Чужак [Гарольд Роббинс] (fb2) читать онлайн

Гарольд Роббинс Чужак

Как все началось

Миссис Коззолина попробовала суп. Он был ароматный и густой, с легким привкусом чеснока. Она почмокала губами — суп удался на славу. Вздохнув, она повернулась к столу, где готовила равиоли с начинкой из цыпленка. Долгий и жаркий июньской день, кажется, заканчивался — воздух заметно посвежел. На улице смеркалось, и ей пришлось включить на кухне свет.

«Ох уж эти американки, — думала она, раскатывая тесто и кладя на него своими пухлыми пальцами кусочки мелко нарезанного цыпленка. Капельки пота выступили у нее на лбу и над верхней губой, где виднелась тонкая темная полоска усиков. — Планировать роды, чтобы не вынашивать детей летом! Неслыханное дело! У нас на родине, — она улыбнулась, вспомнив молодые годы, — женщины просто рожали. Никому в голову не приходило заниматься каким-то планированием». Она имела все основания недолюбливать американских женщин, поскольку была акушеркой и летом дела ее шли туго, хотя никто не снимал с нее обязанности кормить семерых детей после того, как умер ее муж.

Где-то в глубине дома задребезжал дверной звонок. Она подняла голову и, чуть склонив ее, прислушалась к звуку и пыталась определить, кто бы это мог быть. Ни одну из своих пациенток она не ждала раньше следующего месяца и потому решила, что это уличный торговец.

— Мария, — закричала она, и ее голос отозвался в темном коридоре. — Пойди посмотри, кто пришел.

Из-за постоянного крика на детей и уличных торговцев голос ее сделался грубым и хриплым.

Никто не отозвался на ее крик. Раздался еще один звонок. На этот раз он звучал резко и требовательно. Миссис Коззолина нехотя вытерла руки о фартук и направилась к входной двери через длинный узкий коридор. Сквозь закрашенное окно она смогла различить смутные очертания человеческой фигуры. Миссис Коззолина открыла дверь.

Перед ней стояла молодая женщина. У ее ног на ступеньках лестницы примостился маленький чемодан. Тонкое лицо незнакомки было искажено гримасой боли, а наполненные страхом и мольбой глаза блестели, как у испуганного животного в ночи. Она явно была в положении, и опытный глаз акушерки определил беременность на последнем месяце.

— Вы акушерка? — голос женщины был мягким и немного испуганным.

— Да, мадам, — ответила миссис Коззолина. Она с первого взгляда определила, что перед ней стоит леди. В благородных женщинах есть что-то неуловимое, что остается с ними, даже когда они переживают нелегкие времена.

— Извините за беспокойство, но я впервые в Нью-Йорке и я… — женщина замолчала, и мелкая дрожь прошла по ее телу. Когда она вновь заговорила, ее голос стал более настойчивым. — Настал мой час, — сказала она напрямик, — и мне некуда идти.

Миссис Коззолина на мгновение задумалась. Если она примет роженицу, то Марию придется выселять из ее комнаты чего она терпеть не может. Мария не любит спать со своими сестрами. А может статься, что у незнакомки нет денег; возможно, она и вовсе не замужем. Автоматически глаза повитухи скользнули на руку поздней гостьи. На ее пальце блестело маленькое золотое кольцо.

— У меня… У меня есть немного денег, — превозмогая робость, сказала женщина, как бы читая мысли миссис Коззолины.

— Но у меня нет свободной комнаты, — ответила итальянка.

— У вас должна быть комната, — настаивала женщина. — У меня нет времени искать другое место. Ведь на вашем доме есть табличка «Акушерка».

Миссис Коззолина сдалась. Марии придется спать с сестрами, хочет она этого или нет.

— Входите, — сказала она женщине и взяла ее сумку.

Женщина направилась за повитухой через длинный темный коридор и затем, по лестнице в комнату Марии. В комнате было светло. Она выглянула из окна и увидела ряд трехэтажных домов из коричневого кирпича и мальчика, гоняющего голубей длинным шестом на крыше ближайшего дома.

— Снимите жакет, — сказала миссис Коззолина, — и располагайтесь поудобней.

Она помогла женщине раздеться и лечь на кровать.

— Как давно появились боли? — спросила повитуха.

— Около часа тому назад, — ответила женщина. — Я поняла, что больше не могу идти и мне нужно где-то остановиться.

Миссис Коззолина приступила к осмотру. Женщина нервничала. Она никак не предполагала, что даст жизнь своему ребенку в таких условиях. Раньше ей казалось, что это произойдет в больнице, в родных местах, и возле нее будет Джордж, уверяющий ее, что все будет хорошо; или дома, где присутствие близких, любящих людей вселяет покой. А здесь все было не так. Она немного боялась.

Закончив осмотр, повитуха разогнулась. Женщина была миниатюрной — такой уж она уродилась. Ее ожидали тяжелые роды — проход был очень узкий, и ребенку будет нелегко появиться на свет. Тем не менее в запасе было шесть или семь часов, и, кто знает, может быть, проход расширится. Это всегда было чудом: наблюдать, как на твоих глазах женщина превращается в мать, дающую жизнь новому человеку. Но на этот раз ситуация не предвещала ничего хорошего. Миссис Коззолина была в этом почти уверена, но ее тревожные мысли никак не отразились на ее лице.

— У вас есть еще немного времени, — улыбнулась она женщине. — Не беспокойтесь, все будет хорошо. Я знаю, у меня у самой семеро.

Женщина робко улыбнулась в ответ:

— Спасибо, большое вам спасибо.

— А сейчас попробуйте немного вздремнуть, — сказала повитуха, двигаясь к двери. — Я приду через некоторое время и посмотрю, как вы себя чувствуете. Немного поспать перед этим всегда полезно.

Она вышла из комнаты и спустилась вниз. Когда ужин был почти готов, миссис Коззолина вдруг вспомнила, что не спросила у женщины, как ее зовут. «Ладно, спрошу, когда поднимусь к ней», — подумала она и снова принялась за стряпню.

Женщина закрыла глаза и попыталась заснуть, но сон не приходил. Мысли накатывали, медленно сменяя одна другую, как отдаленные пейзажи за окнами поезда. Но все они крутились вокруг одного: дома и Джорджа. «Интересно, что они думают обо мне сейчас? А Джордж, куда он исчез?» Она хотела встретиться с ним в тот день. Казалось, с тех пор прошла вечность.

В тот день шел дождь. Она вышла из дома, чтобы встретиться с ним на углу у ресторана. Ветер был очень сильный, и она совершенно окоченела, прождав его два часа. Она вернулась домой, а утром позвонила ему на работу, и ей сказали, что вчера он ушел из конторы как обычно, но до сих пор еще не пришел. Так он исчез. С тех пор она не видела его и не слышала о нем. Она никак не могла понять, в чем дело, потому что на него это не было похоже. Он был совсем другим человеком. Что-то страшное должно было случиться с ним.

Она выглянула из окна и задумалась. Интересно, который час? Стало совсем темно, и время от времени до нее доносились отдаленные раскаты грома; небо изредка озаряли вспышки молний, но дождь все не начинался. В комнате было душно, она ощущала невидимую тяжесть воздуха. Снизу, с кухни, доносился звон посуды, приглушенные голоса и густой запах еды, проникавший через приоткрытое окно ее комнаты, так как кухня находилась внизу.

Когда дети усаживались за стол, миссис Коззолина приструнила их, объяснив, что нужно вести себя тихо, так как наверху у них посторонний человек. Мария начала было скандалить, но вскоре успокоилась, потому что мать ей кое-что пообещала. Они поужинали, и повитуха взглянула на часы стоявшие на холодильнике. Было восемь часов. Она вскочила. Бедное дитя! Лежит наверху почти четыре часа и даже не застонала ни разу! «Этой девочке мужества не занимать», — подумала миссис Коззолина и вспомнила тех женщин, которые во время родов вместо того, чтобы делать то, что от них требовалось, большую часть времени орали во все горло. Дав указания дочкам насчет мытья посуды, она поднялась наверх в комнату, где лежала будущая мать.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Хорошо, — ответила молодая женщина спокойно. — Во всяком случае, я так думаю.

— Как часто появляются боли? — спросила повитуха и нагнулась, чтобы еще раз осмотреть пациентку.

— Кажется, через каждые четверть часа, — ответила женщина.

— Отлично, — сказала повитуха, выпрямляясь.

На самом деле все было на редкость плохо: проход не расширялся. Она спустилась вниз и приказала дочкам держать наготове теплую воду и чистые полотенца.

Около полуночи над городом разразилась гроза. В это время начал появляться на свет ребенок. Роженица лежала спокойно, с плотно сжатым ртом, крепко схватившись за полотенце, привязанное к спинке кровати. Время от времени ее лицо с широко открытыми глазами, черными от страха, искажалось гримасой боли.

Около двух часов ночи миссис Коззолина послала старшего сына за доктором Бонавента, который жил неподалеку, за углом. Она сказала ему также, что будет не лишним на обратном пути зайти в местную церковь за священником.

Она наблюдала, как доктор вскрыл живот роженицы и извлек посиневшего, корчившегося ребенка. Повитуха шлепком вдохнула в него жизнь и услышала, как он протестующе закричал, как бы возражая, что его лишили такого теплого и удобного убежища. Она наблюдала, как доктор самоотверженно боролся за жизнь женщины, и поняла, что он проиграл, когда жестом пригласил священника занять его место. Священник подошел к кровати, и миссис Коззолина опустилась на колени и стала молиться.

Потому что умирающая была так молода и так бесстрашна. И еще потому, что она сама потеряла мужа и знала, что часы женщины сочтены.

Умирающая повернулась к ней и попыталась улыбнуться. В ее глазах застыл вопрос. Миссис Коззолина протянула ей кричащего младенца и положила его рядом с ней. Молодая мать посмотрела на него сверху, прислонила свою голову к его маленькой головке, и глаза ее стали медленно закрываться.

В эту минуту повитуха вспомнила, что до сих пор не знает, как ее зовут. Она приблизилась к умирающей и в ужасе от того, что ребенок никогда не узнает, кто его родил, поспешно спросила:

— Ваше имя?

Женщина медленно открыла глаза. Казалось, что она долго откуда-то возвращалась.

— Франсис Каин, — с трудом услышала миссис Коззолина. Глаза женщины закрылись и вдруг вновь открылись и безжизненно замерли. Голова ее склонилась и неподвижно застыла на подушке.

Повитуха взяла младенца на руки. Она смотрела, как доктор накрывает простыней тело умершей. Затем он достал из своей сумки листок бумаги и сказал по-итальянски:

— Сначала мы выпишем свидетельство о рождении?

Миссис Коззолина кивнула. Конечно, сначала нужно думать о живых.

— Как его зовут?

— Фрэнсис Кейн, — ответила миссис Коззолина.

Это было единственно правильное решение: дать ему имя, которым он может гордиться и которое будет носить всегда. Его ожидает нелегкая жизнь, так пусть при нем всегда будет то, что принадлежало его матери.

Часть первая

Глава первая

На другой стороне улицы, где-то вверху, над островерхой крышей церкви Святой Терезы, раздавался колокольный звон, призывающий к утренней восьмичасовой мессе. Монахини только что вошли в школьный двор, где дети, построенные в несколько рядов, ждали, когда их поведут на занятия. Мгновение тому назад этот двор был заполнен шумной галдящей толпой играющих детей, а сейчас здесь стояла тишина. Нас построили парами и повели в здание школы, а затем по винтовой лестнице в классные комнаты. Мы расселись за парты. Со стороны, где сидели мальчики, послышалось шуршание выкладываемых на парты учебников, а со стороны, где сидели девочки, шелест накрахмаленных юбок и матросских блузок.

— Дети! Начнем день с молитвы, — сказала сестра Анна. Мы сложили руки на парты и нагнули головы.

Воспользовавшись случаем, я достал трубочку и плюнул шариком из жеваной бумаги в Джерри Коуена. Шарик попал ему в шею и прилип. Это было страшно смешно, и я чуть было не рассмеялся в середине молитвы, но вовремя сдержался. Когда молитва закончилась, Джерри оглянулся, чтобы посмотреть, кто плюнул, но я сделал вид, что занят исключительно своими учебниками.

Раздался голос сестры Анны:

— Фрэнсис!

Я встал с виноватым видом. В первую секунду я подумал, что она видела, как я стрельнул в Джерри, но на этот раз пронесло — все, что от меня требовалось, это написать на доске дату. Я подошел к доске, достал из коробки большой кусок мела и написал: «Пятница, 5 июня 1925 года».

Продолжая стоять, я обернулся к учительнице.

— Все, Фрэнсис, ты можешь сесть, — сказала она.

Я вернулся на свое место.

Утро тянулось мучительно. Воздух был теплым и влажным. Через несколько дней начинались каникулы, и я не испытывал ни малейшего интереса к занятиям. Мне было уже тринадцать, но я выглядел гораздо старше своего возраста. Как только наступят каникулы, Джимми Киф опять будет давать мне разные поручения, например, сбегать в ближние гаражи к букмекерам за деньгами, которые он выигрывал на скачках. Выигрышами в доллар или четверть доллара он не интересовался, он не обременял себя такой мелочевкой. Так что у меня будет куча денег, может быть, даже десять долларов в неделю! Поэтому мне было плевать на школу.

Во время ланча, когда остальные дети бегали домой завтракать, я шел в столовую, находившуюся в жилом помещении за школой, где мы, сироты, обычно питались. На ланч нам давали стакан молока, бутерброд и кусок пирога. Нас кормили, вероятно, даже лучше, чем большинство детей из нашей округи, которые бегали есть домой. Потом нужно было возвращаться в школу и сидеть там до обеда. После полудня мне страшно захотелось смыться с уроков. Боже, как было жарко! Я мог бы искупаться в Гудзоне или поплыть от пристани в сторону Сорок пятой улицы… И тут я вспомнил, что случилось, когда я прогулял занятия в последний раз.

Я думаю, что поставил мировой рекорд по прогулам. Я прогуливал целых шесть недель кряду! И если вы подумаете что-нибудь такое, то имейте в виду, что я жил в школе и исправно возвращался туда каждый вечер. Сестры писали письма брату Бернарду, который отвечал за наш приют, с жалобами на мое отсутствие, и мне, конечно, приходилось их выкрадывать. Я также подделывал ответы сестрам, где писал, что я слаб здоровьем и все такое, и подписывался «Бернард». Все продолжалось до тех пор, пока одна из сестер не вошла ко мне в комнату и обо всем не догадалась. Тот день для меня был очень нелегким: мне удалось посмотреть целых четыре фильма подряд, и вечером я вернулся в школу совсем измочаленным. В холле меня ждали брат Бернард и сестра Анна.

— Ах, вот он, негодник! — закричал брат Бернард, увидев меня. — Я тебе покажу, «слабый ребенок»! — Он подошел ко мне. — Что же ты делаешь?! Где ты шляешься?

Его уэльсский акцент, который обычно придавал его речи мягкость и особый шарм, проявлялся все резче по мере того, как он заводился. Мне даже стало трудно его понимать.

— Я работал, — промямлил я.

— Ах, ти работаль, — сказал он. — Ти фсе фрешь!

Он ударил меня по лицу. Я приложил руку к щеке.

Сестра Анна посмотрела на меня.

— Фрэнсис! Фрэнсис! Как же ты мог такое сделать? — воскликнула она мягко и почти с сожалением. — Ты же знаешь, что я возлагаю на тебя все свои надежды.

Я не ответил ей, и брат Бернард опять влепил мне пощечину.

— Отфечай своей учительнице!

Я зло взглянул на них, и меня понесло:

— Мне все надоело: надоела школа, надоело мое сиротство. Я здесь как заключенный! У меня столько же свободы, сколько у тех, кто сидит в тюряге. За что такое наказание? Я ничего такого не сделал. За что меня засадили за решетку, за что меня запирают на ночь, как преступника? В Библии говорится: правда сделает тебя свободным. Вы учите любить Бога за то, что он дал нам так много. Вы заставляете начинать каждый день с молитвы благодарности — благодарности за то, что я родился и очутился в тюрьме, где у меня отобрали свободу!

Я почти рыдал и едва переводил дыхание от волнения.

На глазах сестры Анны появились слезы, даже брат Бернард молчал. Сестра Анна подошла, обняла меня и крепко прижала к себе.

— Бедный, бедный Фрэнсис! Разве ты не видишь, что мы пытаемся тебе помочь? — сказала она спокойным, тихим голосом. — То, что ты сделал, это плохо, очень плохо.

Ее объятия взволновали меня. Я попытался поднять руки, чтобы вытереть слезы, но они запутались в ее фартуке и каким-то образом оказались у нее на груди, где и застыли. Я инстинктивно растопырил пальцы. У меня перехватило дыхание. Она стояла спиной к брату Бернарду, и он не мог видеть, что я делаю. Она смутилась. Я посмотрел невинным взглядом ей в лицо.

— Ты должен пообещать мне никогда так больше не делать, — сказала она.

Я не понял, что она имела в виду: прогуливать занятия или…

— Обещаю, — выпалил я.

Она повернулась к брату Бернарду. Ее лицо побледнело, и на лбу появилась испарина.

— Он достаточно наказан, брат. Отныне он будет хорошо себя вести. Он пообещал. Сейчас он пойдет молиться за свою душу.

Она повернулась и направилась к двери.

Какое-то мгновение брат Бернард смотрел на меня.

— Иди ужинать, — сказал он и повел меня в столовую.

Мне было тринадцать. Я был не по годам крупным и знал жизнь, потому что к тому времени мне уже пришлось покрутиться кое-где. Я решил не смываться с занятий сегодня, несмотря на то, что идея насчет купания была отменной. Я решил быть хорошим, вернуться в класс и мучить мою учительницу сестру Анну. Потому что она все время смотрела на меня. Я знал, что она думает о том случае в холле, о том, как я почувствовал ее грудь, и о том, что я уже догадался, что сестры — это женщины. Как и о том, что мне уже тринадцать.

Когда я пришел на школьный двор, учеников еще не строили. Возле ворот шла игра в мяч, и все орали. Только я принялся наблюдать за игрой, как вдруг был сбит с ног и очутился на тротуаре: Джерри Коуен и еще какой-то пацан сделали мне подножку. Я посмотрел на Джерри — он гоготал.

— Чего ты ржешь? — зарычал я.

— Дубина! Это тебе за шарик на уроке. Ты что думал, что я не узнаю? — засмеялся Джерри.

Я встал на ноги.

— Ладно, — сказал я, — квиты.

Мы сели вместе на край тротуара и стали наблюдать за игрой, пока еще оставалось немного времени до занятий: Джерри Коуен, сын мэра Нью-Йорка, и я, безродный сирота из приюта Святой Терезы, по Божьей воле посещавшие одну и ту же приходскую школу и являвшиеся закадычными друзьями.

Глава вторая

Сколько я себя помню, я всегда жил в приюте. Жизнь там была не такая уж плохая, как некоторые могут подумать. Я всегда был сыт, добротно одет, да и учили нас надлежащим образом. И хотя я не получал ту необходимую долю ласки и внимания, которые обычно дает семья, я вовсе не комплексовал на этот счет.

Кроме всего прочего, мне была предоставлена определенная степень самостоятельности и независимости, чего другие добиваются, лишь когда становятся намного старше.

Я всегда где-нибудь подрабатывал и часто давал в долг то пять, то десять центов ребятам из нашей школы, которые, как мне казалось, должны были быть более удачливыми в жизни, чем я. Я знал дни, когда мои должники получали деньги на карманные расходы, и им приходилось не сладко, если они не отдавали мне деньги вовремя! Как-то я одолжил Питеру Самперо двадцать центов. Через неделю после этого он умудрился ускользнуть от меня, и я не смог его поймать, но на вторую неделю я был полон решимости вернуть свои деньги.

Вскоре во второй половине дня после занятий я встретил его на школьном дворе. С ним было несколько его приятелей.

— Эй, Пит! — окликнул его я. — Как насчет моих двадцати центов?

Пит решил изобразить из себя крутого парня. Он знал, что обычно отвечают в такой ситуации. Он был немного ниже меня, но гораздо крупнее и тяжелее.

— А в чем дело? — спросил он.

— Мне они нужны, — ответил я. — Я одолжил тебе деньги. Я же не подарил их тебе.

— Колебал я тебя и твои двадцать центов! — прогундосил Пит, монотонно выговаривая слова. Затем он повернулся к своим дружкам. — Эти ублюдки из приюта не дают спокойно дышать! Мы платим за их обучение, жертвуем школе деньги, чтобы им лучше жилось, а они изображают из себя хозяев жизни! Ты получишь свои бабки, когда мои дела будут идти лучше и когда я буду готов отдать их тебе.

Как я разозлился! Мне было наплевать, что меня обозвали ублюдком. Меня достаточно часто так называли. Я был не так раним, как сопляк Маккари, который из-за этого страшно переживал и к фамилии которого брат Бернард разрешил приписать слово «младший», чтобы его называли «Маккари-младший» и чтобы все думали, будто у него есть отец. Кроме того, брат Бернард часто говорил нам: «Вы самые счастливые дети. Вы — Божьи чада. Все вы такие же, как наш Господь, Христос, потому как родитель ваш — Господь Бог». Нет, меня не трогало, когда меня обзывали ублюдком, но я никому не позволял дурачить себя.

Я бросился на Пита. Он отклонился и двинул мне в челюсть. Я рухнул.

— Ты, вшивый макаронник, — сказал я, не успев подняться. Он прыгнул на меня и стал колотить по лицу. Я почувствовал, как у меня пошла кровь из носа. Я вытянул ногу и стукнул его в пах. Он побледнел и стал сползать с меня. Свободной рукой я продолжал наносить ему удары в шею ниже подбородка. Он окончательно сполз с меня и упал лицом вниз на тротуар, согнув ноги в коленях и ухватившись одной рукой за низ живота, а другой за бок. Он пытался что-то сказать, но издавал лишь какие-то повизгивания. Я встал на колени и наклонился над ним. Кровь из моего разбитого носа капала ему на одежду. Я засунул руку в его карман и извлек горсть мелочи. Тщательно отсчитав двадцать центов, я показал их его приятелям:

— Это все, что мне нужно, мои двадцать центов, видели? И не вздумайте дергаться, а то получите!

Они молча смотрели, как я уходил, вытирая нос рукой, а затем наклонились над своим товарищем.

Я пошел к Джимми Кифу в бильярдную, где он обычно заключал пари перед скачками. Войдя в помещение, я застал его курящим сигару за небольшим столиком. Глаза его обрамляли синие круги.

— Что с тобой стряслось, малыш? — спросил он, смеясь.

— Ничего особенного, мистер Киф, — гордо ответил я. — Один парень вбил себе в голову, что может позволить не возвращать мне мои деньги. Но у него ничего не вышло.

— Ты молодец, Фрэнки, — сказал мистер Киф. — Никогда не позволяй никому это делать. Стоит позволить, как тебе тут же сядут на шею. Пойди-ка умойся, а потом подмети помещение.

Когда я выходил, то услышал, как он кому-то сказал:

— Когда-нибудь этот малыш будет что надо! Ему только тринадцать, а он соображает в выигрышах и самых сомнительных пари лучше, чем я.

В туалете стоял густой запах табачного дыма и мочи. Я встал на унитаз и открыл окно, которое находилось почти у потолка. Потом вымыл лицо и руки, вытерся краешком рубахи и отправился выполнять работу, которую я обычно делал во второй половине дня.

Послеобеденная работа у Кифа была самым главным пунктом в моем расписании. Начинал я обычно с того, что подметал комнату. В ней стояло восемь бильярдных столов, и мне нужно было подмести под каждым из них, а затем пройтись со щеткой и по всему помещению. После этого я осторожно, чтобы не попортить фетровое покрытие, вытирал столы и их деревянные части. В мои обязанности также входило охлаждать содовую и пиво. Это был период сухого закона, и пиво держали в подвале. Если кто-либо из посетителей заказывал пиво или порцию виски, он обращался к Джимми Кифу, и когда он был занят, то посылал меня в подвал за заказом. Иногда он даже держал пару бутылок спиртного под стойкой.

Начиная примерно с четырех часов, Кифу звонили и сообщали результаты забегов на скачках. Я записывал результаты на доске, которую никто не видел, так как она находилась в конце комнаты в закутке. Мне приходилось также расставлять шары на столах и бегать по мелким поручениям посетителей. Иногда я приносил им бутерброды, которые покупал в кафе напротив. При мне всегда был ящик для чистки обуви, и по желанию посетителей я чистил им ботинки.

Джимми Киф обычно платил мне три доллара в неделю, кроме этого, я мог заработать еще немного денег уже по своей инициативе. Работа мне нравилась, и в среднем в неделю получалось от шести до восьми долларов. Джимми сказал, что когда начнутся каникулы, он будет посылать меня в гаражи за мелкими выигрышами. По его мнению, я смогу иметь за это от десяти до пятнадцати долларов в неделю. В половине седьмого мистер Киф обычно давал мне пачку листков, на которых были записаны ставки, чтобы я ему их подсчитал. В семь часов я уже мчался в приют на ужин. После ужина я гулял еще пару часов, но он никогда не разрешал мне болтаться возле его бильярдной в это время, не знаю почему.

Питер Самперо на следующий день в школу не пришел, зато пришла его мать. Она явилась в наш класс и, разговаривая с сестрой Анной, метала на меня уничтожающие взгляды. Сестра Анна направила ее к настоятельнице, а потом к ней подошла девочка с какой-то запиской.

— Мэри Петерс проведет урок вместо меня, — сказала сестра Анна. — Фрэнсис, пойдем со мной.

Я последовал за ней в кабинет настоятельницы. Мы вошли. Брат Бернард, настоятельница и миссис Самперо были уже там.

— Если вы не сможете найти управу на таких головорезов или не отправите их туда, где они должны находиться… — миссис Самперо замолчала, увидев меня.

— Подойди сюда, Фрэнсис, — сказала настоятельница.

Я подошел.

— Что все это значит? Ты подрался с Питером и избил его до полусмерти. Почему? — спросила она низким приятным голосом.

— Он был должен мне двадцать центов и не хотел отдавать, — сказал я. — И он обозвал меня ублюдком.

Я знал, что это на них подействует.

— Фрэнсис, тебе необходимо научиться сдерживать свои эмоции. Ты не должен обижаться на слова, к тому же Христос учит тебя подставлять другую щеку в таких случаях. Я хочу, чтобы ты извинился перед миссис Самперо и выразил ей свое сожаление по поводу случившегося.

Это было для меня сущим пустяком, и я извинился. Я подошел к ней и сказал:

— Извините, миссис Самперо. Я не хотел драться с Питером.

Она промолчала. И я опять подошел к настоятельнице, которая сказала:

— Фрэнсис, я велела брату Бернарду, чтобы он в качестве наказания за эту ужасную драку не выпускал тебя из школы в течение двух недель.

— Двух недель? — вырвалось у меня. — Вы не можете так поступить, вы не можете!

— Клянусь честью! — произнес брат Бернард своим громким голосом. — Почему это мы не можем?

— Потому, что тогда кто-то другой будет делать мою работу у Джимми Кифа, — ответил я.

— Твою работу? — переспросил он, наклонив голову. — Будь так добр, скажи мне на милость, чем же ты там занимаешься?

— Подметаю и выполняю мелкие поручения.

— Ах, ты подметаешь, не так ли? Ну так теперь ты будешь подметать здесь с утра до вечера! — сказал он.

— Можешь вернуться в класс, Фрэнсис, — завершила беседу настоятельница.

— Пойдем, Фрэнсис, — сказала сестра Анна. Я молча последовал за ней. Когда мы спускались по лестнице в класс, она повернулась ко мне и взяла мою руку. Она стояла на две ступеньки ниже меня, поэтому ее лицо было почти на уровне с моим.

— Не расстраивайся, Фрэнсис, — сказала она, глядя мне в глаза. — Все будет хорошо.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я поцеловал ее руку.

— Я люблю вас, — выпалил я. — Только вы добры ко мне и понимаете меня. Я вас люблю!

Она крепко сжала мне руку и прильнула ко мне.

— Бедное дитя, — произнесла она, плача, и поцеловала меня в губы. В эту секунду она поняла, что я уже не ребенок, что мое детство давно прошло. Она выпрямилась, с трудом сдерживая дыхание. На секунду наши глаза встретились, затем она повернулась, склонила голову, и мы молча вошли в класс.

Глава третья

Обвести вокруг пальца брата Бернарда оказалось довольно просто, и через пару дней моя система работала безотказно. После занятий я являлся в спальню пред его очи, а потом вылезал через окно, спускался по телеграфному столбу на улицу и был таков. Вечером я возвращался тем же путем. Это был гениальный трюк.

В один из этих дней я впервые познакомился с Силком Феннелли.

Силк Феннелли был крупной фигурой в нашем районе. Под его контролем было все: торговля спиртным, азартные игры и рэкет. Он был самым уважаемым человеком в округе, его боялись все. Мне однажды пришлось мельком видеть его, когда он заходил к Кифу по какому-то делу. С ним всегда были его люди. Он был крутым парнем, суровым и симпатичным. Он был моим кумиром.

Иногда, когда я заканчивал дела у Кифа пораньше, я брал свой ящик для чистки обуви и шел в бар на углу Бродвея и Шестьдесят пятой улицы, где втихую торговали спиртным. Больше всего можно было заработать именно в таких местах.

В баре я ходил от одного посетителя к другому.

— Вам почистить ботинки, мистер? — спрашивал я. — Не хотите ли почистить ботинки?

Толстый бармен с лысой головой, покрытой каплями пота, стал ругаться:

— Ну, ты! Пошел отсюда к черту! Сколько раз говорить вам, соплякам, чтобы не беспокоили посетителей. Убирайся, пока я тебе котелок не проломил!

Я ничего не ответил, повернулся и направился к двери. Когда я шел, какой-то умник, сидевший за стойкой, вытянул ногу, и я загремел на пол. Я упал на четвереньки, и мой ящик грохнулся рядом со мной. Бутылки с жидким кремом разбились, и две струйки потекли по кафельному полу, образуя замысловатые черно-коричневые лужицы. На какое-то мгновение я остолбенел. Стоя на коленях, я наблюдал, как жидкость медленно разливалась по чистому кафельному полу.

Внезапно сильным рывком меня подняли и поставили на ноги: толстая, как окорок, рука крепко держала меня за шею. Это был бармен. Он был вне себя от ярости.

— Ну-ка, пошел отсюда, а то… — он был так разъярен, что даже заикался, когда тащил меня к двери.

Уже у самого выхода я пришел в себя. Мне удалось как-то вырваться из его рук.

— Отдайте мой ящик, — закричал я. — Мне нужен мой ящик!

— А ну, проваливай отсюда! Я тебе покажу, как ходить сюда. Пошел вон!

— Я никуда не пойду без моего ящика! — продолжал кричать я.

Я вырвался от него и, вернувшись в зал, стал засовывать щетки, тряпки и баночки обратно в ящик. Бармен настиг меня, когда я уже поднимался. Он треснул меня по голове так, что в ушах зазвенело.

— Я вас научу, ублюдков, держаться отсюда подальше! — рычал он. Схватив меня за шею так, что я не мог двинуться, он опять ударил меня по голове. Я извивался в его руках, пытаясь вырваться, но он держал меня очень крепко. Я пытался его лягнуть, но у меня ничего не получалось, так как хватка у него была мертвая.

— Отпусти его, Тони, я хочу почистить ботинки, — раздался спокойный приятный голос из кабинки у стены.

Бармен и я разом обернулись. Одна рука бармена застыла в воздухе, как приклеенная, другая по-прежнему удерживала меня. Трудно сказать, кто из нас был больше удивлен. В одной из кабинок я увидел стройного симпатичного мужчину лет тридцати пяти — сорока. Его левая рука расслабленно покоилась на столе, а правой он поигрывал перочинным ножиком на цепочке, пристегнутым к его жилету. На нем был темно-серый костюм, черная шляпа хорошего фасона и блестящие черные туфли. Его серые глаза были полузакрыты, и тоненькая полоска усиков обрамляла красивые губы. Картину завершали ослепительно белые зубы, сверкавшие на смуглом лице с орлиным носом. Это был Силк Феннелли. Он внимательно наблюдал за нами.

Бармен прокашлялся.

— Как вам угодно, мистер Феннелли.

Он отпустил меня и вернулся за стойку бара. Я вытер лицо рукавом и подошел к кабинке, волоча свой ящик. В кабинке сидело еще двое: молодой, хорошо одетый мужчина и симпатичная дама.

— Я не могу почистить вам туфли, мистер, — сказал я.

— Почему? — спросил Феннелли.

— Флакон с черной краской разбился, — ответил я.

Он достал из кармана бумажник, вытащил из него пятидолларовый банкнот и протянул его мне.

— Иди и купи, — сказал он.

Я посмотрел на банкнот, затем на Феннелли и молча направился к двери. В том месте, где упал мой ящик, швейцар вытирал пол. Когда я выходил из бара, то услышал, как молодой мужчина сказал:

— Пятьдесят против ста, что он не вернется, Силк.

Феннелли засмеялся:

— Хорошо, спорим!

— Я не думаю, что он когда-либо в своей жизни видел столько денег, — сказала дама.

— Вероятно, ты права, — сказал Силк. — Я тоже не видел таких денег, когда был в его возрасте.

Продолжения разговора я не слышал, потому что уже вышел из двери. Когда я вернулся, они ели. Я положил сдачу на стол и сказал:

— Извините, что задержался, но в магазине не было сдачи с пяти долларов, и мне пришлось обегать весь квартал, чтобы разменять деньги.

Я опустился на колени и стал чистить его туфли. Человек, сидевший рядом с Феннелли, вытащил бумажник и отсчитал ему какое-то количество купюр. Феннелли, не считая, положил их в карман.

— Это тебе урок, — сказал он своему спутнику. — Я вижу их насквозь.

Когда я вычистил первый ботинок, то легонько постучал по нему, и Феннелли сменил ногу.

— Как тебя зовут, сынок? — спросил он.

— Фрэнсис Кейн, — ответил я. — Для вас просто Фрэнки. Все друзья зовут меня Фрэнки.

— О! Так я твой друг, не правда ли? Но будь поосторожнее, сынок: дружба — это такая штука, которую нельзя так легко дарить. С ней нельзя беспечно обращаться, — сказал он.

— Не пойму, о чем вы говорите, — смущенно сказал я. — Просто вы добры ко мне.

Покончив с его туфлями, я встал. Второй мужчина и дама тоже встали.

— Ну ладно, Силк. Нам пора идти. Пока!

Силк встал, чтобы попрощаться с ними.

— Пока! — сказал он им.

Когда они ушли, я спросил его:

— Вы получили свое, мистер Феннелли?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду выигранное пари. Он отдал деньги?

Феннелли засмеялся:

— Так ты все слышал?

— Да, — ответил я. — Я не дурак. Я знаю, что такое долги.

Феннелли засмеялся опять.

— Садись, — сказал он, — съешь бутерброд. Откуда ты взялся такой?

— Из приюта Святой Терезы, — ответил я.

— А! Поэтому ты знаешь, что такое долги! — сказал он мне как равному. — Твое лицо мне знакомо. Где же я тебя видел? В игротеке?

Он имел в виду несколько магазинов в нашем районе, которые он переделал в игротеки для местной детворы. Все говорили, что это так здорово, что он заботится о детях нашего района. Но я слышал от Кифа, что здесь был другой умысел: Феннелли таким образом готовил себе будущих клиентов. В игротеках дети могли бесплатно играть в самые различные игры, развивающие ловкость и азарт. А за пользование такими же игральными автоматами вне стен игротек нужно было платить от десяти до двадцати пяти центов. Когда дети достигали определенного возраста, их уже не пускали в игротеки, и им приходилось играть в других местах уже не бесплатно. Да, Феннелли был мужик не промах, он даже оплачивал обучение в школе для некоторых детей. Но, как считало большинство, кто-то должен был заниматься таким бизнесом, и Феннелли, как никто другой, заслужил благосклонность Фортуны, поскольку он был мужик что надо!

— Не, — сказал я. — Я работаю у Джимми Кифа.

Феннелли жестом позвал официанта. Я заказал сэндвич с мясом и бокал пива.

— Тебе еще рано пить пиво, — сказал Феннелли и велел заменить пиво на крем-соду.

Он наблюдал, как я расправлялся с сэндвичем. Я ел быстро, и через несколько минут с сэндвичем было покончено.

— Спасибо, мистер Феннелли, — поблагодарил я его и встал из-за стола.

Он улыбнулся.

— Не стоит, малыш. Мне тоже когда-то, как и тебе приходилось чистить ботинки.

Он засунул руку в карман и достал несколько банкнот.

— Вот, возьми, и дуй отсюда, — сказал он.

— Да, сэр, — сказал я и, увидев, что там было целых пять однодолларовых бумажек, снова поблагодарил его: — Спасибо!

Такие люди обожают, когда их часто благодарят. От этого они ловят кайф, а поблагодарить лишний раз ничего не стоит. Кроме того, я прекрасно понимал, что этот человек заслуживает того, чтобы показать свое уважение к нему. Поэтому я в третий раз поблагодарил его и вышел из зала.

На углу стоял Рэй Каллагэн с таким же ящиком для чистки обуви, как и у меня. Я подошел к нему. Рэй был клевый парень. Его отец был пьянчуга, и жили они на пособие. Рэй приносил деньги матери, такой же запойной пьянице, как и отец, и она тратила их на выпивку.

— Привет, Фрэнки! — поздоровался он.

— Привет! — ответил я. — Ну, как дела?

— Не очень, — процедил Рэй сквозь зубы. — За полдня только сорок центов.

Я вытащил свои пять долларов и покрутил ими у него перед носом. Он вытаращил глаза и изумленно сказал:

— Ни фига себе! Где ты их нарыл?

Я улыбнулся.

— Нужно знать, с кем общаться, — сказал я и выложил ему все в подробностях.

— Ну ты даешь! Везет же людям!

Мы пошли вместе по улице. Начало смеркаться. Кое-где в домах замерцал свет.

— Как насчет того, чтобы зайти ко мне, если тебе нечего делать? — спросил Рэй осторожно.

Я знал, почему он просит меня об этом — он боялся, что ему влетит за то, что он мало заработал.

— О’кей, — согласился я.

Войдя в подъезд, мы услышали, как скандалят его отец и мать.

— Черт! — воскликнул Рэй, оборачиваясь ко мне, — когда же они закончат! Похоже, мне влетит.

Я не ответил, и мы стали подниматься по лестнице. На площадке второго этажа открылась дверь, из нее вышел мужчина и стал поспешно спускаться с лестницы. Дверь осталась приоткрытой, и сквозь нее послышался женский голос:

— Это ты, Рэй?

Рэй остановился:

— Да, — ответил он и, повернувшись ко мне, сказал: — Это Мэри Кэссиди, я бегаю для нее в магазин.

Она подошла к двери.

— Ты не слетаешь за пивом?

— Конечно, Мэри, — сказал Рэй и, поставив свой ящик, взял мелочь из ее протянутой руки и, попросив меня подождать, побежал вниз.

Мисс Кэссиди сказала мне:

— Чего ты там стоишь? Бери ящики и заходи. — Она закрыла дверь. — Ты можешь посидеть здесь, пока Рэй не вернется. — И она указала мне на стул.

Я сел. Мэри вошла в другую комнату и вскоре вышла оттуда с чем-то вроде большой клизмы, наполнила клизму водой из раковины и опять вошла в комнату. Через несколько минут она появилась.

— Он еще не вернулся? — спросила она.

— Нет, мэм, — сказал я.

На этот раз я рассмотрел ее внимательней. Она неплохо смотрелась — высокая блондинка со слегка вьющимися волосами, темными, сине-зелеными глазами и ярко накрашенным лицом. Я смотрел на нее так пристально, что она вспыхнула. Интересно, знал ли Рэй, что она проститутка? Я подумал, что она, наверно, неплоха в постели. Я стал соображать, как бы попросить ее потрахаться. У меня еще никогда не было женщины. Но у меня было пять долларов, и это придало мне храбрости.

— У меня есть пара долларов, — сказал ей я.

— Ну и что? — Мэри взглянула на меня с любопытством. В ее голосе слышался легкий ирландский акцент.

Я не знал, что ответить, и смотрел ей прямо в глаза. Несколько секунд мы молчали, затем она сказала:

— Ты же такой молоденький…

— Мне пятнадцать, — сказал я.

Все время врать достаточно легко. К тому же, я убедил сам себя, что мне пятнадцать.

— Ты уже когда-нибудь занимался этим? — спросила она.

Ее пышная грудь была страшно аппетитной.

— Конечно, — не моргнув глазом ответил я, — много раз.

Я все больше и больше нервничал.

— Ладно! — сказала она, — пошли.

Она повела меня в спальню. Подойдя к кровати, она повернулась ко мне и сказала:

— Давай деньги.

Я вытащил из кармана два доллара и протянул ей. Руки у меня тряслись. Она взяла деньги и положила их под подушку. Сняв платье через голову, она легла в кровать.

— Иди ко мне, — позвала она меня.

Я расстегнул штаны, и они соскользнули на пол. Колени мои слегка дрожали. Я залез в постель и лег рядом с ней. Я пытался что-то изобразить, но у меня ничего не получалось: я очень оробел и нервничал. Она с нетерпением произнесла:

— Давай скорее. У меня мало времени. Рэй может вернуться с минуты на минуту.

Бесполезно, я был слишком зажат. Ничего не получалось. Она попыталась мне помочь, но это не дало никаких результатов. Наконец она встала с постели. Я еще немного полежал, наблюдая за ней. Когда она повернулась ко мне спиной, я засунул руку под подушку и достал свои два доллара: я не собирался платить ни за что. Она ничего не видела, и я положил деньги в карман рубашки.

Она подошла к кровати и, не говоря ни слова, бросила мне полотенце. Потом оделась. Я встал и натянул на себя штаны, а она все это время пялилась на меня. Потом мы вместе вышли из комнаты.

Она засмеялась.

— Приходи, когда подрастешь, сынок. Я всегда говорю, что нечего мальчишкам заниматься мужским делом.

Я посмотрел на нее. Кровь отхлынула от моего лица. Я побледнел, что всегда бывает, когда меня сильно достанут. Я чуть было не огрел ее своим ящиком для чистки обуви. Она, вероятно, почувствовала это, потому что глаза ее расширились и она отступила на шаг. Во мне все клокотало. Я свирепо смотрел на нее.

— Не нужно… — проговорила она, и тут дверь открылась и на пороге появился Рэй. В руке он держал сумку.

— Я принес пиво, Мэри, — сказал Рэй.

Я посмотрел на нее еще раз. Она продолжала пялиться на меня. Подняв свой ящик, я вышел из квартиры.

Я слышал, как Рэй ее что-то спросил и она засмеялась. Потом они подошли к двери. Она дала ему десять центов и стала закрывать дверь. И вдруг, как будто вспомнив, сказала:

— А это десять центов для твоего приятеля, за то, что он тебя дожидался.

Она бросила мне монетку и закрыла дверь. Я поймал монету и швырнул ее в закрытую дверь.

— Шлюха поганая, дешевка! — крикнул я и, не оглядываясь на Рэя, скатился с лестницы и выбежал на улицу.

Глава четвертая

Через пятнадцать дней должны были начаться каникулы, и мне ужасно не терпелось поскорее начать работать у Кифа целый день, чтобы прилично заработать.

Как-то после обеда мы вышли с территории школы вместе с Джерри. Он немного удивился, увидев, что я отправился с ним на улицу.

— Я думал, что тебе нельзя выходить за ворота, Фрэнки, — сказал он.

— Вчера был последний день, — ответил я.

— Ты сегодня занят? — спросил он.

— А что?

— Да, нет, — сказал он, — мне просто интересно.

Мы шли несколько минут молча, а потом Джерри сказал:

— Фрэнки, как ты смотришь на то, чтобы в каникулы поехать вместе со мной за город?

— Кончай шутить, — сказал я.

— Я не шучу, я правду говорю. — Его голубые глаза, действительно, были серьезными. — Я спросил папу, и он сказал, чтобы я привел тебя как-нибудь на этой неделе к нам на обед, и мы все обговорим.

— Чепуха! — отрезал я. — Скореевсего, меня не отпустят.

— Отпустят, если мой отец попросит. Ты знаешь, кто он такой? — сказал Джерри.

Конечно, я знал, кто такой Джерри Коуен-старший, — вечно улыбающийся мэр Нью-Йорка. Его фотографии можно было увидеть каждый день в газетах — красная гвоздика в петлице, сверкающие зубы и рукопожатия с представителями очередной новой ассоциации зернового производства или еще какого-нибудь дурацкого предприятия. Да, его папаша мог иметь все, что пожелает. Он был мэром Нью-Йорка.

Мы подошли к двери бильярдной и остановились. Я заглянул внутрь. В помещении царил полумрак, и я с трудом мог что-либо рассмотреть. Я подумал о том, что мне предстоит провести свои летние каникулы в этой дыре, где все пропахло пивом, прочими крепкими напитками и мочой из туалета. Потом я подумал о перспективе отдыха за городом вместе с Джерри. У него там, наверно, хоромы с прислугой и все такое. Наверно, будет рыбалка, пляж и другие развлечения. Я представил себя прыгающим в озеро. Мне никогда не доводилось купаться в озере. Вот уж, наверно, кайф! Мне говорили некоторые ребята, что это именно так. Я плавал только в Гудзоне у пристани в районе Пятьдесят четвертой улицы. Да, летние каникулы за городом — это точно кайф! Я повернулся к Джерри.

— Э-э, Джерри… — протянул я. — Спасибо тебе, в общем-то. Но у них, я имею в виду — у меня, тут работа. Мне надо тут летом поработать. Я не могу все время ходить без денег. Мне нужно подзаработать немного бабок. И, черт меня побери, я терпеть не могу всякие там загородные поездки! Меня от них тошнит.

Джерри посмотрел на меня и засмеялся. Он прекрасно все понимал и знал, о чем я думаю. Джерри был странным другом. Он был не из тех, кто легко заводит себе друзей, но и не был зазнайкой. Он был не как все, особенный. Я не знал, что такого он во мне нашел, и если бы я только мог предположить тогда, что Джерри и я… но об этом — потом. Я считаю, что нет ничего хорошего в том, что мы можем, покопавшись в памяти, вспомнить то да се, но еще хуже было бы, если бы мы могли знать, что нас ожидает впереди.

— Ладно, — сказал он, — будь по-твоему. Но все равно заходи к нам на обед как-нибудь на этой неделе.

Я обратил внимание, что он, в отличие от меня, все время употребляет слово «обед», а не «ужин».

— Приду, — сказал я, стоя в неуклюжей позе на одной ноге.

Я не знал, стоит ли благодарить его еще раз. Потом подумал:

«К черту! Я уже сказал ему спасибо», — и довольно громко произнес:

— Мне нужно идти работать.

Я стоял у двери и наблюдал, как он шел по улице, а затем завернул за угол.

Я повернулся и опять посмотрел в бильярдную. Часы на задней стене показывали четверть четвертого. Было еще рано. Обычно я не приходил раньше четырех, да мне и не хотелось начинать работу прямо сейчас. Я посмотрел на Джимми. Он разговаривал с каким-то стариканом и не видел меня, поэтому я быстро развернулся и побежал вверх по улице. Добежав до старого многоквартирного дома, я уселся на ступеньки и стал греться на солнце, дожидаясь четырех часов, когда нужно будет возвращаться к Кифу. Я опять подумал о предложении Джерри.

Закурив сигарету, я расслабился, как вдруг до меня донеслись крики с противоположной стороны улицы. Несколько ребят, которых я знал, затолкали в угол какого-то еврейского пацана и обрабатывали его. Я стал наблюдать за этой сценой с ленивым любопытством. Не хотелось ввязываться в драку только потому, что мне нечего было делать. Они стояли вокруг парня полукольцом и издевались:

— Ну, ты! Получеловек! Как тебя земля носит!

— Христопродавец!

— Придурок!

Он стоял напряженный, с бледным, но спокойным лицом. Его гордые глаза сияли ненавистью. Нападавшие угрожающе придвигались. Он бросил на землю книгу, которую держал в руках, плотно прижался спиной к стене и стал поднимать кулаки. Он был блондин с голубыми глазами и тонкими чертами лица. Наконец он произнес:

— Я могу набить морду любому из вас, если драться по-честному.

В его голосе не было страха.

Они заржали как лошади и подошли еще ближе.

— Против наших ботинок ты ничего не сделаешь! — сказал один из них.

Я встал и перешел на другую сторону улицы. Для его же пользы.

— Привет, Фрэнки! — поздоровался один из парней.

— Здорово, Вилли! — ответил я.

— Давай зададим этому жиденку! — выкрикнул кто-то.

— Не! — протянул я. — Вы же слышали, он сказал, что сможет отделать любого из нас. Нельзя отпускать его после таких слов. Один из нас должен всыпать ему. — Компания посмотрела на меня с сомнением. — Ну что? — спросил я. — Кто этим займется? — Все молчали. — Ладно, — сказал я. — Этим займусь я.

Кольцо разомкнулось, и я подошел к парню. Он оценивающе рассматривал меня. Я поднял кулаки. Он сделал шаг вперед и сильно размахнулся. Я легко ушел от удара, чуть отступив назад. Он совершенно не умел драться. Надвигаясь на меня, он нанес еще несколько ударов, которые я без труда отбил.

Компания начала заводиться.

— Врежь ему, Фрэнки!

— Дай ему по кумполу!

Я пятился назад, и почти у самого бордюра вспомнил, что во рту у меня зажженная сигарета. Я специально не вынул ее изо рта, чтобы показать ему, что мне ничего не стоит справиться с ним. Он опять размахнулся и промазал. По тому, как он часто дышал, было видно, что он сдает. «Он ведь знает, что я его запросто отделаю, — подумал я. — Так какого черта не убегает?» Я сделал вид, что оступился о тротуар, и сигарета выпала у меня изо рта. Когда я опять взглянул на него, он стоял и ждал меня. Я подошел к нему и сильно ударил в живот, а затем справа в челюсть. Он рухнул на спину. Все запрыгали от радости. — Дай ему еще! — орали они.

Парень попробовал встать, но безуспешно. Отбросив попытки подняться, он просто лежал и смотрел на меня. Я опустил кулаки. Вилли надрывался:

— Лягни его в брюхо!

Они стали подходить к нему. Я преградил им дорогу.

— Я ему врезал, — сказал я. — Оставьте его. — Они посмотрели на меня и поняли, что я буду стоять на своем. В растерянности они переглянулись. — Ладно, — добавил я. — Развлеклись, а теперь катитесь.

Они нехотя отошли и побрели по улице. Когда они скрылись из виду, завернув за угол, я присел на край тротуара возле парня. Вытащив из кармана пачку сигарет, предложил ему закурить. Он отказался, помотав головой. Я достал сигарету и закурил. Какое-то время мы молчали, затем он медленно уселся рядом со мной.

— Спасибо, — сказал он.

— За то, что я тебе врезал по хлебальнику? — спросил я, смеясь.

— За то, что я легко отделался, — сказал он. — Эта банда…

— Они нормальные ребята, — прервал его я. — Захотелось всего лишь немного поразвлечься. Они ничего такого не имели в виду.

— Поразвлечься! — холодно повторил парень и, поднявшись, взял с земли свою книгу. Казалось, он не очень-то уверенно стоит на ногах.

Я посмотрел на него, продолжая сидеть на тротуаре.

— Если хочешь болтаться в нашем районе, тебе нужно научиться драться.

Парень ничего не ответил, но по тому, как был плотно сжат его рот, я понял, что он будет учиться.

Вдруг на улице показался отец Куин, и я вскочил на ноги.

— Здравствуй, Фрэнсис, — поздоровался он.

— Здравствуйте, святой отец, — сказал я, подняв руку ко лбу и изображая что-то вроде приветствия.

— Ты ведь не дрался с этим мальчиком, Фрэнсис, не правда ли? — спросил отец Куин с явной издевкой.

Не успел я ответить, как парень сказал:

— О, нет, сэр! Мы не дрались. Фрэнсис давал мне уроки бокса.

Отец Куин посмотрел на него и сказал:

— Ну, что ж, это хорошо, но не давай ему слишком усердствовать во время занятий. Бывает, что его заносит. — И уже совсем другим тоном, который у него обычно бывал во время службы, он спросил: — А как тебя зовут, сынок? Я не припомню, чтобы ты ходил в церковь?

— Я еврей, — спокойно ответил парень. — Меня зовут Мартин Кабелл.

— О! — воскликнул отец Куин. — Ты, наверно, сын Джо Кабелла?

— Да, сэр.

— Я знаю твоего отца. Он хороший человек. Передай ему привет, ладно?

— Хорошо, сэр.

— Ну что ж, мальчики, мне пора. И запомните, что я сказал: драться нельзя! — Он повернулся, собираясь уйти, но остановился и добавил: — А ты, Фрэнсис, лучше вытащи сигарету из кармана, а то прожжешь дырку в штанах.

С этими словами отец Куин отправился по своим делам. Я вытащил сигарету из кармана. Я и не предполагал, что он увидел, как я спрятал ее при его появлении. Мы с Мартином переглянулись и расхохотались.

— Мне кажется, — заметил Мартин, — что он славный малый.

— Мужик что надо, — согласился я.

Мы двинулись вместе по улице.

— Ты живешь где-то здесь? — спросил я.

— Да, — ответил Мартин. — У моего отца аптека-закусочная на пересечении Бродвея и Пятьдесят девятой улицы. А живем мы на Сентрал Парк-уэст.

Мы дошли до угла Девятой авеню. Я посмотрел в окно ювелирного магазина и увидел, что на часах начало пятого.

— Мне пора идти, — сказал я. — Меня ждет работа.

— Когда закончишь, приходи в аптеку моего отца, выпьем содовой. Я угощаю, — предложил Мартин.

— Приду, — ответил я. — До скорого!

Мы расстались. Пройдя несколько шагов, я припустил со всех ног. Я не хотел опаздывать, а то Киф рассердится.

Глава пятая

Когда я прибежал, бильярдная была еще пуста. Я быстро прибрал помещение, схватил учетные книги и сделал необходимые расчеты по результатам первых ставок.

Около половины шестого появилось несколько клиентов, которые стали готовиться к игре, а меня послали в подвал за холодным пивом. Когда я принес пиво, то увидел Силка Феннелли, который раговаривал с Кифом. Он взглянул на меня и сказал, растягивая слова:

— Привет, Фрэнки!

— Здравствуйте, мистер Феннелли, — ответил я, гордый от того, что меня заметил такой человек.

Феннелли продолжил свой разговор с Кифом, а когда закончил, подошел ко мне.

— Не откажешься почистить мне туфли, как ты это умеешь делать? — спросил он.

— Я мигом! — выпалил я и помчался в туалет, где держал свой ящик для чистки обуви.

Я старался изо всех сил и отполировал ему туфли почти до зеркального блеска. Он был доволен, я это видел. Он дал мне полдоллара и спросил, не вышвыривали ли меня из салонов за последнее время.

Я засмеялся в ответ. Подошел Киф, и Феннелли рассказал ему, что со мной недавно приключилось. Они посмеялись немного, а я отложил ящик и вновь занялся цифрами. Киф и Феннелли подошли ко мне и заглянули через плечо.

— Это он тебе подсчитывет? — спросил Феннелли Кифа.

— Да, — ответил тот. — И у него это чертовски здорово получается. Парень знает дело.

Феннелли улыбнулся мне.

— Давай, парень, продолжай в том же духе. Когда-нибудь ты будешь большим человеком в бизнесе.

Он помахал на прощанье и вышел из бильярдной. Я видел, как он сел в машину и уехал.

«Большим человеком в бизнесе…» — эти слова не выходили у меня из головы. «Да, самым крупным в городе игроком на бирже, вот кем я буду. Только сам я не буду играть. Я буду вести дела так, как это делает Феннелли. Мелкие сошки будут делать для меня черную работу, а я буду загребать деньги лопатой. И у меня будет машина еще больше, чем у Феннелли…»

Так, за мечтами, незаметно прошло время, пока я не вспомнил, что мне пора возвращаться в свою обитель.

Когда я вышел на улицу, начался дождь. Мне не хотелось идти на ужин в приют, и я зашагал по направлению к Бродвею. Я изрядно промок, когда добрался до аптеки Кабеллов. Встретил меня Мартин.

— Рад тебя видеть, — сказал он. — Как насчет содовой? — Он подвел меня к питьевому фонтанчику.

Потом я лопал шоколад. Когда мы закончили лакомиться, то сели поболтать. Мартин оказался на год моложе меня, но ходил в школу в тот же класс. Через несколько минут к нему подошла девочка и сказала:

— Не рассиживайся, Марти, а то мы опоздаем на ужин.

Я подумал, что это его сестра, и оказался прав. Он познакомил нас:

— Фрэнки, это моя сестра, Рут.

— Здравствуй, — сказал я.

Девочка улыбнулась мне.

— Приятно познакомиться, — ответила она.

Ей было около пятнадцати, и она была очень симпатичная: у нее были такие же голубые глаза, как у Мартина, и светлые вьющиеся волосы, подстриженные под мальчика. А еще у нее была такая же манера смотреть в глза собеседнику, как и у ее брата, и прекрасная стройная фигура. Училась она на три класса старше нас. Я был на полголовы выше ее, и когда Мартин спросил меня, сколько мне лет, я сказал, что почти пятнадцать, чтобы произвести на нее впечатление.

Мартин рассказал ей, что с ним сегодня приключилось, и она как-то странно посмотрела на меня и вышла из комнаты. Мне стало любопытно, о чем она задумалась, но я ничего не сказал Мартину.

— Женщины — чудной народ, — заметил Мартин, посмотрев на меня. — Кстати, помнишь, ты говорил сегодня, что мне не помешало бы научиться драться? У меня есть пара боксерских перчаток. Как насчет того, чтобы зайти к нам и потренироваться?

— Сегодня? — спросил я.

— Ну да, — ответил он. — После ужина. Ты бы сходил домой поесть, а потом вернулся бы, и мы бы побоксировали.

— Вряд ли я смогу, — сказал я. — Я живу в приюте, и если я пойду туда на ужин, то не думаю, что мне удастся еще раз выйти.

Он на минуту задумался, потом лицо его просветлело.

— У меня есть идея! — воскликнул он. — Подожди-ка здесь.

Он побежал в глубь аптеки. Через стеклянную загородку я видел, как он разговаривал с отцом, указывая на меня. Отец ответил ему что-то. Мартин вышел из-за загородки и, подойдя ко мне, сказал:

— Я все уладил. Ты пойдешь ужинать к нам, а потом сможешь потренировать меня.

Сначала мне не хотелось к нему идти, но, в конце концов, я сдался.

В тот вечер его отца и матери не было. Нам — Мартину, Рут и мне — подала ужин прислуга, молодая женщина лет двадцати двух по имени Джулия. Она была родом из французской Канады и говорила с легким забавным акцентом. Она тоже поела с нами. Ужин был самый обычный, и мы быстро с ним расправились. Потом мы пошли в небольшую гостиную, где стоял радиоприемник, и немного послушали музыку. В третий раз в своей жизни я слушал радио. Это было очень забавно. Примерно через час Мартин предложил пойти в кабинет и заняться боксом. Я согласился. Рут осталась в гостиной, сославшись на то, что хочет немного почитать.

Кабинет представлял собой уютную комнату со множеством книг на полках вдоль стен, кушеткой и стульями. Мы составили стулья к стене и надели перчатки.

— Подними кулаки, — скомандовал я. — Работай левой. Правую руку держи здесь, возле подбородка. Смотри.

Я встал в стойку. Мартин сделал то же самое. Вытянув его левую руку немного вперед, а правый локоть прижав поближе к боку, я сказал:

— Все в порядке! Теперь можешь наносить удар.

— Я боюсь сделать тебе больно, — замялся он.

— Не беспокойся, — ответил я. — У тебя ничего не выйдет.

Он опустил левую руку и нанес удар правой. Я задержал удар и подошел немного ближе.

— Не, — сказал я. — Это не то. Ты оставляешь себя совсем открытым. Когда ты опускаешь левую руку, я могу подойти и вот так стукнуть тебя, видишь?

Я продемонстрировал возможный удар.

— Понял, — сказал Мартин.

Некоторое время он помнил мои указания, но потом опять все забыл. Я позволил ему нанести себе несколько ударов, но он и тут промазал. Я остановил схватку.

— Не забывай поднимать левую руку, — напомнил я ему.

Мы опять начали боксировать. И тут дверь открылась. Я обернулся через плечо. Вошла Рут. Я проводил ее взглядом и получил удар в плечо. Я машинально провел удар справа и попал Мартину в глаз. Он рухнул на пол.

Рут подбежала к нему, села на пол и, посмотрев на меня, выкрикнула:

— Ты, зверюга поганая! Найди себе напарника такого же роста!

Я был так огорошен, что не смог ничего сказать в свое оправдание.

— Он не виноват, Рут, — заступился за меня Мартин. — Я сам попросил его научить меня драться.

— Посмотри на свой глаз, — чуть не плача сказала Рут. — Он вот-вот станет разноцветным!

Она была права. Назавтра Мартину был обеспечен классный фингал. Наконец я заговорил:

— О, черт! Извини, Марти, я не хотел ударить тебя так сильно.

— Теперь уже ничего не поделаешь, — сказал он и рассмеялся.

Услышав шум, в комнату вошла Джулия.

— Нужно приложить мокрое полотенце, — посоветовала она, — а то глаз распухнет.

— Ладно, — Мартин снял перчатки. — Через некоторое время продолжим. — В дверях он повернулся и сказал: — Подожди меня здесь, я скоро приду.

Мартин и Рут вышли из комнаты, и вскоре я услышал шум льющейся в ванной воды.

Я продолжал сидеть в боксерских перчатках. Джулия подняла с полу перчатки Мартина.

— Можно померить? — спросила она.

— Валяй. Это не мои, — ответили.

Она надела перчатки и сказала:

— Какие несуразные.

— К ним нужно привыкнуть.

— Мой отец говорил, что мне следовало родиться мальчишкой, — продолжала Джулия. — Я всегда была сорви-голова.

Я не ответил.

— Покажи мне, как нужно боксировать, Фрэнки, — попросила она. — Понарошку, конечно, в общем виде.

— Ладно, — согласился я.

— Но смотри, не бей сильно. Я очень боюсь, что будет больно, особенно вот здесь.

Она коснулась груди. Я посмотрел на нее и, с трудом сдерживая волнение, сказал:

— Ладно, пару ударов и хватит.

Она комично вытянула руки и замахала кулаками. Ни одни удар не прошел. Она приблизилась ко мне и снова попыталась ударить. Мы сошлись в клинче. Она поймала мои руки локтями и зажала их. Я почувствовал ее тело. Поединок с ней действовал на меня. Меня охватило непривычное волнение.

— Ты такой сильный, — сказала Джулия, прижимаясь ко мне.

Я посмотрел на нее снизу вверх. Она была немного выше меня, с темными волосами, большим чувственным ртом и загадочными глазами. Мы замерли на мгновение и вдруг увидели, что в дверях стоит Рут и наблюдает за нами. Мы отпрянули друг от друга. Я вспыхнул.

— Она попросила меня показать, как нужно боксировать, — промямлил я, запинаясь.

Я чувствовал, как горят мои уши.

— Вылитый Джин Танни, — саркастически заметила она. — Мартин зовет тебя.

Я снял перчатки, отдал их Джулии и последовал за Рут в комнату Мартина. Он лежал на кровати с мокрым полотенцем на глазу.

— Извини, что так получилось, Фрэнки. Приходи завтра в аптеку, мы продолжим занятия.

— Хорошо, Марти, — сказал я. — Прости, что я тебя так ударил. До завтра.

Я повернулся и вышел. Рут проводила меня до двери.

— Спокойной ночи, Рут, — сказал я на прощанье.

— Спокойной ночи, — сказала она и стала закрывать дверь. И вдруг спросила: — Не смог бы ты мне оказать услугу?

— Конечно, — ответил я.

— Держись от моего брата подальше. Ты мерзкий оборванец. Ты только испортишь его, — сказала она безжалостно и захлопнула перед моим носом дверь.

Я медленно поплелся по коридору.

— Эй! — услышал я негромкий оклик и увидел Джулию, стоявшую у одной из дверей. Я обернулся на дверь, из которой только что вышел, не в силах понять, что Джулия делает в конце коридора.

— Иди сюда! — страстно прошептала она, сделав мне знак рукой. Я вошел за ней в дверь, которая, как оказалось, вела в кухню. Через кухню мы попали в небольшую комнату в дальнем конце дома.

— Это моя комната, — объяснила она и закрыла дверь. — Тихо!

«Ничего себе дела, — подумал я. — Она велит мне вести себя тихо! Черт меня подери!» Я был так взволнован, что не мог слова вымолвить — только смотрел на нее. Она выключила свет, подошла ко мне, обняла и поцеловала. Я почувствовал кончик ее языка, лихорадочно касавшийся моих губ, и крепкое объятие ее рук. Мои руки скользнули по ее телу, потом она упала на небольшую кровать.

— Ты такой сильный, — прошептала она. — Ты ведь не сделаешь мне больно? Прошу тебя, не делай мне больно. — И тут же: — Сделай мне больно, пожалуйста, сделай мне больно!..

Я ушел от нее в полночь. Возвращаясь в приют по мокрым и грязным улицам, я чувствовал себя настоящим мужчиной. Это было глупо, конечно: мне еще не было четырнадцати, хотя я и выглядел немного старше. Но в то время я был слишком высокого мнения о своей персоне.

Глава шестая

Утром в субботу Киф оставил меня в бильярдной одного. Ему нужно было отвезти жену с ребенком за город, где они должны были провести все лето.

Я подготовил столы, отнес пиво в погреб охлаждаться и подмел помещение. Затем я вымыл туалет, выдраил витрину, где Киф держал сигары, и принялся за окна. Их нижняя половина была закрашена черной краской, чтобы не было видно, что происходит внутри, и только слово «Бильярдная», написанное мелким шрифтом, четко вырисовывалось на каждом из них. Я стал тереть их шваброй на длинной ручке.

В разгар работы на улице показались Джерри и Рэй. Они остановились и стали наблюдать за мной.

— Ну ты даешь! — отметил Рэй. — Настоящий мойщик окон!

— Уметь нужно, — не без гордости изрек я. — Смотри, как нужно обращаться со шваброй! — Сделав еще несколько движений шваброй, я завершил работу и сказал: — Заходите, Кифа нет.

Ребята вошли в бильярдную. Они были здесь впервые, потому что детей сюда не пускали.

— Слушай, Фрэнки, позволь нам сыграть партию, — попросил Рэй.

— Нельзя. Ты же не взрослый. Подросткам нельзя играть. Видишь надпись?

Я указал пальцем на дощечку, висевшую над кассовым аппаратом, которая гласила: «Несовершеннолетним играть запрещено».

— Если вы будете играть, бильярдную могут закрыть.

— А как насчет пойти искупаться сегодня после обеда? — спросил Джерри.

— С удовольствием, — ответил я. — Может быть, вы зайдете за мной. Если дел будет немного, думаю, Джимми меня отпустит.

— Ладно, — сказал Джерри — заскочим по пути на пристань.

Во второй половине дня жара была страшная. Киф вернулся с вокзала в прекрасном настроении, мурлыча под нос мелодию со словами: «Моя жена уехала в деревню… Ура! Ура! Остался я один…» Судя по всему, наплыва посетителей не предвиделось, и он разрешил мне отлучиться на пару часов.

Когда мы втроем шагали по Пятьдесят четвертой улице в направлении пристани, я увидел на другой стороне Мартина.

— Марти! — окликнул я его.

Он подошел к нам. Я представил его ребятам и спросил, не хочет ли он пойти с нами купаться.

— С удовольствием, если остальные не возражают, — ответил он.

— Конечно, нет! — выразил я общее мнение. — Чем больше народу, тем веселее.

На пристани было довольно много народа. В том числе ребята, которых я знал. Был там и Питер Самперо со своей компанией, но он не поздоровался со мной, а мне тем более было на него плевать. Мы бодрым шагом спустились на берег возле пристани и, раздевшись, бросились в воду. Вода была теплая, но довольно грязная, особенно возле пристани, потому что здесь через коллектор сбрасывали всякую гадость. Правда, чуть подальше вода была отличная. Мы с удовольствием плескались и барахтались в теплой воде. Размечтавшись, я обратился к ребятам:

— Вот если бы мы могли летать! Прямо отсюда перелетели бы на пристань и ни в какой дряни не выпачкались бы.

Джерри заметил:

— Если бы ты поехал со мной за город, ты бы купался в чистом озере, а не в этих помоях.

Над нами послышался рокот самолета. Мы закричали, приветствуя его. Рэй задумчиво сказал:

— А может быть, пилот этого самолета сам Риккенбакер!

— Ничего подобного, — заметил я. — Если и Риккенбакер, то в виде ангела. Он ведь погиб.

— Нет, — вступил в разговор Марти. — Он жив. Он сбил знаменитого немецкого аса, мастера групповых воздушных боев, фон Рихтхофена.

— Так или иначе, но Америка производит самые лучшие самолеты в мире, и самые лучшие летчики — американцы, — подвел черту под разговором Рэй.

Мы немного поплавали на спине, наблюдая, как по Гудзону идут паромы и прочие суда. Затем выбрались из воды и растянулись на пристани, подставив себя под обжигающее солнце. Мы лежали совершенно голые, потому что улицы были далеко и прохожие не могли нас увидеть. Солнце нещадно палило, и я накрыл голову рубахой.

Вдруг я почувствовал над собой тень и услышал чей-то голос:

— Кто позволил этому жиденку находиться на пристани?

Сначала я подумал, что говорят о Мартине, поэтому продолжал спокойно лежать, ожидая, как будут развиваться события дальше.

— Эй, ребята! — продолжал говоривший. — Идите посмотрите, чем еврей отличается от нормального человека!

Я услышал, как несколько человек подошли ко мне и остановились.

— Да-а… — протянул один из них. — Забавно, не правда ли?

Они загоготали.

— Ну-ка, ты, жид, — услышал я первый голос. — Покажись, как ты выглядишь!

Последовала минута молчания. Потом меня грубо пнули, и тот же голос произнес:

— Я тебя имею в виду. Ты что, не понял, что к тебе обращаются?

Я снял рубашку с головы и медленно сел. Джерри, Рэй и Мартин сидели вокруг, наблюдая за мной. Я увидел, что Мартин уже надел штаны, поэтому они наверняка имели в виду меня: мне сделали обрезание в детстве. Я встал и посмотрел в лицо того, кто надо мной издевался. Это был незнакомый парень.

— Меня зовут Кейн, — медленно произнес я. — Фрэнсис Кейн. И я не еврей. Чего ты добиваешься? Кулаки чешутся?

— Он правда не еврей, — сказал один из ребят. — Он из приюта Святой Терезы.

Я сделал шаг к тому, кто начал эту бучу.

— Ладно, — сказал он. — Виноват. Просто я терпеть не могу жидов. Если бы мне сейчас попался какой-нибудь жиденок, я бы выкинул его с пристани.

Не успел я ответить, как между нами встал Мартин и спокойно сказал:

— Я еврей. Давай посмотрим, как ты выкинешь меня с пристани.

Парень был немного ниже Мартина. Внезапно этот антисемит сделал рывок в сторону Марти, который стоял спиной к воде. Мгновенно отреагировав, Марти отклонился, и нападавший, не успев остановиться, рухнул в воду с пристани, подняв фонтан брызг. Я расхохотался, стоявшие рядом ребята тоже засмеялись.

Наклонившись над барахтающимся в воде парнем, я крикнул ему:

— Ну что, еврей оказался слишком проворным, а?

Он огрызнулся и попытался вскарабкаться на пристань, но поскольку он был страшно взбешен, то не смог хорошенько зацепиться и снова рухнул в воду. Раздался еще один взрыв дружного хохота. Вдруг кто-то крикнул:

— Женщина идет!

Мы в чем мать родила быстро прыгнули в воду. Когда женщина прошла, мы вылезли из воды и оделись.

— Мне пора на работу, — деловито произнес я, и мы молча побрели в сторону Десятой авеню.

У дверей бильярдной Джерри напомнил мне:

— Не забудь, завтра после церкви ты идешь к нам знакомиться с моим отцом.

Я вошел в салон. Киф, разгоряченный, потный и озабоченный, увидев меня, заорал:

— Тащи пиво, сегодня чертовски жарко, и парни хотят пить.

Глава седьмая

Заведение Кифа по воскресеньям не работало, и мне приходилось торчать в церкви, пока не закончится служба, потому что я помогал священнику. Около двенадцати дня я обычно возвращался в приют, обедал там и потом уходил на целый день. Иногда я шел в кино или на площадку для игры в поло, где тайком приобщался к игре. Но в это воскресенье я обещал Джерри пойти к нему познакомиться с отцом.

Отец Джерри был мэром Нью-Йорка и больши-им демократом, этаким слугой народа, «настоящим человеком» с открытой улыбкой, раздающим направо и налево приветствия и рукопожатия, вечно позирующим перед фотокамерой с чьим-то ребенком на руках. Я его терпеть не мог. Моя неприязнь к нему началась давно, еще до того, как я познакомился с Джерри Коуеном. Когда я впервые увидел мистера Коуена, он был еще олдерменом и представлял наш район в муниципалитете. Как-то он приехал на благотворительный обед к нам в приют и произнес замечательную речь, которую мы, дети, совершенно не поняли. Но, честно говоря, нам всем было на это наплевать, потому что мы объелись жареной индюшкой. Тогда мне было около девяти лет. Он попросил меня сбегать в комнату директора за сигарами, которые он оставил в своем пальто. Когда я принес ему сигары, он протянул мне ослепительно блестевшую монету в четверть доллара и сказал:

— Это тебе за то, что ты хороший мальчик.

— Спасибо, — пробормотал я, беря монету, но тут же вспомнил, что говорил нам учитель, и опустил монету в церковный ящик для сбора пожертвований.

Увидев это, мистер Коуен опять подозвал меня и сказал:

— Ты очень хороший мальчик. Как тебя зовут?

— Фрэнсис Кейн, сэр, — ответил я.

— Ну что ж, Фрэнсис, вот еще пять долларов, которые я жертвую церкви, но прежде чем ты опустишь их в ящик, скажи мне, какой подарок ты хочешь к Рождеству?

— Электрический поезд, сэр, — ответил я.

— У тебя будет электрический поезд, мой мальчик. У меня есть сын твоего возраста. Он тоже хочет такую же игрушку. Так что вы оба получите по электрическому поезду к празднику.

Он улыбнулся мне, и я опустил банкнот в ящик.

Я считал дни до наступления Рождества. Наконец, когда оно наступило, я спустился утром в столовую, где стояла разукрашенная елка. Я ожидал найти под ней обещанную игрушку, но не нашел. Я подумал, что, может быть, он еще не успел прислать ее — мне и в голову не приходило, что он может забыть. Праздник прошел, но никакого поезда я так и не получил.

Я не оставил надежду вплоть до того момента, когда нужно было уже укладываться спать. Уткнувшись в подушку, я тихо плакал. Брат Бернард, проходя через холл, услышал мой плач и вошел в спальню.

— Что случилось, Фрэнсис? — спросил он дружелюбно.

Всхлипывая, я рассказал ему об электрическом поезде. Он спокойно выслушал меня и сказал:

— Фрэнсис, не нужно плакать о такой мелочи. Игрушка не стоит твоих слез. Ты лучше попроси Господа, чтобы тебя любили твои друзья и все мы, которые, к сожалению, не могут дать и половины той любви, которая тебе так нужна. И, кроме того, — брат Бернард при всей своей сентиментальности был весьма трезвомыслящим человеком, — олдермен Коуен вот уже целый месяц находится во Флориде и, без всякого сомнения, очень занят, поэтому и запамятовал. — Он встал с моей кровати. — А теперь пора спать, мой юный друг. Ты должен быть в хорошей форме завтра, потому что я хочу взять тебя с собой в Центральный парк покататься на санях. Идет снег, в чем ты легко убедишься, если посмотришь в окно.

Я прислонился в стеклу и увидел, что действительно идет снег; его крупные хлопья медленно кружились передо мной. Слезы на моих глазах высохли, и я улегся в кровать. Я слышал, как брат Бернард, выйдя из спальни в холл и встретив кого-то, сказал:

— Я не имею ничего против того, что политики обманывают своих избирателей, но я не хочу, чтобы эти негодяи причиняли боль маленьким детям.

Свет в холле замигал и погас, и с этого момента я возненавидел олдермена Коуена со всей яростью своей детской души.

Когда я познакомился с Джерри, а это было как раз перед тем, как его отца избрали мэром, то сначала не знал, как себя вести с ним. Он был милый дружелюбный мальчик, который совершенно не понимал, что отец перевел его из частной школы в школу при церкви Святой Терезы только для того, чтобы нажить политический капитал. Он мне нравился, и я никак не мог решить, стоит ли переносить неприязнь, которую я питал к отцу, на сына.

И я прибег к самому простому способу решения этой проблемы — я пообещал поколотить его. В середине драки, когда ни он, ни я не имели заметного перевеса, так как силы были равны, я опустил кулаки и сказал:

— К черту драку! Давай дружить!

Он так и не понял, почему я это сделал. Может быть, он подумал, что я немного «того», но, тем не менее, протянул мне руку и сказал в присущей ему дружелюбной манере:

— Ну что ж, я рад. Давай.

Так мы стали закадычными друзьями. Это было год назад. Мы дружили весь учебный год, и вот теперь он хотел познакомить меня со своим папашей, чтобы взять потом за город на целое лето. Я никогда не говорил Джерри, что терпеть не могу его отца. У меня была слабая надежда, что он забудет о своем предложении. Но надежда не оправдалась, и сразу же после окончания мессы Джерри появился передо мной.

— Ну что, готов, Фрэнки? — улыбаясь, спросил он.

— Ага, — без особого энтузиазма ответил я.

— Так что же мы ждем? Пошли!

Дворецкий встретил нас и провел в дом.

— Здравствуйте, Джерри! — сказал он.

— Роберт, а где папа? — спросил Джерри.

— В библиотеке. Ждет вас, — ответил дворецкий.

Джерри повел меня в библиотеку, где сидели его мать и отец.

Коуен-старший по-прежнему имел при себе готовую улыбку в комплекте с неестественно ласковыми глазами, обрамленными сетью морщин. Когда он улыбнулся, я был поражен, как Джерри похож на него. Но у Джерри был нежный чувственный рот матери, который он унаследовал от нее вместе с ее добротой.

— А вот и ты, сынок! — воскликнул Коуен-старший. — Мы ждем тебя, завтрак готов.

— Спасибо, папа, — сказал Джерри и, указав на меня, добавил: — Это мой друг Фрэнки, я говорил тебе о нем.

Отец и мать повернулись и посмотрели на меня. В эту минуту мне стало стыдно моей заплатанной рубашки и старых штанов.

— Рад с тобой познакомиться, мальчик, — сказал Коуен-старший, подойдя ко мне и здороваясь со мной за руку.

Я не помню, что ответил ему. Как раз в этот момент вошел дворецкий и объявил, что завтрак подан, и мы отправились в столовую.

Стол был огромный, квадратный, с большой вазой цветов посередине. Мне показалось это очень неудобным, потому что, если возникала необходимость обратиться к кому-либо, приходилось вытягивать шею, отклоняться или нагибаться, чтобы увидеть собеседника. Возле тарелки лежало несколько ножей, вилок и ложек, и я не мог предположить, как их использовать. Но я наблюдал, как действует Джерри, и все прошло без проблем. На десерт подали мороженое. Потом мы вернулись в библиотеку.

— Джерри сказал мне, что хочет провести каникулы за городом вместе с тобой, — обратился ко мне мистер Коуен.

— Да, сэр, — ответил я. — Я вам очень признателен, но я не смогу.

— Не сможешь? — удивленно спросил мистер Коуен. — Это что, не принято у вас в этом… в приюте?

— Не в этом дело, сэр. Меня ждет работа в каникулы, и я не могу от нее отказаться.

— Но проводить каникулы на природе гораздо лучше, чем работать в городе в такую жару, — заметила миссис Коуен.

— Да, мэм, я знаю, мэм, — мне не хотелось обижать ее, потому что она понравилась мне. — Но мне нужно кое-что купить. В сентябре я перехожу в среднюю школу, и немного бабок — я имею в виду денег — мне не помешает. Понимаете ли, мне хочется… мне хочется быть таким, как все. Нельзя жить все время за счет благотворительности. Так что, извините, мэм, и не считайте меня невежливым.

Миссис Коуен подошла ко мне и взяла за руку.

— Я ничуть не считаю тебя невежливым, Фрэнки. Наоборот, я вижу, что ты хороший мальчик.

Я не знал, что ей ответить. Вскоре мистер и миссис Коуен ушли — им нужно было ехать на какую-то встречу. А мы с Джерри пошли в его комнату. Какое-то время мы побродили по ней без дела, и затем Джерри предложил:

— Слушай, пойдем на чердак. Он переоборудован в игровую комнату. Поиграем!

Когда мы туда вошли, первое, что бросилось мне в глаза, была электрическая железная дорога. Она была потрясающей: мосты, тоннели, стрелки, три локомотива…

— Вот это да! — невольно вырвалось у меня.

— Да, — заметил Джерри. — Это папа купил мне три года назад, перед тем как мы поехали во Флориду. Хочешь поиграть?

Я смотрел на все эти чудеса какое-то время, давая возможность глазам насладиться зрелищем. Машинально я сделал шаг вперед, но что-то остановило меня. В голове мелькнула мысль: «По крайней мере, он не забыл сделать подарок своему сыну».

— Нет, — чересчур громко ответил я, и мой голос предательски задрожал. — Здесь слишком душно. Пойдем купаться.

Глава восьмая

Со следующего года я собирался учиться в средней школе. Джерри и Марти планировали перейти в школу имени Джорджа Вашингтона в Хайтсе, и я решил присоединиться к ним. Я не очень задумывался о том, чем я там буду заниматься, поскольку рассматривал школу как необходимое зло. Я собирался покончить с ней в семнадцать лет, когда это законно можно будет сделать. Моим единственным желанием было стать игроком на бирже и букмекером, что, естественно, означало стать богатым.

Прощание со школой при церкви Святой Терезы оказалось на редкость простым и тихим мероприятием. Нас всех собрали в большом зале, где в присутствии родителей, друзей и учителей раздали аттестаты об окончании начальной школы. Но прежде нас еще накормили тремя длинными речами.

Когда назвали мое имя, я поднялся на сцену и принял аттестат из рук самого настоятеля, который специально приехал на это мероприятие. Спустившись со сцены, я вернулся на свое место в зале, где сидел весь наш класс. Когда торжественная церемония закончилась, мне ничего не оставалось делать, как наблюдать за счастливыми выпускниками и их улыбающимися гордыми родителями.

Мне стало немного не по себе от того, что я в эту минуту оказался одинок и всеми забыт. Я увидел Джерри и его родителей в окружении толпы. Он наверняка не видел меня, иначе бы обязательно подозвал. Я не спеша направился к выходу. Судя по всему, я уже был никому не нужен, и мне захотелось на свежий воздух. Вдруг чья-то рука легла мне на плечо, я обернулся. Это был брат Бернард. Рядом с ним стоял отец Куин. Они улыбались мне.

— Поздравляю! — громко и подчеркнуто торжественно сказал брат Бернард.

Отец Куин, не переставая улыбаться, тоже поздравил меня.

Я улыбнулся в ответ и почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. У меня перехватило горло, и я не мог вымолвить ни слова. Брат Бернард проницательно взглянул на меня — иной раз мне казалось, что он читает мои мысли.

— Думал, мы не придем, да? — спросил он и прежде, чем я ответил, продолжил: — Мы ведь не могли пропустить выпускной день нашего мальчика, да, святой отец?

— Конечно нет! — ответил отец Куин. — Мы очень гордимся тобой, Фрэнсис.

Наконец у меня прорезался голос — не тот, к которому я привык, а какой-то другой:

— Спасибо, — ответил я. — Спасибо!

Когда мы направились к выходу, брат Бернард положил руку мне на плечо, и ко мне вернулось хорошее настроение. Когда мы вышли во двор, отец Куин подал мне руку, пожелал мне всего наилучшего и пошел в сторону церкви, а я и брат Бернард направились в приют. Когда мы вошли во внутренний дворик, он вдруг остановил меня.

— Фрэнсис, — как-то глухо и поспешно сказал брат Бернард. — У меня есть для тебя подарок. — И он протянул мне руку, в которой была небольшая коробочка. Удивленный сверх меры, я какое-то время тупо смотрел на коробочку. — Это тебе. Возьми!

Я взял коробочку и открыл ее. В ней были наручные часы. От волнения у меня перехватило горло. Часы сверкнули на солнце, и мне показалось, что ничего прекраснее на свете я не видел. Я стал надевать их на руку. Пальцы у меня дрожали.

— Ну что, нравятся? — спросил брат Бернард.

— Нравятся?! — повторил я, и голос мой вдруг стал таким звонким и радостным. — Да они нравятся мне больше, чем что-либо другое в моей жизни!

Брат Бернард улыбнулся мне, взял за руку, и мы вместе вошли в массивное серое здание приюта.

Глава девятая

В то лето я больше, чем когда-либо прежде, общался с людьми. Я научился поддерживать с ними отношения: шутить и смеяться, переносить обиды. Да, я многому научился, и больше всего у Джулии.

На следующий день после церемонии окончания школы Марти снова пригласил меня к себе на ужин. И снова его родители отсутствовали. Я пришел к нему довольно рано. Он встретил меня у дверей.

— Как насчет того, чтобы сначала немного побоксировать? — спросил он. — А после ужина можно где-нибудь пошататься, а?

— Идет! — согласился я.

Мы боксировали уже почти целый час, когда в дверях показалась голова Джулии:

— Мальчики! Ужин готов, — сказала она.

Мы сняли перчатки. Я вымыл руки, а Марти пошел принимать душ, поэтому я отправился на кухню один, чтобы там его подождать.

— Где Марти? — спросила Джулия.

— Моется, — ответил я. — Сейчас придет.

На ней был халатик, застегивавшийся на боку. Он плотно облегал ее стройную фигуру, и она выглядела почти как девочка, если не считать манеру говорить.

— Ну, как проходят уроки бокса? — спросила Джулия, подойдя ко мне и взяв меня за руки.

— Отлично. Все в порядке, — ответил я.

— А как насчет других уроков? — с легкой улыбкой спросила она.

— Каких других уроков? — тупо спросил я.

— Вот каких, — ответила она, кладя мои руки себе на талию.

Я прижал ее к себе и почувствовал тепло ее тела. Я видел, что ей приятно в моих объятиях. Мне казалось, что от нее шел жар. Я поцеловал ее в губы, и она закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, они светились нежностью. Казалось, она уплывает куда-то.

Она наклонила голову и тихо сказала, показывая пальцем на шею:

— Поцелуй меня сюда.

— Зачем? — спросил я.

— Потому что я этого хочу, дурачок, — ответила она. — Тебе тоже понравится. Ты любишь меня?

— Вот еще детские глупости, — промямлил я, чувствуя смущение.

— Детские глупости? — Джулия посмотрела на меня с наигранным удивлением. — А сколько же вам лет, мистер?

— Почти шестнадцать.

— А я почти на четыре года старше тебя и вовсе не думаю, что это детские глупости. Поцелуй меня!

Я поцеловал ее в шею. Сначала мне это казалось смешным, но потом понравилось. Она взяла мою руку и положила себе на грудь, нежную и теплую. Я чувствовал, как ее соски напрягаются под моей ладонью. Она едва слышно, как будто говоря самой себе, зашептала:

— В тебе что-то есть, но что — никак не могу понять. Мальчишки не вызывают во мне такое чувство. А ты, ты совсем другой — ты как настоящий мужчина: сильный, эгоистичный и расчетливый, и в то же время совсем как ребенок. У тебя такой нежный детский рот. Ты такой сильный, а когда обнимаешь меня, становишься мягким и нежным, как маленький мальчик. Скажи, что любишь меня!

Я покачал головой, продолжая целовать ее в шею и крепко сжимая в объятиях.

— Скажи! — настаивала она. — Скажи: «Джулия, я тебя люблю».

Я прижал свои губы к ее губам и ничего не сказал. Мы услышали, как Мартин, насвистывая, вышел из ванной, и отпрянули друг от друга. Я взглянул на Джулию — она была прекрасна: ее глаза блестели, а губы еще не отошли от моего поцелуя.

— Я заставлю тебя это сказать, позже, — успела она прошептать, подчеркивая каждое слово, прежде чем Марти вошел в кухню. Я залился счастливым смехом.

— Что смешного? — спросил Марти.

— Да ничего, — ответил я, чувствуя себя последним кретином.

Мы сели за стол. Минут через десять в кухню вошла Рут.

— Извини, что опоздала, Джулия. Я застряла в клубе. Мы избирали новогопрезидента.

Рут села за стол и только тогда увидела меня.

— Ты здесь? — удивилась она.

— Да, — ответил я спокойно, давая ей понять, что мне наплевать на ее претензии. — А ты что, возражаешь?

Джулия принесла Рут тарелку и снова уселась. Она посматривала то на меня, то на Рут, вероятно, понимая, что между нами пробежала кошка. Я взглянул на Джулию, и мне показалось, что в глубине ее глаз затаилась насмешка.

После ужина мы отправились в гостиную и вскоре, где-то около половины девятого, я распрощался с Рут и Мартином. Рут опять проводила меня до двери в коридор.

— Похоже, ты не следуешь моему совету, — сказала она.

— Какого черта ты лезешь не в свои дела! — выпалил я и тут же понял, что моя манера выражаться шокировала ее, потому что увидел, как она от изумления открыла рот. Я оглянулся и заметил слезы в ее глазах. Машинально взяв ее за руку, я сказал виновато:

— Извини.

Рут отдернула руку.

— Не смей меня касаться! — холодно бросила она. — Я ненавижу тебя! Ты не такой, как твои одногодки. В тебе есть что-то жестокое и гадкое, какой-то изначальный порок, как у закоренелого негодяя. Мне кажется, что ты портишь все, к чему прикасаешься, включая моего брата.

Я не прочь был бы ей ответить, но ничего подходящего на ум не пришло. Выйдя в коридор, я закрыл за собой дверь. В конце коридора меня уже ждала Джулия.

— Что так долго? Я думала, ты уже никогда не выйдешь.

— Да ничего, — пробормотал я, идя за ней в ее комнату. Когда мы вошли, я повернул ее к себе лицом и поцеловал — сначала в губы, а потом в шею, в то место, которое она мне показала. Я расстегнул халат и обнял ее обнаженное тело: ее кожа была прохладной и гладкой. Когда я стал подталкивать ее к кровати, она остановила меня:

— Сначала скажи: «Я тебя люблю!»

Я еще крепче обнял ее. Мои руки скользили по ее бедрам; она расслабила колени, и я ощутил вес ее тела. Я сделал еще одну попытку подвести ее к кровати, но она опять воспротивилась:

— Нет, скажи: «Я тебя люблю».

Я почувствовал, как она напряглась. Ее рот, такой нежный и мягкий, казался теперь жестким и упрямым.

— Я люблю тебя, Джулия! — прохрипел я, прижимая ее к себе со всей силы.

Глава десятая

— Все очень просто, — сказал Киф. — Твоя территория отсюда до Шестьдесят четвертой улицы. Я сказал ребятам, что ты там будешь крутиться. Все, что от тебя требуется, это принять от них ставки, записать их и принести сюда до начала скачек. Если ты не сможешь быть здесь вовремя, то позвонишь и скажешь, что у тебя получилось. Твои ставки мы берем в долю. Если ты будешь в плюсе, всю выручку делим пополам, если пролетишь — сам своди концы с концами.

Я кивнул. Мы прокручивали эти дела уже много раз, и я рвался в бой. Вооруженный блокнотом, парой карандашей и двумя программами заездов, я решительно направился к двери.

Перед самым выходом Киф окликнул меня.

— Принимай ставки только у тех, о ком я тебе говорил, и не забудь позвонить, если будешь задерживаться.

— Хорошо, Джимми, — ответил я и вышел. На сверкавшей от солнца улице стояла жара. Было около одиннадцати утра, и, судя по всему, предстоял знойный день. Я взглянул в адресную книгу, которую дал мне Джимми. Первая точка, куда я должен был зайти, была гаражом на пересечении Десятой авеню и Шестьдесят третьей улицы, и я направился прямо туда. Там мне нужно было спросить человека по имени Кристи.

Я вошел в гараж. Там было довольно прохладно. Пройдя несколько машин, я увидел огромного негра, который мыл машину.

— Где Кристи? — спросил я.

— Кристи? — переспросил он. — Чего тебе надо?

— Я от Джимми Кифа, — ответил я.

Он опустил шланг и спросил:

— Раскладку принес?

— Конечно, — ответил я и протянул ему расписанную программу.

Он взял листки и позвал кого-то:

— Эй, Джо! Букмекер пришел.

От этих слов я забалдел: меня назвали букмекером! Наконец-то я занимаюсь настоящим делом. Откуда-то из темного закутка появился человек. Он с любопытством осмотрел меня и подошел к негру, который и оказался Кристи. Они вместе начали изучать раскладку предстоящих заездов. Пока они соображали, я ждал, прислонившись к машине. Наконец Кристи подозвал меня. Я подошел к ним, сел на подножку машины, вытащил блокнот и карандаш и приготовился записывать.

— Сегодня ставим на все вместе? — спросил Кристи у Джо.

— Ага, — промычал тот.

— Значит так, парень, — Кристи повернулся ко мне. — Вот наши ставки. Завтра твой босс будет разорен.

Я засмеялся.

— Попробуйте, попробуйте! Вряд ли у вас что получится.

Они тоже засмеялись.

— Поставь по пятьдесят центов на Ярлыка и Красную Розу в двойном одинаре, — сказал Кристи, — и с выигрыша пятьдесят центов на Монтера. Так подсказывает мой внутренний голос, — объяснил он мне.

— Ну что ж, неплохо, — с видом профессионала сказал я.

— Да, мне кажется, мы загребем кучу денег, а то последние три раза мы пролетели. И, пожалуй, еще пятьдесят центов на Красную Розу, — подытожил он.

— Все? — переспросил я.

— Хватит на сегодня, — он опять засмеялся. — Завтра принесешь нам кучу бабок, а сам со своим боссом останешься на бобах.

Он вернул мне листки.

— Если я не смогу дотащить ваши деньги, то позвоню, и тогда приезжайте за ними на грузовике, — пошутил я.

— Звони, звони!

Они засмеялись и дали мне два доллара. Я осторожно засунул их в карман.

— До завтра, мужики, — попрощался я и вышел из гаража.

Следующей точкой был отдел доставки какой-то торговой фирмы на Шестьдесят второй улице. Возле большой грузовой платформы, поднятой метра на полтора от земли, стояли два грузовика. Рядом сидели несколько рабочих, которые курили и уплетали бутерброды. Я подошел к одному из них, он ел большой соленый огурец.

— Как мне найти Ала Эндрюса? — спросил его я.

— Вон он, — ответил рабочий, показывая огурцом на высокого человека, — там, у двери подъемника.

— Спасибо, — поблагодарил я и, подойдя к высокому, спросил: — Вы Ал Эндрюс?

Он кивнул в ответ.

— Я от Джимми Кифа, — представился я.

— Заходи, — сказал высокий. — Не хочу, чтобы шеф видел.

Он повел меня по коридору в туалет. Там, взяв программу заездов, он расстегнул штаны, зашел в кабинку и присел на корточки. Через несколько минут он воскликнул:

— Ха! Меня сегодня ничего не устраивает!

Я улыбнулся.

— В каждом заезде фаворит!

— Но не для меня, — сказал он. — Я их уже отыграл на прошлой неделе.

— Может, стоит сделать ставки на других, и тогда повезет? — предложил я.

— Может быть, может быть, — нерешительно ответил высокий, еще раз пробегая глазами по спискам. Через несколько минут он сказал: — Вот что я тебе скажу, парень. Ставлю доллар на Красавчика во втором заезде.

Я записал его ставку и спросил:

— Все?

Он еще на несколько минут уставился в списки, словно это было волшебное зеркало, предсказывавшее судьбу, потом покачал головой и вернул мне листки. Подтянув штаны, он стал шарить по карманам в поисках денег. Но напрасно. Тогда он встал и, придерживая штаны, стал снова ощупывать карманы. Наконец доллар был найден, и он протянул его мне. При этом штаны его упали на пол. Я взял деньги и вышел.

— До завтра, — попрощался я.

Высокий не ответил, потому что был занят поиском рулона туалетной бумаги.

Следующей моей точкой была аптека на той же улице, где я собрал ставки на три доллара. Потом ресторан, посетители которого передали мне семь долларов. Потом косметический салон, кондитерский магазин, еще один ресторан, еще несколько гаражей и ремонтных мастерских, обувной магазин и, в конце концов, последняя точка — меблированные комнаты. Я позвонил в дверь, и мне открыла девушка-мулатка.

Я взглянул в адресную книгу.

— Могу я видеть мисс Нил? — спросил я.

— Да, — ответила мулатка. — Но не слишком ли ты молод спрашивать ее?

Я пошел за ней на второй этаж.

— Мисс Нил, можно к вам? — спросила мулатка через закрытую дверь.

— Входите.

Я вошел. В комнате сидели несколько женщин в кимоно и пеньюарах.

— Нил — это я, — сказала крупная темноволосая женщина, вставая мне навстречу. — Что нужно?

— Я от Кифа, — пояснил я, осматривая комнату. Мои предположения оправдались, это был бордель.

— А-а, — протянула брюнетка. — Раскладку принес?

Я отдал ей листки, один из которых взяла другая женщина. Они принялись раздумывать, глядя на них, а я стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока, в конце концов, одна из дамочек не предложила мне сесть. Я уселся в кресло и от нечего делать стал пялиться в окно на близлежащую улицу. Приняв от женщин ставки на девятнадцать долларов, я посмотрел на часы, подаренные мне братом Бернардом. Было уже почти два часа, и мне нужно было поторапливаться, чтобы успеть к Кифу. Почти всю дорогу назад я бежал, боясь опоздать.

— Ну, как дела, малыш? — встретил меня Киф.

— Отлично, — ответил я, вытаскивая пачки листков с записанными ставками. Я положил их на стойку, и мы подсчитали сумму. Общая сумма ставок, которые я принял от клиентов, составила пятьдесят один доллар пятьдесят центов. Передав Кифу деньги, я занялся уборкой помещения. Послеобеденное время проскочило быстро. Затем, подсчитав выигрыши по ставкам, принятым Кифом, я принялся считать свои. Мои записи показали двадцать два доллара пятьдесят центов в плюсе, из чего следовало, что мой чистый доход после дележа с Кифом составлял одиннадцать долларов двадцать пять центов.

«Одиннадцать долларов двадцать пять центов всего за один день!» — снова и снова повторял я, когда возвращался на ночлег в приют. Это было больше, чем я прежде зарабатывал за неделю. Перед таким заработком меркли все прелести отдыха на природе.

Глава одиннадцатая

К концу первой недели такой работы мой доход составил пятьдесят один доллар. С учетом шести долларов, которые Киф платил мне за уборку, получалось, что я заработал пятьдесят семь долларов. Это было больше среднего заработка в большинстве семей нашего района. Не думаю, что я тогда понимал реальную цену денег: я наслаждался сосисками, гамбургерами и кока-колой. Впервые в жизни у меня завелись деньги, которые я мог свободно тратить. Соседская ребятня тоже поживилась за мой счет. Я не мог отказать себе в удовольствии потрясти перед ними своими деньгами и купить им кое-что. Я чувствовал себя крупной фигурой.

В воскресенье после мессы у меня было свидание с Джулией. Мы собирались пойти купаться. Когда она пришла, я увидел в ее руках небольшую сумку.

— Где твои плавки? — спросила она, когда мы уселись в поезд.

— На мне, — ответил я.

Она рассмеялась.

— А как же ты будешь возвращаться? — спросила она. — Ты же будешь мокрый.

— Мне это не приходило в голову, — с недоумением в голосе сказал я.

— Ладно, дурачок, я разрешу тебе положить свои плавки ко мне в сумку.

Поезд подошел к Таймс-сквер, и толпа ринулась в вагоны: в этот день все ехали на остров, чтобы хоть как-то спастись от жары. Около Стиплчеза мы зашли в пляжную раздевалку и оставили свои вещи в запирающихся шкафчиках. Я вовремя вспомнил о деньгах и взял их с собой. На выходе я купил белый пояс с кармашком для денег, куда и спрятал свое богатство. На берег я вышел раньше, чем Джулия, и мне пришлось ее немного подождать. Вскоре она появилась в весьма симпатичном красном купальнике. Без туфель на высоком каблуке она оказалась ниже меня. Несмотря на то, что она была старше меня, она выглядела как девчонка моего возраста, и мне это нравилось.

Вода была великолепная. Мы немного поплавали и улеглись на песке. Солнце пекло немилосердно. Джулия была совершенно белая, поэтому довольно быстро обгорела. Мое же тело, загоревшее во время частых купаний на пристани, отливало бронзой.

— Ну, как твоя работа? — спросила Джулия.

Я перевернулся на живот и лег рядом с ней.

— Отлично, — сказал я. — На прошлой неделе заработал пятьдесят один доллар.

— Пятьдесят один доллар? — воскликнула она с недоверием.

— Ага, — подтвердил я. — Хочешь, покажу?

Я достал пачку банкнот из кармашка на поясе.

— Спрячь, — сказала она. — Я тебе верю.

Я положил деньги в кармашек.

— И что же ты собираешься делать с ними? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я. — Думаю купить себе кое-что из одежды и еще некоторые вещи, которые мне всегда хотелось иметь. Мне надоело носить подержанную одежду и шмотки, полученные от благотворительных организаций. Я сам хочу выбрать себе то, что мне нравится, и то, что будет моим.

Я вытащил пачку сигарет и предложил Джулии. Она взяла сигарету, и я стал прикуривать ее и мою, прикрываясь рукой от ветра.

Она глубоко затянулась.

— Ты должен открыть свой счет в банке, — сказала Джулия. — Когда-нибудь эти деньги тебе понадобятся, например, когда ты пойдешь в колледж.

— Какой еще к черту колледж? — ответил я. — Я собираюсь стать букмекером и зарабатывать приличные деньги. А ты будешь моей девушкой.

— Ты действительно хочешь, чтобы я была твоей девушкой? — спросила она с нежностью в голосе.

— Да! — решительно ответил я.

Она посмотрела на меня так ласково, что мне захотелось ее поцеловать, но я сдержался, потому что вокруг было слишком много людей.

Перед отъездом за город Джерри пришел в бильярдную, чтобы повидаться со мной.

— Фрэнки, — сказал он. — И все-таки мне бы хотелось, чтобы мы поехали вместе.

— Но я не могу, — ответил я. — Видишь ли, работа и…

— Я знаю, — сказал Джерри, — но если ты передумаешь, напиши мне, и папа все устроит.

— Хорошо, — ответил я. — Желаю тебе хорошо провести каникулы.

— И тебе желаю того же, — сказал Джерри с сомнением, озираясь по сторонам.

— До сентября!

Мы смущенно обменялись рукопожатием, и он ушел. Я проводил его взглядом. В этот момент я завидовал ему больше, чем когда-либо. Я подумал, что это, наверное, здорово — иметь все, что пожелаешь. Потом я снова занялся уборкой туалета, после чего пошел к своим клиентам, чтобы взять ставки. Я принял совет Джулии и открыл банковский счет на зерновой бирже, которая располагалась на пересечении Бродвея и Шестьдесят третьей улицы. К концу второй недели моей работы в качестве букмекера на моем счету было уже почти семьдесят долларов. Накануне, правда, я оказался в минусе на восемьдесят долларов, и мне нужно было выравнивать положение, чтобы получить прибыль от следующих ставок, но я не волновался. Я давно усвоил, что такие удары судьбы полезны как для букмекера, так и для игрока. Потом все равно буду в плюсе. Осчастливленные игроки делают ставки больше, чем раньше, и вскоре снова проигрывают.

По пути к своей первой точке я встретил Марти и Рэя, которые направлялись к пристани купаться. Они пригласили меня, но я отказался, сославшись на работу. Тогда Марти позвал меня в гости. Я сказал, что попробую вырваться сегодня вечером, но не обещаю, так как у меня еще много дел. В эту минуту какие-то ребята окликнули их, и они отправились вместе. Около гаража группа ребят играла в бейсбол. Я остановился на пару минут, чтобы понаблюдать за игрой. Мне удалось поймать пролетавший мимо меня мяч и бросить его обратно. Один из игравших, знакомый парень, сказал:

— Фрэнки, хочешь с нами?

— Нет, спасибо, — ответил я и пошел в гараж.

Войдя внутрь, я крикнул:

— Эй, Кристи! Где ты?

Негр вылез из-под машины и подошел ко мне.

— Привет, Фрэнки! — поздоровался он, расплывшись в улыбке.

— Ну что, тебе повезло, — сказал я и тоже улыбнулся. — Ты выиграл двадцать один доллар.

Я расплатился с ним. Подошел его партнер Джо, и я вручил ему раскладку. На этот раз они поставили шесть долларов вместо обычных двух.

Этот день почему-то не приносил мне ставшего привычным чувства удовлетворения. Предстоящий выигрыш в ближайших скачках обещал быть самым крупным, но меня это не радовало. Возвращаясь в бильярдную Кифа, я проходил мимо пристани на Шестьдесят четвертой улице, где купались ребята. Я прислонился к столбу на набережной и стал наблюдать за ныряющей, кричащей и резвящейся в воде ребятней. Мне, конечно, хотелось к ним, но я знал, что должен принести Кифу ставки.

Вдруг за своей спиной я услышал чей-то голос:

— Бьюсь об заклад, что тебе чертовски хочется к ним, не правда ли, Фрэнки?

Я обернулся. Это был Силк Феннелли.

— Конечно, сэр… Я имею в виду, что… дело в том, что…

Он улыбнулся.

— Все нормально, малыш, я понимаю. Я знаю, что ты думаешь. Тебе хочется к ним — поплавать, поиграть где-нибудь на углу в мяч или в кости, но ты не можешь. Ты отвечаешь за дело, ты лично. Все эти мальчишки задумываются о будущем не более чем на одну минуту вперед. Но ты совсем другой. Ты хочешь добиться успеха, хочешь заткнуть всех за пояс и процветать. Поэтому уже сейчас ты понял: чтобы добиться одного, нужно отказаться от другого, от того, что в данный момент ты очень хочешь. Что ж, тебе приходится делать выбор. Я тоже, как ты, в свое время пришел к такому выводу.

— Вы правы, мистер Феннели, — сказал я. — Я уже давно не такой, как они.

— Ты славный парень, — Феннелли дружески похлопал меня по плечу. — Куда ты направляешься сейчас?

— К Кифу, в бильярдную, — ответил я.

— Садись в машину, подвезу. Я как раз туда собирался. Кроме того, я рассчитываю на то, что ты почистишь мне ботинки, ну, как только ты умеешь.

Мы сели в машину, и, когда подъехали к бильярдной, я, совершенно обалдевший, вышел из нее с таким видом, будто я важная шишка. Феннелли спросил о моих делах, и я ему все рассказал. По его мнению, дела мои шли совсем неплохо.

Я отдал Кифу листки с записанными ставками и деньги, потом достал обувной ящик и почистил Феннелли ботинки.

— Отличный парень, — сказал Силк Кифу, указывая на меня.

— Да, соображает! — с гордостью ответил Киф, как будто он был моим отцом.

Феннелли, желая расплатиться со мной, протянул мне монету. Полдоллара. Я отказался.

— Давай, давай, бери! — сказал он.

Я понял, что он будет настаивать.

— Подбросьте ее на удачу, — предложил я. — Или заплатите доллар или ничего.

— Ладно, — согласился он, — только потом не обижайся.

Он подбросил монету в воздух, и я стал смотреть, как она, переворачиваясь, летит вниз. За миг до того, как она шлепнулась на пол, я крикнул:

— Орел!

Я выиграл. Он поднял монету и дал мне доллар, который я тотчас положил в карман.

— Ты всего добьешься, Фрэнки, — сказал Феннелли, улыбаясь.

— Да, сэр, — ответил я. — Спасибо. — Киф засмеялся.

— Принеси нам пару бутылок пива, Фрэнки, — сказал он.

Я побежал в погреб и принес им две бутылки ледяного пива, на которое они с жадностью набросились. Когда пиво было выпито, Феннелли спросил Кифа:

— Готов рассчитаться за прошлую неделю?

— О чем речь, Силк! — ответил Киф. — Я всегда плачу вовремя.

Он вытащил пачку денег, свернутых в трубочку, отсчитал шесть сотен и вручил их Феннелли, который, не пересчитывая, небрежно засунул банкноты в карман.

Я достал ведро и тряпку и принялся мыть кафельный пол возле стойки. Было очень жарко, поэтому я снял рубашку и швырнул ее в угол. Пот ручьями тек с моего лица, и я периодически вытирал его рукой. Когда Феннелли проходил мимо меня, он дружески кивнул. Я махнул ему в ответ, изображая что-то вроде салюта, который в свое время отдавал отцу Куину.

Глава двенадцатая

Лето тянулось мучительно. Это было самое обычное лето в Нью-Йорке: жара, духота до изнеможения; возвращающиеся с работы усталые люди с лицами-масками; ребятня, галдящая на улицах; переполненные парки и пляжи; газеты с кричащими о погоде заголовками, пустые школы и городской шум сквозь открытые настежь от жары окна.

Это было еще одно обычное лето. Для Нью-Йорка. Но не для меня. Я был очень доволен. Впервые в жизни я чувствовал полную свободу и независимость. Август подходил к концу. К этому времени на моем счету в банке было уже семьсот долларов. У меня была девушка. У меня было два новых костюма. Я питался в ресторанах. Теперь я всегда был при деньгах и мог ходить туда, куда хочу, и делать то, что хочу. Взрослые и дети смотрели на меня с почтением, потому что я жил на широкую ногу и кое-чего в жизни уже добился. Время от времени я вспоминал о предстоящих занятиях в школе. Мне страшно не хотелось продолжать учебу: я стал слишком много зарабатывать и чувствовал, что мне уже не удастся отказаться от моего нового образа жизни. Я был слишком молод, чтобы найти в себе силы отказаться от этого. Думая о том, как бы совместить учебу с работой букмекера, я решил договориться в школе насчет утренних занятий, чтобы у меня оставалось время обегать своих клиентов и взять у них ставки. Мое будущее виделось мне в розовом свете. Я покровительственно относился к детям из приюта и нашего района. Мне казалось, что жизнь прекрасна.

Это случилось в субботу, двадцать второго августа, ближе к вечеру. Мы с Кифом только что подвели итоги за последнюю неделю, и в моем кармане появилось еще восемьдесят четыре доллара. Бильярдная была переполнена галдящими и бранящимися посетителями. В скором времени большинство из них должны были потихоньку разойтись по домам, чтобы переодеться и подготовиться к дальнейшим развлечениям. Была суббота: кого-то ждало свидание, кого-то вечеринка или танцы. Пиво и прохладительные напитки из наших запасов кончились. Киф через стойку взглянул на меня и сказал:

— Я устал. Думаю закрыться сегодня пораньше, чтобы успеть на поезд. Хочу съездить к жене.

— Мне объявить? — спросил я.

Он кивнул.

Я стал ходить между столиками, покрикивая: «Мы закрываемся! Мы закрываемся!»

Через несколько минут зал был пуст. Киф сосчитал выручку и засунул деньги в карман.

— Пошли, — сказал он мне.

Когда он закрывал дверь, к бильярдной подъехала машина Феннелли. Силк вышел из машины и направился к нам.

— Решил пораньше закрыться, Джимми? — спросил он улыбаясь.

— Да, — ответил Киф. — Поеду к жене.

— Это хорошо, — сказал Феннелли. — Для меня что-нибудь есть?

— О чем речь! — ответил Киф. — Ты же знаешь — я всегда готов!

Он сунул руку в карман и извлек свернутую в трубочку пачку денег, скрепленных толстой резинкой. Они стояли у входа, а я, чтобы не мешать им, немного отошел в сторону и повернулся лицом к дому.

Вдруг за моей спиной, со стороны улицы, послышался шум мотора. Силк и Киф настороженно обернулись: казалось, они пристально всматриваются туда, откуда доносился шум. Лично я не почувствовал ничего сверхъестественного. Я просто увидел, как Киф внезапно побледнел и деньги выпали из его рук на крыльцо.

Подбежав к крыльцу и нагнувшись, чтобы подобрать деньги, я произнес что-то вроде: «Осторожней с вашими…», но мои слова потонули в грохоте выстрелов. Я поднял глаза: Киф, прижав руки к животу, медленно сползал на землю, прислонившись спиной к входной двери. Силк руками зажал грудь. Он начал клониться вперед, и его руки стали медленно отрываться от простреленного пальто. На меня закапала кровь. Только теперь я вышел из оцепенения. Ни о чем не думая, я побежал: сначала, не отрываясь от земли, на четвереньках, а затем, привстав, понесся во весь опор. Не оборачиваясь, я пролетел один квартал, другой, даже не замечая, куда бегу. Я только понимал, что бегу.

Инстинктивно я остановился перед домом, где жил Марти. Нырнув в подъезд, я помчался вверх по лестнице к его квартире. Я не стал звонить в парадную дверь, а побежал к черному ходу, зная, что мне откроет Джулия. Только позвонив в дверь, я стал осознавать, до какой степени напуган. До этого момента я лишь спасался бегством и ни о чем не думал. Сердце мое рвалось из груди, и я с трудом хватал воздух открытым ртом.

Джулия открыла мне, и я ввалился в квартиру, поспешно захлопнув за собой дверь.

— Боже, Фрэнки! — воскликнула она. Затем, увидев кровь на моей рубашке, вскрикнула: — В чем дело? Что стряслось?

Я не ответил и прошел мимо нее в комнату за кухней. Там я рухнул на кровать, тяжело дыша.

Она вошла следом за мной и закрыла дверь.

— Что случилось, Фрэнки? — спросила она, глядя на меня широко открытыми от ужаса глазами. — Ты ранен?

Я сел.

— Нет, — ответил я. — Они только что застрелили моего шефа и Феннелли.

— Они? — переспросила она. — Кто они?

— Не знаю. Я убежал.

Я встал с кровати и увидел, что до сих пор сжимаю в руке деньги, которые выронил Киф. Засунув их в карман, я подошел к окну и выглянул на улицу. «Интересно, — подумал я, — гнались за мной или нет?»

Джулия подошла ко мне.

— Бедный мальчик! — сказала она, обнимая меня. — Перепугался до смерти.

— Ничуть не перепугался, — соврал я и уткнулся лицом в ее грудь, такую теплую и спокойную, что даже шевелиться не хотелось. Вдруг нервная дрожь пронизала мое тело — сначала один раз, потом другой. Я пытался с ней справиться, но напрасно. Меня прошиб пот, и через несколько секунд рубашка стала совершенно мокрой. Я продолжал стоять в объятиях Джулии, мокрый от пота, со стучащими, как у перепуганного ребенка, зубами…

Некоторое время спустя я сидел в небольшом кресле в углу комнаты и думал о случившемся. «Никто не видел, как я сюда вошел. Скорее всего, они приехали рассчитаться с Феннелли, и им не было дела до меня. Они пристрелили Кифа только потому, что он видел их. Я им не нужен. Полицейские, правда, могут заинтересоваться мной, задать несколько вопросов, но я ничего не видел. Мне гарантирована безопасность до тех пор, пока я буду держать язык за зубами. Тогда меня не тронут.» Пока я так сидел, Джулия пошла в другую комнату, чтобы приготовить мне кофе. «Что мне делать с этими деньгами?» Я вытащил их и пересчитал: в пачке было шестьсот пятьдесят три доллара. Я опять засунул деньги в карман. В комнату вошла Джулия с чашкой кофе.

— На-ка, выпей, — она протянула мне чашку. — Тебе станет легче.

Я улыбнулся ей.

— Я уже чувствую себя лучше, — сказал я, с благодарностью беря чашку. — Но ведь я не могу выйти отсюда в такой рубашке. Она вся в крови. — Я снял рубашку и отдал Джулии. — Выброси ее в мусоропровод и дай мне какую-нибудь рубашку Марти, — попросил я.

Джулия молча вышла из комнаты. Я слышал, как она открыла дверь и бросила рубашку в мусоропровод. Потом она вернулась в квартиру и направилась в комнату Марти. Через несколько минут она пришла с одной из его рубашек. Я надел ее: она была мне немного маловата, но очень хорошая. «Пожалуй, нужно сматываться отсюда», — подумал я.

— Спасибо, Джулия, — сказал я. — Мне нужно уходить, пока твои не вернулись.

— Незачем так торопиться, — сказала она. — Все уехали за город на выходные, кроме мистера Кабелла. А он вернется сегодня не раньше часа ночи, когда закроется его аптека.

После ужина, около девяти вечера, я все же ушел. Украдкой пробравшись через черный ход, я поднялся в спальню. Все уже спали. Раздевшись, совершенно обессиленный, я упал в кровать. Я страшно устал и потому уснул мгновенно.

Утром, проснувшись раньше всех, я первым делом побежал посмотреть свежие газеты. «Дэйли ньюз» на первой полосе поместила заголовок, набранный крупными буквами: «Покушение на Феннелли». На второй полосе в правом углу была помещена его фотография и материал о вчерашнем событии:

В Нью-Йорке возобновилась война гангстеров Вчера неизвестный серьезно ранил Силка Феннелли, крупного игрока на бирже и рэкетира. Находившийся рядом с ним владелец бильярдной Джеймс (Джимми) Киф был убит наповал. Нападение было совершено вчера вечером возле бильярдной, принадлежавшей Кифу. Владелец бильярдной убит двумя выстрелами в сердце, а Феннелли получил тяжелое ранение в грудь и низ живота. Полиция разыскивает мальчика, работавшего у Кифа, который, возможно, станет свидетелем по данному делу. Как сообщили из госпиталя имени Рузвельта, состояние здоровья Феннелли угрожающе, но шансы на спасение есть. Как и положено представителю преступного мира, Феннелли не сделал никакого заявления, ограничившись словами: «Я не знаю, кому понадобилось меня убивать, поскольку отношусь к тем людям, которые занимаются лишь своими делами». Полиция приступила к следствию и надеется в скором времени выяснить новые обстоятельства преступления.

Я отложил газету. Я понял, что Феннелли своим заявлением предупреждает меня держать язык за зубами и заниматься своим делом. Я пошел в столовую на завтрак, а потом в церковь прислуживать у алтаря. Мне нечего было бояться.

Глава тринадцатая

Пролетела неделя. Меня никто не разыскивал, и я снова почувствовал себя уверенно. Я по-прежнему мог свободно гулять, ничего не опасаясь. В газетах писали, что Феннелли чувствует себя лучше, и в течение ближайших трех недель будет выписан из больницы. Бильярдную Кифа закрыли, и я лишился работы, но это меня особо не трогало. Я положил деньги, так неожиданно попавшие мне в руки, на другой счет и, хотя и лишился заработка, но, имея такие деньги в банке, не беспокоился о хлебе насущном. В течение недели я несколько раз встречался с Джулией, и мы делали вид, что ничего не произошло.

Однажды утром в дверях спальни показалась голова брата Бернарда:

— Фрэнсис, зайди после завтрака ко мне, — сказал он.

— Да, сэр, — ответил я с легким чувством беспокойства.

Когда я вошел к нему в кабинет, там находились сестра-настоятельница, которая отвечала за младшие классы, отец Куин и незнакомый мне человек, похожий на полицейского.

Я волновался, но пытался скрыть свои чувства. Подойдя к брату Бернарду, я спросил:

— Вы хотели видеть меня, сэр?

— Да, Фрэнсис, — ответил он и, указывая на незнакомца, сказал: — Это следователь Бачалтер из комиссии социальной помощи детям. — Затем, обращаясь уже к следователю, брат Бернард продолжил: — Это тот мальчик, о котором мы говорили.

В комнате воцарилась напряженная тишина, которую нарушила сестра-настоятельница:

— Фрэнсис, ты всегда был хорошим учеником. Я знаю тебя с самого детства и сейчас должна кое-что сказать тебе, хотя мне этого не хочется. Фрэнсис, думал ли ты когда-нибудь о том, что ты мог бы быть кем-то другим, а не хорошим мальчиком-католиком?

— Нет, мэм, — осторожно ответил я.

— Видите? — улыбнулся отец Куин. — Что я вам говорил?

Сестра-настоятельница неспешно продолжала:

— Что бы ты почувствовал, Фрэнсис, если бы кто-нибудь пришел и сказал, что ты принадлежишь к другой вере?

Вздох облегчения слетел с моих губ: значит, это не связано с той пальбой.

— Я бы не поверил этому, мэм, — ответил я.

Все присутствовавшие разом заулыбались. Их гордые улыбки были красноречивее слов — «вот он, истинный мальчик-католик».

— Фрэнсис, а ты помнишь что-нибудь о своих родителях? — спросила сестра-настоятельница.

Это был совершенно идиотский вопрос, поскольку она прекрасно знала, что я находился в приюте с самого раннего детства и, конечно, ничего помнить не мог. И все же я вежливо ответил:

— Нет, мэм.

— Ну, хорошо, — продолжала она. — Мистер Бачалтер выясняет сведения о родителях всех детей, находящихся здесь. Время от времени он пытается отыскать что-то новое, чтобы помочь детям. И вот сейчас он хочет тебе кое-что сказать. — Она взглянула на следователя.

Было видно, что мистер Бачалтер испытывает неловкость.

— Видишь ли, Фрэнсис, — сказал он, — все выяснилось совсем недавно. Когда ты этим летом закончил начальную школу при церкви Святой Терезы, твое личное дело попало ко мне для проверки. — Тон его голоса стал почти извиняющимся. — При поступлении ученика в среднюю школу мы обязаны заново пересмотреть его личное дело — в данном случае твое, — для того чтобы уточнить, не обнаружились ли какие-либо новые сведения к тому моменту, как будет получено одобрение относительно дальнейшей учебы, и не объявились ли какие-либо родственники. Короче говоря, мы нашли твоего родственника, который жив и здоров, твоего дядю, то есть брата твоей матери. Он написал нам о своей сестре, которая поехала в Нью-Йорк в то время, когда ты должен был родиться. Она умерла во время родов. Он опознал сестру по колечку, которое она носила и которое было приложено к твоему личному делу. Это кольцо, которое должно было быть передано тебе по достижении определенного возраста, хотя и не является ценным, тем не менее весьма необычно. Его описание, сделанное твоим дядей, и помогло определить, что умершая женщина являлась твоей матерью. И сейчас он хочет, чтобы мы все официально оформили и чтобы ты жил с ним. Мы выяснили, что он достойный, респектабельный человек. У него двое детей. Он сможет обеспечить тебе хорошие условия жизни и будет заботиться о тебе. — На этом мистер Бачалтер завершил свою речь.

— Но, видишь ли, Фрэнсис, — поспешно вставил отец Куин, — он не такой, как мы, — при этом голос его стал серьезным и подчеркнуто спокойным. — Он другого вероисповедания.

Я вопросительно взглянул на отца Куина.

— Другого вероисповедания? — повторил я его слова, вдумываясь в их смысл.

— Да, Фрэнсис, — сказал он грустно, — он не католик.

Я так толком и не понял, к чему он клонил.

— По всей вероятности, — вступил в разговор брат Бернард, — после того, как будет покончено с незначительными формальностями, ты будешь жить у него. Но все равно, не забудь того, чему тебя здесь учили. Никогда не забывай ту Церковь, которая приняла тебя в свое лоно и вырастила. Будь всегда хорошим католиком, что бы ни говорили люди.

— Да, брат Бернард, — сказал я, еще более озадаченный.

— Твой дядя здесь. Хочешь увидеться с ним? — мягко спросила сестра-настоятельница.

— Да, мэм, — машинально ответил я. Я был в полном смятении: у меня есть родные! Я не ублюдок, у меня есть семья!

Мистер Бачалтер подошел к двери.

— Заходите, мистер Каин.

На пороге показался высокий, почти шести футов, лысоватый широкоплечий человек с красноватым лицом. Его карие глаза казались добрыми и ласковыми. Глядя на него, я вспомнил чьи-то слова о том, что все не католики окажутся в аду. Но теперь мне было все равно, пусть даже я окажусь в аду, только бы на меня смотрели вот так, как он: с любовью, добротой и тревогой из-за боязни мне не понравиться. Человек улыбнулся, и вся комната озарилась светом. Он протянул мне руку, и я принял ее. Рука была теплая, дружеская, внушающая доверие, которое мгновенно и неуловимо возникло между нами.

— Значит, ты Фрэнки? — спросил он. И голос его тоже был теплым, глубоким и взволнованным.

— Да, сэр, — ответил я тоже слегка дрожащим голосом.

И так же, как у него, на глаза мои навернулись слезы, а сердце наполнилось любовью. Потому что я знал — это родной мне человек, и ничто другое в мире не имеет значения. В наших жилах текла одна кровь, мы принадлежали одной семье. Я знал это. Я чувствовал это.

Немного позже я узнал, как он произносит свою фамилию, — «Каин».

А через несколько дней я узнал, что я еврей.

Глава четырнадцатая

Я где-то слышал, что новости имеют свойство распространяться неким загадочным, не поддающимся вычислению путем. За несколько часов до того, как я вернулся к себе, все уже знали, что у меня появилась семья. Меня засыпали вопросами, и я отвечал, как мог. По правде говоря, я толком не знал, о чем рассказывать. Я с нетерпением ждал того часа, когда смогу пойти к Джулии и поделиться с ней неожиданной новостью. После обеда я позвонил ей, чтобы узнать, сможет ли она встретиться со мной, и направился к ней.

Она открыла дверь и впустила меня. Она казалась довольно усталой, но я не обратил на это внимания и стал с жаром рассказывать ей о том, что случилось сегодня. Я сидел на краю кровати, а она в кресле недалеко от меня.

Когда я закончил свой рассказ, она сказала:

— Я очень рада, что все сложилось так удачно для тебя. Ты заслужил это. — Она говорила чуть отрешенно, устало и без эмоций.

Я взглянул на нее:

— Похоже, ты не рада случившемуся?

Она встала и, подойдя к окну, повернулась ко мне спиной. С минуту она молчала. Когда же заговорила, в ее голосе послышались металлические нотки; я никогда раньше не слышал, чтобы она разговаривала таким тоном.

— Я уезжаю, Фрэнки. Домой.

— Почему? — удивился я. И прежде, чем она ответила, добавил: — Ты не должна этого делать. Я по-прежнему буду приходить к тебе, что бы ни случилось.

Она повернулась и посмотрела мне в глаза:

— Чтобы переспать на халяву?

Я запротестовал:

— Нет, потому что ты мне нравишься. Ты должна это знать, ты ведь часто просила меня говорить тебе это.

— Нет, — сказала Джулия холодно, — я тебе безразлична. По крайней мере, то, зачем ты встречаешься со мной, ты можешь делать с каждой девушкой. — Она опять повернулась ко мне спиной. — Мы больше никогда не увидимся.

Какое-то время я смотрел ей в спину и затем спросил:

— Но я все же хочу знать, Джулия, почему?

Она опять посмотрела на меня:

— Если ты хочешь знать почему, я скажу тебе: что мне от того, что я встречаюсь с таким молокососом, как ты? Ты ничего не сможешь сделать для меня. Ты даже не сможешь жениться на мне, если я забеременею. Ну, скажи мне, твоему секс-инструктору, на что мне все это? Нет, Фрэнки, хватит! Занятия в летней школе закончились, и ты, как хороший мальчик, должен это понять. Повеселился, и хватит!

Я подошел к ней и взял ее за руку. Она резко высвободила руку.

— Но, Джулия…

— Катись отсюда!

Дурацкий комок застрял у меня в горле, и я поплелся к двери.

— Прощай, Джулия.

Она не ответила мне. Я открыл дверь и вышел. Достав из кармана сигарету, закурил. За дверью скрипнула кровать, и я услышал, как Джулия заплакала. Я выскочил на улицу.

Яркий, солнечный день был в разгаре, но я не чувствовал его прелести. Мне было зябко, почти холодно. Войдя в парк, я бросился на траву и уставился в небо невидящими глазами. Мысли беспорядочно носились у меня в голове, и я беспрестанно повторял: «Джулия, Джулия, Джулия…»

Я написал Джерри письмо, в котором рассказал о том, что меня берут к себе родственники. Он ответил, что очень рад за меня. Пролетела неделя, и настал день моего отъезда из приюта. Мой дядя должен был приехать за мной после обеда. Упаковав свой скарб в две картонные коробки, я снес их вниз в кабинет управляющего.

Мне больше не хотелось возвращаться в свою комнату. На первом этаже, в спортзале, раздавались голоса, и я решил посмотреть, что там происходит. Но тут прозвенел звонок на завтрак, и я опять пошел наверх, в столовую. Я сел за стол и наклонил голову, пока брат Бернард читал молитву. Вдруг мной овладело странное чувство: мне показалось, что я впервые здесь. Лица, окружавшие меня, казались мне незнакомыми и безразличными. Мне казалось, что я никогда не видел раньше этот холодный мраморный обеденный стол. Но едва я его коснулся, как сразу же нашел место на его поверхности, где когда-то ключом нацарапал свое имя. Я трогал царапины на гладком столе и пытался припомнить, когда же это было. Это было давно, слишком давно, чтобы я мог вспомнить. Мне совершенно не хотелось есть. Я стал размышлять, понравлюсь ли я своей тете и кузинам. Потом я почувствовал, что не хочу отсюда уезжать.

Кое-как поковыряв завтрак и не осилив даже половину, я попросил разрешения у брата Бернарда выйти из-за стола. Похоже, он понимал мое состояние и разрешил.

Я вышел во двор. Здесь я играл в мяч и стоял вместе со всеми, ожидая, когда нас поведут в классы. Сейчас двор был пуст, но мне казалось, я слышу голоса детей, маящихся в ожидании школьного звонка. Мне казалось, я вижу, как они носятся по двору, играя в мяч и салки, оставив свои учебники на земле, чтобы не потерять очередь. Я взглянул на колокольню церкви Святой Терезы, надеясь услышать перезвон ее колоколов.

Вдруг передо мной легла чья-то тень. Я поднял глаза: это был брат Бернард.

— Ты испытываешь странные чувства, не правда ли, Фрэнсис? — Это было скорее утверждение, нежели вопрос.

Я кивнул.

— Я знаю, что ты чувствуешь сейчас, — продолжал он. — Я наблюдаю, как ты взрослеешь, вот уже много лет, с тех пор, как ты был совсем крошкой. Я помню, как ты делал первые шаги, какое забавное было у тебя лицо, когда ты пытался встать после того, как падал. Ты никогда не плакал, только крепко сжимал рот и снова и снова пытался встать. Я помню, как ты болел. Я пытался объяснить тебе мир людей. А теперь ты вырос и стал хорошим и крепким парнем, и я горжусь тобой. Я старался быть тебе и матерью и отцом: смягчать твои разочарования, поддерживать тебя, когда ты был на грани отчаяния. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, лучше, чем ты сам. Мне известно, когда ты счастлив, а когда грустен. Но было кое-что, о чем я не мог сказать тебе, то, к чему ты должен был прийти сам. Я видел, как ты сам до всего дошел: мне об этом рассказали жесткие складки вокруг твоего рта и тени, которые легли возле твоих глаз. Тут уж я ничего не мог поделать: мне оставалось лишь надеяться, что с тобой будет все в порядке, что все, происходящее вокруг тебя, нанесет не слишком большой ущерб твоей душе. И все же я всегда думаю, что недостаточно сделал для тебя.

Я посмотрел на него и воскликнул:

— Что вы, брат Бернард! Вы просто чудо! Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.

Он улыбнулся:

— Не меня ты должен благодарить, Фрэнсис. Это все Церковь. Конечно, я люблю тебя. Я знаю, мы научили тебя многому хорошему, но именно за этими стенами, Фрэнсис, ты узнаешь больше, чем где-либо еще, — он показал рукой на улицу. — Все мы, кто здесь находится, живем безмятежной, спокойной жизнью, не зная борьбы. Мы здесь как в укрытии. Сейчас ты покинешь нас, и мы потеряем с тобой связь. Здесь, за четырьмя стенами, мы могли наблюдать за тобой и направлять тебя. Но там… Кто там поможет тебе? Кто даст тебе приют и защитит тебя от бездушия людей? Да, Фрэнсис, теперь я понимаю, как много нам здесь предстоит сделать того, о чем я раньше не задумывался: мы должны научить наших ребят жить вне этих стен. — Он достал носовой платок и высморкался. — Хватит лирики, Фрэнсис! Ты попрощался с отцом Куином, сестрой-настоятельницей и всеми учителями? Мы будем скучать по тебе.

— Я попрощался с ними утром, — ответил я. — Мне тоже будет не хватать всех вас.

— Ты хороший парень, — сказал брат Бернард, направляясь в сторону основного корпуса. — Мы еще увидимся до твоего отъезда.

— Брат Бернард! — окликнул его я.

Он повернулся:

— В чем дело, сынок?

— А что, быть евреем — это смертельный грех? — выпалил я.

Он остановился и посмотрел на меня: лицо его приобрело какую-то мягкость. Когда он заговорил, слова его звучали тихо и медленно:

— Нет, сын мой, это не так. Это не может быть так. Видишь ли, многие из нас склонны забывать, что Иисус был евреем.

— Но, брат Бернард, если я еврей и буду жить со своими родственниками, тоя не смогу приходить в эту церковь, не смогу исповедываться, кто же отпустит мне грехи? И когда я умру, я ведь точно сгорю в аду!

Он подошел ко мне и взял меня за руку.

— Фрэнсис, — его голос звучал необычно низко, — как бы мы, католики, того не хотели, небеса существуют не только для нас. Это место для всех добрых людей. Я верю, что небо открыто для всего человечества, независимо от того, каким способом люди молятся Всевышнему, если они действительно верят в Него и живут его Словом. Просто будь хорошим человеком, Фрэнсис, и люби своих ближних. Делай добро, и тогда тебе нечего будет бояться. — Он улыбнулся. — Ты понял, сын мой?

— Да, сэр, — ответил я. — Думаю, что понял.

— Отлично, — ответил брат Бернард. — А сейчас мне пора. Завтрак, должно быть, уже кончился. — Улыбнувшись, он потрепал меня по волосам и пошел в столовую.

Завтрак, действительно, закончился, и школьный двор стал заполняться детьми, повалившими гурьбой из всех дверей основного корпуса. До отъезда у меня еще было какое-то время, и я решил зайти в спортивный зал.

Несколько ребят играли в баскетбол, среди них был и Питер Самперо. Я решил попрощаться с ним. Мне не хотелось, чтобы он держал зло на меня из-за всего того, что произошло между нами раньше.

Когда я направился к ребятам, в зале воцарилась тишина. Они внимательно наблюдали, как я шел в их сторону. Я сразу почувствовал напряженность. Не знаю почему, по моей спине пробежал холодок. Я давно усвоил, что нельзя показывать свои чувства, поэтому как ни в чем не бывало продолжал идти к ним. Подойдя к Питеру, я протянул ему руку.

— Забудь все, что случилось, Пит, — сказал я.

Он посмотрел на меня в упор, не обращая внимания на протянутую руку. Затем сделал шаг навстречу.

— Конечно, забуду, — сказал он и внезапно двинул мне в челюсть. Я перевернулся вверх тормашками через парня, который присел за моей спиной, и рухнул на пол. Несколько пар рук крепко прижали меня к полу. Я не мог сделать ни малейшего движения. Да в первый момент и не пытался, так как был совершенно ошарашен такой неожиданностью. Пит подошел ко мне.

— Ты, жидовское отродье! — злобно заорал он. — Пробрался к нам в школу и молчок!

Он пнул меня ногой в бок. Я почувствовал, как боль разливается по всему телу. Потом, нагнувшись, он ударил меня в лицо. Мне удалось освободить одну руку, и я схватил его за рубашку. Он отпрянул, не переставая бить меня по лицу. Я тоже привстал, так как не отпускал его рубашку. Вторая моя рука стала свободной, и я схватил его за горло, прижав к стене. Остальные, кучей навалившись на меня, наносили мне удары в спину и в бока, но я не обращал на них внимания. Впервые в моей жизни я дрался не задумываясь, почти автоматически. Меня распирало от ненависти к нему. Я крепко сжал его шею и стал методично бить его головой об стену, в то время, как он лупил меня в живот. Кровь бежала по моему лицу из разбитого носа и рта. Затем его дружки все-таки запрыгнули на меня сзади, и мы покатились по полу. Куртка затрещала по всем швам, но мне было на это совершенно наплевать. Все, чего мне хотелось в ту минуту, — это убить Пита.

Я хотел его убить — убить! Я с силой стукнул его головой о цементный пол. Вдруг чьи-то сильные руки схватили меня за плечи, подняли и оттащили от Пита. Внезапно все стихло. Брат Бернард крепко держал меня, так что я не мог двинуться. Пит продолжал лежать на полу.

Глаза брата Бернарда яростно сверкали.

— Кто это начал? — спросил он.

Раздался тоненький голосок какого-то первоклашки:

— Это Питер начал, — сказал он, не задумываясь. — Он сказал, что настало время проучить этого грязного жиденка. — Голос паренька повис в тишине.

Не выпуская меня из рук, брат Бернард обратился ко всем:

— Расходитесь по своим комнатам. А ты, — сказал он Питеру, — никогда больше не появляйся в спортзале. Он для тех, кто здесь живет.

Пока ребята расходились, брат Бернард держал меня за плечи и отпустил лишь тогда, когда последний из них вышел из зала. Он взглянул на меня, и лицо его стало спокойнее.

— Не таи зла на них, — сказал он. — Им еще нужно учиться.

Я посмотрел на него, тяжело дыша. Из носа текла кровь, бок разрывало от боли. Я ничего ему не ответил.

— Тебе нужно умыться, — продолжил он мягко. — Твой дядя ждет тебя. Одежду сменить ты уже не сможешь, потому что все вещи упакованы.

Я поплелся в туалет и умылся. Брат Бернард молча стоял позади меня, и когда я закончил умываться, он протянул мне бумажное полотенце. Мы молча спустились вниз и направились в кабинет управляющего.

Дядя был уже там. С ним была какая-то женщина, по всей видимости, моя тетя. Когда я предстал перед их очами, вероятно, я выглядел ужасно: весь в крови, куртка и рубашка разорваны в клочья… Я заметил, как побледнело лицо женщины. Сделав несколько шагов, я почувствовал, как бок и грудь сдавило невыносимой болью. В ушах зашумело. Я рухнул на пол, и перед моими глазами закружились лица: брат Бернард, дядя, тетя, Питер, Мэри, Рэймонд, Джерри, его отец, Рут, сестра Анна, отец Куин, Джимми Киф, Феннелли, Джулия…

Я попытался открыть глаза, но у меня ничего не получалось. Казалось, мои глаза плывут в океане слез… В конце концов, после нескольких часов усилий, так мне казалось, я открыл глаза. Я находился в какой-то ослепительно белой комнате. Надо мной склонились мои дядя и тетя и брат Бернард. Краешком глаза я заметил медсестру, выходившую из комнаты. Мысли путались у меня в голове. Я не мог понять, откуда взялась медсестра. Приподняв голову, я попытался заговорить, но брат Бернард приложил палец к моим губам:

— Тихо, помолчи. Ты находишься в больнице имени Рузвельта. У тебя сломано три ребра. Лежи тихонько.

Я расслабился, и моя голова упала на подушку. Последнее, что промелькнуло перед моими глазами, прежде чем я опять забылся, был листок отрывного календаря, висевшего на стене. На нем большими буквами было написано: «1 сентября 1925 года».

Это был мой последний день в приюте Святой Терезы.

Интерлюдия Марти

Мартин стоял перед входной дверью, прислушиваясь к перезвону каминных часов, доносившемуся из квартиры. Он снял фуражку. Свет, падающий сверху, окрасил его светлую негустую шевелюру в тусклый золотой цвет сродни золотым дубовым листьям, вышитым на плечах его униформы. Улыбнувшись, он подумал: как они выглядят сейчас? Четыре года — срок немалый.

Все изменились за эти четыре года, и изменились очень сильно. Он усмехнулся. Ему — да не знать об этом. За эти четыре года он видел воочию, как мальчики становились мужчинами — взрослыми, усталыми мужчинами. Они обращались к нему за помощью, и на их неискушенных лицах лежала печать ужаса и безысходности. Жестокость и боль, с которыми столкнулись вчерашние мальчишки, оставили в их душах глубокий след — плату за переход из мира детства в мир взрослых.

Это была его работа — избавлять их от невидимых, скрытых шрамов, которые время оставило на их неокрепших душах. Что касается тела, то тут все обстояло относительно просто: нужно было брать в руки скальпель, резать и молиться, и даже когда молитва была кончена, рука хирурга продолжала резать бренное тело. Так или иначе, хирурга никогда не покидает чувство безысходности: одному Богу известно, выживет пациент или нет. Да или нет — все достаточно просто.

Его работа была сложнее. Он не прикасался к их телам, он прикасался к их душам. То, что он делал, было неосязаемо и, на первый взгляд, не связано с жизнью или смертью. Но на самом деле это было далеко не так: его незаметная тонкая работа как раз и определяла, жить или нет тому, кто приходил к нему за помощью. Не всякий может обнаружить результаты хирургического воздействия на душу: нужно знать, каковы признаки этого воздействия, и уметь увидеть их. Иногда ты внезапно замечаешь, как чуть задрожали губы плотно сжатого рта, или вдруг глаза осветились каким-то новым огнем, или успокоилась дрожавшая ранее рука. Иногда эти внезапные изменения проявлялись в том, как человек начинал держать голову или как изменилась его походка. И только тогда можно было признаться себе, что ты победил. Только тогда можно было ощутить триумф, который так легко может ускользнуть от тебя, если ты вовремя не обратишь внимание на эти неуловимые изменения.

Жанет открыла дверь. Мгновение они вглядывались в лица друг друга. «Она почти не изменилась, — с удовольствием подумал он, — то же маленькое личико, голубые глаза и светлые волосы, небрежно зачесанные, как у беспризорного мальчишки».

— Марти, — раздался ее чудный голосок.

Он почувствовал прикосновение ее мягких губ к своей щеке и губам. Легкий, нежный поцелуй приветствия и дружбы.

— Прошло… — начала она, и он разнял руки.

— Четыре года, — продолжил он, улыбаясь. — Я только что размышлял об этом…

— Как и мы, — прервала его она. — Это немалый срок. Мы все думали, изменился ты или нет.

— Это смешно, но я думал то же самое о тебе и Джерри.

Она взяла его за руку и повела в гостиную. По дороге Марти продолжал рассказывать:

— Ты знаешь, когда я стоял перед вашей дверью и ждал, когда она откроется, несколько секунд мне казалось, что я совершенно посторонний здесь человек.

Она сняла с него фуражку и передала в руки горничной, неизвестно откуда вдруг появившейся и так же внезапно исчезнувшей. В комнату вбежал Джерри.

Они соединили руки в крепком рукопожатии и долго не могли разнять их. Глядя друг на друга, они говорили наперебой, не вникая в смысл слов, о всякой чепухе, как обычно случается, когда долго не видевшиеся люди глубоко тронуты неожиданной встречей.

— Марти, старый костолом!

— Джерри, адвокат всех калек!

Жанет принесла напитки. Мужчины подняли бокалы.

— За то, что мы опять вместе, — произнес улыбающийся Джерри, протягивая свой бокал Марти.

— За вас, — произнес в ответ Мартин.

— Минутку, — оборвала их Жанет. Мужчины взглянули на нее. Она гордо посмотрела на них и, улыбаясь, добавила: — За дружбу, — и высоко подняла свой бокал. — За настоящую дружбу.

Они осушили свои бокалы.

О таком обеде Мартин мечтал давно: шикарная белая скатерть, ослепительно сверкающее столовое серебро, безупречно чистый фарфоровый сервиз и канделябры. И, конечно, друзья — друзья его детства, с которыми он может вернуть время назад и вновь пережить волнующие дни юности, когда мир был нов, каждый день непохож на предыдущий и каждое завтра овеяно надеждой.

Они, конечно же, заговорили о Фрэнсисе. Это случалось каждый раз, когда они встречались, — рано или поздно разговор сводился к нему. На этот раз первой упомянула Фрэнсиса Жанет, и Мартин подхватил инициативу. Воспоминания увлекли его, ему хотелось говорить и говорить: о Фрэнсисе, о тех днях, когда они познакомились, о начале их дружбы. Ему казалось, что все произошло только вчера.

— Я помню, как впервые встретился с ним, — услышал Мартин свой голос как бы со стороны. — Мы были совсем мальчишками. Мне было тогда лет тринадцать, и когда я возвращался из школы, ко мне пристала группа ребят. Фрэнсис всыпал мне тогда, но тем самым разогнал их. Это было странно. Я никак не мог понять, почему он испытывал ко мне симпатию, но, так или иначе, он казался мне просто великолепным. — Мартин рассмеялся. — Он умел делать все, о чем мечтают мальчишки, и делал классно. В то время меня интересовал бокс, но у меня ничего не получалось. Он же прекрасно боксировал. Что выяснилось сразу же, как только я попытался его ударить.

Но было еще кое-что, что притягивало меня к нему: его инстинктивная честность в отношениях с людьми, честность, с которой он ничего не мог поделать, и еще его спокойная уверенность в себе и компетентность во всем, что бы он ни делал. Он не терялся, общаясь со взрослыми. Он разговаривал с ними, как со мной, на равных, как будто он был одним из них.

Только благодаря ему я перестал чувствовать себя ущербным. До того я постоянно страдал от чувства неполноценности, зная, что я еврей. Все вокруг напоминало мне, что я неполноценный: непристойные надписи на стенах, пинки под зад на улице, злые насмешки и неожиданные подножки, из-за которых я шлепался на землю, так что мои книжки летели в разные стороны. Это была прямая дорога к тому, чтобы рано или поздно чокнуться и возненавидеть себя самого, так как тогда все, что бы ни случалось, я относил к тому, что я еврей. Он же в один момент избавил меня от моих комплексов, приняв в свой круг без каких бы то ни было вопросов и познакомив со своими друзьями, ничего им не объясняя.

Его друзья тоже приняли меня. Может быть, только из-за него. Может быть, нет. Трудно сказать. Но я склонен думать, что все же не обошлось без его влияния.

Помню, как много лет спустя, когда я учился в медицинском колледже, я понял, что только благодаря ему, а не кому-либо другому, поступаю так, а не иначе. Однажды он сказал мне о каком-то парне, которого я всерьез не воспринимал: «Он нормальный пацан. Ты только должен понять его, вот и все».

В этих его словах я нашел ответ почти на все вопросы, мучившие меня. Если ты понимаешь человека, если тебе ясно, почему он поступает так, а не иначе, ты не должен его бояться: более того, ты не должен допустить, чтобы твои опасения, вызванные непониманием, привели к неприязни, а неприязнь нанесла какой бы то ни было вред этому человеку.

В тридцать пятом году в Германии я снова думал о нем. Тогда я посещал спецкурс в одном из университетов. Однажды после лекций я шел по улице и читал книгу. Книга была на немецком языке, который мне давался нелегко, и я отвлекся больше, чем обычно, и налетел на какого-то человека. Я быстро извинился, даже не взглянув на него, и пошел дальше.

Тут это и случилось. На какое-то мгновение я был растерян и вновь ощутил себя мальчишкой на Пятьдесят девятой улице, над которым издевается толпа балбесов, — я услышал слово «жид», произнесенное зло, с отвращением. Я поднял глаза и увидел человека в форме штурмовика. Он ударил меня, и мне пришлось отдубасить его как следует.

Я вернулся в университет и спросил нашего профессора, который, между прочим, не был евреем, как они допустили, что такое может случиться. Он ответил мне, покачивая седой головой: «Ты не понимаешь, в чем дело, сынок. Люди по своей природе слабые, нездоровые существа, они всего боятся, и их страх рождает ненависть…»

В тот момент я опять подумал о Фрэнки и о том, что он мне говорил. Я спросил профессора: «Почему же вы, которые все понимаете, не объясните это остальным?» Все, что он мне ответил, было: «Нас очень мало, и они не слушают нас».

Я уехал из Германии на следующий день, даже не окончив семестр. Когда я вернулся, я пробовал говорить об этом с родителями, но они меня не поняли. Понимают меня лишь немногие: вы, Рут и еще несколько человек, которых я могу пересчитать по пальцам. Остальные же просто не верят или не принимают это близко к сердцу.

Сколько раз, когда мой пациент никак не выздоравливал и я уставал и впадал в отчаяние, мне хотелось сказать: «Все, к черту! Проваливай отсюда, я ничего не могу сделать для тебя». В такие минуты я всегда вспоминал Фрэнки и говорил себе: «Пациент здесь ни при чем, это моя вина. Я не понял, в чем причина, а если я не понял, то как же я могу помочь ему?»

И я снова погружался в работу и чаще всего выигрывал. Конечно, в ряде случаев я был бессилен, я не мог ничего сделать, но никто не мог обвинить меня в том, что я не воспользовался всеми шансами. Большинство же моих неудач произошло как раз оттого, что я не понял пациентов, оттого, что у меня не хватило ума докопаться до причины. Виновато мое невежество, а не их. — Он засмеялся, поднес бокал к губам и продолжил: — И это говорит Мартин Кабелл, крупнейший психиатр в мире, который пытается объяснить свои профессиональные неудачи с точки зрения здравого смысла. А может быть, загвоздка в том, что у него самого до сих пор не изжит комплекс неполноценности.

Мартин сделал еще один глоток и посмотрел на друзей. Пока он говорил, его лицо расслабилось, сделалось мягче и моложе. Вдруг он улыбнулся своей обычной теплой улыбкой, придававшей его лицу мальчишеский вид. «Мои старые друзья, — подумал он с удовлетворением. — Они такие же, как и раньше, ничуть не изменились. Можно, как и прежде, излить перед ними душу, и они будут тебя слушать». Мир снова окрасился в розовые тона, и впервые после возвращения он почувствовал себя по-настоящему дома.

Часть вторая

Глава первая

За время, проведенное в больнице, я многое узнал о своем дяде и его семье. Он работал продавцом в магазине одежды в центре Нью-Йорка, где жил со своей семьей последние десять лет. У них была довольно неплохая пятикомнатная квартира в районе Вашингтон-Хайтс.

Жена была спокойная, кроткая женщина, которую я полюбил с первого взгляда. Все ее слова и поступки свидетельствовали о ее добром отношении ко мне. Она приходила ко мне в больницу каждый день и приносила в подарок фрукты, печенье или книжку, чтобы мне было не скучно коротать время. Она проводила у меня столько времени, сколько могла. Иногда она приходила с моими кузинами — двумя маленькими девочками восьми и двенадцати лет.

Поначалу они относились ко мне с благоговейным страхом и застенчивым дружелюбием. Позже, когда они привыкли ко мне, они даже стали чмокать меня в щеку при встрече и прощании.

Моррис и Берта Каин и их дочки Эстер и Ирен стали моей семьей в одночасье, поэтому то, что в наших отношениях иногда чувствовалась определенная неловкость, легко объяснимо. Семейные отношения, которые для большинства людей дело обычное, казались мне необычайно сложными. Я с трудом разбирался в многочисленных кузинах и кузенах, а высчитывание троюродных братьев и сестер и вовсе выбивало меня из колеи. Тем не менее мы неплохо общались.

Я выписался из больницы в конце сентября и сразу попал в другой мир. Дядя Моррис приехал за мной на маленьком «бьюике». Когда мы появились дома, я понял, что семья заранее готовилась к моему приезду и организовала нечто вроде маленького праздника: тетя Берта испекла пирог и пригласила кучу родственников, чтобы познакомить меня с ними. Когда гости разошлись, мне показали мою комнату. Раньше ее занимала Ирен, старшая из сестер, которая после моего приезда перебралась в комнату младшей сестры — Эстер или Эсси, как ее называли в семье. Все в моем новом доме дышало теплом и дружелюбием.

Я помню, как дядя Моррис показывал мне мою комнату. Девочек уже уложили спать, и он, в сопровождении тети Берты, подвел меня к двери, открыл ее и, сказав: «Это твоя комната, Фрэнки» — жестом пригласил меня войти. Я переступил порог, дядя и тетя последовали за мной. Я огляделся. Первое, что я заметил, была фотография молодой женщины в рамочке, стоявшая на комоде.

Тетя Берта увидела, что я смотрю на фотографию.

— Это твоя мама, — сказала она. — Это единственная ее фотография, которая у нас осталась. Я подумала, что тебе было бы приятно иметь ее.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Когда она была сделана, моей матери было лет девятнадцать. Ее волосы были зачесаны на уши и собраны сзади в пучок, как носили в те годы. Губы застыли в легкой улыбке, а в глазах светились веселые огоньки. У нее был круглый упрямый подбородок, который казался слишком сильным для таких женственных глаз и губ. Я несколько минут разглядывал фотографию.

— Ты очень похож на нее, Фрэнки, — сказал дядя Моррис. — У тебя точно такой, как у нее, цвет глаз и форма рта. — Он подошел к комоду, взял фотографию, затем опять поставил на место. — Хочешь, я расскажу тебе о ней? — спросил он меня. Я кивнул. — Ну, тогда раздевайся, а я буду рассказывать.

Тетя Берта открыла один из ящиков платяного шкафа и достала новую пижаму.

— Мы решили купить тебе кое-что из одежды, — сказала она и, улыбнувшись, протянула мне пижаму.

— Спасибо, — сказал я, испытывая некоторую неловкость. Мне еще предстояло научиться принимать подарки. Я стал расстегивать рубашку, а дядя Моррис начал свой рассказ.

— Ты можешь гордиться своей мамой, Фрэнки. Она была не такая, как все. Видишь ли, когда-то давно мы все жили в Чикаго. Там наши корни. Твоя мама была гордостью семьи. Когда ей исполнилось двадцать, она окончила колледж и устроилась на работу. Именно тогда и был сделан этот снимок, через несколько месяцев после выпуска. Фран была очень отзывчивой и деятельной. Она участвовала в движении суфражисток и мечтала о равноправии женщин. В семье считали ее странной, но гордились ею. В то время женщины не имели права голосовать наравне с мужчинами, как сегодня, и она часто выступала с речами по этому вопросу. Она была прекрасным бухгалтером, и однажды, а работала она тогда в крупном чикагском универмаге «Маршал Филдз», ей удалось найти ошибку в отчетной документации, которую допускали из месяца в месяц и которую никто до нее найти не мог. Примерно в это время я уехал в Нью-Йорк. Чуть позже у нее завязался роман с одним человеком. Она хотела выйти за него замуж, но мои отец и мать были против. Видишь ли, он не был евреем, а порядки в нашей семье были очень строгие. Короче говоря, она сбежала с ним. Я как-то получил от нее письмо, в котором она говорила, что навестит меня в Нью-Йорке. Это была последняя весточка от нее. Потом следы ее затерялись. Вскоре после этого умерла мама, и отец переехал ко мне в Нью-Йорк. Он ненадолго пережил свою жену. Он всегда говорил мне: «Если бы мы не были такими глупцами и позволили Файгель поступить так, как она хотела, мы бы сейчас были все вместе». Он ни минуты не был счастлив после того, как Фран покинула нас.

Дядя Моррис опять взял фото и стал рассматривать его.

— И все-таки это прошлое, — сказала тетя Берта. — А сейчас нужно думать о настоящем. Теперь все наши родные знают, что ты, Фрэнки, с нами, и они счастливы так же, как мы, что отныне ты живешь в нашей семье. Мы хотим, чтобы ты любил нас так же, как мы любим тебя.

Она взяла у дяди Морриса фотографию и поставила ее обратно на комод.

— Да, мэм, — ответил я, застегивая последнюю пуговицу на пижаме и кладя брюки на стул. Я сел на край кровати, снял башмаки и носки и нырнул в постель.

— Спокойной ночи, — сказали мне на прощанье дядя и тетя. А тетя Берта нагнулась и поцеловала меня в щеку.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Они направились к двери, но прежде чем выключить свет, тетя Берта сказала:

— Фрэнки.

— Да, мэм?

— Не нужно говорить мне «мэм», зови меня тетя Берта. — С этими словами она выключила свет и вышла из комнаты.

«Да, тетя Берта», — шепотом сказал я и приложил руку к щеке. В том месте, где она поцеловала меня, еще чувствовалось тепло ее губ. Засыпая, я видел освещенную лунным светом фотографию моей матери, и мне казалось, что она улыбается мне.

Глава вторая

На следующий день я проснулся рано. В квартире стояла тишина. Казалось, все еще спят. Я встал с постели, подошел к комоду и взглянул на свои часы. Было полседьмого. Я подошел к окну и выглянул на улицу.

Утро только начиналось: солнце еще не взошло, и все вокруг был покрыто серой пеленой. Окна моей комнаты выходили ео двор между двумя домами. Сквозь открытое окно послышался звон будильника; кто-то варил свой утренний кофе, и его густой аромат приятно щекотал ноздри. Стены домов, выходивших во двор, были выкрашены светлой краской, вероятно, для того, чтобы лучше отражать свет. Я отошел от окна, надел брюки и направился в ванную комнату.

Умывшись, я вернулся в свою комнату и сел на кровать. Мне нужно было привыкнуть к новой обстановке. Всю жизнь я спал в комнате, где была куча других ребят. И иметь собственную спальню было для меня весьма непривычно. Мне не хватало шумной утренней возни и приютских шуток. Услышав шаги в холле, я встал и открыл дверь — это была моя тетя.

— Доброе утро, Фрэнки. Что ты так рано? — улыбнулась она.

— Я привык вставать рано, — ответил я.

— Ты уже умылся? — спросила она.

— Да, — сказал я. — И оделся.

— Тогда не сбегаешь ли ты в булочную? Нужно купить пару батонов, — попросила тетя. — Может, ты избавишь меня от этих хлопот.

— С удовольствием, тетя Берта, — ответил я.

Она дала мне мелочь, объяснила, в какой именно магазин мне нужно сходить, и я ушел.

Было около семи, и люди уже спешили на работу. Я купил хлеб и еще газету «Ньюз». Вернувшись домой, я положил хлеб на кухонный стол и уселся читать газету. Несколько минут спустя на кухню вошла тетя и стала варить кофе. Минут через десять появился дядя Моррис. Он присел за стол и сказал:

— Доброе утро, Фрэнки. Ты хорошо спал?

— Отлично, дядя Моррис, — ответил я.

— Я смотрю, у тебя газета. Что пишут новенького?

— Ничего особенного, — сказал я и протянул ему газету. — Хотите почитать?

— Спасибо, — поблагодарил он меня и взял газету.

Тетя Берта поставила на стол тарелку с тостами и два стакана апельсинового сока. Дядя Моррис принялся завтракать, углубившись в газету. Я медленно выпил сок. Потом мы ели яйца и пили кофе с печеньем. Мы почти закончили завтрак, когда на кухню пришли девочки. Они в унисон пожелали всем доброго утра, подошли к отцу с двух сторон и поцеловали его в щеку. Он ласково потрепал дочерей и продолжил чтение газеты, запивая это занятие второй чашкой кофе. Потом девочки подошли к тете Берте и поцеловали ее. Наклонившись для поцелуя, она что-то шепнула им.

Девочки подошли и поцеловали меня. Я рассмеялся. Они взяли стулья и, придвинув их к столу, сели. Дядя Моррис взглянул на часы.

— О, мне пора, — сказал он. — А ты идешь в школу, Фрэнки?

— Да. Конечно, — ответил я.

— Ну и отлично, когда я вечером вернусь, расскажешь мне про свои дела. — Он поцеловал жену и ушел.

— В какую школу ты будешь ходить, Фрэнки? — спросила меня Эсси.

— В среднюю школу имени Джорджа Вашингтона, — ответил я.

— А я хожу в сто восемьдесят первую, — сказала она.

— Это очень хорошо, — заметил я.

Некоторое время мы молчали. Я не знал, о чем еще говорить.

Тетя Берта подала девочкам завтрак и тоже села за стол. Улыбнувшись, она спросила:

— Тебе понравился завтрак?

— Завтрак был отличный, тетя Берта.

— Я рада, — сказала она. — Думаю, тебе пора идти в школу. Нельзя опаздывать в первый день.

— Я не опоздаю, — сказал я и пошел в свою комнату. Я завязал галстук, надел куртку и зашел на кухню попрощаться.

— Пока! — сказал я.

Тетя Берта, встав из-за стола, проводила меня до двери. В коридоре она протянула мне деньги.

— Вот тебе на карманные расходы. На завтраки в школе и на всякую мелочь. Если тебе будет нужно еще, скажи мне.

Она дала мне три доллара.

— Нет, — сказал я. — Этого достаточно. Не думаю, что мне понадобится больше. Спасибо.

— Счастливого пути, — сказала тетя Берта, и я закрыл за собой дверь.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Не знаю почему. Все было так непривычно. Может быть, потому, что я не посетил утреннюю мессу перед школой.

Средняя школа имени Джорджа Вашингтона находилась на пересечении 191-й улицы и Абудон-авеню. Она располагалась на холме и выходила окнами на район Хайтс и на Бронкс, расположенный на другом берегу Ист-Ривер. Это было новое здание из красного кирпича с высоким куполом.

Меня направили в учебную часть. Я назвал служащей свою фамилию и стал ждать, пока она найдет мою анкету. Когда с формальностями было покончено, она сказала мне, чтобы после звонка на занятия я шел в классную комнату 608.

В девять часов зазвонил звонок, и коридоры школы наполнились ребятней. Я без труда нашел свой класс и, войдя в него, отдал свою учетную карточку учителю, который указал мне мое место в самом конце. Я огляделся: класс был смешанным — примерно двадцать учеников были цветными, двадцать — белыми. Мой сосед по парте был цветным.

— Новичок? — спросил он меня, улыбаясь. — Меня зовут Сэм Корнелл.

— А меня Кейн, Фрэнсис Кейн, — представился я.

Здесь все было не так.

Я отучился в школе уже почти неделю, когда в моей новой семье впервые заговорили о религии. Раньше я часто задавал себе вопрос: почему евреи именно такие, какие они есть? Теперь мне казалось, я это понял. Они не посещали церковь среди недели и даже по субботам, которые для них значат то же, что для всех воскресенья. Мне же поначалу не хватало привычного посещения утренней мессы. Не потому, что я был слишком религиозным. По правде говоря, я ходил в церковь только потому, что иначе было нельзя, и как только подворачивался случай улизнуть, я всегда им пользовался. Но сейчас в распорядке дня образовалась пустота, и мне было немного не по себе от того, что приходилось менять привычки, привитые с самого раннего детства.

В субботу утром я был дома. Когда я прочитал все имевшиеся под рукой газеты, то обнаружил, что больше мне делать нечего. Дядя Моррис с утра был уже на работе, где занимался сверкой счетов за прошедшую неделю. Я отложил газеты в сторону и встал.

— Тетя Берта, — сказал я. — Можно, я ненадолго съезжу в центр?

Она бросила на меня проницательный взгляд.

— Конечно, Фрэнки. Зачем ты спрашиваешь?

Я пошел в другую комнату, надел пальто и вновь появился в гостиной. Тетя Берта смотрела на меня очень внимательно, и, как мне показалось, немного смущенно. Я понимал, что она была слишком деликатна, чтобы спрашивать о том, куда я собрался, и толком не знал, что сказать ей. Я сомневался, стоит ли говорить ей о том, что я собираюсь навестить брата Бернарда и потом, может быть, зайду в церковь. Но она оказалась сообразительнее, чем я. Когда я подошел к входной двери, она спросила меня:

— Ты надолго, Фрэнки?

Я остановился.

— Не знаю, — ответил я. — Я хочу пройтись и повидаться с приятелями.

— Видишь ли, — сказала она. — Я хотела сходить сегодня с тобой в синагогу. Я подумала, что было бы неплохо, если бы ты пошел туда, если у тебя нет срочных дел.

Я задумался. Моей тете не откажешь в проницательности. Может быть, она умеет читать чужие мысли?

— А как вы считаете, мне можно туда пойти, ведь я раньше там никогда не был? — спросил я.

Она удовлетворенно улыбнулась и сказала мягко:

— О чем речь! Конечно, можно. Мы будем просто счастливы, если ты пойдешь в синагогу.

— Хорошо, — сказал я. — Будь по-вашему.

— Подожди минутку, — сказала тетя. — Я надену пальто, и мы тут же отправимся.

Всю дорогу она молчала. Мы подошли к серому кирпичному зданию.

— Вот и синагога, — сказала тетя Берта.

Я стал рассматривать здание. Оно не производило должного впечатления: самое обычное одноэтажное здание без каких-либо украшений: ни статуй святых, ни даже звезды Давида, невзрачное строение с обычной дверью, совершенно не похожее на святое место, куда люди приходят поклоняться Богу. Я почувствовал смутное разочарование.

Но еще более я был разочарован, когда мы вошли внутрь. Дверь располагалась чуть ниже уровня улицы, и пришлось спуститься на несколько ступенек. Открыв дверь, мы оказались в небольшой комнате с голыми, выкрашенными серой краской стенами. Я хотел снять головной убор. Тетя остановила меня.

— В синагоге, Фрэнки, люди находятся в головном уборе. Нужно всегда закрывать голову.

Я взглянул на нее, ничего не понимая. Здесь все было наоборот. Тетя провела меня через комнату, и мы очутились в молельном зале. Там было несколько человек. Помещение это оказалось тоже весьма скромным. Оно было уставлено незатейливыми скамейками, выкрашенными под красное дерево, большинство из которых не мешало бы снова покрасить. Стены тоже нуждались в ремонте, потому что в нескольких местах штукатурка сильно потрескалась.

В дальнем конце зала находилось небольшое возвышение под балдахином из вылинявшего красного бархата, перед которым стоял человек. Он громко читал на иврите книгу, которую держали перед ним два человека.

Мы прошли вперед и зашли в один из рядов, образуемых скамьями. Я попытался было встать на колени, но тетя взяла меня за руку и покачала головой, давая мне понять, чтобы я этого не делал. Я сел рядом с ней.

— Евреи, — шепнула она мне, — не склоняют колени перед Богом. Для них главное — это смиренность духа, а не тела.

Я в изумлении посмотрел на нее. Все, что я видел вокруг, не было похоже на церковь. Здесь не нужно было вести себя каким-то особенным образом, за исключением того, что нельзя было снимать головной убор.

— А где рабби? — спросил я. Мужчины, которых я видел на возвышении, были в обычных костюмах.

— Это тот, который читает тексты из Торы.

Конечно же, я ожидал увидеть священника, одетого в какие-нибудь особенные одежды, но это было не так. Тетя взяла со скамьи небольшую книгу и, открыв ее, передала мне. Пол-листа было отпечатано на иврите, пол-листа — на английском.

— Вот что он читает, — сказала она, указывая пальцем строчку. — Он читает на иврите, но ты можешь читать по-английски.

Рабби подождал немного, пока ему перевернут страницу манускрипта, и продолжил. Монотонным, успокаивающим голосом он произносил непонятные слова: «Борух атто адоной, элохену мелех хоолом…»

Я посмотрел в книгу. Тетя пальцем указала мне строчку по-английски. Я прочел: «Будь благословен, о ты, наш Бог, наш Всевышний…»

Я закрыл глаза и представил следующую картину: отец Куин, коленопреклоненный, молится перед алтарем, на его белых одеждах мягкие отблески свечей. Я как будто услышал тихое хоровое пение, почувствовал благодатное тепло церкви, запах благовоний. Мои губы невольно произнесли:

— Аве Мария, Пресвятая Матерь Божия…

Тетя Берта прикоснулась к моему плечу. Я вздрогнул и открыл глаза. Она улыбалась, но в уголках ее глаз я заметил блестящие слезинки.

— Бог один, Фрэнки, — услышал я.

Напряжение, которое я испытывал, вдруг спало, и я улыбнулся ей в ответ. Она была права: не важно, на каком языке произносят имя Бога — на английском, латинском или иврите.

Когда мы вернулись, дядя Моррис был уже дома, и тетя рассказала ему, куда мы ходили. Посмотрев на меня, он спросил:

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

— Не знаю, — ответил я. — Все это довольно странно.

— Может быть, ты хочешь посещать школу, где занятия идут на иврите? Тогда ты больше узнаешь о нашей вере, — спросил он.

Я замялся, и тетя Берта сказала:

— Думаю, мы должны дать ему возможность самому определиться, Моррис. Он достаточно большой, чтобы принимать решения. Пусть он подумает, и если захочет, то скажет нам.

Я был очень признателен ей за это, потому что в тот момент действительно не знал, хочу я этого или нет. Тетя Берта сказала то же самое, что раньше говорил мне брат Бернард, и если это было действительно так, то я не видел особой разницы в том, ходить или не ходить в эту школу.

— Но, — запротестовал дядя Моррис, — он ведь должен готовиться к обряду «бар митсвах».

Понимающе улыбнувшись мне, тетя Берта ответила мужу:

— Пока это не так уж важно. Сам по себе этот обряд не сделает его лучше, чем он есть сейчас. А если у него возникнет потребность в вере, я думаю, он без труда найдет ее. Он и так уже дважды благословлен.

С тех пор дядя и тетя не возвращались к вопросу о религии. Мне была предоставлена полная свобода в этом смысле, и я, надо сказать, никогда больше серьезно не задумывался о религии. Я не пошел в школу иврита, не стал я ходить также ни в католическую церковь, ни в синагогу. Я был уверен, что если мне нужно будет общаться с Ним в будущем, то я сумею это сделать, как сумею решить в дальнейшем и все жизненные проблемы. Всему свое время.

Глава третья

Я уже тогда понял, что прошлое не вернуть. Хотя я по-прежнему дружил с Джерри и Марти, мы уже не могли достичь той душевной близости, которая существовала между нами до того, как я переехал к дяде и тете. И это объяснялось отнюдь не угасанием наших дружеских чувств, скорее всего, причиной было то обстоятельство, что я начал жить нормальной жизнью после того, как попал в семью. Моя бездомная жизнь закончилась, и мне нравилось мое новое положение. Я стал постигать такие ранее неведомые мне понятия, как забота и внимание к другим. Это касалось, по правде говоря, только моих родных. К другим мое отношение не изменилось. По сути дела, происходило определенное раздвоение моей личности с точки зрения отношения к окружающим, и мне было нелегко определить, в каких ситуациях как себя вести. Но я особо не задумывался об этом, да и, правду сказать, не очень-то разбирался в этих тонкостях. Более того, мне на это было тогда наплевать.

Время шло своим чередом. Я был нормальным учеником, не лучше и не хуже других. Постепенно получилось так, что я превратился в лидера среди ребят, чему я не очень удивился. Я всегда был лидером, поэтому воспринял это как должное. Я всегда был энергичнее других и как бы на полшага впереди остальных. Меня не волновали присущие подросткам смутные мечты насчет секса и тяга к противоположному полу, мне было смешно наблюдать их отношения и разговоры на этот счет — для меня это был уже пройденный этап. Кроме всего прочего, физически я был развит лучше, чем ребята моего возраста. В течение первого года обучения в новой школе я организовал баскетбольную команду и команду пловцов. В баскетбол я играл только одним известным мне способом — на победу. К черту всякие там правила, спортивное поведение и честную игру! Это все придумали придурки, которым не хватает скорости и умения уйти от соперника. А потом, я терпеть не мог проигрывать.

И хотя мои контакты с чужими людьми не претерпели каких-либо заметных изменений, мои отношения с родственниками становились все более теплыми по мере того, как члены моей новой семьи осторожно полировали шероховатости и острые грани моего характера. Постоянное чувство готовности в любую минуту дать отпор и защитить себя, что было моей характерной чертой, мало-помалу стало исчезать и, в конце концов, превратилось в сдержанную настороженность, контролировать которую я учился по мере того, как все больше постигал премудрости нормальных человеческих отношений и неизвестные мне ранее способы убеждения людей в своей правоте.

В пятницу перед Рождеством у нас в школе должен был состояться баскетбольный матч с ребятами из школы Джеймса Монро, а после матча — танцевальный вечер. Ходили слухи, что меня собирались выбрать старостой класса, и, хотя я делал вид, что ничего об этом не знаю, я, конечно, был в курсе и понимал, что выборы будут зависеть от того, как я покажу себя в этой игре.

Я вышел на площадку с твердым намерением превзойти себя. Играл я как черт, не подпуская к себе никого, в той жесткой манере, которую усвоил на Десятой авеню. Игра моя была рассчитана «на зрителя», чтобы показать всем свое безусловное лидерство. Когда матч был закончен и подвели окончательные итоги, оказалось, что мы выиграли. И, конечно, я стал признанной звездой.

Я знал, что кое-кто из ребят был раздражен и недоволен: я слышал их реплики, когда мы мылись в душе после игры. Но я лишь усмехнулся про себя: пусть поворчат. Если бы они сильно выступали, я бы их мигом успокоил.

Я оделся и пошел в зал, где должны были состояться танцы. Мельком оглядев толпящихся школьников, я вдруг заметил Марти и Джерри, которые с серьезным видом толковали о чем-то с одним из членов школьного совета. Я знал, что для назначения кандидатуры на должность старосты класса требуется его разрешение. Продолжая делать вид, что ни о чем не догадываюсь, я направился к двери якобы для того, чтобы уйти из зала, и так рассчитал траекторию своего движения, чтобы обязательно попасться им на глаза.

— Эй, Фрэнки! — окликнул меня Марти. — Куда это ты направился, хотел бы я знать?

— Домой, — улыбнулся я. — Я обещал тете прийти вовремя.

— Брось, — перебил он меня. — Ты же украшение вечера. Все наши хотят, чтобы ты остался на танцы. Да и остальные тоже хотят.

— Кто это остальные? — переспросил я.

— Как кто, родители, — ответил он. — Будет просто кошмар, если ты на виду у них уйдешь. Ходят слухи, что тебя собираются избрать старостой класса в следующем месяце, так что будет неудобно, если ты уйдешь.

Я улыбнулся про себя. Тут как раз подошел Джерри.

— Слушай, Джерри, — Марти схватил его за рукав. — Фрэнки собирается уходить домой.

— Почему? — обратился ко мне Джерри. — Ты что, плохо себя чувствуешь или что-нибудь случилось?

— Нет, — ответил я. — Просто устал. Ты что, не видел, что я носился весь вечер как угорелый.

— Подумаешь, носился! — продолжал Джерри. — Оставайся на танцы. Ты же будущий староста класса!

— Послушайте, ребята, — сказал я. — Может быть, вы введете меня в курс дела: кто распустил слухи о том, что меня собираются избрать старостой?

Марти и Джерри переглянулись.

— Вот в чем дело, — начал Марти. — Мы с Джерри подумали, что ты самая подходящая кандидатура: ты ведь самый авторитетный в классе, все к тебе хорошо относятся, и работу эту ты наверняка потянешь.

— А что мне придется делать? — спросил я.

— Да ничего особенного, — ответил Джерри. — Войдешь в состав школьного совета, а это для класса будет большой подмогой. Ну, получишь еще кое-какие привилегии. Пошли на танцы, а потом еще поговорим.

— Ладно, — согласился я. — Только сначала позвоню домой тете. — Я позвонил и вернулся в зал. Какой-то дешевый оркестр наяривал в углу, и уже довольно много народа танцевало вовсю. Недалеко был накрыт стол, и кое-кто потягивал пунш и лимонад. Ко мне подошел Марти с девушкой. Я узнал ее: это была клевая девчонка, мы вместе занимались в группе по биологии. Я, правда, не знал, как ее зовут.

— Кажется, вы знакомы, — сказал Марти. — Она собирается быть заместителем старосты класса. — Ничего больше не сказав, Марти оставил нас вдвоем.

Мы переглянулись, у девушки была очень приятная улыбка, делавшая ее лицо живым и веселым.

— Хочешь потанцевать, Фрэнки? — спросила она.

— Конечно! — ответил я, чувствуя неловкость. — Только я в этом не мастак.

— Ничего, — ободряюще сказала она, — я тебе помогу.

Она нырнула в мои руки. Я напрягся и вскоре наступил ей на ногу. Она улыбнулась и сказала:

— Спокойнее, расслабься!

Я старательно выполнял ее команды, и, как мне показалось, получилось не так уж плохо. Наконец музыка стихла.

— Ну, что? Не так уж и трудно, правда? — улыбнулась девушка.

— Да, — осклабился я. — Только ты чересчур шикарный партнер для меня.

Она рассмеялась.

— Ничего, скоро научишься. Нужна лишь небольшая практика.

— Хочешь пунша? — предложил я, и мы направились к столу, беспрестанно здороваясь с ребятами и девочками, но никто не назвал мою партнершу по имени, поэтому я все еще не знал, как ее зовут. Почти все танцы мы протанцевали друг с другом. Несколько раз меня отвлекали, чтобы поздравить с прошедшей игрой. Вечер закончился около одиннадцати, и мы пошли домой вместе.Оказалось, что она живет в нескольких кварталах от меня, и я проводил ее до самой двери. Перед тем как проститься, мы еще поболтали немного о танцах, и я вдруг осознал, как здорово было сегодня.

Было начало двенадцатого, и она сказала:

— Мне пора, уже поздно.

— Да-а, — протянул я. — Уже поздно.

— Спокойной ночи, Фрэнки, — улыбнулась мне моя спутница.

— Спокойной ночи, — ответил я и неожиданно для себя поцеловал ее. Она обняла меня за шею, и я почувствовал чистый запах ее волос. Я начал было целовать ее, как раньше целовал Джулию, но что-то остановило меня: ее мягкие губы были сладкими и нежными, и абсолютно невинными. Она не прижималась ко мне и не целовалась так неистово, как Джулия. Я немного расслабился и обнял ее за талию. Инстинктивно я попытался добраться до ее груди, но она вовремя меня остановила. Я чувствовал приятную мягкость ее губ и кожи. Она положила голову мне на плечо. Я обнимал ее крепко, но осторожно. Наши объятия были лишены страсти, в них царила чистота юных чувств и радость жизни.

— Не знаю, что ты думаешь, Фрэнки, — сказала она, — но я не целуюсь с каждым встречным.

— Не сомневаюсь, — ответил я. Аромат ее тела кружил мне голову.

Сделав шаг назад, она сказала:

— Спокойной ночи, Фрэнки! — и скрылась за дверью своей квартиры.

Я вышел было на улицу, как вспомнил, что так и не узнал ее имени. Я вернулся к двери и прочитал табличку под дверным звонком. Там было написано: «Линделл». Меня вдруг осенило — я вспомнил, что ее зовут Жанет Линделл. Весело насвистывая, я пошел домой.

Глава четвертая

Когда начались рождественские каникулы, ко мне зашли Джерри и Марти. В тот день тетя Берта повела девочек в кино, и мы втроем расположились в гостиной.

Джерри, как обычно, выступал в роли основного оратора. Он пытался убедить меня в прелестях должности старосты класса, хотя в этом не было особой нужды.

— Имей в виду, — говорил он. — Тебе это много даст. Ты будешь входить в школьный совет, и тебе будут ставить зачеты по гражданскому праву автоматически.

— Да, — вторил ему Марти. — И, кроме того, ты будешь главным в классе. Все будут тебя слушаться. Ты же прирожденный лидер.

Конечно же, мне это нравилось.

— Ладно, — согласился я. — Что нужно делать?

— Ничего особенного, — выпалил Джерри. — В общем и целом выборная кампания уже подготовлена. Детали мы берем на себя. Все, что тебе требуется сделать, это произнести небольшую речь в пятницу после каникул на собрании, где будут представлены кандидаты на эту должность.

— О, нет! — возразил я. — Я не буду выступать перед всеми с речью. Я в такие игры не играю!

— Подожди, — остановил меня Марти, — все элементарно. Мы заготовили тебе речь. Вот экземпляр. — Он вытащил из кармана листок бумаги и протянул мне.

Я начал читать. Не дочитав и до половины, я остановился.

— Что за чушь вы мне подсовываете? — спросил их. — Бред какой-то. Если вы хотите меня избрать, дайте это кому-нибудь другому, пусть он и читает. Здесь же ничего не поймешь!

— В политических делах никогда ничего не поймешь, — возразил Джерри. — Мой отец говорил мне это тысячу раз. Важно не то, о чем кандидат говорит или что он делает. Кандидат побеждает тогда, когда он нравится избирателям. Будь человек хоть семи пядей во лбу, его не изберут даже на самую вшивую должность, если он не умеет себя подать. Мы с Марти подготовим тебя. Ты будешь выступать последним, мы об этом позаботились. Остальные претенденты будут из кожи лезть, чтобы изобразить из себя что-то, а ты просто выйдешь, произнесешь эту речь и считай, что ты уже староста.

— Да, — подтвердил Марти. — Все так и будет.

— Ладно, — согласился я. — Но учтите, ребятки, если все, о чем вы тут наговорили, не сработает, вам придется ответить на много вопросов.

— Не беспокойся, — выпалили они в унисон, — все пройдет как по маслу!

Я зубрил свою речь десять вечеров подряд под руководством Джерри и Марти. Они инструктировали меня насчет того, какая у меня должна быть походка, как держать руки, что надеть. Короче говоря, мне все это надоело до чертиков. За два дня до собрания они велели мне забыть все, чему они меня учили, и спокойно ждать выступления.

Но не тут-то было. Я думал о своей речи постоянно: и в школе и дома. Я просыпался по ночам и без устали повторял ее, а когда спал, то видел во сне, как выступаю. Наконец, день выборов настал. Памятуя советы друзей, я надел галстук-бабочку, пуловер под пиджак и пошел в школу.

Заняв свое место на сцене рядом с другими кандидатами, я смутился. Мне казалось, что весь зал смотрит только на меня. Жанет села рядом. Она периодически улыбалась мне, и я тоже выдавливал из себя что-то вроде улыбки, хотя был уверен, что выглядел при этом отвратительно.

Сначала выступил директор нашей школы. Он говорил о нас, учениках, о том, что мы должны стать хорошими гражданами своей страны и должны приобщаться к демократии, но я особо не прислушивался, поскольку страшно нервничал. Потом выступил первый кандидат.

В течение целых десяти минут он обещал своим товарищам по классу представлять их интересы, как никто другой. Когда его весьма продолжительная речь закончилась, с первых рядов, как было заранее спланировано, вскочили несколько человек и стали изображать бурные аплодисменты. Когда они успокоились, выступил второй кандидат. Он наобещал то же, что и предыдущий оратор, причем затратил на это ничуть не меньше времени. Я заметил, что присутствующим все это уже порядком надоело и внимание их, мягко говоря, ослабло. Оратор закончил под восторженные крики ребят из команды поддержки. Наконец, настала моя очередь.

Сердце мое было готово выскочить из груди, горло перехватило судорогой. Казалось, я не в состоянии вымолвить ни слова. Взглянув на Жанет, я увидел, что она показывает мне скрещенные на удачу пальцы на обеих руках. Я повернулся лицом к публике и медленно поплелся к центру сцены. Лица смотревших на меня ребят казались расплывчатыми, как будто покрытыми пеленой. Усилием воли я заставил себя открыть рот.

— Уважаемый директор, уважаемые учителя, друзья! — начал я, и мне показалось, что мой голос эхом отзывается в зале. «Слишком громко», — подумал я.

Мои слова, казалось, вывели аудиторию из полусонного состояния.

— Я страшно боюсь, — продолжал я уже более спокойно и естественно. Все засмеялись, даже учителя. И я почувствовал, что напряжение спадает. — Хотите верьте, хотите нет, но я не знаю, зачем здесь нахожусь.

Зал опять грохнул. Мне стало совсем легко.

— На днях несколько ребят, кстати сказать, мои друзья, подошли ко мне и спросили: «Хочешь быть старостой класса?» И я, как последний идиот, согласился. Теперь я задаю себе вопрос, могу ли я считать их своими друзьями?

В зале опять захохотали, многие зааплодировали. «Вот это да! — подумал я. — Джерри оказался прав, им это нравится».

— Я прослушал выступления моих оппонентов и теперь спрашиваю себя, стал бы я голосовать за себя или нет?

Зал взорвался хохотом, все присутствующие, вытянув шеи, со вниманием ждали моей следующей реплики. Прежде чем продолжить, я подошел к краю сцены.

— Если членство в баскетбольной команде и команде пловцов школы можно рассматривать как рекомендацию для избрания на должность старосты класса, — продолжал я, расстегнув пиджак и продемонстрировав всем черно-оранжевую букву — знак спортивной команды нашей школы, — то считайте, что у вас есть еще один первоклассный игрок для сборной по настольному теннису.

Зал прореагировал не так бурно, но все же кое-кто засмеялся. Я вернулся на прежнее место.

— Даже не знаю, что и пообещать вам в случае моего избрания. Мои оппоненты наговорили вам столько, что добавить еще что-то у меня фантазии не хватит.

Зал сотрясли хохот и аплодисменты. Я поднял руки, призывая всех к тишине.

— Не подумайте, что я против их предложений: они целиком и полностью правы. Я совершенно с ними согласен. Я бы мог пообещать вам меньше домашних заданий, больше времени для подготовки к экзаменам и сокращение учебного времени, но я боюсь, что не смогу этого сделать, поскольку министерство образования наверняка будет возражать.

В зале опять послышались смех и аплодисменты, которые я расценил как всеобщее одобрение моей речи. Я бросил взгляд на Марти и Джерри, которые сидели в первом ряду и улыбались. Джерри поднял руку со скрещенными пальцами, давая мне понять, что все идет хорошо. Я продолжил:

— Я не хочу отнимать ваше время, поскольку знаю, как вы горите желанием поскорее вернуться к занятиям (смех в зале). Но хочу заверить вас, как от имени своих оппонентов, так и от себя лично, что кого бы вы ни выбрали, этот человек сделает максимум того, что сможет. Я уверен, что почти все кандидаты смогут это сделать.

Закончив речь, я направился к своему месту и сел. Зал поднялся, крича и аплодируя.

Жанет шепнула мне на ухо:

— Встань и поклонись.

— Хорошо, — сказал я, — если ты сделаешь это со мной.

Она кивнула. Я взял ее за руку и мы вместе вышли на середину сцены. Улыбаясь, мы смотрели в зал. Она была чертовски хороша в своем розовом платье. Я поднял руку, чтобы успокоить зал.

— Если вы не будете голосовать за меня, — сказал я, — то хотя бы не забудьте проголосовать за Жанет как претендентку на должность заместителя старосты. Она будет самым красивым заместителем старосты за всю историю школы имени Джорджа Вашингтона.

Зал смеялся и аплодировал до тех пор, пока не прозвучал гонг, извещавший о конце собрания. Мы спустились со сцены и сразу же были окружены толпой друзей.

Выборы состоялись в тот же день в полдень, и пока проводился подсчет голосов, Жанет, я и еще несколько наших приятелей ожидали в школьной канцелярии окончательных результатов. Я о чем-то болтал с Жанет, когда ко мне подошла Рут Кабелл.

— Тебе, Фрэнки, — съязвила она, — нужно записаться в драмкружок. Я уверена, что мисс Гиббс будет счастлива иметь в своей труппе такого артиста, как ты.

Прежде чем я смог что-либо ответить, она ушла рисовать стенную газету.

— Кто такая? — спросила Жанет.

— Сестра Марти, — ответил я.

И в этот момент к нам подбежал Марти. Он был возбужден.

— Наша взяла! — заорал он. — Вас обоих выбрали! Полная победа нашей группировки! Что я вам говорил?

Он схватил мою руку и стал трясти ее как сумасшедший. Но я даже не улыбнулся, потому что реплика Рут не выходила у меня из головы. Лишь через некоторое время я стал хохотать вместе со всеми.

Показался Джерри в окружении кучи ребят. Среди них были и некоторые мои соперники. Все желали мне удачи. И только тогда я забыл о том, что сказала мне Рут.

Глава пятая

Если бы меня не избрали старостой класса, то я никогда бы не узнал миссис Скотт, а Марти никогда бы не стал тем, кем он является сейчас. Но я забегаю вперед. Со мной это иногда бывает: мысли мои иной раз опережают перо.

Я познакомился с миссис Скотт на первом собрании школьного совета, куда, кроме старост класса, входили еще некоторые учителя. Нас представили друг другу. Я сразу заметил эту добропорядочную леди лет пятидесяти с серыми глазами и тонким решительным ртом. Она занималась вопросами детской психологии от имени соответствующего бюро — некоей организации по надзору за детьми.

Вопросы, которые обычно обсуждались на собраниях школьного совета, были связаны с разными мелкими нарушениями дисциплины, как то: опоздания на уроки, прогулы, грубость учеников и тому подобное. Обычно нарушителей дисциплины не наказывали — члены совета пытались выяснить, кто виноват в случившемся: ученик, учитель или же родители. В конечном итоге последнее слово оставалось за миссис Скотт. Она проводила беседы с виновником, пытаясь выяснить причину проступка.

По всей школе количество таких нарушений было огромным. Девочка, которая помогала миссис Скотт протоколировать эти разбирательства, окончила школу, поэтому миссис Скотт попросила порекомендовать ей кого-нибудь в качестве помощника. Я предложил кандидатуру Марти, поскольку знал, что ему нужны только отличные оценки, и подобная работа ему зачтется.

Марти и миссис Скотт хорошо сработались, потому что дело это ему понравилось. Вероятно, именно тогда он и решил стать психиатром. Вообще-то он всегда мечтал стать врачом, так что работа с миссис Скотт как раз соответствовала его интересам.

Мы с Жанет стали хорошими друзьями, и в школе все говорили, что мы встречаемся. Мне она очень нравилась, хотя, конечно, наши отношения не заходили так далеко, как с Джулией. Впрочем, тогда я не мог знать, какими они будут чуть позже. Мы все время были вместе и целовались по вечерам в субботу, когда я провожал ее после свидания домой. Так медленно и мучительно тянулся процесс нашего взросления.

Занятия в школе продолжались. Незаметно подошла Пасха, а за ней и летние каникулы. Я сдал экзамены и вместе с родственниками уехал на целое лето в Рокавэй.

Это были мои самые лучшие летние каникулы. На пляже у нас образовалась компания таких же ребят, как и я, и мы отлично проводили время. Я много плавал и валялся на песке целыми днями. Я загорел и стал черный, как негр. Я ничем не выделялся среди других ребят из нашей компании. Мы разглядывали девчонок в купальниках и обсуждали их прелести, много времени уделяя полемике по поводу того, можно ли рассчитывать на расположение той или иной из них. Вскоре я стал пользоваться благосклонностью одной юной леди и возомнил себя выдающейся личностью, но был разочарован, когда узнал, что почти все ребята думают то же самое. Расстались мы с ней без лишних эмоций.

За лето я поправился на три килограмма. Потом настало время заколачивать наш летний домик и возвращаться в город. Да, это было самое счастливое лето в моей жизни. Позднее я пытался вспомнить детали тех дней, но мне это не удавалось, наверное, потому, что каждый день был так хорош и так незаметно сменялся другим, не менее приятным и счастливым, что я не успевал оценить его в полной мере.

Наступил второй год обучения в школе имени Джорджа Вашингтона. Наши команды по баскетболу и плаванью стали постоянными, и еще до окончания первого полугодия я стал носить свитер с оранжево-черной буквой «В» — знаком сборной нашей школы. Я стал одной из самых авторитетных личностей в школе. Вокруг меня всегда была толпа приятелей, и мне уделяли столько внимания, сколько вряд ли получал кто-либо еще из моих сверстников.

Все мы повзрослели за это лето: Джерри, Марти, я сам — и Жанет. Об этом я узнал через день после футбольного матча, который состоялся в праздник Благодарения. В тот день я провожал ее домой. Она зашла переодеться, собираясь пойти к бабушке на праздничный обед. Я вызвался проводить ее и туда. Когда мы пришли к ней, родители уже ушли. Пока она переодевалась, я вошел в гостиную, бросил пальто на кушетку и уселся читать газету.

Через несколько минут Жанет в купальном халатике и с комбинацией в руках вошла в комнату.

— Мне нужно погладить ее, — сообщила она мне, — она еще не высохла.

Когда Жанет скрылась в кухне, я медленно подошел к двери и стал наблюдать за ней. Жанет вытащила из ниши гладильную доску, включила утюг и вернулась в гостиную. Я последовал за ней.

— Утюг нагреется через несколько минут, — сказала она. — Это быстро.

— Ничего, — ответил я. — У меня куча времени.

Она взглянула в окно и крикнула:

— Посмотри! Снег идет!

Я подошел к ней.

— Вот это да! — сказал я.

Она повернулась ко мне.

— Это же первый снег в этом году!

— Ага, — буркнул я и, обняв, поцеловал ее. — Первый снег…

Какое-то мгновение она обнимала меня. Потом выскользнула из моих рук.

— Утюг, должно быть, уже нагрелся, — сказала она, направляясь на кухню.

— Я тоже! — заметил я.

Жанет засмеялась и потрогала утюг.

— Еще не совсем.

— Как это? — запротестовал я, подыгрывая ей. — Зато я перегрелся!

— Да я не тебя имею в виду, дурачок, а утюг! — Жанет взглянула на меня и, в ответ на мою улыбку, подошла.

Я снова поцеловал ее и крепко прижал к себе. Под халатом у нее почти ничего не было. Обнявшись, мы сели на кушетку. Я положил ее голову к себе на колени и снова поцеловал ее. Она ответила мне нежным поцелуем. Мои руки скользнули под халатик: пальцы горели, касаясь нежной кожи. Жанет тяжело задышала. Я целовал ее, нежно гладя ее спину. Она обхватила меня и крепко прижала к себе. Моя рука, расстегнув бюстгальтер, осторожно гладила ее обнаженную грудь, а потом передвинулась на живот. Я стал целовать ее шею и плечо, выскользнувшее из халатика.

— Хватит, Фрэнки! — простонала Жанет, не в силах сопротивляться моим разгоряченным губам.

— Нет, дорогая! — запротестовал я, целуя ее грудь. Она крепко прижала к себе мою голову.

— О, Фрэнки! — повторяла она снова и снова, а я, не переставая, покрывал ее поцелуями.

Я сделал попытку развязать пояс халатика, но она вдруг решительно остановила меня, крепко схватив за руки.

— Нет, Фрэнки, нельзя! Это нехорошо!

Я снова попытался поцеловать ее, но она отвернулась.

— Хватит, остановись, так нельзя, — сказала она устало.

Я прижал ее к себе еще на мгновение, затем она легонько оттолкнула меня и встала, поправляя халат.

— Нельзя таким способом добиваться друг друга, мы уже не дети.

Я взял ее руку и поцеловал, а потом провел ею по своей щеке.

— Да, ты права, мы уже не дети.

Она вдруг прильнула ко мне и чмокнула в щеку.

— Фрэнки, ты прелесть! — выпалила она и исчезла в кухне.

Я подошел к двери и взглянул на нее.

— Жанет, — сказал я, улыбаясь, — ты нехорошая девочка, потому что дразнишь меня.

Она взглянула на меня, и я заметил боль в ее глазах.

— Я не дразню тебя, Фрэнки, — сказала она серьезно. — Мне кажется, я тебя люблю.

— Я знаю, что ты не хочешь мне зла, дорогая, — сказал я так же серьезно.

Она закончила гладить, сложила доску, убрала утюг и пошла в свою комнату переодеваться.

Когда она вышла, я снова поцеловал ее. Я проводил ее до дома ее бабушки. Пожелав друг другу хорошо провести праздник, мы расстались. По пути домой я думал о ней. Без сомнения, Жанет тоже повзрослела за это лето.

Глава шестая

За три дня до Рождества я узнал о неприятностях Сэма Корнелла. Как это ни странно, но, хотя я был членом школьного совета, я ни разу не присутствовал на собраниях, куда его вызывали. Впрочем, я пропустил довольно много таких собраний, потому что часто ходил на тренировки по баскетболу, а еще из-за лени и просто потому, что мне было не очень интересно присутствовать на них.

В тот день меня остановил в коридоре Марти и сказал, чтобы я во второй половине дня зашел к миссис Скотт. Я спросил его, зачем.

— По поводу Сэма Корнелла, — ответил он. — Ставится вопрос о направлении его в интернат для трудных подростков.

— А в чем дело? — полюбопытствовал я.

— Он влип в одну историю. Ты был бы в курсе дела, если бы почаще ходил на собрания, — ответил Марти.

— У меня нет времени на такую чепуху, — сказал я. — Кроме того, я решил не баллотироваться на должность старосты в этом полугодии. У меня и так дел хватает. Я же в баскетбольной команде, ты что, не знаешь?

— Ладно-ладно, шеф, — улыбнулся Марти. — Ты лучше скажи, пойдешь к миссис Скотт?

— Да, — ответил я. — И прямо сейчас, пока у меня есть время.

Мы вместе спустились на этаж, где располагалась администрация, и расстались. Я вошел в кабинет миссис Скотт.

— Добрый день, — поздоровался я. — Вы меня искали?

— Здравствуй, Фрэнсис. Да, я просила тебя зайти. Где ты пропадаешь последнее время? Я не видела тебя ни на одном из последних собраний совета.

— Я не мог на них присутствовать. Я очень занят, — начал оправдываться я. — Мне нужно много тренироваться. Ведь я в школьной сборной по баскетболу.

— Мне это известно, но, тем не менее, ты обязан быть на собраниях как староста класса. Тебя ведь для того и выбирали.

— Знаю, — сказал я уверенно, — но я решил не выставлять свою кандидатуру на следующих выборах.

— То, что ты решил не заниматься подобной деятельностью в будущем, не является оправданием для увиливания сейчас, пока ты еще занимаешь пост старосты. Кроме того, это нечестно по отношению к тем ученикам, которые голосовали за тебя. Собственно, об этом я и хотела поговорить с тобой.

— А я думал, что вы хотели поговорить со мной о Сэме Корнелле.

— И о нем тоже. Кстати, одной из причин того, что у нас ничего не получилось с перевоспитанием Сэма, как раз и является то, что ты не присутствовал на последних собраниях. Видишь ли, Сэм один из тех, кто голосовал за тебя. И когда с ним приключилась эта неприятная история и мы рассматривали его дело, тебя не было. Если бы ты был, он бы больше верил нам. Все могло бы сложиться иначе, если бы среди членов школьного совета он увидел знакомое, дружелюбное лицо человека, который мог бы направить его на путь истинный.

— Хорошо, — сказал я. — Что же мне делать сейчас? Извиниться?

— Нет, Фрэнсис, не нужно вставать в позу, так не пойдет. Ведь на самом деле ты не чувствуешь себя виноватым. В настоящее время ты слишком эгоистичен и самовлюблен, чтобы жалеть Сэма. Но о тебе я не беспокоюсь. У тебя все будет хорошо. Я хочу помочь Сэму, и, может быть, ты тоже сможешь помочь ему.

— Каким образом?

Миссис Скотт подошла к своему столу и села.

— Присаживайся, — пригласила она меня.

Я сел на стул рядом.

— Тебе, наверное, известно, Фрэнсис, — начала миссис Скотт, — что я терпеть не могу направлять учеников в исправительный интернат. Я совершенно не приемлю устойчивое мнение, что некоторые дети изначально скверные. Вся моя деятельность основана на том, что неисправимых детей нет. Неисправимыми они являются только в той степени, в какой мы их сделали таковыми. Это я и хочу кое-кому доказать. И неудачи таких детей — это неудачи и нас, взрослых. — Она улыбнулась мне. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Думаю, что да, — неуверенно ответил я.

— Отлично, — произнесла миссис Скотт. — Мы сможем работать лучше, если будем понимать друг друга. — Она достала из стола папку и открыла ее. — В течение первого и второго полугодий Сэм был хорошим учеником. Его средний балл по всем предметам был восемьдесят пять, а по поведению и прилежанию он входил в группу «А». Неплохо у него было и с посещением занятий: только один прогул и два опоздания.

В этом полугодии он отсутствовал тридцать дней, прогулял бесчисленное количество уроков и совершенно безобразно себя вел. Он запустил большинство предметов и, без всякого сомнения, провалится на экзаменах. Но даже все это вместе взятое не является достаточно серьезной причиной для того, чтобы отправить его в интернат. Дело в том, что он был пойман на мелком воровстве. Кроме того, его обвиняют в магазинных кражах, которые он совершал вместе с ребятами из его района. Естественно, мы провели расследование и выяснили, что большая часть его прогулов ничем не обоснована. В общем, он попался на крючок, как вы образно говорите.

Мы беседовали с его родителями, но они, похоже, не видят объяснений происходящему. Его мать говорит, что он хороший мальчик и что друзья портят его. Я склонна верить ей. Я до сих пор уверена, что Сэм хороший парень. Должно быть, что-то произошло этим летом, и Сэм потерял ориентиры в таких понятиях, как «хорошо» и «плохо». Он сбился с дороги и никак не может вернуться на путь истинный. Я разговаривала с ним, но понять, в чем дело, не могу. Видишь ли, если бы я смогла выяснить причину происшедшей в нем перемены, я бы объяснила ему в доходчивой манере, что на самом деле хорошо, а что нет. Но Сэм не доверяет мне, а без доверия я не смогу помочь ему. В октябре он был освобожден под честное слово от следствия комиссией по делам несовершеннолетних, но нарушил свое обещание. Это означает, что он автоматически должен быть направлен в интернат. Со своей стороны, я пытаюсь доказать им, что он еще не потерян для общества и больше не будет доставлять им неприятности. Но доказать это я смогу, лишь докопавшись до причины и объяснив ее Сэму. Я тебе уже говорила, что одна ничего не могу сделать. Я думала, что Мартин сможет помочь в этом деле, но он плохо знает Сэма, поэтому у него ничего не получилось. В общем, Мартин предложил тебя: он сказал, что в прошлом году вы были дружны.

— Да, — сказал я, — мне пришлось догонять в первом полугодии, и Сэм мне здорово помог.

— Видишь ли, — продолжила миссис Скотт, — если ты поможешь Сэму, то отплатишь ему добром за добро.

— Но как же я это сделаю? — возразил я. — Я совершенно не разбираюсь в педагогике.

— Тебе и не нужно в ней разбираться, — настаивала миссис Скотт, придвинувшись со своим стулом ко мне. Ее лицо стало серьезным. — Отнесись к нему по-дружески. Поощряй в нем хорошее. Если он будет доверять тебе, то откроет свою душу. А мы с тобой обсудим его проблемы, и я скажу тебе, что делать дальше. Если он будет доверять тебе, то ты сможешь помочь ему. Мы в нашем совете полагаем, что когда оступившийся ученик, которого разбирают на собрании, видит только лица учителей и незнакомых ему людей, он тут же занимает оборонительную позицию. И в результате мы не находим общий язык и не можем помочь ему. Когда же среди членов совета есть его друзья-одноклассники, он чувствует себя не так одиноко и начинает доверять нам. Ты не поверишь, сколько учеников мы спасли таким образом. Если врач смог добиться доверия со стороны пациента, то это уже половина победы. Если Сэм поверит в тебя, ты станешь его врачом.

— Я попытаюсь, миссис Скотт, — согласился я.

— Я думаю, Фрэнсис, тебе это удастся. Хочешь ознакомиться с материалами на Сэма?

— Нет, спасибо, — сказал я. — Мне бы хотелось услышать все от него самого.

Она улыбнулась. На этот раз ее лицо, можно сказать, сияло.

— Я рада, что ты понял меня, Фрэнсис. Именно так ты и должен относиться к Сэму, если считаешь его своим другом. Мне кажется, тебе изначально свойственно правильное представление о справедливости. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Забавно, иногда мне кажется, что ты гораздо старше. У тебя, в отличие от твоих сверстников, есть уверенность в себе. Ты, наверно, удивишься, когда узнаешь, как уважают тебя ученики нашей школы. Марти говорит о тебе так, будто ты святой.

— Мне кажется, это оттого, — заметил я, — что мы знаем друг друга довольно давно.

— Он рассказал мне, как вы познакомились, — сказала миссис Скотт.

Картина нашей первой встречи промелькнула у меня перед глазами: я увидел побледневшего, бесстрашного мальчика, ожидающего моего удара.

— Он рассказал вам? — переспросил я.

— Да. А еще он мне рассказывал, как ты учил его боксировать, как вы ходили вместе плавать и как ты работал летом в каникулы. Так что, как видишь, я достаточно много знаю о тебе.

Как раз в этот момент прозвенел звонок. Я встал, чтобы попрощаться, так как следующим уроком была математика, на которой мне обязательно нужно было присутствовать.

— Извините, у меня занятия, — сказал я.

Миссис Скотт встала и довела меня до двери.

— У меня такое ощущение, — сказала она, — что тебе удастся повлиять на Сэма.

— Надеюсь, — ответил я, открывая дверь. — Он хороший парень.

— Да, Фрэнсис, — добавила миссис Скотт, когда я уже перешагнул порог. — Подумай насчет твоего решения уйти из старост. Эта работа гораздо важнее, чем что-либо другое.

— Для кого как, — ответил я и направился в коридор, заполненный детьми, спешащими на занятия. — До свидания.

Миссис Скотт улыбнулась.

— Ты прав, но мы поговорим об этом как-нибудь еще. Спасибо, что зашел.

— Что вы, что вы, это мой долг! — ответил я по-испански. Миссис Скотт закрыла дверь, и я пошел на занятия.

Глава седьмая

После математики я опять столкнулся с Марти.

— Ну что, ты был у нее? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Не знаю. Понятия не имею, с чего начать.

— Ладно, — улыбнулся Марти, — для начала хотя бы встреться с ним.

— Спасибо за совет, об этом я и сам догадался, — сказал я. — Дело, однако, в том, что я не в восторге от роли осведомителя.

— Послушай, Фрэнки, — сказал Марти с типичной для него серьезностью. — Никаким осведомителем ты не будешь. Ты просто поможешь Сэму выпутаться из-неприятностей. А только так и должны поступать друзья.

— Возможно, — заметил я. — Но не исключай и того, что ему моя помощь не больно-то нужна и он посоветует мне не лезть в его дела.

— Конечно, тебе решать, как лучше действовать. Но даже если ничего не выйдет, твоя совесть будет чиста, потому что ты пытался помочь. Хотя мне кажется, у тебя это получится, — закончил Марти уверенно.

— Благодарю тебя, дружище, за доверие! Посмотрим.

— Конечно, — воодушевленно сказал Марти. — Поживем — увидим. Кстати, я хочу пригласить Джерри выпить кока-колы, ты как, пойдешь с нами?

— Нет, спасибо, — отказался я. — У меня сейчас занятия.

— Ладно, до встречи, — попрощался Марти, и я пошел дальше по коридору. У биологического класса я натолкнулся на Рут, которая выходила из дверей.

— О! Это ты? — воскликнула она. — Черт меня дернул выйти именно сейчас.

Как же я разозлился! Она достала меня своими постоянными приколами, и я не собирался больше терпеть от нее такие штучки.

— Если бы я знал, что встречу тебя здесь, то обошел бы это место десятой дорогой. Уж кого-кого, а тебя-то я меньше всего хотел бы видеть, — съязвил я.

— Но почему же, мальчик, нервы шалят?

— С нервами все в порядке, просто мне надоели твои шуточки. Что ты имеешь против меня?

— Совершенно ничего, малыш, — улыбнувшись, сказала Рут. Я узнал эту улыбку: так улыбался Марти. — Просто я думаю, что ты обманщик, испорченный и жестокий, — а я терпеть не могу таких людей.

— А ты что из себя представляешь? — взбесился я. — Ни рыба ни мясо, сучка поганая. Эгоистка! Кто тебе дал право так говорить о людях, которых ты не знаешь?

Она размахнулась, чтобы влепить мне пощечину, но я оказался проворнее и схватил ее за запястье. Так мы стояли и смотрели друг на друга: глаза ее сверкали. Через какое-то мгновение я отпустил ее руку — на ней остались отметины от моих пальцев.

— На твоем месте я не стал бы так делать, — сказал я, улыбаясь, потому что немного понимал женскую психологию. — Воспитанные девушки так не поступают.

Блеск в глазах Рут погас, лицо приняло обычное спокойное выражение.

— Ты прав, Фрэнки, — сказала она. — Извини. Наверно, у тебя никогда не было возможности показать, какой ты есть на самом деле. С того момента…

— С того момента, как я влепил Марти, когда мы боксировали у вас в гостиной?

— Нет, не тогда. Тут все дело в Джулии.

— В Джулии? — удивился я. — Ты что, все знаешь?

— Я знаю, что Джулия имела кое-какие виды на тебя, а я, как оказалось, помешала ей. До того, как ты появился, мы были как сестры. А потом все изменилось. Она стала такой скрытной, и я, наверное, немного приревновала ее к тебе. После того, как она ушла от нас, она несколько раз писала и спрашивала о тебе, просила передать привет, но я ни разу не говорила тебе об этом.

Прозвенел звонок на занятия, но я не пошел в класс. Мне захотелось услышать от Рут, что она знает о наших с Джулией отношениях. Я взял ее за руку и повел по коридору. Она безропотно подчинилась.

— Почему же ты мне ничего не сказала? — спросил я.

— Тогда я была еще наивным ребенком. Но сейчас я другая и знаю это. Кстати, Джулия вышла замуж.

Я почувствовал неожиданное облегчение.

— А когда ты узнала о наших отношениях?

— Однажды в воскресенье вы вернулись с пляжа и стояли перед дверью ее комнаты. Я услышала голоса, выглянула и увидела, как вы целуетесь. Именно поэтому я невзлюбила тебя. Марти здесь, собственно, не при чем.

— Вот в чем дело! — воскликнул я. — И это все?

— А тебе что, мало?

Теперь я знал, что мне нечего беспокоиться насчет наших отношений с Рут. Я почувствовал вдруг, что намного старше ее. Мне стало легко и весело. Мы дошли до конца коридора. Вокруг никого не было, поскольку начался урок.

— Поцелуй — это чепуха, — сказал я. — И ты в этом сейчас убедишься. — Быстро взяв ее за плечи, я поцеловал ее в губы и тут же отпустил. — Поняла?

Рут потянулась ко мне, но я, отдернув руки, изобразил позу защищающегося.

— Больше нельзя! — улыбнулся я.

— Нельзя… — задумчиво покачала головой она.

— Ну, что, друзья? — я протянул Рут руку.

— Друзья, — ответила она. Мы стояли и молча жали друг другу руки.

— Мне пора, — нарушил я молчание. — Пора на урок…

Я уже почти дошел до своего класса, как какие-то странные звуки заставили меня обернуться: Рут плакала.

— В чем дело? — спросил я. — Извини. Мне не хотелось бы показаться тебе нахальным.

— Ничего! — всхлипнула она. — Иди, оставь меня в покое, я хочу побыть одна, дурак здоровый! — Рут повернулась и побежала вниз по лестнице.

«Все девки — чокнутые», — подумал я. Войдя в класс, я извинился перед мистером Вэйсбардом за опоздание. Он был клевый мужик. Когда я сказал ему, что задержался из-за неотложных дел в школьном совете, он улыбнулся.

— Ну что ж, хорошо, — сказал он хорошо поставленным голосом, а затем добавил шепотом, так что каждое слово было отчетливо слышно на задних рядах. — Между нами: на твоем месте, Фрэнсис, я бы сначала вытер губную помаду, оставшуюся после неотложных дел.

Глава восьмая

Я вышел из класса. Кто-то схватил меня за руку. Я повернулся: это был Марти. Я все еще не мог оправиться после шутки мистера Вэйсбарда.

— А, это ты? — удивился я.

— А ты думал кто?

— Никто!

— Слушай сюда! — начал он. — Сэм сейчас в канцелярии, ждет разговора с миссис Скотт. Если ты зайдешь туда вроде бы как случайно и затеешь с ним разговор, тебе будет потом гораздо легче войти с ним в контакт.

— И кому принадлежит эта блестящая идея? — съязвил я.

— Это миссис Скотт придумала, — ответил Марти. — Она специально не вызывает его, чтобы он побыл возле двери и чтобы у тебя был повод поговорить с ним.

— Замечательно! — отрезал я. — Только мне нужна уважительная причина, чтобы не присутствовать на уроке испанского.

— Миссис Скотт об этом уже позаботилась: она написала записку, и вот я несу ее.

— Она все предусмотрела, не так ли? — продолжал язвить я.

— Почти все, — бросил Марти через плечо и скрылся.

Я спустился в канцелярию и увидел Сэма, сидящего у дверей кабинета миссис Скотт.

— Здорово, Сэм! — довольно громко сказал я, сделав вид, что удивлен тем, что вижу его в таком месте. — Ты чего тут торчишь?

— Привет, Фрэнки, — вымученно улыбнулся он. — Явился на беседу с мисис Скотт.

Я положил сумку на стол и подошел к нему.

— А я забежал взять кое-какие бумаги, — не очень ловко соврал я. — Зачем тебе эта старая ведьма?

— Она мне сто лет не нужна, — ответил он. — Да деваться некуда. Я тут попал в переплет.

— Что-то серьезное? — полюбопытствовал я.

— Достаточно серьезное. Похоже, что меня из школы вытурят, — сказал Сэм с нарочитым безразличием, хотя я увидел, как напряжен его рот.

— Да, плохи дела. — Я взглянул на него с участием. — Чем-нибудь могу тебе помочь?

— Думаю, что нет, — ответил Сэм, глядя в другую сторону. Он чуть не плакал.

— Какого же черта ты не поговорил со мной раньше! — воскликнул я. — Я староста класса, у меня, естественно, есть связи с начальством, а ты держишь меня в неведении! Слушай, мы с тобой друзья, и ты в свое время помог мне. Давай-ка пойдем в уголок и ты мне все расскажешь. Может быть, я все-таки смогу помочь тебе.

Сэм посмотрел на меня, и в его глазах забрезжила надежда. Мы отошли к окну и сели.

— Все началось прошлым летом, — начал Сэм. — Я искал работу на летние каникулы. Дома нужны деньги. Я обратился в несколько мест, где требовались курьеры, но меня не взяли, потому что я цветной. Я попробовал устроиться на вокзале — носильщиком или кем-нибудь в этом роде, но подростков там не берут. Можно было, конечно, взять ящик для чистки обуви и пойти на улицу, но этим много не заработаешь. Летом многие ребята так подрабатывают.

— Ты мне говоришь! — заметил я. — Когда я жил в приюте, я именно так и зарабатывал.

— Правда? — улыбнулся Сэм. — Тогда ты знаешь, как это нелегко. Короче говоря, приходит ко мне однажды один парень и говорит: «Сэм, а почему бы тебе не заняться шмотками?» — Сэм невольно стал имитировать голос того парня. — А я ему и говорю: «На старых шмотках много не заработаешь». Тогда он мне говорит: «Подучиться тебе чуток надо». Я ему и говорю: «Что ты имеешь в виду?» «Слушай, — говорит, — ты нормальный пацан. Я знаю, что ты ищешь работу, но не можешь найти. И я знаю, почему. Хочешь, скажу?» «Почему?» — спрашиваю я. А он и говорит: «Потому что ты негр». «Вот удивил!» — говорю я. «Но это еще не все. Нам, неграм, — говорит парень, — остается только ночевать в холодных халупах в Гарлеме. Мы по горло сыты этой болтовней о равных возможностях и прочей чепухой. В школе я учился на бухгалтера, закончил с отличием, у меня были лучшие оценки в классе. Но когда человек оказывается на улице и начинает искать работу, дело принимает другой оборот. Белые ребята, какие бы они ни были тупые, все равно находят работу. А нам одно дерьмо подбирать остается. Ну их всех к черту! Нужно хапать, что хочешь, и в гробу всех видеть». «Легко тебе язык чесать», — говорю я. А он мне: «Я говорю о настоящих шмотках, о барахле высшего качества. У нас тут есть один мужик, он берет барахло с рук и не интересуется, откуда оно. Причем платит приличные башли. Ты мне скажи: тебе не надоело, что тебя все время накалывают? Или ты как все остальные придурки, которые хавают всякое дерьмо, которое им подсовывают?» Я ему говорю: «Я не придурок, но если вы воруете, вас все равно сцапают, так что иди подальше». А он мне: «Черта лысого, у меня все схвачено. Эту работу делают такие, как ты пацаны. Если вас и сцапают, то ничего не сделают, все равно домой отпустят. Но ты не бойся, никого не сцапают: все организовано» «Как это?» — спрашиваю я. А он: «Это уж мое дело. Я часть денег отстегиваю полицейским. И когда мы этим занимаемся, они находятся на другом участке. А как я это организовываю — тебя не касается. Тебе нужно только делать то, что я скажу. Ну, что, заметано?» Я говорю: «Может быть. Я подумаю». «Ладно, — говорит он, — но помни, держи язык за зубами, а то…» — и так вот рукой показывает. Я поразмыслил и решил попробовать. Он-то уверял, что все безопасно. А оказалось не так: нас всех сцапали. Его и того скупщика краденого уже посадили в тюрягу. А скоро, видать, и я к ним присоединюсь».

— Да, дело дрянь, — посочувствовал я Сэму. — Ну, а со школой что?

— После этой переделки я покумекал немного и пришел к выводу, что тот парень был прав, когда говорил о школе: какой смысл получать образование, если потом все равно не будет возможности его применить. Короче, как только мне подвернется какая работа, я школу брошу.

Я задумался. Какое-то время мы сидели молча. Потом я встал и подошел к окну. «Черт знает, что ему сказать? — думал я, — он знает, что говорит».

— Послушай, — обратился я к Сэму, — давай я поговорю с миссис Скотт. У меня есть одна идея (я врал, потому что никакой идеи у меня не было). Может быть, она сработает. В общем, подожди меня здесь: когда выйду — расскажу.

И прежде чем Сэм открыл рот и задал мне вопрос, я исчез в кабинете миссис Скотт.

— Ну, что скажешь, Фрэнсис? — улыбнулась она.

Я рассказал ей все, что поведал мне Сэм. И миссис Скотт спросила, нет ли у меня каких предложений.

— Нет, — признался я.

— Ну, тогда у меня есть: тебе нужно привлечь его к классной работе. Тогда у него появится чувство причастности ко всему, что происходит в классе. Лучше всего, если ты назначишь его членом какого-либо комитета, куда сам входишь. Так ты сможешь поддерживать с ним тесные отношения, что поможет ему преодолеть предубеждения.

— Как же я могу один принять такое решение? Ведь оно должно утверждаться руководством школы.

— Это я беру на себя, — успокоила меня миссис Скотт.

— Хорошо, — согласился я. — Пойду скажу ему.

— Подожди минутку, Фрэнсис, — остановила меня она. — Не говори, что это моя идея. Скажи, что это ты сам придумал. Пусть у него появится чувство ответственности перед тобой. Думаю, он не подведет тебя.

— Я тоже так думаю, — сказал я, направляясь к двери. — А вы собираетесь поговорить с ним?

— Да, — ответила миссис Скотт. — Я хочу дать ему понять, что если бы не ты, у него не было бы никаких шансов. Я также хочу, чтобы ты очень серьезно к этому отнесся. Серьезнее, чем, может быть, полагал.

— Знаю, — ответил я, держась за ручку двери. — Сам напросился.

Глава девятая

Сэм был назначен помощником кассира, который обслуживал учащихся во время ленча. Он также занимался счетами всей школы. И отлично справлялся с работой. Ему не только платили за нее, но еще ставили зачеты по бухгалтерскому учету. Он стал регулярно посещать занятия, и успеваемость его улучшилась. Я довольно часто виделся с ним, иногда специально приходил поговорить. Я был уверен, что у него все будет в порядке.

Подходило время новых выборов классного старосты. Мне не хотелось больше заниматься этой работой — было много других дел. В школе я много занимался спортом и общественными делами. Дома же все крутилось вокруг семьи и друзей. Я чувствовал себя в центре всех событий, мне казалось, что весь мир вращается вокруг меня.

Как-то после обеда мы — Джерри, Марти и я — собрались у Жанет обговорить предстоящие события. Для начала мы расселись поудобнее. Я занял свое любимое кресло — мягкое кресло отца Жанет — и, вытянув ноги, положил их на пуфик. Мне нравилось это кресло: не только потому, что оно было очень удобным, но еще и потому, что стояло таким образом, что все находящиеся в комнате были обращены лицом к человеку, сидевшему в нем. Джерри и Жанет расположились на кушетке напротив меня, а Марти — в кресле справа.

— Вы уже знаете, — начал я, — что я не хочу быть старостой. У меня полно других дел.

— Но, — возразил Джерри, — только ты сможешь с легкостью обойти претендентов. Все тебя прекрасно знают, у тебя авторитет в классе. Ты победишь элементарно.

— Нет, — возразил я. — У старосты всегда полно работы.

— На мой взгляд, — заметил Марти, — ты не очень-то много времени на нее тратил. Воз, главным образом, тащила Жанет.

— Если у Жанет есть какие-либо претензии ко мне, — сказал я, — пусть она сама их выскажет. — Я повернулся к Жанет. — Что ты скажешь по этому поводу?

— Никаких претензий, — улыбнулась она и покачала головой.

— Вобщем, так, ребята, — сказал я. — Если все вы считаете, что эта работа такая уж замечательная, почему бы кому-либо из вас не заняться ею?

— Ты же знаешь, — ответил Марти, — я не могу. Я занят по горло у миссис Скотт, и то, чем я занимаюсь у нее, очень важно, в особенности для моей будущей учебы в колледже.

— Ладно, — оборвал его я. — Хватит ныть. А вы, детишки, что думаете насчет должности старосты? — обратился я к Жанет и Джерри.

— Жанет? — воскликнул Марти. — Но девочки ни разу не избирались старостами.

— Что отнюдь не означает, что они не могут ими быть, — сказал я. — Сама-то ты что думаешь, Жанет?

— Я на это не гожусь, — сказала ока. — У меня нет шанса быть избранной. А вот Джерри?.. — она посмотрела на него.

Джерри помолчал, потом застенчиво улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Если вы этого хотите, я готов, но с одним условием.

— С каким же? — обрадовался Марти.

— Я соглашусь, если только со мной будет работать Жанет, — ответил Джерри и, улыбнувшись, посмотрел на нее.

— Конечно, Жанет будет с тобой работать, — сказал я, радуясь в душе, что так просто можно утрясти этот вопрос. Хотя мне показалось, что Жанет расстроилась из-за того, что я с излишней поспешностью согласился на предложение Джерри. «Может быть, я ошибся», — подумал я, но тут же отбросил эту мысль.

И действительно, получилось так, как мы решили, — на целый учебный год.

— Я слышала, что ты не хочешь больше быть старостой? — спросила миссис Скотт, встретив меня на следующий день в коридоре. Марти уже сказал ей о моих намерениях.

— Надо же, как быстро эта новость облетела школу, — улыбнулся я.

— Мне казалось, что ты передумал после нашего разговора.

— Нет, не передумал.

— А как же помощь Сэму? — спросила она.

— С Сэмом все в порядке, — успокоил ее я. — Джерри ведь тоже может этим заниматься. Ему это нравится.

— Знаешь, Фрэнсис, — продолжила миссис Скотт. — У меня такое впечатление, что я ошиблась в тебе.

— Возможно, — бросил я. — Никто не застрахован от ошибок.

— Но я все же надеюсь, что не ошиблась, — сказала она, направляясь в свой кабинет. — Я в тебя верю.

После того, как Джерри и Жанет были избраны на руководящие должности в классе, я стал реже общаться со своими одноклассниками. Я преуспевал в спорте, и меня тянуло к старшеклассникам. Вскоре я был принят в их компанию. Среди них я чувствовал себя гораздо комфортней, чем с однокашниками, которые казались мне совсем еще детьми.

Свои свидания с Жанет я ограничил до одного раза в неделю. У меня появились девушки постарше: они были более опытными, и я кое-чему у них научился.

Однажды после уроков, когда я направлялся домой, мне повстречался Джерри.

— Привет, — поздоровался я.

— Привет, — ответил он. — Что случилось? Ты все куда-то исчезаешь.

— Вовсе нет, — как ни в чем не бывало ответил я.

— Знаю-знаю, — сказал он. — Наслышан. И Жанет тоже знает. Не думаю, что она довольна твоим времяпрепровождением.

— Слушай, я не мальчик, — сказал я. — И сам разберусь, что мне делать, а что нет. Кстати, Жанет тоже сама может разобраться в своих проблемах.

— Но ведь Жанет… — Джерри взглянул на меня, и я увидел смущение в его глазах.

— Жанет и я люди свободные, цепями не связанные, — сказал я с бравадой.

Он схватил меня за руку, и я посмотрел на него в упор.

— Ты знаешь, Фрэнк, я ждал, что ты это скажешь, — сказал Джерри очень серьезно.

— Ну и прекрасно! Что из этого, дружок?

— Ничего. Только не нужно фамильярничать. — Он отпустил мою руку и пошел, посвистывая.

Я смотрел ему вслед, недоумевая, о чем он сейчас думает? А потом отмахнулся от этой мысли.

Несмотря на то, что произошло, я в тот же день вечером пошел навестить Жанет. Было уже около семи. Я позвонил в дверь.

— Проходи, Фрэнки, — улыбнувшись, сказала Жанет.

— Привет, — поздоровался я.

Мы прошли в гостиную: там уже расположились Джерри и Марти. Я был удивлен, увидев их, но не подал виду, как будто то, что они там торчали, было само собой разумеющимся.

— Здорово, ребятки! — сказал я.

— Вот это да! — съязвил Марти, глядя на Джерри. — Боги спускаются с Олимпа! — И, манерно отвесив поклон, сказал мне: — С возвращением, о заблудший брат наш!

— Не расстраивайся, мудрец, — сказал я Джерри. — Не обращай на него внимания. Он всегда сначала ляпнет что-нибудь, а потом думает.

— Каким ветром тебя занесло? — продолжал Марти.

— Я пришел поговорить с Жанет, — улыбаясь, ответил я. — А вы что здесь делаете?

Марти залепетал что-то о школьных делах.

— Ну, что ж, — сказал я, — не буду вам мешать. Посижу тихонько, пока вы закончите.

Я уселся в любимое кресло и уткнулся в журнал.

— Да, кстати, а где родители? — спросил я Жанет.

— Поехали к бабушке. Она не совсем здорова.

— Вот беда, — посочувствовал я. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Небольшая простуда.

— Думаю, нам пора идти, — сказал Джерри, поднимаясь с дивана. — Мы ведь, можно сказать, уже закончили наш разговор.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы ломали из-за меня свои планы, — притворно-извиняющимся тоном сказал я.

— Правда, не уходите, — сказала вслед за мной Жанет. — Я сейчас радио включу, может быть, что-нибудь хорошее передают.

Марти стал объяснять, что обещал прийти домой пораньше, и Джерри поддержал его. Они ушли, несмотря на наши протесты. Когда дверь за ними закрылась, мы переглянулись и расхохотались.

— Поцелуй меня, мой малыш, — я протянул руки к Жанет.

Она подошла ко мне, и мы обнялись. Когда, почти бездыханные, мы отпустили друг друга, Жанет, улыбнувшись, сказала:

— Давно не виделись…

— У меня были дела, — ответил я. — Если б я был уверен, что ты скучаешь, то заходил бы почаще.

— Не обманывай меня, Фрэнки, — сказала Жанет. — Не обманывай меня никогда. Не нужно этого делать.

— Знаю, малыш, — согласился я.

— Я люблю тебя, Фрэнки!

Я снова ее поцеловал, но на этот раз более сдержанно: мне показалось, что между ней и Джерри… Но ее губы были такими сладкими, а мы были такими молодыми и такими серьезными… Хотя в то время я так не считал.

Глава десятая

Несколько недель спустя, когда я поглощал свой ланч в школьной столовой, ко мне подсел Марти.

— Привет, Фрэнки! — поздоровался он. — Ну, что скажешь?

— Ничего, — ответил я. — Ты что-нибудь расскажи.

— Да что мне рассказывать? В последнее время ты у нас в центре внимания.

— Да уж!

— Вся школа только и говорит о том, что ты отказался руководить классом, потому что это якобы тебе уже не подходит, больно ты загордился.

Я засмеялся:

— Пусть языки почешут.

— Миссис Скотт не очень-то прислушивается к этим разговорам, — продолжал он.

— Ну ее, — вырвалось у меня. Я открыл бутылку молока вилкой.

— Слушай, что с тобой? — спросил Марти.

— Ничего, — спокойно ответил я и отпил молоко из кружки. — Мне порядком надоела эта ее возня по «оказанию помощи ученикам». Мы для нее как подопытные кролики. Глядишь, скоро книгу накропает под названием «Эксперимент номер 999» или как-нибудь еще.

Марти отхлебнул молока из моей бутылки. Я посмотрел на него и сказал:

— Еще пирог есть, угощайся.

Он улыбнулся:

— Нет, спасибо. Я не голоден.

— Тогда какого черта ты здесь торчишь?

— Хорошо, если ты действительно этим интересуешься, так знай — я тебя искал. Миссис Скотт хочет, чтобы ты поднялся к ней в кабинет. Может, мы будем действовать вместе? Она считает тебя способным к такой работе.

— Вот что я скажу тебе, — сказал я, вставая. Марти продолжал сидеть, глядя на меня. — Иди и скажи ей, пусть она ищет себе другого доносчика. С меня хватит.

— Хорошо, — Марти встал. — Я скажу ей, если ты так хочешь. Но думаю, что ты сейчас совершаешь ошибку.

— Ничего, — ответил я. — Не обращай внимания: я все время ошибаюсь.

Я вышел из столовой в сад, затем пересек улицу. На небольшом холме, с которого можно было видеть реку и район Бронкс, стоял ряд скамеек. Я сел и закурил. Была середина апреля: было довольно тепло, но пасмурно. Я услышал звонок с урока и подумал: «К черту занятия!» Мне не хотелось больше идти в школу. По крайней мере, на математику. Кто-то из учеников выходил из школы, кто-то направлялся на занятия. Я откинулся на спинку скамейки. Сигарета кончилась. Я выбросил бычок и закурил новую.

В мою сторону шли несколько девушек: среди них была и Жанет. Я отвернулся, надеясь, что она не заметит меня. Мы не виделись вот уже три недели — с того самого вечера, когда я застал Марти и Джерри у нее дома. Жанет сказала что-то своим подружкам и направилась ко мне. Выглянувшее солнце осветило ее волосы: она была очень хороша, но мне не хотелось говорить с ней. Лучше бы она не заметила меня…

— Привет, Фрэнки! — сказала Жанет. Что-то в ее улыбке, однако, озадачило меня. Она как будто бы говорила: «Не сердись. Я сделала что-то не так, но не нарочно».

— Привет, Жанет!

— У тебя что, нет занятий? — спросила она.

— Есть, но мне лень идти. Наверно, весна действует.

— Да, сегодня отличный денек, правда?

— Ага, — согласился я.

— Ты не против, если я присяду? — спросила Жанет.

— Нет. Скамейки для того и поставлены.

Она села на некотором расстоянии от меня. Мы сидели молча, отрешенно глядя в сторону реки. Но мне казалось, что между нами идет безмолвный разговор. Я представил себе, как Жанет спрашивает, почему я не заходил к ней, а я отвечаю, что хотел, но был слишком занят; а потом она спрашивает, собираюсь ли я помогать миссис Скотт, и я говорю, что нет, потому что миссис Скотт притворщица и на нас ей плевать; Жанет, конечно, говорит, что я неправ и что миссис Скотт тетка что надо, а я ей отвечаю, что это ее личное мнение и она имеет право его иметь; потом она интересуется моими успехами в школе, и я говорю, что все в порядке, потому что в среднем у меня около восьмидесяти баллов; еще она спрашивает, буду ли я в составе школьной команды по плаванью в этом учебном году, а я говорю, что еще не решил; потом следует вопрос о здоровье моих тети и дяди, и я отвечаю, что с ними все в порядке, если не считать, что дядя простудился и всю зиму лечится от кашля; в свою очередь я спрашиваю Жанет о родителях и бабушке, а она отвечает, что у них все в порядке, только бабушка стареет; и пока мы разговариваем, я думаю о чем-то другом, например, о том, как она впервые поцеловала меня, и как сказала, что любит, когда гладила комбинашку на кухне, и как щекотало у меня в носу от запаха ее надушенных волос; потом мы говорим о наших общих знакомых, хотя хотели бы поговорить о том, нравится ей Джерри или нет и нравится ли она мне… Но мы всего-навсего сидели на скамейке и глядели на Бронкс, раскинувшийся за рекой.

Вторая сигарета потихоньку заканчивалась, я прикурил от нее третью и бросил бычок за ограждение. Мы наблюдали, как он летел и потом скрылся из поля зрения. Наконец, Жанет заговорила.

— Ты изменился, Фрэнки, очень изменился за этот год.

— Все мы изменились, — ответил я. — Мы уже не дети.

— Не в этом дело, Фрэнки, — медленно проговорила Жанет. — Иногда мне кажется, что я не знаю тебя — такой ты бываешь разный. Конечно же, я согласна, что все мы изменились — Джерри, Марти, я, — но ты, мне кажется, стал каким-то холодным, резким и эгоистичным. Ты не был таким раньше.

Тут я вспомнил, что то же самое говорила мне Рут. Я взглянул на Жанет:

— Я всегда был таким, — спокойно сказал я.

Мы опять замолчали и стали наблюдать, как небольшая лодка с трудом плывет против течения. Я швырнул сигарету. Мне больше не хотелось курить — во рту было противно от табака. В спину подул легкий ветерок: я почувствовал, как он обдувает мою голову. Я взглянул на Жанет: ее волосы, взлохмаченные ветром, закрыли ей лицо. Мне захотелось дотронуться до них — они всегда были такие мягкие и красивые.

Она взглянула на меня.

— Ты выглядишь, как мальчишка после незаслуженной трепки, — сказала она и попыталась улыбнуться. Но у нее ничего не получилось.

Я не ответил.

— Фрэнки, почему ты не приходишь ко мне больше?

«Вот она это и сказала! — подумал я. — Сколько же мужества понадобилось ей, чтобы задать этот вопрос…»

Я не знал, что ответить, и промычал что-то по поводу занятости.

— Ты ведь и раньше был занят, но находил время, — сказала она.

На этот раз я промычал что-то по поводу ее встреч с Джерри.

— Я стала встречаться с Джерри после того, как ты променял всех нас на другую компанию. А что ты хотел, чтобы я торчала дома, рыдала и ждала, когда ты вернешься? — Ее лицо напряглось и побледнело.

— Но, Жанет, — попытался возразить я, — раньше мы были детьми и не отдавали себе отчета в том, что говорили…

— Может быть, ты и не отдавал отчета… — Жанет заплакала, и ее слезы заблестели ослепительными бриллиантами в лучах проглядывавшего солнца. — А я говорила то, что думала. И еще я думала, что ты любишь меня. — Она закрыла лицо ладонями и наклонилась вперед, беззвучно плача.

К горлу подкатил комок, слова не шли. Я нервно оглянулся: слава Богу, вокруг никого не было!

— Но, Жанет! — я наклонился к ней и дотронулся до плеча.

Как же мне сказать ей, что мне ужасно жаль, что я не хотел сделать ей больно и что я чувствую себя полным дураком? Я вспомнил Еву, девушку из старшего класса, с которой встречался в последние недели, ее влажные, горячие поцелуи, и всякие штучки — как она умела одним взглядом или движением пообещать блаженство на земле, но взамен ничего не дать… Она всегда дразнила, только дразнила. Как же я мог сказать Жанет, что люблю ее девичью свежесть, простой, прямой и честный взгляд, тепло ее глаз? Как мне сказать, что я хочу ее и даже больше…

Она с раздражением убрала мою руку со своего плеча и крикнула:

— Уходи! Ты низкий, подлый человек. Я ненавижу, ненавижу тебя!

Она вскочила и побежала к школе, прижав к лицу маленький платочек. Я собрался было последовать за ней, но вспомнил, что нас могли увидеть из окон школы. Я опять сел и стал смотреть ей вслед.

Становилось холодно. Я посмотрел на реку и поежился. Со стороны школы донесся звонок. Я почти обрадовался, потому что мне нужно было идти на испанский язык. Я встал и пошел к школе.

На втором этаже я увидел Жанет, выходящую из туалета. Я подошел к ней.

— Жанет, — сказал я.

— Никогда больше не подходи ко мне, никогда! — сказала она низким холодным голосом.

— Хорошо, — так же холодно ответил я. — Если ты так хочешь.

Она пошла по коридору, и я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом.

«Черт бы побрал эту школу, — подумал я. — Детские штучки».

Глава одиннадцатая

Когда я вернулся домой, семья как раз собиралась обедать. Девочки уже вымыли руки. Ирен сидела за столом, а Эсси помогала матери у плиты.

— А вот и я, родственники, — объявил я.

— Я уже начала беспокоиться, Фрэнки, — сказала тетя. — Иди быстрей мой руки, мы собрались обедать без тебя.

Я удивленно посмотрел на нее, потому что почувствовал в ее голосе раздражение. Лицо ее казалось озабоченным, от чего мелкие морщинки обозначились сильнее.

— Вы же знаете, тетя Берта, — сказал я, пытаясь развеселить ее, — что я никогда не опаздываю к обеду.

Девочки прыснули.

— Это правда, мамочка, — сказала Эсси, — он никогда не опаздывает.

Я вышел в гостиную. Дядя сидел в кресле рядом с окном. Взгляд его был направлен в пустоту, руки нервно теребили подлокотники.

— Дядя Моррис, вы меня удивляете, не думал, что вы уже дома.

— Привет, Фрэнки, я пришел сегодня пораньше. — Он попытался улыбнуться, но это у него не слишком-то получилось. — Я устал.

Я пошел в ванную, вымыл руки, потом позвал его.

— Пойдемте обедать, все уже собрались.

— Я не хочу есть, — с трудом проговорил дядя.

Что-то произошло, я чувствовал в воздухе какое-то напряжение. Мне стало не по себе. Может быть, я сделал что-то не так? Вытерев руки, я отправился в кухню. Обед прошел в тишине, дядя Моррис так и не появился. После обеда я помог Эсси вымыть посуду: она ее мыла, а я вытирал и расставлял. Потом мы сидели в гостиной и слушали радио. В восемь часов девочки отправились спать. В половине десятого я сказал, что тоже иду спать. Я чувствовал, что дядя и тетя хотят поговорить и я им мешаю. Словом, этот вечер был тихим и мрачным. Обычно дядя Моррис смеялся, шутил, играл с дочерьми, но сегодня ничего этого не было. Когда девочки перед тем, как уйти, поцеловали его, он не поцеловал их в ответ. Я отправился к себе и начал раздеваться. Сквозь закрытую дверь до меня доносились приглушенные голоса дяди и тети. Некоторые слова можно было разобрать. Я вытянулся на кровати, положив руки под голову, и посмотрел в окно. День был длинный и утомительный. Я задремал, оглушенный непонятной депрессией, охватившей меня. И вдруг резко проснулся. За дверью по-прежнему слышались голосам тети и дяди. Я взглянул на часы, было около двух. Я прислушался.

Тетя тихонько плакала, дядя говорил:

— Беспокоиться, собственно, не о чем; ты же слышала, что сказал доктор. Несколько лет в Аризоне, и я буду в полном порядке. Мне повезло, что болезнь обнаружили в начальной стадии, она вполне излечима.

Тетя заговорила о детях. Я расслышал свое имя, но не понял смысл сказанного — что-то о том, что мне еще нет шестнадцати.

— Об этом тоже можешь не беспокоиться, — сказал дядя. — Там такие же прекрасные школы, как и здесь, и Фрэнки поедет с нами. Просто нам надо будет все им хорошенько объяснить. Я уверен, что они поймут. В конце концов, ему не хватает всего четыре месяца, и я думаю, они учтут это.

Тетя что-то добавила, и я услышал, как дверь в их комнату закрылась. Интересно, почему нам надо ехать в Аризону и какое отношение к этому имеет тот факт, что мне еще нет шестнадцати? Я уже почти засыпал, когда меня осенило. Я сел в кровати. В Аризоне лечат от туберкулеза, теперь понятно, почему дядя кашлял всю зиму. Это была не простуда, это был туберкулез.

Я вскочил с кровати, накинул халат и вышел в гостиную. Перед тем как постучать, секунду помедлил.

— Это я, — громко прошептал я. — Можно войти?

— Да, — раздался голос дяди. Я открыл дверь и вошел в комнату.

— Что это ты так поздно? — спросил дядя.

— Я проснулся и слышал ваш разговор, — выпалил я. — Что-то случилось, я чувствую это. В чем дело?

Тетя с дядей обменялись взглядами, и дядя сказал:

— Ни в чем. Мы решили уехать отсюда, вот и все.

— Да, я знаю, в Аризону. Но почему? — Они молчали. — Потому, что вы больны? — спросил я.

Дядя посмотрел на меня.

— Так ты понял?

— Да, догадался. Я не ребенок.

— Ну что ж, значит, ты все знаешь.

— Послушайте, — сказал я, подходя к кровати и присаживаясь на краешек. — Если вам нужны деньги, то у меня есть в банке на Бродвее.

Дядя улыбнулся.

— Нет, спасибо. Деньги у нас есть, оставь свои деньги себе.

— И все-таки, если это поможет, — сказал я, — имейте в виду, мои деньги в вашем распоряжении. Там более полутора тысяч.

— Полторы тысячи долларов! — удивился дядя. — Это большие деньги. Где ты взял их?

— Я работал, — ответил я, поднимаясь. — Когда-нибудь я расскажу вам об этом. Так что если вам понадобятся деньги, вам стоит только сказать мне об этом.

— Нет, сынок, деньги нам не нужны. Но все равно спасибо.

Я хотел уйти, но меня окликнула тетя:

— Подойди и поцелуй меня перед сном. — Я наклонился к ней. — Ты очень хороший мальчик, — сказала она, улыбаясь. — А теперь иди спать и ни о чем не беспокойся. Все будет в порядке.

Я вернулся к себе и вспомнил, что они говорили о том, что мне еще нет шестнадцати, но я забыл их об этом спросить. Сначала я хотел вернуться и спросить, но потом решил отложить это до утра. В любом случае они знали, что у меня есть деньги и что я не пропаду. Я уснул.

Глава двенадцатая

Проснулся я поздно и вынужден был спешить, так что не успел поговорить с родными. У меня нашлось только время сказать:

— Пока, увидимся после школы.

В школе я увидел Джерри, мы поболтали несколько минут и расстались. Во время ланча я подошел к Рут и сел рядом с ней.

— Как дела? — спросил я.

— Нормально. Приходится много зубрить. Ты же знаешь, я заканчиваю в этом семестре.

— Да, знаю.

— А где ты скрываешься последнее время? И с Марти давно не общаешься. Вы что, поссорились?

— Нет, не поссорились. Просто заняты разными делами.

— Ну ладно, заходи как-нибудь. Родители будут рады видеть тебя.

Я оглядел столовую. Она показалась мне какой-то другой. Наверное, потому, что мне оставалось провести здесь считанные дни, если наша семья переедет в Аризону.

Я вернулся домой сразу после тренировки по баскетболу. Девочки играли, тетя читала в гостиной газету. Я сел рядом. Она посмотрела на меня.

— Впервые за сегодняшний день у меня нашлось время посидеть и почитать газету, — сказала она.

— Да, — сказал я, не вдумываясь в ее слова, а потом спросил: — Когда будем переезжать?

— Не знаю, — ответила тетя. — Сначала надо уладить некоторые дела. Дом дядя продал, и теперь нам надо подыскать там жилье и договориться насчет школы для тебя и для девочек. Теперь нам придется строго рассчитывать свой бюджет — дяде надо будет отдохнуть некоторое время.

— Я могу пойти работать, — сказал я.

— Надеюсь, в этом не будет необходимости. Я хочу, чтобы ты закончил школу и поступил в колледж. Ты уже решил, кем хочешь быть?

— Нет.

— А я думала об этом. Если бы ты захотел, то мог бы стать врачом или адвокатом. Мы были бы только счастливы, да и тебе было бы от этого хорошо.

— У меня еще достаточно времени, чтобы подумать о будущем. Скажите мне честно, как обстоят дела? Что сказал доктор?

— Нам до некоторой степени повезло. Хоть у твоего дяди и туберкулез, но в самой начальной стадии. Доктор сказал, что через некоторое время он полностью поправится.

— Отлично, а то я волновался.

Тетя улыбнулась.

— Между нами, должна сознаться, что я тоже волновалась. Сегодня я уже чувствую себя лучше, а вчера совсем расстроилась.

— Знаю, слышал.

Она снова улыбнулась.

— Ты многое слышал, так ведь, Фрэнки? — Я улыбнулся. — Ты странный мальчик, слишком взрослый для своих лет и очень симпатичный, но мне это нравится.

Я подошел к тете и обнял ее за плечи.

— Вы мне тоже нравитесь.

Тетя погладила меня по щеке.

— А как насчет стакана молока для растущего юноши?

— Добавьте несколько штучек печенья и по рукам.

В этот момент в гостиную вошел дядя. Тетя поднялась и поцеловала его.

— Как дела, Моррис?

— Неплохо, — сказал он и поздоровался со мной. — За имущество мне дают пятнадцать тысяч, и это хорошая цена. На эти деньги мы сможем прожить некоторое время. Но есть одна закавыка. Я ходил в управление по охране детей, чтобы предупредить их, что я переезжаю в другой штат. Они поинтересовались причиной, и, когда я все объяснил, они сказали, что мы не можем взять Фрэнки с собой.

Услышав это, я вскочил.

— Почему?

— Они говорят, — сказал, повернувшись ко мне, дядя, — что для детей, взятых из приюта, существует правило: если в семье кто-то заболевает заразной болезнью, которая может угрожать ребенку, то он автоматически возвращается в приют. Завтра утром я повидаюсь со своим адвокатом, и, возможно, мы все уладим.

— Как бы ни решилось дело, я не собираюсь возвращаться в приют, — сказал я.

— Тебе это не грозит, Фрэнки, — сказал дядя. — Все утрясется.

Прошла неделя, заполненная домашними хлопотами. Было решено, что мы переедем в небольшое местечко недалеко от Таксона. Тетя начала потихоньку паковать вещи. Переезд должен был состояться через две недели. Был субботний вечер, и я помогал ей. В этот прекрасный майский вечер все были охвачены ожиданием предстоящего путешествия. Девочки о нем лишь и говорили.

Дядя вернулся домой усталым и уселся в кресло в гостиной. Тетя Берта принесла ему горячего чая, и он медленно пил его. Когда он позвал меня, я на кухне заворачивал в бумагу посуду и укладывал ее в ящики.

— Садись, — сказал мне дядя. Я устроился на диване рядом с тетей. Она взяла мою руку и легонько погладила.

— Не знаю, как и сказать тебе об этом, Фрэнки, — начал дядя. — Но рано или поздно мне все равно пришлось бы сделать это. Ты должен знать, что не сможешь поехать с нами.

Я открыл рот, чтобы возразить, но тетя Берта сжала мою руку и сказала:

— Дай дяде закончить.

Я промолчал.

— Ты знаешь, — продолжал дядя, — что я виделся со своим адвокатом в надежде, что он все уладит. Но пользы от этой встречи не было, здесь ничего поделать нельзя. Существует закон, хороший ли, плохой ли, но мы обязаны ему подчиниться. Я разговаривал с разными официальными лицами, и все без толка. Мне сказали, что ты должен вернуться в приют и оставаться там до восемнадцати лет. Тогда ты сможешь приехать к нам.

У меня запершило в горле, но я надеялся, что не заплачу. Мне почему-то казалось, что я все-таки уеду в Аризону. Я молчал.

Тетя посмотрела на меня, когда она заговорила, голос ее был полон нежности и сочувствия:

— Как бы то ни было, Фрэнки, в этом есть и свои преимущества. Ты сможешь закончить здесь школу, рядом с тобой будут друзья. Дядя Моррис говорил с братом Бернардом, которого очень волнует твоя судьба, и он обещал, что будет присматривать за тобой и заботиться о тебе. А когда ты закончишь школу, то приедешь к нам и поступишь в колледж. В Аризоне есть несколько очень хороших университетов. А пока ты будешь здесь, мы будем считать, что ты не с нами потому, что учишься где-то в колледже.

— Меня это не волнует, — глухо произнес я. — Меня не волнует, как это будет считаться, меня не волнуют друзья. Без них я не буду скучать, а без вас буду. Я хочу быть вместе с вами.

— Мы тоже хотим, чтобы ты был с нами, — печально произнесла тетя. — Ты просто не представляешь, как мы этого хотим. Мы очень привязались к тебе и любим тебя, но ничего не можем поделать. Мы должны поступать, как велит закон, у нас нет выбора.

Я посмотрел на дядю и тетю, и на глаза мои навернулись горячие слезы. Я хотел что-то сказать, но не смог, и только молча смотрел на них, а слезы катились по моим щекам. Я не всхлипывал, просто слезы сами собой катились из глаз. Они тоже молча смотрели на меня, в глазах у тети стояли слезы. Я выбежал из гостиной, ворвался к себе в комнату и рухнул на кровать.

Тетя и дядя подошли к моей двери, и до меня донесся голос тети:

— Моррис, я все-таки войду и поговорю с ним. Ты видел его лицо? Он был похож на маленького мальчика, которого не пускают домой.

— Нет, — сказал дядя, — пусть побудет один. Он скоро возьмет себя в руки. Он настоящий мужчина.

Они ушли.

Я невольно задумался над словами дяди. Я был настоящим мужчиной? Да, я был им, но вел себя как маленький мальчик, которого не пустили домой. Я был мужчиной. Стараясь взять себя в руки, я перестал плакать, пошел в ванную и умылся. Потом отправился на кухню.

Тетя с дядей сидели за столом. Когда я вошел, они посмотрели на меня.

— Тебе лучше? — спросил дядя.

Я лишь кивнул, потому что боялся говорить, все еще не доверяя своему голосу.

— Садись и выпей чая, — предложила тетя.

Я так и сделал. И только через много лет понял, что дядя для моей же пользы специально громко говорил возле моей двери. Но тогда я не знал этого и чувствовал себя довольно отвратительно. Мне не хотелось возвращаться в приют.

Я был рад, что никому не говорил о том, что собираюсь уезжать, и решил, что и теперь не скажу, что возвращаюсь в приют. Я не хотел, чтобы меня жалели.

Глава тринадцатая

Была пятница, 13 мая 1927 года. Все вещи, в том числе и мои, были упакованы. Мы с дядей собирались ехать в приют. Родные мои уезжали на следующий день. Я не хотел отправляться в приют до их отъезда, надо было просто отвезти туда мои вещи.

— Ну что, готов? — спросил дядя.

— Да, — ответил я и, взяв чемодан, отнес его к машине. В дороге мы молчали.

— Никак не думал, что такое может случиться, — сказал дядя, как бы извиняясь за то, что произошло.

Я промолчал, не зная, что ответить. Когда мы приехали, я взял чемодан, и мы отправились в кабинет брата Бернарда. Он поздоровался за руку с дядей, потом со мной.

— Ты поселишься в своей старой комнате, Фрэнки, — сказал он. — Отнеси-ка прямо сейчас туда свои вещи.

Мы с дядей пошли наверх. Положив чемодан на свою кровать, я открыл его. Подошли какие-то ребята, с любопытством посмотрели на нас и ушли. Я не знал их, наверное, это были новички. Вошел парень, которого я знал — Джонни Иган. Он здорово подрос за то время, что я отсутствовал, и теперь был почти с меня ростом.

— Привет, Фрэнки, — сказал он. — Вернулся?

— Да, — ответил я.

Джонни ничего не сказал и, постояв несколько минут, ушел. Я открыл тумбочку, распаковал чемодан, повесил одежду в шкафчик, туда же поставил обувь. Все было закончено в несколько минут. Я закрыл чемодан и сказал:

— Отвезем его домой.

— Нет, — сказал дядя, — оставь его здесь. Он пригодится, когда ты поедешь к нам.

Мы снова спустились в кабинет брата Бернарда. Дяде надо было подписать кое-какие бумаги. Когда он сделал это, мы встали, собираясь уйти. Брат Бернард протянул дяде руку.

— Не беспокойтесь за Фрэнки, мистер Каин, мы присмотрим за ним.

— Не сомневаюсь, — ответил дядя. — Фрэнки вернется завтра во второй половине дня. Он проводит нас на поезд, а потом приедет.

— В котором часу? — спросил брат Бернард.

— Часа в три, мы уезжаем в час.

— Я буду ждать его. Ну что ж, сэр, надеюсь, вы скоро поправитесь.

Они снова пожали друг другу руки.

— Я жду тебя завтра после обеда, Фрэнсис, — сказал брат Бернард, обращаясь ко мне.

— Хорошо, сэр, — ответил я.

Мы вышли из кабинета, спустились по лестнице мимо спортзала и вышли на улицу. В спортзале несколько ребят играли в баскетбол. Эта старая тюрьма совсем не изменилась.

Возвращались домой мы тоже молча.

Это был самый унылый вечер, проведенный мною в кругу семьи. Спать легли рано, потому что рано надо было вставать.

Утром пришли грузчики. В половине одиннадцатого дом был уже пуст, и мы отправились завтракать. С собой дядя и тетя взяли всего два чемодана с самыми необходимыми вещами. Я поехал их провожать на Центральный вокзал. Около двенадцати подали состав. Мы зашли в вагон. Казалось, прошло всего несколько минут, а мне уже было пора выходить.

На прощание я поцеловал девочек и дал каждой по коробке конфет, которые купил специально для них.

— Я буду скучать без тебя, Фрэнки, — сказала Ирен, обнимая меня за шею.

— Я тоже буду скучать, — ответил я, взъерошив ей волосы. Потом повернулся к дяде, протянул ему руку. Мы попрощались.

— До свидания, желаю удачи. Надеюсь, что вы скоро поправитесь, — сказал я.

Он улыбнулся.

— До свидания, Фрэнки, веди себя хорошо. Наше расставанье ненадолго.

Тетя обняла меня и поцеловала. Она плакала.

— Я буду ждать нашей встречи, Фрэнки.

— Я тоже, — сказал я, чувствуя, что вот-вот расплачусь. Но я удержался от слез, потому что не хотел их расстраивать. — Спасибо за все.

— О! Фрэнки, Фрэнки, — воскликнула тетя, снова целуя меня. — Не надо благодарить нас. Мы любим тебя и хотим, чтобы ты всегда был с нами. Я буду ужасно скучать без тебя.

Я не знал, что сказать. В это время проводник тронул меня за плечо.

— Вам пора, сэр. Мы отправляемся.

Я кивнул. Тетя отпустила меня.

— Ну что ж, до свидания, — сказал я и, почувствовав, что на глаза снова наворачиваются слезы, вышел из вагона.

Я подошел к окну и помахал своим родным; в ушах звучали их прощальные слова. Девочки прижались лицами к стеклу, дядя говорил что-то, но окно было закрыто, и я не слышал его. Поезд тронулся, дядя открыл окно, и я пошел рядом.

— Не волнуйся, Фрэнки, — крикнул он, — мы расстаемся ненадолго.

Теперь, чтобы успевать за поездом, мне пришлось бежать.

— Конечно, нет, — ответил я, — конечно, нет.

Я добежал до конца платформы, и поезд вошел в тоннель. Последнее, что запечатлелось в моей памяти, это как они махали мне и кричали: «До свидания, до свидания». У меня перехватило дыхание. Несколько минут я стоял не двигаясь, потом повернулся и медленно побрел назад. Никогда еще в своей жизни я не чувствовал себя так одиноко.

Выйдя на яркий солнечный свет, я медленно брел по городу и, наконец, добрался до приюта. Некоторое время я стоял и смотрел на него, затем закрыл глаза и вспомнил, как тетя целовала меня перед сном. Я вспомнил радостные звуки и запахи дома, вечера, проникнутые теплом и любовью, которые мы проводили вместе: я делаю уроки, дядя Моррис читает газету, тетя Берта собирается укладывать девочек спать.

Я снова посмотрел на приют — облезлое, серое, грязное здание. Рядом с ним старая кирпичная школа, церковь на углу, на другой стороне улицы больница. Я вспомнил гонг, созывающий нас на обед, жесткое регламентирование нашей жизни, скучные нравоучения, наказания. Я ненавидел это место. «Не вернусь сюда, не вернусь!» — подумал я.

Я посмотрел на часы, было два. Я побежал в банк и снял со счета двести долларов. Потом на метро добрался до Центрального вокзала. Я собирался взять билет на следующий поезд до Таксона, но, подойдя к окошку кассы, подумал, что меня в первую очередь будут искать именно там. Я убегал, не зная куда. Взгляд мой упал на плакат, на котором было написано: «Железная дорога Балтимор — Огайо», там также был нарисован огромный, круглолицый, улыбающийся проводник. Я подошел к расписанию, поезд до Балтимора отправлялся в три десять. Я шагнул к кассе.

— Дайте мне билет до Балтимора на поезд в три десять, — сказал я.

Интерлюдия Жанет

Жанет слушала, как говорит, прикрыв глаза, Мартин. Мягкий, желтый свет свечей бросал на его лицо легкие тени. Жанет чувствовала, что память проделывает над ней странные штуки. Комната расплылась, и все, что было дорого ей в настоящий момент, как бы отошло на задний план.

Был понедельник. Не успела она прийти в школу, как за ней явился посыльный и пригласил в кабинет миссис Скотт. Она спустилась вниз, недоумевая, зачем ее вызвали. Возможно, она что-то забыла сделать. В приемной никого не было, и она прошла прямо в кабинет.

Миссис Скотт сидела за столом, перед ней расположился незнакомый мужчина, рядом стояли Марти и Джерри. Когда она вошла в кабинет, все посмотрели на нее. Лица Марти и Джерри были бледными и напряженными.

— Брат Бернард, — сказала миссис Скотт, поднимаясь. — Это Жанет Линделл, та самая девушка, о которой я говорила вам. — Она повернулась к Жанет и сказала: — Это брат Бернард из приюта Святой Терезы.

— Здравствуйте, — улыбнулась Жанет.

Брат Бернард поднялся. Это был высокий, массивный мужчина с густыми седыми волосами и бровями и низким хрипловатым голосом.

— Видела ли ты Фрэнсиса в эти дни? — достаточно резко спросил он Жанет.

— Нет, — ответила она, удивленная его вопросом. — Что-нибудь случилось?

Брат Бернард устало опустился на стул. За него ответила миссис Скотт:

— Похоже, что Фрэнсис сбежал. Как ты знаешь, с субботы он должен был жить в приюте. В субботу утром он проводил дядю и тетю на вокзал, но в приют не вернулся.

Это известие ошеломило Жанет.

— Может быть, он уехал с ними? — предположила она.

Брат Бернард покачал головой.

— Мы послали телеграмму его родным. Фрэнка там нет. — В голосе его слышалась боль.

— Неужели он ничего не сказал вам? — обратилась к ребятам миссис Скотт. — Может быть, он намекал, что собирается сбежать?

Все молчали. Жанет опустилась на стул и заплакала. Джерри подошел к ней.

— Не плачь, Жанет. Возможно, он все-таки даст о себе знать. Он ведь самостоятельный. Может быть, у него свои планы.

— Но он мог попасть в аварию или заболеть, и никто не знает, кто он такой, — всхлипнула Жанет.

Джерри взял ее руку и крепко сжал.

— Не волнуйся, Жанет. У него все в порядке, я уверен.

Она посмотрела на Джерри сквозь слезы.

— Ты действительно так думаешь?

Джерри кивнул. Что-то в выражении его лица и глаз заставило Жанет еще раз посмотреть на него. Лицо его было озабоченным, брови нахмурены. Но волновался он не из-за Фрэнка, он волновался из-за нее. Глаза его были полны жалости не к Фрэнку, а к ней. Жанет перевела дыхание.

Тогда она впервые поняла, какие чувства Джерри испытывает к ней. Жанет снова заплакала — ей было жалко Джерри, Фрэнсиса и себя.

Комната вновь приобрела ясные очертания. Марти все еще говорил, и хотя ее мысли были далеко отсюда, она слышала и понимала каждое его слово. Марти отхлебнул из бокала и продолжил свой рассказ, а ее мысли снова перенеслись в другое время…

Происшедшее сблизило Жанет и Джерри. С тех пор они почти не говорили о Фрэнсисе — вплоть до того самого вечера, за несколько дней до их свадьбы.

Они обедали у Джерри вместе с его родителями. Джерри только что был принят в коллегию адвокатов и через несколько недель собирался приступить к работе в окружной адвокатской конторе. Они сидели в гостиной перед большим камином и смотрели, как горят дрова, отбрасывавшие маленькие искорки. Время шло, а они так и не сказали друг другу ни слова, просто сидели, соприкасаясь плечами, взявшись за руки.

— О чем ты думаешь, дорогая? — ласково спросил наконец Джерри.

Жанет повернулась и рассеянно посмотрела на него. На лице Джерри плясали тени от огня.

— Наверное, ни о чем.

Джерри улыбнулся.

— Ты сидела так тихо, и я решил, что ты забыла, что я рядом с тобой.

— Как ты мог такое подумать? — рассмеялась Жанет. — Ведь послезавтра мы поженимся. Просто у девушки есть право вспомнить свою юность и попрощаться с ней, перед тем как она вступит в семейную жизнь.

— Ты уверена в своих чувствах? — с тревогой спросил Джерри. — У тебя нет никаких сомнений?

— Джерри, дорогой! — Жанет наклонилась к нему и поцеловала. — Глупышка! Конечно, у меня нет никаких сомнений. Я люблю тебя. Наверное, у меня просто вялое настроение.

Джерри обнял Жанет за плечи и прижал ее голову к себе.

— Прости меня, дорогая, я спорол глупость, но я так сильно люблю тебя, что не хочу, чтобы ты была несчастна. Даже если это будет означать…

— Не говори так, Джерри. Я люблю тебя, послезавтра в полдень мы поженимся и проживем счастливую жизнь, как это бывает в сказках и кино. — Она приложила пальцы к его губам.

Он мягко убрал ее руку.

— Я только что подумал о Фрэнки. Странно, не правда ли? Я имею в виду, как странно работает мысль. — Джерри повернул голову и посмотрел на Жанет. — Не видел парня несколько лет, и вдруг он совершенно отчетливо возник перед глазами. Однажды, когда я был на занятиях, к нам домой пришел моряк и поинтересовался у Роберта, дома ли я. Роберт ответил, что меня нет. Не знаю, кто это был, — у меня нет ни одного знакомого моряка. Но чем больше я думал об этом, тем сильнее уверялся в мысли, что это был Фрэнки. Я никому не сказал об этом, даже Марти и тебе, потому что испугался — испугался, что если он вернулся, то я потеряю тебя.

Сердце дрогнуло в груди у Жанет, потом его стиснула незнакомая боль, и вдруг оно бешено заколотилось. Она сказала тихо, с укоризной:

— Джерри, как ты мог так поступить? Ты же знаешь, сколько людей волновалось из-за него. Я люблю тебя, а не Фрэнки. То, что я чувствовала к Фрэнки, было детской любовью, которая не имеет ничего общего с тем, что я испытываю к тебе. Ты должен был рассказать об этом.

Да, ее мучили сомнения. Действительно ли чувство к Фрэнку было не похоже на то, которое она питала к Джерри. Но она любила Джерри, она была уверена в этом. Разве ей не хотелось выйти за него замуж?

— Я знаю, что поступил неправильно, дорогая, — произнес Джерри извиняющимся тоном. — Я чувствую себя негодяем, поверь мне, но я люблю тебя, я полюбил тебя сразу, как только увидел, и мне было бы больно потерять тебя.

— Ты не потеряешь меня, если постараешься, — улыбнулась Жанет, потом лицо ее сделалось серьезным и она подкрутила рукой воображаемые усы. — И скоро ты будешь в моей власти, во власти распрекрасного своего дружка.

Джерри рассмеялся счастливым смехом.

— Я люблю тебя, Жанет.

— И я люблю тебя, Джерри.

Они поженились в полдень в церкви Святого Патрика, о чем уведомляли разосланные приглашения.

Усилием воли Жанет вернулась к действительности.

— Он был таким парнем, — говорил Марти, — каким я всегда мечтал стать, будучи мальчишкой. — Он пригубил вино и поставил бокал на стол.

— Во Фрэнке было что-то такое, что отличало его от других и всегда притягивало, — тихо сказала Жанет. — Вокруг него витал дух авантюризма, в нем было что-то демоническое, что волновало девчонок моего возраста, включая и меня. — Она лукаво взглянула на Джерри и улыбнулась. Это было давно, и теперь об этом можно было спокойно говорить.

— Но в нем всегда было и что-то такое, что ускользало от понимания, — сказал Джерри. — Взгляд или выражение лица, которые заставляли думать, что он смеется над собой и окружающими или что он просто играет с ними и с жизнью. Никогда нельзя было с уверенностью сказать, о чем он думает. Я знал только то, что он позволял мне знать. Что-то было в нем такое, что постоянно заставляло меня сомневаться в своих чувствах по отношению к нему и в то же время заставляло каждый раз разбираться в этих чувствах.

— Да, — сказала Жанет, улыбаясь мужчинам. — Думаю, что именно таким он и был. Он всегда выводил людей из равновесия, не давая им шанса отплатить ему той же монетой. То, что могло причинить каждому из нас боль, никогда не причиняло боли ему. Он всегда был сам себе хозяин. Казалось, что он всегда подначивал человека сделать что-то, а потом смеялся над ним, неважно — сделал он это или нет. Не знаю, но мне кажется, что никто в действительности не знал его. У него было столько лиц, что никогда нельзя было понять, какое из них настоящее.

Жанет снова посмотрела на мужчин, внезапно в ее глазах появились слезы. Она вытерла их носовым платком.

— Я просто дурочка, глупая сентиментальная дурочка, но я чувствую себя такой счастливой, что вы оба со мной. Вы просто не представляете, как одиноко мне было, когда вы были далеко — Джерри в Испании, ты во Франции, а Рут… — Она снова приложила платочек к глазам. — Может быть, выпьем кофе в гостиной?

Марти улыбнулся. Джерри перегнулся через стол и взял Жанет за руку.

— Если ты и дурочка, дорогая, то самая прекрасная дурочка. И я люблю тебя за это.

Часть третья

Глава первая

На следующее утро я проснулся в незнакомой комнате. Еще не совсем отойдя от сна, я тупо уставился в потолок. Постепенно придя в себя, я наконец вспомнил, где нахожусь, — в Балтиморе. Я совсем не собиралсяубегать и подумал о том, не вернуться ли назад. Окончательно проснувшись, я вылез из кровати и стал одеваться. Пока я умывался у маленького умывальника, стоящего в углу комнаты, я думал о том, что сейчас происходит в Нью-Йорке. Наверное, когда я не вернулся, брат Бернард послал телеграмму моим родственникам, а получив ответ, скорее всего, заявил обо мне в полицию. Теперь они начнут проверять вокзалы и рано или поздно обнаружат, что я купил билет до Балтимора. Я прекрасно понимал, что не смогу долго скрываться, и самое лучшее для меня как можно скорее покинуть гостиницу и затеряться в городе.

Закончив одеваться, я бросил последний взгляд на комнату и спустился вниз. Я отдал ключ от комнаты портье и сказал, что уезжаю. Он ничего не ответил, бросил ключ на стол позади себя и углубился в чтение газеты. Я тоже купил газету в табачном киоске в вестибюле и вышел на улицу. Через несколько домов от гостиницы находился небольшой ресторанчик. Я зашел в него и заказал завтрак: сок, яйца, кофе. Это стоило мне двадцать пять центов. Я развернул газету на странице, где печатались объявления о найме на работу. Предложений для юношей было несколько: посыльный в конторе, помощник продавца и тому подобное. Я отметил объявления карандашом и приступил к завтраку.

К обеду я прошел по всем адресам, но так и не получил работу. Один или два раза я заблудился, а когда обращался к прохожим, они отправляли меня в противоположном направлении. Здесь было совсем не так, как в Нью-Йорке, где прохожий всегда объяснит тебе, как пройти, но при этом у тебя появляется ощущение, что он смеется над твоим невежеством.

Я решил, что прежде чем отправиться куда-либо еще, мне следует позаботиться о ночлеге. Я открыл газету на странице с объявлениями о сдаче жилья внаем. Похоже, что все комнаты сдавались в одном районе. Зайдя в ресторан пообедать, я разузнал, как добраться туда. После обеда я сел в троллейбус и доехал до Стаффорд-стрит. Это был старый квартал в центре города. Вдоль улицы вытянулись серые и коричневые каменные здания, в окнах которых висели объявления «Свободно» или «Сдается». Пройдя немного, я остановился возле дома, который выглядел почище остальных. Я поднялся по ступенькам и позвонил. Ответа не было. Подождав несколько минут, я снова позвонил, и снова никакого отзыва. Я повернулся и стал спускаться по лестнице. Дойдя почти до половины, я вдруг услышал, как позади меня открылась дверь. Я вернулся наверх. Там стояла пожилая женщина, волосы которой были завязаны разноцветными ленточками.

— Что за идея будить человека средь бела дня? — недовольно спросила она. Голос у нее был хриплый и слегка дрожал.

— У вас в окошке висит объявление, мэм, — сказал я, указывая на бумажку. — Сдается комната.

— Не называй меня мэм, — проворчала женщина и посмотрела в том направлении, куда я указывал пальцем. — Ах, это, — сказала она уже более спокойно.

— Да, комната еще свободна? — спросил я.

— Нет, — быстро ответила женщина, — ее вчера заняли. Я просто забыла снять с окна объявление.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал я и начал спускаться по ступенькам. Женщина окликнула меня:

— Молодой человек! Вернитесь.

Я вернулся.

— Да, мэм?

— Прекрати называть меня мэм, мне это не нравится.

— Извините.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Ты впервые в этом городе, да? — спросила она, что меня расстроило. Если она так легко смогла это определить, то какие шансы были у меня укрыться здесь?

— Да, — ответил я, — а что?

— Ничего. Откуда ты приехал? Из Нью-Йорка?

— Не ваше дело, — ответил я, начиная злиться. — Я просто спросил у вас насчет комнаты, но не предполагал, что попал в полицейский участок. Забудьте об этом. — Я повернулся.

— Подожди минутку, — сказала женщина. — Я не имею в виду ничего такого, просто хочу помочь тебе. Возможно, у меня найдется комната. Зайди.

Я прошел за ней в прихожую. С правой стороны была большая двустворчатая дверь. Женщина открыла ее, и я прошел за ней в большую комнату. По всей комнате были расставлены диваны и кресла, а в углу находился большой рояль, на котором стояло несколько пустых бутылок из-под виски. Повсюду были сигаретные и сигарные окурки — в пепельницах, на полу возле большого старомодного камина. Комната пропахла табаком и виски и еще чем-то таким, что напоминало запах, приносимый ветром от больницы, когда он дул в сторону нашего приюта.

— Мальчик, здесь отвратительно пахнет, — сказала женщина, втянув носом воздух, потом подошла к окну и открыла его. Окно было в дальнем конце комнаты. Я заметил большие распахнутые ставни. В комнату начал проникать свежий воздух.

— Садись, садись, — сказала женщина, указывая рукой на один из диванов. Сама она подошла к небольшому буфету, открыла его, достала джин, налила его в стакан и выпила залпом, даже не поморщившись. Потом она снова потянула носом воздух. — Ну вот, уже лучше.

Женщина представляла собой забавную картину, стоя у буфета в халате, напоминавшем кимоно, с седыми волосами, заплетенными в тугие косички и перевязанными ленточками. От выпитого джина лицо ее слегка раскраснелось. Я молчал, едва сдерживая смех. Вид ее здорово позабавил меня.

Женщина села на диван и посмотрела на меня. Несколько минут мы сидели молча, и меня уже начал утомлять ее пристальный взгляд. Наконец она заговорила:

— Сколько тебе лет?

Я замялся. Она заметила это.

— Девятнадцать, — все равно соврал я.

— Гм! А почему ты уехал из Нью-Йорка?

— Не ваше дело. Я уже говорил вам, что только хотел узнать, сдаете вы комнату или нет. — Я начал подниматься.

— Минутку, минутку, не кипятись. — Женщина жестом велела мне сесть на место.

— Ну хорошо, — сказал я. Мне было интересно, что понадобилось от меня этой старухе. Похоже, это был бордель, и я в любом случае не собирался жить здесь.

— У тебя неприятности с девушкой? — допытывалась она, сверля меня взглядом. Я покачал готовой. — Тогда, наверное, с полицией?

Я подумал, что это недалеко от истины. Эти неприятности вполне могли быть у меня, если только брат Бернард заявил обо мне в полицию. Я неопределенно пожал плечами и промолчал.

— Ох! — воскликнула старуха, улыбаясь. Она была довольна, что угадала, я видел это. — Я так и думала. А что ты собираешься делать в Балтиморе?

— Найти работу и комнату, если мне, черт возьми, удастся когда-нибудь выйти отсюда.

Старуха громко рассмеялась:

— Собираешься исправиться? — фыркнула она. — Тогда не груби мне. Куда ты денешься? Такого мальчишку, как ты, моментально схватят и отправят назад в Нью-Йорк, а ты и понять не успеешь, что произошло.

Я молча посмотрел на старуху. Она встала, подошла ко мне и сказала возбужденно:

— А ты не очень разговорчивый, да?

— Я говорю, когда мне есть что сказать, — ответил я. — А сейчас вашего разговора вполне достаточно для нас двоих.

Она нагнулась и пощупала мускулы на моей левой руке. Я не понял, для чего это, и инстинктивно напряг мускулы.

— А ты достаточно сильный, — сказала старуха и выпрямилась. Потом подошла к буфету, налила джина и залпом выпила, опять ничуть не поморщившись. — Ты мне нравишься, — сказала она. — Мне нравится твой твердый и смышленый взгляд. У меня есть для тебя работа.

— А что надо делать? — спросил я. Сводничество меня совсем не привлекало.

— Ты знаешь, что это за заведение? — спросила старуха, обводя рукой комнату.

— Да.

— Хорошо. Мне нужен человек, который следил бы за тем, чтобы посетители вели себя пристойно, и удерживал бы их от скандалов. Работы, собственно, не так много, выставлять их на самом деле не нужно, ну разве что когда уж слишком перепьются и с ними можно будет легко справиться. Тебе надо просто стоять здесь и наблюдать, чтобы они видели тебя. Этого будет достаточно. Иногда ты будешь ходить со мной за покупками, и все будут думать, что у меня появился новый управляющий. И никаких разговоров. Тридцать долларов в неделю, комната и стол. Что ты скажешь об этом?

— Заманчиво, — ответил я, — но мало похоже на то, чем мне приходилось заниматься.

— А чем ты занимался? Воровал по мелочам? И к чему это может привести? Получишь пулю в задницу, вот и все. Здесь тебе будет гораздо лучше, да и денег больше. — Старуха наклонилась ко мне, и я почувствовал запах джина.

— Но никакого сводничества, — сказал я.

— Какое сводничество! Ты плохо думаешь о моем заведении! Сюда не каждый может прийти, у меня тихое, респектабельное заведение.

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Когда начинать?

— Прямо сейчас, — улыбнулась старуха. — Но запомни одну вещь. Девочек не беспокоить. Не думаю, что ты настолько глуп, что не воспользуешься положением, но не заводи фавориток. Я не хочу, чтобы девочки ссорились.

— Понял.

Она подошла ко мне ближе.

— Работай, занимайся делом, и тебя никогда не найдут здесь.

— Как раз об этом я и подумал.

— Значит, договорились. — Старуха снова подошла к буфету, выпила и спросила:

— Как тебя зовут?

— Фрэнки. Фрэнк Кейн. А вас?

— Называй меня просто бабушкой.

Глава вторая

Старуха подошла к дверям.

— Мэри, Мэри! — прокричала она визгливым голосом и снова повернулась ко мне.

— Где твои вещи? — спросила она.

— Здесь, — ответил я.

— Ты, наверное, очень торопился, — засмеялась старуха. — Это все от молодости. Не умеешь доводить дело до конца, не думаешь о том, что тебе может понадобиться. У тебя и денег, наверное, нет. — Я промолчал. — Я так и подумала, — торжествующе воскликнула она. — Я поняла это по твоему виду. Держу пари, что у тебя не нашлось бы денег даже заплатить за комнату, если бы тебе удалось ее найти.

Я улыбнулся, подумав о ста восьмидесяти пяти долларах, которые лежали у меня в кармане.

— Ну хорошо, — сказала она, — хорошо. Сегодня после обеда мы пройдемся по магазинам и купим тебе кое-что из одежды: пиджак с накладными плечами — ты в нем будешь выглядеть старше — и несколько цветных рубашек. — Она подошла к двери и снова позвала Мэри. — Но не думай, что ты получишь все это просто так. Я вычту стоимость вещей из твоего первого жалования.

В комнату вошла крепкая негритянка.

— Что вы хотели? — обратилась она к старухе.

— Мой внук только что приехал из Нью-Йорка. Покажи ему свободную комнату на третьем этаже.

Девушка скептически оглядела меня. Похоже, что старуха прочитала ее мысли и закричала:

— В чем дело? Ты слышала, что я сказала? Мой внук! Разве у меня не может быть внука? Я такая же женщина, как и все остальные, а у них есть дети.

Негритянка фыркнула.

— Я уже шесть лет служу у вас, миссис Мандер, но вы никогда о внуке не упоминали.

— Вот такие они, эти черномазые, — сказала старуха, оборачиваясь ко мне. — Если к ним относиться хорошо, то они очень быстро начинают считать себя хозяевами положения. — Она снова повернулась к негритянке и заорала: — Чертова черномазая! Я же сказала тебе, что он мой внук. Посмотри на него, он же похож на меня, у него такие же, как и у меня, глаза.

Негритянка посмотрела на меня, я чувствовал, что она колеблется.

— Ну-у, раз вы так говорите, миссис Мандер.

Старуха торжествующе воскликнула:

— Ну хорошо, он не мой внук. Я никогда не видела его до сегодняшнего дня. Но он будет здесь работать, и для всех остальных он мой внук. — Она повернулась ко мне. — Мэри невозможно обмануть, она давно работает у меня. Мы ведь не смогли обмануть тебя, Мэри, да?

— Не смогли, миссис Мандер, — сказала Мэри уже с улыбкой.

— Покажи ему его комнату, — сказала миссис Мандер. — А потом, ради Бога, принеси мне что-нибудь поесть. И приберись в этой чертовой комнате, здесь такой бардак. — Она направилась к двери, потом обернулась ко мне. — Ты ел, Фрэнк?

— Да, бабушка, — ответил я.

— Ну хорошо. Тогда иди в свою комнату, а через час я позову тебя. Мы пойдем за покупками. — Она вышла в прихожую и исчезла за дверью, расположенной позади лестницы.

Я стал подниматься по лестнице за Мэри. В доме стояла тишина, коридоры были грязные и плохо освещенные. Поднявшись на два пролета, мы остановились перед небольшой комнатой. Мэри открыла дверь, и я вошел за ней. Комната была маленькая, окна выходили на улицу. Они были закрыты тяжелыми черными портьерами. Возле стены стояла небольшая односпальная кровать, а в углу — умывальник.

— Туалет внизу, в прихожей, — сказала Мэри. — Там же комната миссис Мандер, моя комната наверху. Девочки живут на втором этаже.

— Спасибо, — сказал я.

Мэри посмотрела на меня.

— А ты действительно из Нью-Йорка?

— Да.

— Но ты ей не родственник?

— Нет.

Она вышла. Я закрыл дверь, снял пиджак, бросил его на кресло и растянулся на кровати. Я чувствовал себя усталым, до сих пор я не знал, что такое искать работу. Я посмотрел на потолок, потом на стену, пытался полежать с закрытыми глазами, но не смог. Тогда я встал, подошел к окну и плотно задернул черные портьеры. Полумрак комнаты заставил меня почувствовать себя лучше, я снова вытянулся на кровати.

Пусть старуха думает, что ей хочется. В одном она была права — здесь полиция меня не найдет. А когда все утихнет, я смогу уехать отсюда к родственникам. Я подумал о них. Интересно, как у них дела? Я представил себе, как переполошилась тетя после телеграммы от брата Бернарда и как дядя успокаивал ее. Черт возьми, брат Бернард, наверное, все-таки сумасшедший. Миссис Мандер подумала, что я бандит, скрываюсь от полиции… смешно… Балтимор… бабушка… бордель… не заводи фавориток… Я задремал.

Открылась дверь и вошла миссис Мандер, она была опрятно одета — обычная старушка, да и только. Я проснулся и сел на кровати.

— Собирайся, Фрэнк, — сказала она. — Мы идем за покупками.

Я встал, надел пиджак.

— Все в порядке. Я готов.

Мы вышли на улицу. Сначала мы отправились в мясную лавку, потом в бакалейный магазин. Миссис Мандер расплачивалась за продукты и доставку наличными. Потом мы зашли в небольшой магазин готового платья.

К нам подошел невысокий еврей.

— Слушаю вас, мадам, — сказал он. — Чем могу служить?

— Есть ли у вас хорошие подержанные пиджаки? — спросила миссис Мандер.

— Она спрашивает, есть ли у меня подержанные пиджаки? — воскликнул хозяин магазина, драматически воздев руки к небу, и показал на полки. — Да у меня самые лучшие пиджаки, совсем новые, их почти не носили.

— Мне нужен пиджак для внука.

Мы копались на полках, пока не обнаружили тот пиджак, который заслуживал внимания миссис Мандер.

— Примерь, — сказала она мне.

— Но, мадам, — запротестовал хозяин. — Из всех имеющихся у меня пиджаков она выбирает самый лучший! Я думал оставить его себе. — Говоря это, хозяин снял с полки пиджак и погладил его. Он был серый, шевиотовый, в мелкую полоску. Я примерил его, он был мне великоват в плечах и в бедрах. Рукава были нормальные.

— Сидит как влитой, — сказал продавец, похлопывая меня по плечу. — Может быть, немножко убрать в плечах, а в остальном — отлично.

— Сколько? — спросила миссис Мандер.

— Двенадцать с половиной долларов, но только для вас.

Они сошлись на девяти долларах.

— Ну что ж, я не хотел продавать этот пиджак, но вы купили его. Сейчас я немножко уберу плечи.

— Нет, — сказала миссис Мандер, — пусть останутся такими, только подложите туда ваты.

— Хорошо, мадам, если вам так нравится.

Через пятнадцать минут все было готово.

— Надень пиджак, Фрэнк, — сказала миссис Мандер.

— Хорошо, бабушка, — сказал я и примерил пиджак перед зеркалом. Старушка была права, большие плечи делали меня старше. Я постарался не подать вида, что доволен.

Хозяин магазина завернул нам еще один пиджак, и мы пошли домой. Было уже около шести. Мне было интересно, как выглядят остальные обитатели дома. Дверь открыла Мэри.

— Мы обедаем в шесть тридцать, — сказала мне миссис Мандер. — Не опаздывай.

— Не опоздаю, бабуля, — ответил я, направляясь к себе в комнату.

Глава третья

Спустя некоторое время я услышал звонок и подумал, что это сигнал к обеду. Я спустился в кухню. Сквозь закрытую дверь до меня донесся шум голосов, и среди них особенно выделялся визгливый голос миссис Мандер. Перед тем как войти, я поправил галстук.

При моем появлении шум смолк и все взоры устремились на меня. На лицах девиц было написано любопытство. Я подумал, что перед моим приходом они говорили обо мне. Я стоял молча, оглядывая стол. В конце стола, напротив миссис Мандер, было свободное место. Я подошел и сел.

— Все правильно, Фрэнк, — сказала миссис Мандер. — Бери еду.

Я ничего не ответил и стал накладывать в тарелку куски мяса из блюда, стоящего в центре стола.

Миссис Мандер обратилась к девицам.

— Это Фрэнк Кейн. Он будет работать у нас — следить за порядком. — Она запустила руку под стол, достала оттуда бутылку, налила себе в стакан джина и отпила половину, словно это была вода. Потом повернулась ко мне. — Фрэнк, рядом с тобой сидит Мэри, а следующая — Белл. — Она продолжала называть имена, а я кивал каждой девице. Они были разного возраста, примерно от двадцати пяти до сорока, разных габаритов и форм: от крупной Мэри, которая сидела рядом со мной и которой было чуть за тридцать, и до Дженни, сидевшей рядом с миссис Мандер и выглядевшей хрупкой застенчивой девушкой. Одеты они были в халаты и кимоно. У некоторых были ярко накрашенные лица и накладные ресницы, но несколько девиц были вообще без макияжа и выглядели так, как будто только что проснулись. Однако было у них и общее — их глаза: яркие, блестящие, лукавые, и еще уголки рта — слегка опущенные, даже когда девицы улыбались и несли чепуху.

Похоже, что Мэри была лидером в этой компании. Это была крупная, сильная женщина в грязно-сером халате, с массивной грудью, полными руками, двойным подбородком и обесцвеченными пергидролем волосами. Она внимательно оглядела меня, но я был занят едой и не обратил на нее внимания. Наконец, она обратилась к миссис Мандер.

— Что за идея привести сюда ребенка, чтобы он работал вышибалой? Нам нужен человек, который мог бы постоять за себя, мужчина. — Она посмотрела на меня, ожидая, что я отвечу на это. Я продолжал молча есть.

Миссис Мандер хохотнула и приняла следующую порцию джина. Она тоже ничего не сказала.

Мэри встала. Я видел, что наше молчание придало ей уверенности.

— Да он же дитя, — сказала она. — Пусть катится к чертовой матери, пока не расплакался. Посмотрите на него! Сейчас нюни распустит!

Я отложил нож и вилку и, подняв голову, посмотрел на нее. В ней было, пожалуй, фунтов сто семьдесят. Я молчал. Я видел, что девицы наблюдают за нами, и знал, что если не осадить ее, то они будут вести себя по отношению ко мне так же, как их предводительница.

Мэри посмотрела на меня сверху вниз и снова села. Перегнувшись через угол стола, она больно ущипнула меня за щеку.

— Посмотрите на него, ну полное дитя.

Она убрала руку, и я почувствовал, как горит щека в том месте, где она ущипнула. Она снова наклонилась ко мне и спросила:

— Почему ты не бежишь домой, детка? — На лице ее появилось какое-то зверское выражение, голос звучал зло и заносчиво.

Я положил руки на стол.

— Язык проглотил? — снова спросила она.

Не поднимаясь, я хлестнул ее по лицу тыльной стороной ладони, вложив в удар всю силу. Она вместе со стулом рухнула на пол, в уголках рта появились струйки крови. Она лежала на полу, подняв одну руку к лицу, и в оцепенении глядела на меня. Остальные девицы, посмотрев на меня, уставились на Мэри.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал я и вернулся к прерванному обеду. Мэри одной рукой оперлась о стул. Халат ее распахнулся и вывалилась грудь — большая и тяжелая, похожая на переспелую дыню. Мэри стала вытирать полой халата кровь с лица. Казалось, она сомневается, садиться ли ей на прежнее место. Я понял, что она боится меня.

— Садись доедай, — сказал я. — Потом пойдешь наверх и умоешься. Тебе надо работать. — Я говорил ровным, бесстрастным голосом, который много раз слышал у Феннелли. Мне даже казалось, что он звучит жестко.

Мэри запахнула халат и села.

— Я же говорила тебе, я же говорила, — хихикнула миссис Мандер. — Я же говорила, чтобы ты оставила его в покое. — Она снова хихикнула.

Девицы по очереди заканчивали еду и уходили, они не говорили о том, что произошло. Наконец за столом остались только мы с миссис Мандер. Старуха была слегка пьяна. Она, наверное, могла пить как верблюд.

— Фрэнки, мальчик мой, — сказала она, — я всегда считала, что здесь нужен мужчина, который смотрел бы за порядком.

Около половины восьмого девицы спустились из своих комнат в гостиную. Они были в платьях из черного блестящего атласа и тщательно накрашены. Я понял, что под платьями у них ничего нет. Это было видно по тому, как подрагивали при ходьбе их груди и как плотно платья облегали бедра и задницы. В полутемной гостиной они расселись небольшими группками и начали болтать в ожидании звонков в дверь. Большая Мэри тоже спустилась вниз и, проходя мимо меня, молча кивнула, как будто ничего не произошло. Ее называли Большой Мэри, чтобы не путать с темнокожей служанкой. Через несколько минут пришла и служанка. В отличие от других девиц она была в ярком ситцевом платье, которое резко контрастировало с ее темной кожей. Она уселась за рояль и начала тихонько наигрывать и напевать низким, печальным голосом. Это была ее работа по вечерам.

Откуда-то из глубины дома появилась миссис Мандер. Она была абсолютно трезвой. Не знаю, как ей это удалось, потому что когда мы уходили из кухни после обеда, она с трудом переставляла ноги. Одета она была почти шикарно, волосы тщательно уложены, лицо напудрено, на носу очки.

— Запомни, — сказала она мне, — деньги бери вперед. Пять долларов с клиента и двадцать пять, если он собирается остаться на всю ночь. Стой здесь, рядом с гостиной, впускать гостей я буду сама. Если я решу, что с кого-то из них можно взять больше, я шепну тебе, сколько именно.

Миссис Мандер вошла в гостиную, открыла буфет, достала несколько бутылок, расставила их на рояле и поставила рядом стаканы. Потом вышла.

— Следи, чтобы никто не напился, от этого только одни неприятности. — Зазвенел звонок. — Открой, — сказала она, возвращаясь в гостиную. Я заметил, что девицы преобразились, выпрямились в своих креслах, на их лицах появилось любопытство. Работа началась.

Я подошел к двери. Там стоял мужчина небольшого роста. Он выглядел как банковский служащий или владелец небольшого магазина. Я открыл дверь и впустил его. По тому, как он уверенно направился в гостиную, чувствовалось, что он завсегдатай. Я услышал, как он здоровается со всеми. Спустя несколько минут он вышел из гостиной с Большой Мэри. На лице ее светилось торжество — она заполучила первого клиента. Мужчина вынул деньги и протянул мне. Там было три доллара. Я посмотрел через дверь на миссис Мандер и показал ей три пальца. Она согласно кивнула.

— Все в порядке, — проворчал я, решив, что это постоянный клиент.

Снова раздался звонок. Пришел еще один гость. Я впустил его, и он прошел прямо в гостиную. Мужчины продолжали приходить, до меня доносился звон стаканов, смех и тихая музыка. Некоторые из девиц разошлись с клиентами по комнатам. Большая Мэри спустилась вниз со своим коротышкой и помогла ему надеть пальто.

— Увидимся на следующей неделе, — сказала она.

— Конечно, — сказал он, и я выпустил его на улицу.

Мэри вернулась в гостиную.

Ночь шла своим чередом без каких-либо происшествий. В ней было множество различных звуков: звон стаканов, «Сент-Луиз блюз», шум воды в туалете, скрип дверей, визгливый голос миссис Мандер, шаги на лестнице, приветствия при встрече и расставании, шелест платьев, скрип кроватей. Это были ночные звуки, грязные звуки. Ночь шла своим чередом.

Около трех часов миссис Мандер вышла из гостиной.

— Наверху есть посетители? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Тогда закрывай.

Я запер дверь, и мы пошли на кухню. Там, рядом с холодильником, был вделан в стену небольшой сейф.

— У тебя должно быть триста пятнадцать долларов, — сказала миссис Мандер, доставая свои записи и сверяясь с ними. Я взглянул на листок. Там были написаны имена девиц, и против каждого имени было помечено количество клиентов и полученная сумма. Я пересчитал деньги. Она была абсолютно права, и я моментально отбросил всякие мысли о том, чтобы потихоньку подворовывать из этих денег.

Миссис Мандер пересчитала деньги и убрала их в сейф. Потом она открыла шкафчик и достала бутылку джина.

— Выпьешь? — спросила она, протягивая мне бутылку.

— Нет, спасибо, бабушка, — сказал я.

Она налила себе и выпила.

— Правильно, — сказала она. — Не привыкай к этой гадости, это яд.

Я посмотрел на нее.

— Это первый раз за всю ночь, я никогда не пью на работе.

С этими словами она выпила еще стаканчик.

— А теперь иди спать, Фрэнк, — сказала она, глядя на меня поверх очков. — У тебя все будет в порядке.

Я вышел из кухни, поднялся к себе в комнату, разделся в темноте, швырнув одежду в кресло, и лег в кровать.

Так я лежал некоторое время, уставившись в потолок, потом начал ворочаться. Глаза болели от усталости, но уснуть я не мог. Нашарив в темноте сигарету, я закурил и глубоко затянулся.

Внутри у меня творилось что-то непонятное. Впервые в жизни я хотел спать, но не мог уснуть. Внезапно я испугался: испугался вещей, которых не мог понять, испугался остаться одиноким, без родных, без брата Бернарда. Я боялся думать о будущем, потому что моя жизнь представлялась мне куском мерзкой слизи. Я тихонько заплакал в подушку.

Я чувствовал грязь, невероятную грязь — на коже и даже внутри себя на костях, от которой никогда не смогу отмыться.

Зачем я убежал?

Глава четвертая

Я так и не уснул, и когда в мою комнату заглянул рассвет, я встал, подошел к окну и закурил. Улица была пустынна, на ней стоял только фургончик молочника да какой-то случайный прохожий спешил на работу. Уличные фонари погасли. Я подошел к умывальнику, налил в него холодной воды и подставил под струю голову и лицо. Потом оделся, переменив нижнее белье и рубашку, и потихоньку спустился в прихожую. Из комнат не раздавалось ни звука. Я вышел за дверь и, пройдя немного по улице, свернул за угол. Там был небольшой сквер. Я уселся на скамейку. Рядом со мной находился фонтан, который высоко выбрасывал струи в утренний воздух, капельки воды блестели в лучах солнца. Несколько воробьев уселись на фонтан, возвещая своим чириканьем о наступлении нового дня.

За фонтаном, в другой стороне сквера, на скамейке, спал моряк, закрыв одной рукой глаза от солнечного света. Его белая фуражка валялась на земле рядом. У входа, который был ближе к моряку, появился полицейский. Он подошел к скамейке и начал тихонько трясти моряка за плечо. Потом что-то сказал ему. Моряк ответил, поднял с земли фуражку и вышел из сквера. Полицейский продолжил обход. Сначала я подумал, что хорошо бы смыться, но потом решил, что если меня поймают, то и черт с ним. Пора кончать игру. У меня мелькнула надежда, что меня арестуют и отправят обратно в Нью-Йорк. Сам я не мог вернуться после того, как сбежал, и еще я не мог убедить себя, что совершил ошибку. Но если меня отправят насильно…

— Доброе утро, парень, — поздоровался со мной полицейский.

— Доброе утро, — ответил я, думая о том, заметит ли он, что голос у меня дрожит.

— Прекрасное утро, не правда ли? — сказал полицейский, вдыхая воздух всей грудью и оглядывая сквер. — Ты что-то рано встал.

— Не спится, — честно ответил я.

— Для мая довольно жарко, — сказал полицейский, улыбаясь. У него были рыжие волосы и голубые глаза — типичный ирландец. — Ты живешь где-нибудь рядом?

— Да, — ответил я, улыбаясь в ответ. — Я приехал к бабушке, она живет вон на той улице. — Я показал рукой в направлении дома. — Я из Нью-Йорка.

— Отличное место, — сказал он. — У меня там брат, он служит в полиции. Сержант Флагерти, знаешь его?

Я покачал головой.

— Нью-Йорк большой город.

— Да, конечно, — согласился он. — Ну ладно, мне надо идти. — Он бросил на меня прощальный взгляд. — До свидания.

— До свидания, — сказал я, наблюдая, как он удаляется, помахивая дубинкой. «Вот тебе и полицейский», — подумал я.

Откинув голову на спинку скамейки, я подставил лицо солнцу. Его лучи приятно согревали, и мне показалось, что оно очищает меня, проникая сквозь кожу. Я задремал.

Проснулся я внезапно. Пробегавший мимо пес остановился и посмотрел на меня. Я взглянул на часы, было начало девятого, и я почувствовал, что проголодался. Я поднялся и пошел к выходу из сквера. Вдали я увидел магазины и направился в их сторону.

Я зашел в ресторан и позавтракал, а около десяти вернулся в дом миссис Мандер. Дверь мне открыла Мэри.

— Ты уже встал? — спросила она.

— Да.

— А ты завтракал?

— В ресторане, недалеко отсюда.

Я вошел в прихожую. На голове у Мэри был платок, она только что закончила уборку. Окна были распахнуты, и по дому гулял свежий ветерок. Я сел на диван и принялся читать газету, которую купил. Через открытую дверь мне было видно всех, кто спускался по лестнице. Через полчаса с кухни донесся запах жареной ветчины. Наверное, его почуяли и остальные обитатели дома, потому что они друг за другом начали спускаться вниз.

Первой появилась Большая Мэри. Она бросила на меня быстрый взгляд и прошла на кухню, но через несколько минут вернулась.

— Можно войти? — почти подобострастно спросила она.

— Да, — ответил я, не отрываясь от газеты.

— Ты не сердишься на меня за вчерашнее? — спросила она, усаживаясь напротив меня и раздвигая ноги так, чтобы мне были видны ее ляжки.

— Нет, — ответил я и перевернул страницу. — Это просто недоразумение.

— Вот именно, — быстро сказала она и повторила понравившееся ей слово, — недоразумение.

— Да, — сказал я.

— Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обиженным. Ты понимаешь, что я имею в виду? — спросила она, еще шире раздвигая ноги.

Я понял, что она имела в виду.

— Если тебе что-то понадобится… — замялась Мэри, одарив меня нежным взглядом.

— Нет. Забудь о том, что было. Нам не нужны неприятности.

Она встала.

— Ну хорошо, и все-таки не забывай о моих словах. — Она отправилась на кухню завтракать.

Спустя несколько минут пришла миссис Мандер. Она направилась прямо к буфету и выпила, потом обернулась ко мне:

— Доброе утро, тебе что, не спится?

— Я всегда встаю рано, — ответил я.

— Завтракал?

— Да.

Она ушла на кухню.

Последней спустилась Дженни. Она единственная была в платье, остальные в халатах и ночных рубашках. На ней было платье из серого ситца, на шее поблескивал маленький золотой крестик.

Она прошла в гостиную.

— Доброе утро.

— Привет, — ответил я.

— Уже позавтракал?

— Да.

Она подошла ко мне, слегка покачивая бедрами.

— Я сегодня себя прекрасно чувствую, хочу пойти к мессе. Пойдешь со мной?

— Нет, — коротко бросил я. — Как может кто-нибудь из этого дома ходить в церковь?

— А почему бы и нет? — спросила она. — Тебе это тоже пойдет на пользу.

— Оставь меня в покое, — взорвался я. — Меня не интересует, куда ты идешь, — к мессе или к дьяволу, только убирайся отсюда.

Она весело рассмеялась и направилась к двери.

— Я пойду к дьяволу, — сказала она, продолжая улыбаться, — но и ты тоже. Мы все пойдем к дьяволу, вот увидишь. — Она вышла.

— О чем вы говорили? — спросила миссис Мандер, возвращаясь в гостиную. В этот момент я услышал, как хлопнула входная дверь.

— О дьяволе, бабушка, — ответил я.

— Ох! — воскликнула старуха, наливая себе порцию джина. — Дженни всегда говорит об этом. Она из тех католиков, которые верят, что за грехи бывает расплата. И в настоящем и в будущем. А ты не католик?

— Нет, — ответил я.

Она уже поднесла стакан к губам, но вдруг задержала руку, озаренная внезапной мыслью.

— Послушай, мне кажется, что я слышала стоны ночью. Она случайно не заманила тебя к себе?

— Нет, черт возьми.

Миссис Мандер внимательно посмотрела на меня. Наверное, я выглядел чересчур удивленным.

— Да, конечно, тебя там быть не могло, у нее до утра был клиент. — Миссис Мандер отхлебнула из стакана. — Но если она когда-нибудь будет приставать к тебе, — старуха говорила тихо, но в голосе ее звучала ненависть, — я надеюсь, ты сумеешь поставить на место эту развращенную сучку. — Она продолжала говорить, а я с бесстрастным лицом глядел на нее. С каждой минутой этот дом становился для меня все более ненавистным.

Глава пятая

Только в четверг вечером я решил, что буду делать дальше. Предыдущие дни прошли относительно спокойно. Все обитатели дома признали меня, у меня были свои дела, у них свои, и мы даже с известным уважением относились друг к другу. Работа не нравилась мне, и поэтому я здорово уставал. Где-то в глубине сознания таилась мысль, что то, чем я занимаюсь, просто-напросто одна из форм сводничества. Честно говоря, я толком не понимал, нравится мне это или нет. Короче, я запутался и уже не знал, чего мне хочется.

В четверг после обеда я сидел в гостиной и читал газету, попыхивая сигаретой. На улице шел мелкий неприятный дождь. Миссис Мандер ушла с одной из девиц в кино. Я тоже накануне ходил в кино и смотрел «Седьмое небо». Я вспомнил песню, которую исполнял пианист по ходу фильма. Из кинотеатра я вышел слегка расстроенный и перешел улицу, чтобы выпить содовой. Проходя мимо пункта по вербовке во флот, я остановился и посмотрел на окно. Высокий, загорелый офицер показывал предполагаемым рекрутам какие-то плакаты. Я не мог слышать, что он говорит, и только наблюдал за ним. Он указывал то на один плакат, то на другой, и я представил себя в дальних странах, изображенных на плакатах. На мгновение я почувствовал желание зайти и послушать, что говорит офицер, но повернулся и медленно отошел от окна.

Я отложил газету, на меня напала хандра. Вошла Мэри, уселась за рояль и начала играть, но это не помгло мне. В ее музыке сквозила грусть, что отнюдь не улучшило моего настроения. Я начал размышлять о доме и о родных. Интересно, что произошло после того, как я убежал?

Грустная музыка действовала мне на нервы.

— Ради бога, закрой этот чертов ящик, — сказал я.

Мэри ничего не ответила, просто закрыла крышку рояля и вышла из комнаты.

— В чем дело, Фрэнк? — спросила Дженни, появившаяся в гостиной. На ней был ее рабочий наряд — черное атласное платье и маленький золотой крестик. Этот крестик, предполагавший целомудрие, выглядел фальшиво на ее шее. Кожа у нее была очень белая.

— Ни в чем, — огрызнулся я.

Сев на ручку моего кресла, она наклонилась надо мной и заглянула в газету, которую я читал.

Я свернул газету и отложил в сторону.

— Почему ты не уходишь? — спросил я.

— А ты почему? — спросила она с улыбкой, словно прочитав мои мысли.

Я не ответил, у меня не было ответа.

Она взяла мою руку, приложила к своему животу и стала медленно опускать ее ниже. Я почувствовал тепло ее тела под платьем.

— Почему ты не уходишь? — повторила она. — Ты хороший парень, неужели ты хочешь опуститься, как опустились мы? Неужели ты тоже хочешь быть проклятым? — Говоря это, она водила моей рукой по своему телу.

Я отдернул руку и хлестнул ее ладонью по лицу. Она свалилась с ручки кресла на пол и посмотрела на меня. В глазах ее светилось торжество, как будто я сделал именно то, что она хотела. Я сидел в кресле, не двигаясь.

— А ты сильный, — нежно произнесла она.

Я молча встал и перешагнул через нее. Она приподнялась и схватила меня за ногу. Чтобы освободиться, я стукнул ее по руке. Она попыталась схватить меня за руку, и я опять хлестнул ее по лицу. Я стоял и смотрел на нее. Глаза ее были полузакрыты, она тихонько извивалась на полу. Я снова попытался шагнуть, но она одной рукой схватила меня за ногу, а другой задрала платье и застонала, поводя бедрами.

— Давай, — сказала она, — давай, Фрэнк, давай.

Я пнул ее в бедро, и она отпустила меня. Подойдя к входной двери, я открыл ее и остановился на пороге, наблюдая, как идет дождь. Я закурил. Спустя минуту она подошла ко мне и встала рядом.

— Ты не можешь уйти отсюда, — зло сказала она. — Ты боишься.

Внезапно я почувствовал себя лучше, наконец-то таившаяся в глубине моего сознания мысль была высказана. Я улыбнулся.

Глаза ее округлились, она подняла руки, словно пытаясь защититься от удара. Несколько секунд она стояла так и смотрела на меня.

— Ты сумасшедший, — прошептала Дженни, — сумасшедший идиот.

Она повернулась и убежала в дом.

Я громко рассмеялся, затянулся сигаретой и швырнул окурок в урну.

Остаток дня пролетел незаметно, я все время повторял про себя: «Я испугался». Да, именно так и было, и каждый раз повторяя эти слова, я чувствовал себя лучше. Я начал понимать, почему согласился на эту работу. Не такая уж большая сила воли была у меня, как я думал: старуха одурачила меня, заморочив голову болтовней о полиции. Она предложила мне работу, зная, что если я откажусь, она прижмет меня, и я буду вынужден согласиться. Я рассмеялся про себя. К черту! Теперь я ничего не буду бояться.

В эту ночь, стоя в дверях, занятый своими мыслями, я осознал убогость и лживость этого дома, воплощенные в вороватых и мерзостных манерах клиентов, жалких потугах девиц вызвать к себе интерес, скрипе грязных ступенек под ногами мужчин, торжествующих взглядах девиц, сумевших заставить клиента раскошелиться.

Ближе к середине ночи пришел моряк. Казалось, что он уже бывал здесь. Он поднялся наверх с Дженни и через полчаса спустился вниз. Выйдя на улицу, он рассмеялся.

— Ну и девка!

— Да плюнь, братишка, — я тоже засмеялся.

— Правильно говоришь, парень. — Он улыбнулся и подошел ко мне. — Ты слишком молод, чтобы ошиваться в таком месте.

— Уже все кончено, — сказал я, — я ухожу.

— Ну и хорошо, — сказал моряк и начал спускаться по ступенькам.

Я последовал за ним.

— Эй! — окликнул я его.

Он повернулся и посмотрел на меня.

— Ну что тебе? — угрожающе спросил он.

— А это правда, что они говорят о флоте? — спросил я.

— Что правда?

— Ну, что посмотришь мир, получишь образование и… — я волновался.

— А ты что, хочешь поступить на флот? — оборвал он меня.

— Если возьмут.

Моряк коротко рассмеялся.

— Возьмут, не волнуйся. Тогда все и поймешь.

— Что ты имеешь в виду?

Он снова засмеялся.

— Давай, парень, поступай на флот. Ничего ты не поймешь, пока сам не испытаешь все на собственной шкуре.

Я не уловил сарказма в его голосе.

— Завтра я так и сделаю, — сказал я.

— Сделай, и ты увидишь весь мир через иллюминатор. — Он повернулся.

Я схватил его за руку.

— Ты пошутил?

Он посмотрел на меня, потом на дом.

— Конечно, парень, я просто пошутил. Погляди на меня, я объездил весь мир — Европу, Китай, южные моря. Это отличная жизнь. — Он снова бросил взгляд на дом. — Черт побери, во всяком случае там гораздо лучше, чем здесь. — Он повернулся и ушел.

Я посмотрел ему вслед и стал медленно подниматься по лестнице. Решение было принято.

Как обычно, миссис Мандер закрыла заведение в три. Когда мы считали деньги, она неожиданно спросила меня:

— О чем ты говорил с этим моряком?

Сначала я подумал, что она подслушала наш разговор, но потом понял, что из гостиной, где играла музыка, она ничего не могла услышать.

— Ни о чем, — сказал я. — Он обронил бумажник, а я вернул его ему.

Она внимательно посмотрела на меня, потом достала бутылку и налила себе джина.

— Именно это мне и нравится в тебе, Фрэнк. Ты честный парень. — Она выпила. — Даже мелкая кража может испортить репутацию порядочного дома.

Глава шестая

На следующее утро в десять я уже ждал возле вербовочного пункта. Он еще был закрыт, поэтому я решил выпить чашку кофе в соседнем кафе. Через окно я заметил, как сержант морской пехоты открыл дверь. Я быстро покончил с кофе и вышел на улицу.

Небрежной походкой я прошел в кабинет, сержант как раз усаживался за стол.

— Я хочу записаться, — сказал я.

— Морская пехота или флот? — лаконично поинтересовался он.

— Флот, — ответил я.

Он указал мне на стул, стоящий возле стены.

— Садись, лейтенант Форд скоро придет.

Я принялся разглядывать плакаты, потом взял буклет с описанием жизни на флоте: в походах и на берегу в различных местах земного шара. В этот момент в кабинет вошел офицер.

Сержант поприветствовал его.

— К вам рекрут, сэр, — сказал он.

Лейтенант был молод. Он посмотрел на меня и предложил присесть к его столу. Я подошел и сел. Он открыл ящик и вынул несколько бланков, потом окунул ручку в чернильницу, посмотрел на меня и начал бодрым голосом задавать вопросы. Я так же быстро отвечал на них.

— Имя?

— Фрэнк Кейн.

— Второе имя?

— Мандер, — сказал я, подумав, что во флоте, наверное, надо иметь два имени, и назвал первое пришедшее на ум.

— Адрес?

Я назвал адрес, по которому проживал в настоящее время.

— Дата рождения?

— Десятое мая, тысяча девятьсот девятого года.

— Значит, тебе восемнадцать. Чтобы поступить на флот, необходимо согласие родителей.

— Мои родители умерли, — сказал я.

— Тогда опекуна.

— Я живу с бабушкой, — ответил я.

— Отлично. Мы пошлем бумаги ей.

Этого я не предвидел, но не сомневался, что смогу перехватить бумаги и подписать их прежде, чем они попадут миссис Мандер на глаза. Ведь я вставал в доме одним из первых. Лейтенант продолжал задавать вопросы. Наконец он закончил и поднялся. Я тоже встал.

— Как только твоя бабушка подпишет бумаги, принеси их сюда. Захвати с собой одежду. Получишь направление на медкомиссию и, если пройдешь, будешь зачислен и немедленно отправлен в лагерь для новобранцев.

— Спасибо, — сказал я.

Лейтенант улыбнулся и протянул мне руку.

— Удачи тебе.

Я пожал его руку и отправился домой, переполненный мечтами.

В понедельник утром письмо пришло. Я увидел его на столике в прихожей, куда Мэри положила его вместе с остальной корреспонденцией. В левом верхнем углу конверта был штамп: «ВМС США, служебная переписка». Я взял конверт, поднялся к себе в комнату и вскрыл его. В тех местах, где требовалась подпись, лейтенант поставил крестики. Я подписал бумаги, но не так, как обычно, и положил конверт в карман своего старого синего пиджака.

Моя последняя ночь была похожа на все остальные. Когда мы закончили и заперли двери, яотправился на кухню к миссис Мандер считать деньги. Закончив с этим, я сел и посмотрел на нее.

Она, как всегда, налила себе выпить. Заметив, что я остался сидеть, а не ушел спать, она удивленно спросила:

— Что ты задумал, Фрэнк?

— Я уезжаю, — сказал я, — завтра.

— Что ты собираешься делать?

Я промолчал.

— Ну хорошо, это не мое дело, — зло сказала миссис Мандер, наливая себе очередную порцию джина. — А как насчет одежды, которую я купила для тебя?

— Оставьте ее себе, мне хватит моей старой.

— Меня это не интересует, черт возьми. Я заплатила за нее деньги.

— Ну и что?

Несколько секунд она молчала, потом заговорила снова:

— Я прибавлю тебе жалование на десять долларов.

— Не имеет значения. Мне не нравится эта работа.

— Послушай, — сказала она, — оставайся, ты сможешь заработать приличные деньги. Возможно, я скоро передам тебе ведение всех дел. Ты мне нравишься, ты будешь преуспевать, у нас все будет отлично.

— Я уезжаю, — сказал я, поднимаясь.

Она посмотрела на меня.

— У меня нет родственников, я скопила много денег. Я уже стара для этой работы, мне нужен кто-нибудь, кому я могла бы доверять. Ты не обманываешь меня. Оставайся, и ты будешь богатым.

Я почувствовал жалость к старухе, похоже, у нее была трудная жизнь.

— Извините, — сказал я, — но я не могу остаться.

Она вспылила. Опершись на край стола, она закричала дрожащим голосом:

— Убирайся к черту! — Промолчав, я повернулся и пошел к двери, но она окликнула меня: — Фрэнк!

— Да? — сказал я, поворачиваясь.

— Тебе нужны деньги? — голос ее помягчел. Я покачал головой. Она вытащила из пачки несколько банкнот и протянула мне. — Возьми, у меня денег более чем достаточно.

Я взял деньги и положил в карман.

— Спасибо.

— Подойди сюда на минутку, — сказала она. Я подошел, и она взяла меня за руку. — Ты хороший мальчик, Фрэнк. В тебе есть что-то дикое и злое, но вместе с тем в тебе много хорошего. Как бы там ни было, тебе не надо меняться. Только не растеряй это хорошее. Оно удерживает тебя от того, чтобы превратиться в жестокого и испорченного человека. — Миссис Мандер рассмеялась. — Наверное, я совсем состарилась, раз говорю такие вещи. — Она отхлебнула джина.

Я молчал, наверное, я действительно ей нравился.

— Ну так что? — спросила она.

— До свидания, — сказал я. Неожиданно для себя я наклонился и поцеловал ее в щеку. Кожа у нее была сморщенная и сухая, как кусок старой бумаги.

Миссис Мандер удивленно поднесла руку к щеке и сказала, словно размышляя вслух:

— Прошло так много времени… — она не закончила фразу.

Я закрыл за собой дверь и отправился спать.

На следующее утро я был зачислен в Военно-морские силы Соединенных Штатов. После медкомиссии доктор шутливо подтолкнул меня в спину.

— Обвыкайся, парень. Ты теперь моряк.

Вместе со мной на службу принимали еще троих.

— Поднимите правую руку и повторяйте за мной, — сказал лейтенант Форд.

Я поднял правую руку. В комнате стояла такая тишина, что на секунду я услышал, как бьется сердце.

— Клянусь… — спокойно произнес лейтенант Форд.

— Клянусь… — повторил я за ним.

Интерлюдия Джерри

Джерри устроился поудобнее в своем любимом кресле, достал сигарету из маленького ящичка на столе и посмотрел на Марти и Жанет, сидящих напротив. Потом он обвел взглядом комнату. Ему нравилась ее простая и вместе с тем дорогая и элегантная обстановка, висящие кое-где картины, увеличенная фотография Жанет на радиоприемнике.

Эта фотография была сделана во время их медового месяца, который они провели в Гранд-Каньоне. На фотографии Жанет смеялась, указывая на какой-то предмет. Ока стояла в пол-оборота на фоне громадного, красивого каньона. Это была лучшая фотография, которую он когда-либо сделал в жизни, и он очень гордился ею.

Джерри глубоко затянулся и прислушался к разговору. Марти и Жанет все еще говорили о Фрэнсисе. Его немного раздражало то, какой оборот приняла их беседа. Он усмехнулся про себя, понимая, что ведет себя глупо. Разве может раздражать призрак, ведь призраки принадлежат прошлому, а Фрэнки был частью прошлого.

Марти наклонился в кресле, лицо его было серьезным.

— Странно, Джерри, но ты никогда не рассказывал мне о том, как ты познакомился с Фрэнки. И вообще ты почти весь вечер молчишь.

Джерри видел, что от него ждут ответа. Он тщательно обдумал в уме вопрос и начал отвечать с той подкупающей простотой и искренностью, которой уже научился хорошо пользоваться.

— Мы познакомились самым обычным образом, история похожа на твою. Мы подрались. Никто из нас не мог одержать верх, поэтому мы прекратили драться и пожали друг другу руки.

А вообще-то все началось много лет назад. Я учился в Академии Лоренса в Коннектикуте. В один из выходных ко мне приехал отец. Я сидел на краешке кровати в своей комнате и смотрел на отца, а он расхаживал передо мной взад-вперед и говорил. Мой отец был замечательным человеком. Даже когда я был совсем маленьким, он обращался со мной как с равным и интересовался моим мнением по различным вопросам.

— Понимаешь, сынок, тут есть одно дело, — сказал он. — В ближайшие два года меня собираются выдвинуть кандидатом на пост мэра, и ребята считают, что…

— Я должен ходить в школу в Нью-Йорке, — закончил я за него. Это мне было понятно, я уже разбирался в политике. С детских лет наблюдая за отцом, я многому научился у него.

— Правильно, сынок, — сказал он. — Для меня очень важно, если ты поможешь мне. Если люди увидят, что ты учишься вместе с обычными детьми, то ты знаешь, как они к этому отнесутся. — Он тоже присел на краешек кровати и обнял меня за плечи. — Я знаю, как тебе здесь нравится, сынок, и понимаю, что значит для тебя уехать отсюда, когда ты уже привык и все твои друзья живут здесь. Конечно, ты теперь большой, почти мужчина, и имеешь право сам выбирать, что тебе нравится.

Я хотел быть похожим на своего отца, для меня он был величайшим человеком в мире. Он был лидером, и мне тоже хотелось быть лидером, чтобы люди уважали меня и восхищались мной.

— Я знаю, чего мне хочется, но я также знаю, что я должен делать, — сказал я. — Да, мне не хочется уезжать отсюда, но в жизни есть более важные вещи.

Так я попал в школу приюта Святой Терезы. Мне никогда не нравилось там, потому что там было мерзко и грязно, большинство ребят были глупыми и бедными и не умели себя вести. Я не сторонился их, но и не ощущал себя их частицей, как это было со мной в Лоренсе. — Джерри рассмеялся. — Мне кажется, что я страдал снобизмом, но я старался побороть в себе это, честно старался, и мне казалось, что у меня это получилось, потому что ребята приняли меня в свою компанию. Да, приняли как своего, я нравился им, но я так и не стал их вожаком, потому что это место было занято другим парнем — Фрэнсисом Кейном.

Они знали его. Он был грубый и жестокий, устанавливал правила, и они делали то, что он им говорил. Сначала мы приглядывались друг к другу, потом подрались. И хотя никто из нас физически не одержал верх, я чувствовал, что побежден. Я понимал, что если бы я даже и одержал верх, он все равно бы остался победителем.

Как бы там ни было, я был чужаком в этой школе, а он был из них, был частицей их. Я же, придя со стороны, никогда не смог бы стать их частицей. Он был первым мальчишкой, которому я позавидовал.

Ну что ж, как гласит старая поговорка: «Если не можешь победить кого-то, то подружись с ним». Так я и сделал. И чем больше я узнавал его, тем больше он мне нравился, несмотря на его манеру разговаривать, одежду и грязные руки и лицо. Мы с ним во многом были похожи, но отличало нас то, что он был лидером. Я пытался отыскать в нем чуждое, но мне это так и не удалось.

Даже отец обратил на это внимание. Однажды я пригласил Фрэнка к нам домой на обед. Вечером отец поинтересовался, кто он такой, и я объяснил ему. «Это опасный парень, — сказал отец. — Он сильный и жестокий, и пусть его слова не обманывают тебя». Я улыбнулся отцу и сказал, что знаю об этом. Но Фрэнки не был опасен для меня. Он был моим другом, и я ему нравился.

В комнату вошла служанка и поставила на стол электрическую кофеварку, а рядом с ней три маленьких чашечки, сахарницу и чайные ложки. Джерри молча наблюдал за ней.

— Я сама все сделаю, — сказала Жанет, беря у нее салфетки.

— Хорошо, мадам, — сказала служанка и вышла из комнаты.

Держа на коленях чашку и сахарницу, Джерри продолжал:

— Вы помните тот случай, когда его выбирали старостой класса? Он должен был сказать речь, которую мы написали ему. Помните, как у него плохо получалось, когда мы репетировали, как мы боялись, что он испортит все дело? Я тоже думал, что он провалится, даже в глубине души мечтал об этом, потому что тогда я смог бы сказать, что хоть в этом превосхожу его.

Вспомните, что он сделал, когда поднялся на сцену, как стоял молча некоторое время, а потом заговорил, и голос его был выше, чем обычно. Я ждал: «Ну, наконец-то, сейчас он провалится». Но он не провалился. Он стал говорить так, как разговаривал обычно: просто, спокойно, дружелюбно. И тогда я до конца понял, что имел в виду отец, когда говорил, что его словам нельзя доверять. Мы знали, что он до смерти боялся этого выступления, но, тем не менее, сумел овладеть собранием. А кроме того, он показал себя хорошим артистом. Помните, как он провернул этот трюк с Жанет? И оказался прав, интуитивно оказался прав. У него был нюх, он инстинктом чувствовал вещи, которые мне приходилось планировать. Он от природы был политиканом, которых я насмотрелся, еще будучи ребенком. В своем лице он объединял моего отца и меня — у него была притягательная сила и интуиция отца и моя расчетливость.

И глядя на него и Жанет, стоящих на сцене взявшись за руки, я думал: «Такие люди встречаются редко. Наблюдай за ним и учись у него». И я наблюдал и учился и в конце концов научился любить его.

Для меня во Фрэнке не было ничего сложного. Для меня он был средоточием непосредственности, простоты и такта в сочетании с острым и быстрым умом. Он знал, чего хочет, и шел к своей цели. Он говорил, чего хочет, и делал то, что хочет, несмотря ни на что.

Джерри поднес чашку к губам. Кофе уже остыл. Слегка поморщившись, он поставил чашку обратно на стол.

— Теперь вы видите, что Фрэнки не был для меня загадкой, какой он был для вас. Я узнал его довольно хорошо и мог предугадывать его поступки.

— Но ведь ты не знал, что он собирается сбежать, — вмешался Марти.

Соглашаясь с этим замечанием, Джерри кивнул.

— Это правда. Но вы должны помнить, что я не видел его в тот день, когда он поехал на вокзал провожать родственников. Если бы я хоть мельком увидел его, я бы знал об этом.

Но в голове у Джерри мелькали другие мысли.

«Смог бы я действительно догадаться? Так ли уж хорошо я знал его, как говорю? И так ли уж он оттеснял меня на второй план, как я себе это представлял? Никто не мог предсказать того, что случилось; человек не может знать будущего. Правда состоит лишь в том, что у него всегда было то, чего мне хотелось больше всего. Он был известным человеком в школе и первым начал встречаться с Жанет. И хотя я получил все, что хотел, после его ухода, не знаю, получил ли бы я это вообще, если бы он не убежал? Правильно ли поступила Жанет, затеяв эту встречу и этот разговор?»

У него не было принципиальных возражений против самой идеи, просто ему было интересно, откуда она возникла. В конце концов, речь ведь шла о Фрэнке, и хотя он уже принадлежал прошлому, для него все еще оставался путь назад.

Часть четвертая

Глава первая

Я стоял на ступеньках административного корпуса и смотрел на морскую базу. Это было 30 декабря 1931 года. Холодный ветер дул со стороны залива Сан-Диего. Я поднял воротник бушлата и закурил. Бумаги об увольнении с военной службы находились у меня в кармане, возле ног лежал рюкзак с пожитками.

Я был рад, что уволился. И не потому, что мне не нравился флот. Я был убежден, что флот лучше, чем приют, где я бы дожидался того момента, когда отправлюсь к родственникам. Однако, как посмотреть. Не исключено, что я просто сменил одну тюрьму на другую. Но теперь все было кончено, и я был рад этому.

Жизнь на флоте была довольно однообразной. Множество ограничений и расписанный по минутам распорядок дня лишали возможности мыслить и поступать самостоятельно. Но, пожалуй, это принесло мне определенную пользу. Я много читал и многому научился. В артиллерийских классах я изучал математику, будучи баталером, изучал бухгалтерию и плюс к этому английский, историю и в определенном объеме географию.

Теперь все это было позади. Сделав последнюю затяжку, я отшвырнул сигарету, закинул рюкзак на плечо и направился к главным воротам базы. Там я предъявил бумаги об увольнении дежурному офицеру. Он просмотрел их и вернул мне.

— Все в порядке, моряк, — усмехнулся он, — до свидания.

— К черту «до свидания», — сказал я. — Прощайте, я уволился.

— Все так говорят, — сказал он, продолжая улыбаться. — Ты еще вернешься. Все возвращаются.

— Только не я! Я еду домой. — Выйдя из ворот, я подошел к автобусной остановке. Подъехал автобус, и я уселся в него. Бросив прощальный взгляд на базу, я удобно расположился на сидении.

Родственники будут рады услышать обо мне. Я вспомнил, когда в последний раз писал им. Это было в Нью-Йорке. У меня была увольнительная на сутки, и я все утро бродил по городу, не зная, чем заняться. Внезапно я обнаружил, что нахожусь перед домом Джерри. Недолго думая, я поднялся по ступенькам и позвонил в дверь.

Мне открыл слуга.

— Джерри дома? — спросил я.

— Нет, он на занятиях в колледже. Что-нибудь передать ему?

Я колебался.

— Нет, ничего не надо передавать. — Я повернулся и начал спускаться по ступенькам. Дверь позади меня закрылась.

В тот момент я ощутил настоящую тоску по дому. Это был город, в котором я прожил всю жизнь, но вокруг не было ни одного знакомого лица, ни одного человека, с кем бы я мог поговорить. Я чувствовал себя несчастным. Гуляя по городу, я зашел в почтовое отделение одной из гостиниц и принялся писать письмо.

«Дорогие дядя Моррис, тетя Берта, Ирен и Эсси!

Решил написать вам, чтобы вы знали, что у меня все в порядке. Надеюсь, и у вас тоже. Надеюсь также, что дядя Моррис поправляется. Извините, если доставил вам беспокойство своим побегом, но я больше не мог оставаться в приюте, особенно после жизни с вами. Все это время я был здоров и работал. Надеюсь, что наступит время, когда я снова смогу жить с вами. А до тех пор не беспокойтесь, у меня есть все необходимое, включая деньги.

Люблю вас и надеюсь, что у вас все в порядке.

Фрэнки»

В голову мне пришла блестящая мысль. Взяв письмо, я пошел в банк и выписал чек на всю сумму моего счета. Вложив чек в письмо, я отправил его. Потом довольный вернулся на корабль. Больше мне ничего не надо было от Нью-Йорка.

Это было почти два года назад, и теперь я был свободен и собирался ехать к ним в Аризону. Выйдя из автобуса в городе Сан-Диего, я прямиком направился в гостиницу и зарегистрировался. Но прежде чем подняться к себе в номер, я подошел к стойке приема телеграмм.

Служащая подала мне чистый бланк и карандаш. Я наклонился над стойкой и с радостным ощущением начал писать. Теперь все будет отлично, я еду домой, и в кармане у меня двести долларов.

«Мистеру Моррису Каину, 221 Линкольн Драйв, Таксон, Аризона.

Дорогой дядя Моррис.

Сегодня я уволился со службы на флоте. Собираюсь выехать к вам в конце недели. Дату своего прибытия сообщу. Очень хочу увидеть вас всех. С любовью,

Фрэнк»

Я поднялся по лестнице вместе с посыльным, который показал мне мою комнату. Быстро распаковав рюкзак и сложив вещи в шкаф, я спустился вниз и попросил дежурного клерка порекомендовать мне хороший магазин, где я мог бы купить одежду. Он отправил меня в фирменный магазин на Гранд-авеню. Там я выбрал три хороших костюма по девятнадцать долларов каждый. Продавец сказал, что костюмы будут готовы через несколько дней. Я попросил его поторопиться, и он заверил меня, что я смогу их получить в субботу, на следующий день после Нового года. Затем я приобрел шесть рубашек стоимостью доллар двадцать пять центов каждая. Мой гардероб завершили носки, нижнее белье и галстуки. Купив напоследок за шесть долларов небольшой чемодан, я вернулся в гостиницу. Теперь, подумал я, я уеду тут же, как будут готовы костюмы.

Прошло несколько дней. Новогодний вечер и почти весь следующий день я провел у себя в комнате. В гостинице праздновали, и сквозь закрытую дверь до меня доносился шум вечеринок. Соблазн был достаточно велик, но я не думал о нем, у меня без того было, о чем думать. Я представлял себе, как обрадуются родные, получив мою телеграмму, как сильно они будут ждать моего приезда. Девочек я наверняка не узнаю, они, должно быть, уже совсем взрослые.

На следующий день я пошел в магазин и получил свои костюмы. Сняв форму, надел коричневый твидовый костюм и, подойдя к зеркалу, не узнал себя. Я уже очень давно не носил цивильную одежду и поэтому чувствовал себя просто замечательно. Я решил пойти за билетом на поезд, который отправлялся до Таксона на следующее утро. Потом я вернулся в гостиницу и подошел к конторке, чтобы рассчитаться. Когда я стоял там, наслаждаясь своей новой одеждой, то заметил, как клерк опустил в мой почтовый ящик корреспонденцию. Я попросил его отдать ее мне.

Это была телеграмма из Таксона. От волнения я даже не вскрыл ее. Родные ответили мне. Я был настолько взволнован, что буквально помчался в свою комнату, чтобы прочитать телеграмму. Переступив порог, я развернул ее. Это была копия моей телеграммы, к которой был приложен листок, на котором я прочитал:

«Ваша телеграмма от тридцатого декабря тысяча девятьсот тридцать первого года не доставлена адресату в связи с тем, что…»

Далее перечислялись причины, в том числе следующая:

«По данному адресу не проживает, новый адрес — неизвестен».

Некоторое время я не мог понять, что к чему. Мои мечты развеялись, словно дым. Пораженный до глубины души, я не знал, что теперь делать. Мне никогда не приходило в голову, что родные могут переехать, не сообщив мне об этом. И вдруг я понял, что они не могли сообщить, потому что не знали моего адреса. Я снова почувствовал себя одиноким, потерянным, обманутым в своих надеждах. Сквозь закрытое окно доносился шум улицы, внизу в вестибюле звенел женский смех. Номер показался мне слишком тесным; я курил сигарету за сигаретой. Не знаю, как долго я сидел так в кресле, но когда поднял голову, за окном было уже темно, в городе зажглись фонари. Я медленно поднялся и начал бесцельно расхаживать по комнате, не в состоянии сосредоточиться на какой-нибудь мысли.

Спустившись в кафе, я заказал ужин, но так и не съел ничего. Расплатившись, я вышел в гостиную и, усевшись в кресло, принялся глядеть на людей, не видя их. Мыслей в голове по-прежнему не было. Мой взгляд упал на телеграфную стойку, я подошел к ней. Девушка за стойкой посмотрела на меня.

— Вы что-нибудь знаете об этом? — спросил я ее, доставая из кармана телеграмму.

Взглянув на телеграмму, девушка сказала:

— Нет, мистер Кейн, я получила ее и сразу отнесла портье.

— А не могли они ошибиться?

— Не думаю, такие вещи проверяются очень тщательно.

— Спасибо, — сказал я и отошел, а девушка задумчиво посмотрела мне вслед.

Небольшая лестница вела в переговорный пункт, там было меньше людей, чем в вестибюле, и я поднялся туда. Мне не хотелось сейчас быть одному, но большое скопление людей меня тоже не устраивало. Трудно было объяснить мое состояние. Я сел на диван, стоявший рядом с одной из телефонных кабинок. Прошло уже примерно полчаса, когда снизу поднялась девушка-телеграфистка. Я проследил, как она вошла в соседнюю со мной кабинку и закрыла дверь. Я не слышал, чтобы в аппарат бросили монету, и не услышал разговора. Через несколько минут она появилась и, увидев меня, изобразила на лице удивление. Потом улыбнулась. Я вежливо кивнул в ответ, мне совсем не хотелось улыбаться.

Она достала из сумочки сигарету.

— Не найдется ли у вас спичек? — спросила она, продолжая улыбаться.

Все было шито белыми нитками, но меня это не волновало. Я достал из кармана спички и дал ей прикурить. Она села рядом со мной, и я подвинулся, чтобы ей было удобнее.

— Спасибо, — сказала она.

— Не стоит.

— У вас новый костюм? — спросила она.

— Что? — Сначала я не понял, о чем она спрашивает, потом до меня дошло и я кивнул. — Только сегодня купил.

— А как вы чувствуете себя в штатском?

— Думаю, что хорошо, — ответил я.

— Наверное, еще не совсем привыкли?

— Конечно, но скоро привыкну.

— Как жаль, что так получилось с телеграммой, — участливо сказала она.

— Этого следовало ожидать, — ответил я и почувствовал себя немного лучше. Она была первой в этом чертовом месте, кто проявил интерес ко мне. Я посмотрел на нее. Она была довольно симпатичная: темные волосы, голубые глаза, тоненькая, стройная фигурка. Я улыбнулся ей.

— Не хочу обременять вас своими заботами, с вашей стороны очень любезно посочувствовать мне.

— Ох! Да я не имела в виду ничего такого, просто у меня близкий родственник служит на флоте, и мне интересно, как он будет себя чувствовать, когда уволится.

— Думаю, не так уж плохо, особенно если будет знать, чем заняться.

— А что вы собираетесь делать? — спросила девушка.

Я прикурил сигарету.

— Что я собираюсь делать? Не знаю, еще не думал об этом. Честно говоря, не знаю. Наверное, работать.

— Вам нужна какая-нибудь определенная работа?

— Да нет, любая, какая подойдет.

— Сейчас очень трудно найти работу, — сказала девушка.

— Может быть, но мне никогда не составляло труда найти работу, — уверенно сказал я.

Несколько минут мы сидели молча, потом она встала.

— Мне пора, уже поздно, надо спешить домой, к ужину.

Я посмотрел на нее.

— А почему бы вам не позвонить домой и не сказать, что вы не придете сегодня вечером? Почему бы вам не пойти со мной? Не хочу казаться нахальным, но мы могли бы прогуляться и вы показали бы мне город. Я его плохо знаю.

Девушка улыбнулась.

— Очень любезно с вашей стороны пригласить меня, мистер Кейн, но мне действительно надо домой.

Черта с два! Ей так же надо было домой, как и мне. Я продолжал вести свою игру.

— Пожалуйста, пойдемте, — попросил я. — Мне будет очень приятно. Вы не знаете, как одиноко чувствует себя человек в незнакомом городе.

Она еще немного поломалась.

— Ну хорошо, я пойду с вами, мистер Кейн. Но сначала действительно позвоню домой, мистер Кейн.

Я понял ее намек.

— Для вас просто Фрэнк.

— Тогда все в порядке, Фрэнк, — улыбнулась она. — Меня зовут Элен.

Элен зашла в кабинку, но снова никому не позвонила, а я сидел и ждал, усмехаясь про себя.

Мы отправились в ночной клуб с довольно приличной программой, где поели и выпили. Я никогда много не пил, но в этот раз не следил за собой. Мы танцевали и пили, и снова танцевали и пили. Около двух ночи мы вышли из клуба, и я поймал такси.

— Я отвезу тебя домой, — сказал я.

— Я не могу в таком виде появиться домой, — хихикнула Элен. — Отец ужасно расстроится.

— А где же ты будешь ночевать?

— В гостинице. Я часто остаюсь там, когда допоздна задерживаюсь на работе.

Мы сели в машину, и я назвал шоферу адрес гостиницы. Я был слегка пьян, но свежий воздух, проникавший сквозь приоткрытое стекло машины, освежил меня. Откинувшись на сиденье, я посмотрел на Элен. Она зажалась в угол и хихикала.

— В чем дело? — спросил я.

— Я чувствую себя такой глупой. — Она снова хихикнула.

— Неужели? — спросил я, обнимая ее и придвигая к себе.

Она, не сопротивляясь, прижалась ко мне. Я поцеловал ее.

— Все еще чувствуешь себя глупой? — спросил я, снова целуя ее. В этот раз она ответила на мой поцелуй, губы ее пылали.

— Уже нет, — сказала она, отстраняясь. — А ты здорово целуешься.

— Это еще не все, что я умею делать, — игриво заметил я. — У меня талант. — Я снова поцеловал ее в губы, потом в шею. Она крепко обняла меня, но неожиданно отпрянула.

— Гостиница, — хрипло прошептала она. Такси остановилось перед гостиницей. Я отпустил ее. Она поправила одежду, мы вышли из машины, и я расплатился с шофером.

— Пошли, — сказал я, беря ее за руку.

Она отдернула руку.

— Я не могу идти вместе с тобой. Меня уволят. Нам нельзя встречаться с постояльцами. Давай лучше попрощаемся здесь.

Я посмотрел на нее. Попрощаемся здесь. Что за чепуха? Мне совсем не улыбалось истратить на нее кучу денег, чтобы потом попрощаться у входа в гостиницу. Я снова посмотрел на нее. Может быть, я ошибся? Может, она действительно пошла со мной, чтобы сделать мне приятное? Я пожал плечами.

— Ты уверена, что сможешь получить комнату? — спросил я.

Она кивнула.

— Тогда порядок. Спокойной ночи. — Я повернулся и вошел в вестибюль, чувствуя легкое недовольство. Противная динамистка. Но, подойдя к своему номеру, я уже смеялся. В конце концов, она отвлекла меня от моих неприятностей.

Я вошел в номер, снял пиджак и галстук, потом достал бумажник и пересчитал деньги. У меня оставалось еще почти сто десять долларов. Я решил, что завтра уеду из гостиницы и подыщу себе дешевую комнату, а в понедельник начну искать работу. Сняв рубашку, я подошел к умывальнику, умылся, присел на кровать и закурил. Раздался тихий стук в дверь. Я быстро подошел к столу, где остались лежать деньги, и сунул их в тумбочку. Потом подошел к двери и открыл ее.

На пороге стояла Элен. Я посмотрел на нее, не показывая вида, что удивлен.

— Почему ты не приглашаешь меня войти? — спросила она.

— Конечно, — пробормотал я, делая шаг в сторону, — входи.

Она переступила порог, и я закрыл дверь.

— Я забыла поблагодарить тебя за приятно проведенное время.

— Это я должен благодарить тебя, — вежливо сказал я. Можно подумать, что она действительно пришла за этим. Я протянул руку и выключил свет, теперь в комнате горел только ночник у кровати.

Мы стояли в полумраке и смотрели друг на друга. Я шагнул к ней, она отпрянула. Я схватил ее за руку.

— В чем дело, детка? — спросил я, притягивая ее к себе и целуя.

— Я боюсь, — сказала она, — у меня еще никого не было.

Я сунул руку за вырез платья, грудь у нее была мягкая и теплая. Она тяжело задышала, я опустил ее на кровать и снова поцеловал. Она лежала на кровати, прижимая к себе мою голову. Я приподнялся и посмотрел на нее.

— Когда-нибудь это все равно случается, детка. Я не сделаю тебе больно.

Я сунул руку под платье и ощутил мягкое, теплое бедро молодой женщины, полной страсти и огня.

— Я боюсь, Фрэнк, — прошептала она, гладя мою руку, лежащую на ее бедре. — Но…

Я не дал ей договорить и поцеловал в грудь. Она продолжала шептать:

— Но ведь я нужна тебе, тебе нужен кто-то. Там, внизу, ты был таким одиноким.

Я поднял руку и выключил ночник.

— Ты нужна мне, детка.

Глава вторая

Среди ночи я неожиданно проснулся, что-то было не так. Я протянул руку. Элен рядом не было. Я сел на кровати, и меня словно подбросило. Я подскочил к тумбочке, открыл ящик, в который положил деньги. Он был пуст. Тихо ругаясь, я оделся. У меня осталось всего десять долларов, которые лежали в кармане брюк. Сев в лифт, я поспешил вниз, бросив при этом взгляд на часы. Было около пяти.

— Телеграфистка здесь? — спросил я, подходя к стойке портье.

— Нет, — ответил дежурный. — А кто вам нужен?

— Та девушка, которая работала днем. Элен.

— A-а, эта. Наша телеграфистка заболела, и она просто подменила ее днем. Что-нибудь случилось?

Еще бы! Меня обчистили. Я задолжал гостинице около двадцати долларов, а он спрашивает, случилось ли что-нибудь!

— Нет, — ответил я. — Просто мне нужно было отправить телеграмму, но это подождет.

Я вернулся к себе в номер. Недолго же я протянул. Я не раз слышал о моряках, которые возвращались на службу через несколько дней после увольнения, потому что лишались денег, полученных за весь срок службы. И мне это было непонятно, а теперь я сам очутился в таком положении. Я закурил и стал думать, что делать дальше.

Около десяти утра я спустился вниз и подошел к телеграфной стойке. Там сидела девушка.

— Вы не знаете, где Элен? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Откуда я могу знать? Ее прислали из конторы подменить меня. Хотите, чтобы я разыскала ее?

— Будьте любезны, — попросил я. — Это очень важно.

Она связалась по телеграфному аппарату с центральной конторой, и вскоре пришел ответ. Ее наняли на один день и сразу же рассчитались после окончания смены. Адреса она не оставила.

Вот так! Я подошел к портье и спросил, где могу найти управляющего. Мне показали его кабинет. Это был спокойный седовласый мужчина среднего роста.

— Чем могу быть полезен, мистер Кейн? — вежливо поинтересовался он.

Я все ему рассказал. Он слушал меня, скрестив руки на груди. Когда я закончил, он спросил, что мне нужно от него.

— Не знаю, можете ли вы что-нибудь сделать, — честно признался я.

— Я тоже не знаю, — сказал он, поднимаясь. — У нас имеется сейф для постояльцев, где они могут оставлять деньги и драгоценности. У нас висит объявление, что мы не несем ответственности за ценности, оставляемые в номерах. Если мы будем принимать близко к сердцу подобные невероятные истории, то что из этого получится? Я, например, уже слышал множество таких историй. Люди приходят сюда, потратив, потеряв или проиграв свои деньги, и ожидают, что мы что-нибудь сделаем для них. Но наш бизнес ничем не отличается от любого другого, и мы должны вести дела нормально, иначе потеряем работу. У вас хватит денег расплатиться по счету? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я. — Я же сказал вам, что эта сучка полностью обчистила меня.

— Так-так, — сказал управляющий, качая головой. — Очень неприятная история.

— Я понимаю, но, может быть, вы дадите мне несколько дней? Я найду работу и заплачу все до последнего цента.

Он рассмеялся.

— Вы, вероятно, не представляете себе, мистер Кейн, как сейчас сложно найти работу. А номер ваш довольно дорогой — три с половиной доллара в сутки. Нет. Боюсь, владелец гостиницы не согласится на это.

— Может быть, вы дадите мне работу и я отработаю эти деньги?

— Извините, но это тоже невозможно. У нас избыток рабочей силы, на следующей неделе мне предстоит уволить несколько человек.

— Ну хорошо. Мы вернулись к тому, с чего начали. Что же мне делать?

— Не знаю. Но в силу сложившихся обстоятельств вам следует немедленно освободить номер. Мы также потребуем, чтобы вы оставили в качестве залога одежду. Ну, разумеется, не ту, что на вас.

При этих словах я разозлился.

— Поганый ублюдок! Вот как, черт возьми, вы обращаетесь с теми, кто честно хочет уладить дело. Да если бы я хотел обмануть тебя, то уже давно бы смылся, не сказав никому ни слова, и тебе самому пришлось бы расхлебывать эту кашу. Так ведь нет! Я был настолько глуп, что распинался перед тобой!

Управляющий попытался остановить меня, но я продолжал кричать:

— Сейчас я соберу свои вещи и уйду отсюда к чертовой матери, и только попробуйте задержать меня! Если вы это сделаете, то я растрезвоню по всему городу, как вы позволяете своим телеграфисткам обчищать постояльцев. Посмотрим, как вам это понравится. — Я направился к двери.

— Ну хорошо, мистер Кейн, не волнуйтесь, — сказал управляющий. — Предположим, что я позволю вам забрать свои вещи. Тогда вы забудете об этом инциденте?

— Можете успокоиться, я ухожу! — зло крикнул я. — Вы можете забыть обо всем, но я не забуду.

Хлопнув дверью, я вернулся в свою комнату и стал укладываться. Когда все было готово, я спустился на лифте вниз. Выйдя из гостиницы, я остановился возле киоска из углу и купил газету.

— Вы не знаете, где можно снять недорогую комнату? — спросил я у продавца.

— Конечно, знаю, — ответил он и написал мне адрес на клочке бумаги. Дом находился в нескольких кварталах от гостиницы, и я направился прямо туда. Я снял комнату за три с половиной доллара в неделю, заплатив за две недели вперед. У меня осталось три доллара и около восьмидесяти центов. Комната была гораздо хуже гостиничной, но, в конце концов, я мог в ней спокойно прожить две недели.

На следующий день я отправился на поиски работы, и мне повезло. В мои обязанности входило доставлять из большого магазина на Сентрал-стрит бакалейные и мясные заказы. Жалование мне положили четырнадцать долларов в неделю. Я вернулся домой усталый и растянулся на кровати. Бегать целый день с заказами оказалось довольно утомительно, а последние несколько месяцев я, в основном, отдыхал. Я сел на кровати и попытался прикинуть свой бюджет. Взяв листок бумаги и карандаш, я написал:

Комната — 3 доллара

Питание — 7 долларов

Итого — 10 долларов

Заработная плата — 14 долларов

Остаток — 4 доллара

Я посчитал, что доллара в день на еду мне будет достаточно. Завтрак — чашка кофе и рогалик, обед — кофе с бутербродом или тарелка супа и кофе, ужинать буду в кафетерии. Я снова лег на кровать. Волноваться было не о чем, как-нибудь проживу.

Но случилось то, чего я не принял в расчет.

Глава третья

На работу я приходил к семи утра. В начале рабочего дня я разносил утренние заказы. Продавцы подготавливали их с вечера, а я забирал их, укладывал в тележку и развозил. Работа мне не очень нравилась, но возможность откладывать по четыре доллара в неделю вселяла надежду скопить денег и уехать на Восток, где я предполагал разыскать родственников.

Это произошло спустя два дня. Я нес заказы в тележку и внезапно почувствовал боль и слабость. Первой мыслью было, что я отравился несвежей пищей. Мне показалось, что тротуар наклонился в сторону здания, мне все труднее было держаться на ногах. Я выронил заказы на землю и завалился на стену, недоуменно глядя на месиво из разбитых яиц и молока. Меня прошиб пот. Я собрал в кулак всю силу воли и только поэтому не свалился на землю. Я упорно боролся с самим собой, понимая, что мне нельзя падать, никак нельзя, но стена уходила вверх, а тротуар неотвратимо приближался.

Из магазина вышел хозяин, посмотрел на месиво, потом на меня, держащегося за стену. Я был бледен, как полотно, пот заливал глаза, и я плохо видел. Хозяин даже не сделал попытки помочь мне. Я хотел обратиться к нему, но смог лишь пролепетать что-то невнятное.

— Зайди в магазин и подожди, пока не протрезвеешь, — сказал он и, развернувшись на каблуках, вернулся в здание.

Я беспомощно посмотрел ему вслед. Потом попытался снова что-то сказать, но не смог. Я стоял, прислонившись к стене и надеясь, что все-таки смогу не упасть. Меня охватило чувство ярости, стыда и унижения. Этот сукин сын подумал, что я пьян! Мне хотелось плакать, но сил на слезы не было — надо было бороться и устоять. Я шел как по канату, боясь свалиться каждую секунду. В конце концов я медленно сел на тротуар и опустил голову на руки. Я закрыл глаза и теперь не видел этот ужасный наклон, которого так боялся. Я попытался не думать о нем, не думать вообще ни о чем.

Через некоторое время все прошло и я почувствовал себя лучше. Подняв голову, я открыл глаза — они были мокрыми от слез. Ужасно болела голова, но тротуар уже выглядел нормально. Я поднялся, чувствуя, что меня еще трясет. Держась за стену, я добрался до дверей магазина. Мимо меня прошел продавец, чтобы убрать на тротуаре. Я дотащился до маленького стеклянного закутка, который хозяин называл своим кабинетом.

— Мистер Роджерс, — начал я.

— Вот твои деньги, Кейн, — сказал он и протянул мне пять долларов.

Я с трудом взял их, потому что едва двигался, и пересчитал.

— Но, мистер Роджерс, здесь только пять долларов, а я отработал три дня, и мне причитается семь.

— Я вычел два доллара за то, что ты разбил, — сказал он и повернулся ко мне спиной.

Я машинально сунул деньги в карман и побрел к выходу, но у двери обернулся.

— Мистер Роджерс, я не пьян, мне просто стало плохо.

Хозяин промолчал, но я видел, что он не поверил мне.

— Это правда, мистер Роджерс! — произнес я дрожащим голосом. — Мне стало плохо и…

— Если ты заболел, то все равно не сможешь работать, — сказал он и отвернулся. — И хватит об этом, у меня нет лишнего времени.

Я понял, что он все-таки не поверил мне. Миновав продавцов, я снял фартук и надел пиджак. Продавцы украдкой наблюдали за мной. Я проработал слишком мало, чтобы познакомиться с ними, но чувствовал, что они думают точно так же, как мистер Роджерс.

Я направился прямо домой. Я еще не совсем оправился, чтобы искать в этот день новую работу. Я чувствовал себя неловко, мне казалось, что прохожие удивленно разглядывают меня. Поднявшись к себе, я лег и так провел остаток дня. Есть мне совершенно не хотелось.

Утром я вышел из дома, но за целый день так и не нашел работы. Это повторилось и в следующие два дня. У меня осталось совсем мало денег, ел я уже один раз в сутки. К середине следующей недели я впал в отчаяние — работы не предвиделось, а в воскресенье мне надо было платить три с половиной доллара за комнату.

Я шел по улице, и меня вдруг осенило. Надо вернуться в Нью-Йорк. У меня там друзья, и город я знаю как свои пять пальцев. Друзья помогут мне найти родных. Вернувшись к себе, я собрал одежду: новые костюмы, которые купил несколько недель назад, и рубашки, кроме одной, — и уложил их в чемодан. Спустившись вниз, я сказал хозяйке, что к концу недели освобожу комнату. Я принялся искать ломбард и обнаружил его в конце Мэйн-стрит. Войдя внутрь, я выложил свои вещи на прилавок. Ко мне подошел пожилой мужчина в очках.

— Сколько я могу получить за это? — спросил я.

Мужчина осмотрел новые костюмы, потом меня.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Я не беру ворованные вещи.

— Дядя, — сказал я, — эти вещи не ворованные. Я купил их на прошлой неделе, но я потерял деньги и теперь вынужден продать их.

— Может быть, у тебя есть чек на них? — спросил он, продолжая сверлить меня взглядом.

Я вытащил бумажник и, отыскав там чек на костюмы, протянул его мужчине.

— Я дам тебе по пять долларов за костюм и по пятьдесят центов за рубашку.

— Помилуй Бог! Всего несколько недель назад я заплатил за эти костюмы по двадцать долларов, а ты предлагаешь мне пять.

— Дела идут плохо, — владелец ломбарда развел руками, — да и костюмы сейчас не больно-то покупают.

Я начал укладывать вещи обратно в чемодан.

— Подожди минутку, — остановил меня мужчина. — Ты хочешь продать вещи или заложить?

— Продать, и вместе с чемоданом, — сказал я, продолжая укладывать вещи. — Я же сказал, что уезжаю.

— В таком случае могу предложить тебе по семь с половиной долларов за костюмы, так как они мне не особо нужны, и два с половиной доллара за чемодан.

Мы сошлись на тридцати долларах и на синем рабочем комбинезоне. Я переоделся в задней комнате, отдал владельцу ломбарда костюм, который был на мне, и, выйдя на улицу, хорошо пообедал в ближайшем ресторане. Потом купил пачку сигарет и закурил. На обратном пути я чувствовал себя гораздо лучше. Поднявшись в комнату, я лег спать.

На следующий день рано утром я был на грузовой станции. Я направлялся домой — в Нью-Йорк.

Глава четвертая

Это было тяжелое путешествие. Таких, как я, едущих зайцем в товарном поезде, было много. Причины у всех были разные: одни пустились в путь без цели, это были люди без угла, которые просто-напросто слонялись по стране, другие имели цель добраться до дому или до нового места, где можно найти работу.

Они ничем не отличались от остальных людей, некоторые были добрые и старались помочь, некоторые злые и подлые. Но я не общался с ними, у меня были свои дела. Я часто менял поезда, слезал где-нибудь, проводил сутки в ночлежке, ел и снова отправлялся в путь.

Когда я проснулся в Хобокене, находящемся через реку от Нью-Йорка, у меня оставалось совсем мало денег, но это меня особо не волновало. Я знал, что не пропаду, раз уж я здесь.

От товарной станции до парома было четыре квартала. Когда я сошел с поезда, шел дождь, а когда добрался до парома, дождь перешел в обильный снегопад. Был поздний вечер, люди возвращались с работы. Перед паромом стояло несколько грузовиков, направлявшихся в Нью-Йорк. Я забрался в кузов одного из них и таким образом очутился на пароме.

Палуба дрогнула, раздался плеск воды о причал, и паром отвалил. Я вошел в салон для пассажиров, сел в кресло и выглянул в иллюминатор, пытаясь разглядеть Нью-Йорк, но мне это не удалось. Все, что я видел, — это белые хлопья снега, слепившиеся в большое белое одеяло между водой и небом.

Когда паром подошел к причалу, я увидел небоскребы и сияющие огни Нью-Йорка и почувствовал, что вернулся в родной дом. Только этот город и людей, живущих в нем, я мог воспринимать нормально. Я услышал звяканье цепей, раздвигающих ворота, и пошел вперед. Грузовики начали съезжать с парома, и я смешался с толпой, сходящей на причал. Мне было холодно, но я был слишком возбужден, чтобы обращать на это внимание. Синий сатиновый комбинезон был плохой защитой от непогоды, но я не думал об этом.

Паром причалил к Сорок второй улице. Я направился к Таймс-сквер и остановился на углу, словно зевака, впервые попавший в Нью-Йорк. Задрав голову, я смотрел на большое табло на Таймс-Билдинг, на котором светились слова: «Девятнадцать часов. Десятое февраля тысяча девятьсот тридцать второго года».

Я был голоден и зашел в кафетерий, где очень хорошо поел. Расплачиваясь за еду, я обнаружил, что у меня осталось около сорока центов. И все же я не волновался. Ночь я провел в дешевой гостинице за двадцать пять центов, так что утром я мог рассчитывать лишь на пятнадцать центов. Засыпая, я улыбался, говоря себе, что это мой город, в котором я смогу прожить даже без денег.

Когда я проснулся, снег все еще продолжал идти. Покинув ночлежку, я отправился на Шестую авеню в агентство по найму рабочей силы. На каждом углу я видел людей, которые стояли, подняв воротники пальто и надвинув на глаза кепки. Возле их ног лежали жестяные коробки, в которых были разведены небольшие костерки — над ними они грели руки, и корзины с яблоками, на которых была прикреплена табличка: «Купите яблоки у ветерана».

Следующую ночь я спал в подъезде, и когда проснулся, снег по-прежнему продолжал падать. На очищенных участках тротуаров снег был собран в большие сугробы, имножество мужчин и женщин сталкивали его лопатами в сточные канавы.

Я остановился у газетной стойки на углу и прочел один из заголовков: «Ожидается, что для уборки снега будет привлечено тридцать тысяч рабочих». Этот заголовок натолкнул меня на мысль. Зайдя в соседний ресторанчик, я купил себе на завтрак за десять центов чашку кофе и рогалик, а затем направился в санитарное управление на Восьмой улице, чтобы получить работу по уборке снега, но очередь туда растянулась на целый квартал, и пока я смотрел на нее, она только увеличивалась. Достав сигарету, я закурил и пошел по направлению к Третьей авеню. Ворота подъемника были закрыты, поэтому, чтобы добраться в верхнюю часть города, мне пришлось истратить последнюю монету.

Я вышел из поезда на Сто двадцать пятой улице. В конторе санитарного управления на Сто двадцать шестой улице я получил работу и был сразу отправлен на участок вместе с остальными. Командой из пятнадцати человек руководил симпатичный итальянец, профессиональный чистильщик улиц. Мы смотрели на него с некоторой завистью, думая, как это здорово, что он имеет постоянную работу и постоянный заработок.

— Пошли за мной, парни, — сказал итальянец.

Я получил большую совковую лопату, забросил ее на плечо и отправился вслед за остальными. На углу Сто тридцать пятой улицы и Амстердам авеню мы остановились. Перед нами туда-сюда ездили большие машины, которые сгребали снег в огромные сугробы, а рабочие сбрасывали лопатами снег в канализационный люк. В конце квартала другая группа грузила снег в большой грузовик.

Итальянец, который был старшим над нашей командой, расставил нас посередине дороги, где уже работали люди. Он сказал по-итальянски несколько слов их начальнику, и тот увел свою команду в другой конец улицы.

В мою задачу входило сгребать снег к люку, а остальные парни сваливали его вниз. Когда наш надзиратель решил, что работа у нас налажена, он отошел к тротуару, где был разведен большой костер, возле которого стояло несколько чиновников из санитарного управления. Они грели задницы у огня и покрикивали на тех, кто работал.

Рядом со мной были два человека — ирландец с тонкими губами и бледным лицом и маленький крепкий негр. Большинство работяг были в куртках лесорубов, свитерах или в пальто, на руках у них были перчатки. Я не чувствовал особого холода, только руки закоченели, а вскоре промокли и ноги. Когда пальцы заныли от холода, я положил лопату и подошел к костру, возле которого стояли чиновники из санитарного управления. Они ничего не сказали, только мой надзиратель, куривший вонючую гвинейскую сигару, внимательно посмотрел на меня и заявил:

— В чем дело, парень? Ты что, лентяй?

— Господи! — воскликнул я, показывая ему свои руки. — Я отморозил пальцы.

Я протянул руки над костром. Надзиратель полез в карман, достал пару старых рабочих рукавиц и протянул мне.

— Спасибо, — сказал я и надел их.

В рукавицах было несколько дыр, но они были теплыми. Я отошел от костра, взял лопату и принялся за работу.

Спустя примерно час ирландец объявил:

— Еще несколько минут, и будет перерыв на обед. — Посмотрев с завистью на чиновников из санитарного управления, он добавил: — Увидишь, как они забегают, когда приедет их начальник.

И действительно, через несколько минут подъехал небольшой двухместный автомобиль, из которого вышел человек, тянувший по виду на начальника. Все надзиратели тут же разбежались по своим группам и стали бойко отдавать приказания, делая вид, что очень заняты.

Просвистел свисток, и наш главный сказал:

— Порядок, ребята, сложите инструменты в грузовик и идите обедать. — После чего повернулся и ушел.

Некоторые работяги, достав из карманов пальто свертки с бутербродами, разбрелись по подъездам. Другие отправились в ближайшие рестораны и закусочные.

Было около двух. Я медленно брел по улице и прошел почти квартал, прежде чем обнаружил свободный подъезд, в котором можно было погреться. Я уселся на ступеньки, достал из кармана сигарету и закурил. Когда я чуть расслабился, меня начало трясти, что совсем не означало, что я слишком замерз и голоден. Просто я сидел, не двигаясь, и тело стало восприимчивей к холоду.

Через несколько минут входная дверь отворилась и в подъезд вошел парень, который работал рядом со мной. Вместе с ним был другой парень примерно моего возраста. В подъезде было темно, и сначала они не заметили меня.

— Что мама прислала на обед, Сэм? — спросил старший.

— Горячий суп, бутерброды и кофе, — ответил младший.

— Ох! Я так проголодался. Пойдем сядем на ступеньки, и я поем.

Они направились к лестнице, но остановились, увидев меня.

— Что ты здесь делаешь? — спросил старший.

— Курю, — ответил я.

— А ты ел? — спросил он.

— Я не голоден.

Они уселись рядом со мной. Старший открыл бумажный пакет и достал оттуда две молочные бутылки — одну с супом, другую с кофе, и несколько бутербродов. От запаха горячего супа у меня только что слюнки не потекли.

— Тяжело работать? — спросил младший.

— Нет, Сэм, — ответил старший и, повернувшись ко мне, пояснил: — Это мой брат, он принес обед.

— Отлично, — сказал я.

Парень начал пить суп прямо из бутылки. Держа бутылку перед губами, он запрокинул голову, и казалось, что суп льется ему прямо в горло. Я поднялся на несколько ступенек, чтобы ему было свободнее, и сверху посмотрел на него. Младший брат наблюдал за мной, и я отвернулся, чтобы не видеть, как ест старший. Сигарета догорела до конца и обожгла мне пальцы, и я швырнул окурок через перила, даже не загасив его.

Похоже, мысли младшего брата передались старшему. Он обернулся и крикнул мне:

— Эй, парень! Оказалось, что я не так уж голоден. — Он повернулся к брату: — Мама налила слишком много супа, мне все не съесть. — Потом снова обратился ко мне: — Может быть, ты допьешь? Жалко все-таки выливать.

Я молча посмотрел на него и взял из его рук бутылку.

— Спасибо, — пробормотал я и начал пить суп.

Не знаю, что это был за суп, но он был очень хорош. Я все еще пил суп, когда парень, не оборачиваясь, протянул мне через плечо бутерброд. Я взял бутерброд, и в этот момент у меня возникло такое чувство, что мы заключили молчаливую сделку. Он, конечно же, понял, в каком положении я нахожусь, и деликатно, чтобы не обидеть, предложил мне свою помощь. Я не стал больше благодарить его, в этом не было необходимости, да он и не ждал от меня никакой благодарности.

Когда мы допили кофе, я полез в карман и достал три сигареты. Сунув одну в рот, я предложил братьям две оставшихся.

Младший покачал головой, и старший сказал:

— Он учится в школе и занимается бегом. — Сам он взял сигарету.

Я зажег спичку, дал прикурить ему, потом прикурил сам. Некоторое время мы сидели молча и курили.

— Ты давно в Нью-Йорке? — спросил старший.

— Нет, вчера только приехал.

— Сегодня чертовски холодно.

— Да, — согласился я.

— Меня зовут Том Гаррис, — представился он.

Я тоже назвал свое имя. Несколько минут мы сидели молча, а потом услышали звук свистка с улицы.

— Это нам, — сказал Том. — Пошли. — Я стал подниматься. — Дай ему твое пальто, — сказал Том Сэму. — Ты весь день будешь в помещении, и тебе оно ни к чему. А вечером я принесу его.

Сэм без слов снял пальто и протянул мне. Я надел его. Даже если бы я очень постарался, то все равно не смог бы отблагодарить его. Я вышел на улицу первым и направился к нашей команде, которая уже собралась посреди квартала.

Теперь работа пошла быстрее, и я решил, что день прошел удачно. Перед самым окончанием работы Том спросил меня:

— Где ты остановился?

— Пока нигде.

— Можешь несколько ночей переночевать у меня, ну хотя бы до того времени, как получишь жалованье.

— У тебя, наверное, нет места, — слабо возразил я.

— Есть. У нас большая квартира.

Рабочий день закончился. Мы пошли вслед за надзирателем в контору и сдали лопаты. Том хлопнул меня по плечу, и я пошел с ним по Сто двадцать шестой улице к многоквартирному дому, расположенному между Конвент и Николас авеню, в котором и находилась его «большая квартира». Мы вошли в полутемный подъезд. По запаху свинины и тусклым лампочкам, освещавшим только потолок, можно было сразу понять, что в доме живут негры. Поднявшись на третий этаж, мы вошли в квартиру.

Дверь на кухню была открыта, там стоял стол, несколько стульев, темный деревянный шкаф и угольная печь, на которой что-то варилось в большой кастрюле. В углу я увидел седую негритянку лет пятидесяти.

Том подошел к ней и сказал:

— Мама, это Фрэнсис Кейн. Ему негде остановиться. Он будет ночевать у нас.

Тогда я еще не знал, что несколько ночей растянутся почти на месяц. Негритянка подошла ближе и заглянула мне в лицо, а я посмотрел на нее. Конечно, мы не собирались выяснять, кто есть кто, но я понял, что без ее одобрения я не смогу остаться здесь.

Она несколько минут смотрела на меня, потом сказала:

— Садись, Фрэнк. Сейчас мы будем ужинать.

Я поблагодарил ее. Мы поели. Тепло от печки разморило меня, голова и веки налились свинцом. Чтобы отогнать сон, я помотал головой.

Было около семи, когда негритянка сказала:

— Том, вам лучше пойти спать, потому что в половине одиннадцатого тебе надо быть на работе.

Я посмотрел на Тома, и он объяснил мне:

— Я убираю снег ночью на Сто двадцать девятой улице. Они не знают, что днем я работаю в другом месте. Хочешь пойти со мной?

— Да, — ответил я, — спасибо.

Младшего брата не было видно, и когда я поинтересовался, где он, Том сказал, что после обеда Сэм работает в соседнем магазине.

Мы улеглись спать на большой двуспальной кровати. В комнате стояла еще одна кровать. Том сказал, что это кровать его сестры.

Я разделся и лег. Следующее, что я помню, это как кто-то тряс меня за плечо:

— Вставай, мальчик, вставай. Пора на работу.

Я открыл глаза и сел. В комнате с трудом можно было что-нибудь разглядеть, потому что проникавшего из соседней комнаты света было явно недостаточно. Еще окончательно не проснувшись, я начал одеваться. Глаза мои постепенно привыкли к темноте, и я увидел, что кровать сестры занята. Я увидел девичью головку и белки глаз, наблюдавших за моим перемещением по комнате. Я почувствовал себя неуверенно и, выходя из комнаты, пожелал ей спокойной ночи. Она промолчала. Мы с Томом вышли на улицу, каждый из нас держал сверток с едой. Мы работали до половины шестого утра. Работа была точно такая же, какую мы выполняли днем. Закончив в половине шестого, мы вернулись к Тому домой и сразу легли спать. В половине девятого мы снова поднялись и проработали весь день.

Глава пятая

Так прошло два с половиной дня, а потом нас уволили. Но денег я получил за пять дней, потому что работал в две смены. Когда мне выдали семнадцать с половиной долларов, у меня было такое чувство, что мне принадлежит весь Нью-Йорк. Здесь было не так уж сложно найти работу или подработку. Впервые за последние несколько недель я перестал сторониться людей, перестал считать себя лишним. Напротив, я ощутил себя частицей этих людей. Ведь я тоже трудился.

Я зашел в ломбард и купил себе костюм, две рубашки, пальто и ботинки. Вещи были подержанные и обошлись мне в одиннадцать долларов. Свою старую одежду я оставил в ломбарде.

Придя домой к Тому, я предложил миссис Гаррис половину оставшихся у меня денег, потому что она разрешила мне остаться. Но она не взяла их, сказав, что они мне самому понадобятся. Около двух мы с Томом пошли спать, и в этот раз проспали до девяти, а когда встали, то пошли ужинать. Пока мы ели, явилась сестра Тома, и у меня впервые появилась возможность разглядеть ее. Ей было лет четырнадцать; ее густые черные волосы были убраны назад; у нее было слегка вытянутое лицо, темно-коричневая кожа, подкрашенные ярко-красной помадой губы, широкие плечи и тонкие, но мускулистые руки и ноги. Она присела к столу и заговорила с Томом.

— Вас уволили?

— Угу, — ответил Том.

— И что ты собираешься теперь делать? — Я понял, что этот вопрос, главным образом, обращен ко мне.

Том промолчал.

— Не знаю, — ответил я. — Я не знаю, что собираюсь делать. Наверное, буду искать работу.

Элли покачала головой.

— Черта с два ты ее найдешь! Сейчас нигде нет работы.

— Я об этом не думал. А предыдущую нашел достаточно легко.

— Тебе просто повезло, но больше не повезет.

— А где мама? — спросил Том, круто меняя тему разговора.

— Они с Сэмом на собрании, — сказала Элли. — Она просила передать, чтобы ты приходил сразу как проснешься.

— Хорошо, — сказал Том, — тогда мне пора. — Он взял пальто, и они вместе ушли.

Было ясно, что я не могу пойти с ними, поэтому мне этого не предложили. Прошло около часа. Я читал газету, курил и начал уже клевать носом. В это время открылась дверь и вошла Элли. Она подошла к столу и села.

— До сих пор не ложился?

— Нет.

— Они пробудут на собрании еще долго. Я устала, поэтому пораньше вернулась домой.

Я молча смотрел через окно во двор. Они всегда оставляли окно слегка приоткрытым, потому что у соседки было радио, и, сидя на кухне, можно было слушать музыку. Но в этот вечер радио молчало.

— Ладно, спокойной ночи, — сказала Элли.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Она вышла в соседнюю комнату, и я слышал, как она ходит там. Потом она крикнула мне через открытую дверь:

— А ты что, не устал? Почему не ложишься спать?

— Нет, не устал. Подожду, пока Том вернется.

— Они вернутся поздно, ты же знаешь эти собрания.

— Все в порядке, — сказал я. — Я не устал.

Минут пятнадцать мы молчали, потом она в пальто, накинутом поверх ночной рубашки, прошла через кухню в туалет и вскоре вернулась в спальню. Проходя мимо, она посмотрела на меня, но я отвернулся. Еще через несколько минут до меня донесся ее голос.

— Фрэнк, принеси мне, пожалуйста, стакан воды!

— Сейчас, — ответил я.

Взяв стакан, я подошел к раковине, налил в него воды, потом отнес в спальню и протянул ей. Элли взяла воду и выпила. Она сидела на кровати, закутавшись в одеяло. Когда она отдавала мне стакан, одеяло развернулось, и ночная сорочка соскользнула с ее плеч. Моему взору предстали обнаженные девичьи плечи и грудь. Она посмотрела на меня.

Я хотел уйти, но она схватила меня за руку и сказала:

— Что с тобой, мальчик? Ты боишься?

— Нет, — сказал я и добавил: — А может, и боюсь.

— Никто не узнает, — сказала она.

— Дело не в этом, — ответил я и направился к двери, понимая, что это было бы подло по отношению к Тому и его матери после всего, что они для меня сделали.

Элли вскочила с кровати, схватила меня за плечо и притянула к себе. Она была абсолютно голой. Я попробовал оттолкнуть ее, но она не пускала, и я подумал, что мне придется ударить ее, потому что так просто от нее не отвяжешься, а это, может быть, подействует. Я хлестнул ее по щеке.

Она сделала шаг назад, тело ее напряглось, и она проговорила со злостью:

— Если ты не сделаешь этого, я буду кричать и вопить, сбежится весь дом, и я скажу, что ты пытался изнасиловать меня.

Я постоял некоторое время, потом повернулся уходить. Она раскрыла рот и принялась орать. Я подскочил, зажал ей рот рукой и велел заткнуться, пригрозив, что убью. Она стукнула меня по руке. Я схватил ее, швырнул на кровать и снова направился к двери.

— Я буду кричать, — сказала она.

Я опять вернулся к ней.

— Ну ладно, — сказал я, — ладно.

Миссис Гаррис с сыновьями вернулись с собрания около половины первого. Элли спала, а я сидел на кухне и пытался при слабом свете читать газету.

Сэм сказал:

— Ночью будет холодно, дует сильный ветер.

Сначала я ничего не ответил, а потом произнес:

— Я тоже думаю, что ночью будет холодно.

— Хочешь выпить чего-нибудь горячего? — спросил Сэм у матери.

— Нет, — ответила она. — Если Том с Фрэнком хотят кофе, то там есть приготовленный.

Мы не стали пить кофе, а отправились спать. Рано утром я ушел на поиски работы, не надеясь, что найду ее. И правда, я истратил тридцать пять центов, но так ничего и не нашел. Не было даже работы на девять-десять долларов в неделю. Около семи я вернулся и рассказал Тому о своих блужданиях.

— Будет что-нибудь, — сказала миссис Гаррис. — Не волнуйся, мальчик, Господь не оставит тебя.

Я улыбнулся ей и сказал:

— Спасибо, мэм, но Бог не может обеспечить даже вашу семью, поэтому лишний рот вам ни к чему.

— Не говори так, мальчик, — ответила миссис Гаррис. — На жизнь нам хватает.

Глава шестая

Три дня мы питались овсяной крупой. Конечно, это хорошая пища, но она чертовски надоедает. К концу недели у меня все еще не было работы и осталось всего три доллара.

В субботу вечером Том спросил меня:

— Не хочешь пойти на вечеринку?

— Конечно, хочу, — сказал я, — но, может быть…

— Пойдем, — оборвал он меня. — Это платная вечеринка, вход стоит двадцать пять центов. За эти деньги можно послушать музыку, поесть и выпить. А кроме того, — добавил он, беря меня за руку, — там будут девушки.

— Хорошо, — улыбнулся я, — но…

Ничего, — снова оборвал он меня. — Они, скорее всего, подумают, что ты просто бездельник, который забрел в Гарлем.

Через час мы оделись и вышли. Сэм остался дома. Он сидел за столом и читал.

— Отличный парень мой брат, — сказал Том. — Он сейчас староста класса.

— Да, похоже на то. Он все время сидит над книгами, — ответил я.

Вы когда-нибудь пили джин с пивом? В стакан пива наливается две порции джина — вот что пили на вечеринке. Наверное, я опьянел после первого же стакана, потому что не совсем помню, что там происходило. Было человек тридцать. Какой-то мужчина играл на гитаре. Было несколько белых мужчин и женщин. Казалось, что белые избегают друг друга и разговаривают только с неграми. Когда я попытался заговорить с белой девушкой, она отвернулась и подошла к симпатичному негру.

Около трех ночи вечеринка закончилась. Том так нагрузился, что еле двигался. Я обхватил его и вывел на улицу. Холодный воздух освежил меня, и, когда мы добрались до дома, я был абсолютно трезвым. Пока мы шли, довольный Том что-то пел и орал, а когда мы вошли в подъезд, он упал. Я попытался поднять его, но мне это не удалось. Света в подъезде не было, я чиркнул спичкой и, услышав под лестницей какую-то возню, посмотрел туда. Там стояла Элли и белый мужчина лет сорока. Лицо его было напряжено, взгляд испуганный, пальто и пиджак расстегнуты. Элли стояла и смотрела на меня. Мужчина двинулся к выходу, но она схватила его за плечо.

— Дай мне еще двадцать пять центов, — сказала она.

Он сунул руку в карман, протянул ей монету и поспешил на улицу.

Элли спокойно подошла ко мне и посмотрела на лежащего Тома.

— Он что, упал? — спросила она.

— Да. Помоги мне поднять его, я один не справлюсь.

Общими усилиями мы дотащили Тома до квартиры и уложили на кровать. Было примерно половина четвертого. Сэм спал, из соседней комнаты доносилось похрапывание миссис Гаррис. Я пошел на кухню, и Элли отправилась за мной. Я посмотрел на нее.

— Ты никому не скажешь? — спросила она.

— Не скажу, — ответил я.

— Надо же как-то добывать деньги, — в голосе ее звучало отчаяние. — Сэм получает в магазине всего полтора доллара в неделю и чаевые и еще продуктовые талоны на тринадцать с половиной долларов каждые две недели. Но этого не хватает, нам надо больше денег.

— А что ты своим говоришь?

— Что работаю три вечера в неделю на ленточной фабрике на Сто тридцать второй улице, хотя я уже несколько недель как там не была.

— И давно ты этим занимаешься?

— Не твое дело, — огрызнулась Элли.

— Ладно. — Я посмотрел в окно. Самочувствие мое было неважным. Элли подошла ко мне.

— У тебя есть деньги? — спросила она.

— Нет, — солгал я, сам не понимая почему.

Она протянула мне монету в двадцать пять центов.

— Может, тебе понадобятся завтра деньги, ведь ты по воскресеньям ходишь в церковь.

— Нет, спасибо, — сказал я и посмотрел на нее. — Нет.

В глазах у нее появились слезы. Несколько минут мы смотрели друг на друга. Слезы уже текли у нее по щекам, глаза опухли, как это бывает у негров, когда они плачут, и покраснели. Я тронул ее за плечо.

— Не волнуйся, все будет в порядке.

Она вышла из кухни. Придя в спальню, я увидел, что ее кровать свободна. Я заглянул в соседнюю комнату — Элли спала вместе с матерью. Я вернулся к себе и лег на ее кровать.

В воскресенье я проснулся рано и продолжал лежать, прислушиваясь к похрапыванию Тома и Сэма. Наконец я встал и пошел на кухню. Было шесть утра. Я сполоснул лицо и начал намыливать его. На улице было еще темно, и я включил тусклый кухонный свет. В то время, когда я брился, в кухню зашел Сэм и, усевшись на стул, принялся наблюдать за мной.

— Ты что так рано поднялся? — спросил я.

— Мне надо идти в магазин разносить утренние заказы, — ответил он. Некоторое время мы молчали. — Сколько тебе лет, Фрэнки? — спросил Сэм.

— Двадцать.

— А тебе не намного больше, чем мне. Мне почти восемнадцать. Я думал, что ты старше.

Я повернулся и посмотрел на него. Он был довольно симпатичным парнем: темная кожа, жесткие курчавые волосы, тонкие черты лица, большие выразительные глаза.

— Фрэнки, а что ты думаешь о нас? Я имею в виду Тома, маму и Элли. Ты думаешь, что отличаешься от нас? — Его большие карие глаза были серьезными.

— Вы очень хорошие люди, и не были бы лучше, если бы…

— Если бы были белыми? — оборвал он меня.

— Нет. Если бы даже были моими родственниками. Большей доброты и симпатии я и желать не могу.

Сэм поднялся.

— Мне пора. Увидимся позже, я буду дома в десять. Мы пойдем в церковь.

— Конечно, увидимся, — сказал я.

Закончив бриться, я оделся и вышел на улицу. Было довольно холодно. Я закурил и пошел по Сто двадцать пятой улице. Проходя мимо магазина, в котором работал Сэм, я увидел, что там много народа. Недолго думая, я вошел внутрь. И сразу увидел Сэма. Он был занят упаковкой заказов в картонные коробки. В магазине было много женщин, в основном, ирландок, возвращавшихся из церкви, расположенной на углу. Сэм заметил меня и кивнул. Я кивнул в ответ.

Когда подошла моя очередь, я купил дюжину дешевых яиц, фунт ветчины, дюжину рогаликов и пачку дешевых сигарет. Заплатив семьдесят два цента, я взял сверток с покупками и пошел домой.

Миссис Гаррис и Элли были уже на кухне, а Том еще спал. Я положил пакет на стол.

— Вот, купил к завтраку.

— Не надо было этого делать, — сказала миссис Гаррис.

Мы не садились есть, пока не пришел Сэм. Том тоже поднялся, его мучило похмелье.

— Здорово мы вчера повеселились, — сказал он.

— Отличная вечеринка, — согласился я.

— Ты пойдешь в церковь? — спросила меня миссис Гаррис.

— Да.

Мы все вместе вышли на улицу. Церковь находилась за квартал от дома в небольшом складе, который обогревался стоящей посередине печкой. Я был ошеломлен, увидев церковь, устроенную в складе. Для меня церковь всегда ассоциировалась с большим зданием и впечатляющей церемонией. Миссис Гаррис посмотрела на меня и сказала, словно прочитав мои мысли:

— Бог везде, сынок. — Она ласково улыбнулась. — Даже в бедности.

Мне стало немного стыдно.

На меня обращали внимание, но поняв, с кем я пришел, тут же теряли ко мне всякий интерес. Гаррисов здесь все знали, и после службы меня познакомили со многими людьми, в том числе и с проповедником. У него была очень теплая улыбка, и я почувствовал себя лучше, когда миссис Гаррис сказала, что я их друг.

Мы вернулись домой и занялись каждый своим делом. Сэм достал учебники и уселся за уроки.

В четверг мы с Томом работали на разгрузке угля и заработали по три доллара, в последующие дни работы не подвернулось. Вечером в четверг было собрание, и я остался дома один. Элли опять пришла рано, но мы сидели молча и не разговаривали. Нам было о чем подумать, но не о чем говорить. Когда остальные вернулись, мы уже спали.

Дни летели, на носу был март, погода становилась теплее. Я заметил, что с деньгами в семье стало хуже, и подумывал о том, что пора уходить.

Однажды днем, когда мы с Элли были дома вдвоем, я сказал:

— Наверное, мне скоро придется вас покинуть. — Она посмотрела на меня с удивлением. — Ты же понимаешь, что я не могу все время жить у вас.

Она подошла и взяла мою руку, а я обнял ее. Воспоминание о том вечере и ее близость возбудили меня. Элли почувствовала это и отвела меня за руку в комнату. Судя по тому, с каким жаром она отдалась мне, я понял, что она не хочет, чтобы я уходил. Это была не страсть и не вожделение — это было тепло, доброта и понимание.

Мы поднялись, едва переводя дыхание, руки Элли лежали на моих бедрах, а я ласкал ее грудь, ощущая под ладонями твердые соски. Внезапно я снова повалил ее на кровать и упал сверху.

— Пойми, я должен уйти, я должен уйти! Я не могу оставаться у вас, получая все и ничего не отдавая.

Она застонала, словно я причинил ей боль. Дыхание ее сбилось, ей было трудно говорить:

— Ты… должен… уйти…

Вечером за ужином я объявил, что ухожу. Они просили меня не делать этого.

— Как бы там ни было, но я должен найти работу, — сказал я. — А здесь работы нет. Завтра я уйду.

На следующее утро я попрощался за руку с Томом и Сэмом, поцеловал миссис Гаррис и Элли и поблагодарил их всех.

— Если тебе понадобится помощь, вспомни про нас, Фрэнки, — сказала миссис Гаррис.

— Я никогда не забуду вас, — сказал я и, подойдя к двери, улыбнулся на прощанье.

Я быстро закрыл за собой дверь, спустился по лестнице и вышел на улицу. Солнце светило ярко, день был теплый, и я почувствовал, что у меня все будет в порядке.

Я стоял и смотрел по сторонам, не зная, в какую сторону направиться. Подмышкой я держал сверток, в котором лежало несколько рубашек. Я решил направиться на восток, в сторону Восьмой авеню. В ушах звучал ласковый голос миссис Гаррис: «Если тебе понадобится помощь, вспомни про нас, Фрэнки». Я улыбнулся про себя. Им самим так многого недоставало, а они щедро делились со мной. Я остановился, к горлу подступил комок.

«Ну вот, уже и размяк», — с осуждением сказал я себе, засмеялся и пошел дальше.

Глава седьмая

Я шел по Восьмой авеню и справлялся во всех магазинах насчет работы. Где-то мне отказывали с сожалением, где-то просто выставляли вон — в зависимости от настроения. На углу Семьдесят второй улицы и Колумбус авеню мне удалось получить работу в кафетерии. Надо было мыть тарелки. За четыре часа работы я получил доллар и ужин. Поев, я подошел к управляющему и спросил, не понадобится ли мыть тарелки завтра.

Некоторое время управляющий молча разглядывал меня. Это был толстый человечек, небольшого роста, с дружелюбными глазами и улыбкой.

— Извини, — сказал он, — на самом деле мне не нужна была твоя помощь и сегодня, я просто хотел…

— Я знаю, — оборвал я его и улыбнулся. — В любом случае большое спасибо. — Я вышел.

Начинало темнеть, и мне надо было позаботиться о ночлеге, если я не хотел ночевать на улице. Я пошел в гостиницу и снял небольшую комнатку за пятьдесят центов. В вестибюле лежало несколько газет, я прочитал их и отправился спать. Я думал о том, как разыскать родственников, но не хотел, чтобы они увидели меня в столь плачевном виде. Я также немного боялся, что встречу кого-нибудь из знакомых, и тогда мне придется им что-то объяснять.

На следующее утро я проснулся рано и уже в половине восьмого был на Шестой авеню. В агентствах, как обычно, было полно народа, что не свидетельствовало о сдвиге к лучшему. Меня отправили по нескольким адресам, но когда я приходил на место, оказывалось, что или уже кого-то взяли или собирались взять. Я пообедал в дешевом ресторанчике на Шестой авеню недалеко от Сорок шестой улицы — съел сосиски с фасолью и выпил кофе, уплатив при этом тридцать пять центов. Вернувшись в гостиницу, я снял койку в общей комнате, где, кроме меня, было еще человек десять. Люди эти отличались от тех, кого я встречал в ночлежках, они еще не опустились полностью. Несколько постояльцев играли в карты, я немного понаблюдал за ними и лег спать.

На следующий день я решил попытать счастья в отделе оптовой торговли. Мне повезло. Когда я пришел на склад небольшого фирменного бакалейного магазина, то тут же был принят на работу, потому что только что из магазина на углу Колумбус авеню и Шестьдесят девятой улицы уволился мальчишка, который занимался доставкой заказов. Случилось это так. Инспектор по кадрам поднял на меня взгляд и скорее крикнул, чем спросил:

— Что тебе нужно?

— Работу, — просто ответил я.

— У меня нет работы, — коротко бросил он. И как раз в этот момент на его столе зазвонил телефон. Он снял трубку и рявкнул в нее:

— Рейзеус слушает.

Я стоял и ждал. Прошло несколько секунд, инспектор не говорил, а только слушал. Не знаю, как я догадался, что речь шла именно о работе — может быть, по тому, как он взглянул на меня, или по тому, как слушал. Руки у меня вдруг вспотели, сердце заколотилось. Я точно знал, что работа есть и что она мне подходит.

Инспектор положил трубку. Появился водитель грузовика, подойдя к столу, он показал инспектору накладную. Они поговорили несколько минут, потом водитель вышел. Инспектор снова посмотрел на меня.

— Что ты торчишь здесь? — снова крикнул он.

— Мне нужна работа, — повторил я.

— Я же сказал тебе, что у меня нет работы.

— Вам только что звонили как раз по этому поводу, — рискнул я.

Несколько секунд он изучающе смотрел на меня.

— Опыт есть? — спросил он.

— Есть некоторый, — ответил я. — Я работал в большом продовольственном магазине в Сан-Диего. — Я не стал уточнять, что проработал там всего два дня.

Во взгляде инспектора появился интерес.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Тебе не подойдет эта работа, — сказал он, поворачиваясь ко мне спиной. — Доставка заказов — это работа для мальчишки, за нее платят восемь долларов в неделю.

— Мне это подойдет, — сказал я.

Он снова посмотрел на меня.

— Там платят всего восемь долларов в неделю, — повторил он.

Я засунул руки в карманы, чтобы он не заметил, что они дрожат.

— Меня это устраивает, — снова сказал я. Боже, как я боялся, что он выставит меня! Никогда ничего я так не желал в жизни, как этой работы.

— Тебя не могут устраивать восемь долларов в неделю. Ведь ты не мальчишка, тебе нужно больше на жизнь.

Я продолжал держать руки в карманах.

— Послушайте, сэр, — сказал я, голос мой слегка дрожал от напряжения. — Я должен получить эту работу, она мне очень нужна. Я сейчас совсем на мели. Шесть недель назад я работал на уборке снега, и это была последняя работа, которую мне удалось найти. Восемь долларов в неделю большие деньги для меня.

Инспектор откинулся на спинку кресла и слегка отвернулся.

— Ты живешь с родителями? — спросил он.

— Нет, у меня нет родителей. Сейчас я живу в гостинице.

— Но почему ты хочешь работать за восемь долларов в неделю? Такой большой, молодой и сильный парень, как ты, может найти себе более высокооплачиваемую работу.

— Я пытался, сэр, — с отчаянием произнес я. — Честно, я пытался, но у меня ничего не вышло.

Он молчал. Я начинал сходить с ума от этой игры в кошки-мышки. Внезапно он развернулся в кресле в мою сторону и рявкнул:

— Ладно! Ты принят.

Почувствовав слабость в коленках, я опустился в кресло, стоящее возле стола, и вынул из кармана сигареты. Вставив одну в рот, я попытался прикурить, но никак не мог зажечь спичку, потому что руки тряслись. Инспектор зажег спичку и протянул мне. Я прикурил, глубоко затянулся и поблагодарил его:

— Спасибо, сэр. Большое спасибо.

Мне стало совсем плохо, и я подумал, что заболеваю. Живот подвело, накатила тошнота. Я в отчаянии глотал слюну. Не сейчас! Боже, только не сейчас! Я уронил голову на руки. Инспектор поднялся, подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Тебе, наверное, очень плохо, сынок? — спросил он, и в голосе его не было абсолютно никакой враждебности.

Не поднимая головы, я кивнул. Мне стало лучше, приступ тошноты прошел. Я посмотрел на него.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, сэр. Все в порядке. Это просто… ну, вы понимаете, что я имею в виду? — Он кивнул, и я продолжил: — Когда и куда мне отправляться?

Вернувшись за стол, инспектор написал что-то на клочке бумаги и протянул мне. Я прочел адрес.

— Если хочешь, можешь приступать прямо сейчас.

— Если вы не возражаете, сэр, я так и сделаю.

Инспектор взял со стола еще один лист бумаги.

— Как тебя зовут?

— Фрэнк Кейн, сэр, — ответил я.

Он написал несколько слов на листке и, улыбнувшись, протянул его мне.

— Ну что ж, давай. Отдашь эту записку управляющему магазином. Если у него возникнут какие-нибудь вопросы, скажи ему, чтобы позвонил Рейзеусу.

— Благодарю вас, мистер Рейзеус, большое спасибо.

— Удачи тебе, Фрэнк, — сказал инспектор, поднимаясь с кресла и протягивая руку.

Мы обменялись рукопожатием, и я вышел на улицу. День был чудесный, я был счастлив, ощущение того, что у меня есть работа, буквально все перевернуло во мне. Я поклялся себе, что буду стараться что есть мочи, но не подведу такого замечательного парня, как мистер Рейзеус. Я прочитал записку, которую держал в руке. Это была самая лучшая записка, которую я когда-либо читал: «Гарри, рекомендую тебе Фрэнка Кейна. Прими его на работу. Плата — десять долларов в неделю. Дж. Рейзеус».

Разве я имел право подвести такого человека! Лишних два доллара в неделю! Да за него я позволю отрезать себе правую руку по локоть. Насвистывая, я направился к станции подземки на Франклин-стрит.

Глава восьмая

Я вышел из подземки на Шестьдесят шестой улице и направился к магазину. Было около полудня, и солнце отбрасывало на землю причудливые, бесформенные тени. Это был небольшой магазинчик всего с одной витриной. Над входом висела серо-черная вывеска: «Отличный чай и кофе». В витрине были выставлены бакалейные товары, но люди проходили мимо, не обращая на них внимания. Магазин располагался почти на углу улицы в отремонтированном здании, с одной стороны его находилась аптека, с другой — пивная. Немного дальше по улице были кафе-мороженое, овощной базар и мясная лавка. Над магазином расположился клуб, в окне которого виднелась вывеска: «Рабочий союз».

Я вошел в магазин и увидел покупательницу, которая выбирала консервы. Мужчина в белом фартуке, повязанном вокруг талии, терпеливо ждал. Дождавшись, когда покупательница вышла из магазина, я обратился к мужчине:

— Меня прислал мистер Рейзеус.

— Отлично, — воскликнул тот. Он явно нуждался в работнике.

Я протянул мужчине записку, он прочитал ее, положил в карман и повторил:

— Отлично. Я Гарри Кронстайн.

Мы пожали друг другу руки.

— Рад познакомиться с вами, сэр, — сказал я.

Гарри сунул руку под прилавок, достал фартук и протянул мне.

— Надень. И первым делом подмети. Мой мальчишка сегодня не пришел.

Я опоясался фартуком. В дальнем углу магазина стоял веник. Я взял его и начал подметать. Сначала я вымел магазин, собрав мусор у двери, потом за прилавком и в кладовой. Мусор я выбросил в пустой ящик, стоявший посередине кладовой. Потом вернулся в магазин.

— Что дальше?

Гарри одобрительно посмотрел на меня.

— Где ты научился так мести? — спросил он. — Большинство мальчишек не знают, как к этому делу приступить.

— Я работал во многих магазинах, — ответил я.

Перед прилавком лежали ящики с консервами, их только что выгрузили из машины. Гарри показал мне на них:

— Распакуй, что можно поставь на полки, а остальное убери в кладовую.

Я оглядел полки. Они были заставлены не полностью, кое-каких товаров не хватало. Найдя ящики с этими товарами, я поставил их возле полок. Через некоторое время на полу уже оставалось немного ящиков. Товары, для которых не хватило места, я отнес в кладовую.

Потом спросил у Гарри, где стремянка, чтобы можно было дотянуться до самых верхних полок. Когда я убрал туда три ящика, он остановил меня.

— Хватит. Закрываемся на обед.

Обедать мы пошли в кафе-мороженое. Мы сели в отдельную кабинку и разговорились. Теперь я смог хорошенько разглядеть его. Он был пониже меня ростом, водянисто-голубые глаза его были почти полностью скрыты очками в массивной оправе, посреди головы лысина, по краям опушенная рыжевато-коричневыми волосами, на пухлой верхней губе рыжие усы. Длинный, кругловатый подбородок доставал почти до кадыка. Говорил он медленно, улыбался осторожно. Улыбка у него была мягкая, но в ней не было того задора, который я обычно отождествлял со смехом.

Я рассказал ему о моих последних злоключениях и узнал, что в магазине нет продавца, и поэтому мне придется и доставлять товары и работать продавцом. Я съел бутерброд, выпил кофе, и мы вернулись на работу.

Около четырех я закончил распаковывать ящики с консервами. К этому времени Гарри собрал несколько заказов, которые я доставил по адресам, получив при этом около сорока центов чаевых. Когда я вернулся в магазин, Гарри велел мне разобрать витрину. В витрине были полки, сделанные из яичных упаковок. Витрина была небольшая, и я быстро разобрал ее. Затем я снял вывеску и вымыл окна снаружи и изнутри. При этом я вспомнил, как мыл окна у Кифа. Интересно, как они сейчас там поживают. Потом Гарри подвел меня к холодильнику и показал, где лежат различные сорта сыра и масло и как их надо резать. Взяв несколько упаковок из-под яиц, он показал мне, как надо оформлять витрину.

Я поблагодарил его за урок, и он улыбнулся.

— Чем раньше ты научишься всему, тем лучше. Тогда ты сможешь как следует помогать мне.

— Если от меня что потребуется, ты тут же скажи, Гарри. Я буду стараться. Мне нужна работа.

— Отлично, — сказал он и достал часы. Было семь вечера, пора было закрывать магазин и идти домой. Мы сняли фартуки и вышли.

Я вернулся в гостиницу и снова снял отдельную комнату, потом отправился ужинать. Я чувствовал себя отлично, поэтому перед сном немного погулял. Перед тем, как подняться к себе, я попросил портье разбудить меня в семь утра, потому что у меня не было будильника и я боялся опоздать на работу.

На следующее утро я оказался у магазина раньше Гарри. Он подошел медленной походкой и пожелал мне доброго утра. Мы зашли в магазин, и я подмел пол. Потом Гарри отправил меня в кафе-мороженое за кофе. Я принес термос с кофе, и мы выпили его с булочками. Спустя час после открытия магазина пришел мистер Рейзеус, я в это время протирал пол перед прилавком. Подняв голову, я поздоровался. Он кивнул и подошел к кассе, где стоял Гарри.

Они поговорили немного, и я несколько раз услышал свое имя. Через некоторое время мистер Рейзеус сел в машину и уехал. Я закончил протирать пол, и Гарри велел мне принести несколько ящиков консервов, чтобы оформить витрину.

Мы покончили с этим делом к обеду и отправились в кафе-мороженое. После обеда мы вернулись в магазин, и я разнес несколько заказов, получив при этом около двадцати центов чаевых. У нас были разные покупатели — и очень бедные, которые жили на пособие, и люди среднего достатка, получавшие двадцать или тридцать долларов в неделю. У нас был и дешевый и дорогой ассортимент. Для поддержания бизнеса Гарри обслуживал несколько ресторанов, которые мы называли «оптовыми покупателями». Они брали сразу коробку яиц, ящик сахара, несколько ящиков дешевых консервированных овощей. Туда я тоже ходил с заказами. В семь часов я собрался идти домой, но Гарри немного задержался, и я подождал, пока он закроет магазин, потом поужинал и вернулся в гостиницу.

Следующим днем была суббота. Как и предупреждал меня Гарри, это был длинный день, потому что по субботам мы работали до двенадцати ночи. Гарри сказал, что в субботу я начну обслуживать покупателей, поэтому я с волнением ждал этого дня; а кроме того, это был день зарплаты.

Утро было ярким и светлым. Я снова пришел раньше Гарри и стоял возле магазина, ожидая его. Мы открыли магазин и выпили кофе, потом я убрал в холодильник бутылки с молоком и со сливками и стал ждать покупателей. Около девяти в магазин зашли несколько человек. Гарри кивнул, и я приготовился обслужить их.

Первой моей клиенткой была высокая, смуглая итальянка с хриплым голосом. Мне казалось, что такой голос был отличительной чертой бедных итальянцев. С первыми ее покупками я справился легко, но потом она попросила сыра. Я повернулся к холодильнику и достал сыр. Ей нужно было полфунта, но я отрезал немного больше. Весы показывали почти три четверти фунта. Я подумал, что при цене сорок центов за фунт этот кусок будет стоить тридцать центов. Я уже собрался назвать цену, как сзади подошел Гарри и прошептал:

— Тридцать шесть.

Я снял сыр с весов и назвал цену, которую мне подсказал Гарри. Итальянка ответила, что ее это устраивает, и я завернул сыр. Она купила еще дюжину самых дешевых яиц и фунт самого дешевого кофе. Я достал большой пакет и начал писать на нем стоимость покупок, потом подсчитал общую стоимость. Она составила два доллара тридцать восемь центов. Гарри стоял рядом и проверял правильность моих записей. Я подумал, что он, наверное, хочет проверить и общую сумму, поэтому протянул ему пакет. Он быстро пробежал глазами по колонке цифр и вернул мне пакет без комментариев. Я понял, что все правильно. Я сложил покупки в пакет, и итальянка дала мне бумажку в пять долларов. Положив ее на кассу, я сказал:

— Пять долларов минус два тридцать восемь.

Гарри пробил чек и дал мне сдачу. Я пересчитал ее в присутствии покупательницы и сказал:

— Спасибо, заходите еще.

Я повернулся, чтобы обслужить следующего покупателя, но Гарри уже сделал это. Он подошел ко мне.

— Прекрасно, — сказал он с улыбкой. — Хотя кое-чему надо еще подучиться. Когда ты отрезаешь сыр и он весит немного больше, чем просили, не бойся завышать цену. Покупатели все равно этого не поймут, большинство из них не могут сходу подсчитать. А нам это поможет оплатить утреннюю еду и кое-что еще, например, битые яйца. Ведь контора не делает на это скидки.

— Понятно, — сказал я. И я действительно понял! Это только подтверждало мои мысли. Лазейки существуют везде, их только надо найти.

Глава девятая

В воскресенье я спал допоздна. Проснувшись, посмотрел на тумбочку, где стоял новый будильник, который я приобрел вчера вечером за шестьдесят центов. Он показывал начало двенадцатого. Потом я перевел взгляд на пол, где оставил пакет с продуктами, он стоял там. Вытащив из кармана пиджака сигареты, язакурил. Я лежал на спине, удобно устроившись на подушке, и наблюдал за дымом, поднимавшимся к потолку. Я чувствовал легкость и расслабленность. Положив руку под голову, я принялся размышлять о вчерашнем дне.

Прошедшие недели казались мне теперь очень далекими, как будто я никогда не голодал, не мерз и не убирал снег. Настроение у меня было отличное.

Я вспомнил, как вчера около десяти в магазин пришел мистер Рейзеус. С ним был еще какой-то мужчина. Гарри сказал, что это хозяин, мистер Биг, который владел многими магазинами, в которых так же, как мы, работали другие люди. Хозяин был небольшого роста, спокойный, улыбающийся седовласый мужчина. Войдя в магазин, он приветливо кивнул мне. Я был занят покупателем, но, конечно же, улыбнулся ему в ответ, хотя и не предполагал, кто он такой. Мистер Биг подошел к кассе и посмотрел на нее, потом повернулся к Гарри и, поздоровавшись с ним за руку, поговорил несколько минут. Потом он обошел весь магазин и удалился. После того, как мистер Биг ушел, мистер Рейзеус тоже перекинулся с Гарри парой слов. Выходя, он пожелал мне спокойной ночи, и мне было очень приятно, что он помнит меня.

Позже, когда мы закрылись и я подметал пол, Гарри подозвал меня к кассе и выдал жалование. Он дал мне семь долларов и спросил, все ли в порядке.

Я на секунду смутился, потом сказал:

— Вы заплатили мне много, я отработал всего три дня, это половина недели, а значит, мне причитается только пять долларов.

Гарри улыбнулся.

— Два доллара от меня. Я всегда разрешал своим помощникам брать в субботу домой пакет с продуктами, но тебе ничего не нужно, и я решил это как-то компенсировать. Ты хорошо работаешь, и я это ценю.

Я посмотрел на деньги, которые держал в руке, потом на Гарри.

— Спасибо, — сказал я. — Я постараюсь их отработать.

— Конечно, — ответил Гарри и рассмеялся.

— Если вы не возражаете, я хотел бы взять продукты для своих знакомых. Они очень хорошо отнеслись ко мне, и мне хотелось бы отблагодарить их.

— Бери, — сказал Гарри, повернулся к кассе и стал считать наличность.

Я отобрал дюжину самых лучших яиц, фунт настоящего масла, кусок постной ветчины, кусок выдержанного американского сыра, сахар, муку, несколько банок хороших овощных консервов и несколько пакетов кукурузных хлопьев. Посчитав, сколько это стоит, я добавил два батона белого хлеба и большой торт за двадцать пять центов. Подойдя к Гарри, я протянул ему пакет, где были перечислены наименование и стоимость каждого товара. Общая сумма составляла три доллара и десять центов. Я положил деньги на кассу и начал упаковывать продукты.

Гарри подошел ко мне, держа деньги в руке.

— А для кого именно эти продукты? — спросил он.

— Для моих друзей. Когда я в феврале приехал в Нью-Йорк и был на мели, они приютили меня. Но они бедные, и я не мог долго оставаться у них, однако без них я совсем бы пропал.

Пока я перевязывал пакет и прилаживал к нему деревянную ручку, чтобы было удобнее нести, Гарри молчал. Потом протянул мне деньги.

— Оставь их себе.

— Я хочу заплатить за продукты, — сказал я. — У меня достаточно денег, я сегодня получил более двух долларов чаевых.

— Возьми, — продолжал настаивать он. — Мы сумеем наварить эту сумму.

Я взял деньги и положил их в карман.

— Еще раз спасибо, я не забуду вашей доброты.

— Не стоит, — улыбнулся Гарри. — Пойдем лучше в ресторан и выпьем кофе, перед тем как расходиться по домам.

Мы просидели в кафе-мороженом около часа. Когда мы вышли, было уже около двух, и я отправился в гостиницу на троллейбусе. Ночной портье узнал меня, протянул ключ. Заметив пакет в моих руках, он сказал с улыбкой:

— В номерах готовить запрещено, мистер Кейн.

Я рассмеялся и, направляясь к лестнице, бросил через плечо:

— Не волнуйтесь, я этого делать не собираюсь.

Сигарета догорела почти до конца. Я потушил окурок в маленькой пепельнице, стоящей на тумбочке, побрился и спустился вниз в душ. Уже было поздно, поэтому очереди не было. Я зашел в душ, включил воду и намылился. Смывая мыло теплой водой, я чувствовал себя отлично. Потом я так сильно растерся грубым полотенцем, что кожа покраснела и начала зудеть. Вернувшись к себе, я оделся, вышел на улицу и сел в подземку. Я вышел на Сто двадцать пятой улице и направился к дому Гаррисов. Было уже около часа. Войдя в полутемный подъезд, в котором по-прежнему пахло жареной свининой, я поднялся по лестнице и постучал в дверь.

Дверь мне открыл Том. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

— Парень! — воскликнул он, — а мы только что говорили о тебе. Входи.

Я переступил порог, а он крикнул в комнату:

— Ма, угадай, кто это? — Он схватил мою руку и с энтузиазмом стал трясти ее. — Как дела?

Я улыбнулся и убрал руку, пока он не раздавил ее.

— Отлично! — сказал я. — Просто отлично.

Вбежали Сэм и Элли, а за ними степенно вплыла миссис Гаррис. Я поздоровался за руку с Сэмом и Элли и поцеловал миссис Гаррис. Они встретили меня так, словно мы не виделись несколько лет, хотя прошло всего пять дней. Когда первое возбуждение утихло, я положил на стол пакет.

— Я нашел работу, — гордо заявил я. — Настоящую работу, в бакалейном магазине, как Сэм. И вот принес вам кое-что. — Я развязал пакет и стал выкладывать продукты. — Это самые лучшие яйца, настоящее масло и сыр, торт и… — Я остановился, заметив, что миссис Гаррис плачет, сидя на стуле.

Я подошел к ней и обнял за плечи.

— Что это вы, мэм? — ласково спросил я. — В чем дело?

Она подняла на меня взгляд и улыбнулась сквозь слезы.

— Ни в чем, Фрэнки, ни в чем. Я, наверное, плачу от радости. Я каждый день молилась за тебя, молилась, чтобы ты снова улыбался, чтобы уголки твоего рта хоть чуть-чуть поднялись вверх.

Я молчал, не зная что сказать, и просто смотрел на Тома, Сэма и Элли. Том закивал головой.

— Это правда, Фрэнки. Она говорила нам, чтобы мы каждый день молились за тебя, и мы все молились. — Он посмотрел на брата и сестру. — Правда?

Те согласно закивали головами.

— Не знаю, что и сказать, — пробормотал я.

Миссис Гаррис улыбнулась мне.

— Тебе и не надо ничего говорить. Просто Бог услышал наши молитвы, и теперь мы должны сказать: «Благодарю Тебя, Господи. Благодарю Тебя за Твою доброту».

Позже, когда мы поели, я рассказал им, как нашел работу, сколько зарабатывал, чем занимался.

— Для нашей семьи это тоже была хорошая неделя, — сказала миссис Гаррис.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Она с гордостью посмотрела на Элли.

— Элли тоже нашла хорошую работу — вот что. Она перешла на другую ленточную фабрику и теперь зарабатывает пятнадцать долларов в неделю.

— Отлично, — обрадованно сказал я, бросив взгляд на Элли.

Элли сидела с каменным лицом. Вдруг она вызывающе посмотрела на меня, и я понял, чем она занимается на самом деле, но ничего не сказал, чтобы не беспокоить пожилую женщину.

— Правда, ей приходится вечерами поздно возвращаться домой, — продолжала миссис Гаррис, — но Элли хорошая девочка и не жалуется на это. — Она посмотрела на старые часы, стоящие на полке, и воскликнула: — Ох! Как быстро пролетел день. Уже почти четыре, мне пора идти на воскресную молитву. Том и Сэм, пойдемте со мной. Элли ходила утром, поэтому она останется дома и займет Фрэнка до нашего прихода. Поторапливайтесь.

Они вышли — мать и два сына. Когда миссис Гаррис спускалась по лестнице, сыновья нежно поддерживали ее под руки. Даже английскую королеву не провожали с такой осторожностью, почтением и преданностью. Лица братьев светились нежностью и заботой. Я закрыл за ними дверь и повернулся к Элли.

Она сидела на подоконнике, глядя на темный, грязный двор. Я сел на стул рядом и посмотрел на нее. Мы молчали, я закурил.

— Значит, теперь у тебя есть работа, Элли, — тихо сказал я.

— Ты же знаешь, что нет, Фрэнк, — сказала она, не глядя на меня, голос ее дрожал.

— Я ничего не знаю, — сказал я. — Может быть, ты объяснишь мне?

Некоторое время она молчала, потом заговорила с напряжением, хотя и старалась сдерживать себя:

— Я работаю в одном заведении вместе с другими женщинами. — Негритянский акцент в ее речи сейчас чувствовался больше обычного. — Мы делимся заработком с владельцем.

— Ты должна бросить это и заняться чем-нибудь другим, — сказал я.

— Например?

У меня не было ответа на этот вопрос. После некоторого молчания Элли продолжила, передразнив меня:

— Ты должна заняться чем-нибудь другим. Конечно. Можно подумать, что я могу пойти в универмаг на углу Сотой улицы и сказать: «Я белая. Возьмите меня продавать товары черномазым, которые не могут получить эту работу, потому что в вашем магазине работают только белые». А Тому, конечно же, не следует сидеть весь день дома и смотреть на свои руки — большие, сильные, умелые руки, которые ему некуда приложить. Разве не видно, как он постепенно тупеет? Потому-то он уходит из дома и пьет паршивый дешевый джин, который делают белые. Ах эти белые, они настолько добры, что по дешевке продают его черномазым. А те пьют его, чтобы залить пламя, которое бушует в их груди, и напиваются до того, что забывают о том, что они черные. На короткое время они представляют себя белыми, которым принадлежит весь мир, смеются и радуются, пока не рухнут замертво. А когда они просыпаются на следующее утро, их тошнит, у них болит голова и живот, и тогда они обхватывают больную голову руками и видят, что руки у них черные и грязные и их нечем занять. Они плачут, но не глазами, а сердцами, и спрашивают себя при этом: «А где же те прекрасные, удачливые белые руки, которые были у меня вчера?»

Сэм каждое утро перед школой работает в магазине. Он знает там все: где что лежит, знает все цены, но он всего лишь разносчик заказов. Он не может обслуживать покупателей, ему не разрешают резать масло и сыр, потому что чернота с его рук может перейти на прекрасный белый сыр, который будет уложен на прекрасный белый хлеб, чтобы отправиться потом в прекрасный белый рот. Конечно, мне надо заняться чем-нибудь другим.

Элли повернулась ко мне, лицо ее было жестким, а глаза не по-детски серьезны.

— Зато я могу лежать на прекрасной белой кровати голая и притворяться, чтобы клиент думал, что я страстно желаю его. И потом, когда он с дрожащими коленями будет надевать брюки, его тоже не будет волновать моя чернота, его будет волновать совсем другое. Он спросит: «А ты уверена, что не больна, девочка? Если больна, то скажи. Я не буду сердиться, просто мне надо знать, не пойти ли к доктору, пока не поздно». А я посмотрю на него и скажу: «Я не больна, мистер, можете не волноваться. Может быть, снаружи я и черная, но внутри чистая и белая, как любая белая женщина, которых вы знаете». Но я скажу это не так, как сейчас, я скажу это тихим, хриплым голосом, со слезой: «Я не больна, мистер».

Она встала, выпрямилась и посмотрела на меня.

— Я не больна, мистер, — повторила она.

Меня глубоко тронул тон, которым она произнесла это. Я отложил сигарету, встал и обнял ее.

— Вы мне нравитесь, леди, — сказал я.

Она положила голову мне на грудь и плакала, плакала, плакала. Я позволил ей выплакаться, а потом мы стояли молча некоторое время.

— Извини, — сказал я.

Элли отстранилась от меня, взяла сигарету из пачки, которую я оставил на столе, и закурила.

— Не знаю, почему я тебе все это наговорила, — сказала она так тихо, что я с трудом услышал ее. — Ты совсем не виноват, что они такие: видно, мне просто надо было выговориться.

— Я знаю, как это бывает, когда на душе накипит, а высказать свою боль некому, — сказал я. — Я много раз испытывал подобное.

Она подошла к раковине, сполоснула лицо, причесалась. У нее были курчавые волосы, но она пользовалась каким-то кремом, чтобы размягчить их, поэтому они волнами обрамляли ее личико. Ее темная кожа была нежной с голубоватым оттенком, что высветляло ее. У нее была стройная фигурка, высокая грудь, плоский живот, длинные ноги, которые казались еще длинней из-за высоких каблуков.

Она села, взяла горящую сигарету и затянулась.

— Мне теперь лучше, — произнесла она уже обычным голосом.

Я чувствовал себя отвратительно. Мы сидели и молчали, дожидаясь прихода семейства. Когда в подъезде раздался голос Тома, Элли отложила сигарету, подошла к раковине и прополоскала рот.

— Маме не понравится, если она узнает, что я курю, — объяснила она.

Я ушел от них около семи, как раз перед ужином. Мне не хотелось ничего брать у них, а накормить они могли меня, только урезав свои порции. Я пообещал, что приду на следующей неделе, и отправился ужинать в кафетерий на Сто двадцать пятой улице. Потом я пошел в кино и посмотрел фильм под названием «Мотылек». Это была комедия из жизни американцев, однако она совсем не соответствовала реальности. Так у нас никто не жил.

Глава десятая

К концу следующей недели мой быт окончательно наладился. Придя в пятницу с работы, я поинтересовался у портье насчет постоянной комнаты, и за три доллара в неделю получил номер с ванной. Он был больше предыдущего, имел два окна, выходящих на улицу, и большой шкаф. Картину дополняли несколько кресел, небольшой столик возле кровати и комод.

Суббота была тяжелым днем, я весь день был в бегах, и в итоге к концу недели у меня скопилась неплохая сумма чаевых. Я нравился покупателям, потому что был очень внимательным, вежливым и делал все, о чем меня просили. Я обнаружил, что у меня прирожденный дар продавца. Я легко находил общий язык с людьми, шутил с теми, кому это нравилось, и был серьезным с теми, кому это не нравилось. Работать приходилось довольно много, но мне это было по душе.

В воскресенье у Гаррисов было тихо. Когда я пришел, Том читал газету. Я положил пакет с продуктами на стол и спросил:

— А где остальные?

— Ушли на прогулку, — ответил он.

— Какие новости?

— Никаких. Один день работал на разгрузке угля, а больше ничего.

— Плохо.

— Конечно.

Я дал ему доллар, и он молча взял его.

— Купи себе сигарет, — сказал я, — или сходи в кино или куда-нибудь еще. Тебе надо встряхнуться. Если сидеть дома и переживать, ничего хорошего не получится.

— А кто переживает? — Том бросил на меня сердитый взгляд. — Лично я не переживаю.

Мы дождались, когда семья вернулась с прогулки, и поболтали все вместе. Около шести я ушел от них, поужинал, купил газету и вернулся в гостиницу. Не спеша разделся, растянулся на кровати и принялся читать газету. А потом выключил свет и лежал некоторое время в темноте, куря и размышляя о том, как помочь Тому найти работу. Когда я уже засыпал, у меня забрезжила одна идея.

Недели шли за неделями, плавно сменяя друг друга, наполненные обычными заботами. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы при разумной экономии существовать вполне прилично. Единственное, на что я тратил деньги, были субботние пакеты с продуктами для Гаррисов. Я ездил к ним каждое воскресенье и всегда уезжал в подавленном настроении.

Март сменился апрелем, апрель маем, май июнем. Я купил себе кое-что из одежды, но большей частью ходил в рабочих брюках и рубашке. Я купил себе также новый костюм, но мне некуда было его надевать, кроме как к Гаррисам.

Однажды утром, когда я помогал разгружать грузовик, прибывший со склада, водитель сказал мне, что переходит работать на другой грузовик.

— А кто будет работать на этом? — спросил я.

— Тони, — ответил он. Тони был его помощником.

— Это значит, что тебе понадобится другой помощник, — сказал я.

— Конечно. Даже два — один для меня, другой для Тони.

Я задумался. Это была бы подходящая работа для Тома. Я решил поговорить с мистером Рейзеусом, когда он на следующее утро зайдет к нам.

Когда мистер Рейзеус появился, я попросил его уделить мне несколько минут и рассказал про Тома. Он поинтересовался, надежный ли Том парень.

— Очень надежный, — сказал я. — Он тоже хочет работать, и работа ему просто необходима.

Мистер Рейзеус покачал головой.

— У меня всегда были неприятности с черномазыми, — сказал он. — Первые несколько недель они работают хорошо, но как только у них в карманах заведется несколько долларов, они исчезают и пьянствуют до тех пор, пока не спустят все до последнего цента.

— Не знаю, как насчет других, но за этого парня я ручаюсь. Он будет работать очень хорошо, он не пьяница.

Мистер Рейзеус удивленно посмотрел на меня.

— Ты так хорошо знаешь этого парня?

Я кивнул.

— Я работал с ним раньше, он хороший работник.

Мистер Рейзеус пожал плечами.

— Ну хорошо, пусть зайдет ко мне на следующей неделе, я поговорю с ним.

— Спасибо, мистер Рейзеус, — сказал я и вернулся к работе. Настроение у меня было хорошее. Теперь моим друзьям станет немного полегче. Я с нетерпением ждал воскресенья, когда смогу пойти к ним и сообщить эту новость.

Воскресный день был солнечным, ясным и теплым. Я надел новый костюм и отправился к Гаррисам. Всю дорогу я представлял, как они обрадуются, услышав эту новость, особенно миссис Гаррис. Войдя в подъезд, я подумал, что этот старый курятник всегда неизменен: и запахи в нем одни и те же, и вечно скрипят под ногами растрескавшиеся ступеньки. Электрическая лампочка была слишком маленькой для такого подъезда, и в нем царил полумрак.

Я открыл дверь и вошел в квартиру. Элли сидела за столом и читала «Санди ньюз» на странице с цветными комиксами. Окно было открыто, и в кухню со двора доносился привычный гам: где-то плакал ребенок, кричали друг на друга муж с женой, а фоном для этой картины нищеты служила звучавшая по радио негритянская музыка.

— Привет, Фрэнки, — сказала Элли, взглянув на меня.

— Привет. А где все?

— Мама пошла в церковь с Сэмом, а Том ушел рано утром и вернется к вечеру.

Элли говорила медленно, словно устала. Я положил пакет на стол и развернул его.

— Продукты лучше убрать в холодильник, чтобы не испортились, — сказал я.

Элли встала и молча убрала масло и все прочее в холодильник. В кухне было жарко, я снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и посмотрел на нее. На ней было новое платье из блестящего черного атласа, плотно облегающее грудь и подчеркивающее ее форму. По тому, как платье обтягивало ее бедра, когда она двигалась, я понял, что под ним ничего нет. Убрав продукты, Элли вернулась на свой стул.

Время тянулось медленно, пот тек по шее за воротник и дальше на спину, под майку. Я расстегнул ворот.

Элли опустила голову на руки, лежащие на столе. В вырезе платья мне была видна ее грудь.

— Что случилось, Элли? — спросил я. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Да, я заболела.

Я подошел к ней.

— Что тебя беспокоит?

Она не ответила и встала.

— Дай мне сигарету, — попросила она.

Я вынул из кармана пачку и достал ей сигарету. Когда она наклонилась вперед, чтобы прикурить, я заглянул в вырез ее платья и невольно обнял ее и прижал к себе. Я ощутил ее тело, но она не сделала движения навстречу мне, а застыла в моих руках, словно каменная. Я сунул руку за вырез платья и коснулся ее груди, пытаясь как-то расшевелить ее, но она продолжала стоять с абсолютно безразличным видом, держа в руках зажженную сигарету. Я отпустил ее и снова сел, чувствуя, что меня отвергли. Не глядя на нее, я закурил.

Элли подошла к окну и стала смотреть во двор. Через несколько минут она отвернулась от окна и подошла ко мне. Я сидел, не поднимая головы.

— Это не значит, что я равнодушна к тебе, Фрэнки, — ласково сказала Элли. — Я хочу тебя сильнее, чем кого-либо. Но я больна.

— Если ты больна, — недовольно проворчал я, — то почему не идешь к доктору?

— Я ходила, — глухо ответила она, и в ее голосе прозвучал плохо скрываемый страх.

Я поднял взгляд и посмотрел на нее. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало.

— И что он сказал? — спросил я.

Элли отодвинулась от меня, помолчала несколько секунд, потом ответила:

— Я заразилась.

— Триппер?! — спросил я, потрясенный.

Прошло еще несколько секунд, прежде чем она ответила.

— Сифилис, — сказала она и резко опустилась на стул, глядя мне в глаза.

Я не знал, как реагировать на это, в голове творилось что-то невообразимое. Я открывал рот, как рыба, но не мог выговорить ни слова. В глазах Элли был вызов. Я мало что знал об этой болезни, но одно знал точно — что это очень плохо.

— И что ты собираешься делать? — наконец вымолвил я.

— Не знаю. Доктор сказал, что мне надо обратиться в больницу.

— Ты больше не должна… — я запнулся.

Элли встала.

— А почему бы и нет?! — с яростью воскликнула она. — Почему я должна бросить это занятие? Ведь именно благодаря ему я подцепила эту заразу.

— Но ты можешь заразить кого-нибудь.

— А с чего меня должно это волновать? Их ведь не волновало, когда они заразили меня! Так пусть им будет хуже. Я не собираюсь из-за них обрекать семью на голод.

— Пусть это тебя не беспокоит, — сказал я. — Мой хозяин хочет видеть Тома, чтобы поговорить с ним насчет работы грузчика.

Элли с явным недоверием посмотрела на меня.

— Это ты просто так говоришь.

— Нет. Я говорю правду. Он сказал мне, что хочет поговорить с Томом.

Элли поверила мне.

— Вот видишь, — продолжал я, — ты можешь лечь в больницу и вылечиться, о родных тебе не надо беспокоиться.

Она расчувствовалась, но от слез удержалась. Потом подошла ко мне и взяла меня за руку.

— Это так здорово, Фрэнки, — сказала она, улыбаясь. — Но мне все-таки трудно в это поверить.

Вошла миссис Гаррис. Некоторое время она стояла в дверях, наблюдая за нами. Элли подбежала к ней.

— Мама, Фрэнки сказал, что его хозяин хочет поговорить с Томом насчет работы!

Лицо пожилой женщины расплылось в улыбке.

— Это правда, Фрэнки? — спросила она.

Я кивнул.

— Да, мэм, это правда. Он хочет поговорить с Томом прямо на этой неделе.

Миссис Гаррис смотрела на меня с восхищением.

— Господь позаботился о нас, когда Том привел тебя, — сказала она.

Элли и миссис Гаррис были счастливы. Вошел Сэм, и они сообщили ему новость. Через некоторое время я попросил Сэма сходить в магазин и купить пачку сигарет и большую бутылку содовой. Было жарко, и хотелось выпить чего-нибудь холодненького. Элли пошла вместе с Сэмом. Том все не появлялся.

Миссис Гаррис села в свое старое кресло-качалку, и деревянный пол заскрипел. Подождав, пока шаги детей стихнут в подъезде, она заговорила:

— Ты настоящий наш друг, Фрэнки, мы глубоко ценим все, что ты сделал для нас.

— Да я ничего не сделал, — сказал я смущенно. — Вы сделали для меня гораздо больше, и я все равно никогда не смогу отблагодарить вас за это.

Миссис Гаррис помолчала некоторое время, потом продолжила:

— Я никогда не спрашивала тебя от этом раньше, Фрэнки. Может быть, это не мое дело, но есть ли у тебя друзья, кроме нас? Я имею в виду — друзья среди белых людей?

Прежде чем ответить, я подумал о Джерри, Марти и своих родных.

— Нет, — ответил я. — А если и были, то давно.

— А ты никогда не пытался разыскать их, увидеться с ними?

Я покачал головой.

— Вряд ли из этого вышло бы что-нибудь хорошее. Это было так давно, что они, наверное, уже забыли обо мне.

— Настоящих друзей никогда не забывают, — сказала миссис Гаррис, — поэтому не имеет значения, как долго ты не виделся с ними. У тебя должны быть друзья среди белых. — Она слегка замялась. — У тебя должны быть друзья, с которыми ты мог бы хорошо проводить время: парни и девушки твоего возраста.

— Но я прекрасно провожу время с вами, все вы так добры ко мне.

— Но ты никуда не можешь пойти с нами, скажем, на танцы. Мы черные, и это не положено.

— Ну, это меня не волнует, я вообще не люблю танцы.

Она улыбнулась.

— А еще я должна сказать тебе вот о чем: мне кажется, что ты нравишься Элли, но если она будет строить какие-то планы, то это принесет нам одни неприятности. Я не хочу обижать тебя, но это не годится. — Я задумался, а миссис Гаррис продолжила: — Она всю неделю ждет воскресенья, ждет, когда ты придешь, и наряжается к твоему приходу в свои лучшие платья.

Я знал об Элли гораздо больше, чем ее мать, но Элли никогда не говорила мне о своих чувствах и мыслях. Я понимал, что не люблю ее, и ни на минуту не допускал, что она любит меня. У нас были совсем другие отношения: сочетание дружбы и секса; причем отношения эти были настолько запутанными, что не поддавались какому-либо анализу.

— Я понял, что вы сказали, мэм, — наконец вымолвил я. — Все будет в порядке. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас чувствовал себя несчастным.

Она снова улыбнулась.

— Я знала, что ты скажешь это, Фрэнки. Ты хороший парень. Мы подумаем и решим, что делать.

Вернулся Сэм с содовой. Мы открыли бутылку и выпили по стакану. Потом Сэм предложил мне пойти вместе с ним в парк и посмотреть бейсбольный матч.

Я не знал, как поступить — мне хотелось дождаться Тома, чтобы сообщить ему о работе, но миссис Гаррис настояла, чтобы мы шли в парк. Она сказала, что устала и хочет прилечь отдохнуть, а Тому до моего возвращения ничего говорить не будет. Я надел пиджак, и мы с Сэмом отправились. Когда мы спускались по лестнице, он сказал, что Элли пошла к подружке и вернется позже.

Глава одиннадцатая

В парке было жарко, солнце пекло нещадно. Игра была интересной, и мы с удовольствием наблюдали за ней. Мы купили несколько бутербродов с сосисками и по бутылке лимонада и подкрепились, наблюдая за игрой.

Когда мы вернулись домой, было уже около шести, но Том все еще не приходил. Элли уже была дома и настойчиво пыталась оставить меня на ужин, но я отказался, пошел на Сто двадцать пятую улицу и поел. Потом я отправился в кино и вышел из кинотеатра в начале одиннадцатого, после чего решил снова зайти к Гаррисам, посмотреть, не вернулся ли Том.

Когда я свернул за угол, мимо меня проехала пожарная машина. Колокол звенел вовсю, а пожарные спешно натягивали костюмы. Я посмотрел вслед машине. Чуть подальше горел дом, из окон валили клубы дыма. Я стоял на углу и тупо смотрел на пожар. Только через несколько минут я сообразил, что это горит дом Тома, и бегом бросился туда.

Возле дома уже собралась толпа, которую сдерживали полицейские. Пожарные подвели длинную лестницу к шестому этажу, сильные струи воды били в горящее здание. Пробравшись через толпу в первый ряд, я стал искать глазами кого-нибудь из Гаррисов, но было уже темно и плохо видно. Толпа бурлила; кто-то схватил меня за плечо. Я обернулся. Это был Том.

— Фрэнки! — закричал он. — Где они?

— Не знаю, — крикнул я в ответ. — Я только что пришел из кино. А ты так и не был дома?

— Да вот только возвращаюсь.

Откуда-то вынырнули Сэм и Элли, они тяжело дышали.

— Где мама? — крикнули они Тому.

— Я только что пришел. А разве она не с вами?

— Нет, — ответил Сэм. — Она устала и легла пораньше спать.

Мы подошли к одному из полицейских, высокому крупному негру.

— Я ищу свою мать, — сказал Том.

— А как она выглядит?

— Пожилая женщина, миссис Гаррис, шестьдесят два года, седые волосы.

Полицейский покачал головой.

— Я не видел, чтобы из дома выходил кто-нибудь похожий, — сказал он. — Спросите лучше у командира пожарников.

Мы подбежали к командиру пожарников и повторили вопрос. Он тоже покачал головой.

— Такую не видел. Но вы не беспокойтесь, если она осталась в здании, мы эвакуируем ее.

Том повернулся в сторону дома и закричал:

— Мама еще там! Я пойду за ней. — Он рванулся к подъезду, но полицейские схватили его.

— Туда нельзя, — сказал один из них. — Пожарники ее выведут.

— Моя мама там! — кричал Том, пытаясь вырваться. — Она на третьем этаже. Я пойду за ней!

— Нельзя, черт тебя побери! — заорал полицейский.

Тому удалось высвободить одну руку, он замахнулся, намереваясь ударить полицейского. Тот увернулся и ударил Тома кулаком в подбородок. Том упал, полицейский прижал его к земле.

— Мы не можем позволить ему входить туда, — сказал он извиняющимся тоном людям, собравшимся вокруг. — Он может погибнуть, здание полыхает, как спичечный коробок.

В этот момент я услышал крик. Я посмотрел в ту сторону, откуда он раздался. Это Элли, прорвав оцепление, бежала к дверям дома. Я бросил взгляд через плечо: Сэм стоял на коленях возле брата, по его лицу текли слезы. Я выскочил из толпы и рванул за Элли.

— Вернись! Вернись! — кричал я ей вслед.

Она исчезла в подъезде. Когда я подбежал к двери, в спину мне ударила струя воды, это один из пожарников направил на меня шланг. Я влетел в дом, внутри было темно и полно дыма, над головой била струя воды. Я нагнулся и побежал по лестнице.

— Элли! — кричал я. — Элли! Вернись!

Ответа не последовало. Я взбежал на третий этаж, Элли как раз входила в кухню. Я проскочил в дверь и схватил ее, пытаясь оттащить назад. Задняя часть квартиры была вся охвачена пламенем. Мы с трудом могли видеть друг друга сквозь густой дым. Элли закашлялась.

— Тебе туда нельзя, — прохрипел я, таща ее за собой.

Элли перестала кашлять и попыталась вырваться.

— Там мама! — закричала она. — Мама! Мама, ты слышишь меня? Я пришла за тобой.

Она вцепилась мне в лицо. Я хотел ударить ее, но она ударила меня первой и, вырвавшись из моих рук, бросилась в спальню.

Позади нее вспыхнули языки пламени, их горячие, синие пальцы лизнули мое лицо. Я двинулся было за ней, услышав из темноты ее крик:

— Мама! Где ты, мама! — И тут раздался грохот и протяжный крик. На мгновение языки пламени передо мной погасли и я увидел, что стена между комнатами рухнула, а вместе с ней — и потолок, завалив вход в комнату. Пламя вспыхнуло с новой силой, я выскочил в подъезд, в моих ушах все еще стоял этот крик. Подъезд был охвачен пламенем, я подскочил к лестнице, споткнулся и кубарем слетел на второй этаж. Вокруг меня падали горящие обломки, я сбежал по последнему пролету лестницы. Входная дверь полыхала, но другого пути на улицу не было. В это время в подъезд ударила струя воды, я опустился на четвереньки и пролез под ней на улицу. Там я вскочил на ноги и побежал к линии оцепления.

Один из пожарников схватил меня.

— Ты в порядке? — хрипло спросил он.

— Да, — ответил я, кашляя.

Он проводил меня до оцепления, полицейские теснили толпу.

— Назад! — кричали они. — Дом сейчас рухнет! Назад!

Я очутился рядом с Томом и Сэмом. Том все еще лежал на земле, но уже пришел в себя. Мотая головой из стороны в сторону, он попытался сесть, и в этот момент дом с грохотом рухнул.

Мы посмотрели на него. Над ним стояло облако пыли, отдельные языки пламени взвивались в черное небо. Том поднялся. Он еще не знал, что Элли осталась там. Сделав шаг по направлению к зданию, он закричал, запрокинув голову к небесам:

— Они заплатят за это, мама! Ты слышишь меня? Они заплатят за это, каждый из них! Эти проклятые ублюдки в банках, сволочи, которые не позволяют нам жить в других местах. Я заставлю их заплатить за это, мама! Обещаю тебе! Ты слышишь меня? Обещаю!

Подскочивший полицейский попытался оттащить его. Том повернулся к нему, вцепился в шею и начал душить. В свете пламени лицо полицейского вздулось и побелело.

— Ты будешь первым, — закричал Том, бешено сверкая глазами. — Ты будешь первым, но не последним! Каждая сволочь заплатит мне за это!

К ним подбежал полицейский-негр, который раньше говорил с нами. Он попытался оттащить Тома, но ему это не удалось. Тогда он отступил, замахнулся дубинкой и ударил Тома по голове. Том рухнул как подкошенный. Освобожденный полицейский жадно глотал воздух.

Подошли двое мужчин в белых халатах, положили Тома на носилки и понесли к машине скорой помощи. Открыв заднюю дверь, они загрузили носилки внутрь. Мы с Сэмом подбежали к водителю.

— Это мой брат, — сказал Сэм. — Можно мне поехать с вами?

Водитель кивнул.

— Садитесь назад.

Мы забрались в автомобиль. Сидящий там врач внимательно посмотрел на меня.

— Тебе, видно, здорово досталось, парень, — сказал он.

Я оглядел свой новый костюм — он был грязный, рваный и мокрый от пены. Больше я уже не смогу надеть его, но меня это не волновало.

— Ты тот самый парень, который побежал за девчонкой? — спросил врач. — Я кивнул. — Тогда давай я осмотрю тебя. — Он потянулся за стетоскопом. — Снимай пиджак.

Я машинально снял пиджак, глядя на Сэма, сидящего рядом с братом. Лицо его было каменным, он еще полностью не осознал происшедшего. Он не плакал, а просто сидел молча и глядел на Тома. Мне показалось, что он даже не замечает, что я нахожусь вместе с ним в автомобиле.

Одежда моя совершенно промокла, лицо и руки горели, волосы на них опалились. Доктор проверил мой пульс и дал мне что-то выпить. Я выпил.

— Тебе чертовски повезло, — сказал он. — Серьезных ожогов у тебя нет.

Машина тронулась.

Спустя два часа я сидел в больнице вместе с Сэмом, мы ждали доктора, чтобы узнать о самочувствии Тома. У Тома была серьезная травма головы, и поначалу доктора считали, что он не выкарабкается, а если и выкарабкается, то уже не будет нормальным человеком.

Когда нам разрешили войти в палату, Том сидел на кровати и плакал, слезы ручьем катились по его щекам. Сэм, который почти не разговаривал до этого момента, подбежал к нему и зарыдал.

— Том, Том! — всхлипывал он, обнимая старшего брата.

Том посмотрел на него потухшими глазами, словно не узнавая, и продолжал плакать и бубнить себе под нос что-то непонятное. Потом он оттолкнул Сэма.

— Уходи. Я хочу видеть маму. Где она?

Я повернулся к доктору, собираясь поговорить с ним, но он предупредил мои вопросы, сказав:

— Боюсь, что он никогда больше не будет здоров. Слишком сильны травма и потрясение. Прежде всего он сейчас нуждается в отдыхе и покое.

Когда доктор говорил это, Сэм находился позади меня, и, хотя он стоял к нам спиной и смотрел на Тома, он слышал каждое слово доктора. Он повернулся ко мне, в глазах его стояли слезы, рот судорожно дергался, он пытался сдержать рыдания.

— Поплачь, малыш, — ласково сказал я. — Даже мужчины иногда плачут.

Сэм сел на стул и закрыл голову руками, тело его сотрясалось от рыданий. Мне больше нечего было сказать ему в утешение, поэтому я просто подошел к нему и обнял за плечи. Через некоторое время он перестал плакать, и мы вышли в холл и сели там, совершенно не зная, что делать дальше. Прошло, наверное, полчаса, прежде чем Сэм обратился ко мне. В голосе его прозвучали взрослые нотки:

— Фрэнк, ты можешь устроить меня на ту работу, которую ты нашел для Тома?

— А как же школа? — спросил я.

— Я получу необходимое разрешение. Я уже достаточно взрослый. Ты сможешь устроить меня на эту работу?

— Думаю, что смогу, — ответил я.

— Как странно, — произнес Сэм, будто разговаривал с самим собой, — еще несколько часов назад у меня были дом, семья, а теперь я не знаю, куда идти и где жить.

— Может быть, поживешь у меня, пока все уладится? — предложил я.

Он с благодарностью посмотрел на меня. В этот момент в холл торопливо вошел высокий негр. Я узнал его, это был проповедник, которого я однажды видел в маленькой церкви на складе.

— Здравствуйте, ваше преподобие, — сказал Сэм, поднимаясь.

— Сэм, — сказал священник и обнял его за плечи. — Я услышал о том, что случилось, и сразу пришел сюда. Пойдем ко мне домой, ты будешь жить у меня. И помни, ты не одинок. Господь всегда с тобой.

— Вы знакомы с моим другом? — спросил Сэм, указывая на меня.

Священник посмотрел на меня и кивнул.

— Да, мы встречались. — Он протянул мне руку. — Вы очень храбро вели себя.

Я промолчал.

Мы вышли из больницы и попрощались возле дверей. Священник сел с Сэмом в такси. Он предложил подвезти меня, но я, поблагодарив его, сказал, что прекрасно сам доберусь до дома. Проводив взглядом удаляющуюся в ночь машину, я направился в гостиницу.

Элли и миссис Гаррис хоронили два дня спустя, дождливым утром во вторник. Служба проходила в маленькой церкви, оттуда мы поехали на кладбище. Когда первые комья земли стали падать на гроб, священник закрыл Библию и произнес проповедь. Я наблюдал за Сэмом. Он стоял, совсем одинокий, на краю могилы, капли дождя падали на его непокрытую голову. Том находился в больнице, ему предстояло пробыть там долгое время.

Очередной мокрый комок земли шлепнулся на гроб.

Священник с непокрытой головой возвышался над могилой, подняв глаза к темному, серому небу, и капли дождя на его лице смешивались со слезами. На фоне неба он был похож на большую статую из черного дерева.

— Боже! — воскликнул он. — Обрати свой взор на нас, на тех, кто молит тебя о поддержке, понимании и надежде…

Надежда… Это слово звучало в моих ушах несколько дней подряд. Оно имело сокровенный смысл — я чувствовал это по тому, как священник своим богатым баритоном посылал его к небесам, и по тому, как Сэм смотрел на него в это время. Надежда… Что бы мы делали без нее?

Интерлюдия Рут

«Очень странно, — подумал Марти. — Несмотря на слова Джерри, я все равно до конца не понял Фрэнка. Он по-прежнему Незнакомец для меня. Хотя, пожалуй, никто не воспринимает его так, как я. Для каждого из нас он свой. Мы видим его по-разному в зависимости от собственного опыта и знаний. Интересно, кто же прав? Возможно, никто. А может быть, Рут? Ведь она первая почувствовала…»

Мысли его были прерваны предложением Джерри выпить. Откинувшись на спинку кресла, Марти наблюдал за тем, как Джерри смешивает коктейли. Повернув голову, он поймал взгляд Жанет, устремленный на него. Она улыбалась, и Марти улыбнулся в ответ. Старые друзья… Ты знаешь их и о них, и все-таки многое остается для тебя неизвестным.

Он взял из рук Джерри бокал и стал медленно тянуть коктейль, смакуя вкус отличного шотландского виски. В носу слегка защипало от содовой.

— Интересно, а что Рут думала о нем? — спросила Жанет у Марти, поставив бокал на стол и прикуривая сигарету.

— Странно, — ответил Марти, — но я сам только что подумал об этом. Мне кажется, Рут первая среди нас увидела истинную сущность Фрэнка Кейна. Когда я привел его к нам домой, она тут же поняла его сущность и невзлюбила. Она даже немного испугалась его, ей стало как-то не по себе. Рут улучила момент, когда мы остались наедине, и сказала с тревогой:

— Он совсем не похож на мальчишку, скорее на мужчину. Когда он смотрит, начинаешь ощущать себя старше и понимаешь это.

Бедная Рут. В то время он произвел на нее большее впечатление, чем на нас. Она ведь была на несколько лет старше нас и гораздо взрослее, чем мы думали. Уже спустя много лет она рассказала мне кое-что о нем.

Вы, наверное, помните, что в то лето у нас работала служанка. По-моему, ее звали Джулия, но это, собственно, не так важно. Девушке было около двадцати, она была привлекательная и, что называется, сексапильная. Фрэнки увидел ее и, возможно, был очарован ее прелестями, выражаясь поэтическим языком.

В один из вечеров Фрэнк давал мне уроки бокса и наставил синяков. Рут расстроилась и отругала его. Но когда при прощании она закрывала за ним дверь, ей стало жалко его. Она подумала, что в конце концов бедный парень сирота и, может быть, у него никогда не было друзей. Рут зашла ко мне в комнату узнать, как я себя чувствую, и осталась немного поболтать.

Через некоторое время она отправилась на кухню выпить воды. Она включила воду и подождала несколько секунд, чтобы вода стала похолодней, а когда закрыла кран, ей показалось, что из комнаты Джулии доносятся какие-то звуки. Она подошла к двери, думая, что Джулия еще не спит и они поболтают немного. Но когда она взялась за дверную ручку, то услышала чужой голос, доносящийся из комнаты.

Удивленная Рут выскочила в маленькую прихожую рядом с кухней и остановилась там, спиной к кухне. Она не собиралась подглядывать, но на стене перед ней висело зеркало, которое позволяло ей видеть все, что происходит в кухне. Дверь комнаты открылась, и выглянула Джулия, осмотревшись, она вышла в кухню, а за ней вышел Фрэнк.

Джулия подвела Фрэнка к черному входу, и он поцеловал ее на прощание. То была не ребяческая забава, а настоящий взрослый поцелуй. Отражение в зеркале словно загипнотизировало Рут. С одной стороны, она считала это грязным сексом, но с другой — было в этом что-то еще неизвестное ей. Рут почувствовала силу Фрэнка, она была буквально потрясена, но тогда не поняла этого. Она не могла в тот момент точно оценить свои чувства или хотя бы проанализировать их. Она просто ощутила, что испытывает к нему те же чувства, что и другие, и так будет до тех пор, пока она не найдет в нем того, чего бы ей хотелось.

Она попыталась успокоиться, говоря себе, что он просто мальчишка и что Джулия понимает это. Рут вернулась в свою комнату вся в слезах, хотя сама не знала, почему плачет. По сути говоря, это был эмоциональный шок. Всю ночь она не сомкнула глаз, и на следующее утро встала усталая и разбитая, решив не вспоминать о Фрэнке.

После этого случая она постоянно ругала его, пускала шпильки в его адрес, смеялась над его оплошностями, старалась принизить его успехи. Интересно, знал ли Фрэнк, почему она делает это? Но однажды он поцеловал ее, и все ее представления о нем рассеялись словно по ветру. Она поняла, что он единственный, кому она будет принадлежать, что виной всему не ее детская впечатлительность, а серьезные, откровенные, взрослые чувства, требующие соответствующего выражения.

Прошло время, и случилось вот что. Тогда она только начала работать в больничном отделе Управления благотворительности. Ты ведь помнишь это, Джерри? Твой отец еще помог ей получить эту работу. Я как раз в то время проходил практику в центральной больнице Манхэттена и вернулся после дежурства около трех утра.

Первым делом мне бросился в глаза свет в гостиной. Заглянув туда, я обнаружил Рут, спящую в большом кресле. Чтобы не напугать ее, я тихонько потряс ее за плечо.

Она открыла глаза, и первые ее слова были:

— Я только что видела Фрэнка.

Я разинул рот и с видом идиота спросил:

— Фрэнк? Кто такой Фрэнк?

Думаю, она даже не услышала меня, потому что заговорила на бешеной скорости:

— Ты не узнал бы его, Марти, совсем не узнал бы. Он так изменился: волосы почти белые, выглядит усталым, одиноким, разбитым, а кроме того, он голоден. Он упал на улице, поэтому его и доставили в больницу. Доктор сказал, что он не ел несколько дней.

— Подожди минутку, девочка, — сказал я, — давай помедленнее. О ком ты говоришь?

Рут изумленно посмотрела на меня, удивляясь тому, что я не понял, о ком идет речь. Затем медленно произнесла:

— О Фрэнсисе Кейне.

Внезапно меня охватило такое же возбуждение, как и ее.

— Фрэнки! — закричал я, позабыв, что уже глубокая ночь. — Где ты видела его?

— Именно это я ипытаюсь объяснить тебе, — ответила Рут. — Я видела его сегодня вечером в больнице.

— Что он сказал? Он вспомнил тебя? — спросил я.

При этих словах она разразилась слезами.

— Нет, он сказал, что незнаком со мной. И даже после того, как я сказала ему, что люблю его, он отрицал, что он тот самый Фрэнк Кейн, которого я некогда знала.

Это было слишком. Я опустился на диван.

— Неужели? — спросил я, пораженный тем, что услышал.

Рут перестала плакать и посмотрела мне в глаза.

— Я сказала ему, что люблю его, напомнила, как он однажды поцеловал меня в школе и я поняла, что он совсем не такой, каким я его себе представляла. Но он ответил, что он совсем не тот парень. Тогда я сказала ему, что утром приведу тебя и ты тоже узнаешь его, что, может быть, у него провал памяти и поэтому он не узнает меня. Но в глубине души я поняла, что он лжет, что он все помнит. Просто он окружил себя высокой стеной, на которой повесил табличку с надписью «Не вторгаться», и не позволит никому приблизиться к себе, не допустит даже малейшей трещины в этой стене. И это окончательно убедило меня в том, что передо мной Фрэнк, потому что я вспомнила, что когда мы были подростками и я говорила ему что-нибудь обидное, его лицо становилось непроницаемым и между нами вырастала невидимая стена, и не было смысла пробиваться через эту стену. Никакие слова или действия не могли помочь в этом, попытки проникнуть через стену могли только причинить боль.

Некоторое время я молча смотрел на Рут. Многие вещи, касавшиеся ее, становились теперь ясными. Вот почему у нее никогда не было поклонников, вот почему она не вышла замуж. В то время ей было уже почти двадцать пять, я знал ее всю жизнь, видел почти каждый день, но только теперь начинал по-настоящему понимать. Да, это было даже забавно. Как мало мы знаем друг о друге, неудивительно поэтому, что прозрение наступает лишь когда проживешь с человеком бок о бок двадцать пять лет сряду. Наконец я заговорил.

— Мы поедем в больницу и попытаемся поговорить с ним.

Рут тихонько покачала головой.

— Бессмысленно. Его там уже не будет, я прочла это по его лицу.

— Тогда поедем сейчас, — сказал я, поднимаясь.

Она взяла меня за руки.

— Нет, Марти, мы никуда сейчас не поедем, — мягко сказала она. — Если мы сделаем это, он никогда не простит нам. Единственное, что у него всегда действительно было, так это гордость, и мы не вправе лишать его этого чувства. Сделав это, мы уже не вернем его, того Фрэнки, которого мы знали. Мы должны позволить ему самому справиться с ситуацией, как он делал это всегда.

— А как же ты? — спросил я.

— Я умею ждать, — просто ответила Рут, — а он должен получить этот шанс. — Она усадила меня рядом с собой в кресло и положила мою голову себе на плечо. Я слышал ее тихое, мягкое дыхание. — Пойми, — сказала она, — у него никогда не было возможности действительно быть молодым. Ему приходилось так много бороться, сталкиваясь с жестокостью мира. Он никогда не был юношей в буквальном смысле этого слова, из детства он сразу перепрыгнул во взрослую жизнь. Вот почему нам, подросткам, он казался старше, вот почему некоторым из нас он нравился, а некоторым нет. К нему не было половинчатого отношения — он либо нравился, либо нет. Но за всем этим скрывался маленький мальчик, который желал нравиться, желал, чтобы его кто-то любил.

Я повернул голову и посмотрел на нее.

— Но если он сейчас уйдет, то может никогда не вернуться.

Рут оглядела комнату поверх моей головы.

— Конечно, я могла бы воспользоваться этим случаем, но, — она улыбнулась, и мне показалось, что она знает что-то большее, — я верю, что он вернется. А когда он вернется, я выйду за него замуж и уберу с его лица и плотно сжатых губ следы одиночества. Я разобью стену, окружающую его, и построю новую, из любви, а не подозрительности.

— Но ведь это может быть не скоро, — сказал я.

Рут посмотрела на меня теплыми и чистыми глазами и сказала уверенно:

— Мы можем подождать. Мы молоды и можем подождать. А пока я буду помогать другим. В мире много детей, похожих на Фрэнка, слишком много детей, лишенных юности из-за нужды. Каждый ребенок заслуживает счастья, и мне хотелось бы помочь им обрести его.

— Значит, мы не поедем сейчас в больницу? — спросил я.

— Нет, Марти, не поедем. Пусть отдохнет, сколько сможет, он так нуждается в отдыхе.

Утром мы все-таки поехали в больницу, но, как Рут и ожидала, он исчез.

Прошло время, я закончил учебу и повесил на своих дверях вывеску врача. Вы поженились, и Джерри начал работать в окружной адвокатской конторе, Рут стала начальником детского отдела в Управлении благотворительности. Мы повзрослели, но повзрослели вместе, не теряя друг друга из вида. Я знал, где вы, а вы знали, чем я занимаюсь.

И только о Фрэнке мы так ничего и не узнали, даже после того, как он вернулся в нашу жизнь и женился на Рут. Может быть, он рассказывал Рут о себе, а может быть, и нет — она никогда не говорила нам об этом. Фрэнсис прошел через то, что я называю «потерянные годы». Какими они были для него, эти годы, во время которых мы взрослели. Кто-нибудь знает? Интересно, кто?

Марти опустошил свой бокал, подошел к окну и посмотрел в него. Сознание затуманилось, он чувствовал себя подавленным. Для него вечер потерял свое очарование.

— Марти, — услышал он голос Джерри и обернулся. Лицо Джерри приняло какое-то новое выражение, с него исчезла напряженность, оно просветлело, во взгляде появилась уверенность.

— Пожалуй, я смогу рассказать тебе об этом, — сказал Джерри.

Часть пятая

Глава первая

Сэм бросил школу и устроился работать водителем грузовика. Он получал около двенадцати долларов в неделю и жил с родственниками в верхнем Гарлеме. К середине лета я уже полностью втянулся в работу в магазине. Хотя Гарри ничего не говорил мне, по его поведению и отзывам покупателей я понимал, что моей работой довольны. Работа занимала почти все мое время, и только в воскресенье, в мой единственный выходной, я мог побездельничать и сходить в кино.

Я не стал с обычной для меня легкостью заводить друзей, поэтому круг моих интересов за пределами магазина был весьма ограничен. Но это не особенно меня волновало, в этой сложной жизни лучше было пробиваться одному. В те редкие минуты неудовлетворенности, которые у меня иногда случались, я воскрешал в памяти ныне угасшие желания. Несколько раз я попытался отыскать дядю через его прежнее место работы, но мне это не удалось. Создавалось впечатление, что вся семья исчезла, не оставив следа. Летом работы в магазине было немного, и все равно к осени Гарри пообещал мне прибавить жалованье. Пока же я получал десять долларов в неделю, плюс два доллара, которые дополнительно платил мне Гарри, и около трех долларов чаевых — вместе выходило около пятнадцати долларов в неделю. Этого мне вполне хватало на жизнь. Конечно, я бы не отказался от больших денег, да и кто бы отказался, но было довольно трудно найти работу, и поэтому я считал, что мои дела идут вполне прилично. Безусловно, я зарабатывал не так много, как тогда, когда служил у Кифа. Но тем не менее я не стремился вернуться к подобной работе. Я рассчитывал, что со временем найду более высокооплачиваемое место.

В июле Отто, владелец кафе-мороженого в нашем квартале, предложил мне подрабатывать у него по воскресеньям после обеда, когда он особенно бывал занят. Он сказал, что будет платить мне два доллара за работу с часу дня до восьми вечера. Так как делать мне было нечего, я принял его предложение. Несколько недель я продавал содовую воду, и дела у меня шли неплохо. Мне нравилось разговаривать с молодыми людьми, которые заходили в кафе. Некоторые из них спускались туда из клуба, который располагался над бакалейным магазином.

Меня всегда интересовал этот клуб. Надпись на его окнах гласила: «Союз рабочих», но, на мой взгляд, это название не имело никакого отношения к его членам, потому что большинство из них получали пособие и не работали. Каждый субботний вечер, когда мы допоздна задерживались в магазине, мы слышали гул голосов, доносившихся сверху.

В одну из суббот, после закрытия магазина, я решил подняться в клуб и послушать, о чем там шумят. Меня не раз приглашали зайти в клуб, но до сих пор не было ни времени, ни желания сделать это, теперь же, наверное, я просто соскучился по человеческому смеху.

Зал для собраний представлял собой большую комнату с голыми стенами, в которой, по всей видимости, снесли перегородки. В углу играл квартет музыкантов, а у противоположной стены стоял стол с бутербродами. Рядом со столом находился бочонок с пивом, чаша с пуншем и несколько больших бутылок красного гвинейского вина. Оркестр нестройно наигрывал какую-то незнакомую мелодию, несколько молодых пар танцевали, тогда как люди старшего возраста, разбившись на небольшие группки, разговаривали с бутербродами в руках.

Переступив порог, я стал искать в толпе какое-нибудь знакомое лицо. И вскоре я заметил. Ко мне подошел парень, который был клиентом нашего магазина, звали его Джой, фамилии я не знал.

— Не ожидал увидеть тебя здесь, — произнес он удивленно.

Я пожал его протянутую руку и рассмеялся.

— Да я подумал, что стоит подняться и посмотреть, что у вас здесь происходит.

— Пошли, — сказал Джой, беря меня под руку, — я тебе все покажу.

Он представил меня нескольким молодым парням и девушкам, а я, в свою очередь, поздоровался еще с несколькими людьми, которых знал по магазину. Потом он подвел меня к столу, сунул в руку бутерброд и со словами «развлекайся» поспешил к двери встречать нового гостя. Я подумал, что он служащий в этом клубе, или что-то в этом роде, потому что, похоже, знал тут всех.

Через некоторое время я увидел знакомую девушку, которая разговаривала с парнем. Я знал ее по магазину, мы иногда перебрасывались шутками. Она всегда просила бутылку кетчупа, но говорила так быстро, что название звучало в ее устах довольно забавно. Я откусил кусок бутерброда и, подойдя к ней, промычал набитым ртом:

— Ты купила сегодня свой «катшуп»?

Она обернулась и, увидев меня, тоже слегка удивилась.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросила она.

Продолжая жевать, я ответил:

— Я пришел на вечеринку.

— Как бы не так, — возразила она.

— Ну хорошо, тогда я пришел поесть бесплатно.

— Вот это правда! — в голосе девушки прозвучали презрительные нотки. — Разве мы все пришли не за этим?

Парень отошел и стал разговаривать с другой девушкой.

— Потанцуем? — спросил я.

— Рискнем, пожалуй.

Я положил бутерброд на стул, и мы начали танцевать.

— А неплохую гулянку они устроили, — сказал я.

— Здесь все бесплатно, — заметила девушка.

Пока мы танцевали, люди все прибывали, несмотря на то, что было уже довольно поздно. Я отдавил своей партнерше все ноги, потому что уже давно не танцевал.

— Может быть, ты и умеешь резать сыр, — не выдержав, сказала она, когда я наступил ей на ногу в очередной раз, — но черт меня побери, если ты умеешь танцевать.

Я крепче прижал ее к себе.

— Это в качестве извинения, — сказал я.

— Ох! — она оттолкнула меня.

Музыка кончилась.

— А сейчас начнут говорить речи, — сказала девушка.

— У тебя нет желания улизнуть отсюда? — спросил я, строя иные планы.

Но она не захотела уходить. Мы вернулись к стулу, на котором я оставил свой бутерброд. Взяв его, я уселся.

— Слушай, — сказала девушка, — тебе надо разобраться, что здесь происходит.

Я оглядел зал. Джой вскарабкался на стол, который он вытащил на середину зала, и поднял руку.

— Прошу внимания, — закричал он. — Как вы знаете, мы сегодня пригласили выступающего, которого вы все знаете и не раз уже слышали. Представлять его нет необходимости. Все вы знаете о его работе в этой части города. Его борьба за ваши интересы и интересы партии широко известна. Итак, Джерро Браунинг.

Джой спрыгнул на пол, и на стол, к моему величайшему удивлению, влез молодой, высокий рыжеволосый негр. Я оглядел присутствующих. Здесь были люди разных национальностей: ирландцы, итальянцы, испанцы, поляки, короче, все, но негров, насколько я заметил, больше не было. Как же бурно его принимали: хлопали в ладоши, топали ногами, а он со спокойной улыбкой оглядел публику, потом поднял руки, и все смолкли.

— Друзья, — сказал он без малейшего акцента, — сегодня я вижу здесь много новых лиц, которых не видел раньше. Это теплые человеческие лица, лица людей, которые хотят в этой жизни того же, что и мы. И я благодарю их за то, что они пришли сюда сегодня. — Все зааплодировали. Оратор переждал аплодисменты и продолжил: — Сегодня я не буду говорить о нашей партии и ее принципах, я не буду повторять вещи, которые вы и так хорошо знаете. Я расскажу вам историю человека, который живет в этом квартале.

Он никогда не приходил сюда, никогда не бывал на наших собраниях. И я, и другие люди приглашали его, но он так и не пришел. Он, как и многие из вас, жил на пособие, пока, наконец, не получил работу в электрической компании на Лонг-Айленде. Возможно, что одной из причин, по которым он не приходил на наши собрания, была боязнь того, что его хозяева узнают, что он член нашего клуба, и уволят его, и он снова будет вынужден жить на пособие, прежде чем найдет новую работу. Он неоднократно говорил, что его предупреждали держаться от нас подальше и не иметь с нами никаких дел, потому что мы банда ублюдков-радикалов; в противном же случае угрожали отнять то малое, что он имел.

На прошлой неделе при рытье траншеи для прокладки нового кабеля он воткнул бурав в землю и попал в оголенный провод. Его ударило током, отшвырнуло в сторону, он получил увечья и ожоги. Сейчас он все еще в больнице, и мы не знаем, выживет он или умрет.

Услышав о происшедшем, я пошел к его жене и спросил, чем мы можем ей помочь. Она не была уверена, что мы в состоянии что-нибудь сделать, и просто рассказала мне, где и как был покалечен ее муж. В этот же день я сообщил об этом в наш клуб, и отсюда прислали доктора — специалиста по подобным травмам, а кроме того, юриста, чтобы расследовать все обстоятельства несчастного случая.

В настоящее время доктор пытается спасти жизнь этого человека. Из отчета следователя, который я держу в руке, ясно видно, что он получил увечья не в результате обычной производственной травмы, а в результате халатности и небрежности компании, в которой он работал. Я зачитаю вам отрывок из отчета: «Согласно правилам, электрический кабель должен закладываться на определенном расстоянии от поверхности. В данном случае он был заложен на три фута выше необходимого уровня.» Обратите внимание, друзья. На три фута выше, чем положено! Эти три фута и стали пограничной полосой между жизнью и смертью для этого человека и между сытым существованием и голодом для его семьи.

Я уже говорил с нашими адвокатами, они собираются возбудить дело против компании, так что, надеемся, справедливость в этом случае восторжествует.

Присутствующие захлопали, но оратор поднял руки, чтобы остановить аплодисменты. В этой позе он очень напоминал проповедника.

— Друзья! — сказал он. — Сегодня здесь присутствует жена пострадавшего. Компенсация, которую она получит, позволит ей с трудом накормить детей, но ее не хватит, чтобы заплатить за жилье, газ и электричество. Я понимаю, как вам трудно достать из своих пустых карманов даже несколько центов, и все же я прошу вас сделать это, чтобы помочь ей.

Партия оплатит судебные издержки, а вы, я надеюсь, хоть немного поможете семье этого человека. Вы должны помнить: то, что случилось с ним, может случиться и с вами. А то, что случается с каждым из нас, причиняет боль всем нам. Мы должны работать вместе. Мы должны вместе бороться. — Голос его стал более спокойным и уверенным: — Мы имеем право на жизнь, работу и еду. Но мы не сможем получить эти права, пока сами не захотим взять их. Помните, что чем сильнее партия и чем больше у нее членов, тем сильнее будет признание и уважение наших основных прав. Я призываю вас приложить все усилия для привлечения в партию новых членов. Я хочу, чтобы вы продавали или раздавали бесплатно нашу газету и литературу. И еще я очень хочу, чтобы вы оказали поддержку нашему клубу, и тогда клуб сможет оказать поддержку вам.

Негр слез со стола, и его сразу окружила галдящая толпа.

Я посмотрел на девушку, сидящую рядом со мной. До сих пор я не обращал на нее особого внимания, как, впрочем, и на остальных членов клуба. Я слышал, как Гарри много раз говорил, что большинство из них не захочет работать, даже если им представится такой шанс. Теперь же я не знал, что и думать.

Я снова взглянул на девушку. Глаза ее сверкали, лицо было бледным, и только румяна и губная помада выделялись на нем яркими пятнами. Она повернулась ко мне.

— Давай, ты ведь работаешь, — сказала она, протягивая руку.

Я положил ей в руку монету в двадцать пять центов.

— Мог бы дать и больше. Я хочу доллар.

Я рассмеялся и дал ей доллар.

— Ты говорила, что здесь все бесплатно, а мне приходится платить, как в любом другом месте.

— Эх ты, грязный ублюдок, — холодно произнесла она. — А если бы такое случилось с тобой?

Она взяла доллар и подошла к мужчине, который только что закончил выступать. Вероятно, он спросил, где она взяла доллар, потому что девушка указала на меня.

Мужчина отделился от толпы и подошел ко мне.

— Благодарю вас за ваш вклад, — сказал он, протягивая руку. — Это больше, чем могли дать остальные.

— Я работаю, — ответил я, пожимая протянутую руку.

— Если бы у этих людей была возможность, они бы тоже работали, — тихо сказал он.

— Я совсем не это имел в виду, — сказал я, — просто я могу позволить себе внести такую сумму.

— Вы новичок, я никогда не видел вас здесь.

— Меня зовут Фрэнк Кейн. Я работаю внизу.

— Рад познакомиться, — произнес мужчина, улыбаясь. — Теперь надеюсь видеть вас чаще.

— Постараюсь не разочаровать вас, — вежливо ответил я.

Он еще раз улыбнулся и отошел.

Ко мне подскочила девушка.

— Я видела, как ты разговаривал с Джерро, — сказала она таким тоном, будто я разговаривал с Богом.

— Да, — сказал я. — Но если речь закончена, мы можем идти. Глядишь, еще успеем на последний сеанс на Сорок второй улице. Кстати, я не знаю, как тебя зовут.

— Терри, — ответила она. — А тебя, я знаю, Фрэнк.

— Отлично, тогда пошли, или ты намерена торчать здесь всю ночь?

— Хорошо, хорошо. Только подожди минутку, мне надо напудриться, — с этими словами Терри удалилась.

Когда она направлялась к туалету, я смотрел ей вслед. Внезапно мне так захотелось погулять с ней, я давно уже не гулял с девчонкой.

«А она совсем неплоха, — подумал я, — кто знает, может быть, мне повезет сегодня?»

Глава вторая

На следующий день у меня было свидание с Терри. Мы отправились купаться на остров. Она была довольно мила со мной, но не более того. Терри была прирожденная динамистка, она говорила откровенные вещи и не скупилась на соблазнительные позы, но все это было показное, игра. Такие целуются, глядя на звезды, но как только партнер пытается добиться большего, они моментально осаживают его.

— Не знаю, — сказала она, въедливо улыбаясь, словно смеясь над моими страданиями. — Все вы, парни, одинаковые. Думаете, что если вы проводите с девушкой время, то вам уже все позволено. А почему бы не обойтись без этого?

Я попробовал объясниться, чувствуя себя дураком:

— Послушай, крошка, так ведь нельзя. Зачем тебе вести себя так и доводить мужчину до сумасшествия? Давай будь умницей. Ничего не случится.

В этом я был прав. Ничего и не случилось, но из-за нее я стал одним из толпы, которая собиралась наверху. Я начал чувствовать, что я не единственный человек в мире, вынужденный лезть из кожи вон, чтобы заработать несколько центов. У других людей была та же проблема, независимо от имени и профессии. Все они были вынуждены либо добывать эти несчастные несколько центов, либо ходить голодными. Время и обстоятельства оставили свою печать на их лицах, как и благотворительность, внесшая свою лепту в то, что они утратили гордость. У каждого из них это проявлялось по-разному.

Они заходили в магазин с продуктовыми талонами, веселясь и разыгрывая спектакль.

— Мы снова едим, — радостно кричали они, расхаживая с гордым видом по магазину и набирая как можно больше продуктов, пока у них не кончались талоны. Другие открыто выкладывали талоны на прилавок и спрашивали почти воинственно:

— Это вы принимаете?

Были также люди, которые заходили в магазин тихонько, стояли в сторонке и ждали, пока выйдут покупатели и магазин опустеет. Затем они наклонялись над прилавком, зажав талоны в руке, и нерешительно, извиняющимся тоном спрашивали:

— На это у вас можно?

А были и такие, которые делали заказ и, дождавшись, когда он будет упакован, доставали талоны и говорили не терпящим возражения тоном:

— Это берете?

Одно лишь у всех них было общее: они никогда не называли продуктовые талоны их полным названием «Талоны на чрезвычайную помощь». Они всегда говорили «эти» или «это», «сколько еще осталось на это?» Некоторые из них, если они, набрав продуктов, считали, что им их хватит до получения новых талонов, брали еще кусочек торта или какие-нибудь сладости для детей. Некоторые просили на остаток сигареты или наличные деньги. Нам запрещалось давать им наличные или сигареты, но мы давали. Однажды один такой посетитель предложил нам купить продуктовый талон на сумму тринадцать долларов пятьдесят центов за пять или шесть долларов наличными. Мы купили. И так поступали другие владельцы магазинов. Эти пособия, конечно же, многое делали для людей, но прежде всего они отнимали у них гордость.

Однако наверху, в клубе, все было иначе. Клуб боролся за то, чтобы людям вместо продуктовых талонов выдавали наличные деньги, объясняя это тем, что во многих магазинах цены для тех, кто предъявлял талоны, были выше, чем для тех, кто расплачивался наличными. Я слышал, как владельцы магазинов оправдывали это тем, что при торговле на талоны им приходится ждать своих денег три месяца. В любом случае, в клубе ругали владельцев магазинов. В клубе происходили и другие события. Так, однажды прошел слух, что правительство разрабатывает обширную программу помощи безработным. Подобные слухи появлялись буквально каждый день, но тем не менее люди были вынуждены потуже затягивать ремни.

Я встречался с Терри вечером по средам. В воскресенья я не хотел с ней встречаться, потому что пришлось бы тратить больше денег, а толку все равно не было бы никакого. Это не значило, что она мне не нравилась, с ней все было в порядке, но после того, как мы расставались, я приходил домой возбужденный, метался в кровати, не спал всю ночь. Я не мог заставить себя пойти к проституткам, чтобы снять это напряжение, потому что знал, что они из себя представляют. Итак, я метался в кровати и проклинал эту суку и говорил себе, что больше никогда не пойду с ней, и в то же время думал, что когда-нибудь все равно трахну ее. Я говорил себе, что оторву ей уши, если она попытается остановить меня, но, конечно, не делал этого. Единственное, что я сделал, так это перестал встречаться с ней по выходным. Мы шли в кино, потом я провожал ее домой, несколько минут мы стояли в подъезде, я торопливо срывал несколько поцелуев и уходил. После рабочего дня я уставал, и поэтому мне удавалось уснуть.

Был четверг, и я занимался тем, что разносил заказы на дом. В этот день я никак не мог успокоиться, потому что накануне вечером засунул руку Терри под платье и коснулся ее теплой и мягкой груди. Она позволила мне подержать там руку, но когда я другой рукой попытался погладить ее по коленке, она оттолкнула меня. Я пытался представить себе, что она почувствовала, и эта мысль преследовала меня.

Я нажал дверной звонок. Дверь мне открыла молодая женщина с растрепанными белокурыми волосами и узким лицом, одетая в старое платье. Она стала нашей покупательницей недавно; талоны на питание она уже использовала и, сделав заказ, попросила доставить его к ней домой, так как к этому времени она надеялась получить деньги.

— Бакалейные товары, — сказал я, проходя в прихожую. — За все один доллар двадцать пять центов. — Я помнил, что Гарри говорил мне не оставлять заказ, если не получу денег.

— Отнесите это, пожалуйста, на кухню, — произнесла женщина низким тихим голосом.

Я прошел на кухню, положил пакет и повернулся к ней.

Женщина смотрела на пакет голодными глазами.

— Мой муж придет домой через несколько минут, — сказала она. — Он принесет деньги. Не могли бы вы оставить продукты, а деньги я занесу позже?

— Извините, миссис, — сказал я, — я бы рад, но не могу. На пакете пометка «уплата при доставке», и хозяин уволит меня, если я нарушу его указания. — Я взял пакет.

— Подождите, — занервничала женщина, — вы можете подождать несколько минут? Он должен вот-вот прийти. — В комнату вошла девочка лет шести. Это была ее дочь. Она взяла ребенка на руки. — Вы можете присесть.

Я сел на стул рядом с пакетом и закурил, предложив сигарету женщине, но она отказалась. Докурив, я поднялся.

— Уже поздно, мне пора возвращаться в магазин, а то хозяин хватится меня, — сказал я.

— Пожалуйста, подождите еще несколько минут. Он должен сейчас прийти. — Женщина подошла к окну и выглянула на улицу. — Он должен сейчас прийти, — нервно повторила она.

Черта с два! Если он и придет, то у него не будет денег. В любом случае мне придется уносить пакет назад. Однако я подождал еще пять минут и поднялся.

— Извините, миссис, но мне надо возвращаться. Если ваш муж вернется, то пошлите его в магазин, и мы отдадим ему заказ. — Я положил пакет на плечо.

— Пожалуйста, — умоляюще сказала женщина, — не уносите, оставьте. Как только он вернется, я сразу пошлю его заплатить. Честное слово.

— Послушайте, миссис, я вам верю. Я бы оставил вам пакет, но не могу. Если я сделаю это, хозяин уволит меня.

Конечно, мне было жаль ее, я также сожалел о том, что не могу оставить пакет, но у меня не было выхода. Я достаточно наслушался историй о жульничестве с заказами.

— Но мы ничего не ели весь день, только ребенок. Мой муж пошел устраиваться на работу. Мы заплатим.

— Миссис, почему вы говорите это мне? Скажите это моему хозяину. Если он поверит вам, я принесу пакет.

— Я говорила, — ответила женщина и, опустив ребенка на пол, села. По ее тону я понял, каким был ответ.

— Что же тогда я могу сделать? — сказал я и направился к двери. И тут мне в голову пришла мысль. Я повернулся к ней. — Разве что?.. — Я произнес только эти два слова, но наступившая за этим тишина наполнилась значением.

Сначала в ее глазах блеснул луч надежды, но он сразу исчез, как только она посмотрела мне в лицо. Покраснев, она опустила взгляд на свои судорожно сжатые руки.

Я тоже взглянул на них. Они были красные и страшные от работы. Это были руки молодой женщины, преждевременно состарившиеся от домашней работы.

— Нет, — прошептала она так тихо, как будто говорила это только себе. — Нет! Нет! Нет!

— Хорошо, миссис, — жестко сказал я, — как вам будет угодно. Но не обманывайте себя. Мы оба знаем, как у него мало шансов найти работу. — Я подошел к двери и взялся за ручку.

— Подождите, — окликнула меня женщина, — я подумаю.

Она обхватила голову руками, а маленькая девочка недоуменно глядела на нас. Я расслабился, представив себе шестеренки, вращающиеся в этот момент в ее голове. Я знал, каким будет ответ. Таким, каким и должен быть.

Наконец она посмотрела на меня. В лице ее что-то изменилось. Я точно не понимал что, но выглядела она уже по-другому. Обратившись к ребенку, она сказала:

— Лаура, беги на улицу встречать папу. Когда он появится, крикни мне в окно.

Девочка послушно вышла в дверь, которую я открыл для нее. Оглянувшись, она посмотрела на нас и стала спускаться по лестнице. Подождав, пока она спустится, я закрыл дверь и обернулся.

Некоторое время женщина смотрела на меня, а затем направилась в спальню. Это была небольшая комнатка с маленьким окном, аккуратной двуспальной кроватью и детской кроваткой в углу. На туалетном столике стояла фотография, где она была изображена с мужем. Женщина постояла минутку и сказала:

— Только не здесь, — и вышла в гостиную.

Я проследовал за ней. Она села на диван, сняла туфли и легла. Я присел на край дивана, чувствуя, как пульс бьется в горле, в паху сжало. Я положил руку женщине ниже живота. Кожа ее была холодна, как лед, при моем прикосновении она задрожала. И тут я совершил ошибку, невольно заглянув ей в лицо.

Передо мной лежала не женщина, а пустая оболочка. Целую минуту я смотрел на нее, и за эту минуту на ее лице не дрогнул ни один мускул. Она лежала неподвижно и смотрела на меня.

Я вскочил на ноги и поправил брюки. Она смотрела на меня так, будто не верила своим глазам, потом встала.

— Благодарю за прогулку, — сказал я. — Продукты можете взять. — С этим словами я направился к кухне.

— Мистер, — сказала женщина, делая шаг и падая в мою сторону.

Я подхватил ее, так что она не успела упасть на пол. Внезапно она стал горячей. Я почувствовал, как холод ее кожи обратился в жар, пронзавший ее тело, словно огонь. Голова ее оказалась на моем плече, она рыдала, но без слез. Я крепко держал ее, казалось, ее ноги совсем обессилели.

— Мистер, — всхлипнула женщина, — вы не знаете, через что нам пришлось пройти, как много раз Майк оставался голодным, отдавая свою еду ребенку, сколько раз он оставался без сигарет.

Она была сломлена. Я держал в руках женщину, которая плакала о том, как тяжело ее мужу. По-моему, она даже не думала о том, что сама только что готова была сделать для ребенка. Мне стало стыдно.

— Успокойтесь, — попытался я оборвать ее стенания. — Успокойтесь, все будет хорошо.

Она посмотрела на меня, глаза ее были полны благодарности.

— Вы хороший, — прошептала она.

— Знаю, знаю, — коротко хохотнул я. — Сосунок Кейн, простофиля номер один.

Мы молча прошли через кухню, в дверях она остановила меня.

— Еще раз спасибо, мистер.

— Забудьте об этом, миссис. Мы всегда рады оказать любезность.

Я спустился по лестнице и вышел на улицу. Пройдя примерно половину квартала, я увидел девочку. К ней подбежал мужчина, схватил ее на руки и подбросил в воздух.

— Папа, папа!

— Детка! — воскликнул мужчина, пританцовывая. — Папа нашел работу.

Я как раз в это время проходил мимо них.

— Поздравляю, Майк, но у тебя есть кое-что более ценное, — сказал я и пошел своей дорогой.

Мужчина посмотрел мне вслед, вытянув шею. Наверное, вспоминал, знает ли он меня. Потом он повернулся и побежал к дому, не спуская дочь с рук.

По дороге в магазин меня все больше охватывало бешенство. Эта сучка Терри заплатит мне за все. В следующий раз я трахну ее, ей этого не избежать.

И она не избежала.

Глава третья

Утром в магазин пришла женщина, которой я накануне оставил продукты. Держа девочку за руку, она подошла ко мне. Выглядела она уже не так, как вчера. Может быть, по-другому держала голову, а может быть, просто двигалась более уверенно. Во всяком случае, в ее взгляде уже не чувствовалось обреченности.

— Мой муж получил работу, — начала она без всяких предисловий. — Я хотела узнать, не можете ли вы отпустить мне немного продуктов до завтрашней зарплаты?

— Знаю, — ответил я. — Я встретил его на улице. Подождите минутку, я спрошу у хозяина.

Я пошел к Гарри и объяснил ситуацию: муж нашей покупательницы только что получил работу, и она просит немного продуктов в долг до завтра, когда будут выдавать зарплату. Мне было стыдно за свой вчерашний поступок, гнусность которого я ощутил в полной мере лишь на следующее утро. И теперь я очень хотел хоть как-то загладить свою вину. Гарри сказал, что если я полагаю, что в данном случае все в порядке, то можно отпустить продукты.

Я вернулся к женщине и дал ей все, что она хотела. Укладывая продукты в пакет, я попытался извиниться за вчерашнее. Говорил я тихо, чтобы никто, кроме нее, не мог меня услышать.

— Я очень рад, что ваш муж нашел работу, — сказал я. Женщина промолчала. — Извините меня за вчерашнее. Не знаю, почему я так повел себя вчера, но я столько всякого наслушался, что не знаю, кому верить. Не знаю, кому можно доверять.

— А почему бы вам не доверять людям, которые не проявили себя перед вами с плохой стороны? — спросила женщина, краснея.

Мне стало и вовсе худо, я оставил ее вопрос без ответа и не стал объяснять, что некоторые люди поступают честно, а некоторые могут надуть, что мешает относиться ко всем людям хорошо. Я перевязал пакет и протянул его женщине. Она молча взяла его и удалилась.

Днем в магазин зашла Терри.

— Дай мне бутылку кетчупа, — улыбнувшись, скороговоркой произнесла она.

— Боже! — воскликнул я. — А другое ты что-нибудь ешь?

Я чувствовал, что она на меня не обидится, и подумал, что мне давно следовало трахнуть ее, тогда бы я не очутился в такой ситуации. Сняв с полки бутылку кетчупа, я поставил ее на прилавок.

— Что-нибудь еще?

Она покачала головой.

Я сунул бутылку в пакет.

— Десять центов, пожалуйста.

Она протянула мне монету.

— Придешь завтра на собрание? — спросила Терри.

— Приду, — ответил я, — жди меня.

Она ушла.

Ко мне подошел Гарри.

— И зачем только ты ходишь на эти собрания? — спросил он. — Это просто толпа бездельников, большинство из них совсем не хотят работать.

— Не знаю, — ответил я. — Мне они кажутся вполне приличными ребятами. Просто им не повезло, вот и все. А кроме того, у меня там свой интерес.

Он посмотрел на меня.

— Только не говори, что ты собираешься стать коммунистом.

Я рассмеялся.

— Я даже не знаю, что такое коммунизм, и если и увижу коммуниста, то не пойму этого. Мне кажется, что там наверху обычные люди и хотят они того же, что и все остальные. Они хотят работы, еды и хорошего отдыха. И я этого хочу, но ведь я не коммунист.

— Они проповедуют свободную любовь и не верят в брак, — сказал Гарри.

— Об этом я ничего не знаю. Большинство из них женаты.

— Ну хорошо, — сказал Гарри, — но если они нормальные люди, то не должны позволять крутиться возле себя подросткам вроде этой Терри. Держу пари, что они ее там трахают хором.

Подобное предположение меня здорово огорчило. Стараясь держать себя в руках, я начал пылко возражать ему, но в конце концов лишь усмехнулся.

— По-моему, от такой девушки никто бы не отказался, — сказал я.

Вошла покупательница. Гарри повернулся к ней, а я занялся упаковкой, и мы оба забыли о нашем разговоре.

Прошло несколько месяцев. Сэм бросил работу и уехал жить к родственникам в Хартфорд. Я уже считался опытным продавцом и получал пятнадцать долларов в неделю. Неплохо шла и торговля содовой по воскресениям у Отто. Сэкономив некоторую сумму, я приобрел кое-что из одежды, слегка располнел и стал дружелюбнее по отношению к людям. Я знал всех в округе. Время мое было занято магазином и клубом. Нельзя сказать, что я был активным членом клуба, просто я испытывал потребность в общении с людьми.

Как-то вечером, примерно через неделю после Дня Благодарения, когда я выходил из магазина, меня окликнул Джерро Браунинг. Я подождал его, и мы вместе пошли по улице.

— Где ты живешь, Фрэнк? — спросил он.

— В Миллз, — ответил я, спрашивая себя, зачем ему понадобилось знать это.

— А куда ты сейчас направляешься?

— Собрался поесть, а потом домой.

— Не возражаешь, если мы поедим вместе?

— Конечно, нет, — ответил я, удивленный этим предложением. — Наоборот, будет с кем поговорить.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А разве у тебя нет друзей?

Я покачал головой.

— Сколько тебе лет? — спросил Джерро.

— Двадцать два. — Я с недоумением посмотрел на него. — Послушай, я не возражаю против подобных вопросов, но может быть, ты объяснишь мне, откуда такое внимание ко мне?

Он рассмеялся.

— Сам не знаю, наверное, ты мне просто интересен.

— А почему именно я? Я ничуть не отличаюсь от других.

— Ты так думаешь?

— Конечно.

Мы завернули в кафетерий. Подойдя к прилавку, мы взяли подносы с едой, уселись за стол и начали есть.

Несколько минут мы ели молча, затем Джерро обратился ко мне:

— А что скажешь насчет своих волос?

Я инстинктивно поднял руку к виску.

— А что мои волосы? Разве они не причесаны?

Он засмеялся.

— Да нет, причесаны, дело в другом. Я просто ответил на твой вопрос.

— У меня такие же волосы, как у всех.

— Не совсем, — сказал Джерро с улыбкой. — В них уже есть седина; ее не так много, но она заметна. А ведь ты слишком молод, чтобы иметь седые волосы.

— Может быть, я слишком нервный.

Джерро покачал головой.

— Нет, ты не нервный, просто ты много пережил.

— С чего ты взял?

Прожевав, Джерро ответил:

— Я сужу об этом по некоторым мелочам и по твоей манере поведения. Когда ты откидываешься на спинку стула и наблюдаешь за людьми, у тебя во взгляде появляется любопытство, превосходство или что-то подобное. Говоришь ты убедительно, немногословно, всегда уверенно и никогда равнодушно. Что же до твоей походки, то она осторожная, как у животного, которое всегда настороже и готово в любую минуту сделать пасс в сторону. Когда мы пришли сюда, ты сел спиной к стене, думаю, инстинктивно, чтобы видеть всех, кто входит сюда или идет мимо. Кого ты ищешь и кого остерегаешься?

Я улыбнулся.

— Никогда не замечал за собой такого. Я никого не остерегаюсь, наверное, это просто привычка.

— У привычек всегда бывают причины, — сказал Джерро. Мы покончили с мясом. Я сходил за кофе и принес его на столик.

Джерро сидел, откинувшись на спинку стула, и курил, безучастно крутя между пальцами маленькую булавку, прикрепленную к цепочке для часов.

— Что это? — спросил я, указывая на цепочку для часов.

Он вынул из кармана часы и протянул мне. Я посмотрел на них.

— Это ключ к «Фи Бета Каппа»^[1], — сказал Джерро.

Я повертел часы в руках. На них были какие-то странные буквы.

— Это самый забавный ключ, который мне приходилось видеть, — сказал я. — И что же он открывает?

Джерро рассмеялся.

— Предполагалось, что он открывает мир возможностей, но это не так. Иногда я думаю, что это просто фальшивка. — Он увидел, что я не понимаю его слов. — Его вручают в колледже. Попасть в этот привилегированный клуб можно только если у тебя высочайшие показатели.

— Ты учился в колледже?

Джерро кивнул.

Я вернул ему часы и подумал о Марти и Джерри. Они, наверное, сейчас уже заканчивают колледж.

— У меня есть друзья, которые тоже учатся в колледже.

— В каком? — с интересом спросил Джерро.

Я криво усмехнулся.

— Не знаю, я давно их не видел.

— Почему же ты думаешь, что они учатся в колледже?

— Потому что знаю их.

— Да, жаль, что люди теряют друг друга, — задумчиво произнес Джерро.

Казалось, после этой фразы между нами растаял лед и я почувствовал легкость. Мы сидели и разговаривали больше часа. Я рассказал ему о себе, чего никогда не делал раньше, и по-моему, его действительно заинтересовала моя судьба. Расстались мы добрыми друзьями.

Глава четвертая

Зима тысяча девятьсот тридцать второго — тридцать третьего годов была трудной. Многие люди не имели работы, жили на пособие. Даже мне, у которого положение было относительно благополучным, становилось все более ясно, что необходимы серьезные меры для обеспечения людям средств к существованию. Газеты пестрели заголовками: «Новый кризис», «Люди голодают и мерзнут», «Увеличить пенсию ветеранам», «Рабочим — работу», «Люди, не обманывайтесь, до процветания далеко»…

Но все это как будто не касалось меня. Я был в безопасности. Я не голодал, не мерз, у меня была работа. Поэтому когда я пришел в клуб, жалобы присутствовавших там людей показались мне мало убедительными, речи бесполезными, а требования нереальными.

Но чем дальше, тем больше я видел, как люди отчаивались, теряли надежду когда-нибудь снова найти работу. Выражалось это по-разному. Те, которые добросовестно каждое утро выходили из дома на поиски работы, переставали делать это, уверовав, что все без толку. Объяснение было стандартным: «Разве неизвестно, что сейчас депрессия? Приятель, не дашь десять центов?»

Несколько магазинов на нашей улице закрылось, но казалось, что это никого не волнует. Магазины стояли пустые, и в витринах их были выставлены объявления «Сдается», имевшие целью привлечь покупателя дешевизной. «Низкие цены», «половинная стоимость», «срочная распродажа», «ежегодная распродажа», — гласили они. Увы, желающих приобрести собственность не находилось.

Люди были сбиты с толку, растеряны, они не знали, кого в этом винить. В метро, в витринах магазинов и на дверях были расклеены небольшие плакаты: «Покупайте Америку». «Морнинг американ» и «Ивнинг джорнал» развернули широкомасштабную кампанию под девизом: «Купите Америку и верните ей благополучие». В театре Колумба мужчины произносили речи против правительства, против президента, против евреев, против негров, против католиков, против всего и вся. Они ожесточенно ругали профсоюзы, забастовки, штрейкбрехеров, рабочих, не желающих вступать в профсоюзы, хозяев, хозяев-евреев, банкиров-евреев. Бесцельно, зло и глупо они будоражили народ: «Покупайте неевреев», «Покупайте Америку»..

На людей со всех сторон обрушивались новости о беспорядках в Гарлеме, о продовольственных бунтах. Нервы у них были на пределе, и дремавшая в душах жестокость вырывалась наружу. Царил сплошной хаос, словно бы замешанный чьей-то рукой на ненависти, клеветнических слухах, смутных намеках, возникавших ежеминутно.

«Укажите неграм их место». «Работа нужна белым людям». «Вы ведь не хотите, чтобы вашу сестру изнасиловал негр?» «Посмотрите вокруг. Кто заправляет всем бизнесом? Евреи. Кто владеет банками? Евреи. У кого самая лучшая работа? У евреев. Кто в большинстве своем доктора и адвокаты? Евреи. Кто такие коммунисты? Евреи. Кто такие забастовщики? Евреи. Так это наша или их страна?»

«Негры — это раковая опухоль. Стоит позволить одному из них поселиться по соседству с вами, как они моментально расплодятся, словно мухи. Они разрушают истинные ценности. Они разорят окрестности, они разорят вас. Если вы позволите неграм жить рядом с вами, то будете бояться по вечерам выходить на улицу. Вы будете волноваться за своих дочерей, возвращающихся из школы. Негры — это раковая опухоль. Если она появилась, то сожретвас. Они убьют вас, если вы позволите им сделать это»…

Это была плохая зима во многих отношениях. Я помню тот вечер в феврале, в день рождения Линкольна, когда я видел, как Джерро плакал. Я стоял в задней части зала. Клуб был наполовину пуст, присутствующие тихо разговаривали, собравшись в кружок. Уже не было ни оркестра, ни танцев, деньги были нужны для более важных дел. Люди перестали приходить на собрания, они или потеряли надежду или их сбивали с толку крикливые развязные уличные ораторы.

Я разговаривал с Терри, она, как обычно, жаловалась:

— Черт возьми, у меня опять задержка. Ты уверен, что был осторожен?

Я рассмеялся.

— Конечно, я осторожный. И прекрати терзать себя, если уж ты залетишь, то я заставлю тебя побегать по лестнице, и все будет в порядке.

Она разозлилась.

— Не знаю, какого черта я связалась с тобой. Тебе бы только трахаться, а на меня совершенно наплевать.

— А разве есть что-нибудь еще, чего мне надо хотеть? — весело спросил я.

— Ну хорошо, умник, — процедила она сквозь зубы, глаза ее пылали гневом. — Когда-нибудь ты обнаружишь, что больше ничего не получишь от меня, и тогда тебе придется добиваться этого.

— Есть и другие девушки, — небрежно бросил я.

Она взорвалась.

— Так ты еще и смеешься, черт возьми? Я выхожу замуж.

— А кто хочет на тебе жениться?

— Есть один парень, — с неожиданной уверенностью ответила Терри. — У него тоже хорошая работа, он водитель автобуса на Пятой авеню. Вот он настоящий джентльмен. Он никогда не бросит девушку, если она не захочет этого.

— Это только подтверждает старую истину, что глупцы рождаются каждую минуту. Почему же ты до сих пор не вышла за него замуж?

— Сама не знаю, — резко ответила Терри. Внезапно тон ее голоса изменился, теперь он звучал мягко и дружелюбно. — А ты никогда не думал о женитьбе, Фрэнк?

Я вскинул руки в притворном ужасе.

— Думаешь, я сошел с ума? Зачем делать несчастной одну девушку, когда можно сделать несчастными их всех? — Я рассмеялся. — Ты что, делаешь мне предложение? Но это так неожиданно.

Терри снова разозлилась.

— Ладно, продолжай смеяться. Если меня пронесет в этом месяце, то я выйду замуж и ты останешься с носом. — С этими словами она отошла в сторону.

Я задумчиво поглядел ей вслед. Никогда не знаешь, насколько серьезно она говорит. Но, черт побери, я вообще не хотел жениться.

Джерро забрался на стол, чтобы сказать речь. Он поднял руки, призывая к тишине.

— Друзья! — начал он.

В этот момент раздался звон разбитою стекла, и в комнату влетел камень, затем еще несколько. Мы замерли, не понимая, что произошло. Джерро остался стоять на столе с открытым ртом.

Будучи ближе всех к окну, я выглянул на улицу и увидел толпу из двадцати или тридцати мужчин. Задрав головы, они смотрели на окна. Знакомых среди них я не приметил. В этот момент кто-то тронул меня за руку, это была Терри.

— Что им надо? — спросила она испуганно.

Мне не пришлось отвечать ей, это сделал за меня кто-то из толпы:

— Нам нужен этот жалкий черномазый, нечего ему шляться здесь и трахать белых женщин. Мы научим его, как вести себя с белыми людьми.

Я оглянулся на Джерро. Он стоял посреди комнаты один, остальные с испуганными лицами жались к стенам. Раздался женский крик:

— Почему никто не вызовет полицию?

— Лучше я спущусь и поговорю с ними, — тихо сказал Джерро и направился к двери.

— Не пускай его, Фрэнки, — прошептала Терри, — они убьют его.

— Подожди, Джерро, — сказал я. — Если ты выйдешь, это ни к чему хорошему не приведет. Пусть сначала уйдут женщины.

Он остановился. Я повернулся к окну.

— Если мы отдадим его, — крикнул я на улицу, — вы дадите остальным уйти?

В толпе начали переговариваться, потом кто-то крикнул:

— Ладно.

— Тогда договорились, — сказал я. — Сначала выйдут женщины, потом мужчины. Когда здесь никого не останется, поднимайтесь и забирайте его.

— Нет, — раздался голос снизу. — Последним вместе с ним выйдешь ты.

— Хорошо, — согласился я.

— Фрэнки, ты не должен делать этого, ты не можешь предать его, — прошептала Терри.

— Заткнись, — тоже шепотом ответил я. — Они его не получат. Когда выберешься отсюда, вызови полицию, а потом отправляйся домой и сиди там, пока я не свяжусь с тобой. — Затем, уже громко, я сказал: — Не волнуйтесь, вы все уйдете отсюда. Только по одному. Снимите шляпы, чтобы они видели, что вы белые. Идите домой и оставайтесь там до утра, и держите рот на замке. А теперь выметайтесь!

— Мы не можем бросить Джерро здесь, — запротестовал один из мужчин.

— Я не оставлю его, — ответил я. — А теперь идите. Ведь вы не хотите, чтобы пострадали женщины?

Люди потянулись к двери. Снизу с улицы раздался голос:

— Поставь черномазого к окну, чтобы мы видели, что он не смылся.

Это нарушало мои планы. Я собирался сказать Джерро, чтобы он вылез на крышу и перебрался на другой дом. Но они хотели видеть его, и это могло нас задержать.

Я подозвал Джоя и велел ему перед тем, как уйти, открыть люк на крышу. Он кивнул и исчез.

— А теперь, — сказал я, обращаясь к присутствующим, — выходите по одному, только медленно, нам нужно выиграть время.

Люди начали потихоньку покидать комнату. Паники не было, они спокойно, не торопясь, спускались по лестнице. Я выглянул в окно и увидел, что первая группа уже на улице. Поспешно обогнув толпу, члены клуба сворачивали за угол и исчезали.

— Где черномазый? — раздался голос из толпы.

Я сделал Джерро знак рукой, и он подошел к окну. Лицо его было каменным, губы плотно сжаты. Если он и боялся, то не показывал этого. Я увидел, как Терри подошла к углу. Остановившись, она оглянулась, помахала рукой и исчезла. В этот момент в окно влетел камень. Я инстинктивно увернулся, и он попал Джерро в щеку, чуть пониже скулы. Но Джерро даже не пошевелился.

Я посмотрел на него. Камень рассек кожу, и из раны сочилась кровь. Она стекала на шею, белый воротничок рубашки покрылся темными красными пятнами. Я протянул ему носовой платок. Джерро приложил его к щеке легким движением, словно парикмахер, накладывающий горячее полотенце.

— Ты знаешь кого-нибудь из них? — прошептал я.

— Да, — произнес он слегка дрожащим голосом. — Я знаю большинство из них.

Возможно, некоторые из этих ублюдков в свое время были членами клуба. Я молчал, надеясь в душе, что Джой успеет вернуться до того, как последний человек покинет помещение.

— Фрэнк! — раздался от дверей голос Джоя.

— Все в порядке? — спросил я, не отворачиваясь от окна.

— Да, — прошептал он.

— Смывайся, — сказал я. — Не забудь, что выходишь последним.

Я услышал звук его шагов на лестнице и сказал Джерро:

— Приготовься! Побежишь за мной, как только увидишь, что Джой вышел на улицу.

Джерро не ответил.

В комнату влетело еще несколько камней. Я уклонился, а Джерро по-прежнему стоял неподвижно. Наконец Джой вышел на улицу.

— Сматываемся, — крикнул я и отступил в глубь комнаты. Уголком глаза я заметил, что некоторые из толпы двинулись к двери. Джерро продолжал стоять у окна. Я схватил его за руку и потащил за собой. — Идем, черт тебя подери.

Мы выскочили в прихожую, и я услышал шаги внизу. Почти бегом мы поднялись на верхний этаж, откуда лестница вела на крышу. Я увидел, что квадратная крышка, закрывавшая люк, отодвинута, и сквозь отверстие видны звезды, сияющие в небе. «Молодец, Джой», — подумал я.

Я пропустил Джерро вперед и, подтолкнув его к лестнице, подождал, пока он не исчезнет в отверстии люка, затем начал подниматься сам. В помещении клуба этажом ниже раздались голоса и грохот ломаемой мебели, затем послышался шум на лестнице, ведущей к нам. Я был уже почти возле люка, когда почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Оглянувшись, я увидел мужчину, наполовину взобравшегося по лестнице. Я со всей силы лягнул его ботинком по лицу. Он свалился на пол, а я выскочил на крышу.

После последнего снегопада крыши были припорошены снегом. Рядом с люком лежала крышка, а поблизости валялись полусгнившие тюфяки, которые, наверное, оставили жильцы, спавшие летом на крыше.

— Помоги мне! — крикнул я Джерро.

Кровь все еще текла у него по лицу, но он нагнулся, и мы вместе закрыли крышку. Потом я набросал на нее тюфяки, надеясь, что это задержит преследователей. Выпрямившись, я огляделся. На некоторых крышах виднелись люки, я направился к ним. Первый люк был через два дома, я подбежал к нему и попытался открыть, но он был заперт.

Я оглянулся через плечо на нашу крышу. Крышка еще лежала на люке, но я видел, как она ходит ходуном под нажимом людей, пытающихся открыть ее. Тюфяки подпрыгивали, уже съехав чуть в сторону. Мы побежали к следующему дому.

Там нас ждала удача, крышка люка оказалась открыта. Спустившись внутрь, я запер ее на небольшой крюк. Сбежав по лестнице, мы выскочили на Шестьдесят восьмую улицу и помчались по ней в направлении парка.

Я оглянулся, погони не было. На Сентрал Парк Уэст мы поймали такси и вскочили в него.

— Трогай, — сказал я шоферу, — потом я скажу тебе, куда ехать.

Джерро откинулся на сидении, закрыв лицо руками. Носовой платок был весь в крови. Я повернулся к нему, убрал руки от лица и осмотрел рану.

— Плохо дело, — сказал я, — надо показать тебя доктору. — Я наклонился вперед и велел шоферу отвезти нас в больницу Рузвельта.

Около больницы мы вышли, я рассчитался с водителем и мы направились в отделение неотложной помощи, где Джерро осмотрел врач. Пришлось наложить несколько швов на рану. Пока врач занимался Джерро, я отвечал на вопросы медсестры, заполнявшей карточку. Закончив операцию и наложив повязку, врач посоветовал Джерро поехать домой и полежать несколько дней, еще он дал какие-то таблетки, и мы ушли из больницы.

Часы в витрине магазина на противоположной стороне улицы показывали одиннадцать. Я посмотрел на Джерро.

— Тебе и правда лучше поехать домой, по-моему, ты не в лучшей форме.

Джерро попытался улыбнуться.

— Да, так будет лучше, дома все быстро пройдет. Спасибо, Фрэнк. Ты молодец.

— Забудь об этом, — сказал я, — но сможешь ли ты один добраться домой?

— Конечно, конечно, смогу, — ответил Джерро, но я заметил, что его шатает, а потому взял его под руку.

— Думаю, нам следует вместе закончить сегодняшний вечер, — сказал я. — Давай так и сделаем. — Он не возражал. — Где ты живешь?

Джерро задумался.

— Может быть, мне не стоит ехать домой? Родные расстроятся. Лучше отправиться к друзьям.

— Куда угодно, только побыстрее. Тебе надо отдохнуть.

Мы сели в такси. Джерро назвал водителю адрес в Гринич-Вилледж, машина тронулась, и он снова откинулся на сидении. Некоторое время мы ехали молча, Джерро смотрел в окно, я наблюдал за ним краешком глаза.

Потом он наклонил голову и закрыл лицо руками. Он плакал. Я понимал, что слезы его не от боли, а от горечи и унижения, которые ему пришлось перенести.

— Глупцы, — сказал он, — бедные заблудшие глупцы. Когда они прозреют?

Глава пятая

Такси остановилось перед небольшим отремонтированным зданием, на дверях которого висела табличка «Студия». Я расплатился с водителем, и мы вошли в дом. Поднявшись на второй этаж, Джерро нажал кнопку звонка. За дверью было тихо. Рана уже начала причинять ему боль, по всему было видно, что чувствует он себя не очень-то хорошо.

Я еще раз позвонил в дверь. Прошла минута, но нам так никто и не открыл.

— Может быть, твоего друга нет дома? — спросил я.

Джерро покачал головой и сказал:

— У меня есть ключ. — Вытащив ключ из кармана, он открыл дверь.

Мы вошли в квартиру. Джерро зажег свет. В одном углу я увидел пишущую машинку, около которой лежало несколько скомканных листов бумаги, в другом — мольберт с незаконченным портретом мужчины. Еще в комнате стояли стол и несколько стульев. В углу рядом с окном была отгорожена маленькая кухонька, где находились плита, холодильник и буфет. В противоположной стене имелась дверь. Джерро подошел к ней, открыл и заглянул внутрь. Через его плечо я успел заметить двуспальную кровать и маленький туалетный столик. Джерро закрыл дверь и повернулся ко мне.

— Похоже, никого нет дома, — сказал он и остановился в нерешительности, словно не зная, что делать дальше. — Ну ладно, думаю, теперь все будет в порядке. Тебе надо ехать домой. Уже довольно поздно, и ты, наверное, здорово устал.

— Я поеду домой только после того, как ты ляжешь в кровать и выпьешь горячего чая и примешь таблетки, которые тебе дал доктор.

— Я сам с этим прекрасно справлюсь, — запротестовал Джерро.

У меня появилось чувство, что он хочет выпроводить меня.

— Нет, — сказал я. — Иди и ложись в постель, а я вскипячу воду. Здесь есть чай?

— В буфете лежат пакетики.

Я зашел в кухонный закуток, налил в чайник воды и поставил его на плиту. Обернувшись, я увидел, что Джерро стоит посреди комнаты и наблюдает за мной.

— Раздевайся и ложись, — сказал я.

Он повернулся, прошел в спальню и закрыл за собой дверь.

Я подождал, пока закипит вода, потом, порывшись в буфете, нашел несколько пакетиков с чаем, положил один из них в чашку, залил кипятком и направился в спальню. Остановившись перед закрытой дверью, я подал голос:

— Чай готов.

— Входи, — послышалось из-за двери.

Я вошел. Джерро переоделся в голубую пижаму и лежал в кровати у окна. Его темное лицо с белой повязкой резко выделялось на подушке.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Лучше, — ответил Джерро, — но ужасно болит голова.

— Выпей чаю, и станет легче. Где таблетки, которые тебе дал доктор? — Он протянул руку, таблетки лежали у него на ладони. — Прими их, — приказал я, — и запей чаем.

Джерро проглотил таблетки, и я протянул ему чай, но когда он взял чашку, я увидел, что рука его так сильно дрожит, что он с трудом удерживает ее. Я взял чашку и принялся поить Джерро с ложечки. В конце концов он выпил чай и откинул голову на подушку.

Я посидел немного, наблюдая за ним, потом спросил:

— Что еще я могу сделать для тебя?

— Спасибо, ничего, — ответил Джерро. — Ты и так сделал много.

Некоторое время мы молчали, я увидел, что он начал дремать.

— Фрэнк, а тебе было страшно там, в клубе? — открыв глаза, вдруг спросил Джерро.

— Я аж позеленел от страха, — улыбнулся я.

— Нет, ты не испугался, — сказал он. — Я наблюдал за тобой, ты и глазом не моргнул, похоже было, что тебя это даже забавляет.

— Да ты тоже вел себя неплохо, — сказал я и добавил, передразнивая его: — Лучше я спущусь и поговорю с ними.

— А ведь я испугался, я действительно испугался, — сказал Джерро. — В глубине души я понимал, что боюсь, и от этого мне было стыдно. Мне было стыдно, потому что я думал, что давно преодолел этот страх, обычный, характерный для негров страх перед толпой белых людей. А теперь я думаю, что этот страх вернулся.

— Во всяком случае ты его не показал, — ответил я. — Тебе лучше отвлечься и постараться заснуть. Утром все будет выглядеть иначе.

— Утром все будет выглядеть иначе? — задумчиво спросил Джерро. — Я сомневаюсь, будет ли вообще когда-нибудь иначе, чем сегодня? Люди не могут измениться за одну ночь. Когда дела идут плохо, они предпочитают искать козла отпущения. В своем тупом стремлении отомстить, они забывают все хорошее, что человек сделал для них.

Я поднялся и произнес решительным тоном:

— Выкинь все из головы и спи, тебе сейчас необходим отдых. — Я направился к двери. — Я буду здесь, если понадоблюсь — позови.

Он кивнул и сказал с улыбкой:

— Ты славный парень, Фрэнк. Я ведь уже говорил тебе об этом, правда?

— Можешь повторить мне это завтра утром, после того, как хорошо отдохнешь. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я тихонько закрыл за собой дверь, прошел на кухню, сполоснул чашку и поставил ее назад в буфет. Потом сел и закурил. Через несколько минут мне послышалось, что Джерро зовет меня. Я заглянул в спальню и, убедившись, что он спит, вернулся в кресло.

На столике рядом с мольбертом стоял небольшой портрет Джерро. Я подошел и взял его. Это был хороший портрет. Я как-то раньше не замечал, что Джерро симпатичный парень: решительное, страстное лицо, резко очерченные скулы, большие умные глаза, твердый, чуть удлиненный подбородок. Я поставил портрет на стол и опять опустился в кресло. На часах было уже начало второго, и я понял, что сегодня мне придется спать сидя.

Меня разбудил звук ключа в замке. Я бросил взгляд на часы, было половина четвертого. Открылась дверь, щелкнул выключатель, и в комнату вошла девушка. Увидев меня, она резко остановилась.

Девушка была очаровательная: короткие каштановые волосы, глубокие карие глаза, изящно изогнутая линия рта. Пальто на ней было распахнуто, и я успел оценить ее фигурку. Все у нее было как надо: хорошие ноги, гладкая матово-белая кожа. Я захлопал глазами, потом поднялся. Так вот почему Джерро пытался выпроводить меня.

— Кто вы такой? — спросила девушка мягким грудным голосом, который очень подходил к ее фигуре.

— Фрэнк Кейн. Я друг Джерро.

— Где он?

Я кивнул в сторону спальни.

— Он спит. Произошел несчастный случай, и я привез его.

Девушка посмотрела на меня, потом направилась к спальне, снимая на ходу пальто, приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Я заметил, что Джерро по-прежнему спит. Пройдя в комнату, девушка остановилась возле кровати, посмотрела на Джерро, затем вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Лицо ее побледнело.

— Не волнуйтесь, — сказал я, — с ним все в порядке.

— А что случилось?

Я достал сигареты, предложил ей, и мы закурили. Когда я закончил свой рассказ, она опустилась в кресло и сказала:

— Наверное, это было ужасно.

— Могло быть и хуже, — ответил я.

— Я имею в виду его состояние. Вы не знаете, как много сил он отдал этому клубу. Как он гордился им! Как он гордился тем, как его там принимают! Он всегда говорил, что это только начало, что клуб — это прообраз лучшего будущего, когда люди будут едины, независимо от цвета кожи и религиозных убеждений. Конечно же, для него это ужасное потрясение.

— Но рана не такая уж страшная, — сказал я, глядя на девушку.

— Безусловно, она скоро заживет, и он о ней забудет, но его гордости нанесен огромный удар, и от душевной травмы он оправится не так быстро, как от физической.

Я поднялся, взял пальто и сказал:

— Я пойду, я просто ждал, когда кто-нибудь придет, чтобы объяснить, почему его нельзя беспокоить.

— Нет, — быстро сказала девушка, — не уходите. Уже поздно. Я не знаю, далеко ли вы живете, но лучше вам остаться. Вы можете лечь вместе с Джерро, а я устроюсь здесь, на диване. Вы выглядите очень усталым.

— Нет, спасибо, я пойду, — ответил я, подчеркивая слова, и направился к двери.

Девушка пошла за мной.

— Почему вы не хотите остаться? Мне будет удобно на диване, честно. И вообще, я в любом случае буду спать здесь.

Я вопросительно посмотрел на нее. Она покраснела, краска залила ее лицо и шею. Потупившись, она опустила взгляд.

— Подождите, — сказала она, — вы не поняли. Я его жена.

Я выдавил из себя улыбку.

— Послушайте, не хочу показаться глупым и грубым, но это ваше дело, а не мое. Мне все равно, кто вы. Джерро отличный парень и, наверное, станет большим человеком. А я один из тех, кому посчастливилось познакомиться с ним, вот и все.

Девушка опустилась в кресло. Казалось, она разозлилась на саму себя.

— Простите, но я солгала вам, — сказала она. — Я ему не жена. — Подняв голову, она гордо посмотрела на меня. — Но я хотела бы быть его женой. Я хотела бы найти в себе мужество заставить его на мне жениться.

Я посмотрел ей прямо в глаза. Она снова покраснела, но взгляд на этот раз не отвела. Я бросил пальто на стул.

— Черт возьми, разве так встречают гостей? Есть в этом доме какая-нибудь еда? Я голоден, мисс?..

— Марианна Ренуар.

— Так как насчет того, чтобы поесть, Марианна? — спросил я с улыбкой.

— Разве что яйца? — предложила она, улыбнувшись в ответ. — Придется вам есть яйца, больше все равно ничего нет. Яичницу или омлет?

Через несколько минут мы сидели за столом и ели, вернее, ел я, а она говорила.

— Джерро не понравится то, что я сказала вам, он не любит, когда я лгу о наших отношениях. Он говорит, что правда всегда проще. — Я согласно кивнул. Марианна закурила. — Я встретила Джерро в колледже, когда мы были молодыми. Ну вы знаете, как это случается, начинаешь говорить об учебных проблемах, а через несколько минут обнаруживаешь, что есть гораздо более важные вещи, о которых можно поговорить.

Я была решительной и говорила, что мы бросим вызов этому миру. Какие еще к черту нормы? Какое нам дело до того, что говорят и думают другие? Но Джерро на это всегда молчал, улыбался своей мягкой, обезоруживающей улыбкой и не произносил ни слова.

Мне кажется, он уже тогда понимал, что я просто отвлекаю себя этими разговорами, чтобы забыть о реальной жизни. Мои родители никогда не допустили бы этого. Я приехала с Гаити и думала, что хоть капля негритянской крови во мне да есть. Когда-то, во времена моей бабушки, темнокожие люди гордились цветом своей кожи даже больше, чем чистокровные белые люди. А семья Джерро придерживалась прямо противоположной точки зрения.

Джерро всегда хотел стать писателем или журналистом. Он изучал журналистику еще в школе, но вскоре понял несоответствие между своими возможностями и уровнем подготовки. Тогда он серьезно занялся своим образованием. Он думал, что если будет много трудиться над собой, то люди будут относиться к нему так же, как они относились бы к любому талантливому человеку. Вот почему я думаю, что сегодняшний случай глубоко ранил его.

Он всегда так занят, что у него даже нет времени встречаться со мной более одного раза в неделю. А когда он приходит, то садится вон за ту машинку и начинает писать такие чудесные, проникновенные статьи, что нельзя удержаться от слез, читая их. Он вкладывает в них сердце и душу, а когда ставит точку, то протягивает их мне, чтобы я прочитала. Пока я читаю, он нервно расхаживает по комнате, куря одну сигарету за другой, стараясь проникнуть в мои мысли, понять, что я чувствую.

Когда же я, закончив чтение, поднимаю на него глаза и говорю, как чудесно то, что он написал, он отнимает у меня странички, комкает их и спрашивает: «Это правда, Марианна? Я написал правду?»

Конечно, все это правда — обнаженная, грубая, честная, бескомпромиссная правда. Страдания ранимой, чувствительной души. Его правда — это яркий, сверкающий факел в темноте ночи нашего мира, полного невежества и предрассудков.

Марианна встала и взяла небольшой портрет Джерро, на который я обратил внимание.

— Я однажды рисовала его за работой. Он не знал об этом, а когда кончил писать и посмотрел на меня, я протянула ему портрет. И знаете, что он сказал? Он сказал: «Боже, дорогая, ты сделала меня слишком красивым». Как будто я могла приукрасить его — его, который красив, добр и честен с самого рождения.

Марианна положила портрет на стол и несколько минут смотрела на него. Я доел и посмотрел на Марианну. Казалось, он забыла о моем присутствии.

— Боже, — прошептала она. — Боже, как я хочу, чтобы мы поженились.

Я начал что-то говорить, но меня оборвал Джерро, который стоял в дверях спальни.

— Я вижу, вы уже познакомились, — сказал он. — Но как обычно, Марианна высказала лишь свою точку зрения. Она не говорила тебе, что получила стипендию Росса в области изобразительных искусств, не так ли? Она не говорила тебе, что ее семья одна из самых состоятельных на Гаити? Она не говорила тебе, что если мы поженимся, то нам не на что будет жить?

Марианна подбежала к нему.

— Джерро, я так испугалась за тебя.

Он нежно улыбнулся ей.

— Испугалась, Марианна? Испугалась не ты, испугался, скорее, я.

Я поднялся из-за стола и сказал:

— Послушайте, я устал. Заседание суда откладывается до завтра. Твою версию, Джерро, я выслушаю утром. А теперь спать.

Я лег на диване в комнате и уже почти заснул, как вдруг услышал, что кто-то вышел из спальни. Вглядевшись в темноту, я увидел Марианну.

— Марианна, — окликнул я шепотом, — Джерро уснул?

Подойдя в дивану, Марианна спросила:

— Вы еще не спите?

— Нет.

— Он рассказал мне, что вы сделали для него, и я хотела вас поблагодарить. — Внезапно она рассмеялась.

— Над чем вы смеетесь?

— Знаете, что я подумала, когда вошла в комнату и увидела вас в кресле? Я подумала, что вы уснувший грабитель. У вас было такое выражение лица, словно вы собирались сказать: «Ну ладно, я попался. Что ж теперь делать?» Вот я и застыла в нерешительности. Когда-нибудь я нарисую вас. Теперь-то я знаю, какой вы замечательный.

Я промолчал. Она наклонилась и поцеловала меня в щеку. От нее пахло духами, она была необычайно женственна.

— Это за то, что вы так добры к Джерро.

Я взял ее за руки и притянул к себе.

— То было для Джерро, — прошептал я, — а это для меня.

Я поцеловал ее в губы. Она была так поражена этим, что не остановила меня, а потом сама поцеловала меня, обняв руками за голову и прижав к себе. Когда мы отстранились друг от друга, я прошептал:

— Так ради кого была та речь за ужином? Ради меня или ради тебя?

Некоторое время мы смотрели в глаза друг другу, затем она резко выпрямилась.

— Ну ты пес, — спокойно прошептала она. — Грязный пес. Я никогда не нарисую тебя. Ты грабитель, мое первое впечатление оказалось правильным. — Она подошла к двери и остановилась. — Я больше никогда не увижусь с тобой, — равнодушно произнесла она.

Я повернулся на живот и посмотрел на нее.

— Марианна, — прошептал я, — сказала бы ты это, если бы я не был другом Джерро?

Не удостоив меня ответом, она ушла в спальню. Я снова повернулся на спину и принялся разглядывать потолок, усмехаясь про себя. Она была права, я больше не увижу ее, пока мы дружим с Джерро. Для нас обоих было бы слишком опасно снова встретиться. Она понравилась мне, как не нравился никто раньше. То ли в ней, то ли в нас обоих было что-то такое, что толкало нас друг к другу. Я почувствовал это, как только увидел ее, а теперь еще понял, что она почувствовала то же самое. Мне нравился ее голос, походка, выразительное лицо, руки с длинными чуткими пальцами. Мне нравились ее губы, уголки которых слегка подрагивали. Но пока Джерро мой друг, мне не стоило видеться с нею.

Я ушел рано утром, пока они еще спали. Был понедельник, и мне надо было спешить на работу. Я выскочил из дома как вор, как грабитель.

Глава шестая

Через несколько минут посте открытия в магазин вошла Терри, разъяренная, как черт.

— Я думала, ты дашь знать о себе вчера вечером, — гневно произнесла она.

— Я не смог, — сказал я, желая слегка охладить ее пыл. Гарри удивленно посмотрел на меня. — У Джерро оказалась довольно серьезная рана, и я провел ночь с ним. Что произошло после нашего ухода?

Терри сменила гнев на милость и ответила:

— Не знаю, я вызвала полицию, как ты велел, и ушла домой. Клуб, наверное, разгромили. А как Джерро?

— Все в порядке. Мы убежали по крышам.

— А что теперь будет с клубом?

— Не знаю, — ответил я. Мы вышли на улицу и посмотрели наверх. Все окна там были разбиты. Поднявшись по лестнице, мы увидели поломанную мебель и стены, исписанные ругательствами. Мы спустились на улицу.

— Я думаю, все кончено, — тихо сказала Терри.

— Не исключено, хотя если наберется достаточно членов, клуб может опять открыться.

— Вот именно — достаточно, — ответила она.

— Да тебе-то на что этот клуб? Что ты с него имела?

Терри задумалась, а потом сказала:

— Там можно было познакомиться с людьми, подружиться, поговорить на разные темы. Словом, там можно было собраться.

— А разве клуб не был местом, где можно было помочь людям и поделиться с ними тем, что имеешь? Разве он был только местом, где можно получить удовольствие?

— Да нет, наверное, — с сомнением ответила она.

Я был прав. Большинство людей, приходивших туда, не знали толком, для чего они это делают, для них клуб был просто местом, куда можно было прийти. Благотворительные акции планировало руководство, такие люди, как Джерро. А рядовые члены даже не понимали всей важности этой работы. Я попрощался с Терри и вернулся на рабочее место.

В среду после обеда Гарри позвал меня к телефону.

— Это тебя, — сказал он, протягивая трубку.

— Да!

— Привет, Фрэнк, — я узнал голос Джерро.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Уже все в порядке. Я позвонил, чтобы узнать, не хочешь ли ты поужинать со мной сегодня?

— Спасибо, я не против. А где?

— У Марианны, — сказал он.

Это было для меня неожиданностью, я не знал, что и ответить. Мне не хотелось идти туда, не хотелось видеть ее. То есть увидеть ее мне хотелось, но я был уверен, что ничего хорошего из этого не выйдет. Последние дни я слишком много думал о ней, больше, чем следовало. Слишком уж она запала мне в душу.

— Во сколько? — спросил я.

— В половине восьмого.

— Обожди-ка минутку, — сказал я, — совсем забыл. Сегодня вечером должна прийти машина с продуктами, и мне надо будет дождаться ее. Так что извини, но сегодня не смогу.

— Ох! — произнес Джерро расстроенным голосом. — Марианна тоже хотела увидеть тебя, мы будем огорчены, если ты не сможешь придти.

При упоминании ее имени сердце мое забилось.

— Передай ей, что очень сожалею, но не смогу. Ты понимаешь меня.

— Да, конечно, понимаю. Тогда, может, в другой раз?

— Да, как-нибудь в другой раз. — Мы попрощались, и я повесил трубку.

Звонок Джерро улучшил мое настроение. Теперь я знал, что Марианна думает обо мне, иначе я бы не получил это приглашение.

Джерро позвонил мне на следующей неделе, и мы приятно провели время, пообедав в ресторане на Четырнадцатой улице. Мне все больше нравился этот парень. Я впервые встретил такого человека, к которому сразу начинаешь испытывать симпатию.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросил я его, когда мы ждали десерт.

— Перехожу в другой клуб в Гарлеме, — ответил он.

— Не знаю, черт побери, чего ты возишься с этим стадом! Большинство людей не знает, да и не хочет знать о том, что вы действительно стараетесь сделать. Всем им просто нужно место, где можно хорошо провести время. — Я полагал, что сообщаю ему то, чего он не знает.

— Я знаю это, — согласился он и, увидев удивление на моем лице, продолжил: — Я знаю, что большинство из них не понимает, что мы пытаемся сделать. Но это не причина, чтобы отказаться от помощи им. Рано или поздно каждый из них поймет, что мы стараемся для их же пользы. Хотя, конечно, не сразу. Но в конце концов они поймут.

— Значит, ты отправляешься в Гарлем, — задумчиво сказал я, вспомнив о Томе Гаррисе. Он многое мог бы там сделать, он тоже был правильный парень.

— Да. Организация считает, что я смогу принести больше пользы, работая среди негров.

— Ты и здесь здорово потрудился.

— Прежде я тоже так думал, — сказал Джерро, качая головой, — но теперь не знаю. Я надеялся, что, работая вместе, люди забудут про старую вражду и расовые различия. Ведь единственный способ для нас жить вместе — это вместе работать, объединяя усилия. Таким образом мы сможем узнать друг друга и понять, что хотим одного и того же. Только тогда между нами не будет различий.

— Думаю, ты прав, — ответил я. Хотя на самом деле не знал, насколько он прав. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что нельзя разом изменить людей.

Через неделю мы опять встретились, и это был самый интересный для меня вечер за все прошедшие дни. Я сам стал искать встреч с Джерро, и постепенно мы становились все более близкими друзьями.

Я почти не встречался с Терри. Клуб переехал в новое помещение за пять кварталов от магазина, и я больше не посещал собраний. Что-то изменилось во мне с тех пор, как я встретил Марианну. Я почувствовал, что мне хочется от женщины большего, чем просто физическое обладание ее телом. Терри была хорошая девушка, но в ней не было того, чего мне хотелось. Между нами не было и намека на любовь, наши отношения сводились лишь к физической близости. Я начал понимать, что не получаю от нее того, чего бы мне хотелось. С ней я не чувствовал того подъема, возбуждения, желания, которые испытывал при мыслях о Марианне. Уж не влюбился ли я в нее? Мысль эта, однако, меня рассмешила. Подобное предположение само по себе глупость. Об этом можно было прочитать в книгах или посмотреть в кино, но в реальной жизни этого не существовало. Я был в этом уверен.

Однажды мартовским вечером, когда мы с Терри стояли в подъезде ее дома, я поцеловал ее, но она меня оттолкнула. На этот раз я не стал настаивать. Она молча стояла в темноте, потом заговорила:

— Ты изменился, Фрэнк. — Я рассмеялся. — Нет, — серьезно сказала она. — Ты действительно изменился, я это вижу. У тебя что-то на уме.

— Насколько я знаю, ничего, — весело ответил я.

— Может, ты сам этого не понимаешь, но это так. — Она пытливо посмотрела мне в лицо. — Я долго об этом думала. Нам надо прекратить то, чем мы занимаемся. — Я промолчал. — Да, конечно, я права, — сказал она еще более уверенно. — Несколько месяцев назад ты стал бы возражать мне, а сейчас молчишь. Ну так я рада. Я все равно собиралась порвать с тобой, даже если бы тебе это не понравилось. Я хочу выйти замуж.

Терри неправильно истолковала вздох облегчения, который вырвался у меня, и твердо повторила:

— Да, я хочу выйти за того парня, о котором говорила тебе. Он работает водителем автобуса, у него отличная работа, зарабатывает он около сорока долларов в неделю. Он любит меня, и если я выйду за него замуж, то смогу уехать из этой дыры и иметь все, что захочу. Мы сможем жить на Лонг-Айленде в прекрасной квартире с паровым отоплением, а не в этом холодильнике. Мне не придется беспокоиться о счетах и еде, мы не будем экономить гроши.

Я старался выглядеть несчастным, но мне это удавалось с трудом. Терри взяла меня за руку.

— Не расстраивайся так, Фрэнк, тут ничем не поможешь. — Она говорила, как дама из кинофильма, который мы смотрели на прошлой неделе. — У нас с тобой было много приятных минут. Давай расстанемся друзьями.

Я удивленно посмотрел на нее. Ведь она на самом деле не верила в ту чепуху, которую молола с таким серьезным лицом. Я прочистил горло, чтобы подавить желание расхохотаться.

— Ну что ж, раз ты хочешь этого, — мой голос прозвучал неестественно, потому что я боялся выдать себя, и Терри подумала, что мне совсем невмоготу.

— А теперь прощай, Фрэнк.

Я продолжал лицедействовать.

— Нет, — сказал я, — ты ведь не хочешь этого.

— Да, Фрэнк. Я хочу этого. Прощай. — Она так вжилась в свою роль, что на глаза у нее навернулись настоящие слезы.

Я нагнулся и поцеловал ее в щеку.

— Думаю, что у тебя все будет хорошо, детка. Конечно, я не слишком подхожу тебе. Надеюсь, что ты будешь счастлива. Удачи тебе.

Она всхлипнула и побежала вверх по лестнице. Я посмотрел ей вслед и с улыбкой вышел на улицу.

Спустя месяц, придя в ресторан, чтобы встретиться с Джерро, я увидел, что за столиком вместе с ним сидит Марианна. Замешкавшись на секунду в дверях, я подошел к ним и сел.

— Сегодня с нами обедает Марианна, — сказал Джерро с улыбкой.

— Это я понял, — ответил я. — Как дела, Марианна?

— Все в порядке, — сказала она и улыбнулась так, что кровь застучала у меня в жилах. — А как ты?

— Тоже хорошо, — ответил я и стал разглядывать меню, чтобы она не поняла, что творится у меня в душе.

— Извините, — сказал Джерро, поднимаясь, — я вернусь через минуту. Закажите мне для начала томатный сок.

Некоторое время я сидел, уставясь в меню.

— В чем дело, Фрэнк? — спросила Марианна с улыбкой. — Удивлен, что я пришла?

— Немного, — кивнул я.

— Пусть тебя это не беспокоит. Мне просто было интересно посмотреть на тебя при свете дня.

Я выглянул в окно. На улице было темно — уже час как было темно. Марианна проследила за моим взглядом и рассмеялась.

— Значит, ты мне не веришь?

— Нет, — коротко ответил я.

Она снова засмеялась.

— Фрэнк, мне кажется, ты боишься меня. Наверное, думаешь, что я дурная женщина.

— Я уже сказал тебе, кто ты есть и что ты меня не интересуешь. Джерро мой друг.

— Один ноль в твою пользу, — сказала Марианна и резко наклонилась вперед. — Послушай, Фрэнк. Женщина может любить двух мужчин одновременно. Джерро чудесный парень, добрый, ласковый, у него есть все, что женщина хотела бы видеть в мужчине. И я мечтаю, чтобы мы поженились, я стремлюсь к этому. Но ты совсем другое дело, ты испорченный, бесчестный эгоист, это видно по твоему лицу. Ты хочешь владеть тем, что принадлежит другим людям. Но ты привлекаешь меня. Я хотела бы поближе узнать тебя и понять, чем ты живешь. Но ты все время ускользаешь. Я знала, что ты не придешь ко мне, поэтому попросила Джерро взять меня с собой. Я должна была снова увидеть тебя, я должна была понять, какие чувства ты испытываешь ко мне. Теперь я знаю это, я прочла это на твоем лице, несмотря на маску, которую ты на него натянул.

— Ну хорошо, — спокойно сказал я, — но ты также должна понимать, что ты девушка Джерро. У него и так достаточно забот, не хватало только, чтобы еще я вмешался в его личную жизнь. Ведь все эти годы Джерро жил только мыслями о тебе, и я не собираюсь становиться на его пути.

Марианна посмотрела на тарелку и сжала губы, краска начала заливать ее лицо. Она вообще очень легко краснела. Она открыла было рот, но в этот момент вернулся Джерро, и мы прервали наше объяснение.

После ужина я вышел из ресторана и медленно побрел по улице.

«Если бы это был не Джерро, — подумал я, — я бы…» Решительно прогнав эту мысль, я вернулся в гостиницу.

Глава седьмая

Наступил апрель, и в воздухе повеяло весной. Весна в Нью-Йорке! Она совсем не такая, какой бы ей следовало быть. Она предвестница жарких дней, предвестница душного, неприятного лета. Дни бежали друг за другом, похожие, как близнецы. Не знаю, был ли я счастлив, но меня, как ни странно, удовлетворяло однообразное течение жизни. Конечно, меня влекло к другому, но я старался скрывать свои чувства даже от себя самого.

Как-то вечером Джерро пригласил меня на Юнион-сквер на первомайскую демонстрацию. Он собирался выступать там, и очень хотел, чтобы я его послушал. Я точно не знал, смогу ли прийти, потому что первое мая выпадало на понедельник. Я сказал, что попрошу Гарри отпустить меня на несколько часов, и если он разрешит, то я приду.

Я не видел Марианну со времени нашей последней встречи в марте. Меня, конечно, интересовало, будет ли она на митинге. Не знаю, явилось ли это решающим фактором, заставившим меня явиться на демонстрацию, но, безусловно, не последним, потому что речи ораторов меня абсолютно не интересовали.

Как бы там ни было, первого мая я отпросился с работы и направился на Юнион-сквер. На площади было довольно много народу и возвышалась трибуна. В толпе ходили мужчины, которые держали в руках плакаты с программой дня. Я просмотрел программу и увидел, что Джерро будет выступать четвертым. Тема его выступления была: «Равенство людей — это их право по рождению».

Я протиснулся в первый ряд. Выступал какой-то человек. Я не знал его, и мне было безразлично, что он там говорит. Я попытался отыскать Джерро и, наконец, увидел его. Он сидел на трибуне вместе с другими людьми, ожидающими своей очереди выступать. Я помахал ему рукой.

Его взгляд, блуждающий по толпе, остановился на мне. Он улыбнулся и наклонил голову в знак того, что видит меня. Я еще раз помахал ему рукой и снова стал вглядываться в окружающих, пытаясь отыскать Марианну, но ее нигде не было видно.

Кто-то тронул меня за рукав, я обернулся. Это была Терри.

— Привет, — сказал я с улыбкой. — Не ожидал встретить тебя здесь.

Она тоже улыбнулась.

— Пришла послушать Джерро. Я здесь вместе с родителями.

— Отлично, — неловко промямлил я, не зная, что сказать дальше. — Ну как ты? — Это был еще более глупый вопрос, потому что я почти каждый день видел ее в магазине, но мы не разговаривали, словно были незнакомы.

— У меня все хорошо, — сказала она. — Как много народа, правда?

— Да, — ответил я, продолжая оглядываться, — толпа что надо.

Несколько минут мы молчали, говорить было не о чем. Наконец Терри сказала:

— Ну, мне пора к родителям.

— Конечно, — чуть ли не с радостью согласился я, — я тоже так думаю. Пока.

Марианны нигде не было. Я посмотрел на трибуну и увидел, что Джерро спускается по ступенькам вниз. Я подошел к нему.

— Привет, — сказал я, здороваясь с ним за руку.

Он улыбнулся.

— Я очень рад, что ты пришел. Я ужасно нервничал, пока не увидел тебя, ведь я впервые буду выступать перед такой большой аудиторией. А как тебя увидел, сразу перестал волноваться. Теперь я знаю, что все будет в порядке. Когда много людей, мне нравится обращаться к кому-нибудь, кого я знаю. Это позволяет сосредоточиться.

— Тогда я вдвойне рад, что пришел, — улыбнулся я и как бы невзначай спросил: — А Марианна где?

— Ее нет, — Джерро покачал головой, — она не выносит толкучку.

Я почувствовал разочарование. Мы поговорили еще несколько минут, и Джерро вернулся на трибуну. Я стоял и ждал, когда подойдет его очередь. До него еще должны были выступить два человека.

Люди вокруг меня были самые разные: всех рас, цветов кожи и вероисповеданий. Одеты они были в свою лучшую выходную одежду. Толпу окружали полицейские, которые поддерживали порядок, сидя на прекрасных гнедых лошадях. В руках они крепко сжимали дубинки, всем своим видом давая понять, что не потерпят беспорядков.

Я снова взглянул на трибуну. Первый оратор уже закончил, и его место занял следующий. Мне было жарко. Выйдя из толпы, я купил бутылку кока-колы, а потом снова протиснулся в первый ряд. Джерро уже передвинулся и сидел теперь у самых ступенек. Я подошел ближе к трибуне. Выпив кока-колу, я поискал глазами, куда можно выбросить бутылку, но не нашел подходящего места и так и остался стоять с ней.

Вдруг я услышал шум. Раздались крики: «Дерутся, дерутся!» Джерро вскочил со стула и посмотрел в ту сторону, откуда доносились крики. Я слегка продвинулся, чтобы разглядеть, что происходит. Несколько человек устроили драку. Джерро спустился по ступенькам и бросился к дерущимся. С другой стороны к ним пробивался полицейский, тесня людей лошадью.

Джерро кинулся между двумя дерущимися, стараясь разнять их, и в это время подоспел полицейский, размахивая дубинкой. Он что-то закричал, но из-за шума разобрать его слова было невозможно. Я увидел, как Джерроподпрыгнул и попытался вырвать у полицейского дубинку. Я знал, что тем самым он хотел остановить полицейского. Полицейский развернул лошадь и дважды ударил Джерро дубинкой по голове, сначала с одной стороны, потом с другой. Джерро ткнулся в бок лошади, пытаясь устоять на ногах. В этот момент полицейский направил лошадь на толпу. Поворачиваясь, лошадь толкнула Джерро, и он упал. Толпа нажала на полицейского, лошадь подалась назад, и я увидел, как задними копытами она наступила на Джерро, лежавшего на земле.

Я пытался пробиться сквозь толпу и помочь ему, но впереди было слишком много людей. Раздались крики:

— Почему его не поднимут? Ведь его же раздавят!

Похоже было, что полицейский не знал, что Джерро лежит под лошадью. Он размахивал дубинкой и лупил каждого, кто пытался приблизиться к нему. В бессильной ярости я поднял руки и вдруг понял, что все еще сжимаю пустую бутылку. Я швырнул ее, и она, пролетев по воздуху, ударила полицейского по голове. Он покачнулся в седле, внезапно из носа и изо рта у него пошла кровь, и, вывалившись из седла, он рухнул на землю. Раздались яростные свистки других полицейских, спешащих к месту побоища.

Поняв, что мне надо сматываться, я огляделся вокруг. Мой взгляд уперся в Терри. Она смотрела на меня расширенными от ужаса глазами, прижав руки ко рту. Я повернулся и стал энергично выбираться из толпы. Если полицейские схватят меня, мне придется распроститься с жизнью.

Я вбежал в подземку, тяжело переводя дыхание, и оглянулся. Вокруг беспорядочно двигался народ. Я больше ничем не мог помочь Джерро, а потому решил вернуться в магазин и ждать от него известий.

Когда я туда явился, было около трех. Но прежде я забежал в бар, выпил немного виски и черного кофе и теперь чувствовал, что немного успокоился. С безмятежным видом я надел фартук и приступил к работе. Мне повезло, что Гарри был слишком занят, чтобы расспрашивать меня о том, что было на митинге.

Прошло два часа, я ждал телефонного звонка. Почему-то я был уверен, что Джерро позвонит мне, если только будет в состоянии. Около шести часов раздался звонок. Гарри снял трубку и позвал меня.

— Привет, — сказал я.

— Фрэнки, — услышал я возбужденный голос, — это Терри. Тебе лучше сматываться, полицейские ищут тебя.

— Подожди, — оборвал я ее, — откуда они знают? Ведь только ты видела меня.

— Другие тоже видели, — нервно сказала она. — Там было несколько человек из клуба, которые видели тебя. Полиция допрашивает всех, и в любую минуту они могут выяснить, кто ты такой. Этот полицейский в больнице, и он может умереть. Если он умрет… — она затихла.

Об этом мне думать не хотелось.

— А ты не знаешь, что с Джерро? — пробормотал я, запинаясь.

— А ты разве?.. — она заплакала. — Он умер, его задавила лошадь.

Магазин поплыл у меня перед глазами. Я постарался взять себя в руки.

— Ты слышишь меня? — закричала Терри.

— Слышу, — ответил я через силу.

— Поторопись, у тебя не так много времени.

— Да, — сказал я, — спасибо.

Я повесил трубку и остался стоять возле телефона. Не знаю, как долго я там стоял, прежде чем смог заставить себя подойти к Гарри и сказать:

— Я увольняюсь.

Он резал сыр на машине и так поразился моим словам, что чуть не резанул себе палец.

— Почему?! — спросил он. — Что случилось?!

— Я попал в переделку. На митинге была драка, и теперь мне лучше смыться.

— Ох! — воскликнул он. — Дело плохо, да? Говорил я тебе держаться подальше от этих ублюдков, вот теперь и влип из-за них.

— Теперь уже ничего не исправишь, и между прочим, их вины здесь нет, — коротко ответил я.

Гарри закончил резать сыр, завернул его и протянул покупательнице, которая стояла перед прилавком и не могла слышать мои слова. Затем он снова повернулся ко мне.

— Извини, Гарри, я не собирался увольняться и бросать тебя, но ничего не поделаешь. Ты был очень добр ко мне, и я хочу сказать, что ценил это. Передай то же самое мистеру Рейзеусу.

Он кивнул, а я прошел в заднюю комнату, снял фартук, повесил его на гвоздь и вернулся в магазин. Подойдя к Гарри, я протянул ему руку и сказал:

— Спасибо за все, Гарри.

Он пожал мою руку.

— Ох, как жаль, что ты уходишь, парень, ты мне понравился.

— Мне тоже жаль. — Я повернулся к двери.

— Подожди, — окликнул меня Гарри. — Ты кое-что забыл.

Я повернулся и посмотрел на его протянутую руку.

— Твое жалование.

— Но сегодня только понедельник.

— Возьми, это твои деньги, ведь тебе не раз приходилось перерабатывать.

Я спрятал деньги в карман.

— Спасибо, они мне пригодятся, — поблагодарил я и подумал, что в копилке, которая осталась в гостинице, было немногим более ста долларов. На них особенно не разживешься.

— Ну, парень, — сказал Гарри, провожая меня к двери, — надеюсь, что все будет в порядке.

Я скрестил пальцы и вытянул руку, Гарри усмехнулся и тоже протянул руку со скрещенными пальцами. Я вышел из двери и огляделся. На улице, как всегда, было тихо. Добравшись до гостиницы, я упаковал вещи в небольшой потрепанный чемоданчик, который купил давным-давно, уплатил по счету и вышел. И тут меня осенило.

Марианна! Кто скажет ей о случившемся? Только бы не какой-нибудь малознакомый человек, который не знает о чувствах, которые они с Джерро испытывали друг к другу. Лучше уж пусть прочитает сухую заметку в газете. С каждым шагом меня все сильнее одолевала мысль, что рассказать ей обо всем должен я. Окончательно я убедился в этом, когда остановился перед ее дверью, с чемоданом в руках. Я нажал звонок.

Я надеялся, что она дома, так оно и было. Раздались ее быстрые шаги, потом она открыла дверь и с удивлением воззрилась на меня и мой чемодан. Не дожидаясь приглашения, я вошел в квартиру.

Она закрыла дверь, не спуская с меня глаз.

— Уезжаешь, Фрэнк?

— Да, но прежде я должен сообщить тебе кое-что. — Лицо мое было серьезным.

Она не могла знать, о чем я собираюсь говорить, даже представить себе не могла предмета разговора. С выражением внимания на лице она подошла ко мне ближе. Удивительно, но у нее были серые глаза, а не карие, как я думал раньше. Темно-серые, дымчатые глаза.

— Что ты должен сказать мне? — мягко спросила она. — Что же это за важность такая, не сообщив мне которую, ты не можешь уехать?

Я опустил чемодан на пол и резко схватил ее за плечи, думая, что встряска поможет ей легче воспринять известие.

— Мне больно, Фрэнк.

Я ослабил хватку, ярость, вскипевшая во мне, исчезла.

— Тебе лучше сесть, — произнес я почти ласково.

— Нет, я не буду садиться, — глаза ее начали расширяться от страха. — В чем дело?

— Джерро мертв, — выпалил я.

Некоторое время она непонимающе смотрела на меня, затем побледнела, глаза ее округлились. Марианна буквально рухнула на меня, но я подхватил ее, отнес в спальню и положил на кровать. Потом вышел в другую комнату, налил стакан воды и вернулся. Ее начало трясти, я поднес стакан к ее губам, несколько капель пролилось ей на подбородок. Расстегнув ей блузку, я уселся рядом, ожидая, когда ей станет получше. Через некоторое время она открыла глаза.

— Я не хотел, чтобы ты узнала это от кого-нибудь другого, — произнес я. — Я думал, будет лучше, если это скажу я, но, боюсь, сделал только хуже.

Марианна слабо покачала головой.

— Как… как это случилось?

— На площади была драка, полицейский ударил его, и он упал под копыта лошади. Я швырнул в полицейского бутылкой, он теперь в больнице, и мне надо сматываться.

— Но Джерро… — едва произнесла она, — ему было больно?

— Нет, — ответил я настолько ласково, насколько смог, — все произошло так быстро, что он толком не успел ничего почувствовать.

На самом деле я не знал, успел ли Джерро почувствовать боль, но теперь ему было все равно, а для Марианны мои слова служили успокоением.

— Я рада, если это так, — прошептала она. — Он с трудом терпел боль. — Она закрыла лицо руками и заплакала.

Я подождал несколько минут, потом поднялся. Дольше оставаться здесь было опасно. Мне надо было уходить. Марианна перестала плакать и посмотрела на меня.

— Ты был его другом, — сказала она. — Он так гордился, что ты защищал его. Ты дрался за него даже в этот последний раз.

Я не знал, что ответить на это, потому что нельзя же было небрежно бросить: «Пустяки, мне это было приятно». Тем более, что пользы от моих действий не было — я не смог предотвратить случившегося.

— Очень жаль, — сказал я, — ты просто не представляешь, как мне жаль. Он был отличным парнем.

— Такого другого не будет никогда.

— До свидания, — сказал я, стоя в дверях спальни.

— До свидания, — ответила Марианна.

Я направился к входной двери и услышал позади торопливые шаги. Я обернулся, и Марианна кинулась в мои объятия.

Я прижал ее к себе, ее щека касалась моей, я чувствовал на своем лице ее слезы. Я погладил ее по волосам.

— Марианна.

Губы ее были рядом с моим ухом, я услышал, как она прошептала:

— Будь осторожен, пожалуйста, и возвращайся. Ты нужен мне…

Я не дал ей закончить фразу.

— Я вернусь, — хрипло сказал я. — Пройдет лето, все забудется, и я вернусь.

— Обещаешь? — как ребенок спросила она.

— Обещаю, — ответил я, глядя ей прямо в глаза. Они были мокрыми от слез и фиолетовыми, а не серыми, как мне показалось. — Оставайся здесь и жди, я вернусь, — сказал я и, не поцеловав ее, вышел. Уже закрывая дверь, я услышал слова, сказанные мне вслед:

— Будь осторожен, дорогой.

На улице было темно. Я подумал, что идти на вокзал опасно. Если полицейские узнают, кто кинул бутылку, то будут искать меня там. Лучше всего на попутках добраться до Нью-Джерси.

Марианна назвала меня «дорогой»! Я было почувствовал себя неудобно перед Джерро, но потом понял, что его больше нет и ему уже все равно. Я ведь сделал все, что мог, и не встречался с ней, пока он был жив. «Дорогой»…

В соседний штат я добрался сходу, меня подбросил водитель грузовика, следовавшего в Ньюарк. На вокзале в Ньюарке я купил билет до Атлантик-Сити. Начинался летний сезон, и там легче было найти работу, если таковая вообще имелась.

Ожидая на вокзале поезда, я тайком оглядывался. Меня снова захватила карусель скитаний. Интересно, когда я наконец брошу якорь. Я усмехнулся про себя.

«Дорогой», — так она сказала. Впервые в жизни я действительно влюбился.

Глава восьмая

Работу я нашел через два часа после того, как прибыл в Атлантик-Сити. Это оказалось несложно, так как летний сезон только начинался. Я стал продавцом содовой в павильоне, расположенном на набережной рядом с пляжем. Работать я должен был вечерами: начинать в три дня и заканчивать в час ночи. Получал я за это двадцать долларов в неделю и питание. Работать надо было семь дней в неделю вплоть до сентября. Меня это вполне устраивало — мне было куда вернуться, когда закончится лето.

Я снял комнату в дешевой гостинице за восемь долларов в неделю. Гостиница располагалась всего в нескольких кварталах от места работы. Через несколько дней я уже вошел в курс дела, сказался опыт, приобретенный во время работы у Отто. Я был отличным продавцом содовой, потому что мои движения были четкими и экономными, что позволяло быстро обслуживать покупателей и меньше уставать самому.

Все свое свободное время до открытия павильона я проводил, главным образом, на пляже, потом заходил в гостиницу, переодевался и отправлялся на работу. Обедал я в павильоне и после закрытия шел в гостиницу спать.

Лето шло к концу. Мне приходилось много работать, но чувствовал я себя хорошо. Так как я все дни проводил на пляже, то тело мое стало темно-коричневым, и я слегка располнел. Меня не волновало отсутствие друзей, как мужчин, так и женщин, я совсем не испытывал в них нужды. Иногда меня даже радовало, что я один. Вокруг было много девушек, с которыми можно было бы провести время и на пляже и в павильоне, но они меня не волновали.

Я покупал утренние и вечерние нью-йоркские газеты, но ничего серьезного, кроме коротенькой заметки о происшедшем инциденте и упоминания о том, что полицейский находится в больнице, так и не нашел. И тем не менее, я был осторожен, не писал и не звонил Марианне, так как боялся, что полиция разыщет ее, чтобы получить сведения о Джерро. Я просто терпеливо ждал, когда закончится летний сезон.

Я много размышлял в это лето — о себе, о тете и дяде, о Марианне. Я думал о том, что же связывало меня с Марианной, почему так изменились наши отношения. Что было в каждом из нас, что позволило нам так повести себя, едва не стало Джерро? Что касается меня, то я объяснял это тем, что я реалист, который считал: что случилось — то случилось, и помочь тут ничем нельзя. Я знал, чего хотел, и как только появился шанс, я воспользовался им, несмотря на свои прошлые убеждения. Я желал Марианну, еще ни одна женщина так не привлекала меня. Да и прежде подсознательно я хотел, чтобы она была моей, потому что любил ее. Конечно, это было убогое оправдание, и я принимал его только частично. Я гадал, как Марианна отнесется ко мне, когда мы снова увидимся.

Вот уже и август подходил к концу. Я лежал на песке, прикрыв от солнца лицо рукой, и дремал, как вдруг внезапная мысль всколыхнула меня. А что если Марианна не ждет меня? Я побежал к телефону звонить ей.

Было около одиннадцати утра, и я подумал, что ее, наверное, нет дома. Я уже начал злиться на себя за свою глупость и был готов повесить трубку, как мне ответили.

— Алло! — голос был чистый, теплый и звучал, как музыка.

От волнения я даже начал заикаться.

— М… Марианна?

— Фрэнк! — удивленно воскликнула она. — О! Дорогой, где ты? Я уже начала думать, что ты никогда не вернешься.

Я был счастлив услышать подобные слова.

— Я в Атлантик-Сити. Работаю. Вот решил позвонить, чтобы узнать, как ты там.

— У меня все хорошо, — ответила она, — а как ты?

— Отлично.

— Когда приедешь?

— Примерно через три недели, когда работа закончится.

— А ты не можешь побыстрее? Я так хочу тебя увидеть, очень много всего… — она не закончила фразу.

— Я тоже хочу, но не могу. Обещал работать здесь до конца сезона. — Я сменил тему. — Как там, все в порядке?

Она поняла, что я имел в виду.

— Да. Дорогой, а не могла бы я приехать к тебе? Мы сможем провести вместе несколько дней. У меня больше нет сил сидеть здесь и ждать.

— Не знаю, — нерешительно произнес я. — Я работаю с трех дня до часу ночи, мы не сможем много времени проводить вместе.

— Зато мы сможем с тобой обняться. И потом мне надо отдохнуть. Последние месяцы я очень много работала и пересмотрела свои взгляды на многие вещи.

— Ты тоже? — я улыбнулся. — Я много думал о нас с тобой.

— Так ты понял теперь? — сказала Марианна. — Я должна увидеть тебя, я должна знать, одинаково ли мы с тобой думали. Я приеду. Где тебя найти? — Я объяснил. — Я отправлюсь сегодня же на машине, вот только соберу вещи и через несколько часов выеду.

— До часу ночи я буду на работе. Может быть, тебе лучше приехать прямо в павильон? Он на набережной в отеле «Виктория».

— Сегодня вечером я буду там.

— Хорошо, — ответил я. — До встречи.

— Дорогой, я люблю тебя, — сказала Марианна.

Некоторое время я молчал, в моих ушах все еще звучали ее слова.

— Марианна, Марианна!

— Да, — тихо отозвалась она. — Ты любишь меня, Фрэнк?

— Ты же знаешь, что люблю, — ответил я.

— Я знаю это, — прошептала она, — с того самого момента, когда впервые увидела тебя у себя в квартире, с самого первого нашего поцелуя я знала это. Может быть, это было не совсем честно, но я знала это, и ты это знал, и ничего мы с этим поделать не могли. — Мне показалось, что она вздохнула. — Я увижу тебя сегодня, дорогой. До свидания.

— До свидания, — сказал я, повесил трубку и вернулся на пляж.

К полуночи, когда я уже начал убирать павильон, ее еще не было, и я подумал, что она, наверное, приедет утром. Мой хозяин Чарли наводил порядок в дальнем конце павильона. Я принялся мыть насос для сиропа. Так как посетителей не было, мы с ним могли поговорить.

Чарли неоднократно подшучивал надо мной, потому что я не общался с девушками, но меня это мало трогало, и я не объяснял ему, в чем тут дело. С конца недели наша торговля должна была пойти на спад. День труда^[2] считался окончанием сезона. Чарли жил в Майами-Бич, куда и собирался отправиться после закрытия сезона. Пока он работал здесь, дома его дела вел партнер.

Я закончил мыть насос, убрал чистые стаканы на полку и взглянул на часы. Они показывали половину первого.

— Хочешь уйти пораньше, Фрэнк? — усмехнулся Чарли. — Подцепил кого-нибудь?

Я покачал головой.

В час мы закрыли павильон. Я постоял несколько минут снаружи, ожидая увидеть Марианну, но ее не было. Подойдя к парапету набережной, я уселся на скамейку и закурил. Интересно, почему ее нет. По набережной прогуливались всего несколько человек. Я взглянул на океан. Вдалеке проходил корабль, его огни ярко отражались в воде, он напомнил мне корабль «Мэллори», направляющийся во Флориду. Может быть, она просто болтала, может быть, она вовсе и не собиралась ехать сюда?

Чьи-то ладони закрыли мне глаза, и мягкий голос прошептал в ухо:

— Угадай кто?

Я знал, кто это, чувства не обманывали меня, но мне захотелось подурачиться.

— Джейн?

— Нет, — ответила Марианна.

— Элен? Мэри? Эдна? — я начал смеяться.

— Я дам тебе еще одну попытку, — сказала Марианна, — если не угадаешь, я уезжаю домой. Наверное, мне вообще не следовало приезжать, похоже, ты здесь не скучал.

Я взял ее руки, убрал от своих глаз, поцеловал ладони и прижал их к своим щекам. Потом повернулся, перенес ее через скамейку и усадил рядом с собой.

— Марианна, — сказал я, — я уже думал, что ты никогда не придешь.

Она улыбнулась, ее прекрасные белые зубы и даже мягкие рыжеватые волосы сверкали в ночи.

— Если бы я даже очень захотела, то все равно не смогла бы остаться дома теперь, когда узнала, где ты, дорогой.

Я поцеловал ее, вложив в поцелуй все тепло, нежность и страсть, на которые был способен. Казалось, луна и звезды спустились вниз и закружились вокруг меня. Казалось, я плыву по воздуху, гуляю по облакам, я снова был маленьким мальчиком, но одновременно и взрослым мужчиной. Мне было весело, но горло перехватило так, что я не мог говорить.

Я посмотрел Марианне прямо в глаза, они были нежными и влажными от слез. Я крепко прижал ее к себе и почувствовал биение ее сердца. Я снова поцеловал ее. Это было какое-то волшебство, мир померк перед моими глазами, все звуки исчезли. Какое прекрасное, возвышенное чувство я испытывал!

— Ты понял, о чем я говорила по телефону? — прошептала Марианна. — Наши мысли совпадают, от этого нельзя убежать. Джерро мне много рассказывал о тебе. Я знала, что ты сбежал из дома, и думала, что на этот раз ты снова решил сбежать: на этот раз от меня. Но теперь я знаю, что больше ты не сможешь убежать.

— Марианна, я люблю тебя. Ты для меня дороже целого мира, ты для меня все. Марианна, я люблю тебя.

Она опустила голову мне на плечо.

— Я так хотела услышать эти слова. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Мы поднялись со скамейки и побрели по набережной. Потом уселись на песке и говорили о самых различных вещах. Затем мы снова гуляли и снова говорили. Мы шли, обхватив друг друга за талию и глядя друг другу в глаза.

Уже перед рассветом мы стояли у окна моей комнаты, смотрели на океан и курили. Внезапно я понял, что жизнь моя изменилась. Я любил, а это означало отдавать, а не брать. И проснувшись рано утром и осознав, что голова ее покоится на моем плече, я спросил себя, неужели я действительно обладаю подобной красотой и прелестью. Должно быть, Марианна почувствовала мой взгляд. Она слегка приоткрыла глаза, обняла меня за шею и прошептала:

— Не оставляй меня, Фрэнк. Никогда.

— Я никогда не оставлю тебя, Марианна, — ответил я, абсолютно уверенный в своих словах.

Глава девятая

На следующее утро мы пошли купаться. На Марианне был чудный новый купальник, и выглядела она замечательно. Она была из тех девушек, которые одинаково хорошо выглядят, когда на них мало и много одежды. У нее была стройная, округлая фигура и длинные, красивые ноги. Двигалась она грациозно, каждое ее движение было живым и ярким, и я гордился тем, что она со мной. Я замечал взгляды, которые бросали на нее мужчины, и поверьте, чувствовал себя великолепно, когда думал о том, как они завидуют мне.

Марианна знала, какое производит впечатление на окружающих в своем белом купальнике. Она искусно и беззастенчиво напрашивалась на комплименты и радостно улыбалась, когда я говорил ей, как она прекрасна.

После купания мы гуляли по пляжу, валялись на песке, смеялись и были очень счастливы.

Полнота ощущений, которую я испытывал, находясь вместе с ней и которой никогда не испытывал раньше, захлестнула меня, и я совершенно отдался этому новому для меня состоянию.

Около полудня я купил бутерброды, и мы съели их прямо на пляже. Когда мы ели, я спросил у нее про Нью-Йорк. Она ответила, что в нем все по-прежнему. Что же до нее самой, то она только что сдала два заказа и очень устала. Я позвонил как раз вовремя, потому что она не знала, что делать дальше. Она была так рада, что смогла приехать сюда, ко мне, так рада вернуться к жизни.

Я взял ее руку. Мы лежали молча. Спустя некоторое время я спросил, ходила ли она на похороны Джерро.

— Нет, — тихо ответила Марианна.

— Почему?

— Потому что я трусиха, — откровенно призналась она. — Потому что я не выдержала бы, увидев, что с ним стало. Потому что я не хотела до конца ощутить, что его уже больше нет, а я продолжаю жить и наслаждаться жизнью. И еще из-за тебя, и из-за того, что я чувствовала по отношению к вам обоим. Я любила вас двоих, и сама не понимала, кого больше. Тебя я любила по одной причине, его по другой. Вы были такие разные и вместе с тем такие похожие. Поэтому я не смогла пойти на его похороны.

— Он был отличным парнем, — сказал я, — очень жаль, что его больше нет. На свете немного людей, подобных ему.

Марианна удивленно посмотрела на меня.

— Ты действительно веришь в то, что говоришь, Фрэнк? Только честно, неужели в глубине души ты ни капельки не рад тому, что произошло? Я имею в виду — тайно, в душе. Ведь если бы этого не произошло, то не было бы и… нас.

Я никогда не думал обо всей этой истории подобным образом. Возможно, она была права. Если так, то именно по этой причине я зашел к ней перед отъездом, а отнюдь не по другой, как мне казалось. Почувствовав некоторую неловкость, я посмотрел на Марианну. Она лежала на песке, вытянувшись на спине, волосы огнем сверкали вокруг ее головы, упругие, округлые груди выпирали из купальника, маленький плоский живот переходил в плавные линии бедер. Мной овладело желание, и вместе с этим желанием пришло осознание собственных помыслов.

Я заговорил медленно, обдумывая слова и произнося их намеренно ясно и четко:

— Нет, я не чувствую радости. Я — это я, и хочу то, что хочу. Но я хочу получить это сам, а не за счет других людей, как бы страстно я этого ни желал. Я знал, что мы с тобой придем к тому, к чему пришли сейчас. И то, что обстоятельства сделали это возможным, совсем не умаляет тот факт, что я все еще сожалею о Джерро. Мы с тобой все равно были бы вместе, даже если бы Джерро остался жив.

Марианна зло посмотрела на меня.

— Судя по твоим поступкам и по тому, как ты избегал меня, этого бы никогда не случилось. И посмотри, что бы ты тогда потерял. — Она провела рукой по своему телу. — Все это. И нас с тобой, а заодно — совершенство, гармонию и счастье. Некоторые люди буквально созданы друг для друга в физическом, духовном и, — она хохотнула, — моральном плане. Ты и я слеплены из одного теста, мы с тобой хищные, эгоистичные, испорченные натуры. Я имею в виду не то, что ты можешь получить, что желаешь, просто попросив, как это делаю я. Нет, ты испорчен по-своему, ты считаешься только со своими желаниями и всегда нацелен прямо на то, чего хочешь. Ты же знаешь, что мы испорчены, не так ли? Ты знаешь, что большинство людей осудило бы нас. Но тебе наплевать на это, ты идешь напролом и добиваешься своего. Ты животное, ты ходишь, поступаешь и думаешь, как животное, различая только черное и белое. Для тебя не существует промежуточных оттенков, и именно это я люблю в тебе. Ты странная, противоречивая натура, но мне нравится любое сумасшедшее проявление этой натуры. Да плюс ко всему, ты довольно симпатично выглядишь с этим загаром. Держу пари, что девушки не могут равнодушно пройти мимо тебя.

При ее последних словах я рассмеялся. Немногие из них удостаивали меня своим вниманием.

— Да, мне приходится отбиваться от них каждую минуту, — сказал я, — но они все равно не отстают.

— Ты подлец, — сказала Марианна, отворачиваясь.

Я обнял ее и поцеловал.

— А ты приятно проводишь время, — услышал я над собой чей-то голос. Подняв глаза, я увидел своего хозяина Чарли. Он только что вылез из воды и стоял рядом мокрый, разглядывая нас.

— Привет, Чарли, — сказал я.

— Привет, Фрэнк, — ответил он, усаживаясь около нас. Я познакомил их. Меня не очень обрадовало его появление, но делать было нечего, это был общественный пляж.

— Марианна, это Чарли, — сказал я.

Они поздоровались. Как только Марианна узнала, что Чарли мой хозяин, она тут же взяла его в оборот.

— Не знаю, почему Фрэнк должен дорабатывать до конца сезона, если после праздника почти совсем нет работы, — сказала она Чарли. — Перед возвращением в Нью-Йорк ему надо отдохнуть некоторое время.

Чарли бросил осторожный взгляд в мою сторону.

— Это как Фрэнк захочет, — сказал он. — После понедельника он волен делать все, что угодно.

Это было великолепное надувательство. Марианна предстала передо мной в несколько ином свете. Она четко знала, чего добивается, и не хотела, чтобы я работал, пока она находится здесь.

— Мы поговорим об этом позже, — сказал я, уклоняясь от ответа и поднимаясь с песка. — Пойдем, дорогая. Мне еще нужно переодеться. А то хозяин будет недоволен, если я опоздаю.

Я помог Марианне подняться, встал и Чарли. Он улыбался, понимая, что мы ведем какую-то игру.

— До встречи, — сказал он, удаляясь.

Когда я вышел из душа, Марианна уже была одета и причесывала волосы, глядясь в маленькое зеркало. С обернутым вокруг бедер полотенцем я направился к гостинице, следуя впереди Марианны.

— Что за идея наболтать этой чепухи Чарли? — спросил я с улыбкой.

Она повернулась ко мне и озорно усмехнулась.

— Я же тебе говорила, что я эгоистка, да? Так вот, я не хочу, чтобы ты целыми днями работал, когда стоит такая чудесная погода. Ведь ты действительно мог бы отдохнуть и побыть со мной.

— Ты просто ведьма, — рассмеялся я. — Но ты забыла, что если я не буду работать, то мне нечего будет есть. У меня-то нет богатых родственников.

— Об этом можешь не беспокоиться, — улыбнулась Марианна. — Я заработала так много денег, что не знаю, что с ними делать. Почему ты не увольняешься? Мы могли бы переехать из этой дыры в «Тауэрс» и чудесно провести время.

Я вопросительно посмотрел на нее.

— Ты серьезно?

— Серьезно, — ответила она, подходя ближе ко мне. — Дорогой, я так много хочу сделать для тебя. Я хочу, чтобы ты носил красивую одежду, твоя выглядит ужасно. У тебя отличная фигура, и если тебя приодеть, ты будешь неотразим. Еще мне хотелось бы научить тебя правильно есть, а то ты ешь, как волк, будто боишься, что кто-то отнимет у тебя пищу. Я хочу переделать тебя, нисколько при этом не изменив. Я стремлюсь к совершенству, и при этом совершенно без ума от тебя.

— Значит, ты хочешь переделать и содержать меня! Печально. Так что же у вас на уме, мадам?

Марианна улыбнулась и сдернула с меня полотенце.

— Угадай! — воскликнула она, падая в мои объятия.

Позже вечером, когда схлынул основной поток покупателей, Чарли поинтересовался, что за красотка была со мной на пляже.

— Это моя девушка, — сказал я. — Она приехала из Нью-Йорка провести со мной несколько дней.

Он присвистнул.

— Хороша. Теперь понятно, почему ты, имея такую куколку, не интересовался местными шлюхами. А я уж начал думать, что ты или болен или что-то еще в этом роде.

Я промолчал.

— Ты собираешься уволиться, как она хотела? — спросил Чарли.

— Не знаю, — нерешительно ответил я, — пока не знаю.

Но это была чепуха. Я точно знал, что Марианна уже завладела мной, и если она сказала, что мне надо уволиться, значит, так я и сделаю.

Что и случилось в понедельник.

Глава десятая

Мы провели в Атлантик-Сити три недели, переехав в отель «Тауэрс» и сняв трехкомнатный номер на двенадцатом этаже с террасой и видом на океан. Еду нам доставляли прямо в номер, так как Марианна испытывала отвращение к гостиничным ресторанам, во всяком случае, она говорила так. Это стоило ей кучу денег, я даже не знал точно сколько, потому что все счета она оплачивала наличными из, казалось бы, неиссякаемого источника, который таскала с собой.

В одном их сувенирных магазинчиков, расположенных на набережной, я купил ей небольшой серебряный браслет. Стоил он одиннадцать долларов, и я велел сделать на нем надпись: «Марианне с любовью. Фрэнк». Я подарил ей его в три часа ночи, когда мы стояли на террасе и наслаждались прохладой, доносившейся с океана. На ней был тонкий легкий пеньюар, а я был в шортах и курил сигарету. Вспомнив о своем подарке, я решил подождать подходящего момента, чтобы вручить ей его, а потом пошел в комнату и принес его.

Я испытал удовольствие, отдавая ей браслет. Мне редко приходилось дарить подарки, и теперь я не знал, что при этом сказать.

— Это тебе, Марианна, — неловко произнес я и протянул ей браслет.

Она удивилась и приняла его с радостным восклицанием:

— Фрэнк, это чудесно, — сказала она, прочитав вслух надпись: «Марианне с любовью. Фрэнк». — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Как здорово и оригинально сказано.

Мне послышались в ее голосе нотки сарказма, и это огорчило меня. Я тихо повторил:

— Да, оригинально, потому что раньше я никогда не говорил и не чувствовал ничего подобного.

Она моментально среагировала на мою интонацию.

— О, дорогой, я совсем не хотела тебя обидеть. Извини. Мне он очень нравится, и я всегда буду его носить. Пожалуйста, надень мне его. — Она протянула руку.

Я застегнул браслет у нее на запястье. На мизинце Марианна носила кольцо с алмазной гранью и двумя небольшими рубинами. Кольцо сверкнуло в лунном свете, и, глядя на свой подарок, я понял, какой дешевкой выглядит он по сравнению с великолепным кольцом. Я выругал себя за то, что купил его, он только подчеркнул разницу между нами. Я поклялся себе, что когда вернусь в Нью-Йорк, то заработаю приличные деньги и куплю ей что-нибудь такое, что смогло бы выдержать сравнение с ее драгоценностями.

Мы вернулись в Нью-Йорк двадцатого сентября. Я поселился у Марианны. Просидев несколько дней дома, я решил отправиться на поиски работы. Найти работу в Нью-Йорке все еще было трудно, и в первые дни мне не повезло.

Марианна, наоборот, была очень занята. У нее было сразу несколько заказов. Когда она работала, то становилась совершенно другим человеком. Она давала мне денег и выпроваживала из дома, говоря, чтобы я сходил в кино или куда-нибудь еще и не возвращался до вечера. Сначала это забавляло меня. Королева всегда права. Я любил наблюдать за ней, когда она рисовала, вокруг нее ощущалась мощная аура. Ее голова, глаза, все тело словно бы напрягались, вырабатывая энергию исключительно для работы. Если я заговаривал с ней, то она отвечала односложно или вообще не отвечала и часто расхаживала по студии, не замечая моего присутствия. Писала она резкими мазками, бормоча под нос проклятья, если не удавалось достичь нужного эффекта. Лицо ее было в краске от рук, когда она поднимала их, чтобы откинуть волосы со лба.

Но если день проходил удачно и Марианна оставалась удовлетворена своей работой, то вечером она была ласковой, любящей, веселилась, словно ребенок. Она шутила, мы пили шампанское, и я готовил что-нибудь вкусное на ужин. Стряпней занимался по большей части я, потому что Марианна сказала, что в этом смысле бесталанна и никогда не ест того, что приготовила сама. Иногда к нам заходили ее друзья — художники, писатели, мужчины и женщины, которые, казалось, жили в своем собственном мире. Когда меня представляли им, они, вежливо глядя на меня, интересовались, чем я занимаюсь, и, обнаружив, что я не принадлежу к их среде, так же вежливо отворачивались и в дальнейшем заговаривали со мной только в том случае, если им хотелось еще выпить. Тогда они окликали меня, словно я был слуга.

Но я был безнадежно, безумно влюблен. Королева всегда права. Королева отвела меня в магазин и истратила около трехсот долларов на новую одежду. У меня появились костюмы, пальто и рубашки, сшитые на заказ. Я носил непривычно роскошное нижнее белье и спал в шелковой пижаме. Поначалу я пытался найти работу, и когда у меня появился шанс получить ее, я, возбужденный, прибежал домой и сообщил об этом Марианне. Она нахмурилась и спросила:

— И сколько тебе будут платить?

— Девятнадцать долларов в неделю, — гордо сообщил я.

— Всего девятнадцать долларов! — воскликнула она, драматически воздев к небу руки. — А что ты будешь делать с такими деньгами? Тебе их не хватит даже на сигареты.

— Но это работа, — упрямо возразил я. — Все лучше, чем ничего.

— Это хуже, чем ничего, — категорично парировала Марианна. — Это насмешка над твоим умом и твоими возможностями. Ты стоишь гораздо больше. А потом, милый, зачем тебе работать за такие деньги, если в этом нет никакой необходимости? Если надо, то я каждую неделю буду давать тебе вдвое больше.

Я начал терять терпение.

— Но я не могу все время так жить. Это не может продолжаться долго. А кроме того, мне неудобно без конца просить у тебя деньги.

— Ты не должен стесняться, дорогой. — Марианна подошла ко мне и поцеловала. — Если бы у тебя были деньги, а у меня бы не было, то я бы не стеснялась просить их у тебя.

— Но это совсем другое дело, — возразил я.

— Вовсе нет. Мы любим друг друга, и все, что у нас есть, это наше общее.

Бесполезно было спорить с ней, если она что вбила себе в голову. Словом, все осталось по-прежнему. Моя жизнь была легкой, и мне нравилась легкая жизнь. Прежнее мое существование было слишком тяжелым, а кроме того, я надеялся, что рано или поздно найду себе подходящую работу. Поэтому я пустил все на самотек.

Спустя примерно месяц, я подошел к небольшому столику, на котором обычно лежали мои сигареты. Это был тот самый столик, где находился портрет Джерро. Я обнаружил, что портрет Джерро исчез, а вместо него стоит мой портрет. На мой взгляд, он был хорошим, но я в этом не сильно разбирался. Однако мне показалось, что на нем изображен совсем не я. Я выглядел слишком расслабленным, слишком легкомысленным и бесстыжим. Я смутно почувствовал в нем фальшь.

— Тебе нравится, дорогой? — послышался сзади голос Марианны.

Я повернулся.

— Очень хорош, — вежливо ответил я.

— Это подарок тебе, будь всегда таким прекрасным и не забывай обо мне, — сказала Марианна и поцеловала меня.

— Спасибо.

— Не благодари меня, мне так хотелось сделать это. Написать твой портрет, чтобы ты даже не догадался об этом, было не так уж легко. Мне пришлось ловить моменты.

— Понимаю.

— Ты не рад? — в ее голосе прозвучало беспокойство. — В чем дело?

— Где портрет Джерро? — спросил я.

— Ах, это, — Марианна отошла и села в кресло. — Его увидел один торговец и сказал, что сможет получить за него хорошую цену, я и отдала ему его для продажи.

— Верни портрет, — сказал я, — он мне нужен.

Марианна посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Для чего?

— Просто нужен, верни и все. — Я и сам толком не знал, для чего мне нужен этот портрет.

Она начала злиться.

— Приведи мне хоть одну мало-мальски серьезную причину, и я сделаю это, — гневно воскликнула она. — Какого дьявола он понадобился тебе больше, чем мне!

Я взял свой портрет.

— Это очень хороший портрет, очень лестный, но не более того. Он ни о чем не говорит. Здесь только мой внешний вид, моя внешняя оболочка. Может быть, внутри меня и нет ничего такого, что можно было бы перенести на холст, но в Джерро это было. Ты уловила в нем это. И если ты не смогла отразить в портрете мою сущность, а просто постаралась усыпить меня внешней красивостью, то ты ошиблась, тебе не следовало ничего скрывать.

Внезапно Марианна резко поднялась, грудь ее тяжело вздымалась. Видно, я затронул ее больное место.

— Я не верну портрет Джерро, — гневно закричала она. — Кто ты такой, чтобы указывать мне? Ты не в том положении, чтобы мне приказывать!

Я снял со своего портрета маленькую рамку и начал медленно рвать его на куски.

— Прекрати орать как торговка, — спокойно сказал я, хотя внутри у меня все клокотало.

Марианна подскочила ко мне, сжала свои маленькие кулачки и принялась колотить меня по лицу, крича и плача одновременно.

— Невежественная тупица! Если я кормлю и терплю тебя, то ты уже вообразил, что можешь распоряжаться мной! Почему я не отправила тебя назад в ту канаву, в которой нашла!

Внезапно что-то взорвалось у меня внутри, я размахнулся и ударил ее по щеке. Она упала на диван, поднесла руки к лицу, словно не веря в то, что произошло, и посмотрела на меня.

Я глядел на нее сверху вниз, голос мой был холоден, словно лед:

— Ты вернешь портрет Джерро, иначе я изобью тебя так, что запомнишь на всю жизнь.

Выражение ее лица внезапно изменилось, оно стало мягким, глаза затуманились.

— Ты сделаешь это, — сказала она знакомым, с хрипотцой голосом. — Я верю, что ты действительно сделаешь это.

— Да, сделаю. Мне нужен портрет.

Она обняла меня и усадила рядом с собой.

— Мой любимый, мой сильный, мой злой, мой дорогой, конечно, ты получишь его. Я сделаю все, что ты захочешь.

Она поцеловала меня, губы ее пылали, и весь мир буквально перевернулся для меня. На следующее утро портрет Джерро снова стоял на столе.

Глава одиннадцатая

Я сидел в большом удобном кресле в углу комнаты и курил трубку, которую мне подарила Марианна. Вынув трубку изо рта, я с отвращением посмотрел на нее, во рту стояла горечь. Не знаю, почему я все-таки курил эту чертову трубку, ведь она мне не нравилась и никогда не понравится. Но Марианна в один прекрасный день сказала:

— Дорогой! А почему ты не куришь трубку?

— Не знаю, я никогда не пробовал, — ответил я.

— В трубке есть что-то очень мужское, — улыбнулась она, — трубка — символ мужчины. Женщины ведь не могут курить трубку. Давай, попробуй.

— Нет, — ответил я, — и привык к «Кэмелу».

Однако, придя домой на следующий день, она принесла не одну трубку, а целый набор, в который входили четыре трубки, увлажнитель табака и подставка. Кроме этого, она купила несколько смесей ароматизированного табака и разыграла торжественную церемонию вручения подарка. Едва дождавшись, пока я набью трубку табаком и вставлю ее в рот, она сказала:

— Разреши, я сама зажгу.

Чиркнув спичкой, она поднесла ее к трубке, дождалась, пока я ее раскурил, потом отступила на шаг и посмотрела на меня. Я знал, что трубки сначала обкуривают, чтобы исчезла горечь, и с содроганием подумал, что мне предстоит обкурить их четыре. Глубоко затянувшись, я выпустил дым.

Марианна уселась на пол и, уставившись на меня, сказала:

— Ты выглядишь чудесно! — На лице ее, как у маленького ребенка, было написано обожание. — Ты прямо создан для трубки.

После этого мне ничего не оставалось, как подчиниться. Я не хотел, чтобы Марианна поняла, что мне отвратительна трубка. Поэтому я продолжал ее курить, но с каждым днем все реже и реже. Я часто откладывал ее в сторону и брал сигарету, чтобы уничтожить во рту неприятный трубочный привкус.

Трубка в моей руке была символом того, во что я превратился. Да, я был молодым, сильным, здоровым, полным желания что-нибудь делать бездельником. Нельзя сказать, что я уж очень страстно желал трудиться, нет, ничуть не больше, чем любой другой, просто я вдруг ощутил свою бесполезность. Меня устраивала моя нынешняя жизнь, дававшая возможность быть рядом с Марианной, любить ее и позволять ей любить меня, а также плыть по течению, потому что мне было лень менять что-либо.

Взгляд мой скользнул по портрету Джерро, стоящему на столике. Свет от лампы падал таким образом, что освещал только портрет, а сам столик оставался в тени. Его энергичный, полный жизни взгляд притягивал меня. Я прикрыл глаза и услышал его голос: «У меня есть цель, и все, о чем я мечтаю, не может сбыться, пока я не достигну этой цели. Мир готов отдать тебе все, но только не то, что ты вырываешь у него, а то, что ты в него вкладываешь». На память мне пришли и другие его слова: «Чего ты ищешь, Фрэнк? Чего ты всегда опасаешься? Чего ты хочешь и что ты делаешь, чтобы получить желаемое? Ты достаточно взрослый, чтобы обойтись без помощи… Спасибо, ты сделал больше, чем кто-либо… Удивительно, но у тебя в волосах седина… Только работая вместе, мы сможем добиться того, к чему все стремимся… Жить в этом мире как человек, среди людей и вместе с людьми…»

Из состояния заторможенности меня вывел вопрос Марианны:

— О чем ты думаешь, Фрэнк?

Я улыбнулся, продолжая глядеть на портрет Джерро.

— О нем.

Она проследила за моим взглядом.

— Я так и подумала. У тебя такое выражение на лице, как будто он разговаривает с тобой.

— Возможно, что так оно и есть. Может быть, он дал мне хороший совет.

Я отложил трубку в сторону и закурил сигарету. Докурив ее до конца, я принял решение, что больше никогда не буду курить трубку. Как только я подумал об этом, в голове промелькнула другая мысль:

— Марианна! — позвал я.

Она поднялась из кресла, подошла ко мне, уселась на пол рядом, и обняв меня за ноги, прижалась к ним.

— Да, дорогой.

— Я собираюсь пойти работать.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Так ты об этом думал?

— Да, — ответил я.

— Но дорогой, — возразила она, — зачем растрачивать себя на какие-то пустяки, если в этом нет необходимости. Разве ты не счастлив? Разве у тебя нет всего, чего бы тебе хотелось?

— Конечно, у меня все есть, но я чувствую свою бесполезность, я как будто живу вне жизни, вне всего того, что происходит вокруг. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного.

— А что тебя интересует из того, что происходит вокруг? Там вовсе нет ничего приятного, — возразила Марианна. — Здесь, в нашеммаленьком собственном мире, гораздо лучше. Нас никто не тревожит, никто не пристает со своими трудностями и мелочными проблемами. Разве ты не любишь меня?

Я опустил глаза. Она сидела, прижавшись щекой к моим коленям, и смотрела на меня.

— Конечно, люблю, но я ничего не могу поделать со своими мыслями. Я люблю тебя, я обожаю тебя, я очень счастлив с тобой, но это еще не все. — Я усиленно пытался подобрать слова, чтобы объяснить ей, что я имею в виду. — Послушай, предположим, тебя лишат рисования. Как ты себя тогда будешь чувствовать?

— Это совсем другое, — ответила Марианна. — Это искусство, требующее полной отдачи. И с этим поделать ничего нельзя. Это вовсе не работа.

— Да нет, это работа, — сказал я. — И если у тебя ее не будет, ты почувствуешь себя опустошенной. Возможно, то, чего я хочу, не искусство, как ты это называешь, но оно приносит мне такое же удовлетворение, какое приносит тебе твоя работа.

Марианна поднялась и посмотрела на меня сверху вниз. В голосе ее прозвучали уже знакомые мне нотки. Она не любила, чтобы с ней не соглашались.

— Я начинаю верить, что ты действительно беседовал с ним.

Меня несколько удивило это замечание.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Он что, тоже говорил тебе об этом?

Марианна помедлила с ответом, размышляя.

— Да, — наконец промолвила она. — Много раз я умоляла его послушать меня, умоляла не разрушать наше счастье, но именно это он и сделал, что было ужасно глупо с его стороны. Ведь в конце концов у нас было все, чего мы хотели. Но ему этого было мало. И что же он в итоге получил в борьбе за свои идеалы? А теперь и ты хочешь поступить так же, хочешь разрушить наше счастье. — Она села в кресло и заплакала.

Я подошел к ней и обнял.

— Не плачь, сладкая моя. Я не собираюсь разрушать наше счастье, я просто снова хочу жить полной жизнью. Сейчас я представляю собой пустую оболочку без внутреннего содержания. Я чувствую себя таким никчемным, когда, гуляя по улицам, вижу людей, спешащих на работу и с работы. Я чувствую себя таким несостоятельным, проводя целые дни в кино и рассматривая экран, а не настоящую жизнь. Мне надо что-то делать, чем-то занять себя.

Марианна перестала плакать.

— Почему бы тебе тогда не заняться чем-нибудь дома? — предложила она. — Как это делал Джерро. Попробуй писать. Ты очень экспрессивный и хорошо выражаешь свои мысли. Почему бы тебе не взяться за перо?

При ее словах я не смог удержаться от хохота, это был абсурд. Я — писатель.

— Нет, — смеясь ответил я, — не думаю, что у меня получится. Очень любезно с твоей стороны так хорошо думать обо мне, но мне виднее. Из этого ничего не выйдет! Я начинаю искать работу.

Однако найти работу оказалось так же сложно, как и раньше. Приближались холода, и я возвращался домой после своих поисков замерзший и злой из-за очередной неудачи.

В эти моменты Марианна отрывалась от работы или другого занятия и подходила ко мне.

— Ну как, удачно?

— Нет, — качал я головой.

— Почему ты не бросишь терзать себя и не прекратишь эти бесполезные попытки? — спрашивала она. — Успокойся, у нас всего достаточно.

Я смотрел на нее и ничего не отвечал. Однако надежда потихоньку покидала меня, и через месяц я перестал искать работу и покидать стены дома.

Марианна была счастлива, а я расстроен. Мне стало казаться, что я не в состоянии найти даже самое грошовое занятие. Я садился в большое кресло и смотрел на портрет Джерро, а он смотрел на меня. Так я сидел часами и перебирал в уме свои неудачи.

Однажды, когда я вот так сидел и смотрел на портрет Джерро, а Марианна работала над новой картиной, мой внутренний голос сказал мне: «С тобой все кончено. Ты уже никогда ничего не добьешься, так и будешь до конца своей жизни жить на подаяние».

Этот голос был настолько реальным и сильным, что я невольно воскликнул в ответ: «Нет, не буду!» Мой выкрик нарушил тишину в комнате. Марианна зло швырнула на стол кисть и палитру, я сбил ее рабочий настрой.

— Я же тысячу раз говорила тебе, чтобы ты молчал, когда я пишу! — закричала она.

Я удивленно посмотрел на нее, потому что совсем забыл, что она находится в комнате.

— Извини, — сказал я.

— Извини! — зло передразнила она меня. — Он говорит «извини». Дурак! Да ты знаешь, что наделал? Ты испортил мою картину — вот что ты наделал. Теперь уже я не смогу ее закончить!

И тут я разозлился. Ее выходка произвела эффект искры, упавшей на сухую солому. Я вспыхнул от гнева, еще даже не успев осознать это.

— Нет! Я не извиняюсь, мне совсем не жаль. И не смей вымещать на мне свою бесталанность! — Мой тон отразил мое внутреннее состояние.

— Это я-то бесталанная? — закричала Марианна. — Да кто ты такой, чтобы говорить мне это? — Она повернулась, схватила со столика мастихин и угрожающе двинулась на меня.

Я холодно рассмеялся.

— Оставь эту затею, — презрительно произнес я.

Марианна резко остановилась, посмотрела на инструмент, который держала в руке, потом на меня, и бросила его на пол. Казалось, злоба и гнев заволокли ее лицо, как облака заволакивают луну.

— Ты противный сукин сын! — завопила она. — Грязный, гнилой ублюдок!

Я почувствовал, как кровь стремительно отхлынула от моего лица. Я был спокоен, бледен и полон злости. В какое-то мгновение мне показалось, что я готов убить ее. Мы стояли и смотрели друг на друга. Кровь пульсировала у меня в висках, руки были до боли сжаты.

Я разжал руки и почувствовал, что они вспотели и дрожат. Я повернулся, сорвал шляпу и пальто с вешалки и выскочил из квартиры. Вслед мне летел голос Марианны:

— Фрэнк! Фрэнк, вернись! Куда ты, Фрэнк?!

Этот испуганный крик преследовал меня, пока я не выбежал на улицу. И даже когда хлопнула дверь, я все равно слышал ее голос, зовущий меня:

— Пожалуйста, вернись! — казалось, этот вопль исходит из самой глубины ее души и источает страх потерять меня.

Я знал, что вернусь, но в этот момент испытывал такую радость от того, что заставляю ее страдать и испытывать такую же боль и унижение, которые только что испытал сам.

Вернулся я поздно и впервые в жизни был пьян, но не настолько, чтобы не соображать, что я делаю. Прежде чем войти, я постоял перед дверью, прислушиваясь. Из квартиры не доносилось ни звука. Я вынул ключ, открыл дверь и вошел.

Подойдя нетвердым шагом к столу, я взял портрет Джерро.

— Джерро, друг мой, — прошептал я. — Друг мой, мне не хватает тебя. — При этих словах я разразился пьяными слезами. Добравшись до кресла, я рухнул в него, не выпуская из рук портрет. Я держал его перед собой и плакал. — Друг мой, что мне делать? Мне так плохо.

Дверь спальни отворилась, и на пороге появилась Марианна в пеньюаре. Под ним на ней была черная ночная рубашка.

— Марианна! — крикнул я, протягивая ей портрет. — Он не хочет говорить со мной.

Сначала она недоуменно смотрела на меня, потом взяла у меня портрет и поставила его на стол. Поддерживая меня под руку, она отвела меня в спальню и раздела. Я беспомощно растянулся на кровати, пока она снимала с меня ботинки.

— Ох, дорогой, — прошептала она, расстегивая на мне рубашку и помогая надеть пижаму. — Зачем ты сделал это? Хотя я сама виновата. Всему виной мой противный характер.

Я посмотрел на нее. Никогда еще она не была такой прекрасной. На ее лице, обращенном ко мне, лежала печать тревоги и раскаяния.

— Марианна, — пробормотал я, — ты сука, но я люблю тебя. — С этими словами я перевернулся на живот и заснул.

Глава двенадцатая

Началом нашему настоящему разрыву послужила вечеринка в День Благодарения, которую устроили друзья Марианны. Дни тянулись медленно, и хотя я не был полностью удовлетворен положением вещей, меня, в общем, устраивала моя жизнь. Марианна относилась ко мне, как к своей собственности, и я не возражал против этого. Иногда мне это даже нравилось. Я любил ее, любил ее манеру говорить, ходить, протягивать руки. Я любил, как она прижимается ко мне во время танца, — одновременно интимно и смело.

На вечеринках же, где собирались привычные люди и происходили привычные вещи, все было по-другому. Марианна и я — это было одно, означающее близость, тепло, взаимопонимание; но Марианна, я и посторонние люди — это было совсем другое. Ее, естественно, тянуло к собратьям-художникам и к их разговорам. Я не принимал участия в подобных разговорах, что было вполне естественным, так как я не был знаком с предметом разговора. Поэтому я стоял где-нибудь со стаканом в руке, скучал и мучительно ждал, когда вечеринка закончится и мы отправимся восвояси.

Возвращались мы обычно молча, пересекали Вашингтон-сквер, садились в автобус и ехали до самого дома.

Дома Марианна спрашивала меня:

— Хорошая получилась вечеринка, да?

— Угу, — мрачно откликался я.

Больше вопросов она не задавала, возможно, догадываясь, что мне эти вечеринки не нравятся и я просто не подаю вида.

Та вечеринка ничем не отличалась от других. Марианна была занята разговорами, а я стоял, подпирая стенку. Вечеринка была в разгаре, около десяти подошли новые люди, и сформировалось еще несколько групп. Я уже начал тяготиться своей молчаливой ролью и подумывал о том, чтобы уйти домой. Я поставил стакан и направился к Марианне сказать, что ухожу, но в этот момент кто-то схватил меня за руку. Я обернулся. Это была натурщица, которая как-то позировала Марианне.

— Помнишь меня? — спросила ока, улыбаясь.

— Конечно, помню, — ответил я, обрадованный возможностью хоть с кем-то поговорить. — Как поживаешь?

— Скука смертная, — равнодушно сказала девушка, — паршивая вечеринка.

Я рассмеялся и почувствовал себя лучше от того, что кому-то здесь так же плохо, как и мне.

— А зачем ты тогда пришла? — спросил я.

— Надо, — коротко ответила девушка. — Это моя работа. У меня есть что продать. — При этих словах она провела руками по телу.

— A-а, понял.

Я действительно понял — у нее и правда было что продать.

— Потанцуем? — предложила девушка.

Я кивнул, и мы прошли в тот угол, где играла радиола. Танцевала она хорошо, поэтому и я выглядел рядом с ней хоть куда. Несколько человек прекратили разговаривать и обратили свои взоры на нас. Когда мы проследовали в танце мимо той группы, в которой стояла Марианна, там тоже наступила тишина.

— А они экстравагантная пара, — услышал я слова одного из художников, обратившегося к Марианне. — Почему ты их не нарисуешь?

Мы удалились, и я не услышал ответ Марианны.

— Зачем? — спросила меня моя белокурая партнерша.

— Что зачем? — переспросил я, глядя на нее.

— Зачем ты ходишь на эти вечеринки? Ты похож на рыбу, которую выбросили на берег.

— А что же мне остается? — пожал я плечами.

— Все ясно, — сказала она и бросила через мое плечо на Марианну понимающий взгляд. Ее намек был достаточно прозрачным — приказ хозяйки.

Внезапно мне расхотелось танцевать, я разозлился на себя.

— Как насчет выпить? — спросил я.

Мы стояли у стены и разглядывали присутствующих. Я заметил, что Марианна изредка бросает на нас быстрые взгляды. В конце концов мне это надоело.

— Может, прогуляемся? — предложил я девушке.

Она согласно кивнула, и мы, взяв пальто, вышли на улицу. Войдя в парк, мы прошлись по кругу и остановились всего один раз, разглядывая людей, садившихся в автобус. Она держала меня под руку. Мы просто молча гуляли.

— Мне тоже не нравится эта вечеринка, но я должна там присутствовать, — сказала девушка. — Обещала кое-кому поработать завтра.

У меня создалось впечатление, что если я попрошу ее, то она не вернется туда. Но я промолчал. Некоторое время она стояла, разглядывая меня, потом сделала шаг назад.

— Ты скучный парень, да?

Я не ответил. Она повернулась и вошла в подъезд, а я отправился домой.

Дома, усевшись в большое кресло, я принялся читать утренние газеты. В начале второго вернулась Марианна.

— Привет, — сказал я. — Как тебе понравилась вечеринка?

— Почему ты ушел? — возбужденно спросила она.

Я видел, что она разозлилась, поэтому решил заткнуться. Мне совсем не хотелось сейчас ругаться. Марианна прошла в спальню и вернулась через несколько минут.

— А где Бесс? — спросила она.

Я понял, что она имеет в виду натурщицу. Я посмотрел на нее и улыбнулся.

— Думаю, на вечеринке. Я проводил ее до дверей и пошел домой.

— Я не видела, чтобы она возвращалась.

— Уж не знаю, что она делала после того, как мы расстались, — с улыбкой возразил я. — Успокойся, крошка, не то я подумаю, что ты ревнуешь.

Вот этого мне не следовало говорить. Потому что при этих словах Марианна завопила так, словно на нее обрушился потолок.

— Ревную! К этой дешевой потаскухе! Да черт меня побери! Мне это просто не понравилось, вот и все. Когда ты приходишь со мной, я вправе ожидать, что ты со мной и уйдешь. Что теперь скажут люди?

Я тоже начал помаленьку заводиться.

— Ну и пусть говорят, их ведь не остановишь. Да и какое нам дело до того, что они говорят?

— Меня это не волнует, — кричала Марианна, — но самой-то мне каково, как ты думаешь? Они знают про наши отношения, и вдруг ты уходишь с этой сучкой!

— А как, ты думаешь, я себя чувствую? — парировал я. — На каждой вечеринке меня вешают на вешалку, как пальто, и снимают перед уходом. Ради Бога, не говори глупостей! — Я достал сигарету и прикурил. — Забудь об этом.

— Ты клюнул на эту дешевую шлюху с той самой минуты, как только ее увидел.

— Да она для меня просто милая девчонка! — Я продолжал защищаться. — Что в этом страшного? Чего ты раскипятилась?

— Ничего, — сказала Марианна, опять подходя к дверям спальни. — Но если бы я застала ее здесь, то вырвала бы ей сердце.

Я рассмеялся, слова Марианны позабавили меня.

— Так вот почему ты сразу заглянула в спальню, когда пришла? Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы привести ее сюда в случае чего?

Марианна остановилась перед моим креслом, злобно глядя на меня сверху вниз. Голос ее звучал напряженно, хотя она и старалась держать себя в рамках.

— Послушай и запомни! Ты принадлежишь мне. Всем, что ты имеешь сейчас и будешь иметь впоследствии, ты обязан мне, потому что я дала это тебе. А так как я дала это тебе, то я же могу и отнять. Я могу вышвырнуть тебя туда, откуда подобрала. — При этих словах она щелкнула пальцами. — Запомни, что если ты куда-нибудь идешь со мной, ты должен оставаться со мной, независимо от того, скучно тебе или нет, нравится тебе это или нет. И уходить ты можешь только тогда, когда я скажу.

Я кипел от ярости, но вида не подавал, сдерживая себя из последних сил. Она была права. У меня ничего не было своего, даже одежда, которую я носил, и деньги, которые лежали у меня в кармане, принадлежали ей.

— Хорошо, крошка, — спокойно сказал я, — пусть будет так, раз тебе этого хочется.

Она обескураженно посмотрела на меня. Наверное, она ожидала взрыва с моей стороны, а я не поддался.

— Да, я так хочу, — заявила Марианна, но как-то неуверенно.

Я поднялся, прошел в спальню, разделся и лег в кровать. Я уснул. Не знаю точно, через сколько времени я проснулся. Марианна окликнула меня:

— Фрэнк, ты не спишь?

— Нет, — ответил я.

Глаза мои были широко раскрыты. В полумраке комнаты я увидел себя таким, каким стал — альфонсом, мужчиной для забавы! Я внутренне содрогнулся.

— Иди сюда, дорогой, — прошептала Марианна.

— Иду, хозяйка, — ответил я, встал и присел на краешек ее кровати.

— Не сюда, дорогой, — прошептала она. Глаза ее сверкали в темноте. — Ложись рядом и поцелуй меня.

Я лег рядом и обнял ее. Тело Марианны было мягким и теплым, и когда мы обнялись, я почувствовал, что нас охватил огонь. Я был куплен, мне платили, и в эту ночь я отработал свои деньги.

Я любил ее, я знал, что всегда любил ее, независимо от ее слов или поступков. Но ночами мне казалось, что кто-то стоит позади меня, заглядывает через плечо, хохочет и бесстыдно шепчет в ухо: «Прыгай, раз она приказывает. Танцуй, когда она дергает за ниточки. Но помни, что ушло, то ушло! Ха-ха-ха! И ты уже никогда не вернешь этого. Никогда! Никогда! Никогда!»

Марианна спала, когда в комнате забрезжил рассвет. Я посмотрел на нее. Ее волосы ярким пламенем горели на подушке, рот был приоткрыт в улыбке, лицо имело расслабленное и счастливое выражение.

Я любил ее, но что-то жизненно важное для меня ушло навсегда. В глубине души я понимал, что так больше продолжаться не может, что я тоже уйду и что это случится днем, после очередной ночи. А пока…

Глава тринадцатая

Рождественская неделя — счастливая, волнующая неделя между Рождеством и Новым годом — тянется медленно. Это неделя, когда дети не ходят в школу, а мужчины и женщины, даже те, что работают, живут в атмосфере радости, веселья и надежды на новый год. Они с интересом гадают, что хорошего принесет им приходящий год.

Большую часть этой недели я провел дома, сидя перед окном и разглядывая людей, которые спешили на работу и с работы, играющих детей, дворников, убирающих снег, почтальонов, разносящих письма, молочников, разносящих молоко, полицейских, патрулирующих улицы. Я смотрел, смотрел, смотрел на мир, который двигался вокруг меня по ту сторону стекла, и ощущение того, что я не являюсь его частью, ввергало меня в уныние. Горло схватывало, подкатывала тошнота, начинал болеть живот. Бездеятельность расшатала мои нервы. Наступал конец. Я чувствовал его, физически чувствовал его приближение. И он наступил, даже скорее, чем я ожидал.

Был канун Нового года. Повсюду трубили рожки, люди были нарядные и веселые, за исключением меня. Хотя я пытался сиять, как рождественская елка. Но чем больше я пил, тем меньше брал меня алкоголь. Мы справляли Новый год в ночном клубе: Марианна, ее друзья и я. Внезапно мне показалось, что я со стороны наблюдаю все происходящее. С ироничной терпимостью и сарказмом наблюдаю за ребяческим поведением этих так называемых взрослых, из кожи вон старающихся показать, что они рады наступлению нового года, когда на самом деле они боятся. Боятся завтрашнего дня! Я громко рассмеялся. Так вот чего я боюсь — завтрашнего дня!

Марианна посмотрела на меня, глаза ее были веселыми.

— Тебе хорошо, дорогой? — спросила она.

Я промолчал, потом снова рассмеялся. Она подумала, что я пьян. Притянув ее к себе, я поцеловал ее. Она была сладкой и теплой, и я почувствовал себя молодым и сильным. Почему я должен чего-то бояться? Да, я молодой и сильный, очень сильный. Марианна поцеловала меня в ответ, тогда я стал целовать ее в шею и в плечо.

— Фрэнк, — хрипло прошептала она, в голосе ее зазвучала страсть, — не здесь, Фрэнк, не здесь. — Она обняла меня.

Я снова засмеялся, она тоже, теперь мы смеялись вместе. Мы смеялись и смеялись, пока у нас не перехватило дыхание, потом посмотрели друг на друга. Ее глаза светились надменностью и гордостью, они говорили: «Он мой. Мой! Он принадлежит мне! Я принадлежу ему! Я горжусь им, а он мной». Ее рука нашла мою, и мы крепко сжали руки под столом. Казалось, что между нами побежали искры — чувства без слов. Мы крепко держались за руки и гордились друг другом. Вечер подошел к концу.

Лампы стали меркнуть и, наконец, совсем погасли. Оркестр заиграл «Доброе старое время». Внезапно Марианна оказалась в моих объятиях, мы крепко прижались друг к другу, наслаждаясь своей близостью, и поцеловались.

— Я люблю тебя, дорогой, — пробормотали ее губы, прижатые к моим губам. — С Новым годом!

— Я люблю тебя, — услышал я свой голос. — С Новым годом!

Я поцеловал ее в щеку, она была мокрой и соленой от слез. И я понял, что она знает все, о чем я думаю.

Она снова поцеловала меня и крепко-крепко прижала к себе.

— Не уходи, дорогой, пожалуйста, не уходи.

— Я должен уйти, должен, и с этим ничего не поделаешь.

Вновь зажглись лампы, мы стояли и смотрели друг на друга.

Она побледнела, глаза ее были полны слез. К горлу подступил комок, и я не мог говорить. Не разнимая рук, мы сели, а через несколько минут молча направились домой. Ночь была яркая, ясная и новая, сам воздух был новый, все было новое. Наступил новый тысяча девятьсот тридцать четвертый год. Мы вошли в квартиру. Я снял пальто, бросил его в кресло, подошел к стенному шкафу, достал свой чемодан, раскрыл его и положил на кровать.

Марианна, не говоря ни слова, принялась собирать мои вещи: рубашки, ботинки, носки, галстуки, пижамы, костюмы. Придавив чемодан коленом, я закрыл его, и замок щелкнул.

Выпрямившись, я посмотрел на Марианну. Голос мой слегка дрожал:

— Я думаю… до свидания.

Она бросилась в мои объятия.

— Нет, Фрэнк, нет! Ты не должен уходить, ты нужен мне! — Она плакала, впервые я видел ее плачущей по-настоящему.

Я прижал ее к себе, и так мы стояли некоторое время.

— Это к лучшему, дорогая, к лучшему. Поверь мне, — прошептал я с дрожью в голосе. Иначе со временем мы возненавидим друг друга. Уж лучше сейчас.

— Но дорогой, ты для меня весь мир, ты моя жизнь. — Она поцеловала меня. — Что ты будешь делать? У тебя ведь нет работы, совсем нет. Как ты будешь жить? Я содрогаюсь от одной мысли, что тебе придется приняться за какую-нибудь грязную работу. Здесь, со мной, ты в безопасности. Я могу ухаживать за тобой, защитить тебя. Я могу дать тебе все, что ты захочешь, весь мир.

Я вспомнил прочитанные когда-то строки: «Какая польза человеку от обладания всем миром, если при этом он теряет свою душу?»

Некоторое время Марианна как-то по-особенному смотрела на меня, потом крепко поцеловала в губы.

— Скажи мне ласково «до свидания», дорогой, — прошептала она, протянув руку к выключателю.

Я сказал ей «до свидания» ласково и страстно, как только мог. И время закружило нас, подняло, пронесло через нашу жизнь и вернуло к дверям маленькой квартирки в Гринич-Вилледж. Но теперь я неуклюже топтался у дверей с чемоданом в руке, словно гость, покидающий дом после неожиданно затянувшегося визита.

— Подожди минутку, — сказала Марианна и, принеся портрет Джерро, вложила его мне в свободную руку. — Возьми его с собой. В тебе есть что-то от него и что-то от меня. А втроем мы значит нечто большее, чем просто люди, нечто большее, чем просто жизнь. Сегодня вечером ты был великолепен, как никогда. Я увидела твою непреклонность и сразу же поняла, что потеряла тебя и не смогу предотвратить это.

Марианна замерла на секунду, потом быстро поцеловала меня. Я вышел за порог, и дверь за мной тихо закрылась. Отходя от двери, я услышал приглушенные рыдания.

Выйдя на улицу, я посмотрел на небо. Звезды еще горели, но где-то на горизонте уже пробивались первые лучи рассвета. Это наступал новый день, совершенно новый день. Я смело пошел ему навстречу, полный мыслями о Марианне. У меня не было планов относительно этого нового дня. Пусть они явятся сами собой.

Глава четырнадцатая

Я прошел около пяти кварталов, когда обнаружил, что все еще держу в руках портрет Джерро. Я положил его в карман. Хотелось есть и чувствовалась усталость, потому что я не спал всю ночь. Заметив на углу огни ночного кафетерия, я зашел туда, взял кофе и несколько тостов и начал есть, размышляя о том, что делать дальше.

Покончив с едой, я решил отправиться в гостиницу, выспаться, а завтра начать искать работу. Я был уверен, что мне повезет. Утро было хорошим, ясным, улицы почти пусты, ведь был первый день нового года, работающих в этот день было мало. Я направился к ближайшей станции подземки. Впереди меня спешил мужчина, мне не очень хорошо было видно его, потому что он шел, чуть не вплотную прижимаясь к домам.

Внезапно он исчез в одном из подъездов. Я огляделся. Впереди, по направлению ко мне, медленно двигался автомобиль. Именно из-за того, что он двигался медленно, я и обратил на него внимание. Как только автомобиль поравнялся с подъездом, в который юркнул мужчина, из него раздались автоматные очереди. Потом автомобиль резко набрал скорость и свернул за угол. Несколько секунд я стоял, не в силах тронуться с места, потом подбежал к подъезду. Из подъезда, шатаясь, прямо на меня вышел мужчина. Я бросил чемодан и подхватил его. Мы взглянули друг на друга.

— Фрэнки, — судорожно глотая воздух, произнес он. Из уголков рта у него стекала кровь. — Помоги! — С этими словами он рухнул на меня.

Несколько минут я стоял, ничего не соображая, глупо уставившись на его быстро бледнеющее лицо. Время вернулось на десять лет назад, и снова Силк Феннелли истекал кровью у меня на груди. Опять, как и тогда, страх буквально парализовал меня. Через десять лет время вернулось назад…

Только на этот раз я уже не мог убежать.

Оставив чемодан на тротуаре, я поймал такси и отвез Силка в больницу.

В больнице я задерживаться не стал, и уехал сразу, как только сдал его в приемный покой. Мне совсем не хотелось отвечать на вопросы полиции. Оказавшись снова на улице, я закурил и вспомнил о своем чемодане. Вернувшись на место происшествия, я убедился, что чемодан исчез. Я прошел вперед и назад по улице, но чемодана не было. Усмехнувшись про себя, я подумал, что этого и следовало ожидать.

Враз навалилась резкая усталость. Я пошел в гостиницу, снял номер и лег спать. Когда я проснулся, был уже вечер. Присев на краешек кровати, я пересчитал деньги. У меня было около десяти долларов, и я сказал себе, что этого должно хватить до того момента, когда я найду работу. Спустившись вниз, я перекусил, посидел в холле немного, просмотрел вечернюю газету, потом снова поднялся в номер и лег в кровать.

Я пытался уснуть, но ничего не получалось, потому что я уже выспался. Я лежал в темноте, ворочаясь с боку на бок и размышляя. Наконец я встал, надел брюки, сел у окна и закурил.

Десять лет! Как странно. Феннелли почти не изменился за эти десять лет в отличие от меня. Интересно, как он сразу узнал меня? Может, по моей реакции, а может, помогла схожесть ситуации. Не знаю, мне это было не понятно. Я мысленно вернулся на много лет назад, и впервые за долгие годы подумал о своих родственниках. Что они делают, где они? И еще о ребятах, которых знал — Джерри, Марти и Жанет. Что произошло с ними? Как же давно это было — воспоминания давались мне с трудом.

Я вспомнил завтраки в доме родственников: запах булочек и какие они были теплые, когда я приносил их из булочной, а еще то, как тетя улыбалась мне. Я вспомнил школу и ребят, хохочущих, когда мы возвращались домой через большой двор. Я вспомнил массу вещей и внезапно почувствовал себя старым и усталым.

Я снова вытянулся на кровати. Усталость прошла, я снова чувствовал себя бодрым. Я ворочался и думал о Марианне, о том, как она всегда угадывала, что я не сплю, забиралась ко мне в постель, и мы разговаривали. Я чувствовал рядом с собой ее тепло, затихал и начинал расслабляться, а она засыпала, закинув на меня свою длинную белую ногу. Потом засыпал и я.

Теперь Марианны со мной не было, и я не мог уснуть. Мне казалось, что она стоит в дверях и прощается со мной. Мне чудился ее голос, низкий и хрипловатый. Что же она сказала? Я постарался вспомнить, и вдруг услышал ее голос и увидел ее, стоящую в дверях с наполовину скрытым тенью лицом.

— В тебе есть что-то от Джерро и что-то от меня, и еще что-то от других людей, которых ты знал. И все-таки это ты…

Но кто я такой? Никогда прежде я не пытался понять свою сущность. Из всех людей, которых я знал, меньше всего я знал самого себя. Отчего так? Почему я все время плыл по течению и не пытался разобраться в себе? Что мне нужно? Деньги? Любовь? Друзья? Положение? Я искал ответы на эти вопросы, но тщетно.

Пока я жил у Марианны, я много читал. У нее было много книг. Некоторые из них были хорошие, некоторые — плохие, но в них тоже не было ответа. Что люди думают обо мне? Что им нравится во мне? Почему они впускают меня в свои дома и сердца, когда я так мало даю им взамен?

Я скучал по Марианне. Весь день я спал, потому что устал. Но теперь, с приходом ночи, пришло какое-то новое, особенное чувство одиночества. Мне страстно захотелось пойти к телефону, набрать ее номер и услышать, как она ответит своим низким, мягким голосом:

— Здравствуй, дорогой.

Но я не мог сделать этого. К прошлому нет возврата. Я понял это много лет назад. Никогда нельзя вернуться — никогда! Наконец я уснул. «Марианна, Марианна! Даже сон мой полон тобой. С тобой моя ночь теплая и живая. Отпустишь ли ты меня когда-нибудь?..»

Я проснулся. Лучи солнца сквозь окно светили мне прямо в лицо. Я закрыл лицо руками, как бы не желая просыпаться и сталкиваться с реальностью нового дня. Но постепенно сон уходил. Мысли становились все ясней и ясней: «Уже утро, сегодня твой день, ты должен встретить его».

Я спустился в душ, потом вернулся в номер и оделся. Уходя, я повесил ключи на доску у портье. Это было слишком дорогое место для моего кармана. Два доллара в сутки слишком много. Мне следовало вернуться в гостиницу «Миллз», она более подходила для меня.

Я купил утренний выпуск «Таймс» и просмотрел объявления о работе. Я не знал точно, какую работу хотел бы получить, но в газете вообще не было объявлений подобного рода. Потом я прошелся по Шестой авеню, заходя подряд во все агентства по найму рабочей силы, но и там потерпел неудачу. Меня это не очень расстроило, я был уверен, что в конце концов найду работу. Наступит завтра, и это будет мой день.

Спустя два месяца все еще было «завтра», и я уже начал сомневаться, будет ли оно моим, как, впрочем, будет ли оно у меня вообще, как я постоянно обещал сам себе. Начался март, было еще довольно прохладно. Мое новое теплое пальто ушло вслед за часами, как и все остальное, что мне удалось продать. Я неделями не ел нормальной пищи, стоял в очередях за хлебом, за супом, в очередях по найму — во всевозможных очередях, но мне не удалось проработать ни единого дня.

Прошлую ночь я спал в подъезде, и рано утром меня, замерзшего, голодного и несчастного, выгнал дворник, который пришел убирать лестницу. Я до сих пор помню его громкую грубую ругань с иностранным акцентом. Он стоял в подъезде и грозил мне своей метлой.

— Ах ты, бродяга!

Я выскочил на улицу, словно вор, а ведь я украл всего одну ночь отдыха и спокойствия. Мне было холодно, хотелось есть. Машинально я сунул руку в карман за сигаретами, но их там не было. Я пошел вдоль края тротуара в надежде найти окурок, и мне удалось подобрать один. Впереди на улице показался мужчина. Выглядел он вполне прилично, и у него можно было бы попросить милостыню. Я следил за тем, как он приближался. Потом он прошел мимо, а я так и остался стоять неподвижно, провожая его глазами. Я рассердился на себя. Почему я не попросил у него денег? В этом нет ничего страшного, нужно просто жалобным голосом сказать: «Мистер…» Больше ничего говорить не надо, остальное всем известно. Но я не мог заставить себя сделать это, не мог, казалось, что-то внутри меня противилось этому. Словом, мужчина завернул за угол, а я отправился дальше.

«Глупец! — все время повторял я себе. — Глупец! Глупец! Неужели ты никогда не поумнеешь? Прекрати обманывать себя, ты ничем не лучше других. Попрошайка. Нищий. Лижи другим задницы, только так ты сможешь существовать. Вернись к Марианне, она примет тебя. Тебе снова будет уютно, тепло, ты будешь сыт, у тебя будет женщина. Боже, до женщины ли мне сейчас!» — Я рассмеялся.

Что бы я предпочел в этот момент: женщину или кусок мяса? Я снова рассмеялся. У меня потекли слюнки, когда я представил себе кусок мяса.

И вот я снова стоял перед ее дверью и нажимал звонок. Интересно, что я скажу ей? «Марианна, я голоден, устал, мне холодно. Пожалуйста, впусти меня, позволь мне вернуться. Я больше никогда, никогда не уйду. Пожалуйста, Марианна, пожалуйста».

А что если она ответит: «Убирайся!» Нет, она не может так ответить. Она моя, разве она не говорила этого? Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь открылась.

— Нет, мисс Ренуар больше не живет здесь. В прошлом месяце она уехала домой на Гаити. Извините.

Дверь закрылась. Я еще некоторое время стоял, уставившись на закрытую дверь, потом спустился вниз и побрел по улице. Я почувствовал себя высоким, ужасно высоким, как тогда, когда напился, только еще выше. Я рассмеялся и подумал, что если я такой высокий, то могу на ходу заглядывать в окна второго этажа и пугать людей. Голова моя начала парить в воздухе и в скором времени поднялась к облакам. Но облака были густые и темные, и я ничего не видел. Это было за минуту до того, как я споткнулся и начал падать. А потом была ночь — канун Нового года, я был сильный, и миллион звезд, сверкавших вокруг, светили только мне. Это было завтра — мое завтра!

Глава пятнадцатая

Я лежал на кровати в длинной серой комнате, где было еще около сорока кроватей. Вечером пришел доктор и осмотрел меня. С ним была медсестра. Доктор стоял возле моей кровати и смотрел на меня.

— Как вы себя сейчас чувствуете? — спросил он.

— Лучше, — ответит я.

— Голодание плохое занятие, — попытался пошутить доктор.

Мне ничего не сказали его слова, и я промолчал.

— Пришлите регистратора, день-два он здесь пробудет, — сказал доктор сестре, а потом снова повернулся ко мне: — Вам нужно отдохнуть. Хотите чего-нибудь?

— Сигарету, — нерешительно произнес я, боясь показаться назойливым.

Он сунул руку в карман, достал начатую пачку «Кэмела» и положил ее мне на кровать вместе со спичками.

— Возьмите, но смотрите, чтобы вас не застукали. И не спалите здесь все, — он энергично пожал плечами и огляделся вокруг. — Хотя, возможно, это место и заслуживает того, чтобы его спалили.

Он направился к двери, сестра последовала за ним. Он был хороший молодой парень, и я пожалел, что не поблагодарил его за сигареты. Подождав, пока они выйдут из палаты, я прикурил, медленно затянулся и откинулся на подушку. «У сигарет из пачки гораздо лучший вкус, чем у тех, которые валяются на улице», — подумал я.

Сигарета догорела, я затушил ее в тарелке, стоящей рядом на тумбочке. Потом снова блаженно откинулся на подушку. Как здорово ощущать себя сытым, лежать на мягкой кровати и чувствовать табачный запах, все еще щекочущий ноздри. Я закрыл глаза.

Вскоре я услышал мягкий голос:

— Вы спите?

Я быстро открыл глаза, рядом с кроватью сидела девушка, в руках у нее были блокнот и карандаш.

— Нет, — ответил я.

— Я мисс Кабелл, — сказала она, — если бы я была уверена, что вы спите, то не стала бы вас беспокоить. Необходимо заполнить эту форму.

— Все в порядке, — ответил я, — заполняйте.

В ее внешности было что-то знакомое. Одета она была в строгий коричневый костюм мужского покроя, белую блузку и носила очки в роговой оправе.

— Ваше имя, пожалуйста? — спросила девушка и добавила, как бы извиняясь: — В вашей одежде не было никаких документов.

— Кейн, — ответил я, пытаясь вспомнить, где видел ее. — Фрэнсис Кейн.

— Адрес, пожалуйста?

— Адреса нет, напишите просто Нью-Йорк, — вопросы начали раздражать меня. Хотя, наверное, дело было в девушке. Я знал ее, но никак не мог вспомнить откуда.

— Возраст? — спросила она, не поднимая глаз от блокнота.

— Двадцать три.

— Извините, мне нужна дата вашего рождения.

— Двадцать первое июня тысяча девятьсот двенадцатого года.

Дальше она писала сама, произнося вслух:

— Пол мужской, белый, глаза карие, — она взглянула на меня, — смуглый, волосы темные, с сединой. — Она остановилась. — Вы слишком молоды для такой седины.

— Много пережил, — коротко ответил я.

— О, извините, не хотела вас обидеть.

— Все в порядке, забудем об этом.

— Рост? — продолжила она.

— Сто восемьдесят.

— Вес?

— Когда взвешивался последний раз, было шестьдесят три с половиной.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Улыбка сделала свое дело. Это была знакомая мне улыбка Марти. Теперь я знал, кто она. Рут. Рут Кабелл. Я надеялся, что она не вспомнит меня. Не хотелось, чтобы кто-нибудь из знакомых видел меня в подобном состоянии.

— Наверное, это было очень давно, поставим пятьдесят пять.

— Как хотите, — ответил я, пытаясь голосом не выдать волнения.

— Где работаете?

— Нигде, безработный.

— А какую работу можете выполнять?

— Любую. Любую, какую смогу получить.

— Место рождения.

— Нью-Йорк.

— Средняя школа или какое-нибудь другое образование?

Я чуть было не попался на этом. Если бы я сказал «Вашингтон Хай», то она, без сомнения, сразу бы утвердилась в своем предположении.

— Образования нет.

— Точно? — спросила Рут.

Я заметил, что она не записала этот мой ответ, в глазах ее появился странный блеск.

— Конечно, точно, — ответил я.

Она встала, подошла вплотную к кровати и посмотрела мне прямо в лицо. Я тоже смотрел на нее.

— Фрэнсис Кейн, — задумчиво произнесла она, как бы разговаривая сама с собой. — Фрэнк Кейн, Фрэнки… Фрэнки, ты не помнишь меня? Я Рут, сестра Марти.

Помню? Разве я мог забыть? Сделав абсолютно бесстрастное лицо, я ответил:

— Извините, мисс, но вы меня, наверное, с кем-то спутали.

— Нет, я не могла спутать, — сердито сказала она. Вот такой она была больше похожа на ту Рут, которую я знал. — Вы Фрэнсис Кейн, так ведь?

— Да, — согласился я, кивнув головой.

— Тогда я права, я не могла ошибиться. — Она сняла очки. — Послушайте, вы учились в школе вместе с моим братом. Вы пришли в эту школу из приюта Святой Терезы. Вы должны помнить.

— Извините, но вы ошиблись. Я никогда не бывал в том месте и не знаю вашего брата.

— Но ведь вас зовут Фрэнсис Кейн. Вы должны знать, — настаивала она.

— Мисс, — сказал я, пытаясь выглядеть покорным и терпеливым, — у меня самое обычное имя, каких много. — Я попытался сменить тактику. — Кстати, а как выглядел тот парень? Держу пари, что не так, как я.

Несколько секунд Рут внимательно рассматривала меня. Когда она заговорила, в голосе ее сквозило сомнение.

— Нет, тогда он не очень был похож на вас, но прошло восемь лет…

— Ну вот видите, — торжествующе сказал я.

— Да ничего я не вижу. Должно быть, вы забыли. Вы были больны, так что могли забыть. Такое бывает.

— Мужчина не забывает своих друзей, независимо от того, как долго он с ними не виделся.

Рут снова села.

— Но, может быть, у вас небольшая… — она замялась, подбирая слово.

— Амнезия? — закончил я за нее и рассмеялся. — Нет, не думаю.

— И все-таки я не могла ошибиться, — еще раз сказала Рут и попыталась зайти с другой стороны: — Помните Джулию? Она работала у нас. Вы еще давали моему брату уроки бокса… А Джерри Коуена? Жанет Линделл? Своих тетю и дядю — Берту и Мориса Каин? Неужели вам ничего не говорят эти имена?

Я покачал головой и закрыл глаза. Эти имена значили для меня целый мир — мир совершенства и любви. Я открыл глаза и снова покачал головой.

— Нет, я их раньше никогда не слышал, — сказал я и отвернулся.

Рут тут же заботливо наклонилась ко мне.

— Вы устали, я помешала вам. Вы даже побледнели, но я ведь не хотела вас огорчать, я хотела помочь. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить Джулию и Жанет, я немного ревновала вас к ним, и вообще ко всем людям, которым вы нравились. Не знаю почему, наверное, потому что вы мне самой нравились. Нравились, может быть, даже больше, чем я сама об этом догадывалась. Я, бывало, дразнила вас, а однажды в вестибюле школы вы поцеловали меня и сказали, что мы будем друзьями. Помните? — Она слегка наклонила голову и продолжила: — Когда вы поцеловали меня, я внезапно поняла свои чувства к вам, поняла, что всегда чувствовала. И мне стало так стыдно за все те глупые вещи, которые я вам говорила. Вы должны помнить, вы не могли забыть.

Я рассмеялся и с нарочитым сарказмом заметил:

— Если бы я однажды поцеловал вас, то не смог бы это так легко забыть.

На щеках Рут появился румянец. Она разозлилась на себя за то, что покраснела. Я понял это. Через несколько секунд она взяла себя в руки, повернулась ко мне и снова заговорила спокойно:

— Извините, должно быть, я ошиблась. Я не хотела вас обидеть, просто старалась помочь.

— Я понял это, — мягко сказал я, — и оценил. Сожалею, но я не тот парень, которого вы ищете.

Она поднялась. Теперь голос ее звучал холодно и спокойно:

— А знаете, вы тоже можете ошибаться. Завтра я приведу с собой брата и попрошу его посмотреть на вас, а может быть, еще и Джерри Коуена. Они вас узнают.

— В этом нет никакого смысла, — сказал я, но подумал иначе. Конечно же, они сразу узнают меня, несмотря на все перемены.

— Мой брат проходит практику в городской больнице и сможет прийти после полудня. Так что посмотрим. Думаю, что вы все-таки тот самый человек. Мы должны многое рассказать вам. — Она стояла в ожидании моего ответа.

И я чуть было не согласился. Мне столько хотелось узнать у них, например, о моих родственниках. В голове моментально зажужжали вопросы, но я отогнал их. Да, Рут не откажешь в уме и ловкости.

— Как вам будет угодно, — произнес я с таким видом, будто устал от этого разговора, — но я уже сказал вам, что толку от этого не будет.

На лице Рут промелькнуло разочарование, и, не сказав больше ни слова, она ушла, только бросила через плечо:

— Может быть. Спокойной ночи.

Я молча смотрел, как она прошла через палату и скрылась за дверью. Потом дрожащей рукой вытащил сигарету и закурил. Завтра в полдень! Значит, мне нужно убраться до этого времени. Мне совсем не хотелось оставаться здесь и разыгрывать перед ними комедию. Я решил, что мне надо удрать после второго завтрака. Они не посмеют насильно держать меня здесь, я же не преступник.

Я лежал и размышлял, почему мне не удалось найти работу, почему все получилось так бестолково? Может быть, потому, что у меня не было никакого плана? Может быть, потому, что я был готов на то, что под руку попадется? Пожалуй, так. На этот раз у меня должен быть план. Мне нельзя снова потерпеть неудачу, я должен в конце концов найти работу. Хотя что, собственно, я могу спланировать? Как можно предотвратить неудачу? Нужно иметь в виду что-то, что сработает наверняка.

В голове одна за другой крутились самые различные мысли, но стоило их чуть обдумать, как они рассеивались как дым. Я оглядел палату. Возле двери висела табличка, на которой было написано: «Больница Беллевью — палата 23». Вот тут меня и осенило. Да так неожиданно, что я удивился, как не додумался до этого раньше. Уж это-то сработает наверняка. Я отложил сигарету и уснул.

Я стоял на углу и смотрел на часы в витрине напротив. Они показывали одиннадцать. Успел! Мне стоило большого труда убедить доктора, что я в порядке. Но что ему оставалось делать, если я твердил, что чувствую себя отлично?

Лицо доктора приняло озабоченное выражение, когда я попросил его отпустить меня.

— Вам следовало бы побыть здесь еще несколько дней, — сказал он. — Вам действительно надо отдохнуть.

— Но, доктор, я уже чувствую себя лучше, а кроме того, у меня есть друзья, которые позаботятся обо мне. Все будет в порядке.

— Ну, хорошо, — согласился он, — раз вы настаиваете, мы не можем вас удерживать. Но учтите, состояние ваше хуже, чем вы думаете. Когда попадете к друзьям, оставайтесь несколько дней дома и отдыхайте.

— Не беспокойтесь, доктор, — заверил я его, — я так и сделаю.

Он подписал карточку на выписку и протянул ее сестре.

— Не забывайте, о чем я вам говорил.

— Не забуду, доктор. Благодарю вас, большое спасибо, — я протянул ему руку.

Несколько секунд он удивленно смотрел на мою руку, потом пожал ее. Сестра принесла мою одежду, я оделся и вышел на улицу.

Я снова бросил взгляд на часы — одиннадцать. Пора заняться делом. Нужно обязательно сегодня же разыскать Силка Феннелли. Он знает, что я сделал для него. Возможно, я спас ему жизнь, вовремя доставив в больницу Беллевью. Нынешний день станет для меня поворотным. И если уж мне суждено вернуться в прошлое, то я вернусь.

Он не посмеет отказать мне.

Интерлюдия Фрэнсис

Джерри подошел к бару и сделал себе еще один коктейль, потом поднял бокал и внимательно посмотрел через него на свет: много виски и чуточка содовой.

Он повернулся к Марти и сделал знак рукой, чтобы он сел на место.

— Потерянные годы, — тихо сказал Джерри. — Тон, которым ты произнес это, кое-что прояснил мне. За время, прошедшее с того момента, как Фрэнки ушел, и до того момента, как мы встретили его, он здорово вырос. Возможно, не в том смысле, как выросли мы, а в другом. Должно быть, за это время что-то произошло с ним, что вернуло его на тот путь, единственный путь, по которому он мог идти в одиночку.

Не знаю, что это было, наверняка этого никто не знает и не узнает никогда. Но имеются следы его возвращения в наши жизни. Слабые, отрывочные следы, и все же достаточные, чтобы иметь представление, что произошло с ним и чем он занимался.

Странное совпадение, но началось это немного спустя после того, как я начал работать помощником окружного прокурора. Шел апрель тридцать шестого. Полиция занималась расследованием гангстерской перестрелки в одном из городских отелей. Ходили слухи, что в деле замешаны хорошо известные воротилы игорного бизнеса. Мы тщательно искали, но никак не могли найти концов. В этот момент к нам пришел один из наших осведомителей и рассказал странную историю о человеке, который работал на Феннелли и о котором мы раньше не слышали. Из рассказа осведомителя следовало, что этот парень за последние два, может быть, три года прошел путь от посыльного у букмекера до одного из руководителей организации. Парня звали Фрэнк Кейн. В то время я был занят в суде другим делом, и данный случай прошел мимо меня. Узнал я о нем только через несколько лет, когда ко мне попало это дело.

Парни сидели за столом и перебрасывались по маленькой в покер, когда открылась дверь и в комнату вошел незнакомый мужчина.

Парни прекратили игру и уставились на него. Возраст незнакомца было трудно определить. Он был очень худой, лицо крайне изможденное. На нем не было пальто, несмотря на то, что на улице было довольно холодно. Он вроде бы даже выглядел молодо, если бы не его глаза и темные с сединой волосы. Темно-карие, почти черные глаза ничего не выражали. У него был небольшой рот, и говорил он сквозь плотно сжатые губы. Голос у него был странный — старческий и усталый, ровный, без эмоций. Он стоял в дверях и, не мигая, смотрел на присутствующих.

— Где Феннелли? — спросил он.

Хрюшка Лоренс, считавший себя главным остряком и шутником, поднялся со стула и направился к незнакомцу.

— Убирайся вон, дерьмо, — сказал он. — Феннелли не подает милостыню.

Незнакомец спокойно закрыл дверь. Руки повисли у него вдоль туловища, лицо было бесстрастным. Он смотрел Хрюшке прямо в лицо.

— Меня не интересуют советы дешевых шестерок, — тихо, но твердо сказал он.

Лицо Хрюшки налилось кровью, он сделал шаг по направлению к незнакомцу и встретился с ним взглядом. Лоренс отнюдь не был трусом, но ему совсем не понравилось то, что он увидел в глазах незнакомца. Однако отступать уже было поздно, сейчас слово было за ним, и он вплотную придвинулся к пришельцу.

Парни за столом с интересом наблюдали за происходящим, рассуждая, сколько времени понадобится Хрюшке, чтобы уложить незваного гостя.

Рука Хрюшки угрожающе двинулась к карману. Голос незнакомца заставил ее повиснуть в воздухе.

— Если ты сделаешь это, — сказал он, не меняя интонации, — то я убью тебя. — Руки его продолжали болтаться вдоль туловища, но губы вытянулись в подобие полуулыбки, отразившей злобу, а в глазах появился угрожающий блеск.

С порога задней комнаты раздался голос Феннелли:

— Сядь на место, Хрюшка.

Лоренс вернулся к своему стулу и тяжело опустился на него.

Незнакомец и Феннелли стояли в разных концах комнаты и смотрели друг на друга. Повисшую тишину нарушили шаги незнакомца, направившегося к Феннелли.

— Я пришел получить работу, которую ты мне обещал, — сказал парень, останавливаясь перед боссом.

Феннелли некоторое время оценивающе разглядывал его, потом жестом пригласил пройти в заднюю комнату и сам проследовал за ним.

— Да, черт возьми, давненько тебя не было видно, Фрэнки, — донеслось до игроков из-за закрытой двери.

Они вернулись к игре.

Джерри отпил из бокала.

— Осведомитель сообщил, что этот человек организовал целую сеть игорных заведений в городе, что он хотел положить конец постоянным распрям и войне между гангстерами, возмущавшим общественное спокойствие. В то время газеты пестрели сообщениями о вооруженных стычках гангстеров и ругали полицию за неспособность прекратить это. У Кейна был план, как все уладить. Он собирался создать картель, организацию, которая поделила бы территорию города между различными гангстерскими группировками и контролировала бы их деятельность. Он предложил главарям собраться на заседание.

Если бы Феннелли предполагал, что произойдет, он никогда не взял бы Фрэнка на работу. Сначала Феннелли дал ему место посыльного у букмекеров, но там Фрэнк долго не задержался. У него был слишком явный талант организатора. Через некоторое время он стал прибирать к рукам других посыльных, получая с них комиссионные. Силк включил его в свою шайку и назначил старшим над всеми посыльными.

Для остальных членов шайки Фрэнк оставался незнакомцем. Только Феннелли знал, кто он и откуда появился, но Силк не распространялся на эту тему.

Фрэнк сидел за столом справа от Феннелли. Преступный мир города был широко представлен на этом заседании: Мадиган и Московитс из Бронкса, Луиджерро из Южного Бруклина, Толстяк Кроун из Браунсвилла, Большой Негр Карвелл из Гарлема, Скутц из Йорквилла, Тейлор из Ричмонда, Йенсен из Куинз, Риордан из Статен-Айленд, Антон из Гринич-Вилледж, Келли из Вашингтон-Хайтс.

Они собрались в номере отеля, и все выглядело так, как будто там проходил совет директоров крупной компании. Перед каждым на столе лежали блокнот и карандаш, сигары, сигареты, стояли пепельницы. Было два часа дня, и солнце припекало в открытые окна. Феннелли поднялся и произнес небольшую речь.

— Вы все знаете, зачем вас пригласили сюда. Ходит слух, что губернатор собирается назначить специального прокурора, в задачу которого входит очистить город и навести в нем порядок. Если это произойдет, то нам придется уйти на дно, если только мы сами не наведем порядок в нашем доме. — Он говорил низким, приятным, хорошо поставленным голосом, четко выражал свои мысли, как будто был представителем группы бизнесменов и объяснял коллегам, как им защитить свой бизнес, в надежде, что они поймут разумность его предложений. Естественно, что он рассчитывал играть в этом деле главенствующую роль. Когда Фрэнк впервые предложил ему эту идею, он рассмеялся. Но Фрэнк сумел убедить его. Окончательное решение Феннелли принял, когда начало расти общественное возмущение и двое из его ребят были убиты.

— Согласно нашему плану, — продолжил Феннелли, — все мы сможем работать спокойно, и полиция не будет нам помехой. Мы сможем устранять наши разногласия, выдвигая претензии специальному уполномоченному. — Ему нравилось, как звучит это слово. — И никакой больше стрельбы, никакой шумихи, никаких требований очистить город.

Конечно, возникает много сомнений на этот счет, но даже если вам и не очень понравится этот план, принимать его надо прямо сейчас. Мы представители крупного бизнеса, одного из крупнейших в стране. Любая угроза нашему бизнесу может вылиться в его уничтожение. Так что мое предложение — это способ защиты наших капиталовложений. — Феннелли сел на место.

Первым задал вопрос Мадиган.

— Звучит-то предложение заманчиво, но кто будет останавливать ребят и держать их в рамках их территории?

— Уполномоченный, — ответил Феннелли.

— Каким же образом? — настаивал Мадиган.

— Путем переговоров с заинтересованными лицами.

— А если это не поможет?

— Торпеда, — ответил Силк.

Мадиган торжествующе поднял руку.

— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали.

Феннелли был озадачен. Об этом он как-то не подумал.

Зато Фрэнк подумал. Он быстро вскочил из-за стола и сказал:

— Этого как раз мы и стараемся избежать путем заключения соглашения. Если все присутствующие желают работать сообща, то мы сможем выработать такое соглашение. Моя идея, — продолжил он, перехватив инициативу у Феннелли, — заключается в следующем. Вы назначите уполномоченного. У него будет контора, которая со временем превратится в мозговой центр всего бизнеса. Будет создана биржа, которая поможет вам контролировать цены, подбор персонала, разницу в ставках. Уполномоченный будет следить за тем, чтобы вы получали свою честную долю от бизнеса и честную долю от смешанных доходов. Он будет вашим представителем и будет действовать исключительно в ваших интересах.

— И кто будет этот человек? — спросил Мадиган.

Феннелли расслабился в кресле. Он знал, что сейчас произойдет. Фрэнк предложит его.

— Я, — спокойно произнес Кейн.

Феннелли резко повернулся к нему.

— Ты?! — почти закричал он. — Да кто ты такой, черт возьми?

Фрэнк спокойно посмотрел на него.

«Ну вот, уже и первое надувательство», — подумал Московитс. Он уже немного устал от бизнеса. Ему хотелось отойти от дел и уехать куда-нибудь далеко-далеко. Но если бы в городе воцарилось хоть относительное спокойствие, он бы еще потянул лямку.

— Я именно тот человек, который нужен для этой работы, — бесстрастно ответил Кейн. — Я единственный среди вас, кому нечего защищать. У меня нет по отношению к вам никаких обязательств. Я не заинтересован, чтобы кто-то из вас получал больше или меньше. Кроме того, вы никогда не согласитесь, чтобы уполномоченным был назначен кто-то из вас. У вас только один выход — выбрать меня, иначе вы получите специального прокурора.

Феннелли облегченно вздохнул. «А, пожалуй, мальчишка прав, — подумал он. — Я бы не стал доверять ни одному из них, впрочем, как и они мне. А кроме того, я всегда смогу контролировать его, а это все, что мне нужно».

— Отлично, — сказал он вслух, — я понял, что ты имеешь в виду.

Кейн оглядел присутствующих, внутри у него все клокотало от возбуждения. «Получилось!» — снова и снова мелькало у него в голове, но он ни единым жестом не выдал своего состояния.

— Есть возражения? — спросил Фрэнк.

— А сколько это будет нам стоить? — поинтересовался Антон.

— Сумма будет меняться в зависимости от бизнеса, которым вы занимаетесь, — ответил Кейн. — Для начала она составит от пятисот до двух с половиной тысяч в неделю. У меня в кармане есть конверт для каждого из вас, в котором проставлена сумма. Вы можете назвать ее вслух или нет, на ваше усмотрение, но знайте, цифры основаны на доходах от бизнеса, которым каждый из вас занимается. — Фрэнк вынул из кармана пачку конвертов и раздал их каждому из присутствующих.

Мужчины поспешно вскрыли конверты, выражения их лиц были при этом самые разные.

«Две тысячи в неделю, — подумал Московитс, — не так уж и страшно». Толстяк Кроун тяжело поднялся из-за стола.

— С меня хватит этой чепухи! — заявил он. — Мне это не нравится. Никто не смеет указывать мне, что и как делать. — При этом он посмотрел на Луиджерро. Война между ними была всем хорошо известна.

— А что, вы думаете, от вас требуется? — спросил его Кейн. — Перед каждым из вас лежит блокнот и карандаш. Напишите на листке «да» или «нет», поставьте свое имя, а дальше посмотрим, что делать.

Мужчины надписали листки и передали их Фрэнку. Он просмотрел их и обратился к Кроуну.

— Вы единственный, кто сказал «нет». Может быть, передумаете?

Кроун покачал головой.

— Не пойдет. Никто не может…

Кейн оборвал его.

— Как хотите, это ваше дело. Но остальные не желают терять свои деньги из-за таких глупцов, как вы. — Он говорил почти ласково. — Можете уходить, мы вас не задерживаем.

Кроун оглядел присутствующих.

— Я уйду, но предупреждаю, держитесь подальше от моей территории. Вот и все. — Сердито хлопнув дверью, он вышел из номера.

Оставшиеся смотрели теперь во все глаза на Кейна, им было интересно, как он поведет себя в подобной ситуации. От того, как он поступит сейчас, будет зависеть его положение в будущем.

Кейн подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.

— Толстяк ушел с собрания, — тихо сказал он и повесил трубку, затем вернулся к столу и сел.

— Итак, остальные в деле, — объявил он. — Прежде всего надо определиться со штаб-квартирой. У меня есть на примете одно местечко в Джерси-Сити…

«Боже, — раздраженно подумал Феннелли, — когда это Фрэнк успел все так организовать? У этого сукина сына уже есть свои люди!»

Но к раздражению, испытываемому Силком Феннелли, примешивалась частица неподдельного восхищения.

— Никто не поверил в историю, которую рассказал осведомитель, — продолжал Джерри, в упор глядя на Марти и пытаясь отыскать на его лице хоть какой-то признак удивления. Но лицо Марти ничего не выражало, это было лицо профессионала, выслушивающего историю болезни. Свое мнение он собирался высказать позже, когда станут известны все факты.

— Смешно, но полиция не поверила, что Толстяк Кроун был убит гангстерским карателем. Они пытались зацепить на этом деле Тони Луиджерро, но им это не удалось.

После убийства Толстяка Кроуна в городе воцарилось спокойствие, война между бандами закончилась, и общественное внимание переключилось на другие дела. Давление на губернатора тоже ослабло, и вопрос о назначении специального прокурора сам собой исчез с повестки дня.

А в это время Фрэнк продолжал создавать и укреплять свою империю. Он начал свою работу в двухкомнатном офисе в Джерси-Сити, на дверях которого висела табличка «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис». Его предприятие начало быстро разрастаться. Щупальцы из Джерси-Сити потянулись в разные стороны: в Чикаго, Сент-Луис, Сан-Франциско, Новый Орлеан. Они проникали повсюду, на север, восток, юг и запад, и охватывали всю страну. Игорный бизнес превратился в один из крупнейших и мощнейших в стране.

К концу сорокового года двухкомнатный офис превратился в пятидесятикомнатный и располагался на четырех этажах. В нем работало свыше двухсот человек: делопроизводители, секретари, клерки. Телефонный коммутатор с восемью операторами имел прямые линии связи с игорными центрами страны. В масштабах Америки это был крупный бизнес.

Существовали главы отделений, чиновники высшего и среднего звена. Имелся юридический отдел, во главе которого стоял один из крупнейших в стране консультантов по торгово-промышленным вопросам. Был также отдел по связям с общественностью, который возглавлял человек, работавший раньше в одном из ведущих в стране агентств по той же специальности. В задачу этого отдела входило поддерживать у людей интерес к различного рода азартным играм. Знаю, что это звучит глупо, почти абсурдно, так как трудно поверить, что нелегальный по сути своей бизнес был заинтересован в рекламе. И тем не менее это так. Отдел следил за тем, чтобы в газетах появлялись статьи и заметки о крупных выигрышах на бегах, в результате ставок на спортивных состязаниях и вообще о любых выигрышах в азартных играх. Печатались статьи о том, как разорялись букмекеры в результате проигранных пари. В штате отдела работали компетентные спортивные журналисты, которые писали статьи и о прочих видах спорта. Из поля зрения не упускалось ничего.

И во главе всей этой махины стоял Фрэнк Кейн. Под его руководством организация, называемая «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис», продолжала шириться. Был создан специальный отдел, в котором имелись миниатюрные тотализаторные доски для всех крупнейших ипподромов страны. Ипподромные тотализаторные машины имели в отделе свои электрические копии, на которых работал подготовленный персонал. Эти машины показывали ежеминутное состояние ставок на любых скачках страны.

Были установлены предельные ставки, по которым букмекеры производили выплаты: двадцать к одному за первое место, пятнадцать к одному за призера, десять к одному за третье место, пятьдесят к одному в одинаре и сто к одному за двойное пари. Иногда некоторые букмекеры пытались повышать ставки и оказывались не в состоянии заплатить. Фрэнк положил этому конец. Лимиты устанавливались букмекерам в соответствии с их финансовым состоянием, все деньги, получаемые сверх лимитов, возвращались в организацию, которая делила доходы с букмекерами на комиссионной основе. Таким образом, букмекеры не выходили за пределы своих финансовых возможностей, что оказывало стабилизирующее воздействие на весь бизнес в целом. В результате в течение двух лет ни один букмекер не попал в ситуацию, когда выплаты по ставкам превышали его финансовые возможности. В этом плане организация была так же надежна, как государственное страхование.

Но самое удивительное, возможно, заключалось в том, что при таком масштабе действий о существовании организации за ее пределами знали всего лишь несколько человек. Еще меньшее количество людей знали о Фрэнке Кейне. И вдруг однажды в газете появляется совместное заявление губернатора и мэра следующего содержания:

«Город и штат Нью-Йорк, как, впрочем, и вся страна, стоят перед опасностью тирании одного человека, который организовал игорный бизнес такого масштаба, что он уже начинает ощутимо влиять на состояние всей нашей экономики.

Он ставит наших граждан в экономическую зависимость, вынуждая их залезать в долги к мелким и крупным ростовщикам и букмекерам. В это дело вовлечены гораздо большие деньги, чем мы можем себе представить.

Его бизнес породил коррупцию, доселе невиданную в нашей истории, он ворочает миллионами. Он подкупил и пытается подкупить должностных лиц всех рангов. Свою мерзкую деятельность он организовал таким образом, что ему нет нужды прибегать к угрозе насилия над теми, кто пытается мешать ему, хотя трудно подсчитать, в скольких убийствах и самоубийствах он повинен. Для борьбы с непокорными он выбрал другое оружие — экономическое рабство.

Этот человек должен быть остановлен.

Через несколько дней будет объявлено о назначении «специального прокурора», на которого будут возложены обязанности по обезвреживанию этого человека и водворению его туда, где он и должен находиться, — за решетку.

Имя его — Фрэнк Кейн.

У специального прокурора будет только одна задача — положить конец деятельности Фрэнка Кейна».

Газеты были в панике. Они понимали, что упустили сенсацию, поскольку оказались к ней совершенно не подготовлены. Начались лихорадочные поиски досье с фотографиями Фрэнка Кейна, но таковых не обнаружилось. Описывали его по-разному: высокий, небольшого роста, полный, худой и так далее. Для публики он был призраком, привидением, именем без плоти. Его никогда прежде не арестовывали, не снимали отпечатков пальцев, не составляли словесный портрет. У всех на устах был лишь один вопрос: «Кто такой Фрэнк Кейн и где он?»

Когда в Нью-Йорке разразилась буря, Фрэнк находился в Чикаго. Он прибыл туда один на два дня, и, похоже, что никто не знал, для чего. Мы не смогли обнаружить зацепки: женщины или чего-либо другого, что могло быть причиной его столь краткой поездки через всю страну.

Не знаю точно, знал ли он, что произошло в Нью-Йорке после его отъезда, могу лишь предположить, что знал. Как бы там ни было, он с присущим ему спокойствием сел в поезд и развернул «Чикаго трибюн». С этого момента я снова вернулся в его жизнь, как, впрочем, и он в мою. Прямо на первой странице, после заметки о случайной гибели в Чикаго полицейского, работавшего на железной дороге, была помещена следующая заметка:

«Нью-Йорк, 9 сентября, 1940 г.

Джером Г. Коуен, сын бывшего мэра Нью-Йорка А. Г. Коуена, назначен губернатором штата Нью-Йорк на должность специального прокурора. Его задачей будет расследование дела Фрэнка Кейна, который, по заявлению губернатора, является руководителем подпольного игорного бизнеса в стране».

Да, такова отныне была моя работа — поймать Фрэнка Кейна, которая давала шанс проявить себя: пригвоздить друга к стенке и позволить содрать с него шкуру.

Я не был в восторге от нее, но отец, который по знакомству добился для меня этой должности, сказал: «К черту дружбу. Это твой шанс, другого такого может и не быть».

И я взялся за дело. Наверное, я сглупил, но тогда я не мог предположить, что произойдет. Моим первым указанием было доставить Фрэнка Кейна ко мне на допрос, но вы знаете, что из этого вышло. Он спокойно сидел за рекой в Джерси-Сити и показывал нам нос.

Через три недели интенсивного расследования мы так ничего и не обнаружили. Я пришел в ярость. Газеты атаковали меня со всех сторон, они считали, что я получил уже практически законченное дело, которое оставалось лишь передать в суд. Но это было не так. Мне не с чего было начать, и спустя три недели у меня все еще не было необходимых материалов. Я решил встретиться с Фрэнком и поговорить начистоту. Итак, в один прекрасный день я снял трубку телефона, стоящего на моем столе, прямого, не имеющего выхода на коммутатор, и набрал номер «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис». «Если уж я не могу вытащить его сюда, то, по крайней мере, постараюсь объяснить ему безнадежность его положения, и может быть, он выйдет из игры, пока не поздно. Ведь все-таки он мой друг», — думал я.

— «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис», — услышал я в трубке.

— Мистера Кейна, пожалуйста, — сказал я.

— Будьте любезны, подождите минутку, — ответил мне тот же голос, потом раздался щелчок переключателя, и другой голос произнес:

— Кабинет мистера Кейна.

— Мистера Кейна, пожалуйста, — повторил я.

— Кто его спрашивает?

— Джером Коуен.

Голос в трубке несколько удивленно произнес:

— Минутку, пожалуйста, — потом я услышал щелчок и слова:

— Мистер Кейн, вас спрашивает мистер Коуен. — Снова щелчок и…

— Кейн слушает. — Голос его не выражал абсолютно ничего, казалось, я говорю с призраком.

Джерри поставил стакан на край стола, поднялся, подошел к Жанет и Марти и остановился перед ними.

Жанет удивленно посмотрела на мужа. Раньше он никогда не рассказывал ей об этом. Он явно нервничал, наверное, это было вызвано воскрешением в памяти того разговора. Когда он продолжил, голос его звучал резко:

— Это Джерри Коуен, — сказал я.

— Знаю, — ответил Фрэнк. Голос его звучал абсолютно спокойно, как будто мы с ним разговаривали каждый день. Казалось, его совершенно не удивил мой звонок, несмотря на то, что именно я был тем человеком, кому было поручено засадить его за решетку.

Я заговорил быстро, боясь, что он положит трубку, прежде чем я выскажусь. Наблюдая со стороны, можно было бы подумать, что я обвиняемый, а не обвинитель.

— Это Джерри Коуен, — повторил я, — помнишь меня?

— Помню.

— Я хотел бы поговорить с тобой.

— Ты это и делаешь, — ответил он, не меняя интонации.

— Ты должен бросить свое занятие, — сказал я. — Ты ведь знаешь, что за тобой охотятся и победить ты не сможешь. Когда-то мы были друзьями. Сними груз с моих плеч, брось все, пока не поздно.

— Это все, что ты хотел сказать? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Фрэнк, ради всего святого, послушай меня.

— Я тебя выслушал, — теперь в его голосе появились стальные нотки. — Мистер Коуен, я знаю, что вы должны выполнить работу. Это ваша работа, вы за нее взялись, вы ее и выполняйте. Не ждите от меня, чтобы я делал ее за вас.

— Но Фрэнк, — запротестовал я, — дело совсем не в этом, я хочу помочь тебе.

Он коротко рассмеялся.

— Ну что ж, помогайте — делая свое дело…

— Хорошо, — сказал я, — если уж ты сам этого хочешь.

— Чем еще могу быть полезен, мистер Коуен? — На этот раз смысл интонации Фрэнка я не смог уловить.

— Ничем! — вдруг разозлился я. — Просто я думаю, что когда мы были детьми, все было гораздо проще, мы были друзьями, ты, я и Марти.

— Я знаю, — ответил он. Голос его изменился, в нем прозвучали дружеские нотки. — Я тоже думал об этом. — Он положил трубку, а я так и остался сидеть с зажатой в руке трубкой, вконец ошеломленный.

Должно быть, я просидел так около часа. Меня начало одолевать отчаяние. Я потерпел поражение и понимал это. Повторялась старая история, он опять, как всегда, оказался на высоте. У меня появилось чувство, что я никогда не смогу одолеть его, никогда.

Я оглядел свой кабинет. Я ненавидел его, ненавидел все в нем. Каким глупцом я был, пытаясь стать тем, кем не смог быть. Мне надо было выбраться на свежий воздух, где я мог бы спокойно подумать. Схватив шляпу, я вышел из кабинета. Секретарше я сказал, что сегодня уже не вернусь, сел в машину, выехал за город и… и… — Казалось, в горле у Джерри застрял комок. Он стоял перед Жанет и Марти, и кадык у него ходил ходуном.

Жанет встала, взяла его за руки и усадила рядом с собой. Джерри закрыл лицо руками.

— Конец истории вы знаете, — глухо пробормотал он сквозь сцепленные пальцы.

Жанет посмотрела на Мартина, взгляд ее говорил о понимании и любви. Она обратилась к Джерри, но Мартину показалось, что она разговаривает с ним:

— Мы знаем, дорогой, — мягко сказала она, — поэтому и сделаем то, что должны.

На лице ее появилось странное выражение, казалось, она заглядывает в далекое будущее.

— Что бы ты сделал, если бы тебе пришлось прожить свою жизнь заново? Что бы ты сделал для Фрэнсиса? — спросила она, обращаясь уже в Мартину.

В первое мгновение Мартин подумал, что сходит с ума. Он резко поднялся из кресла.

— К чему эти бессмысленные предположения? Все мы знаем, что Фрэнсис умер!

Глаза Жанет засверкали.

— А что если я скажу тебе, что он не умер? — таинственно спросила она.

Часть шестая

Глава первая

Когда я вернулся в кабинет после завтрака, меня уже ждал Феннелли. При моем появлении он поднялся. Я прошел через кабинет, уселся за стол и включил селектор, чтобы секретарша знала, что я на месте, ведь я поднялся к себе в персональном лифте. На столе лежал часовой доклад. Прежде чем заговорить с Феннелли, я просмотрел его.

Затем поднял голову и посмотрел на Силка. Он стоял перед моим столом и, казалось, немного нервничал. Может быть, тот, кто не знал его так хорошо, как я, и не заметил бы этого, но я заметил.

— Садись, Силк, — улыбнулся я и прикурил сигарету. — Что у тебя на уме?

Он снова вскочил.

— Опасность довольно реальная, Фрэнк.

И это он говорил мне! Последние шесть недель я вообще не переезжал реку и не показывался в Нью-Йорке, а он говорит мне об опасности! Я промолчал.

Феннелли положил свою черную фетровую шляпу на стол.

— Я серьезно, Фрэнк. Запахло жареным. Позавчера Коуен встречался с губернатором и получил добро на наступление, раз уж они не могут зацепить тебя.

Я тоже знал об этом. В штате губернатора у меня был свой парень, которому я платил двести монет в неделю и который держал меня в курсе всех дел. У меня в столе даже лежала запись их беседы, так что Феннелли не сообщил мне ничего нового. Я продолжал молча курить.

Силк смотрел на меня. Когда он понял, что я не собираюсь отвечать, он продолжил:

— Надо что-то делать, ребята обеспокоены.

— Какие ребята? — спросил я.

— Мадиган, Московитс, Келли, Карвелл, ну, в общем, вся компания.

— И ты тоже? — спросил я.

Он снова уселся и кивнул.

— Я тоже.

Я рассмеялся, вспомнив, что когда-то думал о них, как о крутых ребятах, которых вряд ли можно чем-нибудь напугать. Теперь я думал иначе. Крутые-то они крутые, но если запахло жареным, они сразу бегут к папочке.

— И что ты хочешь от меня? — рявкнул я. — Чтобы я держал тебя за ручку?

Феннелли слегка покраснел.

— А ты не можешь как-нибудь подступиться к Коуену?

— Я же говорил тебе, что пытался, но из этого ничего не вышло.

Я лгал ему, я никогда не пытался сделать это. Но если бы я и попробовал, думаю, потерпел бы поражение.

— Ну а что он за парень? — спросил Силк. — Может, в его биографии есть что-нибудь, что он предпочел бы не предавать гласности?

Я снова рассмеялся.

— Его поведение и образ жизни безупречны.

— А как насчет семьи?

— Старика его ты сам знаешь. Думаешь, его можно на чем-нибудь зацепить? Старик один из крупнейших политиков Нью-Йорка. — Я иронично рассмеялся. Если они только попытаются тронуть старика, им всем будет крышка, и они об этом знали.

— А жена? — спросил Силк.

— И с женой все в порядке, я проверял. Они знают друг друга еще с детских лет и обручились сразу по окончании средней школы. Здесь искать бесполезно.

— Но ведь надо же как-нибудь остановить его, — пробормотал Силк.

Я встал из-за стола, подошел вплотную к Силку и посмотрел на него сверху вниз.

— Конечно, тем более, что это нетрудно. Все, что мне надо сделать, так это прийти к нему в кабинет и сказать: «Привет, а вот и я. Чем могу быть полезен?» — Затушив сигарету в пепельнице, я снова повернулся к Силку. — Вот так.

— Ты же знаешь, что мы не это имеем в виду, Фрэнк.

— Откуда я знаю, что вы, ублюдки, имеете в виду?! — крикнул я. — Точно я знаю одно: чуть что не так, вы сразу прибегаете сюда и распускаете нюни. Неужели вы, болваны, не можете понять, что они только и добиваются того, чтобы вы зашевелились и организация дала трещину? Тогда нам всем крышка. Сидите тихо и заткните ваши чертовы рты. Думать буду я, а вы прекратите класть в штаны каждый раз, когда потянет холодным ветерком. Вы сами выбрали меня на эту должность, и я делаю свое дело. — Я посмотрел ему прямо в глаза и спросил уже другим тоном: — Может быть, вы чем-то недовольны?

— О, нет, Фрэнк. Мы всем довольны, — чуть быстрей, чем следовало бы, возразил Силк.

Я знал, какие разговоры вели эти парни в Нью-Йорке. Если я дам им шанс, они моментально отдадут меня на съедение волкам.

— Тогда возвращайся и скажи им, чтобы перестали дрожать от страха. Передай им, что мне известен каждый их шаг и что делать они должны то, что я говорю. Я дал каждому из парней указания, и они должны их строго выполнять, пока не будет других. — С этими словами я вернулся за стол.

Силк взял шляпу и направился к двери.

— Я передам им твои слова, Фрэнк, — голос его звучал уважительно, но глаза светились завистью.

Я решил сменить тему разговора.

— Ты недоплатил девятьсот долларов своей доли за прошлую неделю. Поскольку уж ты здесь, разыщи Джо Прайса и уладь этот вопрос.

— Я так и сделаю, Фрэнк, — сказал Феннелли, берясь за ручку двери и обводя ревнивым взглядом кабинет.

Я подпустил еще одну шпильку.

— И послушай меня, Силк, — тихо сказал я, — знай, что я помню, что однажды ты сам хотел заполучить эту должность, и что память у меня хорошая.

Он отдернул руку и ткнул пальцем в мою сторону.

— Но и ты не забывай, что если бы я не помог тебе, то ты никогда не получил бы эту должность.

— Я и не забываю, — тихо ответил я, — поэтому и разговариваю с тобой так вежливо.

Феннелли несколько секунд в нерешительности потоптался у дверей, казалось, он хочет сказать что-то еще, но не осмеливается. Наконец он вышел, закрыв за собой дверь. Беда с этими ребятами заключалась в том, что они привыкли все время отпихивать других, но не выносили, если их самих потеснят немного.

Я взял телефонную трубку.

— Соедините меня с Алексом Карсоном.

Карсон был главным юрисконсультом компании, я хотел подбросить ему одну идейку, которая возникла у меня во время разговора с Феннелли. Иногда проходит долгое время, пока из какого-нибудь самого обычного разговора вызреет идея, но сегодня она у меня возникла мгновенно. К сожалению, я не мог толком доверять никому из них, поэтому всю работу приходилось проделывать самому. Я только иногда подбрасывал им какую-либо информацию, иначе, если бы они знали столько, сколько знал я, у них начали бы появляться свои идеи.

Закончив говорить с Карсоном, я повесил трубку и вернулся за стол. Мне еще предстояло сделать массу вещей. Я улыбнулся про себя. Легкая жизнь — это тяжелая работа.

Секретарша принесла пятичасовой отчет и теперь ждала, пока я просмотрю его.

— Есть ли что-нибудь из Танфорана? — спросил я ее.

— Нет, мистер Кейн.

Я снова снял телефонную трубку и позвонил Джо Прайсу. Прайс работал контролером, это был очень симпатичный парень. Когда я нашел его, он зарабатывал сотню в неделю, являясь главным бухгалтером какой-то мелкой компании. У него была обнаружена недостача в несколько тысяч, и я подумал, что если вытащу его, то он мне пригодится. И Прайс стоил того. Тысячу в месяц я платил ему не за красивые глазки. Он взял телефонную трубку.

— Какие первые результаты из Танфорана? — спросил я. Танфоран находился в Калифорнии, и с ним было три часа разницы.

— Мы проиграли около восьми тысяч, — произнес Прайс своим сухим бухгалтерским голосом, — а организация около тридцати.

— А какие перспективы на день?

— Если повезет, останемся при своих.

— Хорошо, — сказал я и повесил трубку. Нельзя же все время выигрывать.

Секретарша продолжала стоять возле двери. Я вопросительно посмотрел на нее.

— Там в приемной ожидает женщина. Она хочет видеть вас — мисс Ковилл.

— А как она оказалась здесь? — удивился я. — Мне неизвестна эта фамилия.

— Не знаю, мистер Кейн, — ответила секретарша. — Видно, исхитрилась пройти без вызова. — Она взяла отчет со стола. — Сказала, что вы ее знаете, что она сестра Марти.

— Ох! Да, конечно, я ее знаю, — сказал я и подумал, какого дьявола ей здесь надо. Некоторое время я размышлял, потом спросил:

— Аллисон уже здесь, мисс Уолш?

— Да, — ответила секретарша и направилась к двери. — Передать ей, что вы заняты?

Несколько секунд я колебался, потом ответил:

— Да.

Секретарша вышла. Я посмотрел на стол. Мне вроде бы и хотелось увидеть ее, но я понимал, что из этого не выйдет ничего хорошего. Хотя на мне был костюм за двести долларов и я немного пополнел, она вполне могла узнать во мне парня, которого видела в больнице. Лучше уж не встречаться с ней.

Через некоторое время вошел Аллисон. Это был мой ночной секретарь. Мне нужно было два секретаря — дневной и ночной, а женщинам было трудно работать по ночам. Я обычно задерживался в кабинете допоздна, сводя данные в таблицы, поэтому я и взял на работу Аллисона.

— Что вы хотели? — спросил я.

— Там в приемной вас дожидается женщина, мисс Ковилл, — сказал он. По его женоподобному лицу блуждала насмешливая улыбка. Мне этот парень никогда не нравился, я не могу доверять мужчинам, умеющим стенографировать.

— Я же приказал мисс Уолш проводить ее.

— Но она все еще ждет, сэр. — Обычно он редко смотрел на меня, но сейчас смотрел прямо в глаза. Я с удивлением заметил, какой сильный у него подбородок. — Она сказала, что вы пообещали принять ее.

Я поднялся. Ладно, приму ее и покончу с этим.

— Хорошо, пригласите.

Аллисон открыл дверь. Она стояла на пороге и глядела на меня. На ней был серо-голубой костюм, который очень подходил к ее голубым глазам. У нее был прямой взгляд, четко очерченный рот и почти мужской жесткий подбородок.

Подождав, когда дверь за ней закроется, она заговорила:

— Это ты, — она подошла ко мне и протянула руку.

Я сделал вид, что не заметил ее руки.

— А кого ты ожидала увидеть?

Ее рука вяло опустилась. В глазах, как тени, металось сомнение.

— Не знаю, — ответила она чуть дрожащим голосом, который затем окреп. — Конечно, это был ты там в больнице, я не ошиблась.

— Ну и что из этого?

— Наверное, ничего, — ответила она, — я просто высказала вслух свои мысли.

Мы стояли друг против друга, разделенные столом, как боксеры на ринге.

— Зачем ты пришла сюда? — спросил я.

Ее нервозность полностью прошла.

— Хотела посмотреть на тебя — тот ли ты человек, который был в больнице и который когда-то приходил в наш дом.

— Ну вот и посмотрела. Теперь все?

Она вздернула подбородок. Я подумал, что она не слишком изменилась.

— Конечно, ты все тот же, только старше и безжалостнее. — Я промолчал, и Рут заговорила снова: — Я не должна была приходить сюда. Марти и Джерри предупреждали меня…

Я резко перегнулся через стол и зажал ей рот рукой.

— Заткнись, дуреха, — хрипло прошептал я. — Неужели ты не понимаешь, что за мной постоянно следят, следят за каждым, кто приходит сюда? Разве ты не понимаешь, что с ними может случиться, если их имена свяжут с моим? — Я специально не называл имен, но был уверен, что она поняла меня. Отняв руку от ее губ, я вытер ее носовым платком и снова посмотрел на Рут.

Казалось, она вот-вот расплачется, глаза ее были полны слез, нижняя губа дрожала. Она опустилась в кресло рядом со столом.

— Я не подумала об этом.

— То-то и плохо, что не подумала!

— Я только хотела помочь, — сказала она.

— Кому? Мне? — спросил я с нарочитым сарказмом. — Если ты приведешь меня к ним, тогда будет совсем плохо. Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это выйти отсюда и никогда больше не возвращаться.

Рут взяла себя в руки, встала, голос ее звучал холодно, почти официально:

— Извини, я совершила ошибку. С моей стороны было ошибкой пытаться помочь тебе. Ты совсем не изменился, тебе невозможно помочь. Ты даже не позволишь никому попытаться сделать это. Ты так до конца и будешь одинок. Сожалею, что пришла. — Она направилась к двери.

Я смотрел ей вслед. Мне хотелось поговорить с ней, я был рад видеть ее, я хотел сказать ей, как скучаю по нашей старой компании. Но я не мог этого сделать. Я не был уверен, что это не Джерри прислал ее прощупать обстановку.

— Извини, что был несколько груб с тобой, — мягко произнес я.

— Все в порядке, — ответила Рут. — Так мне и надо, я должна была это предвидеть. — Она остановилась возле двери. — До свидания.

Я подошел к ней, взял за руку, улыбнулся.

— И все-таки спасибо, что пришла.

Так мы стояли некоторое время, взявшись за руки и глядя в глаза друг другу. Потом она потянулась ко мне, и я почувствовал на своих губах поцелуй.

— Помнишь, что ты мне сказал тогда, давно? — спросила она. — Теперь мы друзья.

— До свидания, — сказал я, глядя, как за ней закрывается дверь.

Я позвонил Аллисону и поинтересовался докладом из Танфорана. Пока он диктовал мне цифры, я думал о своем. Это было чистое сумасшествие. Сейчас не время было думать о женщине, кто бы она ни была.

Или как раз время?

Глава вторая

Я засиделся в офисе допоздна. Вошел Аллисон, включил свет и удалился. За последние несколько лет я проделал большой путь. Теперь у меня было все, чего я добивался. У меня были деньги, я носил хорошую одежду, хорошо питался и хорошо жил. Что мне еще было нужно?

Женщина? Черт побери, да стоило мне только щелкнуть пальцами, и в моем распоряжении были бы лучшие девицы в стране. Нет, в этом я не нуждался.

Друзья? Возможно. Но я давно усвоил, что не могу позволить себе иметь друзей, если хочу добиться своего. За все, чего я добился, я должен был ими поступиться. А кроме того, друзья не смогли бы дать мне того, что я имел сейчас.

Я развернул кресло в сторону окна и посмотрел за реку, где сверкали огни Нью-Йорка. Странно, ведь там не было ничего такого, чего бы я не мог иметь здесь, и все же меня тянуло туда, за реку. Может быть, это происходило потому, что я не был свободен в своих действиях? Я встал из кресла, закурил, подошел к окну и остановился возле него, глядя на Нью-Йорк.

Рут пришла ко мне именно в такой момент. Интересно, почему? Неужели ее действительно послал Джерри? Наверняка он уже не может отвертеться от этого дела. И все же, если бы Джерри не взялся за него, все могло бы быть по-другому.

Зазвонил телефон. Я подошел к столу, снял трубку. Это был Аллисон.

— Я подготовил вам отчет из Танфорана.

Я взглянул на часы, было уже почти десять. Даже не подозревал, что уже так поздно. Я устал и хотел есть.

— Хорошо, давайте, — сказал я и, выслушав его, повесил трубку.

А Нью-Йорк по-прежнему был за рекой.

Несколько минут я сидел расслабившись. До ухода домой мне надо было сделать еще кое-что. Я достал личное дело Аллисона из ящика стола, где оно хранилось с позавчерашнего дня, и просмотрел его. Потом нажал кнопку вызова секретаря.

Аллисон появился в дверях.

— Да, сэр?

— Входите и садитесь, — сказал я ему. — Хочу поговорить с вами.

На его лице промелькнуло некоторое замешательство, но только на миг.

— Слушаю, сэр, — сказал он, подходя к креслу перед столом и усаживаясь в него.

Я протянул ему его досье.

— Я только что просматривал ваше личное дело, — сказал я, — в нем много необычного.

Аллисон напрягся.

— В каком смысле, сэр? — несмотря на попытку контролировать свой голос, он не смог скрыть волнения.

— Раз мы одни, вы можете оставить эти «сэр» и «мистер». Это все чепуха. Обычно люди используют обращения, чтобы скрыть отношение к людям, с которыми разговаривают. Меня все называют Фрэнк.

Аллисон кивнул.

— А меня зовут Эдвард. Эд.

Я посмотрел на него. А он не глуп. Как бы ему ни хотелось получить ответ на свой вопрос, он не повторил его, видя, что я не намерен отвечать. Сегодня вечером меня удивил его подбородок, а теперь я разглядел сильные складки вокруг рта, голубые глаза, полные решимости, морщины над бровями.

— Вам ведь не очень нравится работа такого рода, не правда ли? — спросил я. — С вашим образованием довольно странно застрять в таком месте и работать на такого парня, как я. — Я взял его личное дело и прочитал: — Втридцать первом школа бизнеса, в тридцать четвертом юридический факультет Колумбийского университета.

— Человек должен есть, — улыбнулся Аллисон, почувствовав себя более уверенно. — Голод не разбирается в дипломах, особенно университетских.

Ответ был неплох. Я почувствовал, что мне нравится этот человек, несмотря на то, что я о нем знал. Мне понравилось, что он не стал опровергать моего утверждения о том, что он заслуживает большего. Мне понравилось, что он не стал нести какую-нибудь глупость типа: «Нет, что вы, мистер Кейн! Именно такую работу я и хотел получить». Я улыбнулся.

— Не говорите так, Эд. Похоже, ваши родители вполне обеспеченные люди.

Видя, что этот номер не проходит, он попытался пойти по другому пути. В голосе его чувствовалась фальшь, он старался произвести на меня хорошее впечатление.

— Я хотел заняться чем-нибудь другим, — сказал он, — но меня не привлекает скучная рутина обычных адвокатских или деловых контор.

— И вы пришли сюда, — улыбнулся я.

— Да, — кивнул он.

— И это было то, чего вы хотели?

— Отчасти да, хотя и не совсем то, чего я ожидал.

Я громко рассмеялся.

— А что вы ожидали увидеть здесь? Ковры, залитые кровью? Не дурите, это такой же бизнес, как и любой другой. — Теперь настала моя очередь притворяться. Он начал проявлять некоторые признаки характера, и я отметил, что он не любит, когда над ним смеются. Я решил увести разговор несколько в сторону.

— Как долго вы работаете здесь, Эд?

— Почти восемь месяцев, — ответил он. Я обратил внимание, что он не называл меня Фрэнк, но также не говорил «сэр» или «мистер Кейн».

— Сколько вы получаете?

— Сто долларов в неделю.

— А что бы вы сказали, если бы я предложил вам двести?

Он удивился.

— Я… я поблагодарил бы вас.

Я снова рассмеялся. Это был хороший ответ.

— А что бы вы сделали за это?

— Что вы имеете в виду, сэр? — Еще более удивившись, спросил Аллисон, назвав меня на этот раз «сэром».

— Предположим, что я говорю вам, что Министерство юстиции попыталось заиметь в моем ближайшем окружении человека, который информировал бы его о моих делах. Допустим, что этот человек вы, я могу предположить такое. Согласны ли вы отсылать им отчеты только после моего одобрения? — Я спокойно взглянул на Аллисона.

Он поднялся и посмотрел на меня через стол сверху вниз.

— Так вы знаете? — спросил он, наклонившись вперед и вцепившись в крышку стола так, что пальцы побелели.

— Знаю что? — мягко поинтересовался я.

— Что я из Министерства юстиции? — в голосе его звучала досада человека, потерпевшего поражение.

Мне стало немного жаль его. Почему мне всегда бывало жаль плохих людей? Ведь если бы я не разоблачил его, он мог бы разнести меня и всю организацию в пух и прах.

— Ах, это, — легко произнес я, как будто речь шла о чем-то незначительном. — Да, я знал об этом, когда принимал вас на работу.

— И все-таки приняли? — его голос продолжал звучать напряженно.

— Конечно, — улыбнулся я, наблюдая изумленное выражение его лица, — ведь мне нужен был секретарь. — Он попытался что-то сказать, но я не позволил ему оборвать меня. — Сядьте, — заботливо предложил я, — не надо делать из этого трагедии. Я не собираюсь убивать вас, это не в моем стиле. Только минуту назад я говорил вам, что это бизнес. — Аллисон молча опустился в кресло. — Вы здесь уже почти восемь месяцев. За эти восемь месяцев вы не раскопали ничего такого, что позволило бы вашему министерству слепить дело. Я занимаюсь бизнесом. Вы знаете, что бизнес очень разнообразен. У нас свои интересы в различных областях: торговые автоматы, музыкальные автоматы, клубы и рестораны, мелкие производства. Я люблю немного рисковать. А кто не любит? Все доходы от любой моей деятельности самым точным образом указываются в налоговой декларации. Я не занимаюсь ничем противозаконным. Вот в общих чертах специализация моей компании. Именно это и написано на дверях: «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис».

Некоторое время Аллисон молчал, потом посмотрел мне прямо в глаза. Скрытность, которая заставляла меня не доверять ему, исчезла с его лица, ее сменила искренность. Он улыбнулся.

— Я рад, что все кончено, — сказал он.

Я засмеялся и закурил. Я тоже был рад этому. Если бы он только знал, как близко подобрался к цели! Но дело было не только в этом. Еще до вчерашнего дня я не знал, кто он такой, и не случись этого, я мог бы оказаться в очень затруднительном положении. Я молчал.

— Думаю, что мне лучше уйти, — сказал Эд и поднялся.

— Как вам угодно, — я посмотрел ему вслед и добавил: — но мне все еще нужен хороший секретарь.

— Что вы имеете в виду?

Я решил испытать его.

— Вы можете принять мое предложение и работать на меня или продолжать работу на нынешних условиях. Меня действительно не волнует, что вы сообщаете им обо мне.

В этот момент он показался мне неправдоподобно молодым.

— Я не могу так поступить.

— Почему? Никто, кроме нас, не будет знать о нашем разговоре.

— Нет, — ответил он, — это будет нечестно.

Честно, черт побери! Может быть, он думал, что шпионить за мной — это честно? Я рассмеялся.

— Ну, как угодно.

Он вышел.

Я повернулся в кресле и посмотрел через реку. Нью-Йорк призывно подмигивал мне, словно говоря: «Иди, иди сюда».

Глава третья

Уже проехав почти половину моста через реку, ведущего в Нью-Йорк, я начал понимать, какую совершаю глупость.

Я покинул контору без пятнадцати одиннадцать и пошел в гараж за своей машиной. Там все и произошло.

— Майк, — спросил я старика сторожа, — нет ли у тебя машины, которую я мог бы одолжить на сегодняшний вечер?

Бумажка в десять долларов, которую я вложил ему в руку, задавая свой вопрос, возымела действие.

— Конечно, найдется, мистер Кейн. — Он улыбнулся беззубым ртом, прошел в гараж и через некоторое время выехал на небольшом «плимутседане».

Я сел за руль и посмотрел на приборы. Судя по указателю, баки были полные.

— Кстати, Майк, — спросил я, перед тем как тронуться с места, — а чья это машина?

— Хозяина. Но все будет в порядке, я объясню ему.

— Спасибо, Майк, — сказал я, положил ногу на газ и тронулся. Я поехал на мост, а не на паром, хотя тот и был ближе. Просто мне не хотелось останавливаться в местах, где меня могли бы узнать. Медленно выехав на дорогу, ведущую в город, я свернул с Риверсайд-Драйв на Сто тридцать пятую улицу и дальше на Бродвей. Там я остановился на минутку и забежал в аптеку на углу, чтобы узнать адрес Рут. Взяв справочник, я отыскал его.

Спустя несколько минут я остановился перед большим белым домом на углу Парк авеню. Я вошел в вестибюль и посмотрел на часы. Они показывали начало первого. Я нажал кнопку лифта.

Двери лифта открыл заспанный лифтер. Я сказал ему:

— Мне в квартиру Кабеллов, пожалуйста.

— Хорошо, сэр, — ответил лифтер, закрывая двери и нажимая кнопку. — Доктор Кабелл живет на пятом этаже, квартира пятьсот двенадцать.

Он широко распахнул дверь и посмотрел мне вслед. Остановившись перед нужной дверью, я оглянулся на лифтера. Он закрыл дверь, и кабина двинулась вниз. Я нажал звонок, потом поднял воротник пальто и надвинул шляпу на глаза. А что если ее нет дома? Я уже собрался уйти, но в этот момент дверь отворилась. На пороге стоял незнакомец.

— Мисс Кабелл дома? — спросил я. Из квартиры доносились голоса. Судя по всему, там находилось несколько человек. — Я с ее работы, мистер Ковилл.

— Входите, — человек отступил в сторону, и я вошел. — Я передам ей, что вы пришли. — Перед тем как уйти, он внимательно посмотрел на меня.

Я стоял в маленькой прихожей с поднятым воротником и нахлобученной шляпой. Справа в конце прихожей была приоткрыта дверь, в нее и удалился незнакомец. До меня донесся его голос:

— Рут, там какой-то мужчина с твоей работы, мистер Ковилл.

На несколько секунд воцарилась тишина, потом раздался голос Рут:

— Я вернусь через минуту, только узнаю, что ему нужно.

Когда она вышла в прихожую, лицо ее было бледным. Подойдя вплотную ко мне, она прошептала с тревогой:

— Зачем ты пришел сюда?

— Просто нанес тебе ответный визит, — улыбнулся я.

— Тебе нельзя здесь оставаться. Здесь Джерри, — так же шепотом сказала Рут.

— Ты не ушла из моей конторы, пока не увидела меня, — сказал я, — так что моя настойчивость тоже простительна.

Рут взяла меня за руку.

— Как ты не понимаешь. Здесь Джерри, если он увидит тебя, то будет вынужден прогнать. Тебе нужно уйти.

— Не думаю, что он прогонит, — улыбнулся я. Мне даже начинала нравиться эта игра, появилось ощущение риска, как будто я шел по тонкому льду.

— Прогонит, — сказала Рут, еще ближе продвигаясь ко мне. В этом движении было что-то знакомое. Сначала я не мог вспомнить, что именно, но потом сообразил, что так делала Марианна. — Прогонит, — повторила она, — ты его не знаешь.

— Не знаю? — спросил я, вспоминая наш телефонный разговор, состоявшийся несколько недель назад. — Ну что ж, посмотрим.

Я чувствовал запах ее духов.

— Пожалуйста, пожалуйста, уходи.

И тогда я поцеловал ее. Первые секунды она стояла неподвижно, потом ее губы налились теплом, она обняла меня за шею и сильней прижалась своими губами к моим. Я целовал многих женщин после Марианны, но их поцелуи никогда не отдавались во мне, как бывало с Марианной. Сейчас же я почувствовал волнение — давнее, забытое, и вместе с тем совсем иное. Мне трудно было объяснить это, да я и не пытался. Это был мягкий, нежный, сладкий и страстный поцелуй.

Рут отстранилась от меня, но я все еще держал ее в своих объятиях. Ее глаза были похожи на два глубоких голубых озера, в которых я добровольно тонул.

— А теперь уходи, пожалуйста, — прошептала она, гладя меня пальцами по щеке.

Я улыбнулся, уверенный в себе как никогда.

— Только не за эту плату, — прошептал я. — Возможно, я и уйду, если ты пойдешь со мной.

Рут не ответила, и я сделал вид, что собираюсь снять пальто.

— Хорошо, — прошептала она, — я пойду с тобой, но подожди меня на улице.

— Я подожду здесь, — ответил я.

Рут замялась, не зная, что сказать.

— Ну хорошо, только будь осторожен. — Она вернулась в комнату, из которой пришла.

Я услышал, как она начала что-то кому-то объяснять, потом заметил, как две тени остановились возле двери. Отвернувшись к стене, я принялся разглядывать небольшую картину. Я стоял к ним спиной, но уголком глаза заметил, что это был Марти. Он не смотрел на меня, а я не слышал его слов, потому что он говорил тихо. Мне удалось ухватить только последнюю фразу, где он просил Рут быть осторожной. У Рут через руку было перекинуто пальто, и время от времени она бросала на меня взгляды. Потом она засмеялась, сказала ему, чтобы он возвращался к гостям, и подошла ко мне.

Я улыбался.

— Разреши, я помогу тебе надеть пальто.

Она посмотрела на меня. Лицо ее было серьезным и тревожным.

— Я надену его потом. Чем быстрее ты выйдешь отсюда, тем мне будет спокойнее.

Я рассмеялся и распахнул перед ней дверь.

Лифтер удивился, увидев нас. Весь путь до машины мы проделали молча. Я открыл дверцу, подождал, пока Рут сядет, захлопнув дверцу, обошел машину и уселся за руль.

— А в этой машине не слишком тепло, да? — улыбнулась Рут.

Я рассмеялся.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты, наверное, ожидала увидеть большой сверкающий лимузин. Жаль, что разочаровал тебя, но своей машиной я воспользоваться не мог. В ней сейчас мне было бы жарче, чем на пожаре.

— Ты сошел с ума, решившись приехать сюда.

— Не более, чем ты, — ответил я, трогаясь с места и сворачивая на Парк авеню. — Так куда мы?

— А куда ты можешь поехать?

Я задумался. Она была права. Сейчас для меня Нью-Йорк был не самым безопасным местом.

— Я знаю одно место, — сказал я, — там меня не потревожат.

Рут не понимала, куда мы едем, пока машина не въехала на мост, ведущий в Джерси-Сити. Подъехав к гаражу, мы пересели в мою машину.

— Эта тебе больше нравится? — с улыбкой спросил я.

Рут кивнула.

— Она даже превзошла мои ожидания.

Еще бы! Это был громадный, черный, двенадцатицилиндровый «кадиллак». Я направился к своему жилищу.

Жил я в отеле «Плаза» в трехкомнатном номере, который меня вполне устраивал. Служба отеля взяла на себя заботу о моей машине, при необходимости мне доставляли в номер еду и выполняли прочие повседневные работы. Мне это подходило, так как позволяло избежать ненужных контактов.

— Прошу пожаловать в мою келью! — объявил я.

Войдя в номер, Рут удивленно посмотрела на меня, я вошел вслед за ней и закрыл дверь. Подойдя к ней, я крепко обнял ее и поцеловал. Да, я не ошибся, это было совсем другое. Внезапно она оттолкнула меня и тихо спросила:

— Для этого ты и приезжал ко мне?

Я улыбнулся, меня и самого начал интересовать этот вопрос. Я включил свет, бросил пальто на кресло, подошел к телефону и снял трубку.

— Соедините со службой сервиса.

Ожидая, пока меня соединят, я смотрел на Рут. Пальто ее было застегнуто на все пуговицы, как будто она боялась снять его.

— Нет, дорогая, — весело ответил я, — я был голоден и хотел, чтобы кто-нибудь поговорил со мной о добрых старых временах, пока я буду ужинать.

Мой ответ разозлил ее, в ней проснулся ее прежний скверный характер. Нижняя губа задрожала, казалось, она сейчас разразится слезами.

— Ты все такой же, — гневно сказала она, — у тебя есть ответы на все вопросы. — С этими словами она направилась к двери.

— Служба сервиса, — раздался голос в трубке.

— Перезвоните, пожалуйста, — быстро сказал я, бросил трубку и побежал вслед за Рут. Я поймал ее возле дверей и схватил за плечи.

— Если бы мне не хотелось так сильно увидеть тебя, то я не поехал бы за тобой в город.

Она позволила увести себя вглубь комнаты, в глазах ее стояли слезы.

— Почему же ты сразу не сказал о своих чувствах? — тихо спросила она. — Или ты настолько привык их скрывать, что теперь не знаешь, как их выразить?

Я поцеловал ее в уголки глаз. Возможно, в ее словах был определенный смысл. Внезапно она обняла меня и поцеловала.

— Я люблю тебя, дурачок, глупое животное! — прошептала она. — Я люблю тебя всю свою жизнь и никогда не полюблю другого.

Я крепко обнял ее. От ее откровенных слов я ощутил сладостную боль, новую для меня, которую я никогда не испытывал раньше. Я снова поцеловал ее.

Зазвонил телефон. Рут пристально посмотрела на меня. Я успокаивающе улыбнулся и подошел к телефону.

— Служба сервиса, мистер Кейн. Вы звонили нам?

— Служба сервиса, — повторил я вслух, чтобы Рут окончательно успокоилась. — Холодных цыплят на двоих и бутылку «Пайпер Хейдсик» урожая двадцать девятого года, пожалуйста. — Положив трубку, я вернулся к Рут. — Может быть, ты все-таки снимешь пальто?

Она сняла пальто и протянула его мне. Глаза ее сверкали, лицо разрумянилось от холодного ноябрьского воздуха. На ней было простое, короткое черное платье.

— Куда ты смотришь? — спросила она, улыбаясь.

— На тебя, — ответил я. — Ты прекрасна. — Она действительно была прекрасна.

— Слышу голос голодного мужчины.

— Во всех смыслах голодного, — ответил я. Мы улыбнулись друг другу и почувствовали необычайную близость. Она протянула мне руку. Я взял ее, бросив пальто на соседнее кресло.

Мы сели на диван посреди комнаты. Ее рука покоилась в моей руке, голова — на моем плече. Мы сидели молча, потом я закрыл глаза. Впервые за многие годы я чувствовал глубокое удовлетворение и умиротворенность. Как будто я снова был мальчишкой и пришел домой к тете и дяде, и мы сидели вместе и молчали, и каждый из нас был счастлив и рад счастью другого. Именно так мы чувствовали себя с Рут.

Я уткнулся лицом в ее волосы, она повернула голову, и мы заглянули друг другу в глаза. В ее глазах был вопрос: «Ты любишь меня?» Вопрос, по сути, лишний. Наверное, Рут осталась довольна ответом, который прочла в моих глазах, потому что наклонилась и поцеловала меня.

Потом она снова положила голову мне на плечо и заговорила мягко, почти шепотом:

— Я не сумасшедшая, дорогой, я просто безумно рада. Наверное, потому, что слишком часто мечтала об этом. — Она вскинула голову и прикоснулась пальцами к моей щеке, глаза ее расширились от страха. — А вдруг это сон, и он пройдет, когда я проснусь.

Я взял ее руку, повернул ладонью вверх и поцеловал.

— Это не сон.

Рут облегченно вздохнула и снова опустила голову мне на плечо, а меня снова захлестнуло чувство покоя, тишины, счастья и умиротворенности, весь мир отступил куда-то далеко. Это было правдой — я вернулся домой.

Глава четвертая

Раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите, — крикнул я не поднимаясь.

В комнату вошел официант с небольшим столиком. Он подкатил его прямо к нам.

— Требуется моя помощь, сэр? — вежливо спросил он, снимая салфетку с блюд.

Я взглянул на Рут. Она слегка покачала головой.

— Нет, спасибо, — ответил я, протягивая ему чаевые и подписывая счет. — Мы сами управимся.

Официант кивнул и удалился. Рут наклонилась над столиком, положила мне на тарелку цыпленка, а я в это время откупорил бутылку. Я ужасно проголодался и ел жадно, мой рот был занят едой, и я молчал.

Рут смотрела на меня.

— Ты действительно совсем не изменился и ешь все так же, как волк. Помню, ты и мальчишкой так ел.

— Я голодный, — сказал я, отламывая куриную ножку и вонзаясь в нее зубами. — Я не ужинал.

Через несколько минут я закончил есть, закурил и стал ждать, пока поест Рут. Потом я предложил ей сигарету, и мы уютно устроились с ней на диване. Я оглядел комнату. Она была обставлена довольно богато, но до настоящего момента я никогда не чувствовал себя здесь дома. Просто это было место, куда я приходил переночевать.

Протянув руку, я обнял Рут за талию, а другой, свободной рукой, погасил сигарету и включил небольшой радиоприемник, стоящий рядом с диваном. По радио передавали приятную музыку. Вообще-то я не очень любил музыку, но сейчас она была кстати.

Рут потушила сигарету и прислонилась спиной к моей груди. Раздался стук в дверь — это официант пришел за посудой. Дождавшись, когда он уйдет, я выключил большой свет, зажег светильник рядом с диваном и снова сел. В полумраке лицо Рут было прекрасно. Мы поцеловались.

— Почему ты убежал от меня в больнице, Фрэнки? — спросила Рут.

— Не знаю, — тихо ответил я, — если бы понимал тогда, что к чему, то не убежал бы.

— Тебе, наверное, было очень плохо.

Я промолчал, мне не хотелось вспоминать о том времени. Некоторые вещи лучше вообще забыть.

— Ты что-нибудь слышал о своих родственниках?

— Нет, я так и не смог разыскать их.

— Это очень плохо. Представляю, что они должны чувствовать. Я ведь уже почти потеряла надежду когда-нибудь снова увидеть тебя.

— Неужели это так страшно? — спросил я с легкой улыбкой.

Рут повернула голову и посмотрела на меня.

— Ты и представить не можешь, как это страшно. Мне предстояло ждать тебя всю жизнь и остаться старой девой.

Я снова улыбнулся.

— Только не тебе. Вокруг тебя должно было увиваться много парней.

— Они и увивались, — кивнула Рут, — но они не были тобой, а мне нужен был только ты.

— Держу пари, что ты говорила это всем парням, — рассмеялся я.

Рут тоже засмеялась, но глаза ее остались серьезными.

— Конечно, это часть моего амплуа.

— Похвали меня еще, радость моя, — попросил я. — Мне это так нравится.

— Ты дурачок, — во взгляде Рут появилась печаль.

— Я не дурачок, просто я очень люблю, когда меня хвалят.

Рут положила голову мне на плечо, и так мы некоторое время сидели молча. Потом она снова посмотрела на меня.

— Фрэнки, мне страшно. Я боюсь снова потерять тебя.

— Не бойся, детка, — тихо сказал я, — меня от тебя теперь и трактором не оттащишь.

— Я не этого боюсь, — с лица Рут не сходила тревога. — Дело совсем в другом. Джерри и остальные охотятся за тобой.

Я самоуверенно рассмеялся.

— Им до меня не добраться. Как бы они ни старались, им не слепить дело против меня. Все вполне законно.

Рут слегка отодвинулась от меня.

— Это правда, что они говорят о тебе?

Я пожал плечами.

— Ты ведь знаешь людей, им нравится болтать только для того, чтобы создавать ажиотаж вокруг себя.

— Но ведь это не пустые слухи, да? Это правда, что ты создал организацию, которая руководит игорным бизнесом? — продолжала настаивать Рут.

— Ну а если и так? — спросил я. — Кто-то все равно должен был это сделать.

Она взяла меня за руки и серьезно посмотрела мне в глаза.

— Ты должен бросить это.

Это уже становилось забавным, и я от души рассмеялся. Подобная идея возникала в последнее время слишком у многих людей.

— Послушай, Фрэнки, — сказала Рут, все еще держа меня за руки. — Если ты не оставишь это занятие, то или попадешь за решетку, или тебя изрешетят пулями.

— Я так не думаю, детка, — сказал я. — Закон бессилен против меня, а у моих врагов не хватит смелости затеять что-то против меня, потому что они знают, что не сумеют довести дело до конца.

— Когда-нибудь доведут.

Я улыбнулся.

— Забудь об этом. Меня это не волнует, и я хочу, чтобы тебя это тоже не волновало.

— А я хочу, чтобы не случилось кошмара, — тихо сказала Рут. — Чтобы я не проснулась в одно прекрасное утро и не узнала, что ты в тюрьме.

— Завтра утром я еще буду здесь, — съязвил я.

— А как насчет остальных дней? — В ее глазах появились слезы. — Неужели ты не понимаешь, Фрэнки? Мы не сможем пожениться, пока не появится возможность всегда быть вместе, пока я не буду уверена, что ты в безопасности. Иначе ни ты, ни я не будем счастливы.

Я с удивлением слушал ее. Разве уже встал вопрос о женитьбе? Но чем больше я смотрел на Рут, тем больше мне нравилась эта мысль. Она будет отличной женой.

— Ну почему? — спросил я. — Каким образом моя работа может повлиять на нашу женитьбу? Я зарабатываю много денег, а если я не буду их зарабатывать, мы в любом случае не сможем пожениться. Это все глупости.

Рут покачала головой.

— Нет, это не глупости. Ты думаешь, что деньги решают все. Совсем нет. Нельзя купить чувство собственного достоинства и уважение, их может заслужить только сам человек.

— Я не стыжусь того, чем занимаюсь! — Я начинал злиться. — Я достаточно наломался на мелких, дрянных работах, а потом чуть не умер в поисках куска хлеба. Я доволен своей жизнью, и ты не должна меня стыдиться. Черт возьми, я отдал слишком много сил, создавая свою организацию, и я не собираюсь бросать ее только потому, что какие-то глупые пуритане говорят, что я отравляю им воздух.

— Ты не понимаешь, что я хочу сказать, да?

— Нет, не понимаю.

Взгляд Рут стал жестким.

— Тогда полагаю, нет смысла пытаться объяснять тебе, — холодно сказала она и подошла к креслу за своим пальто.

Я посмотрел на нее.

— Что ты собралась делать?

— Ехать домой, — ответила она. Плечи у нее обмякли, во всем ее облике чувствовалась усталость. — Думаю, что я пробудилась ото сна, мне здесь больше нечего делать.

Теперь я вконец разозлился.

— Так тебе здесь нечего делать? — спросил я с сарказмом. — А если я послушаюсь тебя, что мне это даст?

Рут выпрямилась, откинула назад голову, глаза ее засверкали.

— Если хочешь, я скажу тебе. Это твой шанс вернуться домой, вернуться к человеческой жизни, вернуться в общество и жить вместе с людьми, жить, а не драться. Это твой шанс выйти из джунглей, перестать рычать и царапаться, мучить себя безумной ненавистью к окружающему миру. Это шанс любить и быть любимым, делиться и получать свое, отдавать и получать. Это шанс жить без страха и сомнений, не позволяющих спокойно спать. Это твой шанс перестать быть одиноким, шанс быть человеком и иметь детей. — Рут заплакала, рыдания мешали ей говорить. Она просто стояла и смотрела на меня, ее глаза были зеркалом ее души.

Но я не сделал ни шага в ее сторону. Если бы я сдвинулся с места, то сдался бы. Грудь мою сдавила неведомая сила, я не мог смотреть ей в глаза и поэтому отвернулся. Я слишком долго и тяжело боролся, чтобы теперь оставить кому-то то, что создал. Я посмотрел на ковер. Голос мой прозвучал твердо:

— Думаю, что у меня все это есть, — сказал я.

Рут не ответила. Перестав плакать, она шагнула ко мне. Ее губы вытянулись в тонкую линию, как будто она пыталась удержать себя от того, чтобы заговорить. Затем, повернувшись, она подошла к двери и исчезла.

Я услышал, как мягко щелкнул замок, и тяжело опустился на диван. В воздухе еще чувствовался запах ее духов, я закрыл глаза и увидел ее. Рут! Внезапно я вспомнил название духов, которыми она пользовалась: «Бедный Шут». Какое точное название.

Именно бедным шутом я и был.

Глава пятая

Меня разбудил телефонный звонок. Я провел дурную ночь, впервые за многие годы я плохо спал. Всю ночь я ворочался с боку на бок и заснул только под утро. Проклиная телефон, я взял трубку и рявкнул:

— Какого черта вам надо?

— Фрэнк, — я узнал голос Алекса Карсона.

— Да, Алекс, что еще?

— Я все утро пытаюсь поймать тебя в конторе, но безуспешно. — Я посмотрел на часы, было половина двенадцатого. Спустив ноги на пол, я сел на кровати. — Сегодня утром Луиджерро посадили в каталажку.

— Ну так вытащи его, — сказал я. — Ты же знаешь, что делать, черт возьми, за это тебе и платят.

— Но Фрэнк, — запротестовал Алекс, — его забрали по обвинению в изнасиловании. Он привез к себе в Коннектикут несколько школьниц. Его взяли ребята из ФБР, и газеты уже подняли шум. Родители девчонок развопились, и фэбээровцы засадили его сегодня утром и не пустят меня к нему до окончания расследования.

Это был серьезный удар. Только вчера я уволил Аллисона, а сегодня они уже взялись за дело. Похоже, эти ребята не любили зря тратить время.

— Поезжай к родителям девчонок и купи их. — Мне совсем не хотелось, чтобы Луиджерро раскрывал свою пасть.

— Бесполезно, — сказал Карсон. — Это федеральное преступление, здесь давит правительство, а не родители.

— Послушай, ради Бога, раскинь мозгами. Купи родителей. Возьми с них показания, что они сами отпустили девчонок с Луи, что он захватил их с собой, чтобы они навестили родственников. Не знаю как, но вытащи его. — Я швырнул трубку, встал с постели и начал одеваться.

Ox уж эти сексуально озабоченные ублюдки. Мало им нормальных девок, так нет, дай потрахаться с детьми. Закончив одеваться, я позвонил в гараж, чтобы мне приготовили машину.

В контору я приехал около двенадцати и сразу позвонил Карсону. Он моментально явился ко мне.

— Ну как дела? — спросил я.

— Дай мне немного времени, Фрэнк, — ответил он. — Такие вещи не делаются за минуту.

— Хорошо, но как только вытащишь его, сразу привези сюда.

Карсон поспешно вышел.

Я позвонил мисс Уолш и попросил дать мне домашний телефон Аллисона.

— Алло, — раздался в трубке голос Аллисона.

— Аллисон, это Кейн. Вы не могли бы прямо сейчас приехать ко мне? — Я хотел потрясти его насчет Луиджерро, он наверняка что-то знал.

— Нет, мистер Кейн, не могу, — ответил он. — Со вчерашнего вечера я у вас не работаю.

Я молча положил трубку, развернул кресло, чтобы можно было смотреть в окно, и сидел так некоторое время, размышляя. Затем снова повернулся к столу, позвонил Джо Прайсу и велел ему немедленно зайти ко мне.

Прайс был стройным мужчиной с рыжеватыми волосами и тонкой полоской светлых усов. Я указал ему на кресло.

— Что ты думаешь о создании новой компании, которая занималась бы исключительно легальным бизнесом? — с ходу спросил я его.

Прайс был не дурак. Его внимательный взгляд сказал мне, что он понял мой план. Но он был мой служащий и хорошо сознавал это.

— Неплохая мысль, — сказал он с легкой улыбкой.

— Неужели? — я улыбнулся в ответ.

— Да, но что ты собираешься делать с остальной организацией?

Я пожал плечами.

— Время покажет. В такой ситуации никогда не знаешь, что произойдет в следующую минуту. Если власти вплотную подберутся ко мне, я должен буду моментально отойти на запасные позиции, но я не собираюсь делать этого до самого последнего момента.

— А как насчет чужих денег, которые вложены в легальный бизнес?

— Послушай, если они сейчас об этом не знают, то почему бы им и дальше не оставаться в неведении. — Я закурил сигарету. — К черту их.

Прайс молчал. Я видел, что он обдумывает мои слова, и знал, что он сделает — выполнит то, что я прикажу. Он понимал, кому обязан всем.

— Ты сможешь взять это на себя? — спросил я.

— Не исключено, но это значит, что они потеряют почти пятьсот тысяч.

— Экая мелочь, — широко улыбнулся я. — Настало время понести некоторые убытки. Они и так достаточно хорошо живут там у себя в Нью-Йорке. Разве нам нужно для себя еще какое-нибудь оправдание?

На этот раз Прайс думал несколько дольше, потом поднялся и протянул мне руку.

— Я сделаю это.

Я пожал ему руку.

— Я так и знал, Джо, я подготовлю для тебя хороший контракт.

Прайс вышел.

Однако мои неприятности в этот день еще не закончились. После обеда я узнал, что Большой Негр Карвелл и Мадиган также арестованы людьми прокурора округа по обвинению в уголовном преступлении. Шаги полиции я не мог предугадать, что вовсе не означало, что я о них не думал, но уследить за ними было чертовски трудно.

Общий ход действий обозначился довольно быстро — чтобы не могла действовать рука, полицейские отсекали на ней пальцы один за другим. Одновременно с этим мэр отдал приказ разогнать уличных букмекеров, весь день в конторе раздавались звонки о помощи.

Карсон сидел на двух телефонах, и к вечеру был как выжатый лимон. Около шести часов я вызвал его к себе. Он вошел в мой кабинет весь в поту, несмотря на холодную погоду.

Я указал ему на кресло и достал бутылку виски. Это было как раз то, в чем он нуждался в данный момент.

— Я слышал, что ты был здорово занят весь день, — сказал я.

Карсон быстро отхлебнул из стакана и посмотрел на меня.

— Да что с тобой, черт побери. Не с ума ли ты сошел? Под тобой земля горит, а ты улыбаешься.

— Успокойся, Алекс, — сказал я, — не так уж все плохо.

— Плохо?! — он вскочил на ноги и закричал: — Еще один такой денек, и я свихнусь.

Я налил ему еще выпить, после чего он немного расслабился. Я поинтересовался, как обстоят дела с Луиджерро. Он ответил, что еще не имеет сведений от людей, которых отправил к родителям девчонок, но ожидает их с минуты на минуту.

— А что с Карвеллом и Мадиганом? — спросил я.

Карсон сказал, что завтра утром их выпустят под залог.

— Это хорошо, — ответил я, — а если мы сумеем еще вытащить Луиджерро, то и вовсе все будет в порядке.

Карсон поднялся и направился к двери, я окликнул его:

— Не волнуйся, Алекс, скоро все закончится, и мне не хотелось бы потерять тебя.

Он кивнул и вышел, я еще некоторое время задумчиво смотрел на дверь. Ему будет трудно найти замену. Я позвонил Джо Прайсу и попросил его зайти. Вскоре он явился, держа подмышкой папку с бумагами.

— Ну как? — спросил я. — Есть ли у тебя какие-нибудь мысли по поводу нашего разговора?

— Да. Между прочим, когда ты позвонил, я как раз собирался к тебе с некоторыми документами. — Он протянул мне несколько листов бумаги.

Я быстро их проглядел. Это был обзор моих вложений в различные виды бизнеса. В общей сложности они составляли около пятисот тысяч.

— Какой от этого можно ожидать доход? — спросил я.

— У меня есть сведения по прошлому году, — сказал Джо.

Я взял отчет и проглядел его. За вычетом заработной платы и расходов чистый доход составил примерно девяносто пять тысяч. Неплохо! На эти деньги можно было жить! Я посмотрел на Прайса.

— Картина неплохая, — улыбнулся я.

— Я тоже так думаю, — ответил он.

— А как сегодня дела у компании? — спросил я, закуривая сигарету.

— Плохо. В связи с нынешней паникой у нас было много неприятностей при заключении пари. Думаю, что некоторые парни погрели на этом руки. Они звонили слишком поздно, а мы в результате несли убытки.

— И каковы убытки?

— Почти двадцать одна тысяча.

— Ну и ладно, пусть пользуются ситуацией, в конце концов в нынешнем положении убытков не избежать. — Эти ублюдки пытались свалить меня любым способом. Ну что ж, я был даже не против подыграть им. — Проставь в графе убытков семьдесят одну тысячу, и последующие десять дней изымай из средств компании по пятьдесят тысяч. Это пойдет в счет покрытия наших вложений.

Глаза Прайса расширились от удивления.

— Но эта цифра в конечном итоге составит почти миллион.

— Ну и что, — хохотнул я. — И что, ты думаешь, они попытаются сделать? Тут весь вопрос в том, кто быстрее доберется до кассы, и только. — На это Прайс ничего не ответил, и я продолжил: — Завтра займись легальной стороной дела. Зарегистрируй компанию в Делавэре под названием… — Я на секунду задумался, надо было подобрать что-нибудь солидное. — «Стандарт Энтерпрайзис Инкорпорейшн».

— Хорошо, — сказал Прайс и направился к двери, на ходу добавив: — Завтра утром поговорю об этом с Карсоном.

— Подожди минутку, — задержал я его. Мне не хотелось, чтобы Карсон был посвящен в это дело, он слишком тесно был связан с бандой из Нью-Йорка. — Тебе лучше найти другого адвоката, какую-нибудь солидную юридическую фирму. Надо, чтобы игорным бизнесом здесь не пахло. Подожди, я подумаю.

Прайс снова вернулся к столу и уселся в кресло. Я смотрел на Нью-Йорк. Он сверкал огнями, мне видны были паромы, пересекающие реку. Я вспоминал. Когда отец Джерри ушел в отставку, он поступил в одну юридическую фирму, куда его взяли из-за его связей. Какое-то время он там служил, но потом полностью отошел от дел, хотя на вывеске фирмы сохранилось его имя. Как же, черт возьми, она называется? Если мне удастся провернуть свою затею, это будет отличный трюк. Я рассмеялся про себя. Джерри пытается засадить меня в тюрьму, а фирма его старика будет представлять мой законный бизнес. Это будет сильное оружие, если мне придется применить его. Внезапно я вспомнил название.

— Я знаю одну фирму, она расположена на Пайн-стрит. «Дрисколл Кауан, Шоннеси и Коуен». — Я проследил, чтобы Прайс точно записал название.

— Завтра утром я заеду к ним, — сказал он и положил записку в карман.

— И еще, — добавил я. — Меня называй Фрэнсис, а не Фрэнк. Президентом компании с пакетом акций восемьдесят процентов зарегистрируешь меня. — А сам ты — вице-президент и казначей с двадцатью процентами.

При этих словах глаза Прайса только что не вылезли из орбит. Еще бы, я подарил ему сто тысяч. Но дело стоило того. Если он будет со мной, эти деньги с лихвой окупятся. Владение чем-либо всегда больше удовлетворяет человека, чем просто работа.

— Фрэнк, — задыхаясь произнес он, — ты не шутишь?

— Еще никогда в жизни я не говорил так серьезно, — улыбнулся я. — Теперь мы с тобой компаньоны. — С этими словами я протянул ему руку.

Глава шестая

На следующее утро Карсон вызволил из каталажки Мадигана и Карвелла. Позже днем федеральный суд выпустил под залог Луиджерро, и я передал всем приглашение прибыть ко мне в кабинет к восьми вечера. Карсону не удалось уговорить родителей девчонок, то есть не удалось уговорить всех. Только одна родительская пара пожелала выслушать его и потребовала десять тысяч, но это ничего не давало, потому что остальные не согласились. Поэтому я сказал ему, чтобы он забыл об этом.

День прошел совсем неплохо. Несмотря на все препятствия, которые чинили компании, она получила за этот день около тридцати тысяч, так что в документах цифра чистых убытков составила всего двадцать тысяч. Посыльных букмекеров продолжали хватать на улицах. Мэр попытался даже заставить телефонную компанию прекратить обслуживать номера букмекеров. Компания пообещала ему свое сотрудничество и дала указание, которое, однако, где-то в пути затерялось.

Вечером перед собранием ко мне зашел Карсон и дал полный отчет о своей деятельности в течение дня. Луиджерро предстояло предстать перед судом, и, по всей видимости, шансов выкарабкаться у него не было. Карвелл и Мадиган также должны были предстать перед судом, но шансов выкарабкаться у них было пятьдесят на пятьдесят. Даже если бы их признали виновными, им грозил небольшой срок.

Для газет этот день был урожайным, они расписывали каждый шаг Коуена. Его портреты красовались на первых страницах, а карьера представлялась такой же блестящей, как новенькая монета. Газеты запечатлели его входящим в здание суда и держащим шляпу над головой. Выглядел он здорово и сильно напоминал отца. Я только сейчас заметил, что у него такая же заигрывающая улыбка.

Я успел повидаться с Прайсом, и он сообщил мне, что дела с юридической фирмой, в которую я его направил, идут хорошо. Они приняли наш вопрос к рассмотрению и обещали в течение двух дней сообщить результат.

Около семи я отправился обедать и вернулся в контору в начале девятого. Большинство из приглашенных уже ожидали меня. Поздоровавшись с некоторыми из них за руку, я просил всех рассаживаться, предложил сигары, и мои гости закурили.

Когда они удобно устроились в креслах, попыхивая сигарами, я поднялся и начал свою речь:

— Все вы, ребята, читаете газеты, и мне нет необходимости объяснять вам, что происходит. Я пригласил вас совсем по другому поводу. Нам объявили войну, и мы должны защищать свое дело. Если мы хотим победить, то нам надо действовать вместе и сплотиться как никогда.

Мы должны быть готовы к тому, что придется понести некоторые убытки. То, что происходит в последние дни, показывает, в каком трудном положении мы оказались. Джо Прайс говорил мне, что вы слишком поздно звоните в конторы, а иногда даже после начала скачек. Я знаю, в каких трудных условиях вы работаете, однако я должен подчеркнуть, что, не имея достоверной информации до начала скачек, мы не в состоянии контролировать ставки. Вы знаете, что при нормальной работе у нас не бывает таких проколов. Сейчас, увы, совсем другое положение.

Я собираюсь расторгнуть последние пари и отказаться от телефонных ставок, но прежде мне хочется обсудить этот вопрос с вами. Мы каждый день несем убытки, но если вы хотите продолжать в том же духе, то я не против. В конце концов это ваши деньги, и я сделаю так, как вы скажете.

Закончив говорить, я оглядел присутствующих.

Первым поднялся Московитс.

— Я считаю, что Фрэнк прав. В такой обстановке мы не должны заключать пари, иначе скоро вылетим в трубу.

Феннелли подал голос из кресла. Как обычно, он говорил тихо, тщательно подбирая слова:

— Я знаю, что это тяжело, но что нам остается делать? Если мы сейчас разочаруем наших клиентов, то вскоре нам вообще придется свернуть наш бизнес. Думаю, что было бы разумнее некоторое время нести убытки. Довольно скоро мы вернем наши деньги.

Похоже, большинство были согласны с Феннелли. Я не ошибался. Этих ублюдков настолько обуяла жадность, что они не желали вдуматься в то, что происходит. Я улыбнулся про себя.

— Хорошо, джентльмены, — сказал я, — пусть будет по-вашему.

Мой расчет был верен. Я знал, что если предоставить им решать самим, то они поступят именно так, как и поступили. Это облегчало дело, и я мог свободно выполнить то, что задумал.

— Ладно, с этим мы закончили, теперь надо разобраться с другим вопросом. Вы знаете, что Луи, Большой Негр и Мадиган были арестованы. Не знаю, как они собираются выпутываться, но остальным лучше не попадаться. — Я посмотрел на трех мужчин, которых назвал. Они смутились, как нашкодившие школьники. Сначала я обратился к Луиджерро: — Карсон рассказал мне, что ты обвиняешься в изнасиловании, и шансов выкарабкаться у тебя очень немного. Тебе повезет, если получишь пять лет и будешь хорошо себя вести — тогда тебя выпустят через два года.

Луи разозлился, лицо его потемнело, он вскочил с кресла и подлетел к моему столу.

— Твой чертов адвокат просто мешок дерьма! — закричал он. — Я смогу выкарабкаться, у меня есть выход.

Выслушав его гневную тираду, я встал из-за стола и подошел к нему.

— Послушай, Луи, — спокойно сказал я. — У тебя нет шансов отвертеться, и ты знаешь об этом. Если думаешь иначе, то выбрось это из головы. Но если ты собираешься вступить в сделку с ФБР и настучать на нас, то ты не доберешься даже до тюрьмы, где будешь отбывать срок. Поэтому веди себя разумно. — Я повернулся к нему спиной и обратился к остальным: — Это относится и ко всем тем, кто был или будет арестован. Держитесь твердо, и мы защитим и сохраним ваш бизнес; начнете темнить — будете катать тачки с углем. Мы должны держаться вместе, запомните, держаться вместе!

Все молчали, поэтому я вернулся за свой стол и пару минут разглядывал собравшихся. Когда я снова заговорил, голос мой звучал тише и спокойнее.

— Что случилось, то случилось, и с этим мы уже ничего не сможем поделать. Но тем, кого еще не сцапали, нужно вести себя как можно осторожнее. Если вы женаты, то каждый вечер возвращайтесь домой к женам и держитесь подальше от увеселительных заведений. Я не хочу, чтобы кого-нибудь из вас задержали даже за нарушение общественного порядка. Если у вас есть любовницы, то забудьте о них на время, отошлите их во Флориду для их же блага. Не общайтесь с людьми, которые могли бы вывести на вас полицию. — Я посмотрел на Скутца. Он содержал двух любовниц, которые жили в разных квартирах одного дома на Парк авеню. Знакомы они не были, но если бы о них узнала жена Скутца, мог бы разразиться грандиозный скандал. Я повернулся к Йенсену. — Если ты скупаешь ворованные вещи, то послушайся моего совета и немедленно брось это занятие. — Йенсен не стал возражать, так как его пристрастие к ворованным драгоценностям и машинам было хорошо известно. Если надо было что-то продать ему, то стоило только сказать, что эта вещь ворованная. Я посмотрел на остальных.

— Если у вас, ребята, вложены деньги в бордели, заберите их. Конечно, вы потеряете на этом, но лучше немного потерять сейчас, чем позже потерять все. Запомните, что арест каждого из вас в конечном итоге отразится на деятельности всех. — Я закурил. — Если кто-нибудь из вас не прислушается к тому, что я говорю, то для него это плохо кончится. У вас никогда раньше так гладко не шли дела, поэтому не стоит из-за мелочей все разрушать. — Я поднялся. — Есть вопросы?

Феннелли подошел к столу, в его движениях сквозила ледяная учтивость.

— А что нам делать, если сцапают тебя?

Этого вопроса я ожидал.

— Если арестуют меня, в чем я, впрочем, сомневаюсь, то вот вам мой совет:сворачивайте дела и сматывайтесь. Если я не буду присматривать за вами, вас всех переловят, как мух.

Феннелли улыбнулся, решив, что поймал меня.

— Но мы вели свои дела сами до того, как ты пришел к нам.

— Вы вели дела? — теперь пришла моя очередь улыбнуться. — Ты хочешь сказать, что до меня у вас все шло отлично? Ну что ж, если вы хотите вернуться к прежним временам, то пожалуйста. — Я обвел взглядом своих гостей. — Вы, парни, зависите от меня так же, как я завишу от вас. Если мне крышка, то и вам крышка, и наоборот. И еще одно. Не вздумайте хвататься за оружие, если начнете воевать с полицейскими. Тогда нам точно конец. Если же мы будем вести себя тихо и спокойно, то нас пронесет. Еще есть вопросы?

Вопросов больше не было, собрание закончилось. Присутствующие негромко переговаривались между собой. Я не тешил себя надеждой на то, что эти парни ничего против меня не замышляют. Просто я попытался внушить им, что если со мной что случится, то они потеряют последнюю рубашку.

Я знал их потаенные мысли и был уверен, что они осуществят задуманное, если решат, что это им вполне по плечу.

Глава седьмая

Я вернулся в отель около одиннадцати. Прошло уже два дня с тех пор, как Рут была здесь, но я все еще ощущал в комнате ее присутствие. Я злился на себя за то, что размяк. После Марианны я не пускал к себе в душу ни одну женщину и не хотел делать этого сейчас.

Я немного послушал радио, потом зазвонил телефон. Это был портье.

— К вам мистер Аллисон, сэр, — сказал он.

— Хорошо, пусть поднимется, — ответил я и подумал, что он, может быть, изменил свое решение.

Через несколько минут раздался стук в дверь, и я впустил Аллисона в комнату.

— Привет, — сказал я, — ну что, надумали?

— Я к вам по официальному делу, мистер Кейн, — ответил Аллисон.

Я указал ему на кресло и предложил выпить, но он отказался, и я налил себе.

— Что вы хотите знать? — спросил я.

Сначала он пристально разглядывал меня, потом заговорил, тщательно подбирая слова:

— Я проработал у вас около восьми месяцев. — Я кивнул. — Я хорошо знаю, что представляет из себя ваш бизнес, но есть несколько вещей, которые я хотел бы уяснить. Но это важно не только для меня, возможно, то, что вы скажете, пойдет и вам на пользу.

— Короче, — оборвал я его, — если смогу, то отвечу. — Я поднес стакан к губам, сделал глоток и стал ждать, что произойдет дальше.

Аллисон наклонился вперед и сцепил пальцы на коленях.

— Связаны ли вы с нью-йоркскими ростовщиками?

— Нет, — ответил я. У меня действительно не было с ними никаких отношений.

— На этот счет существует другое мнение, — жестко сказал Аллисон.

— Меня это не волнует, — отрезал я. — Невозможно запретить людям говорить что им вздумается. В этом плане у меня несколько специфический бизнес, и я не могу привлекать людей к ответу за клевету.

— А как насчет подпольной проституции?

— Ну, здесь вы можете меня совершенно исключить, я человек без предрассудков, но отнюдь не глупец.

— Значит, ваши интересы ограничиваются только тотализатором?

— Мои основные интересы, — подчеркнул я. Он и так знал об этом. — Да, главным образом, это тотализатор. Но у меня есть и другие интересы.

Аллисон откинулся на спинку кресла и задумался.

— Я бы, пожалуй, выпил, если предложение еще остается в силе, — сказал он, слегка улыбнувшись.

Я молча налил ему. Он до сих пор так и не объяснил мне цель своего прихода. Некоторое время мы сидели молча и смотрели друг на друга. Потом Аллисон стал разглядывать номер. Я терпеливо ждал, полагая, что он еще не готов сказать мне главное.

— Как давно вы знаете Рут Кабелл?

Вопрос удивил меня. Я решил не говорить ему всей правды.

— Ну, не так давно, — ответил я.

— Создается впечатление, что она принимает в вас большое участие.

— Вы разговаривали с ней? — Мне было интересно, что Рут рассказала ему обо мне.

— Вчера, — ответил он. — Почему она приходила к вам под вымышленной фамилией?

— Она работник социального обеспечения и, возможно, подумала, что если назовет свое настоящее имя, то я не приму ее. Вы знаете эту категорию людей. Ей хотелось направить меня на истинный путь, — я рассмеялся.

— Да, знаю, — медленно произнес Аллисон, но на этом его любопытство не закончилось. — Как вы познакомились?

— Это случилось лет шесть назад в больнице Беллевью. — Я закурил. — Я был болен, упал на улице, и меня привезли в больницу — голодный обморок. Я не ел несколько дней, у меня не было работы, и в течение нескольких месяцев я ночевал в подъездах, в метро и общественных туалетах. Наверное, она пожалела меня.

Он кивнул.

— Это я тоже знаю из ее рассказа. Должно быть, тогда вы переживали трудные времена.

Я так и знал, что Рут не проговорилась. Улыбнувшись, я ответил его же словами:

— Да, это были трудные времена.

Аллисон допил свою порцию, отставил пустой стакан и поднялся.

— Пожалуй, это все, что я хотел узнать.

Я тоже поднялся.

— Не стоит спешить, почему бы вам не побыть еще немного?

— Я должен вернуться в Нью-Йорк, — ответил он, направляясь к двери.

Я проводил его. Он снял с вешалки пальто, перебросил его через руку и еще раз оглядел номер. Внезапно он повернулся ко мне и, улыбнувшись, сказал:

— А знаете что, мистер Кейн, ведь вы могли бы преуспеть в любом другом бизнесе.

— Возможно, но у меня получилось только в этом, в других нет.

— Вы можете попытаться.

Я понял, что он имел в виду. Если я уйду от дел до того, как они схватят меня за руку, то, возможно, все обойдется.

— Я доведу игру до конца, — ответил я. — Было бы глупо пасовать с картами, которые у меня на руках.

— Иногда карты не так уж хороши, как это кажется, и тогда приходится идти в чистильщики.

Я пожал плечами.

— Нельзя все время выигрывать, — заметил я, — уж это я наверняка знаю.

— Ну что ж, — произнес Аллисон, поворачиваясь к двери, — дело ваше. — Я промолчал. — Спасибо, что уделили мне время.

При этих словах я улыбнулся. Как бы там ни было, но он был вежлив, чего никак нельзя ожидать от обычных полицейских. Все-таки есть смысл в том, что ФБР набирает к себе ребят после колледжа.

— Заходите в любое время, — любезно сказал я, закрывая за ним дверь.

Вернувшись в комнату, я некоторое время постоял в нерешительности, потом позвонил Рут. Ответил мужской голос:

— Доктор Кабелл слушает.

— Мисс Кабелл дома? — спросил я.

— Нет, — ответил Марти, — что-нибудь передать ей?

Я на секунду задумался, потом сказал:

— Нет, спасибо, я перезвоню позже.

— Подождите минутку, — успел вставить Марти. — Это Фрэнк?

Второй раз за этот вечер я здорово удивился. Что за черт! Неужели Рут рассказала всему городу, что встречалась со мной? Немного подумав, я решил, что от брата она в любом случае ничего таить не стала.

— Да, — ответил я.

— Фрэнк, — возбужденно воскликнул он, — это Марти, ну как ты?

— Я знаю, — голос мой был ровен и холоден.

Мартин не придал значения моей интонации и продолжал так же радостно:

— Господи, парень, я хочу тебя видеть.

Меня не могла не тронуть его неподдельная искренность.

— Спасибо, — сказал я уже более мягко, — но тебе лучше не делать этого сейчас, могут возникнуть осложнения.

— Ты имеешь в виду Джерри? — спросил он. — Ну и черт с ним, пусть думает что хочет. В конце концов, мы же друзья.

— Я имел в виду не Джерри, а себя.

— A-а, — в голосе Марти сквозило явное разочарование. — А разве мы не можем встретиться где-нибудь в тихом месте и поговорить? Никто об этом не будет знать. Рут говорила мне, что встречалась с тобой, и ничего не случилось.

С одной стороны, он был прав, но с другой, ошибался.

— Об этом я и хотел поговорить с Рут. У меня только что был агент ФБР, до этого он успел встретиться с Рут, и я хотел узнать, что она ему рассказала.

— Я не знал об этом, — сказал Марти, — она мне об этом не сообщила.

— Может быть, просто не успела, — попытался я оправдать ее, — а может быть, они виделись только сегодня. Так что извини, но нам лучше пока воздержаться от встречи.

— Понимаю, — тихо ответил Марти. — Когда Рут придет, передать ей, что ты звонил?

— Да, будь добр, — я продиктовал ему номер телефона.

— Как только придет, сразу передам.

— Спасибо, — сказал я, — пока.

— Желаю удачи, и, если тебе понадобится друг, вспомни обо мне.

— Еще раз спасибо, — я чувствовал некоторую неловкость, так как не привык, чтобы люди относились ко мне хорошо за просто так.

— Пока, — попрощался Мартин и повесил трубку.

Я сел в кресло и принялся читать газету. Примерно через полчаса раздался телефонный звонок. Я взял трубку.

— Кейн слушает.

Это была Рут, голос ее звучал холодно и сухо.

— Мне передали, что ты звонил.

— Да, — под стать ей ответил я. — С тобой говорил Аллисон из ФБР, меня интересует, что ему надо.

— Наверное, ты хочешь узнать, что я сказала ему?

— Пусть будет так.

— Ты никому не доверяешь, не так ли?

— Дело касается меня, и я не могу поступать иначе.

— Если тебя это успокоит, — сказала Рут, — то знай, что я ему ничего о нас не говорила. Просто сказала, что познакомилась с тобой в больнице и заинтересовалась твоей судьбой.

— Это хорошо. Он был у меня сегодня вечером, и я ему сказал то же самое.

— Ты только для этого и звонил? — в голосе Рут промелькнули какие-то странные нотки.

— Только за этим, детка. Я пришлю тебе орхидею в знак благодарности, что ты умеешь держать свой ротик на замочке.

Я мог обмануть ее, но не себя. Мне не было никакой необходимости звонить ей, все, что мне было нужно, я узнал от Аллисона.

— Оставь ее себе, — снова ледяным тоном сказала она, — тебе незачем подкупать меня. — С этими словами Рут положила трубку.

Повесив трубку, я некоторое время улыбался. Когда я уеду и заведу собственное дело, то переложу часть работы на нее.

Она справится.

Глава восьмая

Был вечер накануне Рождества, четверг, двадцать четвертое декабря тысяча девятьсот сорокового года. Я сидел в своем кабинете и слушал музыку, доносившуюся снизу. Как и во многих учреждениях, у нас полным ходом шла рождественская вечеринка. Скоро и мне предстояло спуститься туда, надо было показать служащим, что я реальная, а не выдуманная фигура. Большинство из них вообще не видели меня в течение года, потому что я пользовался персональным входом и лифтом. Руководство отделами было возложено на их начальников, которые передавали отчеты моему личному персоналу, а те, в свою очередь, уже предоставляли их мне.

Вошла мисс Уолш, на ней было новое платье. На такие вечеринки женщины всегда принаряжались: цветы в волосах, красивые платья, тщательная косметика, яркие улыбки.

— Если я не нужна вам больше, то я, пожалуй, пойду вниз, — она улыбнулась.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Все в порядке, мисс Уолш, можете идти. — Я достал подарок, который купил для нее несколько дней назад. Обычно я дарил ей флакончик духов или коробку конфет, но в этом году я решил подарить ей часики. Она их заслужила. После ухода Аллисона ей приходилось много работать и часто задерживаться вечерами. — Желаю приятного Рождества!

Мисс Уолш взяла сверточек. Чувствовалось, что ей не терпится посмотреть, что там, но она не хочет раскрывать его при мне, боясь, что я сочту это невежливым.

— Благодарю вас, мистер Кейн, и желаю счастливого Рождества, — сказала мисс Уолш и вышла.

Я посидел еще немного, потом спустился вниз на вечеринку, которая была в самом разгаре. Как всегда, несколько человек уже были порядком хмельные, остальные находились в различных стадиях подпития. Обычно, когда я входил в зал, разговоры смолкали, старожилы принимались объяснять новичкам, кто я такой, потом веселье возобновлялось. Я некоторое время находился в зале, вежливо кивая тем, кто приветствовал меня, потом незаметно исчезал.

В этот раз меня одолевала непонятная тоска. Присутствуя на таких вечеринках, я обычно чувствовал свою силу и власть, а сейчас ощущал пустоту. Я наблюдал за танцующими парами, понимая, как далек от всего этого. За эту вечеринку должен был платить я, но это был не мой праздник.

Беспокоиться мне было не о чем. После ареста Луиджерро и других все вроде бы затихло. Ребята вели себя смирно, и создалось впечатление, что возня вокруг нашей компании постепенно сходит на нет. Заметки о моей деятельности перекочевали с первых страниц газет на последние, уступив место новым сенсациям. Однако я понимал, что опасность еще не полностью миновала. Я повернулся, собираясь покинуть зал.

— Мистер Кейн? — раздался позади меня нежный молодой голос.

Я обернулся, передо мной стояла девушка. Внешность ее соответствовала ее голосу, только глаза чуть округлились от боязни собственной отваги.

— Да? — мягко сказал я.

Страх в ее глазах исчез, я представил, что если бы заговорил с ней холодно, то она, наверное, убежала бы.

— Не хотите потанцевать? — девушка опустила взгляд и сделала рукой приглашающий жест.

— С удовольствием, — ободряюще улыбнулся я.

Она подняла голову и посмотрела на меня. Я предложил ей руку, и мы начали танцевать. Присутствующие уставились на нас. Пусть смотрят. Это моя вечеринка, и если мне хочется танцевать, значит, так и должно быть. Я впервые танцевал на подобных вечеринках.

Девушка танцевала хорошо, скользила легко и весело, музыка тоже была веселой и довольно быстрой. Девушка уютно устроилась в моих руках, я чувствовал ее молодое тело. Пока мы танцевали, она, подняв голову, смотрела на меня, как бы изучая мое лицо. Я тоже посмотрел на нее, но она прикрыла глаза, так что я не смог заглянуть в них, потом она и вовсе слегка отвернулась.

— Вы очень хорошо танцуете, мистер Кейн, — робко прошептала она.

— Вы все-таки, наверное, имеете в виду себя. Без вас у меня бы ничего не получилось, мисс…

Девушка покраснела.

— Мюриель, Мюриель Бонем, — сказала она, и после этого слова посыпались из нее, словно из пулемета. — Надеюсь, вы не посчитали меня нахалкой за то, что я пригласила вас танцевать?

— Конечно, нет, я рад, что вы это сделали.

Мои слова добавили ей уверенности.

— Я именно так и подумала, когда увидела вас. Вы выглядели таким одиноким, я имею в виду — ни с кем не разговаривали.

Я снова посмотрел на девушку. Наверное, это действительно бросается в глаза, раз уж даже такой ребенок сумел это подметить.

— Почему вы подумали так, Мюриель?

— Это было видно по тому, как вы стояли и смотрели на танцующих — как будто вам тоже хотелось потанцевать. — Она улыбнулась.

— Понятно, — тихо сказал я. Танец подходил к концу, и когда музыка закончилась, мы остановились с ней в углу и зааплодировали. Лицо ее сияло, она смеялась.

Девушка была слишком молода, чтобы работать в такой организации, как наша. Я сделал для себя заметку дать указание мисс Уолш выяснить, в каком отделе она работает и уволить ее. Ей лучше держаться от нас подальше.

Зазвучала музыка. Я посмотрел на девушку, она кивнула, и мы снова пошли танцевать. Когда танец закончился, я поблагодарил ее и вернулся в свой кабинет. Налив себе выпить, я уселся в кресло, прислушиваясь к доносившейся снизу музыке. Девушка была права, я был одинок, но каждый человек должен сам решить, к чему он стремится. Я свой выбор сделал давно.

Мой взгляд упал на телефон. Конечно, я мог позвонить Рут и поздравить ее с Рождеством, это могло бы послужить еще одной попыткой примирения. После нашего последнего телефонного разговора цветочный магазин каждый день отправлял ей от моего имени орхидеи. Она никогда не благодарила меня за них, но никогда и не отказывалась. Было бы хорошо сейчас поговорить с ней. Я потянулся к телефону и вдруг заметил, что дверь кабинета медленно открывается. Продолжая наблюдать за дверью, я выдвинул левый ящик стола и опустил туда руку. Рука коснулась холодного металла автоматического пистолета, который я хранил там, пальцы крепко сжали рукоятку.

В образовавшуюся щель просунулась голова девушки, бледно-золотистые волосы сверкнули в полумраке кабинета. Увидев меня за столом, она широко распахнула дверь и вошла в комнату.

— Так вот вы где, мистер Кейн, — сказала Мюриель.

Я задвинул ящик.

— Да, — ответил я, — а почему вы пришли?

Девушка уже стояла передо мной.

— Не знаю, так мне захотелось, — просто ответила она, при этом в ее глазах было удивленное выражение, как будто она сама не понимала, что с ней творится.

Я встал из-за стола и подошел к ней. Что-то творилось у меня внутри, я чувствовал нервозность и напряжение, губы вытянулись в тонкую жесткую линию.

— Мистер Кейн, — девушка казалась слегка испуганной, — что вы хотите сделать? — Голосок ее задрожал, теперь она, наверное, была бы непрочь ускользнуть от меня.

Я ничего не ответил, лишь положил руки ей на плечи. Она слабо кулачками уперлась мне в грудь. Одной рукой прижав ее к себе, я другой рукой взял ее за подбородок, повернул ее лицо к себе и поцеловал. Мюриель уцепилась за карманы моего пиджака. Это был долгий, грубый поцелуй. Когда я отпустил ее, глаза ее были полузакрыты, она бессильно повисла на мне.

— Ты для этого пришла сюда? — хрипло спросил я.

Мюриель, казалось, не обратила никакого внимания на мою интонацию. Голова ее лежала на моем плече, лицо было повернуто от меня. Слабым голосом она смогла только вымолвить:

— Ох, мистер Кейн…

Я посмотрел на нее сверху вниз. Маленькая сучка так и просилась, чтобы ее разложили. Внезапно я почувствовал себя старым и усталым, прежний запал прошел. Я опустил руки и повернулся к ней спиной.

— Что случилось, мистер Кейн?

— Ничего, — ответил я, — езжай домой, детка, чтобы потом не пожалеть. — Я закурил сигарету.

— Мистер Кейн, — промурлыкала Мюриель слабеньким хитреньким голоском, — я ни о чем не буду жалеть, не отправляйте меня домой.

— Хватит, — сказал я. — Ты слишком молода, чтобы играть в эти игры. Возвращайся домой к маме.

— Мне двадцать, мистер Кейн, — сказала она, гордо вскинув головку, — и я достаточно взрослая, чтобы играть в те игры, в которые мне хочется.

Я молча посмотрел на нее.

— Мистер Кейн, — снова начала она, уставившись в пол, — а где вы собираетесь встречать Рождество?

Ее вопрос озадачил меня, такого я от нее не ожидал.

— А что? — спросил я.

— Вы не могли бы поужинать со мной? — спросила Мюриель, все еще глядя в пол. — Мне не хотелось бы снова встречать Рождество одной.

Меня заинтриговало слово «снова».

— Почему одной?

— Я живу в меблированных комнатах, — тихо ответила она. — Мои родители умерли, и мне не с кем встречать Рождество. — Она посмотрела на меня, глаза ее были полны слез. — Всем есть куда пойти, а нам нет.

— Откуда ты знаешь, что мне некуда пойти? — спросил я.

— Это видно по вашему лицу, мистер Кейн, — сказала Мюриель, пристально глядя на меня. — Я безошибочно чувствую, когда человек одинок.

Несколько секунд я смотрел на нее, потом улыбнулся. Она тоже улыбнулась.

— Хорошо, Мюриель, — сказал я как можно строже, — я поужинаю с тобой, но запомни: никаких развлечений.

— Мистер Кейн, но я уже не девственница.

Я рассмеялся.

— Мисс Бонем, я тоже. — Я поцеловал ее, и мы отправились ужинать.

Ужинали мы в Ойстер Бэй, она действительно была приятной девочкой, а у меня было плохое настроение, и кроме того, я не поверил, что ей уже двадцать. После ужина я повез ее домой. Она жила в Тинеке, я остановил машину перед домом, на который она указала, и вышел проводить ее до дверей.

— А разве вы не собираетесь поцеловать меня, мистер Кейн? — печально спросила она.

Я усмехнулся про себя, было бы глупо отказываться.

— Ладно, детка, — сказал я, — но только один поцелуй.

Она шагнула ко мне, в свете фонарей лицо ее выглядело старше.

— Мистер Кейн, я ведь не ребенок.

Я обнял ее и поцеловал, и лишь после этого поцелуя понял, что она действительно не ребенок. Если это была приманка, то она ей удалась.

Я снова поцеловал ее.

Мюриель крепко прижалась ко мне, я чувствовал все ее тело, губы у нее были теплые и мягкие, она обхватила меня за голову и прижала мое лицо к своему.

Прямо позади раздался грубый, хриплый мужской голос, обращавшийся к ней, а не ко мне:

— Отлично, Бонни, теперь ты свободна.

Девушка отпустила меня и отошла назад, ее лицо было абсолютно безразличным. Отведя от нее взгляд, я начал медленно поворачиваться. Мозги лихорадочно работали, и к тому моменту, когда я полностью обернулся и увидел двух мужчин и направленный мне в живот пистолет, в голове осталась только одна мысль: «Это конец».

Глава девятая

Я стоял молча. Живот свело, и я сначала подумал, что он просто заболел, но потом понял, что это от страха.

— Обыщи его, — приказал парень с пистолетом своему напарнику.

— Не надо, — сказала Бонни, отходя от меня, — он чистый.

— Все равно обыщи, мы не можем рисковать, детка.

Я поднял руки, и второй парень обыскал меня. Когда он отошел, я посмотрел на всю троицу. Девушка теперь стояла рядом с парнем, держащим пистолет, она была абсолютно спокойна. Я попытался просчитать ситуацию, но мозги, словно затуманенные, крутились слишком медленно. Возможно, это было и потому, что я не привык стоять с поднятыми руками.

— Повернись, — приказал мне парень с пистолетом, — и садись в свою машину.

Я исполнил приказ. Трудно возражать под дулом пистолета. Но какой во всем этом был смысл? Если замышлялось мое убийство, то трудно было найти более подходящее место, вокруг не было домов. Мысли лихорадочно перескакивали с одного на другое. Девушка сказала, что ее родители умерли; только два человека могли рассчитать, что я клюну на это. Только два человека, которые знали историю моей жизни и были заинтересованы в моем устранении.

Джерри и Силк.

Если это Джерри, то мне было трудно предположить, что он задумал, а если это Силк, то меня должны были бы убить на месте. Я следил за дорогой, продолжая размышлять.

— Через мост в Нью-Йорк, — приказал парень с пистолетом, сидевший сзади, девушка сидела рядом со мной на переднем сидении. — Тебе предстоит встреча с окружным прокурором.

У меня невольно вырвался вздох облегчения, в конце концов хоть что-то прояснилось. Но я до сих пор не мог понять, почему Джерри действует таким способом, не похоже, чтобы это был его стиль работы. Я обратился к девушке.

— Ты подловила меня, детка.

— Это было просто, — равнодушно ответила она.

Она была права, она просто поставила ловушку, а я сам влез в нее.

— Сколько времени ты работаешь у меня? — спросил я.

— Я у вас не работаю, я специально пришла на вечеринку и поджидала вас.

Я хотел еще что-то сказать, но сидящий сзади парень ткнул меня дулом пистолета между лопаток.

— Заткнись, — сказал он, и я замолчал.

Мы переехали мост и направились в город. Парень взял меня за плечо.

— Езжай в отель «Дофин», — сказал он.

Я знал это место, надо было ехать вверх по Бродвею до Семидесятых улиц. Что-то в этой истории, однако, настораживало, что-то здесь было не так, я чувствовал это, но не мог понять что.

Я припарковал машину на Бродвее, и мы вошли в вестибюль отеля. Парень взглянул на часы.

— Рановато приехали, — заметил он, — пойдем в бар и выпьем, но только без фокусов.

Вчетвером мы молча прошли в бар, он был почти пуст, мы сели за столик. Подошел официант, я заказал виски и заплатил. Так мы просидели несколько минут, потом девушка встала и пошла к телефону. Позвонив, она вернулась, главный из парней, кивнув, поднялся.

— Заканчивай, — приказал он. Я допил виски. — Все, пошли.

Я последовал за парнем к стойке портье, где он сказал клерку:

— Двухкомнатный номер с ванной для моего друга, — и указал на меня.

Клерк протянул мне регистрационную книгу.

— Распишись, — приказал парень.

Я поставил в книге свое имя — Фрэнк Кейн. Это, видно, тоже входило в их схему, но только я не знал, кто ее автор и не мог просчитать всей схемы.

Нас проводили в номер на четвертом этаже, я дал посыльному доллар, и он удалился.

— Устраивайся поудобнее, — сказал парень.

Я уселся в кресло, стоящее рядом с окном. Парень с пистолетом подошел к телефону и набрал номер, пистолет в это время был направлен на меня.

— Мистер Коуен? — спросил он и через несколько секунд продолжил: — Мистер Коуен, Кейн приехал в Нью-Йорк, чтобы поговорить с вами. — Выслушав ответ, он сказал: — Он хотел бы поговорить с вами наедине. Хорошо, он ждет вас в отеле «Дофин» на Бродвее, номер четыреста двенадцать. — Парень положил трубку.

Теперь все встало на свои места, схема была ясна, она полностью сложилась в моем мозгу.

— Все в порядке, Бонни, можешь передать хозяину, что окружной прокурор будет здесь через полчаса, — обратился парень к девице.

Она встала и пошла к двери.

— Удачи тебе, детка, — кинул я ей вслед.

Она обернулась и улыбнулась мне.

— Пожелай ее лучше себе, сейчас она тебе нужнее, чем мне.

— Ну хватит, Бонни, иди, — поторопил ее парень.

Девица вышла из комнаты. Парень повернулся к напарнику:

— Спускайся в вестибюль и позвони мне, когда он появится.

Напарник тоже вышел.

Парень усадил меня в кресло между собой и дверью, а сам сел возле телефона. Мы посмотрели друг на друга.

— Ты из Детройта? — спросил я.

Он промолчал.

— Сколько тебе обещали заплатить за это? — снова спросил я.

Мой вопрос опять остался без ответа.

— Я заплачу тебе вдвое.

— Заткнись, — сказал он.

Итак, все было ясно: он застрелит Коуена, когда тот войдет, потом вырубит меня и вложит в мою руку свой пистолет. Картина будет говорить сама за себя.

Моим объяснениям никто не поверит, и человек, который придумал все это, убьет сразу двух зайцев: устранит и прокурора и меня. Наверняка это Феннелли, теперь я был в этом абсолютно уверен. Только ему в голову мог прийти такой дьявольский план. Просто, но эффективно! Мое присутствие в отеле они зафиксировали в баре и у портье. Прокурор поднимется сюда — один выстрел и я спекся. Меня бросило в пот.

Так мы сидели, глядя друг на друга, и я не видел никакого выхода из этой ситуации.

Я взглянул на часы, оставалось совсем немного времени. Достав платок, я вытер лоб. Если уж этому суждено случиться, пусть бы поскорее.

Зазвонил телефон, парень поднял трубку. Выслушав сообщение, он поднялся из кресла и, подойдя ко мне, указал на кресло, в котором только что сидел.

— Сядь туда, — приказал он.

Я пересел, в голове застучали маленькие молоточки, горло сдавило.

Он подошел к двери и встал справа, чтобы его не заметили, когда дверь откроется. Направив пистолет на меня, он сказал:

— Сиди тихо и останешься живой.

В отчаянии я снова заговорил:

— Тебе не удастся смыться, ваш план не сработает. Я заплачу сколько ты скажешь.

Парень посмотрел на меня, на его угрюмом лице появилось презрительное выражение.

— Все вы одинаковые, денег полно, а как прижмешь вас, сразу начинаете хныкать. — Он сделал предостерегающий жест пистолетом. — Заткнись.

Через секунду раздался стук в дверь и одновременно зазвонил телефон. Я автоматически схватил трубку, прижал ее к уху и сказал:

— Войдите.

— Фликс, — произнес голос в трубке, — здесь полно полицейских.

Промолчав, я опустил трубку и поднялся. На этот раз я был рад, что мне не доверяли, у Джерри хватило ума привести с собой полицейских. Он не доверял мне. Я быстро сказал парню, который стоял возле двери и смотрел на меня:

— Все оцеплено полицией, спрячь пушку, я тебя не выдам.

Он нерешительно посмотрел на меня и слегка поднял побелевшую руку, сжимавшую пистолет.

Я сделал еще шаг к нему, дуло пистолета поднялось еще выше. В этот момент в комнату вошел Джерри и встал как раз между нами. Он не видел парня, стоящего за его спиной. Позади Джерри я увидел несколько человек, внимательно следивших за мной.

— Я рад, что ты позвонил, — сказал Джерри, — пора тебе внять голосу разума.

Глава десятая

Вспышка фотоаппарата на секунду ослепила меня, а потом я увидел, как парень за дверью спрятал пистолет и подошел ко мне. В голову пришла глупая мысль, что завтра моя фотография появится во всех газетах. Я рассмеялся.

— Входи, — сказал я, — рад тебя видеть.

За Джерри в комнату проследовали сопровождавшие его полицейские.

— Это арест? — спросил я.

— Пока нет, — ответил он. — Ты сказал, что хочешь поговорить со мной.

— Я этого не хотел, это была его идея, — сказал я, указывая на парня. — Он устроил эту встречу с помощью пистолета, это была двойная ловушка.

Парень сунул руку в карман, но один из детективов ударил его, и он упал. Я продолжал говорить, как будто ничего не произошло.

— Что касается меня, то я думаю, что нам лучше было бы не встречаться.

Детектив одной рукой вытащил у парня пистолет, а другой поднял его на ноги. Парень был явно ошеломлен, он потряс головой и сказал:

— Это все подстроил Кейн. Сукин сын! Когда он понял, что ничего не вышло, то свалил все на меня.

Я рассмеялся.

Джерри повернулся и сказал полицейским:

— Отвезите его в управление и выясните, кто он такой.

— Может быть, Кейн тоже вооружен, — подал голос другой детектив, явно не желая оставлять нас одних.

Джерри посмотрел на меня, я молча покачал головой. Он снова повернулся к полицейским.

— Нет, у него нет оружия, ждите нас внизу.

Мы остались одни. Я сел в кресло, Джерри, сняв пальто, тоже сел и посмотрел на меня.

— Ты сказал правду?

— Да, — кивнул я, — это была ловушка. Они собирались убить тебя и повесить это на меня. Беспроигрышный вариант. — Я вынул сигареты и предложил Джерри закурить.

Он отказался и достал из кармана пальто сигару. Мы курили и смотрели друг на друга.

— Есть какие-нибудь идеи насчет того, кто стоит за этим? — небрежно спросил Джерри.

Я улыбнулся про себя. Детская уловка.

— Если бы знал, то это не сработало бы, — ответил я.

Мы снова замолчали, я изучающе смотрел на Джерри. Он располнел, лицо округлилось, у него были слегка волнистые рыжевато-каштановые волосы, тонкая ниточка усов, красные щеки и небольшой животик. На лице выражение самодовольства. Он тоже изучал меня.

— Боже, как ты постарел, — вырвалось у него. Я улыбнулся и промолчал. — Никогда не думал, что мы встретимся при подобных обстоятельствах.

Я продолжал молчать.

Джерри еще некоторое время смотрел на меня, потом заговорил ровным деловым тоном.

— Ты понимаешь, что происходит между нами. Я хотел бы помочь тебе, но вынужден выполнять свою работу.

«Старая песня», — подумал я, а вслух сказал:

— Конечно, понимаю.

— У меня есть к тебе несколько вопросов, — Джерри достал из кармана бумагу, просмотрел ее и убрал назад. — Знал ли ты парня по кличке Толстяк Кроун?

Я кивнул.

— Откуда?

— Встречал в городе, — ответил я, — но знакомства с ним не водил и никогда не имел общих дел.

— Но когда он выступил против слияния игорного бизнеса в единую организацию, ты убил его?

Я улыбнулся.

— Не имею ничего общего с его убийством и организацией игорного бизнеса. Мой бизнес вполне легальный. — Я затянулся сигаретой. — Если ты собираешься расспрашивать меня об этом, то не трать напрасно время. Я не могу сообщить тебе ничего, даже если бы и захотел вникнуть в то, о чем идет речь.

Джерри разозлился.

— Значит, ты решил занять такую позицию?

Он сошел с ума, если думал, что я буду вести себя иначе. Если он рассчитывал, что я расколюсь только потому, что мы в детстве были друзьями, то он ошибался. Я не собирался давать ему материал против себя.

— Ну хорошо, — сказал он. — Я начинаю верить этому парню, что ты сам подстроил эту ловушку.

— Думай, что хочешь, — ответил я.

— Послушай, я дал тебе время, потому что знаю тебя, я говорил тебе об этом месяц назад, когда мы только начали раскручивать дело, но, видно, зря. Теперь я говорю тебе, что собираюсь посадить тебя. Я умышленно не спешил, но с этого момента я возьмусь за тебя серьезно.

Он опять нес чепуху. Если бы он мог, то давно уже засадил бы меня. Он ничего не предпринял против меня потому лишь, что не сумел зацепить.

— Дело твое, — сказал я, глядя на Джерри.

— Это будет твой конец, — крикнул он.

— Тише, — отрезал я, — потревожишь соседей.

Лицо его налилось кровью, на шее выступили жилы.

— Мерзкий ублюдок! — заорал он.

Понадобилось двадцать лет, чтобы он высказал мне то, что хранил в себе. Я холодно посмотрел на него.

— Конечно, ты ведь не ублюдок, — заметил я с легкой улыбкой.

Он снова сел и впервые за время нашего разговора назвал меня по имени.

— Фрэнк, — произнес он извиняющимся тоном, — я совсем не это имел в виду, извини меня, я погорячился. Мне это дело нравится не больше твоего, но я вынужден выполнять свою работу.

— Забудем об этом, — сказал я, — я понимаю, что ты чувствуешь.

Некоторое время мы молчали, занятые своими мыслями.

— Почему ты не бросишь все, Фрэнк? — спросил Джерри.

Я не ответил. Мое объяснение могло только подтвердить его догадки, а я не хотел ничего подтверждать, независимо от того, какие чувства он испытывал ко мне.

Видя, что я не собираюсь отвечать, он продолжил:

— Я свободно могу посадить тебя за попытку покушения на мою жизнь.

— Конечно, — согласился я. Однако по всему было видно, что добивался он не этого.

— Ты получишь небольшой срок, выйдешь из этого дела безболезненно и будешь в безопасности.

Я улыбнулся и посмотрел на него.

— Ты пытаешься защитить меня или население города?

В глазах Джерри заиграли искорки.

— А ты откровенен, — сказал он.

— А почему бы и нет? Тебе поручена работа, выполняй ее, если можешь. Мне ты ничем не обязан.

Он поднялся.

— Мы могли бы быть друзьями, — сказал Джерри и протянул руку.

— А мы и есть друзья, — ответил я, пожимая его руку. — Дружба дружбой, а служба службой.

— Я собираюсь уничтожить твою организацию, — сказал он, продолжая держать меня за руку, — бросай ее, пока не поздно.

— Что ж, это твоя работа, — повторил я. — Попытайся.

— Думаешь, не сумею? — он отпустил мою руку.

— Думаю, нет, — ответил я.

— Если я сейчас отпущу тебя, ты придешь ко мне в кабинет в понедельник? — спросил Джерри.

Он давал мне передышку. Я согласно кивнул, в понедельник я смогу привести с собой Карсона.

— Жду тебя в десять, — сказал Джерри, поворачиваясь к двери.

— Приду.

Он обернулся и снова посмотрел на меня, на лице его промелькнула знакомая мне улыбка.

— Поздравляю с Рождеством!

— И я тебя поздравляю, — сказал я, глядя ему вслед.

На часах было начало первого. Спустившись в вестибюль, я заплатил пятнадцать долларов за номер. Меня даже порадовала возможность сделать это. Я вышел на улицу, моя машина стояла там, где я ее оставил, на руле была прикреплена квитанция за штраф. Я рассмеялся и уселся на водительское место.

Я проехал уже несколько кварталов, когда с заднего сидения раздался голос:

— Здравствуй, Фрэнк.

Я не поверил своим ушам, это был голос Рут. Обернувшись, я остановил машину возле тротуара.

— Как ты оказалась здесь? — спросил я.

Прежде чем ответить, она вышла из машины и перебралась на переднее сиденье.

— Когда ты позвонил, Джерри был у нас.

— Я не звонил ему, — сказал я, — это все было подстроено.

Я рассказал ей, что произошло, опустив приключение с девушкой.

Она слушала меня с напряженным лицом. Когда я закончил, она разочарованно проговорила:

— А я уж подумала, что тебе не чужд здравый смысл.

Я взял ее за руку.

— Дай мне время, возможно, я откликнусь однажды на его зов.

— Но не сегодня? — спросила Рут.

— Сегодня у меня еще есть дела, — ответил я и попытался сменить тему разговора. — Как ты оказалась в моей машине?

— Я приехала с Джерри, — автоматически ответила Рут, занятая другими мыслями. — И когда увидела твою машину, то села в нее, чтобы подождать тебя. Я знала, что рано или поздно ты придешь.

Да, несколько часов назад она знала больше, чем я. Тогда я и гроша не поставил бы за свою жизнь. Я остановился возле дома Феннелли.

— Подожди меня, — попросил я, — мне надо повидать одного парня, вернусь через несколько минут.

Рут не ответила, и я поднялся по ступенькам и нажал дверной звонок. Если эта ловушка дело его рук, то он будет дома с друзьями. Я оказался прав. Дверь мне открыл Лоренс, я молча прошел мимо него в комнату.

Феннелли сидел за карточным столом, держа в руках стакан. Увидев меня, он очень удивился.

— Что ты тут делаешь, Фрэнк? — Я холодно рассмеялся. — Я имею в виду в Нью-Йорке, — уточнил Феннелли.

Тут он допустил промашку, ему не надо было добавлять последнюю фразу, если он чист. Игнорируя остальных игроков, я прошел мимо него к спальне и распахнул дверь.

— Иди сюда, Силк, — тихо сказал я, — я хочу поговорить с тобой.

Может быть, причиной тому был свет, но мне показалось, что он побледнел. Я закрыл за ним дверь и посмотрел ему прямо в лицо.

— В чем дело? — спросил он.

— Сегодня вечером кто-то пытался убить окружного прокурора и повесить убийство на меня.

— Кто?

— Не знаю, — ответил я, — может быть, ты?

— Да я впервые слышу об этом, — запротестовал Феннелли. Над верхней губой у него выступил пот. — Как это произошло?

Я коротко рассказал ему, и, когда закончил, он поднес руки к лицу.

— Вот это да, и ты видел только тех троих?

Я кивнул.

— Не знаю, что случилось с остальными двумя, но третьего полицейские забрали с собой.

— Я попытаюсь что-нибудь разузнать и сразу сообщу тебе. — Феннелли быстро сориентировался.

— Особенно постарайся узнать про тех троих, — сказал я, — у меня свои планы в отношении них.

— Постараюсь, Фрэнк, постараюсь.

Я вышел на улицу. Феннелли не мог допустить, чтобы я добрался до них и потолковал хорошенько, поэтому я только что подписал им смертный приговор. Меня это устраивало. Феннелли не предпримет повторной попытки убрать меня, по крайней мере до тех пор, пока у него не будет шанса лучше сегодняшнего.

Я открыл дверцу машины.

— Все в порядке, детка, — со смехом сказал я, — я ведь недолго задержался, правда?

Мне никто не ответил, я наклонился и осмотрел машину.

Она ушла.

Глава одиннадцатая

Моя встреча с Джерри в понедельник выглядела обычным фарсом. Я привел с собой Карсона, и каждый раз, когда Коуен задавал мне вопрос, Карсон советовал мне не отвечать на него. Так я полтора часа и просидел с закрытым ртом, и когда вышел из кабинета, то понял, что у Джерри на меня ничего нет, он просто ловил рыбу в мутной воде. Единственное, что они получили, так это мою фотографию.

Все вечерние газеты поместили эту фотографию на первой странице. Надпись под фотографией гласила: «Вот тот человек, которого мэр города и губернатор штата называют врагом номер один».

В газетах было еще одно сообщение. Недалеко от бостонской дороги, в поле, были найдены застреленные мужчина и женщина. Описание женщины соответствовало описанию девицы, которая заманила меня в ловушку. Силк, не теряя времени, залатывал дыры. Правда, оставался еще один парень, которого задержала полиция, но я был уверен, что Силк и о нем позаботится при первом удобном случае.

Сам же я теперь мог разгуливать где угодно, потому что дал слово Джерри являться к нему по первому вызову. Вечером я позвонил Рут.

— Что ты делаешь в новогодний вечер? — спросил я.

— Меня пригласили, — холодно ответила она.

— Не ходи, проведем вечер вместе.

Она повесила трубку. Я улыбнулся про себя. Дела идут еще не совсем хорошо, но вскоре…

Прошел январь и наступил февраль. Ничего из ряда вон выходящего пока не произошло, но я знал, что полиция продолжает копать под меня. Новая фирма, которую я организовал, была зарегистрирована, и теперь следовало поручить Джо Прайсу подыскать для нее помещение, но я решил ждать до последнего момента, когда наступит настоятельная необходимость. Ребята вели себя тихо, и бизнес шел своим чередом.

Благополучие начало рушиться в конце февраля, первой ласточкой был звонок Карсона.

— Фрэнк, я отстранен от дел, — он явно нервничал.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Коллегия адвокатов возбудила дело об исключении меня из гильдии, — голос его дрожал.

— А это значит, что ты не имеешь права заниматься адвокатской практикой до окончания его рассмотрения?

— Да.

— Что-нибудь серьезное?

— Не слишком, но они будут тянуть это как можно дольше, надеясь поймать меня еще на чем-нибудь, — он нервно рассмеялся.

Этим «чем-нибудь» был я.

— Хорошо, — сказал я, — приезжай ко мне, и мы все обсудим.

Я закурил и бросил взгляд через реку. Пожалуй, это действительно было начало конца. Они понимали, что в нынешней ситуации я уже не смогу воспользоваться услугами другого адвоката. Следующее, что они сделают, это возьмутся за ребят. Вернувшись к столу, я позвонил Джо Прайсу и попросил его подняться ко мне.

Спустя два дня они и впрямь засучили рукава. Йенсен был арестован за скупку краденого, у него обнаружили ворованное бриллиантовое ожерелье. Его выпустили под залог в двадцать пять тысяч, но я уже поставил на нем крест. Я передал ребятам, что наш юридический отдел временно прекратил свою деятельность. Им это не понравилось. Да и что тут могло понравиться. Я сам был порядком удручен.

Следующий скандал разразился, когда кто-то шепнул жене Скутца о двух дамочках на Парк авеню. Она пошла туда, застала мужа играющим в карты с одной из дам и открыла пальбу. Она не убила их, но полицейские сунули ее в каталажку, и она стала рассказывать им байки про своего муженька. Я мог себе представить, как полицейские ловили каждое ее слово и какие делали выводы.

В конце недели я отправил Джо Прайса в Нью-Йорк, а выполнять его обязанности поручил его заместителю. Похоже было, что при таком обороте дел мы долго не протянем.

Последнее воскресенье февраля стало последней каплей, после которой я понял, что игра закончена. Я разделил территорию Скутца между Карвеллом, Келли и Феннелли. Где-то на границе поделенной территории, а я примерно догадывался где, их интересы столкнулись, и ребята Феннелли застрелили Келли, когда он утром выходил из дома.

Феннелли тут же позвонил мне.

— Фрэнк, — тихо произнес он, — Хрюшка Лоренс только что прикончил Железного Майка.

На секунду я лишился дара речи. Если бы ребята послушались меня и вели себя так, как я имсоветовал, то у нас еще был бы шанс выкарабкаться, теперь же их действия грозили вызвать очередное общественное возмущение, отчего давление на правительство штата усилится.

— Кто ему приказал? — тихо спросил я.

— Я с этим ничего общего не имею, Фрэнк, — ответил Феннелли, и я почувствовал легкую фальшь в его голосе.

— А кто тогда? — закричал я, — такой сумасшедший гангстер, как этот сукин сын, ничего не сделает без приказа.

— Он сказал, что ты ему позвонил, — раздался через некоторое время голос Феннелли.

Я прекрасно понял этого ублюдка и заговорил уже спокойнее:

— С каких это пор он выполняет мои приказания? Он работает на тебя.

— Он сказал, что ты позвонил ему, приказал позаботиться о Келли и пообещал его выручить.

— Передай ему от меня, что может катиться к чертовой матери, — спокойно произнес я.

— А что если его схватит полиция? — спросил Феннелли. — Он расколется и даст показания против тебя.

Имя Силк^[3] действительно подходило ему, этот парень был очень скользкий.

— Это уж твоя забота, чтобы его не поймали, — заявил я. — Тем более, что он может также сказать, что работает на тебя.

Я положил трубку, потом, подумав немного, снова снял ее и позвонил Джейку Рансу, который отвечал у меня за прессу и помещал в газетах статьи о крупных выигрышах и прочую чепуху.

— Джейк, — сказал я, — это Фрэнк Кейн. Есть заметка, которую надо опубликовать в «Ветцеле».

— Что за заметка? — спросил он.

— Один скользкий делец знает об убийстве Железного Майка больше, чем может сказать.

— Ничего себе, — присвистнул Джейк, — не уверен, что смогу это поместить.

— Если сможешь, то с меня тысяча.

— Заметано, — сказал Джейк. — А что, собственно, происходит, Фрэнк?

— Крысы начинают бежать с корабля, — ответил я и положил трубку. Пусть теперь Феннелли покрутится.

Заметка появилась в понедельник. Через два часа после появления первых газет Хрюшка был мертв. Кажется, это была автомобильная катастрофа.

Глава двенадцатая

Я стоял перед зеркалом и брился. Чувствовал я себя прекрасно. Апрельский воздух уже был полон весной, солнце вовсю светило в окно, и я, как дурачок, мурлыкал про себя какой-то мотив. Отложив бритву, я протер лицо лосьоном, приятно освежившим кожу, потом причесался и вышел из ванной, чтобы надеть рубашку.

Подойдя к телефону, я поднял трубку и в предвкушении прекрасного воскресного завтрака сказал:

— Это Кейн, пусть пришлют завтрак. — Они знали мои пристрастия.

— Хорошо, мистер Кейн, — ответила девушка. — Да, кстати, здесь вас спрашивают доктор Кабелл с сестрой.

— Пусть поднимаются и передайте, чтобы завтрак принесли на троих. — Я положил трубку.

Через несколько минут раздался стук в дверь, я распахнул ее. В дверях стояли Мартин и Рут. Я улыбнулся и протянул Марти руку.

— Входите, рад вас видеть.

Он крепко пожал мою руку.

— Вы как раз к завтраку, — сказал я, — так что, пожалуйста, никаких отказов.

Мы сели и закурили, в комнате царил беспорядок, так как прислуга не убирала мой номер по воскресеньям.

— Не обращайте внимания, — сказал я, указывая на разор. — Обычный холостяцкий дом.

— Ты хорошо выглядишь, Фрэнки, — улыбнулся Марти.

— Ты тоже хорошо выглядишь, — ответил я. — Насколько я слышал, твои дела идут в гору.

Он слегка покраснел.

— Да так, пустяки, — с деланным безразличием произнес Марти, — просто я люблю свою работу и стараюсь хорошо ее выполнять.

Принесли завтрак, и мы приступили к трапезе. Рут молчала, и создавалось впечатление, что нам не о чем особенно говорить.

— Слышали ли вы что-нибудь о миссис Скотт? — спросил я.

— Она умерла, — ответил Марти.

— Как печально, — промямлил я.

— Конечно, — согласился Марти, — она первая подала мне идею стать врачом. Если бы не она, я, наверное, никогда бы им не стал. От тебя она тоже ожидала многого, ведь ты был ее любимчиком.

Я рассмеялся и повернулся к Рут.

— А ты что об этом думаешь?

Взгляд ее был серьезным.

— Она первая поняла тебя, Фрэнки.

Возможно, это так и было, но все дело в том, что жизнь не спланируешь. Поэтому я пожал плечами и сказал:

— Это было давно.

Покончив с яйцами, я принялся за вторую чашку кофе, которую мне налила Рут. Беря чашку, я нечаянно дотронулся до ее руки, и от этого прикосновения мы невольно посмотрели друг на друга. Ее голубые глаза показались мне огромными. Я опустил взгляд и уставился на чашку.

Марти что-то еще сказал, и мы снова замолчали.

— Как все-таки здорово, что вы оба пришли, — наконец проговорил я.

— Это была моя идея, — откликнулся Марти, — уж очень хотелось увидеть тебя. Мы так долго не виделись, и меня разбирало любопытство, так что Рут…

— Что Рут? — спросил я.

— Я хотела, чтобы Марти поговорил с тобой, — вступила в разговор Рут. — Ведь он твой друг и к тому же лицо незаинтересованное.

Я поднялся и подошел к окну.

— Мне нужны друзья, но не нужны советы, — сказал я.

Рут тоже подошла к окну и взяла меня за руку.

— Друзья — это не просто люди, которые должны слушать тебя и соглашаться со всем, что ты говоришь. Иногда ради тебя же самого они должны говорить вещи, которые тебе, может быть, и неприятно слушать. Так что, пожалуйста, выслушай нас.

Я повернулся к ней и, совершенно не обращая внимания на то, что в комнате находился Марти, обнял ее.

— Детка, если ты меня любишь, то почему не оставишь все как есть, а терзаешь себя, пытаясь заставить меня делать то, чего я не хочу?

Рут на секунду прижалась ко мне.

— Если бы я не любила тебя, Фрэнки, то меня и не тревожила бы твоя судьба, — мягко сказала она.

Марти с серьезным видом посмотрел на нас.

— Ты действительно хочешь, чтобы я сделал то, о чем ты просила? — обратился он к Рут.

— Да, — просто ответила она.

— Тогда тебе лучше прямо сейчас признать себя побежденным, Фрэнк, — улыбнулся он. — Решение у маленькой леди созрело давно, и ты ничего не сможешь с этим поделать.

Я недоуменно переводил взгляд с брата на сестру, в то время как они оба улыбались тому, что было известно им двоим.

— О чем это вы, черт побери? — спросил я.

— Сказать ему? — спросил Марти, продолжая улыбаться.

— Нет, — Рут снова стала серьезной, — потому что это как раз то, к чему он должен прийти сам. — Она взяла меня за руку, отвела вглубь комнаты, мы уселись на диван, и я обнял ее за плечи. Рут склонила ко мне голову и сказала, заглядывая в лицо: — Несколько лет назад Марти был в Европе, там он видел кое-что, и я попросила его рассказать тебе об этом.

— О чем? — я недоуменно посмотрел на Марти.

Он прочистил горло.

— Это довольно длинная история.

— У меня целый день впереди, — ответил я, крепко обнимая Рут за плечи.

— В тридцать пятом году я был в Германии, — начал он, — я видел, что произошло там, видел, что случилось со страной в результате прихода к власти бандитов.

— Ты говоришь о Гитлере? — спросил я. — Какое он имеет ко мне отношение? — Я полез за сигаретами и вспомнил июнь прошлого года, когда пришло известие о падении Франции. Люди на улицах выглядели подавленными, говорили с тревогой в голосе; ходили слухи о надвигающейся войне с Германией. Наши доходы на несколько дней упали, но затем бизнес набрал прежнюю силу, а может быть, даже слегка возрос. Америка не воевала, и я думал, что не будет воевать, особенно если будет занята собственными делами.

Марти не отреагировал на мой вопрос и продолжал:

— В тридцать пятом Гитлер подчинил себе страну, жестоко расправляясь с каждым, кто подавал голос против него. Тогда он сказал: «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир». Вот и наступило завтра, которое он обещал Германии. Как и обещал, он захватил уже всю Европу, за исключением России и Англии. Вскоре его взор обратится через океан, на Америку.

Марти на минутку прервался, чтобы закурить. Я все еще не понимал, к чему он ведет. Сунув в рот незажженную сигарету, он продолжил:

— Когда Гитлер пришел к власти, люди говорили, что он долго не продержится. Я тоже так говорил, но при этом подчеркивал, что продержится он столько, сколько люди будут признавать его, и остановить его можно будет лишь тогда, когда весь мир поднимется против него. Сейчас именно это и происходит, и он немного притих. Ему противостоят Англия и Россия, ему противостоят простые люди с улицы, строя баррикады из собственных тел.

Если простой человек решит, что ты его не устраиваешь, он остановит тебя. И как бы ты ни пытался помешать ему, он все равно одержит верх. Ты никогда не сможешь победить простого человека.

Я в знак согласия поднял руки.

— Отлично, они собираются остановить эту заразу на колесах, но я никак не пойму, какое это имеет отношение ко мне.

— Ты должен понять, Фрэнки, — Марти встал передо мной и посмотрел на меня сверху вниз. — Простой человек против тебя, и если он говорит, что тебе надо убираться, то тебе действительно надо убираться!

При этих словах я рассмеялся. Да куда бы я ни пошел, люди везде лижут мне задницу, и если они против меня, то почему не показывают этого? Я высказал Марти эту свою мысль.

— Так об этом я и говорю, Фрэнки. Когда Гитлер шагает по земле, люди целуют землю у него под ногами, но делают они это исключительно из страха, потому что боятся того, что может произойти с ними, если они не будут этого делать.

Поэтому люди и лебезят перед тобой. Они боятся тебя, ты стал символом убийств и воровства. Они боятся одного твоего имени. И когда они рассказывают друг другу шепотом о том, что ты натворил, им совсем неважно, сделал ли ты это в действительности. Факты остаются фактами, и они верят, что это твоих рук дело. И они собираются уничтожить тебя точно так, как в один прекрасный день уничтожат Гитлера.

Я рассмеялся.

— Ко мне это не относится. Просто я хочу быть один, и если меня не трогают, то и я никого не трогаю. — Марти покачал головой. — Не говоря уже о том, что я ничего не могу с этим поделать, — сказал я.

Рут посмотрела на меня.

— Ты можешь бросить свое занятие, пока не поздно.

— Я выслушал вас, а теперь выслушайте меня, — сказал я, посмотрев на нее. Я бросил окурок в пепельницу и прикурил новую сигарету. — Многие годы я влачил существование, которое называется правильной жизнью. Я много работал, мало получал, и к чему я пришел в конце концов? Меня привезли в больницу, потому что я был голоден и мне нечего было есть. Я не смог найти работу, чтобы зарабатывать достаточно и не тревожиться о будущем. И как бы много ни трудился человек, каким бы честным он ни был, он никогда ничего не получит, пока сам не позаботится о себе или не женится на дочери хозяина. Я не смог найти дочь хозяина.

Все, что я находил там, где мне довелось побывать, это такие же, как и я, люди — голодные, бедные, несчастные, брошенные без помощи и милосердия, без работы, которая могла бы обеспечить им существование, живущие в страхе, словно над их головами занесен меч.

Я был бы круглым идиотом, если бы продолжал жить жизнью, в которой хозяин может запросто уволить тебя, когда ты не справляешься с работой, в которой он может сказать, что ты будешь получать за свою работу десять долларов в неделю, тогда как на жизнь тебе надо пятнадцать; или двадцать, когда тебе надо тридцать, или тридцать, когда ты нуждаешься в пятидесяти.

К черту! Я не такой идиот! Я хочу наслаждаться жизнью, я хочу иметь в кармане деньги, хочу машину, хорошую квартиру, я хочу иметь то, что можно держать в руках и что можно есть, в конце концов.

И у меня был только один путь, чтобы обеспечить себе такую жизнь, единственный путь, который мне оставался. Только так я и получил то, что хотел.

— Но Фрэнк, — терпеливо сказал Марти, — разве ты не понимаешь? Ведь здесь есть часть и твоей вины.

— Возможно, — согласился я, — но я пытался бороться, и у меня ничего не вышло.

Рут резко выпрямилась и посмотрела на меня.

— Фрэнки, тебе надо было бы жить в другую эпоху, времена пиратства уже закончились, и ты не можешь вести себя как самодовольный разбойник. Ты не можешь без конца брать все, что тебе хочется, не обращая внимания на окружающих людей, не можешь забиться в нору и игнорировать то, что происходит вокруг тебя.

Я подумал о Марианне. Это было как раз то, чего она добивалась, — чтобы я забился в нору и не обращал внимания на мир. Но ведь я ушел от нее именно потому, что мне не хотелось этого. Или я просто сменил одну нору на другую?

Вот у Джерро, как и у Рут, была глубокая вера. Он думал и поступал в соответствии со своими идеалами. А что это в конечном итоге принесло ему? Я лучше других знал, что мне надо, и собирался получить это, поступая по-своему.

Я поднялся, отошел в сторону, обернулся и посмотрел на них.

— Мы не можем понять друг друга, — тихо сказал я.

Рут вскочила с дивана и подбежала ко мне.

— Дорогой, — нежно сказала она, глядя мне прямо в глаза, — ведь мы поняли тебя. Мы поняли, что ты хотел сказать, но ведь все равно так жить нельзя.

Я промолчал.

Рут повернулась к брату.

— Марти, — взмолилась она, — ну объясни же ему.

Марти посмотрел на нас и, ни слова не говоря, направился к двери.

— Я спущусь вниз на минутку, — сказал он, — пожалуй, вам лучше остаться вдвоем. Вопрос не в том, кто прав, а в том, кто любит больше и больше желает посвятить себя другому. — С этими словами он вышел.

Глаза Рут были полузакрыты, губы дрожали. Я обнял ее, в том, как она прижалась ко мне, чувствовалось страстное желание.

— Я люблю тебя, — прошептал я.

Рут совсем закрыла глаза и поцеловала меня.

— Я хочу тебя, ты нужна мне, нельзя, чтобы что-нибудь встало между нами. — Шептал я, целуя ее.

Из ее полуоткрытых губ вырвался вздох, и я почувствовал, как ее маленькие белые зубки прикусили мою нижнюю губу. Обняв мою голову руками, Рут прижала мое лицо к своей груди.

Я еще крепче обнял ее и, приподняв голову, взглянул на нее. Губы ее были раскрыты, в глазах стояли слезы. Я чувствовал, как она дрожит в моих объятиях.

— Рут!

Она опустила глаза и посмотрела на меня, из глаз, словно сверкающие бриллианты, катились слезы. В этих глазах была любовь, страсть, понимание и желание. Она слегка покачала головой.

— Нет, дорогой, — мягко прошептала она, — так я не хочу.

Я уткнулся лицом в сладкое тепло ее тела.

— Я хочу тебя, — повторил я, чувствуя губами ее кожу.

Она отстранилась.

— И я хочу тебя, — просто сказала она, — но только не так. Я хочу тебя навсегда, а не на время. — И снова притянув к себе мою голову, она поцеловала меня. — Понимаешь, милый?

Некоторое время я смотрел на нее, затем поднялся, рука автоматически полезла в карман за сигаретами. Я все отлично понял.

Или должно быть так, как она говорит, или вообще никак.

Глава тринадцатая

Прикуривая, я чувствовал на себе пристальный взгляд Рут и думал, что она пытается прочесть мои мысли. Потом она встала и подошла ко мне.

— Ты не понимаешь, да? — ласково спросила она.

Я покачал головой.

— Нет, не понимаю, — ответил я почти раздраженно, — какая тебе разница? Неужели для нас будет лучше, если я пойду убирать улицы?

Глаза ее затуманились, в них появилось страдание.

— Кто знает, может быть, и лучше, Фрэнки. Дело ведь не в тебе, а в том, чем ты занимаешься. Ты вынужден быть злым и жестоким; ты не сможешь днем, отдавая себя целиком своей работе, быть одним, а ночью — другим. Эти два человека быстро сольются в одного, в такого, какой ты сейчас.

Я начал отвечать ей, желая объяснить, что она не права, но в это время раздался стук в дверь. Это вернулся Марти, и я впустил его в комнату.

Он посмотрел сначала на Рут, потом на меня. Он не стал задавать вопросов, потому что по нашему виду и так все понял. Больше он не давал мне советов, он знал, когда надо промолчать. Через несколько минут они ушли, и я остался один.

Я думал о словах и чувствах Рут. Ей следовало понимать, что бросить мое дело не так легко, как отложить в сторону книгу, я слишком со многим связан. Мне пришлось здорово потрудиться, и я не собирался бросать свой бизнес ради какой-нибудь женщины. Даже ради Рут.

Несколько месяцев мои дела шли на удивление хорошо. Парни и Феннелли вели себя тихо, тщательно следя за своими действиями. Компания зарабатывала приличные деньги, которые я воровал в силу своих возможностей. Но я не обманывал себя, я знал, что так долго не протянется, и все же тянул до последнего.

Сложности начались в конце мая, причем так, как я совсем не ожидал. Было около четырех часов. День был, как обычно, суетливый, и я порядком устал. Раздался селекторный вызов, и я щелкнул выключателем.

— Да?

— Вас хочет видеть мистер Московитс, — прозвучал голос мисс Уолш.

— Пусть войдет, — сказал я, отключая селектор и рассуждая о том, что ему могло понадобиться.

Московитс вошел, как всегда шумный и неуклюжий. Я стоял и с улыбкой смотрел на него. Мы обменялись рукопожатием, потом сели.

— Что ты задумал, Мойша? — спросил я, продолжая улыбаться.

Он сразу приступил к делу. Мне нравилась эта его черта. Он был одним из старейшин подпольного тотализатора, всегда держал слово, вел игру честно и никого не обманывал.

— Фрэнки, — тихо сказал он своим грубым голосом, — я хочу завязать.

Несколько секунд я не отвечал, а просто сидел и молча смотрел на него. Потом закурил и спросил:

— Почему?

Видно было, что Московитс испытывал неловкость.

— Не потому, что боюсь, совсем не поэтому, но… — он замялся, потом продолжил: — Я слишком стар для такого бизнеса, мне уже тяжело им заниматься. Я хотел бы уехать куда-нибудь с женой и спокойно наслаждаться остатком жизни.

Я раздумывал, что предпринять. Сейчас мне было совсем не с руки отпускать кого-нибудь, и если я позволю ему отойти от дел, то другим это может не понравиться, они подумают, что я начинаю терять контроль над ситуацией. Но с другой стороны, он имел право выйти из игры, и я знал, что он будет молчать о наших делах. Я молча подвинул ему ящик с сигарами.

Он взял сигару, прикурил и посмотрел на меня. Так мы некоторое время сидели молча, затем я сказал:

— А ты знаешь, как к этому отнесутся ребята? — Он кивнул. — Они подумают, что ты струсил и решил расколоться, — продолжил я.

Московитс ласково, почти по-отечески тронул меня за руку.

— Ты же знаешь меня, Фрэнк. Мойша Московитс ни разу в жизни ни на кого не настучал и уж тем более не собирается стучать в свои шестьдесят два года.

А я и не думал, что ему уже столько лет. Мы опять помолчали, потом я развернул кресло к окну и спросил, сидя к нему спиной:

— А как насчет твоей территории?

— Ребята могут поделить ее.

— А твоя доля в компании?

— Если требуется, ты можешь ее пока оставить. — Московитс не мелочился, пытаясь достигнуть своей цели. Я прикинул в уме — его доля составляла примерно сто тысяч.

— Куда ты собираешься? — спросил я. Мне было известно, что у него есть какая-то недвижимость в Калифорнии, и я хотел знать, расскажет ли он о ней.

— У меня есть ферма в Калифорнии. Там я смогу жить тихо и спокойно, как того желает моя жена.

Я развернул кресло и посмотрел на него.

— Когда ты хочешь уехать?

— Как только решу этот вопрос с тобой, — ответил Московитс.

Я снова задумался.

— Фрэнк, — заговорил Московитс, — плохо, когда человек не может насладиться своими деньгами. У меня довольно много денег, но здесь я не могу получить от них удовольствие. Всегда возникают какие-то трудности, проблемы. В свои годы я хочу пожить мирно, без головной боли.

Я принял решение. Да, Московитс заслужил немного спокойствия, и он получит его.

— Хорошо, — сказал я, — можешь готовиться к отъезду, Мойша.

Я готов был поклясться, что у него из глаз брызнут слезы, но он прекрасно владел собой, и только в голосе его прозвучала неподдельная радость:

— Спасибо.

— Из города уедешь в конце недели, — сказал я, — и ничего никому не говори. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из парней знал о тебе до тех пор, пока я им сам не скажу, а скажу я им об этом после твоего отъезда.

Я снял трубку и позвонил Максону, который замещал Прайса.

— Сколько сейчас стоит наша компания?

— Миллион сто тысяч, мистер Кейн, — ответил он. Это упрощало дело.

— Выпиши чек на имя Мойши Московитса на сто десять тысяч и принеси сюда прямо сейчас. — Закончив разговор, я положил трубку.

Глаза Московитса сияли.

— Если тебе нужны деньги, Фрэнк, — сказал он, — то я могу и подождать.

Я покачал головой.

— Ты всегда платил свою долю в срок и вполне заслужил ее.

Максон принес чек и удалился. Я подписал его и протянул Московитсу. Поблагодарив меня, он сунул чек в карман. На прощанье я дал ему совет:

— Мойша, никому не говори об этом, квартиру оставь как она есть, не пытайся что-нибудь продавать или брать с собой слишком много вещей. В машину загрузи только несколько сумок, как будто собираешься съездить на выходные в горы. Мне надо, чтобы ты исчез незаметно, я здесь все сам улажу.

Мы пожали друг другу руки, и он направился к двери. Перед тем как выйти, он в последний раз оглядел кабинет.

— Фрэнки, мальчик мой, — сказал он, — послушай совета старика, бросай ты это дело, пока можешь. Ты хороший и умный парень. Я прожил гораздо больше тебя и знаю, что мало кому из нас представлялся шанс уйти тогда, когда ему этого хотелось. Уходить надо молодым и внезапно. Чем больше втягиваешься, тем труднее уйти. Мы становимся жадными, и нас всегда подстерегает пуля. Если бы на твоем месте был другой, мне не удалось бы так просто выбраться. Не позволяй никому уговаривать тебя остаться и уходи как можно скорее.

Я рассмеялся, оборвав его:

— Не беспокойся обо мне, Мойша, и делай как я тебе велел.

— Именно так я и сделаю, Фрэнк, — пообещал Московитс и вышел.

Я вернулся за свой стол. Мне будет довольно трудно убедить остальных, что я поступил правильно. Ну и черт с ними!

В свои годы он заслужил немного спокойствия.

Глава четырнадцатая

Через несколько дней в кабинет ворвался Силк. Он без приглашения устроился в кресле и сразу приступился ко мне.

— В городе ходят слухи, что Московитс сматывает удочки.

— Я что-то слышал об этом, — уклончиво ответил я. Если Силк пытается выяснить мою роль в этом деле, то ему это не удастся.

— Между прочим, Фрэнк, кое-кто из ребят говорит, что он согласовал это с тобой и действует с твоего разрешения.

— Вы все действуете с моего разрешения, — сказал я.

— Ребятам это не нравится, Фрэнк, они говорят, что ты начинаешь сдавать.

Я рассмеялся.

— А как ты сам считаешь, Силк?

Феннелли промолчал. Дважды он пытался подловить меня, но ему это не удалось.

Несколько минут мы сидели молча, я разглядывал бумаги, лежащие на моем столе. Потом я поднял голову и, глядя ему в глаза, сказал:

— Если это все, что тебя беспокоит, Силк, то можешь идти.

Я даже не пытался смягчить свою фразу, дав понять, что я занят.

Силк поднялся и наклонился ко мне через стол.

— Я подумал, что тебе следовало бы узнать мнение парней, Фрэнк. Если все это правда, им это не понравится.

— Я знаю, что они говорят, Силк, я знал это задолго до того, как услышал от тебя. Я также знаю, кто это говорит, и на твоем месте я бы заткнул свою пасть, иначе в один прекрасный день ты проснешься и обнаружишь, что она у тебя зашита нитками.

На долю секунды Феннелли позволил себе выплеснуть во взгляде всю ненависть, которую испытывал ко мне, но только на долю секунды. Слишком уж дорогое это было для него удовольствие. Его веки дрогнули, и он взял себя в руки. Небрежно махнув мне, он направился к двери.

— Ладно, парень, — сказал он, стоя на пороге, — я тебя предупредил. — С этими словами он удалился.

Я схватил телефонную трубку и попросил девушку соединить меня с Московитсом. В клубе его не оказалось, я велел девушке позвонить ему домой.

— Слушаю, — произнес женский голос с легким еврейским акцентом.

— Мистер Московитс дома? — спросил я.

— Нет, его нет.

— Это Фрэнк Кейн, — сказал я, — вы не знаете, где я могу найти его?

— Не знаю, мистер Кейн, он сегодня не ночевал дома.

— Это миссис Московитс? — спросил я.

— Да. Я волнуюсь, мистер Кейн, Мойша всегда звонит, когда задерживается.

— Куда он отправился? Когда вы видели его в последний раз?

— Он сказал, что едет в город встретиться с какими-то друзьями. Это было вчера днем.

Я на секунду задумался. Скорее всего, Силк захватил Московитса, иначе бы он не пришел сюда.

— Не беспокойтесь, — сказал я, — он, наверное, очень занят и не смог позвонить вам. Я его разыщу, и он вам обязательно позвонит.

— Спасибо, мистер Кейн.

— Всего хорошего, до свидания.

Я положил трубку и развернул кресло к окну. День был ясный, и я видел машины, проезжающие по ту сторону Гудзона.

Лицемерный убийца! Силк снова подцепил меня на крючок, и выкрутиться мне будет довольно сложно. Если они собираются ликвидировать Московитса, а я не смогу этому помешать, то моя власть над ними полетит ко всем чертям. И Силк прекрасно знает об этом.

Зазвонил телефон, и я снова повернулся к столу.

— Вас просит мистер Прайс, — сказала мисс Уолш.

— Соедините.

— Привет, Фрэнк, — раздался голос Джо.

— Привет, как дела?

— Все в порядке.

— Рассказывай.

— Для этого я и позвонил, — отозвался Прайс. — Этот завод по производству музыкальных автоматов может стать золотой жилой. Правительственный чиновник и несколько военных только что закончили его инспекцию и хотят заключить с нами правительственный контракт на производство радиоаппаратуры для войск связи.

— Но для этого потребуется куча денег, — сказал я.

— Совсем нет. Все будет финансировать правительство, это часть национальной программы обороны. Они дадут денег на перестройку производства, а мы начнем выпускать продукцию и зарабатывать деньги.

Мысли мои были заняты совсем другим, и болтовня Прайса не волновала меня.

— Послушай, Джо, — сказал я, — я кручусь как проклятый, тебе там виднее, поступай, как считаешь нужным. Поговорим об этом позже.

— Это кажется очень заманчивым, Фрэнк. Я считаю, что надвигается война, и если мы возьмемся за это дело, то на голову обскочим всех.

— Хорошо, хорошо, так и сделай.

Я повесил трубку. Какое мне, черт возьми, дело до надвигающейся войны, когда у меня под носом разгорается собственная война.

Я нажал на кнопку звонка, вошла мисс Уолш.

— До конца дня меня ни для кого нет.

Она кивнула и удалилась.

Я взялся за телефон. Мне надо было выяснить, где они прячут Московитса. Если же его уже убили, мне надо было забрать чек, пока он не обнаружен. Я исходил из того, что Московитс не собирался предъявлять его в банк до прибытия в Калифорнию, поэтому у меня оставался шанс.

К четырем часам дня я знал, где прячут Московитса. Это был гараж на Двенадцатой улице. Феннелли собирался взять с собой некоторых ребят и навестить Московитса в гараже в десять часов. Я должен был опередить их.

Я позвонил и приказал подать машину. Около шести я спустился вниз, поужинал и поехал в Нью-Йорк. До половины девятого у меня еще было время, и я подъехал к дому Рут.

Поднявшись на лифте, я позвонил. Дверь мне открыла Рут. Некоторое время она стояла молча и смотрела на меня.

Я не знал, что сказать, на языке у меня вертелся вопрос: «А где Марти?», но подобная уловка была шита белыми нитками, и я просто смотрел на нее и любовался.

Она отступила назад, пропуская меня. Я вошел в квартиру, и как только дверь за мной закрылась, поцеловал ее.

— Привет, Рут, — прошептал я.

Она слегка отстранилась.

— Зачем ты пришел?

— Чтобы увидеть тебя, — ответил я. И только сказав это, я понял, как мне действительно этого хотелось.

Рут направилась в гостиную, я бросил шляпу и пальто в кресло и проследовал за ней. Она достала сигареты, закурила. Я подошел к ней и, вынув у нее из рук сигарету, замял в пепельнице, а потом обнял ее. Но она осталась холодна. Я поцеловал ее.

— Привет, Рут.

Она подняла руку и погладила меня по щеке, потом опустила голову мне на плечо.

— Фрэнк, — прошептала она.

— Ты должна изменить свое решение, — сказал я, — так больше не может продолжаться.

Она прижалась губами к моим губам, оборвав меня, я почувствовал, как ее сердце бьется под моей рукой.

— Нет, любимый, — ответила она.

Мы опустились на диван и стали целоваться. Губы ее были холодны, но обещали они многое. Комната поплыла у меня перед глазами. Внезапно Рут разрыдалась у меня на плече, сквозь всхлипывания до меня доносились ее слова:

— Фрэнк, Фрэнк, остановись, мы не должны этого делать.

Комната замерла, я поднялся и дрожащими пальцами достал сигарету, не отводя взгляда от Рут. Ее широко раскрытые глаза были полны слез. Я снова сел и обнял ее. Успокоившись, я положил ее голову себе на плечо.

— Рут, ты выйдешь за меня замуж сегодня, позже вечером? — Я не узнал свой голос, он был полон тоски и мольбы, которых в нем никогда прежде не бывало.

Она не ответила сразу, ей понадобилось несколько минут, чтобы унять рыдания.

— Я тоже хочу тебя, дорогой.

— Ты выйдешь за меня замуж? — повторил я.

— Я не могу, — ответила она, глядя мне прямо в глаза.

— Но ведь ты только что сказала…

— Фрэнк, но ты нужен мне навсегда.

Я посмотрел на нее. В темноте комнаты ее лицо было похоже на белую камею. Я взял его в ладони и притянул к себе. Кожа была теплой, мягкой и нежной.

И я дал ей обещание, первое обещание в своей жизни.

— Я люблю тебя, — сказал я слегка дрожащим голосом, — и тебе не придется долго ждать исполнения своего желания. Мы поженимся в июне.

Рут внимательно посмотрела на меня.

— Ты не обманешь меня, Фрэнк?

Я покачал головой.

— Только не тебя, детка.

Рут закрыла глаза, губы ее бесшумно шевелились, потом она снова открыла глаза.

— Я все еще не могу поверить, что это правда.

Я поцеловал ее.

— Ты можешь верить этому, детка.

Ушел я от нее ровно в половине девятого.

Глава пятнадцатая

Я припарковал машину за два квартала от гаража и остаток пути прошел пешком. Эти места я знал очень хорошо — здесь я вырос и начал работать на Кифа. В этот вечер здесь все словно вымерло.

Гараж примерно на полквартала тянулся по направлению к реке и на четверть квартала вдоль улицы. У него были большие раздвижные центральные ворота и боковой вход с переулка.

Я сунул руки в карманы, одна из них сжала рукоятку автоматического пистолета, который я взял с собой, уходя из конторы, а вторая — электрический фонарик, который я захватил из машины. Я обошел гараж, в нем не было заметно никаких признаков жизни. Вернувшись, я свернул в переулок. Там было темно, очень темно, так что я даже не различал в темноте свои ноги. Держась рукой за стену гаража, я медленно двинулся к концу переулка. Зажигать фонарик я не хотел, боясь, что меня заметят люди, находящиеся внутри гаража. Я старался ступать тихо, но мне казалось, что мои шаги гулко раздаются в тишине. Сердце начало слегка колотиться, дыхание стало неровным, на лбу выступил пот, хотя на улице было не слишком жарко.

Стена под рукой кончилась. Я дошел до двери. Слегка тронув ее, я понял, что она заперта. Я пошел дальше по переулку, по-прежнему держась за стену, пока не уперся в деревянный забор. Было очень темно, и я поднял руку, чтобы определить высоту забора, но не смог дотянуться до его верха. Я пошел вдоль него, пытаясь отыскать какой-нибудь проход, но забор был глухой и выходил к зданию гаража с другой стороны переулка. Я повернул и снова пошел вдоль стены. Примерно на половине пути я обнаружил дверь. Глаза уже немного привыкли к темноте, и мне стало легче ориентироваться.

Я потрогал дверь, она была заперта. Осмотрев замочную скважину, я пришел в выводу, что замок открывается старомодным ключом, а у меня на связке как раз был один такой. Достав ключ, я вставил его в замок и повернул. Раздался скрежет, но ключ повернулся и дверь открылась. Шагнув в темноту, я запер за собой дверь, затем включил фонарик. Я находился на каком-то складе, меня окружали большие деревянные упаковочные ящики. Я направил луч фонарика на пол, чтобы его свет не был заметен в окна, если здесь вообще были окна, и двинулся к задней части здания. Там была дверь, распахнув которую, я очутился на грузовой платформе рядом с железнодорожной веткой. Там стояло несколько вагонов с автомобилями. Я посмотрел в сторону гаража. Железнодорожная ветка подходила к нему вплотную, и вагоны стояли как раз перед ним. Я вскарабкался на последний вагон, добрался по крышам до стены гаража и посмотрел вниз.

В гараже было два окна, закрашенных черной краской, но все равно через них пробивался свет, рядом находилась дверь. Спрыгнув вниз, я направился к двери, обходя по пути большие топливные емкости. Подойдя к двери, я тихонько толкнул ее. Она открылась.

За дверью было темно, свет просачивался откуда-то слева, я повернулся и осторожно двинулся в ту сторону. По пути мне попалось несколько больших трейлеров. Только миновав их, я увидел, откуда шел свет.

В углу гаража была расположена небольшая конторка, в которой сидели за столом трое мужчин и играли в карты. В одном из них я узнал Московитса, других я разглядеть не мог, потому что они сидели ко мне спиной. Я оглядел пространство, отделявшее меня от конторки. Если я пойду прямо к ним, они могут услышать мои шаги и обернуться, или же Московитс от неожиданности невольно выдаст меня.

Обогнув трейлеры, я прижался к стене и осторожно двинулся к конторке. Таким образом, чтобы достичь цели, мне надо будет сделать по открытому пространству всего несколько шагов. У меня был только один шанс, и я обязан был им воспользоваться.

Московитс первым заметил меня, но, не моргнув глазом, бросил на стол карты и сказал:

— Я меняю три.

— Когда же ему перестанет переть? — спросил один из мужчин. — Каждый раз меняет на пределе и все время выигрывает. Я уже почти совсем проигрался.

— Ну и что из этого, — проворчал второй мужчина, — там, куда он скоро отправится, деньги ему ни к чему. Они в любом случае останутся у нас.

Первый парень рассмеялся.

— Ты прав, Фликс, я как-то об этом не подумал.

Московитс взял три карты и посмотрел на них. В этот момент я появился в дверях.

— Я закончу эту игру за тебя, Мойша, — сказал я тихо, не вынимая рук из карманов.

Московитс поднял взгляд и улыбнулся. Оба парня резко обернулись к двери, я узнал одного из них, Фликса. Он в прошлый раз заманил меня в ловушку, приготовленную Силком. Его рука рванулась к пистолету на столе, но Московитс оказался проворнее и первым схватил пистолет.

Я внимательно посмотрел на Фликса и вынул руки из карманов. Голос мой по-прежнему звучал мягко:

— Верни ему пушку, Мойша, этот малыш считает, что он очень сильный.

Московитс посмотрел на меня как на сумасшедшего, потом протянул пистолет Фликсу, который даже не шелохнулся.

— Возьми пушку, Фликс, — только что не ласково сказал я, — не будь таким робким.

Он отвел взгляд и отдернул руки от пистолета, который ему протягивал Московитс. Руки у меня были пустые. Я подошел к Фликсу. Он продолжал сидеть в полусогнутом состоянии.

— Ну что, храбрец, — сказал я, наклонившись над ним, — не такой уж ты и страшный без пушки, да?

Он молчал.

Я схватил его за грудки и поднял на ноги. Он стоял передо мной, не говоря ни слова, слегка согнувшись. Я ударил его коленом в пах, и он еще больше согнулся, потом я ударил его по лицу и он рухнул на пол. Я пнул его ногой в бок, он не двигался.

Я повернулся к другому парню.

— Подними его и посади на стул, — сказал я.

Парень посмотрел на меня, лицо его было белым, казалось, он потерял способность двигаться.

— Ты слышал меня?! — рявкнул я.

Парень вскочил и исполнил приказ. Усадив Фликса на стул, он повернулся ко мне. Фликс завалился на стол, он был в сознании, но не мог двигаться.

Московитс, до этого момента молча наблюдавший за мной, сказал:

— Сначала я подумал, что это твоя работа, Фрэнк…

— Я знаю, что ты подумал, — тихо ответил я, — но ведь я же дал тебе слово.

— Теперь я думаю совсем иначе, — закончил свою мысль Московитс.

— Все в порядке, Мойша, — сказал я, — теперь, когда все закончено, это уже не имеет никакого значения. Поспеши домой, твоя жена волнуется. И тут же уезжай.

Я сел на стул.

— Что ты собираешься делать? — спросил Московитс.

— Закончить за тебя партию.

Я поднял карты. Совсем неплохо — флеш-рояль в пиках.

Глава шестнадцатая

Я наблюдал, как Мойша идет к выходу. В дверях он обернулся и помахал мне на прощанье рукой. Я кивнул в ответ, и он ушел.

Я посмотрел на парней. Фликс, начавший подавать признаки жизни, поднял голову.

— Сколько времени ты работаешь на Феннелли? — спросил я его.

— Не знаю такого, — ответил он.

— А кто приказал тебе доставить сюда Московитса?

— Какой-то парень на улице дал мне пять сотен и показал на него.

При этих словах я рассмеялся.

— Прекрати молоть чепуху. Такая козявка, как ты, не будет работать без прикрытия.

Он промолчал.

— А кто вытащил тебя из каталажки за незаконное хранение оружия?

— Мой адвокат.

Некоторое время мы сидели молча, смотря друг на друга. У него что-то было на уме, я понял это, наблюдая за ним. Мне просто надо было подождать, когда это вырвется наружу.

Это произошло быстрее, чем я ожидал. Глаза его сверкнули пламенем.

— Почему ты убил мою сестру? — спросил он.

Я улыбнулся и заметил, что ему это не понравилось. Но тем не менее продолжал улыбаться.

— Я не убивал ее, я даже не знал, что она твоя сестра. А если она была твоей сестрой, почему ты допустил, чтобы ее втянули в рэкет? — Он не ответил. — Я не убивал твою сестру, но я знаю, кто это сделал. Может быть, мы обменяемся некоторой информацией?

Он понял, что я имею в виду, и размышлял минут пять.

— Может быть, — наконец ответил он.

— Я наклонился к нему.

— Ну, говори.

Едва он открыл рот, как раздался шум отпираемой входной двери. Фликс повернул голову на звук.

Я тоже навострил уши и услышал голоса, доносившиеся от двери. Отступив в тень, я вытащил пистолет. Он был теплый и удобно лежал в моей руке. Голоса приближались. Я поднес палец к губам, призывая парней помалкивать.

Теперь я видел, кто это был: Феннелли, Риордан и Тейлор, для кворума им не хватало несколько человек. Наконец они вошли в конторку.

Фликс повернулся к ним, второй парень не двинулся с места, ошарашенный тем, что происходит.

Я стоял в тени, и Феннелли все еще не видел меня.

— Мойша! — позвал он.

Я вышел на свет и, остановившись перед ним с пистолетом в руке, объявил:

— Мойши уже нет в городе, я тут вместо него.

Силк даже бровью не повел.

— Привет, Фрэнк, рад видеть тебя! Сегодня после обеда я пытался разыскать тебя. Мойша собрался дать деру.

Я улыбнулся, это звучало почти забавно.

— Так ты собирался задержать его для меня? — голос мой звучал холодно.

— Да, — ответил Феннелли.

— И когда ты не смог разыскать меня, то привел с собой этих парней, чтобы они посмотрели на него?

— Конечно, Фрэнк.

Это была явная чушь. Феннелли держал здесь Московитса с прошлого вечера, а ко мне явился только сегодня утром. Если бы он хотел все уладить, то у него для этого было вполне достаточно времени. Я молчал.

Силк начал нервничать, глаза его забегали по комнате. Я наблюдал за ним и вдруг сделал то, о чем мечтал уже несколько недель. Перевернув пистолет, я треснул его рукояткой по лицу. Он рухнул на четвереньки и принялся шарить руками по карманам.

Я подождал, пока он достанет пистолет, и только тогда выбил его у него из рук. Феннелли посмотрел на меня, лицо его было белым. Я подобрал пистолет и сунул его в карман.

Обогнув стол, я уселся на стул и посмотрел на Риордана и Тейлора.

— Какое вы оба имеете к этому отношение?

— Мы ничего не знали, Фрэнк, — ответил Тейлор. — Силк просто сказал, что хочет нам кое-что показать.

Я посмотрел на них. Похоже, они говорили правду.

— Садитесь, — сказал я, указывая дулом пистолета на стулья, — нам есть о чем поговорить.

Они сели. Я посмотрел на Силка. Он все еще валялся на полу.

— Ты тоже, — сказал я.

Он поднялся с пола и уселся на стул.

Фликс стоял позади Феннелли, я посмотрел на них обоих.

— Когда вы пришли, Фликс собирался мне кое-что рассказать, — сказал я. Фликс молчал. Я наклонился вперед и обратился к нему. — Я сказал тебе, что знаю, кто убил твою сестру. Кроме нас с тобой, только один человек знал о том, что произошло в тот вечер, когда ты заманил меня в ловушку. Это был Феннелли. Сразу после гостиницы я направился к нему домой и рассказал о происшествии, и он обещал мне проследить за теми, кто участвовал в этом деле. — Я помолчал некоторое время. — Стоит ли мне говорить дальше?

Фликс ошеломленно смотрел на меня, в свете лампочки его глаза светились желтым светом. Внезапно он нагнулся, схватил Феннелли за шею и принялся душить.

Силк вцепился в пальцы Фликса, пытаясь оторвать их от своего горла. Я сидел и молча наблюдал за схваткой. Лицо Силка налилось кровью, но по мере того, как его сопротивление ослабевало, оно начало синеть.

Я решил, что Фликс зашел достаточно далеко. Я не хотел, чтобы он убивал Феннелли, просто того надо было немного проучить.

— Хорошо, Фликс, — сказал я, — достаточно.

Фликс продолжал свое дело.

Я поднял пистолет и направил его Фликсу в лицо.

— Я сказал достаточно, Фликс, — спокойно произнес я.

Фликс разжал руки. Его трясло от напряжения. Феннелли рухнул на стол без сознания.

— Дай Силку воды, — сказал я Тейлору.

Тейлор поднялся, подошел к холодильнику, налил в маленький бумажный стаканчик воды и протянул его Силку, потом глупо уставился на меня. Я посмотрел на него и усмехнулся. Затем встал, подошел к холодильнику, достал полную бутылку воды и, подойдя к Силку, вылил на него половину бутылки.

Холодная вода привела Феннелли в чувство. Он издал какие-то нечленораздельные звуки, горло его было настолько травмировано, что говорить он не мог. Но сидел он уже крепко.

Я поставил бутылку с водой на пол рядом с собой и заговорил тихим голосом:

— Я хочу, парни, чтобы вы внимательно выслушали меня. Я разрешил Мойше выйти из игры. Когда вы достигнете его возраста, чего не случится, если вы будете вести со мной нечестную игру, вы тоже сможете отойти от дел. Тогда вы будете иметь на это право, а до того времени не забывайте, кто является хозяином. —Я посмотрел на них, они молчали, и я продолжил: — А сейчас закончим на этом, уходите и забирайте с собой Силка, его нужно отвести к доктору. Мне не хотелось бы, чтобы он подцепил простуду или что-нибудь в этом роде.

Первым за дверь выскочил парень, который был вместе с Фликсом, через несколько минут ушли остальные, за исключением Фликса.

Он стоял и смотрел на меня.

— Что тебе надо? — спросил я.

Неожиданно он улыбнулся. В этой улыбке было мало тепла, но в ней чувствовалось уважение.

— А ты крутой парень, — сказал он.

— Крутых ребят десять на дюжину, — ответил я.

— Только не таких.

Я внимательно посмотрел на него. Ему что-то хотелось спросить, но я молчал, и он заговорил сам.

— Я ищу работу, — сказал он.

Я швырнул ему через стол его пистолет, он поймал его, сунул в карман и снова уставился на меня.

Я быстро соображал. Настало время иметь рядом такого парня, уж слишком много всего творилось вокруг. Я медленно проговорил:

— Мне нужен парень, который не прячется по углам и не позволяет сбить себя с толка.

— Я работник, а не какой-нибудь наркоман, — сказал Фликс, — и всегда делаю то, что мне говорят, таково мое правило.

Я улыбнулся. Силку будет над чем задуматься.

— Тогда у тебя есть работа, — сказал я.

За две сотни в неделю я обзавелся телохранителем.

Глава семнадцатая

На следующее утро я позвонил Джо Прайсу.

— Джо, — сказал я, — я не совсем внимательно слушал тебя вчера и хочу, чтобы ты снова мне все объяснил по поводу этого контракта.

Джо повторил информацию. Теперь я слушал внимательно, сделка показалась мне перспективной.

— А ты не мог бы приехать сюда ненадолго? — спросил я.

— Мог бы, — ответил он, — а что, что-то не так?

— Нет, просто мне хотелось бы, чтобы ты занялся здесь некоторой работой. Как закончишь, можешь сразу возвращаться обратно.

— Я буду у тебя в воскресенье. До свиданья, — не задавая больше вопросов, согласился Прайс.

— Отлично, как только прибудешь, тут же приезжай ко мне в гостиницу. — Я положил трубку и нажал звонок.

Мне ответила мисс Уолш.

— Пригласите Поуэлла, — сказал я.

Вошел Фликс. Он впервые был у меня в кабинете и теперь с интересом оглядывался. По всему было видно, что обстановка его впечатляет. Я предложил ему сесть.

— Как твои дела? — улыбнувшись, спросил я.

— Неплохо. — Фликс старался казаться серьезным, но улыбнулся в ответ.

Он выслушал меня молча. С этого момента любой человек, который хотел видеть меня в конторе или дома, должен был встретиться сначала с ним. В гостинице я снял ему номер рядом со своим, где ему следовало принимать посетителей. В конторе он обязан был сидеть в приемной вместе с мисс Уолш за столом, который стоял рядом с моей дверью, справа.

Закончив, я поинтересовался, есть ли у него вопросы. Вопросов не было, и я отпустил его. Я сидел и размышлял, откинувшись в кресле. Насколько я знал Силка, следующей его акцией будет мое убийство, в этом вряд ли приходилось сомневаться. Единственное, что могло спасти меня, — это опережающий удар. Но мне не хотелось убивать его, у меня были другие планы в отношении этого сукина сына.

Я снял трубку личного телефона и набрал номер Рут.

— Да, — ответила она.

— Привет, дорогая, — сказал я. — Я позвонил, чтобы услышать твой голос.

В трубке раздался смех.

— Я тоже хотела поговорить с тобой, хотела, чтобы ты повторил то, что сказал мне вчера вечером. Я до сих пор не могу поверить.

— Верь, детка, я люблю тебя. А ты получила цветы? — Утром я отправил ей корзину орхидей.

— Да, они прекрасны.

Поговорив еще немного, я повесил трубку. Чувствовал я себя прекрасно и с энтузиазмом погрузился в работу. Вечером я поехал к ней домой, и Фликсу до двух часов ночи пришлось мерзнуть внизу в машине, но когда я вернулся, он не сказал мне ни слова.

Утром в воскресенье, около одиннадцати, появился Джо Прайс. Он вопросительно посмотрел на меня, когда явился ко мне в сопровождении Фликса. Я сказал Фликсу, что он мне не нужен, и когда мы с Джо остались вдвоем, я рассказал ему, что произошло.

Прайс присвистнул.

— Теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил мне, что у тебя связаны руки. Так что ты хочешь от меня?

— Я собираюсь выйти из игры, тянуть больше нельзя, тем более, что у меня совсем другие планы. Как ты думаешь, сможешь ты подменить все бухгалтерские книги и записи таким образом, чтобы мое имя оталось только на табличке на двери.

Прайс думал несколько минут, потом согласно кивнул.

— Сколько тебе понадобится времени?

— Не одна неделя круглосуточной работы, — ответил он. — Но чтобы это не выглядело фальшивкой, нам придется заменить твое имя другим.

— Я все продумал, — сказал я, — мы воспользуемся именем Феннелли.

— Не понимаю, — удивился Джо, — какое отношение имеет к этому Феннелли? Я полагал, что у тебя с ним все кончено.

— Еще нет, — улыбнулся я. — Он хочет занять мое место. Так вот, я собираюсь уступить его ему. Правда, он еще об этом не знает.

— Хорошо, — согласился Джо, — я плохо понимаю, зачем это, но сделаю как ты просишь. Когда ты хочешь, чтобы я начал?

— Сегодня, после того как мы позавтракаем.

Я отправил Джо Прайса в контору знакомиться с делами, а сам отправился к Рут.

— Как насчет загородной прогулки? — спросил я.

Рут кивнула и отправилась за пальто и шляпой. Интересно, что она скажет, когда увидит Фликса. Мне следовало заранее ей все объяснить, чтобы не встревожить. Но я напрасно беспокоился, и мы чудесно провели день. Мы поехали к Медвежьей горе, пообедали в местном ресторанчике и вернулись в город.

10 июня ко мне в кабинет явился Джо Прайс, удовлетворенно потирая руки.

— Ну, — спросил я, — как дела?

— Все готово, — улыбнулся он.

— Отлично! А теперь садись в самолет, отправляйся на завод и занимайся своими делами. Я хочу, чтобы ты купил мне там дом и обставил его к началу следующего месяца. Я собираюсь переехать туда.

— Боже, Фрэнк! — воскликнул он, — но ведь это займет гораздо больше времени, чем проверка бухгалтерских книг.

— Найми для этой работы лучшего в округе декоратора. Дом должен быть не слишком большим, шесть комнат вполне достаточно. Плати столько, сколько считаешь нужным. Найди ответственного исполнителя, а сам возвращайся послезавтра. Ты мне понадобишься.

— Ладно, Фрэнк, — сказал Прайс, направляясь к двери. — А ты не хочешь перед моим отъездом взглянуть на книги?

Я поднялся с кресла и подошел к нему.

— Разве в этом есть необходимость? — спросил я. — В данный момент чем меньше я о них знаю, тем лучше. Да и на черта они мне вообще нужны? Если ты говоришь, что все в порядке, значит, так оно и есть.

— Во всяком случае, я старался.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся я. — А теперь вперед, парень, не будем терять время. У меня еще масса дел.

Я вернулся к столу. Джо уже был возле двери. Я взглянул на него еще раз и сказал:

— Спасибо, Джо.

Он улыбнулся и вышел.

Я снял трубку телефона и позвонил Джерри Коуену.

Глава восемнадцатая

Пробившись через двух секретарш, я, наконец, добрался до Джерри.

— Джерри, — сказал я, — это Фрэнк Кейн. Ты свободен сегодня во второй половине дня? Я хотел бы увидеться с тобой.

— Приезжай, — ответил он.

— Я не могу приехать к тебе, но это очень важно. Я хотел бы поговорить с тобой наедине.

— Где мы можем встретиться?

— Я буду ждать тебя возле моста со стороны Джерси в четыре часа. Рассчитывай, что мы вместе пообедаем, потому что наш разговор потребует времени.

Джерри помолчал, потом сказал:

— Хорошо, в четыре.

Я вышел из конторы в три, сказал Фликсу, чтобы он возвращался домой и ждал меня там, сел в машину и поехал на встречу с Джерри. Я остановил машину около моста, когда до четырех оставалось несколько минут. Ровно в четыре я увидел его, он ехал в голубом «бьюике». Припарковав машину, он огляделся, но меня не заметил. Чтобы привлечь его внимание, я нажал на клаксон.

Увидев меня наконец, Джерри улыбнулся и помахал рукой. Я жестом велел ему ехать за мной и тронул машину, поглядывая в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что он меня понял. Джерри не отставал.

Проехав около мили, я свернул на небольшую дорогу, ведущую в Тинек, и остановил машину на стоянке, следом подъехал Джерри. Выйдя из машины, я подошел к нему. Мы поздоровались.

— Как дела? — приветствовал его я.

— Прекрасно.

— Как Жанет?

— Уже все в порядке, но для нее было ужасно потерять ребенка, тем более, что доктора предупредили, что у нее больше не будет детей.

Это было новостью для меня.

— Извини, — сказал я, — я ничего не знал.

— Все уже позади, — ответил Джерри. — Так что у тебя?

Он явно спешил, но ему придется набраться терпения. Я расскажу ему о своем деле, когда и где мне это будет нужно.

— Оставь машину здесь и пересаживайся ко мне, — сказал я. — Наверное, тебя интересует, с чего такая тайна?

Джерри кивнул.

— Как сильно тебе хочется заполучить меня? — начал я.

— Поймать тебя — моя работа, — просто ответил он.

Господи! Именно это я и ожидал услышать.

— А если с подпольным тотализатором будет покончено, ты удовлетворишься? Ведь сам по себе мой арест не остановит деятельности организации. Я могу заключить с тобой сделку. Поскольку организация создана мною, я позволяю тебе разгромить ее после моего ухода. Я даже найду тебе козла отпущения — человека, деятельность которого будет подтверждена документально и которого ты ловишь гораздо дольше, чем меня.

Джерри поднес стакан к губам и медленно отхлебнул, размышляя.

— А почему ты вдруг захотел уйти? Ты же знаешь, у меня на тебя до сих пор ничего нет.

— Я собираюсь жениться, — сказал я, — а моя будущая жена не одобряет моего занятия.

При этих словах он рассмеялся.

— Только не говори мне, что женщина смогла сделать то, чего не смогли сделать федеральные власти города и штата.

— Как бы то ни было, но дело обстоит именно так.

Джерри усмехнулся.

— Ну и сила у этой женщины, — сказал он, покачивая гловой. — А я ее знаю?

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Это Рут, — без лишних эмоций сказал я.

Джерри чуть не выпал из кресла.

— Рут! — удивленно восклинул он. — И как долго это у вас?

— Довольно долго, — улыбнулся я.

Явился официант с закусками. Когда он отошел, мы продолжили разговор.

— Мне хотелось бы сделать что-нибудь для тебя, а тем более для Рут, — сказал Джерри, — но не вижу, как бы я мог это сделать. Прежде всего я на службе и обязан выполнять свои обязанности.

— Поступай как угодно, — сказал я, — но здесь есть несколько моментов, которые требуют прояснения. — Я ткнул вилкой в моллюска и помахал им перед лицом Джерри. — Пойми, что если ты засудишь меня, то одновременно засудишь и своего старика. Его юридическая фирма ведет несколько моих важных дел.

Джерри положил вилку и уставился на меня, моя фраза явно рассердила его.

— Я в это не верю, — сказал он.

— Верь не верь, но я знаю, о чем говорю.

— Отец никогда не стал бы иметь с тобой дело.

— А я и не говорю, что стал бы, он уже имеет, вернее, его фирма. И это не слишком хорошо будет выглядеть на первых страницах газет, не так ли?

Джерри молчал. Я видел, что он обдумывает сказанное, и решил подбросить в костер еще несколько поленьев.

— Послушай, Джерри, давай не будем детьми. Мы уже достаточно взрослые. Давай представим, что в один прекрасный момент ты соберешь на меня достаточно материала и возбудишь дело и что кто-то свяжет с моим делом имя твоего отца. Ведь могут сказать, что ты так долго возился со мной только потому, что я платил твоему отцу. Ведь никогда нельзя заранее знать, что люди скажут или подумают.

Джерри поднялся с кресла и, обойдя стол, подошел ко мне. Он схватил меня за грудки и притянул к себе.

— Если ты собираешься бросить тень на моего отца и прикрыть его именем свои грязные делишки, я задавлю тебя голыми руками.

Я смотрел на него не двигаясь, потом отцепил его руки от своей груди.

— Здесь, в Джерси, преднамеренные убийства караются так же, как и в Нью-Йорке, — сказал я. Джерри не знал, как реагировать на мои слова, но я не собирался ждать, когда он соберется с мыслями, и продолжил: — Послушай, Джерри, я вовсе не угрожаю твоему отцу. Я просто пытаюсь объяснить тебе, что могут сказать люди, и рот им заткнуть невозможно. Я знаю, сколько слухов ходит обо мне, и ничего не могу с этим поделать. — Я улыбнулся. — Садись на место и заканчивай свой обед. Когда ты услышишь остальную часть моего плана, кто знает, может быть, ты и согласишься.

Джерри медленно вернулся к своему креслу. Остаток обеда он молчал, лениво ковыряя вилкой в тарелке и слушая меня. Но когда мы вернулись к его машине, он согласился на мое предложение. Желая дать ему шанс сохранить престиж, я проникновенно сказал:

— В конце концов, Джерри, ведь ты выполняешь работу, которую тебе поручили, ты уничтожаешь подпольный тотализатор, а это самое главное.

Он посмотрел на меня и улыбнулся через силу. Он был слишком расстроен, несмотря на то, что инициатива оставалась у него.

— Думаю, что так, — сказал он.

— Что тут думать, — убежденно сказал я, — ты это знаешь. Ведь ты сам однажды предложил сделать это, и теперь будешь пожинать плоды своих трудов.

Джерри положил ногу на стартер, мотор завелся. Он уже почти тронулся с места, как вдруг внезапно повернулся и посмотрел на меня.

— Фрэнк, — сказал он.

— Да, Джерри?

— А ты совсем не изменился с тех пор, как был мальчишкой. Но не думай, что это может продолжаться все время, жизнь довольно сложная штука, и бывает, что она мстит.

— Кто знает, — я пожал плечами. Машина Джерри медленно тронулась, и я пошел рядом. — А может быть, мне повезет?

Джерри нажал на газ. Я вернулся к своей машине. Сев в нее, я рассмеялся про себя. Я сказал, что, может быть, мне повезет. Но для того, чтобы повезло, надо быть сильным.

Глава девятнадцатая

На следующий день около двенадцати мне позвонил Алекс Карсон. Впервые за несколько недель его голос звучал радостно.

— Фрэнк, — сказал он, — сегодня утром коллегия адвокатов сняла с меня обвинения.

Все было в порядке. Джерри выполнил одно из моих условий. Я разыграл удивление.

— Отлично, приезжай сюда, и мы выпьем по этому поводу.

Положив трубку, я вызвал Фликса. Теперь мне нужен был Феннелли. Я знал, что он не явится по приглашению, поэтому послал за ним Фликса.

Алекс был у меня в кабинете спустя полчаса после звонка. Мы обменялись рукопожатием.

— Поздравляю, — сказал я, — я знал, что все закончится хорошо.

Он усмехнулся.

— Они заставили меня немного поволноваться, до сих пор не понимаю, почему они отступили.

— Садись, — сказал я, — я тебе все объясню.

Мы сели, и я посвятил его в свой план. Когда я закончил, он протяжно свистнул.

— Ты думаешь, что сумеешь выскочить, Фрэнк?

— С твоей помощью смогу, — кивнул я.

Алекс поднялся.

— Можешь рассчитывать на меня.

— Отлично! Останься, я хочу, чтобы ты присутствовал при моем разговоре с Силком.

Фликс доставил Феннелли около трех. Подойдя к моему стулу, он швырнул на него шляпу.

— Незачем было посылать за мной этого нахала, Фрэнк, — спокойно сказал Силк, пытаясь придать своему голосу доверительную интонацию. — Надо было просто позвонить мне.

Я улыбнулся.

— Знаешь ли, я не хотел оказывать тебе меньше чести, чем ты мне.

Он пропустил мимо ушей мою болтовню и сразу перешел к делу.

— Ну, что ты хочешь?

Я некоторое время смотрел на него. Разговор предстоял важный. Если он не клюнет на мою приманку, мне придется туго.

— Ты знал мои планы, когда мы начинали дело, — сказал я. — Соглашением предусматривается определенный порядок в ведении дел. Позже, похоже, у тебя появились другие идеи — твои собственные — о том, как следует поступать. Я мог запросто устранить тебя, что, может быть, было бы даже гораздо проще, чем Фликсу доставить тебя сюда. Но я так не поступаю, это не в моих правилах. Я занимаюсь постоянным бизнесом и не хочу иметь неприятностей. Поэтому я решил выкупить твою долю.

Губы Феннелли растянулись в улыбке, обнажив ровные белые зубы.

— И что это значит?

— Это значит, что ты отдаешь мне свою территорию и выходишь из дела, — тихо сказал я.

— А сколько ты предлагаешь? — спросил Силк.

— Сто тысяч, — ответил я.

Он наклонился ко мне через стол.

— Это всего лишь моя доля в компании, — холодно сказал он. — Только со своей территории я получаю четверть миллиона в год.

— Знаю.

— И компания платит двести тысяч в год, — добавил Силк.

— И это я знаю.

Он помолчал немного, потом снова заговорил:

— А что если я не продам?

Я пожал плечами.

Силк молча сидел в кресле, а я наблюдал за ним. Надо дать ему время, пусть подумает. Тогда он даст тот ответ, который мне нужен. Проходили минута за минутой, лицо его оставалось непроницаемым, по нему невозможно было прочитать его мысли, только руки сжимались и разжимались. Наконец он открыл рот.

— А что, если я предложу тебе откупить твою долю?

Рыбка заглотила наживку.

— Это меня не интересует, — равнодушно ответил я. Силк поднялся, обогнул стол и подошел ко мне. Я поднял голову и посмотрел на него.

— Я имею в виду хорошие деньги — четверть миллиона.

Я пропустил его предложение мимо ушей.

— Я покупаю, — напомнил я ему, — а не продаю.

Он вернулся к своему креслу. Достав из кармана сигару, нервно прикурил.

— Триста тысяч и доля в доходах, — предложил он.

Я посмотрел на него.

— Как ни странно, но ты меня заинтересовал. Какая доля?

— Половина, выплата ежемесячно.

Я сделал вид, что размышляю.

— Стоит подумать, звучит заманчиво.

Теперь его понесло, это было как раз то, о чем он давно мечтал. Правда, пока он не знал, что получит то, о чем мечтал.

— Фрэнк, — настаивал он, — это как раз то, что тебе подойдет. Работать не надо, ты можешь заняться чем угодно, зачем тебе сидеть на одном месте — путешествия, женщины, все, что захочешь.

Теперь была моя очередь разыгрывать нерешительность.

— Заманчиво, — сказал я, — но откуда я знаю, что ты не надуешь меня?

— Удостоверенные чеки завтра утром будут достаточным доказательством? — спросил Феннелли.

Я еще несколько секунд потерзал себя сомнениями, потом согласился:

— Хорошо, Силк, компания твоя.

Он вскочил и протянул руку.

— Ты не пожалеешь, мальчик, — пообещал он. — Помнишь, что я сказал тебе, когда ты первый раз пришел ко мне? Я сказал тогда, что ты заработаешь кучу денег, и я не ошибся, не так ли?

— Ты не ошибся, — улыбнулся я.

Мы скрепили нашу сделку рукопожатием.

На следующее утро в одиннадцать Силк пришел ко мне в кабинет. Мы с Карсоном уже ожидали его.

— Чеки готовы? — спросил я.

Он кивнул, достал чеки и положил их на стол.

— Я сделал все, как ты сказал: на имя Александра Карсона за оказанные услуги.

Я посмотрел чеки, они были в порядке. Я протянул их Алексу. Он сделал передаточную надпись и вернул их мне. Я нажал звонок, вызывая мисс Уолш. Она вошла с конвертом, который я заранее велел ей приготовить.

Вложив чеки в конверт, мисс Уолш удалилась, и я убрал конверт в карман пиджака.

— Это дело надо обмыть, — сказал я и достал бутылку.

После того, как мы выпили, я велел Алексу провести Силка по зданию компании и все показать. Они ушли.

Я позвонил Максону, и он принес чеки, которые я велел ему выписать. Я просмотрел их, подписал и велел мисс Уолш отправить их. Я расплатился со всеми, даже с Силком. Потом я спустился в персональном лифте и уехал в гостиницу.

В номере меня ждал Джо Прайс. Я передал ему конверт, в котором лежали чеки, полученные от Силка.

— Ты знаешь, что делать с ними, — сказал я.

Он кивнул, это было оговорено заранее. Во всех банках, в которых у Феннелли были счета, Джо открыл счета на имя моей новой компании, и теперь надо было перевести на них деньги. Я попрощался с Джо и вернулся в контору.

Спустя час позвонил Джо.

— Все в порядке, Фрэнк, — сказал он.

Я положил трубку. Посидев несколько минут в задумчивости, я поднял трубку личного телефона и набрал номер. В трубке некоторое время раздавались гудки, потом я услышал голос Джерри:

— Коуен слушает.

— Это Фрэнк, — сказал я, — твой выход. — С этими словами я положил трубку.

Через несколько минут в кабинет вернулись Феннелли и Карсон. Силк был доволен, на лице его сияла широкая улыбка.

— Какая замечательная компания, Фрэнк, — сказал он. — Я знал, что она большая, но даже не представлял ее реальных размеров.

Я поднялся.

— Да, неплохая, — улыбнулся я. — Не выпить ли нам еще? А завтра приступим к делам.

Они прошли за мной в бар. Я достал бутылку, три стакана и наполнил их.

— За удачу! — сказал я, отхлебывая.

Алекс осушил свой стакан и повторил мой тост:

— За удачу!

Силк улыбнулся и выпил. Потом он обошел стол и, усевшись в мое кресло, положил ноги на стол.

— Садитесь, — он сделал рукой приглашающий жест.

Я улыбнулся про себя. Он не знал, в какое горячее кресло он сел, но узнает об этом очень скоро. Я занял кресло перед столом и посмотрел на Силка. Улыбка его была лучезарной.

Внезапно позади меня отворилась дверь. Я не обернулся. Я знал, кто это.

Глава двадцатая

Силк вскочил.

— Какого черта вы претесь сюда! — закричал он.

Я тоже встал и медленно повернулся. В кабинет вошли четыре человека. Фликс стоял у стены, один из четверых направил ему в живот пистолет. Другой подошел ко мне.

— Фрэнк Кейн? — спросил он.

Я кивнул.

— У нас есть ордер на ваш арест по обвинению в коррупции и подкупе правительственных чиновников штата Нью-Йорк. У нас также есть ордер на изъятие и передачу в суд бухгалтерской документации «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис».

Карсон шагнул вперед.

— У вас письменное разрешение?

Мужчина кивнул.

— Дайте посмотреть, — потребовал Карсон.

Агент протянул ему бумаги. Карсон внимательно изучил их и вернул, затем повернулся ко мне.

— Похоже, они все предусмотрели, Фрэнк. Тебе придется поехать с ними.

Я молча шагнул вперед.

Агент прошел мимо меня и подошел к Силку.

— Джузеппе Феннелли? — спросил он.

Последнее судебное заседание было назначено на последний день июня. Утром в суде появился Джерри и сделал сенсационное заявление. Он прошел мимо того места, где сидели мы с Феннелли. Я, затаив дыхание, посмотрел на него, но он даже не взглянул в нашу сторону. Когда он повернулся к столу присяжных, лицо его было бледным и суровым.

— Господа присяжные, — начал он, — сегодня утром мы получили от экспертов результаты детальной проверки бухгалтерской документации «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис». Проверка проводилась совместными силами на основании соглашения между администрациями штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси и Министерством финансов Соединенных Штатов. В качестве доказательства я хочу представить совместный отчет о результатах этой проверки.

Джерри показал присяжным несколько листов бумаги, пробежал их глазами, перевернул первую страницу и начал читать. В начале шло перечисление фамилий и званий экспертов, затем собственно текст:

— «Эксперты пришли к выводу, что «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис», как это и было изначально задумано обвиняемым Кейном, является законным предприятием и занимается чистым бизнесом в части, касающейся обвиняемого. Мы также установили, что финансирование бизнеса осуществлялось Джузеппе Феннелли и что Фрэнк Кейн не имел отношения к делам Феннелли, поскольку его усилия были сосредоточены в иной плоскости. Он занимался торговыми операциями, необходимыми для оздоровления его бизнеса. В то время как Фрэнк Кейн занимался законным бизнесом, его финансист, мистер Феннелли, занимался бизнесом в бизнесе. А именно: мистер Феннелли имел игорный бизнес и подпольный тотализатор, используя в качестве прикрытия «Фрэнк Кейн Энтерпрайзис». Мы считаем, что до самого последнего момента мистер Кейн не знал, каким образом используется его компания. Убедившись в факте злоупотребления доверием, мистер Кейн немедленно принял меры по ликвидации своей компании, вернув вкладчикам, включая мистера Феннелли, их средства вместе с письменным объяснением причин».

Джерри подошел к столу присяжных и положил на стол отчет. Вернувшись на место, он помолчал немного и продолжил:

— Господа! В силу неопровержимых доказательств, которые я только что представил, я убежден, что в отношении мистера Кейна допущена судебная ошибка. Его поведение в ходе следствия было продиктовано терпимостью и желанием помочь обнаружению истины.

Джерри повернулся и посмотрел на меня. Лицо его было бледным, глаза суровыми.

— Господа присяжные, обвинение просит вынести вердикт «не виновен» в отношении мистера Кейна.

Не успел он закончить, как в зале суда поднялся страшный шум.

Силк вскочил, схватил меня за воротник и потянул со стула. Я повернулся, пытаясь отцепить его руки. Вокруг нас защелкали вспышки фотоаппаратов, люди повскакали со своих мест, пытаясь пробиться вперед и разглядеть, что происходит. Служащие суда оттащили от меня Силка, и я принялся приводить в порядок свою одежду.

Судья громко застучал молотком, секретарь суда крикнул: «Призываю к порядку». Шум не смолкал, и судья приказал очистить зал. Полиция исполнила приказ, и на несколько минут наступила тишина.

Через час присяжные удалились для изучения материалов и вынесения вердикта, вернулись они в половине пятого. Нам с Феннелли предложили встать и повернуться лицом к присяжным, что мы и сделали.

Я бросил взгляд на Джерри. Он сидел за своим столом мрачный и не смотрел в мою сторону. В зале не было никого, кроме журналистов. Внезапно у меня пересохло в горле. А что если где-то я ошибся? Что если я просто приблизил свой конец? Пульс лихорадочно стучал в висках, я чувствовал, как краска заливает мое лицо, и был зол на себя за это. Я хотел выглядеть спокойным и собранным, но руки мои слегка дрожали.

Судья посмотрел на присяжных.

— Господа присяжные, вынесли ли вы свой вердикт?

— Да, ваша честь, — ответил старшина присяжных. Он прочистил горло, оглядел лист бумаги, который держал перед собой, и начал читать.

— Суд присяжных признал обвиняемого Джузеппе Феннелли виновным по предъявленным статьям обвинения.

Феннелли неожиданно обмяк на стуле, лицо его стало серым. Секретарь суда принес ему стакан воды, но он оттолкнул его. Я продолжал стоять, пульс в висках бился как сумасшедший.

Старшина продолжил:

— Суд присяжных признал обвиняемого Фрэнка Кейна, — тут он сделал драматическую паузу, — невиновным.

Карсон повернулся ко мне, схватил за руку и начал ее трясти, говоря так тихо, что только я мог слышать его слова:

— Ты сделал это, Фрэнк, сделал.

Я повернулся и посмотрел мимо него на Феннелли. Силк смотрел на меня, руки его были сцеплены, он буквально испепелял меня взглядом. Я медленно обогнул стул и прошел мимо него. Я почувствовал, как он схватил меня за пальто, но не обратил на это внимания, а продолжал идти — за барьер, в зал, к двери, через дверь в холл, из холла по ступенькам на улицу. И во время всего моего пути я чувствовал затылком его испепеляющий, полный ненависти взгляд.

— Куда ты? — спросил Карсон, подбегая ко мне.

Я взглянул на солнце. Оно было белым, ярко светило мне прямо в глаза, и я почувствовал, что согреваюсь. Я закрыл руками глаза от солнца.

— Выпить, — ответил я слегка дрожащим голосом, — очень хочется выпить.

Оставив Карсона стоять на ступеньках и глядеть мне вслед, я завернул за угол. Там находился салун. Пройдя через старомодные крутящиеся двери, я подошел к стойке бара.

— Двойной виски, — сказал я бармену. Он поставил передо мной стакан, и я тут же заказал еще один. Несколько секунд я помедлил, разглядывая стакан, потом поднял его и поднес к губам. В это время кто-то тронул меня за плечо.

Я обернулся. Это был Фликс, лицо его ничего не выражало.

— Тебе удалось? — спросил он.

— Удалось.

— А что с ним? — спросил Фликс, указывая пальцем на дверь.

Я понял, кого он имеет в виду.

— Ему не удалось, — ответил я, опустив стакан и принимаясь за следующий. — Выпьешь, Фликс?

Он тоже заказал двойной виски. Мы стояли плечом друг к другу. В баре было довольно много народа, и нас плотно прижало друг к другу. Я почувствовал пистолет в его кармане. Фликс поднял стакан.

— Как ты думаешь, сколько он получит? — спокойно спросил он.

— Лет десять.

Фликс отхлебнул виски.

— Он так этого не оставит, — голос его по-прежнему был тихим и спокойным.

Я начал потихоньку приходить в себя.

— Откуда ты знаешь? — спросил я, повернувшись к Фликсу.

— Так мне кажется. — Он пожал плечами.

Я окончательно вернулся к жизни. Фликс был прав, тюрьма не могла остановить такого парня, как Силк, он запросто мог связаться с теми, кто остался на воле. Я сунул руку в карман пиджака, чтобы заплатить за выпивку, и нащупал там листок бумаги. Я вынул его, разгладил на стойке бара и прочитал: «Я отомщу тебе за это». Больше там ничего не было, как не было и подписи, да ее и не требовалось.

Я посмотрел на Фликса, его лицо ничего не выражало. Я заказал еще две порции, бармен принес стаканы и поставил перед нами. Я поднял свой стакан, повернулся к Фликсу.

— За твою сестру, — сказал я.

Он быстро поднял стакан и выпил.

Я выпил половину и сказал:

— А это за десять тысяч.

Мы выпили и снова заказали две порции.

— Как будешь рассчитываться? — спросил Фликс.

— Как обычно. Пятьдесят процентов аванса и окончательный расчет после выполнения.

Мы допили виски. Я бросил на стойку пятидолларовую бумажку, и мы вышли из бара.

Некоторое время мы стояли на улице.

— Карсон передаст тебе деньги. Свяжись с ним завтра, — сказал я.

Фликс кивнул.

Я махнул проходящему такси. Оно остановилось передо мной, и я влез в машину.

— Пока, Фликс, — сказал я.

— Пока, крутой парень.

Машина тронулась, и я откинулся на сидении. Плохо. Когда-нибудь мне все равно пришлось бы заключить с Фликсом эту сделку, но это должно было произойти позже. Мои мысли прервал голос водителя:

— Босс, я могу кататься весь день, но разве тебе никуда не надо?

Глава двадцать первая

Я приехал в гостиницу, переоделся, вызвал машину и отправился назад в Нью-Йорк.

На противоположной стороне моста я остановился у газетной стойки и купил «Ивнинг джорнал». На первой странице красными буквами выделялся заголовок: «Кейн невиновен — Феннелли виновен». Ниже шел заголовок, набранный уже черными буквами: «Коуен сокрушил подпольный тотализатор». В газете была помещена фотография Джерри, покидающего здание суда после заседания. Надпись под фотографией гласила: «Джером Коуен, человек, который разгромил подпольный тотализатор». Джерри улыбался прямо в объектив.

Я рассмеялся про себя, пусть это останется для газет. Теперь сограждане захотят выбрать его губернатором. Я выбросил газету в окно и поехал дальше.

Остановив машину возле дома Рут, я вылез и вошел в дом. Сегодня работал тот самый любопытный лифтер, который поднимал меня, когда я в самый первый раз появился здесь. Весь путь наверх он с прежним любопытством разглядывал меня. Я вышел из лифта и, подойдя к двери, нажал кнопку звонка.

Мне было слышно, как звонок разносится по всей квартире. Я ждал. Казалось, прошел целый час. Наконец дверь открылась, в дверях стояла Рут.

Я смотрел на нее, а она на меня, как будто мы были незнакомы и никогда не видели друг друга раньше.

— Рут, — сказал я, не осмеливаясь сделать хоть шаг.

Внезапно она очутилась в моих объятиях и заплакала.

— Фрэнки, Фрэнки!

Дверь за нами закрылась, в прихожей было темно. Голова Рут лежала на моей груди, и я чувствовал, как ее тело сотрясают рыдания. Я нежно погладил ее по голове.

— Рут, Рут, все кончено. Не плачь, дорогая.

— Фрэнки, я думала, что ты никогда не вернешься.

— Но я же обещал, Рут, я же обещал тебе.

Она посмотрела на меня, глаза ее светились незнакомым светом. Я поцеловал ее и почувствовал, как дрожат ее губы.

— Дорогой, дорогой!

— Я боялся, что ты передумала, Рут. Я так боялся.

Она закрыла мои губы своими губами.

Взявшись за руки, мы вошли в гостиную и сели на большую софу. Рут повернулась ко мне.

— Сегодня последний день июня, Фрэнки.

— Поэтому я и пришел, — прошептал я. — Я сказал тебе, что ты выйдешь замуж в июне. Собери, что тебе надо, мы поедем в Мэриден и поженимся.

Рут отодвинулась от меня на другой край софы, где на маленьком китайском подносе лежали сигареты. Она взяла сигарету, и на лице ее появилось выражение спокойной задумчивости. Я зажег спичку и дал ей прикурить, разглядывая в это время ее лицо. Она тоже посмотрела на меня, глаза ее были потухшими.

Я ждал, когда она заговорит. Наконец, после нескольких глубоких затяжек, она сказала просто:

— Нет, Фрэнки, мы не поженимся.

Теперь была моя очередь изображать спокойствие. Перед тем, как заговорить, я тоже закурил:

— Почему? — как ни в чем не бывало спросил я.

— Потому что ты не любишь меня. — Она подняла руку, не давая мне возразить. — Да, действительно, ты не любишь меня. Это просто часть твоего плана, часть сделки, которую ты заключил с Джерри. Переход от одного образа жизни к другому ты хочешь завершить женитьбой на мне. Верный расчет! Ты уже готов надеть мантию респектабельности и хочешь, чтобы я была заключительным штрихом к этому костюму. В действительности ты ничего не осознал и не веришь в то, что делаешь. А делаешь ты это только потому, что хочешь извлечь наибольшую выгоду из плохой сделки. Джерри рассказал нам, на что ты заставил его пойти, и мне не потребовалось много времени, чтобы догадаться, в чем здесь дело. Но когда-нибудь ты все же должен будешь понять, что нельзя играть человеческими жизнями.

Я оборвал ее, мой голос по-прежнему звучал тихо:

— Ты любишь меня?

Рут посмотрела на меня, лицо ее было очень бледным.

— Люблю тебя? — спросила она. — Я люблю тебя еще с тех пор, когда мы были детьми, да так, что не спала ночами, желая тебя. Потом, когда мы не знали, где ты, я мечтала о тебе. И все эти последние месяцы я хотела быть твоей, хотела носить под сердцем твоего ребенка. — Голос ее задрожал от напряжения. — Вот почему я не желаю заключать с тобой сделку, Фрэнки, вот почему я не выйду за тебя замуж.

Я погасил сигарету в пепельнице, стоящей рядом со мной, и грубо впился пальцами в плечи Рут. Она молчала, только смотрела мне прямо в лицо.

— Дурочка, маленькая глупышка. — Я чувствовал, что начинаю сходить с ума, кровь бешено стучала в висках. — Может быть, так и было с самого начала, но неужели ты не понимаешь, что все, что я сделал, я сделал только ради тебя, что я все бросил только ради тебя? Неужели ты думаешь, что я не смог бы избежать неприятностей, если захотел бы? Да у меня полно мест в стране, куда бы я мог скрыться и откуда продолжал бы действовать, и они никогда не смогли бы поймать меня. Мне совсем не обязательно было бросать свои дела, я бросил их только ради тебя. Если бы я не любил тебя, то продолжал бы действовать и смел бы всех, кто встал на моем пути. Если бы мне понадобилось, то я испортил бы Джерри всю карьеру. Но я все бросил только по одной причине, потому что послушался тебя. Может быть, в глубине души я всегда понимал, что ты права, но сделал это только ради тебя. Я не заключал с тобой никаких сделок, я изменил свою жизнь и посвятил ее тебе, я связал свою судьбу с тобой, я променял хлеб на рай в небесах, мясо с картошкой на мечту. И если, детка, ты после этого все еще думаешь, что я не люблю тебя, то можешь катиться к чертовой матери.

Я отпустил ее, она встала, а я направился к двери.

— Фрэнк, — позвала она меня слабым голосом. Я обернулся. — Фрэнк, — повторила она тем же слабым голосом, в котором теперь звучало удивление, — ты плачешь!

Мы с Рут зарегистрировали свой брак у мирового судьи Смита в Мэридене штат Коннектикут в понедельник, в последний день июня тысяча девятьсот сорок первого года.

Голос судьи звучал громко и строго:

— Берешь ли ты, Фрэнсис, эту женщину, Рут, в законные жены и обещаешь ли любить ее, почитать и заботиться о ней больной или здоровой до самой смерти?

— Да.

— Берешь ли ты, Рут, этого мужчину, Фрэнсиса, в законные мужья и обещаешь ли любить его, почитать и заботиться о нем больном или здоровом, богатом или бедном до самой смерти?

Рут посмотрела на судью, потом на меня. Глаза ее светились такой голубизной, которой я никогда не видел раньше, а голос звучал тепло, мягко и уверенно.

— Да.

Судья жестом велел мне надеть ей на палец обручальное кольцо, затем поднял руки.

— Властью, данной мне штатом Коннектикут, объявляю вас мужем и женой. — Он перевел дыхание. — Теперь можете поцеловать друг друга.

Я повернулся и поцеловал Рут, она прижалась губами к моим губам, потом отстранилась. Я посмотрел на судью.

Он улыбался.

— Поздравляю вас, молодой человек. С вас два доллара, пожалуйста.

Я на счастье дал ему пять долларов. Мы вернулись ко мне в гостиницу около одиннадцати. Я поднял Рут на руки, перенес через порог и поцеловал.

— Привет, мистер Кейн.

— Привет, миссис Кейн.

Опустив ее на пол, я подошел к телефону, позвонил в службу сервиса и сказал, чтобы мне немедленно принесли четыре бутылки шампанского.

Я стоял за дверью и ждал, пока Рут готовилась ко сну, нервно отхлебывая из бокала, который держал в руке. Подойдя к окну, я посмотрел в него, за рекой сверкал огнями Нью-Йорк.

Я улыбнулся своему отражению в окне, поднял стакан и протянул его в сторону Нью-Йорка.

— За тебя, — сказал я.

Мое отражение в окне тоже подняло стакан и выпило за меня.

— Фрэнк.

Голос ее прозвучал настолько тихо, что я едва услышал его. Повернувшись от окна, я подошел к двери спальни.

— Да, Рут.

Ответа не последовало. Я поставил стакан, выключил свет и открыл дверь. Спальня освещалась маленьким ночником, висевшим возле кровати. Я вошел в комнату.

Рут стояла у окна и протягивала ко мне руки.

— Фрэнк, иди сюда, посмотри.

Я встал рядом с ней, но видел только ее.

— Фрэнк, — сказала Рут незнакомым, полным таинственности голосом, — посмотри в окно. Ты когда-нибудь видел перед собой весь мир? Весь мир, большой и прекрасный, ожидающий тебя?

Я молчал, ее лицо, освещенное лунным светом, было прекрасно.

Рут повернулась ко мне.

— Фрэнк, как ты думаешь, на кого будет похож наш сын?

Я нежно поцеловал ее в щеку, она прижалась ко мне.

— Не знаю, — тихо сказал я, — никогда не думал о детях, никогда не хотел их иметь.

Рут теснее прижалась ко мне.

— Может, он будет похож на тебя? Такой же сумасшедший, непредсказуемый, скверный и симпатичный?

Я крепко обнял ее.

— Если он хоть в чем-то будет похож на меня, то лучше вообще его не иметь.

Я поцеловал Рут, она прошептала мне в ухо:

— Наш сын будет прекрасным. — Я продолжал целовать ее, сначала в шею, потом в плечо. — Фрэнк, а ты знаешь, что ты прекрасен? — Я рассмеялся, и губы мои коснулись ее груди.

Внезапно Рут обхватила мою голову руками, прижала крепко к себе и поцеловала меня в макушку.

Я поцеловал ее, губы ее пылали.

— А ты знаешь, что ты прекрасна? — прошептал я.

Рут протянула руку и выключила свет.

Это было уже позже, гораздо позже. Я тихо лежал на кровати, наблюдая, как она спит. В уголках глаз у нее висели слезинки. Я протянул руку и осторожно смахнул их. Внезапно мне захотелось курить.

Я пошарил рукой возле кровати, сигарет не было. Я стал потихоньку подниматься, стараясь не разбудить ее. В ушах у меня до сих пор стоял ее голос:

— Фрэнк, ты счастлив? Я не обманула твоих надежд?

Выйдя в другую комнату, я осторожно закрыл за собой дверь и включил настольную лампу.

Она была именно такой, о какой я и мечтал.

Сигареты лежали на краю стола. Я взял пачку, достал одну и прикурил. Глубоко затянувшись, я выпустил дым через нос.

Я посмотрел на стол. Там лежало несколько писем, которые пришли, пока я находился в Нью-Йорке. Машинально я взял их: счета, какие-то рекламные листки. Пачка уже подходила к концу, когда я наткнулся на почтовую открытку, это было правительственное послание. На обратной стороне была напечатана какая-то форма. Я прочитал.

Участковая призывная комиссия № 217.

Воинская повинность.

Повестка.

Военнообязанный — Фрэнсис Кейн.

Приказом № 549 присвоен класс — IA.

Участковая призывная комиссия.

25 июня, 1941 г.

Сигарета уже почти закончилась, я погасил ее в пепельнице и направился в спальню и, только протянув руку к выключателю, понял, что до сих пор держу в руках повестку.

Я выключил свет и швырнул повестку в комнату. Черт с ней. Завтра с утра позвоню Карсону, и он все уладит.

Эпилог

Мартину стало нехорошо, он опустился в кресло и уставился на Жанет.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он дрожащим голосом.

Джерри тоже посмотрел на жену. Его заинтриговала эта история, и теперь ему хотелось знать ее конец. Напряжение исчезло с его лица, он откинулся в кресле.

— Мы все знали, что Рут ждет ребенка, — начала Жанет, усаживаясь таким образом, чтобы видеть их обоих. — И когда мы получили от Фрэнка эту страшную телеграмму, что Рут умерла в родах, но в которой ничего не говорилось о ребенке, мы решили, что он тоже умер. Но мы ошиблись.

Ты, Мартин, в это время был уже за границей, и все, что мы могли сделать, это написать тебе о том, что произошло. Через месяц уехал Джерри, и, казалось, жизнь остановилась на некоторое время.

За несколько недель до возвращения Джерри ко мне пришел посетитель. Это был капеллан из части, в которой служил Фрэнк. Он видел Фрэнка мертвым. Мы уже знали, что Фрэнк погиб, я получила об этом известие из Министерства обороны от шестнадцатого апреля. Но капеллан Ричардс привез письмо от Фрэнка, которое тот просил вручить мне лично.

Капеллан устал, казалось, прошла вечность с того момента, когда он спал последний раз.

Пушечная канонада теперь была едва слышна. Еще вчера здесь размещался полевой госпиталь, а сегодня он уже превратился в тыловой, так как за одни сутки фронт переместился на тридцать миль. Но раненые еще продолжали поступать. Доктора трудились не покладая рук, и все же перед операционной стояла очередь.

Капеллан вышел из небольшого здания, превращенного вгоспиталь. Возле него на земле лежали раненые, дожидавшиеся своей очереди в операционную или отправки в тыл. Уже почти наступила ночь, первые звезды забрезжили в небе. Он медленно брел мимо раненых к своей палатке. Ему необходимо было выспаться, он не мог больше обходиться без сна, даже если в этом сне он увидит их лица, белые от боли, и услышит их голоса, полные страдания.

Он медленно брел к своей палатке, опустив голову, спотыкаясь, сердце его изнывало от боли.

— Капитан Ричардс, — услышал капеллан чей-то голос.

Вернее, он почувствовал его, так как это был скорее зов души, а не тела. В нем почти не было боли, царившей вокруг. Капеллан остановился.

— Капитан Ричардс, подойдите сюда, — голос был слабым, но настойчивым.

Капеллан пошел на звук, ища глазами человека, который звал его. Мужчина лежал на земле вместе с другими ранеными. Он был закутан в одеяло, поверх которого выглядывало его бледное лицо. Капеллан не узнал этого человека и опустился на колени, чтобы лучше разглядеть его.

— Капитан, — сказал мужчина, — вы не помните меня?

Капеллан покачал головой. Столько людей прошло перед ним.

— Я Кейн, помните? — спросил раненый.

И капеллан неожиданно вспомнил. Вспомнил, как впервые повстречался с этим человеком. Он только что пришел в армию, а Кейн к этому времени был сержантом. Он пригласил Кейна посетить службу, но тот в ответ рассмеялся. Что же он сказал тогда? Теперь уже трудно вспомнить, это было так давно. Ох, ну конечно, он рассмеялся и сказал: «Посещение службы мне уже не поможет, святой отец». На что капеллан ответил: «Посещение службы помогает всегда, никогда не поздно обратиться к Богу». Кейн снова рассмеялся и ответил: «Ну, если это так, святой отец, у меня еще есть надежда стать человеком». С этими словами он удалился. Некоторое время после этого разговора капеллан наблюдал за Кейном. Он думал, что Кейн немолод и ему трудно на этой войне, и был очень удивлен, когда узнал, что, несмотря на почти полную седину, Кейну было едва за тридцать.

— Да, Кейн, теперь я вспомнил, — сказал капеллан. Он снял шинель, постелил ее на холодную землю и уселся рядом с Кейном. Под шинель попали камушки, и он долго возился, пока не устроился удобно. Взошла луна. Капеллан заметил на лбу Кейна красную отметку об оказании первой помощи.

— Я умираю, — просто сказал раненый. В его голосе не было страха, он говорил об этом, как о чем-то обыденном.

— Не надо, — сказал капеллан, пытаясь приободрить его, но даже для него самого эта фраза прозвучала неубедительно. — Не говорите так.

— Не обманывайте меня, святой отец, — сказал мужчина и попытался засмеяться, но вместо смеха у него вырвался глухой кашель. — С такой раной не живут, уж я на это насмотрелся.

Капеллан попытался заговорить, но раненый оборвал его.

— Дело совсем не в боли, нет. Я так напичкан морфием, что даже не знаю точно, есть ли у меня тело. — Глаза раненого повернулись к капеллану. — А кроме того, посмотрите, с какой стороны я лежу.

Капеллан огляделся. Раненый был прав. Здесь лежали те, у кого не было надежды выжить. У кого такая надежда была, лежали с другой стороны.

— Я уже два часа наблюдаю за ними. Ко мне подходит санитар, делает очередной укол и ставит на лбу отметку об оказании первой медицинской помощи. — Он снова закашлялся тем глухим кашлем, который должен был означать смех. — Я не виню их за это, они как-то пытаются помочь.

Капеллан, наконец, обрел голос.

— Послушайте, я говорю вам, что у вас все будет в порядке.

— Хорошо, святой отец. Пусть так, раз вы в этом уверены. Но я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня в случае моей смерти.

— Что вы имеете в виду, Кейн? — спросил капеллан. Он подумал, что речь пойдет об отпущении грехов. Рано или поздно они все приходят к Богу. Однако ответ раненого слегка разочаровал его.

— У меня есть письмо, которое я хочу, чтобы вы передали по назначению, святой отец. Передали, а не отправили по почте. Оно у меня в кармане, возьмите его.

Капеллан наклонился, просунул руку под одеяло, нащупал письмо и достал его.

— Это письмо, святой отец, предназначено для женщины. Оно не для матери, жены или любовницы, они все умерли прежде меня. Это письмо для друга, ее мужа и их общего друга. Я хочу, чтобы они получили его после окончания войны, когда соберутся все вместе. — Раненый замолчал, его одолевали какие-то мысли.

Капеллан несколько минут молча наблюдал за ним. Тоненькие струйки крови вытекали из ушей раненого и падали на носилки, где кровавое пятно становилось все больше и больше.

— Не беспокойтесь о письме, сын мой, я передам его. Могу я еще что-нибудь сделать для вас?

Двигались только глаза раненого. У капеллана создалось впечатление, что они смеются над ним, читая его мысли и намерения.

— Да, святой отец, — произнес мужчина. — Дайте мне сигарету.

Капеллан достал сигарету и вставил раненому между губ. Губы его были холодными и тонкими. Он почувствовал, как они зашевелились под его пальцами, произнося слова благодарности. Это было похоже на поцелуй.

Он отвернулся и полез за спичками, но когда снова повернулся к раненому, тот уже был мертв.

Он перешел в мир иной без слов и движений, даже глаза его остались открыты. В них было осмысленное выражение, и они казались живыми. Некоторое время капеллан смотрел в них. Сейчас они были такими ласковыми и нежными, какими не были прежде. Таких теплых глаз он никогда не замечал у живых людей. С них упала вуаль.

В них светилась благодарность.

— Капеллан обещал Фрэнку, что лично передаст письмо, и он сдержал слово. Он сказал, что Фрэнк хотел, чтобы мы прочитали его, собравшись все вместе. — Жанет посмотрела на мужа.

— Так вот почему ты ничего не говорила мне раньше, — заметил Джерри, — а только сказала, что капеллан рассказал тебе о ребенке?

— Я хотела, чтобы вы вдвоем услышали это письмо, — просто ответила Жанет. Она подошла к небольшому бюро, стоящему в углу комнаты, и достала оттуда письмо. Став посередине комнаты, она начала читать. Голос ее звучал тихо, спокойно, но в нем чувствовались нежность и тепло. Письмо было датировано 5 декабря 1944 года.

«Дорогая Жанет.

Я пишу письмо, которое, надеюсь, ты никогда не получишь. Очень непривычно писать письмо, которое, может быть, никогда не будет получено, но еще более непривычно представить себе, что оно все-таки будет получено. Если ты все-таки получишь мое письмо, то это будет означать, что я мертв. То, что я пишу его, совсем не означает, что у меня есть предчувствие смерти, просто я не исключаю того, что в один прекрасный момент могу внезапно умереть.

Кажется, что уже много лет прошло с того момента, как мы высадились на побережье, но на самом деле это было всего лишь в июле. За это время многое улеглось в моих мыслях и приобрело законченный смысл. Многое произошло, что я хотел бы рассказать тебе, и многое хотел бы узнать от тебя.

Как-то давно Марти сравнил меня с Гитлером. Тогда я рассмеялся, не поняв, что он имел в виду. Теперь я понял. Я понял это, живя с Рут, за эти последние пять месяцев, проведенных в Европе. Я понял, что нельзя жить, не обращая внимания на общество и на так называемого простого человека. Если так жить, то это значит не обращать внимания на себя самого.

И я начал задумываться над тем, что сделало меня таким, каким я стал. И тогда я впервые понял, что меня сделало таким одиночество. Человек может жить один, деля свое жилище с двадцатью другими людьми, но не деля при этом ни с кем свое сердце. Именно так я и прожил большую часть своей жизни, пока не женился на Рут.

Как ты знаешь, Рут умерла в родах. Не знаю, знаешь ли ты, что ребенок остался жив. У нас сын.

Я никогда не думал о детях и не хотел их иметь. Но Рут сказала: «Я хочу от тебя сына. Я хочу его по многим причинам. Потому что это снова будешь ты, и ты сможешь быть рядом со мной даже тогда, когда будешь далеко. И я смогу отдать ему, а значит и тебе, всю свою любовь, заботу и мечты, которых ты был лишен. Подари мне ребенка, дорогой, и я снова смогу вырастить тебя, ты проживешь другую жизнь». Так она сказала мне.

И когда родился наш сын, а она уже знала, что умрет, она прошептала мне: «Не бросай его, Фрэнки. Дай ему детство и мечты, пусть он вкусит радость юности и вырастет мужчиной, которым он сможет стать. Дай ему все, что я собиралась дать ему.»

Я пообещал ей, что выполню ее желание.

Но прежде всего я должен был вернуться домой из армии. И когда я подумал, что этого может не произойти, я забеспокоился, сумею ли я сдержать свое обещание. Поэтому я прошу тебя помочь мне сдержать его. Впусти нашего сына в свое сердце и в свой дом, дай ему свое имя и все, что, я знаю, ты можешь дать ему.

Я очень состоятельный человек, он никогда не будет нуждаться в деньгах. Но ему будет не хватать того, чего не могут заменить деньги. И ты сможешь дать ему это.

Не допусти, чтобы он вырос таким, как я — имеющим крышу над головой, сытым, одетым, окруженным вниманием и вместе с тем имеющим человеческих качеств меньше, чем последний бедняк. Чтобы стать человеком, надо иметь гораздо больше, чем просто пищу, одежду и деньги. Надо иметь любовь, доброту и привязанность.

Человеку нужны люди, семья, якорь, корни в обществе, чтобы он понял истинные ценности мира. Те ценности, которые я узнал от Рут.

Я поместил своего сына в приют Святой Терезы и предоставил его заботам брата Бернарда. Я получал от него письма, в которых он писал, что маленький Фрэнсис очень похож на меня. Я так горжусь этим. И не только потому, что он похож на меня, а потому, что я вижу в нем его мать. Он смотрит ее глазами, которые у него такие же голубые, как и у нее. Он улыбается ее улыбкой и в то же время похож на меня.

Как ты понимаешь, я многому научился от Рут. Я научился любить и понял, что любить — это значит отдавать, а не брать. А еще я понял, что нельзя отдать что-нибудь другому человеку, если у тебя самого ничего нет. Ты можешь отдать многое, я помню и знаю это.

Прочти это письмо Джерри и Марти, когда вы соберетесь вместе, если вам это удастся. Скажи им обоим, что дружба с ними всегда была самым светлым воспоминанием моей жизни. И что бы ни случилось, ничто не заставит меня потерять их. Скажи им, что я хочу, чтобы они тоже впустили нашего сына в свои сердца и дали ему все то, что, я знаю, они могут дать.

Я смиренно прошу всех вас взять моего сына в ваш дом.

Помогите мне сдержать слово, которое я дал Рут.

С любовью,

Фрэнк»

Жанет посмотрела на Джерри и Марти. В ее глазах светилась гордость. Минуты шли, а они молчали и смотрели друг на друга. Потом они улыбнулись, и тайна снова вернулась в комнату, полная очарования и тепла.

В глазах Жанет появились слезы. Она невольно протянула руки мужчинам. Не было необходимости задавать какие-либо вопросы. Все знали, каким будет ответ.

Примечания

1

Фи Бета Каппа — привилегированное общество студентов и выпускников колледжей — Прим. перев.

(обратно)

2

День труда — первый понедельник сентября.

(обратно)

3

Силк — шелк (англ.)

(обратно)

Оглавление

Как все началось

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Интерлюдия Марти

Часть вторая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

Интерлюдия Жанет

Часть третья

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Интерлюдия Джерри

Часть четвертая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Интерлюдия Рут

Часть пятая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Интерлюдия Фрэнсис

Часть шестая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

Эпилог

*** Примечания ***