Зелёная чёлка [Виктор Львовский] (fb2) читать онлайн

Виктор Львовский Зелёная чёлка

Посвящается Виктору Драгунскому, автору «Денискиных рассказов» моего детства

Предисловие

Помните, как вы читали Виктора Драгунского в детстве? Что вас увлекало в этих историях обычного мальчишки? Лично меня, видимо, впечатляла Денискина смелость проявляться, совершать ошибки, способность быть ребенком, да и вообще – быть живым. Сейчас, будучи детским психологом, думаю, почему же он мог себе это позволить? Думаю потому, что в рассказах Драгунского много вполне адекватных взрослых. Все они были очень похожи на тех, что окружали и нас в те времена, но у Драгунского при этом они были как будто настоящие взрослые: живые, ошибающиеся, неловкие, любящие, но взрослые. Я думаю, что возможность проявить самый большой дар, который дан любому ребенку: детскую непосредственность, умение видеть «голого короля» – и при этом его непредвзятое отношение к миру, еще не перегруженное оценками, суждениями, идеями, шаблонами, это большое счастье не только для самих детей, но и для окружающих взрослых. Именно детские вопросы и взгляд на мир заставляют нас пересмотреть привычное, думать о том, о чем мы совершенно отвыкли, видеть жизнь с другого ракурса, «протирать очки», запорошенные привычными ответами и представлениями. Истории Виктора Львовского о том же: не только о ребенке, способном взаимодействовать с миром и людьми с особой детской мудростью и непосредственным взглядом на все, что происходит, но и о взрослых, готовых иметь дело с этим детским миром, готовых смотреть на самих себя через призму неудобных детских вопросов, выходить из неловких положений, делать свое взрослое дело, и при этом видеть в детях детей, что отлично удается и самому автору, пишущему эти истории с юмором и любовью к детям, а также с надеждой и верой в возможность взрослых быть взрослыми, вовлеченными в жизнь и окружающее их детство. Эти рассказы, как и рассказы Виктора Драгунского, предназначены для всех – для подростков и для их родителей, которые они могут читать, как самостоятельно, так и вместе. Для взрослых читателей эти истории – возможность оживить свои детские воспоминания, пропуская их через ткань современности, а также возможность лучше понять мир собственных и окружающих детей. Мне кажется особенно важным, что все эти истории описывают не просто детские переживания, а через них – наше непростое время, где перед детьми и подростками, невольно вовлеченными в сложные социально-политические контексты и противоречия образовательной системы, встают задачи вырабатывать собственную систему ценностей и моральные ориентиры.

Ирина Млодик

Сочинение

– Сегодня будем писать сочинение о семье, – сказала Мария Вячеславовна.

– А писать, кто в каком углу живет? – спросила Настя, потому что они всей семьей живут в одной комнате в большой коммунальной квартире.

– Нет, это не так, как мы писали сочинение по картинам Васнецова и Кустодиева про Кремль, это уже будет описание живых людей, которых вы хорошо знаете, самых близких ваших людей, – ответила Мария Вячеславовна.

Мне писать сочинение по картинам о Кремле очень понравилось, мы писали, что изображено на картине, что в каком углу расположено – телеги, сани, башни, пушки, а потом выходили на другой, как сказала Мария Вячеславовна, уровень и писали про то, что, как нам кажется, в Кремле происходит в наше время, что там делает Президент, когда руководит нашей страной.

Тут все очень воодушевились. Я написал, что Президент, наверное, вспоминает свое детство, когда планирует строительство новых школ и парков, а Петр – мой сосед по парте – написал, что у Президента есть собаки, и он ныряет глубоко и достает со дна сокровища – древние вазы и еще летает с журавлями в небе и даже собирается лететь в космос. Он сказал, что видел такое по телевизору.

Про семью, конечно, все гораздо скучнее получится, я уже заранее расстроился. И к тому же Мария Вячеславовна сказала, что Петино сочинение поедет на олимпиаду в Москву, а может, он сам поедет вместе с сочинением. Вот это повезло! Я тоже очень захотел на Олимпиаду.

– Ну, в каком углу – не главное, – еще раз подчеркнула Мария Вячеславовна для Насти. – Здесь не столько важно, в каком углу человек живет, как то, чем он занимается, чем дышит. Это сочинение о людях. Здесь же нет картины.

Петр, мой сосед-отличник, будущий призер московской олимпиады, сказал:

– Я понял, что писать. Про маму, как она делает ингаляцию, когда болеет; вот чем она дышит и получится.

И наклонившись над столом, начал выводить буквы с твердым нажимом. Ему хорошо, он уже, считай, был в Москве, поэтому мог спокойно писать о том, чем дышит его мама.

Я задумался. Я всегда крепко задумываюсь, когда надо сказать что-то о моих родственниках, потому что у меня их много, и даже иногда путаюсь, кто кем мне приходится. Раньше, когда я был маленький, я не знал, как писать «тьетьа Галя» или «тетягаля», а она все-таки папина сестра. Каждый раз писал ей открытки на день рождения по-разному и всегда что-то не так… А еще есть мамина сестра тетя Оля, но она живет далеко, не в России, и в России она почему-то жить не хочет.

– Ты, Максим, что не пишешь? Начинай. Не бойся за ошибки, тут главное – литература. Пиши, как есть, а там разберемся. А кто напишет хорошее сочинение, тот поедет на олимпиаду, – это она как бы всем громко сказала, но почему-то стояла рядом со мной. Я сразу понял, что это информация для меня.

Пока я думал, Петька уже накатал с нажимом про маму, которая дышит ингалятором, полстраницы. У нее был хронический бронхит, и Петька с детства хорошо знал, чем она дышит. «Ифкалиптом», – написал Петя.

Настя тоже расписала, кто на какой кровати спит, где кровати стоят и даже кто храпит или не храпит по ночам. Мария Вячеславовна ее похвалила, но сказала, что в следующий раз не обязательно руководствоваться углами, а можно начинать с того родственника, который ближе всего душевно. И можно даже не описывать их физические недостатки, а начать с хорошего, и если хочется писать о чем-то, что вас беспокоит или тревожит, то можно вставить слово "к сожалению". Мария Вячеславовна подошла к доске и написала крупным красивым почерком «К СОЖАЛЕНИЮ». Если кто захочет воспользоваться, то списывайте внимательно и не забудьте написать слово в запятых.

– Вы можете также воспользоваться синонимами, чтобы ваш текст был стилистически разнообразным, например, вместо «папа» – написать «отец», а вместо «мама» – «мать». Слово «угол», который вам так понравился, тоже не обязательно использовать, это было нужно в сочинении по картине, а здесь – только если это действительно для вас важно.

Я про разнообразие не понял, но слова «отец», «угол» и «к сожалению» мне понравились. Я понял, как писать. У каждого же есть недостатки, и о них можно культурно сказать. Мама так часто говорит папе: «к сожалению, ты меня совсем не понимаешь». А он ей на это обычно: «к сожалению, ты бросила ходить в спортзал» и дальше что-то шепчет на ухо, и они оба смеются.

Я лизнул ручку, чтобы лучше писала, и начал. «Мой отец – самый близкий мне человек душевно, мы с ним вместе построили ракету, но он, к сожалению, пьет. Моя мать – очень хорошая и теплая, она часто ставит меня в угол, и, к сожалению, курит». Я один раз видел, как она курила. Но вообще про «курит» это я добавил для красного словца, так как папа говорит – «кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет».

Потом написал про бабушку. «Моя бабушка мне близка в пространстве – мы живем в одной комнате, но она, к сожалению, все забывает. У нее склероз, это она сама говорит. Мой брат Костя недавно родился, я его очень люблю, и, к сожалению, хотел бы, чтобы его лучше вообще не было. Моя сестра Вера очень красивая, но, к сожалению, слишком много целуется. Всё»

Я написал это почти без ошибок, и про «тьетю Галю» и тетю Олю вообще не стал писать, так как времени не хватило. Я забыл написать про дедушку, и, когда уже Мария Вячеславовна собрала тетрадки, попросил у нее тетрадку дописать и на перемене уже завершил. «Мой дедушка Федя – прекрасный человек, но он ушел от бабушки к другой бабушке, потому что, к сожалению, не выдержал, что она громко орет. Он ее за это, к сожалению, бил». И тут я уже сдал сочинение, потому что перемена уже закончилась. Про «бил» – это я, конечно, придумал, чтобы было похудожественнее, к тому же я сам иногда бы хотел побить бабушку, когда она меня шлепает, я даже кулаки сжимаю, но мама говорит, что на взрослых нельзя поднимать руку. Руку можно поднимать только на уроках на Марию Вячеславовну, когда хочешь ответить урок.

Домой я пришел веселый, вечером мы с папой делали макет нового корабля, бабушка испекла пирог, а Вера рассказывала по телефону подруге, что у нее три парня, она не может выбрать, потому что они все хорошие. Мама гуляла с братом Костей на улице, а когда пришла, проверила мои уроки.

– Я сегодня написал сочинение про семью, – гордо сказал я.

– Да, – улыбнулась мама, – и что же ты там написал? Дай почитать.

– Я его сдал, – и оно, наверное, самое лучшее сочинение, и меня пошлют на Олимпиаду в Москву.

– Посмотрим, – засмеялась мама. – А зачем тебе в Москву?

– В Москве – Кремль – сказал я. – Мы проходили.

– А зачем тебе Кремль?

– В Кремле Президент не даст меня в обиду. И защитит.

– Это тебе кто сказал? От кого защитит? – это папа вошел в комнату, наливая себе бокал красного вина. Это я вот поэтому написал, что он пьет. Он любит иногда красное сухое вино и сыр пармезан, которого уже нет из-за санкций, и папа без этого сыра не может насладиться как следует красным вином. Это он мне сам сказал. Почему сухое, когда это жидкость, – это мне никто не мог объяснить,!

– Во-первых, от Америки, – сказал я, – во-вторых, – от войны.

Тут я уже включился со знанием дела. Все рассказал, как нам на уроках говорили.

Папа посмотрел на маму, а мама вздохнула и вышла. И он тоже вышел. Я остался с бабушкой, и мы включили телевизор.

На следующий день мое сочинение взорвало всю школу. Это так сказала директор Жанна Константиновна, которая меня встретила у дверей. С ней был социальный педагог Наталья Валентиновна и психолог Римма Алексеевна.

Жанна Константиновна обняла меня за плечи и сказала:

– Пойдем ко мне в кабинет.

Я сначала подумал, что забыл сменную обувь или мама не проверила электронный дневник. Но социальный педагог Наталья Валентиновна сказала:

– Твое необыкновенно честное сочинение взорвало всю школу.

На нее тут же зашипела психолог и директор, и они стали меня успокаивать:

– Не волнуйся, никакого взрыва не было, мы говорим в переносном смысле.

Но я уже, если честно, успел испугаться.

– У меня нет взрывного устройства. Я не делал! Это другой мальчик готовит бомбу, – закричал я.

– Что? – напряглись они уже все трое.

– Максим! Ты должен все нам рассказать, чтобы спасти школу. И она нажала на кнопку, чтобы пришел охранник – дядя Федя.

Я понял, что сказал лишнего. Я просто испугался, потому что подумал, что на меня скажут – типа я взорвал школу. Я заплакал и сказал:

– Он хотел, но он не будет… Витька Пичужкин из 2 б…он сказал… я бы школы эти взорвал, если бы бомба была… это после урока физкультуры, когда его заставили через козла прыгать, а он не мог…

Тут психолог Римма Алексеевна так тихонечко засмеялась, и после нее уже и директор, и социальный педагог.

– Можете идти, – сказала охраннику, – спасибо. Сами видите.

– Правильно поступаете, – сказал охранник. Он сразу стал куда-то звонить и тихо сказал: «Отбой».

– Иди в класс – сказала Жанна Константиновна. Она уже меня не обняла.

– Подождите, Жанна Константиновна, – мы же про сочинение, – сказала социальный педагог.

– Ох, – сказала Жанна Константиновна, вынимая аптечку из шкафа, – действительно, сами с ним разберитесь, пожалуйста. Я должна побыть одна.

– Пойдем со мной, – сказала психолог Римма Алексеевна.

Она была молодая, это мама сказала, когда видела ее на родительском собрании. Мне так не показалось, потому что ей было уже лет 20 или даже 35. На родительском собрании Римма Алексеевна рассказывала родителям, что мы – то есть дети – можем испытывать разные чувства, и хорошо нам, то есть детям, говорить про эти чувства вслух. Это мама рассказывала бабушке, пока я стоял в углу, потому что не давал бабушке смотреть кино, а просил переключить на интервью с президентом, потому что нам задали его посмотреть.

– И что я должна ему сказать про чувства? Правду? – кричала бабушка на маму.

– Не знаю! – кричала мама.

– Вот тогда и молчи! Пусть лучше стоит в углу и сам все поймет. Ему там неплохо, посмотри.

Мне в углу действительно было неплохо. У меня там мольберт детский, мелки и лего. И маленький стульчик.

– Психолог сказала, что мы ставим детей в угол от беспомощности! – кричала мама.

– Конечно, от беспомощности, – кричала бабушка. И тебя я от беспомощности в угол ставила, а вон посмотри на себя, выросла же. И правда же… – грустно говорила бабушка, – от беспомощности.

И беспомощно смотрела куда-то в окно.

– А ты включи интервью президента, – говорил я из угла. Он все-все-все объяснит, и тебе станет легче!

– Максим, – говорила бабушка, – займись лего.

Она брала телефон и выходила из комнаты. Там я слышал, что она звонила подруге, пожилой учительнице литературы, и они о чем-то долго-долго разговаривали. Папа наливал себе и маме красного вина, и они сидели на кухне. Я строил из лего Кремль. Так вот эта самая психолог Римма Алексеевна и взяла меня к себе в кабинет. Она предложила мне сесть и нарисовать семью.

– Я не художник – сказал я, – поэтому не буду рисовать. Боюсь испортить впечатление от написанного. Я же написал про семью вчера. Я скорее литератор. Готовлюсь к Олимпиаде.

Психолог как-то растерялась. А я как раз успокоился после переполоха с бомбой и действий охранника и вел себя с достоинством.

– К какой олимпиаде? – поинтересовалась она. Их, психологов, учат выспрашивать все с интересом. Это я слушал передачу психолога, которую включила мама и показывала бабушке.

– Не скажу, – сказал я.

– А что ты чувствуешь? – спросила психолог.

«Ну, начинается», – подумал я и сказал: “Со мной лучше невербальными методами”.

Психолог тут прыснула и сказала:

– Так ты же не хочешь рисовать.

– Рисовать не буду, а на песке построю.

– Хорошо, – обрадовалась она, – тогда построй свою семью.

И чего она привязалась к семье, подумал я, я же все написал вчера. Но она, похоже, не читала сочинение.

– Вы читали мое сочинение? Я там все написал.

– Как раз читала, – сказала она, – это вызвало мое беспокойство.

– Да? – удивился я, – почему?

– Ну, понимаешь, если я бы была на твоем месте, то почувствовала бы себя слабой и беззащитной в своей семье. Как тебе живется?

– Странно, – сказал я. Я совершенно себя так не чувствую. Давайте я вам на песке все сделаю, а вы сфотографируете.

Я знал, что она фотографирует все, что мы делаем и вывешивает около своего кабинета – то ли для родителей, то ли для проверяющих.

– Давай.

Я взял шесть драконов, посадил их на гору с песком и окружил кирпичной стеной из лего. Драконы смотрели в разные стороны и могли видеть с любой стороны наступающего врага.

– У вас нет макета Кремля?

– Нет… Такой игрушки нет в коллекции.

– Жаль, – сказал я, – он мне нужен.

– Ну возьми другую фигуру, и назови ее Кремль, – сказала находчивая Римма Алексеевна.

Я взял фигуру церкви поставил за горой с драконами и сказал:

– Это драконы, их никто не сможет победить, потому что за ними Кремль.

Римма Алексеевна достала телефон, сфотографировала и сказала:

– Можно я повешу это на выставку?

– Конечно, – сказал я, – А олимпиады есть по этому?

– По чему?

– По рассказам на песке?

– Боюсь, что нет, – улыбнулась Римма Алексеевна.

– А что есть? Конкурсы какие-нибудь?

– Нет, – вздохнула Римма Алексеевна, – только супервизии.

– А это что такое? – спросил я.

– Это когда психолог не знает, что делать, – она засмеялась.

– А вы не знаете, что со мной делать?

– Похоже, что да, – сказала Римма Алексеевна.

– Ладно, – усмехнулся я. Давайте я вам помогу. Что вы чувствуете?

– Я чувствую, что мне очень смешно и одновременно грустно.

Тут я не понял.

– Почему грустно?

– Потому что ты умный и честный мальчик, но тебе трудно отличать правду от неправды.

Я удивился снова.

– А вам легко?

– Мне тоже трудно, – сказала она грустно. Тут она уже выглядела не на 20, а на все 25, или даже 40.

– Не беспокойтесь, – сказал я, – смотрите чаще новости. Там все объясняют. Вот мои родители все время выключают телевизор, к сожалению, – выразительно сказал я, – и это единственное, что меня беспокоит в моей семье.

Она как-то задумчиво на меня посмотрела, и сказала:

– Пойдем на урок. Какой у вас сейчас предмет?

– По-моему, математика. А вы знаете, сколько залов в Кремле?

– Пойдем, – она взяла меня за руку, и мы пошли по коридору. По дороге мы встретили Витьку Пичужкина, его вела на занятие социальный педагог Наталья Валентиновна.

Зелёная чёлка

Нам задали сделать видеоблог!

– Это раскроет ваши аналитические и творческие способности, расширит кругозор, вы научитесь вести себя перед камерой, говорить, строить высказывания, публично выступать, – сказала Мария Вячеславовна, – а потом мы, может быть, сделаем канал нашей школы и разместим в ютубе.

Я вообще-то не против раскрыть свои способности, потому что у меня много разных, и я в них немного запутался. Мама говорит, что я хорошо рисую, папа говорит, у меня есть способности к шахматам. Сам я думаю, что могу быть режиссером. Бабушка, правда, сказала, что это «нынче опасно», так как по телевизору все время показывают режиссеров, которые сидят в тюрьме. Но я-то буду хорошим режиссером, подумал я, деньги воровать или нападать на людей я не собираюсь. В общем, надо еще разобраться, может у меня много всяких способностей, и к 11 классу одни закроются, другие откроются. Я слышал, что так бывает. И сел смотреть видеоблоги, потому что Мария Вячеславовна говорила, что прежде чем что-то делать, сначала нужно изучить чужой опыт. Мы стали изучать.

Одна девушка показывала, как она красит губы и глаза, и рассказывала, как она живет каждый день, куда идет, с кем встречается, показывала свою собачку, подружек и передавала приветы всем одноклассникам. Я подумал, что она вообще не выключает камеру и всю свою жизнь показывает всем людям. Я даже испугался, когда представил, что я буду вот так вот всю свою жизнь показывать, если стану видеоблогером, и мне уже не сделать ничего неприличного и дурацкого. Получается, что все время за мной кто-то будет следить. Я даже подумал, что вдруг за мной уже кто-нибудь следит…

Я сказал Мишке:

– Слушай, эти видеоблогеры, они вообще все свою жизнь должны снимать? Я не хочу!

Но Мишка меня успокоил:

– Ты что? Ты же сам хозяин своего блога, что хочешь снимаешь, что хочешь выкладываешь!

Я тогда успокоился и стал дальше смотреть контент, это так вроде правильно называется. Один парень создал канал про сериалы. Он искал моменты, в каком сериале одни кадры не совпадают с предыдущими, так у него канал и назывался «тупые косяки». Например, находил, что в одном кадре лежит на столе у преступника книжка и тетрадка прямо, а в следующем кадре уже кривовато. Или женщина лежит, у нее подушка большая, а в следующем кадре поменьше. Ну и все в таком духе.

Больше всего было таких блогеров, которые рассказывали про других блогеров. Ну, то есть, одни что-нибудь говорили, а другие их за это критиковали. Или кто-то писал книжки, а другие их пересказывали и ругались, при этом большие толстые книжки рассказывали за 5 минут – все, что в них написано. Получается, что можно книжки не читать, а послушать содержание. Я решил, что это надо запомнить на будущее, когда нам в 10 классе будут задавать много читать, как моей сестре Вере.

Я решил, что тоже буду критиком и выбрал одного дядьку, который читал стихи про Россию. Сначала я хотел рассказывать, как он плохо одет и что ругается матом. Потом другого нашел, он говорил, что-то про память и нашу войну. Плохо говорил, запинался и строил слишком длинные предложения, чего, как нам Мария Вячеславовна говорила, делать нельзя, если хочешь, чтобы тебя понял собеседник.

Только я собрался придумывать, что я буду говорить, как позвонил Мишка. Он сказал, что у него есть одна идея.

– Давай я буду брать у тебя интервью! Я видел, так блогеры делают.

Мне идея очень понравилась. Мишка пришел ко мне, и мы стали думать, на какую тему брать интервью. Посмотрели нескольких блогеров, которые берут очень веселые интервью, и вроде бы рассказывают просто про всякую фигню. Я сказал:

– А давай просто расскажем о своей жизни. Ты спросишь меня, а я тебя! И будет оригинально, как у всех!

– Нет, – сказал Мишка, – давай буду спрашивать только я, – это круче получится. Можно стрижку специальную сделать, прокраситься в зеленый цвет! И еще… оранжевые шнурки у меня есть. А потом я опрошу еще Настю и Петьку. Ну, а мы скажем потом, что это наш общий блог.

– Ну, ладно, – согласился я. Я подумал, что отвечать на вопросы даже легче, чем их задавать, я же про свою жизнь все знаю, а вопросы еще надо придумать.

На следующий день мы сели друг напротив друга на стулья. Мишка включил телефон, прислонил к книжке на столе и положил ногу на ногу. Шнурки он и правда вставил оранжевые и покрасил волосы в серобуромалиновый цвет каким-то шампунем, а челку накрасил ярко зеленой краской. Вид, как у попугая, подумал я, но не сказал, потому что вспомнил, что мне как раз попадались такие видеоблогеры, и у них было очень много миллионов просмотров. Мишка, видно, метил высоко.

Мы начали.

– Ну, – сказал Мишка, – расскажи, Макс, как ты проводишь время?

Я рассказал, что утром встаю, иду в школу, делаю уроки, ну, в общем, чувствую, совсем неинтересно получается. Мишка это тоже, наверное, понял и стал задавать более острые вопросы.

– Ты наркотики куришь? Или нюхаешь клей? Матом ругаешься?

Я подумал, что если я скажу «нет», то передача будет неинтересная. А скажу «да», опять напугаю всех и взорву не только школу, но и папу. А это опаснее. И я тогда сказал (я слышал такое у блогеров):

– Без комментариев…

Мишка таким моим умным и загадочным ответом удовлетворился. И задал следующий вопрос:

– У тебя была групповуха?

Это он, видно, готовился к эфиру. Слово какое-то странное. Я сказал:

– В детском саду я был в группе, потом в оздоровительном лагере, но это уже был отряд.

И я развернул свой ответ, сказал, что отряд – это когда есть общая цель. И что я собираюсь в лагерь «Артек» в Крым. Мишка как-то криво усмехнулся, потом выключил телефон и сказал, что это такие вопросы модные, поэтому неприличные. И чтобы я потом почитал сам, чтобы нам не прерывать нашу работу. В общем, он прямо вошел в роль и во вкус.

– Как ты относишься к мигрантам, ну к приезжим то есть? Должны ли они жить в нашей стране?

«Вот это завернул», – подумал я. И решил ответить, как нас учили на уроке по литературе: «с одной стороны так, а с другой стороны – по-другому».

– С одной стороны, – это дешевая рабочая сила, для России выгодно. С другой – это люди, которые заполняют наш город, и нам скоро не останется места! Они грязные, они живут, как в хлеву! Они спят без белья! Они не говорят по-русски. Они много рожают!

Я чувствовал, как расхожусь и говорю все более уверенно и убедительно для Мишки. На самом деле я просто повторял то, что слышал на ток-шоу по телевизору, пока еще папа его(как будто бы нечаянно) не сломал. Я подумал, что мне повезло, что я все это помнил.

Но Мишка как будто был не в восторге от моей информированности. Он шепнул что-то и написал мне пальцем в воздухе. Я попытался разобрать и понял только «ТОЛ» – три буквы.

– Тьфу, – сказал он и выключил телефон, – давай про толерантность! Нам за это повысят балл!

– А-а-а, – понял я, – а что про нее говорить?

– Ну, скажи, что все люди равны!

– А если они не равны?

– Все равно скажи! Это же толерантность! Должны быть равны!

– Ладно, – сказал я. И сказал:

– Несмотря на то, что люди все разные, они совершенно одинаковые. У них есть ноги, руки, внутренние органы. И они равны. Все должно быть справедливо, как у всех.

– М-м, – сказал Мишка, – А как ты относишься к Пуссирайт?

Ну, он точно подготовился. Но я тоже был не промах.

– Это чучела, которые плясали в церкви? Будут сидеть, я сказал! Это я из клипа взял, там Жеглов такой говорит:”Будет сидеть, я сказал”, – уточнил я. А потом расхохотался, и тоже положил ногу на ногу.

– Нормально, – одобрил Мишка большим пальцем под столом.

И сказал:

– А ты считаешь это справедливым?

Этот вопрос про справедливость я не знаю, у кого он взял – он его вставлял к месту и не к месту.

– Я же сказал, что будут сидеть, – сказал я, – при чем тут справедливость?

Это я ему вопросом на вопрос ответил. Тут еще можно было выключить у него микрофон, но у нас был другой жанр. Это был бы жанр пресс-конференции. А у него микрофон было не отключить. Но он сам понял, что ловить ему этим вопросом у меня нечего. И задал следующий.

– Ну и последний вопрос, «атмарселяпруста».

Не знаю, что это такое, но вид у Мишки был очень важный, и он положил другую ногу на ногу, и откинул зеленую челку.

– Если бы ты попал на необитаемый остров, что бы ты взял с собой?

– Маму, папу, бабушку, …Костю, Веру… ну и тебя, дурака, – остроумно завершил я.

– Ты не понял, – вальяжно раскинулся Мишка в компьютерном кресле, и стал крутиться в нем, типа нетерпение выражать или, может быть, в туалет захотел, не знаю.

– Не кого, а что? Неодушевленное существительное. В первом классе проходили.

– Это шутка была! – вывернулся я, – я бы взял телевизор! В нем все, что мне надо, чтобы быть в курсе!

– Спасибо! – Мишка встал и пожал мне руку. Нагнулся так, чтобы было видно в камеру. Я тоже ему пожал руку.

Мы скинули интервью в сеть и выложили в ютуб в закрытую ссылку. Так сказали сделать, чтобы сначала Мария Вячеславовна могла проверить, что мы там наговорим, потому что там же будет канал нашей школы!

На следующий день мы пришли в школу. Зеленую челку Мишка смыл. Я думал, что у него не получится, но оказалось, что эта краска смывается. Все показывали свои ролики. Кто-то готовил пиццу. Маша делала декупаж. Света сделала презентацию о героическом подвиге дедушки во второй чеченской войне. Настя пошла гулять с сестрой и рассказала, во что можно играть с маленьким ребенком, если тебя послали погулять, чтобы не было скучно. И в самом конце выступили мы с Мишкой.

– Это пока сырое, без монтажа, – сказал Мишка перед тем, как включать.

– Давай, врубай, – сказал я.

И все посмотрели пять минут, которые мы сняли. Когда закончилось, все молчали сначала. Я думал, что это пауза перед бурными овациями. Но все как-то с интересом смотрели только на Мишку.

– А как ты сделал зеленую челку? – наконец спросил Петька, – она смывается?

– В ОКее, 300 рублей, – гордо ответил Мишка.

– Да ладно, – сказала Настя.

– Что, правда, смывается? – спросила Женя.

Я все ждал, что они скажут что-нибудь по существу вопроса. Но содержание, похоже, никого не интересовало. Даже Мария Вячеславовна как-то помалкивала. Неужели и она хочет зеленую челку, подумал я, у нее же нормальная прическа. Тут прозвенел звонок, прервал мои размышления, и надо было переодеваться на физкультуру.

– Закончим просмотры на следующем уроке, – задумчивым голосом сказала Мария Вячеславовна. А, может быть, она не поняла, что это серьезное интервью, все думал я на уроке физкультуры. Или наоборот, оно ее потрясло. Или ей, и правда, прическа важнее. С одной стороны обидно, а с другой – я решил быть толерантным к ее женским проблемам. Нам еще вместе работать до 4го класса.

Цирк

Мы с папой собрались не куда-нибудь, а в цирк! Я начал радоваться заранее, уже за месяц, когда маме дали дешевые билеты на работе. Это не просто так, а все потому, что она работает в государственном социальном учреждении, а таким людям дают всякие льготы за то, что они работают за государственную зарплату на трудной работе с несчастливыми людьми. И за это им дают всякие билеты по 500 или даже 300 рублей, чтобы они могли хотя бы порадоваться жизни вечером на концерте или в театре. Это называется профилактика сгорания на работе, сказала мама. И поэтому мама и папа много ходят в театр и филармонию, чтобы мама не сгорела. В цирк на этой ее работе еще никогда не давали билетов, и вот – наконец! Мама сказала, что ей и дома хватит цирка, и отправила нас.

Я один раз уже был в цирке, тоже с папой, еще до школы. Для меня это счастливое детское воспоминание, потому что там я первый раз влюбился по-настоящему. До этого были простые увлечения, а тут первое настоящее чувство. Вера говорит, что это похоже на то, когда у тебя в животе летают бабочки. А у меня в животе даже урчало! И все началось тогда, когда на арену вышла маленькая девочка и вспрыгнула легко, как кузнечик, на большой шар, а потом к ней подошёл большой гимнаст и стал ее крутить и бросать под купол, ловить одной рукой и снова бросать, а она не падала, и как кузнечик все время вскакивала на этот шар, перебирала ногами и катилась и потом прыгала на плечо к взрослому гимнасту.

И тут я понял, что я пропал. Это я слышал в сериале у бабушки, когда там следователь влюбляется, он говорит «я пропал». И я папе говорю:

– Папа, я пропал…

Папа не понял и говорит:

– Никуда ты не пропал, вот тут сидишь…

А папа выпил шампанского в антракте и поэтому меня вообще плохо понял, наверное. Я говорю:

– Я пропал, я влюбился…

А папа говорит:

– Мужайся, сын, это пройдет.

Так по-мужски меня поддержал сначала, а потом спросил:

– А в кого?

– В эту девочку на шаре!

– Ну ты, брат, даёшь! – удивился папа, – она же только что на арену вышла.

– А у меня уже бабочки в животе запели, – говорю я.

Папа понял. У меня очень понятливый папа.

– А… Понял… – сказал папа. А потом, немного погодя, спросил:

– Тебе в туалет не надо? А то до антракта ещё далёко.

– Нет, – сказал я, – туалет тут ни при чем. Бабочки не от живота, а от любви.

Папа снова понял и уже ничего не спрашивал.

И я с тех пор мечтал про цирк. Правда, я потом стал бабочек в животе чувствовать часто. В школе – и от Маши, и от Насти, и от Вериной подруги. И от «Секса в большом городе», который Вера смотрит в планшете.

Но это же была первая любовь, и поэтому важное детское воспоминание.

И тут папа достает из-за стекла полки долгожданные билеты и говорит:

– Ну, пойдем, брат, в цирк.

Я ему, конечно, не брат, у него вообще нет брата. Он поэтому меня так иногда зовёт. Бабушка говорила, что папа хотел брата, а получилась тетя Галя, и та от рук отбилась.

Ну, в общем, мы пошли в цирк. На билетах было написано, что в цирк приехал клоун из Швеции или из Швейцарии, знаменитый.

Мы когда ехали на машине в цирк, перед нами ехал автобус с портретом этого самого клоуна. Мы вышли у цирка, папа пошел платить за парковку машины и сказал мне, чтобы я подождал его у главного входа. Я стоял, ждал и вспоминал про девочку на шаре. Вдруг она снова будет там.

Тут я услышал за своей спиной разговор:

– Ты слышала, что этого клоуна выгнали на 5 лет из страны за соблазнение девочки? – женский голос. Я обернулся и увидел двух смеющихся молодых девушек.

– Ого! Откуда ты знаешь? – сказала вторая. И они обе захихикали, рассматривая что-то в телефоне.

Я напрягся и даже, можно сказать, испугался. Что такое соблазнение, я уже догадывался, и даже слышал по радио слово «харасмент», и спросил у Веры, что это такое. Я все такое узнаю от Веры, она сказала, что это означает это, что к секретарше, например, пристает начальник и требует секс, несмотря на то, что у него есть жена и двое детей.

Потом мне стало противно, я представил себе, что этой несчастной девочкой могла быть моя девочка на шаре… И этот противный толстый клоун с автобуса с дурацким красным носом! Ну уж нет!

Пока папа пришел, я уже успел разозлиться.

– Я не хочу в цирк, папа, – сказал я.

– С чего это вдруг так резко раздумал? – удивился папа, – ты же так хотел!

– Папа, этот клоун! Он… – и я рассказал папе, что услышал от хихикающих девушек, – его из своей страны выгнали, теперь он в нашей поселился, у нас все можно! Посмотри в гугле! – кричал я и чуть не плакал, вспоминая свою девочку и противного клоуна одновременно.

– Стоп, отставить слезы, это ты сочиняешь, – понимающе сказал папа и полез в карман за телефоном. Он поискал, нашел и крякнул.

– Действительно, вот деятель на гастролях! 5 лет запрета на въезд… – потом обратился ко мне, – ну, брат, бывает…

Больше он, видимо, не знал, что мне сказать.

– А вдруг он пристает к девочке на шаре? – кричал я, – не пойду в цирк!

– Да погоди ты, – растерянно говорил папа, – это ж другая труппа. И потом, тут написано, что ничего такого…Ну, короче, ничего страшного он не сделал, – пошли, не дури, он весёлый, и билеты жалко, пропадут.

И тут я решил, что билеты и правда жалко, месяц ждал, и из-за этого дурацкого клоуна все веселье пропадет. И, кроме того, я подумал, что могу пойти даже специально, чтобы клоуну этому сказать, что я про него думаю!

Мы вошли, разделись в гардеробе, взяли бинокль и купили программу. Там было написано, что клоун – лауреат всяких разных конкурсов, и лучший в мире клоун и что он дотронется до самого сокровенного в душе человека. Только попробуй, подумал я.

При входе в зал проверяли билеты, и контролерша, тетенька в длинном красном платье, подозрительно разглядывала двух тетенек в ярких цветастых платках, повязанных под горло, которые шли перед нами.

– Русские? Россия? Паспорт покажите! – настаивала она. Тетеньки только кивали и делали какие-то очень грустные лица, почти плакали и хмурили брови.

– Ишь, иностранки, знаем мы ваши фокусы, под русских косят, чтобы за билеты не платить, сколько положено! Депрессию русскую изображают! А мы все видим, тертые калачи! Идите и доплачивайте за билет! Для иностранцев 100 евро наш цирк стоит!

Тетеньки в платках непонимающе рыскали глазами, хлопали по карманам и ни слова не произносили. Контролерша перегородила им путь всем туловищем и закричала:

– Не пущу! Идите и платите за билеты в кассу! Тетеньки в платках поплелись в кассу с такими же грустными лицами. Наконец нас пропустили в зал. Мы сели на левую трибуну в пятом ряду. И тетеньки в платках оказались через двух человек от нас. То есть они уже были не в платках, они эти платки сняли и оказались вполне молодыми и задорными на вид. Платки они повязали, чтобы казаться русскими на контроле, это понятно, вот такая их подлая натура. Какие же эти иностранцы – ужасные люди, подумал я. Вруны, соблазнители и жадины. Хотят воспользоваться русским цирком, а денег не заплатить. Кстати, к нам тетеньки в таких платках приходили в школу недавно, только они были старые. Сказали, что они ветераны, но не войны, а труда, но все равно ветераны называются. Эти бабушки в платках пели, рассказывали про Сталина и коммунистическую партию, раздали всем конфеты и красные трещотки. Потом, правда, пришла завуч, сказала сдать трещотки в музыкальный зал, а там вместо них раздала флажки-триколор. А это флаг России.

В общем, представление началось, вышел оркестр, трубы загудели, выкатили большие тумбы и на арену вышли львы и тигры! И дрессировщик в красных штанах с синими блестками и белой мантией! Девушки-иностранки, уже без платков, схватили телефоны и стали фотографировать львов и что-то говорить прямо в телефон. Главное, что я слышал слово «оуфл! оуфл! кошмарр! кошмарр!». Кошмар – это было понятно, а «оуфл» я знал от Веры, значит ужасно. Что, интересно, им так ужасно, неужели они так испугались зверей, они же дрессированные и под присмотром. А они продолжали трещать в телефон и фотографировать.

– Почему они так кричат? – спросил я у папы. Больше не у кого было спросить, вдруг папа знает, подумал я. И папа, оказывается, знал:

– Они – защитники диких животных, поэтому возмущаются. Почти все страны мира запретили выступления животных в цирке, только в России еще нет.

– А почему? Это же так здорово! – спросил я.

– Ну, понимаешь, животных мучают, когда дрессируют, и потом, доказал ты, что сильнее и умнее льва, и что с того? – начал философствовать папа, и я понял, что он прямо заодно с этими иностранными шпионками в платках. И я решил, от греха подальше, больше ничего у него не спрашивать.

И даже ему ответить ничего не успел, потому что тут на арену вышел этот противный красномордый клоун. У него были смешные черные туфли с длинными носами и короткие штаны на подтяжках, на шее бант, и, конечно же, красный носище и рыжий парик, в общем, точно, как в рекламе на автобусе, который ехал перед нами.

Сначала клоун проскакал по сцене на палке, пробежал вокруг арены по проходу, а потом замахал руками, как будто он дирижирует, и тут же грянули трубы и барабаны. Все захлопали, а он начал кланяться, как будто уже сделал что-то такое невероятное, за что ему надо так хлопать. И чем больше он кланялся, расставив свои длинные башмаки, тем больше ему аплодировали. Он, видно, от этого очень сильно радовался, потому что орал и смеялся, и держался за живот. А мне было совершенно не смешно.

Я сидел и вспоминал клоунов, которых я видел раньше. Вот они были и, правда, смешные, особенно, которые пели песню про голубых канареек. Они были какие-то дурацкие, но, как бы это сказать, хорошо и добродурацкие. Один все время не вовремя прыгал, не попадая в такт, а другой смотрел на ухо серединного так, как будто ничего важнее, чем его огромное ухо, нет на свете! И песня была какая-то нежная и ласковая. Я почему-то решил, что все клоуны такие. Но не тут-то было. Этот был совсем не такой.

Он побежал по проходу, вцепился в руку толстого дяденьки в пятом ряду и начал его стаскивать с кресла. Когда дяденька, наконец, встал, клоун потащил его за собой, вытащил на арену и усадил на край сцены; папа сказал, что это называется красиво по-французски – бордюр. Потом также он стащил со стульев парня, тетеньку в пышной юбке, встал перед ней даже на колено и приложил руку к груди, она засмеялась так радостно и пошла с ним на этот бордюр. Ну, начинается соблазнение, подумал я. Но он усадил тетеньку и вцепился в маленького мальчика с первого ряда, а тот стал упираться и хвататься за маму.

И тут я понял, что нужно делать. Я вскочил, пролез по проходу, мимо ничего не успевшего сообразить папы, иностранных тетенек – защитниц львов, выскочил в проход и побежал к клоуну. Я не знал, что нужно говорить, но мне было важно, чтобы он меня заметил и отпустил мальчика, а взял бы вместо него – меня. От растерянности я поднял руку, как на уроках учит Мария Вячеславовна, когда хочешь к доске, и так и бежал к нему с поднятой правильно рукой. Передо мной на колено он, конечно, не встал, а сначала удивленно поднял лохматые брови, потом разулыбался, и погладил по голове мальчика, обрадованного, что этот страшный клоун нашел другую жертву. А мне клоун сделал знак рукой – «ай-да на бордюр!», и я побежал за ним. И, несмотря на то, что злился на клоуна, был гордый, все равно было приятно, что буду сейчас на сцене выступать со львами и гимнастами.

А клоун схватил корзину, которую вынес ему дяденька в черном костюме, вытащил оттуда колокольчики и стал раздавать нам всем, кого он повытаскивал на бордюр. Толстому дядьке дал огромный, даже можно сказать, колокол, тетеньке в пышной юбке поменьше, а парню еще поменьше, а мне – самый писклявый. Потом стал просить, чтобы мы в них звенели по очереди. Мне вообще сразу не понравилось, что у меня самый тоненький колокольчик, как в сказке «Три медведя». Что я ему – малявка что ли, подумал я. Но по очереди в колокольчики я еще звенел. Все почему-то страшно радовались и хлопали, глядя, как клоун нами дирижирует. А он, успокоившись, что мы все звеним, видно, решил нами поуправлять по-другому, будто он настоящий дирижер. Дал знак, грянули трубы и барабаны снова, и начал показывать, кому из нас звенеть. Дядька звенел один раз, тетенька – 3 раза, потом парень 2 раза по его знаку, потом моя очередь – клоун мне показывает, а я… не звеню! Сжал колокольчик в руке и молчу, и на него смотрю в упор. Он опять мне машет, музыка уже нужная прошла, снова по кругу – дядька, тетенька, парень, а я – молчу. Клоун встал на колено, руки к груди, потом у виска покрутил, типа я чокнутый, а я не звеню. Все смеются, и когда третий раз началось, он мою руку схватил, ей позвенел сам. Потом показывает знаками – «сам звени!» И падает на колени, уже на два, и руки складывает, как перед тетенькой. И потом кинулся на меня и пытается поцеловать! Чтобы я звенел! Я сразу вспомнил все его грехи, ну и что, что я не девочка, все равно опасно, я же слышал! Когда наш президент от нежных чувств мальчика в живот поцеловал, сколько разных было разговоров. И я даже папу спросил, чем это опасно. И папа тогда сказал, что никакие дяденьки мальчиков целовать не должны, только если это родственники близкие.

И тогда я в ухо прямо ему и сказал: «Вы – подлый соблазнитель!» А он так удивился, и что-то мне на своем то ли немецком, то ли французском залепетал. И опять пошел по кругу все раздавать команду звенеть. А на меня так посматривает и рожи строит, мол, давай звени, и руки на груди складывает. И тут до меня дошло, что он меня не понимает. И что толку ему говорить! Он же не русский! Думаю, надо ему сказать по-английски то, что эти тетеньки говорили. И говорю ему в ухо: «Оуфл! Кошмарр!». Он сразу брови вскинул, видимо, растерялся, но виду не показал и побежал по кругу под музыку, по-дурацки выворачивая ноги в черных ботинках с длинными носами. И так бегал и бегал по кругу под звуки трубы. И один круг, и другой!

И уже больше не просил нас звенеть, видимо, понял все и стыдно ему стало. И за девочку, и за диких львов, и за тетенек в платках, которые взяли себе наши российские билеты незаконно. Вообще, что приехал и тут пытается дотронуться, как в программке написано, до самого сокровенного в нашей русской душе. Но не тут-то было! Я подумал, что терять мне уже нечего вскочил и побежал заним. Бегу и кричу ему вслед: «Оуфл и кошмарр!» А он – от меня. И дергается смешно, вскрикивает, показывает на меня всем, хватается за голову. Публика стала хлопать и кричать «браво», чем больше мы бегаем, тем больше они кричат. Я пробежал так несколько кругов, потом устал и стал искать глазами папу. А папа уже был почти на арене, схватил меня в охапку и усадил на кресло рядом с собой, не отпуская. А клоун подбежал по рядам и встал передо мной на колено и тоже хлопал мне прямо перед нашими глазами. И он откуда-то достал красный цветок и дал его мне.

И тут я подумал, что у меня, наверное, не получилось отомстить клоуну, потому что у него еще больше получился успех из-за меня. Как будто бы я ему помог. И я расстроился. Еще потому, что я уже совсем устал бегать и от этого рева. Поэтому я взял цветок и на русском языке ему сказал в ухо: «Пожалуйста, ведите себя прилично, когда приезжаете в Россию!». Он понял слово «Россия», обрадовался и закричал «Россия! Россия!» и снова побежал по кругу. И тут оркестр снова марш заиграл, и клоун убежал за кулисы под аплодисменты.

Объявили антракт. А папа меня все обнимал и прижимал к себе. Потом мы вышли в фойе. Все начали ко мне подходить, хвалить, давать конфеты и даже шарики. А мне было как-то невесело. Папа сразу увидел это и сказал:

– Пошли-ка, брат, домой. Хватит с нас на сегодня цирка, а?

И я согласился, мы пошли домой, и я думал, какой у меня все-таки умный и добрый папа, и как хорошо, что я знаю иностранные языки.

Спина белая

– Слушай, завтра же 1 апреля! – сказал Мишка.

– И что? – вздохнул я, – лето еще не скоро.

– Ты что, забыл? Это же такой праздник, когда все врут, и им за это ничего не бывает! – воскликнул Мишка.

Что-то я, правда, забыл про такой праздник. И вообще, подумал я, какой же это праздник, когда врут… Вот мама говорит: «у нас в семье… (и называет свою фамилию, потому что у нас с папой другая), никогда никто не врал…» И вздыхает, наверное, жалеет, что не дала мне свою фамилию. Особенно, когда узнает, что мы с папой опять тайно съели слишком много пиццы и пили вредную колу. Вот получается, одна половина меня врёт, которая в папу, а вторая, которая в маму – честная.

Я сказал это Мишке, и он ответил:

– А получается у меня только одна половина, мамина. И она как раз врет. Я это еще в детстве понял.

Мишка рассказал, что в детстве боялся, например, что из шкафа или из другой комнаты выйдет огромный страшный Чимбер, а мама ему говорила, что там никого нет и чтобы он спал спокойно. Хотя один раз он прямо в комнате у нее увидел чужого дядю – большого и страшного.

– Она еще к психологу меня повела, та сказала, что у меня детские страхи, – возмущался Мишка, – а я же правда чуял, что у нее там кто-то чужой – Чимбер или дядька, какая разница!

– То есть получается – она тебе врала, – сказал я. Я подумал, что так хорошо, что мне мама и папа не врут, как Мишке. Фу! Я даже поморщился в ужасе от такой мысли. Потом я стал думать, что в общем-то с этим враньем все сложно получается. Вроде мама не хотела Мишку расстраивать и пугать, а он все равно расстроился и испугался.

И еще я вспомнил про то, как мама мне сказала, чтобы я соврал, что мне понравился гадкий суп, который прабабушка Люда сварила. Ну потому что, сказала мама, что она уже слепая, и это последний может быть ее суп. Который она сама сварила, то есть. И я тогда ответил, что суп вкусный. И так все двадцать раз ответил, потому что бабушка столько раз спрашивала. И это вот моя мама попросила, которая утверждает, что «Пестушкины никогда не врут!» Я когда ей сказал это, она ответила, что это не ложь вовсе, а деликатность. Я не понял, мне же пришлось соврать! В этом супе плавал вареный лук, а я его ненавижу! А когда мы ехали домой, папа сказал, что это, конечно, ложь, но ложь «во благо». Я тогда решил, что раз это мамина бабушка, то для нее деликатность, а для папы – она же ему все-таки не родная – ложь во благо. И папе-то тоже этот суп не понравился, я видел по его лицу. Мы, Судеркины, по мужской линии ненавидим в супе вареный лук!

Ну, в общем, с этим враньём непонятно, чем оно от деликатности отличается или от этой самой лжи во благо. Видимо, зависит от того, родному ты человеку врешь и боишься, что он расстроится или заругается, или вообще чужому врешь просто так. И он тебе ничего сделать не может. Или учителю, например, что урок учил. Так же можно сказать: «я учил…», а много ты учил или 1 минуту почитал, он же не проверит. И получается-то, если ты сам считаешь, что ты в это время учил, ты и не врешь… У меня был случай, когда я на музыку ходил к учительнице, Татьяне Сергеевне из соседнего подъезда. И вот я так не хотел этой музыкой заниматься, что к двери подходил, протягивал руку, ставил на звонок и легко-легко нажимал, а он не звонил! Ну то есть, если бы я крепче нажал, звонок бы прозвонил, а я жал легко… Потом шел домой. Татьяна Сергеевна вечером маме звонила – «А почему Максим не пришел?», а я с чистым сердцем могу сказать – я звонил! Но никого дома почему-то не было! Ну, то есть, с не совсем чистым, но все равно – я ж звонил… просто звонок тугой…

То есть как-то все сложно…Поэтому я праздник, когда все врут, не понимаю… Спросил у Мишки, почему это надо праздновать, когда все врут. Он так объяснил:

– Ну, это когда все сначала врут, а потом оказывается, что это была неправда, и они шутили! То есть на самом деле они вовсе не врут, а шутят, и все радуются! Например, «у вас вся спина белая» – это из фильма какого-то. Или: «тебе присудили Нобелевскую премию», а ты такой веришь, как дурак, а потом оказывается, что не фига не присудили. То есть присудили, но вообще не тебе. Или «твою кошку съел волкодав». А она живая, и никто ее не съел!

– Как-то это про волкодава зло получается, – сказал я, – издевательство.

– Да нет! – сказал Мишка, – человек потом радуется, что это неправда, и счастлив.

Ну, это он про волкодава радуется, подумал я. А про премию очень даже расстраивается. Я вот ждал очень, когда мне что-нибудь вручат за сочинение, а вручили грамоту Петьке. Что тут радоваться. Даже если бы и 1 апреля.

– Да не знаю я, – сказал Мишка. Но праздник есть. Надо его как-то отмечать.

Надо сказать, что Мишке удалось меня как-то убедить, и тогда мне пришла в голову мысль!

– Сейчас можно врать, то есть шутить – онлайн!

– Это как – врать онлайн? – Мишка сначала не понял, – но потом быстро догадался, – то есть можно не говорить вранье, а писать его в интернет, да? Получается, что ты как бы вслух-то и не врешь… Здорово!

– Да! – я обрадовался, что он быстро понял, – это, кажется, называется – обговорить, а так получается обписать!

Мы посмеялись от души над новыми словечками.

– Ладно. Теперь нужна идея. Кому и про что соврать завтра, – наконец сказал Мишка.

Мишка сел на корточки, и от умственного напряжения, наверное, стал ковырять и без того облупившийся кусок стены в школьном холле. На полу образовалась кучка серого грязного порошка с желтыми кусками краски. Где-то я такое видел, пронеслось у меня в голове, и я сразу же вспомнил, где. Вчера в программе новостей по телевизору! Там показывали, как наши следователи раскрыли банду, которая занималась незаконным перевозом наркотиков через границу. Сначала показали всю банду – парни с татуировками, на скамейке, сидели какие-то сгорбленные и сонные. А потом – крупным планом – такую вот кучку порошка в мешочке.

– Мишка, – сказал я, – у меня круче круче какой?идея. Берем такой вот порошок, кладем Петьке в портфель и пишем у него на стене, что он – наркоман! Он последнее время сильно зазнался со своим айпадом, олимпиадами и фулынклюжными мальдивами или куда он там ездил на каникулах. Его, значит, обыскивают, находят порошок, нюхают, видят, что это штукатурка и всем смешно! Получается онлайн обговориваем и обписываем его, и потом смешной целый детектив – квест!

– Супер идея, – сказал Мишка, – и потом, это же безобидно, потому что неправда. Потом всем будет смешно. Нужно найти упаковку какую-нибудь мудреную, типа он специально засунул это в коробку из-под чего-нибудь совсем левого. Ну, от конфет, например.

– Лучше будет из-под лекарства! – сообразил я. – Я у родителей в аптечке что-нибудь найду сегодня.

Дома я забрался в аптечку, вытащил на пол все таблетки и в коробках, и баночках, которые там пылились без дела, потому что мы были здоровой и спортивной семей и даже один раз участвовали в игре «Мама, папа и я – спортивная семья». Я стал искать что-нибудь с красивой этикеткой, куда можно было бы засыпать приготовленный порошок. Наконец, нашел – красно-сине-желтую яркую бутылочку. Что-то написанное английскими буквами явно запутает следы, а это нам и надо. Я выбросил оттуда белые таблетки и аккуратно засыпал на их место порошок.

На следующий день на перемене мы незаметно подложили Петьке бутылочку в рюкзак и сразу же написали на моей стене «Петька – наркоман! У него наркотики в рюкзаке». Мишка сделал перепост. Так как была перемена, и все ребята были с включенными телефонами, практически весь класс успел лайкнуть и написать в комментах – ого!

Ну и конечно же Петька тоже прочитал, побежал к своему рюкзаку, и за ним толпища наших с гаджетами фотографировать его для новостей.

Ну, мы с Мишкой приготовились, что сейчас все будут ржать и нюхать нашу штукатурку. В это время в класс вошла Мария Вячеславовна.

– Что случилось? – она сразу же подошла к Петьке, который злился и вываливал на пол все из своего рюкзака, чтобы доказать, что у него ничего нет запрещенного.

Мария Вячеславовна обратилась ко мне, заглядывая в свой телефон. Неожиданно оказалось, что она тоже следит за нами в сети! Дело принимало новый более сложный оборот.

– Это что тут такое написано? Что за глупости? – она показывала стену моей страницы, где я первый разместил нашу первоапрельскую новость, – немедленно сотрите эту ерунду.

В этот момент Петька поднял свой рюкзак, чтобы поставить его на парту, и из бокового кармана вывалилась наша бутылочка и покатилась по полу. Все замерли, а Петька закричал:

– Это не мое! Это мне подбросили! Я не наркоман! – тут он испугался, похоже, потому что у него как-то задрожал подбородок.

Мне даже стало немного жалко Петьку. Я подумал, что это не очень хорошая шутка получилась и прямо как травля какая-то. Нам рассказывали про травлю, что это, когда над человеком смеются все вместе. И это ужасное чувство. Я не знаю, надо мной еще все вместе не смеялись, а тут как раз, похоже, и надо мной все посмеются. И это вот мы с Мишкой сделали, получается, просто хотели всех посмешить и отомстить Петьке за айфон. Я уже готов был простить ему все его айфоны и айпады последней модели, и готовился сказать, что это моя бутылочка и потерпеть, что все будут смеяться надо мной, как в класс вошла директор Жанна Константиновна. Видимо, услышала шум из коридора.

Мы с Мишкой сразу выпалили:

– С праздником 1 апреля!

Ну чтобы все вспомнили про праздник и не ругались. А Жанна Константиновна на поздравления не успела отреагировать, потому что в этот момент увидела бутылочку, которая выкатилась ей прямо под ноги.

– Что это за лекарство?

– Это не мой наркотик! – закричал Петька.

– Да это просто штукатурка! Из холла! – закричал я.

Жанна Константиновна хоть новости не читала, сразу же напряглась на слово «наркотик», подняла бутылку и стала вертеть в руках. А Мария Вячеславовна ей молча потянула телефон с нашей новостью.

– А почему это штукатурка в этой банке? Где такую банку взяли? – голос ее очень строго звучал.

Та моя часть, которая никогда не врет, в этот момент завладела мной почти полностью, и я хотел сказать, что эта штукатурка насыпана в баночку из нашей домашней аптечки в честь праздника первого апреля. Но что-то меня остановило, видно, как раз вторая часть, которая вполне может приврать – из деликатности, «во спасение» или просто от страха. Я из деликатности подумал, что вдруг это какое-нибудь взрослое лекарство от запора или поноса или что-нибудь совсем неприличное от глистов, я же не проверял, а Жанна Константиновна, видно, знает, что это за бутылочка, поэтому так строго спрашивает. И, получается, я сейчас еще и опозорю на весь класс нашу здоровью спортивную семью. И тогда уж точно все будут громко вместе смеяться не над Петькой, а надо мной. И я сказал:

– Мы нашли уже ее в этой банке! И сунули Петьке в рюкзак… – теперь уже я почти заплакал.

– А откуда же вы тогда знаете, что это штукатурка из холла? – вопрос, конечно, логичный задала уже Мария Вячеславовна.

– Мы знаем, пахнет мелом! Сегодня же первое апреля! Мы шутили! – начал спасать меня Мишка, – вы же сами сказали…

– А вы еще это и нюхали? Вы понимаете, что если это и правда наркотик – это одна статья, а если это неправда, а вы такое пишете в интернете – это фейковая новость, это уже другая статья, и все это очень серьезно. Жанна Константиновна сказала это уже совершенно грозным голосом.

– Кто это придумал? – также грозно присоединилась к ней Мария Вячеславовна.

– По телевизору показывали! – я уже не знал, чем оправдаться, – позавчера!

В этот момент я вообще не врал. Я вспомнил этих скрюченных парней на скамейках подсудимых и так испугался, что говорил только правду. Петька за это время успокоился, и стал гордо собирать все в свой рюкзак обратно. Мишка не знал, как меня поддержать – ведь это почти полностью была моя идея, он только про первое апреля вспомнил. И поэтому Мишка только повторял:

– Это была моя идея отметить этот дурацкий праздник!

Тут Жанна Константиновна аккуратно открыла баночку и на глазах у всех засунула ее в левую ноздрю.? приложила ее к …? Затем она закрыла глаза и медленно втянула воздух. Потом также аккуратно отвела от носа и посмотрела на нас.

– Надо все-таки делать ремонт в холле побыстрее… А то все тут станут наркоманами, – и она громко и выдохнула, как будто бы собиралась поднять штангу.

Затем она поправила костюм и сказала нам с Мишкой:

– Больше так не шутите, пожалуйста. Дайте до пенсии спокойно доработать.

Мы только молча кивали. Все ребята тоже молчали.

А Жанна Константиновна, уже направляясь к дверям, обратилась к Марии Вячеславовне:

– И, кстати, у вас почему-то спина белая. Видимо, в холле к стенке прислонились, – и она торжественно вышла из класса.

– Ой, – сказала Мария Вячеславовна, – сели быстренько. И немедленно стереть эти глупости с ваших стен и выключить телефоны. А я сейчас, – она выбежала из класса вслед за директором. Мы, конечно, все посмотрели ей вслед. Спина была совершенно не белая. А в аккуратной розовой блузке в цветочек.

Петька поставил рюкзак и гордо шел по классу со своим айфоном и проверял, все ли стерли сообщение. То есть еще больше обнаглел, и проучить его не получилось все равно.

В коридоре раздались, к счастью, веселые голоса Марии Вячеславовны, Жанны Константиновны и чьи-то еще. Потом все стихло, и Мария Вячеславовна с очень серьезным лицом вернулась в класс.

Я сидел и думал о том, как трудно быть и деликатным, и честным, да еще и весело отмечать праздники! Видимо, это получается только у взрослых!

Гуманитарная помощь

Сразу после женского праздника мам и учителей, когда все отдыхали целых 3 дня, а школа наполнилась запахом мимоз и конфет, Мария Вячеславовна сказала:

– Мы все неплохо отдохнули, ребята, и теперь будем принимать участие в сборе гуманитарной помощи. Немного справочной информации для вас, хотя я уверена, что вы все знаете о непростой ситуации в Крыму.

Она включила интерактивную доску, показала нам карту и рассказала, что это Крым – полуостров, и он омывается сразу двумя морями.

Затем Мария Вячеславовна заглянула в телефон и прочитала: «В 2014 году состоялось присоединение Крыма к Российской Федерации, то есть к нашей с вами стране».

Петька тоже заглянул в телефон и сказал:

– Мария Вячеславовна, если вы Википедию читаете, то тут еще дальше – «бо́льшая часть полуострова является объектом территориальных разногласий…»

– Так, – сказала ему Мария Вячеславовна, убирая телефон, – Пенкин, ты меня слушаешь или нет? Я что не на русском языке говорю? Когда я попрошу, будешь дополнять, – и она попросила положить телефон ей на стол. Вообще-то с нас всегда собирают телефоны, но Петька умудряется не сдать и пользуется всеми своими устройствами на уроке, особенно после московской олимпиады он сильно обнаглел. И тут он тоже закричал:

– А вы сами сказали, что надо уметь искать информацию по разным источникам!

– Петр, – Мария Вячеславовна улыбнулась, но такой какой-то даже слишком широкой доброй улыбкой, что было видно, что ей не смешно, но она зачем-то сильно улыбается. И с чего ей так улыбаться, когда Петька ей мешал проводить урок, подумал я, как будто бы позирует для камеры. Я даже оглянулся и посмотрел, не снимает ли кто-нибудь из ребят на телефон, потому что сейчас такое бывает, что дети выкладывают учителей в интернет. Но вроде никто Марию Вячеславовну не снимал.

– Ребята, – продолжила она, уже обращаясь ко всем своей широкой улыбкой, – на прошлой неделе у нас был урок по окружающему миру, где вы учились искать информацию в разных источниках, в том числе, в интернете. Но речь шла об одном уроке. Это не значит, что вы все время должны пользоваться интернетом. Смысл в том, чтобы быть компетентными и УМЕТЬ им пользоваться. Но это не значит, что им НАДО пользоваться.

– Это как? – это уже спросил Мишка, – уметь надо, а пользоваться не надо? Да мы все же все время…

– Хрулев, – Мария Вячеславовна почему-то и Мишку решила назвать официально по фамилии, – именно так. Уметь, чтобы воспользоваться в крайнем случае. Это важная информация, и напрасно вы меня отвлекаете.

– Мы призы получим? – спросил Петька. Он после московской олимпиады очень возгордился, и стал, как сказала Мария Вячеславовна, “меркель-тильным”.

– Будут грамоты для тех, кто отличится. И по радио осветят.

– А что делать надо? – это уже Мишка не выдержал, – что собрать?

– Гуманитарная помощь, – это одежда, обувь, еда, игрушки, медикаменты.

Неугомонный Петька снова влез со своей информацией теперь уже из планшета:

– Из Махачкалы в Республику Крым отправился очередной груз гуманитарной помощи! Гуманитарная помощь собрана свыше 35 тонн!!! Ого! 35 тонн уже отправили. И еще мы соберем тонну!

– Тонну не соберем, – сказал я, – тонна – это много. В тонне – 1000 килограмм.

– Спорить тут не о чем, – сколько сможем, столько соберем, этим все школы города будут заниматься, – заключила Мария Вячеславовна.

– А они мерзнут? – спросила Настя, – теплые вещи нужны?

– Конечно, нужны, – сказала Мария Вячеславовна, – теплые вещи – самая хорошая гуманитарная помощь. Когда нам было трудно во времена перестройки, нам тоже везли гуманитарную помощь. Кроме того, у них в Крыму отключают свет.

– У них же жарко! – закричал Мишка, – мы там отдыхали с мамой!

– Миша, вы с мамой ездили туда на летние каникулы. Я помню, ты писал в сочинении. Но сейчас март. Короче говоря, им нужна наша с вами помощь.

– Да мы чего, мы ж не против! – закричал Петька.

– Вот и хорошо. Несите завтра игрушки, одежду детскую не старую, а также бинты и вату. Так же, как собирали для Геленджика. Общий список будет составлять завуч Ирина Олеговна. Конечно, возьмут не все, что не возьмут, отдадим в детские дома.

Конечно, мы все уже знали, что Крым наш, но не знали, что им так нужна помощь.

Я подумал, что это справедливо, и получается, что это как в сказке «Маленький принц» Экзюпери, которую недавно прочитал мне папа. Если ты кого-то приручил, то о нем нужно заботиться. Взял собаку, надо кормить, так получается.

Я пришел домой и сказал:

– Мам, пап! Мне нужна теплая новая детская одежда для Крыманаша.

– Понятно, – как-то тихо сказал папа. Что ему было понятно, было непонятно. Но он часто так делал. И это было со всех сторон неправильно. Я серьезно уже подкованный детскими психологами, которых смотрела бабушка, сказал:

– Ты меня оставил в неизвестности. Я не понял, что тебе понятно. А так с детьми нельзя.

Но папа ничего больше не собирался говорить, как всегда!

Я открыл шкаф и стал выбирать одежду. Хорошо, бабушки не было, она ушла в поликлинику. Спокойно выбрал пуховик позапрошлогодний, синий (у меня уже есть новый), куртку лыжную желтую, рваную под мышкой, но можно зашить. Интересно, сколько нужно курток, чтобы была тонна, подумал я. Тут вошла мама, она уже, конечно же, знала, что я собираю вещи для Крыма.

– Знаешь, Максим, – сказала она. Я думаю, что пуховик не надо. Я его обещала тете Лене для Сережи. Куртка тебе самому еще пригодится.

– Так что получается?! Я ничего не принесу? Все принесут детям Крыма, а мы получается жадные, да? Вы что, не понимаете, что если мы взяли себе Крым, то его теперь надо кормить? Это же как собаку приручить или лиса, мне папа читал недавно Экзюпери!

Я чуть не плакал. И потом, даже если им и не нужна моя куртка, я, получается, буду хуже всех, и наша семья – жадная семья!

Мама сказала:

– Не может быть, чтобы в Крыму была так нужна теплая одежда. Там же теплый климат.

– Вот и Мишка так сказал, а Мария Вячеславовна его отругала. И она сказала, что то, что будет не надо, мы отдадим в детские дома!

– И эта гимназия – участник движения против поборов! – воскликнула мама.

– Чего? – спросил я. Но мама ответить не успела, потому что тут пришла бабушка из поликлиники.

– Мама, выдай ему, пожалуйста, какие-нибудь вещи для помощи Крыму. И постарайся без комментариев. Может быть, из тех, что я хотела отвести Ленке для Сережи, там стоит сумка в шкафу. Она вышла, так как заплакал Костя.

Тут папа заглянул в комнату с телефоном в руках.

– Друг мой, иди сюда, тут есть список на сайте. Никаких теплых вещей Крым у нас не просит. Нужны медикаменты и детское питание. Вот оно что! А почему же нас просили вещи?!… Ладно, завтра разберусь, подумал я и посмотрел на маму, которая как раз собиралась кормить Костю и подогревала детское питание. Она поняла мой взгляд и сказала: – Значит так, Максим. В аптечке есть бинты. Я тебе дам денег, купишь ваты. Отнесешь завтра. Это самое полезное, что им надо.

– Именно, – подхватил папа, – и доставить легко и пользы много. А то, что они будут делать с твоими куртками?

– Блин, папа! Ты не понимаешь! То, что останется, мы отнесем в детские дома!

– Детских домов быть не должно, – сказал папа. И уж точно сейчас их главная проблема – не детские куртки.

– А что? – удивился я.

– Эхэхэх – снова папа неграмотно оставил меня в недоумении с неотвеченным вопросом. Конечно, я понимаю, папа – человек глобального системного мышления. Я слышал, как ему мама это говорила, но что это значит, они не обсуждали.

– Нам надо тонну собрать! – это был уже мой последний аргумент.

– С чего это?

– Дагестан собрал 35 тонн! Петька в планшете прочитал!

– А вам значит надо тонну добавить?

– Даже больше. Наша школа должна собрать примерно тонну. А бинт и вата весят мало!

Я был в отчаянии. Представил, как Мишка, Петька и Настя принесут свои вещи и, типа, щедро так отдадут детям Крыма. И их, конечно, отблагодарит по радио ведущий «Радио-гимназия» ди-джей Степан из 10 класса.

– В общем, я тебе свое мнение сказал, – сурово сказал папа.

Я расстроенный позвонил Мишке. Оказалось, что у него похожая история. Ну, то есть он захотел отнести свою осеннюю куртку, чтобы мама ему потом купила новую (это у него была такая задняя мысль, сказал он), а мама его заднюю мысль прочитала и не дала куртку, и еще сказала, что не знает, как до зарплаты дожить, и никакой новой куртки у него в этом году не будет.

– Хана. Тонну не соберем.

– Ага. Если соберем, то не мы.

И тут меня пронзила светлая мысль.

– Мишка, – сказал я, – пошли на барахолку.

– О! – сказал Мишка, – круто! Я знаю, у метро бабульки стоят и на газетках торгуют всяким барахлом. За копейки. У меня есть 100 рублей, хотел пепси купить, но ладно, для Крыма пожертвую.

– У меня тоже есть! Я могу даже 150 потратить. Из своих. Скопленных. Личных.

Я действительно копил на приставку. Там, конечно, уже было несколько тысяч, потому что иногда меня награждали за пятерки, но больше, чем 150 рублей, на Крым я дать не мог. Я вытащил 150 рублей из коробки из-под чая.

– Пошли! Выходим!

– Мам, я с Мишкой погулять.

– Не больше, чем до шести и во дворе. Телефон возьми.

– Хорошо!

Мы встретились с Мишкой во дворе и побежали на барахолку. Благо, метро было рядом и мама не будет меня искать еще полчаса.

Прямо за зданием метро располагался длинный ряд старых газет и покрывал, на которых были разложены всякие вещи. В основном мелкие и прикольные штуки, вроде детских пистолетов, хлопушек, коробок для чая, перочинных ножей, чашек с мелкими цветочками и розовых чайников типа того, что хранится в шкафу у прабабушки Люды, а ей уж 88 лет, и она хранит всякое барахло, и это у нее, как говорит мама, возрастное. Когда собираются родственники, прабабушка достает эти, как она говорит, сервизы и все гости начинают чмокать языками и вспоминать всяких других родственников, которые уже умерли. В детстве я, когда мы проходили мимо, всегда тянул за руку маму или папу к этой барахолке, но слышал всегда одно: «Пошли, это старье. Тебе здесь ничего не нужно». И даже на игрушки, которые там я точно видел, машинки пластмассовые и паровозы, не давали посмотреть. Бабушка даже сказала, что это все у них на этих покрывалах старое, вонючее и даже заразное. Там могут быть клопы, вши и блохи. И поэтому так и называется – блошиный рынок.

Ну, в общем, сегодня мы все-таки добрались до этого блошиного рынка, все благодаря Крыму! Подбежали с Мишкой к одеялам и стали рассматривать во все глаза. Старые отвертки, лампочки, рамки, открытки, бутылки, шкатулки, заколки. Потом начались мятые туфли и колготки вперемешку с черными модными пластинками. Вот уже и одежда появилась, подумал я. Может, для Крыма чего найдем.

– Мишка, как думаешь, туфли в Крым нормально будет?

– Конечно, у них же обуви тоже нет. Может быть, во время перестрелки пропала или просто малы кому-нибудь и надо новые.

– Ты чо?! – сказал я, – при чем тут малы? Если малы, они пойдут в магазин и купят.

– Ничо! – закричал на меня Мишка. Вот мне не покупают, а мне малы! У матери зарплата быстро кончается. Эх, был бы я в Крыму, – вздохнул он, – ты бы мне посылочку прислал. Одежды новой и игрушек.

– Так и езжай в Крым, вместе с мамой! – придумал я, – там тебе нашу посылочку и передадут! А ты ее возьмешь, и сюда к нам обратно! А что? Крым же наш!

– Да мы и раньше ездили с мамой в Крым вообще-то. В Ялте были в Ласточкином гнезде, я и не знал тогда, что он был не наш… – Мишка заговорил медленно и явно погрузился в какие-то воспоминания.

– Слушай, – сказал я, – давай выбирать, а то мне мама скоро звонить начнет. Вот у этой бабушки тапки, может их? – Мишка показал на самую первую бабушку из ряда покрывал. Я посмотрел внимательнее и обнаружил, что это дедушка, только сильно замотанный в платки и капюшоны.

– У вас эти тапки сколько стоят? – я показал на мягкие вязанные то ли тапки, то ли носки из цветных ниток.

– 300 рублей, – ответил дедушка каким-то женским голосом (наверное, все-таки бабушка, подумал я), – но если вам нужны, уступлю.

– Конечно, нужны, а то что бы мы спрашивали? Но у нас только 50 рублей, – наврал я.

– Ну, тогда отдам за 100.

Ничего себе, подумал я. Получается, я умею торговаться. Бабушка говорит, что торгуются люди не очень культурные, как Маша из 14 квартиры, и на рынке всегда поэтому завышены цены. Поэтому бабушка ходит в магазин «Магнит», хотя бы не надо тратить на это свое время. Другое дело Маша – человек простой, время ей больше некуда девать. Да, наверное, на этом блошином рынке много бездельников, подумал я. Ходят, торгуются, ничего не покупают.

– Ладно, за 75, – уже окончательно обнаглев, сказал я деду, – но нам еще куртка нужна, зимняя. У вас нет?

Тут я заметил, что Мишка ушел от меня по ряду вдоль покрывал, усеянных мелкими и очень старыми штуковинами. Детские машинки, салфетки, железные кружки, подстаканники под стакан, какие только в поезде видел один раз, но новые, самовар, как у прабабушки Люды был на старой квартире. Все какое-то ржавое, грязное, но при этом какое-то… Не знаю, какое слово придумать. Плохое – не плохое. Слово у меня не подобралось, но оторвать глаз от этого чудесного ряда цветастых покрывал я уже не мог. Шел так же, как и Мишка, вдоль ряда и смотрел на странных продавцов, я раньше таких нигде не видел. Тут стояли и старенькие, и молодые, но на рынок, на который бабушка не любила ходить, они были не похожи. Они как будто и не хотели ничего продавать, не приставали, не кричали, а как будто просто показывали всем свои машинки и блюдечки с цветочками. Я отошел от деда с женским голосом, а он так и остался стоять, даже не посмотрел на меня, как будто бы я ему денег не предлагал. Догнал Мишку.

– Слушай, надо уже что-то найти и бежать домой, мама сейчас начнет…

– Да, видишь, нет тут курток. И теплых вещей, кроме тапок этих, тоже нет. Одни?игрушки и всякая… – он видно хотела сказать фигня, но так же, как и я, никак не мог придумать слово для всего, что мы тут разглядывали. Вроде оно было грязное и старое, но почему-то и чем-то очень притягивало.

– Ребятки, вам куртка нужна? У меня есть, – услышали мы голос с одного из покрывал. Женщина, не старая и не молодая, в возрасте я не разбираюсь, руки в рукава спрятала, с ноги на ноги переминается. Скорее всего, замерзла тут стоять. Если у нее есть куртка, чего она ее не носит, подумал я. Могла бы хотя бы на себя надеть и продавать, как манекен в витрине. Но шутить про это мне как-то не захотелось. Женщина была какая-то грустная и с заспанным лицом.

– Да, нам нужна. Или свитер. Но у нас всего 100 рублей, – наврал Мишка. Наверное, начал торговаться.

– Давайте хоть за 100. Только у меня дома. Куртка. И свитер есть.

– Так нам надо сегодня. Сейчас. Мы завтра должны сдать на помощь Крыму.

– Крыму? Туда тоже нужно? Ну, нужно так нужно. Какие вы ответственные ребята, прямо как в наше время пионеры были. Я могу принести, подождите. 10–15 минут от силы, погуляйте, я недалеко живу. Валя, приглядишь? – и она показала соседке на свое покрывало.

– Да, беги, беги. Или, может, ребятки с тобой пойдут? Чтобы им сюда не возвращаться. Какие молодцы, – сказала соседка, Крым теперь наш, это радость великая! Конечно, поможем! – добавила Валя, и перекрестилась куда-то в небо.

– А вы где живете? – спросил я, – мне далеко нельзя. Сейчас мама будет звонить.

– Да на Южной, тут рядом.

– И мы на Южной! – обрадовался я, – а дом какой у вас?

– 37 дом, – сказала женщина.

– Хорошо, что недалеко, – сказал Мишка, – у нас дом 33. Это вообще-то рядом. Главное теперь, чтобы подошло.

– А что там не подойдет? Хорошая куртка, мужская. Сын носил. Пойдемте. Вам же 50 размер подойдет?

– Это слишком большой! – до меня вдруг дошло, что нам нужны детские вещи, – там в Крыму дети ждут куртки, у них меньше размер!

– А… детская нужна… Ну, вообще-то у меня детская тоже есть. Пойдемте, раз уж собрались.

И мы пошли к нашим домам, по дороге хозяйка куртки нас расспрашивала про нашу жизнь.

– А вы в какой школе? В 456 на углу? Я там уборщицей работала 5 лет назад.

– Ну, мы тогда еще не учились! – сказал я, а сам подумал, что домой к уборщице я не хочу. И что я скажу маме, когда она спросит, где взял куртку. Придется Мишке ее отнести домой, и потом мы утром ее сдадим вместе.

Мы зашли в пятиэтажный дом на нашей улице. Я увидел, что женщина эта – уборщица из нашей школы уже вообще не молодая, а на лицо старая, просто очень худая и кажется стройной. Оказалось, что у нее не целая квартира, а только комната, как у Насти. И комната, заваленная всякими барахольными вещами, которые она на барахолке и продает.

– Вас как по именам, мальчики? – спросила она.

– Максим, Михаил, – ответили мы серьезным хором.

– Меня Анна Викторовна, – как-то тихо пробормотала она, – я вам дам тогда куртку внука, его в детском доме одевают хорошо, – я когда его беру, то он сыт, одет, обут, не голодают они там. Хорошо их и кормят, и одевают. И вообще, все хорошо у него…

Анна Викторовна (то есть понятно теперь, что она самая настоящая бабушка, как я по морщинам сразу не догадался) как-то странно заговорила, тихо и быстро, достала красную потрепанную куртку примерно моего размера и протянула нам.

– Держите. Егорке не надо. У него все есть. Государство, спасибо ему, взяло под защиту.

– А… Почему он в детском доме у вас? Где его папа и мама?

– Ох, Мишенька, – это она меня назвала Мишенькой, но я не обиделся. Я понимал, что участвую в серьезном разговоре, – папа, Витька, сын мой, отбывает срок, в колонии. А мать, Наташка, не выдержала, крыша поехала. Сначала вроде держалась, говорила, что ради Егорки, ради Егорки. А потом… В общем, всех раскидала судьба по казенным домам. Только вот я осталась. А муж мой, тот на свободе был, да по пьяни умер. Как это все случилось, он стал все больше и больше, и удар его хватил. Ой, что же это я вам таким малышам рассказываю…, – спохватилась она.

Мы с Мишкой прямо застыли, потому что никогда не слышали столько неприятностей в одном предложении. Нас учит Мария Вячеславовна никогда много информации в одном предложении не рассказывать. Мишка, видимо, тоже это вспомнил. Поэтому решился задать Анне Викторовне наводящий вопрос.

– А сын за что в колонии сидит? – спросил он. Во дает, подумал я, я бы не догадался такое узнать.

– Он сидит незаслуженно. Оговорили его. Ребята наркотики продавали, а он свидетелем был. Потом их-то родители откупили. А я своего не смогла. Очень много денег надо. Вот теперь он один за всех, невиновный, 8 лет и отбывает… – голос ее задрожал, и она расплакалась прямо при нас. Я подумал, что мы уже, наверное, настоящие взрослые, что при нас бабушки плачут.

– Не расстраивайтесь, – сказал Мишка, – он отбудет срок и выйдет, и Егора заберет из детского дома. И жена его поправится и поумнеет, – Мишка явно был оптимистом и умел поддерживать людей в трудной ситуации.

Анна Викторовна почему-то не обрадовалась мишкиным словам, а просто сказала:

– Ну, мальчики, ничего не поделаешь, жить как-то надо. Вы вот Крыму помогаете, молодцы. Я за 200 рублей хотела куртку продать, у вас сколько есть?

– 150, и у Мишки 100, всего 250! – почему-то выпалил я. Видно, испугался, что Мишка своими умными вопросами опять расстроит бабушку.

– Ну, если дадите, буду рада, – сказала Анна Викторовна, – куплю Егорке что-нибудь, когда в гости возьму. Пенсия-то 12 тысяч. Не разгуляешься.

– А Егорка ваш не хочет с вами жить? – спросил я.

– Хотеть-то он может и хочет, да только куда я его возьму… Да нет, пусть уж государство помогает. У них там теперь светло, тепло, не то, что в моем детстве, я тоже в детском доме росла. Теперь у детей есть тумбочки свои, на машине их возят в театры, бассейн прямо в детском доме, кружки разные. Разве ж я ему такое дать могу? Да и дети мои не могли. Пусть уж живет, пользуется добротой государства. Там и скамейки на площадке красивые, и горки, и на каждой табличка, какой депутат эту скамейку подарил. Заботится о детях государство, ничего не могу сказать. И детский дом, хорошо, недалеко, в двух кварталах отсюда. На Новосельской.

Я подумал, что у меня бассейна в доме нет, но тумбочка есть и даже свой письменный стол, а еще своя бабушка, свой брат, сестра, мама и папа! И что я бы ни за что не променял это все на кружки прямо в доме… Но у моих родителей же есть зарплата, они могут меня содержать. Видимо, они больше пользы приносят государству, чем эта Анна Викторовна и ее дети. Но все равно о них заботятся и в беде не бросают.

Я сказал:

– Государство – это да. Мы проходили, что Президент о каждом позаботится. С ребятами встречается. В детские дома тоже приходит. Может и в ваш придет.

– Дай-то Бог! – сказала Анна Викторовна.

– Вот и Крым теперь наш! – добавил Мишка.

– И то правда! – Анна Викторовна перекрестилась куда-то в потолок, – он терпел и нам велел.

Дома я ничего не сказал, Мишка взял куртку себе домой, чтобы мои родители не задавали лишних вопросов, купил в аптеке бинты и вату. Утром мы принесли все в холл перед столовой, где висел плакат КРЫМ НАШ и собирали гуманитарную помощь.

– Куртку не надо, – сказала Римма Евгеньевна, – пришло распоряжение, что в Крыму тепло. Курки отвезем в детский дом.

– На Новосельской? – сразу догадался Мишка.

– Да, откуда ты знаешь? – спросила завуч, – пойдем туда с концертом, заодно и теплые вещи подарим. Только санобработку пройдут.

– А в Крым? – спросил я. Меня расстраивало, что у нас остается только бинт и вата.

– Ничего, сдавай, что есть. В Крым поедете летом, сами все отвезете, – как-то задумчиво успокоила она, – там теперь наши оздоровительные лагеря, санатории.

– Так они и раньше были, – сказал Мишка. Мы же с мамой там отдыхали…

Римма Евгеньевна выпрямилась над нашими мешками и как-то раздраженно сказала:

– Идите на уроки, там вам все объяснят, что вы недопоняли. Для этого в каждом классе есть учитель.

Мы пошли на урок. И я все думал, что все так радуются, что Крым наш и не могут объяснить, почему… На уроке я поднял руку и спросил:

– Мария Валентиновна, а почему все так радуются, что Крым наш?

Мария Валентиновна ответила:

– Максим, задавать вопросы – это прекрасная способность. Но я учила вас задавать вопросы, на которые можно дать ответ. Например, в каком году началась война? Когда Гагарин полетел в космос? Какие виды корней вы знаете? Вопросы типа твоего называются риторическими. Это вы будете проходить на уроке риторики и логики в восьмом, если я не ошибаюсь, классе… Понимаешь?

Я понял. Я же взрослый. При мне же бабушки плачут.

Про писателей

Мой папа что-то стал сильно “интересоваться писаниной».?Это бабушка так сказала. Ее подруга учительница так говорит про современную литературу. Потому что лучше классики ничего еще не придумали – то есть Толстого и Бунина. И еще Достоевского. А папа-то вообще всегда был инженером, а потом у него просто случился кризис середины жизни, это когда ему исполнилось 33 года. И он пошел на курсы писателей. Теперь писателем стать несложно, главное «завести мотор», так им говорят на этих курсах. Бабушка с подругой ужасались по телефону, что идёт какая-то «девальвация текста». Я спросил, что это такое. Они сказали, что это когда пишут все, «кому не лень», а Бунина с Толстым никто не читает. И если «можешь не писать, то и не пиши», как сказал Жванецкий, и бабушка с ним согласна. Я сказал, что я это все про эту девальвацию текста передам Марии Вячеславовне, когда она нам задаст писать сочинение. Действительно, сколько можно! Мы уже про все писали! Про семью, про лето, про Кремль, про мечту. Все. Я исписался. Я так и скажу.

И Мишка тоже подтвердил, что он категорически исписался и выдал весь свой потенциал на ближайшее время. И Петька тоже сказал. И на Олимпиаду по литературе он уже съездил и больше пока не хочет.

Ну, в общем, что касается меня, то я не собираюсь становиться писателем, чего нельзя сказать о папе. Потому что он все свободное время сидит теперь за компьютером. Почти перестал ходить в театр с мамой и играть с Костей. Мне кажется, ему стало неинтересно со мной гулять. А даже если мы гуляли, папа все время что-то писал в телефон. «Не мешай, у меня пишется – говорил он, – иди покатайся с той горки». Я с одной стороны, его понимал, потому что и сам раньше любил писать, но, с другой стороны, чувствовал, что просто теряю своего папу! А самое главное, никто не знал, что он там пишет! Он пишет «в стол», сказала бабушка. То есть ничего никому не показывал. У него только иногда загорались глаза каким-то нездоровым, как говорила бабушка, огнем, и он бежал к своему ноутбуку.

– Пап, ты хотя бы скажи, что ты пишешь? Стихи или роман? – пыталась разведать Вера.

– Пока не скажу, – отвечал папа. И все. И закрывал файлы паролем.

– Может, он хочет сделать нам сюрприз и пишет роман про нас? – спросил я у мамы. Но мама только вздохнула и отвернулась. Ну, в общем, папина творческая реализация превратилась в настоящую проблему для всей семьи.

Так продолжалось три недели, а потом папа стал вдруг говорить, что он хочет уйти с работы и какое-то время посвятить себя творчеству. Выражение «какое-то время» очень испугало маму и бабушку: нужно же прокормить детей, то есть нас. Но папа ответил, что у нас есть необходимая сумма денег для того, чтобы попробовать. А я уже ничего не спрашивал, потому что понял, что он просто так не успокоится и не сдастся, у него же характер такой же, как у меня! И правильно сделал, потому что однажды папа взял меня с собой на встречу с настоящими писателями, наверное, из благодарности, что я не приставал к нему, как другие.

Мы пришли в большой книжный магазин. За столом в центре зала целых три самых настоящих писателя представляли свои новые книги. Они по очереди говорили, а люди – то есть их читатели или просто знакомые – сидели в зале за столиками с пирожными и книжками. Я попросил у папы пирожное и чай, и он мне купил большой кусок лимонного торта. А сам набрал книжек этих писателей, которые лежали на столах, и начал их листать.

А я съел торт и стал слушать писателей. Один очень толстый и очень лысый писатель рассказывал про то, что в его романе он написал как бы про себя, но оказывается, это он притворился, что про себя – хотел обмануть читателей. А на самом деле, он это все придумал, и назвал псевдо-авто-биография!!! Он вообще сказал, что самое главное в современной литературе – запутать читателя. А распутается ли читатель, это его личное дело.

Другой писатель, тоже толстый, но уже не лысый, а наоборот, сказал, что время обманов прошло. И читатель хочет читать про настоящие чувства и узнавать себя в героях. Поэтому он пишет про то, как он был на войне. И он даже специально для этого пошел воевать, чтобы жить настоящей жизнью, а не притворяться. И при этом он так посмотрел на лысого писателя, что было понятно, что это про него.

Тут вступил третий – он был какой-то очень умный, потому что я почти ничего не понял, что он говорил. Понял только в конце, потому что он сказал, будто? все несчастья надо делать красивыми, и вообще из несчастья получаются романы, а из счастья ничего не получается вообще. А так как счастье почти не встречается среди думающих людей (а все писатели как раз такие, и те, кто их читает, тоже), то получается, что материала очень много. И тогда первый добавил, что очень важна свобода, и если свободы не будет, то и писать он не сможет. А второй сказал, что искусство и свобода – несовместимые понятия, и творить по-настоящему человек может только в тюрьме. И тут, когда третий снова заговорил про несчастья, я понял, что нашей семье грозит именно несчастье!

Я с ужасом представил себе папу, который сидит за этим столом и рассказывает людям с пирожными про свое творчество. И что мы все сидим дома и ждем его, а он тут рассуждает про свободу и тюрьму! И мне стало просто страшно!

Тут люди из-за столов стали задавать вопросы писателям про их последние романы испрашивать про планы, а дяденька с микрофоном подходил к каждому желающему выступить. Я понял, что мне тоже очень нужно сказать. Только я никак не мог сообразить, что. Задать вопрос про роман я не мог, я их не читал и, если честно, и не собирался. Планы мне их не интересны. Мне интересны только планы моего личного папы. И вдруг я сообразил, что мне нужно спросить. Я тихонько встал из-за стола и отошёл от папы поближе к их столу.

Папа, наверно, решил, что мне так интересно, и обрадовался, что я его наконец-то понял. И я поднял руку. Дяденька с микрофоном разулыбался и пошел ко мне. Наверно, он решил, что я чей-то из них сын. А я взял микрофон и сказал:

– А вы можете прокормить своих детей?

Тут все рассмеялись очень громко, и я подумал, что мне никто не ответит, так им всем стало смешно. Я посмотрел на папу, он как-то замер и все-таки смотрел на меня с интересом. А писатели и читатели насмеялись, а потом толстый и лысый сказал:

– Какой хороший и правильный вопрос ты задаешь, мальчик! Я его сейчас тоже себе начал задавать, но если бы я задал себе его раньше, я бы – первое – никогда не стал писателем, второе – не развелся бы с первой женой, третье – никогда не встретил бы вторую, четвертое – никогда бы не был счастлив. А детей прокормить… Да, могу, но смотря, сколько детей и что они хотят есть. Спасибо тебе, мальчик, за вопрос.

Тут поднялся второй толстый писатель. То, что они толстые, это как-то обнадеживало. Наверное, они любят поесть и у них есть еда.

– Знаешь, мальчик, я на эту тему очень много думал. И честно тебе скажу, понял, что не могу. Не могу я нынешних детей прокормить. Тем более, что у меня их очень много. Могу прокормить только себя. И поэтому ем сам и никому не дам.

Тут все еще громче засмеялись и даже стали хлопать.

И я решил рискнуть их дальше насмешить и сказал им цитату из бабушки и Жванецкого:

– А Жванецкий сказал: можешь не писать, не пиши!

На папу я на всякий случай уже не смотрел. Когда они отхохотались, лысый сказал:

– Дружок, Жванецкий сказал по-другому. Он сказал «ПисАть, как и пИсать, нужно когда уже не можешь…»

– А, – сказал я, – тем более.

Тут третий писатель, который про несчастье говорил, спросил:

– Милый мальчик, ты кто? Чей это мальчик? Как ты сюда попал?

Я сказал:

– Я пришел со своим папой. Мой папа тоже писатель. И очень хороший. И он тоже будет здесь выступать.

Тут все захлопали. Так захлопали, что папа мог быть доволен. Как будто бы он уже стал писателем и уже выпустил пять книг. И тогда я добавил:

– А еще я очень люблю со своим папой гулять, и он может меня прокормить, и очень вкусно! И не только меня, но еще и Веру, и Костю!

Я посмотрел на папу, он сидел за столом с книгами и плакал, но пытался делать вид, что смеется.

Тогда тот, который про несчастье говорил, сказал:

– Как же ты прав, чудесный мальчик! А мы все литераторы – невротики, которые не могут не писать. Но, скажу вам, литература спасает от несчастья только частично. А помочь человеку может только другой человек. Ты, мальчик, прав. Пожалуй, я напишу про это рассказ.

– Напишите, – сказал я.

– Так чей же ты сын? – спросил дяденька с микрофоном.

– Это мой сын, – сказал папа и положил мне руку на плечо.

– Гордитесь сыном? Правильно! Очень приятно познакомиться! – сказал толстый писатель. И остальные тоже закивали и подошли пожать мне и папе руку.

Домой мы шли молча.

– Хочешь, пойдем в субботу в зоопарк? – вдруг спросил папа.

– Конечно, хочу, папа! – обрадовался, – а ты напишешь рассказ, как мы ходили в зоопарк? И вообще, ты же напишешь настоящую большую книгу, правда?

Папа улыбнулся, похлопал меня по плечу и достал телефон.

Оглавление

Предисловие

Сочинение

Зелёная чёлка

Цирк

Спина белая

Гуманитарная помощь

Про писателей