Дом, которого нет [Светлана Хорошилова] (fb2) читать онлайн

Светлана Хорошилова Дом, которого нет

И какой смысл выстраивать здоровенный забор, если в дальнейшем годами жить с прорехой на самом видном месте, потому что когда-нибудь на него снова может обрушиться снег, – Лидия сбавила скорость, чтобы в очередной раз проводить непонимающим взглядом ограждение с искорёженным накренившемся по вине снежного обвала забором по соседству. Так и заберётся кто-нибудь, подумала она, а через них к нам, что за беспечность, четвёртый год какие-то полтора метра жестянки восстановить не могут…

Весь день передавали похолодание, обещали, что мороз за́ полночь только рассвирепеет – резко опуститься до минус тридцати, от чего все давно отвыкли. Верхняя одежда за время глобального потепления постепенно эволюционировала в более облегчённые варианты и кроме мужниного серого ватника, висящего в хозяйственном помещении, когда-то отданного по случаю друзьями, из полноценной утеплённой одежды у них ничего не осталось. Их броские пуховики с густым мехом по краю капюшона при ниже минус тридцати не стоили ничего, да и настоящего пуха в них не было.

Вдоль улицы шла узкая, скользкая, плотно утрамбованная дорога, стоило с неё съехать, как снег начинал препятствовать заезду, колеса застревали в проёме давно не расчищавшихся ворот. Шипованная резина прокручивалась на высоких оборотах впустую – её удерживали на одном месте бесформенные старые глыбины, нарастившие за неделю новые слои снега. Лидии пришлось ползать на четвереньках и подкапывать сбоку заднего правого колеса, вдыхая пары выхлопа, чтобы сдать обратно и начать преодолевать бездорожье заново.

– Стас! – крикнула она, обернувшись на окна. Её голос рассеялся в морозном воздухе над снежными крышами домов, стоящих в молчаливом ряду и создающих видимость, будто они всего лишь экспозиция, а жизнь в них условна, если не сказать, что совсем отсутствует. Родные места когда-то в прошлом, во времена юности, были полны снующих повсюду людей в любую самую неприветливую погоду, а теперь напоминали район, в котором объявлен комендантский час.

Двигатель набирал обороты, ревел, колесо снова пробуксовывало.

– Стас!

Окна дома горели в полном составе, в каждом помещении, но на зов никто не выходил. С очередной попытки её Рено вкатилось во двор, проложив две борозды по достаточно просторной парковочной площадке, двигатель стих. Возня с воротами ещё продолжалась: воротины загребали снежную массу и не хотели примыкать друг к другу – в такие моменты проживание в загородном доме начинало ей действовать на нервы. Закончив греметь затворами, Лидия вытащила из багажника несколько сумок с провизией, захлопнула его с раздражением и направилась в дом. С пуховика и меховой шапки полетели брызги оттаявшего снега, когда она стала трясти ими в прохладном тамбуре, всё шуршало: пакеты, объёмная сумка из крафт-бумаги с ручками, накалившаяся от мороза верхняя одежда. Лидия разулась и затащила часть вещей в тепло, после чего сразу уставилась с вопросительным выражением лица на сидящего за широким компьютерным столом мужчину, он выглядел озадаченным, благодаря стиснутым ладоням, прислонившимся к лицу, покрытому чёрной мягкой окладистой бородой.

– Стас, ты не слышал, как я буксую?

Мужчина и ухом не повёл. У неё вывалилось из рук всё содержимое, она устала, маленькие руки, не предназначенные для тяжёлой физической работы, ныли от напряжения. Женщина подошла вплотную, наблюдая с претензией за отсутствием какой-либо реакции с его стороны. На мониторе одиноко светилась вбитая с начала первой строки дата: 24. 01. 1942.

– А? – Стас наконец-то зашевелился, торс навалился всем весом на расшатанную спинку офисного кресла, издав пронзительный скрип где-то в части неисправного газлифта, взгляд сместился от экрана к ней. От былой круглолицести за последние пару лет не осталось и следа, борода только создавала иллюзию жизненности, на самом деле под ней давно углами выпирали скулы и с каждым днём проседали щёки. Волоокие карие глаза, которые он вынужденно направил на жену, говорили об очередной бессонной ночи, их выдавала капиллярная краснота на фоне нездорового цвета кожи лица. Нарушение режима сна и бодрствования для мужчины под пятьдесят с периодическими рецидивами тех или иных недомоганий было сравнимо с миной замедленного действия. За недельное отсутствие жены в доме произошли изменения: раковина была завалена горой немытой посуды, мусор ни разу не выносился, на столах и кроватях выстроились колонны из бесчисленных папок с некоей информацией, понятной лишь их обладателю, кстати, эти выстроенные колонны – единственное, что отдалённо напоминало о порядке. На полу, прямо на проходе, стояло несколько распахнутых чёрных органайзеров с различным инструментом и мелкими запчастями, о которые все спотыкались, чуть в сторону были накиданы технические журналы, ксерокопии и книги научного жанра с заложенными между страниц первыми попавшимися предметами, выполнявшими роль закладок. Среди закладок торчали как плоскогубцы, так и медицинские маски, обладатель впихивал в книги всё без разбору.

– Здесь невозможно находиться. Апокалипсис! – Лидия приоткрыла окно, комната моментально наполнилась морозной свежестью. – За неделю ни разу не удосужился прибраться… Ты даже со своего любимого блока пыль никогда не смахиваешь.

– Блок не трогать! – прорычал он.

Лидия пришла в замешательство от ответа на вполне естественное замечание по поддержанию порядка в доме, на какие её муж обычно реагировал пустословными обещаниями всё исправить.

– Вообще не трогать! – уточнил он, чтобы было понятнее.

– Да я и не трогаю… – Недоумевая, она пожала хрупкими плечами, повернулась к нему спиной и стала поочерёдно вытягивать из сумки одну за другой упаковку с продуктами, сопровождая последующие слова хлопаньем дверей холодильной и морозильной камер, громыхая ящиками и створками отсеков. – Я предлагаю по нему пройтись тебе… тряпкой, хоть раз за всю историю его сотворения, а то, не дай бог, заклинит в самый ответственный момент… во время перемещения в какой-нибудь сорок второй… – Лидия с пренебрежением хлопнула дверцей холодильника. Раздался шорох складываемых пустых пакетов, следом за ним скрежет вилки о выскабливаемую посуду: в мусорное ведро полетели остатки заплесневевшего обеда.

Стас щёлкнул по клавиатуре, как виртуозный пианист, и дата исчезла с монитора. Она заметила детали, но ещё не догадывалась о его настоящих замыслах, считала, что эта дата гипотетическая и не несёт в себе ничего существенного. Завтра он снова зависнет над новыми цифрами и будет размышлять о другом календарном дне, грезить о положительных результатах своего немыслимого эксперимента, который день изо дня пополнял теоретическую его часть и не двинулся дальше постоянно растущих папок в бумажном и электронном виде, а также сборки уловителя-преобразователя одной энергии в другую – бог знает, что за функцию нёс этот его блок. Муж занимался бессмыслицей, бредовой затеей, самообманом. Пока она посвящала большую часть времени реальной работе в проектной организации, он растратил не один десяток лет на одну единственную цель – прорваться сквозь время, совершить скачок в прошлое и был абсолютно уверен, что это ему удастся. Началом его мании послужил сон из разряда кошмаров, который приснился Стасу лет двадцать назад – именно с того момента обстановка в их доме стала походить на хаос, и каждый раз жена возвращаясь пыталась внести равновесие между современным благоустроенным жилищем и первобытной пещерой.

– Я хочу поставить тебя в известность… – нарушил он воцарившееся молчание с сигаретой в зубах. Раздался щелчок, белые клубы медленно и хаотично начали расползаться по направлению к жене – новое достижение для бросающих курить, практически полностью имитировало настоящие сигареты. Лидия по старой привычке сморщилась, хотя запах у данного дыма, скорее пара, не вызывал явного раздражения. – И заметь: не спросить разрешения, а поставить в известность, – картавил он, удерживая дымящуюся псевдосигарету зубами за самый край и казалось, что она вот-вот вывалится у него изо рта. – Я собираюсь провести практический опыт. Сегодня. Поэтому насчёт сорок второго… эти твои издёвки… эти… зубоскальные твои…

Всплывающая периодами болтовня о переносе в прошлое поначалу Лидию забавляла, со временем стала надоедать, а сегодня звучала, как угроза суицидального характера. Измотанная и уставшая она возвращалась с одной лишь мыслью: доползти до кровати, ей стало дурно, она привалилась к диванному подлокотнику, оттягивая от шеи двойной ворот белого свитера, будто ей не хватало воздуха при открытом окне.

– Что ты собираешься? – переспросила она еле слышно.

Стас глубоко в очередной раз затянулся, прикрыв глаза. В её сторону он смотреть опасался, возможно из страха, что она сможет отговорить его от этой затеи, и он передумает… Он уже всё решил и теперь его ничто не остановит, он всё просчитал: сегодняшнюю ночь он определил в разряд особенных по многим критериям для того, чтобы совершить скачок на восемьдесят лет назад. Он прекрасно осознавал, что риск огромен: с одной стороны, испытуемый, то есть сам создатель сомнительного устройства Станислав Кураев, впервые задействовав этот прибор и совершив скачок, мог, благодаря непредвиденным отклонениям там и остаться, с другой – весь многолетний труд, которому он посвятил уйму времени, с огромной долей вероятности мог оказаться напрасным, и несостоявшееся перемещение в прошлое его уничтожит морально.

– Я окончательно принял решение: пора переходить к испытаниям. Каждый день я задаю себе вопрос: работает ли оно? Есть ли смысл в дальнейших моих изысканиях? Почему бы не проверить, собственно говоря, что мне мешает? – В нём распалялась детская нетерпеливость, азарт, жажда к действиям. Не дожидаясь от неё какого-либо одобрения, он завёлся от собственных слов: – Ты можешь представить какой это будет прорыв?

Лидия с размахом хлопнула себя по ногам.

– Ты тронулся рассудком!

– Да, я тронулся! – Стас вскочил с места и начал энергично прохаживаться из угла в угол. – И очень давно, если ты не заметила… – Он остановился у стола и небрежно повторным щелчком потушил курительное устройство. – Думаю, тебе известно, что по ходу истории были далеко не единичные случаи, когда великое открывалось людям в снах… И я один из таких людей, на кого снизошло видение. Спрашивается – откуда? – Он навис над ней, скрестив на груди руки. – Откуда нам вдруг приходит во сне то, чего мы даже и представить раньше не могли? – Указательный палец задрался вверх на фоне заговорщицкого выражения лица, взгляд Кураева пребывал в пограничном состоянии между азартом и безумием. Заканчивал он речь, перейдя на шёпот: – Внеземные цивилизации – вот откуда!

Маньяк, подумала она, одержимый фанатик, давно не поддающийся лечению, тронувшийся рассудком… Считает себя избранником, отмеченным неким внеземным разумом, решившим, что он особенный. Сон ему видите ли приснился… Никому до сих пор не снился, а ему там что-то показали, причём такое, что он даже не в состоянии объяснить – что.

Ответная реплика из её уст вылетела сама собой: ну, допустим… Он уставился на неё с удивлением, потому как приготовился к длительной обороне – полемике на одну только тему снов, рука с оттопыренным пальцем вяло свесилась вниз – первый этап пройден, на внеземное происхождение его мыслей она согласилась, или почти согласилась…

– Что ты этим хочешь сказать? Что значит это твоё «ну, допустим»? – последнюю фразу он произнёс фиглярничая перед ней. – То есть, ты всё-таки допускаешь…

– Стас, – перебила она, сообразив, что без чьей-либо поддержки ей с мужем не справиться. – Так не делается – в одиночку не делается! Приглашается кто-нибудь для опыта, другие участники… Твой Вишняков, например, раз он в теме. И вообще, это страшный риск! Твои внеземные цивилизации показали тебе идею через спящий разум, я хотела сказать: через спящий мозг, а дальше им всё равно… Дальше ты один под свою ответственность копаешься земными ручками в сомнительном земном устройстве и надеешься, что оно себя покажет в космических масштабах! Да может это путь в один конец, даже если оно и работает! И ладно бы в будущем зависнуть, а то в прошлом: в голоде, в холоде… тиф, холера, недостаток лекарств, отсутствие всей этой электроники, к которой ты так привык…

– Насчёт предпочтения будущего прошлому ты проявляешь неосмотрительность. Что значит – тиф, холера? У Вишнякова, между прочим, заболела жена.

Изобретатель сомнительного устройства сделал видимость, будто успокоился и полез в холодильник, давая понять, что он наконец-то проголодался, хотя на самом деле его по-прежнему морило не чувство голода, а одержимость клокотала в пустом животе, взывала к получению желаемого. Он достал сыр с ветчиной, неаккуратно распаковал батон и начал его распиливать непредназначенным для этой цели коротким кривым ножом.

– Дай я сначала уберу со стола, – вмешалась Лидия. – Присядь. Не наводи ещё большего бардака. Смотри – крошки посыпались на пол. А что с ней?

– С кем?

Лидия застыла на месте, глядя на него в упор.

– С Вишняковой!

– Австралийский вирус, что же ещё… В будущем зависнуть… – сменил он тон энтузиазма на ворчание. – Эффективных лекарств от него вообще-то никаких пока не существует. Ты уверена, что так блистательно в этом твоём будущем? Там могут быть такие эпидемии-и-и… – он схватился за голову, демонстрируя масштабы всемирной трагедии, – что, благодаря моему изобретению, впору сваливать в прошлое.

– Ага! Особенно во Вторую мировую!

– Ты хочешь в Первую? – Он опёрся о край стола, ловя взгляд жены и мечтая поймать момент, когда она признает его дальновидность.

– Я никуда не хочу! – вышла она из терпения.

За стол пара усаживалась в молчании под упоительное завывание северо-западного ветра – струнами его мелодии служили провода между столбом и постройками, иногда он устраивал целый оркестр, и тогда с грохотом тряслись все отливы северных окон, он проникал под откосы – создавалось ощущение сквозняка, хотя дом был достаточно хорошо заделан. Кураев так же молча жевал бутерброд, кроша им на стол, вид у него был обиженным и неудовлетворённым, его взгляд задержался на освещённой внутренней стороне забора, затем сфокусировался на переднем плане, на котором в отражении стекла красовался профиль жены.

– Ну хочешь ты испытать, отправь туда кого попримитивнее, только не людей, – вернулась к разговору Лидия. – Проведи первый эксперимент сначала на животных.

– На морской свинке? – Кураев на это предложение среагировал моментально, в словах звучала ирония. – На коте? Или кого ты там предлагаешь?

– Да хоть на обезьяне! – вспылила она.

Изобретатель сомнительного устройства сделал вид, что задумался, на самом деле он ухмылялся в душе над её наивностью, злился, что она не понимает простых вещей.

– Ладно. На минуту представим, что я приволок сюда эту подопытную обезьяну – купил у циркачей, возможно, её даже обучат нажимать на пульт обратного хода – профессиональный дрессировщик обучит, и мы получим обезьяну назад. Ты не смейся, не смейся… Что ты улыбаешься? Я пока не сказал ничего смешного. Сочтём, что это возможно. М-да… Может тогда эта обезьяна расскажет нам заодно где она побывала, чего повидала… Или ты думаешь мне хватит и того, что эта обезьяна где-то просто была? – Кураев театрально взмахнул рукой. – Может её переместило не в прошлое, а на другую планету, но итог нашего эксперимента будет, что обезьяна где-то была, неважно где… Главное – была! Эксперимент прошёл успешно: обезьяна-первооткрывательница по кличке… ну это неважно… совершила великое перемещение неизвестно куда и набрала миллионы просмотров! Давайте взрывать шампанское!

– Стас, да успокойся ты! – Лидия пыталась его унять. – Обвесишь свою макаку камерами и увидишь, где она побывала…

– Послушай, дорогая, – перебил в свою очередь изобретатель, – твой мозг на секунду способен себе представить, что животное, испытав шок, внезапно оказавшись в незнакомом месте, вместо того, чтобы проделать отрепетированную команду, первым делом решит драпануть куда глаза глядят? Обвешенное камерами будущего… К немцам, например, к противнику прямой наводкой – обезьяны не разбирают к кому надо первым делом тащить высокие технологии. Или ты считаешь, что дрессировщик её научит куда бежать в случае чего? Давай к ней в рюкзачок заодно подложим мобильный телефон и ноутбук последней модели. Я уже представляю, как она ковыляет по снегу на кривых лапах в полной экипировке…

Жена прикрыла глаза ладонью, смех не давал ей закончить трапезу, понадобилось время, чтобы успокоиться, прийти в себя. Кураев, напротив, расписывал проведение эксперимента со всей серьёзностью, лишь приподнятые уголки рта, не покрытого бородой, говорили о том, насколько его забавляет этот план.

– Ну тогда ты обвесишь камерами себя и отправишься сам, в какой ты там выбрал – сорок второй, двадцать четвёртое… – Она смотрела с грустью, слёзы радости преобразовались в слёзы печали, глаза говорили: даже не пытайся, никуда я тебя не отпущу.

– Эх-х-х, дорогая моя… Если бы я мог выбирать куда отправлюсь… – Он снова расположился за монитором и надел миниатюрные очки в тонкой оправе, вносящие дисгармонию в пропорцию по отношению к массивности его лица и тела – эти очки он одевал лишь в случаях мелкого шрифта. – В далёком будущем, я уверен, будут вбивать любую дату, как я сейчас, и отправляться куда душа пожелает, а у меня вариант один – двадцать девять тысяч двести дней обратного отсчёта. Так что… если я отправлюсь не сегодня, а скажем завтра, попаду в двадцать пятое января, послезавтра – в двадцать шестое.

Лидия взялась за мытьё посуды, в данный момент оба продолжали диалог спина к спине. Он не видел, как её всю трясёт; вода хлестала в кастрюлю, переполняла через край, стекала каскадным водопадом по тарелкам и уходила клокающей воронкой в канализацию, когда Лидия вглядывалась в собственное отражение кухонного окна. Минус за окном крепчал, похоже, сегодня она проехала по улице последней, теперь все заперлись по домам – никто и носа не казал в такую погоду.

– Я бы на твоём месте так и поступила – отправилась бы несколькими месяцами позже, а лучше несколькими годами, когда война закончится, – снова возвратилась к разговору жена.

– Так в этом-то и весь смысл! – Он блеснул очками, повернув к ней лицо. – Я не зря твою мать – нашу свет Анну Викторовну, её сиятельство, пытал всё лето, душу из неё вытряс – где и что находилось на вашем участке в те времена: где старый дом стоял, где располагались сараи, какая территория оставалась пустующей…

– Ей-то откуда знать? Она младенцем была в твоём сорок втором! В люльке качалась… Зато помнит где у нас дом стоял!

– Дом сносили, когда в люльке уже качался твой двоюродный брат, тогда они как раз построили этот, вернее тот, что мы с тобой переделывали.

– А-а, ну ты, я смотрю, действительно обзавёлся информацией…

– Пошли, я тебе сейчас покажу! – Стас сорвался с места и потащил её на улицу. Выбора ей не предоставлялось: муж-махина двигался напролом, с силой толкая одну за другой двери и крепко вцепившись в её руку. По щекам обоим ударил колющий морозный ветер. Пара оказалась перед лицевым фасадом дома на запорошенной отмостке, без головных уборов, в домашних тапочках. Лидия съёжилась от холода, но изобретателю казалось жарко, в нём пыл только нарастал.

– Вот это место. – Он остановился в позе оловянного солдатика на заметённой снегом клумбе, где осенью обильно цвели посаженные тёщей цинии. – Там стоял дом, вдоль палисадника, а это место было пустым – отсюда я и начну свой старт. – Он смотрел на неё с грустью, словно вымаливал разрешение на отправку, ждал, что Лидия благословит его. Она в свою очередь ёжилась от мороза, обхватив себя, и ждала, когда же закончиться эта пытка и они зайдут в тепло, она переоденется в просторную пижаму, включит телевизор и устроится в кровати с миской орешков.

– Ну хорошо, я поняла… Пошли в дом.

Он не двинулся с места. Ветер трепал его густую чёрную шевелюру во все стороны, снежные искры поблёскивали на стёклах очков. В зимнем полумраке в нём угадывалось сходство с цыганским бароном, что-то в нём было и от индуса, а может дело обстояло в бороде – сбрей которую и всё сходство сразу исчезнет.

– Я поняла – с этого места начнём старт. Могу точно тебе обещать, что пока ты не явишься обратно, в дом я не вернусь, буду ждать тебя до последнего, до окоченения. Согласен на такой расклад?

С её стороны был объявлен ответный ультиматум, смахивающий на бессмысленный шантаж, но Кураев с этой минуты чувствовал себя не одиноким в главном событии не зря прожитой жизни, у него появился верный напарник. Изобретатель сомнительного устройства принял её требования, и они вернулись в дом, уже не хлопая, а припирая за собой двери заботливо, с бережливостью.

– В сорок втором, – говорил Кураев теперь, как он считал, своей ассистентке, – в вашей деревне было спокойно. Немцы по ней прошли в сорок третьем и угнали часть населения в лагеря. Теперь ты понимаешь почему нельзя туда соваться позже?

– Это тебе тоже мама рассказала – когда немцы прошли?

Стас наполнил электрический чайник, шипение понеслось усиливаться по восходящей, после этого в кружку с надписью: «Лидия» он закинул два болтающихся пакета на нитке, чтоб покрепче, сыпнул ложку сахара.

– Нет. Это мне рассказывала твоя бабка, царствие ей небесное. Я любил её послушать, она мне много чего рассказывала. Квартиру, в которой они тогда проживали, разбомбили при налёте, она тогда взяла в охапку твою мать, старшего, на тот момент двух лет от роду, и прямо из бомбоубежища отправилась сюда: в деревне было безопаснее, прокормиться проще. Хотя… Голодали они тогда сильно, и ещё раньше голодали – в тридцатые, последние семейные реликвии выменяли на мешок пшена.

– У нашей семьи были реликвии? Сроду не знала. А что за реликвии – старинные украшения?

Кураев повернулся к ней и произнёс с укоризной:

– Ты, естественно, подумала: драгоценности? Рубины, изумруды, бриллианты… Ах нет! Дворян у вас в роду не встречалось. Это всего лишь ордена с Первой мировой. Интересно, почему мне известно столько подробностей про твою семью, а ты ни сном, ни духом?

Лида отвернулась к окну. Теперь некого было винить в плохой осведомлённости о семейном прошлом спустя пройденные годы, или винить её, что задавала мало вопросов, или предков, которых уже нет за скудность информации… Только сейчас она осознала, что действительно её никогда не посвящали в подробности семейной биографии, ни слова о войне, будто не было её вовсе, а бытие предков по умолчанию подразумевалось посредственным: шло своим чередом, скучно, обыденно, без значимых событий, рутинно и в то же время не хуже, чем у других. Возможно, таким способом взрослые старались оберегать несформировавшийся детский мозг от отрицательных эмоций, не вспоминали в её присутствии о бедствиях, пережитых семьёй. Кто знает, может у них были намерения водить тесные беседы со взрослой Лидой, показывать потрёпанные фотографии, вспоминать пра-пра-пра… но при условии, если она сама когда-нибудь о них спросит. Она не сразу вспомнила как звали прабабку – имя крутилось в голове, редкое такое имя… Кажется Алевтина, она жила в снесённом где-то в шестидесятых деревянном доме. Действительно он тогда располагался на территории теперешнего палисадника – о существовании избы напоминала небольшая впадина, образовавшаяся на месте засыпки ямы под полом. Лидия свою прабабку никогда не видела и имела плохое представление, как она выглядела, от Алевтины давно не осталось и следа. Трухлявый столб на могиле убрали, используя этот клочок земли с пользой по кругу: на нём захоронили внука – Лидиного дядьку года четыре назад, так остатки старого креста превратились в типовой памятник, но уже с другим именем. На фотографиях, что хранились у старшей двоюродной сестры, Алевтины не встречалось, не считая одного кадра, где она сидит вдалеке на скамье, повёрнутая боком. Её муж и сын ушли с концами на фронт в самом начале войны, но осталась дочь – родная Лидина бабка.

– Она тащила на себе тяжёлый узел с вещами, – продолжал Стас свой рассказ, – и двоих детей на руках от самой Ольшанки. Это километров двадцать – двадцать пять. Осень, слякоть, ноябрь, дети капризничают, особенно твоя мать в кульке, но идти им больше некуда, здесь их ждал родительский дом.

– Почему ты хочешь переместиться именно здесь? – спросила Лидия. – Почему не выберешь место с историей? Дался тебе наш старый дом…

Изобретатель достал с верхней полки карту Черноземья и торопливо развернул перед ней.

– Куда ты предлагаешь переместиться? Ткни!

Она вытянула шею, глаза её засновали по бумаге: по нанесённым бесформенным пятнам лесных массивов, по извилистой паутине рек и названиям городов – знаменитых и неизвестных.

– Да хоть куда… Есть усадьбы, соборы, парки…

– М-да уж… Только парков нам не хватало… – Кураев снова двинулся по дому с заложенными за спину руками. – А теперь представь: выберу я полянку, перемещусь, а в этой точке восемьдесят лет назад стояло толстенное дерево. Это только в фильмах пришельцы из прошлого-будущего сваливаются, как ком с горы, из коридоров времени… – он сделал паузу, а продолжил более эмоционально: – спрыгнут куда попало, отряхнутся и бегут себе дальше как ни в чём не бывало… В нашем случае я окажусь в самой сердцевине ствола: моё тело, точнее то, что от него останется, втиснется, разопрёт древесину с треском, или та будет с силой сжимать его в природных тисках – расплющит голову, раздробит кости… Я буду напоминать зуб мудрости, болезненно прорывающий ткань десны и сам же от этого разрушающийся. А быть может я окажусь прямо под гремящей гусеницей немецкого танка… да любого танка, чего говорить… который проезжал по этому месту восемьдесят лет назад…

– Ты сам выбрал военное время, – сухо вставила Лидия.

– Хорошо – не танка! Под колёсами грузовика, – он снова эмоционально повысил тон, – везущим в мирное время бидоны с молоком… Под копытами лошади с санями с сеном! В конце концов я могу до смерти напугать местных жителей своим внезапным пришествием, если таковые находились в тот самый момент в зоне прибытия.

– А бабушку мою до смерти пугать можно!

Изобретатель сомнительного устройства остановился в центре мохнатого ковра и не спеша снял очёчки – по-другому назвать их язык не повернётся, он осторожно убрал их в нагрудный карман, всунул руки в карманы брюк, закачался по-деловому на пятках.

– Твоя бабушка, вообще-то, не из пугливых, – сказал он. – Женщину, управляющую трамваем под бомбёжкой, пугливой не назовёшь. Как ты считаешь? Что тебя напугало бы сильнее: появление мужика, странно одетого, или разрывающиеся снаряды, то справа, то слева, а у тебя одна дорога – вперёд по рельсам, и полный салон людей за спиной?

Жена задумалась над услышанным, прозвучавшим для неё впервые, странно, что слушала она бабкину биографию от человека, не являвшимся этой бабке никем, чужого для неё человека, приведённого в семью внучкой. Лидия выдала свою версию:

– Волшебное появление из пустого воздуха здоровенного бородатого мужика во дворе, и взрыв снаряда – для меня идентичны.

– О как! – Кураев сначала застыл, переваривая сказанное, походил, подумал, покрутил в руках предмет, предназначение которого знал только он и опустился на диван со скрещенными на животе пальцами.

– Ладно, – решил он подвести итог, – я обещаю, что никого не побеспокою. Испытание проведу в два часа ночи, во время глубокого сна у населения. Я только осмотрюсь и вернусь обратно. Пару минут и никто меня не успеет засечь.

– А я уже было подумала, что ты собрался постучать в дверь и сказать: «Здравствуйте! Меня зовут Стасик, я – муж вашей правнучки!»

Кураев подошёл и приобнял жену за плечи с целью примирения, хотя они и не ссорились. Подобные диалоги с целью поиска истины проходили в их доме регулярно и уже давно считались нормой, бывали куда более шумные словесные баталии, когда в спорах участвовал старинный институтский друг – Вишняков. Лидии приходилось возвращать в реальный мир обоих, так как их обоюдное стремление к познанию ещё никем не изученного рождало фантастические проекты и могло занести не на восемьдесят лет назад, а к истокам образования Вселенной. В душе она надеялась, что ближе к ночи Стас умается и ляжет спать, перемещение отсрочится до более подходящего момента, а может он когда-нибудь перестанет заниматься всей этой ерундой и устроится на полезную для семьи работу.

После полуночи Стас копошился возле до блеска протёртого чёрного ящика, того, что в этом доме именовали «блоком». Ящик имел размеры двадцать пять на сорок и кроме вентиляционных отверстий в боковых стенках ничем не выделялся. Внутреннее содержимое было в ведении одного создателя, но начинка была достаточно тяжёлой – Лидия никогда бы его не подняла в одиночку. Блок подключался к обычной электросети. На случай отключения электроэнергии Кураев организовал страховочный генератор: пока происходит процесс перемещения в прошлое и обратно, блок непременно должен работать, отключить его можно лишь по возвращении. К блоку прилагались два пульта дистанционного управления размером с толстый маркер, кнопка на каждом располагалась сверху и предназначалась для нажатия большим пальцем. Чтобы их не путать, Кураев пульт отправления в прошлое сделал в белом цвете, а обратный – в чёрном.

Лидия наблюдала за его действиями снисходительно, но спать сама не ложилась, хотя всё время испытывала позывы ко сну. У мужа была в распоряжении целая неделя, все шесть-семь дней он мог творить, что хотел, проводить какие угодно эксперименты, устраивать языческие ритуалы у костра, ведь нет, дождался жену, выбрал день, когда она вернулась из города и завлёк в провокационный процесс.

Несколько раз Кураев бродил по двору, присматривался, что-то отмерял, записывал. Лидия наблюдала из окна, помешивая кофе, сначала сваренный по его просьбе, потом разлитый в две чашки для обоих, терять стало нечего – сна сегодня не будет. Стас мелькал на морозе в пуховике нараспашку, благо прогнозы не оправдались: наружный термометр опустился лишь до восемнадцати по Цельсию, настоящий мороз ожидался под утро.

– Сколько процентов вероятности ты предположишь на успех моей попытки? – Стас толкал к азарту, хотел подразнить, чтобы скрыть нарастающее волнение.

– Только не начинай опять… Я устала от этих разговоров.

– И всё же?

Лидия попыталась осмыслить предыдущий вопрос, позже выдала со всей серьёзностью:

– Одна целая и три сотых…

– И на том спасибо!

Жена ему польстила, на самом деле она была уверена, что вероятности нет никакой, она равна нулю без сотых и десятых: этот дурак постоит на снегу, сжимая в руке белую пластмассовую безделушку, пощёлкает ею туда-сюда и вернётся в дом не солоно хлебавши – расстроенный, разочаровавшийся в жизни, лишённый надежд на будущее…

– Как у тебя всё легко и просто… – Лидия возобновила приевшийся разговор, лёжа на диване. – Хорошо вот так, ни о чём не париться: сварганил неизвестно что – побежал скорей запускать… Может твои фокусы опасны для жизни… Ну понятно, раз детей нет, можно ворочать всё, что угодно… А жену не боишься вдовой оставить? Меня тебе не жалко?

Станислав сразу сделался хмурым, самодовольный вид куда-то исчез, глаза заблестели, появилось желание спрятаться от стыда. Зачем надо было поднимать запретную тему именно сейчас – две запретных темы, они, как удар ниже пояса.

– Это моя вина… – сказал он, – насчёт детей… Я знаю.

– Перестань…

– Да-да, моя. С тобой всё в порядке, хоть ты говоришь дело в тебе… Я уверен, что именно во мне, странно, и почему ты не ушла от меня до сих пор? Может ещё успеешь: сорок два – не предел, родишь от человека – нормального, не шизофреника, без этих глупых идей, экспериментов, вычислений, без этих дурацких опасных для жизни приборов и прочего хлама…

Лидия вскочила с дивана с раскрасневшимся лицом.

– Ну ты точно идиот! – Она скрылась за дверью ванной, шандарахнув ею со всей силы, так, что с боку наличника треснула штукатурка, послышалось, как она запирается, после чего настала тишина. Кураев тяжело задышал, взгляд остановился на ковре – на фрагменте орнамента, похожем в совокупности на львиную голову, несуществующий в природе цветок и одновременно кривоногую банкетку, в точности такую же, что стояла возле его ноги.

Он приблизился к ванной комнате.

– Лидуш! – Его тело привалилось к двери грудью, плечом, щекой, рука тихо постучала костяшками. – Лидуша! Прости меня, дурака, я повёл себя глупо…

Молчание за дверью продолжилось.

– Лидуш! Открой, золотце… Уже без десяти два, мне пора запускаться. – Стас прислонился спиной, теребя свитер на животе. – Помнишь, как Гагарина показывали? Он тогда произнёс: «поехали». Интересно, что сказала ему жена напоследок…

Дверь отворилась. Глаза у Лидии казались заплаканными, но тщательно протёртыми полотенцем. Она тут же произнесла:

– Жена сказала: подключай свою шарманку, иначе сегодняшнему двадцать четвёртому январю не будет конца!

Стас, окрылённый и одновременно взволнованный, воткнул вилку в розетку, блок негромко загудел, всё, находившееся поблизости, едва заметно шевельнулось. Испытатель продолжительное время с интересом безотрывно наблюдал за началом действий, ведомых ему одному, потому что со стороны казалось идиотизмом – стоять и сосредоточенно пялиться, к примеру, на утюг после подсоединения того к розетке. Наконец он аккуратно приложил ладонь к поверхности и повернувшись к Лидии прошептал:

– Работает.

Затем он тепло оделся, не обойдя вниманием каждую застёжку, натянул шапку из енота с развязанными ушами, обул дутые сапоги, подержал задумчиво пульты в обеих руках, будто примерялся: правой рукой – туда, левой – обратно.

Пара вышла на воздух. Северо-западный ветер успел нагнать немалый покров на открытую территорию – площадку для запуска человеческой плоти сквозь временну́ю прослойку в ушедшую действительность. Выглянула луна – изогнутый бочок освещённой её части, доказывающий насколько крива сама Земля. Лидия была в пушистых рукавицах, испытатель – без, для него являлось важным осязание двух маркеров – чёрного и белого, отчётливость выступа кнопок, главное – не нажать их преждевременно от избыточного мандража, не зарубить всё дело.

Кураев забрался на бугор, накиданный лопатой, как на пьедестал и повернулся лицом к Лидии, стоящей безо всякой готовности – в нетерпении побыстрее отделаться и вернуться в дом. Он слегка переминался, выравнивая ногами площадку, сердце стучало – напоминало старт начинающего спортсмена перед состязанием, открывающем дорогу к карьерному взлёту. Он выдыхал, собирался с духом, переминал леденеющими от мороза пальцами правый пульт управления, снова захватывал ртом скребущий по нёбу холодный воздух. Сейчас, ещё немного, думала она, и мы наконец погасим этот чёртов свет во всех окнах, от которого давно устали глаза. Стас, конечно, помучается немного, но мы что-нибудь придумаем: есть знакомая врач, выпишет антидепрессанты, возьмёмся его успокаивать, настраивать на новый лад, поможем совместными усилиями избавиться от пустой траты драгоценного по нашим дням времени.

– Приготовился к полёту, Гагарин? – язвительно спросила жена.

– Ну что… – Он виновато улыбался. – Поехали? – Правая рука прижалась к груди, палец бессмысленно вдавил никчёмную кнопку.

Сначала она не поняла, что произошло: зимний пейзаж с нерукотворным орнаментом из застывших сосулек на оконных отливах, с запорошенными холмами, похожими на яйца в лукошках, хранящими под собой до весны кусты спящих растений, с серой изнанкой забора из профилированного листа, с мерцающей Большой Медведицей и тучей, скрывающей остальные созвездия, содержал в себе прежний состав, кроме одного – в нём отсутствовал человек в зелёном пуховике с маркерами в руках.

– Что?! – Лидия почти бесшумно, осторожно, как по битому стеклу, подкралась к месту отправки, к следам сорок седьмого размера: два ряда свежих отпечатков, прерывающихся на холме, отчётливо читались, рисунок протекторов обуви не покрылся пока ещё ни одной снежинкой. Сердце жены забилось – так стучат кулаком, по рёбрам, по лёгким, по позвоночнику изнутри, стук отдавал в виски. К взрыву снаряда приравнивалось не только появление бородатого мужика из ниоткуда, но также исчезновение в никуда.

Когда она немного пришла в себя, ей захотелось звонить во все службы экстренного реагирования, разбудить Вишнякова, чтобы срочно приехал, немедленно приехал, ни секунды не мешкая. Или рвануть самой, неважно куда, к сестре, к матери… Она, хватаясь руками за воздух, подбрела к машине, нащупала дверь, долго её дёргала, после чего догадалась достать ключи из кармана, забралась в салон и уставилась вперёд, решая: так что же сейчас делать… Она завела Рено. Лобовое стекло успело затянуться мохнатым инеем, дворники по нему проскребли, как по наждаку грубого абразива, включила обдув на полную мощь – в машине было гораздо теплее, чем на улице. Она обещала дождаться, окоченеть на морозе, пока он не вернётся, стоять и ждать, пока он не вернётся. Но она же тогда не знала – думала, что это всего лишь игра слов, пустая болтовня, никто не собирался исчезать, и стоять на морозе соответственно тоже никто не собирался.

Дворники хрустели инеем, обзор проявился лишь за талой полосой в нижней части стекла – это надолго, здесь понадобится ручной скребок для освобождения из ледяного бункера, сзади ещё одно препятствие – закрытые ворота, с той стороны понадобится лопата, чтобы их распахнуть во всю ширь. Лидия заглушила двигатель, вывалилась из машины и на онемевших ногах побрела назад, к месту происшествия. Следы сорок седьмого размера припудрились падающим снегом. Внезапно её сковал новый приступ страха: сейчас всё зависело от блока, от чёртова блока – возвращение Стаса. Она метнулась в дом, с громким топотом подбежала к прибору, выдохнула: блок гудел тихо, умиротворённо, в этой коробочке вмешался мир, мост между мирами, ларец с кощеевой смертью. Лидия прикоснулась ворсом рукавицы к поверхности, тут же отдёрнула руку – вспомнила, что муж настоятельно просил никогда к нему не прикасаться. Засеменила обратно на улицу, прошла по отмостке, прислонилась спиной к стене, сидя на корточках, потому что ноги не держали, надвинула ворот свитера и капюшон на лицо, скукожилась. Если муж не вернётся, она замёрзнет у этой стены под слоем снега, оставив в неясности тех, кто возьмётся за безуспешное расследование. Веки становились свинцовыми, ночное затишье оказывало усыпляющее воздействие, лишь ветер изредка завывал, чем тоже убаюкивал.

– Лида! Лид!

Она резко очнулась. Стас стоял перед ней, возбуждённый, всполошенный, заведённый. Муж тащил её вверх за плечи, что-то кричал, радовался, Лида почувствовала, как оторвалась от опоры под ногами и повисла в его огромных руках.

– Лидуня, я сделал это, я создал, я – гений! – Он потащил её на утоптанное место возле машины. – Потанцуй со мной! – Попытка вальсировать не увенчалась успехом, оба завалились в сугроб, перепачкались в снегу с ног до головы.

– Сумасшедший… – засмеялась она. – Какой же ты сумасшедший!

– И пой!

– Что петь?

– Да что угодно! «О боже какой мужчина» – про меня пой! Ты знаешь кто твой муж? – Стас начал её трясти за плечи. – Твой муж – великий человек! Если бы ты видела какая у них луна… У нас… ну что это за луна, – махнул он рукой, – жалкий серп за облачной пеленой. Вот у них действительно – Луна, кратеры разглядеть можно. Ты думаешь вокруг здесь всегда были дома? Ничего подобного! Там впереди сплошное пустое поле, заросли только кое-где. А там… – Стас потащил её на дорогу через узкий проём упирающейся в сугроб калитки. – Вон там пятачка не было! Канарейкины там не жили! Там было открытое пространство с бурьяном, со всех сторон окружённое посадками или орешника, или тёрна – это потом всё трактора укатали, оставили только кучки посадок кое-где… – Он развернулся лицом к воротам. – Соседи – там есть и там есть, – показал вправо и влево. – Домики деревянные, древесина ничем не крашенная, не то, что сейчас срубы – рыжие да бордовые. – Снова притащил её за руку во двор, запыхался, присел на скамью, облокотился рукой о колено, начал показывать дальше. – Вон там у них заборчик-развалюшка, сараи позади нашего дома получаются, сюда, к нам выходит единственное оконце. Соседние дома примерно одинаковые, не то, что сейчас. Как жалко, что я не взял камеру – заснять эту всю красоту, побоялся, что посторонние устройства могут отрицательно повлиять на ход эксперимента.

– Стас, Стас, ты слышишь меня? – Лида ухватила его за болтающиеся уши меховой шапки. Он замолчал. – Ты просто гений, Стас! Ты – сумасшедший гений! Ты – великий гений! Прости меня, прости, что до последнего не верила в тебя! Я ошибалась…

Муж продолжал выравнивать дыхание, сегодня он истощил последний запас энергии, ему понадобится передышка. Лёгкий ветерок взвил с плоских поверхностей снежные искры и понёс по своей траектории, снова роняя. В сумерках мелкие детали блекли, в углах, скрытых от источников света, сгустилась тьма. Кураев поднял на свет уставшее лицо, взгляд его обежал по сторонам, затем он произнёс:

– Что-то холодно стало резко, или я не замечал?

– Всё, хватит на сегодня, пойдём отдыхать! – Лидия повела его внутрь. – Тебя там никто не засёк? Снег жутко скрипучий, предательский…

– Я там, конечно, наследил… – Он позволил ей снять с себя верхнюю одежду. – А сапоги у меня с современными протекторами и надписью на подошвах английскими буквами китайского производства. Ой, дура-а-ак… – Он остановился в испуге.

– К утру всё снегом заметёт, – попыталась обнадёжить Лидия.

– Радость моя, это здесь пурга гуляет, там – сплошное затишье. Во будет людям сюрприз – анчутка бродил по окресностям…

– Анчутка – не самая худшая версия, могут подумать – диверсант из английской разведки приземлился с парашютом неподалёку. Вот мои старушки переполошатся…

Кураев тяжело вздохнул, сидя на стуле в размышлении возле остывающего блока, он приложил к нему ладонь, будто проверял степень затраченной мощности, снова огляделся по сторонам.

– Ну что, вернутся с веником, всё замести?

– Сиди! – испугалась она, прекрасно понимая – второго такого эмоционального потрясения в одиндень она больше не выдержит.

Он ещё долго ворочался под уютное расслабленное сопение жены, сравнимое с медитацией: с плеском волн, с шелестом деревьев от внезапного порыва ветра, с шумом морского прибоя, бьющегося о скалы… Погружению в сон препятствовали навязчивые видения, мелькающие перед закрытыми глазами, сродни повторяющимся слайдам – маленькая избёнка под гигантской луной: вид сзади, вид сбоку, вид спереди, оставшаяся в прошлом, как обманчивое звёздное небо, что открывается нашему взору – по большей части этих звёзд давно не существует, вместо них мерцают новые, заново сформировавшиеся, молодые, свет которых никто никогда не увидит, даже самые последние потомки на Земле. С открыванием глаз изба исчезала, появлялся проём незадёрнутого окна с очертаниями фикуса и пальмы на подоконнике – иллюзии тропиков на фоне белой скопившейся снежной массы за нижней частью стекла, похожей на пески в пустыне. Пальма постепенно блекла, блекла луна, светлый прямоугольный проём таял в облаке сновидений, блекла изба…

На следующий день часы бодрствования семейства Кураевых продолжали не совпадать: Лидия вовсю занималась по дому, тогда как Стас, укрытый с головой одеялом, блуждал в дебрях беспробудного глубокого сна. В доме появился порядок за исключением бедлама в границах заваленной тахты, и компьютерного стола с полками, на коих создавалось немыслимое; каждый валяющийся без дела винт мог оказаться жизненно важным в процессе переноса материального объекта из одного пространства в другое.

Аромат свежего супа с фрикадельками разлетелся по всем комнатам, остатки прокисшего рассольника были спущены в канализацию. Лидия протёрла холодильник от плесков – её слишком занятый муж черпал половником суп прямо внутри камеры, цепляя им по пути полки и стенки, шлёпая варёными огурцами прямо на стекло.

– Ещё одну неделю мы будем работать на дистанционке – московское начальство звонило, – оповестила она за обедом.

– Я только этому рад.

– Чего же тут радостного? Наверняка выйдет меньше по зарплате. Как мне надоели эти карантины, изоляции, меня угнетает эта безвылазность, да ещё зима… Я гулять хочу среди людей, ходить в кино, на концерты, ездить в путешествия… Это тебе комфортно годами сидеть в одном и том же углу, не нуждаться в общении с людьми, а мне светит депрессия. Будем с тобой сидеть напа́ру, как бирюки… – Лидия уставилась в окно, сосредоточив взгляд на ежедневной заставке в виде глухого серого забора.

– Бирюк – это одиночка, – пояснил Стас. – Сказать «мы с тобой – бирюки» то же самое, как, например, сказать «полчище отшельников», или «стая одиноких волков». Тем более, я думаю, скучать тебе не придётся, для тебя есть задание: собрать какие-нибудь гостинцы, может лекарства, одежду, детское питание… Хочу познакомиться с твоими историческими родственниками, оказать им помощь, накормить детей. Как ты вчера сказала: «я – муж вашей правнучки»?

Рот её надолго зафиксировался в открытом положении. Она заговорила не сразу:

– Ну уж нет! Мне вчерашнего хватило вот так, – она провела рукой поперёк горла. – Ты думаешь, раз сделал открытие, то теперь можно шастать туда-сюда, щеголять там, подарки раздавать… Изучение жизни предков – это тебе не увеселительная прогулка!

Стас закивал головой – этот жест означал полное несогласие.

– Вчера было тоже самое, – произнёс он ворчливо, оглядываясь по сторонам и продолжая качать головой, как японская фарфоровая статуэтка, – не запускай, не ходи, не суйся, без Вишнякова даже не пробуй… Будто от Вишнякова зависит качество нажатия кнопки. Ты видела сама: я переправился осторожно, глубокой ночью… И ничего я там не щеголял, просто аккуратно заглянул в тот мир, приоткрыв занавеску – заглянул, осмотрелся вокруг и закрыл обратно.

– Ага! И наследил там повсюду!

– Во-первых – не повсюду… – Кураев развернулся к ней полубоком, нервно приглаживая бороду. – Дальше калитки я не ходил, а во-вторых, я и хочу скорее объяснить им происхождение следов, пока они не разнесли этот факт в подробностях по всей округе. Разумеется, для них – родственник из будущего с подарками значительно лучше английского… этого… десантника.

– Супер! – завелась Лидия. – Ну прямо Дедушка Мороз! Ты лучше не говори: «Стасик, муж внучки», так и скажи: «Дед Мороз, я подарки вам принёс!» Они сразу поверят, люди раньше были суеверными: домовыми, ведьмами, лешими тогда в каждом доме стращали на полном серьёзе.

– А сейчас будто другими стали… – снова закивал Кураев с язвительной ухмылкой. – Слышал я, как вы с твоей сестрой знакомую обсуждали – гадалку, сходить погадать к ней планировали… Уже сходили, наверное, деньги отнесли.

Лидия отвернулась с порозовевшими щеками, разговор закончился.

Оставшуюся часть дня Кураев делал пометки по эксперименту, в основном молча. Лидия чистила снег – это помогало отвлечься. Опираясь на ручку лопаты, она стояла и продолжительно рассматривала окружающие виды, только теперь другими глазами. В воображении она рисовала пустое поле на месте двухэтажных соседских домов, что находились сейчас на противоположной стороне, здесь дорога разделялась на две, новые коттеджи ответвлялись немного в сторону от основной улицы. Когда-нибудь она застроится до самого леса. Лидия пролезла по снегу в сад – оттуда открывался живописный вид с высоты, с расширенным обзором, виднелись крыши отдалённых домов, крыши разноцветные – из металлочерепицы, профлиста, с флюгерами, анкерами. Если пройти в самый конец сада, то можно будет увидеть изгиб реки вдалеке среди вечнозелёных хвойников, но на самом деле это был её рукав, сама река протекала близко, внизу под горой – Кураевы к ней в зимнее время давно не спускались.

– Здравствуй, Лида! – окликнула пожилая соседка через межу, чем заставила её вздрогнуть и обернуться. – Что-то вы ночью совсем не спали? То ругались, то смеялись… Отмечали чего?

К такому вопросу Лидия не была готова, осторожность не помешает и в прошлом, и в настоящем, они совсем забыли о настоящем, сфокусировав всё внимание на мире прошлого.

– Отмечали… – сначала Лидия растерялась, но быстро сообразила: – годовщину свадьбы. Мы громко шумели?

– У меня часто бывает бессонница – руки ноют. – Соседка подошла ближе. – Я так и подумала: отмечают. Муж твой пьяный во всю глотку орал: «Я гений! Какая великолепная луна!»

Лидия дала себе зарок: всё, что связано с перемещением, обсуждать при закрытых дверях, никаких наблюдателей эксперимента, никаких друзей и сестёр, только она и Стас, тише воды, ниже травы.

Поздним вечером Кураев на самом деле начал присматривать чем бы порадовать бабушку с её детьми. В серванте среди скопившихся многочисленных дарений он отыскал два деревянных сувенира – разукрашенные хохломские фигурки, которые вполне могли сойти за старину. В бумажный кулёк он всыпал сахар, в другой гречку, в простенький керамический горшок отлил мёд и замотал его куском хлопчатобумажной ткани. В полиэтиленовый пакет отсыпал замороженных ягод, но сам пакет намеревался забрать назад: впервые они появятся в производстве в 1957 году, и то за рубежом, а подставлять бабулек не хотелось.

– Это всё, что ты понесёшь? – произнесла скептически настроенная Лидия.

– Для начала – да. Мы пока не подготовлены. Во-первых, им таскать надо всё натуральное, а то, не дай бог, выскачет аллергия на красители и ароматизаторы. Это мы адаптировались ко всякому дерьму, а в дальнейшем подготовимся: у наших фермеров возьмём сало, что там ещё… молоко… О! Чаю отсыпь развесного.

– Стас! – крикнула она из кладовой. – Отнеси кочан капусты, бурак и морковь – это всё своё.

– Я только «за»!

– Чеснок подкинь, лук…

– Ну тогда доставай сумку побольше!

В этот раз Кураев намеревался отправиться в одиннадцать вечера, не обязательно маяться до двух часов, теперь его организм требовал здорового сна, главное дело сделано. Около десяти вечера он попытался вскинуть сумку на плечо, разыгрывая перед женой сцену неожиданного появления Деда Мороза, как тут же схватился за поясницу и взвыл.

– Что такое?! – вскрикнула обеспокоенная Лидия.

– Спина-а-а… защемило, ох-ох-ох, как же больно-о… Ещё продуло вчера-а…

– Доигрался!

Жена уложила его на диван, принесла коробку с аптечкой, нашла таблетки, растёрла и укутала область поясницы и дополнительно навалила сверху толстое одеяло, подпихнув со всех сторон. Из-под одеяла выглядывала одна голова изобретателя с несчастными глазами, такого жалостливого лица она у него никогда не наблюдала. Лидии трудно было определиться – кого она сейчас жалеет больше: своего умаявшегося супруга, подорвавшего здоровье во имя высоких технологий, или тех, для кого укладывались подарки. Она смотрела на «мешок Деда Мороза» с разрывающимся сердцем, понимая, что дети – её родная мать и дядя получат подарки очень нескоро. Совсем недавно она была против всей этой затеи, ещё вчера была бы у неё возможность выкинуть чёртов ящик на помойку, она обязательно бы это сделала, ни минуты не мешкая, а теперь она сидела и мысленно представляла – насколько велика радость двухлетнего ребёнка, жамкающего во рту живую малину с мёдом в январе, насколько ни с чем не сравнимо счастье матери, уверенной, что сегодня дети будут накормлены.

– Как работает прибор? – спросила она, расположившись рядом с мужем на краю дивана и сосредоточив взгляд на уродливом цветочном орнаменте на ковре из многочисленных львиных голов и банкеток.

Стас уставился на неё непонимающе.

– Я спрашиваю: что нужно сделать, чтобы отправиться туда?

Он зашевелился под одеялом, стенания от боли прервались.

– Ну-у, золотце моё, это не так-то просто, небезопасно – во-первых…

– Вчера ты распалялся, что это плёвое дело. И я не понимаю, в твоём понятии непросто –вдёрнуть вилку в розетку, затем нажать пуск?

У Кураева выражение лица было в точности, как у жены накануне, слова иссякли, даже боль временно прошла, стала казаться мелким неудобством. Он разделился надвое: одна его щедрая на сумасбродства половина готова была проводить её до двери, помахать рукой напоследок, будто за воротами ожидало такси, в то время как вторая считала, что соблюдает максимальную осторожность в процессе и дилетантов подпускать к эксперименту близко не собирается, а уж жену тем более.

– Только если ты пообещаешь мне быть осторожной. – Кураев пошёл у неё на поводу после некоторых раздумий, потому что сам побывал в этой шкуре и прекрасно знал насколько в ней душно, дрянно, хочется простора действий, но тебя сдерживает окружение, от чего становится тоскливо, хоть волком вой.

Лидия взглянула на часы: почти одиннадцать. При столь коротком световом дне деревня, что когда-то была на территории сегодняшнего, изменившегося до неузнаваемости пригорода, наверняка погрузилась в повальный сон в полном смысле этого слова, и если с виду сейчас на улицах творилось подобное затишье, то внутри каждого дома кишела активная жизнь: работали телевизоры, отмечались праздничные даты, выяснялись отношения… Здесь – не сорок второй.

Она оделась в привычные вещи, в то, в чём обычно ходила на работу. Кураев по-прежнему лежал на диване и отдавал распоряжения – как вставить вилку и сколько подождать до полного запуска, несколько раз внушал ей, что белый пульт – туда, чёрный – обратно. Объяснил, чтоб пульты она в прошлом времени сразу убрала в карманы и надёжно застегнула молнии. Последние слова мужа перед отправкой были: «Ну, передавай от меня привет!»

Место возле вчерашнего запуска было расчищено, ровное, без сугробов, Лидия встала рядом с холмом –лезть на него не было смысла. Пластик в правой руке успел накалиться от мороза, громоздкая сумка стояла в ногах. Пульт обратного старта она сразу скрыла в левом кармане – без свободной руки ей не обойтись. Лидия взвалила на плечо сумку, в другой руке сжала пульт, боковым зрением она уловила, что Стас в полусогнутом положении появился в окне. Она старалась не поворачиваться к нему, делала вид, что не замечает – зачем он вообще вылез из постели… Локоть заныл, неудобные ручки сумки поехали по плечу – она их с трудом удерживала. Растягивать время, пока она соберётся с духом, было невмоготу.

Пуск.

Белые хлопья снега взялись ниоткуда, лёгкие, кружащиеся, они садились ей на плечи, на шапку, на лицо… Металлический забор исчез внезапно, по щелчку, вместо него образовалось пугающее тёмное деревянное строение с единственным окном во двор. Избёнка была не такой уж маленькой, скорее даже превосходящей по площади первоначального кирпичного дома, отстроенного в шестидесятых. Мурашки пробежали по коже от одной только мысли, что это не декорация к сериалу о войне, в его реалистичности не стоило сомневаться.

Лидия оглянулась: Стаса не было в окне, не было самого окна, и современного дома тоже не существовало. Постройки для скота, по-старому – катухи, составляли значительную часть двора, с правой стороны виднелась глухая боковая стена соседнего дома. Снега навалило слишком много – то, что в двадцать первом веке считалось глубоким уровнем снега, препятствовавшем проезду, оказалось незначительным покровом по сравнению с зимами сороковых. Небо частями заволокло, но лунный свет проникал сквозь ползущие по бледному ночному небу перистые облака – тихая белая ночь, похожая на рождественскую открытку.

Она не заметила, как провалилась в сугроб в момент приземления вместе с поклажей – незастёгнутая сумка накренилась у её ног, вот-вот готовая просыпаться, пульт был зажат в руке, в этот миг Лидия вспомнила, что надо убрать его в карман, подальше, если обронит ей несдобровать.

Сначала ей пришлось выбираться из сугроба, упираясь коленями в снег, при новом шаге она проваливалась в тот же миг и карабкалась снова. Скрипа избежать оказалось невозможно: он производился при любом крадущемся движении, особенно в утоптанном дворике. Лидия удивилась: как же здесь мог бродить и осматривать красо́ты её тяжеловесный муж? Каждый шаг выдавал присутствие, сумка тащилась по снегу, так как не было сил взваливать её на плечо, борясь со снежной стихией. Она приблизилась к окну, завешанному светлой тканью наполовину снизу, прислушалась. Стояла тишина. Только сейчас ей стало по-настоящему боязно: не в кульминационный момент Стасовского эксперимента, не при вдавливании кнопки пульта, а именно сейчас. Внутри находились люди, лучше бы это были чужие, совершенно незнакомые люди. Стас почему-то счёл, что именно здесь располагалось владение её предков, но вокруг всё было как под копирку. С чего он вообще взял, что это именно тот самый дом, может, у Земли за годы набежала погрешность в оборотах, или… от чего там зависит точность посадки… Где гарантия, что это не соседний участок, не другая деревня, или вообще может быть иная область нашей необъятной страны. Лидия наберётся смелости, постучит в окно, ей откроют нуждающиеся люди сороковых, она одарит их, представившись Феей – защитницей обездоленных, и благополучно смоется, а Стас пополнит лабораторный дневник продолжением опыта.

Рука нерешительно коснулась стекла: тук-тук-тук.

Кто-то приоткрыл занавеску – слишком быстро, чтобы проснуться, встать с кровати и подойти, этот кто-то видимо уже там стоял, потому что его настороженное ухо давно уловило оглушающий на фоне гробового затишья скрип, чутьё говорило, что за стеной снаружи притаились. Тот, кто прятался за шторкой остерегался не меньше, но сразу отреагировал на стук:

– Чего надо?

Это был голос бабушки, пусть молодой, но никакие иные годы не изменят ту интонацию, с которой она всегда произносила знаменитое «чего надо», стоя у двери. Этот голос близкие не слышали вот уже девятнадцать лет, но в памяти он остался, до сих пор по семье гуляли крылатые бабушкины выражения в её особенной интонации: «а вот и вы!», «палец о палец не ударют», «наварнакали сикось-накось и сидят-посиживают». От этого голоса у Лидии в груди сковало, ноги затряслись, она не верила до последнего, что услышит или увидит близких из прошлого. Ей вспомнился спиритический сеанс по вызыванию духов, который они проводили, будучи подростками, но как бы не старались, какие только вопросы не посылали в пространство пыльного чердака, ничьих голосов умерших предков так и не услышали.

Из-за поспешных сборов без подготовки Лидия не продумала сценарий встречи, действовать придётся на ходу, экспромтом.

Неразумно было бы, пока тебя не впустили, представляться внучкой, тем более неразумно было бы назваться посторонним человеком – проходимцем, забредшим среди ночи чего-то спросить или попросить. Лидия вспомнила, как близкие обращались к бабушке уменьшительно – Еня, не Женя, не Евгения, а именно Еня.

– Еня, Ень, открой! – боязливо произнесла она.

Занавеска тут же опустилась, внутри дома протяжно скрипнули дверные петли, шаги приблизились к входной двери, ведущей во двор. Лидия привалила сумку к маленькому порогу и стала ждать. Откинулась щеколда, дверь слегка приоткрылась.

– Кто это?

Лидия решила действовать не мешкая. Она затолкала сумку в проём, одновременно приговаривая:

– Ень, я поесть вам привезла!

В сенях царил сгустившийся мрак, затхлый и бестелесный, мрак сороковых, всё делалось наощупь – привычно для хозяйки и робко для посетительницы. Гостья передвигалась, держась за стену свободной рукой, сумка цепляла всё, что располагалось на полу по ходу движения: громыхнули пустые ведра. Бабушка открыла внутреннюю скрипучую дверь и обе оказались в тепле, тем временем она взялась за розжиг керосиновой лампы. Свет затрепетал по стенам единственной комнаты, включающей в одном составе и многочисленные спальни, и кухню. У дальней стены на кровати сидела женщина лет пятидесяти в сорочке с накинутой шалью на плечи, к потолку была приделана люлька, ребёнок в ней забеспокоился, женщина, не сводя удивлённого взгляда с гостьи, попыталась качать. Лидия перевела внимание на другую хозяйку – бабушка была не той, что ей запомнилась, сейчас она была девушкой: молодой, глазастой, свежей. Евгения смотрела на неё безотрывно, боясь пропустить что-то главное – перед ней стояло существо с такими же, как у неё большими глазами, такая же щупленькая и такая же немного кривоногая, видимо, по генетике у них ноги такие, и черты лица и ноги – всё, как у неё. Существо, волочившее за ручку мешок неизвестной конструкции, было облачено в странное одеяние, созданное нечеловеческой силой: красный тулуп с сияющими застёжками и разноцветными нашивками – буквами, или словами на неизвестных языках, а обуто в ботинки с полосками и шнурками из серебра, какие в самом невероятном сне не приснятся.

Лидия могла бы начать долгий рассказ издалека, о том, как её муж стал свидетелем феномена в сновидении, который вдохновил его к разгадке некоторых явлений, привёл шаг за шагом к сенсационному открытию, как долго он собирал прибор времени, разыскивая редкие составляющие по всему миру, заказывая через интернет недостающие звенья с другого полушария Земли. Она могла бы поведать о его незрелых и до последнего не вызывающих доверие экспериментах, а также предоставить родословное древо, уходящее не корнями, а ростками в новый век, но сердце разрывалось на части, она не могла больше томить ни их, ни себя:

– Это же я, бап! Лида – твоя внучка!

К матери она традиционно обращалась – «мам», к бабушке – «баб», постепенно преобразовавшееся в «бап». Евгения шлёпнулась задом на сундук, Алевтина качала.

– Вы только не пугайтесь, мне самой не по себе от того, что происходит… На самом деле я ещё не родилась, я пришла к вам из 2022 года. – Из-за печи выглянул заспанный пацанёнок. – О боже! Это мой дядя Рома? Какой же он маленький… Не могу в это поверить! Ведь это он – узнаю его фирменный взгляд исподлобья. – Она замерла, уставившись на люльку. – А там сейчас должна быть моя мама. Я даже подходить к ней боюсь: два дня назад видела её на девяностом десятке, а здесь, у вас, она недавно на свет появилась.

Её изумление по-прежнему продолжалось при молчаливой сцене растерявшихся жильцов. Восторгалась она одна, женщины безотрывно смотрели.

– А что вы не отвечаете? – наконец обратилась она к ним. – Вы что мне не верите? Это же я, бап! Ну что ты молчишь?! Как ты можешь меня не узнавать?! – Лидия стала забываться, шоковое состояние путало разум. В замедленном темпе она привалилась спиной к стене и съехала на скамейку.

Молчаливая сцена продолжалась. Женщины не отводили от неё пристального внимания, Лидии показалось, что её вот-вот выпрут, как умалишённую. Глупая затея, оставила бы сумку на пороге – пусть правда думают, что Дед Мороз навещал, Фея или Снегурочка. И зачем она только постучала: любопытство, несдержанность, легкомыслие – вот список тех качеств, от которых она всегда пыталась избавиться.

– Когда война кончится? – раздался тихий голосок с дальнего угла избы, из полумрака, принадлежащий невозмутимой прабабке, покачивающей люльку. Только сейчас Лидия разглядела, что это не женщина лет пятидесяти, это измождённая нелёгкой жизнью и каторжным трудом старушка без возраста. Евгения молча перевела шокированный взгляд на мать.

– Война закончится нашей победой, – засуетилась обрадованная начатому диалогу Лидия, – вы только потерпите, вам три года потерпеть осталось…

– Как долго… – расстроилась Алевтина и закачала головой, – ещё три года…

Та, что была моложе, в состоянии того же стопора теперь медленно перевела взгляд на баул, брошенный на пол.

– Да что же я стою! – опомнилась Лидия. – Смотрите, что я вам принесла! – И кинулась энергично разбирать содержимое сумки, сопровождая пояснением – в каком пакете чего лежит.

Алевтина оторвалась от кровати, чтобы лично удостовериться, что это не сон; женщины коллективно склонились над свёртками. Глазастая девица развязала пакет с замороженной ягодой, вдохнула аромат и закатила глаза.

– Малина… Глянь, – показала она матери, – малина, и вишня, гляди! Откуда зимою ягоды? У вас там лето?

Свёртки шелестели, словно мыши в подполе: развязывались, завязывались, запах пошёл по избе – сладкий, летний, аромат сбора урожая перед томлением варенья на летней печи.

– У вас там ниток швейных нет? – стонущим голосом спросила Алевтина. – Кот утащил куда-то последние нитки, паршивец, нечем стало шить…

– Привезу нитки! – Лидия чувствовала прилив сил, уверенность в выполнении любого запроса, она стала считать себя инструментом в исполнении волшебства. – Чего ещё привезти? Заказывайте!

– Дались тебе эти нитки… – упрекнула Евгения. – У нас корова издохла, а она – нитки.

– Кормилица наша издохла, – пожаловалась прабабка и запричитала.

– И молока я вам привезу! Вам теперь не о чем волноваться! – обнадёжила Лидия.

– Да как же не горюниться? – продолжала нагнетать Алевтина. – Куры нестись перестали, да и курей-то осталось… – Махнула она рукой и поплелась, ссутулившись, к столу. – Ты сама-то хоть ела? – проявила она заботу. – Тощенькая какая… Возьми в дорогу пирогов. – Она приоткрыла полотенце, под которым лежали пироги – из одного, разрезанного надвое пирога торчала картофельная начинка. Хозяйка отложила парочку на белую косынку, после чего стала её связывать, поясняя: – Пекём только по праздникам. А разве у нас не праздник? Кого там наши взяли? Берлин? А, Еньк?

– Какой Берлин, мама? – Еня уставилась на неё, как на умалишённую.

– Что вы, не надо! – запротестовала Лидия, увидев, как прабабка связывает косынку.

– Бери, бери! Не гребуй.

Молодая бабушка перед гостьей проявляла застенчивость, мать она тоже периодически одёргивала из стыда. Это Стас выставлял её Жанной д'Арк, бронированной и бесстрашной, на самом деле закалилась она годам к пятидесяти, пережив все испытания на прочность характера, военные и послевоенные, сейчас же она казалась напуганной, растерянной девицей и соглашалась с происходящем вынужденно, так как выхода другого не находила.

Лидия собрала освободившуюся тару и скрутила в один моток: сумку для путешествий на молниях, современную упаковку, которую они со Стасом под конец сборов хватали из разных ящиков, невзирая на схожесть с тарой прошлого столетия. Ягоды были ссыпаны хозяйками в старый чугунок с крышкой и припрятаны во дворе под снегом, остальное спустили в подвальную яму. Дядя тем временем ходил и размахивал подаренной бирюлькой, долбил ею о стены, чем и разбудил сестру.

– Можно взглянуть на маму? – наконец решилась Лидия перед уходом. Евгения достала из люльки и поднесла пятимесячного ребёнка. В момент неспешного приближения, точнее поднесения запеленованного свёртка, в Лидии нарастала сдавленность под грудиной, дыхание стало едва уловимым. – Совсем на себя не похожа, – заулыбалась она, – у неё на правой ноге два пальца сросшиеся, третий с четвёртым.

Евгения развязала пелёнку и показала ножку: пальцы действительно были сросшимися.

– С ума сойти, это она… – прошептала Лидия, затаив дыхание. – Это же точно моя мама! Я не верю… Просто сон какой-то… – Она прижала к лицу свои ладони, эмоции испуга и восторга перемешались. – Может мне это снится…

Руки нервно полезли в карманы – пульты лежали на местах, сразу вспомнился Стас – жалкий, взволнованный, наверняка весь издёргался, торчит возле окон со своей заклиненной спиной. Ему бы лежать…

– Мне надо идти, там муж волнуется. – Всё семейство застыло в ожидании. – Вы только припорошите мои следы, и его – там следы моего мужа остались.

– Так это он давеча шастал? – спросила Алевтина. – А мы думали Микола, Игнатихиных внук. Контуженый он, за девками в окна подглядывает, окаянный…

Женщины сороковых на улицу выходить не решились – их страшило нахождение в непосредственной близости в зоне отбытия фантастического существа, похожего на человека, или того, кто облачился в человечью шкуру, они предпочли держаться подальше и наблюдать украдкой, как посланница поднимется ввысь в свете небесного луча и сверкнёт молния, и земля содрогнётся…

Лидия уже позабыла в какую точку однообразной белизны она прибыла, сначала искала следы, нашла, затем до последней секунды наблюдала за маленьким окном, в глазке которого, оттёртом тёплыми руками, скучковались бледные лица, в ладони она сжимала незаметную деталь, но теперь главную деталь её жизни.

Лица исчезли. Лидия оглянулась: другое лицо – Стаса смотрело из большого сияющего фонарными отблесками пластикового окна. Она наблюдала, как он прыгает на радостях, машет рукой, будто встречает в аэропорту после длительной командировки. А может действительно прошло слишком много времени, ненароком подумала она, что если время течёт по-разному, вон и спина у Стаса уже разогнутая, как будто подлеченная, не скрюченная, как была…

– Радость моя, я тебя заждался! Ищи мне теперь корвалол – я себе места не находил.

Лидия бросила взгляд на часы – показывало 23:50, проверила число – всё сходится. Так параноиком можно стать, балуясь в игры со временем, подметила она, теперь ей постоянно придётся сверять часы, заглядывать в календари, спрашивать у окружающих: который год, кто знает, где она окажется… До последних событий не приходилось беспокоиться по этому поводу, потому что время существовало одно – последовательное и реальное.

До утра бы Стас не дотерпел, им обоим пришлось громоздиться на диване с тарелками и чаем, чтобы он мог выслушать отчёт, лёжа и снова держась за спину, которая, как выяснилось, обострилась от волнений.

– Что касается твоих следов, – рассказывала Лидия с набитым ртом, – то они их списали на контуженого односельчанина, а мы с тобой нафантазировали: диверсант, анчутка… Там люди более приземлённые, чем мы, они там не искушены, как мы, разнообразием.

– Гм! – озадачился Стас. – Я хоть точно сорок второй загрузил? Может это семидесятые, раз такие следы им не в диковину… Ты у них спросила: который год?

– Стас, не говори ерунды! Значит их за ночь присыпало снегом, стали нечёткими.

Муж почесал репу, после чего выдал новую идею:

– Послушай, давай завтра сгоняем в город: купим валенки, от матери, от твоей, старомодную одежду заберём, ту, что она не носит, ватная фуфайка в сарае у нас имеется – будем ходить в сороковые без пафоса. В любой момент к ним в избу кто-нибудь нагрянет, а тут ты стоишь, сияешь – гостья из будущего. К тому же это позволит посещать их в дневное время. Не будить же их регулярно…

– В этом, конечно, есть резон, – согласилась Лидия. – Вот только люди… вдруг засекут, если посещать, как ты говоришь, среди бела дня? Соседи справа, например, место с этой стороны совсем открытое – я имею ввиду сам процесс возникновения из пустоты.

Кураев погрузился в размышления, или поиск новых идей, чего она всегда опасалась, но не теперь – с этого дня Лидия готова была стимулировать появление любых его мыслей, что касалось улучшения трафика поддержки людям, которых давно не существует. Не для Лидии – для неё они снова стали существовать в реальности, это были несчастные жители бедной деревеньки, близкие, брошенные на попечение судьбы в военное время, на выживание. А не перекроить ли мне эту судьбу – витало в её подсознании.

– На этот счёт надо откорректировать место запуска и прибытия. – Родил идею изобретатель. – Возле сараев я там увидел укромный уголок, думаю, он как раз попадает на нашу спальню. Следующий раз запускаться надо поближе, для начала от стены, уже там от этого места замерить рулеткой, а здесь замерим от стены до забора, и будешь ты покидать старушек, не выходя на улицу, прямо из дома.

– Надо принести им яиц, – резко сменила тему Лидия. – В пирожках совсем нет яиц, одна мука, вода и соль.

Стас изучающе покрутил в руках кусок пирога.

– Но сам факт, – сказал он, – что мы с тобой едим пироги, которым восемьдесят лет! В голове не укладывается: я ем пирожок, которому восемьдесят лет!

– По правде говоря, ему один день от силы. Не преувеличивай. Это тебе не вино, найденное при раскопках в Китае, которому, как оказалось, девять тысяч лет – не совсем конечно вино, а засохшая субстанция, в которую оно превратилось пролежав столько тысячелетий. Какое-то древнее вино, я читала, археологи откопали и не побоялись даже опробовать – оно напоминало желе. Вот рисковые люди…

– Ну мы же с тобой не боимся попивать чай с восьмидесятилетними пирожками? – Лидия бросила на мужа критикующий взгляд, но он, не взирая на это, продолжил: – Ты подала мне идею: выпрошу у фермеров вина для бабулек, а у Короткевича есть настоящий патефон – правда он сорок девятого года выпуска.

– Я улавливаю ход твоих мыслей. – Лидия дожевала последний кусок. – Что там дальше: сигареты, наркотики?

Кураев, постанывая, перевернулся на бок и натянул одеяло до самой шеи.

– Ничего ты не улавливаешь, – пробурчал он. – Бабки что – не люди? Разве они не могут коротать зимние вечера с бокалом вина под музыку?

– Могут! – вспылила Лидия. – Только в первую очередь надо думать о предметах первой необходимости: детском питании, пелёнках, лекарствах – сумка итак набьётся увесистая, а я поволоку туда патефон! Без патефона им, видите ли, никак не скоротать!

– Лид, ну что ты опять завелась?

– Всё, я иду спать. День выдался не из лёгких. – Она погасила свет в гостиной, где оставила Стаса, ворочающегося на диване, и включила в спальне, приговаривая себе под нос: – Правда, ещё неизвестно какими будут следующие дни, может на рабочих делах придётся забить. – Щёлкнул выключатель, кроватные пружины раздавились с характерным треском от веса человеческого тела, и в доме сразу настало затишье.

Задребезжал холодильник – единственный нарушитель абсолютного молчания в загородном доме, без него было бы слишком тихо, звенящее ночное беззвучие сдавливало бы виски. Лидия представила: как же страшно в той избе, как в склепе, без холодильника, без светящихся электронных часов и мелких красных лампочек, разве что мышь возится под полом. Бр-р… мерзость какая…

– Лид! – Голос мужа вернул в 2022, такой же бодрый, как часом ранее.

– Ну? – Она попыталась громко зевнуть, чтобы он слишком долго не разглагольствовал.

– А ты будешь им говорить – кто и когда умрёт?

– Ты что спятил?! – Лидия резко привстала на локте. – Не вздумай им сказать! Даже не смей! Как человеку можно такое заявить – когда он умрёт? Ещё не хватало, чтобы ты приходил туда и кукукал там – кому сколько жить осталось!

– Да что ж мне и слова сказать нельзя… – Стас заворочался, недовольный и обиженный, или прикидывающийся таковым. – Последние два дня ты сама не своя, любое слово скажу – ты с пол оборота заводишься.

– Любое слово?! А не родить ли тебе от кого-нибудь – любое слово?! А сообщишь ли ты бабкам, когда им на тот свет отправляться – любое слово?! Самым коронным «любым словом» знаешь, что у тебя было?

– Я так понимаю список ещё не иссяк? Когда ж я столько наговорил… Ну послушаем, послушаем…

– «Должен поставить тебя в известность, что сегодня я заведу свою шарманку и отправлюсь навестить прабабок. Ты пока посиди тут на снежку, а я сейчас мотанусь и мигом обратно». Чего от тебя ещё ждать новенького? Какими порадуешь «любыми словами»?

– Господь Всемогущий! – вполголоса завопил Кураев, переворачиваясь, затем обратился к жене: – Уж не думал, что ты так серьёзно всё воспримешь. Лидунь, ну что ты меня, дурака, настолько всерьёз воспринимаешь? Ну балаболю я всякое, по большей части пустое, я по жизни балабол, будто ты меня первый день знаешь…

– Я тебя к бабкам на пушечный выстрел не подпущу, – продолжала Лидия с суровостью в голосе и уже не из постели, а стоя, подбоченившись, в дверном проёме. – Балаболит он… Добалаболишься и я вообще не рожусь – не от кого будет, вымрут все от инфаркта. Балаболит он…

За наружной стеной дома послышался громкий звук – Лидия вздрогнула, она была на взводе. Оба замерли, напрягая слух, но больше ничего не происходило: никакого шевеления, завывания, полная тишь. Она продолжала стоять в проёме в той же позе, напряжённая, в ожидании следующего, хотя бы незначительного хруста или скрежета, лицом она повернулась к окну спальни, по-прежнему не закрытому гардинами до конца. Лидия вглядывалась.

– Снег обвалился, – прошептал Кураев. – Это снег, Лидуш, никого там нет.

– Сама не своя… – Лидия бесшумно двинулась по дому, выглядывая поочерёдно из окон. – Я теперь живу с ощущением, будто мы не одни на нашем участке. Я чувствую присутствие других людей, будто время перемешалось «два в одном». Их окно смотрит прямо в наше. – Она остановилась, облокотившись локтями о подоконник, окно кухни находилось напротив фантома старого дома, невидимого, скрывающегося в подсознании. Его не существовало, но он стоял на этом месте – звучит несуразно, именно так видела Лидия, вглядываясь в привычный пейзаж собственного, заваленного снегом цветника у забора.

– Люди, чьё присутствие тебя беспокоит – близкие твои люди. – Муж напрасно попытался её утешить, потому что в ответ ему полетело:

– Близкие, чьи кости в данный момент тлеют на нашем Витязевском кладбище, и в это же время они пекут пирожки? Одновременно, полёживая в могиле… Это всё ненормально, ты осознаёшь? Не естественно, дикость какая-то!

– Я, Лидуня, тоже размышлял над этим, – добавил Кураев, только спокойно, без эмоций. – Мы пока что слишком ограниченны, не развиты, чтобы дать объяснение многим вещам. Всё познаётся с опытом. С одной стороны, я могу раскурочить этот прибор к чертям собачьим, и всё сразу встанет на свои места: умершим – покой, живым – печь пироги, но с другой стороны, мы никогда не выясним, – он сделал паузу, подбирая слова, – а что там внутри, что за занавесом? Из каких тайн состоит Вселенная, о чём важном мы до сих пор не имеем понятия? Ещё недавно у нас не было радио, а теперь посмотри сколько удобств нам даёт многочисленная техника: тут тебе еда охлаждается, тут разогревается, тут тебе песни исполняют… Собрал весь мир, положил в карман, в маленькое устройство, и полетел на другой конец света. В былые времена это показалось бы дикостью, неестественным, как ты говоришь. А завтра ты уже идёшь в гости к пра-пра-пра-бабке на юбилей, и её пироги будут не сравнимы ни с какими нашими. Так чего же здесь странного?

Лидия оторвалась от подоконника, побрела в сумраке к холодильнику, достала сок, зашуршала.

– Два часа ночи, – произнесла она. – Завтра обсудим, давай уже спать.

Изобретатель захрапел минут через десять, а она – инициатор отхода ко сну погрязла в воспоминаниях. Как мы с тобой ходили покупать поросёнка в соседнее село, помнишь, бап? Не помню – ответит глазастая девица, откуда ей помнить того, чего ещё не случилось. Чужая она как будто, или родная, но у которой стёрта память, самые лучшие годы взяли и выскребли из её головы. Над весенними полями кружились бабочки, бабка несла в руке приготовленный мешок, шестилетняя Лида бежала рядом, останавливалась, срывала по пути одуванчики, догоняла.

– Поросят не продаёте? – Остановилась баба Еня у первого же дома. – Нет? А хто продаёт? Туды, дальше?

Прошли ещё несколько домов – Лида с интересом покрутила головой на здание местной школы из выцветшего коричневого кирпича, представила, как в ней учатся деревенские зимними вечерами под треск дров в печи с широкой, такой же кирпичной, трубой. Подошли к жительнице, бабка скрылась за калиткой, оставив Лиду выжидать на улице.

Путь был неблизким, мешок дёргался за бабкиной спиной, поросёнок южал, как выражалась та, но они почти не устали, путешествие воспринималось в радость, по крайней мере для Лиды. Весь оставшийся день она провисела над закутком в катухе, наблюдая за хрюшей – незабываемый день, только хранился он в воспоминаниях, которые давно ушли в архив. Лет через сорок пять она смогла бы в него заново вернуться с помощью мужниного изобретения и снова пройтись за руку с бабкой по полям. Она никогда не забудет этот день – если доживёт, то обязательно вернётся…

Утром она проснулась от возни за прикрытой дверью, по звукам – Стас что-то готовил, хотя ему это было с рождения не дано. Лидия к своему отвоёванному уделу, состоящему из угла кухни, старалась его не подпускать, к своему отъезду всегда оставляла множество контейнеров с едой, которые достаточно было разогреть в микроволновке. Стас заметил, что полусонная жена, облачённая в пижаму, с любопытством наблюдает за его действиями.

– Я, Лидунь, нам завтрак готовлю. – Он поставил на плиту сковороду, по одному начал брать из ячеек и складывать на ладони яйца, прижимая их к груди. – Ох! – Выронил яйцо, оно треснуло, растеклось в прозрачную лужу на полу.

Кураев отложил уцелевшие яйца на стол. Стараясь не сгибать спину, осторожно подобрал с пола сохранивший целостность желток и стал его так же осторожно промывать под краном.

– Не пропадать же добру, – пояснил он сам себе, хотя скорее давал этим понять жене, что ущерб его косорукости обошёлся в количестве всего одного белка, не более.

Ей захотелось дать ему шанс, слишком он казался жалким и беспомощным в этом вязаном коричневом джемпере, под которым топорщился толстый пояс для согревания спины. Лидия дала ему возможность самостоятельно собрать растёкшийся белок бумажными полотенцами, ей хотелось съязвить: а белок почему не прополоскал, но она не стала этого делать, впервые не вмешалась, не вырвала из его рук ничего.

Кураев жарил глазунью: сковорода шипела, яйца с нечётным количеством белков и желтков сворачивались. Сверху присыпал специями, затем замороженной зеленью – это творение появилось на столе перед женой, спокойно заправляющей волосы в заколку, чайник вскипал по соседству.

– Валенок купим двое: тебе и мне? – Стас пододвинул к ней поближе чашку с кофе, возвращаясь к вчерашней беседе.

– Нет! – сразу отрезала Лидия. – Валенки только мне.

– Вот как! То есть, ты меня туда вообще не пустишь? – Он смотрел пристально, всё ещё не прикасаясь к еде.

– Нет! – твёрдо повторила она.

– Меня – создателя-испытателя, главного наблюдателя процесса не подпускают к месту исследований? – Он изобразил удивление и развёл руками.

– Твой визит в прошлое не что иное, как появление слона в посудной лавке. И куда ты собрался с такой спиной, не понимаю… Тебе спину лечить надо. – Она подцепила вилкой кусок, продолжая высказываться: – Наблюдай в своём кабинете – кто тебе не даёт… М-м-м, а вкусно получилось! Я тебе с удовольствием буду докладывать – какие продвижения на том конце телемоста. Телепорта, – поправилась она. – Короче, называй, как хочешь.

Покончив с завтраком, Лидия сообщила, что пришла оплата от арендаторов и предложила проехаться по местным фермерам. Ей пришлось поторапливать мужа и оттаскивать за руку от каждого односельчанина, так как он принимался балаболить со всеми встречными, и темы как всегда у него были неиссякаемы. Он посвятил каждого в подробности поясничной хвори, перетёр последние городские сплетни, которые привозила ему из города жена, кому-то починил бартером неисправное оборудование, но самым удивительным казалось Лидии, что из всего этого безустанного словесного потока, льющегося из уст мужа, не было ни единого слова о скачке в прошлое, о предназначении купленных продуктов. Если раньше он мог успешно забить кому-то голову о своих фантастических идеях, над которыми все только посмеивались, то теперь подобные обсуждения прекратились.

В эту поездку Кураевы обзавелись, не выезжая за пределы посёлка, желанными валенками и одёжей деревенского стиля у односельчанки-рыночницы. Та сначала удивилась: зачем такой цивилизованной, модно одетой паре это барахло, но Лидия обмолвилась про престарелую мать, и тема была закрыта.

После того, как оба наконец-то потрудились – каждый в своей сфере деятельности, на кухне началась расфасовка купленного провианта. Кураевы перестали ломать голову что и во что обернуть, они использовали обычные пакеты – всё будет переложено на месте и пакеты возвращены. Сумка была набита свининой, свежим молоком, сухим молоком, манкой, фасолью, клеткой с куриным яйцом, в дополнение Лидия уложила большой отрез хлопчатой ткани советских времён, не пригодившейся по вине моды. Помимо ткани она докинула кусок марлевого полотна для подгузников, пару косынок, вату, тёплые носки. Лекарствами в открытую они светить не стали: отобрали необходимые – либо в форме классической таблетки, либо порошка, высыпанного из цветных капсул, разложили их по мелким бумажным кулёчкам и подписали: «от лихорадки – взрослое», «от живота – взрослое и детское», «когда дело совсем плохо» – написали они на антибиотиках.

Лидия одела прямую серую юбку, кофту с длинным рукавом коричневого цвета, огромную фуфайку Стаса, предназначенную для садовых работ, голову покрыламаминым пуховым платком, обвязав его на спине крест-накрест и стала перед зеркалом. Угловатые скулы и большие, слегка напуганные глаза, были как у бабушки, выглядывающая из платка прядь тёмных волос сейчас тоже была, как у неё. До этого в спортивной шапке или без – с модельной стрижкой они кардинально отличались волосами друг от друга. Валенки были немного велики, но дополнили образ так, что Стас застыл в полном оцепенении.

– Ты просто красавица, – промямлил он.

Она обернулась и уставилась на него исподлобья, этот взгляд бросал вызов: уж не хочет ли он превратить её в простушку: снять золотые серьги, напялить старый платок и восхищаться.

– По их времени – красавица, – пояснил он. – Боюсь кто-нибудь уведёт.

– Давай, отправляй меня! Хватит лирики.

Сумку тащили вместе. Лидия не позволила Стасу помогать взваливать ей на плечо из-за больной спины, попыталась сама, аккуратно, чтобы не подавить яйца. Тут же резко поставила сумку в снег и ринулась обратно в дом, оставив мужа в недоумении.

– Нитки забыли! – крикнула она, оказавшись уже в дверях.

Она потянулась к антресоли и достала пластиковую коробку, катушки высыпались на кровать в полном объёме. Лидия отобрала несколько штук со старыми картонными и деревянными втулками, положила себе в карман и снова оказалась на месте. Стартовала она в этот раз от стены – ближе к сараям, но дальше от самой избы.

На фоне зимних сумерек горели огоньки: ближние – в прабабкиной и соседних избах, дальние – за огородами, где в современности красовались дома с флюгерами. Снег под ногами хрустнул, не прошло и минуты, как приоткрылась дверь. Лидия молча волокла сумку, наблюдая, как Евгения осматривается по сторонам, рыщет испуганными глазами повсюду, выскочила на улицу налегке, лишь бы тщательно всё проверить: не прячется ли за кустами Микола, или кто другой затаившийся некстати.

Баул опустился на старый крашеный пол, Алевтина как всегда качала.

– А вот и вы! – сказала Евгения, когда все двери были надёжно заперты за спиной.

– Не говори мне «вы», бап! – вспылила Лидия. – Мне от этого не по себе.

С бабкой они постоянно ссорились: одна поучала, другая протестовала против ограничения свободы, как мыслей, так и действий. Туда не ходи, этого не делай… Бап – летело в ответ, ты меня достала! Не доросла ещё спорить, цыц – бабка сердито ставила на место, и вдруг: «а вот и вы», да ещё стыдливый румянец на щеках.

– Не серчай, я не нарочно, – оправдалась Евгения.

«До чего же всё знакомо» – кружилось у Лидии в голове от услышанного, мелкий дядя бродил по дому в белой рубашонке в горох не по размеру – точно в такой она видела мать в возрасте трёх-четырёх лет на пожелтевших фотографиях. Она взяла его на руки, погладила по рубашке, ей показалось, что она щупает артефакт.

– Мам! – воскликнула девица. – Погляди: мясо, молоко, яйца!

Глаза у женщин светились, стояла суета: содержимое упаковок пересыпалось в чугунки, переливалось в корчажки, завязывалось в узелки. Евгения сразу поставила варить в горячую печь манную кашу на молоке, разбавленном водой – периодически доносилось постукивание ложкой о край ковша. Пока еда готовилась, Лидия оживлённо делилась информацией о жизни в будущем.

– Дом мы построили новый: большой, кирпичный. У мамы я одна, у дяди Ромы трое. Все хорошо живут, у всех квартиры в городе, у нас тоже квартир полно, мы их сдаём, а живём здесь: муж город не любит.

Евгения занесла в избу охладившуюся кашу и усадила пятимесячного ребёнка на колени.

– А давайте я покормлю! – вмешалась Лидия, забирая ребёнка. – Ну что, помнишь, как ты пичкала меня этой ненавистной манной кашей? – Наклонилась она к матери. – Пришло время отыграться – давай, давай, открывай рот!

– Ты нас не обманываешь? – Лидия вздрогнула от вопроса моложавой бабки Ени, которая пристально наблюдала за кормлением. – Ты правда её дитё?

В доме возникло напряжение, женщины из прошлого переглядывались: необъяснимое недоверие почувствовалось именно сейчас, с запозданием, до этого они охотно ей верили.

– Да ты что, бап! – Лидия привстала. – А как же сросшиеся пальцы – откуда я по-вашему знаю? Да ты взгляни, как я на тебя похожа, как две капли воды! Одно лицо – подойди к зеркалу. Хочешь, я в следующий раз принесу фотографии, где моя мама постарше? И ты там есть… Только где вы обе сильно состарились я приносить не буду – это не этично, так можно испугаться, увидев себя старой.

– Да куда ж более пугаться… – вставила комментарий Алевтина. – Живы и ладно.

– Но я их принесу, обязательно принесу, чтобы вопрос был исчерпан раз и навсегда. – Лидия негодовала от возникшего недоверия. – Мне пора собираться. – Она одела ватник и кое-как наспех повязалась платком.

Перед выходом на улицу она полезла в карман за пультом и наткнулась на катушки.

– Нитки запамятовала, я же обещала. – Лидия высыпала на стол горсть катушек. Женщины не шевелились – с ними что-то произошло, но что – она пока понять не могла, всё изменилось после этого неуместного кормления. Может Евгения испугалась, что она заберёт у них младенца – Лидия ведь обмолвилась, что не имеет детей. Вот она причина, не на пустом же месте произошла внезапно такая перемена – девица встревожилась за ребёнка. У них война и нищета, а у потомков – полны сундуки, так почему же этой блаженной не отнять у них ребёнка… Сумасшедшие люди… Да разве она способна сотворить такое – растить собственную мать, как дочь?

Всё-таки не надо быть к ним столь критичной, они с лета живут в кошмаре – от такого стресса у кого-угодно поедет крыша, здесь всё пропитано страхом, непрекращающийся страх за свою жизнь и жизнь близких. Лидия решила в следующий раз порадовать их вдвойне: наберёт две сумки – одежды, сладостей, купит ананас. Стас говорит: аллергия – принесёт побольше таблеток от аллергии, научит, как ими пользоваться. И в ход пойдёт шоколадный заяц, оставшийся с Нового года, что там ещё… конфеты с миндалём, фрукты спелые заморские…

Она не обращала внимания на лица в окне, когда промеряла рулеткой расстояния, записывала на бумажке, снова пробиралась по сугробам, и снова раскручивала длинную металлическую непослушную ленту, укладывала её прямо в снег. Когда наконец она взглянула на маленькое окно, прозрачный глазок которого изрядно увеличился, то, увидев какими обескураженными были их лица, осознала – здесь она пришелец, терминатор, женщина-шок и ничего, кроме шока, вызывать не может.

Палец нерешительно поглаживал кнопку обратного хода, не давали покоя сомнения: фотографии, конечно, весомые доказательства, но разве её глаза не являются главным доказательством – они же кричат, они же молят: поверьте мне… Ей захотелось вернуться в избу, поговорить по душам, успокоить, что она не претендует на этого ребёнка – как же она тогда появится на свет?

Со стороны огорода по меже неторопливо пробирался мужской силуэт. Лидия обернулась: чёрная массивная фигура появилась в обзоре, когда закончилась полоса хозяйственных построек, до этого она передвигалась вне зоны видимости – позади сараев. Силуэт сошёл с тропы, полез по чужим утоптанным следам в направлении к Лидии – на секунду она замешкалась, решив, что это Стас потеряв терпение совершил скачок, чтобы проверить жену, поторопить и забрать обратно. Чёрная фигура уверенно приближалась, тогда как у Лидии в голове творился фейерверк из домыслов и соображений: если Стас, то откуда у него пульты, – сделал дубликаты за это время – сама же и ответила, если Стас, то почему переправился на таком отдалении – чтобы не столкнуться с ней в одной точке (вспомнила дерево, внутри которого распирается человеческое тело), если Стас… – Возник момент, когда обозначилось хмурое мужское лицо. – То зачем сбрил бороду…

Кнопка вдавилась сама собой рефлекторно, от испуга.

В этот раз изобретатель прогуливался возле входной двери, дышал свежим воздухом, завидев Лидию, он косолапо, по-медвежьи ринулся ей навстречу: провожал он её улыбающуюся, получил напряжённую, дёрганную, загнанную.

– Зая, зая, куда ты пошла? Скажи, что стряслось!

Лидия взметалась по дому: кинулась пить воду, глотнула, вылила недопитую в раковину, достала коньяк.

– Я не знаю… – плеснула она в стакан из бутылки. – Мужик этот ещё…

– Что за мужик?

– Да не знаю я! – Лидия прошлась со стаканом в руках, нервозность не давала сосредоточиться и нормально объяснить. – Мужик какой-то осторожно крался оттуда. – Она показала в левый по отношению к себе угол дома. – Видел меня, или нет… я не знаю. И если видел, конечно не понял – среди сараев темно, деревья, кусты, бабки могли выходить-заходить… Чем я от них теперь отличаюсь?

– Ну… раз не понял – чего ты так всполошилась?

– Зачем-то он выруливал прямо к нашему дому целенаправленно, он к бабкам шёл! Что ему надо в такой поздний час? Чего он у них позабыл? Может им сейчас угрожает опасность, может он за ними в окна подглядывает или имеет другой злой умысел?

Ещё немного и она готова была рассказать о душераздирающей обиде, недоверии к её персоне, но слова так и не слетели с уст – сейчас она докукарекается и Стас разломает блок, трафик накроется медным тазом.

– Тебе надо успокоиться и не ходить туда какое-то время. – Это было лишь проявление заботы, выражение беспокойства, но оно заставило её повернуться с оскорблённым выражением лица, с округлившимися от ужаса глазами. – Понял, – сменил он позицию. – Значит, ходить.

Даже сильное снотворное не справлялось с бодрствующим мозгом, не желающим выходить из активной стадии – Лидия долго изучала в сумерках сте́ны собственного дома: затянутые мраком подаренные картины и повторяющиеся однообразные мотивы на обоях, едва различимые глазом, но хранящиеся в памяти. Стены её не интересовали – разыгравшееся воображение сосредоточилось на тёмном силуэте, который в данный момент возможно пересекает кухню, затем угол спальни и скрывается в густоте заснеженных садов – именно таким был его маршрут: грозный мужик топтал землю под их будущим домом. Но чем он занимался в промежутке между дорогой сюда и обратно? Это выяснится завтра – до вечера она не вытерпит, отправится днём и как можно раньше.

Незнакомец растворился во мраке, за пеленой полузакрытых век всплыл образ бабы Ени: недовольное выражение лица с узкими, крепко стиснутыми губами мало походило на пугливый облик той девицы с малолетними детьми, за годы произошло кардинальное изменение личности. Лида громыхала шваброй, её городские ручки неумело отжимали тряпку, грязная вода развозилась по полу – бабке это не понравилось. Девчонке пришлось отдуваться за огрехи матери, за то, что та совершенно не приучала её мыть пол, бралась всегда сама, дочь отодвигала в сторону, несмотря на то, что ей уже исполнилось двенадцать. Бабка отчитала Лиду по полной с ругательствами и унижением, упрёки размахнулись на несколько десятков лет вперёд: и замуж её не возьмут, а если кто и возьмёт, то долго она ни с кем не уживётся – список неудач на жизненном пути был нескончаемым. На летних каникулах внучка должна была раз в неделю убирать дом и делала это всегда криворуко, не так, как хотелось бабке.

– Тебя никогда не устраивает, как я мою! – вскричала доведённая Лида. – Я уйду от тебя, совсем уйду!

– Уходи! – ответила баба Еня. – Хоть на все четыре стороны…

Самолюбие было задето, Лида прихватила с собой ведомую подружку – городскую, сочувствующую и несогласную с бабкиным беспределом, готовую составить компанию ради такого дела и отправилась с ней в дальнюю дорогу. Подруги гуляли по кукурузным полям весь день, посетили другие сёла, и так как их занесло на внушительное расстояние от дома, вернулись они лишь поздним вечером.

Бабка встретила Лиду без ругани, правда выглядела взволнованной и только жаловалась, как она всё село обошла в поисках, вплоть до дальних его окраин, вдоль берега вниз и вверх по реке, выспрашивала у каждого встречного, но все разводили руками. Она высматривала на берегу одежду – в их быстрой реке каждый год кто-нибудь да тонул, подозрительно провожала взглядом местных пьянчуг – вдруг они причастны к исчезновению подрастающей смазливой малолетки.

Больше про инцидент ни одна не обмолвилась, бабка перестала попрекать скверной уборкой, Лида убегать из дома. Обе были с характером и сделали свои выводы, почерпнули определённый опыт. Чувствовала ли она вину перед бабкой, Лидия не знала, в противном случае, не прояви она характер, та бранила бы её и дальше. Но в чём же её вина, ведь не со злым умыслом она неправильно отжимает тряпку, ей нужно было показать… А показывать желающих не нашлось.

Утром она съездила на рынок, без Стаса – с ним слишком долго. Рынок был полупустым, но муж нашёл бы и здесь собеседников, а медлить нельзя – её заждались нерешённые дела, уже пятнадцать часов, как они оставались неразрешёнными, подвешенными в воздухе и сверлящими её сердце.

– Вот это ананас! – воскликнул муж.

– Погоди, пока не нам. – Лидия начала укладывать его в сумку пограничного назначения.

– Хе-е-е… Бабкам, конечно, он нужнее… – раздосадовано усмехнулся Стас. – Даже приоритетнее патефона! «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний…»

– Рот закрой!

Слова оборвались, оба притихли в недоумении, Лидия стояла взлохмаченная с исказившимся от гнева лицом. Муж с каждым разом сожалел об эксперименте, стал считать его неудачным: восхищение луной – его мировоззрение, Лидия только нашла дополнительные проблемы, которые усугублялись с каждым очередным заходом в сорок второй.

– Лидуш, ну чего ты так реагируешь-то на всё? Я всего лишь процитировал Маяковского, а ты теперь скажешь, что я «любыми словами» хамлю? Да и не против я, что бабки съедят ананас… И с чего ты вообще взяла, что он им понравится? Лучше купила бы яблок или груш, на худой конец винограду.

– Можешь пока отксерить фотографии, которые мне на почту должна прислать Лиля?

Стас потоптался на одном месте, усваивая полученную информацию и частую смену настроений жены.

– Да не вопрос! – ответил он. – С бабками что ли фотки? – Она прошла молча мимо него. – Ну а с кем же ещё, чего я спрашиваю…

Ксерокс выплюнул листы – итого восемь штук, на каждом по нескольку снимков. Лидия после длительного изучения стала укладывать их в файл, в нём они плохо сворачивались, откинула файл, сложила листы вчетверо.

– С доказухой у тебя теперь всё в порядке! – снова съязвил Стас, протягивая последний листок, который он тоже долго изучал с неподдельным интересом.

Её напрягало и раздражало всё происходящее, было одно желание – побыстрей смыться в «соседний» дом.

– Дальше продвинусь… – Стас расположился за компьютером, запуская свои программы, – додумаюсь, как выбирать время и место, настрою, к примеру, семнадцатый год – будем с тобой печатать листовки для большевиков!

Он осёкся, заметив, что она раньше времени поволокла сумку к выходу, молча наблюдал, как она облачается в вещи того времени – рабочую униформу для переправки продовольствия, необходимого, чтобы как можно ближе подобраться к нынешним дням. Лидия у выхода остановилась, подумав, произнесла:

– Вообще-то… большевики моих раскулачили, как самых зажиточных в нашей деревне…

В этот момент он обратил внимание, что блок уже включен: провод протянулся до самой розетки – не валялся на полу, как обычно. От прибора времени исходил тихий гул – и это был никак не повседневный монотонный шум, издаваемый другим блоком – системным из ниши компьютерного стола, а зазывание в прошлое, становившееся такой же повседневностью в этом доме.

– Уже уходишь? – Он оторвался от намеченных дел и стянул с носа полудетские очки.

Дверь закрылась, Лидина голова прошествовала перед окнами, подобно буйку, плывущему по волнам.

– Как на работу стала ходить, – отпустил он напоследок комментарий, украдкой приближаясь к окну.

Когда он выглянул, на улице никого уже не было.

Кураев не успел произвести расчёты, поэтому Лидия отправилась по старинке, она присмотрела оптимальное место: наблюдение показывало, что, если зайти за дальний угол современного дома, окажешься с боковой стены крестьянских катухов, на их фоне она сливалась, была незаметней незаметного – серое и чёрное, как одежда и сумка. Стас посчитал, что она унеслась стремглав, мгновенно нажав на кнопку, но Лидия всё ещё стояла за углом притаившись и собиралась с духом, пытаясь расплести паутину из противоречивых мыслей и старых обид. Баул она привалила к фундаменту – в данный момент он не являлся истинной ценностью, лишь промежуточным звеном, инструментом для установки доверительных отношений с диковатыми, на первый взгляд, родственницами.

Пуск.

Сумка резко сорвалась и провалилась в толстый слой снега. При ярком дневном освещении проявились все недостатки: снежный покров был не таким белым – с ошмётками грязи, из швов между брёвнами торчало навозное сено, за туалетом было отведено неприглядное место для помоев. В проёме окна никто так и не обозначился – Лидия не торопилась, прежде внимательно осмотрелась по сторонам и только тогда направилась к дому на разведку, для начала без поклажи. Дверь была заперта, она постучала в окно – никакой реакции. Сердце у неё забилось, набравшись решимости, она отправилась огибать дом – осторожно, крадучись и озираясь.

Обзор улицы за перекошенной калиткой открывался пустующим – сплошное поле с лесом вдалеке, от ближайших посадок доносился стук топора, сменяющийся треском. Она приблизилась к главной двери: в проушины замка был вставлен деревянный клин, привязанный заскорузлой верёвкой, чтобы не терялся в глубоком снегу – как в детстве, ничего не менялось, будто и не было этой современности, скорее наоборот: путешествие случилось в будущее, в двухтысячные, а теперь снова Лидия вернулась домой.

Дверь легко поддалась, она заглянула в комнату – никого не обнаружив, откинула запор на задней двери, снова обошла дом, затолкнула клин в замочные петли, как было, чтобы чужие не беспокоили и через дворовую дверь вернулась внутрь вместе с поклажей. Пристроила сумку в сенях, пользуясь проникающим через открытую дверь световым лучом, сверху набросила мешковину, заперлась. Затем прошла в комнату, расстёгивая на ходу ватник.

Дрова в топку подбрасывались совсем недавно – за дверцей трещал огонь, на печной панели стоял чугунок, от которого исходил аромат печёного картофеля. Она приоткрыла крышку, втянула ноздрями пар, определила: «картохи в тулупах». Последний раз ей посчастливилось отведать картофель, приготовленный в русской печи в кожуре где-то лет в шесть – они тогда увязли на отцовых Жигулях в грязной жиже тогда ещё грунтовой просёлочной дороги, возвращаясь из деревни ранней весной. Отец ходил далеко через поля за трактором – на поездку до дома: попытки выбраться, утомительное долгое ожидание, буксировку, ушёл весь день и единственное съестное, что было у них с собой – картофель в мундирах, приготовленный бабкой в чугунке. Лида с наслаждением стягивала с него тонкую стружку и ела без хлеба и соли – ничего вкуснее в жизни она не пробовала.

Тяжёлая чугунная крышка громыхнула гулким металлическим звуком, пальцы едва не обожглись. Она прошлась по избе: в красном углу висели иконы, накрытые вышитым льняным полотенцем, или рушником, как его тогда называли, на другой стене – большая рамка, вмещающая в себя сразу несколько снимков, некоторые Лидия в будущем держала в руках, но вид у них был более потрёпанный, чем здесь. Она приоткрыла массивный сундук – изнутри пахнуло старьём, сундук был набит вещами – мужскими и женскими: пиджаками, кофтами, возможно, в белом ситцевом платье с богатым шитьём на рукавах кто-то выходил замуж, скорее баба Еня, иначе фасон был бы более устаревшим, а в таком не зазорно пройтись по улице и в двухтысячных, если отбелить да отгладить. На самом дне она нащупала туго связанные носовым платком денежные купюры, долго их изучала, разглядывая с обеих сторон. Спохватившись, быстро спрятала деньги обратно, оглядываясь – не застукал ли её кто-либо за преступлением, пока она разевала рот.

Повсюду на верёвках сушились детские вещи, источая сладко-молочную вонь, по полу протянулись длинные вязанные половики, собирающиеся в складки от малейшего передвижения по ним.

Приблизившись к кроватям, Лидия вздрогнула – из-под одеяла торчали две детские макушки, вблизи слышалось тихое сопение. Дети были заперты дома одни – по сегодняшним меркам это шокировало, но в те времена считалось нормой: бабы не разгибались в полях и огородах, поэтому дети в любых возрастах оставались дома, предоставленные сами себе. Сразу вспомнилась история, рассказанная одной знакомой, как во время войны её родственника, тогда новорожденного, мать укладывала на печи и уходила работать на долгий день, выхода, как она говорила, иного не было – выживет, так выживет, не выживет, значит, не выживет. Но младенец зацепился за жизнь, уцелел.

За окном послышались голоса – кто-то приближался. Лидия прильнула лицом к тюлевой занавеске и проследила, как женщины втаскивают за собой санки с дровами и поверх дров грудой наваленного хвороста, проходят во двор, заносят срубленное в сарай, при этом оттуда доносится бряканье перебираемых старых сухих поленьев, затем подходят к дому. Отворилась входная дверь, постучали ногами о пол, стряхивая остатки прилипшего к валенкам снега, первой появилась Евгения, за ней Алевтина.

Обе застыли в полном замешательстве в одинаковых позах – неожиданный визит посланницы их сконфузил, если не сказать – намертво сковал. На платках – на ореоле пухового ворса поблёскивали капли талого снега, щёки и носы горели, обожжённые ледяными ветрами, носящимися по полям. Первой начала разуваться Алевтина, повернувшись боком.

– Ты как тут очутилась? – не поворачивая головы спросила она, поверхностно, будто интересовалась между делом.

– Открыла, да вошла, – бесцеремонно ответила Лидия, – не на морозе мне дежурить…

Спустившийся с кровати заспанный мальчик спотыкнулся и упал, его подняли.

– Продукты там, в сенях, под мешковиной, – сообщила женщина-пришелец, наблюдая как в доме с пробуждением детей нарастает суета.

Вдвоём с прабабкой они втащили сумку, поставили возле скамьи.

– Что за человек к вам направлялся, когда я от вас уходила? – в нетерпении спросила Лидия. – Меня не заметил?

Прабабка выпрямилась, развернула плечи, соображая, – вчерашнее событие её по всей видимости не затронуло, и она не сразу догадалась о чём идёт речь.

– А-а-а… это кум. Да, захаживал… Не видал, никого не видал, – замотала она головой.

– Зачем он приходил? – Лидия теребила сложенные листы с фотографиями в кармане, выжидая окончания допроса, который сама же и устроила.

– Принёс пяток картох, я ему самогонки плеснула, – равнодушно ответила прабабка.

– Зачем вы взяли? Я же вам всё ношу. – Её слова обе женщины вначале не поняли, ответить взялась молодая:

– Не знаю, как у вас в грядущем, а у нас ни от чего не отказываются, всё складывают про запас. Ныне ты пришла, гостинцев ворох понанесла, а потом что? Потом ищи свищи ветра в поле… – Евгения сдёрнула с верёвок сухие пелёнки, подошла к печи, подбросила дров.

Воспользовавшись паузой, внучка вынула листы из кармана, расправила их, протянула.

– Смотрите, вот ваши пятидесятые.

После того, как Алевтина высвободилась из овчинного тулупа, женщины расположились за столом. Листы пошли по рукам.

– Неужто нас в газетах пропечатали? – Алевтина округлила глаза. Руки у неё были бронзовыми – многослойный загар не успевал сойти за зимние месяцы, особенно выделялся на белой задней стороне листа, которым она вращала, пытаясь отыскать верх-низ, так как вертикальные и горизонтальные фотографии были отсканированы как попало.

– Это я сама напечатала. У нас теперь типография почти в каждом доме своя собственная. – Горделиво произнесла Лидия, с каждым словом производя на бабок всё большее впечатление. – А как же иначе? Нас, правнуков, у вас много, а фотографии в единственных экземплярах. Оригиналы хранятся у наследников дяди Ромы – я себе печатаю копии. Лилька – младшая дядь Ромина, переслала мне их… как же вам объяснить… отсканировала в одном ящике, кнопку нажала, и они у меня в ту же секунду образовались в другом ящике!

– Я чёй-т совсем не поняла, чего она сейчас сказала… – проговорила вполголоса Алевтина, наклонившись к дочери, но та в оцепенении изучала самый первый снимок, не обращая на неё внимания.

– Ты погляди, – показала Евгения, – вот сюда погляди, – застучала она пальцем в одну точку, – вот на эту кучерявую у меня на коленях – да ведь это же наша Нюрка… Это ж она сидит! Ты погляди какая рослая… Да неужто всё правда?

Лист бумаги мельтешил перед материным носом – Евгения, возбуждённо показывая на пятилетнюю девчушку, кисло улыбающуюся фотографу, чуть не охрипла от волнения, поперхнулась собственной слюной и направила взгляд через плечо, где копошился ребёнок совершенно другого возраста. Озадаченно уставившись на длинную детскую рубашонку в горох, в которую был одет восседающий на горшке за её спиной дядя Рома она будто пыталась удостовериться соответствию, так как снова разглядывала её же, но на фото – в ней сидела у неё на коленях та самая кучерявая, кисло улыбающаяся трёхлетняя Анна. Затем она наклонилась, внимательно рассматривая на снимке себя – ли́ца, прошедшие через ксерокс, утратили чёткость, она перевела взгляд на другое фото.

– Платье какое-то не моё… У меня отродясь не было такой платьи. – Она подняла голову, ища объяснений.

– А это кто?! – спросила старая бабка, направив угловатый палец. Евгения сместила взгляд на снимок пониже.

– Никак Ромочка? Да это же Ромочка! – всполошилась она и начала креститься, глаза её заблестели, она была напугана, благодаря предъявленным доказательствам. Вторая невозмутимо комментировала, вглядываясь в фотографию косым прищуром:

– Вырос-то как, батюшки… На деда на нашего стал походить, – затем добавила, качая головой, – большой стал малый…

Постепенно они стали признавать на этих снимках родню из Витязево, дедовых племянников-подростков, Алевтина узнала себя – долго разглядывала, посмеивалась в добром смысле. Следующие снимки произвели двойной фурор: Ромочка стоял на них рослым парнем со школьным портфелем, Анна с подружкой – круглолицые девушки с длинными косами в светлых кофтёнках с тетрадями в руках.

Фото с чьей-то свадьбы, где столпилась группа людей никто так и не разобрал, возможно, среди них в светлом платье с крупными цветами спиной стояла Евгения, а может оно попало случайно и относилось к Лилькиной родне по материнской линии.

– Теперь вы мне верите? – Лидия обратила на себя внимание вопросом, но оторвались они от снимков по другой причине: ещё недавно оживлённые женщины разом стихли, закончив изучать последнее фото, их лица стали обескураженными и наконец, перебивая друг друга, они произнесли:

– А мужиков наших почему нигде нету? Деда нашего…

– Витьки ни на одной карточки нету…

– Василия – сына моего почему нигде нету?

Под этим натиском Лидия почувствовала себя гадалкой-шарлатанкой, от которой требовали ответ, чтобы она предсказала будущее, и она могла только гадать, предполагая, прикидывая и состыковывая обрывки информации, но точно не зная ровным счётом ничего. А присутствующие не просто требовали, они были уверены, что она обязательно должна всё знать, она не может не знать – она же особенная…

Ответа они не услышали. Евгения внезапно истерически заголосила, вой напугал детей и от этого ор только приумножился. Бумаги рассыпались по полу, Лидия кинулась их подбирать, одновременно взметавшись между женщинами и успокаивая. Этого она не предусмотрела, что из мужчин с войны никто не вернётся и соответственно с их участием нет ни единого снимка в пятидесятых и в других последующих годах, можно сказать наоборот: именно потому, что она не видела их нигде на снимках, то сочла, что никто не возвратился, но досконально не знала. Она привыкла, что жили они всегда без деда, без прадеда, без Енькиного брата, никто из современных потомков их лиц никогда не видел, знать не знал и понятия не имел, что они из себя представляли. Она не уловила главного: для этих женщин сейчас на первом месте была не сытость, а чтобы мужья с фронта вернулись живыми – об этом они взывали к богу днями и ночами.

– Зачем истерить почём зря! – громко вскрикнула Лидия, в голове созрел план, хоть обманом, но она их должна успокоить. Женщины затихли. – Вы понимаете сколько после войны придётся восстанавливать? Все мужики будут на стройках задействованы. Да! Вы будете здесь по-прежнему хозяйством заниматься, детей растить, на полях убирать, а мужики ваши заводы будут строить, фабрики, железную дорогу… Вы себе не представляете сколько отстроят в послевоенные годы, чтобы людям лучше жилось! Когда им на ваши карточки сниматься? Когда им фотографам позировать, красоваться перед объективом – когда?

Ор прекратился, в том числе детский. Бабки уставились, колеблясь: верить, или нет. Будущее им казалось сумрачным, и чудеса, о которых они узнали представлялись колдовскими, как проделки лешего, а их задачей было: взять от проделок полезное, но дальше в лес не углубляться, не ровен час заведёт – не выведет.

– Ты нам вот что сейчас скажи: с фронта все воротятся, али как? – категорично затребовала Алевтина. К её ногам притёрся чёрный кот с белыми лапами, забежавший в дом вместе с ними. – Иди отседа к праликам! – турнула она его. – Кот отскочил, встряхнулся и запрыгнул на печь.

Что же я натворила, думала Лидия, они ведь с меня живой не слезут, будут подлавливать на каждом неосторожно сказанном слове, выведывать, вопросы задавать, где-нибудь да подловят. С фотоотчётами покончено, с рассказами о прекрасном будущем тоже. Дёрнул же чёрт показывать им эти снимки… Осторожность, во всех действиях должна быть максимальная осторожность, раз мы со Стасом полезли в неизведанное, в реальный квест, к которому инструкцию нигде не найти, ни на одной странице интернета.

– Начнём с того, что я самая поздняя внучка в семье, – сдержанно произнесла Лидия, – и хочу вам сказать в укор, что вы мне с матерью ни хрена ничего не рассказывали, будто я росла в семейке шпионов.

Прокатился ропот.

– Какие же мы шпионы? – возмутилась прабабка, растерявшись от услышанного. – Наша семья уважаемая, мы вреда никому не делали.

– Вот и я о том, – продолжила Лидия. – Так почему вы, уважаемая семья, мне ни одного словечка не рассказали: как вы жили до, во время и после войны? Когда умирали деды – ни слова, как ордена сменяли на мешок пшена… Вы вообще мне ничего не рассказывали! Я даже понятия не имею кто там вернётся с войны – все или не все… Вы мне ни единым словом не обмолвились – нуждались ли вы в чём-то… Уж могли бы рассказать, как ты, бап, из разбомблённой квартиры бежала с детьми сюда, в Витязево, как тащила их с тюками на спине от самой Ольшанки… Я даже ума не дам откуда у тебя зять появился – он ведь не местный… знать об отце ничего не знаю, тоже из семьи шпионов по всей видимости. Про то, что ты трамваем под обстрелом управляла я только на днях узнала. И не знала бы по сей день, если бы не мой чрезмерно общительный муж, который и мёртвого на задушевные беседы разведёт. А теперь вы у меня спрашиваете – чего и как! Воротятся, али не воротятся… Да не знаю я! Понятия не имею! Все вопросы не ко мне – я вам о себе могу что хотите рассказать, без утайки, любые подробности. И мама хороша! Клещами слова из неё не вытянешь… – Лидия прошлась взад-вперёд по избе, приложив к груди ладонь, остановившись, продолжила: – Знаете, как я себя иногда называю? Иван, роду не помнящий!

– Да что ты, детка, окстись! – Потянула к ней руки Алевтина. – По што ж они тебя так, негодные… Ишь они какие! – Она обеспокоенно следила, как у Лидии наворачиваются слёзы. – Ты матре своей передай, коль уж она жива, чтобы всё табе обсказала, как есть, без утайки! Скажи: бабка Алевтина наказ даёт! Всё, что было на протяжении осьмидесяти лет и до того времени, всё! И пусть не удумывает! Шпиёнка какая сыскалась… И ты! – повернулась она к Евгении. – Нечего дитё маять!

Евгения растерянно водила головой с Лидии на мать, с матери на младенца, ползающего по полу, в какую-то минуту и она не выдержала:

– А меня за что попрекать?! – Уставилась она на мать в полном недоумении. – Я сама-то много чево знаю?

– Нынче не знаешь, а к ста годам самая образованная из нас будешь! – размахивая пальцем, проговорила Алевтина.

– И кой-чего ей тоже обсказать? – Разговор продолжился между бабками, будто Лидии не существовало. Бабки смотрели друг на друга в упор, каждая с вызовом.

– Кой-чего ей можешь не сказывать, – ответила вполголоса самая старшая, нацеливаясь поближе к уху, – а уж про ордена и про трамваи могла бы поведать.

Женщины сороковых продолжали пристально сверлить друг друга глазами, тогда вмешалась внучка:

– А что вы там шепчетесь?

Напряжение резко снизилось, бабки разошлись по дому, приступив к текущим делам.

– Сумка-то… продовольствие скиснет в тепле… – Наклонилась Алевтина, сменив тему. – Чево там у тебя на сей раз? – Она начала ворошить, перебирать пакет за пакетом, после чего с воплем вытащила руку. Женщина-пришелец продолжала стоять без изменений. Когда Евгения её одёрнула, хлопнув пальцами по плечу и кивком показав на мать, та зашевелилась.

– Это ананас. – Лидия склонилась над сумкой сама, вытянула его за макушку; острые темы закрылись, теперь всё закрутилось вокруг увесистого заморского фрукта. Где же он растёт – на дереве, или на земле, как картошка, интересовались бабки. Лидии стало стыдно: перепробовав разные его сорта бесчисленное число раз, она понятия не имела как он произрастает, может, на пальмах висит, а может на грядках рядами…

Женщины ананас долго разглядывали, обнюхивали, а когда Лидия собственноручно его разрезала, опасливо попробовали на язык. В результате он их впечатлил – цель была достигнута, даже очень впечатлил, но не в хорошем смысле из-за его приторной чрезмерной кислоты. Старшая так и сказала, что самые незрелые из всех существующих видов яблок, дикие в том числе, куда слаще, чем этот «куст на голове», но они обещали постепенно его использовать, даже вместе со шкурой – по шкуркам они были специалисты. По правде говоря, кислое, некислое, с горечью, недозрелое – им сейчас было не до избирательности в еде.

– А куму вашему доверять можно? – спросила за чаем Лидия.

– Кум наш – очень хороший человек! – ответила прабабка, обмакивая в молоке сухарь, затем протягивая его дяде Роме.

– Надёжный?

Алевтина остановилась, подумала, но ответила не сразу:

– Надёжный. Никак не пойму к чему ты клонишь…

Лидия заговорщицки наклонилась вперёд, завалившись грудью на стол, чуть не опрокинув кружку.

– Я могу через него остальным что-нибудь передать? Ну там гречки, муки…

Проходившая мимо Евгения застыла на месте и от неё повеяло той – бабкой-скупердяйкой, не одобряющей помощь, если речь заходила о посторонних людях, не о её клане. Алевтина была из другого теста – взгляд, полный сострадания, смиренность, покладистость, понимание – если и критика, то всё равно с пониманием. Прабабка облокотилась о колено рукой, покачалась вперёд-назад, размышляя над сказанным, смахнула с фартука невидимые крупинки, снова повернулась к Лидии.

– Передавай, отчего ж не передать. Одно хочу сказать: что ты наша унучка куму сказывать не надо – не поймёть откуда такую убогую к нам занесло.

План созрел молниеносно: следующий раз Лидия будет снабжать всю деревню, хотя бы малыми порциями, здесь любая поддержка на вес золота. В других домах тоже есть дети, наверняка хватает больных, беременных – то-то будет радость при виде кулька с продовольствием, она почувствовала за себя гордость, она стала частью божественного провидения, его рукой. Стас вероятно был прав насчёт неслучайного посыла в виде сна: а может не его выбрали, может это её выбрали…

Уже стемнело, когда Лидина голова проплыла, как буёк на волнах, мимо современных окон. Стас вскочил с места – дверь распахнулась раньше, чем она успела протянуть к ней руку. Его лицо было как никогда серьёзным, сейчас ей влетит за позднее возвращение, по его лицу было видно насколько он возмущён. Кураев ворчал весь вечер, ругал себя за столь неосторожное изобретение, за то, что позволил жене переместиться в первый раз, после чего она стала шнырять туда, как по абонементу, отчитывал её за самовольничество, грозился припрятать белый пульт так, что его никто не сыщет. Он преследовал её, передвигающуюся по дому, и продолжал высказывать недовольства. Только когда она запиралась в ванной или туалете он умолкал, выжидая, что она сейчас выйдет и он продолжит – ей захотелось сидеть там часами, лишь бы он молчал.

Лидия варила ужин, продолжая выслушивать недовольства мужа, доносящиеся из рабочего кабинета через открытую настежь дверь:

– Шесть часов где-то носило… отпускал на двадцать минут – туда и обратно, а она ушла и провалилась… Что там можно делать шесть часов? Что?!»

«…пришла под утро! – возмущалась бабка. – Клуб закрывают в пол первого… Где можно шататься до четырёх утра?»

– Откуда тебе известно во сколько я пришла? – негодовала шестнадцатилетняя Лида. – Ты же спала!

– Я всё слышу.

– Слышишь – это понятно, но откуда тебе известно – во сколько? С чего ты взяла, что в четыре утра, а не в час?

Лида отыскала в кладовой техническое масло и смазала не только петли входной и внутренней дверей, но и заржавелые металлические части калитки, скрипящие при открывании, смазала дважды. Кеды по траве ступали бесшумно – пусть бабка теперь попробует сказать во сколько она вернулась.

После закрытия деревенского клуба Лида с молодёжью сидела у костра, комары заели, мелкая мошкара воронкой увивалась над пламенем, все отмахивались от назойливых насекомых сломленными ветками. Кто-то принёс с собой брагу в трёхлитровой банке, друзья хлебнули прямо из горла, Лида попробовала, сморщилась, но повеселела наравне со всеми, будто выпила полбанки, а не глоток. Время пробегало незаметно, ночь казалась мимолётной, вот только присели – уже четвёртый час.

Лида приближалась к калитке крадучись, открыла её – калитка не издала ни единого звука. На порог ступала осторожно, дверь легко поддалась: петли смазаны добротно. Ночные сверчки стрекотали куда громче движения воздуха, производимого Лидой при ходьбе. Тихо развязала кеды, так же без единого шума прокралась к своей кровати, укладывалась медленно, будто переворачивается с боку на бок во сне, поскрипывая пружинами. Ляжки и колени окоченели от ночной прохлады, теперь под ватным одеялом Лидия чувствовала себя абсолютно счастливой.

– Вы хоть знаете во сколько она заявилась? – разбудил её с утра бабкин доклад родителям, которые только что выгрузились из машины. – В десять минут пятого! Воспитанием заниматься совсем не хотите – ничего путёвого из неё не выйдет, вот увидите! Вон… вылезла с утра из лачужки, заправила кое-как и пошла на реку… Палец о палец не ударит! А дела кто будет делать? – После выжидательной паузы она добавила: – Си-и-идят-посиживают… семечки лущат, будто это их не касается!

Как же так, думала Лида, я была так осторожна, настолько бесшумна, откуда, ну откуда она всё знает… Позже она заметила, как светится в темноте циферблат на бабкином будильнике с фосфорными стрелками и римскими цифрами – вот он вредитель! Но почему бабка просыпается в отсутствии шумов – она так и не узнала. Может она вообще никогда не спит?

Кураев пульт никуда не спрятал, даже разместил его на более видном месте, чтобы контролировать его местопребывание с разного ракурса, перемещаясь по дому. Утро следующего дня они затратили на поездку в мелкооптовый склад; Стас наблюдал, как жена выбирает продукты не только для родственников, но и для всей деревни. Моя жена войдёт в историю, подумал он.

Неподалёку они прикупили две упаковки бумажных быстроразлагающихся пакетов разного объёма, которые появились на рынке в экономном варианте. По приезду домой Лидия расфасовала в пакеты: крупы, сахар, яблоки, лук. Глядя, как она укладывает яблоки, Стас не удержался и съязвил:

– А я думал ты закинешь в каждый паёк по ананасу!

Лидия не обиделась, до неё стало доходить сколько значимого Стас совершает своими действиями, полезного для многих – это вдвойне компенсировало его недостаток стебаться над всем, на чём остановился его глаз.

– Тебя когда теперь ждать? Через неделю? – Кураев следил, как она обвязывается старомодным пуховым платком. Очередной рутинный кураевский стёб – она отреагировала спокойно. – Если вернёшься, а я тут помер, прошу не удивляться.

Изобретатель сомнительного устройства провёл расчёты мест запуска: сегодня Лидия отправится из собственной спальни, на обратном ходу ей нужно всего лишь подойти к окну старого дома и стать возле печи. Один лишь минус: пол каждого дома располагался на возвышении – Лидия провалилась в снег с высоты чистового пола, яйца в сумке чуть не помялись.

Она очутилась в месте выгона скота, утоптанная территория находилась поблизости, но Лидию угораздило приземлиться в наваленную кучу снега. Уже давно стемнело. Она карабкалась наощупь – бесформенная луна ушла за сараи, света во дворе было недостаточно, чтобы совершать уверенные движения. Окно было таким же мрачным, она ударила костяшками по стеклу привычными тремя ударами – белесая шторка отодвинулась. Бабка открыла дверь, впустила внутрь, помогла занести две тяжёлые сумки.

– Что ж вы в темноте сидите? – Лидия привалила поклажей к скамье.

– Керосин беречь надо, – ответила Евгения. – Чего попусту жечь…

– Принесла я вам керосин. Еле раздобыла, у нас всё давно на электричестве. – Внучка опустилась на скамью, переводя дыхание начала расстёгивать ватник.

– Было время и мы на электричестве шиковали, впотьмах не блукали, – добавила Евгения.

Дядя Рома начал привыкать к женщине-пришельцу, сразу признал её, подошёл и принялся втюхивать косматую потрёпанную куклу деревенского производства, сопровождая пояснениями, из которых Лидия разобрала одно только «на!» После того, как он отошёл, Лидия повернулась к более тяжёлой сумке.

– Значит так! – Она её по-хозяйски приоткрыла. – Вот это раздадите людям. Объясните куму, как сможете, пусть разнесёт по домам. У вас свободный мешок найдётся?

– Тащщы сюды мешок, – обратилась Алевтина к дочери. Евгения метнулась в сени и принесла видавший виды мешок из-под овощей.

– Давайте перекладывайте! – скомандовала Лидия.

Бабы вовремяразделались с заполнением мешка, так как сразу после этого раздался стук в окно. Суета прекратилась, все трое замерли на своих местах в оцепенении. Когда стук повторился вновь, старшая не выдержала:

– Иди, глянь, кого там нелёгкая принесла.

Дочь повиновалась: высунула нос за шторку, в прямом смысле – один только нос и глаз, практически не открыв её, завидев гостя расслабилась.

– На ловца и зверь бежит, – огласила она результат. – Степан Макарыч.

– Кум, – пояснила Алевтина Лидии. – Давай, хоронись, не мозоль глаза. По тебе видно, что ты не простая.

Лидия пошарила взглядом по избе: единственным мало-мальски подходящим укрытием могла послужить печь. Поначалу она хотела встать за угол, но быстро сообразила, что если пришедшие подойдут к ведру испить водицы, то обзор за печкой откроется – Лидия предстанет перед ними во всей красе, тогда она пролезла с другого угла под длинную полосатую занавеску, скрывающую зазор с хламьём между кроватью и задней печной стеной, затихла. Евгения ушла встречать гостя. После недолгой паузы по сеням застучали твёрдые глухие шаги, Лидия услышала, как в дом ворвался сипловатый мужской голос:

– А-а-а, малец, а чего я тебе принёс! Ну-ка, гляди чего дед Степан тебе принёс!

Евгения подняла сына на руки, мальчик проявлял беспокойство, вырывался и всё время тянулся к занавеске, за которой пряталась Лидия.

– Чего там у тебя за печкой, а, малец? Чулюкан что ли притаился? Ты лучше погляди какую коняшку дед Степан тебе смастерил! Ну чего там у тебя за печкой?

– Кум! – завела разговор Алевтина. – К тебе дело есть.

Степан Макарыч уселся за стол напротив хозяйки, положил подле себя шапку-ушанку, но прежде, чем выслушать, вставил просьбу о своём деле:

– У тебя для сугреву не найдётся?

Алевтина схватила стакан и резво метнулась в сени, долго там громыхала, вероятно лазила в подпол, вернулась, поставила стакан с самогоном на стол. Макарыч одним махом его опрокинул, отставил стакан, зажевал вынутым из кармана зёрнышком.

– Толкуй, что за дело. – Вытер он губы краем рукава. Алевтина мялась, тогда вмешалась Евгения, нянчившая сына на руке:

– Пропитание по людям раздать надо.

– …питание? – удивился старик, собирая лобные складки над мохнатыми бровями. – И много ль у вас питания?

Алевтина вытянула из-под стола мешок, открыла, показала. Дед вытащил пару упаковок, с громким хрустом заглянул внутрь, понюхал, стал удивлённо вертеть в руках, разглядывая со всех сторон.

– Откуда ж у вас такое снабжение очутилось? Так это ж на фронт обяжут…

– Слухай сюды, кум! – Алевтина привалилась всем весом на стол прямо перед Макарычем, опасаясь, что кто-нибудь услышит. В данный момент она порадовалась, что дети у них слишком малы и разговаривать ещё не научились, иначе могли бы выболтать лишнего каждому вошедшему. – Знать об этом никто не должон и того, кому раздашь, обяжи помалкивать. Сказывай, что немного того-сего, мол, угостили… – У неё появилось хитроватое выражение лица, она покрутила в воздухе рукой, будто ввинчивала лампочку. – Источник (это слово она позаимствовала у Лидии), сказывать об нём нельзя… – Она задрала указательный палец кверху, мельком глянула на потолок и опять уставилась на кума.

Степан Макарыч застыл с приоткрытым ртом.

– Во-о-он оно что-о… – заторможено перекрестился он. – Ну и дела… Оттуда что ль прислали? – Он повторил за кумой беглый взгляд в потолок, опасливо, стараясь не тревожить закрытые от людского мира энергии.

Кума соглашаясь кивнула, приложила тот же крючковатый указательный палец к губам в знак молчания, пояснила:

– Перестануть помогать.

Старик потерял дар речи, попытался шевелить языком, но во рту пересохло, вяло опустил взгляд на выглядывающие из мешка верхушки неведомых ему ранее бумажных пакетов, заговорил:

– Вот она… манна небесная… Господь-таки протянул нам руку помощи…

– Ты должен раздать манну по людям, на тебя всё возложено, – продолжала наставлять Алевтина. – Распределить кому чего, ты же заведовал складом, сам покумекай. – Макарыч закивал, встрепенулся, стал торопливо закручивать в спираль незаполненный конец мешка, подтащил его к себе поближе.

– Я раздам, я всё раздам… – заверил он. – До последней крупинки.

– И никому… – монотонно внушала Алевтина. – Не приведи господи тебе ляпнуть, что ты у меня это взял!

– Никому! – Дед тряс головою, взваливая мешок на плечо. – Вот те истинный крест! – Перекрестился он свободной рукой. – Никому! Могила!

Кума проводила его до сараев, проверила куда он пошёл, долго смотрела вслед, сощурившись, пока холодный ветер не рванул платок с её головы, только тогда она вернулась в избу, поправляясь, и первым делом упёрлась в ошарашенную правнучку.

– Это что сейчас было? – спросила Лидия. – Как ты могла?! Зачем кощунствовать, зачем обманывать, прикрываясь Господом? Почему не придумала что-нибудь безобидное?

Бабка повернулась к иконам, перекрестилась, поклонилась, принялась за домашнюю работу.

– За дураков нас держишь? – спросила она, не отрываясь от дел.

Её дочь тем временем села кормить пустой грудью младенца, производя впечатление, что разговор её никак не касается. Лидия понаблюдала за обеими поочерёдно, до неё дошло.

– Так вы что… думаете я к вам послана Богом? – глаза её округлились, ей казалось, что тема исчерпана – в этом доме все осознали её родство и вот он – новый поворот!

– А кто ж тебя послал? – пробурчала невнятно Алевтина. Она промывала в воде замоченные картофельные очистки, скребла их ножиком.

– Да вы что! Я же вам всё, как есть, рассказала!

– Ты думаешь – мы две дурочки? – спросила прабабка сердито. – Не ведаем что к чему? Уверуем в энтот агрегат? – Она показала концом ножа прямиком в сторону дома двухтысячных и «не в бровь», а ровно в то место, где находился прогретый блок. – Думаешь, мы не догадываемся, что без божьего промысла тут не обошлось?

– Ну почему вы такие непробиваемые? – Лидия ходила вокруг себя и всхлипывала от собственной беспомощности, сил доказывать что-либо уже не осталось.

– Думаешь, мы книжек не читаем, про второе пришествие не слыхивали… – наседала прабабка с ножом, размахивая им, как с трибуны. – Церквы позакрывали, с оружием пришли, жгуть, стреляють, людей бъють почём зря… А Бог он всё видит, – сбавила она тон. – Страждущим воздастся!

– Я, пожалуй, пойду. – Лидия оделась и побрела на улицу под непрекращающуюся бабкину политически-религиозную речь. Когда она очутилась во дворе, то вспомнила, что переходить в двухтысячные сегодня она планировала с площадки возле печи для эксперимента и будущего удобства. Но в дом возвращаться она не горела желанием – оттуда по-прежнему доносилось ораторство прабабки. Лидия осознала, что самыми спокойными были годы, прожитые вдвоём со Стасом. В родительской квартире споры на повышенных тонах считались обычным рядовым явлением – под них она засыпала и под них просыпалась, но это не те научные споры, в которые ввязывался Стас, не разговоры о космосе, адронном коллайдере, о теории струн и временном континууме, а выброс застоявшейся негативной энергии, подбрасывание масла в огонь для пустого шипения. Вот они где – бесполезные клочья рубахи на груди, а не то, что она ошибочно считала прежде, ещё несколько дней назад – она полагала, что пустые разглагольствования, ни к чему не приводящие, можно день изо дня выслушивать в доме Кураевых. В данный момент она поняла, что долгие речи мужа, от которых она постоянно отмахивалась, как от надоедливой пластинки «ни о чём», оказались самыми продуктивными и результативными, что нельзя сказать о постоянных спорах в родительском доме и о сегодняшнем разговоре с бабками, потому что теперь в ней перевесило научное объяснение происходящему, и она осознала, что простая смертная Лидия точно послана не Всевышним.

Место она выбрала исходное на ничем не занятой части двора, облюбованное ещё Стасом, достала из глубины левого кармана чёрный пульт, нажала – в ту же секунду она отпрянула от столкновения с человеком. Лидию откинуло на метр, человек остался на месте – перед ней стояла мать, огорошенная, ничего не понимающая, вопросительно оглядывающая дочь с головы до ног, после того, как та поднялась. Стас тут же вылетел из-за угла, увидев Лидию, обмяк.

– Что это ты на меня сиганула? – удивлённо произнесла мать.

– Я поскользнулась, – тут же нашла оправдание Лидия.

– А чего это ты так вырядилась?

Лидия приблизилась к Стасу, обойдя мать.

– Что она тут делает? – спросила она вполголоса.

– Я не виноват. Её Лилька с полчаса назад привезла, говорит, надоело сидеть в квартире, а ты битый час не отвечаешь на звонки. Что я мог тут сделать? Я отошёл в туалет, а она выперлась наружу. – Кураев проговаривал это быстро Лидии на ухо, чтобы не услышала мать.

– Ты где была-то? – окликивала мать, следуя за ними.

– У соседей! – оглянулась Лидия.

– У каких соседей? Ты чего так вырядилась? Как колхозница… – Анна Викторовна начала разуваться. В прихожей все скучковались, мать критически наблюдала, как Лидия выбирается из валенок.

– Мам, вот что ты Стасу не позвонила? – громко заговорила Лидия, заметив, что недовольство матери при хорошем освещении начало только нарастать. – Он бы тебе объяснил, что я ушла к подруге на тематический девичник в стиле сороковых.

– Я ему звонила. Он сказал, что ты уехала с любовником.

– Ты – идиот?! – Лидия уставилась на мужа.

– А что и пошутить нельзя? – Стас отмазался в привычной манере. Лидия заподозрила, что мать набрала её номер без особой нужды, а после, дозвонившись до зятя и услышав его ответ, захотела оказаться в эпицентре событий по спасению дочери, поэтому кинулась просить племянницу отвезти её за город. К шуткам зятя годами никто не мог привыкнуть. Лидия нашла в этой шутке злой умысел со стороны мужа, который выдернул тёщу специально, чтобы укоротить, а возможно совсем прекратить похождения жены в тот опасный мир.

Поначалу Анна Викторовна, зная всех в округе, пыталась выведать у кого был девичник, Лидия назвала тех, кого сложнее проверить – петербуржцев, купивших дом далеко за огородами, приезжающих сюда только на лето. Мать попыталась дотошно разобраться откуда она с ними знакома, но тут пришёл на помощь муж, сунув тёще под нос забавное видео, и она отстала.

Обсуждение последнего пребывания пришлось отложить до того момента, когда Анна Викторовна закроет за собой дверь маленькой комнаты для гостей, некоторое время оттуда доносился выпуск новостей, что позволило Кураевым говорить свободно, и в то же время оглядываясь на закрытую дверь. Лидия стала больше утаивать, доложила лишь о технических моментах, об удачном появлении полезного человека – посредника, хоть и в годах. На вопрос: почему она переместилась не там, где нужно, она ответила расплывчато, дескать, бабка в той зоне укачивала орущего младенца и не хотелось их отгонять.

Перед тем, как погасить свет, Лидия разравнивала на коленях отксеренные снимки старых фотографий, снова их изучала: лица были чёткими, серьёзными насколько возможно, смотрящими сквозь объектив аппарата, казалось, они тоже изучали её лицо, будто знали, что она пристально смотрит на них, они видели, перескакивая через годы, чем она сейчас занята, читали её мысли. На единственном кадре с Алевтиной она углядела цветастый фартук, в котором та сегодня ходила по избе, тёмные руки, спокойно сложенные на нём, показались до боли знакомыми. Почему она не захотела участвовать в групповом снимке, не подошла поближе? Присела в стороне, заполняя фон на скамейке под окнами – эти три окна Лидия знала уже изнутри, теперь она разглядела и те самые цветастые занавески.

Когда она проживала в родительской квартире со всеми удобствами, с ванной в том числе, подруги из частного сектора, не имеющие ванн, увлекли её походами в общественную сауну по женским дням, располагающуюся неподалёку от школы. Сколько же ей тогда было… Лет тринадцать, может меньше. Сауна стоила рубль. Самым значимым удовольствием Лидия считала ныряние в бассейн, пусть небольшой, но единственный бассейн на тот период жизни. В зимнее время года пребывание в жаркой парной с последующим погружением в чистую прохладу воды являлось главным запоминающимся событием тех дней. Иногда девочки попадали вместе с невозмутимой и в то же время во всех отношениях простой учительницей немецкого языка, которую школьники прозвали «Уткой» за соответствующую утиную раскачивающуюся походку. Утка завидя в банном помещении своих учениц не краснела, а хлестала их веником в парной по-родительски, и они её хлестали, из-за чего другие одноклассницы интересовались: не ставит ли она им за этот веник пятёрки.

Подруги в очередной раз договорились по окончании уроков, что к трём часам они вчетвером должны стоять возле входа в бани. Лида, придя со школы, на бегу разогрела обед, заварила с собой чай с травами в термосе, глянула на часы – времени оставалось мало. И только обувая сапоги она вдруг вспомнила, что у неё сегодня совсем не осталось денег, нисколько, ни копейки. Девочки будут ждать до последнего, не дождутся – пойдут без неё, обидятся, что она их кинула, да плюс катастрофическое желание понырять в бассейне…

Рядом на вешалке висела бабкина шуба, сама её обладательница отсутствовала, возможно, гостила у сына Романа – в таком случае, для поездки в гости она облачалась в парадное пальто с норковым воротником, выглядела она в нём по-генеральски. Лида запустила руку в карман шубы, к счастью она обнаружила в нём единственную монету – рубль, ни больше, ни меньше, как по заказу. Отличный вышел бы сюжет для новой сказки про волшебный рубль, подумала она, вспоминая тот мистический момент. Обычно баба Еня свои деньги не разбрасывала, хранила их в гомонке – так она называла коричневый кошелёк с металлической шариковой защёлкой, а тут именно один рубль… Уж не из прошлого ли его подкинули… Теперь в 2022-ом с появлением Стасовского изобретения в ней закралось беспокойство, что нужная монета появилась неспроста.

Лида решила тайком занять деньги у бабки, а потом поклянчить у родителей, чтобы также незаметно возместить, на худой конец она сможет накопить сама на излишках от того, что они ежедневно выдавали и успеет это сделать до бабкиного приезда. Баня не сорвалась, подруги встретились у входа, как и планировалось. Но есть такое явление – девичья память, и про рубль Лида вспомнила лишь через много лет, когда бабку похоронили. От одной мысли, что Лида взяла его без спроса, говоря иначе, стащила, она пребывала в полном хаосе мыслей, кошки скреблись на душе, до чего же было гнусно…

Свет горел только в спальне, из гостиной доносился храп Стаса, телевизор в гостевой комнате давно затих. Лидия щёлкнула выключателем и подошла к окну – её взору открылись современные хозпостройки, она прильнула к стеклу, выглядывая сбоку – межа, та самая дорога жизни, по которой она теперь снабжает село. Может, благодаря этому кто-то не умрёт… И что тогда будет? Измениться ли будущее, или оно неизменно: не умрёт человек с голоду, так сляжет от неизлечимой болезни, в результате которой с ним произойдёт тот же финал. Неспроста до сих пор исследователи не разобрались откуда берутся те или иные недуги – внезапные, возникающие без причины у вполне здоровых людей любых возрастов, не поддающиеся лечению. Может это корректировки вмешательства в прошлое? Изобретение Стаса – это только начало, страшно представить, что наворочают впереди. Кто же корректирует, кто насылает болезни? Что-то следит за деятельностью человечества, неведомая сила.

Она прилегла на кровать с планшетом и стала копаться на сайтах нумизматики, просмотрела образцы рублей, давно вышедших из хода, освежила в памяти: что это были за монеты, с какой символикой, поинтересовалась объявлениями. Ну принесу я ей рубль восьмидесятого года выпуска, думала она, изучая в темноте отблески света, растянувшиеся по глянцевому потолку, и что бабка будет с ним делать, как ей объяснить почему она должна его принять… А что, если согласно деноминации пересчитать ценность рубля на момент сороковых и выкупить нужную сумму у коллекционеров – тогда бабки смогут воспользоваться деньгами уже в ближайшие годы.

Этот рубль тянул камнем ко дну, тяжёлый, увесистый, в то же время легко всплывающий на поверхность поплавком, но всплывающий только в памяти, стоило ей начать ворошить своё прошлое.

Утром все собрались за столом; мать медленно пережёвывала овсяную кашу искусственной челюстью. Лидия тихо захихикала – никто не понял над чем, ей вспомнилась вставная челюсть бабы Ени, иногда та забавлялась от скуки: выдвигала её изо рта и снова прятала во рту, при этом раздавался звук барахтающейся в зубах карамели. Когда бабка игралась ей дома – полбеды, но однажды она заскучала за столом на свадьбе у внука в присутствии семидесяти гостей. Лидия с Лилией сидели как раз напротив. Услышав знакомый звук, Лидия с вилкой в руках медленно подняла глаза, двоюродная сестра сидела такая же парализованная и следила за громыхающей в бабкином рту челюстью, которая выпрыгивала, напоминая оживший череп и снова скрывалась во рту. У обоих пропал аппетит, и только потом сёстры вспоминая это недоразумение покатывались со смеху. В каждом торжественном событии всегда найдётся фрагмент хоррора, превращающийся в такой обстановке в фарс. Почему-то в центре этого хоррора постоянно оказывалась Евгения.

– Ты случайно не помнишь Степана Макарыча? – внезапно спросила Лидия у матери.

Анна Викторовна уставилась с удивлением, Стас натянулся, как струна.

– Жил такой дед в деревне, кум, – пояснила Лидия, – ну ты тогда ещё маленькая была.

– А-а-а-а… – сообразила мать. – Помню… ходил к нам такой дедок… Да, его Степан Макарыч звали… А ты о нём откуда знаешь, он же помер задолго до твоего рождения?

– Я в соцсетях переписываюсь с разными людьми, – приврала Лидия, отчего муж расслабился. – Иногда слово за слово и выясняется, что земляки. Кажется, я с его потомками пересеклась, они мне пишут, что родом с нашей деревни – деда у них так звали.

– Они и нам родня, – оживилась мать, с этого момента её было не остановить: – по отцовой линии, они родственники Зайцевым, через дом по левой стороне, а Зайцева Марь Кузминишна – тётя Егоровым, а Егоровы женились за огородами туда по диагонали на кумовьях… А эта… она сестра тем… этим… – Лидия ничего не поняла, Стас не удержался:

– Сейчас дело дойдёт и мне роднёй окажется.

– А ты каким боком? – перевела на него недовольный взор Анна Викторовна, юмор зятя вновь не прокатил в качестве остроумной реплики – тёща приняла его за признак надвигающегося маразма.

– Ну и когда он умер? – спросила дочь. Анна Викторовна забыла о Стасе и напрягла память.

– Я училась в шестом, а может в седьмом… – пыталась вспомнить она. – Зимой хоронили, мы с твоей бабкой по глубокому снегу – мне вот так по шею, к ним на поминки ходили через огород. Хороший был мужичок, добрый, игрушки нам мастерил, сладостями баловал.

– А ещё про него что можешь рассказать?

– Ну что ещё… добрый, а… это я уже сказала.

– Ты у нас сколько пробыть собираешься?

Анна Викторовна растерялась, услышав неожиданный вопрос от дочери, оборвавший воспоминания, увязла в поисках причины, по которой он был задан.

– У нас что, места мало? – одёрнул жену Стас, после чего обратился к тёще: – Живи столько, сколько потребуется. Здесь и погулять можно, а в городе австровирус словишь.

Лидия вскипела, встала и скрылась за дверным косяком так, что её мог видеть только муж, при этом она изобразила для него недовольное лицо.

– Я крылья замариную, – продолжал Стас перечислять плюсы гостеприимства этого дома, – на углях пожарим… – Тут он заметил демонстративно набычившееся лицо жены и притих.

Анна Викторовна дала согласие, сказала, раз её так настойчиво уговаривают, то пока поживёт здесь, Лидия завалилась на заправленную постель и уставилась в одну точку. Кураев понял, что перестарался, поэтому последующие часы кружился возле тёщи, доверив ей маринование крыльев, а с женой наедине не оставался, догадываясь, как это может на нём пагубно отразиться. Лидия засела с ноутбуком за работу, ни с кем не общаясь, мать сочла, что дочери лучше не мешать, и чтобы оправдать своё пребывание наоборот надо помочь, например, провести уборку и смахнуть пыль с поверхностей. Стас застукал её за протиранием блока, подбежал, осторожно отвёл руку с тряпкой в сторону.

– Стоп, стоп, стоп! Этот прибор намагничен, – пояснил он, – если дотронуться, может взорваться.

– А! – с воплем отпрянула тёща, наивно принимая лапшу, которую он ей постоянно навешивает за чистую монету и не догадываясь, что он преследует собственную цель. – Зачем держать такую страсть в доме, если можно взлететь на воздух?

– Нет, на воздух мы, конечно, не взлетим, – успокоил зять, сообразив, что снова перестарался, – так… пыхнет в стороны типа хлопушки.

– Да хоть и в стороны… – возмутилась тёща. – Установил бы в сарае, а не в жилище! С какой целью ты его применяешь?

– С самой что ни наесть полезной: я с его помощью ловлю секретный канал Пентагона.

– Чего-о-о?

– Разговоры в Белом доме – вот чего! В случае глобальных переворотов мы узнаем о них первыми!

Он оставил её как всегда в полном недоумении: Анна Викторовна провожала его удаляющуюся спину с повисшей длинной тряпкой в согнутой руке. Лидия слышала весь диалог и начала ломать голову: как же ей улизнуть в прошлое в присутствии матери… И сумку при ней не соберёшь, и в старые тряпки не облачишься, а уж как рискованно приземление – никогда не узнаешь, где она в данный момент околачивается на участке. Секретный канал… Может ей сказать, что они работают на разведку? Нет, пока мать здесь, ничего не прокатит. Стасик удружил – спасибо ему огромное, явно специально, чтобы прервать эти похождения, пока не подлечится его спина. Ну а когда подлечится, он жену подвинет – отправится сам знакомиться с бабками и всё… пиши пропало!

Вечером она наблюдала из окна, как её близкие копошатся возле мангала, Стас рассказывал что-то потешное – мать прыскала со смеху, дымок струился над их головами, рассеивался в воздухе. Затем оба с гомоном ворвались в дом, Стас держал перед собой двумя руками раскалённую барбекюшницу с зажаренными крыльями, мать бежала следом. Дом наполнился ароматом костра вперемешку с запахом поджарки, мать помогала с помощью вилки отдирать хрустящие крылья от решётки. Мы тут веселимся, подумала Лидия, и балуем себя вкусным… А они там как?

За все пять дней пребывания Анны Викторовны в гостях у Кураевых, Лидия не сказала больше ни слова о доме, которого не существует, не выговорилась Стасу, а молча сидела за ноутбуком, делая вид, что сосредоточена на работе. Пару раз она выезжала в магазин. Каждая позиция, перед которой она останавливалась у прилавка, оценивалась с двух сторон: для разового современного застолья и для возможности покупки её в большом объёме, но хранении без холодильника и приготовлении с помощью дров. Лидия проходила дальше, бросив в корзину позиции для современного стола.

Наконец на пятый день мать объявила, что пора ей возвращаться в город: ей позвонили из стоматологии насчёт льготной очереди по протезированию зубов. Лидия сдержалась изо всех сил, чтобы не показать свою радость, в ней произошёл прилив энергии, для отвода глаз она поинтересовалась: нельзя ли очередь отодвинуть, чтобы погостить у них дольше? Стас при этом ухмыльнулся. Анна Викторовна объяснила, что ожидание долгое и то, что до неё добралась очередь – великое везение.

Сразу после того, как Лидия отвезла мать и проводила её с купленными по дороге продуктами до квартиры, она снова бросилась в ближайший гипермаркет для сбора позиций второго назначения. На обратном пути, заехав в другой конец посёлка, прикупила у односельчан коровьего молока и домашних яиц.

Стас, завидя, как она это всё энергично затаскивает в дом, понял без лишних слов. Краем глаза он следил за суетой вокруг упаковок – мужа она не звала, разбирала молча, хруст пакетов продолжался более часа.

Остаток дня Лидия активно трудилась на удалёнке, в промежутках продвигая дела по дому: созванивалась с коллегами, готовила обед, давая понять, что она не забрасывает текущие дела на произвол судьбы. Она напоминала школьника, стремящегося угодить, прибрать за собой и сделать уроки, чтобы получить желанную награду: поиграть в компьютерные игры.

– А поясница совсем перестала беспокоить. – От этих слов, сказанных Стасом по неизвестной причине, Лидия сразу напряглась. – Бабки тебя заждались, наверно… Ты когда к ним собираешься отправляться? Восьмой час уже…

Лидия стояла и смотрела на него безотрывно, не веря своим ушам, его виноватое лицо говорило: хватит делать уроки, иди уже, запускай свои игры!

Сумки были заполнены продуктами из холодильника за считанные минуты, укладка автоматически собиралась в правильном порядке – тяжёлые трёхлитровые банки на дно, хрупкие яйца – на поверхность, в самый первый поход на подобный сбор ушёл весь день. Оделась она за какие-то пару минут. Всё! Готова!

Стас провожал её до самой спальни, сам переносил поклажу, сначала пристраивал её на кровать, без помощи жены – она, видя, что муж достаточно окреп, не стала ничего вырывать из его рук.

– Повернись спиной, я взвалю тебе со спины, дам команду, а ты быстро жми кнопку!

Магическая луна, молчаливая и седая, утратила правый бочок – теперь это был не тот громадный пятнистый шар в окружении невидимого, затянутого клочьями серой дымки неба, и светила она высоко, на широком просторе, а не трусливо выглядывала из-за крыш построек для скота. Мороз усилился, щипал, но ледяной ветер, раньше сифонящий сквозь рыхлую ткань платка, отсутствовал. В единственном, том самом, окне мягко горел живой свет: керосин сегодня не экономили. Лидия сделала три привычных удара по стеклу.

Занавеска резко шелохнулась, Еня открыла дверь, снося на своём пути всё, – Лидия слышала, как в сенях опрокинулись вечно выстроенные на проходе пустые вёдра. Женщины втащили сумки в избу, вёдра снова напомнили о себе.

Алевтина сидела с разинутым ртом, едва заметно у неё подрагивала нижняя челюсть, взгляд казался взволнованным, первое, что она произнесла, было:

– Что-то, деточка, ты давеча так скоро убёгла? Осерчала на что поди? Давненько не захаживала…

Лидия в этот момент снимала верхнюю одежду, остановилась, послушала, продолжила раздеваться как ни в чём не бывало.

– Это к ней претензии… – Кивнула она в сторону ползущего по половику младенца. – Нагрянула в гости без предупреждения…

– Ты про кого? – не поняла Алевтина.

– Мать моя, Анна Викторовна, видите ли устала сидеть у себя в квартире, приехала к нам жарить курей и веселиться.

– Как это – устала сидеть? – прабабка теперь вовсю раскрыла сощуренные глаза, проследила, как внучка складывает на скамью верхнюю одежду, заговорила: – У неё делов что ли нету?

– Не-ету… – Проходя мимо прабабки с ехидством и нарочно пискляво произнесла Лидия. – Какие у неё дела… Стиральная машинка бельё постирает, посудомойка посуду помоет, мультиварка с пароваркой еду приготовят ко времени, робот-пылесос пыль соберёт. Какие у неё дела?

Женщины сороковых не сводили с неё глаз, остолбеневшие, даже в разы по сравнению с первым визитом. Лидия описала поистине сказочную жизнь, в которую верилось с трудом, сродни сказке о Емеле, развалившемся на печи или о скатерти-самобранке, имея которую, можно забыть об изнурительной работе, связанной с добычей пропитания.

– Это что ж… – заговорила Евгения, – в вашем времени и делать ничё не надо?

– Вы наконец приняли версию, что я-таки из другого времени? – наигранно удивилась Лидия, демонстративно всплеснув руками. – А я чуть было сама не поверила, что меня Бог к вам послал!

– Приняли, приняли! – закивали женщины. – Всё приняли, не гневися.

Внучка была не в духе, накопившиеся обиды встали комом, пульсировали, моментами вылетали, при этом она театрально психовала и размахивала руками, ходила взад-вперёд по избе, но ей явно хотелось кому-то пожаловаться, поговорить по душам. Все дни её вынужденного отсутствия жительницы старого дома промаялись, топтались у окна, чаще, чем нужно, переживали, а теперь соглашались со всем, лишь бы ей угодить.

– Кум задание выполнил? – приступила она к наболевшему.

– Исполнил. Всё, как обещал, – кивали женщины. – Всё сделал, как надо. Люди шепчутся о втором пришествии.

– Вот это излишне… Передайте, пусть больше помалкивают. – Она остановилась возле своего, на этот раз клетчатого, баула. – Переложите, как в прошлый раз, там пшено, масло, печенье… пусть раздаст.

– Раздаст, всё раздаст, – успокоила Алевтина. – Не переживай, мы похлопочем.

– Как бы на фронт ещё передать… – задумалась Лидия. – Я могла бы набрать на оптовке… Там в больших мешках…

Женщины следили за каждым её движением все во внимании, Евгения не реагировала на детей, воющих на кровати, когда волнения улеглись вспомнила о них, подошла.

– Мать не болеет? – поинтересовалась Алевтина, будто спрашивала о здоровье родственницы из соседнего села, с которой они давненько не виделись. В это время она шелестела сушёной травой иван-чая, раскладывала по эмалированным кружкам, заливала кипятком.

– Зубы вставляет, – не преминула доложить правнучка.

– А-а-а, зубы, куда ж без них… Еньк! Садись, чаю попьем!

Дети затихли – после кормления их сморил сон, взрослые, все трое, расположились за столом, Алевтина разложила принесённые внучкой сушки, казалось, что у них сегодня праздник – приезд важной персоны.

– А мужик твой как поживает?

Женщина-пришелец перестала быть посторонней, с её помощью бабки могли справляться о родне, которую поголовному большинству не удаётся лицезреть в связи с коротким существованием – кому-то не удаётся застать внуков, не то что правнуков.

– Замечательно. У него всегда всё в ажуре. Приветы вам передаёт. – Лидия пригубила чай, подула, поставила на подоконник ближе к морозному стеклу охлаждаться.

– Видать, хороший у тебя мужик, – вставила покрасневшая Евгения.

Внучка задумалась, повернула кружку, чтобы охлаждалась с другой стороны, огляделась по сторонам, вздохнув сказала:

– Бап, можешь для меня одно дело сделать – от беды уберечь?

– А как же! – Евгения почувствовала свою важность. – Говори – что за дело.

Лидия не знала с чего начать и начинать ли… Конечно, она рискнёт, но никогда не узнает сработало ли её предостережение, изменила ли она свою жизнь к лучшему… А может узнает, если к ней когда-нибудь постучится женщина с баулом за плечом и скажет: «Здравствуй, бап! Я твоя внучка!»

– Когда мне будет двадцать два, в моей жизни появится некто Игорь Рожнов. – Лидия сделала паузу, изучая поверхность стола, раскраснелась, копаясь в воспоминаниях, дыхание её участилось, стало громче. – Гоните его, куда подальше, и близко ко мне не подпускайте, не дайте за него выйти замуж, уберегите от него, за ради Христа! Я вас очень прошу.

Женщины напряглись, они ждали от неё объяснений и объясняться придётся, иначе баба Еня может не выполнить как надо её просьбу, не поймёт истинной причины, поведётся, как она сама, на это соблазнительное, завидное, как может показаться с первого взгляда, но на самом деле роковое знакомство.

– Я со своим Стасом встречалась ещё с юности – ухаживал, хорошо ухаживал, предложение сделал заблаговременно, но со свадьбой не торопился. Он то институт заканчивал, то на работу устраивался, то увольнялся, говорил, что сначала хочет на ноги стать, чтобы было куда жену приводить… А тут мне на голову свалился этот Игорёк из города Ростов-на-дону со всем своим размахом – цветами заваливал, подарками, богатый, отдельная приличная квартира, дорогая машина…

Господи, зачем я им это рассказываю, думала она, то, о чём давно забыли, зачем взбаламучиваю чистейшую воду, поднимая ил со дна, ведь всё давно затянулось и успокоилось, эта до боли унизительная история быльём поросла, всё забыто и пройдено… Пройдено для меня, а девочке Лиде, которая родится у той, что сейчас посапывает в люльке, только предстоит пережить эти унижения.

Лидия поведала, как завидный жених Игорь быстро сделал ей предложение, вскружил голову, и она отказалась от Стаса, оставив его подавленным, несчастным, самым несчастным в мире. Бедный Стас, разве он это заслужил…

Родня Рожновых тогда о ней высказывалась: «из грязи в князи», но столь высокое состояние отец сколотил на крупных взятках – должность ему позволяла. Свадьбу сыграли в Ростове: роскошную, красивую, невеста туда и переехала, лишив Стаса последней возможности хотя бы видеться с ней мельком. Брошенный парень тогда извёлся, звонил беспрестанно, только слышал в ответ одно и то же: не звони мне больше, я теперь замужем, забудь…

Но бывший звонить не перестал, разве что не так часто и сбавил обороты – не наседал и ни на чём не настаивал, интересовался о делах, говорил, что хочет услышать её голос, да узнать – всё ли у неё нормально и счастлива ли она в браке. В этот момент рассказа у Лидии выступили слёзы, она заигралась в бублик – нашла занятие рукам, чтобы скрыть волнение.

Счастлива ли она в браке… Уже месяцев через пять она заподозрила, что муж пропадает вовсе не на работе, а на посиделках с друзьями, позднее поняла, что посиделки эти проходят в частных банях, ещё позднее, что с женщинами, ну а потом открылось, что у Игорька есть пассия – с самого начала была. Перед друзьями он всегда зазнавался – и денег полно, и квартира хорошая, и жена молодая хлопочет, с ужином на столе его дожидается, разнообразные торты выпекает. Посмеивался, цинично акцентировал на том, что сейчас он с одной закончит и поедет к другой – проверить хорошо ли убрано да приготовлено. «Надо брать от жизни всё!» – было его излюбленной фразой.

Узнав про любовницу, с которой Игорёк регулярно таскался по баням, Лидия устроила разбирательство, а он за это её жестоко избил, сказал: знай своё место! После чего созвонился прямо в её присутствии с той бабой, пригласил куда-то, оделся и ушёл, пригрозив при этом, что будет только хуже, если она кому пожалуется. Лидия, вытирая кровь с лица, рыдала в одиночестве, корила себя в глупости и наивности, осознавала, что семь месяцев жила с хамелеоном, на время замаскировавшимся под обстановку, упивающимся собственной наглостью и высокомерием. Рожнов полагал, что ради достойного, как он считал, существования жена стерпит всё. Но тут позвонил Стас, услышал голос – невнятный, захлёбывающийся, кричащий навзрыд, забеспокоился, спросил: что случилось? Лидия рассказала, как есть, что ей плохо, что мир перевернулся. Обеспокоенный Стас сказал: собери с собой самое необходимое и быстро на вокзал, а он её встретит. Так она и сделала: бежала от князей, от красивой жизни, бежала с одной сумкой, оставив там всё, в том числе подаренное на свадьбу…

– Срам-то какой… – произнесла Алевтина, прикрыв рот ладонью. – По-другому нельзя было, коль богатый? Может смирилась бы, а?

Евгения зыркнула на мать неодобрительно.

– Нельзя, – вздохнула Лидия. – Да мы сейчас со Стасом куда лучше живём, чем этот ваш… богатый Игорёк… Отца его не стало, и сдулось богатство, всё прокутил. Раньше, чтоб отцу угодить, его на блатных работах держали, а теперь кому он нужен с купленными дипломами… Сам по себе он полный ноль.

– Правильно сделала, – произнесла баба Еня. – А то всякий сучий потрох будет детей моих колотить! Детей, внуков… Правильно!

Лидия взглянула на неё с благодарностью. Алевтина подбавила кипятка, принялась вытирать со стола, но данный вопрос не давал ей покоя.

– Надо быть смиреннее, – сказала она. – Муж в доме – голова и брехать с ним не надо. Я жизнь повидала, много лет пожила, поэтому имею полное право табе советы давать.

Внучка подняла брови и выпалила:

– Что значит: много лет пожила? Так мы ж с тобой почти ровесницы!

Прабабка осеклась, Евгения почувствовала гордость за внучку. Мы тоже не лыком шиты, думала она, но вслух произнести не решилась.

– Я ещё не всё рассказала… – На Лидины слова женщины среагировали повышенным вниманием, прабабка с тряпкой по-хозяйски облокотилась о стол, стала слушать. – Игорёк кинулся меня возвращать, подкарауливал, угрожал Стасу. Я не растерялась, быстро добилась, чтобы нас официально развели.

На самом деле не так уж и быстро – положенный месяц Лидию ждать заставили, затем дали время на примирение, долгое мучительное время, на которое пришлись все самые неприятные события. Она оказалась беременна и знала, что от Рожнова – первое время Стас устроил её в комнате, сам спал на кухне, пока Лидия не разберётся в себе: кто на самом деле ей нужен.

Но она уже знала наверняка, что всегда и до, и после, и во время скоротечного замужества ей нужен был только Стас – вот, кто по-настоящему любит, а не пускает пыль в глаза. Лидия была словно околдована Рожновым, ослеплена и пребывала в дремучем сне, пока Стас не разбудил её.

Игорёк вёл себя некрасиво: угрожал знакомыми из милиции, бандитами и бог знает кем ещё… Лидия тряслась от страха, единственным желанием было избавиться от Рожнова раз и навсегда, никогда больше не видеть его лица, не слышать его имени, поэтому решение она приняла без раздумий – сделать аборт.

– А-а-а-х-х-хы-ы… – вскрикнула Алевтина, зажав кулаком рот. – Решилась-таки на грех?

– Мам, погоди, присядь, не колготися! – одёрнула Евгения. Та обошла стол, облокачиваясь на него натруженными руками, будто едва держалась на ногах, присела, но продолжала стенать:

– Да как же так… Как тебя угораздило с дурума? Грех-то какой…

– Свобода от этого чудовища далась мне кровью, я больше не смогла иметь детей.

– Как же ты так… – причитала Алевтина. – Утаила бы, пущай твой нынешний думал бы, что от него…

– Ба, ну что ты такое говоришь? Я один раз его уже предала, нельзя так с человеком, который столько для тебя делает. У вас, возможно, так и поступают от безвыходности, а у нас мамаши сами научились детей поднимать, да ещё ДНК…

– Чёй-т я не поняла, чего она сказала… – обратилась Алевтина к дочери.

– ДНК! – повторила Лидия. – Экспертиза, такой анализ, показывает чей ребёнок.

– Ахы-ы-ы… Еньк, слыхала? – Алевтина взялась за голову. – Проверять будуть всех напропалую!

– Когда начнут делать? – с серьёзным видом спросила Евгения.

– Не волнуйтесь, вы не попадаете, когда станет доступно любому, – утешила Лидия.

Бабки притихли, переваривая услышанное. Нарушив молчание, Алевтина попыталась уточнить, уверенна ли она, что надо было бежать от первого мужа сломя голову, а то и ребёнок там мог появиться законный, да может этот непутёвый одумался бы и бросил ту прошмандовку…

– Как вы не понимаете, уж если поворачивать время вспять, то не до того момента, как я убежала, а годом раньше, чтоб не попёрлась я в то кафе, не встретила никогда этого Игорька, и всё бы у меня было хорошо, и дети были бы.

– Правильно она говорит! – сказала Евгения. – Скока ты сказала – двадцать два тебе будет? Не пущу! И в кафе… какое число? Тоже не пущу. Только бы ты послушалась, а то я вижу характер у тебя… махнёшь хвостом и вспорхнёшь из гнезда!

– Я научу, как сделать, чтобы я тебя послушала.

Женщины приготовились запоминать, керосинка стала гореть тусклым огоньком, изба погружалась во тьму. Расширяющая границы своих владений тьма наползала из углов, выбиралась из-под кроватей, оставляя нетронутыми лишь светлые лица. Кто-то из детей заворочался и всхлипнул сквозь сон.

– Расскажи мне одну историю, – полушёпотом заговорила Лидия, – как я у тебя рубль одолжила. Можешь начать с того, чтоб я прислушалась, будто я в вещем сне к тебе явилась с предупреждением и строго настрого наказывала выполнить, объясни, что в этом кафе я встречу монстра, и даже, если я в него всё-таки попрусь, сон вобьётся мне в голову и я буду начеку. А с рублём дело вышло так…

Дальше Лидия посвятила бабу Еню в подробности истории с сауной, уверила, что до сегодняшнего дня об этом происшествии знала она одна и больше ни единого человека, даже стены не знали.

– Не говорить, что ты из будущего приходила? – уточнила Евгения, которая слушала с таким видом, будто деньги взяли у кого-то другого, а не у неё.

– Если ты это скажешь, мы с матерью затаскаем тебя по психбольницам, и вряд ли кому-то будет от этого польза.

– И что же этот твой Игорёк навсегда отстал? – поинтересовалась Евгения.

– Не сразу. Поначалу строил козни, добивался, чтобы Стаса уволили с работы, искал знакомства с его начальством. Один раз ему это удалось, но Стас со своими способностями нашёл новую работу, даже лучше предыдущей. А когда появились соцсети, Игорь меня там первым делом отыскал, сменил тактику, начал ставить лайки, комплименты писать.

– Отыскал в сетях? В рыбацких что ль? – удивилась Евгения.

– Да как же вам объяснить… – Лидия оглядела дом в поисках за какой предмет можно зацепиться, чтобы помог в сравнении.

– Лайки – это собаки? – не унималась Евгения. – Ездовые поди?

– Представьте, что на дверь вашего сельпо люди вывешивают свою самую красивую фотографию…

– Та-ак.

– Под фото указано имя, дата рождения, в каком заведении учился: институт, училище, школа… А ниже каждый добавляет новые фотографии, к примеру, где мы со Стасом катаемся на лыжах, в ресторане сидим, на экскурсии возле достопримечательностей. И так каждый показывает – где он побывал, какое блюдо ему подали к пиву в баре, как он отмечает праздники и так далее… А другие комментируют – пишут письма, мнение об этом фото, и все их читают и тоже комментируют.

– Да вы что там повсбесились все? – уставились бабки.

– Это что ж я, – откровенно возмутилась Алевтина, – выну из рамки свою карточку с дедом и повешу на магазин? – Её удивлению не было предела. – А все будут приписки снизу ставить, что они о нас видите ли думають… Не-е-е… нам такого не надоть. Игнатиха знаешь, чего там про нас накалякает? Она итак мне третий год талдычет, так и колет в глаза, что я ей наседку подменила, а это она будет на весь белый свет кукарекать… В наше сельпо кто тока не захаживает, пришлые заезжають – позору не оберёшься.

Лидия пожалела, что взяла такой пример, но по-другому ей и в голову не приходило: как до них донести необъяснимые для неразвитых сороковых вещи? Сельпо – лобное место сплетен всего села, лучше бы она его не задевала, от одной только мысли, что тебя обсудят возле его дверей, бабок кидало в холодный пот. Попытавшись выправить ситуацию, используя для примера доску почёта, только на которой под фото граждане размещают поздравления, онауслышала противоположный бурный возглас родственниц, сопровождаемый рукоплесканием, чуть не разбудивший детей.

– Да за какие же это заслуги тебя туды занесло?! Надо же… на доске почёта висит… Наша унучка… Дозволь нам перед соседями похвалиться, мы бы всем носы поутирали!

– Всё! Хватит! Не поймёте вы ничего! Я устала уже искать другие сравнения. – Лидия заставила их умолкнуть. В наступившем молчании она всё же попыталась отыскать в окружении подходящие предметы для сравнения, но обстановка ушла во тьму.

Тьма имела свой цвет – прозрачной седины, скрывающей под собой глухую черноту с синеватым подтоном, вот уже как с час в ней растворились светлые ткани одежды, полотенца, обрамляющие иконы и белая посуда. Здесь давно привыкли делать всё ощупью. Старшая бабка в кромешной тьме сполоснула кружки, обтёрла рушником, расставила по полкам. Послышался писклявый скрип открывающейся печной дверцы, шорох прогоревших углей, затем со скрежетом задвинулись заслонки. Лидия нащупала свои вещи.

– На дворе, небось, такая морозина… – противясь растягивающимся от зевания челюстям, произнесла Евгения.

– Я на улицу не пойду, – сказала Лидия. – На вашу улицу, а на мою идти придётся. – Она нащупала пульт. – Ба, ты отошла от печи? – обратилась она к Алевтине. – Дай я тут стану… Отойди подальше, ненароком зацепишься за меня и переправишься в другой век.

Мраморное лицо Алевтины выплыло из темноты с другой стороны, освещаемое лунным светом, проникающим с улицы, проход был свободен. Её дочь, судя по звукам, склонилась над люлькой, и женщина-пришелец двинулась в обратную дорогу.

Одна нога провалилась в яму, выкопанную заблаговременно для весенней посадки многолетников, Лидия чуть не подвернула стопу. Надо было брать левее, подумала она, на тридцать сантиметров ближе к вёдрам с водой. Света в окнах не было, и здесь пришлось пробираться на ощупь. Мрак охватил оба мира. Он начинался сразу за входной дверью, ещё из прихожей она расслышала художественный храп Стаса, подкралась к мобильнику, проверила который час – время было пол первого, вспомнила бабку и её недовольство поздними возвращениями. Лидия переоделась, вышла из ванной, подготовилась ко сну, после чего залезла под одеяло. Что-то изменилось в душе – странное облегчение, она наконец кому-то выговорилась – всё, что удерживала в себе годами вышло из замурованного сердца, улетело в прошлое столетие безвозвратно.

Вспомнился Игорёк – основное звено в цепи её долгих мучений, ей показалась, что она с ним сегодня расквиталась сполна – отрубила от своей жизни пуповину, связывающую их. Она жалела себя – не ту, кем ощущала теперь, а Лиду из прошлого – наивную, неразборчивую, у которой впереди весь пройденный этап пребывания в кошмаре. Для очистки биографии этой неискушённой Лиды она сегодня подготовила тайного агента, снабдила его информацией – остальное зависит от бабкиной смекалки, но она была абсолютна уверена, что та приложит все усилия, чтобы знакомство с Рожновым стало не радостным, а до отвращения отталкивающим. Это уже не впервые: бабка как-то устроила грандиозную травлю на неугодного Лидиного ухажёра, в ход летели самые нелестные оскорбления, Евгения настроила против него каждого, и парень сдался. Причина её агрессии так и осталась невыясненной. Боже мой, подумала Лидия, его ведь тоже звали Игорь.

Изменится ли мир после незначительного вмешательства, после такого маленького иного поворота событий… В будущем единственным спасением во избежание апокалипсиса может стать эвакуация людей, животных и ценных видов растений в прошедшие века, где они смогут начать новую жизнь. Во избежание перенаселения планеты их раскидают в разные века, идеальным вариантом могут стать самые глубокие из них: с девственными территориями, с чистейшей экологией на планете, полные ресурсов. Возможно, Стас – первый, а может и единственный разработчик данного направления, и изменив судьбу своей семьи Лидия рискует повлечь за собой пагубные последствия. Что, если она нарожает ему пятерых, в результате чего Стасу, погрязшему в заботах о детях, не хватит времени заниматься изобретением и блоку не суждено будет появиться на свет?

Ей захотелось при следующей встрече сообщить бабе Ене, чтобы та не вмешивалась в ход событий, пусть всё идёт как идёт, пусть свадьба с Игорем состоится без изменений. Надо перетерпеть короткую чёрную полосу для того, чтобы настала долгая белая полоса. Мысль осеклась, Лидия начала думать, что вся её жизнь – долгая чёрная полоса, как ни старайся, как не меняй события местами…

Утром Стас поднял настроение, воспоминания о сложном периоде её жизни растворились, словно капля горькой настойки в стакане воды. Чем будет больше объём воды, тем незаметнее станет горечь. Лидия вытряхнула из головы скверные мысли, углубилась в текущие дела, отвлеклась – лёгкий душок настойки продолжал чувствоваться, но не настолько выраженно, как накануне.

– Что там твои бабки? Ещё не пора им закидывать авока-а-адо? – Кураев выговорил последнее слово бравурно, сопровождая взмахом руки, как это делает дирижёр. – Ну вот, опять обиделась… Лидуш, я пытаюсь тебя развеселить, а получается обратное.

– Не обиделась… Правда.

Муж убавил громкость галдящего телевизора.

– Чем вы там занимаетесь столько времени? – поинтересовался Стас. – Вчера вернулась в пол первого. И о чём можно столько времени болтать…

– Как ты узнал во сколько я пришла? Ты же храпел на весь дом! – Лидия сразу вышла из состояния апатии и оживилась.

– Я может быть и спал, а компьютер тем не менее продолжал фиксировать – во сколько запустили блок, во сколько он был отключен… Тебе показать – во сколько он был отключен? Знаешь сколько часов ты там проторчала? Блок пахал пять часов напролёт. Я рискую собственной женой, я переволновался, я сдуру принял успокоительную таблетку, а она меня несвоевременно вырубила побочным снотворным эффектом. – Стас постепенно заводился.

– Я больше не буду. – После Лидиных слов стало тихо. Изобретатель умыл под краном лицо одним движением, хлебнул воды из ладони, спокойно спросил:

– Ты больше не будешь туда ходить? – Он весь напрягся, до сих пор в его поведении угадывалась неясность – чего он всё-таки хочет, чтобы она прекратила туда таскаться, или наоборот…

– Теперь я буду только помогать им – отнесу и обратно. Когда я засиживаюсь, слишком многое раскрывается, я боюсь, что произойдут сдвиги, что кто-то из нас начнёт форсировать события, изменять их направленность, исключать неугодных людей… Я боюсь… я боюсь исказить действительность, угробить мир! – Лидия отвернулась к окну, закрыв дрожащей ладонью часть лица, глаза её заблестели.

Стас тяжёлой рукой облокотился о холодильник, лоб сморщился, он стоял в раздумьях, принимал какие-то решения, возможно, мучился, что не знает – какое решение принять…

– Так, с сегодняшнего дня я сам буду перемещаться! – Изобретатель засуетился.

– Нет! – вскрикнула Лидия. – Не сейчас, не с сегодняшнего… Дай мне время. Я не могу от них оторваться, ты понимаешь? Это – не сходить в гости к бабке на юбилей, это – разобраться в отношениях с ней, потому что после её смерти этого сделать уже невозможно, всё обрывается! Я хочу понять, почему она ко мне так всегда относилась – хуже, чем к другим внукам, почему с другими она лебезила, конфетами угощала, а меня воспитывала в приказном тоне? Почему она меня так ненавидела, что я ей сделала плохого? Почему именно я, я что самая непутёвая в семье? Я же больше остальных добилась успеха, я получила образование, сделала карьеру… А посмотри на этих любимцев – Таня всю жизнь просидела в домохозяйках, Лиля увязла в этом цветочном отделе – семнадцать лет стоит в одном и том же отделе, Миша бухает – а этот внучок вообще отдельная тема, его она больше всего в жопу целовала, да по головке гладила, а из Мишеньки вырос самовлюблённый пропитой тунеядец! Я понять хочу – почему?

– Ну ты сама же себе и ответила, – остановил её Стас. – Это ты у неё была любимой внучкой, именно тобой она занималась, воспитывала – как ты говоришь. Именно тебе она посвятила большую часть времени и знаний, а остальным достались только конфетки.

Зазвонил мобильник, Лидия нервозно отклонила вызов.

– Думаешь, она всегда такой была – диктатором? – продолжила она. – Я не могу её раскусить, она там кроткая и застенчивая, в рот всем заглядывает… еле отучила обращаться ко мне на «вы». А теперь… достань её фотографию недавних времён… Кого ты там увидишь – старушку «божий одуванчик»? Не-ет… перед тобой предстанет Муссолини, под командованием которого я провела лучшие годы своей жизни.

– Лид, тебе больше нечем заняться, как раскусывать бабку? Что ты застряла в этом прошлом? Ну была она одной, жизнь её побила – стала другой… Думаешь, ты́ не изменилась?

– Не настолько!

– Господи! И зачем я соорудил этот прибор… Моя жена увязла в психике давно почившей бабки… Что я наделал… – Кураев начал ходить, наигранно причитая: – Что я натворил… Разобрать бы его к чертям собачьим, но это будет приравниваться смертоубийству. Моя жена совсем сдвинется по фазе и снова в этом виноват буду я!

Телефон настойчиво добивался, чтобы его взяли, на экране высвечивался один и тот же номер и принадлежал он начальнице. Лидия убрала звук, ещё не придумав, чем отмажется, так как в данный момент время считалось рабочим. Начальница не любила враньё из принципа, но это был не тот случай, вряд ли сотрудница начнёт сожалеть и извиняться, что не ответила по причине странного поведения бабки, закопанной на кладбище, у которой в гостях она недавно побывала.

– Стас, я тебе обещаю, что сегодня вернусь адекватной. Я пересмотрю семейные проблемы, выгоню тараканов из моей головы, расставлю, наконец всё по своим местам. Хватит мне себя терзать, пора вспомнить, что это наука, начну сама вести записи наблюдений. Надо составить график перемещения, буду ходить в определённые дни, а не таскаться каждый день.

– Совсем другое дело! Какой мы составим график?

Лидия сняла с холодильника календарь, чиркнула в нём ручкой.

– Два раза в месяц, начнём с сегодняшнего дня, бабок тоже поставлю в известность – по каким дням, чтобы напрасно не ждали.

– Неужели сегодня ты впервые вернёшься вовремя и в спокойном состоянии: не кинешься к рюмке, не ляжешь смотреть в потолок… Даже не верится… – Муж уставился на неё воодушевлённо, сочтя, что она наконец выздоравливает.

– Можешь подождать меня у стены, – уверила она его. – Пойду по светлому, часа в четыре, отнесу им и обратно. Кстати, я сейчас мотанусь мотков куплю…

– Мотанусь мотков? – Стас заулыбался.

– Пряжу… бабки вязать любят. В тканях на втором этаже пряжа продаётся всякая, любого состава и расцветок. Будут детям вязать шапки, шарфы…

– А-а… Ну и в ткани зайди, отрежь им чего-нибудь…

Лидия повеселела, объяснилась с начальницей, встала, засуетилась по дому. Времени было рано – начало девятого, она планировала успеть многое: сейчас поработает часов до двух, сгоняет в город, к четырём – в сорок второй, по возвращении из сорок второго приступит к генеральной стирке.

Тем временем её муж продолжил составлять техническое руководство по заказу одного предпринимателя, у него тоже хватало дел. Мелькнула мысль: если бы не её родство с жителями старого дома, если бы это были совершенно чужие и незнакомые люди, отпустил бы он её в прошлое? Нет, не отпустил, да и сам ходил бы нечасто, по ходу исследований.

В магазине продавец удивилась: зачем эта женщина выбирает пряжу самого колкого стопроцентного шерстяного состава и самых невзрачных оттенков. Продавец шелестела упаковкой, то и дело пыталась подсунуть нежнейшее акриловое волокно: переливающиеся лёгким мерцанием модные варианты, с ресничками, кручёными узелками и другими дизайнерскими наворотами, доставала салатовую, бирюзовую и пастельную палитру, которая так же не произвела на покупательницу должного впечатления. Стас отжигал похлеще продавщицы: перед выездом он посоветовал купить пряжу цвета домика Барби, на что Лидия сквозь улыбку ответила: дурак! Лидия заметила из чего вязали женщины сороковых, какие нити свисали с четырёх перекрещенных между собой спиц, к колкому они были привыкшие в отличие от современных женщин, облачённых в нежность, даже искусственного состава.

В «Тканях» происходило тоже самое: Лидия купила два отреза серой и блекло-чёрной шерсти. В соседнем отделе она приобрела для бабок средство от моли, которую сама в глаза не видела уже лет пятнадцать – либо по вине современных запахов, либо, как говорят, по вине пагубного влияния мобильных телефонов, а может шубы на вкус стали не те.

Когда она села в Рено эмоции радостных приобретений сменились назойливой тревогой. Думаешь, тебе в будущем это зачтётся, нашёптывал голос, тот, что постоянно создавал противовес, всегда подвергал сомнению. Лидия вела машину, пытаясь отгораживаться от любых голосов, ей хотелось заткнуть уши, вытравить негативное, очиститься от мусора в голове и начать всё с чистого листа. Сегодня она обещала Стасу выполнить миссию в другом формате, не принимая ничего близко к сердцу, вернувшись, спокойно доложить о проделанной работе, а не метаться по дому в истерике.

– Смотри что я соорудил! – встретил её Стас. – Ручная мукомольня!

– Это ещё зачем? – Лидия заглянула в кладовую и первым делом выставила на порог валенки.

– Для бабок. Когда нет муки, но есть зерно. – Муж ходил за ней. – Смотри, смотри: берёшь зёрна, в данном случае у меня ржаной солод, тот, что мы покупали для хлебопечи… Смотри: тут жернова, поворачиваешь вот так… Видишь, как я кручу? А снизу… вот отсюда мы получаем вполне добротную муку. Видишь, как удобно?

Она наблюдая за ним начала укладывать сумку. Близился загаданный час, другими словами, было уже без четверти четыре. Мукомольню Лидия молча впихнула в другую тару – ей не понравилось, что устройство добавило значительный вес, но порадовала сама идея. Муж суетился рядом, в результате обе сумки он успешно взвалил на неё, и Лидия переместилась.

Чуть ли не из-под ног пулей вылетел зазевавшийся кот и стремглав умчался за сараи. Женщина-пришелец огляделась. Где-то вдалеке послышалось ржание лошади, с другой стороны раздавался звонкий стук молотка: жизнь бурлила в отличие от времени поздних посещений. День всё ещё был по-зимнему коротким, люди спешили доделать начатое, пока не сгустились сумерки. Лидия по обыкновению двинулась на разведку с пустыми руками и постучала в окно – так же по обыкновению выглянула более шустрая Евгения. Вместе они втащили сумки и вместе их по-быстрому разобрали, пока кто-нибудь случайно не заявился. Алевтина отсутствовала, дети копошились на кровати – полусонные после недавнего пробуждения.

Лидия попыталась отставить в сторону коромысло, чтобы не мешалось.

– Ого, какое тяжеленное!

– Оно ж дубовое, – пояснила баба Еня.

Внучка перевернула его в горизонтальное положение, взвесила в руках оценивая.

– Да плюс ещё вёдра с водой – какую тяжесть вам приходится таскать на себе.

– Мы привыкшие. – Евгения вернулась к прерванному занятию: приподняла полотенце, которым было накрыто ведро, стоящее на табурете, погрузила в квас длинную деревянную скалку, размешала, поднимая гущу со дна, хорошо укутала.

– Теперь я понимаю, почему мой рукастый супруг решил заняться облегчением вашего труда. – Подошла к ней внучка. – Вот смотри: прибор, что я тебе принесла… Стас сконструировал так, что его совсем несложно вращать и с его помощью вы получите муку из любых зёрен. – Лидия покрутила за ручку, хозяйка проявила интерес, вытирая руки о фартук.

Внезапно в сенях послышались шаги, Евгения вспомнила, что дверь во двор осталась незапертой, а поступь была явно нехозяйской – это были осторожные шаги, изучающие. Обеих охватила внутренняя паника, несмотря на то, что кроме мукомольного прибора всё было припрятано – это был страх того, что их едва не застукали, распахни эту дверь минутами ранее, когда они спускали продукты в погреб.

– Хозяева-а! – послышался женский голос. Евгения бросила на внучку взгляд, который мог означать только одно: прячься.

Лидия юркнула за печь, пролезая под длинную занавеску, мукомольню она прижала к груди, прислонилась к тёплой стене спиной, замерла.

– Можно? – дверь протяжно скрипнула и в избу вошла молодая особа. Евгения сделала вид, будто только что закончила укутывать полотенцем ведро с квасом из ржаночки.

– Бог в помощь! – поприветствовала гостья. Хозяйка продолжала возиться с ведром. – Присесть позволишь?

– Садись, коль пришла, места не жалко, – ответила бабка недовольным тоном, гостеприимством явно не пахло.

– Матря-то иде?

Евгения зыркнула на неё недобрым взглядом и сухо произнесла, наклонившись к ведру:

– В проруби полощет.

Возникло неловкое молчание, напряжение только усиливалось.

– Я чего пришла… – женщина мялась, издавая тяжкие выдохи, осмелев изложила причину визита: – дитё хотела забрать.

– Ишь чего удумала! – взорвалась бабка с пол оборота. – Явилась, не запылилась спустя полгода… Дитя ей отдавайте!

Женщина отпрянула от неожиданности, но собравшись продолжила наседать.

– Виноватая я пред тобою… Хоть бей, хоть режь… только вороти мне дитя. – Голос незнакомки становился плаксивым и умоляющим.

– Чего это я должна табе его вертать? – держала оборону Евгения. – Ты мне как говорила: забери, Христа ради, мне оно не надобно!

– Так я ж на фронт хотела… – Женщина шмыгнула носом, достала из кармана платок, утёрлась.

– Что, не взяли на фронт? – В голосе бабки чувствовалась ярость. Агрессия не переставала возрастать при каждом очередном слове. – Таких, как ты, туда не беруть.

– Я в санбригаду просилась…

Хозяйка громко усмехнулась.

– Да кто тебя примет… в санбригаду?! Медичка выискалась… Чего же ты до фронта не доехала, а? Глаза свои бесстыжие сидишь мозолишь… – На это женщина смолчала, всхлипнула, кротко посидела, искоса наблюдая, как Евгения, возмущаясь, стала игнорировать чужое присутствие и приступила к очередным делам, затем начала новый натиск:

– Еня… верни мне дитя – одумалася я…

– Ты мне его на порог привезла?! – рявкнула бабка. – Я приняла.

Лидия приоткрыла занавеску, в её обзор попали дети: пятимесячная в марлевом подгузнике сучила голыми ножками, обсасывая сухарь, старший наблюдал за происходящим, готовый расплакаться. Ей стало жалко Ромочку, выходит, что эта опомнившаяся по прошествии полугода бесхребетная пьяница и распутница, каких на фронт не берут, его родная мать? Бедный Ромочка… Его белое испуганное личико следило за ругающимися взрослыми, будто он знал, о чём идёт речь, несмотря на возраст, будто он понимал, что его сейчас делят.

– Верни дитя, гадина! – Незнакомка перешла на крик. – Твой мужик ко мне попёрся, потому что тебя ни один человек стерпеть не может!

– Ты мово Витьку не трожь! – не уступала бабка. – Не табе его имя змеиным языком упоминать! Он Родину защищает! Все знають, как ты его опоила.

– Что-то он не шибко противился… – Соперница подобными оправданиями только подливала масла в огонь.

– Ты мово Витьку не срами! Мне люди сказывали, как ты в подворотне валялась, пьянчужка подзаборная! – В мыслях у Лидии промелькнуло, что сейчас она, наконец, свою бабку узнала: гонор, едкие обзывательства, твёрдый характер, который та в данный момент проявляла, – вот она, та истинная бабка двухтысячных. И не впоследствии она такой станет – она ей уже была, просто до этого случай не представился.

– Да на что оно табе – чужое дитё? – плакалась незнакомка.

– Витькино – не чужое. Ты собой все подворотни подмела, прошмандовка! Не зря тебя баба, ваша песчанская, из-за угла ведром помоев окатила – люди сказывали, как ты с её мужиком в стогу кутурялась!

– И-и-их! Люди сказывали… Что ты слухаешь людей этих, мало ли чего приплетуть…

Евгения краем глаза заметила, как за окном у калитки военный в овечьем тулупе прикуривает самокрутку, ждёт, дымит, прогуливается из стороны в сторону. Ей стало ясно, что приехала соперница не одна, с подмогой, но Евгения не боялась, в ней сидела тигрица – косы выбились из-под косынки, глаза горели.

– Не отдашь значить? – женщина заговорила спокойно, словно сдалась. – Ну Бог табе судья. Я проведать хотела… – от её нерешительных раскачиваний – встать или не встать зашаталась скамейка, деревянные ножки постукивали о неровный пол, но визитёрка не спешила прощаться.

– Проведала? А теперь иди отсель! – Евгения, подбоченившись, нависла над ней.

– Имя-то оставила, как я просила? – Женщина, каких в простонародье называют «кукушками» начала подтирать глаза, собираясь на выход. – Динкой назвала?

– На что мне твои собачьи имена – у нас свои имеются! Нюркой её звать! Анной Викторовной!

Лидия сожмурила глаза, стиснула зубы – сжала до боли в дёснах, быстрая слеза скатилась прямо за ворот, за ней ещё одна, и ещё, кожа начала пощипывать от сырости. В эту минуту мир перевернулся, пальцы сжимали мукомольню, давили с силой, она вцепилась в неё, как в последнюю надежду, чтобы осознать, что она сейчас не спит. Пальцам было больно, значит – не сон, но это не боль в сравнении с тем, что она сейчас чувствовала в душе.

– Ах ты змея подколодная! – летело вдалеке, за шумом в висках, за детским рёвом, казалось, что голоса галдят у соседей через стену – они ругаются, решая свои проблемы, но не всегда их узнаёшь, эти голоса за стеной, они безлики. Как же хотелось её увидеть, ту, которой принадлежал второй, плаксивый голос, ту женщину, до конца неуверенную в своей правоте.

– Пьянь! Шлюшка красноносая! Убирайся отседа!

– Ах ты гадина! – Кукушка бросилась на Евгению, вцепившись ей в горло. В доме началась потасовка, что-то опрокинулось, верёвка с постиранными вещами оборвалась. Лидия увидела в щель, как незнакомая женщина в пальто и валенках завалила бабу Еню на кровать, на которой сидела малышня, руками она держала её за горло. Дети визжали, бабка хрипела. В последний момент Лидия заметила, как бабка перевела взгляд с нападавшей на внучку, стоявшую в оцепенении между стеной и занавеской, глаза Евгении смотрели на неё с мольбой.

Лидия не выдержала, выскочила из укрытия, подбежала, размахнулась мукомольней и опустила её на голову кукушки. Руки нападавшей ослабли, Евгения столкнула с себя обмяклое тело на пол с трудом дыша и держась за горло. Внучка стояла в ступоре, прибор вывалился из рук, обе смотрели на бездвижное тело, у которого на головном уборе постепенно расширялось кровавое пятно. Отдышавшись Евгения произнесла:

– Вот твоя бабка, полюбуйся! Во всей красе.

У Лидии тряслось всё тело, она изучала профиль чужой незнакомой женщины – молодое лицо, но обветренное суровыми ледяными вихрями. Из-под пухового платка торчали вьющиеся тёмно-русые волосы, рот был приоткрыт – чужой незнакомый широкий рот. Всё в ней чуждое, бабка была хоть и груба, но от начала и до конца дней оставалась близким человеком, а откуда взялась эта тётка, абсолютно незнакомая тётка… Вопросов у Лидии было много, ответы на некоторые из них она уже выяснила из подслушанного диалога. История казалось понятной, не понятно только одно: почему она считала себя похожей на бабу Еню, тогда как родственные узы её связывали с дедом, черты лица которого она никогда толком не видела, кроме старых довоенных потрёпанных снимков, да и в те досконально не всматривалась – что там у неё был за дед.

Женщины с опаской нависли над телом, проверяя пульс и дыхание: тело не подавало признаков жизни. Бабка в испуге отпрянула, схватилась за голову, закачалась. Внучка остановила взгляд на одной точке, выбранной наобум – кровавое пятно, повисшее в воздухе, росло и затягивало весь обзор, подобно красной пелене, заволакивающей всю избу.

– Как же нам с нею быть? Мы ж её пришибли. – Бабка под словом «мы» взяла половину ответственности на себя.

– Что-нибудь придумаем… – вяло произнесла Лидия, едва ворочая языком. Она была среди них взрослой, эта, другая – молодая дурочка, хоть и с характером, могла наломать дров.

– Что же теперь со мною будет за душегубство… – Евгения закрыла лицо ладонями. – Дети мои теперь останутся сиротами… Матря хворая стала, Витька воюет… Дети, мои дети… Ох-ох-ох…

– Погоди, не причитай! – оживилась Лидия. – Надо подумать, как от тела избавиться.

Бабка убрала от лица руки и заговорила тише:

– Её мужчина там дожидается. Не дождётся – сам войдёт. Вот беда, так беда…

Лидия украдкой глянула в окно: военный прохаживался – теперь её ухо уловило, как тот от безделья подошвами сминает со скрипом неровности снежной дорожки.

– Я знаю что делать! – резко повернулась она к бабке. – Я труп заберу с собой, а там мы с мужем придумаем, как с ним быть. Там её ни одна душа не хватится и разыскивать никто не будет.

Бабка начала креститься, не отрывая от внучки взгляда.

– Ты только поможешь мне взвалить её на плечи, – продолжала Лидия. – Потащили к вёдрам!

Евгения засуетилась вокруг, пытаясь взять труп за другую руку. Вместе они подтянули тело к точке отправления.

– Дядьке этому скажу, – проговорила вполголоса бабка, – что она попросилась выйти через заднюю дверь и ушла огородами. Люди знают, какая она придурошная, пущай хоть каждый угол обрыщет, хоть по катухам пройдёт…

– Мельницу от крови оботри и спрячь куда-нибудь подальше, прибери здесь.

Евгения встала во весь рост, выпрямила спину, переводя дыхание.

– Кабы не ты, – сказала она, – эта непутёвая… если б не придушила, так Нюрку всё равно бы унесла. А где её тогда искать во время войны? Так и родилась бы ты у непутёвой алкашни незнамо где… Если б родилась…

Лидия, соглашаясь, заторможено кивнула, потом до неё что-то дошло – запоздалые сбившиеся в кучу выводы. Она уставилась на бабку большими с мокрым блеском глазами с вызовом и произнесла:

– Однако, я родилась в твоей семье, а не у алкашни, – в твоей путёвой, уважаемой семье, которая вреда никому не делала, среди скелетов, маринующихся в шкафу. Что же с нею стало, что же вы с ней сделали без моего вмешательства? Может её останки до сих пор покоятся под засыпкой ямы в нашем палисаднике? А вы все молчите, секретами обрастаете, а я одна у нас – дура!

– Никого я в яме не хоронила!

– Да откуда ты знаешь? Если у вас сейчас такое творится, то дальше… мне страшно представить.

Обе дёрнулись от звука, донёсшегося с улицы. Возле заждавшегося военного остановились сани, извозчик поприветствовал, завязалась беседа.

– Ты пока здесь не появляйся, – сказала бабка уверенным тоном, когда они наблюдали за мужиками в окно. – Лихое время, пусть утихомирится, а то до беды недалеко. Придёшь опосля войны.

Чужак в тулупе закончил разговор и повернулся к калитке, упёрся в неё твёрдой рукой – в нём угадывалась нервозность, моментами он поглядывал на часы, очень скоро он эту калитку откроет. Лидия полезла в карман за чёрным пультом, бабка заметила, как в эту секунду её лицо исказилось, в нём появился дикий испуг – карман оказался пуст. Обе застыли, глядя друг на друга. Внучка кинулась искать: заглянула за штору, опустилась на колени и пошарила под кроватями, перевернула тело, выискивая под ним – единственная надежда на возвращение домой отсутствовала. В обычный день – без незваных гостей, свалившихся на их грешные головы, они с бабкой здесь всё спокойно бы переворошили, но счёт шёл на секунды – вот-вот зайдёт приятель убитой и всё закончится.

Она присела на скамью в полном отчаянии. Это оно – наказание за содеянное: за нарушение стабильности времени, за убийство, пусть и без злого умысла, а с целью защиты, за поиск истины – не надо знать того, от чего судьба тебя заботливо так долго отгораживала. Она пыталась восстановить в памяти момент отправки: может в суете она забыла положить его в карман? Нет… она точно помнила, как держала его перед стартом, как ощущала скользкий пластик, когда стояла перед избой с руками в карманах.

Ромочка издал визгливый оклик и попал в обзор – Лидия, подняв на него глаза, сначала просто уставилась: в маленькой ручонке виднелось что-то чёрное – блестящая пластмасса с хромированным ободком. Ничто в этом доме и за его пределами не имело малейшего внешнего сходства с бесценным инструментом, именуемым «пультом». Ребёнок успел его обсосать и бродил по дому, постукивая величайшим творением всех времён и народов обо что попало.

– Тихо, тихо, малыш… – Лидия подбежала к нему на полусогнутых, выставив вперёд руки. – Только не нажимай, только не урони, осторожно… Нет! Не бей этим о кровать! Стой! Не грызи, не надо!

Вместе с бабкой они попытались вытащить устройство из цепких ручек, но дядя Рома с трофеем расставаться явно не собирался, он приготовился его отвоёвывать.

– Дай ему что-нибудь взамен! – выкрикнула Лидия. Голос её дрожал, внутри всё колотило, адреналин до краёв наполнил кровеное русло. Мальчик чувствовал нервозность и как бы в отместку сопротивлялся, не взирая на уговоры.

Утрата редкостной игрушки привела к фонтану истеричного плача, бабка пыталась унять, Лидия тем временем осматривала устройство – проверить его работоспособность можно лишь одним способом…

– Я исчезаю… – сказала Лидия и начала затаскивать тяжёлую ношу себе не плечи. Моток из свёрнутых сумок торчал за пазухой, на грудь свисали руки мёртвого тела, она держалась за них, пытаясь встать с колен.

– Погодь! – остановила Евгения. – Рупь!

– Чего?

– Тот рупь… в бане чтоб помыться… – Она торопилась сказать, пока Лидия не нажала. – Ничё мне не вертай, не должна ты, а коль понадобится, бери ещё!

Всё произошедшее до этих слов моментально стёрлось, как незначимое, как скошенная трава, незаметно перепревшая в земле, забитая новыми побегами, более существенными, доминирующими над тем, что когда-то относилось к важному. Тело уже не казалось обременительным – Лидия его держала легко; мысли заполонил злосчастный рубль – после вчерашней исповеди ей только что отпустили грехи.

С улицы донёсся бодрый голос воротившейся Алевтины, та вероятно пока не догадалась по какому поводу у них посетители – правнучка заторопилась, теперь очередь была за ней, теперь она была держателем страшных тайн, которыми обзавелись за короткий срок они с бабкой, и эти тайны будут тщательно сокрыты. Алевтине лучше не знать о том, что здесь произошло, для её же блага, для неё была уготована та же версия, что приезжала кукушка малахольная дитя обратно клянчить, расстроилась, да ушла огородами.

Перемещение прошло успешно – устройство не пострадало. Лидия рухнула под тяжестью человеческого тела, с силой сбросила его с себя на глазах у шокированного и удобно устроившегося на принесённом стуле изобретателя. Звуки, которые он поначалу издал представляли собой слоги, отсутствовавшие в русском языке; стул, когда он вскочил, свалился на бок. Наконец он выговорил:

– Что это такое? Лида! Что за хрень?! Какого рожна ты приволокла её сюда?!

Жена продолжала сидеть на снегу, переминая пальцами пульт, самообладание иссякло – она разразилась истеричным воем, надрывающим сердце, как говориться, на все голоса. Стас взметался между сидящей и лежащей – кому нужней была помощь он сходу не распознал.

– Я её убила-а-а… – завывала Лидия, – свою бабку убила-а-а…

Стас отнял у неё пульт и наклонился к бездыханной женщине, держась за поясницу. Свет от крайнего окна, пусть не в полной мере, но всё же дотягивался до площадки, где разыгралась трагедия.

– Бабки способны настолько меняться? – уставился он на лежащую. – Я бы даже сказал, что она подверглась пластической операции.

– Хватит издеваться! – захлёбывалась Лидия. – Та мне не родная-я-я… Они с дедом нагуля-я-яли, а та взяла на воспитание-е… мою ма-а-ать…

Стас сначала долго смотрел на неё и на труп, усваивая полученную информацию, подобрал табурет, поставил в снег, присел.

– Ну и дела… И зачем я только позволил этому случиться… Разберу на запчасти чёртов ящик! Или нет! Раскидаю детали по разным помойкам, чтобы вовек не собрать!

Посторонний стон заставил обоих умолкнуть – точно так достигается беззвучный режим на видео одним нажатием кнопки. Кураевы сфокусировали всё внимание на пострадавшей – женщина шевельнулась.

– Матерь божия… – произнёс Стас. – Да она жива!

Лидия сначала растерялась, но муж толкнул её к действиям, взяв руководство на себя:

– Быстро понесли в машину! Пулей! Не мешкаем, не мешкаем…

Пара втащила тело на заднее сиденье, подложив под голову автомобильный коврик вместе с первым попавшимся полотенцем. Стас открывал ворота и прогревал, пока Лидия в темпе переодевалась в свой пуховик и шапку, меняла обувь. Уже стемнело, улица была пуста, за исключением мелькающих машин вдалеке – на дороге, к которой выходили все параллельно идущие улицы.

Кураев сел за руль после того, как жена выкатила Рено за ворота. Дорогу разъело, резкая оттепель привела к грязи и сырости, по утрам стояли туманы, осадки больше походили на дождь.

По дороге Лидия рассказала всю историю в подробностях, периодически поглядывая назад: женщина шевельнула губами, в другой момент дрогнули веки. Кураевы сговорились, как представить происшествие, будто они увидели, что возле дороги лежит женщина, опрокинутая навзничь, остановились, чтобы помочь, решили довезти до больницы. Придумали детали: где примерно подобрали, но точно не запомнили место, во сколько подобрали, но точно не смотрели на часы, вокруг не было ни души, хотя, возможно, одна машина проехала, или две… В правде не было смысла – в неё никто не поверит.

Носилки скрылись в больничных дверях, пара дала показания, оставила номера телефонов и отчалила в обратном направлении. Приехав домой они первым делом избавились от следов: кровь забросали снегом, вещи сороковых, запачканные кровью, сожгли, чёрный ящик Стас установил среди ремонтируемой техники – он на фоне прочего барахла так же приобрёл невзрачность. Вряд ли во всём мире отыщется хотя бы один человек, способный объяснить предназначение данного прибора, но разбирать его было нельзя, ещё не решён вопрос с перемещённой.

– Может, когда выпишут из стационара, забрать и напоить её до беспамятства, а потом переправить обратно? – предложил изобретатель.

– Чтобы она там валялась на морозе? – ответила Лидия. – Или в бабкиной избе? А когда протрезвела, чтобы выкрала мою мать и уволокла в неизвестном направлении… Может заодно покажет народу ранение, расскажет, как бабка ударила её по башке, обвинит в нанесении вреда здоровью…

Лидия отвернулась к окну, в котором ничего, кроме отражения интерьера кухни и её силуэта невозможно было разглядеть. Обзор затянуло мглой.

– Хотя, какая она мне бабка… Выходит, что всю свою жизнь я жила бок о бок с чужим человеком – супругой деда. Но ту женщину я тоже не знаю и не представляю в качестве кого смогу её принять, всё равно она мне чужая… биологическая, от одной только мысли единой с ней крови у меня мороз по коже.

– Мать-то тебе хоть родная? – не удержался изобретатель. – Может у них там было нормальным явлением таскать с одного порога на другой, где… чей… кляп его знает. Пришла, записали в метрику с её слов: родила тогда-то тогда-то, фамилия такая-то… Знал одну семью – белокожую, светловолосую, у них среди детей затесался ну вылитый цыганёнок – они так невозмутимо всем отвечали: наш! Отвечали так, будто сами в это верили, и парень в это верил. Парадокс состоял в том, что соседнюю улицу сплошь и рядом населяли цыгане, но это семейство практически всех убедило, что они все стопроцентно кровные родные в их семействе.

– К чему ты клонишь? – устало спросила Лидия. – К тому, чтоб я мать проверила на ДНК?

– Заодно советую сделать забор у приматов для сравнения – вот с ними у неё безо всяких сомнений будет полное совпадение, а тебя ей точно на порог подбросили.

– Стас, ну хватит, я так устала… Да пошло оно всё к чёртовой бабушке!

Кураев задумчиво уставился на своё отражение в стекле, провёл по щеке ладонью, пригладил бороду, взъерошил волосы, изрёк:

– Чёртову бабушку надо бы навестить… когда очухается.

Свет во всём доме погас, и Лидия спохватилась, что даже не поужинала, напрягая память, она вспомнила, что и обеда как такового не было. Стас лежал на кровати и вслушивался, как его жена рыскает в холодильнике в поиске чего-нибудь, затихла – видимо нашла. По истечении часа отсутствия сна и подозрительно тихой возни на кухне он всё-таки вышел: Лидия сидела, обнявшись с бутылкой вина – его осталось совсем немного, из еды её устроили одни помидоры – во вскрытой упаковке сорта черри, пристроенной рядом на столе, убавилось на три-четыре штуки – то был её обед и ужин. Жена боролась с икотой, в перерывах вальяжно опрокидывала бокал, не обращая никакого внимания на серьёзную физиономию супруга. Ощутив на себе пристальный взгляд, она томно повела глазами в сторону проёма, где он стоял под впечатлением в явном замешательстве. Она отмахнулась, как от навязчивого видения, вылила в бокал остатки, всё до последней капли и растворилась в винных озёрах, в то же время удерживая себя не плаву, противясь полному забвению.

– Вот она – дурная наследственность, – покачал головой Кураев, после чего удалился спать.

Утро было тяжёлым, в основном для Лидии и её раскалывающейся головы. Не найдя в себе силы, чтобы встать с кровати, она выслушивала философские мысли мужа и как всегда ей легчало.

– А вообще всё не так плохо… – продолжал монолог Стас, – бабка поправляется – я в клинику звонил, никого ты не убила, зря надеялась (злорадный смешок). Говорят, травмированная наша пришла в себя, правда не разговаривает. Мать твою никто не о́тнял – так и воспитывается бабкой…

Что он несёт, думала Лидия, борясь с разрывающейся болью в обоих частях темени, во внешней оболочке мозга, напичканной нервными окончаниями. Бабки, бабки, сплошные бабки, ну та понятно, а эта… я даже имени её не знаю, совсем ничего не знаю, даже если архивы подниму, переворошу и выверну наизнанку. В архивах не указано с кем переспал мой дед, возможно, единожды. Ходила с брюхом, от всех скрывала, а уж потом на порог принесла – и тут другая бабка взяла эстафету молчания, понесла её с гордостью над головами. А ты теперь лежи и мучайся… Иван, роду не помнящий.

– Выпей – это капустный рассол, – хлопотал супруг, – и салициловую кислоту в придачу.

Лидия запила лекарство, рухнула снова.

– А вообще всё не так критично… – продолжал он, – голова поправится, бабка поправится. Соберу улучшенный блок с несколькими пультами, сходим в гости всей семьёй, как раз война к тому времени закончится.

– Я хочу… – едва слышно произнесла Лидия.

– Что, что? Чего ты хочешь, золотце моё?

Она приподняла голову, чтобы он мог её услышать.

– Я хочу поговорить с моей матерью.

– Ну вот, снова-здорово! – подбоченился Кураев.

Лидия подчеркнуто сказала «с моей», чтобы никто не попутался в бабках и матерях. Стасу надлежало вызвать Её Сиятельство и никого другого. Сегодня он собирался препятствовать любым посетителям жены, чтобы она спокойно смогла прийти в себя, но её глаза, полные отчаяния, заставили его позвонить в город.

– Мам, Викторовна, ты никак с бодуна? – услышала Лидия разговор по телефону из соседней комнаты. – Ах, не пила… Что не скажешь о твоей дочери… Ну приезжай!

Лидия позлилась на мужа, но поняла, что от матери итак не скрыть: почему её чадо до сих пор, в одиннадцатом часу, валяется в постели.

– Что значит – зачем? – слышалось за стеной. – Может она последнюю волю изъявить желает… Не-е… Какую скорую? Зачем такси? Ну что и пошутить нельзя?! Просто приезжай, поговорить она хочет о приятном, напилась на радостях, что жизнь прекрасна и заявила: больше всего в таком блажном состоянии хочу с родной матерью пообщаться, поговорить о горестях, о наболевшем… А? Ничего не покупай! А впрочем… купи салициловой кислоты, у нас закончилась. Да не… Какой раствор?! Аспирин в таблетках!

Анна Викторовна приехала красиво: не так, чтобы сразу, но, положа руку на сердце, с одним из ближайших рейсов. Первым делом она зашуршала покупками: тортом, фруктами и ацетилсалициловой кислотой – кислотной, как выражение её лица. К дочери она зашла лишь закончив дела на кухне – то был её конёк: чуткость она себе позволяла проявлять с ограничением, не больше допустимой нормы, поэтому не кинулась сразу в комнату, она и так исчерпала лимит внимания к близким, приехав по первому требованию.

– Ну что, не легчает? – спросила она, печально вздохнув. Лимит тут же закончился, и она перешла к упрёкам: – Это называется: пир во время чумы. Везде карантин продолжается, а вы девишники устраиваете, или чего там в этот раз…

– Мам! Слышишь меня? Сядь.

– Ну… Села.

Лидия долго собиралась с мыслями, разглядывала её лицо – настолько похожее на лицо чужачки… нет, нельзя так говорить – её настоящей матери: запутавшейся, несчастной, одинокой… Не похороненной, а живой, выздоравливающей в тридцати минутах езды в областной больнице.

– Мам… – начала Лидия.

Чего бы ей наплести, думала она, только не про путешествие во времени и не про иван-чай в компании бабки с прабабкой, а что-нибудь реалистичное…

– Мам, я столкнулась с одним специалистом по работе. В общем, он составляет родословные, проводит генеалогические расследования… Ты-ы… ничего не хочешь мне рассказать? – Сразу за этим последовал испуганный взгляд матери, который без сомнения выдал, что она действительно что-то знает. – В жизни ничто не вечно и пока ты жива, сейчас самое время посвятить меня в семейные тайны, потому как они тяготят сердце и будет лучше, если снять эту тяжесть прямо сейчас.

– Ты хоть намекни о чём речь, – заёрзала Анна Викторовна.

– У тебя что, так много дел с грифом «секретно» и ты не можешь понять о котором из них идёт речь?

– Не запутывай меня, скажи, как есть.

– Кто твоя мать?

В доме настало затишье, Анна Викторовна недовольно выдохнула, отведя взгляд, после произнесла:

– Узнала-таки!

Лидия почувствовала по отношению к себе тотальный заговор. Она так боялась поднимать эту щекотливую тему, смахивать архивную пыль и тревожить материно самолюбие, но та, как оказалось, давно уже знала.

– Гинеолог накопал? – спросила Анна Викторовна. – Во дают! Современные возможности до чего докатились…

– Ма, почему ты раньше молчала?

– А что я должна была сказать? Что твоя родная бабка – непутёвая алкоголичка? Ну и кляп с ней! Подохла она… Тебе это зачем?

– Что значит – зачем? Я правду хочу… Я всё хочу знать: как её звали, откуда она…

Мать отвернулась, нахмурившись, подпёрла руками себя под живот,с минуту поколебалась. Когда поняла, что дочь не отвяжется, раскрыла подробности:

– Зоюшка Дубанова её звали, из села Песчаное соседнего Краснинского района.

– Это где?

– Это километров пятьдесят, вот так напрямик через лес.

– А тебе кто сказал? Бабушка? – Лидия слушала с неподдельным интересом, приподнявшись на локте.

– Ага! Дождёшься! «Люди добрые» нашептали, в больнице когда лежала. – В этот момент Анна Викторовна осознала, что вела себя так же, а теперь её дочь узнаёт информацию из сторонних источников, хотя должна была услышать от неё. – Со мной в палате попалась наша… ну с того конца (села) одна сведущая – она и ляпнула. Сказала: думала, что я знаю, а меня, как обухом по голове прошибло. Я полгода в себя прийти не могла, мать – бабку нашу на разговор вызвала, она и ввела в курс дела.

– А той, сведущей, кто сказал?

– У неё в Песчаном родня, сама Зоюшка пожаловалась… тёте какой-то: ребёнка, говорит, о́тняли, не отдают. Бабка наша на неё драться кидалась… за меня – видишь, неро́дная мать, а как ко мне прикипела. А та что… прощелыга… Ходила у себя в Песчаном по дворам побиралась, чтоб кто-нибудь ей плеснул, да и утопла в реке.

Лидию обдал ужас, несмотря на то, что последняя новость опровергала убийство Зоюшки Дубановой бабкой и в яме её никто не закапывал.

– Мам, вот с этого места поподробней… Когда утопла?

– На праздники – Первомай.

– А год?

Анна Викторовна начала высчитывать от даты своего рождения:

– Та-ак… я значит с сорок первого, а это было весной… мне ещё и года не исполнилось, то получается в сорок втором.

– А как это случилось? – Преждевременная кончина Дубановой снова натолкнула Лидию на версию причастности к её смерти бабы Ени. Мать сидела и излагала то, что нахваталась от пересказчиков, Лидия же являлась первым свидетелем событий и видела собственными глазами борьбу между бабами не на жизнь, а на смерть.

– Утопилась она, пошла к реке и занырнула, – голос Анны Викторовны звучал будто издалека, так как Лидию унёс поток мыслей, и голос этот пробивался в её сознание навязчиво, сквозь рой кишевших подозрений.

– Может помог кто? – спросила Лидия.

– Да кому она нужна? Люди видели, как она к реке бежала и в воду входила, глаза, говорят, стеклянные были, выпученные от безумства… Все шумят, руками машут, а ей хоть бы хны, знай себе бежит. – Викторовна собралась в комок, сжалась. От этих воспоминаний запершило в глотке, она откашлялась. – А выловили её не сразу – течением унесло, где-то внизу по реке прибило.

– А похоронили где?

– Откуда ж я знаю?! – мать бойко среагировала. Снова сникла. – Где-нибудь да похоронили…

– И тебе не интересно узнать? Она же мать твоя… Совсем не интересно: как она выглядела, кем была по жизни, кто были её родители, братья, сёстры?

Анна Викторовна опустила глаза, в руках нашлось что-то невидимое, которое срочно потребовалось перемять и отчистить.

– Может и интересно… Только что теперь об этом говорить? Время прошло… как-никак восемьдесят лет, наверняка ничего не сохранилось. – Она подняла голову, шурша глазами по интерьеру. – Может в Песчаном у кого фотографии остались, только кому их хранить. Потомков она скорее всего так и не оставила, кроме нас, если только ещё кому подкидывала в гнёзда… Не-е… – отмахнулась она, – вряд ли что сохранилось и дом сто пудов снесли.

– Ма-ам… Слышишь?

– Не, навряд ли… – Викторовна продолжала размышлять сама с собой, не обращая внимания на то, как дочь упорно пытается до неё что-то донести.

– Ма, а если я тебе её предъявлю живую?

Анна Викторовна вобрала воздуха так, как наливается воздушный шар, готовый лопнуть. Её лицо повернулось к дочери и в нём угадывалось, что интерес не утратился, что вся её недавняя показная бравада была всего лишь фикцией, на самом деле её очевидно гложило любопытство, очень явное, неподдельное любопытство.

– Так она жива-а? – Викторовна уставилась округлившимися глазами, за её спиной в кадре тихо появился Кураев. – Значит, с шестнадцатого года… Это сколько же ей теперь? Сто шесть?! И всё ещё жива-а?

– Она в больнице, – вмешался зять, чем заставил её обернуться. После того, как она связала всё воедино, правда в своём варианте, но вполне устраивающем Кураевых, приступ холодного безразличия сошёл на нет.

– Вы отвезёте меня к ней? – Тёща крутилась в разные стороны, поочерёдно бросая взгляд то на дочь, то на зятя, только кто и как ей объяснит почему стошестилетняя мать выглядит максимум на тридцать никто представления не имел.

– Отвезём, – сказала Лидия, – но не сейчас. К ней пока никого не пускают.

Муж на заднем плане жестикулировал, тёща оборачивалась – он замирал.

– А если она помрёт, а мы так и не повидались напоследок? – Анна Викторовна продолжала смотреть с окончательно исчезнувшим безразличием, в глазах нарастала не свойственная её деревянному характеру мольба. – Может, если хорошенько попросить, впустят?

– Мам, – зять вошёл в комнату, – вы не виделись восемьдесят лет, днём раньше, днём позже…

– А помрёт?! – во весь голос рявкнула тёща. Стас взглянул на неё с удивлением: ещё недавно он выслушивал через стену её циничные высказывания, что кляп с ней, подохла и ладно…

– Помрёт – похоронишь… выполнишь дочерний долг, – прикидываясь равнодушным, отмахнулся он и всё-таки не удержался, подбавил ещё перца: – или она тебя… вперёд.

– Типун тебе на язык!

Лидия выбралась из постели и направилась в ванную. Вода брызнула, душевая лейка активно зашипела, обволакивая паром зеркала, босая нога наступила на мокрое дно. Когда врачи разрешат посещения, первой пойдёт она, а не мать – её придётся подготавливать постепенно, вводить в курс существования и возможностей Стасовского прибора, хотя та прекрасно знала об увлечениях зятя. Но знать – это одно, верить – другое. На секунду Лидия пожалела, что приоткрыла матери завесу тайны, может надо было смолчать, а с Дубановой разбираться как-то иначе… Может бросить эту кукушку в клинике, всё равно ей никто не поверит, а государство о ней позаботиться, куда-нибудь да пристроит…

В момент переключения крана Лидия чуть не обожглась и мысли сразу потекли ровно, малодушие смылось в канализацию вместе с пенным ручьём. Молчание приводит к более пагубным последствиям, когда выплывают на поверхность его результаты. Не зря сказано: всё тайное становится явным – когда-нибудь становится, особенно, если у кого-то появляется возможность заглянуть в прошлое и увидеть события собственными глазами. Настанут времена, когда такую возможность сможет обрести любой и ничего тайного в этом мире не останется.

Тёща поселилась у Кураевых, в ожидании известия, что к выздоравливающей начали пропускать. Изобретатель звонил в больницу и справлялся о состоянии неопознанной бомжихи – как её окрестил медперсонал за внешний вид. По меркам сороковых барышня была ничего себе – в пальто сливового цвета с меховым воротником из кролика, добротном пуховом платке и в пока ещё не изношенных валенках, по меркам двухтысячных – женщина была одета в тронутое молью старое пальтишко с пожелтевшим воротником, в видавшей виды залатанной деревенской обувке, старомодной коричневой кофте и допотопном платье, а бельё на ней было настолько вышедшего из употребления покроя, какие в наше время никто не носил.

Кураевым пришлось пообщаться со следственными органами: в пропавших без вести такая не значилась, и дело о бомжихе с диагнозом «амнезия» вошло в тупик.

Лидия беседовала с лечащим врачом после того, как тот сообщил, что они своё дело сделали, а больную теперь перевели в психоневрологический диспансер.

– По нашей части помощь оказана, – заявил травматолог, – дальше с ней пусть работают психиатры.

– Вы считаете, что травма привела не только к потере памяти, но… у неё вообще проблемы с психикой? – поинтересовалась Лидия, пытаясь разведать – что же за кровь в ней течёт, с какими хроническими недугами.

– А вы как считаете? Когда она очнулась и огляделась по сторонам, то заявила, что её после смерти определили в Рай за её страдания, полученные при жизни. Нас называла архангелами… Смотрела блаженной улыбкой и радовалась каждому событию: больничная посуда ей казалась дивной, палата – необыкновенной красоты, удивлялась, что так хорошо кормят, и вид из окна – на крыши гаражного кооператива и котельную называла чудесным. – У доктора появилась улыбка, которая тоже была сродни блаженной. – А знаете, как ей завидовал наш персонал? Все только ходили и мечтали: вот бы так удариться головой! Какая же часть мозга была повреждена, чтобы человек смог ощутить себя настолько счастливым? О-о-о… – Доктор секунду помечтал, после возвращения в реальность продолжил: – Так что… таких у нас отправляют только в психиатрическое отделение, они ведут себя не соответствующе здоровым людям, живущим в реальности, не нормально.

– Она называла своё имя? – Лидия выглядела обеспокоенной.

– Имя-то она вспомнила, и фамилию тоже, даже точный адрес, но по этому адресу такая не проживает, и соседи её не опознали, когда им фото предоставили. Вымышленное, конечно, имя… – Он пожал плечами. – Возможно симулирует… Надоело скитаться по чердакам и подвалам, в больнице тепло, и покормят… Но это теперь не моя головная боль, её отправили к компетентным в данной отрасли специалистам, пусть они с ней и разбираются. – Доктор наклонился к столу и взялся за рутинную писанину, вдруг снова заулыбался, будто что-то вспомнил. Собеседница терпеливо ждала, тогда он заговорил: – Перед отъездом нам всем объясняла, что отправляется на новый уровень Рая для особых мучеников, заслуживших – кто очень сильно страдал. Сумасшедшая, конечно… Запомнил её глаза – будто действительно верила тому, что говорила.

Я, значит, тоже сумасшедшая, думала Лидия, возвращаясь домой, освещая фарами дорожную мглу. На стёкла летели грязные плески из-под колёс обгоняющего и впереди идущего транспорта, стёкла омывались незамерзайкой, снова покрывались крапиной и теряли видимость. Сколько нас таких сумасшедших… Мы не подлежим изучению, мы ведём себя не соответствующе. Нормальные люди – это люди-роботы, которые день изо дня совершают одно и то же, ведут себя одинаково, как под копирку, не выбиваются из общего потока… Так что, Стасик, не вздумай трепаться про скачки во времени, иначе тобой займутся компетентные специалисты.

А матери тогда как объяснить – где мы подобрали эту Дубанову Зоюшку, и почему она столь молода для уроженки другой эпохи? Разве люди-роботы видят дальше своих глаз, разве станет мать выслушивать эту ахинею, как она сама любит выражаться? Когда-то я сама была такой же, одной из них – из ограниченных людей-обывателей, непробиваемым скептиком. С Евгенией и Алевтиной было проще: разложила перед ними многочисленные диковины, ранее никем не созданные, им ничего не оставалось, как согласиться, пусть и не с первой попытки. Что перед матерью разложить? Чем удивить? Мои слова сочтёт за дурь, Стасовы – за шутку.

– Ну, съездила? – спросила мать, встречая её в дверях.

– В другую больницу перевели, в психиатрическую. – Уставшая Лидия начала торопливо раздеваться.

– О! – услышал Стас. – Эту дурную наследственность я тоже в вашем роду заметил.

Анна Викторовна прошла мимо него с демонстративно злобным взглядом, ноздри топорщились парусами, но рот так и не открылся, чтобы дать отпор.

Выждав, когда мать запрётся в туалете, Лидия кинулась к Стасу, заранее продумав весь двухминутный разговор.

– Тебе придётся запустить блок снова.

– Зачем?

Жена, обеими руками упёршись ему в спину, протолкнула его подальше от лишних ушей, заговорила, понизив голос:

– Иначе мы матери ничего не докажем, а при виде этой тётки она и близко к ней подходить не захочет. Я сегодня столкнулась с отношением к подобным вещам. Так мы с тобой оба окажемся в психушке. Понятно?

– Ты же сама говорила, что бабка запретила пока ходить в избу.

– А я к ней и не пойду. Я исчезну на глазах матери, возьму там на улице какой-нибудь предмет для доказательства и появлюсь снова.

На двери туалета щёлкнул затвор. Пара продолжила ранее прерванные занятия, стреляя глазами друг на друга исподтишка. Тёща проплыла мимо них, Стас её окликнул:

– Хочешь увидеть представление?

– Ну если только ты сам будешь клоуном… – на ходу съязвила она.

– Боюсь, мама, что на этот раз клоунессой будешь ты, – закончил зять.

Тёща сразу вернулась, последняя фраза вызвала интерес, другими словами, она приняла вызов. Лидия разглядывала лицо матери: как мало у неё морщин, и седых волос – скорее это были обесцвеченные солнцем волосы, но только не седые, неужели она никогда не нервничает… Телосложение у неё было Зоюшкино – плотное, без лишних наеденных жиров, только ростом значительно ниже.

Кураев готовился к представлению, таская с места на место технические устройства, наконец, чёрный громоздкий блок был выделен из общей массы и подсоединён снова к компьютеру. В очках отражался голубой экран, мелькали заставки. Лидия знала, что нужно время для корректного запуска, муж должен убедиться в правильности настроек, но в лице тёщи не было ни малейшего намёка на беспокойство, в отличие от остальных, её забавляло происходящее, она наблюдала с ухмылкой, готовясь к прослушиванию секретного канала. Зять в её понятии, разумеется, занимался галиматьёй, и сейчас она, как приглашённый эксперт, как авторитетный спец даст оценку: до какой же степени зашла эта галиматья в дебри.

– Начнём с того, – пояснила дочь, – что всё должно оставаться в строжайшей секретности. Всё, что ты сейчас увидишь, должно быть строго в полной секретности – в противном случае ты утопишь всех нас и себя в том числе.

И дочь запела под его дудку, отметила тёща, вместо того, чтобы разобрать в кой-то веке этот захламлённый загон – из-за него нормальной уборки не сделать. Заинтригованной Анне Викторовне предложили расположиться в спальне на краю кровати и попросили надеть очки с той целью, чтобы она по окончании процесса не заявила, что плохо разглядела произошедшее и не поняла в чём суть. Дочь зачем-то напялила на себя пуховик, зимние кроссовки и шапку, стала перед ней, скрывая что-то в руках.

– Прежде, чем ты встретишься с матерью, мы тебе покажем откуда она появилась. – Зрительница усмехнулась на последние слова дочери. – Сейчас я при помощи изобретения Стаса перемещусь в 1942 год и вернусь обратно. Для доказательства прихвачу оттуда предмет, который попадётся мне под руку. Все оставайтесь на местах.

Мать больше не улыбалась, она сидела и поблёскивала очками в толстой пластиковой оправе, слегка запрокинув назад голову и следила за происходящим с отвисшей челюстью в состоянии лёгкой расслабленности, с долей любопытства, в каком пребывает человек перед открытием занавеса. Стас находился в дверном проёме, в нём угадывалось лёгкое волнение.

Лидия исчезла. Анна Викторовна, ничего не понимая, повернулась к зятю – она ждала объяснений. Оба молчали весь период отсутствия: никто ничего не спрашивал – никто и не отвечал. От расслабленности не осталось и следа, её сменил тихий шок, скудный на выразительность эмоций, движений и восклицаний, но щедрый за счёт молчаливой мимики тёщи, от обескураженного вида которой изобретатель просто ликовал – то был его долгожданный триумф.

Маленькое окно светилось – время ужина и подготовки ко сну. Лидия огляделась вокруг, но не с целью выявления посторонних людей, а с целью обнаружения ненужного хлама, который она могла бы присвоить. Из снега торчал перевёрнутый старый ушат с прохудившимся дном и деревянными со сквозными трещинами в различных местах обручами. Лидия перевернула его, отряхнула от снега, подняла и понесла впереди себя, обхватив обеими руками за выступы ушей к месту самого первого перемещения. В последний момент она заметила, как дрогнула занавеска.

Мать и муж встрепенулись, когда хлопнула входная дверь. Лидия вошла, протискивая в проём «древнюю» кадку, с которой на пол сыпались ошмётки снега.

– Это лежало вверх днищем возле угла первого сарая, на котором висит хомут, к нему ещё прясла примыкают (пряслами Евгения всегда называла ограждение двора), и рядом сломанное колесо приставлено – сначала хотела взять его́, но мне показалось, что оно слишком тяжёлое.

Анна Викторовна не шевелилась – дочь досконально описывала двор её детства, где был изучен каждый клочок, о котором Лидия не могла знать. Обустройство двора не менялось годами, люди привыкали к одному и тому же, или попросту на всё не хватало времени.

– Такая кадка для ландшафтников просто находка, – сказал Стас, – в них сейчас модно высаживать всякие декоративные растения. – Он принял у жены утварь и оглядел со всех сторон.

Про мать ненадолго забыли, изучая краденное. Старинной утварью особенно заинтересовался изобретатель, так как помимо пирожков ему пока ни к чему не довелось прикоснуться из предметов касаемо перемещения. Анна Викторовна привстала, сделала пару шагов, схватилась за дверной косяк и начала заваливаться. Кураевы быстро среагировали, подхватив её с двух сторон. Кадку оставили на ковре, где она начала покрываться каплями и оттаивать.

– Зоюшку ты так же притащила сюда, как это ведро? – едва шевеля губами произнесла тёща, когда её привели в чувство. Ей стало ясно, что здесь происходило без дополнительных объяснений, что, впрочем, являлось её коньком, а именно, суметь догадаться, когда тебе никто ничего не рассказывает. – Вас надо лечить… Вы пошли на сделку с дьяволом. – Сделала она вид, будто постанывает от обрушившегося на их семью горя.

– Не изворачивай! – возмутился зять. – Уже двадцать первый век на дворе, а вы всё со своими суевериями лезете… Я имею ввиду вас всех – недалёких умов! – Он направился в кабинет и начал нервными движениями разъединять устройство, пока кто-нибудь чего-нибудь да не нажал. – Всё, что нас окружает, – кричал он из кабинета, – каждый предмет, каждая фигня, к которой мы ежедневно прикасаемся – включаем и выключаем, покупаем и продаём… лечение болезней, да и вообще любое изобретение человечества тоже когда-то воспринималось как сделка с дьяволом. Пора бы оставить эти средневековые замашки! Твой любимый телевизор… с этой дурацкой передачей… как её там, где все пытаются друг друга перекричать, от него тоже по началу люди открещивались – от телевизора.

– Да что ты сравниваешь! – завелась тёща. – Совсем одно и тоже… Вы не дурацкую передачу смотрите, милые мои, вы людей живых клонируете!

Кураев схватился за голову, растопырив локти в разные стороны и забубнил проклятья, ругая себя за то, что вызвал её из города, за то, что поделился открытием – самым сокровенным, что у него есть. Досталось школьным тёщиным учителям, которые не смогли помочь ей отделиться от первобытного стада.

– Мам, мам, – дёргала её Лидия. – Мы не хотели, так вышло. Я показала чисто для тебя, иначе бы ты не поверила, а теперь с этими делами завязано.

– Разве что кадку ещё разок сходим вернём на место, – вставил Стас, выглянув из кабинета и прервав протесты в адрес невежества.

– Никто там по ней не заплачет, – одёрнула его жена. – Не слушай его, мам… Мы завязали.

На следующий день был спланирован визит в психоневрологический диспансер, находящийся в районном центре в часе езды. С раннего утра Анна Викторовна волновалась: несколько раз подходила к Лидии, чтобы сообщить, что не едет, но, увидев не менее взволнованное лицо дочери, задавала бестолковый вопрос для отвода глаз и уходила.

Лидия нашла в больнице знакомых, которые договорились с врачами об очень важной встрече – о первом за долгие годы свидании между потерянными близкими, которые смогут помочь больной в избавлении от амнезии, но одно было преподнесено в изменённой форме: мать пытались представить дочерью, дочь, наоборот, матерью.

Ближе к поездке Лидия заметила, что Анна Викторовна стоит и накручивает волосы перед зеркалом на плойку, красит губы и одевает жаккардовый костюм, предназначенный для торжеств, оставленный в доме у Кураевых после её ночёвки, когда они все вместе возвратились со свадьбы родственников. Мать выглядела так же торжественно, как в день свадьбы племянницы, и Стас, увидев её, издал подавившийся звук, но никто не произнёс ни единого слова.

Выехали все трое. На зятя была возложена миссия отвлекающего, чтобы женщин вместе с перемещённой девицей на время оставили без пристального внимания.

– Она ни на кого не набросится? – с опаской спросила Анна Викторовна, когда они дожидались в отдельном кабинете.

– Говорят, она выглядит счастливой. – Лидины слова присутствующие восприняли буквально, и лишь когда в дверях показалось лицо, окружённое нимбом из порхающих махаонов, сомнений ни у кого не осталось.

Больную усадили на свободный стул, после чего сразу вмешался Стас, вытеснивший своей массой всё лишнее из кабинета, а именно, двух медицинских работников.

Дубанова выглядела значительно старше – не девушкой, а потрёпанной, пусть и молодой, женщиной, жизнь её не щадила, как и остальной люд в тяжёлые времена. Врачи восприняли её эйфорию как форму психического расстройства, но, пожалуй, это было не что иное, как состояние душевного подъёма, нечто похожее испытывали люди, получившие известие об окончании войны. Голова её была обвязана белой косынкой, одета она была в простой ситцевый халат, выданный в больнице. Пациентка разглядывала посетительниц с улыбкой, полной безмятежности, Лидия не выражала особых эмоций, Анна Викторовна в данный момент «наблюдала посадку инопланетного корабля».

– Вы знаете где находитесь? – приступила к диалогу Лидия.

– Я? – удивилась вошедшая. – Понятное дело, что в Раю. – Она выпрямилась, как на экзамене, дожидаясь следующего вопроса, на который надо было не ошибиться с ответом. Принятие окружающего мира за Рай имело объяснение сработавшей защитной реакции нервной системы, в её положении то был наилучший вариант.

– Как вы сюда попали? – продолжила Лидия. Больная с лёгкой грустью опустила глаза, потёрла плоскими ладонями о колени, начала излагать:

– Убили меня… – Тут же начала оправдываться: – Но я уже не сержусь… Я прощаю свою обидчицу.

– Кто вас убил?

– Енька – гадюка подлая, змеищща подколодная, зараза такая! – Зоя внезапно снова выпрямилась и с экзаменационной парты перенеслась на место потерпевшей в суде, выражая свою готовность изложить всё, как на духу. – Я и шрам показать могу, если не верите! – Запрокинула она руки к затылку, чтобы развязать косынку, но её остановили.

– За что?

Дубанова начала крутить головой, выискивая за какой предмет зацепиться взглядом, налилась слезами, несмотря на нисходящую при любых вопросах улыбку с её лица, запинаясь проговорила:

– Ре… ребёночка она у меня отобрала… – Губы её тесно сжались, подбородок сморщился. – Себе присвоила, падла, а меня долой!

– А разве вы не сами его принесли на порог? – Лидия попыталась прервать обвинения в сторону своей бабки, остававшейся по-прежнему членом семьи в отличии от этой сумасшедшей.

Слёзы у потерпевшей брызнули ручьём.

– Моя вина, слабинку я дала, не в рассудке была. Сначала отказалась, но опосля одумалася, приехала на перекладных, забрать хотела, а она, сволочь такая…

– А вы знаете, что здесь, в Раю, есть шанс встретиться со своими близкими, даже с теми, с кем разлучили при жизни? – Лидия лукавила, спасая свою шкуру. За время разговора она приняла позицию штатного психолога, который использует различные инструменты в отношении больного для смягчения реакции в ответ на информацию, приводящую к потрясению. Ей не пришлось разжевывать, Дубанова сразу поняла суть услышанного.

– Я дочку свою увижу? Э́то вы хотите сказать? – Взгляд её взметался. – Где же она? Где моё дитятко? Где моя родная кровиночка? Повинна я перед нею, ох как повинна… Не должным образом я с нею обошлась… – Она зарыдала, прикасаясь то и дело к лицу, смахивая беспрерывно идущие слёзы и потирая вспотевшие ладони о колени. – Видит Бог, как я пред нею повинна… Каюся! Каюся! Виноватая я!

– Вы знаете, сколько лет прошло с того момента?

Та умолкла, размазывая по щеке очередную слезу.

– Так это правда, что много годов миновало? Двадцать… двадцать… второй… первый век? – Она попыталась припомнить цифры, о которых упоминали доктора. Всё-таки она в своём рассудке, подумала Лидия, соглашается с предоставленной, где-то навязанной версией осторожно, малыми шажками, если окружение настаивает.

– Вашей дочери сейчас восемьдесят один.

У Дубановой задрожала нижняя челюсть, она опасливо, будто боялась спугнуть, перевела взгляд на Анну Викторовну, сидящую, как изваяние с напрягшимися всеми частями тела. Воцарилась тишина, даже воздух как будто застыл, не считая далёкого шума ветра, где-то гуляющего по вентиляционной шахте. Зоюшка смотрела безотрывно, не шевелясь.

– Эта женщина похожа, что вы привели – я не отказываюсь, – заторможено кивнула она, потом противоположно замотала головой, отгоняя это неприязненное предположение. – Может она и есть, но у моей дочки примета имелась: на правой ножке два пальца…

Она не успела договорить, как Анна Викторовна встала, задрала юбку и начала стягивать колготки. На Дубановой не было лица, когда она следила за её движением. Вскоре была предъявлена нога с плотно прижатыми друг к другу, как шпроты в консервной банке, пальцами и частично сросшимися двумя из них, выставленная вперёд, чтобы лучше просматривалась присутствующим. Пациентка психбольницы медленно встала со стула, сжатые кулаки остались придавлены к содрогающемуся телу.

– Динка моя… Она! Да что ж это делается… – Дубанова снова пробежалась глазами по крашеным стенам, ища объяснений происходящему. – Пока я тут в райской обители здоровье поправляю, а земная жизнь, значить, вот так вся и пронеслась? Вот так, в одно дыхание – чик и нету! И кончилася жизнь? Так получается?

– Меня зовут Анна, – не удержалась Викторовна.

– Для вас жизнь только началась, – с нежностью в голосе произнесла Лидия.

Дубанова, не обращая внимания на суровость в лице доченьки, на демонстративную грубую поправку, потянула к ней руки, подошла и после изучения жалостливым взглядом наклонилась и повисла у неё на шее. Новоявленная дочь сменила надменность на сострадание, расплакалась и ответила ей тем же.

В кабинет заглянула врач: увидев сентиментальную сцену, закрыла дверь и не осмелилась мешать. Запутавшаяся в нелёгкой жизни девица смотрела на пожилую женщину собачим взглядом, когда они сидели рядом, душевно переговариваясь.

– Мы должны забрать её отсюда, – повернулась Анна Викторовна к Лидии.

– Подожди, смотря куда забрать, – ответила та, оборачиваясь на дверь. За дверью стояла тишина, убедившись в этом Лидия спросила: – Зоя, вы назад хотите, в сорок второй?

– Не-е… – испугалась Дубанова, отмахиваясь. – Туды не хочу! Там война, а тут у меня дочка. – повернулась она к Анне Викторовне, блаженно улыбаясь.

– Вы уверены? Там ваша жизнь – настоящая, люди, которых вы давно знаете…

– Ни-ни-ни… Не уговаривай! – снова махнула она. – Ничего хорошего я там не видала, страдания одни… (вздох), ждала я это счастье, ждала, да не дождалася… А тут, что ни день, то счастье мне в руки идёт… Я засыпаю счастливой, просыпаюсь счастливой, а когда мне дочку вернули, пущай такую взрослую, но вернули, да разве ж я откажусь от этой радости.

Все умолкли, поглядывая друг на друга. Ситуация была не из простых – среди них находился человек, который нигде не числился, не имел ни жилья, ни прописки, совсем не разбирался в нынешней жизни.

– Я к себе её заберу, – сказала твёрдым голосом Анна Викторовна. – Пусть со мною живёт.

– Зоя, – снова обратилась Лидия, с трудом подбирая слова, – вы в той жизни, говорят, выпивали?

– Не-не… В том смысле, что да… в той жизни бывало, но от вас таить не буду, грешна была энтим делом в той жизни, а здесь и глядеть на эту водку проклятую не хочу! Да здесь и нельзя… Кто ж в Раю выпивает? Рай – он и есть Рай. Просто живёшь и радуешься… Все на тебя смотрят, как на диво, улыбаются тебе, о здоровье справляются – одни добрые люди кругом.

– Зоя, слушайте меня внимательно, – прервала её Лидия. – Чтобы уехать с дочкой, вам надо отсюда выписаться, а, чтобы вас выписали, врачи должны убедиться в вашем выздоровлении. Соглашайтесь, что сейчас 2022 год, говорите, что узнали родных, но только не дочку… Слышите? Вы им должны сказать, что к вам возвращается память и эта женщина – ваша крёстная мать, я – двоюродная сестра Лида, и никого у вас больше нет. На вопрос о вашей дате рождения не вздумайте брякнуть – «с шешнадцатого», говорите… с 1996-го, документы потеряли, из Песчаного давно уехали и скитались, где придётся. А главное, говорите, что, увидев родственников, вы стали вспоминать события своей жизни. Про легенду о сорок втором, которую вы им успели наплести, поясните, что после неудачного падения на скользкой дороге, из-за чего вы оказались в больнице без сознания, на фоне лекарств и травмы стали возникать образы о войне, и теперь вы понимаете, что эти образы возникли из-за просмотра фильма, а теперь память начала восстанавливаться.

Дубанова кивала, запоминала каждое слово, боясь что-то упустить, проговаривала губами:

– Доку́менты утеряла, с девяносто шештого, память начала возвращаться…

– И не надо им зачитывать, словно по бумажке, Зоя! Отвечайте на их вопросы спокойно, естественно, будто это на самом деле ваша жизнь, представьте, что это и есть ваша жизнь.

– Поняла, всё поняла! Скиталась, родственники сыскались, забрать желают…

Стас приоткрыл дверь.

– Доктор идёт, пора закругляться.

Дубанова удалялась, растянув безразмерную улыбку, обращённую ко всем подряд и выкрикивала на весь коридор:

– Не прощаемся! Крёстная, сестрица, мы с вами не прощаемся, родственники мои дорогие! Как я по вам соскучилася!

Дорогие родственники задержались, чтобы побеседовать с лечащим врачом. Приврали совсем немного: то, что наконец отыскался член семьи было правдой, то, что она выходец из деревни Песчаное было правдой, подтвердили внесённое в картотеку настоящее имя, вот только с цифрами пришлось помудрить. Им пообещали: в случае положительной динамики передать пациентку на попечение родни для дальнейшего восстановления в более комфортных домашних условиях.

Лидия молчала всю обратную дорогу. Идея с пополнением в семействе, а именно, в квартире престарелой матери, ей не нравилась по многим причинам: Дубанова, как ни крути, была человеком незнакомым, с пьянством сегодня завязала – завтра развязала, а вместе с ним развяжется язык, да плюс – адаптация в непривычных для неё условиях. Иначе говоря, её мать взяла на себя заботу об опеке над четырёх-пяти летним умственно отсталым ребёнком. Но, с другой стороны, бросить эту женщину и просто уехать домой было бы самым безнравственным поступком.

Умершая в сорок втором Зоюшка Дубанова имела что-то общее с призрачным явлением, с духом, которого по ошибке вызвали в мир людей, а призраки, как общепринято, привязываются к месту собственной гибели. Так Зоюшку когда-нибудь притянет к дому семьи Кураевых. Бросив её на произвол судьбы, рано или поздно, они увидят её у своих ворот: голодную, напуганную, к тому времени обозлённую на весь мир. Запаса счастья хватит ненадолго – до первого столкновения с реальностью.

Последние бабкины слова преследовали Лидию беспрерывно: «Ничего ты не должна… бери ещё, если потребуется». Вряд ли они когда-нибудь достигнут ушей будущей, пока не появившейся на свет Лиды, наполненные той силой, с которой они были произнесены: «Бери, не боись…» Пройдут годы, и бабка выкинет их из головы, а учитывая её характер, она скорее смолчит, чем проявит щедрость и добродушие, если конечно произошедшие накануне события не дадут трещину, от которой расколется заледенелая составная её двойственной натуры. Лидия ломала голову, как донести самые значимые слова её жизни до маленькой Лиды, не надеясь на бабкино снисхождение. А может нет в этом смысла – тринадцатилетняя Лида из-за этого злосчастного рубля даже не парилась, он усложнил жизнь ей – состоявшейся личности с жизненным багажом за плечами, а она была прощена, но только той, другой, бабкой, что была ещё способна сказать эти слова, а не той, у которой они застряли бы комом.

– Сначала меня завезите, – напомнила о себе мать, – надо постираться, да приготовить… Вдруг её завтра выпишут.

– Это ещё неизвестно, – бросила ей, повернувшись вполоборота, дочь. За время молчаливой дороги к потоку мыслей Лидии подключился подвергающий сомнению внутренний голос. – Не могу представить в твоей квартире это чудо… Странно всё как-то… – Она умолкла, размышляя, внезапно опять обернулась. – Мам, ты фотографии все попрячь, особенно где наша бабушка. Про Стасово изобретение смотри ей не рассказывай, пусть по-прежнему думает, что она в Раю – так будет лучше для всех.

Чета Кураевых добралась до дома когда стало смеркаться. Собаки соседних владений их облаяли, соседка из дома напротив застряла у своей калитки, пристально наблюдая, как те загоняют во двор автомобиль, – Лидии от этого стало не по себе, будто за ними давно идёт слежка. Закрывая за собой калитку, она до последнего в поле зрения лицезрела соседкину физиономию, беспардонно следящую за каждым их движением. Ворота наконец были заперты, Лидия облегчённо выдохнула, но, когда в её обзор попала мирно стоящая перед домом старая кадка, она остановилась, как парализованная.

– Почему она здесь? – устремив указательный палец, спросила Лидия. Муж удивлённо молча посмотрел в ответ, пожал плечами. – Разве мы её здесь оставляли? – По её телу пробежал холодок.

– Не помню… Вроде здесь… А что? А! Ну точно – на этом самом месте!

– Стас, мне кажется мы её не выносили… – Она заподозрила в его словах ложь, хотя возможно, что он сам находился в замешательстве и не представлял, как можно такое объяснить.

– Да здесь, говорю тебе, здесь! Я её вынес, с неё воды натекло.

– Я не видела, чтобы ты её выносил. Ты на ходу это придумал, лишь бы я успокоилась?

– Лид, не сходи с ума! – Стас повернул два оборота ключа, потянул на себя дверь и вошёл в дом. – Кому нужна твоя кадка? – Он проследил, как жена боязливо ступила через порог, изучая собственный интерьер, будто впервые. Уставившись на пустой угол, она с уверенностью произнесла:

– Стас, она здесь была, в коридоре! Скажи честно: ты её вынес?

Кураеву надоело прикидываться.

– Ну не выносил! Не выносил я! Значит, Её Сиятельство вынесли…

– Что ты несёшь? Мать тяжести не поднимает.

Муж стащил с себя головной убор и с шапкой в руках поклонился в реверансе, приговаривая:

– Ах, ну куда ей… И не говори, что дело в годах. Сколько её знаю… она сроду не напрягалась из-за большой любви к себе. Поэтому ты такой и выросла – всё сама выхватываешь из рук… – Шапка повисла на вешалке. – А может кадка казалась тебе тяжестью из-за снега, подсохла – перестала таковой быть. Ты не подумала об этом? Может она начала её бесить – что для неё характерно, вот она не выдержала и отнесла её куда подальше.

– Послушай, когда мы выезжали – ты как раз зеркала протирал, кадка точно стояла в доме. Она начала её бесить прямо перед отъездом? Мы – в машину садиться, а мать быстрей кадку выносить? Тебе не кажется это абсурдным?

Стас, освободившись от обуви и верхней одежды, проследовал в кухню, Лидия схватила его за рукав, озираясь. Кураев, лишь бы ей угодить, начал поочерёдно заглядывать во все помещения, чтобы обследовать дом, возвратившись, подвёл итоги:

– Никого тут нет. У тебя уже крыша едет. Может ты сама её вынесла, а теперь забыла. В последнее время у нас с тобой одни стрессы, если ты не заметила.

Где-то в душе она ему поверила, поэтому переодевшись принялась собирать ужин. В самом разгаре трапезы Лидия вскочила и принесла из кабинета два начерченных Кураевыми плана: один – расположения объектов в старом времени, другой – в новом, с отмеченными расстояниями между ними. С листами в руках она выглянула в окно и обозначила крестом нахождение кадки.

– А теперь посмотри сюда! – протянула она листы Стасу.

Кураев изменился в лице, когда разглядел наличие положения кадки в одной и той же точке на обоих планах – абсолютное совпадение её местонахождения, но скептически настроенный нрав мужа не дал Лидии насладиться триумфом в полной мере.

– Ты хочешь сказать, что кадка сама вернулась на своё место? – сказал он. – Её примагнитило к нему, а значит, с тем же успехом наши вещи и продукты сейчас должны валяться у бабок то тут, то там, – он сопровождал фразы соответствующей им жестикуляцией, – в месте, где стоит у нас холодильник, где находится кладовка, где подвал, шкафы и антресоли… Так по-твоему?

– Я не знаю, что там у бабок…

– Ну ты же сама туда ходила… Наши вещи у них прижились?

Она понуро опустила голову, теребя листы, и произнесла:

– Вроде бы…

– Лид, я сейчас вопру назад эту кадушку – матери пока нет, валить не на кого, посмотрим: не примагнитит ли её обратно к завтрашнему дню… Вот только ради тебя, хотя я сам прекрасно понимаю, что это полная чушь!

В тот же вечер позвонила Анна Викторовна и Лидия первым делом начала выяснять: не выносила ли та из дома тот самый деревянный проломленный ушат из прошлого?

– В каком смысле? Я его вообще не касалась.

Этого ответа было больше, чем достаточно.

– Я, кажется, схожу с ума… – произнесла Лидия, когда они погасили свет. – Неужели бывают такие провалы: вынести и не помнить… А может у нас кто-то лазил?

– Ещё лучше версия! – воскликнул Стас. – Я скорее поверю, что она сама переместилась на родное место, чем кому-то понадобилось незаметно вскрывать замок и ничего больше не тронуть: ни деньги, ни технику, а полуразвалившееся ведро! Да ладно бы оно было украдено, а то переставлено с места на место.

Через минуту Стас неожиданно захихикал в темноте.

– Вспомнил… – заговорил он. – Вспомнил, как мы в студенческие времена пришли с одним другом к Вишняковым, они тогда квартиру снимали, и у них был один коридор на несколько квартир с общей дверью с ключом. В этом коридоре у соседей стояло всякое: обувь, санки… и возле двух квартир появилось по тыкве. Видимо внутри для них места не нашлось. У одного коврика – маленькая тыквочка, грушевидной формы, у другого – увесистая такая, здоровенная тыквища. Друг мой был парень с юморком, особенно над Вишняковым – невозмутимым нашим любил поугарать, а когда нам дверь в общий коридор открыли, он незаметно взял эти тыквы и местами поменял… – Стас закатился со смеху. – Представляю, как потом соседки, обнаружив кардинальное изменение в облике своей тыквы, списали всё на воздействие некой мистической силы. – Он повернулся к ней в темноте лицом. – Простые объяснения, что к соседям заходил друг-оболтус разве кого устроят? Взрослым серьёзным соседкам-хозяюшкам и в голову не придёт, что такое возможно. Они спросят: зачем? Скажут: как вы себе представляете, что кто-то, проходя мимо, бессмысленно ухватил за колючий стебелёк, перенёс к другому порогу, а другой стебелёк взял, да перенёс к этому порогу? Где, спрашивается, логика? Он что больной на всю голову? Конечно, заметив, что кадка оказалась не там, где надо, первое, что приходит на ум, это – неутомимая тяга деревянной пресловутой кадки к месту, где она простояла долгие годы, её просто тянет к привычному месту, она ностальгирует по нём, а варианты, что кто-то запамятовал – перенёс машинально и забыл, или соседский мальчонка понаблюдал из-за забора и решил разыграть…

– Ты считаешь, что успокоил меня тем, что кто-то за нами наблюдал из-за забора? – завелась Лидия. – По мне пусть лучше кадка ностальгирует, пусть у неё вырастут ноги, и она начнёт носиться по нашему участку с места на место, чем кто-то подглядывает за тем, как мы выносим из дома продовольствие для голодающих жителей сорок второго года, нажимаем на непонятное устройство и исчезаем в пустом пространстве… Как появляемся с чужеродным телом на плечах и тащим его к машине… Как ты здорово утешил! Мальчонка сидит наблюдает! Действительно… я такая идиотка со своими дурацкими фантазиями… А всё предельно просто: в кустах мальчонка сидит и наблюдает! Давайте все успокоимся наконец!

– Может окно откроем? – встрепенулся Кураев. – На улице плюсовая, дышать нечем…

– Что ты! Окно откроем, нас ещё и подслушают!

– Лид, ну хватит! – Стас заворочался, меняя положение лицом к шкафу. – Схватила за язык, будешь теперь меня стращать при каждом удобном случае своим мальчонкой…

– Да не моим, а твоим!

– Всё, хватит, я сплю!

Лидия выдохнула, больше от облегчения, от того, что чрезмерно насыщенный на экстремальные беседы день наконец завершился.

Ветер клонил макушки рослых деревьев за чужим ограждением. Интересно, сколько им лет, подумала Лидия, ясное дело сажались где-то в годах семидесятых, если не позднее. Хотелось бы найти в округе хоть маломальский предмет, кроме этой нарочно перемещённой кадки, что повидал сорок второй. Ну и если найду, что я буду с ним делать, с этим старьём… зачем он мне… Какие мысли только не посещают перед сном.

На утро Лидия, заметив, как Стас выкарабкивается из постели вскочила вместе с ним, чтобы соблюсти чистоту эксперимента, в противном случае снова возникнет недоверие, и обвинения в адрес друг друга, якобы кадку кто-то из них втихую переместил, каждый преследуя собственные цели.

Изделие по-прежнему располагалось в тамбуре у радиатора, там, где Стас его пристроил, там, где ему надлежало находиться.

– Ну что? Надеюсь вопрос исчерпан? – уставился он на жену. Лидия молча пошла умываться, полагая, что вопросы только приумножились: либо кто-то из близких – обманщик, либо у Лидии наступили существенные провалы в памяти, либо беспамятству подверглись остальные члены семейства и муж – не исключение.

На десятый день из больницы сообщили о подготовке Дубановой к выписке. Анна Викторовна отвела для неё целую комнату с видом на парк. В стороне от него возвышался выполненный в ярком архитектурном дизайне и горящий в ночное время цветными неоновыми вывесками крупный торговый центр.

Кураевы отправились за родственницей тем же составом, мать прихватила для неё одежду посовременнее, правда, на рослой Зоюшке эти вещи казались короткими и висели на ней, как на вешалке, из-за лишних пары-тройки размеров. Но в каком она пребывала восторге, облачаясь в них, будто на бедную крестьянку одевали царские соболя с драгоценными камнями.

На улице светило солнце, скопившиеся на газонах остатки снежных сугробов, покрытых ледяной коркой, слепили глаза,скоро они побегут ручьями – весна приближалась стремительно. Над головами каркало вороньё, слишком заметное чернотой на пока ещё не облиственных деревьях. Зоюшка стояла с запрокинутой головой и разглядывала новое небо и новый мир – до этого момента ей не представилось такой возможности: перевозили её в бессознательном, или обколотом медикаментами состоянии.

Перед ней распахнули дверцу автомобиля, Зоюшка его увидела и ринулась обратно, пока Стас не перегородил ей путь.

– В такой я боюся ехать! – Упёрлась она локтями в его грудь.

– Зоя, – заботливо взяла её под руку Лидия, – мы сейчас осторожно сядем и ничего страшного не произойдёт.

Стас направлял её к Рено поддерживая с другой стороны. Вместе они помогли ей медленно поставить на порог сначала одну ногу, затем протолкнули саму Зойку на заднее сиденье, где её дожидалась дочь, после с трудом согнули вторую ногу и захлопнули за ней дверь.

Дубанова разглядывала салон, съёжившись и одновременно восхищаясь.

– Мягко-то как… – повернулась она к дочери с довольной физиономией. – Не машина, а перина.

Поначалу новоявленная родственница безотрывно следила в окно за движением жизни, за проносящимися мимо отполированными автомобилями, глазами, полными волнения и удивления. Со стороны казалось, что она ни капли не сожалеет об утрате былой жизни, будто она всегда мечтала именно о такой жизни, как эта. В прошлое её ничто не тянуло: ребёнок остался в хорошей семье, да и здесь ей предоставили нового ребёнка – дочку на склоне лет, и ничего, что такую напыщенную, как индюк, – несколько раз она поправляла, что зовут её Анной. Разве это имеет теперь значение…

У Стаса закончились шутки с того момента, как они вошли в здание диспансера, он крутил руль и помалкивал, вид у него был непривычно серьёзным. Вероятно, что в данный момент он считал себя творцом новой биологической единицы в нашем мире, возможно, прикидывал – сможет ли он таким образом перетащить в сегодняшний мир кого-нибудь из великих гениев, к примеру, учёного, скончавшегося от болезни в сороковых, которая в то время имела стопроцентный летальный исход, а сейчас с ней без труда научились справляться… А от этой сумасбродки что толку, попрыгунья-стрекоза, там одной алкоголичкой стало меньше, здесь прибавилось.

Он косился на неё через зеркало заднего вида: пассажирка посапывала, привалившись головой к тёщиному плечу – мягкая езда её укачала. При торможении голова плавно съезжала вперёд, сонно взбиралась обратно. Викторовна моргала глазами, как лягушка, глядя в одну точку окна, ей было не до сна, её успокоительными не пичкали. Периодически она оглядывала попутчицу и снова поворачивалась к выбранной на стекле мишени.

Когда двигатель стих, сонная Зоюшка зашевелилась, озираясь по сторонам: они стояли у подъезда многоквартирного дома. Легенда была обговорена заранее: приехала внучатая племянница покойного супруга – ей пока негде жить. Эту легенду Викторовне пришлось сразу скормить соседям, потому что возле подъезда околачивались две любопытные тётки с разинутыми ртами.

Дубанову проводили в подъезд пристальным взглядом, та крутила головой на высокие этажи, споткнулась о ступени, в лифт заходить побоялась – её повели по лестнице на седьмой этаж.

Викторовна провела её в «хоромы» с несказанной красоты обоями – картиной с лесным пейзажем на одной из стен, невесть какой чистой и блестящей уборной, чудными цветами на подоконниках, странной сияющей утварью и холодильником, заставленном блюдами с царского пира – дочка заблаговременно настряпала салатов, котлет и прикупила торт – от него Дубанова долго не могла оторвать глаз: райский фруктовый сад, утопающий в облаке взбитых сливок.

Кураевы недолго посидели с ними за накрытым столом, все в напряжении, кроме одной девицы, которая беспрерывно улыбалась и только успевала рукоплескать, закатывала глаза от вкуса божественной еды, смотрела на дочку телячьим взглядом и с интересом разглядывала каждую деталь помещения. Зять с тёщей выпили, отказались: Лидия, которая собралась сесть за руль и новоприбывшая – спиртное её больше не интересовало, вокруг нашлось множество вещей поинтереснее. Анна Викторовна стала ей демонстрировать заранее отобранные детские и юношеские фотографии, Зоюшка прослезилась, Стас наконец включил чёрный юмор – это означало, что он снова в порядке.

– Как вы познакомились с моим дедом? – не удержалась Лидия от давно интересующего всех вопроса.

Дубанова смутилась. Сначала мялась, видно не хотела рассказывать, но вспомнила, что после смерти за всё придётся держать ответ.

– Он поначалу один перебрался в город… – заговорила она. – Енька, пока на сносях ходила, в деревне осталась. Ему комнату выделили от предприятия, а мы в соседней жили, вдвоём с другой жилищкой. – Дальнейшее она перескочила, продолжив следующим: – Я живот свой хоронила, как могла, а когда стало видно, домой к себе воротилася.

От радостного задора остался лишь блеск в глазах – Зоюшка их промокнула бумажной салфеткой, опустила голову, отчего перестала сверкать большими зубами. Моментами она колебалась: не накажут ли за содеянное и не переведут ли из Рая куда похуже, но страх её одёргивал: утаю – непременно накажут, здесь обо всём ведают, это испытание на признание главных грехов.

– Дед с бабкой меня чуть кочергой не зашибли, когда прознали. – Она напоминала пятилетнюю девчушку, которой влетело за невинное баловство. – Это они надоумили меня от дитя избавиться, к папаше его отвезти и сдать. Я и отвезла. – Она поискала сочувствие у окружающих, его было больше, чем до этого дня, но меньше, чем в компании собутыльников из прошлой жизни. – Плакала я тогда все ночи напролёт…

Анна Викторовна нежно похлопала её по спине.

– Глупая я была, – продолжала Зоюшка, – на что повелася… не знаю, зачем с ним снюхалася, зачем отвезла… Будто туман в голове, нечистый запутывал. Родители мои рано померли, деду с бабкой было не до меня, росла сама по себе, бобылём. И вот воротилася я со своим животом к деду и бабке… От людей было сговорено таить, работала в огороде со всеми наравне, лишь бы не прознали – сраму-то не оберёшься… А тут война…

Дубанова отошла от темы личной драмы, углубившись в события всеобщей беды. На фоне того, что творилось её проблемы померкли, ей удалось сполна передать присутствующим то чувство, которое она испытала на себе, сосредоточенно прослушивая по радио то самое объявление двадцать второго июня. От её рассказа леденило, и казалось неясным: почему, несмотря на изменившийся ход событий, она всё-таки отвозит ребёнка отцу, который перед самым её визитом уходит на фронт?

Отчасти ей одной было неясно – Зоюшка считала, что ей управлял нечистый, а для остальных, повидавших подобный типаж людей, характер этой бабы читался на раз-два: эта дама любит от души повеселиться, погулять в компаниях, опрокинуть рюмку-другую… Какой тут ребёнок… Он не входил в её планы.

– Я думаю, нам пора собираться, – поднялся из-за стола изобретатель. – Пусть поговорят, – обратился он к жене, – мы тут лишние.

Они спустились к машине, Лидия запрокинула голову: в материном светящемся окне рисовался ажур знакомого тюля, муж её торопил, ссылаясь на усталость и желание поскорее разнежиться на любимом диване, чего не сделаешь в гостях. До дома без пробок было всего-ничего. Город переливался ночными фонарями и вывесками, после выезда за его пределы одними фонарями, наконец, свернув, фары осветили длинную, раздвоенную в конце улицу – Лидия покрутила головой на проломленный от снежного обвала соседский забор.

Стас вышел из машины, открыл и придержал ворота – жена проследовала на парковку, хлопнула дверцей, пикнула сигнализацией, повернулась и в тот же миг остолбенела… Если быть точнее она потеряла дар речи и не сразу смогла изложить, что с ней произошло.

– Зай, ты чего? – уставился на неё опешивший Кураев.

– Кадка… – еле выдавила она.

Кураев обернулся: кадка красовалась на улице, на старом месте, где ей положено было быть на чертеже – где положено, там и стояла, но не там, где должна была стоять.

Обескураженный изобретатель долго изучал, скорее исключал наличие возможных коллективных галлюцинаций, подошёл, схватился рукой за бортик, ощутил нормальную работу органов осязания. В этот раз оба перед отъездом обратили внимание, как она подсохла у батареи в тамбуре, вместе замкнули дверь и уехали. Кураев пошёл проверять окна: может одно по какой-либо причине осталось до конца не запертым.

В доме стояло всё на своих местах, окна были зафиксированы до упора. Кураев вернулся на улицу к кадке, ещё раз пощупал: она была холодной, но пока ещё сухой, значит, простояла на улице совсем мало, возможно считанные минуты, потому что воздух уже с час был насыщен колючей моросью. Пока он открывал ворота – за столь короткое время его куртка успела подмокнуть, что нельзя было сказать о кадке. Он прошёлся по участку с фонарём, проверил нет ли посторонних следов на проталинах и снежных островках, оглядел верхнюю линию забора – Лидия наблюдала за ним безотрывно, пока он был в поле зрения.

– Чёрт знает что… – процедил он сквозь зубы, вернувшись. – А наша Фроська средневековая, – обратился он к жене, – так же может на своё место стать?

– Я не знаю… – безучастно ответила жена.

– Может и она внезапно испарится из тёщиной квартиры и объявится в своём Песчаном? А мы будем думать: куда она подевалась? Мы её будем обратно к матери возвращать, а она снова в Песчаном появляться. Как, ты не находишь? Может нам это наука – не трогайте как есть?

– Я не знаю…

Он завёл домой не пришедшую в себя жену, помог ей снять пальто, поставил чайник.

– А может нас посещает кто-то из другого времени? Как ты думаешь? – Стас задымил заменителем сигарет для лишённых воли расстаться с привычкой. – Этот кто-то мог появиться прямо внутри дома, минуя затворы, вынести за каким-то хреном предмет на улицу, вернуться и снова убраться восвояси через пульт. Может это будущие наследники, кому я передам устройство с целью собственного изучения нашего времени? Представь, что ты живёшь в каком-нибудь две тысячи сотом году и впервые попала в прошлое – в наш дом: если взглянуть со стороны, здесь всё гармонично – предметы две тысячи двадцатых… и тут стоит эта дырявая байда, совершенно не вписывающаяся в нашу жизнь в глянцевом стиле с сенсорной электроникой…

Лидия грела руки о горячую кружку – так она спасалась от озноба.

– Стас, тебе бы саги писать… – сказала она, – ты всегда умудряешься так объяснить любую тупиковую ситуацию, что из одной сказки получается следующая сказка, покруче предыдущей и так до бесконечности. Ты уже добрался до будущих потомков, которые приходят побродить по нашему дому. Чем дальше порадуешь?

– А чем тебе не нравится моя сага? – удивился он. – По-моему, всё предельно логично.

– А по-моему – нет. Ты не думал, что всё предельно просто, скорее это побочные явления от нашего вмешательства. Если вмешаться, например, в погоду, растопить на северном полюсе гигантское количество льда, то в другом месте произойдёт отголосок этого явления, там с погодой случится нечто аномальное… И с этой бочкой… Помнишь: «когда пробьют куранты карета станет тыквой» – чудеса возвращаются на исходную. Сказки сочиняли не на пустом месте – люди брали за основу собственный опыт.

Кураев задымил. Пока он сидел в окружении облака и переваривал услышанное, думал, анализировал, посерьёзнев, спросил:

– Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю: хрен с ней, с этой бочкой, развалюха, что от неё проку. Пусть стоит, где ей нравится. Давай лучше присмотрим за перемещённым человеком, за Зоюшкой Дубановой, она же в одной квартире с мамой! И маму надо предупредить, чтоб была осторожней во всём.

Дым распространялся по кухне, Кураев потирал глаза, соображал, снова дымил, но не произносил ни слова. Лидия чувствовала, как он сожалеет, что втянул её в свой эксперимент, теперь она чувствовала это постоянно, даже если он ничего не говорил, не грозился разобрать блок, не кричал проклятия в адрес сил, подвигнувших его на столь непредсказуемое дело. Он вообще стал менее эмоционален после переноса живого человека из одного времени в другое, благодаря изобретению, сделанного его собственными руками.

Надзор за квартирой, где проживала новая бабка отвлёк Лидию от волнений за тех, кто остался брошенным в разгар войны, в голоде и холоде, в деревянном без электричества доме. Карантин сняли, ей чаще приходилось бывать в своём рабочем офисе, оттуда она заезжала к матери, якобы привозила забытое, увозила угощение, потому что мать прорвало на готовку – она даже вспомнила свои былые рецепты блюд, о чём все давно забыли, может забили, не теша себя надеждами вкусить её коронный холодец или пышки на простокваше, рецепт которых знала в семье она одна.

Счастливица Зоюшка пребывала как на санаторно-курортном лечении: дочь подавала ей на блюде лекарства, давала запить, подносила чай с плюшками. Ежедневно они выходили на прогулку под руку: Дубанова освоила лифт, любовалась отдыхающими в парке. Без одобрения Анны Викторовны не делала ничего, чтобы не злить определившие её сюда силы.

Как-то в момент разыгравшейся ностальгии у новоявленной бабки по родному Песчаному, Лидия предложила съездить в это село и прогуляться по нему. Дубанова засветилась от радости сильнее обычного. Поехали втроём, сразу из квартиры Анны Викторовны. По дороге Зоюшка не умолкая обрисовывала свою родословную – углубилась в семнадцатый век, правда, вся ветвь из поколения в поколение ничем особенным не выделялась. Её болтовня больше сводилась: кого медведь задрал, кого бревном на валке леса пришибло, а кто утоп.

Жаркий апрельский день вытянул на плантации утомившихся за зиму огородников. Зоюшка узнала знакомую рощу, когда свернули по указателю «Песчаное». После восторженной реакции вдруг притихла, грустно оглядывая домики-новостройки, чуть не засомневалась – туда ли они приехали. Лидия вообще не ожидала увидеть хотя бы одно строение, сохранившееся с сороковых, притормозила, ждала ориентировки от Зоюшки – та нерешительно, но всё же направила прямо.

Медленно они проехали по асфальту мимо простенького остановочного павильона, обклеенного рекламными листками. Дубанова удивлялась, что к реке больше нет проезда – когда-то здесь была дорога, но видимо ей давно не пользовались и она заросла беспросветным бурьяном.

– Наш дом на реке, как с горы спускаться…

– И как туда проехать? – спросила Лидия.

Зойка мялась, вид у неё был взволнованный.

– Где же дорога… Тут дорога прежде была. Куды ж теперь ехать?

– Не подскажете, как к реке выехать? – обратилась Лидия к девушке с коляской, опустив окно. Та показала в обратном направлении к началу села, потом по асфальту налево, дальше вниз. Когда машина разворачивалась, они увидели мемориал, установленный в память о войне.

– Стой! Тормози! – крикнула Зоюшка. – Давай туда воротимся, проедемся к кладбишшу – там тёткин дом поглядим.

Лидия покатила к дубраве, в тени которой скрывался сельский погост. Девушка с коляской удивлённо смотрела им в след – машина поехала не по её наводке, куда она указала, а в противоположном направлении.

– Самый крайний – тёткин дом, а дальше сразу кладбишше, мамка моя и батя там схоронены.

Самый крайний дом постройки семидесятых был выполнен из кустарного коричневого кирпича, двери и окна обрамляла белёная штукатурка. Перед домом стоял накренившийся прицеп, на скамье просушивалось тряпьё. Зоюшка вылезла из машины на ватных ногах, обшаривая глазами совершенно чужое хозяйство, опёрлась о калитку, уставилась. Лидия приблизилась к ней, мать осталась наблюдать издали.

– А дом-то ку-ку! – обречённо произнесла Зоюшка. – Нету тёткиного дома, заместо нево другой стоит. Что ж это делается…

Из двора выплыл мужичок в кепке, с недоумением заморгал, взирая на незнакомок.

– Извините, вы давно здесь живёте? – спросила Лидия.

– Да годов тридцать… А кто вам нужен?

– Никто. – Она потянула за рукав Зоюшку. – Поехали отсюда, зря мы приехали.

Все возвратились к Рено, но Дубанова прошла мимо, целенаправленно последовала по дороге, ускоряя шаг, не реагируя на оклики.

– Мам, посиди в машине, – в спешке бросила Лидия и рванула следом.

Догнать длинноногую Зоюшку оказалось непросто, она ускоряла бег, снова переходила на быстрый шаг, бежала вновь. Её маршрут вёл по накатанному колёсами песчаному спуску; в открывшемся проёме между буграми заголубела река, мимо шла череда недавно отстроенных или переделанных в современной версии давних построек. Чего она намеревается увидеть, спрашивала себя Лидия, зачем она туда несётся, как угорелая, что она там найдёт, кроме неизвестно кем возведённой новомодной дачи…

В самом конце спуска Дубанова остановилась перед пустым заросшим участком по левой стороне, находящимся на берегу лога, который вливался в просторный берег реки. Поначалу она стояла, как изваяние, с прижатыми к бёдрам стиснутыми кулаками, учащённо дышала и смотрела в дебри старой высохшей травы. Шёлковая косынка, в которую её сегодня нарядила престарелая дочь, съехала с головы, слишком большая юбка выкрутилась по кругу, задом наперёд. Зоюшка медленно выставила вперёд руки, подошла вплотную. Сначала она издала жалостный стон, отклонила бурьян в обе стороны, шагнула, издавая хруст под ногами, затем протяжно запричитала. В её колени впились колючие стебли травы, когда она на них опустилась, руки что-то перебирали, крошили – в зарослях покоились остатки жёлтого камня, бывшего когда-то частью строений.

– Нету моей избы, разобрали… – выла она. – Кров мой родный разбомбили, гады фашистские, налётчики… Не успела, не успела я… Нету больше бабки, деда… Никого нету… Все померли, а я живу в Раю, радуюсь… Почему я никого из своих не сыскала в этом Раю: ни мамку, ни папку? Никто не попал в Рай? Все грешные, а я святая? Святая я одна, да? Ну как же так…

– Зоя, Зоя… – суетилась Лидия, – пойдёмте назад. Время прошло, ничьих домов уже нет, а дед с бабкой попали в другой Рай. – Она полезла следом за ней в хрустящие дебри.

Дубанова притихла, скитаясь по территории, наклонилась, подняла предмет, отбросила его в сторону, отодвинула ногой фрагмент старого дерева, снова что-то подобрала. Замерла посреди участка, наклонившись и колупая это что-то в руках.

– Пуговка от мамкиного пиджака. – Показала она Лидии ржавую пуговицу, давно утратившую первоначальный вид. – Хороший был пиджак, столичный. Я его тоже одевала… по праздникам.

– Зоя, пойдёмте… – Жена изобретателя устройства, повинного в том, что от былой Зойкиной жизни осталась лишь разъеденная почвенной коррозией пуговица, наблюдала за ней с сожалением. Я могла бы вернуть тебя туда, где ты снова сможешь одеть тот столичный пиджак, думала она, но ты же сама отказалась, ты погналась за комфортом, за последними годами, а может месяцами, или днями, которые ты сможешь провести бок о бок с дочерью. – Зоя, пойдёмте…

Дубанова, крепко сжимая пуговицу, поддалась на уговоры и позволила себя увести. Назад они возвращались медленно в обратном порядке: первой в гору поднималась Лидия, моментами оборачиваясь, Зойка ползла за ней, оглядываясь на реку. Вскоре всё, что хотя бы немного напоминало родное село, скрылось, рядом поползли «райские» застройки – яркие заборы, белоснежные окна, подражания дизайнерским топиариям. Расстроенная до глубины души местная старожилка, корни которой в Песчаном уходили глубоко в века, Дубанова Зоюшка плелась следом молча, сожалея о вытеснении «Раем» близкое её сердцу. Здесь она была чужой, дома и участки за восемь десятков лет многократно перепродавались, а оставшейся родне не было до неё дела.

– Давайте зайдём в магазин, – предложила Лидия, чтобы немного отвлечься, – попить чего-нибудь купим, или мороженого. – Та вяло проследовала за ней в одноэтажный магазин с поблекшей вывеской, построенный вовсе не на месте былого разрушенного сельпо.

Лидия долго решала – с каким вкусом взять напитки, оглянулась на Дубанову за помощью – та с напряжённым вниманием пялилась на холодильную витрину с пивом. Соки были выбраны наспех – Лидия согласилась на любые, и женщины ушли без десерта, так как она протащила Зоюшку за рукав сразу на улицу, не останавливаясь у ларя с мороженным. Возле машины они наткнулись на недовольную физиономию Анны Викторовны, измождённой от ожидания. Её занудных вопросов никто не слышал – Рено мчалось прочь на всех парусах.

– Что это за место? – услышала Лидия за спиной подавленный голос Дубановой, когда мать оставила их одних, чтобы затариться в супермаркете на въезде в город.

– Это окружное шоссе, – ответила она, кинув взгляд сквозь пыльные окна.

– Я не об улице… – Зоюшкины слова повисли, казалось, что она отделена от мира глухой стеной. Собравшись с мыслями, она продолжила: – Я об этом месте, куды меня занесло. Думала: за какие ж это заслуги? А на самом деле меня обманывают – мне суют приманки, как рыбе червяка на крюке, чтобы опосля я страдала, как проклятая. Подают на блюде всё, чего душе угодно, чтоб потом ужалить побольней. На́ тебе дочку – бабку старую! Сколько она проживёт? Понятное дело, что помене меня – вот радость то… дитё своё хоронить… На́ тебе родные места! А места-то иде? Всё ж с землёю сровнялось, люди чужие тебе навстречу выходют, замест дома – пуговица. Я было хотела на кладбишше сходить, да побоялась, потому что и там – таперича мне понятно, что никаких знакомых могил я не увижу… Мамка моя… прямо подле тёткиного забора похоронена, а я приметила, что у забора там какие-то страсти каменные стоят, какие-то плиты чёрные здоровенные… У мамки крестик был деревянненький… Где он? Обман всё это! Да разве ж это Рай… Э-эх! Не Рай это… Чертовшина какая-то…

– Зоя, вы хотите вернуться к себе домой?

– Да что ты, смеёсси надо мной? Мы там токо что побывали – чего мне на эти развалины хотеть, какого пралика мне на них селиться?

У подъезда прогуливалось разновозрастное население, кто-то отвлёк Анну Викторовну, идущую под руку с диковатой родственницей, уже не улыбающейся во весь безразмерный рот. Родственница была немногословна, поспешила к лифту и уже со знанием дела вдавила кнопку.

Лидия проводила взглядом обеих, переживая за мать. Ей пришла в голову идея пригласить их на майские праздники к себе, чтобы ситуация была под контролем, осталось посоветоваться со Стасом.

– Ты хочешь сказать, что эта Фроська средневековая, этот мамонт, будет дефилировать по нашему дому? – вскричал Кураев без особого сопротивления в голосе. – Жать на кнопки, любопытными пальчиками играть на моей клавиатуре, как на фортепиано?

– Стас, на майские будет хорошая погода, в основном, все будем на улице, в беседке.

– Не было печали… – Он удалился к себе.

– Мне кажется, что она начала о чём-то догадываться. – Услышав это, Кураев сразу вернулся.

– Прекрасно! – вскричал он. – Привезём её сюда, чтобы она, как больной амнезией, вспомнила наверняка, чтобы её тут осенило – кто же она такая, чтобы наконец она прозрела – чем же примечателен этот дом, а не тут ли её долбанули по башке, в результате чего она оказалась в сомнительном Раю. А может она ещё и вспомнит – кто именно долбанул?

После визита в Песчаное Лидия вела себя заторможено, она не отстаивала как обычно свою точку зрения – она лишь пыталась найти объяснение возникающим ниоткуда явлениям и в то же время не навлечь на себя новые беды.

– Стас, рано или поздно она сюда приедет вместе с матерью даже без нашего приглашения. Я волнуюсь за мать, за то, что она там одна с этим мамонтом. У меня возникло желание отправить её обратно, но она пока не понимает: обратно – это куда, она считает, что мы отвезём её на развалины и там поселим.

– Отличная идея – отвезти её в Песчаное с концами! Что у неё там нет родни? Да наверняка полсела!

– Ты себя слышишь? – У Лидии остался последний аргумент: – Может и про твой блок заодно им рассказать? У родни наверняка возникнут вопросы: что она за родня такая, по какому колену…

– Делай, как знаешь! – махнул он рукой, осознавая, что подарок судьбы – Зоюшка, несмотря ни на что, скоро будет отмечать праздники вместе с ними и это неизбежно. Единственное, что ему грело душу – его благоверная проведёт выходные в кругу семьи, а не понесёт гостинцы к праздничному столу в старую избу, где каждый сеанс пребывания приравнивался шагу по минному полю.

С раннего утра первого мая Лидия уже сидела в своём Рено возле панельной девятиэтажки матери. Женщины вышли из подъезда не сразу – Анна Викторовна паковала холодец, блины и долговязый плодовый саженец с растопыренными корнями, обвязанными мокрой тряпкой – его она прикупила случайно накануне. У Зоюшки был вполне нормальный настрой: поездка в Песчаное скрылась в ларце воспоминаний о прошлом, на первый план выступили совместные с дочерью Анной хлопоты – продолжительная возня на кухне и предвкушение семейного отдыха, чего ей не доставало прежде.

За время ожидания Лидия перебрала всевозможные варианты пребывания гостей в их скромной обители. Ей виделись достаточно спокойные выходные, потому что мать будет вести себя тихо в присутствии нового члена семьи, а не возмущаться по каждой соринке в их доме и захламленности двора.

По дороге Зоюшка, полуразвалившаяся на заднем сидении, пересказывала скандальную передачу, наивно веря происходящему в ней и думая, что Лидия не смотрела ничего подобного – для Лидии это был рутинный рассказ, она ни разу не ахнула, не удивилась и пассажирка притихла, переключившись на виды из окон. Чем ближе они подъезжали, тем больше она хмурилась.

– Знакомые как будто места… – произнесла она, оглядывая совершенно ей незнакомые строения. – Вроде и не бывала здесь никогда, глаза отведу в сторону, гляну – опять мнится, что была. Это почему так?

Как она определила, думала Лидия, по какому признаку она распознала, всё же многократно перестраивалось, застраивалось… Третьим глазом видит, ведьма. Может запахи здесь одни и те же, может быть небо такое только здесь и нигде больше… Стоп, обзор! Когда сворачивали, обзор открылся на реку и противоположный берег, а там труба… Когда же этот завод строился… Может тогда и строился – перед войной. Одинокая труба старого завода с клубами белого дыма среди густого хвойного леса, а уж ему-то сотни лет и без трубы.

Машина остановилась. Стас вышел навстречу, открыл ворота. Зоюшка крутила головой, пока перед ней не распахнули дверцу, затем предложили выйти. Она окинула взглядом облицованный бежевым кирпичом фасад одноэтажного дома, пробежалась глазами по прилегающей территории – всё это время Лидия ждала чего-то ужасного, делая вид, что занята вознёй в багажнике. Заливистое пение весенних птиц наполняло округу. Земля давно просохла от жарких солнечных лучей и покрылась нежной зеленью, всё цвело и пахло, мирное безоблачное небо над головой имело насыщенный голубой цвет.

– Красота-то какая у вас тут! – У Лидии отлегло после услышанного. Она пригласила Зоюшку в дом, начала показывать комнаты, открывая и закрывая двери, внедрился Стас со своим подшучиванием, гостья разулыбалась во весь рот. Вариант Стаса, то, что Дубанова первым делом накинется ломать его технику, не оправдался. Ходила она опасливо, запахнувшись в куртку на синтепоне с не застёгнутыми кнопками, будто замерзала, руки ни к чему не притрагивались, глаза беспрерывно удивлялись. Продолжив экскурсию по улице, заторможено прошла мимо кадки, но и её не оценила наощупь, всплеснула руками, увидев экзотические сорта тюльпанов.

– Попугайные, – прокомментировал хозяин-экскурсовод. – Эти, взлохмаченные во все стороны, попугайными называются. Жена – любитель всяких извращений.

Из дома выглянула Лидия.

– К нам Лилька с Антоном едут! – оповестила она.

– О! Сейчас к нам ещё один любитель цветов присоединится, – сообщил Стас, повернувшись к гостье. – Это двоюродная сестра – племянница твоей любимой дочурки с мужем сейчас подъедут. Разумеется, кому охота в квартире сидеть, когда такой денёк выдался. Д-а-а, денёк выдался на славу, скоро начну разводить мангал. – Он заглянул в приоткрытое кухонное окно и сказал нарочито громко, во всеуслышание: – Дочурка твоя чего там из города понавезла? Я видел – холодец мелькнул. Неужто она ещё не позабыла, как его делать?

Анна Викторовна и Лидия взялись за стругание салатов усиленно, Зоюшку они не подпускали: новых рецептов она не знала и современной технологии приготовления. Если речь шла о помидорах, то она кромсала их огромными кусками, лимоны вообще отродясь в руках не держала и понятия не имела, что с ними делать, а кожуру с картошки снимала настолько тонко, что она отдавала зеленцой, и глазки оставались нетронутыми.

Стас повёл её по саду, раскрыл перед ней шикарную панораму с дальнего конца огорода, пальцем указывал на каждый куст, пояснял название и коротко характеристику ожидаемых плодов. Зоюшка ходила по-прежнему крепко запахнувшись в подаренную куртку – Стасу стало жалко эту убогую.

Когда они вернулись к дому, он заметил в окне неоднозначное выражение лица своей жены, иными словами, на ней не было лица. Он забежал в дом и увидел немую сцену. Тёща быстро приступила к делам, открыв на всю катушку смеситель и что-то там полоща, Лидия стояла окаменевшая, не в состоянии реагировать на вопросы. Следом за Кураевым вошла Зоюшка и тоже уставилась на новых родственников в недоумении.

– Золотце, ты не заболела? – спросил Стас. – Мам, ты что не видишь, она сейчас упадёт?!

Викторовна закрыла кран и подошла к дочери, та её оттолкнула.

– Что у вас происходит? – муж забеспокоился всерьёз. – Лидуш, скажи, что случилось?

Мать стояла с лицом земляного цвета, было понятно, что она в курсе происходящего, но делала вид, что ничего не понимает и не знает какие меры предпринять. Лидия отмахивалась от стакана с водой, ни на кого не смотрела, муж уловил её мысли и тут же загрёб в карман ключи от Рено, иначе она сбежала бы от них от всех, тем самым лишив объяснений.

– Что здесь произошло?! – не унимался Стас. – Пол часа назад здесь царили праздник и веселье.

– Я хочу побыть одна, – твёрдо сказала Лидия. – Я хочу уехать, куда глаза глядят. – Она вскочила с места и стала натягивать свитер, натянув, подошла к Стасу и глядя прямо в глаза произнесла: – Дай мне ключи. – Тот не шевельнулся. – Я тебя очень прошу: отдай мне ключи.

Кураев не выдержал её уверенного взгляда и достал из кармана ключи. Лидия резво выхватила их, метнулась в комнату за сумкой и направилась к выходу, но тут на пути предстал «убогий мамонт».

– Лида, – произнесла Зоюшка дрожащим голосом, глядя ей в лицо напуганными глазами, – не бросай нас, я этого не вынесу, я боле так не могу. Это последняя капля, ей богу последняя… Боязно мне чего-то…

В доме воцарилась тишина, от праздничного настроения не осталось и следа, напряжение, которое охватило дом, сдавливало, несмотря на решение Лидии оставить затею с отъездом.

– Лидуша, – проговорил муж, осторожно взяв её за плечи, – поверь мне – здесь все свои. Скажи, что случилось.

– Свои, говоришь? – оживилась она. – Кто это тут – свои? Я, получается, сирота. И по жизни сирота, как ни крути – одиночка. В сорок… господи, сколько же мне лет-то… я узнаю, что моя родная мать, моя мать, которую я всю свою жизнь считала матерью – не мать мне, оказывается… А ты говоришь – ДНК… Надо, чтоб всех заставляли сдавать ДНК в раннем детстве. Ты тут живёшь… и только в сорок… с гаком лет узнаёшь, что она вовсе мне не мать! – Лидия раскинула руки, жестикулируя на эмоциях. – Я-то думала, что это наша баба Еня – главный монстр: всё детство меня унижала, из кожи вон лезла, чтобы показать мне свою нелюбовь, а монстр-то, оказывается, под боком всё время жил – он не просто показывал нелюбовь, он ещё и обманывал!

– Да с чего ты взяла, что она тебе не мать?! – вскрикнул Кураев.

– Так она сама мне сейчас сказала… – Лидия изобразила удивление, говорящее само за себя, мол, вы что, пытались усомниться в моих словах, я преподношу вам их из первых уст, безо всяких домыслов.

– Вот так при мытье посуды возьми, да и ляпни: «я тебе не мать»? – Стас хотел разрядить обстановку, свалив на признаки надвигающейся деменции у тёщи, но Лидия пошла дальше.

– Я ей говорю: как это ужасно жить и не знать, кто же на самом деле твоя мать… Я хотела ей посочувствовать, поддержать, зная, что она через это прошла… – распалялась Лидия. – Смотрю: она что-то мнётся… Да и заяви мне… так, мол, и так, не мать я тебе вовсе! Она мне чужая тётка, выясняется… на старости лет…

– Нет, не чужая! – встряла наконец Анна Викторовна. – Никто не говорил, что чужая. Ты всю ситуацию не знаешь, что на самом деле творилось, тебе легко сейчас руками махать!

– Ну-ка?! Что на самом деле творилось? – обернулась к ней Лидия. – Объясни нам, тупому безмозглому стаду, что у вас там творилось… Что за повальная передача детей из рук в руки?

Анна Викторовна опустилась на диван с полотенцем, которое она всё время теребила. Кураев бросил взгляд на Дубанову, для которой происходившее здесь было покруче скандальной передачи из телевизора, и он тоже приготовился внимать.

– Ты, Лида – моя племянница, как и Таня, и Лиля, и Миша. Вы все родные братья и сёстры, все четверо. – Лидия открыла рот от шока, возможно, более неожиданного, чем от ранее услышанного. – От тебя Валентина отказалась, когда ты родилась, – самая последняя из пятерых.

– Из скольких? – не понял Стас.

– Из пятерых. Четвёртый ребёнок у них умер годовалым, как раз когда Валя тебя рожала. Тогда она обвинила в этом горе тебя, что, если б она не уехала в роддом, то спасла бы его, не запустили бы до крайности… Валя оставила тебя в роддоме и вернулась домой. Роман хотел сам за тобой съездить, а она ему говорит: заберёшь, я возьму детей и уеду к матери в Мурманскую область, к чёрту на кулички. Тогда мы с Романом забрали тебя тайком от неё, привезли ко мне. Я жила одиноко, отец твой, то есть отчим, уже после появился, ты должно быть не помнишь. Валя ничего не знала, мы скрывали, как могли, пока однажды на свадьбе она тебя не увидела. Тут она сразу поняла, что это за девочка, но скандал устраивать не стала. Уехала со свадьбы, да и всё. Рома тебя изо всех сил опекал, поэтому от своей доли в этом доме отказался в твою пользу.

Вывалив разом груз, тяготивший на протяжении долгих лет, Викторовна почувствовала свободу в теле, дышать стало легче. Она отбросила на стол сложенное в несколько раз полотенце, скрестила пальцы, дополнила:

– А потом ты начала периодически появляться у них в гостях – смотрим, она вроде ничего, свыклась, но держалась от тебя на расстоянии. – Тяжело вздохнула, отведя глаза. – Так и померла, не объяснившись и не попросив прощения, что она с тобою нехорошо так обошлась. Может мне жизнь ломать не захотела, видит – ты меня мамой называешь, не стала портить отношения. В какой-то степени по-человечески поступила.

– И впрямь сирота… Я не ошиблась. – Лидия в очередной раз перевела проблему на себя. –Получается, из родителей в живых никого у меня не осталось…

Анну Викторовну разозлило непонимание дочери, любые превратности жизни та сводила к себе, взвешивала по отношению к себе и как будто до чувств других ей не было дела.

– Хм! Зато у тебя теперь бабки появились, – в отместку подначила неродная мать, – целых две!

Кураевы переглянулись – тайна перемещения во времени стояла под угрозой, так как Дубанова уже навострила ухо, им ничего не оставалось, как загасить конфликт, пока он не вышел за рамки.

– А что мы будем родню по головам считать… – бодро сказал Стас. – Главное в жизни что? Сплочённость. А кто там кому кем приходится… ерунда всё это! – Он вытянул шею и прислушался. – Вон Лилька уже едет. Слышите? А у нас тут конь не валялся… Давайте быстренько прибавим темп!

Приезд гостей заставил отложить выяснения до более удобного момента, никто из присутствующих не был готов, чтобы ошарашить Лилию заявлением о существовании ещё одной родной сестры – она могла отреагировать так же: психованно и бурно. Стас поспешил встречать.

– Господь Всемогущий, – заговорил он, направляясь в двери, – да неужто у меня теперь тёщи нет, а только тётя жены. Хоть кому-то из нас повезло…

Женщины проводили его взглядом, кто-то не совсем понимающим, кто-то не совсем добрым, пока он не скрылся за дверью, торопясь к нетерпеливым сигналам автомобильного гудка. Анна Викторовна облокотилась локтем о стол, держась за голову. Зоюшка взяла на себя роль инициатора по примирению и внесла предложение:

– А хотите я у вас тут полы протру?

– Зоя, конечно хотим, – ответила Лидия, – только когда всё закончится. Сейчас ни к чему – мы снова натопчем. – С улицы донёсся гогот. – О том, что ты здесь услышала… в общем, никому не надо…

Та понимающе кивнула и присела рядом с Анной Викторовной, приобняв её за плечи – в этой позе их и застали ворвавшиеся весёлые гости. Смеющие мужчина и женщина лет сорока пяти в одинаковых спортивных костюмах и почти одинаковых кроссовках резко утихли при виде открывшейся им мизансцены. Лидия по-прежнему стояла посреди кухни с сумкой и ключами в руке, недоверчиво наблюдая за всеми.

– У тебя аллергия на цветение? – вместо приветствия начала Лилия. – Глаза какие-то воспалённые…

– Ну, знакомьтесь! – Протиснулся вперёд Стас. – Это наша Зоя – тёщина племянница, она издалека к нам приехала.

Чета Лилия и Антон уже были наслышаны о её приезде, но встретились впервые. Лилия представилась сухо, будто потенциальной сопернице, смотрела на неё свысока. Мужчины спохватились, горя желанием вырваться из тесноты, вооружились приспособлениями для розжига и отправились к мангалу. Толпа рассредоточилась: одни продолжали возиться с едой, другие таскали в беседку посуду, кто-то вытряхивал из шуршащего пакета пыльные угли.

– Чего это она к вам приехала? – спросила Лилия у сестры, тишком, пока другие не слышат её враждебного тона, хотя при этом она услужливо хлопотала возле кухонного стола. – Может на наследство метит? Видит тёть Аня состарилась, ждать особо недолго, поухаживает за ней – ты-то вся в работе, а там и глядишь она ей что-нибудь да отпишет…

– Не говори ерунды, – едва слышно ответила сестра.

– Это не ерунда… Знаешь сколько таких случаев? Посмотри: она притирается к тёть Ане, как ласковый котёнок, прямо льнёт… Чего это вдруг? – Хозяйка дома, слушая в пол уха, продолжала вяло выкладывать в салатник разносолы, ей хотелось заткнуть уши, да руки были мокры от рассола. – И мать твоя тоже… сидит, вся такая прям… по ручке её поглаживает, а на тебя, на родную дочь, зыркнула взглядом арктического волка.

– Лиль, ну не надо нагнетать… Я тебя очень прошу.

Сестра затихла, кое-как покромсала буханку, уложила куски в пакет, скрутила спиралью свободный конец, чтобы хлеб не засыхал. Лидия наблюдала искоса: скрученный пакет напомнил о мешке с продовольствием, предназначавшийся для жителей не столь далёкой деревни – точно такими движениями его крутил бабкин кум.

– Когда она уезжать собирается? – снова начала прессовать сестра. Хлеб и миску с соленьями она уносить не торопилась.

– Ей некуда уезжать. – Лидия ответила неохотно, внутри всё кипело.

– А-а, ну вот… Квартира первым делом ей и отойдёт.

– Да за ради бога! Пускай отходит! – нервно вскрикнула Лидия и это совпало с моментом возвращения отсутствующих женщин за очередными тарелками.

Все притихли. Сестра уставилась на неё, как на полную идиотку. Лидия продолжала возиться с посудой, думая о том, как всё неожиданно перестроилось: баба, которую она притащила из прошлого теперь ей никто, ну разве что мимолётная любовница деда, а эта, что стоит около неё и вдувает в уши чьи-то жизненные уроки – родная сестра, и в данный момент она её ненавидела. Только сейчас она начала понимать, что весь сыр-бор произошёл не по вине матери и не по вине Зоюшки, или Лильки-сестры, или Стаса, это она сама во всём виновата: жили они, жили, и жили бы себе спокойно дальше, если б Лидию не приспичило пошарить в прошлом. Это ей вздумалось заглянуть за печку, под лавку, в сундуки того несуществующего дома, настолько призрачного, что он до сих пор вызывал сомнение – не приснился ли он. В него она шастала чаще, чем появлялась на работе и теперь сожалела об этом.

Дубанова разглядывала каждый элемент накрытого стола, как музейный экспонат: он был заставлен весь, несмотря на приличные размеры столешницы. Гости также приехали с контейнерами, в которых лежало непонятное – из них торчали хвосты креветок, разноцветное канапе с маслинами и излюбленные Лилькины рулеты из баклажанов. Шашлык пока не подали, только втягивали носами тянущийся по ветру аромат подрумяненного мяса. Стас разлил алкоголь, пропустив Зоюшкин стакан.

– А даме налить? – возмутился Антон. Хозяин в ответ уставился в стопоре. – Дай-ка сюда! Неправильно ты наливаешь – вроде орёл в математике, а стаканы считать не научился.

– Дама в отличии от вас непьющая, – самодовольно вставила Анна Викторовна. Лилька ревностно следила, как её муж ухаживает за застенчивой молодухой, наполняя её стакан.

– Немножко можно. – Закрутил он бутылку. – Ну что, давайте за Первомай!

Все выпили, Зоюшка опустошила свои несколько капель профессионально – одним глотком, потянулась к закуске, кокетничая отдёрнула руку от контейнера с креветками, назвав их «рдяны́ми насекомыми», – Лилька усмехнулась, завуалированно прокомментировав, что не встречала ещё людей, ни разу в жизни не видевших банальных креветок. Несмотря на периодические насмешки с её стороны, Зоюшка пыталась быть навеселе, чем притягивала к себе внимание: мужчины подливали и подкладывали, престарелая дочь заботливо укутывала ей спину в плед.

– Что-то мне нехорошо, – шепнула она хозяйке, болезненно привалившись к деревянной опоре. – Словно кости хрустят, будто кровь в жилах стынет, в глазах картинки всякие туда-сюда…

– Не надо было пить, – недовольно ответила Лидия. – Что ты потянулась к этому стакану? А потом лечи тебя… у наркологов…

– А может нам прогуляться, подвигаться, походить? – обратилась Зоюшка ко всем присутствующим. – Засиделись поди…

– Правильно! – Услышал Антон и отреагировал: – Давайте на речку сходим, а? Можно с собой прихватить подстилку, еду, стаканы. Там сядем, посидим, воздухом речным подышим… Когда мы в последний раз так сидели? – Поднялось коллективное обсуждение. – Ага! На твой день рожденья, Стас! Лет семь… ага, семь лет, как мы на речке не сидели… Только купаться на машинах приезжали оперативно и всё.

Лидии эта идея не понравилась, ногости, истосковавшиеся по вылазкам на природу, настаивали, и компания начала паковать с собой закуски. Анна Викторовна в такую даль идти не решилась – возраст не тот, она уверила остальных, что займётся пока грязной посудой, потом отдохнёт на диване, посмотрит концерт, а вы гуляйте себе на здоровье.

Первой за ворота с гомоном вывалилась гостящая пара, одетая, как двойняшки, позвякивая на ходу бутылками в пакетах, за ними, пытаясь не отставать, семенила Зоюшка. Хозяева закрыли калитку на ключ и направились следом. Лидию в душе взбесила наблюдающая за ними с порога дома, что напротив, соседкина голова, выглядывающая из-за забора. Ей захотелось провалиться сквозь землю, когда она заметила, что соседка сверлит взглядом бегущую за парой незнакомку. На Зоюшку так же обернулась прохожая. Все будто догадывались, мнилось Лидии, что с этой девицей не всё в порядке, того и гляди на неё начнут массово показывать пальцем, вычислят её искусственное появление в этом мире, и тогда им со Стасом придёт конец.

Дубанова по дороге вела себя странно: моментами взрывалась от смеха и вдруг стихала, держась за лоб, немногим погодя снова участвовала во всеобщем веселье. Издали она ничем не отличалась от других, только когда открывала рот выдавала своё не местное происхождение – нагрянувшие родственники сочли, что приехала она из тундры. Интересно, когда она так от души хохочет во весь рот, она понимает о чём идёт речь, подумала Лидия, вот сейчас Антон процитировал крылатую фразу из нового нашумевшего фильма, понятную лишь тем, кто его смотрел, а Зоюшка скрючилась от смеха, сложилась в пополам, после чего, заплетаясь, двинулась дальше, протирая слезящиеся глаза детским ситцевым платком советского производства, которым она разжилась у Анны Викторовны.

Компания заняла место только что отчаливших на резиновой лодке рыбаков. На траве сразу расстелился синий рулонный утеплитель, который Кураевы хранили специально для подобных вылазок, он защищал от холодной, не успевшей прогреться земли. Антон попытался расставить пустые одноразовые стаканы – их беспрерывно валил ветер, в результате он посвятил уйму времени на одну лишь стратегию по их устойчивости, колдовал над ними, утяжелял с помощью крышек от контейнеров, с горем пополам решил этот вопрос, заполнив на две трети принесённым алкоголем.

– А водичка-то прохладная. – Лилька потрясла мокрой рукой, её лицо светилось от удовольствия – семья и работа редко позволяли ей наслаждаться поездками вроде этой.

Береговую мель заполонил камыш, заход в реку больше напоминал трясину – скользкую глинистую грязь, лишь редко расположенный выступ просохшего берега позволял, наклонившись с кочки, прикоснуться к чистейшей воде, в которой резвился планктон. Течение в этом районе считалось опасным, будто река, достаточно спокойная в городской черте, начинала в этом месте наращивать темп, словно разом сваливалась водной массой с незаметной глазу возвышенности. Тёмная вода околдовывала, сразу возникало желание погрузиться в неё и поплыть… И уплыть к тому серому песочному выходу на противоположном берегу с омываемым водой корневищем старого дерева.

Антона с трудом удержали от попытки скинуть с себя одежду и забежать в воду – жена прочитала ему мораль об остановке сердца у принявших спиртные напитки и совместивших это с нырянием в ледяную купель, он вроде успокоился. Со Стасом всё было проще, того удерживала от всяческих авантюр больная спина, поэтому он ещё первым притих на разложенной подстилке с контейнерами и начал наблюдать за течением. Кто-то окликнул издали: на берегу у другого удобного подступа к воде отдыхала небольшая мужская компания, Кураев с усилием поднялся и направился к ним почесать языки, Антон узнал кого-то среди них, заспешил следом.

– Про каких бабок обмолвилась Анька? – неожиданно спросила у Лидии Зоюшка, когда сестра оставила их наедине, направившись к горе в поисках кустов. – Енька где-то здесь? – Лидия уставилась в ответ испугавшимся взглядом. Только не сейчас и не в кругу беззаботной компании на лоне природы она ожидала услышать слово «Енька».

– Говори, чего уж скрывать… – продолжала наседать Зоюшка. – Здесь она где-то прячется? Поговорить я с ней хочу, так сказать, побеседовать по душам. Ты думаешь она от большой любви Анютку себе оставила? Кабы не так… Уж какая там любовь! – Глаза её закатились вверх, подпившие, вылупленные по-рыбьи, рот больше не блистал белыми зубами, скорее наоборот – искривился в недовольной ухмылке. – Это она мне назло так поступила, чтобы ужалить покрепче, – видела, что сомнения меня гложут, продирают изнутри, вот так меня жмуть за горло. – Перед Лидиными глазами растопырилась напрягшаяся пятерня. – Да и не сомневалась я! Не собиралась я от своего дитя отрекаться. Меня нечистый к ней спрова́дил, сама бы я никоим образом так не поступила, и знаешь, что я табе сейчас скажу… – Язык заплёлся, она придвинулась ближе и снизила тон. – Бабка твоя ко мне его и подослала. Вот те истинный крест – её работа. – Пятерня очертила крест. – Знаешь, как я догадалась? Когда малютку ей привезла на квартиру. Вот в тот самый момент, как только я этот беленький кулёчек протянула в её чумазые ручищи – это они с нечистым напустили на меня морок, всё, как в тумане, в таком смрадном тумане, как муть в реке, когда в неё скотина входит на водопой и баламутит… А опосля я вдруг очнулась и метнулась к ней, чтоб дитё своё выхватить, опомнилася я, а она перед моим носом дверью хлопнула, мерзавка. – Зоюшка изобразила грубое закрывание двери, чуть не заехав Лидии по лицу. – Нормальная баба обрадовалась бы, воротила бы, мол забирай своё отродье и иди отседа куда подальше, а она дверью хлопнула, злыдня, да на запор изнутри крепенько так закрыла. Ты ещё не знаешь, что она за человек – ей в душу плюнуть на раз-два.

– Да умерла она… Давно умерла, чего её обсуждать… – Лидия отвела глаза, чувствуя неловкость при упоминании в негативной окраске членов её семьи, дёрнула травинку, стала отрешённо крутить ею в зубах.

– Тогда ответь мне на такой вопрос: коль, все давно померли, я-то как тут очутилась? Где это я, а? – Она смотрела пристально, угадывая ответы в жестах. – Ведь это никакой не Рай? А может я во сне блукаю и никак очнуться не могу? Может душу мою грешную околдовали, в дремоту окунули? – Не дождавшись ответа, она начала искать его по сторонам, взгляд взметался, в мелких складках сморщилась переносица. – Мне надо как-то очнуться… Я должна пробудиться от этого дурмана. Кто-нибудь! Разбудите меня, люди добрые, сымите с меня дурман!

Зоюшка привстала в поисках спасения, но Лидия, испугавшись внимания посторонних, схватила её за рукав и дёрнула обратно.

– Да успокойся ты, ненормальная! Чего тебе не хватает? Неужели пресытилась хорошей жизнью? Потянуло на приключения…

Та наклонилась с требовательным видом, и хотя она уже была в изрядном подпитии, но явно не дурачилась. Терзающий вопрос не давал ей покоя, атмосфера праздника и хорошей жизни перестала иметь значение, всё свелось к одному.

– Может-таки скажешь, где я? Рай это, или не Рай? А то я сейчас кричать начну! Я церковь там у вас наверху видала – сейчас пойду у батюшки спрошу: Рай это, или не Рай?

– Если орать перестанешь, я тебе скажу.

Возможность раскрытия тайны Зоюшку быстро подкупила, она сразу стихла, обхватила колени, обтянутые вышедшей из моды полосатой юбкой, придвинулась ближе и с явным недовольством, но приготовилась слушать. Лидия уставилась куда-то вдаль.

– Никакой это не Рай, – произнесла она. – Ты попала в реальное будущее. И не умирала ты вовсе, хотя, если б осталась в своём сорок втором, то в тот же год бы умерла, в ближайшее время. Получается, это будущее тебя от смерти спасло, уберегло от того, что там в сорок втором должно было случиться.

– И что там со мною должно было случиться?

– Говорю: умерла!

Вернулась довольная сестра, а за ней мужчины, светящиеся от радости, увлечённые продолжением завязанной знакомыми мужиками темой, интересной только им. На лицах сидящих на подстилке женщин стояла тень траура об усопшей в сорок втором Зоюшки Дубановой, погибшей при невыясненных обстоятельствах. Один Стас насторожился, остальные, чтоб не томиться в бездействии, потянулись к еде и стаканам, будто за полчаса успели сильно оголодать. Лидию потряхивало: ей жутко было находиться в компании очухавшейся сумасшедшей алкоголички и ещё страшнее было отправлять её в одну квартиру с матерью, пусть и не родной. Была бы её воля, она бы тотчас отправила Зоюшку обратно в прошлый век, и пусть она там борется со своими демонами, как ей заблагорассудиться – вместе с ней притащилась сюда вся её нечисть, под её влиянием девица и в пьяном, и точно так же в трезвом состоянии была непредсказуема.

Муж ломал голову: почему его пассия напряжена, как струна – отголосок разговора с матерью, или что-то произошло, пока они отлучались. Жену невозможно стало оставлять ни на минуту, всё время по возвращении одного из Кураевых с ней происходили изменения и были они не в лучшую сторону.

– Не наливай ей больше! – грубо осекла она Антона.

– Это как это – не наливай? – лезла Зоюшка, протягивая пустой стакан, чем казалась гостям забавной. Лилька даже смягчила своё отношение к ней – между ними стал завязываться дружеский диалог, дополненный пьяным хохотом. – Давай, Антош, лей ещё! – Выставила Зоюшка вперёд вновь опустевший стакан на вытянутой руке, что только усилило симпатию со стороны Лильки.

Кураевы многозначительно поглядывали друг на друга – этих взглядов никто не замечал, а они содержали в себе форму бессловесного общения, но все их обоюдные попытки остановить Зоюшку, уберечь её от неприятных последствий, терпели провал – у той появилась хорошая поддержка в лице пары единомышленников, любивших повеселиться на полную. Их было трое против двоих.

В разгар веселья Зоюшка разогнулась, выставив грудь, вобрала в себя полные лёгкие воздуха и затянула протяжную песню, известную многим, благодаря яркому плачевному финалу. Лилька поблёскивала глазами, с хихиканьем пытаясь ей подпеть – из неё обрывками негромко вырывалось: «Свадьбу но-овую справля-яет… он весё-ёлый и хмельно-ой…» Включился Антон. Пьяная тройка завывала под молчаливые косые взгляды Кураевых, от которых веяло скукотой. Когда-то они с ними пели здесь хором в большой кампании, на берегу, и так же заразительно смеялись, но это было в прошлой жизни, до появления рокового прибора, до нажатия кнопки, отключившей вероятно надолго Лидины пение и смех.

– Где тут у вас кусты? – закопошилась, не закончив песню, резко умолкнувшая Дубанова. Ей удалось приподняться с большим трудом, её штормило и несколько раз она чуть не завалилась обратно на подстилку.

– Тебя проводить? – спросил Антон, за что получил от жены толчок в спину, но оба при этом расхохотались, их забавляло любое слово, любое движение, особенно нелепое. Лилька толкнула его в шутку, на самом деле больше не испытывая ревности, напротив, оба пытались перед незаурядной новоявленной родственницей подхалимничать, угождая ей на каждом шагу. Зоюшка поплелась, качаясь и бормоча себе поднос:

– Провожатый нашёлся… Тебя самого… кто бы проводил…

– А вы что сидите такие хмурые? – переключился Антон на Кураевых, после чего Стас был вынужден поддержать беседу.

Сгорбленный силуэт неторопливо удалялся в направлении утёса, расположенного на берегу, в его основании разросся дикий кустарник – вот туда Зоюшка и отправилась. Лидия какое-то время смотрела ей вслед, наблюдала, как та пробирается сквозь заросли, и они смыкаются за её спиной, повернулась опять к собеседникам. Река неслась позади их улыбающихся лиц, издавая равномерное шуршание, зыбкая поверхность проносила мимо сорвавшиеся ветрами прошлогодние сухие ветки, дикие стручки с семенами с помощью её течения подыскивали новое место для прорастания в отдалённых лесах. Вращаясь по кругу, проплыл одноразовый прозрачный стакан. Ветер подул и вызвал сопротивление, волосы сидящих зашевелились, длинные, по вечернему уложенные локоны Лилии перекинулись на лицо – она придержала их обеими руками, через мгновенье всё стихло… Кроме реки.

– Певица наша похоже заблудилась, – усмехнулся Антон и добавил: – в трёх кустах.

Вместе с женой они синхронно заржали над его остроумием. Лидия вскинула глаза, разглядывая утёс и его подножие: никакого движения, ничьего присутствия. Она забеспокоилась, не сводя взгляда ни на минуту с того направления, куда отправилась Зоюшка. Неужто она собралась выполнить угрозу и ушла искать церковь, находящуюся в нескольких километрах отсюда, чтобы удостовериться у авторитетных лиц – в каком беспробудном забвении она пребывает, подумала Лидия, ненормальная, ей богу, ненормальная.

Вдруг в её обзор попала Зоюшкина ковыляющая фигура – если бы не цветастость в одежде, она походила бы на лесного зверя, взбирающегося по горной звериной тропе в поисках добычи. Шла она целенаправленно на самый верх – она пробралась через кустарник к вершине утёса, простиравшегося вдоль береговой линии, а чуть поодаль подходившего к реке максимально близко, настолько близко, что свалившись с него можно было оказаться в зарослях камыша при этом покалечившись, если посчастливится остаться в живых. С секунду Лидия тормозила, искала разъяснение её блужданиям по горе… И тут её осенило – она вскочила.

– Бегите по берегу! Она сейчас спрыгнет! – Лидия кинулась следом к утёсу.

Пока она взбиралась, надеясь на пьяное состояние Дубановой (та была слишком медлительна и неповоротлива), выбирала стратегию: моментами старалась срезать путь, а где-то бежать в обход кустов, минуя препятствия, – это дополнительно сокращало время. Подъём давался с трудом, она запыхалась, но останавливаться не собиралась – на кону стояла человеческая жизнь. В какой-то момент она чуть не вывихнула ногу, когда провалилась в незаметную на первый взгляд ложбину, поднялась с колена, пробежала прихрамывая, но, забыв о боли, снова двинулась в полную силу.

Уже на утёсе перед ней наконец предстала удаляющаяся спина беглянки, периодически спотыкающейся о кочки и припадавшей на каждом шагу на одну ногу, возможно, она угодила в ту же злополучную яму.

– Стой! – окликнула её Лидия. – Зоя! Остановись!

Но та будто её не слышала и продолжала без оглядки идти прямиком к обрыву. Слева взору открылись бегущие по берегу люди: Антон бежал первым – с запрокинутой головой он высматривал на вершине знакомые силуэты, затем скрылся под выступом горы, у его жены на лице не осталось ни намёка на веселье – она была напугана и бежала следом за ним, насколько могла, завершающим из них быстрым шагом или медленным бегом двигалось грузное, далёкое от спортивности тело Стаса.

Посторонние люди, а точнее две другие компании, по-прежнему отдыхали на своих облюбованных стоянках для пикников – увлечённые своими хлопотами, они не замечали, что происходит в непосредственной близости, они были слишком далеки от того, что здесь происходило.

Зоюшка остановилась на краю обрыва в месте максимально приближенном к реке. Растрёпанные тёмно-русые волосы, выбившиеся из-под заколки, топорщились беспорядочными пучками вокруг темени, один конец шейного расписного платка свисал с плеча. Она стояла неподвижно, взирая сверху вниз на бегущих людей, возможно уже достигших того же места под краем обрыва, а может быть глаза её остекленели, затянулись слепящей поволокой, и она не видела обрыва – для неё утёс продолжался.

– Да стой же! – кричала Лидия в последней надежде.

Время остановилось вместе с Дубановой. Лидия чувствовала, что бежит и в то же время она как будто стояла на одном месте, или парила в воздухе, потому как расстояние между ними слишком медленно сокращалось, по правде говоря, ей оставалось рукой подать. Горло жгло от учащённого дыхания, одежда стала казаться душной – на ходу её руки боролись с молнией возле шеи, она устала…

Лидия перешла на шаг, Зоюшка не шевелилась – силуэт по-прежнему наклонился над краем, из-под ног слышалось осыпание песка – сыпался он прямо на головы троих стоящих на берегу. Почти догнала, думала Лидия, сейчас она её во чтобы-то ни стало уведёт отсюда, и они вернутся домой, туда, где эту дуру дожидается родная (в том не осталось ни малейших сомнений) дочь. А там… есть знакомая психотерапевт, назначит антидепрессанты, что-нибудь придумают –всегда что-то можно придумать. Пока ещё можно.

Дубанова отступила несколько шагов назад, увеличивая разбег, мгновенье, прыжок…

– Зоя!

…парение, исчезновение. В обзоре остался один обрыв.

До края оставалось лишь несколько шагов, когда Лидия остановилась. Никогда ещё её взгляд не был таким безумным, застопорившемся на одном – на густоте мраморной лесной массы, чёрно-зелёную окраску которого разбавляли разбросанные по всему лесу крапины белых пятен цветущих растений. Пустота, стоящая впереди пейзажа, была шокирующей. Время остановилось. Остановилось прошлое, настоящее и будущее. Остановилось всё, кроме реки…

Снизу раздался визгливый вопль протрезвевшей Лильки. С трудом заставляя себя продолжать движение, Лидия всё-таки добралась до края, опустилась на молодую сочную траву, такую холодную, словно снег, больше она никуда не спешила.

Быстрое течение уносило тело вниз по реке – фиолетовая куртка вздувалась на поверхности, яркий платок, что был накинут на шею, заметно отставал – он медленно расползался в воде подобно медузе. Зоюшка не пыталась бороться с течением, она давно сдалась, возможно, очень давно. Тело полностью накрыло водой, но под её прозрачностью были видны все его очертания – они менялись в движении и его уносило дальше. Лидия смотрела безучастно, как Антон, раздетый до трусов и майки бросается в воду, Лилька верещит, Стас руководит его действиями, продвигаясь параллельно Антону по узкой полосе влажного берега под утёсом, практически по воде.

Подобно трюку иллюзиониста в какие-то доли секунды мигнула вспышка и тут же угасла – короткая и почти незаметная для несведущих, а может не что иное, как отблеск луча заходящего солнца отразился в Лидиных зрачках, но тело исчезло в один миг – фиолетовое пятно погасло. Оно не ушло камнем на дно реки, оно растаяло в воде в одно мгновение. Антон нырял и выныривал, из носа струилась вода, он снова вбирал воздух и кидался в глубинную тьму середины реки, безуспешно искал, подобрал платок и откинул – тот снова из-за своей невесомости, создавая причудливые очертания, закачался на поверхности. Лидия знала, что тела там нет, она слушала голоса – отчаянные выкрики спасателей, смотрела с высоты на тихую воду, на медленное течение, замедляющееся с каждой минутой. Материн платок… Лидия вспомнила, как долго выбирала этот самый платок для неё в подарок много лет назад. Такой теперь не купишь – натуральный шёлк хорошего качества. Пожалуй, она его обыскалась, надо выловить его из воды и вернуть.

Ничего не было, думала она, и быть не могло, такого не бывает – нам показалось…

Ничего не было.