Киевская Русь. Волк [Оксана Крюкова] (fb2) читать онлайн

Глава 1

964 год от Р. Х.

Князь Святослав прибыл в Новгород, где по малолетству княжичем был. Именно здесь он хотел пополнить свою дружину верными и смелыми воинами. Новгород славился по всей Руси вольными нравами и дерзкими молодцами. И именно из этого града, славного и сильного, выходили достойные князья и воеводы, прославляющие себя на ратной службе.

Молодой всадник двадцати двух лет от роду въезжал в распахнутые врата града. Весь Новгород высыпал на улицы, дабы поприветствовать князя Киевского, который только что взял на себя бразды правления, сделав уважаемую матушку свою Ольгу советчицей и помощницей.

Святослава встречала вся пришлая знать от крестьян до бояр. Народ, высыпавший на улицы, приветственно кричал и подкидывал шапки. Всем было радостно, что князь свою дружину славную решил пополнить именно с Новгорода, с вотчины своей по малолетству.

Проехав по главной улице, Святослав направился к терему посадника. Бояре да посадник новгородский, стоявшие у крыльца добротного большого терема, поклонились ему в пояс да хлеб с солью протянули.

– Да пребудет с тобой благословление Перуново, князь Киевский, –молвили все разом.

– Добро встречаете, добро, – ухмыльнулся князь в усы свои и хлеб с солью принял.

– Знаете, зачем прибыл? – спросил Святослав посадника.

– Знаем, а как же не знать! Сам великий князь в Новгород наведывается, чтобы дружину свою пополнить.

– Молодцы-то готовы?

– Готовы! Каждый, небось, за честь примет в твоей дружине служить. Да только, князь, просим тебя сегодня нас на пиру своим присутствием попотчевать в честь твоего приезда, а вот завтра воевода наш молодцев тебе лучших и покажет.

– Тогда решено, веди в хоромы свои, посадник, потчуй, – и князь первый прошел в терем, посадник и все остальные двинулись за ним.

А вечером пир славный новгородцы своему князю закатили. Столы ломились от яств, всюду музыка да песни звучали, скоморохи бегали меж ногами, хвалы князю молодому вознося и местных бояр понося всем на смех, да только князю не до веселья особо-то было. Дело важное приехал делать, дружину пополнять. Нужны ему отважные да храбрые воины молодые, чтобы князю верны были. Он-то задумал дело Олегово да Игорево продолжить, Киевскую Русь далее укреплять, хазаров усмирить да с Византией на равных разговаривать. Воины-то славные у него есть в дружине, да поредели больно в походах ратных. Вот и решился князь клич кинуть молодцам русским, дабы в его дружину пошли. Но только лучших отберет князь, только самых ловких и смелых во славу русской земли служить. А желая дань чести отдать Новгороду, граду, где он уму-разуму учился по молодости, князь и решил с него первого воинов подобрать.

А пока князь думы думывал свои, как бы Русь укрепить, пир в самый разгар вошел. И смех, и брань слышались, кто-то кому-то морду бить начал. Да князь на это внимания не обращал. Новгород тем и славился, что вольным был и жил по-своему.

На следующее утро воевода новгородский согнал всех молодцев на поле подле стен града князю на смотр. Более сотни статных парней предстали пред светлыми княжескими очами.

– Хороши, хороши. Славные богатыри с них станутся! А подскажи-ка мне, воевода, которые из них лучшими у тебя числятся.

– А вон тот белёсый, что посередине стоит, и вон тот в конце, рослый такой, – указал пальцем воевода на двух молодцев.

– И в чем они сильны?

– Тот, что белёсый, стрелок меткий, я никогда таких на своем веку не видывал, да следопыт славный. Тот, что в конце стоит, хорош с копьем и с булавой, лучше его нет. Хотя Ярослав – тот, что посередине, – бивал его и не раз на тех оружиях.

– Ну что ж, посмотрим. Пусть все по парам встанут да в схватке свою силушку и покажут.

Не дожидаясь указа воеводы, ловя каждое слово князя на лету, молодцы быстро по парам друг напротив друга встали и начали бороться, кто на мечах, кто на копьях, кто на булавах. Один Ярослав без пары остался. Никто не хотел с ним сражаться да срамиться: боялись его, знали – ловчее никого среди них нет.

– Ну, коли ты один остался, – сказал ему воевода, – вот и покажи князю, какой стрелок ты меткий.

Ярослав немедля достал из-за спины лук и стрелу. Вверх поднял, на небо нацелился. Тут же стрела со свистом ввысь устремилась до облаков, и через мгновение на землю сырую прямо в ноги князя селезень упал. Улыбнулся князь, да решил молодцу спуску не давать.

– Ну, птицу-то каждый подстрелить мастак, кто с луком обращаться умеет, а ты что-нибудь посложнее подстрели. Вон, видишь, – продолжил князь и указал рукой на ближайший лес, – там на ветке два тетерева сидят? Их подстрели.

Расстояние до леса приличное было, да и тетерева в листве прятались. Но не смутился Ярослав, взял лук, вложил в него две стрелы и натянул тетиву. Вылетели две стрелы сразу и поразили птиц, князь только диву и давался. Не было еще такого на Руси, чтобы сразу несколькими стрелами на большом расстоянии цель кто-то мог сразить.

Пригляделся Святослав к молодцу. Статный, не сильно высок, но и не низок, такого же роста, как князь. Широкоплечий, руки сильные, голова белокурая на солнце сияет, а глаза, как у князя, светлые, да только не ярко- голубые, а серые. Молодец на него прямо смотрел, без страха, но и без вызова, с каким-то охотничьим прищуром, будто дичь высматривал. Князь про себя улыбнулся, себя узнал в молодце. Значит, сладят.

– Вот что, Ярослав, – промолвил князь, – стреляешь ты славно. Теперь сразись с тем, кто всех других в прямом бою победил.

Ярослав оглянулся на другов своих. И ничуть не удивился, когда его в пару с Мстиславом поставили, тем самым, что в конце строя стоял и на кого воевода тоже ранее указывал.

Улыбнулись воины друг другу, так как давно уже друзьями были.

– Ну, смотри, Ярослав, я тебе пощады не дам, хоть ты и друг мне! – весело крикнул стрелку Мстислав.

– Эге-ге, это мы еще посмотрим, на чьих поминках плакать бабы будут! –весело отозвался Ярослав и на бегу, подхватив меч, схлестнулся с напарником.

– Други они верные, раньше недолюбливали друг друга, да потом как Ярослав Мстиславу жизнь спас, так и подружились, братьями назвались, –пояснил воевода удивленному такой веселой перепалкой князю.

Но друзья не солгали, действительно слабину друг другу не давали. Бились словно насмерть. То Мстислав ударял мощно и ловко, а Ярослав уворачивался, то Ярослав стремительные удары наносил да сильные. Хотя Мстислав был выше и крупнее своего друга, второй ему ни в чем не уступал и даже превосходил. Ярослав и удары наносил ловчее и смелее, да уворачивался быстрее, вовремя щитом отбивая атаки противника. Может, они и до вечера бы бились, если б Ярослав не решился на хитрость. Приоткрыл он себя немного щитом да сделал вид, что на траве поскользнулся. Мстислав тут же на него набросился, замахнувшись мечом, но Ярослав вмиг собрался и, нырнув вниз от удара, устремил меч прямо в живот другу. От смертельного ранения соперника защитило то, что Ярослав лишь прикоснулся к кольчуге и вовсе не собирался протыкать ее. Мстислав, когда опомнился, понял, что проиграл.

– Ну и смекалист же удалец, – обрадовался князь. – Пойди ко мне!

Ярослав быстро подошел, но не бегом, чтобы князь не зазнавался, чай они в Новгороде, а здесь всегда своя управа была. Святослав это тоже оценил, приметив в пареньке силу духа и гордость, что для славного воина важны.

– Годков-то тебе сколько? – спросил Святослав.

– Семнадцать, пресветлый князь.

– Молод еще.

– Да уж и князю-то не более двадцати трех, – смело ответил Ярослав, – а вон, уже князь Руси всей.

Воевода хотел было хлестнуть дерзкого молодца, что князю так ответил, да сам князь не дал.

– Ты не кипятись, воевода, молодец правильно отметил, не в возрасте дело, а в силе духа и руке, что меч на врага поднимает. А за ответ смелый беру его кметом к себе. Конь-то у тебя есть, али крестьянский сын не накопил еще?

– Коня-то достал, князь, как узнал, что ты к нам намереваешься ехать дружину пополнять. Да не крестьянский сын я, пресветлый, а кузнеца новгородского.

– Ух и дерзок ты, – прикрикнул на Ярослава воевода. – Как с князем говоришь?!

Ярослав лишь немного потупился от криков начальника бывшего.

– Ничего, мне и такие дерзкие нужны. Чтоб завтра по зорьке ранней уже в дружине был да во всем оружии. Коль проявишь себя славно, десятником сделаю! – пообещал ему князь, пришпорив своего коня, да помчался к граду. Воевода за ним следом.

– Слушаюсь, – тихо сказал Ярослав, чуть голову склонив и глядя на удаляющегося князя. И на душе хорошо стало.

Все у него складно получилось. Вот и дружинником стал самого князя Киевского. Все как хотел, так и сбылось.

Князь, соскочив по-молодецки с лошади подле терема посадского и кинув вожжи конюху, тут же устремился внутрь терема, перепрыгивая ступеньки. Доволен был. Хороших молодцев в дружину возьмет себе.

– Князь, князюшка! – закричал ему вслед запыхавшийся воевода. – Погоди, пресветлый.

Святослав остановился во внимании.

– Не бери ты этого молодца себе в дружину, бед с ним не оберешься.

Князь пристально всмотрелся в очи воеводы, да так, как только он умел, сурово и властно.

– А чего ж мне его не брать? Он себя хорошим воином показал. Я его надумал десятником сделать. Хоть и мал для того, да пусть проявится поначалу и старается в полную силушку, а там и посмотрим. Так отчего ж не брать?

– Да подлый он, ни чести, ни страха не знает, богов не боится!

Святослав задумался.

– Чего-то ты, воевода, недоговариваешь. Аль на молодца зуб точишь?

– Что ты, что ты, князюшка! Нет зубов, у нас, воинов, нельзя так. Если воин хорош, то ему все прощается.

– И я о том же. А коли говорить не хочешь, чего ты на него так взъелся, на том и покончим, – и Святослав в терем удалился, оставив на крыльце в поклоне согнувшегося воеводу.

Когда Святослав посадника нашел за делами мирскими, прямо в лоб и спросил:

– Чего это воевода на Ярослава, сына кузнеца, взъелся?

Посадник как сидел, так и онемел.

– А откуда, князюшка, тебе это известно стало?

– На то я и князь, чтобы все знать, – Святослав, задумавшись немного, продолжил: – Воевода сам себя выдал, вот и узнал. Так что же у них там приключилось?

– Ох, князь, непростая это история, – промолвил тихо посадник. – Да только что я скажу, пусть между нами и останется, а то ты уедешь с дружиной своей, а я тут с воеводой один на один останусь, и туго мне будет.

– Не боись, тайну твою не выдам.

– Да не моя тайна-то, а воеводы.

Святослав сел на стул резной и принял позу сосредоточенную, давая понять, чтобы посадник продолжал.

Тот быстро оглянулся по сторонам, убедился, что никого в горнице нет, да дверку прикрыл.

– Ну тогда слушай, князь, – вздохнул посадник. – Ярослав, сын кузнеца новгородского, кой среди местных очень уважаем, дочку воеводы опорочил, та девкой еще была.

Святослав нахмурился.

– Продолжай, – велел посаднику.

– Воевода расправиться с сыном кузнеца хотел, голову отрубить, да кузнец заступился: мол, дочка твоя сама окошко в почивальню Ярославу открывала. С нее и спрос. Но воевода все равно не унимался. Ведь дочка его не чета сыну кузнеца! Уже было поймали Ярослава, когда тот из Новгорода сбежать пытался, да слух пришел, что сам великий князь к нам едет дружину пополнять, славных молодцев набирать. И кузнец снова за сына заступился, мол, приедет князь, а лучшего молодца и нету, порешил его воевода. Кузнец так и сказал: мол, князю все расскажу, как ты лучшего новгородского воя сгубил прямо перед приездом пресветлого.

Посадник снова вздохнул, а князь продолжал внимательно слушать.

– Вот так Ярослав и спасся и к тебе в дружину попал, теперь-то воевода его точно не тронет, побоится.

– Да, неславное дело тут, неславное, даже крамольное, – огорчился князь.

– Да ты, князь, не спеши-то с решениями. Коли Ярослава к себе забрал, он тебе лучше всех службу сослужит. Верным будет да смелым. Ему сам Перун покровительствует. Когда родился, молния ударила в небе. Уже тогда все знали, что воин славный выйдет из мальца. А то, что с девкой вышло… Ну, не только его вина в том. Дочка воеводы и впрямь дурного нрава. Всем молодцам привольно улыбалась, хихикала да шушукалась с ними по углам, на сеновале пару раз находили ее в объятиях молодецких, да успевали от позора спасти. И Ярослав на удочку попался. Как вернулся из лесов после зимы весь мехами наполненный, так она ему ходу и не давала. Вот и не сдержался. Оно-то и понять можно, дело молодое…

– А что это ты за него заступаешься, а, посадничек? – усмехнулся князь.

– Да хороший парень-то пропадет, коли ты его под суд отдашь. Из-за бабы пропадет. Тьфу! – сплюнул посадник смачно, показывая свое пренебрежение всем женским родом.

– Не отдам под суд, коль в дружину взял. Да про баб его предупрежу, чтоб в Киеве от девок знатных аж за версту держался, иначе сам на кол посажу.

– Вот и славно, вот и славно, – промолвил посадник. – А коли все решено, то помоги рассудить мне, князь, дело одно сложное, твоя голова светлая мне нужна.

И пригласил посадник князя на берестяные грамоты посмотреть, на столе разбросанные. Так и закончили день, сидя за грамотами и дела важные новгородские решая.

***

На следующий же день князь с дружиною своей новою да десятниками верными двинулся обратно в Киев. Пора ему было новичков ратному делу обучать и в строй вводить. Хазары на границах оживились, видимо, по лету набеги возобновят. А кому ж Русь защищать, как не князю с его верной дружиной?

Ярослав скакал на коне в самом конце строя. Младшеньким он был да новичком, не положено ему еще было вперед высовываться. Но все равно Ярослав гордо смотрел вдаль. Ведь с самим князем разговор поутру держал. И доволен был разговором. Князь его пожурил сначала, что все о его выходке с дочкой воеводы знает. Прикрикнул, что в Киеве такого не потерпит и сам на суд отдаст, коли вой его знатных молодух порочить задумает. А потом хлопнул по плечу дружески и сказал, чтоб не серчал на князя, что тот его десятником сделать хочет. И коли будет от баб подальше держаться, чтобы те на скверну его не подталкивали, то обязательно еще до лета по службе подымется.

Вот и скакал на коне своем гнедом молодой кмет, гордый и смелый, в будущем своем светлом уверенный. Волосы его белокурые из-под повязки налобной на ветру развеваются, глаза серые вдаль смотрят острым взглядом, как у хищного зверя, и оскал на губах волчий. Знает, что никакая баба помешать ему не сможет да дорожку перебежать. Не для того рожден был и Перуном отмечен. К бабам ко всем с пренебрежением относится, знает их сущность сучью. Им лишь бы подол перед молодцем поднимать. А он и брал, все брал. Только к лучшим девкам града по ночам хаживал, к признанным красавицам.

Да вот Лель его попутал, когда он с зимы в град возвратился. Девки у него месяцев пять не было, а тут дочь воеводы ему сама на шею кидается. Ну и сгоряча да спьяну влез на нее в самом доме воеводы. А когда протрезвел утром да понял, что натворил, то сразу деру дал. А дочь воеводы его за рукав схватить успела и говорит сладким голосом, что, мол, если женится, помилует батюшка, а если нет, то конец ему. Ярослав только и сделал, что отбросил руку девичью да посмотрел уничижающе. Еще чего надумала – жениться! Да никогда! Не для того с детства на мече и луке тренировался. Мечтал воином славным стать. Ведь знала же дочка воеводы, что о женитьбе и не подумывал Ярослав, так она его хитростью решила взять. Вот себе же хуже и сделала. Пусть теперь воевода голову ломает, сколько ему приданого надо дать за дочку свою порочную, чтобы хоть кто-нибудь женился. А он, вольный молодец, уже и далеко от Новгорода, по пути к ратной славе. Вот все и сбылось!

Улыбнулся Ярослав мыслям своим.

– Чего просиял так, Ярослав? – крикнул друг по оружию Мстислав, коего тоже к князю в дружину взяли.

– Да так, думаю, как славно-то в Киеве заживем под князем.

– Это точно! – согласился друг.

А Ярослав тем временем задумался о Киеве. Поговаривали, что девок там красных много, и одна лучше другой. Да только с девками теперь ему туго придется. Хоть он молодец видный да горячий, будет голову в холоде держать, чтобы не напроказить, а то ведь князю обещался. Век ему обязан будет, что простил и из дружины не выгнал.

***

Когда Святослав прибыл с дружиной в Киев, его всем народом встречали, уж княгинюшка Ольга постаралась. Любила она сына своего и души в нем не чаяла. Но голову не теряла, воспитывала как князя будущего в строгости и прилежности. Вот и вырос он воином славным, в делах ратных умелым, с головой мудрою. Вон и о крепости Руси уже думает, это в двадцать два годка-то.

Так рассуждала про себя княгиня Ольга, встречая сына у крыльца княжеского терема. Внимательно рассмотрела дружину новую, в ряд выстроенную. Хороши молодцы, все сильные, статные да с глазами смелыми. Добрыми будут помощниками сыну ее в делах ратных.

Поклонилась Ольга сыну, а он ей в ответ, так как чтил мать как равную себе и во всем на нее полагался.

– С возвращением, Великий князь, сын мой, Киев уже пригорюнился по тебе.

– Вернулся я, матушка-княгинюшка, да не один, а вон с какими воинами славными.

– Вижу, князь, вижу, молодцы славные, хорошо подобрал, – и обратилась она к дружине молодой громогласно: – Служите сыну моему князю Киевскому верно да смело, и вам почет будет во всей Руси!

– Послужим, княгиня, послужим! – хором отозвались воины и поклонились матери начальника своего.

На том и разошлись. Князь в покои свои, а дружинники на постой. Им предстояло тренироваться каждый день, есть с одного котла да спать в одной избе.

Началась у Ярослава служба ратная с показательного боя, кой сотник его устроил, чтобы проверить славного молодца. Не посрамился боец, всех кметов победил и на мечах, и на луке, и на копьях. Только вот в булаве уступил признанному воину киевскому Радомиру, старше Ярослава на три годка и крупнее его по росту. Но все равно Ярослав умудрился измотать его аж до отдышки.

– Выйдет воин славный из тебя, – сказал сотник Ярославу, – только вот с булавой потренируешься еще. Сказывал мне князь, что десятником надумал тебя сделать. Что ж, попривыкни к ребятам нашим и пусть они к тебе, дружбу заведи с местными, а там и десятником можно сделать, хоть и молод ты. Но за удаль и смекалку будет то тебе наградой. Такие вои, как ты, раз в десять лет встречаются, точно тебе скажу, а то и в пятьдесят.

И похлопал его сотник дружески по плечу, оставляя среди своих.

Ярослав сразу смекнул, что не стоит сильно значимость здесь выказывать, мал еще, да местные к нему пристально приглядываются. Сильно на рожон не стал лезть, все в сторонке отсиживаясь. Но с Радомиром сразу подружился. Прославленный на боях с булавой, тот в Ярославе равного увидел и дружбу первый предложил. А там и с Мстиславом сдружился вой киевский, кой хоть и уступал своим другам в ловкости да умениях, но был смел и дерзок в бою.

Так прошел месяц, в тренировках да боях парных. Сам князь заглядывал на смотрины, как вои его тренируются. Даже вызвал на бой Ярослава, да тот не поддался князю и победил пресветлого. Князь не обиделся, поражение с честью принял и дружески расцеловал молодого дружинника.

– Вот на таких воинах Русь держаться будет, как ты, Ярослав!

– Может, пора десятником его сделать? – спросил подошедший к князю сотник. – Местные его уважают, стрелок он уже на весь Киев известный, таких, как он, зорких да метких давно у нас не было. Друзей у него много завелось среди воев, пора парня пробовать над людьми ставить.

– Успеется, воевода, успеется, – ответил князь, а подумав, добавил: – Ты его на недельку в Киев пусти, пущай отдохнет пред назначением. Возвышение по службе и новые обязанности добавит, вот пусть и погуляет да свежим воздухом подышит, град посмотрит.

Сам князь при словах этих внимательно на молодого воя посмотрел. Понял Ярослав, что князь решил его проверить девками, сдержит ли кмет молодой обещание свое. Ох, а по бабам как хотелось-то! Уже месяц как сидит он тут взаперти да на луну воет. Кровь горячая молодецкая свое требует. Но ничего, испытание князя достойно выдержит, не подведет. Ведь князь только про знатных девок говорил, а про остальных помалкивал. А ему, Ярославу, и остальных хватит, чай, жениться не собирается.

– Тогда пущай все молодые вои идут гулять. Всех отпущу на неделю, коли им под новым десятником служить предстанет, что наверняка нелегким делом будет, – решил сотник, князя выводами своими насмешив.

На том и порешили.

***

Радомир, Ярослав и Мстислав важно прохаживались вдоль торговых рядов на ярмарке. За спинами у каждого любимое оружие было. У Ярослава лук, у Радомира булава, а у Мстислава меч острый. Все на ярмарке на них пальцем показывали, мол, молодые дружинники князя идут. Мужики с завистью поглядывали на стать воинскую, а бабы со смущением, дивясь на молодецкую дерзкую красоту.

Друзья же не обращали внимание на зевак, своим делом занимались. Как настал день отпуска, так сразу в град и помчали. Квасу холодного пили, медовуху, да пряники ели свежие. Жалование у князя своим хорошее было, вот и наслаждались вольными деньками на всю деньгу.

– Вон, смотри, какая краля идет, видишь, бусы покупает, – указал Радомир другам своим на чернобровую киевлянку лет этак шестнадцати на взгляд.

– Проста уж больно, пару раз к ней побегаешь, потом надоест, – спокойно ответил Ярослав, лишь раз взглянув на молодицу.

– А ты почем знаешь? – удивился Радомир. – Пробовал уже, что ли?

И в голосе друга старшего обида послышалась.

– Да нет, друг мой, я бы тебе сразу об этом сказал, чтобы ты зря глаз на нее не клал. Просто вижу я их всех насквозь.

– Да неужто? Волхвом заделался, что ли?

– Да он просто на своем младом веку девиц уже вдоволь повидал, уже ничем не удивишь! – вступился за друга Мстислав.

– Эх, слыхал я эту молву про новгородцев, что дерзкие они да девицы им отказать не могут, вот бы и мне так, – облизнулся Радомир.

– Это еще что! – продолжил расхваливать друга Мстислав. – Он саму дочь воеводы новгородского уложил.

– Шутишь? – воскликнул Радомир да диву дался. – Самого воеводы?!

– Да не слушай ты его, – огрызнулся Ярослав. – То по пьяни было, да после зимовки в лесу. Гордиться особо нечем. Тут не то что на дочку воеводы, тут и на посадскую влез бы после деньков таких холодных да под хмелем.

И друзья рассмеялись. Любил Радомир друга своего меньшего. Знал, что воин он лучше него, и на булаве скоро обскочит, да и у девок более успешен. Но Ярослав никогда этим не кичился и выше других себя не ставил. Наоборот, друзьям на их лучшие стороны указывал, чтобы гордились собой. Радомир всем похвалялся, что над ним десятник такой славный будет, что лучшего он и не мог желать.

– Раз ты дочку воеводы смог уложить, сможешь ли уложить киевлянку знатную? – решил вызвать на спор Радомир своего друга.

– Не, брат, на знатных киевлянок мне сам князь запретил смотреть! – тут же спохватился Ярослав, чтобы в глупость не встрять новую.

– Это тебе князь про девок непорочных говорил, а что скажешь про замужних-то?

Об этом Ярослав и ранее думал, что, мол, замужним все равно, невинностью уже не докажешь ничего, да и мужу не скажешь из-за стыда.

– Думаю, женок можно, – решительно ответил Ярослав.

– Ох, смотри, как бы не попался, – рассмеялся Мстислав, друг средний из троицы.

– Я на этом собаку съел, не попадусь.

– Тогда видишь вон ту, губки ягодкой да бедра какие пышные? – указал Радомир на боярыню молодую, что со слугами бублики в дом покупала.

– Верно подметил. Хороша и аппетитна, – облизнулся Ярослав, кровь в нем вскипела. Такой доброй молодухи пышногрудой давно у него не было. –Решили, ее!

– Да чтобы сегодня же она тебе окошко в опочивальню открыла, иначе спор проигран, – не унимался Радомир. Уж больно хотелось посрамить друга на любовном поле. Ведь Радомир и выше его, и брови чернявые, а младший друг у баб все равно в любимцах ходит. Все на него заглядываются. Радомир только и отшучивался, что, мол, новгородец, девки таких любят за свободолюбивый нрав и дерзость.

– А на что спор-то? – вмешался Мстислав.

– Ну, – задумался старший товарищ, – если выиграешь, Ярослав, да ночку сегодня с боярыней проведешь, то я тебя с зорьки утренней до полудня катать на спине буду, а коли проиграешь, то ты меня.

– Решено! – принял спор Ярослав твердым голосом. – Пошел я к ней, а вы, вои славные, следите и учитесь.

Ярослав тут же двинулся к боярыне, а друзья, сложив руки на груди, пристально следить стали.

– Обломает она его, – с надеждой сказал Радомир.

– Нет, не обломает, таким, как он, бабы не отказывают. Надо было тоже с вами поспорить, может быть, и разбогател бы на деньгу, – усмехнулся Мстислав.

Тем временем Ярослав уже вплотную подошел к боярыне молодой, делая вид, что пряники хочет купить.

– Какая же сладкая ты, – шепнул он ей на ушко, убедившись, что прислуга не смотрит.

Боярыня повернула головку на тихий слегка с хрипотцой молодецкий голос.

– А губы у тебя, словно ягода сладкая, и вся ты желанная, медовая. Так и манишь к себе сильной мужской рукой обнять.

Боярыня побелела и ни слова не смогла вымолвить от такой дерзости. А Ярослав уже на талию ее руку свою горячую положил. Та аж вздрогнула.

«Ясно, мужика давно не было, раз так трясется. Пора действовать!» –заключил про себя Ярослав.

– Ты не бойся меня, дева красная, – шептал он боярыне, слегка касаясь горячими губами ушка девичьего. – Я как увидел тебя, так и понял: судьба моя. Я каждый взгляд твой ловил, каждое слово, что ты молвила своими устами сладкими. Не ответишь ласкою мне, помру я нынче же ночью.

Ярослав лил в ушки боярыне речи сладкие, а его рука талию жестче обхватила. Знал, что бабы силу любят. Так и сталось. Задрожала боярыня от напора молодецкого. Губки приоткрыла.

– Ты пусти меня сегодня в свою горницу, я любить тебя буду, так любить буду, что вовек меня не забудешь, – говорил он ей томно, а сам стал рукой по спине поглаживать, вызывая у боярыни сладкую рябь. Эх, по молодецкой силе-то как соскучилась.

– Приходи, – еле вымолвила боярыня, самой себе не поверив. – Приходи на Копченый переулочек, там терем видный стоять будет. С левой стороны окошко открою в горницу.

– Вот и славно. Чтоб готова была. Любить крепко-крепко стану, – мурлыкал сладко Ярослав, поглаживая горячей рукой ее спину.

Та еще более задрожала. Никто ей никогда такого не говорил.

– Да как зовут тебя, раскрасавица? – спросил мучитель ее нежный, заглядывая в очи девичьи карие.

– Любой зовут, – не смогла отказать в имени молодцу, как заглянула в очи его серые. И поняла, что пропала. Тот смотрел на нее взглядом хищника, своего никогда не упускающего. Если решил, что она его будет, значит, так тому и быть. Прочитала то во взгляде его повелительном.

– Люба – любовь, значит, – продолжал Ярослав как ни в чем не бывало, сразу заметив, что выиграл, во взгляде боярыни прочитал свою победу. – Вот и буду любить тебя, да до утренней зорьки ласкать ночкой сегодняшней.

И резко отдернув руку, отошел прочь. Та аж чуть не упала, лишившись опоры горячей. Быстро опомнилась, что имя молодца не спросила, да обернувшись, не нашла уже. Людей больно много на ярмарке было. Да и никто молодца рядом с ней и не видел, будто не было его. Только знала Люба, что придет он сегодня, обязательно придет. Такие, как он, слов на ветер на бросают. Да и отметил он ее своим волчьим взглядом, как приговорил, никуда не денешься. Сама не пустит, так он сам в дом влезет.

– Ну что? – донимали Ярослава друзья, как только он к ним возвернулся.

– Откроет окошко свое боярыня, – гордо ответил новгородец.

– Ну и ну, – присвистнул Мстислав, – я уже и сам стал разувериваться, уж больно долго ты с ней там шептался.

– Ты погоди, – остановил друга Радомир, – пусть он после ночки с боярыней принесет вещицу ее личную, чтобы мы точно знали, что не обманул. Пусть принесет бусики ее, что на ней сейчас, малахитовые.

– Да не любят молодухи, чтобы вещи их личные брали, мужей боятся, – строго ответил Ярослав.

– Ничего, не маленькая, скажет муженьку, что потеряла на ярмарке, – не унимался Радомир. – А то как докажешь, что бывал у нее, а?

– Ладно, принесу, – согласился Ярослав. Не хотел позориться перед другом старшим. Хоть тот и был по булаве лучшим, пока Ярослав опыта набирается в сложном для него оружии, но по жёнкам новгородца никому не обскакать, даже другам верным.

Глава 2

В доме купца Никиты Кузьмина все стояло вверх дном. Сундуки посреди комнат распечатаны, тряпки на полу валяются. А все потому, что глава семейства, Никита Емельянович, собирался отплывать с другими купцами в Корсунь дальнюю, дабы торговлю славную ладить. Все в доме суетились да шумели, давая друг другу указания, кроме одной девицы, дочери самого купца, Святославы. Сидела она у окна грустная, опечаленная. Щеки раскраснелись после рыданий долгих. Любила Святослава отца своего. И не могла отпустить в столь долгий путь. Хоть отец обещался до зимы воротиться, все равно полгода ждать – долгий срок. Ранее он только по Руси торговал, да на месяц-два хаживал, а тут в Заморье собрался. И не было на душе дочери его старшей радости. А няньки да служанки все шуршали по дому одеждами и утварью, нужной в плавании.

Вот и вечер наступил. Посадил Никита Емельянович семью свою у стола прощального да обратился к ним.

– Отплываем мы на зорюшке утренней, поэтому я должен уже сегодня на корабль пойти, чтобы завтра не задерживать. Таков указ нашего старшего.

В ответ купцу тишина. Святослава сидит бледная, как полотно, а сын младший еще мал, чтобы понять, что батя надолго уезжает, всего шесть годков ему только исполнилось.

– Ты, Святослава, за главную остаешься, – обратился купец к дочери, хоть и знал, как больно той слушать речи его, так сильно батюшку своего любила. Поэтому и замуж еще не шла, хоть пятнадцать годков уже стукнуло и женихов много хаживало. Боялась, что батюшке без нее грустно и одиноко будет, вот и не решалась его оставить.

– Будешь за челядью приглядывать, – продолжил купец, невзирая на молчание дочки, – порядок в доме чтоб был да хозяйство не померло. Смотри, чтобы Ивашка свиньям и коровкам каждый день свежий корм клал да сено и воду менял.

Святослава лишь согласно кивнула наказам батюшки.

– Смотри, чтобы меньшой брат твой читать учился да меньше голубей гонял по улицам, – Святослава снова молча кивнула, – а с тобой я тетку да дядьку твоих оставлю, чтобы присматривали да женихам от ворот порот давали до моего возвращения. Да еще Степан за тобой приглядывать будет и везде хаживать, чтобы не уволокли мою девицу охотнички до молодушек. Смотри, Святослава, честь свою береги. Коли полюбишься кому, моего возвращения жди, из дома не смей уходить без моего на то разрешения. Коли прознаю, что честь не сберегла, сам… – не успел закончить свою суровую речь отец, как Святослава вскинулась из-за стола, посмотрела взглядом гордым на батюшку любимого:

– Все обо мне печешься, батюшка, али не ты меня воспитывал? Али не матушка меня учила девичьим уставам? А если не доверяешь мне, зачем тогда так далеко собрался? Зачем дочку свою единственную оставляешь? На что оставляешь… – и не выдержала Святослава, расплакалась. А потом кинулась к себе в горницу по лестнице, оставив за столом отца сидеть с сыном младшим да с дядькой и теткой. Это и была вся семья купца, женка-то еще при родах сыночка померла. Больно поздно они его надумали. Да, видно, судьбе так угодно было.

А Святослава вся в мать пошла. Златовласая, ясноокая, щечки розовые да упругие, носик маленький да аккуратненький, но не вздернутый, а благородного греческого профилю. Святослава в свои пятнадцать лет раскрасавицей стала, стройная, как лань, и прыткая. А когда дочка смеялась, зубки свои белоснежные и ровные раскрывая, все в доме озарялось светом ее внутренним, чистым. Понимал Никита Емельянович, что негоже такую девку одну в доме на полгода оставлять. Был бы рад, если б женкой славному да знатному молодцу она стала до его отъезда. Но Святослава всем женихам отказывала, не хотела отца одного бросать. А теперь вот он ее бросает. И не хотел того, но обещание уже дал товарищам купцам своим, что поможет им в Корсуни, ведь он лучше всех договариваться умел на цену низкую. Да и выгодой славной это плавание лично для него обернется. Привезет злата да шелков красных византийских, и выдаст сразу дочь свою за сына боярского. Тем побуждением и решился ехать в земли далекие. Да Святослава разобиделась на отца. Вон, даже попрощаться толком не может, опять в слезы ударилась.

Решил Никита Емельянович к ней сам в комнаты пойти попрощаться. Любил он дочь свою и у самого сердце болело, что оставляет ее одну в Киеве.

Поднялся он по лестнице вслед за ней, подошел к двери, что в покои девичьи вела, да и услышал рыдания дочкины за дверью. Плачет Святослава, аж разрывается от горечи. И не решился Никита Емельянович в комнату войти, лишь рукой по двери погладил. Ничего, успокоится, поймет отца, только жаль, что не попрощаются.

Когда поздно вечером Никита Кузьмин вышел на крыльцо дома своего, чтобы отправиться на корабли торговые, его уже повозка ждала с возницей, нагроможденная сундуками нужной утвари и одежд. Поклонился купец домочадцам всем своим на прощенье, а они ему в ответ. Только Святославы на крыльце не было. Не вышла она отца провожать, лежала на подушках в комнате замерши.

«Ну, ничего, – подумал про себя купец, – как вернусь с подарками знатными, простит меня Святославушка».

Сел купец рядом с возницей и тронулся сразу к гавани. Обернулся лишь на прощанье на дом посмотреть, где сердце свое оставлял, да крикнул сестре и брату:

– Святославу мне берегите, а то шкуры живьем прикажу спустить, коли что не так будет!

– Сбережем, родненький, – крикнули те в ответ, – такая же девка будет, как до твоего отъезда!

И успокоилась душа купеческая. В надежных руках оставлял дочку свою. Дядька да тетка зорко следить будут за дочерью. Да и в Святославе был уверен. Зря он ей суровостей за столом наговорил. Знал, что дочка честь сбережет и не посрамит отца, ведь сам ее воспитывал да маменька ныне покойная скромность девичью ей с детства привила. Да, не стоило Святославе, душе его, такие наказы несправедливые давать, его дочь лучше него знала, что такое честь девичья. И соседи не раз говаривали, что Святослава красотой своей повода никому не дает, очи изумрудные опускает, как молодца повстречает, никому не улыбается попусту и хвостом не виляет.

– Вот и хорошо все будет, – сказал купец сам себе и велел вознице быстрее ехать.

***

Святослава сидела одна в своей горнице посреди подушек расшитых. Лицо девичье заплакано, глаза изумрудные грустью наполнены. Тут в дверь кто-то постучал. Святослава не ответила. Тогда дверь тихонько приотворилась, и в горницу нянька ее проскользнула, женщина в возрасте, маленькая и пухленькая. Она матушке покойной теткой приходилась и Святославу с детства воспитывала.

– Что ж ты, родненькая, с отцом не вышла на крылечко попрощаться, в пояс ему не поклонилась? – ласково упрекнула хозяйку няня.

– Уехал? – лишь спросила дочь купеческая.

– Уехал уже, Святославушка, уехал. Тебя все надеялся увидеть, да не стал уже ждать, и так припозднился.

– Он простит меня, поймет, почему не вышла. Не хотела снова разрыдаться. Тогда точно славное прощание получилось бы, – горько причитала Святослава.

– А хоть бы и так, девица. Да только что отца не проводила, нехорошо это. Мало ли что может с ним случиться в плавании дальнем.

– Уйди! – крикнула няньке девица. – Прочь уйди со словами своими змеиными!

Нянька обомлела и тут же за дверь шмыгнула. Знала, что Святослава на расправу быстрая, а теперь еще и главная в доме осталась, гляди и выкинет на улицу няньку свою приживалку.

Святослава же, как дверь закрылась, на подушки упала, опять рыдать принялась. А ведь нянька-то права. А вдруг с ее батюшкой что приключится, а она даже не благословила его на путь дальний. И еще горше на душе стало у девицы. Любила она отца своего больше всех на всем белом свете! Души в нем не чаяла. Батюшка сколько пытался на замужество ее уговорить, а она все отказывалась, не хотела отца оставлять. Все говорила, что старой девой при нем останется, лишь бы дом родимый не покидать. А отец только и смеялся, что, мол, такую красоту старой девой оставлять негоже. А однажды вовсе пригрозил, что коли до семнадцати годков жениха себе не найдет, сам ее выдаст замуж, пусть и силой.

А теперь Святослава на полгода одна останется, а то и больше. Хоть батюшка и обещался до зимы возвернуться, да мало ли… Может, и вправду нянька не зря упрекала?

Святослава всхлипнула. Почувствовала, что неправа была, что как дочь старшая должна была в руки себя взять и отца проводить. Да не вернешь уже того, что не сделано, время ушло. Отплывет батюшка ее на зорьке ранней в земли дальние.

– На зорьке ранней, – промолвила про себя тихо девица. И упала на подушки. Свечу гасить не стала, знала, что не заснет до зори, о батюшке думать будет да богов молить, чтобы ветер попутный в паруса послали и домой быстрее возвернули.

***

На Киев, град первопрестольный, опустилась ночь. Звезды сияли во тьме, освещая улицы пустынные. Спал люд, спали бояре, спал князь и дружина его, кроме одного…

Крался он по улицам темным, да так, чтобы ни собака его не почуяла, ни птица ночная не выдала.

Ярослав уже пробрался в Копченый переулок, теперь осталось терем нужный высмотреть. А темнота – хоть глаз выколи. Но зоркий взгляд приметил с краю переулка, как тусклый огонек горит. Простой бы взор его не заметил, но только не соколика новгородского.

Тихо подобрался он к окошку, в коем тусклый свет еле теплился. Приметил, что окошко приоткрыто. Да и пробрался быстро в комнату через него, благо молодец удалой был да ловкий. Ждала его уже Люба, на кровати сидя. После баньки да с косой расплетенной.

«Все сделала, как велел, вот же баба глупая», – подумал про себя, а сам стал одежды стягивать верхние, молодецкий торс, полный сил и ловкости, оголяя.

Люба, не сдержавшись, ахнула. Такой красавец пред ней предстал! Грудь могучая и широкая, в бедрах узкий, мышцы во всем теле поигрывают от напряжения, и статен, как ясень. Подошел в чем мать родила к ней Ярослав да руки ее в свои взял. Раскраснелась Люба. Опять на нее полюбовник ночной волчьим взглядом хищным посмотрел, как на собственность. Глаза вон как сверкают в ночи, душу девичью тревожа!

Улыбнулся ей широко Ярослав, оголив зубы ровные, белоснежные, только два клыка чуть выделялись среди прочих. «Точно волк!» – испугалась про себя Люба, да бежать уже некуда было. Волк молодой ее на кровать опрокинул да целовать стал. Хоть и молод был, да опытен. Целовал умеючи. Загорелась Люба вся от ласки столь нежной. Хоть и волк к ней пришел, да ласковый. А Ярослав улыбается. Знает, что всем девкам нужно.

–Ну возьми же меня, – взмолилась тихо Люба, невмоготу ей было более ласки сладкие терпеть.

И Ярослав взял своё. Та аж вскрикнула, но он успел ее рот прикрыть ладонью, чтобы дома никого не разбудить. Знал, что бабы несдержанны, как и знал, что им нравится. Также знал Ярослав, что возьмет он всю ее сегодня, ибо сама отдаст всё, что попросит.

Так и случилось. До зорьки любилась Люба с Ярославом. На вопрос, отдаст ли бусы малахитовые свои, согласием ответила, взяв с него взамен обещание, что еще раз к ней придет. Не хотела отпускать полюбовника своего до последнего, да уж зорька скоро. Выпрыгнул из окна Ярослав да помчал к княжьему двору, держа в руках бусы заветные. А Люба осталась на кровати одинокой плакать. Никто ее так не любил. Жила и не знала, что так любить можно. Видимо, боги послали ей молодца ясного, дабы расцвела она в объятьях его крепких да ласках дерзких.

Ярослав, отбежав от терема на приличное расстояние, чтобы быть вне подозрения, припрятал бусы малахитовые в карман на рубахе и спокойным, уверенным шагом пошел далее. Кто бы увидел его в такую раннюю пору, удивился бы. Идет себе молодец да улыбается. А отчего ж не улыбаться? Вон какая у него боярыня пышногрудая была! Ох как любил ее крепко. Вот теперь Радомир ему позавидует, да не посмеет более на спор вызвать, бусики-то при нем.

Завернул Ярослав за угол, да как воскликнет не столько от боли, сколько от неожиданности. Налетел на него незнакомец, да со всей силы налетел – бежал стремглав откуда-то.

– Эй, стой же ты, а извиниться? – успел схватить Ярослав за руку беглеца.

А тот давай из руки его выкручиваться что есть мочи. Разозлился дружинник, что обидчик его как девка себя ведет, верно, тать, вон как боится. Схватил Ярослав обидчика с силою да поставил перед собой.

– А ну стоять! – крикнул. – Дай я на тебя посмотрю.

И тут же диву дался. Рассмотрел в лучах ранней зорьки, что беглец – девка молодая. Как есть девка! Стоит перед ним в платочке голубом шелковом да гневно на него смотрит. Небось, от полюбовничка возвращается? Первый луч, что горизонт пробил, на лицо ее упал да осветил очи светлые редкого чистого цвета зелёного словно изумруды. Ярослав хватку тут и ослабил, залюбовавшись. Девка же, на зарюпосмотрев, гневно изумрудами своими сверкнула да дернулась от молодца. Но Ярослав не таков был, чтобы отпускать то, что ему в руки само прибыло. Крепко руку девичью держал. Та же с размаху залепила ему кулаком по носу. От боли неожиданной ослабил руки Ярослав, и девица, вырвавшись, убежала.

Выругался гневно молодец. Не ожидал, что девка его так оприходует. Обидно стало за свою удаль молодецкую, посрамленную бабой слабой. Отер нос рукой.

– До крови разбила, беглянка полуночная!

И тут заметил Ярослав, что на земле платок шелковый голубенький возлежит себе тихонько.

– Обронила, видимо, когда убегала.

Поднял Ярослав его с землицы сырой и понюхал. Приятно ударило в нос запахом цветов. Видимо, девица маслами цветочными для полюбовника натиралась.

– Ну, ничего, свидимся еще, чай, в Киеве оба живем. Я свой нос еще тебе припомню. Ох, не расплатишься, – и дружинник припрятал платочек туда же, где бусы малахитовые лежали.

***

Тем временем Святослава на пристань киевскую мчалась со всех ног. И вовсе внимания не обратила ни на то, что какому-то молодцу по носу заехала, что смел ее удерживать, ни на то, что платок обронила. Только одна мысль у нее была: успеть на пристань до отбытия кораблей торговых.

– Погоди, зорюшка, дай с отцом попрощаться, – взмолилась она солнцу. Но светило неумолимо поднималось.

Святослава со всех ног мчалась, не обращая внимания на прохожих ранних. Вот уже из-за стен городских выбежала. Еще немного, и на пристани окажется. Волосы растрепались по ветру, подол грязным стал. Ведь не обращала внимания она ни на лужи, ни на грязь под ногами. Некогда было. Лишь бы с отцом успеть попрощаться.

Добежала до пристани. А кораблей нет. Кинула свои очи светлые на горизонт, увидела паруса.

– Батя, батя! – закричала что есть мочи да по берегу побежала.

– Батя, батя!

Кто-то на корабле заметил девицу странную, бегущую вдоль берега и руками машущую.

– Не твоя ли дочка, Никита Емельянович?

Купец бросился на правый борт, что ближе к берегу был.

– Святослава, доченька! – крикнул ей в ответ.

Прибежала все-таки. Не забыла отца своего. Простила. Заликовало сердце старческое.

– Святослава! – снова крикнул.

Услышала его дочка. Засияла вся, как солнышко, волосами своими золотистыми да улыбкой безудержной, жемчугами ослепительными зубов засияла во все уста. Помахала отцу рукой да поклонилась ему в пояс.

– Попутного ветра, батюшка! – крикнула.

Отец рукой помахал, дал знак, что услышал, и тоже в ответ поклонился. А со старческой щеки слеза скупая упала на корму.

Глава 3

В это же утро вся дружина над Ярославом смеялась при виде носа его разбитого.

– Это тебя так та боярыня отделала? – пуще всех Радомир потешался.

Ярослав то и дело гневные взоры в ответ бросал, как стрелы свои острые. Ведь сказал же друзьям, что споткнулся ночью о булыжник, темно же было. Да и бусики малахитовые предъявил как доказательство ночки. Но друзья не унимались, подшучивали.

– Вон, никто из нас молодца славного одолеть не может, а девка одолела! –всюду смех стоял.

– Да зачем бы она меня сначала била, а потом бусики свои дарила? –оправдывался новгородец.

– А может, ты силой у нее отнять пытался, вот она тебе по носу и съездила, – продолжал покатываться со смеху Радомир.

– А может, и съездила, да только бусики я взял и был у нее до зорьки ранней. А ну спину подставляй, кататься буду! – крикнул другу Ярослав.

Радомир смеяться перестал. Теперь пришла очередь Ярослава над ним потешаться. Но уговор есть уговор. Ночка-то была, и бусики тому доказательство. И неважно, что нос разбит.

И подставил Радомир спину свою богатырскую. А Ярослав тут же запрыгнул на него, как на жеребца. И стал гонять по полю. Дружина опять хохотом улеглась на траву зеленую. Сотник, увидев такие забавы странные, хотел было их остановить, но дружинники отговорили, мол, спор у другов. Сотник рукой махнул и ушел. Спор среди мужей – дело святое, и неважно, что один на другом как на жеребце скачет.

Наскакался вволю Ярослав на старшем товарище да отпустил.

– Я ж тебя до полудня обещался возить, чего успокоился? – обиделся Радомир. – Али пожалел меня?

– Ничего я тебя не жалел. Спина у тебя крепкая, скакать и скакать на ней. Да в град я собираюсь. Не скакать же на тебе перед девами красными.

– Это верно, – понял намек друг. Им предстояло сегодня вместе с Мстиславом подвиг Ярослава совершить да закадрить кого-нибудь. И ночку провести. Ведь гулять-то пять деньков осталось.

– Пойдем, – важно сказал Ярослав, – буду вас уму-разуму учить.

– Ох ты, ох ты, – подшучивал над ним Радомир. – Такому уму-разуму долго учиться не надо, – и снова показал на нос Ярослава.

– А ну молчи, а то в град на спине твоей поеду!

Радомир тут же умолк, заставив смеяться уже Мстислава.

И вот они опять на ярмарке оказались, что на центральных площадях проводилась. Знали молодцы, куда шли. Все девицы Киева тут околачивались в поисках безделушек цветных да кваса холодного с пряниками. Вот и троица дружная туда же подалась. Пока шли, Ярослав с ученым видом им объяснял, как девиц кадрить.

– Все запомнили? – строго спросил у другов своих.

– Запомнили, – кивнули оба.

– Ну, тогда вперед.

– Только ты поодаль от нас, Ярослав, держись, чтобы девки на тебя поперву не смотрели, а то шансы наши тогда уменьшатся, – обратились к нему товарищи.

– Хорошо, я тут тогда сам по себе погуляю.

И разошлись они, Радомир с Мстиславом в одну сторону, Ярослав – в другую. Пока друзья неудачно пытались молодиц каких-то закадрить, новгородец уже приметил себе хорошенькую купчиху в самом соку, что сеном тут же торговала. Бойкая была, голос журчащий. От силы годков двадцать пять. Ярослав тут же к ней подался. Недолго пришлось купчиху уговаривать, уже через пять минут отдавалась она ему со всей страстью на сене за местечком своим торговым. Да Ярослав ее не сильно-то любить решился. Так только, свою похоть удовлетворить да друзей подразнить. Как он Любу сегодня ласкал, не всякую так ласкать станет. Каждой бабе свое место! Кому любовь, а кому и на сеновале помаленьку хватит.

***

Святослава сидела подле оконца горницы своей, когда подруги пришли ее кликать на ярмарку пойти. Та упиралась, не хотела. Грустно ей было из-за отъезда батюшки.

– Ты пойди, с подружками-то развейся, краса-девица. С отцом попрощалась, теперь пойди и себе честь отдай. Чего киснешь тут? – возмущалась нянька.

Святослава только отмахивалась. А тут и дядька с теткой надоедать стали, мол, иди с подружками на ярмарку, а то и подруг не останется, коли выходить никуда не станешь.

Решила Святослава, что лучше на ярмарку пойти, чем назойливые пререкания домочадцев слушать. Взяла с собой крестьянина Степана, мужика грозного, которого к ней батюшка приставил для охраны, из долговой ямы ранее вытащив. И теперь Степан век обязан был купцу, вот и обещался дочку стеречь и днем и ночью.

– Только смотри, не мешайся у меня под ногами, – пригрозила ему Святослава, когда из терема вышли. – Я за себя сама постоять могу. Вон сегодня уже какому-то наглецу нос разбить успела, когда тот на моем пути встать решил. Чтоб как тень был и без надобности не вмешивался!

Степан выслушал указ да поклонился хозяйке. Знал, что та девка разумная, в глупости не ввяжется. А вот подруги ее… И он грозно глянул на трех девиц юных. Ох и вертихвостками те были! Даже Степану глазками сверкали. Степан хоть мужик и молодой был да видный, всего тридцать семь годков, но все же им не ровня. А они все равно ему улыбались. Как говорилось, что крестьянину, что боярину! От таких девок только беды и жди. Как бы из-за них его хозяйка в какую нелепость не попала.

Девицы же схватили Святославу за руки и потащили быстрее на ярмарку.

– Там народу-то как много!

– И медведей танцующих привели!

– А танцы-то, танцы обещали! – молвили все сразу втроем.

Святослава только и улыбалась, так как ей самой до всего этого дела не было. Неинтересны были ей все забавы молодецкие. Девки постоянно про парней судачат, а ей все равно. Никто ей не люб. Никто не запал в сердечко юное, пламенное. Знала, что не каждому улыбнется, что особенным ее избранник быть должен.

Так и пришли на ярмарку вчетвером.

Тут Святослава заприметила бусики красивые из камня необычного, явно заморского. Они были цвета воды, переливались все и искрились под стать ее глазам.

– Вы идите, девоньки, я вас догоню, только бусики присмотрю.

– Мы пойдем медовуху пробовать, там нас найдешь, около бочки, что напротив, – и убежали подружки к медовухе, да с таким смехом, что всю ярмарку оголосили.

Степан лишь недовольно фыркнул. Вот же вертихвостки! Внимание всех молодцев к себе привлекли, вон как те зыркают, словно хищники.

И вправду, веселый смех трех подруг сразу обратил на себя внимание молодцев на ярмарке. И Ярослав среди первых их приметил.

– А ну-ка, братцы, вон к тем идите. Они к медовухе направляются, значит, веселыми быстро станут, – указал друзьям своим новгородец на девиц, продолжая небрежно очищать свою рубаху от сена. Славно повалялся с купчихой!

А друзья на него зло гладят, завидуют. Вишь, какой довольный, уже на двух молодиц за два дня влез. А они еще ни одной даже не закадрили, что уж о ночках-то поговаривать.

– Идите, идите, чего стоите, али ждете, пока другие на них налетят, яко коршуны?!

И двое друзей направились к девицам, снова попросив Ярослава с ними не ходить. Пусть подойдет, когда они уже зазнакомятся да выберут себе парочку.

Ярослав охотно согласился. Ему не хотелось после стараний на сеновале тратить силы на новые приключения. До вечера ему уже хватило, а к вечеру видно будет. В Киеве много девок славных да на все согласных!

Святослава же в это время прикладывала бусы к груди. Те сверкали на ней, оттеняя кожу нежную персиковую да глаза изумрудные. А золотистые волосы словно огнем зажглись от перелива камней.

– Беру! – решительно сказала она купцу.

– Славный выбор, как будто только тебя каменья ждали, красавица, – польстил ей купец.

– Ты поменьше тут лисой ходи перед хозяйкой моей, – грозно гаркнул на него Степан. – Ишь ты, красавицей назвал.

Купец сразу язык прикусил, понял, что девка под защитой. И негоже к ней даже в мыслях приближаться, да еще когда такой внушительный мужик рядом. Тот был выше хозяйки своей в полтора раза и во столько же шире, да и мускулы железные под рубахой простой угадывались, страх нагоняя. Никита Кузьмин знал, кого выкупает для присмотра за дочерью.

Святослава, отойдя от прилавка с покупкой новой на груди, грозно на Степана посмотрела.

– Я же тебе говорила, чтоб не вмешивался!

– Так он на тебя глаза свои пялить стал, хозяйка!

– Ну и что? Что уж, на девицу прекрасную и глаз поднять нельзя?! –гневно топнула ножкой Святослава. – Здесь теперь стой, я сама к подругам пойду, а ослушаешься, прогоню со двора!

Степан остался стоять как вкопанный. Не стоило гневить хозяйку. И вправду со двора прогонит. А ему ох как у Никиты Емельяновича понравилось. Тот не просто холопа в нем видел, а домочадца своего, и обращался соответственно. И чего это он так за дочку купеческую распереживался? Не маленькая уже да не вертихвостка, чтоб кого попало улыбками одаривать. Будет со сторонки приглядывать. В случае чего сразу подмогнет.

Святослава тем временем к подругам своим сквозь многолюдье пробиралась. Не видела их, но слышала. Те с кем-то весело смеялись, явно с молодцами.

– А вот и наша Святославушка! – вскрикнула одна из подруг, Мила по имени. – А мы тут с дружинниками шутим славно.

– Да слышала я вас, чай, на всю ярмарку гогочете.

Радомир с Мстиславом быстро новую девицу оценили. Ух и красавица была, аж дух захватывало! Точеная вся, как из мрамора, с кожей персиковой, волосы, как золото, переливаются. А глаза-то, глаза! Большие изумруды. Да только девица на них холодно посмотрела и не улыбнулась вовсе. Друзья сразу поняли, что не про них горлица ясная, и взор свой на прежних девиц обратили, хоть и тяжело было оторваться от созерцания красоты такой неписаной. Да только присутствие новой красной девицы подстегнуло их грудь выпятить да бравость свою начать показывать, а вдруг заглядится на одного из них все-таки.

Тем временем Ярослав, стоявший чуть поодаль и не обращавший ранее никакого внимания на их смех, вдруг заметил, что друзья-то его разгорячились, стали петухами ходить. А девки к ним все сильнее прижиматься начали. Вон уже не три их, а четыре. Вишь, набежали! Ну раз девицы оценили друзей, то можно и самому к компании присоединиться, а то скучно ему одному тут стоять. Тоже посмеяться хотелось.

– А вот и друг наш идет, мы вам про него сказывали, – громко произнес Мстислав, махнув Ярославу рукой, чтобы поторопился.

– А что ж сказывали-то? – с ходу спросил Ярослав. Заметил, как у девок всех глаза при виде его засверкали. Да только одна спиной стояла, как будто ей безразличен был вновь подошедший.

– А сказывали, что ты ночку провел у боярыни, да нос она тебе за то повредила! – рассмеялась Мила, стоявшая подле Радомира.

Ярослав бросил гневный взгляд на друга. Не думал, что тот, чтобы себя перед новоиспечёнными знакомицами показать, будет друга высмеивать. Радомир тут же понял свою оплошность и поспешил исправиться.

– Да это я пошутил, девоньки. Ярослав об камень по ночи стукнулся. Я сам сегодня эту боярыню видел. Не было того, сама подтвердила, не бивала она друга моего, а ласкала нежно до зорьки утренней.

Ярослав добро посмотрел на Радомира. Что ж, сам друг запутался, сам и выпутался. Вот и славно. Не станет он на него гневаться.

Ярослав тоже взял себе хмельное, чарку попросив.

– А ты что не пьешь, девица красная? – обратился он к одной из подруг с золотистыми волосами, стоявшей к нему вполоборота с явно скучающим видом.

Святослава неохотно обернулась на молодецкий голос. Уже съязвить что-то хотела, да осеклась.

Узнала взгляд серых глаз да кудри белокурые, хоть и не сильно успела по раннему утру рассмотреть. Но такой взгляд ни с одним не спутаешь. Вот он сощурился, будто хищный зверь, на нее глядя. Тоже узнал. Святослава же под взглядом тяжелым вся съежилась. И что же в нем было такого, что заставляло трепетать от страха? Но девица быстро себя в руки взяла, вскинула головку гордо да посмотрела ему прямо на нос, который сама и разбила на зорьке ранней.

Ярославу ох как такой дерзкий взгляд не понравился! Не привык, чтобы девки ему вызов бросали. А девица еще на его немного распухший нос уставилась и улыбнулась слащаво. Ох мерзко-то как улыбнулась!

Ярослава аж перекосило от злобы. Медовуху он свою на столешницу поставил.

– Да что с тобой, Ярослав? Ты весь в лице переменился, – удивленно спросил Мстислав.

– Али знакомы вы уже? – уточнила Ростилава, подруга вторая. – Вон как друг на друга посматриваете.

– Не знакомы мы с ясным молодцем, – спокойно ответила Святослава, переведя взгляд с носа дружинника на подругу, – просто нос мне его немного смешным показался.

– Да об камень ударился, когда ночкой от полюбовницы шел.

– Ах вот как! – съехидничала Святослава. Видать, дружок их правду не рассказал. Оно и верно, кому ведь расскажешь, что девка незнакомая кулаком залепила. Значит, в руках он у нее, соколик.

– Это ж как надо было на земле распластаться, чтоб о камень удариться? – решила дальше подшутить над ним девица.

Да только пожалела об этом. Ярослав так гневно на нее взгляд метнул, будто стрелы пустил острые. Глаза суровые стали, лицо волчьим оскалом взялось. Ох, пожалела сейчас Святослава, что Степана оставила вдалеке. Казалось, молодец набросится на нее и растерзает.

– Я пойду, подруги мои, мне домой пора возвращаться, – Святослава решила уйти, это сейчас было самое верное решение.

– Не спеши, красна девица, – тихо, но сурово сказал ей Ярослав. – У меня кое-что твое есть.

И он медленно запустил руку в карман рубахи. Святослава тут же поняла, о чем речь. На улицах платочек свой обыскалась утром, да не нашла. А вещица-то шелковая у него осталась. Видать, подобрал, когда она к пристани бежала и не заметила, что платок с головы спал. Плохо это было, ой как плохо. Для девки незамужней скандалом могло обернуться. Станут все расспрашивать, откуда платок у молодца взялся. Сейчас она была в его власти.

А Ярослав сразу это учуял, недаром же славным охотником был, чувствовал мысли жертв своих. И улыбнулся он девице так же слащаво, как она ему ранее, да платочек стал доставать.

Рванулась к нему Святослава, да руку свою на его наложила так, что был виден только голубой уголок шелковой ткани.

– Отдай его мне, – тихо попросила девица.

Стояла прямо перед ним вся такая красивая, златовласая, с глазами изумрудными да губами алыми. Близко, близко стояла. Но Ярослав хватку не ослабил. Хоть впервой ему красоту девичью такую сладкую и манящую созерцать, но девка никогда над ним не станет власть иметь, какой бы раскрасавицей ни была.

– Отдай, – еще раз попросила Святослава.

Да только и видела в ответ взгляд холодных серых глаз.

Друзья, что подле стояли, диву давались. Сразу поняли, что девица с Ярославом знакома. Мстислав про себя злился, неужто друг его младший и эту красную девицу успел соблазнить?

– Поцелуй меня в губы, тогда отдам, – спокойно сказал Ярослав, предвкушая победу.

Но Святослава не сдавалась.

– Я о тебе кое-какую тайну знаю, – так же тихо промолвила она, снова красноречиво посмотрев на пухлый нос витязя.

Ярослав насторожился. Не хотел, чтобы она тайну раскрыла да о встрече утренней рассказала. Но решил не сдаваться. Все равно получит свое, тут охотник он, а не она.

– Я сказал – поцелуй, тогда и отдам, – снова лицо его хищным стало. – А коль по-моему не сделаешь, не получишь ничего. А тайну мою рассказывай, мне от этого позорно не будет, а вот тебе… – многочисленно повёл бровью молодец.

Святослава слегка отшатнулась от дерзости такой.

«Точно от полюбовничка шла, девица. Вот и поймал я тебя, распрекрасная!» – улыбнулся про себя Ярослав.

Да Святослава о другом думала. Не хотела она здесь, на ярмарке, с дружинником князя ссориться. Он платок не достал еще, вот и не будет она его провоцировать. В другой раз попытается, когда людей поменьше рядом станет.

– Как скажешь, воин, – смиренно ответила она, – но волю твою не выполню. А коли тайну нашу откроешь, – и Святослава снова на карман взгляд бросила, в котором платочек заветный лежал, – тебе в том тоже чести не будет.

Она резко обернулась и, ни с кем не попрощавшись, ушла.

«Фух», – выдохнул в сердцах Ярослав. Ну и девка! С характером, да и кулак тяжелый.

– Вы с ней знакомы? – с завистью спросил Мстислав.

– Не более, чем ты с ней, – отмахнулся Ярослав да тоже прочь пошел, оставив друзей с девицами в удивлении.

На княжьем дворе уже будучи, друзья все-таки допытали дружинника, откуда он красную девицу знает. И решил Ярослав все рассказать: и как он ее от полюбовничка на зорьке ранней повстречал, и как она ему нос разбила, и как платок потеряла, убегая.

– Да не похожа она на такую, чтобы по полюбовникам бегать! – возмутился Мстислав.

– А что ей еще на улице было делать в такую рань? Да еще так спешила. Явно в дом, в горницу свою, чтобы никто не заметил отсутствия. Ты девок когда познаешь, как я, ничему удивляться не станешь. Сучья порода они все.

– И все равно я не верю. Не из таких она. Гордая. То сразу в глаза-то бросается.

Ярослав только ухмыльнулся в ответ наивному другу. Он-то много таких повидал. Днем они сама скромность и неприступность, а ночкой темною не отлепятся.

– Да о платке, думаю, стоит помалкивать, чтобы девицу не позорить, слышишь, Ярослав? – не унимался Мстислав.

– Слышу, слышу, только вам о том и сказывал. Ты лучше скажи, как ваши подруги-то, получилось чего?

– Смешливые они да стесняются, – ответил Радомир.

– Так надо их напором брать, – посоветовал молодой новгородец.

– Да не умеем мы так. Это у вас в Новгороде напору учат. А в Киеве все иначе. Мы только договорились, что завтра на вечерке встретимся. Да они просили тебя взять. Опять ты, Ярослав, нам дорогу перебежал.

– Да не буду я на ваших девок даже смотреть, коль вы глаз на них положили! Могу и не пойти вовсе.

– Нет, иди. Ты нам друг. А это важнее, чем бабы. Да ну их, давайте спать! – обрадованно крикнул Радомир.

Погасили они свечку и улеглись на соломенные тюфяки почивать. А Ярослав улыбнулся в темноте. Не предали други его из-за девиц. Вон, на вечерку зовут вместе с ними.

***

На следующей день подруги снова прибежали к терему Святославы.

– Пойдем с нами на зорьку вечернюю смотреть, там и Ярослав будет, знакомец твой, – упрашивали они дочь купеческую.

– Да не пойду я! И не нужен мне ваш Ярослав. Знать его не знала и не хочу, – решительно отказалась Святослава.

– Ой ли? Прям-таки не знаешь? А вчера непохоже было! – рассмеялись подруги.

Святослава лишь промолчала. А что тут скажешь? Сама себя выдала, не стоило над воином подшучивать.

– Ладно, коли передумаешь, приходи вечером на Якулову поляну. Мы там сиживать будем.

И подруги убежали готовиться к предстоящим посиделкам с молодцами, ведь им так хотелось понравиться славным дружинникам, стоило наряды покраше достать да надушиться.

На Киев опустился вечер. Солнце потихоньку меняло свой цвет на темно-оранжевый и обогревало землю последними лучами.

Святослава не могла сидеть спокойно. Подружки сказали, где Ярослав будет с платочком ее. А платок ох как вернуть хотелось! Негоже ее личной вещи у молодца оставаться, нехорошо это было. Решилась: пойдет! Тем более на Якуловой полянке никого и не будет, кроме подруг ее и тех молодцев. А в безлюдном месте она с наглым дружинником иначе говорить станет. Всю правду скажет, что о нем думает и о его выходке.

Опять взяла с собой Степана и пошла на вечерку. Сильно не принаряжалась, не затем шла. Степана оставила за лесом, приказав стоять и не следить за ней, мол, к друзьям идет и ничего ей там не угрожает. Да и вернется она до вечерних петухов.

Степан хоть и нехотя, но отпустил, став перед лесом. А сам решил, коли красна девица через час не вернется, весь лес перевернет, а найдет ее и полюбовничка возможного. Хотя знал, что Святослава девка чистая и ни о чем таком и не подумывает.

Тем временем на Якуловой поляне все уже сидели парочками да обнимались. Радомир с Милой, Мстислав с Ростиславой, а Ярослав с подругой третьей – Аленушкой. Хоть последняя и не была красавицей, но Ярослав не противился, решив не перебегать другам своим дорогу. Пусть на этот раз у них с девками все получится. Вот и стал он с Аленушкой целоваться, да подумывал уже в лес ее затащить подалее и к любви принудить, как из леса на поляну вышла еще одна девица – настолько хороша, что Мила даже ахнула. Пред ними сама Святослава стояла во всей красе: коса ярким златом горит, глаза изумрудные полноводные сверкают словно гладь речная под солнцем. Хоть и скромно одета была, да все равно красоту девичью ни за какими тряпками не спрячешь.

– Пришла, а мы-то уже не надеялись, – хихикнула Ростислава. – Да только друг твой уже с Аленушкой. В следующий раз не опаздывай!

И подруги рассмеялись.

Святослава, не обращая на их намеки никакого внимания, подошла прямо к Ярославу.

Тот приотпустил немного Аленушку и посмотрел прямо в глаза девице. Но не встал с бревна. Еще чего, будет он из-за бабы подыматься.

– Отдай, – твердо сказала Святослава и руку протянула.

«Вот оно что, – подумал Ярослав про себя, – не за мной пришла, а за платком».

– Поцелуй меня, и отдам, – так же решительно ответил он ей. – Я не переменил свое решение. Коли не готова, уходи, зря пришла.

– Как это поцелуй? – возмутилась Аленушка. – Ты со мной миловался, в лес звал, а теперь просишь ее поцеловать?!

Но на причитания Аленки ни Святослава, ни Ярослав внимания не обратили, будто ее здесь и не было. Смотрели только друг другу прямо в глаза.

«Вот упрямица. Как полюбовника своего ласкать, так пожалуйста. А как меня целовать, так невинная. Чем я-то хуже?» – размышлял про себя Ярослав и взгляда горящего с златовласой девицы не сводил.

Святослава о чем-то быстро подумала и решилась, выбрав самый безобидный вариант, тем более получить платок другим способом она уже разуверилась. Не Степана же на дружинника насылать. Молодец слугу ее быстро на место поставит, чай, слава уже по всему Киеву об этом новгородце с белокурыми волосами да серыми глазами ходила, что воин он лучший среди новеньких.

– Пойдем, – только и сказала она ему, повернувшись к лесу.

Ярослав поднялся и пошел за девицей в чащу, тут же об Аленке позабыв. Святослава шла, пока не убедилась, что их не увидят любопытные глаза. Когда же она наконец остановилась и к нему вплотную подошла, Ярослав насторожился. Даже думал к кинжалу на штанах потянуться, да обомлел весь, когда она его в губы с лету поцеловала.

– Теперь отдай платок, я поцеловала тебя.

Но Ярослава такой расклад не устраивал, он и не понял, что произошло. Да разве назовешь это поцелуем? Скорее ударила, чем поцеловала. Ишь чего надумала, хитрая лиса.

– Теперь я тебя поцелую, – сказал он ей властно и уже руку протянул, чтобы прижать к себе девицу.

– О том уговора не было! – вскликнула Святослава.

– То, что ты мне показала, это не поцелуй, больше на удар похоже было.

Святослава стояла в замешательстве.

– Вот поцелую тебя, как умею, и платок твой отдам, красавица. Да не бойся ты, не укушу и не обижу, вон как трясешься.

«Все невинной прикидывается. Но меня не обманешь!» – подумал Ярослав.

– Точно платок отдашь? – переспросила Святослава, прежде чем к нему навстречу двинуться.

– Отдам. Но только одно условие есть: ты не будешь вырываться. Когда сам отпущу, тогда и уйдешь.

– Ты просишь меня тебе довериться, а коли обманешь да лапы начнешь распускать? – не унималась девица, ведь впервой она с молодцем целоваться собиралась.

– Слово дружинника даю. Только поцелуй, ничего больше.

– Тогда давай, – смело сказал девица и вскинула свою прекрасную головку да глаза зажмурила сильно.

Усмехнулся Ярослав такой выходке. Да решил не спорить, все равно своего добьется.

Подошел он к ней, обхватил нежно за талию, да привлек мягко к груди горячей молодецкой.

Святослава глаз не открывала и стояла вся в напряжении. Ярослав немного полюбовался красотой ее девичьей да диву дался, что в его объятиях она сейчас.

«Вишь, как я ей противен. Небось, о полюбовничке своем думает. Ну ничего, я заставлю ее мне открыться да очи ясные поднять. Уж я-то точно знаю, что лучше любого другого».

И поцеловал он уста ее девичьи. Да так нежно поцеловал, что Святослава ахнула, другого ожидая. Да не тут-то было. Ярослав того и ждал. И как только губы ее приоткрылись, сразу поцелуем полным страсти на неё ринулся. Но, тут же почувствовав, как она от страха затряслась вся словно тростинка на ветру, сбавил натиск, снова нежным став. Нельзя спешить, Ярослав это знал. А губы-то у девицы сладкие, словно ягодки. Упиваться и упиваться бы ими!

Святослава же пока не отвечала на поцелуй, вся стоя в напряжении. Тогда Ярослав начал спину хрупкую девичью горячими могучими руками гладить, да так нежно, что по телу девичьему дрожь пробежала. В этот момент и схватил Ярослав ее крепко да прижал что есть мочи к себе, чтобы девица мужскую силу почувствовала.

Ахнула от такого напора Святослава да глаза от возмущения открыла. А напротив глаза серые, и луна в них отражается. Но глаза те не волка были, а нежные и ласковые, как сама ночь. Святослава почувствовала, что беда с ней может случиться непоправимая, утопает она в глазах этих, таких теплых и призывающих. Не было более того сурового молодца, а стоял он рядом с ней нежный и одновременно пламенный. Попыталась было Святослава оказать последнее сопротивление. Да Ярослав не дал, чувствуя, что победил уже эту девицу гордую. Закинул он ей голову, да поцеловал снова, но уже поцелуем страстным, обжигающим. От первых нежностей ничего не осталось. Поняла Святослава, почувствовала всем телом, что перед ней взрослый муж стоит, воин, а не мальчик, коего она обкрутить хотела. Вот и попалась в свою же ловушку. Взмолилась она мысленно, чтобы отпустил ее дружинник славный.

А Ярослав и не думал отпускать красную девицу. Он, конечно, помнил о своем обещании, что целовать только станет. Но какой сладкой эта девица была! Никогда, никогда он таких сладких не встречал прежде. Но раз обещался только целовать, то тогда так целовать будет, что на всю жизнь запомнит этот момент девка горделивая! Он снова страстным напором овладел ее губами, прижав рукой к себе голову златокудрую. Святослава не могла более сопротивляться. Затряслась, чуть было в обморок не упала, да поддержал ее другой рукой Ярослав. И не выдержала девица, ответила ему на призыв страстный своими поцелуями. Ярослав восторжествовал. Покорилась ему, всё-таки покорилась.

И не заметили эти двое, как уж и звёзды первые засеяли. Отпустил Ярослав свою девицу лишь тогда, когда сам утомился миловаться. Чуть было не упала на землю Святослава от слабости в ногах, но он поддержал ее вовремя сильной рукой за талию. Посмотрел в ее очи изумрудные своими серыми глазами да улыбнулся ласково.

Святослава ничего не могла ни сказать, ни сделать. Она словно была в другом мире, наполненном одновременно и негой, и огнём обжигающим. Едва смогла расслышать имя свое, кое Степан выкрикивал, ища по лесу хозяйку. Очнулась она от сладких грез. Резко из объятий дружинника высвободилась да успела выхватить из его рубахи платочек шелковый.

– Ишь чего надумал, – прошипела ему. – Не буду я с тобой более целоваться, и не смотри на меня так ласково. Мы не знали и не будем знать друг друга. Если в Киеве повстречаю, то мимо пройду!

И умчалась она обратно к поляне, оставив дружинника одного в лесу. А тот стоял да ей вслед улыбался зло. «Ничего, Святославушка, мы с тобой еще за эти слова поквитаемся. Меня девки не бросают вот так на полпути. Это только я могу делать!»

Святослава тем временем разыскала Степана.

– Все ли нормально? – тревожно спросил он ее. Не понравился ему вид хозяйки, потрепанный да растерянный.

– Все хорошо, Степан, как девкой пришла сюда, так девкой и ушла, –спокойно ответила она заботливому слуге. Если бы он ее не окликнул, неизвестно еще, чем встреча с дружинником бы закончилась.

Степан от слов ее успокоился. Да только у Святославы неспокойно на душе стало. Вроде бы она победила и сделала все как хотела, и целовались они не у всех на виду. Да почему-то ей обратное казалось, чувствовала, что он за собой последнее слово оставил. А как он целовал! Святослава и не думала, что это так… так волнующе. До сих пор губы жгли его поцелуи. Каждую секунду она об этом помнила. И как сопротивлялась ему, и как прильнула к торсу мощному, и как он жаром ее таким пламенным обдал, что позабыла она обо всем на свете. Но ничего, впереди вся ночка еще. Успеет она поразмыслить да разложить все по полочкам. Но уже точно решила, что не владеть новгородцу мыслишками ее, не смутить сердце рассудительное.

И решила Святослава всю неделю дома просидеть, носа на улицу не показывать. Как домочадцы ни пытались ее с подругами выпроводить на зорьке вечерней погулять, та упиралась да рукой отмахивалась, мол, плохая погода на дворе, хотя лишь мелкий дождик по утрам покрапывал, а весь день солнце землю грело. Один лишь Степан ведал, почему она дома отсиживается. Все разузнал про дружинника молодого княжеского. И про то, как по девкам хаживает, и про удаль его молодецкую да силушку богатырскую. Знал Степан, что девок от таких прятать под замок надобно, сам когда-то таким был по молодости, пока с недобрым людом не смешался. Вот и радовался, что хозяйка его молодая дома решила отсидеться. Так оно только лучше всем будет.

А Святослава на Степановы одобрительные взгляды лишь отмалчивалась да румянцем бралась. Стыдно ей было вспоминать ту вечерю. Ох как стыдно. Давать молодцу целовать себя посреди леса аж до первых звёзд! И о чем она только думала? А думала, что обведет вокруг пальца новгородца. Красивыми глазками прихлопнет да губки надует, вот и отдаст он сам платочек заветный. Да только не на того напала. Ярослав был не робкого десятка, знал, что от девицы взять ему надобно. Вот Святослава в свои же сети и попалась. Все от нее получил. Долго миловался с ней, смущая сердце девичье.

Святославе только и оставалось сейчас то на него сердиться, то на себя. Но себя она больше корила, за то, что ответила на ласки дружинника, на призыв его пламенный. Оттого еще стыднее стало. Вот и решила дома отсидеться, чтоб не видеть очи его дерзкие да призывные. Подруги ведь сказывали, что через четыре дня дружинники молодые опять в княжий двор на постой вернутся. Вот тогда и выйдет она в Киев, снова по ярмаркам гулять станет.

Глава 4

Так прошли все четыре дня. Ярослав Святославу первые пару дней на ярмарке поджидал, да подружки без нее приходили. Понял сразу молодец, что прячется от него девица. А ему так хотелось вновь в очи её ясные заглянуть. Поцелуй тот в лесу воспламенил дружинника, еще большего от девки взять захотелось. Тогда было вздумал понасильничать ее прямо на травке среди зарослей лесных, да обещание воинское девице дал, что не обидит, вот и пришлось сдерживаться.

Но не приходила Святослава ни в первый, ни во второй день. Пряталась от зорких очей новгородца. Тот уже подумывал в дом к ней наведаться да в дверь постучаться, ведь узнал уже у подруг, где купеческая дочь живет, да боялся, что от ворот поворот она ему даст. А позориться перед соседями ее не хотел. Не было еще такого на его веку, чтобы девка Ярослава отказом спроваживала. Да, чай, Киев город хоть и большой, да маленький, успеют еще свидеться. Вот тогда и не упустит он красную девицу, зацелует до зорьки утренней. А пока Ярослав решил время попусту не тратить и к другим киевлянкам хаживать начал. А те только и рады были, что дерзкий новгородец на них свой взор вновь обратил. Наконец Ярослав в княжий двор вернулся с другами. Пришло время ему десятником стать. На первый же день службы князь Киевский сам заявился. Помнил про слово свое вою молодому. Да вызвал его на разговор откровенный.

– Ходил по девкам? – в лоб спросил Святослав.

– Ходил, князь, – честно ответил Ярослав, – да с умом ходил.

– Сколько девок знатных попортил?

– Знатные-то были, да не портил я их, все замужние.

Рассмеялся князь ответу честному.

– Ох и достанется тебе когда-нибудь! В случае чего прикрывать тебя не стану, на суд людской сам отдам.

– Отдавай, князь, коли спросят меня! По справедливости то, – твердо ответил Ярослав, и князю ответ по сердцу пришелся.

– Ну что ж, разумен ты и бесстрашен. Вот и становись десятником в свои семнадцать годков, да служи мне верно, – встал князь и хлопнул своего нового десятника дружески по плечу.

Ярослав улыбнулся в ответ. Все сбылось, что он хотел. Все по его вышло!

***

Как неделька прошла, Святослава решилась нос на улицу показать да прогуляться по граду Киеву. Подружки ее заверили, что сидит Ярослав за забором высоким на княжьем дворе да тренируется со своими людьми безвылазно, потому как десятником стал. Да и князь к ним постоянно заглядывает, на тренировки смотрит. Все оценивает, победят ли хазар столь славные молодцы? Хазар много, очень много. Да и у него дружина немалая. Теперь все от умений да смелости его воев зависело.

После очередной тренировки со своими бойцами Ярослав довольно хмыкнул. Натренировал все-таки! И стрелы метают зорко, и мечом рубят ловко, и в строю быстро с командами управляются. Князь Киевский тоже оценил, как скоро его молодой десятник людей подготовил да команды выполнять четко приучил. Славный из него сотник в будущем выйдет! Похвалил молодца своего за столь хорошее учение, однако о видах на будущее ему ничего не сказал, незачем новгородцу в столь юном возрасте зазнаваться. На ратном поле пусть еще послужит да себя в деле покажет. Но вольную дал на два дня ему и воям его за старания прилежные в обучении.

– Пошли в лесок сегодня, Ярослав, – подначивал его Радомир. – Там наши девоньки грибы на полянах собирают да песни поют. О том, что мы придем, не ведают. Вот и нагрянем мы, да не упустим уже своего.

Ярослав в ответ лишь отмахнулся. Не хотелось ему в лес идти на гулянки. Он с Аленушкой и так уж вдоволь намиловался. Да не легла она ему на душу. Слишком покорная была. Он к таким лишь на день-два хаживал, а потом забывал о них, как и не было.

– Что, к Любе пойдешь своей пышногрудой? – не сдавался Радомир. – А девоньки мне сказывали, что и Святослава в лесу будет, чай, не ждет твоего появления.

Друг в точку попал. Взгляд Ярослава оживился. Сощурил он очи свои светло-серые, словно что-то обдумывая. Вот и попалась девонька, сама в лес пошла! Не мог он упустить такого шанса славного наедине с ней остаться да к любви принудить. Хоть и думать перестал о ней сразу же, как на княжий двор возвернулся, да только жажда его не оставила. Коли один раз такие уста девичьи попробовал, вовек не забудет, пока всю ее не распробует.

– Решено, – сказал Ярослав другу своему. – Пошли в лес.

Радомир только тихо посмеялся. Знал, как друга уговорить, стоило только имя раскрасавицы назвать.

***

Тем временем Святослава с тремя подругами своими по лесу ходила, грибы собирала да песни девичьи распевала. После дождиков грибов много уродилось. Вон и корзинка уже полная. Степан же за ней по пятам шел.

– Ты, Степан, возьми корзину у меня да отнеси в дом. А я пока еще одну насобираю, – повелительно сказала ему хозяйка.

Но Степан уперся, не хотел ее с девками ненадёжными одну оставлять.

– Да иди ты уже, – разозлилась красавица. – Ничего со мной не станется! Никого здесь нет и вряд ли появится. На княжьем дворе все дружинники сейчас сидят. Да и лес этот я как себя знаю, чай, с детства грибы хаживаю собирать. Коли кого увижу, сразу убегу.

Не хотел Степан уходить, да настояла девица на своем, домой с двумя корзинами грибов отправила. А сама с третьей в лес дальше двинулась. Подруги за ней следом шли, о чем-то своем хихикали да молодцев своих обсуждали, мол, кто из них краше да сильнее.

Святослава не любила разговоров девичьих и смысла в них не понимала, вот и запела песню свою мелодичную. Да так запела, что птицы умолкли, заслушавшись. Голосок-то у нее словно родниковая вода, журчащий да мягкий, сердце всем завораживал, кому посчастливилось хоть раз услышать.

Вот и Ярослав, услышав пение столь чудесное, поспешил на него с другами. Всем было интересно, кто же так славно поет, аж душа навстречу вырывается. Вышли на поляну лесную, где девицы грибы искали.

– Ой, это же наши молодцы! А какими судьбами вы тут? – воскликнула Мила, подмигнув дружинникам.

Святослава, поняв, что кроме них еще кто-то на полянке, тут же умолкла и обернулась. Сразу глаза серые да холодные увидела. Обомлела от неожиданности. Уж кого-кого, а его здесь не чаяла встретить.

Ярослав же быстро знак другам подал, и те сразу бросились к девкам своим да на руки похватали. Те отбрыкивались, верезжали, да молодцы своего не упустят. Крепко держали девок да в лес кто куда побежали в стороны разные. Лишь Аленка да Святослава вдвоем из девиц остались посреди поляны. Аленка раскраснелась, новгородцу улыбаясь, кой тоже остался. Вот сейчас схватит ее да в лес уволочет и будет любить до самой зорьки. Да Ярослав на Аленку и не глядел, в сторону Святославы повернулся.

Святослава на месте застыла. Думала, что по Аленкину душу пришел. Ан нет. Затрепетало сердце девичье от страха. Посмотрела она в очи молодцу да приговор там свой прочитала. Вон как на нее глядит, словно хищный зверь, прищурился, мышцы все напряжены, будто застыл перед прыжком. И как только дружинник шаг в ее направлении сделал, Святослава вскрикнула, корзину с грибами бросила да побежала что есть мочи в лес. А Ярослав мигом за ней кинулся. Не упустит своего, не в этот раз.

Аленка так и осталась одиноко стоять посреди поляны. Расплакалась. Поняла, что новгородец лишь нужду молодецкую с ней справлял и не люба она ему более.

Святослава же что есть мочи бежала по лесу, не оглядываясь. Ноги быстрые да стройные не подводили. Она ловко перепрыгивала канавки да деревья поваленные. Но сердце чуяло беду. Не убежать ей далеко от молодца сильного. Быстрее он ее. Затылком дыхание его чувствовала. Не спастись от зверя этого. Будто волк, гнал он ее в чащу темную, лесную. И догнал Ярослав девицу посреди темного леса, схватил рукой своею сильною, да так, чтобы не упала и не ударилась, тут же ловко, как охотник, на землю повалил да сверху на нее влез стремительно.

Закричала Святослава что есть мочи. Да никто не услышит крика девичьего в такой-то чаще, где кроме них двоих никого и не было. А Ярослав ее еще сильнее к земле прижал да целовать начал, то в губы красные, то в шею лебединую с кожей персиковой.

Святослава стала, словно зверек дикий, отбрыкиваться, но силушка ее подводила. Насильник-то раза в три сильнее был девкислабой. И зачем она Степана из лесу отослала? Защитил бы ее сейчас от поругательства бесчестного. Не по своей воле батюшку посрамит и весь род свой. А насильник все кожей ее упивается, целует, то аромат вдыхает, вовсе не замечая, как девка под ним вырывается. Сдалась Святослава, поняв, что беды не миновать, и сердце девичье не выдержало, расплакалась.

Ярослав сразу понял, что случилось неладное. Девица под ним обмякла да замерла, и тихий плач раздался. Поднял он свои очи хищные на нее и увидел, что лежит она бледная как полотно да плачет тихонько. Разозлился Ярослав. Не так он все себе представлял. Думал, что посопротивляется дочь купеческая для приличия, да и поднимет подол сарафана своего, а она и не думала с ним любиться, видать, так противен ей был молодец.

Привстал Ярослав с нее да нахмурился, разозлился на змею подколодную, что душу его смутила.

– Да ревешь ты что, али не по нраву я тебе? Чем я хуже твоего полюбовничка? Ему подол поднимаешь по ночам, а мне не даешься?!

Смекнула Святослава сквозь слезы, что упрекал он ее в пороке несодеянном.

– Да нет у меня никакого полюбовничка! – крикнула она ему. – Девка я! Ею и была по сей день!

Как громом поразила она Ярослава. Но не сильно он ей поверил. Видать, спастись от него хочет, вот и прикидывается непорочной.

– Так я же тебя на ранней зорьке видел. Ты от него бежала в дом свой. И платочек весь такой надушенный был, цветами пах ароматными. Будешь это отрицать?

Святослава посмотрела на него удивленно да заметила, что насильник ее хватку поубавил, видимо, в чем-то засомневался.

– Да к отцу я на пристань бежала, проводить корабли его! Не попрощалась по глупости с ним на вечерке, вот и помчалась поутру. Все о том в городе знают, что батюшка отбыл тогда в Корсунь. И ремесленники меня видели, как махала ему рукой да имя выкрикивала. Кого хочешь спроси, коли мне не веришь!

Смутился Ярослав от такого признания. Неожиданно для него все обернулось. Встал с девицы, что под ним возлежала, и отошел в сторонку, загадочно на нее посмотрев. Святослава тем временем быстро с земли вскочила да юбку одернула. Но не укрылись от глаз зорких охотничьих ни ноги ее стройные, ни овал бедра, манящий нежностью. Тяжело сейчас думал Ярослав. Ох как тяжело. Уже понял, что в ней ошибся. И в правду девка она невинная была. И вела себя все время как подобающе, а он настойчиво не хотел этого замечать. Прав был друг его Мстислав, все верно говорил, что непорочна она. Да только он не верил, свое гнул. А теперь понял, что ошибся, ох как ошибся. Только поздно уже было. Распалила она его до огня дикого. Сердце бешено колотилось, отдавая стуком в висках.

Но он сделал последнее усилие усмирить себя, ведь князю обещался не порочить незамужних девиц киевских. И тут невольно поднял взор свой на Святославу. Да понял, что зря это сделал. Стояла она перед ним с грудью высоко вздымающейся, а плечико оголенное сквозь ткань разорванную сверкало на солнышке, моля о ласке. Златые волосы по плечам рассыпались, словно окутывали ее покровом шелковым, а губки алые чуть приоткрыты от волнения. Ярослав еще более взбудоражился от мысли лихой, что он первым станет. Только его она будет! Шагнул он к ней со взором затуманенным да обжигающим. Святослава пошатнулась от страха девичьего да на колени упала, разрыдавшись.

– Не трогай меня, всеми богами прошу, не трогай! Девка я. Батюшке обещалась честь сохранить к приезду его. Удавлюсь, коли тронешь!

Ярослав застыл как вкопанный. Не шутит девица и честь свою кровью смоет, случись чего. Не хотел он этого. Не так хотел. Огромной волей усмирил он себя снова да пламя молодецкое остудил. Не тронет он ее, не сегодня.

Но Святослава этого не заметила, ибо очи на молодца не поднимала. Стала далее причитать:

– На тебе кровь моя будет. По ночам стану тебе являться, коли не оставишь, – и тут она вскинула головку гордую да рассмеялась громко, язвительно. Сама не сознавала, что творит. – Да только слабых девок ты и можешь насильничать! Дождался, когда батюшка мой уехал да одну оставил, вот и повадился за мной. А ты пойди со Степаном, защитником моим, поборись. Выследил, что Степана я домой спровадила и сразу кинулся ко мне насильничать. Трус ты и подлец, и нет в тебе чести дружинника княжеского!

Святослава это в сердцах сказала, не подумала. Отшатнулся от нее Ярослав, как холодной водой она его облила. Опомнился. Змея перед ним сидела да больно душу десятника жалила. Ведь он не тронул ее даже, не отобрал красу девичью. А она его как воина срамить начала, чего ни один вой бабе не простит.

– Ты думай, что говоришь, девка! – грозно сказал он ей да блеснул глазами серыми и холодными, как мечом воздух прорезал.

Но Святослава не унималась. Поняла, что это единственный ее шанс спастись от позора.

– Так и есть трус, – и она встала перед ним гордо, – только и кичишься, что ловкостью своей ратной. А кроме нее у тебя ничего более и нет. Душа-то низкая. Недостоин ты быть витязем Руси славной! Недостоин защищать рубежи наши. Убирайся, видеть тебя не могу, подлого!

Ярослава так зацепили слова последние, что чуть не ударил злословницу. Да вовремя себя остановил. Недостойна эта змея, чтоб он об нее руки марал. А еще думал миловаться с ней да своей назвать. Тоже, расчувствовался! Все бабы одинаковы. Пока ласковый с ними, ластятся, как кошки, а как не по их сделаешь, так сразу на рожон лезут. И эта ничем не лучше. Посрамить решила его как воина. Если бы как полюбовника посрамила, простил бы ей. Но она на самое святое покусилась. Такого никогда он ей не простит.

Развернулся новгородец резко да ушел от нее в чащу темную, оставив посреди леса, как сама того просила. Бешено сердце Ярослава колотилось, да уже не от жажды ласок девичьих, а от гнева праведного. Не будь она дочкой купеческой, придушил бы ее на месте за слова столь несправедливые да позорные. Долго так шел, пока тишина лесная успокоение ему не принесла. Прислонился дружинник к дереву могучему, чтобы отдышаться. Да опомнился, что оставил девицу совсем одну посреди чащи темной в глуши лесной.

– Нехорошо, нехорошо, Ярослав, поступил, – сказал он сам себе с сожалением. Хоть и ненавидел сейчас Святославу, да все же оставлять там её одну не стоило. Зверь дикий да голодный по лесам бродит, пропитание рыщет.

***

А Святослава тем временем совсем в лесу потерялась. Металась от дерева к дереву. Те все одно на другое похожи да высоченные, небо голубое густой листвой скрывают. Расплакалась красная девица от мыслей горьких. Не от насильника погибнет, так в темном лесу потеряется. Побежала было в одну сторону, затем в другую. А везде все одно, лес темный да страх необъятный. Стала она аукать подруг своих, может, кто ее услышит. Не хотелось вот так в чаще погибать. Поаукала да замолчала, поняв, что так вернее к себе диких зверей привлечет. Лучше как мышка будет себя вести, может, тогда и пройдет лютый волк стороной.

Вдруг в тишине она услышала журчание ручья, обрадовалась. По ручью к реке выйдет, а там и до Киева как-нибудь доберется. Бросилась она на звук воды, подбежала, да застыла как вкопанная. Посреди ручья медведь огромный бурый стоял да водицу лакал пастью своей клыкастой. Святослава тут же решила скрыться в чаще, да поздно было. Медведь услышал шорох и морду поднял. Всего лишь миг стояли они вот так, друг на друга уставившись. Девица на хищного зверя, а он на нее. И через мгновение, кое человеку вечностью покажется, медведь рыкнул яростно, но остался стоять на месте.

Святослава замерла, побледнев вся, даже стук сердца остановился от испуга. Знала, что лучше не шевелиться. А коли побежит, медведь сразу за ней кинется и быстро догонит. От медведя убежать никому еще не было дано. Так и стояла девица, в дерево вжавшись и не дыша, надеясь, что зверь сам уйдет. А медведь все смотрел на нее глазами своими убийственными, присматривался. Тут ветерок подул в его сторону, учуял нос зверя явственно, что человек перед ним стоит. Взыграл голод лютый внутри него. Медведь в полный рост поднялся да зарычал на весь лес, клыки ужасные в пасти оголяя. А когда опустился на лапы могучие, бросился всей тушей тяжелой к девице.

Святослава истошно закричала, бежать рванулась. Да рука чья-то сильная ее схватила и в сторону оттолкнула. Это был Ярослав. Он сам перед медведем встал с луком нацеленным и выпустил три стрелы подряд в хищника, угодив тому в брюхо, шею и пасть раскрытую. Да медведь лишь еще пуще зарычал и, разозленный, на охотника бросился, кровью обливаясь. Новгородец тут же меч свой из-за спины вытащил да изготовился, а когда зверь к нему подбежал, упал ничком, под медведя подкатываясь, да вонзил меч в сердце хищника. Тот зарычал в предсмертных муках, лапами когтистыми замахал, зацепив плечо молодца, да и упал на брюхо. Ярослав же успел в сторону откатиться, чтобы не раздавила его туша огромная. Затем сел рядом с медведем убитым и отдышался. Из плеча кровь хлестала, а новгородец вовсе не замечал этого. Глаза его огнем ярким горели от победы славной. И крикнул Ярослав боевой клич свой воинский на весь лес. Ведь медведя огромного завалил! Второго уже на своем веку, да первого из-за девки. Вот друзья над ним потешаться станут.

Святослава же испуганно из-за дерева на эту сцену поглядывала. И только когда умолк Ярослав, вышла к нему нерешительно. Посмотрел молодец на неё своими дикими глазами, жаждой крови наполненными.

«Да он не лучше медведя этого, а то и хуже», – мелькнуло у девицы в голове. Но взяла она себя быстро в руки, страха не выказывая.

– У-у т-тебя плечо в-в крови, – пролепетала еле слышно голосом прерывающимся от страха пережитого.

Ярослав посмотрел на плечо да ухмыльнулся. Бывало и хуже. Разорвал рубаху свою, оголив торс мужеский, да порвал на полосы.

– На, повяжи, чтоб кровь не хлыстала, – сказал грубо девице, протянув лоскуты.

Святослава послушно опустилась подле него на колени и стала рану вязать. Когда же кровь была остановлена, Ярослав поднялся во весь рост да вдохнул воздуха глубоко, расправив грудь широкую. Поднял с земли свой меч, уселся сверху на тушу медвежью.

– Что ты д-делать собираешься? Он же м-мертвый! – удивилась Святослава.

– Шкуру с него сниму да трофеем своим охотничьим сделаю.

– Только не это! – вскрикнула девица уже не препинаясь и отвернулась с омерзением. И вовремя, Ярослав уже начал тушу разделывать.

От звука плоти раздираемой девицу вытошнило прямо тут же на травку. А дружинник только и улыбнулся, продолжая свое дело делать. Бабы есть бабы, что с них взять! Не понимают, что это только на славу молодцу послужит да в дружине его возвысит. Не каждый может на медведя сам пойти и одолеть его. А он смог, да еще в семнадцать-то годков.

Ярослав быстро снял шкуру с медведя, опытно орудуя мечом и ножом охотничьим. И когда взвалил себе на плечи мех окровавленный, крикнул Святославе, которая в себя приходила подле ручья, водой омываясь:

– Пойдем же скорее, а то на запах крови всякий зверь сейчас прибежит! А спасать тебя снова я не собираюсь, мне шкуру медвежью в Киев надобно донести.

И рассмеялся. А Святослава обиделась, что шкура ему ценнее девы живой, но пошла спешно за молодцем, не отставая. Хватит с нее приключений лесных на сегодня!

Шли быстро по лесу. Ярослав то к земле припадал, то ветки обнюхивал, то на небо смотрел. Смеркаться начинало. Но он шел уверенно, знал, где Киев- град стоит. Он и в новгородских лесах себя как дома чувствовал, и здесь не сплошает.

Святослава шла за ним молча, не обращая внимания ни на ветки, что по лицу хлестали, ни на сарафан рваный.

– Хоть бы спасибо мне сказала, что жизнь тебе спас, – не выдержав ее молчания упорного, упрекнул Ярослав.

Святослава хотело было вспылить на упрек столь несправедливый, ведь не по своей же воле оказалась в лесу глухом, да смолчать решила. Не в том она сейчас положении, чтобы гордость выказывать.

– За то, что от медведя спас, собой рискуя, спасибо тебе, Ярослав. А вот за остальное чести тебе нет, – вежливо отозвалась она из-за спины.

Ярослав остановился и на нее оглянулся. Идет себе девица с виду спокойная, знает свою правду.

– Коли бы сразу сказала, что нет у тебя полюбовника да что девка еще, ничего бы и не было.

– Но ты же не спрашивал! Взял да и накинулся.

– Ранее должна была сказать, когда в лесу еще целовались.

Святослава побледнела. Не выйдет у новгородца вину свою на нее переложить!

– А что ж, сам догадаться не сумел? Чай, опытный и девицу честную от распутницы отличить сможешь, – и снова задела она его за живое.

– Да когда лобызалась со мной в лесу, не сказал бы, что девка ты. Ох как льнула ко мне, как губки-то от сладости раскрывала, – огрызнулся Ярослав.

Святослава будто пощечину в ответ получила. И знала же, что упрекал справедливо. Ведь и впрямь под конец льнула к нему да губы свои нецелованные раскрывала.

– Но это вовсе не значит, что я на большее согласие дала! – только и оставалось ей сказать в ответ.

– Это я уже понял, – хмыкнул Ярослав и спокойно далее пошел.

А у Святославы любопытство взыграло. Решила расспросить молодца о делах его любовных.

– Да неужто тебе все девицы безотказно отдаются?

Новгородец лишь ухмыльнулся. Святослава сразу поняла по виду его самодовольному, что ни одна еще не отказала.

– А как же ты девок-то порочить не боишься? Ведь накажут же, – не унималась она. Любопытно ей было.

– За что накажут? За то, что сами предо мной подолы задирают?

– Ой ли, все прям задирают? – вздумала подшутить над его бравадой девица.

А Ярослав снова спокойно на нее оглянулся да ответил твердо:

– Все задирают, – многозначительно вымолвил он и далее пошел.

– Да неужто ни одна не отказала? – обида за девиц бестолковых взыграла в Святославе. – Быть того не может! Ведь девки честь свою должны беречь для мужа будущего. А то как-то неправильно получается.

– Когда встречает девка молодца славного, она о муже будущем да о чести своей не думает, – с некоторым презрением ответил новгородец. – Лишь бы молодец поласкал ее ночкой темною, да так поласкал, чтобы на всю жизнь она его запомнила. Сучье племя, чего тут взять! – грубо выругался Ярослав, не обращая никакого внимания, что у девицы, коя рядом шла, щеки краской багряной залились от слов скверных.

Святослава же ясно поняла, что девиц он ни во что не ставит. Только берет от них, что ему нужно, да бросает. А коли сердце девичье его полюбит? Вот настрадается глупая!

– Да, много девиц ты пострадать заставил, – заметила она грустно. – Я хоть из сучьего племени, как ты говоришь, но знаю, как сердце девичье любви хочет. Да не такой любви, как ты описываешь, а настоящей.

– Нет ее, любви настоящей. Девки о ней мечтают, да как увидят молодца красного, сразу обо всем забывают. Только об одном и думают, как бы приобнял до зорьки утренней, да посильнее.

– Я о том не мечтаю! – решила заступиться Святослава если не за все «сучье племя», то хотя бы за себя. – И никогда не мечтала.

– Это ты просто молодца еще не повстречала, с кем покой потеряешь, о ком думать будешь по ночам да молить о поцелуях жарких.

– Как же не повстречала? Идет один такой передо мной!

Ярослав от неожиданности встал как вкопанный и обернулся на девицу. Та стояла перед ним прямо и глядела открыто, а в глазах ее изумрудных огонек странный горел.

«То ли подшучивает надо мной, то ли признается? Да ну ее, явно посмеяться решила».

– Да не того ты выбрала, – сказал спокойно, в ответ жёстко улыбнувшись. Не поддастся на ее чары девичьи. Не из тех был! – Мне от девок только одно надобно. Они у меня не в чести, чтобы я холил их и лелеял. Если о любви мечтаешь, то лучше свой взор на Мстислава обрати. Он о тебе постоянно выспрашивает. А по мне так любовь лишь громкое слово для глупцов.

– Так ты хочешь сказать, что тебе никто не люб? – наивно спросила девица.

– Ни разу не любил и не полюблю.

А Святослава словно ждала такого ответа. Того ей и надобно было.

– Это ты просто девицу еще не повстречал, с коей покой потеряешь, будешь думать о ней по ночам да молить о поцелуях жарких.

И она гордо вскинула головку свою златовласую и прошла впереди Ярослава, лукаво обернувшись:

– Пойдем же домой быстрее, витязь русский. Я своего молодца искать, а ты свою ненаглядную.

И Ярославу ничего не оставалось, как последовать за ней молча. Подловила его девка хитрая на его же словах. Вот же змея подколодная! Да только все равно на душе у него хорошо было. Рядом с ней хорошо. Нравилось ему, как она его покусывает да покалывает. Знает девица, когда над ним подшутить можно, а когда и смолчать лучше.

А слова те обидные, что в лесу ему сказывала, он ей простил. Давно простил, сразу, как от медведя защищать бросился. Екнуло тогда сердце молодецкое. Не на шутку он за нее перепугался. Вмиг понял, что жизнь свою не пожалеет, а ее спасет. Вот и бросился зверю поперек, оттолкнув девицу в сторону. Не подумав бросился. Только сейчас понял, как собой рисковал ради девки златовласой. Но Святославе о том вовек не скажет, чтобы силу над ним свою не почувствовала. Да неужто запала девица в душу его? Да так незаметно? Не знал на то Ярослав ответа. Темно внутри все было. Но все равно хорошо на душе, когда она рядом такая гордая и красивая идет. Ох как хорошо и сладко-то…

***

Так и шли вдвоем по лесу дружинник славный да девица-раскрасавица. Молча шли, каждый о своем думая. Вышли из леса, когда стемнело. Да на поляне света от горящих факелов много было. Разыскивали их уже. Степан как увидел, что хозяйки его нет нигде, да подружек ее заметил в обнимку с молодцами, кроме одного, новгородца, сразу поднял пол-Киева, чтобы найти Святославушку, чуял беду.

– Вон они оба идут! – вскричал кто-то в толпе.

– Ох какая же Святослава растрепанная! – удивилась громко одна баба.

И вправду купеческая дочь шла с волосами распущенными да спутанными, в платье грязном да разорванном, вся в царапинах да ссадинах. А за ней следом Ярослав шел. Тоже весь в царапинах, с кровавой повязкой и медвежьей шкурой на плечах.

– Что же приключилось с тобой, горлица ты наша?! – бросились к Святославе тетка ее с дядькой.

Тут же к ним и другой народ сбежался. Всем надо было знать, где дочь купца пропадала. Всем позлорадствовать хотелось да косточки девице перемыть. Чай, не одна была в лесу, а с новгородцем.

– Грибы собирать пошла, о том и Степан вам сказывал, да в чащу лесную далеко забрела, вот и потерялась, – стала оправдываться дочь купеческая. – А подруги мои заметили, что нет меня нигде. Вот и попросили Ярослава, кой охотник опытный, чтоб нашел и домой возвернул. Да только медведь на меня напасть в чаще той решил, и Ярослав мне жизнь спас, зверя убив.

Собравшийся люд посмотрел, куда девица рукой указывала. Чуть в сторонке стоял дружинник княжеский с глазами уставшими. Ведь он до сих пор держал на плечах шкуру медвежью, ох и тяжелую.

– Как же ты, молодец, в одиночку медведя завалил? – теперь народ к нему приставать начал, забыв про Святославу, а та и рада была.

– Так и завалил, – гордо ответил Ярослав, – стрелами да мечом острым!

Скинул он шкуру медвежью на землю да меч из-за спины достал окровавленный, народу показывая. Все заохали, подивились подвигу молодца.

– Такой молодой, а уже медведя поборол, – судачили в толпе. – Не зря его князь десятником сделал.

– Вот вам и новгородец. Всем нашим мужикам пример, – смеялись бабы киевские.

Святослава же к своим подошла, так как никто более на нее внимания не обращал, ведь не получилось девку в срамоте уличить. Все поверили, что и вправду потерялась, а дружинник спас ее от беды неминуемой. Шкура свежая медвежья да рана воина тому немыми свидетелями были. Никто и не вспомнил спросить, а что Ярослав в том лесу-то забыл…

***

Один только Степан заботливо Святославу за плечи взял да своим плащом крестьянским накрыл, пряча разодранное лесными ветками платье девичье. А когда накрывал хозяйку свою, невольно глаза его засияли да улыбка на устах заиграла нежная. Но Степан вовремя опомнился, снова хмурым и серьезным стал. Обернулся на родичей девицы, не заметили ли чего? Но тем не до холопа было.

Только один человек был, который все приметил. Ярослав, он все видел. Пока перед людом о подвигах своих рассказывал в лесу, краем глаза за Святославой наблюдал. Вот и узрел, как холоп ее за плечики взял нежно да как его очи засверкали. Не понравился тот взгляд Ярославу, ох как не понравился. Не как на хозяйку Степан смотрел на Святославу, а как мужик на красную девицу. Ярослава передернуло от злобы. Сверкнул он очами на холопа дерзкого. А тот как почувствовал, тоже на него в ответ взглянул. Схлестнулись жестко глаза серые с карими. Каждый из них все про другого понял. Стояли, как два хищника. И хоть Ярослав выглядел грозно, да холоп взгляда не отвел. Ухмыльнулся лишь в ответ. «Не бывать Святославе девкой твоей!» – подумал Степан. А Ярослав будто мысли его прочитал, напрягся весь. Так бы и стояли друг против друга, гневно глядя, если бы Святослава не захотела домой пойти да не покликала своего слугу верного. Тот нехотя на зов повернулся и пошел за ней следом, оставив Ярослава в ярости.

«Ишь как умело пользуется своим положением! Небось и в горницу к ней ходит!» – подумал дружинник, провожая прищуренным глазом соперника неожиданного.

А холоп тем временем за хозяйкой шел да в усы себе улыбался. Вон как разозлился вой княжеский. Видать, глаз на Святославу положил. Но Степан своего не упустит. Ему самому такая девка нужна. Чай, Степан тоже из знатной и богатой семьи. Старшим сыном ростовского боярина был! Да только спутался по молодости с людьми лихими, вот и ушел из дому, а потом в долговой яме в Киеве оказался, пока Никита Кузьмин его не выручил. Поклялся он купцу тогда в верности, что служить будет, ведь от беды его тот избавил.

И непременно сдержал бы слово свое, кабы дочка купца не приглянулась. Да так приглянулась, что кровь в жилах застывала от одного ее взгляда. Хоть Степану уже давно за тридцать годков перевалило, но мужик он был в расцвете сил. Статный и видный, не хуже богатырей княжеских. А как увидел Святославу в первый раз, так и тронули сердце блудное красота девичья да чистота душевная, разжигая в нем надежду пламенем. Вот и думал Степан, как взор очей девичьих на себя обратить. Чтоб разглядела в нем мужика, достойного себе. А то, что он в холопах у нее ходит, не беда. Придет времечко, все расскажет о семье своей почтенной ростовской, о хоромах своих да о жизни буйной молодецкой, кою с вольным людом провел по лесам да степям.

Степан для себя уже давно решил, что Святослава только его будет. Как возвратится купец, так и поговорит он с ним по-серьезному о дочери единственной, в женки попросит. Ведь такая жена, умница да раскрасавица, в любом доме почет! А пока другом ей станет, чтоб девица сердечко свое да душу доверила, чтоб привыкла к нему и не боялась. Только одно сейчас его настораживало: как тот молодец на него глядел, словно вызов бросая. Да Степан своей хозяюшкой ни с кем делиться не станет. Но ведь тот, второй, разрешения спрашивать и не подумает, сам за Святославой ухаживать начнет. Прочел то холоп в глазищах дружинника серых да волчьих. Хоть сердце Степана и обрадовалось, что Святослава на воина внимания не обращала, да надолго ли? Соперник тот грозный, только в пору своего мужицкого цветения вступающий, видный и статный, выдержит ли сердечко девичье напор молодецкий? Не знал на то ответа Степан, да и знать не желал. Все равно по его воле все будет!

Глава 5

На следующий день молва покатилась по Киеву о вое молодом княжеском, что медведя в лесу убил, девицу спасая. Сам князь пришел на шкуру зверя посмотреть. Ярослав к тому времени себе уже трофеи из нее сделал – шапку меховую пошил да полушубок с сапожками. А из клыков медвежьих ожерелье смастерил да на грудь молодецкую повесил.

– Ишь какой, не успел я тебя в град выпустить, как уже весь Киев гудит о твоем подвиге славном, – пожурил его князь по-отечески.

– Ты, князь, лучше меня на дело какое отправь. Что ж я свою удаль все на девок да на медведей растрачиваю, – ответил Ярослав, ожерелье показывая из клыков острых.

– Это хорошо, что к ратному делу стремишься, однако успеется. Подождать надобно, – сказал князь задумчиво. Были у него свои планы на воина молодого и дерзкого. Знал уже, о чем попросит, да не времечко еще. – Сейчас Вересень отгуляем, тогда и поговорим о деле твоем.

И князь вышел, оставив десятника в надежде, что скоро тому удаль свою и в ратном деле показать придется. Не мог уже смирно сидеть Ярослав в Киеве, хотелось молодцу настоящих врагов мечом да стрелами покромсать, крови пролить в честь Перуна, коим с рождения был отмечен. Жаждала душа молодецкая побед славных да трофеев бесценных. Порадовал князь его речами своими загадочными. Почуял новгородец, что скоро на ратное дело настоящее отправится. Хорошо стало у него на душе, добро.

А коли впереди празднование двухнедельное сбора урожая и медовуха рекой будет литься, надо нагуляться напоследок! Благо князь разрешил своему десятнику и воям его в город под вечер выходить, но под строгое слово, что по утрам на сборах дружинных будут вовремя. Хоть и велика была такая честь для простых воинов, да князь видел, что Ярослав своих витязей, как и себя самого, в строгости держит, праздности не дает, каждый день тренирует. И решил Святослав им вольности немного дать, чтобы знали остальные, как милостив князь к дружинникам прилежным да старательным в ратном деле.

Вот и шел сейчас Ярослав по Киеву с гордо поднятою головою, чай, каждая собака уже знала его имечко. Не каждый день на Руси такие смелые воины рождаются, кои медведя взрослого в одиночку уложить могут! А девки-то, девки вон как глазками стреляют да к себе во дворы заманивают. Новгородец стал самым желанным женихом в домах крестьянских да боярских. Но Ярослав и не думал о женитьбе. Не до того было. Хотел сначала князю в ратном деле послужить. А потом можно и о жёнке подумать, годкам этак к тридцати, когда устанет от крови да трофеев ратных. Однако, несмотря на нежелание жениться, девкам все же должное внимание отдавал, да сердечки нежные поразбивал. И это все за неделю после истории с медведем…

Друзья же его, Мстислав и Радомир, другу не завидовали. Благодарны были, что он на их подруг не косится. Мила да Ростислава им любы стали и постоянно с ними гуляли теперь. Радомир даже подумывал жениться на Миле.

– Ты погоди спешить. Мы сначала князю послужим, потом женишься, – остужал его новгородец, а Радомир мнение десятника своего уважал и слушал.

Вот так они втроем да с девицами гуляли по Киеву. Через седмицу уже Вересень начнется, и сейчас весь люд киевский толкался на ярмарках, прикупал съестное да наряды обновлял.

***

Святослава тоже в центр града выбралась, прикупить в дом утварь нужную, ведь за главную в тереме осталась. Съестное в дом кухарка покупала, но утварь – только сама хозяйка. Вот и искала сейчас по лавкам скатерку на стол красивую с вышивкой сребристой да с золотыми узорами. Хотела славный стол в доме накрыть да соседей позвать на празднование сбора урожая.

Проходя по улочке между лавками, увидела, как в центре площади медведь на лапах задних пляшет под дудку скоморошную. Все любили такие зрелища. И сразу же около зверя толпа собираться стала, смеясь да потешаясь над зверюгой грозною. И Святослава туда же подалась. Никого она с собой сегодня из слуг не взяла, даже Степана. Больно уж докучать стал своей заботой отеческой.

Тем временем возле медведя большой круг людской образовался. Все громко хохотали от представления, и зверь стал пуще прежнего выплясывать, подогреваемый криками да улюлюканьем.

– А вон и охотник наш славный! – крикнули в толпе. – Небось ты медведя приручил лесного так плясать? Боится тебя зверюга, вот и вытанцовывает, чтобы ты из него бусы не сделал!

И в толпе рассмеялись. Святослава посмотрела туда, куда весь люд пальцами указывал, да и увидела напротив себя Ярослава. Только медведь пляшущий мешал ей полностью разглядеть дружинника княжеского. Молодец же стоял среди люда с головой гордо поднятой, а на груди ожерелье из клыков медведя сверкало белизной на солнышке. Улыбался Ярослав на оклики. Рукой кому-то махнул приветственно. И приобнимал девку красную, да не Аленушка, а новую. Та вся гордая стояла и улыбалась, какой у нее воин славный, весь Киев уж о нем прознал!

Святослава же не обращала внимания ни на медведя, ни на люд смеющийся. Все на Ярослава поглядывала. Пока зверь напротив них пляшет, не приметит ее молодец. Вот и решила моментом воспользоваться да рассмотреть того получше.

Был он сейчас доволен собой да приветлив, глаза мягким светом лучились. Не было оскала волчьего и в помине. Да только Святослава помнила оскал тот да взгляд лютый, который ее так всегда пугал. Знала, что дружинник внутри словно хищный зверь, ничем не лучше медведя убитого. Да только сегодня он сущность свою глубоко припрятал. Вон какой добрый да радушный, и не скажешь, что охотник хладнокровный, в жилах коего кровь волчья бежит.

Но все равно Святослава им залюбовалась. Ведь и вправду молодец был сложен славно да красив. Тело поджарое, тренированное, знатным поясом перетянутое, что подчеркивал его стать молодецкую да бедра узкие. Плечи широкие держали шею могучую, а на шее той голова гордая сидела. И красив был лицом. Скулы мужественные, но не сильно широкие, что придавало ему некую мягкость и ласковость. Нос прямой и утонченный, а губы плотные и одновременно мягкие, словно для поцелуев и созданные. Красоту же всю эту мужицкую увенчивали короткие белокурые локоны, на солнце, словно шлем боевой, серебром отливающие. А глаза-то какие… Большие да ясные, цвета серого, оттененные ресницами густыми да бровями грозными. В таких глазах и утонуть-то не жалко, столь глубоки они были и завораживающи.

Поняла теперь Святослава, за что девки его так любили и подолы свои охотно поднимали. Это он с ней суровым был да сущность свою волчью показывал, пугая девицу. А с другими был ласков и приветлив. Вон как полюбовница новая на него заглядывается, расцветая вся от каждой улыбки ответной. И почему со Святославой он так себя не вел? Почему ей звериную сущность лишь показывал? А может, оно и к лучшему, что девицу не обманывает? А то была бы сейчас Святослава подле него, да только после горько бы жалела о том дочь купеческая. Ходила бы с сердцем разбитым, когда он новую полюбовницу себе бы нашел на утехи молодецкие.

Значит, к лучшему, что не таится он перед ней, не обманывает, не завлекает в ловушки свои охотничьи. Да только Святославе одно покоя не давало: каким он нежным был и внимательным, когда целовал ее в лесу на вечерней зорьке. Помнила девица, как Ярослав нежно на нее глядел да рукою ласково гладил щеки ее персиковые. Неужто обманом все было? Видимо, как есть обманом! Ведь совсем другим он пред ней предстал, когда в лесу хотел понасильничать, зверем лютым обратился да хищным, от коего никуда не денешься и не скроешься, все равно выследит.

Встряхнула головкой своей Святослава от дум пришлых. Не хотела вспоминать ту встречу в лесу недобрую. Ведь он жизнь ей спас тогда да не тронул красы девичьей. А может, она действительно сама во всем виновата, невольно распалив новгородца поцелуями своими? Ведь когда миловалась с ним лесу, не сказала, что девка еще да честь свою бережет для мужа будущего. Вот Ярослав и решил, что доступная она и на все согласная. Вот и получается, что сама тому виной…

А пока Святослава стояла да думала перед медведем пляшущим, новгородец прославленный тихонько рассматривал ее краем глаза. Сразу заметил, как девица златовласая к толпе подоспела на медведя глядеть, зорок ведь как сокол был, да виду решил не показывать, чтобы не ушла она. Заметил и то, как девица его пристально всего разглядывала, будто изучала. Дружинник не стал ей мешать. Пусть смотрит себе да думает о силе его молодецкой. А потом увидел, как девица очи в землю опустила, будто задумалась глубоко. То улыбалась сама себе, то грустью затуманивалась. Вот и сейчас о чем-то думала напряженно, вон как губки свои алые закусила. Уставился прямо на нее Ярослав, не скрываясь более, интересно ему было, отчего девица так кручинилась.

Святослава почувствовала на себе взор пристальный. Тут же очи свои подняла, да и ахнула про себя. Ярослав, что напротив стоял, зорко на нее смотрел. Он тут же поймал взгляд ее да не отпускал более, глаза в глаза смотрел, сковывая. А Святослава и не думала взор свой от молодца отворачивать. Что-то в глазах его серых заставляло смотреть безотрывно. Погружалась девица в очи его все глубже и глубже, что-то важное сказать они ей пытались, что-то, о чем она еще не ведала. Так и стояли, оба замерев, смотрели друг на друга, не моргая.

Тут Святославу толкнул кто-то нечаянно, ведь в толпе была людской, чай, не на поляне посреди леса. Очнулась девица, отвела свой взгляд от дружинника, да и вспомнила, что за скатеркой пришла, а не на медведя глазеть. И прочь пошла от веселящихся, не осмелившись более посмотреть на Ярослава. Боялась, что если еще раз на него взор бросит, не сможет уйти, так его глаза серые манили да стоять велели, не отворачиваясь.

***

Выбралась купеческая дочь на улочку торговую и стала скатерть по лавкам присматривать. Пока узоры разные разглядывала, уже и позабыла о новгородце. Да только он о ней не позабыл. Как только Святослава ушла из толпы людской, сразу за ней пошел. Не мог не пойти. Хотел хоть словом с девицей перемолвиться. Ведь после случившегося в лесу ни разу с ней и не свиделся.

Святослава уже выбрала себе узор понравившийся с птицами красными, золотом расшитыми, как подле уха услышала тихий голос мужской, до боли знакомый:

– Ты бы не брала эту скатерку, Святослава, вон ту лучше возьми, коли хочешь гостей изумить.

Ей и поворачиваться не нужно было, чтобы понять, кто сзади стоит. По голосу сразу узнала, с хрипотцой легкой, только нежности его поразилась, снова вспомнив о поцелуях лесных сладких.

Но она все же обернулась, не могла сдержаться. Ярослав во весь рост стоял пред ней, очами серыми лаская.

– А почему же ту скатерку, молодец, чем она лучше? – спросила спокойно, волнения не выказывая.

– На той скатерке серебра да злата больше, да подсолнухи яркие о радушии хозяйки больше скажут, чем птицы красные. Тех лучше на стол класть перед милым своим, да сапоги ему сразу снимать и в светелку вести.

Поразилась Святослава, как молодец все эти мелочи приметил, о коих только хозяйкам ведомо.

– Дайте мне скатерку с подсолнухами, – подумав, указала пальцем на другую.

Когда расплатилась с купцом, повернулась к дружиннику.

– Вон оно как, ты и медведя один на один одолеть можешь, да дружинник славный, и в утвари домашней разбираешься. Поражаешь ты меня, Ярослав, своими умениями!

И осеклась. Первый раз назвала его дружинником славным. Ведь тогда, в чаще лесной, кричала она ему совсем другие слова, обидные да несправедливые. И от себя самой смутилась. А Ярослав только улыбнулся в ответ, оскалив зубы белоснежные и клыки показав, что среди других чуть выделялись.

– А вот это я понесу, раз сам посоветовал, – и выхватил у нее из рук скатерку сложенную да под мышку себе заложил.

Святослава спорить не стала, но решила над ним подшутить.

– Ну, коли ты у меня носильщиком нанялся, я не против, – и усмехнулась.

Ярослав не обиделся, игру подхватил.

– И побуду сегодня носильщиком, если медку со мной попьешь.

Задумалась девица над предложением. Но в медке-то ничего плохого не было.

– Ну, веди меня, дружинник, медком угощай, да скатерку смотри не помни.

Но вместо того чтобы съязвить в ответ, на что девица и надеялась, Ярослав взял ее руку в свою и повел от палаток в сторону. Святослава этого вовсе не ожидала. Встрепенулась да руку вырвать попыталась. Но не отпустил ее новгородец, крепко сжал ладонь девичью и дальше повел, словно так и надо было. Купеческая дочь шла за ним, словно ослик послушный. Опять на свои собственные грабли наступила. Думала поиграть с дружинником, а он снова ее воле своей подчиняет и не думает играть в ее игры.

Прикусила губу девица, сама себя браня. Ведь знала, что не обычный он молодец. Волк он хищный, всегда все по-своему делает. Обманул ее нежным голосом, с толку сбил учтивостью да в ловушку завлек. Вот и шла за ним на заклание. Не отпустит ее теперь, пока сам того не пожелает.

Подошли они к бочке с медом. Кинул деньгу Ярослав мужичку, что разливал напиток сладкий, попросив две чарочки. И только когда тот принес питье, отпустил руку спутницы своей.

Хлебнула Святослава сладенького да рассмеялась.

– А руку-то как хватанул, небось боялся, что убегу от такого славного молодца?

– Да убегала уже, не верю тебе теперь, раскрасавица.

– Повод знатный был от тебя убегать, – улыбнулась хитро в ответ.

– Да не поступлю я более так, посрамила ты меня тогда вдоволь, научила на всю жизнь вперед, что нельзя так с девицами.

Святослава ушам своим не поверила. Неужто признал вину свою? Али опять обманывает да ловушки расставляет, только ему ведомые? Но ей хотелось ему верить, ой как хотелось!

– Хорошие бусы у тебя, знатные, – продолжила она, пустив разговор в другое русло. – Чай, весь Киев прознал про подвиг тот.

– Если бы не ты, не было бы и подвига.

– Ну, раз без меня и подвига бы не было, отдай мне тогда половину шкурки. Я себе воротник сделаю.

– Половину шкурки? – подивился Ярослав наглости такой. – Да куда тебе? Не унесешь.

– А я воз пригоню и увезу.

Смутился новгородец. Не хотел девке сказывать, что нет уже той шкурки давно. Все, что после шитья одежек осталось, другам раздал.

– Да зачем тебе мех медвежий? Не к лицу он тебе будет. Тот мех жесткий да грубый. А с такой кожей персиковой только песца да лису носить пушистую.

– Да где ж я песца возьму? Чай, дорого стоит.

– А я тебе сам добуду, в лесу подстрелю, как зима спустится.

– Вон оно как долго ждать придется, – насупилась девица, надув губки алые.

Рассмеялся Ярослав от женских чар, таких неприкрытых. Да на сердце славно ему было. Пусть чарует его, пусть играется. Ему оттого приятнее только. Все равно сердце молодецкое глубоко спрятано, не дотянется.

Новгородец вдруг нахмурился, придвинулся ближе к девке, чтобы жар его ощутила, да произнес серьезным шепотом:

– Весь Киев скоро Вересень встречать будет. Приходи на гуляние.

– Не приду, – также серьезно отозвалась Святослава.

– Боишься меня, что ли? Ведь сказал, что более такого не повторится.

– Не боюсь я тебя, Ярослав, просто ты никак уразуметь не можешь, что не из таких я.

– Это я давно уже понял, еще там, в чаще густой. Не затем зову.

– Тогда зачем? Подол свой не задеру. Чего это ты решил драгоценное время молодецкое на меня тратить?

Вопросом прямо в точку угодила. Ярослав сам не понял, зачем на гуляния позвал. Как-то само вырвалось. Ведь права девица, зачем ему на нее время тратить? Все равно, чего хочет, не в жизнь не получит от такой скромницы.

– А мне с тобой хорошо, когда рядом вот так стоишь, вот и позвал, – решил новгородец в лоб сказать, что на сердце было.

– Да коли я так подле тебя все праздные дни проведу, то ни с одной девкой не полюбуешься да злиться на меня станешь, – решила отшутиться Святослава.

– А ты не переживай за других девок, они свое получат. За себя переживай.

Испугалась этих слов девица, сжалась вся. Ярослав сразу же заметил свою оплошность и решил исправиться.

– За сердечко свое переживай. То-то и боишься прийти на гуляния, знаешь, что по душе я тебе, да признаться в том не можешь.

– Раз по душе ты мне, чего же я сама за тобой не иду? Все силою меня тянешь. Когда по душе станешь, сама руку твою возьму и на волю твою отдамся!

Ярослав так и вздрогнул. Но не от злости за слова обидные, а от смысла тайного. На волю его отдаться… Было что-то в этих словах заветное, о чем каждый молодец глубоко внутри мечтает. Да чтоб еще такая раскрасавица гордая их сказала! Будет счастлив молодец, кому Святослава так молвить зачнёт да с такой же страстью в глазах. А может, он уже и сам тем молодцем желает стать?

– Помяни мое слово, Святослава, настанет час заветный, когда подойдешь ты ко мне и на волю мою отдашься, – сказал Ярослав, да с таким видом, что понятно было – не шутит.

Девица в ответ только и смогла, что ресницами длинными да пушистыми хлопнуть. Новгородец сказал, как отрезал. А он свое слово всегда держал. Святослава лишь сглотнула от такого напора молодецкого. Неужто так и будет?

– Тогда ты должен сильно постараться, чтоб я так сделала, – взяла себя в руки Святослава. – А пока по девкам от одной к другой гуляешь, не бывать сему. Не отдам я сердце девичье тому, кто не оценит его да в грязь втопчет.

– А ты уже собралась сердце мне девичье отдавать? Ну и скорая же ты на любовь! – сказал ей Ярослав в отместку за слова обидные.

Святослава сначала обомлела, а потом рассмеялась. И новгородец вместе с ней. Не уступали они друг другу в языке остром.

– Ну хватит ругаться! – махнул рукой дружинник. – Когда уж миловаться начнем?

И тут же притянул к своей груди широкой красную девицу. Да та не растерялась, губы алые в сторонку вовремя отвернула. Только и коснулся, что щеки ее нежной, обжигая губами горячими. А Святослава ему как наступит на ногу каблуком девичьим. Ярослав от боли руки и разжал. Та выскользнула из объятий его дапомчалась прочь, крикнув со смехом напоследок:

– Да ты сначала удержи девицу-то, а потом уж милуйся!

Только и видел Ярослав, как златы волосы сверкнули в толпе людской и исчезли из виду. Вот же бойкая девка попалась! С ней надо ухо востро держать.

Но раздосадованный новгородец тут же улыбнулся, заприметив рядом с ним скатерку, подсолнухами расшитую. Забыла девица вещицу свою. Снова забыла, как когда-то платочек шелковый. Знак то был. Не потеряй тогда она свой платок, не целовался бы с ней в лесу на вечерке, не погнал бы ее в чащу густую да медведя не убил во славу свою. А теперь скатерку забыла. Знать, не хочет Лель, чтобы они вот так здесь расстались. Опять знак подал. И, конечно же, Ярослав скатерку возвернет да выторгует у девицы то, что ему надобно.

А надобно было ему, чтобы она с ним на гуляния урожая согласилась хаживать. А тому, что она от него баб других отпугнет, значения вовсе не придавал, не до них ему сейчас было. Лишь хотел он ее сердце пламенем зажечь, да таким, чтобы самому горячо стало! Знал, что честь свою не отдаст она. Да он требовать и не станет. Лишь наказать девку за красоту ее неприкосновенную хотел, да за то, что плоть молодецкую диким пламенем зажгла. Хотел, чтобы мучилась она по нему да с ума сходила думками запретными. Сердце гордое ее сломить да воле своей подчинить. А зачем хотел все это, сам не ведал…

Глава 6

Поздним утром следующего дня Святослава, корпя над вышивкой полотна, услышала, как во дворе ее домочадцы кого-то прогоняют.

– Нету тебе хода в дом, молодец. Никита Емельянович не велел женихов пускать, пока не воротится, – ворчали тетка да дядька.

– А я и не жених красавице вашей, – смело ответил Ярослав. – Я вещицу ее принес, отдать хочу.

– Что за вещица-то? Ничего нашей хозяйке от тебя не надобно!

– Да прекратите вы! – прикрикнула Святослава с крыльца, окинув грозным взглядом родных. – Раскудахтались, вон, всех соседей перебудили, из окон глядят да смеются.

Святослава вышла к дружиннику и увидела в руках сверток. Это явно недавно купленная скатерка была. Девица хотела было забрать свою вещь да молодца поблагодарить, но соседи на них вовсю глазели. Негоже было на улице показывать, что ее вещь у молодца.

Тогда решила красавица в дом его пригласить, да под предлогом чинным. Поклонилась она Ярославу в пояс да сказала:

– Спаситель мой пришел, как и просила его, почет нам оказал.

Домочадцы обомлели, но вслед за хозяйкой молодой также спину согнули. Ярослав смутился от такого неожиданного приема. Думал, в шею прогонят, а они кланяться вздумали. Тоже им в ответ поклонился.

– Заходи в дом, воин княжеский, будь почетным гостем нашим, –распрямившись, сказала девица вежливо, плавно рукой в дом приглашая.

Новгородец и зашел, коль его просят почетным гостем быть. Соседи тут же из окон исчезли, поняли, что не жених незваный пришел, а гость почетный, что соседушку спас. Ведь все уже ведали об истории с медведем.

Святослава молодца завела в хоромы да в центре стола усадила. Взяв у него скатерку свою, засверкавшую подсолнухами золотыми, сразу же на стол и положила.

– Сейчас потчевать тебя пирогами будем, дружинник славный, – снова сказала вежливо.

Ярослав немного удивленно на нее посматривал. Слишком вежливая да спокойная. Но как девка его обхаживала, понравилось. Почувствовал себя чуть ли не барином. А когда Святослава сама пироги внесла да на стол поставила чинно, так полностью обомлел от такого обхождения.

Накинулся дружинник на угощение да сам себе не поверил, что так вкусно бывает.

– М-м-м, какие же пироги вкусные. Стряпухе вашей поклон, что их делала!

А домочадцы прыснули со смеху.

– Да не стряпухе, а Святославушке кланяйся, чай, ее пироги!

Ярослав глаза удивленные на красную девицу поднял, что чуть поодаль скромно стояла да смотрела, как он ест. «Ну и девка! И красива, и стряпает вкусно, и песни поет ладные, и вон как меня в доме принимает чинно. Да, такая жёнка в любом доме почет!»

Но ничего девице не сказал, стал дальше жевать да квасок попивать. А как закончил трапезничать, сама Святослава его во двор и проводила, чтоб попрощаться.

– Спасибо за прием теплый, – сказал новгородец, в очи ее заглядывая.

– Ты гостем почетным был, Ярослав, но больше не приходи. Чай, соседи надумают, что женихом ко мне повадился.

Задумался на мгновение дружинник. А на устах улыбка заиграла.

– Раз не хочешь, чтобы к тебе хаживал, приходи на гуляния урожая. Тогда не буду домашних твоих более тревожить.

И почему Святослава вовсе словам его не удивилась? Догадалась уже, что за тем и пришел.

– Я подумаю.

– Нет, девица, так не пойдет, – сказал дружинник властно. – Коли не придешь завтра на площадь, где столы с яствами стоять будут, так я сразу к тебе домой пойду, буду звать да камушки в оконце кидать, пускай все соседи видят.

Святослава зло на него взглянула, искрами изумрудными обжигая.

– Не будешь ты так, Ярослав, делать. Дружинник славный не опустится до того, чтобы девицу в окно камушками кликать.

И знала, что права была. Новгородец не из тех, кто так за девками увивается.

– А ты не приди завтра, вот и проверишь, – ответил он ей.

Посмотрела на него внимательно Святослава, да смолчала. А ведь и вправду мог ее покой нарушить. Кто его знает, на что он способен, чтобы своего добиться?

– Приду. А теперь уходи, вырвал уже обещание.

Ярослав поклонился ей с видом победным да к воротам направился. Но тут столкнулся со Степаном лицом к лицу. Взглянули она друг на друга холодно, будто волки, готовые сцепиться за кусок мяса. Да Степан заметил, что Святослава за ними наблюдает, вот и уступил новгородцу дорогу, потупив взор. Ярослав, уже мимо проходя, еще раз глянул на крестьянина. Тот рослый был да сильный мужик. И чего холопу от Святославы надобно? Да понятно чего – того же, что и ему. Не к добру все это было, не к добру. И Ярослав далее пошел, не стоять же посреди прохода. Да и холопа чужого не мог он к стенке припереть, чтобы объяснений потребовать. Оставалось только уйти. Но ничего, Святослава обещалась на гуляния наведаться, а ему большего и не надобно.

***

Степан на следующий день как разъяренный бык стал, не пускал Святославу на празднества.

– Нечего там красной девице незамужней делать! Чай, молодцев много соберется на гуляния, да им только одно надобно.

Знал слуга, что хозяйка к тому сероглазому пойдет, чувствовал.

Да Святослава на своем настаивала и не хотела с собой холопа брать, мол, никто ее не тронет, и тот только мешать станет.

Дядька с теткой в спор не встревали, отмалчивались. На празднование урожая все хаживали, и крестьянка, и дворянка, чай, не Купала был, где срамное дозволялось. Вот и не понимали, чего Степан так разъярился.

– Пойду, Степан, и не мешай, – топнула ножкой Святослава.

– Батюшка за тобой приглядывать велел. Если пойти хочешь, то только со мной, – не сдавался Степан.

– Да не нужен ты мне там! Я с подружками гулять буду, а не с молодцами.

– Отпусти, Степан, – заступилась за хозяйку нянька ее. – На Вересне ничего плохого не случается. Да и Святослава не из тех, чтобы молодцам улыбаться да хихикать с ними, как девка непристойная.

Но слуга на своем стоял. Тогда Святослава подошла к нему, прикоснулась мягко к грубой мужицкой руке да заглянула в глаза карие крестьянские.

– Ты отпусти меня, Степан, я себя чинно вести буду, ничего дурного не сделаю.

Сжалось сердце у крестьянина от нежности ее девичьей. Вот бы так за руку она его вечность держала да глазами изумрудными глядела! Смягчился Степан от ее красоты, отпустил. Не смог отказать. Видно, когда он ее женкой своей сделает, будет из него веревки вить. Но Степану было все равно. Такая красавица пусть все забирает, лишь бы только ему принадлежала.

И когда Святослава убежала на площадь главную, холопу грустно на сердце стало. Знал, что помчалась к новгородцу дерзкому. Не выдержал Степан того, да и решил за ней пойти. Следить будет, а коли новгородец чего плохого надумает, он тому спуску не даст, Ладу свою вырвет из его когтей.

***

Тем временем Ярослав уже стоял на площади с другами витязями, но в разговоре их не участвовал. Радомир с Мстиславом все с подругами своими хихикали да тому дивились, что соратник их сегодня больно молчаливый. А Ярослав гадал, придет ли дочь купеческая али нет. Если не придет, то он, конечно, не пойдет к хоромам ее камушки в оконце кидать, не про него такая слабость. Это он решил напугать девицу, чтобы пришла. Да не было ее еще, а уж время к вечерней зорьке клонилось. Тут заметил дружинник, как ему девка какая-то голубоглазая улыбается да косой помахивает, завлекая, а он стоит, не шевелится. Ну и дурак же! Но Ярослав не хотел уходить со своего места, а вдруг придет дочь купеческая?

И та пришла. Он сразу ее головку златовласую в лучах закатного солнца приметил. Блестела лучами яркими, вся, как огонь, была. Подошла к нему Святослава да к дружкам его ратным, приветливо улыбнулась.

– Так вот кого друг наш меньший ждал! – рассмеялся Радомир. – Все с места трогаться не хотел. Ты меня лучше, девица, выбери, я вон какой красавец да сердце у меня мягкое, не то что у этого!

– Ишь ты какой, на чужих девок засматриваешься! – улыбнулась Мила да хлопнула молодца своего по лбу.

Святослава тоже рассмеялась да на Ярослава посмотрела. Тот не смеялся. Стоял спокойно, облокотившись на забор деревянный, но лицо напряжено было. А глаза серые так и ели ее всю. «Опять этот взгляд волчий! Неужели он без него не может?» – подумала Святослава да взор на подруг перевела.

– Ну, коли все собрались, пойдемте медовую пить, – сказал Мстислав и, взяв под руку Ростиславу, пошел к люду гуляющему. А за ним и Радомир с Милой, о чем-то шушукаясь.

Ярослав нехотя от забора отошел да руку Святославе протянул.

– Сама пойду, – сказала та, головку гордо вскинув, и поспешила за парочками.

Новгородец только плечами пожал и следом пошел. Но девке голубоглазой с косой успел подмигнуть, чтобы его дождалась.

А гуляние было в самом разгаре. За столом люд пировал, медовуха рекой лилась, молодцы девиц на руках кружили, а те радостно верезжали да не жаловались. По площади медведя пляшущего водили, да скоморохи между ногами суетились. Люд был уже хмельной. Вот и протискивалась Святослава сквозь толпу. То тут толкнут, то там. А толпа пляшущих прямо на нее надвигалась. Испугалась Святослава, что затопчут, да чья-то сильная рука ее из толпы выхватила.

– Глаз да глаз за тобой, девица, – проворчал Ярослав недовольно. Не нравилось быть ему среди толпы большой. Не сейчас, когда Святослава рядом. Только и делал, что следил за ней постоянно да переживал, чтоб не ушибли девку.

А та только рассмеялась, хмельная уже была.

– Чего-то ты такой серьезный, Ярослав? Пойдем плясать!

– Не любо мне плясать, – отрезал хмуро.

– Тогда я сама пойду!

И не успел новгородец руку ее поймать, чтобы подле себя удержать, как юркнула она к пляшущим да стала с ними фигуры выводить. То ножкой притопнет, то рукой плавно взмахнет, то глазками сверкнет. А плясала Святослава славно. Ох как славно! Вся плавная, как лебедушка, хрупкая, как листок осиновый, да стройная, как лань. Волосы ее золотые огнем горят, щеки порозовели от танца бойкого, смеется звонко, белоснежные зубки оголяя, а глаза изумрудные так и светятся огнем чарующим. Люд красавицу пляшущую сразу приметил да вокруг нее собираться стал. Тут какой-то молодец вышел к ней навстречу, тоже в пляс пустился в присядь пританцовывая. Как орел, стал кружить вокруг нее да гарцевать, как конь необузданный. А Святослава еще пуще смеяться стала. Хорошо ей было, радостно. Давно так не гуляла, чай, уже пару годков.

Да Ярославу не до смеха было. Нахмурился пуще прежнего. Глазища серые сощурил сурово. Не нравилось ему все это. А молодец, что подле Святославы плясал, вдруг как схватит ее за талию да давай вокруг себя кружить, девицу приподняв. Новгородец тут же к нему кинулся. Оттолкнул с силой наглеца, тот аж наземь упал.

– Не про тебя девка! – рявкнул Ярослав гневно.

Схватил Святославу жестко за руку да начал из толпы уводить в сторону. Та вырывалась, охала от боли, но шла.

Ярослав из-за гнева своего не заметил, что из толпы им вслед такие же глаза суровые смотрят, только карие. Степан поодаль чуть стоял, наблюдал за всем. И молодца около Святославы пляшущего видел. И то, как он его Ладу за талию обнял. Но более всего ему не понравился дружинник молодой. Особенно как тот взял Святославу за руку, словно собственностью его она была. А та и пошла за ним смиренно, будто за суженым. Свирепо смотрел Степан вслед уходящей парочке. Жилы на его шее вздулись, глаза потемнели от гнева и зависти. Видно, мало у него времени осталось. Уведет новгородец деву красную у него, как есть уведет!

Ярослав же девицу отпустил, только когда на другую сторону перешли, подальше от гуляющих.

– Больно же! – крикнула ему Святослава обиженно.

– Еще больнее будет, коли так пред молодцами выплясывать станешь! –гневно сказал дружинник.

А Святослава только рассмеялась звучно, оголяя зубки ровные, украшенные губами алыми, как мед, сладкими.

– Сам меня на гуляния звал, а веселиться не даешь! Нет, молодец, не пойдет так. По твоему зову пришла, вот и буду гулять, как мне хочется. А ты делай, что хочешь. Хоть иди к той девке с косой, коей улыбался да подмигивал!

Ярослава ошарашило. Как прознала?

– Все видела, все заметила, – сказала девица, словно мысли его прочитала. – Не один ты такой зоркий. Небось, ночкой с ней гулять будешь. Ну, раз так, то и мне не мешай. Или испугался чего?

– Мне страх неведом, – огрызнулся дружинник.

– Тогда пойдем к люду веселящемуся, мне нечего бояться со смелым молодцем.

И взглянула Святослава на него с вызовом. Новгородец лишь блеснул в ответ серыми глазами. Понял, что сегодня она изведет его по-своему, по- девичьи. Так сделает, что он не раз еще пожалеет, что позвал на празднования.

Так и случилось. Святослава вовсю резвилась, плясала, смеялась звонким голосом, а Ярослав то и делал, что молодцев от нее отгонял назойливых. С одним даже чуть не подрался врукопашную, да друзья его подоспели и разняли.

– Ты чего это, Ярослав? – стали его бранить. – Негоже десятнику княжескому потасовки с простым людом устраивать.

Дружинник лишь плечами пожал. А что ему отвечать? Что вскипела в нем кровь, когда этот молодец Святославу в губы хотел поцеловать да промахнулся, в щеку девичью устами жадными угодив?

Надо было кончать все это. Правы друзья. Негоже ему кулаками махать на празднике, князь прогневается. Святославу домой отвести следовало, чай, смеркается уже. Вот и пусть сидит дома как девка честная да не мотает ему душу. Обернулся на нее, а та стоит с подругами да веселым смехом заливается, рассказывает, как ее молодец поцеловать решил, да не вышло.

– Пойдем, – оборвал ее смех Ярослав, потянув за руку.

– Куда пойдем? Плясать?

– Нет, домой отведу.

– Не пойду я! Гуляния еще не закончились, – топнула ножкой девица.

Ярослав рассвирепел, но не сделал глупости, а так хотелось ему эту лебединую шейку могучими руками обхватить да чуть-чуть придушить, чтобы смирная сразу стала.

Он лишь стал напротив нее грудью широкой да повелительным взглядом окатил. Да таким холодным, что Святослава невольно сжалась, так ей страшно стало от зверя лютого, что в нем сейчас проснулся. Как есть волк! И что же ей с ним делать? Никак приручить не получается. Спорить она с ним не стала более, знала, что только хуже будет, если ослушается. Попрощалась с подружками, да и пошла к дому, а Ярослав – за ней тенью. Решил проводить до забора самого, люда много было на улице хмельного, мало ли…

Пока шли, прохожие все дивились странной парочке. Идут оба, да одна с головой понурой, а второй хмурый и грозный, словно на наказание девку свою ведет. Два мужичка, что навстречу им шли, хотели было к Святославе пристать, да Ярослав так на них гаркнул, что те убежали, не оборачиваясь.

Так и дошли до улочки, где стояли хоромы купца Кузьмина.

– Не провожай меня дальше, а то соседи заприметят. Очень уж ты видный, – попросила молодца Святослава голоском нежным да покорным.

«Вот такой была бы всегда, все бы сладилось», – подумал Ярослав да девицу домой отпустил, проследив на всякий случай, как она за собой ворота закроет.

Нет, не позовет он ее больше на гуляния. Всю душу ему сегодня вытрясла. Понял, что специально так сделала, наказать хотела. И наказала. Он даже про девку с косой позабыл. А та, наверное, уже ушла, не дождалась молодца.

– Тьфу, – сплюнул зло Ярослав. Не дала Святослава ему сегодня ни отдохнуть по-молодецки, ни ночку с девкой провести. Ну ничего, гуляния еще две недельки будут идти, успеет свое наверстать да девку с косой отыщет.

Развернулся и пошел на покой в двор княжий. Да ночкой долго заснуть не мог, все пред очами Святослава плясала. Ох как славно выплясывала, как солнышко искрилась весеннее. А смеялась как? Он все заснуть пытается, да смех девичий звонкий в ушах стоит. Ярослав еще долго ворочался на подстилке, под утро только и уснул.

***

А утром его сам князь разбудил.

– Вставай, десятник мой, разговор есть.

Вышли они на воздух свежий утренний, когда роса еще на траве была.

– Ты все дела ратного у меня просил. Не передумал еще за юбками бабскими?

Ярослав хмуро посмотрел на князя да обиженно.

– Да шучу я, дружинник мой. Знаю, что только о том и думаешь. Тогда слушай внимательно, что скажу. Когда Вересень закончится, возьмешь три десятка воинов удалых да смекалистых. Выедешь незаметно из Киева, чтоб никто не прознал. Направишься на Волгу-матушку с воинами. Там осядешь да с племенами местными подружишься. Особенно с вятичами. А коли дружить не захотят, силой принуди. Так и посиди там до весны, разузнай и про местность, и про племена кочующие, да про хазар, что рядом будут. Да только носа им не показывай. Тихо сиди. А по весне я с главной дружиною нагряну. Хазар бить станем! Они своими набегами на наши земли перед всем светом Русь на смех поднимают. Византия вон цены на товары подняла, слабость нашу почуяла. Вот и хочу усмирить хазар, да так, чтобы на всю жизнь запомнили! А с Византией мы потом тоже потолкуем да обратно свое потребуем. Справишься с задачей, десятник?

– Справлюсь, князь. Из твоих толков понял, что хочешь ты племена соседние на свою сторону привлечь, чтобы они нам не мешали, когда хазар погоним.

– Все правильно уразумел. И коли хорошо подружишься, то чтоб не только не мешали, но и воев дали своих.

– Постараюсь, князь, все сделаю, – и загорелись глаза молодецкие огнем Перуновым. Вот оно, наконец, дело настоящее!

– Может, хочешь знать, почему тебя посылаю, десятник, а не воев, более опытных в делах таких? – спросил князь.

– Потому что доверяешь силе моей молодецкой да смекалке, – гордо ответил Ярослав.

– Да не только поэтому, десятник. С племенами договариваться да на свою сторону переманивать хитрость да ум нужны. Вот и решил я проверить тебя и в этом сложном деле. В том, что воин ты славный, я не сомневаюсь. А сможешь ли еще толки государственные вести, вот что проверить хочу!

Призадумался немного Ярослав. Мечом-то он славно машет. А толк вести ему впервой будет. Но не смутился молодец.

– Ты, князь, верный выбор сделал. И толки поведу, и дружбу установлю, и воины тебе будут из племен соседних.

– Вот и посмотрим по весне. Коли справишься да хазар славно побьешь, станешь одним из моих помощников. А там и до сотника недалеко.

Засиял Ярослав от таких речей. Хорошо стало на сердце. Вон какие виды на него князь имеет! О таком и мечтать не смел, чтобы сотником стать. Князь же по плечу его хлопнул да напомнил, чтобы никто об их разговоре не ведал да не прознал, куда вои направятся. Ярослав обещался все в тайне схоронить да князя не подвести.

Другам же своим да воинам, коих на задание выбрал, сказал лишь, чтобы приготовились на дело ратное да с близкими попрощались, чай, надолго уйдут по первому же слову десятника. А на расспросы, куда пойдут, ничего не сказал, даже Радомиру с Мстиславом. Слово князю держал.

Глава 7

– Как это уйдут скоро? Куда? – взволнованно спросила Святослава подругу свою Милу, сидя с ней в горнице терема.

– Да не сказал мне то Радомир, только просил ему обещаться, чтобы ждала. Мол, как вернется, сразу в женки возьмет. Вот и просил, чтобы я для него сбереглась.

– Странно все это, – нахмурилась Святослава. – В женки зовет, да куда уходит, не говорит. Как-то нечестно по отношению к невесте своей. А сколько ждать, сказывал?

– Может, год, а может, два, – всхлипнула Мила и разрыдалась. – Мне уже тогда шестнадцать годков будет, и все буду не замужем! А вдруг не вернется? Так я два года в девках просижу ожидаючи!

– Да не плачь ты, Мила, вернется он. Если бы что-то опасное было, не просил бы обещаться. Отпустил бы, чтоб могла замуж пойти, – утешала подругу Святослава, да у самой на сердце тяжело было. Ведь Ярослав тоже пойдет, он же главный среди воев своих.

Уже две седьмицы, как его не видела. Стосковалась вся. И по глазам его волчьим, и по взгляду холодному, кой до костей пронимал. Но ведь не была же влюблена в него? Да, видно, умудрился новгородец зацепить сердце девичье когтями своими хищными. Все время молодца вспоминала, сидя в горнице да вышивая. Вот и сейчас, как узнала от подруги, что уйдут они скоро из Киева, так и захотелось напоследок глаза его серые увидеть, глубокие, как вода в реке.

– Говоришь, еще два денька они будут в Киеве?

– Да, только два денька. А я и намиловаться-то толком не успела, – опять всхлипнула Мила.

– А где сегодня собираетесь?

– На поляне Красной в лесу. Там сегодня все киевские девицы да молодцы будут. Через костер прыгать станем, как на Купалу. А ты тоже пойти хочешь? – вдруг спросила Мила подругу, плакать перестав.

– Я? – удивилась Святослава поддельно. – Нет, конечно! Просто спрашиваю, где последние деньки Вересня догуливать станете.

Не захотела она подруге признаться, что придет. Вдруг Мила Радомиру проболтается, а тот Ярославу скажет. А новгородец возьмет да не появится, чтобы отомстить за первый день гуляний. Она ему тогда так старательно настроение подпортила, что он все праздники носа к ней не показывал, видно, сильно разозлился.

Проводив Милу до ворот, Святослава бросилась обратно в горницу платье лучшее в сундуках искать. Не знала, почему так делала. Ведь не мил ей был новгородец смелый. Так зачем хотела пойти на Красную поляну?

– Не хочу так прощаться, хочу по-доброму, чтобы помнил меня да зла не таил, коль обидела его нечаянно, – уговаривала сама себя Святослава. Решила, что просто придет проститься да честь отдать последнюю спасителю своему. Чай, не чужие друг другу стали с того дня в лесу. А как покинет Киев новгородец, так и забудет она про него сразу, батюшку станет любимого дожидаться. Ей много есть чем заняться. Весь терем надо в порядок привести перед прибытием главы семейства. А даже если и вспомнит дочь купеческая про Ярослава, так со смехом, ведь когда это было, чай, давно уже.

Выбрала Святослава платье красное, золотом расшитое. Знала, что очень хороша в нем будет. Стала косы заплетать тугие да подпевать себе под нос. Тут в горницу кто-то постучался. Святослава дверь отперла, а на пороге Степан стоит. Как увидел хозяйку свою в платье нарядном, так и замер, красоте Лады своей поражаясь. Платье цвета темно-вишневого оттеняло ее кожу нежную персиковую да губки алые. А пояс широкий талию узкую да бедра точеные подчеркивал. Злато же на платье сливалось с волосами единым блеском, что придавало всей девице солнечное сияние.

Так бы и стоял Степан вечность, на хозяйку глядя, если бы она его не окликнула.

– Чего тебе?

– Да вот, принес свечей новых, старые уже совсем выгорели.

– Так заходи да ставь, чего на пороге замер?

Степан вошел в горницу и стал свечи мостить, да краем глаза на хозяйку поглядывать, что косы доплетала.

– Ты куда-то собралась, хозяюшка? – спросил, не выдержав.

– Не твое дело, Степан, – бросила девица.

Тот спорить с ней не стал. Смолчал на слова резкие. Все равно ведь проследит, куда пошла. И когда вышел он из горницы, сразу на улицу направился, стал поджидать, за забор спрятавшись.

И дождался. Выскочила девица из терема на вечерней зорьке, вся хорошенькая, славная. Мимо Степана пробежала, не заметив. А холоп сразу за ней последовал, да так, чтобы она его не увидела.

***

Святослава же, когда за стены Киева вышла, сразу в лес направилась, к Красной поляне. Хоть и смеркаться начинало, народу вокруг много было, кто тоже в лес шел. Права была Мила, когда сказала, что весь молодняк киевский там гулять станет. Со всех сторон шли компании девиц да молодцев. Святослава осмелела от присутствия других людей. Ничего с ней страшного сегодня не случится. Много люда будет. Она спешила за другими девицами, а сердечко предательски в груди колотилось. Сама не знала, зачем шла. Миловаться ни с кем не хотела, просто последний раз взглянуть в очи серые да сказать все, что надумала.

Вот и вышла она с остальными к поляне Красной. А там уже костры жарко пылали. Кто-то даже через них перепрыгнуть пытался, да жар еще сильный шел от костров, обжигая смельчаков ярким пламенем. А всюду смех стоит да говор громкий. Много компаний собралось. Где же ей Ярослава разыскать?

Решила Святослава поляну вокруг обойти. Все шла, да нигде новгородца не видела. Подружек своих тоже не приметила. А сердечко все быстрее колотиться стало, все волнительнее. Неужели так и не свидятся более?

Вдруг нашли ее очи молодца, видно, тоже свидеться хотели. Сидел себе на бревне поодаль от костра главного да с девкой какой-то смеялся. Узнала Святослава девоньку. Это та, что с косой была и в первый день Вересня все дружиннику подмигивала. И нашел же ее Ярослав, разыскал среди множества! Неспроста ведь охотником славным считался. Святослава стала медленно к ним подходить, неуверенно. Уже пожалела, что решилась прийти. Увидеть да попрощаться хотела, да не подумала, что Ярослав может не пожелать с ней свидеться. Подойдет она к нему, а он ее прочь и прогонит, да с полюбовницей своей миловаться станет прямо у нее на глазах, а потом смеяться вместе с девкой той будут над глупой дочкой купеческой.

Совсем растерялась Святослава, да ноги сами ее к новгородцу вели, не давали остановиться. Вот слышит она уже смех его. Чуть с хрипотцою голос и нежный, как бархат. Застыла Святослава, совсем рядом будучи. Новгородец же к ней вполоборота сидел, да не заметил девицы взволнованной.

«Надо уходить. Уходить, пока не поздно. Посмеется над тобой да прогонит! Уходи сейчас же!» – кричал ей разум, да сердце билось так сильно, что не смогла она даже пошевелиться, будто все тело сковало.

Так бы и стояла здесь, застывшая, словно камень, если бы девица, что с Ярославом была, не приметила ее да не узнала соперницу прежнюю. Сразу умолкла девица голубоглазая да гневный взгляд на Святославу бросила: ишь, приблудилась, да еще красивая такая!

Новгородец не понял, почему его подруженька новая вдруг разгневалась, вся аж побелела. Обернулся он туда же, куда та смотрела, да увидел Святославу. Купеческая дочь, как огонь, стояла, переливалась цветами алыми. Косы тяжелые на груди, высоко вздымающейся, золотым руном лежали. А в изумрудных глазах языки пламени отражались, дерзко выплясывая. Обомлел Ярослав от красоты увиденной, да в руки себя быстро взял. Холодно взглянул на незваную девицу и не встал с бревна поприветствовать. Но взгляд серых глаз не отвел.

А Святослава так и продолжила стоять как вкопанная.

Вот глаза его серые, перед ней прямо! За ними и пришла. Обдают ее ледяным холодом. Да ей-то все равно. Именно такими они ей и полюбились, волчьими. Радостно на душе стало. Позабыла она и о девке с косой, и о толпе гуляющих. Расцвела улыбкой девичьей да прекрасной, словно солнышко. Не могла уже утаить в себе чувства нежного. Не контролировала себя более. Только сердце еще быстрее запрыгало.

Ярослав же сам не мог понять, что происходит. Не ждал он ее сегодня, да забывать вовсе стал в объятиях девки жаркой, что с косой длинной подле него сидела. А тут стоит Святослава, прямо перед ним замерла, огнем живым горит, красотой своей зачаровывает и улыбается. Да улыбкой не обычной девичьей, к коим он давно привык, а какой-то странной, завораживающей, открытой, как само солнышко, улыбается ему да ласкает взглядом.

Перевернулось все внутри у новгородца, да девка с косой помогла ему от Святославы взор отвести.

– Пойдем через костер прыгать, миленький мой Ярославушка, – и прильнула к нему девица голубоглазая, на себя взгляд молодца вновь обращая.

Святослава услышала призыв тот нежный и ничего не смогла с собой поделать – слеза предательская по щеке поползла, да так медленно, что холодила щечку горячую. Вот и настал момент, когда посмеются они над ней да прогонят прочь.

Сердце девичье заныло, застонало от обиды. А Ярослав, как назло, снова к ней повернулся да заприметил слезу одинокую на щеке, от пламени костров поблескивающую. Нахмурился молодец. Глаза серые потемнели. Святослава поняла, что прогнать ее задумал, раз грозным таким стал. И взыграла гордость девичья. Не так хотела она попрощаться. Ох не так! Не прогонит он ее, сама уйдет! Бросила презрительный взор на девку с косой. Не дождется та, чтобы дочь купеческая на смех себя выставила. Чай, красивее Святослава была во много крат, и приметнее, и живее, и гордости девичьей в ней поболее. И что Ярослав в той девке нашел?

Посмотрела Святослава на костер праздничный, вздернув головку свою горделиво. Затем снова обернулась на новгородца глазами сияющими и дерзкими. Улыбнулась ему, как в последний раз, всю душу вкладывая. Сорвалась резко с места да побежала на пламя яркое. Раз! Взлетела над костром, будто мавка лесная, как язычок пламени пролетела сквозь огонь жгущий, словно птица порхнула, так высоко ее ноженьки толкнули. И перепрыгнула! Самая первая из всех! До нее никто не решался, жгуч да велик еще был костер. А она не побоялась и вот теперь стоит, смехом девичьим звонким заливается. Очистилась, вся очистилась! Как новорожденная была!

– Ох как прыгнула-то! А ну-ка, молодцы, чего расселись, неужто девка вас обскочит? – рассмеялась из толпы гуляющие.

Молодцы тут же расшумелись да разгорячились. Стали за Святославой через костер большой прыгать. А та все стоит за костром и смеется. Как легко на душе, и петь-то как хочется! Очистил огонек ее, всю очистил!

Ярослав тем временем глазищами своими волчьими сверкал на другой стороне. Не сидел он уже на бревне подле девки с косой. Сразу вскочил, как увидел, что Святослава на костер побежала. Хотел было за ней броситься, остановить, да не успел. Вон она, как птица, взлетела, как язычок пламени, засверкала да опустилась на другом краю, вся сияя и смехом звонким заливаясь. Ярослав сразу успокоился. Жива! Да только смех ее девичий душу бередил. Вон какая счастливая и радостная. А он тут один стоит да не видит ее очей ясных. Позабыл уже о девке с косой, что на бревне осталась. Что же это с ним?

И услышал он песню девичью, что рекой по поляне разлилась. Сразу признал, чей это голосок звонкий. Только Святослава так петь могла, что душа разворачивалась навстречу голосу. А девица златовласая так бойко песню затянула да приплясывать стала, что вокруг нее и другие девицы плясать начали. Тут же и молодцы подтянулись, вприсядку вокруг них пошли. Ярослав же костер обошел, чтобы лучше видеть пляшущих. Вон какой-то молодец Святославу кругом повел, а она, словно птичка, порхает вокруг него, да так легко, будто небесное создание, а не баба земная.

Новгородец стоял зачарованный. Все не мог от нее взгляда отвести. Святослава его сразу не приметила. Но увидела сквозь пляску глаза серые, что пристально ей вслед смотрят. Обернулась она через плечико да огнем очей опалила дружинника молодого, тому аж жарко стало. Вот он, настоящий огонь, кой сердце молодецкое трогает, вот он, взгляд, что душу на части рвет да гореть заставляет!

Но Ярослав с места не тронулся, не пошел на призыв пламенный. Считал, что пляски не для воинов, да не любил их вовсе. И остался стоять, где стоял. Лишь пристально следил за красной девицей. Вот она снова закружилась да засмеялась, своим светом все вокруг озаряя. От ее присутствия всем хорошо и славно становилось, словно зажигала она души своим пламенем.

Все видел Ярослав, все примечал. Глаза серые сощурились, будто выслеживал кого-то. А Святослава все кружилась и кружилась, замечая, как мелькают вокруг очи серые да глубокие. Всю он ее окружил, хоть и рядом не плясал. Везде она его присутствие чувствовала, словно он был и землей, и небом, и деревьями, что вокруг стояли. Чуяла, что отметил он ее каким-то знаком своим таинственным, как волк жертву отмечает, а потом всюду преследует. Любая другая девка испугалась бы, да не Святослава. Пусть преследует, пусть когтями своими в душу впивается, лишь бы рядом был да вот так смотрел на нее глазищами своими серыми, ненасытными!

Закончила плясать Святослава да упала на травку уставшая. И все пляшущие рядом повалились да давай смеяться громко.

– Славно поплясали, славно!

Постепенно стали подниматься с травки да расходиться по парочкам. Тот молодец, что в танце Святославу вел, хотел было к ней приластиться, да Ярослав тут же рядом встал и посмотрел на молодца звериным взглядом. Тот сразу ретировался да в другой сторонке своё счастье искать стал.

Святослава же спокойно с травки поднялась да нос к носу с новгородцем оказалась. Тот же, не успев свой свирепый взгляд спрятать, на девицу посмотрел. Но купеческая дочь вовсе не испугалась, чай, не впервой такое видела. Только весело Ярославу улыбнулась. Так и замерли они друг напротив друга. Святослава со своими широко распахнутыми изумрудными очами, да с грудью, от плясок быстрых высоко вздымающейся, и Ярослав – с глазами хищными. Внимательно дружинник на девицу смотрел, будто все ее нутро изучить пытался. Да Святослава глаз не отвела, не смутилась. Пусть смотрит, пусть изучает, она вся ему открылась, как есть, без лживых чар девичьих, столь им презираемых!

Ярослав ей руку свою сильную ладонью вверх немного протянул, словно хотел девицу под руку взять. Но застыла его рука в воздухе, не стала дальше к девичьей тянуться. Поняла Святослава, чего ему надобно. Хотел новгородец, чтобы она сама его руку взяла, сама за ним пошла без принуждения, да во всем доверилась и на волю его отдалась.

Задышала Святослава волнительно. Поняла, сколь рука та много значит для них обоих. Заглянула она в глаза серые. В них и прочитала ответ на свой вопрос. Не обидит он ее да не тронет красы девичьей, пока сама того не попросит.

Не отрываясь от глаз серых, вложила Святослава руку свою в ладонь новгородцу. Тот пальцы свои над ладонью ее сомкнул да к себе притянул. Так и стояли еще мгновение рука об руку, друг на друга глядя. Да только это мгновение Святославе вечностью показалось. Жарко ей стало от руки Ярослава, столь горячей та была и сильной.

Новгородец же к костру повернулся, взглянул на пламя яркое, да взор снова на девицу обратил. Улыбнулся. Видно, задумал что-то. Повел он ее вокруг костра, за руку крепко держа. Все гуляющие, кто их видел, шептаться стали да пальцем показывать. Ярослава многие знали и завидовали девице, кою он за руку за собой вел. Вон девки на Святославу какие гневные взгляды бросают. А та, что с косой, с бревна вовсе соскочила и прочь с поляны убежала, слезами заливаясь. Да не замечал Ярослав никого, думу свою думал и Святославу крепко за руку держал. Провел он ее вдоль костра да остановился напротив.

Поставил девицу рядом с собой и посмотрел на нее решительно. Когда же Святослава поняла, что он сделать хочет, лишь ахнуть успела. Ярослав уже ее на руки поднял.

Встал новгородец перед костром, напрягся весь и побежал на пламя яркое. Святослава крепко-крепко его за шею обняла да глаза зажмурила. Раз! И пролетел Ярослав через огонь вместе с нею на руках. Когда очутились за костром, поставил ее на ноги рядом да руку отпустил. Да и ни к чему уже руку ее держать. Обряд таков был, если молодец с девицей на руках прыгнет через костер ночной, значит, всем покажет, что Лада она его. И теперь никто из других молодцев на избранницу ту не смел безнаказанно заглядываться, а молодец в ответ на других девиц смотреть тоже не должен был.

Святослава, все это вспомнив, лишь сглотнула судорожно, затряслась от волнения девичьего. Не ждала, что Ярослав ее Ладой своей выберет. Не гадала даже, что люба ему. Новгородец же улыбался ей нежно да глазами серыми ласкал. А потом взял ее снова за руку да повел в лес, прочь от костров да шума разгульного.

***

Едва лишь с глаз любопытных скрылись они, тут же стал целовать ее в губы алые. Купеческая дочь не противилась, открывалась ему навстречу. А Ярослав все целовал и целовал. Она вся медовая была, да кожа цветами пахла. Никогда новгородец таких сладких губ не пробовал. Никогда не вдыхал такого аромата девичьего. Вдоволь поласкав губы девичьи на шейку опустился. Сводила его с ума эта кожа нежная да мягкая, как шелк. Не мог оторваться, обдавая девицу горячим дыханием. Святослава же голову наклонила да вздыхала судорожно. Как ей хотелось, чтобы дружинник так ее до утра целовал и миловал. А горячие руки его то щеки гладили девичьи, то волосы, то спину поддерживали, когда ноги Святославу подводили, слабея от неги столь сладкой.

Ярослав подол платья приподнимать было начал, как что-то остановило его, словно опомнился. Отстранил девицу от себя, хотя тяжело ему это было. Еще чуть-чуть, и подмял бы под себя купеческую дочку, и свершилось бы неминуемое. Да не хотел он того! Не хотел доверием девичьим воспользоваться себе на усладу. Помнил, как Святослава говаривала, что честь девичья ей дорога. Что батюшке она обещалась сохранить себя до возвращения. А то, что она так воспылала страстью пламенной, так жалеть будет о том завтра да слезы горькие лить, беду на себя и на него накликивая. Вот и отстранил от себя Ярослав ее мягко. Хоть и стоило ему это еще большей волюшки, чем с булавой целый день упражняться.

Святослава, не чувствуя более поцелуев, на Ярослава глянула, страстью затуманенная. У того все внутри аж перевернулось, как увидел, какое пламя в глазах ее горит. Такого огня никогда у других прежде не встречал. Понял, что за девица сейчас перед ним стоит, самой Ладой отмечена, для любви создана. Вовек другой такой не найти. Знал новгородец, что все ночки с нею одна слаще другой будут. Но не мог, не хотел так, словно тать посреди леса.

Святослава же в себя пришла да вопросительно на молодца своего поглядела.

– Не здесь и не сейчас, – только и сказал ей в ответ.

– Может, что не так со мной?

Ярослав на такой глупый вопрос лишь выругался.

– Все с тобой так! Уж поверь, еле сдержался… Просто ты сама того не хочешь. Точнее, хочешь, но не разумом своим. Жалеть потом будешь.

Поняла Святослава, что Ярослав сказать ей хотел. Прильнула к нему благодарно да молвила:

– Спасибо тебе…

А потом в очи его серые взглянула да заговорила. Решила все сказать, что на сердце было.

– Знаю я суть твою. Ты зверь хищный, да душа у тебя волчья. И жестоким можешь быть, и безжалостным. Это ты с девками другим притворяешься, а со мной никогда не скрывался. Все про тебя знаю! В глазах твоих давно прочитала холод и стужу. Мне бы бежать от тебя, спасаться. Да не могу. Ты свои хищные когти в сердце мое давно запустил, и уже не вырваться. Ведь ты мне мил таков, каков есть, со всей своей звериной сущностью. Не боюсь я тебя да радуюсь, когда смотришь волком мне вслед, радуюсь, когда глазами холодными и серыми всю испытываешь. Радуюсь, когда воле твоей уступаю. Радуюсь тому, как сердце мое замирает, когда ты рядом…

Высказала все это на одном дыхании и уставилась на новгородца в ожидании.

Ярослав же по щеке ее погладил да головку приподнял, поцеловал в губы нежнее нежного. А потом прошептал, в глаза изумрудные заглядывая, будто ей одной тайну доверяя:

– Да, я волк по натуре. Ты все верно приметила, Святославушка. Да волки тоже любят. И любовь та еще вернее и горячее, чем любая людская. Волчьи пары навсегда создаются. И следуют волки друг за другом хоть на край земли. Волк свою волчицу везде учует, везде разыщет, где б та ни находилась. И любого зверя за нее задерет, хоть медведя лютого.

Покраснела Святослава от слов таких значимых. Разволновалась вся, вспомнив, как Ярослав ее из лап медведя бурого спас, себя не пожалев.

– Так, значит, ты меня уже давно себе приметил, – заключила твердо, будто правду какую-то открыла. – И потому меня от медведя оттолкнул, себя подставив.

– Да, – улыбнулся Ярослав, – как сейчас помню, как за тебя перепугался да к медведю бросился. Только очень уж ты язвительная была тогда, как змея. Вот и сторонился все это время.

– Это все в прошлом, теперь я другая. С тобой другая… – Святослава потянулась к новгородцу да сама поцеловала в губы молодца. Ярослав уста девичьи подхватил и снова стал лобызать страстно, обо всем забывая. Лишь одно на уме было: чтобы ночь эта не заканчивалась, чтоб успел он вкусить сладость губ алых, чтоб ароматом ее успел надышаться да запомнить на долгие месяцы, ведь расстанутся они скоро…

И стояли они вот так вдвоем да миловались, крепко прижавшись телами горячими да вглаза друг другу заглядывая, чтоб запомнить их цвет навсегда. Но петухи киевские разрушили негу сладкую, предупредив об утренней зорьке. Рассвет скоро.

– Святослава, – окликнул новгородец девицу, что на плечо ему головку златовласую склонила. – Я уйду скоро со своими дружинниками, – и в его голосе грусть послышалась. – Но я хочу, чтобы ты меня все это время помнила и ждала.

Святослава смогла лишь печально всхлипнуть в ответ. Трудно ей было думать о расставании предстоящем да об ожидании бесконечном. Понимала теперь, отчего Мила рыдала тогда в ее горнице.

– Придешь завтра на площадь? – спросил Ярослав. – Я тебя там ждать буду. Последний день хочу только с тобой побыть.

Святослава взгрустнула пуще прежнего. Лишь один день отведен им для прощания. А они толком и не намиловались. Но нашла в себе силы улыбнуться молодцу.

Тепло на него посмотрела, словно солнышко, а он в ответ привлек ее к себе да на ушко нежно прошептал:

– Только приходи обязательно.

– Приду, не могу не прийти, сам же знаешь, – эхом отозвалась девица.

И пошли они прочь из леса навстречу дню зарождающемуся, который принесет им радость еще одного свидания, а затем расставания горечь. Проводил Ярослав девицу свою до улочки, где терем ее стоял. Хотел было до ворот проводить, да Святослава воспротивилась. Соседей стеснялась, кои могли уже не спать да все видеть. Ярослав не стал настаивать, понимал, что не жених еще ей. Вот и попрощались среди улицы. А потом каждый в свою сторону направился. Святослава в терем к себе, а Ярослав – на княжий двор.

***

Шел новгородец по спящему Киеву да посвистывал себе под нос. Хорошо ему было! Завтра попросит он Святославу обещаться ему, невестой своей назовет да проводит до самых ворот, никого не стесняясь. И там подарит платочек шелковый, головку златую покрыть в знак того, что девица уже занята. А как только Ярослав выполнит поручение княжеское, примчится он к ней ветром скорым да в женки сразу же позовет.

Размышлял так новгородец, пока шел на княжий двор, да сам себе не верил. Вот же приворожила его дочь купеческая глазами изумрудными да косами златыми! Так приворожила, что уже не выбросить из сердца молодецкого. Он ранее о женитьбе и думать не думал, а сейчас только о том и мечтает. Но знал Ярослав, что все верно решил. Святослава его Ладой стала, сам то чувствовал. И полюбил ее не только за красоту невиданную, но и за сердце гордое да душу теплую. Знал, что лучше девицы не найдет и в помине, коя в нем так огонь разжигать станет лишь взглядом одним. Только Святославе то удавалось, только она сердце его тревожила да пылать заставляла. Вот и стала теперь девица его судьбой, пусть и не Перуновой, как он ранее о том мечтал, только о ратном деле помышляя. Сейчас же все переменилось. Теперь только глаза изумрудные могли его жажду молодецкую утолить. Только с ней хотел быть да любить до зорьки утренней.

Шел Ярослав задумчиво, да не замечал, как на него из угла глаза карие с лютой ненавистью смотрят. Стоял Степан и черными думками богател. Все он увидел, все! И как через костер прыгала его Лада вместе с новгородцем, и как лобызались в лесочке, и как назавтра звал прощаться. Ох как ему хотелось сейчас со спины на соперника кинуться да заколоть его. Но знал, что силы неравные. Чай, неспроста молодец славным воином слывет. Но ничего, Степан что-нибудь придумает. Святослава его будет, только его!

Глава 8

В тереме Никиты Кузьмина следующим утром проснулись рано, так как был последний день гуляний Вересня. Вот и суетился каждый около своего комода, нарядные вещи доставал. А Святослава более всех взволнованно бегала по комнатам. Знала, что сегодня важное в ее жизни случится, ведь с Ярославом суждено ей последний раз свидеться да сердце девичье ему отдать в поход, чтобы знал, что ждать будет его возвращения. Дружинник на годик или два собирался отбыть куда-то, а ей к тому времени уже семнадцать будет, возраст поздний для замужества. Но она дождется своего молодца и верность сохранит, ни на что не глядя.

Достала из сундука платье синее Святослава, серебром расшитое, приложила к себе да загляделась. Хороша!

Тут Степан к ней в горницу постучался. Вошел с головой понурой и стал топтаться подле порога.

– Ну чего тебе, говори, Степан, не томи душу! – окликнула его хозяйка весело.

– Тут такое дело, хозяюшка, – Степан замялся. Было странно смотреть на этого крупного и сильного крестьянина с видом растерянным. – Сегодня последний день празднования урожая.

– Да, и что? Отпустить тебя просишь?

– Да я не за себя прошу, хозяйка. За домочадцев твоих. Дядька с теткой да нянька ох как хотят праздник хоть глазочком сегодня глянуть, да боятся тебя попросить, чтоб отпустила.

– Так пусть идут! Все вместе пойдем! – рассмеялась девица.

– Да как же дом без присмотра оставить? Негоже это.

«Прав Степан. В доме должен кто-то остаться, добро стеречь», – подумала Святослава.

– Им так праздник посмотреть хочется, думали уже тебя попросить, дабы ты их сейчас до полудня отпустила, да боятся спрашивать. – продолжил Степан все так же растерянно.

– Ну, если только до полудня. Тогда пусть идут. Но чтобы ни на миг не задерживались. Осерчаю я страшно. Мне самой на праздник надобно, ох как надобно!

– Не задержатся, вернутся ко времени, – просветлел Степан.

– Ты тоже с ними пойдешь? – спросила Святослава.

– Нет, подле тебя, хозяйка, останусь. Негоже девице в тереме одной сидеть.

Купеческая дочь лишь улыбнулась. Степан всегда о ней по-отечески заботился. Хорошего слугу батюшка к ним в дом привел.

***

Тем временем Ярослав уже был на главной площади подле посадского терема, у коего со Святославой встретиться договорились. Стоял новгородец, весь то ли от радости, то ли от гордости светился да о чем-то ухмылялся себе под нос. А тому дивился, как его девица красная опутала да в сети свои заманила. Не думал не гадал Ярослав, что в Киеве судьбу свою повстречает, да так скоро. Еще неделю назад никому обещаться и не собирался, да вон оно как быстро все изменилось. Стоит себе да платочек теребит шелковый с золотом, кой его девице к лицу будет. Знал дружинник, что именно она его Лада, именно она его душу волчью разглядела да полюбила чистым сердцем своим, не побоявшись. Да лучше девицы он и желать себе не мог: и хозяйственная, и рукодельница, и поет-то как да танцует. А красавица какая писаная! Вторую такую девицу вовек нигде не сыщет. Вот и стоял, светился от мыслей своих да улыбался.

Но время уже к полудню близилось, а Святославы еще не было. Ярослав стал нервно вокруг терема похаживать. Обещалась поутру еще прийти, чтобы времени у них было вдоволь намиловаться, ведь сказал ей новгородец, что на вечерней зорьке отбудет из Киева. А она все не спешила.

«А вдруг не придет?» – осенила его мысль.

«Нет, придет, должна прийти!» – сам себе сказал уверенно. Не сомневался он в чувствах девичьих. Вчера все понял и без слов, лишь в глаза ее взглянув, когда она подле него как вкопанная стояла да смотрела, как в последний раз.

Рассуждал так Ярослав про себя да нервничал. Может, случилось что, раз не идет? Посмотрел он на платочек шелковый да вложил его внутрь рубахи, чтоб сердце грела ткань мягкая, бархатистая. Если не придет та, кому платок предназначался, сам к ней пойдет, не постесняется.

А время шло. Ярослав внимательно в толпу всматривался, боясь златовласую головку пропустить. И тут увидел домочадцев Святославы – дядьку, тетку да няньку. Помнил их, когда почетным гостем в их тереме пироги ел. Обрадовался новгородец, значит, Лада его где-то рядом. Осмотрелся, да той нигде не было. Решился дружинник к домочадцам подойти да расспросить, где девица его красная.

Когда подошел, родные Святославы сразу признали молодца, чай, очень видный был да статный.

– А Святослава где? – спросил он в лоб у няньки.

– Как где? Где и положено девице быть, в тереме! – съязвила нянька да с вызовом на молодца посмотрела.

– Одна, что ли, там сидит?

– Не одна, Степан подле нее.

Ярослава как кипятком ошпарило.

– Да как вы могли оставить ее одну с мужиком этим?! – прикрикнул новгородец на няньку.

– Чего кричишь, молодец? Степан о ней позаботится. Таких, как ты, от ворот отвадит! – рассмеялась нянька.

Но Ярослав уже ничего не слышал. Глаза его потемнели. Чуяло сердечко, что беда рядом. Кинулся он прочь от домочадцев дочери купеческой да побежал что есть мочи к ее терему.

***

У себя в тереме Святослава волосы в косы плела да в окошко поглядывала. Должны скоро вернуться родичи ее, и она побежит, на крыльях полетит к дружиннику своему славному. Но уже полдень был, а никто и не думал возвращаться. Выругалась гневно Святослава. У нее судьба должна сегодня решиться, а они и не торопятся, загулялись. Решила девица более своих не дожидаться. Сами виноваты в том, что дом без присмотра останется. Обещали же вернуться! Да и Степан тут останется, от татей терем охранять.

Доплела она косы свои тугие и тяжелые да вышла из горницы, к воротам направившись. Тут Степан пред ней неожиданно вырос.

– Куда ты, хозяюшка, собралась? – спросил исподлобья да путь преградил.

– На гуляния пойду.

– Обещалась же дождаться домочадцев своих.

– Обещалась, да они не торопятся. Вот и пойду, не буду ждать. Да и ты в тереме останешься, охранять будешь. С тобой нами нажитому ничего не грозит. Пропусти, Степан! – и махнула ему рукой повелительно.

Но холоп от прохода не отошел, только глазами своими карими зло сверкнул.

– Небось, к нему спешишь?

– О чем ты? – не поняла девица.

– К дружиннику княжескому, что Ярославом зовут.

Святослава удивилась такой осведомленности своего холопа. А Степан продолжил, сверля глазами девицу:

– Все видел, и как миловалась с ним вчера, и как сегодня встретиться обещалась. Вот и рассказал твоим дядьке да тетке об увиденном. Вместе и решили обмануть тебя, девица, да в тереме оставить, чтобы не смогла ты с ним более свидеться.

Святослава сначала ушам своим не поверила, что ее родичи могли так жестоко с ней обойтись, обманом в доме оставив. Но по грозному виду слуги своего поняла, что тот правду говорит. Стал гнев подниматься в ней медленно. Не ожидала она от Степана такой подлости, ведь знал тот, как новгородец ей дорог.

– Да как ты смел? – прошипела девица, краснея от злости. – Ты! Смерд ничтожный! Я тебя все это время миловала, а ты!.. Сейчас же убирайся из дома моего батюшки, немедленно! – и резко холопу на дверь указала.

Но Степан не спешил убираться, как девица требовала. Только еще ближе к ней шагнул. Глаза его гневом сверкали да злостью.

– Вишь, какая! Гонишь меня, как холопа. Да не холоп я тебе, девица. А, чай, сын боярина знатного ростовского. И не тебе меня гнать из дому.

Святослава замерла от его слов. Вон оно как! Степан не такой уж простой, каким кажется. Ведь и вправду батюшка не задумался узнать, чьих мужик будет, когда в дом его привел. Поверил мытарям, что, мол, холоп обычный.

– Вот и возвращайся в свой Ростов, раз уж ты оттуда, – парировала она повелительно, не придавая значения тому, кто он есть на самом деле.

– Вернусь, – ответил слуга с улыбкой злой, будто что-то задумал. – Да только вместе с тобой, девица! – и тут же на нее накинулся, скрутить пытаясь.

Святослава закричала истошно да отбиваться стала. А Степан только смеялся, пытаясь ей руки за спину заломить.

– Ничего, девица, стерпится – слюбится! У меня и терем есть на Ростове, и хозяйство. Только жену мне надобно. Да не какую-нибудь, а такую, как ты, красавицу горделивую, – схватил Степан за косы златые девицу да потянул к себе что есть мочи.

Святослава взвыла от боли, но продолжала бороться что есть сил. Отбивалась, царапалась да впивалась больно зубками белоснежными в руки мужицкие. Однако силен тот был. Раза в полтора выше и шире в плечах дочки купеческой. Вот и скрутил ее полностью, обездвижив. Но перед тем Святослава ухитрилась вывернуться в последний раз из лапищ его огромных да плюнула в лицо, крикнув гневно:

– Найдет меня Ярослав, найдет! А тебя убьет!

Степан от плевка еще больше разгневался. Отерся ладонью да так ударил Святославу по лицу, что губу ей в кровь разбил.

– Ты кому в лицо плюешь, девка? Чай, мужу своему будущему.

– Не бывать тому никогда! – крикнула купеческая дочь, найдя силы. – Ярослав не позволит! Он найдет меня, вот увидишь!

Степан призадумался над ее словами. А ведь и правду новгородец может кинуться на поиски своей девки. Не из тех дружинник княжеский был, чтобы свое отдавать. Но ведь она новгородцу нужна, пока девица. А если… Никто не станет позорницу опороченную искать да мстить за нее.

Улыбнулся холоп дочке купеческой – та сама помогла ему решение найти. И бросил Святославу прямо на пол с силою, да стал взбираться на нее сверху. Когда та поняла, что холоп надумал сделать, закричала так, будто ее убивают. А Степан не обращал внимания на крики. Знал, что никто ему не помешает совершить задуманное. Домочадцы только к вечеру вернутся. Никто не спасет девицу.

– Значит, тому можно с тобой лобызаться, а мне нет?

И начал Степан с нее одежды рвать. Вот и грудь девичья оголилась.

– Моей будешь! Да замуж пойдешь, когда я красоту твою девичью распробую.

И зло ухмыльнувшись, стал задирать юбки девичьи. Святослава уже потеряла всякую надежду на спасение. Степан ее сильно к полу прижал, не вырваться. Еще миг, и не будет она больше девицей. И прощай тогда Ярослав. Не возьмет никто в жены девку поруганную.

– Ярослав! – крикнула она что есть мочи напоследок да глаза его серые вспомнила. Умрет его любовь вместе с ее невинностью. Не попросит более обещаться, да не назовет Ладой своей.

Горько и гадко стало на душе у девицы. Не выдержала Святослава и разрыдалась под тяжестью тела мужицкого, впадая в безумие.

***

Степан же вовсе внимания не обращал на девку плачущую. Его такая страсть обуяла, что только и мог думать, как сделать своё дело поганое да побыстрее. Как вдруг почувствовал, что-то острое ему в спину вонзилось, дикой болью по всему телу растекаясь. Хотел было шевельнутся, да упал замертво прямо на девицу, кою чуть не понасильничал.

А над тем мертвым телом, как гора, Ярослав возвышался. Весь грозный, глаза свирепым огнём горят, а в руке меч окровавленный.

Святослава сквозь бред увидела возлюбленного. Но подумала, что почудился он ей. Так и продолжила лежать на полу с юбками задранными, да рыдать.

Ярослав же быстро осмотрел ее и успокоился. Успел! Ничего с его девицей не случилось. Такая же девка, как и была. Отпихнул ногой в сторону мёртвое тело насильника и поднял с полу Святославу, юбки одергивая.

– Успокойся, Славочка! Все хорошо. Не причинил он вреда тебе.

Только голос бархатистый услышав с хрипотцой знакомой, Святослава поняла, что это не сон. И молодец прямо перед ней стоит да нежно ее разбитую губу утирает. Сразу же приникла к нему своим телом дрожащим, будто защиты искала. Ярослав обнял ее крепко-крепко, давая понять, что она в безопасности.

Тут Святослава через плечо мужское крепкое заметила Степана мертвого. Дернулась вся от страха и отстранилась от молодца своего. Поняв, что именно испугало девицу, новгородец обернулся на тело убитого им холопа, но не сказал ничего. Не было в нем ни жалости, ни сожаления. Как вбежал он на подворье купца Кузьмина, как услышал крик Святославы, коя по имени его кликала, зовя о помощи, так и взъярилась в нем кровь молодецкая. А когда прыгнул через окно в горницу да увидел мужика на Ладе его, что своими лапами бедра ее нежные обхватил, тут же не задумываясь и убил. И еще раз убил бы, если б ожил тот неожиданно.

– Тебе бежать надобно из Киева, Ярослав, – молвила девица чуть не шепотом. – На суд тебя позовут.

Дружинник то и сам понял. Будут его допрашивать, как убил и зачем. И князя подведет. Не сможет князь сотником того сделать, кой холопа убил из-за девицы, в невесты ему еще не отданной.

– Побежали со мной, Слава, – протянул Ярослав красавице руку, ладонью вверх открытую. – У меня дело княжеское на Волге-реке, туда и пойдешь за мной. Женой своей назову.

И заглянул он в очи ее зеленые, ища согласия. А Святослава на руку ту смотрела, да с места не трогалась. Вспомнила, как батюшке обещалась из дому не убегать до его возвращения. Что тот хотел лично ее благословить да в женки отдать. Затряслась девица вся от волнения. Вот стоит возлюбленный ее да руку протягивает. А батюшка далеко, ох как далеко. И коли убежит с молодцем, долго еще не увидит отца любимого, до тех пор, пока князь Ярославу не разрешит в Киев возвернуться после задания ратного.

Заныло сердце девичье. Нет у нее сил выбрать между молодцем да батюшкой, кой сейчас вдалеке и думает, что она его заветы верно хранит.

Разрыдалась она да руками лицо закрыла.

– Не могу, Ярослав, – только и сказала сквозь слезы.

Новгородец помрачнел от такого ответа да было голову понурил. Но тут же ближе подошел, прошептал нежно:

– Не бойся, Славушка, за мной пойти. Не обещаю я тебе поначалу хоромы роскошные да шелка. Но коли время мне дашь, все будет. И терем тебе построю, и слуг в дом приведу. Ты только верь в меня да рядом будь. Весь свет переверну, но счастливой тебя сделаю.

И протянул Ярослав снова руку ей свою сильную.

– Пойдем со мной, Слава!

Та же только к стене от него отшатнулась и пуще прежнего заплакала.

– Нет, не пойду, Ярослав! – крикнула она ему в лицо да по стенке на пол сползла, закрыв лицо руками.

Новгородца как ледяной водой обдало. Не ожидал он отказа. Ведь сама в любви его уверяла, сама к нему ластилась да в глаза заглядывала. Сама говорила, что сердце свое отдала. Да, видно, не до конца, раз не готова пойти с ним в земли дальние. А ведь он ничего срамного ей не предложил. В жены позвал…

И тут он все понял. Не ту девку Ладой своей назвал! Не пойдет она за ним на край земли. Ей хоромы да слуги ближе, чем простая жизнь с дружинником. А он ей душу открыл, в сердце пустил, женой своей пожелал сделать! А она? Предала его. Руки не взяла. Но оно и к лучшему, что сейчас ее суть открылась подлая. Не будет она ему подругой верной, не будет подле него, коли судьба ратная далеко дружинника забросит. А все слова ее нежные – ложь, как есть ложь! Играла она с сердцем его молодецким, да по настоящему никогда не любила. Вот и доказала то сейчас.

И проникла в сердце Ярослава боль дикая, раздирающая. Ох как больно ему оттого, что полюбил он ее больше жизни своей, а она предала чувство сильное да вечное. Он ей душу открыл свою волчью, а она туда наплевала и сейчас нос от него воротит, очи лживые за ладонями пряча.

«Сучье племя! – выругался про себя новгородец. – Она такая же, как и все они! Ничем не лучше, а то и хуже. Ловко притворялась все это время, обманула сердце верное!»

Посмотрел Ярослав на дочь купеческую сверху вниз презрительно да пошел прочь из терема, бросив взгляд на мертвого холопа.

«Жаль, что остановил. Вот кого она действительно достойна!»

Тут он вспомнил про платочек шелковый, что сердце согревал. Вырвал его из-под рубахи да бросил на пол перед собой. Сверкнула ткань золотистая, напомнив ему о волосах девки лживой.

«Все обман! И злато-то фальшивое!»

Наступил Ярослав гневно сапогом на платок, обтер подошву грязную да прочь пошел, не оборачиваясь, будто и не было его здесь вовсе.

Святослава же, в углу замершая, лишь вслед ему посмотреть успела. Поняла, что никогда он к ней не вернется. Не простит такого предательства. Встала она бледная с пола да подошла к платочку шелковому, что подле выхода лежал, как свидетельство несостоявшихся обещаний и клятв верности. Подняла с пола ткань золотистую да заплакала. Никогда она не увидит Ярослава более. А если и увидит, не признает ее тот! Вот бы батюшка скорее вернулся да утешил сердце девичье, как он один умел.

Новгородец же стремительно шел по улицам Киева к княжьему двору. Гордо нес свою светлую голову. И не скажешь со стороны, что боль дикая внутри его мучала, сердце кровью обливалось да стонала душа раненая.

Но ничего, вырвет он когтями острыми память о девке златовласой! А если понадобится, вместе с сердцем вырвет! Но не будет она больше в его думки лезть, не будет его сердце тревожить. Недостойна того, чтобы память о ней осталась. Вырвет все из груди, что их связывало! Время пройдет, и не вспомнит, как выглядела, а если и вспомнит, то лишь посмеется, как давно это было. И в том служба ратная ему помощницей будет. Хорошо, что далеко его князь отсылает. Успеет он все позабыть да рану душевную зализать. Но урок выучен, теперь ни одной девке ни в жизнь не поверит! А коли в душу станут лезть, сразу покажет, где их место. Все они сучье племя, вот и будет он обращаться с ними подобающе.

Глава 9

Три десятка дружинников спускались к Волге-реке. Широко раскинулась речка русская. Хорошо душе на тех берегах, привольно.

Вдохнул широкой грудью Ярослав воздуха свежего утреннего. Вот оно, прибыли!

– Встанем лагерем в лесочке рядом, чтобы никто нас не приметил, – указал он Мстиславу на лес дремучий.

И помчали всадники к лесу. Дружинники перекликались меж собой весело. Да один Ярослав хмурый был. Радомир пытался на разговор его вызвать, а тот только отмалчивался, думу свою думывал.

Вот и сейчас, как встали лагерем посреди леса дружинники да сели подле костра, новгородец к ручейку отошел, что был недалеко, и сел в одиночестве.

Никто не решался расспросить, что же с ним случилось. Из Киева уже такой выехал, суровый да молчаливый. Мстислав же Радомиру намекнул, что, мол, со Святославой что-то не сладилось. А Ярослав как имя ее услышал, так рассвирепел, что решили други его навсегда про девку ту молчать. Вот и сейчас сидит себе витязь отдельно да смотрит в черную ночь, будто волк на луну воет.

Но шло время. Зима подбиралась к Волге-реке. Местные племена прознали, что в лесу дружинники поселились. Стали к ним хаживать да товары менять на деньгу киевскую. Вятиче же пока держались обособленно. Не доверяли дружинникам княжеским, следили за ними пристально. Вот и решил Ярослав к ним сам пойти. Взял с собой Радомира да Мстислава и направился к вятичам в селение.

Те его с почетом встретили, но не кланялись. Новгородец же сразу приметил, что воины славные есть в племени. Жили просто, но всегда были наготове отразить атаку врага.

Ярослав потолковал с их вождем, мол, с дружбой они пришли. Сам князь Киевский того желает. А вятичи его не слушали, все более молодца рассматривали. Тут вождь и сказал ему:

– Дружбу предлагаешь, молодец, а достоин ли ты ее? Покажи, какой ты ловкий да сильный, победи нашего воя. Вот тогда о дружбе и будем говорить.

Ничего витязю не оставалось, как на поединок выйти с молодым вятичем. Да тот крупный был детина, руки, как у медведя. Но не испугался дружинник киевский, чай, и медведей заваливал.

Сцепились молодцы врукопашную, да как стали крутить друг друга да бросать на землю сырую, будто звери хищные. Казалось было, что вятич скоро победит Ярослава, да тот не сдавался. Хитростью его в ловушки свои заманивал, пока не повалил на землю и руку так не заломил, что тот взвыл о пощаде.

– Хороший ты воин киевский, уложил нашего брата. Будет тебе дружба вятичей! – улыбнулся вождь племени да Ярослава обнял.

Так и стали они дружбу водить. Дружинники с молодцами вятичей тренировались, обучали друг друга приемам разным. Киевские мечом да булавой махать, вятичи – охотиться да дичь выслеживать.

– Видишь, как наш брат с вашим сдружился. Вон какие у тебя молодцы, –сказал радостно Ярослав вождю. – Хочешь, послужат они князю Киевскому, покажут силушку свою да почет женкам привезут?

Задумался вождь вятичей. Понял, на что намекает дружинник киевский. Хотел воинов взять новых князю на службу.

– Я бы их и отдал, да только не все здесь князю Киевскому рады. Там, за лесом, есть еще одно селение вятичей. Если воинов вам отдам, те на нас нападут и перебьют как предателей. Уж больно им волюшка дорога, никому кланяться не станут.

– А князь Киевский и не просит кланяться, только дружбу водить хочет. Может, растолкуешь им то?

– Не послушают. Здесь давно уже прознали, что в лесу вои из Киева обосновались. А когда кому-то из наших в голову пришло с вами шкурками обмениваться, так сразу перерезали ему глотку вятичи из другого селения. Поминай теперь, как звали.

Да, сложное было дело. Но Ярославу нужны были воины дополнительные. Самому князю добыть обещался.

– А сколько у них там молодцев? – спросил новгородец, прикидывая свои шансы, если силой решат разобраться с непокорным селением.

– Молодцев у них пятьдесят, не более.

– Тогда пойди и скажи им, чтобы добровольно к нам пришли, иначе мы их всех перебьем.

Вождь племени посмотрел на киевлянина удивленно, но волю того исполнил. Пошел через лес к селению вятичей да сказал все как есть. Те расшумелись, мечи похватали. Стали вождя ругать, что позволяет пришлым так срамить их племя. Но вождь только отмахивался, мол, дружинники сильные да храбрые. Однако вятичам разъяренным указал, где лагерь киевлян стоит. А Ярославу того и надо было. Он предусмотрительно дружинников своих на охоту отправил, а другов вятичей, с кем тренировались, к себе позвал. Мол, пусть в лагере поживут да почувствуют жизнь ратную. Те и пришли к дружинникам на постой. Да только ночью на вятичей свои из другого селения напали да убили несколько молодцев своего же племени, не разобрав в темноте, кто перед ними. Когда же нападавшие поняли свою ошибку, стремглав из лагеря обратно в селение побежали.

Вождь вятичей поутру, осмотрев трупы своих молодцев да сына там своего обнаружив, так разгневался, что попросил Ярослава за него отомстить да перебить селение непокорное. Давно вождь на них зуб точил, что ни во что его мнение не ставят, вот и повод сам собой отыскался. За сына отомстить –дело правое!

А десятник того и добивался. Перебить непокорных вятичей да с вождем и его молодцами не рассориться, кои тоже за своих убитых братьев просили отомстить.

***

Вышел Ярослав на селение непокорное со всей своею дружиною в полном оружии. Напали на село оборонявшееся. Старательно вятичи атаки киевлян отбивали, уже трое дружинников погибло, да не равняться им с киевскими воями, к ратному делу приученными. Когда последний воин вятичей пал со стен оборонительных под ноги Ярослава, опустил он меч окровавленный. А глаза огнем Перуновым горят, на руках и лице кровь вражеская. Но стоит новгородец, улыбается. По нраву ему кровь пришлась. Приказал он своим воям сжечь село дотла, дабы другим племенам показать: кто Киеву враг, того ждет участь страшная!

Накинулись дружинники на село да такой погром учинили, что ни одной хижины целой не осталось. Всюду дым столбом от пожаров, вой бабский стоит да трупы непокорных мужей по оврагам валяются.

А Ярослав идет себе по горящему селению с гордо поднятой головой да глазищами волчьими сверкает. Вот он, вкус крови и дыма! Везде смерть и страх, а сердце его неспокойное радуется.

Вдруг из сруба, огнем охваченного, девка молодая выбежала, да с волосами рыжими, огненными. Прямо перед Ярославом выскочила. Тот кинул на неё свой взор грозный, пылом сражения затуманенный. И очень уж она ему кого-то напомнила. Схватил тут же новгородец девку недумаючи, дернул за волосы, чтоб лицо свое к нему подняла, да заглянул в глаза ее, те зелеными были. Всего его передернуло от гнева лютого в тот же миг. Вспомнил, кого девка ему напомнила. Лживую киевлянку с такими же очами изумрудными.

И бросил тогда Ярослав несчастную на землю да ногу в сапоге грязном и окровавленном на спину ее водрузил.

– Коли жить хочешь, моих дружинников будешь обслуживать, – грозно рыкнул. Славно придумал!

А дружинники глазами засверкали, потянули свои лапы к девице.

– Нет, нет! – закричала девка от ужаса да за сапог Ярослава уцепилась.

Вой киевский на нее только глянул холодно, глаза кровью залиты, словно ничего не видят пред собой. И прочитала девица в глазах волчьих приговор себе смертный. Рука сама из-за спины Ярослава меч острый достала, как, сам потом не помнил, но засверкало лезвие на шейке лебединой. Из горла девичьего кровь хлынула, и упала несчастная подле его сапог замертво.

Ярослав, словно ничего перед собой не видя, словно всё в каком-то кошмарном сне ему причудилось, с мечом опущенным прочь пошёл. А дружинники лишь молча провожали его взглядом, то на него, то на девку мёртвую поглядываю недоумевающе. Радомир же, что рядом стоял, совсем помрачнел. Нехорошо все это было, ой как нехорошо! Но решил ничего не говорить Ярославу. Понимал, что тому надобно на кого-то злость свою выплеснуть, вот и попалась ему эта несчастная с рыжей копной да глазами зелеными, как у Святославы киевской. А что жалеть о том будет Ярослав, сомнений не было.

***

Но Ярослав думам тяжким не долго придавался, в тот же день пил мед с вождем вятичей, победу свою первую праздновал. Да больше положенного наливал, видать забыться хотел. А вождь перед ним все заискивал да другом звал.

«Не проведешь меня, хитрый лис, чай, чую я нутро твое испуганное. Забоялся меня, вот и пляшешь сейчас, как пес прирученный!» – подумывал про себя Ярослав да улыбался вождю приветливо. А глаза холодными оставались.

Вождь тоже почувствовал, что перед ним не юнец хвастливый и самовлюбленный, а зверь хищный, что улыбается приветливо да присматривается, думку свою думая. Что не по ему будет, сразу меч вонзит в горло старческое. И понял вятич главный, что и воинов даст киевлянину молодому, и дружить станет. А иначе и быть не могло с таким волком лютым.

Когда же празднование закончилось, все спать увалились в угаре пьяном, и вятичи, и киевляне. Ярослав на свою солому подле друзей верных бросился да заснул как младенец, будто и не было сегодня ни боя первого, ни пожара, ни девки, без вины убитой. Да только посреди ночи ворочаться да шептать во сне начал:

– Слава…

Почти никто того не услышал, все спали как убитые. Один Радомир все слышал, не спалось ему. Недобро на душе было. О друге своем все думал, что с ним такое случилось? Очень уж изменился. В Киеве вон каким был, всех девок хороводил. А здесь жестоким стал да лютым, как зверь.

– Славочка… – снова прошептал Ярослав во сне да захрапел громко.

Радомир пуще прежнего нахмурился. Не первый раз уже друг во сне имя девицы киевской вспоминает. Неужто она сделала с ним недоброе? Вот же ведьма огненная! Видать разбила сердце молодецкое. Да не просто разбила, а очернила его. Никогда Радомир бы не подумал прежде, что Ярослав на жестокость способен. Но сам всё видел, как и знал, что жестокость мучить Ярослава станет, не спасётся, погубит его чернота, что внутри его всего разъедать зачала.

Глава 10

Медленно, но верно наступила зима. Вои киевские вместе с вятичами продолжали охотиться да тренироваться. Как братья уже друг другу стали. Да молодцы с других племен к ним подтягиваться начали. Ярослав им то шкурки видные отошлет, на свою сторону переманивая, то медком угостит за своим столом. А дружинники его всю территорию уже обследовали да у местных выведали, когда лед по реке пойдет, когда паводок начнется. Да про хазар постепенно выспрашивали: как много, как часто набеги делают, кто у них главный.

Все шло как надо. Ярослав доволен был делами своими. И воинов для дружины киевской приобрел, и дружбу с местными завел, и про хазар все разузнал. Оставалось только весну ждать, а вместе с ней и князя Киевского во главе дружины основной.

Как-то поутру, пришел к Ярославу вождь вятичей да девку с собой привел. Хороша была собой и приветлива. Косы русые, глаза синие, носик чуть вздернут задорно.

– Дочь моя родненькая! – представил вождь приведённую. – Хозяюшка хорошая, и есть приготовит, и за скотиной проследит, да женой верной будет воину киевскому.

Ярослав поначалу не понял, к чему это вождь клонит. А когда осознал, нахмурился. Хорошо, что Радомир рядом стоял. Закрыл он спиной друга от глаз вождя.

– Не горячись. С вождем так нельзя!

– Не нужна она мне, зачем он ее привел?

– Видно, породниться с Киевом хочет, вот и привел.

– Пусть обратно уводит.

– Да ты не спеши, посмотри на девицу. Вон какая хорошенькая да славная.

Посмотрел Ярослав через плечо на дочь вождя. И вправду славная. Да только на душе у него все равно холодно и черно. Повернулся к другу своему.

– Ты же знаешь, как я к ним отношусь. Все для меня одно, хоть славная, хоть нет. Коль женой моей станет, битая будет ходить. Не потерплю я неповиновения.

Радомир только вздохнул. Друг правду говорил.

– Однако нельзя вождю отказывать. Он и воев дал, и дружбу с нами ведет. Вот и дочь свою предлагает. Перед приходом князя Киевского нехорошо вождя расстраивать.

– Да если дочь его битая ходить будет да в слезах, он тому тоже не порадуется.

– И то верно. Делать-то что тогда?

Ярослав призадумался. Решение само пришло, недаром хитер был да смекалист. Повернулся он к вождю да заулыбался. Поклонился ему, затем девице.

– За честь такую спасибо тебе, вождь вятичей. И девица твоя пригожая да славная. Друг мой рад будет такой женушке. Он у меня самый лучший воин, да десятником уже стал.

Радомир сперва обомлел. Не о нем ли речь? Да как мог Ярослав так поступить, зная, что он Миле киевской обещался! А новгородец подмигнул ему, чтоб не хмурился.

– Мстислав, мой брат названый, – воин ловкий, храбрый. Он ей мужем хорошим будет. Позови его! – приказал Радомиру.

Тот сразу же из избы во двор кинулся, друга искать, чтоб новостью радостной огорошить.

Вождь же вятичей пригорюнился. Обхитрил его молодец киевский. Друга своего предложил, сам не отказавшись, будто и не понял, что ему девка была приведена. Однако дело сделано. Сам дочку свою привел, чтоб за киевского воя отдать, вот и отдаст, а за какого, уже не значимо.

Мстислав вошел в избу взволнованный. Радомир ему новость во дворе прямо в лоб сказал. Тот сначала подумал, что шутка это. Да сразу понял, что нет, когда друг за собой потащил да приговаривал, чтобы тот поспешал, чай, невеста заждется и за другого выскочит.

И стоял витязь на пороге избы с видом испуганным.

– Вот он, брат мой названый, друг лучший. И от стрелы прикроет, и от меча вражеского, – хлопнул новгородец Мстислава по плечу, подбадривая. – А вот невестушка твоя стоит. Ты смотри на нее, какая хорошенькая да славная!

Подтолкнул Ярослав друга судьбе навстречу. Мстислав девицу оглядел. И вправду хорошенькая! Вон какие глаза красивые, синие, как само небо. Чай, красивее, чем у Ростиславы киевской. Девка его тоже всего осмотрела. Да не улыбнулась в ответ, лишь головку красивую приопустила для скромности.

– Ну что, по нраву тебе невестушка? – спросил Ярослав.

– По нраву, – ответил Мстислав да слюну сглотнул от волнения. И не думал жениться, а вон как судьба распорядилась.

– Ну, если и тебе, девица, жених наш по нраву, то скажи об этом, не таись. А там и свадебку сыграем на неделе.

Дочь вождя задумалась на мгновение, однако дала свое согласие. Хоть не мил был ей жених. Она другого выбрала, с глазами серыми. Сразу почувствовала в нем и силу мужицкую, и волю непреклонную. А ей взамен главного воина какого-то молодца хлипкого подвели. Она, дочь вождя, была большего достойна. Однако делать нечего. Батюшка хотел породниться с киевлянами, вот и выполнит она его волю. А жизнь длинная, все может измениться, и будет с ней воин-волк. Клятву в том себе дала. А девку эту звали Ярмилой.

***

Как отгуляли свадьбу, через неделю после сватанья, Мстислав на руках отнес женку молодую в свой сруб. Сруб тот ему дружинники поставили как подарок на свадьбу, чтобы мог жить с девкой отдельно да любиться вдоволь, никого не стесняясь.

Положил Мстислав Ярмилу на тюфяк соломенный и стал одежки с себя снимать да девицу разглядывать. Вон у него какая жена славная! Гордая, красивая, губы пухлые, косы русые до пояса. А когда полностью разделся, к ней рядом присел, стал ее одежки стягивать, да так нежно, чтобы девицу не спугнуть. Ярмила же поддавалась да улыбалась мужу своему, а на сердце холод был лютый. Ее и раньше молодцы лобызали, знала уже, что такое ласка мужицкая. Лучший воин вятичей в женихах ее ходил. Помнила, как он жестко прижимал ее к своей груди могучей, как за косы брал да головку наклонял для поцелуя. Нравилось девке, когда с ней мужик себя хозяином вел. А этот вон руками трясущимися платье девичье снимает, еле прикасаясь к коже матовой, да глазами заискивает. Не такого мужа желала себе девица! Хотела грозного да властного, такого, как с серыми глазами был. Вот и думала она о другом воине киевском, пока муж ее нынешний над ней корпел да невинностью девичьей упивался.

На следующее утро Мстислав вышел из избы столь счастливый и довольный, что все вокруг это заметили.

– Видно, ночка горячая была, вон как светишься! – подшучивали дружинники да завидовали, что ему так повезло. Девица ему красивая досталась.

Разыскал начальника своего Мстислав да по-братски его обнял.

– Ну, спасибо тебе, Ярослав. Удружил. Такую женку мне дал. Да отчего себе не взял? Ведь тебе сначала предлагали.

– Ты же знаешь, как я к бабам отношусь. Не женюсь никогда. Буду Перуну служить вовеки. А ты вот радуйся счастью своему да сыновей рожай всем на радость, Киеву на подмогу.

Друзья снова обнялись. Тут из избы Ярмила вышла, платочком покрытая, как и было положено молодухе замужней. Увидела она друзей, да глазки ее заблестели. Но не от созерцания мужа своего, кой к ней спиной стоял, а от вида того, сероглазого. Ярослав приметил краем глаза, что она ему улыбается. Не понравилось ему это. Недобрый знак это был после первой же ночи с мужем. Нахмурился и отвернул свой взор от девицы.

Так и стали весны дожидаться. Мстислав – Ярмилой своей восхищаясь, а Ярмила – Ярославом. Новгородец же все время ее избегать пытался. Давно у него девки не было, а эта, с глазами синими, так и манила, так и призывала к себе. То бедром вильнет, чтоб только он увидел, то косой случайно заденет об руку, то улыбнется как бы невзначай. Ярослав только отругивался да дальше шел. Не хотел он к жене друга приставать. Не по-честному это было. А Мстиславу сказать не решался, чтобы тот жену свою приструнил. Видел, как он на нее любовным взглядом смотрит. Не хотел друга расстраивать. Да зря!

***

Как-то раз Ярмила его одного в избе подловила, когда и Мстислав, и Радомир на охоту ушли. Зашла внутрь, мол, воды свежей налить начальнику мужа своего. Новгородец даже глазом на нее не повел, зарисовки местности рассматривал.

Ярмила же прямо перед ним наклонилась так, чтобы очертания пышных бёдер под сарафаном проявились, и стала как ни в чём не бывало водицу студеную наливать в лохань для умывания. Новгородец еще ниже голову к столу склонил, чтобы не смотреть. Девка выпрямилась, когда дело свое сделала, да на него обернулась. Глаза серые в зарисовки смотрели внимательно.

– Может, умоешься, Ярослав?

– Позже.

– Умойся, воин киевский, пока водица студеная, – стоит Ярмила, вся такая сочная, пышная, улыбается ему приветливо да глазками сверкает.

– Сказал – позже. Иди в свой дом! – гневно рявкнул Ярослав, да почему-то захотел, чтобы она тут осталась, такая бесстыжая, славно сложенная, груди у нее вон какие аппетитные, вздымающие, высокие, соками налитые.

Девица же словно мысли его прочитала, ближе подошла, качнув мягко бедрами.

– А что же ты рассматриваешь-то?

Ярослав ничего не ответил, только смотрел, как девка к нему приближается, бедром виляя. А когда Ярмила вплотную к нему подошла, ручку свою девичью ему через плечо закинула.

– Да чего же ты, воин киевский, такой стеснительный? Чай, понял уже, что люб мне. А я тебе…

От такой наглости и бесстыдства замужней девки вскипела в Ярославе кровь волчья. Загнул он руку ее да швырнул искусительницу на стол с силою.

– Знай свое место, подлая! – крикнул.

Ярмиле больно стало, но она лишь пуще от того разгорячилась. Наконец руку мужскую почувствовала! Ох как истосковалась по мужику сильному. Рассмеялась девка десятнику княжескому в ответ да улыбнулась призывно, губки страстно приоткрыв. А в синих очах огоньки пляшут, заманивают.

Не выдержал Ярослав, развернул ее к себе задом, на стол водрузил да вздернул вверх юбки.

«Вот сучье племя!» – выругался про себя новгородец, но не остановился, дело своё делая. Давно у него бабы не было, ох как давно! А Ярмила все бедрами покачивала, так по нраву ей грубость мужская пришлась.

– Ах, тебе нравится? Распустилась, подлая! Я тебя за мужа твоего сейчас так поотхаживаю, чтобы знала, как другим молодцам улыбаться!

И разорвал Ярослав на спине девичьей сорочку грубую да начал лупить по спине кожаными ремнями поясными. Этого девка вовсе не ожидала, совсем по-другому застонала, стала вырываться бойко. А дружинник не таков был, чтобы от него девка без воли его сбежала.

– Вот тебе, змея! Вот тебе, подлюка вятская!

Стегал её и стегал, пока рука сама не замедлилась. Ярмила тут же из-под него выскользнула. Лицо заплаканное, спина вся в ссадинах красных. Натянула кое-как на себя рубашку разорванную да к выходу побежала.

– Стой! – крикнул Ярослав повелительно. Девка замерла. Не смела ослушаться тона такого.

– Колиеще раз придешь, придушу, – спокойно сказал новгородец и блеснул глазами волчьими холодными, как нож в грудь воткнул.

Ярмила оглянулась на него испуганно да выбежала из избы. Благо во дворе никого не было, все дружинники на охоте, никто и не заметил девку опозорившуюся.

А когда прибежала к себе в избу, кинулась на кровать да расплакалась. Плакала она от своей же глупости. Вон ей какого мужа нежного да доброго судьба послала, а она того не заметила, все на серого волка сматривала. Да обманулась девица. Думала, что полюбовниками станут, а он совсем другое задумал, своё взяв, отлупил да выгнал с позором. Ох как ошиблась-то! Поняла, что не будет властвовать над ним да любиться всласть. Не нужна ему. Вон и грязными словами поносил, змеей и подлюкой называл. Да она и есть такая, мужу славному изменила, честь его попрала. Завыла от мыслей горьких, как зверек раненый, Ярмила. Да изменить уже ничего нельзя. Чай, муж заметит синяки на спине девичьей и допрос учинит.

***

Так и сталось. Вернулся Мстислав в избу свою да застал женку тихо сидящей около оконца. Кинул он ей под ноги шкурки богатые, стал рассказывать про ценность меха каждого да по спине погладил нежно. А Ярмила как дернется от боли! Муж сразу это заметил.

– Что с тобой, Лада моя? Чай, больно тебе?!

Женка только слезу сглотнула, но осталась сидеть молча.

Мстислав призадумался. Неладное что-то с его женкой произошло, пока он охотился.

– Сними рубаху, – сказал спокойно, но повелительно.

Ярмила послушалась. Все равно не скроешь уже. Сняла рубаху, оголив синяки от рук мужских.

Мстислав побелел как полотно.

– Кто? – лишь спросил мучительно.

– Ярослав, – тихо ответила девица.

Отшатнулся молодец от услышанного.

– Врешь, подлая!

– Не вру, вы на охоту ушли, он один здесь и остался.

Не хотел верить своим ушам Мстислав. Чай, с Новгорода самого с Ярославом не разлей вода были. Не мог он поверить, что друг верный женку его тронул. Но синяки сами за себя яснее ясного говорили. Понасиловал все-таки брат названый!

Мстислав молча поднялся, подошел к мечу своему, что на стене висел да сверкал острием холодным. Взял его в руку правую и направился к выходу.

– Не ходи, муж мой! – крикнула Ярмила да в ноги ему кинулась.

– Отстань, баба! Он меня посрамил, вот пусть и ответит.

– Не пущу, убьет он тебя!

– Это мы еще посмотрим, – и Мстислав оттолкнул Ярмилу.

Но та на ноги вскинулась да грудью девичьей проход загородила.

– Не ходи, он ни в чем не повинен!

Мстислав замер.

– Говори!

– Я сама, сама к нему пошла! Он и не звал меня, а я решила водицы ему свежей принести. Сама его завлекла на беду, бедрами качала да улыбалась. Сама к нему подошла да юбку вздернула. Вот и не сдержался. Знала, что не сдержится. За тем и шла!

Муж стоял как громом пораженный. Когда же осознал слова девичьи, его чуть не стошнило от признания мерзкого. Лучше бы не говорила того вовсе, ведь полюбил он ее.

А Ярмила не жалела, что сказала правду. Может, хоть сейчас ее побьет да силу мужскую выкажет.

Мстислав же оперся о стену, тяжело дыша. Обидно ему было, что друг женку его понасиловал. Да ведь понимал, что нет в том вины Ярослава. Кто б на его месте сдержался, если баба сама себя предлагает? Да никто! Не родился еще такой муж на свете белом.

Посмотрел на жену свою Мстислав, подошел к ней вплотную да приставил холодное лезвие к шейке девичьей.

Ярмила вздрогнула, поняв, что ее ждет. Но лишь улыбнулась молодцу.

– Вот и доказал мне, муж возлюбленный, что ты сильный воин да славный. Не разобрала я в тебе того ранее, вот и поплатилась.

И сверкнуло лезвие меча, как мгновение. Ярмила замерла, а затем сползла на пол, будто заснула. Мстислав отбросил в сторону меч окровавленный да заплакал скупой мужской слезой над телом мертвой жены. А потом взял ее на руки да вышел во двор, к избе начальника своего направляясь.

Дружинники, товарища увидев, хотели было его поприветствовать, да заметили, что беда случилась. С одежки жены его кровь капала.

Ярослав у входа в свою избу стоял да о чем-то с Радомиром горячо спорил, когда заприметил друга своего с женкой мертвою на руках. Подошел к ним Мстислав да бросил тело бездыханное молодицы опозорившейся на землю к ногам брата названого.

– Убил я ее, сам убил, – сказал спокойно.

Ярослав хотел было что-то сказать, да Мстислав молчать ему велел.

– Все знаю. Она мне все сказала, что не виноват ты, сама к тебе пришла да соблазнила.

Сглотнул Мстислав да продолжил:

– Не виню тебя ни в чем. Просто мне время нужно, чтоб забыть все это.

И прочь пошел, оставив женку мертвую у ног друга своего.

Ярослав побелел как полотно, не смог с места сдвинуться. Радомир, что рядом стоял, первый себя в руки взял. Накрыл он плащом своим воинским тело женское да к дружинникам обратился:

– Позовите всех вятичей да отца ее. Будем провожать, как княжну Киевскую, чай, не простая девка померла. Да скажите, что никто ни в чем не виноват. Судьба у нее такая, печальная.

– А ты в дом иди да медка выпей, – сказал он Ярославу. – Нет твоей вины в этом, не кори себя.

Однако новгородец последних слов не услышал. В дом же пошел, как велено было. Сел за стол свой, где записи берестяные лежали. Смахнул их рукой на пол да взялся руками за голову, сжимая ее с такой силой, что глаза покраснели. Зарычал Ярослав, как дикий зверь. И рык его все громче и громче становился, а руки все больше голову стискивали. И только выкрикнув всю боль, что на сердце была, отпустил он голову да на стол опрокинулся.

– Ненавижу, ненавижу вас всех, гадюки. – сказал тихо – Друга потерял, брата названого, с коим с детства хаживал. А все из-за вашей подлости да лживости. Причинил ему муки нестерпимые. Не простит Мстислав меня никогда. Не простит… Как же я вас всех ненавижу, змеи подколодные, бесстыжие! – и ударил кулаком по столешнице Ярослав так гневно, что стол надвое раскололся.

***

В тот же вечер в лагере дружинников киевских много народу собралось дочь вождя вятичей провожать. Отправили Ярмилу чинно в дальний путь. Вождь племени сам костер поджигал да слезу старческую пускал. Радомир все это время подле него был. Утешал да заверял, что никто его дочери зла не желал, судьба так сложилась. Ярослав же с Мстиславом, оба бледные да поникшие, стояли порознь и не глядели друг на друга.

Когда остатки костра ветер разметал, разошлись все восвояси по срубам своим. Радомир навязался проводить вождя да за руку все время старца опечаленного поддерживал. Вернулся только через час, уже за полночь.

– Ну что, разорвет он уговор? – спросил Ярослав друга возвратившегося.

– Не разорвет, – сказал тот, улыбаясь. – Понимает сердце старика, что дочка сама во всем повинна. Знал, что Мстислав любил ее, холил и лелеял, чай, сам вождь видел, как он с ней милуется. Ну а коли не оценила мужа своего, вот и поплатилась. Хоть старику и тяжело это признать.

– Хорошо ты все сделал, славно. Всю Русь выручил, – грустно ответил новгородец.

– Да не горюй ты так, Ярослав. Весна скоро, все наладится. Мстислав же сказал, что тебя не винит.

– Это он разумом сказал. А сердцем…

– Время пройдет, простит. Вот увидишь.

– Ну а представь, что я Милу твою так отделал. Ты бы простил?

Радомир нахмурился, но ответил:

– Если бы моя Мила сама пред тобой стала хвостом вилять, убил бы ее так же, как Мстислав свою женку, а тебя бы простил. Баба должна место свое знать. А коли она друзей поссорить пытается, нет нужды в такой бабе! Друг всегда ближе да дороже.

Ярослав благодарно посмотрел на товарища своего старшего, и сердце его немного успокоилось. А может, и вправду Мстислав простит со временем? Сам новгородец такое бы никогда не простил. Но это он, душа у него волчья да злопамятная. А Мстислав другой, тот добрее, мягче, хоть в силе богатырской и не уступает вовсе.

«Ладно, – подумал Ярослав, – весна придет, а там все переменится. Чай, князь Киевский уже на подходе». Мысль эта Ярославу приятно на душу легла. Ему бы скорее в дело ратное броситься. Убивать врагов да кровью горячей Перуна славить. Хотел он забыть, что произошло. Чем больше убьет, тем душе его покойнее станет.

Глава 11

965 год от Р. Х.

Князь Киевский Святослав осматривал свою дружину славную. Вот и молодые стоят дружинники, а вот и вои, в боях уже закаленные, а вот и вятичи храбрые. Улыбнулся князь. Все славно его десятник сделал! И дружбу завел, с кем надо, и воев достал, и про хазар разузнал.

Теперь вел князь дружину свою на битву ратную. Знал, что хазар больше числом и сам каган в бой ведет полчища свои. Да молодой десятник убедил, что бой принять стоит, и место указал, где князю с дружиной должно было расположиться. Князь тогда выслушал Ярослава и план его одобрил. Святослав станет в холмистой местности к лесу спиной, где укрепления поставит да ловушки бессчетные на случай, если хазары захотят его со спины обойти. А каган хазарский со своими полчищами на низине окажется, которая паводками подмыта, что ход их коней замедлять станет да в грязи застревать заставит.

Так и сделал князь. И стоит теперь на холме да хазар поджидает. Вон они, на краю поля собираются. И едва солнце яркое озарило небосвод, схлестнулись хазары да русы в битве ратной да кровавой. А Ярослав в центре битвы самой, бьет врага рукой размашистой. Из лука метко стреляет в конников, что мимо скачут. Чай, десятка два уже уложил. Святослав за всем следит, все видит, да сам только и успевает меч из убитых хазар вытаскивать. Но хазар много, очень много. Ярослав к князю подскакал.

– Дай мне пять десятков дружинников удалых, князь!

– А на что тебе?

– Хочу обхитрить хазар!

– Бери, да только береги их. Нам еще долго биться!

И выступил новгородец во главе воинов, отданных под его начало, да в обход поскакал. Но так, чтобы хазары его приметили. Для того взял он знамена княжеские да поднял высоко.

– Лови их, лови! – крикнул каган своим воинам. – Видишь, одни скачут, сейчас всех сомнем.

Тут же устремилось человек сто за молодцами. А Ярославу того и надобно было, чтоб каган свой левый бок оголил. Когда хазары совсем уже близко были, приказал новгородец воинам развернуться да обратно скакать, а сам дальше помчал, но уже без знамени. Хазары же того не заметили, уж больно знамя хотели отобрать, и дальше за русами понеслись.

Ярослав же во весь опор гнал лошадь свою. Вон каган, прямо перед ним сидит да не ведает, что смерть к нему скачет. Нацелил лук свой меткий витязь да выстрелил. Каган с лошади замертво свалился. Хазары тут же впали в панику, начали убийцу искать. А Ярослав и не прятался, все равно отходить было уже поздно. Хазары быстро его приметили, слишком дружинник от них отличался белокурыми кудрями. Новгородец свой меч выхватил да встал в боевую стойку. Напало на него сразу хазар десять. Отбивался молодец от них умеючи. Кровь рекой лилась. Уложил он всех врагов, да новые к нему бежали. Не выбраться уже. Улыбнулся Ярослав. Помирать, так на поле ратном! О том и просил судьбинушку, чтобы забрала к себе, да побыстрее. Вдруг почувствовал, как кто-то со спины его прикрыл плечом крепким, встав рядом. Повернулся и увидел подле себя Мстислава.

– Чего рот разинул, а ну меч свой подними! – крикнул тот. – Мне еще помирать не хочется!

И обрадовалось сердце Ярослава. Коли друг рядом стоит, то и пожить еще стоит. Стали рубить они врага, как бешеные. Только и лилась кровь повсюду. А хазары все прибывали да прибывали.

– Может, конец это уже? – спросил Мстислав.

– Нет, не конец, поживем еще! Вон наши скачут!

И точно, показались шлемы русские да знамена. Сам Святослав на выручку скакал с дружиною. Налетели на хазар сзади да разбили всех наголову. Побежали враги кто куда в панике. Друзья же повернулись друг к другу, дыша тяжело, а потом обнялись крепко.

– Ты простил меня, Мстислав, брат мой названый?

– Простил, Ярослав, простил. Только, когда в следующий раз женюсь, коли женка моя на тебя засматриваться станет, не жалей меня, а сразу скажи. Мне не надобно такой девки.

– Так и сделаю, друг, обещаю!

И они снова крепко обнялись.

– Эй, хватит вам уже миловаться, словно бабы, надо хазар гнать! – крикнул им князь весело да поскакал далее, врага догоняя.

Друзья похватали лошадей хазарских, вскочили на них и начали с остальными гнать убегающих. Ярослав из лука стрелял, метко разя, Мстислав копьями добивал, а Радомир, что к ним тоже присоединился, булавой головы вражеские сокрушал.

Вечером же, когда побили всех хазар, устроили торжественные проводы их кагану.

– Воином славным был, надо достойно в долгий путь проводить, – сказал князь и зажег погребальный костер, достойный правителя хазарского.

А после подошел к верным своим воинам и сказал:

– Нельзя нам расслабляться да победу праздновать. Впереди Саркел нас ждет! Тот еще орешек.

– Да зубы у нас покрепче будут, князь, осилим! – крикнул весело кто-то из дружинников.

То Ярослав был. Улыбнулся ему князь. Радовалось сердце славному воину новгородскому. Вон как кагана обманул! Когда конница хазар устремилась за знаменем княжеским да десятником, кой в обратную сторону направился, сразу увидел князь, что не ведают хазары, куда скачут. А скакали они прямо в руки ему. Развернул князь тогда дружинников своих да и встретил хазар, как подобает. Наголову разбил, что и переломило ход сражения. А потом заприметил двух воев своих, что от хазар смело отбивались прямо в центре войска вражеского. Вот и поскакал на выручку. Славная битва была, славная.

Следующие несколько дней русская дружина своих воинов погибших жгла да в дальний путь провожала, коней поила да чистила и оружие заостряла. Впереди был Саркел. Как привели в порядок все свое снаряжение, так и двинулись на град хазарский.

К Саркелу подошли. А тот ощетинился весь лучниками да оборонительными приспособлениями.

– Ничего, падешь и ты к ногам нашим, – молвил князь и приказал град окружить.

Перерыли траншеями Саркел вокруг, пытаясь каналы водные найти. Нашли пару, перекопали, да в городе все равно вода была, что позволяло хазарам держать оборону далее.

– Видно, у них там колодцы глубоководные, – решил князь на совете дружинников.

– Надо нападать, – сказал Ярослав, – а то и до зимы досидимся, и сами без пропитания останемся.

Князь призадумался. Прав был десятник его. Да как нападать, если стены высокие град защищают да лучников много стоит на карауле, кои все время за русами следят. Вот и не подберешься без малых жертв.

– И перебежчиков нет, кто бы ворота нам открыл, – заключил Святослав.

– Я открою ворота, князь! – Ярослав грудь выпятил. – Ты только отвлеки их чем-нибудь.

Посмотрел внимательно Святослав в очи серые дружинника своего. Да и прочитал в них, что и вправду по силам десятнику ворота открыть.

– На штурм возьмем пристальный, а ты тем временем заберись с другой стороны на стену да ворота открой, чего бы тебе это ни стоило!

– Да лучше под вечер это сделать, чтоб не видно было, – подключился к беседе Радомир.

– Чай, с ним пойти хочешь? – подивился князь дружбе крепкой воев его.

– А то!

– Ладно, так и сделаем.

***

На следующий день с самого утра князь начал пристальный штурм крепости с целью отвлечь внимание оборонявшихся да измотать их поболее. Ярослав подле князя хаживал, да все примечал, сколько лучников с какой стороны прибежало, сколько орудий метательных и где стоит. Все своими глазами холодными серыми оценивал, как хищный зверь, на крепость смотрел.

Святослав же, штурмом увлекшись, подскакал на лошади ближе, чем следовало. Да так близко, что стрелок со стены заприметил князя и натянул свой лук. Ярослав в мгновение ока заметил жест хазарина и куда тот целится. Кинулся к князю, толкнул его с лошади, свой бок подставив под стрелу смертельную. Вскрикнул от боли резкой да обвис на коне. Князь сначала выругаться хотел, что десятник его с лошади посмел скинуть, а заприметив у него стрелу в боку, сразу понял, что новгородец ему жизнь спас.

Оттащили дружинники Ярослава на тюфяки соломенные. Стали стрелу извлекать, да на живую-то делали. Но десятник боль мучительную стерпел. А князь все время подле был.

– Ты мне жизнь спас, век не забуду.

– Ты лучше скажи, князь, как там штурм? – еле молвил новгородец.

– Идет штурм, да решили мы оставить затею с открыванием ворот.

– Нет! – что есть силы Ярослав крикнул да с трудом с тюфяка поднялся. На повязке кровь снова появилась. К нему лекарь было кинулся, чтобы уложить, да оттолкнул того десятник княжеский. – Нельзя оставлять. Это наш шанс! Такого более не представится. Они видели, как ты с коня упал, как я в бок стрелу получил, вот и решат, что мы раны будем зализывать, да расслабятся. Надо сегодня брать!

– Да как же ты в таком состоянии на стену-то полезешь?

– А ты не решай за меня, князь. Еще не вечер, заживет.

Святослав только удивленно поднял брови свои густые, но спорить не стал. Если молодцу очень хочется геройски погибнуть, то он мешать в том не будет, а вдруг и вправду новгородец откроет ворота хазарские? На том и порешили, что пойдет десятник с другами своими ворота открывать.

Стало смеркаться. Ярослав, тряпками перевязанный, со своими молодцами подобрался к стене Саркела. Их никто не заметил. Как и предсказывал новгородец, все хазары только и толковали, что о падении князя Киевского с коня, вот бдительность и потеряли. Дружинникам ничего не стоило взобраться на стену, когда ее никто не охраняет. Как только все поднялись, поползли они, словно тени, вдоль укреплений. А если лучник хазарский на пути встречался, резали горло ножами, да так тихо, что никто их и не замечал.

Ворота Саркела совсем рядом были, когда какой-то лучник мертвое тело своего товарища заприметил. Тут же тревогу поднял. Засуетились хазары, стали стекаться по стенам лучники. Много их было!

– Открой ворота, Мстислав! – крикнул другу Ярослав, приготовившись обороняться. – Мы тебя прикроем!

– Нет, лучше ты иди! У тебя ранение, долго здесь не продержишься!

Ярослав не стал спорить и бросился вниз к воротам. Каждое мгновение было дорого. Он должен был открыть град дружине княжеской!

Уже было подбежал к цели заветной, да встали перед ним охранники вооруженные, человек пять. Ярослав, недолго думая, на хазар набросился. Да с таким рыком бешеным, что перепугались те, подумали, будто не человек на них напал, а зверь лютый. Когда же убил новгородец четверых, на пятого пошел. Тот с испугу копьем стал отмахиваться. Да задел новгородца по боку, где ранение от стрелы было. Согнулся Ярослав от боли, кровь снова хлынула из раны открывшейся, да так, что тряпки повязанные вмиг красными стали. Но собрал всю волюшку десятник княжеский, схватил меч свой острый да с силою в пятого хазарина бросил. Тот замертво упал с мечом в груди.

Подошел к нему Ярослав, меч свой вырвал из тела вражеского да к воротам направился. Но чтобы их открыть, надо было задвижку поднять тяжеленную. Одному не справиться! Витязь все силы напряг, подпер задвижку плечом да как рванет ее вверх. Та поддалась и соскочила. Все, ворота открыты! И десятник, полуживой, полумертвый, толкнул ворота от себя и растворил их перед дружиной русскою. Князь того только и ждал, чай, наготове все уже стояли. Бросился Святослав со своими дружинниками внутрь града хазарского. Ярослав только и успел в сторону отскочить, чтоб свои же не смяли.

Бок же левый жгучая боль раздирала. Прикоснулся он рукой к ранению, и ладонь вся покрылась кровью багровою. А в городе уже предсмертные крики людские слышались да звон мечей, что друг с другом схлестывались. Тогда собрал Ярослав последние свои силы, взял крепко меч славный, почувствовав холод метала, и ожил от прикосновения целительного. Смертельное лезвие на него как целебные травы подействовало. Ничего ему так дорого не было, как чувствовать холодный металл меча своего. Шагнул Ярослав раз, два, силы в нем поприбавилось, и устремился новгородец спешно за своими, дабы поспеть врага побить. Не чувствовал он уже ни боли, ни слабости. Только одно сердце его желало: убивать врагов да жечь дома хазарские! Вот схлестнулся с каким-то хазарином на мечах, а потом еще с другим. Всюду запах крови и смерти. А Ярославу запах тот милее всех стал. Ликует сердце звериное, просит крови вражеской!

Утолял жажду свою дружинник аж до утра раннего, пока вокруг него одни трупы лежать не остались и нигде уже хазар не видно было. Так и нашли его свои посреди улицы всего в крови, волосы серыми стали от пепла пожарищ, а глаза дикие кровью налиты. Стоит среди трупов бесчисленных да пошатывается, но меч из рук не роняет.

– Эй, волк, битва закончилась! – крикнул ему князь. – Саркел наш!

Ярослав лишь взглянул на него взглядом затуманенным, пошатнулся снова да упал на трупы врагов своих, чуть дыша.

***

Когда же очнулся, ничего не помнил, кроме рек крови да запаха пожарищ. А около него девка-хазарка суетилась, все раны молодца обмывала. Как заметила, что ожил тот, сразу выбежала, кому-то кричать стала. Ярослав начал меч свой нащупывать. Неужели в плен попал? Да увидев Мстислава с Радомиром сияющих, что в покои его вошли, успокоился. Среди своих, не в плену хазарском.

Друзья тоже были повязками разными перевязаны. Значит, и им досталось от битвы ратной сполна. Подошли они вдвоем к другу, что на кровати мягкой лежал, да заулыбались.

– Очнулся новгородец наш, герой славный!

– О чем ты? – спросил Ярослав.

– Вести у нас для тебя хорошие. Князь сотником тебя своим назначил!

Ярослав ушам своим не поверил.

– Зачем он так? Не заслуживаю я чести такой. Вон разлегся тут, как баба.

Друзья только посмеялись.

– Может, и разлегся, как баба, да только перед этим ворота Саркела открыл, а затем еще, стрелой вражеской раненный, перебил двадцать хазар мечом своим. Тебя утром нашли среди их трупов. Стоял еле на ногах да меч держал окровавленный, прямо как берсерк с земель северных!

– Не помню ничего, все в голове смешалось.

– Да ты, видно, как заколдованный тогда был, – сказал Мстислав. – Говорят, глаза краснющие у тебя были, а губы что-то под нос шептали.

– Того тоже не помню.

– А может, оно и к лучшему – не помнить. Такое вспомнишь, так сразу тошно становится от смертей бесчисленных.

– Это тебе, Радомир, от смертей тошно. А мне они по душе.

– Это мы уже поняли, коли так в бой постоянно рвешься. А пришли мы затем, чтоб поднять тебя да к дружине вывести. Чай, теперь ты их сотник! Это в девятнадцать-то годков!

– В двадцать! Мне через неделю двадцать уже будет.

Радомир с Мстиславом лишь переглянулись весело оттого, что их друг серьезности себе нагоняет. Девятнадцать или двадцать годков, значения не имело, все равно самым молодым сотником стал. Вот и подхватили они новоиспеченного сотника под мышки да на свет вывели. А когда вышел Ярослав на свежий воздух, так сразу и силушки в нем прибавилось. Попросил друзей ему не помогать, сам пошел, правда, медленно. Много крови потерял, да ничего, к новому году своему восстановится.

Как приметили его дружинники остальные, так закричали приветственно:

– Волк идет! Смотрите, Волк наш вышел!

– А чего они меня так кличут? – спросил Ярослав у друзей.

– Да оттого, что когда нашли тебя поутру, ты как волк матерый стоял да глядел вокруг себя диким взглядом. Тебя сам князь по имени кликал-кликал, а ты не оборачивался. А когда волком окликнул, сразу на князя и посмотрел. Вот и дали тебе имя новое, на которые сам откликнулся. Волком зовешься теперь среди дружинников!

– Ну, это среди них, а вы чтоб меня Ярославом звать продолжили, а то забуду совсем про сущность свою человеческую.

Глава 12

Саркел был городом цветущим. Радовали здесь глаз и розы алые, и виноградники пышные. Да только как пришли туда русы, ничего и не осталось. Святослав волю дал дружинникам. Те разграбили град, пожгли большую часть домов, понасильничали девок хазарских да поубивали местных жителей, кто под руку попался. А самым свирепым в делах тех бесчинных был сотник Ярослав, коего Волком свои же кликали.

Меч его не просыхал от крови хазарской. Рыскал по городу всех, кто спрятался, и убивал на месте, заприметив. Добро не брал, незачем ему было злато да серебро. Ему кровушку подавай. Как-то раз зашел он в дом богатый, а там бабы-хазарки сидят. Упали те ему в ноги, чтобы помиловал. Волк осмотрел их оценивающе: старые да сморщенные. Плюнул и хотел уже выйти, да заприметил за их спинами молодуху, что пряталась за комодом. Зарычал по-волчьи Ярослав, схватил тут же девицу, чтоб понасильничать, да та отбиваться стала. Хазарки пожилые на него тоже набросились, хотели подопечную защитить, так Ярослав всех их и перебил. Молодая хазарка, одна оставшись да на трупы своих родных глядючи, закричала дико, выхватила кинжал острый из-за пояса, что талию тонкую обвивал, и кинулась на Волка. Да тот не растерялся. Ухватил руку девки, развернул кинжалом к ее груди да и воткнул со всей силы. Девица упала на пол замертво. Ярослав в прошлым, а ныне Волком называемый, смотрел на молодую хазарку притихшую подле ног своих словно ничего не видел. Словно глаза во тьме его были. Не хотел её смерти, руки сами всё сделали, а взор затуманен пеленой чёрной, словно не осознавал вовсе, что творит.

Бесчинствовали дружинники еще дня три в городе. Благо грабить и насильничать было кого. Оставшиеся хазары, кто богат был да ямы в земле имел для сокрытия нажитого, вышли к князю Киевскому со всем добром и на коленях стали просить пощадить город.

– Град теперь мой, – властно сказал князь. – Мне служить будете и дань платить. А про помощь от хазар забудьте! Я и Итиль ваш возьму, и Семендер! Сокрушу всю вашу Хазарию!

– Да, русский каган, век тебе служить станем! – не вставая с колен, вопили богачи местные. Уж больно грозен князь, не смели перечить. Вон он что с их домами сделал. От былого величия Саркела ничего не осталось.

А потом хазары пошли Волку кланяться, что у князя в почете был да больше всех и буйствовал в городе. Сотника этого хазары еще больше боялись, даже больше, чем самого князя. Вон как смотрит на них глазищами серыми да лютыми. Хоть и молод, да страхом животным наполняет старцев уважаемых. Стали они ему злато под ноги подсовывать да просить перестать град жечь. Волк лишь блеснул холодным взглядом сквозь глаза прищуренные, ничего не ответив. Не имел он жалости к хазарам. Они столько лет на Русь нападали, вот пусть свое и получают. Но старцы на следующий день опять к нему приползли, прося остановить пожары, да только злато уже не предлагали, а привели девку свою. Самую лучшую среди хазарок отобрали да из семьи благородной.

Девку Волк принял. И хазары тут же обратно уползли с благодарностью. А потом заприметили, что из шатра сотника сразу же нарочный выбежал, давая указание дружинникам, чтобы до следующего дня город оставили, не грабили.

Хазарка же молодая из шатра Волка более к отцу своему не возвернулась и что с ней сталось никто не знал. Лишь сказывали подруги её, коих та же участь могла ждать, что кидают их отцы зверю лютому на растерзание, что жесток он и нем к слезам девичьим.

***

Так и жил Саркел до тех пор, пока князь Киевский не решил дальше идти, другие города хазарские брать. Вызвал он к себе Волка на совет.

– Саркел за собой оставить хочу. Белая Вежа теперь ему имя! Сам же дальше пойду на Семендер и Итиль. Здесь оставлю гарнизон небольшой да посадника своего назначу, чтобы порядок в городе блюли. Ты же в Киев до зимы вернешься.

Волк сначала подумал, что князь шутит, но понял, что тот серьезно говорит. Расстроился сотник.

– Зачем от себя отдаляешь, князь? Чай, подвел я тебя хоть раз в бою? С тобой хочу идти далее на Хазарию, – и сверкнул глазами серыми.

– Ты, Волк, воин славный да верный. Самый лучший мой витязь. Вот и хочу, чтобы в Киев возвратился с дружиной своей. И не смотри на меня так сурово, чай, не враг я тебе.

– Мне в Киеве делать нечего. Оставь меня здесь посадником, коли не хочешь с собой брать.

– Тебя? Посадником? – рассмеялся князь. – Чтоб мой верный Волк сидел грамоты разбирал да нужды простого люда решал? Не про тебя такая участь. Ты воин, а не мирской человек!

– А в Киеве… Что мне там делать? Уж точно не ратные дела.

– И уж точно не дела посадские, – ответил князь. – Там княгиня Ольга этим славно занимается. Да ты послушай, что я скажу сначала, а потом гневайся. В Киев тебя хочу потому отправить, что все уже наслышаны о твоей силе да жестокости. Вот ты одним своим присутствием и приструнишь всех соседей наших, напомнишь о силушке русской. А то пока мы тут хазар гоняем, Византия да Болгарское царство наглеть начали. Да и в Киеве мне человек верный нужен, как ты, властью не прельщенный. Коли со мной случится что худое, старшего моего сына, Ярополка, на престол посадишь, а сам подле станешь. Княгиня Ольга уже не та, ей помощь нужна будет с боярами да князьями силою управлять. Вот я тебя и выбрал среди других дружинников, как самого верного воина. Ведь в Киеве сидеть – это под многими соблазнами ходить.

И посмотрел князь на сотника своего. Думал, что тот засияет весь, заважничает от чести великой, ведь в Киев поедет самого князя замещать, да Волк все такой же стоял, грозный и нерадостный. Святослав про себя улыбнулся. Правильно решил, что именно его в Киев отправит. Не станет Волк верный за его спиной заговоры строить да пытаться свою власть на Руси установить.

– Я тебе в Киев идти не указываю, а прошу, – сказал князь сотнику, понимая, что только так уговорить его сможет, как друг.

Волк задумался, еще больше лоб нахмурив.

– Не люб мне Киев, – тихо ответил, – но волю твою исполню, князь.

Святослав облегченно вздохнул.

– Вот и славно, – и обнял князь своего дружинника верного. – Теперь мое сердце спокойно за Русь будет, раз сам Волк станет ее покой охранять. Да только просьба у меня одна есть.

– Говори, князь, все исполню.

– Ты с девками киевскими так не поступай, как здесь. Мне не нужны волнения народные из-за того, что мой сотник не ласков с бабами.

– Не буду, князь. Мне на девок плевать, что есть они, что нет.

– Оно-то так, да жажду молодецкую не утаишь да в сундук не спрячешь, как рубаху ненужную. Рано или поздно все равно свое потребует. Вот ты и возьми с собой какую-нибудь девку хазарскую да делай с ней, чего душа твоя волчья пожелает. Чай, не будешь тогда на молодух киевских засматриваться и жестокости чинить.

Волк лишь улыбнулся совету княжескому. И как это Святослав обо всем подумать успевает?

– А если и сделаю что недоброе в Киеве, сильно разгневаю тебя, князь?

– Сильно! Да раз тебе красавицы наши милей, то крестьянок и бери. Но девок пригожих да из родов знатных не трогай.

– Не буду, князь, на том клянусь.

– Вот и ладно, теперь иди, в путь собирайся, – и князь хлопнул дружинника по плечу дружески да провел из избы, прощаясь.

Волк сразу к своим дружинникам направился, чтоб дать указания на сборы. Сотня его с веселой быстротой стала коней готовить да награбленное добро в мешки складывать, ведь скоро в Киев вернутся к женам своим, матерям и невестам. А что еще могло душу воина согреть, как не мысли о доме родном?

Отбыли на следующий же день. Волк, как князь и советовал, кинул в обоз свой девку местную, что в первый день ему привели хазары знатные, да и справлял с ней нужду свою все первые дни дороги, а потом дружинникам своим отдал на развлечение. А Белая Вежа вздохнула с облегчением: наконец-то лютый их покинул.

Глава 13

Много люда киевского на улицы высыпало встречать прославленного сотника княжеского, что с победой из далеких степей возвратился. Знали все, что именно он кагана хазарского убил, он князя от стрелы смертельной спас, собой закрыв, да что ворота Саркела открыл, несмотря на ранение. Кричал ему люд приветливо, шапки в воздух кидал. Девки киевские под ноги коня боевого лепестки цветов бросали да улыбками сверкали. Волк в ответ тоже улыбался, да глаза холодными оставались. Невзлюбил он Киев и не рад был этому граду.

Вечером княгиня Ольга столы в хоромах княжеских накрыла да позвала Волка почетным гостем быть. Сидел он рядом с княгиней да медовую попивал. На все вопросы Ольги отвечал. Знал, что она в Киеве главная, а он и не против был. Его дело ратное, а остальным пусть другие занимаются.

После пира княгиня сама до ворот сотника проводила да поблагодарила лично, что жизнь Святославу спас. И как мать великого князя Киевского решила дружинника по-своему одарить. Приказала она для него терем просторный поставить около двора княжеского. Волк хотел было отказаться, мол, ему привычней со своими жить, да княгиня посмотрела на него строго да молвила:

– Ты сотник княжеский, человек важный в Киеве! Тебя князь сюда прислал, чтобы ты болгар да византийцев приструнил. Да не станут они уважать того, кто при княжьем дворе как вой простой живет.

Волку ничего не оставалось, как согласиться. С княгиней Ольгой не поспоришь.

А Киев до утра возвращение витязей русских праздновал. И когда успокоился, в этот же день к делам обычным преступил. На улочках торговля бойкая закипела да скоморохи забегали.

Радомир же поутру к начальнику своему подошел.

– Отпусти меня в град, Ярослав, надобно мне.

Волк удивленно посмотрел на товарища.

– Мог и не спрашиваться. Ты десятник мой да друг верный. Сам себе знаешь обязанности.

– Хоть и друг, но ты сотник, не положено без спроса у тебя двор княжий покидать.

– Ну, раз спроситься решил, тогда и сказывай, чего в Киеве надобно. Нам князь приказал смирно сидеть да на девок не заглядываться.

– А я не к девкам. Я… – запнулся Радомир, – к Миле пойду.

– Ты ее еще помнишь?! Уже два годка с тех пор прошло, – удивился сотник.

– Я все это время помнил да полотно, ею вышитое, подле груди держал! –сказал гордо Радомир и ткань расшитую из-под рубахи достал.

– А если она тебя забыла? Может же и такое быть, – хотел Волк предупредить друга своего от разочарования, если девка его уже и позабыла вовсе.

– Знаю, вот и хочу быстрее проверить.

– Тогда иди к своей Ладе. До завтрашнего утра не жду!

Расцвел Радомир весь, поблагодарил друга за понимание да выбежал из терема сотника. Ярослав ему вслед посмотрел да подивился. Ишь, помнит девку свою! А сам он давно все позабыл за делами ратными.

***

Радомир подбежал к терему, где Мила жила. Сердце его звонко билось. Вот и забор, подле которого они с ней миловались, вот и окно горницы ее, куда он камушки бросал, вызывая девицу на гуляния. Хорошо ему было от тех воспоминаний! Все это время образ ее держал в сердце молодецком. И носик вздернутый, и косы русые да веснушки на щеках розовых.

Думал уже молодец снова камушек бросить в оконце девичье, чтобы выглянула она на улицу. Но остановился. Чай, он десятником уже стал прославленным, и негоже ему как тать себя вести. Пойдет прямо в ворота ко входу главному, поклонится ее отцу да матушке и попросит в женки Ладу свою, что обещалась ждать молодца.

Так и сделал. Прошел через двор весь челяди на диво да постучал в двери терема.

Отперла служанка, на гостя незваного посмотрев удивленно.

– Чего тебе надобно, дружинник?

– К Миле свататься пришел, жених я ее, Радомир, – гордо ответил молодец.

Служанка как-то испуганно на него глянула.

– Погоди здесь, – и закрыла двери перед самым его носом.

Не по душе пришелся Радомиру такой прием. Но он ждать остался. И через некоторое время дверь снова отворилась. На крыльцо вышел отец Милы, витязь помнил его еще по первым свиданиям.

– Приветствуя тебя, Радомир, – сказал глава семьи и голову слегка наклонил. Дружинник тоже голову склонил в знак уважения.

– И я тебя приветствую, Ефим Тимофеевич, купец славный. Я за своей Милой пришел.

– Знаю-знаю, сказала Машка мне, коя дверь тебе открыла. Да только ты зря пришел. Не выйдет к тебе Мила.

– Почему? – грозно спросил дружинник. – Ты не пускаешь?

– Да я пускаю, только засватана она уже. Вот и не выйдет.

Молодец отшатнулся, побледнев.

– Быть того не может. Как засватана? Она же мне обещалась!

– Да то когда было? Чай, два годика уже прошло. Но ты не серчай, молодец. С девками так всегда бывает.

– И когда засватали ее?

– Да вот уже как четыре месяца. Скоро свадьбу справлять будем.

– Кто жених?

Купец Ефим не хотел на то отвечать, боялся, что Радомир мстить станет.

– Не бойся, не причиню ему вреда. Говори, кто. Просто знать хочу, на кого променяла.

– Сын местного боярина, Емеля Фомин. Но смотри, обещался не мстить.

– Как обещано, так и сделаю. Говоришь, четыре месяца уже? Это значит, что она с ним давно свиделась. Неужто не говорила про меня?

– Говорила, да потом позабыла. Ты лучше иди, молодец, к себе да забудь про девку ветреную. Чужая она теперь невеста.

Радомир голову понурил. Не думал вовсе, что Мила о нем забудет, ведь ждать обещалась. А тем временем по лестнице деревянной чьи-то ноги бойкие побежали вниз на крыльцо.

– Емеля, ты? – крикнула Мила радостно. А как увидела, кто к ним в терем пожаловал, ужаснулась, руками рот прикрыла да вскрикнула.

Радомир на нее посмотрел. Вот она стоит, все такая же хорошенькая, как и была. Косы русые, носик вздернутый, веснушки на щеках. Да не про него уже веснушки эти, так сердцу полюбившиеся.

Повернулся к ней молодец и сказал гневно:

– Не дождалась!

Вытащил из-под рубахи полотно расшитое да бросил наземь. Тут же развернулся и ушел.

Ох как прав был его друг Ярослав, что сучьим племенем всех баб называл. Знал сотник княжеский их породу подлую, да не верил ему Радомир, все надеялся. Все два годика о Миле думал, ни к одной девке не прикоснулся, пока вои другие молодух пленных насильничали. Да лучше бы насильничал со всеми и терема жег. Не дождалась его девка! На сына боярского променяла!

Шел молодец себе да гневно глазами сверкал. Тут услышал, что за ним кто-то бежит ногами бойкими.

– Радомир! Радомир, постой! – кричала ему Мила в спину.

Тот остановился, повернулся к девке подлой.

– Постой, Радомир! – сказала она ему запыхавшись и с мольбой руки подняв. – Выслушай меня, не прогоняй!

Дружинник не понимал, зачем ему девку лживую слушать, все равно за другого пойдет, но уйти не решился. Стоял молча. Мила, поняв, что он слушает, повела свою речь горячую:

– Радомир, я всегда тебя любила, всегда! И ждала тебя все это время. Ох как ждала! Да весть ко мне год назад пришла, что ты с хазарскими девками спутался и возвращаться вовсе не думаешь. Вот я и впала в отчаяние. А тут Емеля рядом оказался, пожалел он мое сердце девичье да приголубил. Лель меня спутал, что посмотрела я на него. Как есть спутал! Я лишь в девках остаться боялась. Все мы того боимся, вот и стала с ним гулять. А он меня замуж позвал. Я и согласилась. Не думала тогда, что ты возвернешься. А я ведь тебя все это время любила и до сих пор люблю, Радомир! По ночам плачу, вспоминая!

Тут Мила к нему бросилась да стала руки молодецкие целовать.

– Ты прости меня, мой голубчик, мой друг и зазноба моя! Ты прости меня, девку глупую!

Она ему руки целовала, а Радомир стоял не шелохнувшись. Не мог простить, но и отпустить не мог. Люба она ему была даже сейчас, после предательства.

Мила же, руки молодца отпустив, поклонилась ему в пояс чинно и сказала, выпрямившись:

– Коли простишь меня и в женки свои возьмешь, век тебе буду хорошей женой, вернее меня никого не найдешь, на том клянусь сырой землей! – и подняла она землицы горстку из-под ног своих да поцеловала, клятву скрепляя. – А коли не простишь, стану женой Емели, и забудем прошлое.

Сказала это твердо да прямо перед дружинником встала, ожидая его приговора. Радомир же посмотрел в очи девичьи, что цвета неба были, и понял, что не сможет без них жить, не сможет другую девку приласкать, о Миле не думая. Подошел к Ладе своей да поцеловал в губы красные.

– Никому тебя не отдам, ни сыну боярскому, ни даже княжескому! –прошептал страстно на ушко девичье. А Мила от речей таких расплакалась, к молодцу прижавшись. Простил!

***

Много гостей пришло на свадьбу десятника княжеского с дочерью купеческой. Столы от яств ломились, медовая рекой лилась. Молодым хвалы да пожелания детишек со всех сторон сыпались. Мила вся счастьем искрилась, любимому в глаза заглядывала да сияла, как солнышко утреннее.

Радомир не мог жене своей молодой нарадоваться. Правильно сделал, что простил! Лучше жены ему вовек не найти. Ведь и верность ему поклялась хранить, сырую землю на том поцеловав. Не обманет уже, побоявшись богов разгневать.

– Целуйтесь, целуйтесь! – кричали вокруг.

Молодые стали целоваться всем на радость. Ох как целовались, крепко да долго!

А почетным гостем на свадьбе был сам Ярослав. Сидел рядом с молодыми, смотрел на их радость. Да сердца его веселье общее не трогало. Не понимал он, как Радомир простить смог. Знал же друг старший, что Мила его с сыном боярским не просто хаживала, а в горнице своей ночкамитемными принимала. Он бы никогда такого не простил. Но Радомир не Ярослав. Вон как жене улыбается да целует нежно. Не понимал того сотник княжеский, ох как не понимал.

Стал осматривать Ярослав холодными своими глазищами столы праздничные. Вон Мстислав с какой-то девкой сидит, болтает весело. Вон еще девицы сидят, да без молодцев, чай, подружки невесты. А вон и купцы знатные о чем-то спорят. Рассмотрел он всех гостей взглядом равнодушным да замер неожиданно. На другой стороне стола в самом конце сидит себе тихо девица с глазами зелеными, волосами златыми да щечками персиковыми. Не поверил сначала сотник своим глазам, будто видение перед ним предстало, давно забытое! Но нет, не видение. Девица пошевелилась, улыбнулась какому-то старику, что подле нее сидел, да чуть стесняясь, глазки в пол опуская о чем-то говорить стала с купцами прочими. Те смеялись от ее слов да снова о чем-то расспрашивали. И снова смеялись. Ярослав смотрел на девку ту открыто да внимательно, а на лбу морщина скорбная прорезалась.

Таким и увидела его Святослава, дочь купеческая. Повернулась она направо, чтоб купцу пожилому, что подле нее сидел, шутку рассказать, да заметила глаза серые, что пристально на нее с другого конца стола пиршественного смотрят.

Подняла она очи свои изумрудные да застыла вся, побледнев. Ярослав тоже побледнел, взгляд девицы поймав. Так и смотрели друг на друга через весь стол, оба бледные. Долго смотрели, глаз не отрывая. Но никто из гостей того не заметил, все молодоженами любовались.

Святослава же от волнения, что сердце ее обуяло, рот алый приоткрыла, воздух хватая. В груди у нее все сжалось. Потянулась она к чаше с медовой да осушила всю до дна залпом!

– Ты бы не пила так много, доченька, а то охмелеешь быстро! – посмеялся над ней отец, что справа от нее сидел.

А Святославе того и надобно было. Не верила она, что сам Ярослав пред ней сидел! Не могло того быть. Знала, что он в Хазарии решил надолго остаться, с князем бить врагов до последнего. О том весь киевский люд поговаривал. Мол, бьет славно хазар сотник юный, вот воеводой в тех краях и останется. Ан нет, вон он сидит прямо напротив нее да глазами своими серыми изучает внимательно.

Девица еще раз на него взглянула. А вдруг видение? Нет, глаза ее не обманывали: Ярослав! Очи серые да глубокие, губы плотно сжаты, о чем-то тяжко думает. Окинула Святослава его всего своим взглядом ясным. Изменился молодец. Сидит чинно, властно рукой на стол оперся, голова высоко поднята. На кудрях белых шапка высокая сотника прославленного громоздится, плащ мехом горностая подбит да цепочкой золотой застегнут. А на руках перчатки добрые из кожи редкой. Уже не тот Ярослав юнец новгородский, коим знала его когда-то Святослава. Сидит пред ней муж властный да грозный. Из волчонка матерым волком стал. То она и по глазам его ледяным да суровым поняла.

Ярослав же, окончательно признав, кто перед ним сидит да глазами изумрудными сверкает, нахмурился. Во взгляде такая злость появилась, что у Святославы невольно все в груди сжалось от страха дикого. Но она видела уже этот взгляд ранее, знала, что за ним душа преданная хоронится. Не отвела своих очей от него девица, да пожалела. Сотник на нее с таким презрением посмотрел, будто перед ним скотина бездушная, а не человек сидит. Святослава про себя ахнула да в пол потупилась. А когда снова решилась на молодца взглянуть, тот глаза свои уже отвел. Только и оставалось ей изучать его профиль правильный да плечи широкие, сильные. Ярослав же до конца свадьбы так и не обернулся на нее ни разу, будто и вовсе не знакомы были.

Купеческая дочь поняла, что он позабыл ее давно, вот и рассматривал поначалу пристально, не признав. А когда признал, такой яростью и презрением окатил девицу, что та все надежды свои на разговор душевный порушила. Не простил, значит. И никогда уже не простит!

А свадьба пуще гудела. Когда же молодые пошли в покои свои для ночки первой, уже как муж и жена, Ярослав вместе с ними поднялся. Еще раз поздравил обоих, проводил из-за стола да и сам ушел восвояси. А народ продолжал далее веселиться. Так было принято на Руси, гулять до утренней зорьки да упиваться вдрызг.

– Пойдем, дочка, чай, молодые к себе ушли, вот и нам пора, – сказал Святославе Никита Емельянович.

Та послушно встала за отцом и дала себя увести.

***

Когда же в терем возвернулись, Святослава сразу поднялась к себе в горницу, заперла дверь на засов да и кинулась на перину рыдать. Она так ждала Ярослава все эти годы, никто ей люб не стал, никому красоты своей девичьей не подарила, а он только презрением да ненавистью ее окатил! А она мечтала об этой встрече, что, мол, когда увидятся, все ему и поведает, что не ушла тогда с молодцем, потому как батюшке обещалась, вот и не смогла подвести отца своего родненького. Но ведь это вовсе не значит, что она не любила Ярослава. Любила, до боли любила! Когда ушел он от нее, платочек златый с пола подняла, что сапогом был втоптан туда несправедливо, да к сердцу прижала. Ведь это все, что от молодца гордого на память ей осталось. И рыдала Святослава в ту пору днями напролет, а по ночам ей глаза серые снились, что ласкают ее да душу лечат. Такой ее и застал батюшка, когда из Херсонеса вернулся. Осунувшейся, бледной, как смерть, и невеселой. Как будто погас в ней огонек жизненный. Все рассказала Святослава своему батюшке тогда, ничего не утаила. И про любовь свою к десятнику дерзкому, и что не пошла с ним, когда в женки позвал.

– Раз так любила, могла и пойти, я бы понял и простил, – ответил Никита Кузьмин. Да лучше бы не отвечал вовсе, еще больше масла в огонь подлил!

Еще пуще зарыдала Святослава, чай, поняла, что непоправимую ошибку совершила. Батюшка, перепугавшись, что обидел зазря, прижал ее к себе и молвил ласково:

– Ну ладно тебе, девица, встретишь еще другого молодца, получше этого, вот увидишь!

Но предсказание батюшки не сбывалось. Не встретила она молодца еще лучше ни через месяц, ни через полгода, ни через год. Молодцы-то хаживали, девка ведь красивая была да с приданым знатным, но она на всех только смотрела равнодушно да улыбалась холодно. Никто не мог зажечь ее сердце девичье. А по ночам все глаза серые являлись.

Затем, полгода назад, пришла новость в Киев о победах славных князя да о подвигах его нового сотника Ярослава, коего теперь Волком стали величать за его свирепость и лютость к врагу. Весь люд ходил по улицам и сказывал, что Волк тот и дальше хазар гнать будет, да воеводой в тех землях и останется. Вот тогда Святослава и отчаялась увидеться с ним вновь да объясниться. Образ любимого стал уходить потихоньку из ее ночек. Но сердце все равно свое девичье никому не открыла, не смогла. Хоть и хотела любовью новой зажечься, да что-то никак не получалось. Как будто серые глаза, ее сны покидая, и душу с собой девичью забрали. Так и стала жить Святослава, ни жива ни мертва. Молодцам улыбалась, с разночинными купцами, друзьями отца, шутила, боярских сынов с честью привечала, когда наведывались, да никому согласия не сватовство не давала.

Не выдержал того батюшка ее, Никита Емельянович, позвал дочку к себе да наказал грозно:

– Если жениха не выберешь до восемнадцати лет, сам замуж отдам, за того, кого достойнее посчитаю. И не посмотрю, будет ли тебе мил жених, силою отдам!

Святослава лишь сказала в ответ равнодушно:

– На то твое право, батюшка. Раз не мил мне никто, вот и выбирай, кого хочешь. Пойду под венец радостно, тебе на славу и почет.

Купец был доволен ответом дочери да стал женихов присматривать. Хотел он дочку свою красавицу так замуж выдать, чтобы век в золоте да почете купаться. К каждому приглядывался тщательно. Да так никого и не выбрал. Или богат, но из семьи незнатной. Или беден, но из бояр. Или богат и знатен, да пьет много и по девкам гуляет.

***

Уже было отчаялся купец достойного жениха найти, да приехал на днях в Киев посадник Смоленский. Мужичок лет тридцати и холостой, что было редкостью. Жена пять лет назад в родах померла вместе с ребенком неродившимся. С тех пор посадник и не женился ни разу. Присмотрелся Никита Емельянович к нему: хорош тот собой был! Высокий, сильный, глаза голубые умом наполнены, волосы чернявые да кудрявые. Весь из себя статный. И с мечом ловко обращается, и с луком. Ранее воем был княжеским, да посадником сел в Смоленске по приказу Великого князя Киевского. Посмотрел также купец, как с людьми себя держит посадник приезжий. Не зазнается, на равных со всеми разговаривает. И с боярами толк ведет, и с купцами да с людьми ремесленными. Со всеми язык общий находит. В Смоленске его уважают да побаиваются. Справедлив и милостив к люду своему был, но суров с виновными. Понравился посадник Смоленский купцу, ох как понравился! Вот и решил дочь свою за него засватать.

Пригласил он на пироги посадника к себе в терем, о делах торговых между Киевом и Смоленском толк вести. Да попросил дочь прислуживать за столом, не сказав ей, кто в гостях будет. А Святослава и не спрашивала, уже привыкла, что всегда кто-то в тереме гостем сидит. Чай, батюшка после возвращения из Херсонеса высоко среди купцов поднялся, вот и наведываются к нему все кому не лень.

Сели купец да посадник за стол обеденный, а Святослава пироги внесла с пылу с жару. Но не на пироги смотрел посадник, а на девицу красную, на волосы ее златые да глаза большие изумрудные. А когда наклонилась она, чтобы пироги поставить на стол перед гостем, рассмотрел посадник талию узкую с бедрами точеными да грудь высокую девичью.

Стали мужи важные пироги есть. Попробовал их и посадник, да глаз с девицы не сводил, что в угол отошла и скромно взор потупила.

– Ох какие пироги-то славные! – воскликнул неожиданно. – Кто готовил?

– Дочка моя, – ответил купец.

– Передай ей от меня поклон низкий за такие яства вкусные, – заулыбался тот.

– Так сам и передай, чай, по левую руку от тебя стоит.

Посадник ошеломленный к девице повернулся, от которой взгляда не мог ранее отвести, да покраснел. Но встал из-за стола и поклонился. Святослава ему тоже в ответ поклонилась, честь отдавая.

– Мои пироги да вам на усладу, – ответила мелодично, словно соловушка.

С тех пор посадник и стал ходить к ним каждый день, расположения купеческой дочери добиваясь.

Святослава улыбалась ему, смеялась на шутки мужицкие, а сердце все не разжигалось чувством трепетным. Но она не прогоняла посадника, знала, что батюшка именно его ей в мужья выбрал. Значит, судьба дочери купеческой скоро замужней молодицей стать.

Вот и ударили по рукам купец да посадник, сговорясь о Святославе. Посадник же сказал, что ему в Смоленск надобно вернуться на зиму, дела срочные уладить да терем для невесты подготовить. Обещался вернуться к началу года, сразу после Масленицы, да засватать девицу красную, а потом в Смоленск увезти, где свадьбу и справят. На том и порешили с купцом.

И все уже шло к тому, чтобы Святослава замужней стала, чай, зиму переждать, да как увидела она Ярослава за столом свадебным, так и забыла про жениха нареченного. Да только не рано ли забыла? Волк ей не рад был, вспоминать даже и не думал.

Святослава опять в подушку нос уткнула да заплакала. Ох как больно-то ее сердечку! А за дверцей в горницу девичью Никита Емельянович стоял и дочкины рыдания слышал. Знал, отчего та плачет. Видел того Волка на свадьбе с глазищами серыми холодными.

Глава 14

Ярослав быстрым широким шагом шел со свадьбы в свой терем, не останавливаясь и на приветствия людские не откликаясь. Не до них ему было.

Как зашел в хоромы просторные, сорвал с себя плащ с мехом дорогим и швырнул на пол. Подошел к столу да уперся в него руками. Глаза его бешено блуждали, лицо от гнева покраснело, жилы на руках вздулись. Не выдержал Ярослав напряжения и стал крушить все подряд в хоромах. Стол разбил, перину порвал да стулья разломал руками сильными. Когда выплеснул весь гнев, уселся на пол и руками голову обхватил. Замотал ею так сильно, будто выбросить что-то хотел. Но образ девичий не спешил думы его покидать. Опять златые волосы увидел да глаза изумрудные сверкающие.

Выругался сотник да стал хмельное искать, чтобы забыться.

В это время в терем хазарка плененная вбежала. Она у Ярослава в служанках осталась. Дружинникам нельзя было с собой на княжий двор баб брать, вот новгородец ее и приютил, чай, сам из Саркела вывез на утеху свою.

– Чего надобно тебе, дура? – крикнул он ей.

– Ничего-ничего, хозяин, шум услышала, вот и прибежала посмотреть, все ли ладно здесь, – испуганно пролепетала хазарка.

– Убирайся, – рявкнул сотник, но тут же передумал. – Нет, постой!

Та замерла. Сжалась вся в комочек, предчувствуя беду.

Ярослав окинул девку взглядом оценивающим. Хороша была хазарка. Правда, немного потасканная дружинниками его славными, но все еще хороша.

Указал он ей молча рукой на перину порванную. Хазарка всхлипнула, глаза ужасом наполнились. Знала, что сей жест немой означает. Станет лютовать сейчас над ней. Ох, уж лучше всей дружине разом угождать, чем ему одному! Но девка покорно пошла к перине, знала, что сотник не любил неповиновения и мог пришибить. А жить-то хотелось.

Ярослав до зорьки утренней не отпускал бедную. Хотел словно за все обиды бабские наказать. Да из головы все не шли волосы златые да глаза изумрудные.

Отпустил он хазарку, когда сам уже изнемог. Та еле-еле из его терема выползла, поверить не могла, что жива. И не выдержала хазарка более унижения такого и побежала прочь от хозяина жестокого, куда глаза глядят.

А Ярослав обессиленный упал на пол и заснул тут же, как младенец, будто ничего и не сделал скверного.

***

Прошло два дня. Сотник княжеский полностью в тренировки воев погрузился. А еще ходил к княгине Ольге дела важные обсуждать да о болгарах с Византией толковать. Знали и Ольга, и Волк, что после разгрома хазар с одним из государств соседних придется сцепиться, ибо тем не понравится укрепившаяся Русь под боком. А Византия зорко смотрела за русами, только и ждала момента, когда те ослабнут.

На третий день к Ярославу кто-то в горницу постучался. Пошел сотник сам дверь открывать, так как служанки у него более не было. Хазарка решила, что лучше под татями да крестьянами лежать, чем под сотником прославленным да жестоким.

Открыл двери новгородец, а на пороге стоит Никита Емельянович Кузьмин. Ярослав, ни слова не сказав гостю незваному, пропустил его внутрь.

Купец, войдя в терем, осмотрелся деловито да подивился, что у сотника комодов особенно-то и не было. Точнее, если что и было, на дрова поколото да рядом с печкой лежит. Так и остался стоять Никита Емельянович посреди хором. Ярослав же к печке подошел, присел на корточки да стал дровишки подкидывать. У купца же ни имени, ни фамилии не спросил. И так знал, кто к нему пожаловал.

Постоял купец с минуту, помялся с ноги на ногу, посмотрел на молодца негостеприимного, да и решил первым разговор начать:

– Говорят, ты с вятичами сдружился, сотник княжеский? Вот и хотел спросить тебя, можно ли с ними торговлю наладить?

Ярослав холодно взглянул на купца серыми глазищами и снова взор свой к огню обратил, что в печке пылал.

– Не про торговлю спрашивать ты пришел, купец. Говори, что надобно, –сказал повелительно.

Никита Емельянович про себя подивился: «Вишь какой проницательный!», а на неприветливость сотника и открытое неуважение к седине гостя решил рукой махнуть, знал, к кому наведаться решил.

– Про дочку свою пришел толк вести, – ответил купец открыто. – Чай, знаком ты с ней.

– И что с дочкой? – равнодушно спросил сотник.

– Да вот решил рассказать тебе, сама-то не посмеет, что не повинна она ни в чем.

– А я ее ни в чем и не виню.

– Тогда почему дочь моя плачет уже несколько дней, с тех пор как тебя увидела?

– Это не мое дело. Мало ли что у бабы глупой на уме?

Никита Емельянович решил пропустить слова обидные мимо ушей. Не за ссорой пришел.

– Я знаю, что случилось два года назад, – начал свой сказ купец. – Она мне все поведала. Рассказала, что ты с собой ее звал тогда. Да не пошла она только потому, что меня обещалась клятвенно ждать и из дому не уходить с молодцем, пока не возвернусь я из Корсуни. Ты бы простил ее, сотник прославленный. Нет вины девицы в том. Не смогла она клятву нарушить, отцу данную. Оттого до сих пор и страдает.

Ярослав слушал речь купца, продолжая равнодушно поленья в огонь засовывать. А когда тот закончил свой сказ, выпрямился да посмотрел грозно на гостя своего.

– Мне нет до нее никакого дела. Зря пришел слово молвить. Все уже в прошлом и никакого значения не имеет.

– Чай, разлюбил?

Ярослав от такого вопроса неожиданного сначала оторопел, а потом рассмеялся язвительно.

– Разлюбил? А я любил ее, что ли?! То по молодости было, я тогда каждую девку любил. Уже и не помню, сколько их было в ту пору. И она – всего лишь одна из них, давно позабытых.

Никита Емельянович от обиды губу прикусил, хотел уже молвить речи бранные, да сдержался. Сам сотник княжеский перед ним стоял, а не холоп дерзкий.

– Ты прав, зря я пришел, – лишь сказал купец. – Думал поправить все, да исправлять вовсе нечего. Ты, видно, солгал ей тогда, что женкой своей назовешь, коли за тобой пойдет. Оно и к лучшему, что не пошла с тобой да позором голову свою ясную не покрыла за молодцем ненадежным.

И не дождавшись ответа сотника, купец поклонился да стремительно вышел из терема. Ярославу только и осталось, что взгляды гневные ему в спину пускать.

Никита Емельянович же шел домой довольный. Принизил дружинника гордого, лжецом назвал да в бесчестных помыслах уличил. И решил купец, что все дочке своей расскажет. И как сотник княжеский ее с другими девками сравнял, давно позабытыми, и как отрекся от любви к ней. Все расскажет купец. Не того она молодца выбрала, не того. Чай, посадник Смоленский куда лучше этого.

Внимательно выслушав в своей горнице рассказ отца о разговоре с Ярославом, Святослава лишь погрустнела немного, но осталась сидеть гордо.

– Ты забудь его, – уговаривал батюшка, – как он тебя давно уже позабыл. Недобрый он молодец, ежели от любви так открестился быстро, коли забыл, что в женки звал девицу.

Святослава слушала да отмалчивалась. Отец, сказав все, что хотел, вышел, решив девку одну оставить в горнице. Пусть посидит, подумает, ей сейчас это надобно.

Как только дверь за спиной батюшки закрылась, Святослава сразу вздохнула да тяжелую голову на руки сложила. Слова отца горько легли ей на сердце. Но плакать не стала. Не верила она сказанному. Не может быть, чтобы Ярослав от любви к ней отрекся. Он ее единственную среди всех девок киевских выбрал тогда на Вересне. Руку дал, чтоб через костер с ним прыгнула. А потом ласкал нежнее нежного, да не понасильничал, что могло быть только от любви большой да уважения. Не может быть, чтоб любовь умерла так сразу из-за обиды девичьей! С прочими своими полюбовницами сравнял, но и это неправда. Ведь он пред ней единственной сущность свою волчью не прятал, не притворялся молодцем славным. За то и полюбила его Святослава всем сердцем. А он ее в ответ.

– Сама к нему пойду да все разузнаю. Либо простит меня и во всем признается, либо прогонит прочь навсегда, – решительно сказала себе Святослава.

***

И на следующий день сама пошла к сотнику. Терем у того видный был да пригожий. Но сразу бросалось в глаза, что бабы у него нет. Вокруг терема утварь валялась всякая, нескладно сложенная, комья грязи и ветки сухие повсюду.

Постучала Святослава в двери. И замерла. Ведь пришла судьбу свою вершить. Но никто не открыл. Тогда купеческая дочь, чуть осмелившись, сама толкнула дверь. Та поддалась, была не заперта. Святослава заглянула внутрь осторожно. В хоромах никого не было.

«Чай, с дружинниками», – решила девица. Но внутрь вошла. Любопытно ей стало, как Ярослав живет. Ни стола, ни стульев, только перина с подушкой, грубо заштопанные. У печи дрова нагромождены, а в печи огонь горит. Значит, ненадолго вышел хозяин терема. Сверху на печи какой-то котелок одинокий стоит. Заглянула туда девица да поморщила нос. Каша давнишняя да невкусная в котелке лежала.

«Чай, если бы я хозяйкой была в тереме, то и убрано было бы, и утварь стояла разная, стулья до стол резные, и пахло бы в котелке повкуснее этого!» – улыбнулась Святослава про себя. Да не заметила, как Ярослав вошел в горницу. И удивился гостю своему незваному. А потом у него такая ярость на лице отразилась, что если бы увидела его Святослава, точно в обморок бы упала. Но девица не видела хозяина терема, спиной к нему стояла. Тогда сотник княжеский снял с себя плащ верхний и швырнул с силою в сторону, чтобы шум создать.

Святослава тут же обернулась. Прямо перед ней на пороге стоял Ярослав. Да только взгляд у него ледяной был, хотя сам он внешне спокойно и невозмутимо выглядел.

– Приветствуя тебя, сотник княжеский, в тереме твоем, – сказала Святослава и поклонилась как положено.

Ярослав только сверкнул глазами на девицу, что ему кланялась, да вошел в горницу, закрыв за собою плотно дверь.

– Правильно заметила, что в моем тереме, – огрызнулся он.

Святослава немного смутилась да снова поклонилась:

– Не взыщи, Ярослав, дверь открыта была. Я не взламывала.

– И что? Если открыта была, значит, можно в чужой терем ходить без приглашения? То отец твой вчера пришел, теперь ты. Надо охрану поставить, а то ходят всякие, прямо как тати!

У Святославы от обидных слов щечки вспыхнули, но она тут же успокоилась. Не ругаться пришла. А что он ее поносить да оскорблять будет, к тому готовилась.

– Поговорить пришла, – сказала ласково и чуть приблизилась к центру горницы.

Ярослав обернулся да остановил ее гневным взглядом, чтобы и не думала ближе идти. А потом развернулся спиной к девице, стал кольчугу тяжелую стягивать.

– Так говори, раз пришла. Да только то, что мне вчера отец твой сказал, можешь не повторять. Мне до того дела нет никакого.

– Ой ли никакого? – воскликнула Святослава. – Не забывается такое, Ярослав, вовек не забывается. И как руку мне протягивал, и как платок золотой подарил. Ты меня из всех девок Киева выбрал! Не забывается такое, Ярослав!

– А ты меня Ярославом больше не кликай, для тебя я Волк, сотник княжеский, – и развернулся к ней с лицом озлобленным, – Ярослав я для близких людей да для друзей верных. А ты баба лживая, вот и знай свое место!

Купеческая дочь и глазом не моргнула на слова грубые. Подняла гордо голову свою красивую да сверкнула глазами изумрудными.

– Это ты после Хазарии таким стал? Чай, девки местные тебе там сапоги лизали да в ножки кланялись? Забыл уже, что такое сердце гордое, все по рабыням хаживал?! – и на лице у Святославы такое отвращение появилось, что сотник не выдержал.

Подскочил к ней. Схватил за гриву золотую и задрал девичью голову подбородком вверх, оголив шейку лебединую.

– А чем ты лучше хазарок тех? Скрутить тебя да меч к горлу приставить, тоже начнешь сапоги лизать! – гневно крикнул прямо в лицо.

– А ты попробуй, проверь, – тихо сказала девица, на боль жгучую в голове внимания не обращая, – вдруг не стану.

Ярослав не ожидал такого ответа смелого. Привык, что девки одного его взгляда грозного боятся да слушаются. А с этой что делать? Не такая она, как все. Вон как смотрит открыто и прямо на него да очи светом горят праведным.

Сотник на мгновение оторвал свои глаза серые от ее очей, да случайно на губы алые посмотрел, а потом на шейку лебединую. Ох как ему захотелось прикоснуться к ним, поцеловать, ощутить вкус кожи шелковой да персиковой. Вспомнил он, какая она вся сладкая. Вовек того не забыть. Даже запах помнил ее цветочный. Вот и сейчас пахнет вся, как весенняя травка свежая. Хотел уже было приложиться устами своими к шейке нежной, да очнулся вовремя. Девка ведь того и хотела! Чтоб поцеловал он ее да размяк, как тюфяк, от сладости кожи персиковой. А коли сделает он это, перестанет над собой властвовать, даст девке волю над ним творить. Не бывать тому! Ни одна баба не заставит его голову потерять! Даже эта.

И Ярослав снова разгневался, план змеи подколодной разгадав. Оттолкнул ее от себя, да и залепил ладонью по щеке наотмашь. У Святославы аж кровь из губы пошла.

– Я научу тебя послушной быть да пригожей. У меня все бабы сапоги лижут!

Святослава же, рукой кровь с лица отерев, посмотрела на сотника прямо да без страха. А глаза праведным гневом горят.

– От одной пощечины не будет девка киевская сапоги лизать! Не на ту напоролся. Да и ладно ли сотнику княжескому в тереме гостью свою избивать?

От напоминания о князе да о воинском чине его Ярослав еще больше рассвирепел.

– А ты не гостья, ты бесстыдница низкая! Девка честная не ходит по домам к сотникам да не заходит в терема без спросу. Вот и буду с тобой обращаться подобающе!

И кинулся к ней, стал платье срывать.

– Не смей! – вскрикнула Святослава. – Разбойник подлый!

– Сама пришла предлагаться, тебя никто не звал, вот и поплатишься. И мне никто дурного слова не скажет, что понасиловал!

И стал новгородец дальше одежды на девице рвать. Святослава вырывалась, кричала, да все попусту. Сильные руки ее вмиг скрутили да нижнюю рубаху разодрали. Встала она пред Ярославом в чем мать родила.

Увидев прелести ее женские, сотник чуть в сторону отошел, как будто ослеплен был светом ярким. Открылись ему и грудь ее высокая нежная, и бедра точеные, ножки стройные да ладные. Она вся стояла перед ним, словно статуя греческая прекрасная, коих Ярослав много в Саркеле у богатых хазар повидал. Вздохнул сотник глубоко-глубоко. Вскипели в нем кровь молодецкая да желание дикое. Подошел к девице, заглянул в глаза изумрудные. А девица стояла гордо, не плакала, только побледнела сильно да наготу свою прикрывала волосами золотыми.

Ох как захотелось Ярославу прикоснуться к волосам этим, словно руно золотое, зарыться в них лицом да вдохнуть запаха девичьего! Всю волю свою собрал, чтобы не поддаться соблазну. Понял, что если хоть раз к ней прикоснется, вовек уже от неё не откажется. Не сможет отпустить ее более.

– Убирайся, – лишь проскрипел тихо голосом, еле сдерживая жар молодецкий.

Святослава медлить не стала. Потянулась было к одежкам, что на полу были, но Ярослав ее опередил.

– В чем есть убирайся!

Купеческая дочь побледнела от услышанного. Она же голая! Неужто он хочет ее так из дому выгнать? Ярослав же, заметив, что девица замялась да посмотрела на него умоляюще, схватил ее за руку и потащил к двери.

– Нет, пожалуйста, прошу тебя! – закричала она.

– Ты себя опозорила, в мой дом придя. Вот иди и свой позор далее показывай, – гневно ответил Ярослав, да и выставил девку за дверь на холод уличный.

Святослава, очутившись во дворе, ахнула да лицо руками прикрыла. Вся побагровела от стыда такого да от обиды смертельной. А во дворе дружинники стояли. Они уставились на девицу голую, златыми волосами лишь до бедер прикрытую, да ошалели от увиденного. Смолки все, девицу жадно глазами поедая. Святослава кинулась прочь, опозоренная, чтоб хоть куда-нибудь спрятаться, но кто-то схватил ее сзади руками крепкими.

– Нет, нет! – заверезжала девица, будто ее режут, вырываться стала.

– Да это я, Радомир! – закричал ей на ухо дружинник и накинул плащ свой на тело оголенное. – Идем в дом мой, там Мила.

Ощутив на себе ткань грубую, что все ее тело прикрыло от глаз похотливых, Святослава успокоилась и позволила Радомиру себя отвести. Шла быстро, голову за волосами спрятав, чтоб никто не признал в ней дочь купца Кузьмина.

***

В доме же Мила ахнула, когда подругу свою увидела обнаженную, в одном лишь плаще.

– Да кто же посмел? – воскликнула она.

– Ты лучше иди одежды свои принеси, да не расспрашивай, не до того сейчас! – повелел ей муж.

Мила сразу же исчезла в своей горнице, одежки подбирать.

– Ну, ну, успокойся, – сказал ласково Радомир Святославе. – Здесь ты в безопасности. На, медовой выпей, согрейся, – и протянул ей кружку, напитка полную.

Святослава благодарно кивнула, кружку до дна осушила и, почувствовав, как тепло по всему телу разливается, расплакалась.

– Ярослав? – спросил дружинник напряженно.

Та только кивнула.

– Случилось что худое?

– Нет, не тронул.

Радомир облегченно перевел дух. Слава богам, не опорочил девку сотник его.

– Вот это самое главное. А про остальное забудешь скоро.

– Да как же забыть такое? Чай, перед всей дружиной опозорилась! – и пуще прежнего рыдать стала.

– Да не опозорилась ты! Там только шесть человек было, и никто из них тебя не знает. Пошутят пару дней да забудут.

– Только я не забуду!

– Ну, это уже твое дело. Да ты плачь, плачь, легче станет, – и положил он голову девицы на свое плечо. Знал, что девкам так нравится.

Выплакавшись на плече у десятника княжеского, Святослава успокоилась да переоделась в одежки, что Мила принесла. Те почти впору были, только чуть коротковаты.

– До дому дойдешь! – рассмеялась подруга.

– Так как же это вышло? – не удержалась Мила от расспросов.

Радомир хотел шикнуть на жену, чтоб не лезла, но Святослава решила сама все подруге рассказать.

Поведала и о том, как хотела с Ярославом поговорить, как все два года о нем грустила да вспоминала, ни на миг не позабыв глаза его серые. И о том, как ударил ее по щеке, а потом одежды срывать начал. И о том, как за дверь голой выставил.

Мила слушала, обомлев, а Радомир лишь хмурился и о чем-то своем думал.

– Ты не ходи к нему более, – сказал он, когда девица закончила свою печальную повесть, – негоже это. Он сотник княжеский. Если чего надумает с тобой сделать, никто с него не спросит, только князь. А тот еще нескоро прибудет. Тебе очень повезло, что он тебя не тронул.

– Не буду, – покорно согласилась Святослава. – Я не знала, что он таким стал, не ведала. Думала, вспомнит меня. Лишь два года прошло, как мы…

И запнулась. Не хотела говорить о том, как он в женки ее звал, а она отказалась, руку преданную не взяв.

– Два года для него как целая вечность прошли, Святослава. Он такого повидал, что бересты всей не хватит описать, – заключил Радомир.

– Это он таким из Хазарии вернулся?

– Нет, раньше. Еще от вятичей.

– А что же случилось?

– Не знаю. Ведаю только, что он уже с Киева другой был. Между вами что-то такое произошло, что он хмурым и нелюдимым стал. Дичился всех да сидел одиноко от другов своих. Но он тогда по ночам еще имя твое во сне шептал, хоть сам того и не ведал, а я не сказывал. А после той истории с женой Мстислава будто все переменилось в нем окончательно. Словно огонь жизненный у него внутри погас и стало там черным-черно.

– А что случилось с женой Мстислава? – спросили девицы.

– То не моя тайна, сказывать не могу. Одно только ведаю, что с тех пор он и возненавидел баб всех лютой ненавистью.

– Это я во всем виновата, – всхлипнула Святослава.

– Да ты-то тут причем? – удивился Радомир.

– Да при том, что с меня и начал Ярослав всех баб ненавидеть. Обидела я его сильно тогда в Киеве.

– Да тебя он уже давно простил! – заверил дружинник. – Вот только себе простить не может того, что натворил. Такое бы никто простить не смог. Когда чернота душу обволакивает, уже не вырваться из нее. Вот и лютует, да не в радость себе, а в горечь.

– Так правду говорят, будто Ярослав девок насильничал, а некоторых даже убил?

– Правду. Очень горькую правду, – понурив голову, ответил Радомир. –Друг-то и начальник он славный, а вот девкам от него житья нет. Поэтому и говорю, чтобы не ходила более. Другим он стал. Забудь его. Того, кого ты знала, уже нет. Теперь Волк он, и по имени, и по сущности своей. Настоящий Волк.

Святослава промолчала. Легко сказать – забудь! Сегодняшнюю встречу она теперь никогда не забудет и не простит!

Радомир проводил Святославу до самого дому, подсадил к окошку ее горницы, чтоб смогла внутрь залезть. Не хотела Святослава, чтоб ее кто-то видел в одежках чужих да с губой разбитой. Пробравшись в покои свои, она сразу же на ключ заперлась. Никого не пускала, мол, голова у нее болит. А сама травы лечебные к губе прикладывала да глаза от слез горьких осушала. Больно было от того, что не смогла вернуть любимого. Видимо, прав Радомир, его уже и не вернешь. Кто хоть раз кровь девке беззащитной пустит, никогда уже из темноты не воротится.

Вздохнула Святослава тяжко. Ей жить дальше надобно.

***

Радомир на следующий день после случившегося к Ярославу подошел.

– Разговор есть, – сказал сурово.

Ярослав провел друга в терем. Сел на скамейку, кою сам выстрогал сегодня, да друга пригласил. Но тот отказался. Сразу начал говорить.

– Ты что ж творишь, друг мой? Зачем Святославу так посрамил?

– Что, уже пожаловалась? – ухмыльнулся сотник.

– О таком девке позорно жаловаться! Просто я рядом был, когда ты ее голую во двор выставил. Кинулся тут же на помощь, плащом прикрыв.

– Вот и славно. Видишь, и никакого позора.

– Да перестань ты улыбаться, Ярослав, я серьезно! – воскликнул резко Радомир.

– И я тоже! – так же резко ответил сотник, встав со скамьи. – Она сама в дом пришла. Сама себя опозорила. Я ее не неволил.

– Знаю о том. Но все же нельзя так с девками знатными поступать. Коли князь узнает…

– Ты меня князем пришел пугать? – разозлился Ярослав.

– Нет, князем пугать не стану. Только напомню, что ты сотник княжеский, Русь защищаешь от напастей, а сам ведешь себя, как разбойник, в своем же доме!

Сотник лишь голову понурил от слов друга да снова на скамью сел, ножичком острым коня деревянного из полена вырезая.

– Ты бы простил ее, Ярослав. Чай, любит тебя девица, – уже более мягко стал говорить Радомир.

– Не за что мне ее прощать. Все в прошлом.

– И все-таки, – не сдавался друг. – Вон, моя Мила тоже меня позабыла, с другим гулять стала. И знаю я о том, что в горницу ночками звала сына боярского. Так что не смейся! Но я смог простить… И теперь живем душа в душу. И лучше женки мне не найти вовек! Она тоже благодарна, что простил. На верность мне землю сырую поцеловала.

– Вот и хорошо, что у вас складно все вышло. И я рад тому, что смог простить ты Милу свою. Но я не ты, и простить не смогу.

Радомир только вздохнул глубоко.

– А ты бы попробовал. Может, и душа твоя от этого бы излечилась.

Ярослав ничего не сказал другу на эти слова, продолжал коня выстругивать.

– Ладно, тебе в душу лезть не моя забота. Только одно скажу, коли еще раз так с какой-нибудь девкой честной поступишь, не смогу назвать тебя другом своим более! Насмотрелся на твои бесчинства в Хазарии. Хватит с меня! Не должен себя так друг мой вести, недобро это.

И Радомир вышел прочь из терема сотника, оставив Ярослава размышлять над последними словами друга.

Глава 15

966 год от Р. Х.

В Киеве стояла русская зима. Снежная, холодная да с морозами трескучими. Хоть весна уже была не за горами, хозяйка ледяная не собиралась пока свои права уступать. В последний месяц так много снегу навалило да такой мороз напал на град престольный, что все носы попрятали по теремам своим.

Да в ясный день никого морозы те не пугали. И как только снег заискрился от лучей солнечных, девицы молодые на улицу высыпали, стали в снежки играть, друг за другом бегать да на санках кататься. Все розовощекие от мороза да счастливые! Глазки задором блестят, звонкие голоса, чай, по всему Киеву разносятся, молодцев привлекая.

Святослава тоже в снежки играла. Да резво бегала за девками, догоняя и снежок за ворот засовывая. Догнала одну, запихнула побольше снега да побежала от нее быстрее ветра, чтоб та отомстить не успела. Бежала Святослава да не видела, что впереди из-за угла кто-то выворачивает. Она со всей силы на вышедшего и налетела.

Охнула от удара да на снег упала. А тот, на кого налетела, стоит себе и даже руки не подаст.

– Помоги подняться! – упрекнула девица.

– Сама на меня прыгнула, сама и вставай, – ответил знакомый холодный голос чуть с хрипотцой.

Ярослав прямо перед ней стоял. В шубе длинной да из мехов ценных. Грудь нараспашку, жарко ему было.

Святослава сама и поднялась. Вскинула на него очи гневные, но потом рассмеялась.

– Ничего не напоминает, Ярослав?

И отбежала от него вся искрящаяся. Локоны золотые, из-под платка выбившиеся от игр веселых, засверкали, как солнышко весеннее.

Посмотрел сотник на девку резвящуюся. Хороша стала! Уже два месяца ее не видывал после истории той срамной с выдворением из терема. И теперь вовсю разглядывал. Вон как очи девичьи сверкают жизнью да радостью. Хоть мороз на улице, а Ярославу горячо стало внутри от глаз тех. Но сотнику надобно было дальше идти, в терем спешил печку на ночь растопить.

Вот и повернулся он к девицам спиной и уже шаг в направлении терема сделал, как ему в спину увесистый снежок ударил.

Обернулся Ярослав, гневно на играющих зыркая.

– Чай, не по тебе забава русская, а, сотник? – закричала ему Святослава.

Не боялась она Волка. Среди девок стояла. А при них он ничего не сделает. Ох как отомстить ей хотелось за ту встречу последнюю срамную!

Ярослав лишь сплюнул гневно да развернулся, чтоб уйти. Не для сотника в снежки с бабами играть. Но не прошел и двух шагов, как в него опять снежок попал, только не в спину теперь, а в голову, сбив шапку меховую набок.

Повернулся снова новгородец к девицам. А те со смеху чуть ли не на снег падают. Святослава же стоит посреди них гордо и уже другой снежок в руках вертит.

– Вот какой бы из меня стрелок вышел славный! Взял бы к себе в дружину, Ярослав? Чай, не хуже тебя стреляю! – купеческая дочь нарочно его по имени назвала, знала ведь, что сотник не любит, когда его именем кликают.

Подруги вокруг еще пуще смеяться начали да на снег попадали вовсе.

Дружинник рассвирепел. Сейчас он ей покажет, как в сотника снежками кидаться да перед подругами срамить.

– Ну, погоди, девка! – крикнул он и побежал в ее сторону.

Подруги, что вокруг стояли, тут же с визгом разбежались. И Святослава что есть мочи с места дернула да смеялась громко. Не догонит ее Ярослав в шубе такой тяжеленной. Она вон, как ветер, мчится!

Сотник тоже понял, что догнать в шубе девку резвую не получится. Но не сплошал. Скинул с себя меха дорогущие и помчался за девицей далее. Стал нагонять. Схватил за плечи, опрокинул на спину и стал снегом лицо засыпать.

Святослава отбивалась, но продолжала смеяться. Лицо снегом тереть зимой было принято. Чай, она тоже подружкам своим всем лица перемазала.

Заметив, что девке все еще весело, Ярослав решил усугубить наказание. Задрал подол тулупчика ее мехового да стал словно по отечески лупить рукою сильной как ребёнка провинившегося.

– Это тебе за снежки! Это тебе за Ярослава! За снежки! За Ярослава!

– Больно же, Ярослав! – кричала девица да смеяться не переставала, снова назвав его по имени.

А когда он еще раз шлепнул напоследок, да посильнее, пуще рассмеялась.

– Ну и как тебе бёдра мои? Чай, понравились, раз шлепал так славно! –и покатилась со смеху на снег, когда сотник ее отпустил.

Новгородец уставился на нее с неприкрытым удивлением. Он ее только что отшлепал больно, а она смеется. Ну и девка! Вот что с такой делать?

Святослава вдруг резко к нему подсела, обхватила голову его белокурую да поцеловала в губы молодецкие. А потом резко отскочила и побежала, крикнув напоследок со смехом:

– Как погожий день будет, приходи! В снежки поиграем. Ты еще раз меня пошлепаешь!

И убежала девица. А Ярослав сидел, словно громом пораженный. После того как он отлупил ее прилюдно, она еще и целует его да смеется. Странная девица. Но поцелуй ее на губах остался, словно мед сладкий да горячий хмель.

***

Следующий зимний день тоже был морозный и солнечный. Опять высыпали девки в снежки играть. Да теперь еще и молодцы к ним присоединились. Из Киева на санках помчали за стены града на раздолье снежное. А на поле том заснеженном и дружинники тренировались. Торсы оголенные, стоят на холоде и бьются по парам друг против друга. Ярослав среди них в шубе похаживает важный весь да грозный.

Святослава его сразу заприметила. Подбежала с санками в руках.

– Покатай меня, сотник княжеский! – сказала весело да глазами засверкала изумрудными.

– Не до тебя мне сейчас, дочь купеческая. Видишь, тренируемся.

– Так это вои твои тренируются. А ты вон стоишь незанятый.

Ярослав только сверкнул на нее серыми глазищами да отвернулся.

– А хочешь, я тебя сама покатаю! – не унималась та.

– Покатай девицу, – засмеялись дружинники. – Не отстанет, пока не покатаешь.

– Ну садись, – согласился Ярослав, недобро на Святославу взглянув, – да только держись крепко!

Святослава тут же на сани прыгнула да схватилась за загривок. А Ярослав как дернул ее со всей силы, однако девица не упала. И тогда скинул он шубу свою да помчал что есть мочи. А купеческая дочь смеется да улюлюкает.

– Давай к тому дереву, сотник! – в спину крикнула.

Пуще прежнего сотник раскатал сани, думал, сейчас как хрястнет ее об дерево, чтобы больше не мешалась, да на глазах у всех незахотел того делать.

Остановил сани уже за деревом. А Святослава смеется. Встала с саней счастливая и довольная да шагнула к сотнику, глазами сверкая, как искорками. Ярослав было подумал, что она снова целоваться полезет, и назад отшагнул, не заметив, что прямо за ним прорубь холодная.

«Вот! Сейчас!» – промелькнуло у Святославы в голове.

И она изо всех сил резко в грудь Ярослава толкнула, тот в прорубь и провалился. А когда всплыл из-под воды студеной, крикнула что есть мочи:

– Будешь теперь знать, каково это – девку голую на холод выгонять!

Сверкнула напоследок очами гневными да побежала прочь к Киеву, бросив свои санки подле дерева. Отомстила!

Ярослав же, на снег выбравшись, сначала лежал, словно обмерший, а потом рассмеялся. Ловко же придумала! Ох как ловко! Он бы и сам до такого никогда не додумался, хотя самым хитрым среди своих считался.

Дружинники же к нему с шубой подбежали, стали на ноги поднимать да одежки обледенелые стаскивать. Когда сняли все, накинули шубу с шапкой.

– Вот змея, я б ее на месте придушил, нашего сотника так посрамить! –возмущался один из воинов. – Найду ее и устрою темную!

– Никого ты не тронешь, Митя! – крикнул ему Радомир строго. – Чай, наш сотник заслужил то, сам знает.

Ярослав же только улыбнулся в ответ. Прав Радомир был, опять прав.

– Но теперь все в Киеве сказывать будут, как девка сотника в прорубь окунула!

– Она девка, ей можно. На то они и существуют, чтоб нас на смех поднимать, а то зазнаемся, – опять осадил Радомир разбушевавшегося дружинника.

– Да замолчите вы оба! – гаркнул Ярослав. – Лучше на княжий двор пойдем, отогреться надобно.

А когда сидел уже Ярослав у печи своей в тереме да бревна в огонь подкидывал, Радомир спросил обеспокоенно:

– Надеюсь, не будешь мстить Святославе? Знаешь же, что заслужил.

– За нее печешься, не за друга своего?

– Да что с тобой случиться может? Ты же Волк!

– И то правда.

Тут задумался сотник на мгновение.

– Диву даюсь, что она два месяца обиду носила да план мести вынашивала. Вот змея!

– Она-то два месяца, а ты уже два года ей мстишь!

Посмотрел Ярослав на друга своего и соратника по оружию. Что-то в словах его кольнуло сердце больно.

– Иди, Радомир, спать буду.

– А что насчет Святославы?

– Не могу обещать, о чем просишь. Она на смех меня перед всей дружиной подняла, да перед молодцами и девками киевскими. Сотнику такое негоже прощать.

Радомир только вздохнул грустно.

– А знаешь, вы друг друга стоите. Да ну вас обоих! – и ушел из терема, махнув рукой обреченно.

Ярослав же для себя решил, что обязательно поквитается с девицей златовласой. Не мог ей простить купания в прорубе. Вон и дружинники на него косятся да за спиной смеются. Надо ответ дать.

***

А пока он месть свою обдумывал, собрался как-то молодняк опять гулять около Киева. Решили на санях запряженных кататься. Запрягли три тройки коней, да и стали наперегонки ездить. Ярослав же опять дружинников вывел на тренировку. Знал, что на морозе тело в сталь закаляется и горячить всегда будет в дни студеные! Еще в новгородских лесах ту науку выучил, когда охотой промышлял.

Восседал на коне своем сотник гордо, а в сторону резвящейся молодежи и не посматривал. Не придумал еще месть достойную.

– Чай, опять она? – крикнул дружинник из толпы. – Вон как резвится. Неужели не ответишь на обиду, Волк?

– Отвечу в свое время, – грозно сказал сотник. – А кто от тренировки отвлекаться надумает, со мной в пару станет!

Тут же все смешки стихли. Никто не хотел своей жизнью рисковать. Против сотника можно было выходить, только если помереть уж больно хотелось.

А молодняк киевский продолжал резвиться, на санках катаясь.

– Эге-гей! – кричали молодцы славно, коней плетками подгоняя.

Святослава сидела в центре одной из повозок, вместе с остальными девицами смеялась. Хорошо у нее на душе было да привольно. Знала, что Ярослав рядом тренируется. Да только он ее душу более не тревожил. Отомстила когда, сразу и отлегла обида от сердца девичьего. Вот и смеялась сейчас счастливо.

Молодец, что с ними в санях был, пуще всех коней погонял. Летели сани, будто птицы небесные. Быстро да звонко, бубенчиками тишину разгоняя. Побеждал возничий уже своих соперников. Вон и лес близко, до коего договорились гнать лошадей. Сиял гордо молодец, чай, девки его зацелуют, когда выиграет. Да так разгорячился паренек от близкой победы, что не заметил бревно впереди огромное, снегом припорошенное. А когда заметил, было слишком поздно. Кони бревно перепрыгнули, а вот сани так в него врезались, что чуть вверх дном не перевернулись. Молодец из саней вылетел да живой остался, только руку сломал. А три девицы вместе со Святославой умудрились в повозке остаться. Вцепились крепко в сани и верезжали что есть мочи! Кони же, то ли почувствовав, что их плетью никто более не стегает, то ли испугавшись крика бабьего, помчали к лесу, словно бешеные. Повозка неуправляемой стала. Кони мчали ее по снегу, то в одну сторону бросая, то в другую. Все, кто остался на поле заснеженном, смотрели на сани с ужасом в глазах. В любой момент трагедия могла случиться.

– Прыгайте же! – крикнул Ярослав, замерев, как и все. Сейчас никто не мог помочь девкам несчастным, кои в повозке остались. Слишком далеко сани отъехали от стен града, не догнать. Да и не докричаться.

Но Святослава как будто услышала голос сотника внутри себя, велела девкам, что с ней были, прыгать. Чай, снега много, не убьются. Да сани так бросало из стороны в сторону, что те не решались спрыгнуть, боялись. Купеческая дочка тогда на отважный шаг решилась. Переползла через загривок саней и схватила вожжи. Но кони уже так разгорячились, что слабая женская рука не могла их остановить. И Святослава тогда напрягла все мышцы, задавая коням одно направление, чтоб сани швырять перестало. Кони вдруг послушались да по прямой бежать стали. Сани выпрямились.

– Прыгайте! Чего ждете? Лес уже близко!

Девки тут же спрыгнули с воза и покатились по снегу. Святослава оглянулась на них: живы! Теперь ей и о себе подумать надобно.

– Прыгай же, – тихо промолвил Ярослав, когда понял, кто в санях остался. Сердце его стало чаще биться от волнения.

Купеческая дочь тем временем решила обратно в сани залезть, чтобы спрыгнуть, да кони, почувствовав, что вожжи ослабли, опять из стороны в сторону скакать начали. Святослава еле удержалась, чтоб под сани не свалиться. Поняла, что не дадут ей кони спрыгнуть. Стала опять вожжами управлять, пытаясь сани прочь от леса направить. Но было слишком поздно. Лес уже перед носом стоял, и кони во весь опор на него мчались.

– Прыгай! – крикнул Ярослав с места своего, но его никто не услышал. Тогда он сам на коня своего, что под седлом подле стоял, вмиг вскочил да хлестнул что есть мочи и за санями помчался.

– Ты уже не спасешь ее! Там лес! – крикнул вслед кто-то из дружинников.

Но сотник еще пуще лошадь гнал. Знал, что погибнет девка, однако не смел остановиться.

Кони же галопом мчали сани прямо на деревья. Святослава, увидев перед собой стволы вековые, закричала, хотела было руками лицо закрыть, но в последний момент дернула с силой вожжи, и проскочили лошади первое дерево. Потом второе, третье. Девица направляла коней то в одну сторону, то в другую. Сама себя не помнила, как получалось от деревьев уворачиваться. Сердце бешено колотилось, глаза обезумевшие. Видно, страх дикий помогал ей коней направлять. Вылетели кони на поляну лесную, вздохнула Святослава с облегчением, чай, деревьев нет уже. Да рано радовалась. Когда опомнилась, поздно уже было – впереди обрыв! Именно туда она коней, сама того не ведая, и направила. Вот она, кромка небесная, да красивая какая! Вот она, смерть быстрая…

***

Кони к обрыву подскочили, однако под тяжестью своей остановиться уже не смогли, да еще сани их сзади подперли. Животные вместе с санями и возницей вниз сорвались. Только и было слышно, что девичий крик последний. Так и упали все в речку бурную, от крутизны потока не замёрзшую, что за обрывом сразу текла.

Ярослав, к обрыву подскакав, с коня спрыгнул, к краю подбежал, стал в реку всматриваться. Грудь его вздымалась сильно от дыхания волнительного, да сердце так стучало, что он и не слышал ничего, кроме ритма его бешеного.

Тут увидел сотник коней, что выплыть пытались, да тяжесть повозки не давала. Погибнут славные. А рядом… Рядом головка золотистая сверкнула на поверхности. Святослава! Мокрые одежды тяжестью своей ее вниз утягивали.

– Жива! – крикнул Ярослав торжествующе и устремился с обрыва прямо в речку, лишь тулуп с шапкой скинул. Только лук легкий с собой прихватил да кинжал.

Оказавшись в реке студеной, он резкими бросками поплыл в сторону Святославы. Та уже стала под воду уходить, ослабела и не могла более бороться с потоком бурным. Да и вода ледяная все тело сковывала. Когда подплыл к ней Ярослав, она уже под водой была. Только волосы златые выдавали ее в толще мутной.

Нырнул новгородец, схватил девицу за руку да на поверхность вытащил. Тут же к груди прижал, захватив рукою сильной, и поплыл к берегу, второй рукою загребая. Святославу из воды вынес, сразу расстегнул платье девичье, стал по сердцу бить да ртом своим ей в рот воздух загонять. Святослава лежала вся посиневшая, не было в ней уже жизни. Но сотник не унимался, заставлял сердце девичье снова биться да Перуну молился, чтобы спас ее. И, видно, услышал Перун молитвы воя своего верного, ожила девица, закашлялась, вода изо рта потекла. А Ярослав рядом сидит да смеется. Самому не верилось, что жива Славочка, ведь он уже отчаялся.

Святослава ожила, но в себя не приходила. Стала лишь трястись от холода, чай, одежка на ней ледяная была. Да и без сил девица совсем лежала. Ярослав поднял ее на руки да побежал шагами быстрыми в лес, что за рекой стоял. Знал, что здесь волхвы живут, значит, и терем стоять где-то должен с огнем целительным. Так и случилось. Нашел молодец хижину посреди леса, в коей никого не было. Видно, заброшена уже давно, пылью все внутри покрыто. Зашел сотник внутрь спасительного убежища и положил девицу на соломенную подстилку, от времени прохудившуюся. А Святослава уже синеть стала, замерзала потихоньку…

Ярослав быстро огонь в печи развел, благо дрова с огнивом подле лежали. Озарилась хижина теплым пламенем, в студеную пору живительным. Сорвал сотник с девицы все одежды ледяные, обнажив полностью. Да ему до наготы девичьей вовсе дела не было. Стал растирать все ее тело своими ладонями горячими. И пальцы на руках и ногах растирал, и стопы с ладонями, и грудь, и живот, и ноги стройные. Потом на спину перевернул, стал с той стороны растирать. Затем обратно перевернул да снова растирал.

Прокорпел Ярослав над девицей аж до зорьки вечерней, пока она вся не раскраснелась. Отер молодец пот с головы своей да уселся у огня измученный. Жить будет! Пора и о себе подумать, чай, на нем до сих пор одежды мокрые да холодные. Снял с себя все, да и бросил к огню поближе, чтоб просохло. А Святослава разрумянилась, хорошо ей от огня стало. Но, обессилившая, не смогла проснуться, так и спала голая на подстилке соломенной. Ярослав за ней вслед тоже уснул.

Глава 16

Святослава следующим утром от боли в боку проснулась. Да и неудивительно: на чем-то непомерно жестком лежала.

«Ох и отругаю я служанку, что забыла мне перину взбить!» – подумала она сквозь сон, зевнула, потянулась сладко да открыла очи свои. Но тут же поняла, что не в тереме она своем, а в незнакомом жилище. Лежит на полу, точнее, на жалкой подстилке соломенной, а прямо перед ней, около печи, муж какой-то на корточках сидит да на огне звериную тушку поджаривает.

Поднялась Святослава с ложа своего, как мышка тихая, да осмотрелась. И поняла, что она абсолютно голая, только сорочкой нижней накрыта. Ахнула купеческая дочка громко да опомнилась, чай, не одна в доме. Но муж услышал возглас девичий, обернулся к ней и улыбнулся.

– Ярослав?! – удивилась она, глазам своим не поверив.

– Так и есть, – ответил тот и подмигнул.

– Но что ты тут делаешь? – вскрикнула девица.

– Ты лучше спроси, что мы здесь делаем, – и Ярослав ухмыльнулся. Чай, не по своей воле здесь, в лесу дремучем.

Святослава еще раз оглядела себя голенькую и выразительно посмотрела на сотника княжеского.

– Да не волнуйся. Девка, как и была! Если, конечно, ранее с честью своей не распрощалась.

Но девица не обратила никакого внимания на слова колкие. Только стала вспоминать, что с ней случилось. Вспомнила и коней неуправляемых, и как сани неслись бешено через лес, и как увидела кромку небесную, ярко-голубую. А потом вода темная, много воды. Да ледяная, студеная.

– А почему я в воде оказалась? – спросила она у Ярослава.

– Потому что ты туда с обрыва упала вместе с санями и лошадьми. Лишь чудом из-под них выплыла.

– А из самой воды ты меня, что ли, вытащил?

– Ну а кто же еще, заяц лесной?

И Ярослав довольно перевернул тушку зверька на вертеле. Видно, именно того зайца, коего только что и упомянул.

А запах мяса жареного так возбудил желудок девицы, что она уже ни о чем думать не могла, кроме как о еде.

– Есть хочу, – сказала жалобно.

– Так присаживайся, – махнул Ярослав ей рукой и уступил место подле огня.

Святослава было уже двинулась, как вспомнила, что она голая.

– Отвернись, я оденусь.

Сотник лишь рассмеялся громко на просьбу нелепую.

– Я ж тебя всю растирал от воды студеной. Чай, насмотрелся вдоволь!

– Все равно отвернись! – огрызнулась она. Мысль, что он всю ее руками своими познал, хоть и ради ее же спасения, была девице неприятна.

Новгородец сделал гримасу пренебрежительную, но отвернулся. Чего с баб глупых взять?

Надела на себя сорочку Святослава и подсела к огню. Так и сидели вдвоем да жевали мясо зверя убитого.

– За то, что спас меня, спасибо, – сказала девица, когда вдоволь насытилась.

– Спасибо маловато будет, – ответил витязь.

Купеческая дочь удивленно на него посмотрела, не поняв, что конкретно сотник имеет в виду. Но Ярослав отвернулся, не давая пояснений.

– Нас будут искать? – решила она поинтересоваться.

– Вряд ли. Коней мертвых, скорее всего, уже нашли на берегу. Вот и решат, что утопли мы с тобой. Я бы так решил. После такого падения с обрыва никто не выживает. На моей памяти и памяти моих предков того не было.

– Но мы же не утопли!

– А о том никто не ведает! Говорю тебе, не будут нас искать. Мы еще и в лес далеко ушли. А сегодня снегопад пошел, следы все замел.

– А хозяин этой хижины ведь вернется? – с надеждой спросила девица.

– Вернется… По весне.

Святослава обомлела, глаза от страха расширив.

– Так что нам делать? Мы тут совсем одни!

– Да не бойся так. За мной не пропадешь. Я охотиться буду, прокормимся. А как снегопад на убыль пойдет, так и возвернемся в Киев.

– Это когда же возвернемся?

– Ну, по моим подсчетам, денька через три.

Святослава осела от такой новости. Как Ярослав мог быть таким спокойным? Они одни среди дикого леса, чай, волки рыщут голодные повсюду, еще и снега вокруг наметет немерено. А ему хоть бы хны.

Будто прочитав ее мысли, новгородец улыбнулся и промолвил твердо:

– Сказал же, что за мной не пропадешь, значит, так и будет! У меня лук и кинжал с собой. А более того мне и не надобно, чтобы и еду добыть, и от хищника отбиться.

Но у Святославы беспокойно стало на душе еще от одной мысли. Она три дня вся была во власти сотника…

***

Так и стали жить деньки эти. Ярослав днем охотиться уходил. Святослава сидела в хижине, нос на воздух холодный не показывая, боялась. Снегопад же, как назло, не проходил. Все мело и мело, будто зимушка решила слово свое последнее сказать перед уходом.

А ближе к ночи волки завывать стали.

– Ишь как мясо жареное почуяли, – рассмеялся Ярослав.

Святослава же от ужаса в стенку сжалась, затряслась вся.

– Да не бойся ты, не тронут здесь. Хижину я всю осмотрел с внешней стороны, не пробраться. А дверь я на засов запер. Да и родственники они мои, своего не тронут! – сотник пытался развеселить девицу напуганную.

Но Святославе от того не легче было. Так и стоял в ушах вой волчий. Ярослав уже засыпать стал, а она все дергалась от каждого шороха.

– Нет, так не пойдет! А ну иди ко мне! – приказал ей новгородец, разбуженный постоянным шуршанием юбок девичьих да звуком зубов, от страха стучащих.

– Зачем? – отстранилась купеческая дочь, о лихом думая.

– Да иди быстрее! Ни мне, ни себе спать не даешь. Да не бойся, я такой уставший, что не до тебя сейчас.

Святослава послушалась и легла подле него, одной ей совсем страшно было спать. Ярослав же обнял ее своею рукою горячей да чуть-чуть навалился, как бы защищая девицу со всех сторон.

Сначала купеческая дочь напряженно лежала подле молодца, но от тепла его тела согрелась да разомлела. Страх ушел сам собой, будто Ярослав обладал какой-то силой таинственной. Чувствовала, что с ним ей нечего бояться, что сможет защитить её от всех напастей. Вот и заснула сладко в его объятиях горячих.

Да только Ярослав заснуть не мог. Пожалел уже, что привлек к себе девку с благими намерениями. Ощущал всем естеством своим ее тело нежное да хрупкое, ее бедра точеные да манящие. А рука нечаянно на грудь девицы скользнула. Замер новгородец от прикосновения того сладкого, почувствовал под ладонью холмы спелые. Да и не удержался, стал ладонью ее приласкивать. Тут и вспомнил сотник, как два годка назад целовал дочь купеческую на Вересень, как зажигалась пламенем диким от его ласк девица, как горели очи ее изумрудные от страсти к молодцу, как податлива она была тогда и желанна. Все вспомнил Ярослав. И кровь в нем быстро-быстро забегала, своего требуя. Но отдернул дружинник руку свою, сжав кулаки больно, аж до крови. И отстранился от спящей девицы, тяжело дыша. А за хижиной все волки выли, призывая молодца девкой под их боевой клич овладеть. Так и пролежал до зорьки, глаз не смыкая. А как солнышко глянуло в окошко, собрал он свой лук и стрелы да кинжал воткнул в сапог. И уже на выходе окинул спящую Святославу на прощанье зорким взором, будто в последний раз смотрит, а затем в лес ушел.

***

Когда Святослава проснулась, подле нее никого не было. Поднялась она с тюфяка да хижину осмотрела. И тут никого. Лука и одежды Ярослава тоже не приметила.

«В лес пошел снова охотиться», – решила девица и стала умываться. Воды в доме много было, чай, снега рядом лежало вдоволь, чтобы воду топить. Умылась, поела, что Ярослав еще вчера на огне приготовил, да стала в доме прибираться. Она еще в первый день всю пыль из хижины вымела, теперь осталось горшки помыть да по местам расставить. Уже начало смеркаться, когда девица все прибрала. Хижина теперь по-другому выглядела. Какой-то уют появился. Жаль, что только тюфяк прохудившийся нельзя ничем заменить.

Подошла к оконцу Святослава да стала на лес смотреть. Все вокруг мрачно и пугающе. Черные деревья сквозь снег белый глядели на нее как-то враждебно. Тут она вспомнила, что Ярослав обычно в это время уже возвращается. А его все не было. Присела подле огня девица и стала ждать своего спасителя. Хоть он и пугал ее немного своей силой да дикостью, сейчас она была рада его вновь увидеть. Слишком уж страшно одной здесь сидеть.

За окном совсем потемнело, но сотник все не шел. Святослава стала нервничать, подле огня поерзывая. В душу страх когтями цепкими забирался. А может, его дикий зверь какой задрал? А может, он бросил ее здесь, в лесу? Так и просидела подле огня до ночки глубокой. От каждого шороха дергалась. Хотелось плакать, но не могла, ужас такой сердце охватил, что и вздохнуть лишний раз боялась. Может, огонь погасить, чтобы хищного зверя не привлекать? Но тогда она быстрее замерзнет, чем зверь ее съест. Да и пусть ест, уже мертвую! Если с Ярославом какая беда случилась или бросил он ее тут одну, все равно не выживет. И тут Святослава услышала шаги, что по снегу скрипучему явно к хижине направлялись.

«Ярослав!» – обрадовалась было, но тут же себя осадила. А вдруг не Ярослав, а какой-то разбойник идет сюда на огонек? Вскочила девица, подбежала к котелкам тяжелым да схватила тот, что покрепче показался. А потом отбежала к двери и там замерла с котелком поднятым.

Дверь отворилась. На порог кто-то зашел грузно в шапке из серого меха. Святослава уже хотела было удар нанести, да вовремя заметила из-под шапки кудри белокурые.

– Ярослав! – крикнула ему, да и подбежала, крепко обняв руками своими.

Тот только подивился такому приему теплому да котелку, что в руке был.

– Я уже думала, что тебя зверь дикий задрал!

– Я и сам зверь, если не помнишь, меня свои задрать не могут, – рассмеялся Ярослав. – Да дай мне, девица, дверь прикрыть, а то холод внутрь пускаем.

Святослава его отпустила да посмотрела нежно-нежно. Так рада была, что он возвратился. Не бросил ее тут одну, хотя мог.

Сотник тем временем засов тяжелый поднял, да и опустил на крюки. Только сейчас девица заметила подле его ног шкуры серые, один в один как шапка его была.

– Что это? – указала она пальцем на шкуры. – На волчьи похожи.

– Так и есть, волчьи.

– Ты что, всех волков перебил?

– Да.

– Так они же родственники твои! – рассмеялась девица.

– Родственники-то родственники, да голодные. В такое время каждый сам за себя.

– То-то я воя сегодня не слышала. А зачем ты их всех перебил?

– А чтоб ты спать могла нормально, – пошутил Ярослав.

– Нет, право, зачем?

– Да чтоб они нас не съели! Вот зачем. Если волк жертву почует, конец той придет. Выследит и загонит. Если бы я сам к Киеву пошел, то не страшно было бы. А с тобой – нет, не смогли бы уйти. Вот и пришлось их перебить первым. Чай, весь день выслеживал, следы запутывал да в ловушки заманивал. Вожака последнего убил, шапку сделал! А из остальных шкур нам нормальный тюфяк будет, а то больно жестко спать. Я-то привыкший, а вот ты всю ночь ворочаешься.

Только сейчас Святослава заметила, что он весь в крови стоит. Ахнула.

– Да ты же ранен!

– Ничего, до женитьбы заживет.

– А ну снимай свои одежды, я тебя обмою, – сказала повелительным тоном.

Ярослав послушался, разделся до шаровар нижних.

Святослава смочила кусок ткани и стала раны его обтирать. Вон и следы клыков волчьих, что кожу прокусили, вон и след от когтей. Хорошо же ему досталось! Пока терла, краем глаза рассматривала тело молодца складное. Вон какой сильный. Мышцы железные выпирают. Ноги стройные да бедра узкие. Ярослав всегда считался первым красавцем в Киеве, а сейчас еще лучше стал. Прибавилось в нем какой-то мужской силы, неведомой, от коей на сердце девичьем трепетно становилось.

Новгородец тоже внимательно на девицу смотрел. Взгляд был напряжен, мышцы чуть подрагивали, когда она к ранам его прикасалась. Голод мужицкий снова волной в нем поднимался. Хоть и ушел молодец на весь день да много крови пролил, пытаясь жар свой природный унять, тот еще необузданнее стал, еще бесконтрольнее, свое требовал. Думал обмануть сам себя сотник, когда рано утром из хижины вышел, мол, на морозе полегчает. Да только на время придержал уздцы страсти своей, и теперь она рвалась вскачь, еще более дикая и неистовая. А объект его желания – вот он, совсем рядом, с златыми косами да губами алыми. И полностью в его власти…

Ярослав не выдержал более, схватил девицу за косы рукою сильной да задрал ей голову вверх. Святослава ахнула от испуга и замерла, глядя в глаза серые и холодные. А новгородец приложился к ее губам поцелуем страстным, да таким обжигающим и властным, что ноги у девицы подкосились от волнения. Сотник тут же ее поймал да на руки поднял. Подошел к тюфяку, положил на солому и посмотрел сверху на девицу, как хищник на жертву загнанную.

– Не надо, Ярослав, прошу тебя, я девка еще… – взмолилась Святослава.

Молодец же только ухмыльнулся да водрузился на нее сверху. Стал одежды снимать, сначала плечики оголяя, потом грудь нежную девичью. Подумаешь, девка! У него и раньше их много было.

– Нет. – упёрлась кулачками в грудь его могучую дочь купеческая да стала отбиваться, как кошка.

Ярослав сразу придавил ее к тюфяку своей рукою тяжелой. Да так придавил, что дыхание у девицы сбилось.

– Пора и по долгам заплатить! Я не благородный ромей, чтоб девок спасать за спасибо.

Святослава распахнула глаза свои широко от таких грубых слов, ушам не поверив. Только сейчас поняла, что судьба ее забросила один на один с хищным волком, который ни чести, ни совести не знает. Вот и решил он воспользоваться ее беспомощностью. Здесь, в лесу, она никого на помощь не позовет. И на чудо надеяться без толку, их никто не искал и никто не придет, вон снегопад какой. Сопротивляться было бессмысленно. Если сама не даст, чего он хочет, силой возьмет. А о жестокости его да лютости Святослава наслышана была.

Почувствовав, что девица немного присмирела, Ярослав улыбнулся, оскалив клыки свои белоснежные. «Волку досталась, лютому волку!» – застонала в душе Святослава, увидев оскал его звериный и глаза холодные, но решилась предпринять последнюю попытку к избавлению.

– Неужели ты меня для того и спас, чтобы понасильничать? Лучше бы не спасал вовсе!

Ярослав посмотрел на девку, сверкнув глазами, да засмеялся ледяным голосом.

– Мы все еще можем исправить. Вон выход, – и указал на дверь, – девкой в Киев возвернешься. Если только раньше не замерзнешь или волки тебя не выследят…

Святослава еще больше перепугалась, посмотрев на дверь. За дверью лютый ветер свистел, а за оконцем темнота, хоть глаз выколи. Она вся съежилась от страха утробного. Сразу живо представила, как волки ее загрызают, в ножки да ручки девичьи зубы свои острые вонзая. Волосы у нее дыбом встали от ужаса.

– Нет! Не пойду! – вскрикнула девица, обхватив себя руками и ноги подобрав. Сжалась вся в комочек от страха. – Только не к волкам! Не пойду.

Ярослав посмотрел на нее торжествующе.

– Тогда не рыпайся, больно не сделаю, – и развернул её к себе, вновь навалившись.

Все ее естество противилось неотвратимому, но перед глазами волки стояли голодные. Может, это и не так страшно, как девицы описывают? Сам вон сказал, что боль не причинит, если она рыпаться не станет. И лежала купеческая дочь под сотником, словно обмершая. Молила богов, чтобы поскорее все закончилось.

Ярослав же не спешил быстрее все закончить, как девица надеялась. Стал губы ее искать. Святослава не давалась. Еще чего, не получит он ласки ответной!

Сотник же разозлился, что она ему противится. Схватил рукой подбородок упрямый и стал держать, чтобы лицом не вертела. Так и начал целовать в губы сомкнутые.

Святослава испугалась грубой хватке да приоткрыла губки алые.

Молодец тут же напал на них с лаской неистовой. Отпустив губы ее, разбухшие, Ярослав лицом в волосы златые зарылся и вдохнул аромат их что есть мочи. Травой свежей пахнет да цветами! Застонал от запаха этого. Жар такой молодецкий обуял! Снова воспоминания прежние на него нахлынули, когда он только и мог мечтать о любви этой девицы. А теперь она в его власти, полностью. От мыслей буйных горячо ему стало, да сладко. Святослава лишь руками лицо, от стыда покрасневшее, прикрывала, да всё видела. Как его мышцы стальные играют по всему телу, отливая золотистым светом от огня в печи. Хоть и страшно ей было немного от такой силы мужской, что могла придавить ее насмерть в одночасье, но глаз не смогла отвести от сотника. Он был действительно красив, словно древний бог, сотворенный из камня и железа.

Тут Ярослав, будто почувствовав на себе взгляд девичий, заглянул в очи изумрудные. И всё в нём перевернулось, застонало всё внутри. Любви захотелось ему, настоящей, отзывчивой. И всё в миг переменилось! Нежность, давно в глубине души запрятанная, словно никогда и не было её вовсе, втоптанная и растоптанная, сама наружу вылилась, лаской трепетной проявилась. Почувствовав эту нежность на себе, Святослава не могла более противиться и раскрылась молодцу, как весенний цветок лучам солнечным раскрывается.

– Славочка… – лишь прошептал Ярослав, да к губам её припал поцелуем длительным, а внутри всё запело, засверкало. Вот оно, долгожданное, чувство радостное, словно и не было никогда черноты в нём губительной, словно излечился он вовсе.

Глава 17

Придя в чувство, Святослава взглянула на полюбовника своего. Тот лежал подле нее на боку, опершись на локоть, и задумчиво смотрел на огонь. Языки пламени отражались в его серых глазах. Но ни по ним, ни по его лицу невозможно было понять, о чем молодец думает. Святослава решила не тревожить его и тоже на огонь уставилась. Все смешалось у нее в голове. И обида, и чувство унижения, и страх перед людским позором. Тут же ей вспомнились и сладкая нега, которая захватила ее всю и унесла к кромке небесной. Девица понимала, что уже никогда ей не стать прежней. Она познала всю себя, и то, что ей открылось, было началом новой жизни, нового бытия.

Она снова взглянула на Ярослава. Молодец заметил взгляд и обратил на нее очи свои серые. Было трудно понять, о чем он думал, глядя на девицу. Но в его глазах не было привычного холода.

Святослава поняла, что теперь ее счастье, ее судьба зависят только от сотника. Теперь она связана с этим сильным молодцем, с этими серыми глазами навеки какой-то нитью, которую нельзя заметить, можно только почувствовать. Святослава подчинилась ему, ему одному. Она чувствовала, что теперь он хозяин ее жизни. И как ей сейчас хотелось, чтобы он прижал ее к себе, обнял, согрел своим горячим дыханием, защитил от стужи, что за окнами, да от людской молвы, что ждет ее в Киеве. Ярослав сильный, ему все нипочем, а вот ей стало страшно, как вспомнила о граде стольном. Что с ней там станется? Ведь не утаишь уже ничего, люди не поверят. Но девица решила сейчас не думать об этом. Около витязя было покойно и хорошо, как будто его сила духа и ей уверенность придавала. Сердечко девичье наполнилось умиротворением. Пока Ярослав рядом, он защитит ее от всех напастей.

И Святослава повернулась к нему, уткнулась носом в грудь широкую да сильную, будто хотела, чтобы он защитил ее от врага таинственного, что в ночи поджидает дочь купеческую. Ярослав откликнулся на жест девицы и обнял ее своей рукою горячей. Святославе так стало хорошо от тепла его, что она повернула свое личико к сотнику и улыбнулась, засияв, как солнышко. Дружинник стал пристально на нее смотреть, погружаясь в свет очей изумрудных.

И Ярослав почувствовал, что от улыбки искренней девичьей у него снова внутри огонь пробуждается. Может, оттого, что у него никого давно не было? Но дело было не в том. Природное очарование Святославы, коим ее сама Лада одарила, колдовски действовало на дружинника. Призывало, будоражило и разжигало огонь. Но витязь ни в жизнь себе в том бы не признался. Предпочитал думать, что дело именно в долгом отсутствии ласк девичьих.

Святослава, не ведая о мыслях молодца, что внимательно на нее смотрел, почувствовала прилив нежных чувств к сотнику княжескому. Сама себя не осознавая, стала его белокурые локоны на свои пальчики наматывать. И все улыбалась, как будто это была игра забавная – замотать локон, который все время разматывался. И не заметила, как огонь в серых глазах быстрее и горячее заплясал, как рука дружинника чуть сильнее сжала талию девичью.

Ярослав не выдержал да поцеловал губы алые, что ему улыбались. Святослава замерла от неожиданности. Сотник, не замечая ее удивления, снова повалил её на спину. А за окном ветер совсем стих, снег мягко-мягко ложился, словно боялся помешать двоим, что в хижине лесной уединились, да огонь до ранней зорьки не гасили.

Уже под утро Ярослав, на спину опрокинувшись, да глаза сонные смыкая, сказал:

– Давай спать. Завтра рано встанем, в Киев пойдем, чай, буря закончилась, – и заснул тут же, как младенец.

Святослава на спящего посмотрела внимательно. Как был мил он ее сердцу, как нужен со всей своею силою! Она чувствовала себя рядом с ним такой беззащитной и беспомощной, что уже и не могла представить, как раньше без него жила да жизни радовалась! А поутру предстояло в Киев вернуться. Тревога девичья снова ее грудь наполнила, лишая покоя. Ярослав либо возвысит ее завтра, либо бросит в пучину позора. Святослава прильнула к нему, пытаясь отогнать переживания и словно боясь, что он куда-то денется. Только рядом с сотником она чувствовала себя в безопасности. Ощущение же его тела горячего сразу успокоило девицу, и она тоже погрузилась в сладкий сон.

***

А поздним утром они покинули хижину.

– Надо до темноты успеть в Киев возвернуться, – сказал сотник девице, когда бесцеремонно растолкал спящую, что на груди его широкой почивала да сладкие сны видела.

Святослава послушно встала, оделась в одежды теплые, замоталась в шкуры волчьи, что Ярослав ей протянул, и вышла за ним из хижины лесной, напоследок окинув взглядом уютное гнездышко, где обрела одновременно и свой позор, и счастье негаданное.

Так и шли вдвоем через лес. Хищных зверей рядом не было. Но Святослава их и не боялась, ведь с ней Ярослав, Волк киевский, грозный воин! Подошли уже к реке бурной, где девица три дня назад чуть не утопла. С интересом взглянула на поток стремительный. И как же Ярослав умудрился ее отсюда вытащить? Он же прежде всего своей жизнью рисковал, когда за ней бросился. И Святослава посмотрела на сотника княжеского с такой благодарностью и теплом, что витязь даже отвернулся, не выдержав столь красноречивого взгляда девицы.

Двинулись они далее вверх по реке. Витязь зорким взглядом брод выискивал, чтоб на другую сторону перейти. И нашел. Речка там лишь по пояс была. Посмотрел он на Святославу, подошел, ни слова не сказав, и взял ее на руки. Та была легка, как перышко, и не затруднила Ярославу переход речки. Когда оказались на другой стороне, снова ее на ноги поставил.

– Спасибо, – только и сказала девица.

– Не за что, – отмахнулся молодец, будто в этом не было ничего особенного. – Ты лучше мне шкурки волчьи дай, что на тебе намотаны. А то замерзнут ноги мои, и не дойду до Киева.

Святослава тут же сняла с себя шкурки теплые, сразу почувствовав, что ей холоднее стало. Но ничего не сказала. Ярославу они нужнее были, вода-то ледяная и одежда по пояс промокла, тело холодя. Сотник скинул с себя мокрые одежды, вылил из сапог воду и намотал шкурки на тело. А когда предстал пред Святославой в таком виде, та не сдержалась и рассмеялась:

– Тебе бы еще на лапы передние встать, точно от волка не отличишь!

Ярослав ухмыльнулся довольно да рукой махнул, чтобы за ним следовала.

– Быстрее надо идти, чтоб не замерзла ты до Киева, а то вон какой тулупчик тонкий.

Святослава и обрадовалась его словам, и огорчилась. Обрадовалась тому, что он о ней заботится, да огорчилась от упоминания о Киеве. Сердце снова застонало от тревоги девичьей. В Киеве все начнут выспрашивать да разнюхивать, как выжила, где все это время была, почему Ярослав подле нее оказался? Поперву, может, и получится врать, если сотник сам не сболтнет лишнего, да все равно люд всякое говорить начнет. Никто не поверит, что она девицей вернулась. Тем более все знали Ярослава и то, как он до баб охоч. А рассказывать, что они в лесу вместе жили и он ее ни разу не тронул – то же самое, как рассказывать, что подсолнух зацвел в конце зимы.

А вдруг она еще и понесла от него? Сердце девицы сжалось от этой мысли, наполнившись ужасом. Живот уж точно от людей не утаишь! А по весне за ней посадник Смоленский приедет. Как она ему объяснит отказ свой от замужества? Наверняка пойдут по Киеву толки да пересуды. От позора такого да срама людского ее может спасти только сам Ярослав, назвав своей суженой. Того и сердце ее страстно желало, ведь любила она этого волка лютого, еще больше любила, чем ранее.

Вот и решила Святослава, что он непременно станет ее мужем. И тогда все само собой наладится. Да и Ярослав не должен быть против, ведь она девка красивая, вон как любил ее до зорьки ранней. Да и сама Святослава из семьи почетной, купеческой, не крестьянка она простая, чтобы не быть ему женой достойной. И приданое у нее есть хорошее, батюшка уже позаботился. Но сердце девицы одна мысль все-таки тревожила. А вдруг сам Ярослав не захочет ее женкой назвать? Святослава тут же прочь отогнала эту мысль как глупую. Почему не захочет? Он уже и ранее ей руку предлагал. Ведь теплится в его сердце волчьем еще то чувство сильное… После ночки томной да взглядов его нежных и пламенных поняла, что теплится.

Так и шла купеческая дочь за сотником, еле поспевая. Дружинник быстро меж деревьев пробирался, то на небо глядя, то деревья да снег осматривая, то к ветру принюхиваясь. У него так ловко получалось через лес идти, что ветки его совсем не цепляли, чего не скажешь про Святославу. Все ветки собрала, руки да лицо расцарапав, все ноги посбивала о пни да кочки.

***

Уже смеркаться начинало. Святослава было подумала, что заблудились они, да по улыбке молодца поняла, что верно идут. Видимо, и Киев рядом. Преодолели они последние деревья и предстали пред градом стольным. Только поле широкое да заснеженное от него отделяло. Девица сразу это поле вспомнила, чай, на нем на санках каталась. Знала бы тогда, к чему приведут эти катания, ни в жизнь бы не поехала, хотя… Кое о чем ей приятно будет вспомнить. И купеческая дочь вся от стыда покраснела. Нелегко признавать, что ласки Ярослава ох как по душе пришлись.

Сотник же опять вперед устремился, уже к стенам града. Святослава снова за ним чуть ли не бегом побежала. От созерцания Киева сердце ее заныло, застонало болью, наполняясь естественной тревогой девичьей. А Ярослав, как назло, ни слова не говорит. Но то понятно, молодцы никогда о бабах не думают, когда свое дело сделают.

– Ярослав, постой! – крикнула она ему в спину, не выдержав напряжения душевного.

Сотник остановился и посмотрел на девицу непонимающе. Чай, Киев уже рядом, что ей еще надобно?

– Ярослав, – обратилась к нему Святослава, когда ближе подошла. – Мы уже у Киева, так скажи мне наконец, как жить-то дальше будем, после всего?

Дружинник сначала не понял, о чем его спутница толкует, но потом, видимо, его озарило. Вон каким хмурым стал.

– О чем ты? – только и спросил витязь, своим вопросом круша все надежды девичьи.

– Как о чем? – обомлела та. – Ведь не девка я теперь.

– И что?

– Как что?! – вскрикнула Святослава, а злость пронимать её стала. – А то, что позор на мне. И ты к нему причастен!

Сказала это девица да пожалела. У Ярослава лицо такой свирепой яростью исказилось, что страшно было на него смотреть. Но сотник тут же взял себя в руки и спокойно ответил, язвительно улыбнувшись:

– А-а-а, вот ты о чем. Да не переживай так! Ты, чай, не первая и не последняя, кого я опозорил.

Святослава обомлела. Уж лучше бы он разгневался, чем это холодное спокойствие и язвительная усмешка.

– Но, Ярослав, ты же меня принудил! Я бы и не опозорилась, если бы ты не понаси…

Святослава не успела закончить, что сказать хотела, как сотник к ней близко подлетел да жестко за руку дернул, сверкая гневно глазами серыми.

– Так, значит, принудил?! Теперь это так называется, когда девка сама к молодцу ласкается? Я помню всю ночку прошлую. И не было в том принуждения.

Купеческая дочь ничего не смогла на это ответить. Правда глаза колола. Если в первый раз она не по своей воле отдалась, то все последующие точно сама хотела. Что тут скажешь?

– Разве не ты меня тогда из хижины хотел выгнать в ночь да глушь лесную? Вот и отдалась, жизнь спасая, – пыталась она оправдаться.

– А если б ты была девкой честной, пошла бы прочь из хижины. Но я бы не дал тебе помереть в лесу, не для того спасал. Возвратил бы тут же да пальцем не тронул. Просто решил проверить тебя тогда. Вот и проверил!

Святослава рот открыла от услышанного. Так это всего лишь проверка была? И вовсе он не собирался ее волкам на съедение отдавать? Как же сотник жестоко с ней поступил!

Тут такой гнев праведный обуял девицу, что она зарычала, словно рысь раненая, да набросилась на Ярослава с кулаками.

– Ах ты подлец, мерзавец, тать! Как ты посмел меня так обмануть? Я тогда и вправду решила, что ты меня волкам отдашь! А ты? Подлец! Ненавижу тебя!

Святослава впала в неистовство! Изорвала молодцу тулуп, расцарапала руки сильные, коими он сдержать ее пытался, а теперь рвалась глаза ненавистные серые выцарапать. Оскорбленная гордость девичья требовала отмщения за обиду смертную да за позор бесчестный!

Ярослав отбивался от нее да силы не рассчитал, когда отмахнулся не глядя.

– Хватит! – крикнул он ей. – Знай свое место, девка!

Святослава, от боли на снег осевшая, расплакалась от унижения.

А сотник был беспощаден. Стал дальше мучать словами жестокими.

– Ты, видно, надумала, что в женки свои позову? Вспомнила, как я слабину проявил два лета назад? Да только с тех пор я ума-разума набрался. Понял, какое вы все сучье племя да змеи подколодные. Вот и сейчас: сама ночью ко мне ласкалась, а вину на меня за все переложить решила? Не бывать тому! Даже если и есть в том моя вина, все равно ни одна девка позором своим не женит меня на себе. Вон я их сколько опозорил! И пока не женат, как видишь. Ты для меня, как ивсе остальные, ничуть не лучше. Так что можешь слезы свои понапрасну не лить, не поможет. У меня таких, как ты, с дюжину было! Всех и не припомню. Не того ты своей девичей честью заманить решила, девица, просчиталась. Вот сама теперь и выбирайся, как можешь, чай, ты лживая лиса, надумаешь, что муженьку будущему сказать про девичество потерянное.

И Ярослав окинул ее презрительным, уничтожающим взглядом да пошел прочь к Киеву, оставив одну на снегу сидеть.

У Святославы же все вскипело внутри. Просчиталась? Честью заманить решила? Сказал ей то, будто срамной какой-то, да давно уже поруганной, словно и не была она с ним девицей невинной в первый раз.

Вскинулась купеческая дочь со снега что есть мочи. Сверкнула глазами своими яркими да закричала в спину молодцу, что уходил от нее стремительно, оставив одну-одинешеньку с позором девичьим.

– Я любила тебя! – закричала диким голосом, заставив Ярослава остановиться. – Любила все эти два лета! Ни к кому в женки не шла, тебя ждала! А ты? Ты предал мою любовь, чувство честное. Так и майся теперь всю жизнь! Не будет тебе теперь покоя вовеки, ибо всех богов я призываю на твою голову, чтобы отомстили за мой позор бесчестный! Чтобы наказали твое сердце холодное и раскололи его на части, словно льдинку бездушную! Майся, Волк, всю жизнь майся!

Крикнула то Святослава, да тут же умчалась в зорьку вечернюю прочь от стен городских. Ярослав же побледнел от слов ее гневных, хотел было кинуться за девкой и побить как следует, но та уже исчезла в полутьме. Как сотник ни прищуривал свой взор зоркий, не увидал ее более. Сплюнул на снег от злости да пошел к Киеву. Не убоится он слов девичьих, чай, сам Перун ему покровительствует, а он бог главный, от всех напастей защитит.

Да только все равно на душе тяжело было. Чувствовал, что нехорошо поступил. Хотел лишь сердце свое от чар Святославы защитить, вот и наговорил грубостей, чтоб она обиделась и не приставала более. А оно вон как вышло. Видно, сильно девку задел. Ну, ничего, в Киев как возвернутся, постарается свою вину загладить. Чай, не было в нем того равнодушия, о коем он сказывал. Глаза изумрудные девичьи снова в душу молодцу запали, как когда-то, да и сладость её уже вовек не забыть. Раз попробовав, не оторваться. Только она одна сможет жажду утолить молодецкую, только она одна сможет согреть сердце Волка.

***

Однако Святослава не вернулась в Киев ни в первый день, ни во второй, ни через три дня. Ярослав уже нервничать начал и посылал тайно своих дружинников на поиски, да те ни с чем возвращались. На все расспросы ее родных да люда киевского сотник не решился правду сказать, а именно что поссорились они уже под стенами града, после чего дочь купеческая и исчезла. А не решился сказать потому, что слава о Волке мрачная ходила, мол, жесток он с девицами. Вот и начнут люди судачить, что это он Святославу погубил. Оттого сотник и стал ложь сказывать, а на все расспросы отвечал, что вовсе девицы не видел, мол, и не нашел ее тогда, когда спасать бросился. Что сани в речке бурной утопли вместе с конями, с обрыва сорвавшись. Купец Никита Кузьмин, отец Святославы, ходил белее белого. Он уже смерился с тем, что дочери давно нет на этом свете.

Но Ярослав знал, что девица жива, чувствовал то да поиски Святославы продолжал. Сам было пошел по лесу искать, дружинникам не доверяя. Но ни следа девицы не обнаружил. В сердце тревога закралась, что с купеческой дочкой случилось что-то неладное. Может, она в лес возвернулась, да там зверь дикий задрал? Но ни одежды, ни следов крови либо костей человеческих тоже не отыскалось. Святослава как сквозь землю провалилась. Сотник еще месяц до самой весны теплой в лес ходил, девицу разыскивая, но та бесследно исчезла.

– Перестань маяться, – сказал ему как-то Радомир. – Нет ее уже в живых.

– Чувствую, что жива, вот и ищу.

– Даже если и жива, она уже очень далеко. И не найти вовек. За месяц можно было до Хазарии пешим дойти.

– Что же ты предлагаешь делать, Радомир? На мне эта вина. На мне! – и Ярослав схватился за голову. – Такого ей тогда наговорил, вот и ушла прочь.

Радомир посмотрел на друга своего и соратника, да только вздохнул тяжко. Все знал, что между ними случилось в тот день. Ярослав сам рассказал, не мог один тяжкую ношу на себе нести.

– Того, что сделано, уже не вернешь, Ярослав. Жить надобно далее. Святослава – девка умная да красивая, с ней ничего дурного не станется. Найдет себе и терем добрый, и мужа хорошего. Ты лучше о себе подумай.

– Не могу о себе думать. Все о ней.

– Думами уже ничего не изменить. Отпусти ее… Найди себе какую-нибудь девицу хорошую, полюбись славно. Глядишь, и начнешь забывать дочь купеческую.

Ярослав решил прислушаться к совету. Нашел себе девицу хорошую и полюбился с ней, надеясь забыться в объятиях новых. Да не смог. Все дочь купеческая стояла пред глазами с очами яркими, изумрудными. Вот и стал любить не ту девицу, а Святославу, нежно лаская и томные слова на ушко приговаривая. А когда очнулся витязь поутру от сновидений сладких, потянулся было к девице, да и понял, что не Святослава с ним рядом лежит, а совсем другая баба. Выругался сотник княжеский, поднялся с перины и в сторону отошел. Не мог поверить глазам своим. Как сейчас помнил, что Святослава с ним всю ночь провела. Да, небось, то лишь видение было.

– Ты чего с утра ругаешься? Чай, не понравилось? – спросила ехидно девка, что на перине возлежала.

– Все понравилось, – нахмурился сотник. – Но ты лучше к себе иди. Один побыть хочу.

Девица оделась и вышла из терема с видом обиженным. Чай, старалась ночью его обхаживать, а теперь за дверь выставил, словно и не были близки ночкой темной. Но Ярославу не было дела до ее обид. Как только девка вышла из хором сотника, сел за стол деревянный да голову руками стиснул.

– Чай, сбываются твои слова, Святославушка. Не видать мне теперь покоя, буду всю жизнь маяться за вину свою.

Радомир его таким в тереме и застал. Сидит себе сотник, руками голову сжимая, да о чем-то думает.

– Ты чего задумался? Опять о ней?

Ярослав лишь кивнул утвердительно.

– Тогда я вовремя пришел. Новость первым скажу тебе хорошую.

Сотник оживился, поднял голову. Неужели Святослава нашлась?

– Князь Киевский возвращается! Уже на подступах к городу. Через три дня прибудет. Да возвращается не просто так, а с победами славными!

Ярослав выслушал друга, но не проявил той же радости. Еще больше погрустнел. Не то его сейчас заботило. Радомир, заметив, что сотник и дальше сидит в печали, рассмеялся громко.

– Я б на твоем месте так не горевал! Князь в Киеве долго усидеть не сможет, вон, уже на Византию посматривает да на болгар. Волка верного непременно возьмет в походы славные. Ты как меч в руке почувствуешь, так и уйдут прочь все печали.

Напоминание о походах ратных и мече верном заронили в сердце Ярослава надежду на избавление от глаз изумрудных, душу мучающих. Друг прав был. Хорошую новость принес. Улыбнулся ему сотник княжеский.

– Ай да Радомир, вот и друг верный! – и обнял он товарища старшего. – Мне бы в дело ратное с головой уйти, а там и жизнь начну сызнова. Чай, Перун мой покровитель, вот и поможет обо всем забыть, когда я ему послужу, кровушку вражескую проливая.

И Ярослав снова обнял десятника своего дружески. Избавление само шло к нему. Чай, через три дня уже будет в Киеве.

Глава 18

Великий князь Киевский Святослав въезжал в град свой престольный после славного разгрома Хазарского каганата. Все, от люда простого до бояр, приветствовали его криками да шапки вверх подкидывали. Княгиня Ольга с сотником Волком встречали его подле хором княжеских.

Ярослав, конечно, рад был возвращению князя, но невольно нахмурился от вида дружины его славной. Он должен был с ними быть да хазар громить, а не штаны в Киеве весь год просиживать. Святослав заметил хмурый взгляд сотника, сразу поняв, отчего тот осерчал:

– Чего нахмурился так, сотник? Кто на поле ратном кагана убил, кто в Саркеле мне ворота открыл да перебил там хазар полдюжины?

– А Итиль да Семендер с тобой не брал, вот и нахмурился, – ответил Ярослав.

– Ничего, Волк, еще будет тебе дело ратное, славнее прежнего. Есть враги у Руси и посильнее хазар. Там без твоей смелости и хитрости никак не обойтись.

Слова князя целительным бальзамом на душу Ярослава пролились. Подержит он еще меч боевой да порубит врагам головы!

Увидев, как дружинник от его слов приободрился, князь рассмеялся и, хлопнув сотника по плечу, добавил:

– Тебе все кровь проливать да головы сносить! Женить тебя надобно, а то что с тобой делать, когда всех врагов Руси изведем?

И Святослав вошел в хоромы свои, а за ним княгиня Ольга. Волк же замер на месте от слов княжеских. Святослав его женить удумал? Да что ж он ему плохого сделал, что князь решил его так наказать! А может, просто пошутил правитель? И Ярослав, решив, что это шутка, спокойно вошел вслед за ними.

Киев три дня и три ночи праздновал возвращение Великого князя. Славная победа над хазарами всем кровь горячила, медовая рекой лилась.

На пиру княжеском воеводы, сотники да бояре речи хвалебные Святославу сказывали да хмельное из ковша пили, до самого дна его осушая. Так и гуляли, пока не окосели полностью. Ярослава же хмельное не брало, хоть и пил на равных со всеми. Сидел, о чем-то задумавшись, пока сам Святослав его не окликнул:

– Эй, Волк, присядь подле меня, хочу с тобой толк вести!

Сотник сел рядом с князем.

– Думаю я, что пора нам земли Руси раздвинуть. Двигаться к морю хочу.

– Это на Византию, что ли?

– Э, нет, брат, Царьград – крепкий орешек. Да вот владения византийские, что в Таврике, послабее будут.

– Ну что ж, хороша земелька там, пригожая, – улыбнулся волчьим оскалом сотник.

– И я о том же. Но чтобы завоевать нам земли новые, чуть окрепнуть стоит, после хазар восстановиться. Я думаю пока племена соседние покорить, вятичей к примеру. Уж больно независимые стали.

– Но вятичи наши друзья, они вон и воев дали.

– Вот поэтому и хочу, чтоб они под Русью были, мне такие вои и далее нужны. Так пойдешь со мной к вятичам?

– Пойду, князь. Хоть на край земли пойду!

– Знаю, за то и ценю. Да вот только до этого женим тебя.

Волк нахмурился.

– Я было подумал, что это шутка…

– Нет, таково мое твердое намерение, – сказал князь. – Ты вой славный, вон и сотник уже в годы молодые. Такие, как ты, должны за собой потомство на Руси оставлять.

– Но мне женитьба не мила, мне бы меч острый да кровушки вражеской! Зачем мне баба, что я с ней делать буду?

– Да как что делать? Детишек ораву, вот что!

Волк задумался. Дети-то, конечно, хорошо, вон у Радомира уже малец родился, сын первый. Но баба?!

– Ты слову моему не перечь, раз сказал, что женим тебя, значит, женим. И девку славную найдем, из боярских.

Сотнику ничего не оставалось, как смолчать. Раз князь так хочет, значит, быть свадьбе, хоть с боярской дочкой, хоть с крестьянской. Да только на сердце его тяжело стало. Образ Святославы снова пред очами возник, как видение. Искрится вся золотом да улыбается призывно глазами изумрудными. Если бы на ком он и женился, так только на ней! Но сгинула купеческая дочь, никто ее более не видывал. Толи в чаще погибла лесной, толи ушла в земли далекие, там и схоронилась. А ему жить дальше надобно. Детишки – доброе дело. Только ради них и стоит бабу в дом привести.

***

Через неделю князь вызвал к себе в хоромы сотника верного. Пришел Волк, а там девица стоит с отцом своим боярином да дружиннику улыбается.

«Неужто на ней женится?» – подумал Ярослав, приглядываясь к той. Хороша была дочь боярская. Волосы чернявые, очи голубые, губки ягодкой да щечки наливные, розовенькие. Вся как яблочко стоит, такая же крепкая и свежая. А грудь пышная да бедра широкие говорят о том, что много молодцев славных нарожает Киеву.

Святослав заметил, как сотник внимательно невесту рассматривает.

– Радмила ее имя. Из семьи хорошей, дочка боярина Суслова, приданое знатное за ней дают. Да и сама вон какая крепенькая, чай, сыновей много нарожает. Берешь в женки девицу?

– Беру, – ответил Волк не задумываясь, ведь все равно поженят.

На том и порешили. Свадьбу назначили на Купаловы гулянья, что в летнее солнцестояние праздновались. Волк дом для невесты готовить начал, Милу попросил о том позаботиться. Нужную утварь по ее указке закупил да перину обновил с подушками. Но грусть из сердца не уходила. Свяжет он свою жизнь на веки вечные с бабой незнакомою, а что от нее ждать, неведомо.

Радомир же друга все время подбадривал, мол, как женишься, так сразу и слюбится, девка-то пригожая. А как детишки появятся, так и забудешь свою Святославу. На то Волк и сам надеялся, что женка молодая из памяти прогонит образ красавицы златовласой. Не давал тот ему покоя, постоянно пред глазами стоял, сердце тоской обволакивая.

На Купалов день собрался весь народ киевский. Важные да женатые с семьями подле столов сидели, медовую пили да о чем-то сказывали. Неженатые вовсю веселились, плясками да шутками люд потешая. Ближе к вечеру костры разожгли. По обычаю все желающие молодые пары на Купалов день могли пожениться. Надо было только через костер прыгнуть рука об руку, чтоб они не разжались, венки на воду опустить и еще раз перепрыгнуть через костер, а уж потом перед волхвами предстать. Те и объявляли их мужем и женой.

Ярослав же, свою нареченную за руку взяв, через костер прыгать не стал. А сразу пошел к волхвам да к князю, что подле был.

– А через костер прыгнуть? – спросила его невеста обиженно. Хотела перед подругами своими покрасоваться, мол, вон жених у нее какой, и сотник княжеский, и красавец статный, да сотник не захотел, чем и расстроил девицу.

Когда же подошли они к волхвам, сотник сказал сурово:

– Это жена моя, в том хочу, чтобы и вы засвидетельствовали.

Волхвы удивились такому равнодушию к ритуалу старинному.

– А через костер кто прыгать будет? Таков обычай.

– Я сотник княжеский. Мне через костры не гарцевать! – ответил Волк, нахмурив брови густые грозно.

Тут князь вступился за воя своего.

– Да не разумеет он в весельях людских да в обычаях, что простому люду дороги. Он только меч да кровь знает. Пожените его. Они уже давно сосватаны, чай, завтра пир свадебный на весь Киев будет.

Волхвы подумали да согласие дали, в день Купалы руки молодых соединив. И князь тому свидетелем был.

Волк сразу же свою молодую жену в терем повел, чай, первая ночка у них впереди, но Радмила все не утихала.

– Меня все подруги засмеют. Будут говорить, за кого я замуж пошла, что Купалов день не чтит!

Ярослав на причитания жены внимания не обращал. Не мог же он ей сказать, что уже прыгал однажды через костер с девицей, что его сердцу мила была. Что тот обряд ему вовек не забыть, как стали они одним целым, огнем соединившись. Только сильное чувство могло его на такое снова сподвигнуть. А к жене своей Ярослав пока любви не чувствовал. Может, со временем придет?

Так и шли к терему. Радмила все причитала, а Волк ее за руку вел да люд хмельной отгонял.

А когда к хоромам уже подошли, он развернулся к жене и сказал сурово:

– Тебя Радмила зовут, что значит заботливая и милая. Вот и будь ею! Тогда уживемся. Я муж твой. И коли сказал – не будем прыгать, значит, так оно и будет. Воле моей никогда не перечь. Не потерплю того более!

Жена сразу затихла, пораженная суровостью мужа в первый же день свадебный. А Волк спокойно открыл дверь в терем и рукой пригласил войти. Девица покорилась.

Ночкой же первою Волк старался быть нежным да осторожным. Радмила была послушна и тиха. На ласки откликалась да целовала в ответ, покоряясь воле мужа. Тело ее было спелое и славное, что в любом могло разжечь желание. Да и послушание девичье польстило бы любому. Но только не Волку. Ему это не по душе пришлось. Он огня хотел, а она покорна была да улыбалась. Недолго думая, сотник сделал свое дело, да и заснул тут же.

***

А на следующий день играли свадьбу всем Киевом, чай, не простой холоп женится, а сотник прославленный. Сам князь гостем почетным был.

Все веселились, кроме самого Ярослава. Холоден был и суров. Вон как радуются, что поженили его, а ему от того веселья мало. На всех глазами волчьими смотрел. Да никто не обращал на это внимания. Радмила же с подружками трещала да на мужа глазками сверкала, видно, хвалилась, какой он у нее. Ей-то прошлая ночка сладкой была, а вот для Волка первая ночь прошла, как будто ее и не было. Может, он просто устал от гуляний Купалы? Может, сегодня все по-другому будет? Вон как жена-то довольна!

Но ни в эту ночь, ни в следующую не ощутил Волк того пламени, что молодцев до безумия разжигает. Просто выполнял свой мужицкий долг, и все. А у самого на душе холод да вьюга.

И как-то раз он решил напиться медовой, думал, так лучше пойдет. Стал лезть на жену хмельным. Та отбрыкивалась. Волк разозлился и заломил руки Радмиле. Только сейчас девица поняла всю силу его мужицкую. Раньше-то он нежен был да осторожен. А теперь вон как неистов, будто разорвать ее хочет. Не могла узнать она мужа своего. Будто зверь пред ней предстал, ранее затаившийся. Заплакала Радмила от обиды, да Волк на то внимания не обращал. Разжигало его сопротивление девицы. Наконец-то он возьмет свое, как ему хочется. И вдруг очи изумрудные ему почудились да волосы златые. Смеется ему Святослава, призывно улыбается. Волк еще большей страстью воспылал от увиденного. Не стал глаза жмурить, чтоб образ сладкий его не покинул. Так и овладел своей женой, не заметив, что Радмила под ним, а не та, другая девица. А когда дрема его брать стала, произнес, словно в бреду:

– Славочка…

На следующее утро женка скандал сотнику устроила, мол, полюбовница у него есть. И что именем чужим он ее во сне звал, и что ночкой с ней мыслями был, а не с женой. Ударилась в слезы Радмила тут же, причитая, что не любит он ее. Волк хотел как-то жену успокоить, вину чувствуя. Да та его только отгонять от себя стала.

– Никогда больше к себе не подпущу! – крикнула, не подумав.

Волка это зацепило. Взглянул на нее гневно.

– Думай, что говоришь, баба! Покричала на меня и хватит. Уймись уже!

– А я не уймусь! Я дочка боярская, чтоб ты мне рот затыкал, – взыграла гордость в девице. – Вон, иди лучше девку крестьянскую низкую да подлую лобызай, Славочку!

Не выдержал Волк и ударил жену по щеке. Кровь на пол брызнула из губы разбитой. Радмила опешила. Никогда и никто на нее руку поднять не смел. Она сама кого хочешь побить могла, чай, слуг у нее много было, на ком она свой гнев выплескивала. А тут муж, да еще и не ровня ей по статусу. Знала, что хоть и сотник прославленный, да из обычного люда был новгородского. А она дочь боярина, и не такому ее бить!

– Ты, холоп новгородский! – крикнула зло. – Да как ты посмел на меня руку поднять, на дочь боярскую?!

Волк еще больше в ярость впал от слов уничижающих. Подбежал к жене, схватил за волосы да стал таскать из стороны в сторону.

– Ах ты змея, будешь меня еще попрекать, что не боярин я? Да я таких бояр, как батюшка твой, на кол сажал! Да баб пославнее твоего видывал. Вон и хазарка главная мне сапоги в Саркеле облизывала. И ты облизывать будешь, коли я скажу!

– Отпусти! – взмолилась жена. – Больно же! Отпусти!

Волк выпустил волосы ее чернявые, подумав, что такой трепки достаточно, чтобы она гордость свою смирила. Радмила же с глазами заплаканными тут же бросилась из дома. Да так быстро умчалась, что Волк и догнать не смог.

На следующий день пришел вестник к нему от боярина Суслова, мол, Радмила сейчас в доме родительском и с ней все в порядке. От известия такого нахмурился сотник. Вишь, гадина, решила за спиной отца своего спрятаться. Да не на того напала!

Волк тут же вызвал к себе Мстислава, отпустив слугу боярина без ответа.

– Пойди и возверни жену мою из дома Сусловых, – дал указ десятнику своему.

– А сам чего не хочешь? – спросил Мстислав.

– Не по мне честь такая, жену свою собственную выкликивать, будто я жених незваный, а не муж.

– Ну а коли не выйдет она из дому?

– Скажи, что я приказал ее за волосы притащить, коли сама не пойдет. А для устрашения возьми с собой еще молодцев.

Мстислав все так и сделал. И когда боярин Суслов подле забора своего дружинников с мечами увидел, сам дочку из терема выпихнул, мол, муж он твой, вот и иди к нему.

Когда же Радмила в дом сотника возвратилась, тот ее так избил, чтобы на всю жизнь запомнила, как от мужа сбегать. Но с тех пор и не жили они более как муж и жена. Каждый в своих покоях почивал. Волк наведывался к Радмиле только по крайней надобности.

Мать же Радмилы все пыталась дочку уговорить, чтобы пошла она навстречу мужу своему. Ей всю жизнь с ним жить да детей растить. Радмила упиралась, гордость боярская не позволяла первой пойти к сотнику мириться. Чай, он ее унизил и оскорбил смертельно, именем другой девки назвав да побоями жену честную встретив.

– Ты послушай, доченька, – продолжала мать уговоры, – ну, назвал он тебя по пьяни другим именем, и что с того? Ты жена его законная. Ты лаской и послушанием действуй. Вот и полюбит он тебя со временем.

– Нет, никогда не прощу! – отрезала Радмила. – Он меня на грязную крестьянку какую-то променял. А когда упрекнула его в том праведно, еще и побил. Такого позора не прощу вовек!

Мать только вздохнула:

– Глупая ты у меня, Радмила, ох и глупая. Разбаловали мы тебя с батюшкой, вот и получаешь теперь все, что мы должны были преподать.

– Ты на меня не злись, – продолжила мать, когда дочка на нее обиженно фыркнула, – но истина такова, что если баба против мужа своего пойдет, плохо той житься будет. А ты еще такая молодая, у вас еще все впереди.

– Вот именно, матушка, все впереди! Чай, уйдет он на ратное дело да погибнет там, вот и заживу тогда весело.

– Да что ты говоришь такое, Радмила? Отцу своих будущих детей смерти не желают! Никто воспитывать чужих детей не станет. Может, муж он и плохой, да отцом будет хорошим, а это самое главное.

– Посмотрим, – ответила дочь и попрощалась с матерью. Той уже уходить надобно было. Скоро Волк возвратится с княжьего двора, не обрадуется гостье незваной. Вот и не успела Радмила сказать матери главного, что понесла уже.

***

Когда же Волк в очередной раз по нужде мужицкой к ней в покои вошел ночкой темною, Радмила, отвернувшись от него, призналась, что понесла. Сотник замер, сидя на ее перине. О чем-то подумал, а потом засиял от радости. И погладил ее ласково по волосам.

– Какая новость славная, Радмила. Теперь не буду я тебя бить да обижать. А когда сына мне родишь, все переменится. За все прощу, и заживем славно.

Не притронулся уже той ночью к ней Волк, да и в другие тоже. Решил не беспокоить жену, пока не разродится. Похоть свою мужицкую сдерживал, ни на ком не срывал. Не до девок теперь было. У него скоро сын родится! Гордый ходил среди дружинников. Сиял весь от радости.

– Скоро догоню тебя, Радомир, – шутил над другом. – Чай, и у меня богатырь появится!

Радмила же не разделяла с мужем радости. Не хотела она ребенка от зверя этого. Да никуда уже не денешься. Скинуть ребенка значило то же самое, что помереть. Волк никогда ей того не просит. А вдруг матушка права, может, действительно славным отцом сотник станет? Но сердце девичье тому не верило. Вон как зубы скалит да улыбается холодно. Не будет он хорошим отцом во веки вечные. Сурово с детьми обходиться начнет да бить, как ее когда-то. Вот и решила жена, что не подпустит Ярослава к ребеночку. Всячески огораживать да защищать малыша станет.

Так и носила дитя Радмила, только своим и называя, будто Волк к жизни, что в животе матери билась, вовсе непричастен. Ярослав же почувствовал, что жена еще холоднее стала к нему относиться, в себе больше замыкаясь. Даже живот не давала гладить, мол, придавит еще ребенка грубой своей рукой. Но сотник не отчаивался. Знал, что как родится сын, так сразу все и переменится.

Однако Радмила разродилась девочкой, когда срок пришел. Дочка была копией матери, ничего от Волка не взяла. Вот Радмила ее сама и назвала Велиславой, даже не спросив согласия мужа. Но Волк решил на это внимания не обращать, не хотел спорить, что жена неуважительно с ним поступила. Расстроился лишь поначалу, что не сын родился. Но девочка тоже хорошо. Если дочка уже есть, значит, и сыновья со временем появятся.

Когда же сотник пришел в покои Радмилы на девочку в первый раз посмотреть, жена нехотя отдала ему младенца. Взглянул на дочку Волк, думал порадоваться, но сердце лишь неприятно екнуло. Ничего в девочке от отца не было, вся в мать пошла. Да тут еще малышка в руках сотника сразу заплакала и стала носик морщить да отворачивать.

«Вон как я ей не люб. Прямо как матери», – только и подумал Волк да вернул девочку Радмиле. Та схватила ее и спрятала за своей спиной.

– Не бери больше, ты ей больно сделал, – и к дочери отвернулась, стала грудью кормить да успокаивать.

Волк с понурой головой из покоев жены вышел. Ничего не переменится! Дочка хоть и его по крови была, да по духу не его, вся в мать. И Радмила под себя воспитывать станет, такой же пустой и взбалмошной.

Одиноко на сердце стало у сотника княжеского. Нет в мире ни единой души, что понимала бы его да радовалась. Друзья только остались, но не все им расскажешь, не обо всем поведаешь. Вот и хотелось волком выть от тоски всепоглощающей. Правда, был еще один человек, кто мог его понять, но тот сам давно в небытие канул.

От воспоминаний о Святославе сердце Ярослава заныло, застонало болью тягучею. Он резко встрепенулся. Обещал себе более не вспоминать о девице красной. Ради новорожденной дочери обещал, ибо надеялся, что рано или поздно заживут они вместе с Радмилой, как семья крепкая. Вот и отогнал от себя образ призрачный, чтоб не мешал жизнь налаживать, прошлое поминая.

Глава 19

967 год от Р. Х.

В Киев прибыли послы из Византии, толк вести с великим князем о соседях их общих, болгарах.

Посланник самого императора, Калокир, выложил пред очами князя, его сотниками да боярами огромное количество золота, чтобы намекнуть, сколько они еще получат, когда болгар разгромят.

– Не верь ему, князь, – сказал Волк Святославу. – Они нашими руками да кровью молодецкой хотят решить конфликт свой с болгарами. А нам лишь золото останется? Мы ослабнем в той войне, а Византии это лишь на руку, вон как их посол улыбается лживо, чай, выгоды уже подсчитывает.

Князь внимательно слушал сотника своего, да глаз от золота не отводил.

– Подумать надобно, – только и ответил Святослав.

А Калокир, золото выложив, попросил, чтобы его один на один с князем оставили. Святослав поначалу удивился, но всех из покоев отослал. Видно, хитрый ромей о чем-то важном толк вести хочет. Калокир, как все вышли, к Святославу ближе подошел да стал уговаривать пойти на болгар, а затем ему, послу византийскому, помочь престол занять в Царьграде. Чай, у князя Киевского дружина большая и славная, чтоб дворцовый переворот помочь совершить.

– Уж больно много-то просишь, посланник, – усмехнулся князь. – На такие просьбы у тебя злата не хватит.

– А ты земли себе забери болгарские, что в бою добудешь. Все забери!

Князь задумался. Давно он хотел рубежи Руси раздвинуть, а тут посланник византийский сам ему земли предлагает.

– Все золото возьму, что обещано, и землю болгарскую, что завоюю кровью дружинников своих! – ответил решительно.

Калокир согласился.

О сговоре своем с послом византийским Святослав поведал только сотнику Волку да воеводе главному Свенельду. И попросил молчать о сказанном, так как болгары не должны были прознать о договоренности Руси с Византией. Волк и воевода главный решили своих дружинников тренировать пуще прежнего, готовя к походу по весне предстоящей.

Волк же в тот день домой возвернулся в хорошем настроении. Наконец дело ратное предстоит! Наконец он вырвется из Киева тесного да из терема, где ему жить совсем не в радость стало. С женой решил пока не откровенничать, хоть она и спросила, отчего он такой веселый. Не была Радмила из тех баб, кому довериться можно. Вот и промолчал в ответ.

Сели за стол. Во главе Волк сидит, как и положено, подле него жена с дочкой на руках – мала еще та была, только ходить начала. Ели тихо, не разговаривая, будто чужие сидят. Но в этот раз Ярослав того не заметил, все о болгарах думал, как бить их станет славно. Не мог он более сдержать в себе радости. Хоть кому-то должен поведать, поделиться вестью. Как доел, поблагодарил жену да вышел из терема. Направился к Радомиру, что рядом жил.

Тот был рад гостю, а жена его, Мила, тут же стол накрывать стала. Чай, привыкла уже, что Волк к ним чаще ходит, чем в терем собственный.

– Приветствую тебя, Ярослав, сотник прославленный. Кваску отведаешь? – спросил Радомир, приглашая друга в горницу.

– Угу, – ответил тот, за стол усаживаясь.

Мила, свежего кваса на стол поставив с пирогами сладкими, к мужу обратилась:

– Мне надо сбегать к кумушке, забрать платок, что на расшивку дала. Позволь детей принесу, чтоб присмотрел.

– Приводи, Мила, присмотрю.

И тут же на кухне появилось двое мальцов. Старшему уже два годика, а младшенький только родился, еще в пеленках был. Мила вручила мужу прямо в руки младшего и стремительно за дверь выпорхнула. Радомир стал подкидывать сынишку да улюлюкать. Малец хоть и мал был, да улыбался во весь свой беззубый рот. Старший же, вскарабкавшись на стул подле отца, важно на нем уселся, снисходительно взглянув на братишку.

Волк смотрел на счастливого друга своего да грустил в сердцах. У того два сына уже было, а у него только дочка. И Радмила не хотела еще рожать, как он ее ни уговаривал. Знал, что пила она тайком настои, чтоб не понести, но уличить пока не получалось в этом деле скверном. Вот и приходилось мириться с ее выбором.

Радомир заметил, что друг погрустнел.

– Чего ты так? Аль опять с женой не ладится?

– Нет, не ладится. Как с самого начала не пошла у нас жизнь славная, так до сих пор как чужие живем.

Друг промолчал. А что тут скажешь? Ему жизнь семью хорошую послала, не на что жаловаться. А вот новгородца счастье обошло стороной.

– Да не кручинься так, – решил успокоить товарища. – Время пройдет, потихоньку сладите.

– Я тоже так думал, да время все идет, а ничего не налаживается. Надеялся, что когда сын родится, все переменится. Да нет сына у нас пока. А дочка от меня нос воротит, будто чужой я ей вовсе. Все к мамке бегает на руки.

– Ну, сын – это дело нехитрое. Еще все впереди. Да и дочка с возрастом переменится.

– Не переменится. Кровь моя, да душа не моя. Вся в мать. Не чую в ней от себя ничего. А сына, видно, тоже у нас не прибавится. Не хочет понести еще раз Радмила, травы пьет.

– Не может быть! Так ты ее за это накажи! – воскликнул Радомир.

– Я бы наказал, если б поймал. Да так наказал, что кожа посинела бы. Вот только поймать не могу. А бить лишь из подозрения не желаю, и так меня дичится.

– Да, друг, знал бы ты тогда, что так судьба сложится, не женился бы вовек. Да что мы все о грустном? Лучше рассказывай, с чем пришел, был ведь таким радостным.

– А-а-а! – вспомнил Волк о вести, что сказать хотел. – Дело ратное нам предстоит после зимушки. На болгар пойдем! Только о том никому не сказывай.

– Не скажу, – ответил друг, но теперь пришла его очередь грустить.

– Не хочешь от женки с детьми уходить? – прочитал его мысли Волк.

Радомир только вздохнул глубоко.

– Так не иди! Все поймут и простят.

– Как это не иди! Ты думаешь, о чем сказал? – Радомир по столу кулаком ударил, детей напугав. – Чтоб мои сыновья потом вспоминали меня как труса да срамили память отца своего, что тот службу оставил доблестную ради юбки бабьей да сопляков малолетних? Не бывать тому! Пойду и наравне с тобой болгар бить стану, не тебе же одному славу стяжать на поле ратном.

Волк лишь рассмеялся от гнева десятника. Рад был, что друг из-за бабы не намерен дома свою молодецкую удаль просиживать.

– Вот и славно. Тогда пойду я Мстислава порадую. Ты только Миле не говори, вдруг всем растрещит.

– Не растрещит, она не из болтливых. Но все равно не скажу, а то плакать всю зиму станет да провожать начнет уже сегодня. Даже я такого не выдержу.

И друзья вместе рассмеялись. Теперь им снова в бой идти бок о бок, как когда-то в Хазарии. У обоих на сердце хорошо стало. Мстислав тоже обрадовался, когда узнал о походе. В тот же день точить меч стал да шлем натирать до блеска.

Так прошла зима. Радмила продолжала сторониться мужа своего да с дочкой играть не давала. А Волку уже все равно было. Понял, что ничего не изменить, чужим стал в собственном доме. Оттого еще пуще рвался в дело ратное. Тщательно готовился. Постоянно сам тренировался да другим спуску не давал. А чтобы жажду свою мужицкую утолить, стал к крестьянке одной похаживать. Та вдовой жила, муж в Хазарии погиб. Вот и ласкала девка сотника славного, всю себя отдавая. Да так ласкала, что Волку и на жену уже смотреть охоты не было. Раз сама не хочет, значит, и он настаивать не станет. Так и жили в разных покоях да виделись только по утрам за обеденным столом. Дочка же еще больше отца чураться начала. Однако тот не обижался. Нет в ней ничего волчьего, вот и не признает кровь родную.

Глава 20

968 год от Р. Х.

Великий князь Святослав со своим славным войском под болгарским Преславцем стоял. Он хотел во что бы то ни стало град захватить, ибо именно к нему стекались все товары с разных концов света и именно он находился посередине земли. Князь надумал сделать Преславец своей новой столицей.

Болгары же бойко от русов отбивались, но сдавали свои позиции. Уж больно свиреп враг был, вот и вынуждены были бежать. Сначала Доростол отдали, теперь и до Преславца очередь дошла. Но болгары бились за него отчаянно, ведь далее отступать уже некуда, за спиной столица только оставалась. Сам болгарский царь Петр I возглавлял войско с сыновьями своими, принцами Борисом да Романом. Осели они с войском в Преславце крепко, не подкопаться.

– Вот бы взять их, как Саркел, – сказал князь, но сам же себя отговорил: – Как Саркел не получится, уже прознали болгары про ту затею нашу с воротами. А ты как думаешь, Волк? Ты у меня самый хитрый, вот и скажи, как поступить надлежит.

Сотник тут же вперед выступил.

– Пока голодом морить, чтоб духом пали. И послов отправить.

– А послов зачем?

– Чтоб град изнутри осмотреть, какие места есть слабые, да языка найти, если получится.

– Хорошо придумал. Но ведь от послов град нашим не станет?

– Не станет, но на Преславец изнутри посмотреть надобно, с Волком согласен, – поддержал своего сотника воевода главный, Свенельд.

На том и порешили. Волка тоже к послам приставили, якобы для охраны. Переодели его в дружинника обычного да шапку до носа натянули, чтоб болгары своего главного врага не признали. Хорошо Волк их под Доростолом побил, славно. Вовек того не забудут.

Русские послы вошли на улицы Преславца без помех. Царь Петр и принцы уже ждали переговорщиков. Приняли русов без почестей, но достойно. Ведь враг сильный был, не стоило унижать попусту. Когда Волк с послами в хоромы каменные царские входил, так и ахнул. Все шелками покрыто да златом украшено. На стенах узоры жемчужные с тканями редкими, коих он и у хазар не видывал. Если болгары так славно живут, что же тогда в Царьграде? Но не смутился сотник от богатств увиденных. Хоть они богаты, а землю свою защитить не могут. Что толку от того богатства? О том и послам сказал, чтобы носы вверх подняли.

Стали говорить послы русские о мире, но только если Преславец останется князю Киевскому. Болгары наотрез отказались град отдавать, но на мир согласны были без Преславца. Послы снова стали уговаривать, мол, и окружен болгарский град, и долго не протянут. Зачем лишнюю кровь проливать? И пока послы с царем говорили, Волк остальных присутствующих внимательно оглядывал. Принц Борис показался ему тщеславным да заносчивым, вон как голову высоко держит и ноздрями презрительно трепещет. Да Ярослав только улыбнулся увиденному. Знал, как эти принцы славные пощады просить начинают, как только нож к горлу приставишь. Роман показался совсем хлипким да неуверенным. Он здесь явно ничего не решал. Стал далее к знатным воям да советникам присматриваться. Кого же языком сделать? Кто ради шкуры своей готов град родной предать? Упал взгляд сотника на советника одного, что чуть в сторонке стоял. Тот внимательно слушал разговор царя с послами да от каждого упоминания русов об осаде и голоде вздрагивал нервно. Боится, значит! Что ж, с ним тогда стоит один на один потолковать.

Послы же русские так и ушли ни с чем. Мира не смогли на условиях князя заключить. Да на это никто и не надеялся, цель другая была.

– Дай мне их перебить, царь! – сказал гордо принц Борис отцу своему величественному, когда за русами двери закрылись. – Как у них наглости хватило просить Преславец отдать? Да у самого царя о том просить! Не чета они нам, эти варвары.

– Ты лучше пыл свой для поля боя оставь, Великий принц, – ответил отец спокойно. – Мы не в том положении сейчас, чтоб послов убивать. Русы еще больше от этого разъярятся. У меня другие мысли на их счет. Мы им богатства свои показали да крепость города. Поняли варвары, на кого идут войной. Вот и усмирят свою спесь немного. А может, кто-то из них на богатство польстится? Надобно бы предателя среди русов поискать. Вот этим и займись, Борис, – и царь поднялся с трона своего.

Стар уже был да хвор. Но в политике еще многое понимал, поэтому и властвовал. Слово его все уважали, прислушивались. Даже Борис заносчивый терпел отца, знал, что по мудрости того не переплюнет.

Когда же послы русские покинули хоромы царские, Волк за ними шел и все о языке думал. Хотел с советником болгарским переговорить, коего в палатах каменных приметил. Но как в Преславце остаться незамеченным? Тут увидел он около ворот, что из подворья царского в град вели, повозку с сеном распряженную, и мгновенно решение принял. Подговорил он послов, чтоб те шумиху устроили, к примеру, спорить начали из-за неудавшихся переговоров и бить друг друга. Охрана царская на них отвлечется и не заметит, как сотник княжеский за стог сена улизнет. Послы выслушали его и все сделали, как он им сказывал. Да так славно сделали, что охранники не только отвлеклись, да и сами в драку полезли. Волк тут же бросился к повозке и схоронился там незамеченным. Сел между стеной и повозкой на сено мягкое да стал советника болгарского поджидать для разговора тайного.

***

Охрана царская, когда послов русских со двора выкинула, стала уже ворота закрывать, как вдруг со стороны града их голос девичий окликнул. Да такой властный, что те наперегонки ворота открывать обратно стали. А как открыли, так и поклонились в пояс девице, что заехала верхом на коне белом. Волк присмотрелся внимательно. Интересно стало, что же за птица такая важная прибыла. Та к нему спиной на коне сидела, но шелка дорогие да сапожки золоченые, что на ней надеты, и со спины нетрудно было разглядеть. Девица сама с коня спрыгнула, слуг не дожидаясь, да так смело и юрко, что даже Волк ее ловкости подивился.

– Отведите в стойла! – приказала она по-господски.

Один из охранников тут же к ней кинулся и взял уздцы из ручек холеных, перстнями богатыми покрытых.

«Вишь какая девка важная, вон как вои перед ней прыгают!» – подивился сотник княжеский картине увиденной. «Я бы так не прыгал», – сказал про себя Волк. Теперь понятно ему стало, почему болгар под Доростолом побили и еще побьют в скором будущем. Ни один витязь русский не позволит над собой бабе командовать, да еще так неприкрыто.

А девица, коня отдав да хлыстиком по его крутым бедрам слегка ударив, чтобы пошел за охранником, к остальным воям обратилась:

– Ушли русичи?

– Ушли, госпожа, взашей вытолкали послов-варваров.

Рассмеялись охранники, и девица вместе с ними. Волка от злобы так и передернуло. Ничего, он им еще покажет, как над русскими смеяться да варварами называть.

А девица дальше стала спрашивать:

– Зачем они пришли?

– Да вроде мира просили.

– Мира? Странно это. Они и так под Преславцем стоят как победители. Не верю я им. Русичи не заключают мира, если не проигрывают. Видно, град пришли посмотреть да слабину в нем изыскать.

Волк поразился услышанному. Вот девка умная, сразу их план разгадала. Надобно будет от нее первой избавиться, когда град возьмут, а то такая молодица прозорливая может серьезной помехой стать. Но пока сотник решил отогнать эти мысли, стал далее прислушиваться.

– Нет слабины в Преславце, прочны стены его, да и вода всегда будет, –рассмеялся один из охранников.

– Глупец! – закричала девица и стегнула хлыстом с размаху по его туловищу сильному. – Ты бы еще к русам пошел и рассказал все про воду!

Болтливый вой тут же кинулся ей в ноги, стал сапожки целовать:

– Прости, госпожа, прости, не ведаю, что говорю!

Та лишь отпихнула его сапожком царским да крикнула:

– Пошел вон с глаз моих! И вы все пошли, – махнула хлыстом другим стражам, – толку от вас как от ослов! И чтоб не слышала, как вы о стенах да о воде толкуете, уши везде найдутся, дай только повод. А у нас повод есть, русичи застенами стоят да глаза свои жадные таращат на богатства наши. И еще смотрите в оба, они своих молодцев засылать станут, чтоб предателя искать. Теперь идите!

Стражники дворцовые, поклонились в пояс, ушли со двора, как было приказано.

Девица, оставшись одна, вздохнула глубоко, да и сказала себе под нос:

– Все самой делать надобно, все самой… С такими олухами не устоять нам пред князем Киевским.

Махнула отчаянно хлыстиком в воздух, будто прогоняя кого-то, и развернулась, чтоб к палатам царским уйти.

Волк смирно сидел за сеном, чтоб девица его не заметила, да соображал мучительно. Схватить бы ее сейчас да в заложницы взять. Чай, из царской семьи, вон как командует. А там можно будет попробовать и Преславец за нее выторговать. Да и опасна она. Очень уж умная, если сразу догадалась о его планах на языка.

Когда девица с Волком поравнялась, он уже хотел было выскочить из засады своей, чтоб схватить болгарку знатную, да что-то в ней неожиданно заставило сотника остановиться. Ярославу вдруг показалось, что он уже где-то ее видел. Присмотрелся повнимательнее. Девица стройная, как лань, роста среднего, вся в шелках да золотом увешанная. Но ни шелка, ни золото не смогли скрыть глаза ее изумрудные, которые и удержали Волка от задуманного. Сердце его сильнее застучало, когда вдобавок увидел он профиль ее греческий да губы алые.

«Не может быть! – подумал про себя. – Может, просто похожи? Вот если б волосы ее увидеть».

Но голова девицы была полностью шелком белым покрыта, до талии ниспадавшим. Так и проводил взглядом Волк ее до палат царских, пытаясь высмотреть еще черты знакомые. Но со спины было уже не признать.

«Значит, не она», – решил про себя.

Тут из палат каменных принц Борис вышел. Хмурый весь был, но, как девицу увидел, засиял радостно.

– Тодорка, наконец-то ты вернулась! – обнял ее за талию да в лоб поцеловал. – Русичи у нас были, о мире толковали.

– Да знаю я уже обо всем, Великий принц. Вот только не о мире толковать они пришли, а град наш смотреть, слабину искать.

Борис рассмеялся и посмотрел на девицу ласково.

– Какая же ты у меня умница. Как женюсь на тебе, станешь царицей прославленной.

Теперь рассмеялась Тодорка.

– Не обещай того, что не сделаешь. Знаешь же, что царь никогда не разрешит нам пожениться…

«Ага! Значит, не из царской семьи. Полюбовница просто царская! Хорошо, что не схватил ее. За такую, как она, град не отдадут», – размышлял Волк, все подслушивая да за всем наблюдая.

– Но когда я царем стану, сам повелевать буду. Вот тогда…

– Ты сначала русов побей, а потом и царем станешь, – усмирила Тодорка пыл болгарина.

Но Борис не обиделся. Еще пуще стал смеяться. Видно, и любил девицу за язык острый да ум находчивый.

– Побьем русов, побьем, – шепнул ей на ушко.

Да не удержался. Отодвинул шелка белые с шейки своей полюбовницы и поцеловал кожу персиковую. А сквозь ткань дорогую блеснула коса девичья, златом отливая.

У Волка тут же развеялись все сомнения. Это была Святослава!

И тут же ярость в нем подниматься стала. Он все два года о ней забыть не мог, маялся. Вон и жизнь его наказала, жену нелюбимую послав да дочку равнодушную. Но он все стойко принял, знал, что за гибель девицы неповинной расплачивается. А девица невинная вовсе и не сгинула, как он ранее думал. Живет себе припеваючи и горя не знает, в отличие от него! Вся в шелках да в жемчугах редких. И сапожки златые. Да самого царевича в полюбовники себе выбрала. Вон как лобызается, бесстыжая. Да с кем? С врагом Руси Киевской!

Хотел было сотник наброситься на них обоих да заколоть тут же пред палатами царскими, чтоб не срамила девка русская свой народ, а царевич не лобызал ее кожи нежной, да не успел. Вышел из палат тот советник, коего он хотел языком сделать.

«Спокойно, Волк, – сказал сам себе сотник княжеский. – Сейчас главное – советник царский. А со Святославой ты позже разберешься. Не уйдет от суда твоего за то, что с врагом снюхалась да против Киева наставляет. Не уйдет!»

И снова Волк за стогом сена замер. Теперь за советником стал следить. А парочка царская, что смеялась да лобызалась бесстыдно, его уже не интересовала. Придет время, за все спросит!

***

Советник же, царевичу да полюбовнице его поклонившись, пошел прочь со двора царского. Когда и парочка ушла в палаты, а во дворе никого не осталось, Волк за советником кинулся. Проследил того аж до его хором. Как ночка на град опустилась, так и залез в покои советника да нож к горлу приставил.

– Не ори, тогда не прирежу! – тихо сказал он болгарину.

А тот даже и не думал кричать. От страха за шкуру свою онемел весь да затрясся. Волку его поведение понравилось, правильного языка выбрал.

– Толковать с тобой хочу, – сказал он советнику, нож слегка отодвинув.

– О чем, рус славный?

– Да о граде твоем, кой мы голодом изморим сначала, потом трупы воинов с лошадьми закидывать через стену станем, чтобы мор вас всех взял, а потом весь сожжем да баб понасилуем на крови их собственных мужей, умерших в агонии бесславной.

Советник сглотнул слюну тяжко да глаза от ужаса расширил.

– Да ты не боись, тебя не тронем, – улыбнулся Волк.

– Это почему же?

– Потому что ты нам поможешь, и князь Киевский тебя своим советником назначит. Будешь в Киеве жить – не тужить, боярином станешь. На злате яства вкушать начнешь да женку свою каждый день любить. А коли женка надоест, будут тебе другие девки-красавицы, чай, у нас их много.

– Ты что же, мне предать предлагаешь?

– Почему сразу предать? Избавить град свой возлюбленный от мук пожара да крови. Если поможешь, то болгар простых бить не станем, отпустим с миром. А не поможешь, всех вырежем, ни старика, ни младенца не пожалеем. Всех до одного. Ты ведь наслышан о нашей лютости?

– Наслышан, наслышан, что вы в Саркеле натворили. Был град, да не стало.

– Вот и ваш град такая же участь ждет, если князь Киевский разозлится. Все равно Преславец наш, и ты о том ведаешь. Византия не станет помогать. Она нам за то заплатила, чтоб мы вас разбили.

Советник задумался. Знал, что правду рус говорит о Царьграде. Те подлую политику вели, хотели чужими руками соседа грозного сломить, златом князя русского на земли болгарские приманив.

Волк же, чтобы время не терять да не давать советнику думать, свою речь продолжил:

– Вот ты скажи, что у вас там с водой? Поговаривают, что она всегда в граде есть.

– А кто о том поведал? – удивился советник осведомленности руса.

– Да все в городе поговаривают, чай, рты не могут держать на замке.

– Нет, с водой ничего не выйдет. Она из-под земли бьет. Да источник очень глубокий. Ни попортить, ни перекопать.

– Тогда с чем выйдет?

– Есть в стенах дверь потайная… – тут советник запнулся, понял, что невольно предателем стал.

– Да ты не бойся! Как я сказал, что в Киеве на злате есть станешь, так и выйдет.

– А как вы меня вытащить из Преславца собираетесь? – начал торговаться советник. То, что предаст, и так понятно было. Теперь осталось обсудить мелочи, кои очень важными были.

– Мы когда нападем в условленный день, ты в хоромах своих укройся. Я прикажу тебя охранять, чтоб наши же не пожгли. А как утихнет все, так я тебе коня дам, чтоб прочь из города скакал да князю Киевскому кланялся. Он о тебе знать будет. Скажу ему, что ты свой человек.

– А если обманешь?

– У тебя только два выбора. Либо погибнуть со своими да женку моим другам отдать на поругание, либо рискнуть и стать боярином славным в Киеве. Но в одном могу точно заверить: князь никогда тех не бросает, кто ему помогает. На том клянусь!

И сплюнул Волк смачно на пол, якобы подтверждая слова свои жестом варварским.

– Тогда слушай. Ну а коли обманешь, боги тебе судьи! – залепетал советник царский. – Есть в стене лаз потайной. Для лучников сделан, чтоб они незаметно на стенах появлялись да исчезали так же, противника с толку сбивая. Чтоб подсчитать не смог да определить, где силы главные. В лаз тот проникнуть можно только со стороны града. Но в одной части лаза стена уже давно прохудилась. Царь о том не ведает. Там подкопать можно и проникнуть в лаз, что меж стенами идет. А из лаза уже и в град попасть немудрено.

– Толково говоришь, болгарин, – сказал довольный сотник. – Да сам-то ты откуда о лазе знаешь?

– Я инспектор сооружений городских. Вот и заметил. Отчет положил царю, а тот его вниманием не удостоил. Теперь пусть сам на себя и пеняет.

– Важная у тебя должность, инспектор сооружений, очень важная, – ухмыльнулся Волк. – Где же стена прохудилась?

– А вот здесь, – и нарисовал на пергаменте советник план стены, да указал крестиком место непрочное. – Там еще рядом ручеек протекает. Из-за него стена прохудилась. Вода подмыла камни со временем.

– Ладно говоришь. Только смотри, советник, – и Волк схватил его за шиворот рубахи ночной, – я свое слово сдержу, а если ты меня предашь, то мои дружинники тебе публичную казнь устроят. Меж лошадьми разорвут, а потом собакам останки твои скормят.

– Что ты, что ты? Да как я предать могу такого молодца! Все знают, что тебя Волком лютым кличут, что боги тебя любят да победы шлют. Я бы никогда не решился.

Сотник отпустил советника царского.

– Тогда пойду я.

– А когда копать-то начнете? – поинтересовался болгарин.

– А это уже не твоего ума дело. Ты лучше готовься в Киев отбыть.

И Волк уже хотел было уйти, да обернулся.

– Ты мне вот еще что скажи, что за девка у Бориса-царевича?

– Ты о Тодорке толкуешь?

Волк утвердительно качнул головой.

– Ох, девка та опасная. С ней все боятся связываться. Умна больно да жестока. Быстрая на расправу, коли что не по ее сделается.

– А как она до царевича добралась? Чьих будет?

– Да ничьих! Никто не знает, откуда взялась и зачем прибыла. Царевич ее в граде случайно встретил, а она своего не упустит, вскружила голову ему тут же. Так и оказалась в царских палатах.

– А где она почивает, сможешь указать?

– Ты и ее задумал уговорить на предательство? Не согласится Тодорка. Она русов не любит, и все о том ведают. Быстрей ты головы лишишься, чем она на сговор пойдет.

– За мою голову не беспокойся. И не на сговор мне к ней надобно. Другой толк есть. Так где ее покои? Ты же инспектор по сооружениям, наверняка знаешь, где спит девица.

– Знаю, как же не знать! Сам к ней хаживал да палаты проверял, где златая лепнина от стен отвалилась.

Начертил на пергаменте советник покои Тодорки да сказал напоследок:

– Ты смотри, сам на ее чары не попадись. Девка больно хитрая!

Волк лишь ухмыльнулся в ответ и обратно через окно вылез.

***

Знал сотник, зачем шел к полюбовнице царской. Не за чарами, а за предсмертным криком ее. Придушить хотел собственными руками предательницу.

Когда к палатам царским приблизился, затаился сначала под покровом ночи. Ждал, когда караул обход свой сделает. И только после того как стража удалилась, бросился на стену. Да и залез, чай, силы и удали в нем много было. Пробежал через царский двор и в палаты вошел. Стражники все спали, громко похрапывая.

«Славно охраняют, когда враг на пороге стоит!» – подумал сотник и дальше двинулся. Тихо бежал, еле слышно.

Вот и покои перед ним девичьи. А вдруг и Борис там? Придется и его придушить. Отворил сотник дверь да зашел внутрь. Краем глаза увидел лампаду, в кой фитиль еле догорал. Взял ее и стал осматриваться. Подле стены перины какие-то лежали, но на них никого не было. Почуял, что не Святослава здесь спит, скорее, служанка. Тут же заприметил напротив себя еще одну дверь. Туда и устремился бесшумно. Вошел. Снова осмотрелся. Слева какая-то люлька маленькая стояла, а справа Святослава почивала, рассыпав свои златые волосы на подушках белоснежных пушистых. Рядом с ней никого не было. Вот повезло, не придется меч славный о царевича марать! Поставил Волк лампаду на столешницу, что подле него была, дверь за собой на замок затворил, да и подошел к постели девицы.

Святослава спала безмятежно, улыбаясь чему-то во сне. «Чай, полюбовника своего представляет, предательница подлая!» – гневно подумал Волк.

Достал он меч тихо из-за спины и хотел было уже провести по горлу девицы лезвием смертельным. Да рука застыла. Не решился сотник вот так Святославу погубить. Столько лет о ней думывал, мучался. Да и во сне только тати убивают. А он не тать, он пришел суд праведный вершить!

Волк еще раз посмотрел на Святославу. Красавица такая беззащитная была и пригожая. И тут она перевернулась на другой бок. Волк было подумал, что разбудил ее. Но Святослава продолжала спать сладко и невинно. И только сейчас сотник заметил, как из-под рубахи ночной ножка стройная выглянула. Сотник сглотнул нервно. Давно он такой кожи мягкой да персиковой не ласкал. Ох как давно, чай, с последней их встречи. И тут взыграл в нем огонь мужицкий, да такой сильный, коего он уже давно не чувствовал ни к одной девице. И решил сотник сначала понасильничать предательницу, а уж потом погубить.

Протянул к ноге девичьей руку свою горячую да стал ласкать кожу нежную, рубаху все выше и выше задирая. Тут Святослава проснулась.

– Борис? – сквозь сон спросила. Но в ответ полюбовника своего не услышала, а ногу кто-то еще пуще ласкать стал.

Красавица молниеносно выхватила кинжал из-под подушки и полоснула гостя незваного с размаху. Волк чудом спасся от удара смертельного, только удаль молодецкая и помогла от лезвия увернуться, но все равно девица его зацепила, руку поранив до крови алой.

Волк от кровати отскочил и заругался на чем свет стоит.

Святослава тут же с подушек сорвалась и устремилась к двери, но та была заперта и без ключа. Тогда девица стала кричать, служанку вызывая, но Волк ее опередил.

– Там никого нет, не старайся, – сказал он ей на славянском родном, киевском. Знал, что поймет его Тодорка, чай, сама с Руси была.

Святослава обернулась, кинжал грозно перед грудью выставив.

– Кто тебя ко мне послал? Князь?

– Никто меня к тебе не посылал, сам пришел.

– Зачем? Что тебе надобно? У меня нечего брать.

Волк рассмеялся с издевкой.

– А я и не тать. Я пришел суд праведный над тобой вершить! – и шагнул он к ней вперед, к свету лампы поближе, чтоб девка могла его рассмотреть.

Святослава долго всматривалась в образ, что в полумраке стоял. На нее же глаза смотрели серые да холодные, а лицо было обрамлено локонами белокурыми, что на плечи спадали.

«Должна узнать! Всего лишь два годка прошло. Неужто позабыла?»

И тут Святослава все вспомнила. Ахнула, когда поняла, кто перед ней стоит. Опустила кинжал да к стенке откинулась в ужасе.

– Не может быть, не может быть того, – твердила, как ополоумевшая.

Волк же меч в руки взял, подошел к ней да приставил лезвие холодное к горлу.

– За все ответишь Святославушка, за все.

– Мне пред тобой отвечать не за что, Ярослав. Меня боги и так прокляли за те беды, что я на голову твою призывала тогда под Киевом. Вот и забери мою жизнь бесславную, коя только в тягость стала.

– Прямо-таки в тягость? – сверкнул сотник глазами серыми гневно. – Мне сказали, что хитра ты больно стала, вот и сейчас обмануть надумала? Где же в тягость, коли ты в шелках да в жемчуге ходишь? Не родилась еще ни одна девка на свете, коей бы в тягость такие богатства были. Да и полюбовничек у тебя вон какой, кровей царских!

И Волк прижал ее к стене сильно да лезвие жестче приставил. Не обманет его!

– Только мне одной ведомо, сколько бед я вынесла, чтоб шелка да жемчуг меня окружали, – промолвила Святослава, чуть дыша. – Когда убежала от тебя тогда, думаешь, сразу в царские покои попала? Нет, Ярослав, дорожка та долгая была да болезненная. Но тебе плакать о том не стану и время отнимать. Делай, за чем пришел! – сказала повелительно.

И Волк было уже решился лезвием провести по шейке лебединой предательской, как позади голос детский услышал:

– Мама?

Сотник обернулся. Не думал, что в опочивальне еще кто-то есть. На него из маленькой кроватки, что справа стояла, смотрел малец.

Волк сразу сообразил, что это сын Святославы. Видно, от царевича своего понесла. Может, и этого щенка прибить, тем самым девке отомстив, что с врагами Руси спуталась.

Будто прочитав его мысли, Святослава бросилась между ним и кроваткой.

– Меня убей, коль сердце твое крови хочет, но сына не трогай, он ни в чем не виноват!

– Виноват, – грозно сказал Волк да холодно. – Уже тем виноват, что от врага нашего рожден.

– Он не от Бориса! – вскрикнула девица. И тут же добавила: – Нагулянный от насильника, в чьем доме служанкой была.

Но не поверил ей Волк. Знал, что хитрит девка, мальца спасти хочет от участи страшной. Подошел он к Тодорке и оттолкнул жестко рукой от кроватки детской. Красавица же на него набросилась, будто с цепи сорвавшись. Стала кулаками бить да зубами острыми за руки кусать.

«Вон как волчонка своего защищает!» – выругался про себя сотник. Но утихомирил девицу ударом сильным по голове. Та на пол осела, однако рукой случайно кинжал нащупала. Вскочила снова и сзади на сотника набросилась. Хотела кинжалом спину его проткнуть. Но Волк ловко лезвие острое из рук слабых женских выхватил, да и выбросил в окно. А Тодорку оттолкнул, да так сильно, что она в другой угол покоев отлетела, спиной в стену впечатавшись.

– Чтоб не мешала более, – только и сказал холодно.

И подошел к кроватке детской.

Святослава вся обмерла. Не могла ни слова сказать. Еще миг, и не станет сына ее любимого, коего она в таких муках выносила. Поняла, что уже его не защитит. Если бросится снова, то Ярослав еще быстрее ребенка прикончит. А так, может, сжалится над мальцом, не захочет детоубийцей прослыть.

Волк же вплотную к кроватке подошел. Малец сидел прямо и без страха глядел на своего убийцу. Не понимал еще, что с ним сейчас станется. Вот и смотрел глазами широкими, не моргая, да внимательно смотрел, прищуривался. Волк тоже внимательно на мальца посмотрел. На сердце кошки скребли, не хотел малыша такого смелого бесславно убивать. Чай, воин хороший вырастет. Сотник отошел от кроватки немного, хотел, чтобы лампада осветила дитя храброе. И увидел у малыша волосы златые, как у матери, да глаза серые.

У Волка что-то внутри оборвалось. Подошел ближе, взял ребенка руками сильными, из кроватки вытащил да поднес к свету масляному, чтобы тот его всего осветил. И глаза его серые в детские уставились, точно такого же цвета.

– Не может того быть, – сказал тихо сотник, – не может быть…

Но малец говорил сам за себя, глазами серыми на отца родного сверкая. И тут ребенок ему улыбнулся, рот широко раскрыв. А во рту том два клыка уже торчат, чуть меж другими выпирая. Суровое сердце Волка от радости негаданной запело. Сын его, родной сын! Не было в том сомнения. И на вид ему годка два уже. Все сходится! Вон как малец ему улыбается да не боится. Почувствовал волчонок кровь родную, признал отца своего сразу же!

Святослава, за этой сценой наблюдая, к Волку кинулась.

– Не твой он! Не твой! От купца местного нагулянный!

– Да не ври мне, баба. Вижу, что мой, да чую, как волк волчонка своего чует.

– Нет! – вскричала Святослава да стала сына у сотника отбивать. – Он мой! Не отдам!

Волк, атаку ее очередную выдержав, рассмеялся.

– Вот и сама подтвердила, что мой, вон как кидаешься за волчонка нашего.

– Не забирай его у меня, Ярослав, – взмолилась красавица, рухнув в ноги ему да расплакавшись. – Не забирай! Я его через такую боль и беды выносила, что он мой навеки. Я от всех напастей его защищала. Себя не жалея, его спасала. Не забирай от меня Никиту. Он единственная радость моя на земле этой. Из-за него и жива по сей день!

Защемило сердце у Волка. Не мог смотреть спокойно на слезы матери сына их общего. Но уже все решил.

– Ты хорошая мать, Святослава. Вон как защищала сынишку своего, вон как молишь о нем. Да только не могу я позволить, чтоб он среди врагов наших вырос. Чтоб родину свою не познал, да кто отец его настоящий. Он мой единственный сын, мой первенец. Выращу его воином славным да храбрым. Ты лучше успокойся. Чай, с царевичем еще нарожаешь.

– Нет! – вскрикнула Святослава. – Никто мне не нужен. Ни Борис, ни кто другой! Только сыночек мой, Никита. Не забирай, заклинаю тебя!

Волк лишь промолчал на слова ее последние да с сыном на руках пошел к выходу.

Святослава рыдала ему вслед, за ноги хватала, пытаясь удержать, но сотник все равно ушел, забрав с собой ее последнюю надежду на счастье. Так и осталась девица посреди комнаты на полу рыдать одна-одинешенька. И только под утро, выбившись из сил и от горя забывшись, уснула сном тяжелым. Так и нашла ее служанка в почивальне, на полу спящую, да лекаря тут же позвала.

***

В лагере же русичей было оживленно. Все уже прознали, что Волк вернулся с Преславца, языка добыв. Утром Радомир первым поспешил в сруб к сотнику. Хотел лично услышать рассказ славный о похождениях товарища в граде вражеском.

Зашел в избу радостный, но тут же обомлел. Сидит Ярослав на полу, ножом игрушки детские строгает, а подле ноги его малец играется.

– И это язык наш? – посмеявшись, спросил Радомир.

– Нет, не этот, – спокойно ответил сотник. – Язык в Преславце почивает. Я князю уже доложил о нем еще ночью, как возвратился.

– А этот тогда кто?

– Сын мой! – твердо ответил сотник. – Никитой зовут.

– Не может того быть, Ярослав! – удивился друг. – Где ж ты сыном так быстро обзавелся? Чай, ему под два годика уже. Так быстро дети не растут.

Ярослав помолчал, а потом ответил нехотя:

– Святослава здесь. От нее сын.

– Святослава здесь? Та самая Святослава из Киева?! Не может быть!

– Я тоже так подумал, пока сам с ней не потолковал в палатах царских.

– В палатах царских? Но как… – и Радомир запнулся.

– Да как и все девки! Забралась в постель к самому царевичу Борису. В шелках дорогих ходит да помыкает воями болгарскими. Вся важная такая да царственная. Я убить предательницу хотел. За то, что беду на мою голову накликала тогда под Киевом. За то, что душу всю мою вымотала, а сама в шелках все это время хаживала, Русь предав и врага нашего обхаживая. Да не посмел, когда сына увидел. Вот и решил оставить в живых в благодарность за Никиту.

– А ты уверен, что твой? – спросил Радомир, чуть замявшись. – А вдруг…

– Мой! – решительно ответил сотник на вопрос справедливый. – Чую волчонка своего. Моя кровь. Да ты сам на него посмотри и не спрашивай более.

Радомир подошел поближе к мальцу да взглянул на него пристально. Никита поднял глаза свои серые прямо к его глазам и улыбнулся. Сомнений не было. Сам сын Ярослава на него смотрел. Вон и оскал волчий, и клыки торчат, да и глаза серые, глубокие. Такие только у Ярослава и были. А волосы златые явно от Святославы.

– Твой, сам вижу, что твой. Да ты его, смотрю, без матери вознамерился воспитывать?

– Так если она с болгарами спуталась, змея подколодная! На кой воину русскому такая мать?

– Нехорошо задумал, друг мой, нехорошо. Сам двух сыновей имею и знаю, что без мамки тяжко ему будет. Как ни крути, а до возраста сознательного мальцы за бабью юбку держатся, не отпускают. Мои от Милы не отходят, хоть и любят со мной играть да на спину карабкаться, но чуть что, сразу к мамке жаловаться бегут.

– Ничего, и без матери вырастет. Зато волком станет закаленным, что в бабах не нуждается.

– Прямо как ты, что ли? – рассмеялся друг.

– Ты лучше помоги мне, Радомир. Найди няньку какую толковую, чтоб за мальцом смотрела. Кормила, купала вовремя. Ну, сам понимаешь.

– Да понимаю, для этого мамки как раз и существуют. Да боги с тобой, найду няньку. Только ты сам подумай, Святослава здесь, в Преславце. Сами звезды тебя к ней вновь привели.

– Это не звезды, это Перун привел. А что касается Святославы, она теперь болгарка и враг нам. Вот и буду поступать с ней, как подобает.

Друг промолчал в ответ, взор свой потупив. Слова сотника могли только одно означать. Святославу ждет такая же учесть, как несчастных хазарок в Саркеле. И Радомир не сможет ее защитить от лютостей сотника, ведь тот правильно сказал. Она теперь с болгарами, а значит, враг.

И Радомир из сруба вышел, рассказав по пути Мстиславу новость о сыне Ярослава, нежданно обретенном.

Глава 21

Тем же днем князь Киевский собрал совет из воевод своих да сотников верных.

– Вот здесь копать надобно, – указал князь на карту, где стена Преславца изображена была.

– Чай, по ночам копать придется, чтобы не заметили, – заключил Волк.

– Это ж сколько деньков копать будем? – спросил Свенельд.

– Сколько надобно, столько и будем. Иначе нам Преславец не взять. Слишком крепок.

– А тем временем будем изображать, что к штурму готовимся, – посоветовал другой воевода. – Так болгар отвлечем.

– На том и порешим! – сказал князь да план стены закрыл.

– А кто под стену полезет? – спросили его дружинники.

– Кто-кто? Волк полезет, чай, у него опыт уже есть ворота открывать. Коль случится какая заварушка на стене, только Волк нам град и откроет. А если и не откроет, тогда лучников снимет, чтоб мы по лестницам смогли взобраться.

Все посмотрели на сотника княжеского. Ответственное у того задание было. Коли провалит, не взять им более Преславец. Волк и сам то понимал, но обещался ворота открыть или хотя бы лучников со стен поснимать.

И стали дружинники подкоп по ночам под стену делать. Земли много было. Уже две ночи копали, да никак до прохудившейся стены не доберутся. Но место верное, вон и ручеек бежать быстрее начал, да только мешал копать.

А к князю Киевскому на третий день от болгар послы пожаловали. Да не одни, а с девицей красной, что вся в шелках была да в золоте. Тодорка вошла к Святославу в сруб, но лишь слегка поклонилась князю русскому и не воздала хвалы, как послы болгарские. На равных с князем решила себя вести.

– Ну, сказывай, Тодорка славная, зачем пожаловала, – обратился к ней князь по чину, хотя знал, что девка она русская, дочка купца киевского Кузьмина. Волк князю о том поведал, когда под утро с мальцом на руках пришел.

– О мире говорить послал меня царь.

– И что он предлагает?

– Оставьте град наш, возвратитесь в земли свои русские. Доростол же за вами признаем.

– Я не для того так долго тут торчу, чтоб оставить Преславец.

– Но вам и не взять его, – спокойно ответила девица. – Вода в городе есть. Ни попортить ее, ни перекопать. Запасы еды у нас тоже знатные. До следующей весны хватит. Это вам о себе заботиться надобно, как зиму пережить. В Доростоле, чай, тоже запасов маловато после разбоев ваших.

Князь улыбнулся. Вот девка умная, все знает, все проведала.

– Тогда мы просто вынуждены будем Преславец захватить. На возвращение в Киев у нас продовольствия тоже маловато.

– О том царь наш позаботится. И продовольствием обеспечит, и златом для дружины. Победителями в Киев вернетесь. Зачем так рисковать, когда уже Доростол ваш?

Дразнила Святослава его Доростолом да златом царским. Но князь решил так рано не сдаваться.

– Ну что ж, предложение царя твоего лестное, да только дружина моя на злато не согласится. Мои вои уже давно на Преславец облизываются. Я бы ушел, да они мне не позволят.

– А я думала, на Руси князь все сам решает и не дает волю людям недальновидным, коим слава князя да государства не так важны, как разбой и насилие.

– Ловко говоришь, Тодорка. Да только мой ответ «Нет»! Не уйдем мы из-под Преславца.

– Ты, наверное, великий князь, на языка рассчитываешь. Да только очень зря. Он нам под пыткой все поведал. И мы все части стены ненадежные укрепили да двойную охрану поставили. Так что придется зимовать вам под стенами Преславца. Да от зимовки той много бед будет войску русичей.

Князь спокойно девицу выслушал, не подав вида при ее словах о языке пойманном да о зиме грядущей.

А девица продолжала, почуяв, что попала в точку:

– С ответом можешь не спешить, Великий князь. Чай, времени до зимы еще много. Царь же дары прислал князю Всея Руси в знак своего уважения к противнику достойному.

Тут послы и выложили на стол пред князем и каменья богатые, и злато яркое. Святослав посмотрел на все это, но решил пока ответа не давать. Надобно с воеводами посоветоваться. Предложение-то ему девица непростое сделала. Стоит обдумать.

– Я все-таки подумаю, – сказал князь посланнице. – А за дары спасибо.

– Дары те во много крат умножим, чтобы Великий князь со славой в Киев возвратился, – и Святослава мягко ему улыбнулась.

Вот же девка! Вон как путает. Да только князь тоже хитер был. Решил теперь со своей стороны пойти в атаку. Знал слабое место девицы.

– Попроси, Тодорка славная, послов выйти. Я с глазу на глаз говорить с тобой хочу.

Тодорка велела послам удалиться, лишь одним пальцем на выход указав. Те сразу испарились, удивив своей покорностью князя русского. Девица заметила его недоумение.

– Не удивляйся, князь пресветлый. Мне много врагов пришлось удалить с дороги своей, многим кровь под топором пролить. Вот все они и боятся меня теперь.

– А не скажешь по тебе, Святослава, – обратился к ней князь уже на русском, да именем родным назвав. – Ты вся такая хрупкая да нежная.

– Это снаружи. Лишь видимость. А внутри все закалено, как металл. Но к делу, князь, что говорить хотел.

– Да сынишку твоего видел, Никиту.

Святослава замерла. Князь сразу понял, что задел девицу за живое.

– Откуда поведал, пресветлый? – лишь спросила она, взяв себя в руки.

– Волк сам рассказал. Может, и не сказал бы о нем ничего, если бы я его поутру с мальцом на руках не повстречал, когда он с Преславца в лагерь возвращался. Не мог не рассказать, я же князь его.

– И как Никита?

– Хорошо ему, да по мамке скучает уж больно.

Святослава взглянула на князя очами горящими.

– Он у меня его выкрал, как тать, как разбойник ночной!

– Так-то оно так, да только он отец ему родной. И имеет на то право.

– Не имеет! Я сама его выносила, когда Ярослав от меня отказался. Сама свой позор пережила! Сама его от врагов защитила. Он мой сын, не его!

– Да ты не горячись так, девица. Я тебе не враг. И чувства материнские твои уважаю. Может, и подсобить в чем смогу…

– Говори, князь, не томи душу! Я так поняла, сыном моим торговаться станешь.

– Раз все поняла, тогда открой нам ворота в Преславец. Я тебе сына возверну да жизнь твою сохраню. Такая славная девица, как ты, да умница, должна жить далее. Будешь мне помогать Преславцем управлять, когда я в Киев решу возвернуться. Чай, ты в граде как своя стала, лучше тебя посадницы мне и не найти. Вон как боятся тебя болгары, во всем станут волю твою исполнять.

Святослава внимательно слушала да молчала.

– Посадница из меня не самая славная выйдет, – промолвила наконец. – Ненавидит меня местная знать, что девка безродная выше их поднялась. Не примут.

– А я их всех на кол посажу. Надо же кровь чью-то пролить. Вот всех, на кого укажешь пальчиком, и посажу!

Красавица стояла в раздумьях. Видя, что девица колеблется, князь решил еще дожать.

– Ты же наша, киевская. И имя со мной одно носишь. Тебе с болгарами не по пути. Да и сынишке твоему среди своих лучше расти. А иначе у меня и не получится Волка уговорить Никиту вернуть. Не согласится, чтоб сын его среди болгар жил. Думай девица, думай. Тебе от того только выгода одна. Еще выше вознесешься, посадницей станешь.

– Я подумаю, – ответила Святослава нерешительно.

Вся величавость с нее мигом слетела. Пред князем стояла обычная баба, что за сына своего больше радеет, чем за царство. Ухмыльнулся от того князь себе под усы, да так, чтобы девица не заметила. Не хотел обидеть. Та еще согласия своего не дала на предательство, но уже была близка к такому решению. Чуял это Святослав.

– Сына хочу своего увидеть, – сказала Тодорка, к князю повернувшись.

– Что ж, не вижу причин для отказа, – ответил тот. – Мстислав! – крикнул караульному.

Дружинник тут же в избу вскочил.

– Проводи Тодорку славную к Волку нашему. Пусть с сыном повидается.

Мстислав чуть поклонился и жестом пригласил девицу за ним следовать. Святослава от князя вышла вся взволнованная. Наконец-то сынишку увидит.

Пока шли к срубу сотника, Мстислав все рассматривал девицу. Не выдержав, сказал:

– Сразу и не признал тебя, Святославушка. Вон какая ты теперь важная стала.

– Я бы тоже сама себя не признала, Мстислав, кто бы мне зеркало подал. Вот и не смотрюсь в него вовсе.

– Ты скажи мне, зачем же Русь на болгар променяла? Ведь наша же ты. Только не думай, что я тебя осуждаю. Просто знать хочу.

Святослава взглянула на десятника. Думала отругать за дерзость, да сдержалась. Мстислав был ей когда-то другом далеко ушедшей молодости.

– Я не выбирала судьбу, Мстислав. Когда с позором своим одна осталась, жизнь меня сама к болгарам вывела, где я и родила сынишку. Вот у них и осталась. Не на Русь же мне было возвращаться, где меня, чай, давно позабыли. И что бы я батюшке сказала тогда, что вернулась с ребенком нагулянным?

– Так не нагулянный же он. Отец-то известен!

– Он меня от себя прогнал да унизил. И не рад был бы, если б даже с ребенком воротилась.

– А вот тут ты не права, Святослава. Каждый бы сыну обрадовался. Ярослав о нем все два года мечтал! Да женка ему не смогла сынишку родить.

– Так он женат? – удивилась девица неподдельно. – Это что получается, что он моего сына забрал, чтобы своей жёнке отдать?

И таким гневом ее сердце зажглось, таким огнем глаза запылали, что Мстислав уже пожалел о сказанном. Сболтнул, не подумав, теперь жди грозы.

***

Так и случилось. Святослава вся, как огонь, в избу к сотнику вбежала. Волк замер от гостьи такой нежданной да разгневанной. Посмотрел на Мстислава грозно. Тот только плечами пожал:

– Князь велел привести к тебе, не взыщи, – и удалился тут же, боясь, что и ему достанется.

Девица же стояла, как кошка дикая, когти выпустив. Думала кинуться уже на сотника да глаза выцарапать, но тут подковылял к ней Никита. Сразу к маме кинулся, как заприметил.

– Мама! – кричал да ручки на бегу протягивал.

Святослава как сына своего увидела, сразу про гнев весь и забыла. Кинулась на колени к нему, прижала к себе крепко-крепко да заплакала.

– Никита, сыночек мой родненький! Никитушка!

Волк стоял на месте, не двигался. Решил не вмешиваться. Но краем глаза за ними присматривал. Вон она как ребенка всего зацеловывает, вон как малец к ней тянется и тоже плачет от встречи с матушкой. Заскребли опять кошки на сердце у сотника: нехорошо он делает. Но мальца своего болгарам не отдаст, решил железно.

Налюбовавшись сыночком своим, Святослава отпустила его из объятий материнских. А тот ее за руку взял да за собой потянул.

– Пойдем, мама, я тебе игрушки свои покажу, что тятя сделал.

И повел малец ее к углу детскому, где игрушки разбросаны были всякие, что из дерева выточены да сплетены из веревок разных. Стал показывать Никита и коня боевого маленького, и меч свой деревянный.

–Тятя сказал, что он мне настоящий подарит, когда вырасту.

Святослава смотрела на сынишку своего да плакала, не переставая. Не хотела того, но слезы сами катились из очей изумрудных.

– Мама, почему ты плачешь? Ты ведь не оставишь нас более? – спросил ребенок невинно, не понимая, какую рану глубокую матери нанес невольно.

Та пуще прежнего заплакала. Ничего не смогла сыну ответить на вопрос простой и коварный. Только лишь посмотрела в его глаза да за щечку нежно потрепала.

– То не от меня зависит Никита, не от меня.

– А от кого? – продолжал спрашивать сын, глаза свои серые распахнув широко. Ему не хотелось, чтоб мама уходила.

– От судьбы моей жестокой, Никита, от судьбы.

Но сын не понял значения этих слов, мал еще был. Только обнял маму, прильнув всем тельцем тепленьким к рукам ее дрожащим. Но Волк все понял, что Святослава сказать хотела. Неужели решится он стать судьбой той злой, что назвала она сыну их совместному?

Красавица, от слез чуть оправившись, во весь рост встала. Никита тут же вцепился в нее сильно, боялся, что уйдет мама. Да она его успокоила, что не уйдет, и сказала, чтобы в игрушки играл. А ей с отцом его поговорить надобно. Никита после уговоров долгих все-таки маму отпустил да стал на коне игрушечном кататься и мечом деревянным махать. Счастлив был, что и папка, и мамка рядом. Святослава только диву давалась, как быстро сынишка отца своего родного признал. Кровь не молоко, водой не разбавишь.

Святослава же к Волку подошла. Успокоилась уже, не стала на него бросаться да глаза выцарапывать, только обида в сердце еще осталась. И заговорила она спокойно да горько:

– Ты забрал его у меня, чтобы женке своей в Киеве отдать на воспитание? Чай, сама сына родить не может, так ты ей моего отдашь?

– Нет, Святослава, – спокойно ответил Волк на упрек девицы. – Не отдам я жене сына на воспитание. Да и не примет она дитя от другой. Она, кроме дочери своей, никого любить не может, даже меня.

– Тогда зачем?

– Сказывал уже о том. Мой сын не будет расти среди болгар.

– А если вы займете Преславец, тогда вернешь его?

Волк задумался. Ему и самому сын нужен был. Уже успел полюбить всем сердцем за три денька. Да и малец признал отца.

– Не знаю, Святослава, – честно ответил сотник. – Люб он мне стал.

– Ты не думал о том, когда унижал меня подле Киева. Девкой недостойной называл, в позоре моем одну оставил. А теперь в сраме том решил сына своего признать, Ярослав? Раз отвернувшись, зачем поворачиваешься?

– Упреки твои верны. Да богам известно, что я плату достойную за ту обиду выплатил. Вот и привели меня к сыну, чай, простили.

– Да только я не простила, Ярослав. Ты об этом позабыл?

– А ты не позабыла, как на мою голову бед накликала? – разозлился Волк. Но тут же взял себя в руки. Не было в словах тех вины девичьей. Он сам ее тогда на гнев побудил.

– Не моя в том вина, Святослава, – уже спокойно продолжил сотник княжеский. – Я тебя еще три месяца по лесам искал да по рекам. И дружинников постоянно на поиски отправлял. Я на тебя тогда лишь разгневался, но гнать и не думал. Ты сама решила уйти из Киева.

– Вот, – горько улыбнулась Святослава, – опять на меня всю вину перекладываешь.

– Нет, не перекладываю. Тоже в том виноват, знаю. Да только в прошлом уже все. А сынишка мне люб стал. Он волчонок мой, сама видишь, как похож.

– Вижу, всегда то видела, как только он родился.

И вздохнула горько Святослава да руками голову сжала сильно-сильно.

– Всегда видела, с самого дня первого, как поняла, что понесла. О, боги мне в свидетели, как я хотела его тогда скинуть! Понести от насильника бесчестного, что унизил меня да в срам втоптал, было худшей мукой. Но что я только ни делала, а он все внутри меня держался. И лишь когда биться его сердечко во мне стало, только тогда поняла, что он и мой сын. Вот и полюбила его всем сердцем. Да за жизнь его боролась, когда он чуть не сорвался от работы тяжелой. Тогда я все нажитое отдала ведунье местной, чтобы ребеночка спасла. Удержался он, а я снова в служанки пошла да прислуживала господам жестоким, лишь бы жил он да народился на свет белый! А как родился Никита, как увидела глаза его серые, так опять ненависть к тебе во мне всплыла да на сыне отразилась. Не могла кормить волчонка этого да к груди прикладывать лицо его, столь мне ненавистное. Но пересилила себя. Заставила. Через боль сердечную кормила да убаюкивала. Вот так и полюбила снова, о тебе постоянно вспоминая и видя в нем тебя, как в отражении.

– Ты так сильно меня ненавидишь? – тихо спросил Волк.

– А ты? С мечом в покои мои пришел, чтоб зарубить. От любви, что ли, большой?

Волк промолчал.

– Он пока останется со мной, Святослава. Ему безопаснее здесь будет, когда Преславец гореть станет. А когда займем град ваш, тогда и решим окончательно.

Святослава всхлипнула. Вспомнила предложение княжеское. Посмотрела на сына своего да заплакала.

– Ты знаешь, мне князь обмен предлагал, – сказала сквозь слезы. – Мол, если открою я вам ворота, то он и сына мне возвернет, и посадницей здесь сделает. Да только не хочу я того, слышишь, не хочу! – вскричала гневно девица.

Слезы сами собой из изумрудных глаз текли, да очи горели огнем обжигающим. Она продолжила:

– Не хочу, чтоб мой сын знал, что его мать град, в коем он родился, на сожжение отдала. Не хочу, чтоб знал, сколько крови из-за него пролилось, лишь бы подле меня он был. Не хочу я смертей болгар безвинных из-за сына своего. Не для того родила, не для того.

Сглотнула слезы горькие и снова речь свою повела:

– Меня всю жизнь предательство и ложь окружают. И судьба меня решила тоже предательницей сделать, сыном шантажируя. Нет! Не бывать тому. Не стану я град свой предавать. Не стану.

– Но он и такпогибнет, Святослава. Преславец падет не сегодня, так завтра, и ты это понимаешь.

– Пусть падет! – твердо сказала девица. – Но болгары имеют право защищать свои жизни с мечом в руках, а не быть убитыми в постели из-за предательства. Не пойду я на такое. Не прольются реки крови из-за меня да из-за сына моего. Обещай, что расскажешь о том Никите! Слышишь? Обещай, Ярослав! Когда он вырастет, все поймет и простит меня. В глазах его я не стану подлой предательницей, даже ценой нашей разлуки. Слышишь то, сотник княжеский? Обещай, что расскажешь!

– Обещаю, Святослава, все расскажу.

Тодорка кивнула сотнику благодарно да пошла прочь из шатра. Посмотрела лишь на сынишку своего, как в последний раз.

– И князю то передай, это ответ мой окончательный!

И выбежала из избы стремительно. Никита хотел было за ней побежать, да отец вовремя остановил.

– Не переживай так, Никита, судьба даст, еще свидитесь.

Успокоил Волк сына своего да оставил подле игрушек, к князю Киевскому отправился. Поведал ему об ответе Святославы.

– Жаль, что она так решила, – сказал князь. – Да, видно, русский дух в ней еще теплится, раз не пошла на сговор бесчестный. А девица славная, хорошей была бы посадницей. Но в огне том, что Преславец обуяет, не спастись и ей. Вот только языка-то они нашего поймали, все знают о подкопе. Что делать-то теперь станем, а, сотник княжеский?

– Не верю я ей, князь. Мне язык тогда сразу сказал, что хитра она да умна больно. Вот и решила нас обмануть. Я в языке том уверен, так что будем и далее копать.

– А если и вправду поймали твоего языка?

– Тогда я на себя весь удар болгар и приму. Все равно нам по-другому града не взять.

– Верно говоришь. Пусть так и будет, как решили. Да только ты береги себя, когда в стену полезешь. Сам знаешь, как я дорожу головой твоей буйной.

Волк только улыбнулся.

***

Стали далее копать, пока брешь между стенами не показалась, что ручьем буйным промыта. И ночкой темной тихо взобрались сотник и дружинники его славные в ту брешь да стали вдоль стены пробираться по ходу тайному. Никто их не ждал. Не было обещанной охраны удвоенной. Улыбнулся Волк: не обхитрила его девка умная.

Так и шли по ходу тайному да убивали всех, кто на пути попадался. Но так тихо убивали, что никто и не заподозрил, что враги уже в городе. Когда всех стрелков да дозорных сняли, дали своим сигнал, что за стенами были да в полном оружии стояли.

– Ты иди, Мстислав, врата града открывай. Пора и тебе уже прославиться. А ты, Радомир, со мной пойдешь, – приказал Волк своим товарищам верным.

Друзья, не спрашивая, каждый свой указ выполнять стали. Мстислав побежал с частью дружинников к вратам тяжелым да стал их открывать, прикончив мечом охранников, что подле были. А Радомир и еще двадцать дружинников за Волком пошли. Не спрашивал никто, куда идут по ночному граду. Когда к терему советника царского подошли, отрядил Волк десять дружинников да дал наказ охранять от своих же, чтоб не пожгли. А с Радомиром и вторым десятком далее двинулись.

Пока шли, шум да лязг оружия послышались. Это свои в град ворвались. Тут же крик по городу поднялся, стали болгары бить в набат, будя воев своих.

– Нам спешить надобно, – сказал Волк Радомиру, прибавив ходу.

Когда подобрались к палатам царским, где уже не спали и вовсю снаряжались да от врагов огораживались, Волк рукой махнул, знак подавая, что в бой идет.

Ринулись дружинники на охрану царскую, да и разбили тех быстро. Чай, охранники не ждали столь скорого появления русов и не успели приготовиться. Перерезал Волк с дружинниками всех, кто им сопротивление оказывал, да ворвался в палаты царские.

– Ты что, хочешь царя их убить, как когда-то кагана хазарского? –рассмеялся Радомир, в грудь последнему стражу дворцовому меч вонзая.

– Царей убивать – то княжеская забота. За другим пришли, – рявкнул сотник да снова рукой махнул, чтоб за ним следовали.

Побежали далее по коридорам. Но болгары там уже успели оборону устроить. Мебели в проход набросали, да охранники атаки дерзких русов сдерживали. Но Волк так среди них лютовал, что кровь рекой текла. Тогда охранники побежали за завалы и там попрятались.

– Что, царь болгарский! И вот этими воинами ты решил русов остановить? – рассмеялся сотник дерзко. Да стал нагромождения крушить и охранников стрелами меткими разить, кои в щелях видны стали.

Порушил завалы Волк и устремился в покои царские вместе со своими дружинниками. Никого не щадил, всех резал. Но в палатах, что более всех искал, оказалось еще больше стражников, чем в предыдущих покоях. Сам царевич Борис защитой руководил. Да только против Волка и тем устоять не удалось. Ворвался он в покои Тодорки прославленной весь в крови да с глазами яростными. Царевич Борис меч стискивал, а за ним Святослава бледная стояла, к стене боязливо прижималась.

Схватились сотник с царевичем. Да неравный противник у Бориса был. Волк быстро его к стенке прижал и лезвие к горлу приставил. Святослава сзади тихо ахнула.

– Не убивай меня, русич, не убивай, – заскулил царевич перепуганный. – Я много злата тебе за это дам.

– Не за златом пришел, а по душу твою поганую.

– Не убивай, молю, пощади! Все, что хочешь, бери!

Волк задумался над словами царевича. Он и не думал его убивать вовсе, только в плен взять. А тот так перепугался, что все готов был отдать. Ну, раз все…

– Отпущу, а ты взамен мне кое-что отдай.

– Что хочешь бери.

– Девку свою отдай, Тодорку славную.

Царевич подумал секунду и согласился.

– Забирай!

Волк тут же ослабил хватку и улыбнулся оскалом волчьим.

Да только саму Святославу такой расклад не устраивал. Подлетела она к царевичу и стала кричать что есть мочи:

– Да как ты смеешь! Я не принадлежу тебе, чтоб мной торговаться. Ты, трус! Забери свои слова обратно!

Но Борис и не думал этого делать. Хвалу Господу своему возносил, что так легко отделался. Конечно, ему будет грустно без любовницы сладкой, но своя жизнь дороже. И, на Тодорку не оглядываясь, он выпрыгнул в окно да сбежал из Преславца, лишь брата Романа с собой прихватив и пару стражников.

– Трус! – крикнула ему вслед девица, к окну бросившись, да принц слов ее гневных уже не слышал. Только пятки его в ночи и сверкали.

Волк же спокойно стоял на своем месте и с улыбкой наблюдал за происходящим. Торжествовал глубоко в сердце. Пусть посмотрит девица, какого «отважного» воина в полюбовники выбрала, что бросил ее при первой же серьезной заварушке.

Когда Святослава от окна возвернулась в комнаты свои вся бледная да от гнева трясущаяся, Волк подошел к ней да за подбородок девичий взял.

– Ты теперь мой трофей ратный, – сказал спокойно, – в честном бою завоеванный. Сама за мной пойдешь или силой неволить?

Святослава о чем-то мучительно соображала, вон как глаза бегали. Но смогла собраться с мыслями.

– Сама пойду, – ответила твердо и гордо головку вскинула, выйдя впереди сотника. Еще чего, не поведет он ее, как рабыню безвестную, чай, она Тодорка славная, и не убоится врагов своих!

Так и шли по граду: Святослава впереди, Волк – сзади. Сотник в спину ей посматривал да улыбки не мог скрыть на устах. Вон как себя несет девица гордо, будто и не гибнет град ее в пожарищах да разбоях, будто и не стала она пленницей безвольной.

А Преславец уже весь огнем объят был. Везде крики предсмертные слышались да вой девок, коих из домов вытягивали. Но к Святославе никто даже не подходил. Видели дружинники, как идет красавица гордо в халатах шелковых в свете ночных пожарищ, вот и не решались приставать. Думали, что видение. Волку и не пришлось отгонять от нее охотников за девицами. Он и сам шел сзади, трофеем своим восхищаясь. Вон как через трупы смело переступает, не брезгуя в крови испачкаться. А волосы ее, по пояс распущенные, кои не успела собрать из-за нападения неожиданного, так ярко от огней светились, будто она сама огнем и была.

Так и дошли они до лагеря русичей. Отвел Волк ее в избу свою да приказал там сидеть. И приставил дружинника охранять. Но Святослава и не думала бежать, когда подле кроватки сына уселась. Куда ей бежать-то? Преславец погиб у нее на глазах в бойне бесчестной, да и сынишка рядом. Может, Волк смилуется и возьмет ее в служанки, после того как понасильничает. Ей лишь бы подле сыночка остаться. Пусть и не станет Никита со временем ее мамой называть, да лишь лик его один созерцать было счастьем! А большего Святослава и не потребует.

Так и уснула подле сына, не проснувшись, когда Волк уже под утро возвратился. Весь в крови был да в ранах боевых. Но решил не будить спящих. Пошел к Мстиславу с дружинниками почивать.

Глава 22

Наутро же Святослава сама из избы вышла. Дружинник хотел было ее не пустить, да девица так ногой топнула и гневно на него сверху вниз посмотрела, что тот решил не связываться. Чай, сотник уже вернулся, вот пусть сам и бережет свою пленницу знатную. Все уже в лагере знали, что сама Тодорка в лапы Волку попалась. Завидовали дружинники такой удаче товарища своего, да только глазами и поблескивали похотливыми, когда девица гордо через их лагерь шла. А Святослава направилась прямо в избу к князю, не обращая никакого внимания на ухмылки дружинников да на глаза, ей вслед горящие. Хотела о граде своем расспросить да о пленниках царских, если те были у русов в заточении.

Возле избы сразу заприметила князя да его советников. Там же и Волк стоял наравне с воеводами. Святослава уже ход замедлила свой, не хотела вторгаться в разговор мужицкий, да они сами ее заприметили. Не могли не приметить, столь ярко волосы ее златом горели на утреннем солнце, хоть и заплела их девица в косы тугие. Замолчали все тут же и взоры свои на нее обратили. Красавица ближе подошла, слегка головку пред князем наклонила, будто и вовсе в плену не была. Да хотела слово уже молвить, как увидела подле князя советника своего царского, что инспектором был по сооружениям. Сразу Святослава поняла, кто град их предал. Вон и стушевался он весь под взглядом суровым девичьим.

– Вы зачем ей жизнь сохранили? – вскрикнул советник. – Она же самая главная змея среди них!

Святослава рассмеялась сладким голосом да ответила мягко:

– Да какая же я змея? Была, да не стала! Теперь я невольница. Вот и хозяин мой стоит.

И подошла она к Волку да поклонилась чинно. Сотник даже немного смутился, что она ему почестей больше отдала, чем самому князю. Но вида не подал, будто так и надобно было.

Святослава же, момент улучив, выхватила из ножен сотника меч острый, развернулась резко да вонзила в грудь предателю болгарину. Советник царский упал к ногам ее замертво. А девица еще и плюнула на него презрительно.

– Вот теперь отомщен Преславец за предательство!

Все, кто стоял подле князя, рты раскрыли от изумления. Не ожидали такого от девицы хрупкой да нежной. Князь первый в себя пришел и рассмеялся:

– Ну и славная ты девка, Тодорка! Болгары гордиться тобой должны. Вон как порешила предателя! Чай, и нам бояться твоего гнева надобно?

– А зачем вам бояться? Нет в том вашей вины, что на злато советник царский польстился да град без боя отдал. Да и убей я тебя, Великий князь, только хуже граду своему бы сделала. Хватит, настрадались болгары за ночь. Тебе теперь порядок наводить, князь, надобно, раз решил ты град этот славный центром земли своей сделать.

Все, кто рядом стоял, ахнули да по бокам свои ударили. Как девица про то прознала? Да князь всех успокоил:

– Не дивитесь, вои мои верные. Тодорка – девица очень умная! То и болгары признали, уважали ее да боялись. Вот и мы уважать станем, коли поможет нам с болгарами дружбу наладить.

– Трудная задача та, великий князь, пока царь жив да царевичи из града сбежали, – ответила Святослава.

– Царь жив, но корону свою сложил, о чем нас поутру и уведомил. А царевичи далеко убежали, в саму Византию подались.

Не ожидала такого услышать Тодорка славная. Надеялась, что болгары еще не все позиции сдали. Да, видно, все кончено. И с ней тоже. Некому защитить ее будет. Но не опустила она голову свою златую и не бросилась князю в ноги, прося о милости. Лишь улыбнулась слабо.

– С победой такой поздравляю тебя, Великий князь. Да коли помощь моя нужна будет, знаешь, в чьей избе обитаю. Позволь теперь откланяться.

– Иди, Святослава, – обратился к ней князь по родному имени, – а то Волк меня живьем съест, если я тебя еще удерживать стану. Вон как глазищами сверкает да ревнует!

И рассмеялся снова князь, похлопав по плечу сотника своего верного. Святослава же слабо улыбнулась его шутке и, слегка головку наклонив, ушла прочь.

Прошла через лагерь гордо, высоко голову держа. Хоть и тяжело ей это было. Поняла, почему дружинники так ей вслед хмыкали да улюлюкали. Она теперь здесь была не более чем рабыня позорная, что в бою пленена. Захочет Волк, сам овладевать ею станет, а захочет – дружине отдаст. И никто не вспомнит более, что еще совсем недавно она Тодоркой славной была, чьего слова все болгары боялись и уважали. Так и дошла до избы с головой, высоко поднятой, не позволив слезам горьким наружу вырваться.

***

И только прикрыв за собою дверь, расплакалась безудержно. Судьба с ней злую шутку сыграла. С самых высот в грязь кинула! Да из грязи той не подняться уже. Она даже не крестьянкой была, а пленницей бесславной, что еще хуже. Пленницы, как рабыни, всецело принадлежали своему хозяину и слова своего не имели. Что захочет с ней Волк, то и сделает. А о жестокости его на своем горьком опыте узнала. И никто не заступится за нее перед волком лютым, не посмеют, она его собственность. Оттого еще больнее на сердце стало, еще пуще зарыдала девица. Борис-царевич ох как далеко удрал, а ведь в любви клялся. Снова предательство, и снова боль глухая в сердце от жестоких ударов судьбы. Но Святослава очнулась от слез своих горьких. Не позволит она более судьбе играть с собой, сама все решит! И бросилась она искать что-нибудь острое. Да нашла нож, коим Ярослав игрушки сыну делал. Посмотрела на Никиту спящего в последний раз:

– Ты прости, сынок мой любимый. Ты бы и сам не захотел, чтобы мать твою в грязь втоптали да дружинникам на потеху оставили. Ты бы мне сам того никогда не простил. Вот и я не могу простить. Прощай, Никита, да живи счастливо!

И замахнулась Святослава, чтоб в грудь себе ножом ударить. Да тут Волк в избу вошел и не дал ей план страшный осуществить. Увидел, что девица задумала, бросился к ней, стал нож вырывать.

– Отпусти! – вскрикнула пленница. – Все равно покончу жизнь свою срамную. Не хочу жить более!

– Да что за глупости ты говоришь, девка глупая! Я не дам тебе с собой покончить. Ты о Никите подумала? – и выхватил сотник нож из рук девичьих.

– Именно о Никите я и думаю! – вырвалась Святослава. – Не нужна ему мать такая, коей все дружинники попользуются!

– Да о чем ты говоришь?

– Не лги мне, Ярослав. Думаешь, не знаю, как у вас с пленницами принято? Наиграешься сам, а потом отдашь дружкам своим на утеху.

Волк оторопел. Так вот что сердце ее тревожило да заставило нож в руки взять? Рассмеялся сотник.

– Я, может, и глуп, но не настолько, чтобы мать своего сына дружинникам отдавать!

– Это ты сейчас говоришь, пока не в гневе. А как сделаю, что не по-твоему будет, так сразу со мной и поквитаешься, как с пленницей низкой.

– Так ты не делай не по-моему, вот и не поквитаюсь.

– Не могу я так, против воли в ножки кланяться. Не из таких! Чай, не позабыла, что во мне кровь отца славного течет, а он бы мне никогда не простил унижения. Так что можешь сапоги свои сразу в сторонку ставить, не стану их целовать!

Это уже был вызов. Но Волк в ответ только улыбнулся. Именно такой и нравилась ему Святослава – независимой, гордой. Именно такой и полюбил ее тогда, четыре лета назад. Да за высшее счастье принял, когда она сама за ним пошла, руку взяв подле костра праздничного. До сих пор помнил, как сердце его тогда екнуло.

Вот и сейчас стоит пред ним девица с вызовом, глазами изумрудными сверкая. Совсем как в юности. Хорошо стало на душе у сотника от воспоминаний прошлых. Но он быстро прогнал тени смутные. Уже не те они со Святославой. Уже не те. Что он кровь да жестокость лютую познал, что она беды на своей шкуре ощутила немалые да мужей разных ласки принимала. От чистоты их прежней вовсе ничего не осталось.

– Да не стой ты так, Святослава, – сказал ей сотник раздраженно. – Чай, не чужие люди мы с тобой. У нас и сынишка общий. Не стану заставлять тебя целовать сапоги мои, для того у меня и других болгарок плененных много. Но снять с меня сапоги попрошу.

Красавица сотника грозным взглядом окинула. Не хотела того делать. Однако смирила гордыню девичью. Чай, Борису-то снимала, хоть он женкой ее своей и не сделал. Теперь ее жизнь от Ярослава зависела. Вот и станет ему служить, чтоб с сынишкой не разлучил.

Святослава покорно подошла к сотнику и сняла сапоги.

– Вот и славно, – сказал он ей. – Садись, обедать будем.

Святослава села подле него, где ей было указано, да кашу горячую накладывать стала. Волк же с нее серых глаз своих не сводил. Вон она какая стала! Хоть и пленница, да царскую осанку и подъем головы уже не изменишь. Вон как плавно да величаво кашу накладывает, будто вся в шелках сидит.

На Святославе действительно были шелковые халаты. Она их не сняла еще с той ночи, когда пленницей стала. Волк же дальше пленницу знатную рассматривал да красоте ее дивился. Она и раньше-то девкой была красивой, но сейчас в ней какая-то женственность необъяснимая появилась, манящая да дурманящая. А мудрость, коей все ее лицо светилось, еще больше будоражила. Девок глупых он в своей жизни много повидал. Слишком уж надоели. И теперь от лица умного глаз не мог отвести.

Святослава чувствовала, что сотник ее пристально рассматривает, да глаз не поднимала, боялась.

– Ешь, – только и сказала, когда кашу ему поставила да хлеб отломила.

Волк стал есть, смачно прихлебывая. Ведь почти сутки у него ни крошки во рту не было. Святослава же от такой грубости еле сдержалась, чтоб не рассмеяться. Да, болгары куда цивилизованнее были и опрятнее! Но она сделала вид, что ничего не замечает, и сама стала кашу пробовать.

– Фу! Какая гадость! Да кто такую стряпню приготовил? – нос брезгливо от чашки отворотила.

– Я и готовил, – отозвался сотник озадаченно.

– Ну, оно и понятно теперь, – проворчала девица. – Коли так готовить и далее станешь, всех тараканов потравишь.

Волк думал обидеться, да только и смог, что рассмеяться.

– Вот те на, пленница уже в первый день хозяина своего отчитывает! Что же дальше-то будет?

– Да то, что я сама готовить стану, чай, не забыла еще премудростей кухонных. А если пленницей своей и далее кликать будешь, случайно в еду перца острого подсыплю, чтоб очи твои серые на лоб вылезли да вспомнил, что меня Святославой зовут.

Волк опешил. Не ожидал столь дерзкого ответа от бабы, да еще от невольной. Давно не слышал в сторону свою таких угроз тонких. Но не обиделся, снова рассмеялся. По душе ему дерзость пленницы пришлась.

– Вот такой и оставайся! – сказал напоследок да пошел прочь из избы, оставив Святославу в недоумении.

Так и стали жить. Девица сотнику прислуживала, за Никитой смотрела да играла с ним, а Волк князю помогал в граде захваченном порядок наводить. Пленницу свою Ярослав пока еще и пальцем не трогал. Не хотел девицу без воли к ласкам понуждать, видел, как она его боится и чурается. Решил сотник, чтоб успокоилась она немного да к нему привыкла, а там и полюбятся. Только о том Волк и думал, когда князь его от себя отпускал. Помнил, какая Святослава сладкая да пылкая. Вот и не шел в избу по ночам спать, а с другами своими на седлах высыпался да молодецкую жажду с пленными болгарками утолял, кои для того и были в дружины пригнаны.

***

Святослава же быстро у сотника освоилась, да и сынишка, что рядом был, дух ее поддерживал. Она ловко и по дому в маленькой избе управлялась, и с сыном гуляла, и для Волка одежды стирала да сапоги начищала до блеска. Когда в лагерь выходила, чтоб воды набрать из колодца, дружинники ей уже вслед не хмыкали да не стреляли глазами жадными. Все уже знали, что пленница, самого князя не убоявшись, прямо перед ним убила предателя болгарина, что ее град сдал. Вот и зауважали девицу, что так гордо меж ними ходила. А когда еще и прознали, что она из Киева, еще больше стали почитать да ведра тяжелые до избы носить помогали.

Святослава лишь улыбалась им скромно, но позволяла себе шутить с дружинниками, вызывая у тех смех и улыбки во весь рот. А с Радомиром и Мстиславом вовсе не стеснялась смеяться да подшучивать, искрилась вся, словно солнышко, когда болтала с ними. Волк же только хмурился от созерцания девицы. Искры зависти жгли его изнутри. Не понимал, почему Святослава с другими такая приветливая да жизнерадостная, а когда он к ней в избу ходил, вся чинная была и молчаливая, только по надобности с ним разговаривала.

Стал невольно присматриваться к Мстиславу с Радомиром да глаза щурить, но не приметил с их стороны ни намека на чувства к девице. Просто как други давние с ней общаются. Тогда в чем дело? Почему она с ними одна, а с Ярославом другая? Завидовать он стал товарищам, когда снова их подле Святославы видел. То ей ведра с водой носить помогают, то дрова для печи. Хоть в том чести особой для молодцев не было, что бабе помогают, но за то, как она им улыбается, Волк готов был сам ведра выхватить да в избу отнести. Чтобы и ему Святослава улыбнулась открыто да приветливо, как будто и не было между ними никогда той боли пережитой, что оба в сердцах носили тяжелым грузом.

Не выдержал Волк более, когда снова увидел ее подле друзей сияющей и беззаботной, вошел в избу свою вечером темным, чего не делал ранее, да сел подле печи, якобы обогреться. Святослава с него глаз не сводила, гадала, зачем пришел. Да то немудрено было. Вот и стояла, как вкопанная, ожидая, когда он ей велит на солому пойти да подол поднять. Но Волк сейчас не за тем пришел.

– Ты скажи мне, Святослава, – спросил новгородец после некоторого молчания, а глаза его серые потемнели, – ты моим друзьям улыбаешься, смеешься с ними, как в Киеве когда-то. А почему меня чураешься и со мной неприветлива? Обидел ли я тебя чем за это время? Хоть раз силу применил да принудил?

– Нет, Волк, – ответила Святослава мягко, подивившись голосу его грустному. – Не обидел и не принудил нисколечко.

– Тогда почему со мной ты другая, неприветливая и неласковая?

Девица подумала немного, вздохнула глубоко и ответила:

– Потому что с ними я не чувствую себя пленницей, а с тобой… Трудно жизни радоваться, понимая, что сегодня ты даешь мне волюшку, а завтра сделаешь все, что надумаешь. И слова тебе не смогу сказать, ведь я всего лишь твоя невольница.

– Не невольница ты здесь, – промолвил Волк тихо. – Ни к чему понуждать не стану.

– Тогда отпусти меня и слова свои докажи.

– Не могу, – ответил он.

Однако, заметив, как Святослава ухмыльнулась, добавил:

– Потому не могу, что боюсь, уйдешь ты от меня. Вот и не отпускаю.

Сказал, да встал и нервно ходить по избе начал. Подошел к сыну спящему, улыбнулся. Малец всегда его душу холодную согревал. Затем снова к печи подошел, и тут неожиданно к Святославе шагнул, да так близко, что она аж отпрянула. Но вовремя опомнилась и на место встала, подняв очи свои изумрудные. Волк смотрел на нее внимательно глазами серыми да глубокими, такими близкими и знакомыми.

– Ты бы доверилась мне, Святослава, приласкать себя дала да душу девичью раскрыла, – сказал бархатным голосом. – Помнишь, как хорошо нам в той хижине лесной было? Помнишь, как ты мне тогда поверила и ничего не боялась, как волков лютых всех убил ради тебя одной? Помнишь, как пошла ты тогда за мной, о завтрашнем дне не ведая, но смело пошла, без страха?

Говорил то Волк, в глаза девицы ласково заглядывая. А Святослава от слов его вся, как росинка, задрожала.

– Помню, Ярослав, все помню. И помню, как позором девичьим свою голову покрыла, а ты меня одну с ним оставил. Это тоже помню, – отозвалась горьким голосом.

– Да, виноват я пред тобой, Святослава. Но не вернуть того и не исправить. Мне горя тоже хлебнуть довелось. Не сложилось у меня ни с женой, ни с дочкой. Каждую ночь на луну выл от одиночества. Лишь повстречав тебя здесь да сынишку своего, я будто снова ожил, поняв, что боги мне еще один шанс дают. И делами своими сегодняшними я смогу прошлое поправить.

Вздохнул Волк глубоко от своих признаний. Но тут же голову гордо поднял да блеснул глазами серыми:

– Вот стою я здесь пред тобой, дружинник грозный, коему ни милость, ни ласка девичья были ранее неведомы. Всегда брал, что хотел, да радостно слезами бабскими упивался, в насилии добытыми. Хоть и тяжело мне такое тебе говорить, но знать ты должна, что с духом моим стало. Вот и сказываю всю правду тебе, как есть, не таясь! Ничего в моей душе не осталось от того молодца, что в Киеве тебе руку свою протягивал. Умерло все прежнее, кровью врагов залито да огнем пожарищ выжжено. И Волком меня прозвали за лютость непомерную. Я и сам думал, что в моей душе уже все перегорело, и кроме злости да ненависти, ничего там не живет. Но как Никиту на руки взял, так и согрелось сердце мое после стужи долгой. Почувствовал тогда, что еще теплится глубоко во мне огонек малый. Что есть еще во мне человеческое, лютостью звериной не вытесненное. Вот и стою сейчас пред тобой, всю правду сказывая. И коли простишь меня за прошлое да за жестокости, что другим причинил, я тогда все сделаю, но улыбаться тебя вновь заставлю, как ранее.

Святослава слушала его речи да дрожала, как лист на ветру. А когда закончил Волк сказывать, закрыла лицо руками да разрыдалась. Волк не мешал, понимал, что много у нее на душе горечи накопилось. Знал, что когда баба выплачется, ей легче станет. Но Святославе легче не становилось, а наоборот, еще горше. Ведь на душе ее камень тяжелый был, потяжелее, чем у сотника княжеского. Лишь смогла сказать сквозь слезы девичьи:

– Я давно тебя за все простила, Ярослав, уже давно. Но быть с тобой не могу.

И еще пуще заплакала. Волк сначала не понял слов ее странных. Если простила, тогда за чем дело встало? Подошел к ней вплотную и развел руками ладошки девичьи, от лица убрав заплаканного. Заглянул глазами серыми в ее очи и спросил заботливо:

– Отчего же, Славочка? Раз простила, остальное само собой наладится.

Услышав имя свое, коим только Волк ее называл в моменты нежности душевной, Святослава взвыла истошно, вырвалась из рук его да рухнула на пол, снова разрыдавшись. Волк почувствовал неладное. Так бабы плачут, только когда тайну на душе хранят скверную.

Схватил ее жестко, поставил на ноги пред собою да велел грозно:

– Сказывай, все сказывай!

Святослава вздрогнула от голоса его жесткого и приказывающего, но смолчала.

– Понесла от Бориса, что ли? – Волк решил сам причину ее слез угадать.

Девица отрицательно головой качнула. У Волка сразу от сердца отлегло. Не будет ублюдка от болгарина. Тогда что она скрывает, отчего такая бледная стала да смотрит глазами испуганными?

– Раз не понесла, тогда что? Может, женой нарек тебя по закону, пред тем как сбежать и бросить нам на растерзание?

Святослава снова отрицательно головой помотала. Волк же злиться начал, что молчит девица, как воды в рот набрала. Встряхнул ее сильно и снова говорить велел.

– Не могу, Ярослав, – прошептала Святослава и еще больше от страха сжалась. – О том девки не сказывают.

– Да о чем, Славочка? Что бы ты ни сказала, я прощу. Ты ведь меня простила, вот и я прощу.

– Нет, Ярослав, за такое не прощают, – и улыбнулась ему улыбкой горькой. – Я себе того простить не могу, а ты – так и подавно…

Волк более не выдержал. Сжал ее сильно. Посмотрел серыми глазами, что были яростью наполнены.

– Сказывай! О том мне решать, простить или нет. А не скажешь, – и поднял руку свою тяжелую, будто ударить хотел, – я сам заставлю.

***

Святослава от злости вскипела, что он на нее посмел замахнуться. Чай, только недавно говорил, что она не пленница. Да, видно, солгал. Вырвалась от него с силою, отбежав чуть поодаль, окинула взглядом гневным да закричала:

– Ну, раз сам просишь, вот и слушай, да ушей своих не закрывай от речей моих! Все слушай! – выпалила на одном дыхании. Но заметив, что сынишка проснулся от голоса ее громкого да в кроватке заерзал, стала тише говорить, но твердо, глазами сверкая.

– Слушай о том, как я, убежав тогда от слов твоих горьких да унижающих, бросилась через лес обратно к речке, думала утопиться и позор свой смыть. Но, уже к воде ледяной приблизившись, поняла, что не хочу помирать, что жить хочу. Вот и заприметила ладью, что на ночевке подле берега стояла. Тогда и решила, что уплыву из Киева куда глаза глядят, скроюсь от срама людского и жить сызнова начну. Забралась я тогда на ладью тайком и схоронилась за бочками торговыми. Но через два дня нашли меня там да хотели за борт выбросить, чтоб утопла я и беду на них не накликала. Но взмолилась я, чтоб пощадили, что все отдать готова, лишь бы в живых оставили.

Святослава сглотнула тяжело, но продолжила:

– Вот и слушай, как главному прислуживала. Мне бы в воду броситься да убить себя, но сердце подлое побоялось, жить хотело. Так и доплыла до Корсуни, телом своим расплачиваясь кормчему безродному! А там он меня и продал как рабыню какую-то. Да не очень и дорого. Девки моряков не сильно ценятся. Вот и купил меня за бесценок грек низкий. Да лютовал так надо мной и унижал, что твоя жестокость перед ним просто цветочками покажется! Не выдержав того, сбежала я, вилами заколов насильника. Да с Корсуни не больно-то побежишь. Стены высокие! Упросила я тогда купчиху местную, чтоб в служанки взяла, мол, только за хлеб и воду работать стану. Та и взяла, а место для ночевки подле свиней в хлеву указала.

Девица снова задрожала вся от воспоминаний, ее срамящих да позорящих, но решила ничего не утаивать:

– Но ты слушай далее, раз сам того хотел. А о том слушай, как муженек ее ко мне хаживал. Прямо в хлеву среди свиней и грязи заставлял подол задирать, – и не выдержала Святослава, заплакала, сквозь рыдания говорить продолжая. – А когда поняла я, что уже давно беременна, и когда живот выпирать начал, я ему отпор дать вздумала, чтоб не срамил уже с ребенком, но тот сказал, что прикажет слугам избить меня всю, если откажусь.

Девица видела, что Волк слушает, хоть и бледный весь стоит.

– Мне бы снова себя убить от позора такого. Но я тогда ради ребеночка жить решилась, ради него одного. Вот и терпела, когда муженек купчихи продолжал хаживать ко мне. Так и жила в хлеву, днем со свиньями работая, а по ночам там же подол задирая. Мне уже рожать скоро, а он всё хаживает и хаживает. Не выдержала я того более, кинулась к купчихе в ноги, стала молить, чтоб уберегла и пощадила, все ей поведала. А та только презрительно хмыкнула и из дома выкинула, как собаку бездомную, сказав напоследок, что для того и взяла в услужение, на потеху муженьку ее сладострастному.

Я же, когда поняла, на какой позор себя обрекла, точно решила, что покончу жизнь свою срамную беременная. Не родится дитя от матери такой низкой! Бросилась я тогда в воду с обрыва, утопиться решила. Да местная ведунья меня вытащила и ребеночка спасла, что чуть не сорвался уже на восьмом месяце. Травами меня чудодейственными на ноги поставила, взамен лишь взяв то, чем я и была богата. Косы мои длинные по плечи срезала. Но за дар щедрый помогла ночкой из Корсуни уйти.

И поплелась я тогда по дорогам пыльным, куда глаза глядят. Да с животом тяжелым и без воды далеко не уйдешь. Легла я подле дороги и помереть уже решила. Такой и застали меня купцы болгарские, что на родину возвращались. Пожалели они девицу несчастную, накормили да водой напоили. И разрешили с ними в повозке остаться. Так и попала я в Преславец. Да только от купцов сбежала, побоявшись, что насильничать станут. Ходила по улицам града болгарского, как бродяжка одинокая, да кормилась то объедками грязными, то с церквей их Бога Единого на остатки от милостыни. Но ночевать меня внутрь не пускали волхвы болгарские, бродяжкам не положено было. Так и родила Никиту прямо на улице, подле их церкви. Да за то благодарна, что хоть помогли сына обмыть да пуповину срезать.

Я же когда увидела, что у сына глаза серые, хотела было оставить им Никиту. Но они не приняли, сказали, что грех мой в том страшный, что Бог их Единый меня за то покарает. Я только рассмеялась, ответив, что всем, чем мог, их Бог меня уже покарал, и жить мне больше не для чего. А главный волхв так и сказал, как сейчас помню: «Живи ради сына. Тебе сам Бог его послал, в отпущение грехов!» А чтобы я более не бродяжничала, они меня в услужение приняли за хлеб и воду. Стала я полы у них мести да спать на порогах с сынишкой на руках.

Так и застал меня там царевич Борис. Всю в лохмотьях, униженную и позорную. Но не побоялся Борис меня из грязи тогда поднять. Не побоялся в хоромы свои привести, вымыть нищенку да в шелка приодеть. Не побоялся к груди прижать своей сильной да приласкать тело истерзанное, что кроме срама ничего не видело. Вот тогда я и отдалась ему вся. Как сейчас помню, вся до конца отдалась! Поклялась себе, что любить буду всем сердцем! Как мужа своего любить стану, сапоги снимать да кланяться в пояс. А за сердце мое благодарное и любящее он меня до себя возвысил, до самых высот царских, где и расцвела я снова да вкус жизни почувствовала. И не жалею я о том, что горячо Бориса по ночам целовала. Слышишь?! Не жалею нисколечко! – выкрикнула девица Волку напоследок и стояла вся, как огонь пламенный, гордо стояла.

Волк же, как смерть, бледный был. Руки в кулаки сжаты, губа нервно подергивается, а глаза сквозь нее смотрят. Ярослав действительно ничего перед собой не видел. Перед глазами картины срамные да ужасающие стояли. Лишь видел, как среди свиней она вся в грязи лежит на спине с юбками задранными. Видит, как Борис ее ласкает да ухмыляется. Не выдержал Волк и из хижины выбежал, сильно дверью за собой хлопнув. Святослава лишь улыбнулась ему вслед горько: «Не простит он меня уже более. Я б никогда не простила».

Волк же к колодцу направился. Набрал воды студеной и вылил всю на голову свою буйную. Еще раз набрал и еще раз вылил, чтоб мысли свои успокоить да сердца стук унять. Потом сел на землю сырую и сжал голову руками. «Лучше бы она того не говорила. Лучше бы смолчала, даже если бы бить стал. Зачем? Зачем все сказала? Зачем о таком позоре поведала, кой не смыть уже вовеки?!»

Задрал Волк голову к звездам ночным. Так хотелось завыть ему на луну от боли, что грудь раздирала. Но сдержался, не хотел, чтоб его кто-то таким здесь увидел. И просидев подле колодца полночи, поплелся спать к своим другам. На избу же свою даже не посмотрел, когда мимо шел. Знал, что теперь никогда он Святославу не приласкает, никогда к ней не прикоснется и не посмотрит в глаза изумрудные. Даже если простит, не прикоснется. Не сможет. Всегда перед глазами стоять позор ее будут да грязь, в коей она вымаралась. Лучше б она тогда себя убила, чем срам такой носила на теле девичьем…

***

Так прошло три дня. Волк с друзьями жил и в избу не наведывался. Не мог себя заставить. Товарищи все расспрашивали, что он хмурый такой да молчаливый. Но сотник не сказывал. О разговоре со Святославой никому не поведал. Не хотел, чтобы ее позор как-то на сыне отразился. Стоило теперь о Никите подумать. Лучше будет, если мать его вовсе оставит. Чай, с таким прошлым не мать она уже сыну своему, не такой матери достоин вой будущий, не такой. То и надумал сказать Святославе, когда наконец решился в избу войти.

Святослава же подле сынишки сидела и с ним вместе играла. Вся светилась и улыбалась. Никита ей тоже улыбался, вон как счастлив малец, чай, не ведал, как мать его опустилась. Заметив же отца, Никита к нему бросился, соскучился. Девица же встала, выпрямившись, и подле стены замерла. Ждала своего приговора, ведь за этим и пришел сотник.

Мальца на пол отпустив, Волк ближе подошел. Но в глаза Святославе не посмотрел. Такое отвращение в нем поднялось, что выдать себя побоялся да обидеть зря девицу.

– Я тебя отпускаю, – только и сказал холодно. – Теперь ты не пленница, о том и князю скажу. Можешь возвращаться в Преславец и жить там. Никто тебя не тронет. Когда же князь надумает в Киев возвращаться, я сына с собой заберу. Пока же можешь с ним видеться.

Святослава слушала свой приговор с лицом спокойным. Но когда о сыне Волк сказал, побледнела. Хотела возразить что-то, да смолчала. А что тут скажешь? Она бы себе самой такой матери позорной не пожелала, что уж о сыне прославленного сотника говорить! Поняв, что девица приняла его условия, Волк вышел, так и не взглянув на нее ни разу.

Тодорка в Преславец поплелась, кой русичи теперь Переяславцем называть стали. Голову девица гордо держала, а сердце кровью обливалось да из глаз слезы предательские лились. Не увидит она более Никиту, как князь в Киев возвернуться надумает. А то не за горами. Как только перезимует, так сразу и тронутся они на родину. Чай, лишь полгодика видеть сынишку ей осталось. Запомнит ли сыночек мать свою? Вспомнит ли глаза изумрудные, что с колыбельной его убаюкивали? Поймет ли, что вместе с его уходом и сердце ее навеки остановится? Понимала Святослава, что Волк никогда сыну о ней не расскажет, даже если тот выспрашивать начнет, когда славным воем станет. Вот и шла, как неживая, по Преславцу. Как жить-то далее?

Увидела палаты царские, что погорели все и разграблены. Везде пусто и смертью веет. Приняла Тодорка это как символ, чай, и ей пора помирать. Вся жизнь ее разрушена, и жить более незачем, все равно Никита ее рано или поздно покинет. Далее по граду побрела. Болгары узнавали ее да приветствовали. Знали все, что она предателя зарубила и не дала ему уйти от суда божьего. Да и единственная она из царской семьи осталась. Остальные все в Византию сбежали. Вот и потянулся к ней люд простой, как к надежде последней на восстановление жизни привычной. Знали, что Тодорка славная только с врагами своими жестока, кои извести ее хотят, а с простыми болгарами всегда приветлива была да в обиду их не давала. Вот и сейчас они к ней руки протягивали, о помощи взывая. Но Святослава тех рук не видела, шла себе немая да бледная. Так до церкви добралась, в коей полы когда-то мела. На пороге храма главный духовник стоял, что ее когда-то пожалел и принял, да не один стоял, а с князем Киевским.

– А, Тодорка славная, – и духовник голову слегка пред ней наклонил. Для него она всегда уважаемой оставалась. Помнил, как она дары щедрые церкви в благодарность передавала, за то что спас ее ранее от греха страшного, когда она сына новорожденного задумала оставить.

Князь Киевский тоже на нее посмотрел, улыбнулся.

– Святослава, чего ты такая бледная? Чай, рада должна быть, что вольную тебе Волк дал и с миром отпустил. Вот и заживешь в граде своем сызнова да палаты отстроишь.

– Мне нет до того дела, – сказала тихо девица и далее поплелась.

Духовник посмотрел на нее внимательно да выругался громко, перекрестившись:

– Ты чего надумала, Тодорка? А ну вернись! Не позволю тебе грех такой на душу взять. А ну стой!

Святослава остановилась. Грозный голос духовника порой напоминал глас их Бога Единого, и от того голоса даже мурашки по коже забегали.

– Ты чего так кричишь? – удивился князь.

– А то кричу, что жизнь свою покончить решила! По глазам понял да по душе ее рухнувшей.

Князь ахнул, тут же к девице устремился.

– Правда, что волхв болгарский сказывает?

Святослава не ответила, лишь глаза в землю потупила.

– Э-э-э, и впрямь надумала! Отчего ж так?

Девица вопрос будто мимо ушей пропустила, сказав только:

– Да не буду я жизнь кончать, вон как духовник меня за то ругает. Против воли его не пойду. Он меня уже спас однажды да надежду вселил. Не посмею его огорчить. В Византию пойду, чай, Борис еще ждет.

– Да кто ж тебя отпустит в Византию-то? Мне и здесь такая славная девица нужна. Болгары постоянно у меня про тебя спрашивают, беспокоятся. Хоть посадницей я тебя и не сделаю, за обиду, что ранее предложения моего щедрого не приняла, но на равных с посадником в граде жить станешь. Поможешь болгарам все отстроить да торговлю наладить. Лично предо мною отчитываться станешь. Главной советчицей здесь сделаю.

Доброе князь говорил, да слова его душу девицы не согрели.

– Не хочу того, великий князь. Не могу я здесь остаться.

– Отчего?

– Никита, – тут снова слезы по щекам девичьим побежали, – покинет меня скоро. В Киев с отцом поедет. А без него мне не жить.

– А-а-а, так вот в чем беда твоя? Из-за сынишки пригорюнилась? Да только рано ты это, девица, сделала. Я Волка решил воеводой здесь оставить и часть войска дать большую. Чай, болгары не сдались еще полностью, да и царевичи живы, а Византия интриги за спинами нашими плетет. Вот и останется здесь Волк земли Руси нашей новые от врагов защищать. Только ему с такой задачей и справиться, в змеином логове ведь оставляю.

Святослава от слов таких ожила. Не уедет Никита в Киев, останется рядом с матерью! Князь заметил то и улыбнулся.

– Ну что, Святослава, не пойдешь уже в Византию?

– Не пойду, – ответила тихо.

– Будешь помогать посаднику моему да Волку советами мудрыми?

– Буду, – уже тверже сказала. Надежда на счастье подле сына любимого становилась все сильнее и сильнее.

– Не станешь болгар против Киеванауськивать?

– Не стану!

– Тогда порешили? – и протянул Святослав ей ладонь свою широкую.

– Порешили, – рассмеялась девица и вложила свою руку в его.

– Вот и славно, – улыбнулся князь ей в ответ. – Теперь Переяславец мой хорошо заживет! В то верую, ведь недаром у нас с тобой одно имя на двоих.

Святослава улыбнулась и князю поклонилась. Но главному духовнику поклонилась еще ниже, ведь опять от беды спас. И ушла в град, голову высоко неся и болгарам улыбаясь. Отстроят они вместе Переяславец их славный, да заживут, как до русов жили. Болгары же пуще прежнего ее приветствовать стали, знали уже, что советчицей своей князь Киевский назначил Тодорку. Верили, что с ней не придет беда в их град более, не залютуют посадник да воевода пришлые, и жить они станут, как прежде, сыто и без боязни.

Глава 23

969 год от Р. Х.

Переяславец сызнова отстраивался. Везде работа кипела, пахло свежими бревнами да краской, коей окна и узоры мудреные вырисовывали.

Болгары с русами хоть и не сильно сдружились, считая последних захватчиками, но и не враждовали. А держаться миру в граде пуще всех помогала Тодорка славная, разбиравшая вместе с посадником жалобы и тех и других друг на друга. Никому не позволяла поссориться и советы давала справедливые, что всех удовлетворяли.

Великий князь Киевский доволен был, что не позволил ей сбежать в Византию к царевичам. И теперь мог в Киев вернуться. Тревожные известия пришли к нему из града первопрестольного. Сама княгиня Ольга звала воротиться быстрее с дружинниками, ибо печенеги совсем обнаглели, стали аж до Киева нападать да разбойничать. Вот Святослав и начал сборы. Созвал свою дружину основную, оставив Волка с остальными воями для охраны новых земель русских, и по весне в Киев направился.

Напоследок сел за столом с воеводой своим, с посадником да советчицей славной. Взял с каждого обещание, что во всем будут вместе действовать, козни чинить не станут да помогать друг другу будут. Все и пообещали. Святослав со спокойной душой в Киев ушел. Знал, что город в надежных и сильных руках Волка да Тодорки премудрой оставил.

***

В один из весенних погожих дней Святослава в своем дворе работала, цветы рассаживая, чтобы по лету распустились, когда уже вечереть стало. Терем у нее был маленький да уютный, для нее и единственной служанки вполне достаточный. И девица не жаловалась. В хоромах царских жить более не хотела, чтоб о Борисе-предателе не вспоминать да о жизни прежней. Теперь все по-другому будет, ни шелков, ни жемчугов, так что к более скромным условиям привыкать стоило.

Цветы в землю сырую высадила да пошла на улицу воды набрать, чтоб полить рассаду молодую. Шла медленно, голову приопустив, за день очень устала. Много болгар к ней хаживало да просило о помощи и заступничестве. Вот между болгарами да посадником с воеводой весь день и бегала. Перед посадником она лишь для виду отчитывалась, понимая, что только воевода все в граде решал. Волк всегда внимательно ее слушал, будто вовсе не испытывал к девице отвращения. Но все равно она под взглядом глазищ его серых стояла подавленно, чувствовала, что Ярослав ее осуждает, хоть вида и не подает.

Подошла Святослава к колодцу, думами своими полная, водицу студеную набирать стала, как вдруг из-за спины кто-то помог ей ведра полные вытащить.

– Мстислав! – воскликнула девица в удивлении.

Сотник новоиспеченный ей улыбнулся и ведра в руки взял.

– Ведь дружиннику не положено! – рассмеялась Святослава.

– А я сейчас вольный, Волк до утра отпустил. Так что могу и помочь. Но если не хочешь….

– Нет-нет, буду весьма благодарна.

И пошла Святослава за сотником княжеским, что ведра ее нес. Не удержалась, спросила:

– Ты мне вот что, Мстислав, скажи. Нападение какое ожидается, раз вы все время начеку и тренируетесь?

– А то! Сама рассуди. Царевич Борис корону из рук Византии получил, наверняка с Царьградом о союзе против русичей сговорился. Болгары, что на западе, от завоеваний наших неспокойны. Да и князь в Киев возвернулся не вовремя. То, конечно не мое дело, но на месте болгар я бы моментом воспользовался.

– Понимаю, – задумчиво сказала девица. – Вот почему князь меня здесь решил оставить, чтобы я местных болгар уговорила против вас не подниматься…

– О том не ведаю, Святослава, но смысл в этом есть.

Погрустнела девица от своих выводов. Думала, князь в ней действительно помощницу увидел славную, а тот всего лишь расчет холодный сделал. Не была б она так близка с болгарами, точно голову бы отрубил или велел отдать дружинникам на потеху как обычную пленницу. Ну и хитер князь! А она поверила, что он в ее помощи нуждается. А что же Волк? Может, только для виду ее внимательно выслушивает, да и думает себе, как избавиться от девицы, что на сына его претендует?

Мстислав заметил, что Святослава помрачнела.

– Да отчего ж ты такая хмурая?

– Да оттого, Мстислав, что всем от меня только одно надобно, чтоб болгар в узде держала. А все советы мои, да и я сама, – все побоку.

Дружинник резко от речей таких остановился, ведра на землю поставил и внимательно на девицу посмотрел.

– Да чего ты говоришь такое? Как это побоку! Ты и с купцами помогла нам разобраться да цену честную поставить, и люду простому отстроиться пособила да скарб свой найти на пепелищах. Как это побоку? Ты для Переяславца больше, чем кто-либо другой, сделала.

– Славно говоришь, друг мой. Да только если б не была я для болгар Тодоркой славной, прикончил бы меня ваш князь или отдал своим на развлечение.

Мстислав призадумался.

– Если бы так случилось, – сказало тихо, но решительно, – я бы сам тебя от дружинников отбил. Чай, друзья мы с отрочества, а я своих в обиду не даю.

Святослава благодарно улыбнулась на слова теплые да, как солнышко, засияла. Мстислав с Радомиром ей всегда другами были истинными. Знала, что на них можно положиться. Вот и не таилась. Все, что было на душе, сказывала. И они с ней в ответ обо всем толк могли вести.

Вот и спросил Мстислав, что его тревожило, когда во двор вошли и Святослава свежевысаженные цветы поливать стала:

– Как с сынишкой-то, видишься?

– Да, только вчера вместе к реке рыбу ловить ходили. Волк удочку ему сделал, вот мы и проверяли.

– Ты его до сих пор Волком зовешь?

– Зову. Для меня Волк и есть, таким и останется.

– Жаль, что у вас не налаживается, чай, хорошей бы парой были.

Святослава смолчала. Сказать Мстиславу, почему не налаживается, было не в ее силах. Хватит того, что Волку все рассказала, да пожалела уже об этом не раз.

– Пойдем лучше в терем, я тебя пирогами угощу.

Мстислав хотел было отказаться. Негоже ходить в хоромы к девке одинокой да незамужней. Но Святослава лишь рассмеялась, его мысли поняв, и чуть ли не силой внутрь затащила.

– Чай, не невинная я уже девица, о том все знают! Так что можешь смело в терем ходить, не боясь осуждения. Мне людская молва безразлична. Меня за то осуждали, что с Борисом была, а потом и за то, что пленницей Волка стала. Так что мне терять уже нечего. Входи давай!

Притащила-таки она сотника за руку ко столу обеденному. Сама и медовую поставила, и пироги вкусные. Мстислав уплетал за обе щеки. Такими пирогами в дружине не накормят! Ел и диву давался, как Волк отпустил такую хозяюшку. За одни пироги уже полюбить можно было, не говоря уже о красоте невиданной. Но тут молодец, поймав себя на том, что на златые волосы да грудь высокую с вожделением поглядывает, покраснел весь. Не должен он о ней так вольно думать, чай, Волк на нее сам глаз давно положил.

Доел пироги Мстислав, поклонился Тодорке с благодарностью и вышел из терема. По улицам к себе в дружину направился, да все на звезды первые глядел. Давно девицы у него хорошей не было. Бабы-то обычные, конечно, всегда под боком лежали, чай, он дружинник славный. А вот так, чтоб душа развернулась, как когда-то от женки его первой, такого давно не было…

***

Переяславец жил день ото дня обычной жизнью. Потихоньку все налаживалось. Волк сам любил ходить по граду да все примечать. Где стены крепить, где дополнительных лучников поставить, где болгары собираются да шушукаются. Все замечал и все знал, хоть вида не показывал.

Вышел на улицу, где церковь Бога Единого стояла. Знал, что по утрам Святослава здесь милостыню бездомным раздает. Понимал, отчего девица так о них печется, сама когда-то из них вышла. Воспоминания неприятные снова сердце укололи, но Волк сразу же отогнал мысли грустные. Не быть им вместе со Святославой более, вот и нечего прошлое поминать. С сыном разрешал общаться да на прогулки брать, хоть неприятно ему то было. Но деваться некуда, Никита нуждался в матери. Ведь для него она была самым чистым и славным существом на свете. Видел Волк, как Святослава сынишку обнимала и расцеловывала, как вела его за руку детскую, как смеялись они вместе. Понимал воевода, что мать всю себя отдает сыну их общему, любит всей душой своей бескрайней. Оттого еще больнее становилось: рано или поздно он их разлучит, увезет Никиту с собой в Киев.

С такими мыслями вышел Волк к церкви и не ошибся. Святослава стояла на пороге и хлебные лепешки раздавала обездоленным. Воевода невольно за ней наблюдать стал, как она каждому улыбается, как говорит слова добрые, как глаза ее изумрудные светятся теплом да лаской. Ни одного бродягу не обделила, каждому еду дала, каждого словом добрым поддержала.

Волк смотрел и недоумевал. Откуда в ней столько любви и сострадания? После всего, что с ней случилось, она должна была весь свет возненавидеть! А вышло наоборот, она еще больше людей полюбила, еще больше жизни радовалась.

Дождался Волк, когда бродяжки кто куда разбредутся, и подошел к Святославе.

– А мне дашь, Тодорка славная?

Девица удивленно на него взглянула, но лепешку дала.

– А на меня не смотришь так ласково, как на тех бродяжек. Отчего же? –как бы шутя спросил воевода.

– Ты в любви, как они, не нуждаешься. У бродяг никого нет, сама о том ведаю.

– Думаешь, так и не нуждаюсь?

– У тебя вон сколько болгарок плененных ласковых. Чай, залюбливают до зорьки утренней.

Волк промолчал. Святослава в точку попала. В ласках девичьих нужды у него не было, как и у всей его дружины.

– Так зачем пожаловал? – холодно спросила Святослава.

– Совета думал спросить про людей торговых. Они ладьями своими всю реку заняли, и коли случится дело ратное, мешать только станут.

Девица лишь тяжело вздохнула.

– Ой, не рассказывай мне, воевода княжеский, что за советами ко мне ходишь! Тебе просто покорность болгар нужна, вот и делаешь вид, что мы дружны.

– О чем ты?

– Да поняла я все. И почему меня князь не казнил, как предательницу, и почему дружинникам на потеху не отдал, уговорив тебя забрать меня первой из града погибающего. И почему ты меня тогда пальцем не тронул… Я ни князю, ни тебе не нужна. Только из-за болгар терпите.

Волк же в ответ сверкнул глазами серыми да схватил жестко девку под руку, к себе развернув.

– Я сам тогда решил тебя спасти! Сам дружинникам на утеху не отдал. Сам решил волю дать. Князь здесь ни при чем.

– Да не верю я словам твоим, Волк. Не верю! – бросила ему в лицо Святослава, глазами изумрудными от злости сверкая. – Вижу, как ты меня чураешься, вижу, как брезгливо смотришь да приговор смертный выносишь!

– Да не оттого я так делаю, что ты с болгарами. Лишь от позора твоего прежнего.

– От позора прежнего? Это ты мне говоришь, Волк, кто и сам много девок перепортил да жен славных? А сколько ты кровушки пролил безвинной, Волк, сколько? Все о моем позоре думаешь? Так лучше о своем подумай, зверь лютый!

Воеводу слова последние за живое задели. Придвинулся к советчице вплотную и заглянул ей в лицо глазами свирепыми.

– Никогда не смей мне так говорить!

– Отчего же? Я такая же девка, как твои пленницы. И оттого мои слова тебя задели, что правду сказала, кою тебе девки порабощенные не смеют в лицо бросить.

– Да, может, все и верно, что ты говоришь. Да только в одном ошиблась. Не такая ты, как девки мои пленные, потому что тебя я не насильничал. Тебя другие насильничали. Видно, пришел и мой черед показать твое место, девка срамная!

И Волк схватил ее за талию, прижав к груди широкой. Рукой за косы златые рванул, чтоб она голову запрокинула. Стал целовать шею лебединую, другой рукой юбку задирая. Святослава вырывалась, но не кричала. Не хотела, чтоб болгары ее такой увидели. Но если она что-нибудь не придумает, Волк воспользуется ею прямо здесь, перед церковью. И решилась она на хитрость бабскую. Расслабилась вся, стала на ласки свирепые отзываться да в губы целовать. Воевода от неожиданной покорности девичьей и поцелуев ее страстных растерялся, хватку ослабил. Тут и ударила его Святослава меж шаровар да подальше отскочила.

– Я не девка срамная, а Тодорка славная, заруби себе то на носу! – и убежала стремглав с улицы, оставив воеводу одного от боли корчиться.

***

Волк же, когда к себе в терем вернулся, только и мог, что о Святославе думать да о поцелуях ее горячих. Все тело его жаром взялось, когда она ему отвечать на ласки стала. Вспомнил губы ее сладкие да податливые. Все вспомнил! Да только опять пред глазами картины ужасные встали. Видел, как лапы грязные к ней тянутся и тискают, как рядом со свиньями она отдается.

– Неужели я еще тянусь к ней после всего? – спросил сам себя Волк.

Но тело его само за себя говорило, ноя от ласки прерванной.

– Надо с этим что-то делать, – решил он. – Она девка обычная. Приласкать ее один раз и успокоиться!

Стал момента поджидать. Но Святослава нос из терема не показывала, по улицам только с кем-то ходила, одна не оставаясь. А за сынишкой служанку присылала.

– Пусть сама придет! – рявкнул на служанку воевода однажды.

– Не может Тодорка славная, приболела. Очень просит.

Волк и отдавал Никиту прислуге, зная, что Святослава его только обманывает и не болеет вовсе. Но корить не смел. Видно, чует девица, что он надумал, вот и ухитряется ему не попадаться.

Воевода же все чаще и чаще стал ее с Мстиславом видеть. То он ей ведра с водой носить помогает, то дрова тащит, то просто гуляют вместе с Никитой подле речки. Вишь, змея хитрая, его друзей на свою сторону переманивает!

– Ты чего подле Святославы все время трешься? – спросил Волк брата своего названого.

Мстислав сначала не понял вопроса товарища, но о причине догадался.

– Ревнуешь, что ли?

– Да с чего бы мне ее к тебе ревновать? Просто поквитаться хочу за дело одно. А ты все время подле нее мешаешься.

– Это ты по-мужски с ней поквитаться решил? – серьезно спросил Мстислав. – А за что?

– Да так, за обиду одну.

– Святослава девица хорошая. И раз обидела, значит, заслужил.

– Ты защищать эту срамницу вздумал?

– Почему ты ее так называешь?

– Потому что срамница она и есть! – выругался Волк.

– То доказано? Что с Борисом была, вовсе не означает, что она срамница низкая. Она с ним как женка жила.

– И не только с Борисом…

Мстислав слегка помрачнел.

– То, что с тобой жила, будучи пленницей, это и так понятно, мог не говорить.

– А вот тут не угадал. Со мной как раз и не была.

– Тогда с кем?

– А чего это ты так живо ею интересуешься? – спросил Волк.

– Она подруга моя киевская, и просто так ее срамницей называть никому не позволю, даже тебе. Доводы надобны.

Но Волк не посмел доводы высказать. Только ему девица тайну жизни своей позорной открыла. И насколько бы ни была она падшей девкой, тайну ее раскрыть не смел.

– Вот и не зови Святославу срамницей, раз сказать нечего. А если планы свои не оставишь скверные, я еще и стеречь ее стану, – строго сказал Мстислав.

Воевода только взглянул на друга своего да понял, что тот не шутит.

– Ладно, не трону ее, не будем из-за бабы ссориться.

– Обещаешь, что не обидишь?

– Обещаю.

На том и разошлись. Да только Волк пуще прежнего на Святославу злиться начал, что она его друга на свою сторону переманила. Сказал о том Радомиру, лишь рассмешив сотника.

– Больно часто Святослава стала твои мысли занимать да дорожку перебегать. Не влюбился ли в нее снова?

Волк лишь отмахнулся от шутки. Любви в его сердце и подавно не было, одна только злоба.

Глава 24

Постепенно в Переяславец пришло лето теплое, а вместе с ним праздник главный Ивана Купалы. Русская дружина собиралась весело провести гуляние и восхвалить бога своего, как положено, с кострами да плясками. Хоть болгары наотрез отказались в праздновании участвовать, кое их Богу Единому противно было, русы своим традициям не изменили. На краю града, чтоб болгар не смущать, накрыли столы большие да вечером костры разожгли. Дружинники притащили девок своих болгарских, коим был безразличен Бог Единый, да и стали баб медовой потчевать. Святослава на все просьбы прийти наотрез отказалась. Только Мстиславу и получилось ее уговорить. Пообещал, что лично ее от молодцев хмельных стеречь будет. Понимала красавица, что не стоит ей идти на гуляния раздольные, но сердце девичье праздника хотело, да и традиции русские ей по душе были. Чай, давно подле костров не гуляла и не смеялась над парочками целующимися.

Села Святослава за стол, а рядом с ней Мстислав. Никто не решился к девице подкатывать, грозно сотник смотрел на охотничков. Во главе стола Волк сидел с какими-то девками болгарскими. Не смотрел он вовсе на Тодорку славную. Все девок лобызал да смеялся. Почему-то от этого на душе у Святославы грустно стало. Когда-то он ее так же лобызал да миловал.

Невольно позавидовала она тем девкам болгарским. Хоть и был у Святославы сам принц Борис в полюбовниках, но от него она так ярко не загоралась. Тот был с ней мил и нежен, но без страсти жгучей, что она с Волком когда-то в хижине лесной испытала. Вот и смотрела молча, как девки к нему ластятся да милуются, а она сидит одна-одинешенька. Мстислав в расчет не шел. Он был ей просто другом, не более.

Когда огонь костров чуть утих, парочки влюбленные через него прыгать стали. Везде поцелуи, вздохи, выдохи страстные, смешки девичьи повсюду разносятся. Святославе волком выть захотелось. Она давно уже позабыла, что такое настоящая любовь, как это, когда Лада в сердце твое приходит. Кроме жестокости все годы последние ничего не видела. А ведь она еще молода, и красота ее только-только соки спелые давать стала. А единственный на свете молодец, кой мог сердце ее зажечь снова, сидел сейчас да с болгарками миловался, даже не смотрел в ее сторону.

Грустно и одиноко стало на сердце у Святославы. Неужели ей никогда более не познать любви жаркой? Пусть не Волк то будет, в коем нежность давно умерла, да пропасть меж ними разверзлась неодолимая. Пусть кто другой. Ведь готова она любить сызнова и пламенеть страстью, готова всю себя отдавать! Но никого не нашлось, кто бы захотел любви девичьей. Никто в ней уже не видел девицу, что целовать и миловать можно. Лишь Тодорку славную или срамницу низкую, как Волк сказал да прав был. Все знали, и болгары, и русичи, что она уже попорчена. Вот никто и не связывался. А красоту девичью на одну ночку отдавать лишь бы кому она не хотела. Горда для того была.

Вот и жила сейчас одиноко, как дева старая, никому не нужная. Подумала о Борисе. Больно стало на сердце от его предательства. Думала, что любит, защитит, ан нет. Тоже пользовался ею как срамницей, пусть очень дорогой, любимой, но все же срамницей. Ведь как только прижала судьба царевича, так ее и бросил, как вещь ненужную да никчемную.

А всюду поцелуи, смешки да ласки нежные. Всюду Лада правит, да то не про нее. Не выдержала Святослава более чужого счастья, встала из-за стола да прочь пошла, к терему направляясь. Мстислав за ней кинулся.

– Почему уходишь, чай, не по нраву?

– Не по нраву, Мстислав. Гуляния на Купалу – то для молодых и любящих.

– А ты не молода, что ли?

– Молода, да никем не любима.

Мстислав от таких слов вспыхнул, но сдержался.

– Глупости! – ответил только. – У тебя еще все впереди.

Святослава лишь рассмеялась горько.

– К несчастью, у меня уже все позади! Никто не хочет меня приголубить да в жены позвать. Никому не нужна срамница болгарская. Я то и сама понимаю, вот и не ропщу.

– Перестань, – сказал Мстислав и остановил ее, взяв за руку. – Кто полюбит тебя по-настоящему, на это не посмотрит.

И взглянул на нее глазами своими голубыми, будто сказать что-то хотел, да не решился.

Святослава далее двинулась, не заметив смущения сотника, а когда отошли от празднующих прилично, попросила молодца:

– Ты бы шел обратно, Мстислав, да гулял. Ты молод и красив. И болгарки на тебя вон как поглядывают, я все заметила, – она улыбнулась.

– Но я тебя стеречь взялся, вот и отведу до дому.

– Не стоит, – сказала спокойно девица и руку ему на грудь положила. – У меня кинжал с собой. Болгары меня не тронут, а ваши все на гулянии. Да и побыть я одна хочу. Вот и прошу оставить. Тем более что мне грозит, поругание? Так я и не девка давно, поневоле много… – тут Святослава осеклась. Лишнее сказала, но понадеялась, что друг ее не понял. – Лучше иди.

И сама ушла прочь от сотника, ответа не дождавшись.

Мстислав же еще долго ей вслед смотрел. Грудь его от волнения высоко вздымалась. Понял, что за тайну она хранила и за что Волк ее срамницей назвал. Все понял да расслышал. И на друга своего еще пуще разозлился. Разве можно девицу упрекать, что попользовались её красотой да слабостью! Чай, не по ее же воле то было? Да и кто удержится от прелестей таких, как у Святославы? Дурак лишь только! Вот и пропала девица из-за красоты своей. Да ее за то еще больше любить надобно и миловать, раны девичьи лаской залечивать. А его друг нехорошо поступает, срамницей понося, ой как нехорошо. Развернулся молодец да пошел обратно на гуляния, полный решимости с воеводой поговорить серьезно.

***

Волк же хоть и выпил медовой, но был трезв, как стеклышко, ни хмельному, ни бабам его рассудком управлять не позволял. Знал о том Мстислав, вот и позвал в сторонку. Решил сейчас поговорить, как друг с другом, на равных, а не завтра, когда он под начало воеводы снова встанет.

– О Святославе толк хочу вести, – сказал молодец.

Волк замер в ожидании. И почему ему на Купалу опять об этой девке напоминают, когда его болгарки ждут?

– Ты ее тогда срамницей назвал, помнишь?

– Ну, помню.

– Я понял, почему. Только смотри, Ярослав, я с тобой как с другом хочу поговорить, как брат твой названый.

– Так говори, не тяни! Будто лучше времени и места не найти было о ней толковать, – съязвил Волк, но Мстислав намека не заметил, был взволнован слишком.

– Так вот, – начал Мстислав. – Было у Святославы ранее всякое, вот ты и зовешь ее скверным словом. Только нехорошо, Ярослав, поступаешь. Что по неволе было, зато девок жалеют, а не обзывают.

– Да? А если по неволе было много раз? Да еще и в хлеву среди свиней, куда она по своей воле служить пошла да оставалась, позор снося?

– А ты откуда о том ведаешь?

– Сама сказала.

Мстислав замолчал. Не знал того, но еще пуще стал в своей правоте убеждаться.

– Тебе девица душу свою открыла, самое позорное и сокровенное сказала, а ты плюнул туда и потоптался, отвернувшись от нее.

– А что мне ее, к груди своей прижать? Да делить с другими?

– Да ее ли в том вина? Она вон какая красивая, вот и не избежала участи скверной. Да хоть тысячи раз то было! Какая разница?

– Большая! Она не лучше, чем рабыни обычные, что мою дружину обхаживает. В этом разница! И такую бабу к груди прижать?

Мстислав бросился к новгородцу, ткнул пальцем в грудь другу да сверкнул глазами гневными.

– Она не рабыня обычная! Душа в ней чистая, непорочная. Светлее ее, добрее и честнее я никого не встречал. Она, как Ярило, все собой освещает. То, что с ее телом сделали, душу ее не тронуло, в чистоте оставив. Такую девицу нельзя рабыней называть, коя ни чести, ни храбрости не знает, а лишь пресмыкается. Святослава лучше их и выше. И после того, что ты мне рассказал, я еще больше уважать ее стану да… – Мстислав осекся на полуслове.

– Да любить? – закончил за него друг. – Так вот почему ты за нее так заступаешься. Полюбил, что ли?

– А хоть и полюбил! Что с того? Глаза мне то не застилает, чтоб ясно на нее смотреть и видеть душу чистую.

– Вот и приголубь ее тогда да полюбись, за чем дело встало? – спросил Волк.

– Да за тем, что она меня не любит! Только друга во мне видит. Вот и молчу пред ней. Не мне сердце отдала.

– А кому?

– О том не ведаю.

Наступила тишина. Волк внимательно в друга всматривался, хотел что-то понять. Потом спросил сдержанно:

– Ты был с ней?

Мстислав от вопроса воеводы весь в гневе затрясся:

– Ты так ничего и не понял, что я тебе сейчас говорил! Она не из таких, чтобы по слабости бабьей подол перед каждым поднимать, кто ей воду нести поможет. Она сильная и гордая! Любовь ее дорого стоит! Если б она меня полюбила, как тебя когда-то, я бы все ей простил и все бы отдал за сердце верное. Она никогда не солжет и не скажет, что любит, если нет этого! Ну и что, что понасиловали? Да всякое бывает… И что не по воле сделано, куда лучше и легче, чем когда по воле собственной жена твоя ходит к товарищу ратному, а потом в лицо лжет, что любит.

Волк понял, о чем Мстислав толкует. Когда-то воевода сам поласкал женку чужую, коя к нему пришла да предложилась, втоптав тем в грязь мужа своего верного.

– Есть правда в словах твоих, – ответил Ярослав тихо. – Хуже жены лживой да неверной никого нет. Да только по мне, лучше б Святослава тогда померла, когда с ней срамное сделали.

Мстислав не сразу нашелся, что на такое ответить. Но потом ухмыльнулся снисходительно:

– Ну и дурень ты, брат мой названый! То желать можно девке обычной да нелюбимой. А Святослава особенная. Век ищи, не найдешь такую же. Такие девки жить должны да радовать глаз мужицкий, а ты ей смерти желаешь. Как есть дурак!

Волк нахмурился. Не по нраву ему стало, что друг его оскорбил. Но смолчал. Мстислав же, поняв, что товарищ обиделся, сказал:

– Ты прости меня за слова скверные, брат мой названый, да я спать пойду. Видно, сильно меня медовая разгорячила, что я глупое начал сказывать.

– А как же гуляние? – спросил воевода.

– А что мне от того гуляния, болгарки да хмельное? Не нужны мне девки эти легкомысленные. Не радуют они мне ни душу, ни сердце. Лучше спать пойду.

И ушел Мстислав в темноту, болгарок расстроив, что на его ласки рассчитывали. Волк же на место вернулся, к медовой да к двум девицам, что его тут же приласкивать начали. Но не отвечал он на их ласки более. Тяжело на душе стало. Болгарки послушные и его душу не радовали, так только, нужду мужицкую справлял с ними.

И тут ему все опротивело: и парочки целующиеся, и болгарки смазливые, и улыбки их надоедливые. Встал из-за стола и в ночке темной растворился. Шел куда глаза глядят. Только звезды попутчиками его стали. Шел и думал. А может, и вправду дурак, как друг его сказывал? Может, за гордыней своей истины увидеть не может? Но даже если и сможет, не полюбит уже впредь никогда. Слишком холодным да жестким его сердце стало. Даже если и простит единственную девицу, что сердце его когда-то радовала, полюбить, как раньше, уже не получится. Только будет ее подозрениями мучать да прошлым позором попрекать. Слишком много его со Святославой разделяло, чай, целую вечность порознь прожили. Только сынишка общий и остался от чувств их прежних.

***

Шел так Волк в своих думках, да и не заметил, как на берегу реки оказался. Опомнился только, когда прохладой с воды подуло. Думал развернуться да в терем на покой пойти, как заметил в темноте кого-то. Сидит на земле сырой, руками ноги обхватив, и плачет, голову уткнув в колени. Волк не хотел было мешать, да только плач то девичий был. А девице одной сидеть тут ночью негоже. Могло дурное случиться, а может, уже случилось?

– Эй, девица, плачешь чего? – крикнул он ей.

Девица встрепенулась, посмотрела на гостя незваного и замерла.

– Али обидел кто? Так я разберусь с подлецом, ты, главное, меня не бойся, я помочь хочу, – крикнул ей снова и стал ближе подходить.

Девица не шевелилась, хотя Волку показалась, что она убежать решила, дернувшись резко, да, видно, передумала. В темноте не мог он лица ее разглядеть, поэтому решил вплотную приблизиться. А когда подошел, сразу понял, с кем разговаривал. Сидела пред ним Святослава с глазами изумрудными заплаканными. Только звезды в очах ее отражались, еще больше грусти всему облику придавая.

Смутился Волк, что такой ее застал. Но уже поздно, чай, и она его разглядела.

– Можешь не уходить, не обижу, сам уйду, – сказал ей и уже было развернулся, как девица ему тихо ответила:

– Ты тоже можешь остаться.

Воевода к ней повернулся, посмотрел внимательно. Святослава тоже глаз не отводила. Он и сел подле да стал на воду смотреть и на звезды, что на глади темной отражались.

– Правда, красиво? – спросила Святослава.

– На ночь Купалы всегда так, – ответил Волк и умолк.

Воцарилась тишина. Только звуки воды слышались, о лодки торговые плещущей. Так и сидели вдвоем да молчали, ночь слушая.

– А чего с праздника ушел? – прервал тишину тихий голос девицы.

– Да как-то скучно мне стало, вот и ушел.

– Это с теми-то болгарками? – спокойно спросила Святослава. – Стареешь, что ли?

– Да не злорадствуй ты, – улыбнулся Волк на острое замечание. – Тех болгарок у меня каждый день новые, вот и надоели. А ты, смотрю, за мной внимательно следила на гулянии?

Святослава фыркнула пренебрежительно.

– Еще чего! Просто смех их бесстыдный по всем столам разносился.

– Из-за того и решила уйти? – спросил Волк.

Девица сразу не ответила. Снова с грустью посмотрела на воду темную.

– Мне не с кем Купалову ночь гулять. Вот и ушла.

– А с Мстиславом, что подле был? – спросил Волк. Хотел убедиться, что девица к другу его ничего не чувствует.

Святослава повернулась к нему и улыбнулась.

– А ты бы хотел, чтоб с Мстиславом?

Волк понял, что сам себя загнал в ловушку.

– Тебе решать, не мне, – лишь ответил.

Святослава снова улыбнулась, да как-то снисходительно. И снова на воду глядеть стала.

– Да это я уже поняла, что мне все самой решать приходится. Все меня в трудную минуту оставляют.

Волк смолчал на слова горькие. А что он мог сказать?

– Не хотел бы, чтоб с Мстиславом, – наконец из себя выдавил.

Красавица снова к нему повернулась, взглянула внимательно.

– Одного не пойму, зачем люди друг друга обманывают да правду не сказывают?

– И в чем ложь моя? – уточнил Волк.

– Да в том, что не хотел, чтоб я с Мстиславом пошла, и сам же для того ничего не сделал. И была бы на моем месте девка попроще да похитрее, уже давно с Мстиславом валялась бы на соломе да любилась до зорьки утренней.

– А ты того хочешь? – напряженно спросил Волк.

– А ты? – вопросом на вопрос ответила Святослава.

– Я уже сказал, что нет.

– Да ничего для этого не сделал.

– Ты не увиливай, на мой вопрос ответь, – грозно молвил Волк девице.

Святослава снова улыбнулась. Хитрила, помучить хотела своего обидчика, что ее срамницой сначала поносил, а теперь вон как о друге выспрашивает.

– Ну, Мстислав – молодец видный да сотник княжеский. Девицам трудно устоять.

– Ты про себя говори, а не про девиц…

– И ты хочешь, чтоб я вот так вот правду и сказала? Это после того, как ты ко мне у храма Бога Единого приставал, а потом с болгарками прямо перед моим носом лобызался? Нет уж, сам и мучайся, как меня мучал! – и Святослава осеклась. Поняла, что невольно в чувствах своих призналась. Но она понадеялась, что воевода ничего не понял.

Но Волк как раз таки все понял.

– Так, значит, мучаешься по мне? – спросил шепотом, чуть к ней наклонившись. – Так чего молчишь? Мы с тобой это мигом исправим.

И потянулся рукой к златым ее волосам. Святослава отодвинулась.

– Погоди, воевода славный. Я же срамница низкая, недостойная твоего внимания и ласк. Вот и убери руку свою. Негоже ей волосы девки позорной ласкать.

– А рука о позоре твоем не ведает, вот и тянется сама по себе, – пошутил Волк и снова стал волосы гладить. – Хоть и срамница ты, да сладкая.

Святослава его руку всё же отстранила, посмотрела в глаза грозно и сказала:

– Мне Мстислав мил, я ему обещалась. Вот и не лезь!

Воевода сначала оторопел от признания неожиданного, но опомнился.

– Ох и лгунья ты, Святослава! Ничего молодцу не обещала, о том ведаю. Мне Мстислав сам сказал, что не люб тебе.

– Это он солгал. Мы о том с ним договорились, чтоб не проведал о нас никто.

Волка речь такая не порадовала. Стала злость в нем просыпаться, что девка и друга его ко лжи своей приплела. Знал, что врет Святослава. Мстислав бы ему сразу всю правду сказал, не таков был, чтобы лгать да изворачиваться.

– Ох и накажу я тебя за ложь твою! – и бросился к ней, стал к земле сырой прижимать.

– Я не лгу! Была с ним уже! Ты чего думаешь, он меня каждый день до терема провожает? Просто так, что ли? – врала Святослава бессовестно, из железных объятий вырваться пытаясь.

Да в точку попала. Волк сам видел, как Мстислав вокруг нее вьется и по хозяйству помогает. Еще пуще разозлился воевода от слов девичьих. Ревность в нем нешуточная взыграла.

– Даже если и так! Ты пред всеми подол поднимаешь, вот и я мимо не пройду. Мстислав меня простит, чай, не первый он уже у тебя полюбовничек! – и опрокинул на землю девицу, юбки задирать начал.

Святослава вырывалась. Да только от сильного воеводы не убежишь. Она о том давно уже знала, чай, еще в хижине лесной два года назад всю силушку его на себе испытала.

– Да, да, солгала я, солгала! Каюсь в том! Не трогал меня Мстислав и не спрашивал ни разу! Солгала! Только отпусти меня, молю, не принуждай, меня и так боги тем прокляли. Только не ты, прошу!

И взывала она, как будто перед смертью. Волк сразу же от нее отпрянул. Услышал призыв девичий, сердечной болью наполненный. Да слова Мстислава вспомнил, что нет вины девицы в позоре невольном и не ему ее наказывать.

Отпустил Святославу, тяжело дыша. Понял, что чуть не сделал непоправимое. Понасиловал бы девку сейчас, и стал бы как те, другие, что истерзали тело ее да срамом покрыли. И она бы никогда ему души своей вновь не открыла. Не хотел того Волк. Сел рядом да стал мягко волосы девичьи рукой своей гладить.

– Все, все, не плачь. Не буду принуждать. Глупость сделал. Не плачь только.

Святослава пришла в себя, поняв, что воевода не станет ее силой брать. От благодарности бросилась ему на грудь и заплакала. Да тихо плакала, слегка подвывая, как зверек истерзанный, в коем душа болела и не поправить того уже никогда.

Волк всю боль ее прочувствовал да как свою принял. Каждое ее рыдание в душе гулом отзывалось. Хотел помочь девице, успокоить, да не знал, как. Просто гладил по голове утешающе.

Просидели они так вдвоем до ночи глубокой, пока замерзать не стали от воздуха прохладного, что с реки шел.

– Пойдем, Святослава, до терема провожу.

– Не хочу я в терем идти, – тихо сказала девица. – Что мне там делать одной, да еще в Купалову ночь?

Волк посмотрел на нее внимательно, в очи заглянув.

– Тогда куда хочешь?

Святослава не ответила, лишь продолжала на него в ответ смотреть. Волк решился спросить, что у самого на душе было.

– А если бы, Святослава, я тебя к себе отвел да любить стал? Пошла бы по воле своей собственной?

– Пошла бы… – эхом отозвалась девица.

У Волка сердце заныло от ответа столь кроткого, да столь значимого. Святославу с земли поднял, посмотрел в глаза изумрудные, в коих огоньки яркие плясали, да и взял девицу на руки. Так и понес в терем свой, что стоял неподалеку.

Глава 25

Святослава проснулась рано, когда только заря зардела. И, тихо встав с тюфяка, на коем Волк еще спал, стала одежды свои натягивать.

Надевала девица одежды да о ночке прошедшей думала. О том, как отдавалась вся до конца Ярославу, как ласкал он красавицу сначала нежно и ласково, затем жадно и настойчиво, словно ничего меж ними срамного не было. Словно снова они в лесной хижине, а она совсем ещё невинная.

Волк ее до самой ранней зорьки не отпускал. Будто вся страсть, что в нем годами копилась, вся нежность, что он глубоко в себе схоронил, этой ночью наружу вырвалась. Волк все время имя ее повторял, Славочкой называя. Святослава улыбалась ему в ответ, как солнышко. Ибо так он ее называл, только когда волю давал своим чувствам, снова Ярославом становясь, а не Волком. Девица его тоже в ответ ласкала нежнее нежного да всего покрывала поцелуями девичьими. И все было так, будто вовсе не расставались они никогда, будто и не было между ними огромной пропасти, что разделяла их на разные лагеря и заставляла делить ложе с другими, нелюбимыми. А последние слова Волка, что он ей в самом конце ночки сказал, уже засыпая, Святослава вовсе не забудет.

– Ты моя, только моя! – твердо сказал тогда Ярослав, прямо в глаза ей глядя. – И всегда ею будешь. Только мне принадлежать станешь и никому больше!

Ох как хотелось, чтобы все произошедшее ночью и слова эти не просто мимолетным мгновеньем стали, а настоящим и будущим. Но, увы, это всего лишь грезы.

Полностью облачившись в одеяния, Святослава оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на спящего воеводу да запомнить его черты лица, жесткие да мужественные. Но тут же поймала взгляд глаз серых, что внимательно на девицу смотрели. Волк не спал.

– То, что между нами было, лучше забыть, Ярослав, – прошептала Святослава грустно.

– Отчего так? – воевода от столь неожиданного предложения нахмурился и приподнялся с перин.

– Оттого, что поутру мы снова Волк и Тодорка болгарская, и ни к чему нам о том забывать. У нас судьбы разные.

– Я так не думаю. Сам Купала нас вчера у реки ночной соединил. Сам Купала друг к другу направил.

– Вот именно что Купала, а он бог непостоянный.

– Не понимаю, о чем ты. Объясни! – потребовал Волк.

– Да что тут объяснять? – воскликнула Святослава. – Или тебе напомнить, что женка тебя законная ждет в Киеве? Чай, ты думал, что поплетусь туда за тобой, как полюбовница постыдная? Не бывать тому, Ярослав. Я здесь останусь и не стану твоей полюбовницей киевской. Оттого и говорю – позабудем обо всем! Купала нас вчера спутал, да Ярило яркий распутал.

Волк тут же с ложа мягкого поднялся и вплотную к девице подошел, нависнув над ней грозно.

– Не забыть мне уже прошлой ночки, как и запаха твоего сладкого, – и лицо его внезапно гневом озарилось. – Али задумала еще с кем полюбиться, вот и решила обо всем позабыть?

Святослава также гневно на него взглянула и отвернулась обиженно.

– Глупость сказал, – отрезала холодно.

Да воевода то и сам уже понял. Тут же привлёк к себе девицу обиженную и обнял мягко.

– Так неужели только в жене дело? Не станет она между нами. Не люба она мне.

– Но и я тебе, Волк, не люба! И не лги мне в том. Как и я не буду лгать. Нас вчера память о прошлом соединили. Вот и полюбились. Да для любви настоящей больше нужно, чем просто жажда молодецкая.

Воевода задумался. Не мог понять, что же еще ей нужно. Прочитав его немой вопрос, девица ответила:

– Нужны доверие и вера. Вера в то, что человек тебя никогда не предаст и не бросит, на край земли за тобой пойдет. А для меня Киев не край земли. И подле женки твоей живя, не смогу я до конца тебе поверить. А даже если и поверю, то болью сердца расплачусь неминуемой. А там, где боль, любовь умирает быстро. Сам о том ведаешь. Когда-то ты, Ярослав, в себе чувство светлое похоронил к девице зеленоокой, до сих пор простить не можешь. А похоть в расчет не идет. Тут ума многого не надо, чтобы пламенем страсти молодца разжечь. Я толкую о чувствах более сильных и долговечных, коих в тебе уже нет после того, как я пойти за тобой отказалась.

Волк посмотрел на Святославу внимательно, но не сказал ни слова. Вспомнил ту боль, что его одолевала поначалу, когда она руку свою в его не вложила, предав чувство верное молодецкое.

– Вот и моя настала очередь за тот поступок мучиться да ответ держать, –продолжила девица. – И пусть сейчас больно будет, чем потом. Ты между мной и женкой выбирать долго не станешь. Слышала я, что она из боярской семьи, не дадут тебе с ней разойтись. А меня позорить будут и проходу не дадут, что мужа из семьи увожу. Да и не привыкла я любовь пополам делить, слишком гордая для этого. Вот и прошу, отпусти меня… сейчас…

– Не могу, – сказал Волк и побледнел весь, поняв, что ее теряет.

– Тогда я сама уйду, и лучше нам более не видеться, – промолвила Святослава голосом дрожащим. И вышла из терема навстречу утру бодрящему да от грез ночных отрезвляющему.

Волк же не решился ее остановить. Понимал, что права девица.

***

Да только ныло у него все внутри, когда каждое последующее утро он один втереме просыпался. Даже болгарок перестал по ночам звать. Не могли они более жажду его утолить, никого не хотел, кроме Святославы. Только о ней и думал.

Когда же в граде встречались, то лишь взгляд мимолетный Тодорка славная на него бросала и вела себя так, будто между ними ничего и не было. Провожал ее Волк глазами серыми, когда удалялась она по улице. А на душе кошки скребли. И еще больше скребли, когда Мстислава подле нее видел, как тот ей помогает да краснеет от улыбок девичьих.

На Мстислава за то не обижался, ведь неведомо сотнику, что между Святославой и Волком на ночь Купалы случилось. Вот и надеется Мстислав на чувство взаимное. Но все равно воевода не мог спокойно смотреть на его ухаживания. Содрогался гневно, когда видел, какой молодец счастливый среди дружинников бродит после встреч со Святославой. Но молчал Волк, ничего другу не говорил, лишь решил с девицей толк вести об ухаживаниях сотника.

Сам в терем к ней пришел. Святослава удивилась неожиданному гостю, но в дом впустила. Усадила за стол да наливки с пирогами поставила. Но Волк есть не стал, к ней приблизился.

– Не могу смотреть, как Мстислав за тобой увивается. Чай, надежду ему дала?

– Ничего ему не давала. Ты за этим только пришел, чтоб про Мстислава узнать?

Волк обнял ее за талию и к себе притянул.

– Не могу без тебя, Славочка, только о тебе и думаю. Если узнаю, что приласкала кого другого, и тебя убью, и его.

– А ты не пугай меня так, Ярослав, чай, прав никаких не имеешь! С кем хочу, с тем и буду, – и Святослава вырвалась из его объятий да взглянула строго.

– Ты мне речи такие не говори, – сердито молвил Волк и снова притянул ее к себе. – Ты только моя, слышишь?

– Нет, не твоя, – тихо ответила девица, – и никогда ею не стану, как и женкой.

– А если назову тебя женкой своей?

– Не обещай того, чего не сделаешь, Ярослав. По закону назвать меня женкой своей ты не сможешь. Вот и не требуй того, что не твоё.

– Славочка, – сказал нежно Волк, прижимаясь к волосам златым девичьим да аромат вдыхая. – Разве не понимаешь, что не смогу я без тебя? И не отпущу уже, как и не отдам никому.

Девица промолчала. Сердце ныло от слов его, но она держалась до последнего.

– Не могу больше, Ярослав, не могу! Уходи лучше, – взмолилась красавица. – Разве ты не видишь, что мучаешь меня, разве того не понимаешь?

Волк отпустил ее и посмотрел внимательно в очи изумрудные.

– Ты только скажи, что дорог я тебе, и я уйду. Только затем и пришел. Скажи, что не смотришь на других молодцев, что только обо мне одном думаешь.

Святослава вздохнула тяжело, а сердце бешено заколотилось. Солгать и сделать так, чтобы он не приходил более и не мучал их обоих, или правду сказать, что на сердце девичьем? Отвернулась она от воеводы, отошла в сторонку и, прижав руку к груди, сказала на одном дыхании:

– Дорог ты мне, Ярослав, дорог. Да только это ничего не решает. Уходи, прошу тебя. И не являйся более, оттого одна боль на сердце.

Волк выслушал ее с волнением, хотел было девицу в объятия заключить и расцеловать всю от слов значимых, но тут же опомнился. Святослава просила его уйти! И на душе еще поганее стало от признания ее честного. От того, что дорог ей, а прижать к груди широкой более не позволит.

***

Дни шли своим чередом. Волк более встреч с Тодоркой славной не искал, но в граде малом все равно пересекались. Смотрел на нее глазами, полными грусти, а она вовсе не решалась взор свой поднять.

Приметил однажды Радомир, сотником уже ставший, как печалится воевода его при встрече со Святославой. И спросил прямо:

– По ней грустишь?

Волк ничего не ответил, лишь вслед девице посмотрел. Ведь и так все понятно, душа его от одиночества стонет.

– Из-за чего грустишь-то? Не люб, что ли, ей стал? – не отставал Радомир.

– Люб, да только со мной быть не хочет.

– Почему?

– Потому что жена у меня есть в Киеве. Вот и не хочет сердце свое отдавать, думает, что обману ее да ради жены оставлю.

– А ты сам что об этом думаешь?

– Да была бы моя воля, я бы вовсе не женился! Сам знаешь, что мы с Радмилой жили порознь все это время.

– Знаю, – ответил Радомир. И вдруг себя по рукам ударил, будто вспомнил мысль мудрую. – Так разойдись с женой, попроси князя! Он тебя и разведет, чай, сейчас в Киеве.

– Да я о том давно думал, – Волк вздохнул, – только жена из семьи боярской. Не даст родня ее разойтись. Сам знаешь, как для девки это позорно.

– А ты послушай, – улыбнулся сотник загадочно. – Тут один купец из Киева с товарами прибыл. Я с ним немного толк повел, и он мне очень проворным показался. Можно дать ему поручение, чтоб с женой развел. Он купец хитрый, вот увидишь, все сделает, чего тебе надобно будет. А для себя только торговлю выгодную в Переяславце попросит. Ну как, потолкуешь с ним?

Волк оживился.

– Веди купца, потолкуем! – и сотника по плечу ударил дружески.

К полудню купец уже стоял в тереме воеводы.

– Говорят, хитрый ты да мудрый, купец киевский. Поможешь мне одно дельце провернуть?

– Ты говори, воевода славный, какое дельце. Там и подумаю, смогу ли, – ответил купец. Хоть и маленького роста был да тощ, но ловкий ум все компенсировал.

– Жена у меня в Киеве есть, Радмилой зовут. Дочь боярина Суслова. Хочу, чтоб помог разойтись с ней по закону. Сделаешь?

Купец бородку жиденькую почесал задумчиво.

– С боярской дочерью тяжеловато будет, – ответил он не сразу.

– Сам знаю, вот и позвал тебя. Коли бы просто было, я и сам бы разобрался. Аль не по тебе задача? – усомнился Волк.

– Что ты, что ты, воевода славный! Не бывает таких дел, чтобы я решить не смог.

– Так возьмешься?

– Можно и взяться, да только трудна задача, – купец от прямого ответа увиливал, цену себе набивая.

– Говори, что хочешь, купец, да не таись! Мне ваши уловки торговые неведомы.

– Без пошлин торговать хочу, – ответил тот решительно. – Да и погреба охраняемые, чтоб товар мой от татей уберечь, пока плавать буду. А еще указ, что вся торговля с Киевом подо мной теперь будет.

– А не много ли хочешь, купец подлый?! – разгневался воевода на такую дерзость да с места вскочил.

– Ты прости, прости, воеводушка, – кинулся ему в ноги купец, – но дело-то сложное. И разве не стоит оно волос златых, что так тебе любы?

Удивился Волк прозорливости купеческой. Откуда про Святославу прознал?

– Будет тебе и торговля без пошлины, и погреба охраняемые, – уже спокойнее ответил воевода. – Да только торговлю с Киевом под тебя отдам лишь до весны следующей. На том и порешим, не зарывайся более.

Купец снова в ноги с благодарностями кинулся. И так уже много себе выторговал. Волк только посмотрел на него хмуро.

– Да если того не сделаешь, о чем сговорились, и не привезешь мне грамоту, князем подписанную, что он нас развел, тогда я тебя в самом Киеве найду и на кол живьем посажу за жадность твою неуемную!

– Все сделаю, – стал уверять его купец. – Все сделаю, воевода наш славный! Вот увидишь, не придется на кол сажать голову мою негодную.

– Да поспеши, чтоб до осени уже возвратился.

– Уже лечу, как ветер, в Киев! – ответил торговец, тут же с колен поднялся и стремглав из терема побежал.

Ведь ему действительно стоило поторопиться, чтобы и шкуру свою сохранить, и еще более разбогатеть от договоренностей с воеводой. А в том, что Волк его на кол посадит, купец не сомневался. Знал, как суров да кровожаден был воевода, что и вправду разыщет купца в Киеве, если тот оговоренного не сделает. Вот и поспешил торговый человек ладью свою в Киев направить и до осени вернуться.

***

Примчал купец в Киев, словно стрела пущенная. А в Киеве горе случилось: княгиня Ольга померла. «Не к добру то», – подумал купец. Но не в пример люду киевскому не стал долго горевать по правительнице мудрой. У него дела поважнее были. Сразу пошел к жене воеводы, что в тереме мужа жила да из-за отсутствия последнего сильно не горевала. Купец сразу это приметил, когда увидел, какая она веселая да счастливая ходит.

Поклонился торговый человек в ноги Радмиле:

– Приехал я к вам, боярыня, с самого Переяславца, что в болгарских землях.

Радмила лишь бровью повела, выказывая, что это ей не особо интересно.

– От мужа вашего, воеводы Волка, передаю поклон низкий, – и купец снова поклонился.

Боярыня ничего не сказала, только двухлетнюю дочь к себе прижала сильнее. А сама подумала: неужто ее муженек возвратиться решил?

– У меня толк к вам есть, боярыня, от мужа вашего.

– Ну так говори, не тяни! – крикнула купцу Радмила и ножкой властно топнула.

Купец смутился. Баба грозная пред ним стоит, непокорная. Ничего у него не выйдет. Да деваться уже некуда.

– Славный воевода Волк велит сказать тебе, сударушка, что он надолго в Переяславце останется. И сердце его кровью обливается, что далеко он от жены да дочки. Понимает воевода, что жена его, словно ягодка спелая. Вот и не хочет томить ее в долгих ожиданиях. Хочет волюшку дать. Разойтись он позволяет с собой женушке славной да разрешает ей снова замуж пойти, за кого она сама захочет. Лишь бы счастлива его Лада была и век девичий в одиночестве вдали от мужа не проживала.

Радмила от слов купца со стула подскочила, как ужаленная. Даже дочка у нее на руках от страха заплакала.

– Разойтись?! Не бывать тому! Я свою голову позором не покрою! Ишь чего захотел! Чтоб на меня в Киеве все пальцем показывали да смеялись, что муж меня бросил? Нет, не бывать позору такому! Я жена верная и честная, и не дам добро на то, что Волк просит.

– Но ведь воевода о тебе печется, сударушка, – стал оправдываться купец. – Печалится, что одна ты жизнь проживаешь и цветение твое впустую проходит. Вот и не хочет тебя от радостей Лады удерживать! Заботится лишь о тебе, расход предлагая.

Радмила рассмеялась.

– Заботится? Неужто муженек мой думает, что я такая глупая, чтоб не понять, что он о себе лишь заботится? Чай, наслышана я, сколько у него там полюбовниц болгарских. Вот и хочет разойтись, чтобы на ком-то еще жениться. Не бывать тому! – и Радмила снова ножкой топнула. – Нас сам князь соединил. И не было того на Руси, чтоб бывший холоп от боярской дочери отказывался. И ты тоже иди отсюда, вестничек, пока я собаками тебя травить не приказала.

Купец уставился на нее, застыв в ужасе. Видел, как глаза боярыни черные сверкают. И вправду собаками затравит, если сейчас же из терема не уберется.

Выскочил купец со двора жены воеводы. Да и стремглав прочь помчался, пока шкура еще при нем была. Добежав до других домов, остановился отдышаться. Обидно ему было, да скверно на душе. Он посланник самого воеводы, а Радмила его собаками травить решила, как татя какого-то. Взыграла гордость в нем купеческая. Ведь почитаем он был в самом Киеве, а дочка боярская его в шею прогнала.

– Ну ничего, кумушка, мы с тобой еще сочтемся, – сказал себе под нос торговец, глазами сверкнув обиженно. – И дашь ты расход воеводе Переяславскому, сырой землей клянусь, дашь!

И решил купец за теремом ее следить. Чуяло сердце, что неспроста она такая счастливая ходит. Видно, есть кому приласкать бабу одинокую. И прав был торговец. Увидел, как ночкой к ней полюбовничек ходит да через окошко в горницу боярыни лазает. Потер купец ладони: все славно у него выйдет, все для воеводы сделает!

На следующую ночь поймал он вместе с мужиками наемными того голубчика. Скрутили они его да потащили в подвалы пыточные. Полюбовничек во всем сознался. И в том, что к Радмиле уже год как хаживает, и в том, что Радмила только и мечтает, чтоб муженек ее сгинул на поле ратном, и в том, что понесла она от него ребеночка. Купец записал все это при свидетелях. Приказал полюбовничка трусливого пока в подвалах держать, дабы сам князь пленника допросил, если потребуется. Измена жены самого воеводы княжеского была страшным поступком, что смертью карался.

Однако купец не стал сор из избы выносить, не хотел воеводу срамить женкой неверной. Решил сначала пойти со всеми записями позорными к отцу Радмилы, славному боярину Суслову, чтобы толк вести о расходе.

– Воевода лишь разойтись разрешения просит, – лилась речь купца, как масло сладкое. – Он и имя свое славное да терем в Киеве за дочкой оставляет. И приданым обеспечит, когда в невесты вырастет. Так что лучше разойтись по-хорошему.

Боярин Суслов слушал торговца да мрачнел. Глупая его дочь сама себе яму выкопала. Не могла дождаться, когда купец обратно в Переяславец уедет, чтоб с полюбовником своим снова начать видеться.

– А где дурень этот, что попался? – спросил Суслов.

– Не скажу того, боярин. Лишь скажу, что надежно спрятан, ждет приглашения самого князя Киевского.

– Зачем же князя? – молвил боярин, поняв, что не сможет вытащить да прикончить дурня, что показания такие срамные дал. – Сами тот вопрос решим. Даю разрешение на расход воеводы Волка с моей дочерью! Пусть живут теперь раздельно.

– Вот и славно, боярин, – продолжал купец говорить маслено, – да я уже бересту о том подготовил. Надобно подписать.

Боярин Суслов хоть и недовольно, но всё же черканул имя своё отеческое.

– Эту грамоту еще бы у князя заверить, чтоб по закону все было. Сами к нему пойдете или мне сходить?

– Сам пойду, – ответил боярин, глаза стыдливо пряча. Позор дочери даже он изменить был не в силах.

Взял грамоту Суслов да к князю отправился. Но правды владыке не сказал, чтоб род свой не позорить пред очами княжескими. Сказал лишь князю, что дочь его сама просит развести с воеводой Волком. Что, мол, изменяет ей муж в Переяславце и позорит боярыню честную с дочкой малолетней. Князь лишь сверху на грамоту посмотрел да подписал не глядя, слишком был смертью матери опечален, чтоб расспрашивать.

И на следующее же утро отправился купец хитрый обратно в Переяславец. А у сердца заветное разрешение лежало, что и боярином Сусловым подписано, и самим князем. Хорошо было на душе у купца, славно! Его теперь почет да богатство ждали. Ведь все сделал, о чем просил воевода.

Глава 26

Тем временем Волк в Переяславце задумал рвы подле стен града сделать да оборонительные сооружения поставить. Слухи пошли, что новый царь болгарский, Борис Второй, думает с большой дружиной вернуться да свои города у русичей отбить.

Работы по укреплению кипели днем и ночью. Волк сам все осматривал да указания давал. Сам дружинникам и люду простому колья против конницы помогал ставить. Святослава наблюдала за всем этим со стен града да кручинилась. Переяславец только жить вольно начал, а тут бойня новая предстоит. Местных же болгар девица помогать Борису отговаривала. Сожжет, мол, он весь град из мести русичам, камня на камне не оставит. И снова болгарки по мужьям своим да сыновьям плакать станут. Вот и просила, чтобы, наоборот, помогли русичам град свой защитить. Волк Святославе за то был очень благодарен. Сам пришел поклон отдать, что Тодорка местных болгар на сторону русичей переманить помогает. Святослава лишь слегка улыбнулась на его почести:

– Я не ради тебя, Волк, стараюсь, и не ради твоих дружинников. Мне люд простой жалко, кой все, как хотят, терзают.

– Ведаю о том, что не о нас заботишься, а о простом народе, – ответил Волк ласково. – А за то еще больше тебя чту.

И обнял он ее, чтобы никто не видел, да в губы алые быстро поцеловал. Святослава дернулась было, однако губ не убрала, застыв вся в сладостном напряжении. Но шею целовать уже не позволила, вырвалась из объятий горячих.

– Опять ты за свое! – лишь сказала Волку и прочь ушла, нахмурившись.

Воевода же ей вслед долго смотрел. Улыбался. Не ведает еще Святослава, что он с женой решил разойтись по закону. И как только купец грамоту заветную привезет, сразу и женится на Тодорке славной, и никогда уже никому не отдаст. Ведь простил ее, за все простил. Да и не мог не простить. Она ведь душа с ним родственная. Только она его понимает, только она душу его звериную греет да ласкает. Только с ней он обо всем забывает и снова Ярославом становится, как когда-то прежде.

Лишь одно тревожило Волка – Мстислав. Сотник его и брат названый продолжает за Святославой ухаживать, все надежду питает, что девица на него посмотрит. Но не гневался более Волк на друга, потому что не ведал Мстислав, что дорог девице только воевода княжеский. Ведь сама о том сказала. Волк верил ее словам и чувствовал, что не лжет Святослава. Как и в то верил, что не приголубит она более другого молодца, ему одному, Волку, верна будет. Хоть и не признается в том никогда, ведь Святослава такая же волчица гордая, как и сам воевода.

Улыбнулся своим мыслям Волк, хорошо на душе стало. Вот и соединились они, две души одинокие. Сколько ни бегали друг от друга, да судьба их все равно вместе сводит. Да и волчонок у них уже общий подрастает, Никита, сын родной. Гордость отца и слава матери…

***

Мстислав же, не ведавший, что Святослава с Волком снова сошлась, продолжал на чувство ответное надеяться. Но начал замечать, что девица с ним уже не так приветлива, что очи свои изумрудные скромно опускает, да и улыбаться меньше стала. А недавно вообще попросила не ходить к ней в терем. Мучало то Мстислава. Он всем сердцем полюбил Святославу за красоту ее, за мудрость да за верность. Не мог понять, почему она к нему переменилась, холоднее их встречи стали, а в помощи его по терему вовсе не нуждалась.

Не мог понять молодец тому причину. А может, Волк простил Святославу да снова приголубил? Но Мстислав тут же эту мысль отогнал. Знал воеводу, не простит тот девице позора прежнего, не сможет. Слишком был злопамятен да мстителен. Да и не замечал витязь, чтобы Волк о Святославе думал, тот все больше град к обороне от болгар готовил.

Так и маялся дружинник от любви своей безответной. Спать ложился, глаза закрывал, а во сне ему златые волосы являлись да губы алые. Не выдержал Мстислав более мук своих, девица красная всю душу ему измотала. Пошел к терему Святославы да с ней поговорить попросился. Святослава друга своего пустила. Но взволнованный вид его и дыхание сбивчивое насторожили Тодорку славную. Поняла, что серьезный толк вести будет сотник княжеский.

Мстислав потоптался в горнице, шапку свою помял, да и бросил ее на пол с силою.

– Все, не могу так более, – грозно начал он и взглянул на Святославу очами горящими. – Ты мне всю душу вытрепала, все сердце вымотала. И только не говори, что не ведала, что люба мне стала!

Сказал он ей все, что на сердце было, ожидая изумления девичьего. Но заметил лишь, что Святослава от слов его горячих слегка отшатнулась.

– Ведала, – эхом откликнулась девица, взор потупив. Пред ней стоял муж влюбленный, и его чувства оскорблять притворной ложью не стоило.

– Тогда скажи, почему, – подошел к ней ближе сотник княжеский, – почему очи от меня воротишь, почему меня чураться стала? Не люб я тебе?

Святослава только кивнула утвердительно. У нее ком встал в горле. Не хотела она друга верного обидеть своей холодностью, но и обнадеживать попусту не следовало.

– Почему? – продолжал допытываться Мстислав. – Али я не пригожий какой? Али хоть раз с тобой скверно обошелся?

– Пригожий ты, Мстислав. И всегда был добр со мной и учтив. Только друг ты мне, и не более. И о большем думать я повода тебе никогда не давала.

Мстислав побледнел.

– Не давала. Но я надеялся, что мое сердце пламенное тебя зажжет. Я ж тебя с самого Киева еще полюбил. Молчал только. Все смотрел, как Ярослав за тобой увивается. Но он тогда уже десятником был. А я лишь холоп новгородский в дружине у князя. Тогда я ничего не мог тебе предложить. Но сейчас я сотник княжеский и смогу тебя по достоинству потчевать да в жемчуга наряжать. Только доверься мне, открой моей любви сердце девичье!

– Не могу, – подняла в мольбе к нему руки Святослава. – Не могу того, Мстислав.

– Любишь кого другого? Отвечай! – грозно велел ей сотник.

Святослава, слезу сглотнув, лишь головой кивнула.

– Кого?

– Ты сам то ведаешь, – тихо ответила девица. – Кого и всегда любила.

Мстислава как кипятком окатило. Не хотел он ушам своим верить. И это после стольких унижений и оскорблений от брата его названого?

– Но он тебя не любит, Святослава, – убежденно промолвил сотник.

– Почем знаешь? – и девица резко пушистые ресницы вверх подняла.

– Знаю, он тебя ценит не выше, чем болгарок пленных.

– Врешь ты все! – вскрикнула красавица неожиданно. – Врешь!

– Он мне сам о том на ночь Купалы поведал. Сам сказал, что ты не лучше рабынь его обычных.

Святослава от слов таких дар речи потеряла. Грудь ее вздыматься стала волнительно, а сама она вся побледнела.

«Не может того быть! – думала про себя девица, но мысли всякие в голову лезли. – Может, то до ноченьки нашей было? А если и вправду меня за рабыню обычную держит? Ну и пусть я ему милее, чем остальные, но ведь как есть срамница низкая! А ведь Волк никогда мне о любви своей не говорил. Лишь ласками приближал, но не более».

Пошатнулась Святослава от мыслей своих горьких, что душу ее раздирать стали. Мстислав ей будто глаза открыл, а она уже поверила. Оперлась на стул резной, дыша тяжело. Мстислав же ближе подошел. Стал волосы ее златые гладить.

– Ты прости меня, если боль причинил, – шептал он заботливо, – но я должен был тебе это сказать. Не могу смотреть, как любовь твоя на того растрачивается, кому ты не люба. Того Ярослава, что ты полюбила однажды, уже нет. Ты лишь память о нем любишь и правде в глаза смотреть не желаешь. Для него девицы хуже собак дворовых, он такое с ними творил, от чего душа человеческая умирает. А в нем душа давно умерла. Он лишь выгоду свою знает с девками, а на них ему наплевать, как и на тебя…

Говорил то Мстислав, как в душу змеем влезал. А у Святославы от слов его сердце кровью обливалось. Вот и слеза предательская вниз скользнула, холодя щечку, от жара внутреннего покрасневшую.

– Даже если бы и ожил в нем тот, прежний Ярослав, даже если бы и полюбил тебя вновь, он бы никогда на тебе не женился! – продолжал свою речь горькую сотник княжеский. – Его женка в Киеве ждет законная. Ты при нем лишь срамной полюбовницей станешь. Ты себе такой участи хочешь?

Девица отрицательно качнула головой, а слезы еще пуще лить из глаз стали. Мстислав же подхватил ее за талию, обнял крепко, к груди своей прижав, да так, чтобы она лицом к лицу с ним оказалась, и заговорил горячо, глазами сверкая:

– Тогда полюби меня, Святославушка! Я не обижу тебя, в женки свои возьму. Отвезу в град свой родной, в Новгород. И заживем мы там вдвоем славно. И детишек у нас много будет. Я любить тебя буду, на руках носить, в шубы соболиные одевать! Ты забудешь Волка своего, забудешь, Святослава!

И поцеловал он ее силою, к устам алым припав. Святослава думала отбиться, но силы ее от мук душевных покинули, не смогла молодца оттолкнуть, слезами горькими поцелуй тот омывая. А Мстислав еще пуще целовать ее стал.

***

Но в горницу кто-то вошел неожиданно и застыл на месте, лишь глазами сверкал на милующихся. Святослава краем глаза увидела, как очи серые и холодные зверем диким на нее смотрят. Вырвалась она из объятий Мстислава с силою, да и отскочила в сторону, уставившись на Волка глазами заплаканными.

Тот стоял не шевелясь, бледный как смерть. Лишь глаза его жгли огнем Перуновым, то на Мстислава глядя, то на девку бесчестную.

– Срамница подлая, – только и сказал воевода, бросив презрительный взгляд на лгунью, и прочь из терема вышел.

Святослава ахнула, руками лицо закрыв, и завыла, как волчица раненая, упав на колени. Мстислав же за другом своим кинулся.

– Стой! – крикнул ему в спину. – Забери свои слова обратно, Ярослав!

Волк остановился, посмотрел на брата названого.

– И не подумаю, – молвил холодно.

– Тогда я сам тебя заставлю забрать слова обратно!

И Мстислав выхватил меч из-за спины, встав в боевую стойку. Волк презрительно на него посмотрел и зло фыркнул:

– Я из-за грязной срамницы со своим братом названым не стану биться.

– Она не срамница! – крикнул Мстислав. – А ну меч свой доставай, если не хочешь, чтоб трусом тебя величать стали!

Даже для Волка это было уже чересчур. Он тут же выхватил свой меч. И стали два дружинника кружить друг напротив друга, как хищники, готовые сцепиться.

– Да что ж это между нами девки все время стоят, а, Мстислав? –злорадствовал Волк. – Видно, судьба нам друг друга заколоть из-за юбки бабской.

– Коли ты и дальше Святославу срамить будешь, ты не брат мне более названый.

– Что ж ты так из-за нее убиваешься? Чай, таких, как она, тьма-тьмущая, и покраше найдутся. Бери любую!

– Не нужны мне любые! – гневно ответил Мстислав. – Мне только Святослава нужна.

– Так зачем же тогда кровь друг другу проливать из-за девки падшей? –продолжал шутливо издеваться над соперником Волк. – Она не нужна мне более, вот и забирай ее себе. Чай, я не буду против.

– И заберу, да не посмотрю на твои ухмылки. Теперь ее честь – моя честь! Я ее в женки позвал!

Волк опешил от услышанного. Замер на миг. Да так потом засмеялся громко и издевательски, что Мстислав от смеха того пришел в бешенство. И обо всем позабыв, набросился с мечом на воеводу. Но Волк вовремя отбил атаку. Молодец же снова накинулся. И стали они рубиться на мечах, сил не жалея. Так и кружили друг против друга, как коршуны. Глаза с ненавистью глядят, друг друга опаляя. Снова схлестнулось железо о железо.

Волк хитрый прием применил и умудрился ранить Мстислава, руку лезвием прорезав. Хлынула кровь из раны, всего сотника забрызгивая, но тот и не думал останавливаться. Еще пуще нападать начал. Однако Волк был более опытный да ярый противник, недаром его все в дружине почитали как самого сильного воина. Измотал он немного Мстислава, атаки его ловко отбивая, да и сделал подсечку сотнику, кой от неожиданности на спину упал. Волк тут же на него мечом замахнулся, чтоб насквозь проткнуть.

– Нет!!! – закричал с крыльца голос женский, да так мучительно, что даже Волк на него обернулся, меч на весу удерживая.

Святослава, вся бледная, с крыльца сбежала.

– Нет, Волк! Я не стою того! Слышишь? Не стою! – кричала она как сумасшедшая.

Волк, тяжело дыша, окровавленный, посмотрел на друга своего бывшего, а потом на девку негодную.

Та стала перед ним, руки протягивая и головой качая, чтоб не делал он того, что задумал.

– И то правда, – сказал Волк тихо, меч опуская. А потом продолжил громко и выразительно: – Ни одна девка того не стоит, чтобы ради нее сотник княжеский погибал!

Убрал за пояс Волк меч свой острый, да и пошел прочь не оглядываясь. Святослава же к Мстиславу припала, слезами своими сотника омывая.

– Зачем ты остановила его, Святославушка? – тихо спросил витязь, продолжая лежать на земле. От раны глубокой стал сотник терять силы. – Я же честь твою защитить хотел.

– Незачем, – ласково ответила ему девица. – О том никто не поведает в Новгороде.

Мстислав на локте приподнялся удивленно.

– Это ответ! – сказала твердо девица, его вопросы опережая, и улыбнулась сквозь слезы.

Мстислав засиял от радости. Что ему теперь Волк со словами срамными, да что ему вся Киевская Русь, когда такая красавица его женкой станет!

– Лада моя, – лишь сказал ей, да и откинулся снова на землю сырую, небо благодаря за счастье неожиданное.

***

Мстислав на следующий день, когда с Волком на постое дружинников увиделся, лишь холодным взглядом обменялся. Оба поняли: не братья они более названые, раз решили порубить друг друга насмерть. Так и стали порознь друг от друга службу держать. Радомир же, друг их общий, все пытался выведать, отчего они так себя ведут. Оба лишь отмалчивались. Но слух по граду пошел, что воевода с сотником из-за бабы подрались.

– Это правда, что ли? – спросил Радомир у Мстислава, надеясь развеять сплетни.

Мстислав промолчал. Не хотел сор из избы выносить.

– Ну мне-то ты сказать можешь! – обиделся Радомир. – Может, получится вас помирить, чай, уже ссорились один раз из-за бабы.

– Нет, Радомир, – угрюмо ответил Мстислав. – Не в этот раз.

– Но Ярослав же брат твой названый!

– Уже нет. Более не братья мы, – ответил сотник да отошел от друга, давая понять, что разговор окончен.

Радомир несолоно хлебавши прочь пошел. Грустно у него на душе было и гадко. Они втроем так долго дружили, бок о бок врага били, а теперь в одночасье всему конец пришел. Никогда более вместе сидеть не будут на пирушках славных, былые сражения поминая. Что же за молния между ними ударила, что заставило их врагами стать? Не ведал на то ответа Радомир, но догадывался. Неужто из-за Святославы? Но расспросить ни другов своих, ни Тодорку славную не решался. Только богам принес жертвы, чтобы помирили они друзей старых да вражда их сама собой разрешилась бы.

Волк же, наоборот, пребывал в прекрасном расположении духа. Шутил с дружинниками и мимо себя ни одой красивой болгарки не пропускал. Но все заметили, что Чернобог в его душе снова поселился. Он то весел был, то внезапно злым становился. Жестокость былая в нем проявляться стала, за кою и прозвали его Волком. Что не по его было, сразу казнить велел. Лишь дружинников своих жалел, только поркой наказывая. А вот болгары от него стонать стали. Просили Тодорку славную заступиться, но та лишь отмалчивалась, очи ясные в пол опуская. Понимала, что ничем уже не поможет, только еще больше разозлит воеводу.

Волку же все ненавистно в Переяславце стало. И болгары, и церкви их, и град весь. Только и думал о том, чтоб царь Борис побыстрее к граду подошел. Волку сечи хотелось. Сердце крови требовало. Изрубит всех болгар до последнего! Переяславский люд уже предупредил, что если надумают помогать своему царю, весь город спалит, никого в живых не оставит. Сам помрет и никому жизни не даст. От речей воеводы все помрачнели: и болгары, и дружинники, и купцы русские с посадником. Поняли, что коли не одолеют царя Бориса, все здесь помрут.

А в это время купец киевский с грамотой важной для воеводы возвратился. Как на пристани сошел, так и бросился к Волку в терем.

– Все сделал, воеводушка славный, все как ты хотел! – радостно воскликнул торговец да в ноги поклонился, грамоту достав из-под рубахи.

Волк же только буркнул безразлично:

– Не нужна она мне более, выбрось.

– Как это выбрось? – подивился купец. – Это же грамота важная, о расходе твоем с женой киевской, чай, и купцом Сусловым подписана, и самим князем. Как это выбрось?

– Сказал, не нужна более! – рявкнул на него воевода.

Купец на пол осел, не переставая на Волка смотреть удивленно.

– Я столько ради нее сделал, – стал причитать жалобно. – Как ветер, летел сначала в Киев, потом обратно. А в самом Киеве сколько пришлось мне сделать, чтоб ее добыть…

– Если ты про вознаграждение, – догадался Волк, – то все будет как условлено. Ты же волю мою выполнил. Так что можешь идти грамоты на себя составлять.

– А с разрешением княжеским как быть?

– Да порви его! – повторил Волк недовольно.

Купец снова в ноги поклонился да вышел, спиной из терема пятясь. Когда же во дворе оказался, думал порвать грамоту из Киева, как велено было, но сдержался. Решил припрятать на груди в карман тайный. Не посмел уничтожить документ такой важный, самим Великим князем подписанный. Чай, еще на что-нибудь пригодится.

Глава 27

Тем временем царь Борис с несметным войском подходил к Переяславцу. Горел весь жаждой мщения. Теперь русичи ему за все ответят! И за позорный его побег, и за царские палаты разрушенные, и за град отнятый. Смело вел воинов своих Борис на русичей. Ничего не боялся. Чай, за ним и болгары, и византийцы идут, войско большое и сильное.

Когда наконец они к стенам Переяславца подступили, решил Борис сначала переговоры вести, да и вызвал на толк воеводу русичей. Хотел войско свое большое показать и страх в сердца врагов вселить. Встреча была за стенами града назначена, чтоб ни лучники русичей царя не смогли сразить, ни царские лучники воеводу Переяславского.

Выехал к Борису сам Волк на коне черногривом и статном. Борис внимательно к воеводе присмотрелся, уж больно черты знакомые.

– Ты?! – изумился царь, да сердце его еще больше жажда мести обуяла. Ведь именно этот вой русский его в побег обратил, да еще и девицу на откуп потребовал.

Волк лишь ухмыльнулся.

– Я. А ты еще кого-то ждал, Борис? – ответил воевода дерзко, никакой чести царскому достоинству не оказывая. Для него Борис был лишь псом трусливым. Вон сколько воинов привел, чтоб малую дружину русичей сразить!

– Слушай мои условия, воевода, – пренебрежительно сказал царь. – У меня войско грозное. Не выдержит дружина твоя малая моего натиска, все погибнете. А коли сам град мой отдашь, разрешу уйти вам целыми и невредимыми.

Волк слушал, что царь говорит, да вида не показывал, какая ярость его охватила от наглых слов болгарина.

– И еще, – добавил Борис, – возвернешь мне Тодорку славную.

Волк от столь неожиданного требования сначала замер, а потом рассмеялся во всю грудь, оскорбив Бориса своим невежеством. Но царь сдержал гнев. Еще успеет отомстить за все наглому русичу.

– Так ты из-за нее сюда пришел? – продолжал смеяться воевода Переяславский, не обращая внимания на побледневшее лицо царя. – Да еще такое войско собрал. Вои твои-то знают, что за бабу биться идут? – съязвил Волк.

– Не твоего ума дело! – крикнул царь. – Сам ты тоже, помнится, из-за нее бился.

Волк сразу умолк. Борис ведь правду сказал. Он тоже когда-то из-за нее первый в град полез, шкуру свою подставляя. Но на царские слова лишь блеснул воевода глазами серыми да холодными.

– Девку свою можешь забирать! Я с ней вдоволь уже навеселился. Более в ней не нуждаюсь. А вот град наш славный да русский Переяславец я тебе, Борис, так просто не отдам. Много кровушки прольется византийской да болгарской. Это я тебе обещаю, – и сверкнул глазами на царя, как мечом воздух прорезал.

– Посмотрим, – лишь ответил Борис, к своим коня поворачивая.

Волк тоже повернул своего коня к граду. Так ни о чем и не сговорились они с царем. Да и не ради того Борис на толк вызывал воеводу. Не затем пришел с войском великим, чтобы русичей живыми отпустить. Про Тодорку свою разузнать хотел, жива ли.

Понимал то Волк, да на душе гадко было. Эх, Мстислав, Мстислав, на брата своего названого меч поднял ради девки поганой! Когда Борис град займет, в чем Волк не сомневался, она сразу полюбовнику своему бывшему на шею кинется. Чай, не забыла еще, как в шелках и жемчугах хаживала да важной птицей была при болгарах. Не будет долго выбирать между царем и простым сотником. Эх, Мстислав, не за ту погибать станешь!

Как за Волком ворота Переяславца закрылись, воевода сразу всех к атаке вражеской готовить стал. Лучники, копейщики, конные – все к битве приготовились. На стенах и под стенами стоял простой люд с песком, против огня приготовленным, с водой в бочках да с маслом кипящим, что на головы польется, как только враг по стенам карабкаться станет.

Мстислав как мог упрашивал Святославу в тереме своем отсиживаться. Да только девица, гордо голову подняв и сверкнув глазами изумрудными, ответила строго:

– Ты что, мне, Тодорке славной, предлагаешь тут отсиживаться, пока мой люд гибнуть станет? Не бывать тому! Это мой град, этой мой люд, хоть вы и под себя его подгребли. Но они мне верят, и я должна быть рядом с ними! Да и жених мне мой дорог. Чтоб не защитила его и не помогла, пока он врагов на стенах бить станет? Не бывать тому!

Мстислав ничего не нашелся ответить, только посмотрел на невесту свою восхищенно. Хороших сыновей ему нарожает, достойных и смелых, как она сама!

***

А тем временем битва на стенах града уже началась. Царь Борис Второй сам указывал, где град штурмовать, помнил, где стены прохудились. Да не учел, что русичи те места укрепили. Однако Борис о том не задумался, посылая все новых и новых осаждающих.

Воины его к стенам лестницы приставили, да только под градом стрел русичей и от масла кипящего вниз срывались, убитые или покалеченные. Но царь новых воев слал. Не жалел своих ратников, такая его жажда мести обуяла. Волк же сверху прохаживался, ловко щитом от стрел вражеских закрываясь. Все контролировал, все примечал. Видел и полчища вражеские, что на стены лезли. Сам уже пятерых зарубил, коим все-таки удалось на стену взобраться. Сердце его ликовало, пылало жаром молодецким, крови требовало. Вот поэтому и был сам на стенах. Чем больше врагов убьет, тем слаще ему будет да радостнее.

Но также видел Волк, что града ему не удержать. Слишком много Борис привел воинов. Вон, как мухи, все стены облепили. Но воевода решил уже, что до последнего брата своего биться станет, весь град сожжет, если потребуется, сам погибнет смертью славной, но Переяславец так просто не отдаст. Чувствовали то и дружинники его, вот и бились, как в последний раз. Чувствовали то и болгары внутри города, что с песком и водой бегали, огонь гася, что их царь через стену перекидывал.

Святослава вместе с ними носилась. Помогала воду из колодцев набирать, песок таскала наравне с другими и стремительно огонь засыпала, что на постройках деревянных вспыхивал. Волк краем глаза ее заметил, чай, волосы златые только и сверкали меж постройками. Подивился тому, как она вместе с болгарами с огнем ретиво борется, чуть ли не с ног падает, но воду продолжает таскать ведрами тяжелыми. Небось, задумала град своему полюбовничку-царю целым и невредимым преподнести, тем и примазаться.

Но Волка от мыслей о Святославе болгары отвлекли, что стену перелезать начали. Тут и началась резня нечеловеческая. Воевода, себя не жалея, вместе с дружинниками бил и крушил всех, кто с лестниц появлялся. Масло кипящее уже закончилось, и началась сеча славная меч об меч лицом к лицу.

– Нам бы первый их натиск сдержать! – крикнул Радомир, что рядом с Волком спиной к спине встал.

– Сдержим! – рявкнул в ответ воевода и пуще на врагов набросился.

А когда Волк уже десяток атакующих уложил да весь в крови по локоть стоял, кликнул он боевой клич свой волчий, кой еще больше русских воев завел. Помнила дружина тот клич, чай, не раз с Волком плечом к плечу дралась. Оживились вои, стали еще пуще врагов бить. Раз сам Волк боевой клич кинул, значит, не победят их враги сегодня.

Святослава тоже на клич тот обернулась. Словно волк дикий где-то завыл, да не в лесу, а на стенах оборонительных. Увидела она Ярослава да засмотрелась на него завороженно. Впервые его в бою видела. Слышала много о том, какой он воин славный и могучий, да не видела ни разу глазами собственными. А ведь недаром его Волком прозвали. Вот и представилась ей возможность наконец убедиться, что правда все, о чем сказывали. Вон как по стене бежит да широким размахом бьет мечом своим болгар. Вон как скалится, когда его сталь протыкает горло вражеское, как глаза его серые сияют огнем Перуновым да как кровь вражескую с губ облизывает, словно упиваясь ею.

Другие бы испугались такого зрелища, но не Святослава. Ее сердце вместе с ним ликовало, вместе с ним врага крушило, радуясь каждой победе русича. Она стояла и смотрела на берсерка русского, и понимала, за что полюбила его когда-то. Понимала, что именно сила мужицкая да дух воина истинного разбудили тогда сердце девичье, заставив ярким пламенем зажечься. Хоть по молодости Ярослав и не был таким грозным воем, как сейчас, да только Святослава в нем всегда большую силу чувствовала. Вот и тянулась к нему, как кошка боязливая тянется к сильной руке хозяина. Так и стояла, смотрела девица восхищенно на воеводу Переяславского, кой еще несколько врагов убил, что на стену залезли. Но отвлек ее от созерцания воина непобедимого огонь, что запылал на избе рядом. Святослава, опомнившись, бросилась его гасить, ведь спасение града от пожарищ было делом важным.

Тем временем Волк с дружиной как могли удерживали стены. Много уже русичей полегло, но они все еще держались. Несколько болгар уже было в град проникли, чтоб ворота открыть, но Мстислав всех их подле ворот порешил. Волк кивнул ему одобрительно. В ратном деле всякая вражда личная должна быть забыта. Об этом святом правиле и воевода, и сотник помнили, наравне врагам спуску не давая.

– Солнце уже садится! – крикнул Радомир. – Еще чуть-чуть продержаться надо!

И вправду, солнечный диск стал все ниже к кромке земли подходить да алеть, как маковка. Воевода крикнул дружинникам, чтоб поднажали еще немного, ведь скоро битве конец, и русичи, собрав силы последние, все-таки умудрились сбросить врага со стен под конец дня.

Тогда царь Борис повелел своему войску отойти. Хоть град и не удалось занять, болгарин все же был доволен. Понимал, что сегодня сильно поредели ряды русичей. Не уйдут от него уже никуда. Всех перебьет! Вот и решил воинам своим дать отдых. Ни к чему уже жертвы лишние. День, два, и Переяславец вновь его будет!

***

– Отошли, – вздохнул Радомир с облегчением. – Теперь можно и воды испить. Ты как, Ярослав?

– Да, водицы бы сейчас студеной, да кровушку смыть с лица, – рассмеялся воевода.

Спустились они со стен да направились к ближайшему колодцу. А подле него Святослава сидела. Вся измученная, руки натруженные, ноги в кровь сбиты от бега постоянного,волосы растрепаны. Но девице сейчас не до внешнего вида было. Смотрела в землю сырую взглядом, ничего не видящим, да из рук ведро с водой не выпускала.

– Можешь расслабиться, Святослава! – засмеялся Радомир. – На сегодня пожаров более не будет. Ты лучше нас водичкой попотчуй из своего ведерка.

Святослава дрогнула, очнувшись, да взор усталый на воинов обратила. Взглядом пустым на Радомира и на Волка посмотрела. Но зачерпнула ковшом им водицы из ведерка. Сначала Волку подала, как главному среди дружинников, потом уже Радомиру.

Пока Радомир пил жадно, Волк решился сказать девице, что на душе было.

– Видел я, как ты весь день бегала со всеми пожары тушила. За то тебе благодарен.

Святослава лишь очи устало опустила да снова к колодцу села, еле держась на ногах.

– Тебя Борис спрашивал, царь болгарский, – продолжил воевода. – Иди к нему. Не стану удерживать и препятствий чинить.

Радомир аж поперхнулся от услышанного, водой себя облив. Святослава же, последние силы собрав, встала прямо перед Волком, запрокинула головку прекрасную да глазами сверкнула гневно изо всей мочи.

– Мой люд здесь, а не там! – и указала головой на стены. – А о чем сговорился ты с царем болгарским, передай, что я отказываюсь.

И Святослава, гневным взглядом воеводу окатив, прочь пошла.

– Ты зачем пообещал ее царю болгарскому? С ума сошел? Она же наша! –возмутился Радомир.

– Наша или нет, то мне неведомо, – огрызнулся воевода. – Может и предать.

– Святослава?! – удивился сотник княжеский. – Да никогда! Ты ее, видно, совсем не знаешь, если так говоришь. Она и болгар своих не предала, когда мы град брали, до последнего с ними была, хотя ее сам Великий князь сынишкой сманить пытался. Так и нас не предаст вовек! Кто ни разу не предал, никогда уже не предаст. Вот тебе мое слово!

– Посмотрим, – лишь ответил Волк.

Хотел верить другу своему, но девица златовласая у него сомнения вызывала. Знал, что может она предать, как когда-то давно, когда он ее за собой звал в Киеве, как второй раз предала, Мстиславу на ласки ответив, хотя заверяла, что только воевода ей люб.

Мстислав же, заприметив Святославу, что не очень далеко от колодца ушла, девицу окликнул. Та замерла в ожидании. А сотник подошел к ней и поцеловал жадно в губы алые, прямо пред Волком и Радомиром, что на них смотрели.

Радомир от увиденного аж присвистнул:

– Ну ничего себе! Леший меня побери, Мстислав и Святослава?!

Волк лишь смолчал да отвернулся. Гадко на душе стало. Его Святослава никогда прилюдно не целовала. Да невдомек было воеводе, что девица за весь день так устала и измучилась, что даже не в силах была лицо свое от сотника отвернуть.

Мстислав же ее за руку взял, да и повел за собой. Святослава шла послушно, уже не понимая, что вокруг происходит.

– Хорошо сегодня болгар побили, – радостно сказал подошедший Мстислав дружинникам.

Радомир в ответ улыбнулся, но продолжал удивленно смотреть на подошедшую парочку. Теперь сотник понял, почему Мстислав с Волком более не братья названые.

У Святославы же голова от усталости так разболелась, что она выпростала руку свою из сотничьей да прочь повернула. Сказала только, что очень спать хочет.

– Невеста моя названая, – гордо сказал Мстислав, посмотрев ей вслед. И тут же грозно к Волку обернулся, чтоб тот не смел свои срамные оскорбления в ее адрес сказывать. А воевода и не думал того делать. Просто молчал, чувствуя, как ему тоскливо стало.

***

Тут воеводу звук отвлек со стен оборонительных. Десяток лучников вражеских наверх взобрались. Видно, царь послал их подсчитать убитых русичей. Волк выругался от ошибки своей непростительной и молниеносно с друзьями на землю бросился, чтобы стрелы в него не попали, что сразу просвистели, едва болгары русичей заметили. После обстрела лучники стремительно со стен спрыгнули, хотели было добить врагов, да Волк с Радомиром и Мстиславом на них с мечами накинулись, ловко щитами от стрел смертельных прикрываясь.

Святослава услышала возню подле стен и назад бросилась. А когда добежала, замерла как вкопанная. Три молодца русичей против десятерых лучников бились! Екнуло ее сердечко от увиденного, но глаза ее только на Волка глядели, что отбивался от врагов, как зверь загнанный. Хотела помочь, но рядом никакого оружия не оказалось. Так и стояла, смотрела, как Волк отбивается. И при каждом новом выстреле вражеском руки к груди прижимала, боль сердечную сдерживая. Но дружинники навалились на противника. Загнали болгар к стене, да и стали бить, кося с плеч головы. Через миг, кой Святославе вечностью показался, все лучники полегли подле ног русичей. Волк стоял и смотрел на них торжествующе. А потом обернулся к Радомиру.

– Расставь своих по стенам. Чай, рано мы отходу болгар обрадовались.

Сотник к стенам кинулся. Святослава же подбежала к Мстиславу с Волком чуть не плача.

– Живы! Я так за вас испугалась! – говорила им обоим, но только на Волка смотрела глазами горящими.

– Да не кручинься так, что с нами будет?! – успокаивал ее Мстислав, обняв за плечи.

Чуть успокоив, решил в терем отвести. Вон как девка устала. Плачет от ерунды малой. Святослава, пойдя вслед за сотником, повернула резко через плечо головку златую на Волка. И так на него взглянула глазами изумрудными, будто всю душу во взгляд красноречивый вложила. Волк тоже на нее посмотрел, не смел взгляда отвести от глаз пламенеющих. Но тут Святослава краем глаза заметила, что на стене снова кто-то появился. Обернулась она, а там лучник вражеский уже лук натягивал, в кого-то целясь.

Святослава вскрикнула и к Волку понеслась. Тот даже не понял, чего это девица к нему так резко устремилась, глаза расширив. Красавица же ему на грудь бросилась, собой прикрывая, и получила в спину стрелу смертельную, что воеводе предназначалась. Дернулась Святослава судорожно, когда стрела ее пробила, подняла очи свои изумрудные на Волка и улыбнулась, впадая в предсмертную агонию.

Когда Волк увидел стрелу, что из девичьей спины торчала, онемел, затрясся, осознавая, что случилось. Посмотрел было на стену, да Радомир уже прикончил стрелка того, что смерть с собой принес. Тем временем Святослава в руках Волка ослабевать стала.

– Нет, нет, Святославушка, только не это! – взмолился он, крепко сжимая ее в объятиях.

Но девицу к земле сырой уже тянуло. Посадил воевода ее на землю, спину рукой придерживая. А красавица уже бледнеть стала, последние вдохи делала.

– Нет! – снова закричал Волк, да так отчаянно, что вовсе не человеческий то голос был, а стон волчий. – Позовите же кто-нибудь знахаря! – крикнул он в сторону, сам не ведая, кому.

И кто-то тут же в сторону града метнулся. То Мстислав был. Побежал, как ветер, за лекарем да за волхвами, что смогли бы спасти Святославу. А Волк из рук девицу не отпускал, поверить не мог, что она умирает.

Святослава лишь слабо ему улыбнулась в последний раз да промолвила из последних сил чуть слышно:

– Я только тебя всегда любила. Тебя одного. И за кромкой небесной любить буду. Пусть смерть моя искуплением станет за грехи мои. Сбереги Никиту, сына наше… – и не договорила красавица, земля вокруг нее закружилась, небо покачнулось, и забылась она на руках у любимого, в вечный сон впадая.

– Нет!!! – закричал Волк, словно зверь раненый. – Нет, Славочка, не уходи!

Прижал ее к себе, будто надеялся свои силы отдать девице, чтобы вновь она ожила.

– Не уходи, Славочка…. – молил, а по щеке скупая слеза мужицкая покатилась.

Но кто-то рукою жесткою его от девицы отстранил.

– Сейчас не плакать надобно, а стрелу быстро извлекать! – повелительным тоном сказал врачеватель местный.

Волк, как во сне, видел, как Святославу болгары на руки взяли, как понесли куда-то. Он же сидел на сырой земле, руками голову обхватив, как будто пытался волосы на голове выдрать.

– Тем ты ей не поможешь, – тихо сказал Мстислав.

У него тоже внутри все болело от случившегося. Но еще больнее было от того, что Святослава Волка выбрала. Жизнью своей ради воеводы пожертвовала. Догадался Мстислав, что в кончине своей она Волку в любви поклялась, то-то он так и сидит, убивается.

– Ты воевода, Волк, ты должен взять себя в руки, – решил как-то приободрить друга и Радомир.

Волк сглотнул слезу свою последнюю, да и поднялся с земли сырой.

– Мертва Славочка, – прошептал он тихо, – и как будто все вместе с ней умерло.

– То еще не известно, что мертва, – ответил Мстислав. – Знахарь да волхвы местные ее к себе отнесли, врачевать станут.

– Тогда я к ним пойду.

– Подожди, Ярослав! – остановил его Радомир. – Завтра болгары осаду новую начнут. Надо бы дружинников расставить да подготовиться. Случившееся со Святославой и для меня очень печально, но мы должны град оборонять и не покидать посты из-за одной девицы. За нами весь Переяславец!

– Подготовиться? – как эхо, переспросил Волк. – Дружинников расставить? К чему? Завтра или послезавтра град падет.

– Я согласен с воеводой, – добавил Мстислав. – Их слишком много. Они нас сегодня изрядно потрепали. Надо уходить из града. Чай, Великий князь уже получил нашу весточку и идет на помощь.

– Нет, – отрезал Волк. – Не будем уходить. Завтра насмерть встанем.

– Но зачем насмерть? – удивился Мстислав. – Мы ничего тем не докажем. Только лучших воинов здесь положим. А ведь нам лучше соединиться со Святославом и с большей дружиной в город возвернуться!

– Я сказал, насмерть стоять будем!

– Мне, как и тебе, больно от одной только мысли, что Святослава помрет или уже померла! – Мстислав стиснул его руку. – И еще больнее оттого, что моя невеста тебя спасать кинулась, собой прикрывая, что говорит мне только об одном. Она все еще тебя любит! Хотя клянусь всеми богами, что я желаю верить в другое! Но нельзя из-за личной утраты на смерть верную идти. А завтра мы ее и встретим здесь, если не уйдем.

Волк задумался над словами сотника, но ответил так же решительно:

– Я сказал, насмерть стоять будем! А кто не хочет, может уходить из града. – и на Мстислава посмотрел выразительно.

Затем к Радомиру повернулся.

– На себя возьми заботу дружинников по стенам расставить, да подготовиться снова к штурму. Я у знахаря буду. Раз завтра все равно помирать, так хоть последний раз подле нее посижу.

И Волк ушел в сгущающиеся сумерки.

– Смерти явно ищет, – сказал Радомир Мстиславу, – вот завтра и найдет. А ты из града уйдешь или останешься?

– Останусь, не оставлять же тебя здесь одного.

И друзья крепко обнялись. Помирать плечом к плечу было высшей наградой для дружинников.

***

Волк в избу вошел, где Святослава лежала. Стрелу из нее вытащили да кровотечение остановили.

– Как она? – спросил воевода.

– Между жизнью и смертью, – честно ответил лекарь.

– Не померла, что ли? – с надеждой спросил Волк.

– Помрет к утру, если чуда не случится. Стрела сердце не задела, но дыхание ранено. Если кровью изойдет, помрет.

Волку горько стало. На чудо он не привык надеяться. Знал, как люди быстро от таких ранений помирают, сам видел много раз на полях ратных.

Святослава лежала на тюфяке соломенном бледная, и оттого ее волосы златые еще ярче горели, предсмертный лик девицы оттеняя. Воевода не выдержал зрелища такого, вышел из избы. Лучше он Святославу запомнит живой и радостной. Запомнит огоньки озорные очей изумрудных, что плясали, как пламя, когда она страстью разжигалась. Да губы алые, что улыбались призывно и ласково. Пусть вся она, как солнышко, ему запомнится. Навсегда запомнится…

Стал Волк на звезды ночные глядеть. Светятся те в ночи безмятежно, будто говорят, что все в мире преходящее, лишь они одни вечны. И так тоскливо стало сердцу волчьему, так одиноко! Не смог сберечь Ладу свою. Не открылся любви своей искренней. Вот боги и покарали его за невежество. А боги не любят долго уговаривать.

– Ничего, Славочка. Коли завтра к утру ты одной из ночных светил на небосводе станешь, я к тебе быстро присоединюсь. Тогда и будем вместе мы навеки, раз жизнь земная нам не уготована.

– С кем ты там разговариваешь? – окликнул воеводу голос старческий.

Волк обернулся. К нему из ночи шел главный духовник болгарский.

– Да так, с ночными светилами.

– А-а-а, – многозначительно протянул служитель церкви. – То дело полезное. Можно и истину познать да уверовать.

– Уверовать во что? В Бога, что ли, твоего Единого? – ухмыльнулся воевода.

– А ты не смейся, он чудеса разные делать может.

Волк заинтересованно посмотрел на духовника.

– Святославе только чудо выжить поможет! Она доверяла тебе и всегда тебя слушалась. Вот и помоги ей, волхв Бога Единого. У своего бога чудо для нее выпроси!

– На все милость Божья, и не от моих просьб она зависит. Решит Бог спасти ее – спасет. А коли другое, значит, так тому и быть. Но будем молиться. Будем просить о милости Божьей, чтоб оставил с нами, грешными, Тодорку славную, – и духовник ознаменовал себя крестным знамением, шепча под нос молитву. – А коли услышит Бог наши молитвы и спасет девицу, поверишь во Христа, Бога Единого? – спросил духовник воеводу, косясь на него исподлобья.

– Поверю, всем сердцем поверю! – поклялся Волк.

– Грехов на тебе много, трудно будет чудо выпросить.

– А я не за себя прошу, за нее. Она только добро всегда в себе несла да любовь, сам о том ведаешь.

– Ну что ж, попросить-то можно. И ты тоже Бога проси о милости, а не на звезды гляди. Тем все равно. Светили до нас и будут после нас светить.

И главный духовник, взглянув многозначительно на небо, в избу направился, где девица лежала полумертвая.

Ночь длинная была да на редкость холодная. Будто сама природа пригорюнилась от смертей и крови, что пролилась на землю сегодня и коей много еще прольется. Даже совы не ухали, чуяли – что-то страшное грядет.

Радомир сидел на стенах, на звезды поглядывая. Не увидит он более Милу свою славную. Не поцелует более в уста ее спелые. Да и сынишек не приголубит. Тоскливо на сердце оттого было. Но витязь не решился Переяславец покинуть. Пусть сгинет он завтра в битве ратной, да только слава о них по всем землям русским пойдет, как не убоялись врага, силами превосходящего, как бились славно бок о бок с другами. Вот и сынишки его на той легенде вырастут и отца добрым словом попомнят. А что есть в мире этом важнее, чем память о тебе потомков славная? Вот и храбрился Радомир, как мог, мыслями этими.

Под тем же небом ночным Мстислав сидел да думы свои думывал. Тоже на звезды глядел. Хотелось ему побольше врагов завтра уложить да сгинуть славно на поле ратном. Незачем ему жить более. Святослава померла, радость его последняя. А даже если и не померла еще, так все равно с ним не будет. Вон как Волка защищать бросилась, будто и вовсе не сотника невеста. Что же за нить такая таинственная ее с воеводой через всю жизнь связывала? Кою ни временем, не жестокостью, ни предательством не разорвать. Не дано было Мстиславу в жизни повстречать любовь такую сильную. Думал, что в женке прежней встретил спутницу жизни, ан нет, и та от него ушла в мир духов и теней. Видно, сам Перун хочет, чтоб он только ему служил, Ладе места не давая. Раз Перун так желает, значит, и сложит он завтра буйную голову свою во славу Руси Киевской.

Под небом тем ночным вся дружина сидела, ждала своего часа да звезды рассматривала. Вон они какие яркие да лучистые. Примут завтра их всех в свои объятия. Жаль только, что родные люди не узнают, что это они, воины славные, им с неба ночного светить впредь будут да оберегать.

Волк тоже те звезды видел, да ни о чем думать не мог. Пуста душа его была. Он впервые в жизни столь глухую тишину внутри себя ощущал. Видно, теперь всегда так будет, коли помрет девица светлая. Вот и почувствовал воевода не на словах, а на деле, как это, когда твоя половина по миру ходит, а потом умирает. Сразу и часть тебя умирает вместе с ней. Ни боли, ни страданий, просто щемящая душу пустота. Ночь к концу подходила, хотя еще темно было и петухи первые пока не проснулись. Но Волк чувствовал, что тьма скоро отступит.

Тут из избы, где Святослава лежала, главный духовник болгарский вышел:

– Пойди в избу, да помни, что мне обещал, – и старец исчез во тьме.

Волк в избу бросился, посмотрел на Святославу. Та все так же лежала, но изменилось что-то. На щеках румянец проступил. Да и дыхание ее стало слышно.

Воевода вопросительно посмотрел на знахарей. Те засияли радостно.

– Будет жить, свершилось чудо! Не пошла кровь в дыхание.

Волк к девице метнулся и припал лбом к ладони потеплевшей.

– Славочка, моя Славочка, – шептал он в руку девичью, будто та его слышала.

– Выживет, – стал далее говорить врачеватель, – да только нельзя ее тревожить долго. Может, с недели две. Надо, чтоб рана окончательно затянулась. Иначе кровь внутрь пойдет.

– Понимаю, – ответил воевода. – Никто не потревожит. Только не отходите от нее, когда болгары придут. Обещаете?

– Не отойдем, обещаем, – сказали лекари. – Она Тодорка славная, не дадим ее никому в обиду.

– Вот и хорошо, – улыбнулся воевода, чай, в первый раз за несколько часов.

А потом выпрямился, наклонился к устам ее алым и поцеловал нежнее нежного. Да рассмеялся.

– Будем жить, Славочка! Будем жить!

И выбежал из хижины, словно шальной, удивив тем знахарей премудрых.

Глава 28

Волк к оборонительной стене устремился, где вся его дружина расположилась в полудреме.

– Радомир! Радомир! – окликнул он друга, который тоже уснул с остальными.

– А? Что? – очнулся на зов сотник княжеский.

– Радомир, – подбежал к нему воевода, запыхавшись. – Отступать будем!

Сотник сначала подумал, что это шутка, но по горящим глазам своего начальника понял, что дело серьезное.

– Как отступать? Мы же решили биться до последнего!

– Я изменил решение. Не будем кровушку свою славную проливать за град, который все равно падет. Лучше пойдем на встречу с Великим князем Киевским. Потом вернемся силой большею и Переяславец возвратим, – на одном дыхании тараторил воевода.

– Но как это сделать, Ярослав? – задумался Радомир. – Болгары нас не выпустят. Они весь град окружили.

– Я уже придумал, как их отвлечь.

– Опять какая-нибудь волчья хитрость? – улыбнулся друг.

Волк весело сверкнул глазами и сказал лишь, чтобы Радомир тихо дружинников будить начал.

Когда вся дружина была на ногах, воевода свой план сотникам объяснил.

– Устроим в городе пожар, мол, местный люд нас сам из града гонит. Болгары от искушения не удержатся, чтобы град сразу не захватить, а мы в это время на ладье уйдем из Переяславца по-тихому. Как только болгары на стены полезут, мы их ладьи займем, что по Днепру стоят, и к Святославу по воде направимся. Болгары нас догнать не смогут.

Сотники стояли и внимательно слушали. План был дерзок и подкупал своей неожиданность. Но риск был велик.

– А если не получится твоя затея? – спросил Мстислав.

– Мы все равно тут головы все сложим. Стоит рискнуть, – ответил Волк.

– Одного понять не могу, почему ты все-таки решил уйти из града? Ведь по вечеру на битву кровавую настроился, а еще утро не наступило, как ты уже передумал. Непонятно мне это, – не унимался Радомир.

Волк ему улыбнулся да по плечу в ответ похлопал.

– Святослава ожила, чудо свершилось! Знать, и нам погибать не стоит, то богам не угодно.

– Вот те на! Так я своей жизнью обязан буду девице златокудрой?! –рассмеялся сотник.

– Не спеши, еще из града уйти надобно, – и воевода посмотрел на стены Переяславца задумчиво. За ними сейчас болгары, жаждущие крови русичей. И уйти будет не так-то просто.

Мстислав, что подле стоял, тоже не смеялся. Думал о чем-то хмуро. То, что Святослава ожила, ему радость вернуло, но и сердце наполнило горечью. Не его она уже и никогда с ним не будет.

– Ты ее с собой возьмешь или здесь оставишь? – спросил дружинник воеводу после размышлений о девице.

– Здесь оставлю. Только Никиту, сына своего, заберу, – ответил Волк твердо.

Мстислав думал было поспорить с таким решением, но воевода сотника своего опередил, поняв, о чем тот беспокоится.

– Не бойся, – сказал он другу. – Борис ее не тронет. За ней и пришел. Да и нельзя ее тревожить. Рана еще не зажила. Вот и оставлю здесь до возвращения нашего с княжеским войском.

Мстислав в ответ промолчал. Тревожно у него было на сердце. Опасно девицу одну оставлять в городе покинутом, ведь разбой начаться может. А она сейчас такая беззащитная.

Волк же о другом толк вести начал. Необходимо было решить, кто в граде останется и поджег устроит, пока дружина к лодкам будет пробиваться.

– Я останусь! – выпятив грудь, Мстислав вперед вышел.

– Но ты сотник и мне самому нужен будешь. Как мы уйдем, тут опасно станет, – хотел отговорить его Волк.

Но молодец твердо на своем стоял.

– Я уже с родными попрощался и готов голову сложить, коли надобно будет. Да и Святославу бросать не хочу без защиты. Чай, она моя невеста названая. И это не важно, что другого любит.

Воевода промолчал. Понял, что другу жизнь без девицы красной не мила более. Где она, там и он, Мстислав. А что же Волк? Неужто он Святославу меньше любит?

– Оставайся, коли решил, – только и ответил воевода.

А когда уже расходиться стали да дружинников поднимать, Волк неожиданно обернулся к Мстиславу и обнял его крепко.

– Ты мой брат названый, что бы между нами не было и что бы впредь ни случилось.

Мстислав тоже друга обнял. Понимал, что, может быть, навсегда прощаются. Вот и забыли обиды прежние.

***

Переяславец под утро запылал. В сумеречной темноте языки пламени славно деревянные срубы да сооружения лизать начали. Повсюду дым, копоть, крики болгар слышались. Люд спросонья в чем мать родила из теремов выпрыгивали, крича о помощи. Мстислав и еще пара верных дружинников все больше пожарищ разводили. Метались, как тени, между теремами. Поджигали и сразу дальше бежали, к следующему терему. С разных сторон града заходили, чтобы пламя всюду распространилось. Спешили, зная, что коли их приметят, шкуру живьем с поджигателей спустят. Но болгары в панике и не думали искать поджигателей. Решили, что это царь Борис град занял и жжет своих же.

Тем временем Борис со своими полководцами за градом наблюдали, что, как маковка, от огня озарился.

– Нападать надобно, – молвил царю на ухо полководец. – Русичи сейчас пожар вовсю тушат, паника в граде и стены незащищенными оставлены. Суматоха такая нам на руку. Сам Бог покарал захватчиков, и если мы тем даром не воспользуемся, то не взять нам более Преслава.

Подумал Борис над его словами и дал на штурм согласие. Уж больно ему хотелось варварам русским отомстить за обиды прежние, особенно тому, сероглазому.

Тем временем Волк из града с дружиной своей да с сыном маленьким к ладьям вышел, кои они тихо на воду спустили. Сели на дно и стали ожидать, что болгары сделают. Сидели молча, не шелохнувшись. Только в глазах молодецких пламя Переяславца отражалось.

Мстислав же понял, что работа сделана, и к избе направился, где невеста его названная возлежала. Приказал было дружинникам своим, чтобы уходили они на ладьи за остальными, да те наотрез отказались. Решили бок о бок помирать со своим сотником, что был им как брат все это время. Сотник не стал перечить. Если воин хочет головушку молодецкую в бою сложить, тому мешать нельзя, ведь такая смерть богу их Перуну угодна.

Вошел Мстислав в избу и к ложу Святославы вплотную приблизился. Девица была жива, спала сном глубоким. Слышалось легкое дыхание и щечки ее розовели.

Молодец над ней склонился и губами горячими ко лбу девичьему прикоснулся. Поцеловал нежнее нежного. А сердце его чуть из груди не выпрыгнуло. Не бывать им вместе. Не будет он целовать ее всю, не назовет женкой своей девицу красную. И так горько Мстиславу стало, что слеза скупая соскользнула с его лика да упала на щечку девичью. Витязь еще раз на Ладу свою взглянул, будто хотел навсегда запечатлеть ее образ прекрасный в памяти, да и вышел из избы. Никогда он более ее не увидит, никогда. Никогда не посмотрит на звезды ясные, никогда не вдохнет запах травы свежескошенной. Никогда не пустит коня своего резвого скакать по полю раздольному. Никогда более не будут виться по ветру его кудри чернявые, никогда не будет он жизнь ощущать, как сейчас. Чуял Мстислав, что завтра для него уже не наступит.

Встал он подле избы и занял пост охранный с дружинниками своими. Ни одного болгарина не подпустит, кой захочет над девицей надругаться, никто сегодня ее сон не посмеет потревожить. Сам сгинет, но девица жить будет.

***

Тем временем болгары на стены набросились. Лестницы штурмовые вверх полетели, натиск людской еле сдерживая. Нападающие, поняв, что со стен никто не стреляет, еще быстрее вверх полезли, друг друга поторапливая. Всем хотелось с русичами поквитаться, кровушки вражеской пролить поболее. Воевода болгарский хоть и кричал во все горло, чтоб не лезли все на стену, чтоб малыми группами в град заходили, да только вои его уже не слушали. Жажда легкой победы да наживы славной возбудила головы буйные. Вот все болгары через стены и полезли. А когда кто-то ворота Переяславца открыл, сам царь Борис туда помчался что есть мочи. Тоже хотел русичей погромить, обмыть славу свою их кровью.

Волк только того и ждал, чтоб все враги ладьи свои покинули и в Переяславец устремились. Когда основная часть болгар в град кинулась, воевода с дружинниками на вражьи ладьи набросился, убивая всех, кто там остался. Кода поняли болгары, какую ошибку совершили, было уже поздно. Воевода на всех отбитых ладьях по Днепру спускался навстречу Великому князю Киевскому. Враги уже не могли их догнать, не на чем было.

Понял царь Борис, что русичи его провели. Что их целью было из града сбежать целыми, а не погибать тут смертью славной. Но воинам своим царь иное сказал. Мол, русские трусливо сбежали, оставив Преслав на волю победителя. А то могло только одно означать: Борис разрешил град грабить. Все равно в пожаре добро людское уже погорело, надо было хоть чем-то воинов своих потешить, раз русичей побить не удалось. Но при этом царь строго-настрого приказал самих болгар не трогать, а только нажитое.

Вот и началась в уже болгарском Преславе еще большая паника да суматоха. Воины болгарские в каждый терем заглядывали, искали, что умыкнуть. Люд простой к ним взвывал, просил пощады, но грабители к мольбам были глухи.

– Сидели под русами смирно, вот вам и расплата! – огрызались воины, добро последнее вытаскивая.

Мстислав все слышал, чуял, что враги уже рядом. Наготове меч держал да щит. Вот один болгарин с оружием появился, за ним второй бежит. Схлестнулся сотник с ними в бою и тут же порешил противников. Но волна болгар только начала наступление. Как горох из мешка посыпались. Долго русичи во главе с Мстиславом врага крушили и резали. Чай, уже заря занялась, и солнышко первые лучи на землю бросать стало. А сотник все бил и бил болгар, никого к избе не подпускал, где невеста его названая лежала.

Лишь один он остался стоять напротив двери заветной, все дружинники его уже полегли. Всюду кровь и тела окровавленные. Но молодец не сдавался, весь в крови снова и снова меч свой поднимал, кой от смертей бесчисленных стал еще тяжелее. Болгары же от него сторонились, боялись лезть прямо в пасть ко льву русичей. Вон как глазищами стреляет да ненавистью пышет! Но один болгарин поднял лук, натянул тетиву, да и выстрелил русичу прямо в грудь. Мстислав покачнулся и упал на колени. Кровь алая стала окроплять кольчугу тяжелую. Воин встать попытался и меч поднять на обидчика. Да только ноги его уже не слушались. Болгары думали на него кинуться и добить молодца. Но тут их кто-то окликнул. К ним сам царь Борис конный со свитой приближался. Он сделал жест рукой, чтобы не трогали воина.

Борис чинно к Мстиславу подскакал. Витязь на коленях стоять оставался да на меч опирался, дыша тяжело. Жизнь уже покидала сотника.

– Она там, – из последних сил сказал Мстислав, царю на дверь указывая. – Я сберег ее…

И упал молодец лицом на землю сырую, увидев в последний раз мелькнувшее пред ним небо синее и зарю яркую, словно косы златые Лады его. Не суждено им быть вместе в этой жизни. Чай, за кромкой небесной он ее подождет.

Борис же спокойно мертвого воина обошел и переступил порог избы. Святослава все так же лежала с глазами закрытыми, в себя еще не пришла. Царь подумал было, что девица просто спит. Хотел обнять ее и разбудить поцелуями. Но лекари, которые подле были, воспротивились.

– Ранение у нее от стрелы, нельзя тревожить.

– Выживет? – спросил царь.

– А то! Самое худшее уже позади.

Борис еще раз внимательно посмотрел на полюбовницу свою бывшую. Лежит, будто нимфа греческая прекрасная. Волосы золотым руном подле нее разложены, точеный профиль к ласке так и манит, а кожа персиковая, словно лепестки цветов, нежная и славная. Борис не видел Тодорку уже много месяцев, и вовсе стал забывать облик ее за объятиями наложниц византийских. Да только глаза изумрудные ему покоя все время не давали. Вот и возвернулся к ней, всех женщин прежних оставив. И не пожалел о том. Не мог глаз отвести от девицы, что пред ним лежала. Красота ее даже в недуге сердце трогала. Еще больше расцвела Тодорка от времени, еще слаще стала.

Вышел Борис из избы, повелев лекарям еще пуще за ней присматривать, да стражу свою поставил. На молодцев же русских, что мертвые подле избы лежали, даже не взглянул. Лишь приказал убрать все, чтобы, когда Тодорка оправится, не испугалась, как из избы выйдет.

Так и зажил снова Преслав болгарский. Люд своему царю присягнул на верность, да не сильно тому рад был. Что свой царь, что чужой, все равно народ страдает да тяжелую ношу несет. Опять град восстанавливать простые люди будут. Но люд простой, что болгары, что русичи, тем и славился, что крепок был да от ударов судьбы снова выпрямлялся. Будто трава полевая, которую не вытоптать и не выжечь, все равно по весне взойдет и к солнышку потянется. И народ простой, как трава, снова поля засеет, лавки торговые откроет, ремеслом займется да запахом свежего хлеба улочки наполнит.

Глава 29

Когда Тодорка в себя пришла, лишь два дня проспав сном глубоким, она хотела было пошевелиться, но врачеватели к ней подбежали, стали запрещать. Мол, еще дня три полежать надобно, а то рана снова откроется. Тодорка послушалась. Но попросила рассказать все, что сейчас в граде происходит. Лекари и рассказали, что град под болгарами снова, а русские дружинники все ушли. Святослава слушала внимательно, да на сердце тоска легла. Волк снова ее оставил. Не забрал с собой. Видно, не нужна ему более…

Прошла неделя, прежде чем Тодорке славной разрешили вставать потихоньку. Когда Святослава впервые встала и смогла пройтись сама, дыхание укрепляя, лекари смело заключили, что она выздоровела полностью. Только просили от верховой езды воздержаться да от ласк ночных. Святослава лишь улыбнулась на те слова. С кем же ей ласкаться-то? С Борисом, что ли? Тот ее когда-то предал и вряд ли захочет, чтобы она снова полюбовницей его стала.

Да только ошиблась девица. Сам царь Борис за ней носилки прислал, чтоб в палаты каменные доставить. Тодорка не сопротивлялась, сев послушно на ложе мягкое. Но на душе гадко стало. Неужели Борис думает, что она простит его за поступок подлый, когда он ее русичам оставил?

Но когда увидела Бориса сияющего, сразу поняла, что тот и позабыл вовсе о содеянном. Вон как объятия свои царские раскрывает да обниматься лезет. Тодорка чуть посторонилась от него с испуганным видом.

– Знахари не велели слишком буйно ласкаться, рана открыться может, –остановила она царя.

Но тот не обиделся, лишь улыбнулся.

– Я потерплю до полного твоего выздоровления, – молвил ласково и поцеловал девицу в губы алые. Святослава губ своих не отстранила, хоть поцелуй ей был и неприятен.

Так она и зажила снова в палатах каменных, кои в первую очередь для царя отстроили. Борис же ее шелками редкими да жемчугами окружил. Всю в золото приодел, что из Византии привез. А на голову обруч надел изумрудный.

– Хочу тебя царицей своей сделать, – сказал серьезно, заглянув в глаза Святославы. – Я теперь царь, и никто не укажет мне более, на ком жениться. Лишь ты одна меня достойна, лишь тебе сердце радуется.

Святослава улыбалась в ответ, а сердце в холоде держала. Знала, что Борис хотел византийскую принцессу засватать, да не случилось того из-за переворота дворцового в Царьграде. Вот теперь и поет Тодорке песни любовные, в женки зовет. Но, поняв однажды, что душа у него низкая, Святослава более не верила болгарину. Однако речи его сладкие, что она царицей станет, душу ей грели и тщеславие тешили.

По ночам же глаза серые да глубокие к ней во сне являлись. Все Волк вспоминался. Ласки его горячие да ненасытные и улыбка звериная. Не могла Святослава Бориса к себе подпустить, пока сердце девичье другого молодца помнило. Не могла она предавать любовь свою истинную. Но время шло, Борис все более и более настаивал. Красавицу же еще больше сомнения раздирали. Да, она могла стать царицей, но ценой предательства самой себя и любви всей жизни, за кою чуть душу свою богам не отдала.

Но, может, боги ее для того и спасли, чтобы она царицей стала? Ведь не ведает человек, что ему уготовано. Да и Борис очень уж нежный, внимательный, совсем не такой, как Волк.

– Волк… – снова предстал его образ перед Святославой в ночи темной. – Одну ты меня оставил. Не могу более за любовь бороться, что не нужна тебе. Отдаюсь я судьбе своей. И раз суждено мне быть царицей болгарский, так тому и быть…

На следующее утро дала она Борису свое согласие на замужество, попросив лишь, чтоб не ходил он к ней пока в покои. Пусть брачной ночи ждет. Борис усмехнулся такому условию. Подумал, что девица его пыл еще больше разжечь хочет, однако согласился. А Святослава вздохнула с облегчением. Не могла же она признаться, что не хочет его вовсе, что душой и телом к другому тянется. Но такое царю, да еще и мужу будущему, не скажешь.

Тем временем войска Великого князя Киевского подходили к Преславу. Хмур был князь, молчалив. Не нравилось ему, что византийцы хитрые снова в дела Руси вмешались да договоренности порушили. Ведь именно византийцы и науськали князя на болгар идти, да злата много на тот поход дали. А теперь сами помогают болгарам против русичей, хоть в том и не признаются. Но знал Святослав, что византийские воины среди болгар есть и что много их. Воевода Волк о том поведал, а князь ему верил, как самому себе. Раз Царьград так подло поступает, раз ему только и нужно, чтоб Русь ослабла, значит, должен он им ответ дать, да такой, чтоб Византия его навек запомнила. И решил князь, как болгар разобьет, на Византию свой взор обратить. Стоит проучить Царьград за подлость его, стоит напомнить, что Русь – государство великое да сильное!

Не ждали болгары, что русичи так быстро возвернутся, да еще с дружиной сильною. Царь Борис мрачный ходил. Думал к свадьбе готовиться, да не до того сейчас было. Не было у него уже пути назад. Он теперь царь и не сможет убежать, как ранее. Придется биться до последнего.

***

Схлестнулись русичи с болгарами да побили тех изрядно. Византийские же воины, увидев, что сила на стороне противника, быстро попрыгали в ладьи новые и в Царьград отплыли, только их спины с реки и видно было. Не хотели византийцы свои головы ради болгар губить, кои исконными врагами их были.

Князь Святослав, увидев побег их бесславный, рассмеялся.

– Ай да византийцы, вон как улепетывают!

А потом велел спокойно своему писарю:

– Пиши царю Борису, что не хочу я более смертей воинов наших славных. Незачем болгарам да русичам из-за подлостей Царьграда погибать. Предлагаю встретиться нам с Борисом да о мире толк повести.

И оправил князь гонца своего с письмом в Преслав. Волк же недоволен был таким решением.

– Мы же их в кулак возьмем, да и раздавим, как мошек! – грозно сказал он князю.

– Да ты дальше носа своего не видишь, воевода! – упрекнул его Святослав. – Мне воины и далее нужны. На Византию хочу пойти, проучить Царьград за подлости. А коли с болгарами помиримся, так я их за собой позову. На Царьград идти дружина нужна немалая, да враги за спиной нам ни к чему.

Волк смолчал. Князь все верно говорил. Да воевода только об одном и мог думать. Ведь Святославу он болгарам оставил. А раз Киев с Преславом помирятся, не сможет он более девицу свою забрать, чай, царь болгарский не отдаст.

О чем Борис не преминул напомнить, когда с Великим князем Киевским о мире грамоту подписывал, соглашаясь за русичами Доростол и Преслав оставить.

– Коли мир теперь между нами, то хочу я, чтобы на свадьбе моей вы гуляли как гости почетные, – сказал он князю Киевскому.

– А кто же невеста? – спросил Святослав.

– Тодорка славная, достойной будет мне царицей, – гордо молвил Борис и на воеводу Волка взглянул многозначительно. Знал, что словами своими ненавистному русичу боль причиняет.

Волк промолчал, но глаза серые грозно на царя сверкнули.

Святослав, заметив, как воевода его напрягся, сразу вмешался.

– Славно, что девица русская царицей болгарской станет. Это еще больше связь между нашими государствами укрепит. Важен такой союз для всех нас! Стоит на долгие годы вперед думать о будущем Руси и Болгарского царства, – говорил князь как бы царю Борису, но на самом деле речи высокие были для Волка сказаны, чтоб даже не думал глупости творить из-за страсти своей к девице златовласой.

Воевода внял словам князя и спокойно стоять подле царя болгарского остался. Вида не показывал, что свадьба его как-то тревожит. Но едва царь Борис в Преслав со свитой своей удалился, так весь свой гнев и выпустил, порушив все в срубе воинском. Только Никита, сын его единственный, свидетелем тому был, да не понимал, отчего тятя так сердится.

– Я же сказывал, что вернусь и заберу ее! – рычал Волк, руки в стол уперев, кой еще целым был после гнева воеводы. – Ведь Мстислав должен был то передать. А она, предательница, как только царь ее шелками своими поманил, сразу за ним и побежала. Вот и вся ее любовь. Больше злато любит, чем меня!

Но не хотел Волк верить, что Святослава златом соблазнилась. Девица за него жизнь свою отдать хотела. Такое только от любви большой делается. Неужели шелка да жемчуга сердце ее затмили? Не знал на то Волк ответа, но уже точно решил, что его получит. Сам к ней пойдет и обо всем расспросит. Хоть она и царица будущая болгарская, да до свадьбы одному ему, Волку, принадлежит, сама ведь о том сказывала.

***

Тодорка славная ко сну готовилась, сидя в покоях своих новых. Ей как будущей царице были отведены самые большие палаты после царских. Святослава медленно расчесывала косы златые, тяжелые и длинные. Хоть локоны золотом весело отливали да от огня свечей искрились, будущей царице грустно было. Глаза изумрудные печально на отражение смотрели. Ей бы радоваться чести такой да богов благодарить, что так высоко ее возвысили, да самого престола царского, а ей все равно грустно. Не радовали ни шелка редкие, ни самоцветы красивые. Все опостылело. Она ощущала себя овцой, которую готовят на заклание.

Святослава уже знала, что мир с русичами подписан и что Борис на свадьбу князя позвал с его воеводами. Да только именно тому и не рада была Тодорка славная. Не сможет она Волку в глаза смотреть прямо. Хоть он сам ее на шаг этот подвигнул, оставив в Переяславце, да только любила она его, больше самой себя любила. И не могла представить, как Бориса мужем своим назовет, когда Лада ее сидеть за столом будет. Но деваться ей было некуда. Она царицей станет и будет вести себя соответственно. И от Волка все поздравления примет, как от подданного верного. Хоть и больно ей это, но она себя заставит, должна заставить!

Сидя подле зеркала и о судьбе своей размышляя, славной и в то же время печальной, Святослава не заметила, как через оконце кто-то к ней в спальню пробрался. Волк же, сразу ее в тусклом отблеске свечей заприметив, тихо стал приближаться, жадно девицу со спины рассматривая. Тело его молодецкое давно по объятиям Святославы соскучилось. Только от одной мысли, что он обладал ею несколько месяцев назад, кровь его вскипела в жилах. Сквозь рубашку ночную шелковую увидел Волк плечики ее хрупкие, талию осиную, бедра точеные да упругие. Увидел, как она волосы свои златые расчесывает, что искрятся и переливаются играючи. Все видел Волк, вот у нее за спиной и замер, красотой девичей любуясь. Но Святослава в зеркале его отражение увидела, обернулась резко и застыла в изумлении.

– Поговорить пришел, – сказал ей Волк грозно.

Красавица молчала, давая понять, что слушает. А глазами всего его разглядывала. Уже и не думала до свадьбы увидеть.

Волк же, заметив, как она на него сверкает глазами изумрудными, не удержался. Подошел вплотную, обхватил за талию нежно да к себе прижал, в губы алые поцелуем жарким впившись.

– Пришел, – прошептала Святослава, отвечая на поцелуй и всем телом к молодцу приникая. – Пришел…

Сердце ее так и запрыгало от радости! Но тут она опомнилась и мягко от него отстранилась.

– Негоже нам целоваться более, Ярослав. Ятеперь невеста царя. И не хочу срамить его прямо перед свадьбой, – сказала тихо, еле слезы сдерживая.

Волк помрачнел.

– Спасибо, что напомнила, а то я и позабыл вовсе, будто ты моя только, как и обещалась.

– То давно было, – ответила девица, – когда ты меня еще не бросил в граде на волю врага.

Волка эти слова как кнутом ударили.

– Я? Бросил?! Да я только ради тебя это и сделал! Чтоб вернуться с князем и с собой забрать. Навсегда забрать, слышишь?!

Святослава подняла на Волка взор горящий, а сердце ее трепетать стало от волнения. Красавица уже пожалела, что он к ней явился. Снова начнет сердце ее бередить, кое уже со своим предназначением смирилось.

– Я же Мстиславу сказал, что за тобой вернусь. Он должен был тебе то передать! – не унимался Волк.

– Не было Мстислава, никого не было, – ответила тихо девица.

– Как не было? – Волк ушам своим не поверил. – Он специально в граде остался, чтобы поджег сделать, а потом тебя от болгар стеречь. Ты ведь тогда еще слабая была, и нельзя было тебя перевозить. Вот я тебя и оставил с Мстиславом.

Святослава слушала воеводу русского да что-то мучительно вспомнить пыталась. Помнила, что ранена смертельно была, помнила, как очнулась. А еще помнила, как лекари говорили, что русичи ее от болгар защищали, чтоб те не надругались над девицей беспомощной, да и полегли все подле ее избы. А последний больно могуч был, и никто из болгар не мог его зарубить, так стрелой подлой убили молодца. Мол, тот напоследок самому царю сказал, что девицу сберег. А царь в благодарность тому русичу, что Тодорку славную спас, устроил ему бесславные похороны. Велел воина как пса бездомного схоронить, в общую яму тело кинуть, без почестей и без памяти.

Вспомнила все Святослава и от ужаса ахнула. Да и осела на пол бледная, затряслась вся. Поняла, кто воин был тот могучий. Мстислав, жених ее названый. Больно стало девице, что из-за нее погиб витязь. Он таким славным был, таким хорошим! Никогда не встречала она в жизни своей сердце столь доброе. Он был ей больше чем друг. Он был ей как брат, как защитник верный! И сложил свою буйную голову подле ее дверей.

Не выдержала Святослава горя сердечного и расплакалась. Горько плакала да без умолку. Не должен был Мстислав из-за нее погибать. Сердце его сильное должно было еще долго биться да зорькам утренним радоваться.

Волк же не понимал, отчего девица плачет, но и не мешал ей. Пусть выплачется, сама потом все расскажет. Святослава так и сделала, вытерла слезы последние и на Волка печально взглянула.

– Мертв он, – сказала тихо.

– О том и сам догадался. Мы всех пленных пересмотрели. Не было его среди них, – грустно заметил Волк. – По нем, что ли, рыдала?

Святослава кивнула.

– Он мне другом был. И, выходит, защитником. Если бы не он, не знаю, что со мной болгары бы сделали. О том, что ты возвернешься, не успел он мне поведать. Вот и решила, что бросил ты меня…

– А если бы знала, что не бросил, чтоб тогда сделала? – спросил Волк.

– Тогда бы я сама из Переяславца ушла тебе навстречу! – Святослава стремительно с пола встала и опалила Волка пламенем глаз изумрудных. – Но уже поздно. Скоро мне быть царицей болгарской. И то я сама решила. Ты все равно мне кроме звания полюбовницы ничего предложить не сможешь. Видно, боги меня от позорного житья охраняют. Вот и не стану их воле перечить, – и Святослава гордо взглянула на воеводу. Ей пора привыкать к роли царицы, и лучше сделать это прямо сейчас, перед Волком, грозным воином.

– А коли бы ты знала, что не женат я более? Что сам князь меня развел с женкой киевской? Что бы ты тогда про богов и волю их сказала? – допытывался Волк, не унимаясь. Не хотел верить, что Святослава для него потеряна. Хотел еще за Ладу свою побороться, без коей жизнь ему не в радость станет. И пусть все сейчас решится. Или она с ним уйдет, или здесь навсегда останется.

Святослава задумалась на мгновение. Обманывает ли ее Волк или вправду с женой разошелся?

– Если правда то, что ты мне сказал про жену свою киевскую, то тогда бы я ответила, что боги надо мной подшутили, и очень жестоко это сделали…

И потупила она очи свои ясные. Ничего более не могла сказать. Жизнь сыграла с ней злую шутку, снова отворотив от любимого. А ведь счастье было так близко…

Волк глубоко вздохнул, подошел к ней близко и снова, как прежде, свою руку сильную ладонью вверх протянул.

– Славочка, – сказал ей тихо, но твердо. – Я не обещаю тебе ни шелков, ни жемчугов заморских. Ни титула царского, ни слуг целый терем. Не обещаю, что жизнь со мной будет легкая, как того не обещаю, что подле юбки твоей сидеть буду, о деле ратном позабыв. Не обещаю я, что мужем славным стану, о каких девицы мечтают. Но одно могу точно обещать. Вот рука моя твердая да сердце верное, кое только твоим будет, на всю жизнь, Славочка…

И застыл Волк, руку держа прямо перед девицей. Святослава затряслась вся. Вспомнила, как он несколько лет назад руку ей предлагал, а она не взяла, перемен испугавшись. Вспомнила, как страдала потом годами от любви безответной. И как сейчас страдает от того, что он снова ее выбирать заставляет. А ведь где-то совсем рядом спал царь Борис. Еще чуть-чуть, и она тоже царицей станет. Здесь, в Преславле, она видела свое будущее, славное и великое, а с Волком нет. Темно там все было и мрачно, так же мрачно, как в его грезах.

Святослава подняла на Волка очи изумрудные, от руки его взгляд отведя. Заглянула ему в глаза, что глубиной с морем могли сравниться. Там и прочитала ответ на свой вопрос. Что бы они ни делали, где бы ни очутились, как бы ни жили, он за нее до последнего биться станет, от всего убережет, своей грудью широкой от всех бед и невзгод закроет, любить до самой кончины своей будет, ибо волки любят один раз и на веки вечные.

Не отрываясь от серых глаз воеводы, Святослава, дрожа, протянула ему свою руку, да и вложила в ладонь горячую молодецкую. Она сейчас не ведала, что творила, лишь сердце ей путеводной звездой стало. Волк же сжал руку ее в своей и долго так держал, будто не верил, что девица его выбрала, от царских почестей отказавшись.

И только спустя некоторое время прижал к себе Святославу и обнял, продолжая держать ее руку в своей. Так и стояли посреди комнаты в палатах царских, словом не обмолвившись. Да и зачем? Все и без слов было понятно. Встретились наконец два сердца одиноких, кои друг в друге счастье свое обрели.

Глава 30

По утру раннему Волк князю Киевскому свою новую жену представил. Святослав же побледнел, как увидел Тодорку славную.

– Вы это чего надумали? – возмутился он. – Мы же мир с болгарами подписали. А ты, Волк, невесту его умыкнуть решил? Не бывать тому! Верни туда, где взял!

Волк решительно вперед вышел.

– Не отдам я ее Борису. Сколько хочешь негодуй, не отдам! Она жёнка моя, и давно, чай, более пяти лет уже.

Святослава же за спиной воеводы пряталась. Князь в гневе страшен был, но знала она, что Волк не даст их в обиду. Вон как твердо князю отвечает. Не убоится того! Славному молодцу сердце свое отдала, все правильно сделала. Знала, что с ним хоть в полымя, хоть в воду, все не страшно. Везде ее проведет, никому не отдаст более!

Князь пуще прежнего гневаться начал. Стал попрекать воеводу своего, что тот о Руси совсем не думает, что готов пустить все его старания по ветру из-за юбки девичьей. Что болгары народ славный и незачем так срамить их царя, невесту уведя из-под самого носа. Что болгары уважают русичей, и на Византию вместе пойти обещались.

Волк же слушал спокойно, не перечил, но и каяться не собирался.

– Болгары, может, и уважают русичей, – спокойно сказал воевода, когда князь высказал все, что о нем думает, – да не настолько, чтобы славного русского сотника княжеского похоронить по достоинству, когда он невесту будущую царскую от своих же болгар спасал, кровью собственной защищая. Его, как пса бездомного, в общую яму с прочими скинули. И это после того как он царю сказал, что девицу сберег и не отдал на поругание. Вот тебе и уважение к русичам, Великий князь. О нем ли толкуешь?

– О ком сказываешь, воевода? – спросил князь, удивившись.

– Да о Мстиславе, брате своем названом и сотнике твоем верном.

Нахмурился Святослав. Негоже царь болгарский с сотником княжеским поступил, кой царскую невесту спас, жизни своей не жалея. Нехорошо то было, чай, не холоп бездомный, а воин славный. Мстислав всегда князю служил отменно, всегда вместе с Волком да Радомиром в самое пекло лез, врага крушил без страха. Любил его князь, как и всю троицу эту смелую, что с самого начала с ним была и служила верно. Не мог князь простить такой срам царю болгарскому. Но мир ему тоже нужен был. Он на Византию пойти хотел.

Посмотрел Святослав на пару, что пред ним стояла. Да заглянул за спину воеводе, где девица пряталась. Та вышла к нему, глаза потупив.

– Что ж ты, девица, царский престол на дружинника моего поменять решила?! Не будешь потом жалеть?

– Не буду, Великий князь. Я всю жизнь лишь о том жалела, что сразу его не выбрала, когда сама Лада с ним несколько лет назад свела.

– Лада-то Ладой, но в шелка и жемчуга редкие она тебя не оденет. Да и в палатах царских не поселит более.

– Ну и пусть! – решительно ответила Святослава. – Мне без Волка жизнь не мила даже в палатах царских.

Ярослав взглянул на невесту свою и сердце радостью наполнилось безудержной от слов ее верных.

Князю оставалось лишь смириться.

– Ладно, была не была! – махнул он рукой. – Берите ладью, пару дружинников и на Русь отправляйтесь. Только побыстрее, пока болгары вас не хватились.

Далее князь к воеводе своему обратился:

– Ты, Волк, засядешь в граде своем родном, Новгороде. Подле сынишки моего меньшого будешь, Владимира. Там болгары тебя точно не найдут. Да и я простить тебя быстро не смогу за своеволие. Вот и сиди в Новгороде, носа не показывай, пока сам не призову. Все, идите теперь, да поторопитесь. В палатах быстро хватятся невесты царской.

– А что болгарам скажешь, Великий князь? – спросил Волк. – Тебе же с ними в мире надобно остаться.

Святослав ухмыльнулся.

– О мире надобно было раньше думать, Волк, когда невесту крал! Да ладно, сговоримся как-нибудь с Борисом. Скажу, что ты за друга своего, Мстислава, отомстить решил, кой смертью срамной погиб, вот и похитил невесту царскую. А куда пошли, не ведаю. Борис мне на то сказать ничего не сможет, чай, действительно виноват предо мной за сотника княжеского. Так что иди, с болгарами я договорюсь. О себе сейчас думай. Коли поймают, я не смогу защитить.

Волк со Святославой поклонились князю в пояс и вышли. Волк прихватил пару дружинников верных для охраны и стал ладью на воду спускать. Стоило торопиться. Болгары могли в любой момент понять, куда делась девица. Царь Борис знал, кто его соперник, вот сразу и бросится в лагерь к русичам.

Уже когда в ладью садились, Волк с Радомиром попрощался, крепко обнявшись. Да и попросил его напоследок, чтобы тело Мстислава разыскал и огню предал, проводив со всеми почестями. Радомир пообещался, чай, Мстислав и его другом был. Потом посмотрел на Святославу и сказал по-дружески:

– Я всегда знал, что вам порознь с Ярославом не жить счастливо. Вы будто созданы друг для друга.

Святослава в ответ улыбнулась, засияв, как солнышко. Она была счастлива! Обретя свободу, а вместе с ней и любимого, она о большем и мечтать не смела. Улетит отсюда, словно птица вольная, и никогда о былом не вспомнит. Так ей хорошо было, что даже Никита, что подле сидел, на маму засмотрелся. Святослава обняла сына крепко. Теперь они с Волком всегда так жить будут. В радости и счастье, все вместе.

***

Ладья плавно пустилась вниз по реке. Святослава обернулась на берег болгарский, чтобы посмотреть на него в последний раз. Здесь она из позора грязного и бесчестного взлетела на самый верх в хоромы царские, здесь птицей в золотой клетке стала, но и здесь же вновь обрела любовь свою первую и единственную. Странная судьба у нее, путаная.

Волк, когда ладья уже далеко отплыла, подсел к Святославе. Та взглянула на него очами своими изумрудными и припала к груди молодецкой.

– О чем думала? – спросил воевода ее ласково, рукой по волосам златым гладя.

– Да о том, что судьба у меня странная. Долго путала да от тебя уводила, но все равно привела обратно. О том и думала.

Волк улыбнулся.

– Да то не судьба странная, то мы сами натворили. Я всегда знал, что ты Лада моя. Что полюбил тебя один раз и навсегда. Что судьбой мы друг другу предназначены, когда увидел тебя еще в самый первый раз. Ты мне тогда еще по носу съездила, помнишь?

Красавица рассмеялась от воспоминаний нахлынувших. Если бы ей хоть кто-то сказал, что молодец, коего она случайно тем утром повстречала, станет ее мужем, она бы ни за что не поверила и предсказателю тоже бы по носу съездила.

– Ох, не выдумываешь ли, Ярослав? – решила подразнить она Волка. – Что, вот так сразу и понял, что судьбой мы с тобой друг другу предназначены?

– Сразу, – серьезно ответил молодец, иронию жены не разделяя. – Помнишь, я тебе в том еще пять лет назад на Вересне признался, после того как мы через костер вместе прыгнули. Я тогда сказал, что волк свою волчицу сразу чувствует и на века невидимую отметку ставит, коя его к волчице всегда приведет, где бы та ни была.

Святослава посмотрела на него тоже серьезно. Не могла смеяться.

– А что ж ты тогда так долго шел ко мне, Ярослав? – спросила девица грустно. – Неужели нельзя было без горя этого, что мы на своем веку испытали?

– Видно, нельзя было, – и Волк заглянул своими серыми глазами в глаза изумрудные. – Как бы мы еще поняли, что не жить нам друг без друга? Что судьбы у нас одной нитью связаны? Как бы я понял, что жизнь готов отдать за тебя одну, Ладу мою златокудрую, дочь купеческую, кою люблю всем сердцем…

И Волк поцеловал жену прямо в губы. А у той сердце замерло от счастья, ведь Ярослав впервые за всю свою жизнь слова о любви сказал. Святослава была в этом уверена. Потому как воевода вообще ни одной девице на всем белом свете не говорил такого. И только ей сказал, единственной! И верила красавица словам его, до конца души своей верила, ведь волки никогда не лгут…

Информация по обложке:

– Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.