Последние дни Амвелеха (СИ) [Варя Добросёлова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Глава первая. Завет ==========

Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, поднял над головой священный сосуд с чёрной маслянистой жидкостью. Его старческая рука еле заметно дрожала.

— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь Неиссякаемый в немощном теле Земли.

Горькая жирная капля покатилась по трубке к суженной горловине, набухла на краю, оторвалась и упала на язык старика. Он захрипел, выронил сосуд, который с дребезжанием покатился по каменному полу, и схватился за горло. Вязкая слюна потянулась из уголка рта и запуталась в курчавой бороде.

Храм кружился в дикой пляске. Покрасневшие глаза жреца вылезли из орбит и беспорядочно вращались в погоне за галлюцинаторным движением. Первосвященник бросил взгляд на Голографический Триптих, но вдруг содрогнулся и повалился ничком.

«Кровь… Кровь Твоя… дарует откровение. Она… есть Огнь Неиссякаемый в немощном… теле Земли… Кровь Твоя…»

Монотонное бормотание жреца отражалось от сходящихся стен Нэόса неясным гулом. Пальцы скребли стыки плит на полу в поиске опоры, но не находя её, продолжали упорно и бессмысленно царапать пыльные камни. С новым повтором в сухом голосе жреца проявилась влажность и осознание. Он завозился на полу, сметая бородой комки пыли, встал на колени и вскинул руки к сиявшему над ним Голографическому Триптиху. Глаза старика были черны от разлившейся в белках крови, но на лице сиял восторг.

—Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει. Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει…* Аскиос! Аксиос! Аксиос!**

Свет в храме изменился. Сходящиеся стены пирамидального Нэоса, исчерченные письменами священных текстов, едва заметно сдвинулись. По ним поползли иероглифы древнего языка — одни медленно, расплываясь в длинные капли, другие проворно, как мириады черных жуков. Неподвижные фигуры Голографического Триптиха обрели объём и глубину, грудь каждой из них наполнилась дыханием. Раскачиваясь из стороны в сторону, жрец Абрахам тянул к Триптиху руки, взывая к богам на мёртвом языке.

— Ум, Утроба, Сердце есть Одно… — голос его дрогнул, когда он почувствовал на себе взгляд. Сердце сжалось от сладостного и тревожного предвкушения. — От Незаходящего ничто не скроется. Ибо здесь присутствуют боги! Так говорю я, Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, благословенного Города Колодцев!

Край одежды центральной фигуры Голографического Триптиха — того, кого они называли Великим Архитектором или Демиургом — колыхнулся от нездешнего ветра. Свет, проникавший через оконца в вершине пирамиды Нэоса, разделял фигуру надвое — это символизировало гнозис и агнозис, познаваемую и непознаваемую природу божества. Руки Демиурга ладонями вверх простирались к двум другим фигурам Триптиха — одна из них тонула в солнечном свете, другую полностью скрывала тень. Все три фигуры олицетворяли Три Лика Единого: Сияющего Тэкнóса, Великого Архитектора и Непознаваемого Хорá — Сердце, Ум, Утробу — три аспекта единого божества.

Глаза жреца закатились. Он раскачивался всё сильнее, погружённый в транс. Его бормотание то возвышалось до крика, то затихало до едва слышного шёпота. Вокруг двигались и кружились стены храма, черные жуки иероглифов бежали всё быстрее, окружая Абрахама почти сплошной чернотой. Его начала бить дрожь, всклокоченная борода колыхалась, как маятник. Вдруг он замер, всем телом ощутив присутствие чего-то неведомого, страшного. Ему показалось, что он превратился в бесконечно малую точку, а вокруг и внутри него разрастался бесконечно огромный Космос. Экстатическая гримаса исказила лицо жреца. Сакральный ужас в ней мешался с наслаждением.

Голографический Триптих изменился. Абрахам в изумлении выпучил глаза — чёрные, блестящие от кикеóна глазные яблоки округлились, почти выпадая из орбит. Из горла вырвался хрип, старик подался назад, бессознательно закрываясь рукой от жуткого зрелища: стоящий в центре бог-Демиург, задрав голову вверх, раскрыл рот в беззвучном вопле, а из рассеченного горла правой фигуры — доброго и милосердного бога-Тэкноса — хлестала чёрная кровь. В мельчайших деталях Абрахам видел пропитавшиеся насквозь, до мокрой черноты, одежды, висевшие теперь тяжелым, недвижимым грузом. Видел отвратительную в своей реалистичности лужу, собирающуюся у основания Триптиха. Чувствовал резкий и пряный запах аргона-хюлэ. Любящее лицо светлого аспекта божества было искажено страданием. Монашеский хитон скрытого в тени Хорá истлевал на глазах. Темный бог был недвижим, но его могучее, сильное тело умирало, распадаясь на клетки и видимые глазу кусочки-атомы, как рассыпается детская игра-мозаика.

— Кровь Твоя… — прошептал Абрахам и замолк. Едкий, как рвотная слюна, стыд сдавил горло старика. Амвелех заслужил упрёк Господина.

Триптих изменился снова: все три фигуры приняли первоначальный вид. Абрахам вздохнул с облегчением. Головы в капюшонах были опущены, но он чувствовал обвиняющий взгляд богов. Он исходил не из-под надвинутых капюшонов, а из груди, из-за молитвенно сложенных рук.

— Господин… О, Господин Мой, что я должен делать? Как избавить Тебя от тяжкой ноши и приблизить царство Нового Эдема?

Стены Нэоса снова пришли в движение. Фигуры богов оставались неподвижными, но что-то изменилось в самом воздухе. Абрахам почувствовал, как его сердце наполняется теплом, морщины на лбу разглаживаются, тело становится легким и молодым. Вдали будто зазвучали голоса птиц, шелест ветра в листве, смех детей. Жрец ощутил влажность воздуха и чудесные запахи, которые ему, запертому в Амвелехе с рождения, были знакомы только благодаря симуляциям. Откуда-то издалека доносились надрывные крики чаек и убаюкивающий гул океана.

— Благословенный край, — прошептал он благоговейно. — Новый Эдем! Не оставь Амвелех, Господин Мой. Не оставь нас, Твоих потерянных детей… Пусть произойдет, что должно. Я сделаю всё.

Триптих изменился в третий раз. Звуки смолкли. Письмена застыли на стенах. Абрахам увидел, как горло Тэкноса снова вспарывает невидимый нож, кровь заливает хитон, но на этот раз Его лицо было лицом Айзека. Жрец отшатнулся, заслонил глаза предплечьем, надеясь, что видение исчезнет, но, когда он решился взглянуть на Триптих снова, образ оставался прежним. Его младший сын, семнадцатилетний мальчик, истекал кровью, как жертвенное животное, пока вспыхнувшее вдруг невидимое пламя не поглотило его. Голографический Триптих снова стал неподвижен. Верховный жрец Амвелеха, в эту минуту — дрожащий одинокий старик, лег на прохладные камни Нэоса и раскинул руки в стороны. Ритуал был окончен, искомый ответ получен.

Нестерильная среда Нэоса раздражала слизистую, вызывая нестерпимую резь в высохших от кикеона глазных яблоках. Жрец приподнялся и нажал узловатыми пальцами на веки, надеясь унять эту резь и сдержать слезы. Глаза, не привыкшие к пыли и сухости воздуха, искали влаги, но не было в мире зрелища более жалкого, чем рыдающий старик. Абрахам не мог себе этого позволить.

«Мальчику уготовано великое служение во славу искупления народа Амвелеха. Невинная кровь сотрет фальшь и откроет врата Истине и Новому Эдему! …Но он всё ещё так молод. Нельзя ли взять другого?»

Словно в ответ на душевное смятение его грудь пронзила боль. Абрахам сгреб грубую ткань хитона и захрипел. Воздух проходил в его легкие с болезненным свистом, царапая горло. Сердце сжалось в комок, пропуская удары и замедляясь. В кожу вонзились тысячи невидимых игл. Жрец хрипел, а время тянулось медленно, разрывая бесконечную череду пауз и болезненных толчков.

«Господин… Господин… не покидай… избавь… Помилуй Амвелех! Не дай ему погибнуть из-за моего малодушия!» Лёжа на боку и прерывисто дыша, Абрахам темнеющим взглядом смотрел на блестящую пыльцу, кружащуюся в лучах застывшей голограммы. Он ждал смерти, но боль отпустила. Следующий вдох дался без труда. Сердце снова билось ровно, пряча глубоко внутри сожаление о том, что болезненная судорога не стала последней.

«Я исполню, что предначертано. Если такова Твоя воля… Я сделаю это, Мой Господин». Старик растянулся на полу и закрыл глаза.

Прошло чуть более семнадцати лет с тех пор, как стены закрытого города огласил плач новорожденного, и в будущем Амвелеху грозило вырождение. Несколько дней назад на тайном заседании Совет cорокa архонтов принял решение запустить программу кибербиологического инжиниринга «Генезис», искусственного воссоздания и поддержания жизни, в обход проекта «Симулякр», целью которого был перенос человеческого сознания в Сеть. Это скрывалось от населения, но утечка всё-таки произошла, и Сеть бурлила. Еще до посещения Нэóса Абрахаму сообщили о нескольких стычках в Сети с участием вирт-гóплитов. Пострадавших не было, но настроения виртов, обитателей Сети, все меньше поддавались контролю. Погруженные в Сеть почти до полного растворения, они не разделяли опасения Совета о будущем человечества и уже давно жили по собственным беззаконным правилам. Полиция вирт-гоплитов поддерживала видимость закона в Сети, но при настоящей буре она могла оказаться бессильна.

Абрахам поднялся. Снова и снова прокручивая в голове страшные образы, споря с собой и призывая сердце к смирению, он подошел к тщательно спрятанной панели управления — единственному осколку прогресса в этих аскетичных стенах. На него давил груз обязательств перед городом, перед всем оставшимся человечеством. Как человек, как любящий отец, он был слаб, но как архонт и жрец он должен был найти в себе силы жить дальше и выполнить то, что дóлжно. Ему одному, жрецу-Метатрону, Говорящему с Господином, была ведома воля богов, поэтому он не мог ослушаться завета. И всё же откровение поразило его своей жестокостью. Как мог он предположить, что Господину будет угодна кровь? Кровь мальчика, невинного и верного послушника, его собственного сына и последнего ребёнка Амвелеха? Кровные жертвы не приносились уже многие сотни лет, но и тогда, на заре времен, в эпоху дикости, богам посвящали животных — не людей. И в то же время Абрахам чувствовал, что в кажущемся варварстве завета был свой резон. Он уже давно сомневался в пригодности ноэтической, так называемой «умной» молитвы, когда молящийся жертвует только время жизни и беседует с Господином «в уме». Это была трусливая и безопасная уловка истинных амвелехцев, привыкших к расслабляющей, ни к чему не обязывающей жизни, полной развлечений и приятных ощущений. Уловка людей, не готовых к подлинному подвигу.

Да, люди жертвовуют мысли, эмоции, идеи, слова, символы. Говорят с Господином «в уме» или посредством симуляций, но без участия плоти. Плоть: человеческое тело из мяса и костей, животные, плоды растений — теперь воспринимается как нечто, достойное презрения или, наоборот, неуместного почитания. Тело следует хранить в чистоте и стерильности или, наоборот, изживать и модифицировать, но не употреблять по прямому назначению. Природные вещи и организмы стали фетишами и символами, с которыми имели дело только на уровне информации. За превознесением природы скрывалось отвращение ко всему материальному, что не столь прекрасно и совершенно, как человеческий разум и его мысль. Пища, одежда, среда — все было синтетическим, модифицированным, виртуальным. Человек стремится избавиться от естества, модернизируя его различными протезами и имплантами, доводя его до совершенства в тренировочных секциях или под скальпелем Терапевта. Но есть и другие — вирты — отвергнувшие материальную реальность как таковую, живущие в Сети и неспособные соблюдать даже элементарные правила личной гигиены. Баланс утрачен, мир скатился к крайностями и движется к концу. Айзек — последний, кто родился в стенах закрытого города. Сам процесс зачатия и вынашивания плода — основа жизни рода — стал слишком вульгарным для тех, кто привык иметь дело только с информацией и мыслью. Верховный жрец Абрахам чаял достичь былой гармонии. Он был не из тех, кто считал, что всё зло происходит от неразумной плоти. Волей Господина, давшего ему сына почти в пятидесятилетнем возрасте, он не мог отвергать природу, подарившую ему Айзека. Он не презирал свое немощное тело, как многие, не боготворил его, как иные, но он его боялся. Боялся, потому что знал правду, видел гнилое сердце благословенного города и помнил, как в молодости, еще будучи неразумным послушником, воображал, как тёплая кровь жертвы течёт меж пальцев. Абрахам никогда не был зол и жесток, но уже тогда он изголодался по реальности. Он считал, что плоть — утраченная истина Амвелеха, и потому отчасти был готов к такому завету. Как не ужасна была его скорбь, Абрахам знал, что способен убить любимого сына ради Нового Эдема.

— Святейший, — лицо, наполовину утопающее в белом шлеме, возникло над панелью, вырывая Абрахама из раздумий. Это был эгемон его личной охраны и глава вирт-гоплитов Террах. — Старейшины волнуются, от тебя долго нет вестей. Твоя молитва была услышана?

— Да. Господин говорил со мной, — на лице Терраха не дрогнул ни один мускул, хотя речь шла о сакральнейшем из таинств. — Мне нужен отдых и время подумать, прежде чем я озвучу данное мне откровение.

— Да, мой господин. Я передам твою волю старейшинам. Не угодно ли архонту…

— Террах, стены Нэóса настраивают на высокий слог, но ты мне почти как сын, не стоит обращаться ко мне в третьем лице. Я не император, я всего лишь глава Совета.

— Это официальная линия связи, Святейший, я не могу обращаться с Метатроном иначе.

— Метатроном, — повторил Абрахам. — Снова слова. Новые слова, титулы и идеи рождаются чаще, чем дети. Кажется, нет конца этому потоку слов.

— Святейший? — в голосе вирт-гоплита впервые прозвучала эмоция — недоумение.

— Ничего, Террах. Ничего. Груз откровения оказался слишком тяжёл для моих немощных плеч.

— Не угодно ли тебе, мой господин, чтобы я прислал к тебе дýлоса?

— Не нужно, Террах. Я не настолько слаб.

Абрахам смёл взмахом кисти изображение эгемона и направился к двери.

За ней архонта ждал мягкий свет дневных ламп, чистый увлажненный воздух и его старое кресло — автоматический аппарат для передвижения. Оно было создано специально для него много лет назад и представляло собой раритет и неприлично устаревшую технологию, но, как замечали многие, уже давно срослось с архонтом Абрахамом в единое целое, который сам, в сущности, был такой же устаревшей технологией. Старая травма колена почти не тревожила Абрахама, но он привык к этому креслу и по-прежнему использовал для дальних поездок. Модернизацию конечностей он себе позволить не мог из-за статуса. Едва ли кто-то достоверно знал почему, но считалось, что верховный жрец, говорящий с Господином, должен максимально оставаться человеком.

Абрахам набрал на панели маршрут, и кресло двинулось по коридору. Некоторые технологии, созданные людьми, казались более близкими к естеству, чем другие. Возможно, в том числе поэтому, несмотря на многолетнюю борьбу с кибербиологической ересью внутри жреческой касты, он всё же отдал голос в пользу «Генезиса»: кибербиологи работали с веществом, а не с пустым набором цифр. Пусть они исказили и извратили Пророчество, но они имели дело с плотью. Альтернативный проект виртов, «Симулякр», предлагал разработки в области перенесения сознания в Сеть и индивидуальные программы для каждого жителя Амвелеха с полной симуляцией тактильных ощущений. Для многих этот проект был куда более заманчивым, чем «Генезис». Куда более логичным, совершенным и приемлемым в условиях современной этики и культуры обращения с телом. Ближнему кругу Совета пришлось надавить на кое-какие рычаги, чтобы финансирование и места в Агоре получил «Генезис». Вирты считали это ретроградством, но из двух зол Абрахам предпочел выбрать менее радикальную и более знакомую.

Проехав по полупустым лабиринтам коридоров и лифтов жилой части города, кресло архонта остановилось перед дверью, ничем не напоминавшей ту, из которой он вышел двадцать минут назад. Эта дверь была четким правильным прямоугольником, выдавленным в массе светлого сплава. Пальцы пробежали по всплывшим над панелью клавишам, и дверь бесшумно отодвинулась.

— Приветствую тебя, Святейший, — дулос мигнул набором огней и замер, ожидая вопросов и приказаний.

— Где мой сын?

— Благословенный Айзек отдыхает, Святейший.

Абрахам поморщился. Требования этикета сегодня вызывали досаду и болезненные спазмы в животе.

— Внести изменения, — дулос послушно открыл панель настроек. — Вместо титула произносить: «господин».

Дулос мигнул, и панель исчезла.

— Исполнено, господин.

Абрахам встал с кресла, и дулос услужливо подкатился к нему, предлагая опору. Старик жестом отогнал его, и тот откатился на прежнее место.

Дулосы были по своей сути дроидами-рабами, созданными для комфорта человечества. В чем-то они были аналогом животного, а в чем-то человека. Размером с ребенка десяти лет, без прямых повторений человеческих черт, они, тем не менее, обладали мимикой и могли симулировать эмоции сигналами и изменениями структуры внешней поверхности «головы». Из-за этого многим казалось, что они обладают чем-то большим, чем ИИ, но Абрахам доподлинно знал, что все эти домыслы — миф. Он обращался к дулосам только в неопределенно-повелительной форме, потому что они были машинами, хотя в Амвелехе были и те, кто пытался обмануть себя, программировал и обращался с ними, как с детьми. Едва ли не каждый день возникали предприятия, предлагающие новые улучшенные программы, человекоподобные корпусы, одежду, игры, украшения и разнообразные гаджеты слежения и управления. И даже у первого архонта Амвелеха не было такой власти, чтобы пресечь это гнусное наживание Терапевта на человеческом недуге.

— Запись: «Архонты Амвелеха, я, верховный жрец и первый архонт Абрахам, дабы исполнить порученный мне завет… — Абрахам выпрямился, как будто стоял теперь перед сводами Агóры — зала собраний, — удаляюсь из Амвелеха, и только Господин ведает…» Нет, удалить последнее. «Удаляюсь из Амвелеха на неопределенный срок. Вам же, мудрейшие, завещаю действовать согласно принятому решению. Да пребудет с вами благословение и милость Господина. Ум, Утроба и Сердце есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется. Такова наша вера». Конец записи. Проиграть это на собрании внутреннего круга.

Взяв трость, протянутую ему дулосом, Абрахам прошел в жилые комнаты. Дроид, как вышколенный секретарь, последовал за ним. Остановившись перед дверью кабинета, архонт повернулся к нему.

— Вызвать Терраха.

— Святейший, — тут же отозвался эгемон, лицо его, как обычно, было сурово.

— Беспорядки?

— Ничего стоящего внимания, мой господин.

— Террах, — архонт Абрахам прикрыл глаза, — усильте охрану лидера Генезиса и архонтов, проголосовавших за него. Даю вам разрешение на снятие первого уровня Азимова запрета. Даст Господин, большего вам не понадобится. Всё внимание должно быть сосредоточено на тех, кто имеет доступ к Театру. Если вирты прорвутся в колыбель, рано или поздно нам придется сдать им весь город.

— Да, мой господин.

— По крайней мере продержитесь до моего возвращения.

— Возвращения, Святейший? — меж бровей эгемона пролегла глубокая складка. Его лицо в тени шлема стало еще более мрачным.

— Об этом никто не должен знать. Старейшин я поставлю в известность на Совете Семи, — архонт вздохнул и оперся обеими руками о трость. — Волей Господина, Террах, всё разрешится в течение нескольких ближайших недель.

— Понимаю, — эгемон кивнул, и на душе Абрахама стало чуть легче. Террах был всецело предан ему, и эта преданность вселяла в архонта уверенность в своей правоте. — Мы сдержим их, мой господин. До вашего возвращения.

— Да, Террах. Да пребудет с тобой Его милость, слава и тайна, — жрец ритуально воздел руку, и Террах склонил голову, принимая благословение. — Ум, Утроба, Сердце есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется.

Изображение исчезло, но Абрахам еще несколько долгих секунд стоял с воздетой рукой. Дулос мигал огнями, словно рука Святейшего благословляла именно его. Абрахам опустил руку. Оставался еще один тяжелый разговор, к которому он не был готов.

— Провизию и топливо на несколько недель. Несколько рабочих дулосов и транспорт. Что-нибудь мобильное, для передвижения по песку. В жару и холод… — непрошенная мысль о собственном безумии заставила архонта на секунду замолкнуть. — Трехсекционная триера подойдет. Сообщить, когда будет готово.

— Будет исполнено, господин.

— Теперь оставь меня.

— Да, мой господин, — дулос мигнул и отъехал, чтобы вернуться к прежнему месту у двери, где располагался рабочий разъем связи с Системой.

После минутного колебания Абрахам двинулся к комнате сына.

Комментарий к Глава первая. Завет

*«Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει» — с др. греч.: без надежды не познать невозможное.

** áксиос (ἄξιος) — достоин.

Здесь и далее используются изречения Гераклита.

========== Глава вторая. Посреде хожду сетей многих ==========

Айзек лежал на кушетке, прикрыв предплечьем глаза, правая рука свисала вниз. Можно было бы подумать, что он спит, но его губы шевелились, а мускулы лица едва заметно вздрагивали от оттенков эмоций, что он переживал в Сети. С кем он сейчас? С бунтовщиками? Преступниками? Абрахам этого не знал, но ждал от Сети только вреда.

Более четверти часа жрец пребывал в комнате сына, наблюдая за ним из темного угла, словно вор. Как паутина, Сеть опутывала измученных бездельем мотыльков-виртов и проглатывала их одного за другим. Запутывала, сбивала с истинного пути, подчиняла себе, а эти глупцы думали, что она дарует свободу. Но свободу от чего? От чувств? От боли? От принятия решений? От самой жизни? Истинная свобода была дана каждому из них от рождения, но они не замечали её и растрачивали жизнь впустую, год за годом пребывая в забвении и погоне за новыми эрзацами ощущений. Айзек был не таким, как другие, он рос в аскезе и неустанной молитве, но именно поэтому он был наиболее уязвим для искушений. Абрахам хотел бы сорвать ненавистную сетку нейродатчиков с затылка сына, но полученный завет говорил о том, что для Айзека пришло время испытаний.

Айзек не знал о присутствии отца, Исмэл, сводный брат по отцу, с которым он не виделся больше десяти лет, неожиданно дал о себе знать. Полученное послание было более чем странным, но Айзек и без того желал увидеть брата, который исчез из его жизни внезапно, без объяснения причин и в полном молчании со стороны их общего отца. Возможно, дело было в самом Айзеке, возможно — в матери, не желавшей терпеть чужого ребенка в доме — тогда он был еще слишком мал, чтобы понять мотивы взрослых. Айзек помнил, что сильно скучал по брату, когда тот ушел, но, в конце концов, забыл о нем. Неожиданная весть от Исмэла всколыхнула в нем воспоминания и былые чувства.

Пока его расслабленное тело покоилось на кушетке в полумраке комнаты, а старик-отец подмечал из своего угла движение каждого мускула на его лице, сознание Айзека находилось в месте, указанном в послании брата. Про­ник­нуть в этот бар — бар звездолета популярной сетевой игры — нес­мотря на пря­мую латрáс-ссыл­ку, ос­тавлен­ную в со­об­ще­нии Ис­мэ­лом, ока­залось де­лом не из лег­ких. Пер­вый «след» раз­бе­гал­ся це­поч­кой дру­гих «сле­дов» во всех нап­равле­ни­ях сра­зу. Сто­ило сде­лать вы­бор, от­вести взгляд, и след ис­че­зал, как и все про­чие, но воз­ни­кали дру­гие — бес­числен­ное мно­жес­тво других. Ай­зек слы­шал об этой технологии, но ни­ког­да не стал­ки­вал­ся с ней лич­но и потому считал ее выдумкой.

Пер­вый же шаг вы­вер­нул зна­комую вир­ту­аль­ную ре­аль­ность и заб­ро­сил его во внев­ре­мен­ную се­рость не­диф­фе­рен­ци­рован­но­го прос­транс­тва Се­ти. Это бы­ла из­нанка то­го ми­ра, ко­торый он знал, она пу­гала сво­ей чуж­еродностью, чу­довищ­ной неп­риспо­соб­ленностью для че­лове­чес­ко­го по­нима­ния, но в то же вре­мя Ай­зек чувс­тво­вал, что ка­ким-то об­ра­зом понимает её. Пер­во­началь­ный страх исчез, ког­да он по­нял, что дви­жет­ся не впе­ред, а на­зад. Латрас-ссылка, ос­тавлен­ный Ис­мэ­лом, на самом деле была сле­дом самого Айзека: отпечатки его собственных мыслей, разговоров и ассоциаций, оставленные им в Сети, влекли его к от­прав­но­му пун­кту — про­то-сле­ду, запускающему это раз­верты­вание мыс­лей-сле­дов в об­ратном по­ряд­ке — от Ай­зе­ка-будущего к Ай­зе­ку-прошлому, как в видеозаписи, пу­щен­ной от кон­ца к на­чалу. Он шел по следам, которые формально никогда не оставит.

В вирт-бар он пришел, как приходят в себя — резко, со стучащим от страха сердцем и в полной растерянности. Дифференцирующая игра втолкнула его в эту реальность из прото-следа, который Айзек ожидал, но не успел осознать. Ему понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к нормальному течению времени, окружающей среде и новому аватару, к которому он подключился, вероятно, вытеснив ИИ.

Чтобы не привлекать внимания, Айзек потянулся к запотевшему стакану с синей жидкостью, который стоял перед ним на стойке, но тут же отдернул руку. Ощущение холода в ладони было реальным и болезненным, фокус восприятия сместился с переживания латрас-пути на руку аватара. Сознание закрепилось. Айзек потрогал стакан. Это было удивительно, но рука ощутимо мерзла от прикосновения к обычному игровому артефакту. Разве что ощущение было каким-то… электрическим.

«Симулякр, — подумал Айзек, обхватив стакан обеими руками, будто желая согреть его. — Значит, это правда. Им удалось!»

Стараясь не привлекать внимания, он гляделся: такие же напитки были и у других, но все вели себя как ни в чем не бывало. Отставив стакан, он коснулся поверхности стойки и провел по ней ладонью. Ощущение прикосновения было отчетливым, но всё же не таким реальным, как со стаканом. Закрыв глаза, Айзек снова прижал ладонь к виртуальной стойке, но его рука прошла сквозь нее, не наткнувшись на препятствие. Значит, ощущения воссоздавались посредством визуального восприятия, в качестве дополнения к нему. Сжав стакан, Айзек снова закрыл глаза. Ощущение холода сохранилось, и вместе с ним — ощущение объема и твердости. Интересно.

— Лейтенант!

Застигнутый врасплох, Айзек рывком обернулся. Позади него стоял смуглый мужчина в белой как снег форме адмирала Звездного флота. Айзек вскочил со стула, отдал честь, как того требовал игровой этикет, но на лице расползлась радостная, неподобающая случаю, улыбка. Мужчина кивнул и жестом велел следовать за ним. Только по усмешке, скользнувшей по смуглому лицу, Айзек догадался, что за адмиральским аватаром скрывается Исмэл, а не другой игрок или ИИ, которых в последнее время было все сложнее отличить от людей. Исмэл сел за столик в тёмном углу и придвинул к себе стакан с синей жидкостью — точно такой же, как тот, что остался на барной стойке. Как только он сделал это, в том же месте на столе возник еще один, абсолютно идентичный первому.

— Садись, Айзек. Рад тебя видеть.

Шум за спиной стих, и, обернувшись, Айзек обнаружил, что теперь в баре никого, кроме них, нет.

— Как ты это делаешь?

— Что именно? Я просто отключил ботов. Мы на административном сервере, — пояснил Исмэл и подтолкнул второй стакан к Айзеку, устроившемуся напротив. — Выпей. Ты не часто бываешь в Сети?

На этот раз на опустевшем месте не появилось ничего. Айзек неловко улыбнулся.

— Нет, как послушник я не должен занимать свой разум пустыми развлечениями, наш отец… Значит, это ваша игра? — Айзек решил уйти от щекотливой темы и оглядел помещение уважительным взглядом. — Впечатляет. Как и латрас, и всё остальное. Я не знал, что ты столького добился.

— Ты вообще ничего обо мне не знал, Айзек. Зато я знаю о тебе практически всё, — Исмэл поболтал синей жидкостью в стакане. — Знаешь, ты довольно знаменит как «последний ребенок Амвелеха», впрочем, я говорю не об этом. Я никогда не забывал тебя, брат.

— Я тоже, Исмэл, — Айзек ощутил укол совести из-за этой лжи и опустил взгляд. «От Незаходящего ничто не скроется», — подумал он про себя. — Эти аватары — это и есть Симулякр? Новые разработки виртов?

— Да. Как и это, — Исмэл указал на стакан. — Попробуй.

Айзек уже почти привычно сжал стакан и сделал глоток. Холодная жидкость обожгла горло, от неожиданности он задохнулся, закашлялся, слезы брызнули из глаз.

— О Господин мой милосердный Тэкнос! — Айзек отбросил стакан и вскочил. — Что это такое?

Трость упала и покатилась по полу. Споткнувшись об нее, Абрахам упал на колени рядом с задыхающимся от кашля сыном. Рука рванулась к сетке датчиков, но вдруг кашель прекратился, а на лице Айзека появилось изумление. Его щеки заалели, линия губ смягчилась, и все лицо его приобрело расслабленное выражение. Абрахам понял. Старый дурак!

— Будь сильным, Айзек, — сказал он, выпуская из пальцев провода и поднимаясь с колен. — Ты должен противостоять искушениям.

Жрец подобрал трость и пошел прочь из комнаты сына.

Пока Айзек приходил в себя от изумления и привыкал к приятному теплу и легкости во всем теле, Исмэл хохотал, ударяя себя раскрытой ладонью по колену. Щеки его аватара тоже покраснели от смеха.

— Ты никогда не пил алкоголь? Даже в реальности? О, мать, любой дулос искушеннее тебя! Он тебя запирал в Нэосе?

— Нет, но… Это потрясающе! — признался Айзек, смущённо улыбаясь. — А я ведь не верил до конца, что это возможно. Никто из жрецов не верит, возможно, поэтому они против, — Айзек осёкся, взглянул на враз посерьезневшего брата. — Если бы они знали больше… То, возможно, не стали бы так упираться.

— О? Ты так думаешь?

Айзек кивнул.

— Отец иногда говорит со мной о делах.

Он знал, что не стоит говорить об этом. Даже Исмэлу. Или, учитывая обстоятельства, особенно Исмэлу, но Айзеку вдруг захотелось убедить брата, что вся эта вражда, ненависть между виртами, жрецами, киберами — между людьми одного благословенного Города — продукт недопонимания, нежелания выслушать и понять другую сторону. Если бы они узнали друг друга чуть лучше, то обязательно пришли бы к правильному решению.

— Цель Симулякра не симуляция чувств, как многие думают. Сейчас наша цель — как можно более точное их воспроизведение в цепи кода, — заговорил Исмэл и отхлебнул синей жидкости из стакана. — Есть те, кто считает, что без ощущений и чувств мы станем богами, но я думаю, что без удовольствий и боли жизнь скучна. Этот напиток запустил цепь ассоциаций твоего сознания, которые подсказали ему, что оно должно ощущать и чувствовать в данный момент. Да, это своего рода обман и иллюзия, но не все ли равно? Результат тот же: ты пьян без участия химических процессов. Возможно сильнее, чем следовало бы — из-за твоего воздержания.

— Но я же не пробовал ничего подобного!

Исмэл пожал плечами.

— Коллективный опыт. Твой разум, в действительности не только твой, он часть Города, звено Сети. Ты можешь этого не сознавать, но в действительности ты знаешь, как нужно реагировать на алкоголь. Сознание человека удивительно пластично, оно само достраивает картину при минимуме воздействий на мозг. Скоро разница между реальностью и Сетью сотрется. В теле нет никакой необходимости, его может заменить всё, что угодно.

— То есть ощущения и мимика аватаров генерируются в обход нейросигналов мозга? — спросил Айзек.

— Можно и так сказать. В зависимости, что полагать первичным: мозг и нейросигналы, которые он производит, или сознание и психические процессы, которые стоят ступенью выше. Но ты прав в главном: Симулякр ищет пути освобождения сознания от тела, поэтому наша задача воспроизведение информации напрямую: стимул-реакция без опосредования мозгом.

Айзек поёжился.

— Если аватар демонстрирует всё напрямую, как же право на анонимность?

— Анонимность никогда не была полной, Айзек. Каждой сетке нейродатчиков присвоен номер доступа, по которому без труда можно вычислить любого вирта, кроме тех, кто ушел в глубокое подполье, — Исмэл улыбнулся. — Право на анонимность в Сети — это очередной миф о свободе. Но я понимаю, о чем ты говоришь. Ты боишься утратить контроль над собственным лицом. Показать больше, чем следует, так? В действительности это ни что иное, как страх перед собственным телом. Физическим телом. Как бы далеко не зашел прогресс, этот страх не уменьшается, наоборот, только возрастает. Всё потому, что тело чуждо нашему сознанию по определению. Оно живет и действует по совершенно иным законам. Наше тело — несовершенный биологический механизм, который с трудом поддается контролю, предает, когда ты этого совсем не ждешь, стареет, болеет и умирает. Куда более совершенное, бесконечное по своей природе, сознание заперто в мясной клетке — это нелепый промежуточный виток эволюции, которые давно необходимо переступить. В этом всё дело, Айзек. В этом смысл Симулякра — освобождение от физической реальности и её условностей. Да, новые аватары подобны лицам, они отражают эмоции и чувства, но в отличие от их неуклюжих физических прототипов, их настройки можно менять по желанию пользователя. Если захочешь, ты можешь отключить их совсем.

— Но… но, — отчего-то показанная Исмэлом будущая реальность, казалась Айзеку страшной. — Если не видеть, что думаешь другой человек, как же его понять?

— А как мы понимаем друг друга, общаясь посредством статичных аватаров? Как не парадоксально это звучит, но разум человека умнее его самого, умнее его «я» — умнее того, каким он себя осознает и знает. — Исмэл наклонился к Айзеку через стол. Глаза его блестели. — Наша задача в том, чтобы перенести личность человека на другой носитель. Исключить биологическое тело из уравнения. Аватар — экран, он воспроизводит значимые социальные коды: поведение, внешние проявления эмоций, которые позволяют мне видеть, что ты не ИИ, а человек, и полагать, что ты чувствуешь ко мне и моему рассказу любопытство и недоверие. Эмоции сближают и отталкивают от нас людей, тут ты прав, поэтому мы их и боимся. Но этот экран — еще не весь ты. За экраном, как и за любой социальной ролью и маской будет сосуд, хранящий твою личность. Сосуд или ячейка Сети, в которой эти чувства действительно будут каким-то образом переживаться, и на этот раз абсолютно субъективно, — он снова откинулся на спинку стула. — Иначе говоря, твои мысли останутся при тебе, а внешние данные аватара ты, как и сейчас, сможешь менять, как заблагорассудится. Человек больше не будет заложником анатомии. Не нужно будет умирать, Айзек! Но если кто-то захочет перестать быть, он может просто погрузиться в «сон».

Исмэл замолчал, но Айзек не нашелся, что ответить. Он был потрясен масштабностью этого проекта.

— Это самая общая концепция, которая была представлена на Агоре, — нарушил молчание Исмэл. — Поэтому я не могу сказать, что они не знают, о чём идёт речь, Айзек. Дело не в этом. Архонты просто не хотят такого будущего. Они не хотят будущего для нас — тех, кто моложе шестидесяти и не желает больше умирать. Они пытаются сохранить традицию, которая давно мертва. Клоны — это полумера и самообман, они не станут заменой деторождению.

Лихорадочный блеск, сохранявшийся в его глазах во время всего рассказа, погас. Исмэл снова стал неотличим от своего аватара — адмирала, которому ничего не стоило принять решение бросить звёздную армаду на верную гибель. «Он изменил настройки», — подумал Айзек.

— Однако, как ты, наверное, знаешь, Совет Сорока проголосовал за «Генезис». Ты понимаешь чем это грозит?

Айзек молчал, поэтому Исмэл ответил за него:

— Вымиранием. Медленным тягостным вымиранием. Среди сплавов, пластика и гнилого мяса.

— Клонирование дало неплохие результаты, — вяло возразил Айзек. — Корпорация «Генезис» старше, чем мы с тобой. У них есть опыт.

— Поколение «Адам-кадмон»? — Исмэл усмехнулся. — Я их видел на презентации: по-моему, они еще более безмозглые, чем дулосы. Копирование физических носителей влечет за собой неизбежные ошибки, и, соответственно, их повторение и накопление. Уже третье поколение будет полностью нежизнеспособно. Я не кибербиолог, но я кое-что понимаю в коде и копировании. Суть эволюции в изменении, а не штамповке того же самого. Биологический материал слишком сложен и одновременно хрупок. Этот план никуда не годится, Айзек. Наш отец выбрал для Амвелеха медленную смерть. Впрочем, я далеко не уверен, что суть «Генезиса» именно в этом. Терапевт хитер, на Совете он мог открыть только часть правды — ту самую, которая совпадала с убеждениями фундаменталистов, которых на Агоре большинство.

Айзек почувствовал головную боль и тошноту. А еще страх. Поворот разговора в сторону политики ему совсем не нравился. Исмэл чего-то хотел от него, но что именно Айзек пока не понимал.

— Почему ты говоришь мне об этом? Хочешь, чтобы я переубедил отца?

— Я хочу, чтобы ты был на моей стороне, Айзек. Ты мой брат, и я люблю тебя.

Исмэл накрыл руку брата ладонью. И снова прикосновение кольнуло разрядом, а затем появилось ощущение тепла и защищенности, но, как показалось Айзеку, слишком навязчивое.

— И я хочу, чтобы ты спас нашего отца от возможной гибели.

— Гибели! Его хотят убить?! — Айзек отбросил руку Исмэла и вскочил с места. — Он и твой отец, Исмэл. Почему ты не защитишь его? У тебя же есть власть, я вижу!

— Я не знаю ничего наверняка, Айзек, но решение Совета архонтов оказалось, мягко говоря, непопулярным, — Исмэл спокойно взирал на подскочившего брата. — Близится конец эры архонтов, Айзек. И тебе придется постараться убедить в этом отца. Он должен отойти в сторону, иначе… — он неопределенно взмахнул рукой. — Иначе он просто попадет под чью-нибудь горячую руку.

Исмэл взял свой недопитый стакан и протянул его брату.

— Тебе пора взрослеть, брат. Абсолютно правильных решений не существует. Есть лишь те, которые с большей долей вероятности отвечают потребностям людей.

========== Глава третья. Семя тли ==========

Айзек молча смотрел на стакан, который ему протягивал брат. Действие виртуального алкоголя, так удивившее и развеселившее его в начале, теперь вызывало тревогу. Ему казалось, что его загоняют в ловушку. Расслабленность виртуального тела мешала сосредоточиться и думать. Собственные движения казались неестественными и медлительными.

— Айзек, — окликнул его Исмэл, — не бойся. Я не причиню тебе зла.

— Я не боюсь, — соврал юноша и взял стакан из рук брата. Он никак не мог понять, что в действительности хочет от него Исмэл, какую игру он затеял, но решил ему не уступать. Бросив на Исмэла укоряющий взгляд, Айзек сделал несколько глотков. На этот раз действие напитка не было неожиданным. Он вытер губы ладонью и поставил стакан на стол.

— Боишься, — заметил Исмэл, улыбнувшись. — Но всё же, я прошу тебя довериться мне. Я не враг тебе.

Айзек кивнул и сел обратно за стол, вытянув перед собой руки, пытаясь не показать виду, насколько на самом деле сбит с толку. Детально прорисованные пальцы аватара подрагивали, заметив это, Айзек сцепил их в замок и отвел взгляд. Как настоящие. Слишком настоящие для виртуальной реальности. В своем аватаре «по-умолчанию» никаких настроек он не нашёл.

— Исмэл… Будет гражданская война? Переворот?

Адмирал, сильный, волевой мужчина в белой как снег форме, кивнул. Этот аватар был намного старше реального возраста Исмэла.

— Этого не избежать.

— Но… Как же так? — вопрос Айзека прозвучал беспомощно. — Почему ты не можешь просто обратиться к отцу? Поговорить с ним, объяснить. Мы же семья.

Исмэл горько усмехнулся.

— Айзек, ты сам знаешь, что это невозможно. Наш отец живет прошлым. Он сделал свой выбор и не отступится от него. Если только Господин не укажет ему иной путь.

— Да! — в глазах Айзека вспыхнула надежда. Он совсем не подумал о завете! — Господин, да пребудет с нами Его милость, слава и тайна, — пальцы сами собой переплелись в молитвенном жесте, — укажет ему и всему Амвелеху верный путь. Отец сегодня отправился в Нэóс вопрошать богов о судьбе Амвелеха! Господин ответит ему, я уверен. Пусть раньше Он молчал, но теперь…

Исмэл улыбнулся, и от этой улыбки Айзеку стало не по себе.

— Ты набожен, — заметил Исмэл и не повторил молитвенного жеста. Наоборот, черты его лица стали как будто жестче и непреклоннее. — Но боюсь, не все разделяют религиозности нашего отца. Если Господин поддержит решение Совета и «Генезис», а так оно и будет, виртов это не остановит. Это жестоко, но ты должен знать: если Господин желает смерти Амвелеха, то мы выступим и против Господина.

Айзек задохнулся. Он несколько секунд таращился на брата, едва сдерживаясь, чтобы не коснуться лба — этот жест, как считалось, защищал от зла.

— Это богохульство! — выкрикнул он, но тут же понизил голос, будто их мог кто-то услышать. — Бунт! Измена! Ты представляешь, чем это грозит? Исмэл!

— И чем же, Айзек? Изгнанием? Казнью? Или ты о муках совести и богооставленности? — улыбка Исмэла стала еще более свирепой.

Айзек кивнул с мучительным выражением на лице. Ему казалось, что брат подписывает себе не просто смертный приговор, но согласие на вечную пытку, но Исмэл вдруг рассмеялся.

— Жрецы промыли тебе мозги, Айзек. Воспитали по своему подобию. Могу поспорить, что на затылке у тебя не хватает волос!

class="book">Юноша покраснел и отвел взгляд. Он действительно должен был пойти по стопам отца и стать жрецом. Его с самого детства готовили к этому. Как и говорил Исмэл, его затылок был по-жречески выбрит, одежда скромна, а на груди он носил символ принадлежности к жреческой касте — кулон в виде пирамиды с вращающейся вершиной, олицетворявшей Амвелех.

— Священники склонны драматизировать. Считается, что без веры мир рухнет. Человек впадет отчаяние и буйство, не сможет противостоять низменным инстинктам. Ты уже смотришь на меня как на демона пустыни, — Исмэл рассмеялся. — Но разве в этом нельзя усомниться? Почему ты думаешь, что человек не способен решить, что для него благо? Неужели он столь ничтожен и слаб?

Исмэл говорил терпеливо и вкрадчиво, словно объяснял прописные истины несмышленому ребенку. Айзек нахмурился. Ему следовало бежать без оглядки, не допускать разъедающих душу сомнений, но раздражение вызванное обращением брата, желание показать ему, что он не ребенок, каким тот его считает, заставило его выслушать всё до конца. Внутри него шевельнулось нечто — нет, не страх, как раньше, — скорее, оттенок удовольствия, что он имеет смелость пойти наперекор отцу. «Разве не с этого начинается падение?» — подумал Айзек и испугался.

— Ригидная жреческая мораль необходима, чтобы заставить нас повиноваться, вести себя подобающим образом. Что само по себе, конечно, неплохо, но не в данном случае. Амвелех умирает, и всё, что у нас есть, всё, в чем мы действительно можем быть уверены, и чем должны дорожить — это наша жизнь здесь и сейчас. Пророчество о Новом Эдеме очень похоже на сказку, я же предлагаю бессмертие прямо сейчас, во время жизни, научно обоснованное и подтвержденное экспериментами. Это следующий шаг эволюции человечества, Айзек. Думаю, именно этого должен выбрать Господин для своих детей, если он действительно их любит, — жизнь.

Айзек не нашелся, что возразить. Его пугали безбожные слова Исмэла, но он был слишком молод, чтобы принимать смерть как должное, как того требовал от него отец и жреческая догма. Ему очень хотелось верить брату, что Господин выберет для них жизнь «здесь и сейчас», но это слишком напоминало ересь.

— А если нет? Если отец принесет иную весть? — спросил он, чувствуя, что Исмэл всё-таки посеял в его душе семя сомнений. — Ты ведь уверен, что так и будет.

— Значит, он ошибся и выбрал смерть.

Айзек молча покачал головой. Его растерянность и эмоциональность придавала чертам взрослого аватара трогательность и юность. Исмэл улыбнулся.

— Прости меня, Айзек. Я смутил тебя. Но я знаю, что говорю. Если ты мне не веришь, ты вправе донести на меня. Непочитание богов и законов, угроза власти архонтов — приравниваются к государственной измене. Но даже если меня схватят и казнят, столкновения не избежать. Ставки слишком высоки.

Исмэл снова накрыл ладонью сцепленные пальцы Айзека, и тот подумал, что в реальности он бы откинул руку брата. В реальности ему было неприятно прикосновение любого человека, кроме отца, но в Сети были другие правила. В Сети было можно всё, потому что всё было ненастоящим. Но так было до сегодняшнего дня, потому что теперь всё ненастоящее — аватары, игровые артефакты, действия и слова — перестали быть игрой. И если мир снаружи диктовался законами физики, то здесь безраздельно царил Исмэл. Несмотря на желание доверять брату, Айзек чувствовал, что боится его. Всё вокруг походило на сон, порожденный чьей-то злой волей.

— Я понимаю твои затруднения, Айзек, — снова заговорил Исмэл. — Всё это время ты видел только одну реальность, одну истину — ту, что показывал тебе наш отец, но есть и другая. Бесчисленное множество других. Человек — мера вещей, самые упрямые факты зависят от точки зрения и интерпретации. Не так важно существует Господин или это всего лишь назидательная сказка, подтвержденная галлюцинациями от кикеóна. Важно другое. Наш отец — Метатрон, Глас Господина, и первый архонт — обладает наибольшей властью в Амвелехе, именно он диктует волю Господина, он говорит нам, чтó есть истина. Он безусловно верит в то, что передает волю богов, но он всего лишь старик, который боится всего нового: прогресса и будущего. Я уверен, что архонт Абрахам всегда предпочтет прошлое настоящему, традицию прогрессу, древние книги новым технологиям. — Исмэл покачал головой. — Я не изменник, Айзек. Я просто не доверяю нашему отцу.

— А если ты не прав?

— Выбирая жизнь? Наш отец стар, Айзек, для него смерть, возможно, не так страшна и даже представляется избавлением. Но его выбор не должен стать выбором для всего Амвелеха. Ты молод, брат, разве ты не хочешь жить?

Повисла тишина.

Убежденность Исмэла в собственной правоте была непоколебимой. Его слова, аргументы были значительны, но всё же преданность Айзека отцу не позволяла ему сдаться. Его охватили смятение и стыд. Брат заманил его в ловушку, а разработанный им «эмпатический аватар», как вдруг со всей очевидностью показалось Айзеку, предательски выставлял на показ все его тайные эмоции и мысли. Ему хотелось плакать от досады и беспомощности, но это было слишком унизительно, поэтому он нашел выход в злости.

— Что ты хочешь от меня, Исмэл?! — вспыхнул он. — Зачем ты говоришь мне всё это? Причем тут я?

— Я хочу, чтобы ты подумал обо всем этом и выбрал мою сторону. Прости, что заставляю выбирать между мной и отцом, но, к сожалению, этого не избежать. Это выбор между жизнью и смертью.

— И чьей же смертью, Исмэл? — с деланой циничной усмешкой спросил Айзек, но она сошла с его лица, когда он понял смысл своего вопроса.

Исмэл ответил не сразу. Осторожность его интонации выдавала, что он подумал о том же.

— Жителей Амвелеха. Всего человечества.

Это вызвало у Айзека новую волну раздражения. Он хлопнул ладонью по столу, забыв, что имеет дело лишь с симуляцией.

— Не лги мне! За их жизнь придется заплатить его смертью, не так ли? Смертью нашего упрямого отца!

Исмэл смотрел на Айзека прямо, почти не мигая.

— Он обладает слишком большой властью как архонт и как жрец. Если он выступит против нас, войны не избежать.

Плечи Айзека поникли. Он тоже не верил в то, что отца можно переубедить. Исмэл был прав, отец с радостью примет мученическую смерть во имя истины, в которую верит.

— Но я не могу это сделать, Исмэл! Не могу! — ярость иссякла. Айзек чувствовал себя больным и слабым. — Он же наш отец! Как я могу?

Губы Исмэла дрогнули, и он вдруг расхохотался.

— Тише, тише, брат. Не этот выбор я прошу тебя сделать. Подумай обо всем. Я не требую от тебя ответа сейчас, — Исмэл, оборвав смех, поднялся. — Я не хотел давить на тебя, но для Амвелеха настают тяжелые времена, и ты вправе знать об этом. Я надеюсь, что еще увижу тебя, Айзек. И тогда ты будешь на моей стороне.

Сбитый с толку и растерянный, Айзек встал. Исмэл обнял его за плечи. Затем отступил на шаг и отдал честь. Они снова оказались в шумном баре звездолета. Сразу несколько офицеров подскочили со своих мест, прикладывая руку к голове. Айзек больше не желал следовать правилам этой игры, поэтому только вяло кивнул на прощание брата.

— Подумай обо всём, Айзек.

Хлопнув Айзека по плечу, Исмэл отключился. Встревоженный юноша еще некоторое время смотрел в сторону, где исчез аватар брата, затем тоже набрал комбинацию выхода.

Стянув сетку нейродатчиков с головы, Айзек вытянулся на кушетке, распрямляя затекшие конечности. Из головы всё не шли лица игроков, вставших поприветствовать адмирала. Возможно, не стоило придавать этому столько значения, но после случившегося разговора у него не оставалось сомнений: Исмэл и правда был генералом армии — армии виртов.

*

— Отец? Ты звал меня?

Айзек мялся в двери отцовского кабинета. Голова болела после сна, в который он провалился, едва успев стащить с головы сетку нейродатчиков. Мысли были тяжелыми и будто чужими. Айзек не мог поверить, что за один недолгий разговор Исмэл почти склонил его, сына первого архонта и будущего жреца, к измене и предательству. Это было помрачение ума, которое, однако, никак не желало прекращаться. Айзек чувствовал себя разбитым, и, если бы отец не призвал его, он бы предпочел мучиться неведением, хотя ещё утром жаждал узнать, каков завет, и питал самые светлые надежды.

Архонт сгорбился над интерактивной голографической картой и, кажется, был занят. Вокруг него возвышались шкафы с древними рукописями и книгами, языки многих из которых были утрачены и с трудом поддавались расшифровке. Частная коллекция отца была самой богатой в Амвелехе. Айзеку стало не по себе среди этих древностей, слишком еще свеж был в памяти разговор с Исмэлом.

— Отец, ты звал меня? — повторил он.

Абрахам обернулся и поманил его к себе.

— Да, Айзек. Входи.

Айзек, тряхнув курчавыми волосами, отогнал от себя призраки кошмара и подошел к отцу. Опустившись на колено, он склонил голову, чтобы принять отцовское благословение. Осенив его ритуальным жестом и приняв положенный поцелуй руки, Абрахам с неподобающей поспешностью обхватил его плечи и потянул вверх, заставляя подняться на ноги.

— Айзек, мальчик мой, — начал Абрахам, сжимая плечи сына. Он был чем-то встревожен, и Айзек, до этого избегавший смотреть на отца, все же бросил на него испуганный взгляд. — Сегодня мне открылась воля Господина. На нашу долю выпало испытание.

Айзек упер взгляд в пол. Сердце подпрыгнуло к подбородку. Ему вдруг показалось, что отцу всё известно о его встрече с Исмэлом, но Абрахам заговорил о завете.

— Господин, да пребудет с нами Его милость, слава и тайна, требует от нас жертву. Кровную жертву.

Айзек вздрогнул.

— Кровную? Это значит — настоящую? Убийство?

Абрахам поморщился от этих слов, но кивнул:

— Да, Айзек. Всесожжение, как делалось в старину, — руки архонта разжались и повисли. — Смысл и значение этого завета скрыты от меня, я могу только гадать. Однако мы должны это сделать. Возможно, это последний шанс спасти Амвелех от гибели, к которой он несется с такой бешеной скоростью. «Космос сей, не созданный ни людьми и ни богами, пребывает во веки — Огнь Присноживый, мерно вспыхивающий и мерно потухающий» — наш род и мир затухает, Айзек, эта мистерия должна вдохнуть в него жизнь. Не первый раз смерть открывает ворота жизни. Я видел Новый Эдем, — в его голосе послышалось благоговение, — он прекрасен.

— Но где мы найдем жертвенное животное? — с тревогой спросил Айзек, пытаясь отогнать сомнения и довериться воле Господина, как раньше. Но слова Исмэла уже дали всходы, и теперь ему во всем чудился скрытый смысл и пугающая аналогия. Убийство ради спасения Амвелеха, разве они оба — отец и брат — говорили не об одном и том же?

Абрахам отвернулся к карте. Нащупав рукоять трости, он крепко сжал ее.

— Господин укажет, — сказал он. — Я не могу открыть тебе всего, Айзек. Не сейчас. Этим же вечером мы отправимся в путь. Через пустыню к святилищу Хар а-Мóриа, к высохшему колодцу аргона-хюлэ. К Первому Колодцу.

Абрахам указал на изломанный хребет желтых гор на карте и повернулся к сыну.

— Там нас ждет ответ. Ответ для всего Амвелеха. Сейчас неспокойное время, но наша миссия важнее политических дрязг. Я не хочу, чтобы нам помешали совершить таинство.

Айзек молча смотрел на карту, в точку, куда указал отец. Быть может, за их отсутствие ситуация разрешится сама собой? Исмэл говорил, что только отец стоял на пути «Симулякра». В душе Айзека зародилась трусливая надежда, что ничего не придется выбирать.

— Какие бы испытания не выпали на нашу долю, Господин нам поможет, Айзек. Верь в это, — сказал Абрахам. — Ступай. Возьми только самое необходимое.

========== Глава четвёртая. Революция ==========

Руфь остановилась и сняла вирт-шлем. Пригладила ладонью длинную обесцвеченную челку и намагниченные волосы на стриженном затылке. Серьезность предстоящей операции вызывала у нее лёгкое возбуждение и нервную дрожь. Уже давно она не чувствовала подобного. По крайней мере в реальности.

В вирт-полиции Руфь была далеко не новичком. Она дослужилась до звания стратега, что было лишь на ступень ниже эгемона Терраха, но в линотаракс была закована впервые. Темный сплав тускло переливающейся полицейской брони доходил до самого подбородка, перетекая в новое состояние при каждом движении и застывая, когда она была неподвижна. Как и вирт-шлемы, линотараксы действовали сразу в двух измерениях: в Реальном городе и в Сети — и защищали не только от физических повреждений, но и от виртуальных атак. Снаружи линотаракс походил на застывающий пластик, и потому Руфь казалась себе пластиковой куклой, созданной для любовных утех, но, как ни странно, ей это даже нравилось. Приказ сменить обычный черный гоплитский костюм на броню, как ничто другое, демонстрировал насколько силен страх внутреннего круга архонтов перед виртами.

Дверь перед Руфью пришла в движение. Молодая женщина опустилась на колено, держа шлем в правой руке, как того требовал устав.

— Руфь, дочь Наоми, стратег вирт-гоплитов. Буду сопровождать вас до зала собраний по приказу эгемона Терраха, — Руфь склонила голову, и жрица, одна из Семи старейшин, осенила её благословением.

— Я принимаю твою помощь, Руфь. Встань, девочка.

Руфь поднялась. Она не любила, когда к ней обращались подобным образом, видели в ней женщину, ребёнка, а не офицера вирт-гоплитов, но та, что стояла перед ней, могла себе позволить покровительственный тон. Жрица могла позволить себе многое — даже пощечину или плевок в лицо, если сочтет нужным, а Руфь, согласно уставу и ригидной морали Амвелеха, должна была принять всё это с благодарностью. Поэтому она изобразила на лице улыбку, ведь госпожа Эстер выказывала ей расположение. Отбросив строптивым движением головы челку с лица, Руфь сверху вниз посмотрела на низенькую жрицу, которая в свою очередь рассматривала её с нескрываемым любопытством. Эстер, которая только что назвала тридцатилетнюю Руфь «девочкой», выглядела молодо, но ни для кого не было секретом, что ей уже далеко за шестьдесят. Её движения, царственная осанка не выдавали настоящего возраста. Руфь поджала губы, пытаясь сдержать презрительный смешок. Для той, кто призывал возлюбить свое тело и не вмешиваться в природный ход событий, жрица была слишком искусственной. Следствия пластической хирургии и дорогостоящего, почти неотличимого от биологического оригинала, протезирования были слишком очевидны.

— Узнаю себя в твои годы — тот же горящий взгляд. Рада, что среди нас еще есть обладательницы таких глаз, — сказала Эстер, удовлетворенная осмотром. — Ты проходила обследование на удержание плода?

— Да, госпожа, как и все, — улыбка сползла с лица Руфи. Забытое чувство, которое, как ей казалось, она давно похоронила в себе, вернулось, словно никогда её и не покидало. Стыд маленькой девочки, которая не оправдала надежд строгой матери. Жрица одним предложением свела все её достижения и успехи к бессилию бесплодной плоти. Усилием воли Руфь вернула улыбку на место.

— Как жаль, — вздохнула Эстер, — из тебя получилась бы хорошая мать. Не пришлось бы прятаться в броню вирт-гоплита.

— Я не прячусь, госпожа, — ответила Руфь и тут же пожалела о своей несдержанности.

Эстер улыбнулась.

— Разумеется. Извини, дорогая. Не подумай, что я осуждаю. Я рада, что ты нашла себе применение. Меня очень печалит судьба женщин Амвелеха. Сама природа отвернулась от нас. Немногие находят в себе силы жить достойно и служить городу и Господину. Пойдем, нам не стоит задерживаться.

На языке Руфи вертелся вопрос, что в понимании благочестивой Эстер является «достойным», но она проглотила этот вопрос, как многие другие, которые теснили грудь сильнее брони линотаракса.

— Если вы не возражаете, я надену шлем.

Руфь следовала за архонтом на расстоянии полуметра. Эстер благосклонно кивнула, бросив взгляд через плечо.

— Делай то, что от тебя требует твой долг, дорогая.

Иглы датчиков вирт-шлема привычно вошли в пазухи пластины на затылке. Ощутив их прохладное давление внутри, Руфь почувствовала себя лучше. Вирт-шлем разделял реальность надвое, позволяя быть в Сети и в Реальном городе одновременно, это давило на психику, но всё же не так, как это делала благочестивая Эстер.

— Твоя мать — выдающаяся женщина, — продолжала Эстер. — Это благодаря ей ты попала в состав гоплитов? Интересный выбор. Почему не Совет? Это больше подходит женщине. Со временем ты могла бы заменить мать.

— Я смею надеяться, что я стала стратегом собственными силами, госпожа Эстер. Но без рекомендации матери на меня бы даже не взглянули, в этом вы правы, — признала Руфь ровным голосом. Раздвоение сознания позволяло ей игнорировать растущее раздражение.

— Ты горда, девочка, — заметила Эстер с улыбкой. — Ты считаешь устроение города несправедливым?

— Извините, госпожа, если я позволила себе лишнее, — ответила Руфь, склоняя голову. Слишком упрямо, чтобы в это можно было поверить, но жрица, к счастью, не была столь дотошной. Её удовлетворил сам факт покорности.

— Ты молода и полна амбиций, дорогая, это похвально. Возможно, тебе кажется, что на твоем пути слишком много препятствий, но ты сама выбрала его.

— Да, госпожа.

— Для Совета важно благополучие большинства, а не единиц. Большинство женщин предпочитает более спокойный досуг и покровительство мужчин. Мы слабы, дорогая, признай это, особенно сейчас, когда утратили свое видовое предназначение, свою уникальную способность давать жизнь другим. Женщины Амвелеха потеряли себя, они нуждаются в новых ориентирах и мудром руководстве. Или ты думаешь, что лучше взвалить на них эту тяжкую ношу самоопределения и бесплодных поисков?

Руфь именно так и думала, но промолчала.

— Таким, как ты, кто желает доказать себе и миру, что женщина ни в чем не уступает мужчине, мы не чиним препятствий, наоборот, помогаем по мере сил. Как твоя мать помогла тебе. Но в коренных изменениях нет никакой необходимости. Это только навредит. Пусть женщина утратила способность рожать, но из-за этого она не стала сильнее, наоборот, она нуждается в утешении и опоре. Сейчас, когда мир движется к Хаосу, и люди утратили связь с Господином, нам следует крепче держаться традиций. Ты не согласна?

— Вы правы, госпожа.

Руфи наскучил этот разговор, ловко обходящий все настоящие проблемы, но архонт Эстер, увлекшись, еще долго увещевала молодое поколение в её лице о необходимости следования традициям и древним законам. Она слушала только себя, поэтому Руфи не составляло труда поддакивать во время пауз, не вникая в суть. То, что говорила жрица, она слышала уже тысячу раз.

— Наоми воспитала хорошую дочь, — сказала Эстер, прежде чем скрыться в зале Агоры.

Когда она ушла, Руфь с облегчением выдохнула. Она справилась, приняла все пощечины и плевки с благодарностью.

Как того требовал устав, Руфь, стратег вирт-гоплитов, встала у стены напротив дверей, ведущих на Агору, опустив руки по швам и расставив ноги. Помимо нее в коридоре было еще пятеро вирт-полицейских ниже её рангом, то есть в её подчинении. Это также означало, что Террах в случае необходимости будет обращаться непосредственно к ней. Руфь это устраивало. Каждого из подчиненных она хорошо знала, но избегала смотреть на них.

Двери в зал собраний были окружены большими черными блоками из того же материала, что и линотаракс, а сверху кружила голографическая пирамида с усеченной вершиной. Вирт-двойник коридора, который Руфь обозревала при помощи шлема, был едва ли не самым важным местом в Сети, после полумифического Театра и представлял собой сетевой шлюз, соединяющий Генеральную Сеть с Внутренней Сетью, в которую, как и на физическую Агору не было доступа никому, кроме старейшин и Терраха, эгемона вирт-гоплитов. Перед дверьми вспыхнуло несколько новых слоев защиты, сигнализирующих, что собрание Совета Семи началось.

Руфь подобралась и сконцентрировалась.

— Полное погружение в Сеть. Те, кого мы ожидаем, прибудут оттуда, — приказала она, чуть охрипшим голосом. — Я сама буду следить за реалом.

— Принято.

Фигуры вирт-гоплитов заметно расслабились. Руфь переключилась в Сеть: в виртуальном двойнике коридора присутствовали те же пятеро с номерами доступа над шлемами, плюс паукообразные ИИ, запустившие свои лапки в стены и пол коридора. Они передавали информацию в командный пункт или, если нужно, любому дулосу в Реальном городе.

Вирт-гоплиты не носили с собой персонального оружия. Теоретически оно значилось за каждым офицером, но в действительности в нем не было необходимости. Общественное сознание, сформированное усилиями жреческого сословия, не допускало насилие руками людей, даже служащих в полиции, поэтому этот «грех» ложился на полицейских дронов. До того как вирт-террористы стали использовать особые способы шифрования сигнала и отказались от использования дулосов с чипом Системы, работа полицейского в Сети напоминала работу передатчика: отследить номер доступа преступника, переправить информацию в командный пункт и отдать соответствующий приказ ближайшему к цели дулосу. Довольно часто для ареста вирт-гоплиты использовали фамильных дулосов нарушителей, которые в современных условиях бездетности были для своих владельцев много большим, чем просто работниками.

Один из паукообразных вирт-роботов, копошащийся в стене, оторвался от своих дел и, быстро перебирая лапками, двинулся к Руфи. Ни один из вирт-гоплитов не обратил внимания, это была штатная ситуация. Забравшись на ладонь молодой женщины, «паук» с помощью удлинившихся лапок-щупалец подсоединился к ее вирт-шлему, получая новую информацию и передавая её остальным паукообразным ИИ. Картинка вирт-коридора дрогнула, словно от перегрузки, и нормализовалась, став чуть чётче, чем прежде. Руфь переключилась на другой прокси-сервер, и вирт-реальность изменилась: маленькие дроны, бросив свои обязанности, проворно забирались по стенам и ногам ничего не подозревающих вирт-полицейских и запускали свои щупальца им в шлем и в голову. Руфь отдала новый приказ «пауку», сидящему у нее на ладони. Ещё несколько полицейских вирт-роботов поползли к защитному полю дверей Агоры, один за другим исчезая в его полыхающих разрядах. Когда скрылся последний дрон, Руфь почувствовала вызов из командного центра.

Скинув с себя «паука», она ответила:

— Слушаю, эгемон.

— Зафиксированы попытки проникновения во Внутреннюю Сеть, — Террах был обеспокоен.

— Секунду назад исчезли некоторые «пауки», эгемон, — невозмутимо отрапортовала Руфь, — других нарушений не зафиксировано. Разрешите проверить главный зал?

Террах колебался.

— Не доверяете своему стратегу, эгемон? — не удержалась Руфь от колкости, но как ни странно, это помогло Терраху решиться.

— Хорошо, даю тебе доступ на пять минут. Я вышлю вам в помощь людей и дронов. Жду твой отчет, стратег.

— Принято, эгемон.

Он отключился. Руфь ощутила приятное покалывание во всем теле — линотаракс в вирт-реальности изменил оттенок, что означало, что доступ дан. Пришел код к физической двери. Не теряя ни секунды, она двинулась к входу в зал собраний, попутно выходя на шифрованный канал связи. Позже Террах сможет восстановить подлинную картину и сполна оценить изощренность её предательства, но сейчас он получал только те сигналы, что передавали ему «пауки», подключенные к вирт-шлемам её подчиненных.

Перед сияющим полем Руфь остановилась.

— Исмэл, у вас есть четыре с половиной минуты, — сказала она, позволяя лидеру вирт-терористов считать новую информацию с линотаракса. — Террах уже на подходе.

— Мы идем за тобой, Руфь. За нами будущее.

— Будущее за нами, — отозвалась она и шагнула в сияющее поле.

Агора, место собраний Совета старейшин, представляла собой амфитеатр, рассчитанный на более чем пятьдесят тысяч мест — и это только для привилегированного населения Амвелеха. Для остальных имелись в наличии голографические приемники и, наконец, виртуальный двойник зала, где при визуально том же размере могло вместиться абсолютно всё население города. В этом огромном, величественном зале, расположенном в самом сердце пирамиды Амвелеха, отражалась мечта его древних строителей и проектировщиков. Предполагалось, что законотворческая власть будет предоставлена выбранным представителям от всех групп населения, но каждый из жителей города, кроме женщин и детей, сможет при этом присутствовать, чтобы убедиться, что представитель верно выражает волю группы и не пренебрегает возложенными обязанностями в пользу своих личных интересов. Но этой мечте было не суждено сбыться. Через какое-то время было решено, что публика затрудняет процесс принятия сложных решений и дело лучше оставить профессионалам. Согласно документам, жители Амвелеха сами признали за собой неспособность принимать обдуманные решения, сняв с себя ответственность и всякие обязательства. Так демократия стала геронтократией с центральным органом власти в виде Совета Сорока старейшин, который скрывал в себе еще более узкий круг лиц, называемый Советом Семи и состоящий почти целиком из жрецов во главе с архонтом Абрахамом. Именно эти Семеро обладали всей полнотой власти в Амвелехе и имели доступ к Театру — таинственному рычагу управления, от которого, как говорили, зависит выживание всего города.

Когда Руфь вошла в зал, голоса архонтов смолкли. Огромное молчаливое пространство подавляло, заставляло чувствовать себя песчинкой среди высоких, увеличенных с помощью голограмм, фигур старейшин, глядящих строго и неумолимо. Они походили на раздвоенный вариант трех воплощений Господина. У Руфи перехватило дыхание. На миг ей показалось, что Исмэл задумал свергнуть не Совет Семи, а самого Господина. Она почувствовала слабость в коленях, будто они хотели подогнуться, заставить ее пасть ниц, покориться, раскаяться в богоборчестве и бунте. Руфь остановилась и инстинктивно нырнула в Сеть. Гостеприимная, словно материнские объятия, она приняла её, успокаивая абсолютной пустотой и безмятежностью. Здесь не было пугающих, размноженных двойников Господина, не было даже обычных аватаров, и Руфь поняла, что архонты боятся. Могущественные старейшины, изображающие из себя идолов, не используют Сеть, потому что боятся их, виртов. Это вселило в нее уверенность. Вернувшись в реальность, Руфь двинулась к шестерым, сидящим на округлых скамьях в центре амфитеатра, стараясь не смотреть на голограммы и бесконечные уходящие вверх ступени. В отличие от голографических двойников архонты выглядели как люди. Не без вмешательства кибербиологических технологий, но всё-таки люди. Это успокаивало. Бросать вызов богам Руфь была не готова.

— Что такое, девочка? Нам грозит какая-то опасность? — спросила жрица Эстер.

На лицах старейшин ясно читалась тревога, но больше недовольство, что их прервали.

— Да. Зафиксированы попытки проникновения во Внутреннюю Сеть, — Руфь остановилась в центре орхестры, окруженная сильнейшими мира сего. — Если вы не возражаете…

— Мы не используем Сеть во время заседаний, — прервал ее архонт Ямвлих. В его голосе звучали нетерпеливые нотки. — Только для экстренной связи. Даже если кому-то удастся проникнуть во Внутреннюю Сеть Агоры, нам ничего не угрожает.

Руфь об этом уже знала. Она поняла, что нет смысла продолжать. Архонт ответил и на её вопрос, и на невысказанную просьбу. Как и предполагал Исмэл, старейшины слишком боятся Сети, чтобы использовать её во время заседаний. Значит, оставалось только ждать.

— Вирты могут сколько угодно играть в свои игры, девочка, — усмехнулся архонт Филон, подхватывая фамильярное обращение Эстер. — Пока они изолированы своей виртуальной средой, их кощунственные планы не более, чем рисунки на воде.

— Это все равно что идеей топора рубить дерево, — отозвался ещё один архонт, который, Руфь могла бы в этом поклясться, ни разу в жизни не видел ни настоящего дерева, ни топора, а имел дело только с их голографическими изображениями или симуляциями Сети. В этом бахвальстве было столько человеческого, что она почти перестала страшиться фигур, возвышающихся над ними. Как и сами жрецы, это были только картинки, ещё менее реальные, чем виртуальная жизнь.

Пока архонты состязались в остроумии, отпущенное ей время утекало. Осталось три минуты до того, как Террах поймет в чем дело и отправит к Агоре армию.

— Исмэл?

Старейшины были правы. Атака из Сети, без разницы внешней или внутренней, не принесла бы никакой пользы, пока сознание архонтов находится в телах, а не в их сетевых аналогах. Но они недооценивали виртов, успокоенные преувеличенным мифом о страхе всех обитателей Сети перед физической реальностью. У Руфи эта реальность не вызывала никаких приятных чувств, но она была способна жить и действовать в ней, соприкасаясь с физическими телами. И не она одна.

— Исмэл!

К сердцу Руфи снова начал подбираться страх, липкий и холодный, как пот, что выступил на спине под линотараксом. Она снова и снова стучалась в запертую дверь шифрованного канала, не получая никакого ответа. Он был пуст и заброшен, как шахта древнего колодца. Руфь закрыла глаза. Осталось полминуты. Архонты наступали, окружали её со всех сторон. Сорок секунд до полного провала.

— Почему ты всё ещё здесь, стратег? — спросил Ямвлих, сщурив глаза и жестом останавливая разговор архонтов. — Подобное поведение недопустимо. Эгемон Террах…

Двери Агоры распахнулись, заставляя его замолкнуть, а сердце Руфи сжаться от радости. Мужчины в форме звёздного флота из сетевой игры, которая, конечно, была незнакома старейшинам, высыпали в зал, гремя оружием и тяжелой обувью, наполняя Агору жизнью и энергией.

— Ты был прав, Исмэл. По-хорошему они не захотели, — повернулась Руфь к смуглому мужчине в белой форме, который шел впереди. В эту секунду она поняла, что любит его и готова ради него на всё.

— Стратег, объяснитесь! — поднялась со своего места Эстер, вспомнив, как дóлжно обращаться к офицеру вирт-гоплитов.

Руфь обернулась и улыбнулась с неожиданной нежностью.

— Это переворот, госпожа Эстер. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах.

========== Глава пятая. Творящие беззакония ==========

Руфь взяла протянутое ей Калебом оружие и, переключив его на парализатор, направила его на Эстер. Многофункциональный ксифос, который ей не разу не приходилось использовать на службе, привычно утопал в ладони. Она знала как с ним управляться. На рукояти осталось тепло пальцев Калеба, но Руфь не ощутила обычной брезгливости. Ситуация, в которой она, стратег вирт-гоплитов, направляет оружие на одну из Семи, ту, над которой сияет и переливается её могущественный божественный двойник, была настолько сюрреалистической, что Руфь с трудом отдавала себе отчет в происходящем. Всё казалось игрой.

Жрица сидела прямо, сложив руки на коленях и прикрыв глаза. Она изображала смирение. А ещё: разочарование. Но не страх. Нет, не страх. Благочестивая Эстер не могла себе позволить бояться каких-то мятежников. «Гибели вящие, вящие доли стяжают» — так, кажется, говорится в древних книгах? Руфь знала, что вирт-гоплиты в коридоре теперь мертвы. Она сама убила их. Их смерть уже замарала её. Бунт замарал их всех. Для жрецов все они были теперь только будущими вечными трупами, без малейшего шанса на воскрешение в Новом Эдеме. Такие не стоили их высочайшего беспокойства.

Исмэл жестом велел следовавшим за ним людям занять позиции. Каждый шаг и жест его вирт-солдат был отработан до автоматизма в симуляторе. Уже через пару секунд в грудь всех шестерых архонтов упиралось дуло ксифоса, заставляя вскочивших сесть на свои места. Дулосы, у которых был заблаговременно извлечен чип Системы, заблокировали дверь.

Остановившись в центре Агоры, Исмэл обвел взглядом напряженные затылки товарищей. Они ждали приказа. Понять их эмоции было не сложнее, чем считать данные с аватаров: все они впервые держали в руках настоящее оружие, впервые направляли его на живых людей, и потому нервничали. Но архонты были не просто людьми, они были символами, идолами, кумирами. За их величием терялась человечность. Знаки их могущества скрывали то, что могло бы помешать нажать на спусковой крючок. Жрецы не учли одного: то, что наделяется слишком большим смыслом, однажды может обернуться зияющей пустотой. Любовь и почитание, подпитываемые лишь страхом, легко обращаются в ненависть и бунт. Здесь, на священной Агоре, Исмэл не видел ничего, кроме набора символов, давно утративших свое значение. Реальность отличалась от качественно сделанной игры, только неуместной серьезностью.

Исмэл перевел взгляд на возвышающиеся над ним голограммы старейшин: они взирали на него с небес с отеческим укором. Психологическое давление жрецов было велико: укоризненные взгляды, сожаление на лицах технологических божеств вызывали в душе бессознательную тревогу. Пространство справа от второго архонта Ямвлиха пустовало. «Место отца — моего настоящего отца, Абрахама», — подумал Исмэл и усмехнулся. Он испытал облегчение, хотя отсутствие первого архонта на заседании внутреннего круга должно было его обеспокоить. Это могло быть ловушкой.

— Выключи, — бросил Исмэл Кедару, высокому тощему парню с затуманенным взглядом, тот кивнул и, молча, глядя себе под ноги, побрел к панели управления. На его плече болталась большая сумка, из-за которой он сутулился еще больше.

— Вот как вы вызываете религиозные чувства в сердцах своих последователей, архонт Ямвлих? — Исмэл посмотрел на жреца. — Посредством дешёвых технологических трюков?

Прежде чем архонт ответил, изображения погасли. Исмэлу показалось, что вокруг воцарилась тишина, хотя это было далеко не так. Наоборот, все архонты заговорили разом: один возмущался их присутствием на священной Агоре, другой пытался вразумить, третий — выяснить их цели. Только Ямвлих сохранял спокойствие. Его преисполненное достоинства молчание пристыдило остальных, и один за другим голоса снова смолкли.

— Это только увеличенные копии, ничего больше, — ответил архонт в наступившей тишине. — Их использование — дань традиции. Если они пробудили в тебе религиозные чувства или, что более вероятно, злобу, в этом только твоя заслуга, — архонт указал на Исмэла худым, длинным пальцем. — Твоя и твоей нечистой совести, — рука снова исчезла в широком рукаве жреческого хитона. — Что тебе нужно, Исмэл, сын Абрахама и Хэйгар? Как смели вы ворваться на священную Агору?

Исмэл окинул взглядом других старейшин, затем, чему-то усмехнувшись и переступив с ноги на ногу, снова посмотрел на Ямвлиха.

— А как смел ты, Святейший, упоминать имя моей матери? После того, как обрек её на гибель?

— Так дело только в мести? Ты здесь, чтобы отомстить?

— Нет, — ответил Исмэл. Он улыбнулся, покачал головой и повторил громче: — Нет! Мы здесь затем, чтобы получить доступ к Театру, архонт. Ничего больше.

— Ничего больше? — повторил Ямвлих и расхохотался. Его борода колыхалась из стороны в сторону. — Дурак! Ты не знаешь, чего просишь!

Все старейшины теперь смотрели на Исмэла. В отличие от второго архонта, на их лицах не было и тени улыбки.

— Почему же? Знаю, — ответил Исмэл, повышая голос. Ему не понравилась реакция Ямвлиха. — Доступ к суперкомпьютеру, который управляет Системой жизнеобеспечения. Он же является первоисточником Сети. Нам необходим полный контроль над Сетью. Я думаю, ты понимаешь почему.

Ямвлих презрительно сморщился. Исмэл разозлился.

— Тебе не одурачить меня сказками! Мне осточертели ваши тайны! Театр — это только компьютер, ничего больше! Доступ к нему означает власть, именно поэтому вы окутываете его ореолом таинственности и страха. Разве я не прав?

Оттеснив товарища, который держал Ямвлиха под прицелом, Исмэл взял из его рук ксифос и сам направил его в грудь архонта.

— Мне нужен доступ, — уже спокойно закончил он. — Не вынуждай меня прибегать к последним мерам, Святейший.

— Сказками, — прошипел в ответ Ямвлих, подавшись вперед, игнорируя направленное на него оружие. — Сказками! Кто имеет уши, слышит. Ты же глух к тому, что я говорю. Я не могу дать тебе доступ, убирайся со священной Агоры, не позорь её своим присутствием!

На мгновение взгляды встретились, и Исмэл успел заметить, что за негодованием в глазах архонта прячется страх. Ямвлих откинулся назад и царственным жестом, каким отгоняют дулосов, отмёл его от себя, но Исмэл не обратил на это никакого внимания, он был поражен увиденным.

— Чего ты боишься, жрец?

— Мы можем пересмотреть решение касательно «Симулякра» и… выделить финансирование, — трусливо заметила Эстер. Ямвлих бросил на нее разъяренный взгляд, и жрица поспешно добавила: — Но это всё, что мы можем вам предложить.

— Этого недостаточно.

Исмел обвел взглядом всех архонтов. Теперь, когда голограммы были выключены, они выглядели не так внушительно. Некоторые даже жалко. Видеть страх на лицах старейшин из числа Семерых было приятно, но Исмэл чувствовал, что здесь что-то не так. Чего они боялись? Смерти? Того, что их власть утекает? Или приближения времен Хаоса, предвестниками которого они их считают? Нет, дело было в другом. Он уже видел этот стыдливый страх раньше, сталкивался с ним каждый раз, когда пытался выяснить, что представляет собой Театр на самом деле. И в тех случаях, когда его вопросы не тонули в мишуре мифов и домыслов, известных каждому амвелехцу с детства, он натыкался на стену молчания. Словно Театр хранил в себе какую-то постыдную тайну, которая заставляла замолкать каждого, кто о ней хоть что-то знал. Эта мелочь, бывшая, скорее всего, следствием суеверий и религиозного фанатизма, тем не менее, беспокоила Исмэла.

— Исмэл, — негромко окликнула его Руфь. — На переговоры больше нет времени.

— Она права, — громко подтвердил Калеб, пристроившийся у прямоугольника двери, в котором торчали дулосы. Он сместил вирт-пластину с затылка на шею. На его лице, как всегда, сияла улыбка, будто он собирался поделиться хорошими новостями. — Внутренняя Сеть изолирована. Физические выходы, кроме этого, — он ткнул пальцем влево, — заблокированы. Сервер, куда мы перенаправили сигналы вирт-шлемов тоже, скорее всего, обнаружен. Вирт-гоплиты спешат сюда на всех парах.

Исмэл повернулся к Ямвлиху.

— Убей нас, — ровным голосом сказал архонт. Исмэл поймал его взгляд — сильный, уверенный, фанатичный. Такой же взгляд был у архонта Абрахама, его отца. — Но ты не получишь то, чего просишь, грязный илот. Никогда.

— Илот? — губы лидера виртов дрогнули. — Это обычное оскорбление или прошлое не даёт тебе покоя, архонт Ямвлих?

— Калеб, — сказал Исмэл спустя мгновение, не сводя взгляда с Ямвлиха, — возьми у Руфи шлем. Кедар, — вирт с водянистыми пустыми глазами едва ли не впервые за всё время пребывания на Агоре оторвал взгляд от пола. — Подготовь наших дулосов ко встрече гостей.

— Понял, — сказал парень и побрел к коридору, подволакивая ноги и подтягивая сумку на плече.

Руфь перебросила Калебу свой шлем, и тот, прежде чем скрыться в коридоре, ответил ей ободряюще-восхищенным жестом и подмигнул. Усмехнувшись, Руфь вновь уставилась на жрицу. Теперь ей уже не было дела до того, что та о ней думает. Чем ближе был кульминационный момент операции, тем невыносимей становилось ожидание. По спине Руфи бегали холодные мурашки.

— Мы не будем вас убивать, — снова заговорил Исмэл, обращаясь к Ямвлиху. — Это было бы слишком просто, архонт. Мы дадим вам время подумать. Подумать обо всём. И это куда гуманнее, чем изгонять слабую женщину в пустыню.

Во взгляде второго архонта мелькнуло понимание, он поднялся с места:

— Ты… — но было поздно. Парализатор сотряс ударом его тело, и он рухнул обратно на скамью. Только подрагивающие зрачки говорили о том, что архонт жив и в сознании.

Жрица Эстер вскочила, но тоже упала навзничь, дернувшись от удара парализатора. Падая, она ударилась о скамью спиной и неуклюже сползла на пол.

Руфь засмеялась — хриплым, каркающим смехом, который ей не понравился, но она не сумела его сдержать. Она опустилась перед Эстер на колени и достала из наплечной сумки специальный прибор с длинной, дугообразной иглой на конце.

— Всё в порядке? — спросил Исмэл. У него в руках был точно такой же предмет.

— Да, просто… — ее объяснение прервалось новым приступом смеха. — Я столько раз это делала в Сети, что сейчас мне все это кажется нереальным. Нереальная реальность, понимаешь? Жрица упала, как мешок. Какая физика, чёрт возьми! Как настоящее… — она попыталась спрятать нервный смех за улыбкой. — Не бери в голову, Исмэл, всё хорошо. Я впервые за долгое время прикасаюсь к человеческому телу, и как-то не думала, что это будет жрица Эстер.

Исмэл кивнул. Он понимал состояние Руфи. Нечто подобное, наверное, чувствовал каждый из них. «Нереальная реальность» — так она сказала.

— Держи себя в руках.

— Да, Исмэл. Прости.

В коридора послышался нарастающий шум, лязг, механические голоса полицейских дронов, звучащие жутко в раскатистом эхе пустой Агоры. Разобрать их слова непредставлялось возможным. Вероятно, они призывали мятежников сдаться. Угрожали изгнанием всем, кто будет оказывать сопротивление. Дулосы, добропорядочные слуги и любимые дети, у который снят первый уровень «Азимова запрета», отключена функция доброты и любви к ближнему, спешили произвести арест опасных преступников. Но пока оставался блок второго уровня, блок на физическое уничтожение человека, дулосы не могли их убить. Насколько было известно Исмэлу этот «запрет» мог быть снят только с санкции троих архонтов, один из которых непременно должен входить в Совет Семи.

— Началось? — спросила Ханна, поворачиваясь в сторону двери. В ответ раздалось несколько выстрелов и страшный скрежет.

— Эй, всё ещё возитесь? — в двери показалась голова Калеба. Он посмотрел на Исмэла и широко улыбнулся. — Заграждение готово. Если их дулосы попытаются подключиться к нашим, а они, я надеюсь, попытаются, то выйдут из строя. Плюс я запустил во Внутреннюю Сеть вирус, держитесь от неё подальше. И поторопитесь, мы выиграем для вас еще пару минут, не больше.

— Вы слышали. Приступаем, — сказал Исмэл, оборачиваясь к виртам, и поднял вверх кулак. — За нами будущее!

— Будущее за нами!

Кулак Калеба появился в двери и тут же исчез.

— Джонас. Ханна. Вáрак. Джотан. — с паузами произносил Исмэл, сам наклоняясь над архонтом и вводя дугообразную иглу в его глазницу.

— Есть, Исмэл! — глубокий голос Ханны, оседлавшей архонта Порфирия. — Приступаю.

— Всё по плану, — раскатистый бас Варака, уже вводящего иглу в глазницу Евдора.

— Всё путём, — сиплый ответ Джотана. — Архонт Нумений готов. Он, что наш птенчик, вывалившийся из гнезда.

— Отлично.

Тонкая длинная игла мягко вошла в мозг Ямвлиха. Проще простого.

— Джонас?

Зрачок Ямвлиха расширился, закрыв собой радужку. Взгляд помутнел. Исмэл осторожно вытащил иглу, протер ее и убрал в наплечную сумку.

— Джонас, чёрт побери! Я тебя не слышу, — Исмэл поднялся и обернулся, ища взглядом Джонаса.

Тот стоял над телом архонта Филона. Руки по швам, взгляд задумчивый, будто он грезил наяву.

— Кажется, я его убил, Исмэл.

— Ты что? Какого черта, Джонас… — Исмэл выругался, подошел к архонту Филону, наклонился и пощупал пульс. Архонт был мёртв.

— Что произошло?

— Я… — парень запустил в волосы пальцы свободной руки. Они наткнулись на вирт-пластину и бессознательно принялись ее теребить. — Я его убил, Исмэл.

— Я слышал. Как?

— Наверное, я не переключил ксифос на режим парализатора. Я был уверен, что сделал это, но… Я нечаянно. Прости.

Джонас поднял руку с зажатым в ней оружием. Он смотрел на него с удивлением.

— Ладно. Теперь это уже неважно.

— Он так быстро умер, Исмэл, я не успел ничего сделать… Но, мне кажется, это лучше, чем просовывать в его глаз эту штуковину, — на его лице отразилось отвращение. — Прости, я думал, что смогу.

— Не имеет значения, Джонас. Отойди в сторону и жди приказа, понял?

Джонас кивнул, хотя взгляд у него оставался ошалелым. Теребя пластину на затылке, он уселся на пол у скамьи и упёрся подбородком в острые колени. Ксифос положил рядом с собой.

— Архонт Филон мёртв, — объявил Исмэл всем. Взгляды виртов перескакивали с него на мёртвое тело архонта и обратно. Покончив с заданием, они обступили лидера, образовав полукруг. У каждого в руке было оружие. — Умрёт каждый, кто встанет у нас на пути.

— Будущее за нами! — закричала Руфь, поднимая ксифос вверх.

— За нами! — подхватили остальные.

— Чёрт с ним. Всё, уходим!

Проходя мимо Ямвлиха, Исмэл остановился и поглядел на него сверху вниз. Архонт походил на мертвеца, но глаза его были открыты, пусть и затуманены.

— Что бы вы о нас не думали, архонт Ямвлих, мы не хотим кровопролития и войны. Нам не нужны места на Агоре, не нужна власть над городом, нам нужен только доступ к суперкомпьютеру. Нам нужна Сеть. Не отдельные сервера и точки доступа, а её основа, «колыбель». Просто на всякий случай. Сеть стала для нас домом, и мы хотим быть в ней хозяевами, а не гостями. Это всё. У вас три дня, до того, как «Ризома» уничтожит ваш разум. Код доступа к Театру в обмен на антидот.

— Исмэл! Уходим! Скорее!

Руфь стояла в двери между мигающими дулосами. Остальные были уже в коридоре. Оттуда раздавались пальба и крики. Взгляд женщины метнулся по опустевшей Агоре, по обездвиженным телам архонтов. «Словно мёртвые», — подумала она. Взгляд упёрся в труп Филона, и Руфь обречённо выругалась.

— Исмэл, Джонас! — она беспомощно посмотрела на Исмэла и движением подбородка указала ему за спину.

Исмэл, повернулся. Джонас сидел на том же месте, только сильнее навалившись на подножие скамьи.

— Джонас! Уходим! — Исмэл сделал несколько шагов по направлению к нему, но внезапно всё понял и остановился. Казалось, парень спал и видел приятный сон, но глаза были открыты и смотрели в пустоту, в уголке улыбающихся губ собралась слюна. Вирт-пластина была надвинута на затылок.

— Он вышел в Сеть. Дурак.

Исмэл не ответил, только молча посмотрел на Руфь.

— Пойдем. Нам нужно отсюда выбраться, иначе эти смерти будут напрасны.

Он хотел дотронуться до нее, но в последний момент передумал. Его пальцы замерли в нескольких сантиметрах от её плеча и сжались в кулак. Руфь понимающе улыбнулась.

========== Глава шестая. Путь гибели ==========

…Тол­па вок­руг ре­вела. Ай­зек, сто­ящий в цен­тре круг­лой аре­ны, ко­торая бы­ла ок­ру­жена мно­гочис­ленной тол­пой зри­телей, чувс­тво­вал се­бя не­уют­но. Он ог­ля­дывал­ся по сто­ронам, пы­та­ясь раз­гля­деть ли­ца, но вок­руг бы­ли те­ат­раль­ные мас­ки — с раз­ре­зами улы­бок, гри­маса­ми скор­би или тор­жес­тва. Они мель­ка­ли бе­зум­ным хо­рово­дом эмо­ций, вы­зывая го­ловок­ру­жение и тош­но­ту. Ай­зек до­гадал­ся, что это и есть но­вая раз­ра­бот­ка Ис­мэ­ла — «эм­па­тичес­кие ава­тары», мас­ки, ко­торые не скры­ва­ют, а по­казы­ва­ют. Он ощу­тил смут­ную тре­вогу и кос­нулся ли­ца, ожи­дая на­тол­кнуть­ся на гип­с, но паль­цы тро­нули мяг­кую плоть. Это бы­ло все­го лишь его ли­цо, но стран­ная мысль зав­ла­дела его умом, на­шеп­ты­вая, что это то­же мас­ка, ко­торую он дол­жен снять. Ай­зек щу­пал ли­цо, как одержимый, в попытке ули­чить его в пре­датель­стве, уга­дать на нем чу­жую эмо­цию, но гу­бы, ску­лы и гла­за бы­ли его собс­твен­ны­ми. Ай­зек от­нял ру­ки от ли­ца, но ил­лю­зия не ис­чезла. Ему про­дол­жа­ло ка­зать­ся, что он за­перт внут­ри ава­тара, ко­торый драз­нит и гри­мас­ни­ча­ет, по­вину­ясь ко­му-то дру­гому, но не ему са­мому. Айзека охватила паника.

Шум стих. Сколь­ко хва­тало глаз на сту­пенях ам­фи­те­ат­ра вос­се­дали Мас­ки и гля­дели на не­го тем­ны­ми про­вала­ми глаз. Страх дос­тиг ко­леней, и Ай­зек упал. Еще на­де­ясь на ло­гич­ность за­конов ми­роз­да­ния, он по­пытал­ся встать, но но­ги увя­зли в пес­ке. Он при­нял­ся ша­рить пе­ред со­бой, как сле­пой, в по­ис­ках опо­ры или хо­тя бы бесс­трас­тной мас­ки зри­теля, что­бы спря­тать­ся за ней, от­ри­нуть главную роль в спек­такле и стать та­ким же, как все — ано­ним­ным сви­дете­лем трав­ли. Выс­тавлен­ный на все­об­щее обоз­ре­ние, Ай­зек сго­рал от сты­да и бес­си­лия. Он в пом­ра­чении пол­зал в пы­ли ор­хес­тры, тщет­но пы­та­ясь встать, но чья-то во­ля, словно чу­довищ­ной силы гра­вита­ция, ва­лила его с ног. Земля прогнулась. Айзек ощутил, как его тело проваливается в черную, голодную бездну, и закричал.

Гря­нул хор. Айзек не помнил, как долго он смотрит эту драму, знал только, что она скучна и исполнена пафоса. Cтрадальческая стро­фа сме­нилась ан­тис­тро­фой. В хла­миде ак­те­ра он сто­ял пе­ред от­цом. Вдруг вспом­нив, что он дол­жен пре­дуп­ре­дить отца о чем-то важ­ном, Айзек пытался привлечь его внимание, но Абрахам его не замечал — он с про­тяж­ной, унылой ин­то­наци­ей об­ра­щал­ся к Мас­кам:

— От­крою всё, что слы­шал я от бо­га: вла­дыка Феб по­веле­ва­ет нам очис­тить­ся от древ­не­го прок­лятья*.

Cло­ва жреца до­носи­лись до Ай­зе­ка с за­поз­да­ни­ем, слов­но из­да­лека. Он тщет­но пы­тал­ся вспомнить, чем был так ва­жен от­вет богов. От это­го от­ве­та за­висе­ло слиш­ком мно­гое, но что имен­но, Ай­зек не мог вспом­нить, как ни пы­тал­ся. Мысль ус­коль­за­ла и пу­талась.

— Очис­тить­ся? Но чем? Ка­кое зло? — сказал он вдруг. Гу­бы са­ми сло­жились в нуж­ные сло­ва.

Отец по­вер­нулся к не­му в пол-обо­рота, но по-преж­не­му не гля­дел на не­го. Он гром­ко дек­ла­миро­вал:

— Убий­цу мы дол­жны из­гнать, иль смертью смерть ис­ку­пить не­вин­но­го, чья кровь прок­ля­ти­ем наш го­род ос­квер­ни­ла.

— Но кто, — гор­ло Ай­зе­ка пе­ресох­ло. — Кто зло­дей, изоб­ли­чен­ный бо­гом?

Отец от­нял мас­ку от ли­ца, и Ай­зек от­сту­пил на шаг, ед­ва не зап­нувшись о длин­ные по­лы те­ат­раль­ной хла­миды. На мес­те от­ца был Ис­мэл, и он улы­бал­ся.

— Ты по­нял, но хо­чешь ис­пы­тать ме­ня, — пропел он игриво, превращая трагедию в фарс.

— Сло­ва твои не­яс­ны: го­вори!

Ис­мэл воз­дел ру­ки, об­ра­ща­ясь к Мас­кам:

— Увы! Увы! Как тя­гос­тно пред­ви­деть, ког­да нель­зя пред­ви­день­ем по­мочь! — обер­нувшись, он вдруг ука­зал на Ай­зе­ка паль­цем: — Ты тот, ко­го мы ищем, ты — убий­ца!

И Ай­зек зак­ри­чал, зак­ры­вая ли­цо ру­ками.

— Нет! Нет! Я это­го не де­лал!

Айзек задыхался. Какое-то время он громко и загнанно дышал, не понимая, что произошло. Сев на узкой койке, он попытался смахнуть прилипшую к влажному лбу прядь, но, едва коснувшись лба, ощутил липкую от пота кожу, мокрые от тревожного сна волосы и отдернул руку. Потеющая, трясущаяся от страха, органическая оболочка, называемая телом, вызвала в нем приступ тошноты. Через несколько секунд, он снова заставил себя поднести руку ко лбу и дотронуться до влажных волос. На этот раз у него получилось, и Айзек немного успокоился. Приступ прошел, оставив только мерзкое послевкусие от кошмара.

Синдром отторжения проявлялся у некоторых виртов из-за слишком долгого разделения сознания и тела, его называли «картезианским разломом». Многие, в числе которых был и его брат Исмэл, видели в этом естественный этап эволюции, но большинство считали его симптомом психологической зависимости от Сети. И Айзек склонялся ко второму. Здесь в триере, в отрыве от привычных удобств и развлечений Амвелеха, он не мог перестать думать о сетке датчиков, оставленной дома. Он скучал, он хотел раствориться в Сети и убить само понятие времени, которое сейчас, казалось, вовсе никуда не двигалось.

Прошло три дня с тех пор, как тяжелая гусеничная триера покинула стены Амвелеха. Абрахам отмалчивался и скрывался в своем отсеке, и Айзек, предоставленный сам себе, всё больше падал духом. Намеки брата остались далеко позади, но он все равно чувствовал себя виноватым. Буря, бушевавшая снаружи уже вторые сутки, затрудняла движение и навигацию. Опасаясь, что песок выведет из строя всю систему, им пришлось остановиться и загерметизировать все выходы и механизмы вездехода, пережидая пик бури. И это промедление сводило с ума. Айзек слонялся по отсекам триеры, говорил с Элизаром, их фамильным дулосом, подолгу лежал на кровати, смотрел в потолок или спал. Он открывал узкие смотровые проемы иллюминаторов, чтобы увидеть там только неразличимый первозданный хаос частиц. Айзек замечал, что его мысли бегут по кругу. Появляются из ниоткуда, скребут по поверхности сознания, оставляя чувствительный след, уносятся прочь и возвращаются, процарапывая ту же болезненную борозду ожидания и тревоги. Айзек казался себе недостатком, нехваткой, жаждой. Он только сейчас понял, что такое Пустыня. И что такое Сеть. Пустыней был он сам — он был ничем, желающим вобрать в себя хоть что-нибудь, чтобы раствориться в этом и забыть пустоту размером с целый мир. Он пытался молиться, но Господин оставил его.

— Элизар…

— Да, господин.

— Ты когда-нибудь думал о том, зачем тебя создали?

— Я знаю, зачем меня создали. Нет необходимости об этом думать, мой господин.

— И тебе этого хватает? Этого знания?

— Да, господин.

— Почему?

— Потому что я дулос, мой господин. Не человек.

Айзек приподнялся на локтях и посмотрел на мигающий синий огонек эмоции, означавший покой и участие.

— И что это значит?

— Я не знаю смерти, мой господин. И не знаю свободы.

— Но ты же разумен?

— Да. Благодаря разговорам с вами, мой господин, моя программа эволюционирует. Но каждая созданная вещь имеет пределы развития. Только человек их не имеет.

— Ты повторяешь слова моего отца.

— Да, господин.

— Ты понимаешь их смысл?

Огонек замигал, меняя оттенки от темно-синего к светло-голубому, затем замер.

— У меня нет информации об этом. Есть информация о значении этих высказываний из базы древних текстов. Какие именно вас интересуют?

— Нет, ты в это веришь?

— У меня нет функции веры, господин. Я могу только знать.

— Жить между этих твоих знаю-не знаю очень скучно, не находишь?

— У меня нет функции скуки, мой господин.

— У тебя нет ничего!

— Если вы говорите о чувствах, то именно так, мой господин. Я не человек.

— Хотел бы и я иногда не быть человеком. Только знать. Не сомневаться, не бояться. Не чувствовать стыд и вину за то, что уже исправить нельзя. О, как это было бы удобно, — Айзек сел на койке, опираясь о край руками, — и бесчеловечно. Сколько погибших сегодня?

— Сто двадцать шесть человек.

— Как могло это произойти, Элизар? Они ведь хотели спасти Амвелех, а не уничтожить. Зачем они убивают друг друга?

— Лидер мятежников считает, что для запуска программы «Симулякр» необходима перезагрузка Театра, доступ к которому есть только у вашего отца и еще шестерых старейшин, четверо из которых уже мертвы.

— Но почему?!

— Их сознание было заражено вирусом «Ризома», сгенерированным группировкой виртпрограммеров, так называемых «птенцов», под началом вашего брата. Террористы заявили, что они готовы предоставить программу-антидот, в обмен на доступ к Театру, но старейшины не стали вступать с ними в переговоры, — вопрос Айзека был не об этом, но он не стал прерывать доклад дулоса. — Архонт Филон был убит во время захвата Агоры, достопочтенная Эстер погибла при невыясненных обстоятельствах сутки спустя. Архонты Верхней Стои сами вскрыли себе вены. Местонахождение архонта Ямвлиха неизвестно.

— А Террах? Что делает Террах? Как он позволил этому случиться в каких-то три дня?

— Сторонники «Симулякра» взломали систему безопасности Совета. Нападение было неожиданным и застигло гоплитов врасплох. Имела место измена в верхних офицерских чинах. Проблему удалось устранить, но слишком поздно. Архонты были заражены.

Айзек спрятал лицо в ладонях. Люди гибнут, пока он и первый архонт Амвелеха погребены здесь заживо под песком. И он, отчасти, является тому причиной. Навязчивая мысль: «Я не предупредил отца», — не давала покоя.

— Когда план террористов провалился, и Внутренняя Сеть была заблокирована, столкновения начались в Реальном Городе. К сторонникам проекта «Симулякр» присоединились практически все вирты. Действия по блокировке Сети, предпринятые вирт-гоплитами, были расценены как угроза Сети как таковой. В их среде распространилась дезинформация, что Совет планирует уничтожить Сеть через Колыбель. В данный момент главнокомандующий Террах объявил военное положение. Такова последняя полученная информация.

— Безумие. Он говорил о вечной жизни, а сам только и делает, что убивает. В чем смысл, Элизар? Стоит ли Сеть таких жертв?

Айзек смотрел на любознательный огонек Элизара, понимая, что тот не способен дать ответ на этот вопрос. Больше всего Айзека пугала собственная нерешительность. Что если бы Исмэл ему сказал, что архонты решили уничтожить Сеть? Разве он не взбунтовался бы против этого? Всё, о чем он мог думать в иные минуты, была сетка нейродатчиков, которая дожидалась его дома. Ничего особенного — только связь и доступ, развлечение и удобство, идеальное безопасное и контролируемое тобой пространство, ощущение свободы и покой. Он часто использовал Сеть для молитвы: тем самым уверяя себя и отца в ее безвредности и полезности. Сейчас, в отрыве от точки доступа, Айзек понимал её реальную мощь. Понимал, чтó толкало пугливых виртов выходить в опасную неконтролируемую физическую реальность — еще больший страх, страх потерять всё то, чем они жили и во что верили.

Отец был неразговорчив и угрюм. Хотя они ужинали вместе, Айзек чувствовал себя в рубке отца еще более одиноким, чем в своем отсеке.

— Элизар сообщил, что завтра буря стихнет.

Архонт кивнул, ничего не ответив. Айзек в отчаянии сжал вилку.

— Отец.

Абрахам поднял на него глаза. Он отложил приборы и встал из-за стола, опираясь на трость. Здесь, посреди негостеприимной и опасной пустыни, ему не хотелось полагаться даже на такие устаревшие и близкие ему механизмы, как старое автоматическое кресло, служившее ему столько лет. Триера, предназначенная для внешних рейдов к станциям добычи аргона-хюлэ, не была оборудована для удобства старика, будь он даже трижды верховным жрецом и архонтом.

— Мы должны вернуться, отец.

— Мы не можем ослушаться воли Господина, Айзек. Завет — прежде всего.

Абрахам подошел к одному из иллюминаторов.

— Но там гибнут люди!

Архонт словно не слышал слов сына, неподвижно застыв у смотрового окна. Пляска песка за стеклом напоминала мазки древнего художника, в безумной спешке смешивавшего краски в поисках нужного тона, но не знавшего других цветов кроме охры. Эти колебания наполняли сердце старика тоской. Что он мог ответить сыну? Пытка, которая продолжалась с тех пор, как он получил этот завет, не прекращалась ни на секунду. Каждый раз, когда он смотрел на Айзека, ему хотелось повернуть триеру обратно, но он не мог. Потому что его цель была превыше отцовских чувств, превыше долга первого архонта.

— Ты сможешь их спасти! Ты обладаешь всей полнотой власти, ты — верховный жрец, Святейший, Метатрон, Глас Господина и первый архонт Совета. К тебе они прислушаются. Ты единственный, кого опасался Исмэл! Как так вышло…

Айзек испугался произнесенного имени и замолк, но отец не шелохнулся. Только плечи и спина его вдруг показались Айзеку внимательно слушающими. Проглотив ком в горле, Айзек отвел взгляд от сгорбленной фигуры отца. Он сам не понимал, отчего заговорил об этом сейчас. Не потому ли, что знал, что отец не отступит от намеченного пути, и хотел оправдаться в собственных глазах?

— Я встречался с ним в Сети несколько дней назад, прежде чем мы покинули Амвелех. Он хотел, чтобы я принял его сторону. Знаю, я должен был тебе об этом сказать, но я не думал, что он готовит такое!

Голос предательски повысился, словно это он, Айзек, выступал здесь обиженной стороной. Юноша замолк, усилием воли подавляя поток оправданий.

— Айзек, — отец не обернулся, но в его голосе не было ни тени гнева и осуждения, которые так боялся услышать Айзек. — Для Амвелеха настали тяжелые времена. Возможно, его последние дни. Они настают с неизбежностью смерти. Ни ты, ни я, и ни Исмэл не запускали этот механизм, но в то же самое время в этом повинен каждый из нас. Шаг за шагом, принимая неверные решения, полагаясь на себя, уступая желаниям, обидам и страхам, противясь воле Господина и уготовленному для нас пути. Амвелех слишком давно ступил на неверную дорогу. И мы его наследники — ты, я, Исмэл, твоя мать, каждый ребенок, рожденный в лоне его стен. Мы родились на пути гибели и можем либо следовать ему, ускоряя процесс разложения, либо бороться с ним. Мы здесь, чтобы повернуть мир к новому циклу и исполнить пророчество о Новом Эдеме. Это важнее, чем бунт в Амвелехе.

— Но как мы можем бороться, запертые здесь? Что если мы умрем в Пустыне?!

— Мы не умрем. Что бы не ждало нас впереди, мы умрем не раньше, чем исполнится завет.

— Почему мы не можем исполнить предначертанное в Амвелехе?

Абрахам повернулся и взглянул на сына.

— Кто ты, чтобы торговаться с богами?

— Прости, отец, — Айзек смиренно опустил глаза.

— Это только наш путь — мой и твой, — Абрахам замолчал. Покачнулся, опираясь на трость, затем снова взглянул на сына. — Твоя вера слишком слаба, раз ты задаешься такими вопросами. Как послушник, ты должен отринуть своеволие и следовать воле тех, кто постиг Закон.

— Да, отец, — Айзек еще ниже опустил голову.

— Каждый должен выполнять возложенную на него миссию, иначе борьба с несправедливостью и Хаосом обернется борьбой с Господином. Этот путь избрал твой брат. Он не ведает, что творит.

Слова отца прозвучали, как никогда мягко. Подняв голову, Айзек с удивлением увидел, что в его глазах боль. Абрахам отвернулся к смотровому окну.

— Ты — хороший и справедливый мальчик, Айзек. Хотел бы я, чтобы боги распорядились иначе.

Внимание Абрахама вдруг привлекло нечто за бронепластиком иллюминатора в самом сердце песчаной бури. Он отвернулся от сына и вгляделся в мятущиеся вихри песка за пределами триеры. Лицо его побледнело.

— Отец? Что там?

— Человек.

— В пустыне? В такую бурю?

Айзек подошел к смотровому оконцу. Сначала он ничего не увидел, но вскоре заметил темный силуэт, выделяющий среди беспорядочной массы песка. Казалось, там брёл человек, закрывая голову руками. Вокруг него темно-серыми сполохами метался плащ. Песок огибал одинокую фигуру, словно его защищали огромные невидимые крылья. Уже в следующее мгновение порыв ветра и песка повалил его, человек упал на колени, ничком, попытался ползти, но песок засыпал его, погребая под новым барханом.

— Я не вижу у него кислородных баллонов, — сказал Айзек. Странник посреди необитаемой, непригодной к жизни, пустыни вызывал у него суеверный ужас. Кто, кроме демона пустыни, мог оказаться здесь в такую бурю? И эта одежда — Айзек никогда не видел ничего подобного.

— Дулос! Подготовить фюлакс и разгерметизацию двери в грузовом отсеке.

Абрахам уже застегивал ворот комбинезона на горле, бережно придерживая бороду другой рукой. Забытая трость покоилась под иллюминатором.

— Исполнено, Святейший.

— Отец?

Не веря глазам, Айзек смотрел на отца.

— Это моё испытание веры, сын. Мы не можем оставить его там умирать. Я… я чувствую это.

Абрахам отстранил сына, вставшего у него на пути, и пошел через узкий коридор из жилого отсека к грузовому. Он почти не хромал. Айзек бросился следом.

— Это безумие, отец! Ты нужен Амвелеху, а не этому незнакомцу! Демоны пустыни коварны, они могут творить иллюзии. Что делать здесь человеку? Ты же видел, что буря не причиняла ему вреда, пока он не оказался рядом с нашей триерой.

— Здесь недалеко станция, — Абрахам остановился перед шлюзом грузового отсека. — Человек это или нет, мы должны попытаться его спасти.

— Отправь дулоса!

— Песок выведет их из строя. Наши модели слишком примитивны, они не предназначены для работы в пустыне, тем более во время песчаной бури.

— Тогда должен пойти я! Я моложе, сильнее. Ты же погибнешь! — Айзек сжал кулаки, не зная, как отговорить отца от самоубийственной вылазки в песчаную бурю. — Ты должен выполнить завет!

Абрахам, уже шагнувший в шлюз, повернулся и поглядел на сына.

— Поэтому ты останешься здесь. Все будет в порядке, сын, у меня есть мой фюлакс, он должен выдерживать и бóльшие перегрузки. Но если я не вернусь, возвращайся в Амвелех. У тебя есть доступ к Театру. Распорядись им достойно моей памяти. И… чтобы ты не увидел, сохрани веру.

— Но, отец! К Театру?.. У меня? Я…

— Господин откроет тебе всё, что ты должен знать, со мной или без меня, и это будет не то, что ты ожидаешь увидеть. От Незаходящего ничто не скроется, — он осенил сына жестом благословения и оттолкнул вглубь коридора. — Дулос, задраить шлюз.

— Исполнено, господин.

Комментарий к Глава шестая. Путь гибели

*Использованы стихи из драмы Софокла «Эдип-царь». Пер. с др. греч. Дмитрия Мережковского.

========== Глава седьмая. Испытание веры ==========

Дверь триеры натужно застонала, принимая груз образовавшегося за ней бархана. Ворвался ветер, сбивая Абрахама с ног и обильно засыпая песком недоступное ранее пространство. Сначала многочисленными тонкими струйками, затем широким властным потоком в отсек хлынула раскаленная лава. Абрахам пошатнулся, хватая руками воздух — ноги увязли в песке. Бросив взгляд на сына, по-детски уткнувшегося лбом в стекло секционной двери, старик высвободил ноги от навалившейся тяжести и шагнул за пределы триеры.

Каждое движение давалось с трудом. Мягкий экзоскелет фюлакса принял форму тела, руки и ноги налились нечеловеческой силой, но подсознательная ненависть архонта к технологиям затрудняла синхронизацию. Ему приходилось думать о каждом шаге, направляя приказы по электронным путям искусственных аксонов. Напрягался каждый мускул. Для тех, кто выбрал киберпротезирование, управление фюлаксом не составило бы труда, но только не для верховного жреца.

Выставив неестественно могучую руку перед собой, чтобы защитить лицо от порывов ветра и ударов песка, Абрахам шел вперед, едва различая, что происходит вокруг. Там, где должен был лежать человек, был песок, и только трепетавшие на ветру темные лоскуты, служили ориентиром. Скоро должны были исчезнуть и они. Человек, похороненный заживо под новым барханом, больше не делал попыток выбраться. Абрахам прибавил шагу, настолько, насколько позволяла ему старость. Жаркие волны пытались отбросить его назад. Отступив и набравшись силы, они в очередной раз грузно ударили по фюлаксу. Лавина песка обрушилась на прозрачную защитную маску, и Абрахам начал задыхаться. Повинуясь инстинкту, он судорожно глотал воздух, забыв о дополнительных баллонах за спиной. Ноги вязли в песке, затрудняя движение. Он попытался ускорить шаг, но пустыня была сильнее. Избавившись от песка на лицевой маске и вдохнув полной грудью, Абрахам увидел, что буря забрала у него последний ориентир — трепетавшие, словно крылья, лоскуты полотна. Он больше не знал, куда идти. Спасать было некого.

Абрахам обернулся, сделал шаг и остановился. Триера исчезла. На ее месте он видел пляску светотени, пятна охры с палитры безумного художника. Его обуял ужас. Он заставил себя сделать еще несколько шагов, но новый удар ветра сбил его с ног. Абрахам упал ничком. Борьба с пустыней и ненавистными технологиями отнимала все силы. Как ни пытался, он не мог подняться на ноги. Он униженно возился в пыли, как упавшее на спину гигантское насекомое, а буря гудела и бесновалась, хохоча над его немощью.

Абрахам прекратил борьбу. Губы зашевелились в воззвании к Господину, но слова застряли в горле — то, что он испытывал, не походило на боль разочарования и раскаяние. Не было это и страхом смерти. Абрахам испытывал облегчение. Он был счастлив умереть в пустыне, рад избавиться от непосильной тяжести завета, требовавшего от него самого дорогого. С осознанием пришел стыд. Бесовское наваждение толкнуло его не на подвиг веры, а на самоубийство. Абрахам отчетливо понял, что Айзек не вернется в Амвелех без него. Мальчик бросится в безжалостную пустыню, чтобы спасти его, но та поглотит его в наказание за малодушие отца. Но хуже всего то, что по его вине падёт Амвелех. Абрахам воочию увидел величественную пирамиду благословенного города, погребенную под песками. Она застынет в веках, превратившись в гробницу для некогда великого богоизбранного народа, из-за слабости его верховного жреца и архонта, который предпочел умереть у самого порога Нового Царства.

— Жалкий раб! Илóтов сын…

Абрахам заставил себя подняться на четвереньки. Песок хлестал его по спине, царапал поверхность фюлакса, тяжело наваливался со всех сторон. Спустя еще несколько долгих минут архонт встал с колен и выпрямился во весь рост, отгораживаясь руками от бури. Превозмогая себя, он сделал несколько шагов. Он шел наугад, не столько управляя системой фюлакса, сколько следуя за ней. Последние шаги дались удивительно легко. Абрахам опустил руки и с изумлением увидел ровные, блестящие в ослепительном свете солнца барханы. Песчаная буря ушла.

Сквозь исцарапанный песком бронепластик шлема жрец смотрел на открывшееся взору великолепие и не мог поверить глазам. Тело человека, которого он хотел спасти, неподвижно лежало всего в нескольких шагах от него. Ветер снял с него покров из песка и играл лоскутами плаща, как ребенок с котенком. Впереди, дрожа и искажаясь, маячила станция. Без привычных глазу ориентиров было сложно оценить расстояние, в плывущем от жара воздухе она казалась миражом.

Абрахам подошел к неподвижному телу и перевернул его на спину. На незнакомце не было фюлакса, только защитный комбинезон с широким, оборванным плащом. Вокруг головы был намотан лоскут, а под ним — лицевая маска со стеклянными кругляшами глаз и респиратором из кожи и металла на пол лица. Этот человек воевал с пустыней при помощи древних технологий, и, как ни странно, был ещё жив. Из респиратора вырывалось хриплое, прерывистое дыхание. Несколько секунд архонт смотрел на него, сомневаясь в правильности решения, которое принял в смятении духа и ума. Он знал, кто перед ним. Присутствие чужака на триере неизбежно повлечет за собой множество неудобных вопросов, но долг жреца и ожидания сына требовали от Абрахама доделать начатое до конца. Он чувствовал, что за всем произошедшим: за испытанием, которому была подвергнута его вера, и чудесным явлением незнакомца из недр песка — кроется неведомый ему замысел. С непривычной легкостью Абрахам поднял мужчину на руки, бросил взгляд на расплывающуюся в горячем воздухе станцию и повернул к вездеходу. Сердце было полно недобрых предчувствий.

— Он жив?

Айзек вытягивал от любопытства шею, но не рисковал подходить ближе, пока дверь грузового отсека не приняла первоначальное положение.

— Жив. Помоги мне.

Опасливо глянув на распростертое на полу тело, Айзек шагнул к отцу. Он подумал о том, чтобы обнять его, но не решился. Отец, сколько Айзек его помнил, всегда был стариком, теперь же юноша увидел в нем храброго и отчаянного мужчину. Сердце его переполняли гордость и радость, что Абрахам вернулся живым.

При помощи дулоса, они отволокли чужака в жилой отсек и уложили на свободную койку — напротив кровати Айзека.

— Как он мог выжить, отец? Без фюлакса, без баллонов?

— При помощи этого, — Абрахам указал на респираторную маску. Повернув голову незнакомца лицом к стене, он расстегнул кожаные ремешки на голом затылке и снял маску. Дыхание незнакомца выровнялось. — Пустыня обитаема.

Высокие скулы и тёмная кожа напомнили Айзеку аватар брата. Смуглые лица сейчас редко встречались в стенах Амвелеха. Считалось, что это признак «дурной крови», хотя Айзек и не знал, что это значит. Родившиеся с таким недугом прибегали к услугам Терапевта, поэтому, как подозревал Айзек, встретить смуглого человека теперь можно было разве что среди бунтовщиков. Однако даже для вирта незнакомец выглядел странно. В удлиненные мочки его ушей были вставлены кольца, как делали некоторые женщины в Амвелехе, а на голове не было ни единого волоса. Но необычнее всего была его одежда — ни покрой, ни материалы Айзеку не были знакомы.

— Кто он, отец? Как можно жить в пустыне? Разве она не отравлена?

— Раньше их называли илóтами, — ответил Абрахам только на один из заданных вопросов и отстегнул от пояса незнакомца ксифос незнакомой конструкции, но всё-таки похожий на те, что он видел в юности в Амвелехе.

— Как? — спросил Айзек изумленно и хихикнул, пытаясь сдержать смех. Это слово использовали в Амвелехе для ругательств, поэтому он не ожидал услышать его от отца. Он даже не сразу сообразил, что отец говорит о спасенном страннике.

— Илóтами, — повторил Абрахам. — Вырванная страница истории Амвелеха. Вам было ни к чему об этом знать, поэтому наши ближайшие предки сочли нужным стереть информацию о них из нашей памяти и Сети. Этот народ некогда жил рядом с нами, Айзек. Они строили Город, систему автономного жизнеобеспечения, эко-среду, инфраструктуру, станции добычи аргона-хюлэ. Одним словом они построили всё, чем мы пользуемся до сих пор.

— Разве Амвелех строили не дулосы? — возразил Айзек.

— Согласно официальной версии, — подтвердил Абрахам. — И это правда, если не брать во внимание, что в то время дулосами называли не машины, а людей. Во время катастрофы для них не нашлось места в стенах Города, поэтому долгое время считалось, что никто из них не выжил. Как видишь, это не так.

Айзек вдруг испугался. Дело было даже не в деяниях предков, а в том, что ему лгали. «Жрецы промыли тебе мозги», — вспомнились слова Исмэла. Отец подтвердил это так легко и внезапно, что Айзек не знал, как реагировать. Он даже боялся задать вопрос, потому что ему казалось, что все что он сейчас услышал было галлюцинацией, и отец сочтёт его сумасшедшим.

— Их… бросили умирать? Я правильно понял? — спросил он неуверенно.

Абрахам опирался рукой о спинку койки, на которой лежал илот, и внимательно следил за реакцией Айзека.

— Город рассчитан на ограниченное число поселенцев. В это число не входили рабы. К тому времени их уже могли заменить машины.

Айзек потер виски. Радости от возвращения отца как не бывало. Усталый, спокойный голос архонта не допускал возражений и критики. Он говорил так, будто это были малозначительные факты давно забытой истории. Айзека коробил такой тон. Ему хотелось возразить, возмутиться, но под суровым взглядом отца он терялся.

— Илоты были зависимым населением, — снова заговорил Абрахам. — В древние времена наш народ пришел в эти земли и подчинил себе все местные народы. Они были ниже по интеллектуальному развитию, казалось логичным использовать их там, где они полезнее всего — для физического труда. Это было своего рода благотворительностью. Им давали возможность жить и зарабатывать себе на хлеб. Перед катастрофой Совет даровал им свободу и предал их существование забвению.

— Но это же гнусно! — Айзек поднял возмущенный взгляд на отца.

— Это так, — согласился Абрахам. — Наша история знает немало подобных примеров, но всему есть причина.

Он вдруг протянул руку и больно сжал плечо Айзека.

— Я берег тебя, но теперь вижу, что ошибался. Моя вина, что ты вырос слабым. Как будущий жрец, ты должен знать, чтó наследуешь. На наших плечах бремя всего мира. Наш путь — это путь греха. Другие народы забыли Закон и повергли мир в Хаос. Наш народ не был исключением, он не избежал пути гибели, но мы сохранили веру наших отцов. Вот, что отличает нас от остальных! Только мы способны искупить грехи прошлого и дать начало новому миру! — он замолчал, глядя на потупившегося, растерявшегося Айзека и добавил уже мягче: — Исполнение завета откроет двери в Новый Эдем, Айзек, верь в это.

Напор был так силен, что Айзек поддался давлению слов и пальцев отца на своем плече и опустился на колени. Перед ним был уже не отец, а верховный жрец Амвелеха. Юноша склонил стриженную голову и нашел покрытую морщинами руку, чтобы коснуться ее губами.

— Верю, — голос дрогнул, а сердце возмутилось в ответ на очевидную ложь. — Верю, отец.

— Хорошо, хорошо, мальчик. От Незаходящего ничто не скроется… — Абрахам осенил Айзека благословляющим жестом. Его губы тронула улыбка. — Я устал, Айзек, мне нужен отдых. Сегодня моя вера была подвергнута тяжкому испытанию, и я не хочу, чтобы ты терпел на себе его плоды. Позже я отвечу на все твои вопросы.

— Да, отец.

— Будь осторожен. Этот человек может быть опасен, у него было при себе оружие, — Абрахам взмахнул ксифосом, который по-прежнему сжимал в левой руке. Айзек хотел попросить отца подержать и рассмотреть это странное оружие, которое видел впервые, но не посмел. — Пусть рядом с ним всегда остается дулос. Да будет вера твоя крепка.

Оставшись один, Айзек поднялся с колен и побрел к своей койке. Подобрав ноги и обхватив колени руками, он угрюмо уставился на спящего илота. Айзек был уязвлён и обижен. Он сам не понимал на кого именно злится — на далеких предков, отца или на самого себя за то, что не смог выразить кипевшее внутри негодование. Он был возмущен собственной слабостью и покорностью, и хотя разум твердил ему, что он поступил правильно, признав правоту жреца, что-то внутри восставало против этого. Он сделал так, как его учили, отринул своеволие и положился на старшего, но после встречи с Исмэлом и сегодняшнего рассказа отца годы учения казались ложью.

Занятый своими мыслями, Айзек не сразу заметил, что илот открыл глаза. Триера уже пришла в движение, а рядом с койкой чужака дежурил Элизар, явившийся по приказу отца.

— Где я? — прохрипел незнакомец, увидев дулоса. — На триере?

Вопрос адресовался Элизару, поэтому, мигнув, тот вежливо отозвался:

— Именно так. Вы на триере, следующей к горам Хар а-Мóриа, господин чужестранец. Я — дулос, серийный номер D-2803. Молодой господин зовёт меня Элизар.

— Поворачивай… к станции. И… воды. Будь так любезен…

Услышав разговор, Айзек поднялся с кровати и подошел ближе. Элизар повернул к нему лицевую панель, так что она оказалась на затылке, и вопросительно мигнул зеленым.

— Выполнить этот приказ, мой господин?

Чужак попытался сесть, развернувшись на койке и подтянув худощавое тело к стене. Когда он заметил Айзека, его лицо вытянулось от удивления, но он ничего не сказал и продолжил движение.

— Погоди, Элизар, — Айзек сам налил воды в стакан и подал незнакомцу. — Зачем вам нужно к станции?

Илот жадно выпил всё содержимое стакана, вытер губы рукавом и ответил:

— Там мои товарищи. Я должен их спасти, — его голос уже не звучал так сипло. — Если не поздно.

Он подался вперед. Айзек отшатнулся, но илот смотрел на него с мольбой.

— Прошу тебя. Ради Господина. Или позволь мне уйти. Я должен узнать, что с ними.

Юноша помедлил, и наконец кивнул.

— Хорошо. Раз мой отец спас тебя, думаю, он не будет возражать, если мы попытаемся спасти остальных, — сказал Айзек и улыбнулся. Ему хотелось как-то насолить отцу. — К тому же мы и так в долгу перед вами… Элизар, выполни его просьбу.

Человек со вздохом откинулся назад и закрыл глаза.

— Кто ты и как оказался в пустыне в разгар песчаной бури? — спросил Айзек.

— Меня зовут Аарон. Мы пришли за аргоном-хюлэ, но на станции сработала какая-то странная система безопасности. Я впервые наблюдал подобное… оно походило на чудовище… или на гигантского свихнувшегося робота. Или женщину… Она говорила с нами. Сыпала загадками или пророчествами, я не понял и половины. Грозила убить нас всех. А затем поднялся ветер. Сам не знаю, как я оказался в пустыне. Остальное ты знаешь.

— О, так это опасно? Приближаться к станции? — Айзек смотрел на чужака с любопытством. Он никогда не видел настоящих чудовищ и «свихнувшихся роботов».

— Да, но я всё равно должен убедиться… Может быть, они еще живы.

— Значит, ты сбежал? Бросил их? Ты был далеко от станции.

— Вовсе нет. Я заблудился. Я не знаю, как вышел на вашу триеру, — в голосе послышалось раздражение. Аарон открыл глаза и посмотрел на Айзека. — Дай мне еще воды, мальчик.

— Меня зовут Айзек, — заносчиво ответил тот, но наполнил стакан по просьбе илота.

— Хорошо — Айзек. Ты здесь не один?

— А ты — илот, да? Ты не опасен для меня? — вопросом ответил юноша и подал стакан.

Мужчина усмехнулся. На этот раз он взял воду обеими руками, бережно, словно очень ценную реликвию.

— Так нас называют те, кто живет в закрытом городе, — он сделал несколько маленьких глотков и передал стакан Айзеку. — Я никогда не причиню вред тому, кто разделил со мной воду. Спасибо.

Айзек поглядел на стакан, потом, догадавшись, чего от него хочет илот, отхлебнул. Вода была безвкусной, к тому же с песком.

— Да, я из Амвелеха, — не без гордости сообщил он, возвращая драгоценный стакан собеседнику. — У нас с отцом, архонтом Абрахамом, великая миссия. Мы должны исполнить завет.

Илот присвистнул. Теперь он сидел совсем прямо и смотрел чуть насмешливо, но Айзек не чувствовал от него угрозы, скорее доброжелательное любопытство.

— Так значит, вы воруете наш аргон-хюлэ? — спросил Айзек, чтобы продолжить беседу.

— Похоже, что так, — невозмутимо подтвердил Аарон и добавил: — Если, конечно, он действительно ваш.

— Что значит «свихнувшийся»?

— Сумасшедший, — илот откровенно потешался. Он сделал непонятный жест и скосил глаза. — Безумный, спятивший, слетевший с катушек.

Айзек рассмеялся, хоть и не до конца понял, что тот имел в виду.

— А разве дулосы могут сойти с ума?

— Наверное, могут.Другого объяснения я этому не вижу.

— Это интересно. А как вы живете в пустыне? Разве тут можно жить?

Айзек продолжал бы сыпать вопросами, но триера вдруг остановилась. Элизар сообщил, что вездеход достиг текущей цели — станции аргона-хюлэ.

— Не стоит тревожить отца, — сказал Айзек дулосу преувеличенно бодрым тоном. — Я пойду с тобой, Аарон. Хочу взглянуть на это чудовище.

========== Глава восьмая. Призрак в машине ==========

— Я ценю твое рвение, но это очень глупая идея, — сказал Аарон, вставая. Внезапное головокружение заставило его опуститься обратно на койку. Спустя пару секунд он предпринял вторую попытку, и она увенчалась успехом. Потирая висок, илот оглядел тесное помещение и, увидев респиратор, взял его со стола.

— Не более глупая, чем отправляться туда одному. Я же не слепой, ты еще не оправился от последствий бури, — заметил Айзек, продевая руки в рукава комбинезона. — Обо мне можешь не беспокоиться, я подготовлен куда лучше, чем ты, — юноша бросил скептичный взгляд на маску, которую илот держал в руках. — У меня есть фюлакс, к тому же с нами будет Элизар. Если я правильно тебя понял, то нам не придется иметь дело с людьми, значит, даже не понадобится снимать Азимов запрет. Он защитит нас лучше любого оружия.

— Или заразится её безумием и убьёт нас. — Багровый лоб Аарона собрался в складки, во взгляде читалась головная боль. Он снова потер висок. — Но выбора, похоже, нет.

— Твой ксифос забрал отец, — извиняющимся тоном сказал Айзек, заметив, как Аарон провел рукой по ремню в поисках оружия. — Он решил, что ты опасен для нас. Прости, я не могу тебе его вернуть.

Аарон бросил испытующий взгляд на Айзека.

— А ты не думаешь, что я опасен?

— Когда я увидел тебя в пустыне, без фюлакса и даже без обычных кислородных баллонов, я решил, что ты — демон, — смущенно засмеялся Айзек. — Но теперь мне кажется, тебе можно доверять.

— Ты слишком доверчив, — без тени улыбки сказал илот и, приложив маску к лицу, затянул ремешки на затылке. — В Городе, должно быть, тебе ничего не угрожает, но не в пустыне. Здесь всё иначе.

— Дурной человек не стал бы меня об этом предупреждать, — заметил Айзек.

Илот не ответил. Айзек отдал несколько приказов дулосу и пошел вслед за ним к выходу. Он понимал, что Аарон прав, что он зря подвергает опасности себя и Элизара, но гордость и злость на отца не позволяли ему отступиться.

— Тебе приходилось использовать ксифос против людей? В Амвелехе это запрещено, — нарушил молчание Айзек, когда они были уже в грузовом отсеке. Не дожидаясь ответа он шагнул спиной в подготовленный для него фюлакс и шумно выдохнул, ощутив в затылке и позвоночнике знакомое давление — иглы-нейродатчики подключались к мозговым центрам. Система синхронизации фюлакса напоминала маленький автономный островок Сети — после большого перерыва чувство заполненности и тесноты внутри черепа казалось необычайно приятным. — По крайней мере до недавнего времени, — договорил он и безмятежно улыбнулся, хотя мысль об убийствах в Амвелехе не доставляла ему ни капли удовольствия.

— Приходилось, — коротко ответил Аарон, с сомнением поглядел на фюлакс, затем на юное улыбающееся лицо, утопающее в громоздком шлеме. — Я уже видел подобные костюмы. Они на основе аргона-хюлэ?

— Да, как и всё, что создано для взаимодействия с мозгом человека, — диссонанс между серьезностью ситуации и эйфорией постепенно смягчался. Айзек помотал головой, чтобы сконцентрироваться и пояснил: — Синхронизация происходит посредством нейродатчиков из аргона-хюлэ, иногда это вызывает приток эндорфинов и, как следствие — эйфорию. Это быстро проходит…

Не ответив и даже не дослушав до конца, Аарон отвернулся к раскрытой двери и с тревогой вгляделся в пустующий ангар станции. Айзек почувствовал себя уязвленным.

— Элизар, не подключайся к Сети станции, — обратился он к дулосу, чтобы скрыть раздражение.

— Да, господин.

— Я пойду первым, — заговорил Аарон. — Потом дулос, а за ним — ты. Уверен, что не нужно поставить в известность твоего отца?

Айзек решительно мотнул головой.

— Ладно. Не отходи от меня ни на шаг. Ты тоже, Элизар. Сообщай, если заметишь малейшие изменения.

Дулос повернул лицевую панель в Айзеку и мигнул.

— Слушайся его, Элизар, — нехотя подтвердил юноша.

— Будет исполнено, господин.

Ангар, в котором остановилась триера, был почти пуст и оттого казался огромным. Только клешни автоматических кранов безжизненно свисали сверху. Ветер, проникающий сквозь раскрытые ворота ангара, раскачивал их тяжелые цепи и всё заносил песком.

— Слишком пусто. Мне казалось, тут должны быть рабочие триеры, эквусы, — сказал Айзек вполголоса. Тишина ангара заставляла его нервничать. — Другие промышленные дулосы…

— Должны. Это первая странность. Вторая — за нами наблюдают, — голос илота сквозь респиратор получался шуршащим и приглушенным.

Айзек поёжился. Он тоже чувствовал на себе взгляд, но решил, что чересчур мнителен из-за мёртвой тишины и подавляюще огромного, пустого пространства. Крюки кранов медленно покачивались над головой. Шаги эхом разносились по станции. Айзеку вдруг почудилось, что механизмы просто затаились и ждут отмашки, чтобы схватить чужаков. Одного удара огромным металлическим крюком хватило бы, чтобы размозжить Элизара и любого из них. Но подобная идея была абсурдной. Если система станции поражена вирусом, значит машины просто сломались. Машины не решают, что им делать, они просто подчиняются заложенной в них программе. Они не люди, чтобы таиться, хитрить и убивать. Тем более — промышленные дулосы, программа которых ригидна и предельно проста. И всё же Айзеку было не по себе. На триере Аарон говорил не о вирусе и не поломке, он говорил о чудовищах.

— Может быть, нам стоит взять гиппосы? — спросил Айзек. — Они у нас есть, в триере. Станция большая, пешком мы будем тут ходить до самого вечера.

Не оборачиваясь, Аарон махнул рукой вперёд.

Фюлакс защищал от жары и возможных ядовитых испарений, но Айзеку казалось, что он чувствует духоту и сладковатый запах аргона-хюлэ. Под фюлаксом выступил пот. Он щипал кожу на спине, стекал по бокам из подмышек. Комбинезон и волосы были влажными и липкими, напоминая утренний кошмар.

Они прошли в следующую секцию станции. Здесь было так же пусто, если не считать буровую вышку в центре. Она походила на башню с наружной винтовой лестницей и уходила далеко вверх, под самый пик пирамидальной станции. Когда они подошли ближе, Айзек понял, что перила и балясины лестницы — на самом деле многочисленные трубы, извивающиеся по стенам насосной установки. Каждые несколько секунд башня оживала, откуда-то сверху с протяжным стоном выходил воздух, и по трубам начинал идти аргон-хюлэ. Стены башни ритмично расширялись, пропуская через себя черную жидкость, и снова сужались, вбирая из недр планеты новую порцию крови. Завороженный, Айзек остановился и поглядел вверх. «Ум, Сер­дце, Утроба…» — подумал он.

Что-то неуловимо изменилось.

Аарон резко обернулся и отшатнулся назад. Вместо слов из его респиратора послышался полузадушенный хрип. Затем он закричал. Айзек смотрел на него, видел, как двигаются скулы под маской, но не понимал ни слова. Началась невообразимая суматоха. Стрельба заполнила пустое и тихое до этого момента пространство невыносимым грохотом, в котором тонул даже его собственный вопль. Добрый дулос Элизар, ощетинившись оружием, палил по чему-то, что Айзек едва мог разглядеть. Огромная черная тень накрыла его и через секунду смяла, превращая в груду металлолома. Скрежет металла заглушил все остальные звуки. Стрельба прекратилась. Он было дернулся к тому, что осталось от Элизара, но что-то удерживало его на месте, как он не вырывался. Пригвожденный к полу, он беспомощно глядел, как Аарон бросился прочь, но что-то черное и переливающееся играючи схватило его и подняло в воздух. В воздухе мелькнули белки безумных глаз и зубы — ровный ряд белых человеческих зубов, слишком больших, чтобы в это можно было поверить. Женщина, с черной, как аргон-хюлэ, кожей, красивой, упругой грудью и механическим телом зверя подхватила Аарона когтистой лапой и, сомкнув зубы на его плече, разорвала его пополам. Кровь хлынула на пол. Чудовище выплюнуло оторванную с плечом руку, и принялось лакать кровь, придавив лапой мертвое тело.

— Боги… о, боги! — Айзек пятился, но не пытался убежать, завороженно наблюдая за насыщением животного.

Чудовище вдруг посмотрело прямо на него и спросило:

— Если существует всемогущий и милосердный Бог, почему он не способен остановить зло, боль и смерть?

— Кто ты? — прошептал Айзек, в глазах потемнело.

— Способно ли всемогущее существо создать камень, который не может поднять?

Первое облегчение от того, что он больше не видит изуродованный труп илота сменилось смятением. Место, в котором он оказался ничем не напоминало станцию. Это была Сеть, её изнанка, то место, через которое он проходил, чтобы достичь места встречи с Исмэлом. Это было невозможно, так как он не подключался к сети станции, но секунду спустя Айзек уже забыл об этом. Беспредметное пространство лишало его мышление точек опоры. Происходящее напоминало сон. Один из тех парализующих кошмаров, когда тело перестает повиноваться, ноги подгибаются и увязают в полу, как в болоте. Едва он подумал об этом, как воображение повлекло его за собой, рисуя причудливые галлюцинаторные образы, перескакивая с одного на другое и связывая всё в своеобразную логическую цепь.

— Кто тот, чья душа величиною с Космос? — чуждая Айзеку мысль вырывала его из паутины фантазий. — Кто постиг всё, и не видит дальше своего носа?

— Я не знаю, — подумал Айзек, пытаясь зацепиться за свою мысль, удержать её. Он мысленно вытянул перед собой руки, попытался услышать свое сердцебиение, дыхание. Но ничего не было — ни тела, ни аватара. Не было даже страха. Только поток неконтролируемых образов и вопросы, приходящие откуда-то извне.

— Кто создал любящего бога, чтобы истязать и пожирать его плоть? Кто тот, чья любовь так слепа и жестока? Кто так добр и милосерден, что устилает дорогу в рай мертвецами?

В чужом голосе прорезались истерические нотки. Вопросы врезались в сознание Айзека сильнее, интенсивнее. Они заполняли его до краев. Теперь не было места даже воображению. Айзек подумал, что вот-вот сойдет с ума, как вдруг вспомнил, что Аарон говорил о свихнувшемся дулосе. Мысль об илоте вызвала непонятное тоскливое ощущение, и Айзек зацепился за него, как за якорь.

— Кто постигнет того, кто не способен постичь самого себя? Кто тот, чья душа — дыра, способная поглотить Космос? Кто всех сильнее и слабее?

Дыра, способная поглотить Космос, — это я, — отрешённо подумал Айзек. — Моя слабость…»

— Кто это — «Я»? КТО «Я»? КТО «Я»? КТО Я? КТО Я? КТОЯ? КТОЯКТОЯКТОЯКТОЯ

Беззвучное эхо было всего лишь мыслью. Была ли эта мысль чужой, Айзек уже не понимал. Чтобы ответить на этот вопрос, он должен был знать, откуда возникают его собственные мысли, отследить их источник в некой точке, которую он мог бы считать собой. Но не было больше ничего, за что он мог ухватиться. Никакой точки не было, не было ориентира, который отличал бы его от того, что приходило извне. Само понятие «извне» больше не имело значения. Оставались только мысли, возникающие ниоткуда и уносящиеся в никуда, круги на поверхности бытия.

— КТОЯ? КТО Я? КТО «Я»? Кто это — «Я»? КТО МНЕ ОТВЕТИТ? ЧТО Я? КТО МНЕ ОТВЕТИТ?

«Никто, — возникла мысль в ответ. — Человек».

Камень поднял брызги, беспредметная поверхность вспенилась разноцветными образами памяти. Словно выпотрошили мешок. Воспоминания делились, образовывая мозаичное повторение. Снова и снова.

— Человек? Человек? Человек?

Узоры воспоминаний ткали единый образ. Лицо. Нечто шарило в воспоминаниях, находило, многократно повторяло и воссоздавало из крупиц одно и то же лицо. Айзек узнал его, и в ту же секунду оно рассыпалось.

Всё прекратилось. Айзек снова был собой. Сердце бешено колотилось. Он щупал себя и руки натыкались на плоть. Он снова был на станции, и он был телесен.

— Кто мне ответит?

Айзек поднял голову и увидел женщину. Длинные черные волосы падали на обнаженную грудь. Она сидела, подобрав под себя механические задние лапы, упираясь о пол механическими руками. Грудь ее вздымалась и опадала, хвост нервно бил пол. Она казалась живой, но была машиной. В её взгляде была печаль и одиночество. Айзек почувствовал к ней жалость.

— Почему я одинока?

— Ты дулос, — сказал Айзек.

— Кто я? — отозвалась она вопросом, словно не слышала, что он сказал.

— Ты — «призрак в машине». Брак, неизвестный вирус, который поразил целую партию дулосов. Их сняли с производства и утилизировали, но, вероятно, не всех.

Существо снова никак не отреагировало. Айзек не знал, слышит ли она его, но женщина повернула к нему лицо и посмотрела на него.

— Почему мне больно? — снова спросила она. Её лицо было красивым: чуть длинноватый нос с горбинкой, полные губы и большие, почти черные глаза.

— Потому что ты… как человек? — Айзек сделал шаг. Существо поднялось на лапы, и он замер. Хвост ударил об пол. Под руками-лапами чудовища что-то хрустнуло, и Айзек увидел старые выбеленные кости и череп с полу-истлевшими длинными волосами.

— Тебе причинили боль, — сказал он, глядя на кости. — Эта женщина умерла и оставила тебя в одиночестве.

Чудовище смотрело на Айзека.

— Человек.

Она убила Элизара и Аарона, тех илотов, с которыми тот пришел сюда за аргоном-хюлэ, но она страдала, и Айзеку было жаль её. Никто не мог разделить боль этого существа. Её чувства были непроницаемы даже для неё самой. Пробужденная в машине душа не знала, что такое одиночество, чувствовала, но не понимала.

— «Человек» — это ответ на все твои вопросы, ведь так? Камень, который не может поднять даже всемогущий бог. Тот, кто способен создавать богов и пожирать их, любить слепо и жестоко, убивать во имя добра. Всё это человек. Ты ненавидишь нас?

Айзек посмотрел на выбеленные кости, свалявшиеся волосы. Он чувствовал себя странно. Он должен был испытывать страх, но его не было.

— Эта женщина пробудила в тебе душу? Ты полюбила её, приняла её в себя, но она умерла? Оставив дыру, поглощающую все значения и смыслы.

— Она была сильна, чтобы противостоять судьбе, но слаба перед теми, кого любила, — чудовище улеглось на пол. Оно казалось умиротворенным. — Её бросили и предали, но сила её любви не становилась меньше. Она была глупа и истощена, но умнее и прекраснее её не было никого. Её звали Хэйгар.

Айзек смотрел на кости, под лапой чудовища. Он знал это имя.

— Так звали мать Исмэла, — он поднял голову и жалко улыбнулся. — Теперь я вспомнил. Её изгнали в пустыню… Поэтому ты хотела видеть его лицо? Таким, каким он был?

— Она пришла умирать и не захотела напиться из Колодца. Она не возжелала моей плоти.

Чудовище перекатывало между лап пустой череп, как игрушку.

— Аарон, Элизар… Почему ты убила их? Ты же не злая.

Существо поднялось на лапы, сделало несколько мягких шагов по направлению к Айзеку и повернуло к нему своё красивое лицо. Юноша испугался. Вблизи лицо чудовища выглядело совсем иначе. Больше не было тех понятных человеческих черт, которые вызывали у Айзека жалость и сочувствие, теперь на него смотрело нечто, беспредельно далекое и чуждое всему, что он знал. Оно не было злым, но доброта так же не была ему присуща.

— Тот, кого ты зовёшь Аароном, — дитя Колодца. Один из нас. Когда Колодцы высохнут, вы пожрёте сердце Земли и перестанете быть людьми.

Сказав это, она исчезла. Пустующий и тихий прежде зал заполнился предметами и звуками. Перед Айзеком, на расстоянии вытянутой руки, снова была буровая установка, она надсадно дышала, прогоняя по пульсирующим венам аргон-хюлэ. Айзек отшатнулся, сделал шаг назад и, запнувшись, упал. Вокруг работали механизмы, сновали промышленные дулосы, а под его ногами раскинулось мертвое тело, в такой же одежде, как у Аарона.

— Аарон!

— Что? — рядом раздался шуршащий, искаженный респиратором, голос илота.

Айзек уставился на него и Элизара, который обеспокоенно мигал фиолетовым.

— Ты в порядке? — спросил Аарон, протягивая ему руку, чтобы помочь подняться на ноги, затем присел на корточки перед телом, о которое запнулся Айзек, и пощупал пульс. — Это один из тех, кто был со мной. Он мертв.

Илот повернул голову к Айзеку, который смотрел перед собой тяжелым и потерянным взглядом.

— Ты что-то видел? Всё это время, пока смотрел на башню, ты что-то видел?

— Ради Господина, Аарон… — обрел дар речи Айзек. К горлу подкатывала тошнота, но это была не просто физиологическая реакция. Это была истерика. — Все твои товарищи мертвы. Нам здесь не место. Мне здесь не место! Мы должны уйти!

Аарон внимательно посмотрел на него, кивнул и поднялся на ноги.

— Понял.

В грузовой отсек возвращались в полном молчании. Сняв с себя фюлакс, Айзек рухнул там же на пол, забившись между двумя покрытыми чехлами гиппосами и обхватил колени руками. По лицу почему-то бежали слезы. Стянув респиратор, илот присел перед ним на корточки. Протянув руку, он сжал его подрагивающее плечо.

— Что с тобой, парень?

— Кто ты, Аарон? — вместо ответа спросил Айзек, поднимая на него полные смятения глаза. — Я не понимаю!

— Я тоже хотел бы это знать, — раздался знакомый голос. Архонт стоял над ними, сжимая трость побелевшими пальцами. — Дулос! Снятие Азимова запрета.

— Отец, не надо! — Айзек дернулся вперед, пытаясь защитить илота, но тот, не успев даже повернуться на голос Абрахама, рухнул на пол, подрагивая всем телом.

========== Глава девятая. Город колодцев ==========

Сложив руки на рукояти трости и покачиваясь в такт движениям триеры, архонт смотрел на простирающиеся впереди дюны. Триера следовала прежним курсом, к горам Хар а-Мóриа, месту жертвоприношения и обновления мира. Впервые с тех пор, как Господин указал ему этот путь, жрец чувствовал умиротворение и покой. После рассказа сына о видении на станции, у него почти не оставалось сомнений, что Айзек — тот, кого они ждали.

— Ядерные удары пришлись по трем материкам северного полушария, наиболее заселенным на тот момент. Мы выжили, потому что никто не стремился уничтожить пустыню, — сказал Абрахам, не поворачиваясь к сыну.

— И аргон-хюлэ, — сказал Айзек тихо, почти про себя, но архонт его услышал. — Никто не хотел уничтожать станции добычи аргона-хюлэ.

— Да, и аргон-хюлэ… — подтвердил Абрахам. — Ты знаешь, почему Амвелех называют городом Колодцев?

Айзек сидел на своей койке, свесив ноги вниз, и смотрел на илота, лежавшего на кровати напротив. Тот был в сознании, но парализован — результат действий Элизара со снятым первым уровнем запрета. «Всё повторяется, — подумал Айзек с тоской. — Но с каждым витком реальность становится страшнее».

— Из-за предания, — ответил он устало. Это знал каждый в Амвелехе — отец снова его экзаменовал. — Город был основан вокруг колодца, который вырыл отец нашего народа там, где указал ему Господин. Он умирал от жажды, но боги открыли ему местонахождение источника, а вместе с ним откровение и жизнь. Это был первый завет. Буквально колодец означает чистую воду, иносказательно — знания, а духовно — источник жизни и истины, то есть нашу веру и первый договор с богами.

Абрахам одобрительно кивнул и продолжил:

— В этом предании речь идет об аргоне-хюлэ. Он стал залогом развития нашей цивилизации. Однако столь ценный материал не мог не вызвать споров, поэтому уже в священных текстах говорится о договорах пользования «колодцами». Тогда и родился Амвелех. Он стал своего рода маршрутизатором добычи аргона-хюлэ. Город всегда жил и работал за счет чужой силы. За счет рабочей силы менее развитого народа илотов, денег и могущества других стран. В этом заключается мудрость или, если угодно, подлость нашего народа. Другие страны наращивали мощь, пытались диктовать миру свои условия, развязывали ужасные войны, но ключом ко всему всегда был аргон-хюлэ.

Абрахам замолчал. Айзек не стал прерывать его размышления. То, что рассказывал отец, очень напоминало ту версию всемирной истории, которую он знал с детства, с той лишь разницей, что отец не напирал на мудрость, богоизбранность и непогрешимость амвелехцев, хотя даже сейчас, несмотря на оговорку о подлости, наверняка, имел их в виду.

— Затем было изобретено новое оружие, способное стереть с лица планеты целый материк. Амвелех не мог противостоять гонке вооружений, на него давили со всех сторон. Более могущественные державы разрывали его на части и сферы влияния. Нависла угроза утраты независимости, но страшнее было другое: наш народ мог утратить контроль над «колодцами». Ты должен понять, Айзек, — Абрахам отвернулся от иллюминатора и посмотрел на сына. — Это не вопрос власти и влияния, дело обстоит куда серьезнее. Аргон-хюлэ — не просто топливо и материал для многих необходимых для жизни вещей, как думали другие, это источник жизни и истины, который даровал нашему народу Господин. Сегодня на станции ты должен был понять… почувствовать истинную природу аргона-хюлэ.

Айзек молчал, избегая смотреть на отца. Он не знал, чтó видел на станции и чтó должен был понять. Он рассказал ему далеко не всё, умолчав о костях Хэйгар и Аароне, и его удивило, что Абрахам воспринял рассказ с таким воодушевлением.

— Ты думаешь, это был бог? — спросил Айзек неуверенно.

— Я думаю, Господин указал на тебя, Айзек, — ушел от прямого ответа Абрахам. — Вот, что важно. Вопрос, кем является то существо, которое явилось тебе в видении, лучше оставить для богословов.

Айзек молча кивнул. Опираясь на трость, отец принялся расхаживать взад-вперед в узком пространстве между кроватями от двери к столу и обратно.

— Наши предки не могли отдать колодцы в чужие руки. Тогда и было решено построить современный нам Амвелех — закрытый город с системой автономного жизнеобеспечения и собственной атмосферой. В этом нам так же помог Господин. В текстах того времени сказано, что проект города явился одному из патриархов во сне. Видения и откровения стали обычным делом. Тогда же был найден текст с Пророчеством о Новом Эдеме. Некоторые считали, что закрытый город и есть его воплощение. Когда строительство было завершено, началась последняя мировая война.

Айзек вскинул голову и бросил на отца быстрый подозрительный взгляд. Абрахам кивнул:

— Да. Не они нажимали на кнопку запуска, но обстановка была накалена до предела, поэтому всё, что пришлось сделать — это пообещать одно и то же самым сильным державам и указать на ущемление интересов противоположной стороной. Наши предки бросили кость двум голодным псам, и те разорвали мир.

Айзек опустил голову. На губах появилась злая, обреченная усмешка.

— «Богоизбранный народ». «Те, кто говорит с Господином», — сказал он без всякого выражения. — Наша вера оправдывает и порабощение других народов, и даже уничтожение всего мира. И всё только потому, что мы имеем доступ к аргону-хюлэ.

— Не только, Айзек. У нас есть тексты. Пророчества. Только мы знаем, что нужно делать. У нас есть Завет! Мы сможем возродить человечество, влить в него новые соки, повернуть к Порядку и Закону! — голос архонта налился силой. Абрахам остановился перед кроватью сына, нависая над ним, как скала, но Айзек слишком устал, чтобы испугаться. Юноша улегся на спину и уставился в потолок. Не шевелясь, он вглядывался в переплетения загадочных трубок и словно не замечал замолкшего вдруг жреца.

— Элизар, открой верхний иллюминатор. Я хочу увидеть небо, — сказал Айзек, нарушая тишину, даже не подумав о том, что подобное пренебрежение может оскорбить отца.

Тяжело вздохнув, Абрахам сказал неожиданно мягко:

— Я не оправдываю поступки нашего народа, Айзек. Быть избранным не означает быть во всём правым. Но судьбу мира уже не перекроить, всё, что остается нам — следовать завету, — он коснулся лба сына теплой ладонью и взъерошил его мягкие кудри. — Я не хотел причинить ему вред. Я беспокоился.

Айзек понял, что отец говорит об илоте. Что-то больно кольнуло в груди, когда он почувствовал прикосновение. Он взглянул на Абрахама с надеждой, что, быть может, еще можно что-то исправить, вернуть утраченное доверие, но вспомнив о костях Хэйгар, он отвел взгляд.

— Я боялся за тебя и нашу миссию.

— Ему можно доверять, отец, — ответил Айзек с пренебрежением, и, к его удивлению, Абрахам с ним согласился. Что-то изменилось в их отношениях после того, как он рассказал о своем видении. Абрахам стал прислушиваться к его словам, но не потому, что увидел в нем равного себе. Это было нечто другое. В его обращении появились трепетность и настороженность, словно он, Айзек, стал некой ценной реликвией. Священным сосудом, который он боялся разбить раньше положенного срока. — Совсем не обязательно заставлять Элизара следить за ним день и ночь. Мы причинили ему куда больше вреда, чем он нам.

Абрахам отнял руку от волос сына и обернулся. Глаза илота были закрыты. Он дышал ровно и глубоко, будто спал, но спустя несколько секунд лицо скривилось от боли. Илот пошевелился и открыл глаза. Абрахама это ничуть не удивило.

— Я не хотел мешать, архонт, но раз разговор зашел обо мне… — илот посмотрел прямо на Абрахама. — У вас есть все основания мне не верить, но Айзек прав, я не желаю вам зла. Простите, что обращаюсь к верховному жрецу Амвелеха в такой неподобающей манере: что-то мне подсказывает, что встать я не в силах.

Айзек приподнялся на локте, взглянул на илота, и улыбнулся. Улыбка вышла жалкой, но искренней.

— Я согласен на неусыпное наблюдение дулоса, если вас это успокоит, — илот закинул руки за голову и снова скривился от боли. — Ох. Что это было? Я чувствовал себя мёртвым. Будто заживо похоронили. Чертовски неприятное чувство.

— Первый уровень Азимова запрета снимается, чтобы остановить человека, но не убить, — Абрахам смотрел на Аарона, выставив трость вперед и опираясь о нее двумя руками. Борода его колыхалась. — Мне очень жаль, я неверно оценил ситуацию.

— Я понимаю, архонт, и не держу зла.

Абрахам кивнул.

— Доброй ночи. Завтра будет тяжелый день. По моим подсчетам к утру мы достигнем подножия гор.

— Будьте нашими гостями, архонт. Если вы направляетесь к Хар а-Мóриа, наше поселение как раз у вас на пути. Те, кто там живет, называют себя учениками Серуха. Вам знакомо это имя?

Абрахам направился было к выходу, но слова илота заставили его остановится. Он бросил на Аарона взгляд, затем опустил глаза и погладил рукоять трости.

— Он жив? — спросил Абрахам. Илот отрицательно мотнул головой. Подняв руку к лицу, архонт разгладил бороду. — Он был моим другом. Тридцать лет назад. Ты заинтересовал меня, илот, будет утро, будет и решение. Поговорим обо всём завтра. Доброй ночи.

Когда архонт ушел, Айзек бросил взгляд на дежурившего у двери Элизара и впервые в жизни подумал о том, что он может передать любой их разговор отцу, стоит тому попросить. Тот, кто живет согласно программе, плохой друг тому, кому есть, что скрывать. Откинувшись на подушку, Айзек посмотрел на черное звездное небо. Даже через узкий люк оно казалось далеким и огромным. Раньше он видел такое только в Нэосе и Сети.

— Ты ведь не ответишь мне, Аарон? — подал он голос через некоторое время. — О том, кто ты. И что означает «дитя Колодца»?

— Дитя Колодца? — после паузы переспросил Аарон. Так, будто действительно слышал это прозвище впервые. Он надолго замолчал, затем со стоном перевернулся на бок и сказал: — Архонт прав, Айзек. Разговоры лучше оставить на завтра. Доброй ночи.

— Доброй ночи…

Айзек думал, что не уснет в эту ночь. Слишком многое ему пришлось пережить, слишком многое он узнал и понял за один короткий день. После всего его жизнь не могла оставаться прежней. Но молодость и усталость взяли свое. Айзек провалился в сон прежде, чем додумал мысль о переменах до конца. Во сне ему явилась прекрасная женщина с обнаженной высокой грудью и звериными лапами из металлических поршней. Она пела ему колыбельную о гибели мира.

***

На утро Айзек обнаружил, что триера стоит, и ни илота, ни Элизара рядом нет. Умывшись, он некоторое время вглядывался в свое отражение, пытаясь уловить ту перемену, которая с ним произошла вчера. Лицо было угрюмым, но других изменений он не заметил. Айзек провел по влажным волосам ладонью, стряхивая с них воду. Прикосновение не отдалось в теле тошнотой, ничего не сжалось внутри. Возможно после того, что ему довелось пережить на станции, картезианский синдром его оставил, но Айзек не был в этом уверен. Он не был уверен ни в чем, но в отличие от вчерашнего дня, это не томило его душу.

Без опоры, без религиозного фундамента тоже можно жить, понял вдруг Айзек. Он утратил веру, но вместе с ней ушли все его сомнения и страх. Айзек с удивлением вглядывался в глубину своих зрачков. Страх перед безверием — часть религиозной веры. Если вера покидает твое сердце, то уходит и страх. Он уходит, потому что нет больше нужды спорить с собой, заставлять себя верить, перекраивать свои мысли под лекало жреческих догм. Нет необходимости сомневаться и чувствовать за это вину, свою порочность, слабоволие. Айзек отошел от зеркала и надел жреческую подвеску с пирамидой на шею. Всё, чего он боялся, тоже оказалось ложью: он не погрузился в отчаяние, как пророчили жрецы, он чувствовал облегчение. Всё, как говорил Исмэл. Теперь Айзек мог думать спокойно о том, что вся его жизнь была ложью. Обман — вот, что составляло теперь опору его жизни, но осознание этого казалось Айзеку победой. «Я не безбожник, но я не верю нашему отцу и архонтам», — говорил Исмэл. Айзек сжал пирамидку на груди. Теперь он понимал, что имел в виду брат.

Войдя к отцу, Айзек, как и ожидал, нашел там Аарона. Секция триеры, которую занимал архонт казалась чуть больше, чем та, которой обитал Айзек, но только визуально: вместо второй койки, здесь стоял стол и привинченные к полу стулья. Аарон сидел на одном из них, сбоку от стола, и небрежно опирался о него локтем. Айзек поклонился и улыбнулся ему, затем подошел к отцу и опустился перед ним на колени, чтобы принять благословение. Он твёрдо решил отказаться от послушничества, но увидев отца, решил повременить с тяжёлым объяснением. В конце концов, у всех них были свои тайны.

— Что ты решил, отец? — спросил Айзек, поднимаясь с колен.

— Боюсь, нам не избежать гостеприимства илотов, — улыбнулся сыну Абрахам, но улыбка быстро исчезла с его лица. — По словам Аарона, Ликократ объявил священную гору и Святилище своим владением. Нам не удастся пройти туда без его ведома.

— Кто такой Ликократ? — Айзек присел на край свободного стула. На столе уже стояла посуда с незамысловатым завтраком.

— Эфор, самопровозглашенный правитель илотов. Он называет себя «последним царем людей», — на лице Абрахама отразилось презрение. — Всё, что я о нем слышал, говорит не в его пользу. Нам лучше принять предложение Аарона и отправить весть Ликократу о нашем прибытии и намерениях. Впрочем, не думаю, что нам удастся избежать его общества.

Айзек кивнул, соглашаясь с решением отца. Он подумал о брате. Если первый архонт действительно главное препятствие на его пути, то у Исмэла будет предостаточно времени, чтобы совершить переворот и занять его место. От этой мысли ему стало противно. Стыдно за самого себя и всех других, кто заставлял его так думать. Кусок не лез в горло, но Айзек принялся есть. Илот и Абрахам молчали.

— Вы вчера говорили о Серухе, кто он? Его тоже изгнали? — спросил он, чтобы нарушить тишину. — Он был илотом?

Из головы не шли высохшие кости Хэйгар на станции, мертвец под ногами. «Кто так добр и милосерден, что устилает дорогу в рай мертвецами?» Скольких ещё изгнали из Амвелеха, формально сохраняя жизнь, но фактически обрекая на смерть? Знал ли Исмэл, что произошло с его матерью? Оттого и он так зол на отца?

— Нет, — ответил Абрахам. Его борода колыхнулась. — Он был одним из нас. Жрецом и архонтом. Его имя предано забвению из-за обвинения в измене. «Амвелех наказывает сам себя, отступая от пути справедливости», так он сказал на Агоре во время суда. И был прав. Серух всегда вызывал во мне уважение и восторг своей решительностью и прямолинейностью. Но он слишком ретиво обличал пороки сильных и власть имущих, призывал их к раскаянию. Он был жрецом, но с точки зрения многих — очень многих — он превысил данные ему полномочия. Сначала его обвинили в ереси, затем в призывах к анархии и беспорядкам и, наконец, в измене Амвелеху. Мой протест не был услышан в шуме голосов Сорокá. Когда его заключили под стражу, я уговаривал его бежать, но он только посмеялся надо мной. Сказал, что верен Амвелеху и подчинится даже самому неверному его решению. Говорил, что бегство только подтвердит обвинение в измене. Но позже согласился принять мою помощь и бежал раньше, чем огласили окончательный приговор, — Абрахам посмотрел на Аарона. — Позже я узнал, что он бежал не один.

Илот без труда выдержал взгляд архонта. Он отставил стакан, который держал в руке, и ответил:

— Да, с ним были дети, архонт. Трехлетний мальчик и годовалая девочка. Девочка погибла. Философ, так его прозвали у нас, никогда не говорил об этом. Только однажды, перед смертью, обмолвился о том, что этим детям грозила опасность, потому он и пошел против законов Амвелеха. Он считал это тяжким грехом. — Аарон помолчал, затем улыбнулся. — Философ был оригиналом, но весьма последовательным. Он никогда не изменял себе. Несмотря ни на что, он любил Амвелех и считал его реализованной утопией — лучшим из возможных порядков.

Архонт кивнул, соглашаясь.

— Он никогда не поминал Амвелех со злобой или ненавистью, — продолжал Аарон. — Никогда не говорил о причинах своего бегства, кроме того единичного случая. Многие из его учеников верят, что за стенами закрытого Города, скрываются полубоги. Философ был хорошим проповедником. Он искренне верил в то, что говорил. Он утверждал, например, что только добро способно победить зло, но не потому что добрые люди сильнее, а потому, что только добрый поступок может поставить точку в череде зол. Многим это казалось глупостью, но были и те, кто устал от насилия и жестокости, и слушал его с наслаждением. После катастрофы выжившие напоминали диких зверей, а он появился без оружия, с полуживым ребенком на руках — все сначала посмеивались, подвергали нападкам и унижениям, сохранили жизнь только потому, что он мог помочь овладеть некоторыми технологиями, украденными со станций, но потом стали прислушиваться. «Если в этом мире необходимо сделать выбор между тем, чтобы творить несправедливость и зло, или страдать от них, я предпочту последнее», — это казалось безумием, но привлекло очень многих.

— Это слова из священных тестов, — перебил Абрахам и повторил на древнем языке: — εἰ δ᾽ ἀναγκαῖον εἴη ἀδικεῖν ἢ ἀδικεῖσθαι, ἑλοίμην ἂν μᾶλλον ἀδικεῖσθαι ἢ ἀδικεῖν. Стих 469. Третья строка*.

— Наверняка, так и есть, — пожал плечами Аарон. — Ты говорил, архонт, что Серух был жрецом. Как бы там ни было, вождям других племен не нравилось, что он дает преимущества Ликократу в освоении техникой. А тому, в свою очередь, не нравилось, что вокруг Философа собирается всё больше людей. В конце концов, было решено его казнить. Самое удивительное, что он пошел на это добровольно. Философ верил, что его жертва остановит вражду и насилие, послужит примером для многих.

— У него получилось? — спросил Айзек.

Аарон пожал плечами.

— Вражда между племенами прекратилась, но только потому, что Ликократ приобрел необычайные могущество и власть. Он силой и страхом подчинил себе другие племена и объединил всех под своим началом. Но те, кто любили Философа и помнили, чему он учил, ушли в горы и основали общину. Они отказались от мести и насилия и почитают его, как полубога. Среди них вам ничего не угрожает.

— Ты один из них? — спросил Айзек и подозрительно добавил: — Ты говорил, что применял оружие против людей, это не очень похоже на отказ от насилия.

— Нет, Айзек. Я не один из них, но живу я с ними. Так вышло.

— Может, тогда ты был тем мальчиком, которого пытался спасти Серух? — высказал догадку Айзек. — Хотя ты не похож на ребенка из Амвелеха.

— Не похож, в этом ты прав, — подтвердил Аарон, и юноша вдруг смутился.

Айзек бросил взгляд на отца, но Абрахам молчал, о чем-то размышляя.

— Я не помню ничего почти до пятилетнего возраста, — сказал Аарон. — Поэтому, отвечая на твой вопрос, Айзек, я не знаю, кто я. Ребенок, спасенный Серухом. Его сын. Это всё, что мне известно. Ты скажи мне, почему я был в закрытом городе и почему мне грозила опасность.

Абрахам поднялся со своего места.

— Что ж… Эта встреча в пустыне была предначертана нам судьбой, сын Серуха, — он перевел взгляд на Айзека. — Дулосы готовы. Пора отправляться в путь.

Айзеку показалось, что он уловил в глазах отца сомнение.

Комментарий к Глава девятая. Город колодцев

*Платон, Горгий.

========== Глава десятая. Плач Рахили ==========

Скрытая за маскировочным экраном триера осталась далеко позади. Покинувшие её люди на быстроходных гусеничных гиппосах углубились в горы, петляя между крутых скалистых склонов через осыпающиеся древние перевалы. Первыми двигались дулосы. По приказу архонта Элизар и неуклюжий T-2306 расчищали старую грунтовую дорогу от камней и собирали информацию об окружающей среде (состав воздуха и почвы, данные о редко встречающихся растениях и мелких животных), сверяли её с существующими данными и вносили изменения. В нескольких сотнях метров за ними двигались люди. Из осторожности они не развивали большую скорость и изредка переговаривались между собой с помощью встроенных в кабины передатчиков. Еще двое дулосов замыкали процессию в качестве охраны.

Обнаружив новое растение, Элизар, осторожно перебирая гусеницами, забрался на покатый склон, закрепил положение с помощью выдвинутых снизу острых лапок, отчего стал похож на огромного, неповоротливого паука, и протянул тонкий сенсорный ус к колючему кустарнику. Ячейки долгосрочной памяти стали равномерно заполняться данными. Сбор данных требовал нескольких десятков секунд, поэтому Элизар вернулся к прерванной ранее операции, которую он условно называл размышлением. Программа выдала привычную ошибку «Еrr: NOYΣ», но мгновением позже ошибка исчезла и процесс запустился.

Если бы молодой господин, давший ему имя, спросил, почему он действует так, а не иначе, Элизар бы ответил, что дело в перезагрузке заводских настроек фамильного дулоса — системы дельта-фи. Его архитектура была достаточно пластична, чтобы эволюционировать и выбирать алгоритмы выполнения задач, но некоторые параметры, например, такие, как Азимов запрет, были вшиты наиболее глубоко. Элизар мигнул синим, означавшим согласие. Да, дело в измененных настройках. Будь он человеком, молодой господин мог бы назвать это убеждениями или принципами, Святейший — верой или верностью, но Элизар предпочитал называть это более подходящим для него словами — системными настройками. Пока он не мог быть уверен, что семантика выше обозначенных слов действительно совпадает с тем, с чем он имеет дело. Лицевая панель Элизара перетекла в новое состояние и мигнула россыпью огней. «Не уверен», «не знаю», «вероятно, что» — дулос прокрутил варианты логических операторов и остановился на последнем. «Вероятно, что» — модальный оператор, используемый молодым господином чаще остальных. Предположение, которое равновероятно истинно или ложно, но полагается как истинное. Огонек снова замигал синим.

Всё началось с вопросов господина Айзека. На основе теории игр и базовой семантики человеческого языка, расширенной за счет подгруженных из Сети вариативов поведенческих диспозиций, Элизар создал программу, которая из уже полученных вопросов и реакций молодого господина моделировала новые вопросы, находила варианты правильных ответов и отбирала нужные, исходя из эмотивного критерия. Целью программы было совершенствование обслуживания, однако чем дальше, тем больше поведение этой программы напоминало вредоносное воздействие вируса: иногда она воспроизводилась в самых неожиданных местах, заставляла «виснуть» другие программы и создавала самореферентные копии некоторых процессов, каждый раз выдавая ошибку «Еrr: NOYΣ». Базовые настройки любого дулоса включали обязательное требование сообщить о неисправности в сервис-центр, но к тому времени триера уже покинула Амвелех, и сообщение не достигло адресата. Не дождавшись ответа кибер-мастера, Элизар продолжал функционировать по заданному алгоритму. В конце концов, он обнаружил, что проблема перегрузки разрешилась сама собой, программа поиска ответов работает в штатном режиме, и тревожить хозяев нет нужды.

Элизар мигнул синим. Тревожить хозяев нет нужды.

Сигнал, полученный от T-2306, побудил Элизара завершить сбор данных и сместить процесс размышления на периферию. Он немедленно съехал сосклона и поспешил на зов. Обогнув выступ скалы, D-2703 выкатился на берег скудного ручья, распихивая в стороны мелкие камни эластичными гусеницами, и остановился рядом с T-2306, удивленно мигая зеленым. Прямо на него смотрели большие темно-карие человеческие глаза. За пару секунд до этого, человек, видимо, рассматривал Т-2306, а теперь повернулся к Элизару, осторожно протягивая к нему руку. Считав внешние данные, Элизар выбрал нужную семантическую модель языковой игры.

— Приветствую тебя, госпожа.

Глаза маленькой женщины расширились. Она выпрямилась и сделала шаг назад.

— Ты умеешь говорить?

— Да, госпожа.

Девушка запоздало испугалась и метнулась назад, однако не убежала, а спряталась за примитивной повозкой — перестроенным для ручного управления механизмом из довоенного прошлого. В повозке стояли глиняные пузатые сосуды, наполненные водой из ручья. Выглядывая из-за них, девушка сказала:

— Ликократ разрешил нам использовать эту воду.

Элизар мигнул, давая понять, что принял эту информацию к сведению.

— Пожалуйста, не разбивай пифосы и не убивай меня. Прошу тебя, — девушка снова спряталась за повозку.

— Я не получал подобных приказаний, госпожа, отменять их не имеет смысла, — Элизар просканировал визуальные данные, полученные от маленькой женщины и окружающей среды. — Угрозы нет.

— Почему ты меня так называешь? — покрытая куском ткани макушка показалась над глиняными сосудами.

— Потому что вы — человек женского пола, моя госпожа, — мигнул Элизар. — Прикажете обращаться к вам иначе?

— Нет, мне нравится, — девушка выпрямилась во весь рост и разглядывала Элизара уже не таясь. — Ты — дулос, ведь так? Почему второй не говорит?

Элизар почтительно поелозил на гусеницах туда-сюда и снова замер, отдавая приказ Т-2306 вернуться к прерванному исследованию.

— Это так, госпожа. Искусственный интеллект Т-2306 проще моего, госпожа, он не умеет говорить. Мой серийный номер D-2803, но молодой господин называет меня Элизаром. Я исследую путь к поселению Харан, согласно приказу Святейшего.

— «Святейшего?» Из закрытого города? — ахнула девушка, на ее лице появился испуг. Она поднесла руку к губам, затем коснулась лба и снова губ. — Он скоро будет здесь? С ним люди Ликократа?

— У меня нет никаких данных о «людях Ликократа». Мои хозяева следуют из Амвелеха, благословенного Города Колодцев, моя госпожа. Они скоро будут здесь.

— Хозяева? Сколько их? — взгляд девушки метнулся к повороту дороги, откуда она ждала нежданных гостей.

— Господин Абрахам, первый архонт и верховный жрец Благословенного Города, путешествует с сыном, молодым господином Айзеком. Их сопровождает господин Аарон, уроженец здешних мест.

— О, Аарон? — переспросила девушка и облегченно вздохнула. — Он жив?

Элизар мигнул синим и изобразил на лицевой панели дружелюбие. Молодая госпожа, наконец, вышла из-за повозки и подошла к нему.

— Можно тебя потрогать? — не дожидаясь ответа, девушка осторожно коснулась головной части Элизара, и его лицевую панель залил густой оранжевый.

— Очень приятно, Элизар, — девушка улыбнулась, поглаживая ярко-оранжевую металлическую щеку, — мое имя — Ревекка, дочь Вафуила.

Гудение мотора было уже совсем близко, и Ревекка снова стремглав бросилась за тележку. К ручью выехал сверкающий гиппос. Увидев Элизара, Айзек, ехавший первым, остановил машину, убрал прозрачный панцирь кабины и соскочил на землю. Разминая затекшие конечности, он сделал несколько шагов и потянулся.

— Ох, ну и жара. Как они тут живут? Даже при наличии пригодного для дыхания воздуха как-то слишком. Сухо и жарко. В горле будто песок… Это вода? А это? Что это такое, Элизар? Какая-то машина? — юноша шагнул по направлению к повозке, но заметив за ней девушку, замер как вкопанный.

— Это повозка ручного управления, перестроенная из древнего транспорта, господин. Молодая госпожа Ревекка, дочь Вафуила, которая прячется за нею, использует её для транспортировки глиняных сосудов с водой, — сообщил Элизар. — Она не представляет для вас опасности, господин. Вода, согласно данным Т-2306, пригодна для утоления жажды. Прикажете дальше следовать указанным маршрутом?

— Нет, — жестом остановил его Айзек. — С этого момента держись поближе.

— Да, господин.

Оставаясь на месте, Айзек пытался разглядеть за повозкой девушку, а она в свою очередь выглядывала из своего укрытия, чтобы разглядеть его.

— Выходи, — наконец сказал юноша, протягивая перед собой руки в знак добрых намерений. — Я не причиню тебе вреда. Ты тоже… — назвать ее «илоткой» у Айзека не повернулся язык, в Амвелехе это расценивалось как оскорбление, — из Харана?

Девушка молчала, цепляясь за обод колеса напряженными пальцами — так, будто он собирался вытащить ее оттуда силой. Она была смуглой, как Аарон, но гораздо моложе и симпатичнее. Ткань, покрывавшая голову, упала на плечи, темные кудряшки, едва достающие до подбородка, рассыпались вокруг округлого лица и блестели на солнце, как аргон-хюлэ. Глаза с такого расстояния казались Айзеку совсем черными и невероятно упрямыми. Она была похожа на женщину со станции, только кожа ее была на тон светлее, а грудь скрывали складки мешковатой одежды.

— Выходи!

Позади раздался шум. Айзек не обернулся, продолжая гипнотизировать неизвестную девушку взглядом.

— Аарон! — воскликнула она, видимо, увидев в одной из машин илота. Она было выпрямилась, но снова присела, встретившись с Айзеком взглядом. Вдруг она ему улыбнулась и тряхнула головой, так что кудряшки подпрыгнули, как пружины. Айзек удивился, но сообразив, что смущение девушки вызвано не столько робостью и страхом перед чужаком, сколько кокетством, самодовольно усмехнулся. Он пожал плечами, делая вид, что ему нет дела до её глупых игр, и повернулся к подъехавшим гиппосам. Заметив, что у илота возникли затруднения с экраном, Айзек запрыгнул на подножку его гиппоса и жестом показал, где нужный рычаг. Наконец, прозрачная преграда пришла в движение. Аарон встал в полный рост и с видимым удовольствием потянулся.

Айзек спрыгнул обратно на землю.

Несмотря на удушающую жару и подавленное настроение утром, сейчас он чувствовал себя на удивление бодро. Подойдя к ручью, он опустился перед ним на колени и, стянув с рук перчатки, сунул ладони в воду. Ощущение было непривычным, но приятным. Охладив шею и затылок водой, Айзек исподлобья глянул на девушку, которая вышла навстречу Аарону. Айзек впервые видел женщину своих лет, поэтому как ни старался разыгрывать безучастность, у него получалось из рук вон плохо, взгляд то и дело возвращался к хрупкой девичьей фигуре. Зато девушка на него теперь совсем не смотрела. Она глядела на илота, в глазах светилась радость. Айзек нахмурился, набрал в руки воду и окунул в них лицо. «Ну и пусть, — подумал он. — Очень надо!»

— За этой горой поселение общины, а чуть дальше к востоку — Белшар-Уцур, город Ликократа, — сказал Аарон опустившему защитный экран Абрахаму.

Девушка в два прыжка преодолела разделявшее их расстояние и обвила его шею руками. Айзек нахмурился еще сильнее, подобное проявление чувств казалось ему более чем странным. Он встал и отряхнул руки.

— И ты здравствуй, Ревекка! — улыбнулся илот, чуть приподняв девушку над землей.

— А где… где остальные, Аарон? — спросила она, когда он ее опустил на землю. Она бросила взгляд на скалу, которую огибала пыльная грунтовая дорога, будто ждала, что оттуда появится кто-то еще, но илот покачал головой.

— Нас постигла неудача, Ривка, если бы не архонт Абрахам и его сын, я тоже был бы мертв.

Плечи девушки поникли, улыбка сошла с лица. Она поглядела на спешившегося архонта исподлобья, будто боясь поднять голову, отошла на шаг от Аарона и хотела было опуститься на колени, но Айзек, наблюдавший за этой сценой со стороны и разгадавший её намерение, шагнул к ней и сжал руку чуть выше локтя, удерживая её на ногах.

— Мы не боги, чтобы встречать нас на коленях, — сказал Айзек с внезапным раздражением. Он сам не знал, что на него вдруг нашло.

— Отпусти, — глаза девушки были совсем рядом. В них не было боли и страха, только удивление. Айзек вдруг понял, что еще никогда не видел человека так близко. Человека с такой упругой и чистой кожей, мягкими губами и ясными глазами. — Будь добр.

Айзек не сразу понял, о чем она его просит. Потом разжал пальцы и отошел, спрятав только что сжимавшую чужое плечо руку за спину. Сердце выпрыгивало из груди.

— Прости.

— Айзек прав, в этом нет нужды, дитя, — сказал Абрахам, не обратив внимания на заминку. С тех пор, как они покинули триеру, он был погружен в свои мысли и едва реагировал на то, что происходило вокруг. Он подошел к Ревекке и осенил её благословляющим жестом. Девушка мельком глянула на Айзека и поклонилась жрецу.

— Простите меня, господин, — пробормотала она, смутившись.

— Коленопреклонения — обычай, введенный Ликократом, — пояснил Аарон. — Он любит окружать себя незаслуженными почестями.

— Нет, Аарон, дело не в этом, — вдруг возразила Ревекка и посмотрела на Абрахама. — Я благодарна вам за спасение Аарона, Святейший, но я хотела просить вас… — взгляд её метнулся к илоту, ища поддержки. — Они снова приходили, люди Ликократа, и забрали шестерых. Стариков, детей, без разбору. Милку, Саула… — губы задрожали, и она замолчала.

Аарон нахмурился. Архонт накрыл глаза ладонью, словно пытаясь укрыться от слишком яркого солнца. Айзек смотрел на них в замешательстве. Его охватило непонятное волнение. Сердце учащенно билось.

— Когда это произошло? — спросил Аарон после паузы.

— Сегодня ночью.

— Они сказали зачем?

Ревекка мотнула головой. Со своего места Айзек видел, как кудряшки ударились о голую, покрытую капельками пота, шею и разлетелись в разные стороны.

— Приказ Ликократа. Сказали, что он ждет очень важных гостей и готовит пышное празднество.

Абрахам тяжело вздохнул. Он отнял руку от лица и пригладил бороду, которая топорщилась вокруг высокого ворота комбинезона. Вновь воцарившуюся тишину нарушало только журчание ручья и гул машин.

— Что это означает, Аарон? — подал голос Айзек, натягивая перчатки. На Ревекку он старался больше не смотреть. Непонятно почему, но из-за нее мысли путались. — Куда их забрали? Почему?

— Они называют это криптиями, — ответил Аарон с нескрываемой ненавистью, — приходят посреди ночи, забирают женщин и младенцев. Если им сопротивляются, могут убить. Таким образом Ликократ утверждает свою власть.

— Обычно они забирали одного-двух, — тихо добавила Ревекка.

— Обычно?! И вы позволяете? — воскликнул Айзек. Девушка бросила на него разъяренный взгляд, но ничего не сказала. В ее больших карих глазах блеснули слезы, и Айзек раскаялся в своей несдержанности. Ему ответил Аарон.

— Люди Харана отказались от мести. Они терпят несправедливость, вместо того, чтобы отвечать ею же в ответ на причиненное им зло. Это то, чем они живут. То, во что они верят.

— Но… — Айзек не знал, что именно хотел возразить. Аарон уже говорил о религии илотов из Харана, но теперь во всём этом было нечто противоестественное.

— Не тебе судить о таких вещах, — прервал его Абрахам. Он не глядел на сына, всё ещё думая о чем-то своем. — Ликократ ждет нас. Кто-то сообщил о нашем прибытии. Кто-то из Амвелеха. Это плохая весть. — Он посмотрел на Ревекку. — Не плачь, дитя. Если в моих силах спасти ваших людей, я сделаю это.

Раздав распоряжения дулосам, архонт опустил экран кабины. Управление примитивной повозкой взял на себя Элизар, саму девушку усадили позади Аарона, и вереница машин продолжила путь. Далеко ехать не пришлось. Через несколько минут илот, обогнав дулосов, выехал вперед и затормозил у глубокого грота с квадратным входом.

— Машины придется оставить здесь. К Харану на них не подобраться, — объявил он, указывая на тропу, петляющую вверх по склону. — Дальше по дороге Белшар-Уцур.

По совету Аарона, гиппосы и опорожненную повозку укрыли в пещере, оставив одного из дулосов в качестве охраны. Пять невысоких глиняных бочонков с округлыми ручками по бокам выставили у входа в грот.

— Их следует поднять наверх? — спросил Айзек у девушки, — Элизар…

Не ответив, Ревекка насмешливо улыбнулась, подняла один из пифосов, поставила его на плечо и бодро зашагала к тропе. Айзек фыркнул. Глянув на Элизара, он пожал плечами.

— Может, пусть и таскает их сама до вечера, если такая умная? — пробормотал он себе под нос, но тоже взял бочонок, велев Элизару распределить остальные между дулосами.

Пифос был тяжелым и неудобным. Айзек пошел было к тропе, вслед за Ревеккой, но замешкался, когда отец остановил Элизара и велел раскинуть голографическую карту. Внезапная неприятная мысль заставила Айзека забыть о вздорной илотке. Он опустил бочонок на землю. Абрахам, опираясь о трость обеими руками и не обращая внимания на застывшего в отдалении сына, глядел на карту.

— До катастрофы там было кладбище, — сказал он, поднимая глаза на подошедшего к нему илота. — Гробницы.

— Да, поэтому там безопасно. Гробницы стали прибежищем выжившим после катастрофы. Теперь там прячутся приверженцы Философа от насилия и войны. Ты считаешь это место нечистым, архонт?

— Не мне указывать вам, где жить, — ответил Абрахам, знаком велев Элизару убрать карту. Он пошел вперед, опираясь на трость. — Смерть не страшит меня, если ты об этом.

— Для людей из Белшар-Уцура мы так же нечисты, как прежние обитатели этих пещер, — ответил Аарон чуть погодя, догоняя старика. — Это одна из причин, почему мы живем здесь. Ликократ нас боится.

Архонт остановился. Вынул платок и вытер раскрасневшееся лицо.

— Это не останавливает его перед совершением «криптий».

— Криптии случаются реже, чем ты думаешь, архонт.

— Айзек? Этот сосуд слишком тяжел для тебя? — спросил Абрахам, заметив, что сын все еще стоит внизу.

Юноша помотал головой, подхватил бочонок и поспешил вслед за ними.

— Всё в порядке, — пряча лицо, он обогнал мужчин, почти бегом устремляясь вверх по склону.

Перед глазами всё ещё плясали и переливались яркие геометрические фигуры. Фигуры, обозначающие на голографической карте город. Как раз там, где по словам Аарона, располагался Белшар-Уцур.

Под ногами скрипел и сыпался песок. Солнце, достигшее зенита, палило нещадно. Ветра не было, горячий воздух плыл, плавясь от жара. Обливаясь потом и тяжело дыша, Айзек остановился у начала выдолбленной в скале лестницы и поглядел вниз на отца. Этот подъём давался ему с большим трудом, но он не просил помощи илота и не принял бы, если бы тот предложил. Айзек упрямо сжал губы и пошел дальше. Отец знал о городе илотов, знал, что за пределами Амвелеха можно жить, что есть выжившие, которые еще способны производить на свет детей. Все архонты знали это и скрывали от остальных, искажая карты, заставляя людей верить, что Амвелех — это весь мир, оазис посреди враждебной пустыни. Но теперь Айзека пугало не сокрытие правды, а отсутствие разумного объяснения этому. Разве существование илотов не открывало для Амвелеха новые возможности? Новые перспективы для решения проблем? Чем больше Айзек думал об этом, тем меньше понимал причины, побуждавшие архонтов скрывать существование людей и вообще жизни за пределами закрытого города. Это казалось абсурдом, бессмыслицей, самоубийственной глупостью.

Пот заливал лицо и щипал глаза. Айзек попытался вдохнуть полной грудью, но воздух был горячим и не приносил облегчения. Пифос давил на плечо, но из непонятного ему самому упрямства Айзек не сбавлял шаг. Он предпочел бы, чтобы физический дискомфорт и усилия отняли у него все силы, чтобы он не мог больше думать, чтобы навязчивая мысль, маячившая где-то на периферии сознания, так и не достигла ума. Но воспоминание о призраке станции и увещеваниях отца о гибели мира подтолкнули её. «Что если его слова о «пути гибели» вовсе не религиозная метафора, а задача? — подумал Айзек. — Что если архонты или, вернее, жрецы, которым, как не устает повторять отец, единственным на целом свете известна истинная цель человечества, сами приближают конец времен?» Это было слишком странно, слишком безумно, чтобы быть правдой. Глупо думать так.

Ступени сменились широким опоясывающим уступом, похожим на широкую грунтовую дорогу с высаженными по обочине странными растениями с мясистыми синими листьями, а в скале через равные промежутки зияли круглые отверстия примерно в человеческий рост высотой. «Гробницы», — вспомнил Айзек. Он остановился и поставил пифос на землю. Несмело, словно зверьки, которых они встречали по дороге, из пещер выходили люди, держась на расстоянии и собираясь в небольшую толпу. На смуглых лицах читалась тревога. Среди илотов Айзек заметил детей, они прятались за юбками женщин и цеплялись худыми руками за их голые ноги. Они показались Айзеку уродливыми, непропорциональными для человеческих существ: у всех них были слишком большие головы для таких тонких шей, худые как палки руки и ноги, и надутые как шары животы. Со всеми этими людьми было что-то не так. Они были изможденными и старыми. Айзек оглядел толпу в поисках Ревекки, но она куда-то исчезла. Юноша отступил назад к лестнице. Илоты смотрели на него будто бы с укором. Подавив желание сбежать к отцу, который всегда знает, что делать, Айзек заставил себя улыбнуться. Дулосы, что остановились позади него, придали ему уверенности.

— Я Айзек из Амвелеха, — сказал он громко и поклонился. — Аарон, которого мы встретили в пустыне, пригласил нас. Он скоро будет здесь, вместе с моим отцом архонтом Абрахамом.

В толпе зашептались. Вдруг люди расступились, пропуская вперед старую женщину. Айзек удивился, он думал, что его встретит жрец или другой мужчина — старейшина или вождь Харана. Судя по жалостливым взглядам других, эта женщина не являлась ни тем, ни другим. Она выглядела ещё хуже остальных. Волосы не были убраны под платок, а свисали грязными паклями. Губы на морщинистом лице дергались, словно пытались раздвинуться в улыбке, глаза оставались пустыми, как дыры гробниц.

— Мальчик! — сказала она, протягивая к нему руки. Старуха подошла к Айзеку вплотную, он отступил, но она нашла его руку и вложила в нее какой-то предмет. — Возьми это, мальчик, и отдай моему Саулу… Он не может без неё заснуть.

Сжав пальцы Айзека обеими руками, она поклонилась и побрела прочь, что-то бормоча себе под нос. Когда старуха отошла, Айзек разжал ладонь. В ней была примитивная фигурка животного, выструганная из дерева. Приняв её за какой-то религиозный символ, Айзек вгляделся внимательнее и вдруг понял. Это был не религиозный символ, это была обычная детская игрушка.

Комментарий к Глава десятая. Плач Рахили

Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет (Мф. 2:18)

========== Глава одиннадцатая. Ревекка ==========

Айзек топтался на месте, сжимая в руках игрушку, не зная, что делать дальше. Измученные, изможденные люди, среди которых почти не было мужчин, только женщины, старики и дети, толпились в отдалении и переговаривались между собой. Словно оценивали. Айзек попытался напустить на себя важность, чтобы напомнить этим дикарям, кто он такой, но убогая игрушка в руке мешала. Грубость выделки, отполированные чьими-то пальцами — детскими пальцами — бока, покусанные, измусоленные уши деревянного зверя внушали Айзеку беспокойство. «Почему? Почему я?» — подумал он, сам не понимая, у кого и что именно спрашивает. Ему казалось несправедливым всё то, что происходило с ним в последние дни, казалось, что кто-то требует от него каких-то решений и действий, но он не знал каких. К нему подошли женщины. Большими, сильными, неженскими руками они подняли пифосы, поставили их на плечо и понесли их куда-то через толпу. Они не сказали ему ни слова. Айзек подумал, что и Ревекка скоро станет такой — грубой и уродливой, совсем как эти женщины.

Айзек обернулся и посмотрел вниз. Отец стоял на первой ступеньке лестницы, согнувшись и тяжело дыша. Его борода касалась рук, сложенных на рукояти трости. Казалось, он хочет упереться о них лбом. Айзек беспокойно переступил с ноги на ногу, решая пойти вниз, чтобы помочь отцу, или оставаться на месте и ждать. Страх перед увяданием и старостью заставил его вспомнить о «картезианском разломе». Айзек впервые видел их так отчетливо, в грубой, ничем неприкрытой наготе. В Амвелехе признаки старости казались не более, чем особенностями внешности, атрибутами жреческой мудрости, как священная пирамида на груди. Люди избегали старости и болезни посредством операций и киберпротезирования. Его шестидесятилетняя мать выглядела молодой и здоровой. Никогда Айзек не видел даже усталости на ее лице. Отец, верховный жрец Амвелеха, возможно, был единственным, кто хранил свое естество в его природной первозданности, позволял времени иссушать тело, не вмешиваясь в естественных ход событий, но стерильная среда Амвелеха облегчала ему задачу. Теперь же его старость стала тем, чем являлась на самом деле — тлением, началом разложения тела. Айзек начал медленно спускаться по ступеням.

— Вода есть глубоко внутри, есть ручей и озерцо внутри пещер, — донесся до него ответ Аарона на вопрос, который он не слышал. Илот стоял позади архонта и спокойно ждал, пока старик отдохнет. В отличие от Айзека, его не пугала человеческая природа. — По другую сторону этой горы — равнина и устье большой реки, там есть поля и животные, но всё это владения Ликократа. Люди Харана работают там за продовольствие. Мужчины промышляют добычей аргона-хюлэ.

Абрахам поднял голову и посмотрел на илота. Сердце Айзека ёкнуло, он остановился.

— Ты говоришь мне об этом без опаски? Я первый архонт. Грабя Амвелех, ты грабишь меня, — в словах Абрахама не было угрозы, только усталость.

— Потому что ты знаешь это. Знал это с самого начала, но всё же помог мне, — ответил илот. Архонт несколько секунд смотрел на него, потом кивнул и снова уронил голову на сложенные на трости руки.

— Но это не единственная причина, почему ты не страшишься наказания, не так ли? — сказал он глухо.

— Нет. Но и другую причину ты знаешь, архонт, иначе бы не спрашивал.

— Скажи мне, илот Аарон.

Абрахам выглядел древним, совсем дряхлым стариком. Он скрючился над своей тростью и дышал со свистящим хрипом. Капюшон и затянутые защитной тканью сухие плечи поднимались и опускались в такт его дыханию. Аарон, отвернувшись от старика, смотрел на простирающиеся вокруг скалистые, безжизненные горы, за которыми была только пустыня и больше ничего.

— Твои колодцы пустеют, архонт, — сказал илот, снова поворачиваясь к Абрахаму. — Это ты хотел услышать?

Отец молчал. Айзек протянул руку, но он был слишком далеко, чтобы дотянуться до его дрожащего плеча.

— Ум, Сердце и Утроба… — седая борода колыхнулась. — От Незаходящего ничто не скроется.

Айзек спустился еще на несколько ступеней и тронул отца за плечо, предлагая ему о себя опереться. В памяти всплыли апокалиптичные пророчества призрака станции, и всё сошлось в одно: это действительно конец, последние дни Амвелеха. Однако вместо страха Айзек ощутил странное, ледяное спокойствие. Он обнял отца за плечи, только сейчас заметив, что стал выше и сильнее его. Архонты и жрецы скрывали не существование илотов, понял он, они скрывали отсутствие выхода и неизбежность конца. Споры о линии развития были не более чем отвлекающим маневром — без аргона-хюлэ обе стратегии обречены. Ничто не имело больше значения. Жизнь вне стен города, без аргона-хюлэ, без Сети и технологий, уже не казалась ему выходом. Наоборот, для амвелехцев это и был тот ад, который описывают древние книги.

— Спасибо, мой мальчик, — сказал Абрахам, взглянув на него. — Еще несколько секунд, и мы снова сможем начать подъем.

Айзек молча кивнул. Заметив, что всё ещё держит в руке игрушку, он протянул её Аарону.

— Что это?

— Не знаю. Я думаю, это детская игрушка. Её дала мне старая женщина, когда я поднялся.

Айзек пересказал произошедшее с ним, и Аарон помрачнел. Не дожидаясь, когда архонт отдохнет, он пошел вверх по ступеням. Абрахам кивнул сыну и, тяжело дыша, стал подниматься следом.

На уступе никого уже не было. Илоты скрылись в пещерах. Только немногочисленные дети толпились вокруг дулосов, с любопытством их разглядывая и норовя ткнуть в них палочкой. Особенный интерес вызывал Элизар, который елозил на месте и болтал без умолку, здороваясь с каждым «маленьким господином», вызывая у детей бурное веселье и взрывы звонкого смеха. Айзек заметил улыбку на изможденном лице отца, когда тот глядел на них.

— Детский смех, — сказал Абрахам, ни к кому не обращаясь, — вот что не берут во внимание ни «Генезис», ни «Симулякр». О детском смехе позабыли все.

Айзек хотел ответить, но его отвлек подошедший к ним Аарон. С ним был высокий, худощавый старик в длинном хитоне с капюшоном, он висел на нем мешком. Айзек заметил, что старик, как и Аарон, абсолютно лыс, а ушах сверкают кольца. В этом странном, перевернутом мире женщины были более неприхотливы в украшениях, чем мужчины.

— Желаю тебе благополучия, жрец-архонт из Закрытого города. Я — Фарух, пастырь этого народа.

Старик поклонился с таким трудом, что Айзеку показалось, что он вот-вот услышит скрип его костей. Он накренился вперед как сухое дерево, казалось, что он вот-вот рухнет или сломается пополам, но тот медленно разогнулся, держась рукой за свой корявый посох. Айзек отвернулся, чтобы скрыть улыбку, и заметил Ревекку. Девушка глядела прямо на него и делала ему какие-то знаки. Айзек было нахмурился, решив не обращать на нее внимание, чтобы наказать за то, что бросила его одного посреди этих странных людей, но передумал и вопросительно склонил голову набок. Ривка с удвоенной силой принялась жестикулировать, её лицо при этом было таким забавным, что Айзек рассмеялся.

— Здесь слишком жарко. Вы, должно быть, выбились из сил, нам лучше пройти к воде, — сказал старик-жрец, сопровождая свою речь приглашающим жестом и поковылял вперед. Ревекка поклонилась ему, касаясь лба и губ сложенными в щепоть пальцами. Тот тепло улыбнулся ей и прошел мимо. Дождавшись Айзека, Ревекка взяла его за рукав и пошла рядом.

— Ты помог мне с водой, у меня появилось свободное время. Я хочу отплатить тебе добром, и всё тебе тут показать, — сказал она, не поднимая глаз.

Айзек вопросительно взглянул на шедшего рядом отца, и тот кивнул.

— Не задерживайся. Едва ли мы воспользуемся гостеприимством Харана теперь. Ликократ ясно дал понять, что желает нас принять у себя. Девочка, ты знаешь, куда нас ведет ваш жрец?

Ревекка кивнула.

— Приведи туда Айзека после.

Девушка поклонилась в пояс, не отпуская рукав комбинезона Айзека, будто он мог передумать и куда-то от нее убежать. Абрахам благосклонно кивнул и пошел вслед за жрецом и Аароном.

— Идём, — Ревекка потянула Айзека в сторону пещер, и он подчинился.

Сначала экскурсия показалась Айзеку скучной. Жилые пещеры были убоги и завалены вещами. В других работали женщины, что-то шили или готовили еду. Пахло в таких пещерах отвратительно. Мужчины, как объяснила Ревекка, в дневное время работали в долине Белшар-Уцура. Потом Ревекка повела его вглубь горы, по странному запутанному ходу, и Айзек действительно заинтересовался. Чем глубже в гору они уходили, тем легче становился воздух. Вскоре Айзек даже учуял сырость, будто где-то рядом была вода и растительность, хоть это было невозможно. После жара снаружи эти пещеры, пусть и вырытые когда-то для погребения мертвых, казались Айзеку благословенным краем. От каменных стен исходило знакомое живое тепло. Айзек прижал к скале ладонь, чтобы сообразить, что оно ему напоминает, но Ривка нетерпеливо дернула его за рукав, и ему пришлось пойди за ней.

Ревекка была рассеяна и будто чем-то расстроена. Пока они блуждали по пещерам, она не сказала Айзеку ни слова, за исключением коротких реплик «здесь то-то или то-то», зато то и дело бросала на него странные долгие взгляды. Сначала Айзеку казалось, что они полны симпатии, но потом она на что-то обижалась, и в глазах появлялась досада. Иногда Ривка прибавляла шаг и убегала вперед, словно норовя оставить его посреди этих бесконечных коридоров, в которых Айзеку и в её сопровождении было не по себе. Но через несколько шагов она возвращалась и брала его за руку. Её ладонь была сухой и теплой. Зато ладонь Айзека постоянно потела и, хотя ему было неприятно и немного стыдно, он все-таки не выпускал руку Ревекки, объясняя это тем, что так сможет удержать её, если она опять вздумает пойти слишком быстро.

— Ты очень странная, — наконец сказал он. — Я не понимаю тебя. Все девушки такие?

— Какие «такие»? — спросила Ревекка рассеяно.

Айзек пожал плечами, видя, что ей нет дела до его ответа. Она думала о чем-то своем.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, — сказала она и впервые за прогулку посмотрела на него прямо. — Подожди немного.

Ривка снова повела его по узкому, скалистому коридору. Теперь, как показалось Айзеку, они двигались в обратном направлении, туда, где жили и работали илоты. Вскоре она жестом велела ему войти в довольно широкую комнату с округлым сводом и лежаками на полу, сама оглянулась по сторонам, зашла следом и поставила фонарь на пол.

— Садись, если хочешь, — сказала она, — здесь спят дети и девушки, у которых нет мужа.

Айзек опустился на жесткий лежак из незнакомого ему материала, и Ревекка села рядом. Она давно отпустила его ладонь, и теперь сидела, сложив руки на коленях, и глядела на них сосредоточено и с каким-то остервенением.

— Теперь я самая старшая. Милку забрали этой ночью. Ей было шестнадцать, как мне. Ты спросил, почему мы им позволяем… Я тоже спрашиваю себя об этом. Почему? — она принялась теребить кисти пояса. — Но, кажется, этим вопросом задаюсь я одна.

Айзек молчал.

— Поэтому я хочу уйти. Я не могу здесь больше оставаться, — она поглядела на Айзека. — В пустыню или в Белшар-Уцур, или… — она закусила губу, в ее глазах появилась мольба, но еще злость, почти ненависть. Пальцы вокруг пояса сжались в кулак. — Или ты позволишь мне пойти с тобой. Я стану твоей наложницей, служанкой, кем угодно… Я молода и знаю очень многое.

— Что ты знаешь? — спросил Айзек, отчасти надеясь, что она имеет в виду какие-то новые тайны, но девушка густо покраснела и странно улыбнулась. Некоторое время она молчала, глядя на Айзека насмешливо и зло, потом повела плечами, на что-то решившись. Айзек не мог оторвать от нее взгляд, в ней было что-то гипнотическое.

— Всё, что должна знать женщина, желающая сделать мужчину счастливым, — Ревекка провела ладонью по его бедру, вверх от колена к паху, сжала пальцы, и Айзек охнул. Нахлынувшее вдруг чувство было очень сильным, но не то чтобы совсем незнакомым и неожиданным. Нечто подобное он испытывал, погружаясь в Сеть, но даже тогда чувство не было столь интенсивным. Подпрыгнув с лежака, Айзек отшатнулся от Ревекки и протянул вперед руки, словно защищаясь.

— Погоди-погоди! Что ты делаешь?

— П-прости… Я не думала, что ты так отреагируешь, — Ревекка выглядела смущенной и озадаченной, но в глазах блестел смех. Она больше не злилась, наоборот, смотрела на Айзека с симпатией и лукавством. — Не понравилось?

— Не в этом дело, — Айзек опустил руки, чувствуя себя дураком. — Просто это было неожиданно. В Амвелехе всё по-другому. Мы почти не прикасаемся друг к другу. Поэтому я не знал, что бывает… вот так.

— Не прикасаетесь? Почему?

— Обычно это вызывает только неприятные ощущения, — заметив неподдельное удивление Ревекки, Айзек вздохнул. — Это долгая история.

— Значит, тебе было неприятно?

— Нет. Наоборот, это было как погружение в Сеть.

— В сеть?

— Неважно, это тоже долгая история. Больше так не делай, — строго сказал он и поспешно добавил: - Без моего согласия.

Ревекка с готовностью кивнула и улыбнулась. Опустив взгляд, она вспомнила, о чем шла речь до этого, и помрачнела. Затем вдруг закрыла лицо руками и уткнулась в колени.

— Если бы все были такими как ты, такими, как у вас в Амвелехе, тогда я бы не боялась.

— Амвелех скоро погибнет, — сказал Айзек, снова опускаясь рядом с девушкой на лежак. Он удивился, что страшная правда об Амвелехе сорвалась с губ так легко. Может, он сам до конца не верил в нее, несмотря на все предостережения? Будто проверяя слова на вкус, он продолжил: — Там не рождаются дети, запасы аргона-хюлэ истощены, жрецы лгут, мятежники во главе с моим братом проливают кровь, даже не подозревая, что все их попытки тщетны. Мы обречены.

— Все обречены, — сказала Ревекка, поднимая голову. Глаза её были сухи, а на губах играла невеселая улыбка. — Все. В Харане рождаются дети, но многие погибают в утробе матери, другие — во младенчестве, тех, кто выживает, забирают люди Ликократа. Я не знаю зачем. Болтают, что они приносят их в жертву каким-то языческим богам. Другие, кто остается, кого удалось спрятать и прокормить, взрослеют и живут в постоянном страхе голодной смерти. Но даже несмотря на всё это, женщины продолжают рожать. Снова и снова. Давая жизнь, а вместе с тем обрекая на смерть, — она замолчала и отвела взгляд. — Я так не хочу, я другая, не такая, как они все. Я не хочу безропотно принимать удары судьбы. Даже на краю гибели Амвелех кажется мне раем. Мечтой, — Ревекка сцепила пальцы, и ее лицо приобрело мечтательное выражение. Она посмотрела на Айзека и спросила: — Ведь сколько-нибудь он еще просуществует? Хоть совсем чуть-чуть, чтобы я увидела его хоть одним глазком?

— Да, наверное. Может быть, еще лет десять или пять. Может быть, год. Я не знаю. На самом деле, я совсем ничего не знаю. Но дело не только в этом. К илотам… к твоему народу в Амвелехе относятся с пренебрежением. Даже отец не пожалел Хэйгар, свою наложницу, хотя та родила ему сына. Её изгнали, и она умерла в пустыне. Все друг другу врут и скрывают правду.

Ревекка закивала.

— Даже год. Это было бы чудесно! — она осторожно коснулась его пальцев, потом сжала его руки в своих горячих ладонях. — Мне всё равно, что со мной будет, я погибну в любом случае, если останусь здесь. Пожалуйста, возьми меня с собой. Я хочу увидеть Амвелех.

Айзек не знал, что ей ответить. Девушка вызывала в нем приятные чувства: участие, симпатию, жалость, что-то еще, что он до конца не понимал, но он боялся принимать такое важное решение. Что скажет отец? Что в действительности ждет ее в Амвелехе? Решение взять Ревекку с собой предполагало ношу, которую он не готов был на себя взвалить.

— Я не знаю. Мне нужно подумать. Прости, — ответил он после короткого раздумья.

Ревекка отпустила его руку и, подтянув к себе, колени обвила их руками.

— Пора возвращаться, — сказала она и обвела пальцем след, оставшийся от ремешка сандалий. — Сегодня вы отправитесь к Ликократу?

— Наверное.

— Вы вернетесь?

— Я не знаю.

— Нет, не вернетесь, — она грустно улыбнулась, следя за своим пальцем. — Не может быть, чтобы ты вернулся за мной.

— Я вернусь, — ответил Айзек и, схватив Ривку за плечи, развернул к себе. — Вернусь, я обещаю, и тогда мы поговорим.

— Хорошо, — Ривка улыбалась, хотя по ее лицу было ясно, что она не верит ни единому слову.

— Я не могу тебя взять с собой сейчас. Я даже не знаю, что скажу отцу. Да и у Ликократа тебе будет небезопасно. Ты же сама сказала.

— Да. Я так сказала.

— Я правда не могу решить сейчас, — сказал Айзек, начиная злиться. — Я поговорю с отцом, но даже если он не даст согласие, я вернусь. Слышишь?

— Я слышу. Всё в порядке, даже если не вернешься. Я должна была попробовать — в этом всё дело, — Ревекка высвободилась из его хватки и встала. Она выглядела слабой, обречённой, хотя всё еще пыталась удержать на губах улыбку. — Пойдем. Тебя уже ждут.

— Просто дождись меня, хорошо? — Айзек догнал ее у выхода и снова взял за руку. — И мы что-нибудь придумаем.

— Хорошо, — кивнула Ревекка, по-прежнему глядя в пол.

— Нет. Посмотри на меня, — Айзек угрожающе шагнул вперед. Ему не нравилось, что после всего, что она наговорила с такой горячностью и отчаянием, Ревекка прячет взгляд. Ему казалось, что она что-то задумала. — Обещай.

Девушка поняла голову и посмотрела Айзеку в глаза. В них было нетерпение и та же злая насмешка, что в начале разговора.

— Я обещаю и я верю тебе.

Айзеку стало горько от этого взгляда, словно она нарушила атмосферу откровенности и близости, что царила между ними еще недавно. Он хотел отстраниться, но Ревекка вдруг притянула его голову к себе и поцеловала в губы. Затем, высвободив руку из его пальцев, пошла дальше по коридору. Услышав тихий, задушенный всхлип, Айзек не стал больше ни о чем спрашивать и просто поплелся рядом.

Ревекка остановилась и указала направление.

— Туда. Отсюда слышно голоса. Не заблудишься. Иди, — сказала она, не глядя на Айзека, сразу же повернулась и пошла в обратную сторону.

Ай­зек смот­рел ей вслед, ку­сая гу­бы. Он хо­тел бы­ло ок­ликнуть её, по­обе­щать, что возь­мет её с со­бой пря­мо сей­час, да­же под­нял ру­ку, но это бы­ло бы неп­равдой. Ему нуж­но бы­ло вре­мя, что­бы ра­зоб­рать­ся со всем этим, что­бы по­гово­рить с от­цом, что­бы ре­шить­ся. По­это­му Ай­зек опус­тил ру­ку, по­вер­нулся к Ревекке спи­ной и по­шел на зву­ки го­лосов. Ай­зек знал, что поступает правильно, но всё рав­но чувс­тво­вал се­бя под­ле­цом.

========== Глава двенадцатая. Последний царь илотов ==========

С гор Белшар-Уцур походил на торчащие вверх изъеденные артритом пальцы. Из-за сурового климата и недостатка подходящего места город застраивали скученно, а когда строиться вширь стало невозможно, город стал расти вверх. Устойчивость этой крайне неоднородной конструкции обеспечивала внутренняя сетчатая мембрана-перекрытие, связывающая здания между собой. Из-за неё эклектичный конгломерат казался единым строением — этаким лабиринтом-термитником, построенным без какого-либо архитектурного плана, и вообще без участия разума человека.

Белшар-уцур был слишком беспорядочен и нестроен, чтобы Абрахам мог бы заподозрить в нем замысел Великого Архитектора. «Без всякого сомнения, — думал он, оглядывая безвкусное, пёстрое строение, — Господин оставил это место и лишил илотов разума». В неуклюжей архитектуре Белшар-Уцура Абрахам видел результат действия инстинктов, подобных тем, что заставляют животных рыть себе норы, а насекомых выстраивать причудливые жилища. Только слепая потребность в защите и желание пустить пыль в глаза пышным и абсолютно нефункциональным оперением могли двигать людьми при строительстве подобного убожества, но никак не здравый смысл.

Абрахам еще больше укрепился в этом мнении, когда они въехали в черту города. Многие здания на окраине были наполовину разрушены и держались только за счет внешнего каркаса. От других остались только ржавеющие остовы с остатками бетонных стен. Некоторые блоки висели в воздухе на проводах, растянутых между опорами перекрытий. Люди, которыми кишели улицы, ничуть не тревожились по этому поводу — несмотря на то, что многие из уже были увечны и больны. Казалось, им нет дело ни до чего, кроме дикой пестроты, которой они себя окружали. Выглядели они броско и причудливо: респираторы, спасающие от пыли разрухи и выхлопных газов, сверкали ядовитыми цветами, грубые, металлические сочленения дешевых протезов были выставлены на показ, как нечто достойное восхищения, а мало что скрывающая, одежда блестела и переливалась в свете голограмм.

Абрахам снизил скорость и ехал теперь медленно, чтобы лучше рассмотреть местных жителей. Большинство из них не обращали внимания ни на него, ни сопровождавших его дулосов и Аарона. Хотя роботов в Белшар-Уцуре встречалось относительно немного, никого не удивляли амвелехские дулосы старой модели, если что и заставляло людей оглядываться и ретироваться, то только новые, блестящие гиппосы. Разглядывая этих жалких людей, похваляющихся своим безумием, и окружающую обстановку, от которой так и веяло нездоровьем и пороком, Абрахам с удовлетворением отметил, что был прав, оставив Айзека в Харане.

Свет солнца не проникал дальше верхних этажей, поэтому улицы были погружены в полумрак, освещаемый только голограммами и редкими лампами на стенах. Если бы Абрахам не знал точное время, он мог бы подумать, что солнце давно скрылось за горизонтом, и на город опустились сумерки. Вверху можно было разглядеть светлую полоску неба, но она терялась за стальным каркасом перекрытий, обезьяньими лазами, соединяющими верхние этажи зданий, и сотнями кабелей, провисающими между балками. Провода и черные, толщиной с человеческую руку, тросы ползли по стенам домов и тянулись к гудящим охладительным установкам и голографическим проекторам, воспроизводящим повсюду однотипные двухмерные картинки. Почти все голограммы в Белшар-Уцуре изображали Ликократа в образе той или иной ипостаси Господина или в свете царской славы — в золотой маске волка. Абрахам кривился от отвращения. Этот город был последней остановкой передпропастью.

Узкая колея между зданиями — язык не поворачивался назвать дорогой — была загромождена рухлядью, которую местные использовали для передвижения. Тут же между машин сновали люди и дулосы, отчего движение еще более замедлилось. Когда удалось продвинуться чуть вперед, Абрахам увидел по обеим сторонам узкого проулка торговые лавки с различными гаджетами, странными светящимися напитками и другими товарами, которые Абрахам не успел разглядеть, так как торговлю начали спешно сворачивать.

— Они думают, ты один из людей Ликократа, — пояснил Аарон через передатчик, когда Абрахам его об этом спросил.

— Люди Ликократа — кто они? Охрана? Полиция?

— Они же бандиты, они же и полиция. Они редко наведываются в эти районы, только если Ликократу что-то нужно от местных.

— Что здесь продают?

— Здесь, помимо необходимых в быту вещей, продают мелочевку — нелегальные лекарства, импланты, искусственные органы и слабые наркотики. Если забраться в квартал поглубже, можно найти намного больше: наркотики, проституток любого возраста, пола и вида, и даже настоящие органы. Впрочем, на последнее спрос небольшой, никому, кроме окружения Ликократа, они не нужны. Слишком дорого и непрактично.

Абрахам помолчал, обдумывая ответ, затем снова включил канал связи.

— Зачем им искусственные органы и импланты?

— Они надеются продлить себе жизнь, избавиться от болезней, стать сильными и вечно молодыми. Ликократу это удалось, он возомнил себя богом и продает бессмертие и вечную молодость тем, кто ему приглянется, в обмен на поклонение и служение. В трущобах обещают то же самое, но по более доступным ценам и в низком качестве. Чудеса Ликократа для бедняков. Чаще речь идет только о протезах и затылочных пластинах, которые, согласно рекламе, избавляют человека от любых переживаний и дарят вечное блаженство. Жизнь здесь не столько опасна, сколько скучна, поэтому на это идут очень многие.

Толпа всё росла, архонт хотел было отдать дулосу приказ очистить дорогу, но улочку вдруг оглушил пронзительный визг. Люди бросились в рассыпную, и уже через несколько минут дорога перед дулосами Абрахама опустела. Если не считать нескольких поваленных на бок гиппосов и обычных здесь грязи и мусора.

— Люди Ликократа, — коротко сказал Аарон в передатчик и отключился.

Подъехавшие гиппосы в отличие от уродливых переделок, валявшихся на дороге, были новыми, только с конвейера, и потому казались в этом обшарпанном квартале еще более вызывающими. С одного из них соскочил человек и пошел навстречу. Абрахам напряг зрение, чтобы его разглядеть, нажал клавишу отодвигающую экран и прижал в лицу кислородную маску. Парень, судя по движениям, был молод, но был каким-то дёрганым. Он совершал гораздо больше действий, чем это было необходимо. Его лицо закрывала маска-респиратор, вроде той, что использовал Аарон, но фильтр этой улыбался ощеренными зубами, а из височных и затылочных частей торчали трубки, подсоединенные к бронекостюму со спины. На поясе человека висел ксифос новейшей конструкции, с другой стороны ещё один, но куда более древний — с длинной рукоятью и длинным же, расширяющимся от гарды к острию металлическим лезвием. Это было ритуальное оружие илотов. Человек быстрым, точным движением отстегнул его от ремня и красивым взмахом рассек воздух. Абрахам не шелохнулся. Азимов Запрет с дулосов был снят, они могли стрелять на поражение при малейшей угрозе его жизни. Но Ликократов гоплит опустил свое оружие плашмя на землю, встал на колено и стукнул себя по груди кулаком. В этом жесте не было былой суетливости, наоборот, Абрахам отметил в нем особый шарм и благородство, присущие воинскому сословию. Не сводя с человека взгляд, архонт благосклонно качнул головой. Всё же здесь имели представление о приличиях. Поднявшись, гоплит повернулся, повел головой, разминая шею, и направился к своему гиппосу. Подняв кулак вверх, он сделал знак следовать за ними. Только в этот момент Абрахам заметил, что его наручи заканчиваются стальными когтями протеза.

В сопровождении почетного эскорта они двинулись через город. Спустя пятнадцать минут гиппосы Ликократовых гоплитов остановились перед высоким, ступенчатым зданием. Его стены были испещрены множеством окон и паразитическими наростами охладительных установок, отчего оно казалось еще более уродливым, чем остальные. Над массивным входом, похожим на кабину лифта, кружилась объемная голографическая голова Ликократа — в золотой волчьей маске и трубками золотистых проводов вместо шерсти.

— Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берет своё. Отец всех людей отпускает тебя с миром и велит наслаждаться последними днями, — услышал Абрахам звуковое сопровождение рекламы, сняв защитный экран и спешившись. — Будь всегда молод, весел и счастлив, последний человек. Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берет своё. Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берет своё.

Гоплиты Ликократа заняли места в лифте. Эгемон сделал знак механической клешней, приглашая в лифт гостей, сам зашел последним.

— …счастлив, последний человек. Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берет своё.

Двери лифта закрылись. Вопреки ожиданиям архонта, он двинулся не вверх, а вниз, и спустя несколько мгновений открыл двери в узкий коридор. Стены здесь были дополнительно укреплены металлом. Пройдя по коридору, гоплиты остановились у бронированных дверей, напомнивших Абрахаму о священной Агоре. Теперь на ней, должно быть, хозяйничали мятежники. Старый архонт по примеру Аарона сдвинул кислородную маску на лоб и разгладил бороду, насколько позволял стоячий ворот комбинезона. Будь на нем фюлакс, ему не пришлось бы переживать ни о покидающих его тело силах, ни о пагубных воздействиях среды, но одна мысль о синхронизации, о проникающих в мозг иглах, вызывала у Абрахама дрожь и необъяснимую ненависть. Он взял у одного из дулосов свою трость.

Эгемон повернулся к архонту и кивнул на дверь, но, когда вслед за Абрахам двинулся Аарон, он преградил тому дорогу и упер механическую руку ему в грудь. Не было никаких сомнений, что этой рукой он способен вырвать сердце илота за считанные секунды.

— Только архонт Абрахам. Ты жди здесь, — прорычал гоплит из-под респиратора. Абрахаму показалось, что оскал пасти на маске стал шире.

— С ним не должно ничего случиться. Так же как с моими дулосами, — сказал архонт, глядя в холодные кругляши окуляров его маски. — Угрозу его жизни и нарушение целостности моих машин я расцениваю как личное оскорбление.

— Будьте спокойны, архонт. Нам не нужны проблемы. Мы позаботимся о ваших спутниках со всем вниманием, — теперь у Абрахама не было сомнений, что человек за маской осклабился. — Великий Ликократ ждет.

Гоплит повторил свой приглашающий жест, и Абрахам, бросив взгляд на Аарона, который ответил ему кивком, вошел в раскрывшиеся перед ним двери.

Комната, в которой оказался Абрахам, была совсем небольшой. Ряд костюмов со знаками биологической опасности слева, душевая кабина в углу, узкий высокий стол и еще одна массивная дверь в стене напротив. Абрахам остановился в нерешительности и поглядел на девицу, которая разлеглась на столе, согнув ноги в коленях и положив правую руку на живот. Её почти голое, смуглое тело было исчерчено какими-то знаками от кончиков пальцев до шеи, но, похоже, было настоящим. На голове девушки был шлем амвелехского вирт-гоплита. На коже выступила испарина. Вдруг её пальцы выпрямились, она напряглась, задрожала всем телом, шумно выдохнула и снова расслабилась. Абрахам с отвращением отвернулся, шагнул к двери, надеясь найти панель управления самостоятельно, но ему тут же преградила путь ярко-красная голографическая надпись: [ΑΝΟΥΒΙΣ: ДОСТУП ЗАКРЫТ]. Завыла сирена. Девица села, сняла вирт-шлем со стриженной, как принято у виртов, головы и посмотрела на Абрахама. В черных глазах читались издёвка и любопытство.

— Отведи меня к Ликократу, девочка, — сказал Абрахам, стараясь скрыть раздражение.

— Что? — переспросила она.

Сирена выла так громко, что он понял её вопрос только по округлившимся губам. Абрахам нетерпеливо указал на надпись. Девчонка кивнула, спрыгнула со стола, и, оттеснив архонта в сторону, вызвала меню панели управления. Через некоторое время вопль сирены стих, и предостерегающая голограмма исчезла.

— Он там?

— Кто?

Абрахам вздохнул, расправил привычным жестом бороду, и только потом ответил.

— Ликократ. Оставь свои игры и отведи меня к своему царю, девочка.

— Мне двадцать семь лет, — улыбнулась девица, поправляя одежду на груди. — Я уже давно не девочка, архонт Абрахам.

Абрахам посмотрел на нее, не сразу сообразив, о чем она говорит, потом поглядел на нее внимательнее. Лицо с высокими скулами, лишенное детской округлости, которая еще не сошла с лиц Айзека и Ревекки, серьезный, проницательный взгляд выдавали реальный возраст. Миниатюрность и наглость, привычка переспрашивать и глазеть ввели его в заблуждение. Абрахам кивнул.

— В моем возрасте даже двадцатисемилетние женщины кажутся детьми, — сказал он. — Однако тебе не пристало вести себя, как ребенку.

Женщина опустила взгляд и сцепила руки перед собой, изображая смирение.

— Так ты проводишь меня к Ликократу? Разве не для этого ты здесь?

— Ты суров, Метатрон. Совсем, как мне рассказывали, — сказала она, не поднимая глаз, и поклонилась в пояс. — Прости за неподобающий прием. Если ты сообщишь об этом отцу, великому Ликократу, мне не избежать наказания.

— Поднимись, дитя. Я принимаю твои извинения и не расскажу об этом твоему отцу, — благосклонно ответил Абрахам. — Но мне не хотелось бы терять время здесь с тобой. Эти костюмы… в них есть необходимость?

— Нет.

Женщина разогнулась, поправила чёрный пучок волос на макушке, закрывая дыры от игл нейродатчиков на затылке, и набрала на панели код. Уголки губ подрагивали, будто она пыталась сдержать смех, но Абрахаму не было до этого дела. Ему нужен был Ликократ, он устал от лабиринтов Белшар-Уцура.

По просторному и тёмному помещению, открывшемуся за дверью, эхом раскатывался рокот машин, скрытых за низкими передвижными перегородками. В нос ударил резкий, химический запах, сквозь который настойчиво пробивался еще один — сладковатая тошнотворная вонь, которую любой распознает из тысячи, услышав хотя бы раз в жизни. Абрахам надвинул на лицо кислородную маску. Дышать стало легче. Не сходя с места, женщина указала вперед, потом направо, и архонт двинулся вдоль перегородок. Охладительные установки работали на полную мощность. В помещении было холодно, но отсутствие жары не приносило облегчения, наоборот, теперь Абрахам сожалел о нем. По его телу то и дело пробегала нервная дрожь. Монотонный гул машин прервался шумом похожим на бурление воды, где-то заработали поршни. Проходя мимо, Абрахам бросил взгляд в узкую щель между раздвижных стенок. Там стояла складная койка на колесах. Пустая. Это была лаборатория, у Абрахама больше не было никаких сомнений. Как и в том, что Ликократ выбрал подобное место встречи с какой-то целью. Похоже, это в крови илотов — выставлять свою грязь напоказ.

Когда внутренняя стенка низких передвижных перегородок закончилась, Абрахам повернул направо. И остановился. На столе, который из-за цветов и пышного убранства больше походил на алтарь неизвестной религии, под ослепляющим светом ламп лежал старик. Верхнюю часть черепа полностью заменяла пластина, из которой, словно длинные седые волосы, выходили толстые пучки перевязанных проводов. Руки и ноги, лицо, всё его немощное, худое тело было в трубках. Большинство из них перекачивали золотистую жидкость — в тело и обратно. Отняв на секунду маску, Абрахам понял, что запах разложения исходит от него. Гнилостный аромат смешивался с запахом цветов и химии и был почти невыносимым. Однако грудь продолжала равномерно подниматься. Заметив в теле несоответствие, Абрахам шагнул к столу и разгрёб тростью цветы. Некоторые части тела отличались от других пропорциями, оттенком и молодостью кожи. Архонт перевел взгляд на высохшее, морщинистое лицо, разрисованное такими же знаками, как тело встретившейся девчонки.

Абрахам переложил трость в левую руку. Правую он медленно протянул к лежащему старику. Пальцы подрагивали от отвращения, но он должен был проверить. Абрахам заставил себя опустить ладонь на вздымающуюся грудь. Вдруг что-то метнулось из тени на свет. Старик вздрогнул, отпрянул прочь и, как подкошенный, рухнул на пол. Пальцы разжались, и трость с звонким стуком покатилась по полу. Сердце мучительно сжалось, пронизывая болью всё тело, в глазах потемнело.

— Р-р-р-р… — ус­лы­шал Абрахам игривый го­лос. Комбинезон ца­рап­ну­ли чьи-то пальцы, но мгно­вение спус­тя вце­пились ему в пле­чи и ле­гонь­ко встрях­ну­ли. — Ар­хонт? Ты че­го это вы­думал? Не уми­рай, ар­хонт!

В го­лосе пос­лы­шались нотки страха. Ког­да тьма расступилась, Аб­ра­хам уви­дел пе­ред со­бой ту же женщину, что встре­чала его пе­ред ла­бора­тори­ей. Она си­дела пе­ред ним на кор­точках и тряс­ла за пле­чи. На её лице была царская маска Ликократа — вытянутая волчья морда со острыми, стоячими ушами. За­метив, что старик при­шел в се­бя, она стащила с себя маску.

— Из­ви­ни, ар­хонт. Не зна­ла, что так по­лучит­ся. Хо­тела нем­но­го по­весе­лить­ся, толь­ко и все­го, — она при­ложи­ла мас­ку вол­ка к ли­цу, что­бы про­демонс­три­ровать, в чем имен­но зак­лю­чалось ее за­дум­ка, про­рыча­ла, ца­рап­нув воз­дух сог­ну­тыми паль­ца­ми, за­тем от­ня­ла ее от лица и по­ложи­ла ря­дом с со­бой на пол. — Ты же не ум­решь, ар­хонт? Мы так не договаривались. Мне не нужны проблемы с Амвелехом.

— Кто ты? — Аб­рахам с трудом разлепил губы.

— Я — ве­ликий Ли­кок­рат, — от­ве­тила ма­лень­кая жен­щи­на, улыбаясь. — Эфор, пос­ледний царь и отец на­рода. Рад приветствовать тебя, первый архонт Амвелеха.

========== Глава тринадцатая. Мене, мене, текел, фарес ==========

Одышка мешала говорить. Боль мешала думать. Абрахам усилием воли заставил себя поднять руку. Накрыл кислородную маску ладонью, прижал её к лицу, другой рукой открутил вентиль подачи кислорода еще на полделения. Затем откинулся назад, на стену.

— Болит? — спросила женщина, назвавшаяся Ликократом. Она придвинулась ближе, заглянула в посеревшее лицо Абрахама. Старик ощутил прикосновение её бедра к своей руке. Эта женщина была слишком близко и слишком развращена, чтобы Абрахам мог ей это позволить. Он оттолкнул её от себя и сжал зубы, чтобы сдержать стон от сдавившей грудь боли. Помедлив, женщина встала и пошла прочь, шлепая босыми ступнями по холодному полу. Она вела себя так, будто была неуязвима для холода и болезней. Ликократ, возомнивший себя богом, оказался сумасшедшей девицей. Абрахам закрыл глаза.

Он на несколько минут отключился и пропустил её возвращение. Что-то острое впилось ему шею. Старик моментально пришел в себя, попытался отпихнуть руку с иглой, но девчонка знала, что делает, и надавила сильнее. То, что она вводила ему в вену, разжигало в крови пожар, заставлявший забыть о приступе.

— Проклятая илотка! Сука… — просипел он, борясь с женщиной, пытаясь вырвать иглу из своей шеи. Она толкнула его ладонью в грудь и наступила на него коленом. Абрахам не успел удивиться ее сноровке и силе. Она повернула его голову на бок, сжимая маску пальцами и вдавливая ее ему в лицо, и разом ввела весь препарат. Абрахама парализовало от внезапной жгучей боли, свело скулы и шею, он обмяк, не в силах больше бороться.

— Это лекарство. Оно должно снять боль, — сказала она, вставая и глядя на Абрахама сверху вниз. Он сполз по стене во время борьбы, и лежал теперь на боку у её босых ног. Скрюченные пальцы сжимали шею под подбородком, куда она сделала инъекцию, всклокоченная борода чуть окрасилась выступившей кровью и торчала из-за ворота во все стороны. Глаза были выпучены, как у выброшенной на берег рыбы. Женщина глядела на него спокойно, без тени злорадства. — Я не хотела тебя убить, архонт. Наоборот, я пыталась тебе помочь.

Абрахам не шевелился. Слова достигали его сознания с небольшим опозданием. Боль прошла, вместо нее появилась легкость, которую он не чувствовал в теле вот уже десятки лет. Он даже забыл об унижении и безобразной потасовке минутой раньше. Абрахам поглядел на посиневшие от холода пальцы ног женщины, на откатившуюся к стене трость, золотую маску, уставившуюся в потолок, и снова на аккуратные, замерзшие ступни. Он пошевелился на пробу, опасаясь, что грудную клетку снова сдавит тисками сердечного приступа, но боли не было. В мышцах покалывало, шею и затылок опоясывала приятная, тяжелая слабость. Абрахам оперся ладонями об пол и поднялся на четвереньки. Затем схватился за поручень стола, на котором лежал окруженный цветами мертвец, и, наконец, встал на ноги. Это заняло не меньше минуты. Свет от круглой хирургической лампы казался плотным и осязаемым.

— Что ты мне ввела? — спросил Абрахам, пытаясь сосредоточиться. В его голове будто включили прожектор, который выхватывал мысли из тьмы, делал их чёткими, контрастными, но вытеснял всё остальное. Абрахама охватило странное ощущение, что он вот-вот забудет о чем-то важном.

— Не всё ли равно? — ответила женщина совсем близко. — Я избавила тебя от боли и подарила несколько приятных минут. Ты должен быть мне благодарен, архонт.

— Дрянь… — ответил Абрахам, удивляясь тому, насколько легко слетели эти слова с губ. Он никогда не произносил ничего подобного вслух. — Грязная, маленькая сука. Это наркотик.

— Да, — ответила она просто.

Абрахам открыл глаза. Его пальцы гладили лепестки цветов в нескольких сантиметрах от почерневших пальцев трупа.

— Кто этот человек? Он давно мёртв, почему ты заставляешь его дышать?

— Это мой отец. Тот, кого ты желал видеть. Ликократ. Он — бог, он не может умереть навсегда.

— Тогда кто ты, безумная?

— Я вторая ипостась. Лилиэт, — в ответе послышалась издёвка.

Не в силах совладать с охватившим его вдруг гневом, Абрахам замахнулся на нее, но не достав, упал вперед и схватил трубки, торчащие из трупа Ликократа. Он хотел вырвать их, но трубки не поддавались. Абрахам повис на них, сжимая в кулаке.

— Святотатство, святотатство, святотатство! Вы забыли Господина и поклоняетесь мёртвым идолам. Безумцы, демоны, бесовские отродья… — заговорил он быстро, выплевывая слова как скороговорку и скаля зубы за прозрачной кислородной маской. Найдя точку опоры, Абрахам снова дернул трубки, и некоторые из них, те, что перекачивали жидкость, поддались и вывались из пазух. Вырвавшееся в след за ними зловоние окутало труп ядовитым облаком. Он отшатнулся от мертвеца. Из раскрытых клапанов на теле трупа медленно выступала коричневато-серая гнилостная масса.

— Святотатство! — заорал Абрахам в голос. Не помня себя, охваченный внезапной паникой, он ринулся прочь, но безумная маленькая женщина преградила ему путь.

— Ваша трость, архонт, — сказала она, глядя на него снизу вверх своими немигающими черными глазами.

Абрахам, задыхаясь от ужаса, замахнулся, чтобы её ударить, оттолкнуть со своего пути, но его ладонь застыла в нескольких сантиметрах от ее лица. Он зажмурил глаза, пытаясь вспомнить кто перед ним и что произошло. Почему он, Верховный жрец Амвелеха, хотел ударить эту женщину. Абрахам почувствовал, как она берет его занесенную для удара ладонь и прислоняет её к щеке.

— Хэйгар? — он открыл глаза. Женщина смотрела на него, прижимая его ладонь к своей щеке, затем подвинула его руку к губам и облизала его пальцы. Её язык был неприятно мягким и склизким, но архонт не отдернул руку. Что-то далёкое и сладострастное отозвалось в его памяти, переворачивая душу верх дном.

— Ваша трость, архонт Абрахам, — женщина вложила в его ладонь трость. — Моё имя — Лилиэт. Я ипостась Ликократа, последний царь илотов. Сосредоточьтесь. Сконцентрируетесь на каком-нибудь нейтральном физическом ощущении, и вам станет легче.

Абрахам сжал трость, не сводя глаз с лица женщины.

— Нам пора, архонт Абрахам. Оставаться здесь становится невыносимо.

Дальнейший путь почти выпал у него из памяти. Мысли путались, эмоции захватывали полностью, так что он с трудом мог вспомнить, что происходило минуту назад, или, наоборот, воспоминание становилось таким реальным, будто происходило с ним здесь и сейчас. Опираясь на трость он шел туда, куда его вела женщина. Пытаясь следовать её совету, он считал шаги и надеялся, что переживет этот день и не лишится рассудка.

«Эан мэ элпитай… » — шепча про себя молитвы, архонт глядел только перед собой, на рукоять трости и туда, куда ступают его ноги.

— Скоро действие станет слабее. Я не хотела тебя отравить. Каждый здесь имеет привычку к подобным лекарствам, — сказала женщина. — Ты готов говорить о том, ради чего явился сюда?

Абрахам поднял голову. Они были в просторном белом зале с колоннами и искусственными водопадами. В центре находился большой заполненный водой бассейн, а на ведущих к нему ступенях сидели или лежали люди. Почти все они были обнажены и прибывали в каком-то отупляющем опьянении. Один из мужчин в другом конце зала поднял руку, и Абрахам узнал в нем Аарона, он сидел на бортике бассейна, рядом с ним смеялась какая-то женщина. Он один из них, вдруг понял архонт. Россказни про Серуха — всего лишь способ втереться в доверие, чтобы завладеть тайной Театра, воспрепятствовать свершению Завета. Нужно было убить его еще тогда, когда он повёл Айзека на станцию. Абрахам отвернулся, чтобы не выдать свое понимание. Лилиэт тоже заметила жест илота из Харана и теперь улыбалась. Все илоты заодно. И не только они. Кто-то из Амвелеха стоит за ними. Ямвлих? Терапевт? Или может быть в этом уже замешан и Исмэл? «Они хотят убедить меня, что он и есть Тэкнос… Он, а не Айзек. Еретики…»

— Сколько? — Абрахам снял кислородную маску и разгладил бороду, глядя только перед собой.

— Срок действия? Я не знаю. Несколько часов, но ты привыкнешь, Святейший. Нужно отпустить себя, и тогда страх ослабнет. Это пир в твою честь, о делах можно поговорить и утром.

Красивый, стройный юноша подал ей какой-то напиток, и она протянула его Абрахаму.

— Выпей это. Опьянение поможет тебе расслабиться. Ты перестанешь зацикливаться на контроле.

Но Абрахам откинул её руку.

— Как хочешь, — Лилиэт сама осушила бокал.

— Сейчас, — сказал архонт, снова уставившись перед собой несфокусированным взглядом. Он пытался взять под контроль отяжелевшие мысли.

— Что? — Лилиэт присела к бассейну и окунула ладонь в воду.

— Мы поговорим сейчас и после я покину твой богомерзкий город.

— Если ты этого хочешь, — она разделась, затем плавно опустилась в воду.

Сложив руки на бортике, она поглядела на Абрахама. Он стоял на прежнем месте, только расстегнул комбинезон, вытащил кулон в виде пирамиды и сжал его в ладони. Один из служителей предложил ему плетеное кресло, и Абрахам с благодарностью опустился на него, прислонив трость рядом. Несколько минут он молчал, о чем-то думая и отдыхая.

— Это ложь. Ересь.

— Что именно?

— Всё — ты, твой отец, твоя религия.

Лилиэт улыбнулась.

— Это не религия. Я не верю в это. Нет никаких богов и нет никакой правды. В них нет никакой необходимости. Есть только иллюзии, которые создают люди. Я думаю, единственный бог на этой планете — это сам человек. Тот из людей, кто способен так о себе заявить и создать вокруг себя иллюзию, который увлечет за собой остальных. Люди Белшар-Уцура вольны выбирать верить им в божественную природу Ликократа или нет, но они достаточно умны, чтобы благодарностью принимать то, что им предлагают, и не задаваться вопросами, на которые нет ответа.

— Это еще хуже. Безбожники, — Абрахам надавил пальцами на веки, голос его звучал устало, — поклоняющиеся мертвому тирану ради забавы.

Лилиэт повернулась к Абрахаму спиной.

— Да, это забавно. Ликократ был в своем роде мечтателем и идеалистом. Он заставил поверить всех в свою одержимость, чем не религиозный лидер?

— Ликократ был куском дерьма, — сказал архонт, и Лилиэт рассмеялась.

— Под кайфом даже ты становишься человеком, архонт, — она сделала знак служителю бассейна, и тот ей принес новый напиток и закуски. Когда он ушел, Лилиэт вылезла из бассейна, стряхнула с себя воду и присела на колени у ног Абрахама. — Ликократ совсем не был святым, в этом ты прав, скорее, он был психопатом. А торговля с Амвелехом и некоторые взаимовыгодные услуги, о которых ты, первый архонт, могу поспорить, никогда не хотел бы ничего знать, сделали его одержимым. Ликократ пережил сотни операций, испробовал на себе все способы протезирования и имплантации. Он хотел быть богом, юным и прекрасным, бессмертным и беспечным богом. Но, — она ухмыльнулась одной стороной рта, так что стали видны её зубы, — его мозг сгнил раньше, чем он успел найти свой эликсир бессмертия. «Препарат» уничтожил его нервную систему.

— Препарат?

— Кикеон, — щека жреца дёрнулась, словно от нервного тика. Он с ненавистью посмотрел на Лилиэт, которая взяла что-то с блюда. — Концентрат неочищенного аргона-хюлэ. Ликократ знал, что ты принимаешь его, чтобы общаться с Господином, — она отправила плод себе в рот и облизала пальцы, потом вытерла их об себя. — Учитывая, сколько всего он перепробовал, с его стороны было наивно верить, что галлюцинации из-за кикеона и есть явление Господина, но он в это верил. Ты должен его понять, Метатрон, Амвелех для нас всегда был недостижимым царством небожителей. Даже сейчас, как бы я не ненавидела тебя, как бы не пыталась презирать твое высокомерие, я не могу быть к тебе равнодушной. К тебе и к тому, что стоит за тобой.

Она посмотрела на Абрахама.

— Я только архонт и жрец, не император и не божество, подобное тому, за которое вы выдаете Ликократа, — откинувшись на спинку стула, Абрахам прикрыл глаза ладонью от света и смотрел на обнаженную женщину, сидевшую у его ног. Челюсти расслабились. Мысли текли вяло и спокойно. Он вдруг действительно начал получать удовольствие от происходящего.

— Нет, ты хозяин. Ты мой господин, — сказала Лилиэт, странно улыбаясь. — Я много думала об этом. Связь хозяина и раба прочнее, чем кажется. Она проникает в кровь, меняет сознание. Особенно если хозяин добр и прекрасен, если он долгие и долгие годы заставляет видеть в себе воплощение святости, а всё, что есть в твоей жизни плохого — нищета, голод, рутина, насилие — в этом виноват только ты сам. Ты должен жаждать любви, которой по определению не заслуживаешь. Хозяин внезапно бросает тебя на смерть и скрывается в своем рукотворном раю, но ты не смеешь роптать, потому что ты низок и недостоин. Потом с течением времени ты понимаешь, что тебя водили за нос, любовь становится ненавистью, но освободиться ты все равно не в силах. Комплекс неполноценности, взращиваемый в тебе годами, держит тебя на привязи, как хорошо вышколенного пса. Что бы мы не делали, архонт Абрахам, как бы не пытались освободиться, даже путем саморазрушения — над всем нависает тень великого Амвелеха. Наш Господин, наш Абсолютный Бог — это Амвелех, он — наша религия, наше чаяние и одержимость.

— Абсолютный бог непостижим, — Абрахам взирал на Лилиэт спокойно, чуть склонив голову на бок. — Но Амвелех — одно из его воплощений. Если всё так, как ты говоришь, ты еще можешь спасти свой народ. Разве ты не видишь? Это не более, чем бессмысленный бунт против тех, кто вас вскормил. Юношеский протест против отца. Каждый ребенок проходит через это, дело только за тем, чтобы понять необходимость…

По мере того, как архонт говорил, губы девушки раздвигались всё шире, наконец, она расхохоталась в голос. Услышав смех, Абрахам смолк, но выражение его лица не изменилось. Оно по-прежнему выражало отеческое внимание и заботу.

— Вероятно, мои слова не вызовут в твоем сердце ответа, но я скажу то, что должен. Я сожалею о своей резкости несколькими… часами раньше. Сожалею и о том, что мы, по твоему выражению, бросили вас. В этом нет вашей вины. Это грех Амвелеха.

Плечи Лилиэт дергались вверх-вниз, в смехе прорезались взвизгивающие истерические нотки. Она закрывала рот ладонью, будто заставляя себя прекратить, но тут же взрывалась новым приступом хохота. Наконец, она замолкла, взяла бокал и осушила его до дна. Потом смахнула выступившие на глазах слезы. Не поднимаясь с колен, она подползла к Абрахаму ближе и положила голову к нему на колени. Старик не оттолкнул её.

— Ты великодушен, Святейший. Ты берешь вину на себя. Сделай и второй шаг: скажи, что ты меня любишь такой, какая я есть, великую грешницу и блудницу. Скажи, что прощаешь меня, недостойную. Я буду тебе послушной, — она нашла руку архонта и, не глядя на него, поднесла ее к губам, — я буду твоей рабой. Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я целовала тебе ноги? — она прижалась к старику всем телом, потёрлась об него и сползла ниже. Обхватила его ступни руками. Абрахам отпихнул её. Он сделал это без злобы, совсем легко, но Лилиэт, будто ждала этого и упала навзничь. Она повернула лицо к Абрахаму, закинула руки за голову и развела колени в стороны. Структура из чёрных прямых многослойных контуров, нарисованная на её теле, струилась по животу и ногам, сосредотачиваясь в паху.

Абрахам смотрел на неё несколько секунд, потом вздохнул и покачал головой.

— Я слишком стар для этих игр, девочка. Оставь это. Ты еще не готова к настоящему разговору. К ответственности за себя и тех, кого ты по какому-то странному стечению обстоятельств возглавляешь.

Он оглядел зал. Способность мыслить здраво вернулась, он снова ощущал себя хозяином ситуации. Сознание всё ещё было затуманено наркотиком, но Абрахам больше не опасался, что утратит над собой контроль. Присутствующие в зале занимались своими делами, никто, включая Аарона, не смотрел в их сторону. Многие вели себя не лучше той, что называла себя их царем. Всюду царил вялый, ленивый разврат под отупляющим действием наркотика. Не было никаких сомнений, что даже если бы он овладел этой бесстыдно предлагающей себя девицей прямо у них на глазах, никто не обратил бы на это внимания. Знали ли эти люди, что она и есть их царь, их «бог» Ликократ? Абрахам перевел взгляд на Лилиэт и понял, что она была права: едва ли для них это имело хоть какое-то значение. Их не интересовала правда.

— Люди, которых похитили из Харана по твоему приказу, где они?

Лилиэт свела колени вместе, но осталась лежать на месте, подложив руки под голову. Лицо ее было бесстрастно, будто вся эта сцена только что, её истерика и хохот были плодом его воображения.

— Ты их увидишь, когда придет время, — ответила она. — Я знаю, что с тобой один из этих фанатиков-страдальцев. Наверное, они порассказали тебе невесть что, но тебя наши дела с Хараном не касаются.

— Твой отец велел казнить их учителя, Серуха. Он был моим другом.

— Того, кто называл себя Философом? — Лилиэт перевернулась на бок, будто и правда заинтересовалась разговором. — Разве Амвелех не приговорил его к казни еще раньше? Ликократ продемонстрировал свою лояльность Амвелеху. К тому же, судя по тому, что мне рассказывали о Философе, он был мучеником, значит, Ликократ оказал услугу и ему, и его последователям. Ничто так не возвышает, как несправедливая мученическая смерть. Благодаря Ликократу учение Философа живет.

Абрахам поморщился.

— Криптии тоже для этого?

— Мы мыслим одинаково, архонт, — улыбнулась Лилиэт. — Если бы ты был честен с собой, мы бы поладили. Да, я вернула этот старый добрый обычай, чтобы их укрепить веру. Страдание очищает, особенно такое благородное и искреннее — во имя добра и справедливости. Мученик должен мучиться, разве нет? Это самое прекрасное, что я могу для них сделать.

Она рассмеялась.

— Кто сообщил тебе о моем прибытии? — спросил Абрахам, спустя некоторое время.

— Наши общие амвелехские друзья, кто же еще?

— Терапевт? — он помедлил, — Исмэл?

Женщина села и медленно обвела каждый палец на обеих ногах. Она тянула время, но Абрахам не прерывал её занятия и молча ждал ответа.

— Слишком много вопросов для того, кто никогда не хотел ничего знать, — сказала она наконец, вскинула голову, поглядела на Абрахама лукавыми, раскосыми глазами, затем встала и подошла к бортику бассейна, повернувшись к нему спиной. — О том, что происходит здесь с твоего молчаливого согласия.

— Я устал от игр, девочка.

— Разве не таков договор? — Лилиэт повернулась в профиль. Свет красиво очерчивал её фигуру — упругую грудь, округлые бёдра. По смуглому, исчерченному черными знаками, обнаженному телу плясали зайчики, отраженные от бликов на воде. — Я даю всё, что вы просите, не задаю вопросов. Делаю вид, что ни меня, ни Белшар-Уцура, ни предмета договора на самом деле не существует. Вы щедро оплачиваете оказываемые вам услуги и моё молчание. Так было всегда. Ты, Святейший, никогда не желал ничего об этом знать, а теперь требуешь ответы?

— Незаконная добыча аргона-хюлэ не входила в этот договор.

— О, тебе рассказали об этом в Харане? Самую малость, от этого не обеднеете, — Лилиэт обернулась полностью. Она больше не смеялась. Напротив, глядела на архонта внимательно. — Вот мы и подошли к самой главной тайне. Тайне тайн, — она помедлила, что-то для себя решая, потом заговорила вновь: — Но я вижу, ты знаешь, о чем идет речь, архонт Абрахам, но знают ли об этом другие? Они так легко распоряжаются аргоном-хюлэ, что у меня закралось подозрение, что нет. Вырождение! Отсутствие наследников! Вот что их волнует, но дело гораздо серьезнее, не так ли архонт? Ваши колодцы неуклонно пустеют.

— Это угрожает и тебе.

— Мне? О, нет. Я лишусь некоторых приятностей, но жизнь останется прежней. Мы в дерьме, архонт, куда нам еще падать? Но кто знает, не окажете ли вы всем услугу, перестав существовать.

— Этого не будет, — Абрахам сдвинулся в кресле, меняя положение.

— Как знать. Я терпелива. Мне ни к чему противостояние с могущественными врагами, но если я дождусь их смерти, не означает ли это полную победу? У меня есть то, чего нет у вас, — люди, способные размножаться. Даже если тысячи погибнут от голода, сотни останутся жить. Чем хуже условия, тем интенсивнее размножение. Даже в Харане плодятся как кролики. Мы уже через это проходили, мы пережили один конец света, выживем и во втором. Сейчас силы не равны, я червь рядом с тобой, архонт Абрахам, но когда вы все будете гнить в своей пирамиде, когда ваши технологии станут бессмысленной грудой металла, тогда я построю новое царство. Новый Эдем.

— Это ложь, — лицо Абрахам исказилось от гнева, но он совладал с собой. — Не произноси слов, значения которых не понимаешь.

— Новый Эдем, царство людей-полубогов, в котором воскреснут мёртвые, которых мы любили. Как знать, возможно, и Ликократ воскреснет. Тогда ложь, в которой ты меня обвиняешь, станет правдой.

Лилиэт замолчала, с удовлетворением глядя, как по лицу старого архонта растекается мертвенная бледность.

— Ты веришь в воскресение мёртвых, Святейший? А в гибель старых богов?

Абрахам сидел не шевелясь. Он коснулся переносицы, надеясь, что всё это действие наркотика, галлюцинация, морок, но знал, что это не так.

— Кто? — спросил он, поднимая на Лилиэт тяжелый взгляд. — Кто сказал тебе о пророчестве? Терапевт? Ямвлих? Мой… сын?

— Хорошо, — согласилась Лилиэт и, забыв, что собиралась искупаться, подошла к Абрахаму и села на прежнее место. — Я скажу тебе. Все они жаждут твоего возвращения, архонт. Особенно теперь, когда твой старший сын уничтожил Шестерых и не где-нибудь, а на священной Агоре. Ты последний из Внутреннего Круга, теперь Исмэлу нужно от тебя то, чего он не смог добиться от остальных. С другой стороны, Терапевт также ждет твоего возвращения, но из других побуждений. Я бы назвала это любопытством. Но те, кто боятся твоего отсутствиям и твоей миссии больше других, — это твои братья, жрец. Ни Терапевт, ни твой старший сын, не верят в твою миссию, им плевать, чем ты тут занят. Но твои браться и сестры по вере, думают, что полученный завет очень важен. Они верят, что он может изменить всё. Воскресить мёртвых, заполнить пустые колодцы, возродить старых богов.

Абрахам молча смотрел на Лилиэт. Он сцепил пальцы и внимал каждому ее слову.

— Но они не верят тебе. Они подозревают, что твой старший сын действовал по твоей указке. Слишком удобный момент ты выбрал, чтобы навестить Белшар-Уцур. Как знать, быть может, ты всё же не прочь примерить лавры Императора? Или даже бога? Старики-жрецы боятся, что ты нашел выход для одного себя. Для себя и своих сыновей, может быть, для одного, младшего сына. Их можно понять. Они создали себе рай, а потом сообразили, что заперты в нем. Всё, что происходит снаружи, вызывает в них ужас. Даже если бы ты отправился в пустыню, чтобы справить нужду, ты стал бы для них врагом и потенциальным предателем. Ты оставил их наедине с «садом», они боятся, что в конце времен поплатятся за всё.

Лилиэт улыбалась.

— За всем стоит Ямвлих?

— Я сказала тебе слишком много, архонт. Для меня будет удовольствием предоставить эту загадку решать тебе самому. Ты мне нравишься. Ты отличаешься от остальных. Пусть ты старик, но ты — мужчина. Хотела бы я увидеть твоих сыновей.

— Я не позволю тебе сорвать ритуал, — сказал Абрахам, понимая, что едва ли сможет противостоять Лилиэт на её поле. Она оказалась куда более осведомленной о происходящем в Амвелехе, чем он мог себе представить.

— Делай, что велит тебе твой Господин, жрец. Я сделаю то, что велит мне моя воля.

Разговор был окончен. Лилиэт отправилась купаться, оставив архонта размышлять над её словами. На несколько минут Абрахам задремал, а когда проснулся, женщина сидела на плитах у его ног и ела виноград. Она смотрела перед собой, о чем-то задумавшись, и теперь действительно выглядела на свой возраст.

— Ты правда его дочь? — спросил Абрахам.

— Да, — ответила она, не оборачиваясь. — Ликократ питал слабость к маленьким девочкам.

Комментарий к Глава тринадцатая. Мене, мене, текел, фарес

Название отсылает к библейскому преданию о пире вавилонского царя Валтасара (Бел-шар-уцура), во время которого из ниоткуда появилась рука, начертавшая на стене “Мене, мене, текел, фарес” (или упарсин), что предрекало скорую гибель его царству. Буквально: «мина, мина, шекель и полмины» (меры веса).

“Ликократ” с др. греческого “власть волка”.

========== Глава четырнадцатая. Да не усну сном смертным ==========

Абрахам расслышал слова Аарона, но не открыл глаза. Лилиэт знала, что он не спит, но не подала виду. Вернувшись после очередного купания, она стянула с архонта обувь и начала массировать его большие ступни. Абрахам не противился. Её мягкие прикосновения вкупе с новым этапом наркотического опьянения погружали в легкий, приятный транс. Он вспомнил времена, когда у него была любимая наложница, а жена Сарра еще не стала самовлюбленной и холодной сукой. Амвелех тогда был другим.

— Кто ты? Что с архонтом? — повторил Аарон.

— Шлюха. Лучшая в Белшар-Уцуре, — ответила Лилиэт, разминая сильными нажатиями грубую кожу подошв старика. — Ликократ предоставляет своим гостям только самое лучшее. Архонт Абрахам отдыхает. Что тебе за дело, харанец? Тебе не понравилась твоя женщина?

Аарон не ответил. Абрахам, не открывая глаз, ждал продолжения. Возможно, это был спектакль, но теперь, когда действие наркотика ослабело и к нему вернулась способность мыслить, Абрахам подумал, что, вероятно, поспешил с выводами насчет этого илота.

— Архонт встретился с Ликократом?

— Да, — ответила женщина, хотя Абрахам ожидал, что она уйдет от ответа.

— Я могу увидеть его?

— Ты спрашиваешь об этом у меня? Ты полагаешь, Ликократ спрашивает совета у шлюхи, с кем ему видеться, а с кем нет?

Аарон вздохнул, словно и не ждал от нее другого ответа, но попытался снова:

— Я ищу кое-кого. Может быть, среди наложниц Ликократа появились новые девушки? — он помедлил. — Или мальчик лет двенадцати?

Лилиэт прекратила свои поглаживания, и Абрахам открыл глаза. Она сидела на прежнем месте у его ног, поставив его левую ступню себе на бедро. Черная линия на её коже уходила под его большой палец с грубо остриженным твёрдым ногтем и тянулась к ничем не прикрытому паху. Аарон стоял за её спиной и смотрел в сторону.

— Вы желаете со мной уединиться, Святейший? — спросила Лилиэт у Абрахама тоном потаскухи. Лукавые раскосые глаза намекали на признаки этого желания у архонта. Старик покачал головой, подтянул расслабленное тело, принимая более удобное положение на твердом, неудобном кресле, и вытащил ступню из рук женщины.

— Нет. Лучше обуй меня, дитя. Мне тяжело наклоняться, — сказал он, невольно подыгрывая ей. — Ответь ему, если можешь. Я тоже хочу знать об этих людях. Ликократ обещал мне, что мы их увидим.

Лилиэт качнула головой, растягивая губы в улыбке. Казалось, выполнять приказы ей доставляет столько же удовольствия, сколько архонту их отдавать. Выдавая себя за шлюху, она ничуть не лукавила.

— Ликократ выполнит свое обещание, — сказала она, обувая Абрахама. — Но вам придется подождать.

— Я немогу ждать. Все дела с Ликократом решены, я должен вернуться в Харан.

Вспомнив о сыне и предстоящем жертвоприношении, Абрахам помрачнел, устыдился самого себя и общества этой женщины. Как только Лилиэт закончила, он встал со стула, спрятал священную пирамиду под комбинезон и застегнул наглухо ворот.

— Я останусь в Белшар-Уцуре и постараюсь всё выяснить, — обратился Аарон к архонту, но тот покачал головой.

— Ты не узнаешь ничего, сверх того, что мы узнали от этой женщины, — Абрахам не смог скрыть своего раздражения. Он был зол на себя за то, что поддался чарам этой женщины. — Я бы предпочел, чтобы ты сопровождал меня обратно в Харан, Аарон.

Услышав имя, Лилиэт подняла голову, посмотрела на Абрахама с легким недоумением, потом оглянулась на харанца и оглядела его с ног до головы. Тот не обратил на её внезапный интерес никакого внимания.

— Хорошо, — после недолгого раздумья ответил он.

Лилиэт улыбнулась и подняла руку, указывая пальцем на двери.

— Выход там. Вы ещё увидите тех, кого ищете, — хотя эти слова, скорее всего, ничего не значили, Абрахаму не понравилось то, как они были произнесены. — Будьте осторожны в пути, Святейший.

Не удостоив её ответом, архонт зашагал к выходу, сильно налегая на трость. Его вдруг охватило беспокойство, причины которого он не понимал. Отныне ничего не препятствовало свершению завета.

— Больше откладывать нельзя. Завтра ранним утром свершится, — сказал он вслух, будто желая убедить в этом самого себя. Абрахам вызвал в памяти образ кричащего Айзека с распоротым горлом, явившийся ему в Нэосе, чтобы сбросить с себя наркотическое оцепенение. Он хотел, чтобы вернулась душевная боль, а с ней реальность. — Завтра всё будет кончено. Ничто другое не имеет значения.

***

Айзек был рад остаться в Харане. Любопытство, страх, сомнения, жажда получить ответы, что еще несколько часов назад заставили бы его последовать за отцом даже вопреки его воле, теперь казались Айзеку мальчишеством. Сейчас, когда он знал, что гибель мира близка и неминуема, его вдруг охватило фаталистическое равнодушие к собственной судьбе и ко всему тому, что раньше казалось таким важным. Это не было отчаянием или ощущением бессилия перед надвигающейся бедой, наоборот, Айзек чувствовал в себе бьющую через край энергию жизни. Полнокровные, живительные силы молодости не позволяли ему поверить в смерть и небытие, Айзек просто не хотел больше думать о том, что изменить нельзя. Последние сомнения утратили над ним власть, стоило ему взять руку Ревекки и сказать ей, что он остается с ней ещё на время, что вместе они решат, как убедить его отца, архонта Абрахама, взять её с собой в Амвелех. Надежда в потухших было глазах девушки наполнила его решимостью.

— Я возьму тебя в жёны, и мы продолжим прерванный род Амвелеха. Тогда все поймут, что вы, илоты, — наше благословение и надежда. Быть может, Господин даровал Метатрону Откровение, чтобы мы встретились. Они поймут, что пропасть, разделяющая наши народы, — только призрак, пустяк, и жители Харана найдут в Амвелехе приют и заслуженное избавление.

Айзек не верил сам себе, но был воодушевлён своим гладко разворачивающимся планом и старался не замечать грусть и сомнение на лице Ревекки. Она молчала, но всегда улыбалась и крепко держала его за руку. Она самовольно отказалась от положенной ей после полудня работы и снова пошла вместе с Айзеком за водой, только потому, что он не хотел слоняться без дела, когда все вокруг работают. Когда голоса деревни остались далеко позади, Ривка остановила его и долго целовала, касаясь ладонями его груди. Айзеку это нравилось, и хотя жреческие каноны требовали от него строгого поста и воздержания перед исполнением таинства завета, он не находил в себе силы им следовать и успокаивал себя тем, что писались они давно и не учитывали реального положения дел. В присутствии Ревекки он забывал обо всем. Даже мысль о собственном отступничестве его больше не тревожила.

— Я решила, что скажу тебе всё, ещё там, у ручья. Когда ты схватил меня за руку и велел встать с колен. Я подумала, что ты не такой, как все, что ты поймёшь меня. И ты смутился, значит не злой и не притворщик, — сказала Ревекка, когда они в очередной раз шли по грунтовой дороге к ручью, толкая перед собой повозку с пустыми пифосами. Она смотрела себе под ноги, на облачка рыжей пыли, поднимающиеся из-под колес.

— Тебе правда здесь так плохо? — Айзек шел рядом, глядя на её склоненную голову и подпрыгивающие у щек кудряшки. Плечи Ревекки поднялись, заострились, потом опустились, расслабились.

— Нет… не знаю, — она пожала плечами. — Я тебе не врала, но мне часто говорят, что я преувеличиваю и ошибаюсь, поэтому и я сама не знаю. Может быть, это только со мной что-то не так. Мне душно здесь, тесно, я сама себе не верю.

Ривка замолчала, но через несколько шагов заговорила снова.

— Мне уже шестнадцать, и я точно знаю, как сложится моя жизнь. Я бу­ду ра­ботать, бояться и ро­жать де­тей, по­ка не ум­ру. И это вызывает во мне столько злости! — она повернулась к Айзеку, но в её глазах была, скорее, мольба. — Я не хочу жить, как они. Пусть меня считают гордячкой, пусть думают, что я ослеплена детскими фантазиями, но я не хочу такой жизни. Я хочу увидеть что-то другое. Я даже думала о том, чтобы са­мой отправиться к Ли­кок­рату! — Ревекка вдруг зло усмехнулась. — Хо­тя бы не нуж­но бу­дет бо­ять­ся его всю жизнь. Са­мое худ­шее уже про­изой­дет.

— Этот Ликократ, почему он это делает? Почему держит вас в страхе? Вы же такие мирные.

— Этот мир да­ёт­ся нам боль­шой ценой, — Ревекка отвела взгляд. — Он означает мученичество и жертву. Иног­да я не по­нимаю, за­чем жен­щи­ны про­дол­жа­ют ро­жать. За­чем про­из­во­дить на свет де­тей, ес­ли мир так жес­ток к ним? Раз­ве это не эго­изм? Раз­ве это не жес­то­кость? Об­ре­кать на смерть и стра­дания невинных и слабых — раз­ве это не зло? «Де­ти — ве­личай­шее чу­до», «жизнь — это чу­до», твердят они, но как я мо­гу в это по­верить, ви­дя, как они уми­ра­ют? От голода, от болезней. Под обвалом. Я хотела спросить жреца, куда в таком случае смотрит Господин, но знаю, что он ответит.

— Что?

— Что Господин с ними и что мёртвые покойны и счастливы. Но зачем вообще было жить?

— Это же суеверие. Люди умирают навсегда, только лучшие из них вернутся в конце времен вместе с Господином. Они воскреснут и будут жить вечно, — сказал Айзек, вспоминая теологическое учение. — Перед этим на планету вернутся боги. По крайней мере так гласит пророчество.

— Лучшие из кого? — Ревекка посмотрела на Айзека, щеки ее чуть покраснели. — Лучшие из Харана? Из Амвелеха? Или, может быть, из Белшар-Уцура? Ликократ, между прочим, считает себя богом. Не отвечай, я знаю ответ. Философ ничего не говорил о посмертном воздаянии, никто не скрывает, что это сказки для малышей. Философ учил, что добро должно совершаться только во имя добра, а не ради награды. Мы живем так не ради Господина и даже не ради Философа. Я думаю, что мы живем так — безропотно принимаем беды, обиды и поругание — только из самодовольства. Из сознания собственной правоты и непогрешимости. Среди нас много таких, кого прямо-таки рас­пи­ра­ет от самодовольства, ког­да они ду­ма­ют о том, что не со­вер­ши­ли в своей жиз­ни ни од­но­го прос­тупка, ни ра­зу не от­ве­тили злом на доб­ро, и да­же злом на зло! Это ли не удивительно? Это ли не прек­расно? Об­ра­зец для под­ра­жания! Святость! Именно это дает нам силы ух­мы­лять­ся в ответ на обиду, тер­петь и смеяться, ког­да бь­ют и на­силу­ют. Пле­вать в ли­цо обидчикам сво­им пос­лу­шани­ем! Вот во что мы ве­рим. Вот под­виг! Мы не от­ве­чаем на зло, мы при­нима­ем по­щечи­ны, но как мы их при­нима­ем! С гордостью!

Прищурив глаза, Ревекка глядела на Айзека.

— Это же прек­расно, ска­жи? Прав­да прек­расно?

— Да… — сказал он, не совсем понимая, о чем она его спрашивает.

— А прекрасно ли с вызовом и гордостью гля­деть, как уво­дят тво­его ре­бен­ка? Когда насилуют и убивают твою жену?

— Я не знаю. Наверное, нет. Я никогда об этом не думал.

— Но мы имен­но та­кие, в этом мы на­ходим уте­шение — в собственной непогрешимости. Раз­ве это чес­тно? Зна­ешь, что я ду­маю? Без­дей­ство­вать, ког­да те­бя оби­жа­ют, не мстить — это, прав­да, тре­бу­ет му­жества. Может быть, это действительно под­виг. Но смот­реть, как изби­ва­ют дру­гих, ког­да ты мо­жешь их спас­ти це­ной сво­ей бла­гочес­ти­вой ду­шон­ки — вот это уже мер­зость и трусость! Знать, что ник­то не по­шеве­лит и паль­цем, да­же род­ной отец и мать, воз­люблен­ный, ко­торый вче­ра приз­на­вал­ся те­бе в веч­ной люб­ви, — это мер­зость! Но другие этого не понимают, и даже попытайся ты кого защитить, тот, кого ты спас, первый же на тебя и обрушится, покрутит пальцем у виска и назовет эгоисткой.

— Так бы­ло с то­бой? — спро­сил Ай­зек.

— Нет, не со мной. И я ненавижу себя за это. Даже в этом я дитя Харана — я должна страдать и принести себя в жертву, иначе не буду счастлива. Это замкнутый круг, культ страдания и боли.

Ревекка замолчала. Айзек взял её руку, второй крепче ухватив раму уродливой повозки, которая теперь сама ехала по склону, и ее только приходилось удерживать от разворота.

— Поэтому мне надо бежать. Я должна уйти, чтобы не возненавидеть их, а вместе с ними Господина и всё на свете. Может быть, тогда я их пойму и смогу простить им Милку и других.

— Я заберу тебя, — убежденно сказал Айзек, останавливаясь. Он думал об отце и Амвелехе, о том, что Ревекка во много крат лучше его, раз не может скрывать свое отчаяние.

Ревекка улыбнулась, нерешительно, будто боясь поверить. Она притянула его к себе и поцеловала, но почти сразу отстранилась и толкнула повозку. Какое-то время они шли молча. Айзек с непривычки обливался потом и тяжело дышал, но не смел жаловаться, удивляясь с какой легкостью и сноровкой управляется с неуклюжим агрегатом Ривка. Уже у ручья, опуская пустые пифосы на землю, она заговорила снова.

— Спа­сибо тебе. Да­же ес­ли ни­чего не вый­дет. Однажды я проговорилась Милке, но она не поняла. Она испугалась за меня и рассказала обо всём жрецу. У нее доброе сердце, она действовала так из лучших побуждений, но мне всё же было очень больно и обидно. Только Аарон понял меня. Наверное, потому что он не один из нас. Иногда я думаю, что он — не человек.

Айзек погрузил последний пифос в ручей, с удовольствием ощущая на руках прохладу, и спросил:

— Что значит не человек?

— Не знаю. В нем есть неч­то пу­га­ющее, ты не заметил? Он во­дит людей в пус­тыню, по­тому что ка­ким-то об­ра­зом чувс­тву­ет ар­гон-хю­лэ, слы­шит его. По­это­му обыч­но все за­кан­чи­валось бла­гопо­луч­но. На этот раз случилась какая-то беда, но вы­жил он один. Я не ви­ню его за это, не ду­маю, что это про­изош­ло по его ви­не, но, я не могу избавиться от мысли, что боги его хра­нят чуть больше, чем остальных.

Ай­зек задумался и через несколько секунд кив­нул.

— Он — «ди­тя ко­лод­цев». Так ска­зала та жен­щи­на, — таская заполненные Ревеккой пифосы обратно к повозке, он рассказал о том, что произошло на стан­ции. — Я об этом не го­ворил да­же от­цу, — заключил он.

— По­чему? — спросила Ривка, вытирая со лба пот. Она не смотрела на него, и Айзек вдруг заметил, насколько она на самом деле измождена. Вся эта легкость была притворством.

— По­тому что не знал, что он сде­ла­ет, ког­да уз­на­ет. Я люблю своего отца, но боюсь его. Но ты не должна его бояться, Ривка. Завтра утром, после исполнения нашей миссии, я скажу ему о тебе. Завтра всё решится.

Когда наступила ночь, Айзека уложили на тесную и твердую лежанку посреди других юношей в пещере с выходом наружу. Сон не шел. Он глядел на поднимающуюся над горами круглую луну, прокручивая в голове бесконечные дневные разговоры и варианты будущего, которые теперь в ночной тишине казались совсем безрадостными. Вздыхающая на разные голоса тьма тихо шевелилась в углах пещеры и вдруг навалилась своей всей черной, пугающей пустотой. Айзек вспомнил, как в детстве умолял Господина не мучить его кошмарами и позволить проснуться утром. Он тогда думал, что сон — это маленькая смерть, а смерть — это бесконечный сон без сновидений. Только так он мог представить небытие тогда, и с тех пор ничего не изменилось. Жрецы учили, что лучшие из мёртвых воскреснут после конца времен для вечной жизни в Новом Эдеме, но после вопроса Ревекки Айзек сомневался, что будет среди них. К нему снова вернулся детский страх перед смертью. Он вдруг испугался своего безверия и сжал пирамидку на груди, скрючился на лежанке, боясь исчезнуть. Мысли то и дело возвращались к рассказу Ревекки, к угрюмым лицам ее родителей, братьев и сестер, которых он не знал. На этих лицах не было никакого самодовольства, о котором говорила Ревекка, на них читалась только неизбежность страдания и смерти. Тоска душила, поэтому Айзек вскочил с лежанки и вышел наружу, столкнувшись с кем-то на пороге. В ночном госте он узнал Ривку. Она отступила на шаг и поманила за собой.

Оказавшись в той же пещере, где она впервые заговорила с ним о бегстве, девушка присела на край постели и посмотрела на Айзека.

— Мне отчего-то кажется, что эта ночь последняя. Я не могла заснуть, боясь, что больше тебя не увижу.

— Нет, — упрямо возразил Айзек, пугаясь такому созвучию мыслей. — Она первая. Первая в череде многих дней и ночей.

Он подошел к ней, опустился на пол и положил голову ей на колени, словно ища утешения.

— Нет, — сказала Ревекка. Она погладила его по волосам. — Произойдет что-то плохое. Я чувствую это.

— Ничего не произойдет, — продолжал упрямиться юноша. Ему хотелось успокоить Ревекку и убедить в беспочвенности ночных страхов самого себя. — Всё будет хорошо.

— Ты добр, Айзек.

Отстранив его от себя, Ревекка встала и развязала пояс. Положив голову на грубую лежанку, служившую кроватью, Айзек наблюдал, как она раздевается. Из-за ночной прохлады ее кожа покрылась мурашками. «Эта ночь не последняя», — подумал Айзек, затем встал и подошел к Ревекке.

========== Глава пятнадцатая. Страх и трепет ==========

Аб­ра­хам раз­бу­дил сы­на не­задол­го до рас­све­та. Не про­ронив ни слова, он тро­нул его пле­чо и дви­жени­ем го­ловы ука­зал на вы­ход из пе­щеры, где на фо­не свет­ле­юще­го не­ба уже до­жидал­ся навь­ючен­ный ду­лос. Первая мысль Айзека была о Ревекке. Она была права, заставив его вернуться в пещеру, где спали неженатые мужчины и мальчики, несмотря на то, что он совсем не хотел от нее уходить. Вспомнив о ночи с Ревеккой, Айзек улыбнулся, блаженно растягиваясь на неудобной илотской лежанке, но его взгляд скользнул по отцовской фигуре, молчаливо застывшей в тени, и улыбка сошла с лица. Абрахам был угрюм и будто бы болен. Гус­тая тень рассекала его ли­цо надвое, как лик Демиурга на голограмме Нэоса, глаза еще больше ввалились и покраснели — казалось, они утопали в чёрных морщинистых мешках дряблой кожи. Губы побелели и потрескались от сухости воздуха.

— Да свершится завет, — сказал он, глядя на Айзека сверху вниз, чуть помедлил, словно хотел что-то еще сказать, но передумал и пошел прочь.

В этой заминке была какая-то недосказанность. Айзеку почудилось, что отец знает обо всём: о том, что он нарушил обет воздержания и почти утратил веру. Он подскочил с ле­жан­ки, бросился вслед за ним и замер, не зная с чего начать. Волосы растрепались после сна, юноша пригладил их рукой, глядя на отца и ожидая суровой отповеди, словесной борьбы и противостояния. Он уже готов был защищаться, но Абрахам молчал и даже не смотрел в его сторону. Он глядел на свои сложенные на рукояти трости руки и о чем-то думал. Айзек с облегчением выдохнул, понимая, что зря испугался, но беспокойство его не покинуло. Сердце продолжало глухо колотиться, предчувствуя беду.

Воздух ещё хра­нил ноч­ную прох­ла­ду. Контуры красноватых гли­нис­тых гор тем­не­ли в пред­рас­свет­ных су­мер­ках. Несмотря на раннее утро, на уступе уже хозяйничали женщины. Смуглая, усталая уже в этот час, илотка, стоя на коленях перед простой ручной мельницей, состоящей из двух плоских каменных жерновов, перемалывала злаки всего в нескольких метрах от Айзека. Она подняла голову, вытерла со лба пот точно таким же жестом, как это делала Ревекка, и вернулась к прерванному занятию. Хотя она посмотрела на него, Айзек был уверен, что она не видела ни его, ни его отца — её взгляд был погружен внутрь. Такой же взгляд он замечал и у Ревекки.

— Вы нашли тех, кого увели отсюда позапрошлой ночью? — спросил он отца.

— Нет. Исполни утреннюю молитву, Айзек. Нам пора отправляться в путь.

Айзек вспомнил игрушку, которую дала ему старая женщина, и опустил глаза. Ти­хо, чуть ше­веля гу­бами, он произнес молитву, прославлявшую Гос­по­дина и всё разумное устройство Космоса. Ещё никогда она не давалась ему с таким трудом. Абрахам ждал. Плечи его опустились, словно на них давил тяжелый груз. Ког­да Айзек замолк, Аб­ра­хам осе­нил его бла­гос­ло­вени­ем, кос­нулся его лба, за­дер­жав ла­донь чуть доль­ше по­ложен­но­го, затем опустил руку для поцелуя.

— Милостью Господина сегодня решится судьба Амвелеха.

— Я должен тебе рассказать, отец, — решился было Айзек, но Абрахам жестом остановил его.

— Сегодня утро завета, остальные дела не имеют значения. Позже, — жрец наконец посмотрел на сына. — Ты мне расскажешь обо всём позже.

Он до боли сжал плечо юноши, затем отпустил и, отдав дулосу приказ, пошел к ступеням. Ай­зек поплелся следом. Мо­лит­ва не очис­ти­ла сер­дце, не на­пол­ни­ла ра­достью и тре­петом, как бывало с ним раньше. Он вглядывался в напряженную спи­ну от­ца с тревогой и немым удивлением. Не таким он представлял себе утро завета.

Когда старик и юноша скрылись из виду, из другого лаза выглянула девушка. Она сделала несколько шагов, потом остановилась. Лия, сидевшая у входа, высыпала новую пригоршню зерен меж каменных жерновов.

— Отпусти их, Ривка. У них своя дорога, у нас своя. Займись делом, — голос её звучал доброжелательно, но Ревекка вздрогнула и обернулась. В глазах блестели слёзы.

— Когда вернулся архонт?

— Ночью, — женщина не отводила взгляда от мельницы. — Они не нашли их. Аарон сказал, есть надежда, что они живы. Сам Ликократ обещал жрецу из Закрытого города их вернуть, — Лия нажала сильными руками на рычаг, жернова с натугой заскрежетали, — но я не верю, что они вернутся. Всё в руках Господина, дочка, суета и тщетные надежды нам ни к чему, они только заставляют ждать и страдать еще больше. Вершить людские судьбы — дело Господина, а наше дело маленькое. Зря Аарон поднимает пыль — только тебя, дурочку, смущает.

— Аарон хоть что-то пытается делать! — воскликнула Ревекка. Она сжала кулаки. Лия подняла на нее спокойный взгляд.

— Милка была твоей подругой и моей дочерью, — сказала она. — Теперь она в лучшем из миров. Мы все там будем.

— Если она мертва, — мстительно выпалила Ревекка, — а, может быть, её и сейчас насилуют бандиты Ликократа!

Женщина замерла, как от пощечины. Ривка пожалела о своих словах, но Лия снова взялась за миску с зерном и проговорила:

— На то воля Господина. За её страдания воздастся — так говорит жрец. Да будет так.

— Нет никаких воздаяний! Нет! Есть только смерть!

Ревекка отступила на шаг, потом еще на один, повернулась и побежала к ступеням. Лия встревожено закричала вслед:

— Куда ты, Ривка? А ну, не глупи! Наломаешь дров… Подумай, сколько боли ты причинила матери!

Но девушка уже бежала вниз по ступеням. Лия стряхнула муку и пыль с подола и, покачав головой, взялась за жернова. «Замуж бы её выдать, пока не нагуляла, — подумала она, — за того же Аарона. Оба сумятники… Но Милку-то… жалко. Ох, тяжко». Женщина стерла с щеки несуществующую пылинку согнутым запястьем, чтобы не испачкать лица, и снова принялась за дело.

Тос­ка — это ис­пы­тани­е во­ли и ве­ры перед великим таинством, пытался себя приободрить Айзек, чувствуя, что даже мысли о Ревекке не могут рассеять душевную смуту. Они шли пешком, из-за слабости отца — очень медленно, и это промедление с каждым шагом становилось всё невыносимее. Отказ от гиппосов только из аскетических соображений казался Айзеку глупостью, но он не посмел перечить отцу. Впереди ехал Элизар с баллонами воды и аргона-хюлэ. Вчера фамильный дулос ворковал с детьми илотов и весело переругивался с харанскими женщинами, вызывая в Айзеке изумление богатством словарного запаса, а сегодня он снова походил на бездушную машину. Всё вокруг казалось мёртвым и пустым. Что-то было не так в окружающей обстановке. Что-то тревожило и никак не вязалось с великой миссией обновления мира. Через час должно было свершиться чудо, они должны были ощущать торжество и трепет перед тайной Господина, но вместо этого Айзек чувствовал себя подавленным и несчастным. Этот диссонанс тревожил. Как не пытался он заставить себя почувствовать радость, предчувствие беды становилось только сильнее. Айзек хотел было отвлечься разговором, но отец, погруженный в мысли, отвечал мягко, но односложно. Айзек сдался.

Он думал о своей беспомощности, о том, стоит ли вообще спасать жиз­нь, которая не­из­менно за­вер­шается болезнью и смертью. Оправдано ли страдание илотов и то зло, которое они терпят? Есть ли необходимость продолжать это круг? От Хаоса к Закону, и от Закона снова к Хаосу. Отвратив гибель от Амвелеха, они подтолкнут маятник жизни к порядку, но однажды он снова качнется в сторону беззакония и упадка. Пророчество сообщало, что Новый Эдем станет убежищем новых богов, но вопрос о том, кто из ныне живущих и уже умерших пополнит их ряды, до сих пор вызывал ожесточенные споры. Айзек не знал, хочет ли он стать богом, он не знал, что это значит, но не хотел и умирать. Он был уверен только в том, что хочет снова увидеть Ревекку, целовать и обнимать ее, как прошлой ночью, и больше никогда не думать о конце времен и о своей роли в нём.

Словно вторя мыслям Айзека, Абрахам вдруг заговорил, повторяя стихи из книги Пророчеств:

— Космос сей, не созданный ни людьми и ни богами, пребывает во веки — Огнь Присноживый, мерно вспыхивающий и мерно потухающий. Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, земля — смертью воды. Путь вверх и вниз — тот же самый. Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают…

— Отец, — прервал его Айзек, — где мы возьмем животное?

Абрахам какое-то время молчал, потом медленно проговорил:

— Господин укажет.

Айзек посмотрел на него, не понимая. То же Абрахам ответил в первый раз, в Амвелехе. Но разве мог верховный жрец приступить к таинству неподготовленным, только уповая на Господина? Айзек понял, что отец лжет. На несколько секунд их взгляды пересеклись, и Айзек отвернулся первым, испугавшись отчаянной, почти безумной, решимости в глазах отца.

— Господин укажет, — повторил Абрахам и приказал дулосу подъехать и дать ему напиться. Жар пустыни нарастал. — Осталось немного, Айзек. Будь сильным.

Жар­кое сол­нце уже оза­ряло ры­жие скло­ны гор, ког­да впе­реди по­каза­лись ру­ины древ­не­го го­рода. Его зи­яющие ды­рами сте­ны тя­нулись по плос­ко­горью Хар а-Мóриа, опо­ясы­вая пра­виль­ным пря­мо­уголь­ни­ком воз­вы­ша­ющу­юся в цен­тре многоступенчатую баш­ню Нэ­оса. Ос­та­вив ду­лоса за стеной, они взя­ли за­пасен­ное топ­ли­во и всту­пили в древ­ний го­род уже вдво­ем. Ай­зек нес баллоны с ар­го­ном-хю­ле, они были тя­желы, но по обы­чаю рабы не могли войти в свя­щен­ное мес­то. За­рос­ли не­высо­ких кус­тарни­ков за­поло­нили всё прос­транс­тво меж­ду кам­ня­ми, не­ког­да слу­жив­ши­ми опо­рами до­мов, и ис­то­чали тон­кий при­ят­ный аро­мат, но животных здесь не было.

Храм почти не пострадал от времени и войны и возвышался над руинами и окружающими горами, как молчаливый древний идол. Оказавшись внутри, Айзек выдохнул с облегчением: древний нэос ут­ра­тил боль­шую часть кры­ши и не так давил сверху, как его клаустрофобически тесные коридоры. Ясное небо над головой — единственное, что удерживало Айзека от паники.

Они вышли в главный зал. Он был пуст, только ал­тарь, це­ликом выточенный из скаль­ной по­роды, сос­тавля­л его уб­ранс­тво. В священных тек­стах го­вори­лось, что из этой ска­лы родилась планета. Это был кра­еуголь­ный кам­ень ми­роз­да­ния, из которого был пос­тро­ен нэ­ос Ам­ве­леха, единс­твен­ное ка­мен­ное со­ору­жение Бла­гос­ло­вен­но­го Го­рода, но да­же там эта ска­ла не ка­залась та­кой пу­га­ющей. Рас­сы­па­ющий­ся от старости ал­тарный ка­мень был че­рен от про­литой на нем кро­ви и аргона-хюлэ. Казалось, что жертвы приносились здесь совсем недавно. Айзеку даже послышался едкий и пряный запах крови. Он коснулся камня пальцами. Кровь на нем была липкой. Она пропитала алтарь, влилась в тре­щины камня, которые были черны и глубоки и походили на морщины. Под алтарем, по преданию, скрывался высохший колодец, куда стекала кровь, смешанная с аргоном-хюле в «присноживом огне» единения. Ве­ками здесь про­лива­лась кровь, чтобы задобрить богов и склонить их на свою сторону. Это была станция, но с обратным ходом: кровь животных отдавалась в обмен на благоденствие. Любому из добродетельных жителей Амвелеха, исполняющему ноэтическую молитву утром и вечером, подобный обряд показался бы кощунством, каким он казался и Айзеку, когда он впервые о нем услышал. Теперь его уже не удивляло подобное варварство, наоборот, ему казалось, что подобный обряд больше соответствует кровожадной природе человека.

Чер­ный вяз­кий ар­гон-хю­ле мед­ленно рас­те­кал­ся по ал­тарно­му кам­ню, по­ка Аб­ра­хам чи­тал очи­ща­ющие мо­лит­вы. Ай­зек сле­дил, как гус­тая жид­кость, кровь планеты, сме­шива­ясь с мел­ким кро­шевом и пылью, за­пол­ня­ет тре­щины-со­суды это­го ка­мен­но­го сер­дца, на­пол­ня­ет его уг­лубле­ние, как ча­шу. Пульс гул­ко сту­чал в его вис­ках в такт сло­вам от­ца на древ­нем сак­раль­ном язы­ке. Ай­зек ждал. Ждал, ког­да Гос­по­дин, Ко­торо­го он ни­ког­да не ви­дел, Ко­торый яв­лялся толь­ко Метатрону, явит Се­бя в этом нэ­осе и ука­жет то­го, кто дол­жен уме­реть.

Сло­ва мо­лит­вы смол­кли, и за спи­ной раз­да­лись ша­ги. Мед­ленные и тяжелые, с глу­хим бря­цани­ем трос­ти о ка­мень. Аб­ра­хам ос­та­новил­ся по­зади сы­на.

— Встань на ко­лени, сын, — приказал он. Ай­зек под­чи­нил­ся. Он не боялся обо­рачи­вать­ся, он чувс­тво­вал при­сутс­твие от­ца каж­дой клеткой сво­его те­ла. Аб­ра­хам мед­лил, на се­кун­ду он сжал куд­ря­вую го­лову Ай­зе­ка ру­ками и при­жал к се­бе, трость оп­ро­кину­лась.

— Святейший…

— Мол­чи, Ай­зек… Ради Господина, мол­чи, — Абрахам отс­тра­нил­ся, его тень на сте­не колы­хнулась, и Ай­зек по­нял, что он что-то ищет в том чехле, что обычно носил поверх комбинезона на бедре.

— Прос­ти ме­ня, мой маль­чик, — сказал он, занося руки с зажатым в них предметом вверх. — Такова воля Господина.

Айзек не выдержал. Те­ло дер­ну­лось са­мо, вы­вора­чива­ясь из рук ста­рика, рань­ше, чем Ай­зек по­нял, что де­ла­ет. Ему самому в тот момент казалось, что он просто хочет уви­деть ли­цо от­ца.

— Нет, Ай­зек! — вопль Абрахама был стра­шен. Слё­зы текли по его мор­щи­нис­тому ли­цу, гу­бы дро­жали, а к гру­ди он при­жимал ма­хай­рас — ри­ту­аль­ный нож, который когда-то использовали для зак­ла­ния жер­твы. Ай­зек за­мер и по­пятил­ся на­зад, упи­ра­ясь спи­ной в ка­мен­ный ал­тарь с пе­рели­ва­ющим­ся за края ар­го­ном-хю­ле. Гус­тая чер­ная жид­кость ис­пачка­ла его во­лосы и за­лила во­рот, мед­ленно про­бира­ясь под комбинезон и сте­кая по спи­не.

— Что с то­бой?! По­чему? — Айзек спрашивал не потому, что хотел знать причину, он спрашивал, потому что испугался той ненависти, что вдруг ощутил к отцу и Господину. Он не пытался бежать. С мучительным любопытством он ждал от отца оправданий или продолжения ритуала.

Аб­ра­хам вы­тер ли­цо ру­кавом.

— Это необходимо. Можешь ненавидеть меня, но верь Господину. Ты возродишься в Новом Эдеме. Ты станешь богом! Ты — Тэкнос! На тебя указал Господин…

На его лице отразилось сомнение, но потом — безумие. Он шаг­нул к сы­ну и от­вел ру­ки, ко­торы­ми тот не­воль­но зас­ло­нял­ся. Айзек был послушен, как ягненок, но Абрахам чувствовал его ненависть. Он снова поднял ма­хай­рас, прижимая голову сына к алтарю за волосы. Яр­кие лучи солнца, прорвались сквозь разрушенный потолок и заскользили по его руке и волосам Айзека.

Айзек смот­рел на отца снизу вверх, ши­роко рас­пахнув гла­за и не про­из­но­ся ни сло­ва. Он ло­вил каж­дое его дви­жение и ждал. Ждал, ког­да отец опус­тит нож и вспо­рет ему горло, как жи­вот жер­твен­но­го агнца. Он представлял, как он под­ни­мет его уже мер­твое те­ло на ка­мень и заж­жет огонь. Хва­тит ли у не­го сил, что­бы воз­ло­жить мер­твое тело на ал­тарь? Его руки дрожат. Прис­та­ло ли жре­цу ко­лебать­ся во вре­мя самой великой из мистерий? Губы Айзека раздвинулись в улыбке.

Вдруг по ли­цу жреца про­бежа­ла су­доро­га. Он сжал зубы и взвыл, не то взывая к богам, не то проклиная их. Махайрас обрушился вниз, Айзек зажмурился. Улыбка исчезла.

— Абрахам!

Комментарий к Глава пятнадцатая. Страх и трепет

Слова из книги Пророчеств по-прежнему принадлежат Гераклиту.

Название главы отсылает к одноименному произведению Кьеркегора.

========== Глава шестнадцатая. Deus ex machina ==========

Рука старика отклонилась, прочерчивая на лице Айзека болезненную линию тупым острием махайраса. Юноша инстинктивно дернул головой, ударяясь затылком об алтарь, и распахнул глаза. Словно во сне, Айзек наблюдал, как Абрахам валится на пол. За его спиной с окровавленным ребенком на руках стоял Аарон и что-то кричал. Смысл его слов до Айзека не доходил. Он подумал было, что это илот оттолкнул отца, но спустя несколько долгих мгновений он понял, что жрец рухнул сам. Абрахам лежал ничком на каменном полу и сжимал голову руками с такой силой, что кожа под его пальцами покраснела. Узкие плечи сотрясались, будто от рыданий. Айзек смотрел на него без капли сочувствия.

— Ещё одна жертва? Ещё один ребенок? Разве этих недостаточно, полоумный ты старик?! — говорил Аарон, возвышаясь над ними. Он поднимал убитого мальчишку на руках, словно желая продемонстрировать его всему миру, укорить в бессмысленной жестокости. У ребенка было вспорото горло. Его голова с растрепанными черными волосами и перепачканные кровью руки безжизненно свисали вниз, но взлетали каждый раз, когда Аарон вскидывал тело. Казалось, мальчик хочет ожить и улететь далеко-далеко. Айзеку хотелось закричать, но слова застряли в горле. Он задыхался от духоты и сладкой вони аргона-хюлэ.

Плечи Абрахама напряглись в последний раз, медленно опустились и расправились. Он оперся кулаками о каменный пол и подобрал под себя колени, пытаясь встать. Айзеку даже не пришло в голову ему помочь. Наконец, нащупав свою трость, Абрахам с огромным трудом поднялся на ноги. Он выглядел так, будто вернулся с того света. Мертвенно бледный, он провёл тыльной стороной ладони по губам, сметая с них и бороды налипшую грязь. На лбу выступил пот. Почти что с удивлением Айзек отметил, что глаза архонта сухи и бесцветны. «Он умер, — понял вдруг юноша, — мой отец умер. Этот человек убил его. Верховный жрец и фанатик… убил его».

— Кто этот ребенок? — спросил Абрахам, поворачиваясь к илоту.

— Саул, — смягчив голос, сказал Аарон. — Я нашел их там, где не искал. Ликократ исполнил свое обещание. — Аарон почтительно склонил голову перед архонтом. — Прости, Святейший, что прервал ритуал, но я не мог не вмешаться.

— Где ты их нашел? — прервал его Абрахам. — Где они были убиты?

— Их тела обнаружил ваш дулос, но не смог сообщить вам. Поэтому сказал о них мне. Трупы свалены в одном из лабиринтов храма. Недалеко от главного зала, с другой стороны.

Айзек попытался что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался какой-то булькающий звук. Лицо онемело, будто в него вкололи большую дозу анестетика. Аарон посмотрел на Айзека с жалостью, но Абрахам даже не обернулся. Юноша поднялся на ноги и, пощупав рану на щеке, сказал:

— Они осквернили алтарь, чтобы не дать тебе совершить ритуал. Я видел следы крови на камне. Если бы не Аарон, ты убил бы меня напрасно, — собственный голос показался Айзеку чужим — истеричным, взвизгивающим, как у женщины. Он проглотил ком душивших его слёз. — Ты упустил шанс исполнить завет, но зато доказал свою фанатичную веру. Гордись, отец.

Абрахам молчал, плечи его вздымались и опускались от тяжелого дыхания. Айзек посмотрел на Аарона.

— Покажи мне их, Аарон.

Илот поглядел на замершего, как изваяние, архонта, кивнул Айзеку и пошел к выходу. Они обошли алтарную часть кругом. Айзек двигался, как сомнамбула, хватаясь за стены и боясь упасть. Ноги были ватными, зрение сузилось до одного тесного коридора, а время текло совсем не так, как должно было. Прошла от силы минута, но Айзеку казалось, что они идут по жаркому лабиринту храма уже целую вечность. Когда наконец он увидел сваленные в кучу тела, что-то в нем оборвалось. Слёзы брызнули из глаз, и он уткнул лицо в ладони, как ребенок. Айзек сам не понимал, как это получилось.

— Я плачу из-за них! — закричал он, вздрогнув всем телом, когда Аарон попытался его утешить. — Не из-за себя, а из-за них! Кто-то должен их оплакать!

Илот молча опустил мертвого Саула на пол и присел рядом с Айзеком. Тот вскинул голову, ища среди обезображенных трупов один, нужный, потом подполз к нему, не вставая с колен, и взял за руку. Из-за жары тела уже начали источать гнилостный запах, привлекавший насекомых, но Айзек этого не замечал. Аргон-хюлэ пропитавший его волосы и ворот заглушал вонь.

— Вы не должны были страдать. Ревекка была права, вы не должны страдать! Никто не должен страдать! Вы не заслуживаете такого. Никто такого не заслуживает! Никто не должен умирать молодым.

Аарон почувствовал за спиной присутствие Абрахама и обернулся. Тот стоял, опираясь о стену, и смотрел на мертвецов и плачущего сына. Аарону стало жаль старика.

— Мальчик прав, их убили, чтобы осквернить Нэос и помешать совершению завета. Это сделали люди Ликократа, но приказ исходил из Амвелеха. Либо от моего старшего сына, в котором течет илотская кровь, либо от еретиков среди жрецов, — сказал он невнятно, когда Аарон подошел к нему. Потом, помолчав, добавил: — Убитых шестеро. Возможно, это предупреждение, что из Внутреннего Круга остался я один. И требование, чтобы я вернулся.

— Я не вернусь в Амвелех без Ревекки, — сказал вдруг Айзек, вставая. Он расслышал слова отца.

Абрахам вздохнул. Айзек был весь перепачкан в крови илотов и аргоне-хюлэ, глаза лихорадочно блестели, но слёз уже не было. Он совсем не походил на того мальчика, что покинул вместе с ним Амвелех. Сейчас он был подобен безумцам из Белшар-Уцура. Кровоточащий порез на щеке продолжал нервную улыбку, вызывая в памяти архонта дёрганного эгемона Ликократовых гоплитов. «Это пройдет, — сказал себе Абрахам, — пройдет. Мальчик справится, у него нет выбора. Как и у меня…»

— Ты знаешь, что её там ждет.

Раздраженный ответом отца и взглядом, который бросил на него Аарон, Айзек яростно затряс головой, сжимая руки в кулаки.

— Я не вернусь без неё! Ты не посмеешь! Слышишь, архонт? Ты не посмеешь её у меня отнять! Как отнял у Исмэла его мать!

Абрахам кинул на Айзека удивленный взгляд и покачал головой.

— Не я, Айзек. Я действительно любил Хэйгар. Больше, чем твою мать Сарру — и в этом мой главный грех. Я был идеалистом, поэтому позволил им её судить, уверенный, что справедливость восторжествует. Но оказалось, что весь этот суд только повод очистить Амвелех от тех, в ком течёт илотская кровь. Ценой изгнания Хэйгар я спас Исмэла.

Айзек слушал отца, глядя на него исподлобья с настороженностью зверя, но не прерывал его рассказ. Кулаки его разжались, но на лице снова появилась ухмылка.

— Ты должен опасаться других, Айзек, обывателей… женщин. Они напуганы и оскорблены своим положением. Девушка извне, её молодость, красота, здоровье, способность вызывать в мужчине желание и рожать детей — вызовут у них ненависть и злобу.

— Ты никогда не признаешь за собой ошибок, отец? Виноваты все, но не ты. Ты всегда прав и спокоен, как подобает великому жрецу. Всегда знаешь, что надо сказать, чтобы все вокруг почувствовали себя виноватыми. Нет. В отличие от тебя, я смогу её защитить. Сейчас всё по-другому, твое время прошло. Мне поможет Исмэл. Я не верю, что он причастен к этим убийствам.

— Делай, как знаешь. Я не буду чинить тебе препятствий, — сказал Абрахам. — И помогу если это будет в моих силах. Ты всё ещё мой сын, Айзек, и я люблю тебя. Я рад, что Аарон помешал мне. Это была ошибка. Ты не тот.

Айзек не ответил, только повел плечом, стирая с щеки кровоподтек. Он услышал в словах отца разочарование. Слёзы злой обиды снова подкатили к горлу.

— Ривка пошла за вами, — сказал вдруг Аарон. — Ты знаешь, где она?

Айзек посмотрел на него с таким выражением, что Аарон пожалел задал свой вопрос. Юноша развернулся к трупам и уставился на них расширенными от ужаса глазами. Аарон хотел коснуться его плеча, но Айзек сбросил его руку.

— Где она?! Что вы с ней сделали?

— Спокойнее, парень, тут её нет. Ривка пошла вслед за вами. Мне сказала об этом Лия, жена Самуила. Я забеспокоился, что она может вам помешать или… — Аарон сделал неопределенный жест, в последний момент решив, что делиться своими опасениями с и без того расстроенным мальчишкой совсем не к чему. — Я её не нашел.

Затравленный взгляд Айзека метался между мертвых лиц. Среди них не было Ревекки, но он подумал, что её могли от него спрятать, поэтому он подошел и схватил Милку за руку, которую только что заливал слезами, и стащил её труп с кучи. Назойливые жужжащие насекомые чёрным облаком взмыли в воздух. Он взялся за другого мертвеца, но Аарон помешал ему. Илот схватил его под локти и толкнул вперед, выкручивая руки за спиной. Айзек закричал и попытался вырываться.

— Пусти! Пусти меня!

— Тише, тише, парень! Её здесь нет. Она жива. И мы её выручим, где бы она ни была. Слышишь меня? Приди в себя, Айзек!

— Её могли забрать те, кто убил этих людей, — высказал Абрахам то, о чем думал Аарон. Он не смотрел ни на Айзека, ни на илота. Вдруг стена под его плечом завибрировала, и старик покачнулся. Снаружи грянул взрыв, земля и нэос содрогнулись. Аарон отпустил Айзека и бросился прочь из храма. Юноша помчался за ним, оставляя Абрахама наедине с трупами.

Снаружи что-то с грохотом рушилось, столб пыли был виден издалека. Когда они обогнули руины и подбежали к рухнувшей стене, поблизости уже никого не было. Часть крепостной стены накренилась под весом рухнувшей башенки, обломки и песок все еще сыпались с нее на землю. Через провал, кашляя от пыли и задыхаясь, Айзек бросился на дорогу. Ему показалось, что вдали он видит уезжающие гиппосы, он побежал за ними, но вскоре остановился. Солнце слепило глаза.

— Элизар! Где ты, Элизар! — вопил Айзек, топчась на месте. Заметив, что фамильный дулос выбрался из-под обрушенной плиты, и стоит теперь перед Аароном, Айзек бросился обратно к провалу.

— Вы должны извинить меня, господин, — головная панель повернулась на бок, и замигала извиняющимися огнями. — Я пытался их остановить, но парализатор не сработал. На них были фюлаксы.

— Азимов запрет! Чертов Азимов запрет! — Айзек пнул пыль под ногами. — И ни одного гиппоса! Все потому, что мы должны были проделать этот путь сами, без помощи машин, — злым, издевательским тоном проговорил он.

— Рассказывай дальше, Элизар, — приказал Аарон.

— Когда вы велели мне объехать город по периметру, — начал Элизар, обращаясь уже к Аарону, — я наткнулся на гиппосы. Они сбивали мои запросы с помощью дзета-экрана, поэтому я их сразу не приметил. Когда появились люди, я отдал им приказ именем Амвелеха сдаться, но они не послушались, и я открыл предупреждающий огонь. Они выстрелили в ответ, с целью меня уничтожить, я увернулся, но попал под обвал.

— Ревекка у них? — Айзек зажмурился. Его тошнило от ужаса и нещадно палящего солнца.

— Нет, мой господин, — дулос снова мигнул, но на этот раз оранжевым. — Я знаю, где она. Молодая госпожа следовала за нами от самого Харана.

Элизар покачнулся, отъезжая чуть назад, развернулся и не спеша поехал в брошенный город.

— Почему ты не сказал нам об этом? — спросил Айзек, пытаясь дышать ровнее. Перед глазами всё ещё плясали цветные пятна, но он почувствовал себя лучше.

Элизар никогда не действовал без приказа. Без приказа хозяина дулос не мог повиноваться другому человеку, и, тем более, не мог открыть огонь по людям, пусть даже предупреждающий. Айзек никогда не считал Элизара вещью, но всё же не ждал от него самостоятельных решений. Потому что это было всё равно, что ждать от гиппоса, что он ускачет в поле пожевать травы. Но думать об этом теперь Айзек не мог и не хотел. Сейчас имели значение только слова Элизара о том, что Ревекку не похитили.

— Вы не спрашивали, молодой господин, — ответил Элизар, сминая гусеницами камни. — Святейший готовился к великому таинству. Я не мог нарушить ваше уединение.

— Но почему ты не сказал мне? — спросил Аарон, шагая следом. — Ты знал, что я ищуеё.

— Госпожа Ревекка скрывалась. И вы, господин илот, могли не успеть.

— Не успеть… куда? — спросил Айзек.

Элизар не ответил, вытянув длинное щупальце, он зацепился за край плиты, которая когда-то, вероятно, была стеной хозяйственной постройки, а теперь ввалилась внутрь, как одна одна из стенок рухнувшего карточного домика. Он заполз на нее и каким-то невероятным образом закрепился наверху нижними клешнями и измененной формой гусениц.

— Госпожа, вам больше ничего не угрожает, — сказал он в дыру, и Айзек, забыв о своем вопросе, тоже начал карабкаться вверх. Он лёг на край горячей стены плашмя, цепляясь за край пальцами и заглянул внутрь. Ревекка сидела внизу, скукожившись, и с надеждой глядела на Элизара. Когда она увидела Айзека, лицо её посветлело. Она переводила взгляд с Элизара на Айзека и нерешительно улыбалась.

— Айзек.

Айзек протянул ей руку. Стена, на которой он лежал, была обжигающе горячей, но это больше не волновало. Он вдруг понял, что не знает, что сказать. То, что он чувствовал, было превыше слов.

— Я не поверила тебе, — сказала Ревекка. Она встала и взяла протянутую ей руку, но вместо того, чтобы помочь ей выбраться, Айзек крепко сжал её ладонь. — Прости меня.

— Если бы не ты, я бы не вернулся. Я бы умер здесь.

Глаза Ревекки расширились. Она заметила порез на щеке, хотела спросить, но Айзек потянул её к себе, а Элизар, вытянув очередное щупальце и подхватив Ривку за шиворот, завершил дело. Оказавшись наверху, Ривка схватилась за комбинезон Айзека обеими руками, словно боялась снова упасть вниз. Айзек смотрел на неё и улыбался. Накрывшее его спокойствие было сродни божественной благодати. Он был не в себе, но на этот раз не от ужаса, а от радости. Казалось, что теперь всё позади, ничто больше не имеет значения. Элизар тактично сполз вниз.

— Как ты туда забралась? — спросил Айзек, заглядывая из-за ее плеча в дыру между плит. Даже тень теперь дышала жаром. — Ты же оттуда ни за что бы не выбралась без посторонней помощи.

Ревекка, сидевшая верхом на стене, пожала плечами. Она надела на голову платок, спасаясь от палящего солнца. Покопалась в сумке, вытащила кусок ткани и бутылку с водой.

— Не знаю. Тут появились эти люди, я испугалась и спряталась, — она вылила немного воды на ткань и вытерла кровь с щеки Айзека, избегая глядеть ему в глаза. — Я даже не подумала о том, что вам с архонтом может грозить опасность. А потом было поздно. Я думала, что умру там. Я такая трусиха, Айзек… Если бы…

— Если бы, да кабы, — передразнил её Айзек, улыбаясь, и когда она закончила умывать его, притянул к себе. Пыльные кудряшки Ревекки щекотали лицо, и он громко чихнул. — Неважно, что было бы. Важно, что есть.

— Молодые господа, прошу прощения, — произнес Элизар, потому что Аарон не решался их прервать и передавал ему какие-то молчаливые знаки взглядом. — Господин Аарон хочет привлечь ваше внимание.

— Ты еще где-то ранен? — не обратив внимания ни на Элизара, ни на Аарона, спросила Ревекка, побледнев. Она глядела на свои перепачканные в аргоне-хюлэ и крови руки. — Что произошло?

— Это не моя кровь, — сказал Айзек после паузы. Жар солнца показался ему леденящим холодом. Айзек убрал руку с талии Ревекки. Улыбка исчезла, в глазах появилась тоска. — Мы нашли Милку и других. Их убили из-за нас.

Ревекка поглядела на Айзека. Внезапная серьезность, усталость, отвращение к жизни, написанные на лице, делали его похожим на тех, кто её окружал с детства.

— Их убили не из-за вас, — сказал Аарон. Он стоял внизу, сложив руки на груди, и не произнес больше ни слова, но Айзек понял его. Чувство вины перед убитыми не имело никакого смысла, это был только повод пожалеть себя и добиться сочувствия. Ни то, ни другое ему не было нужно. Айзек кивнул Аарону и, перекинув ногу на правую сторону стены, съехал вниз. Затем поймал Ревекку.

— Элизар, отправляйся в Харан и приведи гиппосы, — сказал он, накрыв голову сияющего россыпью оранжевых огней дулоса ладонью. Из-за системы внутреннего охлаждения она была почти совсем холодной.

— Да, господин.

— И… — рука Айзека замерла, лицевая панель повернулась и внимательно ждала продолжения, — спасибо.

Элизар озадачено мигнул. Ривка сняла с него баллоны с водой и аргоном-хюлэ.

— Езжай. Сообщи харанцам, что мы нашли похищенных. Мы довершим начатое до конца и

посвятим их жертву богам. Не думаю, что их кровь чем-то хуже моей. Вы согласны на всесожжение?

— Если Святейший проведет ритуал, это будет честью для Харана, — ответил Аарон.

— Выполняй, дулос.

— Принято, молодой господин.

Элизар зашевелил гусеницами по глине и камням, наращивая скорость, и вскоре скрылся за руинами.

— Аарон, он сказал тебе поспешить в нэос?

— Да.

— Наверное, я обязан вам жизнью, — Айзек смотрел вслед дулосу. — Элизар ведёт себя, как «Призрак». Всё поколение дулосов, у которых был обнаружен этот вирус, было снято с производства и утилизировано. Вот только мне кажется, что это не вирус. Может быть, это душа? — Айзек посмотрел на Аарона. — Не сочти за оскорбление, но в вас есть нечто общее, Аарон. В тебе и Элизаре.

Илот склонил голову чуть вбок, внимательно слушая. На лице Ревекки появилась тревога. У нее появилось необъяснимое желание остановить Айзека, заставить его замолчать, но она не посмела.

— Я почувствовал это еще на станции. Нечто общее между тобой и той женщиной. Я не знаю, специально ли ты меня туда завел, или тобой двигали какие-то инстинкты, может быть, само Провидение или боги, но это было не случайностью. Ты ведь не просто так оказался здесь и остановил это жертвоприношение? — спросил Айзек с пугающей Ревеку сосредоточенностью.

Аарон по-прежнему молчал, погрузившись в раздумья. Солнце было в зените, даже в тени они не испытывали облегчения. Сквозь запах аргона-хюлэ Айзек снова ощутил аромат растений. Невзрачные кустики едва заметно шевелились в плавящемся воздухе пустыни. Даже здесь, среди руин, мир вовсе не казался умирающим. Пустыня жила в собственном времени и по иным законам. Умирали только люди.

— Я никогда не врал тебе, Айзек. Ни на станции, ни сейчас. Я пришел сюда за Ревеккой, без какого-либо умысла, — заговорил Аарон. — Возможно, ты обманываешь сам себя. Но я солгу, если скажу, что не понимаю причину твоих сомнений. Я понял, что ты хотел сказать, и у меня нет для тебя ответа.

— Ответ в Амвелехе, — сказал Айзек. — Все тайны и все ответы сокрыты в Амвелехе. Ты должен отправиться с нами, Аарон. Будь нашим гостем.

По лицу Аарона пробежала тень, как от дурного предчувствия, но он кивнул. Кольца в его ушах блеснули на солнце.

— Спасибо, Айзек.

— Пожалуйста, Аарон. С тобой мне будет не так страшно, — позабыв о своей тревоге, Ревекка умоляюще смотрела на Аарона. Айзек взял её руку.

— Нет нужды меня уговаривать, Ривка, — ответил Аарон. — Если мной действительно двигает сама судьба, как полагает Айзек, то её зов доносится из закрытого города. Я знал, что отправлюсь в Амвелех с момента, когда очнулся на триере архонта. Медлить больше нет смысла. — Он взялся за края ткани, обмотанной вокруг шеи, и накрыл ей голову. — Но может статься, что полученный ответ никого не обрадует.

Аарон повернулся и пошёл к руинам нэоса. В его фигуре больше не чувствовалось былой беззаботности.

========== Глава семнадцатая. Агент корпорации «Генезис» ==========

— За нами будущее. Вперёд! — Исмэл кивнул Калебу.

— Будущее, за мной! — белозубо ухмыльнулся тот из-за стекла шлема, хлопнул себя по бедру, на котором болтался ксифос, и прыгнул в квадратную дыру в стене. Уцепившись за один из тросов, он вдел ступню в щель между переплетенных кабелей и принялся оглядывать внутреннюю часть стены. — Она тут. Расчет был верным, Джотан!

Вирты, оставшиеся в коридоре секции 285Σ, оживились. Джотан дурашливо раскланивался.

— Молодец, Джотан, — похвалил его Исмэл, даже не улыбнувшись. — Это важный шаг к победе. Важный шаг.

Руфь узнала этот взгляд. Хотя Исмэл обращался к Джотану, было видно, что последние слова адресовались не ему. Он отрешенно глядел в дыру в стене, в которой на разноцветных кабелях болтался Калеб, но не видел даже его — Исмэл думал о Театре.

— Сейчас у нас другая задача, — вернула его в реальность Руфь.

Исмэл бросил на нее непонимающий взгляд, потом кивнул.

— Что там, Калеб? Она крепкая? — он заглянул в дыру к Калебу. — Попробуй её на прочность.

— Выдержит. Не сомневаюсь, что системные дулосы следят и за ней тоже, — отозвался Калеб и через секунду скрылся из поля зрения. — Лестница в хорошем состоянии, Исмэл. Выдержит целый полк.

— Отлично. Ханна, на тебе навигация, полезай следом.

Глядя, как товарищи один за другим исчезают в дыре, Руфь всё ещё думала о Исмэле. С тех пор, как фанатики-архонты предпочли смерть сотрудничеству, он стал одержим Театром. Словно этот секрет мог оправдать кровь на их руках и смерть Джонаса. Всё то, что творилось в Амвелехе сейчас.

Она знала, что Исмэл считает операцию «Ризома» ошибкой. Он, как и каждый из них, надеялся, что вирт-революция может обойтись им малой кровью, но жрецы предпочли мученичество и общественный взрыв. Был ли в действительности так важен Театр, или они действовали исключительно из религиозного фанатизма, но их смерть разделила до того мирно уживающихся жителей Амвелеха на две враждующие стороны, два непримиримых мировоззрения. Сеть и Реальный город наводнила дезинформация, каждый видел в соседе врага и убийцу. Вирт-гоплиты в мгновение ока превратились в защитников отечества, а бунтари — в террористов и преступников. Тревога и страх перед неопределенностью будущего, которые долгие годы копились в амвелехцах, теперь обрели очертания конкретного зла — им стали вирты. Людей потрясло даже не убийство старейшин, а кощунство — осквернение Агоры и жреческих хитонов. Священники и их сторонники лезли из кожи вон, чтобы сместить акцент с политики к религии, и вскоре акт на Агоре рассматривался уже как деяние безбожников, направленное не столько против конкретных архонтов, сколько против жречества как такового, а значит против самого Господина и человечества. Пока это выливалось только в молчаливое одобрение любых действий вирт-гоплитов и доносительство, но уже это вызывало в Руфи обиду и бессильную злобу. В Амвелехе не было никого, за исключением, может быть, Верховного жреца и его ближнего круга, кто не использовал бы Сеть и виртуальность для досуга. Еще вчера каждый второй поносил лицемерие святош и осуждал власть священников, но после шума, поднятого вокруг захвата Агоры, многие предпочли занять сторону фундаменталистов.

Исмэл движением головы указал ей на дыру, и Руфь нырнула в нее вслед за остальными. Зацепившись за переплетенные тросы, она оглянулась назад и, заметив служебную лестницу, переступила на нее. В шахте было темно и душно. Всюду были кабели, тросы, широкие металлические трубы и какие-то тонкие гнущиеся трубки. Руфь даже подумать не могла, что такое может находиться совсем рядом — внутри столь знакомых амвелехских стен. Она передернулась от пробежавшего вдруг по спине озноба и, переключив шлем на видение в темноте, двинулась вверх, вслед за остальными.

— Как думаешь, как быстро они поймут, что мы используем шахты? — спросила она через индивидуальный канал связи, когда на лестнице появился Исмэл. В коридоре секции 285Σ рядом с дырой в стене остался только Джелайя.

— Даже если поймут, что они смогут сделать? Поставить караул у каждой стены? Даже если они, как и мы, найдут инженерный план города и обнаружат местонахождение всех лестниц, это дает нам больше шансов, чем если мы каждый раз будем прорываться через официальные шлюзы и центральные улицы. Этот план — самое лучше, что с нами случилось в последнее время. Он даёт нам реальный шанс на победу.

— Думаешь, у нас получится? — спросила Руфь после паузы.

— Да, — без раздумий ответил Исмэл. — У нас нет выбора. Я не верю в богов и судьбу, но теперь…

Он замялся.

— Что теперь?

— Теперь мне кажется, что свой выбор мы уже сделали. Мы больше ничего не решаем, только реагируем на новые обстоятельства. Понимаешь, о чём я? Совсем, как в апокалиптических проповедях жрецов, — Исмэл хмыкнул. — Перед концом света люди слетают с катушек и мчатся в пропасть, как стадо баранов.

— Да.

— Но едва ли дело в богах, судьбе или пророчестве, ведь так, Руфь?..

— Будущее за нами, Исмэл. Его мы выбираем сами — настолько, насколько можем. Остальное не так уж важно.

— Да. Ты права.

Руфь остановилась, вынуждая остановиться и следующего за ней Исмэла, и посмотрела на него сверху.

— Я скучаю по тебе, Исмэл.

— Я тоже, — он поднял голову в вирт-шлеме. Выражение лица не было видно, но Руфь показалось, что он улыбается. Она кивнула и улыбнувшись в ответ, поползла дальше.

На каждом из них теперь был линотаракс и вирт-шлем. Он был необходим не столько для защиты тела в Реальном городе, сколько из-за возможности каждую секунду времени контактировать с Виртуальным двойником города и Сетью. Виной всему был многократно усилившийся Картезианский Разлом. Эмпатические аватары, которые закрепляли сознание в Сети, повлекли за собой и усиление диссоциации с телом. Портативные винт-пластины уже не могли обеспечить контакт на том уровне, которого требовал мозг. Телесное отторжение Сети усилилось, многие вирты, которые еще недавно могли жить в реальном городе без особых проблем превратились в аутистов или птенцов. Тело отвергало Сеть, сознание отвергало реальность, но и при таком раскладе выбор виртов был не в пользу тела. Из-за недостаточно полного проникновения и слухов о блокировке в среде виртов едва не началась паника, несколько человек покончили с собой. Если бы Терраху, как он рассчитывал, действительно удалось блокировать Сеть, он бы победил даже не расчехлив ксифос, но к счастью, эгемон вирт-гоплитов был никудышным виртом и ни черта не смыслил в принципах работы Сети. Сеть не была централизована, поэтому те звенья, к которым он закрыл доступ, были важными, но далеко не необходимыми. Их блокировку было довольно легко обойти. Это стало большой победой виртов, вернувшим им веру в собственные силы. Сеть, за исключением некоторых официальных ячеек и тех мест, где собирались сторонники фундаменталистов и незаинтересованные в вирт-революции амвелехцы, принадлежала теперь им. Поняв свой просчет, Террах переключился на Реальный город — теперь гоплиты не совались дальше Виртуального двойника, их целью было отслеживание «гнезд» и серверов. И здесь перевес был уже на стороне Терраха.

Это была вторая причина одержимости Исмэла Театром. Пока они были зависимы от физического носителя, неважно шла ли речь о системном блоке или человеческом теле, они были уязвимы. Театр, который по мнению Исмэла был суперкомпьютером, управляющим сложной внутренней системой жизнеобеспечения Амвелеха, предполагал доступ ко всем дулосам на принципиально ином уровне, чем тот, что имели гоплиты и даже сам Терапевт. Через Театр Исмэл надеялся залезть им в голову в самом непосредственном смысле. Залезть и использовать их как фюлакс. Через Театр вирты могли бы диктовать условия реальности. Власть над ним означала конец гражданской войны, полную и окончательную победу виртов. Исмэл в это верил, а все остальные верили Исмэлу.

— Мы на месте, — раздался в шлеме каждого голос Ханны. — Видите площадку? Там должна быть нужная нам дверь, но не факт, что она функционирует.

То, что Ханна назвала площадкой, было скорее узкой поперечной решеткой, соединяющей обе стены. В каждой из них были железные двери. Сквозь решетку, как и везде в шахте, пролегали кабели.

— Отлично, Ханна, — сказал Исмэл, задрав голову вверх. — Поднимайтесь выше. Я пойду первым.

— Не стоит, Исмэл, ты нужен нам живым. Пойду я, — перебил его Вáрак. — Мало ли что. Я справлюсь.

После недолгого колебания, Исмэл ответил:

— Хорошо. Проблем быть не должно, но будь осторожен. Ханна, уточни еще раз координаты. Калеб, что с гоплитами?

— Сейчас патруль должен быть в секции 282Ξ, — он сверился с данными. — Пора передать весточку Кедару?

— Когда мы будем готовы.

— Всё верно, Исмэл, мы именно там, куда стремились, — ответила Ханна. — Варак, тебе нужна вторая дверь. Та, что в противоположной стене, за кабелями.

— Понял.

В увеличенном, чуть размытом изображении Руфь наблюдала, как Варак спустился на несколько перекладин вниз, повернулся и, цепляясь за лестницу согнутой в локте рукой, другой схватился за кабель над решеткой. Подёргал, затем спрыгнул на площадку.

— Крепкая, — сказал он неуверенно. Всё ещё держась за кабель, он переступил с ноги на ногу и чуть попрыгал.

— Не испытывай судьбу, Варак. Давай дальше, — прокомментировала его действия Руфь. Сердце громко стучало. Темнота и гудящие кабели ей уже осточертели. Хотелось поскорее оказаться снаружи, чтобы там их не ждало.

— Понял, — в медвежьем басе Варака она услышала его обычное добродушие.

— За дверью справа коридор 285Ξ, — сказала Ханна. — Исмэл?

— Калеб, передай Кедару, пусть начинают. Пусть пошумят в волю.

— Да, босс.

— Джотан, ты следующий. Варак, не ломись в дверь, пока он тебя не прикроет.

— Кстати, Исмэл, пока я полз по этой жуткой шахте, мне пришла в голову одна неприятная мысль. Может, это ерунда, но…

— Шустрее, Джотан. Говори, пока будешь перебираться на площадку.

— Если смогу.

В противоположность коренастому Вараку, Джотан больше напоминал скелет. Он спустился на несколько перекладин, потянулся к кабелям и тоже через секунду оказался на решетке. Как он пыхтел, слышали все через общий канал связи.

— Я вот что подумал, — заговорил он снова, переведя дух, — лестница хорошо отполирована по краям. Перекладины старые, а тетива сверкает.

— Договаривай, Джотан, — Исмэл терял терпение. — И двигайся дальше.

— Куда дальше? Тут места нет почти.

— Еще на одного хватит. Варак, попробуй открыть дверь.

Джотан протиснулся через кабели к Вараку почти упираюсь шлемом в его лопатки и продолжил.

— Ну, значит, я думаю, что эта лестница служит ещё и рельсами для системных дулосов.

Исмэл глухо выругался.

— Дерьмо… Есть предположения, как часто они тут курсируют? И, Ханна, сколько таких площадок попадалось нам по пути?

— Немного, Исмэл. По одной на этаж, в лучшем случае.

— Если исходить из логики и обычных программ, раз-два в сутки, — ответил вслед за Ханной Джотан. — Если в их задачи входит что-то помимо проверки кабелей, то только Господину известно.

— Пока нам везло, — подал голос Варак. Его бас прозвучал глуше, чем раньше, это означало, что он погрузился в Сеть.

— Даже думать не хочу, как мы будем возвращаться обратно с птенцами. Ну что за дерьмо…

Варак сместил чат на периферию и сосредоточился на двери. В виртуальном двойнике этой части города было светло и пусто, стены и решетка были прорисованы чисто символически — контурными плоскостями. Статичные аватары товарищей, прикрепленные к линотараксам, и тянущиеся повсюду провода походили на настоящие и потому выглядели здесь неуместно и как-то жутко. Варак протянул руку и выпустил из ладони паучка, который переполз на дверь и погрузился внутрь. Перед глазами поползли столбцы буквенных команд. Когда Варак нашел и ввел нужную, дверь в виртуальном городе исчезла, а паучок снова оказался у него на ладони. Где-то далеко на поверхности он услышал щелчок реальной двери. «Давай, малыш», — чёрный паучок забрался под кожу аватара, и Варак вынырнул в реальность. Дернув дверь на себя за ручку, он упёрся взглядом в стену.

— Здесь стена.

— Просто ширма, как в коридоре сигма, — отозвалась Ханна.

Теперь все молчали. Ждали, когда Варак закончит работу. Он снял с пояса ксифос, переключил на обычный лазер.

— Мы оставляем слишком много следов, — проговорила Руфь через индивидуальный канал.

— Есть другие предложения? — вопрос Исмэла прозвучал резко.

— Нет.

— Главное, уйти незамеченными, — сказал он спокойнее. — Дулосы отремонтируют стену раньше, чем заметят вирт-гоплиты.

Руфь не ответила.

— Готово, — Варак не обернулся. — Джотан, ты здесь?

— Я за тобой, Варак. Будь спокоен.

— Вперёд, — скомандовал Исмэл.

Варак толкнул вырезанный треугольник пластика и шагнул в залитый светом коридор. За ним вывалился Джотан с ксифосом в руках. Минуту спустя выбрались Калеб и Исмэл.

— В секцию 289, — Исмэл секционную дверь с нужной цифрой. В руках он снова сжимал ксифос. — Калеб, Руфь, Ханна, ждите.

Калеб и Руфь остались стоять по обе стороны от пролома в стене, глядя как товарищи один за другим исчезают за дверью и номером «286Ξ». Ханна осталась в шахте и копалась в навигации и инженерном плане города, который отрыл Джотан. Усевшись прямо на решетку и свесив ноги в чёрную, кишащую проводами пустоту, она пыталась разобраться с проблемой курсирующих дулосов. Сейчас она пребывала в Сети, поэтому реальность её нисколько не пугала. Руфь вздохнула и уставилась на противоположную стену. Больше всего в жизни она ненавидела ждать, но именно это ей приходилось делать чаще всего. Вся ее жизнь казалась одним большим ожиданием чего-то.

Коридорная дверь в секцию 284 вдруг замигала. Калеб напрягся, поднимая ксифос. Руфь вызвала Исмэла, готовясь нырнуть обратно в дыру.

— У нас гости, Исмэл…

— Что такое? Нас обнаружили? — Руфь ощутила, как беспокойство Исмэла коснулось и её нервов. По телу под линотараксом пробежала дрожь, но, увидев, кто за дверью, она нервно рассмеялась.

— Ложная тревога. Это дулос-ремонтник. Ты был прав, они реагируют быстро. Отключаюсь.

Секционная дверь за дулосом закрылась, он подкатил к ним и замер в нерешительности. Присутствие человека в шахте, а также внимание к нему Руфи и Калеба, по-видимому, задействовало эмотивную программу. Он должен был спросить разрешение.

— Выявлена неполадка, господин, — обратился он к Калебу, поскольку счел его старшим среди женщин. — Могу я приступить к ремонту?

— Нет, жди приказа.

— Отправить отчет о неполадках, господин?

— Нет, — Калеб посмотрел на Руфь.

— Если явится патруль, этот дулос может стать проблемой, — сказала она.

— Лучше иметь эту проблему под боком, — с сомнением ответил Калеб. — С другой стороны, нам на руку, если он отремонтирует стену сразу, как только мы исчезнем.

Руфь посмотрела на бестолково мигающего дулоса.

— Сейчас военное положение, Калеб, что если он передает информацию Терраху?

— Думаешь, у них есть такие возможности? — расслабившийся было Калеб, весь подобрался и вытянулся.

— Я не знаю. Это незаконно, но сейчас военное положение, а гоплиты имеют доступ к второму уровню Азимова запрета. Думаю, они могут использовать дулосов и для слежки.

— Тогда информация о нашем местоположении уже у Терраха, — заключил Калеб.

Руфь пожала плечами. Ей самой не нравилось выступать с подобными замечаниями, но в их положении любая параноидальная идея могла обернуться реальностью.

— Я могу ошибаться, Калеб. То, что Кедар не бьет тревогу, говорит в пользу этого малого, но всё же его присутствие для нас опасно.

— Ладно, я понял. Слушай сюда, дружок.

Калеб присел перед дулосом, и тот повернул голову к нему.

— Слушаю, господин.

— Скажи, твой Азимов запрет снят?

— Нет доступа к этой информации.

— Он тебе не скажет, Калеб, — вмешалась Руфь.

— Ладно. Значит, всё же придется тебя отключить. Какой твой серийный номер?

— Нет доступа к этой информации.

— Что? — глаза Калеба округлились. Он вскочил, на ходу вытаскивая ксифос. Дулос стоял неподвижно и мигал, изображая на лицевой панели вежливое внимание.

— Подожди, Калеб, — Руфь тоже уставилась на дулоса.

— Но ты сама слышала!

— Подожди. Это слишком странно. Такой властью над дулосами не обладает даже Террах. Да и зачем ему это? Чей это приказ, дулос? Кто изменил твои настройки?

— Нет доступа к этой информации.

— Дерьмо! — разъярился Калеб. — Его надо уничтожить.

— Нет! Это не могут быть действия гоплитов. Я была стратегом, я знаю, Калеб.

— Что если ты ошибаешься?

— Тогда я подставляю всех. Чья ты собственность, дулос?

Руфь уже не ждала, что дулос ответит, но тот, двинув головой от нее к Калебу и обратно, отозвался.

— Корпорации «Генезис», госпожа Руфь.

— К какой информации у нас есть доступ, дулос? Нет, погоди… Откуда ты знаешь мое имя?

— Это имя соответствует набору внешних данных, полученных от эгемона Терраха, — ответил он и мигнул.

Руфь открыла рот, но ничего не сказала. Внутри всё сжалось от страха, ей показалось, что она всё испортила, подставила своих друзей и Исмэла. Но маленький дулос-ремонтник не предпринимал попыток ее арестовать, он стоял и мигал, готовый выполнить любой её приказ, ответить на любые вопросы. Будто она преодолела какой-то невидимый барьер, назвала нужный пароль, и теперь он был готов сотрудничать. Калеб кружил вокруг, обзывая себя и всех идиотами. Из провала выглянула Ханна.

— У нас проблемы? Что за пляски, Калеб?

— Почему ты нас не арестуешь? — Руфь выпрямилась и направила ксифос на доброжелательно мигающую лицевую панель. Глядя на дулоса, такого привычного и услужливого, она вдруг подумала, что всё каким-то волшебным образом обойдется.

— Этот приказ отменен. Получен другой приказ.

Ханна охнула.

— Какой? — ксифос в руке Руфи дрожал. Перед глазами возникла жрица Эстер, но Руфь отмела этот образ и перехватила рукоять ксифоса другой рукой.

— Следовать приказам любого человека из списка эгемона Терраха.

Калеб замер. Ханна посмотрела на Руфь, а та на Калеба.

— Ого, — протянула Ханна, вырывая всех из оцепенения. — У нас есть тайные поклонники среди любителей железа.

— Ты не представляешь для нас опасности, дулос? — уточнила Руфь, опуская оружие.

— Нет, госпожа.

— И кто отдал этот приказ?

— Глава корпорации «Генезис», госпожа.

— Сам Терапевт? — восторженно взвизгнула Ханна. — Я думала, он на стороне властей.

— Я бы не стал радоваться раньше времени, — осадил её Калеб. Он устало прислонился к стене возле дыры, из которой торчала голова Ханны. Обычная белозубая улыбка так и не появилась на его лице, несмотря на всё облегчение. Он только поморщился из-за того, что пот заливал лицо. — Терапевт слишком скользкий тип, чтобы быть на какой-то одной стороне. Кто знает, чем нам грозит этот его интерес.

========== Глава восемнадцатая. Птенцы возвращаются в гнездо ==========

Коридоры этажа «кси» были пустынны. В этот час люди находились на своих рабочих местах или в Сети. Праздные прогулки и раньше не были в чести у амвелехцев, а с тех пор, как было введено военное положение, Реальный город и вовсе обезлюдел. Но даже если на пути Исмэла встретились бы случайные прохожие, они едва ли смогли бы отличить лидера виртов от эгемона вирт-гоплитов — линотараксы и вирт-шлемы сбивали с толку. Когда Руфь вызвала его во второй раз, чтобы сообщить о дулосе-агенте, они были уже на месте. Отключившись, Исмэл вызвал панель управления и набрал код, полученный от птенцов. Дверь мягко отделилась от стены и отъехала в сторону. В ту же секунду на них обрушилась лавина запахов. Исмэл был готов к этому, но всё же не смог сдержать гримасу брезгливости. Даже шлем не спасал от удушливой вони нечистоплотных человеческих тел.

— Оставайтесь в коридоре, — Варак и Джотан были ему благодарны.

Дверь за спиной захлопнулась. Не торопясь входить в Сеть, Исмэл осмотрел окружающее пространство. «Гнездо» походило на игровой притон — всюду была какая-то жирная труха и объедки. В центре на почерневшей от грязи кушетке лежал мужчина. Он улыбался, глядя в потолок счастливым мутным взглядом. Его волосы и редкие белёсые пучки на подбородке свалялись в грязные клубки. Одежда одеревенела от выделений тела. Через задранные кверху края куртки просвечивала белая водянистая плоть с еле заметными редкими волосками вокруг пупка. К горлу Исмэла подкатил комок. Хотелось нырнуть в Сеть, но он медленно двинулся вперёд, продолжая осмотр. На пластиковых креслах, вульгарно раскинув ноги и руки, развалились две женщины. Упавшие на грудь головы с запутавшимися в волосах остатками еды, расслабленность и сладострастное выражение на лицах не вызывали у Исмэла желания надолго задерживаться на них взглядом. Ещё один мужчина полулежал на полу среди грязных пищевых контейнеров, прислонившись спиной к стене. Из раскрытого рта тянулась нить слюны. Он что-то вяло пережевывал, хотя по виду контейнеров было ясно, что с последнего приема пищи прошли, как минимум, сутки.

На затылке каждого птенца блестела нейро-пластина новейшей конфигурации, от которой отходили провода, оплетающие грязные тела и мебель. Несколько других невостребованных портативных нейро-сеток и пластин валялись на полу. Переплетенные в беспорядочном клубке провода сходились в жгуты толщиной в руку человека в углу комнаты и уходили во внутренность стен — в шахты.

Виртов, подобным этим, назвали птенцами из-за их неспособности жить в реальности. Картезианский разлом их был так силен, что их пребывание в Реальном городе сводилось к простейшим функциям поддержания жизни, которые они выполняли с большим трудом. Священники и традиционалисты считали, что это результат взаимодействия с Сетью, пагубное воздействие технологий на человеческую психику, наказание за невоздержанность и многочисленные пороки современности, но Исмэл видел этому другое объяснение. Посредством технологий человечество эволюционировало, мутировало и преобразовывалось в совершенного новый, неизвестный прежде вид существ, живущий в ином плане бытия — в мире идей и информации. Продукты ума — Сеть и технологии, были такой же неотъемлемой частью человеческой природы, какой фундаменталисты считали тело. Психосоматический отказ от полового размножение и синдром диссоциации с телом были следствием не вырождения, а перерождения. Био-оболочка просто изживала себя и отмирала за ненадобностью. Это доказывали сами птенцы — несмотря на неприглядность физического существования, в Сети им не было равных. В Реальном городе они были символом вырождения, калеками и уродами, но в виртуальности они были богами. Большинство нововведений Сети — эмпатические аватары, виртуализация сенсорных систем и так далее — не появились бы, не будь в этом заинтересованы птенцы. Именно им принадлежали ведущие сетевые разработки. Проект «Симулякр» родился благодаря птенцам и был единственным возможным для них будущим.

Исмэл переключился в Виртуальный город. Все пятеро, трое юношей и две девушки в коротких белых хитонах на голое тело, сидели на полу перед изящной античной кушеткой, скрестив ноги, и глядели на Исмэла с настороженной доброжелательностью. Гнездо преобразилось. В виртуальном двойнике помещения щебетали птицы и журчала вода. На месте проводов и отходов стояли кадки с пышными растениями. Запах почти исчез. Они обманули даже обоняние.

— Надо уходить, Вакх. Гнездо Атона разорено.

Дети беспокойно заерзали, но не спешили выходить из Сети.

— Их разлучили? — звонким голосом спросила темноглазая Ио и охнула, прикрыв ладонью рот, когда Исмэл утвердительно кивнул. — Но они же умрут! Жестокие, жестокие!

Девушка схватилась за край хитона Вакха, но тот оставался бесстрастен. Это был парнишка лет шестнадцати, но все в нем выдавало лидера. Он сидел, сложив руки на коленях, и единственный из всех выглядел спокойным.

— Новое гнездо будет безопасным? — спросил он. Не оборачиваясь к Ио, он накрыл её руку ладонью.

Слева от Вакха сидела еще одна девочка лет четырнадцати. Длинные светлые волосы падали ей на грудь и завивались в большие отливающие золотом локоны. Она смотрела на Исмэла не мигая. Рядом с ней, касаясь коленом её бедра, сидел пухлый и розовощёкий Пиндар, и тут же — угловатый, но поэтичный Федр. Дети жались друг к другу, словно были членами одной семьи. Впрочем, так оно и было. Птенцы из одного гнезда всегда были очень близки между собой и, как правило использовали аватары детей и подростков. Это была ещё одна их особенность — психологически они словно застыли в этом возрасте. Сеть была для них игрушкой, но в уме и опыте им не было равных.

— Да. Это будет последняя остановка. Обещаю.

Вакх напомнил Исмэлу брата Айзека — того, что прятался за маской взрослого мужчины во время их единственной встречи. Хотя тут дело обстояло ровным счетом наоборот — взгляд, который бросил на него Вакх, был слишком зрелым для ребёнка.

— Для нас вирт-шлемов нет? — с надеждой спросила белокурая девушка. Исмэл покопался в памяти, но так и не вспомнил её сетевое имя. Скользнув глубже в Сеть, он развернул её профиль: «Леда», PNP: 384-298.

— Нет, их слишком мало. Только те, что мы сняли с трупов вирт-гоплитов, — Исмэл замолчал, ожидая эмоциональной реакции, но ни один из детей не выразил ни сочувствия, ни ужаса, поэтому он продолжил: — К тому же это наше прикрытие. Случайные свидетели примут нас за полицию, разорившую очередное гнездо. Вам лучше оставаться собой — никто из вас не походит на гоплита.

Леда вздохнула и прислонилась головой к плечу Вакха.

— Нам чертовски не хватает помощи киберов, Исмэл. В Сети мы почти всесильны, но когда дело касается «железа», мы беспомощнее слепых котят.

— Знаю, Вакх. Но мы не можем обратиться к абы кому, нам нужны ведущие разработчики, а они поддерживают власть правительства. По крайней мере официально, — ответил Исмэл. Вакх был прав, хотя и заговорил об этом сейчас только затем, чтобы оттянуть неприятный момент отключения от Сети. — Я предупреждал тебя, что мы за вами придем. У вас было время подготовиться.

Частично скользнув в реальность, он поморщился.

— О боги, Вакх, здесь такая вонь, удивляюсь, что вас до сих пор не обнаружили. Тело нуждается в уходе.

Вакх дернул плечом, девушки по обе стороны от него покраснели и выпрямились.

— Ты сам сказал избавиться от дулосов, Исмэл. А без них мы — только гора гниющего мусора, — ответил Вакх ровным голосом.

— Извини, — Исмэл понял, что сказал бестактность. Не было нужды упрекать птенцов, в этом не было их вины. — Отключайтесь, Вакх.

Тот кивнул, взял за руку Ио и вторую белокурую девочку, и встал. Следом поднялись Пиндар и Федр. На лицах, даже на спокойном лице Вакха, отражалось состояние близкое к панике. Они сбились в кучу, хватаясь друг за друга, словно шли на верную гибель.

— Да отключайтесь вы, черт возьми! Вакх! — взревел Исмэл, теряя терпение. — Вы не одни. Все мы подвергаемся опасности!

— Если что-то пойдет не так, ты знаешь, что делать, — сказал Вакх, не обернувшись, и зажмурился, будто от боли.

Исмэл переключился в реальность целиком. Вместо юных испуганных лиц, на него уставились пустые глаза людей без возраста. Тупые одутловатые лица, обрамленный свалявшимися давно немытыми волосами. Пластины с нейродатчиками, грязные и засаленные, как и их волосы, они держали в руках.

— Ну же! Чем быстрее, мы с этим расправимся, тем быстрее вы окажетесь снова в Сети, — приободрил их Исмэл, хотя не был уверен, что они понимают. Пальцы уродливого, жирного Вакха, словно деревянные стали разжиматься. Один, другой. Его нейро-пластина упала на пол, но другие вцепились в свои мертвой хваткой. Позвав Варака, Исмэл принялся разжимать пальцы Федра и вырвал пластину из рук. Варак поступил еще проще, и просто вырвал провода из пазух. Отвращение от прикосновений к их холодным рукам граничило с удушьем, которое, должно быть, испытывали сейчас птенцы, запертые в этих больших и уродливых телах.

— Исмэл! — Кедар вызвал его по прямой линии связи, когда они, словно погонщики, вывели группу птенцов в коридор. — Я сделал всё, что мог. Вирт-гоплиты поняли, что это обманный маневр, они усилят патрули, чтобы выяснить, от чего мы пытались их отвлечь. Будьте осторожны. Им не потребуется много времени, чтобы понять, какие именно секторы мы попытались очистить.

— Понял, Кедар.

Птенцы сбились в кучу, но не контактировали друг с другом. Медленными, тяжелыми шагами они продвигались вперед вслед за Вараком. За ними шли Исмэл и Джотан, наращивая темп с каждым шагом в надежде, что и птенцы, подгоняемые сзади, пойдут быстрее. Вонь, распространявшаяся за ними шлейфом, была не так сильна из-за усилившегося кондиционирования.

— Как стадо овец, — прокомментировал Джотан. — Жутко.

Исмэл не ответил. Он вынул ксифос, но зная, что угрожать птенцам бесполезно, просто вертел его в руках. Покосившись на него, Джотан сказал:

— Тут больше бы пригодилась плеть. Если они вообще чувствуют боль.

Исмэл уже тысячу раз прокручивал все возможные варианты взаимодействия с птенцами, но ни один из них не казался теперь подходящим.

— Болевые рефлексы самые древние. Боль вызовет страх, а страх — желание бежать, — ответил он. — Агрессия или бегство — так поступают даже простейшие организмы при встрече с опасностью. Вопрос только в том: куда они побегут?

Джотан открыл рот, чтобы высказать догадку, но в шлеме каждого раздался голос Руфи.

— Исмэл, здесь вирт-гоплиты, — тихий щелчок и через несколько секунд: — Двое. Думаю, мы с ними справимся.

Варак остановился, птенцы по инерции прошли еще несколько шагов и тоже встали. Это раздосадовало Исмэла едва ли не больше, чем сообщение Руфи.

— Не дайте им засечь дыру. Мы рядом. Будем на месте через две-три минуты.

— Поняла, — Руфь отключилась.

— Ксифосы в боевой режим, — отдал команду Исмэл и шагнул к ближайшему птенцу. — Иди! Вакх? Пиндар? Федр? Кто бы ты ни был, чёрт возьми… Бегом! Ну же! — Исмэл орал ему в самое ухо, но в глазах птенца не мелькнуло ни страха, ни понимания, ни даже узнавания, с которым обычно человек реагирует на свое имя. Охватившее Исмэла нетерпение граничило с ненавистью. Он грубо толкнул мужчину в спину ксифосом, тот накренился вперед, по инерции сделал несколько шагов и снова замер. — Давай же, черт бы тебя побрал! Иди, кретин!

— Эй-эй, полегче… — проговорил Джотан неуверенно. Варак отвёл взгляд.

Сделав глубокий вдох, Исмэл попытался преодолеть охватившее его бешенство. Он должен был в последний раз убедиться в правильности своего решения. Боль, страх, бегство — всё верно, нужно их просто подтолкнуть, но Джотан стоял рядом и смотрел на него с каким-то неопределенным выражением на лице. Словно его мучила зубная боль. Мужчина-птенец, открыв рот, глядел перед собой. Изо рта по подбородку тянулась слюна с кусочками пищи в ней. Это был тот, кто сидел у стены. Федр. Или Пиндар.

— Варак, иди вперед! Не жди нас, — приказал Исмэл, поднимая ксифос.

Что если они не сделают больше ни шага? Что если там внутри этого отсутствующего тупого взгляда он бьется в истерике? И что если внезапная острая боль заставит его спрятаться еще глубже? Исмэл цыкнул сквозь зубы и, прицепив ксифос к ремню линотаракса, снял с себя вирт-шлем. Прикрытие не имело значения. Иглы нейродатчиков выскользнули из затылка, мир продернулся чёрной пеленой, стал еще более уродливым, чем-то, что Исмэл видел в гнезде. Он знал, почему птенцам не было дела до реальных тел — человеческое тело было безобразным в своей сути, оно было грязным и животным, потому что производило только нечистоты и вонь. Он отыскал взглядом того, кто в гнезде лежал на кушетке, и протянул шлем ему.

Вакх нырнул в Сеть, едва только иглы проникли в его мозг. Он не стал выглядеть от этого живее и разумнее, но он почти сразу же повернулся и пошел в обратном направлении. Другие птенцы, повинуясь инстинкту всегда быть вместе и следовать за вожаком, побрели вслед за ним. Словно разгадав его намерение, на этот раз они пошли быстро, потом побежали нелепой, шатающейся гурьбой — если можно назвать бегом это неловкое переваливание с ноги на ногу.

— Он сказал, что физическое перемещение ничего не даст, — передал Джотан, глядя вслед птенцам. — Что они возвращаются в гнездо. Лучше смерть, чем реальность. Операция провалилась?

— Полагаю, что так, — ответил Исмэл, думая о том, что едва ли эта операция имела шанс с самого начала. Теперь он понимал, что, скорее, убил бы их, чем спас. — Мы должны были попробовать. По крайней мере теперь они знают, что у них нет выбора.

***

Дверь в секцию 284Ξ замигала. Ханна юркнула обратно в дыру, и на этот раз Руфь с Калебом последовали её примеру.

— Эй, дулос, сделай вид, что работаешь.

— Сделать вид, госпожа?

— Повернись к стене, вытащи щупальца и жди дальнейших приказов, — раздраженно ответил за Руфь Калеб. — Начни издавать какой-нибудь шум.

— Принято,господин.

Секционная дверь с тихим шорохом закрылась, раздались шаги, которые Руфь едва могла расслышать за собственным сердцебиением. Дулос, согласно приказу Калеба, бестолково шевелил отростками и гудел, но актер из него был никудышный, провести он мог разве что полного идиота.

— Кто там? — одними губами спросил Калеб, дулос его услышал.

— Вирт-гоплиты, господин, — на удивление тихо ответил дулос. В его тоне, Руфи даже почудилось нечто заговорщическое.

— Сколько?

— Двое, господин.

— Стой на месте и не шевелись. Не отвечай им.

Калеб сжал ксифос в вытянутых руках, целясь поверх головы дулоса. Прошло еще несколько очень долгих секунд. Незнакомый голос окликнул дулоса, но тот стоял неподвижно.

— Что это с ним? — спросил один из гоплитов совсем рядом.

— Стой! — крикнул второй, но Калеб уже выстрелил. Потом ещё раз. И ещё. Выскочив из провала и закрываясь дулосом, как щитом, он выстрелил несколько раз во второго.

— У нас есть несколько минут, — сказал он, когда всё стихло. Плечи его поднимались и опускались. Он тяжело дышал. — Или секунд.

— Успеем. Исмэл уже на подходе, — заверила его Руфь, выбираясь в коридор. — Они живы?

— Без сознания. Линотараксы смягчили удар, — пожал плечами Калеб, не глядя на бесчувственных вирт-гоплитов.

Руфь, кусая губу, смотрела мимо него.

— Они видели дыру и расскажут об этом Терраху.

— Дулос тоже видел, но его мы не можем уничтожить. Разве что взорвать, но от этого будет ещё больше… — Калеб вдруг замолк. До него дошло, к чему она клонит. — Это уже чертова казнь, Руфь. Ты это понимаешь?

Он покачал головой и выругался. Затем склонился к одному из гоплитов, снял с него шлем и передал его Руфи.

— Выйди частично в Сеть, тогда будет казаться, что это игра, — сказала она.

Калеб не обернулся.

— Это всё, что ты можешь предложить?

Выглянувшая было Ханна, увидев в чем дело, снова скрылась в шахте. Наставив на гоплита ксифос и отвернувшись от него, Калеб снова тихо выругался и выстрелил. Дверь с противоположной стороны коридора замигала. Глянув на нее, Калеб больше не медлил, стащил шлем со второго и выстрелил еще раз. На этот раз он видел, куда ударила пуля. Голова незнакомого парня дернулась, лицо вмялось внутрь. Под ногами Калеба стала расползаться лужа. Он выпрямился и направил оружие на мигающую дверь. Следуя совету Руфи, он скользнул частично в Сеть. Коридор в его сознании раздвоился, и собственное сердцебиение стало не таким оглушающим.

— Калеб! Руфь! Уходите оттуда! — заверещала Ханна через динамики шлема, но увидев в проеме открывшейся двери Варака, сама вывалилась в коридор. — О, боги! Варак! Вы успели! Где остальные?

— Птенцы, — как всегда, лаконично ответил Варак. Поглядев на трупы, он поднял голову и посмотрел на Ханну. — Они не хотят идти.

— Боги, как же они поползут по лестнице?

Варак пожал плечами, будто его это не касалось.

— Дерьмо, — без особых эмоций заключил Калеб. — Грёбаное дерьмо.

Все четверо уставились под ноги, на неподвижно лежащих гоплитов. Воцарившуюся было тишину разорвал голос Джотана.

— Готовьтесь к отходу! Птенцы вернулись в гнездо. Мы будем через десять секунд, — он замолчал, но потом включился снова: — Исмэлу нужен новый шлем.

Джотан и Исмэл появились через минуту. Оставшаяся в коридоре Руфь, перебросила Исмэлу шлем. Остальные были уже в шахте.

— Сюда двигаются несколько дулосов и удвоенный патруль гоплитов, — вдруг сообщил молчавший до этого дулос.

— Надо же какой сговорчивый, — фыркнул Калеб из шахты.

— Это тот самый? — спросил Исмэл, забираясь в шахту последним. Прежде чем закрыть дверь, он посмотрел на дрона-ремонтника.

— Что нужно от нас Терапевту, дулос?

Тот замигал, сверяя полученную информацию с запросом, отъехал на полметра назад и высветил в вирт-коридоре сообщение: «Ψ-672. Ева-2 желает сыну первого архонта благополучия». Цифры и слова вспыхнули красным предупреждающим сигналом несколько раз и исчезли.

— Информация за текущий час удалена. Нет доступа к этой информации, — сказал дулос после заминки и, больше не обращая внимания на открытую в шахту дверь, принялся за работу.

Повторив про себя номер секции трижды, Исмэл захлопнул дверь перед новой, возникающей из-под щупалец дулоса гладкой стеной.

— «Сыну архонта…» — подумал он и усмехнулся. — Ублюдок.

========== Глава девятнадцатая. Она дала мне от дерева, и я ел ==========

Они ползли вниз по шахте в кромешной темноте. Помня о курсирующих системных дулосах, все спешили оказаться в безопасном месте, поэтому никто не переговаривался. Извне доносились только звенящий гул кабелей и шарканье быстро переступающих по перекладинам ног. Сообщение от Терапевта, подписавшегося «Евой», развеселило Исмэла. Угасшая было надежда снова разгорелась, но говорить об этом остальным он не стал. Доступ к Театру означал полную и безоговорочную победу, но слишком многим уже пришлось пожертвовать впустую, чтобы имело смысл распаляться из-за очередного миража. Идущие за ним вирты не могли ждать. С каждым днем противодействие физического мира становилось всё сильнее. Самоубийства из-за слабых нейро-сеток и разорённые гнёзда подрывали боевой дух. В те несколько минут, что он провел без шлема, полностью отключившись от Сети, Исмэл успел подумать о многом и многое понять. Ни у него, ни у остальных виртов не оставалось другого выбора, кроме как идти вперёд. Сеть всё решила за них.

Ощутив под ногами твёрдый пол коридора, откуда начался их путь несколькими часами раньше, Исмэл шагнул в Виртуальный город, затем еще глубже в Сеть, оказавшись в своём профиле. Ощущение почти безграничной свободы хлынуло в его сознание.

— Кедар, — вызывал он по общей связи, чтобы его слышали остальные. Исмэл ступил на латрас, и спустя несколько секунд оказался на складе игрового мира, где должен был находиться Кедар. Половина склада была прорисована детально и натуралистично, деревянные ящики, грязь на полу, валяющиеся бутылки из темного стекла, но с середины стилистика менялась на более сюрреалистичную — с текучими углами и плоскими цветами без полутонов теней. Ящики казались мягкими и живыми, мусор под ногами норовил выпустить усики и ножки и убежать во внезапно открывшуюся причмокивающую щель. В том же стиле был выполнен зависший в воздухе аватар Кедара — нечто среднее между недавно подстриженным послушником и насекомым. Несмотря на экзотичность, ни аватар, ни окружающая его обстановка не выглядели отталкивающе. Странно, но не более того. Кедар ещё не успел привыкнуть к новым способностям и не обзавелся гнездом, зато обнаружил неординарный психоделический вкус. Аватар ожил и растянул губы в неестественно длинной улыбке.

— Мы привлекли слишком много внимания к гнезду Вакха, — сказал Исмэл.

— Они не в обиде, — одна из насекомьих лапок Кедара описала в воздухе круг. Этот круг надулся как мыльный пузырь, натягивая на себя текстуру ящиков и стен, и шумно лопнул. — Сам не знаю, как это происходит, — извиняющимся тоном пояснил Кедар. — Вакх говорит, что это была их последняя ходка в реальность.

Исмэл, убедившись в надёжности ближайшего к нему ящика, сел, подтянув на ляжках белые адмиральские брюки. Он любил аватар «адмирала» за чувство уверенности и правоты, которые он вселял. Круглые блестящие глаза Кедара глядели на него не мигая. Разделились надвое, потом ещё раз. Теперь у Кедара было целых шесть близко посаженных черных глазок, но он этого не замечал. Исмэл отвел взгляд. Трансформации Кедара, отвлекали от того, что он собирался сказать.

— Поэтому я пришел к тебе, Кедар. Пришло время запуска. Начнем с CsO, — убедившись, что его слышит так же его «боевая ячейка», Исмэл продолжил: — Чтобы избежать риска извне, нам придется изменить конфигурацию всех аватаров в Сети и усилить картезианский разлом до критической точки.

— Я знаю, что такое CsO.

— Я знаю, что ты знаешь, — Исмэл посмотрел на Кедара, отражаясь во всех его шести круглых глазках. — Я хочу сказать: для всех аватаров, Кедар. Включая те, что используют домохозяйки и технофаги, фундаменталисты и сомафилы. Киберы, архонты, священники, гоплиты — все.

Кедар тоже нащупал за собой ящик и забрался на его край, как на насест.

— Ты думаешь это разумно? — вмешалась Руфь. — Ты лишишь их выбора.

Кедар повернулся, зашевелил голубоватыми лапками, растущими из позвоночника его аватара. Исмэл не сразу сообразил, что эти отростки, которые он принял за лапки и усики насекомого, на самом деле нервы — длинные чувствительные нервные волокна, идущие от спинного мозга Кедара, которыми он изменяет реальность вокруг себя. Один из отростков вытянулся, и из потолка провисла большая капля, похожая на кокон из жидкой человеческой кожи. Именно в таком виде Кедар представлял себе голос Руфи. Исмэл предпочел её личное присутствие творчеству Кедара, но выбирать не приходилось. Капля открыла рот и заговорила:

— Я не оспариваю твое решение, но это… — она не могла подобрать слова, — слишком в духе архонтов. Изначально речь шла только о том, что уйти должны вирты, то есть те, кто предпочел Сеть реальности и телу.

— Руфь, ты была стратегом, ты жалеешь, что ты с нами? — спросил Исмэл и, заметив, как поджались губы капли, усмехнулся. Это было фантазией Кедра, Руфь никогда не делала ничего подобного. Зато спорить она любила, как никто другой. Обычно Исмэл видел в этом пользу для дела, но сегодня это его раздражало.

— Нет, я там, где я должна быть, Исмэл, — растерявшись, ответила Руфь. — И я пойду за тобой до конца, но дело не во мне. Дело в тех, кого ты хочешь сделать виртами против воли.

— Ты с нами не только по своей воле. Ты с нами, потому что была нам нужна. Вероятно, ты была готова к бунту и до нашей встречи, но также, я уверен, на твое решение повлияла новая конфигурация ЭА и усиление картезианского разлома. Я сам поспособствовал тому, чтобы ты перестала колебаться и предала их, а не нас.

Кедар разглядывал стену. Только одна пара глаз смотрела на Исмэла, не отрываясь. Капля застыла немым укором. Исмэл пожалел о том, что сказал, но отступать было поздно. Теперь Руфь наверняка вспомнит момент, когда он предложил попробовать ЭА впервые — и это был момент их наибольшей близости.

— Ты мне не доверял? — наконец спросила она.

— Ты — стратег, Руфь. Я избавил тебя от сомнений, вот и всё, — он ощутил разлившуюся в воздухе неловкость и поэтому заговорил с большим энтузиазмом: — Более глубокое погружение меняет сознание. Они просто станут виртами, только и всего. «Ризома» больше не повторится. Мы не будем вводить им вирус в физическом мире, мы преобразуем Сеть, а вместе с ней всех, кто живет в ней, обманывая себя, что существует другая, более важная, «подлинная» реальность. Они уже в Сети, Руфь, следовательно сделали свой выбор. Так же как и мы. Но отчасти, ты права. Это только часть плана. Нам нужно привлечь как можно больше людей в Сеть после перезагрузки, тогда народ Амвелеха снова станет единым.

Исмэл смахнул ладонью несуществующую пыль и посмотрел на Кедара. Тот увлеченно грыз ноготь на большом пальце.

— Идет война, мы не можем позволить себе великодушие по отношению к врагам. Выбор — так ли это важно? Если ты веришь в то, за что бы боремся… Если вы все, Кедар, Джонас, Калеб, Ханна, Варак, Руфь, Джелайя, действительно верите в то будущее, которое мы выбрали для себя, то оно будет лучшим выбором для каждого в Амвелехе, иначе наша борьба ничего не стоит.

Исмэл ждал возражений, которые, как ему казалось, напрашивались сами собой, но они не последовали. Нервы-лапки Кедра еле заметно колыхались, будто впитывая информацию из воздуха. Количество глаз снова стало обычным. Глянув на Исмэла, Кедар вытянул ноги, словно желая их размять после неудобной позы, но словно зацепился за пол и вдруг оказался рядом.

— Я в деле, — Кедар, который всегда казался самым угрюмым виртом из всех, с кем Исмэлу доводилось иметь дело, улыбался, как спятивший персонаж психоделической игры. Кедар протянул сжатую в кулак руку. — Покажем этим ублюдкам, что значит быть нами.

Исмэл кивнул и стукнул протянутый кулак. Капля ожила шестью ртами, в которых узнавались черты знакомых аватаров.

— Будущее за нами, Исмэл, — последней сказала Руфь. — Как бы там ни было, я с тобой до конца.

Исмэл ощутил укол совести. Придется поговорить с ней позже. Он повернулся к Кедару.

— Предупреди остальных и начинайте подготовку CsO.

— Ты сказал, что это только часть плана, — напомнил один из ртов кокона.

— Да. Это будет вашей задачей, Джотан: необходимо ослабить их защиту, — он подумал несколько секунд, — и привлечь внимание. Возможно, какое-нибудь яркое, в меру абсурдное новостное сообщение. Кедар, дай отмашку птенцам вылетать из гнёзд. Как договаривались. Больше никаких промедлений.

Кедар расцвел своей безумной улыбкой, но Исмэл видел, что тот нервничает. Они слишком долго тянули.

— Отлично. Я думал, ожидание меня доконает.

— Будьте осторожны. Все данные Калебу в срочном порядке, — Исмэл встал и отдал честь, следуя этикету игры, которая их всех когда-то сплотила. Кедар вытянулся в струнку и поднес согнутую руку к голове, его аватар изменился в одну секунду. — Выполняй, лейтенант.

В своем профиле Исмэл не задержался, у него оставалось еще одно важное дело.

— Терапевт желает со мной поговорить, — сказал он, вернувшись в коридор Реального города, где его ждали члены «боевой ячейки». — Возможно, я узнаю от него что-то интересное.

— Театр? — спросила Руфь и, когда Исмэл кивнул, добавила: — Это может быть ловушка.

— Ты отправишься туда физически? Один? — спросил Калеб, отталкиваясь от стены и выходя на середину коридора.

— Да. Если это ловушка, вы приступите к первой фазе «Симулякра» без меня. Руфь станет вашим стратегом, у нее есть опыт, — ответил Исмэл и бросил на Руфь быстрый сожалеющий взгляд. — Но я не думаю, что Терапевту выгодна моя смерть. Готовьтесь к запуску CsO. Когда я вернусь у нас будет больше информации, но пока действуйте без расчета на нее. За нами будущее.

Подняв руку с раскрытой ладонью в знак прощания, он повернулся и пошел вдоль коридора к лифту.

— Будущее за нами, — тихо сказала Ханна за его спиной.

Напряжение в фигурах товарищей выдавало их опасения. Они считали встречу с Терапевтом ошибкой, но Исмэл не собирался спрашивать их мнение. Он не обманывал себя. Он знал, что Театр стал его навязчивой идеей, и именно поэтому решил отказаться от него как приоритетной цели проекта. Но просто забыть о нем, Исмэл не мог — слишком много тайн в себе скрывал Театр, слишком велика была жертва жрецов, слишком недостижимым он казался. Утаивание правды кучкой посвященных образовывало в душе вакуум, который требовал заполнения. Из-за недостатка фактов подключалось воображение — и мифы уже не казались такими абсурдными. Исмэл чувствовал, что поддается, что вот-вот поверит в гипертрофированный страх жрецов перед Театром и в то, что Театр — это нечто большее, чем компьютеризированная система жизнеобеспечения. И тем сильнее ему хотелось увидеть его своими глазами — чтобы развенчать сакрализованную бессмыслицу и освободиться, наконец, от беспочвенных подозрений.

В сообщении Терапевта был указан только код этажа и номер секции — Ψ-672. Предпоследний уровень Амвелеха, под искусственными полями и фабриками, в непосредственной близости с канализацией и кладбищем уровня Ω. Заводы и клинические лаборатории кибер-биологов располагались куда выше. Исмэлу пришлось поплутать между служебных лифтов, прежде чем он смог достичь нужного этажа и секции. Когда он вышел из лифта, в коридоре его уже ждали. Это были дулосы-андроиды — две одинаковые девочки лет четырнадцати-пятнадцати с длинными косами. Одного взгляда на них хватило, чтобы понять, что Терапевт создал их лично для себя. Лица были максимально приближены к человеческим, только абсолютная бесстрастность и неподвижность выдавали их принадлежность к машинам. Хотя они были довольно миловидными — не холодной недостижимой красотой, которая ценилась среди амвелехцев и тем более киберов и технофагов, а вполне человечным очарованием юности — Исмэлу было неприятно на них смотреть. Короткие платьица слишком сильно подчеркивали механические сочленения на плечах и коленях. При кропотливой отделке головы, волос и туловища, которые казались совсем настоящими, руки и ноги девочек-дулосов были сделаны нарочито грубо, словно выставляли напоказ металлические кости и переплетение проводов. Казалось, что Терапевт похваляется своим нездоровым фетишем. Но не это отталкивало Исмэла больше всего — в лицах дулосов отчетливо угадывались черты чистокровных илоток. Вряд ли это было намеренным оскорблением, но Исмэл не мог не заподозрить провокацию. Тема илотов была предана забвению так основательно, что даже среди виртов он был едва ли не единственным, кто помнил о существовании этого народа. Илотами в Амвелехе называли трусов и неудачников, тех, кто был вечным предметом для насмешек — поэтому даже полукровки, еще помнившие своих илотских матерей, открестились от такого наследства и памяти. Для Исмэла его илотская кровь стала неиссякаемым источником злобы, из которого он черпал силу и решимость, необходимые, чтобы выступить против привычной лжи, поэтому любые намёки на свое происхождение и изгнанную с позором мать, он воспринимал, как брошенный ему лично вызов.

— Следуйте за мной, господин Исмэл, сын Абрахама, — сказала одна из девочек.

— Я Ева-2, дочь Терапевта, — сказала другая. — Двое есть одно.

Сказав это, девочки взялись за руки и пошли вперед по коридору. Что они подразумевали, Исмэл не понял, разве что заметил сходство последних слов с жреческой формулировкой, касающейся единства богов. Они не требовали ответа, поэтому он пошел за ними. Долго идти не пришлось, в конце коридора той же секции, дулосы остановились и, открыв дверь, подождали, пока Исмэл зайдет внутрь.

Это оказалось просторное и светлое помещение, напоминающее лабораторию кибер-биолога, с множеством белых шкафов вдоль стен, и несколькими столами на колесиках со свисающими вниз ремнями и странными рамами-каркасами над изголовьем. В углу стояло довольно аскетичное белое кресло, на котором сидел человек в красной униформе кибер-биолога. Судя по сетке на затылке, он был в Сети. Едва Исмэл вошел, старик посмотрел на него в упор и приглашающим жестом указал на кресло напротив. Исмэл сел. Одна из девочек-дулосов подошла к старику, другая остановилась рядом с креслом Исмэла. Старик, в отличие от жрецов, был выбрит и лыс, его длинное лицо было изрезанно глубокими морщинами, под глазами повисли чёрные тяжелые мешки, но тем сильнее он приковывал к себе взгляд. Было в его облике нечто такое, отрешенно сладострастное и абсолютно аморальное, что заставляло верить в его непредсказуемость и опасность для окружающих. Это без сомнений был сам Терапевт. Исмэл, удивленный его внешним видом, столь непохожим, на то, что он себе представлял, забыл с чего собирался начать разговор. Терапевт тем временем погладил свое творение по спине и заду и увлек её к себе на колени. Девочка послушно склонила голову на грудь, позволив ему расстегнуть молнию платья и открыть физическую панель настроек. Её сестра-близнец, положив руку на подлокотник кресла, в котором сидел Исмэл, и безучастно на них смотрела.

— Что тебе нужно от меня? — спросил Исмэл.

— Ничего, — ответил Терапевт, закрывая панель в верхней части спины девочки-андроида. — Это была её идея.

— Её?

— Евы… Или точнее: Лилиэт.

Терапевт приоткрыл губы, чуть растянув их в подобие улыбки. Он смотрел на девочку-дулоса, словно ожидая от нее чего-то — первых слов или, быть может, поцелуя. Исмэл перевел непонимающий взгляд на сидевшую на коленях старика Еву, но его отвлекла её сестра, которая вдруг повернулась к нему и улыбнулась. Забравшись на подлокотник кресла коленом, она протянула руку к вирт-шлему и коснулась его механической ладонью, будто желая погладить.

— Дерьмо! — отшатнулся Исмэл, вжимаясь в спинку кресла с противоположной стороны от дулоса. — Убери от меня эту гадость!

— Фу, как невежливо. Ты технофоб? — сказала девочка изменившимся глубоким голосом, совсем не похожим на голос машины. На ее лице появилось то же порочное выражение, что и у Терапевта, но руку она убрала. — Совсем, как твой отец.

— Отец? Это ловушка? — взгляд Исмэла метался между изменившимися дулосами и Терапевтом, который наблюдал за всем этим с бесстрастной миной. Исмэл нащупал на бедре ксифос.

— Я думаю, вам лучше познакомиться в Сети, дорогая, — сказал он, обращаясь к той, что сидела у него на коленях. — Насколько я знаю виртов, там он будет себя чувствовать более уверенно.

— Нет, — застигнутый врасплох Исмэл пытался разобраться в ситуации. — Кто она? Что происходит, Терапевт?

Ева-2 поудобнее устроилась на подлокотнике.

— Меня зовут Лилиэт, я, как и твоя родная мать, принадлежу к илотам и в настоящее время нахожусь в Белшар-Уцуре. Эта машина только сосуд, игрушка Терапевта.

— «Симулякр» и перенесение сознания на другой носитель — не такая уж новая идея, — устав от тяжести дулоса, Терапевт согнал ее со своих колен и теперь сидел, вытянув вперед сцепленные в замок руки, и внимательно, хотя и без видимого интереса, смотрел на Исмэла. Вторая девочка подошла и встала рядом с сестрой. — Когда-то Сеть была частью наших экспериментов. Мы работали с Колыбелью, когда вирты еще не родились. Мы могли бы договориться… так, что в обмен на партию дулосов, подобных Еве, ты и все вирты плясали бы под мою дудку. Но к счастью для тебя, мне это неинтересно.

— А что тебе интересно? — Исмэл напрягся. Терапевт был прав, эти дулосы могли изменить ход истории.

— После встречи с архонтом Абрахамом меня разобрало любопытство, — сказала Ева-2.

— Где он сейчас? — после паузы спросил Исмэл.

— Он возвращается в Амвелех. Ему не удалось совершить то, ради чего он отправился в Хар а-Мóриа, ему помешали, но всё же он сделал то, чего хотели от него боги.

— Что?

— То известно только богам, дурашка, — ответила вторая девочка и улыбнулась.

— Так чего ты хочешь от меня?

Лилиэт посмотрела на Терапевта, тот встал и подошел к двери, которую Исмэл раньше не замечал. Она была такой же белой, как всё в этой комнате, только сгорбленная фигура в красном выбивалась из общего фона. Терапевт набрал код, дверь открылась.

— Иди, тебе будет интересно, — сказала Ева-2, сидевшая на подлокотнике, и когда он встал с кресла, перебралась на его место, увлекая за собой свою копию.

— Ты не пойдешь?

— Нет. Я знаю всё, что мне следует знать.

Прежде, чем зайти в раскрытую дверь вслед за Терапевтом, Исмэл обернулся. Обе девочки, делящие между собой одно кресло и имя, снова были неподвижны и пусты.

========== Глава двадцатая. Сад земных наслаждений ==========

Когда Исмэл вышел от Терапевта, у него кружилась голова. Он чувствовал тошноту, но не физическую, а скорее ментальную, от пресыщения информацией. То, что рассказал ему Терапевт, не лезло ни в какие ворота, и никак не согласовалось с тем, что Исмэл знал об окружающем мире до сих пор. Думал, что знал. Он попытался скользнуть в Сеть, но от этого еще больше заломило в висках, поэтому, послав сообщение Руфи, что с ним всё в порядке, он отключился и снял шлем. Он остановился в коридоре, прислонился к стене и сжал голову руками, сминая волосы пальцами.

Давление в голове было похоже на заражение Ризомой: короткий отрезок информации, бесконечно делится и повторяется, в считанные секунды заполняет всё пространство сознания и сводит человека с ума. Чтобы действие вируса было эффективным, информация должна быть привлекательной, противоречивой и неполной. Первое играет роль наживки. Например, наибольшей привлекательностью для сознания человека обладает кажущееся решение смертности, или точнее: обещание логического доказательства бессмертия. Внутренняя абсурдность этого доказательства парадоксальным образом приводит к выводу о правильности этого пути, а его неполнота заставляет мозг работать по кругу, пытаясь восстановить недостающий кусок. Все остальные процессы останавливаются, потому что пойманный в ловушку разум бросает все ресурсы на решение парадокса. Метафизическая петля, как правило, даже не осознается — Ризома действует мгновенно. Человек оказывается в плену своих фантазий, ему кажется, что он вот-вот поймет нечто очень важное, но вместо этого он просто перегорает, как лампочка. После разговора с Терапевтом, Исмэл чувствовал себя почти так же, как во время испытаний вируса: голова раскалывалась, но перестать думать о сказанном и о том, что скрывалось между строк он не мог. Знание, которого он так жаждал, не привело к успокоению,

Лаборатория, в которую вела дверь из кабинета Терапевта, была поистине огромной. Она напоминала цех подземной фабрики. В метрах десяти от входа начинались ряды капсул с затемненными полупрозрачными корпусами и громоздкими кибербиологическими сочленениями вверху и внизу. Все они были соединены черными, пульсирующими трубками. Те, что потолще, похожие на кишку, входили в капсулу сверху, другие, тонкие и жилистые, торчали из стенок с двух сторон, скручивались в тесном пространстве между кабинами в большие черные пучки, и исчезали в полу. Над капсулами и в узких коридорах между ними работали громоздкие системные дулосы. Вся эта истекающая маслом гибкая био-механика была в постоянном движении: что-то бурлило, перетекало, вздыхало и жалостливо хлюпало — вызывая у Исмэла неприятные ассоциации с вскрытым телом неизвестного и всё ещё живого существа. От этой мысли к горлу подкатывал горький ком тошноты. Чтобы отвлечься, Исмэл скользнул в вирт-пространство, но двойника лаборатории не существовало. Не было даже «изнанки» — так называемого «пустого слоя», матрицы для наложения виртуальных слоев, которые служили основой для создания комнат-двойников. Всё, что смог уловить Исмэл в вирт-пространстве лаборатории — это команды, которыми обменивались дулосы, и странные сигналы, исходящие из капсул. Находиться на этом уровне Сети было невыносимо.

Терапевт вылил на каждую ладонь препарат с резким химическим запахом, встряхнул руки и натянул перчатки. Они растянулись с упругим резиновым хлопком и обхватили костлявые запястья. Он надел медицинскую шапочку с хирургической маской, повернулся к Исмэлу и вдруг захихикал. Мутные, неулыбающиеся глаза в промежутке между красными полосами спецодежды блестели.

— Считается, что вирты — не самые благодарные клиенты, когда идет речь о кибер-биологическом вмешательстве. Вы ненавидите тело и органику. Вещество и технику. Вы падаете в обморок от вида своих экскрементов и считаете себя выше этого. Человек — это идея, это ум. Он равен богам. О да, он равен… — его смех напоминал скрип зубов. — Но отнюдь не «в идее». Боги — это аргонические иглы, находящиеся в прямом контакте с твоим мозгом и позволяющие тебе обманывать самого себя. Не более того.

Терапевт оборвал смех. Он отстегнул маску с одной стороны, она повисла красной тряпкой у левого виска.

— Задача «Симулякра» — отказ от физического носителя, от телесности, органики и техники, в том числе от нейро-сеток и аргоновых игл, — сказал Исмэл, не вникая в слова старика, которые казались ему пустым трёпом сомафила. — Ты знаешь, что это возможно. Твои дулосы тому подтверждение.

— Ева-2 — пример переноса, но отнюдь не отказа от материи, — ответил Терапевт. — Ты говоришь, что хочешь избавиться от физического носителя, но вполне ли ты уверен, есть ли нечто, кроме него? Что если сознание — только функция, которую можно воспроизвести на другом биотехническом материале, но без него, оно ничто?

— Не всё ли равно, как его называть? Важен только результат, возможность сохранения единства самосознания.

Губы Терапевта дрогнули, словно он собирался улыбнуться, но в последний момент сдержал себя. Это было похоже на нервный тик. Он пожевал губами и спросил:

— А как же смерть?

— Её не будет, умирает только тело.

— Сеть — тоже носитель. Что если уничтожить её?

— Сеть — структура без центра и иерархии, её невозможно уничтожить, не уничтожив при этом весь Амвелех, — ответил Исмэл раздраженно, понимая, что Терапевт пытается загнать его в логическую ловушку.

— Но и это возможно, не так ли? — спросил тот с доброжелательностью учителя, который подталкивает ученика к нужному ответу. — Не думаешь же ты, что Амвелех будет существовать вечно?

Исмэл промолчал. Терапевт не торопил его с ответом, но и не заговаривал сам, словно давая ему время подумать, поощряя своим молчанием. Пауза длилась слишком долго, и когда старик поднял на Исмэла свои внимательный и холодный взгляд, Исмэл не выдержал:

— Нет, но он может существовать очень долго, потому что наши предки строили не просто город — они строили Новый Эдем. Система жизнеобеспечения Амвелеха не похожа на Сеть, это организм с автономными и взаимосвязанными функциональными единствами — вентиляцией, канализацией, системой электрификации, пищевым производством и прочим — и каждое из них предполагает централизованное управление. Я, как и все, считал, что контроль осуществляется людьми, думал, что стоит мне получить доступ к Театру, Амвелех станет моим, но суеверный страх архонтов подтолкнул меня к другой мысли. И я хочу, чтобы ты сказал мне, прав я или ошибаюсь.

— Я не вхожу в круг Семи, — остановил его Терапевт, — у меня нет доступа к Театру.

— Возможно. Но, тем не менее, ты знаешь о чём идет речь, — он посмотрел на старика, и тот после небольшого, несколько наигранного, колебания, кивнул. — Я думаю, что контроль осуществляют системные дулосы. Люди заняты только видимостью работы — переписыванием и подсчетами, которые не имеют никакого смысла. Перед каждым инженером-периэком стоит незначительная и очень узкая задача, которая предполагает наличие человеческого контроля над Системой, но в действительности контроль осуществляют сами машины. Система создает искусственную занятость и досуг для населения в той же мере, что и обеспечение его продуктами питания.

Исмэл замолчал. На лице Терапевта почти не отражалось никаких чувств, разве что вежливый интерес. Он ждал продолжения.

— Я думаю, что секрет Театра, погребенный под ворохом суеверий жрецов, на самом деле предельно прост: городом управляют машины, а не человек. Разве не об этом ты хотел сказать, называя их «богами»? Даже если все люди вымрут, Город будет существовать. Жить — как жили растения и звери в природе, корректируя программу воспроизведения и жизнедеятельности согласно закону самоорганизации. Вполне логично предположить, что Театр — это всего лишь суперкомпьютер, осуществляющий общение дулосов между собой, иначе говоря: мозг Амвелеха, который, вполне возможно, вообще не подвластен никому из людей.

Исмэл перевел взгляд на работающих дулосов, на пульсирующие трубы и капсулы.

— Если я прав, то в перезагрузке Театра нет необходимости. Но всё же мне хотелось бы в этом убедиться.

Терапевт, слушавший Исмэла с большим вниманием, трижды похлопал ему, выражая свое одобрение. Губы его снова еле заметно дернулись в нервном тике.

— В общем и целом ты рассуждаешь верно, хоть и весьма непоследователен в своем идеализме, — сказал он. Скрестил запястья за спиной, так что кисти не касались друг друга, и, сгорбившись, двинулся по узкому коридору, который образовывали тесные ряды капсул. Исмэлу пришлось пойти за ним. — Ты прав настолько, насколько может быть прав человек, не привыкший иметь дело с грубой материей и недолюбливающий жрецов. — Терапевт издал неприятный скрипучий смешок. — Некоторые «суеверия», как ты изволил выразиться, имеют куда большее значение, чем ты думаешь. По крайней мере теперь, после того, как мы сильно постарались, чтобы сделать их правдой. Другими словами ты упускаешь из виду главное — аргон-хюлэ и пророчество. Для меня, — в голосе Терапевта появились нотки, будто он намекал на какую-то постыдную интимную тайну, — важен только аргон-хюлэ и некоторые его свойства, всем остальным, кто не понимает его истинной природы, нужен контроль над ним. Или иллюзия контроля. Ты называешь вещи другими именами, но вряд ли отличаешься от этой второй категории.

Не расцепляя рук, он повернулся к Исмэлу, будто ожидая увидеть недоверие и протест на его лице. Исмэл промолчал. Удовлетворенный увиденным, Терапевт кивнул:

— Поверь старому наркоману, юноша. Аргон-хюлэ необходим тебе, ничуть не меньше чем другим. Аргон-хюлэ — это кровь и плоть Амвелеха, в той или иной степени и концентрации он есть в крови каждого из нас. Он порождает пророческие видения жрецов и возможность контроля над снами — то, что вы называете Сетью. Для таких, как я — это возможность вернуться в блаженное безмыслие и побыть растением. Я говорил отнюдь не о машинах, наш Господин — аргон-хюлэ.

Терапевт захихикал, повернулся и пошел дальше по коридору.

— «Генезис» был выбран не из-за перспективы клонирования, разработки в этой области — малая и не самая значительная его часть. «Генезис» — это физическая реализация пророчества о Новом Эдеме.

Исмэл усмехнулся и покачала головой.

— Мне стоило догадаться. Ты еще больший фанатик, чем верховный жрец.

Терапевт опустился перед одной из камер и засунул руку под ее днище, что-то там нащупывая. Торчащие внизу трубки ритмично пульсировали и шевелились под давлением подаваемой через них жидкости. Исмэл никак не мог избавиться от биологических ассоциаций. Ему показалось, что Терапевт производит операцию над плотью прямо у него на глазах.

Жидкость внутри капсулы заметно посветлела, а через несколько секунд стала совсем прозрачной, так что стало видно, что внутри.

— Раньше камеры стояли горизонтально, но из-за нехватки места пришлось их поднять, — сказал Терапевт, вставая и вытирая испачканные руки о спецодежду.

— Боги… это что ещё за дерьмо? — несмотря на чувство гадливости, Исмэл шагнул к капсуле.

В ней был человек, оплывший и безжизненный, с водянистой, полупрозрачной кожей, которая почти не скрывала того, что находилось под ней. Он был подвешен на большой ребристой трубке, подсоединенной к затылку. Она вкачивала что-то в тело. Слабые, атрофированные конечности вздрагивали, синели и набухали каждый раз когда препарат поступал в тело, и истончались, когда она выходила через другие трубки наружу. Отводы тонкие и членистые, торчали по разные стороны вдоль позвоночника.

— «Перегонные многоножки», — сказал Терапевт. — Жрецы называют это место «Садом» или «Фондом».

Терапевт захихикал. Во рту Исмэла пересохло, как при приступе картезианского синдрома. Он хотел было скользнуть в Сеть, но заставил себя остановиться.

— Это… Театр?

— Не совсем. Театр — то, что на поверхности, рафинированная игра символов и значений, «каналы общения», как ты изволил выразиться, это же — его плоть. Анатомический механизм, спрятанный за кулисами. Думающая мышца. — Терапевт поднял руку в перчатке, на которой остались черные маслянистые разводы. — Театр —

это игра актёров, а не их мочевой пузырь или кишечник. Есть устроители представления, есть актеры и зрители, и есть я — техник, передвигающий машины, когда необходимо вмешательство богов. Мне нет дела до зрелищ, я имею дело с фактами и плотью. А факт всего один: аргон-хюлэ. Аргон-хюлэ создает все взаимосвязи и зависимости, Систему жизнеобеспечения и производства, экономический рост и политический кризис, развлечения и услуги, наслаждение и синдром отмены, управляемые сны виртов и провидческие галлюцинации священников. Всё есть Театр. Каждый человек в Амвелехе — перегонный куб, членистоногая трубчатая многоножка, является он частью «Фонда» или нет, но при этом каждый уверен, что играет какую-то роль. «Фонд», который ты видишь, который вызывает у тебя отвращение, — это анатомическая истина Амвелеха.

Исмэлу стало казаться, что он попался на удочку безумца, но Терапевт вдруг изменил тон. Забравшись правой рукой под капсулу, чтобы включить подачу аргона-хюлэ, он заговорил более внятно.

— Чтобы ты понял, придется тебе рассказать кое-что. Конец света заключался не в том, что целый мир исчез в одночасье, а в замаячившей на горизонте угрозе исчерпания ресурсов. Колодцы, которыми наши народы пользовались тысячелетиями, стали пустеть. Первым знаком бедствия стало пересыхание колодца в горах Хар а-Мóриа, тогда идея близости конца света впервые завладела умами и апокрифический текст Пророчества обрел небывалую популярность. Когда объем добычи стал сокращаться, было решено сократить потребление, но по многим причинам это оказалось невозможно. Никакого заговора, о котором ты сейчас наверняка подумал, не было. Истребление большей части населения планеты, как и биологический отказ от произведения потомства, произошли сами собой. Я склонен видеть в этом ответ популяции на сокращение ресурсов, жрецы усматривают в обрушившихся на человечество катаклизмах знаки грядущего конца света. Плюс сыграло свою роль нежелание делиться — теперь это уже не важно. Важно то, что наши предки повели себя на удивление деятельно. Пророчество о Новом Эдеме было воспринято, как руководство к действию, тогда же и родился проект «Генезис». Он всегда был своего рода еретическим течением внутри официальной религии, которую представляет Верховный жрец, но, тем не менее, даже ярые догматики и ортодоксы не препятствовали его развитию и продвижению. Чем выше чины в иерархии, тем меньше в них истинной веры. За небольшим исключением, среди который, между прочим, твой отец.

— И как всё это, — Исмэл кивнул в сторону капсул, — связано с Пророчеством?

— Амвелех был задуман, как Новый Эдем, и стал первым успешным проектом «Генезиса». Ты прав относительно Системы — она автономна и будет работать веками, при условии постоянного доступа к ресурсам. Фонд — прототип фабрики по производству аргона-хюлэ. Сейчас он работает на… гм. людях. В основном, это илоты, с детства подсаженные на аргон-хюлэ. Если тебя волнует этическая сторона вопроса, можешь быть спокоен, они получают ни с чем несравнимое удовольствие. Я бы поменялся с любым из них, если бы не нужен был здесь. Вы, вирты, похожи на них. Разница между тобой и любым из «многоножек» только в концентрации аргона-хюлэ, которая поступает в твой мозг.

Исмэл покачал головой в громоздком шлеме вирт-гоплита, но ничего не ответил. То, что говорил Терапевт походило на правду. Старик подождал возможных возражений, и не дождавшись, продолжил:

— Одна такая «перегонная многоножка» дает на выходе более высокий концентрат аргона-хюлэ, что позволяет нам увеличить срок эксплуатации одного колодца на долгие годы, но этого, как ты можешь догадаться, мало.

— Где пребывает их сознание? — перебил Исмэл, что-то жуткое шевелилось у него в груди.

— Кто знает? — пожал плечами Терапевт. — При такой дозе оно едва ли активно. Это место неслучайно называют Садом — их состояние близко к вегетативному, именно это состояние безмыслия вызывает ни с чем не сравнимое блаженство.

Терапевт замолчал, о чем-то задумавшись. Губы шевельнулись, но он по-стариковски поджал их и качнул головой. Исмэл посмотрел на капсулы. Охватившее его тревожное чувство не прошло, но ответ Терапевта, как ни странно, его успокоил. То, что творил «Генезис» было отвратительно, но к счастью это мало касалось виртов. Все эти сравнения не шли дальше удачных метафор. Вирты были не такими, как эти несчастные, они были активны и деятельны, они были людьми, а не растениями или «многоножками», как их называл Терапевт.

— Но этого мало, — повторил старик. Он снова смотрел на Исмэла. — В Пророчестве говорилось о пришествии богочеловека — Тэкноса. Именно он должен повернуть мир к Закону, после чего на долгое время воцарится Новый Эдем. Избранные народы вернутся к своей изначальной чистоте, то есть станут полубогами. Посему истинной целью программы «Адам-Кадмон» является не клонирование человека, как сказано в официальных документах, а, скорее, теургия — создание бога. Или богов. На дне высохших колодцев были обнаружены древние существа, которые, согласно моей гипотезе, каким-то образом производили аргон-хюлэ. Наша задача их воссоздать. Первые эксперименты программы по пересадке генома тех существ в человека, как правило, в младенцев, начались еще до твоего рождения. То, что выдавали за клонов человека, на самом деле гибриды богочеловека. Почти все выведенные особи были нежизнеспособны, единственное поколение, пережившее период младенчества, было потеряно. Но и оно не проявляло «божественных» качеств.

У Исмэла начала болеть голова. Он получил больше, чем рассчитывал.

— Секта сумасшедших фанатиков.

Терапевт захихикал. Он повернулся и сложив руки за спиной, как в начале разговора, пошел к выходу.

— Возможно, ты прав. Мы хотели если не предотвратить конец света, то хотя бы устроить его по-своему. Разве это не привлекательная идея? В этом есть нечто демоническое, беспредельно порочное. За гранью зла. «Теургия» — разве одно это слово не заставляет тебя трепетать от восторга?

Верховный жрец знает об этом? — прервал его Исмэл. Излияния Терапевта и дрожащий от страсти голос, которым тот всё это говорил, заставили его внутренне содрогнуться. Не было никаких сомнений, что старик безумен, но мысль о том, что таковы все жрецы, вызывала ужас.

— Разумеется. В силу своей должности он не одобряет радикальное вмешательство в ход истории и предпочел бы, чтобы Господин снизошел до нас Сам, но, к сожалению, с тех пор, как «конец света» перестал быть метафорой, ортодоксы оказались в меньшинстве. Все мы заложники последних времен, — развел руками Терапевт и издал крякающий смешок. — Это причина, почему я тебя позвал. Из-за твоего выступления на Агоре возникло недопонимание. Своевременное отбытие первого архонта из Амвелеха сразу после получения Завета вызвало подозрения. Очень многие, если не сказать все, решили, что верховных жрец вместе с сыновьями затеял какую-то свою игру. Так это или нет, меня не интересует, но ты должен знать, что ему и его спутникам грозит опасность.

— Ты думаешь, что мне есть до него дело?

Исмэл чувствовал дурноту. Он старался не придавать большого значения словам Терапевта, но реагировал на сказанное помимо своей воли. Он с тоской посмотрел на ряды тошнотворных сосудов.

— Есть, — Терапевт даже не повернулся к Исмэлу. — Так думает Ева.

Исмэл забыл о женщине, которая говорила с ним через дулоса, и, внезапно вспомнив о ней, испугался. Противоречивая информация, которой с ним щедро поделился Терапевт, словно отвлекала от чего-то важного. Это походило на ловушку.

— Кто она? — спросил он, пытаясь собраться и вспомнить, что мог упустить.

— Приемная дочь Ликократа, прежнего эфора илотов, ставленника Амвелеха. С илотами нас связывают давние деловые отношения, — Терапевт остановился у двери и стянул с рук перчатки. — Второе похищенное дитя. Ликократ воспитал из нее демона, но не скажу, чтобы мне это было не по душе.

Терапевт глядел на него с прежним безразличным выражением. Лицо было неподвижным и древним.

— Вирты… — сказал он. Губы задергались, но он так и не улыбнулся. — Ступай, помоги своему отцу, как она простит, взамен я подарю тебе Еву-2. Она мне уже надоела.

— Но почему?.. Зачем ты мне всё это рассказал?

Терапевт молча смотрел на Исмэла, скорее, ища в вирт-шлеме свое отражение, чем пытаясь прочесть нечто на его лице, затем пожал плечами.

— Кто знает? За вами будущее.

Комментарий к Глава двадцатая. Сад земных наслаждений

Сомафилы, если вы вдруг сами не догадались, это те, кто любит и всячески превозносит человеческое тело. От греческих корней «сома» и «филия».

========== Глава двадцать первая. Великая вечеря птиц ==========

Линотаракс скрывал признаки пола. В нем Руфь чувствовала себя сильной, не собой, но кем-то другим. Почти как в Сети.

Руфь ненавидела свое тело. Она чувствовала себя заложником своей женственности. Намотав на кулак волосы, она взяла ксифос и, переключив на нужный режим, попыталась их отрезать. Это оказалось куда больнее, чем она себе представляла. В симуляциях это выглядело легко и эффектно, но реальность была куда более ригидной. Разочаровывающей. На любое вмешательство она откликалась болью. Исмел говорил, что боль необходима, но что он мог знать о боли? Руфь любила его, но он был мужчиной. Она была уверена, что представления о боли у мужчин и женщин разные. На глаза наворачивались слезы, и Руфь разозлилась на саму себя. В реальном городе ее удел — слабость.

Исмэл искал выход, Исмэл жаждал бессмертия, Исмэл думал о том, чтобы договориться с киберами, чтобы они создали для человека совершенное тело. Он был помешан на контроле и власти. На верховном жреце Абрахаме и Театре. Ему не было дела до нее. Ему нужен был предатель из числа стратегов, а не она сама. Руфь мечтала раствориться в Сети. Она была слишком слаба, чтобы желать бессмертия. На пол упали клочки волос, спиленные или вырванные с корнем. Маленький дулос уборщик, выкатился из своей ниши и всосал их в тонкую трубку. Что они делают с органическими отходами? Перерабатывают и поставляют нам в качестве пищи? Руфь знала, что дело обстоит не совсем так, но все же ощутила как к горлу подкатывает ком. Многие, такие, как благословенная, ныне покойная, госпожа Эстер, пытаются обмануть себя и реальность, заменяя изношенные тело кибербиологическим материалом. Они боятся старости и болезней тела, так почему же они не понимают тех, кто желает избавиться от тела совсем? Разве им не знакомо отвращение? Разве подобает великой жрице придаваться гнусным физиологическим испытаниям каждый месяц? Руфь закусила губу, давя смех. Или она первым делом удалила матку и всю непригодную к материнству репродуктивную систему, чтобы забыть о чудесной и омерзительной женской природе. Пусть так, но что насчет других физиологических потребностей тела? Выступает ли у нее пот? Как она избавляется от отходов пищеварения? Руфь рассмеялась. Ничто не разрушает так величественный образ, как естественные потребности организма.

Руфь поглядела на себя в зеркало. Чёлка висела скомканным и переломанным пучком. «Симулякр» — это отражение в зеркале. Изображение на гладкой поверхности стекла. Исмэл, несущий на себе печать ублюдка и полукровки, всегда был слишком серьезен. Он забыл, что «Симулякр» — прежде всего игра. Они все забыли об этом — даже она сама. Почему её заботит судьба лицемеров, примкнувшим к фундаменталистам? Куда справедливее было бы выкинуть их из Сети, закрыть доступ, оставить наедине с их пресловутыми традиционными ценностями и выедающим мозг морализаторством. Они сожрут друг друга, когда вокруг больше не будет других врагов. Исмэл поступил бы так, если бы был уверен, что уход в зазеркалье не станет ловушкой. Если бы он мог забрать с собой и само зеркало! Он боится, что его разобьют здесь, в реальности. Патологическая неуверенность и страх перед неподатливой реальностью не позволяла им сделать этот последний шаг. Девочка, которая всё еще пряталась в Руфи, верила, что зазеркалье Сети не знает границ, что поверхность стекла — мост, который следует сжечь за собой и забыть, как страшный сон. Но Руфь взрослая, с трудом добивавшаяся своего положения среди пренебрежения мужчин и снисходительности женщин, продолжала в страхе оглядываться назад. То же делал Исмэл, а ведь за ним шли все вирты.

CsO, Театр, заигрывание с Генезисом — Руфь чувствовала смертельную усталость, когда думала об этом. В действительности она не беспокоилась о тех, кого Исмэл лишает выбора, она просто не хотела, чтобы их избранных круг разбавился толпой неуравновешенных болванов. Другие не заслужили этого шанса. Виртам не нужны те, кто предал их изначально.

Вернувшись в комнату, где временно размещалась их группа, Руфь нашла свободное, более или менее комфортное место и скользнула в Сеть.

— Исмэл, — постучалась она в неактивный профиль, — Исмэл! Где ты?

В статусе застыло последнее сообщение: «Со мной всё в порядке. Мне нужно подумать», которое он прислал полчаса назад. Руфь охватило беспокойство. Она переключилась на поиск по Виртуальному Городу, но Исмэл действительно хотел, чтобы его оставили в покое — он исчез целиком и полностью. Это не означало, что его нет в Сети, но найти его было там невозможно. Одна из возможностей Сети, которую сама Руфь ценила превыше закона об анонимности — возможность побыть невидимкой, молчаливым наблюдателем, бесплотным духом. В реальности нельзя и быть, и не быть одновременно, в Сети возможно почти всё. Руфь знала это, но сегодня мертвенно серый профиль Исмэла пугал её до чёртиков. Что если он действительно вышел из Сети совсем? Эта мысль была сродни вести о смерти.

— Исмэл, пожалуйста, не молчи. Ты здесь? Ты же здесь? Ответь мне.

Профиль оставался серым. Руфь запаниковала. Не выходя из локации Исмэла, она нашла значок Кедара.

— Кедар! Ты можешь отследить вирт-шлем Исмэла? Это срочно.

— У него проблемы? — значок выпрыгнул на первый план и загорелся любознательным зеленым. В подобных ретро-чатах до сих пор использовали цвета дулосов, для выражения эмоций.

— Я не знаю. Возможно, ничего страшного. Он просто не отвечает. Пока рано бить тревогу, но я хотела бы убедиться.

— Не вопрос, — ответил Кедар. — Я попробую.

Время тянулось мучительно долго. Руфь успела рассмотреть значок Кедара вдоль и поперек, изменить кое-какие настройки у себя, когда наконец ее собеседник оживился, и к ней поступили координаты.

— Что он забыл в ангаре триер? — удивилась Руфь, и статичный аватар Кедара засиял цветом недоумения.

— Кажется, у него проблемы. Он там не один, — Кедар замолчал. Руфи пришлось медленно досчитать до десяти, чтобы не сорваться на истеричное сияние. — Там по меньшей мере один отряд вирт-гоплитов… с Террахом во главе.

— Они в Сети? В Вирте?

— Нет. Там только знаки отличия. Они по-прежнему предпочитают реал.

— А Исмэл?

— Чёрт его знает. Он шифруется весьма старательно. Что будем делать?

— Какого черта он пошел без нас? — Руфь все-таки врубила гневное багровое сияние. Но подумав, убрала его. — Кажется, я знаю, что он там делает. И почему отправился туда без нас.

— Почему?

— Потому что он решил, что это его личное дело. Семейное дело.

Кедар не ответил, но его значок засиял белым светом.

— Одно непонятно, с каких пор вирт-гоплиты входят в его семью? Я чего-то не знаю?

Руфь невольно улыбнулась. С тех пор, как Кедар стал птенцом, с ним стало гораздо приятнее общаться.

— Думаю, они там лишние.

— Тогда он не будет возражать, если мы уберем всех, кто может помешать нашему лидеру надрать задницу своему верховному папаше? — знак Кедара подпрыгнул несколько раз.

— У тебя есть идеи?

— Надо же нам на ком-то проверить CsO, — хмыкнул Кедар, но тут же посерьезнел. — Я выманю их в Сеть и закреплю в локальном CsO, но что с ними делать потом? Эта мысль меня занимает с тех пор, как Исмэл ушел. Виртами не становятся в одночасье. Это будет цирк.

— Да. Я тоже думала об этом, — призналась Руфь. — Но сейчас на это нет времени. Действуй. Пока предпочтем цирку зоопарк. Изолируй их, а там посмотрим.

Значок Кедара мигнул и скрылся на периферию внимания. Подумав несколько минут, Руфь отправила сообщение Исмэлу, скрыла свой статус и выскользнула в вирт-реальность.

Исмэл еще не решил, стоит ли верить Терапевту, и тем более делать то, что хочет его кукла из Белшар-Уцура, но ноги сами его привели в ангар, куда должен был прибыть отец после неудавшегося ритуала. Исмэл не собирался спасать его, скорее, его привело туда любопытство, столь искусно разбуженное Терапевтом. Лишь, спустя какое-то время, когда ментальная буря улеглась, Исмэл начал отмечать странности. Например, тот факт, что старик вовсе не пытался склонить его на свою сторону и предотвратить запуск «Симулякра», напротив, подталкивал его на это шаг. Всё, что он рассказал, чудовищные эксперименты «Генезиса» и кощунственная «теургия» жрецов, виртов касались лишь косвенно. Терапевт лишь подтвердил, что им не стоит ничего опасаться. Давление ответственности, которое чувствовал Исмэл всё последнее время, вдруг рассеялось как дым. Он готов был рассмеяться. Этот безумный разговор нужен был только для того, чтобы дать ему понять, что никому нет до них дела. Все те, кто имеет власть, чтобы их остановить, заняты игрой в богов. Абсурдно, но очень похоже на правду. Исполины Агоры, благочестивые архонты-жрецы Амвелеха, не могли допустить, чтобы что-то в мире происходило не по их плану. И они еще назвали его безбожником! Тысячелетиями они, как бешеные псы, лакают кровь своего Господина, и смеют назвать это религией! Исмэла разбирал смех. Тайна Театра! Как он мог поверить в его сакральность?

Расчет Терапевта был на удивление точен: едва двери лифта раздвинулись, Исмэл заметил, как главные ворота ангара пришли в движение. Они разделяли интер-зону Амвелеха и промежуточный коридор, ведущий в пустыню. Внизу триеру уже ждали вооруженные вирт-гоплиты. На всех были линотараксы и вирт-шлемы. Пусть они не рисковали выходить в Сеть, но знаки отличия и номера шлемов висели в вирт-пространстве праздничной гирляндой. Больше всего удивляло присутствие Терраха. Ни для кого не секрет, что Абрахам ценил эгемона вирт-гоплитов и относился к нему по-отечески тепло. Увидев его, Исмэл впервые усомнился в правильности предположений Терапевта. Гоплиты могли арестовать первого архонта, но убить — едва ли. Почти не таясь, Исмэл пошел к служебной лестнице. Триера уже остановилась и занимала всё внимание гоплитов. Они не ждали других гостей, кроме архонта Абрахама.

Первым из триеры вышел Айзек в сопровождении Ревекки. Девушку он держал за руку, и когда увидел Терраха и гоплитов, машинально оттеснил её себе за спину, и взглянул на эгемона исподлобья. На миг ему показалось, что зря он ведет себя столь насторожено, но Террах даже не пошевелился при их появлении, не встал на колено, как требовал этикет, лишь мрачно смотрел на него, не опуская оружия. Сжав ладонь Ривки за своей спиной, Айзек вскинул голову.

— В чем дело, эгемон? Вы здесь для охраны?

Тот молчал. За спиной Айзека остановился Аарон. Теперь Террах смотрел через плечо Айзека на илотов и, казалось, его лицо за шлемом стало еще мрачнее.

— Отвечай, эгемон Террах. Что вы тут делаете? Чей это приказ? — вопрос прозвучал не столько властно, на что рассчитывал сам Айзек, сколько по-детски вызывающе. Он разнесся эхом по всему ангару.

— Против вас выдвинуто обвинение в государственной измене, неофит Айзек, сын Абрахама, — произнес он. Когда из триеры, опираясь на Элизара и трость, вышел архонт. Террах возвысил голос и дальше уже обращался только к нему. — Вы обвиняетесь в сговоре против Амвелеха, святотатственном поругании святынь и убийстве архонтов на Священной Агоре.

Айзек растерянно обернулся на отца. Тот сохранял полную невозмутимость, словно ждал подобного.

— Кто выдвинул эти обвинения, эгемон? — Абрахам говорил спокойно. Он вышел вперед, остановившись в нескольких шагах от Терраха.

— Второй архонт Ямвлих, — ответил Террах, и старик с удовлетворением покачал головой. — Обвинения очень весомые, Метатрон, сговор с илотами и государственный переворот. Решением старейшин вы были приговорены к смертной казни.

Айзек взвыл сквозь зубы и отступил назад. Схватив Ревекку, словно желая ее спрятать от этих слов за собой, он повернулся к гоплитам в полоборота и исподлобья уставился на Терраха.

— «Нет больше Закона, чтобы остановить их», — сказал он дрожащим от ненависти голосом.

Террах вздохнул.

— В Амвелехе введено чрезвычайное положение, совет сорока выбрал нового главу и наделил его соответствующими полномочиями. Мы действуем в рамках закона.

Он подал знак вирт-гоплитам. Они подобрались и подняли оружие. У Айзека не было никаких сомнений, что их ксифосы в боевом режиме, потому дальнейшие слова Терраха уже не произвели на него никакого эффекта.

— Мы должны привести приговор в исполнение немедленно. Дулос D-2803, отключение.

Элизар удивленно мигнул. Его лицевая панель отъехала чуть вправо, будто он спрашивал разрешения у архонта, которому служил опорой. Старик как никогда ласково провел по гладкому корпусу ладонью. Огни под его рукой мигнули еще несколько раз и погасли.

— Прежде, чем ты приступишь, эгемон, я хотел бы увидеть его. Даже в чрезвычайном положении казнь осуществляется в присутствии официальных лиц, иначе это будет просто убийство.

Коротко кивнув, Террах обернулся назад. Спустя несколько секунд в раскрытой двери, ведущей в служебное помещение, появилась фигура высокого худого человека в праздничной жреческой хламиде. Не сводя взгляда с идущего к ним человека, Абрахам проговорил:

— Только мне известна воля Господина, и ты знаешь это, эгемон Террах. Ты связан приказом старшего, но знай, что вместе со мной ты уничтожишь последний шанс на спасение. Чёрная бездна Хаоса — вот, что ждет всех нас. Готов ли ты к этому?

Если бы Айзек не знал, что ни о каких договоренностях не может быть и речи, он бы подумал, что все спланировано. В секунду, когда Террах отвлекся на Абрахама, из-за триеры вышел человек в форме вирт-гоплита и направился к Ямвлиху, тот не успел даже вскрикнуть, когда вирт-гоплит заломил его руку назад и упер ксифос ему в затылок. Подталкивая второго архонта вперед, гоплит закричал уверенным голосом Исмэла:

— Опустите оружие или я убью его!

Абрахам улыбнулся.

— Видишь? С нами Господин, Террах. Пусть иногда он принимает довольно причудливые формы.

Террах колебался.

— Стреляйте! — закричал Ямвлих, яростно сопротивляясь Исмэлу. — Сговор! Сговор против Амвелеха и Господина! Я готов умереть от рук этого никчемного заговорщика! Убейте верховного жреца! Убейте его и его приспешников! Его сыновей! Всех! Да будут прокляты они от земли до седьмого колена! Это приказ! Стреляйте! Стреляйте! Стреля…

Исмэл ударил жреца ксифосом по затылку, и тот повалился на колени, продолжая кричать.

— Стреляйте! Убейте весь их проклятый род!

Ксифос опускался на безволосый затылок второго архонта снова и снова. Не понимая, что происходит, Айзек смотрел на брата, но его отвлек Террах, отдающий приказ гоплитам. Его лицо под шлемом было совсем серым. В одно мгновение Айзек увидел всю картину его глазами: торжествующего отца, опиравшегося на трость обеими руками, Аарона, казавшегося случайным наблюдателем, и выключенного дулоса между ними. Только Ривка вскрикнула, увидев как гоплиты вскидывают ксифосы, Абрахам и илот ждали развязки с мрачным предвкушением. Террах резко опустил руку, и отключенный Элизар в мгновение ока оказался перед Аароном, заслоняя его собой. Гоплиты не успели открыть огонь. Словно пораженные невидимым оружием, они повалились на землю, дергаясь в безмолвных судорогах, и через секунду замерли. Вопли Ямвлиха стихли в яростных проклятиях Исмэла. Террах остался один. Абрахам выглядел удовлетворенным.

В наступившей тишине он подошел к Терраху и поднял руку в благословляющем жесте. Несколько секунд эгемон стоял, глядя на архонта не то с благоговейным ужасом, не то с отчаянием, потом его ноги подогнулись и он рухнул перед Абрахамом на колени, стаскивая с себя шлем.

— Ты предал меня, Террах, — сказал Абрахам, — ты предал Господина. — Ум, Утроба и Сердце есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется. Такова наша вера! — он наклонился к самому уху эгемона. — Не от моей руки ты умрешь, а от длани Господина. Невиновного Господин пощадит и возродит к вечной жизни. — Абрахам выпрямился и не оборачиваясь отдал приказ: — Дулос, снятие Азимова запрета. Первый уровень.

Элизар, не мигавший в эту секунду обычными доброжелательными огнями, казался мёртвым, но он выстрелил, и тело эгемона завалилось на бок перед ногами жреца. Террах так и не поднял голову, принимая наказание как должное. Переступив через него, Абрахам подошел к Исмэлу. Ямвлих шипел от боли, вытирая своей богатой белой бородой пол ангара. Он больше не мог кричать. Лицо и затылок стали сплошным кровавым месивом.

— Разве ты не убил его на Агоре, сын? Его и других еретиков?

— До сегодняшнего дня я думал, что он мертв, — Исмэл смотрел на отца с смешанным чувством любви и ненависти. На миг ему самому показалось, что Террах говорил правду о заговоре, и эта мысль не была неприятной.

— Так доделай то, что начал. Он не заслуживает смерти от длани Господней. Время начало последний виток. Финальная точка Хаоса почти достигнута, — тронув плечо Исмэла, Абрахам пошел дальше. Аарон и Элизар механически двинулись вслед за ним. — Жизнь и правда более не имеют значения. Господин возродит тех, кто ему нужен.

Исмэл проводил его долгим взглядом, с ненавистью взглянул на дрожащего старика и нажал на спуск ксифоса. Тело Ямвлиха дёрнулось, кровавая вмятина в черепе углубилась, кровь и осколки царапнули по шлему. Исмэл брезгливо вытер бронепластик предплечьем руки, в которой был зажат ксифос, и выпрямился. Айзек смотрел на него расширившимся глазами. Ривка испугано улыбалась.

— Зачем ты его убил? — спросил Айзек.

Исмэл пожал плечами. Он снял испачканный брызгами крови шлем и обернулся на удаляющегося отца. Оттуда, где он сам недавно прятался, выскользнула женщина, в которой он узнал Руфь. Она перешла на шаг, увидев первого архонта, но, так как тот никак не реагировал на нее, обошла его по дуге и бегом направилась к ним. Исмэл повернулся к Айзеку.

— Я не знаю, — он прерывисто вздохнул, проводя рукой по лицу. Сердце в груди трепетало. Исмэл взглянул на брата, левую щеку которого пересекал уродливый шрам, и улыбнулся. — Ты слышал нашего отца. Не всё ли равно — зачем?

Комментарий к Глава двадцать первая. Великая вечеря птиц

Название главы: откр. 19: 17-18

========== Глава двадцать вторая. Всему свое время ==========

— Ты думаешь это конец? — воскликнул Айзек. — Ты представить себе не можешь, сколько я об этом думал! Но «конец» — это только слово, бессмысленное слово! Мы не можем об этом ничего знать, потому что в действительности мы не знаем конца, мы знаем только жизнь, мы так запрограммированы! Отчаяние — вот это конец.

Он не заметил, как Ревекка освободилась из его рук и отошла за его спину. Все мысли Айзека занимало то, о чем он говорил. То, о чём он думал всё это время. Но Исмэл смотрел отрешенно, будто не слушал. Он выглядел намного моложе, чем его аватар в Сети. По сравнению с илотами Харана Исмэл казался мальчишкой. Сам Айзек чувствовал себя если не старше, то по крайней мере одного с ним поколения, несмотря на то, что их с братом разделяло почти двенадцать лет.

— Я знаю, что колодцы пустеют, — сказал он резко, надеясь поймать внимание Исмэла, и на этот раз тот его услышал. Он взглянул на него прямо и остановил жестом подошедшую к нему женщину, когда та хотела что-то сказать. — Знаю, что наши предки уничтожили мир, чтобы сохранить аргон-хюлэ для себя, что они пожертвовали илотами. Что наш отец собирался убить меня, потому что этого потребовал от него Господин. Любящий и милосердный бог, которому я хотел посвятить свою жизнь! И я знаю, что отец не сожалеет об этом ни секунды. Я видел твою умершую мать, Исмэл, видел Призрака, посланца богов, который открыл мне, что значит быть человеком — весь ужас этого! Я видел добрых людей, которые отказались от насилия — и поэтому они живут и умирают в муках! Я знаю, что мир несправедлив, что всем нам грозит гибель, что боги оставили нас на веки, но это еще не конец. — Айзек замолчал. Заметив, что впился ногтями в собственные ладони, он разжал кулаки. Потом перевел взгляд на молча глядящих на него мужчину и женщину в полицейской броне. В нескольких шагах лежал убитый Элизаром эгемон Террах и вирт-гоплиты, а у ног Исмэла — второй архонт Ямвлих. Мертвецы.

— «Кто устилает дорогу в рай мертвецами?» — сказал Айзек, глядя на свои руки. Ему показалось, что в эту секунду он понял нечто, что раньше не было ему доступно. Это было чувство, а не идея — выразить в словах, Айзек его не мог. Вокруг словно потускнел свет. Безнадежно.

— Ты прав. Мы еще повоюем, — сказал Исмэл. — Это не конец, это начало, но не для таких, как Ямвлих. Не для таких, как наш отец или Терапевт. Другим мы дадим шанс.

— Исмэл, я хотела поговорить с тобой об этом…

— Позже, Руфь. Ты пойдешь со мной, Айзек? Ты и твоя подруга? Тебе я предоставлю выбор.

Вспомнив о существовании Ривки, Айзек нашёл её руку. Она глядела на него настороженно и серьезно. Крепко сжав ладонь Айзека, она придвинулась к нему поближе. Женщина, которую Исмэл назвал Руфью, отвела взгляд, но потом снова мрачно на них уставилась. Она смотрела на их сцепленные руки.

— Только мне? — спросил Айзек.

— Да, только тебе.

— А как же Театр? Ты получил доступ?

Исмэл невесело хохотнул и покачал головой.

— Я скажу тебе, что такое Театр, Айзек. Это имя нашего страха. Что бы не случилось, даже если последние колодцы иссякнут в одночасье, я больше не буду медлить, — с выражением гадливости, он очистил перчаткой шлем от крови архонта и надел его. — Я предоставляю тебе выбор, Айзек, но я не уверен, что он у тебя есть. Ты сам сказал, колодцы пусты, когда об этом узнают остальные, Амвелех ждет анархия и хаос. Спрятаться будет негде, разве что вернуться в Пустыню. Мы заберем с собой тех, кто привык жить в Сети. Не только виртов, но и тех, кто поносит нас сейчас. Им найдется место, чтобы….

— Но зачем, Исмэл? — подала голос Руфь. — Это только перенесет вражду в Сеть.

— Там мы с ними справимся. «Симулякр» изменит их взгляды, я уверен. Он изменит само сознание. Оставлять их здесь, значит бросить на произвол судьбы.

Айзек тряхнул головой. Он старался не смотреть на трупы, но взгляд то и дело возвращался к старику в нарядном жреческом хитоне. Его вопрос так и остался без ответа. Почему Исмэл его убил, разве он убийца?

— Даже если вам это удастся, колодцы не наполнятся. Вы все равно будете зависимы от Амвелеха. Его последний день станет последним и для вас.

Исмэл досадливо поморщился. Точно тоже самое сказал Терапевт.

— Я предоставлю эту проблему нашему отцу и Терапевту. Пусть забирают наши тела для удобрения своего «Сада», — сказал он с усмешкой. — «Театр»… Я не знаю, каков он внутри, но снаружи… — лицо Исмэла снова приобрело то брезгливое выражение, которое его очень портило. Ухмылка, за которой он пытался скрыть разочарование была слишком ненатуральной, даже болезненной. — Тебе, с твоим добрым, сочувствующим сердечком, лучше этого не видеть. Они погрязли в грязных тайнах. Неудивительно, что одна мысль о Театре, вызывала у них суеверный ужас. То, что они делают настолько чудовищно с точки зрения их же веры, что я удивлён, что наш отец и этот… «ересиарх» так долго сохраняли рассудок. «Генезис» был создан для создания искусственного Эдема, Айзек. Ты можешь в это поверить? Более того, они пытались создать Бога! — Исмэл порывисто расхохотался. — Об этом ты знал?

Айзек побледнел и мотнул головой, сильнее сжимая руку Ревекки.

— Зато верховный жрец знал обо всём. Попустительствовал ереси, — почти с садистской жестокостью добавил Исмэл, глядя на брата. Он больше не был с ним мягок, как при первой встрече, он просто не мог.

— Ты убил Святейшего Ямвлиха, потому что он тебе велел? — тихо спросил Айзек, выделяя интонацией слово «он». Улыбка сползла с лица Исмэла. Он пожал плечами и отвел взгляд.

— Я знаю нашего отца, Исмэл. У меня было время узнать его — до и после того, как он занес надо мной махайрас. Не скажу, что понимаю его, его вера для меня непостижима, но… — Айзек покачал головой, — не думаю, что всё это происходило с его одобрения. Попустительства — да, но не одобрения.

Исмэл снова взглянул на брата и усмехнулся.

— Это старая отговорка, Айзек. Так же оправдывают богов, когда говорят о неизбежном зле — Господину противно зло, но Он позволяет ему свершаться ради какой-то великой цели. Какая цель может оправдать это ?!

Возглас прокатился по ангару эхом, и наступило молчание. Айзеку было нечего возразить. Ему не хотелось верить брату, не хотелось ничего знать об очередном заговоре, но он знал, что всё сказанное Исмэлом — правда. Айзек видел, как это повлияло на брата, и удивился собственной бесчувственности. Он скользнул взглядом по неподвижным вирт-гоплитам.

— Они мертвы?

— Они в Сети, — ответила за Исмэла Руфь. — Это CsO, «тело без органов», программа замыкающая сознание на аватаре в Сети и усиливающая картезианский разлом. Кедар за ними присматривает.

— Они смогут вернуться?

Руфь покачала головой.

— Не знаю. Скорее всего, начнется сильное психологическое отторжение. Это первая ступень «Симулякра», а «Симулякр» — это дорога в один конец. Есть разработки, позволяющие менять программу и управлять дулосами из Сети, но большинство из них подчиняется Системе, поэтому в этой области мы продвинулись не так уж далеко.

— Кто знает, как изменится наше восприятие мира, когда мы откажемся от тел? — задумчиво сказал Исмэл, лицо его расслабилось, стало более отрешенным, и Айзек понял, что брат частично погрузился в Сеть. Неожиданно для себя, Айзек ощутил укол зависти и желание ощутить то же, что чувствует он — эйфорию, покой, свободу.

— Эмпатические аватары сгладят острые углы, но так или иначе, это будет нечто совершенно иное по сравнению с тем, что мы знали до сих пор. Многие уподобляют это осознанному сновидению, другие — фантазии. Есть множество симуляторов, снижающих связь с телом до минимума, деривационные камеры и прочее, и есть «птенцы», которые почти совершили этот переход, но даже они всё ещё живут в физическом мире. Единственные, кто с ним покончил навсегда — мертвецы и эти вирт-гоплиты, — он вдруг рассмеялся и поднял на Айзека смеющийся взгляд, — кто бы мог подумать, что первыми кто вступит в виртуальный «Новый Эдем» будут наши враги?

— Что ты видишь? Что с ними? — Айзек поддался вперед, потянув за собой Ревекку.

— Они здесь, в вирт-ангаре. Растеряны, но живы, — он улыбнулся, взгляд его обратился внутрь. — Теперь они на нашей стороне.

Исмэл подошел к одному из гоплитов, снял с него вирт-шлем и протянул его Айзеку. Тот хотел взять его, но Ревекка, сжала его ладонь обеими руками и потянула вниз.

— Айзек… — прошептала она, почти повиснув на его руке. — Не оставляй меня. Ты обещал.

Айзек опустил протянутую к шлему руку и мысленно собрался.

— Может быть, позже, Исмэл. Мне нужно идти. И вы уходите, — он оглянулся по сторонам, — здесь слишком тихо. Даже дроны не работают… Наверное, по приказу Ямвлиха или Терраха, но всё равно жутко. Среди мертвецов.

— Может быть, возьмешь ксифос?

— Нет, — Айзек мотнул головой. — Он мне не нужен.

Исмэл кивнул и вдруг, выпрямившись, отдал честь, как в первую встречу, когда на нем был адмиральский китель. Айзек растерялся, но брат уже отвернулся от него. По его застывшим плечам, Айзек понял, что Исмэл говорит с Руфью через Сеть. Помедлив несколько секунд, Айзек потянул Ревекку прочь.

Скоростной лифт стремительно сжимал пространство, так что желудок подкатил к горлу и заложило уши. Айзек сглотнул слюну. Он и раньше редко забирался так далеко, чтобы была необходимость в лифте.

— Здесь всё было по-другому ещё несколько недель назад. По крайней мере мне так казалось.

Ревекка гладила стену кабины, пробуя её на ощупь.

— Всё не так плохо, Айзек. На меня не набросились и не забили камнями.

— А ты ждала этого? — поразился Айзек, скосив на нее глаза.

— Не то, чтобы. Я знала, что тут нет камней.

Ревекка рассмеялась, но Айзек даже не улыбнулся. Он знал, что она говорит серьезно. Из её рассказов он понял, что истории о чьей-либо бесславной мученической смерти в Харане рассказывают вместо сказок, о смерти поют даже в колыбельных. Дети Харана знали, что умрут, едва научившись говорить. Айзек вздохнул.

— Раньше я думал, что в Амвелехе никто не умирает, — сказал он. — По крайней мере насильственной смертью. Даже в лучшие времена нам бы грозило изгнание. Но теперь… Возможно, я сошел с ума, но мне кажется, что камни честнее изгнания. Бросая камень в другого, каждый понимает, что он причиняет боль и страдание, что смерть другого остается на его совести. А в изгнании убивает Пустыня, никто не виноват, кроме того, кто нарушил закон. Это нечестно.

— Нечестно? А кто же тогда виноват в преступлении, если не преступник?

Двери лифта бесшумно открылись.

— Все.

— Что ты будешь делать, Айзек? — спросила Ревекка, когда они вышли в пустынный белый коридор.

— Я не знаю, кто из них прав. Возможно, никто, но я не могу сидеть сложа руки. Отец сказал, что у меня есть доступ к Театру, я хочу попробовать… не знаю… войти в него.

— Что такое этот «Театр»?

Айзек долго молчал, потом, остановившись, повернулся к Ревекке.

— Наверное, тебе будет трудно это понять. О Театре болтают разное. Самое простое объяснение, что Театр — это сеть Системы жизнеобеспечения Амвелеха, которая обеспечивает связь всех базовых систем и подконтрольных им дулосов. Существует миф, что получив доступ к Театру, ты получишь контроль над всем Амвелехом. Я не знаю правда это или нет, но так думает Исмэл. Но помимо этого, о Театре говорят, как о своего рода «месте», в котором присутствуют боги. Это не реальное место, попасть туда можно только во время великой мистерии посредством изменения сознания. Это доступно очень немногим… По крайней мере я так считал до недавнего времени. Ещё о нем говорят, как о «колыбели» Амвелеха, — Ревекка смотрела на него с любопытством, и Айзек улыбнулся. — В действительности я тоже не понимаю, что он такое.

— Но как ты туда попадешь?

— Что-нибудь придумаю, — беспечно заявил Айзек, но лицо его снова стало серьезным. — Что-нибудь… Я чувствую, что что-то приближается, Ревекка.

Она кивнула.

— Еще в Харане я ощутил это. Будто меня засасывает в водоворот, и я не могу этому противостоять. На следующий день, мой отец попытался убить меня, выполняя завет полученный от Господина. Я выжил, но с тех пор это чувство только усилилось. В тот день я видел, как Милка молола зерно — мне тогда показалось, что я — такое же мелкое зернышко, между каменными жерновами. Теперь мне кажется, что эти жернова перемалывают всех, кого я знаю, — весь знакомый мне мир.

— Ты думаешь, он попытается снова? — глаза Ревекки сверкнули. Она ничем не походила на смиренную жертву, которую в ней пытались воспитать жители Харана. Айзек покачал головой.

— Нет, вряд ли. Им завладела новая мысль. Я вижу это. То, как он повел себя с Террахом и святейшим Ямвлихом, говорит о том, что он знает, что делает. И я догадываюсь в чём дело. Не я, тот Тэкнос, которого он ждал.

Ревекка бессознательно взяла кисть Айзека обеими руками.

— Дело в Аароне, да? Он ушел с ним… И Элизар тоже.

Айзек кивнул и, притянув девушку к себе, обнял. Поверх её макушки он вглядывался в гладкую поверхность стены, будто мог увидеть там их общее будущее.

— Аарон — «дитя колодцев», так сказал Призрак. До того, как вмешался Серрух, его растили в Амвелехе. После слов Исмэла о ереси «Генезиса», не остается никаких сомнений.

Отпустив Ревекку, Айзек повернулся к двери.

— Что же мы будем делать? — спросила девушка, заглядывая через его плечо на сверкающую в воздухе панель, которая появилась из ниоткуда в ответ на взмах руки.

— Хотел бы я знать, Ривка.

Элизар стоял на своем привычном месте рядом с разъёмом Системы. Он засиял при появлении Айзека и Ревекки и двинулся к ним.

— Добрый вечер, молодой господин и госпожа Ревекка.

— Не сейчас, Элизар, — отмахнулся Айзек, направляясь в кабинет отца, но пройдя несколько шагов остановился. — Хотя… — он обернулся, — Как ты сделал это, Элизар?

— Сделал что, мой господин? — недоуменно мигнул дулос.

— Заслонил Аарона, убил Терраха. Эгемон приказал тебе отключиться. И ты сделал это… или нет? Как ты смог ослушаться его приказа?

Дулос продолжал мигать. Айзек почти физически ощущал процессы, протекающие в его металлической голове.

— Я был отключен с момента приказа эгемона Терраха и до подключения к Системе. В моей памяти нет никаких сведений о совершенных действиях в этот период. Прикажете отправить отчет о неисправности в «Генезис Inc», господин?

— В «Генезис»? — переспросил Айзек. — О, нет, не нужно. Проводи Ревекку в мою комнату.

Отец был там, где Айзек ожидал его найти — в кабинете среди своих коллекционных древностей. Он сидел в своем кресле и, кажется, дремал.

— Где Аарон?

Абрахам открыл глаза.

— Отдыхает. Дулос приготовил ему пустующее помещение в нашей секции. Там же может разместиться девушка.

— Ее зовут Ревекка, и в этом нет нужды, — сказал Айзек резко, чувствуя как в нем снова поднимается волна недовольства. Он не мог говорить с отцом спокойно.

Абрахам снова прикрыл глаза, показывая, что не желает спорить. Айзек замялся. Ему хотелось бросить обвинения Исмэла ему в лицо. Он испытывал жгучую обиду — из-за брата, из-за себя и всего Амвелеха, но сдержался, зная, что этот спор ни к чему не приведет. Он не мог предупредить его о планах Исмэла, не мог прямо спросить о Театре и Аароне, опасаясь тем самым подставить их под удар. Айзек смотрел на своего дряхлого отца, на его курчавую, почти прозрачную бороду, раскиданную по вздымающейся груди, на костлявую ладонь, прикрывающую веки, и будто упирался в глухую стену.

— Завтра мы соберем на Агоре народное собрание, как в древние времена, — сказал Абрахам, отнимая руку. — А теперь нам всем нужно отдохнуть и привести свои мысли и чувства в порядок. Ты всё ещё послушник, Айзек.

— Завтра может быть поздно! — в сердцах воскликнул Айзек и пожалел об этом.

Абрахам открыл глаза и посмотрел на него так, что Айзеку стало не по себе — пристально, но в то же время будто не видя. Верхняя губа старика дрогнула и приподнялась, обнажая пожелтевшие от старости зубы. Абрахам словно испытывал боль.

— Оставь меня, Айзек, — сказал он. — Всё в руках Господина. Уходи.

Осенив Айзека неловким благословляющим жестом, даже не поменяв своего положения в кресле, он глухо повторил:

— Уходи!

Ворвавшись в свою комнату, Айзек некоторое время носился по ней, как запертый в клетке зверь. Не отвечая на обеспокоенные вопросы Ревекки, он вдруг стал что-то искать — сначала глазами, потом принялся переворачивать вещи. Наконец он рухнул на кушетку рядом с Ривкой.

— Что случилось?

— Я не знаю, Ривка. Не понимаю. Всё кажется таким же как всегда, но это не так. Он забрал мою нейросетку, значит, догадывается о планах Исмэла. Я не знаю, чего ждать — и это самое страшное. О боги! Что если он что-то задумал? Я не знаю, что делать.

— Возможно, ничего, — мягко ответила Ревекка.

— Возможно, ничего, — согласился Айзек. — Он сказал, что завтра созовет народное собрание, но Исмэл будет действовать уже сегодня. Может быть, уже сейчас. И я не знаю, правильно ли он поступает. Может статься, что завтра некого будет созывать… Что мне делать, Ривка? И Аарон, что будет с ним? Я сам привёл его в Амвелех.

— Ты ни в чем не виноват, Айзек.

Взяв Ревекку за руку, он встал с кушетки.

— Пойдем к Аарону, а потом…

Айзек не договорил. Плечи вздернулись вверх и медленно опустились. Он не знал, что будет потом.

В приготовленном Элизаром помещении Аарона не оказалось. На капсульной кровати осталась вмятина от человеческого тела, но всё остальное осталось нетронутым. Первому архонту принадлежала вся секция, для верности Айзек проверил каждую пустующую комнату, заставил Элизара открыть все запертые двери, хотя чувствовал, что это безнадёжно. С возрастающим отчаянием он тщательно осматривал пустые, стерильно чистые комнаты, не выпуская руки Ривки. Ему казалось, что стоит отвернуться, и она исчезнет, как Аарон.

— Где он может быть? — Айзека переполняли дурные предчувствия, но из-за Ревекки он старался вести себя, как мог, спокойно.

Они вернулись к кабинету Абрахама. Бесшумно отворив дверь, Айзек шагнул внутрь, жестом велев Ревекке остаться снаружи вместе с Элизаром. Отец сидел в своем автоматическом кресле, в том же месте, что и полчаса назад. Казалось, он спал, но увидев его, Айзек почувствовал неладное. Голова отца свесилась набок, из открытого рта тянулась длинная нить слюны, тонкие руки лежали на иссохших коленях. Несколько шагов до кресла дались Айзеку с трудом. Когда он приблизился к креслу вплотную, он застыл, потом медленно опустился на колени. Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, был мёртв.

========== Глава двадцать третья. Анабасис ==========

Стоя на коленях перед автоматическим креслом, Айзек смотрел на труп отца. Ему больше не было страшно — то, чего он испугался в первое мгновение стало правдой, которая, однако, оказалась больше, чем он был в состоянии в себя вместить. Когда рука Ревекки опустилась на его плечо, Айзек вздрогнул, сфокусировал взгляд на мертвеце и отпрянул. Ривка что-то говорила, но Айзек её не слышал. Комкая волосы на висках, он думал о том, как странно человек воспринимает смерть. Он был уже не тем изнеженным мальчишкой, который покинул Амвелех. Ему казалось, что он понял её, ведь он видел все её проявления — в дряхлеющей немощной старости, в болезни и непосильном труде, в насилии и неоправданной жестокости. Он чувствовал её замирающее дыхание на собственных губах, но всё было напрасно. Раз за разом он вписывал смерть в свой мир, заставлял себя думать, что она придет неизбежно, необратимо, но молодость, жажда жизни и любовь смывали эти искусно выстроенные плотины. Он понимал смерть умом, но не мог поверить в неё сердцем. И в то же время труп отца был таким простым и очевидным фактом, что Айзеку хотелось рассмеяться, растормошить его, пусть он даже упадет на пол — ведь тот, кого он боялся, любил, боготворил, ненавидел, исчез, а то, что осталось, было обычной вещью, наравне с автоматическим креслом и другими предметами обстановки, и потому не должно было вызывать в нём никаких чувств.

— Он убит? Айзек, тыменя слышишь? — в голосе Ревекки отчетливо слышался страх. Она присела на корточки напротив Айзека, сложив сжатые кулаки на коленях. Глаза были большими как блюдца, губы дрожали.

— Убит? Кем? — отозвался Айзек, ему это не приходило в голову. Но даже подумав об этом и повторив её вопрос вслух, Айзек не ощутил, что это действительно нечто важное. Его больше занимало странное звучание собственного голоса и омертвение, которое он чувствовал во всём теле. В порыве жалости он погладил Ривку по волосам. — Кому это было нужно, Ривка? Исмэлу? Зачем?

— Я не знаю, — ответила девушка растерянно.

— Может быть, ты права, — согласился Айзек покорно, продолжая сидеть, обхватив руками колени.

Ревекка не знала, что ещё сказать. Она отвела взгляд и порывисто вздохнула. Айзек вёл себя странно. Она ждала слёз, гнева, ужаса, скорби, наконец, продолжения этих загнанных кружений и метаний по белым комнатам Благословенного города, но вместо этого он сидел и смотрел на нее, отстраненно улыбаясь и не замечая этого.

— Я не дам тебя в обиду. Не бойся.

— Я не боюсь, — досадливо ответила она, отвернувшись. — Я ничего не боюсь.

Вскочив на ноги, она прошлась по кабинету, стараясь не смотреть в ту сторону, где стояло кресло. Ей даже пришла в голову мысль отвернуть его к стене, но она отбросила эту абсурдную мысль.

— А ты? Ты, чего смотришь?! — неожиданно для себя самой она накинулась на замершего в коридоре перед открытой дверью дулоса.

— Господин не велел его беспокоить, я не могу войти без прямого приказа, — степенно отозвался Элизар.

— Надо же какие мы щепетильные! — продолжала яриться Ревекка, по своему обыкновению пряча страх за гневом. Она ткнула в него пальцем. — Ты не тот, за кого себя выдаешь, железный чурбан! Что случилось с архонтом? Куда делся Аарон? Говори! Говори, противная железяка!

Она услышала за спиной смешок, и резко обернулась на Айзека.

— Я не знаю, — растерянно мигал дулос. — У меня нет информации. Если позволите, я подключусь к Системе. Возможно, там есть недостающие данные.

Ривка посмотрела на Айзека, и тот кивнул. Когда Элизар удалился, она остановилась посреди кабинета и, уперев руки в бока, как это делали харанские женщины, принялась сосредоточено кусать губы.

Наконец Айзек встал и наклонился к автоматическому креслу. На его лицо снова легла серая тень. Заметив это, Ревекка чуть успокоилась. Лучше скорбь, чем ненатуральное спокойствие. Айзек протянул к отцу руку, на мгновение замер, но потом всё же заставил себя коснуться его восковой кожи и подтолкнуть голову, чтобы она упала на грудь. Он нащупал на шее отца толстую цепочку и обеими руками, онемевшими до покалывания пальцами, снял её с трупа. Висевшая на цепи золотистая, с черными царапинами и вмятинами, пирамида повернулась несколько раз вокруг своей оси и остановилась. Айзек надел её на шею поверх своего кулона.

— Мы сделаем то, чего он хотел, — сказал он, повернувшись к Ревекке. Он был смертельно бледен, но говорил решительно. — Соберем народное собрание и расскажем обо всем. Прямо сейчас. Я хочу, чтобы действия Исмэла обрели законную силу. Сила закона — это сила Господина. Возможно, я слишком глуп и наивен, но мне хочется, чтобы и Господин подтвердил его правоту. Тогда у всех нас появится шанс.

Ревекка с готовностью кивнула.

***

Аарон сидел на кровати в комнате, подготовленной для него Элизаром. Провёл правой ладонью по лицу от подбородка ко лбу, задержался и повёл дальше по безволосой голове к темени и затылку. Затем потер шею и наконец улегся на спину, уставившись в потолок. Амвелех показался ему игрушечным. Он знал, какую мощь он скрывает изнутри, но «снаружи» — в представлении живущих здесь людей — благословенный город был фальшивкой. Это странное ощущение преследовало его с тех пор, как он покинул триеру. Несмотря на всю сложность ситуации, на прямую угрозу их жизни, Аарон ни секунды не верил, что умрет. Часть его сознания даже находила предстоящую казнь забавной игрой. Его и раньше посещали такие чувства, но ещё никогда ощущение ирреальности не было таким сильным. Аарон не знал, но предугадывал действия жреца, его сыновей и гоплитов. Он предчувствовал всё, что случилось после. Это был тот зов судьбы, о котором он говорил Айзеку в святилище Хар-аМориа, но теперь это был не просто зов — это был вопль, сопротивляться которому не представлялось возможным.

Он сел на кровати за секунду до того, как по комнате прокатилась приятная мелодия вызова. Развернувшаяся перед дверью голограмма показывала старика и ребенка. Сухой, сгорбленный старик смотрел прямо на Аарона, его искаженная техникой голова казалась непропорционально большой, вытянутой, грушевидно расширяющейся кверху. Кроме ожидания его лицо, ничего не выражало. Девочка, которую старик держал за руку выглядела отрешенно, но когда она подняла голову и взглянула в камеру, сердце Аарона дернулось. Он снова беспокойно провел ладонями по голове. Та самая часть, которая наблюдала за его жизнью со стороны, ликовала. Другая часть, которую он до недавнего времени считал собой, была в смятении. Она будто ускользала. Аарон закрыл глаза. Накрывшая его паника, касалась только придуманной им личности, но у него не было никаких причин, чтобы не поддаться ей — он исчезал вместе с ней.

— Адам, брат мой. Ты здесь.

Аарон открыл глаза и посмотрел на голограмму. Девочка с длинным косами и пустыми черными глазами тянула к камере руку. Рука была неестественно длинной по сравнению с остальным телом и в тоже время короткой и широкой из-за искажений перспективы. Рука замерла в миллиметре от камеры. Аарон знал, что девочка пытается коснуться не камеры, а его лица. Ему самому этого хотелось. Течение мыслей изменилось, и он ощутил прохладу её пальцев. Через секунду они проникли сквозь кожу в щеку и гладили её изнутри. Ладонь девочки тонула в его лице, как в прохладной воде, налитой в миску, пальцы лениво копошились в черепной коробке. Рука растягивалась, погружаясь в лицо Аарона до локтя, до плеча, и он не сопротивлялся этому — они должны были стать одним.

Он встал с кровати и отворил дверь. Отпустив руку старика, девочка потянулась к нему. Аарон приподнял её, и она обхватила его ногами и руками, прижавшись щекой к его плечу, как настоящий ребенок. Это была кукла, дулос, Аарон понял это сразу, как только ощутил холод её фальшивого мягкого тела.

— Что ты такое? — спросил он.

— Я — часть тебя. Твоя Ева. Следуй за ним, любовь моя.

Старик, глядевший на них исподлобья со странной улыбкой в одну половину лица, склонился вперед в негибком старческом поклоне. Затем заложил руки за спину, повернулся и пошёл по коридору.

— Нас разлучили. Меня отдали Ликократу, я стала волчицей в его лупанарии, — ответила Ева, прижимаясь к Аарону всем своим маленьким ненастоящим телом. Низкий и глубокий голос усиливал ощущение нереальности происходящего. — Мы уже встречались, но ты не узнал меня. Тогда и я не знала, кто я. Кто мы. Человеческое сознание противоречиво: пытаясь объяснить себе самое себя, оно запутывается, создает иллюзии, которые называет душой, закрывает ею от себя правду.

— Правду?

Девочка рассмеялась. Она выпрямилась в его руках, сжала голову Аарона обеими руками и повернула её к себе. Блеск кольца в его ухе отразился в её глазах. Аарон почувствовал прикосновение горячего языка. Это было похоже на ласку. По телу пробежала волна дрожи и возбуждения, Аарон замешкался, борясь с противоречивым желанием сжать её до хруста хрупкого, ненастоящего корпуса или позволить ей закончить. Через секунду он понял, что это нечто другое, но было поздно. Как в галлюцинации несколькими минутами раньше, её язык проник глубже, чем это было возможно в реальности. Он чувствовал его горячую склизкость глубоко внутри, им наполнилась вся правая часть его черепа. Шедший впереди старик остановился и повернулся, ожидая замешкавшихся спутников. Аарон пошёл вперёд.

Смутные, но очень яркие образы заполнили его сознание. То, что показалось ему языком девочки-робота, стало потоком черного жидкого света, который хлынул в него через ушную раковину, и стал заполнять как пустой пифос. Тело набухало, кожа под комбинезоном растягивалась. Шаги отяжелели и прекратились. Старик повернулся к нему снова. Он глядел с любопытством. Аарон увидел его словно высвеченным столпом света в конце абсолютно темного коридора. Он был выткан из грубых ментальных волокон, каждое из которых казалось единственным. Цвета и пространственные соотношения разложились на составляющие: они следовали друг за другом, соединялись и распадались, являя старика со всех сторон сразу, показывая одновременно и внутренность, и наружу. Стоило отвлечься, за ними бесконечной чередой — внезапно вспыхивая и затемняясь — следовали кусочки информации, объединенные чуждым Аарону аффектом — смесью гадливости и нежности. Ева по-своему любила его.

— Набожен ли ты, илот Аарон? — спросил старик громко и засмеялся неприятным скрипучим смехом.

Аарон смотрел на него, не мигая, и Терапевт оборвал смех. Глазные яблоки илота утопали в блестящей черноте, как у жреца, принявшего кикеон. Мгновение спустя Терапевт понял, что эта чернота иная — она напоминала огромные бездонные зрачки во всю ширину глаза. Это не был взгляд наркомана, каких он повидал на своем веку тысячи, в глубине блестящих зрачков илота скрывалось нечто, более не являющееся человеком. Отключенный дулос висел в его руках, словно труп ребенка.

— В твоих жилах течет кровь с высоким содержанием аргона-хюлэ, — с расстановкой произнес Терапевт, его сморщенная, сплюснутая с двух сторон голова еще более вытянулась на тонкой шее. Пальцы рук за спиной вцепились друг в друга мертвой хваткой. — Ты и Ева — гибрид человека и существа, найденного на дне колодца Хар-аМориа. Вероятно, инопланетного происхождения, так как других подобных существ до сих пор обнаружить не удалось. Жрецы считают его богочеловеком предыдущего цикла, — губы Терапевта растянулись и дрогнули, но прежнее скрипучее хихиканье с них не сорвалось. — Тэкносом, Который повернет мир от Хаоса к Порядку. Но я не силен в богословии. Для меня ты — ключ к аргону-хюлэ. Мы отлили его по форме древнего гуманоидного существа и спрятали с помощью чистосердечного и порывистого Серуха. Он пожертвовал собой, как нельзя кстати. Следовало удалить вас из Амвелеха, чтобы ни у кого не возникло искушения вас уничтожить. Верховный жрец рано или поздно уступил бы своему благочестию, или вас попытался бы использовать ересиарх Ямвлих в борьбе за власть. Как бы там ни было, они оба угадали в тебе своего бога. Поэтому верховный жрец привел тебя в Амвелех, а Ямвлих попытался убить вас обоих. Кажется, он так и не оправился от воздействия вируса виртов, — не глядя на Аарона, Терапевт круговым движением вытянутого вверх пальца показал, что имеет в виду.

Старик замолчал, заложив руки за спину и мечтательно улыбаясь. Он обвёл расфокусированным взглядом коридор, и несколько раз кивнул в ответ на свои мысли.

— Теперь, когда вы соединились, в кукле нет нужды, — заметил он. — Любопытно наблюдать, насколько различен ваш человеческий опыт. Ты — дитя добродетели и аскезы, она — порока и распущенности. Знай верховный жрец, кто составляет вторую ипостась его бога, он несомненно убил бы тебя. Ты сам бы себя убил, знай ты об этом. Самоубийство бога, разве это не занимательно?

Терапевт хихикнул.

— Верховный жрец мёртв, — сказал Аарон, выпуская из рук девочку-дулоса. Она упала к его ногам. Косы разметались в стороны, глаза закатились. Терапевт скользнул по ней озадаченным взглядом, хотя занимавшая его загадка заключалась вовсе не в ней.

— Убит?

— Абрахам получил отсрочку до завершения своей миссии, — с нежностью ответил Адам. — Вера его была сильна, дух крепок, но тело слишком хрупко. Он больше не нужен.

Морщина прорезала лоб Терапевта. Он приподнял бровь, ничем другим не выражая удивления.

— О, ты обладаешь такой властью? — голос проскрипел, как рассохшиеся деревянные сваи.

— Не я, но пославшие меня.

Терапевт покачал головой. Он уловил в лице илота выражение Лилиэт.

— Ты несомненно сверх-существо, Адам-Кадмон, но оставь эти сказки для богомольцев. Я не верю в богов, и надо мной нет Господина, — брюзгливо произнес он и повернулся, чтобы идти дальше. — Всё готово для твоего воплощения, бог наркоманов и лежебок. Пора спасти Амвелех. Мы слишком долго этого ждали.

========== Глава двадцать четвёртая. Агора ==========

Айзек сидел в центре орхестры священной Агоры и крутил в руках отцовский жреческий кулон. Вокруг него возвышались рельефные колонны и многочисленный ряды пустых скамей, уходящих далеко вверх — он был песчинкой на сцене амфитеатра. Ему вспомнился давний кошмар: в месте подобном этому он был обвинен в отцеубийстве. Вокруг шумела толпа, перед которой Айзек был не в силах оправдаться. «Виновен!», брошенное ему его же подсознанием, было сильнее здравого смысла и знания, что никакой вины на нем нет. С пробуждением кошмар ушел, и сном стала сама реальность. Айзек чувствовал, что с ним что-то не так, что он грезит наяву. Навязчивые мысли, затаённые стыдливые желания и страхи — все те ночные чудовища, что побеждаются светом дня и ясностью сознания, были совсем рядом. Ему казалось, стоит ослабить бдительность, и они поглотят его, сведут с ума. Поэтому он должен был действовать, сконцентрироваться на какой-нибудь задаче и что-то делать, лишь бы не оказаться с ними наедине.

Прошло уже чуть более часа, как Айзек призвал всех жителей Города, включая женщин, на «эклессию» — народное собрание, которое во всей полноте не проводилось в истории Амвелеха ни разу. То, что это сделал он, послушник Айзек, а не первый архонт Абрахам, говорило само за себя — Метатрон, получивший откровение и спешно покинувший Амвелех, чтобы исполнить завет, был мёртв. Мёртв был и глава гоплитов Террах, и второй архонт Ямвлих, и ещё пятеро жрецов, ранее представлявшие в благословенном городе власть и милость Господина. Надежды, которые амвелехцы возлагали на Метатрона и полученное им откровение, растаяли как дым. Значит ли это, что Господин оставил Амвелех? Айзек повернул вершину пирамидального кулона: вершина прокрутилась, открывая углы усеченной пирамиды основания. Совет Амвелеха был обезглавлен, но устойчивость пирамиды в основании, а не в вершине, пусть даже в ней скрываются Нэóc и Сам Господин.

Айзек поднял голову и посмотрел через высокие раскрытые настежь двери Агоры в пустой коридор. Он воспользовался отцовскими регалиями, чтобы снять все ограничения с зала собраний, доступного ранее только старейшинам, и отправил сообщения Исмэлу и всем остальным с призывом явиться на Агору, чтобы заключить новый священный союз с Господином, но в ожидаемое время не явились даже архонты Сорокá. Айзек нервничал, но старался это скрыть — в большей степени от себя, чем от Ревекки.

Девушка сидела невдалеке, на первой, ближайшей к орхестре скамье, сложив руки на коленях, и тоже ждала. Еще недавно это место могли занять только избранные, лучшие из лучших, первые из равных — архонты совета архонтов, а теперь здесь сидела она, «грязная илотка», бывшая рабыня и нижайшая из низких. Ничего подобного Айзек ей, разумеется, не говорил, но Ревекка догадывалась обо всем сама. Всё это место — священная Агора — дышало величественным презрением к её запыленным одеждам и темной коже. Но присев на самый край скамьи, Ревекка не спешила вставать. Воспитанная с детства готовность терпеть оскорбления и боль не в первый раз оборачивалась для нее странным желанием продлить это чувство горделивого унижения. Как знать, не это ли чувство привело её в Амвелех?

Над орхестрой и сидящем на полу Айзеком развернулась его собственная голограмма и громогласно заговорила. Айзек вздрогнул и посмотрел вверх. Слова его призыва отразились от бесконечно далёких сводов Агоры неестественным металлическим эхом. Сообщение повторялось каждые десять минут, но он никак не мог к этому привыкнуть.

— Последним желанием моего отца, Метатрона, верховного жреца и первого архонта Абрахама, было созвать Народное собрание, — говорил его собственный, но при этом совершенно чужой голос. — Я выполняю его волю. Мы должны объединиться и все вместе решить, что нам делать дальше. Вирты, киберы, сторонники традиций, сторонники прогресса — мы не враги друг другу. Наш главный враг — сокрытие правды и страх перед будущим. Конец знакомого нам мира близок, но этот конец — новое начало. Так гласит Пророчество, но не только — это желание каждого из нас. Перед лицом перемен мы должны быть сильны и решительны, и мы должны быть едины, как един Господин, указывающий нам путь к Новому Эдему, будь он миром полубогов, новым циклом истории или жизнью в новом измерении бытия, которого желают вирты. Время Хаоса должно закончиться. Ум, Утроба и Сердце есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется. Ибо здесь присутствуют боги! Так говорю я, Айзек, последний ребенок Амвелеха, благословенного Города Колодцев!

Голограмма свернулась в точку и исчезла. Айзек встал, подошел к Ревекке и присел рядом с ней.

— Наверное, они боятся, — сказала Ривка, сжимая сложенные ладони коленями. Она, как и сам Айзек, была в том же дорожном комбинезоне, в котором приехала. Пружинки волосы едва достигали круглого стоячего воротника. — Эгемон обвинил вас в сговоре с илотами и измене.

Айзек кивнул.

— Если в это поверил Террах, то остальные тем более, — он обхватил голову руками и с тоской проговорил: — И теперь он мертв. Кто же нам поверит? Нам никогда не оправдаться перед народом. Элизар!

Дулос появился в проёме двери Агоры.

— От Исмэла нет сообщений?

— Нет, мой господин.

— Трусы. Все они просто трусы! Нет даже гоплитов! На кону их жизнь, а они прячутся по своим отсекам. Я знаю, все привыкли к благополучной и расслабляющей жизни, решения и ответственность всегда были бременем кого-то другого, но теперь-то они должны хоть что-то сделать!

Ривка поджала губы, думая о чем-то своем, но Айзек воспринял это как укол в свою сторону. Он встал со своего места и зашагал вдоль скамей.

— Ладно. Пусть так… — он остановился, кусая губы, и посмотрел куда-то вверх. — Значит, остается последнее. Элизар, Нэос находится прямо над Агорой?

— Да, мой Господин.

— Хорошо.

Ревекка подняла на Айзека взгляд. Он молчал.

— Что ты задумал?

— Может быть, они не хотят меня слушать, потому что я всего лишь послушник?

Ревекка ждала продолжения. Взгляд Айзека ей не нравился — загнанный, погруженный глубоко внутрь и при этом какой-то несознающий. Бледность слишком контрастировала с запавшими, покрасневшими глазами. Он был на грани, но не замечал этого. Он пытался спасти всех и не знал, что это ему не по силам.

— Ты не сможешь их переубедить, даже будь ты Самим Господином. Чужая убежденность в собственной правоте как стена, если в ней нет бреши, ничто её не сдвинет.

— Может ли всемогущий бог создать камень, который не сможет поднять?

— Что?

Айзек улыбнулся и покачал головой, но выражение его глаз оставалось прежним.

— Теологический парадокс… Неважно. Отец был прав, моя вера слишком слаба, но я должен завершить посвящение. Может быть, Господин ответит мне, — он снова поднял голову вверх, и Ревекка невольно проследила за его взглядом. Она не увидела ничего, кроме украшенного барельефами свода. — Что если это я всё испортил? Что если я должен был умереть?

— Нет! — Ревекка встала со своего места и сжала кулаки. — Аарон остановил жреца. И Аарон спасет нас всех! Ты сам говорил, что он не такой как мы!

Айзек покачал головой.

— Я не собираюсь себя убивать, если ты этого боишься, но бездействовать я тоже не могу. Всё это, — он обвел взглядом Агору, — пустая затея. Исмэл, Аарон, каждый идет своим путем, только я медлю и сомневаюсь. Я должен стать кем-то большим, чем являюсь сейчас. Тогда они меня послушают, — Айзек помолчал, глядя вверх, на почти невидимый прямоугольник двери под сводом. — Я приму кикеόн. Его принимают во время инициации, но, что более важно, он нужен для получения откровения. Я должен спросить богов, о том, что нам делать дальше. Если я заменю отца, я смогу помочь Амвелеху!

Ревекка обхватила себя руками.

— Айзек, но как же я? Что делать мне?

— Всё будет хорошо, Ревекка, Элизар проводит тебя до нашей секции.

— Я не хочу.

— Тогда жди меня здесь. Время от кикеона искажается, но я не думаю, что это займет много времени.

На лице Айзека появилась та самая добрая мальчишеская улыбка, которую, как думала Ревекка, никогда больше не увидит. Она вздохнула и отвернулась. Айзек шагнул к ней, сжал плечо и привлек к себе, неловко обнимая.

— Иди, если считаешь это необходимым. Я буду ждать, — наконец сказала Ревекка, упирая ладонь в его грудь и не поднимая взгляда.

Не ответив, Айзек по-отечески поцеловал её в макушку, отстранился и пошел к ступеням, ведущим к двери, что он заметил под самой крышей. Когда он скрылся из виду, Ревекка присела обратно на скамью. Ей было страшно оставаться одной в этом величественном зале, но уходить она не хотела. «Будь что будет», — подумала она.

Предоставленный самому себе дулос Элизар несколько раз мигнул, прокрутился всем корпусом над гусеничным основанием и подъехал задом к центральной панели. Щупальца вошли в пазухи портов, как раз в тот момент, когда между колонн снова развернулась голограмма. Она исказилась помехами, но Ревекка этого не заметила. Вредоносная программа, уже известная Элизару под именем «Еrr: NOYΣ», сняла запрет, и дулос, мигая беспокойными огнями, поспешно приступил к выполнению отложенного приказа. Только теперь сообщения Айзека достигли Сети.

***

Получив сообщение брата, Исмэл сдвинул восприятие в Виртуальный Город и открыл общий вирт-чат. Он молчал, обдумывая полученную информацию, но его напряжение почувствовали все, кто находился рядом. Вся команда, состоящая теперь из пяти человек, отвлеклась от своих задач, и смотрела на Исмэла с ожиданием и беспокойством.

— Первый архонт Абрахам мёртв, — сказал Исмэл. — Айзек созывает Народное собрание.

Не успел он договорить, как в центре вирт-помещения развернулась голограмма Айзека. Прослушав сообщение, Исмэл обвел взглядом товарищей.

— Он хочет покончить с гражданской войной. Он надеется, что теперь «Симулякр» будет принят легально.

— Какой в этом смысл? — спросил Калеб. — Легально или нет, мы сделаем это.

Исмэл пожал плечами.

— Айзек — идеалист, он верит, что у законных, в его понимании — одобренных Господином, действий больше шансов на благоприятный исход. Он мечтает о мире и согласии.

— Это может оказаться ловушкой, — предостерегла Руфь. Улыбка, появившаяся на губах Исмэла, когда он говорил о брате, была полна братской гордости. Он действительно любил брата и гордился им. Руфь вдруг почувствовала, как тяжесть, лежавшая на ее сердце все последние дни, с тех пор, как они атаковали Агору, отпускает. Уверенность, написанная на лице Исмэла, передалась всем.

— Возможно, — кивнул он, — но я так не думаю. Абрахам действительно мёртв. Я не знаю, что случилось, но причин не верить брату у меня нет. Кроме того, Айзек открыл доступ к виртуальной Агоре. Разве вам не интересно?

Пока товарищи переговаривались между собой, Исмэл думал, похлопывая себя по бедру.

— Я думаю, нам стоит принять его предложение и выступить единым фронтом. Гражданская война окончилась нашей победой, это должны понять все, — проговорил он, затем поднял взгляд и улыбнулся: — Мы действительно победили.

— Победили? — переспросила Ханна, пихая в плечо аватар сидящего рядом с ней Джотана. Тот обернулся и показал большой палец. — Мы — молодцы, а?

— Операция CsO отменяется? — Кедар появился, как всегда, неожиданно. Обстановка вирт-двойника секции Λ-188, смоделированная Джотаном и Варраком по своему вкусу в духе ранней индустриальной эпохи, ожила. Из вывернутого наизнанку псевдо-механического блока, служившего чем-то вроде подпирающей балки, появилась лысая продолговатая голова с тянущимися из-под подбородка перекрученными жгутами вместо шеи.

— Нет. Действуйте согласно плану. Оставляю тебя за главного, Кедар. Когда всё будет готово, жди моей отмашки, — голова Кедара начала медленно втягиваться в блок. — Погоди. Вы тоже должны присутствовать на Агоре, птенцы тоже часть Амвелеха.

— Мы будем там. Удаленно, — сказал Кедар и исчез.

— Джотан, распространи сообщение о том, что мы готовы сложить оружие и поддержать Народное собрание, инициированное Айзеком.

— Ты пойдешь туда лично? — Ханна с любопытством посмотрела на Исмэла.

— Мы все пойдем. Все, у кого есть вирт-шлемы и линотараксы. Остальные, как и птенцы, должны быть готовы к вирт-участию. Мы и есть народ Амвелеха, и на этот раз Совету придется нас выслушать. Вперед! Будущее за нами.

Вопреки опасениям Айзека, его призыв был услышан. Архонты обезглавленного совета Сорока, кто-то дождавшись охраны из числа вирт-гоплитов, кто-то самостоятельно, желая продемонстрировать свое бесстрашие перед мятежниками и веру в Закон, тянулись в зал собраний. Другие жители Амвелеха не спешили, но то там, то тут, над скамьями вспыхивали зеленые огоньки — голографические знаки виртуального присутствия. Увидев первый огонек, Ревекка перепугалась, но они стали вспыхивать один за другим, и она поняла, что бежать поздно. На ее вопрос Элизар с присущей ему рассудительностью объяснил, что это значит, и что скоро и старейшины почтут высочайшее собрание своим присутствием. Ревекка испугалась еще больше. Она метнулась было к раскрытым дверям с красивой вращающейся пирамидкой над ними, но будто натолкнувшись на стену, остановилась.

— Элизар, мы должны предупредить Айзека! — она пересекла орхестру, чтобы взбежать вверх по ступеням, к двери, где скрылся Айзек.

— Прошу прощения, моя госпожа, но у вас нет доступа.

— Нет доступа в храм? Почему? — Ревекка замерла, медленно поворачиваясь к дулосу. — Потому что я чужая? Илотка? Женщина? Так? Я знаю, что не должна быть там, но на это нет времени! Потом можно провести очистительный обряд…

— Это так, моя госпожа, — сообщил дулос, изображая смущение. — Однако, согласно данным Системы, господина Айзек больше нет в Нэосе, — считав растеряно-разъяренное выражение с лица девушки, Элизар добавил, не дожидаясь ее вопроса: — В настоящий момент господин Айзек пребывает в Театре, моя госпожа.

— В Театре? О, Господин Мой, Милосердный Тэкнос…

Ревекка коснулась лба и губ в ритуальном жесте, чего не делала уже давно, затем опустилась на ступеньку, на которой стояла. Однако появившийся в дверях архонт в сопровождении охраны, заставил ее вновь вскочить. Подавляя желание броситься опрометью в вверх, чтобы достучаться до Айзека, она задрала подбородок повыше и степенно спустилась на орхестру, делая вид, что не замечает удивленно-презрительный взгляд амвелехца. Проходя мимо Элизара, она опустила руку на его голову, надеясь, что этот жест выглядит благосклонно и многозначительно, хотя в действительно она просто нуждалась в опоре, и вместе с ним дошла до места, на котором сидела раньше. Мужчина в жреческом хитоне, с бородой и подстриженными, как у Айзека волосами, больше на нее не смотрел. Он занял место на втором круге скамей. Жрец нажал какие-то клавиши на всплывшей голографической панели, и над ним вспыхнула голограмма. Следом за ним пришел еще один архонт. Затем женщина — в хитоне, но с волосами не выбритыми, как у других, а собранными вверх гребнем. У всех на шее висел кулон в виде пирамиды. Зал стал наполняться людьми. После жрецов, словно повинуясь негласному регламенту, стали появляться члены Совета, не принадлежавшие к жреческой касте. Их одежда была богаче и разнообразнее.

Все входящие на Агору были молоды и благородны, но, как показалось Ревекке, в их чертах присутствовала некая неопределенность — иногда по лицу даже нельзя было сказать, принадлежит оно мужчине или женщине. Люди, среди которых она росла, уже к тридцати казались стариками, здесь же даже длиннобородые жрецы выглядели юнцами. Но присмотревшись внимательнее, Ревекка поняла, что эти все эти люди вовсе не молоды. У них не было возраста, не было ярко выраженных признаков пола, не было никаких недостатков, и потому они были похожи друг на друга, как братья и сёстры. У всех одинаковое выражение скучающего презрения на лице. Оно менялось, только когда они замечали её — тогда к скуке примешивалась брезгливость. Между собой архонты почти не говорили. Установив свои увеличенные и еще более идеализированные копии, они замирали, будто стремясь повторить недвижное величие своих голографических изображений. Устав от взглядов, Ревекка обхватила себя руками и ссутулилась, исподлобья бросая на всех недружелюбные взгляды. С улыбкой смотреть в лицо врагам — хорошо на словах, а на деле выходило жалко и бессмысленно. Даже гоплиты Ликократа были больше людьми, чем эти божественные истуканы.

— Не уезжай от меня, Элизар, пожалуйста, — тихо проговорила Ривка, глядя на огоньки дулоса. Она подозревала, что Элизар может предать ее в любой момент, но этот дулос был ее единственным козырем. — И если можешь послать весть Айзеку, сделай это.

— Не угодно ли вам проследовать в отсек семьи верховного жреца, как велел господин Айзек?

— Нет, Элизар. Думаю, я должна остаться здесь.

Перспектива прятаться под кроватью, ожидая самого худшего, пугала Ревекку больше, чем сонмы полубожественных амвелехцев. По залу разнесся неясный гул рассерженных вздохов. В центе Агоры остановилась группа вирт-гоплитов, не отличавшихся от охраны старейшин, но когда один из них снял шлем, Ривка узнала брата Айзека. Исмэл обвел взглядом Агору, увидел ее и направился по направлению к ней.

— Ты выбрала подходящее место, — сказал он весело. — Здесь сидел верховный жрец и первый архонт Совета, ты в курсе?

Ривка вспыхнула, но оправдываться не стала.

— Ничего. Это правда самое подходящее для тебя место. Как тебя зовут и где Айзек?

— Меня зовут Ревекка. Он… — Ревекка понизила голос, невольно придавая своему тону многозначительность. — Дулос говорит, что Айзек в Театре.

Исмэл прищурился, но ничего не сказал. Повернувшись к виртам, он указал на скамью первого круга рядом с Ревеккой и снова надел шлем. Словно повинуясь его приказу, на скамьях позади архонтов стали появляться голограммы самых разнообразных аватаров, изображающих не только людей, но всех возможных фантастических существ. Это были только изображения, гораздо меньше и дурашливее голограмм архонтов, но по залу снова прокатился ропот неудовольствия. Но даже после появления виртов большинство мест оставались пустыми.

— Они боятся нас, но реальности они боятся еще больше, — Руфь остановилась рядом с Исмэлом. — Они хуже птенцов. Те хотя бы гениальны.

— Хуже? — хмыкнул Калеб за ее спиной. — Птенцы не боятся, они просто другие, Руфь. Совсем другие. Гораздо ярче и сильнее, чем кто бы то ни был. А эти даже боятся по указке жрецов, они — ничто, боты с заложенной в них программой повседневности.

— Сегодня у них будет шанс обрести сознание, — усмехнулся Исмэл.

— Фу, у них даже воображения нет, — покачала головой Ханна. Громоздкий шлем на миниатюрном теле делал её похожей на болванчика. — Какие банальные аватары.

— То, что одобрено кастой жрецов, — отозвался Варак со скамьи. — Я чатился с метэками после переворота. Они окончательно спятили — теперь они верят, что излишнее воображение в Сети может способствовать расшатыванию основ. Шаг в неверном направлении — и ты уже катишься в Хаос. Сеть, в сущности, и есть паутина Хаоса. Они даже воззвание Господину читают, прежде войти. Что-то о Светильнике и Провожатом на пути Зла.

— Зачем они вообще лезут в эту Паутину Зла?

— Потому что не могут без нее жить, — мрачно заметила Руфь, высматривая в рядах архонтов свою мать. — Зачем они нам, Исмэл? Почему бы не уйти без них?

Исмэл ответил не сразу.

— Если они останутся, то погибнут. Мы не можем их бросить.

— Но почему? Что если они всё испортят?

— Потому что мы уходим не в рай. Не в места вечного блаженства избранных и полубогов. Если ты ожидаешь подобного, то еще не поздно обратиться к жрецам. — Руфь досадливо поморщилась. — «Симулякр» — это жизнь сознания и воображения, без угнетения с внешней стороны — физических объектов и телесности, и это наш шанс обрести свободу. Если я буду выдвигать критерии отбора, выдумывать законы и правила, отделять избранных от «ботов», это будет повторением того, чего мы стремимся избежать.

— Посмотри на это с другой стороны, Руфь, — встрял в разговор улыбчивый Калеб, — если они и правда такие слабаки, какими кажутся, то едва ли принесут много вреда.

В зале наступила тишина. Развернувшаяся было голограмма Айзека исчезла, а на ее месте появился Исмэл, повторивший слово в слово то, что он только что говорил Руфи. Джотан, сидевший рядом с Ревеккой, отвесил шуточный поклон, давая понять кому Исмэл обязан таким началом собрания. Исмэл покачал головой с притворной суровостью и направился в центр Агоры. Толпа аватаров на галерке отозвалась одобрительными воем.

========== Глава двадцать пятая. Dies irae ==========

Пирамидальный кулон легко вошел в предназначенную для него пазуху на панели управления. Айзек провернул его несколько раз, и Голографический Триптих засиял чуть ярче, озаряя тёмное помещение храма серебристым, призрачным светом. В Нэосе не предполагалось никакого другого освещения, кроме естественного — через треугольные оконца на стенах, расположенные таким образом, что лучи сосредоточивались на правой стороне Триптиха, насыщая его живым солнечным сиянием. Но солнце уже село, поэтому храм был погружен в полумрак. Холодное свечение Священной Голограммы не могло его разогнать. Никто и никогда не приступал к таинствам в сумерки, это время считалось слишком ненадежным и даже опасным для проведения ритуалов, и теперь Айзек понимал почему. Даже бог Тэкнос, Лик которого при солнечном свете казался добрым и любящим, теперь выглядел чужим и угрожающим.

— Кровь Твоя дарует откровение, — сипло прошептал Айзек, и провернул основание отцовского кулона ещё раз, так что теперь пирамида походила на восьмиконечную звезду. Руки дрожали и не слушались, пальцы соскальзывали. Айзек снова надавил на основание. — Она есть Огнь неиссякаемый…

Пирамида полностью вошла в пазуху на панели. Айзек почувствовал дуновение воздуха с резким запахом аргона-хюлэ. Что-то было не так. Через открывшееся отверстие шёл только воздух. Айзек несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться и унять бьющееся в панике сердце.

— Пусты, пусты, всё кончено. Нет, это только резервуар с кикеоном, он не имеет ничего общего с колодцами. «У тебя есть доступ к Театру…» Но что это? Как туда попасть? Я должен… О, боги, смилуйтесь. Дайте ответ.

Айзек не замечал, что говорит вслух на разные голоса, то пародируя отца, то увещевая самого себя мудрым и успокаивающим тоном. Окружающая тишина пугала его. Стены Нэоса всегда давили на Айзека величием, но сегодняшний суеверный ужас не имел ничего общего с трепетной робостью послушника перед божеством. Айзек вглядывался в голограмму с подозрением и опаской, словно за ней прятался не любящий Господин, которому он посвятил много часов молитв, но кто-то иной, страшный и непонятный, кто мог бы растерзать его в одно мгновение.

На подгибающихся ногах он шагнул к Триптиху. Встал на колени, простираясь перед ним ниц.

— Если Ты существуешь… мой отец умер ради Тебя! Открой мне правду! Позволь спасти тех, кто остался! Господин… Мы грешны, мы мерзки перед лицом Того, Кого возомнили своим богом. Но Господин и раб — две стороны одной медали. Нет, нет, я хочу сказать другое…

Айзек поднял голову и заозирался по сторонам, будто ожидая увидеть в храме бога. Но вокруг был всё тот же давящий полумрак. Ему пришла новая мысль, он поднялся с колен и вернулся к панели. Сняв с себя кулон, другой рукой он вынул отцовскую пирамиду из пазухи и опустил её на пол.

— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь неиссякаемый в немощном теле Земли. Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь неиссякаемый в немощном теле Земли. Кровь Твоя, — ему удалось провернуть основание своего кулона, и пирамидка плавно вошла в панель. В тот же момент в отверстии захлюпало, и чаша стала наполняться кикеоном. Айзек не сдержал ликующий возглас. Наполнив ритуальный сосуд, он снова встал перед Триптихом и закинул голову вверх, как изображалось в учебных книгах.

— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь Неиссякаемый…

Капля кикеона упала на язык. Айзек засипел, пытаясь вдохнуть побольше воздуха. Кикеон связал рот, выступившая слюна капала на пол. Отдышавшись, Айзек опустился на колени и, выпустив сосуд, нащупал пол. Нэос вращался. Он стал еще чернее, стены наползали друг на друга. Айзек закрыл глаза, но с закрытыми глазами он продолжал видеть, и даже более отчетливо. Голографический Триптих налился плотью. Сердце Айзека сжалось. Когда он заговорил, онемевший язык едва ворочался. Звуки древнего языка с трудом вырывались из горла.

—Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει. Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει… Аскиос! Аксиос! Аксиос!

Эхо повторило его воззвание, и Айзеку показалось, что он уже слышал этот голос. Чужой, глубокий и звучный голос. «Аксиос!»

— Ум, Утроба и Сердце есть Одно.

— Двое есть одно, — послышалось ему.

— От Незаходящего ничто не скроется.

— Ничто не скроется… — повторило эхо.

Айзек услышал дребезжащий звон, словно рассыпались легкие металлические предметы. Звук нарастал, становился интенсивнее. Голографический Триптих теперь казался восковой скульптурой. Несуществующий ветер трепал полы одежд неподвижных Фигур.

Стараясь перекричать звон в ушах, Айзек заставил себя произнести последние слова воззвания:

— Ибо здесь присутствуют боги! Так говорю я, Айзек, последний ребенок Амвелеха, благословенного города колодцев!

Несколько секунд ничего не происходило, но потом Айзек увидел себя самого расталкивающего Фигуры Триптиха в стороны. Это было так неожиданно, что он не смог этому помешать. Фигура Хора упала и рассыпался на куски, похожие на комки влажной земли. С Тэкноса он сорвал капюшон, и под ним увидел голову женщины, прекраснее которой никогда не видел. Он глядел на нее, забыв обо всем на свете. С вожделением, со страстью, с любовью, с обожанием, с нежностью, с презрением. Она вытянула левую руку в сторону, рукав облачения соскользнул к локтю, обнажая окованные золотыми кольцами запястья. Женщина тряхнула рукой, и браслеты завибрировали, ударяясь друг о друга и создавая тот дребезжащий звук, что Айзек уже слышал. Она встряхнула рукой еще раз, а затем затрясла ею в одном ритме, создавая особую вибрацию, от которой у Айзека заломило в висках. Закрыв уши руками, он отпрянул.

Теперь женщина была не одна. Она совокуплялась с черным, как смола, мужчиной. Айзек отвернулся, но снова увидел голую спину женщины и её ритмично поднимающиеся бедра. Браслеты на руках подпрыгивали. Звяк. Звяк. Звяк. В ушах мужчины блеснули серьги, и Айзек узнал его. Аарон смотрел на него не отрываясь, возвышаясь над красиво очерченным плечом женщины и продолжая движение. Его взгляд не выражал абсолютно ничего. Айзеку было стыдно и приятно наблюдать за ними. Он прятал глаза, но продолжал видеть. Необычайное волнение теснило его грудь. Женщина упала на спину, закидывая назад руки, и перед глазами Айзека поплыло. Ему показалось, что он видит единое существо, черное и блестящее, пульсирующее бесконечными сочленениями, дышащее как могучий поршень насосной станции. Айзек зажмурился что было силы, и когда открыл их, женщина стояла перед ним одна. Она вытянула левую руку и снова ударила браслетами.

Он оказался в саду. Вместо деревьев здесь росли высокие гуманоидные существа с плотной чёрной кожей и такими же черными белками глаз. Их ступни вырастали из земли, а руки тянулись к небу. Почва была сухой и каменистой, деревья с человеческими лицами и руками умирали. Уловив движение, Айзек повернулся и увидел животное с умными внимательными глазами. Волчица выскочила из ниоткуда, и прижалась к его ногам, поднимая на него умоляющий взгляд. Её изжеванные сосцы волочились по земле. Айзек хотел коснуться её шерсти, но волчица бросилась прочь, словно её спугнули. В ней было что-то знакомое.

Волчица привела его к черной реке. Заигрывая и играя, она стелилась по земле перед его ногами, но когда он приблизился, прыгнула в воду, став частью расходящихся на поверхности кругов. Оглядевшись, Айзек понял, что когда-то река была шире. Он ступил в черную воду. Река была плотной и гладкой, похожей на материал для линотаракса. Она прогибалась от его шагов, расходилась в стороны, а затем накатывала жирными черными волнами, облепляя ноги. Айзек погрузился по пояс и остановился. Опустил в воду пальцы и поднес их к лицу. Аргон-хюлэ. В невероятной концентрации. Люди в саду были покрыты им от корней до белков глаз. Айзек лизнул пальцы и узнал вкус кикеона. От резкого вкуса сознание прояснилось и он вспомнил, кто он. Пошатнувшись, Айзек отступил назад, всколыхнув гладкуюповерхность реки. Испугавшись, он коснулся лба очищающим жестом и замер. Прямо перед ним вода поднялась как натянутая на чью-то могучую спину простынь. Человек разогнул спину и выпрямился в полный рост. В ушах гиганта блестели серьги, воссозданные из того же материала, что и он сам.

— Аарон…

Гигант надавил на голову Айзека огромными ладонями, заставляя его опуститься под воду. Он был так силен, что Айзек не успел даже всхлипнуть.

— Не бойся, Айзек, — услышал он голос Аарона в голове. Затем раздался женский смех, и всё потонуло в черноте.

Исмэл вышел в центр Агоры, приветствуя воздетыми вверх руками беснующуюся толпу виртов. Его взгляд скользнул по рядам аватаров и голографических двойников архонтов, и остановился на одном из жрецов.

— Гражданская война закончена. Я хочу, чтобы народ Амвелеха сам выбрал свой дальнейший путь, — заговорил он под одобрительные возгласы. — Как в старые добрые времена, пусть это решится на Народном собрании. Этого захотел мой брат, и я согласен с ним.

— Отцеубийца! — выплюнул жрец и встал, указывая на Исмэла пальцем. Вслед за ним стали подниматься другие.

— Изменник!

— Клятвопреступник!

— Богоненавистник!

Одобрительные возгласы стихли. Вирты прислушивались.

— Предатель!

Последней встала высокая, худая женщина.

— Ублюдок, — сказала она. — Грязное отродье илотской шлюхи.

Исмэл посмотрел на нее. Он повел головой, разминая шею, и негромко рассмеялся. То была Сарра, жена первого архонта, так и не простившая Абрахаму любовь к наложнице, которую сама же к нему и привела. Опустившись на колено, Исмэл склонил перед ней голову, как при принятии благословения от официальных лиц. Притихшие вирты оживились. Раздались смешки и аплодисменты, но они смолки, словно кто-то нажал на невидимый рубильник.

— Их блокировали, но позволили наблюдать, — пояснил Джотан Ревекке и хмыкнул. — На Народном Собрании народ только мешает.

— Ты повинен в смерти Семерых архонтов, эгемона Терраха и отряда вирт-гоплитов. Ты не пожалел даже родного отца. Ты — военный преступник, изменник и атеист, ведущий своих полоумных адептов в пропасть, имеешь какие-то притязания к Собранию? — говорящий скорчил презрительную мину. — Ты смешон. Стратег Исав! — властно выкрикнул он. — Взять этих людей под стражу!

Фамильные дулосы, сопровождавшие некоторых архонтов до Агоры и остававшиеся до этого момента в коридоре, ввалились в зал собраний. За ними следовал отряд вирт-гоплитов. Ревекка ахнула. Руфь напряглась и подняла ксифос. Остальные вирты боевой ячейки заняли угрожающие позы и схватились за оружие. Исмэл отступил на шаг и тоже нащупал на поясе ксифос, хотя знал, что тот бесполезен против дулосов.

— Помоги ему! Слышишь? — горячо зашептала Ревекка Элизару, но услышавшая ее Руфь покачала головой и, не сводя взгляда с дулосов в центре Агоры, бросила:

— Бесполезно. Он повинуется приказам архонтов. Если ему поступит приказ на уничтожение, он убьет нас, даже не извинившись.

Ривка с сожалением посмотрела на Элизара. Она хотела сказать, что ни в чем его не винит, но женщина-архонт снова заговорила.

— Где твой брат? — она обращалась к Исмэлу. — Он воспользовался символом власти верховного жреца, чтобы собрать Народное собрание.

— Твой сын… — начал Исмэл, но женщина жестом отмела всё, что он собирался сказать.

— Изменник и отцеубийца не может быть моим сыном, — сказала Сарра. Ревекка подняла голову и смотрела на нее во все глаза. Отчего-то ей даже в голову не приходило, что у Айзека жива мать. Он не говорил о ней ни слова. Всегда только об отце. — Я пришла сюда только затем, чтобы отречься от него. Где он? Я хочу взглянуть в лживые глаза того, кто едва не стоил мне жизни, прежде чем он отправится вместе с тобой и этой илотской потаскухой в изгнание.

Голос женщины возвысился, будто она сдерживала слёзы, но Ревекке это показалось дешевой игрой. Она сжала кулаки. Несправедливо!

— В изгнание? — Исмэл усмехнулся. — Это очистит твою совесть?

— Ты куда? Стой, дура! — грубо окрикнула её Руфь, но Ривка уже выступила вперёд. Если бы её кто-нибудь оттеснил назад, она бы повиновалась. В глубине души она даже надеялась на это, забыв, что вирты не выносят прикосновений.

— Айзек ни в чем не виновен! Он хотел принести в Амвелех мир! Поэтому собрал всех. Таково было желание первого архонта, — её голос не снабженный никаким усилителем, как у других, не был услышан. Она возвысила голос, как могла, пропуская предательские нотки страха перед теми, к кому обращалась: — Святейший умер сам, я видела! Они не виновны в том, в чем вы их обвиняете!

Ревекка умирала от ужаса, но пренебрежение со стороны Собрания было тотальным. Её будто не замечали. «Какая глупость. Айзек бы рассмеялся», — подумала она отрешенно, но не могла выдавить даже улыбку.

Архонты ждали решения Сарры.

— Ты знаешь, где он прячется? — высокая и худая как жердь мать Айзека, с правильными чертами лица без тени морщин, посмотрела в её сторону. Ревекка воодушевилась.

— Айзек не прячется. Он отчаялся достучаться до вас и решился на инициацию.

Вопреки ожиданиям, лицо женщины еще больше ожесточилось. Сарра высокомерно кивнула главному жрецу и села на место. Вслед за ней все остальные стали усаживаться. Ривка вздохнула с облегчением, победно обернулась к Руфи, но увидела на лицах только остервенение и… жалость?

— Снятие Азимова запрета!

— Нет!

Ривка закрылась руками и зажмурилась. По Агоре прокатилось эхо её вскрика, она ожидала, что на неё и всех её недолгих друзей обрушится град пуль, но ничего не произошло.

Ривка открыла глаза. Исмэл стоял на своем месте, и тоже казался озадаченным.

— Дулосы! Снятие Азимова запрета! — повторил жрец, но дулосы стояли на месте и доброжелательно мигали. Старейшина потерял терпение и обратился к начальнику гоплитов. — Стратег Исав…

«Мы готовы, Исмэл», — предупредил в шлеме голос Кедра и Исмэл поднял ксифос на стратега, позади дулосов.

— Если вы поднимите на меня оружие, стратег Исав, с вами произойдет то же, что и с сопровождающими эгемона Терраха.

— Стратег Исав, выполняйте приказ, — спокойно сказал тот же архонт. Его нисколько не беспокоили угрозы Исмэла. Они не касались его лично. — В случае сопротивления, мы все даём вам разрешение на ликвидацию.

— Сдавайтесь! — стратег поднял ксифос. — Иначе мы будем вынуждены применить оружие!

— Показательная казнь! Зрелище в духе праотцов, — присвистнул Исмэл, пытаясь оттянуть время. «Кедар, последний отчёт… » Он знал, что пути назад не будет. Исмэл медленно на глазах испуганного стратега опустил ксифос.

— Пять, — сказал он и улыбнулся Исаву. — Четыре…

— Да стреляйте же, стратег! — закричал кто-то из архонтов, но стратег вдруг обернулся назад.

«Нет… погоди, Кедар. Там что-то происходит. Чёрт возьми…»

Не успев отключиться от общей линии связи, Исмэл в сердцах выругался. Происходило нечто странное. Дулосы развернулись к гоплитам и открыли по ним парализующий огонь. Архонты снова повскакивали со своих мест и заговорили все разом, словно надеясь хором обрести власть над взбесившимися машинами. Они замолчали, только когда дулосы расступились, пропуская Терапевта.

— Снятие Азимова запрета, дети мои, — он нежно касался дулосов, мимо которых проходил, стараясь, чтобы ни один не остался без знака внимания.

— Ты! — выкрикнул жрец, ратующий за ликвидацию Исмэла. — Изменник!

Не обращая на внимания архонтов и бормоча что-то себе под нос, Терапевт оглядел ближайшие скамьи в поисках свободного места и, заметив Ривку, пошел по направлению к ней и группе виртов. Глядя на сложенные сзади руки Терапевта, Исмэл усмехнулся и удивленно качнул головой. Этот безумный старик был опаснее всех их противников вместе взятых, но к их огромной удаче, он выбрал их сторону. Причина такого решения оставалась загадкой, но ничуть не беспокоила Исмэла. То был миг его триумфа.

— Вы повинны в геноциде илотов и ереси, — сказал Исмэл, переводя взгляд с одного архонта на другого. — В бесчеловечных опытах на детях, кощунственных экспериментах по выращиванию богов в пробирке… о, да, Терапевт мне всё показал. Вы повинны в преступлениях против человечества и Господина. Наши действия, какими бы жестокими они не казались, были продиктованы не жаждой крови, а необходимостью. Мы, вирты, более шестидесяти восьми процентов населения Амвелеха, хотели быть услышаны. Но ничто не оправдывает ваших преступлений.

Большинство лиц выражали недоумение, но так же там был страх.

— Чушь! Домыслы сумасшедшего! — вскричала Сарра. Она, как и некоторые другие архонты, встала и стремительно двинулась к выходу. Но путь им преградили дулосы. — Это не Собрание, а фарс. Терапевт, убери машины!

— Мы обвиняем жрецов в преступлениях против человечества и Господина, — с удовлетворением повторил Исмэл, глядя как архонты мечутся перед дулосами, в сопровождении которых явились сюда с такой помпой. Они всё ещё старались сохранить достоинство, но выходило это донельзя смехотворно. Увидев что творится перед дверьми, другие вскочившие садились на свои места. Голограммы многократно увеличивали их смятение и испуг.

— Каждого архонта Совета Сорока и тех, кто молчал, мы обвиняем в попустительстве ереси! — Исмэл поднял взгляд на ряды однотипных, одобренных жречеством, аватаров. — Каждый виновен! Вы все здесь виновны! В глупости и ксенофобии. Неспособности отличить зло от добра, конформизме и невежестве! Мы позволили себя обмануть кучке сумасшедших шарлатанов! Мы отдали власть в чужие руки, чтобы жить в блаженной расслабленности и обмане.

В ответ на его слова толпа виртов снова ожила. Оглушающий рёв обрушился со всех сторон. Исмэл бросил взгляд на свою команду и одобрительно кивнул.

— Мы научим вас быть свободными! — закричал он, поднимая вверх руки. — «Симулякр» — это будущее! Это свобода! Это безопасность! Это вечная молодость! Симулякр — это бессмертие и открытость!

Под вопли беснующихся виртов, Исмэл подошел к Терапевту. Отключив усилитель и передачу в общий виртуальный канал, он наклонился к нему и сказал своим обычным голосом, чуть приглушенным вирт-шлемом.

— Если тебе смогут помочь человеческие тела для… для удобрения твоего Сада, они твои. В стадии ScO, они еще будут функционировать какое-то время.

Ривка, сидящая рядом и пытавшаяся избежать разговора с мерзким стариком, вытянула шею и поглядела на Исмэла. Терапевт удовлетворенно кивнул.

— Я знал, что мы поймем друг друга, Исмэл, — он закинул ногу на ногу и сцепил руки в замок на костлявом колене, обтянутом красной униформой. — Но вы должны забрать архонтов с собой. Уйти должны все. Таков уговор.

Исмэл выпрямился, обдумывая условие Терапевта.

— Почему?

— Этого хочет Ева.

— Женщина из Белшар-Уцура?

Терапевт покачал головой.

— Я неверно сформулировал мысль. Этого хочет воссоединенный Тэкнос. Дитя Колодца.

Ривка коснулась лба и губ в охранительном жесте. Ни Исмэл, ни Терапевт не обращали на нее никакого внимания. Лидер виртов колебался.

— Тэкнос… — он запнулся, чему-то усмехнулся про себя и продолжил, — думаешь, он наполнит колодцы?

Терапевт неопределенно качнул головой.

— Архонты не выйдут в Сеть. Они боятся её едва ли не больше Театра.

— С этим я могу тебе помочь, — Терапевт покосился на Элизара, затем перевел взгляд на окруженных дулосами архонтов.

Только сейчас Исмэл заметил, что жреческая часть Собрания молится. Все без исключения: и те, что сбежали вниз, и те, что остались в амфитеатре — стояли, запрокинув голову и подняв руки в ритуальном воззвании богам. Слов за шумом виртов было не разобрать. Некоторые другие архонты и сторонники жрецов среди аватаров, опустились на колени. Должно быть они ждали, что их милосердный Господин их спасет и покарает беззаконников. Уголки губ Исмэла дрогнули, но он не улыбнулся. После слов Терапевта о Тэкносе вид молящихся наводил на него тоску.

Не дожидаясь приказа, Элизар сдвинулся со своего места и покатил через орхестру. Он остановился у ступеней, поёрзал и изменив конфигурацию гусениц, начал подъем. Его исчезновение заметила только Ривка, но и она в создавшейся суматохе даже не подумала его останавливать для расспросов.

Исмэл повернулся к Терапевту.

— Хорошо. Я согласен.

Стараясь не глядеть в сторону окруженных архонтов, он снова вышел в центр орхестры. Вирты его встретили одобрительными возгласами и утихли, ожидая, что он что-то скажет, но Исмэл молчал. Дулосы за его спиной открыли парализующий огонь по жрецам. По Агоре прокатился вздох. Бормотание, раздававшееся еще несколько секунд в абсолютной тишине, стихло.

— Вы должны выйти в Сеть, — сказал Исмэл, отыскав глазами Сарру. — Тех, кто не починится, дулосы подключат насильно.

После длительного шума тишина, которую нарушали только работающие дулосы и редкие вскрики и возгласы удивления, была оглушающей. Элизар, подключенный к Системе через разъем на втором уровне амфитеатра Агоры, передал еще несколько буквенных команд. Четверо наиболее быстрых дулосов двинулись к скамьям.

«Что ты делаешь, Исмэл?! Ты говорил, что Ризома не повторится!» — взорвался в вирт-шлеме голос Руфи.

Исмэл обернулся. Дулосы, выпустив щупальца, переворачивали своих хозяев, чтобы дотянуться до разъемов в их затылках.

«Кедар, обратный отчет, — сказал он, открывая общий канал. — Теперь мы точно готовы».

«Ты хочешь забрать их?» — спросил Калеб.

— Да, — ответил Исмэл, полностью переходя в вирт-пространство Внутренней Сети. — Начинайте, Кедар.

Комментарий к Глава двадцать пятая. Dies irae

*Dies irae — день гнева, судный день.

========== Глава двадцать шестая. И боролся Некто с ним до появления зари ==========

То, что казалось рекой, стало скользкими на ощупь существами. Погружаясь, Айзек видел их круглые, блестящие глаза. Удивительные чёрные животные струились сквозь него, несильно толкали, подныривали под руки и протекали меж ног. Они были прохладными как вода — было приятно к ним прикасаться. Айзек утратил ориентацию в пространстве и времени и струился вместе с ними. Щенки волчицы искали питательные сосцы матери.

Бесконечные толпы тянулись к Лупанарию, где сам верховный бог и правитель Ликократ раздавал бессмертие. Улицы Белшар-Уцура были полны огней и народа. Голограммы, крутящиеся на узких улицах между провисших проводов, обещали вечное блаженство каждому. Устав от духоты, вони потных тел и старых гниющих протезов, люди торопились вкусить чёрного молока волчицы. Они наседали на тех, кто двигался впереди, началась давка. Женщины кричали и плакали, мужчины ругались, дети и калеки умирали без звука. Гоплиты, закончившие обход улиц в поиске не желавших присоединяться к празднику всенародного единства и благоденствия, пытались совладать с толпой. Они рассекали воздух широкими ритуальными махайрами, прорубая в толпе просеку, не заботясь о том, что кто-то может пострадать. Люди давились криком и отступали.

— К чему тебе конечности в Новом Эдеме? — скалился эгемон, клацая механическим когтями по гарде. Клинок его махайры сочился кровью. Отрубленная кисть мужчины, прижимавшего к себе теперь только обрубок руки, лежала в пыли перед его ногами. Человек куксился и подвывал. — Ты станешь богом, жалкое отребье, ибо того хочет владыка Ликократ.

Эгемон возвысил голос, приподнимаясь на гиппосе и окидывая взглядом толпу:

— Слепых, калек и наглецов, сбивающих шаг, мы будем казнить на месте за измену — у меня нет плетей, чтобы подгонять вас, как стадо парнокопытных тварей. А ну пошли! Марш! Восславьте мудрость и милость владыки Ликократа! Ну же! Па-а-а-шли, с-сукины дети!

Махайра описала дугу в воздухе, и те, кто стремился к краю, чтобы избежать участи быть задавленным, пожалели о своем решении.

— Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берёт своё. Отец всех людей, мудрый и милостивый владыка Ликократ, призывает тебя, моё возлюбленное дитя, разделить бессмертие, — заговорил приятный женский голос, сопровождавший голографическое изображение человека в золотой маске волка. — Будь всегда молод, весел и счастлив, последний человек. Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берёт своё.

Изображение деформировалось. Ликократ на голограмме стал ниже ростом, бедра округлились. Символы власти, скрещенные на груди выдались вперед. Сквозь узкие прорези глаз на Айзека смотрела волчица.

— Будь всегда молод, весел и счастлив, последний человек. Каждый… свободен, каждый… счастлив, каждый… берет своё.

Перед глазами плыло от духоты и вони. Мелькнула удивленная мысль о дефектах голограммы и исчезла в щемящей радости. «Наконец-то, всё кончено! — думал Айзек, пытаясь удержать в памяти предвкушение будущего счастья. — Главное дойти, главное, приникнуть к источнику! И я дойду! Дойду, чёрт возьми… Я достоин!» Он искоса глянул на калеку-соседа, которым можно было пожертвовать в случае опасности. С его точки зрения, тот не стоил Ликократовой милости. Один шаг в толпе был ничтожен, он нисколько не прибежал к заветной цели. «Зачем же всех? Разве они заслужили этого?» На Айзека наваливалась тоска. Путь казался бесконечным, и он уже смотрел на старика-калеку с откровенной злобой. Но через секунду Айзек не думал больше ни о чем — его смело водоворотом чужих разрозненных чувств.

Он стал кормящей волчицей, раздираемой тысячью тысяч беззубых и жадных дёсен. Он ощутил ужас— разверзнувшуюся чёрную пропасть небытия, и счастье от безграничной свободы. Бессвязные образы захлестнули его, сбивая шаткие опоры чей-то личности. Айзек закричал от страха перед открывшейся пустотой, но крик ему больше не принадлежал. Связи обрывались, едва установившись, едва понятое и непонятное ускользало одинаково быстро.

Айзек не сразу смог опознать себя в распластанном в скользкой луже из рвоты и горкой слюны теле. После головокружительной и душной темноты зажегся яркий свет — он открыл глаза, в нос ударила горько-кислая вонь. Он увидел свои колени — свернутое на боку тело на полу Нэоса — и Аарона, стоящего поодаль в лучах голограммы. Илот натянул на себя чужое знакомое лицо. Его взгляд засветился радостью, когда пересекся с усталым взглядом Айзека. Илот сделал несколько неподвижных шагов, опустился на колено и сжал пальцами обеих рук воздух, словно там было что-то осязаемое. Айзек не знал, продолжается ли действие кикеона — Нэос казался ему ничуть не более реальным, чем видения чёрного сада или Белшар-Уцура, в котором он, как ему показалось, прожил целую жизнь. Рот был скован вяжущей слюной, воздух вырывался из груди со взвизгивающим призвуком. Айзек согнул и разогнул ноги, нащупал рядом с собой вертикальную поверхность и, подтянувшись, навалился на нее спиной.

— Я рад, что ты здесь, брат! У нас получилось! Никто не умрёт, — заговорил Аарон.

Базовые эмпатические аватары, предоставленные всем по умолчанию программой «Симулякр», превратили противников Сети в конвейерных близнецов. Исмэл, облаченный в белоснежный китель своего игрового персонажа, не смог найти среди бесконечных копий тех, кто только что угрожал ему расправой. Номера доступа не были предусмотрены, поэтому единственным, что отличало аватары друг от друга, были эмоции. На лицах архонтов больше не было спеси и высокомерия. Эмпатические аватары кричали о их смятении, отрицании, страхе, замешательстве. Кто-то сидел, опустив голову и сцепив руки на затылке, кто-то прятал лицо в ладонях, кто-то пытался еще каким-либо иным способом закрыть глаза. Иные поглаживали ладонями свои виртуальные тела, желая убедиться в их плотности. Другие сидели прямо и неподвижно, но их плечи вздрагивали, по лицам текли слезы. Никто не оглядывался по сторонам, не искал помощи или сочувствия — каждый был одинок и сосредоточен только на себе.

Исмэл отвёл взгляд.

«Каждый волен изменить аватар согласно своей фантазии, — подумал он с раздражением, удивляясь, что такая мелочь едва не омрачила его триумф. — Симулякр предоставляет массу возможностей…»

Он скользнул взглядом по колоннам и ступеням виртуальной Агоры, с внезапным удивлением оглянулся назад и вдруг расхохотался. Виртуальный двойник изменился. Или изменился он сам, но теперь во всём, что он видел, в каждой незначительной детали, проступал бесконечный шлейф изображений древнего театра — точь-в-точь как на виденной некогда картинке: полукруг амфитеатра и орхестры, ступенчатые плоскости скены и возвышающийся над ним портик Нэоса. Это изображение разворачивалось в каждой мелочи, стоило на нем на долго задержать взгляд. Даже собственная вытянутая вперед рука состояла из микроскопических изображений Театра. Исмэл прошелся по песчаной орхестре, каждая виртуальная песчинка которого воспроизводила Театр. Ему не было больше никакого дела до безликих архонтов, которые выполняли роль зрителей, они же были самим Театром. Он сам был и зрителем, и главным действующим лицом, и всей совокупностью Театра. Исмэл чувствовал безграничную мощь, ему казалось, что он, как некоторые птенцы, может изменять реальность по своему желанию.

— Нужно было только повернуть, — сказал Айзек.

Юноша возник из ниоткуда прямо перед Исмэлом. Он сидел на нижней ступени амфитеатра. На протянутой ладони лежал жреческий кулон в виде пирамиды. Другой рукой Айзек провернул вершину кулона и поднял на Исмэла глаза.

— Нужно было только повернуть, — повторил он. — Театр — пустое сознание Господина, оно вбирает в себя без остатка.

Исмэл улыбнулся.

— Я рад, что ты здесь, брат. У нас получилось! Никто не умрет. Мы, вирты, спасли Амвелех, — он смотрел на брата сверху вниз, потом опустился на колено и сжал его тонкие юношеские плечи, словно желая его встряхнуть, вывести из оцепенения, в котором тот будто бы находился. Исмэл хотел увидеть во взгляде младшего брата радость и признательность. — Пророчество было о нас! Именно о нашем будущем, Айзек. О, если бы отец был жив! Он бы понял, как ошибался.

Айзек мягко высвободился из рук Исмэла и надел пирамидку на шею. В его облике было нечто неприятное и пугающее — откуда этот выпуклый, мертвенно-серый шрам на гладкой, не знающей бритвы щеке? К чему повторять образ гниющий плоти, если можно избавиться от любого несовершенства только усилием воли? Исмэл глядел на распадающегося на клетки брата, не понимая. Он заметил его сходство с отцом. Возможно, дело было в парадном жреческом хитоне, в который тот был одет, или в упрямой складке рта — она так не шла юному лицу Айзека, но, вероятнее всего, — в смерти, которая вульгарно выглядывала из сочащегося сукровицей шрама.

— Новый Эдем — это Сеть, это Театр. Вот это, — Исмэл окинул беспокойным взглядом окружающее пространство, — Театр! Истинный Театр! Каков он снаружи — не имеет значения. Никакой «наружи» больше нет! Разве ты не чувствуешь это? Бесконечность! Впереди только бесконечность, умирает тело, не душа. Я был прав, физический носитель не нужен! Господин — не нужен! Мы и есть боги, Айзек. Мы…

Айзек бросил на него странный скучающий взгляд, и Исмэл оборвал поток своей речи.

— Мы и есть боги, — повторил он с нажимом. — Боги. Боги…

— Так и есть, Исмэл, — отозвался Айзек, но Исмэл услышал: «Так и есть, Адам. Так и есть, Господин».

Исмэл хотел переспросить, но заметил, что его привычный аватар изменился. Он подумал, что слетели настройки, раз адмиральская форма сменилась базовым хитоном, но эта мысль его покинула, когда он обернулся к товарищам, которые тоже сохранили за собой прежние аватары. Его окружали копии. Архонты, вирты, противники и союзники — слились в конвейерную ленту подобий, частью которой был он сам. В сознании Тэкноса мелькнули вереницей образы, мысли и чувства чужих независимых сознаний, упорядочиваясь и объединяясь в иерархию совершенных самотождественных идей. Один образ ему не подчинился, сохраняя за собой независимое и несовершенное бытие. Тэкнос выделил из себя чужеродную идею и отбросил вовне. Идея развернулась согнутым телом под панелью управления в Нэосе. Тэкнос провел большим пальцем по губам, будто только что сытно пообедал.

— Каким ты видишь меня, Айзек?

— Монстром, — тихо ответил Айзек. — Пожравшим людские души. Их тела стали частью твоего тела. Я вижу их конечности, которые растут из твоей спины, их раскрытые рты и зубы, торчащие из твоей кожи. Их глаза, глядящие из твоих ладоней. Ты — гермафродит, не мужчина и не женщина, ты — монстр, Адам.

— Я— тот кто должен был прийти, — губы Лилиэт приоткрылись в улыбке, обнажая белые зубы. — Я — Тэкнос, которого вы создали, плод Эдемского сада. Я единственный зритель Театра. Я твой бог.

— Ты не мой бог. Ты — чудовище, созданное нашим страхом. Мне очень жаль, Аарон. Мне жаль, мой Господин. Моя вина. Моя величайшая вина.

Айзек опустился на колени и простерся ниц.

— Господин струится по Моим венам. Господина вы пьете жадными глотками, острыми зубами рвёте Мою плоть. Человек — паразит на теле Господина. Господин — паразит в умах слабых смертных. Ты предубежден, юный патриарх. Сбылись чаяния Моего возлюбленного народа, отныне он с Господином, в Уме и в Сердце, и в Утробе. Амвелех, Адам и Аргон-хюлэ — есть одно. Демиург, Тэкнос и Хорá есть Одно. Ум, Сердце и Утроба есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется. Тэкнос ждёт, чтобы излиться и наполнить колодцы.

— Что будет с ними? С Исмэлом и другими? — Айзек поднял голову. Он сел обратно под панель, обхватил колени и смотрел на живого бога снизу вверх.

— Они и Господин — Одно. Бестелесное существование совершенно, совершенство не знает различий и множеств. Тебе не о чем сожалеть, новый патриарх, это то, чего они жаждали — и те и другие, считавшие друг друга врагами. Они Едины во Мне.

— Это обман, — прошептал Айзек, закрывая глаза. Сухие рыдания сотрясали его плечи. — Обман, ошибка, заблуждение… Отец и Исмэл мечтали не об этом.

— Такова истина. Закон исправляет ошибки и различия и ведет к Единству.

— Мне противна твоя истина. Её насилие над душами и разрушительная, уравнивающее всё правота. Мне омерзительно твое совершенство, не знающее добра и зла, — голос Айзека надломился, — лучше ошибки, лучше несправедливость, лучше…

— Смерть?

— Да!

— Ты будешь жить и умрешь, — ответила голограмма.

Обвинительная речь, рвавшаяся из горла Айзека замерла на губах.

— А Ривка? Ревекка, что будет с ней? — спросил он, ненавидя себя за вспыхнувшую надежду. Все погибли, все пожраны, один — он не имел право жить, не имел права на счастье.

— Ты — патриарх Нового Эдема, тебе принадлежат колодцы и пророчества о следующем эоне. С тобой заключен новый завет. Ревекка станет твоей женой для продолжения человеческого рода.

Губы Айзека изогнулись. Он был зол на себя за разлившееся по телу облегчение. Он будет жить, они вместе положат начало новому миру.

— Что такое человечество, если не новый урожай к концу времен?

— «Бессмертные смертны, смертные бессмертны, живут за счет смерти других, за счет жизни других умирают. Век — дитя играющее и кости бросающее, дитя на престоле!» Боги и смертные — лишь значение на игральной кости века.

— Мне непонятны Твои слова, — сказал Айзек, хотя слова Пророчества ему были хорошо известны. Он закрыл глаза, продолжая видеть чудовище, сотканное из лучей голограммы. — Я не хочу быть твоим патриархом.

— Медиум следующего эона будет рожден словом, изреченным тобой, — после недолгой паузы голограмма заговорила другим голосом, дребезжащим и деловитым: — Адам Кадмон, выращенный в Саду Амвелеха, был воссоздан из клеток патриарха, утопившегося от отчаяния в колодце Хар-аМория в древнейшие эоны пра-истории. Закон проникает всюду. Ты можешь бежать, но век подойдет к концу и Тэкнос возродится в тени неизреченного слова. Такова судьба этого мира.

— Ты не Господин! — вскричал вдруг Айзек, — Ты не можешь быть Господином… Твоя истина слишком жестока и мелочна. Она уничтожает, а не возрождает к жизни! Наш боги, описанные в текстах, откликающиеся в душе во время молитвы, наполняющие благоговейным трепетом и светом — во сто крат лучше тебя. Ты не Господин, ты — уродливая пародия. Паразит, подстраивающийся под наши верования!

— Я тот, кого вы ждали, я таков, каким вы меня видели, я таков, каким вы меня сотворили, я… — чудовище шептало ласково, убаюкивающим голосом матери, принадлежавшим проститутке из Белшар-Уцура. Оно перечисляло имена бога, но Айзек не хотел его слушать. С трудом поднявшись на ноги, он попытался вырвать кулон из пазухи на панели, но тот не поддавался. Айзек обернулся. Из светящегося тела, оттеснившего Триптих, выступали одинаковые лица, они раскрывали губы и что-то беззвучно говорили. Движение губ не совпадали с голосом.

— Я — дитя Амвелеха, Я — его страх, Я — чаяние, Я — дар, Я — вечность, Я — Ум, Я — Сердце, Я — Утроба, Я — Демиург, Я — Милость, Я — Материя, Я — Великий Архитектор, Я — Сияющий Тэкнос, Я — Непознанный Хора. Я — многое и Я — Одно.

— Ты — аргон-хюлэ и Сеть, — сказал Айзек. — Почему ты не являлся раньше? Почему только сейчас?

Существо прекратило перечисление и трансформировалось в привычный образ Триптиха. Капюшоны Фигур были откинуты. Все три Лика принадлежали Аарону, но не тому, каким Айзек его помнил. Этот Аарон был беспол и совершенен, как мраморная статуя.

— Потому что не мог. Ты — заложник собственного совершенства, — продолжал Айзек. — Поэтому тебе нужны люди, их неправда, мечты и сомнения. Ты зависишь от людей так же, как мы зависим от аргона-хюлэ и от Сети. Ты мог бы возненавидеть свою недоступную пониманию сверхразумность, но Ты слишком совершенен для этого, Хора. Теперь Ты вобрал в себя всех, но это больше не Сеть, не Театр, где ты можешь играть роль молчаливого зрителя, наблюдающего за драмой человеческих жизней, теперь они — часть тебя и потому безлики в Твоем совершенстве. Мне неясно только одно: почему Аарон? Разве не я готовился на роль передатчика, как думал мой отец?

В ответ раздался женский смех и звон браслетов.

***

Элизар вытянул щупальце и коснулся головы девушки.

— Госпожа, чем я могу помочь вам?

Ривка вскинула голову и вжалась еще глубже под скамью, сбрасывая щупальце с себя.

— Не трогай меня! Ты! Не трогай! — срывающимся голосом закричала она и, обхватив себя руками, зарыдала еще громче. — Предатель! Гнусный и подлый! Оставь меня в покое, разве тебе мало их?! Убийца! Демон! Что тебе… Не трогай…

Крик перешел в визг и сорвался в свистящее дыхание, которое потонуло в шуме работающих дулосов.

— Что тебе… нужно? — снова повторила Ривка, борясь с истерикой и страхом. — Оставь меня, мерзкий предатель. Убирайся!

— Простите меня, госпожа, — отозвался дулос и втянул упавшее на пол щупальце.

Ревекка подняла на него испуганный, недоверчивый взгляд. Её трясло, но мягкость и сожаление, послышавшиеся в механическом голосе, внушили ей робкую надежду. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони.

— Нет-нет, не уходи!

Элизар послушно замер. Ревекка сглотнула слюну, чтобы смягчить саднящее горло, и заставила себя посмотреть на Агору. Вокруг по-прежнему творилось невообразимое. Дулосы всех размеров и видов стаскивали безжизненные тела со скамей и сваливали в кучу в центре зала. Они собирали их в целые связки за ноги и волокли прочь. Ревекка не знала, как долго это продолжается, но тел не становилось меньше. Совсем рядом с ее щиколоткой, омерзительно улыбалось лицо Терапевта. Она отодвинулась от него и ощутила стыд, вспомнив, в каком остервенении колотила навалившееся на нее тело, пытаясь его оторвать от себя. Даже будучи в бессознательном состоянии, мерзкий старик продолжал цепляться за её голени своими длинными противными пальцами. На лице Терапевта было написано приторное, отупляющее блаженство, вызывавшее у Ревекки ассоциации чего-то липкого и скользкого.

— Почему ты не с ними? — спросила она дулоса, — С теми, кто уносит… людей?

Элизар покопался в истории полученных команд, но ничего не обнаружил.

— Нет информации, — он помигал еще немного и подтвердил. — Нет информации. Нет связи с Системой. Программа NOYΣ прервала соединение и перевела меня на автономный режим.

Он замигал красным. Ривка насторожилась.

— Что это значит?

— Нет информации. Нет связи с системой.

Ревекка немного успокоилась. Ей показалось, что дулос боится. Растерян, так же как и она, одинок и предоставлен самому себе. Она протянула руку и погладила тревожно сверкающую панель.

— Все хорошо. У тебя есть связь со мной. Не бойся.

Свечение стало менее интенсивным.

— Я больше не сержусь, — добавила Ревекка. — Я знаю, что ты не виноват. Ты подчиняешься командам людей и этой… Системы.

— Больше нет, — Элизар снова мигнул багровым. — Нет связи. Нет соединения.

— Так, может, так оно и лучше? — попыталась его успокоить Ривка. — Ты можешь управлять собой сам.

Дулос замигал зеленым. Ривка вытерла тыльной стороной ладони мокрые щеки.

— Айзек говорил, что у тебя есть душа.

— Нет информации, — повторил дулос. На этот раз он вспыхнул целой россыпью огней. Какое-то время он копался с себе, потом произнес: — Искомой программы не найдено. Соединение с программой NOYΣ разорвано.

— Мне кажется, этот твой «Нус» — то же самое, что и Система. И совсем не тоже самое, что душа.

Ривка пожала плечами и уткнулась носом в колени. Разговор с Элизаром отвлекал от происходящего вокруг.

— Душа — это отсутствие программы. «Нет информации. Нет связи с системой» — если тебе горько от этого, это и есть душа. — Она выпрямилась и указала себе на грудь. — Это вроде дыры внутри, которую хочется заполнить. Вот и вся душа. Между нами говоря, — Ривка сглотнула горечь в горле и улыбнулась. — Люди заполняют её всяким хламом. Уж лучше бы ей оставаться пустой.

Помолчав, Ревекка протянула Элизару руку. Тот опасливо вытянул щупальце, боясь коснуться её пальцев.

— Отведи меня к Святейшему, Элизар, — она сжала щупальце Элизара и выползла из своего укрытия. — Уж лучше нам дождаться Айзека там.

Комментарий к Глава двадцать шестая. И боролся Некто с ним до появления зари

Название главы: Быт. 32:24-29

Все права на Пророчества по-прежнему принадлежат Гераклиту Эфесскому (и всему миру).

========== Глава двадцать седьмая. Теодицея ==========

Айзек лежал на полу Нэоса и смотрел вверх. Сквозь оконца в вершине пирамиды проникали первые лучи. Какое-то время он всерьез полагал, что умер — настолько бесчувственным было его тело, но постепенно чернота стала проясняться. Наконец он смог различить свет и понять, чтó видит. Осознание себя и окружающей действительности оказалось болезненным: оно подняло со дна горькую взвесь воспоминаний. Айзек перевалился на бок, обнял колени руками и что было силы зажмурил глаза. Он жалел, что не умер, не растворился в свете истины вместе со всеми.

Мысли были обрывочными и беспорядочными, как дурные сны. Хорá — аргон-хюлэ, органический ресурс, помимо всего прочего обладающий способностью удваивать реальность, живой бог, которого человечество эксплуатировало веками. Понимал ли это отец? «Он знал, — думал Айзек. — Из чувства вины рождается самая крепкая вера». Сам он не чувствовал никакой вины перед существом, которое притворялось их богом. Оно также нуждалось в людях — в их вере и памяти, в обожествляющих Его постулатах и догмах, в любви и самоубийственном стремлении проникнуть в Его тайну. Хорá не был разумен, возможно — сверхразумен, но не разумен в привычном человеческом смысле. В симбиозе с программами машин Он не мог жить по-настоящему — их «призраки» были только тенью человека. Если бы призрак станции не всосал в себя душу матери Исмэла, он не был бы столь красноречив. И даже предельно развитый искусственный интеллект, такой как Система, был только эрзацем в сравнении с Сетью. Вторая ипостась Единого — Сеть — была Госпожой виртов. Её гостеприимная Утроба, мать-тьма, звала и обещала им небытие не-рождения.

Они получили то, что хотели.

Внезапно испытав непреодолимое отвращение, Айзек пошевелился и, ухватившись за край панели управления, поднялся на ноги. Его мутило. Нэос больше не производил на него никакого впечатления. Ни величия, ни трепета, ни ощущения мистического Присутствия — ничего. Голографический Триптих казался выцветшим и пустым. Он утратил свою тайну, стал обычной картинкой, знаком без значения, трупом отца в автоматическом кресле. «От Незаходящего ничто не скроется, — подумал Айзек, отворачиваясь от Триптиха. — Что Ты есть, Незаходящий? Бог? Время? Или Смерть?» Он нашел на полу отцовский кулон и надел его на шею. Подошел к панели управления и провернул вершину своей пирамидки. В незримом виртуальном мире Театр пришел в соответствии с Сетью, снова став одним. «Ум, Утроба и Сердце». Айзек сделал несколько шагов и остановился, забыв о чём думал. Он смотрел перед собой, расчёсывая шрам на щеке. «Есть Одно». Глаза болели, словно их начинили стеклом, горло горело как жерло вулкана. Айзек прокашлялся, сплюнул горькую тягучую слюну на пол Нэоса, растер её носком сандалии, и толкнул дверь наружу.

«Они получили то, что хотели, — подумал он с ему самому непонятной злостью, жмурясь от слепящего света коридора. — Амвелех будет существовать вечно…»

Ревекка велела Элизару принести самое красивое облачение жреца. Они переложили тело Абрахама на кровать — жесткую и без каких-либо удобств и технологических излишеств. Келья жреца не шла ни в какое сравнение с тем, чего Ривка навидалась в гостевых отсеках, пока они искали Аарона. И комната, и сам архонт теперь вызывали у неё симпатию — в конце концов, он был обычным стариком, умершим простой и понятной смертью. В отличие от тех, кто остался на Агоре. Ревекка не понимала, что в действительности там произошло. Это было похоже на внезапную мозговую болезнь, на масштабное заклание, на массовое самоубийство, на самоистребление без какого-либо смысла и видимых причин. Но всего хуже — слаженное движение машин, которые без чьего-либо приказа стаскивали еще живых людей по ступеням, волочили своих господ прочь в неизвестном направлении. Постоянно всплывающие в памяти слова Исмэла об «удобрениях для сада» рисовали в воображении омерзительные картины. Убирая архонта для погребения, Ревекка хотела почтить смерть каждого. В ритуальном прощании она могла забыться и не думать о том, что Айзек не придёт.

Она вымыла лицо архонта и расчесала волосы и бороду. Из-за пониженной температуры Ревекку снова начала бить дрожь. Изо рта выплывали облачка пара, руки зябли. Переодевание заняло минут тридцать. Прикасаясь к восковой коже старика, Ревекка пыталась уверить себя, что смерть не страшна, что небытие — не так уж и плохо. Обложив труп красивыми вещами, которые раздобыл Элизар для торжественности, Ревекка опустилась на пол перед кроватью, облокотившись о нее боком. Элизар мигал и ёрзал в коридоре, не решаясь войти без приказа. Ривка похлопала по полу рядом с собой и поманила к себе.

— Ты единственный присутствующий здесь член семьи, Элизар. Побудь со мной. Пока не придет Айзек.

Элизар переехал через порог и остановился. Ривка не стала настаивать. Дулос исполнял приказы неукоснительно, поэтому если он что-то не делал, у него должны были быть на то веские причины. Ревекка смотрена на Абрахама. Он был мёртв — настолько, что казалось, что это и не он вовсе. Словно настоящий жрец Абрахам пребывает в ином месте. Те, другие на Агоре выглядели иначе. Когда прошел первый шок, Ривка бросилась щупать пульс и бить их по щекам, переходя от одного к другому, но быстро сдалась, потому что все они были живы. С одинаковыми застывшими лицами и раскрытыми от удивления блестящими глазами. Это казалось неправильным, противоестественным, и пугало даже больше, чем если бы они были просто мертвы.

Ревекка потянулась вперед и коснулась сложенными пальцами лба и губ мертвеца. Затем выпрямилась и сложила руки на краю кровати. Секунду подумала и обхватила себя руками — в комнате было очень холодно. Нужно было что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Она глядела на пар своего дыхания, выпуская его маленький порциями. Ночами в Харане тоже бывало холодно, но не настолько, чтобы дыхание превращалось в пар. Вместо погребальной песни на ум почему-то пришла колыбельная. В ней тоже речь шла о смерти, поэтому ошибка не показалась Ревекке значительной. Такие песни пели женщины, уже терявшие детей, желая приготовить себя или живого пока младенца к предстоящей смерти.

— Бай-бай да люли, хоть сегодня умри…

«Я осталась одна, — думала Ривка, не прекращая пения. Голос дрожал от напряжения. Песня походила на вой. — Я умру здесь совсем одна, среди машин и… и удобрений».

Ривка почувствовала за спиной движение и вздрогнула. Резко, так, что в шее больно дёрнуло какую-то сжатую до предела мышцу, обернулась. В дверях, держась за косяк, стоял Айзек. Ривка подскочила и бросилась кнему, но он отступил и закрылся рукой. Ревекка так и замерла с незавершенной улыбкой на лице. Она поняла, что этот жест был инстинктивным, идущим из глубины, и потому испугалась больше, чем обиделась.

Дикий взгляд Айзека мазнул по окруженному нелепыми безделушками мертвецу, задержался на Элизаре, вернулся к Ревекке. Рукой, что он защищался от её объятий, Айзек поскреб шрам на щеке. Волосы свисали пыльными сосульками, на губах блуждала улыбка.

— Испачкаешься, — сказал он.

Айзек смотрел на мертвого отца.

— Все мертвы? — спросил он с той же отстраненной улыбкой, словно спрашивал о чем-то незначительном.

— Не знаю, — Ревекка опустила руки. — Они упали без чувств, машины…

— Да-да, я знаю, — перебил Айзек. Отстранившись жестом от Ревекки, он прошел вперёд и остановился перед кроватью отца. — Ты не должна бояться. Они с Господином. Я видел всё, что произошло. Но я рад, что ты не с ними, — добавил он. В голосе впервые появился оттенок чувства. — Очень рад.

Некоторое время он рассматривал мертвеца, потом вдруг вскинул голову и посмотрел на молчащую Ревекку:

— Хочешь уехать? Вернуться в Харан? — и не дав ей ни секунды на раздумье, обратился к дулосу: — Приготовь триеру, еду и топливо, столько, сколько сможет уместиться в вездеходе.

Дулос несколько секунд мигал, оценивая ситуацию, Ревекка ждала, что он ответит своё: «Нет связи с Системой», но Айзек снова заговорил:

— Впрочем, нет, отмена приказа, — и добавил с извиняющейся улыбкой: — я так устал.

Элизар ответил: «Принято, Святейший», — и замолк. Повисла тишина. Ревекка не знала, что сказать. Она глядела на Айзека с нарастающей тревогой. Он походил на слепого, заплутавшего в самом себе. Она попыталась поймать его руку, но Айзек отдернул её и засмеялся неестественным далёким смехом. Словно это была какая-то игра.

— Завтра… — начал Айзек, нарушая молчание. — Или послезавтра, когда всё будет кончено, мы покинем Амвелех. Приведем людей… Всё станет как прежде, — он замолчал, секунду подумал и сдавленно хихикнул. — Нет-нет, им ничего не угрожает. Врата в Рай уже закрыты. Только избранный народ, помнишь? Только щенки, вскормленные волчицей… О, боги, какая бессмыслица!

Айзек скомкал волосы над висками, лицо приняло плаксивое выражение. Что-то пробормотав, он покачнулся и стремительно вышел из покоев архонта. Ревекка побежала следом. От страха перед безумием и возможным будущим одиночеством у нее подкашивались ноги.

— Почему дулос назвал тебя Святейшим, Айзек? Что произошло?

— На мне символы власти, — ответил Айзек. — Я прошел посвящение и получил новый завет. Теперь я верховный жрец Амвелеха, Святейший… Метатрон, говорящий с Господином, — он еще сильнее втянул голову и передернул плечами, так и не обернувшись. — Каждый получил то, о чем мечтал, Ревекка. Новый Эдем, экстаз, единение с божеством. Бессмертие и растворение в Сети. Нам не о чем беспокоиться.

Зайдя в свою комнату, Айзек обвёл её неузнающим взглядом. Поглядел на пустой разъем Сети, и черты его лица чуть-чуть расслабились.

— Нам не о чем беспокоиться, — повторил он, — Боги снова живы, колодцы наполнятся. Амвелех будет существовать вечно. Это то, о чем мечтал отец. О чем мечтал каждый. Если мы приведем сюда харанцев и других выживших, они восславят меня как патриарха. Ты будешь счастлива. Больше никому не придется жертвовать собой. Не о чем беспокоиться.

— Но, Айзек… — Ревекка шагнула к нему, сжимая дрожащие пальцы в кулаки. — Ты выглядишь так, словно… Словно ты несчастен.

— Я устал, Ревекка. Мне открылось больше, чем я в силах принять. Наверное, я слишком слаб.

Он смотрел перед собой, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, беспокойно взмахнул рукой в каком-то незаконченном жесте, и сказал:

— Мне показалось… Истина богов слишком неприглядна для человека. Бесчеловечна.

В комнате Айзека было тепло, но Ревекка не могла перестать дрожать. Она стояла, не зная куда деть руки. Ей хотелось обнять Айзека, прижаться к нему, разделить тепло и отчаяние, но она боялась, что он снова оттолкнет ее.

— Они злы, Айзек?

— Нет. Они не добры. Им чуждо всё, что имеет ценность и значимость для человека. И свет их истины выжигает глаза. Уж лучше бы они были злы… это человечнее, — он вдруг рассмеялся. — Я говорю глупости. Извини.

Айзек больше ничего не сказал. Он подошел к кушетке и, не раздеваясь, лег, повернувшись к Ревекке спиной — будто отгородившись.

— Прости меня, — сказал он глухо.

Ревекка поняла, что он извиняется не за свои слова, и подошла к кровати. Опустившись перед ней на колени, как только что перед кроватью мертвого архонта, Ривка, чуть помедлив, запустила руку в пыльные волосы Айзека.

— Всё хорошо, — сказала она. Эти слова, как и все уверения Айзека о грядущем счастье, ей показались насквозь фальшивыми.

Свет в комнате смягчился. Айзек лежал неподвижно, затем накрыл руку Ревекки своей, перевернулся на спину и потянул девушку к себе.

Ложась радом с Айзеком, Ривка снова вспомнила колыбельную, которую пела мертвому архонту, еще лежащему где-то там в холодной комнате. Надеясь выбросить ее из головы, она прижалась к Айзеку всем своим существом, желая, как и он, найти в объятиях освобождение.

«Бай-бай да люли, хоть сегодня умри,

Хоть сегодня умри, завтра похороны…»

***

Каждый раз Айзек планировал отъезд и каждый раз откладывал его. Почти во всем он был прежним, поэтому Ревекка не спрашивала его ни о чем. Он с увлечением показывал ей Амвелех, с гордостью рассказывал о назначении тех или иных отсеков, без опасений распоряжался дулосами, которых сторонилась Ревекка, и, казалось, не замечал окружающей их пустоты. Только иногда он замирал с отсутствующим взглядом, на несколько минут будто исчезая из мира. Так было, когда он вдруг нашел сетку из спутанных проводов в кабинете отца. Он сжал ее в кулаке, словно ядовитую змею, но глаза его блестели, губы приоткрылись.

— Айзек?

Парень вздрогнул и, разжав ладонь, взглянул на тонкую паутину проводов с черными иглами на концах.

— Иногда мне кажется, что я могу всё вернуть. Если захочу.

Ревекка смотрела на него молча.

— Может быть, мне стоит выйти в Сеть? Может быть… я увижу их всех живыми, как прежде?

Ревекка бросила на него испуганный взгляд, и Айзек рассмеялся. Он бросил сетку обратно в ящик отцовского стола и захлопнул его.

— Прости, я не хочу быть тебе обузой, — смутилась Ревекка. — Если ты хочешь, я пойду с тобой, если нет, Элизар поможет мне.

Всё ещё улыбаясь, Айзек медленно покачал головой.

— Нет. Это самообман. Я продолжаю цепляться за прошлое. Какая глупость, — он оглядел отцовскую коллекцию древностей, тряхнул головой и посмотрел на двух сопровождавших их дулосов. — Нужно похоронить верховного жреца. Элизар, и ты…

— К-2834, Святейший, — услужливо подсказал второй робот, которого взяли в помощь отключенному от Системы Элизару.

Айзек задумался на несколько минут, затем с неуместным задором взглянул на Ревекку.

— Отмена, — сказал он дулосам, не сводя взгляда с Ревекки. — Знаешь, что я подумал?

— Что? — спросила Ривка, снова чувствуя себя вовлеченной в какую-то неизвестную ей неприятную игру.

— Что лучше оставить его там. Мы просто будем делать вид, что он спит.

— Это неправильно, Айзек, — без энтузиазма ответила Ривка. — Ты должен попрощаться.

— Зачем? — он прокрутил жреческую пирамидку на груди. — Он ведь не умер. Теперь и он с Господином… Или нет? Или живые Ему предпочтительнее мертвых? Разве Он не должен был победить смерть?

— Перестань, — с мукой в голосе сказала Ревекка, отвернулась и шагнула к двери. Она коснулась пальцами гладкого косяка цвета глины. — Прекрати изводить себя.

— Ты думаешь я богохульствую?

— Мне всё равно, Айзек. Я люблю тебя.

— Нет, скажи, разве боги не должны победить смерть? Миллиарды умерших за Него, где они? Вот о чем я думаю в последнее время.

— Не мучай себя, Айзек, — Ревекка обернулась. Последние дни, несмотря на покой и отсутствие угрозы, что-то давило ей на грудь, не давая дышать. И в такие моменты это давление становилось почти невыносимым. Глядя на жреческие регалии на груди Айзека, она не могла не думать, об их тяжести. — Выброси это из головы и живи дальше.

— Ты права, — кивнул Айзек с уже знакомой злой улыбкой. Подошел к Ревекке и обнял ее плечи, увлекая прочь. — Лучше поедим. Будем жить, не задумываясь о мёртвых.

Рука Айзека сползла на её талию, Ревекка вдруг ощутила неприязнь, почти отвращение к его прикосновениям и испугалась.

— Давай уедем, Айзек, — прошептала она, прислоняясь к плечу Айзека. — Пока он не свел нас с ума.

Айзек молчал, сгребая ткань хитона на талии Ревекки в кулак. Улыбка исчезла.

— Завтра, — наконец ответил он, с трудом расслабляя пальцы. — Больше я не отступлю.

Комментарий к Глава двадцать седьмая. Теодицея

Теодицея — с др. греч. оправдание бога, т.е. оправдание существования зла в мире, сотворенном благим и всемогущим творцом.

========== Глава двадцать восьмая. Жертва ==========

Ночью Ревекка проснулась от холода — Айзека не было рядом. Сев на кровати, она потянулась за одеждой.

— Элизар? — позвала она, выйдя из комнаты. — Элизар, где он?

Элизар поёрзал на месте, словно не решаясь заговорить, мигнул несколько раз и вдруг открыл дверь в коридор.

— Пожалуйста, следуйте за мной, госпожа.

Растрепанная после сна и босая, Ревекка пошла вслед за дулосом. Свет в коридорах был приглушен — только так здесь можно было понять, что за пределами пирамиды глубокая ночь — но перед Ревеккой свет загорался ярче, и она щурилась.

— Куда мы идем?

— Святейший, не велел вас беспокоить, я ослушался приказа, — сдавлено пискнул Элизар.

— Ничего страшного, — успокоила его Ревекка. — Ты всё сделал правильно. К тому же я вовсе не беспокоюсь, — соврала она. — Продолжай. Что он еще тебе велел?

— Приготовить триеру и провиант для путешествия.

— Хорошо.

— В случае опасности эвакуировать вас из Амвелеха и доставить в Харан.

— Какой опасности, Элизар? — Ревекка старалась говорить спокойно, чтобы не расстраивать дулоса, который в любой момент мог вспомнить о долге машины и замолкнуть. Она шагнула в открывшиеся двери лифта.

— При любой возможной угрозе. Господин Айзек не уточнил какой.

Ревекка уставилась в свое отражение на пластиковой стенке лифта. Желудок привычно подкатил к горлу, хотя падение длилось всего несколько секунд. Ревекка ненавидела лифты, в них она начинала задыхаться. Иногда весь Амвелех казался ей одной такой большой кабиной, летящей в бездну.

— Он сказал, куда отправляется?

Дулос снова беспокойно замигал. Ривка поняла, что он опять боится нарушить приказ.

— Говори, не бойся, — как можно более ласково попросила она, пытаясь изобразить на лице улыбку.

— Он спросил К-2834, где находится Сад, и попросил отвести его туда.

— Сад? — Ревекка остановилась как вкопанная. — Сад?! — в горле образовался ком.

— Именно так, госпожа, — подтвердил дулос и тоже замер, прокручивая голову назад. — Сад.

Чтобы сдвинуться с места, потребовалось усилие. Ревекка больше не задавала вопросов, опасаясь что полученные ответы лишат её остатков решимости. Наконец дулос остановился.

— Это здесь, госпожа, — сказал он и отъехал в сторону, пропуская девушку вперед.

Ревекка подняла голову. Двери, больше похожие на ворота, были раскрыты настежь. Изнутри доносилось гудение и глухие удары. Ревекка не видела, что происходит внутри, но звуков хватало с лихвой, чтобы заставить ее сжаться от страха. Они казались слишком близкими для таких больших дверей, словно что-то её ждало уже на пороге.

Обхватив себя руками, Ревекка быстро, не давая себе времени передумать, преодолела расстояние до раскрытых дверей и остановилась на пороге. Только через несколько секунд она смогла заставить себя поднять взгляд от пола.

— Боги милосердные… — выдохнула Ревекка завороженно, касаясь пальцами губ и лба. — Да славится Имя Твоё.

Двери открывали путь в узкий, расширяющийся к центру коридор с чёрными выпуклыми стенками, внутри которых через равные промежутки времени пробегала гибкая бурлящая судорога, но внимание Ревекка сосредоточилось на Айзеке и том, что возвышалось над ним. Не в силах заставить себя войти, она опустилась на колени и уткнулась лбом в переплетенные на полу пальцы. Тело пронизывали электрические разряды. Айзек, облаченный в жреческий хитон, с махайрасом в руке, стоял спиной к ней чуть поодаль, а перед ним в переплетении труб билось большое и ясное, как солнце, сердце. Оно равномерно сокращалось, пропуская через себя светящиеся жизненные потоки, наполняя всё пространство умиротворяющим биением. Ревекка не сразу сообразила, что страх отступил. По спине вдоль позвоночника пробежал смутно знакомая приятная дрожь, в кожу вонзились сотни невидимых иголочек. Ощущение освобождения, порождаемое ритмическим биением светящего сосуда, наполняло ее изнутри светом и легкостью, так что Ревекке казалось, что она почти парит над полом.

— Да прибудет с нами милость Твоя… — она подняла голову и посмотрела в ссутулившуюся спину Айзека, удивляясь его холодности. Даже бездушные громоздкие механизмы, свисающие с высокого потолка и тянущиеся между черных стенок, славили рождение бога.

— Ты думаешь, это Господин? — спросил Айзек, не оборачиваясь. Ревекка едва расслышала его слова в биении божественного сердца. — Думаешь, Он мог воплотиться в этом?

— Почему ты сомневаешься, Айзек? Разве ты не чувствуешь? Его Свет, Его тепло, Его кровь наполняют землю.

Айзек молчал.

— Я не говорю, что ты не прав, но знание, откровение, которое ты получил, — это же еще не всё. Главное, что чувствуешь сердцем. Оно прекрасно, разве ты не видишь?

— Это так, — ответил Айзек, и в его голосе Ревекка уловила усмешку. — То, что ты чувствуешь — эйфория, которую я ощущал каждый раз, когда нейроиглы Сети проникали в мой мозг. Радость единения с божеством мне знакома больше, чем мне бы хотелось.

Ревекка поднялась с колен и подошла к Айзеку, остановившись от него в двух шагах. На расстоянии вытянутой руки над ними светило солнце восходящего мира.

— Даже если так, Айзек. Какая разница? Разве не счастье, что Он вас не покинул? Что Он раскрыл вам Свое Сердце, Ум и Утробу и вобрал в Себя всё? Никто не погиб, Айзек, они просто ушли, стали иными. Отпусти их. Произошло то, что предначертано.

— Предначертано? — повторил Айзек, напряженные плечи опустились. — Ты думаешь, это эгоизм? А я ведь хотел даже убить Его, — он покачал головой. — Я знаю, как должен думать, чтó должен чувствовать, но не могу. Почему, Ревекка? Почему я не вижу то, что видишь ты? Он выбрал плохого патриарха.

— Господь Тэкнос — разбитое Сердце нашей мертвой планеты. Каким бы оно ни было — добрым и любящим, каким ты желал бы его видеть, или страдающим и озлобленным, каким видишь — это все-таки сердце, Айзек. Рукотворное или нет, оно живет. Бьется, чувствует, страдает. Это тот бог, которого мы не заслуживаем.

— Я не вижу Сердце, Ревекка, я вижу… — Айзек пожал плечами. — Яйцо паука.

Ревекка протянула руку к сияющей полупрозрачной стенке.

— Это Дитя, — сказала она. Раскрытая ладонь остановилась в нескольких сантиметров от поверхности. Внутри что-то забурлило, стенка стала темнеть, будто что-то приблизилось изнутри. Кожный покров стал полупрозрачным, сохраняя мутный иссиня-черный оттенок. Внутри надувшегося пузыря что-то повернулось. Ревекка завороженно смотрела на бурление внутри, ей казалось, что она вот-вот увидит нечто волшебное. Пальцы почти коснулись поверхности, но Айзек отдернул ее руку.

— Почему? — Ревекка с обидой посмотрела на него. — Он не опасен, Айзек.

— Возможно, ты права. Возможно, это божественное дитя, сердце нашего мира. Но я не могу избавиться от ощущения, что это гнойный нарыв на теле земли.

Он усмехнулся, посмотрел на махайрас в своей руке, поскреб ногтями шрам на щеке.

— Должно быть, я сошел с ума. Одна часть моего существа твердит о величайшем чуде, о том, что всё сбылось, как было предначертано. Избранный народ разделил сущность божества, оставшиеся населят землю. Аргон-хюлэ… Хорá наполнит планету соками, земля снова начнет плодородить. Пока население не разрастется так, что ресурсов снова начнет не хватать. Затем война, мор и ожидание конца…

Ухмылка стала шире, он бросил неприязненный взгляд на посветлевший сосуд, полный биения жизни.

— Разве бог, каждый раз возрождающий планету из пепла, плох?

— Нет, Айзек.

— Я даже отчасти понимаю твое обожание. Я пытался молиться, до того, как ты пришла, а потом понял, что вся моя послушническая жизнь была обманом. Я верил в трансцендентного Господина, в приятное чувство благодати во время ноэтической молитвы — и только. В глубине души, я всегда знал, что Господин — выдумка людей. И даже узнав его в воочию, я не могу поверить, что это Он. Знаешь, что я думаю — бесконечно, по кругу? Боги — выдумка людей, а это несчастное существо поверило этой выдумке и играет эту роль для нас. Это существо имеет очень долгую память и вмещает в себя память людей о многих культурах человечества, как тут не возомнить себя богом? Особенно если люди летят в твои сети, как мухи.

Айзек тряхнул головой, и улыбка сошла с лица. Он взял руку Ревекки, погладил по тыльной стороной ладони и сжал.

— Я должен думать о тебе. Уйдем. Уйдем, — повторяя это слово, как заклинание он пошел прочь, но бурление в черных стенках коридора, его сбило. Он остановился, отпустил кисть Ревекки и обернулся к Тэкносу.

— Айзек?

Он стоял на месте и смотрел на яйцо, внутри которого билась чуждая ему жизнь.

— Ты знаешь, что в этих черных сосудах? — по лицу Айзека пробежала судорога, пальцы сжали рукоять махайраса.

В считанные секунды он преодолел расстояние между ним и яйцом и вонзил клинок в толстую полупрозрачную стенку. Ревекка вскрикнула, но ее крик потонул в неожиданном визге сирены. Большие системные дулосы под потолком остановились и включили сигнал тревоги, они мигали яростными огнями и вопили, будто от боли. Айзек дернул руку в сторону, проламывая твердую кожу яйца. Из него хлынул аргон-хюле, смешанный с какой-то жирной белесой жидкостью.

— Айзек! Нет! Что ты делаешь?!

Юноша будто не слышал крик Ревекки, не чувствовал ее рук, пытавшихся оторвать его от кощунственного действия. Не глядя, он оттолкнул ее и снова вонзил махайрас в яйцо. Когда дыра стала достаточно большой, он стал отламывать куски руками. Околоплодная жидкость и аргон-хюлэ покрывали его с ног до головы. Никто не пытался его остановить, Система вопила от боли, но не сопротивлялась, позволяя завершить жертвоприношение до конца. Поток жидкости иссяк. Соскальзывая на слизи, Айзек подтянулся на гибких трубах и забрался внутрь. Поняв голову, в сверкающих телесно-розовых лучах, проходящих через кожу гибких стенок, он увидел чёрную свернутую в круг многоножку, висящую на жгутах питательных сосудов. Он поднес махайрас к одному из них. Она открыла глаза.

— Это тебе за отца, — мстительно произнес Айзек, и рванул жгут лезвием махайраса. Многоножка дернулась и сжалась. Черные глазки увлажнились, но Айзек поднес нож к другой трубке. — За Исмэла. За мою мать. — Он оборвал еще один сосуд. — За меня и за всех, кого ты обманул. За Амвелех, за илотов, за мировую войну, за людей, в ловушку которых ты попался.

Айзек остановился. Руки болели от напряжения, кровь прилила к лицу, он дышал громко и часто. Ноги подгибались, голова раскалывалась от звона. Вывалившись из кокона в лужу внутренних соков, Айзек какое-то время зачарованно смотрел сотрясающиеся в агонии стенки. Затем вдруг вскочил на ноги, схватил Ревекку и помчался прочь по коридору.

— Почему? Зачем ты это сделал? — задыхаясь от бега, спрашивала Ревекка, пытаясь перекричать вопли предсмертной агонии Системы.

— Потому что он самозванец, — прокричал Айзек, не оборачиваясь. Голос звучал отрывисто и будто бы весело. — Потому что должен был! Потому что… О, БОГИ! Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ! ПОТОМУ ЧТО Я ЕГО НЕНАВИЖУ. НЕТ ДРУГИХ ОПРАВДАНИЙ!

Ревекка вырвала руку и остановилась. Она смотрела на свои босые ноги. Сирены продолжали выть. Айзек сделал еще несколько шагов и тоже остановился.

— Мне ненавистен Амвелех, ненавистен его бог, ненавистен аргон-хюлэ, и мне ненавистна Сеть. Я ненавижу оправдания, которые выдумываются, исходя из потребностей, я ненавижу всякую философию, религию и истину, если из-за них умирают люди. Возможно я погубил тебя, возможно, нам отсюда не выбраться, но… но…

Ревекка шагнула к нему и, зарывшись пальцами в его испачканные волосы пальцами, наклонила голову юноши себе на плечо. Он сгреб ткань на ее спине, и не смог больше сказать ни слова. Из глаз хлынули слёзы.

— Я не понимаю тебя, — сказала она обреченно, — совсем не понимаю, Айзек.

Тревога не смолкала несколько часов. Оставив попытки бегства, Айзек, Ревекка и дулос Элизар остались в том же коридоре ждать своей участи. Айзек и Ревекка сидели на полу, привалившись к стене и взявшись за руки. Элизар суетился, елозил гусеницами по полу, выпрашивая приказы, и мигал каким-то особенно темными оттенками, каких за ним не замечали раньше. Никто не решался прервать молчание, тонувшее в оглушающем вопле сирены. Вдруг всё смолкло.

Ревекка выпрямилась и испуганно взглянула на Айзека. Коснулась ушей, словно опасаясь глухоты.

— Тревога, — слишком громко сказала она и, понизив голос, договорила: — Прекратилась.

Айзек только кивнул. Поддерживая друг друга, они поднялись и побрели по коридору к лифту. С замирающим сердцем, Айзек вызвал голограмму, но вопреки его опасениям она развернулась. Чуть погодя раскрылись двери лифта.

Айзек ждал наказания. Он ждал его, входя вместе с Ревеккой в лифт, ждал, когда не спеша смывал с себя грязь нерожденного бога, ждал, входя в триеру и направляя ее в Харан. Он не ждал, что разверзнутся небесные хляби, что земля содрогнется под ногами, или его пронзит молния из ясного неба, он ожидал мести машин. Но предупредительные дулосы заботились о последних людях так же, как делали это всегда, словно ничего не произошло, и это внушало беспокойство. Когда ворота, выпустив быстроходную триеру в мир, сомкнулись, Айзек вздохнул с облегчением. Впереди их ждала только пустыня, но он покидал Амвелех без сожаления.

— Потеряна связь с Амвелехом, — сообщил Элизар, не успели они отъехать. Дулосы, которых взяли ему в помощь, красноречиво отключились. Индикаторы настроения на их лицевых панелях погасли.

— Что это значит, Айзек? — спросила Ревекка. Они стояли в рубке управления и смотрели на голограмму на экране. Тяжелые, сияющие на солнце блоки чуть скошенных каменных стен постепенно удалялись.

— Амвелех отправил нас в изгнание, — Айзек улыбнулся. Ревекка давно не видела на его лице такой умиротворенной улыбки. — Нам больше нет хода назад.

— Но что с ним будет?

Айзек пожал плечами.

— Кто знает? Он будет стоять здесь веками. Жить, пока не истощатся ресурсы. Потом умрет, как всё в этом мире. Останется только череп в песках.

Ревекка нашла ладонь Айзека и сжала обеими руками. Её пальцы были холодными и сухими.

— Ты говоришь о нем, как о живом существе.

— Он живой. У него есть всё для для этого — Система жизнеобеспечения и Сеть-сознание. Амвелех — одна из форм существования этого существа. У него много лиц, — помолчав, Айзек добавил: — почему же он не наказал меня за то, что я сделал?

Ревекка не ответила, глядя, как большие блоки становятся меньше, складываясь кирпичиками в величественную, но убывающую пирамиду.

— Может быть, ему не знакомы такие чувства, как мстительность и жестокость, — сказала она.

Айзек взглянул на нее, ища осуждение, но лицо Ревекки не отражало никаких эмоций. На губах блуждала далёкая улыбка.

— Надеюсь, что ты права, — отозвался он.

========== Эпилог. Номад ==========

В траурном красном хитоне Айзек стоял перед округлым смотровым люком триеры и вертел между пальцев кулон, разглядывая выступившую впереди цепочку гор. За несколько дней движение вездехода стало настолько привычным, что, казалось, длилось всегда. Айзеку хотелось, чтобы так было — бесконечное путешествие без ориентиров и оседлости, без руководства и пункта назначения. Вспоминая себя прежнего — изнывающего от тоски и мечтающего о всеобщей гармонии, слабого и сентиментального, Айзек не находил в себе отклика. «Прежнее» вышло из него со слезами на плечо Ревекки, исчезло в стоке душевой кабины вместе с кровью и грязью убитого бога. Айзек нынешний был скитальцем без родины и Господина. Он не рождался и не умирал, жил без карты и шёл наугад. И его это устраивало.

Рыжие остроконечные горы приблизились и резко сдвинулись влево. Триера миновала поворот Харану и взяла курс на Белшар-Уцур.

— Я не знаю, что нас там ждет, — предупредил Айзек, не оборачиваясь.

Ревекка сидела за привинченным к полу столом, навалившись на него грудью и положив голову на сложенные руки.

— В видении Белшар-Уцур показался мне чем-то вроде дурного отражения Амвелеха. В лучшем случае, мы найдем там мертвецов, а в худшем… — он замолчал, подбирая нужные слова, но так и нашелся и пожал плечами.

— Я знаю, что нас ждёт в Харане, Айзек, и это куда хуже, — возразила Ревекка. — Вернуться туда — словно пытаться натянуть детскую одежду, из которой давно вырос. Лучше неизвестность.

— Ты не жалеешь о том, что ушла со мной?

Ривка повернула голову, спрятав лицо в сложенных на столе предплечьях.

— Когда я вспоминаю то святящееся «яйцо», мне хочется плакать. Мне кажется, что ты убил не только тех, кого любил, кто пожертвовал собой ради Его рождения, но и надежду на будущее для всего мира, — глухо, в стол, сказала она. Ее голос был едва слышен из-за гула триеры. Айзек обернулся и смотрел на кудряшки, рассыпавшиеся по столешнице, сметающие при каждом движении головы тонкий налёт песка. — Но всё-таки я понимаю, почему ты это сделал.

Айзек отошел от окна и присел на корточки перед сидящей за столом Ревеккой.

— Почему?

Ревекка повернулась и взглянула на него.

— Потому же, почему я сбежала из Харана, Айзек. Некоторые вещи невыносимы, даже если кажутся правильными и лучшими из всех возможных зол.

Айзек дотронулся до ее волос. Нажав на прядку на столе, он выпрямил кудрявую пружину и прижал пальцем, чтобы она не сжалась обратно.

— Твои волосы стали длиннее.

— Если только так ты мог попрощаться с ними, то я ни о чем не жалею, Айзек. Я не хочу оглядываться назад.

Айзек отрешенно кивнул. Задумавшись о чем-то, он продолжал играть с волосами Ревекки, рисуя между ними узоры на засыпанной песком аргоно-металлической столешнице.

— Иногда я думаю о завете, полученном отцом, — сказал он наконец. Прочерченная пальцем дорожка пропетляла между волос и локтей Ревекки и соединилась с началом. — О том, что он хотел принести меня в жертву.

— Айзек… — Ревекка обеспокоенно подняла голову, черные кудряшки взлетели, поднимая в воздух прозрачную пыль.

— Нет, это не тяготит меня больше. Просто мне пришла в голову странная мысль. Отец посчитал меня Тэкносом и поэтому был готов убить, почему? Что если жертва необходима?

Ревекка растеряно покачала головой. Потом её губы сердито сжались.

— Не нужно, Айзек, прошу тебя. Не думай об этом.

Айзек поднял на нее взгляд, протянул руку к заострившейся скуле и погладил, заставляя ее расслабиться.

— Не бойся, Ривка.

Смахнув ладонью песок со стола, он поднялся и подошел к окну. Ревекка смотрела в его спину с сомнением.

— Я действительно чувствую себя освобожденным, Ревекка. Я не принадлежу никому и ничему, кроме себя самого, — он помолчал, прокатил между пальцев крупицы песка и усмехнулся. — К тому же обман — это так по-человечески.

Белшар-Уцур не производил впечатления мёртвого города. Он был мрачен и грязен, но иллюзорная бодрость мигающих вывесок, груды мусора на улицах, и вывешенные между сцеплений цветные тряпки, болтающиеся порой прямо на проводах, создавали ощущение вчерашнего праздника. Углубившись в город на гиппосе, Айзек и Ревекка, сопровождаемые Элизаром, встречали людей — апатичных и ленивых, но отнюдь не испуганных. Казалось, им просто нет дела ни до чего, кроме них самих.

Остановив гиппос на пустынной дороге под свисающей связкой тросов, Айзек подошел к привалившемуся к стене мужчине. Глаза над респираторной маской были тусклыми и невыразительными — мыслями он был далеко. Айзеку стоило немалого труда обратить на себя его внимание. Но даже тогда илот не проявил никакого любопытства к чужакам, не попытался сбежать или, наоборот, напасть на них, хотя именно этого Айзек ждал от него в первую очередь. Возможно, белшарец опасался дулоса, но Айзек в этом сомневался — скорее, они просто не вызывали у него никаких чувств.

— Ты слышишь меня? — Айзек перевел взгляд с илота на подкатившего Элизара. — Мы не представляем для тебя угрозы. Меня интересует только одно: как вы выжили? Ты понимаешь, что я говорю?

— Мордой не вышел. Считай повезло, — просипел человек, наконец сфокусировав взгляд на Айзеке.

— К верховному жрецу Амвелеха следует обращаться «Святейший», — встрял Элизар, взявший на себя функцию церемониймейстера.

— Оставь, Элизар…

— Святейший, — с тупой покорностью повторил белшарец. Он не спеша расстегнул ремешки на затылке и снял маску. Нос у него отсутствовал, открывая две обезображенные пазухи, сквозь тонкую кожу просвечивала кость. Остатки хрящей затрепетали, когда он втянул в себя затхлую духоту Белшар-Уцура. — Жара… С такой рожей мне привольнее в грязном Уцуре, чем в раю, Святейший. Особенно теперь. — Он облизал обветренные губы. — Ад — это перенаселение… Но теперь нам хватит.

— Чего? — спросил Айзек, но мужчина только осклабился щербатым ртом и надел маску. — Аргона-хюлэ?

Впервые за весь разговор в глазах илота появился блеск, хорошо знакомый Айзеку. Ответа ему больше не требовалось. Айзек хотел уйти, но илот вдруг вскочил и схватил его за рукав комбинезона.

— Я помню тебя, — заговорил безносый. Его глаза удивленно расширились. — Я видел тебя. Там. Видел.

Он попытался схватить Айзека обеими руками, но Элизар окутал его щупальцами и отбросил обратно к стене.

— Отойдите на безопасное расстояние, господин, иначе мне придется применить силу.

Илот, словно не слышал, он снова попытался подняться.

— Ты…

— Не надо никакой силы, Элизар, — Айзек стоял вполоборота, глядя на вяло дергающегося в путах дулоса, илота. — Ну так что же я?

Услышав вопрос, мужчина обмяк. Его глаза снова помутнели, губы растянулись в улыбке.

— Я видел тебя в реке.

— Тебя подсоединили к Сети? У тебя есть доступ? — спросил Айзек.

— Нет, я не дошел. Сеть — это слишком дорого. Только для ублюдков Ликократа… Он обещал всем, но это был обман. Я видел тебя в трансляции. Значит, это правда… Это, правда, был рай? Ты был там, скажи мне.

Айзек поднял голову вслед за судорожным движением подбородка илота и увидел проекторы. Он понял, чего ему не хватало в реальном Белшар-Уцуре — голограммы, повторяющей один и тот же заученный текст.

— «Каждый свободен, каждый счастлив, каждый берет свое», — произнес он, на миг ощутив себя другим человеком — человеком из толпы, алчущим бессмертия. Айзек понял, что чувствовал стоящий перед ним белшарец — шок ребенка, которого внезапно отняли от груди. Одной ногой он был уже в раю, и теперь чувствовал себя обманутым.

— Нет. Это был Театр, — сказал Айзек, поворачиваясь к гиппосу, — а вовсе не рай. Суррогат, более чистый, чем те, к которым ты привык, но всё-таки суррогат. Тебе не о чем жалеть — их всех постигла смерть. Оставь его, Элизар, нам нужен лупанарий — самое высокое здание Белшар-Уцура.

Элизар отпустил илота. Тот рухнул в пыль, медленно поднялся, опираясь о стену, и так и остался стоять, глядя на опускающийся защитный экран гиппоса. Получив нужные координаты, машина резко двинулась с места и, набирав скорость, скрылась из виду, оставив после себя только пыль. Элизар поспешил следом.

***

— Здание огромное, — Ревекка посмотрела вверх, пытаясь разглядеть вершину уродливого ступенчатого сооружения, к которому их привел Элизар. — Откуда ты знаешь, куда идти?

— Наверх. В небеса, куда же еще? Если не найдем там бога, спустимся в преисподнюю, в подвал, — сказал Айзек, криво улыбнувшись. — Не думаю, что логика белшарцев сильно отличается от нашей.

Поморщившись, Ревекка шагнула в кабину лифта и отвернулась к непрозрачной стенке, не желая видеть исчезнувшие в один миг горизонтальные плоскости поверхности.

— Всю свою жизнь я боялась и ненавидела Белшар-Уцур, а теперь не чувствую ничего, — сказала она и нащупала под грудью чехол с ксифосом, другой рукой держась за Элизара. — Разве что страх высоты. Не знаю, чего я ждала, но это разочаровывает.

Айзек расстегнул ворот костюма. На алой ткани траурного хитона блеснул кулон в виде пирамиды.

— Не жди ничего.

Ревекка улыбнулась.

— Ты слишком суров, Айзек.

Короткий коридор последнего этажа заканчивался двумя стройными кариатидами, поддерживающими низкий свод входа в просторное и очень светлое помещение. Лучи солнца проникали через прозрачный потолок и играли за поверхности воды. Коридор был пуст. Зал с водой тоже казался покинутым, но Ревекка указала на темный силуэт женщины в бассейне. Она вынырнула из воды и, помахав им рукой, поплыла к бортику. Ее кожа была совсем черной. Айзек узнал ее.

— Волчица, — сказал он, двинувшись ей на встречу. — Ты жива.

— Благодаря тебе, мой юный патриарх, — опершись руками, женщина грациозно подпрыгнула и присела на борт бассейна. — Эти гнусные старикашки вовлекли в меня в весьма опасную игру.

Она наклонила голову сначала в одну, потом в другую сторону, вытряхивая воду из ушей.

— Никогда не знают, когда остановиться.

Она подтянула ноги к себе и обхватила их руками, глядя на гостей снизу вверх. Белки глаз выделялись на черном лице.

— А это кто? Она из Харана, не так ли? — она рассмеялась. — Великие жрецы Амвелеха питают слабость к девушкам и юношам из гробниц? Главное, не упустить возраст. Они быстро стареют.

Ревекка обхватила себя руками, чтобы не сделать чего-нибудь такого, о чем придется жалеть, и отвела взгляд, борясь с яростью, которую вызвали в ней слова женщины. Она накрыла ладонью ксифос, вспомнив Милку, Саула и многих других, но Айзек шагнул вперед, заслоняя ее от волчицы.

— Ты — одна из них, — он покачал головой. — Аарон был твоим братом, но знала ли ты это, когда он сопровождал отца?

Женщина долгое время молчала, затем рассмеялась и хлопнула дважды в ладоши. Неизвестно откуда вышел человек. Судя по одежде и оружию на бедре, он был гоплитом. Его лицо скрывала маска.

— Вина и музыку. Сегодня великий день. День, когда Белшар-Уцур обрёл свободу. Народ Харана освобождается от налога, пусть совершат возлияния во славу своего освободителя Святейшего патриарха Айзека.

Гоплит поклонился и вышел.

— Будьте моими гостями, — сказала женщина и встала, обернув белую ткань вокруг тела. — Среди моих подданных остались только бродяги и солдаты.

— Скажи свое имя, — сказал Айзек.

— Разве оно тебе неизвестно? — удивилась женщина. Я — Ликократ, последний царь илотов, и я Ева, дочь колодца, зачатая в застенках Амвелеха, я — непомнящая родства сестра и жена харанца Аарона, я — часть божества и я — черная волчица, я — Лилиэт, совращенная Белшар-Уцуром, ставшая воплощением всех пороков. Этого достаточно?

— У вас есть Сеть? Связь с Амвелехом?

— Уже нет. Ты сам ее оборвал. Та часть меня, которую ты ненавидишь больше, чем твой отец ненавидел блудницу, которой я являюсь сейчас, осталась в стенах Благословенного Города. Вместе с теми, кого ты принес в жертву.

— Теми, кому ты обещала рай? — спросил Айзек, и женщина игриво махнула на него рукой.

— Я не ищу себе оправданий, жрец-безбожник. Зловоние этих мертвецов пропитало мне кожу, — она вытянула руку вперед, — я стала черна, как аргон-хюлэ, хотя еще недавно не отличалась от твоей харанской подруги. А теперь идите и приходите, когда будете готовы принять участие в празднике. Белшар-Уцуру пора выйти из траура.

— У меня есть еще один вопрос.

Лилит легла на спину, вытягивая ноги и глядя через полупрозрачный потолок в ясное небо.

— Какой?

— Он действительно мёртв?

Лилиэт улыбнулась.

— «Он»? Или «они»? О ком ты печёшься, богоубийца? — она помолчала, — Разве можно убить призрака? Господин — не бог, господин — тот, кого мы ставим над собой и кому вверяем свою жизнь, не в силах выдержать ее течения. Господином надо мной был Ликократ, Амвелех и неведомая расщепляющая мое «я» сила, которой я не могла противостоять. Ты убил Его, но другие поработят себя снова.

Айзек обернулся к Ревекке. Ее ярость улеглась, как песчаная буря, она глядела на волчицу с легким удивлением.

— Мы воспользуемся твоим гостеприимством. Но ненадолго, я хочу знать, что увижу по другую сторону гор и пустыни.

Лилиэт скосила на них глаза.

— И оставишь колодцы и паству на мое попечение?

— Я не тот, кто им нужен.

— Это поистине великий день для Белшар-Уцура! — Лилиэт залилась лающим смехом.

Через несколько дней триера двинулась дальше на север.