Узел вечности [Юрий Иовлев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

УЗЕЛ ВЕЧНОСТИ

По мотивам телесериала «Горец»
Рассказы и повести


Составитель: О. Кавеева


Путник Обратная сторона луны

Написано по вселенной сериала «Горец», но под влиянием Конан Дойля и рассказов о Холмсе.


Вот уже неделю Митос самозабвенно копошился в подвале книжного магазина «Шекспир и Ко», перебирая, сортируя и просушивая по мере необходимости пожелтевшие от времени документы, старинные рукописи и выцветшие чертежи. Занятие настолько увлекло его, что он великодушно не обращал внимания на Маклауда, с интересом изучающего этот склад накопленной за века бумажной мудрости и кое-каких сохранившихся за прошлые жизни вещей. Горец даже прикинул в уме, что если собрать все это добро, то вполне можно было бы открыть новый антикварный магазин или даже музей, вот только Митос вряд ли согласился бы расстаться со своими сокровищами.

Внимание Маклауда привлекла невзрачная папка, аккуратно примостившаяся на краю полки со стопками пыльных книг, внутри оказалась рукопись на английском. Вторая половина XIX века — примерно определил он.

— На сегодня я закончил. Если у тебя нет планов, можем пообедать вместе. — Митос, стоя спиной, отряхивал пыль с джинсов.

— Нет, планов нет. — Маклауд закрыл папку, но не торопился вернуть ее на место.

— Хочешь, можешь взять почитать. Там ничего ценного, рассказ одного парня, которого я знал. Потом отдашь, — прервал Митос его сомнения. — Идем.

Вечером коричневая кожаная папка была вновь раскрыта, и рукопись встретилась со своим первым за более чем столетие читателем.

* * *
Зимой 1857 года я сошел на британский берег в большом и грязном лондонском порту. Я — Джереми Грин, сержант Третьего бенгальского стрелкового полка, списанный со службы после ранения в позорной для нас схватке с сипаеми в Мируте. Пуля попала мне в грудь, сломала ребро и пробила правое легкое, жив я остался только благодаря мастерству нашего хирурга, буквально вытащившего меня с того света.

Не буду описывать время, проведенное в госпитале, потому что начало я и сам не особо помню — я лежал в бреду — а после был слишком измучен, чтобы теперь возникло желание вспоминать об этом. Однако, просто забыть тоже не получалось.

Признаться, оказавшись на родине, я поначалу несколько растерялся, хотя все время плаванья только и мечтал об этом моменте. Но лишь по прибытии окончательно понял, что остался абсолютно один в огромном городе и целом свете, предоставленный самому себе, без родни, работы и друзей. Впрочем, какие-то крохи мне полагались за службу, старых приятелей я надеялся разыскать, а может, со временем и завести новых, да и работы я никогда не боялся. Всеми этими мыслями я пытался успокоить себя, отгоняя нарастающую тоску и маячащее за ней отчаяние. Сейчас передо мной стояла более важная цель, для которой мне нужны были силы и собранность. Немного придя в себя в портовой закусочной я поймал кэб и первым делом отправился исполнить долг — навестить свою семью — то есть поехал на кладбище.

Семья наша родом из Кента, отец служил секретарем при сере Чарльзе Брикстоне, состоятельном банкире, который из интересов дела перебрался в Лондон, а уж вслед за ним переехали и мы. Некоторое время мы жили безбедно, я заканчивал учебу и привыкал к столичной жизни, однако лондонский климат плохо сказался на отце, однажды весной он серьезно простудился, слег, да так и не встал. В наследство от него остались три небольшие комнаты с гостиной и скромный, но сносный счет в банке мистера Брикстона. После смерти отца я записался в армию, решив, что так будет лучше. Матушке и сестре должно было хватить средств на достойную жизнь без особых излишеств. Какое-то время так оно и было, если верить письмам, что я изредка получал из дома. Однако мать не надолго пережила отца и скончалась от лихорадки через два года после него. Я уже подумывал о том, чтобы вернуться, но сестра уверила меня, что она справится сама, и я остался на службе в надежде дослужиться до офицерского чина. Пустые мечты. Ранение оборвало мои благородные планы, а в госпитале меня постиг очередной удар. Краткой депешей мне сообщили, что моя сестра — Дженифер Грин, была найдена мертвой. Вернуться домой я смог только спустя три месяца.

Спасибо еще, стараниями старого приятеля моего покойного отца, сестру похоронили рядом с родителями, а не где-нибудь на отшибе в казенной яме.

Вот так, проведя более трех лет вдали от дома, я, наконец, увиделся с семьей — тремя серыми могильными плитами со скупыми надписями. Собственное одиночество и гнетущая мертвая тишина вокруг окончательно сломили мой дух, и я расплакался, упав на колени перед земляным холмиком с подвявшим букетом белых хризантем. Позже я вспомнил этот букет, явно не четырехмесячной давности, но в тот момент я не придал этому значения, решив, что у сестры могла найтись подруга, или цветы оставил тот же отцовский коллега. Вернее сказать, я и об этом-то особо не задумался — от холода и слез напомнила о себе едва зажившая рана, мне стало больно дышать, поэтому я, осторожно хватая ртом воздух, медленно побрел прочь, привычным движением прижимая ладонь к ноющей груди.

Потеря матери и отца, которых я очень любил, конечно, сильно меня опечалила, но умерли они все же своей смертью. А вот что случилось с моей бедной сестрой было для меня загадкой, которую я намеревался разгадать. Скупое пояснение «найдена мертвой» меня совсем не устраивало, поэтому следующим пунктом моего плана было посещение мистера Питерсона, единственного, с кем общался мой отец при жизни и который позаботился о похоронах Дженифер.

Старик Питерсон тоже служил в банке Брикстона, да и жил он неподалеку от нас, и я решил не откладывать визит, радуясь, что увижу хоть одно знакомое лицо. Единственное, я совсем не подумал о том, что днем его следует искать не дома, а на работе, о чем мне любезно сообщила миссис Питерсон, и, заметив мое смущение, радушно пригласила подождать его за чашечкой чая. Я отказался, пообещав зайти позже, и собрался за это время вселиться в нашу старую опустевшую квартиру — дело, которое я малодушно откладывал на потом. Но сейчас я порядком устал и замерз, поэтому сентиментальные мысли уступили место насущной потребности помыться и прилечь хоть на часок. Увы, моим надеждам на отдых преградил путь сухопарый консьерж, который узнал меня, но огорошил известием, что комнаты, в которых мы проживали, и которые мой отец выкупил в частное владение, проданы больше года назад мисс Грин. Неприятно пораженный я попытался выяснить, при каких обстоятельствах это произошло, но не узнал почти ничего, кроме того, что сестра продала их соседу, который давно мечтал расширить жилплощадь. Я ощутил укол совести, неужели дела у Дженифер шли так плохо, что ей пришлось продать жилье? Почему она ничего мне не сообщила? И где же она потом жила? Мучаемый этими вопросами, а заодно размышляя, отправиться ли мне искать ночлег или попытаться сразу же найти ответы в банке, я вышел на улицу. Признаться, мне очень хотелось поехать в гостиницу, ребро мучительно ныло, а голова гудела от обилия впечатлений, но сочтя этот порыв недостойным, я взял кэб и приказал везти меня в банк «Брикстон».

Мистер Питерсон совсем не изменился — худой и сутулый, с залысинами и пышными седыми бакенбардами вокруг морщинистого лица — он, кажется, был искренне рад меня видеть. Усадил на единственный стул, не считая собственного потертого кресла, в своем крошечном кабинете, невероятно тесном из-за стеллажей с рядами одинаковых папок, и радостно впился в меня взглядом блестящих темных глаз.

— Как же ты похож на свою мать, Джери, у тебя ее глаза, — ностальгически вздохнул он. — Так ты оставил службу?

Вообще, это было правдой, лицом мы с сестрой пошли в маму, а от отца унаследовали светлые волосы. Еще я вспомнил, что мистер Питерсон всегда звал меня Джери и что прежде мне это совсем не нравилось, а вот теперь было все равно.

— Меня демобилизовали после ранения. Мистер Питерсон, скажите, что вам известно о моей сестре? Что с ней случилось? — не стал тянуть я.

— Бедняжка Дженифер… Ах, мой мальчик, после смерти твоего отца все пошло наперекосяк. Эх, старина Грин… Не стоило тебе уезжать тогда, Джери.

Заподозрив, что старик сейчас углубится в малоприятные воспоминания, а моя и так неспокойная совесть уже вгрызлась в душу и не нуждалась в дополнительных мотивациях, я решился держаться ближе к сути вопроса.

— Так что же вам известно о ее смерти?

— Бедняжка, — повторил он, но все же перешел к делу. — Ее зарезали, перерезали горло, тело нашли на Хокстон-сквер. Вот, да… У нее в сумочке была моя карточка, поэтому полиция обратилась ко мне.

— Но кто это сделал? Это известно?

— Я не знаю, мой мальчик. После смерти твоей матери я видел Дженифер всего раз. Она ведь переехала, ты знаешь? Потом ко мне заходил ее жених, он помог с похоронами.

— Жених? — изумленно воскликнул я. — У нее был жених?

— Ну да, ты не знал? Приятный молодой человек, был очень расстроен. Он заплатил за плиту.

— Но кто он такой?

— Правда, Джери, я видел его всего ничего. Кажется, Бридж была его фамилия.

— Так убийцу не нашли?

— С этим вопросом, думаю, тебе лучше обратиться в полицию.

— Да, наверное, конечно. Я так и сделаю.

— Вот еще что, — Питерсон немного замялся, и я насторожился в ожидании очередной неприятности. — Боюсь, твой счет может оказаться несколько меньше, чем ты, должно быть, рассчитывал. У вас с сестрой ведь был общий капитал, и, похоже, у нее были траты… Я взял на себя смелость проверить…

— Конечно. Да, спасибо… — Счет был относительной мелочью, по сравнению с остальным, но мелочью неприятной.

Все оказалось не совсем так, как я себе представлял. Все оказалось даже совсем не так. Выходило, я почти ничего не знал о жизни своих родных за последнее время. У меня не было дома, средств оказалось еще меньше, чем я ожидал, а еще хуже — у моей сестры, похоже, были какие-то неприятности, о которых она умалчивала. Да еще и жених. Откуда он вообще взялся?..

— Джери, мальчик мой, проснись, — мистер Питерсон осторожно тряс меня за плечо. — Ты не заболел?

Должно быть, я задремал сидя, согревшись после улицы в его каморке. Глаза закрывались просто сами собой и требовалось усилие, чтобы держать их открытыми.

— Нет, нет, спасибо. Со мной все в порядке, просто устал. Извините. — Оставаться дальше не было смысла. — Вы не знаете, где Дженифер жила последнее время?

— К сожалению, нет.

— Что ж, все равно спасибо. До встречи, мистер Питерсон.

— До свидания, Джери. Рад был повидать тебя. Знай, ты всегда желанный гость в нашем доме.

Я распрощался со стариком со смешанным чувством беспокойства, грусти и слабого утешения от того, что остался хоть кто-то в этом мире, с кем у меня сохранились общие воспоминания о семье.

Из багажа у меня с собой был только небольшой саквояж с личными вещами, еще кое-какие пожитки должны были прибыть следующим рейсом из Мумбаи. Поход в полицию я решил отложить до завтра, чувствуя, что еще немного — и свалюсь от усталости прямо посреди улицы. Доверившись вкусу своего извозчика я устроился в экипаже и закрыл глаза, не уснуть глубоко удалось только благодаря тому, что каждый толчок отдавался в груди болезненной вспышкой.

Меня высадили у трактира «Хансон и сын», где-то в восточной части города. «Моего племянника, вы не переживайте, сер, место тут приличное, я вам ручаюсь», — уверил мой провожатый. Да мне, право, уже было и без разницы, лишь бы не дорого и не совсем притон. Как оказалось, «Хансон и сын» подходил мне в этом плане идеально. Едва добравшись до кровати я забыл и о своем намерении перекусить и помыться, свалился поверх покрывала и моментально провалился в глубокий сон.


Мне снилось, что я все еще плыву на корабле, что мой гамак мерно раскачивается от волн, и уныло поскрипывают деревянные стены моей каюты. Открыв глаза я понял, что нахожусь на твердой земле, а унылое поскрипывание — это от оконных ставней, мотающихся на ветру. Мне было холодно. В Лондоне почти всегда было холодно, но лишь после Индии я понял, насколько этот холод промозглый и липкий. А может я так мерз из-за ранения, высосавшего из меня все силы. Было бы славно натянуть на себя покрывало и снова забыться сном, но, пересилив себя, я взглянул на часы — четверть одиннадцатого. Мог бы и так догадаться, раз уже светло — значит время позднее. Подбадривая себя мыслями о горячем завтраке я все же выбрался из постели, голова сразу закружилась. Наверное от того, что тело успело привыкнуть к качке за долгое плаванье, да и в самом деле, поесть бы не помешало.

Я спустился на первый этаж, маленький, грязноватый, но сносный, и заказал яичницу с беконом, которую мне подал шустрый молодой человек, вероятно тот самый сын Хансона, упомянутый на вывеске. После завтрака захотелось выкурить сигарету, но это удовольствие стало мне недоступным, поэтому для бодрости я выпил немного эля. Предстоял поход в полицию, и одному богу известно, что я могу там узнать.

Радовало лишь то, что сон и еда сделали свое дело, и я чувствовал себя почти здоровым человеком, по крайней мере гораздо более здоровым, чем прошлым вечером. И у меня было дело.

Замотав шарф поплотнее я решительно покинул трактир, прикинув, что, возможно, еще вернусь сюда, и отправился ловить кэб. Прогулка пешком вышла бы дешевле, но уж очень неприятным оказался колючий декабрьский ветер, на котором мне совсем не хотелось оставаться надолго. Экономить начну после, когда разберусь, что случилось с сестрой. День ушел на посещение Уайтхолла, на пояснения, кто я такой и чего мне нужно, и поиски констебля, которому утром четыре месяца назад указали на труп молодой женщины на Хокстон-сквер. «Конечно, я этот случай запомнил, красивая была. Только горло перерезано. От уха до уха. Кровищи лужа, — для наглядности констебль провел по шее большим пальцем. — Свезли в мертвецкую». Я отчаянно постарался не представлять себе эту картину.

Еще мне удалось выяснить, что убитую опознал старик, а так же джентельмен, представившийся женихом, он же забрал все личные вещи. Где его искать неизвестно.

«Странный тип, я бы сказал… Да вы забудьте, сестру-то уже и так не вернуть. Мало ли сброда по ночам шляется, кого искать-то? Да и девушкам приличным дома надо сидеть, тогда и целы будут». Полицейский презрительно фыркнул, и я понял, что разговор окончен. Заметив напоследок, что некоторым стоит лучше охранять улицы от этого самого сброда, я стремительно зашагал прочь, наплевав на холод. Пусть я не знал, как жила Дженифер в мое отсутствие, но подобные намеки были немыслимы. Как бы не нуждалась моя сестра, но так она никогда бы не опустилась, на крайней случай у нее был я. И снова этот загадочный мистер Бридж. Почему боби назвал его странным? И почему сестра мне о нем ничего не писала?

Не придумав ничего лучше я вернулся к нашему старому дому в Сити, в надежде пообщаться с тем, кто приобрел комнаты, вдруг он слышал, куда собиралась переехать Джен. Наскоро перекусив по дороге, я свернул на знакомую улицу.

Помню, Лондон мне сразу не понравился, слишком грязный, шумный, смрадный и мрачный. Но постепенно мы обжились и привыкли. Вот по этой самой улице мы с сестрой прогуливались в хорошую погоду. Неужели миновало три года, и ее тело сейчас покоится под слоем мерзлой земли? «От уха до уха» — отозвался в памяти голос констебля, и меня передернуло. Бедная моя сестричка, разве людям мало насилия? Ради чего было лишать жизни невинную девушку? Неужели из-за пригоршни монет?

Мне повезло, консьерж проводил меня на второй этаж, почти полностью занятый теперь неким мистером Чамберсом. Тот словно только меня и ждал, с таким восторгом втянул он меня в свою гостинную и усадил в глубокое мягкое кресло, в котором я сразу утонул, словно в вязкой болотной трясине.

— Так вы брат тот прелестной леди, что была нашей соседкой? Чрезвычайно рад вас видеть!

Я в полнейшим недоумением взирал на комичного полного человечка с ярко-розовыми щеками и круглыми голубыми глазами, походившего на сильно поправившегося и несколько потрепанного земной жизнью херувима. И даже пропустил мимо ушей «прелестную леди», теряясь в догадках, с чего бы абсолютно незнакомый человек был так чрезвычайно раз встрече с моей скромной персоной.

— Да, мое имя Джереми Грин, Дженифер Грин действительно была моей сестрой. Я…

— Была? Почему вы сказали была? — В ужасе вытаращился на меня Чамберс.

— Моя сестра, увы, погибла. А сам я только вернулся из Индии. Мне почти ничего не известно о ее жизни в мое отсутствие, и я надеялся, что вы могли бы…

— Погибла? О боже! Бедняжка! — «Херувим» трагично сложил пухлые ладошки и издал страдальческий стон. — Бедный молодой человек, я вам так сочувствую. К сожалению, я не имел чести быть знаком с вами раньше, мы поселились здесь когда вас уже не было, но поверьте, я искренне разделяю ваше горе.

— Благодарю. Так не могли бы вы…

— Лили, дорогая, Лили! Ты помнишь мисс Грин, у которой мы выкупили комнаты! Представь себе, бедняжка умерла!

В комнату вплыла рослая женщина в салатовом платье, очевидно, супруга.

— Это ужасно, дорогой, — спокойно констатировала она и обратилась ко мне. — Не желаете чаю?

— Спасибо, не стоит беспокоиться, — отказался я, чувствуя легкое раздражение от неуместного комизма ситуации.

Откуда-то из соседних комнат донесся детский визг, потом хохот и топот чьих-то маленьких резвых ножек. Миссис Чамберс приподняла одну бровь и исчезла за дверью.

— Дочки, — пояснил мой занятный хозяин с улыбкой. — У меня семеро дочерей.

Теперь мне стало понятно, зачем ему понадобились дополнительные комнаты.

— Я только хотел узнать, не говорила ли моя сестра о том, куда собиралась съехать?

— Ах да, несчастная девушка. — Улыбающееся лицо вновь осветилось сочувствием и скорбью. — Мы ведь практически не общались, но она всегда так мило здоровалась при встрече. Не знаю, почему она решила переехать из этого чудесного дома. Признаюсь вам, мне это вышло только на руку, не подумайте ничего, я заплатил честную цену, просто очень удобно, что не пришлось переезжать снова. Если бы вы могли себе представить, как я ненавижу переезжать! Но прошлый дом оказался нам маловат, знаете, ведь у нас скоро ожидается пополнение!

Я пришел в ужас, а Чамберс, похоже, воодушевился рассказать мне о обо всех важных событиях в своем семействе, его круглое личико так и светилось от предвкушения.

— Примите мои поздравления. Так мисс Грин что-нибудь говорила о своем переезде?

— Ах да. Так что же с ней случилось?

— На нее напал грабитель, вероятно.

— Боже, в какое опасное время мы живем! На кого уповать, где искать защиты? У меня ведь семеро дочерей!

— И все же, прошу вас, вспомните.

— Нет, нет, она ничего не говорила, — удрученно тряхнул головой Чамберс. — А нет, стойте, говорила!

— Что?

— Она упомянула, что будет жить неподалеку от этого нового парка Виктория. Майл-Энд, вот, точно!

Поблагодарив про себя небеса я поспешил покинуть мистера Чамберса, сопровождаемый его расстроенными вздохами и самозабвенным визгом многочисленного потомства.

Уже давно стемнело, поэтому мне оставалось только вернуться к приютившему меня накануне «Хансону и сыну», поужинать и забраться в постель, на этот раз со всеми приготовлениями. Днем еще сравнительно легко было отстраниться от тягостных мыслей, которые теперь одолевали меня в холодной ночной тишине. Да, на службе я насмотрелся всякого, и сам уже думал, что меня сложно будет впечатлить, но воображение раз за разом рисовало мрачную улицу с тусклыми фонарями в тумане, одинокую девушку и темную фигуру с окровавленным ножом мясника. Девушку с лицом моей дорогой Дженифер.

Закутавшись в одеяло я никак не мог согреться и перестать дрожать, а между тем спать хотелось ужасно. Как обычно, под вечер ныло в груди, в последние дни даже сильнее, вероятно, из-за погоды. Наконец, мысленно составив себе план действий на завтра и с улыбкой вспомнив забавное семейство Чамберсов я, наконец, уснул.


Прежде чем отправиться на поиски последнего места жительства сестры мне предстояло наведаться в порт, утром должен был прибыть пароход с моими вещами. Поэтому я сразу заплатил хозяину за день вперед, и два часа спустя в моей комнате появился небольшой крепкий сундучок, мне даже показалось, что от него до сих пор пахнет влажным зноем и пряностями. Не удержавшись, я открыл крышку (ключ от замка прятался в хитрый тайничок на дне), внутрь мои товарищи упаковали все, что сочли ценным. Пара смен белья, костюм, увы, не для зимы, немного наличности, трофейный индийский кинжал — катар, серебряный портсигар, резная сандаловая шкатулка — ее я собирался подарить Дженифер, несколько семейных фотографий, и главное — мой Адамс, оставшийся в наследство от погибшего лейтенанта. Поразмыслив, я сунул револьвер в карман пальто. Мой взгляд упал на снимок, где мы с сестрой были запечатлены вместе, она сидела на стуле, а я стоял рядом, чуть позади. Ее большие серые глаза смотрели прямо на меня. Эту фотографию я тоже забрал с собой.

Трактир я покинул полным решимости, убежденный, что приложенные силы и упорство обязательно дадут положительный результат, и молясь, чтобы он пролил хоть какой-то свет на судьбу Джен. Мой план был весьма прост — обойти все дома на улице, в которых сдаются меблированные комнаты, рано или поздно такой подход неминуемо должен был сработать.

Совершенно неожиданным образом мне повезло уже со второй попытки, не слишком приветливая женщина в шерстяном платке и грязном переднике нехотя согласилась взглянуть на снимок и сразу же узнала свою постоялицу.

— Ну да, была такая с полгода назад. А вы кто такой будете?

— Я ее брат.

— А, брат. Ну хорошо, что брат. Дык нету ее давно. Прирезали где-то, говорят.

— Да… Я три года ее не видел. Говорите, она снимала у вас комнату?

— Говорю. Снимала. И что с того?

— Можно на нее посмотреть?

— Нет, конечно, вы что думаете, я ее полгода только для вас и держала? Там уж давно другие живут. — Женщина явно начала терять терпение и собиралась уходить.

— Подождите, — вовремя додумался я и полез в карман за монетой. — Расскажите о ней, что знаете.

— Дык что рассказывать, я за постояльцами не слежу. — Хозяйка нахмурилась, но денежку взяла и выдала: — Жила скромно, тихо. Уходила на несколько %:сов каждый день. Работала где-то, я так думаю. Платила исправно. Приходил к ней один, приличного вида, но сам никогда не оставался, забирал, привозил и все. Она говорила, что жених. Да мне-то все равно. Потом пропала, прошел слух, что нашли ее с перерезанной шеей где-то в подворотне.

— А жених?

— А что жених? Зашел раз, попросился тоже в комнату, я ж тогда ее еще не сдала, я и впустила. Вот и все.

— Имя его не знаете?

— Ничего больше не знаю. Уж извините, сер, занятая я.

Дверь передо мной со скрипом закрылась. Я был страшно разочарован, чувствуя, что мои поиски, очевидно, зашли в тупик. Где искать этого типа жениха я совершенно не представлял, и только теперь подумал, что даже не догадался спросить, как он выглядел. Мимо прокатила телега с какими-то мешками, и на меня вдруг нашло озарение — хозяйка сказала, что сестру забирали и привозили. Я кинулся к первому же показавшемуся кэбу, напугав лошадь и изрядно рассердив кебмена. Пришлось расстаться с еще одним шиллингом, за что я сразу же был прощен и внимательно выслушан. Оказалось, что именно этот возница работает здесь не часто и девушку на фото не узнает, но зато может указать того, кто скорее всего мог ее видеть. Поколесив немного по улицам мы нашли нужный нам экипаж.

Бывалого вида краснолицый мужичок на козлах действительно вспомнил, как возил по указанному адресу девушку с кавалером, и по тому, как хитро блеснули его глаза, я понял, что он может рассказать больше, но так просто с информацией не расстанется. Смирившись с тратами, я выгреб пригоршню медяков и узнал, куда ездила пара — в парк, театр и ресторан.

— А после джентльмен возвращался к себе домой… — Краснолицый сделал многозначительную паузу.

— Куда? — В азарте я извлек последний серебряный кружочек.

— Ладно, так и быть, скажу вам. Хакни, желтый такой дом, третий по правую руку.

На этом он тронул поводья, и кэб укатил прочь, оставив меня довольным собой, но без единого гроша в кармане. Последнее, впрочем, меня ничуть не расстроило, деньги были не последние. Зато теперь я чувствовал, что мистер Бридж от меня не ускользнет, и откладывать свидание с ним в долгий ящик я не собирался. Пешком до Хакни было далековато, но не настолько, чтобы это могло меня остановить, в конце концов, я солдат, а это кое-что да значит. Пусть даже лицо показывает от холода, а пальцев на руках и ногах почти не ощущается. Вот бы еще от ледяного воздуха так не ныло в груди, заставляя машинально хвататься за больное место, словно это могло хоть как-то помочь.

И все же призыв долга и азарт от того, что я сумел подобраться так близко, толкали меня вперед, вопреки ветру и жалобам собственного организма.

Третий желтый дом оказался окружен высокой кирпичной стеной со стальными пиками по верху и крепкими коваными воротами на замке. Я привалился к решетке, отчасти, чтобы разглядеть внутренний дворик, но больше потому, что устал и задохнулся от долгой ходьбы. За воротами размещался маленький фруктовый садик, густо заросший терном, если бы не утоптанная в мелком снегу тропинка, я бы подумал, что здесь никто не живет. Начинало сереть, а свет в окнах не зажигали. Потоптавшись вокруг, но так и не придумав ничего путного, я решил ждать и уповать на то, что обобравший меня кэбмен не обманул. Если нужный мне человек проживает здесь, рано или поздно он должен был появиться.

С сумерками мороз заметно усилился, сделав мое положение совсем бедственным. Пытаясь согреть пальцы дыханием я с тоской задумался о том, что мне делать, если никто так и не придет. Часы показывали восьмой час вечера, когда из-за поворота показалась мужская фигура, сердце мое учащенно забилось. Приближающийся человек был в длинном плаще и низко надвинутом котелке, а широкий шарф почти полностью скрывал его лицо. Заметив меня он на мгновение замедлил шаг, но тут же вернулся к прежнему темпу и прошагал мимо ворот. Неужели не он?

— Мистер Бридж? — крикнул я ему вслед.

Мужчина даже не обернулся. Я оттолкнулся от решетки и отправился за ним.

— Эй, мистер, остановитесь! — Меня вдруг захлестнуло раздражение. — Слышите, у меня револьвер!

Я действительно вытащил оружие, готовый, если понадобится, пустить его в ход. В тот момент я даже практически был уверен, что этот подозрительный человек и есть убийца моей сестры. Поэтому я прибавил шагу, намереваясь во чтобы то ни стало остановить его. Между тем, типа в плаще мое замечание на счет револьвера совсем не впечатлило, он лишь прибавил шагу и вдруг — исчез, резко нырнув куда-то в сторону, в темноту. Я кинулся следом, испугавшись, что упущу его. В том месте, где он скрылся, за кустами оказался узкий проход между соседними заборами, царапая пальцы о кладку я рванулся туда. Единственным источником света мне служила луна, на счастье небывало яркая сегодня, но даже ее хватало лишь на то, чтобы видеть на два шага вперед. Резкий поворот — и я едва не налетел лбом на встречную стену, потом еще поворот, и еще… Этот узкий коридор совершенно дезориентировал меня, так что я даже не заметил, как вылетел на открытый участок, и в следующий момент резкий удар по руке выбил из нее револьвер. Я вскрикнул от неожиданности и боли и развернулся, чтобы дать отпор врукопашную, но мой противник оказался куда проворней. Не дав мне и шанса прийти в себя, он ловким движением перехватил мою руку, резко дернул и вывернул, одновременно ударив под колено, и прижал лицом к заиндевевшей стене. Моей щеки коснулось что-то холодное и блестящее и скользнуло под шарф, к шее. От этого ледяного скольжения дыхание у меня окончательно перехватило, и я захрипел, отчаянно пытаясь наполнить легкие воздухом.

— Что вам от меня нужно? — резко осведомился незнакомец.

Я честно попытался ответить, но смог только просипеть что-то невнятное.

— Да что это с вами такое? — удивился мой обидчик и рывком поставил меня на ноги, развернув лицом к себе, но нож не убрал. На него падала тень, и я видел только слабый отблеск глаз, но голос звучал как-то необычно, хоть и без явного акцента. — Зачем вы за мной гнались?

— А вы зачем убегали? — смог, наконец, выдавить я.

— Интересный вы тип, а что по-вашему я должен был делать, когда мне угрожают револьвером?

— Я не угрожал бы, если бы вы сразу откликнулись.

— С какой стати я должен откликаться на чужое имя?

— Так вы не мистер Бридж?

— А вы-то сами кто такой?

— Джереми Грин.

— Допустим. И зачем вам понадобился этот Бридж?

— Я… — Мне так и не удалось до конца справится с дыханием, и голос свистяще срывался. — Я думаю, он мог знать мою сестру.

— Дальше.

— Мою сестру убили, и мне надо знать, кто это сделал. И вообще, ваше какое дело? — Разозлившись, я дернулся из его хватки, но добился лишь того, что лезвие жестче впилось в мою глотку.

— Считайте это праздным любопытством.

— Пойдите к черту! Откуда мне знать, может это вы?

— А мне с какой стати вам верить? Я-то в темноте с револьвером в кармане людей не караулю.

В его словах, произнесенных с изрядной долей иронии, была некоторая правда, но я был слишком измотан, рассержен и замерз, чтобы обращать на это внимание. Заметив, что я не собираюсь отвечать, и пауза затягивается, незнакомец о чем-то задумался.

— Так… Что вы там говорили про вашу сестру?

— Вас это не касается.

— Может, и нет. Так как ее имя?

— Дженифер, — нехотя пробормотал я, раздосадованный, что меня удалось так легко скрутить, но не в силах игнорировать нож под подбородком. Очень некстати вспомнились слова про лужу крови, и очень ясно мелькнула мысль, что я сейчас легко и бесславно могу разделить участь моей сестры, что было бы крайне обидно.

Однако лезвие вдруг исчезло и меня потащили куда-то прочь, через дорогу, где светил единственный тусклый фонарь. Развернув так, чтобы свет падал на лицо, незнакомец принялся пристально меня разглядывать.

— Оставьте меня! — возмутился я такому обращению. — Что вы делаете?

— Действительно, сходство есть. Глаза, подбородок… — Не обращая никакого внимания на мой протест, он даже протянул руку и попытался повернуть мою голову, чего я не позволил ему сделать, изо всех сил рванувшись из захвата.

Моего порыва хватила ровно на то, чтобы вывернуться и упасть в снег на колени, согнувшись и обхватив грудь руками.

Незнакомец присвистнул и склонился ко мне.

— Вам плохо?

— Отстаньте от меня, бога ради. Если вы не Бридж, ступайте себе куда шли.

— А если я все же он?

— Тогда вы лжец.

— А вы разбойник. Вот позову сейчас патрульного и доложу, что вы на меня напали.

— Зовите, — злобно согласился я. — Скажу ему, что вы убили мою сестру.

— Да с чего вам в голову вообще пришла такая мысль? — Изумление «Бриджа» казалось искренним.

— У вас нож.

— Действительно. Так что же, любой, у кого есть нож, теперь у вас на подозрении?

— Вы ее знали. Назывались женихом.

— Что значит назывался? Мы с мисс Грин собирались весной вступить в законный союз. Вот что, давайте поднимайтесь, не думаю, что в вашем состоянии стоит сидеть на снегу. Похоже, нам есть о чем поговорить, и лучше будет сделать это в более подходящей обстановке.

Взяв принятие решения на себя он подхватил меня под локоть и помог встать, я не стал возражать и покорно поплелся за ним. Револьвер мой, он, кстати, поднял и оставил у себя, пообещав вернуть позже. Мы обошли несколько домов и вновь оказались у знакомых уже мне ворот. Бридж, а теперь я уверился, что это действительно он, отворил замок и пропустил меня вперед.

— Боюсь, дома сейчас будет не многим теплее, чем на улице. Ну ничего, мы это быстро исправим.

Передо мной раскрылась дверь, и я оказался в кромешной темноте.

— Тут ступенька, осторожно, — предупредил меня мой провожатый и чиркнул спичкой, зажигая свечу.

Мы прошли в небольшую гостиную, несмотря на предупреждение, в отсутствие ветра здесь казалось куда приятнее, чем снаружи.

Бридж зажег еще несколько светильников и склонился к камину, разводя огонь. А я уселся в кресло и закрыл глаза. Мне было странно оказаться в чужом доме, хозяин которого едва не прирезал меня пару минут назад и которого я подозревал в убийстве. Конечно, теперь я уже не был так в этом уверен, но и окончательно мои сомнения этот странный человек не развеял. Пока я думал над тем, в какой ситуации оказался, и как мне себя с ним вести, он успел снять верхнюю одежду, под которой оказался элегантный черный костюм. Теперь я, наконец, смог его разглядеть. Высокий и худой, с темными волосами, большим носом и карими глазами, он грел руки, протянув их к разгоревшемуся пламени.

— Снимите ваше пальто, Джереми Грин, так вы быстрее согреетесь, — посоветовал он, отошел от камина и вдруг, словно о чем-то вспомнив, стремительно вышел в боковую дверь.

Я последовал совету и стянул пальто, которое, к слову, было не слишком теплым, и пододвинул свое кресло ближе к теплу. Бридж вернулся с каким-то пузырьком, мотком бинта и стаканом, который он протянул мне. В стакане оказался бренди.

— Дайте-ка вашу руку. — Он взял табурет и поставил его рядом со мной.

— Что? Зачем?

— У вас кровь, смотрите. Надо обработать.

Действительно, ладонь была в крови, я этого даже не заметил. Руки так замерзли, что я не чувствовал пореза.

— Пальцы у вас совершенно ледяные. Где ваши перчатки? — осведомился Бридж, промокая ранку чем-то жгучим.

— Нету. Не успел купить, — машинально ответил я, прежде чем меня покоробило от его покровительственного тона.

— Очень опрометчиво с вашей стороны. Ну вот, так лучше. Вы за грудь держитесь. Были ранены?

— Да. В Мируте.

— Ясно. А вернулись давно?

— Третьего дня.

— Хорошее же вы выбрали время. Зимний Лондон — самое место для поврежденных легких.

Я хотел бы ответить что-то едкое, но язык совершенно перестал меня слушаться. От тепла и алкоголя по жилам словно разлился свинец, наполняя тело тяжестью и сонным безразличием.

— Не нравится мне ваш вид. Вы когда ели в последний раз? — Голос Бриджа звучал словно сквозь вату.

— Утром, — зевнув, ответил я и уронил голову на высокий подлокотник.

Дальнейшее бормотание я не разобрал, но когда меня начали настойчиво трясти за плечи, глаза пришлось открыть.

— Да очнитесь же вы наконец! Ну вот, вот так. Давайте, перебирайтесь хотя бы на диван, не стоит спать сидя.


Проснулся я с непривычным ощущением тепла и слабой головной болью, которая усилилась от первого же движения. Я лежал на диване у камина в незнакомой комнате, укрытый клетчатым пледом. Как я сюда попал? Ах да, желтый дом справа, железные ворота и мистер Бридж. Сам хозяин обнаружился в кресле неподалеку, мне показалось, что сидит он там уже давно, и, кажется, с интересом за мной наблюдает. Заметив, что я проснулся, он взял со столика рядом стакан и подошел ко мне.

— Адам Бридж.

— Что?

— Мое имя — Адам Бридж. А у вас небольшой жар, вот, выпейте это, станет лучше. — Он протянул стакан мне. — Как, кстати, ваша рана?

— Вы что, доктор? — Питье оказалось горьким, но я проглотил все.

— Я… — Он задумался. Удивительно. Словно человек вообще может сомневаться, является ли он доктором или нет. — Пожалуй, нет, я не доктор. Но все же дайте мне на вас взглянуть.

— Вот еще, раз вы не доктор. — Я поставил стакан на пол и завалился обратно, сам удивляясь своему нахальству.

Но Бридж, лишь улыбнулся.

— Я не доктор, но изучал медицину. И довольно успешно. Боюсь, в вашем ослабленном состоянии вы легко могли застудить легкие, а это может очень плохо кончиться. Так что, исходя из собственных интересов, поднимите сорочку и разрешите мне вас осмотреть. А потом я сварю вам чай, потому что, боюсь, ничего существеннее у меня нет, я не держу кухарку.

Он говорил мирно и буднично, словно каждый день приводил в дом незнакомцев и ухаживал за ними на собственном диване, и его спокойствие невольно передалось и мне. Если он хотел причинить мне вред, у него уже была сотня возможностей это сделать, рассудил я, позволяя ему выслушать себя стетоскопом, измерить пульс и даже заглянуть в горло.

— Что ж, могло быть и хуже. По крайней мере, легкие чистые, — заключил «не доктор». — Так будете чай?

— Буду. Но сперва расскажите о ваших отношениях с сестрой.

— Нет, сперва выпейте чаю, — покачал головой он, бросив на меня задумчивый взгляд.

Мне ничего не оставалось, кроме как принять его предложение и выпить чашку теплого сладкого чая, ощущая нарастающее беспокойство.

— Что ж, если верить фото, вы действительно брат Дженифер… — начал Бридж.

— Вы рылись у меня в карманах?

— Конечно. Итак, вы ее родной старший брат.

— Между нами год разницы.

— И вы служили в Индии?

— Да, три года.

— Ммм… Может этот вопрос покажется странным, но Дженифер об этом знала?

— Что значит «знала»? Конечно же она знала, что за глупость?

— Я просто пытаюсь понять, почему Джени никогда о вас не упоминала.

— Как? — Я изумленно уставился на Бриджа. — Совсем ни разу?

— Более того, — ровно продолжил он, — до вчерашнего вечера я был уверен, что у нее нет никого из родных.

— Почему вы были уверены?

— Она сама мне это сказала. Мать с отцом умерли, а она была единственным ребенком. Если бы не внешнее сходство и снимок, где вы стоите рядом, я был бы в этом уверен и дальше.

— Но как же так… — От растерянности я не знал, что сказать. — Не понимаю…

— Я теперь тоже не понимаю. Вы были ранены до ее смерти?

— Мне пришло уведомление, когда я лежал в госпитале. Но какое это имеет значение?

— Мало ли, вас могли случайно принять за погибшего, тогда это хоть отчасти пояснило бы ее слова… Вы с сестрой были в хороших отношениях?

— Мы прекрасно ладили. Да поясните же, наконец, что тут происходило, пока я торчал в этой проклятой Индии! — не выдержал я.

— Что вы кипятитесь? Впрочем, мне не трудно рассказать, если вас это успокоит. Мы с мисс Грин познакомились около года назад, и сразу почувствовали симпатию друг к другу. Она была очень милая и достойная девушка, я испытывал к ней самые искренние чувства. Она рассказала, как оказалась в Лондоне, как сначала умер отец, потом мать, и она осталась совсем одна.

— Да, так и было, отчасти, — тихо подтвердил я. Мне вдруг стало страшно, что мой отъезд так ранил сестру, что она, не переча мне ни словом, просто вычеркнула меня из своей жизни.

— О старшем брате, как я уже сказал, она ничего не говорила. Мы прекрасно проводили вместе время, хотя я иногда вынужден был покидать Лондон, я никогда не оставлял ее надолго. Когда это случилось, меня как раз не было. Я узнал о ее смерти из газет. Я сделал Джени предложение через неделю, после нашей первой встречи, и она его приняла. Свадьба должна была состояться в апреле. Вы удовлетворены?

Я совсем не был удовлетворен, я был удручен и подавлен. Поэтому не нашел ничего лучше, чем спросить:

— Почему только в апреле?

— Мне нужно было закончить кое-какие дела. А Джени хотела завершить курс со своим учеником, чтобы мы могли поехать в небольшое путешествие.

— Завершить курс?

— Ну да, уроков музыки.

— Какой еще музыки? — воскликнул я, наверное, чересчур громко, потому что Бридж вздрогнул и удивленно взглянул на меня.

— Игры на фортепиано…

— Боже, да что вы несете такое? Моя сестра никогда не умела играть на фортепиано! Она в детстве пыталась научиться, но у нее не оказалось совершенно никаких способностей и, промучившись с полгода, она категорически отказалась заниматься. О каких вообще уроках может идти речь?

— Но что тогда… — Бридж оборвал себя на полуслове и нахмурился, откинувшись на спинку кресла и забарабанив пальцами по подлокотнику. — Да, теперь уже точно совсем ничего не понятно.

Я испытал мимолетное удовлетворение от того, что не я один чувствовал себя сбитым с толку, и что даже тот, кто называл себя женихом, не знал о Дженифер элементарных вещей.

— И что вы теперь собираетесь делать? — поинтересовался я.

— А вы полагаете, что я должен что-то делать?

— Конечно. Вы ведь только что узнали, что ваша невеста по какой-то причине не была с вами откровенна. Разве у вас не возникло никаких вопросов?

— Дорогой мистер Грин, поверьте моему слову — ответы на вопросы, бывает, не приносят успокоения. И уж точно никакие ответы не вернут ее к жизни.

— Но ответы могут подсказать, кто ее убил!

— Возможно. А может и нет. Искать убийц — это дело полиции, — пожал плечами Бридж.

— Да вы просто трус! — в сердцах вскричал я, подскочив так резко, что ребро кольнуло болью. — Вот что, я сам найду того, кто это сделал!

— Да ради бога. И как же вы это сделаете?

— Пойду туда, где это случилось. Буду расспрашивать людей, вдруг кто-то что-то видел или слышал. Если понадобится, я всю улицу, весь район исхожу вдоль и поперек, но своего добьюсь. Поэтому благодарю вас за гостеприимство, но мне пора. Где мое пальто?

Словно и не услышав моего вопроса Бридж отвернулся к камину и о чем-то глубоко задумался. Я презрительно окинул его взглядом — человек, который справился со мной за считанные секунды мог бы и не опасаться особо за свою жизнь, уж постоять за себя он точно умел. Убедившись, что меня игнорируют, я отшвырнул плед и встал. Оказывается, ботинки с меня были заботливо сняты. Пока я занимался шнурками, хозяин дома прервал свои размышления, поднялся с кресла и подошел ко мне.

— Присядьте, Грин. Прошу вас.

Я опустился на диван, среагировав на необычный тон, он сел рядом.

— Вот что. Сестру вашу убил явно не новичок в этом деле, разрез был точный и сильный. Грабить ее не собирались, сумочку не тронули, даже мой подарок, золотой медальон, остался на месте. Убийцу она, вероятно, знала, никаких следов борьбы я на теле не заметил. Зачем-то она умолчала о том, что у нее есть брат, а кроме того, она регулярно куда-то отлучалась, и не ради уроков музыки, как мы уже знаем. Все это наводит на мысли, что дело может оказаться серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Поэтому подумайте дважды, куда вы можете влезть и чем рискуете.

Голос Бриджа звучал немного устало, но серьезно, и я подсознательно ощущал, что в его словах есть истина. Моя враждебность к нему заметно поубавилась, но не потому, что емуудалось меня напугать, а потому что я понял, что этот человек скорее на моей стороне, чем против. Джен согласилась выйти за него, он даже мог бы стать моим родственником, а мне сейчас нужен был если не союзник, то хотя бы товарищ.

— Вы напрасно думаете, что ваши слова меня остановят. Теперь я тем более должен узнать, почему погибла Дженифер. Может вы и не обязаны мне помогать, но хотя бы поделитесь своими догадками, я ведь вижу, что вам известно больше, чем вы говорите.

Мой собеседник невесело усмехнулся.

— Знаете, о чем я подумал? Что я сейчас отпущу вас, вы влезете в историю, в которой совершенно не разберетесь, и где силы окажутся не на вашей стороне. А потом рядом с тремя могилами появится четвертая, свежая, и мне останется только гадать, повинен я в этом или нет.

Это было произнесено с такой уверенностью и горькой самоиронией, что я невольно еще раз вгляделся в лицо Бриджа, пытаясь понять, насколько ошибся в предположении, что он старше меня от силы на пару лет.

— Вы очень странно выражаетесь, мистер Бридж. Почему вы так уверены в моей преждевременной кончине?

— Вы не поверите, как часто люди вроде вас проигрывают в схватках с теми, кто хладнокровно режет глотки девушкам в темных подворотнях. Не вижу причин, почему этого не может случиться с вами.

— И что вы предлагаете мне делать? Забыть, как сказал констебль? Как после этого я смогу жить дальше, зная, что даже не попытался разобраться в смерти сестры из страха за свою шкуру. Я не трус и не подлец.

— Значит, не отступитесь?

— Не отступлюсь.

— Даже зная, что шансов мало, и вы скорее погибните в процессе, чем найдете свои ответы?

Я задумался, чтобы ответить честно.

— Наверное, да.

— Вы ищете смерти, мистер Грин?

Снова я не мог ответить сразу. Вспомнил, как лежал в пыли, истекая кровью, и задыхался от боли и ужаса пока не потерял сознание, и молился о том, чтобы не умереть прямо сейчас. Разве захочется кому-то испытать подобное снова?

— Нет, не ищу.

— Что ж, хорошо… — Бридж выглядел так, словно принял какое-то нелегкое для себя решение. — Если я предложу вам такое: я помогу вам с этой историей, и можете мне верить, моя помощь будет не лишней. Но при одном условии — вы будете действовать… под моим руководством. При любом раскладе не станете лезть на рожон, спешить или бросаться с бой сломя голову, пока я вам этого не позволю. И тогда у вас действительно появится хороший шанс на успех. Согласны?

Конечно, часть меня в этот момент возжелала возмутиться и повоевать за свою независимость, но что-то удержало меня от этого шага. Может быть то, что Бридж говорил это всерьез и без насмешки, а может мне отчаянно хотелось избавиться от угнетающего меня чувства потерянности и одиночества.

— Хорошо. Я согласен на ваш план, если вы пообещаете, что и сами сделаете все возможное.

— Что ж, я вам обещаю. Значит так, сейчас, если вам лучше, мы отправимся в один симпатичный ресторанчик, пока у вас не случился голодный обморок, а потом мы обсудим все подробнее. Где, кстати, вы остановились?

— В трактире по Смитфилд. Я особо не выбирал.

— Очевидно, что нет. Не самое приятное место, могу предположить.

— Не такое уж и плохое. Вот только холодно там зверски.

— Тогда, надеюсь, вы не откажетесь от предложения занять одну из комнат в этом доме. Как видите, места тут предостаточно, наверху три спальни, а я живу один. Служанка приходит убираться дважды в неделю, прачка забирает белье по четвергам. Питаюсь я обычно вне дома. Что скажите?

— Что это очень щедрое предложение с вашей стороны.

— Приму это за согласие. Однако, если вы себя плохо чувствуете, то лучше вам остаться дома, я прикажу, чтобы посыльный из ресторана принес вам еду сюда.

— Нет, мне уже лучше. А на улице, кажется, солнце. Только у меня совершенно нет при себе денег, придется вам за меня заплатить.

— Думаю, я смогу себе это позволить, — рассмеялся Бридж.

А я, несмотря на то, что на самом деле чувствовал некоторую болезненную слабость и согласился на ресторан из чистой бравады, не смог удержаться от ответной улыбки. Впервые со времени моего прибытия я почувствовал, что вернулся на родину, и что будущее мое не так туманно и безнадежно.


Мы позавтракали в маленьком ресторанчике, и мне пришлось через силу запихивать в себя еду, потому что аппетита совершенно не было. Зато было настойчивое желание вернуться в желтый дом, к удобному дивану и камину.

— Сделаем вот как, я сейчас займусь вашей комнатой, служанка будет только послезавтра, а из нее надо кое-что вынести. Вы же отправляйтесь в ваш трактир и заберите свои вещи. Не переживайте, я дам вам на дорогу.

— Хорошо, — вяло согласился я.

— А ну-ка, посмотрите на меня, — забеспокоился вдруг Бридж. — Ну вот, зря вы сказали, будто вам лучше, а я зря вам поверил. Никуда в таком виде вы не поедите. План меняется — я завожу вас домой, и сам еду за вашими вещами, скажите мне точный адрес.

— Да вам, небось, не отдадут.

— Посмотрим, — весело подмигнул мне Бридж.

И в самом деле через какое-то время, пока я дремал в гостиной, он вернулся со всеми моими пожитками.

— Я еще в аптеку заехал, — с довольным видом сообщил он. — Через пару дней будете как новенький.

— Пару дней? Разве мы не должны заниматься расследованием? — разочарованно протянул я.

— В вашем состоянии только расследованиями заниматься. Да вы сами подумайте, миновало четыре месяца, неужто пара дней что-то существенно изменит?

Мне пришлось признать правоту его слов. Вскоре я перебрался в одну из спален наверху, меньшую из свободных, но зато самую теплую. Бридж вынес из нее вязанки каких-то старых книг и несколько деревянных ящиков, и комната стала вполне пригодной для жилья, правда, на мой взгляд осталась несколько необычной. Видимо, служанке платили не зря, и пыли здесь не было, хотя казалось, обязана была быть — столько всяких вещей скопилась на небольшом пространстве. Большая дубовая кровать, шкаф и комод, уставленный разнообразными фигурками из глины, дерева и камня, старинного вида зеркало, сундук, настоящий рыцарский доспех в полный рост с мечом в руках, гобелен, коллекции бабочек и гравюр, круглый столик с инкрустацией, большая китайская ваза… От разнообразия всего у меня просто запестрело в глазах.

— Со временем я вынесу больше, — пообещал Бридж, скептически оглядевшись.

— Нет, не надо, мне и так нравится. Тут очень… интересно, — возразил я, и это было правдой. Я уже предвкушал, как буду рассматривать все эти вещицы, как только немного приду в себя.

— Тогда располагайтесь и отдыхайте. Только сперва примите лекарство, я вам сейчас принесу.

Заниматься своим скарбом мне совершенно не хотелось, поэтому я прошелся в окну — оно выходило на задний двор, тронул рыцаря — меч выглядел весьма внушительно и, почувствовав приступ сонливости, отправился в постель, несмотря на раннее время. Бридж заставил меня выпить стакан противного горьковато-сладкого снадобья и ушел, а я вскоре погрузился в тяжелую дрему и провалялся так до позднего вечера.

Потом меня разбудило ощущение жара и тяжести в грудной клетке, словно меня под покрывалом залили горячим свинцом, горло пересохло и скребло. С трудом откинув душное одеяло я сел, и едва не рухнул обратно от навалившейся слабости. Но одолевающая меня мучительная жажда заставила меня встать, зажечь светильник, и, держась одной рукой за стенку, спуститься на первый этаж. В гостиной воды не обнаружилось, зато я нашел кухню, где мне повезло больше. Напившись прямо из кувшина я почувствовал себя немного лучше, по крайней мере настолько, чтобы заинтересоваться, где же подевался хозяин дома. Чтобы не подниматься лишний раз, позвал так громко, насколько позволял голос.

— Мистер Бридж! Вы дома?

Ответом мне была тишина. Сообразив проверить вешалку в прихожей, я понял, что ответа можно не дожидаться. Часы показывали без четверти одиннадцать.

Я поковырял догорающие в камине поленья и подбросил свежие, на смену жару меня теперь ощутимо знобило, поэтому я закутался в плед, лежащий на диване, и прилег там же.

Валяясь полу трупом на влажных простынях в госпитале под Мирутом я вынужден был смириться с положением больного, с неудобством, скукой, болезненными процедурами, неспособностью удовлетворить самостоятельно элементарные потребности. Я понимал, что мучения были платой за жизнь и верил в выздоровление, хотя врач сразу предупредил меня, что о службе можно забыть. Конечно, я страшно расстроился поначалу, когда понял, что рана не спешит затягиваться, и что мне не вернуться в строй. Но после сообщения из Англии это отступило на второй план.

Смешно вспомнить, я ведь почти не болел прежде, у меня было отменное здоровье, на радость моим родителям. До чего же несправедливой и непривычной казалось мне моя нынешняя позиция никчемного инвалида, которой я всеми силами старался не признавать.

Послышался скрип открывающейся двери, и через минуту в гостиную вошел Бридж, заметив меня он удивленно округлил глаза.

— Вы зачем встали? Я думал, вы до утра проспите.

— Мне захотелось пить.

— Я совсем не подумал об этом… — огорчился он. — Вам не лучше.

Это был не вопрос, и я не стал отвечать. Вместо этого спросил:

— Где вы были?

Бридж задумался, как мне показалось на счет того, сказать правду или соврать.

— Скажем так — проводил разведку. Ничего особенного, просто…

— Вы пошли без меня? — Моему возмущению не было предела. Этот человек, еще вчера отгораживающийся от дела сестры, сегодня вдруг отправился на какую-то разведку не сказав мне ни слова.

— Да вы не расстраивайтесь так, — весело рассмеялся он. — Я только проверил один адрес, не более. Без вас я бы ничего не стал предпринимать, как вы могли такое подумать.

Глядя на него сейчас я понял, что он еще как стал бы, если бы появилась возможность. Оставил бы меня на обочине и глазом не моргнул.

— Вы зря надо мной насмехаетесь. И я вам не верю. Ваше слово вообще хоть чего-нибудь стоит?

Последним замечанием, я, похоже, попал в цель, потому что его веселость сразу испарилась.

— Многие считают, что ничего, — тихо сказал он.

— А вы как считаете? — Меня в который раз удивила его откровенность и вместе с тем загадочная скрытность. И мое отношение к нему, совершенно незнакомому мне человеку, такое же противоречивое, как он сам.

— Я никак не считаю. Если вас это успокоит, я поделюсь тем, что узнал. В сумочке Дженифер я нашел клочок бумаги с адресом, а сегодня пошел посмотреть, что там находится. Пошел вечером, чтобы воспользоваться темнотой. Могу вас уверить, если вы все же склонны доверять моему слову, что я собирался только взглянуть, — в голосе звучало скрытое раздражение.

— Так что же вы нашли?

— Да в сущности ничего. Дом по адресу действительно существует, но дверь заперта, и не похоже, чтобы там кто-нибудь постоянно жил. Вскрывать замок в одиночку я не стал.

— А могли бы?

— Мог.

— Значит, мы это сделаем позже, вместе.

Теплая улыбка была мне согласием. Все оказалось очень простым, я легко мог обойтись без подозрений и ненужных вопросов.

— Сможете сейчас уснуть?

— Не знаю даже, сказать по правде, меня мутит, и голова разболелась.

— Тогда лучше принять снотворное, у меня есть подходящее. И воду я вам принесу в комнату, чтобы не пришлось далеко ходить.

Снотворное оказалось сильным, так что я уже не слышал, как Бридж вернулся с обещанным графином, а обнаружил его уже утром, вернее сказать в обед, когда проснулся и почувствовал, что простуда начала отступать.


Бридж не выпускал меня из дома весь следующий день, пичкая тем гадким лекарством с приторным вкусом, вызывающим стойкую тошноту. Он почти ничего не говорил о себе, а мне неловко было спрашивать, зато позволил осмотреть весь дом, так что скучать мне не довелось. Я бы решил, что он коллекционер или какой-нибудь исследователь, если бы все обнаруженное мной разнообразие вещей было хоть как-то упорядоченно. Да и сфера интересов моего компаньона оказалась крайне разнообразной: от старинных свитков до восточной керамики, от африканских масок до средневекового оружия. Кое-что казалось весьма ценным, кое-что очень древним, например необычные маленькие каменные женские фигурки с большими животами и внушительной грудью. Мне не доводилось видеть таких прежде, но от них веяло чем-то первобытным. «Им больше десятка тысяч лет, — пояснил Бридж, — удивительно уродливые, вы не находите?»

От Дженифер у него почти ничего не сохранилось, скромные украшения остались на ней, включая подаренный Бриджем медальон, мелочи вроде пудреницы и зеркала достались служанке, но кое-что все же сбереглось — записка с адресом, написанная чужой рукой, небольшой ключ неизвестно от чего и фотография в рамке. Снимок сделали весной, у Дженифер в руках был букет полевых цветов, и она счастливо улыбалась в фотокамеру.



— В тот день Джени согласилась быть моей женой. — Бридж взял у меня из рук фото, провел пальцем по стеклу. — Я отвел ее в фотосалон, и мы сделали эту фотографию.

— Тот букет хризантем, это вы принесли? — вспомнил я цветы на кладбище.

— Да, я. Успели побывать?

— Сразу, как сошел на землю. Не знаю… мне тогда показалось, что надо увидеть их могилы, прежде чем возвращаться домой. Чтобы не ждать чуда, что ли…

— Ну-ну, не надо об этом. — Бридж сочувственно коснулся моего плеча. — Вы вот сейчас сказали, что собирались вернуться домой. Это куда же?

— Ах да, я не говорил еще, у нас была небольшая квартира в Сити. Но сестра ее продала, как оказалось. Вам об этом случайно ничего не известно?

— О квартире в Сити? Нет, ничего. Когда мы познакомились, она уже снимала комнату на Майл-Энд. Сумма от продажи должна была быть солидная, но Джени жила очень скромно.

— Как думаете, может она попала в какую-то скверную историю? Что если у нее требовали денег? Может и убили ее за это…

— Возможно и так. Но я все равно не понимаю, почему она не обратилась за помощью ко мне? Я всегда готов был ее поддержать, и она об этом знала. Разве что история была действительно скверная.

— На что вы намекаете?

— Ни на что кроме того, о чем вы бы сами не подумали.

— Я не хочу думать о сестре плохо. Что бы ни случилось — это я виноват, я должен был быть рядом, я ведь старший брат. А я бросил ее и маму одних.

— Это вы прямо сейчас придумали? Могу поспорить, что уезжая на службу, вы не считали, что совершаете что-то дурное. А теперь, когда случилась беда, сразу решили сделать себя виноватым. Это ложный путь, тем более когда все уже случилось и ничего не вернуть. Не терзайте себя понапрасну. Завтра вечером мне понадобиться ваша помощь, готовы рискнуть?

— Конечно!

Сейчас я был бесконечно благодарен Бриджу за последние слова, меня в самом деле одолевали мысли о том, что я совершил три года назад чудовищную ошибку. А теперь я предвкушал ожидавшую нас вылазку и радовался, что мы сделаем это вместе.

Вечер следующего дня был пасмурным, небо еще с утра затянуло тучами, но снег так и не пошел, зато было безветренно и не слишком холодно. Мы сели в кэб и поехали в сторону реки, в район эмигрантов, на Милуолл Бридж приказал кэбмену остановиться. Дождавшись, пока экипаж скроется за поворотом, мой спутник натянул шарф повыше на лицо, становясь неузнаваемым.

— Дальше пойдем пешком. Это не лучшее место для прогулок, но мы понадеемся на ваш револьвер и нашу осторожность. Вперед, мистер Грин, не отставайте.

Очень быстро мы свернули с оживленной улицы и пошли проулками и дворами, лишь изредка освещенными кострами бродяг и еще реже газовыми фонарями. Я убедился, что Бридж ориентируется здесь поразительно хорошо, словно родился и прожил всю жизнь в Ист-Энде, но его манеры, внешний вид и речь никак не позволяли отнести его к кокни. Решив, что при первой удачной возможности все же попрошу его хоть немного рассказать о себе, я спешил по темным переулкам вслед за своим провожатым. Мне было спокойно и легко, словно это было самой естественной для меня вещью — следовать за ним. Револьвер приятно оттягивал карман, рядом шел товарищ, я не мерз и был практически счастлив от всего этого.

— Мы почти у цели, видите, вон тот дом с заколоченными окнами? — Бридж придержал меня за руку, выглядывая из-за угла. — Подождем здесь с пару минут, я уже в прошлый раз убедился, что тут очень тихое место, но лучше мы еще раз проверим.

— Думаете, там внутри кто-то есть? — спросил я, чувствуя легкое волнение и азарт.

— Узнаем, когда подойдем чуть ближе. Снега не было со вчера, следы нам все расскажут.

Выждав столько, сколько счел нужным, Бридж потянул меня за рукав, и мы пошли вперед, держась ближе к домам, где нас практически не было заметно. Я не очень понимал, зачем такие предосторожности, когда вокруг и так никого нет, но, памятуя о своем обещании, делал, как мне говорили.

Мы подошли к двухэтажному дому — постройка была относительно не старой, кирпичной, в форме узкого прямоугольника, окна на всем первом этаже были накрепко заколочены досками, но на втором темнела пара небольших квадратов. За ним тянулись какие-то склады и заснеженный пустырь. В целом строение производило неприятное впечатление, хотя внешне ничего особо зловещего в нем не было.

— С моего визита тут никого не было, — заключил Бридж, всматриваясь в землю.

— Тут все выглядит давно заброшенным. Может адрес — это просто чья-то ошибка? Тут явно никто не живет.

— Что не живет — тут вы, пожалуй, правы. Но посмотрите, сейчас я зажгу фонарь, вот видите — замком явно пользуются, тут царапины, и сам он не выглядит старым. Теперь петли — они хорошо смазаны. Дом выглядит заброшенным, но это не так.

— Вы правы, теперь я вижу. Не могу представить, что Дженифер могло понадобиться в этом жутком месте. Да, может, она и не приходила сюда…

— Чем гадать, вы лучше возьмите фонарь и посветите мне. И заодно смотрите внимательно по сторонам.

Фонарь Бриджа, который он вытащил из захваченного из дома саквояжа, был со специальными заслонками, опуская которые можно было добиться того, чтобы свет падал только с одной стороны, поэтому издалека его было не видно.

Повозившись минут десять с замком он довольно хмыкнул, дверь бесшумно отворилась.

— Никого?

— Никого.

— Тогда идемте внутрь. И закройте за собой.

Мы оказались в совершенно пустой комнате: серые стены, пол да потолок. И деревянная нашлепка в том месте, где должно было быть окно. Я поднял заслонки фонаря не опасаясь, что нас будет видно снаружи.

— Что ж, вперед, осмотрим тут все. — Бридж забрал у меня фонарь и пошел первым.

Мы прошли по узкому коридору, заглядывая за каждую дверь на своем пути. В маленьком чуланчике обнаружились щетки для уборки, пара ведер, какое-то тряпье и мешки. Пара следующих помещений пустовали. Потом мы наткнулись на запертую комнату, замок задержал нас еще минут на десять. Я не понимал, что это за место, но сердце учащенно колотилось, наверное от самого сознания того, что мы тайно забрались в подозрительный дом и обследуем его в кромешной темноте с единственным фонариком на двоих. Бридж же выглядел совершенно спокойно.

Дверь поддалась, и он скользнул внутрь, но почти сразу же остановился, так, что я налетел на его спину. Эта комната значительно отличалась от тех, что попадались нам ранее, и запах тут был другой: тяжелый, хорошо знакомый мне с госпиталя. Здесь стояла кое-какая мебель: стол, пара табуретов, небольшой диванчик, шкаф. В углу умывальник и пара тазов. Была даже чугунная печурка с котлом для подогрева воды. Но более всего удивила меня медицинская кушетка, расположенная прямо посередине. Бридж удивленно присвистнул.

— Что же тут такое? — спросил я, оглядываясь.

— Сейчас узнаем.

Он подошел к шкафу и принялся осматривать полки. Я заглянул через его плечо — там были сложены простыни, рядом стояли пузырьки с лекарствами и деревянный ящичек. Бридж раскрыл его, и внутри у меня похолодело. Мне доводилось видеть хирургические инструменты, кое-что я даже узнал — ланцет, зонд, иглы для наложения швов… Но остальные приборы выглядели незнакомо и жутковато.

— Вы знаете, для чего это?

— Знаю, — сразу помрачнел Бридж.

— Для чего?

— Идемте, посмотрим, что тут еще есть. — Он резко захлопнул ящик и закрыл шкаф.

— Но…

— Давайте потом. Надо посмотреть, может что-то укажет на владельца этого…кабинета.

Мы осмотрели стол, перерыли еще раз шкаф, Бридж внимательно изучил все склянки на полках и на одной из них обнаружил пометку «ЛЧГ».

— Эфир наш доктор прихватил с места работы. Лондон-Чест, значит. Уже кое-что.

— Поясните, пожалуйста, что это все означает? Что тут могла делать моя сестра? — взмолился я, от моей прежней уверенности и следа не осталось.

— Точно сказать я пока не могу, но поводов для радости мало. Давайте вернемся домой. Больше никаких вопросов сейчас, — резко оборвал он мою попытку возразить.

Мы заперли за собой все двери и снова пошли извилистыми улочками, переходами и подворотнями. Я уныло плелся за Бриджем, почти не разбирая дороги и спотыкаясь чуть ли не через шаг так, что не выдержав, он взял меня за руку и повел за собой. Увиденное сильно взволновало его, это было заметно без слов, и меня терзали нехорошие предчувствия.

Наконец, мы вышли на какую-то относительно широкую и чистую улицу, где, смогли поймать кэб. Путь обратно прошел в напряженной тишине.

И лишь оказавшись дома, в гостиной, Бридж налил нам бренди и предложил мне сесть, а сам отошел к камину.

— Вы еще не догадались, где мы сейчас побывали?

— Нет. Точнее, не совсем. Какая-то подпольная хирургическая, или я даже не знаю что. Там очень странные инструменты.

— Это не странные инструменты, — ответил он сухо. — Это набор гинекологических приборов. В частности то, что вы видели, применяют при проведении абортов.

Смысл сказанного дошел до меня только через мгновение и оглушил словно удар по голове.

— Как… но… — У меня не было слов, чтобы выразить все охватившее меня смятение, и я взглянул на Бриджа в поисках поддержки.

— Да не бледнейте вы так. Мы еще не знаем, была ли там Дженифер и если да, то с какой точно целью. Пока я лишь сказал, что у нас мало поводов для радости.

Мне нечего было возразить. Я ожидал найти что угодно, но только не это. Еще утром я глупо радовался, а теперь не знал что и думать, угнетенный самой возможностью причастности сестры к чему-то подобному. Как ни хотелось мне гнать тяжелые мысли прочь, но увиденное просто не шло из головы. Меня одолевали сотни вопросов, и не последнее место в них занимал Бридж.

— Постойте. А вы ведь…

— Можете не продолжать, я знаю, о чем вы подумали. Если окажется, что ваша сестра собиралась избавиться или даже избавилась от ребенка, можете мне поверить — он был не моим.

Он говорил жестко и бесстрастно, но за пару дней я успел достаточно узнать его, чтобы понять — сжатые губы и стальной блеск в глазах означали, что ему тоже не легко.

— Давайте сделаем так, мы не будем пока извлекать никаких выводов, прежде чем не узнаем больше. Надо найти доктора, в госпитале не должно быть так уж много хирургов, способных проводить подобные операции. Кроме того, у него должен быть по крайней мере один помощник, — уже намного мягче продолжил Бридж после паузы. — Вы, должно быть, сильно устали после болезни. Идите сейчас отдыхать и постарайтесь не ломать себе голову понапрасну.

Я действительно устал, но прямо сейчас мне не хотелось уходить. Я попросился остаться еще ненадолго, Бридж тоже не стал подниматься к себе, и мы еще с час просидели вместе у камина, глядя на огонь и допивая бренди.


Пробуждение утром было подобно выныриванию из темного омута, в который я с головой нырнул ночью — ни мыслей, ни сновидений. Я открыл глаза и потянулся за часами, через занавески в комнату заглядывало холодное зимнее солнце, в углу громоздился рыцарь, поблескивая латами, и впервые за время моего пребывания тут я неожиданно ощутил, что нахожусь дома. Было уже девять, можно и встать. Покончив с туалетом я спустился в гостиную, и уже с лестницы услышал приглушенный разговор внизу. Я различил голос Бриджа и тихий женский смех вперемешку со словами благодарности.

— А, вот и вы, мистер Грин, знакомьтесь — это Арлин, наша горничная. — Бридж указал на стоящую подле него девушку в чепце и белом передничке, выполнившую книксен при моем появлении.

— Доброе утро, сэр, — улыбнулась она.

— Доброе утро мисс, — вежливо ответил я.

В гостиной подозрительно пахло едой.

— Я пригласил кухарку, — подтвердил Бридж мои подозрения. — Вам надо регулярно питаться, а со мной у вас вряд ли бы это получилось, я частенько пропускаю то завтрак, то обед.

Мне оставалось только порадоваться, удивиться расторопности Бриджа и немного смутиться от такого проявления внимания с его стороны. Сейчас мне уже смешно было вспоминать, как я гнался за ним по закоулками, рисуя его в своем воображении матерым бандитом. Да, он все еще оставался для меня изрядной загадкой, но я уже сильно к нему привязался и начал доверять, как близкому человеку. Может, дело в моем характере, я обычно быстро привыкал к тем, с кем сводила меня судьба. Даже сейчас, спустя месяцы, я все еще скучал по некоторым своим сослуживцам.

После завтрака мы решили отправиться в госпиталь, оказалось, у Бриджа даже уже сложился некий план действий. Мое ранение оказалось нам как нельзя кстати, я должен был притвориться, что мне стало совсем худо, и заботливый товарищ взялся отвезти меня к ближайшему врачу.

«Товарищ» переоделся к выходу и предстал передо мной одетым в черный сюртук и брюки в тонкую полоску, с щегольским галстуком с булавкой, при цилиндре, тросточке и невесть откуда взявшихся аккуратных усах. Выглядел он весьма импозантно.

— Так задумано для дела, — улыбнулся он, вальяжно помахивая тростью. — Готовы? Тогда идемте.

Я не очень-то представлял свою роль, но Бридж пояснил, что от меня в сущности ничего особого не требуется. Всего лишь сделать вид, что мне внезапно сделалось плохо, что сильно болит в груди, и напроситься на осмотр к любому попавшемуся доктору. А он тем временем осмотрится и попытается что-либо разузнать.

Притвориться больным мне было не сложно, хотя актер из меня никудышный, но тут и играть особо не пришлось, разве что чуть преувеличить серьезность проблемы. Мы ввалились в Лондон-Чест словно завсегдатаи паба после хорошей попойки. Я буквально повис на Бридже, а он, бережно поддерживая меня за талию, потребовал, чтобы нас немедленно отвели к лучшему хирургу. Сурового вида сестра, выяснив, что нам нужно, проводила нас к не менее суровому старичку-доктору, у которого Бридж меня и оставил. Разволновавшись, я смог весьма натурально изобразить болезненную дрожь и нездоровый румянец, поясняя врачу, что только что вернулся со службы, где был тяжело ранен и, очевидно, еще не вполне оправился. Конечно, мне пришлось подробно описать характер раны и ход лечения, что я сделал со всем возможным тщанием. Потом понадобилось раздеться до пояса и терпеть, пока старичок тыкал меня в ребра костлявыми пальцами и долго задумчиво выслушивал стетоскопом. Мне показалось, что я провел в кабинете не менее часа, пока, наконец, не был отпущен на свободу с рекомендациями об обильном питье, растираниях какими-то мазями и пожеланиями скорейшего выздоровления.

Бриджа в коридоре не обнаружилась, и я, не выдержав, вышел на улицу, подальше от едкого запаха лекарств, извести, нечистот и неприятных воспоминаний. Ждал я не долго, Бридж показался через пять минут, легкой походкой сбежал со ступенек и подхватил меня под локоть, уводя прочь.

— Так как, каков диагноз?

— Огнестрельное ранение грудной клетки.

— Какая неприятность. Что же теперь делать?

— Натираться «Мазью аптекаря Бартомью» утром и вечером. Должно помочь.

— Обязательно приобретем, — рассмеялся Бридж, а следом за ним и я.

Мы уже достаточно отошли от госпиталя, когда я, наконец, не выдержал.

— Не тяните уже, удалось вам что-нибудь узнать?

— Пожалуй что да. Одна молоденькая сестричка поделилась со мной интересными больничными сплетнями.

— Всего за полчаса знакомства?

— Вы недооцениваете моих талантов, дорогой мистер Грин. Так вот, в числе прочего я узнал, что о неком докторе Карсоне ходят подозрительные слухи.

— В каком смысле подозрительные?

— Поговаривают, конечно, исключительно между собой, что у него есть практика на стороне, и практика не вполне законная.

— Думаете, это может быть он?

— Скоро узнаем.

— Что вы задумали?

— О, ничего сверхсложного. Прибегнем к вашему способу добычи информации, подстережем доктора в каком-нибудь темном переулке и похвастаемся револьвером.

— Я не хвастался. И потом, вдруг окажется, что это не он? Нас ведь могут арестовать.

— Мне показалось, вы готовы рискнуть?

— Я готов, не сомневайтесь.

Мы отправились домой, по дороге заехав в магазин за перчатками для меня, и вернулись аккурат к обеду. Арлин уже заканчивала с уборкой, кухарка накрывала на стол, пока мы с Бриджем, не забывшим вручить мне стакан с лекарством, отогревались у камина.

Я до сих пор не решался попросить его рассказать о себе, он и так был слишком добр ко мне, и я боялся, что вопросы он сочтет проявлением бестактности и недоверия. Зато о себе я поведал ему почти все, особенно о детских годах, проведенных в Кенте, которые мне самому было приятно вспомнить. Время до вечера пролетело незаметно.

— Карсон заканчивает работу после шести, но нам надо быть у госпиталя раньше. Где он живет, я не выяснял, чтобы не вызвать подозрений, поэтому придется за ним проследить, — сказал Бридж, когда стрелка часов приблизилась к пяти. — Оденетесь в то, что я вам дам.

Он выдал мне слегка потрепанное, но добротное пальто, которое оказалось мне самую малость великовато, и теплый картуз, и сам оделся не броско, лица мы прикрыли шарфами, ввиду усилившегося мороза это было вполне естественно. Кэб мы поймали на соседней улице и снова немного не доехали до конечной цели — Бридж не забывал соблюдать осторожность. Мы заняли позицию в тени за воротами госпиталя, откуда прекрасно просматривался выход.

— Я видел его мельком, но смогу узнать, когда увижу, — пообещал он. — Дальше будем действовать по обстановке.

Мы прождали около часа, наблюдая как в ворота входят и выходят люди, когда Бридж тронул меня за руку.

— Вот и доктор, — шепнул он. — Теперь соблюдайте осторожность и готовьтесь среагировать по моей команде.

Мы пропустил вперед джентльмена с бородкой и медленно двинулись за ним. К счастью, он не стал брать экипаж и пошел пешком, следить за ним оказалось проще простого. Вскоре он свернул с оживленной улицы, и я понял, что время пришло. Бридж жестом приказал мне следовать за ним и резко ускорил шаг, в два счета нагнав нашу цель. Доктор и пикнуть не успел, как оказался утянутым в безлюдную подворотню и заваленным на землю лицом вниз, мелькнул уже знакомый мне нож.

— Я отдам вам деньги, отпустите меня. Я отдам все, что есть, — сдавленно пообещал Карсон, вяло трепыхнувшись.

— Деньги нам не нужны.

— Тогда что?

— Ответы.

— Я вас не понимаю, какие ответы? Должно быть вы обознались, господа… — Голос доктора звучал испуганно, но без паники.

— Нет, любезный, мы не обознались, — отозвался Бридж и, вытащив из кармана фото, положил на снег перед глазами Карсона. — Эта девушка вам знакома?

— Что вам от меня нужно? Вы меня с кем-то путаете, — пробормотал доктор и покосился на снимок, изображение было достаточно хорошо видно в свете луны. — Никогда прежде ее не видел.

— Плохо. — Бридж перевернул его на спину, кинжал уперся острием в горло. — Очень плохо. Я вам не верю. Поэтому сейчас вы умрете.

От того, как спокойно и ужасающе неумолимо прозвучала эта угроза, у меня по спине побежали мурашки. Я не узнавал голос Бриджа, сейчас это был совсем другой человек.

— Нет, нет, не надо! — взвизгнул в ужасе доктор. — Она ко мне приходила, я вспомнил. Вспомнил! Не убивайте меня!

— Зачем?

— Она была беременна. Я… я… Она очень просила. Она не хотела ребенка. И я…

— Когда это было?

— Я не помню, правда, где-то летом. Не убивайте меня, не надо… — лепетал Карсон, всхлипывая. Меня затошнило.

— Вы сделали то, о чем она просила?

— Да…

— С ней кто-то был?

— Никого. Она одна.

— Она называла какие-то имена?

— Нет! Нет, никаких. Ничего не говорила. Она ушла, и я больше никогда ее на видел… Пожалуйста, отпустите меня!

Бридж замахнулся, и доктор захлебнулся криком, последовал короткий удар, но не ножом, а кулаком в челюсть, и Карсон обмяк.

— Идемте, Грин. — Бридж снова был собой, он взял меня под руку и потащил прочь. — Идемте, здесь мы больше ничего не узнаем.

— Он умер? — почему-то спросил я.

— Вряд ли. Должен очухаться, если не успеет замерзнуть.

На меня напало какое-то оцепенение, дорога обратно казалась странным сном, который не закончился, даже когда мы оказались дома. Бридж стянул с меня пальто, размотал шарф, снял картуз и усадил на диван. Присел рядом. Потом взял за подбородок и заглянул в глаза.

— Вы очень впечатлительны. Послушайтесь моего совета, не пытайтесь сейчас понять почему все так сложилось, просто смиритесь. Все уже случилось, уже ничего нельзя изменить, все в прошлом. Хорошо?

— Но это моя родная сестра…

— Я знаю. И моя невеста. Но как бы нам ни хотелось обратного, прошлое навсегда останется прошлым.

— Ответы, которые не приносят успокоения… — пробормотал я, вспомнив слова Бриджа. — А вы… Вы действительно уверены, что это был не ваш ребенок?

— Уверен. Не думайте, что я хочу казаться в ваших глазах лучше, чем я есть, или боюсь оскорбить ваши братские чувства. Но ребенок никак не мог быть моим, это абсолютно невозможно.

— Так странно, я даже не могу понять, хорошо это или плохо…

— Не ломайте себе голову. — Бридж потрепал меня по плечу. — Это ведь еще не все, мы пока на половине пути, вы точно хотите идти дальше?

— Точно.

— Тогда давайте выпьем. Я схожу посмотрю, чего съедобного осталось на кухне. А там, в буфете, есть бутылка отличного коньяка, доставайте.

Оцепенение развеялось, я достал с полки бутылку и разлил по бокалам ароматную янтарную жидкость, радуясь, что еще хоть немного мне не придется оставаться наедине с полученными ответами.


И снова спускаясь утром в гостиную я услышал голоса внизу, но на этот раз оба мужские.

— Тебе не стоит тут оставаться, ты же сам это понимаешь, — убеждал кого-то Бридж.

— Брось, прошло уже достаточно времени, меня давно забыли, — небрежно отвечал второй.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так.

— Я скучал по туману. Если бы ты знал, как тесен для меня этот маленький мирок…

Молодой человек, вальяжно развалившийся к кресле, порывисто вскочил при моем появлении и протянул руку, и я успел заметить, что он слегка припадает на правую ногу.

— Джеймс Гарольд, — представился он с поклоном, немного дурашливым. — Кто твой новый друг… Адам?

— Джереми Грин, — ответил я за себя, пожимая протянутую мне руку.

— Это брат моей невесты, я тебе о ней говорил, — вступил в разговор Бридж и пояснил мне: — Джеймс — мой старый приятель.

— Ах да, печальная история, я помню, — кивнул Гарольд, плюхаясь обратно в кресло. — Так что же, завтрак будет? Я, признаться, зверски голоден.

Мне было любопытно взглянуть на приятеля Бриджа, тем более личность это, похоже, была незаурядная, казалось и сам хозяин не очень представлял, что с ним делать. Одет он был броско и даже вызывающе и рассматривал меня снизу вверх со скучающим любопытством.

— Джеймс — поэт, — уточнил Бридж, словно в оправдание за своего друга.

— Мда… Вот что, я передумал завтракать, — заявил вдруг Гарольд и медленно поднялся. — Пожалуй, мне пора. Рад знакомству, мистер Грин.

— Взаимно.

— Подожди. — Бридж преградил дорогу шагнувшему к двери поэту. — Пообещай, что уедешь.

Тот замялся, размышляя.

— Ладно, хорошо. Я тебе обещаю. Отплыву первым же рейсом до Америки, — согласился он наконец. — Доволен?

— Вполне, — улыбнулся Бридж, уступая дорогу.

Гарольд вышел в прихожую, ни разу не оглянувшись, и схватил пальто.

— Запомни, я умру молодым! — крикнул он с порога и стремительно покинул дом.

— У вашего друга неприятности? — поинтересовался я, когда за ним захлопнулась входная дверь.

— Неприятности — его второе я, — пробормотал Бридж, глядя на кресло, где минуту назад сидел Гарольд. — Ничего такого криминального. Просто мой друг — он часто бывает неразборчив в знакомствах с дамами. И забывает о последствиях.

— Понятно. Тогда ему действительно какое-то время лучше пожить за границей.

На этом разговор о Гарольде закончился, и я подумал, что больше о нем не услышу, но после завтрака Бридж снова упомянул его имя, правда, уже совсем по другому поводу. На этот раз дело касалось Дженифер, о которой мы не говорили со вчерашнего вечера, и, признаюсь, я не спешил пока к этому возвращаться.

— Вы помните, я рассказывал, что познакомился с вашей сестрой примерно год назад? — спросил Бридж.

— Конечно.

— Но я не упомянул, как именно. Я встретился с ней в доме, где она давала уроки музыки, как она сама пояснила. Мы буквально столкнулись в дверях, когда она выходила. Было уже поздно, и я предложил проводить ее до экипажа, а потом и до дома.

— Но почему же вы раньше не сказали? Тот дом она посещала явно не ради уроков, там наверняка что-то знают!

— Не сказал, потому что человек, живший там, переехал на континент.

— Боже, да ведь он может быть убийцей. Он уехал, чтобы избежать правосудия. Почему вы скрыли это от меня? — Поразился я.

— Снова вы спешите с выводами, Грин. Мистер Брамбл — безобидный историк, преподаватель Лондонского университета, увлекающийся ранним средневековьем. Я заходил к нему, кстати говоря, как раз как к специалисту в этой области, а познакомил нас уже известный вам Джеймс Гарольд. Брамбл рано овдовел и больше не женился, у него осталась дочка, которой и нанимали учительницу музыки. Вроде как…

— Он не мог быть убийцей, вы уверены?

— Если бы вы его знали, то тоже были бы уверены. Однако не будем забывать, что Дженифер была беременна.

— Я бы и рад… Предполагаете, что от него?

— Как один из вариантов.

— Один из? — едва не застонал я. — Да кем же, по вашему, она тогда оказывается? Посещает какого-то преподавателя истории, врет вам, называясь вашей невестой, да еще и беременеет от кого-то третьего?

— Да, выходит запутанно…

— Какое там запутанно, просто невероятно! Может все вот как случилось: у нее был роман с этим Брамблом, вы же сами сказали, он вдовец, она забеременела, господи… Он не захотел на ней жениться, заставил сделать аборт. А потом она встретила вас и побоялась сказать правду, поэтому придумала уроки музыки.

— Могло бы сойти. Однако Брамбл не тот человек, который заставил бы девушку делать аборт, если между ними что и было, избавиться от ребенка она решила сама.

— Даже пусть так.

— Однако, и это еще не все. Вскоре после нашего знакомства я узнал, что Брамбл бросил работу, продал дом и переехал с дочкой на континент. Вроде бы у него возникли какие-то финансовые трудности.

— Ничего особенного, такое сейчас не редко случается.

— Я тоже так подумал. Но сегодня утром, пока вы спали, я расспросил Гарольда о судьбе историка. Оказалось, финансовые затруднения возникли у него как-то совсем внезапно, и вообще случилась там какая-то темная история, от которой Брамбл бежал в Европу практически нищим. Кроме того, ваше пояснение событий не дает ответа — зачем Джени и дальше поддерживала легенду о регулярных уроках музыки. И тем более это никак не объясняет факта ее убийства.

— Да, вы правы, наверное… Знаете, чем больше я узнаю, тем больше мне начинает казаться, что все это происходило с какими-то чужими, незнакомыми мне людьми.

— Я понимаю.

— Так что же дальше? Мне кажется, или мы зашли в тупик?

Бридж задумался, и снова мне показалось, что над тем, стоит ли продолжить начатое или остановиться на этом.

— Послушайте, мы уже далеко зашли, чтобы теперь все бросить, правда? — прервал я его размышления. — Или вы считаете, что шансов нет?

— А вы как считаете? — внимательно взглянул на меня Бридж.

— У меня уже нет иллюзий в отношении того, что мы можем узнать. Но все же, мне кажется, любая правда будет лучше неопределенности, — ответил я и добавил неуверенно. — Что же касается нашего расследования, тут, боюсь, я совершенно не представляю, что нам делать. Мне кажется, все ниточки оборвались.

— Да, возможно вы и правы, жизнь смертного слишком коротка, чтобы тратить ее на неопределенность… Но там, где кончается одна ниточка — начинает виться другая. Надо лишь суметь ухватить конец.

— И что же это за ниточка?

— Люди, как правило, не пропадают бесследно, даже перебравшись на другой континент. Нет, не делайте такое лицо, за Брамблом в Европу мы не кинемся. Однако, пока он жил в Лондоне, он наверняка имел кухарку, горничную, портного, у него были коллеги, друзья, ученики — одним словом его окружали люди с глазами и ушами.

— Будем расспрашивать всех?

— Нет, всех не будем. Исходя из моего опыта, нам должно хватить ближайшего окружения, особенно ценна в этом плане бывает прислуга, например горничная. С нее и начнем.

— Где же мы будем искать эту горничную?

— Обижаете, Грин. Искать не надо, я знаю место ее новой работы.

— Но как? — изумился я.

— Считайте это моим секретом, — усмехнулся Бридж, и, заметив мое разочарование, рассмеялся. — Да все очень просто. Джеймс ее устроил, он был неравнодушен к девушке, по-хорошему неравнодушен. Иначе говоря, она была ему симпатична, и так как бедняжка осталась без работы после переезда работодателя, он помог ей найти место в хорошем доме. Так что попытаемся узнать что-нибудь у нее. Мы нанесем визит. У вас есть приличный костюм?

Приличного костюма у меня не было, по крайней мере такого, чтобы сгодился для визита в «хороший дом», а шить новый было дорого и некогда. Бридж решил и эту проблему, выбрав из своего гардероба серые брюки, сюртук и шелковый жилет, и даже не дав мне возможности возразить.

— Этот цвет мне все равно не идет, я этот комплект и не надевал ни разу. А размер у нас почти одинаковый, разве что брючины и рукава придется немного укоротить. Я пошлю за портнихой. И не дуйтесь, это не благотворительность с моей стороны, я просто экономлю нам время.

Таким образом, уже к обеду мы известили о своих намерениях и получили благосклонный ответ, а в пятом часу при полном параде отправились «наносить визит». Куда мы едем Бридж не сказал, сзагадочной улыбкой пообещав только, что мне понравится, и я совершенно не представлял, чего ожидать.

Кэб остановился подле особнячка с черепичной крышей, окруженного изгородью из плюща.

— Предоставьте все мне, пейте чай и побольше улыбайтесь, это пойдет на пользу дела. Можете рассказать о службе в Индии, будет даже кстати, только без ужасов, пожалуйста, — проинструктировал меня мой спутник по пути к дому, окончательно заинтриговав.

Нам отворила пожилая дама, вероятно экономка, забрала верхнюю одежду и проводила в гостиную. Весьма необычную гостиную, надо заметить. Первое, что бросалось в глаза — это обилие живых цветов в красивых вазонах, расставленных во всех доступных уголках и занимающих все свободное пространство. Зелень буйствовала и местами цвела, создавая вокруг ощущение летнего оазиса посреди зимы. Все предметы обстановки казались какими-то словно игрушечными — диван и кресла, обитые велюром с затейливым цветочным орнаментом, были завалены маленькими узорчатыми подушечками. Камин украшала такая же узорчатая панель и причудливые витые канделябры. Скатерть на столике и ковер под ногами — все было в переплетающихся стеблях растений и бутонов, даже картины на стенах и те изображали пышные экзотические соцветия. Где-то пискнула птица, и только теперь я заметил клетку с желтой канарейкой на подставке у окна. Теряясь в догадках, кто же может быть хозяином всего этого изобилия, я вопросительно взглянул на Бриджа, но тот лишь насмешливо приподнял брови.

— Адам, мальчик мой! Как хорошо, что ты решил заглянуть!

В гостиную впорхнули две старушки. Две абсолютно одинаковые старушки в черно-серебристых платьях, аккуратно причесанные и сияющие. Единственное, что у них было разным — это богатые массивные украшения с камнями, которыми обе были обильно увешаны.

— Леди Агата, леди Адела. — Бридж поочередно коснулся губами сморщенных пальчиков. — Позвольте вам представить моего друга, мистера Джереми Грина, он героически служил в Индии и был тяжело ранен в бою.

На меня с живейшим вниманием и сочувствием уставились четыре карих глаза, и я почувствовал, что глупо краснею, чем вызвал еще большее умиление пожилых леди. Нам подали чай с бисквитами, и я действительно рассказал о службе, вначале немного неуверенно, но хозяйки оказались такими благодарными слушательницами, что вскоре я вошел во вкус, вспоминая о сезонных ливнях, кишащих крокодилами реках и непроходимых джунглях.

— Как невероятно! Вы так интересно рассказываете, мистер Грин! — восхищались леди в один голос. — Адам, твой друг просто прелесть, ты такой молодец, что привел его.

Бридж не без гордости взглянул на меня и почтительно кивнул, словно подтверждая эту мысль. Через некоторое время он спросил позволения показать мне оранжерею.

— Не утруждайте себя, я ведь знаю дорогу, или вот горничная пусть нас проводит. — Он указал на появившуюся в дверях девушку.

— Конечно, дорогой. У нас как раз зацвели фаленопсисы, — улыбнулись леди.

— Леди Агата и леди Адела всю жизнь ухаживали за своим больным отцом, сэром Артуром Рэндаллом, он был известным ботаником в свое время, но во время экспедиции в Южную Америку подхватил какую-то хворь, которая навсегда подорвала его здоровье. Его дочери-близняшки так и не вышли замуж, мать их умерла рано, поэтому за отцом присматривали они, — тихо сообщил мне Бридж, когда мы отошли подальше по коридору.

Он толкнул одну из дверей и пропустил вперед сначала меня, потом горничную, и вошел сам. Мы оказались в комнате с большими окнами, из мебели тут была только пара плетеных кресел, зато кругом на стеллажах и на полу, в больших кадках и маленьких горшочках стояли растения. Были тут и небольшие пальмы, и кактусы, и лианы. Белыми и сиреневыми цветами цвели обещанные орхидеи.

— Вы помните меня, мисс Силкок? — спросил Бридж у тихо вставшей в сторонке горничной.

Я уже понял, что это та самая девушка, ради которой мы пришли. Она в самом деле была очень миловидна, хрупкая, с глазами дикой лани на аккуратном личике.

— Да сер, вы заходили к нам, когда я служила у мистера Брамбла, — ответила она.

— Очень хорошо. — Голос Бриджа зазвучал невероятно мягко. — Прошу вас, расскажите нам с мистером Грином о том, что случилось с Брамблом.

— Я ничего не знаю, — отрицательно мотнула головой девушка, в ее больших черных глазах отразился испуг.

— Вам нечего бояться, об этом разговоре никто не узнает. Даю вам слово. Это очень важно, если вы что-то знаете, я умоляю вас сказать.

Искренний тон Бриджа заронил в душу мисс Силкок некоторые сомнения, поэтому он продолжил наступление, прибавив к нему просящий взгляд, и она сдалась.

— Я в самом деле почти ничего не знаю. Все началось с появления одной леди… Я не постоянно жила в доме Брамблов, а только приходила днем… Но эта девушка заходила несколько раз, и они с мистером Брамблом беседовали в его кабинете. А однажды утром я застала дочку мистера Брамбла в слезах. Сабина, она относилась ко мне почти как к сестре, рассказала, что поздно вечером приходил какой-то мужчина, и что после этого визита ее отцу стало плохо. И вскоре после этого мистер Брамбл продал дом и уехал.

— Скажите, а что вы сами об этом думаете?

— Мне никто ничего не пояснял, но мистер Брамбл написал мне хорошую рекомендацию. Но если вы спрашиваете, мне показалось, что с него требовали денег за что-то. Он боялся. Знаете, он был очень добропорядочный человек, с хорошей репутацией, и очень любил дочку…

— Я понял, что вы хотите сказать. Может, вам известно имя того мужчины, что приходил?

— Известно. — Девушка на миг опустила ресницы, но ответила даже с каким-то вызовом: — Когда я убиралась в кабинете, то заметила визитку. Френсис Рамсей, Хемпстед. Это все, что я увидела.

— Этого достаточно. Благодарю вас, вы очень нам помогли.

— Мистер Брамбл хороший человек, а Сабина мне как сестра…

— Спасибо вам, — сердечно поблагодарил я. — Я верю, что хорошие люди не пропадут даже на континенте.

Мы вернулись в гостиную и вскоре распрощались с хозяйками этого цветущего дома, пообещав при случае заехать на праздники.

— Та девушка, о которой упоминала горничная, это ведь была моя сестра? — Спросил я Бриджа, пока мы ехали домой.

— Почти наверняка.

— А мужчина?

— Ее сообщник, должно быть, — пожал плечами Бриджа и устало откинулся на спинку сидения. — Знаете что, картина постепенно начинает прояснятся. Но одного я не могу понять — как я мог быть так слеп? Почему ничего не замечал? Право, сколько ни живи, а мудрости не прибавляется…

— Не говорите так. Вы были ослеплены любовью, поэтому многого не замечали.

Бридж удивленно взглянул на меня и неожиданно расхохотался.


Ночью мне приснился кошмар. Сначала я оказался в Индии, мимо меня мелькали солдаты и индусы, потом к ним примешались мать и сестра, и еще какие-то незнакомые мне лица. Охваченные безумием, они наносили себе жуткие раны острыми ножами, вспарывали животы и отрезали конечности, заливая все вокруг яркой густой кровью. В ужасе я пытался остановить сестру, исступленно кромсавшую свою руку, но не мог ничего поделать. А после, испугавшись, что они нападут на меня, бежал, задыхаясь от страха, а за мной по пятам гнались покалеченные окровавленные полоумные. С трудом вырываясь из лап сна я открыл глаза и вскрикнул, увидев огромную темную фигуру в комнате. Сердце замерло и заколотилось как бешеное, ребра ломило, сорочка взмокла от пота. Фигура принадлежала рыцарю, подсвеченному луной, и казавшемуся от этого еще больше.

Дверь скрипнула и в комнату вошел Бридж со свечой в руках.

— Вы кричали. Кошмар приснился?

— Да.

Он присел на край кровати и, протянув руку, провел ладонью по моему лбу, то ли проверяя температуру, то ли просто так. Потом налил в стакан воды.

— Вот, выпейте, станет легче.

Я сделал пару глотков, это действительно помогло, и пожаловался.

— Эта ваша железяка меня чуть заикой не сделала.

Бридж покосился на рыцаря и ласково улыбнулся.

— Ну что вы, они принадлежали такому славному парню.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Можете мне поверить. А теперь засыпайте, вам больше ничего плохого не приснится.

Я закрыл глаза и постепенно погрузился в глубокий спокойный сон, действительно без всяких кошмарных наваждений.


Наутро, за завтраком, мы перекинулись всего парой слов — Бридж был погружен в размышления, а мне, как ни странно, не оказалось, что ему сказать. Близилась развязка, я это скорее чувствовал, чем понимал умом, но даже в этой тревожной неизвестности уже замаячила перспектива вновь оказаться на улице и в одиночестве. Я невольно прикидывал, что стану делать, и предложит ли мне Бридж остаться у него хотя бы на время, а он ловил мои встревоженные взгляды, но продолжал молчать. Конечно, я сильно опережал события, но ничего не мог с собой поделать.

— Вот что, — прервал, наконец, тишину мой компаньон. — Я сейчас съезжу в одну риэлторскую контору, попробую узнать на счет этого Рамсея. Ваше присутствие там не понадобиться, так что ждите меня здесь. Можете пока почитать что-нибудь, выбирайте любую книгу на свой вкус. Я буду к обеду.

Через пятнадцать минут я остался один, не считая кухарки, которая копошилась на кухне что-то напевая себе под нос. Бридж ни словом ни интонацией не дал понять, что что-то не так, но смутное ощущение тревоги после его ухода осталось. Он понимал больше, чем говорил мне, и переживал сильнее, чем старался показать. И я не знал, было это из-за особенности его характера или от недоверия ко мне, но все же надеялся на первое. Последовав его совету я перебрал несколько корешков на книжной полке и вытянул первую попавшуюся известную мне фамилию — то был Диккенс. Читать не хотелось, но думать не хотелось еще больше, поэтому я уселся в кресло и раскрыл «Посмертные записки Пиквикского клуба» с намерением не отрываться от них, пока не хлопнет входная дверь.

Я проглатывал историю за историей, переходя к следующей, тут же забывал предыдущую, а время все тянулось и тянулось, так невообразимо медленно, словно нарочно издевалось надо мной. В камине догорали поленья, с кухни доносились тихое пение и запах жареного, непрочитанная часть книги уже заметно уступала освоенной, когда мои мучения, наконец, закончились.

Бридж вошел, занося с собой запах улицы и зимнюю прохладу, по лицу его было непонятно, узнал он что-нибудь или нет. Он наотрез отказался говорить о делах до обеда, и если бы я не был его гостем, то наверняка задумался бы, не стоит ли обидеться за такое издевательство над собой. Однако, собрав в кулак всю свою выдержку, я переждал и обед, и чаепитие, и получасовое бдение у камина, за что был в итоге вознагражден.

— Вижу, вы уже извелись, мой друг, — с притворным сочувствием вздохнул Бридж, и добавил серьезно. — Вы ведь понимаете, что дело действительно не простое, что наскоком тут ничего не добьешься. Или добьешься, но не того, чего хотелось бы.

— Да, понимаю… А чего нам хотелось бы?

— Хороший вопрос, кстати. Вот вы на него и ответьте.

— Я? — Я несколько смутился. — Наверное, найти того мужчину. И узнать, что у него было с Дженифер.

— Допустим, мы его найдем. И узнаем что они были любовниками. Что дальше?

— Дальше будем искать убийцу.

— Скорее всего окажется, что любовник и убийца обнаружатся в одном лице. Что вы будете делать?

— Зачем вы это спрашиваете? Что вы хотите от меня услышать? — Чувствую, что собственный голос начинает хрипнуть, а у Бриджа напротив — звучит металлом.

— Затем, что хочу узнать о вашей реакции заранее. Вы ведь мстить собираетесь? Задумывались уже, что сестра ваша была не тем человеком, что вы себе запомнили? Возможно, и мстить уже не стоит?

— Да как вы можете? — подскочил я возмущенно. — Хотите сказать, что она по заслугам получила? Что правильно ей глотку перерезали и бросили умирать посреди улицы? Задумывался ли я? Да я только об этом и думаю! И я… я не понимаю ничего, как это могло с ней быть… — Закончил я уже совсем тихо и умолк, не в состоянии говорить.

— Простите меня, Джереми, — раздался над самым ухом голос Бриджа. — Я иногда говорю очень жестокие вещи. Я не хотел вас обидеть или расстроить, но обидел и расстроил. Вы имеете полное право на меня сердиться. Но вы сами видите — вы сейчас в полном смятении, может быть, все слишком быстро развивается, может в самом деле стоит оставить все это? Никто не заслуживает умереть таким образом, но мертвых местью не вернуть, а вам это все еще причинит немалую боль. И мне вас уже заранее жаль.

— А вам? Разве вам не больно? — Я взглянул в глаза стоящего рядом со мной человека.

— Больно, — ответил он. — Но я привык. Я могу оставить это в прошлом.

— Привыкли? К чему? К тому, что вас обманывают?

— К тому, что любимые люди иногда уходят…

— Кажется, теперь и я вас расстроил…

Он улыбнулся, не ответив, но момент напряжения уже спал, и странным образом эта вспышка вернула мне уверенность.

— Вы правы, возможно. Но даже принимая вашу правоту, я прошу вас не бросать начатое, даже из лучших побуждений. Теперь, когда мы и так уже многое узнали, надо идти до конца. Неопределенность будет мучить сильнее, чем любое знание. Мы поставим точку в этой истории и тогда действительно оставим ее в прошлом.

— Вы заговорили как мудрец, мистер Грин, — усмехнулся Бридж и протянул мне руку. — Значит, идем до конца?

— Идем до конца. — Я сжал его ладонь.

После этого он рассказал все, что ему удалось выяснить. Самого Френсиса Рамсея в районе Хемпстеда не обнаружилось, но после нескольких часов копания в бумагах (уж не знаю, как Бриджу удалось получить к ним доступ) и бесед, ему таки посчастливилось составить список тех, кто приобрел недвижимость в указанном районе за последние пять лет, и даже вычленить из него круг подозреваемых.

— Вот, смотрите сами. Мистер Аткинсон, Росслин Хилл, приехал из Америки четыре года назад, женат. Молодой лорд Бекфорд, три года снимает особняк на Нью-Энд. И, самое подходящее — некий мистер Перч, четыре года назад приобрел дом на Хит-роуд.

— Почему он — самое подходящее?

— Потому что конторщик его запомнил. Престарелый джентльмен, хорошо одет, богат, но манеры выдают человека не высшего света. Держался уверенно, даже надменно, но одновременно было заметно, что здесь он, цитирую — «не в своей тарелке». Говорил, что разбогател на золотых приисках и, заметьте себе, упомянул что-то про племянника. Было это примерно три года назад.

— Что ж, действительно похоже. Едем туда?

— Да, едем. Раз решили, значит, так и сделаем. Собирайтесь.

Признаться, когда я одевался, руки у меня подрагивали от волнения. Нет, я не сомневался в том, что хочу довести дело до конца, но от сознания, что конец этот уже совсем близок, внутри словно натянулась тугая пружина. Я прихватил револьвер и спустился в гостиную, где меня уже ждал Бридж.

— Скажу вам честно, Грин, я не знаю, что нас там ожидает. Поэтому не могу вам посоветовать, как себя вести. Просто будьте осторожны.

— Я буду осторожен, обещаю.

Мы сели в кэб и вскоре уже проезжали мимо респектабельных домов богатых лондонцев, с обширными парками, высокими заборами и крепкими воротами. Давно перевалило за полдень и мороз крепчал, окутывая нас густым паром от дыхания. Близилось Рождество.

Возница остановил у высокого решетчатого забора, за которым, в глубине, между деревьев, темнел особняк. Ворота были заперты, мы явились без приглашения, нас никто не ждал. Я уже присматривался к решетке, прикидывая, получится ли через нее перелезть, когда понял, что этого не понадобится — нас может и не ждали, но встречать вышли. Не прошло и минуты после отъезда экипажа, как от дома отделилась тень и поспешила к нам.

— Хм, какая расторопность, — ухмыльнулся Бридж, рисуя на снегу полоски тростью.

— Это хорошо или плохо?

— Смотря для кого.

Приблизившийся человек оказался средних лет мужчиной, одетым в длинную шинель, которую он запахивал на груди одной рукой.

— Чего вам надо, господа? — осведомился он хрипло.

— Мы к мистеру Френсису Рамсею, — ответил Бридж.

— Вам назначено?

— У нас к нему дело.

— Назовитесь.

— Адам Бридж.

— Ждите.

С этими словами человек в шинели быстрым шагом вернулся к дому.

— Может, не стоило называть ему свое имя? — засомневался я.

— Если этот Рамсей тот, кто я думаю — меня уже и так узнали в лицо. Если нет, тогда это не имеет большого значения.

— Но сейчас это ведь был не он?

— Это? Нет, конечно, — усмехнулся Бридж и, заметив, что наш встречающий возвращается, быстро добавил: — Будьте предельно внимательны, Грин, сейчас может быть опасно.

— Проходите, вас ждут. — Ворота перед нами распахнулись с коротким лязгом.

Мы прошли по дорожке, мимо аллеи, лужайки, и вошли с парадного входа в просторную, полупустую и слабо освещенную гостиную. Проводивший нас человек куда-то исчез. Бридж прошел немного вперед, огляделся и стремительно повернулся ко мне.

— Мне это все не нравится. Надо уходить. Сейчас же.

Я попятился и лишь краем глаза успел заметить сзади темный силуэт, в следующий момент меня ударили по голове, и я рухнул на пол, потеряв сознание.

Должно быть, времени прошло не очень много, потому что очнувшись я понял, что лежу на том самом месте, где упал. Сквозь туманную пелену я заметил две фигуры посреди гостиной. Голова раскалывалась, в ушах шумело, но мне хватило ума не выдать, что я пришел в себя. Осторожно, стараясь не шевелиться, я присмотрелся — одна из фигур принадлежала Бриджу, вторая неизвестному мне темноволосому мужчине с усами и высоким лбом с залысинами, в руке у него я заметил револьвер, направленный в грудь моего товарища. Я застал, видимо, окончание их разговора.

— Не стоило вам проявлять любопытство, Бридж. И жили бы себе дальше. — Голос незнакомца был спокоен и звучал четко и громко.

— Согласен с вами, мистер Рамсей. — Голос Бриджа был спокоен не меньше.

— Так что же вы? Не устояли? — приподнял брови Рамсей.

— Любопытство — моя слабость. Захотелось вот взглянуть на соперника.

Рамсей коротко зло расхохотался, сразу растеряв изрядную долю спокойствия.

— Дурак! Да, зря я к тебе сразу не присмотрелся. Надо было получше взглянуть, ради кого это сука решила меня бросить. Ну ничего, как ты уже понял, у меня с такими разговор короткий.

— Что собираетесь делать с телами?

— А тебе так интересно? Ладно, скажу. Скину в Темзу. Гарри об этом позаботится.

— В Темзу? Неплохо, — согласно кивнул Бридж, подумав. — Только ехать далековато.

Рамсей не успел ответить, резкий удар, с которым я уже успел познакомиться, выбил оружие из его руки, а следующий почти достиг головы. Но этот противник был половчее меня и уклонился, так что кулак лишь мазнул его по челюсти, на короткое мгновение выбив из равновесия. В следующий миг он уже развернулся и бросился на Бриджа, стараясь завалить его на пол. Бридж ловко увернулся. Я уже подумал, что ему удастся справиться самому, но, увы, совсем упустил из виду второго участника — нашего провожатого, вероятного Гарри. Он появился из боковой двери и кинулся в бой, оттесняя Бриджа к стене. Все происходило очень быстро, мелькали тени, слышались короткие удары и тяжелое дыхание, а мне все никак не удавалось встать на ноги. Я успел заметить только, как Бридж покачнулся и упал, как Гарри с торжествующим криком бросился сверху и тут же отшатнулся, взвыл, и, корчась, завалился на ковер. В это же мгновение Рамсей схватил тяжелый подсвечник со стола и со страшной силой ударил им Бриджа в висок. В ужасе я смотрел, как мой друг падает навзничь, а Рамсей выхватывает у него из руки кинжал и заносит его для последнего удара.

Грохот выстрела показался мне пушечным раскатом, отозвавшимся вспышкой боли в голове и ребрах. На лице Рамсея мелькнуло недоумение, словно он только сейчас заметил мое присутствие и страшно удивился по этому поводу. По его груди расползалось кровавое пятно, он выронил нож, захрипел и повалился на пол, рядом со своим притихшим уже пособником.

Я отбросил «Адамс» и на четвереньках подполз к лежавшему у стены Бриджу. Удар такой силы должен было неминуемо раскроить ему череп. Лицо его было забрызгано кровью, но непонятно чьей — собственной или противника. Я, стоя на коленях, прижал пальцы к его шее и, к своему отчаянию, ничего не почувствовал. Перед глазами снова потемнело, к горлу подступил удушающий ком, и я подумал, что сейчас опять потеряю сознание.

Упасть я не успел, меня подхватили сильные руки и крепко прижали к жесткому пальто.

— Куда это вы, Грин? — шепнул Бридж мне в ухо. — Держитесь, нам еще отсюда выбираться.

— Вы живы. — У меня не было сил удивляться или радоваться, поэтому я просто уткнулся лицом в его плечо и закрыл глаза.

— Конечно, я жив. Кажется, исключительно благодаря вам. Прекрасный выстрел, вы им спасли мне жизнь. И себе, кстати, тоже.

Он запустил пальцы мне в волосы и осторожно ощупал затылок, потом чуть отстранился и заглянул в глаза.

— Как вы себя чувствуете? Кажется, у вас сотрясение.

— Все хорошо. Отвезите меня домой.

— Обязательно. Можете встать? Вот так, я помогу. Стойте тут, надо кое-что сделать.

Бридж склонился к лежащим на полу телам и убедился, что они мертвы. Потом подобрал мой револьвер, свой кинжал и трость.

— Я бы обыскал дом, но боюсь, что сюда могут нагрянуть гости. Лучше оставим как есть, свои ответы мы уже получили. А убийца вашей сестры получил пулю. Вы согласны?

— Да.

— Тогда уходим. Еще только один маленький нюанс.

Бридж вытер лицо скатертью, подхватил с камина подсвечник с горящими свечами и быстро прошелся по гостиной, поднося его к шторам, тут же вспыхивающим ярким оранжевым пламенем.

— Скоро тут станет очень жарко, — заметил он, подталкивая меня к дверям. — А нам пора домой.

Холодный воздух улицы обжигал легкие, но вернул отчасти ясность сознанию, и мне удалось самостоятельно держаться на ногах. Мы шли не оглядываясь, миновали несколько улиц, дважды сменили кэб, а дома сожгли в камине всю верхнюю одежду, по которой нас можно было узнать. Потом тщательно вымылись, после чего Бридж еще раз осмотрел мою голову — сотрясение оказалось легким, а ссадина на затылке не требовала особого внимания. Себя же он объявил полностью здоровым, уверив меня, что удар подсвечником только показался мне таким сильным, а на самом деле задел его совсем немного.

Есть не хотелось, от мысли о выпивке тошнило, я мечтал лишь поскорее лечь и уснуть. Но Бридж настоял, чтобы я съел немного холодной говядины и выпил глоток красного вина. Потом мы немного посидели у камина.

— Как думаете, нас будут искать? — спросил я после недолгого молчания.

— Кого-то может и будут, но вряд ли именно нас. Не думаю, что нам стоит волноваться.

— Уверены?

— Конечно. Лиц наших запомнить не могли, было темно, а одежды уже нет. Нас вряд ли в чем-то обвинят, если вообще станут искать. Тот дом — бандитское гнездо — сгорит дотла, никто не узнает, что там случилось.

— Хорошо… Так что вам успел сказать Рамсей? Он ведь успел?

— Кое-что да. Хотите знать всю историю? Тогда идемте, вы уляжетесь в постель, а я посижу с вами и расскажу. Правда, боюсь, это будет не особо веселая повесть.

Бридж проводил меня в спальню и, в самом деле усевшись рядом с кроватью, изложил историю жизни сестры после моего отъезда так, как она сложилась со слов Рамсея, некоторых фактов и его собственных догадок.

Судьба Дженифер наверняка была бы другой, не встреть она однажды Френсиса Рамсея, негодяя и бандита, обладавшего, однако, изрядным умом, обаянием и некой таинственной притягательностью. Она влюбилась, он умело ей манипулировал. Наверняка мать была против этой связи, не исключено, что тревога и страх за дочь усугубили ее болезнь и ускорили кончину. После чего сестра окончательно свернула с честного пути и стала помогать Рамсею в его делах. Не могу поклясться, что ей не нравилась эта жизнь, хоть я запомнил Дженифер хорошей, пусть слегка упрямой девушкой. Но каким-то образом любовь к негодяю изменила ее. Рамсей придумал аферу, в ходе которой его любовница вступала в связи с уважаемыми в обществе мужчинами, а после шантажировала их разглашением. Если объект упирался, в ход шли запугивания и угрозы. Возможно, это была лишь часть их деятельности. Потом Дженифер случайно забеременела от Брамбла, и почти одновременно познакомилась с Бриджем. И эта встреча затронула что-то в ее душе, возможно, она поняла, что только теперь полюбила по-настоящему, а Рамсей был лишь наваждением. Она решила покончить с прежней жизнью, избавиться от ребенка и выйти замуж. Это решение и стоило ей жизни.

— Джен никогда не была жестокой. Не понимаю, как она могла сойтись с преступником, неужели страсть в самом деле ослепляет? — спросил я Бриджа, когда он закончил рассказ.

— Не знаю, Джереми, люди иногда ведут себя так предсказуемо, что это становится скучным. А порой совершают такое, что ты начинаешь сомневаться, что в их поведении вообще есть какая-то логика, которую можно понять.

— Думаете, она была плохим человеком? Из-за нее разорился Брамбл, а у него ведь маленькая дочка.

— Что вам сказать… Бывают действительно плохие люди, а бывают те, кто иногда совершает плохие поступки. Но и хорошие совершает тоже. Таких людей большинство… Как ваша голова?

— Нормально. После такого удара ведь и должна болеть.

— Вам надо отдыхать. Сейчас просто спите.

— Мне показалось, что он вас убил, — пробормотал я, закрывая глаза.

— Вам показалось, теперь уже все позади. Вы очень смелый человек. Спите.

И я уснул, сквозь сон чувствуя, как что-то невесомо коснулось моих волос, потом тихонько заскрипела дверь и наступила тишина.


Как и предполагал Бридж — нас никто не искал. В газетах появилась небольшая заметка о сгоревшем в Хемпстеде доме, но ни о трупах, ни о причине пожара не упоминалось, и я понял, что об этой истории можно навсегда забыть.

Пару дней я провел в доме Бриджа на правах раненого, хоть голова и не болела, но он настоял, чтобы я побольше отдыхал и поменьше двигался. Потом я сам неловко начал разговор о том, как я благодарен за поддержку и заботу, и что, должно быть, я уже и так слишком злоупотребил гостеприимством.

— Вы когда-нибудь бывали в Альпах? — спросил Бридж, словно не замечая моих неуверенных рассуждений.

— Нет, конечно, я там не бывал. Вы же знаете, — удивился я.

— А хотели бы?

— Если вы это отвлеченно спрашиваете, то, пожалуй, да. Почему бы не посмотреть. А зачем вы спрашиваете?

— Так. Интересуюсь вашими планами на будущее? — небрежно пожал плечами он, но смотрел при этом внимательно и выжидающе.

— Планами касательно Альп? — усмехнулся я. — Да я не знаю даже, что меня завтра ждет. Верите, за эти дни я узнал много неприятного, но зато мысли о будущем отодвинулись на второй план. А теперь, когда все закончилось, я чувствую себя так, словно опять только что сошел на берег. А может и еще хуже.

— Почему же хуже?

— Не знаю даже, как пояснить. Тогда у меня еще были какие-то смутные надежды. А теперь и их нет. Наверное, глупо звучит, но я не хочу опять оставаться один. Это самое худшее.

— Хуже чем отсутствие крыши над головой, денег и работы?

— Спасибо, что напомнили. И все же да, для меня — да.

— А меня вы уже вычеркнули из жизни?

— Вас? — Я опешил от такого поворота. — Я…

— Меня. Вы мне жизнь спасли, если еще помните. Кто я для вас? Не мнитесь, отвечайте прямо.

— Друг, — ответил я честно, потому что других слов просто не было. — Но я не знаю, кем я…

— У вас слабые легкие, — перебил меня Бридж. — Вы будете часто болеть в здешнем сыром климате, пока однажды не ослабнете настолько, что уже не сможете бороться. И через пару лет вы, скорее всего, умрете.

— Зачем вы это говорите? Конечно, вы может и правы, но зачем?

— Затем, что мы уедем отсюда. В Швейцарию. А потом, наверное, к Средиземному морю. Или еще куда-нибудь.

— Мы?

— Мы. Вы и я.

— И вы поедите со мной? — Не мог поверить я.

— Да. — Просто ответил Бридж. — Я поеду с вами.

И он в самом деле поехал со мной. Уже через неделю мы отплыли из Лондона, направляясь к берегам Европы, я — все еще ошарашенный, переполненный трепетом, робкой радостью и предвкушением, Бридж — как всегда естественно спокойный, словно мы с ним всю жизнь пропутешествовали вместе.

Мы побывали в Швейцарии, и в Австрии, и во Франции, жили в горах и на берегу моря…

Прошло уже почти двадцать лет, и я чувствую, что наше путешествие близится к концу. Увезя меня из Англии, Бридж подарил мне два десятилетия жизни, жизни прекрасной и полной удивительных открытий, и я был бы отъявленным лжецом, если сказал бы, что я не счастлив от сознания того, что в последний мой день на земле рядом со мной будет находится мой друг. Мой лучший друг и самый близкий мне человек — Адам Бридж.


Маклауд бережно собрал листы и аккуратно уложил их обратно в папку, с улыбкой проведя пальцами по коричневой коже, украдкой взглянул на часы — четверть первого. Завтра от вернет рукопись Митосу, просто молча положит ее на прежнее место на полке, а потом, наверное, пригласит старейшего из Бессмертных поужинать, может быть даже сам приготовит что-нибудь, и после они вместе отправятся в бар к Джо, слушать блюз и пить пиво.

Горец погасил лампу и растянулся на диване, он был уверен, что этой ночью ему приснится Лондон, узкие мощеные улочки, освещенные газовыми фонарями, и рваные хлопья серого тумана, стелющегося над тихой водой.

Кайран Энн Линдси и ее дочь

— Ты когда-нибудь встречалась с Дунканом Маклаудом?

— Видела пару раз. Они с твоей матерью великолепно смотрелись вместе.



— А ты случайно не знаешь, почему они расстались? Мама мне никогда не рассказывала.

— Вероятно потому, что это не слишком приятная история, — вздохнула Карен. — Тогда твою мать едва не отстранили от работы. Два пациента Анны умерли из-за неправильных назначений. Позднее выяснилось, что ее подпись подделали.

— Кто-то хотел ей отомстить?

— Не ей. Твоему отцу. Разрушить жизнь Энн, чтобы таким образом причинить боль Маклауду.

— Каким же чудовищем нужно быть, чтобы мстить вот так?

— Ты подобрала верное слово, Мэри. Думаю, Дункану Маклауду частенько приходилось иметь дело с чудовищами.

— Что ты имеешь в виду?

— Все просто, девочка. Человек, который подделывает почерки и убивает, хочет отомстить Маклауду. Почему? Может быть, его упрятали в тюрьму за подобные делишки. Может быть, убили его сообщника. Вот он и решил расквитаться с тем, кто это сделал.

— А Маклауд здесь при чем? — удивилась Мэри. — Он же вроде бы антиквар.

— Вот именно, «вроде бы». Откуда у антиквара такие познания в боевых искусствах? Где он мог познакомиться с революционером Полом Кэрросом? Таких вопросов можно задать много, а ответ один — этот «антиквар» работал на правительство.

— Ты думаешь, он агент ФБР?

— ФБР, ЦРУ, еще какой-нибудь организации. В этом-то, на мой взгляд, и заключается причина их расставания. Анна могла бы смириться с двойной жизнью Дункана, даже с опасностью, угрожающей ей самой. Но, — Карен серьезно посмотрела в глаза девушке, — она не могла допустить, чтобы пули, предназначенные ему, достались тебе… В любом случае Маклауда уже давно нет в живых. Так что забудь о нем.

— Как он умер?

— Попал в автокатастрофу и умер по дороге в больницу. В ту же ночь, — Карен сделала многозначительную паузу, — его тело исчезло из морга.

Нэлль Прости нам грехи наши

Эпилог к сдвоенной серии «Приближается всадник» и «Откровение 6:8».


Итак, свершилось. Дункан Маклауд стоял над самым старшим из Бессмертных и собирался его убить. В небольшую, спартански обставленную квартиру, которую снимал на пятом этаже серого кирпичного дома Адам Пирсон, Маклауд вошел легко: замок на панельной двери не представлял для него особой сложности. Неслышно ступая, Дункан заглянул в ближайшую дверь. Это оказалась кухня. На столе засыхал недоеденный бутерброд, в раковине скопилась грязная посуда. За второй дверью обнаружилась гостиная — бежевые шторы, светлый пушистый ковер. Спокойные, выдержанные тона комнаты очень гармонировали с характером ее владельца. Дункан покачал головой, прогоняя эту мысль. Может быть, таким был Адам Пирсон, Наблюдатель, но не Митос, древнейший Бессмертный, который смотрел на мир со дна серовато-зеленых, лучащихся весельем глаз Адама.

В следующей комнате Маклауд нашел то, что искал. На широкой, неприбранной кровати безмятежно спал тот, за чью голову многие заплатили бы целое состояние. Краем глаза Дункан видел кое-как сброшенные ботинки на полу, наполовину сползший с кресла смятый плащ, меч в ножнах на столе у окна. Непростительное легкомыслие, объяснимое только крайней усталостью. За этот один-единственный раз пятитысячелетнему Бессмертному придется расплатиться жизнью.

Митос спал одетым, забросив одну руку за голову, другую положив на грудь, поверх шерстяного пледа, которым был укрыт. Он казался совершенно беззащитным, и Маклауду пришлось приложить усилие, чтобы вспомнить это же спокойное, худое лицо искаженным яростью и жаждой убийства. Один из четырех Всадников Апокалипсиса, последний оставшийся в живых. Беспощадное чудовище, на чьей совести десятки тысяч смертей.

Безмятежное выражение лица спящего сменилось страдающим, меж бровей залегла тревожная складка. Митос пошевелился и чуть слышно застонал. Маклауд быстро отступил назад, но старший Бессмертный не проснулся, только потянул на себя плед, словно в попытке защититься от чего-то.

— Кронос… — прошептал спящий. — Не надо…

Что он видел там, в лабиринте снов, порожденных взвинченными нервами и неспокойной совестью? Уговаривал, просил пощады, умолял покончить с этим безумием?

Маклауд снова подошел ближе. Во сне Митос откинул голову назад, обнажая горло под мягким воротом серого свитера. Лучше и не придумаешь, отличная цель. Дункан не собирался на этот раз играть в благородство, позволив противнику вступить в честный бой. Он сильно подозревал, что слово «честь» вообще не знакомо Митосу, а отпустить его сейчас горец не мог.

Он уже отпустил его один раз, там, в заброшенной лодочной станции. Растрепанная, страшная, как богиня мести, Кассандра стояла над бывшим Всадником с занесенным топором, а тот, совершенно беспомощный, рыдал на коленях над телом убитого им Сайлоса и не делал никаких попыток защититься. Он не мог даже встать. «Я хочу, чтобы он жил! — закричал тогда Маклауд, видя, что сверкающее лезвие уже готово опуститься на подставленную шею. — Кассандра, я хочу, чтобы он жил!..»

Потом, гораздо позже, пришли воспоминания. Воспоминания Всадников, что невольно разделил с ним Митос, когда они принимали в себя Силу убитых ими Бессмертных. Бесконечная вереница погонь, убийств и поджогов. Страшные крики в темноте. Грозное лицо, разрисованное синей краской, над воротом белого балахона. Топот копыт и летящая пыль… Маклауд кричал и метался по ночам, кошмары из чужого прошлого проникали в его сны. Существо, сотворившее такое, не имело права жить.

Митос снова пошевелился во сне. Горец занес меч… и тут серо-зеленые глаза распахнулись. В них плескался безграничный ужас, который мгновенно сменился облегчением при виде Маклауда.

— Мак, это ты!.. Я думал… Эй, ты что?..

Клинок обрушился вниз, но не рассек плоть, а лишь обозначил удар и замер у горла древнего Бессмертного. Митос смотрел на Маклауда поверх клинка недоуменно и испуганно.

— Мак, ты что?.. — Бессмертный натянуто усмехнулся. — Снова решил поиграть в сабельки? Ты отпустил меня, помнишь?

Дункан молчал, стиснув зубы. Надо было разить, пока он спал, теперь — горец еще этого не осознавал, но уже безошибочно чувствовал врожденным инстинктом, — он уже не сможет убить Митоса. А тот между тем продолжал говорить:

— Только не говори, что ты позволил мне тогда уйти для того, чтобы убить теперь, без всякого поединка, спящего! Это не твой стиль, Мак! Ты никогда не сможешь себе этого простить.

Лезвие придвинулось.

— Эй-эй, не дави так, а то ты мне и вправду горло перережешь! Слушай Мак, это уже смешно! На случай, если ты забыл, — я тот самый парень, что помог тебе победить Кроноса и остановить Апокалипсис, помнишь, да? Черт подери, я был твоим другом!

Маклауд молча стоял над ним, не опуская клинка. Наверное, внешне он выглядел сейчас, как грозный судия перед исполнением приговора, однако изнутри горца раздирали самые разные чувства. Чудовищный груз накопленного за прошедшие тысячелетия зла — от Кроноса, ужас и отвращение жертв, над которыми склонялось разрисованное синим лицо, лицо человека, что сейчас отчаянно боролся за свою жизнь, уже понимая, что проиграет. А где-то в глубине души прежний, прямой, как добрый шотландский клинок, Дункан Маклауд из клана Маклаудов смотрел на того, кого собирался убить, и не мог побороть острую жалость.

— Но за что?! А, дьявол, о чем я спрашиваю?! Всегда есть за что, правда, Мак?.. Но почему не тогда? Скажи мне хотя бы, почему именно сейчас?!

Сколько отчаяния было в этом голосе. Неужели Митос так боялся умереть? Или… он чувствовал себя преданным? Преданным тем, кто пощадил его, доказал, что прощение существует? Рука дрогнула, и Дункан опустил меч.

Митос змеей выскользнул из кровати и метнулся к столу. Секунда — и он стоял против Маклауда, предостерегающе выставив перед собой клинок. Дыхание шумно вырывалось из его груди, плечи вздрагивали. Похоже, он был почти в истерике.

— И что мне теперь с тобой делать, Маклауд?! Выгнать отсюда или сражаться? Думаешь, я смогу тебя убить?! По какому праву ты ставишь меня перед таким выбором?! За что… ну, за что ты меня так?..

Горец молчал, глядя, как дрожит направленный на него меч. Какое там «убить»? Митос вообще не сможет теперь сражаться, если не возьмет себя в руки. Но на это он, кажется, был уже не способен. Слишком много всего навалилось, слишком много даже для старейшего из Бессмертных.

— Прости…

— Что?! «Прости»? Ты врываешься в мой дом, застаешь меня спящим, пытаешься убить, и после этого все, что ты можешь сказать, это «прости»?!

Дункан молчал. Зато Митос продолжал выкрикивать, потрясая мечом и наступая:

— Святой Маклауд, вообразивший, что может карать и миловать по своему собственному разумению! Пришел отомстить мне за убитых пять тысяч лет назад женщин и детей, да?! Благородно не позволил Кассандре меня прикончить, чтобы без спешки вынести приговор самому?!

— Митос, я…

— Заткнись! После всего, что я для тебя сделал, после того, как я рисковал своей головой, разыгрывая перед Кроносом этот спектакль?! Сколько раз я спасал твою задницу, Маклауд?

— Митос, прости меня…

— «Прости»? — неожиданно тихо и горько уронил древнейший Бессмертный. — «Прости»… Самое ужасное, что да, прощу. Я не могу убить тебя, Маклауд, хотя следовало бы подумать о сохранности моей головы. Кто знает, что опять взбредет завтра в твою голову?

Митос опустил меч и тяжело рухнул в кресло, уставившись в пол.

— Я чертовски устал за последнюю тысячу лет. Убирайся отсюда, Маклауд. Ты знаешь, где выход.

Дункан убрал оружие под плащ и подошел ближе.

— Я… За такое не извиняются, но я действительно хочу попросить у тебя прощения, Митос. Не хочу лукавить, возможно, воспоминания Кроноса здесь ни при чем. Я не мог поверить, что ты изменился. Даже после того, как ты убил Сайлоса, я не мог поверить тебе.

Бессмертный поднял голову и посмотрел на него тяжелым обвиняющим взглядом.

— Я убил Сайлоса, чтобы спасти тебя. Сайлос был мне братом во всем, кроме крови. Я спать не могу, потому что слышу их крики — его, Кроноса, всех тех людей, которых мы убивали. Я надеялся, что смогу как-то это пережить и забыть обо всем, но тут снова являешься ты, чтобы судить меня по своим дурацким моральным законам. Глупо спрашивать, чем я все это заслужил. Но почему ты не мог убить меня раньше?

— Я думал, что смогу. Я помню обо всем, что ты сделал для меня, о том, как ты спас меня от одержимости, и я тебе благодарен.

— Оригинальный же способ ты выбрал, чтобы продемонстрировать свою благодарность!

Дункан пожал плечами.

— Наверное, я дурак. Наверное, мне следовало сказать, что все это была глупая шутка, потому что иначе ты никогда меня не простишь. Наверное, я забыл, что и сам убивал… многих.

— Наверное, тебе стоит выметаться отсюда, и поскорей, пока я не решил в самом деле попытаться забрать твою голову, — передразнил Митос. И совершенно другим тоном добавил:

— Если, конечно, ты не попытаешься спасти этот бестолковый кочан у тебя на плечах, составив мне компанию за бутылкой отличного французского коньяка.

Дункан непонимающе уставился на него, горцу показалось, что он плохо расслышал.

— Что?..

— Умираю — хочу выпить, говорю. А надираться в одиночку я перестал еще в начале тринадцатого века.

— Ты хочешь сказать…

— Бутыль в холодильнике.

И оба рассмеялись, чувствуя, как растворяется и уходит смертельное напряжение. Дункан поднялся и выпустил меч.

— Эй, Маклауд! — бросил ему в спину Митос, разваливаясь в кресле и вытягивая длинные ноги.

— Что? — обернулся тот.

— А ты не думаешь, что я снова могу преследовать какие-нибудь далеко идущие цели? Например, напоить тебя до чертиков и обезглавить.

— Напоить до чертиков? Ты — меня? Да раньше тебе придется самому надраться в хлам, а я все еще буду на ногах, когда ты отрубишься.

— В Египте я неплохо научился пить.

— Зато мне чаще приходилось практиковаться.

С этими словами горец вошел на кухню и достал из холодильника непочатую бутылку коньяка. Подумал, и вынул еще водки.

— Эй, Маклауд! — донеслось из комнаты.

— Ну, что еще?

— Из всех невозможных Бессмертных, что я видел за пять тысяч лет, ты самый невозможный, сукин ты сын! Первый тост будет за тебя и за мою чертову шею, которая когда-нибудь обязательно лишится по твоей милости головы. Надеюсь, ты не вынесешь моей Силы и загнешься во время передачи.

Дункан остановился на пороге комнаты и оперся о косяк.

— Надеюсь, ты проживешь еще очень долго, и мне никогда больше не придется тебя убивать.

— За это я тоже выпью, — Митос ухмыльнулся. — Давай сюда бутылку. Кстати, бокалов нет, придется пить так. Ага, ну, вот. За Дункана Маклауда из клана Маклаудов, чертова сукина сына! И почему только я так к тебе привязался?

— Ну, должен же кто-то подавать тебе хороший пример!

Бессмертные расхохотались. Дункан Маклауд взял у бывшего Всадника бутылку и опрокинул себе в глотку обжигающую порцию коньяка. Сомнения, терзавшие его с того самого момента, когда он узнал правду о прошлом Митоса,рассеялись. Все снова было на своих местах.

Zerinten <Если у вас паранойя — это еще не значит, что за вами не следят>

— Сэр! Вы — трус и подлец! Я вызываю вас!

— А я не приду.

— Почему?!

— Потому что я — трус и подлец.

(с)
Если у вас паранойя — это еще не значит, что за вами не следят. Эту нехитрую истину Старейший из ныне живущих людей постиг еще до того, как появилось само слово «паранойя». И сейчас Митос в очередной раз получил подтверждение тому, что расслабляться не стоит. Прошлое, даже тщательно замалчиваемое и скрываемое, может догнать (разумеется, в самый неподходящий момент), отвесить пинка и догнать еще раз, чтобы наподдать еще сильнее. Потирая шею там, где недавно касался кожи меч Кроноса, Митос невольно задумался: как же он дошел до жизни такой? Увы, не время было впадать в меланхолию. Ее стоило приберечь для более спокойных времен. Хотя когда они еще настанут? Древнее китайское проклятие (не настолько, правда, древнее, как сам Митос) и сам Старейший явно были созданы друг для друга: времена, в которые жил Старик, были интересными всегда. О том же, что интересными их делал как раз он сам, мешал думать здоровый скептицизм. Да, у Митоса он, в отличие от того же Маклауда, был.

Однако Кронос был лишь одной из череды обрушившихся на Митоса проблем. И не самой насущной, что ни говори. В городе объявилась Кассандра. Благодаря веками лелеемой паранойе и — как следствие — привычке держать информацию о врагах — настоящих и потенциальных — под контролем, Митос узнал о появлении Бессмертной еще до того, как она покинула аэропорт. Не то, чтобы Кассандра угрожала ему самому — несмотря на все таланты, до него ей было далеко, о чем она сама прекрасно знала. Нет, она замахнулась на иное. На дружбу. И если обычно Митос предпочитал красиво исчезнуть, оставив после себя только воспоминания и — наконец-то — оплаченные счета, то теперь… Суровые времена требовали суровых решений.

План сложился в голове практически моментально. План, позволявший решить сразу несколько проблем одновременно. Митос решил пустить в ход действительно страшное оружие. Юмор.

Чувство юмора у Старейшего было. Другое дело, что оно менялось — как менялся сам Старик. То, что казалось смешным до Всадников, в их эпоху казалось унылым. Развлечения самих Всадников не вызывали даже улыбки еще до того, как Митос окончательно решил распрощаться с этой вехой своего бурного прошлого. Но не только годы накладывали свою печать. Юмор азиатов разительно отличался от юмора европейцев. Ну а сейчас… Старейший улыбнулся. Задуманная шутка была откровенно хулиганской. И даже рискованной — но Митос делал ставку на рыцарские принципы Мака.

Итак… Фигуры на доске, партия начинается. Кассандра уже минут пять, как находится в тренировочном зале, принадлежащем Маклауду — ну конечно, куда же еще она могла пойти? Этого времени, как считал Митос, было вполне достаточно для горячего приветствия, но недостаточно для промывки одних вполне конкретных шотландских мозгов.

Приближаясь к залу, Митос передернул плечами. Привычка держать Кассандру на расстоянии от себя сейчас давала о себе знать неприятным зудом между лопаток. Однако этот спектакль стоило отыграть от начала и до конца. Хотя бы ради реакции невольных зрителей.

— … Всадниках Апокалипсиса… — послышалось за дверью. Что ж. Почти вовремя.

— Привет, Мак, — радостно воскликнул Митос — Адам Пирсон, с улыбкой входя в спортзал. Впрочем… Улыбка сползла довольно быстро — стоило только Старейшему увидеть Кассандру. Опешивший Маклауд только и успел — что поймать Митоса (благо, отойти далеко от дверей они с Кассандрой еще не успели). Уж чего-чего, а обморока от Старика Дункан ожидал меньше всего. Игры в Адама Пирсона, побега… да чего угодно. Но не обморока! Как, ну как Старик мог прожить пять тысяч лет, теряя сознание перед потенциальным врагом?! Желая понять, что тут происходит, бравый горец обернулся к Кассандре. И — поперхнулся собственными вопросами. Если бы на него взирали со столь зверским выражением лица — он бы не только в обморок грохнулся, а, возможно, сразу бы от разрыва сердца скончался. На всякий случай Маклауд прислушался — нет, дышит.

— Ми… Адам? — спохватившись в последний момент, позвал Дункан.

Кассандра между тем вытащила меч.

— Отойди от него, — холодным, каким-то чужим голосом приказала Бессмертная.

Разумеется, позволить вот так прикончить своего друга Маклауд не мог! Аккуратно уложив неожиданно тяжелого Митоса на пол, Дункан выпрямился и встретил взгляд Кассандры.

— Нет, — просто ответил он, занимая стратегически важное место между бессознательным Митосом и явно неадекватной женщиной.

— Отойди, Дункан, — не желала сдаваться Кассандра. — Не мешай! Наконец-то я избавлю себя и мир от этой твари! От этого мерзавца!.. — Бессмертная предвкушающе улыбнулась и занесла меч, пытаясь подобраться ближе.

«Тварь и мерзавец» в это время лежал, старательно прислушиваясь, но не смея даже разок подглядеть. Все шло по плану. Театр одного актера вполне естественно превратился в театр двух — причем, совсем других.

— Касс, да что с тобой?! — недоумевал меж тем горец. — Положи меч, успокойся, давай поговорим…

Успокаивающий тон миротворца Маклауда сделал свое дело. Правда, не так, как задумывалось, а с точностью до наоборот.

— Успокойся? Поговорим?! — буквально взвилась Бессмертная. — Да ты хоть знаешь, кого защищаешь?!

— Друга, — уверенно ответил Маклауд, взглядом отыскивая недавно отставленный в сторону меч. Не то, что бы ему хотелось драться. Но состояние Кассандры внушало ему серьезные опасения. Женщина в гневе опасна. А уж опасная женщина в гневе… Дункан сглотнул.


— Друга… — издевательски повторила женщина. — Вижу, он уже успел втереться тебе в доверие. Опомнись! — неожиданно крикнула она. Митос, удовольствием вслушивающийся в представление, едва не выдал себя, вздрогнув. — Он не друг тебе! Он тебя всего лишь использует! Он — зло! Такое, что тебе и не снилось! Он — сама Смерть!

Дункан с сомнением перевел взгляд на все так же лежащего на полу не то оригинальным ковриком, не то — трофейной шкурой Митоса. На загадочное зло — тем более, великое и ужасное — Старейший никак не тянул. Напротив, он выглядел на редкость беззащитно…

Кассандра, проследив за взглядом Маклауда, сердито фыркнула. Способности Митоса к мимикрии порой поражали даже ее воображение.

— Не веришь, — печально констатировала она. — Жаль, что он успел встать между нами. Дункан, послушай… — голос Кассандры стал мягче, убедительнее. — Я хочу тебе только добра. Ты поймешь, что я была права. Ты все поймешь… Но помоги мне сейчас, пожалуйста. Прошу тебя, помоги… Отойди… Просто отойди. Остальное я сделаю сама… Дункан…

Еще на первых словах Кассандры Митос забеспокоился. Потом — приоткрыл один глаз. Его опасения подтвердились. Мало того, что Бессмертная самым наглым образом использовала Голос, так еще и Маклауд ему самым наглым образом поддавался! Нужно было срочно брать все в свои руки. Точнее, ноги — Митос по возможности незаметно пнул Дункана в лодыжку. Это помогло Маклауду сбросить наваждение. А Митосу — нервное напряжение.

— Кассандра? — недоуменно моргнул горец.

Кассандра тихо зарычала. Митос едва сдержал удовлетворенную улыбку.

Помолчав, Бессмертная подхватила плащ и гордо удалилась из зала. Точнее, как мысленно улыбнулся Митос, ретировалась с поля боя. Этот раунд, однозначно, остался не за ней.

Присев на корточки рядом со Старейшим, Маклауд легонько похлопал его по щекам. Митос благоразумно решил, что пришла пора очнуться — пока горец не испытал на нем более действенные методы приведения в чувство.

Открыв глаза, Бессмертный огляделся и попытался встать — получилось, правда, только сесть.

— Что?.. — и тут же, широко распахнув глаза, вцепился руку Маклауда, едва того не уронив. — Где она?! Мак?!.

Маклауд встал и помог Митосу подняться.

— Митос, объясни мне, что это было? — спросил Дункан. — Что между вами произошло? Никогда бы не подумал, что ты можешь так отреагировать на Бессмертного, — подколол он. — Как ты вообще еще голову сохранил?

Митос поморщился.

— Не спрашивай, просто не спрашивай, — покачал головой Старик. — По крайней мере, не сейчас.

Усмехнувшись, Маклауд решил дать ему время придти в себя. Недолго. Минут пять. А пока… Был еще один интересующий Маклауда вопрос.

— Кстати, Митос, ты, случайно, не знаешь о Всадниках Апокалипсиса? Кассандра начала рассказывать о них незадолго до твоего прихода.

— Мак, — немного помолчав, вздохнул Старейший. — Как ты думаешь, почему Смерть обычно изображают женщиной?

ElpisN Три поединка Стивена Кина

Путник, помнишь, я тебе должна была фик про Стивена Кина? Получите, распишитесь


Пара разноцветных коктейлей, потом скотч, обильно и с потерей счёта порций, затем русская водка, и так по кругу. Этим вечером Стивен Кин решился на ещё один поединок.

«Моё бессмертие против алкоголя, и я ставлю на алкоголь».

Бессмертный после проигранного боя отправился не в свой клуб, а открыл дверь первого попавшегося на пути бара. Там он взгромоздился на табурет у барной стойки и кликнул бармена.

Сражение с трезвостью и здравым смыслом началось. Регенерация действовала в своём привычном режиме, довольно быстро очищая кровь и проясняя мозг, но настырный Стив не сдавался.

«Потерю смысла жизни надо праздновать соответствующе».

Он бросил на стойку пухлый бумажник и осмотрелся по сторонам, ища собутыльника.

«Дьявольщина! Всё как всегда. Ничего в мире не меняется, почему в минуту отчаяния на этой грёбаной земле не отыщется человека, который…»

Кин, не сумев найти подходящих слов, чтобы закончить мысль, грохнул кулаком по стойке.

«Проклятый шотландец, мало того, что ты отравил две сотни… — на этой стадии самобичевания он уже не мог подсчитать, сколько точно лет украл у него Маклауд, — так ты ещё всласть повеселился».

Стивен потёр шею, совсем недавно к ней был приставлен клинок, кажется, кожа до сих пор саднила. Если бы Маклауд захотел… Один удар и всё.

«Я лежал бы сейчас в морге без головы в тесном холодильнике. Счастливый».

Стивен заморгал, пытаясь отогнать слишком яркое и неприятное видение, на секунду ему даже стало себя жалко. Но жалость прошла, начиная с того момента, как бармен поставил перед ним очередную порцию.

«Главное, не останавливаться».

Целеустремлённость всегда являлась сильной его чертой. Бессмертие было побеждено, последнее, что смог почувствовать Стив перед отключкой — чужое присутствие, ударившее по его к этому времени уже малочувствительным нервным окончаниям.

«Надо же, третий бой…»

* * *
Стивен открыл глаза и некоторое время лежал не шевелясь, пытаясь вспомнить, что с ним произошло.

«Морг! Я в морге!» Первая мысль, к счастью, не имела ничего общего с реальностью, но она заставила его окончательно прийти в себя.

Возвращение в мир живых его не обрадовало, потому как волна Зова накатила мощно и неотвратимо.

«Чёрт! Рядом Бессмертный, а я понятия не имею, где нахожусь».

Кин затравлено огляделся.

Он полулежал на узком диване в полутёмной незнакомой квартире. Стив пошарил рукой без всякой надежды — само собой, меча рядом не было.

— Испугался?

Вопрос раздался откуда-то сбоку, и почти сразу зажёгся ночник.

На кровати в нескольких шагах от него лежал утренний незнакомец, специалист по части подлых ударов, который, вопреки негласному правилу, так и не соизволил представиться.

— Немного, — неожиданно для себя англичанин сказал правду.

— В твоём алкоголе было мало крови, — вдруг рассмеялся Бессмертный и вскочил на ноги.

Стивен мог кому угодно поклясться, что этот тип немедленно возьмётся за меч, но он ошибся. Незнакомец и хозяин квартиры в одном лице выудил из шкафчика бутылку и неожиданно предложил:

— Составишь мне компанию?

— Кто ты такой? — Кин не собирался любезничать с тем, кого считал подлецом.

— Я Адам. Адам Пирсон.

Реверанс или нечто подобное в его исполнении дополнили картину неприятия ещё одним штрихом.

Хотя Стивен понимал, что на чужой территории без меча лишний раз нарываться не стоит, но или неудачный бой с Маклаудом или встреча с тем, с кем встречаться не хотелось вовсе, сыграли свою роль, но вежливым он быть не собирался.

— Так у тебя всё-таки есть имя.

— Конечно. И не одно. Как у любого из нас.

Пирсон откупорил бутылку, Стивен заворожено смотрел на то, как алая жидкость весело забулькала в подставленный бокал.

— Зачем ты привёз меня сюда? Что это за место?

— Ты у меня дома. Разве неясно?

Ясно, причём давно. Кин молча наблюдал, как Пирсон с видимым наслаждением пьёт своё вино. На второй вопрос он отвечать не спешил.

— Налей и мне.

…Когда Адам протянул наполненный бокал, Стив взял его в некотором замешательстве: происходящее казалось ему неправильным, будто он сам и всё, что его окружало — вся его жизнь — искажалась, отражаясь в зеркале с неровной поверхностью.

«Почему сейчас? Почему сегодня? Я смотрю в это зеркало не первое столетие, питаясь ненавистью, об этом мне не раз говорил Шон. Маклауд разбил зеркало своей катаной, но что с того, раз я хочу собрать осколки, склеить их и продолжать в том же духе…»

— Не выйдет.

— Что не выйдет? — Стивен от неожиданности поперхнулся вином и закашлялся.

«Мне показалось, — попытался успокоить он самого себя, — Пирсон не прочёл мои мысли, просто он имел ввиду что-то другое».

— Зря ты всё это затеял, Стив. Верх неосмотрительности напиваться до бесчувствия в сомнительных местах. Особенно в опасной близости от таких бесчестных негодяев, как я.

«Надо же, этот прохвост каким-то образом всё-таки прочёл мои мысли, а сейчас пытается замести следы, читая мораль».

— Какое тебе дело до того, где и с кем я пью?

— Ну, пьёшь ты один. Что тоже опрометчиво.

Стивен видел, как Пирсон старается говорить серьёзно, хотя глаза его выдавали.

— Согласен…

— Вы, честные парни, иногда доставляете столько хлопот…

— Я не просил мне помогать, — буркнул себе под нос Кин.

Яд сарказма, пропитавший «честных парней» и «бесчестных негодяев», мог вывести из себя любого, но Стивен постарался обуздать свою ярость, и у него получилось. Но с любопытством он уже справиться не мог, Адам Пирсон вдруг показался ему человеком, который мог ответить на любой вопрос.

— Кстати, у тебя было время закончить начатое утром. Почему не воспользовался случаем?

Стив помнил, что подобный вопрос он сегодня уже задавал, но отчего-то ему захотелось услышать ответ — желательно тот же самый.

— Слишком много возни. И потом…

«Шотландец изъяснялся яснее, а тут ещё это его «потом»…

— Аманда рассказала про твой новый клуб. Я рассчитываю на пару бесплатных коктейлей.

«О да, ещё дальше от нежелания Маклауда меня убивать, но почему бы при случае и не налить этому парню лишний коктейль? Диван его жесткий и неудобный, но всё равно на нём лучше, чем в холодильнике морга».

… Они распили бутылку вина, после чего Стивен Кин, получив свой меч и поблагодарив за гостеприимство, поспешил откланяться.

Он не взял такси, решив размять ноги.

Стив рассмеялся, когда, сделав пару шагов в утренней полутьме, наступил на осколки разбитого стекла.

Смеясь и ни о чём больше не жалея, он пошёл навстречу солнцу, поднимающемуся над Парижем.

Leslie Fish Пароль от времени

Франция, 1927 г.


Шон Бернс подбросил угля на решетку, поставил совок и вернулся на диван к своему гостю. Прежде чем заговорить, он озаботился поднять свой бокал и сделать ритуальный глоток бренди.

Однако удобное безмолвие прервал не он, а Митос словами:

— Я надеюсь, что вы не переполнены пострадавшими от войны.

— Нет, слава богу, — подтвердил Шон. — Сейчас мы в основном вернулись к гражданским случаям. У нас даже, для разнообразия, есть свободное место в штате. — «Не более чем намек. Под учтивой наружностью он очень скрытный». — Какое имя ты используешь сейчас? Мне трудно их отслеживать.

— Адам Уолтерс, на данный момент. — Митос коротко улыбнулся и отпил немного из своего бокала.

«Какая-либо вариация «Адам», как в прошлом веке, так и сейчас, — отметил Шон. — Возможный ключ к его реальной личности. Постепенно он делается менее параноидальным».

— Так как, у тебя были веселые приключения с тех пор, как мы виделись в последний раз?

Митос ответил ему поднятием бровей.

— Ты знаешь, я избегаю «приключений» как чумы. По возможности я предпочту самое спокойное место, которое смогу найти.

«Попробую использовать другой подход. Он хочет моей помощи, иначе бы здесь не был, но он все еще болезненно осторожен».

— Хорошо, какие же удивительные науки ты изучал?

Митос ответил ему лукавой улыбкой, в которой только опытный глаз смог бы обнаружить раздражение.

— Я надеюсь, ты не будешь ревновать, если я скажу, что следил за разработками в области психиатрии.

«Ага!»

— Вовсе нет, — рассмеялся Шон. — Если ты, получив соответствующий диплом, явился поработать на меня. Мы всегда можем принять еще одного ординатора. И, будучи религиозным госпиталем, являемся святой землей.

«Успокою его, но незаметно».

— Не думаю, что это мое… — Митос аккуратно поставил свой бокал на стол. Было заметно, как напряжена его шея. — Я только интересовался, хотя и нашел это увлекательным. Что ты можешь мне рассказать о методах для… возвращения потерянных воспоминаний?

«Так вот оно что!»

— Их достаточно, чтобы заполнить книгу, и новые открываются каждый день. Фокус в том, чтобы выбрать подходящий в твоей ситуации. Было бы проще показать, чем объяснять…

«Осторожно. Выждать».

Но Митос лишь рассмеялся и отвел взгляд.

— Тогда я подожду книгу. Когда закончишь, не забудь подарить мне экземпляр с автографом.

«Уклоняется, но не уходит слишком далеко».

— С удовольствием, — пообещал Шон. — Что еще тебя интересует?

Митос смотрел на огонь, бессознательно переплетая пальцы.

— Поиск причин необъяснимых фобий, — сказал он вроде бы равнодушно.

— Такая же ситуация, — ответил Шон, очень мягко. — Необходимо выбрать технику, которая подходит проблеме и пациенту. Приведи пример.

«Осторожно!»

Митос глубоко вздохнул и повернулся, чтобы взглянуть на него.

— Я боюсь моря, — сказал он напряженно.

«Прорыв!» — Шон сочувственно кивнул.

— Я полагаю, что ты уже рассмотрел болезненные воспоминания, связанные с ним.

— Да, и нашел несколько. — Митос сухо рассмеялся. — Прискорбная склонность к морской болезни, для начала.

— Понятно, — Шон усмехнулся вместе с ним.

— И еще неприятный инцидент в седьмом столетии, с лодкой, груженой ирландскими монахами. — Митос скривился и сделал быстрый глоток бренди. — Мне не повезло исцелиться при них, и они сразу же начали спорить по поводу того, колдун я или демон.

— Ах. По крайней мере, они не могли сжечь тебя на костре.

— Они действительно задумали это, но капитан заартачился — в недвусмысленных выражениях. Заодно он возражал против пролития крови на палубе его корабля. В конце концов они бросили меня в море. — Митос сделал еще один, более неторопливый глоток. — Я бы не возражал так сильно, если бы вода не была ледяной. Я замерз, потом утонул раз десять, пока наконец достиг земли.

— Действительно мерзко, — согласился Шон. — Я думаю, это должно было также дать тебе серьезную антипатию к холодной воде, небольшим деревянным судам и ирландским монахам.

— Я всегда не любил холод, — пожал плечами Митос, — но я не боюсь его. Или судов, или монахов — ирландских или иных.

— Тогда это не причина.

— И в чем она, я не знаю. — Митос устремил свой взгляд на огонь. — Я порылся в воспоминаниях, и все, что нашел, это… много пробелов.

— Я вижу. — «Травматическая амнезия, несомненно». — То есть два варианта. Либо в одном из этих пробелов скрывается какой-то неприятный инцидент, или море — только символ чего-то другого. Как думаешь?

Митос положил подбородок на переплетенные пальцы и долго размышлял.

— Я не думаю, что это символ, — ответил он, наконец. — Для меня море не олицетворяет собой ничего иного. Оно вполне самостоятельное существо…

«Существо»? — Шон насторожился.

— Есть ли у него свой собственный разум?

— Да, — прошептал Митос, глядя на огонь, как будто загипнотизированный невысокими голубыми языками пламени.

— Что нравится этому уму?

— Коварство! — прошептал Митос. — Смотрит так спокойно и мирно и, приглашая, только ждет, чтобы ты приблизился, и тогда он…

Он дернулся, сильно ударив по столу. Так что коньяк подпрыгнул в его бокале. Шон потянулся, обнял Митоса рукой за плечи и почувствовал его дрожь. Потребовалось много времени, чтобы тот успокоил дыхание.

— Что ты видел? — тихо спросил Шон. — Что оно делало?

— Я не уверен. — Митос бросил на него быстрый взгляд, выдававший смесь страха и решимости. — По существу, я не видел ничего… Только впечатление: море, превращаясь в гигантского монстра, тянет руки, чтобы схватить людей и раздавить их. — Он снова вздрогнул.

«Раздавить»? Не утопить? И снова он сказал «тянет».

— Подумай сам: как может море потянуться и взять людей?

Митос вздрогнул снова.

— …n'retre… Я не знаю! — прохрипел он. — Я не знаю!

— Спокойно, спокойно… — Шон сжал его плечи, словно утешая, мысли же его мчались одна за другой. «Ты не знаешь? Когда даже я могу сделать несколько предположений? И что за слово? Латинские корни… «Ne», отрицание: «нет». «Retre…» Возвращение, обратно? «Не» что-нибудь «назад»? «Не возвращайся» и «Не оглядывайся»?» Можно было предполагать многое, но он видел предел. Теперь обойти его. — Сейчас осторожно вернемся назад, на безопасное расстояние.

Митос кивнул, неохотно соглашаясь, и снова потянулся за бренди. На этот раз он осушил бокал.

— Очевидно, я осмотрительно забыл какой-то неприятный инцидент, — пробормотал он, — наверное, налетчики с моря.

«Не люди: само море», — мысленно поправил Шон.

— Есть и другие способы, чтобы разобраться в этом, — сказал он спокойно, отодвигая столик подальше. Затем вытащил из угла дивана маленькую декоративную подушку и положил ее себе на колени. — Сейчас сбрось обувь и расслабься. Сними пиджак и галстук. Расстегни воротник и рукава.

— Расслабиться? — Митос фыркнул, но сделал, как ему было велено. — Вот, — сказал он, дергаясь, чтобы сбросить обувь. — Какой следующий шаг?

Шон похлопал по подушке.

— Ляг и положи голову мне на колени.

Во взгляде Митоса была почти обида.

— Лечь на кушетку психиатра, да? Как банально.

— В действительности — диван, — усмехнулся Шон. — И здесь просто удобней, чем на полу.

— Какой смысл ложиться, там или здесь?

— Просто потому, что ты сможешь расслабиться и сосредоточиться.

— Хм… — Митос оглядел комнату, коротко останавливая глаза на крепкой, закрытой на защелку двери, книжных шкафах от пола до потолка, скромном распятии над камином. Очевидно, он постоянно напоминал себе, что это частное исследование Шона, никто не войдет, стены имеют эффективную звукоизоляцию, и они находятся на святой земле. Наконец его взгляд надолго задержался на Шоне, напоминая, что тот его старый и надежный друг. Он вздохнул, прилег на диван и осторожно положил голову на подушку.

— Что теперь? — спросил он, отчасти шутливо, отчасти со страхом.

— Далее, — сказал Шон, протягивая руку, — возьми мою кисть.

Митос осторожно взял ее, коротко сжал, потом отпустил. Шон осторожно положил другую руку на лоб Митоса и наблюдал, не будет ли тот недоволен или попытается отстраниться. Но Митос только продолжал настороженно смотреть в лицо Шона.

— Теперь, ты мне доверяешь? — спросил Шон.

Митос моргнул, но взгляд его не дрогнул.

— Да, — сказал он, затем криво усмехнулся. — И не только потому, что мы на святой земле.

Шон улыбнулся в ответ, соглашаясь.

— Теперь важный вопрос, — сказал он. — Насколько ты хочешь расстаться с этим страхом?

— Очень, — нахмурился Митос. — Он… мешает мне путешествовать, а в наше с тобой время это может быть опасно. — Выражение его лица омрачилось раздражением. — К тому же… мне стыдно за это.

— И злишься на это?

— Да!

— Хорошо. — Шон провел рукой по его волосам, затем снова положил ладонь ему на лоб. — Этот страх — враг, и ты хочешь его побороть. Это означает, что сейчас ты выкопаешь его корни и уничтожишь их, чтобы не подчиняться, не позволять ему командовать тобой, останавливать тебя. Попробуй взглянуть на это именно так.

— Да… — глаза Митоса сузились, как если бы фиксировались на противнике. — Каково мое средство борьбы?

«Хорошо! Очень хорошо».

— Мы начнем с воображения, — сказал Шон. — Закрой глаза и представь, что ты сидишь в кинотеатре.

Митос поднял вопросительно брови, но закрыл глаза.

— Ты единственный человек в зале, потому что это закрытый показ. Со мной ты разговариваешь через наушники, а проецированием на экран управляешь при помощи кнопок на пульте. — Шон осторожно подсунул свою руку Митосу.

— Как современно, — пробормотал тот, улыбаясь, не открывая глаз. Его пальцы нажимали на руку Шона, как если бы тыкали кнопки на пульте.

— Ты можете запустить фильм вперед, или остановить его на каких-то конкретных кадрах, или вернуть назад, или быстро промотать к следующей сцене. — Шон тщательно подмечал, какими пальцами Митос нажимал ему на руку при каждом предложении. — Ты должен рассказывать мне все, что происходит в фильме. Понимаешь?

— Да, о господин критик, — Митос улыбнулся. — О чем фильм?

— Занавес идет вверх. Сцена начинается, ты смотришь на нее сверху, сидя на склоне, поднимающемся от берега. При ярком свете дня ты глядишь на океан: спокойные, небольшие волны, ничего не происходит.

Митос слегка нахмурился, но не сдвинулся с места.

— Я это вижу.

— Пусть сцена развивается. Скажи мне, зритель, что еще ты видишь.

У Митоса слегка дернулась бровь.

— Люди, — пробормотал он. — Выкапывают моллюсков, крабов… палками. Несколько лошадей пасется неподалеку. Чайки ныряют за рыбой.

— Всё прекрасно и мирно. Продолжай наблюдать. Скажи мне, что происходит.

— Пока ничего… — Последовало долгое молчание.

Шон ждал, отмечая небольшое давление от пальца «вперед». Затем внезапное напряжение мышц…

— Saliot! — крикнул Митос, вырываясь из рук Шона. Глаза его широко открылись, и в них сверкала паника.

«Латынь? Что-то древнéе?»

— Останови сцену! — приказал Шон, радуясь, что пальцы Митоса продолжают нажимать «кнопки». — Скажи мне, что ты видишь.

— Оно прыгнуло! — Митос устремил взгляд в лицо Шона, изо всех сил пытаясь удержать воспоминание ясным. — Море… Горизонт… Оно прыгнуло! Я видел это!

— Очень страшное кино, — Шон успокаивал, поглаживая лоб Митоса. Он не решался позволить себе дрожь, хотя догадывался, что будет дальше.

— Я не думаю, что хочу смотреть этот фильм дальше. — Голос Митоса стал немного спокойнее, но все еще недостаточно. — Кажется, я могу угадать остальную часть сюжета.

— Не дай страху победить, — сказал Шон, глядя в глаза друга. — Не позволяй ему прогнать тебя прочь. Сейчас приобретается знание. Не позволяй страху удержать тебя от этого.

Митос сделал несколько глубоких вздохов, явно борясь с обозначившимся противником. Наконец, судя по успокоившемуся лицу, он принял решение и опустил свою голову обратно на подушку.

— И что теперь? — прошептал он.

— Закрой глаза. Ты вернешься в зал. Крути фильм вперед и продолжай рассказывать.

Митос закрыл глаза, его дыхание было по-прежнему быстрым и порывистым, а пальцы коротко нажимали.

— Оно идет, — прошептал он. — Море, поднимается… рвется схватить нас. Каждый видит. Они поворачиваются, бегут… — его тело напряглось, ноги подергивались. — Я бегу. Кони… Схватил ближайшего за гриву, вскочил на него. Жесткий удар. Галоп. Вверх по склону. Скачка. Рев…

Его тело напряглось и начало непроизвольно выгибаться. Шон прижал его, чтобы удержать. Слабый стон вырвался сквозь стиснутые зубы.

— Не позволяй страху остановить тебя, — прошептал Шон. — Продолжай.

— Так сильно, — Митос ахнул. — Как гром. Тень на земле… Холодные брызги… Смотри… Нет! — Он выгнулся под руками Шона.

— Останови кадр! — закричал Шон, наклоняясь, чтобы обхватить Митоса руками. — Скажи мне, что ты видишь.

— ОНО ПРЯМО ЗА МНОЙ!!! — Крик Митоса поколебал пламя в камине.

Он дико вырывался из захвата Шона, утянув того за собой с дивана. Все, что Шон мог сделать, это, не отпуская его, попытаться совершить мягкое приземление, затем придавить Митоса к ковру и ждать, пока рывки угаснут.

— Останови изображение, — повторил Шон Митосу на ухо. — Что ты видишь?

Митос застонал в изнеможении ужаса.

— Гора… движущаяся гора… черная вода… выгнутая вверх, словно рука… и она опускается.

— Приливная волна, — назвал Шон. — И ты никогда не видел и не слышал ничего подобного?

Митос вздрогнул, но ничего не сказал.

Шон глубоко вздохнул и усилил свой захват.

— Крути фильм, — сказал он. — Говори мне, что происходит.

Митос вздрогнул сильнее, и начал говорить с трудом.

— Вода… — всхлипнул он. — Вода… дробит… — и вдруг он обмяк.

«Момент смерти», — догадался Шон и ослабил объятия. Он поднял голову Митоса себе на колени и, ожидая возвращения, осторожно гладил его лоб. Шипение и треск огня громко звучали в тишине.

В конечном итоге Митос пошевелился. Он моргнул, и посмотрел на Шона с озадаченным взглядом.

— Что случилось? — спросил он, как если бы забыл.

— Приливная волна поймала тебя, — сказал Шон спокойно. — Ты утонул.

Митос вздрогнул, затем его затрясло от воспоминаний.

— Да…

— Скажи мне, что хуже: смерть или миг до того как?

Митос размышлял долго.

— Миг до того, — решил он. — Ужас… Боги! Смерть — это только боль, и она не продлилась долго.

Шон снова взял руку Митоса.

— Это была твоя первая смерть?

— Нет, — сказал Митос с отсутствующим видом, — я был fans-theauna долгое время, прежде чем…

«Fans-theauna?» — Шон мысленно отметил это, чтобы обдумать потом.

— Крути фильм, — сказал он мягко. — Что было вокруг, когда ты воскрес?

Митос плотно закрыл глаза. Слезы сочились из них.

— Мокро… холодно… туман везде… грязь… запустение. Вырванные с корнем деревья. Изломанные кусты. Морские ракушки. Мертвая рыба. Мертвая лошадь. Морские водоросли. Все вокруг воняет морем… тишина. Никакого движения… Никого живого… только я.

Шон молчал, размышляя, не этот ли момент породил «вину выжившего». Он посчитал это неизбежным.

— И… те люди? Те, на берегу, роющие моллюски…

— Исчезли! — застонал Митос. — Всех как ветром сдуло! Я опередил их, и они все умерли. Я побежал…

«Да».

— И ты умер тоже. Разница лишь в том, что ты ожил, а они нет. Ты бежал, и они бежали, и ты все равно умер. Это не имеет значения, бежал ли ты быстро или медленно, пешком или на лошади: вы все умерли.

Митос колебался, впитывая эти рассуждения.

— Это неважно… — пробормотал он. — Мы все умерли… но я не нашел других тел! Море поглотило их всех, но я остался на земле, потому что был быстрее… добрался до коня, прежде чем они…

— Откуда ты знаешь? Как тщательно ты искал их тела?

Длинная пауза, потом удивление медленно осенило лицо Митоса.

— Я не искал вовсе, — признался он. — Пошел в гору… вдаль от шума моря. Стоящие деревья… лес… я наконец достиг сухой земли. Нашел ягоды, ручей. Спал под сосной.

— Промотай фильм вперед. Ты когда бы то ни было возвращался к этому берегу, видел, что изменилось?

— Нет! — Митос содрогнулся и погрузился в воспоминания. — Все умерли. Та жизнь ушла. Без прошлого. Смотрел только вперед. Я скитался — другие земли, другие люди. Безводные земли, новый язык. Начал снова…

Шон вспомнил ранее отмеченные загадки.

— Что значит n'retre?

Митос поморщился снова.

— «Ne retre vide», — прошептал он. — Не оглядывайся.

— Из-за боязни того, что увидишь?

— Да! — Митос сильнее сгорбился, и рыдания начали сотрясать его.

Шон обнял своего друга и стал нежно баюкать, успокаивая судороги от рыдания. «Страх, печаль, вина оставшегося в живых, — взвешивал он. — Горе это — облегчение. Продолжим». Он переждал долгие минуты, пока не начали утихать рыдания, затем сказал:

— Останови фильм. Теперь верни назад. Обратно, до приливной волны. Еще до того, как люди спустились на берег и стали копать моллюсков. Отмотай туда, где они только начинают спускаться к морю. Ты можешь видеть их?

— Да, — прошептал Митос, отходя от своего напряжения.

— Кто они? Что за люди?

— Djana-os-gen… — Митос начал, как будто удивился, услышав себя, произносящего эти слова. Он на мгновение задумался. — Относились к карийцам, я думаю. Запад Карии, на южном побережье… Анатолии. Мы знали Трою и Кносс…

— Где? — Шон был озадачен незнакомыми названиями.

Митос ахнул и сел, широко распахнув глаза.

— Мои боги, я, кажется, знаю, когда это было! Кносс был разрушен не войной… Приливная волна… Это, должно быть, от извержения! Это не могло случиться… Не позднее, чем 1600 год до н. э., если археологи правы. Могло быть и раньше…

«3600 лет назад, — Шон удивился. — Долго же он носил фобию в себе!»

— Итак, теперь ты знаешь, когда, и где, и кто. Все, что остается — чем эти люди были для тебя?

Митос склонил голову.

— Мой народ, — сказал он мягко. — Благородные и доброжелательные люди. Они приняли меня. Я был счастлив там.

«Приняли?»

— Как долго?

— Шесть поколений. Я был… — Митос замер и машинально уставился в стену, приоткрыв рот.

— Шесть поколений?! — Шон ахнул. — Тогда они знали… Митос, кто ты был для них?

Митос медленно подбирал слова.

— Fans-theauna, — прошептал он. — Сын богини.

— Ты был их богом?!

Митос медленно покачал головой.

— Божественный герой, — поправил он. — Жрец, если понадобится — военный вождь, официальный поединщик — потому что я мог. В те дни люди знали о бессмертных. Они знали и не боялись!

— Тогда все старые мифы о богах и божественных героях и… и…

— Да. Они про нас.

Шон долго смотрел на своего старого друга.

— Когда же это изменилось? — спросил он, наконец.

— Не так давно. — Митос ответил ему взглядом, полным древней печали. — С севера пришли новые люди с новыми взглядами: покорение, уверенность в своей правоте, мужское превосходство, свержение богинь… И железо. Железный век. Это было не только освоение нового металла, но совершенно другой способ мышления. Философские истоки современной эпохи, со всей ее жестокостью.

— Я вспоминаю древнегреческий миф про приход железного века…

Митос подтянул колени и уперся в них лбом.

— В этих древних мифах больше истины, чем ты поверишь, Шон. Символизм… — Он вздрогнул. — Это тоже погубило удачу! В тот день, когда мир рухнул, на меня на века упала тень. Волна, смывшая мой народ, кроме того смыла целую эпоху человечества. С тех пор мир стал темнее, злее. Неудивительно, что нашему роду пришлось скрываться. Неудивительно… много чего.

Шон положил руку на плечо Митоса, желая поддержать его.

— Мне бы очень хотелось знать, каким был мир раньше, — сказал он.

— Я расскажу тебе через некоторое время, — пообещал Митос, — когда-нибудь, когда это станет не так больно.

Он поднял голову и огляделся, как будто удивился, обнаружив себя на полу. Он подтянулся обратно на диван и начал медленно раскатывать и застегивать свои рукава.

Шон уселся рядом с ним.

— Как думаешь, ты будешь по-прежнему бояться моря?

— Нет, — Митос вздохнул, потянувшись к своей обуви. — Я безусловно не буду его любить, и никогда не доверюсь ему, но теперь я знаю почему.

— И мы заполнили этот пробел в твоей памяти?

— Да… — Митос задумался. — Есть еще другие, но теперь, по крайней мере, у меня есть некоторое представление, почему они там.

— Всякий раз, когда ты будешь готов… — Шон намекнул и остановился.

— Со временем, — пообещал Митос. — Возможно, в следующем году. Один… страшный фильм в год — думаю, это я могу себе позволить.

— Тогда в это же время в следующем году, — улыбнулся Шон. — Я отмечу в моем календаре назначений.

— Приму к сведению. — Митос завязал галстук, затем надел пиджак. Только когда он встал и двинулся к вешалке, Шон осознал, что тот собирается удалиться.

«Так скоро? — подумал он с грустью. — Все еще опасаешься, мой старый друг?»

— Прежде чем ты уйдешь, не мог бы ты ответить на один вопрос?

— Если смогу. — Митос стоял на пороге с замкнутым лицом, не желая откровенничать.

Шон вздохнул.

— Ты сказал, что приливная волна была вызвана извержением. Что именно извергалось, ты знаешь?

Митос мрачно улыбнулся.

— Вулканический остров у берегов Греции, как я узнал позже. Я бывал там в более ранние века. Странное место: три концентрических кольца земли, разделенные протоками, с центральным островом, славящимся своими горячими источниками. Почва на всех кольцах была удивительно плодородная, и люди успешно вели морскую торговлю выращенными продуктами. Конечно, в то время никто не понимал, что неспроста почва плодородна и бьют горячие источники, что сам остров — вулкан, а эти кольца — остатки конусов предыдущих вулканов.

— Интересно, — сказал Шон, подумав о картах в своих книгах. — Ты помнишь название острова, или, точнее, где он был?

Улыбка Митоса стала жестче, он пожал плечами.

— Он стоял там, где сегодня находится группа островков Санторини; ты можешь обнаружить их на достаточно хорошей карте. Конечно, тогда у него было другое имя… и он был якобы под покровительством богини. Не трудись вставать, Шон, я сам закрою дверь.

«Снова спасается бегством», — вздохнул Шон. Просто чтобы продолжить разговор, он спросил:

— Что это была за богиня, помнишь?

— Аталанта, — сказал Митос, шагнув за порог. — Au revoir, Шон. — Он закрыл дверь за собой.

Шон вытаскивал огромный атлас с книжной полки, когда смысл имени дошел до него. Митос, конечно, был уже далеко.

Перевод: Анкрен

Дония <Адекватный, довольный жизнью Маклауд>

Lady Rena заказала «…напиши мне адекватного, довольного жизнью Маклауда, а? Это такая редкость в фиках! Буду рада, если получится!»

Не уверена, что получилось. Но что выросло, то выросло.


Дункан Маклауд точно знал, в какой момент явилось решение исчезнуть. Справившись с чем-то настолько ужасным, что возможно тем самым спас весь мир от катастрофы, он потерял себя. Но победа, какую бы огромную цену за неё ни пришлось заплатить, была важнее. Что значит его боль во вселенских масштабах? Вот только куда деть в этом спасенном мире свое истекающее кровью сердце он не знал.

Начинало казаться, что он все-таки опоздал, и окружающая действительность успела необратимо измениться. Он задыхался в Париже, город стал чужим и холодным. Друзья, понимания которых он так жаждал, словно отдались, насколько возможно оставаясь рядом. Их беспокойство раздражало, а жалость пугала. Раз за разом он пытался и не мог объяснить, насколько пусты их тревоги. Он уже принял то, чего не исправишь, и намерен жить дальше. Хотя бы в память о тех, кого не вернуть. Но найти правильные слова не получалось. Каждая попытка только усиливала непонимание.

Аманда знала его так долго, но все равно считала, что он только и ждет подходящего случая сложить голову. Как объяснить ей, что он больше не считает смерть достойным выходом? Даже данное прямым текстом обещание не очень успокоило бессмертную. А Митос стал настолько раздражающим, что его хотелось стукнуть чем-нибудь тяжелым по голове для улучшения кровоснабжения древнего мозга. Этот мерзавец ведь специально избегал всех серьезных тем, переводя разговор на какую-нибудь незначительную ерунду. Старейший мог часами говорить о книгах, погоде, клинках, искусстве, истории, но только не о том, что переворачивало душу и разрывало сердце Дункана. Темы Всадников и Ричи были табу, разрушить которое не удавалось. Маклауд пытался показать свою готовность к разговору, он хотел понять в обмен на прощение и ответное понимание. Он жаждал исцеления. А дурацкое сочувствие только бередило незажившие раны. Он задыхался от непонимания, оно вязло в зубах и, словно кривое зеркало, искажало реальность.

Когда люди, считающиеся его друзьями, спокойно восприняли безумную историю о Фице и альтернативных реальностях, Дункан понял, что ничего уже не сможет объяснить. Да за какого психа его тут вообще принимают? Когда он начал вести себя настолько неадекватно, что подобные рассказы никого не удивляют и не возмущают? Неужели и это уже поздно исправлять? Что еще нужно сделать, чтобы ненужное великомученическое долготерпение окружающих, наконец, лопнуло?

В тот день шел мелкий дождь. Холодный ветер коварно забирался за воротник, заставляя зябко ежиться. Маклауд бездумно бродил по дорожкам между памятниками, задерживаясь иногда, чтобы прочить имена на серых плитах. Что поделаешь, если в последнее время именно на кладбище он чувствовал себя почти спокойно. Мертвым уже ничего не нужно. Их покинули все тревоги, обиды, вся боль, вся любовь, вся ненависть. Им уже не нужно было ничего никому доказывать. Мертвым не было никакого дела до живых. Маклауд им почти завидовал.

Вот тогда он и заметил этого человека. Такой же потерянный и одинокий, как он сам, мужчина так же бездумно и бессмысленно бродил среди старых могил. И почти так же часто приходил сюда, как и сам Маклауд. Они даже начали обмениваться короткими приветственными кивками.

— Все мы оставляем тут кого-то, — неожиданно произнес незнакомец.

— Порой трудно действительно оставить, — словно на пароль ответил Маклауд.

Какое-то время они молча шли рядом.

— У меня тут жена, — тихо сказал мужчина.

— У меня много кто лежит здесь. Любимая женщина, друзья, враги.

— Чувствуете себя виноватым?

— Отчасти, — пожал плечами Дункан, и понял, что это правда. Чувство вины в его душе как-то усохло, оставив после себя пустоту и тревогу. — Все мы всегда бываем виноваты, когда уходят близкие…

— Хотя бы потому, что мы остаемся, — продолжил незнакомец. — Знаете, когда она заболела, я поклялся себе, что буду рядом до конца. Но… я потерял её гораздо раньше,чем она умерла. Пожалуй, под конец мы почти ненавидели друг друга. Я пытался успокаивать её, облегчать страдания, но так и не смог пробиться сквозь стены, которые вокруг неё возникли. А она считала, что это я отдаляюсь от неё. Есть вещи, которые невозможно понять, наблюдая со стороны, даже находясь очень близко. Невозможно понять, что чувствует умирающий. Это трагедия для одного, её невозможно разделить, как невозможно умереть вместо кого-то.

— Зачем вы мне это говорите? — Нахмурился Маклауд.

— Простите. Последнее время эта тема занимает слишком большую часть моих мыслей, — мужчина смущенно пожал плечами и замолчал.

Маклауд ощутил странный холод в груди и пустоту в голове. Тем же вечером он собрал минимум вещей и исчез из Парижа, никому ничего не сказав.

* * *
Солнце ярко светило с пронзительно синих небес, словно нарочно подчеркивая контраст с серой зимней Францией. Да, идея уехать была положительно удачной. Маклауд словно попал на другую планету, где никому нет дела до его горестей и провинностей. И это было замечательно — находиться среди людей, с которыми его ничего не связывает, которым он ничего не должен, которые не боятся его или за него. За прошедшие две недели почти распутался судорожный комок нервов где-то в области желудка, а ледяной камень на сердце, выросший за последние годы до размеров Эвереста, хоть и продолжал давить, но уже активно таял под жаркими лучами южного солнца.

Дункан перевернулся на живот, чтобы удобнее было наблюдать за стройной блондинкой, карабкающейся на водную горку. Пожалуй, тут можно задержаться и подольше. Пожалуй, даже стоит подыскать место для работы. Кажется, сегодня утром он краем уха слышал, что одна из туристических фирм срочно ищет нового гида. Почему бы и нет? Болтать за свою жизнь он научился неплохо. К тому же минимален риск случайно столкнуться с серьезным противником. Все бессмертные старше ста лет избегают популярных туристических экскурсий пуще чумы. Молодежь Дункану Маклауду не страшна, а с теми из старших, у кого хватит чувства юмора выслушать болтовню гида, мирно договориться труда тем более не составит.

Значит решено. Но до конца месяца он все-таки побудет тут как турист. Дункан снова поискал взглядом блондинку, но она уже куда-то исчезла. Зато недалеко на песочке растянулись две очаровательные брюнетки.

У Дункана Маклауда долгосрочный отпуск. И никаких моральных дилемм, обиженных Митосов, встревоженных Аманд, всепрощающих Джо. Им всем нужно время придти в себя.

* * *
— То есть как это «ничего»? — Митос отставил трубку подальше от уха, но голос Аманды все равно оставался пронзительно громким. — Дункан пропал, и даже Джо не знает, где его искать, а мы ничего не будем делать?

— Оставь его в покое. Ему нужно побыть одному и помириться с самим собой. Мы можем только помешать.

— Чему помешать? Позволить ему убить себя в очередном приступе раскаяния? Тебе просто лень. Ты обижен на него и не хочешь выслушать и объясниться.

— Успокойся, женщина. Ничего с твоим Маклаудом не случится. Он же обещал тебе, что не будет лезть на рожон.

— Но ему плохо, я же вижу. Он не простил себе смерть Шона и Ричи. И, похоже, не простит. Последнее время он постоянно бродил по кладбищу…

— Хорошее, кстати, место, чтобы погулять и подумать, не опасаясь за свою голову.

— … И этот его странный сон с Фицем! Как ты можешь после всего этого просто сказать «оставь его в покое»?

— Оставь его в покое, Аманда. Он еще не готов к серьезным разговорам и объяснениям. Ему нужно отдохнуть от нас. Да и нам от него не помешало бы…

— Рррррр!..

Митос пожал плечами и отбросил трубку из которой неслись короткие гудки. Отвечать на звонки он больше не будет, лучше ему тоже на какое-то время пропасть.

— Ну давай, беги, ищи его в горах Тибета, если так хочется, я тебе не учитель, — тихо бормотал Старейший, устраиваясь поудобнее в кресле и снова поднимая к глазам бинокль. Присмотреть за мальчишкой все-таки стоит. Издалека.

Дония Последний отчет

— Все произошло так быстро, Джо. Джо?

— Простите, Софи. Вы закончите записи без меня?

— Но Джо, ради этого и существует Орден. Наблюдать за последним поединком — это огромная честь первыми узнать смысл Игры и что такое Приз. Наш с вами опыт и профессионализм…

— Профессионализм… Черт бы его… А я уже слишком стар, чтобы смотреть, как двое близких мне людей убивают друг друга. Простите меня, вы справитесь сами.

Под тревожным взглядом Наблюдательницы Джо развернулся и побрёл к машине. В этот момент он казался гораздо старше своих шестидесятипяти. Подавив острый приступ жалости, женщина решительно достала диктофон и вновь сосредоточила внимание на висящем у самой земли шаре, состоящем, казалось, из густого светящегося тумана. И на двух фигурах с мечами, неподвижно замерших напротив друг друга.

* * *
Уснуть в эту ночь Джо даже не пытался. Начал разбирать финансовые дела бара, но через полчаса понял, что бессмысленно смотрит на счет, не в силах вспомнить к чему тот относится. Бессильно уронив голову на руки, Джо в полной неподвижности просидел до рассвета за письменным столом в бюро.

Мир померк. В нем больше не было бессмертных с их Тьмой и Светом, их странной логикой и моралью, с их мудростью и отчаянной беззаботностью, и попытками взять на свои плечи ответственность за весь мир. Погибла целая цивилизация, бывшая всегда так близко, но оставшаяся непонятной. На сотни вопросов теперь никогда не будет ответов…

Из тяжелой задумчивости Джо вывел настойчивый писк. Кто-то в шесть утра посылает сообщения по электронной почте. Старый Наблюдатель протянул руку отключить лаптоп, и замер в нерешительности, увидев адрес отправителя. А потом, болезненно скривившись, все-таки открыл письмо.

Начальство, теперь уже бывшее, извещало о планирующемся закрытии Ордена Наблюдателей и отмене секретности. Джо в полном недоумении перечитал старницу. Отмена секретности? Вот так сразу? Что он пропустил? С тяжелым сердцем он открыл вложенный файл. Последний отчет о последнем поединке бессмертных…

Закрыв наконец, после третьего прочтения, файл, Джо вытер со щек слезы. Он и сам не знал легче ему стало от этого знания или хуже. Они все-таки не стали сражаться. Вместе вошли в тот странный светящийся шар и просто исчезли во вспышке холодного беззвучного взрыва, не оставившего никаких следов. Наверное, так лучше для них обоих. Наверное… Джо почувствовал себя совсем старым и больным. Осознание того, что бессмертных больше нет, заставило острее ощутить собственную хрупкую недолговечность. Парадокс?

А еще откуда-то пришла обида на Маклауда со Стариком. Сами-то ушли, а Джо с собою не взяли. Доусон покачал головой — точно начинается старческий маразм.

Надо уезжать из этого города, из этой страны, как бы тяжело ни было начинать новую жизнь на седьмом десятке.

И тогда раздался телефонный звонок.

* * *
— Джо, я не знаю, что с ними делать.

— Вы не написали об этом в отчете, Софи. — Джо потрясенно и растерянно смотрел на двух младенцев, мирно спящих на кровати в квартире Наблюдательницы.

— После того, что я читала в их хрониках, и вы мне вчера вечером рассказывали, я просто не смогла. Их бы начали изучать и наблюдать. Сомневаюсь, что наши коллеги сохранили бы свои принципы невмешательства. Слишком это… необычно. А они заслужили покоя и мирной жизни. Я видела этой ночью, как они сопротивлялись чему-то, что… — Софи замолчала, подбирая слова, — заставляло их сражаться друг с другом, наверное. Я не поняла до конца, только видела, как им тяжело. А когда вспышка погасла я нашла двух младенцев. Я так понимаю, что это они и есть. Что-то их изменило. Мне показалось, что нельзя лишать их шанса на нормальную жизнь. Да у меня внуки лишь чуть старше. Не могла я оставить детей на изучение нашим ученым. Джо?

— О, Боже, как же я все-таки стар для всего этого…

bfcure Сквозь мутное стекло

Кроссовер с «Убежищем»

I
Градиент, думает Грегори, протирая очередной хрустальный бокал — широкий, объемный, для красного вина, Тесла бы оценил (пусть он и терпеть не мог этого долговязого выскочку, но в чём-чём, а в вине и посуде, в которой следовало подавать это самое вино, Никола разбирался чуть ли не лучше, чем в своём любимом электричестве), и наблюдая за Джеймсом, вольготно развалившимся на двух стульях и потягивающим тёмную «Корону». Причем не вектор, а то, что понимается под градиентом в компьютерном графике или дизайнерском деле — плавный переход из одного цвета в другой, незримое перетекание оттенков. Круговой или отражённый — вопрос на миллион фунтов, потому что в сознании Грегори детектив и врач Джеймс Уотсон (степенная речь, усы, аккуратная бородка и — последние семьдесят лет — аппарат жизнеобеспечения), лингвист Адам Пирсон (застенчивый аспирант в толстовке с большими карманами и поношенных кедах) и старейший Бессмертный на Земле (язва с ледяным снисходительным взглядом и чёрным юмором) в единую картинку не складываются категорически. Иногда его подмывает спросить, какую из личностей Джеймс/ /Адам/Митос сам считает основной, но он чувствует, что тот лишь усмехнется и промолчит. Или пожмёт плечами, ведь прямой ответ — это скучно. Конан Дойль явно знал, с кого писать своего самого знаменитого героя.



Хотя насчёт множественных личностей кто бы говорил — у Грегори она тоже была не одна. Там (в Лондоне, в Старом Городе, в Праксисе) он — доктор Магнус, учёный и ловкий манипулятор, здесь, в Париже, его зовут Джо Доусон, он держит бар, играет блюз и Наблюдает. Именно так, с большой буквы. Правда, политика невмешательства полетела ко всем чертям ещё до встречи с неким шотландцем из клана Маклаудов, будь этот клан трижды неладен, и виноват в этом оказался, конечно же, Джеймс. Джеймс, заявившийся к нему в парижскую квартиру дождливым вечером восемьдесят четвертого и попросивший о «пустяковой услуге». Всего-то ничего: уничтожить пару сотен страниц из архива Наблюдателей, положить на их место тонкую папку с вымышленной биографией. Отказать Грегори не мог — за ним числился должок, а кроме того, Джеймс ему действительно нравился. Из всей Пятерки он производил наиболее адекватное впечатление. Даже после того, как вскрылась история с Всадниками Апокалипсиса. Маклауд рвал и метал, не понимая одного — оценивать того, кто прожил больше пяти тысяч лет и ходил по земле задолго до эры, когда люди открыли железо, по меркам человеческой морали по меньшей мере глупо. Этому его ещё успела научить дорогая Патриция.

— Мы просто ещё один вид абнормалов, — сказал как-то Джеймс, задумчиво вертя в руках стакан с остатками виски.

— Имеет смысл. Долго об этом размышлял?

— Достаточно. Поэтому будь осторожен, Грегори. Если твою двойную жизнь раскроют и о существовании абнормалов узнают твои драгоценные Наблюдатели, я их уничтожу.

Произнесено это было мягким тоном с нарочитым валлийским акцентом, но в позвоночнике Грегори поселился холод — Джеймс не шутил, и тогда Грегори начал понимать, почему после событий в Бордо в отношениях между Дунканом и Митосом не стало прежней легкости, существующей исключительно у братьев по оружию и лучших друзей. Джеймс менял маски чуть ли не ежеминутно, и перед ними представал Тёмный Сфинкс, полный непроницаемого равнодушия, только для того, чтобы через мгновение обернуться ленивым котярой, таскавшим у Маклауда чистые носки и свитера и совершающим опустошительные набеги на его холодильник. Но его истинное лицо оставалось в тени, изредка озаряемое всполохами энергетической Передачи.


Вероятно, Джеймс-из-Оксфорда настолько близок к настоящему образу, насколько это возможно. Во всяком случае, Грегори предпочитает именно этот вариант. Тем более, что любовь к книгам и страсть к научным экспериментам — некая константа для всех личностей не совсем человека с очень длинной жизнью, который умудрился не потерять интереса к окружающему миру несмотря ни на что. Разумеется, у него бывают периоды обреченной апатии — иначе как объяснить тот факт, что Джеймс при первой же встрече с Маклаудом предложил ему свою голову на отсечение? В буквальном смысле. Конечно, это можно списать на временное помутнение рассудка. Или на хитрый план. Но какой? Ещё в те времена, когда Джеймс скрывался под личиной Наблюдателя («Я занимаюсь поисками самого себя и уж точно позабочусь о том, чтобы меня никто и никогда не нашёл; ну, а если кто и найдёт — пожалеет, что родился на свет»), он не отказал себе в удовольствии изучить Хроники всех Бессмертных, чьи похождения выходили за рамки «вино — женщины — дуэль — снова вино». Что неудивительно, Хроника Маклауда также попала в круг его чтения. И Джеймс, несомненно, просчитал, что от предлагаемой части тела (самой важной и ценимой у Бессмертных) тот откажется наотрез. Всё же, если Уотсон ставил перед собой задачу просто подружиться, способ он выбрал странный и рискованный.

— Почему ты не вернулся в Лондон? Я же тебя предупредил. Ты не мог не знать, что Мак поймёт, кто ты, едва войдя в дверь.

— Понятия не имею. Наверное, виновато моё пристрастие к острым ощущениям.

— Давно хотел спросить. Этот «Зов», по которому вы опознаете друг друга, как он в принципе выглядит?

— Словно воздух вокруг тебя звенит. Не самое приятное ощущение. Мне кажется, природа придумала его, чтобы мы друг друга не перебили слишком быстро. Эдакий защитный механизм.

— Предупреждён — значит, вооружён?

— Отчасти.


Джеймс был прав. Сколько соломы ни стели, когда прошлое вылезет из могилы, чтобы цапнуть тебя за руку своими гнилыми зубами, упадешь ты на голый каменный пол. А правда — палка о двух концах и схожа с загадкой о том, что появилось раньше, курица или яйцо.

— Джеймс, а тебе не стыдно бросать Убежище так надолго? Пока ты торчишь тут со мной и Маком, несчастные абнормалы…

— За ними присматривает Макрей. Толковый парень. Ответственный. Я ему доверяю.

Последнюю фразу Джеймс пробормотал себе под нос, словно она не предназначалась для чужих ушей. Но Грегори услышал — на слух он никогда не жаловался.

— Неужели ему не интересно, где месяцами пропадает его босс?

— Он — мой друг.

«А друзья не задают лишних вопросов, так?». Частично Грегори готов с этим согласиться: полная откровенность вряд ли уместна где-либо, кроме исповеди, а ни он, ни Маклауд не были ни священниками, ни святыми. И изменилось бы хоть что-то, если бы Джеймс сам рассказал Дункану о Кроносе? «Знаешь, Мак, три тысячи лет назад я красил лицо в синий цвет, отзывался на кличку «Смерть» и вместе с ещё тремя отморозками сеял на Земле хаос и разрушение». Реакцию Маклауда на подобное заявление представить нетрудно, и не будучи Кассандрой.


Но с чем же Дункан не смог смириться на самом деле? С тем, что тот, кого он возвёл на пьедестал, не оправдал слепой веры? Или с тем, что перемены в мировоззрении бывшего Всадника шли изнутри и проходили без вмешательства внешних факторов вроде внезапного прозрения или милости небес?


Ещё один градиент, на это раз линейный. Джеймс не испытывал раскаяния в общепринятом смысле этого слова: он не проливал горьких слёз, не посыпал голову пеплом и не бил себя в грудь, давая клятву, что вступил на путь праведный. В отличие от Маклауда у него не было оправданий (безумие, демон, Тёмная передача), да он в них и не нуждался. Просто в какое-то мгновение реки крови перестали иметь смысл, и Джеймс ушёл. Остриг волосы, смыл краску со щёк и окунулся в мир книг.

— Образование, Грегори, вот что сгубило Римскую империю, — говорил Джеймс (в шутку? всерьёз?), когда длинными зимними вечерами они сидели за бутылкой выдержанного виски, смакуя каждый глоток и наслаждаясь букетом горных трав. — Варвары сели за парты и разучились сражаться.

— Теория, не лишенная романтизма, но…

— Хочешь со мной поспорить?

— Нет. У меня язык не столь остр, да и знаний по истории Древнего мира не хватает для дискуссии с непосредственным свидетелем событий. Может, что из учебников помню, и только.

— Грегори, история — это враки. Особенно то, что пишут в учебниках.

— Именно.


Забавно, но у Грегори ни после знакомства с Джеймсом, ни за годы их дружбы не возникало желания спросить «кто вы, доктор Уотсон?». Пристальный немигающий взгляд сразу же привлёк его внимание — абсолютно такой же Грегори часто замечал у себя самого.

— Познакомься, папа, — улыбнулась Хелен, — это мои однокурсники: Джон, Найджел, Никола и Джеймс.

Тесла пробурчал что-то, отдалённо похожее на приветствие, Гриффин вежливо кивнул, Друитт неохотно пожал ему руку, но Грегори видел и не видел их одновременно: его притягивал диван, где чинно, но при этом как-то уютно (невероятно, но факт) расположился Уотсон. На его коленях лежал анатомический атлас, и он на минуту оторвался от изучения строения одного из животных организмов, чтобы поприветствовать хозяина дома.

— Доктор Уотсон, я полагаю?

— Ещё нет, я всего лишь скромный студент, доктор Магнус.

— Тем не менее, я уверен, что мы найдём общие темы для обсуждения, не так ли?


Эксперимент с Ключевой кровью Грегори не одобрял. На благоразумие всей неразлучной Пятерки можно было не рассчитывать, разве что у Хелен и Джеймса, способности которых проявились позже, чем у остальных, по той простой причине, что они были практически незаметны невооружённым глазом, здравый смысл не улетучился окончательно. Долголетие и интеллект, хотя Джеймс и до этого соображал намного быстрее, чем положено среднестатистическому человеку.

А вот Найджел и Друитт, выражаясь современным языком, пустились вразнос.

— Подглядывать нехорошо, — выговаривал Гриффину Джеймс.

— Вообще или в частности?

— В целом. И в особенности за замужними леди.

— Которые изменяют своим мужьям с кем попало.

— Их личные дела нас не касаются. Не пробовал ограничиться кондитерскими?

— Мой милый друг, столько сладостей в меня не влезет.

Друитт перемещался в пространстве, сокращая огромные расстояния до пары секунд, с восторгом шестилетнего ребёнка.

— Это добром не кончится, моя дорогая.

— Не беспокойся, папа, Джон обещал, что будет осторожен.

У Теслы же… У Теслы обнаружились большие проблемы.

— Кто-нибудь объяснит мне, почему ваш, кхм, приятель заперт на моём чердаке? И более того, прикован к стене серебряными цепями?

— Тренирует силу воли.

— Хелен?

— Жажда крови, папа. Человеческой.

— Хелен, может, цепи всё-таки снимем? — вмешался Джеймс. — Опыт показал, что серебро на него не действует…


Несколько лет спустя Друитт с переменным успехом борется с зависимостью от мгновенных перемещений, Тесла одолевает жажду, но не свою гордыню, Найджел так и не избавится от любви к вуайеризму, и лишь Джеймс и Хелен остаются теми, кем они были до эксперимента — целеустремленными и благоразумными. В некоторых пределах, разумеется: склонность к разнообразным авантюрам никто не отменял.


И когда Грегори понадобилось вернуться в мир, который он называл Застеньем, выбора, к кому обратиться за помощью, по сути, и не было. От мира людей Застенье отделяло преграда, являющаяся стеной исключительно метафорически. А «дверь» на ту сторону открывали определённые звуки и колебания электромагнитных полей.

— Грегори, я, конечно, смогу произвести необходимые расчёты и собрать прибор, но почему я? Логичнее попросить Николу. В конце концов, кто у нас царь и бог электричества и электромагнетизма?

— Мне не нужен Тесла. Мне нужен ты. Я ему не верю.

— А мне веришь? Грегори, ты совсем меня не знаешь.

— Да, наверное, не знаю. Но кому, по-твоему, я должен доверить это?

— Остатки Ключевой крови…

— Кто лучше тебя сохранит её? И позаботится о том, чтобы её использовали правильно?


— Оборудование готово, — через неделю сообщил ему Джеймс, — но, боюсь, у тебя всего одна попытка, больше техника не выдержит.

— Не страшно; вернуться гораздо легче, чем попасть туда, поверь мне.

В заброшенном доме пыль накрывала полы и немногочисленную мебель снежно-серым покрывалом, рассветное солнце отражалось в разбитых окнах причудливыми геометрическими фигурами, но Грегори чувствовал странное умиротворение. Они расставили ящики, и Джеймс повернул рукоятку. Звук поплыл по комнате, не нарушая тишину, а словно «вписываясь» в неё.

— Что мне передать Хелен?

— Ничего.

— Уверен? Она будет беспокоиться.

— Скорее, это у меня есть повод для волнения. Ты присмотришь за ней?

— Хелен не ребёнок, она умная и самостоятельная женщина.

— Друитт — не лучшая для неё компания.

— Он всегда тебя раздражал. Как и Тесла. Хелен вполне способна с ним справиться без посторонней помощи.

Грегори мысленно вздохнул. Что это, избирательная слепота? Джеймс славился своим умением соединять разрозненные факты, отслеживать невидимые связи между событиями, но по отношению к Джону Друитту он упорно продолжал складывать два и два и получать пять.


Джон был Джеком Потрошителем, даже Хелен начала что-то подозревать, а Джеймс пил с ним чай в гостиной и излагал свои теории, как ни в чем не бывало.


Теперь, оглядываясь назад, Грегори не сомневается, что Уотсон не догадывался, он знал всё об окровавленной мостовой и переулках, где мрак разгонял единственный фонарь, но не сказал инспектору Лестрейду ни слова, не дал ни единого намёка на личность убийцы. Чужая душа — топкое болото, но Грегори мог поклясться, что в руины дружбу Джеймса и Друитта превратили не сами убийства, а тонкая разница между умолчанием и наглой ложью в глаза.


Проход в Застенье открывался медленно, дрожа лесной паутиной на ветру.

— Я не прощаюсь, — прошептал Грегори.

Уотсон хмыкнул и зашагал обратно к карете. И ни разу не обернулся, будто Грегори прекратил своё существование.


— Мой приоритет — выживание, — не уставал повторять Джеймс и ему, и Маклауду. — Любой ценой. Дружба, привязанность — это риск, на который я не могу пойти.

Но он позволил себе привязаться: к Хелен, Джону, к Маку и к нему, Грегори Магнусу, и стать уязвимым, играя по правилам и заплатив за это своим спокойствием и безопасностью.


Джеймс не воспринимал свою помощь как одолжение — выполнил просьбу и выкинул её из головы, но Грегори старался помнить. Злость и обида, пусть сиюминутные, уничтожают благодарность. Например, Мак. Обиделся, что старейший Бессмертный «обманул» его ожидания: Джеймс — Митос не был стариком с бородой, изъясняющимся словами мудрости, да и кодекс чести у него отличался своеобразием и противоречивостью. На фоне Всадников не составляло труда забыть о том, как Джеймс таскался за шотландцем по всей Европе, чтобы помочь ему преодолеть последствия Тёмной передачи. В процессе он схлопотал от охваченного безумием Дункана пару увесистых пощёчин, чуть не превратился в плоский блин под колесами его автомобиля, а в довершение всего Маклауд попытался отрубить ему голову, и не где-нибудь, а на Святой земле. К этому моменту злобное альтер-эго проще было убить, чем победить, но Джеймс не сдался. Он выпросил у наследницы рода Маклаудов фамильный меч (и это меч ему с готовностью выдали) и потащил Дункана к священному Источнику — сражаться с воображаемым двойником.


Потом Грегори долго читал Маку нотации на тему «а сказать «спасибо» язык отвалится?» Ему до сих пор стыдно вспоминать, что через два года он угодил в ту же ловушку ярости, сорвав на Джеймсе своё отвратительное настроение. Хотя Джеймс тогда напросился — Грегори застал его за взломом базы данных Наблюдателей, и кто сумел бы предсказать, что буквально через полчаса он будет умолять Джеймса помочь его коллеге, Наблюдательнице, которой в качестве первого подопечного достался Морган Уокер. Тот на поверку оказался классическим «плохим парнем», то есть бандитом и убийцей. Грегори свалял дурака: нужно было тут же снимать Эми с задания, как только выяснилось, что Уокер под прикрытием модельного бизнеса торгует живым товаром. Но нет, он разрешил девчонке изображать мисс Джемайму Бонд, старый идиот. Эскапада предсказуемо закончилась тем, что Эми попала в заложницы к Уокеру.


— Ты рехнулся? — впервые на памяти Грегори Джеймс повысил голос. — Морган опасен, очень опасен, а твои дорогие Наблюдатели приставили к нему неопытную малолетку, да ещё и по блату!

— Эми двадцать два года!

— Неважно. Господи, меня ждут в Лондоне, а я вынужден участвовать в пародии на американский боевик начала девяностых! Кстати, Хелен в курсе, что у неё есть сводная сестра на сто с лишним лет её младше?

— Как ты узнал?

— Ради посторонних ни один Наблюдатель и пальцем не шевельнёт. И ты в том числе. Кроме того, у неё твои глаза. Итак, повторяю — Хелен в курсе?

— Джеймс.

— Понятно, это значит «нет». Поехали. А я надеялся, что мне не придется с ним драться!

— Что, у Моргана на тебя зуб?

— Двухсотлетней давности.

— И чем ты ему так насолил?

— Приударил за его подружкой-креолкой. Он разозлился и решил разыграть сцену из Шекспира. Догадайся с трёх раз, кому досталась роль Дездемоны.

— Бедная девушка.

— Два раза я отклонял его вызов. Что ж, третий раз счастливый, кому-то из нас повезёт.


И удача определенно заняла их сторону, несмотря на то, что Уокер послал по их следу своих подручных, таких же классических бандитов, от манеры одеваться до самоуверенности и жвачки во рту. Джеймс разобрался с ними быстро и эффективно: подонки загнали его и Грегори на заброшенный склад, но один получил удар по голове железным прутом, а второй пал жертвой старого трюка «у меня закончились пули — ой, простите, одна пуля уже в патроннике». Удивляться было смешно, но Грегори привычно изумился контрасту между образом Джеймса и его хладнокровными действиями: шейные платки, растянутые свитера и толстовки создавали дымовую завесу безобидности, вызывали желание взять Джеймса под своё покровительство — идеальная маскировка, на которую покупались все без исключения.


Они ехали на место, где Уокер держал Эми, и Грегори стискивал зубы, разрываясь между преданностью другу (которому к тому же он был должен) и беспокойством за дочь. Как назло, Джеймс пребывал в приподнятом настроении.

— Мы с тобой, как Чип и Дейл, как Малдер и Скалли, Калигула и Инцитат… Стоп, по-моему, это был конь. И сенатор из него вышел получше, чем из толстых патрициев.

— Да заткнёшься же ты наконец?

— Грегори?

— Это ловушка. Уокер позвонил мне и…

— Эй, расслабься. Думаешь, я не сообразил, зачем мы идем к этой уютной старой электростанции и с кем мы там встречаемся?

— Любопытно, что меня выдало…

— Твоё лицо. У людей всегда такое выражение, когда они лгут.

— Я больше не сяду играть с тобой в покер.

— Жаль. Люблю выигрывать.


Уокер ждал их недалеко от входа, держа пистолет у головы Эми. Глупая, самонадеянная девочка.

— Брось оружие, Доусон, иначе я пристрелю её.

— Если ты убьешь её, я убью тебя. И попрошу доктора отрезать тебе голову.

Краем глаза Грегори следил за передвижениями Джеймса. Тот стоял с видом «Боже, как вы все меня достали» и презрительной усмешкой на губах, ковыряя ботинком цементный пол.

— Вот что, прогуляйтесь, детишки, — небрежно произнёс он. — А мы с мистером Уокером сами разберёмся.

Грегори обнял Эми за плечи и медленно отступил к выходу, бросив через плечо:

— Ты тут главное не задерживайся, ладно?

На улице он затолкал девушку в машину — «Сиди здесь и не высовывайся» — и неслышно проскользнул обратно в здание, остановившись на относительно безопасном расстоянии от Бессмертных: он отнюдь не стремился сгореть заживо при энергетической передаче.

— Я давно мечтал об этом, — говорил тем временем Уокер. — Двести лет, доктор Бенджамин Адамс или как там тебя сейчас звать. Двести лет!

— Типичный случай мании преследования.


Хореография в стиле фильмов с Джеки Чаном наскучила Джеймсу довольно скоро, и, пропустив изощренный удар, раненый в живот Уокер рухнул на колени. Джеймс схватил его за волосы цвета спелой пшеницы и выговорил, чётко и зло:

— Если мне не нравится драться, это не означает, что я не умею.

И взмахнул мечом.


Когда начался фейерверк из синих молний, Грегори не сумел бы отвести от глаз от Уотсона, если бы и захотел сделать это — искаженные мукой черты, будто высеченные из камня, и пустой взгляд, направленный вовнутрь, приковывали к себе ужасом и восхищением. Пожалуй, у Джеймса имелась веская причина избегать схваток: передача энергии — это не только непосильная психическая и физическая нагрузка, это ещё и чертовски больно. А Джеймс не фанат болезненных ощущений…


Вечер воспоминаний на сегодня закончен: Уотсон перетекает, иного слова не подобрать, в вертикальное положение и вальяжной походкой направляется к стойке.

— Мак в Париже? Что-то его не видно.

— Маклауд в Дели.

— Рецидив самокопания?

— Нет, индийская принцесса. Прекрасна как рассвет и, конечно же, в беде. Ну а Мак не упустит шанс побыть рыцарем.

— Рад за него. Если позвонит, передай, чтобы он берег голову и иногда вспоминал обо мне.

— Ты собираешься исчезнуть на пару столетий?

— Я бы с удовольствием, но мы же не хотим, чтобы Свен пришёл за моими друзьями и порезал их на мясной салат?

— Свен? Свен-Викинг, охотник за головами? Он тебя нашёл…

— И не только нашёл, Грегори. Он знает, кто я.

— Как?

— Автобиография биолога Джеймса Дьюи Уотсона была плохой идеей. Но и мне не чуждо желание похвастаться своими достижениями.

— О боже, тот самый генетик, который руководил проектом «Геном человека»?

— И весьма неприятный тип. Зато у него — у меня — имелась лаборатория с самым современным оборудованием для определенных исследований.

— Джеймс, ты должен скрыться, затаиться на время. Свен — один из самых сильных и опасных Бессмертных. Он одержим Игрой, и на его счету больше сотни жертв. Тебе его не победить. Сколько ты в руках меча не держал?

— С девяносто восьмого года. Но я никуда не побегу.

— Почему, ради всего святого?

— Хелен просила меня приехать в Старый Город. Как только Циммерман и Друитт найдут Клару Гриффин, мы отправимся в Балассам. И, скорее всего, он станет моим последним приютом.

Грегори слышит в тоне Уотсона невиданное — обреченность, и спине становится липко от страха.

— Джеймс, прекрати. Мне не по вкусу подобные розыгрыши.

— Ключевая кровь. Не надо было делать тот проклятый укол. Ты что, думаешь, аппарат жизнеобеспечения нужен мне исключительно для красоты? Посмотри на меня, Грегори, внимательно посмотри и скажи, что я не выгляжу на десять лет старше того дня, когда я попросил тебя ввести меня в круг Наблюдателей.

— Бессмертные не стареют.

— Обычно. Но они и не ставят экспериментов с тем, чего не понимают до конца. Кровь изменила всех нас, по-разному. Но среди Пятерых находился один, кто изначально не был человеком. Непредсказуемый эффект.

— Но Бессмертного можно убить, только если отрубить ему голову.

— Грегори, ты учёный. Данный способ проверенный, он работает, да, но не отменяет существования других; нам просто о них ничего неизвестно. Пока неизвестно. Я буду первым, кто проверит способ номер два. Свен появился очень не вовремя, будто мне Культа мало.

— Хелен считает, что Ключевая кровь поможет ей в борьбе с ними?

— Да. Но это не так. Ключевая кровь необходима Культу — вероятнее всего, для создания армии вампиров со способностью телепортации, и они уже пошли на многое, чтобы обеспечить доступ к ней.

— Что ты имеешь в виду?

— Генри и Эшли. Тебе не кажется, что сбежать из плена у них получилось слишком легко? Ведь они не сбежали, Грегори. Их отпустили.

— Тогда откажись от поездки в Балассам.

— Если я попытаюсь объяснить Хелен, что лучше оставить Ключевую кровь там, где она есть, разве Хелен меня услышит?

— Целеустремлённость — не всегда благо.

— Кроме того, я не возьму на себя ответственность за временной парадокс.

— Причем здесь это?

— Представь себе, что ты застрял не в своем времени. В полном одиночестве, далеко от дома. И тебе не с кем поделиться, кроме одного-единственного человека, который знает правду, но и ему ты не можешь многого рассказать, чтобы не разрушить положенный ход событий. Лишь иногда кое о чём проговориться. Но лишь сейчас я понимаю, почему она это сказала.

— Кто сказал и что?

— Хелен. «В конце Эшли была собой». Грегори, мне очень жаль.

— Признаться, я немного потерял нить повествования. Говори по-человечески, ладно?

— Культ что-то сделает с Эшли. Что-то ужасное. Будет много жертв, и она… Она погибнет тоже.

— И ты не предупредишь Хелен?

— Нет.

Уотсон произносит это безэмоционально и сухо, словно Эшли никогда не приезжала в Лондон в гости к «дяде Джеймсу» и не лезла ему под руку во время какого-нибудь особенно сложного эксперимента. Отвороты его пальто соблазнительно близко, и Грегори поддается желанию вцепиться в них и процедить, глядя в глаза, чей цвет изменяется в зависимости от настроения владельца (в данную минуту они карие с золотистыми искрами) и которые откровенно насмехаются над причудами освещения:

— Речь идёт о моей внучке.

— Не поздновато ли проснулись родственные чувства? Я что-то не припомню открыток на день рождения и совместных прогулок по парку.

— Чёрт, Джеймс. Каждый раз, когда мы встречаемся, я тебя не узнаю. Ты — Протей, создающий сам себя, и тебе нет никакого дела до простых смертных, et cetera?

— Наконец-то дошло.

— Но проблема в том, что я не верю, что тебе всё равно.

— Зря. Видишь ли, Грегори, я прекрасно знаю, где живёт Клара. Циммерман и Друитт копают не в том направлении, но подсказки от меня они не дождутся, извини.

— Ты знаком с Кларой Гриффин?

— Последний раз я видел Клару, когда ей было шесть, но да, можно и так сказать. Кто, по твоему мнению, помог ей и Анне сменить имя, страну и начать новую жизнь?

— Ты позаботился о них — лишнее доказательство твоего неравнодушия.

— Меня попросил Найджел. Перед смертью. А воля умирающего — это закон. Непреложный и уважаемый во все эпохи. Мне плевать на традиции, но этот закон чту даже я.

— Найджел пропал…

— Для всех остальных. У меня были связи, влияние… наверху, и я использовал их, чтобы Найджел обзавелся документами на другое имя и домиком в тихом пригороде Лондона. Прятаться лучше всего на виду. Я редко навещал его, но он и Анна всегда были рады меня видеть. Однажды чуть не случился конфуз: за мной увязался один Бессмертный, и я отрубил ему голову почти на пороге дома Найджела.

— Вот Гриффин удивился…

— Не то, чтобы удивился. Он помог мне избавиться от трупа и пробурчал, чтобы впредь я устраивал дуэли на пару километров левее его сада. Он обожал свой сад. Не беспокойся: Уильям и Джон найдут Клару, хотя и несколько позже, чем могли бы. Зато у меня появится три дополнительных дня, чтобы привести в порядок свои бумаги. В частности, завещание. И подготовиться к разговору с Джоном.

— И о чём вы будете говорить?

— О двойных стандартах. Уходить, оставив незавершенные дела, нехорошо, ты согласен?

— Джеймс, пожалуйста… Я чувствую, ты по-прежнему хочешь жить. Зачем ты ведешь себя так, будто уже мёртв?

Уотсон заговорщицки улыбается и наклоняется ближе, словно открывая страшную тайну:

— У меня мало шансов остаться в живых, старый друг. И, пожалуй, я сделаю вам с Хелен прощальный подарок. Хелен из будущего упоминала, что тела Эшли так и не нашли. Возможно — возможно! — её смерть не зафиксирована во времени. Я могу поиграть с электромагнитным щитом в Старом Городе — что бы с Эшли ни сотворил Культ, система опознает её как «свою» всего по паре неизменных параметров и отключится на пять секунд. Если она при попытке телепортации успеет проскочить в образовавшееся «окно», то выживет. Но я ничего не обещаю — случайные факторы зашкаливают. Пойду умоюсь, что ли. Тут жарко.

— Ты бы пальто снял.

— Мне в нём удобно.

Лишь после ухода Джеймса Грегори замечает на стойке яркий пакет с логотипом обувного магазина. Но внутри вовсе не коробка с обновками. Уотсон не поленился обменять фунты на евро; каждая пачка сотенных купюр аккуратно перетянута резинкой. У Грегори нет нужды пересчитывать эти деньги: он подозревает, нет, он уверен — там вся сумма долга за выпивку до последнего цента. Джеймс на самом деле прощался: ни он, ни Маклауд за десять лет ни разу не заплатили за пиво или виски, и это служило молчаливым обещанием, что они непременно вернутся в бар «У Джо» (в Сикувере) или «Blues Noir» (в Париже).

Джеймс Уотсон возвращаться не планирует.


Грегори бросается к черному ходу. Дверь приоткрыта в сумерки и моросящий дождь. Подходящая погода. Это бесполезно, но Грегори зовёт:

— Джеймс!

И долго слушает безжалостно-беспристрастную тишину.

II
О «внезапной и трагической кончине» врача и детектива Джеймса Уотсона не пишут в «Гардиан» или «Дейли Мэйл», но у Грегори свои источники. Маклауд ожидаемо потрясен и подавлен.

— Митос не мог умереть. Только не он.

— Тебе было бы легче, если бы его победил Свен, а не эксперименты с собственным ДНК?

— Просто помолчи, Джо.

— Грубить не обязательно. И кстати, Свена видели в Париже, так что…

— Прости. Но ты не представляешь, каково это. Митос — мой лучший друг, он неизменно оказывался рядом, когда я в нём нуждался… а я так и не сказал ему, что его прошлое не имеет значения, важно лишь то, кто он сейчас, и я уважаю его и ценю его дружбу. А теперь уже поздно.

— Ты ошибаешься. Я очень хорошо представляю, каково это.

— И подумать только, пока я считал, что он прохлаждается на Таити, Канарах или Бора-Бора, всё это время Митос находился в Лондоне.

— Лондон был его домом, Мак.

В ответ Дункан бормочет что-то неразборчивое, но Грегори не переспрашивает — эта боль знакома ему, как собственная тень.


Пока они пересекают океан (первый класс, шампанское и пледы бесплатно), Грегори хочется верить — вопреки тому, о чем поведал ему Джеймс четыре дня назад — что это ещё одна хитрая схема и что Уотсон — Митос и его знания, накопленные за почти шесть тысяч лет, не исчезли бесследно, а всего лишь затаились на время. Я сам убью тебя, сукин сын, за то, что заставил волноваться. Или не произнесу ни слова упрёка, только окажись жив, древний балбес.


Затеряться в толпе, собравшейся в церкви, чтобы проводить доктора Уотсона в последний путь, несложно: народу много, очень много, и почему-то Грегори кажется, что именно так и должно быть на похоронах человека, который ворчал и изображал эгоиста с каменным сердцем, а на деле бросался на выручку по первому зову.


Вера в то, что это схема, тает весенним снегом, когда взгляд Грегори выцепляет из группки людей, собравшихся вокруг гроба (Хелен, Тесла, Друитт, парень в очках — Циммерман) незнакомого мужчину в сером костюме. У него такое же серое лицо, как и костюм, а спина сгорблена, словно на него свалилась непосильная ноша. Хелен сочувственно хлопает его по руке, а потом его отводит в сторону полицейский в парадной форме и что-то неловко шепчет, переминаясь с ноги на ногу. «Деклан Макрей, — думает Грегори. — Ему наверняка что-нибудь известно, Джеймс говорил, что доверяет ему».


— Спасибо, инспектор, — отвечает Макрей — Мы, конечно, не настолько умны, как… доктор Уотсон, но если вам что-то понадобится, мы сделаем всё возможное.

И, криво улыбнувшись, опускается на лавочку у выхода из церкви.


Маклауд выступает из кустов, где они прячутся, на дорожку, пролегающую как раз возле лавочки.

— Мак, это неразумно, — Грегори хватает его за рукав плаща и тянет назад.

Дункан резко сбрасывает его пальцы.

— Я должен убедиться.


— Добрый день. Меня зовут Ричард Коннор, я друг доктора Уотсона.

Макрей поднимает голову и устало трёт переносицу.

— Он никогда о вас не рассказывал.

— Мы давно не виделись.


Мак переходит на шёпот, Макрей внимательно его слушает, а потом резко вскакивает с места, и голос у него срывается от негодования и скорби:

— Вы забываетесь, мистер Коннор! Я лично забирал тело Джеймса и могу уверить вас со всей ответственностью, что он мёртв. Аппарат, который поддерживал его жизнь, в конце концов отнял её! Превратил его в иссохшую… мумию. Убирайтесь. И, клянусь Богом, если вы задержитесь здесь хоть на секунду, после вам придется обратиться к пластическому хирургу.


— Ну что, доволен? — ехидно спрашивает Грегори. — Добился своего?

— Заткнись.


В сгущающихся сумерках они бродят вокруг забора особняка, когда-то принадлежавшего Грегори (но Маклауду не нужно этого знать), и Грегори ощущает себя бродячим неприкаянным псом, когда шум в аллее неподалёку привлекает их внимание.


У дерева застыли напряженной скульптурой высокий плотный незнакомец и Макрей; у шеи Макрея замерло лезвие меча.

— Где Митос? — требовательно шипит незнакомец.

— Вы сошли с ума? Отпустите меня немедленно!

— Где он?

— Я бы вам с удовольствием ответил, если бы понимал, что вы имеете в виду!


И Мак не может не вмешаться. Выхватывая меч, он оповещает всю улицу:

— Я Дункан Маклауд из клана Маклаудов!

— А я — Гуннар, сын Сварта, и ты лезешь не в свое дело!

— Моё, если ты продолжишь угрожать в ни в чем не повинным людям.

— Я возьму себе твою голову, наглец.

— Попробуй.


— Если вы решили поиграть в орков и эльфов, то выбрали чертовски неудачное время и место, психи проклятые, — Макрей пятится к забору, и Грегори с облегчением отмечает, что у того в ладони появился магнитный ключ. Раздвижная дверь-калитка — это что-то новое.


Гуннар был стар, потому что его энергия гасит все фонари в аллее и на набережной, а Маклауд долго стоит на четвереньках, ловя ртом воздух. Труп они сбрасывают в Темзу — завтра утром у них самолёт до Парижа, им некогда влипать в неприятности, хотя Мака и мучают угрызения совести. Наблюдателя у Гуннара не имелось, спасибо Небесам за маленькие поблажки, значит, искать его никто не станет, пока он сам не всплывет где-нибудь в Баттерси, на радость случайным свидетелям.


В Париж они вылетают без накладок, точно по расписанию, и Грегори рад, что Дункан молча дремлет в своём кресле, иначе он не выдержал и сказал бы ему, что если Игра действительно существует (а не является выдумкой особо кровожадных Бессмертных) и в конце должен остаться только один, Грегори от всего сердца надеялся, что это будет Джеймс.

bfcure Принесите мне голову Шерлока Холмса

Кроссовер с «Убежищем»

name=t11>

I: Лондон

Деклан поплотнее закутался в тёплый халат, подавляя желание от души пнуть ни в чём не повинный автоответчик. Который в сотый раз радостно оповестил его, что новых сообщений нет. Их не было и вчера, и месяц назад. Ну почему хоть раз в жизни Уотсон не мог поступить по-человечески и сказать, когда ждать его обратно, пусть даже приблизительно? Нет, он исчез, как всегда, среди ночи, без предупреждения, не оставив ни единой зацепки. Звонить на мобильный не имело смысла — механический голос не уставал повторять, что абонент недоступен и находится вне зоны действия сети. Оставалось лишь потихоньку тратить запасы терпения и стараться не сойти с ума от беспокойства: в последнее время Деклану казалось, что экзоскелет не поддерживал жизнь Джеймса, а наоборот, тянул из него все соки. Глупая мысль; наверное, Деклан просто устал. А сейчас к апатии и переутомлению добавилась бессонница.

Вскипевший чайник издал хриплый свист, и Деклан потянулся за своей любимой кружкой. В конце третьей недели он перетащил чайный сервиз и пару тарелок из кухни в кабинет Джеймса — так тому и надо, нечего пропадать непонятно где, и подумал, что завтра непременно закажет пиццу и съест в кровати Уотсона, прямо на дорогущих простынях из египетского хлопка. А ещё о том, как бы отреагировала Хелен, если бы увидела, что Джеймс по утрам пьет кофе — с молоком и двумя кусочками сахара. Вернее, пил, потому что чашка, забытая на столе, успела покрыться пылью.

Деклан бросил в кружку пакетик «Липтона» — дополнительное преступление против изысканного вкуса в списке прегрешений современного человечества (составитель — Д. Уотсон) — и замер. Он не сумел бы объяснить, что заставило его затаить дыхание, сбросить тапочки и с чайником в руках (горячая вода в качестве оружия всё-таки лучше, чем ничего) начать спускаться по лестнице. Возможно, ощущение чужого присутствия: прожив в особняке у Темзы больше десяти лет, поневоле распознаешь знакомые звуки и скрипы, что называется, на автомате, и мозг сразу же фиксирует отклонение от нормы. Или едва слышный звон стали о сталь.

В холле сражались двое. Черные силуэты метались по кругу, скрестив тонкие полосы из серебристого света. Один грузный, но удивительно быстрый для своих габаритов, а второй — худой и верткий, как кот.

Худой повернулся в профиль, отражая атаку, и Деклан передумал вызывать охрану: выдающийся (во всех смыслах) нос Джеймса Уотсона он узнал бы при любом освещении.

Джеймс отбил ещё два выпада, а потом запнулся о выступающую паркетину и упал на спину. Его противник, торжествуя, занес меч для рокового удара и… взвыл, когда ему в лицо брызнул кипяток: Деклан наклонил носик чайника над головой несчастного, пользуясь своей выгодной позицией у балюстрады.

Джеймс вскочил с пола движением, которому могли бы позавидовать молодой Жан-Клод Ван Дамм и Синтия Ротрок, сталь рассекла воздух. Что-то круглое откатилось в сторону лестницы, и Деклан, борясь с тошнотой, рухнул на ступеньки, с изумлением и страхом наблюдая за набирающим силу штормом, чьим эпицентром был его друг и начальник.

Электрические молнии вились по стенам и потолку синими змеями, стеклянной лавиной осыпались оконные стёкла, а финальным аккордом в этой громовой симфонии стала огромная хрустальная люстра, почему-то не протаранившая старинный паркет до самых подвалов.

Включилось аварийное освещение — специальная программа автоматически запускала генераторы, раскиданные по всему Убежищу в количествах, превышающих все разумные пределы, в течение десяти секунд после того, как коротнёт основную линию.

Деклан не удивился, что никто из охранников не прибежал на шум — без нарушения внешнего периметра они руководствовались мудрым методом, сформированным из-за весьма печального опыта в прошлом: «начальство разберется само, а если оно не справится, нас позовут».

Джеймс всё ещё держал в руках свой меч. Или незнакомец с лицом Джеймса Уотсона: у него был гладко выбритый подбородок, скорость, разодранные на коленке джинсы, белый вязаный свитер (сейчас запачканный кровью поверженного врага) и длинное чёрное пальто. А вот экзоскелета — неотъемлемой части образа доктора, детектива и главы лондонского Убежища — не было.

— Я тут… уберу. А ты пока постарайся собраться, ладно? — сказал Джеймс. Всё-таки Джеймс, потому что этот мягкий, не лондонский (и тем более не манчестерский) акцент нельзя подделать или повторить. — Положу нашего приятеля в морозильник — он ещё может нам пригодиться.

— О Боже, — простонал Деклан. — На нас напали галлюциногенные скунсы, и мне чудится, что я попал в какой-то фантастический сериал.

Джеймс прыснул.

— Я не замечал за тобой склонности к галлюцинациям. Знаешь, ребята прозвали тебя «человек-адекват».

Деклан не поддержал шутливой перепалки.

— Скажи мне, хоть что-нибудь из этого — Пятеро, Оксфорд, раскрытие преступлений, научная степень, помощь абнормалам — было правдой?

— Я учился в Оксфорде, и диссертация «Способ определения марки табака по пеплу» существует, — также без улыбки отозвался Джеймс. — Так что всё правда. Ну, кроме этого.

Деклан проследил за его взглядом, только сейчас обратив внимание на объемный пакет, в очертаниях которого угадывался механизм жизнеобеспечения.

— Весело.

— Я понимаю, у тебя много вопросов, и я на них отвечу. У себя в кабинете.

Это был намёк, но Деклан чувствовал себя так, словно его огрели по спине и затылку мешком с цементом. Он отвернулся, упираясь лбом в перила, и закрыл глаза.

Рука Джеймса на его предплечье вырвала Деклана из забытья. Джеймс втащил его в кабинет, усадил в кресло, отобрал пустой чайник, который Деклан прижимал к себе, как любимого щенка или котёнка, и выдал бокал с коньяком и пушистый плед. «Полный антишоковый набор», — отметил Деклан про себя.

— Постой. Ты хочешь сказать, что ты бессмертен, тебе больше пяти тысяч лет…

— Пяти с половиной, — самодовольно перебил Джеймс.

— …и все Бессмертные бегают друг за другом и рубят головы, чтобы в итоге остался кто-то один, кому всучат плюшку? То есть Приз. Оригинальное времяпровождение. А Приз-то, кстати, это что?

— Теоретически телепатия и власть над всем миром. Но я припоминаю времена, когда никто из нас не охотился на себе подобных.

— А ты веришь в существование этого Приза?

— Я считаю, что более вероятен следующий вариант: какой-то бедняга остается один, ждёт мирового господства, а вместо этого с неба падает камень с надписью «Спасибо за игру. Добро пожаловать на второй уровень». Бессмертного, которого я убил, звали Свен. Свен-Викинг. Он был Охотником. Свен и его группа выслеживали Бессмертных и убивали их, нарушая правила.

— У вас есть правила?

— Да. Ты вызываешь противника на поединок, и никто не имеет права вмешиваться. Охотники же нападают всем скопом. То, что Свен был один, исключение. Я полагаю, он узнал, что я старейший из Бессмертных, и не пожелал делиться энергетической Передачей. Пять тысяч лет… Представляешь, сколько силы он заполучил бы? Ты спас мне жизнь. А сейчас мне нужно твое доверие.

— Ты не был со мной честен.

— Цитируя одного моего друга, тоже нечеловека, «если бы я всегда говорил правду, я бы не нуждался в твоём доверии». А я в нём нуждаюсь. Группа Свена — не единственная, время Сбора, когда Бессмертных охватывает безумие и жажда крови, ещё не наступило. Я должен выяснить, что вообще творится, и остановить их; для этого мне необходимо исчезнуть. Когда Свена хватятся и поймут, что я не умер, на меня откроется охота. И они будут охотиться не только за мной, но и за моими друзьями. За тобой, Хелен…

— А как же Культ?

— Мне плевать на Культ. Дана Уиткомб по сравнению с Хелен неопытная школьница. Магнус справится. Вопросы?

— Один. Зачем тебе механизм жизнеобеспечения? Как я вижу, ты прекрасно обходишься без него.

— Это не механизм жизнеобеспечения.

— А что тогда?

— Бессмертные узнают друг друга по особой энергетической сигнатуре. А эта штука переписывает мою ДНК, чтобы никто её не учуял. Вернее, пытается переписать. Я годами пытался выделить ген, отличающий нас от людей. Когда Хелен приготовила сыворотку из ключевой крови, я надеялся…

— …что она сделает тебя человеком?

— Да. Но потерпел неудачу. Мы устроены таким образом, что наш генетический код не способен стать чем-то иным. Тем не менее, пока я ношу аппарат, ДНК переживает непосредственно процесс изменения, никогда не достигая результата. Но это неважно, потому что при этом сигнатура «гасится», а это и есть моя цель.

— Понял. Чем я могу помочь?

— Для начала выспаться. Завтра трудный день.


Утром Деклан спросонок (до кружки кофе) чуть не врезался в Алистера Грина. Когда-то Алистер предпочитал сомнительную карьеру хакера и «ломал» всё, что было хоть как-то запаролено. Однажды он влез в компьютерную сеть Убежища. Джеймс вычислил его через минуту после взлома. Изящество, с каким был произведен данный взлом, Джеймс и Деклан оценили по достоинству. И сделали мистеру Грину предложение, от какого никто не откажется в здравом уме и твёрдой памяти. Формально Алистер числился кодером в компьютерном отделе, а де-факто он замещал Джеймса и Деклана во время их отсутствия, доставал всякие полезные вещи и координировал работу охраны.

— Здрасьте, босс, — воскликнул Алистер. — Что вчера в холле случилось? Там будто устроили побоище слонопотамы!

— Доктор Уотсон проводил эксперимент. Он слегка вышел из под контроля.

— Здорово. Я вызвал стекольщиков и заказал новую люстру. Обещали привезти после обеда. Ах да, доктор Уотсон приказал подготовить «Ласточку» к вылету — вы вроде вечером куда-то летите.

— Да, — подтвердил Деклан, стараясь не выдать своего удивления. — Командировка. Эээ, в Шотландию. Побегу к начальству узнавать подробности.

— Удачи, босс.

— Удачи с люстрой, Алистер. Не скупитесь на хрусталь.

II: Балассам

«Ласточка», как сотрудники лондонского Убежища любовно называли свой старый военный вертолет, взлетела с крыши объевшимся голубем. Деклан молился, чтобы это ведро с гайками добралось до места назначения без происшествий: было бы трудновато объяснить стражам закона, а) почему сам Деклан в Индии, а не в Шотландии, б) какого хрена его лицензия на управление самолётами и прочими летательными аппаратами просрочена аж на три года и в) что за подозрительный пластиковый мешок лежит в грузовом отсеке, обложенный сухим льдом. Это ещё не учитывая взрывчатку и холодное оружие, то есть меч Джеймса.

— Я не могу взять твое единственное оружие против Бессмертных. Чем ты будешь защищаться?

— В Убежище мне ничего не грозит. К тому же Айвенго пригодится мне там, куда я отправлюсь, а моя «смерть» не должна вызывать вопросов. Я нарисовал карту. Здесь — главный вход, вернее, то, что от него осталось. Его я и «помогу» обнаружить, когда нас с Хелен и Уиллом на равнину доставит Друитт. А ты пойдёшь со стороны леса, красной стрелкой отмечено, где начинаются катакомбы. Они целы, и туннели широкие, не беспокойся.

— Откуда тебе известно про второй путь в город?

— Мой дорогой друг, я помню времена, когда Балассама и в помине не было. Его стены возводили на моих глазах. До вампиров там обитали другие… существа, они-то и прорыли подземные коридоры. Вампиры просто построили город сверху. Я знаю Балассам, как свои пять пальцев. На карте звездочками я отметил помещения, куда ты положишь ключи и активируешь ловушки. Будь осторожен — не хотелось бы, чтобы ты столкнулся с Теслой.

— Его же убил Друитт.

— Никола Тесла — живучий сукин сын. Я не сомневаюсь, что он ошивается в коридорах и ищет ключевую кровь.

— Ты не боишься, что он её найдёт, заберёт себе и смоется в неведомые дали?

— Нет, потому что… — Джеймс отодвинул картину, скрывающую сейф. — Запомнил комбинацию? Потому что Грегори отдал её мне на хранение…


Деклан посадил вертолёт на опушке. Во время полёта машина скрипела, тарахтела и всячески выражала своё недовольство неопытностью пилота, поэтому о том, что ему предстояла дорога обратно, он старался не задумываться.

Насколько было бы проще вручить Хелен Магнус вожделенную мензурку и умыть руки, но Балассам являлся идеальным местом для инсценировки трагедии в трёх актах «Моя система жизнеобеспечения дышит на ладан, и скоро я пафосно помру с последним китайским предупреждением насчёт планов Культа на устах».

— И вот, пока Джеймс сидит дома в тепле и уюте, — бормотал Деклан, пробираясь через бурелом, — я волоку через лес труп с отрубленной башкой, тяжелый, кстати — покойничек при жизни любил поесть и ни в чём себе не отказывал, — обвешан динамитом, как рождественская ёлка, на спине болтается меч, который весит десять кило как минимум, а вокруг темень, туман и совы ухают. Красота. Спасибо, Шерлок, всю жизнь о таком мечтал.

Счистив с крышки люка землю и листья, он откинул её и тяжело вздохнул, увидев, что в провал ведёт веревочная лестница. Деклан сбросил вниз мешок с телом, достал из рюкзака флакон с резко пахнущей жидкостью.

«У вампиров нюх тоньше, чем у собак, — сказал ему Джеймс. — Полностью запах отбить не удастся, но он изменится настолько, что Тесла не опознает его как человеческий».

Деклан вытащил пробку и поморщился.

«Одеколон «Тухлятина», эксклюзивный аромат, ограниченная серия. Хорошо, что я не ужинал».

Щедро пропитав куртку и джинсы, Деклан сунул флакон в карман и закрепил на лбу шахтерский фонарь.

Лестница привела его в зал с многочисленными ответвлениями-коридорами. Он сверился с картой Джеймса — второй коридор направо, не проскочить бы мимо неприметной двери через триста метров.

За дверью прятался постамент с тремя стазисными камерами-гробами наподобие тех, в которых Культ держал сестёр Морриган.

— Очаровательно.

Деклан нажал на выступ в середине, и крышка крайнего «гроба» отъехала в сторону.

Тело Свена, взрывчатка, меч — вроде ничего не пропустил.

Следующий номер программы: ключевая кровь, пять ключей и ловушки имени Грегори Магнуса.

Из ниши веяло холодом, и пальцы Деклана занемели, несмотря на то, что он, бережно поставив мензурку внутрь, тут же отдернул руку.

— Древний холодильник. Круто.

Панель автоматически закрылась, не оставив стыков между камнями. Если не знать с точностью до миллиметра, на какой высоте она находится, ни за что не догадаешься.

С ловушками было сложнее. Они управлялись системой рычагов в стенах, и эти рычаги за десятилетия, что их никто не использовал, проржавели и потеряли подвижность. Деклан порадовался, что на нём надета не самая любимая куртка: он измазался грязью с ног до головы — рычаги представляли собой длинные металлически палки до полутора метров длиной, и на большинство из них Деклан был вынужден наваливаться всем весом, чтобы сдвинуть их с места.

Рычаг в последней, пятой комнате не поддавался вопреки приложенным усилиям. Деклан матерился сквозь зубы, уговаривал и опять ругался, но проклятая железка была непреклонна. Послышался какой-то шорох. Кто-то шёл прямиком к комнате, где затаился Деклан. Тот судорожно дёрнул рычаг и в сердцах стукнул по нему ботинком. Механизм неожиданно сжалился над ним и, скрипя, пошёл вниз.

— А ещё громче? Что за чёрт…

— Кто здесь? — окликнули из коридора. Никола Тесла. Деклан погасил фонарь, шагнул куда-то вбок, ничего не различая в темноте, и ударился плечом о стену. Дверь-карусель втянула его в какое-то помещение, и когда Деклан зажёг тусклый карманный фонарик, оно оказалось комнатушкой два на два метра. Снаружи шумно дышали и нюхали воздух, потом Никола чихнул, и скоро его шаги удалились. Деклан нажал на камень перед собой, и дверь повернулась вокруг своей оси, выпуская его в коридор. Он достал карту — туннель, ведущий в лес, к вертолёту, был где-то близко.


— Как Шотландия? — спросил Алистер, с подозрением оглядывая замызганную лесной грязью «Ласточку».

— Чудесно. Доктор Уотсон дома?

— Дома.

— Пойду доложусь.

Джеймс был в спальне — надевал экзоскелет. На полу стояло два собранных чемодана.



— Ну как?

— Кровь и ключи на месте, ловушки включены, чуть не попался.

— Молодец.

Джеймс поморщился, застегивая на ногах специальные скобы; его лицо исказила гримаса.

— Ты не сказал, что аппарат причиняет тебе боль.

— А что бы это изменило? Да, это больно. Очень. Каждый час, каждую секунду. Но оно того стоит, поверь мне. Лучше эти мучения, чем смерть от чужого меча.

Его рука мелко дрожала, и трубка не вставлялась в разъем.

— Давай я, — сказал Деклан.

Джеймс, если и хотел возразить, промолчал: он кусал губы, и кровь стекала по подбородку.

— Ты уверен? Если это так мучительно, то…

— Я годами жил с аппаратом. Просто отвык, что есть мир, где нет боли. Ничего, привыкну.

— Джеймс…

— Это на пару дней, не больше.

— Готово.

— Спасибо.

— Я отвезу тебя в аэропорт. Не спорь.

— И не собирался. Послушай, когда всё закончится, возможно, тебе позвонит Эшли. Помоги ей. Она не сможет вернуться домой. Мы же не хотим понаделать дыр во Вселенной? Когда-нибудь я расскажу тебе про трещины во времени и пространстве. А когда она позвонит, ты…

— Я всё сделаю.


В аэропорту Джеймс остановился посредине зала и положил руку Деклану на плечо.

— Прости. Я требую многого, и мне жаль, что я тебя во всё это втянул, но один я бы не управился. Теперь всё зависит от тебя.

— Я не актёр. Я тебя подведу.

— Не подведёшь. Усы не отклеились?

— Не отклеились.

— Вот и славно. Помни: твоё решение — это твоё решение, и я верю, что ты сумеешь принять правильное. Уже принял.

— Твой самолет. Объявили регистрацию.

— Я не прощаюсь.

— Не любишь говорить «до свидания»?

— Прощаться — дурная примета. А я суеверный.


В машине Деклан уронил голову на руль. По кому он будет скучать больше? По старшему наставнику, загадочному доктору Уотсону с его умолчаниями и викторианскими манерами? Или по Джеймсу, который был с ним болезненно искренен и которого он знал всего лишь два дня? Деклан не мог ответить на этот вопрос.

III: Полдень в Нью-Йорке

По городу древних вампиров, превращённому в руины много лет назад, словно прошлась огромная бетономешалка и перемолола несчастные камни в гранитную и известняковую крошку. За выброс энергии в результате гибели Бессмертного, отсчитывающего свой возраст от сотворения мира, сойдёт без проблем.

Сканер честно искал органические частицы, но Деклан заранее смирился с тем, что хоронить им придётся пустой гроб, как и в случае с Эшли Магнус.

И вновь эти похороны будут несколько преждевременны, учитывая, что тело, поисками которого они занимались, когда-то отзывалось на имя Свен, а Эшли позвонила ему на следующий день после нападения армии Культа на Убежище в Старом городе.

— Эш, ты где?

— В Нью-Йорке. И я мокрая, голодная и очень-очень злая.

Деклан зашуршал карточками из архива Джеймса с биографиями и адресами тех, кто был обязан доктору и детективу Уотсону своей жизнью или свободой, но не отличался в прошлой жизни высокой моралью — в лучших традициях Конан Дойля прототип Шерлока Холмса не доверял эту информацию компьютерам, предпочитая хранить компромат на бумаге. Бумага, как известно, не краснеет. И её невозможно взломать.

Деклан с трудом отогнал мелькнувшую было мысль отправить Эшли в Париж к деду. Грегори оценил бы шутку, но в смерть Джеймса уже не поверил бы, а задача заключалась как раз в том, чтобы никто не сомневался: великий детектив-долгожитель в финальном бою всё-таки проиграл старухе с косой со счётом 0:1 в пользу косы.

— Записывай. Филипп Уинкотт, Канал-стрит, 45A. Я его предупрежу. Поживешь пока в его отеле, а я прилечу в Штаты, как только смогу.


Сканер в руках Алистера Грина тонко заверещал нетерпеливой болонкой, и Деклан стряхнул воспоминания как паутину.

— Копаем здесь. Мэтьюс, захвати на всякий случай динамит.

— Есть, сэр.

Через полчаса на расчищаемой поверхности показались аппарат жизнеобеспечения, который Джеймс носил на груди, и «его» правая рука.

— Осторожно! Не хотелось бы собирать этот конструктор по частям.

— Заткнись, Мэтьюс! — прошипел Алистер. — Иначе собирать по частям станут тебя.

Деклан молчал. Он знал (надеялся), что настоящий Джеймс сейчас где-то далеко, целый и невредимый, но видеть состарившееся за считанные минуты тело, законсервированное до состояния мумии воздухом в катакомбах Балассама и вакуумной «камерой», образовавшейся при обвале, было больно.

— О Господи, что случилось с доктором Уотсоном?!

— Всё в порядке, он умер, — равнодушным тоном ответил Деклан, недоумевая, почему Алистер посмотрел на него со смесью ужаса и жалости.


Запах в церкви стоял удушающий — такого количества цветов мало кто удостаивался и среди королевской семьи. Или Деклана подташнивало от самого фарса под названием «похороны доктора Джеймса Уотсона».

— Деклан, я понимаю, что в Убежище прибавилось работы после того, как… — Хелен выдавила из себя сочувственную улыбку-гримасу, — но, возможно, тебе стоит сменить обстановку, да и лишний опыт пригодится…

«Или вы, Хелен Магнус, желаете взглянуть на тёмную лошадку поближе, что естественно и объяснимо».

— Спасибо за предложение. Вы правы, перемена места пойдёт мне на пользу, тем более, что для восстановления особняка потребуются недели. Наших постояльцев мы временно перевели в филиалы в Рединге и Ноттингеме, и я буду болтаться у строителей и реставраторов под ногами и действовать им на нервы…

— Скажу одно: добро пожаловать в команду.

Хелен похлопала Деклана по руке и отошла, уступая место полицейскому в парадной форме.

— Мистер Макрей, примите мои соболезнования.

— Спасибо, что пришли, инспектор. Джеймс был о вас высокого мнения.

— Чего нельзя сказать об остальных представителях моей профессии. Он оказывал нам неоценимую помощь, мы все — его должники, и если вам что-то будет нужно, что угодно…

— Благодарю вас. Мы, конечно, не настолько умны, как… доктор Уотсон, но если вам что-то понадобится, мы сделаем всё возможное.


Цветочная какофония поедала кислород, как ржавчина — металл, и Деклан устало рухнул на лавочку снаружи. Церемония прощания подходила к концу, и дружная троица Хелен — Тесла — Друитт спокойно обойдётся без его присутствия. Главное, потом не упустить Друитта: Джеймс оставил для старого друга прощальное письмо, и Деклан обещал, что передаст его лично в руки Джеку Потрошителю.


Но на улицу его выгнала не только усталость. Грегори Магнус и Дункан Маклауд должны были узнать о смерти Джеймса. Ситуация требовала проверки, и Деклан ожидал, что они прилетят в Лондон первым же рейсом. От их убеждённости, что Митос на самом деле мёртв, зависело многое, и жизнь Джеймса прежде всего.

«Логика, Макрей. Рассуждай логично. Грегори Магнус не горит желанием попасться на глаза своей дочери, близко он не подойдёт. Маклауд — чужак, его сразу засекут, Хелен или тот же Друитт. Значит, они где-то рядом, но где?»

Женщинам было проще: старинный трюк с пудреницей отличался простотой и сбоев не давал. Ничего, роль пудреницы с успехом сыграет экран мобильного телефона. Деклан притворился, что набирает сообщение, незаметно наклоняя телефон под необходимым ему углом обзора.

«Вот они, красавчики, сидят в кустах. И один, похоже, настроен на беседу».

— Добрый день. Меня зовут Ричард Коннор, я друг доктора Уотсона.

Деклан убрал телефон в карман и потёр переносицу.

— Он никогда о вас не рассказывал.

— Мы давно не виделись. Когда-то он обожал розыгрыши. В частности, исчезал, организуя свою «смерть», а через некоторое время появлялся, как чёрт из табакерки, с невинным видом: «Ребята, вы что, огорчились? Это же шутка».

— Вы забываетесь, мистер Коннор! Я лично забирал тело Джеймса и могу уверить вас со всей ответственностью, что он мёртв. Аппарат, который поддерживал его жизнь, в конце концов отнял её! Превратил его в иссохшую… мумию. Убирайтесь. И, клянусь Богом, если вы задержитесь здесь хоть на секунду, после вам придется обратиться к пластическому хирургу.

Маклауд побледнел.

— Мистер Макрей, я…

— Вон!


Маклауд не намеревался сдаваться, но двери церкви распахнулись, и Деклан встал, чтобы присоединиться к процессии и передать-таки Друитту злополучное (и немного помятое) письмо.

«Шевели ногами, не оглядывайся, продолжай изображать оскорблённого и убитого горем коллегу, но не переигрывай — БАФТА тебе по-любому не светит, а бессмертный друг Джеймса далеко не болван, может что-то заподозрить».


Перед вылетом из Лондона Деклан зашёл в участок к инспектору Лестрейду за маленьким непрозрачным пакетом. Воспользоваться необдуманным обещанием одного человека, поймать его на слове, чтобы сдержать обещание, данное другому человеку — в этом, как ни крути, всё равно был некий элемент подлости. Но угрызения совести безжалостно отправлены на задворки подсознания: новый паспорт, права и кредитные карточки помогут Эшли начать с чистого листа; к тому же он дал Джеймсу клятву позаботиться о его названой племяннице.


Три пересадки на пути в Старый Город слились в одно говорливое, суматошное марево аэропорта и бескрайних грозовых облаков в окнах-иллюминаторах. Самолетик на пятьдесят мест садился на полосу чуть ли не вслепую, ориентируясь лишь на параллельные полосы синих и жёлтых огней в мутной пелене дождя.


В зале прилета его встретил Уилл… на мотоцикле.

— Заделался крутым гонщиком, Циммерман?

— Пробки. Водить умеешь?

— С закрытыми глазами по пересечённой местности со скоростью двести миль в час.

— Руль твой.


Жизнь в Убежище Хелен Магнус, пожалуй, ему нравилась. На пару месяцев переложить ответственность на чьи-то плечи было заманчиво. Деклан сросся с мотоциклом в единое целое, преследуя то абнормалов, то торговцев, пытающихся этих абнормалов продать и наварить куш побольше. Уилл и Кейт относились к нему приветливо, но не навязывались, и он был им за это благодарен. А вскоре Хелен позвала его с собой в Нью-Йорк на переговоры с Теренсом Вексфордом — некоторым абнормалам идеально подошёл бы климат Кардиффа, и Вексфорд просил содействия: филиал Убежища в Уэльсе объявил себя независимым и прислушивался к мнению лишь двух человек — Джеймса Уотсона и Деклана Макрея. Те сумели организовать работу таким образом, что гордость валлийцев не страдала, и они знали, что всегда получат от лондонцев помощь в случае локального форс-мажора.


Деклан позвонил в отель Филиппа Уинкотта из туалета аэропорта имени Джона Кеннеди. Как он и рассчитывал, разговор с Теренсом занял от силы полчаса, дальше инициативу перехватила Хелен, а Деклан сослался на головную боль. Ещё час ушёл на поиски бистро, около которого на скамейке сидела Эшли с тёмных очках и цветастом платке.

— Агента 007 выдавал то ли навороченный автомат, то ли волочившийся за ним парашют, — преувеличенно весело произнёс Деклан, присаживаясь на край.

— Привет.

— Держи. Теперь тебя зовут Эллисон Нэш, ты родилась в Глазго, училась в Оксфорде, переехала в Калифорнию, чтобы поступить в университет Беркли.

— Однако…

— Не поверишь, но я родился в Шотландии, в Ивернессе, если быть точным.

— Ну, и где твой шотландский акцент?

— Моя семья переехала в Манчестер, когда мне было полгода. Мы жили там лет пятнадцать, я обзавёлся неповторимым прононсом рабочих с окраины. Афганистан его лишь закрепил. Когда я попал на работу в Убежище, Джеймс заставлял меня сутками смотреть новости БиБиСи, чтобы я научился правильно говорить, представляешь?

— Садист, — Эшли усмехнулась, провела пальцами по пакету с документами, как слепая. — Чудно… Там, у Культа всё было как в тумане. Они перестарались с препаратами, мне кажется, потому что, когда я телепортировалась, туман рассеялся, и я снова была собой. А потом я услышала голос дяди Джеймса. Как сообщение на автоответчике, только этот автоответчик у тебя в мозгу.

— И что он сказал?

— Чтобы я держалась и была храброй, и позвонила тебе.

— Эшли, насчёт твоего возвращения домой… Джеймс говорил что-то про временной парадокс, и что тебе пока туда нельзя, года три-четыре, я мало что понял, если честно, но…

— Деклан, я не собираюсь возвращаться домой. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем.

— Почему?

Эшли выпустила когти на правой руке, разглядывая их, будто впервые их заметила.

— У меня классный маникюр, ты не находишь? Мама меня любит, но она сначала учёный и лишь потом — человек, подаривший мне жизнь. Не хочу провести оставшиеся мне годы под домашним арестом.

Её голос звучал, как осколки хрустальной люстры, тогда на лестнице, когда погасла последняя вспышка энергетической Передачи и Джеймса перестало трясти, и Деклан без колебания накрыл острые когти своими хрупкими человеческими пальцами. И это было той самой каплей, что переполнила чашу. Эшли ткнулась носом в его шею и разрыдалась. Деклан обнял её покрепче: останавливать такие слёзы было бесполезно — высохнут сами, заодно обнулится нервное напряжение — паровые котлы без клапанов рано или поздно взрываются.

Затрезвонил мобильник; Эшли отодвинулась, втягивая когти и неловко вытирая щёки.

— Кто? — спросила она, когда Деклан сказал в трубку: «Скоро буду» и убрал телефон в карман куртки.

— Хелен. Закончила совещаться с Вексфордом.

— Зовёт к ноге?

— Подождёт полчаса. Идём, я посажу тебя на автобус.

— Куда?

— Тарпон Спрингс, штат Флорида.

— И что я там забыла?

— У моего друга, отца Пола, там приход. Мы с ним служили вместе. Он родился в Бирмингеме, и видишь, как всё обернулось. Флорида, надо же. При церкви есть пансион, где не спрашивают имен и где ты сможешь отдохнуть и подумать, что делать дальше.

— А ты не опасаешься, что я… причиню твоему другу вред?

— Нет. Ты пробыла в Нью-Йорке три недели. У тебя появилось желание кого-нибудь пристукнуть?

— Кассиршу в супермаркете.

— Кассирша не считается. Мы все хотим убить кассиршу, особенно если работает единственная касса, а оператор выпил тормозной жидкости.

— Уговорил. Где здесь автобус во Флориду?


У чувства вины перед Хелен бульдожья хватка, но Деклан научился с ним справляться. Джеймс недвусмысленно намекнул на то, что преждевременное возвращение блудной дочери в Старый город создаст трещины во времени и пространстве, а в одиночку отвечать за треснувший временной континуум Деклан не испытывал ни малейшего желания. Кроме того, у него было другое занятие — он проверял почтовый ящик, адреса электронной почты, тайники лондонского Убежища в ожидании знака от Джеймса. Пустая открытка, пара бессмысленных фраз — что угодно, свидетельствующее о том, что Джеймс жив и в безопасности.


Но миновало три с половиной года, прежде чем Деклан осознал, что знака не будет и аэропорт Хитроу стал местом его прощания с другом и начальником. Они не увидятся больше, и пора это признать и перестать жить прошлым. Эшли смогла, и у него тоже всё получится.

IV: Париж

— Ну, пожалуйста…


Деклан закатил глаза, но решил, что скрипеть зубами, во-первых, неэстетично, а во-вторых — вредно. Кроме того, сердиться на Катрин Марешаль было абсолютно невозможно. Этому препятствовал не только испуганно-умоляющий взгляд, но и вся внешность главы парижского Убежища, вызывающая ассоциации с оленёнком Бэмби: тонкая беззащитная шея, худоба «это ещё не анорексия, но сравнения с щепками уже напрашиваются» и вечно содранные коленки. Опять же, многолетнюю дружбу со счетов никуда не скинешь.

— А почему ты не можешь поговорить с Хелен сама?

— Я её боюсь.

— И поэтому ты срочно вызвала меня в Париж — только для того, чтобы телеконференцию вёл я? Кати, это несерьёзно.

— Я ей не нравлюсь. И вообще она считает, что я слишком молода для этой должности.

— Ты хамелеон, а не телепат. Если бы Хелен так думала, она бы никогда не одобрила твою кандидатуру.

— Я тебя очень прошу…

— Ладно, чего не сделаешь ради старых друзей, но тебе это обойдётся дороже, чем ужин в «Максиме».

— И чего же ты хочешь, cher ami?

— Попасть в Лувр, когда там нет других посетителей.

— Заметано.

Деклан усмехнулся и положил в рот ещё кусочек стейка. Шеф-повар «Максима» не зря получал свои деньги.


Сознавать, что некоторые вещи не меняются, было радостно. И пусть Кати больше не красила волосы в ядерную смесь синего, зеленого и рыжего, а в её носу не болталось металлическое кольцо, смешливая и немного наивная студентка Эксетерского университета никуда не делась — просто приобрела привычку вылезать на поверхность в самые неподходящие моменты. Например, во время общего совещания глав Убежищ на тему, что делать с англичанами, которые пытались продать абнормалов, пойманных в Канаде, на французском чёрном рынке. Собственно, это была одна из причин, почему Кати попросила Деклана присутствовать на упомянутом совещании лично. Заодно появился повод показать другу Париж. Ведь они знакомы больше десяти лет, Деклан исколесил почти всю Европу, а вот во Францию заглянуть времени не находилось: мешали то разбушевавшиеся динозавры/население Плоской земли/неопознанные существа из космоса (нужное подчеркнуть), то ещё какие-нибудь непреодолимые обстоятельства вроде тех, что прописывают в коммерческих договорах мелким шрифтом.

— Кати, ты мне ничем не обязана, и я не английская королева, чтобы мне приемы устраивать.

— Ты меня спас, но так и не дал мне возможности отплатить за добро, поэтому не мешай девушке развлекаться.

— Налогоплательщики не одобрят.

— Мы им не скажем.


В июле тысяча девятьсот девяносто восьмого года Джеймс отправил Деклана в Шотландию на переговоры с местным филиалом Убежища. Его возглавлял Эзра Джонс — брюзга, мизантроп и, естественно, абнормал. Создавалось обманчивое (обманчивое ли?) впечатление, что Деклан Макрей — единственный человек, занимающий в сети Убежищ пост заместителя главы Дома, и, положа руку на сердце, иногда решения Джеймса приводили его в замешательство. Послать представителя ненавистного Эзре вида, чтобы убедить старика не развязывать локальную войну с жителями острова Хирте (именно там располагалось шотландское Убежище) — где логика? Он был уверен, что Джонс на порог его не пустит, какая уж тут мирная дискуссия. Джеймс думал иначе. И к удивлению Деклана, он оказался прав. Эзра вышел на крыльцо с ружьем, высказал свое далеко не лестное мнение о людях (Деклан узнал много новых гэльских ругательств, значительно обогатив свой и без того обширный словарный запас), а после втащил ошарашенного гостя в дом, усадил на деревянную скамью и достал из буфета пыльную бутыль с виски. «Абнормал-алкоголик, только этого мне не хватало», — подумал Деклан и героически осушил предложенный стакан одним глотком. Не закашлялся он лишь чудом. Эзра одобрительно хмыкнул, и остаток вечера они провели за изучением карт и юридических документов, восходящих к двенадцатому веку. А утром вместе отправились к мэру острова, представляющего собой один большой город: в 1930 году местное население было эвакуировано в связи с эпидемией, и люди появились здесь вновь лишь пятьдесят лет спустя, не подозревая о своём соседстве с другими разумными видами. От их предложения мэр отказываться не стал, ибо, к счастью для проживающих на острове десяти тысяч человек, дураком он не был. Лондонское убежище получало запасное укрытие на случай, если в самом Лондоне возникнут проблемы, шотландский филиал — гарантию, что управлять жизнью местных абнормалов будут исключительно они сами, а мэр — обещание, что если местные первыми не полезут с недобрыми намерениями, их никто не тронет.

С Эзрой они расстались «друзьями навек», и Деклан уселся в лодку, которая должна была довезти его до «цивилизации», а уж оттуда паром и автобус доставили его в Эдинбург, где он оставил свою машину.

Он ехал по центральной улице, ругая навигатор последними словами, ибо прибор нагло отказывался признаваться, где выезд на трассу М6, когда девушка в измазанной грязью и травой куртке рухнула ему под колеса, как при замедленной съемке.

Деклан резко затормозил, благодаря Бога, что машина тащилась с черепашьей скоростью, и выскочил наружу. Девушка не двигалась — потеряла сознание, но явных травм он не обнаружил, хотя некоторая странность всё же бросалась в глаза: кожа на её лице и ладонях была разного цвета — землисто-серый перетекал в тёмно-зеленый, кое-где оставляя просветы для естественного оттенка, характерного для белой расы.

Деклан кое-как усадил её и легонько встряхнул. Девушка застонала, приходя в себя, и через мгновение резко отшатнулась, ударившись затылком о капот.

— Эй, осторожнее, давай обойдёмся без сотрясения мозга, ладно?

— От-п-пустите м-меня…

— Отпущу, но сначала помогу вам встать. Как вы себя чувствуете?

— Всё кружится…

— Хреново… Я вызову «Скорую помощь».

Она отчаянно замотала головой, вцепившись в приоткрытую переднюю дверцу.

— Не надо!

Её ладони были практически не видны на фоне хромированного металла.

Какой же он идиот. Девчонка — абнормал, скорее всего, хамелеон, в обычную больницу ей нельзя.

— Хотя бы сядьте.

— Нет!

Похмелье ластиком стирало остатки терпения; Деклан бесцеремонно схватил пострадавшую упрямицу за шкирку и потащил к багажнику, второй рукой нажимая соответствующую кнопку на электронном ключе-брелоке.

— Вот. Смотрите.

— Зачем?

— Лопата.

— Здесь её нет!

— Вот именно.

— Причём тут лопата?!

— Согласитесь, что без неё у меня вряд ли получится закопать ваше бездыханное тело в ближайшем лесочке по всем правилам. Поэтому садитесь в машину, меня в Лондоне ждут. Кстати, я Деклан Макрей.

— Кати. Катрин Марешаль.

С опаской устроившись на заднем сиденье и стараясь казаться как можно меньше, Кати рассказала, что она учится на третьем курсе в Эксетере и что их группу отправили в туристическую поездку по Шотландии — Глазго, Перт, Ивернесс, Эдинбург. В последний вечер в Эдинбурге Кати заблудилась и отстала от однокурсников, а когда добралась до автовокзала, то узнала, что автобус ушёл без неё. В кафе, куда она зашла, чтобы выпить кофе и успокоиться, у неё украли сумку с деньгами и документами — ничем не примечательная история студентки-иностранки в чужом городе.

— Неужели никто даже не попытался вам помочь?

— Все от меня шарахаются — считают, что у меня какая-то жуткая и заразная кожная болезнь. Вы первый, кто так не сделал.

— Простите, если я вас напугал. Я не маньяк, честное слово.

— Ну, у вас же нет лопаты…

Оба рассмеялись, и тут желудок Кати предательски заурчал.

— У меня есть кофе и бутерброды. Хотите?

— Деклан, вы ангел!

— Крылья пока не выросли, нимб тоже. Вроде бы. Поэтому не расстраивайтесь, но я обыкновенный человек.


Оставшиеся до Лондона шестьсот километров Кати безмятежно проспала под теплым и мягким пледом в красную и чёрную клетку, и лишь подъехав к воротам Убежища, Деклан сообразил, что, кроме имени и фамилии (а ещё — теоретически — Эксетера), ему про свою попутчицу толком ничего не известно. Да и Джеймса он не предупредил. Но тот, как всегда, изображал невозмутимую неподвижность, свойственную разве что памятникам знаменитых учёных или композиторов.

— Добро пожаловать, m-lle Марешаль. И как давно проявились ваши способности?

— К-какие способности?


В общежитие Кати не вернулась, а вскоре и вовсе перевелась в Лондонскую школу экономики.

— Ты и доктор Уотсон дурно на меня влияете, — утверждала она. — Хотя шансы искусствоведа превратиться в хорошего экономиста всё равно невелики.

— А как же ломка стереотипов и расширение горизонтов?

— Поэтому я ещё отсюда и не сбежала.


Прочие сотрудники лондонского «приюта для особо одарённых» привыкли к присутствию вихря с огненными волосами и певучим грассирующим голосом мгновенно, но долго дразнили Деклана «спасителем бродячих котят». За его спиной, разумеется. С появлением Алистера Грина история повторилась, но Деклан не обижался — пусть веселятся, главное, чтобы Кати (а после — и Алистер) не обиделись на «котят». Последствия могли быть непредсказуемыми.


Окончив учёбу, Кати улетела в Париж — трудиться помощником главы французского Убежища. И когда мадам Зарина впала в положенную её виду спячку на пятнадцать лет, заняла её место. Что, впрочем, не мешало m-lle Марешаль два раза в неделю слать Деклану панические письма по электронной почте с воплями «Помоги, я гуманитарий!!!».


Совещание, посвященное контрабандистам, не явилось исключением. Но если Магнус и была недовольна, увидев Деклана рядом с Кати непосредственно во плоти (вместо экрана), то она ничем этого не показала. Решение глав Убежищ не блистало оригинальностью: торговцев абнормалами посадить (по сфабрикованному обвинению, но что делать, если настоящее преступление отсутствует в уголовном кодексе), часть абнормалов оставить в парижском Убежище, а всех тех, кто там не поместился, отправить в шотландский филиал. Деклан в красках представил, как «обрадуется» Эзра, и вздрогнул. Но сказать Магнус: «Хелен, я столько не выпью» было немыслимо, хотя и соблазнительно.

— Ничего, — сочувственно улыбнулась Кати, когда Хелен отключилась, — давай, кроме Лувра, я покажу тебе музей магии?

— Магии мне на работе хватает, но в любом случае спасибо.


Пустой Лувр поражал своей масштабностью, но не вызывал ощущения неуюта. Деклан устремился к «Моне Лизе»:

— Кати, у неё нет бровей! Это потрясающе!

— Это Леонардо, имей уважение к гению!

— Но у неё действительно нет бровей!

— Деклан, ты неисправим! Любопытно, что бы ты сказал об офортах Гойи.

— Между прочим, я был на выставке офортов Гойи в музее современной истории.

— И где же располагается этот замечательный музей?

— В Москве.

— Боже, мне следовало отвести тебя в «Лидо»!

Кофе и пирожные в кафе на набережной стали достойным завершением вечера.

— Когда у тебя самолёт?

— У меня билет с открытой датой.

— Отлично. Встретимся через пару дней, погуляем по парку, как в старые добрые времена?

— С удовольствием. Всегда мечтал узнать, чем классический английский парк отличается от французского.


Было у него и ещё одно дело — свёрток с лаконичной надписью «для Мака».

«Передашь посылку Маклауду,только если случайно окажешься в Париже. И чем позже это произойдёт, тем лучше».

Что же Джеймс имел в виду? Загадочно и абсолютно непонятно, ибо перед Декланом представала лишь часть картины, причём не самая большая.

«Ты сам выбрал это, Макрей». Если бы тогда он задал вопрос, Джеймс бы ответил, несомненно, ответил бы, но время утекало водой через сито, и он не стал ничего спрашивать. Наверное, зря. Но…

«Если бы я всегда говорил правду, я бы не нуждался в твоём доверии», — произнесенное с проникновенным взглядом глаза в глаза, чёрт бы его побрал.


В баре «Blues Noir» было немноголюдно, несмотря на поздний час. Грегори Магнус бренчал на гитаре, «Ричард Коннор» потягивал тёмное пиво. Оба синхронно повернулись к нему с одинаково насторожённым выражением на лицах.

— Извините, должно быть, я ошибся. Я искал Дункана Маклауда.

— Это я.

— Мне нужен Дункан Маклауд из клана Маклаудов, а не какой-то левый парень, мистер Коннор.

— Всё же это я. Вы уж меня извините, на похоронах я намеренно ввёл вас в заблуждение.

— Тогда это для вас.

— Митос, он… Он жив?

— Свёрток лежал у меня четыре года. Я ничем не могу вам помочь, простите.

— Что в нём?

— Откуда мне знать? У меня нет привычки совать нос в чужие посылки.


Искушение передать Магнусу-старшему привет от Хелен будоражило кровь, но страх выдать Джеймса и как-то навредить его планам был сильнее. Деклан удовольствовался тем, что внутренне усмехнулся, представив себе реакцию Грегори, и, торопливо попрощавшись, вышел на улицу.

Отель, в котором он остановился, находился в соседнем квартале, ночь выдалась теплой, и Деклан подумал, что короткая прогулка пойдёт ему на пользу. Он проветрится и заодно проверит, не почудилось ли ему ознобное чувство в позвоночнике, что не раз спасало ему жизнь в Афганистане и предупреждало об опасности в Убежище. Он не мог отделаться от мысли, что за ним кто-то следит, а витрины при грамотном использовании играли роль зеркала, отражающего того, кто ведет слежку, не вызывая лишних подозрений.

Особого успеха он не добился, но в стекле обувного магазина на какую-то микроскопическую долю секунды мелькнула худая и высокая фигура в тёмном длинном пальто.

В холл отеля Деклан шагнул неспешно и расслабленно, не оглядываясь. Ознобное чувство пропало, и он выдохнул с облегчением. У стойки администратора ему вручили стопку телефонограмм и буклетов — он забыл свой мобильник в номере, — и, пожелав миловидной m-lle Дельтентр спокойной смены, Деклан начал подниматься по лестнице на третий этаж.

В комнате он небрежно швырнул ключи на журнальный столик и уселся в кресло, перебирая бумажно-рекламный улов. Сообщение от Кати с напоминанием о запланированной прогулке в парке Багатель, просьба Хелен перезвонить, отчёт Алистера Грина (в двух словах — «никаких происшествий») и белый конверт с надписью «à Monsieur Declan Macrae» каллиграфическим почерком с идеальным наклоном вправо, знакомым Деклану, как собственное имя.

Сердце замерло и заколотилось взбесившимся двигателем. В конверте была реклама экспозиции «полного собрания творчества Ван Гога» в музее Орсэ. И больше ничего. Джеймс хотел, чтобы он приобщился к наследию великого художника? Нет проблем, он пойдёт и приобщится. Просвещение и культура — залог духовного развития, с этим не поспоришь.

Но Деклана беспокоила фигура в тёмном пальто. Существовала вероятность, что это был не Джеймс, а кто-то, кто желал ему зла. Например, шпион из группы Бессмертных охотников, бредящих Игрой, из-за которых Джеймс и скрылся в тени, обеспеченной ложью Деклана и смертью Свена-Викинга. Поэтому утром он позвонил Кати, и они поехали в Версаль — любоваться замком, фонтанами и геометрическими деревьями и кустарниками. А на следующий день настал черед музея магии и катакомб.

После этого визит Деклана в Орсэ будет естественным и закономерным. Теоретически.

На кассе он приобрёл небольшой альбом с репродукциями картин Ван Гога размером с ежедневник и прошествовал в зал, останавливаясь на несколько минут перед каждым экспонатом. Деклан не знал, что должен найти, и лишь надеялся, что поймёт оставленный Джеймсом намёк на дальнейшие действия.

И этот намёк не заставил себя ждать. В переходе между залами на него налетела девушка в зеленом коротком пальто и бордовом шарфе, с растрепанными волосами (эта растрепанность была плодом усилий дорогого парикмахера) и ярко-зелеными линзами: типичная ученица художественного колледжа в глазах окружающих.

— Monsieur, vous avez laissé tomber votre livre, — сказала она с сильным польским акцентом, протягивая ему упавший на пол альбом.

— Merci.


Деклан покинул музей (после того, как прошёлся по всем залам) и осторожно пролистал книгу за чашкой кофе с круассаном в полюбившемся кафе. Между «Ирисами» и «Пшеничным полем с воронами» воткнулась в разворот белая прямоугольная карточка; на ней тем же каллиграфическим почерком было написано место, рядом с которым в Сене плескалась некая баржа.


Вещи Деклан бросил в отеле, взяв с собой только пару футболок, телефон и ноутбук.

«Кати, дорогая, в парк мы попадём как-нибудь в другой раз».

Вдоль набережной он шёл, засунув руки в карманы куртки и насвистывая «Pretty Vacant», высматривая нужное судно, чтобы одним прыжком преодолеть мостки и, спустившись по узкой лестнице, постучать в деревянную дверь.

V: Вместо эпилога

Владелец телефона: Макрей, Д.

Номер: +44 XX XXX XX XXX.

Голосовая почта: включена.

Принято: 7 новых сообщений.

Оправлено: 2 сообщения.


Абонент: Алистер Грин

Добрый вечер, босс. На звонки вы не отвечаете, на электронные письма не реагируете. Решили удариться в загул? Слава тебе, господи, продолжайте в том же духе! Три года без отпуска — это чересчур, Пенни подтвердит. У нас всё в порядке. Сид воспламенил взглядом персидский ковер, но мы всё потушили. Самец бронтозавра оказался самкой — вчера он снес яйцо. Что ещё… Утром по Риджент-стрит разгуливал Автобус, я имею в виду нашего шестилапого кота размером с овцу. Сбежал, пока Тэм выгуливала его в саду. До сих пор не понимаю, как такая махина между прутьями ограды протиснулась. Но всё под контролем, честное слово. До связи, желательно нескоро.

Абонент: Хелен Магнус

Деклан, если не ошибаюсь, Джеймс когда-то сталкивался с человеком-амфибией. Ты упоминал, что несколько лет назад вы начали оцифровывать рукописный архив. Не уверена, успели ли вы добраться до 1901 года, но копии его записей мне бы очень помогли. Спасибо.

Абонент: Хелен Магнус

Деклан, мне правда нужны эти записи.

Абонент: Один назойливый капитан (не брать трубку)

Макрей, я же извинился за реткон. Три раза! И я по-прежнему хочу получить Мавануи обратно — вы в своём Убежище даже не знаете, как её правильно кормить. Ну пожалуйста. Обед (или ужин, а также завтрак) за мой счёт.

Абонент: Кати Марешаль (Парижское убежище)

Деклан, cher ami, признавайся, что ты натворил! Тебя уже с собаками разыскивают: Хелен Магнус — раз, Юки-сан из Убежища в Киото — два и какой-то странный тип с шотландским акцентом и полным отсутствием вкуса в том, что касается одежды, — три. Я им всем сказала, что ничего не знаю (и не погрешила против истины), но на всякий случай предупреждаю: береги себя, дружище. И позвони, если тебе будет нужна помощь, любая! У меня наконец-то появится шанс вернуть долг — я не забыла, как ты меня спас от голодной смерти в Эдинбурге!

Абонент: Уилл Циммерман

Деко, где тебя черти носят? Уже две недели от тебя ни слуху, ни духу. Сделай одолжение, позвони Хелен, пока она не подключила к поискам Интерпол и МИ5!

Абонент: Неизвестен

Мистер Макрей, ваш телефон мне дал Джо. Ну, или Грегори, смотря какое имя вам знакомо больше. Две недели назад вы отдали мне посылку от нашего общего друга, помните? Я, эээ, разобрался с её содержимым, и теперь мне необходимо с вами срочно поговорить. Это важно. Перезвоните мне по номеру +33…

С уважением, нелевый парень из известного вам клана.
Адресат: Хелен Магнус

Мой заместитель Алистер Грин перешлет тебе материалы про человека-амфибию. И мое заявление на отпуск. По всем вопросам обращайтесь к нему. Со мной всё в порядке, просто я три года работал без выходных, и настала пора немного отдохнуть. Пламенный привет Уиллу, Генри и Николе. И напомните Уиллу, что я терпеть не могу сокращения от своего имени.

Адресат: Алистер Грин

Эл, оборона крепости на тебе: в моем компьютере (и не делай вид, что не взломал мой пароль) ты найдешь директорию «Протокол номер девять». До моего возвращения действуй в соответствии с тем, что там написано. Я на тебя рассчитываю. Официально я в отпуске, а неофициально — скрести пальцы на удачу. И отправь Хелен файлы, касающиеся человека-амфибии (литера A, год 1902), ладно?


Владелец телефона: Маклауд, Д.

Номер телефона: +33 XX XXX XX XXX.

Принято: 1 новое сообщение


Абонент: не определен

Номер телефона: не определен

Ну что ж, нелевый парень из клана, Большой брат не дремлет, поэтому наше обычное место, интервал 1–2, 4–6. И добро пожаловать на второй уровень. М.

argentum_ls (LadySilver) И ад следует за ним

К моменту появления Митоса бар был забит полностью. Он переступил порог, подгоняемый зимним ветром, который попозже принесет обещанный снегопад, а пока только стряхнул снежную пыль с его плеч. Внутри было жарко и душно, пахло пивом и испарениями от множества людей, толкущихся вплотную друг к другу.

Задержавшись на мгновение у входа, он снял свой плащ и повесил его через руку, не забывая, как всегда, сжимать меч, скрытый в складках. Хотя гуляки могут подумать, что оружие — часть костюма, рисковать не стоило. Нарушить общественную тишину и порядок было последним, что он хотел сделать в этот вечер[1].

Музыкальные записи гремели вокруг так, что посетителям приходилось кричать, дабы быть услышанными. Казалось, это только добавляло им энтузиазма. Чтобы попасть к бару, ему пришлось протолкаться через такую людскую давку, наступив на несколько пальцев. Ничего нового, на самом деле.

Никто не выглядел встревоженным, людей занимало, скорее, что при таком большом количестве развлечений им может просто не хватить времени на всё. В толпе он заметил группу людей, одетых в наряды из металла и кожи в стиле стимпанк, шумно танцевавших в необычной манере; участники другой компании, в «гавайских» рубашках и с цветочными гирляндами, по очереди дергались у крупнейшей акустической системы, которую он когда-либо видел; и еще одна группа, более трезвые, одетые в свою офисную одежду, громко спорили о том, должны ли они строить планы на следующий день или нет.

Митос мысленно улыбался, глядя на этих людей и вспоминая всех остальных, виденных на протяжении тысячелетий, кто предпочитал праздновать, каким бы отчаянным ни был предлог. Он помнил слишком много других случаев, когда люди собирались в церквях и жались друг к другу, хотя не было даже подходящего предрассудка, чтобы показывать их рвение. Он почувствовал, что будет наслаждаться этим праздником — после того, как позаботится о неких главных делах, которые действительно не мог больше откладывать.

В самом баре было на несколько децибел тише, достаточно для того, чтобы появление Митоса не прошло совершенно незамеченным. Как и остальные комнаты, бар был заполнен, за исключением одного свободного посадочного места у конца стойки, которое, очевидно, было в резерве, хорошо охраняемое сидящим рядом человеком, смахивающим на короля, наблюдающего за королевским приемом. Туда и направился Митос, зная, что место придерживалось для него.

Джо сидел, расслабившись на своем табурете, греясь в энергии комнаты, полузакрыв глаза от удовольствия. Эмоциональное возбуждение вечера разгладило печать лет на его лице и, казалось, пронизало его тело. Несмотря на то, что на нем были только футболка и джинсы, он выглядел одетым строже, чем многие из тех, среди которых Митос прошел. Джо глянул мельком на приближающегося гостя — тому показалось, что хозяин старается скрыть от него какой-то сюрприз — и жестом указал на пустой стул, как и ожидалось.

— Вот и человек часа, — прокомментировал он, когда Митос протиснулся рядом с ним. — Я понял, что хотел видеть тебя здесь сегодня вечером.

— Маклауд сообщил тебе, что я приду? — спросил Митос. Он засунул свой плащ под стойку, используя меч в качестве импровизированной вешалки, затем расположился так, чтобы вообще скрыть его наличие там. Сиденье было холодным, а участок барной стойки перед ним — чист и пуст, и Митос на миг призадумался: Джо действительно сохранил бы это место незанятым всю ночь, если бы он не появился — в то же время понимая, что вопрос теоретический.

— Нет, — сказал Джо, подтверждая вывод Митоса. — Ты просто становишься предсказуемым в старости.

— Я? — Митос коснулась его груди в притворной обиде. — Я полон сюрпризов.

— Не сомневаюсь, — возразил Джо. Он снова кивнул бармену и указал на Митоса, чтобы тому подали пиво. — Но не в этот раз, однако. — Коричневая бутылка появилась на столешнице почти сразу же, без вопроса о предпочтениях. Митос покачал головой, на мгновение соблазняясь отправить ее обратно и заказать другой сорт, просто чтобы сбить Джо с толку, затем решил, что сейчас провоцировать того не стоит. Он также заметил, как Джо кивком отослал бармена прежде, чем тот успел спросить о чеке. Во всяком случае, напитки в доме были. И ему показалось, Джо собирался быть единственным поставщиком сюрпризов в эту ночь. Что бы это ни означало.

— Хорошая посещаемость сегодня вечером, — заметил Митос, намереваясь быть сейчас нейтральным. Он осторожно взял пиво. Его руки снаружи были все еще холодными и не отличались от холода бутылки, что было удобно. — Ты думаешь, они знают, что ничего страшного нет? — Он кивнул в сторону толпы посетителей, слушая долетавшие отрывки здравиц и разговоров.

Джо тоже наблюдал за толпой, кивая в такт музыке.

— Я думаю, что люди используют любой предлог, чтобы выпустить немного пара, — заключил он, отворачиваясь. — Это хорошо для бизнеса, так кто я такой, чтобы отказывать им в этом? — Перед ним стояла его собственная бутылка, покрытая блестящей влагой. Похоже, он еще не пил из нее. Джо взял ее, оставив кольцо стекшей с бутылки воды на поверхности деревянной столешницы. — Итак, что привело тебя в мой скромный, маленький бар сегодня вечером?

— Ты еще не знаешь? — спросил Митос, немного удивленный тем, что Маклауд действительно не подготовил Джо к его визиту. Если Джо не знал, но придерживал для него табурет незанятым, тогда Митос действительно может не изменять привычке и ничего не делать вообще.

— Я сказал, что ты предсказуем. Я не говорил, что я всесилен, — ответил Джо. — В сегодняшнюю, ночь из всех ночей, ты не мог не появиться. Во всем этом слишком много иронии для тебя, чтобы пропустить. Теперь, когда ты здесь, я думаю, что это больше, чем невольная шутка. Итак, существует нечто, что я должен знать?

Митос слегка нахмурился, Джо явно спрашивал наудачу. По его пристальному взгляду, сжатым губам можно было предположить, что он рассчитывает получить не единственный ответ.

— Маклауд попросил меня проверить, как тут у тебя. Он сказал, что беспокоится о тебе. — То, что он сказал на самом деле, было сформулировано значительно сильнее и звучало как требование, а не просьба. Если бы это относилось к кому-то, кроме Джо, Митос в ответ наговорил бы Маклауду всякой чепухи и исчез на несколько лет.

Джо немного расслабился и продолжил играться с бутылкой пива. Было похоже, что она успеет согреться прежде, чем он начнет ее пить.

— Он думает, что мне пора в отставку, не так ли? — судя по тону, Джо не сомневался в этом вопросе.

Митос на мгновение пригляделся к человеку, разбирая следы прожитых лет. Его волосы стали почти чисто-белыми, а морщины вокруг глаз — длиннее и глубже. Во внешности не было ничего неожиданного. Большую озабоченность вызывало то, что Митос не мог видеть. Сердечный приступ Джо несколько недель назад напугал их, и Маклауд упомянул проблемы с высоким давлением и уровнем холестерина.

— Он думает, что кое-кто, предполагавший выйти на пенсию десять лет назад, поступает не лучшим образом.

Джо фыркнул и, наконец, глотнул свое пиво.

— Что я могу сказать? Мне хочется по-прежнему иметь занятие.

— Есть разница между быть при деле и угробить себя работой, Джо. У тебя есть бар и твоя музыка. Может быть, пришло время сделать шаг назад и получать удовольствие от них. Наблюдатели могут прекрасно прожить без тебя. — Невысказанное — «ты не так молод, как раньше» — явно висело в воздухе, оба они, используя иронию, аккуратно обходили фразу и ее последствия.

— Это было бы возможно, — ответил Джо, — но времена меняются. Они нуждаются во мне больше, чем когда-либо. Адом клянусь, им понадобится каждый обученный Наблюдатель, который может быть в поле. Они могут оказаться в таком отчаянии, что позвонят Адаму Пирсону и позовут назад.

Брови у Митоса поползли вверх. Наблюдатели позовут известного Бессмертного назад на службу? Нет ли у Джо проблем со здоровьем, но уже не физическим? Он развернулся на стуле, чтобы получше рассмотреть приметы старости у человека, но не увидел ничего, намекающего на проблемы с памятью.

— Какие-то особые основания?

— Я видел несколько сообщений, — сказал Джо. И замолчал, поджав губы; похоже, он не был уверен, сколько можно сказать.

Митос потянулся, чтобы ослабить напряжение в плечах, и затем оперся локтями о стойку — просто парень, общающийся с другом, никакого давления. Он хотел дать Джо время подумать, не отталкивая. Его наблюдательская присяга уже давно была более податлива, чем полагалось, но это не облегчало для Джо процесс ее слома каждый раз, когда он это делал. И было очевидно, что сейчас ситуация из наиболее сложных.

Джо выглянул из-за стойки, проверяя, справляются ли бармены, не случилось ли давки среди клиентов, которые все нуждались в добавках и свежих напитках, чтобы смочь продержаться до полуночи. Бармены двигались с хорошо отработанной легкостью, и Джо наблюдал за ними с восхищением в глазах, даже когда в голове, судя по выражению его лица, продолжался внутренний спор, о чем стоит говорить. Наконец первая волна клиентов схлынула, и Джо сказал:

— Пара твоих знакомых потеряла свои головы на этой неделе.

Спина Митоса напряглась, и он почувствовал, как выражение его лица гаснет, вся видимость расслабленности ушла. Сформулированная Джо мысль стала для Митоса сигналом тревоги. Обычно он узнавал, что ему нужно было знать, через свою собственную сеть шпионов и осведомителей и дискуссионные группы интернета, которые не знали, что они работали в качестве шпионов и осведомителей, а тут Джо намекал о чем-то, что Митос должен был уже знать, но не представлял.

— Я знал много людей, — прокомментировал Старейший, чтобы скрыть свою озабоченность по поводу людей, которые потеряли свои головы.

Джо подождал, пока бармен отошел, чтобы справиться с новой группой гостей, прежде чем закончить свою утечку информации. Он произнес имена с несвойственной ему прямотой.

Бессмертный вспомнил их, но знанию этому лучше было сгнить на дне океана, чем дойти до Джо. Чем меньше рассказывать реальную историю Митоса, тем лучше для всех, так как ничему хорошему они не научатся. Свою реакцию он спрятал за глотком пива, затем повторил:

— Я знал много людей.

— Так эти ребята ничего не значили для тебя? Они были старыми. По крайней мере, по паре тысяч лет.

— Старость относительна, Джо. Как я уже сказал, я знал много людей. Я не могу следить за всеми, с кем пересекался.

Джо мгновение изучал его, как будто обдумывал, назвать ли это ложью, затем сощурился упрямо и зашел с другой стороны.

— У тех двоих головы были взяты почти одновременно… можно сказать, что Сбор начинается. — Джо покачал головой, как будто его умозаключение было единственно возможным, и он был вынужден сделать именно его.

— Сказать так нельзя, — возразил Митос, не желая дальше лгать, даже самую малость. — Ваши Наблюдатели пытаются увидеть систему, где ее нет. Должно быть, что-то в воздухе. — Он бросил значительный взгляд через плечо на толпу, большинство в ней, более половины, уже глядели только в бокалы.

У дальней стороны комнаты группа гуляк, шумно запинаясь, пела хором популярную когда-то, но снова актуальную песню.

В колебаниях уровня шума наступил отлив, достаточно длительный для их возгласа:

— И мне-е-е хорошо-о-о! — и так несколько раз. Кто-то подбадривал их, и в бар ворвались аплодисменты и предложения тоста, которые сменились взрывом смеха и требованиями повторить. Был ли это запрос на пиво или песню, Митос не узнал.

Его обвинение не было пропущено Джо.

— Ты действительно думаешь, что мои Наблюдатели делают поспешные выводы?

Пиво оставалось на донышке, так что Митос допил и поставил опустевшую тару на стойку, прежде чем выдать настоящий сюрприз.

— Сбора нет. Это миф.

Рот Джо открывался и закрывался беззвучно. Он сглотнул, откашлялся, затем поднял морщинистую, хотя до сих пор сильную, руку к глазам.

— Ты меня разыгрываешь. Нет? Ты не шутишь? Все время, что мы знаем друг друга, ты даже не почесался прояснить, только теперь?

— Неважно, что не раньше, — ответил Митос просто. — Не было никаких причин, чтобы сообщить это. Кроме того, я говорил тебе, я полон сюрпризов. — Он чуть улыбнулся, чтобы сгладить остроту.

— Ты действительно говоришь мне, что Сбор — это просто вариант пророчества о конце света?

— Пророчество слишком великодушно к миру, но да. В основном.

Джо покачал головой.

— Как ты можешь быть уверен? Нет, позволь мне угадать. Ты тот, кто сочинил предание.

— На самом деле это был Кронос. Бесконечная война, вечный хаос. Заставь своих противников сражаться друг против друга, чтобы они не захотели объединиться против тебя. Честно говоря, я удивлен тем, что все это приняли. И другие бессмертные верили в Сбор, Джо. Они честно думали, что в этом есть смысл. — Он покачал головой, все еще не в состоянии принять, как быстро другие бессмертные слепо поверили в то, что сказал Кронос, и как легко они передали это убеждение другим, особенно учитывая, как редко встречались друг с другом немногочисленные в те дни бессмертные.

— И ты согласился с тем, что твои сородичи убивают друг друга за миф?

— Люди убивают друг друга за мифы все время. Почему не за этот? — Митос облизнул губы, стараясь, чтобы на лице не проявились мысли о том, насколько сложно было изменить людей, имевших собственные цели, и как много те двое, наконец умершие, сделали для этого. Всё-таки он смог подобрать слова: — Не думай, что я не пытался это остановить. Если люди хотят верить, это их дело.

Митос пожал плечами, отметая дальнейшее обсуждение своей ответственности за то, что человек, звавшийся его братом, сделал.

— Мифы имеют способы путешествий и распространений, дай им только волю; это вне моего контроля. — Перед ним появилась новая бутылка, он взял, удивляясь, насколько бармен следил за тем, что происходит между двумя мужчинами, а потом решил, что если Джо не беспокоился, то и ему не надо. — Вот, теперь ты знаешь правду, и вы можете больше не волноваться, что пропустите нечто важное.

— Я не могу поверить, ты никогда не говорил мне. Не сказал Маклауду.

— Я сказал тебе, что я…

— Полон сюрпризов. Я знаю. Только за одно это ты заплатишь…

Митос начал кивок согласия, прежде чем понял, что Джо не договорил, назначая ему наказание.

— … За весь бар.

— Доусон!

На лице Джо мелькнуло подобие улыбки, напоминание о том, что хотя он и смертный, но противник по-прежнему достойный.

— Прекрасно, — проворчал Митос. — И пока мы обсуждаем оплату, тебе пора начинать вызов такси. Всем вашим гостям, по правде говоря, пора домой, пока не поздно.

— Пока не поздно? — переспросил Джо. Он взглянул на часы над стойкой, которые показывали, что до полуночи было еще далеко, и никто пока не думал о закрытии.

— Ожидается метель. От трех до четырех футов снега к середине утра, если прогноз верен, с усилением в течение ближайших нескольких дней.

— От трех до четырех футов! — вскрикнул Джо. — В этой части страны никогда не бывает таких штормов.

— Это хорошо, что ты запасся всем необходимым из-за этого конца света, — изобразил задумчивость Митос. — Ты не планировал заранее, верно? Но сделал. Тебе это пригодится. Я надеюсь, ты не возражаешь против соседа по комнате на несколько дней, — добавил он, судя по всему, не сомневаясь в ответе. Что до сроков визита, то запланированное Митосом не отнимет у Джо много времени.

— От трех до четырех футов? — Джо повторил еще раз с сомнением в голосе. — Ты уверен? — Он взглянул на одного из барменов для подтверждения. Бармен растянул свои губы в тонкую улыбку и кивнул, прежде чем проскользнуть в заднюю комнату, где было тише и стоял телефон.

— С другой стороны, — продолжил Митос, — ты получишь пару дней вынужденного отпуска и будешь иметь рядом меня, чтобы помочь тебе разобраться, как перенастроить свою жизнь.

— И я уверен, ты прямо сейчас подаришь советы от мудрости всех твоих лет, — ответил Джо несколько саркастически. — Сожители, выход на пенсию, что еще ты собираешься скинуть мне? Я уже знаю, что ты храпишь.

— Я думаю на некоторое время обойтись без сюрпризов, — ответил Митос, не обращая внимания на последнюю фразу.

— Как-то я сомневаюсь в этом.

Взяв новое пиво, Митос соскользнул с табурета и осмотрел веселящийся зал. Дела были закончены, теперь пришло время праздновать. Все остальное может и подождать. В ближайшие несколько дней, когда они застрянут здесь, им хватит времени, чтобы надлежаще наверстать упущенное.

— Только помни, Джо. — Митос повернулся, поднимая бутылку в качестве запоздалого тоста за Джо. — Это не конец мира.

Перевод: Анкрен, 2015.

Nirva Узел вечности

Узел вечности — мистический узел отождествляется с нескончаемой любовью, любовью настолько прекрасной, что у нее нет начала и конца. Означает непрекращающуюся вечную жизнь, безграничность, мудрость и осведомленность. Является одним из Восьми Сокровищ или Благих Знаков на Отпечатке Стоп Будды.

Я отрину все мысли, полные страха и ужаса,

Я пойму, все, что предо мной возникает, есть проявление моего сознания

Тибетская книга мертвых
Сине-бело-золотой мир Тибета. Когда сияет Чистый Свет, он окутывается слепотой… Звон мечей заглушает шорох склоняющейся под ветром травы. Kale shoo! Заснеженные пики Найчен Тангла искрятся на солнце. Пламя кружится вокруг мотылька, то приближаясь, то удаляясь, и не желает гаснуть. Красивый танец с некрасивым концом, который давно предопределен. Обратный отсчет. Ma-rey!!![2]

Глава 1

Самолет летел низко. Так низко, что можно было невооруженным глазом разглядеть людей, работающих на полях. До горных вершин, проплывающих под брюхом, хотелось дотянуться рукой. Бесконечная голубоватая цепь Гималаев постепенно уходила назад, сменяясь буро-желтыми равнинами, по которым то там, то здесь были раскиданы селения. Два-три квадратика домов и небольшой участок вспаханной земли… Другой мир. Другая жизнь… На самом деле, они летели на положенных десяти тысячах, это земля внезапно подпрыгнула на несколько километров, создавая иллюзию, что смотришь на мир через лупу.

Глядя в иллюминатор, Маклауд думал, что с его стороны было безумием подписываться на эту поездку. Кто его, в самом деле, тянул за язык? Когда Митос после двухмесячного отсутствия заявился к нему на баржу и зачем-то сообщил, что опять собирается в Тибет (как будто шотландца волновали его отлучки) он вдруг ляпнул, что тоже не прочь проверить молоко яков на вредность. По крайней мере, он получил удовольствие, увидев на лице Старика крайнюю степень удивления. Потом Мак долго не мог понять, что его дернуло, но Митос неожиданно согласился, и отступать стало уже поздно. Возможно, он подсознательно стремился к тому, чтобы, наконец, расставить все точки над «i» и, или навсегда прервать отношения или вернуться к прежним. Второе было менее вероятным. Так почему бы не в Тибет. Как бы то ни было, остановившись на одну ночь в Катманду, утром следующего дня они вылетели в Лхасу. Зачем Митосу понадобилось сначала заезжать в Непал, Маклауд даже и спрашивать не стал, где он пропадал эту ночь, тоже, так что пока Горец глазел в иллюминатор, его друг безмятежно спал, приняв в кресле максимально удобное для этого положение, то есть, практически свесившись в проход. Для того, чтобы выспаться, часа с небольшим оказалось явно недостаточно и Маклауду пришлось приложить немало усилий, чтоб его растолкать, когда самолет приземлился. Выслушав длинное цветистое прощание непальских стюардесс, они, наконец, вывалились из Боинга на взлетно-посадочную полосу. Именно вывалились, потому что Митос при этом пытался досмотреть последний сон, а Маклауд нормально вздохнуть. Ему это слабо удавалось. Сердце начало бешено колотиться, ноги налились свинцовой тяжестью и на секунду перед глазами все поплыло.

— Ты долго собираешься так стоять? — Митос широко зевнул и потряс головой. — Мак? С тобой все в порядке?

— Кажется, — выдавил Дункан, стараясь дышать ровно. В порядке было далеко не все, но признаваться в этом не хотелось, тем более Старику, который, похоже, чувствовал себя отлично.

— Тогда пошли, — Митос окинул его насмешливым взглядом и, подхватив сумку, направился к зданию аэропорта, даже не оглянувшись. Это резко вывело шотландца из себя. Он ни на секунду не сомневался, что старый негодяй намеренно не предупредил его, а сам он только сейчас догадался, что причиной недомогания является резкий перепад высот между Катманду и Лхасой. Злость заставила сконцентрироваться. Мак взвалил внезапно потяжелевший рюкзак на плечи и двинулся за Старейшим, мысленно пообещав отплатить ему со временем сполна.

На стоянке у выезда из Гонгу их ждал джип. Митос забрался на водительское место и вставил ключ в замок зажигания.

— Пристегнись.

— Куда мы едем?

— Увидишь. Пристегнись, Мак!

В последующие два часа Маклауд на своей шкуре ощутил справедливость просьбы. Их трясло так, что, казалось, кишки вылетят наружу. Дорога представляла собой месиво из камней и пыли. В один момент Дункан подумал., что они не проедут… Машина угрожающе наклонилась. Слева открывалась бездна. Дно было даже уже не желтое — голубое… Километр, не меньше… Митос мертвой хваткой вцепился в руль. Даже костяшки побелели. Колеса буксовали, медленно сползая по наклонной плоскости. Перспектива выбираться из пропасти как-то не улучшала настроение. К счастью, через пару мгновений джип дернулся, и они вырулили на твердую поверхность. Горец облегченно вздохнул и увидел, что Митос снова смотрит на него с усмешкой.

— Может расскажешь, хотя бы, куда мы едем? — поинтересовался шотландец с трудом сдерживая раздражение.

— В монастырь Ганден. Ты же ничего не имеешь против?

Маклауд не имел. Он провел в монастырях достаточно времени, чтобы ничему не удивляться. Последний раз это было после смерти Ричи. Ему не хотелось вспоминать то время. Попытка обрести покой с треском провалилась, но признаваться себе, что разочаровался в подобных местах, Горец не желал.

Митос прибавил газа, и Мака вжало в сидение. Дорога, петляя, уходила вверх. Выше, выше. Прошел еще час… Постепенно откуда-то из глубины начала подниматься боль. Она пульсировала, разливаясь в висках, и постепенно захватила всю голову. Болело все: глаза, уши. Каждый толчок машины взрывал мозг. Двигаться не хотелось. Маклауд с трудом повернул голову и увидел, что Митос тоже бледен. В нем шевельнулось злорадство — по крайней мере, не ему одному плохо. Внезапно они остановились.

— Все. Надо подождать. Нельзя так резко подниматься. Это, конечно, издержки, но все равно, не люблю дискомфорта. Поэтому предпочитаю ходить пешком. Медленно, зато нет этих отвратительных симптомов…

С этими словами Митос откинулся на сидение и закрыл глаза. Маклауд сделал тоже самое. Попытался отбросить все лезущие в голову мысли, как дополнительный источник неприятных ощущений. Это ему удалось, но не настолько быстро, чтобы пара тройка бредовых идей не успела стукнуться изнутри в черепную коробку, заставив поморщиться от боли. Прекрасно начинается поездка… Он даже не представлял, сколько они уже так сидят. Час, два. Хуже не становилось, лучше, впрочем, тоже…

— Ладно, поехали, после перевала полегчает.

Они медленно двинулись вперед. Дункан предпочел не открывать глаза. Их еще с полчаса сильно мотало из стороны в сторону. Потом он почувствовал, что джип наклонился вперед и они заскользили вниз. Через несколько минут боль прошла и наступило облегчение. С век как будто убрали свинцовые гирьки. Вдалеке замаячили очертания каких-то строений, но поднимающиеся клубы пыли мешали разглядеть как следует.

Скоро дорога выровнялась и даже стала лучше. Их уже не заносило, на каждом повороте. По бокам замелькали поля. Одетые в лохмотья люди с яркими лентами в волосах, согнувшись в три погибели, рылись в бурой земле. При этом они еще умудрялись петь.

Наконец они подъехали к цепи высоких холмов, у подножья которых ютилась деревенька — шесть или семь маленьких серых домиков с плоскими крышами, обнесенных высоким глиняным забором, на котором рядком сушился навоз яков. Видимо все население работало в поле. На вершине ближайшего холма виднелась белоснежная ступа, вся украшенная разноцветными флагами, а за ней несколько золоченых шпилей. Дальше было не проехать. Митос резко остановил машину, и Маклауда бросило вперед.

— Что ты, черт возьми, делаешь?! — рявкнул шотландец, едва не ударившись лбом о стекло.

Митос пожал плечами и открыл дверь. Горец еще секунду посидел, размышляя, стоит ли сейчас высказать все что накипело? Решил, что еще успеет, и вылез из джипа. Старик был метрах в двадцати впереди, бодро шагая вверх по дороге к монастырю. Это уже походило на демонстрацию превосходства. Мак злобно выдернул из багажника рюкзак и сильно захлопнул дверцу, едва не прищемив себе пальцы.

Широкий двор Гандена был абсолютно пуст. Если здесь и были люди, то на глаза попадаться явно не спешили. Ни одного деревца, только утоптанная земля и каменные стены Белые, красные, желтые. Рядом со входом в молельный зал красовался большой валун, с написанной на нем, известной всем буддистам мантрой… Ом мани падме хум… как звон подвешенных высоко над головой колокольчиков. Мак неосознанно глянул вверх — золото, золото на фоне пронзительно синего неба и белых верхушек далеких гор. Позолоченным было все: от треугольных скатов крыш, до фигур оленей и колеса Дхармы прямо над входом. В них отражалось солнце, зайчики плясали на разноцветных стенах и они казались сотканными из света. Держащий колесо жизни демон потерял свой устрашающий вид и во весь рот улыбался фиолетовыми губами. Нарисованное колесо вращалось, отсчитывая мгновения бренного существования, фигурки на нем двигались, повинуясь безжалостному движению времени… У Маклауда захватило дух.

— Впечатляет, да?

Дункан опустил глаза. Митос стоял у входа в храм, скрестив руки на груди, и смеялся. Солнце светило ему в лицо, и он тоже казался покрытым тонким слоем амальгамы, словно статуя Будды. Только Сиддхартха Гаутама по сравнению с ним был просто младенцем…

— Я видел много монастырей, они все примерно одинаковые… — выговорил Маклауд, снова обретая дар речи, — но этот…

— Подожди, то ли еще увидишь! — радостно сообщил Митос — Ладно, пошли, нас ждут.

Сделав приглашающий жест, он развернулся и зашагал вдоль ряда молельных барабанов в глубь двора. Маклауд двинулся следом, смутно догадываясь, что Старейший только что разыграл перед ним очередной спектакль…

Перебравшись через груду хлама, они нырнули в очень узкий проход между двумя зданиями. Стены были сложены из необработанного камня, и Мак ухитрился в двух местах порвать свитер. Митос просочился безболезненно. В конце прохода обнаружилась маленькая дверца с массивным кольцом, с которого свисали скрученные в косички разноцветные веревки, в качестве ручки. Митос толкнул ее, и они протиснулись вовнутрь. После дневного света им показалось, что в помещении совершенно темно, но по мере того, как привыкали глаза, предметы начали выступать из мрака. Хотя самих предметов было до удивления мало. Циновка на полу, колченогий табурет и маленький позолоченный шкаф. Даже в полумраке было видно, что стены ярко-красного цвета. Окно было занавешено черной тканью с белым орнаментом, задерживающей не только свет, но и воздух. В комнате было невыносимо душно. Еще одна дверь в противоположной стене вела куда-то вглубь дома.

Зов ударил по ушам, напомнив о недавней головной боли. Маклауд невольно поморщился и вопросительно взглянул на Митоса.

— Это друг, — ответил тот, улыбнувшись.

Через секунду дальняя дверь открылась, и в комнату торопливо вошел маленький пожилой тибетец в темно-бордовой одежде монаха. Его лицо излучало радость и радушие.

Маклауд подумал, что в жизни не видел такого странного бессмертного. Было похоже, что он никогда не держал в руках меч. Старичок учтиво поклонился и что-то быстро затараторил на своем языке, но тут же осекся, заметив, что Маклауд ни слова не понимает. И неожиданно перешел на совершенно правильный и чистый английский. Он витиевато поприветствовал друзей, выразив надежду, что дорога была не слишком тяжелой.

Тут Митосу наконец удалось вставить слово, и он представил старого монаха:

— Чунг Ринпоче[3], хранитель библиотеки.

И увидев, что тот собирается разразиться очередной тирадой, тихо добавил:

— Только давай выйдем на воздух, здесь задохнуться можно.

Снова протискиваться между стенами Горцу не хотелось, но к счастью, он был избавлен от этого, так как Чунг распахнул дверь, у которой стоял, и пригласил следовать за ним. Они прошли через целую вереницу таких же темных келий, несколько раз свернув в разных направления, и Маку подумалось, что останься он здесь один, ему пришлось бы потратить неделю, чтоб выбраться из этого лабиринта. К тому же он постоянно налетал на углы и несколько раз чувствительно ударился головой о косяки низких дверей. Митос шел сразу за монахом, непринужденно болтая с ним на смеси английского и тибетского и из того, что он ни разу не сшиб ни одной вещи, даже в самых темных закоулках, Маклауд сделал вывод, что он прекрасно представляет куда идет. Когда они наконец выбрались наружу, горец подумал, что лучше бы он опять порвал свитер.

Они стояли в квадратном дворике, образованном четырьмя, соединенными между собой низкими строениями, стены которых были расписаны во все цвета радуги.

— Вы можете оставаться здесь, сколько нужно, — говорил маленький монах, — сейчас вам покажут, куда сложить вещи, и я буду рад, если вы присоединитесь ко мне в библиотеке. После того, как поедите, разумеется, — добавил он, заметив вытянувшееся лицо Митоса. — Вот кстати с тобой у меня потом будет разговор, — добавил монах серьезно, тронув Старейшего за рукав. Он подмигнул им и ушел. Маклауду показалось, что при последних словах Чунга Митос слегка изменился в лице, но спросить ничего не успел, так как из другой двери появился еще один монах, и они пошли обустраиваться.

Дункан нисколько не удивился, обнаружив, что жить придется в такой же маленькой келье, как та, в которой они оказались вначале. Первым делом он настежь распахнул окна, чтоб впустить хоть немного свежего воздуха. Вытащив из рюкзака новый свитер и пару свежих носков, он затолкал его в шкаф (при этом из того выпало три маленьких, свернутых в трубочку гобелена истошно-синего цвета). Он не знал, сколько они здесь пробудут и решил пока не разбирать вещи. Обсудить планы подробно времени как-то не нашлось, и Мак лишь в общих чертах знал, что Митос собирался к Кайласу. Горцу было любопытно взглянуть на эту главную святыню Тибета, но насколько долго туда добираться отсюда, он не представлял. В данный же момент самым большим его желанием было принять душ или хотя бы умыться. Открыв дверь, он натолкнулся на Митоса, с совершенно мокрой головой, видимо таким образом тот пытался хоть немного взбодриться после бессонной ночи. Предвидя вопрос, Старик махнул в сторону двери в конце коридора.

То что вода бывает холодная и даже очень холодная, Дункан конечно знал, но тут у него возникло ощущение, что вопреки законам физики вода также способна пребывать в жидком состоянии при глубоко минусовой температуре. Когда он вернулся в комнату, у него зуб на зуб не попадал и ему пришлось закрыть окно.

Следующим испытанием на прочность оказалась трапеза. Цампа[4]. Маку не удалось привыкнуть к подобной кухне за все годы, проведенные в Монголии, но здесь было еще хуже. Да уж, только тибетец, съев одну порцию цампы, мог попросить вторую. Маку не удалось проглотить и первую. Жир яка застрял у него где-то в пищеводе. Митосу было явно все равно, что есть, и это несказанно удивляло Маклауда, так как он знал, насколько друг привередлив. До такой степени, что при всей любви к пиву, он был способен не пить неделю, если любимой марки не обнаруживалось в ближайшем магазине, а до дальнего было лень идти. Здесь же он, не поморщившись, глотал местную ячменную дрянь чанг[5], которую в нормальных условиях даже бы не понюхал. Мак решил, что завтра сделает все возможное, чтобы раздобыть что-нибудь съедобное, даже если для этого придется снова тащиться через перевал.


По дороге в библиотеку Маклауд решил выяснить, что они будут делать дальше. Митос ответил, что планы менять не собирается и, если Мак не передумал, то завтра на рассвете они отправятся в сторону Янгпачен пешком, потом, на попутных грузовиках доедут до Шигадзе, где возьмут напрокат джип и отправятся к Кайласу. Занять это все должно было пару-тройку недель. Вдаваться в подробности он не собирался, и Мак проглотил несколько вертящихсяна языке вопросов, например, почему бы не поехать туда сразу на джипе. Он видел, что Митос последние полчаса сидел как на иголках, видимо мечтая побыстрее добраться до вожделенных рукописей, и спрашивать пока не стал.

— Что, Адам Пирсон возвращается?

— А разве он исчезал? — Митос взъерошил отросшие волосы и ухмыльнулся, — это лишь одна из моих жизней, Мак, ты еще не понял?

Было забавно смотреть, как он постепенно входит в образ вечного студента, каким Маклауд помнил его по первой встречи… Даже голос стал мягче…

«Ну и хамелеон, — думал Горец, ему на полном серьезе казалось, что Старейший сейчас примет окраску каменной стены, мимо которой они проходили, — интересно, знает ли Чунг Ринпоче, с кем он имеет дело?» Словно в ответ на его мысли Митос проговорил:

— Знаешь, почему мы дружили с Доном Зальцером? Он напоминал мне Чунга… Такой же книжный червь, ценящий знания превыше всего. Но у Чунга в отношении меня нет иллюзий, — добавил он, искоса глянув на Горца. — Хотя пять тысяч лет для него такой же необъятный срок, как и для обычного человека. Он стал бессмертным только сорок лет назад, когда Тибет захватили китайцы. Кстати, когда тебе до тошноты надоест общество двух фанатичных исследователей, советую прогуляться к ступе, оттуда открывается потрясающий вид на горы.

С этими словами Старик дернул на себя дверь библиотеки.


Она представляла собой большое, квадратное помещение, до самого потолка застроенное полками, на которых рядами стояли маленькие вытянутые коробочки.

Старый монах, почувствовав зов, встретил их уже на пороге, и Маклауд снова увидел на его лице неподдельную радость.

— Ну как, устроились?

— Да, все замечательно, не волнуйся, — ответил Митос за них обоих, — мы не будем долго тебе надоедать…

— Надоедайте, сколько хотите. Мой дом — твой дом, — сказал он вдруг по испански, все трое рассмеялись…

— Наш настоятель знает тебя достаточно хорошо, чтоб, возмущаться присутствию посторонних на территории монастыря, — добавил он, обращаясь к Митосу, — так что чувствуйте себя свободно.

— А теперь, если твой друг не возражает, я бы хотел показать тебе кое что.

С этими словами, Чунг забрался на низенькую деревянную лестницу и потянулся к самой дальней полке.

— Погоди, давай я.

Митос встал на верхнюю ступеньку и, протянув руку, вытащил коробочку, на которую указывал монах.

— Я совершенно случайно нашел это в библиотеке Дрепунга, — сказал Чунг. — Они не хотели отдавать, но я выпросил на время. Смотри…

Он извлек из коробочки пачку длинных листков.

— Но это же молитвы.

— Вот именно.

По тому, как изменилось лицо Митоса, Маклауд понял, что он только что узнал нечто очень неприятное. Горец почувствовал себя неуютно.

— Не думал, что настоящие записи могли сохраниться.

— Да, в основном это поздняя переработка, столько веков прошло, но суть осталась прежней…

— Но Тонпа Шенраб, это миф…

— Правда? А ты?

Митос не нашелся, что ответить. Оба замолчали.

— Знаете, если не возражаете, я бы хотел осмотреть окрестности, — проговорил Мак, пятясь к двери…

Никто и не возражал. Чунг поводил его до выхода и сердечно пожал на прощание руку.

— Молитвы, рукописи, — ворчал Маклауд, спускаясь к воротам. Навстречу ему попались двое учеников-монахов — совсем мальчиков, лет, наверное, по четырнадцать. Осмотрев Горца с головы до ног, они разразились смехом.

Да, открывающийся вид, был действительно потрясающим. Прямо перед ним расстилалась равнина, на которую холмы отбрасывали голубоватые тени, настолько четкие, что они казались нарисованными. С другой стороны ее ограничивали горы ярко-сиреневого цвета. Маклауду пришли на ум работы Рериха. Он пару раз видел их на выставках, и краски казались ему ненастоящими. Но одна из этих картин стояла сейчас перед ним, только без рамки.

Дункан спустился, а точнее съехал, подняв облако пыли, в небольшой овраг, отделяющий ступу от монастыря. Чтобы выбраться из него понадобилось минут десять, так как камни все время осыпались под ногами. Здесь был довольно сильный ветер. Молитвенные флаги, как стая птиц, громко хлопали крыльями, крутясь на натянутых веревках, Горец свернул за угол здания, где был полный штиль, поудобнее уселся на большой плоский камень и, облокотившись спиной о стену ступы, стал смотреть на закат. Видимо, в какой-то момент он задремал, потому что ему показалось, что горы придвинулись вплотную и нависли над головой. Из темноты к нему приближалась странная белая фигура. Дункан не мог разглядеть, кто это был, так как ее лицо было закрыто капюшоном, но внезапно почувствовал страх. Ему хотелось убежать, но он как будто прирос к камню. В голове зашумело. Он, наконец, вскочил на ноги, мучительно пытаясь сообразить, куда дел меч.

— Ты что, Мак?

Митос стоял в двух шагах от него, засунув руки в карманы и ежась от холода. Судя по тому, что солнце теперь освещало только самые верхушки гор, прошло уже больше полутора часов, с тех пор, как Маклауд пришел сюда.

— Я, кажется, заснул… мне приснилось… что-то странное.

— Ну да, такое, что ты искал, кому бы снести голову. — Митос осекся.

Маклауд упал обратно на камень. Неужели опять? Но тогда видения были наяву… Не может быть. Только не снова…

— Здесь вообще странные сны снятся, — Старик сделал шаг вперед и сел рядом, — это высота так влияет. Могут быть даже галлюцинации, но это в особо тяжелых случаях.

Несколько минут они сидели молча, глядя, как голубая тень накрывает вершины.

— А… как ты с Чунгом познакомился?

Митос удивленно взглянул на шотландца, видимо пытаясь понять, действительно ли он хочет знать или просто пытается сменить тему.

— Мне пришлось уехать из Китая в сороковых. Революция, не самое спокойное время, знаешь ли. Тибет был закрытой территорией, чужаков сразу выдворяли, если ловили, так что пришлось прятаться. Это длинная история, когда-нибудь я тебе расскажу. В Лхасе было что-то вроде миссии. Британцы в основном, пара австрийцев. У них здесь был госпиталь, так что нашлось, чем заняться. Правда, оборудование на уровне средневековья, но что поделаешь. Это лучше, чем пытаться вылечить аппендицит молитвами…

— Они лечили молитвами аппендицит? И много после этого выживало?

— В Тибете никогда не слышали о хирургии, зато верили в исцеление путем наложении рук или чтения мантр. Я видел, как ламы пытались лечить переломы, просто поплевав на больное место или помазав его жиром. Вреда от этого не было, как, впрочем, и пользы. Так вот, когда это делал Чунг, люди действительно выздоравливали, но таких, как он, единицы. Его почитали за святого, говорили, что он не спит и питается только цампой и чаем. Люди верили, что он может творить чудеса, они готовы были ждать месяц, чтобы он просто к ним прикоснулся.

— Никогда бы не подумал, что ты способен верить в подобные вещи.

— Я и не верил, пока не увидел собственными глазами. Чунг пришел к нам в госпиталь просто чтобы посмотреть, как лечат европейцы. Кажется, он был разочарован. Я не мог упустить возможность и не познакомиться с такой легендарной личностью. К тому же редко встретишь настолько старого предбессмертного. Ему тогда уже было под семьдесят.

— Это ты его убил?

— Нет, конечно, это китайцы в пятьдесят девятом, когда начали громить монастыри.

— И как он воспринял то, что стал бессмертным?

— А он об этом узнал только через тридцать лет, когда мы снова встретились У Чунга была такая слава, что никого не удивило, что он не стареет. Его самого тоже.

— А дар он не потерял?

— Похоже, что нет, к нему до сих приезжают люди. Слушай, Мак, я замерз и хочу спать, так что, если не возражаешь, давай отложим разговор до завтра.

С этими словами Митос встал и, нахохлившись, как птица, пошел в сторону монастыря.


Маклауд долго не мог заснуть, размышляя над тем, что сказал ему Старейший. С трудом верилось, что этот маленький, суетливый человечек, действительно мог обладать такой силой. Это не укладывалось у Горца в голове. Хотя странно, что он еще чему-то удивляется, уже несколько лет имея перед глазами живое доказательство того, насколько бывает обманчива внешность. Он ухмыльнулся, вспомнив, каким представлял себе живую легенду до того, как увидел. Может быть поэтому Чунг и Митос так подружились, что оба были совсем не теми, кем казались. Маклауд подозревал, что монах знает о Старике гораздо больше, чем сам Горец знал о нем, и сегодня Митос недвусмысленно намекнул на это. Дункан почувствовал укол чего-то сильно напоминающего ревность. Хотя если разобраться, после всех событий, было бы странно рассчитывать на какую-то откровенность со стороны Старейшего. Проворочавшись еще с час, Мак не выдержал и поднялся. Решил не зажигать свет, к тому же он подозревал, что свисающая с потолка голая лампочка не функционирует. Он подошел к окну и распахнул одну створку. Его тут же обдало волной ледяного воздуха, и он уже потянулся к ручке, чтоб закрыть окно, когда услышал голоса. Странно, вроде бы Митос говорил, что собирается спать. Второй голос принадлежал Чунгу. Разговор велся на тибетском и при всем желании Дункан ничего разобрать не мог, но по интонациям догадывался, что Чунг уговаривает, а Митос, отказывается. В результате, оба, похоже, остались при своих.

— Ma-rey, — громко сказал Митос и ушел, а Чунг, постояв еще с минуту, вздохнул и направился в противоположную сторону, пройдя в метре от окна. Маклауд осторожно закрыл створку. В комнате так похолодало, что ему пришлось вытащить и одеть еще один свитер. После этого он улегся обратно и до ушей натянул одеяло, гадая, что бы все это значило, и о чем спорили монах со Стариком.

Маку показалось, что с тех пор, как он закрыл глаза прошла всего пара минут, но подняв голову, он увидел, что в окно льется голубоватый свет и уже можно разглядеть, что нарисовано на гобелене, висящем на стене. Раздался стук, и Митос осведомился, долго ли он еще собирается спать. Чудеса, — подумал Дункан, — утро у друга обычно начиналось в полдень. В лучшем случае.

Через пару минут шотландец, поеживаясь, вышел в коридор, но там уже никого не было. Он с тоской вспомнил об очередном ледяном умывании, и о том, что настоящий горячий душ его ожидает еще очень не скоро… Единственное, что утешало, так это то, что он будет мучиться гораздо меньше Митоса, который холод просто не переносил. Выбравшись наружу, Мак обнаружил Старейшего, который, сидя на корточках перед наваленной перед ним кучей вещей, производил жесткий отбор того, что собирался брать с собой. В данный момент он вертел в руках банку с пивом, видимо раздумывая, выпить сейчас или положить в рюкзак. Придя к выводу, что лишняя тяжесть ни к чему, он ее откупорил.

— Ты собираешься все это тащить с собой? — осведомился Маклауд, указывая на три увесистых тома, которые Митос аккуратно сложил на дно.

— Во-первых, Мак, тащу это я, а не ты, во-вторых, пойди поешь, потому что через час надо выходить.

Получив отповедь, Мак решил, что впредь действительно никогда не будет приставать к Митосу с утра. По крайней мере здесь, где нет мягкого дивана, обычно приводящего друга в благодушное расположение духа.


На этот раз над ним сжалились, и ему удалось поесть лапши и момо[6]. Возвращаясь назад, он натолкнулся на группу молодых монахов, среди которых были и два вчерашних мальчика. Они о чем-то оживленно беседовали, время от времени заливаясь смехом. Маклауд понадеялся, что они обсуждают не его. В это время раздалось жужжание, и его окликнули по имени. Обернувшись, он увидел приближающегося к нему Чунга Ринпоче. Его лицо уже не светилось прежней радостью, и Маку показалось, что он чем-то серьезно озабочен.

— Можно поговорить с вами. Дункан Маклауд? — учтиво спросил старичок и, когда тот согласно кивнул, жестом пригласил его зайти в библиотеку. Он усадил Горца на низенькую кушетку и налил чая.

— Я хотел бы просить вас, Дункан, — Чунг сделал паузу, видимо подбирая слова, — отговорите своего друга идти к Янгпачен. Садитесь в джип и езжайте через Лхасу.

— Почему?

Монах помялся.

— А он вам никогда не рассказывал, из-за чего ему пришлось уехать из Тибета в пятьдесят девятом?


Выйдя из библиотеки, Маклауд остановился и перевел дух. Он пообещал Чунгу сделать все возможное, чтобы отговорить Митоса идти намеченным маршрутом, но при этом понятия не имел как должен это делать. К тому же аргументы Чунга показались ему не слишком убедительными или же он что-то недоговаривал. То, что Митос сбежал из Лхасы от очередного бессмертного, охотящегося за его головой, Мака совершенно не удивило. Было, правда, одно, тревожное обстоятельство. Примерно тогда же довольно странно погибли двое его друзей-смертных. Как раз где-то недалеко от городка Янгпачен. Это вполне могло быть и совпадением, времена были смутными. Но какая связь у этого события с днем сегодняшним, Горец так и не понял. Заодно он решил все-таки выяснить у Старика, а почему, действительно, он решил добираться до Кайласа таким странным способом, сделав крюк почти в двести километров, да еще пешком…

От размышлений его отвлек зов. Митос уже закончил собираться и сидел на камне у входа, задумчиво потягивая пиво. Маклауд с удовлетворением отметил, что одну из книг он все-таки выложил. Горец уже открыл, было, рот, чтобы начать неприятный разговор, но Митос его опередил…

— Знаешь, Мак, я подумал, какой смысл тебе тащиться со мной до Янгпачен, если ты можешь спокойно провести недельку — другую в Лхасе. А потом мы бы встретились в Шигатзе и поехали бы к горе на джипе…

Такого поворота Маклауд не ожидал. Прекрасно. Значит Митосу нужно от него избавиться. Интересно зачем?

— А почему бы тебе тоже не остаться на эту неделю — другую в Лхасе?

— Мак, я там десять лет прожил, ты думаешь, я смогу увидеть что-то новое, кроме китайских бараков? Или еще пятьдесят раз обойти вокруг Йоханга?

Митос пожал плечами и стал рыться в карманах в поисках ключей от машины.

— А почему ты это говоришь мне только сейчас?

— Потому что это только что пришло мне в голову.

У Мака создалось впечатление, что идея пришла Митосу гораздо раньше, может этой ночью, но он дотянул до последнего, чтобы времени на споры уже не осталось.

— Чунг просил, чтобы я отговорил тебя идти пешком… C чего бы это он начал так беспокоиться?

Митос замер. Шотландец прикусил язык, но отступать было уже поздно.

— Так, и что еще рассказал тебе Чунг?

Маклауд решил не темнить и выложил все. Митос сел обратно на камень и подпер голову руками.

Минут пять он собирался с духом. Мак видел, что Старик борется с желанием просто встать и уйти безо всяких объяснений. Наконец он решился:

— Вообще-то Мак, Чунг тебе еще не все сказал. Те смертные были не просто друзья. Это были моя жена и ее брат.

— Ты хочешь сказать, что был женат на тибетке? — Горец был ошарашен настолько, что даже не вник в смысл только что сказанной фразы. — то есть… э-э-э, я хотел сказать, что мне очень жаль.

Митос бросил на него испепеляющий взгляд.

— Что же случилось?

— Их нашли мертвыми в священном месте рядом с перевалом Каро-ла. Я даже не знаю, почему они там оказались.

— И ты так и не выяснил, как это случилось?

— В это время я был далеко. И потом, изменить все равно уже ничего было нельзя.

— А сейчас-то тебе зачем понадобилось туда?

— Считай, что хочу выяснить.

— Через сорок лет?

— Есть еще кое-какие обстоятельства.

На этот раз Митос замолчал надолго. Маклауд понял, что про «обстоятельства» он вряд ли услышит.

— А что твой монах имеет против этого?

— Ну, знаешь, у него иногда бывают фантазии.

— Митос!

— Ладно, он считает это немного… опасным.

— Почему?

— Послушай, Мак, это долго рассказывать. Я в такие вещи не верю, думаю, он перегибает палку, и давай на этом закончим.

— В какие вещи?

Этот вопрос был явно лишним. Митос наклонился, сгреб рюкзак и закинул его за спину. После этого извлек ключи и протянул их Горцу.

— Держи. Если не передумаешь, встретимся дней через десять в Шигатзе. — И он развернулся, чтобы уйти.

— Митос!..

— Что?!

— Ты никуда без меня не пойдешь…

На лице Старика появилось тоскливое выражение. Перспектива спорить с шотландцем явно не входила в его планы. Он пожал плечами и собрался идти дальше.

— Митос!

Обреченно вздохнув, он махнул рукой в знак согласия и пошел к библиотеке.


Генерал Тан Куансен[7] сидел в своем офисе и думал. Конечно, теперь его звали совсем по-другому и он был простым служащим в органах безопасности. От бумажной работы хотелось выть, но ради достижения цели он был готов потерпеть. За годы, проведенные в Тибете, он этому хорошо научился. Терпению. В его обязанности в том числе входило отслеживать иностранных туристов, въезжающих на территорию автономии. Он целыми днями копался в отчетах и читал доносы. Бывало, иностранцев задерживали за распространение открыток с изображением Далай-ламы, и Тан Куансену приходилось решать вопросы юридического характера. Но все это было издержками.

Мало кто знал, что свободное от работы время он тратил на изучение древних учений, езду по монастырям, в поисках редких рукописей, беседы с ламами. Особенно интересовала генерала древняя религия Бон. Несмотря на обилие информации, нужные сведения приходилось собирать по крупицам — официальный буддизм принимал лишь «Белый бон», ту часть, которая в конце концов с ним и слилась. И он не имел практически ничего общего со своей древней первоосновой. Тан Куансену нужно было другое. Он искал описание ритуалов наводящих транс, во время которых человек получает мистический опыт, позволяющий ему осознать и подчинить себе окружающий мир, других людей, и в первую очередь самого себя.

Он занимался этим с тех пор, как еще в Китае ему на глаза попался древний манускрипт, в котором описывалось воздействие одного из ритуалов Бон на человека. То есть уже пятьсот семьдесят лет. С единственной целью — отомстить. Действовать приходилось очень осторожно. Ему была не нужна огласка. Если бы о его отлучках узнало начальство, это вызвало бы массу ненужных вопросов, а возможно и потерю места. А этого он никак не мог допустить.

И Тан Куансен проводил ночи, вчитываясь в древний язык, пытаясь постичь утерянное знание. Больше он не должен был допустить ошибки сорокалетней давности. Тогда по его вине погибли двое смертных. Он хотел лишь припугнуть, но что-то пошло не так. И случившееся до сих пор обременяло его совесть. Тогда он почти отступился… Хотя, возможно, этот его промах сейчас обернется ему же на пользу.

И включив монитор, он стал просматривать записи камер наблюдения аэропорта Лхасы.


До Маклауда не сразу дошел весь абсурд ситуации. Мысль, что он только что пытался отговорить Митоса по доброй воле влезать в неприятности, а тот при этом еще и сопротивлялся, повергла его в легкий шок. Ему вообще казалось, что с тех пор, как они сошли с самолета, все пошло неправильно. Он чувствовал, что начинает примерять на себя роль ведомого и это было странно. Горец привык считать себя главным, сам принимать решения и сам расхлебывать последствия. То, что кто-то может делать это за него, как-то не приходило ему в голову. А тем более то, что этим «кто-то» может быть Митос вообще казалось бредом. Чунг просил его образумить друга так же, как Джо, вероятно, не раз просил Старика образумить его самого. Маку почудилось, что он попал в зазеркалье, где реальность стоит вверх тормашками. Они поменялись ролями… Он даже ущипнул себя, надеясь, что сейчас проснется на барже, и все будет по-прежнему. Однако ничего не изменилось, и горы остались на месте, где и были, за позолоченными шпилями Гандена… С ним сыграли злую шутку. Когда он вдохнул этот разряженный воздух, он перестал быть собой… Он стал кем-то другим. Но кем?

Маклауд начал с остервенением запихивать вещи в рюкзак. При мысли о том, что придется провести больше недели в тесном контакте с Митосом, ему становилось не по себе. Потому что он уже не знал, как нужно реагировать и что говорить. В конце концов, запутавшись в клубке мыслей и мотиваций, Дункан решил просто выбросить все из головы и действовать по обстоятельствам, какими бы они ни были.


Первый день пути прошел спокойно. Выйдя из монастыря они двинулись на запад, к горной цепи Найнчен Тангла. Несмотря на отсутствие того, что можно было назвать дорогой, идти было легко, так как высоких перевалов не было, а местность представляла собой перетекающие одна в другую равнины, покрытые короткой бурой травой. Иногда им попадались маленькие деревни, из двух-трех домов, но местных жителей было не видно. Маклауд недоумевал, как вообще можно жить в таких условиях. В окнах не было стекол, они были закрыты просто бумагой. Зато через каждые пару километров попадались священные места, с чортенами, молитвенными флагами, горками уложенных один на другой булыжников и камнями Мани. Но по мере того, как они удалялись от Гандена, идти становилось все труднее. Ощущалось, что начался небольшой подъем, еще незаметный глазу. К ночи стало ясно, что они забрались уже на приличную высоту. Заметно похолодало и каждое движение давалось с трудом… Горцу пришлось признаться себе, что он устал. Оставалось списать свое состояние на высокогорную болезнь, к тому же Митос любезно сообщил, что сейчас они находятся на высоте почти пяти километров и завтра залезут еще выше… Снова началась головная боль, не такая сильная, как в прошлый раз, но все равно ощутимая. В комплекте с усталостью состояние было довольно неприятное. Поэтому, как только они разбили палатку, он заполз туда и мгновенно заснул, использовав рюкзак вместо подушки.

Утро выдалось по настоящему хмурым… Стало настолько холодно, что вода в бутылке попросту замерзла. С неба вместо дождя, несмотря на середину мая, грозил пойти снег. Проснувшись, Маклауд обнаружил, что Митос ковыряется в костре, пытаясь заставить его гореть. Это было довольно трудно, так как собственно гореть было практически нечему: деревьев здесь не было, только низкие кустарники, с тоненькими веточками. Он открыл рот, чтобы спросить, зачем нужно было извлекать огонь таким экзотическим способом, но тут же закрыл его, вспомнив, что все современное оборудование находилось у него в рюкзаке, на котором он мирно проспал всю ночь… В конце концов огня хватило даже на то, чтобы вскипятить воду, что само по себе уже было удивительным… Еще удивительнее было ощущать себя в пустыне с кружкой горячего кофе в руке…

Неприятности нашли их уже на второй день… Что-то быстро, подумал Маклауд, разглядывая две подозрительного вида личности, следовавшие за ними на почтительном расстоянии, но при этом не отстававшие ни на шаг. Еще больше ему не понравилась реакция Митоса, который так резко обернулся, когда Мак сообщил ему о возможных преследователях, что чуть не потерял равновесие. Внимательно изучив непрошеных гостей в бинокль, он с явным облегчением изрек.

— Хампа.

На недоуменный вопрос Горца, кто это такие, Старик ответил, что кочевники, иногда промышляющие разбоем, которых раньше было пруд пруди, но потом китайские власти навели порядок, так что местные Робин Гуды стали редкостью. Странным было то, что они находились настолько близко от столицы. К тому же очень вероятно, что они были не одни, и впереди друзей ждал неприятный сюрприз в виде нескольких вооруженных людей, которые вдобавок имели привычку носить с собой мечи, хоть и были простыми смертными. Они стреляли без предупреждения, если считали, что смогут найти что-то ценное. Обсудив возможные действия, бессмертные решили все-таки пробираться вперед, соблюдая при этом максимальную осторожность, так как возможность быть застреленными и ограбленными в их планы никак не входила.

* * *
Ближе к полудню двое людей загадочным образом куда-то исчезли и, как Маклауд ни старался, понять, куда можно было пропасть в узком ущелье, ему это не удалось. Митос от комментариев воздержался, но было видно, что он сильно встревожен. Так просто отказаться от добычи было не в характере Хампов. Однако за следующим поворотом загадка разрешилась. В преследовании уже не было необходимости, так как дорогу преграждал оползень. Проще говоря, их загнали в ловушку. Из ситуации напрашивалось два выхода: вернуться и влезть в драку или же попытаться перебраться через огромную груду щебня, которая постепенно сползала в глубокий овраг справа. Камни сыпались не переставая, и было ясно, что любая попытка нарушить шаткое равновесие вызовет новый обвал, и тогда сверху полетит уже не щебень, а булыжники или что-то покрупнее… Но нарываться на пули тоже не хотелось. Точнее нарываться не хотел Митос, Маклауд же вполне серьезно рассматривал возможность сражения с бандитами, сколько бы их ни было… Перспектива оказаться на дне пропасти и потом несколько дней выбираться по острым камням наверх его меньше прельщала. Проспорив какое-то время (причем каждый остался при своем мнении), они уже собирались подбросить монетку, но в этот момент в камень у ног Маклауда попала пуля, заставив поторопиться с решением. Митос немедленно направился в сторону оползня, Горец, подумав пару секунд и чуть не получив вторую пулю в голову, двинулся следом, решив, что в следующий раз его не заставят так трусливо сбежать.

То, что теоретически казалось вполне возможным, на практике было почти нереальным. Тем более, что времени на то, чтобы подготовиться уже не осталось. Но делать было нечего. Пообещав Маклауду встречу через пять минут на дне и прихватив моток веревки, Митос полез первым, надеясь произвести меньше разрушений, так как все-таки был полегче. Где-то до середины ему удалось добраться, не вызвав сильной осыпи, но вдруг каменная масса дрогнула и начала медленно сползать к краю, так что не сорваться ему удалось только чудом. В последний момент Старик зацепился за какой-то каменный выступ, а потом и вовсе исчез из виду… Маклауд постоял еще немного, раздумывая, подождать ли когда ему кинут веревку или перебираться самостоятельно, пока все не обрушилось окончательно. Правда последнее, кажется, стало уже невозможным. Камни летели со все увеличивающейся скоростью. Позади стали слышны голоса. На мгновение ему в голову пришла нехорошая мысль, что Митос мог просто сбежать, предоставив ему самому выпутываться из ситуации. Наконец веревка шлепнулась к его ногам, Мак наскоро пристегнул карабин и полез на камни.

Ноги тут же по колено утонули в смеси щебня с песком, и его стало сносить к краю. По мере продвижения вперед идти становилось все труднее, ступни вязли в каменном тесте. В воздух поднимались клубы пыли, в которой не было ничего видно. Вдруг земля резко ушла из под ног, Дункан почувствовал, что катится в сторону обрыва и не в силах затормозить движение. Оставалось надеяться, что веревка выдержит, потому что больше цепляться было не за что. Через секунду он полетел вниз вместе с водопадом из крупных и мелких булыжников. Пролетев несколько метров, Мак почувствовал резкий рывок, и падение остановилось. Но чтобы вылезти, нужно было сначала убраться из под каменного обстрела — в любой момент несколько тон щебня могло обрушиться на голову. Перебирая ногами по склону он начал перемещаться вправо, пока угроза быть погребенным не исчезла. На то чтобы подняться ушла всего пара минут. Когда шотландец, пыхтя и отплевываясь выбрался на край и отстегнул карабин, Митос, оглядев его с головы до ног, не смог скрыть улыбки.

— Знаешь, Маклауд, если бы я заранее знал, что ты такой тяжелый, то не стал бы тебя вытаскивать, — пожаловался Старик, скручивая назад веревку.

— Ну и не вытаскивал бы, — буркнул тот.

— Вообще-то я больше заботился о твоем рюкзаке, без палатки ночью довольно холодно.

— Если бы ты еще дольше покопался, то шансов поспать в тепле у тебя бы уже не было.

— Извини, не за что было зацепить веревку, так что пришлось импровизировать…

Только сейчас Мак заметил, что противоположный конец был привязан к кинжалу, по самую рукоятку воткнутому в каменистую почву.

— Ты что, хочешь сказать, что я висел на этом? Он же мог вылететь или сломаться!

— Это вряд ли, к тому же я придерживал. И знаешь, наверное, ты был прав, нужно было принять бой.

Маклауд почувствовал, что еще слово, и он придушит Митоса голыми руками.


После выговора начальства на душе остался неприятный осадок. Но все это было ничто, по сравнению с его радостью. Дела шли даже лучше, чем Тан Куансен мог предполагать. Если так пойдет дальше, то ему не придется брать отпуск. Все будет изящно и чисто. Он весело рассмеялся. На него с удивлением оглянулись несколько коллег. Видимо, они недоумевали, как можно чему-то радоваться, выйдя из кабинета Ли Чена… Если бы они знали, кем он был раньше. Если бы знали, что глубокие выщерблины на стенах Норбулингки оставлены снарядами, выпущенными по его приказу, что то, что они вообще сидят сейчас здесь и смотрят в окно на Поталу, практически полностью его заслуга. Но они не знали, к счастью.

Для одних он был добрым приятелем, с которым можно было вечером выпить пива и поболтать о женщинах, для других просто сослуживцем, скромным трудягой, очкариком чуть себе на уме, и ни для кого другом. Друзей он не заводил принципиально. Тан Куансену нравился собственный образ, он располагал людей к откровенности, но при этом не подпускал их близко. Идеально для его работы, удобно для жизни. И действует безотказно. Он-то знал, потому что один раз сам клюнул на подобное. И жалел об этом уже больше тысячи лет.

Тан Куансен любил буддистские монастыри. В те времена они были совсем не тем, чем сейчас в Тибете. Буддизм вообще с трудом закрепился в Китае, и даже в эпоху Тан, в период наибольшего распространения буддизма и расцвета буддийской культуры, эта доктрина оставалась в основном модным заграничным учением, которое охватывало главным образом небольшой круг интеллигентов, эстетов-чиновников, уставших от бесконечных дворцовых интриг. Это учение оправдывало их бегство на лоно природы, где в уединении они писали утонченные стихи, ловили рыбу, сидя с удочками на берегу озер, и пьянствовали в кельях со своими друзьями, которые приезжали к ним на время полечить свои издерганные интригами нервы. Он сам совершал такие побеги не реже раза в неделю, когда жизнь в городе становилась невыносимой. И потратил несколько лет, чтобы войти в этот элитный круг, прежде всего потому, что был военным, а чиновники их не любили. Но, в конце концов, они все-таки приняли его, и многих из этих людей он по праву называл своими друзьями. Он также свел дружбу с поэтом Ван Вэем, и они проводили многие часы вместе, философствуя и временами напиваясь. Никогда еще жизнь не казалась ему такой прекрасной…

В тот день, они с приятелем предприняли очередную вылазку в монастырь. Она была внеурочной, но Ван Вэй обещал нечто интересное. Он сказал, что в монастыре объявился европеец. Как ему удалось попасть туда и вообще в Китай, так и осталось загадкой, но он ухитрился с такой скоростью втереться в доверие к монахам, что они допустили его в свои архивы и библиотеку. Что он там изучал, никто не знал, но в качестве компенсации, чужак перевел на китайский несколько индийских буддистских текстов, чем окончательно расположил к себе настоятеля. Его имя было Бей Ши Дао Де, точнее, он сам так назвался.

Тан Куансен и раньше видел этих людей, но не проявлял особого интереса. Армия вообще сплошь состояла из наемников, среди которых иногда попадались выходцы из далеких западных земель. Их считали варварами и не любили. Иногда рабы, редко бродячие торговцы. Кое-кто роптал, что гостеприимство должно иметь пределы и не стоит допускать в страну всякий сброд. Говорили, что кучка чужаков попыталась основать не то секту, не то монастырь, но учение не прижилось. Однако рассказ Ван Вэя заинтриговал генерала, и он решил съездить и взглянуть лично. Они так заговорились в пути, что когда, уже при въезде во двор Тан Куансен услышал зов, он подскочил от неожиданности. То, что загадочный человек может оказаться бессмертным, ему даже в голову не приходило. Сам он эту часть своей жизни старался скрывать как можно тщательнее, так как в любой момент его блестящая карьера могла бесславно закончиться, стань хоть что-то известно. И появление ему подобного в месте, где он имел обыкновение проводить время с друзьями-смертными его испугало. Поэтому, идя по знакомому коридору, он был полон нехороших предчувствий. Генерал открыл дверь в просторную келью, которая служила библиотекой, но сначала никого не увидел, его слепил солнечный свет, льющийся из окон. Только прикрыв глаза рукой, он разглядел высокого человека, стоящего в нескольких шагах от него, с длинным свитком в руках. Незнакомец поднял голову и заговорил.

Позже Тан Куансена ни единожды посещала мысль, что не прояви он тогда любопытства, его жизнь могла бы сложиться иначе. Счастливее. Жаль, он сразу этого не понял, не послушался внутреннего голоса и не свернул куда-нибудь, не заходя в библиотеку.

С того дня генерал начал наведываться в монастырь чуть ли не каждый день. Он и понятия не имел, что можно извлекать столько всего интересного из книг. Прежнее времяпрепровождение со своими друзьями-чиновниками стало казаться ему пустой тратой времени. Они обижались на него, но он ничего не мог поделать. Генерал стал даже меньше заботиться о своей военной карьере, которая раньше занимала одну из центральных позиций в его жизни. Он внезапно осознал, что прожив почти пятьсот лет, в общем-то так и остался полуграмотным мальчишкой из провинции Шэньси. Он жаждал знаний и, впервые получив возможность учиться, вцепился в нее двумя руками. А вот Бей Ши Дао Де оставался для него загадкой. Тан Куансен так и не смог узнать, откуда он приехал в Китай и как его настоящее имя. Он только сказал, что ему около шестисот лет и он много путешествовал. Иногда генералу казалось, что Бей Ши Дао Де даже младше его самого и специально прибавляет себе века, чтобы выглядеть солиднее в его глазах. Но больше всего его удивляло, как он вообще умудрился столько прожить, не находясь постоянно на святой земле. Генерал никогда не видел его с мечом в руках. Как-то, желая оказать другу услугу, Тан Куансен предложил потренировать его, ссылаясь на свой обширный военный опыт, но тот отказался, как-то странно при этом улыбнувшись. Так проходили месяцы, постепенно генерал обнаружил, что уже не представляет свою жизнь без ежедневных поездок в монастырь. И в один прекрасный день он сделал глупость. Самую большую глупость в своей жизни, как он узнал потом. Он познакомил Бей Ши Дао Де с Сюмэй…

Она была для него всем: ученицей, женой, возлюбленной, его творением, неотъемлемой частью его жизни. Они впервые встретились, когда ей было всего тринадцать лет. Ее сводный брат был одним из тех интеллигентов-чиновников, с кем Тан Куансен так охотно проводил время до встречи с Бей Ши Дао Де. Генерал был очарован этой девочкой и, хотя сам боялся признаться себе в этом, влюбился. К тому же он знал, что она предбессмертная. Он терпеливо ждал, когда она вырастет. Тогда он сможет предложить ей выбор, остаться смертной или стать такой как он. Тан Куансен даже не надеялся, что она согласится, но к его удивлению, она сама вложила в его руку кинжал и поднесла к своей груди. Он научил ее пользоваться мечом, не без гордости отмечая, какие поразительные успехи делает его ученица. Она знала о нем все. Он не решался скрывать даже темные стороны своей биографии, потому что знал, что не может обмануть ее доверие ни в чем. К тому же Сюмэй обладала удивительной способностью видеть ложь, даже скрытую тремя покрывалами.


Нелюбовь с первого взгляда. Генерал понял это сразу, как только увидел с каким выражением Сюмэй смотрит на его друга. Неприязненно и настороженно. За весь вечер она не произнесла ни слова, и Тан Куансен чувствовал себя неудобно, так как ему стоило немалых трудов уговорить Бей Ши Дао Де покинуть на время монастырь и поселиться у него. Все последующие недели она все больше молчала или ограничивалась банальными фразами и, когда гость наконец уехал, испытала явное облегчение. Тогда они впервые поссорились. Она спросила, сколько Бей Ши Дао Де лет, и когда он ответил, что шестьсот, рассмеялась в лицо, назвав слепцом. Генерала сильно задело, что девчонка, не прожившая и одной смертной жизни, смеет ему указывать… А потом наступила смута.

Реальной силой империи Тан была наемная армия, вербовавшаяся среди иноземцев. Однако благодаря интригам придворных, китайские порядки восторжествовали сначала при дворе, а затем проникли и в армию. Это вызвало среди воинов такое недовольство, что один из генералов, Ань Лушань — сын согдийца и тюркской княжны, возглавил восстание трех регулярных корпусов, составлявших ударную силу армии. Тан Куансен, будучи одним из немногих китайских генералов оказался между двух или даже скорее трех огней. Он метался между друзьями в разных лагерях, пытаясь образумить одних и защитить других. Жертвами разъяренных воинов уже стали несколько его друзей эстетов, и он мучительно пытался хоть что-то придумать, чтобы остановить бойню. Он кинулся за советом к Бей Ши Дао Де, надеясь, что друг поможет ему найти выход из сложной ситуации, но тот лишь пожал плечами и предложил переждать смуту в монастыре. Генерал уехал от него разочарованный и обескураженный. Последовать такому совету ему даже в голову не пришло. Дальше — хуже. Преследовать начали уже его самого. Он спрятал у себя в доме несколько старых друзей, принимавших активное участие в дворцовых интригах и считавшихся врагами Ань Лушаня номер один. Среди них был сводный брат Сюмэй. Оставаться там было опасно, и генерал снова решил обратиться за помощью к Бей Ши Дао Де, у которого, как он знал, помимо монастыря была еще пара убежищ, где можно было пересидеть какое-то время.

Он отказал. Нет, лично ему и Сюмэй Бей Ши Дао Де согласился помочь, пообещав спрятать так, что их лет сто никто не сможет найти, если они сами этого не захотят, но связываться с десятком смертных, за которыми к тому же охотилась банда головорезов, отказался категорически, сказав, что слишком ценит собственное спокойствие. Для Тан Куансена это было ударом. Обратиться за помощью к монахам он тоже не мог, наемники не пощадили бы монастырь. Пришлось вернуться в дом. Ночью их окружили. Перебили всех. Они с Сюмэй тоже погибли. Смерть брата, их будущее изгнание, конец привычной и счастливой жизни надломили в ней что-то. Виновником всех бед она стала считать Бей Ши Дао Де и начала просить мужа вызвать его на поединок. Генерала это требование приводило в ужас. То, что один его друг отказался помогать другим его друзьям, он не считал достаточным основанием для убийства, а по другому бой между ними рассматривать было нельзя. Казалось, в результате она смирилась, и он слишком поздно понял, что ошибался.

Тан Куансен так и не узнал, как Сюмэй удалось выманить европейца из убежища. Воспользовавшись ее отсутствием в их новом доме — убогой хижине на берегу реки, где они прятались, он решил съездить к Бей Ши Дао Де и объясниться. Он понимал, что после всего случившегося вряд ли сможет оставаться его другом, но и врагом становиться не хотел. Уже подъезжая к монастырю, генерал услышал звон мечей. Он мгновенно догадался, что это может означать и поймал себя на мысли, что боится вовсе не за нее. За Сюмэй он был спокоен, так как знал, насколько хорошо ее обучил. Он боялся за Бей Ши Дао Де… Боялся, несмотря ни на что… Тан Куан-сен подобрался поближе, но так, чтобы его зов не достиг их слуха… Он с трудом поверил в то, что увидел. Он даже не подозревал, что Бей Ши Дао Де умеет драться. И никогда не видел такой необычной техники. Сюмэй явно проигрывала. Она отступала все дальше и дальше, пока не оказалась прижатой к стене монастыря. Все было кончено через минуту… она упала на колени. Бей Ши Дао Де поднял меч.

Душа раскололась…


— Ну, а что я должен был делать, Маклауд? Она бросила мне вызов! Обманом заставила уйти со святой земли. Сказала что… — Митос запнулся. — Нужно было стоять и смотреть, как она снесет мне голову? Я не люблю драться, но тогда действительно выхода не было.

Сначала Дункана удивило, что Митос, не особо сопротивляясь, согласился рассказать ему историю, которая, мягко говоря, его не красила. Но, немного поразмышляв, он пришел к выводу, что, наученный горьким опытом, Старик решил подстраховаться и изложить свою версию происшедшего, прежде чем Маклауд получит возможность услышать это от кого-то еще. Разве можно быть в чем-то абсолютно уверенным? Ну что ж, весьма благоразумно. Какова может быть эта «другая» версия ему думать не хотелось.

Было уже совсем темно. Костер догорел. Митос опять ухитрился сделать его практически из ничего. Высота была небольшая по тибетским меркам, земля еще не остыла, на ней можно было лежать, не рискуя замерзнуть, чем они и пользовались, развалившись в высокой траве. Бутоны цветов загораживали звезды, равные с ними по размеру. Сегодня они прошли приличное расстояние, не встретив по дороге ни одной живой души. В одно мгновение Дункану даже показалось, что на всей земле они остались только вдвоем. Странное ощущение. Интересно, если бы это было правдой, что бы они сделали? Стали бы сражаться или разошлись в разные стороны? Смог бы он убить Митоса в поединке, чтобы остаться последним? Мак передернул плечами, отгоняя неприятные мысли, и сел.

— Выход есть всегда! Неужели у тебя поднялась рука убить ученицу друга?

Даже в неверном красноватом свете, он увидел, что глаза Старика потемнели и сузились.

— Да, Маклауд, я убил ее, но я сделал это, защищая собственную жизнь, а не из-за дурацких принципов!

Он резко поднялся и ушел в темноту. Горец открыл рот, чтобы сказать, что у него-то по крайней мере эти самые принципы есть, но осекся. До этого Митос никогда не напоминал ему об истории с Байроном… Какое-то время он размышлял, стоит ли догнать Старика и продолжить спор, но решил, что добром это не кончится. Загасив костер, Мак залез в палатку и сразу заснул. Митос так и не появился.


Проснулся Дункан с отвратительным чувством недосказанности. На душе после вчерашнего разговора было мерзко, как бывает всегда, если накануне осталось незаконченным неприятное дело. Около часа он лежал, не открывая глаз и размышляя, что делать дальше. С каждым днем он утверждался в мысли, что поездка была ошибкой. При любой попытке наладить общение Митос тут же выпускал иголки, и Дункан чувствовал, что разговаривает с бетонной стеной. Несколько раз он еле сдержал себя, чтобы не взорваться. Вчерашнее переполнило чашу терпения. К концу этого часа Мак пришел к выводу, что лучшимвыходом будет, если дальше он пойдет другой дорогой. Приняв решение, он, наконец, высунул голову из палатки… Было раннее утро и солнце только-только начало окрашивать окрестные горы в розовый цвет. Воздух был наполнен запахом, начинающих раскрываться цветов. Трава поменяла желто-бурый оттенок на изумрудный, и склоны невысоких холмов напоминали рождественские елки, украшенные распускающимися бутонами вместо шариков. Вокруг никого не было. От костра осталось только черное пятно на земле. Митос исчез, забрав вещи и прихватив с собой карту.

Ну что же, похоже, жирную точку поставил не он. Горец почувствовал себя немного уязвленным. К чему бы это Митосу считать себя оскорбленным? Он сказал то, что думал и своего мнения менять не собирался. Если кого-то не устраивает, так это не его забота. Даже легче, он избавлен от еще одного неприятного разговора. Маклауд порылся в рюкзаке и вытащил спиртовку. Через несколько минут он уже наслаждался крепким горячим чаем.

Теперь следовало подумать, куда идти. Путь назад был отрезан обвалом. Можно было пойти вперед, тем маршрутом, что планировался заранее, но был шанс опять наткнуться на Митоса, а Маклауду сейчас этого хотелось меньше всего. К тому же карты у него не было. Зато был купленный в Катманду путеводитель по Тибету. Нарисованные там схемы были не слишком подробными, но зато хорошо описывались маршруты. Дункан полистал книгу и нашел раздел про треккинг. Видимо, то место, где он сейчас находился, не слишком привлекало туристов, потому что сведения были крайне скудными. Но удалось выяснить, что через пару километров можно свернуть вправо и по течению речки дойти до озера Нам-цо, на берегу которого находился небольшой город, а значит, появлялась возможность нормально поесть и поспать. Такой вариант Маклауда устраивал, правда, идти пришлось бы дольше, чем до Янгпачен, но оно того стоило. Решив больше не ломать голову, Горец быстро упаковал рюкзак и двинулся вперед. Единственное, что ему показалось странным, так это то, что в путеводителе ни слова не говорилось о возможности встретить в этих местах грабителей.

Вскоре он добрался до истока ручья, который вился по каменистой равнине и исчезал в ущелье между двумя высокими холмами. Маклауд решительно свернул вправо и пошел вдоль него, удивляясь, с какой быстротой он превращается в узенькую, но быструю горную речку. На сердце было поразительно легко. Он удивился, что не испытывает ни тени сожаления при мысли, что возможно никогда больше не увидит Митоса. Дальше они пойдут каждый своей дорогой. Об обещании, данном Чунгу, он даже не задумывался. Все это было в прошлом, в том, где надежда на восстановление отношений еще оставалась. У него бы не повернулся язык сказать «дружбы», о ней речь давно не шла. Но сейчас все было по-другому, и он считал себя свободным от обязательств. Свободным от человека, которого постоянно чувствовал у себя за спиной в течение последних лет, который то исчезал, то опять возникал в его жизни, принося радость или боль, а в последнее время одно глухое раздражение, которое затопило все, вытеснив даже чувство благодарности за несколько раз спасенную жизнь. Погрузившись в раздумья, Маклауд не заметил, что идет по дну узкого ущелья. Зеленые равнины остались позади, и теперь он снова ступал по гравию, поднимая облачка пыли. Речка уже превратилась в поток, и его шум, многократно увеличиваясь благодаря скалам, напоминал Зов. Мак остановился, скинул рюкзак и уселся на большой камень. Он шел уже пару часов и решил на всякий случай свериться с путеводителем. Через несколько километров ущелье должно закончиться, и снова начнется равнина. Перелистнув страницу, Маклауд наткнулся на описание достопримечательностей, доступных туристу в этом районе. Его внимание привлекла красочная фотография каких-то развалин. Видимо, это было священное место, так как все было украшено молельными флагами и белыми шарфами. Кругом громоздились кучи камней Стены были расписаны разноцветными надписями на тибетском. «Развалины бонского монастыря Тритен Норбуце. Вид с перевала Каро-ла», прочитал Маклауд. Перевал находился километрах в пятнадцати от того места, где они ночевали.

«Их нашли мертвыми в священном месте рядом с перевалом Каро-ла», всплыло у него в памяти. Но ведь Митос, вроде, говорил, что до перевала пять дней пути. Значит, опять врал. Зачем?

Ответ пришел почти сразу: потому что знал, что к тому времени Маклауд будет совсем в другом месте. Горец поднялся и стал ходить взад вперед, пиная ногами камни. Кажется, он опять с готовностью наступил на старые грабли, как только они оказались у него на пути. Митос не хотел, чтобы Дункан с ним шел и просто сделал так, чтобы он тоже не захотел, почти в точности повторив старый фокус — довел до конфликта, нажав на все больные точки, а потом просто исчез без дальнейших объяснений. А вот и нет на этот раз он не купится — Маклауд поднял крупный булыжник и зашвырнул в реку — по какому праву за него опять решили, что он должен делать? Раз Митосу так нужно держать его подальше от перевала, значит именно туда он и отправится, тем более, что он все-таки обещал Чунгу. Во что же такое Старик в самом деле влез? Горец снова надел рюкзак и, не оглядываясь, зашагал в обратном направлении.


Идти назад пришлось в гору. Подъем был незаметен глазу, однако, когда Маклауд выбрался наконец из ущелья, он почувствовал, что порядком устал, но решил не останавливаться, пока не дойдет хотя бы до места их последней стоянки…

Речка снова стала ручьем, и наконец совсем исчезла, спрятавшись под нависающей скалой. Горец думал, что всего несколько часов назад он проходил здесь. Как же все изменилось… То чувство свободы, которое он испытывал тогда, показалось ему теперь абсурдом. Нельзя освободиться от себя самого.

Идти становилось все тяжелее. Отмахав еще километров пять, он понял, что надо передохнуть. Солнце палило нещадно. Лицо щипало от жара и ему пришлось опустить козырек бейсболки чуть не до подбородка. Спрятаться было некуда, Маклауд сел прямо на землю, достал флягу с водой и начал откручивать крышку. Неожиданно над ближайшим холмом в воздух взвилось облако пыли, оно становилось все гуще и гуще по мере того, как нарастал странный шум, напоминающий гул большой толпы. Мак вскочил на ноги и замер. Прошла пара напряженных минут. Вдруг из-за кромки холма показалась овца, такая грязная и тощая, что больше смахивала на бродячую собаку, потом вторая, третья… Сверху в долину спускалось небольшое стадо, следом шел пастух — молодой парень, в широкополой шляпе, меховой чубе[8], и с лицом настолько чумазым, что на нем были видны только черные глаза. Рядом бежал лохматый пес. Все это с блеяньем и лаем проследовало мимо, подняв пыль и не обратив на Горца никакого внимания. Маклауд хмыкнул, подхватил рюкзак и двинулся дальше.


День постепенно склонялся к вечеру. По тому, как начало биться сердце и как часто приходилось дышать, Дункан понял, что поднялся уже высоко. Наконец, вдалеке, на вершине одной из небольших гор он заметил остатки какого-то здания. Был виден только кусок полуразрушенной стены, вероятно, тот самый, упоминавшийся в путеводителе монастырь. По дороге он думал о чем угодно, только не о том, что, собственно, он теперь скажет? Предсказать реакцию Митоса на его появление было вообще невозможно, он не был даже уверен, что его не встретят с мечом в руке. Все эти сомнения к тому же были замешаны на тревожном чувстве, что что-нибудь могло уже случиться. Похоже, Старик ушел еще ночью, значит, и добраться сюда он должен был на полдня раньше.

Чем ближе Мак подходил к руинам, тем более неприятное чувство испытывал. С двух сторон поднимались выветренные скалы, чьи склоны напоминали тающие сугробы. О тонкие и острые как бритвы выступы камней можно было поранить руку. Внизу валялись груды такой же каменной шелухи. Каждый шаг многократно усиливался эхом. Зов внезапно ударил по ушам, неприятно отдавшись в голове. Мак завернул за выступ и оказался в странном пространстве, с трех сторон защищенном скалами. Розовый свет заходящего солнца дробился на их гранях, земля была усыпана камнями разного размера, тоже красно-розовыми. Синие тени тянулись по ним, как щупальца и преломлялись на вертикальных поверхностях. Воздух казался материальной субстанцией, которую можно потрогать руками. Зазеркалье. Митоса он даже не сразу заметил. Он казался частью стены, странным горельефом, выбитым руками античного скульптора…

Он сидел, облокотившись спиной о камень, запрокинув голову, смотрел на что-то наверху, и на появление Маклауда не среагировал, пока тот не подошел вплотную.

— Я думал, Мак, ты уже наслаждаешься видом Нам-цо в лучах заходящего солнца, — проговорил Митос, даже не повернув головы.

— Я передумал…

— Правда? Очень зря.

— Я решил, что развалины мне более интересны…

— Не стоят того, Маклауд, ей Богу…

— Зачем ты это сделал?

— А ты поумнел, или я теряю навык, — вздохнул Старейший, поднимая на шотландца глаза.

Дункан скинул рюкзак и уселся рядом, отметив, что Митос успел обзавестись чем-то вроде тента, вероятно купил у кого-то из местных жителей или паломников…

— Ты есть хочешь?

Горец кивнул. Митос потянулся к своему рюкзаку и, вынув пакет с вяленным мясом, кинул его Маку.

— На, держи, не бог весть что, но голод утолить можно.

— Где ты его взял?

— Набрел на деревню, кажется они там промышляют браконьерством. Редкий случай, обычно тибетцы не убивают животных… вдруг это реинкарнация их двоюродной бабушки?

Митос замолчал и снова стал смотреть куда-то вверх. Маклауд проследил его взгляд. Стена древнего монастыря высилась как раз над ними, четко вырисовываясь на фоне закатного неба.

— Это было там, да?

— Да.

— Ты же не собираешься идти туда на ночь глядя?

По всему выходило, что как раз об этом Старик и думал. Видимо, он давно уже сидел здесь, собираясь с духом…

— Наверное, все-таки с утра… И, пожалуй, я рад, что ты вернулся. Но лучше бы тебе этого не делать.

Маклауд оторопел от такой откровенности. Он повернулся и взглянул Митосу в лицо, удивляясь, не шутит ли он. Но оно абсолютно ничего не выражало, кроме усталости. В первый раз Горец заметил, что Старик по настоящему вымотан. До такой степени, что на игры уже не оставалось сил.

— Так я могу надеяться услышать подробности?

Митос снова облокотился о скалу и заложил руки за голову.

— Ладно, раз уж ты все равно здесь. Я ведь не говорил, как конкретно погибли моя жена и ее брат. Никто так и не смог определить причину смерти. Они просто задохнулись, но никаких следов удушения не было. Чунг рассказал мне это спустя тридцать лет.

— А где ты сам в это время был?

— На границе с Индией.

— Опять сбежал?

— Ты думаешь, я только на это и способен? — в голосе Митоса почудилась горечь. — Не то, чтобы я сбежал, но я помог сбежать Далай-ламе.

— Что? Ты хочешь сказать, что и к этому приложил руку?

Митос усмехнулся.

— Приложил, да, помимо прочего, это был великолепный способ избавиться от Тан Куансена. В то время он представлял власть китайцев в Лхасе, и исчезновения духовного лидера Тибета ему не простили. Отозвали в Китай практически сразу. Так что к списку моих грехов прибавилось то, что я сломал ему карьеру. Но напоследок он успел ударить. Честно говоря, я не верю, что он действительно собирался их убивать. Конечно, за тысячи лет люди меняются, но Тан Куансен никогда не был хладнокровным убийцей, хотя некоторые грешки за ним числились, боевому генералу без этого не обойтись. Думаю, они стали случайными жертвами, он хотел заставить меня вернуться и где-то ошибся. Так что возвращаться стало некуда… и не к кому.

Митос замолчал и снова стал смотреть вверх.

— И ты так и не знаешь, из-за чего они умерли?

— Ты когда-нибудь слышал о религии Бон, Маклауд?

— Ну, в общих чертах, а что?

— Бон исповедовали задолго до появления буддизма, древнее название Тибета, Бот, происходит от этого слова. И вначале это было совсем не то, что можно увидеть сейчас в бонских монастырях. В ней было больше от язычества и шаманства. Жрецы обладали колоссальной силой. Они могли подчинить себе волю человека. Захватить его существо, вторгнуться в сны. И знаешь, на что еще это было похоже?

— Нет.

— На культ Митры…

Маклауд вдруг вспомнил свой странный сон, около ступы: надвигающиеся горы и фигура в белом…

— Название злого духа в Боне — Эр, т. е. первый слог имени Ариман. В боне аналогом Митры является божество «Белый свет», причем его называют не просто божеством «лха», а божеством-жрецом «лха-гшен». Слово «жрец» «гшен» у бонцев имело вполне конкретное значение: в древнем Тибете именно это лицо вонзало кинжал в горло жертве при совершении религиозных ритуалов.

— Но какая связь…?

— О, самая прямая. Боннская книга мертвых говорит о том, что человек сам создает своих демонов. И они убивают. Физически.

— Но ты же не веришь в демонов.

— Вот именно. Я — не верю. Но они верили… И ты веришь.

— Но появление Аримана не было связано с тем, верю я в него или нет. И он был вовсе не плодом моего воображения.

— Тогда — нет. И в этом вся разница. Тогда было ясно, что твой противник — реальное зло, требующее уничтожения. Но дело в том, что на этот раз, это может быть уже не столь очевидно.

Стало тихо… Звезды безмолвно смотрели сверху. Тьма поглотила все. Полная тьма, ни искорки. Митос не разводил костра. Больше всего Маклауду хотелось сейчас света, но его не было…

— Мак, я действительно не знаю, КАК Тан Куансен это сделал, но хочу попытаться выяснить. Чунг показывал мне рукопись. Это поздняя переработка, но смысл остался прежним. Человека можно заставить воскресить собственные страхи. И они материализуются и убивают. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему тебе лучше быть подальше отсюда?

— Ты хочешь сказать, что тебе нечего бояться?

— Есть чего, но среди моих страхов нет воспоминаний про демонов, а с людьми можно справиться… Тебе было мало Аримана? Ты абсолютно уверен, что то, что ты сделал в первый раз, когда, по твоим словам демон был реален, сработает и во второй? Что твое собственное сознание не сделало его неуязвимым?

— Но если все это было направлено против тебя, то причем здесь я?

— Ты правда не знаешь?

— О чем?

— О том, что мы связаны.

— Чем?

— Тем, что было в Бордо.

На этот раз пауза длилась гораздо дольше… Маклауду действительно не приходило в голову, чем мог обернуться тот двойной квикенинг.

— Чепуха, это не могло сработать так.

— Правда? Тогда почему ты здесь, а не любуешься видами священного озера? Потому что на этот раз догадался? К чему бы это ты вдруг стал таким проницательным?

— Я случайно заметил фотографию.

— И так быстро сделал выводы? Брось, Мак, похоже, нам обоим не отвертеться. Я уже пытался… Как видишь, не вышло. Так что, возможно, тебе тоже грозит опасность, разумеется, если она вообще есть. Но я очень надеюсь, что все в прошлом. Тем более, Тан Куансен уже мертв.

— Откуда ты знаешь?

— Слухи доходили, а перед отъездом сюда мне удалось залезть в базы.

— У тебя снова есть туда доступ?

— Нет, это Джо… Согласился проверить, когда узнал, что мы летим вместе. Но мне пришлось пообещать ему примерно тоже самое, что ты обещал Чунгу.

— Что именно?

— Что я не буду втягивать тебя в неприятности.

— Отлично, если с одним из нас что-то случится, другому тоже не поздоровится.

— Да уж, бесплатного пива мне точно не видать.

— Ничего, зато Джо поправит свое материальное положение.

Митос вдруг расхохотался.

— Ты что?

— Тебе будет хуже, Маклауд, Чунг заставит тебя есть цампу.

Горец усмехнулся, но тут же снова посерьезнел.

— Так в чем конкретно заключается опасность?

— Как раз в том, что я этого не знаю.

Повисло молчание…

— Каким образом Сюмэй выманила тебя из монастыря? — спросил Дункан, неожиданно вспомнив незаконченный разговор.

Митос усмехнулся и опустил голову.

— Она сказала, что Тан Куансена собираются арестовать, и попросила помощи. А потом попыталась ударить в спину…


В эту ночь Дункану так и не удалось нормально поспать. От количества свалившейся на него информации голова гудела. Но ему все равно казалось, что гораздо больше осталось недосказанным. Вопросов явно не уменьшилось, их прибавилось… Начиная с этой идеи о связи через квикенинг. Почему он раньше не задумывался о такой возможности, не чувствовал никаких изменений? Почему Митос молчал до сегодняшнего дня, если догадывался? И чем это может обернуться в дальнейшем? Маклауд попытался прояснить эти вопросы, но Старик категорически отказался еще что-либо говорить, посоветовав шотландцу сначала подумать самому. Вот он и думал, но чем больше размышлял, тем больше запутывался. Он и вправду не мог объяснить, что вдруг заставило его поменять решение и вернуться. Ведь он мог сейчас спокойно спать в гостевом доме на берегу Нам-цо… Он как будто дошел до невидимой границы, которую не смог переступить. Чертовщина. Митос, который не задумываясь собирается рискнуть головой, чтобы просто узнать, что случилось сорок лет назад, — это абсурд. Люди, способные вызывать демонов из собственного сознания, чтобы они убивали — абсурд вдвойне. Опасность, грозящая ему через некую мифическую связь с другим бессмертным — просто бред. Явь или сон… Все так странно… Маклауду казалось, что он уже спит, а может и нет. Он находился на той тонкой грани между сном и бодрствованием, когда начинаешь смотреть на все со стороны и то, на что смотришь, искажается и вытягивается, принимая нереальные формы. Стояла полная тишина, было темно хоть глаз выколи, видимо, небо затянулось тучами. Дункану хотелось что-нибудь сказать или чем-то стукнуть, неважно, лишь бы произвести какой-то шум и осознать, что находишься не в вакууме. Но он сдержался, мысленно поблагодарив Митоса за то, что тот решил ночевать в палатке, а не в своем тенте. (Хотя кто бы сомневался, что Cтарик предпочтет более комфортные условия). Все-таки присутствие еще кого-то не давало совсем сползти в ирреальность. Маклауд обругал сам себя за эти шальные мысли и детский страх и попытался заснуть… но это ему так и не удалось. Всю ночь он скорее грезил, чем спал и поднялся утром совершенно разбитый.


— Так вы просите об отпуске?

Тан Куансен стоял перед начальником и ждал его вердикта. Он решил, что ситуация все-таки требует его личного присутствия, пускать дело на самотек было бы опасно. Ли Чен внимательно посмотрел на подчиненного и снова зарылся в бумаги.

— К сожалению, не могу дать вам больше недели. С завтрашнего дня. Вы знаете, какая сейчас ситуация. Идите.

Тан Куансен вышел из кабинета. Ну вот и все. Он свободен. Недели ему хватит, чтобы завершить дела. Тысячи ночей без сна, тысячи дней медитаций, века, проведенные в поисках древнего знания, путешествия по миру, в надежде собрать по крупицам осколки разбитого зеркала, все это лишь для того, чтобы заставить другого человека почувствовать, что значит настоящая боль. Удивительно, как часто за эти бесчисленные годы он уже собирался все бросить и отступиться. И почти каждый раз, когда он со вздохом признавался себе, что месть бессмысленна и Сюмэй все равно не вернешь, Бей Ши Дао Де опять возникал в его жизни. И это было как проклятие. После того поединка он бесследно исчез, но если бы не монахи, вышедшие посмотреть, что это за необычная гроза потревожила их покой, уйти бы ему не удалось. Генералу тоже пришлось бежать, слишком многие жаждали свести с ним счеты, к тому же несколько человек видели его смерть. Он много путешествовал, добрался до Европы, постоянно рисковал головой, но это его не останавливало. Больше всего он мечтал встретить Бей Ши Дао Де и призвать к ответу. Но не смог обнаружить даже его следов. Тан Куансен вернулся в Китай спустя почти семьсот лет. Вернулся, чтоб остаться. До этого он несколько раз приезжал домой, но не хотел задерживаться, не мог заставить себя вспоминать. У него были женщины, он любил, он страдал, теряя их, но ни к одной не испытывал таких же сильных чувств, как когда-то к Сюмэй. Со временем, ее образ в его сознании приобрел почти божественные черты, и никто из смертных или бессмертных его подруг не был достоин даже стоять рядом с пьедесталом, на который он ее вознес. Генерал вернулся опустошенный и измотанный бесплодными поисками, решив начать жизнь с чистого листа. И ему бы это удалось, если бы однажды на людной улице он не услышал Зов. К тому времени в Китае жило уже много людей с Запада, в основном миссионеры, искренне полагающие, что кому-то здесь нужен их распятый бог, купцы, торговцы. Он даже не видел различия в их лицах, хотя будучи в Европе это ему удавалось. Среди них иногда попадались и бессмертные, но никакого интереса для генерала они не представляли. Бей Ши Дао Де он узнал сразу. И до сих пор помнил ощущение, когда осознал, что за семьсот лет ничего не умерло и что он так же жаждет отомстить, как и в ту ночь, когда погибла Сюмэй. Но к его ярости Бей Ши Дао Де снова сбежал, просто утек сквозь пальцы, когда генерал уже протянул руку, чтобы схватить. И так еще два раза. Спустя еще шестьсот лет в уже коммунистическом Китае и через десять лет в Тибете, когда генерал сделал все, чтобы на этот раз не остаться в дураках. Но не только остался, но и лишился должности, когда Далай Лама со всей верхушкой своего кабинета исчез у него из под носа. Ему не нужно было ломать голову, чтобы догадаться, кто этому поспособствовал. Улики были очевидны. То что Тан Куан-сен испытывал было даже уже не яростью, а чем-то большим. И он сделал то, о чем до сих пор жалел. Он сорвал свой гнев на невинных людях. Он приказал стрелять в толпу, собравшуюся у стен Поталы, и он применил полученные знания против близких своего врага, все еще надеясь, что тот вернется. Но убивать он не хотел… это вышло случайно. В обоих случаях целью было лишь припугнуть, но результат оказался одинаковым.

Ко времени этих событий он уже знал несколько других имен Бей Ши Дао Де, но выяснил истину, только когда уехал из Тибета на родину, в полной мере испытав на себе гнев Мао Дзедуна и свергнувшись с карьерных высот до простого сотрудника службы государственной безопасности.

Однажды, возвращаясь домой с работы, он заметил слежку. И применил весь свой опыт, чтобы выяснить, кому это надо… Так он узнал о Наблюдателях. Они следили за Тан Куансеном, генерал следил за ними, постепенно узнавая все больше и больше, но при этом оставаясь в тени. Он сумел обставить все так, что даже его начальство не знало, как он использует своих агентов, не говоря уже о них самих. Наконец генерал решил, что пора познакомиться поближе. Он долго и тщательно выбирал, с кем войти в контакт, пока подходящая кандидатура не нашлась. Остальное было делом техники. Тот человек оказался действительно компетентным, к тому же хорошим семьянином, заботящимся о благополучии своих близких, и отлично понимавшим, что значит шутить с органами. За пару дней Тан Куансен узнал о бессмертных столько, сколько не успел бы за всю свою жизнь. Но как он не искал, никаких сведений о Бей Ши Дао Де в хрониках не попадалось. Конечно, поднять все архивы его информатор при всем желании не мог. Генерал заставил его проверить много раз по каждому из вымышленных имен и даже запросить сведения в других отделениях, но все впустую. Как-то Тан Куансен в сердцах пожаловался наблюдателю, что пытается поймать ветер. Тот позволил себе рассмеяться (обычно он не рисковал шутить с генералом) и сказал, что его попытки найти Бей Ши Дао Де сродни попыткам наблюдателей откопать хоть какие-то сведения о Митосе. Генерал тоже рассмеялся и заметил, что если искать то, чего нет, шансов это найти практически не остается. На этом разговор закончился, но он крепко задумался.

А буквально на следующий день ему улыбнулась удача в другом. Генерал уже лет пятьсот был бонпо. Пока Тибет был закрытой территорией, ездил к учителю в Непал и даже начал забывать, с чего началась его приверженность учению Дзогчен. Тогда ему на глаза попался текст молитвы или заклинания, используемого шаманами на первом этапе распространения Бон в Тибете. Это была поздняя запись, но то, что было там описано настолько заинтересовало Тан Куансена, что он захотел узнать больше, тогда еще не отдавая себе отчет, зачем. Неожиданно для себя он стал приверженцем учения, схожего с буддизмом, хоть и отличающегося некоторыми деталями. Но, оставаясь адептом Бон, в его современном виде, он не переставал изучать древнюю традицию Дикого Бон, где фигура шамана играла решающую роль. Переход в измененное состояние осуществлялся путем ритуального танца, заклинаний и медитации. К своему удивлению, он узнал, что даже сейчас форма шаманизма, включая одержание духами, широко практикуется в Тибете как среди буддистского населения, так и исповедующих бон, а также среди тибетских беженцев живущих в Непале и Бутане. Но сведения были отрывочными. Начав глубоко изучать вопрос, он выяснил, что помимо целительства, целью шамана было подчинение себе другой личности, а, в случае неподчинения — уничтожение непокорного. Причем нефизическим способом. Жертва совершала самоубийство, так до конца и не поняв, что ее убило. Он стал lha-pa, практикующим бонский шаманом. И неожиданно для себя достиг больших высот. Когда он в первый раз заставил человека почувствовать боль, исторгнутую из собственного сознания, он не на шутку испугался. Но постепенно научился контролировать и себя и ситуацию.

О, да, снести голову — это просто, но если знаешь, что можно заставить страдать, почти также, как страдал сам, цель начинает оправдывать средства.

В тот день ему в руки попался редчайший документ. Тан Куансен отдал бы половину своей долгой жизни, чтобы заполучить его раньше… Теперь все, что оставалось сделать, это найти, наконец, Бей Ши Дао Де и заставить прикоснуться. Но вот это-то и составляло основную проблему, так как генерал даже понятия не имел, как это сделать.

Его информатор среди наблюдателей продолжал поставлять любопытные сведения, но по существу дела так ничего и не было. Тогда генерал решил поинтересоваться, раз уж зашел разговор, что именно известно стражам о Митосе. Как он и ожидал практически ничего, кроме одного. Это была реальная личность. Но именно то, что за столько веков никто так и не смог ничего достоверно про него выяснить, наводила на определенные мысли. Проведя в размышлениях ночь, к утру он почти полностью уверился в том, что теперь знает, против кого будет играть. Ему вспомнилась Сюмэй, назвавшая его слепцом, когда он сказал, что Бей Ши Дао Де около шестисот лет. Неужели она была права… и все, начиная с этого было ложью. Еще бы он не умел драться, если с трудом, но можно было поверить в возможность прожить без поединков несколько веков (при условии почти постоянного нахождения на святой земле), то тоже самое в течении тысячелетий являлось абсурдом. Генерал чувствовал, как в нем поднимается волна ненависти, такой жгучей, что способна спалить его собственную душу, но ему было плевать. А наутро пришел наблюдатель и сообщил, что достоверно известно о пребывании Митоса в Китае в пятнадцатом веке. На следующий день генерал ходатайствовал о своем переводе обратно в Тибет.

Глава 2

Вылезать из спальника не хотелось, из палатки тем более. Но и лежать Мак больше не мог, чувствуя себя как на раскаленных углях. Наконец он сел и протер глаза — голова гудела после бессонной ночи. Мечта о душе, так и осталась мечтой. Митос спал как убитый, накрывшись поверх спальника всем, чем можно и, видимо, в ближайшее время просыпаться не собирался. Дункан почувствовал острую зависть и нехорошее желание растолкать и что-нибудь спросить, но удержался. Одев один на другой два свитера и застегнув до верху куртку, он, наконец, вылез из палатки. По небу неслись низкие облака, время от времени накрывая перевал, и тогда все погружалось в липкий синеватый туман, в котором было трудно дышать, а невидимые глазу ледышки покалывали лицо. Все вокруг было одинаково серым, и земля и горы, и развалины Тритен Норбуце на вершине. Часы показывали семь утра, но казалось, что вот-вот наступит вечер, так мрачно и тоскливо было вокруг. Есть совершенно не хотелось, а вот от горячего чая Мак бы не отказался. Но для этого надо было произвести слишком много действий на холодном ветру и он решил подождать до того времени, пока Митос соизволит проснуться и придется, хочешь не хочешь, что-то делать. Кое как умывшись ледяной водой, он залез в рюкзак и вытащил шапку и перчатки, мысленно порадовавшись, что додумался их прихватить. Оставалось решить чем заняться в ближайшее время. Послонявшись по округе в течение получаса и не найдя абсолютно ничего интересного кроме острых камней, он обратил взгляд наверх. Древние руины то расплывались, то снова обретали четкость, когда очередная туча покидала вершину. Маклауд отвернулся, поймав себя на мысли, что он не прочь залезть туда и разведать, что к чему. Это священное место, туда ходят сотни людей, и он что-то не слышал о случаях массовой гибели паломников в Тибете в последние сорок лет. Если же там действительно есть что-то подозрительное, то Митос по крайней мере узнает об этом заранее… Чувствуя, что ему все равно не удастся избавиться от желания забраться наверх, Дункан, прихватив на всякий случай катану, полез на гору. Потом он не раз задумывался, что же заставило его поступить так после всего услышанного? Любопытство, бравада или что-то еще, невыразимое словами… Чем выше он поднимался, тем сильнее становился ветер. На вершине, куда Горец добрался минут за двадцать, он уже просто валил с ног, проносясь между каменными стенами, и визжа как тысяча демонов. Через секунду все окутал туман — налетело очередное облако. Подождав, пока оно пройдет, Мак огляделся и… испытал разочарование. Здесь практически ничего не было. Он стоял на плоской площадке, посередине которой из груды камней торчал столб, с привязанными к нему веревками с молельными флагами и белыми шарфами. От монастыря осталась только небольшая часть стены, которая примыкала к отвесной скале. На ее гладкой поверхности были выбиты сутры. Прямо поверх текста, разноцветными красками были нанесены еще какие-то надписи. Они были и на больших валунах, лежащих внизу. Камни Мани. Маклауд обошел столб вокруг, осмотрел стену, поднял и швырнул в скалу несколько камушков… Ничего не произошло. Если здесь что-то и было, то все следы давно стерлись. Он уже развернулся, чтобы начать спускаться, когда на него накатила волна Зова. Вот этого Мак не ожидал, надеясь, что после почти суточного бодрствования Митос проспит, по крайней мере, до десяти. Представив, что он ему сейчас скажет, Горец вздохнул. В общем-то предчувствия его не обманули. Старик появился взъерошенный и злой. Неизвестно, чем он был рассержен больше, тем, что пришлось вылезать из тепла и карабкаться на гору или тем, что Маклауд проигнорировал его предупреждение. Дункан почувствовал укол совести, похоже, Митос действительно волновался, если это заставило его, забыв о холоде и даже толком не одевшись, лезть в место, куда ему, судя по всему, очень не хотелось, несмотря на все заверения, что в мистику он не верит. То, что накануне Старейший полдня просидел внизу, так и не решившись подняться, говорило о том, что он откровенно боится, разрываясь между желанием уйти как можно дальше и сделать то, зачем пришел. Вся гамма чувств отражалась сейчас у него на лице, видимо, старый хамелеон не успел одеть не только куртку, но и соответствующее выражение. Меч он, однако, захватить не забыл, несмотря на то, что это место было святой землей. Вдруг за спиной у Горца раздался негромкий хлопок, заставивший его инстинктивно пригнуться. Сильнейший порыв ветра оборвал сразу две привязанные к столбу веревки и они, извиваясь как змеи, начали летать по воздуху, время от времени перекручиваясь. Тогда и флаги, и белые шарфы сливались в одну пеструю массу и на несколько мгновений застывали, чтобы через секунду рассыпаться разноцветным дождем. Выпрямившись, Мак увидел, что Митос подошел к нему почти вплотную и уже открыл рот, чтобы прокричать, что надо уходить, но вдруг заметил, что тот смотрит на что-то позади него. Дункан обернулся, но ничего нового не увидел. Тот же столб, та же стена. Не говоря ни слова, Старик обошел его и направился прямо к скале — его интересовали только выбитые надписи. Первая строчка находилась на значительной высоте, и ему пришлось отклониться назад, чтобы что-то разобрать. Маклауд видел, как он постепенно спускается вниз, периодически останавливаясь и опуская голову, видимо, пытаясь вникнуть в смысл. Очередная туча начала потихоньку заполнять пространство дымными отростками тумана, в котором было трудно дышать. Митос настолько углубился в чтение, что не замечал ничего, ни ледяных порывов, ни пыли пополам с мелкими камнями, сыпавшейся сверху прямо ему на голову. От нечего делать Горец стал смотреть по сторонам, на окружавший его черно-белый мир, где единственными яркими пятнами были развевающиеся флажки. Оборванные веревки продолжали носиться по воздуху, то появляясь, то исчезая в наползающих облаках. Вдруг одна из них, немыслимо перекрутившись, стала приближаться к Маклауду, он уже видел золотые буквы молитв на трепещущей ткани, и увернулся в последний момент, прежде, чем получил расщепленным концом по лицу. Ему вдруг страшно захотелось уйти, прямо сейчас, не слышать больше визжащего голоса ветра, не чувствовать липкой паутины тумана на щеках. Он сделал шаг вперед и заорал, пытаясь перекричать непогоду.

— Слушай, пошли отсюда! Вернемся, когда это закончится!

Но Митос, на секунду оторвав взгляд от скалы, лишь махнул рукой, иди, мол, и тут же повернулся обратно. Горец понял, что он с места не сдвинется, пока все не прочитает. Что за глупое упорство. И это его считают упрямым. Кто бы говорил… Маклауд начал ходить туда-сюда, жалея, что утром поленился сделать чай и поесть. Митос уже дошел почти до середины, мрачнея все больше с каждой строчкой. Один раз он надолго задумался и минут десять простоял, обхватив себя руками и глядя в землю. Дальше сутры перекрывали разноцветные буквы, и разобрать что-то под ними было невозможно, если не стереть краску. Это было нетрудно сделать, она и так уже сильно облупилась, требовалось лишь время. Веревки сделали очередной оборот вокруг столба и со звоном и шелестом взвились в небо. Проводив их взглядом, Мак решил сделать еще одну попытку уговорить Митоса спуститься вниз, надеясь, что потом ему уже самому не захочется возвращаться, пока не утихнет непогода. Он повернулся и увидел, что Старик протянул руку, чтобы стряхнуть присохшие частицы красной краски. Ветер снова взвыл на тысячи голосов и неожиданно, с хлопком лопнула еще одна веревка. Последующее Маклауд видел как будто со стороны в замедленной съемке. Митос, запрокинув голову, летит на землю спиной назад, и исчезает в очередном клубке тумана, белые шарфы начинают кружиться и плясать в воздухе, то опадая на землю, то снова взмывая в небо, как сумасшедшие бабочки, он сам, решив, что то, что он слышал, было все-таки выстрелом, одним прыжком оказывается за грудой камней, удерживающей столб, причем все это происходит в полной тишине. Через секунду реальность вернулась вместе с мыслью о Хампах. Кажется на этот раз они действительно влипли. Вся площадка отлично просматривалась с соседних вершин, и они были легкой мишенью. Вот тебе и демоны. Маклауд даже усмехнулся, припомнив вчерашний разговор. Все оказалось намного проще и банальней. В одном Митос был прав, лезть сюда действительно было опасно. Оставался открытым вопрос, что делать дальше. Пытаться уйти под прикрытием тумана, но подставляться под пули на склоне или подождать, пока Хампы сами придут сюда, и тогда действовать по обстоятельствам. Была еще третья перспектива. Грабители просто заберут все их вещи и уйдут. Но во всем этом была одна странность. Почему стреляли именно в Старика, а не в него, стоящего гораздо ближе к краю. Маклауд высунул голову и попытался разглядеть, что творится на ближайшей к ним вершине, где, как он полагал, прятался стрелявший, но ничего не увидел, так как она тоже была скрыта тучей. Пора бы Митосу и ожить, ведь прошло уже минут пять. Джо говорил, что сам видел, как тот поднялся через несколько секунд после пулевого ранения. Так какого черта так долго? Горец решил рискнуть и перебраться к Старейшему поближе. Пригибаясь, он в три прыжка преодолел разделявшее их расстояние, присел рядом и уже протянул руку, чтобы потрясти Митоса за плечо и попытаться привести в себя, пока не произошло чего-нибудь похуже. И тут именно это «похуже» произошло. Он почувствовал Присутствие. Правда, Зов звучал очень странно, как будто издалека и скорее напоминал писк комара, но все-таки это был он. Так глупо попасться! Ситуация практически патовая. От людей с ружьями святая земля защитить не может, и было абсолютно ясно, что будет после того, как их обоих подстрелят. Мак поднял голову и увидел, что облако постепенно сползает с соседней горы. Сейчас их станет видно. Зов продолжал звенеть в ушах.

— Черт, Митос, ну давай! — он ударил Старика по щеке. — надо убираться отсюда!

Откуда-то сверху посыпались камни, Маклауд выпрямился, сжимая в руке катану и на мгновение забыв об опасности быть подстреленным. Ветер продолжал бушевать, свистя в ушах, но Зова Горец больше не слышал, он исчез так же внезапно, как и появился. Тут он сообразил, что стоит в полный рост, больше не скрытый туманом и, резко пригнувшись, встретился взглядом с Митосом, который сидел на земле прямо перед ним, вытянув вперед руку с мечом, конец которого теперь касался подбородка шотландца. Несколько секунд они смотрели друг на друга, причем Маклауд ясно видел, что Старик до смерти чем-то напуган, но не мог понять чем. Потом Митос медленно опустил меч, подтянул ноги к груди и, обхватив их руками, уткнулся лбом в колени.

— Ты что, собираешься так сидеть? — На секунду Мак лишился дара речи. — Нас сейчас перестреляют, видимо на тебя устроили серьезную охоту. Надо хотя бы укрыться от пуль. Ты меня слышишь?

— Здесь никого нет.

— Что?

— Здесь никого нет кроме нас.

— А кто же тогда в тебя стрелял?

Митос, наконец, поднял голову и стал отрешенно смотреть куда-то вдаль, глаза тут же начали слезиться от ветра и летящей пыли.

— Выстрела тоже не было, — он провел рукой по шее и Дункан увидел на его пальцах кровь. — Маклауд, ты только что пытался меня убить.

— Я, что? — Горец начал понимать, что происходит что-то странное. Может быть, у него провалы в памяти, и он сделал нечто, о чем теперь не помнит. Но когда? Он мог восстановить события поминутно, начиная с того момента, как Старик появился на вершине. Мак посмотрел на катану, но на ней не было никаких следов. Значит дело все-таки не в нем. Но тогда как? Митос продолжал сидеть в той же позе, безучастно глядя в пространство и, видимо, не собираясь больше ничего говорить. Оставаться здесь дольше было бессмысленно, и, похоже, действительно опасно, даже если в округе больше никого не было. Объяснения вполне могут подождать до того момента, как они спустятся вниз и согреются, а Митос выйдет, наконец, из шокового состояния. Маклауд только один раз видел у него такие глаза, в той церкви на побережье, когда он чуть не снес ему голову на святой земле. Как же тогда было приятно видеть его страх. Дункана даже передернуло от воспоминаний. Но сейчас-то он за себя отвечал. Ладно, все позже, а теперь — вниз.

— Пошли-ка отсюда! — он протянул Митосу руку, чтобы помочь подняться, но тот проигнорировал ее и встал сам. Потом подобрал меч и направился к краю площадки, двигаясь, как на автомате.

— Подожди, возьми, а то совсем закоченеешь, — сказал Маклауд, снимая куртку.

Митос не стал спорить, взял куртку и оделся, но у Мака возникло ощущение, что попроси он его сейчас спрыгнуть с обрыва, Старейший бы так и сделал.


Внизу было гораздо теплее без того пронизывающего ветра, который дул на вершине. Казалось, что Мак ушел отсюда несколько дней назад, хотя прошла всего пара часов, с тех пор, как он решил взглянуть на руины поближе. Было все еще утро. Митос отдал ему куртку и нырнул в палатку. Дункан занялся чаем, отметив, что воды осталось очень мало и надо где-то пополнять запас. Он также провел ревизию продуктов и пришел к неутешительному выводу, что осталось только-только дотянуть до Янгпачен, а если они задержатся, то придется искать, где купить еще. Ему было необходимо сейчас заниматься такими повседневными вещами, как учет припасов, потому что стоило чуть отвлечься и неприятные воспоминания о происшедшем начинали настойчиво заполнять мозг. Задумавшись в очередной раз, Мак по ошибке высыпал в воду полный пакет сухого молока и, чертыхнувшись, в сердцах выплеснул на камни получившуюся кашу. Пришлось все начинать заново — наливать воду и ставить на огонь. Он снова и снова прокручивал события сегодняшнего утра, пытаясь найти хоть какое-нибудь логическое объяснение тому, что случилось, но какой-то один факт упорно не хотел занимать свое место и рушил всю цепь умозаключений. То, что произошло с Митосом, так и осталось загадкой. Маклауд даже представить себе не мог, что когда-нибудь увидит его в таком состоянии. Будь это, к примеру, Джо, он бы знал, что сказать и как успокоить, а вот нужно ли его сочувствие Старейшему. Стоящая между ними невидимая преграда, которую Дункан ощущал с самого первого дня их знакомства, со временем выросла в железобетонную стену в два человеческих роста и сейчас не давала ему просто встать, подойти к палатке и спросить, все ли в порядке. Маклауд сидел, уставившись на давно кипящую воду и провожал взглядом пузырьки, поднимающиеся со дна.

— Мак.

Горец подпрыгнул от неожиданности, он настолько ушел в свои мысли, что даже не слышал, как Митос подошел. Выглядел он вполне обычно, и определить что-то по его лицу было уже невозможно, по крайней мере, Дункан ничего такого не заметил.

— Ты что, за все это время не мог приготовить чай?

Митос состроил гримасу «доверишь — молодежи — что-то — сделать — результата — не — дождешься» и сел на другой камень, предварительно бросив на него свернутое одеяло. Маклауд засыпал в воду заварку, на всякий случай, удостоверившись, что это то, что он думает.

— У нас вода заканчивается.

— Здесь недалеко селение, часа четыре пути, если тебя не устраивает река. Но, думаю, они берут ее оттуда же.

— Митос…

— Что?

— Ты… как?

Он усмехнулся и пожал плечами.

— Нормально, в данных обстоятельствах… видимо, о наличии молока спрашивать бесполезно?

Мак развел руками, всем своим видом изображая раскаяние.

— А будешь ворчать, я могу невспомнить, куда засунул сахар.

Чай пили молча. Маклауд раздумывал над тем, как начать разговор и стоит ли вообще это делать. Митос, похоже, только сейчас начал согреваться и прерывать процесс не хотел. Но в результате кипяток иссяк.

— Так что произошло? — не выдержал, наконец, шотландец.

Митос покрутил в руках кружку, явно жалея, что чай так быстро закончился.

— А что ТЫ видел?

Немного подумав, Горец рассказал все в подробностях с того момента, как принял хлопок оборвавшейся веревки за выстрел. Про то, как прятался от воображаемого стрелка и про Зов.

При упоминании о Зове Митос резко выпрямился, на его лице отразилось удивление, но в следующую секунду оно опять приняло спокойное, почти скучающее выражение.

— Это все?

— А ты ждал чего-то еще?

Старик вздохнул и поставил кружку на камни.

— Просто я видел все совсем не так.

— Что значит «не так»? Как ты вообще мог что-то видеть, ты…

— Маклауд! Я действительно не знаю, как это случилось, но скорее всего, причина в том, что я коснулся скалы, — Митос посмотрел на свои пальцы, на которых еще остались частички краски. — Для меня ничего не изменилось. Я просто стер надпись и собирался читать дальше…

— И что?

— Не знаю, что заставило меня обернуться. Сначала я подумал, что ты опять собираешься уговорить меня спуститься. Но я ошибся. Это было, как тогда в Гавре… Дежа вю. Но на этот раз ты почти довел дело до конца… Ты нарушил правила, — Митос потер шею и болезненно поморщился. — я уже решил, что мне не выбраться. Так что я мог подумать, когда увидел, что ты стоишь надо мной с мечом в руках? Ты еще не понял, Маклауд, что сам был на волосок от гибели?

— Почему же ты этого не сделал?

— У тебя взгляд был другой, и… на катане ничего не было, а след должен был остаться, ведь ты почти снес мне голову. К тому же, это святая земля, хотя в тот момент это было последнее, о чем я думал.

— Так это что, был сон?

— Скорее транс. Только одна маленькая деталь. Там все было реальным.

— В каком смысле?

— Смотри…

Митос оттянул ворот свитера и Маклауд увидел у него на шее над ключицей тонкую розовую полоску. У Горца по спине прошел холодок. Это казалось невозможным. Если только…

— И после этого ты будешь продолжать утверждать, что не веришь в демонов?

— Да забудь ты про демонов, Маклауд! Все наши демоны находятся здесь! — Митос постучал себя пальцем по лбу. — Но это не мешает им убивать. Еще бы секунда. Самое забавное, что я сам же предостерегал тебя. Так глупо попасться, — пробормотал он себе под нос. — И какого черта, ты туда полез?

Горец выдал нечто нечленораздельное.

— Так я и думал.

Митос поднялся и стал ходить кругами, засунув руки глубоко в карманы.

— Знаешь, что было на скале? Там был описан Путь.

— Путь куда? — не понял Маклауд.

— На ту сторону. Я же упоминал про бонскую книгу мертвых. Она похожа на буддистскую, с небольшими отличиями, но суть одна — подготовить человека к переходу в другой мир. Чтобы достичь той стороны, он должен пройти ряд испытаний, столкнуться с духами или демонами. Воображаемыми, — поспешно добавил он, увидев, что Мак сделал движение. — Так вот, в традиции Дикого Бона было испытание, когда человека, еще не собирающегося умирать, заставляли пройти путем умершего. Вероятно, это было наказанием за неповиновение. Его погружали в транс и он пытался пройти этот путь. Не думаю, что многим это удалось, потому что, как ты убедился эти «демоны» действительно могут физически убивать. Одним из испытаний была река. Нужно было перейти на ту сторону. Если человек тонул, он умирал не только там, но и здесь, — Митос опустился обратно на камень. — Так что теперь понятно, что с ними произошло. Они не смогли преодолеть реку.

— А что же случалось с теми, кто проходил?

Старик пожал плечами.

— Не знаю. Я не успел дочитать, но думаю, что прекрасно проживу без этого знания. Странно другое — эти ритуалы всегда требовали присутствия lha-pa.

— Кого?

— Шамана. Я никогда не слышал, чтобы человек погружался в транс просто касаясь какого-то предмета. Видимо Чунг этого не знал, иначе бы сказал, чего конкретно надо бояться. И чтобы подчинить себе жертву, lha-pa должен был знать его истинное имя.

— Значит, Тан Куансен знал кто ты?

— Похоже на то. Вопрос — откуда.

— Не думаю, что он мог знать обо мне, так что.

— Хочешь пойти и проверить? Я бы не стал.

— А почему ты так уверен, что это именно генерала рук дело? Откуда у него могут быть такие знания?

— Он уже очень давно этим занимался. Ты думаешь, я бы ездил в Тибет, если бы не знал, что в данный момент он находится в другом месте? Чаще всего он бывал в Непале. Там живет некий тибетец Тензин Вангьял, боннский учитель. Думаю, он учит не только тому, как достичь Дзогчен. Ладно, Мак, пора собираться, если мы хотим добраться до И-Чхудогьянг до темноты.

— Ну и название. Что это за место?

— Тебе понравится. Правда о нем в Тибете есть поговорка, что лучше родиться животным в месте, где есть трава, чем в И-Чхудогьянг… зато люди там приветливые.

— Не слишком-то хорошая реклама. А обойти его нельзя?

— Увы, другого пути нет, — Митос поднялся, встряхнул и аккуратно сложил одеяло, — пошли отсюда, что-то мне здесь надоело.


Они собрались со скоростью, говорящей о том, насколько им обоим хочется поскорее убраться от перевала, чуть было не ставшего роковым. Маклауд несколько раз ловил на себе тревожный взгляд друга, понимая, что воспоминания о пережитом, видимо не скоро выветрятся у него из головы, если это вообще когда-то произойдет.

Спустившись вниз, они оба как по команде обернулись и посмотрели на закрытую тучами вершину, но развалин монастыря отсюда было уже не видно. Митос пнул подвернувшийся под ногу камень, повернулся к горам спиной и двинулся вперед.

Перед ними расстилалось красно-бурое, начисто лишенное какой-либо растительности плато, по которому вилась небольшая речка такого же красного цвета. Набирать из нее воду как-то не хотелось, и они решили все-таки дотянуть до ближайшего селения, в надежде, что найдут что-нибудь почище. То там, то здесь прямо из земли торчали огромные валуны, наклонившиеся под разными углами. Погода не улучшалась, тучи неслись все так же низко, несколько раз принимался идти дождь пополам со снегом и даже мысль о гостеприимных жителях этого забытого богом места не улучшала настроения, тем более, что до них нужно было еще добраться. Правда, шли они теперь быстро, земля была гладкой и ровной, пыль прибило дождем, и она больше не лезла в нос, как раньше, и если бы не окружающий мрачный лунный пейзаж и ледяной ветер, этот отрезок пути мог бы быть вполне сносным.

Несколько часов прошло в молчании. Потом они устроили привал, чтобы немного поесть, и хотели уже двигаться дальше, но тут пошел такой сильный дождь, что на ближайшее время с этой мыслью пришлось расстаться. Потоки воды мгновенно превратили глинистую почву в хлюпающую жижу, идти по которой было к тому же невероятно скользко, так что все, что оставалось, это найти более-менее сухое место и переждать. Куртки уже не спасали от ливня, и за несколько минут оба вымокли до нитки. В результате пришлось удовлетвориться, огромным наклонным камнем, который давал хоть какую-то иллюзию защиты от слепящих струй.

Дождь прекратился так же резко, как и начался. Водяная стена стала стремительно сдвигаться в сторону гор. В разрывах туч, наконец, появилось солнце. Плато теперь представляло собой наполненную красной водой чашу, в которой отражалось хмурое небо. Она возникла внезапно, соткалась из воздуха прямо на глазах. Совсем маленькая, до самой высокой точки можно было дотянуться рукой. Маклауд никогда не видел такой странной радуги. Он просто стоял и смотрел на нее, удивляясь, как это чудо природы вообще могло появиться. У него вдруг возникло ребяческое желание пойти и потрогать радугу руками, но он почему-то боялся выглядеть глупо. Видимо, Митос не терзался такими сомнениями — он отделился от камня, и, проваливаясь в грязь почти по щиколотку, пошел к семицветному чуду.

— Черт знает что, — пробормотал Маклауд, очередной раз удивляясь, как настолько старый человек ухитрился сохранить прямо таки детскую непосредственность. Поняв, что теперь глупо будет как раз не пойти, он откинул капюшон (при этом ему за шиворот попало с полкружки ледяной воды) и направился в сторону выраставшей прямо из красной глади многоцветной арке. Она начала увеличиваться на глазах и Дункан понял — ощущение, что до ее верха можно достать рукой было обманчивым. Но все равно она была необычно маленькой и яркой и казалась входом в давно разрушенное здание, от которого остались только ворота. Когда он подошел, Митос стоял рядом с одной из «опор» и задумчиво погружал руку в разноцветный воздух, наблюдая, как его ладонь меняет цвет, проходя через разные слои, Маклауд встал под аркой и взглянул вверх. Свод над головой дрожал, то теряя очертания, то снова становясь четким, сквозь него просвечивало поголубевшее небо и он поднял руку, пытаясь дотянуться…

Земля уже начала впитывать в себя воду и теперь больше напоминала витраж, чем зеркало. В тысячах маленьких лужиц причудливо дробилось пространство. Каждая ячейка постоянно меняла оттенок, отражая ползущие по небу облака и солнечные лучи, которые, преломляясь, покрывали стоящие камни дрожащей сеткой отблесков.

— Ну почему именно ты?

Дункан обернулся и увидел, что Митос смотрит на него в упор со странным выражением. Мерцающий блик каждое мгновение менял выражение его глаз, и Маклауд почувствовал себя крайне неуютно под этим взглядом, просвечивающим его как рентгеном.

— Что ты сказал?

— Я говорю, странно, что именно ты оказался моим испытанием. Ведь это вполне мог быть кто-то другой, тот же Тан Куансен или… но тогда, я бы по крайней мере знал, как реагировать.

Митос, наконец, отвернулся. Мак понял, что всю дорогу, он прокручивал в голове недавние события, в поисках ответов.

— Тогда бы я не стал тратить время на разговоры, а сразу бы стал защищаться.

— Ты что, попытался уговорить меня не нападать?

— Ну, в прошлый раз это подействовало… Знаешь, меня посещала мысль, что ты станешь причиной моей смерти, но мне и в голову не могло придти, что это будет самоубийство. Забавно, — Митос усмехнулся и снова погрузил руку в разноцветную ткань радуги. Она стала потихоньку тускнеть, обещая совсем исчезнуть через несколько минут. — Я ошибся. Мак, я так ошибся… — Он покачал головой и замолчал. Маклауд не нашелся что сказать.

Он вдруг припомнил, что в списке причин, которые привел Старик, объясняя, почему он не воспользовался возможностью и не прикончил его, святая земля была самым последним пунктом.

— Митос.

— Что?

— А если бы, ты не заметил во мне перемены, если бы на катане была кровь, ты бы….

Радуга исчезла. Растворилась в воздухе в течении нескольких секунд. Все вокруг стало каким-то блеклым. Теперь они стояли в бескрайнем море бурой грязи. Время шло. Маклауд решил, что ответа он вряд ли дождется, и развернувшись пошел туда, где вдалеке угадывались маленькие белые строения, вероятно то самое селение, где они собирались запастись водой.

— Мак.

Это прозвучало так тихо, что он едва услышал, но все-таки остановился.

— У меня ведь уже были и возможность, и достойный повод, и не на святой земле, но ты все еще здесь. Я бы попытался найти другой выход.


Дункану внезапно стало стыдно за свой вопрос. Он подозревал, что Митос не сможет поднять на него руку. А вот он сам? Пожалуй, в его списке первым пунктом шла бы как раз святая земля, а потом уже все остальное, и если бы этот пункт отсутствовал… Ноги с чавканьем провались в мутную жижу. Не верилось, что всего несколько минут назад долина представляла собой феерическое зрелище. Старик давно нагнал его и теперь шагал рядом, точно также глядя себе под ноги. Во все стороны летели брызги, оставляя на одежде бурые пятна, так что пока они добрались до домов, оба превратились в подобие движущихся глиняных статуй. Воду набрали в озерце позади зданий. Из него и вытекала та самая неприглядного вида речушка. Но само озеро было абсолютно чистым и прозрачным, видимо питаемое бившими на дне ключами. Отдыхать было некогда, день уже клонился к вечеру, и нужно было во что бы то ни стало добраться до И-Чхудогьянг засветло, так как даже думать о том, что придется идти в темноте по такому болоту, а тем более в нем спать, уже было отвратительно. Маклауда продолжали одолевать неприятные мысли. Некоторые его слова и поступки стали вдруг казаться перевертышами, бьющими вовсе не по тем, на кого они были направлены, и бьющими больно. По мере того, как природный свет угасал, и наступали сумерки, в нем поднималось грызущее чувство вины. Дункану даже взбрело в голову, что, не полезь он на ту проклятую гору, Митос бы отказался от опасной затеи, плюнул бы на все и прошел мимо, и что это он косвенно виноват в том, что случилось. Тьма опускалась постепенно, подбираясь с востока, поглощая одну за другой далекие вершины. Она заползала в душу, делая и без того мрачные думы еще мрачнее. С какого времени все пошло не так? Что ОН сделал не так? Может быть все проблемы от того, что каждую минуту он пытается доказать себе, что прав, и ищет изъяны в других, чтобы подтвердить эту правоту. Но было еще что-то, что никак не могло оформиться в четкую мысль, и Мак безуспешно пытался поймать этот неуловимый призрак.

— Ты еще долго намерен заниматься самоедством?

Маклауд вздрогнул — на секунду ему показалось, что он слышит свой собственный внутренний голос. Он растеряно взглянул на Старика, чтобы убедиться, что ему не померещилось.

— Я…

— Мак, я наблюдаю за тобой битый час, за это время на твоем лице сменилось больше выражений, чем масок в комедии Дель Арте. Постой и послушай, — уже серьезно продолжил Митос, заступая вперед и преграждая Горцу путь. — Когда ты уже поймешь, что не можешь отвечать за других? Что не можешь отвечать за меня? Я уже взрослый, Маклауд! Если ты будешь продолжать в том же духе, то долго не протянешь, сколько раз надо это объяснять?

— Да, нет, дело не в этом, точнее, не только в этом, — шотландец мучительно пытался подобрать слова.

— Не в этом? А в чем тогда, Мак? Мне нужно было сказать, что я бы, не задумываясь, снес тебе голову? Тебе бы стало легче?

И тут Горец наконец понял, что вертелось у него в мозгу… воспоминание. И неожиданно для себя он выпалил:

— Может быть, потому что я так и сделал.

Митос устало вздохнул и покачал головой.

— Что ты несешь? Слушай, давай прибавим шагу, уже почти темно, а я не хочу спать в луже. — Он повернулся, чтобы идти дальше, но теперь уже Маклауд остановил его, схватив за рукав.

— Нет, погоди, наверное, нужно тебе рассказать.

— Хорошо, хорошо, только лучше делать это на ходу.

И Маклауд рассказал. Чувствуя, что не хочет этого делать и тем не менее продолжая говорить. Рассказал все о своем видении, после того, как его пристрелил О’Рурк. Он предполагал, что это может не понравиться, но такой реакции не ожидал. Старик затормозил так резко, что Дункан налетел на него сзади.

— Какого черта, Маклауд, ты до сих пор молчал! — голос Митоса вдруг сорвался на крик. — Почему не сказал раньше?!

В голове шотландца неожиданно щелкнул выключатель.

— Ты думаешь есть связь?!

— Да, вот это именно то, что я думаю, ты же не считаешь, что все было реально? — Митос развернулся, и Горец увидел, как лихорадочно у него блестят глаза. Он промолчал. — Считаешь? О, боги, Мак, не может быть, что ты до такой степени наивен. Это же репетиция, — пробормотал он, отворачиваясь. — Значит он жив… до сих пор.

Старик опять рванул вперед, каждую секунду нервно озираясь.

— Стоп, стоп. Ты правда думаешь, что твой китайский приятель мог это устроить? Но как? Это же невозможно!

— Льщу себя надеждой, что ответ на этот вопрос не будет стоить мне головы! — Митос поскользнулся и выдал фразу на весьма неблагозвучном языке, которая, судя по эмоциональному окрасу, однозначно определяла его отношение к окружающему миру и последним событиям.

— Все-таки, по-моему, на этот раз ты ошибаешься. У тебя нет доказательств, — Горцу было как-то неприятно думать, что все, что он видел могло быть лишь плодом его собственного воображения. И Фитц — всего лишь фантом, и мир вполне мог не заметить его отсутствия…

— Знаешь, лучше всегда думать о худшем, чтобы не было потом болезненного разочарования.

— Но все было настолько реальным.

— Да что ты, еще реальнее? — язвительно спросил Митос, проводя рукой по шее. — Если я прав, значит, хроники подделаны, и он только недавно узнал… м-да тогда все встает на свои места, — он потер лоб тыльной стороной ладони, — ладно, главное сейчас добраться до И-Чхудогьянг, там подумаем, что делать дальше. Если еще не поздно.

Единственное, что порадовало Маклауда, это возвращение друга в привычное состояние с легким налетом паранойи. Удивительно, но на само содержание видения он не обратил никакого внимания.


Из под колес джипа летели камни. Его немилосердно подкидывало на ухабистой дороге. Но генералу было все равно. Дело приближалось к своему логическому концу и такая мелочь, как зубодробильная тряска не имела никакого значения. Он посмотрел в зеркало заднего вида. Никого. Старая привычка. Вряд ли за ним сейчас кто-то следит. Для всего мира генерал Тан Куансен мертв. Есть лишь Чанг Чинву, скромный служащий. Переведясь в Тибет, он несколько раз менял легенду. Первый раз году в 75-м. После того, как стал слишком часто получать комплименты по поводу своей внешности. Тогда ему должно было быть 55 лет смертной жизни, а выглядел он на сорок с небольшим, несмотря на все усилия «состариться». Генерал тщательно подготовил почву для своего преемника, то есть себя самого. Уходить из ведомства, в котором он проработал столько лет, терять власть и кучу полезных связей в его планы не входило. В тот день, когда «племянник» первый день вышел на работу его «дядя» трагически погиб во время несчастного случая в горах. Должность была пониже, но зато практически с теми же возможностями, и офис находился на другом конце города, так что часто встречаться с бывшими коллегами не пришлось. Его информатор в Пекине продолжал исправно поставлять сведения, но теперь к страху за семью прибавилась материальная заинтересованность. Однако, несмотря на все старания ничего нового о Митосе узнать не удалось. А в начале восьмидесятых Тибет стал постепенно открываться. Сначала стали пускать живших в изгнании тибетцев, потом туристов. Работы сильно прибавилось, и генералу все труднее было находить время, чтобы продолжать изучать Бон. Однако он уже достиг таких высот, что даже его непальский учитель поражался. Генерал ездил к нему раз в три месяца, каждый раз под благовидным предлогом отпрашиваясь с работы. Кроме того, после долгих поисков он обнаружил в библиотеке одного из отдаленных монастырей редчайшую коллекцию текстов. Правда, ему пришлось потратить почти полгода, чтобы уговорить монахов допустить его туда, но оно того стоило. Как-то, вернувшись в очередной раз из Непала, генерал сидел в своем кабинете с чашкой горячего кофе и как обычно тщательно просматривал записи камер наблюдения, которыми недавно оснастили аэропорт Гонгу в связи с ожидаемым наплывом иностранцев. За недельное отсутствие записей набралось много, и к началу второго часа у него уже рябило в глазах. Вдруг его рука так задрожала, что он вынужден был поставить чашку на стол, чтобы не расплескать. Он остановил запись и перемотал назад… второй, третий раз. Не может быть, этого просто не может быть. Тан Куансен подался вперед и стал всматриваться в застывшее изображение. Оно было нечетким, и подрагивающим, но он был уверен, что не ошибся. Он вернулся. Генерал снял трубку и набрал номер коллеги. Через час он знал и то, под каким именем Бей Ши Дао Де въехал в Тибет и где находился, пока сам он отсутствовал. Тан Куансен поймал себя на мысли, что до сих пор называет бывшего друга тем же именем, под которым знал полторы тысячи лет назад. Он улетел за день до того, как генерал вернулся из Непала, проведя все время в Гандене. Значит боялся выйти со святой земли. Китаец усмехнулся и глотнул остывший кофе. Зачем же он приезжал? Практически в каждом монастыре, особенно в таком крупном как Ганден, среди монахов обязательно находился стукач. Их содержали для того, чтобы отслеживать туристов и доносить, если кто-то проявлял чрезмерное любопытство. Так что еще через два часа Тан Куансену доложили, что Бей Ши Дао Де все пять дней провел в библиотеке в компании с ее хранителем. Ага, монах-бессмертный. Генерал знал про Чунга, про его славу целителя и даже то, чему именно он обязан своим бессмертием, но никогда не приближался к монастырю сам.

Всю оставшуюся часть рабочего дня он провел в раздумьях. Позвонил своему наблюдателю и, сообщив имя, которое значилось в документах на въезд, попросил поискать в хрониках, правда, мало на что надеясь. И оказался прав. Имя было глубоко вымышленным, ни разу нигде не упоминающимся. Используя свои связи, ему удалось отследить путь Бей Ши Дао Де до Индии, а потом след затерялся. Все, что оставалось — это ждать, что раз без последствий приехав в Лхасу, он решится на это снова. И тогда Тан Куансен своего шанса не упустит. В этом ожидании прошло почти восемь лет. Он уже начал терять надежду, когда произошло событие, казалось бы не имеющее отношения к делу, но всколыхнувшее его мир. Информатор сообщил, что в Европе случилось нечто из ряда вон выходящее. Он не знал подробностей, но суть состояла в том, что в ближайшем будущем они все могут оказаться под колпаком из-за двух идиотов, создавших базу данных, с полной информацией о бессмертных и наблюдателях, которая грозила попасть в прессу. Тан Куансен пришел в ярость, услышав о такой халатности в секретной организации, как будто это было его собственное ведомство. Наорал на наблюдателя, хотя тот не был ни в чем виноват. Стало ясно, что начнись заваруха, волна очень скоро докатится не только до Пекина, но и до тихой Лхасы. Генерал слишком хорошо понимал, чем все это может обернуться, и уже начал, было, предпринимать шаги, чтобы максимально обезопасить себя, как вдруг все закончилось. Конфликт замяли, а вот идея такой базы оказалась очень живуча и сначала Пекинское отделение, а потом и крошечный офис в Лхасе стали пользоваться подобной программой. Но теперь информация была максимально засекречена и даже занимающий достаточно высокое положение шпион генерала не сразу смог раздобыть копию. Тан Куансен хорошо запомнил тот день, когда диск, наконец, попал ему в руки. Понедельник, будь он неладен. Проблемы на работе, к тому же он крупно поссорился с одним из коллег, чего с ним не случалось уже очень давно. Чтобы как-то развеяться, генерал решил пойти длинной дорогой через центр. Он шел, и смотрел на однообразные серые здания из стекла и бетона, выросшие в последние годы. В одном из них находился его прежний офис. Когда-то здесь все было не так. Белые дома, с большими окнами и ярко раскрашенными наличниками, разноцветные молельные флажки на каждой крыше, вместо деловито снующих клерков в черных костюмах — нарядно одетая толпа. Смеющиеся лица. Лавки и лавчонки, в которых можно было купить все, что угодно, вплоть до американских военных ботинок. Генерал хорошо помнил свои тайные вылазки, когда он снимал форму, одевался в чубу, словно кочевник и шел бродить по улицам. Если бы начальство узнало… Он любил Лхасу, спокойную и суетливую, Лхасу, где на тридцать тысяч жителей приходился лишь один бессмертный, к тому же понятия не имеющий, кто он на самом деле. Любил такой, какая она была тогда и такой, какая стала теперь, когда все, что осталось от старого города, это небольшой квартал вокруг Йоханга. Но и он уже несет на себе отпечаток другой культуры. Его культуры. Наверное, он должен быть счастлив, видя, как то, к чему он приложил руку, живет и процветает. Генерал усмехнулся. Да, он приложил к этому руку. Там, где он сейчас проходил, стояла школа медицины, разрушенная артиллерией по его приказу. Он повернул голову. Потала. Они стреляли и в нее, взорвали правое крыло, где находилась зимняя резиденция Далай-ламы. Но она снова цела. Огромное здание выдержало все, от землетрясений до артобстрела. Белые и бордовые стены, вгрызающиеся в вершину Красного холма, лестницы, окна, тысячи окон, золотые крыши, черные занавеси с белым орнаментом. Узел вечности… Это нельзя разрушить, он не смог, он ослушался приказа. Вероятно, именно это и было основной причиной его отстранения, а не то, что Далай-лама сбежал у него из под носа в ночь, когда прежняя жизнь в Лхасе закончилась. Хотя, когда это случилось, он был готов смести с лица земли весь святой город. Ярость и ненависть сыграли с ним злую шутку. Если он прав и Бей Ши Дао Де действительно Митос, то он должен уничтожить нечто столь же древнее, практически вечное. Возможно, даже Того, Кто Помнит. Может отступиться, ведь они уже квиты… Генерал тряхнул головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Внезапно перед его мысленным взором возникла Сюмэй, стоящая на коленях с занесенным над головой мечом. Не время сентиментальничать. Бросив последний взгляд на дворец, он быстро пошел домой.

Закрыв и тщательно заперев за собой дверь, Тан Куансен сел за компьютер и вставил диск в дисковод. Перед глазами замелькали лица, даже попалось несколько знакомых. Иногда он останавливался, внимательно вглядываясь в монитор, читал комментарии. База бессмертных оказалась очень обширной, она включала в себя данные не только по Европе, но и по Азии и Америке, однако он не успокоился, пока не просмотрел все. И опять разочарование. За окном была уже ночь. Налив себе кофе, генерал залез в раздел «наблюдатели».


Они наконец-то добрались до И-Чхудогьянг. Маклауд думал, что надолго запомнит этот рейд. Последний час они шли уже в полной темноте, руководствуясь только слабыми огоньками, маячившими далеко впереди. Все, о чем он мечтал, это переодеться во что-нибудь сухое и хотя бы относительно чистое. Весь И-Чхудогьянг состоял из четырех-пяти одноэтажных домов с плоскими крышами, построенных из такой же бурой глины, как та, которую друзья месили ногами. Не будь света и собачьего лая, можно было бы запросто пройти мимо, приняв неказистые строения за холмы. Они не раздумывая, свернули к первому из них, надеясь на гостеприимство хозяев. Дом был обнесен высокой оградой, с неизменным навозом яка, лежащим по всему периметру. Больше топить здесь было нечем. Остановились у входа, представлявшего из себя просто дыру в заборе. Митос скинул рюкзак, собираясь отправиться на переговоры, насчет ночлега. Маклауд при этом выразил надежду, что Старик не напугает хозяев до смерти своим видом, но тот в ответ только хмыкнул и, отряхнув руки (как будто это могло сделать его более опрятным) направился к дому. Откуда-то тут же вынырнул лохматый рыжий пес и, захлебываясь лаем, стал скакать вокруг него, с явным намерением укусить. Дункан слышал, что Митос что-то сказал, даже не повысив голос, и псина вдруг застыла на месте с видом подчиненного, который только что получил выговор от начальника. После чего развернулась и потрусила в глубь двора. Обнадеживающее начало, подумал Горец, наблюдая, как Старик без стука распахнул дверь и исчез за ней. Его не было довольно долго, и Маклауд уже начал проявлять нетерпение, когда дверь снова открылась и на пороге возник силуэт женщины. Она сказала что-то, что он не понял, но, судя по жестам, его приглашали войти. Прекрасно, пусть Митос сам возвращается за своими вещами… он сделал пару шагов вперед, тихо выругался, вернулся и, подхватив рюкзак Старика, двинулся через двор к дому.

Пройдя захламленную комнатушку, он оказался в довольно просторном помещении. Дымный воздух мешал рассмотреть детали интерьера, Маклауд не думал, что масляные лампы и свечи все еще в ходу где-то кроме монастырей. Тяжелый запах расплавленного жира ударил в ноздри. Женщина, пригласившая его в дом, обернулась и, весело протороторив что-то исчезла за плотной занавеской, отделявшей комнату от кухни. Дункан успел заметить железную печь, заставленную кастрюлями и мисками разного размера и формы, и почувствовал, что готов сейчас съесть даже цампу.

Производя как можно больше шума, он бросил рюкзак Митоса на земляной пол. Но Старик был настолько занят беседой с хозяином дома, что даже не заметил этого. Они сидели на циновке перед низеньким столом, на котором стояли маленькие фарфоровые пиалы и допотопного вида алюминиевый чайник. Сам хозяин представлял из себя живописное зрелище. Обветренное лицо такого же кирпично-бурого цвета, как и земля, на которой он жил, черные волосы, с вплетенными красными лентами, уложенные на затылке в кольца, черные глаза, потрепанная темная одежда, ему вполне можно было дать и тридцать и пятьдесят лет. Он активно жестикулировал, видимо, рассказывая что-то захватывающее, раз Митос не соизволил даже повернуть голову. Маклауд уже собирался было открыть рот, чтобы привлечь к себе внимание, но тут откуда-то сбоку появилась девочка-подросток в длинной одежде и традиционном полосатом фартуке. Она взяла его за руку и повела в глубь дома, что-то быстро объясняя на ходу. Маклауд догадался, что она хочет показать ему место, где им предстоит ночевать. Девочка отодвинула грязную белую занавеску, и они оказались в маленькой комнате, похожей на келью в Гандене. Обстановка была еще более простой — две циновки на полу и приземистый расписной сундук, на котором стояла такая же чадившая лампа. В окне, по крайней мере, было стекло. Видимо, семья была зажиточной. Дункан поставил рюкзак на пол, расстегнул и, вытащив пару пакетов с сушеным мясом, вручил их девочке. Она еще больше заулыбалась, отчего ее лицо смешно сморщилось, а глаза совсем исчезли в поднявшихся щеках, прижала пакеты к телу и, пятясь, вышла из комнаты. Маклауд снял, наконец, куртку. Подумал, что хорошо бы сейчас помыться. В это мгновение занавеска всколыхнулась и на пороге появился Митос, тащивший за лямки рюкзак. Мак хмуро взглянул на него, собираясь высказать все, что о нем думает, но Старик был само раскаяние, и, сделав над собой усилие, Горец проглотил гневную тираду о бессовестном негодяе, заставившем его черт знает сколько времени торчать в грязи, на холодном ветру. Он прекрасно знал, что на самом деле Митос никакой вины не чувствует, а образ набедокурившего школьника, часть личины Адама Пирсона, но все равно промолчал. Выяснять отношения было неохота, он устал.

Митос бросил рюкзак на пол и, покопавшись, извлек пару джинсов и новый свитер.

— Ты хоть выяснил есть ли у них вода? — спросил Маклауд, следя за его манипуляциями. Старик кивнул, и как будто в ответ на вопрос в дверях возникла хозяйка дома, неся перед собой медную бадью, в которой плескалась подозрительного вида жидкость. Митос забрал у нее таз и опустил его на пол.

— Это что? — Дункан был слегка обескуражен. Он рассматривал бурую субстанцию, с тоской понимая, что именно этим ему придется умываться. Все-таки за последнее столетие он успел привыкнуть к цивилизованной жизни, к красивым вещам, к добротной одежде, а его возвращали в глубокое прошлое, почти ставшее синонимом дикости. Неудивительно, что почти до середины двадцатого века единственными колесами в Тибете были молельные барабаны.

— Мак, если ты не заметил, мы не в Париже, так что принимай то, что дают, и будь доволен.

Митос решительно стянул с себя свитер и футболку, наклонился, и, набрав полную пригоршню воды, плеснул себе на лицо. Через пару минут и без того грязная жидкость, стала еще грязнее, а на земляном полу появились лужи.

— И стоило ради этого просить ночлега? — философски заметил Маклауд, наблюдая, как под ногами начинает образовываться болото. — Мы могли бы с тем же результатом разбить палатку, там хоть свежий воздух.

Митос резко выпрямился, во все стороны полетели брызги, некоторые из которых попали на лампу и она зашипела, выбросив в воздух порцию вонючего дыма.

— Если тебя что-то не устраивает — дверь там, — он красноречиво махнул рукой.

«Да уж, это действительно не Париж», — подумал Мак, стирая с лица капли, увидев и услышав такое на барже, решил бы, что Старейший спятил. И это человек, ценящий комфорт превыше всего.

Кое-как вымывшись и переодевшись (Дункан минут пять задумчиво рассматривал свои джинсы, решая надо ли что-то делать или грязь отвалится сама), они отправились в общую комнату. Усевшись на циновку, Маклауд наконец как следует осмотрелся — ничего особенного: на стенах пара ярких гобеленов с изображением колеса жизни и демона-защитника, расписные сундуки, два низких, оббитых с торцов стола, когда-то красных, а теперь грязно-коричневых. В углу что-то вроде алтаря, уставленного свечами, посередине комнаты — синий столб, поддерживающий перекрытия, тоже ярко расписанный. Он заметил в руках у хозяина миску, в которой тот что-то толок с помощью медного пестика. Митос с охотой объяснил, что так делается цампа. При этом в его глазах плясали веселые огоньки, но Мак был настолько голоден, что проигнорировал насмешку. Появилась хозяйка, — Дрольма, — представил ее Старик, она широко улыбнулась, услышав свое имя. Мак вежливо кивнул, и она протянула ему пиалу с масляным чаем. Но явно переложила туда соли. Горец чуть не поперхнулся и с трудом придал своему лицу прежнее вежливое выражение. В этот раз цампа не показалось ему такой отвратительной, вероятно потому, что была действительно горячей, и вкус просто сложно было почувствовать. Или потому, что вместо воды в ней был чай. Он даже умудрился съесть половину. Вокруг лампы крутилась стайка каких-то насекомых с длинными крыльями. Одно из них, подпалившись, свалилось прямо ему в миску, где и трепыхалось в безнадежной попытке выбраться. Мак взял его двумя пальцами и уже собирался выкинуть, когда Митос толкнул его в бок и прошептал в ухо:

— Положи на стол, пусть обсохнет.

Дункан посмотрел на него, как на ненормального, но Старик был как никогда серьезен.

— Положи, если не хочешь ночевать в палатке, — и он глазами показал на хозяев, которые, напряженно замерев, уставились на Мака, держащего несчастного мотылька. — Возможно, что это их дед.

Горец аккуратно положил насекомое и быстро убрал руку, только сейчас вспомнив о трепетном отношении тибетцев к живым тварям. Вся семья облегченно вздохнула.


Когда Маклауд добрался до комнаты и бросил спальник на циновку, единственным его желанием было поспать. Но, улегшись наконец, понял, что сна нет ни в одном глазу — в комнате стояла невыносимая вонь. Он встал, погасил источник запаха и распахнул окно. Вместе с холодом в комнату ворвался шум льющейся воды от находящегося поблизости небольшого водопада. Так хоть можно было дышать. Дункан даже не потрудился оставить включенный фонарик, посчитав, что кое-кто вполне может сделать себе постель и в полной темноте, не посадив его драгоценные батарейки. Митос, видимо, получал удовольствие, общаясь с тибетцами, потому что, когда Горец уходил, он жарко спорил о чем-то с Дрольмой, и конца этому спору было не видно. Мак забрался в спальник и снова попытался заснуть. Неровный пол, состоял из одних бугров, врезающихся в бок, и это не давало расслабиться. Промучившись какое-то время, он понял, что попытка с треском провалилась и поднялся. Дом был погружен во тьму, стояла абсолютная тишина, Митоса он не чувствовал… Где же, черт возьми, его носит? Пришлось все-таки включать фонарик. Стараясь не шуметь и ничего не задеть в узком коридоре, Дункан пробрался к входной двери. Снаружи все было залито лунным светом. Как и днем долина напоминала витраж, но оттенки поменялись с теплых на холодные, и маленькие озерца искрились всеми оттенками голубого. Митоса он обнаружил, подпиравшим глиняную ограду. Старик стоял и рассматривал собственные руки, не обращая никакого внимания на окружающий пейзаж. Рядом сидел лохматый пес и грустно смотрел на луну, собираясь завыть. Глядя на эту меланхоличную картину, Маклауд едва не расхохотался. Он подошел ближе и, не увидев в тени ограды глубокую лужу, наступил в нее. С проклятием вытащив ногу, шотландец заметил, что Митос смотрит на него с ухмылкой. Судя по состоянию его ботинок, они побывали в той же луже.

— Мог бы и предупредить! — раздраженно бросил Горец, отряхиваясь.

— Зачем, Маклауд, чем эта вода хуже той, которой ты мылся?

— Ну знаешь…

— Ладно, ладно, я просто не успел сказать.

Мак прислонился к стене, с другой стороны от входа во двор. Пес вдруг отвернулся от луны и сморщил морду, показывая обломанные зубы.

— Phe!

Пятясь задом собака исчезла в глубине двора.

— Дрессируешь?

— Животные понимают меня с полуслова, Маклауд. Это дар.

— Ну да, конечно. Митос…

— М-м-м?

— Так какие у нас планы?

Митос оторвался от созерцания своих рук и засунул их в карманы. Сейчас, в профиль, он походил на большую птицу, взъерошенную и усталую, которой очень хочется укрыться на чердаке рядом с теплой трубой, но она почему-то продолжает сидеть на голой ветке и ветер треплет ее перья, пробирая до костей.

— Отсюда есть три пути. Прямая дорога на Янгпачен займет три-четыре дня, в зависимости от погоды. Придется поскакать по камням, но зато там есть масса мест, где можно спрятаться, что является несомненным достоинством. Можно пойти так, как ходят караваны, то есть через долины, идти легче, но и дольше в два раза, там высокий снежный перевал, и, если что, свернуть будет некуда.

— А третий?

— Обратно, мимо Тритен Норбуце к озеру Нам-цо. Согласно твоему путеводителю — минимум десять дней, чтобы добраться до дороги, по которой ходят грузовики. Самый длинный путь, но и самый безопасный.

— И к какому из них ты склоняешься?

— Предпочитаю принимать решения на свежую голову.

— Тогда что ты делаешь здесь? По-твоему, голова будет более свежей, если поспать стоя в луже, как мул?

Митос скорчил оскорбленную мину, но ничего не ответил и с места не сдвинулся.

Бескрайняя голубая равнина расстилалась перед ними, притягивая как магнитом. Сделай шаг и уже не сможешь остановиться, будешь идти, пока не упадешь, пока тьма не поглотит тебя, и грязь не затянет следы твоих ног.

Маклауд поймал себя на том, что борется с желанием сделать этот шаг.

— Когда сияет Чистый Свет, он окутывается слепотой;
Шанс увидеть Дхармакая в это время смерти
Потерян из-за страха и замешательства.
Даже если провести всю жизнь, изучая Канон,
Это не поможет в момент ухода сознания.
— Путешествие Миларепы?

Митос кивнул и, отковыряв от стены кусочек глины, стал вертеть его между пальцев.

— Ты ведь тоже это чувствуешь, Мак?

— Что?

— Что мы меняемся. Не может быть, чтоб не чувствовал.

— Ну, тебя я в последнее время вообще не узнаю. Что касается меня, не знаю, может быть. Да, пожалуй, я ощущаю себя немного странно. Но это трудно объяснить. Я делаю то, чего бы никогда не сделал раньше или сделал бы не так. Я столько всего повидал, но здесь как будто все впервые, как будто узнаешь мир заново.

— Это всегда так.

— Что значит всегда?

— Ты же испытал на себе горную болезнь? Если резко подниматься, начинает кружиться и болеть голова, сердце колотиться, обостряются все чувства, не дай бог тебе когда-нибудь услышать Зов на высоком перевале — голова разорвется. Но стоит спуститься, все проходит, как и не было. Или можно задержаться и привыкнуть. Тибет — это один большой перевал, Маклауд, и мы сейчас на самой вершине. Здесь все может быть, и многое возможно, что недоступно на уровне моря. Ты бы вряд ли вернулся, после того, что я тебе рассказал, будь мы в Париже или Сикуовере. Просто не догадался бы.

— Но я же объяснил, что случайно увидел в путеводителе…

— Дай руку.

Маклауд подчинился. Митос сделал шаг вперед и крепко прижал его ладонь к своей груди.

— Слушай!

Сначала Мак ничего не чувствовал, кроме биения сердца, но оно постепенно становилось все громче и громче, начало отдаваться в голове, потом окружающий мир начал подрагивать в унисон, луна сдвинулась с места и запрыгала по небу неровными скачками, звезды заметались как мухи.

— Kerang gi ming la karey zer gi yo?

— Ngai ming-la Дункан Маклауд.

— Sang-nyоn nga-tsho Yang-pa la dro-gi yin?

— Sa-cha di nang-la nga la lag-khyer gu re-hu.

Страх.

Митос вдруг резко отстранился. Едва приоткрывшаяся дверь захлопнулась. Луна и звезды заняли свое привычное место и больше не двигались.

Дункан отступил назад и врезался затылком в стену.

— Что это такое?

— Это наглядная демонстрация того, о чем я тебе говорил, а ты как обычно не слушал или не хотел слушать. Нашей связи. Ты ведь не знаешь тибетского, правда?

— Нет. Что смешного, Митос?

— Да так, ничего, ты хоть помнишь, что сказал?

— В общих чертах. Ты спросил, кто я, потом, какую дорогу выбрать завтра. Я ответил, что лучше идти до Янгпачен коротким путем. О, черт! Как ты это сделал?

— Не я, а мы. Но это скоро пройдет…

— Почему?

— Привыкание, адаптация. Особенно сильно это ощущается, если приезжаешь ненадолго. Те бессмертные, которые находятся здесь постоянно, даже зов слышат слабее, будто с помехами. Первые несколько дней живешь, как будто со снятой кожей и с трудом веришь, что ты, это ты.

— А смертные тоже чувствуют что-то подобное?

— Да, вероятно, но не так остро. Тибет может просто не принять, бывает люди уезжают на следующий же день, так и не поняв, в чем причина дискомфорта.

Маклауд опустил голову. То, что он почувствовал в конце, до того, как связь прервалась. Страх. Митос боялся настолько, что не смог этого сдержать. Боялся… его.

— Зачем ты ездишь в Тибет, если знаешь, что вся твоя стратегия выживания летит здесь к черту?

Митос опять прислонился к ограде, перекатывая пальцами глиняный камешек, как фокусник шарик. Лунный свет очерчивал его руки, тонкая белая линия постоянно ломалась, повторяя движение кисти. Потом он раскрыл ладонь и поднял ее на уровень глаз. Осколок отбрасывал короткую синюю тень.

— Как ты думаешь, Мак, что это?

— Ничего, мусор.

Митос усмехнулся, и сжал кулак. Потом осторожно вставил выпавший кусочек на то же место, откуда его вытащил.

— Посмотри на эти стены, Дункан, на этих людей. Можешь поверить мне на слово, полторы тысячи лет назад все было так же. Ничего не изменилось. Я видел, как строился Йоханг, и он стоит до сих пор, как и монастыри, как Потала, как Гьянце Дзонг. Что бы ты почувствовал, если бы вернулся в Гленфиннан и увидел, что там все так же, как четыреста лет назад? Что люди носят ту же одежду, что и во времена твоей юности? Говорят на том же наречии? Цивилизации рождаются и умирают, но здесь есть хотябы иллюзия вечности. Что еще способно оставаться живым в течение нескольких тысяч лет, практически не меняясь?

— Мы…

Митос кивнул и улыбнулся.

— Тибет, это бессмертие, Мак, он такой же. Мы передаем друг другу свою энергию, тибетцы верят в реинкарнацию. Это единственное место на земле, где я чувствую себя молодым… А молодости свойственно безрассудство. Ты идешь спать?

Не дождавшись ответа, он ушел, засунув руки в карманы и согнувшись.

— Молодость… кто же в таком случае я?

Маклауд постоял какое-то время, потом отколупнул от стены кусок глины, который тут же развалился в руках и песком просыпался на землю. Он вздохнул и пошел в дом.


Когда он вернулся в комнату, окно было закрыто, Митос спал, накрыв лицо рукой, или притворялся, что спит. Мак залез в спальник. На этот раз бугристый пол уже не беспокоил, и под слабое шуршание водопада за окном он погрузился в дрему…


Темные горные вершины над головой, темная земля, темное небо, тусклые звезды и лишь одно светлое пятно — человеческая фигура в белом. На этот раз она неподвижно стояла, вытянув правую руку. Лица по прежнему не было видно.


Дункан проснулся как от толчка. Было все еще темно, и он не знал, сколько проспал, пару минут или несколько часов. Он лежал и соображал, что же его разбудило. Комариный писк. Давала о себе знать близость воды, где эти мерзкие создания размножались. Мак подумал, что если он прибьет насекомое, то потом нужно будет тщательно спрятать труп, чтобы не ранить чувств хозяев дома… Внезапно писк перешел в визг и начал отдаваться в голове болью. Маклауд подскочил. О, черт! Схватив фонарик, он включил его на полную мощность. Комнату залил свет. Он увидел, что Митос крепко спит, отвернувшись к стене, странный зов, слышимый им раньше на вершине, видимо, его собственный, продолжал звенеть в ушах. Мак сильно ударил Старика по спине, надеясь разбудить до того, как…

Митос дернулся и, повернувшись, сильно схватил Горца за запястье, прежде, чем тот успел отдернуть руку, и только после этого открыл глаза. Визг прекратился. На этот раз Старику понадобилось меньше времени, чтобы понять, что произошло. Он разжал пальцы и, молча поднявшись, подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвалось ледяное дыхание ночи, занавеска на двери раздулась и опала, шум водопада стал явственно слышен. Митос оперся рукой о стену и высунул голову в окно. Маклауд сидел на спальнике, потирая запястье, смотрел, как он глотает воздух, и думал о том, что вот еще пару часов назад все было относительно ясно, последствия того или иного решения можно было кое-как просчитать, а что делать теперь непонятно абсолютно. И помочь он тоже ничем не может.

Митос осторожно закрыл раму и вернулся на свое место.

Они долго сидели в полутьме, каждый со своими мыслями, и молчали.

— Что будем делать? — тихо спросил Маклауд, — ты знаешь способ от этого избавиться?

Старик подтянул к себе рюкзак и, запустив в него руку по локоть, извлек две банки пива.

— Ничего, не делать. Лови, только оно теплое…

Мак поймал банку, невольно улыбнувшись воспоминаниям. Как же давно это было и как далеко. Между тем временем и им сегодняшним стояли Гималаи.

— Что значит «ничего»?

— Тише, Мак, ты весь дом перебудишь. Ничего, значит ничего. Дойдем до Янгпачен и вернемся в Ганден, точнее, я вернусь, а ты можешь ехать к Кайласу. Если повезет, я тебя догоню.

— Прекрасно! А если «не повезет» и твой монах не сможет ничего с этим сделать?

— Вот тогда и придет время подумать, — Митос отхлебнул пиво и вдруг рассмеялся весело, беззаботно, но тут же зажал себе рот рукой.

Маклауд воззрился на него с удивлением.

— Тебе смешно?

— Я над собой смеюсь, Маклауд. Почти всю жизнь бегать и прятаться, чтобы в результате не суметь сбежать от самого себя. В этом есть прямо таки божественная ирония, ты не находишь? Хотя кое-кто сказал бы, что божественное возмездие.

Мак подумал, что «кое-кто» была бы просто вне себя от радости…

— Кстати, к вопросу о том, что можно сделать.

— Да?

— Ты можешь меня убить…

— Это твоя очередная импровизация? — с сарказмом осведомился Маклауд.

— И чем тебя мои импровизации не устраивают?

— Одна из них чуть не привела к апокалипсису!

— Ты смотришь на вещи слишком мрачно, но, если этот духовный опыт рассчитан на обычных людей то, возможно, умерев, я избавлюсь от наваждения.

Маклауд не мог не признать, что в этом есть рациональное зерно.

— И когда ты хочешь, чтоб я это сделал?

— Да хоть прямо сейчас, если все удастся, я еще успею выспаться, только пиво допью… ладно, лучше я допью его после, надеюсь, оно не выдохнется. Надо же будет как-то компенсировать.

Митос поставил недопитую банку на сундук и растянулся на спальнике, потом, подумав, вытащил его из-под себя и лег прямо на циновку, закинув руки за голову.

— Ну, давай.

Маклауд поставил свое пиво рядом с банкой Митоса.

— Дай кинжал.

— Не надо, лучше меч.

— Почему?

По лицу Старика пробежала тень.

— Тебе трудно сделать лишнее движение?

Маклауд пожал плечами и вынул катану.

— Мак.

— Что?

— Если тебе придется делать это еще, в следующий раз, возьми мой меч.

— Зачем?

— Чтобы не вызвать привыкания…

Маклауд не выдержал и улыбнулся. Митос зажмурился.

Дункан поднял катану.

— Нет, погоди.

— Ну?

— Только не мой любимый свитер.

— Ты сейчас думаешь о свитере?

— Маклауд, если бы это был твой свитер, я бы о нем не думал, тем более, в нем дыры.

— Ты еще и это заметить успел?

— Этого трудно было не заметить, ты чуть не снес стену монастыря. Подожди, — Митос стянул через голову сначала свитер, а потом и футболку. Зябко поежился.

— Черт, холодно, дай одеяло.

Вздохнув, Мак вытащил из рюкзака одеяло и подал ему. Старик снова улегся, накрывшись им почти по грудь.

— Ладно.

В это время за окном послышался шорох. Оба замерли, но звук не повторился.

— Там хлев, — прошептал Митос, — наверное яки.

— А ты боялся, что Дрольма придет и увидит, как ты оживаешь?

— Почему бы и нет? Зато потом, мою золотую статую поставят в храме.

— Не надейся!

— Это почему?

— Тебе нужно пару лет отъедаться, чтоб выглядеть как Будда.

— Ты считаешь, что у статуй есть внешнее сходство с оригиналом?

— Сейчас ты мне скажешь, что Сиддхарта Гаутама был тощим, как скелет?

— Откуда я знаю? Я его никогда не видел. Ты что думаешь, Маклауд, я мотался по свету, в поисках знаменитостей, чтобы спустя пару тысяч лет рассказать тебе об этом?

— А разве нет?

— Прости, что разочаровал, но в Индии слишком жарко для меня.

— Митос, заткнись и ляг! — шепотом рявкнул Маклауд, чувствуя, что ситуация становится абсурдной.

Митос опустился обратно на циновку, глядя в потолок и почти не моргая.

— Ты, что, боишься?

— А, по-твоему, это приятно, Мак? Только не попади по шее.

— Постараюсь, но если ты скажешь еще хоть одно слово, я могу и промахнуться.

— Маклауд!

— Я шучу.

Старик закрыл глаза и расслабился.

На этот раз промедлил Дункан. Он смотрел сверху на Митоса и думал о том, что снова держит его жизнь в своих руках, стоит только опустить меч на горло и она прервется. Так просто, один взмах и старейшего на земле человека больше не будет. Больше всего удивляло то, что после всего Митос рискует так подставляться.

Мак поднял катану, замер и резко опустил руки. На секунду лицо Старика исказилось гримасой боли, глаза широко раскрылись, он судорожно попытался вздохнуть, но воздух уже закончился. Маклауд вытащил меч и, накрыв друга одеялом по шею, уселся на спальник ждать. Вдруг ему почудилось за спиной какое-то движение и, обернувшись, он обнаружил, что в дверях стоит Дрольма и смотрит на него глазами полными ужаса.

— Великолепно, Митос, — пробормотал шотландец, — кажется, позолоченная статуя тебе обеспечена.

Надо было как-то объясняться. По лицу женщины Маклауд понял, что она все видела и теперь, конечно, считает его убийцей. Он поднялся, мучительно пытаясь вспомнить хоть какие-нибудь слова на тибетском, попавшие в его сознание во время вчерашней «наглядной демонстрации».

— Gonda…

Кажется, это извинение… невероятно глупое начало.

— Duibuqi, wo milole! — перешел Дункан на китайский. Дрольма попятилась и исчезла за занавеской. Отлично, сейчас она разбудит мужа, а потом и всю деревню.

Маклауд выскочил из комнаты, только чтобы увидеть, как она стремительно удаляется в сторону входной двери. Он сделал несколько шагов в том же направлении и остановился. Из окон лился сероватый свет, близился рассвет, женщина опрометью бежала через двор, а рыжий пес с лаем прыгал вокруг нее. Странно. Где же в таком случае остальные? Поняв, что сделать сейчас он все равно ничего не сможет, Дункан решил вернуться в комнату — пусть тот, кто это придумал, сам и ищет выход.

Митос сидел на полу, завернувшись в одеяло, и изучал содержимое пивной банки. Маклауд подошел и остановился прямо перед ним.

— Выдохлось, — заключил Старик и поднял голову. — Что-то случилось?

— Случилось, твоя подружка все видела.

— Моя, кто?

— Дрольма…

Митос поставил банку на сундук и поднялся.

— Черт, — он поморщился и потер грудь, — ненавижу умирать, это отвратительно. — И где она сейчас?

— Видимо будит соседей, она бежала как ошпаренная. Кстати, похоже, в доме больше никого нет, кроме нас.

Митос поднял брови.

— Ушли? Или ночевали у родственников. Я не знал. Она, наверное, свет заметила, любопытство у тибетцев — национальная черта. Ладно, предоставим им труп, — он поднял свитер и натянул прямо на голое тело, — собирайся, Мак, может надо будет быстро уходить, я попробую все уладить, пока новости не разнеслись дальше, но… — Старик сунул ноги в ботинки и взял куртку, — возможно придется убрать свидетелей, — донеслось уже из коридора.

— Митос!

— Не принимай близко к сердцу!

— Надеюсь, это была шутка, — пробормотал Мак, сворачивая спальник.


Тан Куансен не помнил, когда в последний раз так смеялся. Человек, чью личину он в данный момент носил, был чужд сильных эмоций, но, смотря в монитор на физиономию скромного исследователя Адама Пирсона, он не мог удержаться. Бей Ши Дао Де обставил его и здесь. Он не стал подкупать наблюдателя, он сам им был. Становилось понятным, каким образом, ему удается появляться в Тибете точно во время отсутствия генерала. Видимо, он имел неограниченный доступ к базам. Ну, что же, Тан Куансен нашел. Теперь оставалось решить, что делать с полученным знанием. За наблюдателями, в отличии от бессмертных никто не вел слежки и узнать, где «Пирсон» находится в данный момент не представлялось возможным. Он мог быть как в Париже, так и в любом другом месте земного шара. Конечно, можно было попросить послать запрос в Европейское отделение, но делать это часто — опасно, а права на ошибку генерал не имел. Сейчас, когда он подобрался так близко. Тан Куансен встал и, подойдя к телефону, набрал номер своего информатора. Обычно он не звонил из дома, зная, что междугородные переговоры отслеживаются, но сейчас был особой случай, тем более, ничего представляющего интерес для органов он говорить не собирался. Когда трубку сняли, он просто сообщил, что хотел бы поговорить с Ли. Ли был его личным наблюдателем и к тому же другом информатора, но до этого момента не интересовал генерала. Ему было наплевать, что пишут о нем в хрониках. Теперь все изменилось.

Неизвестно, каким образом Ли уломали, но на следующий день он сам перезвонил и назначил встречу. По его лицу генерал понял, что малый страшно напуган и сделал все, чтобы разрядить обстановку, обрисовав в первую очередь материальную выгоду. Генералу от него нужно было одно — возможность вносить изменения в хронику, когда ему это понадобится. Несчастный наблюдатель позеленел от ужаса, представив, что его ждет, если обман раскроется, но предложенная Тан Куансеном сумма позволила бы ему и его семье безбедно существовать еще долгие годы, и он согласился. Теперь, уезжая в Непал, генерал мог не волноваться, что Бей Ши Дао Де появится в Лхасе в его отсутствие. Ли изменял даты поездок, и каждый раз Тан Куансен надеялся подкараулить врага, но тот, похоже, забыл дорогу в Тибет. А потом случилось то, чего генерал предвидеть не мог. Бей Ши Дао Де вышел из наблюдателей и его след тут же затерялся. Тан Куансен был в ярости, и винил себя в бездействии. Его постоянное раздражение стало сказываться на работе, и он несколько раз получил выговор от начальства. Но неожиданно все снова изменилось. Генерал с такой силой стукнул кулаком по столу, что клавиатура компьютера подпрыгнула и свалилась на пол. На этот раз он въехал в Тибет под тем же именем, под которым числился в наблюдателях. Какая беспечность.

К этому времени генерал уже знал, что именно Бей Ши Дао Де искал в монастырской библиотеке — Чунг несколько недель провел в Дрепунге, изучая материалы по Бону. Раз это так его волнует, Тан Куансен постарается, чтоб интерес не угас. И генерал пожертвовал монастырю несколько редких документов, разумеется, не открывая инкогнито. Кажется, зацепило, Бей Ши Дао Де уехал из Тибета на день позже предполагаемого возвращения генерала из Непала — ну что же, ты уже рискуешь.

Потом опять провал больше чем на год. За это время Тан Куансен успел выяснить, что наблюдатели наконец идентифицировали своего бывшего работника, за что мысленно пожал им руку. Митос…

Изучая записи, он изредка натыкался еще на одно имя — Дункан Маклауд. Ему захотелось выяснить поподробнее, кто это такой и какое отношение имеет к объекту его интереса. Генерал даже обратился к информатору, прося найти побольше сведений об этом бессмертном.

Из того, что тот раскопал следовало одно — Старейший нашел себе новую жертву. Такой же молодой, как и Тан Куансен когда-то, Горец явно был легкой добычей. Генерал заочно даже проникся к шотландцу симпатией, он напоминал ему его самого полторы тысяч лет назад, до знакомства с Бей Ши Дао Де…

В это же самое время он принял решение навсегда вычеркнуть себя из хроник. Это потребовало существенных денежных вложений, Ли никак не мог решиться на такой радикальный шаг. Но, памятуя о том, что неподкупных людей не бывает, и дело только в сумме, генерал продолжал давить. И додавил. Наблюдатель подделал записи таким образом, что никому не пришло бы в голову, что Китаец до сих пор ходит по бренной земле. Поскольку записать в победители другого бессмертного не представлялось возможным (Тан Куансен был не намерен платить еще одному стражу), все свалили на Хампов, которые нередко грабили и убивали в глухих местах, и вполне могли случайно снести голову, благо носили с собой ружья и мечи, а генерал был известным любителем попутешествовать по удаленным монастырям. Поскольку Ли тут же отбыл в Пекин, дело благополучно ушло в архив, и о нем больше никто не вспоминал. Тан Куансену даже не пришлось менять место работы. То, что наблюдатели в Тибете работали спустя рукава, было давно известно. Бессмертных было наперечет, все или по монастырям или по отдаленным селениям, с перспективой в ближайшее время тоже попасть в монастырь, как объект поклонения. Внимательно следили только за приезжими. И вот это как раз могло стать проблемой. Но генерал решил, что решать ее будет, когда придет время. Теперь он уже боялся загадывать что-то наперед.

Он продолжал копаться в хрониках, открывая все новые подробности. Теперь, когда стражи поняли, с кем имеют дело, всплыло много любопытной информации датируемой разным временем, но имеющей непосредственное отношение к одной и той же личности. Каждый раз, находя что-то интересное, Тан Куансен благословлял технический прогресс, давший ему возможность, не вставая с кресла, получать доступ к такому количеству данных.

А когда он понял, с чего, или вернее с кого все началось, то окончательно уверовал в успех своего предприятия. Его очень веселило то, что, создав ту первую, злополучную базу, Митос сам дал ему в руки полный набор инструментов для собственного уничтожения. Единственное, что его беспокоило, это присутствие Маклауда. Cам не зная почему, он стал все пристальнее и пристальнее к нему приглядываться. Даже поймал себя на мысли, что был бы не прочь иметь такого ученика, хотя ни разу за свою более чем полуторатысячилетнюю жизнь не испытывал потребности кого-то учить. Ему вдруг захотелось уберечь его от своих ошибок, не дать Бей Ши Дао Де поступить с ним также, как он когда-то поступил с глупым молодым бессмертным, тянувшимся к знаниям. Втереться в доверие, а потом ударить в спину, лишив самого дорогого. Кроме того, для исполнения собственных замыслов, генералу было нужно, чтоб рядом не болтался никто посторонний. Так что, открыв Горцу глаза, он убивал сразу двух зайцев. Это было невероятно рискованно, но оно того стоило.

Тан Куансен был уже настолько искусным lha-pa, что ему не нужно было находиться рядом с человеком, чтобы подчинить его своей воле. Достаточно было заставить его прикоснуться к какому-нибудь предмету, побывавшему до этого в руках шамана и являющемуся носителем его посыла. Он был уверен, что эти знания недоступны более никому из бессмертных. А из смертных, лишь его непальский учитель обладал подобными способностями и, может быть, еще пара человек в самом Тибете. Но они не спешили обзаводиться учениками.

И хотя генерал считал, что докопался до самых глубин Дикого Бона, кое-что оставалось все еще скрыто. Он не знал, насколько бессмертные подвержены его влиянию. И теперь у него появлялась возможность проверить. Так что зайцев было не два, а сразу три. Но и это было не все. Тан Куансена уже много лет тревожила одна мысль. Она не давала ему спать по ночам, но, при этом не имела никакого отношения к мести. Догадка настолько яркая, что он не решался выразить ее словами. Она мучила его, с тех пор, как он узнал, что есть Иной Путь.

Приняв решение, генерал быстро разобрался с делами, еще раз сверился с базой и вылетел в Париж через Пекин под видом командировки. В кармане у него лежал паспорт на имя Чжао Жень. Так звали его наблюдателя-информатора.

Глава 3

1-й день

«Весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры»
В. Шекспир
Прошел почти час. В комнате стало уже совсем светло, Мак погасил фонарик и засунул его в рюкзак. Он уже собрался, и теперь оставалось только ждать, чем закончатся переговоры Митоса с жителями И-Чхудогьянг. Когда-то Джо рассказал ему, каким образом Старик убеждал жену Дона Сальцера не открывать миру правду о бессмертных, и Маклауд боялся, что он опять попытается решить проблему каким-нибудь эксцентричным способом. И последствия будут непредсказуемыми. Шум снаружи подтвердил самые худшие опасения. Судя по всему, к дому приближалась небольшая толпа. Маклауд выглянул в окно в коридоре и увидел, что двор быстро заполняется пестро одетыми людьми разных возрастов. Несколько чумазых ребятишек с криками носились друг за другом, лаяли собаки, женщины громко смеялись… Мак разглядел несколько кочевников-пилигримов в пыльной одежде и кожаных фартуках, чтобы можно было простираться ниц, не протирая штанов.

Зов.

— Что это значит? — вопрос был адресован Митосу, возникшему в дверях через секунду после того, как в ушах стихло гудение.

— Сейчас узнаешь!

Старик исчез в комнате и тут же вернулся, неся в обоих руках по мечу и свернутое одеяло под мышкой.

— Держи, — он протянул Горцу его катану, которую тот машинально взял, — надеюсь, ты еще не забыл, как играть на сцене?

— Что? Митос, что ты им наплел?

— Ну, убедить Дрольму в том, что ей все почудилось, не удалось, так что пришлось сказать, что мы актеры, приехали в Лхасу на фестиваль Тсурфу, заодно решили попутешествовать, ну, и репетировали.

— Ночью. И они тебе поверили?

Митос пожал плечами.

— Наверное, я был достаточно убедителен. К тому же я живое доказательство собственной правоты, разве нет? А теперь они хотят посмотреть на наше выступление, так что не будем разочаровывать зрителей.

— А ты не мог просто прочитать им какой-нибудь… монолог?

— Мак, ну кому интересно слушать текст, тем более, если его не понимают? Тибетцы знают толк в театрализованных представлениях, одна только опера Ламо чего стоит, им нужно действие, а не слова!

— Надеюсь, мне не придется петь?

— Не знаю, как получится!

Маклауд схватился за голову, сейчас ему меньше всего хотелось валять дурака перед целой деревней, но отступать было уже поздно. Митос решил все за него.

— Мак, ты идешь? Тебя ждут поклонники, — Старик широко улыбнулся, открывая входную дверь. Маклауд мрачно взглянул на него исподлобья и, выходя следом, чувствительно ткнул кулаком в спину, чтобы хоть как-то сорвать раздражение. Митос сделал вид, что ничего не заметил.

Их встретили восторженные крики. Двор был полон народа, люди стояли по стенам, кто-то сидел прямо на земле, несколько мальчишек забрались на ограду, сбросив сушащийся навоз на землю, и Дрольма хватала их за ноги, стараясь стащить вниз. Те, кто не поместился во дворе, сгрудились в проходе. Судя по тому, что большая часть людей была одета как кочевники, где-то поблизости находился их лагерь, столько народу в маленьком И-Чхудогьянг не поместилось бы.

— Я тебя убью, — процедил Маклауд, оглядывая толпу.

— Ты это уже сделал, и как раз поэтому сейчас здесь.

Дункан скрипнул зубами.

— И что мы будем играть?

— Как насчет Шекспира? Представь, что ты на сцене Глобуса. Форма двора как раз подходящая. Тебе приходилось играть мужские роли, или только женские?

Маклауд чуть не выронил катану.

— Откуда ты знаешь?

— Я тебя видел, Сара Бернар… Ладно, не будем заставлять публику ждать.

Митос воткнул свой меч в землю, Маклауд, болезненно поморщившись, сделал то же самое с катаной. Старик развернул одеяло и, сотворив из него нечто вроде плаща, завязал концы на шее.

— Придется погрешить против истины, поскольку у тебя нет кинжала, ну да ладно. Давай, Мак, — сказал он шепотом, — начнем с: «Простите, сударь; я вас оскорбил; Но вы простите мне как дворянин…»

— А где мы возьмем Гертруду, Клавдия, Озрика и Горацио?

— Будем считать, что у них сегодня роли без слов. Главное — страсть. И не бойся переигрывать.

— Ладно.

Повернувшись к зрителям Митос что-то громко сказал. Шум утих, замолчали даже мальчишки на заборе. Повисла пауза.

Маклауд встал в позу и с пафосом начал:

— Простите, сударь; я вас оскорбил;
Но вы простите мне как дворянин.
Собравшимся известно, да и вы,
Наверно, слышали, как я наказан
Мучительным недугом…
Зрители терпеливо выслушали два коротких монолога, Маклауд постарался вложить в слова всю страсть, на которую был способен и льстил себя надеждой, что именно это, а не простая вежливость, заставляет их улыбаться и хлопать. Неожиданно для себя он начал получать удовольствие от игры. Но при словах Митоса — Лаэрта о чести, с трудом сдержался, чтоб не расхохотаться. Когда они взялись за мечи, публика радостно зааплодировала.

— Начнемте, принц, — сказал Митос, вставая в стойку.

— Начнем…

И закрутилось.

— Раз.
— Нет.
— На суд.
— Что ты творишь, Мак? Осторожнее, — прошипел Митос, едва парируя удар, — ты хочешь, чтобы я слова забыл?

— Ты сам сказал, не бояться переигрывать, — с невинным видом сказал Маклауд, делая сильный выпад, направленный, однако, в сторону. Митос отскочил назад и, поскользнувшись, упал на одно колено. Зрители дружно вздохнули.

— Да, но я имел ввиду текст!

— Прости, видимо я не так понял, — любезно улыбнулся шотландец

— Ну, в третий раз, Лаэрт, и не шутите;
Деритесь с полной силой; я боюсь,
Вы неженкой считаете меня.
— Вам кажется? Начнем.
Еще пару минут они сосредоточенно бились, инсценировав ранения и поменявшись в процессе мечами, чтобы не отходить от пьесы. Митосу почти удалось вышибить у Маклауда катану, и Горец с неудовольствием отметил, что при этом не поддавался. Похоже, Старик буквально воспринял слова «Деритесь с полной силой».

Пора было заканчивать, они решили, что раз зрители все равно не поймут про яд, а также ради зрелищности, Лаэрт должен пасть от удара.

— Не слишком ли часто, ты меня убиваешь? — шепотом осведомился Митос.

— Искусство требует жертв, сам знаешь, смотри, чтоб зрители поверили.

— На этот счет можешь не беспокоиться.

Они скрестили клинки. Митос высоко поднял катану, ее конец касался меча в руках Маклауда почти у самой рукоятки. Мак направил удар ему под руку, чтоб в последний момент отвести, но меч Старейшего был тяжелее и непривычнее, и он немного промахнулся… Митос согнулся пополам и упал на колени. Потом поднял лицо и Дункан понял, что, похоже, сильно его задел, Старик побледнел и начал задыхаться. Публика подалась вперед.

— Простим друг друга, благородный Гамлет.
Да будешь ты в моей безвинен смерти
И моего отца, как я в твоей!
Последние слова были еле слышным шепотом. Митос уронил голову на грудь, согнулся еще больше и свалился на бок, прямо к ногам Горца.

Над толпой пронесся вздох, где-то заплакал ребенок. Один из мальчишек соскользнул с ограды вниз, вызвав обвал навозных лепешек…

Черт, черт, черт, черт!!!! Не хватало еще на глазах у всех! Должен был быть другой выход!

Но пришлось доигрывать до конца.

— Будь чист пред небом! За тобой иду я. —
Я гибну, друг…
Маклауд выронил меч, опустился на землю и упал животом прямо в грязь, пожертвовав одеждой ради достоверности. Митос продолжал лежать, не двигаясь и не подавая признаков жизни.

Наступила гробовая тишина.

— Ты бы лучше подумал, Маклауд, в чем теперь идти… — тихий, почти неслышный шепот.

— Черт, я думал, я тебя…

— Что, купился? Кто просил, чтоб зрители поверили?

— Ах, ты…

Они поднялись на ноги. Толпа восторженно ревела. Женщины, заливаясь смехом, хлопали в ладоши. Мужчины улыбались. Дети окружили их плотным кольцом. Маклауд подумал, что ни разу, в свою бытность на подмостках не видел такой благодарной публики.

— Надо будет как-нибудь повторить, — произнес Митос со счастливой улыбкой, стирая грязь с лица.

— Ну, нет!

— В чем дело, Мак, ты разучился радоваться жизни?

— По-твоему, это радость? С ног до головы в грязи, чуть было не раскрылись.

— Да брось, я контролировал ситуацию. И посмотри, как публика нас любит!

Маклауд буркнул что-то нечленораздельное и пошел в дом, предоставив Митосу пожинать лавры.


В дорогу их собирал весь И-Чхудогьянг. Каждому хотелось чем-то отблагодарить артистов и Маклауд с ужасом смотрел, как люди тащат ячменную муку, масло и молоко яков в количестве, которое они вдвоем не осилили бы и за месяц. Ему пришлось вежливо отбиваться от них, призвав на помощь, весь свой небольшой словарный запас тибетского и, временами переходя на китайский, который местные жители понимали с трудом. Муж Дрольмы вызвался быть проводником и привел одного из своих яков, чтобы нагрузить поклажей. Вот это, пожалуй, было кстати. Хотя присутствие смертного сковывало, перспектива идти налегке вполне компенсировала неудобство. Тем более Вангду сказал, что будет сопровождать их только половину пути, так как ему нужно возвращаться к работе. Но и это было неплохо. Мак уже вытащил из рюкзака все, что могло более-менее сойти за ответные подарки. Пришлось даже расстаться с фонариком, на который жадно смотрела дочь Дрольмы и Вангду. Оставалось решить вопрос с одеждой. Мак вынужден был переодеться в то, в чем он вчера пришел в деревню. Грязь на джинсах высохла и почти осыпалась, к тому же, он нашел последнюю чистую футболку, но горячий душ так и остался несбыточной мечтой. Дункан улыбнулся, вспомнив, что когда-то ему было наплевать, что на нем надето и сколько дней он не мылся, блуждая по лесам. Все-таки блага цивилизации были бы сейчас не лишними. Если бы не Митос, у него, по крайней мере, оставалась бы пара чистых джинсов и свитер. Маклауд вздохнул. Он и раньше не всегда понимал мотивы Старика, но сейчас Митос его просто пугал. Способ, которым он решил проблему с Дрольмой был остроумным и глупым одновременно. Пусть никто не станет говорить о воскресающих мертвецах, но весть о двух чудаках-иностранцах, собравших своим выступлением толпу, разнесется едва ли не быстрее, памятуя о находившемся поблизости лагере кочевников. И никак не поспособствует секретности. Теперь уже Маклауд чувствовал себя старцем, с неодобрением взирающим на сумасбродство молодежи. Если ночью это еще можно было как-то списать на нервную реакцию, то сейчас Митос безусловно хорошо понимал, что делает. И радовался как ребенок, разыграв Горца. В том, что трюк был рассчитан именно на него, Маклауд не сомневался, только он мог оценить «шутку» по достоинству. Надо отдать Старику должное, сыграно было мастерски, Дункан ни на секунду не усомнился, что, как минимум пробил ему легкое. Удивительно, но кажется, Митос был просто счастлив, так, как бывают счастливы маленькие дети, еще не осознавшие, что такое смерть и думающие, что стоит отнять ладошки от лица, и они вновь увидят солнце. Именно это тревожило Мака больше всего, он не мог понять причины подобной метаморфозы. Будущее было туманным. Даже если им повезет, и они быстро доберутся до Гандена, не было никакой гарантии, что Чунг действительно сможет что-то сделать. Оставалась еще надежда, что Митос прав и смерть избавит его от навязанного духовного испытания, но проверить это можно было, только заснув. Приходилось ждать.

Маклауд оделся и пошел к двери. Пора было отправляться, но Митоса до сих пор не было, и Дункан понятия не имел, где он может быть. Земля во дворе была вспахана сотней ног так, что впору было сеять. Солнце нещадно палило, обжигающий белый свет больно резал глаза, и Мак зажмурился, хлопая себя по карманам в поисках солнечных очков. Воздух при этом оставался ледяным. Рядом с дверью стоял агрегат, похожий на миниатюрную солнечную батарею вогнутой формы, лучи концентрировались на подвешенном посередине чайнике и он отчаянно кипел и плевался, подскакивая на крюке. Маклауд снял чайник и поставил на крыльцо, едва не обварившись кипятком. Прыгая через лужи, пробрался к выходу и наконец-то услышал то, чего ждал. Он покрутил головой в поисках источника Зова, но все, что увидел, это троих тибетцев в широкополых шляпах, которые приближались к нему, о чем-то оживленно беседуя. Один из них нес в руках большой сверток и, поняв, что ожидается очередное подношение, Маклауд стал оглядываться в поисках путей к отступлению. Но было уже поздно, его заметили. Горец остался стоять на месте, мысленно подбирая слова, чтобы вежливо отказаться. Трое мужчин подошли вплотную, и Митос снял шляпу. Мак разинул рот. Если где-то в глубинах его сознания и шевельнулась мысль, что тибетец высокого роста явление довольно редкое, то в четкое ощущение она так и не оформилась. Он оглядел Старика с головы до ног и разразился хохотом. Митос действительно представлял забавное зрелище. В длинной меховой чубе с собранными в гармошку рукавами, которые в нормальном состоянии доставали бы до земли, в ярко оранжевой рубашке и в красных войлочных сапогах он выглядел как русский скоморох. Но при этом не отличался от остальных двух тибетцев, которые, воспользовавшись случаем, тоже заразительно смеялись. Переждав приступ веселья, Митос вручил ему сверток, который оказался такой же чубой, как та, которая была на нем.

— По крайней мере, это чистое, Мак. И кстати, за домом есть озерцо, температура которого, позволяет выдержать секунд тридцать.


Проводы вылились в целое шествие. Впереди шел Вангду, ведя яка, нагруженного поклажей, количество которой со вчерашнего дня увеличилось вдвое, и Маклауд недоумевал, что будет, когда проводник их покинет. Они с Митосом шли прямо за ним, окруженные стайкой мальчишек, которые, крича и смеясь, дергали друзей за полы чуб. Мак теперь тоже был одет как тибетец, единственное, что выбивалось из общего колорита, это ботинки — идти по острым камням в войлочных сапогах ему не хотелось. За ними двигалась разноцветная толпа, состоящая из жителей деревни и кочевников — проводы были обставлены с невиданной помпой. У последнего дома из земли торчал шест с привязанными молельными флагами, по которым скакали ветряные лошади Лунг Та, вознося к небесам молитвы о благополучии. Веревка с флажками тянулась куда-то вверх, просто висела в воздухе, чудесным образом ни на что не опираясь. Горец поднял голову и увидел высоко в небе воздушный шар, сшитый из шкур яков и наполненный горячим воздухом. У подножья столба еще дымились остатки костра.

— К вечеру упадет, — прокомментировал идущий рядом Митос.

— Твоя работа?

Старик пожал плечами и кивнул.

— Боюсь, я перевел недельный запас сухого навоза, но они все равно остались довольны.

На окраине деревни часть жителей остановилась.

— Kale phe!

— Они думают, что мы еще вернемся…

— Откуда ты знаешь?

— Тибетцы говорят «до свидания» по-разному. Kale phe, значит, надеются на встречу, Kale shoo — прощаются навсегда…

Последними отстали мальчишки. Самые восторженные почитатели, они проводили их до конца долины, где начинался подъем на невысокий перевал.

— Вангду сказал, что дойдет с нами до половины пути.

— Да, до монастыря Ретинг. Туда три дня ходу.

— Три дня? Разве мы идем в Янгпачен не коротким путем?

— А я тебе не сказал? Там недавно был обвал, мы не сможем пройти.

— Но это значит, что нам придется идти неделю?

— Да, а что?

— А если ты не избавишься от… этого?

— Мак, какая первая из четырех святых истин Буддизма?

— Жизнь — это страдание.

— А вторая?

— Причина страданий в том, что мы не принимаем вещи такими, какие они есть.

— А первый шаг восьмиричной тропы?

— Правильное понимание.

— Молодец!

— Митос.

— Держи, — Старик вдруг вложил ему в руку большое яблоко.

— Откуда?

— Наслаждайся.


Перевал миновали без приключений. Идти было легко. Необремененные тяжелыми рюкзаками, они передвигались гораздо быстрее и к вечеру отмахали расстояние, в два раза больше пройденного накануне. Погода была замечательная. Целый день светило солнце и даже воздух прогрелся настолько, что они стащили с плеч чубы и завязали рукава вокруг пояса. Шляпы надежно защищали глаза от яркого света, и Маклауд вынужден был признать, что национальная одежда приспособлена к суровому климату гораздо лучше, чем западные новомодные материалы и другие достижения цивилизации.

Лагерь разбили, когда солнце уже закатилось за горную цепь Найчен Тангла, чьи покрытые снегом вершины служили им ориентиром последние несколько дней. Оказалось, что Вангду прихватил с собой немного топлива, и им удалось развести полноценный костер, даже запах горящего навоза не сильно тревожил, более того, он казался неотъемлемой частью их нынешней кочевой жизни. Тибетец был мастер поговорить и долго развлекал их рассказами из жизни ронгпа[9]. Рассказы имели мистический оттенок, в них упоминалось огромное количество добрых и злых демонов, так или иначе влияющих на судьбу человека.

Когда, наконец, поставив тент, Вангду отправился спать, Маклауд вздохнул с облегчением. Он и так понимал только половину, а от обилия трудновыговариваемых имен и названий уже гудела голова.

— Тибетцы хороший народ, но способны заговорить до смерти, — Митос вытащил из палатки спальник и улегся на него, подперев голову рукой и глядя на огонь.

— Просто он еще не слышал твоих рассказов, а то бы сразу замолчал.

Старик одарил Маклауда тяжелым взглядом.

— А что делать, если ты искажаешь историческую действительность и пытаешься мне же доказать, что меня нет.

— Я не говорил ничего подобного.

— Да? А кто вчера утверждал, что Плавт никогда не служил у мельника, и эта подробность вычитана грамматиками из текста его комедий и таким образом не является вполне достоверной?

— Ну и что?

— А тебе не приходило в голову, что я мог быть тем мельником?

— И после этого ты будешь говорить, что не мотался по свету в поисках знаменитостей?

Еще один тяжелый взгляд.

Этот дурацкий спор Мак затеял накануне только для того, чтобы как-то скрасить путешествие по болоту. Тогда он был готов на все, лишь бы скорее добраться до жилья, даже, если придется выслушивать сентенции Старика. К тому же он надеялся отвлечь его от мыслей о Тан Куансене.

— Маклауд, а ты знаешь, сколько в согдийском языке синонимов к слову «осел»?

— Не знаю, зато знаю, сколько в гэльском.

— Почему меня это не удивляет?

Они заговорились далеко за полночь. Перебрав с полсотни языков, утвердились в мысли, что слово «осел» является одним из самых распространенных в мире уже пару тысяч лет. Но только в английском оно имеет второе, более емкое значение.

Третий тяжелый взгляд.

Дункан поймал себя на мысли, что давно ему не было так легко. Просто лежать и болтать о всякой чепухе. Он вытеснил из головы мысль, что этим они лишь стараются оттянуть момент, когда станет окончательно ясно, сработал способ Митоса или нет. Огонь уже еле теплился и в ближайшее время угрожал совсем погаснуть, но Мака это не волновало, сейчас его вообще ничего не волновало, кроме упрямого четырехногого животного, перевозящего тяжести и, вероятно, поэтому было так хорошо.

Когда они, наконец, забрались в палатку, небо на востоке уже слегка просветлело. Митос заснул через пару секунд после того, как лег, а еще через несколько минут Маклауд услышал все тот же раздражающий писк. Не получилось…

Остаток ночи Старик провел медитируя.

2–3-й день

Желания могут быть исполнены
если ты в хороших отношениях со своими братьями;
Быть скромным — значит добиться успеха.
Хороший буддист это тот, кто победил плохие условия.
Путешествие Миларепы
День был такой же, как предыдущий и следующий за ним. То же яркое солнце. Синее безоблачное небо. Трава под ногами, постепенно сменившая безжизненную бурую глину. И горы, горы, горы. Белые, покрытые снегом впереди, красно-желтые по бокам и иногда встающие на пути, как безмолвные стражи неведомых сокровищ. Никаких признаков жилья, лишь пара древних разрушенных крепостей-дзонгов на вершинах одиноких холмов. На один из них Митосу даже удалось его затащить. Маклауд и не подозревал, что в Старике умирает скалолаз. Карабкаясь по острым камням, он проклинал все на свете и в первую очередь то, что поддался на уговоры. Если бы Вангду был европейцем, он бы покрутил у виска, смотря, как два иностранца лезут на скалу. Живя в окружении гор, тибетцы вообще не понимали, зачем нужно на них подниматься, и он весьма доходчиво объяснил это Горцу. Тот вполне разделял его мнение. Шотландское нагорье не шло ни в какое сравнение с тем, что их окружало сейчас, но это был не повод забираться наверх. Однако он полез. Даже не отдавая себе отчета в том, зачем это делает. Подозревая, что Митосу по большому счету все равно, согласится он или нет. Зная, что, вероятно, пожалеет. И он жалел. До тех пор, пока не оказался на вершине. Правда, поначалу то, что Мак там увидел, мало чем отличалось от Тритен Норбуце. Такие же полуразрушенные стены и запустение. Только теперь все это было залито солнцем. Он стоял на самом краю обрыва и смотрел на восток, в сторону Лхасы, где вершины терялись в золотистом мареве. Внизу Вангду, устроившись на пригорке, курил трубку, рядом меланхолично жевал траву як. Тишина и спокойствие. Единственный звук — скрип мелких камушков под ногами. Маклауд провел ладонью по каменной кладке и, отняв руку, обнаружил, что пальцы стали черными. Он оглянулся и заметил то, на что сперва не обратил внимания. Местами стены были в подпалинах, да и сам характер разрушений наводил на мысль о том, что здесь поработало не время.

— Их бомбили с воздуха, Мак, — донеслось откуда-то сверху.

Дункан поднял голову. Митос забрался на стену и сидел, удобно устроившись в какой-то нише.

— Кому понадобилось бомбить дзонг?

— Это не крепость, это монастырь.

— Но…

— Выкинь уже, наконец, свой путеводитель! Это монастырь Ра-Ме, Лунтце Дзонг там, — Митос указал пальцем на соседнюю гору. — Ты, кажется, хотел знать, как Чунг стал бессмертным?

Маклауд кивнул. Старик спустил обе ноги вниз и соскользнул со стены, приземлившись, рядом с Горцем.

— Пошли.

Перепрыгивая с камня на камень, они добрались до противоположного конца здания и влезли в пролом в стене. Маклауд застыл. На секунду ему показалось, что перед ним разрушенный город. Несколько десятков домов лежало в руинах, кое-где на камнях сохранилась красная и желтая штукатурка. Искореженная фигура оленя, начисто лишенная позолоты тускло светилась в лучах солнца. То, что не уничтожил огонь, было изъедено ветрами и засыпано бурой пылью. Осторожно ступая, Митос стал пробираться вперед, к зданию, от которого уцелела только одна стена вместе с входной дверью. На кольце висел пучок обгоревших разноцветных веревок, который рассыпался пеплом, когда Старик толкнул дверь. Маклауд обошел кругом и залез в дом с другой стороны. Митос сидел на корточках и искал что-то в груде щебня и сгнившего дерева. Наконец он извлек на свет коробочку, такую же, как те, в которых хранились тексты в Гандене, и Мак понял, что они в библиотеке. В коробочке не было ничего кроме пыли, которая тонкой струйкой просыпалась на землю, когда Митос снял крышку.

— Чунг приходил сюда раз в год и проводил месяц или два. Читал, дискутировал с другими ламами… Самая большая библиотека после Гандена. Тысячи уникальных рукописей. Все сгорело… — в его голосе послышалась горечь. — Кстати, здесь были записи приданий о Наро Бончунге, с текстами заклинаний. Тан Куансен наверное локти себе искусал, когда узнал что…

— А люди, Митос?

— Три сотни монахов, выжило только десять, не считая Чунга, — невозмутимо сказал Старик, выкинул пустую коробочку и направился к двери.

— Но зачем, они же не представляли никакой угрозы!

— Они — нет, но в Дзонге засели хампы и отстреливали любого приближающегося китайца в военной форме, а у тех было достаточно средств, чтобы позволить себе палить из пушек по воробьям.

Митос вышел за дверь и осторожно прикрыл ее за собой.

Маклауд остался стоять, глядя себе под ноги, где в груде обломков остались лежать знания тысячелетий, недоступные более ничьему глазу. Ему показалось, что Старик, сожалел о них гораздо больше, чем о сотнях загубленных жизней.

С тех пор, как они поняли, что избавиться от наваждения не удалось, прошло почти два дня. Митос не спал уже четвертые сутки, но это никак на нем не отражалось, по крайней мере этого не было заметно. Ночи он проводил, сидя в позе лотоса в своем тенте и медитировал. Маклауд несколько раз просыпался и вставал посмотреть, что он делает, хотя понимал, что, услышит, если что. Он второй раз видел столь глубокую медитацию, когда человек превращается в неподвижную статую и может не шевелиться часами, а то и днями, практически не дыша. Дункан подозревал, что здесь не обошлось без Чунга, Митос говорил, что тот вообще не спит, но когда Горец спросил, может ли и он так, Старик лишь покачал головой. Маклауд вдруг с удивлением понял, что с момента приезда в Тибет ни разу не тренировался. Та инсценировка в И-Чхудогьянг и пара дружеских стычек, конечно в расчет не шли. Но самое удивительное, что он не испытывал в этом потребности. Нужно было наверстывать упущенное. Мак решил, что как только они расстанутся с Вангду, он возобновит тренировки. Но больше, чем привести в порядок тело, ему хотелось успокоить дух. Он чувствовал себя как на американских горках, переходя в течение короткого времени от отчаяния и грусти к смеху и радости и обратно. Перевал — долина — перевал — долина… Только сегодня утром они хохотали над рассказом Вангду о кочевнике, решившим сделаться браконьером и постоянно попадающем в забавные ситуации. Мак мог поклясться, что испытывал тогда чувство близкое к счастью. И вот теперь он здесь, посреди руин, думает о бессмысленной бойне, унесшей столько жизней и ощущает только пустоту. Он не понимал до этого, что стоит за сухими строчками о десятках разрушенных монастырей. Митос недавно назвал Тибет бессмертным. Что ж, значит у этого бессмертного много голов, раз лишаясь их сотнями, он все еще жив.

С каждым днем Дункан все меньше и меньше узнавал Старика. Он и раньше знал, насколько тот эмоционален, но то, что наблюдалось сейчас, походило на прорыв плотины. Одна за другой начали распахиваться запертые до этого двери. Он смеялся до слез, над рассказами Вангду, дурачился, как мальчишка, устраивая розыгрыши, на которые Маклауд неизменно попадался, забирался на каждую, гору, где было хоть что-то интересное, развалины или чортен. Теперь он скорее напоминал ему Фитца, с его неуемной энергией и жаждой жизни. Мак даже радовался, что они были лишены женского общества, потому что в красках представлял себе последствия. Причем имел в виду не себя. Казалось, что только сейчас Митос начал жить по настоящему, не оглядываясь каждую секунду через плечо. Он без труда заразил своим настроением смешливого от природы тибетца, а потом и самого шотландца. Когда Дункан выбрался из ледяного озера, куда Митос столкнул его, незаметно подкравшись сзади, он испытывал лишь радость, яркую, как солнечный свет, заливавший все вокруг, и уж отыгрался на обидчике сполна. Наплевав на Вангду, и к его вящей радости, он достал катану и, заставив Старика вытащить меч, минут десять гонял его, пока тот не запросил пощады, отплатив и за купание, и за розыгрыши, и за шуточку во время представления.

Похоже, теперь это не было маской. Но кое-что осталось неизменным, Митосу было абсолютно плевать на остальной мир, пока этот мир не вторгался в его жизнь. И он категорически не хотел обсуждать ничего, касающееся генерала и перспектив на будущее. Когда Маклауд начинал говорить об этом, Митос делал вид, что не слышит. Только один раз, когда Горец уж слишком настойчиво пытался выяснить, что он собирается делать с нависшей угрозой Старик, наконец, снизошел до разговора. То, что он сказал, Мака поразило. Он не только не собирался бегать и прятаться, но и, похоже, сам был бы не против встретиться с Тан Куансеном в поединке. И при этом не выказывал ни злобы, ни ненависти.

— Ты что, его защищаешь? — удивлялся Маклауд. — он не только пол жизни положил, чтобы найти тебя и уничтожить, но еще и убивал невиновных!

— Он такой же, как ты, Мак. Был таким же. Тоже пытался делить людей на плохих и хороших, вечно лез в неприятности и никогда меня не слушал, если бы…

— Я бы не стал тратить века на месть, я…

— Да? А скажи, если бы то твое видение оказалось правдой, но я бы сбежал, убив Ричи, ты не попытался бы найти меня и отомстить даже через несколько веков?

— Но ты был злом, тебя нужно было остановить! Это не месть, это профилактика!

— Тан Куансен считает также. Чью бы сторону ты принял, будь он женщиной? — добавил Митос так тихо, что Дункан с трудом услышал.

Вопрос застал его врасплох. Мак представил себе растрепанную девушку, с залитым слезами лицом, шепчущую ему на ухо историю о том, как человек, которого она считала другом, убил ее возлюбленного, и почувствовал, как лицо начинает гореть. Но генерал не был невинной жертвой, его поступки не сделали бы чести ни женщине, ни мужчине.

— Он уничтожил твоих близких из мести. Кто бы это не сделал, оправдать такое нельзя, — твердо сказал Маклауд. — Почему, он все еще охотится за тобой?

Митос долго молчал, крутя в руках веревочный пояс чубы.

— Он понял разницу.

— Какую?

— Сюмэй. Она значила для него гораздо больше.

— Ты… не любил свою жену?

— Она была частью жизни, которая мне нравилась, частью… этого, — Старик сделал широкий жест рукой, — но не так, как… Алекса. Видимо, Тан Куансен считает, что отомстил недостаточно.

— Месть бессмысленна, — проговорил Маклауд, покачав головой, — почему люди этого не понимают?

— Однако ты не отказал в этой слабости Галати, — отозвался Митос, вскинув глаза. — Ты прощаешь своим друзьям все, да, Мак? Некоторым из них. Особенно посмертно, — и сцепив руки за спиной, он отправился догонять ушедшего вперед тибетца.

Больше эта тема не поднималась.

Дункан поднял выброшенную Митосом коробочку из-под рукописи и бережно положил ее в карман.


В этот день им пришлось еще раз столкнуться со смертью. Ближе к вечеру они устроили привал, чтобы отдохнуть и перекусить. Вангду, верный своим привычкам, толок ячмень для цампы, Маклауд, вытащив последний пакет с сухой лапшой, залил ее кипятком и уже минут двадцать ждал, когда она, наконец, размокнет, Митос извлек откуда-то плитку шоколада и теперь ел, отламывая по маленькому кусочку и явно наслаждаясь процессом. Як, освобожденный от части поклажи, тут же удалился в поисках более сочной растительности. К ночи они должны были достигнуть монастыря Ретинг, где Вангду собирался их покинуть, чтобы вернуться назад в И-Чхудогьянг. За день вся компания основательно вымоталась, так как шли практически не останавливаясь и теперь, вытянув уставшие ноги, с удовольствием предавались блаженному ничегонеделанью. Лучше всех устроился Митос, развалившийся со своим шоколадом на спальнике, подложив под голову три свернутых одеяла. Глядя на эту картину, Маклауд мрачно принялся за еду, удивляясь, как некоторые умудряются устроиться с комфортом даже в самых некомфортных условиях. Чтобы созерцание шоколада не мешало есть лапшу, он перевел взгляд на окрестные холмы. По одному из склонов поднималась вереница людей, впереди которой шел монах, замыкающие несли нечто большое, завернутое в ткань. Вид процессии не оставлял сомнений в ее значении.

— А, небесное погребение, — подал голос Митос, отправляя в рот кусок шоколада.

— Так это до сих пор практикуется?

— Конечно, никто не будет утруждать себя рытьем могилы в камне. Видимо, усопший был не из бедных, раз его просто не выкинули в реку, — еще кусок шоколада. — Очень практичный вид похорон.

— Да уж, разрубить тело на куски и скормить птицам — просто верх практичности, еще скажи, что забота о дикой природе.

— А что такого? Тело для них, лишь оболочка, ты же не хранишь фантики от конфет, — Старик с хрустом смял обертку и кинул в костер.

— А если погибнет бессмертный, его тоже…?

— Нет. Похороны только на четвертый день, он несколько раз успеет воскреснуть. Некоторые возвращаются, когда монах читает молитвы из книги мертвых. Это длится сутки. Приходится выслушивать про все сорок девять уровней бардо и ждать, когда он, наконец, уйдет и…

— Что, неприятный опыт?

Митос поджал губы. Потом вдруг замер, уставившись в одну точку и не донеся последний кусок шоколада до рта.

— Сорок девять уровней бардо, — пробормотал он себе под нос. — Нет, это невозможно…

Маклауд так и не узнал, что имелось в виду.

3–4-й день

Видно как ложны были страхи и надежды
собственного сознания.
Без усилия все получается естественно.
Блаженство, Просветленность и Не-мышление —
Это три моих компаньона;
Если они тебе подходят,
Ты можешь идти со мной.
Путь Миларепы
Ретинг. Монастырь был в десятки раз меньше Гандена. Стены облуплены, с павлинов и колеса Дхармы давно сошла позолота, мантры на камнях мани едва различимы. Мрачный и темный молельный зал был освещен лишь несколькими масляными лампами-чомэй, в их неверном свете статуи будд казались живыми. Туристы обходили эти места стороной, и небольшой гостевой дом пустовал большую часть года. Поэтому компания пришлась весьма ко двору. Можно сказать, их встретили с распростертыми объятиями, а упоминание имени Чунга сделало монахов еще более радушными. Похоже, старый лама действительно был широко известен.

Вангду ушел в тот же вечер, сердечно распрощавшись с друзьями. Он был явно не прочь идти с ними и дальше, но дела призывали его вернуться домой. Маклауд щедро с ним расплатился. Тибетец немного поупирался для вида, но деньги взял. Судя по его довольному лицу, сумма превзошла самые смелые ожидания. Большую часть продуктов, доставшихся в дар от жителей И-Чхудо-гьянг, после его ухода передали монастырю, так как утащить столько на себе два человека были не в состоянии.

Горец заснул, едва коснулся щекой тощей подушки, и всю ночь проспал как убитый, без снов, выкинув из головы все заботы и тревоги. Но и проснулся еще до рассвета от холода, так как накануне даже не потрудился достать спальник, понадеявшись на одеяло. Как выяснялось — зря, дом ничем не обогревался. Пытаться заснуть снова было уже бесполезно и, зевая и потягиваясь, Дункан вышел во двор. Несмотря на ранний час, жизнь в монастыре уже кипела. Монахи толпились у входа в молельный зал, смеясь и переговариваясь, кто-то сидел на ступеньках, перебирая четки, двое усердно поливали чахлое деревце, единственную настоящую ценность монастыря. В том расслабленном состоянии, в котором он сейчас находился, Маку совсем не нравилась эта суета, хотелось тишины и покоя. Осмотревшись, он увидел узкую лестницу, которая вела на стену, окружающую внутренний двор. Это было то, что надо. Оглянувшись по сторонам, хотя никто не собирался его останавливать, Горец начал подниматься и уже на середине понял, что не он один жаждет уединения. Митос тоже был там. Он сидел на широком парапете, скрестив ноги и положив раскрытые ладони на колени. Абсолютно неподвижно. Единственно, что двигалось, это развеваемая ветром одежда. Маклауд усмехнулся — не хватало только позолоты. Сейчас Старейший сильно напоминал тибетца, если не смотреть в профиль. Лицо обветрилось и загорело, в чертах появилось что-то восточное, накануне он даже ввел в заблуждение монахов, которые поначалу решили, что из троих только один является европейским туристом. Человек без расы, без родины, без возраста. Сделавший выживание целью существования, безупречной системой, которую почти ничто не могло поколебать. Кошка, всегда приземляющаяся на лапы. Но, похоже, теперь эта система давала сбой. Маклауд только сейчас увидел, что на самом деле Митос не был полностью неподвижен. Руки слегка дрожали. Этого не было заметно днем, так как Старик все время жестикулировал или что-то делал, ни секунды не находясь в покое. Четвертая ночь без сна. Оставалось идти еще три или четыре дня, как повезет.

Мак подошел к парапету и глянул вниз. Только тьма. Робкий утренний свет не достигал дна пропасти, если оно вообще было. Дункан скинул ботинки и уселся рядом с Митосом на плоский холодный камень, желая удержать мгновение мира, застывшее между уходящей ночью и нарождающимся днем. Закрыл глаза. Голоса монахов внизу стали тихим журчанием, неподеленные на слова, они перестали беспокоить, сливаясь с шорохом ветра. Вскоре и он стал исчезать. Вместе с ним вереница мыслей и тревог медленно покидала сознание, пока не осталось ничего, кроме покоя. Пустота ради пустоты, без цели, без задачи. Не для победы. Не для силы. Не для освобождения от боли. Сама по себе. Тишина. Впереди забрезжил свет. Он разгорался все ярче, стал красноватым и пронзительным, проникая сквозь веки. Непереносимым. Маклауд открыл глаза и чуть не свалился назад. Огромное солнце, не по утреннему яркое висело перед ним в синем небе. Проморгавшись и избавившись наконец от красных кругов перед глазами, он оглянулся вокруг. Митос сидел, свесив ноги с парапета, и смотрел в темную бездну, еще не захваченную светом.

— Сколько времени?

— Не знаю, часов семь. Слушай, Мак.

— Что?

— Тебе никогда не хотелось прыгнуть?

— Надеюсь, ты шутишь?

— Нет. Отчего же. Так хотелось?

— Как-то Аманда предлагала спрыгнуть с Эйфелевой башни, во время той истории с Каласом. Терять было все равно нечего, учитывая, что мир собирался рухнуть.

— Но ты не согласился.

— Нет, это было бы слишком…

— Как?

— Не знаю. Мы танцевали танго.

— Здесь нет толп праздных туристов, тебя никто не увидит, в монастырь можно попасть с другой стороны, так что же тебе мешает? Ты создал свой собственный, такой правильный образ и так боишься из него выйти? Но почему бы хоть раз не попробовать?

Маклауд наклонился и посмотрел вниз.

— Да оттуда придется выбираться неделю!

— Два часа пятнадцать, нет девятнадцать минут.

Дункан раскрыл рот и воззрился на Старика.

— И часто ты… летаешь?

— В тот раз здесь еще не было монастыря. Ты идешь? — И он оттолкнулся от парапета.

Мак выпрямился и встал на краю. Бездна манила, притягивая, как черная дыра. Какого черта, в самом деле? Почему бы нет? Он сделал шаг вперед.

Звенящий ветер и слепящий свет. Свобода. Один полет — одна жизнь. Знание того, что все скоро закончится. Это было, как прыжок в воду. Тьма сомкнулась над головой, солнце исчезло. Дно пропасти стало казаться морским дном. Если бы сейчас мимо проплыла рыба, Маклауд бы не удивился. Он инстинктивно задержал дыхание, чтобы не захлебнуться. Глубже, глубже… Марианская впадина на крыше мира. Небытие, рассыпавшееся золотом.


— Два часа девятнадцать минут? Митос, когда это было? Тебе не приходило в голову, что за столько веков все могло измениться?

— На два часа больше, на два часа меньше, какая разница? Скажешь, оно того не стоило?

— Мы полдня потеряли!

— Мак, ты неисправим!

4-й день

«Фехтование есть искусство наносить удары, не получая их»

Ж.Б.Мольер
Снова вдвоем в дороге. Оставив в Ретинге все, что можно было оставить, они ушли налегке. Поначалу без Вангду было даже скучновато, удивительно, как быстро веселый тибетец успел вписаться в компанию. Но Митос вскоре вполне компенсировал его отсутствие, по крайней мере, по количеству рассказанных историй. Маклауд думал, что любой наблюдатель отдал бы полжизни, чтобы услышать то, от чего у него уже начинала болеть голова. Когда они наконец сделали привал, Мак вздохнул с облегчением. Рот Старика был теперь занят чем-то кроме разговоров. Зато руки беспрестанно двигались. В данный момент он вращал кинжал, вытащенный откуда-то из недр рюкзака. Кинжал летал с немыслимой быстротой, и Маклауд не отрываясь, смотрел на блестящее лезвие.

— Слушай, а ты случайно в цирке не работал? — спросил он, наконец, отводя взгляд от оружия.

— Было дело, — Митос на секунду зажал рукоятку между средним и указательным пальцами и отправил в рот большой кусок сушеной говядины, — веселое было время.

— Давно?

— Ты был еще младенцем. И это называлось не так. Ты слышал о «Браво»?

— Испанская каста дуэлянтов! Конечно. Ты считаешь это цирком?

— А как по-другому это назвать?

— Наемные убийцы… ты что, участвовал в этом? — Горец подозрительно взглянул на друга, но Митос, казалось, ничего не заметил, продолжая сосредоточенно жевать.

— Не на прямую, но учить молокососов было забавно… Это мясо состоит из одних жил! Должно быть, корову заставляли бегать марафон!

— И сколько еще смертей на твоей совести?

— На моей — ни одной. Искусство, ради искусства. Надо было на что-то жить.

— Я думал, ты давно не сторонник насилия.

— А кто говорит о насилии? — Митос выплюнул недожеванный кусок и вытер рот рукой.

— Члены касты путешествовали по Европе и Азии, участвуя в дуэлях за деньги и убивали десятками, не говори, что об этом не знал!

— А мне-то что за дело? Это был их выбор, Маклауд, у тебя еще осталась солонина, что мы купили в Катманду? Я не хочу лишиться зубов.

— Но ты их учил!

— И что дальше? Мало ли кого и чему я учил, или я должен был еще и проповедовать «Не убий»?

Дункан задохнулся, не найдя, что ответить. Митос бесцеремонно залез к нему в рюкзак и, порывшись, извлек пакет.

— Мак, это был лишь способ выжить, — он разорвал обертку. — Ага, ну это другое дело… Ч'обы я еще к'аз поб'ерил 'ибетцу на с'вово! — проговорил он с набитым ртом. — Ни'богда не по'гупай п'одукты у ме'ных ж'ителей!

— Покажи!

— Что?

— Чему ты их учил?

— Ты спятил, Маклауд? Я попытался об этом забыть как можно быстрее! — Митос свернул пустой пакет одной рукой и запустил за ближайший валун, продолжая второй вращать кинжал.

— Я вижу, как ты забыл!

— Это было пятьсот лет назад!

— Но ты до сих пор пользуешься этими приемами.

— Если уж на то пошло, то я пользуюсь ими не пятьсот, а минимум пару тысяч лет. Мак, а сладкого у тебя ничего нет? У меня шоколад закончился.

— Спорим, ты меня не достанешь? — спросил шотландец, пропуская фразу про сладкое мимо ушей. Расставаться с припрятанной пачкой засахаренных фруктов он был не намерен.

— Я даже и спорить не буду, — Старик демонстративно отвернулся.

— Кто-то, кажется, говорил «Наслаждайся»? Хочешь лишить меня удовольствия?

— С каких это пор моя работа доставлять тебе удовольствие? — Митос поднялся, будто собираясь уйти, но постояв с минуту, сел обратно. — Ладно, только не пожалей потом!

— И не мечтай! Если ты меня не достанешь, то ближайшие пару часов будешь молчать как рыба!

— Хочешь просто заткнуть мне рот?

— Согласен?

— Хорошо, только сделаем чуть иначе. Держи, — Митос протянул Маклауду кинжал, — если я выиграю, ты услышишь самую длинную историю, какую я вспомню. Уж поверь, я их много знаю. И ты отдашь мне коробку с марципаном!

— Каким марципаном? Впрочем, раз ты упрощаешь мне задачу. Похоже, я буду наслаждаться тишиной до вечера! — Дункан воткнул кинжал в землю, потом поднялся и начал ходить кругами, отшвыривая попадающиеся под ноги булыжники. Митос сидел и задумчиво смотрел на небо, по которому плыли облака, время от времени закрывающие солнце. Чтобы снова чем-то занять руки, он подобрал два круглых камешка и теперь катал в ладонях.

Маклауд продолжал освобождать площадку от булыжников и, занеся ногу, чтоб пнуть очередной камень, вдруг задался вопросом, а какого черта он вообще это делает? Что дернуло его затеять этот разговор? Это был пришедший откуда-то со стороны импульс, как тогда, на перевале, когда он зачем-то полез на ту проклятую гору. Он прекрасно понимал, что значит эта необычная разговорчивость Старика, постоянное движение рук. Бессонные ночи не проходили для него даром. Так почему же вместо того, чтобы беречь силы и как можно быстрее идти вперед, они теряют время… После того, как угробили пол дня, выбираясь из ущелья.

— Знаешь, пойдем-ка лучше… — Маклауд обернулся и оказался нос к носу с Митосом, стоящим у него за спиной с мечом, закинутым на плечо.

— Ты закончил?

— Нет, слушай, это глупо, мы и так кучу времени потеряли и…

— Ну, уж нет!

— Митос.

Но теперь уперся Старик, и переубедить его Маку не удалось. Он вздохнул, решив, что потратит на спор гораздо больше времени, чем ему понадобится, чтобы выиграть, и вытащил катану. Солнце спряталось за тучу и уже не слепило.

Но закончить быстро ему не удалось. Митос только защищался и уворачивался. А если и наносил удар, то с таким размахом и по такой несуразной траектории, что это наводило на мысль, что он просто валяет дурака. В довершение всего от ярко оранжевой рубашки, которой он обзавелся в И-Чхудогьянг у Маклауда зарябило в глазах и, наконец, шотландец не выдержал:

— Ты собираешься танцевать или драться? До сих пор воображаешь себя на сцене?

— Разве ты не знаешь, Мак, — Митос резко нагнулся и, проскочив под катаной, оказался с другой стороны, — что раньше фехтованию учили одновременно с балетом?

— Ну да, со вторым у тебя явно лучше.

— Ну, не все же такие мастера фламенко, — Старик выразительно потопал ногами.

— Что?

— Джо чуть не лопался от гордости, когда рассказывал, как ты сделал Консоне, — Митос отскочил назад и Дункан увидел, что он смотрит куда-то поверх его головы.

— Хочешь сказать, он был одним из твоих «молокососов»?

— Нет, иначе бы тебя здесь сейчас не было!

— Какое самомнение!

— Уж какое есть.

Потом он раскрылся. Маклауд, которому этот цирк уже порядком надоел, не преминул воспользоваться случаем и направил удар прямо Старику в грудь, нимало не заботясь, что тот вполне может не суметь его отбить. То, что произошло в следующий момент, Горец даже не успел понять. Его ослепила вспышка света, настолько яркая, что он на секунду потерял ориентацию в пространстве. Но этой секунды оказалось достаточно, чтобы Митос нырнул ему под руку, почти распластавшись по земле, и ударил снизу по запястью с такой силой, что Мак выронил катану.


— Ты сжульничал!

— Это в чем же? — Старик выпрямился и снова закинул меч на плечо. Вышедшее из-за тучи солнце играло на лезвии, посылая во все стороны пучки зайчиков. — нужно было задержать облако? Извини, но управлять погодой я еще не научился.

— Неудивительно, что члены «Браво» перебили столько народа, они сражались нечестно, — проворчал шотландец. — Что еще было в ходу? Земля в лицо, выстрел в спину?

— Главное результат, Маклауд, — Митос слегка повернул меч, и Горец зажмурился, когда солнечный блик ослепил его во второй раз.

— Фигляр!

— Святоша!

Маклауд скрипнул зубами и поднял катану. Рука болела. Сломанное запястье только начало заживать.

— У тебя бы не было шансов в зале.

— Может быть, но мы не в зале. Так… — Митос опустил меч на землю и потер руки, — что бы такое припомнить?

Мак возвел глаза к небу.

— Если мне все равно не отвертеться, то расскажи, каким образом ты влез в историю с побегом Далай-ламы.

— А, отлично, как раз хватит до вечера. И давай сюда мои фрукты!

— Боже, за что мне это… — обреченно вздохнул шотландец, запуская руку в рюкзак, — на, подавись.

— Как грубо, Маклауд! Ты сам напросился! Кстати, попробуй как-нибудь.

— Что?

— Не поспать несколько ночей, очень обостряет восприятие.


Вопреки ожиданию история Мака захватила. Но слушать о сотнях разрушенных деревень и монастырей было неприятно, посещение Ра-Ме было еще свежо в памяти.

Хампы отчаянно сопротивлялись вторжению, и китайцы мстили, уничтожая мирных жителей, монахов и лам, стирая с лица земли деревни и монастыри. Объявили Будду реакционером. Тибетское правительство не могло ничего сделать. Лхаса заполнилась беженцами — за счет хампов, их семей и кочевников население столицы увеличилось в несколько раз. Китайцы пытались давить на Далай-ламу, заставляя посылать войска, чтобы утихомирить свой же народ. Но после того как почти вся немногочисленная армия перешла на сторону хампов, от идеи отказались. Напряжение в Лхасе нарастало, достаточно было одной искры, чтобы все взорвалось. Когда Тан Куансен пригласил Далай-ламу посетить театрализованное представление в китайском лагере без традиционного сопровождения. Эта новость разнеслась по городу с поразительно быстротой и вызвала подозрение, что того хотят похитить. На улицу вышли толпы людей и окружили Норбулингку, с целью не пустить духовного лидера к китайцам. Далай-лама оказался между двух огней. С одной стороны китайцы принуждали его прийти, с другой, жители Лхасы делали все, чтобы этого не случилось. Горячие головы предлагали идти громить лагерь, китайцы обвиняли тибетское правительство в подстрекательстве. Толпа начала бушевать. Под горячую руку попали несколько высокопоставленных тибетцев, которых в темноте приняли за китайцев из-за одежды, когда они пробирались в Норбулингку, и забросали камнями.

— Погоди, — прервал Старика Маклауд, — а какое отношение ты имел ко всему этому?

— Чунг. Он тоже был в Норбулингке, и моя жена была близкой родственницей премьер министра Тсаронга, который обязан находиться в летней резиденции…

Тан Куансену был дан приказ стрелять по Норбулингке из орудий. Он сделал только два выстрела. Но было ясно, что на этом не закончится. Следующей целью станут люди. Кризис достиг апогея, каждую минуту мог начаться хаос.

— Неужели совсем ничего нельзя было сделать?

— Увы, Мак, они уже стали стягивать к Лхасе войска и артиллерию. Сказали, что разбомбят резиденцию, вместе с Далай-ламой. Правда, ему посоветовали укрыться в храме, пообещав, что постараются в него не попасть, если повезет, — Митос невесело усмехнулся. — к счастью в Норбулингке была телефонная связь, и удалось поговорить с Чунгом. Он сказал, что Далай-лама с семьей и несколькими приближенными собирается бежать, и они планируют выйти через задние ворота. Там не было толпы, но постоянно находился китайский патруль, который нужно было куда-то увести, иначе бы все рухнуло.

— И что?

— Это было несложно. Слишком много хампов для спокойствия. Пришлось организовать небольшой шум. Никого, конечно, не поймали, но патруль от ворот ушел. Так что все прошло хорошо. Но Чунг отказался уходить, сказал будет пока поддерживать видимость пребывания Далай-ламы в Норбулингке. Попросил меня проводить их хотя бы до Песчаного перевала. Это вполне совпадало с моими планами убраться подальше от генерала, тем более что в случае удачи, в Тибете он бы вряд ли задержался. Потом мы переправились через Цанг-по и чуть не попались. Там как раз проходила дорога, по которой китайцы везли в Лхасу артиллерию и перегоняли войска. Когда стоишь в свете фар пяти грузовиков, ощущаешь себя актером на сцене. Думаю, им понравился спектакль. Меня приняли за одного из воинствующих хампов и просто пристрелили.

Пока они возились со мной, остальные ушли. Через час я их нагнал. Никто даже не понял, что произошло. Ну, а дальше ты знаешь. Тан Куансен получил выговор, но даже не столько за Далай-ламу — это было позже, сколько за отказ стрелять. После тех выстрелов, которые разрушили главные ворота и ранили несколько человек. Кажется, они еще разбомбили медицинскую школу. Ну, а о том, что он отстранен, Норбулингка разрушена и почти все, кто там был, погибли, мы узнали уже на границе с Индией. Они начали обстрел до того, как поняли, что Далай-ламы нет в Лхасе. Чунг тоже не выжил. Но в хаосе, никто не стал разбираться, так что ему удалось незаметно ускользнуть. А потом я получил от него письмо… о том, что произошло… Я не знал, почему генерал связал побег с моим присутствием в Лхасе, только потом выяснилось, что кто-то из тех, кто стрелял, все-таки заподозрил во мне иностранца и доложил Тан Куансену. И они прочесали местность утром следующего дня, когда я уже был в полусотне километров оттуда, конечно ничего не нашли, но генерал сделал выводы.

Китайцы продолжали стрелять в толпу, вооруженную палками и ножами, погибли тысячи. Западное крыло Поталы было почти разрушено, одна из медицинских школ, деревня Шол, казармы тибетской армии, горели дома в самом городе. Сильно пострадал монастырь Сера и другие монастыри в округе, по ним стреляли прямой наводкой. От Норбулингки остались только дымящиеся развалины, полные трупов.

Митос говорил еще долго, но Мак постепенно стал терять нить повествования, у него перед глазами стояла другая война, другие развалины, сотни и тысячи его убитых собратьев. Такая же бессмысленная бойня. Прошли века, ничего не изменилось, и вряд ли когда-нибудь изменится. Горец вздохнул и попытался снова вникнуть в рассказ. Но обнаружил, что не может, потому что не понимает ни слова. Он с недоумением взглянул на Митоса, тот шел и болтал как ни в чем ни бывало. Но язык был Маклауду абсолютно незнаком. Резкий и грубый, он резал слух, изменился, казалось, даже голос Старика, став гораздо ниже.

Мак остановился. Митос, пройдя вперед на несколько шагов, обернулся и вопросительно поднял брови.

— Что ты сказал? — переспросил шотландец.

— Рассказывал про песчаный перевал, а что? Ты, разве, не слушал?

— Нет, на каком языке ты сейчас говорил?

— То есть, как на каком? Ты что, разучился понимать английский? Может мне на тибетский перейти или на суахили?

— Митос, это был не английский. Что такое… — и Маклауд попытался воспроизвести последнюю услышанную фразу.

Лицо Старика резко изменилось. С него слетело беззаботное выражение, он побледнел и нахмурился.

— Так что это за язык?

— Мертвый.

Митос отвернулся и до вечернего привала не сказал ни слова.

Глава 4

5-й день

Дьявол говорит правду гораздо чаще,
чем думают, но его слушают невежды.
Дж. Г.Байрон
Ясные, солнечные дни закончились. Облака сгустились и затянули небо, оно стало белесым и безжизненным. Вместе с ним поблекли и остальные краски — трава уже не казалось такой зеленой, а горы ярко-желтыми, снежные вершины потеряли свой блеск и слились с небом. Они лишь чуть-чуть не успели захватить хорошую погоду, чтобы перейти последний перевал, Тонг-Ла. Пожалуй, самый высокий на пути, около шести километров. На вершине, даже в середине лета лежал снег и дули пронзительные ледяные ветра. А сейчас был только май. Перевал пользовался дурной славой, как среди туристов, так и среди местных жителей, которые считали, что там обитает многоголосый демон.

С утра они начали готовиться к переходу. Мак уложил теплую одежду в рюкзак так, чтоб она была в пределах досягаемости, и изучил подошвы ботинок. Похоже, с обувью ему везло больше, чем Митосу, они все еще оставались целыми. Проверил запас воды, собрал палатку и скатал одеяла. Митос возился со своим тентом, стараясь свернуть его так, чтоб он занимал как можно меньше места. Горец издалека наблюдал за этим, подтягивая ремни на своем рюкзаке.


Накануне Старик, буркнув что-то про беспокойство, ушел на другой край узкой долины, и поставил тент в тени высокого холма. На таком расстоянии Мак его уже не чувствовал. Вечером он не пришел к костру. Это обеспокоило шотландца гораздо больше, чем неожиданный переход на непонятный язык, происхождение которого Митос так и не объяснил. Кроме того, он начал прятать глаза, отворачиваясь всякий раз, как ловил на себе взгляд Горца и, вертя в руках кинжал, несколько раз сильно порезался, но, похоже, этого не заметил. Маклауд держал свои мысли при себе, понимая, что начни он задавать вопросы о состоянии Старейшего, не услышит ничего кроме язвительных замечаний. Он и так получил выговор, когда, проснувшись ночью и не чувствуя его присутствия, отправился посмотреть, все ли в порядке и обнаружил Митоса, сидящим у большого камня с неизменным кинжалом в руках. Он не медитировал. Выслушав гневную тираду в свой адрес, Горец пожал плечами и ушел обратно спать.

Маклауд поднял рюкзак и отправился поторопить друга. Тот стоял к нему спиной, и занимался тем же самым — подтягивал ремни. Дункан открыл рот, чтобы спросить, долго ли он еще намерен копаться и замер, почувствовав холодную сталь у собственного горла. Митос развернулся так стремительно, что Мак едва заметил движение. Он инстинктивно дернулся, чтобы отбить удар, но его руки были до половины просунуты в лямки и согнуты, ножны с катаной висели сзади и времени на то, чтобы достать оружие не было. Он стал отступать назад, но, наклонив лезвие, Митос задал ему другое направление и скоро шотландец почувствовал за спиной камень. Дальше идти было некуда. Все это время он продолжал смотреть Старику в лицо, не видя ничего, кроме черных щелей его глаз. Ему вспомнилось, как накануне, в Ретинге, он заглянул в пропасть. Ощущения были схожими. Затягивающая бездна, секунда свободы перед ударом о землю. Тоже самое ждало его сейчас, стоило Митосу сделать лишь одно маленькое движение. Дункану казалось, что прошел час, хотя, на самом деле, меньше минуты, это время съежилось, превратившись в точку. Удары сердца отдавались в ушах барабанной дробью. Секунды текли. Он молчал, понимая, что сказанное слово может нарушить шаткий баланс. Внезапно что-то неуловимо изменилось. У пропасти показалось дно. Митос моргнул и давление клинка на горло уменьшилось. Вдруг, слегка оцарапав кожу на шее Горца, меч вылетел из рук Старейшего и со звоном приземлился на камни в нескольких метрах от того места, где они стояли. Маклауд выдохнул, внезапно осознав, что может быть только пару раз в жизни был настолько близок к смерти. Митос закрыл глаза, уткнулся лбом в холодный камень и вцепился пальцами в выступы, дыша, как загнанная лошадь. Пот лил с него градом. В таком положении он пробыл довольно долго, пока ему не удалось выровнять дыхание.

— Ты должен забрать его, Мак, — сказал он, наконец, глухо, по-прежнему не глядя на шотландца, — в следующий раз я могу не успеть понять, что это реальность.


Всю дорогу до первого привала Митос молчал, глядя в землю. Только теперь стали по-настоящему заметны последствия чудовищного недосыпа. Он убрал кинжал после того, как три раза подряд раскроил себе ладонь, и переключился на камни. Но мелкие все время просыпались сквозь пальцы, Старик подобрал крупные, и на какое-то время это его удовлетворило, за камнями последовала трава, которую он перетирал в кашу. Мак смотрел на то, как постепенно сдаются позиции и тихо молился, чтоб они успели добраться хотя бы до дороги, по которой ходят грузовики, прежде, чем Митоса накроет совсем. Ему даже думать не хотелось, что будет, если Чунг не сможет помочь. Дункан пристегнул вторые ножны к своему рюкзаку, и теперь нес оба меча. Правда его сильно беспокоило наличие у друга еще одного острого предмета, но он, по крайней мере был убран подальше, а Горец теперь был начеку. Об утреннем происшествии никто из них не заговаривал. После привала Митоса отпустило, и обстановка слегка разрядилась. Надолго ли. Скоро начался подъем.

Перевал Тонг-Ла начал оправдывать свою нехорошую славу, не успели они подняться и до половины — резко похолодало, трава сменилась камнями, по которым скользили ноги, пару раз им пришлось сделать крюк, чтобы обойти глубокие провалы, в один из которых Митос едва не свалился, потеряв равновесие. Маклауд в последний момент успел схватить его за руку и вытянуть назад. Горец недоумевал, как здесь проходят караваны, казалось невероятным, что тяжело груженый як способен обойти все эти ямы и не свергнуться туда вместе с поклажей. Двигаться становилось все труднее. К середине дня стало совсем тяжело, к тому же снова начала болеть голова. Старейший же наоборот воспрял духом, к нему даже почти вернулась прежняя веселость, и это Мака несказанно радовало. Но теперь его не радовало собственное состояние. Симптомы высокогорной болезни усиливались с каждым шагом, головная боль стала невыносимой, перед глазами начали плясать белые точки, и ему уже с трудом удавалось сохранять вертикальное положение, так его шатало. Но он продолжал упрямо идти вперед, стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения, хотя это становилось все труднее. Горло пересохло и каждый вдох причинял боль, в ушах шумело.

— Спускаемся, Мак! — ему понадобилось несколько секунд, чтобы слова достигли сознания.

— Спускаться? Мы же еще не поднялись! — Горец сделал неимоверное усилие, чтобы сфокусироваться. — Мы не должны останавливаться, иначе не успеем… — на остаток фразы воздуха не хватило и он закашлялся. Грудь разорвало болью.

— Мак, если ты умрешь, мы не успеем в любом случае, нужно вернуться и переждать хотя бы несколько часов.

— Ну, нет!

— Осел упрямый, — пробормотал Митос и пошел в обратном направлении. Шотландцу не оставалось ничего, как последовать за ним, однако признаваться себе, что Старик прав и идти дальше он был действительно не в состоянии, Дункан не желал.

Облегчение наступило уже через полчаса, когда они спустились метров на триста. Голова перестала кружиться и точки перед глазами исчезли. Но Маклауд чувствовал себя не в своей тарелке. Он, который так привык надеяться только на себя и свою силу, спасовал перед трудностями, поддался физической слабости. И ведь это был далеко не первый подъем, что же случилось? Почему высота не действует на Митоса, не спавшего почти неделю. Почему на него.

— Этому нет научному объяснения, — прервал его размышления Старик.

— Ты же говорил, что не умеешь читать мысли.

— Не нужно быть телепатом, чтоб догадаться, твоего обескураженного вида вполне достаточно.

— А ненаучное объяснение есть?

— Есть, но я не уверен, что оно тебе понравится.

— Почему?

— Давай здесь остановимся.

Место действительно было подходящее, защищенное скалами от ветра. Митос скинул рюкзак, наклонился и, набрав пригоршню снега, наметенного в распадке, вытер им лицо.

— Есть бонская легенда. Женский демон невероятных размеров лежит под землей, ее сердце — озеро в центре Лхасы, руки и ноги — самые высокие перевалы. Ее кровь — река Брахмапутра или Цанг-по. Считается, что это из-за нее в Тибете такой суровый климат. Китайская принцесса Вен Ченг, жена тибетского короля Сонгцем Гампо — основателя Лхасы — поклялась уничтожить демона и воздвигла в центре столицы храм Йоханг, осушив священное озеро, остановила ее сердце, построила храмы яндрул на ее коленях и запястьях, и перевалы снова стали проходимыми.

— Что-то она плохо старалась, — хмыкнул Маклауд.

— Китайцы разрушили часть храмов, Мак. Но дело не в этом.

— А в чем?

— Демон не пропускает тех, кто ей сопротивляется. Иногда, чтобы выиграть, нужно отступить. Но это не по тебе, правда? Ты не привык отступать, и она тебя не пропустила.

— Зато пропустила тебя.

— Можно считать и так. Я могу подождать день или два, пока она не станет благосклонней. Не сопротивляйся! Смирись. Ты ведь уже один раз поступил так… с демоном.

— Но мы потеряем столько времени! Надо вернуться и попробовать еще раз.

— Тебе мало? Еще немного, и ты бы умер. Можешь мне поверить, я это много раз видел.

— Но ты ведь можешь пройти, зачем ты вернулся?

— Ну, кто-то же должен был познакомить тебя с Тибетской мифологией.

Через несколько часов они двинулись дальше. Дошли до того места, где Маклауд впервые почувствовал головокружение и снова остановились. Еще три часа передышки. Неприятных ощущений больше не было. Кажется, их пропускали. Демоница, если она существовала, перестала гневаться. Почти. Неожиданно из налетевшей тучи пошел снег. Влажный и мягкий, он ложился на землю крупными хлопьями. Они поглощали все звуки, даже свиста ветра не было слышно. Дункан поднял голову. Снежинки падали сверху ему на лицо и он ощущал себя летящим через пространство, звезды мчались прямо на него, обтекали и скрывались позади. Оторвавшись от этого гипнотического зрелища, Горец понял, что Митоса нет в пределах видимости. Правда он его все еще чувствовал, но все слабее и слабее. Не раздумывая, шотландец рванул вперед. Он проигнорировал и скользкие камни под ногами, и снова начинающуюся головную боль. В этот раз перевал обошелся с ним мягче. На боли все и закончилось. Ни головокружения, ни кашля. Маклауд торопился, но нагнать друга не получалось. Он не мог понять, почему Старик так быстро ушел вперед, ничего не сказав и не предупредив его. Снег слепил глаза, дезориентируя в пространстве, стало трудно определить, где право, где лево, где верх, где низ. Видимо, просто так демон сдаваться не хотел. Внезапно метель стихла, редкие снежинки все еще срывались с темного неба, но туча уже уходила, и он прибавил шагу, чтобы успеть пройти как можно дальше до следующего снежного заряда. Мак обогнул возникшую на пути каменную глыбу и замер.


Сон, тревожащий его с момента приезда в Тибет, становился явью на глазах. Перед ним стояла белая фигура, снег покрывал голову, словно капюшон, левая рука была вытянута вперед. В правой Митос держал кинжал. Видимо, он только что разрезал себе ладонь и рана не успела затянуться — кровь капала на снег, стекая по пальцам. В нескольких шагах от него высился столб, но все веревки с молельными флагами кроме одной были оборваны или обрезаны и валялись внизу, полузасыпанные снегом. В основании столба громоздились выветренные и высушенные черепа яков, смотрящие в небо пустыми глазницами. Горец почувствовал, как по спине поползли мурашки. Вдруг Митос обернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Мак хотел отвести взгляд, но не мог, как и утром, ему почудилось, что он смотрит в пропасть, темную, холодную, не пропускающую ни одного луча света. Он инстинктивно сделал шаг назад.

— Страшно, Горец? — Митос криво усмехнулся, перевернул ладонь и стал ловить снежинки. — Люблю снег. Когда идет снег, нас не видно до последнего… пока не станет слишком поздно бежать. Берегись, Дункан Маклауд из клана Маклаудов, однажды ты можешь не успеть нас заметить, — он провел рукой по щеке — пальцы оставляли за собой кровавый след, превращая лицо в подобие странной маски. Потомперехватил кинжал и, повернувшись к шотландцу, замахнулся. В ту секунду, когда Дункан нырнул за скалу, чтобы избежать удара, Митос со всей силой метнул оружие в противоположном направлении. Кинжал вошел в столб по рукоятку, перебив последнюю веревку. Снег все шел и шел.


После того, как Митос исчез из виду, растворившись в белом мареве, и ощущение его присутствия унес ветер, Маклауд еще минут десять стоял и смотрел перед собой, без единой мысли в голове, чувствуя, как ледяной комок спускается из горла в желудок. Нет, он не испытывал страха, это было другое, смесь презрения, горечи и жалости. Он увидел воочию то, что раньше знал лишь с чужих слов. То, что уже казалось забытым и похороненным, но восстало с новой силой, разбередив память и смутив чувства. А ведь у него почти это получилось, разделить Митоса сегодняшнего с образом безжалостного убийцы, нарисованным Кассандрой. Сердцем он понимал, что Старик не виноват в произошедшем, но почему-то именно эта, темная его ипостась дала о себе знать, когда разум оказался слишком слаб, чтоб контролировать ситуацию. Мак подошел к столбу, не без труда вытащил из него кинжал, спрятал в рюкзак, и только тогда осознал, что находится на самом гребне Тонг-Ла, одного из самых высоких перевалов Тибета. Тишину разрезал странный звук. Дункан застыл на мгновение, и, протянув руку назад, выдернул катану из ножен. Он мог поклясться, что слышит конский топот. Нет, этого не может быть, это наваждение, шутки демона. Его облило холодом, звук приближался. Вдруг из темноты вынырнула морда яка, задумчивая и рогатая, она уставилась на него грустными глазами и животное медленно прошло мимо, обдав характерным теплым запахом. Караван… На третьем яке ехал голый по пояс молодой тибетец, рукава потрепанной чубы были завязаны на поясе, тело блестело от покрывавшего его жира. Он скользнул по шотландцу безразличным взглядом и исчез, даже не оглянувшись. За ним шли еще пять тяжело груженных животных, таких же спокойных и мирных, и Маклауд перевел дыхание. Вдруг ему в голову пришло, что Митос, в нынешнем своем состоянии может представлять опасность для окружающих, даже не имея оружия. Ругая себя за промедление, он кинулся вниз, надеясь быстро нагнать Старика, который вряд ли мог уйти далеко в сгустившихся сумерках. За первым караваном шел еще один, небольшой — всего три яка и хмурый пожилой погонщик, также не обративший на иностранца никакого внимания. Путь становился торным, видимо, все спешили миновать перевал, пока совсем не стемнело. Шотландец прибавил шагу, благо идти теперь было довольно легко, несмотря на то, что снега намело по щиколотку. Через полчаса погони, все еще не ощущая никаких признаков присутствия Старейшего, Мак начал беспокоиться. С этой стороны перевал не был ограничен скалами и скорее напоминал широкое плато. Уйти можно было в любую сторону. Но что-то похожее на дорогу все-таки существовало — там, где прошли караваны, остался утоптанный снег. Не имея лучших идей, Дункан пошел по следам яков, пока они не привели к небольшому холму, который при ближайшем рассмотрении оказался кучей камней, явно наваленных человеческой рукой. Выглянувшее на секунду из-за туч закатное солнце превратило беспорядочную груду в подобие египетской пирамиды…

Это даже трудно было назвать Зовом. Мощнейшая волна боли сбила его с ног. Голова грозила расколоться под ударами тысяч кувалд, долбивших изнутри черепную коробку, в ушах стоял визг и скрежет, как будто кто-то разрывал руками кусок металла. Проклятое высокогорье! Маклауд выругался, вытер лицо снегом и с усилием поднялся. Митоса долго искать не пришлось. Спрятаться здесь при всем желании было негде. Он стоял на коленях у подножья гигантской кучи, сжав руками голову и склонившись почти к самой земле. Похоже, ему досталось не меньше. Оставалось выяснить, с кем теперь Горец имеет дело. То, что это уже не Всадник стало ясно сразу, как Старик поднял голову. Трудно было бы даже представить больший контраст. Снег на волосах растаял, по лицу струилась вода, смывая кровь со щек. Руки дрожали. Он был мокрым с ног до головы и больше напоминал только что попавшую под дождь дворнягу, чем бессмертного с пятитысячелетней историей. Зрелище было довольно жалким. Но никакой жалости Мак не испытывал, скорее неприязнь. Он мрачно смотрел, как Митос с трудом поднимается на ноги, и молчал.

— Какого черта ты отстал? Я же тебя предупреждал! Мак? — Старик на секунду замер, остановив на Дункане немигающий взгляд, сделал шаг назад и продолжил бы отступать, но помешали камни.

Маклауд с недоумением посмотрел на него и вдруг понял, что все еще держит в руках катану. Будучи озабочен поисками Старейшего, он забыл убрать оружие в ножны. А Митос, видимо, решил, что опять видит сон. Горцу пришла в голову абсурдная мысль, что, возможно, тот не так уж и далек от истины. Он не мог отделаться от ощущения, что находится внутри сновидения, со временем приобретшим черты кошмара, причем по вине одного человека. Но вместо того, чтобы убрать меч, он поднял его выше. Митос вжался в камни и стал оглядываться по сторонам, ища пути к спасению. Не найдя, остался на месте, склонив голову и опустив плечи, явно смиряясь с тем, что, по его мнению должно было произойти.

— Я отстал? Я? А не хочешь попытаться вспомнить, что делал ты? — в Дункане начала подниматься волна гнева, которую он даже не попытался контролировать. Слова рвались наружу, много слов. Все, что накопилось за последнее время, все невысказанные сомнения и обиды, настоящие или мнимые, разбираться теперь было некогда. В голове начал шептать голос, и он повторял, как повторяет за суфлером нерадивый актер, распалялся все больше и больше, отдаваясь во власть желанию отплатить, наконец, за все свои разочарования.

— Не расскажешь, зачем ты на самом деле отправился к Тритен Норбуце? Что это были за так называемые особые обстоятельства, которые заставили тебя вспомнить историю сорокалетней давности? Про твою жену я уже слышал, но ведь это только часть правды, не так ли?

Митос хотел что-то сказать, но, Маклауд, пораженный внезапной мыслью не дал ему открыть рот.

— Ты ведь дочитал сутры, — это не было вопросом, теперь Горец почему-то был твердо уверен, что Митос соврал, сказав, что не смог разобрать конец. — Что будет, если все эти испытания пройдет бессмертный? Там было об этом? Что тогда будет?

Но ждать ответа не стал, вторая догадка, еще ярче первой, ослепила Горца и, приблизившись к Старейшему вплотную, он прошипел:

— Это будет означать конец Игры? Он выиграет Приз?

По лицу Митоса Маклауд понял, что попал в точку. Это было уже слишком. Старик начал вызывать у него отвращение.

— Что ж, значит, ты решил пройти через заднюю дверь, пока остальные убивают друг друга перед главным входом? Как это на тебя похоже. Я почти купился на твою трагическую историю! Ты получил по заслугам! Может быть и камень Мафусаила нужен был тебе для своих целей?

Это было ниже пояса, более того, это было подло, но Маклауд не мог остановиться. Хотя, пожалуй, единственное, в чем он не сомневался, так это в подлинности чувств Митоса к Алексе. Но суфлер в голове шептал другое.

По тому, как Митос напрягся Мак понял, что сейчас его ударят, по крайней мере это было бы его первой реакцией, услышь он подобное в свой адрес. Оказывается, он никогда не видел Старика в настоящей ярости до этого момента. И это было тем страшнее, что ярость была немая. Дункан бы предпочел, чтобы на него накричали, потому что у него еще оставался огромный запас невысказанных обвинений, и он бы знал, как ответить. Но Митос молчал, хотя воздух между ними был уже готов взорваться безо всякого квикенинга. Горец ждал удара, он хотел его, потому что это развязало бы ему руки для дальнейших действий. Не для того, чтобы убить, это было бы слишком просто, но чтобы сделать еще больнее, уже физически.

Митос поднял руку. Левую… Маклауд успел подумать, как же это глупо пытаться что-то сделать левой рукой против него. Он рассчитывал на быстрые действия, к медленным же оказался абсолютно не готов. Поэтому даже не стал препятствовать, когда Старик положил ладонь ему на грудь. Дункана как будто окатили ледяной водой. Мир качнулся. Он отскочил назад, в ту же секунду Митос отдернул руку. Мак стоял и моргал, пытаясь сообразить, что же такое произошло, и почему он чувствует себя, как будто только что искупался. Злость неожиданно выветрилась, уступив место растерянности.

— Полегчало?

— Ч-черт… ты же говорил, что это со временем проходит… адаптация… и… о, Господи.

Маклауд поспешно убрал катану обратно в ножны, будто боясь того, что может наделать, если будет продолжать держать ее в руках. Гнев схлынул, и предстояло еще разобраться, что оставил за собой отлив.

— Так почему это не прошло? — повторил Горец, чтобы что-то сказать, молчание затягивалось.

— Перевал, Мак, мы все еще на перевале, здесь все обостряется, мы чувствуем друг друга, можем брать и отдавать. Как в И-Чхудогьянг. Тогда брал ты, теперь — я. — Покачнувшись, Митос опустился на камни, и съежился, снова становясь похожим на мокрую бездомную псину. Но неприязнь ушла вместе с гневом.

— Митос, я не…

— Не хотел, знаю, поэтому и не сделал того, чего ты добивался. И я вовсе не мечтаю, чтоб ты сломал мне челюсть.

— Знаешь? — Дункан проигнорировал второе замечание.

— Поздравляю, Маклауд, кажется, у тебя появился горячий поклонник.

— Какой поклонник?

— Тан Куансен. А теперь скажи, сколько раз за последнее время ты делал что-то, чего потом не мог себе объяснить?

Маклауд оторопел. Он действительно не раз удивлялся странной нелогичности своих поступков в последние несколько дней.

— Да, наверное, пару раз. И сейчас, кажется, тоже.

— Видишь? О тебе заботятся, не хотят, чтоб ты связывался с таким чудовищем, как я… — Митос нерадостно рассмеялся. — Вспомни свое видение, кем я там был? Негодяем. Кем ты видел меня только что? Подлецом и обманщиком, так? Кажется, тебе пытаются открыть на меня глаза. Не думаю, что генералу пришлось сильно напрягаться, чтобы внушить… еще бы понять, как он это сделал. Хотя, когда достаточно лишь коснуться… Ладно, что ты имел ввиду, когда сказал, чтобы я попытался вспомнить, что делал? Я опять что-то выкинул?

— Н-нет, ничего.

— Мак, ты не умеешь врать. Что ты видел?

Маклауд рассказал. В конце концов, какой смысл что-то скрывать после всего сказанного.

— Ненавижу снег, — пробормотал Митос, когда он закончил. — Жаль только, что ты опять не слушал.

— Я должен был слушать… того? Ты не видел себя со стороны!

— Я знаю, на что это могло быть похоже, Маклауд, я о том, что когда тебе говорят быть осторожным, это надо воспринимать буквально!

— И кого мне нужно было бояться? Это я мог тебя убить! — Дункан содрогнулся при мысли, насколько был близок к тому, чтобы избавить от Старейшего мир.

— Ты правда так считаешь? — Митос поднялся, став одного роста с Горцем, и раскрыл ладонь правой руки. Маклауд увидел большой булыжник.

— Ты ничему не учишься, Мак. Когда ты уже перестанешь воспринимать видимость как данность? Как ты думаешь, сколько раз я мог тебя ударить, во время твоего пламенного монолога? — он бросил камень обратно в кучу. — Нет, все-таки я не понимаю, как ты столько прожил.

— Так когда ты собирался сказать мне про другой путь? — тихо спросил Дункан. — или же не собирался?

— Сказать что, Мак? Ты уже озвучил практически все, что я знаю… Десять дней назад Чунг показал мне рукопись, из которой следовало, что Шенраб, основатель религии Бон, был бессмертным и искал способ добраться до приза не обычным способом, а пройдя духовное испытание и изменив себя. Но он этого не сделал, его убили раньше. Он оставил некое подобие инструкции, которая по стечению обстоятельств оказалась написана на стене в Тритен Норбуце, там же где погибла моя жена и ее брат. Нет, это не было стечением обстоятельств, Тан Куансен просто использовал текст в своих целях, возможно, тогда еще не зная, что это такое. А потом он подбросил рукопись в Дрепунг, где Чунг ее нашел. В том что она подлинная, я окончательно убедился, когда не смог избавиться от этой напасти с помощью смерти. До этого еще оставались сомнения. Я не успел дочитать сутры, Мак, но даже, если бы успел, это бы ничего не изменило. Это не мой путь! Или ты думаешь, что пройти через черный ход легче? Посмотри на меня, я лишь на первой ступени, а их сорок девять. Сорок девять уровней бардо, которые, согласно Книге Мертвых должен преодолеть человек, чтобы обрести мир и приготовиться к новой реинкарнации. Столько же должен пройти бессмертный, чтобы получить Приз. Я не могу этого сделать, даже если бы захотел. Теперь я расплачиваюсь за свое любопытство. В этом ты прав.

— Основателем Бон был бессмертный?

— Да, также как… четыре всадника, он стал легендой.

— Значит, генерал тоже в курсе.

— Конечно, но знать, как видишь, еще не все…

— А что случится с остальными, если один дойдет до конца?

— Понятия не имею. Возможно, это было написано в той части, которую я не видел. Можешь спросить у генерала, думаю, он досконально изучил предмет.

— Мне ему позвонить или дождаться аудиенции?

— Я думаю, быстрее будет дождаться аудиенции.

— Ты серьезно?

— Вполне. Он тебе симпатизирует, у тебя нет с ним ссоры, так что шанс есть.

— Но откуда он меня знает?

— Хроники. Если он смог их подделать, значит, имел и доступ к базам. Ведь до меня он как-то добрался.

— И на их основании он построил свое мнение обо мне?

— Не он один, — Старик усмехнулся. — Видимо, кое в чем мы с ним все-таки похожи.

— А Чунг?

— Чунг. Ему это не нужно. Я даже не хотел рассказывать ему о бессмертии, но его заинтересовало, почему в моем присутствии у него начинается звон в ушах. Чунг знает только то, что я ему говорю, и не стремится узнать больше. Хотя…

— Ты мог бы рассказать раньше.

— И что бы это изменило? Эти знания как раз из тех, которые активно преумножают скорбь и на самом деле абсолютно бесполезны, — Митос замолчал и плотнее обхватил себя руками, пытаясь защититься от пронизывающего холода.

Стало уже совсем темно. Земля отличалась от неба только благодаря снегу. Она была чуть светлее. Куча камней являлась единственной защитой от ветра и, хотя ночевать на перевале значило нарушить золотое правило проводить день наверху, а ночь внизу, другого выхода, похоже, не было.

— Что ты намерен делать? — спросил, наконец шотландец, видя, что Митос не собирается двигаться с места.

— Остаться здесь до утра, — и в подтверждение своих намерений Старик потянулся к рюкзаку. Было ясно, что особого желания видеть Горца рядом он не испытывает и винить его в этом было бы глупо.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Однозначные ответы, Мак, — Митос начал разматывать ткань, из которой сооружал свой допотопный тент, — это твой конек. Делай, как знаешь, только если соберешься уходить, лучше не возвращайся, потому что испытывать подобные ощущения во второй раз, я не имею никакого желания. А если решишь остаться, будь начеку, мне не нужно оружие, чтобы убить. Черт, куда же запропастился фонарик?

Поняв, что его «аудиенция» окончена, Маклауд отправился ставить палатку с другой стороны кучи, размышляя по пути, что было бы, если бы Митос не сдержался, и ощущая неприятный холод в том месте, где его коснулась ладонь. Эта странная связь ставила Дункана в тупик, он чувствовал себя неуютно при мысли, что его могут так контролировать.

— Замечательно, — пробормотал он себе под нос, — если так пойдет дальше, вместо одного сумасшедшего будет уже два, мечи придется отбирать у обоих и все из-за проклятого китайца. Умеет Митос находить себе врагов с паранормальными способностями. Почему-то все, кто в последнее время имел претензии к его другу, так или иначе пытались влиять на него. Кассандра хотя бы его знала, а вот какого черта, совершенно незнакомый человек лезет в их отношения и еще считает себя правым? Ну и парочка подобралась. Ведьма и шаман. Невесело усмехнувшись, Мак пошел дальше вдоль камней, не подозревая, что это Кора вокруг священного места. Он глубоко задумался и даже не заметил как обошел кучу. Митос сражался с фонариком, пытаясь заставить его гореть, но батарейки безнадежно сели и свет был такой слабый, что едва освещал руки.

— Ты что-то хотел? — Старик продолжал крутить регулятор, хотя было ясно, что ярче, чем сейчас фонарь гореть не будет.

— Да, я, собственно… — Мак собирался сказать, что ничего не хотел, а случайно прошел дальше, чем следовало, но не сказал, — довольно трудно ставить палатку в темноте, я хотел попросить фонарик, мой остался в И-Чхудогьянг.

— Если ты не заметил, то толку от него маловато. ничем не могу помочь, извини.

— У меня еще остались батарейки, так что можем заключить взаимовыгодную сделку… Но только после того, как ты ответишь еще на один вопрос.

— Знаешь, Маклауд, я лучше посижу в темноте.

— Это совсем простой вопрос, Митос, поверь мне. Так сколько синонимов к слову «осел» в согдийском языке?

6 день. Последний

Running for my life and never looking back in
Case there’s someone right behind to
Shoot me down and say he always knew I’d fall
When the crazy wheel slows down
Where will I be?
Back, where I’ve started.
Tim Rice (Chess)[10]

Раннее утро застало друзей в пути. Они покинули вершину, как только стало достаточно светло, чтобы двигаться дальше. Если все пойдет хорошо, Янгпачен будет видно уже к полудню, но, памятуя о прошедшей ночи, Маклауд сомневался, что им удастся добраться до города без приключений.

Через какое-то время после того, как они разбили палатку (тент так и остался невостребованным) и забрались внутрь, Митоса снова накрыло. Мак даже не сразу это понял. Они сидели и о чем-то говорили, точнее, говорил Горец, который решил, что, раз времени до рассвета остается всего несколько часов, ложиться спать смысла уже не имеет. Митос изредка вставлял свои замечания, но было заметно, что ему приходится напрягаться, чтобы следить за нитью разговора. Потом он совсем замолчал и, случайно оглянувшись, Мак увидел, что Старик смотрит прямо перед собой, такими же темными застывшими глазами, как накануне. Шотландец тихо ругнулся и, развернувшись, сильно ударил его по щеке, разбив в кровь губу. Это было не слишком милосердно, но сработало, боль Митоса отрезвила.


— Так не может дальше продолжаться. — сказал Маклауд. — В следующий раз я могу не уследить и, к тому же если ты будешь постоянно ходить в синяках, люди начнут шептаться, — он позволил себе улыбнуться. — как насчет более радикального способа, хотя бы на эту ночь?

Как ему не пришло это в голову? Смерть похожа на сон, так отчего не воспользоваться сходством? Если бы он задумался раньше, сегодняшних инцидентов могло и не быть. Странно, что Митос молчал. Дункану с трудом верилось, что он не рассматривал возможность проводить ночи мертвым. Было несколько вероятных объяснений: он или переоценил себя, или просто не желал выказывать слабость, стремясь, как обычно, решать проблемы самостоятельно. Старик без остановки лез на свой собственный перевал и, увы, с тем же результатом, что и Горец. «Так кто же из нас осел упрямый?» — подумал Маклауд, жалея, что так поздно понял, насколько все серьезно. Митос умудрился создать иллюзию почти полного благополучия, продержавшись пять дней без видимых признаков недосыпа, а Мак на это купился, не разглядев проблему вовремя. И вот теперь он сдал. Резко, за один день. Дальше может быть только хуже. Митос не стал возражать. Похоже, в этот раз его не волновали ни испорченная одежда, ни спальник, ни выбор оружия. Он просто лег и закрыл глаза и даже не дернулся, когда собственный кинжал вошел ему в грудь. Зная, что возвращаться гораздо неприятнее, если успеваешь окоченеть, Мак тепло укрыл друга и вылез из палатки. Вокруг не было ничего, кроме снега. Белое, или скорее синее безмолвие и звучащая в ушах тишина. Но чего-то не хватало, что-то отсутствовало в этой глади и черном небе, в беспорядочной груде камней за спиной. И Дункан понял. Оно ушло, то ощущение нереальности и зазеркалья, которое преследовало его все это время. Снег был всего лишь снегом, небо небом, камни камнями, а он снова Дунканом Маклаудов из клана Маклаудов. Прошедшие десять дней теперь казались ему сном, от которого он, наконец, очнулся, снова почувствовав себя собой. Но, пожалуй, этот сон не был лишен приятности. Он улыбнулся, вспомнив как попытался столкнуть Митоса в то же озеро, в котором невольно искупался сам, но старый лис сумел вывернуться, избежав контакта с ледяной водой, как Вангду хохотал над его попытками составить длинную фразу на тибетском, которая в результате оказалась полной бессмыслицей, как они втроем смеялись неизвестно над чем, просто потому, что было весело. Тот полет в пропасть (как он только дал себя уговорить), дурацкое представление, розыгрыши… Но все прошло. Было ли это пресловутой адаптацией или каким-то побочным эффектом этой их непонятной связи, теперь уже значения не имело. Единственное, что сейчас было важно, это добраться до Гандена как можно быстрее. Маклауд снова забрался в палатку, поднял карту, которую Митос небрежно бросил в угол, и развернул. До Янгпачен оставалось всего двенадцать километров, чепуха по сравнению с уже пройденным расстоянием. Рядом находилась отмеченная красным дорога. Чтобы добраться до Гандена, нужно было сделать большой крюк, проехав через Шигадзе и Лхасу. Значит, еще часов пять или шесть. Но к вечеру они должны быть на месте. Основной проблемой будет быстро остановить какой-нибудь грузовик, Мак слышал, что обычно, китайские водители не спешат подбирать пассажиров, даже если это сулит им выгоду, а предпочитают на всех парах промчаться мимо, обдав пылью и камнями. Он сложил карту и пригасил фонарь, снова вернувшись мыслями к прошедшему дню.

Горца страшил обуявший его гнев, а еще больше то, что его нельзя было контролировать. Поддавшись чужому влиянию, он чуть было не совершил страшную ошибку. Единственное, что утешало, это то, что сейчас подобное было бы уже невозможно. Маклауд сжал и разжал кулаки. Нет, теперь бы он не поддался. Он больше не подвержен странному воздействию древней земли, делающей его очевидно слабее духом, изменяющей его, так же, как она изменила Митоса — почти до неузнаваемости, придав каждому из них качества, более присущие другому. В памяти снова всплыл момент, когда Старик протянул руку и коснулся его груди. Дежа вю. Мак закрыл глаза. Такое уже было, почти три года назад, в церкви Дария, где Митос нашел его, когда, одержимый тьмой, Дункан пришел туда искать помощи. Но Париж никак не мог сойти за высокогорный город, и это было задолго до Бордо. Тогда он сразу отстранился и, вероятно, поэтому не успел ничего почувствовать.

— Так что же ты пытался сделать? — вслух спросил Маклауд, прекрасно понимая, что Митос его не слышит, а если бы и слышал, то вряд ли бы ответил. Он обернулся и посмотрел на друга. Если не знать правды, можно было подумать, что тот крепко спит, таким спокойным и умиротворенным было его лицо.

— Что же ты хотел сделать? — тихо повторил Маклауд. — что еще ты скрыл от меня?

Он с трудом подавил в себе желание выяснить этот вопрос прямо сейчас и решил все-таки дождаться рассвета, дав Митосу возможность немного отдохнуть, если, конечно, смерть можно считать отдыхом. Хотя в данных обстоятельствах, она таковым и являлась.

Мак снова развернул карту и углубился в ее изучение, надеясь отыскать другую, более короткую дорогу до Гандена. Он встретил утро за этим занятием. Когда желтый свет фонарика стал уступать место голубому, лившемуся снаружи, Горец вынул кинжал и пошел кипятить воду.


Поговорить им так и не удалось. Смотря, как Митос пьет уже четвертую кружку обжигающего напитка, пытаясь согреться, и все равно продолжает дрожать, он просто не смог начать задавать вопросы. Теперь идея радикального способа решения проблемы со сном уже не казалась Горцу столь удачной. Митосу понадобилось подозрительно много времени, чтобы прийти в норму. Маклауд начал всерьез опасаться, что до Янгпачен он не дотянет, когда Старик лишь с третьей попытки сумел поднять и надеть рюкзак. Однако при этом он огрел шотландца таким свирепым взглядом, что тот почел за лучшее не приближаться, подозревая, что если Митос когда-нибудь и озвучит просьбу о помощи, то только если его совсем прижмет к стенке. Однако, вопреки ожиданиям, они покрыли половину расстояния до дороги в рекордно короткий срок. Все это время Митос молчал, продолжая перебирать руками камни, как он делал это накануне. Видимо, весь запас слов он исчерпал еще утром и теперь сосредоточился лишь на движении вперед. Погода смеялась над ними. Как только они спустились вниз, снова выглянуло солнце, снег мгновенно растаял, превратившись в бегущие со склона ручьи. Но небесное светило не было благословением. Нестерпимо яркое, оно жгло и сверху и снизу, отражаясь от воды. Митос надел солнечные очки и надвинул шляпу на лоб, но это не спасало, глаза все равно слезились, и ему приходилось все время их вытирать. Мак видел, что каждый час, каждый пройденный километр отнимает у Старика все больше сил. Он не знал, насколько сам, своей вчерашней выходкой усугубил ситуацию и начал терзаться чувством вины за произошедшее. Видимо таков и был план Тан Куансена, лишить своего врага всякой поддержки, измотать и физически и морально, а он поддался, сыграв с ним на одной стороне. То, что китаец смог так хорошо его изучить и просчитать ситуацию, подтверждало сказанное Митосом об их сходстве. Генерал заранее предвидел его реакцию. К черту! Будет время разобраться и с ним. Он продолжал зорко следить за Митосом, чтобы вовремя поймать момент, если того опять накроет, но ничего подобного вчерашнему не повторялось… пока. Вскоре они нагнали большой караван, движущийся в том же направлении. Он был из И-Чхудогьянг, но вышел из селения за день до того, как друзья там оказались. Тем не менее, все пять погонщиков каким-то образом оказались прекрасно осведомлены и о представлении и о том, что имеют дело с его непосредственными участниками. Не иначе, птицы нашептали, подумал Маклауд. Он не припоминал, чтобы их кто-нибудь обгонял, а ночью местные жители редко путешествовали. Кроме того, среди караванщиков оказался родной брат Вангду, так что им было о чем поговорить. На какое-то время как будто вернулись прежние дни. Маку пришлось три раза в подробностях рассказать о спектакле, при этом Митос как суфлер, подсказывал слова и вставлял комментарии, от которых тибетцы начинали неудержимо хохотать, а шотландец изо всех сил старался этого не делать, но, в конце концов, сдался. Он не сомневался, что скоро они станут знамениты на весь Тибет и даже поймал себя на мысли, что неплохо бы вернуться сюда лет через двести и узнать, во что превратилась их история. Караван медленно полз по долине, приближаясь к ее выходу — узкой горловине, образованной двумя невысокими холмами. Дорога находилась всего в паре километров за ними.

Слишком медленно. Очередной, брошенный на Митоса взгляд убедил Маклауда, что следует поторопиться, пока не пришлось отвечать на ненужные вопросы. Его друг уже давно не разделял общего веселья. Он шел, низко опустив голову и положив руку на холку одного из яков. Обычно пугливое, животное, однако, спокойно сносило подобную фамильярность от постороннего, не пытаясь свернуть в сторону. Дункан заподозрил, что Митос просто держится за него.

Однако отделаться от тибетцев оказалось не так-то просто. Они уже свыклись с мыслью, что заполучили друзей в свою компанию до самого Янгпачен и отпускать не собирались. Шотландцу пришлось пообещать, что они обязательно вернуться и в следующий раз проведут в И-Чхудогьянг гораздо больше времени, чтобы подготовить нечто еще более грандиозное, а сейчас нужно спешить. Только после этого их нехотя отпустили.

Маклауд с опаской тронул Митоса за плечо, он не представлял, что будет, если Старик не сможет идти дальше сам, и они окажутся привязанными к каравану. И вздохнул с облегчением, когда Митос, метнув на него быстрый взгляд, кивнул и стремительно пошел вперед своей обычной легкой походкой. Тибетские напутствия и пожелания еще долго неслись им в след, пока бессмертные не завернули за склон холма, у выхода из долины.


В какой части света не окажись, все одно и то же. Если не смотреть по сторонам, то создавалась полная иллюзия, что он дома. Дункан оторвал взгляд от Тза-Тза, каменной хижины, хранилища глиняных реликвий, поразительно напоминающей дольмен. Почти такая же пряталась в лесу недалеко от Гленфиннана. Но если та была пустая, то эта сверху до низу заставлена маленькими изображениями Будды и святых. Своеобразный памятник окончанию их путешествия. Мак улыбнулся. У него за спиной пылилась дорога, за ней, у подножья гор виднелось несколько белых домиков. Янгпачен оказался не больше И-Чхудо-гьянг, хотя и носил гордое звание города.

Этот последний привал был вынужденным. Подозрения оказались верными, Митос действительно использовал яка, как опору. Едва они завернули за холм, и караван исчез из виду, он рухнул на первый попавшийся крупный камень. Не будь его, Старик, скорее всего, сел бы прямо на землю. Маклауд помог ему снять рюкзак и, несмотря на протесты, впрочем, довольно слабые, выгреб из него все, что с его точки зрения больше не пригодится. Часть переложил к себе. Со старым тентом они расстались еще на перевале, так что Горец скоро удовлетворился реорганизацией и выдал Митосу сильно похудевший рюкзак, полностью проигнорировав брошенный на него недобрый взгляд. Счет, похоже, шел уже на часы, и вступать в дискуссию Мак был не намерен. Место для отдыха было не самым подходящим — солнце и острые камни, к тому же, новые знакомые каждую минуту могли снова оказаться в пределах видимости. Он рывком поставил Митоса на ноги и почти потащил за собой дальше, в сторону города.

Маклауд облокотился спиной о Тза-Тза. Им очень повезло, что они так быстро нашли этот небольшой кусочек святой земли, дающий чувство защищенности. К тому же здесь была тень и мягкая трава под ногами. Он на глаз прикинул расстояние до дороги. Около двух километров. До Гандена ехать довольно долго, так что, вероятно придется снова применять «радикальный способ». Горец вздохнул. Чтобы ехать, нужно еще поймать грузовик, а до этого пройти эти самые два километра, что, учитывая состояния Старейшего, могло составить проблему. По тому, как тяжело Митос опирался на него весь последний час до привала, Мак понял, что дело совсем плохо. Оставалось уповать на то, что эта короткая передышка хоть как-то его взбодрит, потому что в противном случае пришлось бы все-таки дожидаться каравана и придумывать достоверную историю про неожиданную болезнь. После того как Дункан переложил часть вещей Старика к себе в рюкзак, какой-то угловатый предмет начал врезаться ему в спину, вероятно один из тех тяжелых томов, которые Митос, вопреки здравому смыслу тащил с собой от самого Гандена и открыл всего пару раз. Насколько он мог судить, особой ценности книги не представляли, и шотландца подмывало потихоньку избавиться от них, пока другу не до того, в надежде, что потом он про них и не вспомнит. Тза-Тза подходила для этой цели как нельзя лучше. Там они были бы защищены от дождя, на случай, если Митос не сможет забыть о потере. Мак расстегнул молнию на рюкзаке и запустил руку внутрь.

Стараясь нащупать книги в той каше, которую представляло из себя содержимое его багажа, он случайно поднял глаза. На фоне белесой дорожной пыли четко вырисовывалась одинокая человеческая фигура. К ним кто-то шел. Издалека нельзя было разглядеть лица, но странный покрой одежды бросался в глаза. Маклауд замер. В следующее мгновение он уже стоял, выпрямившись во весь рост, и сжимал в руке катану. Ему не потребовалось много времени, чтобы опознать сложный и громоздкий церемониальный костюм воина династии Тан. «Благодетель» решил взглянуть на дело рук своих.

Он был еще слишком далеко, чтобы его можно было почувствовать, но Горец ни на секунду не усомнился в правильности своей догадки. То что Тан Куансен захочет лично удостовериться, что удар достиг цели, не раз приходило ему в голову. Место было выбрано неплохо, спрятаться было некуда, бежать — тоже. Маленькая площадка вокруг Тза-Тза могла служить лишь временным убежищем, как и сама хижина. Или использоваться, как место для переговоров. Это не монастырь, где можно жить столетиями, не опасаясь вызова. Как бы то ни было, разговаривать с генералом на святой земле Маклауд не собирался. У него были свои счеты с китайцем. Он напрочь забыл о вопросах, которые хотел бы ему задать, и видел в нем лишь врага, причем врага, играющего нечестно. То, что Тан Куансен пришел за Митосом, было так же ясно, как и то, что Митос драться не может. Зато Горец мог. И за себя и за него. Дункан крепче сжал меч и сделал шаг вперед.

— Мак, стой!!

Кажется, он забыл, как тихо Старик передвигается в своих войлочных сапогах. Горец обнаружил его у себя за спиной прежде, чем успел открыть рот от удивления. Если бы не осунувшееся лицо и красные глаза, он бы ни за что не поверил, что какие-нибудь полчаса назад этот человек буквально повис на нем, не в силах сделать больше ни шагу, и с тех пор сидел, забившись в угол между Тза-Тза и большим валуном, с виду абсолютно безучастный к происходящему.

— Слушай, ты что, как Антей черпаешь силы из земли? — изумленно спросил шотландец.

— Не думаю, что подобное сравнение делает мне честь, Маклауд. Чтоб ты знал, Антей был заурядным ничтожеством, ничего не знавшим, кроме куска грязи, который он называл своей делянкой. Не хотел жить спокойно сам и не давал жить другим. И когда какой-то чужак просто свернул ему голову в драке, вся деревня вздохнула с облегчением. А со временем эта тривиальная история превратилась в миф, — Митос сильно прищурился и стал смотреть на приближающегося к ним человека. — Я уже стал бояться, что он не придет. Ты только посмотри, интересно, как он собирается сражаться в этом?

— Скоро увидим, — усмехнулся шотландец, снова собираясь идти. На этот раз Митос остановил его, схватив за плечо.

— Он не будет драться с тобой, он здесь не за этим!

— Если я его вызову, ему придется это сделать.

— Он не даст тебе возможности вызвать себя.

— Это каким образом?

— Тан Куансен продумывает все до мелочей. Можно не сомневаться, что где-то спрятаны пара человек с ружьями. Здесь они нас не достанут, но сделаешь хоть шаг, и тебя подстрелят.

— Ты этого точно не знаешь.

Митос пожал плечами и отступил назад. Подняв голову, Дункан внимательно осмотрел вершины ближайших холмов, где предположительно могли прятаться стрелки. Ничего не увидев, он пошел вперед, навстречу медленно приближающемуся китайцу. Не успел он сделать и пяти шагов, как раздался грохот, и у его левой ноги взвилось облачко пыли. Горец резко обернулся, но снова никого не заметил. Кто бы ни были эти люди, прятаться они умели.

— Никогда не замечал за генералом склонности к театральности, — в голосе Старика послышалась насмешка, — видно он изменился больше, чем я думал. Нелепый костюм, подручные с кремниевыми ружьями, что дальше?

Маклауд в сердцах выругался. Ему пришлось вернуться обратно к Тза-Тза, предупреждение было достаточно ясным, чтобы его игнорировать. Через минуту их накрыло ощущение присутствия. Хоть и не такой резкий, как на перевале, Зов все равно вызывал неприятные ощущения. Мак поморщился, Митос схватился за виски и нагнул голову. Тан Куансен остановился шагах в тридцати от них, скрестив руки на груди и, кажется, приготовился к долгому ожиданию. Небольшого роста, на вид лет сорока, широкоскулое лицо, спокойные черные глаза, — он был похож на провинциального клерка, несмотря на живописный костюм и внушительных размеров меч, висящий у пояса. В его облике было что-то знакомое, и Маклауд с удивлением обнаружил, что глядя на него, думает о Митосе, а точнее о его ипостаси под названием «Адам Пирсон», тихом и безвредном аспиранте. Наверное, именно так должен был выглядеть этот персонаж, родись он в Пекине. Разница между внешностью и тем, что на самом деле представлял из себя генерал еще больше увеличивало сходство со Старейшим. Какое-то движение сбоку отвлекло Мака от упражнений в физиогномике. Он повернул голову. Митос пытался развязать пояс чубы, но веревка затянулась и не хотела поддаваться. Руки тряслись так, что ему не удавалось даже ослабить образовавшийся узел.

— Ну и что, по-твоему, ты делаешь? — спросил Дункан, глядя на эти бесплодные попытки.

— А как ты думаешь. Маклауд, на что это похоже?

— Ты же не собираешься с ним драться?

— Не угадал.

— Ты спятил? Это самоубийство!

— Самоубийством будет не пойти.

— Мы на святой земле, вызвать тебя он не может, так какого черта?! Посмотри на себя, ты же ничего не видишь на солнце. Может напомнить, как мы сюда пришли? Я тебя тащил! Думаешь, у тебя есть шансы против него? Нужно только найти способ добраться до дороги и остановить грузовик, мы будем в Гандене часов через шесть, ты избавишься от этой… и делай что хочешь! Чему ты улыбаешься? Я говорю что-то смешное? — только сейчас он осознал, что держит Митоса за плечи и с трудом удерживается, чтобы не начать трясти.

— Почему бы тебе просто не заняться своими делами, Маклауд?

Ему бросили в лицо его собственные слова. Дункан опустил руки и отвернулся.

— Тогда все было по-другому.

— Правда? И в чем же разница?

— Мы были на равных с Кином.

— Аманда так не считала.

— А ты?

— Не знаю.

— Не знаешь? Тогда зачем вмешался?

— За тем же, зачем ты сейчас лезешь в чужой поединок! Слушай, Мак, я не самоубийца, но в один прекрасный момент приходится признать, что тебя загнали в угол, и выхода нет.

— Выхода нет? Надеюсь, когда ты отоспишься, то перестанешь хотя бы молоть чепуху. Я так думаю, «выход» будет здесь самое большее минут через двадцать, — Горец поймал себя на том, что широко улыбается, — вот если бы ты ходил быстрее, то тогда бы мы его точно не дождались.

Митос ничего не ответил, но прекратил попытки развязать пояс и прислонился спиной к Тза-Тза, обхватив себя руками. «Выход» добрался до них через полчаса. Все это время Мак метался по небольшому пяточку святой земли, как тигр в клетке, чувствуя себя довольно глупо под взглядом генерала, продолжавшего неподвижно стоять в той же позе. Митос был зеркальным отражением Тан Куансена и так же неподвижен. Когда первый як с ехавшим на нем братом Вангду показался из-за поворота, генерал сменил позу, вскинул голову и кивнул кому-то невидимому. На секунду Маклауд испугался, что он переступит черту, снова отдав приказ стрелять по людям, как когда-то, но, решил, что Тан Куансен не настолько глуп, чтобы устроить бойню вблизи города и дороги, по которой постоянно снуют машины.

Увидев друзей, тибетцы разразились приветственными криками, видимо, они уже не надеялись на такое счастье и бурно выражали свою радость, обнаружив, что ошиблись. Караван встал. Дункан с некоторым трудом поднял изрядно потяжелевший рюкзак и взвалил себе на плечи, краем глаза заметив, что генерал сделал шаг вперед. «Что, понял, что птичка сейчас улетит?» — мелькнула злорадная мысль, и Мак повернулся к нему спиной.

— Nga Yang-pa la du di khol-rang tsham-dri-zhu ya-khu-lin-pf yin!

Маклауд подумал, что ослышался. Он увидел, как брат Вангду кивнул, тронул яка, и он медленно двинулся вперед.

— Khang-pa ser-po dei gyap-la ling-ga chin-bo zhig dug!

Генерал начал смеяться, он просто трясся от смеха, многочисленные металлические пластинки на его костюме подпрыгивали с мелодичным звоном. Этот звон сливался со звуком, издаваемым колокольчиками и бубенчиками, которыми были украшены яки. Вдруг, как будто только что дождавшись необходимого аккомпанемента, запели тибетцы. Песня была веселой и звонкой, как нельзя лучше подходящей к этому яркому, солнечному дню.

— Kale phe!

Все еще не веря в происходящее, Маклауд развернулся к Митосу.

— Какого черта ты их отсылаешь?! Что происходит, в конце концов?? Как ты теперь собираешься пробираться в Ганден?

— Я не собираюсь никуда пробираться, Маклауд. Мне не нужно в Ганден.

— Что? — Дункан растеряно посмотрел вслед уходящему каравану, — что значит «не нужно в Ганден»? Разве Чунг не там?

— Чунг там. Но Чунг, буддистский монах, Мак. Он никогда не вникал в тонкости Дикого Бона. Избавить от испытания может только lha-pa, его наложивший, а мне почему-то кажется, что он этого делать не будет. Может быть, ты отдашь мне мой меч?

Маклауд застыл, придавленный вдруг обрушившимся на него пониманием. Шесть дней, прожитых как сто лет, каждая минута, каждая секунда, заполненная до краев жизнью. А он еще гадал, что это нашло на Старика, и почему он ведет себя, как будто только вчера родился. С той ночи в И-Чхудогьянг пошел обратный отсчет, и это определило выбор дороги. Три дня на короткий путь — слишком мало, десять на длинный — слишком много.

— Почему ты молчал? — спросил он, наконец, неожиданно севшим голосом.

— Я эгоист, Мак. Когда ты чем-то озабочен, то становишься таким скучным! Проводить время с бойскаутом, думающим только о твоем спасении… нет, спасибо. — Митос пожал плечами.

— Но… неужели, никакого выхода нет? Не может быть, чтобы не было!

— А ты думаешь, я бы находился сейчас здесь, если бы он был? Ты пытаешься за пару минут придумать то, над чем я ломаю голову уже неделю. Это смешно, — Митос снова облокотился спиной о стену хижины, — выхода нет, Мак, есть выбор. Или ты там, или он здесь. Предпочитаю реальность.

— Но почему ты так уверен, что проиграешь там? Разве не ты говорил «не сопротивляйся»? Сделай с ним… со мной, то же, что я сделал с Ариманом — прими.

— Ты не понимаешь, Маклауд. Это не то, что можно победить, ничего не делая, я уже пытался, ты видел, чем это закончилось. Потому что это — не зло, это часть меня самого. Дело даже не в том, что я не знаю, как с этим справиться, времени было достаточно, чтобы найти выход, а в том, что за первым испытанием последует второе, третье, пятое и так сорок девять. Какое из них станет для меня последним? Ты бы мог победить Аримана сорок девять раз, каждый раз ища новое решение? Я не герой, Маклауд и никогда им не был, поэтому выбираю более легкий путь. Можешь считать меня трусом. У тебя осталась вода?

— Что? А, да. Я не считаю тебя трусом, Митос, я даже не знаю, чтобы делал бы на твоем месте, но…

— Мак, не надо.

Дункан вытащил флягу и протянул Старику. Пока тот пил, шотландец смотрел на Тан Куансена. Генерал перестал смеяться и опять застыл в той же позе со скрещеннымина груди руками. Он явно никуда не торопился, просто стоял и наблюдал, сохраняя на лице непроницаемое, почти скучающее выражение. Казалось, что он может простоять так сутки или двое, не двигаясь и не меняя положения. Маклауд перевел взгляд дальше.

Несмотря на поднимаемую грузовиками пыль, караван все еще можно было разглядеть, но песня давно стихла, поглощенная далеким гулом дороги. Дорога. Это слово стало почти магическим. Добраться до дороги, значило выиграть, в очередной раз обманув судьбу. И как почти все, к чему долго стремишься, в результате она оказалась абсолютно ненужной. Но в чем Горец был уверен твердо, так это в том, что нынешнего заката генерал не увидит. Видимо это достаточно ясно читалось у него на лице, потому что Тан Куансен вдруг выпрямился, положив правую руку на рукоять меча, и его без того узкие глаза сузились еще больше.

— Ладно, не будем заставлять публику ждать, — Митос вылил остатки воды из фляги себе на голову. Потом лениво потянулся и зевнул, и Маклауд понял: то, что он делает, рассчитано только на одного зрителя, неподвижно стоящего сейчас в тридцати шагах от них. Митос все еще пытался играть.

— Если ты не против, Маклауд, то я все-таки хотел бы назад свой меч, — Старик протянул раскрытую ладонь, будто меч был чем-то маленьким, что можно было сжать в кулаке…

Но как только его пальцы сомкнулись на рукоятке, клинок немедленно поднялся и уперся шотландцу в грудь.

— Святая земля, — спокойно сказал Дункан, недоумевая, что еще Старик задумал. На этот раз никаких признаков того, что он имеет дело с его alter ego не было, Митос смотрел на Горца своим обычным взглядом, но сильно прищурившись, видимо, дневной свет раздражал ему глаза даже в тени.

— Пообещай мне одну вещь, Мак.

— У тебя довольно странный способ просить, ты не находишь?

— Прости, но боюсь, иного выхода у меня нет. Ты просто не станешь меня слушать. Пообещай, что не будешь вызывать Тан Куансена…

— Что? — Маклауд ожидал услышать все, что угодно, но только не это, — я не буду обещать то, чего не смогу выполнить. Ты действительно думаешь, что я позволю ему уйти после всего, что он натворил? Может тебе наплевать на себя, но что будет, если он снова начнет применять свои способности? На смертных, на бессмертных? Подумай, кого ты защищаешь? После всего, что он с тобой сделал, ты еще и просишь за него?

— Жаль. Я думал, мне не придется этого делать. — Митос нажал сильнее, продолжая буравить шотландца взглядом. — Вот что Маклауд. Если ты сейчас не пообещаешь, что не будешь с ним драться, то проведешь ближайшие пару-тройку часов мертвым. Как тебе такая перспектива? К тому времени, как ты очнешься, здесь все равно никого не будет. Не исключено, что тебя подберет караван, так что, можешь заранее начинать придумывать объяснения. Думаешь, меня волнует, что мы на святой земле? Ни в малейшей степени. Я не собираюсь сносить тебе голову, но такой мелочью, как простое убийство, рискну, не раздумывая, ты меня знаешь.

Горец почувствовал, как острие начинает проникать ему в грудь. Миллиметр за миллиметром. Упорствовать в самом деле смысла не было. За три часа генерал успеет уехать далеко, и, скорее всего, попытается исчезнуть. Потом он найдет способ поквитаться, не нарушив обещания. Дункан решился.

— Ладно, обещаю, что не буду вызывать Тан Куансена, если он сам не бросит мне вызов.

— Хорошо, — меч воткнулся в землю у ног шотландца, Митоса сильно качнуло вперед, и Маклауд поймал его за плечи, вернув в вертикальное положение.

— Так что это было? Ты вовсе не образец христианского смирения, зачем?

— Тебе не все равно, раз ты уже пообещал? Нет, ну это совсем другое дело, не надо ломать себе пальцы, — Митос разрезал пояс о лезвие собственного меча. — только подумай, Мак, тибетцы ходят в чубах круглый год, летом в ней не жарко, зимой не холодно. Почему мы не носим ничего подобного? Одно плохо, рукава мешают, — он начал стягивать с себя чубу, — что бы сказал Джо, если бы видел меня сейчас… Я ему должен.

— Митос!

— Да?

— Ты заговариваешься…

— Правда? Я не заметил. Ты же не будешь драться с ним, Маклауд? Это было бы глупо, к тому же ты обещал. Он почти так же силен, как Калас, когда у него будет моя голова, он тебя побьет.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты жил. Ты должен жить, Мак… да отпусти меня! Я прекрасно могу стоять без твоей помощи, шотландец. Генерал не может ждать, он долго ждал, нельзя его разочаровывать, — Митос, наконец избавился от чубы, оставшись в своей невероятного цвета рубашке и потертых штанах, одолженных у Вангду, которые едва доставали ему до щиколоток: — Это забавно, нет, это не просто забавно, это…

— Ради Бога, Митос, замолчи!

Что он мог сказать? Что сожалеет, что так все закончилось? Что это его вина, даже если кто-то пытается доказать обратное. И ему придется как-то жить с ней. Что он так спокоен сейчас только потому, что все еще до конца не верит в происходящее и не хочет расставаться с надеждой, что все можно изменить. Что это его, Дункана Маклауда из клана Маклаудов, личное проклятие: желание спасать мир и невозможность спасти своих близких или, что еще хуже, невозможность вовремя понять, что они нуждаются в спасении. Что он устал терять друзей. Что ему плевать, кем Старейший когда-то был, потому что это не имеет никакого значения теперь.

Дункану вдруг стало тошно при мысли, что он собирается выплеснуть свои оправдания именно сейчас, когда это, вероятно, последнее, что Митос хочет услышать. Маклауд проглотил готовые вырваться слова, сделал шаг вперед и обнял друга, так крепко, ка только мог, искренне надеясь, что, хоть на этот раз поступает правильно. Он удивился, насколько легко это оказалось сделать, как будто стоящую между ними стену, в одночасье снесло ветром. Горец понял, что не ошибся, когда Митос неожиданно сильно вцепился ему в плечо, заставив шотландца поморщиться от боли. Его вдруг захлестнула волна чужого страха, который Старик был уже не в состоянии сдерживать, и несколько секунд Дункан не слышал ничего, кроме стука его бешено колотящегося сердца. Этих мгновений Митосу хватило, чтобы взять себя в руки, он отстранился, высвободившись из объятий Горца, и закинул меч на плечо.

— Мак…

— Погоди, — Маклауд торопливо нагнулся к своему рюкзаку и вынул из ножен катану, — возьми, она легче и больше похожа на то, что у него, — он кивнул в сторону Тан Куансена.

— Спасибо. Мак, но нет, — Митос покачал головой, — помнишь, что было в прошлый раз, когда ты пользовался не своим мечом?

— Да, ты заставил меня думать, что я тебя убил, — даже теперь воспоминания о розыгрыше вызвали у Дункана улыбку, но что-то во взгляде Старика его насторожило. — Подожди, ты хочешь сказать, что я действительно тебя задел?

— Скажем так, Мак, нам обоим повезло, что я быстро регенерирую, а земля была такая грязная, что никто не заметил следов.

Митос несколько раз глубоко вздохнул и, повернувшись к шотландцу спиной, быстро зашагал в сторону дороги, на ходу одевая солнцезащитные очки.

— Ты сукин сын, — выдохнул Горец, достаточно громко, чтоб его услышали. Плечи Старика дрогнули в усмешке, но он не обернулся.


Маклауд смотрел, как он уходит, и физически ощущал, как все сильнее и сильнее, натягивается связывающая их невидимая нить. Не отдавая себе отчета, что делает, и, не задумываясь о том, почему это происходит до сих пор, вдали от перевалов, он быстро выудил из рюкзака кинжал Старика и покинул святую землю. В него никто не стрелял. Вероятно, получив, что хотел, генерал отозвал своих людей. Вызов был принят. Лишние свидетели не нужны.

Митос приблизился к Тан Куансену и, опустив меч вниз, оперся руками о рукоятку. Маклауд видел, что губы китайца шевелятся, но расстояние было еще слишком большим, чтобы слышать слова. Дункан догадался, о чем шла речь, только когда оба противника повернулись и пошли в сторону невысокого гребня, прорезавшего долину с севера на юг. Он бы надежно скрыл дерущихся от дороги. Мак горько усмехнулся. Какой смысл прятаться, квикенинг будет виден даже в Лхасе. Каменная стена начиналась как раз там, где Горец теперь находился, и он залез на нее, воспользовавшись выступами, как ступеньками. Поверхность была ровной, будто специально вымощенной, Мак быстро оказался в непосредственной близости от готовящихся к поединку бессмертных, но на несколько метров над ними. Он почувствовал себя зрителем в Колизее, только исход схватки был известен заранее. Если бы оставалась хоть какая-нибудь лазейка, хоть один маленький шанс что-то изменить, он бы вмешался и… к черту правила! Генерал поднял голову и посмотрел шотландцу прямо в глаза, с каким-то странным выражением, не то удивлением, не то жалостью и вдруг улыбнулся, тепло и даже немного грустно.

Маклауд так стиснул рукоять кинжала, что ногти впились в ладонь. О, как же он сейчас жалел о своем обещании. Ему хотелось кулаком стереть эту улыбку, а потом размахнуться и навсегда избавить мир от этого… Митос тоже оглянулся. Его лицо ничего не выражало, глаза были скрыты за солнечными очками, странно контрастирующими с тибетской одеждой, но Мак понял: он боится вмешательства, и демонстративно убрал кинжал за пояс.

Противники встали в стойку. Каждый медлил, ожидая, что другой начнет первым. Наконец генерал ударил. Какое-то время они кружили, прощупывая друг друга и не предпринимая активных действий. Тан Куансен был почти на голову ниже Митоса, еще более худым, но при этом удивительно ловким и увертливым. Как ни странно, громоздкая, состоящая из стальных пластинок кольчуга нисколько не сковывала движений. Его костюм был призван ослеплять в прямом смысле этого слова. Китаец все просчитал заранее: не будь на Митосе солнцезащитных очков, бой закончился бы, не начавшись — кольчуга нестерпимо блестела. Узкий и длинный меч Лангчуан Тай Чи напоминал катану Маклауда и был несомненно легче, средневекового рыцарского оружия старейшего бессмертного. Дункан думал, что Митос сразу уйдет в глухую оборону. Он ошибся. Генералу пришлось подчиниться бешенному темпу, навязанному ему соперником, и Маклауд со все возрастающим удивлением смотрел, как он постепенно отступает под шквалом ударов. Яркое пламя плясало вокруг огромного блестящего мотылька вопреки законам природы. Митос дрался неистово, так же как и жил всю последнюю неделю, спеша насладиться битвой, пока не сели поддерживающие его невидимые батарейки. Дункан пытался считать минуты. Две. Четыре. Это казалось невероятным. То, что он наблюдал, было квинтэссенцией всего, чему древнейший на земле человек научился за свою долгую жизнь, помноженной на отчаяние. Маклауд безуспешно попытался проглотить застрявший в горле комок и снова сжал кинжал, но не для того, чтоб использовать, а чтобы хоть за что-то схватиться. Митос пробился через оборону генерала и металлические пластинки с кольчуги полетели в разные стороны, обнажая правду — доспех был всего лишь декорацией, не защищающей его владельца бутафорией — возможно, это была даже не сталь, а что-то более легкое. Но, выпрямляясь после выпада, Митос чуть промедлил и не успел отразить ответный — меч генерала рассек ему правую руку от локтя до кисти. Горец с трудом удержался, чтобы не спрыгнуть со стены и застыл на краю, когда Старик переложил оружие в левую и продолжил бой. Все могло закончиться каждую секунду. Звон клинков тонул в шорохе склоняющейся под ветром травы, пыль, летящая со стороны дороги, застилала солнце. Противники сошлись corps a corps, скрестив мечи у рукоятей и какое-то время боролись, пока, наконец, Митос не оттолкнул генерала. Тот отскочил назад, собираясь парировать следующий удар, но его не было. Наступила оглушающая тишина. Дункан смотрел, как Митос медленно опускается на землю, как Тан Куансен делает два шага вперед, одновременно поднимая меч высоко над головой, и не верил, что чуда, на которое он продолжал надеяться, все-таки не произойдет.

— Ma-rey, — прошептал Мак, по-тибетски, будто кто-то невидимый, к кому он обращался, понимал только этот язык, — thu-je zig[11].

Митос снял очки и, широко раскрыв глаза, глянул вверх, в ярко синее небо, полностью игнорируя занесенный над ним клинок. Потом крепко зажмурился и склонил голову. Маклауд стиснул зубы. Перед тем, как опустить меч, Тан Куансен снова внимательно посмотрел Горцу в глаза.


Эйфория. Пожалуй, это слово лучше всего характеризовало состояние генерала. Он уже полчаса стоял и смотрел, как его враг выясняет отношения со своим спутником. Он верил и не верил, что полуторатысячелетний марафон закончился, что человек, лишивший его самого дорогого что было у него жизни, стоит в нескольких десятках шагов от него, не имея больше возможности исчезнуть, растворившись как дым. То, что Дункан Маклауд все еще здесь, несколько удивляло Тан Куан Сена, хотя и не являлось полной неожиданностью. Нанятые китайцем соглядатаи сопровождали этих двоих на протяжении всего пути, оставаясь незамеченными и неузнанными. Это были в основном местные жители, даже не подозревающие, чем на самом деле занимаются. За иностранцами в Тибете часто следили, особенно, если подозревали в неблагонадежности. На самых популярных туристических маршрутах почти в каждой деревне и монастыре был человек, поставляющий сведения. В И-Чхудогьянг такого человека не было, но это и не требовалось. Каждый кочевник в радиусе ста километров мог в подробностях рассказать, что там произошло. Побеседовали лишь с Вангду, который оказался настолько невоздержан на язык, что Тан Куансену пришлось попотеть, чтобы отделить правду от выдумки. От Ретинга до Тонг-Ла за чужаками никто не следил, зато сведения с перевала оказались очень любопытными и весьма удовлетворили китайца. Правда, была пара непонятных моментов, но в сейчас это уже не имело значения. Все, что генерал делал, он делал ради будущего, своего и Дункана Маклауда.

Еще в самолете, уносящем его из Пекина в Париж, Тан Куансен окончательно утвердился в мысли, что шотландец, именно тот, кто нужен для исполнения Миссии. А это значит, что надо сделать все, чтобы он дошел до конца. Перед отъездом генерал обнаружил в хрониках Горца обновления. Он не успел прочитать, добавленный его наблюдателем длинный отчет и распечатал его, чтобы сделать это по дороге. Удобно откинувшись в кресле Тан Куансен раскрыл папку. К его удивлению, судя по дате, события, описанные в отчете произошли около года назад. Долго же его писали, хмыкнул китаец и погрузился в чтение. Он даже не заметил, как самолет приземлился и пришел в себя, только когда стюардесса тронула его за плечо, сообщив, что полет окончен, и пассажиры уже покинули салон. То, что генерал узнал, его потрясло. Он слишком хорошо представлял себе, что такое культ Митры, учитывая, что основатель Бон Шенраб, как считалось, был одним из воплощений этого божества, а злой дух Эр, двойником Аримана. Шотландец был уникален. Тан Куансен не мог поверить, что неподготовленный человек смог сделать то, на что он потратил века — дойти до глубин и научиться подчинять себе духов. Но такие возможности имели и оборотную сторону — он был все еще открыт воздействию извне. Единожды отворенная дверь закрывалась с большим трудом. Будучи Lha-pa, генерал несколько раз становился свидетелем неумелого использования уникальных знаний, различными шарлатанами, мнящими себя шаманами. Обычно, фривольное обращение с древними ритуалами приводило к сильному расстройству психики — не умея закрыться, люди попросту сходили с ума. На какое-то время Тан Куансен даже забыл про Митоса. Согласно данным, в последнее время его не было рядом с Горцем. Генерал понадеялся, что тому, наконец, удалось избавиться от человека, которого китаец считал хуже любого демона. Но все равно следовало подстраховаться. Особенно теперь, когда слухи о начавшемся Сборе уже ощутимо тревожили умы бессмертных. Игра приближалась к своему логическому завершению, и такой человек, как Дункан Маклауд не должен был быть потерян. Тем более после того, как Тан Куансен узнал об истинной природе Приза. Он был уверен, что то, что ему удалось раскопать неизвестно больше никому… пока. Был лишь один человек, продвинувшийся в своих исследованиях почти также далеко, как генерал, не без его, впрочем, помощи. Любопытство — страшная штука, особенно, когда дело касается открытий, способных потрясти мир, и было бы крайне неразумно упускать возможность сыграть на этом.


Разместившись в отеле, Тан Куансен начал готовится к предстоящему визиту в офис Наблюдателей. Он приехал во Францию под именем собственного информатора и кое-какие формальности, связанные с его профессиональной деятельностью должны были быть улажены. Кроме того, генерал рассчитывал получить самые последние сведения о местонахождении двух очень интересующих его личностей. Чтобы Стражи стали сговорчивее и закрыли глаза на то, что малоизвестный работник другого отделения запрашивает сведения о бессмертных, находящихся в их юрисдикции, китаец приготовил им поистине царский подарок. Закрывая дело, наблюдатель Ли показал генералу часть его собственных хроник, датируемых как раз тем временем, когда произошли события, изменившие его жизнь. Просмотрев их, Тан Куансен обнаружил, что Бей Ши Дао Де даже не был идентифицирован как бессмертный. И он решил восполнить пробел, что было не трудно — в хронике пустовала часть страниц, похоже, что-то случилось со стражем во время переворота. Генерал вписал недостающие строки, где тонко намекал, что подозревает, кем может быть, прячущийся в монастыре друг генерала. То, что основная часть рукописи была подлинной, придавало тексту достоверности. Тан Куансен надеялся, что бросая наблюдателям такую кость, он может рассчитывать на их содействие «коллеге». Его не сильно волновала опасность быть узнанным — все азиаты были для европейцев на одно лицо, к тому же, он хорошо обеспечил себе тылы — пожелай наблюдатели его проверить, в Пекине бы подтвердили наличие у них такого работника и подлинность хроники. Как генерал и предполагал, в его материал вцепились — добавление еще одной странички к хроникам Митоса могло сделать имя даже самому рядовому члену наблюдательской братии — и без всяких проблем допустили к недавно обновленной базе. Все-таки смертные отличались удивительной беспечностью или же это было особенностью западного менталитета, потому что, на то, чтобы перетянуть на свою сторону пекинского наблюдателя генералу потребовалось несколько месяцев. Неудивительно, что Бей Ши Дао Де так хорошо здесь обосновался, глупые европейцы, не увидят муху, пока она не влетит им в глаз. Из базы он узнал, что Митос не только вернулся в Париж, но и снова вошел в контакт с Маклаудом. Игра становилась все интереснее. Тан Куан Сен вдруг подумал, что впервые за тысячу лет у него есть реальная возможность увидеть своего врага не через экран монитора, а во плоти, и от этой мысли его бросило в жар. Он с трудом подавил в себе желание пойти по указанному адресу и просто вызвать его на поединок, но это уничтожило бы плоды многолетней работы. Запрятав эмоции поглубже, бессмертный отправился гулять по Парижу. Это вовсе не было праздной прогулкой, он хотел найти места, откуда было бы удобно наблюдать за баржей Маклауда, оставаясь невидимым и неслышимым. Весьма привлекательное место на мосту оказалось занятым подозрительного вида личностью, в которой генерал, впрочем, легко опознал очередного стража. Раз это был не наблюдатель шотландца (Доусон был слишком хорошо известен, чтобы его можно было с кем-то спутать), значит, это был наблюдатель кого-то из его посетителей. Интересно чей. Загадка разрешилась, когда на палубе показалась стройная, черноволосая женщина, к которой Тан Куансен моментально потерял интерес, потому что следом за ней появился тот, кого он так хорошо знал по хроникам. Дункан Маклауд. Последующие несколько дней генерал провел, наблюдая и записывая. Ему удалось снять квартиру, окна которой выходили на Сену и вся набережная отлично просматривалась. Горец довольно часто отлучался с баржи, но он не хотел наносить туда визит, не будучи полностью уверенным в собственной безопасности. Ставки были слишком высоки. Если сейчас все сорвется, второго шанса уже не будет.

Наконец подходящая возможность выдалась. Судя по элегантному дамскому багажу, впрочем, весьма объемистому, подружка Маклауда уезжала, шотландец поехал провожать ее в аэропорт, и наблюдатель последовал за ними. Набережная была безлюдна из-за зарядившего с утра моросящего дождя, исчезли даже туристы, обычно готовые выносить любые погодные условия, лишь бы поглазеть на Нотр Дам. Тан Куансен поднялся по трапу и без особых проблем вскрыл замок. Он обошел каюту, беря в руки различные предметы, и прислушивался к издаваемым ими звукам, недоступным простому уху. Потом поднял с дивана большую старинную книгу и замер. Он впервые пытался воздействовать на бессмертного. Ощущения были удивительными. К слабому шуму, обычному для ауры смертных примешивались звонкие ноты, говорящие о том, что владелец фолианта обладает энергией во много раз превосходящей заряд обычного человека. Большая часть вещей в комнате звучала одинаково, из чего Тан Куансен сделал вывод, что все они принадлежат одной личности — Маклауду. Но некоторые из них имели или другого владельца или временно побывали в чужих руках. Их генерал отложил сразу. Наконец, снова взяв в руки книгу, он уселся на пол и закрыл глаза. Через несколько минут странный звук наполнил помещение. Услышавший его решил бы, что кто-то играет на сильно расстроенном инструменте. И тем не менее это был язык, настолько древний, что лишь несколько человек на земле в полной мере обладали способностью понимать и говорить на нем. Это знание передавалось из поколения в поколения уже более десяти тысяч лет, вероятно единичный случай в истории. Проводя пальцами по страницам, lha-pa вливал в них легкий, как шепот посыл. Он не должен был внушать ненависть или злобу, лишь усугублять уже имеющееся недоверие, вызывать сомнения и сдвигать акценты. Генерал не чувствовал себя вправе управлять Горцем, полностью подчинив своей воле. Спустя пол часа Тан Куансен поднялся и вернул книгу на прежнее место. Теперь пришло время забыть о древнем шаманстве и вернуться в современный мир, где он был работником органов с многолетним стажем. Достав из кармана коробочку, китаец вынул из нее миниатюрное подслушивающее устройство и прикрепил снизу к дивану. И лишь после этого покинул баржу. В запасе было еще несколько свободных дней, и он надеялся, что успеет убедиться в эффективности своей затеи. Как бы то ни было, он бы все равно узнал об этом из хроник, но уже со значительным опозданием. Два дня ничего не происходило. Он часами стоял у окна, от нечего делать разглядывая остров Сите в мощный оптический прибор с устройством ночного видения, которым он обзавелся сразу по приезде в Париж, заплатив немалые деньги. Вечером третьего дня подруга шотландца вернулась. Тан Куансен стал свидетелем бурной сцены на барже, но слышать ничего не мог, так как парочка оставалась на палубе. Однако и без слов было ясно — Маклауд взбешен. Все закончилось еще более бурной любовной сценой, и генерал досадливо выдернул наушник из уха. Дикий скрип дивана, едва не снес его барабанную перепонку. Он уже собирался лечь спать, когда его внимание привлек шум с улицы. Приникнув к окуляру, он стал всматриваться в темноту. На набережной явно что-то происходило. Так как близлежащие фонари не горели, он включил прибор ночного видения и затаил дыхание — несколько человек тащили женщину Горца к машине. Потом автомобиль исчез из виду, и все стихло. Маклауд выбежал на улицу, но там уже никого не было. Он вернулся на баржу, переоделся и тоже куда-то уехал. В его отсутствие на судно проникли двое, пробыли там пару минут и растворились в ночи. Дункан вернулся спустя час. Не один. Тан Куансен торопливо вставил наушник обратно и приготовился слушать. Этот голос. Он узнал бы его и через десять тысяч лет. Голос бывшего друга и смертельного врага. Так близко. Ничто не мешало ему спуститься по лестнице, пересечь улицу и, поднявшись по трапу, открыть дверь баржи. Генерал представил себе лицо Бей Ши Дао Де, когда тот его увидит, и недобро рассмеялся. Но остался на месте, внимательно прислушиваясь к разговору. Как он понял, кто-то похитил Аманду и Доусона, Маклауд рвался их спасать, Митос отговаривал его ввязываться. Кажется, даже, поначалу он предложил свою помощь. Немного подумав, Тан Куансен решил, что, поскольку, сама мысль об искренности Бей Ши Дао Де абсурдна, это делается с какой-то целью. Возможно, он сам был замешан в похищении, боялся, что Горец разрушит его планы, и хотел держать его на виду. А когда тот отказался от такого «помощника», попытался уговорить пожертвовать жизнью друзей. Как это было похоже на человека, которого он знал. Генералу было отрадно сознавать, что шотландец не поддался на уговоры, значит, его посыл начал действовать, и теперь нужно лишь время, чтобы окончательно освободить Маклауда от такого «друга». Но его беспокоила опасность, грозящая молодому бессмертному, в случае, если он отправится в логово похитителя. Увы, он не мог ему помочь. Тан Куансен проводил Горца взглядом до машины и вздохнул. Митос вышел с баржи через несколько минут и направился в противоположную сторону.

Китаец напряженно ждал. Прошел час, другой. Не в силах стоять на месте, он начал расхаживать по комнате, периодически поглядывая в окно. Все могло в одночасье рухнуть из-за какого-то неизвестного, столь не вовремя вздумавшего сводить счеты с шотландцем. Да еще таким нечестным способом, как использование заложников. Генерал потер лоб рукой. Нет, такой человек не может просто сгинуть. Он так долго искал его, того второго, ради которого он был бы готов подчиниться решению судьбы, сыграв в смертельную лотерею.

Пытаясь найти другие доказательства существования Иного пути, кроме сутр, написанных на стене в Тритен Норбутце и нескольких рукописей, обнаруженных им в отдаленном боннском монастыре (одну из которых он специально подкинул в Дрепунг), Тан Куансен тщательно изучил горы документов из разных частей Тибета и нескольких непальских монастырей, но ничего, что могло бы помочь ему полностью сложить Великую мозаику, так и не обнаружил. Это его раздражало, а в последнее время еще и пугало. Смутное беспокойство, где-то на периферии подсознания начало потихоньку отравлять ему жизнь, и даже близость желанной цели уже не приносила прежнего удовлетворения. Буквально за день до отъезда в Европу, ему пришлось посетить один из монастырей к югу от Гьянце, по служебным делам. Кто-то из туристов оставил на стене оскорбительные для китайских властей надписи и призыв вернуть Тибет тибетцам. Повод был мелкий, но Тан Куансен все-таки решил поехать, так как заодно хотел наведаться в местную библиотеку, и на время убраться из Лхасы, подальше от надоедливых коллег. Он нашел эту рукопись совершенно случайно, убирая на место рассыпавшиеся листки. Возможно, она лежала на дне какой-то коробочки для молитв, которую уже лет пятьсот никто не открывал, по причине того, что она находилась на последней полке, под потолком самого большого в Тибете молельного зала монастыря Сакья. Там хранилось все, что не поместилось в библиотеке и не пользовалось спросом. Вероятнее всего, монахи даже и не подозревали, каким сокровищем обладают. Пробежав первые несколько строк, генерал остановился, почувствовав, как мир расплывается перед глазами. Он нашел. Нашел главную из недостающих частей Великой мозаики. И узнал почерк. Мучо Дэмдруг, один из учеников Шенраба, проживший в два раза больше пресловутого Митоса и убитый смертными на 10100-й год жизни в 560 м году нашей эры. Конечно, когда Тан Куансен впервые встретился с ним, он и понятия не имел, с кем имеет дело и сколько этому человеку на самом деле лет, но его поразила, исходившая от него сила. Сам он в те времена был зеленым двухсотлетним юнцом, озабоченным в первую очередь карьерой, и времени на то, чтобы как следует поговорить с Мучо у него так и не нашлось. Он горько пожалел об этом спустя десять веков, но было поздно. И много лет хранил как зеницу ока письменное напутствие на полуистлевшем листе бумаги — все, что осталось от Учителя. Этот обрывок рукописи… Лишь прочитав его до конца, генерал с ужасом понял, что его догадки верны, что почти все, что он знал об Игре и Призе, что все бессмертные знали о них, было ложью, намеренно искаженным учением, вовлекшим тысячи его собратьев в смертельную битву. Он не сомневался в подлинности текста. Некоторые тайные знаки, используемые учениками Шенраба, почерк, форма изложения, все это говорило о том, что он держит в руках бесценную реликвию. Это была не просто рукопись, это было знамение. Знамение времени. В первый момент генерал растерялся. Он не знал, что делать со свалившимся на него откровением. Кроме того, бóльшая часть знаний все еще оставалась сокрыта. И он решил не торопить события, тем более, время еще терпело, и сначала изучить все аспекты, попутно проводя поиски других достойных кандидатов, первым из которых был Дункан Маклауд.


От размышлений Тан Куансена отвлек звук подъехавшей машины, и он бросился к окну. Они вернулись. Все. Маклауд, Доусон, Аманда и… Митос. Генерал не мог понять, как он опять оказался среди них, и даже внимательное прослушивание не дало ответа на этот вопрос. За все время, что Бей Ши Дао Де находился на барже, он произнес от силы три фразы, две из которых были тостами. Китаец с улыбкой на лице выслушал обращенную к нему короткую речь Маклауда, еще раз подтвердившую эффективность примененного им метода воздействия. После чего Митос ушел. Генерал отметил, что он хлопнул дверью чуть сильнее, чем следовало, чтобы она закрылась, и еще раз удовлетворенно улыбнулся. Потом подъехавшее такси увезло Доусона. Решив, что все, что нужно он уже услышал и болтовня Аманды вряд ли добавит чего-то нового, Тан Куансен отправился спать. Его самолет в Пекин вылетал в 9 утра, и он надеялся хоть немного отдохнуть.

Домой он вернулся в приподнятом настроении. Довольными остались все, даже пекинские наблюдатели. Генерал продолжал жертвовать монастырям редкие рукописи, предварительно снимая с них копии, так как прекрасно знал, что Чунг не прерывает свою исследовательскую деятельность, и надеялся, что на этот раз Митос не заставит себя долго ждать. Он съездил к Тритен Норбутце и все подготовил, пользуясь не только старыми, но и недавно полученными знаниями. Но когда, несколько месяцев спустя, камеры аэропорта, наконец, зафиксировали знакомое лицо, Тан Куансена постигло сильнейшее разочарование в собственных способностях. Митос был не один, с ним был Маклауд. Опять. Это заставило генерала крепко задуматься. Возможно, он что-то упустил или недоглядел. Но он был уверен, что сделал все возможное, сам видел результат своих усилий. Пришлось снова скрупулезно изучать хроники, искать то, чего он не заметил раньше, что объясняло бы, почему чертов шотландец сейчас не спит спокойно на своей барже в Париже. Проведя ночь, уставившись в монитор и получив от коллег несколько замечаний по поводу своего измученного вида, Тан Куансен нашел то, что искал. Наблюдательский отчет некоей Мелани Хинд вызвал у него наибольший интерес, так как, именно он, наконец, раскрыл глаза стражам на «Адама Пирсона», и генерал удивился, как пропустил его раньше. Он несколько раз вчитывался в описание странного квикенинга, рылся в своих книгах, рукописях и в последних найденных им текстах. Утром следующего дня он так сорвался на подчиненного, что тот подал заявление об уходе. Тан Куансен и сам чуть было не написал такое же, получив от начальства строгий выговор за ошибку в документах и, в результате отпросился домой, сославшись на плохое самочувствие. Хотя после того, что он узнал из наблюдательского отчета, можно было с чистой душой увольняться. Эти двое оба были Теми, Кто Помнит. Ему пришлось снова наведаться к Тритен Норбуце.


Тан Куансен просто стоял и смотрел. Спешить ему было некуда, разве что в костюме было немного жарко. Одеваясь так, он рассчитывал и на моральное и на физическое воздействие: ослепить и дезориентировать врага. Генерал снова обратил свое внимание на то, что происходит у Тза-Тза, и увиденное его насторожило. В то, что Бей Ши Дао Де способен убить на святой земле, он не верил, что же в таком случае ему надо от Маклауда? Он вздохнул с облегчением, только, когда противник, наконец, направился к нему и кивнул стрелкам, давая понять, что они могут быть свободны. Две головы тут же исчезли из поля видимости. Генерал не волновался, что они останутся подглядывать, страх был сильнее любопытства, а его боялись. Как он и предполагал, Горец не стал отсиживаться на святой земле, теперь он стоял на каменной гряде, в паре метров над ними, сжимая в руках кинжал, и Тан Куансен искренне надеялся, что он не совершит какой-нибудь глупости. Видимо, Митоса беспокоило то же самое, и в этом, по крайней мере, они были солидарны. Помехи не нужны были обоим. Как и слова…

Генерал действительно не ожидал такого натиска. Он бы удивился, если бы Митос сумел парировать хотя бы пару ударов, и бешенная энергия, с которой тот начал атаковать, поначалу повергла Тан Куансена в шок. Но ненадолго. Он был крепким орешком, даже, несмотря на то, что не гонялся за головами и дрался, лишь когда поступить иначе ему не позволила бы честь. Но многие века в армии сделали свое дело — мало, кто мог сравниться с генералом в искусстве боя. И, тем не менее, сейчас он чувствовал, что приближается к пределу своих возможностей. Он отметил два момента, когда Митос намеренно не воспользовался своим преимуществом, и только тогда понял, что он дерется не для того, чтобы выиграть. Что ж, значит, трус нашел легкий выход. Он просчитывал в уме хитроумную комбинацию, когда все внезапно закончилось. Противник сдался в середине схватки, долгожданный момент истины, наконец, наступил. Тан Куансен поднял Лангчуан Тай Чи и с победоносной улыбкой взглянул на Горца. Но увидел только боль, отчаяние и… ненависть. Если бы взгляд мог убивать, китаец бы уже десять раз был трупом. У Маклауда не было с собой меча, ничего, кроме кинжала. Тан Куансен бы понял, если бы тот попытался его вызвать. Драться с ним он бы не стал ни при каких обстоятельствах и надеялся, что в случае отказа моральные устои Горца не позволят ему хладнокровно убить безоружного. Ему припомнилась только что виденная им сцена. Что если отсутствие у Маклауда его знаменитой катаны, означало то, что его попросили ее не брать. И попросили настойчиво… Генерал действительно не задумывался, какую силу он обретет, обезглавив старейшего бессмертного. Но тот, видимо, задумывался. И запретил Горцу драться? Неужели, он ошибся и все, сказанное Бей Ши Дао Де тогда на барже в Париже было не очередным обманом, как ему виделось через призму собственной ненависти, а попыткой защитить? В своем желании оградить Маклауда от того, кто с его точки зрения представлял наибольшую опасность, Тан Куансен, похоже, оказал шотландцу медвежью услугу, чуть не стоившую ему жизни. Генералу и присниться не могло, что у них с Бей Ши Дао Де может оказаться что-то общее, и что этим общим, будет забота об одном и том же человеке. Но если свои мотивы он знал, то мотивы Митоса могли быть какими угодно. Однако убей он сейчас, с надеждой на понимание со стороны Маклауда можно будет расстаться навсегда. Непоправимая ошибка в игре, ставка в которой была гораздо выше личных отношений. К тому же, он упустит возможность последний раз убедиться в правильности своего выбора. Клинок со свистом опустился, срезав несколько высоких ярко-желтых цветов, и замер в миллиметре от головы Бей Ши Дао Де.


Маклауд спрыгнул со стены. Генерал убрал меч в ножны и стал медленно отступать назад, к краю каменного гребня, не спуская глаз с шотландца. Видимо, он допускал, что молодой бессмертный может попытаться напасть, и Мак не спешил его разочаровывать. У конца стены Тан Куан Сен на секунду замялся, словно раздумывая, куда идти дальше и вдруг, едва слышно, но отчетливо произнес «xianzai yao». Горец следил за ним, пока он не исчез из виду, и даже после этого еще какое-то время продолжал смотреть на то место, где генерал завернул за выступ.

— Смешно… пол… мира охотится за моей… головой, а… когда предлагаешь, никто не берет… Тебе… не нужно, Мак? — Митос вдруг начал хохотать, и не мог остановиться, пока Дункан не начал трясти его за плечи. Старик сбросил его руки и, растянувшись на траве, заснул прежде, чем Маклауд успел произнести его имя.

Горец сел рядом, каждую секунду ожидая снова услышать тот странный зов. Чем он мог помочь, что сделать за столь короткое время, если Митосу не удалось придумать способа выкрутиться за неделю. Мак оглянулся по сторонам, будто спасительное решение было выбито в камне или пряталось в траве. Но земля и скалы молчали, не желая помогать чужаку, не умеющему с ними разговаривать. Если ветер и хотел что-то сообщить, то язык был сложен, а голос слишком тих. Оставалось одно. Попытаться отбросить все мысли и уповать на то, что выход найдется сам. «Видно как ложны были страхи и надежды собственного сознания. Без усилия все получается естественно». Без усилия… без усилия… Наклонившись над Митосом, Дункан крепко прижал ладонь к его груди, как тогда, в И-Чхудогьянг. Он и сам не знал, на что рассчитывал. Все перевалы давно остались позади, времени прошло слишком много, и Мак понял, что адаптировался, когда исчезло досаждавшее ему чувство нереальности. Но он сделал то, что в данный момент казалось ему единственно правильным. Мир качнулся в такт сердцебиению, горы наклонились под немыслимым углом, солнце поползло вниз по небосклону… И вдруг все прекратилось, вернувшись на круги своя. Дункан подождал еще немного, прижал руку сильнее, но больше ничего не происходило. Не получилось. Слишком поздно. С тяжелым сердцем он поднялся и отошел на несколько шагов, повернувшись спиной к спящему. За свою жизнь Дункан Маклауд убил многих, не раз видел смерть друзей и врагов, но смотреть на то, что должно было произойти, не мог себя заставить. Наверное, он предпочел бы, чтобы генерал довел дело до конца. По крайней мере, это было бы естественно. Что заставило китайца поменять решение? Или же оно было продуманно заранее. Лишить врага права закончить жизнь, как подобает бессмертному. Какую ненависть нужно питать к человеку, чтобы поступить так.

Взять меч и завершить все самому? Он думал об этом. Но по какой-то, только ему ведомой причине, Старик не сделал того, что сделал в свое время перед лицом Каласа — не предложил ему свою голову, предпочтя обезопасить друга иным способом. Значит, Мак не имел права взять ее, даже из милосердия. Мог ли он подумать, что окажется перед таким выбором. Мог ли поверить, что придет день, когда из тысячи выходов, запертыми окажутся все, а у Митоса не будет ключа, чтобы выбраться. Это казалось абсурдом, у Старейшего всегда был запасной… И Дункан не верил, даже сейчас, когда рухнула последняя надежда, не верил, упрямо восставая против мысли, что это действительно конец. Грудь ныла, как ноют в дождливую погоду раны у старого солдата. Боль была не физической, но это не делало ее слабее. Лишь одно наполняло душу шотландца мрачной радостью: свобода от данного обещания. С генералом он был на равных, и избавить от китайца мир становилось теперь делом чести. Мак постарался припомнить, что сказал Тан Куансен перед тем как уйти… xianzai yao. «Только один». Что под этим подразумевалось? Должен остаться только один? Он сам станет одним?


Шестое чувство заставило его обернуться. Только благодаря своей реакции, Горец успел пригнуться, избежав смертельного удара по шее. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять — перед ним снова Всадник Апокалипсиса. Маклауд был практически безоружен, но дело было не в этом, он бывал и в худших ситуациях, дело было в Митосе. Он ожидал чего угодно, но не этого. Старик стоял перед ним, сжимая рукоять меча обеими руками, и не оставляя сомнений в своих намерениях. Никаких признаков усталости, глаза перестали слезиться и смотрели на шотландца с ненавистью и злобой. В нем чувствовалась сила, которую Митос, видимо, больше не собирался скрывать и о наличии которой Маклауд не догадывался, всегда считая старейшего бессмертного гораздо слабее себя. Это был не только не Адам Пирсон, это был даже не Митос, которого Горец знал последние три года. Дункан выхватил из-за пояса кинжал, что вызвало у его противника лишь усмешку.

— Ты правда собираешься обороняться этим? — спросил он, приподняв бровь, — Маклауд, Маклауд, разве я не предупреждал? Не говорил быть осторожным? Но ты, как обычно не слушал, так что пеняй на себя. — И Митос начал медленно двигаться по кругу, стараясь оставить солнце у себя за спиной.

Дункан стал лихорадочно соображать, что делать с этим одержимым. Попытаться ранить. Возможно, как и в прошлый раз, боль его отрезвит. Но для этого сначала нужно отвлечь внимание, пока Старик фиксирует каждое его движение, шансов нет.

— Разве я должен чего-то опасаться со стороны друга? — спросил шотландец, делая ударение на последнем слове.

— Друга? Мне очень льстит, Маклауд, что ты все еще считаешь меня другом, но должен тебя разочаровать. Я не друг тебе, и никогда им не был. Я тебя использовал, мне было удобно иметь рядом такого защитника. К сожалению, Кассандра слегка подпортила ситуацию. Тебе нужно было, дать ей убить меня тогда, в Бордо, потому что теперь уже поздно. Посмотри на меня, Маклауд. Я всегда был и останусь тем, кем ты видишь меня сейчас. Кронос со своим вирусом — просто ребенок, играющий в песочнице, про остальных даже и говорить смешно, тем не менее, спасибо, что помог мне от них избавиться. Они немного мешали. Надо будет, кстати, при случае поблагодарить и генерала. Он проделал большую работу, жаль, результат его эксперимента оказался не совсем таким, какой он ожидал. К тому же, бедный китаец настолько одержим неким шотландцем, что это даже помешало ему уничтожить одного своего врага. Как предсказуемо. Что до тебя… твоя наивность всегда играла мне на руку. Ты ведь поверил, да? «Я хочу, чтобы ты жил, Мак!» — передразнил самого себя Митос и коротко хохотнул. — Жаль с камнем глупо получилось, он бы сильно ускорил дело, ну да ладно теперь это уже не важно. Ты был прав, я действительно собираюсь зайти с черного хода и даже знаю, как это сделать, но ты этого не увидишь. Помнишь, что сказал Кронос? «Я — конец времени»? Так вот, я — его начало, Маклауд, начало новой эры. Ты мне больше не нужен. Было приятно познакомиться, Горец!

Дункана обдало ледяным холодом. Сердце ухнуло куда-то вниз, придавленное грузом ужасной правды. То, что он услышал. Теперь это не было наваждением или сном, это было реальностью. Вот, значит, с кем на самом делесвела его судьба тем мартовским днем в Париже. Он жалел, что не прислушался в свое время к голосу рассудка и снова подпустил Митоса к себе, когда у него был шанс, навсегда от него избавиться. Генерал, похоже, оказался прав, и он должен бы был поблагодарить его за помощь. Как он мог ТАК ошибаться? Действительно, наивный дурак! Даже после того, как Кассандра, открыла ему глаза, он упрямо продолжал верить в лучшее в Старейшем. Как оказалось зря. Мак понял, что ему предстоит бой, ни на жизнь, а на смерть и приготовился драться, усилием воли подавив обуревавшие его чувства.

Митос вдруг с животным криком бросился на него и нанес сильнейший удар сверху вниз, который разрубил бы Горцу плечо, не успей он отпрыгнуть. Снова и снова. Дункан начал маневрировать, не давая загнать себя в угол, где каменная стена поворачивала, образовывая выступ. Уворачиваться становилось все труднее, хотя Митос явно не спешил убивать, намереваясь сначала поиграть, как он играл в И-Чхудогьянг и во время их шуточного поединка после Ретинга, делая преувеличенно неточные выпады и нарочно промахиваясь. Однако когда шотландец попытался перехватить его руку, все, чего он добился, это глубокий порез в собственном боку. Нехорошо. Неспособные убить, такие раны однако сильно ослабляли. Солнце скрылось за облаком, и мир внезапно потух, утратив яркость. Митос вдруг остановился и опустил меч, с кривой ухмылкой глядя на тяжело дышавшего противника.

— Ну, что, Дункан, каково знать, что скоро умрешь? Что мир будет продолжать жить без тебя? Думаешь, это будет так же, как в твоем видении? Не надейся, твоего исчезновения никто не заметит…

— Кажется, ты перепутал себя со мной, — сквозь сжатые зубы процедил Маклауд. — Это о тебе не вспомнят, я постараюсь…

Старик пожал плечами и снова лениво поднял оружие. Лезвие блеснуло, и Горец рванулся в сторону, догадавшись, что Митос собирается повторить свой недавний фокус с ослеплением. Он слышал, как клинок со свистом рассек воздух у него над головой, не причинив никакого вреда. Прокатившись по траве, Мак вскочил на ноги. Солнце теперь было сзади — небольшое, но преимущество в его почти безнадежном положении.

— А ты быстро учишься, — проговорил Митос, но в его голосе больше не было насмешки. Видимо, Старейшему надоели игры, и он собирался взяться за дело всерьез.

— Учителя были хорошие, — в тон ему ответил Маклауд, прикидывая расстояние между противником и стеной, которая теперь находились у того за спиной. Когда Митос, занеся меч над головой, снова пошел на него, намереваясь покончить с шотландцем одним ударом, он резко пригнулся, бросился вперед и, врезавшись головой Старейшему в грудь, сильно толкнул его прямо на каменный выступ. Не давая опомниться, схватил за запястье и вывернул. Меч выпал из разжавшихся пальцев, но в ту же секунду Маклауд сам отлетел назад, получив чувствительный удар в солнечное сплетение. Хватая ртом воздух, он попытался сфокусироваться. Когда это ему, наконец, удалось, Митос уже наклонялся за своим оброненным оружием… Лишь нескольких сантиметров не хватило старому бессмертному, чтобы дотянуться до рукоятки. Кинжал Горца вошел ему между ребер, пригвоздив к камню…

Дункан Маклауд стоял и смотрел, как его враг медленно сползает вниз по стене, и не чувствовал ничего. Ни сожаления, ни ненависти. Ничего. Просто констатировал факт, что он, похоже, опять выиграл. Жить Митосу оставалось недолго. Дыхание вырывалось наружу с хрипом и кровью из поврежденного легкого, но он ни на секунду не отрывал яростного взгляда от лица шотландца. Только теперь в нем сквозило удивление.

Мак подхватил меч с земли, рывком вздернул соперника на колени, не дав упасть, и поднес клинок к его шее.

— Должен остаться только один! — собственный голос показался Маклауду чужим… Он начал отводить руку, готовясь к удару, когда неожиданно, лишая решимости, на него обрушилась лавина воспоминаний. Посиделки у Джо, Mi casa es su casa, радость и разочарования живи, Горец… живи… живи… споры, перепалки, глупые шутки и сострадание… ты слишком важен, чтобы тебя потерять… боль, вспышки света, одно из тысячи сожалений, Маклауд… солнце, Тибет — это бессмертие, святой источник, иди со мной… иди со мной… иди со мной… иди…

Все ОБМАН. Митоса нет и никогда не было. Была лишь личина, приставшая настолько, что стала лицом. И поверх этой личины еще тысяча масок. Тихий аспирант Пирсон, друг Дункана Маклауда, даже Всадник, сколько еще… Мак не знал и не хотел знать, кто это безымянное существо, копошащееся сейчас у его ног, кем оно было на самом деле, человеком или, возможно, демоном.

— Что… Горец… тяжело… терять… невинность?

Это стало последней каплей.

Невероятно медленно клинок начал падать. Красный жучок, кажется, божья коровка, взмыл в небо у шотландца перед глазами и, едва разминувшись с лезвием, исчез из виду. Солнце блеснуло на острие. Еще немного. В последний момент Дункан развернул меч плашмя.


Небо на востоке начало темнеть, когда Маклауд, наконец, поднял голову. Он не знал, сколько времени уже сидит так, рядом с поверженным врагом, сжимая позолоченную рукоятку меча, и пытается объяснить себе, почему передумал. Он поднялся на ноги, подошел к каменному выступу, за которым исчез Тан Куансен, и заглянул за него. Генерала, конечно, давно не было, да и вряд ли он бы чем-нибудь ему помог. Нечасто в своей жизни Горец попадал в ситуацию, когда выбор представлял для него проблему. Но сейчас он действительно был в тупике. Хотя рассудок уже дал свой однозначно-громогласный ответ: зло должно быть уничтожено! Интуиция, только что спасшая ему жизнь почему-то возражала:

— А ты уверен, что это зло?

— Тебе еще нужны доказательства? — возмущалась логика, — мало было услышанного?

— Вполне достаточно, но дело в том, что я… я в это не верю. Зачем человеку, несколько раз спасавшему мне жизнь, понадобилось ее отбирать?

— Это яснее ясного, она ему больше не нужна, ты больше не нужен. Ты сыграл свою роль, помог уничтожить конкурентов… защищал его, пока он претворял в жизнь свои маленькие планы.

— Да, так он сказал, но это ложь, от первого и до последнего слова, я знаю! — вдруг твердо заявило шестое чувство.

— У тебя всегда было плохо с логикой, — устало произнес рассудок, — ты можешь не верить словам, но своим глазам ты веришь? Ты чудом выжил.

— Да, благодаря мне! — рявкнула интуиция. — Думаю, я заслуживаю права первого голоса, хотя бы за это.

— Чтобы совершить самоубийство?

— А чем я рискую? Мне просто нужны ответы.

— Что еще ты надеешься услышать? Хочешь снова убедиться в моей правоте?

— Возможно. Но не кажется ли тебе, что все это могло быть сделано, только чтобы спровоцировать схватку? Как тогда, в Париже, когда…

— И для этого отнять сначала голову? Даже не смешно! Слушай, хочешь совершить глупость, давай, я не буду мешать, только подумай, что будешь делать, когда избавишься от сомнений.

— Вот тогда и придет время решать.

— С мечом в руках думается лучше.

— Нет, должен быть другой выход.

— Хорошо, поступай как знаешь, но повторяю, ты совершаешь ошибку, — сдался, наконец здравый смысл.

Дункан сел на прежнее место и потер лоб. В висках начали стучать молоточки, возвещающие о приближении боли. Он несколько раз глубоко вздохнул, надеясь остановить ее распространение, и на какое-то время это помогло — в голове прояснилось.

Вероятно, после того, как он вытащит кинжал, ждать придется довольно долго, Митос был мертв много часов, кроме того, Маклауд подозревал, что последним ударом сломал ему шею. Ему подумалось, что, может быть, следует отложить все до утра, так как уже спустились сумерки, но желание получить ответы здесь и сейчас, было слишком сильно, чтобы тянуть дольше. Когда Мак взялся за рукоятку, головная боль неожиданно сильно напомнила о себе, мир на секунду утратил четкость, и ему пришлось зажмуриться. Не открывая глаз, он выдернул кинжал и положил рядом с собой на траву. Потом сел на землю и прижал пальцы к вискам, еще раз нехорошим словом помянув высокогорье.

Боль отступила так же неожиданно, как и нахлынула. Дункан открыл глаза и тут же снова закрыл, ослепленный ярким полуденным солнцем. Потряс головой и на этот раз осторожно приподнял веки. Картина не изменилась. Он огляделся вокруг, искренне надеясь, что это не очередное наваждение. Но все было более чем реально. Трава, голубое небо, Тза-Тза на пригорке невдалеке. День. Мак почувствовал покалывание в боку и понял, что кинжал все еще находится у него за поясом, там, куда он и заткнул его, перед началом поединка Митоса с Тан Куансеном. Он вынул оружие и недоуменно воззрился на чистое лезвие. Ничего, ни пятнышка. Дункан перевел взгляд на Митоса. Его глаза были полуоткрыты и лишены всякого выражения, лицо залито кровью. В том, что он действительно мертв, Мак еще раз убедился после безуспешной попытки нащупать пульс. Ярко-оранжевая рубашка Старейшего тоже была вся в крови, что говорило о наличие еще не закрывшейся раны, но никаких отверстий в ней не было. Чертовщина. Другого слова Маклауд подобрать не мог. Он потрогал собственный бок, там, где его раскроил меч. Его рубашка также осталась целой, однако пальцы все еще ощущали небольшой шрам на коже. Этого просто не могло быть. Или могло? И даже было. Да, было, на перевале Каро-ла, у бонского монастыря. Тонкая полоска у Митоса на шее и неповрежденный ворот свитера. Иллюзия. Это все ИЛЛЮЗИЯ! И нападение, и ужаснувший его монолог Старейшего, и их поединок. Все. Значит, у него получилось, просто он этого не понял. Вероятно оттого, что в И-Чхудогьянг, когда Митос контролировал поток выдаваемой информации, Дункан мог четко определить начало и конец «передачи». Здесь же все произошло стихийно. Он побывал в сознании Старика, даже не догадываясь об этом.

Рассказывая о своем видении у Тритен Норбуце, Митос тоже упоминал о странном чувстве, заставившем его обернуться в последний момент, о неожиданном нападении сзади. Все сходилось. «Человека можно заставить воскресить собственные страхи. И они материализуются и убивают», припомнился Горцу разговор там же, у разрушенного монастыря. Митос боялся его, одержимого темной передачей. Его же страх… Не сознавая этого, он постоянно ждал от Старейшего подвоха или обмана. Боялся, что его темная сторона снова даст о себе знать, боялся очередного предательства. И получил все это. Мак почувствовал, как кровь отлила у него от лица. Он чуть было не убил друга, поверив тому, что ему услужливо подкинуло собственное подсознание… Как тогда… с Ричи. Но теперь демон был в нем самом. Как бы он жил, зная, что снова стал убийцей близкого человека? Что сказал бы Чунгу, как объяснил Джо?

Дункан застонал. Он не достоин называться ничьим другом, он угроза существованию тех, кто рискует к нему приближаться. Митос знал, что это нереально, и не мог предположить, что Маклауд, которого он видит там, ментальная проекция живого человека, а не плод его воображения, и он может нанести ему вред.

Через пару секунд резкий вдох возвестил о возвращении Митоса в мир живых. Шотландец торопливо убрал его меч подальше, так как подозревал, что это будет первое, за что он схватится, увидев перед собой лицо своего несостоявшегося убийцы. Но Старик окинул его мутным взглядом, что-то невнятно пробормотал, повернулся на бок и, подложив руку под голову, снова заснул. Еще через пол часа, в течение которых тишину нарушали только шорох травы и гул дороги, Маклауд окончательно уверился, что больше не услышит звука, которого так боялся. Это могло означать только одно — первое испытание пройдено и каким-то образом он этому поспособствовал. Но как насчет остальных сорока восьми? Сорока восьми? — Дункан резко вскочил на ноги, — «Xianzai yao» «Только одно», а не «один»! Он понял не совсем верно. Если генерал имел в виду именно это, значит, все закончилось? Но, в таком случае, китаец знал и о способе, которым может быть пройден первый из уровней Бардо. И… о связи. Откуда? Вряд ли это сейчас имело значение. Все закончилось. Теперь он был в этом уверен, так как, в противном случае, фраза, сказанная Тан Куансеном, не имела бы никакого смысла.

Митос пошевелился во сне, и, захватив рукой большой пучок травы, накрыл им лицо. Маклауд почувствовал, как его губы начинают непроизвольно растягиваться в широкую, глупую улыбку и ничего не мог с этим поделать. Он уже едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос. С плеч рухнула многотонная каменная глыба. ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ! Кажется, они оба выкрутились и это можно считать чистым везением, потому что шотландец на самом деле понятия не имел, что делал. Он какое-то время колебался, стоит ли сказать Митосу сейчас или пусть сначала отоспится? Остановился на втором, так как будить человека, не спавшего больше недели, занятие неблагодарное и даже опасное, учитывая, что этот человек Старейший. К тому же он чувствовал, что ему самому требуется отдых. Мак растянулся на траве, заложив руки за голову, и стал смотреть на плывущие по небу облака. И не заметил, как уснул.

Глава 5

Весеннее утро в Лхасе. Многочисленные лавочки на площади Бархор только-только открылись, но толпы людей уже заполнили узкие улочки старого города. Здесь торговали всем от инкрустированных черепов яков и молельных флагов, до ковров и пестрой национальной одежды. Небольшая часть столицы Тибета сумела избежать веяний современного мира. Пилигримы из Хам, Амдо и других отдаленных провинций медленно двигались по часовой стрелке вокруг древнего храма Йоханг, крутя ручные мельницы. Дети, одетые в обноски как участники бродвейского мюзикла «Оливер Твист» хватали за ноги туристов, выпрашивая фотографию Далай Ламы и мелкие монеты. Монахи сидели в ряд на тротуаре, скрестив ноги и, бормоча мантры, позвякивали медными мисками для подаяния, призывая иностранцев к щедрости. Жизнь кипела в тибетской части города с раннего утра и до позднего вечера, в отличие от современной китайской, которая оживала лишь на пару часов, когда служащие шли на работу и обратно.

Это был пятый из шести дней, которые Дункан Маклауд намеревался провести в Лхасе. И он не задался с утра. Шотландец сидел на ступенях Йоханга, переводя мрачный взгляд с наручных часов на паломников, простирающихся ниц перед входом в храм. Митос опаздывал почти на час. На пятнадцатой минуте Дункан почувствовал легкое раздражение, на тридцатой уже основательно разозлился на человека, который сам назначает встречу и не является вовремя, на сорок пятой начал подозревать, что Старик опять нашел неприятности на свою голову. Он поднялся и стал ходить взад вперед, недоумевая, что еще могло случиться.


После счастливого избавления от испытания, Митос отсыпался почти двое суток. К вечеру первого дня, Маклауд понял, что гора вряд ли придет к Магомету и перенес их вещи от Тза-Тза ближе к дороге. Но заставить крепко спящего человека сделать даже пару шагов до палатки не представлялось возможным и Горцу пришлось просто затащить его вовнутрь. В качестве компенсации за труды он прикончил две последние банки пива, обнаруженные на дне рюкзака Старейшего, решив, что по праву их заслужил.

Потом, трясясь в грузовике, они сравнивали свои воспоминания о пребывании ТАМ. Как Маклауд и предполагал, Митос видел все абсолютно по-другому. В этот раз немотивированная агрессия шотландца его не удивила, и он постарался продать свою жизнь подороже, раз другого выхода не было. Идея сражения с самим собой, казалась старому бессмертному даже в чем-то забавной. Последнее, что он помнил, до того, как проснулся в палатке, была боль, от вонзившегося в грудь кинжала, и мысль, что на этот раз, он, похоже, проиграл окончательно. Позже он признался, что это было одно из самых счастливых пробуждений в его жизни.

Мак честно рассказал о своих колебаниях и насколько близок был к тому, чтобы совершить непоправимое. Выслушав его, Митос будто между делом, заметил, что если бы не очевидная глупость шотландца, он сам, в любом случае, находился бы сейчас совсем в другом месте. Хоть и произнесенные саркастическим тоном, эти слова так походили на благодарность, что Дункан растерялся. Он как раз считал, что заслуживает хорошего пинка, и уже второй раз за время их путешествия почувствовал себя виноватым перед Митосом.

Но тот пресек все попытки Горца заняться самобичеванием, заявив, что мнение шотландца о его персоне, прекрасно ему известно и он давно ничему не удивляется. Однако если Мак так настаивает, то в качестве компенсации за моральный ущерб, может отдать ему свой чердак над спортзалом в безраздельное пользование. Ах, так? Многозначительно показав глазами на катану, Маклауд заявил, что передумать никогда не поздно, если кое-кто не умерит свои аппетиты. Но ему пришлось быстро пожалеть об этих словах, так как оставшуюся часть пути Митос посвятил лекции о природе шотландского скупердяйства. За перепалкой они не заметили, как въехали в Шигадзе, второй по величине город Тибета, носящий гордое звание столицы провинции Цанг, за счет целых трех улиц, почти пригодных для проезда, одной больницы, нескольких захудалых гостиниц и огромного монастыря Ташилумпо, бывшей резиденции Панчен Ламы, возвышающегося над городом.


Первое, что друзья сделали, это сняли номер в более-менее приличном отеле, и Маклауду, наконец, удалось принять нормальный душ. К сожалению, он был почти холодный, поскольку количество горячей воды в гостинице было лимитировано, и практически всю ее Митос израсходовал на себя. Обзаведясь новой одеждой и перекусив в первом попавшемся китайском ресторанчике, бессмертные отправились на поиски транспорта в сторону Лхасы. Им повезло. У входа в Ташилумпо они наткнулись на трех туристов, которые спросили дорогу до старого города. Американцы ехали из Катманду на джипе, и в принципе, были не прочь взять еще двоих попутчиков, даже подкинуть их до Гандена, если те заплатят за бензин. По дороге к машине Митос шепотом развивал теорию, что грузовики гораздо удобнее, поскольку за них не надо платить. Устав от ворчания Старейшего, Маклауд так же шепотом посоветовал ему заткнуться, напомнив, что платит шотландский скупердяй, но про себя отметил, что, похоже, у кого-то тоже завершилась адаптация. К вечеру они были уже в Гандене. Если Чунг и удивился, увидев их так рано, то виду не подал и принял друзей как всегда приветливо. Митос тут же заперся в библиотеке, отговорившись тем, что ему срочно нужны какие-то материалы по Бону и Мак догадался, что он пытается найти объяснение недавним событиям у Янгпачен. Горец и сам был бы не прочь услышать ответы на некоторые вопросы. На следующее утро, по хмурому лицу Старейшего он понял, что тот ничего не нашел, хотя за время их недолгого отсутствия Чунг успел существенно пополнить библиотеку, особенно тот раздел, который содержал в себе тексты, касающиеся учения Дзогчен.

Пора было решать, что делать дальше. Несмотря на то, что Дункан был по горло сыт мистикой и достаточно измотан морально, кое-что удерживало его от того, чтобы немедленно собрать вещи и уехать. Во-первых, он чувствовал: все, что произошло с ним и Митосом — лишь начало истории, которая может закончиться чем угодно, и он предпочел бы видеть это собственными глазами, как непосредственный участник. Во-вторых, он давно хотел съездить в Лхасу. В конце концов, на земле осталось не так много крупных городов, где он еще не бывал, а столица Тибета стоила того, чтобы потратить хотя бы неделю на ее изучение. И, в-третьих. Ему не хотелось выпускать Митоса из виду надолго, особенно теперь, когда оставалось столько неясного. А поскольку тот пока уезжать не собирался, задавшись целью выяснить все о странном состоянии, в которое его ввел Тан Куансен, они решили, что каждый займется своим делом — Мак поедет в Лхасу, а Митос продолжит поиски, чтобы через неделю встретиться и подумать над дальнейшими планами. Горец рассудил, что на святой земле Старику вряд ли что-то угрожает.

К вечеру он собрался и, загрузив вещи в машину, вернулся в монастырь попрощаться. Во дворе он встретил Чунга и они вдвоем пошли в библиотеку, где уже сутки почти безвылазно сидел их общий друг. Представшая их взору картина заставила Маклауда улыбнуться, а Чунга покачать головой. Митос спал сидя на табурете и положив голову на стол, где в несколько этажей громоздились коробочки с молитвами, книги и древние рукописи. Он даже не услышал их приближения, что само по себе было удивительно. Это был тот редкий случай, когда бессмертный, ощущая себя в полной безопасности, умудряется отключить даже собственную систему оповещения. Почти погребенный под грудами книг и бумаги Митос походил на студента, который вспомнил про сессию за день до экзамена и пытается наверстать упущенное за один вечер. Не говоря ни слова, Чунг открыл большой шкаф и, аккуратно собрав все материалы разложил их по полкам. На то, чтобы растолкать Митоса, объяснить, где он находится и какой сейчас век на дворе ушло минут двадцать. После этого монах, не терпящим возражения тоном, которого Маклауд от него не ожидал, отправил Старика в постель, проследив, чтобы тот не прихватил по дороге какую-нибудь рукопись. Горец вынужден был отвернуться и сделать вид, что закашлялся. Не каждый день увидишь, как древнейшего на земле человека загоняют спать, как пятилетнего ребенка.

К счастью, он не заметил взгляда, брошенного на него жертвой строгости ламы, и обещавшего страшную месть за пособничество.

Последующие несколько дней, проведенные в столице Тибета Дункан Маклауд наслаждался отдыхом. Он ездил в близлежащие монастыри, бродил по улицам старого города, побывал в Норбулингке и целый день посвятил Потале. В общем, вел обычную жизнь западного туриста и она ему нравилось. Мак не мог припомнить ни одного города, куда заносила его судьба, где бы он не чувствовал себя дома или почти как дома, стараясь быстрее слиться со средой. Но в Лхасе он был именно туристом, и ощущал себя вполне комфортно в этой необычной роли. На следующий день после приезда, шотландец нашел поблизости от отеля интернет-кафе и отправил Доусону длинное письмо, с подробным описанием их с Митосом путешествия и просьбой постараться узнать, не осталось ли в хрониках наблюдателей записей о Шенрабе или кого-нибудь из его последователей-бессмертных, если такие существовали. Хотя надеяться было особо не на что, основатель Бон жил и умер задолго до того, как первый страж начал вести свои записи. Тем не менее, проверить было не лишним, тем более, что много ценных материалов покинуло Тибет во время культурной революции и могло осесть где-нибудь в библиотеках Европы или Америки. Если так, то наблюдатели, вероятно, уже наложили руку на все, что могло относиться к предмету их деятельности. Выполнив таким образом обязательную часть программы, Горец продолжил отдыхать, посвящая дни изучению Священного города. Его устный тибетский настолько улучшился за последнее время, что он мог свободно изъясняться с местными жителями, и это давало ему ряд преимуществ, например, ему удавалось попадать в места, куда иностранцев обычно не пускали, но которые стоили того, чтобы их увидеть, вроде древнего полуразрушенного святилища на берегу Брахмапутры. Он заметил, что местные гораздо охотнее входят в контакт, если говорить на их родном языке, а не по-китайски. Стены святилища во всю высоту были исписаны сутрами, и Дункану уговорил своего проводника прочитать ему часть надписей. Увы, тибетец сам с трудом понимал написанное, но кое-что из того, что ему удалось разобрать, Маклауда заинтересовало, и он решил, что при первой возможности, покажет текст Митосу.

На четвертый день, уже немного устав играть роль туриста и почти исчерпав список достопримечательностей, которые хотел увидеть, Маклауд решил сделать передышку, Он сидел, удобно развалясь на скамейке на площади Поталы, смотрел на возвышающиеся перед ним огромный дворец, и даже начал дремать, убаюканный тишиной и спокойствием, обычно столь нехарактерных для центра большого города. Внезапно, привычное ощущение Зова заставило его выпрямиться и стряхнуть с себя остатки апатии. Дункан оглянулся по сторонам, ожидая увидеть знакомое лицо, но ошибся. В нескольких шагах за его спиной стоял… Тан Куансен. Рука Горца сама непроизвольно потянулась за отворот плаща, но генерал раскрыл полы своей куртки, показывая, что безоружен. Нехотя, Мак убрал руки в карманы и мрачно смотрел, как недруг преодолевает разделяющее их расстояние, недоумевая, что ему могло понадобиться. Генерал подошел и сел на скамейку, с которой только что поднялся шотландец. Чуть промедлив, Мак тоже сел, и выжидательно посмотрел на бессмертного. Похоже, что тот пришел говорить, а не драться.

— Я должен попросить у вас прощения, — тихо сказал Тан Куан Сен по-английски, после долгой паузы, — я не должен был делать того, что сделал с вами и… — он на секунду запнулся… — вашим другом. Лишь усилием воли Маклауду удалось сохранить самообладание при этих словах. Он пришел извиняться!! Извиняться!! Дункан сжал лезвие катаны через подкладку плаща, чувствуя, как сталь впивается в ладонь.

— Отлично, — проговорил он сквозь зубы, — извинения приняты. Теперь скажите, когда и где вам будет удобно продолжить разговор.

Генерал чуть заметно улыбнулся.

— Вы не поняли, Дункан Маклауд, я не буду с вами драться, к тому же, если не ошибаюсь, вы дали клятву не вызывать меня. Вы собираетесь ее нарушить?

Горец вскочил на ноги. Сейчас он был готов нарушить любую клятву, если бы это значило избавиться от генерала. Он открыл рот, чтобы резко ответить, но китаец его опередил.

— Да, я знаю, что обстоятельства изменились, но… прошу вас, выслушайте меня… — добавил он почти с мольбой.

Мак сел обратно на скамейку и уставился на Поталу, не в силах выносить вида человека, который едва не сделал его убийцей друга.

— Очень скоро, Маклауд, вы узнаете то, что перевернет вашу жизнь, также, как перевернуло мою. Надеюсь, что вы правильно распорядитесь полученным знанием, это важно для всех нас. Я бы предложил вам свою помощь, если бы знал, что вы ее примете, но, — он сделал паузу, — понимаю, что в данных обстоятельствах, вряд ли могу рассчитывать на доверие. Я совершил ошибку, вмешавшись в вашу жизнь, но, клянусь, я старался для вашего блага и… для будущего… Когда-нибудь вы меня поймете, а до тех пор… я не могу быть вашим другом, но и врагом быть не хочу, поэтому и пришел сегодня сюда.

Тан Куансен поднялся и, сложив вместе ладони, низко поклонился.

— Для меня будет честью стать вторым, Дункан Маклауд из клана Маклаудов.

Он выпрямился и быстро пошел прочь, оставив шотландца решать, что означала, эта последняя фраза и что это за неведомые знания, которые перевернут его жизнь.


Оказавшись в отеле, Мак первым делом позвонил в Ганден. Он надеялся, что Митос сможет объяснить, что имел в виду генерал, если же нет, то, по крайней мере, он будет знать о странном разговоре. Возможно, это даже поможет в дальнейших поисках. Трубку снял Чунг. С первых же слов Дункан понял, что старый лама чем-то сильно озабочен. Он как-то слишком настойчиво начал расспрашивать шотландца о его впечатлениях от столицы, всячески при этом избегая говорить о делах в самом монастыре. Наконец, на прямой вопрос «что случилось?», монах, вздохнув, ответил, что Митос уехал два дня назад, и он понятия не имеет куда. Старейший оставил записку, в которой просил пока ничего не сообщать Маклауду и извинялся за то, что ему пришлось воспользоваться старым монастырским джипом, который, он, впрочем, обещал вернуть. Положив трубку, Мак уселся на кровать и уставился в стену. Что это, черт побери, значит? Раньше ему бы даже в голову не пришло волноваться, но недавние события лишили Митоса некоего ореола неуязвимости в его глазах, и Дункан с удивлением понял, что не на шутку обеспокоен его отсутствием. Он решил подождать пару дней и, если Старейший не объявится ко времени его возвращения в Ганден, начинать поиски. Мак хорошо представлял себе реакцию друга на его инициативу, в случае, если тот исчез намеренно, а все говорило именно об этом, но ему было плевать, происшедшее у Янгпачен было слишком свежо в памяти.

В эту ночь он спал плохо. Так же, как в первые дни после приезда, одолевали сны. Дункан несколько раз просыпался, и подолгу не мог сообразить, где находится. То ему казалось, что он у себя на барже, а то принимал занавеси на окнах за полог палатки. Особенно яркое сновидение пришло под утро.


Холодно. Он идет по скудно освещенным улицам, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Он ищет последнего, без которого Игра не придет к своему логическому завершению. Но тот все время ускользает, и он никак не может понять, почему. Неужели непреодолимая, всепоглощающая жажда не обуяла этого человека? Зачем сопротивляться, если конец неизбежен? Он подходит к двери, наглухо запертой, как и тысячи других в эту ночь. Но безошибочное чувство присутствия заставляет его начать яростно дергать ручку, пока она не остается у него в руке.

— Тебе не скрыться, — кричит он, налегая на дверь плечом, — у тебя нет выхода!

— Выхода нет, Маклауд, есть выбор, — конец фразы стоящего за дверью человека тонет в неожиданном раскате грома. Страшный грохот сотрясает здание, и оно начинает рушиться. Он зажимает уши руками, чтобы не слышать скрежета ломающихся конструкций, но звук становится все громче, безжалостнее, и вдруг, достигнув самой высокой ноты, превращается в телефонный звонок.

Какое-то время Мак тупо смотрел на аппарат, удивляясь, как его звонкая трель могла породить в голове столь мрачные образы, потом протянул руку и снял трубку.

— У Йоханга через полчаса, — сказал знакомый голос, и связь оборвали.

— Надеюсь, ты не хочешь сообщить мне, что в фонтане на площади Поталы заложена бомба, — пробормотал Маклауд и, потягиваясь, отправился в душ.


Митос появился через час с лишним после им же назначенного времени. Он вынырнул из толпы, двигающейся по Бархору, почти одновременно с Зовом, и, проигнорировав Маклауда, который при его приближении демонстративно посмотрел на часы, почти бегом поднялся по ступеням храма и открыл дверь на лестницу, ведущую на крышу. Горец остался стоять на месте, ожидая если не извинения за опоздание, то хотя бы объяснения его причины. Ни того, ни другого, он, разумеется, не услышал.

— Тебе нужно особое приглашение, Маклауд? — осведомился Митос, придерживая створку ногой. Вздохнув, шотландец прошел мимо него и стал подниматься, сопровождаемый скрипом полугнилого дерева. Он услышал, как дверь за спиной захлопнулась, и ключ дважды повернулся в замке.

Сверху открывался удивительный вид на Святой город. Но если впереди взгляд натыкался лишь на вереницу унылых домов да одинокий холм, где некогда стояла древняя ступа, а теперь возвышалась уродливая телебашня, — прямое оскорбление находящейся рядом Потале, — то позади колыхалось безбрежное море молельных флагов, из которого островами поднимались золотые крыши монастырей. Йоханг, как страж, стоял на границе двух миров, уже сорок лет не давая агрессивной серости захватить расстилающийся за ним многоцветный мир.

— Мак, отойди оттуда.

Горец подозрительно взглянул на Старейшего, начиная укрепляться в мысли, что что-то действительно не так. Однако все же отошел от края крыши и присел на низкую скамейку, поставленную здесь специально для туристов.

— Дерьмово выглядишь, — констатировал он, отметив про себя, что Митос гораздо бледнее обычного. Похоже, что он так и не воспользовался возможностью отдохнуть, а Чунг, несмотря на кажущуюся строгость, не смог его заставить.

— Где ты был? — продолжил Маклауд, снова не дождавшись ответа на свое замечание. — Я вчера встретил здесь кое-кого, и позвонил в Ганден, чтобы…

— Тан Куансена, — это прозвучало как утверждение, Митос удобно устроился с ногами на выходящей из стены деревянной балке и облокотился спиной об ограждение.

— Ты знаешь?

— Несложно было догадаться, он оставил мне в библиотеке записку.

— Ах так, вы уже обмениваетесь письмами?

Старик проигнорировал сарказм.

— Не думаю, что он старался для меня, Мак, но то, что удалось раскопать с его помощью… — он немного помолчал, — перевернет жизнь очень многим из нас.

— Удивительно, мне он сказал то же самое. И что это?

Митос глубоко вздохнул и прикрыл глаза.

— Помнишь, ты спросил меня, что будет с остальными, если один пройдет все сорок девять уровней и доберется до Приза, а я не смог тебе ответить?

— И?

— Теперь могу.

Мак в изумлении уставился на друга.

— Ты хочешь сказать, что узнал, что на самом деле представляют собой Игра и Приз?

— Да.

— И откуда взялись Правила?

— Да.

— И это все достоверно?

— Да.

Маклауд опустил голову. Неужели… Над этими вопросами бессмертные бились веками, почему именно им выпала судьба услышать ответы?

— Тебе не кажется, что в том, что эти знания открываются именно сейчас, есть некий смысл. Какой-то знак.

— Безусловно, Мак, смысл есть. Джо тебе подтвердит, что в последние десять лет новые бессмертные стали появляться реже, чем раньше. В несколько раз реже… Ты ведь знаешь, что это значит?

— Слухи о начавшемся Сборе правдивы.

— И вот лишнее тому доказательство, — Митос вытащил из кармана несколько листков бумаги и развернул. Они были с обеих сторон исписаны его мелким почерком. — Я скопировал текст одной рукописи в монастыре Сакья. Это главная, хотя и не последняя, деталь так называемой Великой мозаики, о которой многие слышали, но мало кто представляет, что это. Ее части раскиданы по миру в виде мифов, легенд, даже сказок, и по отдельности остаются лишь фольклорными произведениями. Только сложенные вместе, они обретают смысл. Скажи, Мак, сколько раз ты задумывался над тем, что будешь делать, если дойдешь до конца? Если твоим последним противником окажется возлюбленная или друг? Захочешь ли ты получить Приз такой ценой?

— К чему ты клонишь, Митос? Сбора можно избежать? Найти другой выход?

— Выхода нет, Маклауд, есть выбор.

Горец вздрогнул. Эти же самые слова сказал ему человек из сна, когда он пытался добраться до него, чтобы вызвать на поединок, последний поединок. Митос говорил их перед боем с Тан Куан Сеном, тоже последним, как он тогда думал.

— И что же это за выбор? — осторожно спросил Дункан.

— Чтобы ответить на этот вопрос, придется обратиться к событиям настолько далеким, что они стали мифом даже для бессмертных. Это длинная история, Мак, так что имей терпение, — усмехнулся Митос невесело, и, набрав в грудь побольше воздуха, начал:

— Говорят, что в прошлую эпоху жили три брата: Дагпа, Сэлва и Шепа, изучавшие учения Бон на небесах, у бонского мудреца Бумтри Логги Чечэна. Когда они закончили свои занятия, то посетили Бога Сострадания и спросили его, как они могли бы помочь живым существам, погруженным в несчастья и муку страданий. И тот посоветовал им послужить наставниками для человечества в трёх последующих мировых эпохах. Следуя его совету, самый старший брат, Дагпа, завершил свою работу в прошлую мировую эпоху, в то время как второй брат, Сэлва, взял имя Шенраб и стал учителем и наставником нынешней мировой эпохи. Самый же младший брат, Шепа, придёт учить людей в следующую.

Около 16 000 лет назад Тонпа Шенраб родился в земле Олмо Лунгринг, которая тогда составляла треть известного мира и находилась к западу от Тибета. В возрасте тридцати одного года он отрёкся от мирского и жил в аскезе, преподавая учение. В течение всей жизни его усилиям, направленным на распространение религии Бон, препятствовал демон Кьябпа Лагринг, который старался сокрушить или воспрепятствовать работе Тонпы Шенраба, пока не был, в конечном счёте, обращён и не стал одним из его учеников. Шенраб прожил почти девять тысяч лет, и после его смерти дело продолжили ученики. Вот вкратце то, что расскажет тебе об Учителе любой Бон-по. А теперь приготовься — вот то, чего он тебе не расскажет. Шенраб стал следующим бессмертным, кто взял Приз, когда эпоха первого «брата» Дагпа завершилась. Это произошло всего через несколько лет после его первой смерти в тридцать один год. Сейчас такое было бы вряд ли возможно, желторотый юнец пал бы жертвой первого же охотника за головами, но тогда все было по-другому, и выживал вовсе не лучший воин. Теперь ты видишь? Надвигающийся Сбор отнюдь не первый, но, возможно, последний, так как «братьев» всего трое. Шенраб начал жить и учить в этом изменившемся мире. Думаю, можно не говорить, что все ученики тоже были бессмертными, молодыми бессмертными новой эпохи, пришедшими к нему из Индии, Монголии и еще более далеких стран…

— И что же все они жили в мире? — ошарашено спросил шотландец, — ни поединков, ни ссор? Разве такое возможно?

— А вот это, Маклауд, и есть самое интересное. Тогда не было поединков, Игры, какой мы знаем ее сейчас, тоже не было. Те бессмертные даже не подозревали, что их можно убить. Потому что передавали энергию и знания другим способом, — Митос улыбнулся и протянул вперед раскрытую ладонь. — Ты ведь догадался, как они это делали, да, Мак?

— Ты хочешь сказать, что они все были связаны? Как мы? Но каким образом, если и квикенинга-то не было?

— Да, они были связаны. Погоди, дойдем и до этого, только чуть позже. Тогда наши собратья жили долго, — продолжал Митос, — очень долго и когда кому-то из них существование становилось в тягость, что случалось довольно редко, но все-таки случалось, нужно было просто выбрать того, кому можно было передать свои витано и опыт. И уйти с миром. Очень просто. Думаю, также произошла и смена эпох, старый бессмертный просто передал Приз, то есть квинтэссенцию себя и власти, которой он обладал, более молодому, но способному и мудрому не по годам. Передал так же, как остальные все это ему отдали, — добровольно, — когда пришло время.

Митос опустил голову и замолчал. Маклауд неожиданно подумал, что, вероятно, за такую долгую жизнь, Старейшего не единожды посещала мысль об уходе, и, кажется, он однажды сам стал свидетелем попытки все-таки это сделать. Разве тогда, под Парижским мостом три года назад, Старик не собирался передать свою силу более молодому собрату? Удивительно, однако, что при том, стоило только опасности замаячить на горизонте, как Митос тут же вцеплялся в жизнь мертвой хваткой, и Дункану, в конце концов, пришлось отказаться от попыток разгадать этот парадокс.

— Сколько же по времени длилось это безоблачное существование? — поинтересовался Горец. — что на этот раз послужило причиной изгнания из Рая?

— Как всегда любопытство, Маклауд, обыкновенное любопытство. Один из учеников Шенраба, тот, которого в легенде называют демоном Кьябпа Лагринг, по всей видимости, страдал излишней любознательностью. Думаю, он начал экспериментировать с регенерацией. Ну, как бы то ни было, он стал первым, кто срубил голову другому бессмертному, и по трагическому стечению обстоятельств жертвой оказался его Учитель. Как это произошло, покрыто тайной, но когда гроза закончилась, горе-ученик осознал, что натворил, и бежал.

Снова повисла пауза.

— А дальше?

— Дальше? А что дальше? Дальше было то, что обычно происходит, когда кто-то открывает ящик Пандоры. Разумеется, для Кьябпа Лагринг это была не последняя голова, хотя прошло несколько веков, прежде чем он решился повторить свой «подвиг». А вскоре у него тоже нашлись последователи, охотники за дармовой энергией, которые вовсе не стремились проводить жизнь в медитации. Проще говоря, началась резня. Конечно, до нынешних масштабов ей было далеко, бессмертных было ни в пример меньше, но она была бесконтрольной, убивали в священных местах, убивали трое на одного… Правил не существовало. И передачи знаний при этом не происходило. Кьябпа Лагринг, разумеется, знал о теории смены эпох, как знал и то, что, рано или поздно, должен прийти кто-то третий, но теперь, в отсутствии Шенраба, не было того, кто передаст власть. Да это было бы уже и невозможно, охотников отдавать энергию добровольно оставалось все меньше. И вот тогда-то бывший «демон» выдвинул идею, что следующим властителем мира будет последний, выживший в поединках. Так началась Игра, в которую мы играем до сих пор.

— А Правила? Откуда взялись Правила? — Дункан вскочил на ноги и стал мерить шагами узкую площадку.

— Правила придумали оставшиеся ученики Шенраба. Несмотря на то, что мир бессмертных начал погружаться в хаос, они все еще обладали авторитетом. Их ни разу не попытались обезглавить, возможно, Кьябпа Лагринг все еще питал уважение к своим бывшим друзьям. Происходящее, конечно, приводило их в ужас, но, понимая, что остановить бойню уже не удастся, они попытались хотя бы как-то регламентировать поединки. Особенно они настаивали на запрете боя на святой земле, так как именно там испокон веков происходил обмен знаниями, храмы и святилища обычно ставили на местах силы, что облегчало передачу. Вот почему убийство в священном месте было вдвойне осквернением. Удивительно, но эти правила были приняты, хотя я так и не нашел никаких подтверждений тому, что за их нарушением действительно следовало наказание. Возможно, я не там искал… Однако, война оставалась войной… Постепенно бессмертные стали терять способность отдавать энергию, сохраняя при этом голову. Кьябпа Лагринг стал проявлять большой интерес к смертным, которые, само собой, почитали его за божество, и от него пошла традиция Дикого шаманского Бона, который так хорошо изучил твой друг Тан Куансн.

— Он мне не друг, — рявкнул Маклауд, — он сумасшедший, который, почему-то не нашел лучшего объекта для поклонения!

— Он не сумасшедший, Мак, — сказал Митос очень тихо, — просто он считает тебя достойным того, чтобы стать первым, если он будет вторым, разумеется…

— Черт бы вас побрал! Кто-нибудь уже объяснит мне, что это значит? — взорвался шотландец.

— Мак, Мак, успокойся, никто ничего от тебя не скрывает, ОК? Ты все узнаешь. Иначе бы меня здесь не было, — добавил Митос, проведя по лицу ладонью. Горец тут же пожалел о своей вспышке гнева. В конце концов, Старейший мог просто уехать, не беря на себя труд его просвещать. Он уселся обратно на скамейку и приготовился слушать дальше.

— Так, где я остановился? А, на Диком Боне… да, так вот, согласно записям Мучо Дэмдруга, любимого ученика Шенраба, Последователи поняли, что отступник исказил учение, и отправились к Шенлха О`кара, тому самому богу Сострадания. Я не знаю, кем он был на самом деле, и не уверен, что мы когда-нибудь это узнаем, но, видимо, у него было достаточно власти, чтобы влиять на судьбы бессмертных. Внимательно выслушав жалобы, О`кара предложил выход — пусть Игра продолжается, раз изменить этого нельзя, но последние двое, оставшиеся вживых, будут иметь выбор. Они могут сразиться на смерть, и тогда последнему достанется Приз, вечная жизнь в конечном мире, или… — Митос запнулся…

— Или?

— Или они могут сложить оружие и вместе пройти испытание, те самые сорок девять уровней Бардо. Теперь ты видишь, Мак — то, что с нами произошло, имеет свой смысл.

— Эти испытания нельзя пройти в одиночку? — спросил Маклауд, уже предвидя ответ.

— Да, они созданы для двоих… Генерал надеется, что это будете вы с ним. Испытание, которому он подверг нас, скорее всего не совсем то, что ожидает Последних в конце. Он взял за основу лишь идею, Лха-па неспособен заставить кого-то пройти все уровни раньше времени, жаль, что я сразу об этом не догадался. Похоже, и наш просвещенный друг сам до конца не понял, что наделал. Он даже не подумал, что рискует и твоей жизнью тоже… Чертов недоучка! — вдруг зло бросил Митос и отвернулся.

Дункан поднялся со скамейки и, сделав пару шагов, сел на балку рядом с другом.

— А каким будет Приз, в случае, если те двое откажутся драться?

— Такой же, как и во вторую эпоху, — обрести способность изменять мир, вывести цивилизацию на новый виток развития, — ответил Старик, все еще глядя в сторону.

— А как же «Должен остаться только один»? Или это тоже ложно?

— Нет, это истинная правда. Останется только один, — тот, кто обретет достаточную силу и знание. Но это произойдет в конце, на сорок девятом уровне. Один из Оставшихся отдаст Последнему свою жизнь и энергию добровольно. При этом сохранится не только его квикенинг, но и знания и память, и… сознание. Единственное условие — участники должны войти в испытания, не зная, кто выиграет. Их судьбу решит жребий, брошенный не ими. Все это своеобразная защита, чтобы властителем мира не оказался кто-то, вроде Каласа или Кроноса, кто-то, кто знает только убийство. Такой бессмертный получит приз по заслугам — он будет жить в угасающем мире, видя, как все вокруг умирает, пока не сойдет с ума от одиночества. Если же он выберет Иной путь… Последний должен быть достаточно сильным, чтобы дойти до конца, достаточно мудрым, чтобы суметь пройти испытания и он должен…

— Уметь любить, чтобы решиться на самопожертвование, — закончил за Старейшего Маклауд.

— Глупо, правда? Какой идиот это придумал! — Митос внезапно вскочил. — Только представь, Мак, двое бессмертных, с обнаженными мечами, готовые убивать, бросают их и клянутся отдать друг за друга жизнь! Это тупик, Маклауд. Приза нет, все бесполезно! — он сел обратно на балку и, стиснув руки, опустил на них голову. Горец потрясенно молчал.

Голоса паломников, читающих мантры, крики торговцев на площади Бархор, шелест ветра в молельных флагах — все сливалось в один непрерывный шум и казалось звуками из параллельного мира. Двое бессмертных сидели на крыше древнего храма, растерянные и подавленные. На этот раз Маклауду первому удалось привести мысли в порядок.

— В конце концов, — заметил он философски, — у нас есть из чего выбирать.

Почему-то это показалось им обоим ужасно смешным.

Они начали смеяться, немного истерически, и долго не могли остановиться. Что еще оставалось, как не хохотать над собственной судьбой, перед лицом начавшегося Сбора, на крыше Йоханга, в центре Лхасы, посреди Тибета.

— А… А как же те, кто выберет Иной путь, с-смогут пройти испытания, если они не связаны, как мы? — С трудом выговорил Дункан, вытирая ладонью слезы с глаз.

— О, кстати о связи, — откликнулся Митос, внезапно посерьезнев, — боюсь, у тебя слегка неверное представление о ней. Каюсь, это моя вина, но я не был уверен, что ты готов услышать правду, раз сам до сих пор не догадался.

— Ты же не чувствуешь вину с одиннадцатого века, стоит ли начинать теперь? — возразил шотландец, едва удерживаясь от нового взрыва смеха.

— Дослушай, Маклауд! Наша связь вовсе не следствие того, что было в Бордо, а, наоборот, причина!

— Ну-ка повтори!

— Это не первый квикенинг, который мы с тобой разделили, Мак!

— Не первый? — Маклауд в недоумении поднял брови. — Но я не помню, чтобы…

— Конечно, ты не помнишь! — проворчал Митос. — Вряд ли ты вообще был способен соображать в тот момент…

— Что?!

— Я не сказал тебе… это было когда ты… — он запнулся, — когда погиб Шон Бернс. Часть энергии попала в меня, и тогда я понял, что мы оба — Те, кто Помнит…

— Кто, кто мы?

— Ты, Тот, кто Помнит, Маклауд. Ты один из тех, кто может обмениваться знаниями, энергией и даже чувствами, как бессмертные во времена Шенраба. Я тоже такой, но в силу возраста… Именно поэтому случилось то, что было в Бордо, именно поэтому у Янгпачен ты смог сделать то, что сделал, именно поэтому ты сидишь сейчас здесь, а не в баре у Джо. Ты думал, тебе просто так вдруг захотелось в Тибет в моем прекрасном обществе? Вероятно, это оборотная сторона попыток генерала влиять на тебя. И ты никогда не задавался вопросом, что заставило тебя так быстро догадаться, кто перед тобой, когда мы впервые встретились? Где ты провел последние четыреста лет, Горец? В камере с закрытыми окнами? Неужели ты никогда не слышал легенду о Тех, кто Помнит? В ней ни слова не говорится о Шенрабе, но способность передавать знания и витано описана весьма подробно. Удивительно, как ты вообще умудрился в свое время услышать обо мне.

— Подожди, так мы связаны не двойным квикенингом? — спросил Дункан, пропуская насмешку мимо ушей.

— Нет, Маклауд, просто мы такие же, как Древние, — спокойно пояснил Старик. — И генерал тоже догадался об этом, изучая хроники.

— Но я в десять раз младше тебя, я при всем желании не могу ничего помнить, за каким же чертом у меня взялась эта способность?

— Хороший вопрос. Но я не знаю на него ответа. Только вот, по некоторым источникам другое имя Шенраба — Митра, а ты у нас непобедимый воин Света, попробуй поискать связь…

— Но если Шенраб — реальная личность, то Ариман…

— А, наконец-то, ты дошел до этого! Я тебе всегда говорил, что не верю в демонов. Тан Куансн не демон, а посмотри, что он сделал с тобой… с нами.

— Так Ариман тоже бессмертный?!

— Не знаю! Но, согласись, это весьма вероятно. О судьбе Кьябпа Лагринг, например, больше ничего неизвестно. Возможно, это он был Эром, бонским демоном, или Ариманом, его Зороастрийстским аналогом. Доподлинно известно лишь, что он — величайший Лха-па, генерал ему и в подметки не годится. Предположим, что он до сих пор жив, все чемпионы были Теми, кто Помнит, и эти противостояния раз в миллениум — поиск кого-то из них или… некая проверка, а вовсе не попытка захватить власть над человечеством. Теоретически я тоже мог оказаться на твоем месте, Маклауд…

— В этом случае у нас еще могут быть проблемы, — мрачно заметил шотландец, — а я уже, было, решил, что избавился от Аримана на ближайшую тысячу лет… Однако, в условиях приближающегося сбора, есть все шансы снова о нем услышать… Но ты так и не ответил, каким образом двое последних войдут в испытания?

Митос задумался.

— В рукописи Мучо Дэмдруга не было ничего об этом, видишь ли, она не полная, где-то должны быть еще куски. Однако среди бессмертных издревле ходили слухи, что Последняя битва произойдет в Долине Смерти. Таких долин несколько на земном шаре и одна из них находится у горы Кайлас. Это священной место, окутанное тайной, смертные стараются туда не ходить, кроме того по некоторым легендам, именно в тех краях родился Шенраб. Я думаю, что там вполне может восстановиться утерянная способность к передаче, но с уверенностью сказать не могу.

— Так значит, наша способность к передаче не связана с тем, где мы находимся? А перевалы, а эта пресловутая адаптация?

— Так перевалы в Тибете как раз считаются святой землей. И я действительно думал, что со временем интенсивность связи уменьшится, ведь даже Древние уходили в священные места, чтобы начать обмен. Я знаю об этом не больше твоего, Маклауд, потому что никогда не встречал нам подобных или не узнавал их, а с обычными бессмертными связь невозможна. И тот единственный раз, когда я попытался установить контакт с тобой вне Тибета, у меня ничего не вышло… Хотя, может быть, он просто был слишком коротким, — пробормотал Митос, снова отворачиваясь.

— Да, в церкви Дария, я догадался! А ты не думал, что могло произойти, если бы у тебя получилось?

— По-моему, сейчас уже немного поздно об этом думать, ты не находишь?

— Тогда на будущее: Я не хочу, чтобы кто-то подвергал себя опасности из-за меня, слышишь? Никогда и ни при каких обстоятельствах!

Митос закатил глаза.

— Это понятно? — переспросил Маклауд с нажимом.

— Как скажешь, — отозвался Старейший совершенно бесцветным голосом, явно не желая продолжать дискуссию.

Горец вздохнул. Ну, как еще можно объяснить, что ему не нужны чужие жертвы?

— А что случилось в дальнейшем с учениками Шенраба? — спросил он, наконец, надеясь вернуть разговор в прежнее русло.

— Они почти все погибли от рук смертных, и это очень странно, — с готовностью ответил Митос, видимо, тоже обрадовавшись уходу от щекотливой темы. — Любимый ученик, Мучо Дэмдруга, закончил жизнь в Пекине на плахе по идиотскому обвинению в измене. Тритог Паца из Шанг-Шунга был убит в своем родном городе своими собственными учениками-смертными, внезапно потерявшими разум. Хулу Палэг из Индии был обезглавлен неизвестными, поблизости не было других бессмертных… Последний из них, Муца Трахэ, на самом деле носивший другое имя, теперь утерянное, был путешественником и никто не знал, откуда он пришел к Шенрабу. После смерти учителя Муца Трахэ исчез, и последнее, что о нем известно, это то, что, попав в Европу в темные века, он встретил у ворот Парижа некоего римского полководца…

— Дарий? Его убил Дарий??

— И изменился до неузнаваемости. Но мы оба знаем, чем закончилась его история. Так что последний ученик Шенраба тоже не сбежал от судьбы, она настигла его даже в другом теле…

На этот раз молчание повисло надолго.

Дункан раздумывал о загадочной судьбе древних бессмертных, так бессмысленно и бесславно погибших, чьи опыт и знания безвозвратно утеряны, и даже память о них почти стерлась. О выборе, который они дали своим потомкам, желая защитить мир, который были не в состоянии спасти сами. Каково же его место в этом мире? Раньше все было предельно ясно: есть «они» и есть «мы» — смертные и бессмертные, два полюса, две параллельные линии, которые никогда не пересекуться, если только это не будет сутью Приза. Похоже, с этой надеждой можно расстаться — последний останется тем, кем есть, в любом случае… Но теперь раскололось само понятие «мы»… раскололось на «я» и «другие», нет, снова «мы», «мы» и «другие»… Кем только они с Митосом не успели побывать за эти три года: знакомыми, приятелями, друзьями, почти врагами, снова приятелями, снова друзьями. Кто они сейчас? Дункан не мог подобрать нужного слова, но в одном он был уверен абсолютно: их встреча не была случайной. Конец эпохи неумолимо приближался, неведомые силы начали собирать вместе детали Великой мозаики, и они были ее частью… Существуют ли другие Те, Кто Помнит? Митос не единственный древний бессмертный, есть еще, пусть не таких старых, но уже отметивших свое трехтысячелетие… Маклауд не знал, насколько Старик был искреннен, говоря, что не встречал себе подобных… или не узнавал… Что если остальные Всадники тоже были такими, что если… Кассандра… Тогда причины ее ненависти могут быть гораздо глубже, чем просто злость на людей, сломавших ей жизнь. это могло быть презрение к собратьям, изменившем своему предназначению. Однако теперь он сам имеет возможность проверить, если, конечно, еще когда нибудь ее увидит…

— Надеюсь, Маклауд, ты собрал вещи?

Голос Митоса вырвал шотландца из размышлений, он поднял голову и непонимающе уставился на Старейшего.

— Ты о чем?

— Я спросил, Мак, в каком состоянии твой багаж. Потому что, если ты еще не собрался, то у нас есть все шансы опоздать на самолет…

— Какой самолет? Разве мы собирались уезжать?

— А разве нет? Лично я не вижу смысла оставаться здесь дольше, меня выворачивает уже при одном упоминании о чанг, впрочем, китайское пиво не лучше…

— Ты можешь думать о пиве, когда мир вокруг тебя становится вверх тормашками? Когда вопросов все еще больше, чем ответов?

— Брось Маклауд, мир остался там же где и был, мы — тоже. Разве что-то изменилось? Старый миф о Призе всего лишь лопнул, как мыльный пузырь. Бэнг! Продолжаем жить дальше…

Не веря своим ушам, Дункан открыл рот, чтобы возразить, но вместо этого неожиданно для себя спросил:

— Митос, что случилось?

Это вырвалось у него прежде, чем он понял — причиной странного вопроса стало неожиданно возникшее чувство опасности, настолько сильное, что оно заставило его поежиться от холода, несмотря на жару.

— Случилось? Ничего не случилось? Что должно было случиться? — Широко раскрытые глаза смотрели на шотландца с наивным удивлением. — Просто мне здесь до смерти надоело, думаю и тебе тоже… Все, что могли, мы узнали, так чего ждать?

Дункан, прищурившись, посмотрел на друга. Что-то на этот раз Митос немного переборщил, изображая искреннее непонимание или же это Горец научился так хорошо распозновать подделку…

— Послушай! Ты опаздываешь на полтора часа, когда, наконец, появляешься, выглядишь так, будто за тобой гнались демоны, просишь отойти от края крыши, где меня может быть видно с улицы, рассказываешь, что мы тысячелетиями жили во лжи и тут же заявляешь, что это чепуха, ничего страшного не произошло и можно спокойно уезжать. Ты считаешь меня идиотом?

Митос сдался на удивление быстро. Наивное выражение в доли секунды исчезло с его лица, он опустил плечи и прислонился к стене.

— Кто-то еще знает, Мак… — сказал он еле слышно. — И они не просто знают…

— Кто они? И что знают? Что мы ищем ответы или кто мы такие?

— Боюсь и то и другое, хотя… надеюсь, что только первое, потому что, если это те же самые люди, которые веками охотились за нам подобными… — покачал головой Старейший.

— Это наблюдатели?

— Я не знаю… Дария убили ренегаты, но они могли быть всего лишь исполнителями. Кто-то ими манипулировал, направляя в нужную сторону.

— Так что произошло?

— Ничего особенного, кроме того, что мое пребывание здесь сейчас можно считать чудом… — Митос потер ладонью затылок, еще больше взъерошив и без того растрепанные волосы. — Где-то от Гьянце какая-то машина стала следовать за мной по пятам, я сначала подумал, что это просто лихачи, которым не достает острых ощущений. Туристы здесь часто этим развлекаются. Но над Ямдрок-Цо они начали прижимать меня к краю. Там дорога очень узкая, два грузовика не разъедутся… И даже тогда я не сразу понял… Потом они начали стрелять…

— Они в тебя стреляли?

— Ну, похоже, они не стремились попасть, скорее всего, просто хотели напугать и сбросить с дороги, чтобы все выглядело, как несчастный случай, если что… Я даже не помню, как выскочил на перевал… Там стояли два автобуса с туристами, так что, они отстали и снова нагнали уже у Лхасы, когда я тебе звонил. Пришлось попетлять, чтобы оторваться. Потом я бросил машину у Норбулингки и пошел дальше пешком.

— Через весь город?

— В толпе легче затеряться… Мак, здесь становится слишком жарко, надо убираться, пока не поздно…

— Уезжай!

— Маклауд!

— Уезжай, Митос, я остаюсь…

— Мак, ты плохо меня слышал? Хочешь повторить судьбу Дария? Того, что я рассказал тебе вполне достаточно, чтобы быть готовым, когда придет время… что еще ты хочешь знать?

— Достаточно… Достаточно?! Тогда скажи, откуда мы взялись? Что представляют из себя испытания, что будет, если один из последних откажется и передумает, если они просто не смогут их пройти? Я хочу знать! Это и многое другое! Ты не станешь отрицать, что наша встреча не была случайностью. Возможно, у нас есть некая миссия, о которой мы не подозреваем…

— Зачем тебе это, Маклауд? Ты не понимаешь? До испытаний не дойдет, никогда! Эти знания никому не нужны.

— Пусть люди сами решают, нужны они или нет, но, чтобы нам поверили, надо иметь полную картину…

— Нам? Ну уж нет, уволь меня от этого! Хочешь нести благую весть? Пожалуйста! Только приготовься к тому, что тебя распнут! А я хочу жить, пока можно!!

Повисла пауза, во время которой Дункан снова мерил ногами крышу из конца в конец, стараясь не приближаться к краю и не смотря на Старейшего, который провожал взглядом каждое его движение.

— Не заставляй меня пожалеть, что я рассказал тебе все это, — тихо сказал Митос, — уезжай…

Горец покачал головой и, прекратив метаться, прислонился к стене.

— Я бы все равно узнал, не расскажи ты, это сделал бы Тан Куансен. Неужели ты думаешь, что я остановлюсь на середине?

— Мак, эти знания сокрыты, до них нельзя добраться… даже генерал не смог…

— Но они есть? Они существуют, так ведь? И ты знаешь, где искать?

— Нет…

— Митос!

— Слушай, если бы это было возможно… но раньше никому не удалось…

— Значит, я буду первым. Где?

На лице Старика одновременно отразилось с десяток эмоций, от упрямого неповиновения, до растерянности и страха, и Дункан в очередной раз удивился, насколько легко стало их считывать. Он будто прикоснулся к чему-то, что раньше не имело выхода, будучи спрятанным за непроницаемой маской безразличия или сарказма.

— Монастырь Еру Вэнсакха, — выдохнул Митос, сдаваясь окончательно, — у озера Манасаровар. Был основан самим Мучо Дэмдруга, выстоял даже во времена гонений… Но вход иностранцам туда закрыт… Раньше в монастырь пускали только бон-по лам и монахов, теперь, иногда и буддистов, приверженцев Ньингмапа.

— Что ж придется поискать выход… точнее вход… и кого-то, кто смог бы разбирать тексты, — добавил Маклауд, поднимая глаза. Митос тут же отвернулся.

— Я уезжаю, Мак…

Дункан вздохнул. Собственно, другого он не ожидал. Было бы наивностью думать, что два раза едва не лишившись жизни, Митос станет рисковать ею и в третий. Однако, если охота действительно за ним, то отъезд вряд ли сильно исправит ситуацию.

— Они последуют за тобой! — сказал шотландец, всеми силами стараясь скрыть беспокойство.

— Ух, Мак, ты думаешь, меня так просто найти, если я этого не хочу?

— Двоим это удалось, Митос… Ты говорил мне тоже самое, за час до того, как на тебя напал Калас…

— Поверь, я хорошо учусь на собственных ошибках. У нас на хвосте сидело трое коллег нашего друга Доусона, где они теперь? Ты думаешь, я зря терял время в Катманду, пока ты спал? Один улетел в Индию, двое других, наверное, до сих пор ищут наши следы в Непале. — Митос широко улыбнулся. — Вот, возьми, — он протянул Горцу бумаги, которые все еще держал в руках, — это копии текстов и перевод. К сожалению, времени на то, чтобы написать художественное произведение не было, но, надеюсь, изложено доступно…

— А оригиналы? — Маклауд аккуратно сложил листы и спрятал во внутренний карман плаща.

— Остались в монастыре Сакья… не волнуйся, — добавил Старик, заметив тревожный взгляд шотландца, — если не знать где искать, на это уйдет лет двадцать. Я подробно описал, где они лежат, если что… Еще часть остается у Чунга и на стене в Тритен Норбутце, но оттуда их врядли кто-то унесет.

— Думаю, следует известить Джо…

— Пошли ему копии по факсу, я не буду с ним встречаться, незачем рисковать лишний раз… Да и еще, Мак, ты ведь вернешься в Ганден, — Митос извлек из кармана ключи от машины, — извинись за меня, пусть кто-нибудь перегонит джип обратно…

— И, видимо, на время забыть о шотландском скупердяйстве? — с усмешкой осведомился Дункан.

— Разумеется, — в тон ему ответил Старик. — И учти, Чунг умеет виртуозно вытягивать информацию… даже из меня…

Они спустились вниз по лестнице и, открыв дверь, Митос тут же снова запер ее за собой.

— Как ты собираешься добираться в аэропорт? — спросил Маклауд, — могу подбросить…

— Нет, нас не должны видеть вместе… к тому же у меня остались кое-какие дела…

Еще несколько ступеней и двое бессмертных остановились на краю бурлящего людского потока.

— Ну, что ж… — Митос сделал неопределенный жест рукой. — Удачи, Мак…

— Тебе тоже, — сказал Дункан и замолчал. Повисла неловкая пауза. Оба пытались подобрать подходящие слова и оба не преуспели.

— Будь осторожен, — выдавил, наконец, Маклауд ничего не значащую фразу и протянул руку.

Промедлив пару мгновений, Митос ответил на рукопожатие и кивнул.

— Да, всегда… ты тоже… — Он сделал шаг вперед и мгновенно растворился в толпе, будто нырнул в омут. Маклауду показалось, что Старик хотел что-то добавить, но так и не решился — довольно странно для человека, обычно не лезущего за словом в карман. Горец постоял немного, провожая взглядом молодую монахиню с наголо обритой головой, которая медленно шла, прикрыв глаза и бормоча под нос молитвы, вздохнул и отправился в отель. Ему еще нужно было возвращаться в Ганден за оставленным там туристским снаряжением.


В монастырь он приехал к вечеру. Памятуя о предупреждении Митоса решил всячески избегать разговоров с Чунгом, но первый, кого он увидел, был старый лама, стоящий около ворот, с явным намерением тут же взять шотландца в оборот. Да, похоже, уехать без объяснений ему не удасться. После того, как Мак сложил в рюкзак все, остававшиеся в его комнате вещи (Чунг при этом внимательно наблюдал за процессом, видимо боясь, что гость тоже попытается исчезнуть) его препроводили в библиотеку.

— Так значит, Митос решил уехать? — спросил тибетец, усаживая Горца на колченогий табурет и наливая зеленого чая, как в день их первой встречи. — А вы почему же задержались?

Дункан принял пиалу с душистым напиком и отхлебнул глоток. Вкус показался ему необычным, такого не подавали в китайских ресторанах и в прошлый раз он был другим.

— Надеюсь, он сделан не из… плесени? — Маклауд сам не заметил, как слова сорвались с языка. Ему вдруг почудилось, он был уверен, что это почудилось… другие глаза, другой голос… Горец провел рукой по лбу, отгоняя наваждение. Нет, Чунг, не Дарий, но одна из причин, почему он сам сидит сейчас здесь — это то, что случилось с его старым другом… И, возможно, ему, Дункану Маклауду, тоже придется в ближайшем будущем столкнуться с людьми, ответственными за преступение… Хватит ли у него сил, чтобы противостоять им в одиночку… Что если Митос прав, и следовало уехать сейчас, чтобы хотя бы разобраться с расстановкой сил. Не было ли его решение остаться, слишком опрометчивым…

— Нет, нет, я сам собираю травы… — донесся до него голос ламы. — Так почему же вы остались?

— У меня есть планы… — начал Дункан, собираясь с мыслями, — я хочу еще немного попутешествовать. Поеду в Катманду на машине, через Гьянце, Латце, Нилам. Я слышал, там есть, что посмотреть.

— Мне казалось, вы с Митосом планировали поехать к Кайласу…

— Оу, — Мак отхлебул из пиалы, — возможно, в следущий раз… У него срочные дела в Париже…

— Значит, вас не интересует монастырь Еру Вэнсакха?

Маклауд подавился чаем и закашлялся. Чунг заботливо похлопал его по спине.

— Никогда про такой не слышал, — просипел Горец, обретая возможность дышать.

— Правда? — маленькие проницательные глазки, казалось, были готовы прожечь шотландца насквозь. — Дункан, уже много лет я собираю материалы по Бону, неужели вы думаете, что я их не читаю? Или вы считаете, что я не знаю, что означают «срочные дела в Париже»? Я даже не буду спрашивать, от кого Митос бежит на этот раз, но ясно, что не от китайца. Вы хотите продолжить исследования сами, видимо наш друг нашел не все, — монах замолчал, сел на вторую табуретку и тоже глотнул чая. — Вам известно, что иностранцев туда не пускают?

Маклауд не знал, что сказать, безобидный с виду старичок оказался гораздо прозорливее, чем он думал. Похоже на то, что и Митос недооценил своего друга.

— Да, знаю, но я надеюсь найти способ туда проникнуть… — со вздохом ответил Горец.

— Вы уже нашли его, — монах улыбнулся, — к тому же вам нужен кто-то, кто понимет письменный тибетский, особенно, если тексту больше тысячи лет. Я поеду с вами, Дункан, не думаю, что они откажут мне, хотя я и не последователь Ньингмапа…

— Нет, я не могу подвергать вас опасности, кто-то еще знает, кто-то… я справлюсь сам! — Мака повергла в ужас мысль ехать в такую даль с собратом, никогда не державшим в руках меча, да еще с возможными преследователями на хвосте. — Нет и нет!

— Послушайте меня, Дункан Маклауд, я бессмертный, и меня напрямую касается то, что будет с нами в будущем… но я еще и буддистский монах и верю в то, что наше существование не конечно, что мы возродимся в другой форме… он сделал паузу… — мне потребовалось несколько лет, чтобы совместить эти две своих жизни и теперь, я хочу знать, кто я и почему оказался в этом мире. Увы, моя религия не может ответить на этот вопрос, но она дала мне достаточно, чтобы не бояться смерти. — Чунг улыбнулся: — я еду с вами…

Маклауд опустил голову. Этого он и боялся… Видимо, того же боялся и Митос, предостерегая его от откровенности. Но они оба просчитались — хранитель библиотеки оказался вовсе не так прост, как казалось…

— Хорошо, я возьму вас с собой, но вы должны понимать, что…

— О, я понимаю! Лучше, чем вы себе это представляете!

Почувствовав себя вдруг ужасно усталым, Горец, отпросился спать. Чунг проводил его до кельи, пожелав хороших снов, и похлопав на прощание по плечу. Не раздеваясь, Мак упал на кровать, но сон не шел, ни хороший, ни какой-либо. Он не мог взять на себя такую ответственность, не мог снова рискнуть чужой жизнью, даже если ее предлагали добровольно. Наконец, решив про себя, что он избавится от Чунга при первой же возможности (скорее всего, просто сбежит от него в Шигадзе) Дункан, наконец, забылся.


Утром, спускаясь к машине, он все еще надеясь, что старый лама передумает, но ошибся. Чунг Ринпоче ждал его около джипа, и Маклауду ничего не оставалось, как пригласить его садиться. Монах забрался на переднее сиденье и захлопну дверь.

— А, кто заменит вас, пока вы в отъезде, — поинтересовался Мак, заводя мотор, — вы можете так просто взять и покинуть монастырь?

— Я часто езжу в Дрепунг и Сера, к моим отлучкам привыкли, так что беспокоиться не о чем… — беззаботно ответил тибетец, размещая свой нехитрый скарб в ногах. Все его вещи уместились в одну небольшую тканевую сумку.

— У вас есть наблюдатель? — напрямую спросил шотландец, рассудив, что Митос не мог не рассказать другу о Стражах.

Чунг рассмеялся:

— Конечно, только он сидит в офисе в Лхасе. Он мой хороший знакомый, когда я куда-то уезжаю, то сообщаю ему, чтобы он мог внести в хроники, О, не нужно волноваться, я позвонил ему и сказал, что пробуду в Дрепунге не меньше двух недель…

— Прекрасные работники, — пробормотал Маклауд, — неудивительно, что генералу так легко удалось инсценровать свою смерть.

На этот раз они поехали другой дорогой, не через перевал. Дункан заранее предупредил Чунга, что ему нужно проверить электронную почту и для этого заехать в Лхасу. Тибетец только кивнул и Мак понял, что мог бы не объяснять так подробно, монах явно не дружил с современными технологиями.

Оставив его сидеть в машине, рядом с отелем, где он останавливался, Горец прихватил отданные ему Митосом бумаги и толкнул дверь маленького интернет-кафе. Внутри не было никого, кроме двух китайских подростков, играющих на компютерах во что-то невероятно шумное. Мак поморщился. Но к его радости, завидев иностранца, они сразу убрали звук. Следующей приятной новостью стало длинное письмо от Доусона с внушительным количеством материала, который наблюдатель успел собрать по основателю Бон. Но бегло просмотрев тексты, Горец понял, что это разрозненные мифы и чтобы отыскать что-то по-настоящему стоящее их нужно досконально изучить. На то, чтобы все распечатать, а так же отослать Джо по факсу драгоценные копии рукописи Мучо Дэмдруга ушло больше часа — допотопная аппаратура работала ужасно. Когда шотландец выдирал из принтера очередной намертво застрявший там кусок бумаги, отчаянно ругаясь про себя, тонкий противный голосок неожиданно снова начал вещать у него в голове. «Смотри, — говорил он, — твой так называемый друг как всегда сбежал… Проснись, глупец, тебя снова использовали. Неужели ты еще не понял, что он рассказал тебе все это именно теперь, с одной целью — заставить выполнять за него грязую работу. И ты снова полезешь в огонь, думая, что это твое решение и твоя обязанность… Сколько раз тебе нужно наступить на грабли, чтобы понять, что ты всего лишь марионетка в руках у кукловода?»

— Заткнись! — вслух рявкнул Маклауд, и двое мальчишек с испугом обернулись на него. Дункан развел руками, показывая, что его вывела из себя плохо работающая техника. Подростки снова уставились в мониторы. Наконец, собрав свои листки и расплатившись с девушкой-менеджером, шотландец пошел в выходу. Голос замолчал, оставив его раздумывать, принадлежал ли он здравому смыслу или это были остатки генеральского посыла. На пороге его накрыла волна зова. «Видимо терпение способно истечь даже у ламы», — с улыбкой подумал Мак, подбирая слова для извинений, — все-таки некрасиво было заставлять Чунга ждать так долго. Но заготовленные фразы так и остались невысказанными, потому что открыв дверь, вместо старого монаха, Дункан увидел объект своих недавних размышлений, с ленивым видом облокотившийся об ограду.

— Что такое? — осведомился Митос невинным тоном, — что ты так смотришь? У меня лицо чем-то испачкано?

— Ты что здесь делаешь? — вопросил Маклауд, с трудом приходя в себя от изумления, — ты должен сейчас проходить таможню в Орли…

— Решил немного задержаться, — пожал плечами Старейший, — заодно полюбоваться на плоды твоей беспечности…

— Моей беспечности? — не понял Горец, — в каком смысле?

— В таком, что мне, например, очень интересно, как ты собираешься ехать к Кайласу с просроченным разрешением на въезд в Западный Тибет?

О, черт! Мак и вправду забыл, что разрешение имело ограниченный срок действия, и он истек несколько дней назад. Теперь оно становилось недействительным, для того же, чтобы сделать новое требовалось от трех дней до двух недель в зависимости от настроения китайских бюрократов.

— А ты знаешь, что местные власти особенно любят проверять документы у тех, у кого они не в порядке, — добавил Митос, явно наслаждаясь растерянностью шотландца. — Боюсь, дело попахивает тюрьмой…

— Если ты вернулся, чтобы издеваться… — начал Маклауд, подходя к Старику почти вплотную.

— Эй, эй, зачем же так реагировать, Мак? — Митос опасливо отодвинулся дальше к концу ограды, — ладно, держи, — и он протянул ему сложенный вчетверо лист, — можешь не благодарить…

Подозрительно взглянув на друга, Горец развернул бумагу. Несколько секунд он вчитывался в текст, потом хмыкнул:

— Интересно, а что местные власти подумают про мое разрешение, если в нем будут вписаны два фамилии… погоди, ты что, выехал из Тибета и на следующий день въехал обратно под другим именем? Ты считаешь, что китайцы слепоглухонемые?

— А ты думаешь, мне в первый раз проделывать такие фокусы? — изрек Митос с видом оскорбленного в лучших чувствах человека. — Расслабься, Мак, — продолжил он уже серьезнее, — все нормально…

Дункан пожал плечами:

— Ладно, как скажешь, но если нас арестуют, я буду знать, кого в этом винить.

Митос скорчил гримасу.

— А что с теми черезчур информированными парнями, которые висели у тебя на хвосте?

— Наслаждаются межконтинентальным перелетом… А вот тебе, так и не удалось от него избавиться… — Мак оглянулся и увидел, что Чунг стоит у машины и смотрит на них с широкой улыбкой.

— Ты ведь понимаешь, что если что, мы не сможем его защитить? — сказал Митос тихо, чтобы монах не услышал, — неужели ты не мог уехать незаметно?

— Он устроил мне допрос, — со смущением ответил Маклауд, — если ты не в курсе, твой друг прекрасно осведомлен о наших делах и предложил мне свою помощь, чтобы проникнуть в Еру Вэнсакха. Я собирался оставить его в Шигадзе, это безопаснее, чем тащить с собой к Кайласу…

— Теперь это бесполезно, Мак. Чунг хуже клеща, если вцепится — не оторвешь. Придется воспользоваться его предложением, но…

— Зачем ты все-таки вернулся? — перебил Горец, — как же знаменитые правила выживания?

— Чисто научный интерес, Маклауд… к тому же, еще не поздно передумать… Да, кстати, по Лхасе поведу я, надо проверить, нет ли хвоста… На всякий случай, — добавил Митос, заметив выражение лица шотландца.

Джип дернулся и, проехав всего пару метров, угодил передним колесом в одну из глубоких рытвин, которыми изобиловала мостовая в этом районе.

— Если ты так же уходишь от слежки, как водишь, то долго мы не протянем, — не удержался Маклауд.

— Посмотрим, что ты запоешь на горной дороге, — процедил сквозь зубы Старейший, — давая задний ход, — о чем я только думал, — сказал он громче, — снова ужасное пиво, холод и палатка! — Последнее было произнесено с таким отвращением, что Дункан расхохотался.

— Боже, Митос, что ты с ним сделал?

— С кем? — Старик продолжал безуспешно сражался с коробкой передач, колеса пробуксовывали.

— С человеком, который доказывал, что вода из лужи вполне годится для умывания! Если бы я знал, что мне предстоит выслушивать твои жалобы последующие пару недель, я бы, пожалуй, поискал другой выход из интернет-кафе!

— Знаешь, Мак, в двенадцать вылетает самолет в Бангкок, и если тебя не устраивает мое общество…

— Я рад, что ты вернулся…

Джип, наконец, выбрался из ямы. Немного попетляв по городу, они выехали на китайскую Дорогу Дружбы и, поднимая клубы пыли, понеслись по трассе, пока она это позволяла, чтобы у Шигадзе свернуть на запад в сторону Кайласа и озера Маносаровар.





Примечания

1

Вечер того дня в 2012 году, когда, якобы по календарю майя, якобы должен был случиться «конец света».

(обратно)

2

Ma-rey — нет.

(обратно)

3

Все ОС персонажи фика имеют реальные прототипы: Чунг Ринпоче — советник Далай-ламы XIII, действительно обладал описанными способностями.

(обратно)

4

Цампа — нечто, больше подпадающее под понятие «тюря» из ячменной муки и воды (или чая, или бульона). Еще бóльшая гадость, чем чанг.

(обратно)

5

Чанг — ячменное пиво (страшная гадость).

(обратно)

6

Момо — аналог наших вареников с разными начинками.

(обратно)

7

Генерал Тан Куансен представлял власть китайцев в Лхасе в 1959 году.

(обратно)

8

Чуба — национальная одежда тибетцев, напоминающая дубленку (совпадение в произношении со словом «шуба» вызывает лично у меня некоторые вопросы).

(обратно)

9

Ронгпа — жители сельской местности, крестьяне.

(обратно)

10

Бегу, спасая свою жизнь и не оглядываюсь. // Вдруг кто-то там, прямо сзади // Пристрелит меня, говоря: знал, что ты упадешь. // Когда сумасшедший колесо замедлит, // Где я буду? // Там же, откуда я начал. // Тим Райс (Шахматы)

(обратно)

11

Нет, пожалуйста.

(обратно)

Оглавление

  • Путник Обратная сторона луны
  • Кайран Энн Линдси и ее дочь
  • Нэлль Прости нам грехи наши
  • Zerinten <Если у вас паранойя — это еще не значит, что за вами не следят>
  • ElpisN Три поединка Стивена Кина
  • Leslie Fish Пароль от времени
  • Дония <Адекватный, довольный жизнью Маклауд>
  • Дония Последний отчет
  • bfcure Сквозь мутное стекло
  • bfcure Принесите мне голову Шерлока Холмса
  •   I: Лондон
  •   II: Балассам
  •   III: Полдень в Нью-Йорке
  •   IV: Париж
  •   V: Вместо эпилога
  • argentum_ls (LadySilver) И ад следует за ним
  • Nirva Узел вечности
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •     1-й день
  •     2–3-й день
  •     3–4-й день
  •     4-й день
  •   Глава 4
  •     5-й день
  •     6 день. Последний
  •   Глава 5
  • *** Примечания ***