихнуться в кишащей пираньями цистерне. Когда тебе не дают пространства для вздоха, приходится его красть.

– Меня сожрали… – горько констатировал Уллевик.

– Да перестань! У тебя хорошая работа. Сейчас вытащим тебе твой браслетик, все разрулишь мало-помалу. Кстати, база данных подгрузилась…

На темном экране появилась непримечательная табличка.

– Легко ты китайцев взломал! – восхитился бывший командир.

– Это корейцы. И почему ты считаешь, что это было легко? – добродушно осведомился Хайни. – Так. Ну ладно, давайте применим вот эту маленькую штучку.

По щелчку мыши запустился написанный инженером код. Окна и значки приложений несколько раз мигнули, демонстрируя, что система напряженно думает. Через пару минут на дисплее появилась плашка с рядом дат и номеров.

– О! Вот и твой браслет. Действительно, только один такой.

– Ну-ка, ну-ка! Что мы знаем?

– Итого, двадцать первого апреля перебрался из Швеции во Францию, двадцать второго – в Бельгию, пробыл там пару дней и укатил в Турцию.

– Я вижу координаты. Это нынешняя точка нахождения?

– Да, верно. Ок, google, где это? – Хайни вбил цифры в строку поиска. – Благословенная Анталья! Неплохо, сначала турне по Европе, а теперь к морю поехал греться!

– Это точно? Ошибки быть не может?

– Я ставлю свою голову. Все нормальные производители электроники вшивают в свои девайсы несколько вариантов слежки за ними, – начал читать лекцию Хайни. – Да, все! Не смотри на меня так. Святых нет! Или ты думаешь, что какое-то правительство может позволить корпорации разрастись до мирового масштаба и никак это не использовать? В итоге, можно сто раз перепрошить устройство, но все равно останется один параметр, который никак не изменишь – идентификатор процессора. Есть процессор – есть номер. Нет номера – нет процессора. Этот номер регистрируется телекомсетями и поддается отслеживанию. Если знать, где что искать. И как.

– Ты сейчас хакнул сети четырех государств?

– Да, а что? – Хайни искренне удивился вопросу.

– Ну ты и хиппи! – с восхищением прокомментировал это признание Уллевик. – Тебе твоя-то служба безопасности по башке не даст за такие экзерсисы на рабочих компьютерах?

– Раньше все нормально было.

– Все с тобой ясно, сопротивленец, – Уллевик сделал последнюю затяжку. – А теперь… как мне найти этот трекер в городе?

– Сейчас посмотрим! – И Хайни снова защелкал мышкой и клавишами.

***
В теплом влажном воздухе Маттиас быстро взмок, хотя и был одет как типичный североевропейский турист – в белый хлопок и сандалии. От жары, небольшого давления (возраст, знаете ли) и неудачного загара его щеки светили нездоровым пунцом. Привратник Shazam’a – вылощенный, побритый по линеечке парень без труда угадал в нем скандинава и с куньей улыбкой откинул перед туристом тяжелый бархатный занавес, дабы разрешить денежному мешку вход для культурной апроприации.

Освещенный тусклым неоном зеркальный коридор вел в душный, пропахший ядреным химическим сандалом темный зал, просвечиваемый лазерными лучами и наполненный пульсирующим однообразным битом.

В центре располагался танцпол, где хаотично перемещались подвыпившие, потерявшие контроль над гидравликой своих конечностей туристы, безупречно трезвые шлюхи, зорко высматривавшие заинтересованные взгляды, и пара местных заводил, насколько обнюхавшихся коксом, что им единственным здесь все было по-настоящему в кайф.

Маттиас замешкал в дверях. Глаза еще не привыкли к агрессивной полутьме и он, без того близорукий, не мог разглядеть публику. Для дальнейшей рекогносцировки он передислоцировался к бару, за которым орудовал похожий на арабского скакуна бармен. Ему отдельно доплачивали, чтобы тот не смотрел на оплывших туристов, как на дерьмо. Не поддаваясь безотчетному раздражению, Маттиас хладнокровно заказал пиво и чипсы. Когда заказ подали, он подвинул миску к соседнему месту. Через пару минут на него приземлился грузный человек и положил на стойку мускулистую ручищу.

– Вы опоздали, – недовольно сказал незнакомец с тяжелым тевтонским акцентом.

– Заплутал, – с напускным спокойствием ответил Маттиас.

– Ну-ну. Каковы ваши планы на отдых?

– Еще немного и собираюсь улетать.

– Почитать что-нибудь с собой принесли? – осведомился немец.

– Зачем же мне это сейчас?

– Мне прикажете дважды сюда выбираться? – в голосе собеседника засквозило откровенное раздражение.

– Ничего страшного, я думаю. Я же не школьник, который соберет деньги и свалит. Мне также нужно видеть, кто на другой стороне сделки, – Маттиасу ужасно нравилось казаться самым умным в комнате.

– Вы очень наивны. Особенно если думаете, что ваша камера в трекере сейчас снимает, – немец отпил пива из стакана, который перед ним поставил грациозный бармен.

Маттиас лишь слегка позволил себе скривить уголки губ и повертел на запястье резиновый ремешок браслета.

– Итак, – агент скосился на своего визави. – Цена, обозначенная вами, превышает все разумные пределы.

– Послушайте, даже Илон Маск прикурит от такой игрушки! Она того стоит. Да и разорится ли Пентагон от жалкого полумиллиона биткоинов? Там же, небось, степлеры дороже обходятся.

– Двести тысяч. Это последняя цена.

– И лот получает…, – Маттиас уставился в потолок. – Китайский покупатель, предложивший пятьсот пятьдесят тысяч!

– Сэр, я советую вам настроиться на более серьезный лад. Или вы думаете, что мы цивилизованные люди?

– Убьете меня?

– … Без сомнения! Вас даже никто не найдет, – с готовностью подтвердил амбал и на шутку это заявление похоже не было. – Кстати, то же самое произойдет, если вы решите продать этот проект дважды. Вы передаете их нам и, если они всплывут где-то еще, это будет серьезной проблемой для вас.

– Следите лучше за своим дуршлагом! Ваши сетки может задосить любая школота, – огрызнулся Маттиас.

– Никто не будет разбираться. Любая утечка станет вашей проблемой, – немец размеренно прихлебывал свое пиво.

– Не много ли ответственности вы собираетесь переложить на меня?

– А вы правда думали, что все будет легко? – громила встал со стула, пошарил в кармане и достал банкноту, которую вальяжно подкинул на стойку. – Итак, сэр… Я постарался донести до вас условия сделки. Надеюсь, мы пришли к взаимопониманию. Завтра же в это время с вами на связь выйдут мои коллеги и завершим начатое.

Агент слегка неуклюже вышел из-за барной стойки и отправился в сторону выхода. Маттиас обернулся, чтобы его разглядеть. Ходячий стейк – мясистый, квадратный, неповоротливый.

«Конечно, немец – это хорошо для отвода глаз, но слишком подозрительно», – размышлял Маттиас по дороге в отель. Он понимал, что пружина уже скрипнула и пока скоба не перебила ему хребет, ему очень важно быстро слинять. Если еще не поздно.

Забежав в свой номер, он едва успел захлопнуть за собой дверь прежде, чем рвануть из шкафа рюкзак. Упав на колени перед кроватью, он сунул руку под днище и нашел на своем месте прилепленный к ламелям ноутбук, который метнул в рюкзак вместе с ошметками скотча. Перед выходом он только сдернул с вешалки худи, подхватил сумку, из которой торчали ласты, маска и чехол со спиннингом и направился к выходу на пляж, рассчитывая скрыть свой неожиданный чек-аут от портье.

Загребая сандалиями песок, Маттиас размышлял, куда он махнет, когда добреется отсюда до Греции, а оттуда до Болгарии. Возможно, в Индию, возможно, в Таиланд, пока непонятно. Успех будет определяться тем, сможет ли он взлететь. Конечно, пересадка в Каире страшила его до полусмерти, но это было лучше, чем сейчас соваться в Вену, Париж или, Боже упаси, Дубаи с их адской биометрией. Но сначала было бы неплохо доплыть до Родоса.

Уллевик сидел в кафе на заправке, мусоля в руках бумажный стаканчик с остатками стрихниноподобного кофе. Местные поглядывали на него без энтузиазма и приветливости, но немец был слишком массивен, чтобы выяснять у него цели визита. Кнопочная «Нокиа» резко завибрировала, заставляя резонировать тонкую пластмаску стола. На голубом экране загорелось сообщение: «Направляется в марину».

***
Нанять двухместный катер для ночной рыбалки – несложно, если у тебя есть много денег наличными. Труднее отрубить АИС и проложить курс дедовским способом. Натренированный на стокгольмских шхерах, Маттиас рассчитывал быть на Родосе часа за четыре максимум – ночь была тихой, а море почти гладким.

Выйдя на курс и набрав скорость, он притянул к себе рюкзак, вытащил чехол электробритвы. С нажатием незаметной скобочки отвалился внутренняя раковина и явила два запасных паспорта. Маттиас вытащил из кармана тот документ, по которому нанималась лодка, и убрал его внутрь. Вместо него был извлечен второй, в котором значилось имя Бьорн и дата рождения на два года младше. Да и фотография там была лучше. Насколько вообще понятия «хуже» или «лучше» применимы к убогим фото в документах.

План был ближе к порту пробить шланг подачи топлива, сделать голос поиспуганнее и аварией объяснить береговой охране свое внезапное появление в территориальных водах другого государства. Он совершил одну ошибку, поведясь на приглашение. Второй раз провалиться было нельзя.

Расслабиться удалось, когда береговые огни стали небольшими мигающими точками. Небо слилось с океаном, образовывая огромную темную сферу первобытного хаоса, над которым щедро рассыпалась мелкая крупа звезд. Слышался гул ветра, удары волн о борта и мерная работа мотора. Маттиас откинулся в кресле и расстегнул худи с наслаждением втягивая ноздрями запах абсолютного одиночества.

Катер прошел примерно семь миль, когда шум стал нарастать. Маттиас внимательно изучил приборы, но ничего не выдавало изменений в активности мотора. Настоящий SOS был совсем не кстати и он решил выйти на палубу, чтобы проверить мотор. Встав с кресла и развернувшись, он осознал, что было источником гула. К нему на крейсерской скорости приближался второй катер и явно не для того, чтобы дорогу спросить.

На втором судне заметили движение капитана рыболовной лодки, прибавили скорости и включили прожектор. Маттиас зажмурился от яркого света и заметался по рубке в поисках спасательного жилета. Послышались выстрелы и третий из них с искрами настиг закрепленный на корме мотор. Из устройства повалил дым. Новый залп заставил крышку подскочить и из нутра вырвался небольшой всполох огня. Механизм еще раз взревел в агонии и заглох. Маттиас чертыхнулся, хотя уже не знал, что его досадовало больше – смерть мотора или то, что рюкзак никак не пролезал в открытый лючок ветрового окна.

Выпихнуть сумку наружу удалось уже в тот момент, когда за борт зацепился багор и катер слегка потащило назад. С отчаянием загнанного в угол животного Маттиас выскочил из кокпита, чтобы спрыгнуть за борт. Кто скрывался на другой стороне, нельзя было разглядеть из-за бившего в глаза мощного света прожектора.

Пуля прошила голень. От боли он взвыл и упал на левое колено. Глубоко вздохнув, Маттиас схватился за борт и вытолкнул себя прочь. В отчаянно попытке спастись он решил подплыть под брюхо катера, чтобы его преследовали решили, будто он пошел ко дну, а потом, когда все уляжется, выплыть и постараться добраться до берега. Оставалось только надеется, что его не станут искать долго.

Подплыв к носу, он вынырнул и бесшумно вздохнул. Нога немела от боли и не было уверенности, что в итоге он не потеряет сознание. В ушах стояла вода и была плохо слышно, что происходит наверху внутри лодки. Ему показалось, что он различил голоса и будто кто-то шарит по рундукам, звеня переворачиваемым скарбом. Маттиасу с трудом удавалось удерживаться в безопасном укрытии лодки. Волны качали его, то и дело норовя вынести из слепой зоны. Он уже начинал замерзать, подступала тошнота, сознание стало на мгновения затухать и снова вспыхивать, как стробоскопический свет.

D один миг смерть оказалась такой реальной и осязаемой. До сих пор эта черная бездна представлялась гипотетическим шансом, абстрактной темой, не существовавшей с ним, в его благополучной устроенной жизни. Только кто-то другой умирал, калечился, страдал в больнице. Сейчас же смерть подступила к самому сердцу и оставалось сделать лишь неверное движение, чтобы навсегда застыть в ее щупальцах. Ужас от этого осознания вспыхнул в мозгу как сигнальная ракета, возвращая телу остроту чувств и волю к выживанию. «Нет, умирать нельзя!». Через боль, через страх, через холод он выживет. И победит.

– Hier ist nichts15, – послышалось сверху.

Легкие шаги промяли алюминиевый нос. Свет фонарика повертелся вокруг носа несколько раз. Маттиас набрал полные легкие воздуха и ушел под ватерлинию, чтобы не выдать себя неловким движением. Несколько раз за борт плюхнулся багор и помешал воду около корпуса. Шаги еще некоторое время покрутились по носу и бокам и вернулись на корму, и после неясного движения на втором катере завелся мотор. Неприятельское судно дало задний ход, сделало круг почета вокруг катера, прошаривая лучом прожектора воду, и стало удаляться.

От поднявшихся волн Маттиаса, держащегося на честном слове за дно катера, едва не унесло от лодки. Отталкиваясь от боков, он резко вынырнул на поверхность, захватывая ртом воздух. Еще немного и можно было пойти ко дну. Но неприятель удалился и в затихающих волнах путь был свободен.

Закосневшие руки с трудом держали онемевшее тело на плаву, раненая нога от боли и холода не двигалась даже в бедренном суставе. Отчаянно нуждаясь в помощи, Маттиас дернул за клапан спасательного жилета, который надулся с медленным свистом и шорохом. Но жилет, впопыхах натянутый перед самым побегом, был плохо обвязан вокруг корпуса. Желтые воздушные бугры вздулись над головой, грозя соскользнуть и оставить человека без поддержки.

Бултыхаясь и медленно загребая тремя здоровыми конечностями, пловец добрался до кормы. Он из последних сил зацепился за выступ, подтянулся и достал до кромки борта. Подтянув вторую руку и помогая здоровой ногой, он ввалился в лодку и плюхнулся на пол, как изловленная большая рыбина. Поглощенный смешанным чувством боли и радостью, что, наконец, под ним твердая опора, он не зарегистрировал движение. На затылок Маттиасу обрушился сильнейший удар и его сознание отправилось в жесткий ребут.

– Привет, милый! Я скучала.

***
Небо уже окрасилось в нежный розово-желто-голубой. Среди темных силуэтов «Grand Cherokee» и резких холодных проблесков мигалок с озабоченным видом бегали агенты, цель мельтешения которых было трудно сформулировать как внешним наблюдателям, так и участникам действа. Казалось, в анталийскую марину вытащили всех сотрудников американского консульства, но далеко не всем объяснили, собственно, зачем. Поэтому клерки пытались кто как умел найти себе применение в происходящей антрепризе.

Мы с Уллевиком расположились у гранитного ограждения променада, издали наблюдая за их деятельность. От влажной ночной прохлады и недосыпа слегка знобило и в уголках уставших глаз собиралсямокрый песок. Задница замерзала от соприкосновения с холодным гранитом. Одинаково сильно хотелось горячего кофе и спать.

Заложив руки в карманы светлых слаксов, Боб задумчиво глядел в открытую заднюю дверь одного из джипов, пока к нему не подбежал один из лейтенантов. Мужчины обменялись короткими репликами и Боб отступил на шаг назад, давая закрыть дверь. Личный состав распределился по машинам, и кавалькада с посольскими номерами в сопровождении полицейского патруля двинулась в путь. Боб проводил их взглядом, развернулся и направился в нашу сторону.

Подойдя ко мне на расстояние шага, он тихо и строго вопросил:

– Еще что-то?

– Вытяните руку вперед вот так и сожмите кисть в кулак, – попросила я и показала пример.

Боб одернул рукав блейзера, удовлетворяя мою просьбу, и слегка дернулся, когда я зигзагом прислонила костяшки своих пальцев к его и, стараясь как можно меньше отрывать корпус фитнес-трекера от кожи, перетащила девайс со своего запястья на его.

– Я не могу ручаться, но, думаю, что эта штука не должна заподозрить, что хозяин оставил ее без присмотра. Насколько я могу судить, это не просто камера и передатчик, но еще и микрочип с кодами к виртуальным хранилищам данных. Флешка, если она оставалась, вместе с ноутбуком на морском дне. Но я никогда не поверю, что у Маттиаса не было еще одной копии. У вас есть толковые ребята. Они разберутся, где что спрятано.

– Она не повреждена водой?

– Не должна быть, – я могла дать девяносто процентов гарантии.

– Теперь все?

– У меня к вам да.

Боб повернулся к Уллевику.

– Господин Уллевик, я думаю, вам можно возвращаться на Родину. Мы по своим каналам можем ходатайствовать за вас. У меня есть основания полагать, ваши проблемы вскоре останутся в прошлом.

Снова настроившись на меня, Боб весомо резюмировал:

– А с вами, надеюсь, мы с вами больше никогда не увидимся.

– Взаимно!

– Прощайте! – Боб пружинистой походкой отправился к единственному оставшемуся «Гранду». Охранник в черном костюме сноровисто пропустил хозяина в машину, захлопнул за ним дверь и сам впрыгнул на переднее пассажирское сидение. Джип тронулся и быстро исчез за поворотом.

– Он выживет? – спросил Уллевик

– Боб? – удивилась я.

– Да нет, с этим все понятно. Маттиас…

– Ах… Надеюсь, что не выживет, но, боюсь, у него впереди длинная, правда скучноватая жизнь. Пообтешут малость. Просверлят колено или локоть, но потом предложат сотрудничать с правительством. Он умный малый – таких бестолково заливают в бетон только обкуренные мафиози. Большая страна с хорошими технологиями подыщет способ, как использовать его мозги и каким образом их контролировать. Поэтому так важно было доставить его живым – это выкуп за меня и тебя.

– Значит, твоя подруга не отомщена?

– Глядя, как его будет плющить от жизни на коротком поводке в каком-нибудь медвежьем углу Орегона, думаю, Миа улыбнется на небесах. Или порадуется в аду. Желанной Австралии ему теперь никогда не видать. К тому же его ждет адское унижение и сожаление о том, что он меня сразу не пристрелил еще в Брюсселе. Не думаю, что он мог представить, что я его обхитрю, да еще с такими последствиями. Пойдем, а? Я замерзла, как кальмар.

Мы медленно побрели в город.

– Так кто этот, так сказать, Боб, ЦРУ?

– Вряд ли только. Нужно быть очень влиятельным человеком, чтобы дернуть из постели все американское посольство и между делом признать факт влияния на суд независимой страны. Интересно, существуют ли еще независимые страны?

– Хах! Мы все давно в плену у США! – с нездоровым смешком констатировал Уллевик.

– А они – у всех остальных…

– Ты только что отдала им в руки не просто работу тысяч людей. Это непобедимое оружие!

– Том, расслабься. Боссы твоего босса уже давно все продали. Нам обмолвились об этом. Когда мы передали им проект, это была всего лишь проверка информации. Не думаю, что мы с Мией в деньгах получили и десятую часть того, чем разжились ваши кураторы. Боб и кто бы там за ним не стоит, искали способ прикрыть эту программу без дипломатического скандала от вмешательства в суверенные дела другого государства. Возможно, они уже готовили какую-то операцию, но тут на сцену вышла фрау Штайнгер и изменила ход событий. Надо признать, что оба раза, когда дело было связано с нами, им несказанно везло на драматические повороты сюжета.

– Тебе не кажется, что ты чересчур много знаешь, а теперь и я, к несчастью? По закону жанра нам нужно навсегда замолчать, – Уллевик звучал по-настоящему опустошенным.

– Параноик ты все-таки. Ну и что ты сделаешь? Позвонишь в Spiegel? В любой нормальной редакции держат специального стажера, который выслушивает читателей, на которых охотится ЦРУ, кейджиби или марсиане. Ну или пойди напиши в «Фейсбуке»: «Ребята, я такое знаю!!!». Спорю, обмазанный творожком карапуз твоей одноклассницы соберет сто лайков. А ты – пару личных сообщений от однополчан, которые искренне посоветуют тебе отдохнуть. А то и предложат проверенного психиатра.

За время нашей неспешной беседы мы подошли к гостевому домику, где рядом располагались двери, ведущие в одинаковые дешевые апартаменты. Я пошарила под половичком, вытащила ключ и вставила его в скважину. Дверь была не заперта.

– Черт, я так замудохалась, что забыла закрыть дверь, – Уллевик открывал свой замок ключом, порядочно хранившемся в потайном кармане. – В общем, я это к чем? Если не хочешь, чтобы тебя упекли в психушку, придумай историю, которая укладывается в параметры нормальности, а лучше вообще никому ничего никогда не говори. Окружающие не будут настаивать. Окружающим глубоко плевать. Все! Беру документы и отчаливаю. Бывай!

Уллевик поднял руку в знак прощания и скрылся в своем номере, а я зашла в свой. Дверь за мной захлопнулась. Разбавляя темноту, сквозь жалюзи пробивался утренний прозрачно-голубой свет. На узкой кровати, стоявшей изголовьем к окну, ссутулившись, сидел человек, чьи черты мне вспомнились мгновенно.

– Бруно?!

– Я говорил тебе, что бояться нужно живых, – он спокойно вытянул в мою сторону руку с пистолетом и нажал на курок.

Много лет назад, когда я впервые на стрельбище услышала звук выстрела боевым патроном, меня шокировала эта бескомпромиссная сила и абсолютная мощь, не сравнимая с бутафорскими хлопками в фильмах. Перед пулей у плоти нет шансов, сталь беспощадна. Она разрывает, дробит и калечит. Она – суть и воплощение боли. А ствол ее пророк.

Встретив выстрел, я отлетела назад к двери, грузно бухнулась всей тушей о фанеру и свет погас.

***
При ходьбе белый теплый песок развевался по сторонам от стоп. По сапфирной поверхности залива бежали белесые мелкие барашки. Было жарко, хотя легкий ветерок развевал белую рубашку и черные кудряшки скульптора. Он докрутил еще один винтик в конструкции и отошел на пару шагов, чтобы оценить свое творение. Среди металлических спиц, соединенных в форме шара внизу и расходившихся лучами кверху, высились пять длинных изогнутых позвоночников, оканчивавшихся какими-то зверскими зубастыми черепами. Возможно, это были не позвоночные столбы, а только скелеты драконьих шей. Скульптор что-то пробурчал, одернул книзу узкую черную жилетку и скрылся в своей хижине, явно служившей ему мастерской.

Интересно, но жутковато. Я осмотрела творение и последовала дальше вдоль залива, все-таки спустив с рук сидевшего на шлейке персикового хомяка. Грызун бодро прыгал впереди, периодически спрыгивая на кромку воды, купался и выскакивал обратно, заставляя меня каждый раз бояться, что шлейка соскочит и глупое животное унесет в океан.

Противоположная сторона залива была гористой, поросшей буйной тропической зеленью, над которой то и дело вспархивали яркие птицы и пока мы с моим маленьким компаньоном продвигались дальше, я то и дело ловила всполохи лучистого оперения на другом берегу.

На мысе стояла еще одна хижина из тростника, но не круглая, как у скульптора, а прямоугольная, с плоской крышей. Дверь была открыта. Я подхватила упиравшегося хомяка на руки и зашла без стука. Внутри я попала в небольшой холл, который вел в несколько комнат, откуда доносились веселые голоса. Одно из помещений не было закрыто. В пустой комнате с занавешенным свернутой циновкой окном, на большом плетеном кресле сидела Миа. Она была весела и свежа, а ее бронзовому загорелому телу шло простое белое платье. Мое появление отвлекло ее от книги в темном переплете. Увидев меня, она улыбнулась.

– Привет! – поприветствовала меня подруга, опуская чтение на колени.

– Привет! Здесь теплее, чем в Прибалтике.

– Намного, – лучезарно улыбаясь согласилась Миа.

– Рада, что тебе тут хорошо.

– Тебе тоже будет хорошо, – сказала Миа, протягивая мне книгу. – В свое время.

Я подошла поближе и подхватила фолиант. На черной потрепанной обложке золотистым теснением было выведено «στη θάλασσα», но имени автора не указано. Мне стало интересно, о чем эта книга и я перевернула обложку, но, в момент, когда уже открывался титульный лист все вокруг поблекло. Комната, Миа и море за окном закрутились вокруг меня водоворотом, теряя очертания и цвета. Под конец кто-то с силой дернул меня за шкирку, поднимая над создавшейся темной воронкой.

«Для ада слишком прохладно. Для рая слишком больно», – констатировала я, не открывая глаз. Впервые в жизни веки поднимались с таким сверхчеловеческим усилием. Взгляд после некоторого напряжения зафиксировал белый потолок, краешек кардиомонитора, а также трубки различного диаметра. Одна из них, судя по ощущениям, торчала у меня изо рта. С возвращением!

Мне довелось увидеть Боба еще раз. Кажется, его чувство ко мне от простого раздражения и неприятия сменились каким-то родом любопытства – как можно трижды оказаться в центре таких неприятностей и уцелеть.

Конечно, меня очень выручило то, что мой недавний коллега выбрал мощный «Глок», а не какую-нибудь «Беретту»: от мощи выстрела даже при наличии глушителя меня так сильно отбросило назад, что мое падение привлекло внимание Уллевика в соседнем номере. Бруно, подошедший было ко мне с намерением разрядить контрольный голову, был снесен вломившимся стокилограммовым морпехом. Все-таки Уллевик был хорошим товарищем. Как результат – плюс одна раздробленная челюсть, минус одно зеркало и дикая паника в округе.

Бруно не стал долго отпираться и быстро сдал заказчика. Хорошо, что утка была рядом, когда я услышала, кто это был!

Со смертью Брауна агент Лесли ощутил, что потерял левую половину тела. Он настолько привык планировать все на двоих – от ланча до устранения террористов – что, оставшись в одиночестве, не мог завести свою жизнь заново. Агенты даже жили в соседних квартирах и ровно в восемь встречались за завтраком, причем обрывки ночных мыслей каждого из них без обсуждений снова соединялись с утра в единый поток.

Лесли был единственно семьей Брауна и наоборот. Получив похоронную урну с прахом товарища, Лесли некоторое время сухими глазами смотрел в ее полированный бок и разглядывал свое отражение. Потом он попробовал тихо поговорить с исчезнувшим из физического мира боевым братом. Была надежда, что он сможет привычно услышать его мысли, как раньше, когда их разделяло расстояние. Но ответом была глухая, неестественная тишина.

Пройдя стадию ступора, Лесли впал в бешенство и штурмом взял кабинет шефа разведки. Тот был олимпийски спокоен и только вопросительно поднял левую бровь, когда мечущий молнии агент вышиб дверь, переступив через тело нокаутированного секретаря. С каменным спокойствием руководитель выслушал своего подчиненного, требующего правосудия для преступницы, ее подельников, а также бельгийской полиции. Однако, когда пламенный спич завершился, шеф только весомо заявил, что сожалеет о потере Лесли и будет работать над тем, чтобы виновные понесли заслуженную кару. Агент почуял, что его утихомиривают, как буйного и от обиды понес околесицу:

– Это ложь! Это ложь! Вы тут сидели и думали, как стравить русских с китайцами. Вершили большие дела! Без вас весь мир рухнет, конечно же! И вам плевать, совершенно плевать на людей, которые отдают свою жизнь за свою страну! Я хочу получить ордер на арест…

– На чей арест, агент? – тихо уточнил глава разведки и Лесли в порыве своего гнева не заметил угрозы в этом тихом вопросе.

– На арест этой твари! На арест де Врума! На арест всех!

– Ага! На арест всех, значит?

На выходе из кабинета Лесли уже лишился большинства званий и наград. У него оставалась совсем малость из бывалых рычагов, Один из них – доступ к внутренней тюрьме, куда он, впрочем, рисковал переместиться уже в качестве заключенного, а не следователя.

К этому моменту Майк свыкся с одиночкой, а после жесткой абстиненции уже не боялся ни бога, ни дьявола. Когда в камеру вошел Лесли с ноутбуком под мышкой, пленник просто набрал воздуха в легкие, ожидая очередного раунда бессмысленных пыток и допросов. Но вместо этого агент бросил Майку на колени лэптоп и хрипло пообещал:

– Я отомщу, а ты уходишь!

Найти Бруно было не трудно, имея доступ к моему мобильному. Который в какой-то момент времени пересекался с моими конспиративными мобильными, а также рано или поздно высвечивал номер Бруно – владельца автомастерской и по совместительству неприметного мафиозного короля Госпиталет.

Когда гвардия сивиль16 под прикрытием моссос рылась в гараже Бруно, тот примерно понимал причину, по которой удостоился такой чести. Он честно молчал несколько дней, но потом Лесли с помощью испанских коллег донес до него значение слова «пожизненно». Так итальянец смирился с тем, что ему придется пойти на поставленные условия. А договор гласил: выследить и устранить. После этого гуляй на все четыре стороны.

– Я позволю тебе уйти тихо, – пообещал на хреновом испанском Лесли. – Как тому жирному англичанину. Я принес ему маленький пузырек и его из камеры перевели в морг. Аккурат ночью, когда патологоанатомы не ждут резвости от своих подопечных, тот проснулся. На стуле лежала медицинская форма и пропуск, по которому он спокойно покинул здание. Не знаю, где сейчас этот граф Монте-Кристо, но тебе я тоже помогу, если ты не откажешь мне в маленькой просьбе.

У Бруно была только одна работа – сделать все тихо. Но я очень грузно падаю.

– Я надеюсь, ты, наконец, уедешь куда-нибудь подальше и будешь вызывать новых проблем. Мне надоело тебя выручать, – без особой теплоты в голосе высказал мне Боб.

– Мне надо найти себе бойфренда.

– Остались пули?

– Я не планирую его убивать, честно!

Боб только саркастически покачал головой.

– Хотелось бы верить, но, мне кажется, планирование – не твоя сильная черта.

***
Старое кресло-качалка слегка поскрипывало от каждого движения укутанной в вязанный плед Маргреты. Хотя за окном было солнечно, проходившие мимо молодые люди были одеты в футболки и шорты, ей все равно было зябко.

Как обычно, она чувствовала себя уставшей, у нее ныл живот, покалывало в правом боку и подергивался левый глаз. Было уже четыре часа вечера. Еще один день катился к концу и сколько еще таких впереди она не знала и не знала, почему она все еще их считает. Почему все уже не может закончиться для нее.

Комната была не ухожена, как и его владелица. Книги были свалены на полках как попало, клетчатая грязная обивка дивана порвалась в двух местах, когда-то белые шторы пожелтели, засаленный ковер истерся до лоска. На каждой поверхности лежал серый слой пыли, даже на фотографии улыбающегося красивого молодого человека в ажурной серебристой рамке.

Социальные службы раз в две недели присылали к ней для помощи по хозяйству улыбчивую и симпатичную нигерийку. Олучи приносила продукты, ловко расправлялась с основным беспорядком, отправляла в стирку ветхие вещи, готовила вкусную еду и весело щебетала, не ожидая ответа. Молодая женщина наполняла пространство запахом терпких южных духов, теплом и кипучей энергией. Даже хозяйка дома слегка оживала с ее приходом. Но вечером Олучи уходила и снова наступал анабиоз.

Маргрета услышала, как хлопнула входная дверь. Это Мария вернулась из магазина. Она бодро прошла на кухню, шурша пакетами. Разбирая покупки, женщина стучала дверцами шкафов, плюхала свертки в холодильник и позвякивала бутылками. Потом она достала кастрюлю, наполнила водой и поставила на плиту.

Через минуту она заглянула в комнату к Маргрете.

– Марго, я приготовлю пасту, ты не против?

Та только мотнула головой.

– Рада, что ты не возражаешь, – Мария обмахнула лицо руками. – Я все равно больше ничего съедобного готовить не умею… На улице очень жарко! Ты не хочешь выйти во двор и погреться на солнышке?

Ответом стало неопределенное движение плечами.

– Хорошо, тогда сейчас перекусим, а кофе я накрою нам на крыльце.

Мария отправилась на кухню проверить готовку. Вода закипала. В комнате слышалось, как лопается пачка с макаронами и твердые трубочки с нежным звоном ударяются о дно кастрюли. Из холодильника Мария извлекла пачку разбитых томатов и пакет натертого пармезана, готовясь приготовить свое коронное блюдо – единственное, не считая сэндвича с карбонадом, которым ей удавалось не отравить себя и окружающих.

Из прихожей донеслось приглушенное чириканье оставленного в сумке мобильного. Мария спохватилась и спешно выскочила в холл, распекая себя за забывчивость. Найдя «Нокию», Мария вытянула руку, чтобы разглядеть имя звонящего. Это был де Врум.

Маргрета слышала обрывки беседы и поняла, что звонивший сообщил Марии что-то очень важное. Та взволнованно задавала односложные уточняющие вопросы: «как?», «когда?», «как это стало известно?». Разговор продолжался достаточно долго и когда он завершился, Мария еще на некоторое время задержалась в прихожей, собираясь с мыслями.

Потом она открыла дверь в гостиную, где сидела Марго.

– Звонил де Врум. Это глава департамента полиции в Брюсселе, который помог нам с Илсе. Та, что попалась в Бельгии, тоже мертва. Ей удалось сбежать из доследственного изолятора и она погибла в разборках со своими мафиозными дружками. Мы не нашли твою невестку, и, если честно, я уже не верю, что когда-то найдем, но с этой стороны история закончена.

Впервые за долгие годы Маргрета улыбнулась. Немного подумав, она откинула плед и поднялась с кресла.

– Давай я помогу тебе с обедом, а то я негостеприимна. Подруга приехала навестить меня, а я сижу и позволяю себя обслуживать, – предложила Марго, проходя мимо подруги в кухню.

Наевшись пасты вдоволь, женщины сварили себе в итальянской кофеварке черный крепкий кофе, переместились в маленький солнечный дворик и расположились на облупившейся деревянной скамейке.

Подставляя лицо солнцу Маргрета, щурилась и улыбалась. Мария с облегчением наблюдала за переменой в своей подруге. Казалось, за прошедший час у нее даже немного изменился цвет лица – землистые щеки стали приобретать освежающий розоватый оттенок.

– Знаешь, – также щурясь сказала Марго, – ко мне приходит помогать по дому замечательная девушка. Она из Нигерии, не так давно в Голландии, но уже прилично освоила язык. Мечтает стать врачом. Хорошо бы, если бы у нее получилось. Хочется, чтобы вокруг было больше добрых людей.

– Надеюсь, надеюсь, – поддакнула Мария, прихлебывая кофе.

***
Уллевик ровным счетом ни черта не понимал в рислинге и сыре, но события последнего месяца вымотали его настолько, что он подался в фермеры.

По возвращению в Мюнхен его снова вызвали в BND. Уллевик был готов к аресту, но вместо этого следователь, цедя слова сквозь зубы, объявил, что разбирательства в отношении произошедшего на базе «Шайдер унд Максвел Гмбх» закрывается. Следствие пришло к выводу, что вина за произошедшее всецело лежит на скончавшемся Хоффмане, который не обеспечил должный уровень производственной дисциплины и в течение многих лет экономил на совершенствовании системы безопасности. Уллевику даже принесли извинения, хотя, по его наблюдениям, эти слова вызвали у следователя невыносимое физическое страдание.

Еще пару часов после положительного вердикта, Том провел сидя в соседнем сквере на скамейке – поедая мороженое, наблюдая за детьми, собаками и воробьями, следя за прохожими горожанами. Жизнь начиналась заново. Мир был молод.

Его добрая матушка плакала от счастья, когда ее Томми позвонил и, не вдаваясь в подробности, а также изрядно привирая, объявил, что решил бросить работу и стать фермером.

– О! Этот так чудесно! Конечно, конечно, я переберусь к тебе и помогу освоиться! Все рецепты твоего прадеда, все секреты, которые он нам оставил – у меня все хранится в целости и сохранности! Томми, он готовил такой шнапс, что бургомистр наградил его медалью и он поставлялся даже к австрийскому двору.

Уллевик купил небольшую ферму, которую принялся методично благоустраивать, возвращаясь домой к ужину уже довольно поздно. Все его время занимали кормушки в коровниках, состояние плодовых деревьев, стоимость картофеля и прогнозы погоды на зиму. Заботливая родительница была рада обеспечивать ему уют и теплую еду, но у нее болело сердце.

– Томми, сынок, – в один прекрасный вечер не выдержала она. – Я уезжаю.

Уллевик едва не подавился глотком чая.

– Почему?! Я думал, тебе здесь хорошо? Если тебе тяжело – не готовь ничего, я могу вполне справиться сам!

– Дело не в этом. Просто пока я здесь, ты не сможешь…, – старушка замялась. – Ты не сможешь никого себе найти. А тебе пора подыскать себе жену, Томми!

Глядя на хмурящегося сына, она поспешно добавила:

– Конечно, конечно! Это не мое дело, ты взрослый человек, но тем не менее. Я твоя мать и я боюсь умирать, зная, что никто не подарит тебе любви и заботы. А пока я здесь, ты не сможешь даже девушку в гости пригласить.

По лицу Уллевика было понятно, что ему есть, что сказать. Однако ему не хотелось обижать мать своей прямотой, поэтому он только уклончиво ответил:

– Трудно найти хорошую жену в нынешние времена. Женщины стали такие…

– Знаю, Томми, – поспешила согласиться старушка.

«Не знаешь», – подумал Уллевик.

Весь следующий день, почесывая холки буренкам, планируя закупки комбикорма и копаясь в моторе трактора, он раздумывал о словах матери. Безусловно, она права. Время пришло. Семья как институт – не такое уж гиблое дело и обещает множество преимуществ, а также является источником услад и опорой духа. Но после того, что он узнал…

«Да вранье! Еще до того, как ты узнал и про фрау Штайнгер и про бизнес по убийству мужей, ты явно просто не хотел связываться с этой областью человеческой жизни, в которой толком ничего не понимал», – заставил себя сознаться честный солдат.

Нет, Уллевик, безусловно не был девственником, но каждые его отношения с женщиной заканчивались если не провалом, то, по крайне мере, чувством полного замешательства и разочарования. Он знал, что женщины хотят чувствовать себя особенными и единственными, но так как желаемые знаки восхищения отличались в каждом индивидуальном случае, Том никогда не мог полагаться на предыдущий опыт и постоянно наступал на новые мины.

Вечером мать объявила ему, что уже взяла билеты и отбывает на третий день.

– Все очень быстро. Ты не хочешь еще остаться? – предстоящая разлука уже тяготила Уллевика. Слишком быстро он привык к ее теплу и заботе после стольких лет, прожитых без ласки.

– Нет, чем быстрее я уеду, тем лучше. Я не хочу занимать ничье место.

Через три дня Уллевик проводил мать на автобусной остановке в ближайшей деревне. Поддаваясь тяжелой горечи расставания, Том продолжал смотреть вслед автобусу и долго не мог сойти с места, даже когда вальяжная каравелла скрылась за поворотом дороги.

Выйдя из ступора, Уллевик оглянулся. Благообразная немецкая деревня: брусчатка, домики в три этажа, цветы на окнах. А еще пивная и церковь. Жизненный опыт подсказывал, что и там, и там можно искать себе жену, но где правильнее начать поиски? «Начну с паба. В церковь всегда успею», – решил Уллевик и отправился в сторону двери под большой вывеской с щедрой кружкой эля.

Никогда не возвращаться в Стокгольм

Это была Атлантида. Поросшая пальмами, жаркая, пахучая и едва обжитая. Я затонула в ее зелени, москитах и пыльных дорогах среди гористой сельвы, почти затянутой осязаемыми серыми облаками.

Фредрик сидел верхом на чоппере, небрежно ссутулив свою гибкую спину, и немного страдальчески разглядывал серовато-зеленую улочку, застроенную одноэтажными домиками без особых красот. Из-за жары шлем был посажен на сидение между ногами. В свою очередь, его с бессовестным восхищением разглядывали две местные коренастые официантки из кафе напротив. Получив бутылку, парень тотчас свернул ей шею и сделал несколько жадных глотков. Солнце, даже спрятанное облаками, растапливало внутренности людей, животных и машин. Я любовалась тем, как он распрямил широкие и при этом изящные плечи и запрокинул красивое лицо. Двадцатилетний северный бог и да обзавидуется Эдда. Мне по-прежнему нравился природный скандинавский дизайн, но с антиквариатом мы больше не экспериментируем.

Было только одиннадцать, однако дышать становилось уже нечем. Мы поздно выехали. Я вышла из бакалейного с двумя большими запотевшими бутылками воды. Немного должно остаться на дорогу. От Афин де Сан Кристобаль до прибрежной Ла Сейбы на машине всего полтора часа езды. На байке, наверное, в два раза дольше.

Я взгромоздилась на мотоцикл. Позади была война. Впереди мой поджарый Фредрик и курортный городок, где можно снять небольшой домик и на пригоршню долларов жить месяц.

Пока чоппер размеренно катился по СА-13, я размышляла, что мой скандинав на одном месте долго не выдержит и придется двигаться дальше. Ну что ж! Латинская Америка велика и можно провести здесь годы, пока моего северянина непреодолимо не потянет к родным берегам. А я, пожалуй, останусь жить у теплого моря. Возможно, приобрету садик и посажу оливковую косточку в землю, наблюдая за тем, как патокой мимо течет время. Буду замаливать грехи – это надолго. Я буду помогать котикам и, возможно, научусь вязать свитера для пингвинчиков, спасенных из нефтяных разливов. Что-то да зачтется!

В Южной Америке есть три вещи, которые меня всегда жутко пугали: змеи, пауки и мачете. Но теперь у меня есть «Гранд» и со страхами можно примириться. Позади остались Барселона и Стокгольм. Инкассировав карт бланш от Боба и новехонький монакский паспорт, я вернулась в Каталонию, чтобы найти спрятанный клад.

Квартира рядом с площадью Испании была крошечной – одна комната и кухонка, но окна выходили в заросший густыми цветочными кустами сад. У нас с Мией никогда не было времени остаться там подольше и просто понаблюдать за безмятежностью протекавшей жизни.

В тот день я фланировала по городу до вечера. От Олимпийского парка до Тибидабо и обратно, вспоминая, как мы студентами гуляли по Променаду, про венецианский бар в Барселонетте, про любимую желатерию у Порт Велл, в которой любили лакомиться, про зубрежку в парке Ситадеья, про экскурсии в похожий на государство в государстве Катедраль.

Барселона, как всегда, была людной, веселой, расхлябанной. Тысячи туристов фотографировали все вокруг, паки на Рамбле запускали светящиеся пластиковые вертолетики, на веревках сушилось белье, зеленые попугайчики шумно ссорились в пальмах. На пороге маленькой галереи в Старом городе, по своему обыкновению, спал почтенного возраста толстый бассет. Я понаблюдала несколько минут за его безмятежным отдыхом. Один раз мне довелось видеть, как ленивого пса волоком перемещают до соседней двери – то была работа для двух человек.

На авениде Диагональ я осталась на противоположной стороне дороги. При взгляде на наш законопаченный форпост мне со стороны виделось, как мы с Мией меняем оформление витрин, как к нам заглядывают клиентки, как мы покидаем магазин в конце дня и опускаем занавес.

Я долго не могла решить, стоило ли мне ворошить оставшиеся воспоминания и проведать нашу квартиру. В итоге ближе к полуночи ноги сами привели меня на каррер Ферран. Нужно было сохранить в памяти этот последний взгляд, все запечатлеть до деталей, чтобы наша квартира осталась у меня в голове именно такой, как была сейчас – пустой и неприветливой, чтобы не бередить мне душу после.

Квартира еще была опечатана. Я открыла дверь потайным ключом и стараясь не производить ни одного звука вошла внутрь. Раскуроченная мебель, выброшенные на пол книги, растоптанные туфли так и остались неприбранными с момента обысков. В наших спальнях все так же было перевернуто вверх дном. Моя косметика, белье и книги были выворочены со своих мест и свалены на полу. Я вспоминала, где и когда купила тот валявшийся под окном роман, как надевала эту разорванную юбку только, когда на улице стояла самая удушающая жара, и почему мне нравилась та выброшенная в угол сумка.

Хотя я могла представить, как руки полицейских шарят по моему нижнему белью и вырывают из рамки фотографию моей семьи, меня это совершенно не задевало и не трогало. Казалось, вся прошлая жизнь, закончившаяся в тот день, когда я нашла Мию убитой, не была моей. Все то прошлое время осталось в зазеркалье, в которое я никогда не смогу вернуться, даже если бы захотела.

Комната Мии еще хранила легкий запах ее духов. В спальне все также было раскурочено. При обыске даже разорвали диплом, и сейчас результат тех бессонных ночей над книгами валялся на куче растрепанной одежды. Я хотела взять что-то небольшое на память. Маленькую шкатулку с украшениями высыпали на постель. Посветив на кровать фонариком, я нашла камею на голубом агате, которую моя подруга очень любила и берегла как семейную реликвию, хотя вещица не была старинной. На ней была изображена маленькая курносая девочка с короткой прической и заразительной улыбкой.

Спрятав кулон под рубашку, я повернулась к двери и слегка отпрянула. На меня как всегда неприветливо смотрела старуха в круглом жабо.

– Тьфу, старая ведьма! Как ты меня напугала! – ругательство получилось наполовину на русском и испанском.

Старуха не реагировала.

– Все хотела тебя спросить, что нужно призракам?

– Eres un fantasma17, – проскрипела старуха и растворилась в воздухе.

Возразить было решительно нечего.

Из Барселоны я отправилась в Стокгольм. Это город свежести. Дома и улицы Стокгольма вне зависимости от времени года, часа или дня выглядят кристальными. Под облачным небом или под ясным, под звездами или в синей темноте, при дожде или ветре – всегда одно ощущение ясности и прозрачности. Возможно, дело в прохладном скандинавском воздухе, возможно, в искрящейся воде и розовато-серых скалах.

В Стокгольме я любила не только хрестоматийный старый город, но и новую деловую часть. Наверное, потому что мне доводилось там бывать чаще всего. На Дроттнингсгаттан мне нравился практически каждый уголок, но главное – где-то в центре было уютное кафе с высокими, обитыми бордовым бархатом диванами, в которое я непременно заходила каждый раз, когда прибывала в город. Позже в Барселоне я просыпалась по выходным и пыталась вспомнить, как туда пройти, мучительно соображала, где же нужно повернуть, чтобы найти дорогу. И каждый раз с некоторым разочарованием вспоминала, что город немного не тот.

В этот раз я решила не изменять себе и перекусить в этом прекрасном заведении в последний раз. Нужно было закрыть за собой дверь. Еда была прекрасной, кофе было прекрасным, десерт роскошным, как и молодой человек за столиком напротив. Он с любопытством меня разглядывал.

– Ты итальянка?

– Самую малость.

Фредрику нужен был свежий воздух перед заключающими двумя годами университета. У меня был для него целый мир на выбор. Когда-нибудь он вернется в Швецию, закончит свой инженерный факультет, пойдет работать и снимет удобную квартирку. Подтянутся жена и дети.

Но пока мы неслись вперед, в направлении Карибского моря. Воздух пах солью и йодом. Над лежавшими позади холмами нависали седые облака. Огромной совой над листвой пролетел ветер. Однажды нам пришлось умирать, но мы воскресли.

Примечания

1

(лат.) Всё это я дам тебе – Евангелие от Матфея 4:9

(обратно)

2

Barrio (исп.) – квартал

(обратно)

3

Guapas (исп.) – красотки, частое неформальное обращение к молодым женщинам, примерно как «девушка», «девушки»

(обратно)

4

Castellano – кастальский диалект, который признается официальным испанским.

(обратно)

5

В Барселоне действует федеральная и региональная полиции, а также Mossos d'Esquadra, по функциям схожее с российским ОМОН подразделение

(обратно)

6

Gotico – квартал в исторической части Барселоны.

(обратно)

7

Eixample – респектабельный квартал Барселоны

(обратно)

8

Fruteria (исп.) – Фруктовая лавка

(обратно)

9

Carrer (катал.) – улица

(обратно)

10

Thesis (англ.) – научная работа, которую пишут по окончании мастерского или докторского курса

(обратно)

11

Ха-ха! Какая удачная острота. Отсылка к фильму «Залечь на дно в Брюгге»

(обратно)

12

(англ.) Хорошего дня!

(обратно)

13

Gelateria – кафе или киоск по продаже мороженого.

(обратно)

14

Gracia – полубогемный район Барселоны, славящийся ресторанами, кафе и барами.

(обратно)

15

(нем.) Здесь ничего

(обратно)

16

Guardia Civil – гражданская гвардия Испании.

(обратно)

17

(исп.) Ты призрак!

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***