В гостях у Папского Престола [Владимир Дмитриевич Нестерцов] (fb2) читать онлайн

Глава I

– И где этот маленький попрыгунчик? Где этот хлопчик спрятался?

Дед Панас ходил по двору усадьбы и заглядывал во все щели, подыгрывая мне, маленькому мальчику, который, спрятавшись за малиновым кустом, тихо посапывал, не желая ранним утром делать обязательные «войсковые упражнения», как называл их разыскивающий сейчас меня дед. Это входило в обязательную программу моего воспитания, которую разработал мой отец-полковник войска Запорожского, носивший звучную фамилию Белодед. Я был младшим в семье, состоящей из трех братьев и двух сестер. Как отец умудрился в столь лихую годину создать такую большую семью, покрыто тайной. Но после его возвращения из очередного военного похода наша семья количественно расширялась. Каждому из детей отец предусмотрел свою систему воспитания, заранее определив направления нашего дальнейшего развития. Если старшие братья пошли по пути отца и их, учитывая постоянные военные конфликты, готовили к воинской службе, то меня решили воспитать в духе светских традиций. Кроме латыни, польского и турецкого языков, грамоты, математики и других дисциплин я должен был постигать и азы военной науки под руководством деда Панаса и деда Миколы, старых боевых побратимов отца, выделявшихся из среды казачества своим характерным военным почерком. Они вместе и по отдельности занимались со мной разными военными упражнениями и военными «хитростями». И вот сегодня мне следовало осваивать пращу и бросать камни, вырабатывая меткость и умение быстро, на глаз, определять расстояние, лежащее передо мной и целью. От этого зависели и сила удара, и качество поражения цели. Но мне не нравилось бросать эти гадкие камни, а просто хотелось поспать в такое теплое раннее утро. Поэтому я и спрятался за кустом и сидел, тихо посапывая, в надежде, что меня не найдут и мне удастся еще подремать хоть чуть-чуть.

Между тем поиски моей особы продолжались. Я не был обнаружен ни в конюшне, ни в сарае, как в прошлый раз, не оказалось меня и в хлеву, и в стоге соломы, приткнувшемся возле ограды. Почесав затылок и сдвинув соломенный брыль на бок, дед Панас, подмигнув подошедшему к нему деду Миколе, сказал:

– И ума не приложу, где может быть этот Юрко. От негодный хлопчисько! Вроде бы все посмотрел, а найти не могу. Недаром мы с вами, Микола, учили его маскироваться. Видите, как он уже умеет прятаться: даже мы не можем его углядеть.

– Способный хлопчик, – расплылся в улыбке дед Микола. – Раз вы устали его шукать, пан Опанас, то давайте присядем на лавочку и выкурим по люльке ядреного турецкого табачку. Я только что его накрошил и страсть как хочу попробовать.

– 

Не заперечую, пан Микола. Вы маете рацию!

И они, тихо переговариваясь между собою, присели на лавочку и из кисета Миколы заправили свои глиняные люльки. Раскурив их, они стали с наслаждением вдыхать дым, который ветерком относило в мою сторону. Крепкий табак, достигнув моего убежища, стал щекотать мои ноздри и забивать легкие. Чтобы не выдать свои позиции, я сильно сдавил нос и задержал дыхание. Лицо мое стало красным от напряжения, а живот распирало от желания чихнуть. В конце концов, не выдержав этого издевательства, я громко чихнул, тем самым выдав свое месторасположение. Одновременно прокуренный воздух в моем животе взбунтовался и вырвался из нижней части полусогнутого тела.

Деды, чинно сидевшие на лавке, и ухом не повели в мою сторону, продолжая свое дело.

–Вы что-то чулы, пан Опанас? – спросил дед Микола.

–Да, вроде где-то что-то шумнуло, – ответил тот.

–Наверное, это гром, может, дощик будет, – задумчиво произнес Микола, хитро поглядывая на куст, за которым прятался я.

Я, конечно, понимал, что они давным-давно обнаружили меня, но делали вид, что ничего не замечают, давая мне возможность воспрянуть ото сна и освоить систему маскировки. То есть я должен был научиться отводить глаза. Говоря другим языком, необходимо было добиться того, чтобы на совершенно ровном месте меня не было видно. Пока получалось все наоборот: я каждый раз прятался так, что меня сразу находили. Я еще не был способен войти в то состояние, которое необходимо для того, чтобы освоить этот хитрый прием. Тем более, что очень хотелось поспать. Но из этого, впрочем, как и всегда, ничего не получалось, и я в клубах табачного дыма выбрался из-за куста и с поникшей головой предстал перед моими наставниками.

–А вот и наш казачок, – воскликнул удивленно дед Опанас и стряхнул с меня репейник, который мертвой хваткой вцепился в мои шаровары.

– Уже готов к занятиям, свеж и бодр яко агнец, – ласково погладил меня по голове дед Микола.

Подмигнув мне, он выбил пепел из своей трубки, спрятал ее в карман и, взяв меня за руку, повел на стрельбище. Оно было расположено в конце усадьбы и представляло собой плетень, на котором в ряд висели старые глиняные горшки. Они и были моей главной целью. Я должен был с различной дистанции поразить их сначала камнями, а затем пращой. Стрельбище было размечено прямыми линиями, определяющими расстояние до цели. Возле первой от плетня лежала куча засохших комков грязи, возле второй – камни, а последняя, самая дальняя, предназначалась для пращи.

–Ну, давай, козаче, начинай бой, – сказал дед Опанас и встал сбоку, чтобы присматривать за мной.

Я выдвинулся на первый рубеж, взял комок сухой грязи, взвесил его в руке, прицелился и закрыл глаза, чтобы вобрать в себя окружающую обстановку для нужного настроя. Постояв так несколько секунд, я снова открыл глаза и, взяв на прицел первый горшок, плавно запустил в него свой снаряд. Он, проделав в воздухе выкрутасы, так же плавно пролетел мимо цели. Я наклонился и взял второй кусок земли, но снова промахнулся, не рассчитав расстояние. Искоса глянув на наставника, молча стоявшего рядом, я запустил третий – но и он пролетел над целью. Мне стало стыдно, и я, опустив руки, молча посмотрел на деда. Тот спокойно подошел ко мне и, подняв комок земли, резко бросил его вперед. Послышался звонкий щелчок, и макитра закачалась от попадания.

–Вспомни, как я учил тебя разворачивать руку и соизмерять расстояние, и начни снова.

Я взял себя в руки и, закрыв глаза, мысленно представил свои действия. Затем, нагнувшись, взял комок и резко кинул его вперед, подталкивая к цели своим взглядом. И он попал именно туда, куда я его направил. Окрыленный успехом, я быстро побросал оставшиеся снаряды, которые в основном поражали лежащие впереди мишени. Перейдя на вторую позицию, я взялся за камни, от которых два глиняных горшка даже треснули.

–Ну а теперь давай поиграем с пращой.

И дед Опанас достал ее из своих шаровар и торжественно вручил мне.

– Только ты сильно ее не крути. Вся хитрость не во вращении, а в броске и зоркости глаза. Сначала бей в макитру, а затем вот в эту доску.

И он пристроил к плетню доску, на которой мелом был нарисован воин на лошади.

–Главное – попасть во всадника, а не в коня. Конь – существо доброе и всегда сгодится, а вот всадник, да еще басурман или лях, – это уже другое. Сначала просто попади в него, а затем будешь тренироваться попадать в различные части тела, чтобы не дать ему вытащить саблю или чтобы лишить его сознания, а может, еще чего другое. Пока он потянется за своими припасами, а ты его уже из пращи и достал. Праща – это очень полезное дело. Бывает, кончится порох, стрелы, пули, сломалась шаблюка, а у тебя еще есть праща и камешки под ногами, так что ты еще и повоюешь. Ну, давай, начинай.

И я, вложив в пращу снаряд, начал раскручивать ее над головой. В конце концов, она, свистнув, выбросила камень, который, попав в центр треснутого горшка, расколол его пополам. Так в течение часа я тренировал свой глазомер и мускулатуру. Горшки разлетались мелкими осколками, а я, войдя во вкус, почти не целясь, вновь и вновь попадал в цель. И в тот момент, когда я, казалось, достиг совершенства и стал попадать снарядом то в грудь, то в руку всадника на доске, дед прекратил мои упражнения.

–Ну, все, на сегодня хватит, пращу можешь носить с собой, вдруг сгодится. А теперь сядь на землю и успокойся.

И он вместе со мной уселся на теплую, пахнущую травяным ароматом землю. Поджав под себя ноги и вытянув вперед руки, я стал делать дыхательные упражнения, приводя себя в порядок. Перед закрытыми глазами мелькали то праща, то осколки горшков, то всадник, несшийся прямо на меня. Но постепенно эти картинки отдалились, и на смену им пришло чистое небо, на горизонте которого сияло яркое солнышко. Это я ощутил по тем теплым лучам, которые ласково скользили по моему телу. Постепенно все пришло в норму. Мы встали и подошли к скамейке, возле которой нас ждал дед Микола. В руках у него было ведерко только что набранной холодной колодезной воды. Я обреченно снял с себя одежду и закрыл глаза, готовясь принять на свое разгоряченное тело этот холодный водяной удар. Это происходило каждое утро, и я внутренне был готов. Но все равно, когда ледяной водопад покрывал мое тело, я сворачивался в комок, стараясь не подавать вида, как сводило мои челюсти и руки сами сжимались в кулаки. Это продолжалось мгновенье, затем ледяное покалывание сменялось теплом, а затем тело запылало, когда дед Опанас стал растирать меня льняным полотенцем. Переодевшись в сухую одежду, я вприпрыжку побежал в дом, где меня ждал завтрак. Яичница с помидорами и кружка молока со свежим хлебом подняли мне настроение. Но не тут-то было: в кабинете уже маячила тощая фигура дьяка Симеона, который мне преподавал нудную латынь.

–Будь здрав, отрок, – просипел он и осенил меня крестным знамением. – Готов ли ты к учению или, как вчера, будешь спать за столом?

–А как же! – воскликнул я. – Я даже сделал домашнюю заготовку, вот!

И я начал читать ему вслух.

Cicada cara, quam es fortunata!

Felicitate plus hominibus dotata!

In herbis mitibus aetatem agis

Roremque melleum deliciose trahis.

(Кузнечик дорогой, сколь много ты блажен,

Сколь больше пред людьми ты счастьем одарен!

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.)

Дьяк медленно ходил по комнате, помахивая деревянной линейкой, изредка отгоняя мух, пытавшихся сесть на его длинный нос. Порой он перебивал меня, указывая на ошибки в произношении, и заставлял повторить ту или иную фразу или строку, но в целом остался доволен.

–Ну а теперь, чтобы запомнить это божественное произведение, закрой глаза, представь себе его во всей красе и прочти все сначала с чувством и проникновением.

Я оторопел от этого и вопросительно посмотрел на учителя. Но тот был неумолим. Медленно закрыв глаза, я попытался представить себе это стихотворение. Но ничего, кроме темноты и каких-то пятен, не увидел. Тогда я крепче зажмурил веки, стиснув их до боли, но тоже ничего не получилось. А дьяк в ожидании медленно мерил комнату своими длинными ногами, постукивая линейкой по руке. Иногда эта линейка опускалась и на мою бедную голову, вызывая всплеск чувств, которые сразу способствовали активизации моих способностей.

–Нет, – подумал я, – надо расслабиться и успокоиться, а затем попытаться восстановить в памяти ту обстановку, в которой я учил это произведение. Постепенно перед глазами вырисовался стол, за которым я тогда сидел, гусиное перо, торчащее в чернильнице, кусок сухаря, который я грыз, совмещая учебу с едой. Так постепенно, переходя от предмета к предмету, я подошел к книге, лежавшей тогда передо мной. И здесь я остановился. Мне не удавалось прочесть ее страницы. Буквы налезали одна на другую, выгибались в какую-то дугу и никак не хотели встать в строчку, которую я смог бы прочесть. Я уже мысленно наклонялся вперед над книгой, откидывался назад, присматривался сбоку, но все напрасно. Отчаявшись, я схватил ржаной сухарь и откусил кусок. И совершилось чудо! По мере того как я жевал, буквы, распавшись, сами стали собираться в строки и выстраиваться по смыслу. Вскоре передо мной предстало все стихотворение, которое как бы повисло перед моими глазами. На радостях я даже подпрыгнул на лавке и стал читать его дьяку. Закончив стихотворение, я посмотрел на него. Тот, приостановив свое хождение, одобрительно кивнул головой.

–Ну а теперь прочти вот эту страничку, – и он открыл лежащую передо мной книгу, показав линейкой то место, откуда мне следовало читать. Обреченно вздохнув, я продолжил изучение этого славного языка. Затем следовали математика, риторика, чтение и грамматика. От меня требовалось четко излагать свои мысли и вырабатывать красивый почерк. После каждого урока у стола валялась куча сломанных гусиных перьев, которые рассыпались от моих попыток научиться проводить тонкую ровную линию и делать красивые завитушки на концах букв. От этих моих стараний бедные гуси страдали немеренно, когда из их крыльев выдирали перья, чтобы приготовить письменные принадлежности для меня. В конце концов, постепенно мне это стало удаваться.

После обеда меня ждал короткий отдых, а затем я снова попадал в объятия моих наставников и осваивал сабельное мастерство. Саблю подобрали мне по моей руке из отцовских боевых запасов. Ножны ее были без всяких украшений, но по всему клинку шла арабская вязь. Она приятно ложилась в мою руку и загадочно поблескивала на солнце. Сабельная наука заключалась в том, что нужно было освоить не только то, как правильно ее держать, но и умело наносить и отражать удары. Нужно было уметь делать это в равной степени и правой и левой рукой, перебрасывая саблю в случае необходимости. Деды по очереди сражались со мной, а иногда вдвоем наскакивали с разных сторон, показывая всевозможные приемы защиты и нападения. А кроме этого еще приходилось осваивать науку рубки с плеча. От меня требовалось, чтобы я мог разрубить яблоко таким образом, чтобы две половинки остались на месте, а ветка лозы после удара не отскакивала сразу, а плавно ложилась отрубленной стороной набок. После таких упражнений сабля весила как стопудовая гиря, а руки наливались свинцовой тяжестью. Но больше всего мне нравились упражнения на лошади. Мой конь Гнедко, которого я выкормил с жеребенка, был отличным скакуном и понимал меня с полуслова. Мы с ним составляли единое целое. Я ни разу не позволил себе обидеть или ударить его. И он отвечал мне лаской и послушанием. Подойдет, положит голову мне на плечо и стоит, сопит, выпрашивая кусочек ржаного хлеба, а потом радостно кивает головой, словно благодарит за дружбу и угощение. А уж как мы с ним носились по полям и лугам, взлетали на пригорки, камнем падали вниз, стелились галопом по весеннему разнотравью! Здесь также надо было научиться не только стоять на летящей во весь опор лошади, но и, соскользнув по ее крупу на один бок, используя стремена и подпругу, вылезти с другой стороны и снова очутиться в седле. Владение этими и другими приемами не раз спасали жизнь всаднику, оказавшемуся в гуще вражеского войска.

Стрельбой из лука я занимался вместе с татарином Ахметкой. Как он оказался в нашем маетке, история умалчивает, но он был очень предан моему отцу. Так, краем уха я слышал, что отец спас его в свое время от чего-то страшного и в благодарность за это юноша остался с ним, а не вернулся обратно в Крым. Ахметка был очень ловким и быстрым в движениях. Когда он шел по двору, то тело его словно играло налитыми мышцами. Разговаривал он очень интересно, коверкая слова на свой лад. Кроме всего прочего он стал моим учителем в изучении татарского языка. Когда моя стрела, выпущенная из очень тугого татарского лука, пролетала мимо цели, он очень огорчался, бросал свою шапку на землю, оголяя свою бритую голову, и вспоминал на всех известных ему языках какого-то «Шайтана». Затем, успокоившись, подходил ко мне и терпеливо объяснял мои ошибки, добиваясь от меня того, чтобы я мог свободно из любого положения, пеший или на коне, поразить цель. Ох, и сложно это было! Кроме того, что тетива лука резала мне пальцы, когда ее натягиваешь, надо было еще учитывать и скорость цели, и расстояние до неё, и направление ветра. А особенно было трудно, если цель находилась в постоянном движении. Поэтому мне приходилось стрелять и в летящего бумажного змея, и в соломенный бриль деда Миколы, который он очень ловко бросал вверх, и в специальную движущуюся мишень в виде всадника. А еще были занятия кулачным боем, казацкой борьбой, стрельба из пищали и метание кинжала. Я ходил с вечными синяками и ссадинами, которые, казалось, въелись в мое детское тело. Единственным утешением в этой суровой муштре были минуты, которые я проводил рядом со своей кормилицей – бабой Горпиной. Попадая в ее теплые заботливые руки, я отмякал и душой, и телом. Она усаживала меня в большое деревянное корыто и отмывала, поливая теплой водой из глиняного кувшина. Я тоже вторил ей, когда она накладывала на мои синяки листья подорожника и лопуха, смазывала обожженное на солнце лицо сметаной и прикладывала к царапинам паутину, предварительно заставив меня плюнуть на нее.

–Ой, шо ж це робиться? Як же можна таке робити з дитиною? Я от вiзьму хворостuну та й поб’ю цих байстрюкiв, Миколу та Опанаса, – причитала она, приводя меня в порядок. А я, попадая в ее заботливые руки, засыпал на ходу, не в силах вымолвить и слова. Она защищала меня и от Ахметки, втолковывая этому «басурману», что с «дuтuною» так обращаться нельзя. На что тот гордо отвечал, что я не «дuтuна», а будущий воин, который должен уметь все, и не женское это дело – указывать мужчине, что ему делать. Отец, слушая эту перепалку, усмехался в усы, а братья тихонько хихикали в стороне. Им доставалось меньше, так как система воспитания, апробированная на них, была усовершенствована отцом и в полной мере проверена на мне. Я мужественно держался, лишь изредка позволяя себе всплакнуть в материнский подол, так как считал, что слезы – это проявление слабости мужчины.

Моя мать, урожденная дворянка, происходила из знатного литовского рода Литвинов, проявивших себя с самой лучшей стороны на государственной и военной службе во времена Великого княжества Литовского. Как отец смог жениться на ней, я не знаю, но родственники по материнской линии почти не общались с нами. Для матери это, конечно, было очень тяжело, и она, естественно, переживала. Тем не менее, я помню, что, когда я был маленьким, мы с ней ездили во Львов, где жили в очень большом и красивом доме, а меня держала на руках пожилая женщина, наверное, бабушка, которая говорила:

–Анна, как он похож на тебя, а ты ведь копия отец, – и гладила меня по головке. А затем, подняв руки, сняла со своей шеи золотую цепочку, на которой висел маленький золотой щит, и повесила мне его на шею.

–Это герб нашего древнего рода, пусть он всегда будет с тобой и охраняет тебя. По традиции он переходит к самому младшему в нашей семье, а самый маленький – это ты. Береги его, он откроет тебе любые двери и в дома, и в людские сердца. Хоть дед и ерепенится, но ты наша кровь и наша надежда, поэтому эта семейная реликвия теперь принадлежит тебе. Запомни этот день, малыш. Ты теперь не просто казак, ты теперь дворянин, шляхтич, представитель и наследник знатного рода. Я чувствую, что именно тебе суждено возродить его былое величие.

И она, поцеловав меня, со слезами на глазах передала служанке, которая отнесла меня в комнату, где было много всяких игрушек. Там находились какие-то дети, которые сначала настороженно отнеслись ко мне, но затем постепенно мы нашли общий язык и стали играть вместе. Как оказалось потом, это были мои кузены и кузины.

На следующий день после завтрака, вместо детской комнаты меня повели по большой мраморной лестнице на второй этаж. Слуга, сопровождавший меня, остановился перед большой красивой дверью и, постучав в нее, ввел меня в комнату. Это оказался кабинет. В углу, возле окна, стоял письменный стол, за которым сидел седой человек с отвисшими усами. Слуга поставил меня напротив него и по сигналу седого вышел. Я оказался напротив окна, и свет от него падал мне в лицо, не давая возможности более детально рассмотреть сидевшего человека. Недовольный этим, я спокойно перешел в левую сторону и приблизился к столу, с любопытством поглядывая на сидящего. Тот строго рассматривал меня, словно искал что-то в моем лице очень важное для себя. Пауза затягивалась, и я, успев уже рассмотреть все, что меня заинтересовало в этой комнате, тоже стал смотреть на седого, не понимая, зачем я ему нужен. Вскоре мои мысли переключились на детскую комнату, где уже играли дети, а я должен был стоять тут, неизвестно для чего. Расстроившись от этого, я стал с вызовом смотреть на господина, не отводя взгляда от его лица. Наконец наши взгляды встретились, и он сердито посмотрел в мои глаза. Очевидно, он обладал большой властью, поэтому люди боялись его взгляда, который говорил о многом. Однако я тоже был не робкого десятка. Мы с братьями любили игру «кто кого пересмотрит», не моргнув ни разу, и я всегда выходил победителем. Здесь было посложнее. Если там был дружеский взгляд, то здесь он был тяжелым и колючим, который, казалось, говорил: «Кто ты такой?». Мне это начало надоедать, и я, призвав к себе все свои способности, молча смотрел в глаза усатого дядьки, все более наливаясь злостью. Наконец его глаза моргнули, и он, хмыкнув в усы, встал из-за стола и подошел ко мне. Взяв меня за плечи, он повертел меня в разные стороны, рассматривая поближе, затем чуть – чуть приподнял, словно взвешивая, потом поставил на место и в задумчивости произнес: «Да, чувствуется порода». После этого он снова сел за стол и откинулся в кресле в глубокой задумчивости. Очнувшись от одолевших его мыслей, он приподнял серебряный колокольчик и позвонил. Вошедший слуга отвел меня в детскую комнату, где уже вовсю шла детская кутерьма, в которую с большим удовольствием подключился и я.

Так незаметно пролетело три дня. Я привык к дому, к детям, и когда пришло время уезжать обратно, то горько плакал, расставаясь со всем этим. Но мама, вытерев мне слезы, повела в большой зал, где за столом сидели уже знакомые мне дедушка и бабушка и еще какие-то разодетые мужчины и женщины. Это оказались мои дяди и тети. Я был представлен им, и они по- разному отреагировали на это. Кто-то подмигнул мне, кто-то погладил по голове, а кто-то холодно смотрел в упор. Затем я вместе с мамой поцеловал руку дедушке и бабушке, которая украдкой вытерла слезу в уголке глаза, а дед более доброжелательно посмотрел на меня. Затем он встал и махнул рукой, и слуга поднес длинный сверток, обернутый в красную ткань. Дед развернул его, и моему взору предстала необычайной красоты сабля в черных кожаных ножнах, с серебряными вставками. Ее эфес был перевит тонкой змейкой, а рукоятка сделана из слоновой кости в виде древнего зверя с оскаленной пастью. Дед взял саблю и вытащил ее из ножен, приподняв ближе к лучу света, лившегося из большого окна. По лезвию сабли заиграли огненные молнии, вбиравшие в себя рисунки, которые шли посередине, выбрасывая свои блики к концу клинка. Подойдя ко мне, дед произнес:

–Отныне ты становишься равный нам. У тебя большое будущее, и у тебя теперь большая родня. Иди по своей дороге честно и достойно, и да пребудет с тобой Господь и мое благословение!

И с этими словами он саблей плашмя дотронулся сначала до моего левого, а затем до правого плеча, после чего поднес ее ко мне, дав поцеловать горящее белым светом лезвие. Потом он вложил саблю в ножны и протянул ее мне, сказав, что это семейная реликвия и она отныне принадлежит мне. Сабля станет моей надежной защитой, так как обладает многими необычными свойствами. Моя задача – подружиться с ней, понять ее и полюбить. На этом церемония была завершена, и мы с матерью под завистливые взгляды присутствующих вышли на крыльцо, где нас уже ждал возок.

Через два дня мы добрались домой. В дороге нас охраняли два казака из боевой сотни отца. Его не было дома, но к вечеру он, появившись, обнял нас и очень внимательно рассматривал мой подарок, поворачивая саблю то в одну, то в другую сторону.

–Добра шаблюка, – произнес он, вкладывая ее в ножны. – Не ожидал такого щедрого дара моему сыну. Чем же ты взял этого старого вельможу?

И он очень внимательно посмотрел на меня.

–Ну да вырастешь, поймешь. А пока пусть она полежит и дождется своего часа. И он, завернув ее в ткань, вынес в другую комнату. Так я стал обладателем этой замечательной сабли, а пока все тренировки и упражнения проводил обыкновенным боевым клинком.

Дни моего детства летели очень быстро. Если другие дети играли в казаков, брали друг друга в плен, ловили рыбу в ставке, то я практически был лишен этой радости. Нет, у меня были друзья: Стецько Груздь, Ванька Запытайло и другие хлопцы, с которыми мне иногда разрешали ходить в ночное и пасти коней. Это были незабываемые ночные бдения. Лежишь возле костра, который выстреливает свои искры прямо вверх, и смотришь в низкое небо, на звезды, которые накрывают тебя своим ковром и заманчиво подмигивают. И тебе кажется, что искры костра достигают этой звездной шали и загораются там новыми звездочками, взамен погасших. Невдалеке похрапывают лошади, переступая с ноги на ногу, пахнет разнотравьем и негой, которая разливается по всему телу. А рядом кто-то из ребят рассказывает «страшилки» – всякие истории- или задает такие вопросы, на которые очень сложно найти ответ.

–Говорят, что эти звездочки – это души людей, которые раньше жили на земле. Все они попадают на небо и там живут, – начал разговор Грицай. – Мне об этом говорила бабка Маланья, когда меня поймала в своем саду. Так вот, перестанешь яблоки воровать – попадешь на небо, а будешь продолжать- уйдешь под землю. Я тогда сильно испугался. А теперь вот думаю, как попасть на небо. Это что же получается, что вообще нельзя даже и маленького яблочка сорвать у нее?! А они такие вкусные!

–Да не знаю я, как, – вступил в разговор Васыль. – Только мне интересно, почему одни звездочки как бы подмигивают, а другие горят ровным светом. Это что – от характера человека зависит? Или это они так разговаривают между собой?

–А если они разговаривают, почему мы их не слышим? Вот сколько я ни пытаюсь, а ни слова, ни шепота. Что это за такой язык? Я уже и на крышу хаты залазил, на стог сена, у деда Грицая слуховую трубку брал, а ничего не могу услышать.

–Это, наверное, особый язык, который для нас недоступен. Не доросли мы еще до него, – вступил в разговор я.

–А как надо расти? Аж до неба? – подпрыгнул Грицай.

–Не знаю я, знаю, что красиво, и все вокруг сейчас наливается какой-то светлой силой, которая дает нам возможность быть теми, кем мы есть, в том числе и этим звездочкам. Вот послушайте.

Все на минуту притихли. Постепенно, заглушая треск веток, стал слышен хор лягушек, в перерывах которого различался треск кузнечиков, на речке плескалась рыба, разгоняемая щукой, а по воде заискрилась лунная дорожка, которая как бы указывала путь наверх к мерцающим звездам. Все зачарованно слушали эту музыку жизни, которая била мощным ключом, каждой травинкой, каждой клеточкой тела, призывая к свету жизни и добра.

В это время к нам на неоседланной лошади подскакал дед Гунько, который объезжал табун лошадей.

–Ну что, хлопчики, не заснули? А то я чую, вдруг тишина такая наступила. Может, думаю, картошку сожгли или заснули?

Картошку! Мы все про нее забыли. Переглянувшись, мы стали лихорадочно доставать ее из костра. К счастью, мы спохватились вовремя. Каждый хватал горячую картошину голыми руками и, перекатывая в ладонях, дул изо всех сил. Дед достал из торбы белую тряпицу, в которую был завернут кусок сала, порезал его толстыми ломтями. Затем разломал каравай хлеба и дал каждому по куску, положив рядом по хвосту зеленого лука. Какая это была вкусная еда! В мгновение ока все это оказалось у нас в желудках. Насытившись, мы напились ключевой воды и, выставив дежурного, улеглись спать.

Несмотря на ночные шорохи, мы спали крепким детским сном почти без сновидений. А дед, ухмыляясь, курил свою люльку и предавался думам при ярком лунном свете. Утром, выпив крепкого чаю, мы гнали лошадей к речке на водопой, а затем мыли их, крепко протирая лошадиный круп туго свернутой тряпкой. Лошади игриво пофыркивали и согласно кивали головами, как бы одобряя наши действия. Затем все вместе мы чинно возвращались домой, встречая рассвет и любуясь просыпающейся природой. А она давала нам все. Мои наставники учили меня любить ее, черпая из природных источников недюжинную силу, вдохновение, здоровье и необычные способности, благодаря которым мы получали уникальные, неограниченные возможности. Главное, надо было научиться сливаться с природой, ощутить себя ее неотъемлемой частью, и тогда перед тобой открывалась та заветная дверь, которая давала возможность увидеть не только прошлое, но и будущее, череду тех грядущих событий, в которых тебе придется участвовать. Это было так необычно и захватывающе, что я с нетерпением ожидал этих занятий. Это была целая наука, которой обучали только избранных. Мы рано утром уходили в поле, подальше от людской суеты и садились на землю, поджав ноги, лицом к восходу солнца, положив руки на колени. Затем надо было постепенно отключить свои чувства и уйти в себя, одновременно давая возможность своему внутреннему «я» выйти наружу и слиться с природой. Научиться этому в одиночку почти невозможно. Только благодаря моим дедам у меня шаг за шагом стало получаться. Они устраивали меня посередине и подпитывали своей силой, тактично направляя в нужную сторону, не давая возможности сбиться с намеченного пути, показывая в решающий момент, как необходимо держать руки, складывая пальцы определенным образом, как включать внутреннее зрение и слух, которые давали возможность видеть и слышать за многие версты вокруг. Когда у меня произошло это в первый раз, я чуть вообще не улетел в пространство. Спасибо моим учителям, которые вовремя остановили мой полет. А меня распирало от восторга при виде необычных ярких картин, написанных сочными красками относительно будущих событий, набросанных отдельными штрихами, и череды новых лиц, с которыми мне предстояло встретиться в будущем. Позднее я научился из всего этого выбирать нужные мне события и более детально рассматривать их. От меня добивались совершенства в этом деле и умения быстро входить в нужное состояние. Это привело к тому, что при желании я мог предугадать, что будет делать человек в том или ином случае, или мог прочесть его мысли. Сначала это меня увлекало, однако постепенно я понял, что в этом нет ничего хорошего, и стал пользоваться этим умением в очень редких случаях. Кроме этого дед Опанас был специалистом по драке без использования кулаков. Он мог только при помощи мысли ударить противника так, что тот замертво падал на землю. У него это получалось очень легко и просто. В шутку он и меня шлепал по мягкому месту, находясь на значительном расстоянии. Первое время это меня приводило в недоумение, но потом я привык к его поощряющим подзатыльникам, которые сразу возвращали мне трезвость мысли. Осваивать этот кулачный бой было очень тяжело. Главное заключалось в том, что нужно было привести себя в такое внутреннее состояние, которое наливало твои мышцы необъятной силой, выстреливающей затем по твоему желанию туда, куда ты считал необходимым. Начинали мы с малого. Сначала я научился на расстоянии гасить огонек свечи, затем ломать пополам прутья, ну а потом и наносить удары. Помню, первый раз я попробовал сделать это на спор с Ванькой, и у меня ничего не получилось. Он стал смеяться надо мною, что заставило меня разозлиться и сконцентрироваться. Удар, который он получил, заставил Ваньку кувыркаться по земле, а затем под глазом у него стал проступать большой синяк. Он заревел и побежал домой жаловаться, а я за свои способности получил нагоняй и от родителей, и от деда Опанаса, который запретил мне использовать эти приемы при драках.

Рядом с нашим маетком находилось имение пана Осторыжского. Члены его семьи не сильно общались с соседями, но несколько раз мне приходилось бывать у них в гостях. Там я общался в основном с младшей дочерью этого польского шляхтича, Басей. Она была моего возраста, и, естественно, мы находили общий язык, правда, не сразу. Увидев ее первый раз, я оторопел от того внутреннего обаяния, которое исходило от нее. А если к этому добавить белокурые локоны и большие, чуть раскосые голубые глаза, которые лукаво поблескивали из-под длинных ресниц, и ангельский тихий голосок, то ты становился сразу в длинную очередь ее обожателей, которые постоянно крутились в этом имении. В детском возрасте мы с ней уже встречались, когда мои родители были приглашены на день рождения пана Стаса как соседи, но особого впечатления она на меня не произвела. Ну, девчонка как девчонка, сколько вон их бегает вокруг и какой от них прок – ни в войну поиграть, ни в речке искупаться. Ну а теперь совсем другое дело. Второй раз мы познакомились с ней совершенно случайно. Я с детворой плескался возле речки, а недалеко от нее паслось стадо коров под присмотром быка-задиры Грюка. Прозвали его так за то, что он ходил и все время фыркал ноздрями, тем самым проявляя неудовольствие. Усмирить его мог только пастух Стецько, которого бык слушался беспрекословно. Он хватал разъяренного быка за железное кольцо, которое было продето сквозь ноздри, и валил его на землю, заставляя успокоиться. Боль приводила быка в чувство, и он на глазах становился смирным. И вот однажды, в самый разгар буйства этого чудовища нарисовалась Бася со своей матроной. Девушка вышла прогуляться к речке. На ней было летнее белое платье, а от палящего солнца ее нежную кожу прикрывал красный зонтик, который она постоянно подкручивала. Получался своеобразный калейдоскоп, который переливался то белым, то красным цветом до ряби в глазах. Увидев это «безобразие», бык сначала остолбенел, затем стал копать передними копытами землю, а затем, дико взревев, бросился на Басю, роняя белую пену с разъяренной морды. При виде такой картины все остолбенели от неожиданности, а девочка, вне себя от страха, ринулась в мою сторону. Казалось, еще мгновение – и бык затопчет ее.

–Эх, пистоль бы сейчас, – мелькнуло в моей голове.

И эта мысль толкнула меня к действию. Я вспомнил, что всегда, на всякий случай, носил с собой свинцовую пулю. В один момент, в какие-то доли секунды я выхватил из одежды пращу, вложил в нее снаряд и буквально за сантиметры от возможной трагедии послал его в быка. Пуля, просвистев мимо Баси, попала Грюку прямо в центр его могучей головы. От удара он остановился, замер на мгновение, а затем с хрипом повалился на землю. Я этого не видел, потому что держал в своих объятиях девушку, которая, добежав до меня, упала в обморок. Вскоре ко мне подбежала запыхавшаяся матрона. Вдвоем мы отнесли Басю в холодок и при помощи воды привели в чувство. Встав, она холодно кивнула мне в знак благодарности и вместе с матроной гордо удалилась. Я подошел к лежащему быку. Он хрипло дышал и подергивал ногами. Возле него хлопотал Стецько, плача и ругаясь на чем свет стоит. Подобрав валявшуюся рядом пулю, я пошел к ребятам, тихо стоявшим кучкой у реки. Предложив им искупаться, я сразу ринулся в речку, чтобы холодной водой снять с себя напряжение, которое почему-то сразу навалилось на меня после ухода девчонки. Этот случай протянул какую-то незримую нить между нами, которая с каждой последующей встречей постепенно укреплялась. Это заставило меня выучить польский язык, чтобы на равных общаться с Басей.

За свой поступок я снискал огромное уважение своих сверстников. Теперь, когда складывалась какая-то сложная ситуация, они инстинктивно сбивались в стайку позади меня, рассчитывая на защиту. Однако «шалить» мне с ними приходилось все реже и реже. По мере взросления соответственно усложнялась и моя учеба. Так, например, меня учили быстро бегать, держась за стремя мчавшегося коня, а затем, не касаясь стремян, запрыгивать ему на спину. Сложным было и упражнение, когда я должен был скакать галопом на неоседланной лошади, без уздечки, держась только за ее развивающуюся по ветру гриву. А стрельба из лука на летящей во весь опор лошади! А прыжки с её спины на землю таким образом, чтобы, перекувыркнувшись через голову, моментально быть готовым к боевым действиям. Я уже не говорю о стрельбе из пищали, когда отрабатывалась не только меткость выстрела, но и скорость зарядки ее порохом, свинцовой пулей и пыжом. Узкий приклад ружья после выстрела так сильно отдавал в плечо, что оно постоянно имело темный оттенок, пока я не научился гасить силу отдачи, приспособившись стрелять и левой и правой рукой.

Но настоящие мучения для меня начались тогда, когда мы стали осваивать военную науку пластуна. Это был такой отряд воинов среди казаков, которые воевали в плавнях. А что такое плавни? Это огромная полоса камышей вдоль реки, по которым в казацкие селения пробирался тихонько враг и совершал опустошительные набеги. И задачей пластунских отрядов было выслеживание вражеских лазутчиков и их уничтожение. Этих казаков можно было сразу отличить по внешнему виду. Задубевший от солнца и воды темный цвет лица, одежда, вся в заплатах, и чиненные сапоги. Они целые дни и ночи сидели в плавнях по колено в воде и, прислушиваясь, пытались определить, по какому маршруту движется враг. Отсюда и соответствующая одежда, и внешний вид. Камыш ведь такой острый, что режет не только одежду, но и тело не хуже острой сабли. Это предопределяло и специфические военные приемы, которые выработали они в постоянной борьбе за жизнь. Для укрепления мышц ног меня учили скакать сначала на твердой земле. Давали в руки веревку, и я прыгал через нее сразу двумя ногами, и чем выше, тем лучше. Затем меня заставили прыгать на вязанках хвороста для того, чтобы я научился выдерживать равновесие и ощутить ступнями, что находится подо мной. После этого я долго прыгал на копне сена. Задача заключалась в том, чтобы, отталкиваясь от мягкой основы, прыгать так же высоко, как и на земле. Следующий этап – прыжки из грязи. У нас было такое место возле родника, куда стекала вода и где стояла небольшая грязная лужа, которая затягивала тебя по щиколотку. Так вот, попробуй вылезти оттуда! А надо было не просто вылезти, а выпрыгнуть. И пришлось мне подстраивать свой организм под эту задачу, расслаблять тело так, чтобы оно как можно меньше просело в грязь, и концентрировать энергию не на кончиках пальцев, а на ступнях, чтобы полностью отталкиваться ими, используя для этой цели даже самую маленькую травинку, которая попадалась там.

После того, как я освоил эту науку, меня повезли тренироваться в плавни. Когда мы подъехали к ним, я замер от представшей передо мною картины. Насколько охватывал взор, повсюду были камыши выше человеческого роста. За ними вдалеке блестела чистая вода, до которой еще надо было добраться. Спешившись и привязав лошадей, мы вошли в этот шелестящий от ветра лес. Если мои наставники делали это легко, то мне приходилось с треском продираться за ними. Камыш так и норовил не только зацепить, но и резануть меня. Хорошо, что на мне была одежда, которая полностью закрывала руки, а то бы я не смог избежать порезов. Наконец, деды остановились, и дед Микола, повернув голову ко мне, предложил:

– Остановись, отдышись и послушай.

Я выполнил его указание и, успокоив дыхание, прислушался к окружающей обстановке. Кругом стоял шелест колеблющегося от ветра камыша. Казалось, он вел неторопливую беседу, раскачиваясь из стороны в сторону и цепляясь друг за друга.

–Ну и что ты услышал?

–А ничего, какой-то шелест камыша и больше ничего.

–А что ты увидел?

–Ничего кроме камыша, дед Микола.

– А ты хорошо посмотри!

–Да я смотрю, но кроме камыша ничего не вижу.

–Вот это и плохо, – сердито произнес дед Микола. – А как тебя учили смотреть? Давай вспоминай.

И пришлось мне вспоминать всю пройденную науку, прыгая сразу из мокрой жижи, стараясь мгновенно оценивать обстановку вокруг. Легче было смотреть, когда солнце светило сзади. Но когда оно било своими лучами прямо тебе в глаза, было очень трудно разглядеть, что же там происходит вдали. Постепенно я научился слушать тишину, понимать разговор камыша, слышать, как дикий кабан осторожно идет на водопой и как птицы подсказывают тебе, с какой стороны на тебя что-то движется или пытается подкрасться сзади. Практика была достаточно серьезной. Дед Панас, затаившись в камышах,направлялся беззвучно в мою сторону с целью нападения, а я, спрятавшись в камышовой глуши, пытался беззвучно выпрыгивать вверх, чтобы определить его место нахождения в данный момент и отразить возможное нападение или напасть самому. После таких ежедневных упражнений мое лицо приобрело красный оттенок, а ноги наливались чугуном в постоянно мокрых сапогах. В итоге, когда я неожиданно вырос из камышей за спиной деда Панаса и застал его врасплох, мои наставники посчитали, что я сдал экзамен и теперь могу сам гулять по камышам и плавням без сопровождения, так как уже научился не только защищаться, но и нападать, а кроме этого находить пищу в совершенно мокрой среде. То была особая наука, и я благодарен моим учителям за то, что они преподали мне ее в полном объеме. Позднее эти умения не раз выручали меня.

В перерывах, когда мы просыхали от водных ванн на теплом солнце, меня учили делать охранные сигналы при помощи камыша. К примеру, ночью в степи казак решил заночевать. Выбрал место на возвышенности, сварил кулеш и лег прикорнуть возле коня, держа уздечку в руке. А тут какой-нибудь басурман, увидев казака,решил его пограбить и стал тихонько ползти к нему, чтобы сходу напасть. Как казаку учуять этого харцызяку и достойно встретить? Вот тут на помощь и приходят охранные сигналы из камыша, благо его полно везде. Надо нарезать небольшие куски уже созревшего камыша, который может петь на ветру,высушить их на солнце, затем поносить за пазухой, чтобы они пропитались твоим духом.После этого один конец куска, который остался ровным, замазываешь воском, даешь хорошо ему закрепиться, потом поворачиваешь к себе другим концом, который срезан наискось, берешь в рот кусок камышового листа и, направив его в этот пустой конец, дуешь так, чтобы получился как можно более громкий крик какой-нибудь птицы, при этом свое дыхание тоже направляешь в это же отверстие. После всего этого его быстро замазываешь воском. Все –сторож готов. Перед тем, как ложиться спать, разбрасываешь эти камышинки так, чтобы враг, который задумает ползти на тебя, обязательно задел хотя бы одну из них. В результате этого камыш трескается, и из него вырывается тот звук, который ты вложил туда. А у тебя остается время, чтобы подготовиться к достойной встрече с врагом.

Ох, и сложной оказалась эта казацкая наука! Порой мозги переворачивались вверх тормашками. Ну, к слову, как сделать так, чтобы в чистом поле тебя никто не заметил, даже проехав рядом? Когда мы подошли к этому упражнению, я отказывался верить, что такое возможно. В чистом поле, где не было ни одного деревца, садился на землю деде Панас и заставлял меня отвернуться. Затем по команде деда Миколы я поворачивался обратно, и там, где только что был мой учитель, стояло достаточно зеленое дерево, отбрасывавшее свою тень на землю. Я удивленно оббегал его вокруг, ища деда Панаса, но его и след простыл. Дед Микола только хмыкал в усы. Затем, словно по мановению волшебной палочки, дед Панас снова появлялся на том же месте. А весь секрет, как я понял, заключался во взгляде и внушении, которое я испытывал, находясь в поле внимания деда Опанаса. Эта наука оказалась более сложной, так как она требовала напряжения уже не физического, а совершенно другого уровня. Кроме этого мои деды не поддавались подобному внушению, чему впоследствии обучили и меня. Поэтому пришлось практиковать на моих друзьях и односельчанах, при этом делая так, чтобы они ничего не заподозрили. Скажу сразу, что это у меня получилось только через месяцы упорных тренировок. Я постоянно ходил по селу и заглядывал прохожим в глаза, стараясь поймать их взгляд и затем вести его в нужную мне сторону. Некоторые порой даже стали возмущаться. Но как только я освоил этот прием, то все забыли о происходящем. В чистом поле это выглядело так. Ты втыкал в землю древко копья и прятался за ним. Когда подъезжали всадники и попадали в поле твоего зрения, то ты слал им мысль о том, что они проезжают мимо дерева или рощи. Именно проезжают, и ни в коем случае не заезжают туда. Затем ты ловил взгляд ближайшего всадника и уже взглядом рисовал ему рощу, потом то же самое внушал и второму, строя своеобразную цепочку. Те, которые первыми поддались силе моего внушения, уже мысленно передавали свое видение остальным под моим неусыпным контролем, причем всё надо было делать, расслабившись, без всякого напряжения. Так постепенно я осваивал эту сложную науку. Раз в месяц, рано утром в субботу, мы все вместе ходили в дубовую рощу. Там меня ставили между двух огромных дубов и учили впитывать их силу, расслабившись и закрыв глаза. Порой меня начинало там крутить так, что я еле мог устоять на ногах. Деды объясняли, что между этими двумя деревьями находится дверь в другой мир, питающий нас той силой и энергией, которую может воспринять не каждый человек. И действительно, после такого стояния в течение двух часов у меня был огромный прилив бодрости, которого хватало на целый месяц. Последний этап моего становления, как утверждали деды, будет заключаться в том, чтобы я научился говорить со всем миром. Но это надо делать одному. И вот когда мы поедем на Запорожскую Сечь, то там, на думной скале, они обещали научить меня этому. Священное место, как они говорили, открывается не всякому, а только избранным. Сама скала находится на горных кручах Днепра. И, забравшись туда, казак молча начинает вбирать в себя и шум днепровской воды, мощным потоком льющейся внизу, и солнечный ветер, обдувающий его со всех сторон, и хрустальный воздух, настоянный на ароматах степных трав, и ту силу, которая идет от земли. Мне, конечно, было интересно, как это все происходит, но, видно, мое время еще не пришло, и я продолжал осваивать простую казацкую военную грамоту.

Что касается моего общего образования, то и здесь были неплохие успехи. Я щелкал задачи по математике как семечки, читал все, что можно было достать в нашей глуши, а стихи на латинском языке я приспособился читать моим друзьям, которые в этом ничего не понимали, но, на удивление, по выражению моего лица догадывались об общем смысле произнесенного мною. Басю я видел за все это время только три раза, да и то издалека. При этом один раз на прогулке, когда мы с моим Гнедком носились по полям и дубравам. Но поговорить с ней не удалось, так как она совершала променад с каким – то разодетым в пух и прах польским шляхтичем, сзади которого маячило трое слуг. Она холодно скользнула по мне взглядом и проехала мимо, даже не кивнув головой. Естественно, это меня обидело и раззадорило.

–Подумаешь! – подумал я. – Захочу, и она все равно будет моей.

Резко сжав бока коня ногами, я промчался дальше, обдав их облаком пыли.

Короче говоря, к моему совершеннолетию я знал и умел больше, чем многие опытные казаки, старшие меня по возрасту. Поэтому отец вполне резонно рассудил, что на данном этапе мне достаточно казацкой науки и надо мне усовершенствовать вторую часть моих знаний, касающихся учебных дисциплин, которые я осваивал домашними методами. А посему он вознамерился отдать меня на один год во Львов, в иезуитский коллегиум на философский факультет. Однако туда не принимали православных христиан. Скрепя сердце отцу пришлось поехать во Львов к моему деду, и тот, удовлетворённый моими успехами, о которых рассказал отец, нажал на необходимые рычаги и мне разрешили поступить туда. Это была их первая встреча, после того как он женился на матери. Отец вернулся из этой поездки очень довольный и сообщил мне, что при случае дед хотел бы видеть меня. Но особенно беспокоилась обо мне моя бабушка, которая передала мне сладости, среди которых был горький шоколад. Сначала он мне не понравился, но, распробовав его получше, я был восхищен его вкусом.

Перед тем как отправить меня во Львов отец решил укрепить мой казацкий дух. Собравшись по-походному, мы вскочили на лошадей и галопом помчались в район Субботов. К вечеру мы были уже там. Заночевав у отцова приятеля, мы рано утром, до восхода солнца, поскакали в Холодный Яр,где находился волшебный колодец. Но прежде чем ехать к нему, отец завез меня к трем ключам. Это было особое место, где одновременно из-под земли били три источника разной по составу воды. Именно здесь, как рассказывал отец, казаки заживляли раны буквально за неделю, обливаясь целебной водой и употребляя её. Пробираясь по еле заметной тропинке, мы вскоре достигли нужного нам места. Источники находились в низине и пополняли своими водами ручей, который уносил их в речку. Перед нами была небольшая площадка, выложенная диким камнем. Вода весело журчала, поливая землю, смешиваясь с землей и создавая тем самым лечебную грязь. Ею запорожцы обмазывали раны, останавливая тем самым кровь, а затем смывали водой, добиваясь заживления с помощью солнечного света. Когда я, соскочив с лошади, подошел к источникам, то сразу обратил внимание на то, что у каждого из них была своя музыка. То есть каждый источник журчал по-своему, создавая неповторимый музыкальный ритм, который благотворно влиял на тело.

Следом за мной спустился отец. Он подошел к источникам, налил воды из каждого в серебряную кружку, перекрестился и с наслаждением выпил. Я протянул руку, чтобы тоже утолить жажду, однако отец отвел ее в сторону.

–Погоди, сынку, время твое еще не пришло. Потерпи немного.

Затем он посмотрел на солнце, которое должно было вот-вот вырваться на простор из-за горизонта, и пошел к лошадям. Покопавшись в торбе, он принес и положил рядом с собой полотенце, расшитое петухами и еще каким-то узором, одежду и ведро, сделанное из бараньего бурдюка.

–Еще раз глянув на горизонт, отец приказал мне снять верхнюю одежду. И пока я раздевался, он набрал полный бурдюк воды из первого источника. Я понял, что сейчас мне придется принимать ледяную купель.

–Ну, что, сынку, готов?– спросил отец.

–Готов, батя, – ответил я, стараясь покрепче упереться в землю.

И когда первые лучи солнца осветили Холодный Яр, на меня обрушился поток ледяной воды, который потряс меня до основания. Отец, поливая меня, непрерывно читал молитву. За первым водяным ударом последовал второй, который, казалось, полностью заморозил мой организм, поэтому третий я воспринял более спокойно, и мне даже показалось, что внутри меня созревает тепло, которое готово разлиться по всему телу и наполнить его живительным соком. Так оно и произошло, когда отец стал растирать меня полотенцем. Затем, заставив меня переодеться, он по очереди набрал в кружку воды из каждого источника и дал мне выпить. Когда я проглотил последние капли, то почувствовал, что мой организм словно омолодился. Тело стало упругим, хотелось прыгать и петь во весь голос. И я попытался было эти чувства реализовать, но отец развернул меня к себе и трижды перекрестил.

– Ну, теперь ты почти казак, прошел крещение у святых для каждого казака ключей. Первый источник – это живительная вода, второй – мертвая, а третий – живая вода. И каждый, приходя сюда, пользуется этой водой так, как ему надо. Все зависит от цели, которую ставит перед собой казак. Теперь пойди вон к тому дубу, обними его и попроси у него здоровья и силы, которые скоро понадобятся тебе, потому что время сейчас очень непростое.

И он показал мне большой дуб, который виднелся на пригорке среди деревьев, окружавших источники. Когда я подошел к нему, то дуб оказался не просто большим, он был огромным, величаво стоящим на небольшой поляне. Четыре человека не смогли бы охватить необъятный ствол. Его могучие ветки, раскинувшиеся по бокам, казалось, могли спрятать в своей тени целый курень. Я осторожно подошел к нему, раскинул руки и обнял, уткнувшись лицом в шершавый ствол. Замерев, я попытался слиться с ним, чтобы почувствовать ту силу, которой он обладает. И через время мне удалось ощутить, что он отозвался на мои просьбы, даря мне не только силу, но и уверенность в завтрашнем дне. Получалось, что мы нашли общий язык, и я готов был стоять до бесконечности, беседуя о вечном, но голос отца вывел меня из этого состояния. С трудом оторвавшись от дуба, я низко поклонился ему и отправился в сторону отца. Он внимательно посмотрел на меня, очевидно, почувствовав мое состояние.

–Ну что, сынку, а теперь поехали к святому колодцу, дабы испить серебряной водицы. Об этом колодце много ходит сказок, но факт один: эта вода излечивает все хвори и поднимает людей на ноги.

И пока мы ехали, он рассказывал мне истории о людях, которые нашли здесь свое спасение.

Колодец находился в небольшой низине в окружении деревьев, которые прикрывали его своей тенью. Он представлял собой дубовый сруб, над которым парил деревянный журавель с ведром. Рядом чинно вдоль колодца висели выдолбленные деревянные ковши разных размеров. Вокруг царила тишина, прерываемая пением птиц, которые порхали хороводом в разные стороны и пытались испить водицы. Спешившись, мы привязали лошадей и подошли к колодцу. Здесь отец опустился на колени и снял шапку. Я последовал его примеру. Помолчав немного, отец перекрестился и начал просить у Всевышнего отпустить нам грехи и помочь его младшему сыну, вступающему на самостоятельный путь, дать ему силы, здоровья и упорства в достижении поставленных перед ним целей, крепости веры и духа. После этого он привел в движение журавель, который, наклонив свою голову, нырнул в колодец и поднял на поверхность ведро волшебной водицы. Она искрилась на солнце, дробясь серебряными каплями, которые, собираясь в струйки, медленно стекали на землю. Отец взял ковш средних размеров и подал его мне.

– Ну, сынку, зачерпни воды и проси у Всевышнего благословения и помощи на том пути, который тебе предстоит пройти.

Я последовал его совету и одним махом выпил весь ковш холодной и очень вкусной воды. Я почувствовал,что меня словно окунули в прорубь в лютый мороз: свело не только челюсти, но и все тело. Однако через несколько мгновений по телу разлилось такое сильное тепло, что у меня даже заалели щеки.

–Ну, вот и добре, сынку, – сказал отец, наблюдавший за мной. – Теперь ты настоящий казак. Треба еще понюхать пороху, но на твой век, я думаю, этого «добра» хватит.

И он, следуя моему примеру, одним махом выпил такой же ковш, глухо крякнув в конце.

Перекрестившись и поблагодарив за оказанную нам милость, мы, вскочив на коней, двинулись в обратный путь. А он лежал прямо во Львов, где мне была уготована участь обыкновенного бурсака.

Глава II

Чем ближе к городу, тем чаще стали нам попадаться груженые возы и разодетая польская шляхта, в каретах или верхом,в сопровождении целой свиты слуг или прихлебателей, которые находились на пропитании у знатного шляхтича. Они летели, не разбирая дороги, заставляя сворачивать в сторону груженые телеги, периодически демонстрируя окружающим свой гонор. Простой люд только плевался им вслед, тихо матерясь и отряхивая въедливую дорожную пыль, поднятую этими горе-всадниками.

Город поразил меня обилием костелов и каменных домов. Окна, выходившие на улицу, были из настоящего стекла. Однако это обилие окон было не настоящим. Большая часть из них была нарисована прямо на стене. Оказалось, что за каждое настоящее окно муниципалитет брал большие налоги. В категорию дорогих попадали также и редкие балконы, которые виднелись кое-где на вторых этажах зданий. Оказывается, по распоряжению городских властей они облагались еще большим налогом, так как располагались на воздушном столбе, который своим основанием упирался в муниципальную землю. Решили, что за такое «удобство» нужно было вносить соответствующую плату. Так как дело было к вечеру, то мы поехали сразу на постоялый двор, чтобы уже с утра заняться учебными делами. Определив лошадей, мы сели поесть перед сном. Для этого здесь на первом этаже была организована специальная трапезная, где могли подкрепиться уставшие путники. Попав вовнутрь, я словно завис в непроницаемом тумане. Его постоянно производили несколько десятков посетителей, которые, разговаривая между собой и смачно ругаясь на разных языках и диалектах, успевали курить длинные и короткие глиняные трубки, усердно пуская клубы дыма к потолку. Горевшие по бокам лучины не могли пробиться со своим светом к этой галдящей людской массе и скромно потрескивали на подставках. Мой здоровый организм протестовал против такого насилия, однако делать было нечего, и я удрученно поплелся за отцом, который нашел местечко для нас в углу одного из столов. Усадив меня за него, отец отлучился на минутку и вскоре перед моими глазами возник мальчишка, ловкими движениями расставивший перед нами две доски, на которых было по куску хлеба, соседствующего рядом с жареным мясом. Позднее к ним присоединился глиняный кувшин с узваром и две кружки. Отец вытащил из кармана белую тряпицу и осторожно развернул ее. Это оказалась соль, которая ценилась на вес золота. Посолив мясо, он своим ножом отрезал кусок и отправил его в рот, хитро подмигнув мне. Я последовал его примеру. Мясо оказалось жестким и недожаренным, а хлеб скрипел на зубах, заставляя вспоминать недобрым словом мельника, который молол муку не- обработанными жерновами. Из всего этого изобилия единственным съедобным блюдом оказался узвар, который в основном и стал моей трапезой. Расплатившись, мы по деревянной лестнице поднялись наверх, в комнату, которую снял мой отец. Она была небольших размеров и не отличалась особым шиком. На полу лежали два тюфяка, набитые соломой и накрытые рядном, а в углу стоял небольшой стол с кувшином для воды. Кроме этого под окном кокетливо примостилась ночная ваза, как столь необходимый атрибут постояльца. Сняв свою амуницию, мы аккуратно сложили ее возле себя. Затем отец достал из торбы пучок пахучей травы и протянул мне.

–Зачем? – удивился я.

– Натри все свое тело, и тогда блохи не будут тебя кусать. Если не сделать этого, то, когда проснешься, не узнаешь себя, а нам еще надо в нормальном виде идти в коллегиум. Так что давай, действуй.

Пришлось подчиниться, и я стал усердно тереть себя. Отец делал то же самое. Окончив эту интересную процедуру, я стал пахнуть разнотравьем, где подорожник переплетался с запахом мяты и полыни. Задув чадящую лучину, мы улеглись спать. Ночь вроде прошла спокойно, но наутро я обнаружил у себя с десяток укусов, которые красными пятнами красовались на теле. При этом они очень сильно чесались.

– Ничего,– сказал отец. – Это чепуха по сравнению с тем, что могло быть. Эта живность есть везде – и в доме богатых, и в доме бедных. Нет ее только на свежем воздухе. А в городе она везде. Поэтому если ты будешь в гостях в знатных домах, то не удивляйся тому, когда твои собеседники начнут чесаться, особенно дамы. Это естественный процесс, для которого они будут применять специальные палочки, а пойманных блох будут сажать в специальные блохоловки. Поэтому если ты увидишь, как по кокетливой женской прическе ползут блохи, то не подавай виду, что ты их видишь, и не пытайся их поймать, это считается неприличным. Хозяйка сама знает, что нужно делать. Ведь ее парик сделан на вечные времена, сбрызгивается квасом и никогда не расчесывается. Поэтому эти насекомые чувствуют себя там как дома. Чтобы тебе было комфортно в этом обществе, я рекомендую привыкнуть к мысли о существовании рядом с тобой такой живности и хотя бы раз в неделю мыться горячей водой с глиной. Здесь это не принято. Это считается грехом, поэтому здесь нет таких мест, где можно дать телу отдохнуть. Делай это сам, чтобы никто не видел.

Я был удивлен этими новостями, которые лились на меня как из рога изобилия. Неужели правда то, что мне говорит отец?

Утром, одевшись, мы без оружия прошли через затхлую трапезную и вышли на свежий воздух. Проклюнувшееся солнце лениво играло куполами костелов и вспыхивало драгоценными окнами домов, брезгливо проходя мимо их фальшивых картинок, нарисованных на стенах. Проснувшийся народ тихо проходил мимо, неся на своем лице печать вновь навалившихся неотложных дел. На них молча, а иногда с громким предупреждением из раскрывающихся окон выливалось содержимое, скопившееся за ночь в ночных вазах. Все это делало походку прохожих неуверенной, и они, шествуя мимо домов, все чаще вскидывали свой взор вверх, дабы обезопасить себя от возможных неожиданностей. Те, которых не миновала сия чаша, громко ругались, выкрикивая всевозможные проклятия в адрес хозяев, посмевших «осчастливить» их содержимым своего ночного горшка. Все это стекало по мостовой в сточные канавы, выбрасывая в воздух соответствующий аромат.

Мы благополучно миновали эту территорию и вышли на центральную часть города, где приятно дышалось свежим воздухом. Здесь на нас сразу нахлынула толпа людей, одетая в черные рясы. Это были монахи – иезуиты, которые двигались по своим церковным делам из многочисленных костелов, расположенных вокруг. Повсюду слышалась польская речь и латынь. Мелькали подбритые головы и капюшоны, надвинутые на глаза, скрывающие лица спешащих святош. Пристроившись к одному из таких потоков, мы достаточно быстро достигли нужного нам учебного заведения. Оно представляло собой двухэтажное каменное здание с многочисленными окнами, расположенное между двух костелов. Оставив меня у входа среди крутящейся здесь молодежи, отец решительно направился в здание. Поднявшись на второй этаж, он вошел в кабинет ректора, который, углубившись в чтение какой-то бумаги, водил по ней гусиным пером, стараясь, очевидно, понять смысл написанного. Услышав звук решительных шагов, он отложил перо и вопросительно поднял глаза на вошедшего. Минуты две длилась немая сцена узнавания, затем он расплылся в улыбке и произнес глухим голосом:

–А, пан полковник! К сожалению, не могу ничем вас обрадовать. Коллегия считает, что у вашего сына нет достаточной подготовки для обучения в нашем коллегиуме, и поэтому мы вынуждены отклонить ваше ходатайство. Да и к тому же он придерживается совсем другого вероисповедания, и поэтому ему сложно будет учиться у нас.

–Ну, это с самого начала было все понятно, – ответил отец. – А как вы отнесетесь к этим ходатайствам? – и он положил перед ректором два письма, которые организовал мой дед, привлекший к решению моей проблемы достаточно влиятельных людей.

Ректор взял письма и стал их читать. По мере того, как он тихо, про себя озвучивал фамилии подписавшихся, глаза его лезли на лоб. Прочитав последнюю бумагу, он со вздохом отложил ее в сторону и задумчиво заметил:

–Это, конечно, меняет дело, однако я должен буду назначить комиссию, чтобы проверить знания вашего отпрыска. Боюсь, он не выдержит этого экзамена, так как домашнее образование значительно отстает от настоящих знаний.

–Я понимаю сложность ситуации, в которую попали вы, – ответил отец. – Тем не менее, независимо от дальнейших действий я готов внести скромный взнос на развитие вашего коллегиума.

С этими словами отец достал из-за пояса увесистый кошелек из красного бархата и положил его перед ректором. Тот, нисколько не удивившись, мгновенным движением смел его в ящик письменного стола и, немного расслабившись, уже более дружественным голосом заявил:

– Я думаю, что совместными усилиями нам удастся решить эту проблему. Я жду вас завтра к девяти утра. Откланявшись, отец спустился ко мне и вкратце рассказал о встрече. Посовещавшись, мы решили пройтись по городу, чтобы определить, где можно недорого снять будущему студенту угол для проживания, а вечер посвятить подготовке к завтрашним экзаменам. Угол мы нашли достаточно быстро, помог нам в этом студент коллегиума, к которому мы обратились с конкретным вопросом. Он отвел нас в дом, в котором проживал сам и еще двое студентов. Один из них не так давно уехал, и его место было свободным. Отец справедливо посчитал, что лучше не может быть, так как мне будет легче жить со своими и я смогу быстрее привыкнуть к новой для меня ситуации, опираясь на их опыт. Жильем оказалась небольшая комнатушка без окон, где на полу разместились два соломенных тюфяка, а в углу стоял большой сундук, который по совместительству должен был стать моим спальным местом. Отец быстро договорился об оплате с хозяйкой, пожилой измученной женщиной, и мы отправились дальше, осматривая Львов. В городе повсюду бойко шла торговля, в центре по каменным тротуарам гордо фланировала бедная шляхта, подкручивая усы и подмигивая молоденьким девушкам. По мостовой, громко считая брусчатку, проезжали кареты богатых горожан и польской знати, в окнах которых изредка мелькали миловидные женские лица, рассеянным взглядом рассматривавшие городскую суету. Из густо разбросанных кавярен несся тягучий аромат свежежареного кофе и крепкого табака. Когда запах кофе стал особенно «невыносим», мы, не сговариваясь, свернули в одну из ближайших кавярен, попавшуюся на пути. Спустившись по каменным ступенькам вниз, мы попали в оазис непередаваемого запаха кофе и турецкого душистого табака. Столы для посетителей, казалось, плавали в клубах этого дыма, который не влиял на уютно устроившихся за ними курильщиков, с громким шумом прихлебывающих из своих чашек этот божественный нектар. Нас быстро пристроили на освободившиеся места, и отец заказал кофе и трубку табака. Расторопный мальчишка довольно быстро принес нам заказ. На столе появились две чашки с горячим напитком, небольшая макитра с медом и глиняная трубка с длинным чубуком.

–Ну, сынку, -сказал отец, раскуривая трубку, – попробуй этот заморский напиток, который сейчас модно пить в богатых домах и от которого порой сводит живот.

Запах кофе щекотал ноздри, забираясь глубоко вовнутрь и вызывая сильное желание выпить все сразу. Сдержав себя от первого порыва, я оглянулся по сторонам и увидел, что все пьют из кружки не торопясь, маленькими глотками. «Очевидно, так принято», – подумал я и поднес чашку ко рту, предвкушая восхитительную встречу с чем-то новым, неизвестным мне вкусом. Зажмурив глаза и подув в чашку, я сделал первый глоток и сразу пришел в смятение. Мало того, что жидкость была горячей, она еще была и горькой, как красный жгучий перец. На моих глазах выступили слезы, а горло перехватил спазм. Отец, лукаво улыбаясь, наблюдал за мной, покуривая свою трубку.

–Ничего, сынок, привыкай к напитку знати, сделай еще пару глотков, чтобы по-настоящему почувствовать весь вкус, – сказал отец.

Подчиняясь его просьбе, я через силу сделал еще пару глотков и испытал совсем другие ощущения.

–А теперь возьми и налей немного меда в свою чашку и попробуй еще раз,– продолжал свое руководство мой родитель.

Проделав эту манипуляцию, я осторожно отпил из чашки и сразу понял, что это то, что я ожидал, принюхиваясь к кофейному запаху. Впечатления были непередаваемые! Эдакое сочетание горечи со сладостью, сопровождаемое ароматным запахом. Осмелев, я выпил еще одну чашку и почувствовал необычайный прилив сил, хотелось смеяться и петь, прыгать и танцевать. Однако строгий взгляд отца поставил меня на место. И все же чувство легкости осталось. Расплатившись за табак и кофе, мы вышли на улицу и направились в сторону постоялого двора, купив по пути кусок копченого окорока и хлеба. Затем отец пошел по своим делам, а я весь вечер провел в комнате, готовясь к экзаменам, заедая эту нудную науку пахучим мясом и запивая ключевой водой из стоящей рядом макитры. Так я и заснул с куском хлеба в руках. Пришедший поздно вечером отец тихо переложил меня на мой матрац, решив не будить до утра.

День начался с пения петуха, который почему-то принялся орать под моим окном. Скрепя сердце, мне пришлось вставать и тащиться к глиняному кувшину, чтобы умыться набранной с вечера водой. Она была не очень холодной, однако вполне достаточной, чтобы разбудить меня окончательно. Отец, давно уже вставший и бодрый, наблюдал за моими манипуляциями, едва скрывая улыбку. Когда я пришел в себя окончательно, он глазами показал на разложенный на матраце парадный костюм, который мне специально сшили для этого повода. Надев его со всеми предосторожностями, я почувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, я сразу приобрел шляхетский вид. Во-вторых, мне казалось, что камзол давит под руками, а сапоги скрипят и пытаются вывернуть ноги не в ту сторону. А шапка с красивой пряжкой сбоку все время пыталась сползти на нос и закрывала глаза.

– Ну, вот теперь ты гарный хлопец, – сказал отец, опоясывая меня кушаком вместо ремня. – Теперь можно идти до этих иуд – монахов. И пусть только мне попробуют что-то сделать не так, то я их сразу порубаю на куски.

И он грозно стукнул кулаком по столу. Затем, подкрутив усы, он первым вышел из комнаты. К коллегиуму мы прибыли в назначенное время на возке, который поймали сразу возле постоялого двора. Стоявшие возле коллегиума студенты с ухмылкой смотрели на нас, когда мы решительно входили в здание. В коридоре нас уже поджидал невысокий вертлявый монах, который сопроводил нас на второй этаж в комнату, где собрались члены комиссии. Распахнув входную дверь, он жестом пригласил меня войти. Перекрестившись и набрав полную грудь воздуха, я почти смело шагнул внутрь аудитории, где за столом уже поджидали меня экзаменаторы. Посередине сидел ректор, лицо которого было красного цвета то ли от полноты, то ли от дурного характера или от нежелания общаться со мной. Справа от него сидел другой экзаменатор явно не шляхетского рода, весь прямой как палка, который подозрительно разглядывал меня снизу доверху. А слева от председателя уютно расположился невысокий монах с незапоминающимся лицом, который в отличие от других ласково смотрел на меня, перебирая четки в руках. Но от этого ласкового взгляда становилось не по себе, так как в глубине пряталась очень холодная расчетливость. Он словно присматривался ко мне, подхожу ли я для его каких-то непонятных мне целей. Естественно, это были маститые метры. Я мог противопоставить им только свои знания и трезвый расчет. Поэтому я, крепко сжав пальцы в кулаки, встал перед ними и молча ждал дальнейших действий.

Первым нарушил молчание ректор:

–Ну что ж, сын мой, вот и пришло время выяснить, что ты из себя представляешь. Обычно мы не берем на обучение тех, кто не принадлежит к католической вере, но, учитывая твои рекомендации и происхождение, решили сделать исключение. Поэтому тебе сейчас придется очень постараться, чтобы убедить нас, что ты достоин быть студентом нашего коллегиума.

И он вопросительно посмотрел на меня.

– Я готов ответить на ваши вопросы и убедить вас в этом, – ответил я, одновременно пытаясь определить, кто наиболее вредный из экзаменаторов.

Интуиция подсказывала мне, что скорее всего тот «ласковый», как окрестил я его для себя. Положительно отреагировав на мой ответ, они начали экзаменовать меня. Сначала беседа шла на польском языке, но после того как я прочитал им стихотворение на латинском, все перешли на этот язык. Я демонстрировал им свои навыки не только в языке, но и в арифметике, риторике, пытался показать, что могу разбираться в тайнах мироздания и писать связанные тексты, дающие возможность им оценить мои умственные способности. Я извивался как уж под перекрестными вопросами, которые сыпались на меня со всех сторон. Рубашка от пота прилипла к телу и грозила там остаться навсегда. Похоже, и экзаменаторы вошли в азарт, провоцируя меня на вольные высказывания и заставляя на ходу сочинять вирши в честь той или иной знаменитой личности. Ректор, вспотевший от напряжения, то и дело вытирал лицо и шею большим платком, очень смешно доставая его из- под своей монашеской одежды. Я уже был на грани срыва, когда ректор, в очередной раз промокнув платком свою физиономию, сказал:

–Я думаю, достаточно, – и посмотрел на своих собеседников. Те утвердительно кивнули в ответ и сразу расслабились, буквально размякнув на стуле.

–Хорошо, сын мой, подожди пока за дверью, мы посовещаемся и пригласим тебя.

Молча поклонившись, я на ватных ногах вышел к отцу.

–Ну как? – подскочил ко мне он, приобняв за плечи.

–Не знаю,– ответил я, пожав плечами, смотря вслед пронырливому служащему, который прошмыгнул в кабинет.

–Сказали подождать, пока они там обсудят.

–Ну, ждать, так ждать, – ответил мой родитель и нервно стал подергивать свои длинные усы.

Я тоже в нервном ожидании мерял шагами коридор возле дверей, пытаясь предугадать результат моих ответов. Однако, как я ни напрягался, ничего не получалось. Наконец дверь распахнулась, и меня пригласили войти. Остановившись перед экзаменаторами, я замер в напряжении.

–Ну что ж, сын мой, – начал ректор. – Мы тут обсуждали твои ответы и твое будущее. Должен сказать, что ты нас весьма удивил своими знаниями. По многим дисциплинам ты значительно выше наших некоторых студентов. Поэтому, посовещавшись, мы решили дать тебе возможность учиться в нашем коллегиуме, без всяких скидок, на правах студента. Профессор герр Густав Гольдер любезно согласился взять тебя в свою группу. Поэтому с этого момента ты считаешься его студентом со всеми вытекающими отсюда последствиями. С правилами и распорядком дня тебя ознакомит брат Збышек, – он указал на прислужника. – Надеюсь, ты оправдаешь наше доверие.

Ректор, глубоко вздохнув от продолжительной речи, указал мне рукой на дверь, давая тем самым понять, что я уже свободен.

Отец был, естественно, очень рад. Его усы, минуту назад смотревшие вниз, моментально приподнялись к кончику носа, а лицо приобрело хитровато- гордое выражение, с которым он смотрел на проходящих мимо горожан. Как же! Его сын будет учиться в коллегиуме и станет ученым человеком, пусть на короткое время! Теперь мы спокойно шли по городу решать мои финансовые проблемы на период обучения во Львове. Путь наш лежал в еврейский квартал, где располагались лавки ростовщиков, менял и торговцев.

Пройдя через Сербский квартал, мы очутились перед большими деревянными воротами, которые были открыты настежь. За ними начинался еврейский квартал. На ночь, во избежание всяких недоразумений, эти ворота закрывались с двух сторон и вновь открывались с восходом солнца. Они служили своеобразной охраной жителей квартала. Нельзя сказать, что все евреи жили именно здесь, многие из них неплохо обосновались не только в городе, но и в его окрестностях, но тот торговец, который был нам нужен, проживал именно здесь. Перешагнув через эту своеобразную черту, мы оказались на улице, ведущей к небольшой площади, являвшейся торговым центром квартала. Повсюду сновал еврейский народ, от мала до велика. Многие останавливали нас, предлагая свои услуги, но отец, отмахиваясь от всего этого, уверенно вел меня к известной только ему цели. По пути я с интересом рассматривал хаотично построенные дома, отмечая ту особенность, что окна в них были расположены видом на улицу. Сзади дома отгораживались глухими стенами. Наконец, протолкнувшись через толпу в черных шляпах и ермолках, мы вышли на торговую площадь, где находились лавки богатых людей квартала. Отец уверенно направился к одной из них, которая в качестве приглашения распахнула свои высокие полукруглые ворота, обвешанные всякой всячиной для привлечения внимания покупателей.

Решительно войдя в полумглу помещения, отец подошел к стоящему в глубине лавки столу, где сидел старый еврей. Перед ним лежали кучки монет разных стран и достоинств. Он молча смотрел на приближающегося отца.

– Здравствуй, Аарон, – сказал отец, усаживаясь на грубо сколоченный табурет у стола.

–Здравствуй, полковник, – ответил тот, приподнимаясь из-за стола в знак уважения к посетителю – Как здоровье? Как дети? Я вижу, ты не один пришел. Это, наверное, твой сын. Похож, настоящий казак. Дети – это наше будущее, чем больше детей, тем у тебя больше возможностей обеспечить свою старость, или наоборот. Всяко бывает в этой жизни. Вот у меня их куча, порой даже забываю, кто есть кто. Но они не обижаются. И представьте себе, все хотят кушать. И не просто кушать, а хорошо кушать. Вот и кручусь с утра до вечера как белка в колесе, чтобы добыть копейку на пропитание.

– Не прибедняйся, Аарон, – ответил отец. – Мы ведь с тобой давно знаем друг друга. Еще с того времени, когда ты на Сечи скупал не в ущерб себе у казаков добычу, которую они привозили из очередного турецкого похода. Так что давай лучше поговорим о деле.

– О, конечно, пан полковник, я понимаю, что вы пришли не просто для того, чтобы проведать бедного еврея.

– Конечно, мы, как и ты, люди дела, – ответил отец, вытаскивая из кармана бархатный мешочек и кладя его на стол. – Здесь двадцать золотых монет. Я даю их тебе под проценты с тем, чтобы ты кроме своих процентов выдавал моему сыну необходимую сумму для нормальной жизни в течение года. Ну, допустим две серебряных монеты в месяц. Я не хочу, чтобы он хранил деньги там, где будет жить, у тебя будет понадежней. Принимаешь ли ты мое предложение? Если нет, то мы будем искать другого менялу.

– Нет, конечно, пан полковник, я согласен. Сейчас посчитаю, как это все будет выглядеть.

И он, закрыв глаза, откинулся в кресле, что-то шепча тихонько, словно перебирая в уме те цифры, в результате сложения которых он получит неплохой гешефт. Затем открыл глаза, развязал мешочек и, нежно перебирая тускло поблескивающие монеты, бархатным голосом произнес:

–В среднем выходит три, три с половиной серебряных монеты в месяц. Устраивает вас такой расклад?

–Да,– ответил отец.– Но если ему понадобится больше, я думаю, ты не откажешь в такой просьбе.

– Конечно, пан полковник, о чем может идти речь! – утвердительно ответил Аарон.

– Вот и договорились.

С этими словами отец встал, а я направился на выход. Пока отец прощался, я прошел за ворота, где ко мне сразу же подскочил один из еврейских мальчишек, крутившихся здесь. Вид у него был довольно забавный. Мало того, что одежда была не по росту, так еще на голове торчала нелепая шляпа, полностью съехавшая на лоб. Во все стороны из-под нее торчали засаленные волосы. Схватив меня за рукав, он стал с жаром мне говорить:

–Пан казак, а пан казак! Я Юзек, сын того лавочника, с которым разговаривает ваш отец. Пан казак, если вам что-нибудь надо, обратитесь ко мне, я все сделаю, все достану, все решу. И все это будет недорого, дешевле, чем у других.

–Что, помогаешь отцу? – спросил я его.

– Нет, что вы, пан казак. У меня свое дело. Я сам зарабатываю себе на жизнь.

–А где ты берешь деньги?

–Как где? У отца. Каждое утро он дает мне пять грошей на еду. Я должен к концу дня вернуть их ему с процентами. Вот и кручусь с утра до вечера, чтобы от этих денег получить прибыль.

– Ну и как, получается?

– Когда как, но в основном удается нарастить капитал. То кому-то поднесу, то кому-то одолжу, то кому-то перепродам, и в итоге глядишь – и мне что-то остается. Так что, пан казак, если что надо – вызывайте меня. Я не боюсь выходить за эти ворота, и у меня есть много клиентов в городе. Юзека все тут знают.

–Хорошо, договорились, – сказал я, и он, довольный, подпрыгивая, побежал дальше по своим торговым делам.

Этот разговор очень удивил меня. Это же надо – занимать под проценты деньги собственному ребенку и всего на один день! Правильно это или нет, трудно сказать. Очевидно, у каждого родителя свой подход к этой проблеме. У моего отца – один, а у отца этого мальчугана – другой. Но надо отдать должное этому ребенку в том, что он научился зарабатывать для себя копейку, используя мизерный родительский кредит. Может, это и есть правильное воспитание, кто знает?

Мои размышления прервал отец, который вышел из лавки и, щурясь, смотрел на солнце, разгонявшее облака, медленно плывущие по небу.

– Ну что, сынок, ты все слышал, – сказал он, положив свою руку на мое плечо.

– Я думаю, денег тебе хватит, если будешь жить нормально. Главное – сверяй свои желания с возможностями. И тогда все будет хорошо.

И мы двинулись с ним в обратный путь, который выводил меня на тропу знаний. Теперь было главным для меня успешно войти в студенческое братство, которое отличалось не только оригинальностью поведения, но и поступков.

Проводив отца, я направился в свое новое жилище, чтобы приготовиться к первому посещению коллегиума. Мои соседи были уже на месте, горячо обсуждая прошедшие занятия. Увидев меня, они замолчали и стали в упор рассматривать снизу вверх.

–Ну что, давай знакомиться, – сказал тот, что был повыше и поплотнее.

–Да,– поддержал второй, пониже ростом, но более подвижный и энергичный в своих движениях.

–Но,– снова вступил в разговор первый, – для того чтобы знакомство произошло, ты должен поставить нам кварту пива, иначе дружбы между нами не бывать!

Я понимал, что здесь существуют свои законы, которые мне надо изучить, чтобы затем обернуть в свою пользу. И на данном этапе мне необходимо подчиняться обстоятельствам, которые и диктовали мне соответствующее поведение. Плохо было то, что я еще вообще не пробовал спиртных напитков, и это было серьезным испытанием, на которое мне пришлось решиться.

– Ну что ж, уважаемые господа студенты, я имею честь пригласить вас в корчму, чтобы отметить нашу встречу и заложить основу дальнейшей дружбы.

Такое вступление понравилось им, и мы гурьбой двинулись к ближайшему питейному заведению. Заказав по кружке пива, мы удобно устроились на лавке и процесс знакомства вступил в свою первую фазу. Отпив одним глотком сразу полкружки, тот, который был повыше, встал и, протянув мне руку, представился – Остап. Второй, следуя его примеру, сообщил, что его зовут Казимиром. За первой кружкой пива последовала вторая, за ней – третья, и по мере их употребления я все более узнавал о тонкостях студенческой жизни. Сначала они с подозрением смотрели на то, как я медленными глотками справляюсь с первой кружкой пива, но узнав, что для меня это в первый раз, пришли в неистовое веселье и больше на это не обращали внимания, просто вспомнив, что и для них когда-то это было в первый раз. Оказалось, что они оба шляхетского рода, один из казацкой старшины, второй из средней польской знати. В коллегиуме все студенты входят в какое-то землячество, и они в частности – в «землячество выходцев из восточных земель Речи Посполитой. Вся жизнь студентов крутится вокруг этих землячеств, которая не всегда протекает в условиях «принципа мирного сосуществования». Оказалось, что старшие студенты имеют абсолютную власть над младшими. Ученик первого курса должен был снимать шапку и оказывать знаки полного повиновения перед старшими студентами. Среди старшекурсников особенно выделялись философы и богословы. Они пользовались особыми привилегиями, носили усы, курили табак и пили горилку. Младшие называли их «пан ритор» или «пан философ». Богатые студенты жили на квартирах и имели собственных «будильников» из числа бедных студентов, которые будили их по утрам и сопровождали на занятия. Бедные жили в общежитии – «бурсе», где спали кто на лавках, кто на полу, ведя постоянную борьбу с миллионами насекомых, которых в зависимости от вида и степени болезненности укусов прозвали то «пехота», то «кавалерия», то «тяжелая артиллерия». По мере того, как я постепенно познавал тонкости моей будущей студенческой жизни, моя голова от выпитого пива становилась все тяжелее, а собеседники раздваивались и порой даже троились, уплывая куда-то вбок. В конце концов прохладная крышка стола, с которой встретилась моя голова, мне показалась спасительным кругом, а мир, окружавший меня, исчез из моего сознания.

Очнулся я на следующее утро в своей кровати от брызг холодной воды, которой обдавал меня Казимир.

–Быстро вставай, нам нельзя опаздывать на занятия, – торопливо произнес он, видя, что я открыл глаза. Остап стоял уже возле выхода, расчесывая пятерней спутанные волосы. Вскочив, я быстро привел себя в порядок, благо, не надо было одеваться, так как мои новые друзья уложили меня в кровать в том виде, в каком доставили из пивнушки. Глянув друг на друга, мы громко расхохотались и рысью помчались на занятия. В свою аудиторию я влетел буквально за секунду до прихода лектора. Тот, взойдя за кафедру, обвел всех присутствующих недовольным взглядом, потянул носом воздух и, поморщившись, начал читать лекцию по философии на латинскомязыке. По мере изложения материала голос его то повышался до крика, то понижался до шепота, заставляя вслушиваться в его фразы. В середине изложения материала он взял линейку, лежавшую на столе, и пошел вдоль столов, щелкая линейкой по лбу отдельных студентов, не прерывая лекции. Досталось и мне. Как мне разъяснили позже, это было «вколачивание учебного материала в головы студентов». Как ни парадоксально, но это имело свои положительные моменты, не давая студентам впасть в прострацию от монотонности голоса учителя. На перемене меня обступили студенты, выясняя, кто я такой и как очутился на старшем курсе. После моих ответов было решено остаться после занятий и советом старейших принять решение, к какой категории студентов меня отнести, так как мой случай поступления не вписывался в стандартные истории. После второй лекции я пошел искать моих приятелей. По мере поиска я открывал ряд дверей с непонятной символикой, нарисованной на них, заглядывая в чрево аудиторий, заполненных шумной толпой горланящих ребят. Наконец, в конце коридора я столкнулся с ними и сразу выложил им новость о предстоящем собрании старейших.

–Да, это серьезно, – сказал Остап, внимательно смотря на меня.

–Ты не переживай, все будет нормально, придумают какую-то шутку и все. Я уже переговорил с главой нашего землячества, он будет там на собрании и не даст тебя в обиду, – вставил свое слово Казимир.

–Мы будем с тобой рядом и поможем, – кивнул головой Остап.

–Ну, спасибо, – ответил я, хотя, честно сказать, настроение было не из веселых.

–А что это у вас на дверях нарисовано? – спросил я ребят, указывая на рисунки.

Они внимательно посмотрели в сторону моей вытянутой руки и раскрыли тайну эмблем, красовавшихся на входе в аудитории. Роль экскурсовода взял на себя Казимир.

–Смотри, вот это класс грамматики, здесь изображен древнегреческий мудрец с долотом и молотком, который из пня вытесывает студента, опираясь локтем на книги, как бы передавая ему мудрость знаний путем ежедневных занятий. А вот здесь изображен колодец, наполненный до краев водой, – это символ знаний, здесь преподают поэтику и риторику. Ну а философы и богословы занимаются за этими дверями, на которых парит в лучах восходящего солнца горный орел. Считается, что студент должен всегда стремиться к знаниям, как орел, который поднимается все выше и выше к источнику света на земле.

Прозвучавший звонок снова разбросал нас по аудиториям и собрал всех вместе только после третьей лекции возле «орлиной» аудитории, где должен был проходить совет. Старейшины важно вышагивали мимо и скрывались в аудитории, оставляя нас в ожидании. Совет длился достаточно долго и довольно бурно. Из-за двери доносились то громкие голоса, то смех, то дискуссия на повышенных тонах. Наконец все стихло, двери открылись и меня пригласили войти.

С трепетом в ногах я перешагнул порог аудитории. За столом сидело трое старшекурсников с едва заметной растительностью на лице, а напротив них в разных позах разместилось еще человек двадцать. Все внимательно смотрели на меня, причем каждый со своей долей скептицизма. После того как я остановился возле стола, председательствующий встал и, обведя всех взглядом, заявил:

– Высокое собрание приняло следующее решение, которое состоит в том, что данный студент еще является «инфимой» -младшекурсником, и пока не равный нам, несмотря на то, что учится на старшем курсе. Он может стать таким, только пройдя испытание. Суть его состоит в том, что он обязан будет принять участие в ближайшем «эпитенции» – походе за провиантом для студентов, после чего должен будет устроить прием для членов уважаемого собрания в корчме. Только после этого он может именоваться «пан ритор». Кто за это решение, прошу голосовать.

На удивление, абсолютное большинство членов совета проголосовало «за». Мои друзья, довольные таким решением, сразу потащили меня в город, чтобы по пути обсудить все более детально. В младшекурсниках я ходил почти месяц, пока не пришло время отправляться в поход за едой. К этому вопросу отнеслись очень серьезно. Была подобрана команда из физически крепких студентов разных курсов. Возглавляли ее двое старейшин. Каждого заставили выучить стихи и песни, которые необходимо было исполнять в зависимости от обстановки. И в один из погожих воскресных дней, взяв мешки, мы отправились в путь на западную окраину Львова. Перед первой деревней, лежащей на нашем пути, старший собрал нас в кружок и проинструктировал, как себя вести. Если будут наливать чарку, то младшим не пить, а действовать по принципу «Риторам нельзя, философам можно, а богословам – должно». Нас как раз и возглавляли философ и богослов. Увидев первые деревенские дома и почувствовав запах вареной еды, тонкой струйкой тянущейся из дымоходов, он не сдержался и, раскинув руки, стал читать нараспев: «Любезное село! Когда увижу я твои сладчайшие стравы – капусту, горох, репу, бобы в сале варени. О вечоре щаслывый! О ноче блаженна!». И чуть ли не бегом рванулся к первому дому зажиточного крестьянина, попавшемуся на нашем пути. Побежав вслед за ним, мы гурьбой остановились перед плетнем, огораживающим дом со стороны улицы. Теперь нужно было выбрать эпитента, который понесет хозяину «фару с орациею», и в случае его согласия проводить дальнейшие действия. Выбор пал на богослова, который, подкрутив , двинулся через калитку во двор. Мы замерли в ожидании.

Какое-то время стояла тишина, даже слышно было щебетание птиц. Затем раздался призывной распев богослова, вслед за которым послышался голос хозяина. Мы минут пять стояли, вслушиваясь в этот разговор. Наконец раздались шаги, и из-за изгороди показался кремезный мужик, сопровождаемый довольным богословом. Заметив их приближение, философ махнул рукою, и мы быстро построились согласно ранее выученному уроку. Подняв руку вверх, наш дирижер скосил глаза на богослова, ожидая соответствующего сигнала, и, когда тот кивнул головой, мы, не ожидая, грянули первый вирш, воздавая хвалу хозяину, согласившемуся выслушать нас. Голоса наши чисто звучали в звонкой тишине сельской глубинки, и по мере пения лицо мужика расплывалось в довольной улыбке, а вокруг него стайкой собрались домочадцы, с интересом поглядывая на нас. Вокруг нашей капеллы образовалась стайка вездесущих мальчишек, а из соседних домов выходили жители, чтобы получше рассмотреть нас. Мы понимали, что от того, как сложатся эти первые контакты в деревне, зависит успех или неуспех нашей миссии. Поэтому каждый старался изо всех сил, напрягая легкие и выдавая рулады с реверансами в сторону хозяина. А тот, подбоченившись, гордо поглядывал в сторону односельчан. Затем мы спели вирши в честь хозяйки и всех домочадцев. Довольный мужик взял у рядом стоящей с ним молодой дивчины бутыль самогону и шкалик, налил его до краев и поднес нашему руководителю. Тот крякнул, поблагодарил и, расправив усы, одним глотком влил содержимое внутрь. Хозяин забрал у него шкалик, снова заполнил его и протянул первому стоявшему возле него студенту. Но тот отказался. Недовольный хозяин вопросительно глянул на философа, слизывающего со своих усов остатки самогона. Тот, увидев недоуменный взгляд крестьянина, сложив рук на груди, воскликнул:

–Шановный пан, то еще молодняк, «риторы», а у нас существует правило, – и, повернувшись к нам, он взмахнул рукой, и мы хором, нараспев громко пропели: «Риторам нельзя, философам можно, а богословам – должно». Это позабавило присутствующих, и они разразились громким смехом.

–А кто из вас буде кто? – колыхаясь от смеха, спросил хозяин.

–Я философ, – ответил наш дирижер, – а рядом с вами богослов.

– Ну, тогда держи, – и хозяин протянул шкалик богослову, который, не морщась, быстро справился с подарком, жадно глядя на бутыль. Хозяин правильно понял его взгляд и налил ему еще раз. После этого мы заполнили под завязку три мешка. Тепло распрощавшись с гостеприимной семьей, мы двинулись дальше по деревне, заходя в те или иные дома. Надежды наши оправдались, и мы в этой селении сумели заполнить почти половину наших заплечных котомок. Естественно, слух о нашем походе разнесся по деревням. Где–то нам отказывали, а где-то, жалея, давали, кто что мог: картошку, капусту, буряк, фасоль и так далее. В итоге мы загрузили не только мешки, но и наши карманы и, уставшие и запыленные, к вечеру вернулись в бурсу. Сдав все в общий котел, мы завалились спать. Идти не было сил, поэтому и я улегся спать на полу в одной из комнат. Сон наступил мгновенно, и никакая живность не смогла прервать его, хотя наутро она напомнила о себе синяками и укусами, покрывшими все тело, которое начало нестерпимо чесаться. Утром на лекциях участники похода имели помятый вид и отрешенно внимали тем истинам, которые лектор пытался донести до них. Я же думал о том, как мне организовать вторую часть моего испытания, так как первая была уже выполнена и я на себе прочувствовал, как живется «инфиме», и, не пройдя через это, нельзя было чувствовать себя студентом в полной мере.

Понимая, что это еще одно серьезное испытание для меня, может быть, еще более сложное, чем первое, я решил подготовиться намного тщательнее. В субботу с утра я сбегал в еврейский квартал, где получил причитающиеся мне две серебряные монеты. На обратном пути я заглянул в ближайшую к коллегиуму пивоварню и договорился, чтобы они сварили свежее пиво. После этого я нашел «голову» землячества и через него пригласил всех старейшин отведать хмельного напитка. Вечером мне сообщили, что приглашение принято и в четыре часа следующего дня мы встречаемся в пивоварне.

Естественно, я пришел туда раньше и договорился с хозяином, как будет проходить собрание. Ровно в четыре часа в здание гурьбой ввалились старейшины. Они сразу схватили глиняные кружки и стали в очередь возле бочки, где их ждал хозяин, взявший на себя миссию разливающего. Все смиренно ждали, когда пена медленно осядет, чтобы наполнить кружку как полагается.По пивоварне распространялся непередаваемый запах. У студентов жадно расширялись ноздри носа и сохло во рту от предвкушения столь желанного напитка. Наконец, последняя кружка была заполнена и все чинно расселись вокруг длинного стола, на котором стояли миски с подсоленным хлебом и лежало немного вареного мяса. Это все, что я мог предложить гостям.

Старейшина встал и, обведя всех взглядом, сказал:

–Шановне панство, вы все знаете, по какому случаю мы собрались здесь?

В ответ все присутствующие дружно стукнули кружками по столу.

– Мы принимаем в наши ряды нового товарища, и он должен доказать, что достоин нового звания.

Председательствующий махнул рукою, и хозяин, с трудом удерживая в руках наполненную до краёв кружку, по своим размерам раза в два превосходящую те, которые были в руках у студентов, поднес её мне. Я понимал, что все это мне надо выпить. В ответ на это мой организм взбунтовался, а глаза вылезли из орбит. Тем более, что я вообще еще ни разу в жизни не пробовал хмельных напитков. Как я справлюсь с этим, я не знал. Но правило есть правило. Я вспомнил, чему меня учили мои наставники, привел свои мысли в порядок и, сконцентрировав взгляд на середине пенящегося напитка, представил себе, что это прохладная родниковая вода, которую я уже пил ранее. Мои усилия не пропали даром. В пивной кружке образовалась небольшая воронка, вбирающая в себя хлопья пены. Попавшее в зону ее действия пиво стало светлеть и приобретать совершенно другой оттенок. Все в ожидании смотрели на меня, предвкушая серьезную попойку, старт которой должен был дать я. Собравшись с духом, я приподнял кружку и провозгласил здравицу в честь ясновельможного панства, присутствующего здесь. И, поднеся ее ко рту, стал пить медленными глотками. Действие это оказалось достаточно трудоемким. После десятого глотка мой организм отказывался принимать такое количество жидкости и пытался вытолкнуть ее обратно. Однако усилием воли я сдерживал это поползновение и заставлял напиток вернуться обратно. Последний глоток достался особенно тяжело, но и он не смог вырваться на свободу. Громко поставив кружку на стол, я поклонился присутствующим. Те дружно закричали: «Слава!», а председательствующий предложил выпить за нового «пана ритора», и все дружно вскинули кружки ко рту. Воцарилась тишина, в которой было слышно только, как пиво, проскакивая через горло, наполняет желудки голодных студентов. Вслед за первой так же быстро ушла вторая кружка, а затем, чуть медленнее, третья, которая уже начала сопровождаться разговорами. Тарелки с закуской исчезли в мгновение ока, и теперь хозяином за столом было только пиво. Я не чувствовал себя пьяным, но больше пить не хотелось, так же, как и вставать из-за стола. Мне казалось, что меня расперло и мой живот раздулся до невероятных размеров. Однако постепенно все нормализовалось. Каждый был занят собой, или вел беседу с соседом, или подходил к бочке, чтобы наполнить опустевшую кружку. Некоторые, проходя мимо, добродушно хлопали меня по плечу, тем самым давая понять, что праздник удался. Я, заранее предвидя возможное развитие ситуации, расплатился с хозяином и теперь просто наблюдал за происходящим, не подсчитывая, во что мне все это может вылиться. Все равно для меня это обходилось дешевле, в отличие от другой «инфимы», которой приходилось поить своих наставников все годы учебы.

Хоть я и выработал определенную защиту против опьянения, однако оно потихоньку начало доставать меня. То начинало шуметь в голове, то собеседник вдруг раздваивался на глазах, то голос его доходил до меня как бы издалека. Но я пока справлялся с этим. В середине гулянки, когда выпито было достаточно прилично и на улице стало темнеть, откуда–то появились две упитанные девушки, которых все усиленно стали поить пивом. Самое интересное было в том, что они не сопротивлялись, присаживаясь на коленки то к одному, то к другому студенту. Затем откуда-то появились музыканты, и начались пляски всех, кто мог еще стоять на ногах, причем девушки забрались на стол и выделывали там такие коленца, что подолы их платьев поднимались выше головы, демонстрируя собравшимся все доступные части женского тела. Некоторые разгоряченные пивом зрители пытались ущипнуть танцующих, но неизменно получали по рукам. Несмотря на то, что от этого зрелища вся толпа пришла в неистовый восторг, на меня женское тело не произвело никакого впечатления. Или я был пьян, или еще многого не знал. После танцев все гурьбой двинулись на выход, горланя студенческие вирши о бедном студенте, «злодеях-преподавателях» и о быстро текущей молодости:

Я унылую тоску

Ненавидел сроду,

Но зато предпочитал

Радость и свободу.

И Венере был готов

Жизнь отдать в угоду,

Потому что для меня

Девки слаще меду.

Добравшись домой с помощью новых друзей, я отключил свои нервы и хмель моментально ударил в мою голову, пригвоздив ее к подушке.

Несмотря на бурно проведенную ночь, все студенты утром были на занятиях, хотя их вид оставлял желать лучшего. В аудитории стоял плотный специфический запах, поэтому первая лекция прошла при открытых окнах. Так закончилось мое вхождение в новое общество, и я стал полноправным студентом. Потянулись нудные дни учебы, прерываемые различными приключениями, походами по деревням, студенческими шалостями и обыкновенными драками как между студентами, так и с городскими жителями по разным причинам. Чего греха таить, и я принимал в них участие. Мои навыки, выработанные в ходе ежедневных тренировок, пригодились здесь, и я не раз выручал своих друзей. Все стали относиться ко мне с уважением, потому что оказалось, что я могу не только хорошо учиться и заводить народ на диспутах, не боясь опровергать точку зрения мэтра, но и хорошо драться. Единственное, что мне было пока не под силу, так это употреблять в значительных количествах хмельные напитки, так как мой организм активно протестовал против этого. Меня ввели в Совет старейшин, и я подружился со многими из них. В нем особняком держался студент из Франции Пьер де ла Мур. Он был из бродячих студентов – вагантамов, которые переходили из университета в университет на протяжении всей учебы, ища новых впечатлений и знаний. Мы как-то сразу прониклись симпатией друг к другу и стали приятелями. Пользуясь случаем, я с его помощью стал изучать французский язык. С его слов я имел представление о светской жизни во Франции и Германии, которую он также посетил. Корни его были дворянского рода, поэтому он периодически посещал различные балы и сессии, устраиваемые как в Елисейском дворце, так и в имениях знатных людей. Во Франции статус студента был значительно выше, и, имея знатное происхождение, он мог кроме учебы позволить себе и светские развлечения.

Мой новый статус, достигнутый за достаточно короткий срок, не прошел незамеченным для руководства. Мной стал интересоваться ксендз пан Войтич, который отвечал за нравственность в коллегиуме. Он стал часто приглашать меня к себе и вести разговоры о службе Короне и святой церкви, пытаясь склонить меня к переходу в другую веру. Но, получив мой решительный отказ, больше прямых разговоров на эту тему не заводил, продолжая, тем не менее, прощупывать меня дальше.

После круговорота студенческой жизни, совмещаемой с учебой, незаметно подкрались первые каникулы. Мой приятель Пьер стал собираться домой, и в одной из бесед предложил и мне совершить вместе с ним это путешествие. Прикинув все за и против, я согласился. Новые знания, новые впечатления никогда не помешают. Перед отъездом я смотался к своему казначею, и, несмотря на его причитания и стоны, вытряс для своих каникул пять серебряных монет, которые я зашил в свой пояс.

Рано утром, вскинув на плечо свои мешки с нехитрыми пожитками, мы отправились в путь. В основном это был пеший переход, но иногда добрые крестьяне милостиво разрешали нам проехать на скрипящих телегах. На ночлег просились в деревенские дома, а когда их не было на нашем пути, то согревались в стогах сена, где было тепло, несмотря на холодные ночи. Питались так же, чем Бог пошлет: где в огороде что-то найдем, где на ярмарке что-то перепадет, где подзаработаем, показывая различные фокусы или живые картинки из студенческой жизни. Правда, один раз в Германии мы потратились, наевшись мяса до отвала и взяв кусок окорока собой в дорогу. Границы для студентов не существовало, даже через пограничные заставы многочисленных немецких княжеств мы проходили безболезненно. Подходя к очередному пограничному пункту, мы начинали петь студенческие песни, тем самым демонстрируя нашу принадлежность к студенческой братии, снующей повсюду. Немецкие стражники, знакомые с выходками немецких и других студентов, поворачивались к нам спиной, тем самым демонстрируя полный нейтралитет и возможность беспрепятственного прохода. С других путешественников брали пошлину не только за пересечение границы, но и за посещение каждого населённого пункта на пути их следования. В ходе нашего путешествия мы примкнули к бродячим артистам, которым так понравились наши живые картинки, что они предложили нам присоединиться к ним. Посоветовавшись, мы приняли их предложение, обеспечив себе небольшой заработок и крышу над головой. Пьер как истинный француз сразу оказался в центре внимания женской половины бродячего балагана. Его рассказы о студенческой жизни так понравились старшей дочери хозяина, что во время нашего короткого совместного путешествия Пьер не выходил из ее палатки до самого утра. Я же коротал ночи на улице, укрывшись ворохом одежды.

В одну из таких ночей на нас напали разбойники. Их было шесть человек довольно мрачного типа, вооруженных длинными ножами. Они окружили нашу стоянку и, согнав всех к костру, стали копаться в пожитках, требуя денег. Чтобы мы были сговорчивей, их предводитель схватил старшую из девушек за волосы и, приставив нож к ее прелестной шейке, грозился употребить его в дело. Этого не мог вынести Пьер и рванулся вперед, чтобы помочь любимой, но моментально отлетел в сторону от удара сапогом в живот. Согнувшись пополам, он пытался широко открытым ртом вдохнуть в легкие как можно больше воздуха, с тем чтобы облегчить свои страдания. Его мимика вызвала гомерический хохот разбойников, по ходу дела комментирующих его телодвижения. Внимание всех присутствующих было обращено на моего спутника. Я решил воспользоваться сложившейся ситуацией и, подбежав к тлеющему костру, схватил лежащую возле него крепкую суховатую палку, которая служила нам для подвешивания котелка при приготовлени пищи. Одним концом моего импровизированного оружия я крепко ткнул ближайшего бандита в живот, с такой силой, что он, открыв рот в немом крике, стал медленно оседать на землю. Другим концом палки я нанес колющий удар другому бандиту прямо в адамово яблочко, в результате чего тот потерял сознание и рухнул на землю. Затем, развернувшись и перехватив палку, я выбил нож у третьего бандита. К этому времени и хозяин балагана пришел в себя от шока и, дико закричав, кинулся на стоящего рядом разбойника, повалив его на землю. Наш рукопашный бой дал возможность Пьеру набрать нужное количество воздуха и двинуться на предводителя, который удивленно смотрел на своих валяющихся соратников, силясь понять, что же произошло. Увидев бешеные глаза надвигающегося на него француза, он стал медленно отходить к лесу, прикрываясь девушкой и крича, что он сделает ей плохо. Его подельник, дрожа от страха, озирался вокруг, ища пути спасения. И наконец, решившись, развернулся и бросился бегом в сторону леса. Чтобы не дать ему уйти, я перехватил палку и метнул ее как копье в спину убегавшего. Удар пришелся в район ключицы, придав разбойнику ускорение такой силы, что он лбом врезался в дерево и медленно пополз по нему вниз. Теперь все внимание было сосредоточено на главаре, который крутился вокруг своей оси с заложницей, огрызаясь на присутствующих, неуклонно приближающихся к нему. Нужно было каким-то образом переключить внимание этого разбойника, чтобы освободить девушку. Прямо нападать было нельзя. Это понимал и Пьер, стоящий напротив этого типа, и ее отец, который подстраховывал сзади. И я решил рискнуть. Нащупав в кармане серебряную монету и крепко сжав ее, я стал осторожно подходить к этому громиле, предлагая ему успокоиться. Подойдя достаточно близко для проведения моего плана в жизнь, я вытащил монету из кармана и со словами «Твоя взяла» подбросил полновесный серебряный талер вверх так, чтобы он опустился прямо на него. Монета взвилась вверх и, крутясь и играя своими блестящими боками от света догорающего костра, стала медленно опускаться немного в стороне от стоящей «парочки». Все замерли в ожидании, глядя на монету. И в тот момент, когда она оказалась уже на уровне глаз, отец девушки непроизвольно дернулся. Уловив это движение, разбойник, думая, что у него хотят забрать столь желанную добычу, ослабил хватку и протянул левую руку, чтобы поймать монету. Однако это ему не удалось. Девушка, воспользовавшись ситуацией, выскользнула из крепких объятий, а Пьер нанес сокрушительный удар ногой в пах незадачливому грабителю. Тот сложился пополам, выронив нож, и выражение его лица стало таким же, которое было ранее у Пьера. Пока мы выясняли отношения друг с другом, забрезжил рассвет, призывая нас в дорогу. Разоружив и связав разбойников, мы стали обладателями трех золотых монет, которые разделили по-братски, конфисковав их у главаря. Две отдали артистам, а одну оставили себе. Быстро собрав разбросанные пожитки, мы двинулись в дорогу, стараясь быстрее выбраться из столь негостеприимного леса, сопровождаемые воплями и мычанием неудачливых разбойников. В ближайшей деревне мы купили мяса, вина и всю дорогу снимали то напряжение, которое получили в результате этой схватки, под громкий смех вспоминая все новые и новые подробности.

Таким образом мы путешествовали по стране, помогая друг другу. Но в Раменсбурге наши пути разошлись, и мы с Пьером отправились к границе, чтобы наконец попасть в столь желанную Францию. Не могу сказать, что расставание было безболезненным. Девицы плакали, повиснув у нас на шее, а их отец, громко сморкаясь, тихо стоял в стороне. Надо сказать, что мы не бесполезно провели все это время. Мы научились всяким артистическим хитростям перевоплощения, могли разговаривать разными голосами в зависимости от роли и пользоваться гримом. Все эти навыки пригодились мне в дальнейшем, и я часто вспоминал моих случайных учителей.

Разжав прощальные объятия, мы по полям, деревням и обходным дорогам двинулись к границе. По пути давали небольшие представления, что обеспечивало нас скудным пропитанием. И вот мы пересекли границу и оказались во Франции. Пьер, воспрянувший духом, сразу привел меня в деревню к своим знакомым, где он часто останавливался в ходе своих путешествий. Приняли нас радушно, особенно женская половина. Нагрели воды, и мы, наконец, смогли помыться, по очереди окунаясь в глубокую бочку. По окончании этой процедуры мы обнаружили, что вся наша одежда была отправлена в стирку, в результате чего пришлось довольствоваться длинной, до пят, домотканой рубахой. Однако это неудобство было компенсировано разнообразными закусками, которые красовались на столе, со всех сторон окружая кувшин с вином, гордо стоящим в центре. Естественно, мы не могли отказаться от такого гостеприимства и, подобрав полы рубах, быстро устроились на лавке, готовые пожертвовать собой в угоду хозяевам. Наши мелькнувшие в ходе этой процедуры оголенные ноги вызвали хихиканье женской половины этого дома, уже чинно сидевшей за столом. Но грозный взгляд хозяина снова расставил все по своим местам. Вскоре чаши были наполнены, и мы, помолившись, отдали дань стоящим перед нами и источающим непередаваемые ароматы блюдам. Через время, когда еда начала более медленно проходить в наши желудки, появился второй кувшин красного терпкого вина, что позволило нормализовать эту проблему. Ну а третий кувшин привел всех просто в отличное настроение, и если бы не усталость, то, возможно, наша встреча могла бы закончиться плясками. Поблагодарив хозяев, мы заплетающейся походкой отправились на сеновал, где нам уже была приготовлена постель. Упав на нее, я сразу же погрузился в глубокий сон.

Свет мы увидели только после третьих петухов, когда утро уже прочно вошло в свои права. Выйдя на улицу, я сразу бросился к бочке с дождевой водой и наклонил голову. Оттуда на меня в упор глянула помятая физиономия странствующего студента с растрепанными волосами, в которых запутались стебли соломы, торчащие в разные стороны. Более противной рожи я не встречал. И чтобы ее прогнать, пришлось нырнуть в бочку. Прохладная вода сразу привела мои мысли в порядок, что подтвердило и вновь появившееся изображение, колеблющееся на поверхности воды от капель, стекавших с моей головы. Окунув ее еще несколько раз, я оторвался от бочки и более-менее ровно направился в дом, откуда навстречу мне вынырнуло улыбающееся лицо Жанетт с полотенцем и костяным гребнем в руках. Пока я вытирался, она ловко расчесала мои волосы, убрав оттуда ненужные нагромождения, что еще больше улучшило мое самочувствие. Не в силах идти дальше, я присел на крыльцо и подставил лицо прохладному воздуху. Именно в этот момент в дверях сеновала возникла фигура Пьера. Он на секунду приостановился, зажмурившись от солнечных лучей, бьющих прямо в глаза. В его волосах и бороде густо поблескивала солома, а рубаха была вся обсыпана соломенной трухой, которая от порывов ветра мелкими стайками отрывалась от него и улетала в бок. Очевидно, вчера, падая из последних сил, он промахнулся мимо постели, да так и проспал всю ночь, уткнувшись в солому. Увидев меня, он приветливо махнул рукою и рысцой подбежал к бочке с водой, повторив все мои манипуляции. Затем молча усевшись рядом со мной, он тоже стал наслаждаться прохладой. Вскоре нас позвали в дом. На столе стоял кувшин с молоком и два больших куска хлеба. Это был наш завтрак.

Одежда наша еще не высохла после стирки, в связи с чем нам пришлось остаться до следующего утра. Чтобы не слыть бездельниками, было решено помочь по хозяйству. Мы привели в порядок сенник, накололи дров. При этом Пьер постоянно подмигивал средней девушке Аннет, которая кокетливо закрывала лицо, порой красневшее от тех слов, которые шептал ей неутомимый ловелас. После обеда мы немного вздремнули, а к вечеру закончили все свои дела. Одежда наша, чистая и сухая, ждала нас на лавке, однако мы решили надеть ее утром, чтобы не испортить на сеновале. На ужине мы обошлись одним кувшином вина и, поблагодарив хозяев, ушли спать, чтобы рано утром отправиться дальше. Такой радушный прием имел свою историю. Оказывается, в свое время Пьер каким-то образом спас хозяина во время одного из своих странствий, и тот в благодарность теперь всегда держит свой дом,открытым для него. Надо отдать должное и Пьеру. Он свято соблюдал правила приличия и никаких практических шагов, кроме интрижек. не допускал по отношению к его дочерям. Поэтому и эта ночь прошла без приключений. И ранним утром с котомками, полными еды, мы отправились в Париж. Где пешком, где на телеге, мы через два дня добрались до места назначения. Естественно, меня поразила громада города, которая не шла ни в какое сравнение со Львовом. А в остальном та же грязь на улицах, множество карет и конных экипажей, причем среди них часто бросались в глаза такие, которые перевозили своих пассажиров на трех колесах. Этот вопрос, адресованный Пьеру, сразу нашел разъяснение. Оказалось, что, согласно королевскому указу, за каждое колесо необходимо было платить приличный налог. Поэтому в целях экономии народ и придумал такие повозки. Так, разговаривая о диковинном, мы достигли того места, где жил мой попутчик. Он совместно с одним из студентов снимал небольшую комнату на первом этаже небольшого серого дома. В комнате соседа не оказалось, и можно было немного отдохнуть после такой длинной дороги. Мы присели за стол, стоящий возле окна, и вытащили остатки своей провизии. Они состояли из черствого хлеба, небольшого куска вяленого мяса и головки лука. Все это в мгновение ока оказалось в наших желудках. Повеселевший Пьер сразу засуетился.

–Знаешь, что! Давай отдыхай, а я схожу быстренько в одно место, а потом мы вечером отправимся в гости.

–Куда? – спросил я.

–Об этом узнаешь позже.

И Пьер, нахлобучив на голову шляпу, исчез за дверью.

Убрав со стола, я раскатал сложенный в углу соломенный матрац и завалился спать. Сон навалился сразу, и очнулся я от того, что кто-то настойчиво тормошил меня за плечо, предлагая проснуться. Это был Пьер, явившийся в сопровождении еще одного юноши, который оказался соседом по комнате. Звали его Ришар. Быстро собравшись, я в составе новой компании двинулся в известном только им направлении. Сначала мы шли темными улочками, а затем неожиданно вышли на широкий проспект, собравший вокруг себя прекрасные каменные дома, в окнах которых мерцал свет. Повсюду сновали кареты, развозя своих седоков по нужным им направлениям. Пройдя еще несколько шагов и повернув на улицу Прувер, мы остановились у парадного крыльца одного из зданий. Пьер, оставив нас у входа, быстро взбежал по ступенькам к дверям и дернул витой шнур, висевший сбоку от ручки. Раздался мелодичный звон колокольчика, и через некоторое время из открывшейся двери вышел лакей в ливрее с подсвечникам в руке, пристального всматриваясь в нашу сторону. Пьер, наклонившись к нему, что-то прошептал на ухо. Тот послушал, кивнул головой и скрылся за дверью. Минут через десять он вернулся и жестом предложил войти. В вестибюле первого этажа, освещенного тремя большими подсвечниками, нам предложили подождать. На мой молчаливый вопрос Пьер ответил, что мы пришли в гости к его приятелю, студенту-сокурснику, представителю знатной французской фамилии. Мой друг хотел, чтобы он посодействовал нам в том, чтобы попасть на один из светских приемов в Париже, так как являлся завсегдатаем этих мероприятий и обладал обширными связями. Через время раздались шаги, и по лестнице к нам спустился молодой человек с выражением крайней усталости на бледном лице. Был он облачен в длинный халат, распахнутый на груди, а в руке держал трубку с длинным чубуком. На его шее висела оригинальная маленькая табакерка, украшенная жемчугом. Обнявшись с ним, Пьер представил меня моему новому знакомому. Тот, вяло пожав руку, предложил присесть на стоящий в углу диван и приказал слуге подать бургундского вина. Его появление подняло настроение, и беседа пошла оживленнее. В основном она касалась нашего путешествия и светских сплетен парижской знати, в окружение которой, очевидно, входил и Пьер. После третьего бокала вина они вдвоем отошли в сторону и довольно продолжительное время что-то бурно обсуждали. Вероятно, достигнув согласия, которое было скреплено пожатием рук, друзья разошлись. Пьер подошел к нам, а хозяин, махнув прощально рукой, начал подниматься наверх.

–Ну что, ребята, пошли домой, – сказал Пьер, поднимая нас из-за стола. Несмотря на оставшееся еще вино, нам пришлось подчиниться и последовать за ним на выход. Лакей, придержав дверь, вежливо выпустил нас на улицу, где начинал моросить мелкий дождь. Однако разогретые отличным вином, мы, почти не промокнув, быстро достигли нашего жилища. Повесив свою одежду для просушки, мы уставились на Пьера, ожидая пояснения его «секретных» переговоров. Пьер хранил гордое молчание и с хитрецой посматривал на нас. Однако надолго его не хватило.

–Ладно, мы с Марселем обсуждали возможность нашего участия в одном из светских приемов в ближайшее время. Попасть туда не так просто, так как приглашения рассылаются заранее и все знают друг друга. Но через два дня будет бал в Бурбонском дворце, и у нас есть шанс попасть туда. Так как гостей будет много, то мы можем затеряться среди них. Кроме того, список приглашенных составляет его хороший знакомый, который и внесет нас туда. Ты пойдешь на приём под своей фамилией как граф Литвин. Только вот одежду надо будет тебе подобрать соответствующую. В той, что ты носишь, даже на порог не пустят. Поэтому Мишель любезно предлагает тебе воспользоваться его гардеробом. Этого добра у него хватает. Он у нас модник. Не переживай, мы с ним договорились – только новые вещи. Иначе ты лишаешься возможности присутствовать на королевском балу.

Этот последний аргумент перебил все мои возражения, и я молча кивнул головой.

– Как себя вести там, я расскажу тебе завтра.

–Хорошо, – ответил я. – А почему твой друг такой потерянный, или он не рад нашей встрече?

–Что ты! Вовсе нет. Это он в печали. У него сдохла блоха.

–Как? – не понял я. – Блоха? Да мы бьем их десятками, так зачем расстраиваться всего из-за одной какой – то?

–Да это не простая блоха, а блоха, пойманная на теле его любимой дамы. И в связи с тем, что она пила кровь с предмета его обожания, он каждый вечер, мечтая о ней, выпускал блоху, чтобы она пила и его кровь. И это приводило его в неистовое возбуждение. У нас многие кавалеры занимаются этим, пряча пойманных от любимых девушек блох в специальной шкатулочке, которую носят всегда с собой, хвастаясь друг перед другом не только «знатностью» блохи, но и ювелиром, изготовившим дл нее футляр, и стоимостью самого изделия. Да ты видел такую на шее Марселя. И вот на этом балу будет его дама сердца, и он надеется получить от нее еще одну блоху. Как оказалось позднее, способов получения таких «подарков» от дам сердца было достаточно много. Когда рядом с ней проходил кавалер, милый ее сердцу, она тихо вскрикивала и усиленно начинала искать укусившую ее блоху в определенном месте, которое зависело от ее фантазии. Естественно, кавалер не мог оставить любимую в беде и сразу бросался ей на помощь. Где специальной блохоловкой, где пальцами, а где и всей рукой он пытался ловить вредное насекомое в указанном дамой месте. Иногда эта игра затягивалась надолго, но раскрасневшиеся ловцы блох этого не замечали. Наконец, вредное насекомое было поймано, торжественно извлечено на свет, и после демонстрации счастливый обладатель отправлял ее в шейную шкатулку. Дама мило улыбалась, а кавалер, раскланявшись, шел дальше. Такое поведение стало обыденным на всех светских приемах, и никто уже на это не обращал внимания, если, конечно, «игра» не слишком затягивалась.

–Откуда же берутся блохи у дам? – удивленно спросил я.

– Как откуда? Из головы.

–Как из головы? – не понял я.

–Ну не прямо из головы, а из парика, который они носят постоянно на голове. Ты еще не знаешь, но женщины любят удивлять друг друга. И вот они, чтобы покрасоваться, делают на парике сногсшибательные прически и ходят так целый день. Это стоит очень дорого, поскольку туда вплетают и ленты, и искусственные цветы, и все что угодно, чтобы было выше и красивее, то есть не так, как у других. Расплетать прическу ты каждый вечер не будешь. А чтобы парик не потерял свой вид, на следующий день его пристраивают на специальную подставку и взбрызгивают, кто водой, кто пивом, кто еще каким-нибудь составом, и он в таком состоянии служит своей хозяйке месяцами. Естественно, там заводится всякая живность, даже мыши.

–Не может быть! – воскликнул я, пораженный этим рассказом.

–Еще и как может быть! Сам скоро в этом убедишься.

И Пьер растянулся на полу на своем матрасе.

–Поэтому, когда будешь на балу и какая-нибудь дама призовет тебя на помощь, не вздумай давать волю рукам, так как ты еще не приучен к этому, а возьми специальную костяную или деревянную палочку и почеши в том месте, которое укажет дама, а то, не дай Бог, попадешь в неловкое положение.

–Больно мне надо! – фыркнул я в ответ и отвернулся к стенке.

Мой ответ так рассмешил моих друзей, что они минут пять хохотали, после чего все дружно отошли ко сну.

Наутро Пьер, принарядившись, потащил меня за собой в Парижский университет. Там нам встретилась шумная толпа студентов, которые, окружив нас, наперебой расспрашивали моего товарища, где он так долго путешествовал. Его краткий рассказ закончился одобрительными криками и похлопываниями по плечу. Почему-то больше таких тумаков досталось мне, чем моему соседу. Затем все потащили нас на какую-то особенную лекцию, которую должен был читать известный профессор. Наклонная аудитория была забита до отказа и гудела, как пчелиный рой. Внезапно все затихли, и на кафедру взошел седоватый старичок, раскладывая перед собой листы бумаги. Его ассистенты развешивали рисованные плакаты на доске, которые отображали различные органы человеческого тела. Оказалось, что Пьер изучал медицину и в ходе своих путешествий собирал всякие народные лечебные рецепты. И сегодняшняя лекция была посвящена этой проблеме. Все молча стали слушать лектора, который рассказывал о различных способах лечения, периодически обращая внимание слушателей на плакаты. Затем внесли настоящего больного, и профессор стал проделывать над ним всякие манипуляции. Это заставило основную массу студентов спуститься вниз, чтобы поближе разглядеть демонстрируемые приемы лечения. Безусловно, многого я не понял из этой лекции, но наглядно увидел, где что надо пережимать и давить на теле в зависимости от сложившейся ситуации. Окончание лекции зал встретил бурной овацией, и студенты с шумом двинулись на выход, обмениваясь полученными впечатлениями. На улице толпа стала редеть, тонкими ручейками растекаясь в разные стороны. Остались только несколько человек – друзья Пьера. Верный сложившейся традиции, он пригласил их сегодня вечером отпраздновать свое возвращение. Его предложение встретило дружное одобрение присутствующих. Местом для встречи была выбрана таверна «Сосновая шишка».

Вечером, встретившись возле таверны, мы веселой компанией ворвались туда и быстро заняли длинный стол в углу. Он был почти свободен, и редкие посетители, сидевшие возле него, быстро перешли на другие места, не желая связываться со студентами. Пьер громким голосом потребовал вина и мяса. Его призыв был услышан, и минут через десять на наш стол водрузили четыре больших кувшина вина в виде сосновой шишки и перед каждым поставили глиняные кружки и куски зачерствевшего хлеба для резки на них мяса, которое горкой возвышалось в миске посредине стола. Призывно булькая, прохладное вино полилось в кружки, и Пьер, сидевший во главе стола, встал во весь рост и провозгласил тост за «Встречу старых друзей». Все дружно встали и в полной тишине выпили налитое до дна, а затем, дружно выдохнув, набросились на горячее мясо, накладывая его на лежащий хлеб. При этом каждый студент доставал из своих потайных мест одежды нож, который служил для нарезания кусочков мяса перед их употреблением. У меня столь необходимого атрибута студента не оказалось, и пришлось двумя руками брать принадлежащий мне кусок и откусывать его, используя естественное оружие человека. Затем пошли тосты «За друзей», за «Альма-матер», за «Вечных студентов» и т.д. По мере того, как опустошались кружки с вином, менялось выражение лица и манера поведения студентов. Одни от выпитого приобретали цвет вареных раков, другие бледнели, а у третьих щеки наливались синевой. Кто-то спорил, кто-то что-то пытался доказать, а некоторые в самый неожиданный для всех момент пытались спеть песню. Одним словом, все было так же, как и у львовского студенчества. Входившие и выходившие посетители с опаской смотрели на шумную компанию, обходя ее стороной. Когда вся накопившаяся энергия была выплеснута наружу и кружка все чаще оказывалась пустой в результате наступившего финансового кризиса, поредевшая компания стала собираться домой. На удивление, все прошло спокойно: ни драк, ни громких скандалов, что было большой редкостью здесь. Я чувствовал себя нормально, так как осилил всего полкружки этого, похожего на воду, вина. Единственное, что было необычным, это то, что во всем теле появилась какая-то легкость и все лица вокруг выглядели очень симпатично.

Улица приняла нас в свои объятия, обдув сразу прохладным воздухом и окутав темнотой. Кое-где проблескивал фонарь случайного прохожего, спешащего домой в сопровождении слуги, держащего источник света на палке впереди хозяина. Остальной люд шел в темноте, матерясь от того, что лужи и грязь слишком часто попадались на пути. Распрощавшись с друзьями, мы медленно двинулись домой,вдыхая прохладу, которая настраивала на молчаливое созерцание звездного неба, постепенно открывавшегося пытливому взору. Мы шли, раскачиваясь из стороны в сторону, касаясь плечами друг друга и пытаясь найти правильную дорогу, на которой бы нас не шатало. Несмотря на все старания, мы не смогли сделать этого и Пьера увело вправо от меня, туда, где темнел какой-то проулок. Когда он почти скрылся в темноте, ведомый винными парами, оттуда послышался звон оружия и тихий вскрик. Сразу протрезвев, я бросился стремглав туда. Моему взору предстала необычная картина. Пьер под приставленной к его шее шпагой медленно двигался назад. А впереди него трое молодцов дрались с двумя своими противниками, причем всего лишь один из них пытался защитить второго, который был одет в черную сутану и стоял лицом к врагам, опираясь спиной на каменную стену. Отступать ему было некуда, и по мере того, как его противники наступали, наскакивая со всех сторон на его защитника, он непроизвольно пытался найти безопасное укрытие, все больше прижимаясь к холодной стене. Времени не было, нужно было спасать друга. Не раздумывая, я сделал вид, что поскользнулся, и кубарем подкатился под Пьера. Он, падая на спину, ушел от острия грозившей ему шпаги и перекатился через меня. Не останавливаясь, я правой ногой подцепил ноги нападавшего, который, падая, выпустил шпагу и грохнулся затылком на мостовую, застыв там с раскинутыми руками. Пьер вскочил на ноги и, схватив валявшуюся рядом шпагу, полный жаждой отмщения, ринулся туда, где шел нешуточный бой. Увидев его, один из нападавших бросил своих товарищей и скрестил с ним шпаги. Я тоже, войдя в азарт, решил помочь оставшемуся смельчаку и бросился вперед. Моему порыву попытался помешать высокий худой разбойник, выставивший мне навстречу свою шпагу. Однако это не остановило меня. Действуя автоматически и не имея в руках никакого оружия, я вынужден был импровизировать. И это мне удалось. Уклонившись от удара смертельной стали в грудь, я поймал острие шпаги в широкий рукав моей студенческой одежды и выкрутил ее в сторону противника так, что он вынужден был выпустить ее из рук. В благодарность за это я резко ударил его ногой в живот с такой силой, что он согнулся пополам и стал хватать воздух широко раскрытым ртом. Чтобы помочь ему, я приложился ему в подбородок, в результате чего он потерял сознание и медленно осел на землю. Развернувшись к продолжавшим поединок соперникам, я краем глаза увидел, что Пьер с успехом теснит своего противника, а защищающийся кавалер перешел в наступление. Поняв, что там все в порядке, я решил помочь сражающимся рядом со мной. Однако, словно услышав мои мысли, воспрянувший духом защитник монаха, не прерывая поединка, громко крикнул:

–Спасибо, месье, я сам справлюсь, – и пронзил соперника шпагой.

Тот, зажимая рукой рану в плече, опустился на колени, демонстрируя покорность победителю. В это время и Пьер закончил свою неожиданную дуэль и подошел к нам. Кавалер, поблагодарив нас, сделал приветственный жест шпагой и, пропустив вперед оторвавшегося от стены монаха, вложил ее в ножны. Монах в надвинутом на брови капюшоне молча подошел к нам и, бросив пристальный взгляд, развернулся и быстрым шагом двинулся вперед. За ним последовал и его сопровождающий. Мы с Пьером переглянулись и, бросив на землю шпаги, двинулись навстречу выплывающему в переулок нашем третьему собутыльнику. Он был в таком состоянии, что ничего не заметил, а мы, не объясняя ему ничего, сразу взяв его под руки, быстро отправились домой. По пути я долго думал о том, с кем меня свела судьба, кого мы защитили и для чего это было нам нужно. Лица монаха я так и не рассмотрел, зато оказалось, что он меня хорошо запомнил и это в дальнейшем сыграло свою роль. Дома, умывшись во дворе ледяной водой, мы улеглись спать, так как завтра предстоял наш выход в свет на бал в Бурбонский дворец.

Безусловно, такой бал был всегда праздником для его участников. Дамы шили платья, придумывали новые прически и подбирали украшения. Не отставали от них и мужчины. Они тоже обновляли свои костюмы, готовясь к очередному флирту и возможности показать свою неотразимость, которую должна была подчеркивать каждая деталь их одежды. В связи с этим и нам надо было соответствовать этим правилам. Поэтому после обеда мы с Пьером отправились к его знакомому графу, чтобы привести себя в порядок и всем вместе отправиться во дворец. Нас там уже ждали и сразу провели в гостиную, где находился хозяин. Критически осмотрев меня с ног до головы, он отложил в сторону трубку, встал и предложил нам следовать за ним. Пройдя по коридору, мы очутились в одной из комнат, которая была вся заставлена шкафами с одеждой. Кроме того, вдоль одной из стен стояли специальные деревянные подставки, на которых были надеты различного рода парики, камзолы, пиджаки и другие атрибуты мужской одежды. Все это принадлежало графу. И если для Пьера не было проблем, так как его парадная одежда хранилась в одном из шкафов, то со мной возникло затруднение, с которым они с графом собрались справиться вместе. Граф дернул за шнур, висевший возле окна, и в комнату вошли двое слуг и встали у двери, ожидая указаний. Граф еще раз оценивающе посмотрел на меня и дал команду начать мое облачение в светские одежды, используя костюмы, находившиеся возле окна. Один из слуг подошел ко мне, а другой стал помогать одеваться графу. Мне пришлось снять такой привычный и такой удобный мой балахон и по очереди примерять то, что подносил мне слуга. Первым делом мне предложили надеть белые панталоны, которые туго обтянули мои ноги, ужав до предела все остальные места. Мне стало неловко, так как я боялся повернуться и присесть. И кроме этого мое естество стало предательски выпирать наружу, вводя меня в краску. Я оглянулся, чтобы выразить свое смущение, однако в это время мои коллеги делали то же самое, причем граф еще и подложил в это самое место специальную прокладку, которая еще более усилила определённую часть тела. Заметив мое недоумение, Пьер рассмеялся и бросил мне:

–Не обращай внимания, это такая мода, чем еще мужчине впечатлить даму! Ты сам увидишь все на балу, тем более, что дамы уже давно знают эти мужские уловки и понимают, что часто витрина не отражает содержимого. Но, тем не менее, это повышает мужское самомнение.

Само собой разумеется, подкладывать что-нибудь я наотрез отказался. Так же поступил и Пьер. Затем очередь наступила белой батистовой рубашки с кружевами на рукавах и приталенной книзу. Пришлось трижды мерить обновки, пока я более или менее сносно почувствовал себя. После этого меня заставили надеть жилет, а на голову натянули белый парик. Ноги пришлось спрятать в туфли с большой пряжкой и длинными носками. На голову нахлобучили небольшую шляпу. Когда я глянул на себя в зеркало, то остолбенел. На меня с той стороны смотрел какой-то незнакомый франт, одетый непонятно в какие одежды.

–Походи немного по комнате, приноровись к новой одежде, почувствуй себя в новом облике, тогда тебе будет легче во дворце. И не предпринимай никаких действий, не согласовав их с нами, а то опростоволосишься. То есть веди себя естественно, ходи с гордо поднятой головой, если тебе будут кланяться, раскланивайся и ты, а в остальном смотри на окружающих и поступай так же, как и они.

Следуя его совету, я начал выхаживать по комнате, высоко поднимая ноги, чтобы привыкнуть к туфлям, одновременно наблюдая, как одевается граф. Не скажу, что этот процесс происходил у него быстро. Нет. Это был какой-то своеобразный ритуал, который проходил при помощи слуги. Во-первых, он отказался от первого комплекта одежды и натянул на свои худые ноги разноцветные панталоны. В результате левая сторона была красного цвета, а правая – белого. Затем была надета белая рубашка, поверх которой на шею был повешен какой-то мешочек, источающий своеобразный аромат. Наконец все это было накрыто короткой разноцветной курткой с застежками посередине, сверху которой на плечи была накинута белая кружевная пелерина. Слуга подвязал графа красивым ремнем с закрепленной на нем шпагой и подал небольшую шляпку с пером. Широкополые шляпы появились здесь намного позже, когда на одного из королей вылили из окна содержимое ночной вазы. Надев ее, граф подошел к зеркалу и стал крутиться перед ним, поправляя складки на одежде.

Пока он занимался собой, я подошел к Пьеру и спросил:

–А мешочек зачем?

–Хорошо, что ты сказал, – и он, открыв комод, вытащил оттуда два мешочка, протянув один мне.

–Повесь себе на шею. Это пряные травы, чтобы от тебя приятно пахло.

–А не проще ли помыться? – спросил я.

–Нет, у нас считается, что мыться часто – это плохо. Тело открывается, и в него набивается всякая гадость, поэтому у нас купаются очень редко. А чтобы не пахнуть плохо, носят вот такие ладанки из разнотравья или обливаются ароматизированной водой, настоянной на различных травах. Да ты это почувствуешь на балу. Там каждая дама и каждый кавалер будут пахнуть по-своему. Иногда создаётся впечатление, что попадаешь в какой-то дивный сад, где тесно смешались ароматы месяцами немытых тел и экзотических растений. Ты, главное, не морщись и не вороти нос.

–Хорошо, что он предупредил меня, а не то я мог бы повести себя не так, как надо, – подумал я и, следуя его примеру, повесил мешочек под куртку.

Наконец граф привел себя в порядок и, довольный своим внешним видом, пригласил нас следовать за собой. Перед домом уже стояла красивая карета, в которой мы все уместились с комфортом. Сзади встали двое слуг, и наше транспортное средство не торопясь направилось во дворец. Перед дворцом пришлось стать в очередь из различных экипажей, которые, подъезжая к парадному входу, чинно высаживали своих пассажиров, в сопровождении слуг препровождавшихся во дворец. У входа их встречал дворецкий, любезно раскланиваясь с приглашенными и сверяясь со своим списком. Преодоление этого «препятствия» не вызвало у нас затруднений, так как и мы тоже оказались в нем, тем более, что наш граф был лично знаком с дворецким.

Все приглашенные собрались внизу в просторном парадном зале, сбиваясь в небольшие группки по интересам, в которых обсуждали последние новости, касающиеся королевского двора и его окружения. Некоторые расхаживали по залу, здороваясь со знакомыми или заводя новых. Многие дамы сидели на набольших диванчиках и обмахивались веером. Зал гудел, как улей, постепенно наполняясь едким запахом разнотравья и парфюма, который исходил от присутствующих. Он постепенно поднимался к ажурным потолкам и проникал во все помещения через изящные галереи, которые соединяли все дворцовые комнаты. Вырываясь во двор через приоткрытые окна, он постепенно достигал скульптурных фигур, покрытых позолоченным свинцом, которые невозмутимо смотрели вдаль, охраняя покрытую шифером крышу. Мы с друзьями также нашли свободное место и, остановившись там, раскланивались с проходившими мимо знакомыми. Я как новое лицо стал объектом для более детального изучения. Меня порой рассматривали в упор, очевидно пытаясь выяснить, что я собой представляю и как со мной себя вести. Если для моих оппонентов это было обычное занятие, то для меня – похоже на пытку. Я бледнел и краснел, отворачивался и пытался завязать разговор с моими друзьями, но они все были заняты светской рутиной. Поэтому мне ничего не оставалось, как стойко выдерживать любопытные взгляды и при этом мило улыбаться. Все ждали выхода короля.

Наконец, торжественный момент настал, и перед всеми объявился повелитель. В сопровождении огромной свиты он обошел присутствующих, принимая от них знаки внимания, порой доходившие до прямого низкопоклонства. Его взгляд, казалось, безразлично скользил по присутствующим, но, когда в его поле зрения попадало милое женское лицо, он мгновенно преображался и оценивающе смотрел в упор. Вскоре парадный ритуал был , и всех пригласили в соседнее помещение перекусить.

Здесь стояли накрытые всякими вкусными блюдами длинные столы. В основном они располагались вдоль стен, а посередине возвышался красиво украшенный стол с большими стульями. В центре его устроился король с королевой, а вокруг – наиболее знатные лица государства. Остальные гости, помельче рангом, в том числе и мы, пристроились к столам, стоящим возле стен. Перед монаршими особами поставили персональные тарелки, в которые стали накладываться различные яства, остальная знать довольствовалась одной тарелкой на двоих. Когда налили вино, кто-то из гостей предложил тост за короля, который все поддержали. Это послужило началом пиршества. При еде в основном использовали руки и ножи. Здравицы прерывались паузами на еду, когда все насыщали свои желудки, по очереди придвигая к себе тарелку. Кое-где ели из нее одновременно, стремительно наклоняя голову, чтобы ухватить кусок пожирнее. От них не отставали и те, которые были лишены сидячих мест. Здесь в основном работали руками, периодически вытирая их о скатерть. Когда лица гостей достаточно порозовели, был объявлен перерыв на танцы. Все двинулись за королем в зал, где уже расположились музыканты, а на остатки пиршества набросились слуги, методично очищая столы. Естественно, первый танец был за королевской парой. Затем к ним пристроились остальные гости. Пары кружились то приближаясь, то отдаляясь, то хороводом кружась посередине, а затем ручейком по парам проплывали перед зрителями. При этом все усиленно строили друг другу глазки. Наконец, танцы закончились, и все еще более раскрасневшиеся и вспотевшие рассредоточились для отдыха.

И вот тут началось самое интересное. Многие дамы приводили себя в порядок, обмахиваясь веером и мило улыбаясь стоящим рядом кавалерам. Посредине этой беседы некоторые дамы томно вскрикивали и начинали специальной палочкой тереть то место, которое, очевидно, пришлось по вкусу блохе. Разумеется, кавалер не мог не помочь даме. С ее согласия он или двумя пальцами, или просто всей рукой начинал искать кровопийцу на теле бедной женщины, порой достигая кое-каких интимных мест. Некоторые при этом негромко взвизгивали от подобных манипуляций. А одна пара так увлеклась этим занятием, что забыла обо всем на свете, и только громкое покашливание соседей дало им возможность оторваться друг от друга. В конце концов, нарушительница спокойствия была поймана, извлечена на свет и после демонстрации отправлена в ловушку. Не избегал участи быть укушенным этой негодницей и король. Правда, рядом с ним всегда находился верный паж, обученный искусству моментальной ловли блох и первой помощи после ее укуса, которая состояла в почесывании этих мест. Вполне очевидно, что все происходящее было в порядке вещей, потому что не вызывало ни удивлений, ни протестов у присутствующих. Лично меня все это очень впечатлило. Я сам чуть не попался на удочку, когда несколько дам начали призывно охать, поглядывая на меня и играя веером в знак того, что хотели бы моей помощи. Спасибо находящимся рядом кавалерам, которые сразу откликнулись на их призыв, сделав эту трудную работу за меня. В ответ на мою медлительность в этом вопросе, я получал презрительные взгляды от милых дам. На протяжении всего этого праздничного времени я находился рядом с Пьером, который посмеивался надо мной и пытался мне помочь в овладении этим сложным искусством. К концу бала к нам подскочил сияющий граф.

–Что, можно тебя поздравить с победой? – спросил его Пьер.

–Да, мой друг, наконец-то я восполнил потерю, причем у меня двойная радость. Вместо одной я нашел на теле моей прекрасной дамы целых две проказницы.

–И как глубоко они забрались туда?

–Эту тему настоящий кавалер обсуждать не будет. Скажу только одно, что мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы, соблюдая правила приличия, достать вторую, которая забралась достаточно глубоко. Но я справился.

–Так тебе придется кормить их своим телом в двойном размере, – подколол его Пьер.

–Ничего, для меня это только двойная радость.

И граф, слегка поклонившись, ринулся обратно к предмету своего обожания.

Бал закончился далеко за полночь, и мы, уставшие, отправились по домам. Это было моим первым выходом в свет. Затем я был приглашен еще на два бала, правда, рангом пониже, что позволило мне усвоить правила поведения и при необходимости следовать им. Того дружелюбия и открытости, которые существовали у нас дома, здесь не наблюдалось. Язвительность, высокомерие, нетерпимость к другому мнению и желание подставить подножку человеку были здесь в порядке вещей. Я осознал это только в конце своего пребывания в этом городе. Кроме этого, я научился по нескольким различным репликам составлять картину возможных событий, которые должны будут произойти, или составить портрет человека, с которым мне придется встречаться. Это качество пригодилось мне в дальнейшем и получило свое дальнейшее развитие, когда судьба неожиданно забросила меня в необычное место.

Каникулы мои были на исходе, нужно было срочно возвращаться домой. Мы с Пьером стали решать, каким путем лучше сделать это. Возвращаться так, как мы прибыли сюда, было небезопасно, потому что путь в одиночку по дорогам, кишащим разбойниками, был чреват всякими неожиданностями. В итоге Пьер предложил мне морской путь: сесть на шхуну, идущую в Гданьск, а там и до Львова было рукой подать, тем более, что по времени это было почти одинаково, но безопаснее. Поразмыслив, я согласился с его предложением, и мы выехали в Марсель, чтобы найти нужное нам судно. Здесь нас встретил свежий морской воздух и грязный, замусоренный порт. На удивление, мы быстро нашли то, что искали. Это была крепкая польская шхуна, которая завтра должна была отплыть с грузом вина на борту. Разговор с капитаном был достаточно сложным. Сначала он не хотел брать пассажиров, затем загнул очень большую цену, потом стал жаловаться, что у него не хватает матросов. В конце концов, мы нашли общий язык, договорившись, что часть денег я заплачу наличными, а то, чего не хватает, отработаю в качестве матроса. У меня действительно не было денег после парижских развлечений, поэтому я планировал отдать за проезд ту золотую монету, которая мне досталась ранее. Договорившись, что я заплачу, когда шхуна двинется в путь, мы решили пойти в портовый кабак, чтобы выпить на прощание вина. Так как шхуна должна была отправиться с первыми лучами утреннего солнца, то времени у нас было еще достаточно много.

Винные пары залетали в ноздри прохожего задолго до заветных дверей. Шум, гам и распитие вина начинались прямо перед входом. Здесь же шло и выяснение отношений или недоразумений между собутыльниками, а то и случайными людьми. Быстро пройдя эту опасную дистанцию, мы по ступенькам спустились вниз и направились прямо туда, где вино тягучей струей заливали в кружки. Особого выбора не было, и мы взяли то, что употребляли все. Это было молодое вино не лучшего качества, но вполне сносное, чтобы его положительно воспринял желудок. Так, попивая винцо и коротая время за беседой, мы дотянули до утра. В основном рассказывал Пьер. Он делился воспоминаниями о парижской жизни, из которых я узнал много интересного.

Под утро посетители стали понемногу покидать кабак и отправляться на свои корабли, собирающиеся отдать швартовые. Это послужило сигналом и для нас. Бодрым шагом мы направились в порт. Шхуна стояла на месте. Сквозь утреннюю дымку было видно, как матросы, подчиняясь команде капитана, быстро снуют по палубе, настраивая малые паруса для выхода в море. Увидев нас, капитан разразился руганью и приказал мне немедленно подняться на борт и подключиться к работе. Обняв Пьера, я быстро по дощатому трапу заскочил наверх и, пристроив свой мешок, включился в работу, выполняя распоряжения матросов, которые они отдавали мне на специфическом морском языке. Я, не понимая значения многих указаний, все-таки пытался их выполнить, чем вызывал буйных смех у команды. Постепенно я приловчился, и движения мои стали более осмысленными. Я даже не заметил, как шхуна вздрогнула и медленно двинулась в открытое море, лавируя между попадавшимися на ее пути судами. Когда вышли в открытое море, были поставлены все паруса, и шхуна, подхваченная утренним ветром, ринулась вперед, поскрипывая корпусом и раскачиваясь из стороны в сторону. На палубе остались рулевой и помощник капитана. Остальные спустились в кубрик, а мне было предложено пройти в капитанскую каюту. Капитан, шумно усевшись за стол, стал в упор смотреть на меня. Я, поняв его молчаливый вопрос, достал золотую монету и тихо положил на стол. В мгновение ока она оказалась в его руке, затем была попробована на зуб, после чего очутилась в его кармане. При этом лицо заметно подобрело. Грузно развернувшись на стуле, он крикнул матроса, стоявшего за дверью, и приказал ему отвести меня в матросский кубрик. Тот махнул рукой, и я, вскинув мешок на плечо, двинулся за ним. Пройдя через все время подпрыгивающую и норовящую выскользнуть из-под ног палубу, мы по деревянной лестнице спустились вниз. Здесь царил полумрак, пахло человеческим потом и еще чем-то кислым. Кто-то лежал на подвешенной парусиновой койке, кто-то сидел на корточках и курил, а группа матросов под чадящей лампой азартно резалась в кости. Было достаточно жарко, поэтому я, сняв свою суконную накидку, мигом забрался на указанную мне свободную койку в надежде отдохнуть после бессонной ночи. Присутсвовавшие здесь не обратили на меня особого внимания, так как мы уже успели познакомиться в ходе совместной работы на палубе. Команда корабля оказалась достаточно разношерстной. Здесь были и французы, и англичане, и поляки, и даже турок, каким-то образом оказавшийся в этой компании. Он лихо лазил по мачтам и реям, отменно справляясь с тяжелыми парусами. Держался он обособленно, не зная языка, но был отменным матросом, за что его и ценили, изучил все названия морских снастей шхуны, научился драить палубу и ходить по ней прямо, несмотря на сильную качку. Не сразу, но постепенно я приспособился залазить на мачты и достаточно спокойно чувствовать себя на смотровой площадке грот – мачты. Среди команды я получил кличку «школяр», что действительно соответствовало моим занятиям на тот период, так как я осваивал морскую науку. Не скажу, что мне давалось это легко. Знания приходили ко мне через мозоли на руках, подзатыльники, ругань, физическое перенапряжение и элементарное недосыпание. Но другого выхода у меня не было, мне во чтобы то ни стало нужно было добраться домой, а не быть выброшенным на корм рыбам. К концу путешествия я стал сносным матросом и при желании мог наняться на любой парусник. Морской порт Гданьск встретил нас криком чаек и запахом рыбы. Попрощавшись с командой, я прихватил свой отощавший мешок и сошел на берег. Первые шаги по земле дались мне сложно, так как в отличие от качающейся палубы здесь царило спокойствие. Пришлось приспосабливаться, и, как результат, у меня получилась новая качающаяся походка, присущая людям, которые большую часть времени проводят в море. Я сразу отправился на ярмарку, которая шумно бурлила недалеко от порта. Покрутившись на ней, я пристал к чумакам, которые, распродав свою соль, собирались в обратный путь. Учитывая, что денег у меня почти не осталось, это был самый лучший вариант. Чумаки – народ добродушный, они едут не торопясь, так что можно и пешком рядом идти за волами, а иногда и подъехать на не слишком гружённом возке, да и кулиша могло немного перепасть на стоянках. Чумаки сначала не хотели брать меня, однако, узнав, что я студент, зауважали и разрешили их сопровождать, предупредив, что путь опасный и мы можем встретить по пути лихих людей. Приняв все это во внимание, я купил кусок ситного хлеба и, посыпая его солью, милостиво предоставленной мне одним из возчиков, быстро проглотил. Через час, поправив на волах упряжь, небольшой караван тронулся в путь. Волы медленно и горделиво прошли через город, изредка оставляя сзади себя дымящиеся кучи, и приблизились к входным воротам. Простояв в очереди, мы заплатили пошлину и вырвались за пределы города на свежий воздух, двигаясь в веренице повозок. Изредка нас обгоняли шляхтичи, мчащиеся во весь опор на своих скакунах, которые поднимали едкую дорожную пыль, медленно оседавшую на путниках. Постепенно поток повозок редел, струйками убегая в разные стороны на многочисленных перекрестках. К вечеру мы остались одни, и вскоре пришло время останавливаться на ночлег. Учитывая, что чумаки осуществляли регулярные поездки в эту сторону, места ночлегов у них тоже были давно определены. Это оказалась небольшая поляна возле реки, которая под кваканье лягушек тихо несла свои воды, изгибаясь из стороны в сторону. Пока распрягали волов, мне как самому молодому поручили сходить за водой. Тут же был разожжен костер, над которым на палке подвесили железный котел. Когда он нагрелся, туда бросили нарезанное кусками сало с луком и стали все это жарить. По поляне пошел удивительный запах, затем налили воды,после закипания которой засыпали несколько жменей пшена, посолили, поперчили и стали готовить варево. Пока все варилось, мужики обошли поляну и нарвали разной травы, чабреца, петрушки, а кто-то полез в камыши и нарезал сочных прикорневых частей речных водорослей. Затем все это было отправлено в котел, что придало вареву непередаваемый аромат. Исполняющий обязанности повара мужик снял котел с костра и водрузил его на камни,сложенные специальным образом, чтобы он не мог опрокинуться. Четверо чумаков, достав деревянные ложки, чинно пристроились возле котла, держа в одной руке ложку, а в другой – кусок только что разрезанной булки хлеба. Все ждали команды старшего, который и готовил это блюдо. Я скромно стоял в стороне, делая вид, что все происходящее мне не интересно и поглядывая на появляющиеся на небе звезды. Старший, сняв свою шапку, пригладил волосы и, посмотрев по сторонам, достал ложку. Прежде чем зачерпнуть из котла, он повернулся ко мне и, хитро прищурившись, произнес:

– Ну что, студент, тебе совсем не интересно или не проголодался еще, а дорога то дальняя, давай, присаживайся, вместе повечеряем.

Уговаривать меня дважды не пришлось. Вытащив свою ложку, я быстро сел в круг. Старший степенно перекрестился и торжественно зачерпнул ложкой варево из котла, за ним по очереди последовали остальные. Естественно, заключал эту шеренгу я. Ели не торопясь, подставляя кусок хлеба под ложку, чтобы капли не падали куда попало. Настоянный на травах и свежем воздухе кулеш был непередаваемо вкусным и ароматным. Съели все без остатка. Насытившись, вытащили кисеты с табаком и глиняные трубки. Медленно выдыхая клубы дыма, народ стал готовиться ко сну. Ночь прошла без происшествий, и с первыми лучами солнца мы снова тронулись в путь. Буквально как раз после обеда у одного из возов слетело колесо. Пока его чинили, прошло время и, как я понял по разговорам, выбились из графика. Поэтому самое опасное место- густой подлесок – пришлось пересекать в сумерках. Все настороженно озирались по сторонам, держа в руках дубовые палки, припасенные на всякий случай. Такого оружия у меня не было, поэтому, развязав мешок, я вытащил оттуда пращу, которую всегда носил с собой, и несколько снарядов. Так и двигались мы в сгущающихся сумерках рядом с медленно бредущими волами. Замыкал всю эту процессию я, прислушиваясь к звукам, доносящимся из леса. Пока все было нормально. Оставалось пересечь неглубокую лощину, которая располагалась за поворотом. Там было темнее, чем вверху, и деревья стояли ближе к дороге. Постепенно наш отряд втянулся в нее и двигался дальше по дороге, которая изредка освещалась через редкие просветы в деревьях. Напряжение достигло предела, и в этот момент раздался громкий пронзительный свист, и на дорогу из-за кустов, как горох, выкатилось с десяток людей, вооруженных как попало. Один был с дубинкой и грозно вращал ее в воздухе, другой размахивал саблей, а третий грозил железной цепью, которой обрабатывали снопы. Кроме этого были еще два разбойника с пистолем и мушкетом. И все это войско, окружив нас, замерло на месте, пропустив вперед предводителя, который подъехал верхом и, подбоченившись, обвел нас грозным взором.

–Ну что, хлопы? Кто разрешил вам ездить по моей земле «пся крев»?

С этими словами он ударил своей плеткой ближайшего чумака так, что с него слетел соломенный брыль.

–Эй, Юзек, забирай все это у них, а самих отведите к Панскому омуту и прикончите там. Дорога здесь должна быть чистой, без всяких следов. Ну чего стоите! – крикнул он своему воинству, и оно пришло в движение, подходя вплотную к возам. Все чумаки стояли как завороженные, словно не понимая, что произошло, не веря своим глазам, даже не допуская мысли о том, что заработанное тяжким трудом добро вот сейчас у них отнимут, да еще и лишат жизни. В отличие от них, я был более подготовлен к различным ситуациям. Первой мыслью было бежать. А как же они, эти добродушные селяне, которые так хорошо приняли меня в свой круг? Нет, надо было попытаться выкрутиться из этой ситуации и помочь им прийти в себя. Пока я размышлял, ко мне приблизился один из разбойников, который осматривал возы на предмет имеющегося в них добра. Увидев меня, он остановился в удивлении и, обернувшись к главарю, крикнул, указывая на меня пистолем:

–Пан Лютый, а что с этим делать?

Тот, лениво взглянув на меня, ответил: «А туда же, до кучи, что с него взять?»

Кивнув головой, разбойник подошел ко мне и поднял кверху пистолю с намерением ударить меня по голове. Естественно, я допустить такого издевательства над собой не мог и выжидал удобного момента, чтобы воспользоваться имеющимися в моем распоряжении навыками. На удивление, вместо волнения ко мне пришло спокойствие. Выбрав момент, когда ствол поднялся вверх и пистоль всей своей тяжестью был готов обрушиться на меня, я перехватил руку разбойника, завернул ее так, чтобы пистоль оказался направленным в сторону главаря, и нажал на курок. Раздался выстрел, и ничего не понимающий Лютый стал валиться с лошади набок. Выкрутив пистоль, я его рукояткой пригвоздил разбойника к земле, и схватив пращу, кинул из нее свинцовый снаряд во второго разбойника, который целил в меня из мушкета. Удар пришелся ему прямо в лоб, и он, как подкошенный, рухнул навзничь. Запах пороха и звук выстрела, очевидно, подействовали на моих попутчиков, которые, словно очнувшись ото сна, кинулись защищать свое добро, вступив в схватку с ближайшими разбойниками. Я помогал им, чем мог, схватив увесистую палку одного из нападавших. В результате кряжистые мужики одержали победу. Потеряв главаря и еще нескольких человек, разбойники отступили, убежав в чащу леса и оставив лежать на земле без сознания четверых своих подельников. Быстро приведя свои возы в порядок, мы как можно быстрее двинулись дальше, даже не забрав валявшиеся на земле орудия нападения. Главное, поскорее выбраться из леса. Примерно через час нам удалось это сделать. Не останавливаясь на ночлег, мы двигались домой при ярком лунном свете, который хорошо освещал дорогу. В основном все молчали, переживая каждый по-своему все то, что произошло с нами. К утру мы достигли города. На прощание старший из чумаков, сняв свою соломенную шляпу, низко поклонился мне.

–Ты вот что, пан школяр, если какая нужда будет, то обращайся к нам. Так я говорю, панове?

И он обернулся к остальным, которые тоже, сняв шляпы, молча кивнули ему в ответ.

Распрощавшись с ними, я со всех ног ринулся в свой коллегиум. Конечно же, занятия давно начались, и мне необходимо было оправдать свое отсутствие. Таким оправданием послужила пара серебряных монет, которые я преподнес куратору. Он молча опустил их в карман, а я так же молча, как ни в чем не бывало, стал ходить на занятия. Мои товарищи обрадовались моему приезду и, понятное дело, рассказали все последние новости и происшествия, которые произошли за время моего отсутствия. Однако наибольший интерес для них вызвало мое парижское путешествие, и особенно светская жизнь. Они удивлялись нравам королевского двора и той распущенности, которая царила там, в отличие от наших строгих правил.

А время меня поджимало, на носу были выпускные экзамены. Все бегали как угорелые, учили, словесно дрались на диспутах, хватая друг друга за одежду, копили деньги для выпускного вечера. Время летело очень быстро, некогда было даже нормально выспаться. Наконец этот решающий день настал. И ранним утром я переступил порог аудитории, где чинно восседала экзаменационная комиссия. Силы были неравными. Их четверо, а я один. Никаких письменных вопросов и ответов, только допрос с пристрастием. Вопросы сыпались на меня как из рога изобилия, один посложнее другого. Мне приходилось отвечать, призывая на помощь не только знания, но и мое воображение, подливая туда эликсир красноречия, перечисляя научные титулы и ученые звания членов комиссии. Я извивался как уж, порой повышая тон, доказывая свою истину. Взамен я получал еще более казусный вопрос, особенно от пана иезуита, заданный с подковыркой. Я не буду их перечислять, но они касались тех предметов, которые я в течение учебного года пытался постигнуть. Это касалось и риторики, и Божественного провидения, и философии, и других предметов, которые мне положено было знать. Наконец, все выдохлись и затихли. Ректор, обведя всех взглядом и удостоверившись в том, что больше не будет ко мне вопросов, молча указал мне на дверь. Выйдя в коридор, я попал под шквал вопросов своих друзей. Всех интересовало, что именно меня спрашивали. Некоторые даже записывали. Следующий студент, вошедший после меня, очевидно, не обладал такой выдержкой. Поэтому уже минут через десять там за дверью поднялся шум от повышенных голосов, когда каждый пытался доказать свою истину. При этом звания и регалии отлетали в сторону, как шелуха, главным становилась истина говорившего. Ее отстаивание приводило даже к тому, что оппоненты в лице студента и профессора хватали друг друга за грудки и кричали в лицо. На выпускном экзамене это было в порядке вещей. Не сдавший его уходил пить в одиночку или с друзьями, а успешно прошедший через это горнило забирал всех членов комиссии, и они шли в питейное заведение отмечать этот праздник. К моей великой радости, я попал в число счастливчиков, и мы еще с тремя студентами, забрав всех членов комиссии, пошли ставить последнюю точку в нашей учебной карьере. Уважаемые профессора к концу праздника забыли о своих регалиях и, вспомнив молодость, стали на время такими же, как мы. Появившиеся девушки придали еще большую пикантность нашей вечеринке, еще выше подняв градус веселья уважаемых членов комиссии. Один только ксендз молча встал и тихонько вышел, кивнув мне на прощанье. Я, естественно, пил мало, так как мой организм еще не в полной мере принимал спиртное, несмотря на мои тренировки во время учебы и французскую эпопею. Поэтому мне интересно было наблюдать за присутствующими. Тем не менее, все было в рамках приличия. Хоть девушки и порхали с колен на колени присутствующих, хихикая от их щипков, однако грубости по отношению к ним себе никто не позволял. Постепенно бурное веселие стало подходить к концу. Если мы еще чувствовали себя сносно, то мэтры стали сдавать, все чаще позевывая и ссылаясь на необходимость подготовки к завтрашнему дню. В итоге ректор, подняв чашу за здравие новоявленных магистров, дал понять, что веселье пора заканчивать. Все встали, опорожнили бокалы и, слегка покачиваясь, двинулись на выход. Я последовал их примеру, оставив своих товарищей, пожелавших до конца насладиться праздником. Сопроводив до дома достопочтенных членов комиссии, я пришел домой и завалился спать.

Утром по привычке, едва вскочив, я бросился одеваться, чтобы не опоздать на занятия. Однако разбуженные мною товарищи подняли меня на смех, они так же, как и я, тоже недавно сдали экзамен, и поэтому спешить нам было некуда. Дипломы нам должны были вручить через день, и мы должны быть в мантии, чтобы иметь соответствующий вид. Было два варианта достать ее. Один – пошить, второй – взять в коллегиуме. Я остановился на втором, так как не хотел тратить деньги. Однако мои друзья переубедили меня, и мы все пошли к мастеру, который занимался пошивом только этой одежды. У него были уже готовые образцы, и, примерив их на нас, он предложил вечером зайти и забрать уже готовую одежду. Кроме этого, мы прикупили еще и шапки с хвостиком, который свидетельствовал о нашем полном образовании, так как некоторые студенты уже носили такие шапочки, но без хвостика, который можно было прикрепить туда только после окончания учебы. Вечером, забрав готовые мантии, мы надели их и важно ходили по нашей маленькой комнате, тренируясь и представляя себе эти торжественные моменты. Утром, нарядившись и усевшись в заранее вызванный экипаж, мы поехали в коллегиум. Торжественное собрание проходило на первом этаже, где собрались все студенты. В центре стоял стол, за которым восседали ректор и все преподаватели. Нас, именинников, рассадили перед этим столом и по очереди вызывали к нему, торжественно вручая дипломы. Они представляли собой листы белой бумаги, скрепленные внизу сургучной печатью, на которой по-латыни был выписан текст, дающий возможность читающему определить, кто есть кто. Диплом скручивался и вставлялся в специальный футляр, обтянутый красной тканью. В числе других и я получил этот заветный документ и таким образом был причислен к ученой братии. Все поздравили нас, а первокурсники на руках вынесли из коллегиума и донесли до пивной. Там уже были накрыты столы, и все приглашенные дружно заняли свои места. Я же отпросился, так как обещал отцу после получения диплома нанести визит своим родственникам.

Лихо подкатив к парадному, я отпустил извозчика и стал стучать в дверь бронзовым кольцом, прикрепленным к железной пластине, специально для посетителей. Дверь открыл лакей, одетый в синий камзол, и вопросительно посмотрел на меня.

–Доложите ясновельможному пану, что пан магистр хочет представиться ему по случаю окончания коллегиума, – сказал я.

Он молча поклонился и, закрыв передо мной дверь, пошел докладывать. Время шло, а ответа все не было. Я молча топтался возле двери, отворачиваясь от удивленных взглядов прохожих. Наконец двери отворились, меня пригласили пройти вовнутрь и провели в вестибюль, на полу которого был выложен родовой герб. Не успел я освоиться, как навстречу мне стремительной походкой подошел мой дед. На нем был светлый кафтан, подпоясанный голубым шарфом. Вид у него был достаточно суровый. Он осмотрел меня с ног до головы и вопросительно посмотрел на меня, ожидая разъяснений.

Выдержав его взгляд, я снял свою шляпу и, слегка поклонившись, сказал:

–Ясновельможный пан. Выполняя обещание, данное мною моему родителю, бывший студент Литвин представляется ясновельможному пану по случаю успешного окончания коллегиума и присвоения звания магистра.

Мой дед продолжал удивленно смотреть на меня, не понимая ничего из того, что я говорил. Однако постепенно выражение его лица стало меняться, и лицо стало принимать осмысленное выражение. Он поднял руки кверху и воскликнул:

–Матерь Божия, неужели это ты, такой большой и нарядный! Так ты теперь ученый человек! Не многие в нашем роду могут похвастаться такими успехами. Молодец!

Затем он подошел ко мне и обнял за плечи.

–Знаешь что, давай сделаем так. Завтра у твоей бабушки день рождения, соберутся все родственники. Мне бы хотелось, чтобы пришел и ты. Сделаем бабушке неожиданный подарок. Она будет очень рада. Ждем тебя завтра к обеду в таком же наряде.

И дед, пожав мне руку, пошел в свои покои. Я развернулся и тоже двинулся на выход. На мой взгляд, моя встреча с дедом прошла нормально. Догадываясь о нашем семейном прошлом и его суровом характере, можно было считать, что мне с его стороны был оказан теплый прием. Тем более, что завтра он назначил мне еще одни смотрины перед многочисленной родней по материнской линии. Следовало подготовиться морально к этой встрече. Ведь родственники бывают разные. Выйдя из дворца, я не пошел на празднование в пивную, а направился домой, решив, что трезвая голова завтра будет мне нужнее. Однако идти на день рождения с пустыми руками было неприлично. Нужен был какой-то подарок, пусть недорогой, но необычный. И я решил поехать в еврейский квартал, чтобы взять денег и встретиться с менялой, может быть, он что-то посоветует мне. Кроме этого мне нужны были деньги на обратную дорогу. Переодевшись, я через весь город двинулся в нужное мне место, по пути заглядывая в лавочки в поисках подарка. Однако на всем протяжении пути ничего стоящего моего внимания не попалось. В расстроенных чувствах я оказался на пороге моего кредитора. Хитрый Аарон, увидев меня, мгновенно преобразился и участливо спросил:

–Что случилось, молодой человек? Надеюсь, вы успешно закончили свою учебу, но ваш унылый вид говорит не об этом. Тогда что же? Может, бедный Аарон может вам помочь? Садитесь вот сюда и довертесь мне. Поверьте, нет безвыходных положений. Нужно просто хорошо подумать или попросить совета у жены, как это делаю я. Но вы-то еще не женаты, поэтому вам не дано знать, что это такое. У вас все еще впереди. Но поверьте мне, стремиться к этому не надо. Все придет само собой в свое время.

Так, не прерывая разговор, он усадил меня на стул, стоящий перед его столом, и, замолчав, вопросительно посмотрел на меня.

–Нет, Аарон, проблема у меня небольшая, но очень сложная. Дело в том, что у моей бабушки завтра день рождения, и я хочу подарить ей подарок. Но я не знаю, что подарить. То, что я уже видел, на мой взгляд, в качестве подарка не подходит. А где еще что-то можно выбрать, я не знаю. Может, ты в этом сможешь мне помочь?

–Да, вопрос достаточно необычный, – произнес Аарон, почесывая бороду.

– Женские дела – самые сложные и порой трудно решаемые или решаемые нами не так, как хотят они. Что же предпринять?

Его вопрос повис в воздухе, и наступила пауза. Каждый думал, что же делать дальше. В этот момент к нам вошла жена менялы, которая возвращалась с рынка. Аарон вскочил как ужаленный и бросился к ней:

– Слушай, Розочка, помоги молодому человеку. И он указал на меня.

–Чем же я могу помочь ему? – спросила она, внимательно изучая меня.

–Дай нам совет, что подарить бабушке на день рождения.

–Какой бабушке? – удивленно спросила она.

–Ну не моей же, а его бабушке, у которой завтра именины. А мы не можемпридумать, что можно выбрать в качестве подарка.

–Да чего тут думать! Бабушка такая же женщина, как я. А в нашем возрасте хочется уже, чтобы и спина, и ноги были в тепле, чтобы меньше болеть, поэтому носишь то,что потеплее, как, например, я.

И она указала на свою широкую вязаную кофту, которая облегала ее со всех сторон.

–Купите что-нибудь теплое и красивое. Я думаю, ей будет приятно.

–Я знаю, что купить, – звонко крикнул подлетевший Юзеф.

–Помнишь, я вчера принес тебе от Соломона два персидских платка? Ты еще говорил, что они красивые, но очень дорогие и их трудно будет продать. Вот и покажи пану казаку, может быть понравится.

Аарон, стукнув себя по лбу, повернулся в сторону стоявшего рядом комода, покопался в нем и вытащил на свет платки необычайно красочной расцветки. На вид они были средних размеров и необычайно легкие.

–Это чудо, молодой человек! Как я о них забыл? Это то, что вам надо.

Расстелив платки на столе, чтобы я мог выбрать на свой вкус, он взял кольцо и, продев один конец платка в него, с легкостью протянул все остальное. Затем накинул его на плечи своей жены, демонстрируя необычную пестроту красок. Сразу помолодевшая Роза горделиво прошла по комнате, многозначительно посматривая на своего мужа. Устоять перед такой демонстрацией товара было невозможно, и я заявил, что покупаю платок. Видя мою реакцию, Аарон сразу заломил непомерную цену. В итоге сошлись на одной серебряной монете, которая была сразу вычтена из моего жалования. Забрав платок и причитающиеся мне деньги, я, довольный, отправился домой.

На следующий день от моих друзей я узнал кучу новостей о том, как прошел торжественный вечер в пивной, кто сколько выпил, кто что сказал, кто с кем поссорился. Но для меня все это было уже не интересно. У меня впереди была очень ответственная встреча, поэтому все эти рассказы я слушал вполуха. В назначенное время я стоял перед дворцом, наблюдая, как из подъезжавших карет высаживалось разряженное панство и мимо низко кланяющихся слуг торжественно шествовало внутрь здания. Выбрав подходящий момент, и я попытался пройти туда, однако был остановлен бдительным дворецким. Спорить с ним я не стал и собрался уже вернуться обратно, как вдруг слуга, присутствовавший вчера при моем разговоре с дедом, узнал меня и что-то прошептал на ухо дворецкому. Выслушав его, тот развернулся ко мне и предложил по приказу деда пройти не в общий зал к гостям, а провести некоторое время в отдельной комнате, где все было уже приготовлено для меня. Это все состояло из восточных сладостей и кувшина вина, которые призывно стояли на небольшом столике. Естественно, мне было не до этого. Присев на стоящий рядом стул, я стал прислушиваться к гулу голосов, доносящихся из основной залы, где находилось приглашенное панство. Через какое-то время голоса стихли, и дворецкий объявил о выходе моих родственников. Мне стало любопытно, и я, подкравшись к двери, чуть приоткрыл ее, чтобы увидеть свою родню и оценить обстановку. Впереди торжественно шли дед с бабушкой, за ними по старшинству – мои двоюродные братья и сестры со своим семейством. Пройдя в центр зала, они остановились перед гостями, поклонившись им. Это послужило началом ритуала поздравления. Гости по очереди подходили к бабушке и, поздравляя ее, дарили разные подарки, которые она передавала стоящим сзади слугам. Чего там только не было: и драгоценности, и отрезки ткани, и различные женские принадлежности, и даже маленькая обезьянка, которая очень мило кривлялась и сквозь прутья клетки пыталась схватить за одежду стоящих рядом людей. Наконец поток поздравляющих иссяк, и слуги быстро унесли все подарки, расчистив место для дальнейших действий. Дед торжественно вышел вперед и поблагодарил всех присутствующих за то уважение, которое они оказали этому дому, придя на день рождения. Упоминая о заслугах своей семьи, он стал представлять стоящих позади него родственников. Как оказалось, все они занимали видное положение: один работал в канцелярии польского Сейма, другой был военным, третий служил при королевском дворе. Затем подошла очередь внуков, которые с важным видом кланялись присутствующим гостям. Когда последний ребенок, мило улыбаясь, снова занял свое место в строю родственников, наступила пауза. Все зашевелились, ожидая, что сейчас последует приглашение к столу. Но дед, обведя всех своим орлиным взором и кивнув дворецкому, заявил:

–А сейчас я хочу представить вам еще одного моего внука, о котором вы мало знаете. Это сын моей дочери Анны, которая, к сожалению, живет далеко от нас, но которую мы все очень любим.

И он, обернувшись, глянул на растерянных моих родных, притихших в ожидании того, что сейчас произойдет. В это время дворецкий подошел ко мне и предложил идти за ним. Сильно волнуясь, я встал и, следуя его указаниям, прошёл через череду гостей и подошел к деду. Увидев меня, бабушка побледнела от неожиданности и хотела было кинуться мне навстречу, но стоявшие сзади удержали ее на месте. Тем временем дед продолжал:

– Это мой внук Юрий Литвин, который в настоящее время является магистром. Я думаю, что он займет достойное место в нашей семье и будет чтить ее традиции.

И он указал мне рукой, чтобы я присоединился к своим родственникам, что я и сделал под любопытные взгляды присутствующих. Этим поступком мой дед официально объявил, что я являюсь полноправным представителем этой древней фамилии и пользуюсь теми же правами, что и все остальные мои родственники. Не знаю, обрадовало это их или нет, но бабушка была очень рада и украдкой смахнула слезу. Очевидно, они с дедом вели долгие разговоры на эту тему и в итоге, несмотря на их разногласия с моими родителями, я почему-то был принят в эту семью, в отличие от моих братьев и сестер. Может, это было потому, что я был самым младшим, а может, потому, что я очень похож на маму, которая слыла просто красавицей.

Официальная часть церемонии была закончена, и дворецкий пригласил всех присутствующих к столу. Первыми туда двинулись виновники торжества в полном составе, а за ними – остальные гости. Столы, составленные буквой П, ломились от всякой всячины. Здесь были и жареные гуси, и утки, обложенные со всех сторон кусками курятины, и вареное мясо, виноград, рыба, хлеб, вино, пиво… Причем все это имело фантастический вид К примеру, гуси были зеленого цвета, а мясо – желтого. Точно так же выглядели и остальные продукты. Казалось, какой-то сумасшедший художник пробежал по столу с кистью и красками в руках и раскрасил все на свой вкус. Буйство красок поражало. Я такого нигде не встречал, и мне было в диковинку, как можно есть сочного зажаренного гуся, но зеленого цвета. У меня даже пропал аппетит, а гостей это только раззадоривало и поднимало им настроение. Оказалось, что, готовя на такие торжества пищу, повара применяют специальные красители, пытаясь подчеркнуть специфику того или иного продукта и создать у едоков торжественный настрой. Лично у меня этот настрой был в противоположную сторону.

Гости рассаживались по старшинству. Мое место оказалось слева, в конце длинной череды родственников. Слуги быстро наполнили стеклянные кубки вином, и началась церемония словоизлияния в честь именинницы и ее супруга. Каждый изгалялся в красноречии, пытаясь описать свое отношение к сегодняшнему событию. А некоторые ограничивались рубленой фразой в честь именинницы, что не умаляло, однако, их достоинства среди присутствующих. Одним из таких гостей оказался сидевший напротив меня пан с красным лицом и седыми длинными усами. Был он одет в красный жупан с пышными рукавами, который на груди скреплялся перевитыми золотыми шнурами. На голове красовалась такого же цвета шапка. Лицо его имело сердитое выражение из-за постоянно нахмуренных бровей, нависавших над глазами. Он уже влил в себя изрядную дозу вина и пытался привлечь к себе внимание сидевших с ним рядом рассказами о своем походе в Московию, но те воспринимали это как-то насторожено. Видя мой интерес к нему, сидевший рядом шляхтич пояснил, что из себя представляет этот пан. Им оказался Самуил Лащ, очень известная скандальная личность, которая ничего не пропускала из того, что можно было захватить, отнять или разграбить. Он не гнушался ничем. От него страдали не только люди, попадавшиеся на его пути, но и соседи, и даже ближайшие родственники. В принципе он поступал так же, как и большинство сидевших здесь шляхтичей, но только его набеги по своим последствиям были более масштабными и жестокими. Он полностью сжег села Ярославки и Михайловка, уничтожил замок князей Корецких, что в Черемошцах. Деда же он боялся, так как тот обладал достаточной силой, чтобы быстро поставить этого злодея на место. Поэтому Лащ и приехал сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение и подтвердить свои добрые намерения. Сейчас он рассказывал о том, как командовал хоругвью коронного войска в походе «царя» Владислава на Москву.

–Ох, и набил я тогда свои карманы золотом, серебро вообще не считали, а жемчуг заряжали в ружья и стреляли по воронам, которые стаями сидели на деревьях. А один жолнер показал мне тайный ход в подземелье. Мы, взяв факелы, забрались туда, пытаясь найти спрятанные сокровища, но заплутали и еле вышли на свет. По пути мы наткнулись на два сундука. Думая, что там драгоценности, я взял свою саблю и с трудом вскрыл один из них. И что вы думаете, я там увидел? – и он обвел всех грозным взглядом. – А это оказались просто книги. Стоило их так прятать! Правда, обложки на них были из драгоценных камней. Вот я и взял две из них, уж больно они понравились мне своим окладом. И куда я их дел? – и он снова грозно посмотрел на присмиревших присутствующих. – А взял и просто подарил Папе Римскому, как мне подсказал ксендз. За это он мне выдал индульгенцию. Ты слышишь, магистр? Подарил! Так что, если будешь там в гостях, поинтересуйся, что в тех книгах было написано. Может, что-то полезное и для меня.

И он громко расхохотался.

–Интересно, – подумал я, – что же это за книги, которые были спрятаны так далеко? Действительно, хорошо было бы узнать их содержание. Простые книги так бы не прятали. А может, это книги византийской принцессы Софьи, которые она привезла с собой как приданое, или издания Ярослава Мудрого, в которых открываются все тайны мира? Слухи о них давно кружат везде. Говорят, в них сокрыты какие-то тайные знания. И многие искатели приключений под видом купцов и странников пытались их найти, но до сих пор никому не удавалось этого сделать. Может быть, и попытка «царя» Владислава осесть в Москве при помощи польских сабель и черкесов тоже была связана с этим? Ведь этот поход стоил больших денег, и он эти деньги получил. Но все закончилось крахом, остались только одни воспоминания, которыми при случае развлекают присутствующих такие участники этой авантюры, как пан Лащ. Книги – это очень интересно! Я прикоснулся к ним только тогда, когда начал учиться в коллегиуме. И то нам разрешали пользоваться ими при бдительном наблюдении профессора. Их было мало, и они хранились в отдельной комнате, запираемой на большой замок. То, что давало общение с ними, не поддавалось никакому сравнению. Главное – надо было научиться этому общению, найти свой путь, пропустить прочитанное через свое сознание, и тогда тебе открывались такие истины, о которых ты ранее даже и думать не мог.

Разглагольствования пана Лаща проходили под хруст костей и аппетитное чавканье сидевших рядом гостей, выбиравших в груде мяса кусочки повкуснее и побольше. Наконец, праздник чрева был закончен, и гости в сопровождении хозяев двинулись в зал, где раздавались звуки мазурки. Освободившиеся места моментально заняли слуги, которые, как саранча, стали подметать все то, что оставалось на столе. Пользуясь наступившей паузой, я подошел к бабушке и вручил ей свой подарок. Она, раскрыв его, мило улыбнулась и поцеловала меня в щеку, одновременно сунув тихонько что-то в руку и потрепав по щеке. А потом двинулась дальше. Раскрыв ладонь, я увидел мешочек из красной ткани, внутри которого лежало несколько золотых монет. Сунув подарок в карман, я двинулся вслед за остальными присутствующими, многие из которых, войдя в зал, присоединялись к танцующим. Танцевать я не умел, поэтому, постояв немного в углу и понаблюдав за весело кружащимися парами, потихоньку стал пробираться к выходу, решив, что моя миссия окончена, а завтра мне предстояло отправиться в путь, который вел меня в родной маеток, где все было до слез знакомо.

Глава III

Утром, распрощавшись с друзьями и собрав свои нехитрые пожитки, я двинулся к родным пенатам. Где пешком, а где на подводе, я через двое суток добрался домой. Встреча была радостной и очень бурной. Сбежались все, кто в это время был в доме. Особенно радовались мои наставники, с которыми я торжественно расцеловался, как требовал обычай. Ну а мать от радости не знала, куда меня посадить, и постоянно прижимала к себе. На стол я торжественно положил свой диплом, чтобы каждый мог рассмотреть этот документ, скрепленный сургучной печатью, а напротив висел мой помятый выпускной костюм. Занимательно, что на диплом смотрели с большим уважением, чем на меня, потому что это был документ с печатью.

Меня сразу отмыли от дорожной грязи и, накормив, уложили спать на мягкую перину. Это так расслабило, что я моментально уснул. К вечеру меня разбудил хриплый голос отца, прибывшего из Сечи. Выйдя, я увидел его сидевшим за столом и рассматривающим мой диплом.

–Ну что, сынку, молодец, не подвел наш род, теперь мы тоже с усами.

Встав, он подошел ко мне и, расправив свои усы, трижды поцеловал меня.

–Теперь отдохни немного, порадуй мать, а денька через три мы поедем на Сечь, поработаешь помощником писаря. У него там сейчас работы очень много: войсковую казну надо описать да реестр запорожских казаков уточнить. Вот ты как грамотный и поможешь ему. Я с ним об этом уже переговорил. Да и поживешь казачьей жизнью, уму-разуму поучишься. Одно дело – здесь под юбкой сидеть, а другое – в чистом поле на коне лететь.

–Не сидел я под юбкой! – с возмущением ответил я ему.

–Да я к слову, не обижайся, – и он приобнял меня.

К этому времени на столе уже вкусно дымился борщ, аппетитно стояли в глиняных мисках вареники с сыром, которые соседствовали с запотевшим кувшином узвара, сметаной и медом, отварной щукой и большими кусками свинины, политые хреном. После того, как на стол водрузили миску с ломтями душистого хлеба, все ощутили неимоверный голод. Отец налил в рюмки из венецианского стекла холодной, как лед, горилки и, встав, сказал присутствующим:

–Ну что ж, панове, читать, писать и считать мы умеем все, однако достичь высот учености в нашей семье смог только он. Я надеюсь, что за ним последуют и другие, и мы будем гордиться не только детьми, но и их ученостью. За тебя, сынок!

И он залпом выпил содержимое. Я стоял с рюмкой в руке и не знал, что мне делать дальше. Отец удивленно посмотрел на меня, единственного, который из всех присутствующих не выпил.

–Ты чего, сынок? – заботливо спросил он.

–Да я, батя, пиво пил, вино пробовал, а вот водку ни разу не приходилось, боюсь, что мне будет плохо

–Плохо от водки? – недоуменно спросил он. – Так я такого еще в своей жизни не встречал ни разу. Все зависит от того, сколько пить и как пить. От одной рюмки тебе ничего не будет. Тот не казак, который не пьет горилки. Давай, мы ждем.

Чувствуя, что отказаться не получится, я собрался с духом, закрыл глаза и опрокинул в себя все то, что было мне налито. Мой рот обожгло, как огнем, и, прорвавшись сквозь горло, «оковитая» забурлила по животу, опекая мои внутренности так, что у меня полились слезы из глаз. Открытым ртом я стал хватать воздух, нащупывая стакан с узваром, который мне подсовывала мать. Наконец водка достигла моего желудка и улеглась там, окутывая меня теплом и покоем. Я открыл глаза и увидел смеющиеся лица моих родственников. По мере того, как я разглядывал их, они становились более милыми и симпатичными, хотя обладали рядом недостатков, которые рюмка водки свела на нет.

–Ну вот, ты теперь настоящий казак,– сказал отец, наливая по второй рюмке.

Разумеется, я отказался от нее, так как первая уже вступила в свои права и наполнила меня непонятным содержанием, вызвав к тому же просто зверский аппетит. Затем меня стало клонить на сон, и, встав из-за стола, я снова пошел на свидание со своей мягкой периной.

С утра меня никто не будил, и тем не менее я встал рано – сказалась привычка. Умывшись и выпив парного молока с куском хлеба, я решил пройтись по знакомым местам, которые так часто снились мне. Выйдя за ворота, я сразу попал в объятия моих друзей детства, которые уже поджидали меня, и мы все хором побежали к речке, которая манила своей прохладной синевой. Вечером мы пошли в ночное пасти лошадей, а утром устроили рыбалку, сварив затем из пойманной рыбы классную уху. Так и пробежали эти три светлых дня, отведенные для моих детских воспоминаний. Вечером перед отъездом отец пригласил меня к себе. Закрыв дверь, он посадил меня на стул, несколько минут мерял комнату шагами, а затем, остановившись возле меня, сказал:

–Ну что, сынку, вот ты и стал взрослым. У тебя начинается новая жизнь. Что тебе судьба приготовила – не знает никто. Но я по мере моих сил и возможностей хотел бы помогать тебе, довести до твоего сознания, что в жизни надо идти только вперед, несмотря на трудности и препятствия. Будь смелым и мужественным, береги свою честь, ибо это и честь рода нашего. Время сейчас неспокойное, и мы живем в постоянной осаде. Ты знаешь, что на нас давят со всех сторон и польская корона, и крымское ханство, и турецкий султан. Сколько наших братьев и сестер томится в полоне, сколько увезено за моря и океаны, сколько еще попадет в руки этим нехристям, никто не знает. Везде по степи мотаются татарские и турецкие отряды, которые нападают на наши села и заимки и захватывают живой товар, который затем выставляют на продажу в Бахчисарае. Сердце кровью обливается! Когда я с делегацией гетмана ездил к крымскому хану, то там на перешейке, около ворот Тавриды, сидел старый жид – сборщик пошлины. Через него непрерывным потоком тянулись колонны захваченных невольников. Так вот, он, увидев наш отряд, принял нас за торговцев, не выдержал, встал и спросил:

–Остаются ли еще люди в нашей стороне или нет? И откуда их так много берется? Идут непрерывным потоком каждый день. Если людей еще много, то тогда, наверное, мне не нужно менять работу, можно сидеть тут и дальше?

Отец продолжал:

–А когда этих невольников доставляли в Кафу на продажу, то аукционер, расхваливая свой товар, кричал, что эти пленники новые, привезенные из народа королевского, а не московского, поэтому они дороже, так как бесхитростные и простодушные.

А сколько нашей крови течет в жилах турецких янычар? Их туда специально отбирают из наших хлопчиков и воспитывают соответствующим образом. Поэтому помни об этом, храни и защищай веру православную, помогай обездоленным и своим побратимам. Будь справедлив и великодушен к своим врагам, если они того заслуживают. На то тебе мое отцовское благословение. Учитывая, что ты будешь теперь служить на Сечи и тебе, возможно, придется участвовать в военных походах, я хочу, чтобы ты взял с собой ту саблю, которую тебе подарил твой дед.

С этими словами он достал сверток, развернул его, и моему взору открылись прекрасные ножны искусной работы.

–Это сабля не простая, а с секретом. Ее делал знаменитый мастер. Не каждый может справиться с ней, и не каждого она примет. Все твои прежние военные упражнения были как раз подготовкой к овладению этой саблей. Не бойся ее, найди в ней друга и защитника, и она поможет тебе во всем. Зря не доставай из ножен, а если достал, то не останавливайся и пускай в дело. Она должна стать продолжением тебя, твоим вторым я.

С этими словами он передал мне саблю и заставил вытащить клинок. Тот очень легко вышел из ножен, играя переливом узорчатого булата. Держать ее было очень удобно, и она, словно влитая, покоилась в моей руке.

–А теперь посмотри на острие клинка. Видишь вот эти три молнии, которые готовы сорваться с острия и поразить врага?

–Да, – ответил я, приподняв его, чтобы получше рассмотреть узор.

–Так вот, здесь и заключается секрет. Когда в пылу боя ты достигнешь запредельного состояния и занесёшь саблю, чтобы поразить врага, то твои чувства передаются клинку, который вот в этом месте, где молнии, раскрывается на три части и проходит сквозь врага, как через масло, не оставляя ему никаких шансов.

Видя мои попытки найти какой-то секретный выступ на рукоятке сабли, который управлял ее раскрытием, отец спокойно сказал:

Не старайся, ничего такого здесь нет. В том-то и дело, что секрет заключается в силе духа, который оживляет сталь и заставляет ее творить чудеса. Поэтому привыкай к ней, а она будет привыкать к тебе. Старый хрыч (это он так называл моего деда), наверное, знал, что делал, когда подарил тебе это сокровище. Говорят, такая сабля была у самого Тамерлана, с которой он завоевал полмира и унес ее с собой. Возьмешь ее тогда, когда пойдешь в военный поход, а пока будешь ходить с простой саблей, с которой ты постоянно тренировался.

Весь вечер прошел в сборах, а утром я, оседлав коня и распрощавшись с родными, в сопровождении двух казаков отправился на Сечь.

Степь цвела и пахла разнотравьем, весело щебетали и порхали птицы и бабочки. Трава была по колено лошадей, а когда мы попадали в заросли ковыля, то просто скрывались в нем, не видя ничего вокруг. Ехать приходилось осторожно, по дороге, известной только моим попутчикам. Периодически кто-нибудь из нас выскакивал на холм, чтобы окинуть взглядом путь, который предстояло пройти в дальнейшем на предмет возможной опасности, и сразу прятался в траву. Лошадей водой поили из замаскированных криниц или из небольших ставков, расположенных в балках. Один раз едва разминулись с небольшим отрядом татар на низкорослых лошадях, которые осторожно пробирались по степи, настороженно поглядывая по сторонам. Нам удалось спрятаться в небольшой балке и держать головы лошадей руками, чтобы они, не дай Бог, не заржали. На крайний случай у каждого из нас кроме сабли было по два заряженных пистоля и мушкет. Но, к счастью, все обошлось. Ночевали мы в небольшом селе, спрятанном так хитро среди балок и оврагов, что, не зная дороги, попасть туда было относительно трудно. Старший из казаков постучал в окно третьей от начала села хаты и на вопрос «Кто там?» произнес интересную фразу, которая оказалась ключом, открывающим двери казачьим путникам. Звучала она так: «Пугу-пугу, казак с югу, сам простой и с ним двое на постой». Нас пустили в хату, где чадил каганец, угостили молоком с хлебом и определили на ночлег на сене в сарае, так как в самой хате спать было негде. Старший остался беседовать в хате с хозяином, а мы со вторым казаком с удовольствием зарылись в душистое сено. Утром, поеживаясь от росы, скопившейся за ночь, мы оседлали лошадей и не торопясь двинулись навстречу восходящему солнцу. Где-то далеко за полдень, пройдя через ряд казачьих пикетов и застав, мы переправились на Сечь.

Солнце заходило за горизонт, но все еще ярко освещало центральную площадь, вокруг которой расположились казачьи курени. Возле каждого из них на треногах висели котлы, в которых дежурные казаки варили ужин. Вкусно пахло дымком и вяленой рыбой, связки которой висели на деревьях. В ожидании еды некоторые казаки слонялись без дела, но основная масса собралась в центре площади, где стояло человек десять не казачьей наружности. Иногда оттуда доносился громкий хохот, поднимавший над островом стаи птиц, устраивающихся на ночлег.

–Что там такого интересного? – спросил я своих попутчиков.

–А, это принимают прибывших в казачий гурт. Кстати, и тебе туда, без этого никто здесь товарищем не считается, – ответил мне старший и пристроил в очередь стоящих друг за другом парней. Каждый из них походил к столу, на котором стоял небольшой бочонок и сидело трое суровых казаков. Один из них оказался дьяконом, он имел на груди большой крест, который подносил для поцелуя вновь прибывшему. Наконец настала моя очередь, и я предстал перед комиссией. Учитывая, что я значительно отличался от прошедших передо мною ребят, меня несколько минут молча осматривали с ног до головы. Затем дьякон встал и, вперив в меня взгляд, спросил:

–В Бога веруешь? Православный? Крестись!

И очень внимательно смотрел, как я крестился, как держал пальцы и какое у меня было при этом выражение лица. Очевидно, я сделал все правильно, так как он подозвал меня к себе и сказал:

–Цалуй Крест!– что я и сделал.

Затем встал казак, сидевший возле бочонка. Он взял стоящую на столе кружку и спросил:

–Горилку пьешь?

–Нет! – ответил я.

–Правильно делаешь. На Сечи казаку дела нет до горилки, а за ее межами лей в себя, сколько душе угодно! – и, словно почувствовав вкус напитка, расправил усы и сел на место.

Наступила очередь третьего казака. Он вышел из-за стола и остановился передо мною. Здоровый, как гора, он на целых две головы возвышался надо мною. «Если такой тебя зацепит ненароком, то будет очень больно», – подумал я.

–Ну а теперь, хлопче, давай проверим, как ты крепко стоишь на ногах,– и он, плюнув в кулак, развернулся, чтобы нанести мне удар. В мгновение ока я понял, почему ранее стоящие передо мной ребята, как мячики, отлетали от стола, а некоторых просто оттаскивали. Это потому, что этот казак не сдерживался при нанесении удара, а бил по полной. Перспектива валяться здесь перед всеми меня не устраивала. Поэтому, сосредоточившись, я выбрал момент, когда его кулак приблизился к моему лицу, отклонил его чуть в сторону, дав возможность ему потащить за собой своего хозяина за счет его инерции. Того, что произошло дальше, не предвидел никто. Пролетев мимо меня, казак влетел в толпу близко сгрудившихся зрителей и, падая, врезал одного из них в живот с такой силой, что тот согнулся пополам и, откидываясь на казака, выстрелил из заднего места с таким шумом, словно настоящая пушка. Все замерли от неожиданности, а затем раздался дикий хохот, под который оба участника инцидента с трудом поднимались на ноги. Один от – стыда, другой – от боли. Чувствуя себя виновником сложившейся ситуации, я со страхом ждал продолжения спектакля, решив просто так не сдаваться. Однако казак встал, грозно посмотрел на меня и, плюнув под ноги, занял свое место за столом, предоставив решать, как со мной поступить, своим товарищам, на лицах которых тоже играла улыбка.

–Ну ты и хитрец,– сказал один из членов комиссии – А как ты метко стреляешь? Вон весь обвесился пистолями! Покажи нам, -и он хитро уставился на меня.

Я положил руку на рукоять пистолета, ища глазами, куда можно стрелять, но вокруг находилась толпа заинтригованных казаков, ждущих развязки. На моё счастье, в это время над головой раздался клич пролетавшей утиной стаи. Прикинув расстояние до неё, я понял, что из пистолета я уток не достану. Поэтому я метнулся к стоящим в толпе моим попутчикам, которые опирались на мушкеты, и буквально вырвал свой у одного из них. Взведя курок, я, прицелившись, выстрелил в одиноко летящую птицу. Все следили за этим процессом. Сначала ничего не произошло, и птица продолжала лететь, но затем, словно споткнувшись, она камнем рухнула вниз и приземлилась где-то за толпой. Несколько человек бросились туда, чтобы удостовериться в моей меткости. Через минуту оттуда раздался дикий хохот. Толпа медленно расступилась, и перед всеми предстал грозный полуголый казак, держащий за ногу утку, с которой капала вода.

–Хто тут шуткует, не дает хлопцам кулиша сварить?

С этими словами он бросил свой трофей на стол. Оказалось, что подстреленная утка рухнула прямо в котел пятого куреня, обдав повара, который в этот момент помешивал духмяный кулиш, горячими брызгами. Он испуганно отскочил в сторону и стал сразу искать обидчика. Каково ж было его удивление, когда он под взоры подбежавших товарищей вытащил из котла подбитую птицу!

Такого смеха Сечь, наверное, давно не слышала. Хохотали все, кто, держась за живот, кто, распластавшись на земле, кто, заикаясь от смеха, лупил ладошкой своего товарища, не в силах вымолвить ни слова. Когда все успокоились, дьякон сказал:

–Да вот этот хлопчик, так что, Грицько, бери его к себе до куреня, раз он таким заходом попал к вам.

Грицько, смерив меня взглядом, призывно махнул рукой и, неся птицу на вытянутой руке, двинулся к куреню. Забрав свои вещи и поклонившись членам комиссии, я двинулся за ним. Зайдя в курень, он показал мое место, ткнув в один из скатанных соломенных матрацев, и сказал:

–Давай, клади свои пожитки и бегом мне на помощь, будем хлопцам доваривать сниданок, – и вышел.

Я пристроил свои вещи возле матраца, снял и сложил оружие и вышел на улицу. Довольный Грицько щипал пух с утки и махал мне рукой, призывая подключаться к этому процессу. Я обреченно вздохнул и медленно двинулся к нему. Но на полпути меня окликнул один из казаков, с которым мы приехали сюда, сказав, что меня вызывает военный писарь. Под удивленным взглядом повара, я пошел за казаком, помахав ему рукой на прощанье.

Справа от церкви находился дом гетмана, а в следующем доме обитал военный писарь. На нем было завязано все, что происходило в Сечи и за ее пределами. Фактически он был негласным правителем и часто вкладывал в уши атамана то, что было ему необходимо. Пройдя через скрипевших перьями младших писарей, мы остановились перед дверью, которая вела в комнату писаря. Это был невысокий мужчина с седыми опущенными вниз усами, сидевший за столом и просматривающий какие-то бумаги. Увидев нас, он приподнялся из-за стола и стал внимательно рассматривать меня, затем снова сел, предложив мне занять место напротив него.

–Ну как добрался, без приключений?

–Спасибо, все нормально, – ответил я.

–А как поживает твой батюшка, все у него в порядке?

–Спасибо, передавал вам большой привет и пожелания доброго здоровья.

–Да, повоевали мы с твоим отцом, хлебнули сполна и горя, и меда! Я ему многим обязан, добрый казак, хоть и с Дона.

–Как с Дона, я не понял ? – и вопросительно посмотрел на него.

–Потом поймешь, он тебе все сам расскажет. Ну да ладно. Я сейчас покажу тебе твое место, заниматься будешь вместе с шафаром, то есть с казначеем, ревизией военной скарбницы. А то надо закупать новые припасы для войска и следует знать, сколько мы можем потратить денег и можно ли трогать неприкосновенную казну. Польская корона уже давно не может жалование заплатить, а жить на что-то надо, вот казаки и говорят о том, что пора турка бить и в поход идти. А как без припасов можно воевать? А то эти басурманы совсем обнаглели, нападают на нашу землю, режут народ и в неволю забирают, пора их наказать да своих вызволить.

То, что казаки собирались в поход, большим секретом не было. Слухи об этом ходили давно и не давали покоя «сиятельной» Порте. Турецкий султан гнал гневные ноты польскому королю с требованием урезонить казаков и не допустить осуществления их замыслов. На постоянные стычки, которые происходили в степи, уже никто не обращал внимания, так как это стало обычной жизнью на пограничной территории, которая превратилась в дикое поле.

–Ну, пошли, – писарь встал и повел меня в соседнюю комнату, где представил меня казначею, оставив с ним наедине.

–Ну что, хлопче, зови меня пан Микита, сейчас иди обустраивайся, а завтра после утренних упражнений прошу сразу сюда, – и он указал на соседний стол.

–Каких упражнений? – удивленно размышлял я, выходя из дома и направляясь к куреню, откуда приятно пахло чем-то съедобным. Здесь уже вовсю шел прием пищи. Казаки с мисками и куском хлеба в руках с аппетиом хлебали ароматное варево. Увидев меня, Грицько громко сказал обедавшим:

–А вот наш новый товарищ, который подкинул мясца в наш сниданок. Давай, доставай ложку да садись с хлопцами рядом.

Долго упрашивать меня не надо было. Под молчаливые взгляды присутствующих я сбегал в курень и выбежал оттуда с ложкой. Вручив мне полную миску, Грицько сел обедать рядом со мной.

–Ну что, познакомился с писарем?

–Познакомился, – ответил я, удивляясь той скорости, с которой уменьшалась еда в его миске.

Видя мое удивленное выражение лица, мой собеседник сказал:

–У нас в селе говорили: «Кто как ест, тот так и работает». Посмотрим на тебя через пару дней.

И он действительно оказался прав. Через несколько дней, занимаясь по утрам обязательными военными физическими упражнениями, я стал принимать пищу с той же скоростью, что и Грицько, а пока медленно ел, ловя на себе взгляды товарищей по куреню. Поев, казаки достали свои глиняные трубки, и над островом поднялся крепкий табачный дым. А я решил ознакомиться с местностью. Центр Сечи был обнесен высоким деревянным забором, внутри которого находились церковь, дома войскового атамана, писаря, скарбница совместно с оружейным запасом, различные служебные постройки и курени, где жили казаки. По бокам стояли деревянные вышки, с которых был хороший обзор всего острова. Отдельно на берегу Днепра стояла переправа, которую охраняли и использовали запорожцы. В специально оборудованных местах и на деревьях сушились связки жирной рыбы, которая пользовалась спросом и у оптовиков, и у местных жителей. По берегу в разных местах плескались лодки – плоскодонки, привязанные к корягам или просто лежавшие на песке. Прогулка по острову заняла у меня достаточно много времени, и я пришел к куреню, когда уже смеркалось. Казаки после хозяйственных работ, как всегда, курили. Увидев меня, они оживились и один из них, находившийся рядом со мной, встал и, протянув мне руку, сказал:

–Ну что, хлопчик, давай знакомиться. Я Опанас, – и крепко сжал мне руку, глядя прямо в глаза.

Учитывая его габариты и рост, рука показалась мне огромной лопатой. Кроме этого он жал мою руку со всей силой, пытаясь выдавить во мне слезы или заставить опуститься на колени. Было очень больно, моя ладошка сразу побелела. Все замерли, глядя на нас, ожидая, чем закончится наше знакомство. Понимая, что сдаваться мне ни в коем случае нельзя, что это новое испытание для меня и от того, как я его выдержу, будут зависеть мои дальнейшие отношения с товарищами по куреню. Осознав это, я начал действовать. Расслабившись, я отключил руку от своего сознания, мысленно превратив ее в мягкий воск, что вызвало удивление у соперника, так как он перестал чувствовать сопротивление и потому ослабил нажим. Воспользовавшись этим моментом, я, глядя в глаза противнику,заставил его поверить в то, что его правую руку обвила змея и сейчас она воткнет в нее свое смертоносное жало. Все эти приемы сбили его с толку. Несколько секунд он стоял в замешательстве, однако затем, очевидно, представив себе, что будет с ним, когда его укусит змея, он резко отпустил мою руку и стал рассматривать свою, периодически дуя на нее и словно что-то сбрасывая вниз. Ничего не понимающие казаки в недоумении переводили взгляд с него на меня. Затем один из них, вынув люльку изо рта, произнес:

–Ты что, хлопче, укусил его или что?

Это разрядило обстановку, и казаки стали громко смеяться, глядя на растерянный вид моего противника.

–Ну, ты, хлопчик, молодец. У нас Опанас не то, что руки ломает, он подковы гнет и гвозди ладонью вбивает, а ты вот выдержал и не пикнул. Ну, давай знакомиться, я Гнат, – и протянул мне руку.

Так по очереди я познакомился со всеми. Рука горела огнем и немного распухла, пришлось пройти к реке и, сидя на лодке, приводить ее в воде в норму. Когда я вернулся, то застал ту же картину: казаки вели разговор о предстоящем походе. Маленький и юркий Остап говорил:

–Я так скажу, хлопцы, перед тем как освобождать наших друзей-товарищей из басурманской неволи, надо бы спросить каждого: ты действительно хочешь домой, в русскую землю, чтобы бороться за нее до последней капли крови, или желаешь остаться здесь? Не потерял ли ты казацкий дух и веру православную или уже обасурманился, и неволя тебе стала слаще воли?

–Да как так можно! – встрял в разговор я. – Неужто любой православный не хочет домой, не хочет поквитаться с врагом за все те притеснения, которым он подвергался в плену?

–Э, не говори так. Жизнь она по-всякому человека крутит.

Остап продолжал, попыхивая своей трубкой:

–Вот в последнем походе под командой славного атамана Ивана Сирко случилось так, что мы освободили из турецкой неволи много наших людей. Были тут и стар, и млад, и «тумы», то есть те, кто родился от смешанного брака. Вывели мы их на границу Крыма, а татары и подоспевшие к ним турки наседают, а мы держим их, не даем прорваться к бывшим пленникам. И вот остановились мы там, а атаман Сирко на коне стоит в центре этой огромной толпы и зычным голосом кричит:

–Люди добрые, кто хочет – идем с нами на Русь, а кто не хочет – может возвращаться в Крым, в басурманскую неволю. Кто истинный христианин, становись справа от меня.

Сначала наступила тишина, только слышен был гул боя да иногда доносились выстрелы. Затем народ зашумел, зашевелился и пришел в движение. Основная масса бывших рабов оказалась с правой стороны атамана. На месте осталось около трех тысяч человек.

–А вы что? – спросил их атаман.

–Мы решили вернуться обратно в Крым, – ответили ему из толпы.

–Воля ваша, – сказал атаман и, повернув коня, повел людей в родные степи.

Когда они отошли достаточно далеко от остающихся в Крыму, атаман развернул казаков и приказал изрубить всех изменников, всех до единого. И сам принял в этом участие, приговаривая после каждого удара саблей:

–Спите, братцы, до Страшного Суда, а Бог уж нас рассудит!

Когда после кровавой сечи казаки спросили его, почему он так жестоко поступил, атаман,обладающий даром предвидения, ответил, что дети этих остающихся в Крыму людей, с надломленной волей, и особенно «тумов», могут вернуться на Русскую землю уже не в качестве соотечественников, а в качестве воинствующих и жестоких янычар или «контрактников» за головами невольников из русских людей.

–Встречался я с такими янычарами, – сказал один из казаков. – Драться они здорово умеют. Когда станешь одолевать его в бою, он начинает ругаться по – русски, а кричит, как турок.

После этих слов все замолчали, уйдя в свои мысли, очевидно, вспоминая свои истории, связанные с военными походами. Молчание нарушил куренной. Затянувшись в последний раз, он выбил трубку и, потянувшись, сказал:

–Ну что, хлопцы, повечеряли, пора и на боковую. Завтра рано вставать, – и, поднявшись, направился в курень.

За ним потянулись и другие казаки. Я тоже присоединился к ним. Расстелив свой матрац, я улегся на него и окинул взором своих товарищей по куреню. Каждый из них, перед тем как улечься, пристраивал возле себя свою саблю и остальные припасы так, чтобы в случае тревоги быстро быть во всеоружии. Посмотрев, как они делают это, и я под одобрительный взгляд куренного положил возле себя саблю и пистоли. Вскоре наступила тишина, которую затем нарушил громкий храп, который никак не давал мне уснуть. В нем чувствовалась своеобразная система людей, долгое время живущих вместе. Тон задавал казак с большим животом, лежащий у входа. Он начинал храпеть так, словно над твоим ухом громко били в огромные барабаны. Все остальные затихали, но, когда он заканчивал свое соло, несколько голосов уже на более щадящей ноте подхватывали его призыв, постепенно понижая звук. Заканчивал весь этот хор невысокий худой казак, лежавший слева от меня. Его храп можно было назвать соловьиной трелью, которая проникала во все уголки куреня. Затем наступала небольшая пауза, и все начиналось сначала. Я долго ворочался, привыкая к новой обстановке, но усталость взяла свое, и я вскоре уснул, несмотря на такой необычный концерт.

Утром я проснулся от звона медного колокола, висевшего на площади. Он возвещал начало нового трудового дня. Все казаки, умывшись, выстраивались перед куренем со своей саблей. Затем, разбившись на пары, они стали отрабатывать приемы сабельного боя. Со мной в паре тренировался худой казак. Он был достаточно опытным бойцом. Мне с трудом удавалось парировать его удары, а он, довольный результатом, все агрессивнее наступал на меня. Я трижды вспотел, прежде чем поступила команда закончить упражнения. Бросив саблю в ножны, я присел отдохнуть. Казак, наклонившись надо мной, похлопал меня по плечу и сказал:

–Ты добрый рубака, хлопче. Завтра я тебе покажу несколько сабельных приемов, которые помогут в бою. И, действительно, он сдержал свое слово, и я освоил с ним несколько необычных хитростей, обманных движений, использование кинжала как вспомогательного средства и рубку ятаганом, главным оружием янычар. Кроме этого, я позже изучил приемы боя казацкой пикой как в седле, так и в пешем строю. Что касается стрельбы из огнестрельного оружия, то она проводилась достаточно редко, так как берегли боевые припасы, которые стоили достаточно дорого.

После утренней разминки я пришел к шафару, который заставил меня взять бумагу и чернильницу, и мы вместе с ним пошли в скарбницу разбираться с казной. Он открыл большой амбарный замок и, взяв с полки светильник, зажег его. Войдя вслед за ним, я очутился сначала в оружейной комнате. Возле стены в ряд стояли пищали, бочки с порохом, висели пистоли, лежали сабли как в ножнах, так и без них. Шафран возился со следующей дверью, которая запиралась на два замка. Когда он отворил ее, передо мной открылась небольшая комната, заставленная сундуками, небольшими дубовыми бочонками и глиняными кувшинами. Возле них лежали какие-то свертки, замотанные в ткань или в персидские ковры, бока которых распирались предметами, скрытыми в них. Поставив светильник на полку, шафран сказал:

–Вот это – основная казна нашего войска. Есть еще и неприкосновенный запас, который хранится в церкви. Вопрос о его использовании решается общим собранием и в крайних случаях. Здесь хранятся всякие ценности, состоящие из предметов иукрашений, а в неприкосновенном запасе в основном золотые и серебряные монеты. Каждый казак после похода выкладывает свою добычу перед собой, и я с войсковым писарем и помощниками забираем от него в казну десятину.

–А как вы определяете, сколько и что брать? – спросил я.

–Ну, когда по весу, когда по виду предмета, который попал к нему в руки. К примеру, если это икона, то ее сразу отправляют к батюшке, а он уже определяет, куда ее – или в церковь, или в скарбницу. Это святое, и тут он главный. Если неприкосновенный запас не трогали до похода, то вся собранная десятина идет в скарбницу, если там что-то брали, то часть монет идет на пополнение необходимой суммы.

–А что казаки делают с оставшейся добычей?

–Да, кто как. Обычно к нашему возвращению сюда приезжают жиды – перекупщики, которые скупают все. Кто из казаков не продал свою часть, едет через Днепр, на ту сторону, и отдает родным или прячет, а часть просто пропивает все в шинках. Те, которые остаются здесь, имеют на территории Сечи свои схроны и прячут туда свои деньги. Все об этом знают, но никто не признается друг другу, только на смертном одре открывают эту тайну своим товарищам. Поэтому и ты в разговорах не касайся этих вопросов. Здесь этого не любят. Да, некоторые меняются своей добычей, если что кому приглянулось.

–А что еще интересного привозят, кроме драгоценностей и оружия? – не удержался я.

–Что еще? Да баб привозят. Правда, редко, но бывает. Тогда сразу казак отправляется отсюда восвояси и переезжает в село и обзаводится хозяйством. Однако случается, что не всем это по плечу. Некоторые возвращаются обратно и с еще большей силой рвутся в бой.

Вводя меня в курс дела, он перекладывал узлы, отодвигал бочонки и сундуки, ища что-то, известное только ему. При этом один из узлов развязался, и из него высыпались какие-то предметы прямо мне под ноги. Я наклонился, чтобы положить все на место. Первым предметом, который я поднял, оказалась серебряная чаша, на которой была изображена скачущая фигура, получеловек, полулошадь, с другой стороны он уже играл на каком-то струнном музыкальном инструменте. Следующим был ковш с танцующими малышами, причем их позы свидетельствовали о том, что они, очевидно, прилично выпили и теперь предавались веселью. К тому же фигуры были изображены так естественно, что вызывали умиление. Кроме этого я поднял с пола две позолоченные чаши с белой эмалью. Видя мое восхищение этими предметами, шафран сказал:

–Это хлопцы выделили из своей добычи. Говорят, нам такое баловство ни к чему, а здесь может пригодиться. Мы иногда эти чаши дарим в знак уважения при проведении переговоров или заключении союзов. Польское панство прямо млеет при виде подобных чаш. Например, эти трофеи хлопцы взяли в Константинополе, у одного турецкого паши. Сам-то он сбежал, и чаши бросил, и даже гарем. Ну, хлопцы все это и оприходовали, не пропадать же добру.

И он очень громко рассмеялся.

Вскоре он нашел то, что искал. Это была большая глиняная макитра, закрытая крышкой и обмотанная куском холста, на котором висела сургучная печать с изображением запорожского казака. Сорвав ее и открыв крышку, он высыпал содержимое на кусок ткани, расстеленной на глиняном полу. Передо мною образовалась куча различных драгоценностей. Здесь были и золотые диадемы, и украшения для волос, и подвески с драгоценными каменьями, и перстни с печатками, камнями и жемчугом, и золотые и серебряные серьги то в виде виноградных кистей, то в виде полумесяца. Особняком лежала золотая массивная цепь с подвеской в виде какой-то фантастической птицы, уткнувшейся своим клювом в бок серебряной чеканной чаши. Такого изобилия изысканных драгоценностей я никогда в своей жизни не видел, поэтому стоял, открыв рот, и смотрел, как в свете мерцающего светильника они переливаются всеми немыслимыми оттенками, словно приглашая взять в руки и рассмотреть себя поближе. А ведь они принадлежали когда-то разным людям, были неотъемлемой частью их жизни и несут в себе черты характера того человека, которому принадлежали. Драгоценности вот они, здесь, а где же эти люди?

Если для меня все это было неожиданностью, то для казначея это было обыденным делом.

–Доставай ручку, будем записывать, – сказал он.

–Вытащив из кармана небольшой мешок, он, расправив лежащие перед ним украшения, стал брать из кучи по одному предмету, диктуя мне, что и как записывать.

–Пиши: золотые браслеты в виде змеек – две штуки, золотая подвеска с каменьями – одна, серебряные перстни с печатками – две штуки, пуговицы золотые – семь штук… И так далее, пока мы не заполнили мешочек под завязку. После этого мы сложили оставшиеся предметы снова на место и запечатали макитру сургучом. Заперев двери, мы пошли к дому войскового писаря, где шафран достал реестр всей казны Запорожской и велел вычеркнуть из нее те предметы, которые мы отобрали, сделать отдельный реестр и отнести его на подпись к писарю. Так началась моя служба. С утра- военные упражнения, в остальное время – канцелярская работа. Я проводил ревизию казны и военных припасов, готовил различные письма и реестры, ездил с шафраном к жидам, перекупщикам и ростовщикам, покупал порох и свинец, пищали, которые мы тайком провозили на Сечь, так как польская корона очень косо смотрела на эти вещи. В результате я стал разбираться в драгоценностях, научился торговаться, обзавелся кучей полезных знакомых и стал заметной фигурой среди писарской братии на острове.

Именно в период моего упрочившегося положения на Запорожской Сечи появился личный представитель Папы Римского прелат Антонио Боттичелли. Он ничем не отличался от своей фамилии, был невысоким и толстым, как бочонок, но обладал достаточно острым умом, хитростью и большой энергией. Я познакомился с ним на процедуре вручения войсковому атаману личного послания от понтифика «славному войску запорожскому». Письмо было на латинском языке, поэтому и пригласили меня как переводчика. Глава католической церкви пытался привлечь на свою сторону такую грозную силу, как казачество, чтобы использовать ее в дальнейшем и против Порты, и против Речи Посполитой, и против Москвы. Он выражал восхищение «славными» делами запорожцев, заверял их в своей поддержке и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество. Кроме этого, Папа просил учредить своеобразное посольство Ватикана при запорожцах, представителем которого будет прелат. Моя работа с письмом и перевод состоявшейся беседы на нормальный язык очень понравились Боттичелли, и он попросил атамана, чтобы я, по возможности, сопровождал его во время ознакомительной поездки по территории, относящейся к казачьему анклаву. Согласие было дано, так как войсковая Рада считала, что при таком представителе нужен будет свой глаз, так как неизвестно, для чего он прибыл на самом деле. Это и было поручено мне узнать, дабы руководство Запорожской Сечи в соответствующий момент могло принять адекватные меры. Плюс ко всему еще и польская корона была недовольна таким вниманием Ватикана к запорожской вольнице, боясь, что казачество еще больше поднимет голову. В проживании на острове послу было отказано, и он обосновался в одной из деревень на берегу, периодически наезжая на Сечь. Его интересовала численность казачьего войска, его вооружение, тактика, взаимоотношения с донскими казаками и королем польским. Он также интересовался реестровым казачеством и отношением населения к католической вере. Периодически он совершал поездки во Львов и Варшаву. Естественно, в этих вояжах я его не сопровождал, а занимался текущими делами, марал бумагу, пересчитывая запорожскую казну, да выполнял мелкие поручения войскового писаря. Однако душа моя рвалась в поход, меня переполняло желание испытать себя в ратном деле. Поэтому я всячески прислушивался ко всем разговорам, касающимся возможного похода запорожцев на Крым. Однако судьба распорядилась по-своему, и мне пришлось принять участие в боевых действиях не в далеких загадочных странах, а здесь, на берегах Днепра.

Однажды, поздним вечером, на Сечь прискакал на взмыленной лошади верховой. Бросив поводья, он бегом направился к атаману.

–Батько, беда! На нас напал Ширан-бей, – с порога бросил он эту печальную весть всем присутствующим казакам.

Не моргнув глазом, атаман спокойно спросил:

–И какое у него войско?

–Не маленькое. Мы взяли в полон несколько человек, так они сказали, что кроме татар, в его орде воюют ногайцы, белгородская орда и даже турки. Переправились они в низовьях Днепра, прошлись по Подолью и Волыни и захватили в плен огромный ясарь – тысяч тридцать. Часть войска охраняет пленных, часть пошла на Киев, а оставшиеся завтра двинутся на Сечь.

Отложив все дела в сторону, атаман собрал военный совет. На нем присутствовал и я, так как мне следовало доложить, какими припасами и зельем располагает войско запорожское на данный момент.

–Ну что, братья-казаки, товарищи! Пришла и наша пора постоять за веру православную и протянуть руку помощи нашим братьям, женам и детям, попавшим в татарский полон. Сколько всего казаков мы можем противопоставить басурманам?

–Мы тут посчитали, батька, и выходит около тысячи сабель. Остальные под Киевом, готовятся к нападению, а реестровые отозваны коронным гетманом для защиты земель королевства,– ответил один из куренных атаманов.

–Ишь как хитро все разыграно, растащили по разным местам нашу боевую силу, а теперь хотят и гнездо уничтожить, которое воспитывает птенцов казачьих и нерушимой стеной стоит за веру православную, отбиваясь всеми силами от объятий врагов и тех, кто навязывается в друзья, изо всех сил стараясь нас в них задушить. Вот теперь и Ширан–бей решил попробовать, чтобы заслужить расположение турецкого султана, кроме ясаря кинуть к его ногам и разгромленную Сечь Запорожскую. Вот вам, не дождетесь, – и он скрутил фигуру из трех пальцев, торжественно продемонстрировав ее всем присутствующим. Это вызвало резкий хохот, от которого, казалось, подпрыгивала крыша и который через открывшиеся двери и окна вырвался на улицу и увлек за собой собравшихся здесь казаков. Смех прекратился внезапно, так же, как и начался. В наступившей тишине атаман, обведя всех посуровевшим взглядом, сказал:

–Вот что, товарищи, немедленно посылайте гонцов по хуторам и зимовникам, собирайте казаков, пусть берут с собой добрые сабли и припасы, а если нет ничего – мы здесь им дадим все, что сможем,– и он внимательно посмотрел на меня.

– Готовьте места для людей, разбивайте их на десятки и сотни, выдайте из оружейки все, что там есть, а ружья давать только тем, кто знает в этом толк. Зелья у нас не так уж много.

После совета Сечь пришла в движение, за ворота полетели на быстрых конях гонцы на зимовники и хутора,к рыбакам поплыли утлые лодочки- плоскодонки поднимать всех на борьбу с врагом. Часа через три в лагерь стали стекаться первые защитники. Кто с саблей, кто с пикой, кто с мушкетом, кто в кольчуге, а кто и в татарском железном шлеме, с топором на длинном топорище, заткнутым за пояс. И брали всех на учет, записывая. На площади возле церкви поставили столы, за которыми сидели писари, фиксируя данные вновь прибывших, их вооружение и степень владения военным искусством. Безоружным выдавалось оружие и припасы. Возле куреней горели костры, на которых варился кулеш для вновь прибывших. К утру, когда поток казаков иссяк, подвели итоги. В строю оказалось около двух с половиной тысяч человек. Теперь нужно было дождаться лазутчиков с тем, чтобы определиться, как лучше встретить врага. Счет шел на минуты, так как вражеская лавина неуклонно приближалась к Запорожской Сечи, уверенная в своей мощи и непобедимости. Вскоре появились и дозорные, которые следовали по пятам вражеского войска. Выслушав их, атаман собрал старых опытных казаков, не раз доказавших свою храбрость в бою. Их было десять человек, седых закаленных воинов, знавших толк в ратном искусстве. Среди них были «галдовники» и «заморочники». Первым в комнату вошел Петро Гайда, это он спас отряд казаков в чистом поле от преследовавших их поляков. Когда у лошадей и людей иссякли силы и гибель казалась неминуемой, он приказал всем спешиться, поставить лошадей хвостами друг к другу, самим стать вокруг них, а по бокам воткнуть казачьи пика и соблюдать тишину. Сам он встал в середине этого круга, и, когда поляки с гиканьем кинулись в атаку, он как бы приподнялся над всеми, повиснув в воздухе, а поляки, не доскакав до казачьего отряда, притормозили коней и стали недоуменно озираться вокруг. Отряд исчез, а перед ними оказалась роща из молодых дубков, лениво шевелящих ветками от степного ветра. Выругавшись, они обогнули ее и бросились дальше в погоню. Следом нарисовался Стецько Резун. Он мог наслать морок на врагов так, что они начинали резать друг друга, каждый видя в своем партнере уже противника. Правда, и остальные казаки не слишком дружили с ним, опасаясь его умения. А вот, покачиваясь, как на шарнирах, прошел Иван Куля. Он и в бою вел себя соответственно, не мог долго оставаться на одном месте. Его умение не раз выручало казаков. Дело в том, что во время боя он входил в особое состояние и полами кафтана ловил пули и ядра. Пули обходили его стороной даже после выстрела в упор. Ну а Гнат Витер прославился тем, что по воздуху мог перемещаться на большие расстояния. Он не раз таким образом проникал в тыл врага, сея среди него панику или собирая данные о передвижении вражеских отрядов. Но особым уважением среди казаков пользовался Панас Хитрун. Он мог из любого положения – сидя, стоя спиной- поражать цель из мушкета или пистоля, даже не глядя на нее. Более того, он мог выстрелом снимать нагар с горящей свечи, почти не целясь. Турецкие военные начальники, встречаясь с такими «умельцами», жаловались, что их войска несут от них колоссальные потери. Называли их шайтанами, принявшими человеческий облик. А рядовые янычары сетовали на то, что этих казаков не может остановить даже пуля и они часто во время битвы растворяются в воздухе, оказываясь у тебя за спиной. Поэтому у них остается один выход -бежать.

Собралось их десять человек. Рассевшись вокруг стола, они внимательно смотрели на атамана.

–Вот что, побратимы, – сказал он, осматривая всех собравшихся. – Наши хлопцы донесли, что басурманы собрались переправиться через реку и готовят лодки. Нам нельзя допустить этого, так как мы еще не готовы. Поэтому ты, Иван, возьмешь хлопцев и спалишь все их лодки. Но охрану не шибко бей, надо, чтобы они сообщили Ширан–бею, что здесь переправиться у него не получится. Пусть идет на переправу возле Ляпотихи. Нам надо, чтобы он вышел там на речную косу, где мы постараемся их зажать. Будем брать их хитростью и казацкой удалью. А ты, Панас, возьми десять чаек и посади туда отменных стрелков с мушкетами и потренируй их так, чтобы стреляли по команде, да не задели своих, которые будут выманивать татар. Основной удар будет наносить Гайда, поэтому ты с хлопцами замаскируйся на косе так, чтобы ни одна мышь тебя не могла обнаружить. И по команде пойдешь в атаку, прижимая врагов к воде.

–А что делать с пленниками? – спросил Петро.

–Как что? Освобождать, да так, чтобы и они помогли нам. А для этого ты, Резун, подбери казаков татарского вида, переодень их, и пускай они постепенно проникают в ряды басурманов и ждут нашей команды. Ну, а ты, Витер, с оставшимися хлопцами засядь по правую руку от косы, и когда Палий начнет – бегом ему на помощь. А я, хлопцы, буду наблюдать за вами с холма, который расположен перед плавнями. По моему сигналу и начнем. А сигнал будет зависеть от того, как скоро подойдут чайки к косе. Ну, вот и все. Давайте за работу, – и он устало опустился на лавку.

Все встали и двинулись на выход, проходя мимо меня, охранявшего вход в комнату атамана. Последним выходил Гайда. Он почти уже прошел к двери, как вдруг остановился, повернулся и молча стал смотреть мне в глаза, затем кивнул сам себе головой и, поманив за собой, вышел из хаты. Я последовал за ним.

Все участники совещания чинно вошли в церковь, где их уже ждал священник. Перекрестившись, они перед алтарем встали на колени, низко поклонившись до пола. Священник начал молебен за победу казацкого оружия. Присутствующие усердно молились, отчетливо понимая, что их может ждать впереди. После молитвы все подошли к кресту и направились на выход. Здесь уже стояло все казачье войско в ожидании общей службы перед боем. Молча пройдя сквозь толпу, казаки, ведомые Гайдой, вышли за ворота укрепленного лагеря и направились в центр острова к древнему дубу, который стоял в окружении множества гранитных валунов, выбросив свою могучую крону прямо в небо.

Легенда гласила, что Андрей Первозванный, осуществляя свою миссию по освящению Русской земли, не мог пройти мимо этого зеленого острова. Высадившись на него, он на месте языческого капища водрузил крест в виде буквы Х. И сила от него пошла неимоверная. Крутившиеся здесь ранее всякие язычники теперь боялись вступить на остров и всячески обходили его стороной, а православный народ любыми способами стремился попасть под сень этого креста. Так постепенно остров превратился в оплот православия, собирая в своем лоне вольных и беглых людей. Русский люд, кто по- одиночке, кто небольшими группами, пробирался под сень Креста Андрея Первозванного. Даже если и прибивался сюда татарин или любой другой не- христианин, то он в короткое время добровольно принимал православие и становился истинным защитником христианской веры. Никто так не защищал ее, как казачество, отвечая восстаниями и жестокими войнами на попытку насильственного окатоличивания народа. И в первых рядах всегда шли запорожцы. Особо почитаемой у них была старинная икона Божьей Матери, вышитая белым жемчугом. Она считалась хранительницей острова. Поэтому все их походы начинались с молитвы у деревянной церкви, в алтаре которой находилась эта икона. Идя на смертный бой с врагом, многие казаки снимали с себя верхнюю одежду и, поцеловав нательный крест, шли в атаку, считая, что Святой Крест защитит их от вражеской сабли и пули. Войско противников в страхе разбегалось в разные стороны. Особый ужас у них вызывали казаки-характерники, которых не могло сразить никакое оружие. Если польские жолнеры кое-как сопротивлялись, то турки и татары в панике поворачивали коней и уносились прочь. И что удивительно: многие казаки выходили из ожесточенных схваток, не имея даже царапины на теле. Так Святой Крест, превратившись постепенно в Святой дуб, охранял и их, и остров. Вокруг этого дуба, выросшего из Креста, и собирались казаки, которых прозвали характерниками, исходя из его конфигурации.

Вот и сейчас, встав вокруг него, все опустили руки в карманы и вынули оттуда листочки бумаги, на которых были написаны индивидуальные молитвы, дающие силу каждому в том даре, которым он обладал. Этот дар передавался по наследству, так же, как и молитва, которую каждый сейчас держал перед собой. Я еще не достиг этой стадии посвящения, да и не знал, каким даром обладаю, но все равно мне показали место в круге, и я стал, улавливая краем уха шелест кроны могучего дуба и шепот казаков. После того, как молитвы были прочитаны, казаки, стоявшие вокруг дерева, взяли друг друга за плечи и прислонили свои головы к стволу. Я вместе с ними сделал то же самое. Сначала ничего не было. Только шум ветра и щебетание птиц. Но постепенно эти звуки стали уходить в сторону и пропадать. А сверху на нас стала опускаться тишина и пригибать нас к земле. Продолжая обнимать дерево, все стали на колени, ощущая физическое давление сверху. Затем раздался гром, и на чистом небе сверкнула молния, которая ударила в ствол прямо над нами, и ее огненные брызги каскадом посыпались на наши плечи. Я почувствовал себя летящим куда-то вверх, пронизывая толщу облаков, крепко держась за плечи своих товарищей. Затем мы оказались в сияющей синеве, кружась, как в хороводе, впитывая в себя маленькие цветные тучки, летящие нам навстречу. Интересным было то, что каждая из тучек выбирала определенного казака и окутывала его с ног до головы, пока не растворялась. Это продолжалось до тех пор, пока каждый из танцоров не был выкупан в этой цветной купели. Казалось бы, все – пора и обратно. Ан нет, мы продолжали кружиться, поднимаясь все выше и выше. И вдруг внезапно перед нами выросла туча, переливающаяся всеми оттенками цветовой гаммы. Она вырвала меня из круга, выбросив на середину и накрыв с ног до головы, заставляя вращаться в разные стороны. Мой мозг словно взорвался от обилия разных картин, которые стали мелькать передо мною. Они шли то сверху вниз, то снизу вверх, то с разных сторон, постоянно меняя направления, причем каждая из них была окрашена в свой цвет. Я не успевал их фиксировать, но они упорно проникали в меня, оставаясь там до определенного времени. Сколько это продолжалось, мне трудно сказать, но вскоре мое вращение стало замедляться, и когда остатки тучки исчезли, я увидел себя вращающимся в центре круга моих товарищей, которые крепко сжимали руки, не давая возможности неизвестно откуда взявшейся черной туче прорваться ко мне. И тут снова ударил гром, который сразу стер все видения, и я опять почувствовал себя на земле, крепко вцепившимся в рядом стоящих казаков. Постепенно приходя в сознание, мы открыли глаза и, уставшие, опустились на землю. Никто не проронил ни слова. Поднявшись, все молча двинулись к лагерю готовиться в путь.

Позднее, прокручивая в голове этот эпизод моей жизни, я наткнулся в Ватикане на доклад папских послов, которые, изучая казацкое войско, пришли к выводу, что победить казачество военной силой очень сложно, так как все попытки, предприятые ранее в этом направлении, закончились крахом. Слишком сильны в казачестве русский дух и православие. Поэтому надо искать другие пути их подчинения, среди которых предлагался подкуп, предоставление различных привилегий, насильственное ополячивание через узы брака, обучение в католических колледжах, внедрение польского языка в повседневную жизнь, контроль за планами и намерениями казацкой старшины и так далее. Прочитав все это, я тогда понял, почему запорожцы не пускают на остров женщин, почему все время там присутствуют папские нунции, почему осыпают всяческими почестями и подарками отдельных представителей казацкой старшины и, наконец, почему меня пригласили сюда. Но это понимание пришло ко мне позже. А сейчас все готовились к битве.

В лагере кипела предпоходная суета. Казаки разбивались на отряды, строились и отправлялись в путь. На берегу на стоящие чайки загружали припасы и мушкеты, вставляли весла и поочередно отправлялись в дорогу. Я заскочил домой, взял пистоли и ту заветную саблю, которую подарил мне мой дед, и примкнул к отряду Гайды, который ждал меня. Мы дошли до переправы, перебрались на другой берег и двинулись к назначенному месту. Охранять Сечь остался небольшой отряд казаков – ветеранов и инвалидов.

Впереди нас шел летучий отряд на лошадях, чтобы вовремя предупредить о возможном приближении противника или его лазутчиков. К утру, как и остальные отряды, мы достигли назначенного места и остановились не очень далеко от косы, замаскировавшись в густых плавнях. Солнце уже начало всходить, согревая полегшую от росы траву и заметая наши следы. Нам оставалось только ждать дальнейшего развития событий. Вдруг из-за излучины Днепра показались первые струйки черного дыма, которые постепенно усиливались, густели и медленно стали подниматься ввысь. Это наши хлопцы жгли турецкую переправу. Битва за Запорожскую Сечь началась. Все стали оживленно комментировать между собой происходящие там события, пока Гайда не прикрикнул на них. Буквально через час на противоположном берегу показался конный отряд. Он подъехал к реке и, остановившись буквально возле воды, стал внимательно рассматривать открывшуюся перед ним косу. На ней никаких следов нашего присутствия отмечено не было. Мы заранее не разрешили никому заходить на песок, чтобы не наследить.

Убедившись в безопасности, всадники пришпорили коней и стали переправляться на косу. Где своим ходом, где вплавь, они достигли ее и, рассыпавшись цепью, стали обследовать все уголки. Часть всадников отправилась осмотреть плавни и почти достигла того места, где стоял отряд. Все, как по команде, нырнули под воду, выставив вверх приготовленные заранее полые трубки из камыша, чтобы дышать под водой. Наверху остался только Гайда с небольшим отрядом казаков. Мы стояли, сбившись в круг, спиной друг к другу, держась за сабли, готовые в любую минуту вступить в неравную схватку. По мере приближения всадников Гайда встал во весь рост и раскинул руки в стороны, словно собираясь обнять нас всех, стоящих между четырех деревянных кольев, воткнутых по краям. При этом он напряженно смотрел в приближающихся всадников, и лицо его постепенно каменело. Внезапно от него пошли световые волны, которые накрыли нас всех и, достигая деревянных кольев, возвращались обратно, создавая какую-то непонятную завесу, через которую нельзя было различить даже лица рядом стоящего казака. Татары на мгновение остановились, переглянулись между собой, затем двинулись дальше, обтекая нас с двух сторон и не испытывая никакого беспокойства. Я даже почувствовал неприятный запах немытого тела, смешанного с конским потом, от проехавшего рядом кочевника. Проехав еще метров двести и не увидев ничего подозрительного, они по команде старшего повернули коней и поскакали обратно. Все вздохнули с облегчением и с уважением посмотрели на Гайду, который в изнеможении, бледный, опустился на траву.

Очутившись на косе, всадники спешились, о чем-то посовещались, и трое из них стали обратно переплывать Днепр. Остальные стали ходить по берегу и собирать хворост, куски деревьев, сухой камыш, очевидно, готовясь к приему основной массы вражеского войска. Вскоре показался достаточно большой отряд. Быстро переплыв реку, они стали помогать присутствующим, расчищая место на косе. Затем показались повозки и куча пленных в окружении охраны, которая погоняла их окриками и плетями. Здесь были и мужчины, и женщины, девушки и дети, которые были связаны веревками. Казалось, этот бесконечный поток крика, плача и нашего позора никогда не остановится и будет длиться вечно. Затем показались стада коров, коз и баранов, которых гнали вслед за пленными. Вскоре открылась основная масса вражеского отряда во главе с турецкими и татарскими военными начальниками. Для них стали разбивать шатры, а часть пленных мужчин под охраной отправили для помощи. По всей косе ставили треноги, на которых подвешивали котлы, заливали в них воду и разводили огонь. Часть татар резала овец, готовя их на обед голодному воинству. Татары освободили десятка два пленных и погнали их собирать дрова для костров. Когда они приблизились к нам, Гайда дал команду переодетым в татарских воинов казакам начать действовать. Хлопцы незаметно смешались с охраной и, оказавшись рядом с пленными, передавали им заранее приготовленные ножи, наказывая ждать сигнала, а затем резать татар и делать всяческую панику. Проникнув таким образом в лагерь, лазутчики распределялись равномерно среди вражеского войска, выбирая места так, чтобы нанести ему наибольший урон. Охрана отделила мужчин от женщин, а детей держали отдельно, иногда потчуя их плетью за непослушание и попытки прорваться к матерям. Среди женщин была видна одна небольшая группа девушек, которых охраняли особенно усиленно.

Все были как на иголках, ожидая сигнала. Однако атаман медлил. Как оказалось, это было связано с тем, что чайки запаздывали, а без них трудно было рассчитывать на победу. За это время татары сварили обед и, рассевшись у котлов, сбросив с себя оружие, предавались чревоугодию.

В этот самый момент из стелившегося над рекой тумана выскочили чайки и быстрым ходом ринулись к косе. Татары, не ожидавшие такого поворота событий, замерли с кусками баранины в руках. И в этот самый миг от того места, где стоял атаман, раздался выстрел сигнальной пушки. Лазутчики и пленные кинулись на охрану, хватали горящие поленья и бросали их в коней и стада животных, находящихся рядом. От этих действий они пришли в панику и ринулись куда попало, снося все на своем пути. А из плавней, как джины из бутылки, выскакивали мокрые казаки и с гиканьем и свистом набросились на ничего не понимающих татар. Сначала перевес был на стороне казаков, но численное преимущество врага сыграло свою роль. Татары оправились от паники и под командой своих начальников стали теснить наш отряд. В этот момент раздался второй сигнальный выстрел, и конный отряд правой руки вылетел на косу, рубя врага налево и направо. Застигнутые врасплох враги, не успев перестроиться, стали отступать к реке. В этот самый момент Гайда, врубившись в толпу врагов, во весь голос крикнул «разгордияш». От этой команды казачье войско пришло в движение. На всем его протяжении моментально сформировались группы казаков по пять – семь человек, которые, прижавшись спинами друг к другу, стали кружиться как в хороводе, разрезая плотное тело вражеского войска на отдельные куски и уничтожая его. Казаки дрались ожесточенно, словно танцуя, сверкая сталью клинков, то приседая, то подпрыгивая, доставая врага то снизу, то сверху. Когда один из казаков падал, сраженный вражеской стрелой или пикой, остальные смыкали свои ряды и с еще большей энергией бросались на врага. В одном из таких хороводов бился и я. Мы кружились то справа налево, то слева направо. Передо мной мелькали различные физиономии врагов, то молодые, безусые, то старые, сморщенные, с хитрым прищуром. От блеска стали рябило в глазах. Тело налилось тяжестью, руки ломило, ноги дрожали от постоянного движения. Но по мере битвы постепенно организм привыкал к ритму сражения, что давало возможность чувствовать себя сносно, а затем стал действовать, как автомат. Казаки, входящие в мой круг, стали единым целым, понимая друг друга с полуслова, оставляя после себя множество раненых и убитых. Так, кружась в кольце врагов, мы достигли того места, где находились пленные.

В это время раздался третий выстрел из сигнальной пушки. Услышав его, гребцы на лодках сложили весла и, выпрыгнув за борт, пошли по воде на татар. Те, оттесняемые к воде, бросились навстречу в надежде прорваться на другой берег или захватить лодки, и, когда они почти вплотную подошли друг к другу, с чаек раздался крик «Гойда». В один миг все казаки нырнули под воду, а стрелки, оставшиеся на лодках, дали мощный залп по врагу. Вода словно закипела и окрасилась в красный свет. Татары замерли, не зная, что предпринять, не видя противника. В этот момент казаки, вынырнув из воды, снова двинулись вперед. Разъяренные татары рванули им навстречу. Этого времени стало достаточно для того, чтобы снова перезарядить ружья, и казаки снова повторили свой маневр, добиваясь того, чтобы враги в панике снова ринулись на берег. А казаки буквально на их плечах ворвались в гущу битвы, тем самым взяв вражеское войско в кольцо. И началась страшная рубка метущихся в панике татар. Каждый из них теперь был сам за себя. Ширан–бей трезво оценил ситуацию и, вскочив на коня, в окружении пяти человек ринулся прочь с поля битвы, что-то крикнув на ходу своим помощникам. Один из них, отвернув коня в сторону, подскочил к охранявшим пленников нукерам и что-то крикнул Те засуетились, быстро подогнали телегу и стали на нее затаскивать молодых девушек, которых держали особняком. Те стали сопротивляться, а одна из них так сильно оттолкнула охранника, что он упал. Вскочив, как кошка, на ноги, он кошмой стал стегать пленницу, которая, изворачиваясь от ударов, на мгновенье повернула лицо в мою сторону. И на меня из-под рассыпавшихся по плечам белокурых волос глянули заплаканные глаза Баси.

–Бася? Откуда она здесь? – эта мысль промелькнула в моем сознании и толкала к каким-то действиям по ее спасению. Не думая ни о чем другом, я рванулся вперед, круша врагов налево и направо. Мое тело налилось какой-то сказочной силой, а рука приобрела необычайную твердость, так что сабля казалась ее продолжением. Конец сабли стал излучать какое-то свечение, и встречающиеся на моем пути враги стали валиться на землю по частям, в зависимости от того, куда приходился удар моего смертоносного оружия. Оказалось, что при соприкосновении с врагом конец сабли разделялся на три части, каждая из которых действовала сама по себе. После удара они вновь соединялись до следующего замаха на врага и снова, повинуясь моей мысли, делились на три клинка. Увидев, что я оставляю после себя, татары бросились врассыпную, крича «Шайтан», освободив мне дорогу к телеге, которая на быстром ходу пыталась скрыться с пленницами. Догнать бегом я их не мог, стрелять было нельзя – можно было попасть в пленниц, которыми прикрывались похитители. Нужно было найти выход из этой ситуации, иначе я могу попрощаться с Басей навсегда. Рыская по полю битвы глазами, я увидел недалеко от себя татарскую лошадь, мирно жевавшую траву. Быстро вскочив на нее, я ринулся в погоню. Не сразу, но постепенно расстояние между нами стало уменьшаться. Это вызвало беспокойство похитителей, и трое из них, оставив телегу, повернули мне навстречу. Мы, как бешеные, неслись навстречу друг другу. Я решил не уклоняться и идти напролом. На скаку я из двух пистолей повалил наземь двоих всадников, а третий, дико размахивая саблей, мчался мне навстречу. Все решали мгновения и точный расчет. У меня не было времени вытащить саблю и достойно встретить врага, так как в руках были разряженные пистолеты. Поэтому, когда татарская сабля уже была готова поразить меня, я мгновенно перенес свое тело на правый бок, услышав тонкий свист пролетающего металла, и одновременно запустил тяжелый пистолет в спину своего врага. Тот попал ему в затылок, отчего всадник опустил руки и медленно сполз на круп остановившегося коня. У меня не было времени с ним разбираться, и я, не останавливаясь, мчался к своей цели. Уже можно было разглядеть испуганных девушек, тяжело храпящих лошадей и возницу, который остался в единственном числе. Увидев меня, он пришпорил лошадей и, бросив поводья, сиганул кубарем в правую сторону. Лошади, лишившись поводьев, помчались как угорелые, а впереди внезапно вырос глубокий овраг. Недолго думая, я на лошади подскочил к повозке и перепрыгнул на коренную лошадь, сдавил ей бока и стал натягивать подхваченные на ходу поводья. С трудом храпя, лошади замедлили свой бег и остановились буквально в полуметре от крутого оврага. Обернувшись, я увидел, как на меня испуганно смотрят девичьи глаза. Успокоив лошадей, я подошел к девчатам и стал освобождать их от веревок. Когда дошла очередь до Баси, она открыла глаза, а затем, узнав меня, бросилась с плачем на шею. Дав девушкам возможность прийти в себя, я усадил их в телегу и повез обратно. По пути Бася рассказала, что она гостила у тетки и, когда возвращалась домой, на них напали татары и захватили в плен. Она и остальные девушки предназначались для подарка турецкому султану, поэтому их так строго охраняли и содержали лучше других.

Когда мы приехали на косу, битва была закончена. Убирали убитых и перевязывали раненых. Захваченных врагов охраняли их бывшие пленники. Снова горели костры, и варилась баранина, так как надо было накормить людей перед походом домой. Мое появление с девушками казаки встретили по-разному: кто шуткой, кто с ухмылкой, а кто и с откровенной неприязнью. Я подвел девушек к воде, чтобы они привели себя в порядок, а сам прилег на траву, чтобы немного отдохнуть. Здесь меня и нашел посыльной от атамана.

–Давай, батька срочно требует, – и, развернув коня, помчался обратно.

Крикнув девушкам, чтобы ждали меня, я отправился на встречу. Идти далеко не пришлось. Атаман находился в центре косы, окруженный казаками, которые выслушивали его распоряжения и резво бросались их выполнять. На их место подходили новые, со своими проблемами и предложениями. Казалось, не будет конца этой карусели, поэтому я остановился недалеко от того места, откуда руководил атаман. Весь расчет был на то, что при очередном приказе он меня увидит. Так и получилось. Но атаман, увидев меня, не позвал к себе, а, оставив казаков на попечение войскового писаря, сам подошел ко мне.

– Ну что, хлопче, повоевал? Видел, дрался как лыцарь. Все бились до последнего, защищая честь казацкую и волю. Вон сколько накрошили басурманов, да и наших побратимов немало полегло. Честь им и слава. Запомнят антихристы надолго этот урок. Вон, сколько трофеев набралось. Теперь у тебя работы много будет – все посчитать да записать.

И он показал на цепочку казаков, которые грузили на чайки связки оружия, сабель, кинжалов, луков, седел и другой трофейной амуниции.

–А ты скажи мне, козаче, зачем ты бросил круг и поставил под угрозу жизни своих побратимов? Зачем ты бросился за девчатами? Все равно они бы далеко от нас не ушли. Только одно смягчает твою вину: то, что ты один наложил басурманов больше, чем когда дрался в круге. И что это за сабля у тебя такая, что человека рубит на три части? Сроду о таких не слыхал.

–Эта сабля – достояние моего рода. Вот она, но извини, атаман, в руки я тебе ее не дам, так велено.

–Понимаю, – сказал атаман и с уважением глянул на мою саблю.

–Что касается моей провины, то тут я каюсь, не мог сдержаться, когда увидел, что знакомую девушку увозят в полон. Кровь ударила в голову, вот и сорвался.

–Наша дивчина или паненка?

–Паненка,– ответил я и посмотрел на него.

–В принципе это дело молодое, кто из нас в свое время не гулял, но поступать таким образом не стоит. Голова всегда должна быть холодной и расчетливой. Тогда и поступки будут такие, за которые не будет стыдно. И что ты теперь намерен делать? – спросил он, показывая на девушек.

–Если можно, пан атаман, я хотел бы отвезти ее домой и отдать родителям, а остальные девушки пусть поступают по своей воле.

–Ну что ж, в принципе имеешь право, твоя добыча. Только вот, что я хочу сказать тебе: ты сейчас становишься на ноги и должен сделать выбор, кем ты желаешь быть. Если запорожским казаком, то на Сечи нет места женщинам, если тебе ближе семейная жизнь, то забирай свою паненку и не возвращайся – я тебя отпускаю. И еще я тебе скажу: настоящие казаки не боятся никого- ни турка, ни татарина, а боятся только одного – женщин, потому что женщины забирают у них силу. Был побратим – и нет его, он уже тебе в бою не помощник, он не может уже делать то, что делал до этого, потому что влюбился. Поэтому запорожцы этих баб в упор не видят и венчаются навечно только с единственной женщиной – свободой, которая дороже им всего на свете. Поэтому не веди свою паненку на Сечь, а вези ее прямо домой и подумай, какую путь-дорогу ты выберешь.

Хлопнув меня по плечу, он развернулся и пошел к реке, отдавая на ходу команды, а я стоял, опустив голову под тяжестью того, что мне поведал атаман. До этого разговора я о таких вещах и не думал. Но теперь, встретив Басю, я начал кое–что понимать. Мне нравилась она вся: ее улыбка, игривый взгляд, копна волос, ниспадающая на плечи, ее кокетливое подергивание плечиком и томный ласковый голос. Мне казалось, что она само совершенство, что на свете нет девушки лучше ее. Я даже простил ее за то, что она почти не заметила меня тогда, на верховой прогулке, рядом с незнакомым шляхтичем. С другой стороны, я видел в ней высокомерие и шляхетскую надменность, с какой она смотрела на окружающих. Поэтому естественным образом возникал вопрос: где она, настоящая Бася? Как отличить, где ее природные качества, а где игра, в которой, возможно, негатив играет защитную роль? И вообще, как понять женщину? И можно ли ее в принципе понять?

Кроме того, я ни в коей мере категорически не желал отказываться от казачества, мне это нравилось, меня к этому готовили, а особенно после битвы я понял: это мое. До меня только сейчас дошло, что я натворил. Я рубил людей своей саблей так, что только слышался хруст костей да звон стали от разрезаемых доспехов или перерубленных мечей. Три половинки некогда единого целого медленно расслаивались, опускаясь на землю в недоумении. С другой стороны, татарские наездники тоже были не лыком шиты. Их кривая сабля могла разрубить всадника до пояса. Все зависело от силы удара и умения. Вон сколько всех – и их, и наших – навечно застыло на косе.

Так что теперь передо мной был выбор: или дальше добиваться расположения Баси, или забыть ее. Я не готов был сейчас принять решение, поэтому посчитал, что стоит подождать. Надо отвезти Басю ее родителям, а затем вернуться на Сечь и там уже все хорошо обдумать. Определившись с ближайшими задачами, я пошел туда, где ждали меня девушки. Умытые и отдохнувшие, они были неотразимы. Казаки вьюном ходили возле них, предлагая всевозможную помощь. Отозвав в сторону Басю, я предложил ей немедленно отправиться домой. Она согласилась, томно опустив голову вниз и спрятав лицо в копне своих волос.

Не теряя времени, я поймал двух приличных лошадей, приладил им седла и помог девушке взобраться на одну из них. Прикосновение к ее телу вызвало у меня бурю эмоций.

–Неужели атаман прав по поводу женщин? – подумал я, глядя на зарумянившееся лицо моей спутницы. Вскоре мы оставили поле битвы позади и, подгоняемые попутным ветром, мчались к нашей цели. В дороге обошлось без происшествий. Уже на следующее утро мы подъезжали к дому ее родителей. Радости по поводу ее возвращения, как и слезам, не было предела. Пережив все это, я на прощание получил холодный кивок и двинулся в обратный путь, думая о том, что атаман в чём-то прав относительно женщин. Утешило меня только то, что я осознавал, что по – другому я поступить не мог.

Приехав на Сечь, я занялся своим привычным делом: стал переписывать и сортировать трофеи. Атаман со мной больше ни в какие разговоры не вступал, давая возможность самому принять решение. Казаки отдыхали, залечивали полученные в битве раны да предавались воспоминаниям о своих погибших друзьях. Взамен безвозвратно ушедших набирали новых, из числа участников сражения, изъявивших желание служить в том или ином курене. Возле них вьюном кружился посол Папы Римского, выспрашивая подробности битвы и мнение казаков на возможные последствия их победы. И хотя он утверждал, что не знает языка, тем не менее, очень ловко вызывал казаков на откровения, хваля их за боевые качества и ловкость. Таким образом, как переводчик я был невостребован, поэтому занимался своими прямыми обязанностями и размышлял о том, что мне ближе: Бася или казацкая вольная жизнь. Вот если бы все это объединить в одно целое! Но чудес не бывает, решение должно быть одно раз и навсегда. Я даже похудел от мыслей на эту тему, ведя с собой постоянные дискуссии и убеждая себя в правильности того или иного решения, но окончательно определиться так и не мог. Как говорится, помог случай. В один из дождливых дней на Сечь прискакал гонец, который привез письмо для посла. Прочитав его, итальянец сразу засобирался в дорогу и обратился с просьбой к атаману отпустить меня с ним как переводчика и как личного телохранителя. При этом он отметил, что недолго будет в Риме и скоро вернется обратно. Вызвав меня к себе, атаман предложил мне собраться в эту поездку и, будучи в папской столице, узнать побольше новостей, особенно в отношении казачества, его дальнейшей судьбы и планов, которые строит папский престол касательно Запорожской Сечи. Это поможет определиться казачеству в своём выборе: или Рим, или Польская корона. В случае плохих вестей атаман рассчитывал на помощь Донского казачества и на возможное сотрудничество с московским государем. Пришло время чётко осознать, в какую сторону двигаться и к какому престолу приложить свою голову. Естественно, это должно оставаться в секрете, так как о моем задании будут знать всего два человека – атаман и я. И когда я вернусь, но вдруг его уже не будет, то мне следует присмотреться к преемнику, прежде чем открыть тайну. В случае, если я по каким-либо причинам не захочу с ним разговаривать, то мне нужно будет собрать круг старых казаков и выступить на нем. Чтобы они понимали, что я действую от лица атамана, он дал мне тайный пароль, который знают только посвященные. Приняв все это к сведению, я пошел собираться в дорогу. Прежде всего мне необходимо было спрятать свою саблю, ставшую уже всем известной. Дождавшись полночи и убедившись, что все заснули, я взял ее и понес в рощу, выскользнув из куреня и ужом пробравшись сквозь дозоры. Хорошо, что лунный свет, хоть и не был особенно ярким, но давал мне возможность достаточно хорошо ориентироваться в темноте. Спрятавшись в кустах, я затаил дыхание и стал прислушиваться к темноте, причем делая это всем телом, припав к земле и впитывая в себя все шорохи, которые издает чаща. Медленно поворачиваясь влево или вправо, я убедился, что за мной слежки не было и можно дальше продолжать двигаться. Приподнявшись с земли, я тихонько подошел к круче Днепра, где на самом обрыве росло одинокое дерево. Привязав к нему веревку, я засунул за пояс саблю, завернутую в кусок турецкой ткани, и стал медленно спускаться вниз, туда, где находилась случайно обнаруженная мною пещера. Со стороны воды она была закрыта дикими кустами, которые намертво вцепились в глинистую почву, где темными пятнами выделялись огромные скальные наросты. Раскачиваясь от налетевшего ветра, я вскоре достиг нужного уровня, приостановился и, раздвинув колючие кусты, пробрался в темный зев открывшейся пещеры. Ориентируясь в темноте, я наощупь нашел нужное мне место и бережно спрятал саблю, придавив ее сверху камнем. Затем, удалив следы своего присутствия, я тем же способом поднялся наверх. Отвязав веревку и выждав момент, когда луна оказалась прикрытой темной тучкой, я проскочил в чащу, а затем, предпринимая все меры предосторожности, добрался и до куреня. На всякий случай, посидев немного на улице, я зашел вовнутрь и расположился на своем спальном месте. Мои соседи храпели вовсю: кто с бульканьем, как будто бы пил воду, кто со свистом, кто с перерывами, доводя свой храп до самой совершенной ноты, а потом замолкая, словно прислушиваясь к своим руладам и любуясь произведенным эффектом. Казалось бы, спать было невозможно. Но месяцы «тренировок» в таком совместном проживании приводили к тому, что человек привыкал к этому фону, и когда не было такого мужского хора, то и засыпал как-то неспокойно, постоянно прислушиваясь в надежде на «колыбельную», под которую он привык комфортно себя чувствовать.

Утром после казацкого завтрака меня пригласили к итальянцу. Он был очень любезен и обходителен.

–Видите ли, молодой человек, меня срочно отзывают в Ватикан, очевидно, это связано с теми столкновениями, которые произошли недавно между казаками и турецко-татарским войском. Поэтому завтра утром я собираюсь выезжать. По моей просьбе пан атаман согласился выделить вас сопровождать меня в этом путешествии. Надеюсь, вы не будете возражать. Я думаю, для вас будет очень интересно увидеть мир, Рим, другие страны, побывать в библиотеке Ватикана, которая является одной из самых больших в мире. Вы, насколько я знаю, увлекаетесь книгами, любите чтение, новые знания. В этом я обещаю вам полное содействие. В нашем путешествии я рассчитываю на вашу помощь, поддержку и защиту. Я в курсе дела, как вы проявили себя в бою, и лучшего защитника мне не надо. Но одно дело – ехать по приказу, другое – по личному желанию. Я надеюсь, что мы там долго не задержимся и вскоре вернемся на Сечь. Потому я пригласил вас, чтобы узнать, согласны ли вы на такое путешествие?

Пока он говорил, я прикидывал все за и против. Если я поеду, то увижу совершенно новый мир, встречу новых людей и попытаюсь решить те задачи, которые передо мною поставил атаман. Кроме этого, это даст мне возможность определиться с моим отношением к Басе. Если нет, то меня могут посчитать трусом, и я буду опять сидеть за столом и вести учет всего имущества казацкого войска со всеми сопутствующими действиями. Нет, уж лучше вперед, хотя как-то страшновато отправляться в неизвестность, тем более – в сам центр другой религии, которая не очень-то жалует казацкую веру, что наглядно видно по поведению польской короны и ее советников в черных сутанах. Однако мне было приказано двигаться в этом направлении, поэтому выбор уже был сделан за меня.

– Я готов сопровождать вас, пан прелат, согласно приказу атамана.

–Вот и хорошо. Только у меня есть одна просьба: я хотел бы проехать по пути вдоль Азовского моря, посмотреть на эти места, на спорные территории, которые являются камнем преткновения между казаками и турками. Там, говорят, есть какие-то поселения, и соль там добывают очень хорошую, – сказал он, внимательно глядя на меня.

– На мой взгляд, больших проблем не будет, я выясню дорогу и кроме этого мы возьмем проводника, – ответил я.

– Хорошо, раз все мы обговорили, то прошу вас завтра быть готовым к раннему утру. На рассвете мы отправляемся в путь.

Распрощавшись с прелатом, я пошел готовиться к отъезду.

Утром, согласно моей просьбе, нам выделили проводника – медлительного и кряжистого Йосипа. Он отвечал за поставку соли для казацких харчей, поэтому и территорию вдоль побережья знал, как свои пять пальцев. Изредка он привозил и возы морской рыбы, которая была более соленая, чем речная днепровская, и казаки с удовольствием «баловались» ею, щелкая по вечерам бычки вместо семечек. Подождав, пока в свой возок заберется прелат, мы по команде проводника тронулись в путь. Солнце еще не заняло господствующее положение на небосводе, поэтому ехать было достаточно легко. Я ехал рядом с Йосипом, и мы лениво перебрасывались с ним редкими фразами, наслаждаясь прохладным утром и следя за блеском водной глади Днепра, который оставался позади.

–Там такой глади нет, – сказал проводник, кивая головой в сторону реки. –Там, куда ни глянь, она синяя, и волны лениво плещутся, накатывая на берег одна за другой, и воздух там совсем иной, дышится как–то глубже.

–Да, интересно, какое оно – море? Никогда там не был, морскую рыбу ел, а на море не был.

–Ну, вот и побываешь, еще и надоест, если будем там долго прохлаждаться. Солнце, соленая вода, белый песок по-разному действуют на человека. Кому-то нравится, кому – то нет.

– А люди там живут? – я вопросительно уставился на него.

–А как же! В основном рыбаки, да наш брат, казаки, которые занимаются выпаркой соли из лиманов и поставляют ее повсюду. Правда, порой налетают лихие разбойники да грабят, берут все подряд: и рыбу, и соль, и деньжата, которые накоплены от продажи. Я уже не говорю о турецких и татарских отрядах, которые рыщут по побережью и требуют свою дань. Так что народу там всякого хватает. Кроме этого, есть такие места, куда местные не то, что заплывать, а и заходить по суше боятся. Говорят, там пропадают не только животные, но и люди.

Я даже и представить себе такое не мог, и все, что рассказывал мне проводник, напрочь перечеркивало мои «морские» мечты и разворачивало меня в сторону нового осмысления будущих морских пейзажей. Так беседуя, мы версту за верстой преодолевали наш путь в неизведанное. Прелат почти не вылезал из возка, прячась от солнца, покидая его только для того, чтобы размяться в тени да подкрепить свои силы всякой снедью, которую раскладывал перед ним его слуга. Наш отряд состоял всего из семи человек, среди которых, кроме прелата и его слуги, было два охранника, извозчик да я с проводником. Путешествие проходило спокойно, правда, когда мы пересекли границу поселений и въехали в дикую степь, к нам пару раз приставали татарские отряды, но, увидев турецкий фирман (разрешение), который предъявлял прелат, они молча разворачивали коней и удалялись ни с чем. Наконец на третий день пути легкий ветерок принес нам ни с чем не сравнимый запах моря, который заставил всех прибавить шагу. Лошади тоже оживились, чувствуя скорый отдых. Ближе к вечеру мы достигли небольшой балки, внутри которой спряталось несколько глиняных домиков под соломенной крышей. Навстречу нам в сопровождении лающих собак вышло человек пять, держа в руках ружья. Йосип, ехавший впереди, снял свою шапку и, покрутив ее в руке, крикнул: «Пугу, пугу, то казаки с Югу». Старший из встречавших приложил ладонь к глазам, внимательно стал всматриваться во всадников, а затем крикнул: «Йосип, то ты?».

–Да, Иване, то я с великими гостями, принимай до себе.

– Так не ждали мы гостей, а ждали припасов, за которыми поехали наши хлопцы, но раз дорога привела вас к нам, то милости просим. Езжайте вон к той хате и распрягайтесь, а мы с Йосипом займемся вечерей.

И он, взяв под руку нашего проводника, отвел его в сторонку, очевидно, расспрашивая, что за народ он привез с собой. Возле хаты нас встретила пожилая женщина, распределившая нас по месту ночевки. Прелат со слугой остались в хате, а остальные были распределены между другими жителями. Мы с проводником заявили, что будем спать на свежем воздухе и, распрягши лошадей, с удовольствием опустились на душистое сено, насыпанное возле овина и прикрытое сверху кусками домотканых дорожек. За это время был разведен костер, и к нам стал доноситься запах ухи и жареной рыбы. Раздевшись, Йосип предложил мне искупаться в море. Идя за ним по петляющей в балке тропинке, мы, наконец, вышли на морской берег. Открывшийся вид поразил меня. Море было прямо передо мною, игриво плескаясь ленивыми волнами, которые с шумом накатывались на белоснежный песок, а затем медленно, словно нехотя, отползали обратно. По низине тянулся легкий ветерок, который приятно охлаждал разгоряченное тело, а от берега куда-то вдаль звала лунная дорожка, предлагая прямо вот сейчас пробежаться по ней в бесконечную даль. Мои размышления прервал голос проводника.

–Еще насмотришься, давай лучше отмоем дорожную грязь и приведем и душу, и тело в порядок.

Мокрый от стекавшей воды, он набрал полные руки глины и стал втирать ее в голову и тело.

–Самое лучшее мытье, волосы становятся мягкими и шелковистыми, а тело очищается за один момент. Вот попробуй сам, – и он протянул мне жменю расползавшейся в его руках глины.

Я взял и последовал его примеру. После того как я окунулся в море, дело пошло веселее и моя кожа приобрела темный цвет. Выждав, когда глина подсохнет, мы по его команде бросились в море и стали там барахтаться, смывая все со своего тела. Это были блаженные минуты, во всем организме появилась какая–то легкость и упругость, а волосы после высыхания ложились в любую сторону даже без расчески. Со стороны поселка раздались редкие удары по железу, которые выплывали из балки и растворялись в море.

–О, это нас зовут на вечерю, – засуетился Йосип и, протянув мне рушник, двинулся на зов. Я, едва поспевая, последовал за ним.

Возле костра все уже были в сборе, кроме прелата и его слуги. Он решил принять пищу отдельно, из своих запасов. Остальные ждали нас, расположившись возле огнища. На рушниках в глиняных тарелках была выложена разная рыба: и жареная, и вяленая, и красная, и жирная тарань, и соленый судак, и балык, и бычки, расположившись в живописном порядке вперемешку с луком. Они манили взор и просились в руки. Из подвешенного казана поднимались струйки пара, щекоча своим непередаваемым запахом ноздри присутствующих. На отдельном рушнике ломтями лежал серый хлеб. Когда мы заняли свои места, кашевар стал наполнять ухой глиняные миски достаточно серьезных размеров и ставить их перед едоками. Когда все, сняв головные уборы и перекрестившись, после молитвы готовы были отдать дань уважения рыбному супу, Йосип, вскочив, как укушенный, закричал:

–Одну хвилиночку, одну хвилиночку, – и, сунув руку в свои широчайшие шаровары, стал что-то выуживать оттуда. Все замерли в ожидании того, что он извлечет на свет. А проводник, хитро улыбаясь, медленно вытащил из кармана запечатанную кварту горилки. На лицах большинства присутствующих отразился восторг от предвкушения будущего удовольствия и желания продегустировать уху вместе с горилкой. Все завороженно смотрели, как он медленно ставит бутылку в центр стола. Тут же, словно из-под земли, появились кружки, и Иван твердой рукой стал разливать туда горилку. Затем он встал и, вытянув руку с кружкой, расправил усы и, глядя на нее, произнес:

–Ну что, хлопцы, за зустричь, будьмо! – и одним движением вылил все в рот.

Все остальные последовали его примеру, крякая и сопя, опорожняя свои кружки. Замелькали ложки, и наваристая уха стала заливать пожар в желудках присутствующих. Затем последовала вторая и третья кружка, которые прибавили и аппетита, и желания «почесать» языки собравшихся. Начались расспросы о казачьей жизни, о рыбацких «страданиях», вспоминали общих знакомых и боевую молодость. Учитывая, что у меня и того и другого было еще не очень много, я потихоньку покинул компанию и ушел спать.

Теплый легкий ветерок так убаюкал меня, что утром я с трудом поднялся на ноги. Проводник сразу потащил меня купаться, а затем вручил большую кружку парного молока и краюху хлеба. Осилив этот завтрак, я был готов к дальнейшим действиям. Как раз и прелат вышел из хаты, готовый совершить экскурсию по побережью. Приветливо кивнув мне, он сел в возок и, прикрыв верх от солнца, тронулся в путь. Мы последовали за ним. Впереди ехал проводник из местных, который перечислял названия той или иной местности и выбирал только ему известную дорогу. По пути нам попадались небольшие поселения, казачьи зимовники, редкие отары овец. Вдалеке мелькали какие-то всадники, медленно тянулись возы с солью, которую везли на продажу чумаки. Растительность была очень редкой, трава чахлой, засыпаемая периодически песком от поднимавшегося ветра, который постоянно менял направление. Прелат, несмотря на жару, с интересом рассматривал все это, задавая вопросы и делая какие-то пометки в своей тетради. Наконец наступило время обеда, и мы подъехали к колодцу, который находился в небольшой лощине, на удивление, заросшей кустами и редкими деревьями. Пока мы, расседлав лошадей, поили их, слуга расстелил на земле ковер и, выставив на него припасы, пригласил прелата на обед. Тот, умывшись, важно разлегся в тени и стал с аппетитом насыщать свой организм вареными яйцами, огурцами, помидорами и прочей снедью, в избытке лежавшей перед ним. Мы более скромно подошли к этой проблеме и с удовольствием уплетали хлеб с сыром, запивая все колодезной и немного солоноватой холодной водой, общаясь по ходу трапезы.

–Жаркая у вас погода, – сказал я, поглядывая на собеседников.

–А у нас она такая и есть: летом жарко, зимой очень холодно – вот такое оно, Азовское взморье, – ответил проводник из местных.

–Татары его еще так называют, то есть рыбное море. А рыбы здесь – лови, не хочу, на том и живем: летом ловим, зимой едим и продаем. Вот и делаем из осетров балыки – соленую рыбу, которая хранится целый год и ее покупают даже для королевского стола.

–Наверное, поэтому и море называется на местном «Балык»? – спросил я.

– Может быть, и так, кто его знает?

В это время ко мне подошел слуга и сказал, что прелат хочет видеть меня. Развернувшись, я подошел к нему.

–Присаживайтесь, угощайтесь, – и он показал рукой на остатки своего пиршества.

–Спасибо, я уже отобедал, – ответил я, вежливо отклоняя его предложение.

–О чем вы там оживленно беседуете? – поинтересовался прелат, хитро посматривая на меня.

Очевидно, после обеда он, отдохнув от дороги, был в хорошем расположении духа и готов был побеседовать со мной и попутно выяснить предмет моего разговора с проводниками.

– Да ни о чем таком, что было бы вам интересно, – прямо ответил я ему, тем самым показав, что мне ясен его интерес.

– Просто мы говорили о вкусной рыбе, которая водится в этом море, и о том, что татары его зовут Балык – денгиз. Меня обещали угостить этой рыбой, которую, говорят, любят даже короли.

– Очень интересно, – сказал прелат и полез за своей тетрадкой.

– А вы знаете, что греки называли это море Меотийским озером?

– Но почему озером?

– Ну, очевидно, по их меркам оно было очень маленьким. Побережье и степи возле этого моря топтали такие древние народы, как готы, гунны, вандалы, скифы, сарматы и многие другие. И всех их кормило это озеро. Некоторые даже считали, что тут когда–то жило варварское племя Одина, которое прогнали отсюда скифы. Они смешались с оставшимися здесь племенами, и их стали называть «крымскими готами», хотя на самом деле таковыми они не являлись. Это был очень гостеприимный народ, а их девушки слыли первыми красавицами, которые к тому же умели скакать на лошадях, стрелять из лука, метать копье. Не каждый воин мог выиграть у них соревнование. Они очень ответственно подходили к выбору партнера, и у каждой из них были свои критерии. Когда к ним приезжали «гости», они выходили их встречать на берег, внимательно рассматривая не только то, что они привезли, но и их самих. Например, в летописи «Слово о полку Игореве» так и сказано: «Се бо готские красные девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом».

Это он прочел мне из своей тетради, немного коверкая слова, а затем, перевернув несколько страниц, продолжил:

– А византийский историк Прокопий Кесарийский писал: «В военном деле они превосходны, и в земледелии, которым они занимаются собственными руками, они достаточно искусны».

– Откуда вы все это знаете? – спросил я удивленно.

–Видите ли, когда я узнал, что меня отправляют в эту местность, я целый месяц просидел в библиотеке Ватикана и изучил все возможные источники, чтобы понимать, с чем предстоит мне иметь дело. Так что не думайте, что перед нами дикая пустынная местность. Это не так, ибо здесь когда-то жили народы, кипели страсти, гремели битвы, одни народы сменяли другие. Но земля помнит все и порой предоставляет такие сюрпризы, о которых никто не мог и подумать.

–Да, хорошо многое знать. Вот бы и мне немного побыть в библиотеке и почитать, что здесь было раньше.

– Не переживайте, как только приедем в Рим, я составлю вам протекцию. Надеюсь, это пойдет вам на пользу.

–Надеюсь, – ответил я, и мы стали собираться в обратный путь. К вечеру, подъехав к рыбакам, мы застали там полный казан ухи, медленно томящейся над костром, вяленую рыбу и балык, отсвечивающий янтарным соком в свете переливов костра. Прелат снова уединился, и мы, освежившись в море, сели за стол. В этот раз рыбные деликатесы пришлось запивать местным самогоном из большого бутыля зеленого стекла, крепко запечатанного кукурузным початком. И цвет, и вкус этого напитка оставляли желать лучшего, поэтому я, выпив немного за компанию и в дальнейшем отказавшись от возлияний, уделил все свое внимание балыку. После третьей бутылки Иван сказал, что прелат хочет теперь осмотреть другую сторону побережья и надо будет завтра дать ему нового проводника. Стали обсуждать, кого выделить на это дело, и сошлись на кандидатуре Миколы Сиволапа, который присутствовал здесь же. Кроме того было отмечено, что в этой стороне находится Гадячья балка, которая славилась разными странностями, поэтому было велено в нее не съезжать, а обойти мимо. Затем Иван добавил, конкретно обращаясь к Миколе, что если за ними увяжется Петро, то его не гнать и ему не мешать. На том и порешили, и, когда в бутылке закончилась «живительная влага», все медленно стали расползаться по домам.

Меня заинтересовали последние слова Ивана, и, пристроившись рядом с сегодняшним проводником Степаном, я начал интересоваться, что имел он в виду. Мой собеседник сначала отнекивался, а затем, махнув рукой, поведал следующую историю.

Петр, молодой рыбак, как–то раз находясь на охоте, погнался за раненым зайцем. Тот еле увернулся от парня и шмыгнул в Гадячью балку. Охотник – за ним, и, пока он искал свою добычу, на балку внезапно опустился туман. Ничего не было видно, и Петр по памяти решил найти дорогу обратно. Но когда он вылез из балки, то его окружили вооруженные девушки на конях, которые, связав его и бросив на круп лошади, привезли в свое стойбище. Что там было и как, Петр много не рассказывал, но его заставили работать так же, как и других мужчин, которых держат отдельно от женщин. Там он без памяти влюбился в одну из этих воительниц. А дальше случилось вот что. Однажды его послали собирать хворост для костра, и он опять попал в балку, зашел туда, а вышел уже снова к нам. Отсутствовал он где-то пару месяцев, мы уже и заморились искать, когда он появился словно ниоткуда. Теперь вот мается за своей зазнобой и хочет снова попасть туда. Но пока это ему не удается, хотя постоянно пропадает в этой балке. Стал сам не свой, ничего у него не идет, отощал и на все махнул рукой, поэтому и Иван приказал не трогать его, считая, что время залечит душевную рану. Сначала ему не поверили, но потом, когда в балке стали пропадать люди и пошли разговоры о том, что изредка оттуда вырываются вооруженные всадницы и хватают всех подряд, кто оказался там в это время, все решили подальше держаться от страшного места.

Эта история поразила мое воображение. Как может происходить подобное в наше время? И что это за женское племя? Может быть, это то, о чем мне рассказывал прелат? Но тогда, где они живут? И что это за коридор, по которому люди попадают туда? На все эти вопросы у меня пока ответов не было. Может быть, я найду что-нибудь в библиотеке, тогда все станет на свои места. Но, как оказалось, ответы на мои вопросы пришли раньше, чем я мог себе представить.

Глава IY

Утром по росе мы тронулись в путь. На всякий случай я кроме сабли взял с собой ружье и один пистолет, который заткнул за пояс. Оружие было у всех, кроме прелата, который, поеживаясь от утренней прохлады, дремал в своем возке. Вскоре ласковые лучи солнца высушили землю, и трава стала приподниматься над землей, пряча в своих куцых зарослях наши следы. Периодически мы останавливались на возвышенностях, и тогда прелат доставал подзорную трубу и очень внимательно все осматривал вокруг. По мере того, как мы все больше удалялись от поселения, Петр приходил в возбуждение. То горяча коня, то галопом срываясь с места, он летел во весь опор вперед, потом внезапно останавливался и молча поджидал нас. Сначала мы были удивлены, однако потом привыкли к его поведению, понимая, что за этим стоит. Ближе к обеду впереди показалась небольшая балка, и возница, желая отдохнуть в тени, направил туда возок. Однако проводник крикнул ему, чтобы он не делал этого и ехал за ним. Петр тоже придержал своего коня, словно раздумывая, рвануть ли вперед, в эти редкие заросли, или ехать со всеми. Догадываясь, что это может быть, я вопросительно посмотрел на проводника. Тот, видя мой немой вопрос, молча кивнул головой и направил своего коня по правой верхней стороне балки, так как слева и справа были зыбучие пески, а другой дороги вперед не было. На ту сторону можно было перебраться или через балку, или по верху, что мы и сделали. Проводник правильно поступил, не поднимая паники, да и прелат не знал об этой истории, поэтому спокойно ехал, глядя по сторонам. Петр тоже, сначала призадумавшись, затем решившись, кивнул головой и поехал следом за нами. Мы ехали не торопясь, внимательно осматривая все вокруг. Везде было спокойно, только где-то на середине пути поднялся небольшой ветерок, который, на удивление, шел из балки. Постепенно он усиливался, заключая нас в достаточно неприятные холодные объятия, а внизу стал клубиться туман. Проводник заерзал в седле и попросил всех прибавить ход. Все тоже засуетились и стали подстегивать лошадей, благо, до конца балки осталось совсем ничего. В этот самый момент колесо возка наехало на камень, и он, подпрыгнув, упал прямо в зев клубившегося внизу тумана. И это сыграло свою роковую роль. Когда проводник уже съезжал с конца балки, темная масса тумана заклубилась, словно выискивая, кто бросил в нее камень, и из ее середины вырвался сгусток белесой субстанции, который накрыл нас всех, за исключением проводника. Все вокруг потемнело, мы потеряли всякие ориентиры и были сбиты с толку. Пришлось спешиться и удерживать коней, которые начали громко ржать, пытаясь сбросить седоков и развернуться назад. Я одной рукой сдерживал коня, другой наощупь нашел ехавший впереди возок и стал успокаивать перепуганного насмерть прелата. Более или менее мне удалось это сделать. Так и стояли мы в этой липкой туманной измороси, ожидая, чем все это закончится.

Внезапно с левой стороны подул ветер, который подхватил туманные волны, накрывшие нас, и погнал их вдаль, рассеивая по пути. Буквально через минуту все очистилось, и мы оказались в конце балки, оглядываясь вокруг. Вроде все было то же самое, но что-то едва заметно изменилось. Во-первых, была какая-то тишина: не было слышно ни птичьего пения, ни стрекота сверчков. Во-вторых, солнце уже заходило за горизонт, хотя до тумана оно стояло в зените. И наконец, нигде не было видно проводника, хотя он ехал впереди, буквально на расстоянии вытянутой руки. Были еще и другие особенности, которые не сразу бросались в глаза. Все медленно приходили в себя, приводя в порядок не только одежду, но и свои мысли. Единственным человеком, который радовался случившемуся, был Петр. С ним произошла метаморфоза: он как-то стал выше ростом, на его лице заиграла улыбка, и он с трудом сдерживал коня, которому передалось его возбуждение.

Мы с прелатом стали советоваться, как поступить дальше: или ехать вперед, или повернуть назад. Но, оглянувшись и увидев еще клубившиеся за спиной клочья тумана, решили, что поедем вперед, а за это время туман, может быть, рассеется и не доставит нам неприятностей. Встал вопрос, куда ехать, так как никаких тропок, не то, что дорог, вокруг не было видно. Обстановку разрядил Петр, который сказал, что он знает, куда ехать, здесь поблизости есть селение, в котором на крайний случай мы можем остановиться. Доверившись ему, мы тронулись в путь. Впереди ехал Петр, высматривая только одному ему известную дорогу, за ним – возок с прелатом, а за ним и я, чтобы в случае чего сразу прийти на помощь. Степь ровно стелилась под копытами лошадей, и мы, успокоившись, не торопясь продолжали свой путь. Затем мы постепенно стали подниматься вверх на лежащую впереди возвышенность, как вдруг ехавший впереди Петр тревожно махнул рукой, призывая нас остановиться, и, повернув коня, галопом рванул к возку. Когда он почти приблизился к нам, из-за возвышенности выскочил отряд всадников, который с диким пронзительным криком понесся на нас. Я замер от той картины, которая открылась передо мною. На фоне заходящего красного солнца на нас во весь опор неслось около двадцати конных воинов, размахивающих короткими мечами. От их пронзительного крика заложило уши, казалось, этим они хотят парализовать нашу волю к сопротивлению. Несмотря на неожиданное появление этого отряда, я подскочил к возку и прыгнул на подножку, чтобы в случае чего прикрыть посла. В одной руке я держал пистоль, в другой – саблю, решив стоять до конца. А всадники в это время, приблизившись к нам, стали веером охватывать наш маленький отряд. У меня появилась возможность поближе рассмотреть нападающих. И чем больше я всматривался, тем больше удивлялся. Я ожидал увидеть свирепых степных воинов, а передо мною оказались женщины, причем не просто женщины, а юные девы. Они были в накидках, заправленных в шаровары. Их ноги, одетые в сандалии, опирались не на стремена, а на круп лошади. Сдавливая бока коленками, они управляли ею в нужном им режиме. У них даже не было седел, тем не менее, они удобно чувствовали себя на крупе лошади, застеленной звериной шкурой. Оружие их составляли короткие мечи, такие же копья да тугие луки, которые натягивали некоторые из них, держа нас под прицелом. Волосы у них были собраны сзади в пучок, поэтому они выглядели издалека, как молодые юноши. Только при более близком рассмотрении можно было определить, что это девушки, по округлости лица, нежности шеи, покатым плечам и небольшим грудям, которые были заметны под туникой своими темнеющими сосками. Причем у некоторых из них с более заметными грудными округлостями левая грудь была перетянута специальным кожаным футляром, который крепился на спине.

Достигнув нас, они стали кружиться вокруг, держа нас на прицеле и рассматривая более детально, обмениваясь короткими фразами. Я стоял, не зная, что предпринять, сжимая оружие в своих руках. Прелат весь дрожал от страха, пытаясь забиться в глубину возка. Но именно он, насколько я понял, вызвал у нападавших наибольший интерес, поэтому я поближе подобрался к нему, чтобы в случае каких-то агрессивных действий иметь возможность защитить, а там будь что будет. Пока этого не наблюдалось, а было какое-то непонятное любопытство. Петр, сначала замерев в этом хороводе, пришел в себя и все поглядывал на белокурую всадницу, которая казалось, не обращала на него никакого внимания, однако, внимательно присмотревшись, я понял, что она знает его. У нее заалели щеки, изменилась осанка, и она как бы стала более женственной, несмотря на свой варварский наряд. Как оказалось, это спасло нас. Дело в том, что эти «милые» девушки держали определенное количество мужского населения для своих личных нужд. И у них был уже полный комплект, поэтому брать лишние рты они не собирались, однако, увидев Петра, который вернулся, несмотря ни на что, и прелата, который поразил их своим внешним видом, они решили взять нас в плен, а затем выяснить, что мы за люди, тем более, что мы с Петром были еще достаточно молодыми людьми, в отличие от прелата и его возницы.

Наконец, перестав кружиться вокруг нас, всадницы остановились, и одна из них, видимо, старшая, с гривой темных волос, небрежно переброшенных через плечо, приказала нам сдать оружие. Петр быстро выполнил эту команду и бросил на землю свой пояс с саблей. Я колебался, не зная, как поступить. Так просто отдать свое оружие женщине? А что потом обо мне скажут казаки? Нет, на такое я не могу пойти. И у меня созрел план: под видом сдачи оружия подойти поближе к одной из всадниц и, завладев ее конем, попробовать ускакать от отряда, чтобы потом, когда все уляжется, освободить своих спутников. Наша перспектива была очень непонятна, а в таком случае хоть один из нас сможет или привести помощь, или каким-то образом освободить попавших в плен. С Петром было вся понятно, а вот прелат – это другое дело, его надо будет в первую очередь выручать. Прикидывая таким образом свои возможности, я потихоньку сошел с возка и медленно стал приближаться к ближайшей всаднице. Это была молодая девушка, которая с любопытством смотрела на меня. Я шел, шаг за шагом готовясь к молниеносному прыжку, сопровождаемый внимательным взглядом трех лучниц, которые держали меня на прицеле. Это меня не смущало, так как я видел, что луки натянуты не в полную силу, и, следовательно, у меня была возможность увернуться. Отогнав все другие мысли в сторону, я, просчитав свои действия, вплотную подошел к выбранному мною объекту и медленно выпустил из рук оружие, одновременно оттолкнувшись от земли и подпрыгнув вверх. Однако прыжка не получилось. На середине полета я был в грубой форме возвращен на землю, спутанный арканом. Я упустил из поля зрения одну из всадниц, которая, видя моё напряжение, решила перестраховаться и, тихонько подъехав ко мне сзади, на всякий случай приготовила аркан, которым и воспользовалась. Мое падение на землю сопровождал громкий смех всех присутствующих, что в общем и разрядило создавшуюся напряженную ситуацию. Меня, связав покрепче, посадили на круп моего коня, и мы продолжили путь уже с другим проводником в женском обличье. Ехать связанным было не очень удобно. На мое счастье, поселок оказался за той возвышенностью, куда ранее направлял нас Петр.

Поселок встретил нас кучей любопытных жителей. Сразу мне бросилось в глаза то, что в основном это были молодые и пожилые женщины, маленькие девочки, которые высыпали навстречу нашему отряду. Редкие мужчины, мелькавшие среди них, держались как-то в стороне и смотрели в нашу сторону с сочувствием. Они были одеты в полукафтаны из некрашеной шерсти, широкие шаровары и кожаную обувь, привязанную на подъеме ремнями. Женская половина поселка, в отличие от наших охранниц, щеголяла в кофтах разного цвета и оттенка, обшитых светлой каймой, белых рубахах, спущенных чуть ниже юбки с оборками и убранных складками возле шеи и рук, на которых поблескивали браслеты, а в ушах многих, в том числе и детей, висели серьги. Все они были с непокрытой головой и длинными волосами, ниспадавшими на плечи. Большого интереса к нам они не проявили, разве что прелат, который поразил их своим нарядом и вызвал оживление достаточно полной фигурой.

Нас везли по широкой улице, по краям которой располагались дома, построенные из глины и крытые камышом. Редкие окошки, смотревшие на дорогу, были затянуты бычьими пузырями, почти не пропускавшими свет в середину жилища, но дававшими возможность зимой чувствовать себя в доме достаточно комфортно. В конце улицы мы остановились возле небольшого насыпного холма, в глубину которого вела небольшая дверь, уже открытая, представив нашему взору достаточно темное помещение. Возле двери стояла, загадочно улыбаясь, мужеподобного вида крепкая старуха, держа в руках большой ключ. Нас всех спустили на землю и, обыскав, сняли все ремни и по одному затолкали в темноту, которая отрезала от нас свет двумя поворотами ключа.

Все были шокированы той чередой событий, которые стремительно обрушились на нас. Нужно было время, чтобы осознать, что же произошло и куда мы попали. Но это еще ничего, самое главное, что будет дальше и как отсюда выбраться. Постепенно наши глаза привыкли к темноте, благо немного света давало отверстие в одной из стен, благодаря чему мы начали различать лица друг друга. Прелат постоянно молился, осеняя себя двумя перстами, ему вторил его возница. Петр сидел, молча прислушиваясь к звукам снаружи, а я прилег на разбросанное на глиняном полу сено и стал разбираться в ситуации. А она была не очень простой. Понятно было лишь то, что мы каким-то образом попали к женщинам-воинам, пополнив тем самым количество людей, которые постоянно исчезали в этом месте. Вопрос был в другом: что будет с нами дальше и как долго здесь нам придется находиться при благоприятном развитии событий. То, что я видел, не очень обрадовало меня. Эти воительницы вполне профессионально владели оружием, а некоторые были даже более ловкими, чем мужчины. Кроме этого, они настроены воинственно и чувствуется, что у них строгая дисциплина и иерархия. Вон, как они слушают свою старшую. Но интересно, кто у них тут самый главный? Неужели тоже женщина? Судя по тому, как ведут себя мужчины, скорее всего, да. Так, а зачем тогда им нужны эти робкие парни? Практически они ведут всю хозяйственную работу, а войной занимаются женщины. Ну и ситуация, никогда бы не представил себе, что такое может быть. Но, наверное, есть еще и какие-то нюансы, которые могут быть полезны мне, чтобы сориентироваться в дальнейших действиях. Надо расспросить Петра, ведь он однажды был уже здесь и многое знает.

Я приподнялся с пола и направился к нему. Петр стоял возле окна и жадно прислушивался к звукам, доносящимся снаружи. Но поговорить мне с ним не пришлось. Когда я подошел к нему, заскрежетал ключ в двери, и она, распахнувшись, осветила на мгновение темное жилище, представив нашему взору могучую охранницу. Внимательно осмотрев нас, она махнула рукой Петру и, пропустив его вперед, снова оставила нас в темноте наедине со своими мыслями. Прелат с поникшим видом сидел на полу и шепотом повторял что-то про себя, перебирая четки в руках. Я присел рядом с ним.

–Что теперь будет с нами? – он вопросительно уставился на меня.

– Не имею ни малейшего представления, – честно ответил я на его вопрос. – Будем ориентироваться по обстановке, но уже то, что нас притащили сюда, говорит о том, что с нами будут разговаривать, поэтому прошу вас вести себя осмотрительно. Говорите то, что есть на самом деле. Вы посол, не простой человек, вы служитель Бога.

– Но они же язычники! – воскликнул итальянец.

–Да, но они тоже поклоняются какому-то божеству, поэтому вас не тронут в любом случае.

Это в какой-то степени его успокоило, и он, тяжело вздохнув, снова вернулся к своим мыслям.

В таком положении мы пробыли недолго. Скоро дверь снова заскрипела, и вместе с Петром к нам пришла еда в виде кусков вареного мяса и ломтей серого хлеба, скрипевшего на зубах из-за песка от каменных жерновов, на которых растиралось зерно. Был еще и кувшин холодной воды, которым мы запивали трапезу. На удивление, все приняли активное участие в этом процессе и в мгновение ока опустошили глиняную миску. Даже прелат ел руками, периодически вытирая их об солому. Насытившись, мы вопросительно уставились на Петра, ожидая от него новостей. Он выглядел не особо радостным и с тоской поглядывал на дверь, словно кого-то ожидая. Затем, тяжело вздохнув, произнес:

–В общем, завтра будет решаться наша судьба. Утром соберут всех на большой круг и после расспросов определят каждому его дальнейшую судьбу. Кто пойдет на хозяйственные работы, кого-то определят для продолжения рода, а кого-то пристроят еще куда-нибудь, – и он посмотрел украдкой на прелата.

– Ну а ты куда? – спросил я.

–Не знаю, я у них первый, который ушел отсюда и снова вернулся. Мою дальнейшую судьбу будут также определять сообща.

–Ну а ты свою зазнобу видел? – снова спросил я.

–Видел, ну и что, она даже в мою сторону и не смотрела, может, у нее кто уже другой есть, у них это быстро происходит. Мы тут нужны только для одного …, – и он, отвернувшись, лег на солому и закрыл глаза.

Постепенно сон сморил и остальных. Народ начал похрапывать и посвистывать, улетев в свои грезы, где было хорошо и спокойно. А мне вот не удалось заснуть, и я маялся, прокручивая в голове все то, что уже стало известно. Скорее всего, Петр рассказал, кто мы такие, и исходя из этого даже озвучил примерное видение того, что с нами будет, учитывая здешние обычаи. За себя я не волновался, как- нибудь выкручусь, а вот прелат… Что с ним будет? Для продолжения рода он вроде бы староват, да и по чину не положено. Для хозяйственных работ, где ценятся выносливость и сила, он тоже не подходит. А кормить здесь зря, как я понял, не будут никого. Поэтому надо искать выход из положения. Но как его найти, если я не знаю, кто здесь главный, какие тут существуют порядки, как принимаются решения и так далее. Ясно одно, что всем командуют женщины. А женщину, как я понял из своего небольшого опыта, трудно просчитать, я уже не говорю понять. Поэтому единственный путь, который остается, – это сыграть на женском любопытстве или в крайнем случае на жалости. Как ни парадоксально, но женщины на это дело ведутся очень быстро, очевидно, сказывается инстинкт материнства. Эти выводы я сделал не только из своего собственного опыта, но и рассказов казаков, которые вечерами в куренях описывали свои «подвиги» на женском фронте и тактические приемы, приведшие их к победе. Оказывается, знать такое тоже бывает полезным. Постепенно бег моих мыслей стал замедляться, а храп соседей отдалялся куда-то в сторону, и я, убаюканный свистом сверчков, который не прекращался ни на минуту, вдруг уснул.

Утренний луч солнца, вырвавшийся из-за туч, стремительно пробежал по нашим лицам, заставив открыть глаза и мысленно начать готовиться к непростому утреннему пробуждению. Пока остальные, кряхтя, поднимались, я лежа стал прислушиваться к звукам, которые долетали к нам через стены. Хотелось хоть как-то оценить обстановку и внутренне собраться. За дверью нашей темницы слышался какой-то гул, который присущ множеству народа, собравшегося в одном месте в преддверии чего-то важного. Так у нас на Сечи: когда собирались на площади казаки для принятия судьбоносных решений, то говорили они вполголоса, советуясь друг с другом перед выходом атамана. И это «вполголоса», произнесенное множеством разных голосов, давало своеобразный шум, который ни с чем не спутаешь. Вполне возможно, так было и здесь. Но тональность этого шума была другой, вполне очевидно, это было связано с тем, что здесь собрались только женщины. Пока я размышлял, все мои попутчики привели себя в порядок и тоже вслушивались в раздававшийся шум, прикидывая для себя, что он готовит каждому из них. Однако долго нам думать не пришлось: дверь резко распахнулась, и мы были выдворены из нашего «убежища» на улицу. Когда наши глаза освоились с ярким солнечным светом, то мы увидели, что вокруг нас стояли молодые воительницы с оголенными саблями, внимательно рассматривая нас. Затем прозвучала команда, и мы с таким почетным эскортом двинулись вперед, где на площади нас ожидала толпа женщин. Их было достаточно много от мала до велика. От их ярких нарядов пестрело в глазах.Основная масса девушек была с непокрытыми головами. Одеты они в разноцветные кофты, которые открывали мужскому глазу больше, чем хотелось бы скрыть. У многих на шее блестели монисты из золотых монет разных достоинств и стран, кокетливо опускаясь на приоткрытую грудь, как бы приглашая поближе рассмотреть, что там на них изображено. Их волосы тяжелыми копнами спадали или сзади на спину, или были небрежно переброшены на плечо, порой достигая колен. Блондинки, брюнетки, рыжие, они внимательно рассматривали пленников, словно прицениваясь, окидывая взглядом с ног до головы, обмениваясь короткими репликами между собой. Никакой агрессивности с их стороны не чувствовалось, но все равно идти под прицелом десятков глаз, которые, каждый по-своему, вглядывались в тебя, было достаточно неуютно. Вон, например, рыжая, покручивая правой рукой свои волосы, зелеными глазами с хитринкой смотрит на меня, жадно ловя каждое моё движение. Сразу видно, что стервозности в ней хоть отбавляй. А вон та, голубоглазая, тоже выпятилась, нервно перебирая руками монеты на шее, покачиваясь из стороны в сторону, словно демонстрируя свою красоту и дрожа от возбуждения. Явно нервная, от такой надо держаться подальше. Отведя глаза от этой красотки, я наткнулся на сероглазую девушку, которая, обняв свою подругу, со скукой смотрела на нас. Вполне возможно, что это «развлечение» ей уже надоело, и она с нетерпением ждет окончания, о котором уже догадывается. Вообще сероглазые быстро просчитывают ситуацию и хорошо адаптируются к новым условиям, но все равно их постоянно мучает скука и они всегда хотят чего-то нового.

Таким образом мы медленно двигались к центру площади. Впереди шла наша надсмотрщица, меряя дорогу крупными шагами, за нею шагал Петр, затем прелат, а замыкали всю эту компанию мы с возницей. Особое оживление среди присутствующих вызывала фигура прелата. Невысокого роста, достаточно упитанный, он, как колобок, катился вперед, постоянно вытирая пот, градом катившийся по его лицу. Я специально шел сзади, чтобы расслабиться и оценить обстановку. Пока взгляды женщин цеплялись за шедших впереди пленников, я, в свою очередь, успевал проследить за содержанием, выражением лиц и позами присутствующих. Поэтому я шел, не напрягаясь и рассматривая их так же, как они меня. Некоторые девушки сразу отводили свои глаза, другие, наоборот, смотрели в упор, словно хотели донести до меня что-то такое, что нельзя было сейчас сказать словами. Но никакой агрессивности с их стороны я не заметил. В данной ситуации это было очень важно и давало возможность надеяться на благополучный исход. В связи с этим я и выбрал тактику поведения: никакой агрессии, сплошная доброжелательность и правда.

Наконец, мы вышли в центр площади, где стоял трон, на котором сидела женщина в белой тунике. Она была среднего возраста, с длинными черными волосами и вплетенными в них крупными белыми жемчужинами. Голову ее покрывала золотая диадема в виде змеи, кусающей свой хвост, а точеную шею опоясывала золотая цепь, на конце которой находился диск с изображением солнца, щедро раздаривающего свои лучи окружающим. Когда она двигалась на троне, диск вспыхивал огненным пламенем, заставляя зажмуривать глаза тем, кто случайно поймал его магический блеск. На руках ее были золотые браслеты причудливой формы с изображением каких-то птиц и животных, не виденных доселе мною. Ее левая рука опиралась на подлокотник кресла, сделанного из слоновой кости, а в правой руке она держала жезл из черного дерева, украшенного вверху каким-то символом в виде птицы, которая, возрождаясь из пепла, рвется вверх в стремительном порыве, сбрасывая свое старое естество. И сама женщина казалась парящей над площадью, элегантно расположившись в кресле, сделанном из темных пород дерева с белыми вставками из слоновой кости, ярко блестевшими на солнце. Ее карие глаза смотрели на нас строго и достаточно внимательно, несмотря на то, что она разговаривала со стоящей рядом с креслом женщиной. Этот ее уверенный взгляд уже сам по себе говорил о том, что она здесь самая главная, что у нее сильный характер и ее слово имеет силу закона. Стоявшая рядом с ней пожилая женщина выглядела вообще инородным телом среди этой массы красивых и воздушных женщин. Она была одета в темную юбку, сверху которой ниспадала красная кофта. Волосы ее были убраны в платок, завязанный сбоку на какой-то немыслимый узел, а в руках ее был бубен, почти такой же, как и у казаков, когда они плясали гопака, отбивая им такт танца. Глаза ее были очень темными и пронзительными, казалось, они проникают тебе в душу и пытаются узнать, что ты там прячешь от всех. Слева и справа была выстроена охрана, состоявшая из стройных девушек в полном вооружении, опирающихся на короткие копья.

Не доходя шагов десяти до кресла, мы были остановлены охраной. Старшая воительница, прервав свой разговор, уселась удобней в кресло и стала в упор рассматривать нас. Петра она проигнорировала, возница лишь мельком удостоился ее внимания, после чего она перевела глаза на прелата. Вид его был достаточно комичен. В темной сутане, на которой местами висели стебли соломы и которая плотно облегала его достаточно выпуклый живот, он стоял, широко расставив ноги, обутые в сандалии. Остатки волос на выбритой голове в беспорядке ниспадали на лоб, который подпирали круглые щеки, придавая лицу наивное выражение. Необычность ситуации, в которую он попал, отразилась на нем в виде обильного пота, ручейками стекающего по лицу, и мелкой дрожи, пронизывающей все его тело. Как загипнотизированный, он смотрел на воительницу, перебирая дрожащими руками четки, ниспадавшие на его живот. Признаться, я тоже чувствовал себя достаточно неуютно и внимательно следил за реакцией этой странной женщины, пытаясь проникнуть в ее мысли. Однако ее лицо оставалось для меня тайной, оно было беспристрастным. Это говорило о том, что она, очевидно, достаточно часто участвовала в таких мероприятиях и для нее это было обыденным делом. Поэтому наше будущее пока оставалось под вопросом. Наконец взгляд карих глаз остановился на мне и начал сканировать снизу-вверх. Пройдя по моим запыленным сапогам, он проигнорировал мой мятый кафтан и остановился на моем лице, пытаясь рассмотреть там что-то такое, чего я не знаю. Не хочу сказать, что это было приятно. Наоборот, казалось, что эти два горящих огонька хотят прожечь в моем теле отверстия для каких-то своих целей. Одно дело, когда на этот взгляд смотришь со стороны, другое, когда попадаешь сам под него. Я стоял, замерев, напустив на себя выражение полного безразличия, что, с одной стороны, вызвало удивление, а с другой – еще более усилило давление на меня. В отличие от других, которые каким-либо образом реагировали на эти действия, я решил держаться до конца и не встречаться взглядом с этой женщиной. И это мне удалось. Я понял это по ее реакции, когда она что-то сказала стоявшей рядом с ней соратнице.

Та, приподняв юбку, медленно спустилась на землю и кошачьей походкой направилась к нам, периодически ударяя в бубен, гулкое эхо которого медленно поплыло над площадью. На Петра она даже не обратила внимания, просто подошла, покружилась немного вокруг со своей «музыкой», словно проверяя его слух, а затем подскочила к вознице. Тот стоял ни жив ни мертв, сложив руки в замок и вытянув их перед собой, словно защищаясь от чего-то неведомого. Покружившись вокруг, она резко остановилась напротив и, сняв с груди серебряную цепочку, на которой висел прозрачный округлый камень, стала водить им перед лицом перепуганного мужчины. Камень сначала висел неподвижно, затем начал постепенно колебаться, раскачиваясь вперед к лицу стоящего. Затем движения ускорились, и камень стал практически прикасаться к одежде возницы, который стоял, замерев под взглядом этой колдуньи. Затем она, подняв бубен над головой, стала ритмично бить по нему, наклоняясь из стороны в сторону, заставляя беднягу повторять все ее движения. Было видно, что он не в состоянии сопротивляться, и, когда она вдруг резко прекратила свои странные действия, он без сил рухнул на землю, а она как ни в чем не бывало подошла к прелату. Тот был бледен, как мел, видя, что произошло с его слугой.

Когда она вплотную приблизилась к нему, он упал на колени и стал истово молиться. Это не остановило «мучительницу», и она стала проделывать с ним те же манипуляции. Однако прозрачный кристалл отказался от колебательных движений и стал кружиться вокруг склоненной головы, что вызвало удивление у присутствующих. Не помог и бубен: он почему-то сбился с ритма, а звон серебряных пластин потерял чистоту. Несмотря на стремительные круговороты, прелат стоически держался на коленях, не поднимая глаз, не пытаясь даже вытереть своим красным платком пот, струившийся по его щекам и орошавший пыль у склоненных колен. Вскоре время, отпущенное на «беседу» с прелатом, очевидно, закончилось, и взоры всех присутствующих обратились ко мне, так как «танцовщица» медленно, с опаской приближалась к тому месту, где стоял я. У меня было несколько секунд, чтобы выбрать линию поведения в данной ситуации. Вероятно, используя известные ей одной магические ритуалы, колдунья пыталась выяснить, кто мы такие не внешне, а изнутри, и подчинить нас своему влиянию. Видно, она была и главным советчиком в том, как поступать с нами. За ее совет, вполне возможно, многие, ранее стоявшие на нашем месте, заплатили достаточно дорого. Нельзя пускать ее вовнутрь, надо выстроить защиту против ее манипуляций. Внутренне успокоившись, насколько это было возможно в данной ситуации, я собрал все свои чувства и силы в одно целое, представив, что внутри меня бушует пламя, которое, если его выпустить наружу, уничтожит все вокруг. После этого я стал ожидать ее действий. А она была уже передо мною, и ее блестящий кристалл повис перед моими глазами, начав выписывать круги. Главное – не попасть в его круговорот, чтобы его мерные колебательные движения не увлекли за собой. Найдя глазами ту часть цепочки, к которой был прикреплен этот магический кристалл, я представил себе, как она плавится от огня, который бушует во мне, и застыл, постепенно поднимая яркость огня. Кристалл крутился медленно, как бы нехотя, и на третьем круге металл, вдруг покраснев, оплавился, и камень в свободном полете поднялся вверх, а затем резко спикировал вниз, пробив дыру в центре бубна. Именно в этот момент я поднял свои глаза и в упор уставился в растерявшуюся от неожиданности ведунью, вложив в свой взгляд всю силу бушующего во мне внутреннего огня. Пройдя сквозь контур темных глаз, я стремительно вошел внутрь ее естества, ломая наспех выставленные ею преграды. И вот я оказался там, где каждый из нас прячет свои тайны, которые вытаскивает наверх только тогда, когда остается наедине с самим собой. Мне оставалось только раскрыть замок, который сдерживал мое пламя, и она сгорела бы от него дотла. Но что-то удержало меня от этого. Это была робкая мольба о пощаде бедной несчастной женщины, которую время и обстоятельства сделали такой, какой она казалась снаружи, а внутри была совершенно иной. И мне удалось это понять. С трудом удержав себя в руках, я выдохнул горячий воздух, скопившийся внутри, и опустил глаза, медленно выведя свой взгляд из того далека, куда мне удалось заглянуть. Очевидно, она оценила мой поступок, не давший ей упасть в глазах присутствующих, и, подняв свой кристалл с земли, медленно пошла к воительнице, которая с нетерпением ждала ее.

Склонив головы друг к другу, они какое-то время совещались между собой. Затем старшая взмахнула своим жезлом, и из толпы женщин вышла достаточно аппетитная девушка с большим рогом в руках, украшенным серебряными вставками. По сигналу с трона она протрубила в него, причем звук был достаточно звонким и резким. Когда он затих, воительница встала и во весь голос объявила:

– Несмотря на то, что пришельцы пришли к нам без приглашения, мы не будем их жестоко наказывать и выгонять в зыбучие пески. Пусть они поработают на благо нашего народа и каждый принесет ту пользу, которую сможет.

–Ты, – и она указала на Петра, – чудом попавший сюда второй раз, будешь ждать результата, когда твоя женщина освободится от бремени твоего семени, которым ты оросил ее. В зависимости от результата будем в дальнейшем решать твою судьбу. А пока будешь работать на мужской половине.

–Ты, – и она протянула руку в сторону возницы, – будешь заниматься нашими лошадьми и содержать их в сохранности и готовности.

– Ты, – она обернулась в сторону прелата, – уже достаточно старый, но непонятный, таких мы еще не видели и, не зная твоей профессии, не можем определить занятие для тебя. Поэтому будешь пока работать помощником нашей ведуньи, собирать для нее лечебные травы и помогать ей лечить.

–Ты, – она указала на меня, – полный непонятной силы и возможностей, поможешь нам продлить род и будешь обучать наших воинов военному искусству. То, что ты это умеешь, видно по тебе. Жить будете на мужской половине. О том, как вести себя здесь, вам расскажут. Отныне вы свободны и можете ходить по всей территории, кроме женской половины. Ваше оружие мы забираем себе.

После этих слов снова протрубил рог, и все стали расходиться по своим делам, внимательно, словно прицениваясь, рассматривая нас. Когда народ разошелся, повели и нас, однако на этот раз охраны с нами не было, за исключением мощной охранницы, которая повела нас другой дорогой. Все чувствовали себя очень скверно, особенно я, приходя в себя от того внутреннего напряжения, которое мне пришлось испытать.

–Что вы сделали с ней? – допытывался у меня прелат. – От чего вдруг она бросила свои манипуляции и сразу побежала к трону, как будто бы ей под юбку запустили огонь?

–Да ничего, просто после вас у нее уже не было сил что-то делать, очевидно, вы очень сильно подействовали на нее.

От моих слов на его лице расплылась довольная улыбка, которая мгновенно исчезла от той мысли, которую он тихонько обнародовал мне.

–Вы скажите, как я буду лечить людей? Особенно девушек? Я себе этого не представляю. Я могу лечить только души, но не тело.

И он, приостановившись, вопросительно посмотрел на меня.

– Всему можно научиться. Присмотритесь, попрактикуетесь и освоите этот нехитрый процесс, тем более, что будете лечить травами. Молодого на ваше место, как видите, не поставили, потому что он, вполне возможно, мог бы придумать другое «лечение», а «больных», как вы могли заметить, здесь достаточно много, – ответил я ему.

Это в какой-то степени успокоило его, и остальную часть дороги он шел в нормальном расположении духа.

– С вами все ясно, – прервал я его молчание. -А вот со мной большой вопрос. Как это так: использовать меня для продолжения рода? Что я им- игрушка какая-то?! Я вообще не знаю, как к этим женщинам подходить и с какой стороны начинается женщина, а с какой девушка? У меня вообще ни разу еще не было женщины. И если говорить честно, я их вообще не понимаю. Как с ними разговаривать, как себя вести? Мой небольшой опыт показывает, что с ними вообще нельзя договориться. Они думают одно, говорят другое, а делают третье.

–Ничем не могу вам помочь, – ответил прелат. – Мне вообще запрещено касаться этой темы, поэтому ни опыта, ни знаний в этом вопросе у меня нет. Вон лучше спросите у Петра, он, как мне кажется, уже освоил эту «науку».

Так, беседуя между собою, мы вышли на дорогу, выложенную булыжником, и идти стало легче. Дорога привела нас в город, расположенный почти у самого моря. Вокруг стояли одноэтажные дома, сложенные из песчаника, с небольшими чистыми двориками. Они ровными рядами выводили нас на площадь, в центре которой стояли стройные колонны, поддерживающие крышу, крытую медными листами. Внутри этого здания стояла изящная скульптура, изображавшая женщину в короткой тунике, опиравшуюся на копье. Ее талию охватывал кожаный пояс, весь инкрустированный золотыми пластинками, на которых были изображены женщины на всем протяжении их жизненного цикла. Пряжка пояса была выполнена в виде медвежьей морды с раскрытой пастью, искусно набранной из драгоценных камней с огромным сапфиром посередине. У ног скульптуры горел жертвенник, а по бокам стояли серебряные чаши, в которых лежали монеты различного достоинства. У входа в это святилище стояли две атлетически сложенные женщины в полном боевом облачении.

–Что это за здание? –спросил я у конвоирши.

–Это храм нашей заступнице и покровительнице богине Артемиде.

– О, это известная греческая богиня, –вступил в разговор прелат. – Когда я учился, мы изучали греческую мифологию. И, насколько я помню, она является покровительницей охотников, защитницей девственниц и целомудрия.

– Очень интересно. А что же с остальными, которые не входят в эту категорию? Как им быть? – возник у меня вопрос.

– Но ведь они были когда-то такими же, как все, а потом потеряли свой приоритет, пойдя навстречу мужским желаниям, так что в принципе и они находятся под покровительством Артемиды, – и прелат вопросительно посмотрел на охранницу.

Та, наконец, соизволила вступить в наш разговор и, показывая рукой в сторону храма, произнесла:

–Вот те монеты, которые на подносе, – это искупительная жертва девственниц богине. Часто в жертву приносят баранов, лошадей, быков. Но иногда и пленников. Та что, считайте, вам повезло, что вас не погнали на жертвенный алтарь, как предлагали некоторые, а приговорили к работе на благо общества.

Эти слова произвели на нас достаточно серьезное впечатление. Мы переглянулись между собой, на секунду представив, что с нами могло быть в недалеком прошлом, которое оставалось за спиной. После такой новости нам расхотелось говорить, и мы молча добрались до нужного места. Наше будущее жилище представляло из себя длинное здание, сделанное из веток, обмазанных глиной, с небольшими окнами. Внутри находились спальные места в виде охапок соломы, застеленных рядном. Возле дома нас встретил пожилой казак с серебряной серьгой. Молча рассмотрев нас, он определил нам один из углов этого строения для проживания, объявив при этом, что пока мы можем отдохнуть, а затем будем определены на рабочие места. Естественно, мы не возражали и с удовольствием приняли горизонтальное положение, наслаждаясь минутой покоя.

Однако долго расслабляться не пришлось. Буквально вскоре послышался шум, женские голоса, и наши ряды стали быстро редеть. Первым оставил нас Петр, которого определили в ватагу рыбаков, затем за возницей приехала телега, и он отправился присматривать за табуном лошадей. Дошла очередь и до меня. За мной приехала стройная молодая особа, держа за уздечку заводного коня, на котором я и отправился в расположение военного табора. Остался один прелат, который, как оказалось, не был востребован сегодня.

Ехать на лошади мне было неудобно, так как седла на ней не было. Поэтому дорога до военного лагеря не вызвала удовольствия. Он представлял собой ровную площадку, где ровными рядами стояли палатки, в которых жили девушки. Часть из них скакала на лошадях, учась брать различные препятствия, другая метала копья в деревянные щиты, а некоторые рубились на мечах в полную силу, раздавая удары и направо, и налево. Мы остановились у белой палатки, откуда при нашем появлении вышла сурового вида женщина, на которой были надеты кожаные доспехи, а в руке у нее было копье. Смерив меня ничего не значащим взглядом, она повела нас туда, где метали копья. По пути мы проходили мимо палаток, возле которых живописно сидели девушки и занимались своими насущными делами. Одна точила меч, другая латала кожаный нагрудник, третья зашивала свою тунику, а четвертая устроила бой со своей тенью, пытаясь нанести ей поражение. Все они с чисто женским любопытством смотрели на меня, провожая каким-то особенным взглядом. От такого внимания мне стало не по себе, и я ускорил шаг, догнав своего направляющего. При нашем появлении занятия на площадке прекратились, и все повернулись к нам. Адрастеия, оказывается так звали эту мускулистую женщину, что означало – храбрая, приподняла копье и, взвесив его в руке, резко метнула в цель. Раздался глухой удар, и оно воткнулось точно в центр щита. Внимательно посмотрев на меня, она предложила мне проделать то же самое. Это был очень ответственный момент, так как надо было метать чужое копье, к которому я не привык. Кроме этого, копья различаются по весу, центру тяжести, по наконечнику и так далее. Поэтому каждое копье летит по- своему: одни со свистом, другие тихо, третьи вращаются в полете. Исходя из этого следует рассчитывать траекторию полета и его высоту таким образом, чтобы оно попало туда, куда ты наметил. Когда это твое личное оружие и ты каждый день с ним тренируешься, то все у тебя происходит автоматически, и ты уже примерно знаешь результат. Здесь все по-другому. Оценив метательные копья, стоявшие на подставке, я выбрал то, которое было более потертым и поцарапанным. Очевидно, оно пользовалось спросом в силу каких-то причин. Взяв его в руку, я понял, что оно достаточно практичное, не легкое и не тяжелое и по мне в самый раз. Определив его в руке, я прицелился, выбрав точку для броска. Безусловно, я должен был попасть рядом с первым копьем, иначе меня не поймут. Затем я определил траекторию полета исходя из веса копья, после чего размахнулся и послал его в полет, не отрывая взгляда от снаряда. Тут главное было связать взглядом копье и в полете сопровождать его к той точке, которую ты наметил. Именно твой взгляд не дает ему сбиться с пути и как бы подталкивает сзади. Стоит только на секунду его ослабить – и копье или другой какой-либо снаряд обязательно что-нибудь выкинет. Копье, свистнув в начале полета, понеслось к своей цели, провожаемое не только моим взглядом. Приподнявшись чуть вверх, оно спикировало на мишень, воткнувшись рядом с первым копьем, при этом расщепив его древко на две части. Это, очевидно, было связано с тем, что наконечник копья был двухгранным. Я сам не понимал, как такое произошло, но на присутствующих это произвело впечатление. Они вопросительно уставились на Адрастеию. Та, нервно передернув плечами, развернулась и повела меня туда, где девушки рубились на мечах. Причем этот неестественный для них процесс проходил под непрерывные женские вопли, от которых иногда звенело в ушах. Пончтно, что удары были слабые, но некоторые добились достаточно неплохих результатов владения мечом. Я в этом тоже ничего не смыслил, так как мое оружие – казачья сабля. Но что-то общее во владении этими приемами было.

Мы как раз проходили мимо той девушки, которая разбиралась со своей тенью. Очевидно, ей надоело постоянно прыгать за собой и выбирать такую позицию под солнцем, которая давала наиболее реальный рисунок присутствия условного врага. И когда я проходил мимо, она в очередном прыжке оказалась передо мною, приставив свой меч к моему горлу. Это было неожиданно, и во мне сработал инстинкт. Я, увернувшись, левой рукой схватил ее за кисть, а правой выбил меч, повалив ее на землю, причем я, как и положено в бою, оказался сверху и на землю мы рухнули так, что наши причинные места оказались на одном уровне, соприкоснувшись на мгновенье. Я, автоматически прижав ее правую руку к земле, схватил девушку за горло и замер в таком положении. В ноздри мне ударил пот здорового женского тела, который накрыл меня с ног до головы, вызывая какие-то непонятные мне желания. Она, шокированная всем происходящим, открыла глаза и удивленно смотрела на меня с каким-то непонятным интересом, не пытаясь вырваться и даже шевельнуться. Ее тело налилось какой-то тяжестью и стало все сильнее притягивать меня к себе. Сложившуюся ситуацию разрядил звонкий женский смех. Пока мы валялись в пыли, вокруг нас собралась толпа, которая хохотала с большим удовольствием, показывая на нас пальцем и делясь впечатлением от наших приемов борьбы. Я вскочил на ноги и протянул руку девушке, которая отбросила ее с негодованием и, подхватив свой меч, бросилась к своей палатке. Стоявшая рядом Адрастеия, чуть усмехнувшись, сказала:

– Агелла сама виновата, налетела, как вихрь, надо было думать, прежде чем делать это. А ты, чтобы больше мне таких приемов на девушках не проводил, а то испортишь всю армию. Хотя, впрочем, надо будет и их обучить этому. Мы всегда стараемся научиться чему-то новому, когда к нам попадают чужие воины. Это делает нас непобедимыми.

Затем, резко развернувшись, она повела меня дальше. Этот случай заставил меня собраться и в дальнейшем быть более осторожным, так как я понял, что от этих девушек можно ожидать все, что угодно. На ристалище сражались между собой десять женских пар. В основном у них были короткие мечи, только у двоих были сабли, и их манера боя отличалась от остальных.

– Вот твоя задача: научить их правильно драться и верхом, и в пешем строю.

– Но я же не знаю приемов боя с такими короткими мечами, – взмолился я.

– Ничего не хочу слышать, ты воин, вот и думай, – ответила мне Адрастеия, оставляя наедине с женским отрядом. Девушки, прекратив занятия, окружили меня, ожидая каких-то действий. Однако я сам не знал, что делать. Для того, чтобы выиграть время, я взял один из мечей у рядом стоящей блондинки и стал его рассматривать. У него был короткий, но достаточно широкий обоюдоострый клинок, расширявшийся книзу. Рукоятка была деревянной, без особых излишеств и удобно сидела в руке. Однако, в отличие от сабли, работа с ним имела свою специфику, и это мне надо было учесть. Я попросил девушек снова начать тренировку, а сам стал ходить, присматриваясь к их приемам и прикидывая, что нового можно в них внести, ведь от этого зависело мое будущее здесь. Позднее я придумал, что мне делать. Присмотревшись, я решил несколько изменить тип оружия этих воительниц. Для верховых я ввел в обиход длинную казацкую пику, которой можно было свалить всадника с лошади, а короткие копья оставались для метаний. А то получалось так, что, бросив копье в противника и не попав, наездница оставалась с одним мечом и не могла в полной мере защитить себя. Да и сам меч я немного удлинил, и теперь достаточно удобно было работать с ним, находясь верхом на лошади. Кроме этого, я совершенствовал с ними и приемы с мечом, применив для этого казацкий метод рубки лозы. Пришлось, конечно, попотеть, прежде чем появились первые положительные результаты. Но потом дело пошло на лад. Более того, я тоже у них кое-чему научился, что пригодилось мне позднее. Так началась наша жизнь здесь. Утром подъем, и целый день на работе. Жили в мужском селении достаточно далеко от города, который полностью принадлежал женщинам. Петр вскоре полностью переехал к рыбакам, учитывая, что за рыбой они ходили в море и ранним утром, и вечером. Перед отъездом я вызвал его на откровенность.

– Что ты все ходишь какой-то задумчивый? Ты же сам рвался сюда, а теперь вроде не рад.

–А с какой стати мне радоваться? К любимой меня не пускают, ждут, кто родится – мальчик или девочка. Если мальчик – это одно дело, если девочка – тогда разрешат встречаться с моей Кьянсой в надежде на то, что снова появится девочка, а значит, и оставят здесь. Они очень сильно следят за этим, даже отказываются от тех парней, от которых рождаются мальчики.

–А что они с ними делают?

– В лучшем случае выгоняют, в худшем- продают или обменивают.

– А парни не пытались как-то прекратить это? Вон вас сколько.

– Может, и много, но это не воины, а мирные люди, вот в чем проблема. Рассказывают, было восстание со стороны мужчин, так они его быстро подавили и всех поменяли, один дед Захар и остался из старых. Он сейчас у нас за старшего, да ты и сам его знаешь. Если что надо будет, приходи, чем смогу, тем помогу. Но сразу скажу, что дорога домой у нас одна: только через ту проклятую балку. Здесь совершенно другой мир, и если даже ты убежишь отсюда, то домой все равно не попадешь, а будешь скитаться по белому свету и все равно придешь сюда.

И, кивнув мне головой, он ушел в свою рыбачью ватагу.

Не скрою, я подумывал использовать его для бегства отсюда на одной из рыбачьих лодок. Но его откровение сразу перечеркнуло этот план. У меня не было желания путешествовать по новым мирам, да еще вдобавок попасть в плен к пиратам. Что ж, надо подобрать ключики к деду Захару. Раз он старожил, то, очевидно, знал очень много. Приняв решение, я начал присматриваться к нему, чтобы определить, с какого конца лучше подойти. На вид ему было лет под семьдесят, невысокий, внешне суховатый, но очень моторный. Над обвисшими седыми усами висел красный нос, который, казалось, все время что-то вынюхивал и выискивал. От его внимательного взгляда не ускользало ничего, и он очень строго следил за порядком. Изредка он таинственным образом пропадал по вечерам, а когда появлялся, то от него еле заметно пахло горилкой. Где он находил ее, неизвестно, тем более, что здесь выпивать было запрещено. И когда дед Захар возвращался из такого похода в приподнятом настроении, то выкуривал трубку табака, о чем – то разговаривая с самим собой, и тихонько уходил спать на свою половину.

–А не станет ли его пристрастие к горилке ключиком, открывающим дорогу к тем тайнам, которыми он владеет? – подумал я и решил проследить за ним.

В один из таких вечеров, который с завидной регулярностью повторялся раз в неделю, я тихонько пошел за ним. Особо не таясь, дед проскочил два переулка, вышел к морю и направился вдоль берега к огоньку, который мерцал на холме. Лунная дорожка, освещавшая берег, засветилась в полную силу, и мне пришлось переждать этот ослепительный свет, шедший с моря, а потом рывком преодолеть это пространство и очутиться возле таинственного огонька. Это оказался костер, возле которого крутилась ведунья. Она помешивала большой деревянной ложкой какое-то варево, которое бурлило в котле, висевшем над огнем. Пар от котла сначала поднимался вверх, затем опускался и стелился по траве в разные стороны, приятно щекоча ноздри. Этот запах будил какие-то давние воспоминания, которые, еще не оформившись, заставляли вернуться в то далекое, тревожное, непонятное прошлое, которое всегда с тобой. У каждого оно разное, но оно есть и периодически вырывается наружу, заставляя или выть по -звериному, или тихонько таять от счастья, потому что оно было когда-то в твоей жизни, хотя уже и нереально его вернуть. Однако можно снова попытаться мысленно отправиться туда и прочувствовать это. С трудом уйдя от нахлынувших чувств, я затаился в кустах и решил понаблюдать, что будет дальше. Я, как говорится, успел к началу действия. Дед, приостановившись, вытащил трубку и, поправив усы, подошел к женщине.

– Добрый вечер, уважаемая Мэйя, – произнес он, картинно выставив вперед левую ногу.

– Слава Богам, – ответила она, бросив на него взгляд.

– Как ваше драгоценное здоровье? – Захар подошел почти вплотную к котлу, втягивая носом воздух. – Вот, думаю, дай проведаю женщину, может, чего надо помочь, а то все одна и одна.

–Да уже не одна. Этот толстяк теперь со мной везде ходит. Учу его траву различать и собирать ее в определенное время, чтобы на пользу шла, а не во вред.

– Ну и как, получается? – уставился вопросительно дед.

– Не то, чтобы очень, но старается. Пытается учить меня чему-то своему, рассказывая какие-то истории, порой даже очень интересные. Я, в свою очередь, объясняю ему природу вещей так, как мы ее понимаем, толкую наши традиции и обычаи. Так за целый день и травы насобираем, и наговоримся вволю.

–Уж не собирается ли он каким-то образом поухаживать за вами? – возмутился Захар.

–Куда ему! Он сказал, что его вера запрещает ему вообще думать о женщинах, не то, чтобы что-то предпринимать.

– Странно, а с виду вроде мужик, только одежда у него немного женская.

Пока они разговаривали, дед набил свою трубку табаком, раскурил ее от костра, и дым ядреного табака перебил те ранее витавшие сладкие запахи, которые действовали расслабляюще. Вкусно затягиваясь трубкой, он продолжил свой      разговор.

– Вы знаете, уважаемая Мэйя, я что-то стал плохо себя чувствовать, нездоровится и горло дерет. Не можете ли вы дать мне того чудодейственного лекарства, которое давали в прошлый раз? Я от него прямо сразу выздоровел.

– Отчего же не помочь хорошему человеку, но только лекарство очень крепкое, поэтому я дам вам всего одну порцию и больше не просите, а то оно будет вам не в пользу, а во вред. Прошлый раз я пошла вам навстречу, так вы и провалялись целую ночь в кустах. Еле утром вас нашли и привели в порядок. Хорошо, что об этом мало кто знает, а то бы досталось мне на орехи.

– Что вы, что вы, то мне просто стало нехорошо. Перед этим я попил немного топленого молочка, а оно очень плохо влияет на мой организм. Вот и присел в кустиках подумать об жизни, а меня и стомило, – засуетился дед, подскочив на ноги, протестующе размахивая руками.

– Ладно, сейчас принесу вам ваше лекарство.

И ведунья, повернувшись, пошла к домику, который темнел невдалеке. Через некоторое время она вышла, держа в руках глиняную кружку, наполненную какой-то жидкостью, которую и вручила деду. Из моего убежища я не мог определить, что это за напиток. Но по тому, с какой осторожностью его принял Захар и как нежно стал вдыхать его аромат, радостно улыбаясь, я понял, что это очень хорошее лекарство и оно ему действительно помогает. Он пил его мелкими глотками, закрыв глаза и периодически крякая от удовольствия, закусывая все это дымом своей глиняной трубки. Выпив последний глоток, Захар перевернул кружку и, выцедив остатки напитка к себе на ладонь, пригладил свой седой чуб и надел шапку, которую перед этим снял. Молча посидев минут пять, словно прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри, он затем встал и, поклонившись, произнес:

– Премного благодарен вам, уважаемая Мэйя, за то, что не дали пропасть христианской душе. Теперь мне действительно намного легче, и если вы не желаете больше продолжить мое лечение, то я пойду.

– Да уж, будь добр, иди, мне еще очень много надо сделать. И иди, пожалуйста, спать, а не наслаждайся красотой синего моря из кустиков.

И Мэйя махнула ему рукой, показывая, что она его больше не задерживает. Дед поклонился и пошел по тропинке вниз. Когда он проходил мимо меня, я уловил заметный запах хмельного напитка, который был задобрен какими–то травами с очень знакомым ароматом. Только из этих трав мы делали у себя ароматный чай, а тут нашли для них совершенно другое применение.

– Так вот, оказывается, каким лекарством лечится дед! Вот на этом надо будет и взять его, – подумал я и, пробыв еще немного в засаде, быстро выдвинулся домой, чтобы успеть добраться туда раньше Захара. Это мне удалось, и я мгновенно бросился на постель, благо, что все уже спали крепким сном. Чуть позже появился и дед, который, что-то бормоча себе под нос, долго устраивался на своей половине.

Утром день начался, как обычно. Мы занимались воинскими упражнениями до седьмого пота. Я занимался с девушками-воинами, к остальным, которые жили в черте города, меня, как и других мужчин, не пускали. Там обитали самые маленькие и те, которые были постарше моих подчиненных. Руководили всем жрицы храма богини Артемиды во главе с Зофией, которая уже своим именем была нацелена на принятие мудрых решений. Они обитали в храме, где и проводили основную часть церемоний, связанных со знаменательными событиями жизни этого народа. Но кто они такие и как оказались здесь, для меня это было тайной, которую я очень сильно хотел узнать. И мне это позже удалось. Я по крупицам собирал сведения, касающиеся этой тайны, и она постепенно раскрывалась передо мной во всей своей загадочной ясности. Казалось, все понятно, но не совсем, чего-то не хватает для полной картины. И это добавляло азарта в моих изысканиях, и чем больше я открывал, тем больше мне казалось, что я стою в самом начале пути по выяснению всего того, что меня интересовало.

Мои ученицы были разными и по характеру, и по внешнему виду, но надо отдать должное их грации и желанию освоить что-то новое, которое возвышало их над остальными. В них все-таки играл дух женского соперничества, и они красовались друг перед другом, выхваляясь своей гибкостью и выработанными умениями в тех или иных приемах, хотя в целом, как я узнал позже, это была попытка произвести впечатление на меня. Я любовался их воинственным видом, восхищался ими и жалел их одновременно. Все-таки это не женское дело – воевать. Вон уже достаточно опытная Нодаруж, что в переводе означало быстрые ноги, еще совсем молодая, а тело уже иссечено боевыми шрамами. А рядом скачет Кьянса с глазами, отливающими синевой, а через ее загорелое лицо тянется шрам от сабельного удара, причем эти все «боевые награды» они получили от мужчин. Поэтому мне было понятно, что когда они вырывались в атаку на вражеское войско, то поднимали дикий вой в желании добраться до тех, кто изуродовал их молодое тело, предопределив тем самым и дальнейшую судьбу. Вот почему здесь не было свадеб, вот почему здесь мужчины жили отдельно, вот почему здесь продолжение рода превратилось в особый ритуал. Несмотря на то, что я обучал их нужному делу уже достаточно долго и, на мой взгляд, достаточно качественно, все равно я чувствовал недоверие к себе со стороны отдельных личностей. Но выбирать не приходилось, и я тащил свою лямку, вовсю стараясь найти способ вырваться отсюда.

Сегодня я решил наведаться к прелату и попросить его по возможности помочь мне. Поэтому, закончив занятия пораньше, я по тропинке отправился туда, где ночью следил за дедом Захаром. Пропетляв немного по пригоркам и песчаным барханам, я оказался у знакомого мне места. Здесь недалеко от дома был расположен навес, прикрывающий от прямых лучей солнца пучки трав, которые шевелились от морского бриза. Возле них находился прелат, который методично ощупывал траву, снимал уже высохшие пучки и складывал их в плетеную корзину. Увидев меня, он очень сильно обрадовался и, отложив в сторону свои дела, предложил присесть на скамейку, расположенную рядом.

– А вы не боитесь, что вас накажут за то, что вы бросили работу?

– Нет. Во-первых, моей начальницы нет, она ушла в храм. А во-вторых, я имею право отдыхать тогда, когда захочу. Ну, и в-третьих, я уже научился различать те травы, которые мне поручено собирать. Правда, мне не доверяют рецепты приготовления из них различных снадобий, но их назначение я уже знаю, да и кое-что уже подсмотрел у ведуньи.

Он встал со скамейки и, подойдя к крайнему пучку травы, бережно взял его в руки, поднес ко мне и стал рассказывать:

– Вот, например, вербена. Это уникальная трава, она способствует примирению сторон. Ведунья их дает послам, которые едут на различные переговоры с многочисленными неприятелями, окружающими этот народ. И знаете, практически всегда добиваются успеха. Более того, она защищает человека от ранений, и каждая воительница носит ее с собой в специальном мешочке, подвешенном на шее. Еще она защищает от злых духов.

И он, нагнувшись ко мне, шепотом произнес:

– Я видел, как ведунья, проводя какие-то действия у себя на площадке, надевала на голову венок из этой травы, заставив меня собрать ее на рассвете.

Повесив траву на место, он подошел к следующему пучку:

– А это Анжелика! Она предохраняет маленьких детей от сглаза. Кусочек ее стебля или корня, три листика и три цветка тоже зашивают в мешочек и вешают ребенку на шею. Ну а вот зверобой. Его мне надо собрать достаточно много, так как во время посева его будут разбрасывать по полю, чтобы предохранить урожай от града, вызываемого злыми чарами. Кроме того, его вешают над дверью от плохих людей. Ну а вот это крапива, она придает храбрости человеку.

Так он постепенно рассказал мне обо всех видах трав, осторожно перебирая их руками.

– И все это правда? – спросил я.

– Да, кое в чем я уже убедился сам, – ответил прелат.

– А что еще делают с этой травой?

– Ну, много чего, например, варят и готовят разные снадобья, добавляют в хмельные напитки, растирают в порошок и лечат людей.

– Я смотрю, вы, пан прелат, стали крупным специалистом-травником.

–Да, сын мой, не знаешь, что в жизни может пригодиться, поэтому такие вот знания никогда не бывают лишними.

Расспрашивая таким образом, я постепенно подводил его к тому, что меня интересовало. И когда я выразил желание посмотреть, какие снадобья есть уже в готовом виде, так как они могут нам понадобиться в дальнейшем, он, оглянувшись по сторонам, подвел меня к небольшой двери, которая, казалось, вела прямо под землю, и остановился возле нее.

–Вот здесь, в прохладе, она держит все свои снадобья, даже меня сюда не пускает. Если хочешь, смотри сам, а я посторожу и помолюсь за тебя. Если она вдруг появится, я кашляну, а ты сразу убирайся вон за тот пригорок.

Долго упрашивать меня не пришлось, тем более, что дверь не имела замков. Осторожно открыв ее, я по ступенькам спустился в яму и остановился. Нужно было приспособиться к темноте и включить свое внутреннее зрение. Вскоре я стал различать отдельные элементы, а затем смог разглядеть и все помещение. Везде на полу стояли глиняные горшки и амфоры, запечатанные воском. Чувствовался пряный, насыщенный травами запах, пахло хмелем и хлебом. Я наклонился и стал рассматривать эти сосуды. Оказалось, что все они были помечены какими-то знаками. На одном была выдавлена лягушка, на другом красовались цветы, на третьем гордо стоял гриб, на четвертом была изображена стрела. Пока я присматривался и разбирался в этих рисунках, пытаясь понять их предназначение, раздался кашель прелата. В моем распоряжении было лишь мгновение. Поэтому, не долго думая, я схватил ближайший ко мне небольшой кувшин и рванул по ступенькам наверх. Пригнувшись, я тихонько выбрался наружу, успев прикрыть за собой дверь, и ползком стал пробираться к намеченному пригорку. Краем глаза я увидел Мэйю, которая шла по тропинке и, на мое счастье, смотрела в сторону моря. Нырнув за пригорок, я притих.

Сначала была тишина, а потом до меня стали долетать звуки разговора. Ведунья отчитывала прелата за то, что он не в той последовательности вывесил траву, что могло повлиять на ее качества. Затем разговор оборвался, и скрипнула дверь в дом. Я решил выглянуть, чтобы разведать обстановку. Увидев меня, прелат однойрукой махнул мне, чтобы я быстро уходил отсюда, а другой вытирал пот со своего бледного лица. Естественно, я воспользовался его советом и, придерживая кувшин, отправился домой, отходя подальше, чтобы меня не заметили. По пути я более внимательно рассмотрел кувшин. На нем был значок с изображением гриба. Благодаря моим перемещениям содержимое кувшина пришло в движение, и из-под восковой печати стал ощутимо доноситься хмельной пряный запах. «Это то, что мне нужно», – подумал я и стал прикидывать, куда можно спрятать его. Место нужно было выбрать достаточно прохладное, чтобы не испортить содержимое, ну и, само собой разумеется, недалеко от дома. И тут я вспомнил, что периодически перед сном дед выходит к морю, чтобы выкурить люльку табака, присаживаясь на разбитый баркас, лежащий на берегу. О чем он думает в это время, глядя на морскую гладь, трудно сказать, но это действует на него расслабляюще, и он становится более открытым. Вот здесь и надо пристроить мой кувшин, чтобы достать его в нужное время.

И такое время наступило буквально через несколько дней. Захар, возвращаясь из очередного посещения ведуньи в приподнятом настроении, занял свое место на баркасе и закурил трубку, со вкусом затягиваясь после принятия очередной порции хмельного. Мне тоже не хотелось спать, и я в это время бродил по берегу, наблюдая за лунной дорожкой. Возле баркаса наши пути пересеклись. Он смерил меня хитрым взглядом и, затянувшись в очередной раз дымом, произнес:

– Ну что бродишь, как неприкаянный, садись, подышим морским воздухом, глядишь, и полегче станет.

Дважды упрашивать меня не пришлось, и я сразу присел с той стороны, где было меньше табачного дыма, хотя и он приносил пользу, отпугивая кусучих комаров.

– Что, лютуют? – спросил он, глядя, как я отмахиваюсь от очередной атаки.

– Да, есть малость, – ответил я.

– На то она и весна, вся живность оживает. А в этом годе она дюже ранняя, вон как солнышко светит, скоро садить будем, мужики уже все к посеву приготовили. И комары пытаются кровушки напиться, чтобы успеть потомство дать. И у нас скоро этот праздник будет, пора казаков на волю выпускать, а то они застоялись, все работа да работа, а ласки никакой. Вот на праздник все и получат.

– А что значит – все получат? – спросил я.

Дед посмотрел внимательно на меня, затем сплюнул на землю и произнес:

– Да, сразу видно: молодо-зелено. Но ничего, придет время, сам поймешь и примешь участие, а там глядишь – и понравится, дак и останешься здесь, как многие.

– Я совсем не пойму, о чем вы говорите, но оставаться здесь я никак не хочу, у меня на той стороне остались родители, братья, сестры, друзья. Так что у меня дорога одна – домой. А в праздниках пусть другие участвуют, которым по нраву пить да гулять.

– Э, голубь, праздник празднику рознь. Здесь такие праздники, которых ты там, у себя, и представить не мог. Да что я говорю- сам увидишь.

И дед, продолжая покуривать, уставился на море, провожая взглядом ленивые волны, периодически накатывающиеся на берег.

– Эх, сейчас бы горилки, чтоб душу погреть, а то она за столько лет почти вся вымерзла здесь, – сказал он вслух, не обращаясь конкретно ни к кому.

– Насчет горилки не знаю, а вот кое-что предложить могу, учитывая ваше состояние, – сказал я и, нагнувшись, вытащил из-под баркаса кувшин.

Увидев знакомый образ, дед даже подпрыгнул, чуть не свалившись с баркаса. Затем бережно взял кувшин, взболтал его и присушался к музыке, которую издавал хмельной напиток там, внутри.

– И где же ты взял это? – он вопросительно посмотрел на меня.

– Да одна из девушек дала, сказала, что это принесет мне пользу.

– Ну тогда другое дело, раз девушка, – и он, вытащив висевший на поясе нож, срезал восковую печать. В ноздри сразу ударил своеобразный запах крепкого хмельного напитка. Втянув этот запах в себя, Захар осторожно сделал глоток и замер, прислушиваясь к тому, как он постепенно проникает в его организм. Затем, одобрительно кивнув, приложился еще раз, после чего закрыл глаза и замер, думая о чем-то о своем. Мне показалось, что наступил удобный момент, и я решил вступить в игру.

– Пан Захар, а как вы попали сюда?

Мой вопрос замер в воздухе, не вызвав никакой реакции на лице собеседника. Затем он встрепенулся и, глядя вдаль, печальным голосом произнес:

–Да как все.

–Но ведь каждый по-разному, а вы?

–Да все очень просто: выехал на рыбалку, захотелось красной рыбки, отпыл от берега в нужное место, сориентировался по приметам, как лучше стать, и начал ловить. Вдруг налетел сильный низовой ветер, замутил все вокруг, сорвал мой баркас с места и понес в открытое море. Я ничего не мог сделать. А там загнал лодку в какой-то липкий туман. Затем внезапно прекратившись, он оставил меня в этой молочной пелене, которой, казалось, не будет ни конца, ни края. И когда я вырвался на чистую воду, то увидел незнакомый берег и стал держать курс на него. Ну а затем пристал к нему и оказался в плену у этих красавиц. Учитывая мой возраст, они не сильно колотили меня, а потом пристроили по хозяйству. Сначала с артелью ловил рыбу, потом стали доверять другие работы, так постепенно и стал тем, кем я сейчас являюсь. Помогаю хлопцам, которые попадают сюда, прийти в себя и жить дальше. Кому–то это нравится, и их переводят в мужской городок для постоянного жительства, а кому-то не по душе, поэтому те живут в другом месте под постоянным контролем. Ну а особо буйных продают всяким морским разбойникам и торговцам.

И он, словно очнувшись, снова приложился к бутылке.

– И что, за все это время никому не удавалось вернуться назад?

– Очень редко, вон Петру повезло дважды: один раз, когда случайно вырвался отсюда, второй – когда так же вернулся. Зазноба у него тут есть, влюбился он в нее очень сильно. Ну и на празднике он сумел с ней объединиться, вот теперь ждет результата своей мужской работы. Если будет девочка, его направят на постоянное место жительства, а если мальчик, то пошлют на хозяйственные работы.

– Как это все просто здесь. А если от него это не зависит? А если сегодня мальчик, а завтра – девочка.?

– Нет, первая должна быть девочка, тогда ведунья определяет, как дальше быть и что может быть в перспективе. Она здесь главная, и у нее свои способы видеть будущее. Да ты сам вскоре убедишься в этом.

Его слова вызвали у меня множество вопросов. Но адресовать их, наверное, нужно было кому-то другому, а не моему собеседнику. А вот кому, надо хорошо подумать. Но все-таки надо использовать возможность и попробовать узнать еще что-нибудь. И я снова, выбрав момент, стал продолжать свои распросы.

– Пан Захар, а откуда здесь появились эти женщины?

– О, это длинная история. Так уж и быть, расскажу тебе, что мне в минуту откровенности поведала Мэйа. Откуда появились эти воительницы, точно до сих пор никто не знает. Может, восстали против мужчин из-за плохого обхождения, а может, решили обойтись без них, ведь недаром говорят, что раньше миром правила женщина, пока ее не загрузили хозяйственной работой. Но, чтобы выжить в этих ужасных условиях, им пришлось бороться, осваивать военное искусство, защищаться, нападать и похищать мужчин. Они превзошли их в военном ремесле, хитрости и напористости. Каждую новую девушку принимали в свои ряды через определенные ритуалы, которые давали возможность определить, готова ли она вести такой образ жизни или нет. Когда их ряды сильно редели от постоянных битв, то они совершали набеги на различные селения и захватывали в плен молоденьких девушек, которых воспитывали по своей системе. Возглавляла этот женский легион очень красивая, очень напористая и требовательная царица Фалестрис. В отношении с мужчинами они придерживались очень строгих правил – никаких контактов. Только раз в году в течение месяца они падали сами в их объятия, даря радость и наслаждения, а потом девять месяцев ждали результатов этого буйства. Так расширялось это племя, шаг за шагом осваивая все новые территории. Они внимательно следили за тем, что происходит на их границах, и давали серьезный отпор тем, кто пытался их нарушить. Это у них почти всегда получалось, и было очень мало желающих встретиться с ними в открытом бою. Их покровительницей была богиня Артемида, и поклонялись они животворящему солнцу.

А вот царица Фалестрис не могла подобрать себе пару из попадавшихся в их руки мужчин, так как все они были не ровня ей. А годы летели, и крылья времени все больше указывали ей на необходимость кардинального решения этой проблемы. Нужна была наследница, та, которая примет трон из ее рук и поведет народ дальше по тернистому женскому пути. Но где найти такого, который бы соответствовал ее требованиям и передал бы ее ребенку те качества, которые она хотела видеть в нем. Мотаясь со своими воительницами по краям, она от пленных, захваченных в одном из сражений, узнала, что появился новый покоритель мира Александр Македонский, который не знает поражений и всегда добивается поставленной цели. Он, чтобы подчеркнуть свое величие, приказал от каждой побежденной страны взять по небольшому куску золота и сделать миниатюрный золотой земной шар, который всегда носит с собой. Этот шар как бы стал его талисманом, делая его непобедимым, так как к его армии символически присоединяются и все силы захваченных им стран. Он молод и красив и, что главное, не женат.

Узнав об этом, Фалестрис, не колеблясь, приняла решение найти этого покорителя мира и зачать от него ребенка. Выяснив, где он находится, она, переодевшись в мужскую одежду и взяв всего одну телохранительницу, отправилась в путь. Долог и труден был этот путь, на котором ей постепенно открывались многие черты характера ее избранника. Его победоносное шествие из Греции через Сирию в Индию было отмечено тысячами обезображенных трупов и дымом пожарищ. Он обожал спортивные игры. Собрав со своими ветеранами несколько команд, он устраивал соревнования, которые заключались в том, что одна ее часть подбрасывала в воздух младенцев, а вторая пыталась их метко нанизать на копье. Победителям воздавались почести почти как олимпийским героям. Большое удовольствие ему доставляло наблюдение за кормлением хищных зверей, часть из которых сопровождала его в обозе. Для этой цели пленных запекали в огромных бронзовых жаровнях и бросали в клетки хищником. А в персидском городе Мегдама всем оставшимся в живых после сражения по его приказу отсекли обе руки и выкололи оба глаза. Доставалось от него и его ближайшим друзьям, которые испробовали на себе его тяжелую руку. Однако это не смущало царицу, так как и она была не безгрешна, да и время было такое, что заставляло каждого постоять за себя.

Наконец, она застала Македонского в Индии. Он был в ужасном расположении духа. В пьяном угаре он вспылил и пронзил друга молодости своим знаменитым мечом, вытащил из него кишки и нанизал тому на голову. Когда до него дошло, что он натворил, то впал в депрессию и никого не принимал, запивая свое горе вином. Что только ни предпринимало его ближайшее окружение, чтобы вывести царя из этого состояния, – ничего не получалось. Забившись в своем шатре, он признавал тольку одну вещь – кувшин с вином, который ставили ему перед входом, так как боялись туда заходить.

Попав в ставку Александра, царица представилась его придворным людям и предъявила золотой диск с изображением солнца как доказательство своего происхождения. Оказывается, о ней слышали и сразу оказали царские почести, однако посоветовали повременить по поводу встречи с «сыном Солнца». Однако Фалестрис была такая же неудержимая, как и Александр. Отдохнув два дня, она привела себя в порядок и, выбрав момент, смело вошла в шатер, решительно отстранив пытавшуюся задержать ее охрану. Подойдя к возлегающему на ковре с кувшином вина Александру, она молча встала перед ним и сбросила со своих плеч покрывавший ее плащ, представ в первозданной своей красоте. И столько было в ней достоинства и женской необъяснимой силы, что он не схватился сразу за лежавший рядом меч, а замер, уставившись на ее точеные икры. Затем его взгляд медленно стал подниматься вверх, как бы физически ощупывая широкие бедра, тонкую талию, плоский мускулистый живот, розовые налитые соски, словно манящие к себе, пока не остановился на золотом диске с изображением солнца, который поблескивал на ее нежных грудях. Потом он посмотрел ей в глаза. В ее прямом взгляде было столько силы и желания, что это заставило его подняться на ноги. Сглотнув пересохшим ртом слюну, он спросил:

–Ты кто?

– Царица, как у вас называют, «амазонок» Фалестрис, пришла, чтобы поговорить с тобой. Тем более, что ты сын Солнца, а я дочь вечного источника жизни, и у нас с тобой есть общие интересы.

Смысл сказанного постепенно дошел до Александра, и он, отпустив сопровождавших ее лиц, предложил ей сесть на походный стул, стоящий возле его кровати.

О чем они там говорили, никто не знает. Но где-то через час она вышла из шатра и пошла к себе, а Александр приказал подготовить ему горячую воду и чистую одежду. По всем войскам пополз слух, что царь женится, а на берегу живописного озера было приказано разбить царский шатер. Как оказалось, дети Солнца нашли общий язык. Они определились, что если в результате их любви будет сын, то он достанется Александру, а если дочь, то она останется у Фалестрис. Царица делала все, чтобы получилось так, как она задумала. Она отбирала подушки и покрывала для царского ложа, посуду и слуг, привередливо рассматривала предоставленные ей одеяния из индийского шелка, который был легче воздуха. Вот белое сари, это то, что нужно для начала, чтобы подчеркнуть свою невинность и девственность. Затем в ходе любовной игры следует перейти на красный, который действует возбуждающе. В гамму цветов надо включить и желтый, который призывает партнера к искренности и отдаче, и наконец, фиолетовый и желтый, чтобы подчеркнуть свою чувственность и темперамент. Остальные цвета были отвергнуты. Например, коричневый, который подавляет желание любви, или синий, подразумевающий отсутствие инициативы с женской стороны. Естественно, эти платья должны больше открывать, чем закрывать ту красоту, которой наделил ее Создатель. Подобрала и музыкантов, которые должны были играть в этот период завораживающую музыку, располагающую к неге и сладострастию. Кроме этого, она отказалась от мяса и стала есть только фрукты. Три дня и три ночи ее купали в различных травах и натирали благовониями, вызывающими страсть у мужчин. Вокруг ее палатки постоянно дежурили часовые, которых приходилось менять через каждые полчаса, так они не выдерживали той женской энергии, которая исходила оттуда. Александр тоже не отставал от нее, собирая себя по частям, отказавшись от вина и ристалищ, накапливая необходимую энергию.

И, наконец, этот день настал. Солнце, словно расщедрившись, плавно опускало свои нежные «руки» на землю, разрисовывая ее сочными яркими красками. Его лучи пускали зайчики от оружия и золотых шлемов царской гвардии, выстроенной по направлению к шатру. Посередине между воинскими рядами струился по земле ярко-красный ковер. Александр в золотых доспехах в сопровождении своих ближайших соратников подошел к входу в палатку Фалестрис и остановился. Тотчас же раздался призывный звук трубы. Он начался на низкой ноте, как бы вопрошая о готовности той, к которой обращался. Постепенно набирая силу, он полетел к небесам и, когда достиг их самого верхнего слоя, внезапно оборвался, заставив всех устремить свой взор на вход в палатку. Эти секунды были самыми томительными для всех. Наконец занавес палатки заколебался и отошел в сторону, и оттуда выплыло что-то неземное, окутанное белым шелком и пурпуром, являвшимся признаком царской принадлежности. Не только взгляды присутствующих, но и солнце устремило туда свой взор, окутывая своими лучами это «облако», высвечивая многочисленные золотые украшения на руках, ногах и голове, которые, как искорки, просвечивались сквозь прозрачное покрывало, окутавшее царицу с ног до головы. Эти украшения были подарены ей Александром, многие из них были созданы буквально за сутки по его приказу. Это необычное явление вызвало вздох восхищения среди привыкших к грубости и жестокости солдат, заставив их подтянуться и выпрямиться так, чтобы соответствовать тому прекрасному, которое сейчас явилось перед ними. Строй дернулся и замер. Александр застыл на месте, пораженный открывшейся картиной, и склонил голову перед возникшим воздушным созданием, отчего с его шеи спустились вниз две золотые цепи, на конце которых висело искусно сделанное золотое изображение солнца. Оно тихо звякнуло о его золотой нагрудник и разрядило обстановку. Он, словно очнувшись, снял эти цепи и стал в своих руках вращать изображение солнца. Оно распалось на две половинки, причем на каждой из них оказалось по равному числу солнечных лучей, которых при сложении было ровно двенадцать. Одну половинку, на которой лучи были более крупными, царь повесил на себя, а другую протянул Фалестрис, заявив о том, что если родится сын, то он сам повесит ему свой талисман, а если дочь, то царица должна отдать свою половинку ей. Этот талисман является ключом к пещере, где Александр приготовит приданое для ребенка. С этими словами он повесил талисман на шею царицы, а затем, взяв ее за руку, повел сквозь строй замерших воинов в шатер. Впереди них шли три молодые девушки, которые усыпали дорогу цветами, мягко шелестевшими под ногами идущих. Подойдя к шатру, царь открыл вход и, пропустив в него царицу, махнул на прощание рукой своим гвардейцам и вошел вовнутрь. Гвардейцы в ответ обнажили мечи и стали тихонько стучать их рукоятками о щит. Их поддержали когорты, выстроившиеся по всему лагерю, и эхо от их действий пошло гулять по ближайшим окраинам, пугая мирное население. Когда этот звук затих, в дело вступил оркестр, выдувая из своих инструментов нежнейшую мелодию, которая стала ненавязчиво проникать в души присутствующих на этом празднике, напоминая о мирных днях, любимой девушке, домашнем очаге. Солдаты начали расходиться, их роль была сыграна, и теперь они остались один на один со своими мыслями о прошлом. Не ушли только часовые, которые были отодвинуты от шатра на достаточно приличное расстояние.

Семь дней и семь ночей длилось это таинство любви. Как потом рассказывал Александр, он несколько раз «умирал» в объятиях царицы, но она с маниакальным упорством снова и снова одним движением своего прекрасного тела возвращала его к жизни, и он опять шел в атаку. Когда совсем не было сил, они без одежды выскакивли из шатра и долго плескались в озере, приводя себя в порядок. В зависимости от настроения Фалестрис меняла свои одеяния, вызывая новую гамму чувств у Александра. По утрам они пили чай, заваренный в воде, которую собирали из белых водяных лилий, растущих в озере. Ее хватало ровно на две чашки этого нежного напитка, заряжавшего их на целый день. Иногда палатка ходила ходуном, и часовые боялись, что она может сорваться с места и улететь вверх из-за кипевших там страстей. Наконец, на восьмой день из палатки, покачиваясь, вышел похудевший царь, щурясь от утреннего солнца. Вслед за ним появилась Фалестрис, которая словно расцвела за это время. Она уверенной походкой направилась к себе, кивнув на прощание Александру, который медленно подошел к своей палатке и, не раздеваясь, сразу упал на постель. Через сутки царица уехала в окружении дясяти телохранителей, которые сопровождали Фалестрис до границы ее царства. Дальше их не пустили, и они вернулись обратно, рассказывая всем о девушках-воинах, с которыми они встретились.

На этом дед замолчал, покачивая в руке пустой кувшин, который можно было уже выбросить, но расстаться с ним у него пока не хватало сил.

– И это все? – спросил я. – А как же они оказались здесь?

– А это уже другая история, – ответил он и тихонько поставил кувшин возле себя, продолжая смотреть на медленно колеблющиеся волны.

Очевидно, хмельной напиток, сдобренный какими-то грибами, и шепот волны таинственным образом подействовали на него. Он, не отрываясь, смотрел вдаль, словно видя что-то такое, что мне было недоступным.

– Странно, – произнес я вслух, – где Индия? Наверное, очень далеко. И где они теперь? Непонятно.

Дед не реагировал, продолжая что-то рассматривать там, в темноте, а затем встрепенулся и его прорвало.

–Видишь ли, все очень просто.

Я от его слов подхватился и стал тоже всматриваться в темноту, но ничего там не обнаружил и вопросительно уставился на старика.

– Видишь, – опять повторил он, – все очень просто.

И из его уст плавно полилось продолжение этой интересной истории.

– А прошло ровно девять месяцев со дня свидания детей солнца, но известий никаких не поступало. В пылу сражений и пиршеств Александр почти упустил из виду важное событие. Эта встреча, как и множество других, возможно, навсегда ушла бы из его памяти, если бы не одно обстоятельство. Как-то одним утром, переодеваясь для осмотра своих войск, царь среди своей одежды обнаружил белое платье, в котором он первый раз увидел Фалестрис, и внезапно в его сердце ворвалась сильная тоска по ней, такой не похожей на остальных. Это была тоска по той любви и страсти, которую он не испытывал ни с какой другой женщиной. Фактически в нем взяло верх то, что царица так усердно вложила в его душу. Ему захотелось домашнего тепла и детского лепета. И тут он вспомнил, зачем царица приезжала к нему. Значит, где-то там, за горами, за реками живет продолжение его рода. Если Фалестрис никого к нему не прислала, значит, родилась девочка, следовательно, у него есть дочь. Он вызвал своего полководца и дал ему приказ отправиться в царство амазонок и привезти дочь. Сквозь бури и штиль корабли не без потерь добрались до Кавказских хребтов и высадились на территорию амазонок. Всюду были разосланы летучие отряды, которые сообщали о том, что Александр пришел за своей дочерью. Слухи об этом повсеместно распространились по всей земле, однако девочка не объявлялась. Так войска постепенно дошли до реки Фазис, где их встретили воинственные отряды амазонок. Царица прямо заявила посланцам, что Александр не держит свое слово и дочку она никому не отдаст. Все это привело к кровавой битве, в результате которой Фалестрис погибла. Это внесло смятение в ряды воительниц, и они потерпели поражение от более опытной македонской армии. Оставшиеся в живых были взяты в плен. Несмотря на предпринятые усилия, девочка не была обнаружена. Тогда было принято решение всех женщин погрузить на корабли и привезти к царю, а там уже разобраться, кто есть кто. Однако во время этого морского перехода корабли попали в густой туман. Воспользовавшись ситуацией, амазонки восстали, перебили охрану, но, не умея управлять триерами, отдали себя на волю волн. Вот их и прибило однажды поутру на этот берег. Здесь они и пустили свои корни, начав все заново. Единственное, что их вдохновляло, это то, что с ними была дочь Фалестрис и Александра Македонского. Кстати, и вот этот баркас, на котором мы сидим, сделан из дерева тех триер, которые приплыли сюда.

– Ну а девочку спасли?

– Какую девочку? – не понял дед.

– Ну дочь Фалестрис.

– Так ее и не теряли, именно из-за нее и произошло восстание на кораблях. Когда она подросла, то заняла трон. И сейчас ее дочь правит здесь. И у сегодняшней царицы есть дочь, которая достигла совершеннолетия и сейчас ей ищут везде пару. Как ты сам понимаешь, простой парубок ей не подходит. Вот поэтому всех попавших сюда мужчин и проверяет Мэйя. Она ближайшая помощница царицы Аго, которая является и главной жрицей храма Артемиды. Уже само имя ее говорит о том, что она самая благородная из всех.

– А как же Мэйя одна справляется с такой проверкой? Вон мужиков сколько, а она одна, да к тому же старовата, – я решил пошутить и узнать, как это всё происходит.

–Дурак ты, хлопец, -сказал дед, – скоро сам все увидишь, так как приближается праздник, когда эти «дикие кобылицы» становятся женщинами: такими ласковыми, такими податливыми, такими доступными, словно хотят набраться всего этого на всю оставшуюся жизнь. А Мэйя своими волшебными способами подбирает им пару, чтобы все это происходило не просто так, для удовольствия, а имело еще и результат.

«Какой результат?» – подумал я, но не стал спрашивать старика, поскольку и так достаточно сильно разговорил его. Тем более, что он стал засыпать, склоняя голову набок. Подхватив под мышки, я медленно повел его к дому и уложил в постель.

Утро началось, как обычно, дни складывались в недели и тянулись длинной чередой. Где-то там, на окраинах этого царства, гремели бои. И обученные мною воительницы убывали на сражения, но взамен их приходили новые, которых нужно было также обучить военному делу. Постепенно я научился неплохо владеть обоюдоострым топором, излюбленным оружием этих гордых женщин, а также освоил искусство метания короткого копья на различную дистанцию.

Так постепенно приблизилось время для подготовки условий для будущего урожая. Все зашевелились, стали готовиться к чему-то торжественному. Женщины стали вести себя как-то особенно, а мужчины готовили инвентарь для обработки земли. Что представлял из себя этот ритуал, мне толком никто не мог объяснить, но то, что этому придавалось большое значение, видно было по тем приготовлениям, которые имели место.

И вот этот день настал. Все были веселы и доброжелательны, блистая своими лучшими нарядами. Расположившись ранним утром вокруг поля, они ждали, когда солнце нагреет землю, покрытую легким туманом, медленно поднимавшимся вверх. Постепенно он рассеялся, открыв всю широту невспаханного поля. Когда земля достаточно прогрелась, из-за спин толкущегося народа неожиданно выскочили молодые девушки, одетые в прозрачные туники, которые ещё больше подчеркивали их грациозность, обрисовывая контуры тела. Окружив поле, они замерли в молчании, готовясь к чему-то важному. Молчала и толпа, которая была разделена на женскую и мужскую половины. Наконец вперед вышла Аго и, поклонившись солнцу, взмахнула своим жезлом, который заискрился, словно поймав солнечный луч, который она энергичным жестом направила в центр поля. Повинуясь этой команде, девушки сбросили с себя туники и голые стали кататься по всему полю, периодически застывая на нем, раскинув руки или пытаясь как можно сильнее прижаться к нему. Как оказалось, это они отдавали ему свою женскую энергию, готовясь к дальнейшей женской доле – матери и одновременно подготавливая почву для обильного урожая. Считалось, что чем активнее будет этот ритуал, тем обильнее будет урожай, который даст Мать-Земля, готовясь уже в который раз дать новое потомство в виде урожая. Когда все поле было очерчено женскими телами, они, перепачканные с ног до головы, внезапно исчезли, растворившись в толпе. Именно в этот момент в мужской половине наметилось движение: она раздвинулась на две половинки, и на поле въехало четыре плуга, запряженных в нарядно убранных лошадей, которыми управляли голые мужчины. Расположившись в центре поля в виде креста, они остановились и обратили свой взор на Аго. Все замерли в ожидании. Мужчины должны были лишить поле девственности и заложить основу будущего урожая, проводя первую борозду по нетронутой целине. Взметнувшийся жезл дал им возможность выпустить свою энергию наружу, и они, напрягшись, вонзили железные лемехи в застывшую землю и начали своей твердой мужской рукой приводить ее в порядок, пытаясь достичь как можно большей глубины. Земля податливо раскрывалась перед ними, словно давно ждала этого момента. Начали они пахать с центра, делая ровные круги по ходу солнца, стараясь равномерно обработать это сакральное поле. Присутствующие завороженно наблюдали за этим процессом, тихо комментируя малейшие огрехи, которые случались. Считалось: чем успешнее будет проведен этот ритуал, тем обильнее будет урожай. Когда поле было вспахано, на нем снова появились голые молодые парни с холщовыми сумками через плечо, в которых были семена. Встав в один ряд, они торжественно начали их разбрасывать на вспаханное поле, как бы ставя точку в ритуальном процессе, символизирующем подготовку нового урожая, а в целом – новой жизни. Как оказалось, этот ритуал был еще и прелюдией того женского праздника, о котором мне говорил старик.

Утром следующего дня дед Захар разбудил меня еще до рассвета. Это было необычно, так как я в принципе не подчинялся ему и жил по своим законам. И хотя я был сильно удивлен, но не подал вида и вопросительно уставился на него.

–Вот что, хлопчик, помоги мне в одном деле, а то я сам не справлюсь, силы уже не те, – и махнул рукою, приглашая следовать за ним. Естественно, отказать я не мог и, быстро одевшись, бросился догонять его. Вскоре тропинка вывела нас на причал, где стоял на якоре, очевидно, только что пришедший шлюп. Паруса его были убраны, и команда вместе с нашими рыбаками начала разгрузку, складируя мешки, ящики и амфоры прямо на берегу. Возле всего этого богатства стояла Мэйя, которая призывно махала руками, торопя нас. Дед прибавил шаг, и мы, минуя ее, по колено в воде подошли к шлюпу с другого борта. Там нас уже ожидал один из матросов. Он был в чалме, одетый в белую длинную рубаху, оттенявшую необычный цвет его лица, который я ранее нигде не встречал. Что–то спросив деда на непонятном гортанном языке, он пронзительно глянул на меня и, нагнувшись, с трудом поднял плетеную закрытую корзину и, кряхтя, через борт вручил нам. Взявшись за одну из ручек, я понял, что груз достаточно тяжелый и старик один точно бы не смог его осилить.

– Что тут такое тяжелое, может, позовем ещё людей на помощь? – сказал я, глядя на то, как он с трудом справляется со своей ношой.

–Нет, никого не надо звать, а что там – скоро узнаешь, – ответил дед, когда мы вышли на берег и потащили свой груз к домику Мэйи.

Несмотря на то, что Захар сильно устал, он не разрешил нам ни на миг остановиться, чтобы отдохнуть, говоря о том, что корзину ни в коем случае нельзя ставить на землю. Наверное, это было так, потому что за нами очень строго следила ведунья, которая приказала опустить наш груз на специальную подставку, стоявшую в темном углу ее комнаты. Что там было, я не мог определить, единственное, что мне удалось, так это почувствовать очень необычный аромат, исходивший оттуда, который я ощутил в помещении ведуньи, несмотря на запах трав, развешанных повсюду.

Еще удивили меня люди, которые привезли груз. Они были все необычного красновато- коричневого цвета, одетые в чалму, с серьгой в левом ухе и браслетом на правой руке. У каждого за поясом был кривой кинжал в серебряных ножнах, на которых были непонятные знаки и буквы. Когда они при разгрузке случайно становились в ряд, то можно было увидеть какой-то рисунок или текст, который в полной мере, очевидно, можно было распознать тогда, когда они все будут выстроены в один ряд. И то, при условии, что твой взгляд натренирован выхватывать из общей картины то необычное, что не бросается другим в глаза. А у меня эти задатки были, да и тренировки сыграли свою роль, поэтому все необычное так и лезло мне в глаза, порой надоедая до бесконечности. Поэтому приходилось с этим как-то мириться. Я попытался ненавязчиво узнать у деда, что это за люди. Но он долго отнекивался и отвечал мне, что это необычные мореплаватели, их осталось очень мало, их прошлое покрыто тайной, и они каждый год преодолевают большое расстояние, чтобы доставить свой груз сюда в это время. Живут они в теплой, солнечной и некогда могущественной стране, о которой мало кто знает, но которая была колыбелью человечества. Попасть туда к ним может не каждый, но у меня есть шанс, так как мне разрешили нести этот ценный груз, который доверяют не всем. Чем я добился такого доверия, я не знал.

В дальнейшем день проходил, как обычно, правда, среди моих подчиненных чувствовалось некое напряжение, словно они ожидали какого-то радостного события, которое касалось их непосредственно. Так продолжалось целую неделю, а в конце нее после службы в храме Артемиды было объявлено о начале праздника. Все занятия и работы были отменены. В степи остались только дежурные боевые патрули, а все женщины стали готовиться к празднику.

Наконец, дождались и этого дня. О начале праздника всех жителей оповестил звук серебряной трубы, доносившийся из храма. Тонкие, глубоко проникающие вовнутрь звуки выдувала мощная Агейп, которая стояла на мраморных ступеньках перед входом в святилище и самозабвенно дула в музыкальный инструмент, поворачиваясь на все четыре стороны света. Это был призыв к началу перемен, началу новой жизни, обретению нового статуса, который касался всех жителей, в той или иной степени причастных к этому процессу, да и имя исполнительны означало «любовь». К храму потянулись жители, обтекая его со всех сторон и останавливаясь возле колонн, чтобы лицезреть то, что будет проходить внутри. А там по бокам помещения курились благовония, от которых всё наполнялось священным трепетом. Статуя Артемиды была раскрашена в яркие цвета, которые раскрывали ее красоту, указывая на главное качество её как богини плодородия. Она стояла лицом прямо к главному входу. Правая ее рука была заведена за спину, как бы доставая из колчана стрелы и готовясь отдать их пришедшим на поклон людям. Левая рука сдерживала готовившегося ринуться вперед оленя, потерявшего голову от обилия прекрасных девушек, окружавших его. У ног богини на резном деревянном троне сидела Аго, перед которой стоял колчан со стрелами. Рядом с ней стояла Мэйя, одетая в тунику зеленого цвета. Слева и справа от постамента стояли жертвенники, наполненные золотыми и серебряными монетами.

Наконец звук трубы затих, и прозвучал вибрирующий удар огромного бронзового гонга, расположенного в потике у входа. Его низкий тембр, кувыркаясь, наполнил своим звуком все помещение, и перед зрителями в храм медленно, змейкой, двумя лентами стали входить девушки. Слева шли совсем молоденькие, а справа – уже более взрослые, среди которых я узнал многих своих учениц по военному делу. Не доходя до постамента, они остановились. В храме установилась тишина, несмотря на огромное количество людей, собравшихся вокруг. На лицах девушек читалось очень сильное внутреннее напряжение. Очевидно, они стояли перед каким-то серьезным выбором, и от того, что они сейчас выберут, в дальнейшем зависела их жизнь. Я и догадаться даже не мог, что это может быть, так как оказалось, что жизненный процесс, который обличен здесь таким таинством, у нас там проходил естественным образом. В женском государстве ему придавали особый смысл. Когда движение прекратилось, Аго встала и, внимательно посмотрев на девушек, махнула своим жезлом. И сразу в движение пришла правая сторона. Первая девушка сделала шаг вперед, сняла тунику, а затем развязала оказашийся под ней пояс, который передала Мэйе. Затем, бросив в жертвенник монету и поклонившись Артемиде, расслабленной походкой пошла на выход. В тот же самый момент, когда она скрылась из глаз, девочка с левой стороны тоже сделала шаг вперед, сняла тунику и, приняв из рук ведуньи пояс, особым узлом завязала его на своей талии. Затем, бросив аналогичным образом монету, подошла к Аго, взяла из ее рук стрелу и пошла вперед, бережно неся ее в руке. Все это проходило в полной тишине, только был слышен звон монет, падающих в жертвенник, да шелест ветра, который проникал сквозь колонны, заставляя колебаться пламя жертвенных огней. Мне показалось странным, что не все молоденькие девушки брали стрелы. Многие проходили мимо, не вызывая никаких нареканий со стороны Аго. Что касается более зрелых, стоящих по правую руку, то они все в полной мере выполнили те действия, которые продемонстрировала первая девушка. Как оказалось, эти девушки переходили на другой уровень своего жизненного пути. Они прощались с военной службой и, принеся жертву Артемиде в виде монеты, готовились принять участие в женском празднике, чтобы попытаться стать матерью. Пояс, который они снимали и передавали своим младшим сестрам, был символом того, что они в свое время достигли зрелого возраста и могли беспрепятственно «дружить» с мужчинами. Но в силу того, что они выбрали военную службу, они этого не сделали. Теперь же они решились на это. В свою очередь, девочки, которые надевали эти пояса, получали разрешение на выбор своего дальнейшего пути: или стать воином, или женщиной. Те, которые кроме пояса выбирали еще и стрелу, готовились защищать свою страну и становились моими ученицами в воинском деле. Эта стрела теперь постоянно должна была находиться в их колчане, а использовать ее можно было только в крайнем случае. Когда девушка принимала решение уйти с военной службы, она передавалась Аго и вручалась новому пополнению, которое платила своей богине за лишение невинности. Я наблюдал за этим ритуалом, находясь в окружении таких же молодых людей, которые стояли стайкой у одной из колонн святилища, обмениваясь комментариями от увиденного.

Наконец, последняя девушка, взяв протянутую ей стрелу, удалилась, бросив гордый взгляд на толпу молодых людей. И снова по воздуху полетел серебряный звон трубы, завершаемый громким ударом в гонг. Затем храм заполнили нежные звуки свирели, которым мягко вторила арфа. Стало казаться, что это играют не ее струны, а струны твоей души, которая замирала от чего-то необычного, что ждало впереди, наполняя тихой радостью все твое естество. Стоявшие рядом со мной молодые люди преобразились, как-то подтянулись и стали выстраиваться в одну колонну. На противоположной стороне, в женской половине происходило то же самое. Девушки заволновались, стали поправлять свои волосы и одежду, бросая изредка взгляды в сторону ребят. А музыка все набирала высоту, охватывая тебя с ног до головы, заставляя прислушиваться не только к нотам, но и к тому, что начало происходить у тебя внутри. В самый пленительный момент, когда ты был уже готов отдаться во власть этой гармонии, раздалась дробь барабана и в образовавшейся паузе из раскрывшихся в полу мраморных плит поднялось вверх непонятное сооружение, вызвавшее трепет у присутствующих. Это была статуя, внешне похожая на человека, которую очень трудно описать. У нее было два лица в одном обличии, расположенные в один ряд. На одной стороне лица был широкий лоб с гладко зачесанными назад волосами светлого цвета, было два носа, два рта, два подборотка, но три глаза. В левом подобии уха, обращенном к ребятам, висело большое украшение в виде вытянутого вниз золотого шара, который светился изнутри, из конца его свисала какая-то конструкция с отверстием, расположенным снизу. В правом ухе сверкала серебряная серьга с изображением солнца. Двойной подбородок подпирал высокий воротник с застежкой посередине, который заканчивался золотым обручем с серебряными нашлепками по кругу. Сзади, из района затылка или воротника, торчали небольшие крылья в полураскрытом виде, сделанные из какого-то металла, ярко блестевшего на фоне огня жертвенников. На уровне груди находилась ровная площадка, слева и справа от которой шли широкие трубы, уходящие куда-то вниз. Лицо статуи было, как живое. Казалось, она рассматривает всех присутствующих в упор, читая их мысли. И, несмотря на то, что она была неподвижна, впечатление было такое, что она смотрит только на тебя и знает о тебе то, что ты и представить сам себе не можешь. Пока играла музыка, три жрицы с трудом принесли и поставили на небольшой постамент возле статуи ту корзину, которуя я недавно разгружал с корабля. По команде Мэйи молодые люди снова выстроились в очередь в той же последовательности: друг против друга, ребята – справа, девочки – слева, причем ряды девушек перемешались. Здесь были и мои воительницы, и те, которые только входили в эту жизнь, полную тайн для них. Но сразу бросилось в глаза, что они осознанно стали рядом друг с другом, как бы заранее зная, с кем им надо быть. Как оказалось, это была заслуга Мэйи. Она на протяжении всего времени, предшествовавшего этому празднику, комплектовала пары, подбирая их по признакам, известным только ей одной, учитывая цвет волос, глаз, манеру поведения, походку, характер и т.д. Главное – подобрать претендентов так, чтобы будущее потомство было в основном женского пола. Это была очень сложная задача, и сейчас оставалось проверить правильность сделаного выбора.

Теперь все внимание было обращено на Мэйю. Она подошла к статуе и, подняв руки вверх, произнесла какую-то молитву на непонятном языке. Затем торжественно сняла крышку корзины, дав возможнось всем увидеть, что там находится внутри. Я тоже приподнялся на носках, чтобы увидеть, что это может быть. Моему удивлению не было предела. Там внутри находились яблоки. Правда, они были необычного вида: все одно к одному, тщательно уложенные, как бы светящиеся изнутри таким же светом, как и сережка у статуи. Учитывая торжественность и значимость момента, все потихоньку стали приближаться к месту предстоящего действия. Волнение передалось и непосредственным участникам. Кто-то с радостью ждал, кто-то робко опустил глаза вниз, а кто-то и вообще не смотрел на возможного партнера, так как он не внушал симпатий. Но деваться было некуда, и все ждали начала торжественных действий.

Мэйя вопросительно посмотрела на Аго, которая, встав, торжественно кивнула головой. Тогда она взяла нож необычной конфигурации, лежащий на золотом подносе на небольшом деревянном столике. Как оказалось, этот нож был сделан из легендарного металла Атлантиды – орихалка и блестел, как серебряное зеркало. Из этого же металла был сделан и меч легендарного полубога Геракла, с которым он почти не знал поражений. Когда к Мэйе приблизилась первая пара, она подняла нож над головой, затем взяла яблоко и точным движением разрезала его пополам и положила его на поднос. После этого острым, как иголка, концом ножа проколола мизинцы левой руки у стоящей пары, и на каждую из половинок яблока нанесла по капле появившейся крови. Потом она осторожно положила разрезанное яблоко на выступающую площадку. Все замерли, устремив глаза на статую. Кровь постепенно расплывалась, раскрашивая в разные цвета девственную поверхность плода, который постепенно стал светиться розовым цветом. Внезапно раздалось жужжание, глаза статуи засветились, и лучи светапроникли в сердцевины яблочных половинок, как бы изучая их. Так же внезапно лучи потухли, и площадка пришла в движение, поменяв местами половинки яблок. Та, которая принадлежала девушке, перешла на сторону парня и наоборот. Затем эти половинки по трубам слева и справа были отправлены вниз. Все облегченно вздохнули. Оказывается, первый результат был очень важен. На нем проверялся профессионализм Мэйи и правильность подбора будущих родителей. Когда это завораживающее действие закончилось, ребята пошли вперед, освобождая место следующей паре. Там, за спиной этой необычной статуи, они съедали свои половинки яблок, запивая их красным вином и пополняя ряды зрителей, болеющих за своих друзей. Отныне они были повязаны друг с другом. Это не значит, что они не могли иметь других партнеров, но дать потомство они были обязаны только в союзе друг с другом. И это правило неуклонно соблюдалось. А между тем действие продолжалось. Не все успешно прошли через него. Были случаи, когда яблочные половинки оставались на своих местах, и статуя отказывалась от них, сбрасывая просто вниз. Тогда эти пары расходились до следующего праздника, уповая на то, что им наконец-то повезет. Я стоял один в ожидании окончания этого ритуала, размышляя, что за этим всем стоит. Какая невидимая сила берет на себя такие обязательства и соединяет людей даже против их воли? Как дальше будут развиваться события? А они развивались стремительно. И к такому повороту я был не готов. Когда последняя пара вытащила свой жребий, я собрался было уходить, считая, что все уже закончилось. Однако все оставались на своих местах, словно ожидая чего-то. И как оказалось, не напрасно. Перед входом раздался цокот копыт и подъехал небольшой резной возок, в котором сидела девушка в светлой тунике, с лицом, покрытым кисеей. Сразу к ней подошли две жрицы и, взяв под руки, торжественно через весь храм подвели к Аго. Та встала и поцеловала девушку в лоб, а затем передала в руки Мэйи. Та, внимательно осмотрев стоящих вокруг зрителей, ободряюще улыбнулась девушке и, остановив свой взгляд на мне, махнула рукой. И сразу, словно из воздуха, за спиной появились две жрицы, крепко взяв меня под руки. Я оторопел от неожиданности. Все, что угодно, но в этом ритуале я не желал принимать участия, поскольку такого договора не было. И что это за девица, которая возникла, словно ниоткуда? Может, это какая-то страхолюдина! А как же тогда Бася? Тысячи мыслей стали кружиться в моей голове, и я пытался найти выход из сложившейся ситуации. Убежать? Нет, это было бы смешно. Куда здесь я могу убежать? Выразить протест, но кто меня послушает? И неизвестно, какие последуют после этого действия, тем более, что я не один нахожусь в этом условном плену. Выход один: смириться, пройти через это, а там посмотрим, может быть, все и уладится. Решив для себя эту проблему, я расслабил мышцы, которые готовы уже были к решительным действиям, что одобрительно было воспринято жрицами. Они одновременно сделали шаг вперед, увлекая меня за собой. Остановились мы возле ведуньи, которая уже проколола палец девушки и положила ее половинку яблока перед статуей. Настала моя очередь. Я медленно протянул ей руку. Отточенным движением она проколола мой палец, и капля алой крови медленно стекла на девственную половину плода, растекаясь на ней по всей поверхности. Затем она положила ее рядом с половинкой девушки и отошла в сторону. Статуя сразу пришла в движение. Что-то внутри нее загудело, глаза заискрились и стали рассматривать половинки плода, водя по ним лучами сверху вниз. Это продолжалось достаточно долго. Очевидно, не удовлетворившись результатом, фигура поменяла половинки яблок местами и продолжала под уже более громкое урчание их изучать. Затем неожиданно для всех лица фигуры пришли в движение и стали постепенно приобретать черты нормального человеческого лица, объединяясь в одно целое. И когда этот процесс закончился, то третий глаз, оказавшийся на лбу, тоже включился в процесс изучения, загоревшись огнем с синеватым оттенком. Полной неожиданностью для всех стало то, что площадка с разрезанным плодом пошла вверх и, достигнув зоны видимости третьего глаза, остановилась. После остановки гудение усилилось, края площадки пошли вверх, и две половинки плода осторожно были соединены в одно целое. Гудение перешло на более высокую ноту, так что заложило в ушах, а все три глаза стали светиться одинаково, изучая яблоко в новом виде. Затем внезапно на воротнике под обличием раскрылась застежка, он раздвинулся, и яблоко было опущено в образовавшееся отверстие. Как только оно скрылось из виду, воротник стал на место и жужжание прекратилось. Все были поражены тем, что произошло на их глазах. Мэйя стояла бледная, глядя на Аго, которая широко открытыми глазами смотрела в нашу сторону. Очевидно, у всех в голове стоял вопрос: что это было? Как действовать дальше? Скорее всего, ранее в практике здесь такого не было. Из всех присутствующих быстро сориентировалась Мэйя: она взяла девушку за руку и провела ее за статую, махнув и мне рукой. Я тоже зашел туда и остановился возле них. В этот момент в статуе что-то заурчало, послышалось бульканье, и снизу выдвинулись две серебряные чашки, до половины наполненные каким-то напитком. Он имел золотистый оттенок и как бы подсвечивался изнутри световыми волнами. По указанию ведуньи мы начали пить этот напиток. Он оказался тягучим и горьковато-сладким, медленно выливаясь из кружки и буквально по глотку отправляясь вовнутрь. Краем глаза я посмотрел на девушку. Ее лицо во время питья было освещено тем светом, который шел из чашки и играл на огромных, темных, миндалевидных глазах, блестящих из-под накидки. Наверное, и я выглядел точно так же. С последним глотком исчезло и свечение, но появилась какая-то легкость в теле и непреодолимая сила, как бы дававшая возможность перевернуть целый мир. Я испугался своих новых чувств и быстро выбежал из храма, провожаемый взглядами присутствующих. Благо, как раз и Мэйя под руку повела девушку в противоположную сторону. Получалось, что мы нарушили сложившуюся традицию и не взяли друг друга за руки, как остальные, что давало мне возможность надеяться на благополучный для меня выход из этой сложной ситуации. Чтобы затушить пожар, полыхавший у меня внутри, я бросился к морю и с головой окунулся в достаточно прохладную воду, что дало мне возможность успокоиться. В этот день больше никаких кардинальных событий не произошло. Все отдыхали, а на следующий день занимались своими обыденными делами, готовясь к продолжению праздника, который должен был состояться через три дня. Буквально за день до его начала меня пригласили к Аго. Когда я зашел к ней, то оказалось, что наш разговор будет происходить в присутствии всех жриц и командиров воинских отрядов, которые стояли полукругом у ее трона. Поэтому, подойдя к ней, я как бы оказался в женском окружении и не знал, как правильно вести себя.

Жрица, поднявшись с места, обошла меня вокруг, осматривая с ног до головы так, как будто видела первый раз. Затем снова устроилась на троне и, глядя на меня, произнесла:

– Мы присваиваем тебе имя Атрей, то есть бесстрашный. Это большая честь для тебя, так же, как и то, что ты теперь выбран высшими силами, о чем мы все были свидетелями, чтобы познать нашу горячо любимую дочь Дианту, являющуюся цветком Бога, чтобы подарить нам наследницу, которая будет править этим царством после нас. Очевидно, твоя кровь такая же древняя, как и наша, что подтвердил Божественный напиток, который ты выпил. Если бы она была другой, то ты сейчас бы не стоял здесь, а превратился бы в пепел, сожженный изнутри. Поэтому мы и дали тебе такое имя, чтобы наша будущая правительница была такой же красивой, как ее мать, и бесстрашной в своих делах. Здесь каждая буква играет свою роль. Например, буква А, придает людям очень высокую трудоспособность, буква Г формирует отменный вкус. Что касается буквы Р, то здесь уместен девиз «Ни шагу назад». Имеющаяся в твоем имени буква Т символизирует интерес к переменам, вот ты теперь как раз и вступил на этот путь. Что касается буквы Д, с которой начинается имя моей дочери, то она говорит о ее праве собственника, поэтому ты теперь принадлежишь ей. Не забывай, что в ее имени есть и буква Н, которая заставляет всем сердцем привязаться к человеку. Поэтому раз ты выбран, то все очень серьезно, и ты должен оправдать это.

Я слушал ее слова, краснея от смущения и вслушиваясь в то, что я должен сделать. А как это сделать, если я этого не делал ни разу? И потом, где эта красота, которую мне здесь расписывают? Мне ее даже издали не показали. А может, взять и просто отказаться? Сказать, что я не справлюсь с этой «почетной» миссией, пусть найдут кого-то другого, поопытней и постарше. Очевидно, все эти мысли отразились на моем лице в полной мере, потому что Мэйя, тихонько подойдя сзади ко мне, сказала:

–Молчи, иначе отсюда ты просто не выйдешь.

Вероятно, она сказала правду, так как, посмотрев вокруг, я наткнулся на очень серьезные женские лица, которые внимательно смотрели на меня, ожидая моей реакции. Когда Аго закончила, наступила тишина, за которой должны были последовать конкретные действия с моей стороны. Я помялся с ноги на ногу и, решив придерживаться нейтральной линии, смущенно произнес:

–Я польщен оказанным мне доверием и постараюсь его оправдать, но прошу не винить, если что-то будет не так, потому что и задание, и все остальное -для меня совершенно новое, с чем я еще не сталкивался в своей жизни.

Это вызвало улыбку на лицах присутствующих, а жрица одобряюще кивнула, а затем хлопнула в ладоши. Обступившие меня женщины разомкнули круг, и передо мной оказалась моя «избранница» уже без покрывала. Ее взгляд внимательно изучал меня, пытаясь проникнуть внутрь и понять, что я из себя представляю и возможен ли близкий контакт между нами. В свою очередь, я тоже пытался определить, что мне такое навязывают, если простому смертному оно абсолютно недоступно. Вроде ничего особенного. Не красавица, но и не дурнушка. Все на месте, даже кое-где с избытком. Глаза немножко раскосые и глядят как бы с поволокой, волосы волнами спадают на спину и струятся книзу. Точеный носик, чуть припухлые губы и нежный подбородок, гордо держащийся на изящной шее, на которой висел небольшой золотой круг с изображением солнца. Ничего особенного, и тем не менее, что-то заставляло смотреть на нее, и это что-то притягивало к себе, как магнит, заставляя замирать сердце, которое начинало учащенно биться. Стоявшая рядом Мэйя посчитала, что мы достаточно насмотрелись друг на друга, решительно взяла ее тонкую руку и вложила в мою. От этого прикосновения у меня мороз прошел по коже, а между наших рук проскочила едва заметная искорка, которая дала мне возможность ощутить полностью мою избранницу, почти не прикасаясь к ней. Ее налитые девичьим соком груди, округлые бедра и стройные ноги, застигнутые врасплох, вздрогнули, поддаваясь моим мысленным действиям, а на лице появилось удивление и какой-то непонятный мне интерес, который я прочитал в ее изменившемся взгляде. В этот самый момент Аго встала и, подняв руку, торжественным голосом произнесла:

– С этого момента во время праздника вы должны быть вместе. Да свершится то, что должно свершиться. Да поможет нам Афродита.

После этого мы были отпущены. Девушка ушла с Мэйей, а я пошел к себе, так как работать в этот день я был не в состоянии.

Вся жизнь в округе как будто замерла. Все готовились к чему-то грандиозному, что мне не дано было понять. Вроде все было, как и прежде, то есть народ занимался своими делами, но в то же время чувствовалось какое-то нетерпение и даже какая-то скрытая агрессивность, особенно со стороны молодёжи. Военные занятия были отменены, поэтому я был предоставлен самому себе. Наблюдая происходящее вокруг, я понял, что мне следует разузнать, с чем придется столкнуться в ближайшее время. На этот вопрос правильный ответ мог дать только один человек – Мэйя. И я решил посетить ее, чтобы ненавязчиво выяснить свое будущее. Выбрав для этого время, когда солнце своим огромным диском пряталось за море, давая простор начинающимся сумеркам, я пришел к ее дому.

Она стояла лицом к солнцу, внимательно наблюдая за тем, как оно скрывается за горизонт. Чтобы не мешать ей, я остановился сзади и тоже стал участвовать в этом процессе. Когда солнце скрылось, она, не оборачиваясь, сказала:

–Я знаю, зачем ты пришел. Но на все твои вопросы я не смогу дать правильный ответ. Иногда не мы, а судьба за нас решает, как дальше быть и куда идти. Ведь наше предназначение – это применение себя в этом непростом мире. Главное, чтобы ты понял, что это твой путь, что ты живешь в гармонии с миром, который тебя окружает, что ты правильно понял свое предназначение. Но это дано не каждому понять. Жизнь – это не гладкая дорога, поэтому человек никогда не должен бояться трудностей. Они даны нам, чтобы мы поняли и осознали свой путь. Чтобы преодолеть их, надо идти им навстречу, погружаться в них, осознавать их, но не провоцировать. Они дают нам возможность получить урок на будущее и укрепиться в своем предназначении. Важно понять, что если одна дверь закрывается, то другая открывается. Все движется по кругу, даже солнце. А солнечный круг – это «Сердце Мира», охранный знак, подразумевающий женское начало и акт творения. Поэтому тебе в ближайшее время суждено будет пройти через это таинство. Как ты справишься с этим, зависит от тебя.

Она замолчала, молчал и я, пытаясь осознать сказанное. Внезапно Мэйя встрепенулась и, продолжая вглядываться вдаль, заговорила снова:

– Ты здесь не останешься, это не твой дом и не твоя судьба, но ты оставишь здесь что-то более существенное, что не будет давать тебе покоя долгое время. То, что ты посеешь здесь, будет расти и развиваться, принося пользу всем живущим и давая им смысл существования. А теперь иди и готовься!

Она резко повернулась и вошла в дом, закрыв за собой дверь. Я остался стоять, обдуваемый прохладным ветерком, идущим с моря, пытаясь понять, что же нового я узнал о будущем празднике. Так и не найдя ответа, я развернулся и медленно побрел к себе.

И вот для меня наступил день, которого я ждал и боялся. Он был солнечным и теплым. Девушки ходили какие-то напряженные, а ребят не было видно совсем. Встречаясь с девушками, я ловил какие-то странные их взгляды. Они рассматривали меня в упор, не стесняясь, словно оценивали или приценивались для каких-то непонятных для меня своих целей. От этих взглядов мне становилось очень неуютно, и я решил до вечера не выходить из дома. Легкий бриз, тянущий с моря, и соленый воздух сморили меня, и я проснулся уже в сумерках от громких криков и голосов, которые доносились издалека. Вполне очевидно, начался праздник, и я, как всякий любопытный человек, пошел узнать, что же там происходит.

На поляне у реки, там, где она впадает в море, горели костры, кружились хороводы девушек, на головах которых были надеты венки. Изредка то одна, то другая выскакивали из круга и бросали свой венок в речку по течению, следя за тем, как долго он продержится на поверхности. Вокруг них прыгали молодые люди в набедренных повязках, а поверх их тела были нарисованы различные символы и рисунки. Периодически они выхватывали из хоровода девушек и скрывались с ними в темноте ночи или бросались в воду, плескаясь и целуя друг друга. Вода бурлила от этих ласк, а степь ходила ходуном, качая ковыль из стороны в сторону. Когда он замирал на мгновение, оттуда выскакивала парочка и, хохоча, бросалась в воду, а затем, выскочив из реки, начинала прыгать через костер, словно очищаясь от чего-то, известного только им. Присмотревшись, я увидел, что в основном это были пары, которые соединились в храме Афродиты. Позднее, читая доступные мне письмена, я наткнулся на описание аналогичных событий игуменом Памфилом: «Мало не весь град взметнется и взбесится, стучат бубны и глас сопелий, и гудут струны, женам же и девам плескание и плясание, главам их накивание, устам их неприязнен клич и вопль, всескверненные песни, бесовская угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; туже есть мужем же и отроком великое прельщение и падение, но яко на женское девическое шатание блудное им возърение, такоже и женам мужатым беззаконное осквернение и девам растление». А Нестор-летописец в «Повести временных лет» прямо писал, что юноши и девушки из разных сел танцевали на лесных полянах, заигрывая друг с другом, постепенно обнажаясь, переглядываясь и совершая страстные движения телами. Приглянувшиеся друг другу пары уединялись, чтобы предаться любви и обменяться перстнями, сговорившись о следующей встрече.

Происходило что-то невероятное и непонятное мне, но тело мое налилось огромной силой и возникло большое желание поделиться этой силой с кем-нибудь. Нужно было что-то делать. Проносящаяся мимо молодежь так и норовила подцепить меня, особенно девушки. Порой они не только пытались обнять, но щипали по всему телу, стараясь сделать это как можно больней, очевидно, чтобы я обратил на них внимание.

Внезапно в центре круга я заметил знакомый силуэт той, с которой мы встретились в храме. Она, замерев на мгновенье, пристально уставилась на меня, словно приглашая приблизиться. И если плясавшие рядом с ней девушки периодически менялись под воздействием мужской атаки, то на нее никто не покушался, и она, несмотря на обилие подруг, одиноко кружилась вокруг ярко горящего костра. Щипки сзади усились, меня словно подталкивали к ней, а она, выписывая круги, постоянно призывно раскрывала руки, когда поворачивалась лицом ко мне. Так шаг за шагом мы сближались. И когда до нее было буквально подать рукой, раздался дикий вопль и в центр круга ворвался здоровый парень в накинутой на тело лошадиной шкуре, закрывавшей его лицо. Прыгать через костер, как все, он не стал, а принялся выписывать круги, постепенно приближаясь к моей избраннице, обходя подпрыгивающих рядом девушек. Так постепенно мы приближались к той, которая кружилась в центре хоровода. Моя нерешительность сыграла со мной злую шутку. Пока я раздумывал, как себя вести дальше, он оказался рядом с девушкой и, издав дикий вопль, схватил ее и, перебросив через плечо, выбежал из хоровода, бросившись вверх по тропинке, ведущей в темную даль. В ответ раздался только сдавленный девичий крик, который подстегнул меня, заставив броситься за похитителем. В три прыжка я настиг его и преградил путь вперед. Он, запыхавшись, остановился, спустил девушку со своего плеча на землю и, вытащив нож, бросился на меня. Я ушел в сторону и, перехватив его руку, выбил оттуда его оружие, которое острием вонзилось в землю. Затем повалил его на землю, нанеся удар в то место, где лоб соединялся с переносицей, что всегда приводило к тому, что человек терял сознание. Так было и в этот раз. Мой противник упал на землю и замер без движения, накрытый лошадиной шкурой. Меня разобрало любопытство. Кто же это мог быть? Но, когда я наклонился, чтобы рассмотреть его лицо, и протянул руку, чтобы приподнять шкуру, начало происходить что-то непонятное. На моих глазах тело постепенно начало исчезать, освобождая место, на котором лежало. Это случилось за считанные мгновения и, что самое интересное, на моих глазах. Не к кому теперь было предъявлять претензии: ни тела, ни шкуры. Пораженный до глубины души, я подошел к тому месту, где упал нож. Он был на месте. Я вытащил его из земли и начал рассматривать. Он был необычного вида. Отдавал темным блеском и представлял собой куриную лапку. То есть само лезвие было сделано, как узкое, длинное, немного изогнутое перо, ручка которого представляла собой изогнутую лапку с коготками, сдвоенными между собой и удобно ложившимися в руку. Такого вида оружия я еще не встречал, тем более, что непонятно было, из какого металла был сделан этот стилет, так как в нем чувствовалась какая-то непонятная сила. Забрав его с собой, я подошел к девушке, которая тихо сидела на земле и смотрела на меня. Подняв ее на руки, я остановился в замешательстве: что же делать дальше? Внизу играли отблески костров, слышался звонкий смех и песни, а вверху по тропинке стояла темнота да вдали мигал огонек. И тут меня осенило: ведь это дом Мэйи! И я решил отнести девушку к ней. Перехватив ее поудобнее, я направился туда. Дианта молча сидела на моих руках, обнимая за шею двумя руками. Нести мне ее было ничуть не тяжело. Постепенно меня стали беспокоить ее близость и тот нежный запах, который исходил от ее волос. Это начало непонятным образом влиять на меня, затруднять дыхание и постоянно бороться с желанием поцеловать ее. Она словно чувствовала мое настроение, пытаясь еще более тесно прижаться ко мне таким образом, что ее налитая грудь оказалась перед моим лицом. Я с огромным трудом преодолел эти «пытки» и со своей ношей оказался перед Мэйей, которая ждала нас у входа. Бережно опустив девушку на землю, я перевел дух и поднял глаза на ведунью. Она молча взяла Дианту за руку и омыла ей лицо каким-то травяным настоем, а затем отвела ее в дом. Выйдя оттуда, она подошла ко мне и сказала:

–То, что должно было произойти, произошло. А теперь дай мне то, что ты нашел.

Я молча отдал ей стилет. Она взяла его и стала рассматривать, поворачивая из стороны в сторону.

–Он имеет большую силу и не просто так попал к тебе. Выкован он из звездного металла самим Гермесом и был когда-то украден. Кто владеет им- не знает страха, тот защищен от коварства и всегда добивается своей цели. Кроме этого, он защищает владельца от всяких неожиданностей, уже сам вид его внушает страх врагам. Раз он попал к тебе, значит, тебе предназначен, владей им и носи его всегда с собой, благо, его можно куда-нибудь незаметно пристроить.

Пока она говорила, у меня внезапно промелькнула мысль, что все это, наверняка, не просто так: то сабля, которую вручил мне дед, с уникальным лезвием, состоящим из трех клинков, то теперь этот кинжал, вышедший из рук самого Гермеса, а что дальше? К чему мне теперь надо готовиться и как отсюда выбраться?

Мэйя словно прочла мои мысли и, внимательно глядя на меня, сказала:

– Я помогу тебе выбраться отсюда. А теперь пойди в дом и посмотри, как там наша девочка. Стилет сейчас тебе не нужен, заберешь его на обратном пути.

С этими словами она положила его на стол и, развернувшись, растворилась в темноте. А я осторожно вошел в дом. В комнате, едва освещаемой мерцающей лучиной, на топчане, покрытом медвежьей шкурой, сидела Дианта. При моем приближении она подвинулась, словно приглашая присесть рядом. Поколебавшись, я молча пристроился сбоку, не зная, что делать дальше. Так молча мы сидели какое-то время, словно давая возможность мысленно осознать, что вскоре мы можем стать одним целым. Когда молчание стало невыносимым, девушка поднялась и, встав напротив меня, медленным движением сняла тунику, представ во всей своей красе. Она в упор смотрела на меня, давая мне возможность полностью рассмотреть всю себя с ног до головы. А смотреть на такую красоту спокойно было невозможно. Блики света играли на матовой коже, придавая ей непередаваемые очертания, затеняя одни места и придавая причудливые формы другим, которые были предметом вожделения любого мужчины. Я завороженно смотрел на эти игры света и тени, широко раскрыв глаза и чувствуя огромное желание завладеть всем этим сразу. Оно подошло уже к самому горлу и ударило в голову так, что занемели ноги. В этот самый момент Дианта сделала шаг и, обняв мою голову, крепко прижала к своей груди. Меня обжег жар ее разгоряченного тела, который сопровождался нежным ароматом, не передаваемым ничем. И в этот момент я сломался. Мои руки стали сами собой гладить ее тело, а она, словно режиссер, направляла их туда, куда влекла ее фантазия. Потом она опрокинулась на топчан, увлекая меня за собой. Я не помню, как я остался без одежды, и мы оказались в объятиях друг друга. Остальное все произошло само собой: первый нежный стон и чувство облегчения, которое мы ощутили одновременно, хотя девушка еще какое-то время продолжала вздрагивать и всхлипывать, как будто сдерживая рыдания. Те чувства, которые я испытал за это время, не дали мне возможности расслабиться. Я хотел испытать их снова и снова. И она, покорная, отдавалась мне: то всхлипывая, то крича от радости, вонзив в мою спину свои ногти. Так продолжалось до самого утра. И только первые лучи рассвета дали мне возможность забыться сладким сном. Когда я проснулся, солнышко светило достаточно ярко. Дианты рядом не было, а в комнате находилась Мэйя, которая посыпала пол пахучей травой.

– Давай, вставай! Проспал ты свою птичку, – с улыбкой произнесла она. – Поздравляю, ты теперь настоящий мужчина, надеюсь, все у тебя получилось Дианта будто на крыльях полетела. Будем надеяться, что Афродита не ошиблась. Давай вот, подкрепись.

И она поставила передо мною кружку свежего молока и краюху хлеба. Упрашивать меня не пришлось, и я уплел все за один миг.

–Как стемнеет, снова приходи сюда. Через семь дней будем искать выход на другую сторону, а пока отдыхай и набирайся сил.

Я последовал ее совету и целый день провалялся на своей кровати. Лишь только первые сумерки опустились на землю, как я уже был возле хижины Мэйи, где меня ожидала Дианта. В течение недели мы с ней то летали в облаках, то в жарких объятиях падали на землю, задыхаясь от близости друг друга. Дианта расцветала у меня на глазах, а я наливался какой-то ранее мне неизвестной силой. Чем ближе подходил обозначенный ведуньей срок, тем больше меня мучали сомнения. Как мне поступить дальше: остаться здесь, послав подальше папского прелата, или все-таки выполнить свой долг, то, что я обещал атаману, и то, для чего меня послали в это путешествие. От этих мыслей у меня раскалывалась голова, особенно в те моменты, когда рядом была любимая девушка. В итоге я решил, что судьба сама подаст мне знак, как быть дальше. В принципе так и произошло. Постепенно все намеченные сроки прошли, а Мэйя на мой молчаливый вопрос только отрицательно покачивала головой, смотря на небо и окидывая взором морскую даль.

Но однажды под утро меня разбудил посыльной от нее и приказал срочно прибыть в хижину. Я быстро оделся и выскочил на улицу. Было достаточно прохладно, и с замершего моря надвигался густой туман, который крупными каплями покрывал землю. Когда я подбежал к дому ведуньи, туман уже постепенно охватывал все побережье, поднимаясь вверх. Возле дома горел костер, на котором в железном котле что-то бурлило. Мэйя быстро сновала вокруг него, подбрасывая то в огонь, то в котел какие-то травы.

Увидя меня, она, не прекращая своего дела, крикнула: «Готовься, твое время пришло. Когда туман дойдет сюда, я выпущу пар из этого котла, и он поведет тебя к выходу отсюда, туда, откуда ты пришел. Он будет пробивать тебе дорогу к твоему дому сквозь эту пелену. Это тот туман, который мы ждали. Времени мало.»

Когда до меня дошел смысл ее слов, я встал, как вкопанный. Что делать дальше? А как же Дианта, ведь я больше ее не увижу? А что делать с прелатом? Успею я его забрать или пусть остается здесь? Если его оставить, то моя миссия дальше не будет иметь никакого смысла. А успею ли я забрать его с собой? Вон туман уже мне по щиколотки ног. А если я сейчас не использую этот единственный шанс, то навсегда останусь здесь! Решайся! -приказал я себе и под возмущенные крики Мэйи бросился со склона к дому, где отдыхал прелат. У меня в запасе было всего одно мгновение. Как ветер, я влетел в комнату, сбросил прелата с матраса и, кинув в его руки одежду, потащил полуголого сквозь туман туда, где мерцал огонек костра Мэйи. Когда мы подбежали к ней, туман покрыл уже все наше тело и грозился погрузить нас в себя с головой. Ведунья стояла возле котла, подняв руки вверх, читая какую-то молитву, и, когда туман полностью вобрал нас в свои объятия, она, что-то крикнув, бросила в котел то, что находилось в ее руках.

Сначала ничего не произошло, только стало темно, но затем над котлом поднялась небольшая синяя струйка пара, которая, как змейка, сначала поднялась вверх, а затем, изящно изогнувшись, опустилась на землю и поползла вперед, разрезая туманную топь, словно ножом, предлагая нам следовать за ней. Туман молча пропускал ее вперед и сразу пытался закрыть за собой то пространство, которое только что отвоевала эта змейка. Мы все стояли, как завороженные, и смотрели на это чудо.

Из этого состояния меня вывел резкий голос Мейи:

–Чего ты стоишь? Быстрей вперед, иначе проход сейчас закроется.

Ничего не видя, я на ощупь схватил руку прелата и потащил его сквозь вязкий туман, с трудом догнав нашу путеводную змейку, которая неутомимо двигалась впереди. Я шел, не выпуская руку прелата, который тащился сзади, скороговоркой читая молитвы и крестясь рукой, в которой была его одежда. Неизвестно, сколько времени это продолжалось, но мы внезапно оказались на склоне балки, через которую попали в иной мир. Нас словно вытолкнуло оттуда, будто дали пинка под зад, и мы растянулись плашмя на земле, еще не полностью прогревшейся поднимающимся на горизонте солнцем.

Глава Y

Отдышавшись, мы решили привести себя в порядок. Как оказалось, вместо сутаны прелата мы захватили с собой изношенную одежду его слуги. Несмотря на вопли и причитания, ему пришлось ее надеть, но одежда была до того изношена, что с трудом прикрывала «срамные» места. Но выхода не было, пришлось довольствоваться тем, что есть. У меня, правда, положение было немного лучше: штаны, хоть и с заплатами, были еще достаточно крепкими, а рубашку я почти не носил, так как она стесняла мои военные упражнения, которые я показывал воительницам. Хуже было с прелатом: его лысую голову стало припекать солнце, а покрыть ее было нечем. Надо было что-то придумать. Оглядевшись вокруг, я приметил внизу балки зеленую растительность, что указывало на наличие воды. Прелат наотрез отказался спускаться туда, поэтому я сам сделал это. Внизу оказалось небольшое болотце, вокруг которого рос лопух. Так как у нас никакой посуды с собой не было, я решил все-таки хоть во что-то набрать воды. Для этого я камнем выкопал небольшую ямку и стал ждать, пока она наполнится мутной водой. Затем, сорвав пару лопухов, я сделал что-то вроде кружки, напоил прелата и напился сам. Потом из этих же лопухов сделал ему что-то наподобие головного убора от солнца и торжественно водрузил ему на голову. Сначала он сопротивлялся, но затем смирился и затих. Я не мог сдержать смеха, глядя на его живописный вид, который являл он собой в продуваемых насквозь дырявых шароварах, оканчивающихся какими-то шлепанцами, разорванной рубахе и с зеленым лопухом на голове. Но, наверное, и у меня вид был не лучше. А солнце пригревало все сильней, и нам надо было спешить, чтобы пройти вперед и по возможности встретить хоть какую-то живую душу. А как идти в степь без воды? И я снова спустился вниз. Вода как раз наполнила сделанное мною углубление и стала почти прозрачной, несмотря на солоноватый вкус. Я оторвал кусок своей рубахи, намочил ее в воде, и, завернув в лопухи, сунул себе за пазуху. Так она сохранится какое-то время и даст нам возможность хоть как–то смочить губы. Поднявшись наверх, мы с прелатом двинулись в неизвестность, ведомые интуицией и отдельными приметами, которые попадались мне на глаза. Главная задача, которая стояла перед нами, – выйти к людям. Так брели мы с ним двое суток, закрывая головы от палящих лучей солнца, периодически смачивая губы остатками влаги, ночуя посреди степи под волчий вой и чей-то непонятный дикий хохот. По пути нам попадались скелеты животных, человеческие останки, следы жестоких стычек, но ни кочевников, ни татарских конников, ни казаков мы не встретили. Когда уже казалось, что нет сил не то, чтобы идти, но и шевелиться, я заметил небольшую струйку пыли, которую поднял невдалеке налетевший ветер. Постепенно она увеличивалась, и вскоре на нас стал надвигаться чумацкий караван, везущий добытую на побережье соль в город, на продажу. Увидев нас, чумаки остановились, напоили водой и, пристроив на возы, двинулись дальше. Через два дня мы прибыли в город. Прелат первым делом отправился в костел. Братья по вере, увидев его одеяние, чуть не брякнулись наземь от смеха. Я же остался с чумаками, которые любезно согласились разделить со мной кров. За это время по еврейской почте я смог получить небольшое количество денег, обновить свой гардероб и наесться до отвала. Через несколько дней прелат нашел меня, и на возке мы двинулись на Рим. Дорога прошла без приключений. Город поразил меня. Он и в подметки не годился Львову: красивые здания из камня, большие площади, правда, народу было не очень много и в основном священнослужители. Мы подъехали к большому каменному зданию, которое охраняли солдаты в причудливой форме. Они медленно прохаживались взад и вперед, неся в своих руках железные алебарды. Прелат, выскочив из возка, приказал мне ждать его и, сказав что-то караульным, скрылся за большими дубовыми дверями. Ждать его пришлось достаточно долго: мне уже надоело смотреть на солдат, я успел изучить все находящиеся вокруг строения. Наконец, дверь снова хлопнула, и на пороге появился прелат, вытирая платком пот, струившийся по его бледным щекам. Вскочив в возок, он приказал кучеру ехать. Тот, прикрикнув на лошадь, направил ее в конец площади и остановился возле небольшого здания с двумя колоннами перед входом. Это оказался гостевой дом, который тоже охранялся часовым. Последовав за прелатом, я оказался в небольшой комнате с очень высоким потолком. Все ее убранство состояло из кровати, стула, небольшого столика, на котором стоял кувшин для воды, а из-под кровати кокетливо выглядывала ночная ваза.

– Будешь пока жить здесь, – сказал прелат. – Я доложил о тебе, и скорее всего, у тебя завтра состоится аудиенция. Ещё не знаю, с кем именно, но наши с тобой приключения их заинтересовали. Поэтому готовься.

–Да я-то готов, только вот моя одежда не очень подходит для таких встреч.

Это заставило прелата по-новому посмотреть на меня. Обойдя мою персону со всех сторон, он задумался, почесывая свою макушку, затем, словно приняв какое-то решение, сказал:

–Знаешь, казацкую одежду здесь нам не достать, но ты же учился в семинарии и носил соответствующие атрибуты и, надеюсь, не будешь возражать, если снова облачишься в них, а я попрошу поделиться этим наших семинаристов.

Выхода не было, и мне пришлось согласиться. С другой стороны, в казацкой одежде я бы сильно бросался в глаза, а так почти такой же, как все, и в библиотеке можно будет спокойно работать, не привлекая особого внимания. Таким образом, вопрос экипировки решился сам собой, и в будущем мне это сильно пригодилось.

Перед уходом прелат сказал, что раз я солдат, то и питаться я буду с солдатами, так как другая еда мне здесь не подойдет. Меня отведут на обед и расскажут, как дальше действовать. После ухода прелата я умылся и лег отдохнуть на жесткую кровать, застеленную темным шерстяным одеялом.

Проснулся я от того, что кто-то бесцеремонно дергал меня за ногу. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной гвардейца, который жестами предлагал мне следовать за ним. Пришлось подчиниться, и мы вдвоем по гулким коридорам двинулись в трапезную. Ее выдавал запах пищи, который по мере приближения становился более весомым, заставляя голодный желудок замереть от предвкушения вкусной еды. На этот запах шли гвардейцы, с любопытством рассматривая меня. В столовой на лавках сидели грубоватые деревенские парни, основным занятием которых было военное дело. Знали они его достаточно хорошо и продавали свое умение Ватикану за довольно солидное денежное вознаграждение. Все они были швейцарцами, и это была их единственная профессия, которая передавалась из поколения в поколение и давала средства к существованию. Когда-то они спасли Папу Климента YII от короля Испании Карла Y, выведя его через подземный ход в Замок Ангелов, благодаря чему он остался жив. При этом из 147 гвардейцев в живых осталось всего 42 человека. Тем самым они доказали свою верность и преданность. После этого случая последующие руководители Ватикана формировали гвардию страны только из швейцарцев. Они охраняли все входы и выходы, и в первую очередь- жизнь Папы. Это все и многое другое рассказал мне капитан гвардейцев Франц фон Зайлен, пригласив на беседу после инцидента, произошедшего в трапезной.

А пока, сопровождаемый гвардейцем, я переступил через порог и расположился за указанным мне отдельным столиком недалеко от входа. Гвардейцы входили, снимали головные уборы, ставили алебарды в пирамиду и садились за стол. Каждый накладывал себе пищу самостоятельно в оловянную тарелку, которую брал на специальном столике. Скорее всего, даже здесь они располагались по кантонам, придерживаясь принципа землячества, что можно было понять по разговорному диалекту за разными столами. Этого языка я не знал, а на латыни со мной никто не разговаривал. Поэтому все мое внимание сосредоточилось на каше с мясом, которая достаточно вкусно пахла, провоцируя меня к более тесному контакту с собой. Я не стал сопротивляться, и, взяв ложку, стал наполнять кашей свой голодный желудок. Монотонный шум вокруг, создаваемый большим количеством людей, жил своей жизнью. При этом, находясь в новой для меня обстановке, я подсознательно контролировал его. Внезапно в этом гуле возникла небольшая пауза, которую вызвал достаточно внушительный гвардеец, присевший недалеко от меня. Когда он вошел, все замерли, а затем продолжили общение только после того, как он сел за стол. Меня это не касалось, но какая-то настороженность возникла, заставляя собраться. Пока я молча ел, меня изучали со всех строн. Кто смотрел прямо, не мигая, кто-то обменивался репликами с соседом, вероятно, по поводу моего внешнего вида, а кто-то не замечал вообще, словно я был пустое место. Я игнорировал эти взгляды, продолжая доедать свою кашу. Однако вскоре севший недалеко гвардеец вытянул в мою сторону ногу и что-то сказал. Его реплику покрыл звук хохота всех, кто находился в трапезной. Это была прямая провокация в мою сторону, и касалась она, очевидно, моих видавших виды сапог. Однако я не обратил на это внимания и продолжал свое трапезное дело. Тогда гвардеец сказал еще что-то в мою сторону, однако его реплику поддержало уже меньше швейцарцев, которые недоуменно переглянулись между собой. Однако на него это не произвело никакого впечатления. Недовольно фыркнув, он встал, взял свою тарелку с остатками каши и, подойдя ко мне, вывалил все это передо мной, нагло улыбаясь. Чтобы не ввязываться в ссору, я с сожалением посмотрел на свои остатки пиршества, молча встал, намереваясь просто уйти. Видя мою спокойную реакцию на свою выходку, гвардеец преградил мне путь и протянул руку, пытаясь схватить меня за голову, однако я увернулся и выскочил из-за стола. Разъяренный моей ловкостью, противник налился багровым цветом и его отношение ко мне чувствовалось на таком уровне ненависти, что, даже еще не приблизившись ко мне, он выбрасывал ее волнами на эмоциональном уровне, которые разбивались о мою защиту. Я уже предугадывал его очередное действие, и, когда он, зарычав попытался схватить меня двумя руками, я, сконцентрировавшись мысленно, не поднимая рук, ударил его в солнечное сплетение, что заставило его согнуться пополам и упасть на пол. Все замерли от неожиданности. Такого они еще не видели. Они не могли понять, что же произошло. Кое-кто бросился к упавшему гвардейцу, а двое, выхватив шпаги, кинулись на меня. Одного из них я остановил оловянной тарелкой, которая в полете хорошо приложилась к его шее, а затем, перепрыгнув через стол, схватил в пирамиде ближайшую алебарду и встал в оборонительную позу. Подняв глаза на противника, я увидел, что против меня зловеще поблескивали уже пять шпаг. Они постепенно наступали на меня, сокращая пространство для маневра. Еще немного – и меня припрут к стенке. Не дожидаясь такого финала, я подпрыгнул и, оперевшись на алебарду, перелетел через нападавших, оказавшись за их спиной. Резко повернувшись, я успел пригладить своим оружием по голове двух человек, в результате чего передо мной оказалось всего трое. Плохо то, что алебарда зацепилась за лавку и осталась на полу, сделав меня безоружным. Пока противники приходили в себя, я воспользовался ситуацией и одолжил у лежащих без сознания гвардейцев шпагу. Встав в оборонительную позу, я взвесил в руке свое новое оружие, прикидывая, как я буду защищаться. Естественно, это была не сабля. И держать ее в руке тоже было не особо хорошо, так как она казалась более легкой. Да и приемы боя были совсем другие. Этим оружием широко не размахнешься для рубящего удара, тут главное – отражать клинок противника и пытаться его наколоть на свое оружие, используя всякие обманные движения. Благо, я, находясь в Париже, все-таки немного подучился владеть этой техникой, так что абсолютным профаном я не был. А противники тем временем медленно наступали, пользуясь молчанием остальных присутствующих гвардейцев. Вполне возможно, таким был мой входной билет в это закрытое общество. Все зависело от того, как я выдержу настоящее испытание. Быстро осмотревшись, я понял, что желающих присоединиться к нашему боевому танцу больше не предвидится. Это уже обнадеживало, поэтому прежде всего следовало успокоиться и изучить противника, чтобы выбрать тактику поведения. Взяв себя в руки, я начал по очереди разглядывать своих оппонентов. Справа на меня заходил флегматичный гвардеец, держа шпагу на вытянутой руке. Посередине, сузив глаза, с темными подергивающимися усиками медленно надвигался второй противник, держа шпагу острием вниз. Ну а слева, дрожа от страха, надвигался еще совсем молодой парнишка, в руках которого шпага дрожала от перенапряжения. Прикинув, я понял, что самый серьезный мой враг – это тот, который в центре. Скорее всего, он первым начнет атаку, ему на помощь затем бросится флегматик, ну а самый молодой будет действовать по обстановке. А пока они медленно приближались, загоняя меня в угол, чтобы лишить возможности маневра. Сзади меня оставался столик, на котором располагались тарелки с остатками пищи, так что пути отступления не было. Отходя назад, я внимательно наблюдал за противником. И когда сзади до стоящего там стола остался всего один мелкий шаг, усатый решился на атаку. Это было видно по сузившимся глазам и чуть замедленному движению левой ноги по переносу тяжести тела для удара на правую. Я очень четко поймал этот момент и, когда он сделал выпад, был к нему готов, применив простой студенческий прием. Пропустив его руку сошпагой возле своего тела, я поставил ему подножку и, используя его инерцию движения, подтолкнул в спину рукой. Он на полной скорости врезался в стол с объедками и рухнул на пол. На его спину посыпалась грязная посуда, покрывшая полностью его франтоватый мундир. Это вызвало взрыв хохота, который разрядил обстановку, что отвлекло внимание остальных нападавших. Когда они пришли в себя, я стоял сзади флегматика, уперев шпагу ему в спину. Как полагается в таких случаях, он бросил своё оружие на пол и, обернувшись, протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатиями. Третий, молодой гвардеец, сунул шпагу в ножны и отошел в сторону. Хохот, вырвавшийся в столовой из десятка мужских глоток, привлек внимание начальства, которое моментально очутилось на месте инцидента, и во внезапно наступившей тишине обозрело «поле битвы», отдав какое-то распоряжение. Затем меня повели за собой.

В небольшой комнате, являвшейся кабинетом капитана, мне предложили сесть на стул и в течение достаточно долгого времени читали нотацию о взаимоотношениях с гвардейцами. В итоге было сказано, что, учитывая то, что я не военный, никаких других мер, кроме беседы, со мной проводиться не будет. Но в случае повторения я буду наказан так же, как и те гвардейцы, которые затеяли этот конфликт. После этого я был отпущен и пошел к себе в комнату, размышляя о происшедшем. С одной стороны, я заимел врагов, не успев прибыть в Ватикан, с другой – я получил друзей, которые могут впоследствии пригодиться. В-третьих, многие поняли, что со мной просто так не сладить, поэтому будут обходить меня стороной. Ну и последнее: я познакомился с капитаном, который оказался милейшим человеком и вызвал во мне симпатию благодаря своему умению сразу оценивать ситуацию. Открыв дверь, я увидел аккуратно повешенную на стул мою новую одежду. Недолго раздумывая, я сразу облачился в нее. Она оказалась немного великоватой, но, с другой стороны, это было даже хорошо, так как при драке, особенно с оружием, она скрадывала контуры тела и вводила в заблуждение противника. Это давало возможность чувствовать себя более свободно и даже отнимать оружие у врага, преднамеренно запутав его в складках своего балахона. Я уже участвовал в таких разборках во Львове и имел небольшой опыт, который, возможно, мог бы пригодиться и здесь. Старую одежду я аккуратно сложил в надежде привести ее в порядок в дальнейшем. Проведя эту процедуру, я решил прогуляться по площадям столицы, чтобы ознакомиться с обстановкой. Гвардейские казармы находились недалеко от резиденции понтифика. Мне пришлось пройтись вдоль высокой каменной стены с башнями посередине, прежде чем я нашел выход. Его охраняли гвардейцы. Увидев меня, они приветливо махнули, предупредив, чтобы я был осторожен, и пропустили в город. Открывшаяся передо мной картина сразу поразила меня. Со всех сторон вплотную друг к другу стояли громады зданий, поблескивая окнами, порой прикрытыми деревянными шторами от солнца. На многих зданиях видны были статуи различных фигур, которые безразлично смотрели вдаль, думая о чем-то о своем. Так, рассматривая эти фигуры, я двигался вперед по каменной мостовой, крутя головой в разные стороны. Народу было не очень много, в основном служители церкви или видные церковные сановники, выделяющиеся среди других своей одеждой. Так, двигаясь не спеша, я неожиданно попал в объятия большой площади, полукругом охватывающей стекавшихся туда людей, предлагая им продолжить дальнейшее движение по прямой магистрали, заканчивающейся каким-то большим красивым зданием. Люди входили и выходили из него, теряясь на фоне колонн, стоящих вокруг. Я прошелся вдоль них, заглянул вовнутрь, но зайти не решился, поскольку не знал, можно ли мне заходить туда. И спросить было не у кого. Так что на всякий случай я решил воздержаться, посчитав, что все в руках Всевышнего и если надо будет, то я попаду туда.

Так, побродив по городу и уже привыкнув к его виду, я в спускающихся сумерках пошел в казармы. Гвардейцы без слов пропустили меня, хотя для того, чтобы пройти, нужно было знать пароль, который менялся каждый день.

Дома меня ожидал сюрприз. На скамейке перед казармой вместе с прелатом сидел немолодой сухощавый монах, который с интересом смотрел на меня.

Увидев меня, прелат вскочил на ноги и, взяв меня за локоть, подвел к монаху.

–Это брат Паоло. Он будет помогать тебе изучать итальянский язык и поможет ознакомиться с библиотекой. Я уже рассказал все кардиналу, и он разрешил тебе остаться и поработать в библиотеке. Завтра в восемь утра вы встречаетесь здесь, чтобы определиться, как работать дальше.

На этом мы расстались. Утром, как положено, я встретился со своим учителем, и мы решили, что три дня в неделю я занимаюсь итальянским языком, а в остальное время работаю в библиотеке. После этого мы прошли в библиотеку, где я был представлен старшему хранителю, который провел меня по залу и рассказал в общих чертах, что она из себя представляет. Затем он спросил, что меня интересует. В общих чертах, не вдаваясь в подробности, я очертил ему круг своих интересов, добавив, что знания никогда лишними не бывают. После этого хранитель передал меня пожилому монаху, который должен был стать моим наставником в необъятном море книг. А они поразили меня, маня к себе красивыми переплетами, непонятными письменами и яркими рисунками. Некоторые из них были прикованы к полке цепями, и работать с ними можно было только стоя. Другие были спрятаны в шкафах, запираемых на очень серьезные замки. То есть в свободном доступе книг не было, и все, что меня интересовало, нужно было решать через монаха, которого, как оказалось, звали Ивар. Он составлял каталог книг и знал, где лежит буквально каждая книга. Определившись с местом, где мне позволено было работать, я пошел на урок итальянского языка, который был обязателен для всех, кто тут находился. Певучий, красивый язык понравился мне с первого занятия. Паоло тактично подводил меня к секретам его восприятия и общения через бытовые темы и ту среду, которая нас окружает. Но в его методике была одна особенность. Он через наводящие бытовые вопросы пытался как можно больше получить сведений обо мне, моей семье, моим мыслям и отношении к различным проблемам, которые всегда имеют место. До меня это дошло тогда, когда он стал расспрашивать о Запорожском Коше, внутренних проблемах, формировании казачьих войск, их обучении и отношении к политике, проводимой Польской короной. Через это он пытался выяснить, как казаки относятся к католичеству и готовы ли сотрудничать с Папским престолом. Когда я понял его замыслы, то стал уходить от прямых ответов, тем более, что многое мне было неизвестно, так как я был не вхож во властные казачьи структуры. Он и меня прощупывал по этому вопросу, на что я прямо заявил, что был и останусь православным, таким, как мои родители и мои предки. Однако он не оставлял попыток и под разным соусом пытался влезть ко мне в душу, чтобы подчинить своему влиянию. При знакомстве с ним прелат мне сказал, что этот монах – очень умный и начитанный человек и принадлежит к ордену Иисуса. Орден так орден, а мне какое дело до этого, так как я не разбирался в этих хитросплетениях ватиканской жизни.

Однако позднее я случайно проник в тайну этой организации. Работая в библиотеке, я несколько раз замечал, как монах Ивар открывал один из незаметных ящиков, встроенных в шкафу, доставал из него толстую тетрадь и, оглянувшись по сторонам, что-то вписывал в нее, а затем тщательно прятал на место. Я, очевидно, не входил в список опасных посетителей, поэтому он не стеснялся моего присутствия. Как-то однажды, проделывая эту процедуру, он был срочно вызван к старшему хранителю. Спеша на вызов начальника, он не спрятал тетрадь, а просто прикрыл ее перед уходом, рассчитывая быстро вернуться. Однако задержался он дольше, чем рассчитывал. Я не мог справиться со своим любопытством и, подойдя к столу, решил хоть одним глазком ознакомиться с тайными записями. Прочитанное потрясло меня. Как оказалось, это было досье на деятельность монахов ордена по всему миру. Отчитываясь о своих деяниях, они присылали подробные реляции, которые и заносились в эту тетрадь. Они имели своих агентов везде, начиная от королевских дворов Португалии, Испании, Англии, Франции и заканчивая Московским государством. Основал его испанский аристократ Иньиго де Лойола. И в 1540 году понтифик Павел III утвердил подготовленный идальго новый религиозный орден. Согласно уставу, здесь предусматривалась строжайшая армейская дисциплина, безусловное подчинение вышестоящим лицам. Иезуит не должен был ни перед кем отчитываться, кроме своего начальника, и должен быть готов, согласно клятве, беспрекословно выполнять его поручения. Иезуиты имели все права священника, но при этом с минимумом церковных обязанностей. Главной задачей ордена была подготовка высококлассных католических проповедников, в совершенстве знающих теологию, обладающих красноречием и харизмой. Ярким представителем этой организации был мой наставник Паоло, который практиковал на мне свои таланты, преследуя одному ему известную цель в отношении меня. Во многих странах были открыты иезуитские колледжи, дававшие по тем временам первоклассное образование. Некоторые из их выпускников даже стали личными духовниками многих монарших особ. Собирая таким образом информацию в разных странах, они направляли ее в Рим, действуя в дальнейшем согласно полученным оттуда инструкциям. Это давало возможность понтифику постоянно быть в курсе дела и корректировать свою деятельность на благо Святого престола. Многое мне не удалось прочитать из-за отсутствия времени, но и то, что удалось, произвело на меня неизгладимое впечатление.

А пока в обществе Паоло я изучал итальянский язык и постигал азы красноречия, которые он являл мне. Свободное от этих занятий время я проводил в библиотеке. Мне разрешили пользоваться книгами общего содержания, написанными на латыни. Не скажу, что сразу я все хорошо понимал, потребовалось время, чтобы освоиться с языком и манерой писателя. В основном это были философские трактаты и размышления, суть которых порой ускользала от меня. Многое я не понимал, но пытался осмыслить, расспрашивая Ивара. Это в какой-то степени сблизило нас, и он стал по-другому относиться ко мне. Он постоянно находился в библиотеке до самого позднего вечера, а потом уходил в свою келью, закрывая ее на большой замок, ключ от которого постоянно носил при себе. Иногда я заходил к нему, и он рассказывал мне о здешних нравах и правилах поведения, чтобы я при случае не попал впросак.

В один из таких вечеров, терзаясь сомнениями по поводу своего дальнейшего нахождения здесь, я решил зайти к нему и прямо заявить о том, что мне надоело читать философские трактаты и я хотел бы ознакомиться с тем, что меня действительно интересовало. Подойдя к его дверям, я постучал. Однако ответа не последовало, хотя в это время библиотекарь был обычно дома. Подумав, что он задержался в библиотеке, я решил зайти туда и поговорить с ним. Благо, идти было совсем не далеко. Двери в основной зал были приоткрыты, и внутри царила темень. Такого обычно не было, так как по вечерам зал освещался несколькими свечами достаточно серьезного размера. Осторожно ступая в темноте, я вошел вовнутрь и подождал, чтобы глаза привыкли к темноте. Прикидывая, где бы мог быть Ивар, я стал осматриваться вокруг и вдруг обнаружил в дальнем конце зала мерцающий свет, который мигал из-за стоящих там книжных полок. Решив, что там находится мой наставник, я потихоньку стал продвигаться вперед, негромко называя его по имени. Но никакого отклика не было. Это насторожило меня, и я, сконцентрировашись, стал прислушиваться к тишине. Внезапно я услышал стон и шум, доносившийся из этого угла. Осторожно выглянув из-за полки, я обомлел от увиденной картины. Ивар со связанными руками был распят на книжной полке лицом ко мне, а перед ним спиной ко мне стояла фигура, одетая в темный балахон с капюшоном на голове и периодически наносила ему удары, повторяя всего лишь одно слово: «Где?». Монах только стонал и отрицательно мотал головой из стороны в сторону. Двигаясь дальше, я в темноте зацепился за скамейку и наткнулся на стол, возле которого она стояла. Этот шум заставил незнакомца обернуться. В руке его блеснула сталь, и он бросился на меня. Мои руки стали лихорадочно шарить по столу в поисках защиты, пока не наткнулись на стеклянную чернильницу, которая словно просилась в мои руки. Недолго раздумывая, я схватил ее и запустил в голову нападавшего так, словно я стрелял в него из пращи. Кувыркаясь, она полетела ему навстречу, разливая вокруг себя темные сгустки, пока не встретилась с головой незнакомца. Раздался звон разбитого стекла, и на его капюшон и лицо полилась чернильная жидкость. Это резко остановило его, и он, выронив нож, схватился за лицо и что есть прыти бросился вон из зала. Лица его я не разглядел, только блеснули злые глаза, да еще на миг показался изогнутый мизинец на правой руке, когда он закрывал лицо. Подняв нож, я бросился к Ивару и, разрезав веревки, бережно опустил его на пол. Ни о чем не расспрашивая, я присел на корточки возле него, ожидая, когда он придет в себя. Сколько мы просидели, не знаю. Но наконец этот момент настал, и монах, опираясь на мою руку, поднялся на ноги, и мы пошли к выходу. Заперев дверь ключом, который он мне дал, я отвел его в келью и уложил в кровать. Придя к себе, я стал размышлять по поводу случившегося. Что же тут в библиотеке было такого ценного, что так жестоко обошлись с ее смотрителем? Значит, здесь кроме книг есть ещё что-то такое, что интересует определенные силы, чтобы завладеть этим. Но что это может быть? Очевидно, какие-то сведения, которые хранятся в тайном месте. Решив для себя, что я попытаюсь хоть что-нибудь узнать об этом, я лег спать. Однако уснуть не удавалось, и мне в голову пришла мысль, что я должен быть вдвойне осторожен, так как налетчик мог подумать, что я разглядел его лицо. А то, что этот «кто-то» из монашеской братии, было очевидно, так как манера держаться, носить одежду и другие малозаметные признаки, которые я успел уловить, прямо свидетельствовали об этом. На следующее утро библиотекарь не вышел на работу, сказавшись больным. Только через день я увидел его на рабочем месте, бледного и с синяками на лице. Он поблагодарил меня за спасение и попросил никому не рассказывать о случившемся. А через неделю, когда в зале никого не было, его прорвало, и он кратко изложил мне суть инцидента. Окинув меня внимательным взглядом, монах сказал:

– Не буду тебя томить неизвестностью и хочу как-то разрядить возникшее между нами недоверие, поэтому постараюсь тебе объяснить, в чем причина того нападения на меня. Естественно, доверяя тебе эту тайну, я надеюсь на твое молчание, так как она касается не меня, а того, что дальше ждет Папский престол и всех, кто здесь обитает. Ты ведь, наверное, знаешь, что не место красит человека, а человек своим поведением придает звучание окружающему миру. И от того, какой это человек, зависит и сила звучания, и отношение к тому месту или должности, которое он занимает. Так вот, те, кто напал на меня, хотели знать, кто в дальнейшем воцарится на Папском престоле.

– А откуда тебе знать, что будет «завтра»?

– Да в том-то и дело, что я не знаю. Однако был такой монах, который предсказал, кто станет будущим понтификом и каковы будут его особенности в поведении и церковной политике. Так вот, знание этого дает возможность уже сегодня найти этих людей, приблизиться к ним или каким-то образом обратить их деятельность в свою пользу. Можно также поспособствовать им занять это Священное место, хотя все в руках Божьих, но, в конце концов, можно заявить, что именно они это сделали. Ну а дальше ты сам понимаешь, что можно сделать, опираясь на эти аргументы.

– А кто же этот провидец и действительно ли все так, как он предсказал?

–Ну до сих пор все, что он описал, сбывается, а звали его брат Малахия. Он оставил после себя этот таинственный труд, который хранится под семью замками. Но хранится он не здесь, а в потайном месте и доступ к нему имеют только понтифик и еще три высших церковных иерарха.

–А ты знаком с этими предсказаниями?

–Нет, мне не дозволено, я только достаю эту тетрадь, кладу на стол и отхожу в сторону, а они уже смотрят и затем решают, что и как.

Естественно, я не поверил ему, посчитал все это сказкой, чтобы прикрыть истинные причины нападения на него. Но когда случайным образом я пробрался в архив, то нашел эту тетрадь, и то, что прочел в ней, повергло меня в трепет. Этот труд назывался «Предсказания о римских папах». Как оказалось, Малахия перелопатил всю ватиканскую библиотеку, собирая одному ему известные факты, черпая их из древней литературы и письменных источников других народов, написанных на разных языках. Свои выводы он записывал в тетрадь, которую никому не показывал. Когда он покинул этот мир, тетрадь исчезла и долго блуждала по монастырям и кельям, пока снова не вернулась в Ватикан. Тут наконец ее раскрыли и, прочитав, сразу засекретили. Дело в том, что Малахия рассказал о 112 священнослужителях, которые занимали или в перспективе займут папский престол. Он приводит даты их правления и дает каждому соответствующую характеристику в виде афоризмов на латыни. Например, 110 хозяином престола будет Иоанн Павел II (1978-2005), 111 –это Папа, который олицетворяет торжество оливкого дерева, а последним Папой Римским будет Петр Римский или Петр Романов. Как утверждает монах, «В это время Город Семи Холмов будет уничтожен, и Чудовищный Судья будет судить людей».

Правда это или нет, мне трудно было судить, но то, что я прочел, глубоко впечатляло. Так потихоньку мы нашли взаимопонимание. Он уже не так настороженно относился ко мне и не очень контролировал то, что я читаю. Более того, он даже помогал разобраться в некоторых вопросах. Меня очень заинтересовало, почему многие католические монахи выбривают часть головы. Прямо спросить было неудобно, но, набравшись наглости, я все-таки задал этот вопрос. Как оказалось, тонзура (а это так называлось) служила отличительной чертой монаха. Макушка головы брилась, а оставшиеся волосы образовывали кружок в подражание «венцу» апостола Петра.

Почесав свою тонзуру, Ивар, что-то бормоча себе под нос, подошел к книжной полке, покопался там и, достав небольшую книгу, положил ее передо мною. Это был трактат с довольно мудреным названием, но он раскрывал очень интересные вещи в этом направлении. Оказалось, что выбривание волос символизирует отказ от плодородных сил природы, то есть по сути – духовное перерождение для вступления на тропу аскетической жизни, самоотрицание и отрицание мира как такового. Раньше голову брили кающиеся. Тонзура выстригалась ножницами. Оставшиеся волосы должны были достигать середины уха. Вся эта процедура проводилась в тишине, причем находились такие монахи, которые, чтобы выделиться, делали себе тонзуру различной экстравагантной формы. Это подвергалось критике, а в книге было записано: «И пусть никто не украшает себя иной тонзурой, кроме принятой у нас». Такое своеобразное отношение к волосам имеет давние традиции. Например, египетские священники удаляли волосы со всего тела путем выдергивания каждой волосинки с головы, бровей и бороды при помощи специального ритуала. Но маленьким детям оставляли «детский локон» – длинную прядь на виске, которую состригали, когда ребенок достигал совершеннолетия. В древней Греции, наоборот, длинные волосы считались символом богатства и власти, а бритая голова была только у рабов. Чем дальше я читал, тем больше меня это захватывало. Сведения, приводимые о волосах, касались многих стран и народов, которые считали, что волосы являются одним из мест сосредоточения жизненной силы человека. Даже франкские короли ходили нестрижеными с самого детства, а молодые древнегерманские воины не стригли волосы и бороду до тех пор, пока не убивали первого врага. В книге приводилась легенда о богатыре Самсоне, сила которого заключалась в его волосах. И когда его остригли, он ее лишился. Но после того, как они вновь отросли, богатырь снова ощутил силу и рассчитался со своими врагами.

Очевидно, эти легенды и ссылки на Ветхий Завет имели под собой реальную почву. В трактате утверждалось, что волосы обладают собственной памятью, и поэтому беременным женщинам не рекомендуют стричься, чтобы не убрать информацию, которая так необходима будущему ребенку. Теперь мне стало понятно, почему многие мои сотоварищи из коллегиума во время сдачи экзаменов не стригли волосы, так как считали, что со стрижкой уйдут и их знания, поэтому придется учить все по новой. Кроме этого, в целях сохранения здоровья и достижения долголетия надо выбирать правильный день для стрижки, лучше всего – на нарастающую луну. Ну а если человек решил изменить свою судьбу, то ему в первую очередь надо изменить прическу. Далее я обратил внимание на интересный факт: если человек хочет избавиться от неприятностей, которые ему доставили, или не желает страдать от неразделенной любви, то ему надо просто подрезать волосы, и все проблемы уйдут вместе с ними. Особый раздел был посвящен женским волосам. Во все времена незамужние женщины носили распущенные волосы, которые наделяли их колдовской силой. И мужчины часто попадались на коварные уловки опытных чародеек. Общаясь с молодым человеком, женщина периодически встряхивала густой гривой, окутывая его своей магической энергетикой. Когда мужчина попадал в эти сети, женщина начинала накручивать свой локон на палец, призывно улыбаясь, как бы ведя незримый разговор с собеседником. Все эти приемы были описаны в тетради как предупреждение монахам. Удивительным оказалось то, что отсутствие волос у человека позволяло ему не болеть достаточно долгое время. Мне теперь стали понятны прически запорожских казаков. Правда, они ходили не полностью без волос, а оставляли длинный чуб, который, как считали они, в случае крайней необходимости даст возможность Ангелу–хранителю вытащить его за эту чуприну из неприятной истории. По тому, как растут волосы на голове, предсказывали судьбу, а тот, кто имел две макушки, всегда был удачлив в делах. По волосам гадали и проводили множество магических ритуалов, они также интересовали магов и колдунов. Трактат заканчивался рекомендациями по бережному отношению к волосам, уходу за ними и использованию с этой целью расчесок из различных пород дерева в зависимости от ситуации. Этот трактат произвел на меня неизгладимое впечатление. И я после его прочтения еще достаточно долго разглядывал волосы собеседников, пытаясь по различным признакам составить себе представление о человеке.

Так постепенно я знакомился с библиотекой и черпал знания, о которых ранее совершенно не догадывался, и моим лучшим другом стала книга. Я понял, что книга – это открытие, это запечатленная мысль, которая живет в пространстве, усиленная многократным своим повторением, благодаря людям, которые прочли эту книгу и пропустили эти мысли через свое сознание, подкрепив все это своими действиями. Все, кто прикасался к книге в процессе чтения, оставили на ней часть своей энергии и эмоций, так как каждый человек по-разному реагирует на одни и те же мысли. Поэтому отдельные люди, беря в руки книгу, уже сразу ощущают эти вибрации, которые имеют или положительный, или отрицательный характер. И чем больше людей читали эту книгу, тем больше таких вибраций накапливалось в ней, тем сложнее было определить личность читателя в оставшихся отпечатках. Это подтвердил и библиотекарь, который рассказал, что в библиотеке разрешают работать не всем желающим, а в связи с имеющейся проблемой столы для работы с книгами отодвинуты от книжных полок на полметра. Это сделано для того, чтобы на читателя не действовала энергия других книг. А она была разноплановой, так как здесь хранились не только священные книги, но и теологические труды, философские трактаты, классические произведения греческой, латинской, древнеславянской, древнееврейской, древнесирийской, коптской и арабской литературы, не говоря уже о трудах по юриспруденции, истории, искусству, архитектуре и музыке. Эти книги хранились в соборе св.Петра, Сикстинской капелле и других зданиях Ватикана. Кроме этого по ходу моей работы здесь я узнал, что существовали и тайные комнаты, и архивы, где хранились очень древние знания в книжном варианте, рукописях и папирусах, доступ к которым имели единицы, хотя желающих познать их было хоть отбавляй. Ознакомившись с ними, человек приобретал неограниченные возможности. Например, тот, кто прочитал книги древних индейцев–тольтеков, мог при соответствующих условиях найти пропавшее золото древнего народа инков или получить рецепт омоложения организма. Мой новый друг, очевидно, имел допуск к отдельным таким тайным комнатам и пытался украдкой воспользоваться полученными знаниями. Я случайно узнал об этом, когда он на столе забыл свою тетрадь, в которую постоянно что-то записывал, бормоча при этом. Я относил эти причуды к его пожилому возрасту, но, как оказалось, дело было намного сложнее. Нечаянно зацепив своей одеждой его тетрадь, я только по звуку определил, что она упала на пол кверху страницами. Поднимая ее, я ненароком зацепился глазами за запись и обомлел. Размашистым почерком библиотекаря было написано: «Из трактата доктора Калиостро» и дальше шел текст:

«Выпив это, человек на целых три дня теряет сознание и речь. Возникают частые судороги, конвульсии, на теле выступает обильный пот. Придя в себя после этого состязания, в котором человек, тем не менее, не ощущает никакой боли, на тридцать шестой день он принимает третью, последнюю крупинку «красного льва», после чего проваливается в глубокий спокойный сон, во время которого у человека облазит кожа, выпадают зубы, волосы и ногти, выходят из кишечника пленки… Все это вырастает снова на протяжении нескольких суток. На утро сорокового дня он покидает помещение новым человеком, ощущая полное омоложение…». Теперь мне стало понятно поведение библиотекаря. Имея подробную инструкцию омоложения, он не имел инструмента его реализации, и поэтому вовсю перелопачивал трактаты древних алхимиков, ища рецепт этого чудесного эликсира под названием «Красный лев». Это стало его навязчивой идеей, и он постоянно, как заклинание, повторял это название. Как оказалось, он действовал не самостоятельно, на свой страх и риск, а по поручению Папы. Но у алхимиков все было так зашифровано, что он никак не мог разобраться в их хитросплетениях. Эти же цели преследовали и многие сильные мира сего, пытаясь через алхимию добиться многих привилегий. Среди них и английский король Генрих YI, французский монарх Карл YII, император священной Римской империи Рудольф II, польский король Август II и другие. Но еще более строго хранимую тайну представляли собой «Тайные протоколы» пророка Иоганна из Иерусалима. Он написал их всего за три года во время нахождения в этом святом городе. В них он разложил по полочкам, что произойдет с человечеством на всех этапах его существования. Пророчества настолько точны, что никто не сомневается в их правдивости. За это его окрестили «глазом и ухом, которые видят и слышат силы Божьи». Получал он эти данные, уходя в пустыню, где истово молился и медитировал, настраивая себя на определенный лад. Он шесть раз переписывал свою книгу, внося изменения из-за вновь открывшихся ему картин. Всего им создано было семь списков. Три он доверил Великому магистру ордена Тамплиеров, четыре оставил у себя, постепенно передавая их мудрецам, которые искали дорогу к будущему. Так одна из них попала к Мишелю Нострадамусу, который при помощи нее и магического черного зеркала делал свои предсказания. И всего лишь один список был случайно обнаружен и привезен в Рим святым Бернаром. Случилось так, как и предсказывал сам Иоганн, что его труд, когда придет время, внезапно возникнет из глубины веков. Книга сразу была засекречена и определена в тайную комнату под семью замками в прямом смысле этого слова, став путеводителем в политической жизни. Один раз в три месяца высшие иерархи Ватикана собираются в этой тайной комнате, где знакомятся с пророчествами и вырабатывают свою линию поведения, поэтому она порой бывает непредсказуемой, а порой отдается на волю Божию.

Глава YI

Краем уха я ненароком услышал об этих пророчествах, когда старший хранитель давал указание приготовить тайную комнату для заседания, но саму книгу не видел. Познакомился с ней я совершенно случайно и когда прочел то, что в ней было сказано, то не поверил в возможность такого будущего, так как оно оказалось безрадостным и страшным. Помогло мне в этом мое любопытство. Дело в том, что я не мог удержаться, чтобы не осмотреть собор святого Петра. Великолепные скульптуры и настенная роспись радовали глаз посетителя. Многие известные зодчие посвятили свое творчество этому собору. Среди них был и Микеланджело, совмещавший в себе таланты архитектора, скульптора и художника. Именно он увенчал собор святого Петра куполом, который и придал зданию величие и совершенство. И мне захотелось посмотреть на это творение своими глазами. Робко в толпе паломников я вошел в здание и стал осматривать его. Проходя по собору, я случайно боковым зрением с правой стороны у входа на втором этаже заметил небольшую винтовую кованую лестницу, ведущую куда-то вверх. Эту лестницу можно было обнаружить именно случайно, так как она органично вписывалась в интерьер, и только первые две ступеньки выдавали ее присутствие, в то время, как основные пролеты были скрыты в стене. Я не мог удержаться от искушения и, оглянувшись вокруг, бросился к ней и стал подниматься вверх, перебирая руками тонкие перила. Идти было довольно неудобно: мало того, что ступеньки довольно редко располагались друг к другу, так еще при этом лестница обладала достаточной крутизной, что заставляло постоянно координировать свое равновесие. Наверху она заканчивалась небольшой металлической площадкой, которая упиралась в стену, служившую основанием для купола. Передо мною открылась уникальная возможность рассмотреть это совершенство человеческого творения в непосредственной близости, что я и стал делать, медленно продвигаясь по площадке, опираясь на перила. Сколько это продолжалось, мне трудно судить, но закончилось все неожиданно. Продвигаясь по ограниченной площадке, я уперся спиной в стену, а для того чтобы развернуться в другую сторону, мне нужно было поменяться руками. Когда я это сделал, развернувшись в сторону стены, моя правая рука сжала перила, которые, как оказалось, в этом месте были с секретом. Под моим напором часть металлической обшивки вошла вовнутрь, что-то щелкнуло, а другая часть стены резко ушла в сторону, открыв проход, в который я от неожиданности ввалился. Поднявшись и отряхнувшись от пыли, я пытался осмотреться, благо, вход не закрылся сразу и давал возможность разглядеть, куда я попал. Это оказалась небольшая комната, посередине которой стояли стол, табуретка, деревянный сундук. Возле него стоял шкаф, подпиравший стенку. На столе находился массивный подсвечник с толстой свечой. Я зажег ее и стал рассматривать более внимательно помещение, в которое попал таким неожиданным образом. Это была комната без окон. Однако свежий воздух, который поступал неизвестно откуда, играл пламенем свечи, направляя его в разные стороны. Рядом с подсвечником лежал большой старинный ключ. Взяв его, я стал осматривать все вокруг, пытаясь найти то место, для которого он был предназначен. Как оказалось, это был сундук, который открылся со звонким щелчком, оставив крышку в вертикальном положении. Наклонившись, я увидел перед собой кучу лежащих в нём бумаг разной формы. Это были всяческие наброски отдельных частей различных фигур, какие-то чертежи и схемы, внизу которых стояла подпись Микеланджело. Вытаскивая все оттуда, я случайно наткнулся на схему, которая показалась мне знакомой. Присмотревшись, я понял, что этот рисунок отображал и винтовую лестницу, и комнату, где я сейчас находился и которая заканчивалась деревянным шифоньером, закрывшим собой часть стены. За ним находилось какое-то помещение, небрежно закрашенное карандашом и помеченное каким-то непонятным значком, отдаленно похожим на оттиск перстня понтифика.

Любопытства ради, я решил более тщательно обследовать комнату, однако не нашел ничего, заслуживающего внимания. Остался один шкаф, сиротливо стоящий у стены. Я подошел к нему и, поставив подсвечник на пол, двумя руками потянул на себя дверцы. На удивление, они открылись очень легко. Внутри было пусто. Чтобы убедиться в этом, я взял подсвечник и поднес его ко дну шкафа, постепенно поднимая вверх. И в этот самый момент пламя свечи внезапно вытянулось в мою сторону, почти достигнув моего лица, и только своевременная реакция уберегла меня от ожога. Чтобы убедиться, что это не просто так, я повторил свое движение и добился тех же результатов. Достаточно сильный напор воздуха шел из правого угла шифоньера. Поставив подсвечник, я стал ощупывать это место, пытаясь определить источник воздуха. В ходе этого обследования мои пальцы нащупали металлический гвоздь, криво торчащий вверху. Именно отсюда и тянуло свежестью. Просунув палец дальше, я нащупал небольшую щель, обследовать которую мешал гвоздь. Решив его убрать, я потянул его к себе двумя пальцами. Гвоздь мягко повернулся вниз, и на моих глазах задняя стена шкафа отошла в сторону, открыв проход в другую комнату. Как оказалось, от возраста дерево треснуло и неплотно закрыло тайный вход из-за этого гвоздя, который одновременно служил и ключом. Держа подсвечник над собой, я с трепетом вошел в комнату.

В отличие от каморки архитектора, здесь было чисто и свежо. По бокам стояли полки с книгами и большие ящики, закрытые дубовыми крышками с врезными замками. Посередине стоял большой круглый стол, вокруг которого я насчитал двенадцать стульев с резными высокими спинками. На маленьком столике лежали свечи, которые вставлялись в большой семилепестковый подсвечник, стоящий посередине. В дальнем от меня конце стола стоял ящик из орехового дерева, блестевший от пламени свечи. На нем не было никаких замков. Осторожно приподняв крышку, я увидел внутри старинную тетрадь, покрытую витиеватым необычным почерком. Вытащив ее из ящика, я обнаружил внутри закладку из слоновой кости, которой осторожно переворачивали страницы. Открыв титульный лист и с трудом разбираясь в хитросплетениях старинных словосочетаний, я пытался найти ответ на вопрос, о чем эта книга, пока не наткнулся на подпись. И тут я осознал, что передо мною были «Тайные протоколы» пророка Иоганна из Иерусалима. А комната была тем местом, где собирались иерархи Ватикана, чтобы ознакомиться с пророчествами святого и определить свое дальнейшее поведение. Учитывая, что я уже давно находился здесь и мое отсутствие могло вызвать подозрение, я решил не испытывать судьбу и вернуться сюда позже. С большим сожалением спрятав все на место, я заметил страницу, на которой лежала закладка, и через шкаф удалился в каморку, тщательно закрыв за собой вход. Точно так же по винтовой лестнице я спустился вниз и, выбрав время, смешался с толпой и вышел из собора. Естественно, такое обилие информации повлияло на мой сон, который был никаким. Моей главной мыслью было дождаться утра и как можно быстрее добраться до этой книги.

На следующий день, пройдя все необходимые внутренние процедуры, я снова пришел в библиотеку. Заняв свое обычное место, я начал расспрашивать библиотекаря о соборе. Сначала он насторожился, но затем, узнав, что мой интерес вызван посещением этого шедевра, он размяк и начал рассказывать об истории его создания. Она была достаточно интересна и познавательна. Когда бибиотекарь закончил рассказ о скульптурах собора, я прервал его и попросился снова посетить собор, чтобы закрепить полученные знания в общении с прекрасным, на что, конечно же, получил согласие и наставления, как лучше рассматривать их. Выскочив из библиотеки, я быстрым шагом направился в собор. Взобравшись в каморку, я зажег свечу и, прислушавшись, открыл вход в другую комнату. Все было тихо и спокойно. Подойдя к ящику, я открыл его и развернул книгу, настроившись на познание тех тайн, которые она скрывала. Вначале шли общие описания, в которых монах выражал благодарность иудейским раввинам, мусульманским мудрецам, мастерам –гностикам и другим, которые делились с ним тайнами Познания. Дальше он рассказывал, что получал все эти знания путем размышлений и молитв «…там, где небо встречается с землей», то есть в пустыне. Главная задача, которую ставил перед собой монах, – познание Великой Тайны с тем, чтобы оставить далеким потомкам предупреждение Всевышнего. Здесь же он отметил, что придет время и книга пророчеств сначала исчезнет, а потом возникнет из глубины веков, и тогда сразу люди вспомнят его имя. Cудя по тому, что я сейчас держал эту книгу в своих руках, так и произошло.

Дальше шло рассуждение о том, что ждет человечество в таком далеком и не столь отдалённом будущем, «Когда придет тысячелетие, пришедшее за нынешним вослед». Он описывает географические изменения, которые произойдут в этот период: «Добавятся континенты в конце безграничного моря, за Геркулесовыми стопами, которые не мог назвать в своих мечтах великий Геродот, и по ту сторону больших лесов, о которых говорил великий Тацит. И землю, и море, и небо заселит собой человек. И будет рваться к власти, равной Богу, не зная никаких границ». Все это приведет к тому, что через тысячу лет от времени, в котором он жил, «…поместья объединятся в большие государства и огромные империи». Но в этом ничего хорошего для человечества не будет, так как у власти будут недостойные люди. «Без веры будут править господа, безвинным немощным народом помыкая. Они лицо свое сокроют и скроют имена… И участь каждого и всех они решать возьмутся. Но никого чужого с собой не позовут в собранье, чтобы решать порядок мирозданья». При этом он расписывает, что на земле «возникнет темный и секретный порядок уложений, в котором ненависть к закону будет основной, а яд – оружием. Ему нужна будет власть на всей земле. И мира сильные на службе будут у него. Закон единственный он признает, который сам и провозглашает. И мир пойдет со скорпионом под стелькой башмака».

Многие вещи, о которых он говорит далее, мне были непонятны. Например, «Придет Мессия ложный, неся оружие с собой, сплотит вокруг себя слепых. Как прежде никогда он не будет говорить о справедливости и праве. И жаркая вера Неверного будет разящей, и мстить он будет за крестовые походы.» Или то, что касалось человека: «Они хотят, как всадник, жизнью управлять и выбирать дитя еще в утробах женщин». Или: «Цена человека – не больше, чем весит он весь на продажу. Кто ухо возьмет, кто сердце захочет, ничто не останется свято тогда. Споры пойдут и за кровь, и за бренное тело, будто стервятники падаль делить собрались». А далее было еще страшнее: «Мужчина захочет мужчину, а женщина подругу вожделеет, и кровь их станет нечистой, и зло поползет от кровати к кровати. Гримасы застынут на лицах, недуги скрючат тела».

Чем дальше я читал, тем больше волосы у меня становились дыбом, потому что людей ничего хорошего не ожидало, и, как оказалось, человечество в этом само было виновато. По всему миру пройдут природные катастрофы, многие города исчезнут, поля охватит запустение, и хлеба не хватит на всех. Поэтому «…люди, не имеющие завтра, устроят на земле большой пожар».

Меня охватил страх, тело налилось не силой, а слабостью, по всему телу, несмотря на прохладную погоду, струился противный липкий пот. Чтобы как-то успокоиться, я резко отодвинулся от рукописи, встал со скамейки и стал ходить вокруг стола, пытаясь думать о чем-то другом. Но прочитанное не отпускало меня, и вместе с мыслями, казалось, проникает в мою плоть, заставляя фантазировать о том, как все это может случиться. Постепенно мне удалось привести себя в норму, и я опять занял свое место, чтобы дальше читать то, что написано на следующих страницах. Наконец, через три страницы после описания всеобщей войны, которая поразит мир, и так называемого времени «варварской орды» пророк предсказывает. «Откроют люди, наконец, глаза и понимать начнут друг друга. Телом единым станут они: каждый крохотной частью его, все вместе будут его сердцем. Родится нечто новое – Великий человек». И дальше прорицатель пишет, что: «Тело его обновится совсем: люди научатся плыть под волнами, рыбами станут большими. Другие будут летать выше птиц, умея не падать, как камень, на землю. Общаться будут друг с другом, открывши дух свой для всех, так что послания других можно будет принять. И жить станут так долго, как самый старый из людей, о ком в писании Священном говорится».

У меня аж дух захватило от открывшейся перспективы. «Вот бы научиться летать высоко и далеко, и можно будет увидеть и новые народы, и новые города. А жить где, на деревьях что ли? Но все это очень интересно, неужели это может быть правдой? А кто научит этому, кто наведет порядок?» -подумал я и вновь погрузился в предсказание. Оказывается, и на этот вопрос был ответ. Все оказалось очень просто. «Мужчина утратит безраздельное царство, с ним рядом женщина поднимет скипетр и станет госпожой будущих времен. Задумав нечто, она мужчин подвигнет сотворить и будет матерью того тысячелетия, пришедшего за нынешним вослед».

–Вот это да! – подумал я. – Получается, что мы будем ходить под женской пятой! А как же мужская гордость, храбрость, сила, выносливость? Ведь это девчонкам не под силу. Нет, такого не может быть никогда, потому что девчонки – это плачь, сопли, платья, побрякушки и так далее, то есть все то, что составляет женскую сущность. Ну вот как они смогут управлять миром? Где возьмут силы для этого? Ладно, поживем – увидим, – и я стал читать дальше.

Много страшных вещей открылось мне. Я читал и не мог поверить, что некоторые вещи могут произойти. Однако, когда я дошел до последней страницы, то долго не мог поверить тому, что написал монах. Я перечитывал несколко раз, но смысл ускользал от меня. Тогда я решил дословно переписать этот текст, надеясь, что он пригодится мне в дальнейшем. Он звучал так: «Построит человек на небе, на земле и в море города. Но память его сохранит, что с ним когда-то случилось. И он будет знать, что дальше с ним будет. Не станет бояться собственной смерти, ибо жить он будет несколько жизней. И он будет знать, что свет никогда не погаснет».

Так постепенно я впитывал в себячеловеческую мудрость и знания, которые расширяли мое видение мира и толкали на познание всего нового. Плохо, что это приходилось делать тайно и держать при себе, так как поделиться и уточнить было не с кем. А это было достаточно тяжело – носить такой груз при себе, так как появилась куча вопросов, на которые мне бы хотелось получить ответы. Поэтому я постоянно был в напряжении, размышляя сам с собой, и в итоге пришел к выводу, что мне, очевидно, пора возвращаться домой. Я начал постепенно готовить почву для этого, тонко намекая на то, что уже нахожусь здесь достаточно долго и мне хватит тех знаний, которые уже приобрел. Мои «наставники» уходили от прямого ответа на мои пожелания, говоря о том, что скоро, вполне возможно, меня примет понтифик. Разумеется, у меня особой радости это не вызывало. Пока длился период неопределенности, я успел изучить весь город, познакомиться с местными студентами, которые любезно посвятили меня во все таинства ватиканской жизни, секретные городские тропы и подземные ходы, ведущие не только к женским монастырям и обителям. Оказалось, весь город был насыщен подземными тропами, через которые можно было попасть в любое здание. Я познакомился с некоторыми из них, приняв участие в студенческой «экскурсии» на пивоварню, которая закончилась грандиозной попойкой. Во время этого путешествия мне объяснили, как ориентироваться в многочисленных туннелях, чтобы не заблудиться. Оказалось, что кроме рукотворных подземных ходов встречаются тоннели, сделанные неизвестно кем и неизвестно когда. Многие из них ведут глубоко под землю, и определить их можно только по гладкости стен, которые были словно отполированы какой-то непонятной машиной. Ходить по ним категорически не рекомендовалось, так как можно было не вернуться обратно. По этим ходам понтифики не раз спасались бегством в период смуты или нападений.

Все это, конечно, было интересно, но мне очень сильно хотелось домой. И пока мои желания не совпадали с возможностями, я продолжал усердствовать в библиотеке, пытаясь найти что-то ещё более интересное после того, как я узнал столько нового. А оно было столь необычным, что я не представлял себе, что с ним сделать и как все это применить в жизни. Но, если мне все это давалось, значит, для чего-то оно было нужным? Поэтому, сделав небольшую передышку, я снова принялся за книги. Постепенно внутри меня стали происходить процессы, изменяющие мое мироощущение. Они стали более острыми и даже давали возможность при определенном усилии заглянуть за грань действительности. Это новое качество, с одной стороны, обрадовало меня, а с другой – насторожило. Все это проявилось довольно скоро.

В один из дней я находился в читальном зале и помогал библиотекарю расставлять книги на полках. Одновременно мы беседовали с ним о смысле бытия, как его понимают простые люди, философы и священнослужители. Разговор проходил достаточно интересно, и в отдельных моментах мы повышали голос, стараясь доказать друг другу свою правоту. Наш жаркий спор прервал скрип открывающейся входной двери, почтительно впустившей в зал понтифика в сопровождении нескольких человек. Мы замерли от неожиданности: я – с книгой в руках, а хранитель – с метелкой, которой он обмахивал пыль со стеллажей. Подойдя к нам, понтифик стал расспрашивать о том, сколько книг находится в данном хранилище, каким наукам они посвящены и где находится раздел по алхимии. При этом он продвигался вдоль зала, внимательно посматривая на меня. Мы с хранителем тихонько шли сзади, при этом последний давал четкие ответы на вопросы понтифика, доставая с полки и демонстрируя ему ту или иную книгу. Так мы прошли весь зал и остановились возле стены, на которой были наброски фрески «Дельфийская сивилла». Красивая молодая девушка, удобно расположившись на мраморной скамейке, пристально смотрела вдаль, держа в левой руке раскрытый свиток, в то время как ее правая рука лежала на коленях, словно приготовившись к каким-то действиям, понятным только ей одной. Весь вид ее говорил о том, что она готова сейчас произнести свое пророчество, но каким оно будет- никто не знает. Понтифик, подойдя к картине, на секунду задержался возле нее. Со стороны казалось, что сивилла поймала его своим взглядом и не хотела отпускать, словно предупреждая о чем-то, что должно сейчас произойти. По тому, как изменилось лицо понтифика, я понял, что сейчас что-то будет. Слишком внезапно тяжелая и липкая тишина опустилась на всех присутствующих. Я замер, сжимая в руках книгу, которую не решался положить на полку. Понтифик еще раз бросил взгляд на сивиллу и повернулся к ней спиной. Получилось так, что я оказался между ним и картиной, не зная, в какую сторону деться. В этот момент луч солнца упал на картину, мгновенно добавив ей красок. Глаза сивиллы сузились и стали пронзительными, в её правой руке что-то блеснуло, и в сторону понтифика стал выдвигаться тонкий и хищный стальной стилет. Казалось, еще мгновение – и он, подобравшись, вонзит свое жало в священную особу, которая, ничего не подозревая, стояла и негромко беседовала с окружающими. Я смотрел на все это, как завороженный, не зная, что предпринять. А стилет, замерев на мгновение, словно выбирая точку для смертельного удара, вдруг рванулся вперед, мелькнув перед моим лицом. И в этот момент во мне сработали мои навыки. Я бросился к понтифику и, вытянув руку с книгой, как щитом, прикрыл его спину, при этом оттолкнув понтифика в сторону. Клинок, пробив обложку книги, застрял в ней. Держа книгу двумя руками с застрявшим стилетом, я протолкнул ее обратно в сторону картины. Очевидно, тот, кто пытался сейчас организовать покушение, не ожидал такого маневра. За стеной что-то зашумело и упало, затем раздался шум, словно кто-то на цыпочках убегал с места преступления. Клинок так и остался торчать в книге, вытащить его из-за стены я не мог, так как мешала рукоять с той стороны. Понтифик, пролетев шага два и наткнувшись на ближайшую особу, недоуменно развернулся в мою сторону, собираясь, очевидно, высказать все, что он думает, но, увидев меня с тяжелой книгой в руках, из которой торчал стилет, замер на месте. В это время шокированные приближенные пришли в себя и, быстро окружив его, посвятили в курс дела, стремительно выводя из книжного зала. Я продолжал стоять, держа в руках тяжеленную толстую книгу, не зная, что делать. Пока я размышлял, что предпринять, в комнату ворвались швейцарцы во главе с капитаном. Пользуясь моментом, я сунул одному из них книгу и стал посвящять в курс дела его начальника. Первым делом мы обследовали картину, простучав стену. За ней в отдельных местах чувствовалась пустота. Затем капитан выскочил в соседнее помещение и стал тоже его обследовать. Как позднее оказалось, они нашли в панелях над полом замаскированный лаз, который вел к картине. Он был настолько узким, что сквозь него с трудом мог протиснуться худощавый человек. Картина служила инструментом наблюдения за всем тем, что происходило в зале. Когда там проходили заседания, спрятавшийся за стеной человек мог не только слушать, но и наблюдать. В правой руке сивиллы было проделано отверстие, которое прикрывалось куском холста, изображавшего материю. При необходимости оно свободно убиралось, открывая узкое отверстие в ладони руки. Вот почему покушавшийся использовал стальной стилет, который свободно входил туда, поскольку он рассчитывал нанести смертельный удар и, мгновенно спрятав стилет, скрыть все следы. Пока бы разбирались, что произошло, он мог бы спокойно уйти или присоединиться к присутствующим, снимая с себя все подозрения. Произошедшее с понтификом говорило о том, что в ближайшем его окружении были недоброжелатели, которые прямо или косвенно участвовали в организации этого злодеяния. Разбираться с этим было не моей задачей, пусть эту проблему решает капитан. Со своей стороны, я посчитал это знаком свыше, который говорил мне о том, что пора как можно быстрее уезжать домой. Пока происходила вся эта суматоха, я потихоньку выбрался из зала и отправился в свою комнату. Два дня в государственной жизни страны было затишье. Затем меня пригласили в приемную понтифика и от его имени поблагодарили за мои действия в том печальном инциденте. В благодарность мне вручили небольшую иконку «Николая Чудотворца» с кусочком его мощей. Отныне я мог пользоваться библиотекой по своему усмотрению почти без ограничений. По-другому стали ко мне относиться и гвардейцы, принимая почти как равного. Орудие покушения, вынутое из стены, оказалось клинком из знаменитого Толедо. Такие клинки из-за их гибкости продавали свернутыми в кольца. Как оказалось, в нем были полости, пропитанные ядом, и достаточно было просто царапины, чтобы человек ушел в мир иной. Все это смертельное орудие заканчивалось великолепной рукоятью с ажурными прорезными гардами, придававшими клинку легкость и изящность. Если рассматривать его при свете, то он как бы просвечивался весь из-за мелких раковин, разбросанных по всей длине и заполненных смертельным ядом. Он попадал туда при закалке стали, и в случае проникновения в тело этот процесс как бы повторялся. Горячая кровь захлестывала клинок, вымывая оттуда все, что там было спрятано, расплескивая отраву по всему телу. Хорошо, что я не схватил его голыми руками там, в библиотеке, а то неизвестно, чем бы всё закончилось. Вскоре клинок забрали, и он занял свое место где-то на полке в архиве.

Жизнь меж тем продолжалась, и все вошло в свое русло. Я морально был готов к отъезду, но нужен был повод, чтобы «надавить» на хозяев. По случаю какого-то важного события в Австрию отправлялся папский нунций с достаточно большой свитой. Узнав об этом, я сразу стал бегать по всем инстанциям, заявляя о своем желании войти в эту свиту с тем, чтобы потом уехать домой. И мои усилия не пропали даром. Вскоре мне было официально объявлено, что я включен в этот состав, а учитывая то, что здесь я проявил себя достаточно активно, мне разрешалось потом отбыть на родину. Моей радости не было предела. Я стал усиленно готовиться к отъезду, с трудом заставил вернуть мне мою старую одежду, доказав, что негоже ехать в официальной делегации в студенческой хламиде. Теперь она скромно расположилась на стуле, дожидаясь своего часа. Через неделю мне вернули саблю и два пистоля, предупредив, что завтра на рассвете состоится отъезд. В назначенное время я уже стоял возле ворот, где собирались отъезжающие. Лошади для меня не нашлось, поэтому пришлось ехать в возке вместе с сопровождающими. Сзади трусили пятеро конных, осуществлявших охрану миссии. Я с трудом выдержал первый этап пути и на ближайшей остановке приобрел себе верховую лошадь и всю амуницию. Теперь дорога пошла веселее. Я мог обогнать тянувшийся конный поезд, вырваться вперед на простор или пошалить в степи, пустив коня в галоп.

Глава YII

По Италии проехали достаточно быстро – сказывался статус посольства, а вот в Австрии начались проблемы. Страна переживала постоянные набеги турок. На пути то тут, то там виднелись развалины или дым от пожара уходил в небо, стараясь закрыть солнце. Стоял липкий запах гари и ужаса войны. Жители со своими пожитками метались то в одну, то в другую сторону, затрудняя движение отряда. Все ехавшие сразу притихли и почти перестали общаться между собой, нервно посматривая по сторонам. К вечеру мы удачно расположились в достаточно хорошо сохранившемся фольварке, хозяин которого за соответствующую плату пустил нас на ночлег. Следующая остановка намечалась в Вене.

На следующий день поздним утром, дождавшись, пока закончат завтрак церковные иерархи, мы отправились в путь. Слабый ветер чуть слышно дул в спину, как бы подталкивая нас вперед, расчищая перед нами пыльную дорогу. Солнышко, ненадолго выглядывая из-за туч, действовало расслабляюще на всех путешествующих. Все дышало миром и спокойствием. А впереди нас ждала Вена, о которой я много слышал и очень хотел увидеть. Отряд двигался достаточно уверенно, преодолевая версту за верстой. Все с нетерпением всматривались вдаль, стараясь увидеть желанные стены города. И вскоре это ожидание оправдало себя. На горизонте мелькнули едва различимые строения, которые были ничем иным, как нашей целью. Все подтянулись и ускорили движение. По мере приближения контуры стен и домов становились все яснее. И вот, наконец, перед нами появились главные ворота, которые были почему-то закрыты. Озадаченный этим обстоятельством, нунций приказал одному из свиты отправиться к воротам с флагом, который указывал на его высокий статус. Гонец поскакал вперед, а отряд медленно приближался к воротам. Подозревая что-то неладное, я стал осматриваться по сторонам. Оказалось, что слева и справа от меня на холмах стояли многочисленные белые палатки в виде шатров, возле которых крутились верховые и бегали какие-то люди с оружием. В это время гонец подъехал к воротам и начал переговоры со стражниками, которые находились в башне над главным входом. Переговоры затягивались, очевидно, не было на месте начальника караула или согласовывали с комендантом вопрос, что делать с нами. Все притихли в ожидании результата. И в этот момент из-за пригорка от палаток вырвался отряд конных, который резво рванул в нашу сторону. Нунций выглянул из окна своей кареты и в подзорную трубу стал рассматривать всадников, пытаясь определить, кто это такие. Свита завороженно следила за ним. И вдруг рука его дрогнула, подзорная труба выпала из рук, и он рухнул на сиденье произнеся тихим голосом «турки». Все, как по команде, повернулись в сторону ворот, однако те оставались закрытыми. Что делать? Куда бежать? Этот вопрос вошел в душу каждого, давая ему возможность осознать ужас сложившегося положения и принять решение о своем спасении. Понимая, что сейчас начнется паника и все бросятся в разные стороны, затруднив выход из ситуации, я крикнул: «Только вперед, к воротам!» – и стегнул лошадь стоявшей впереди коляски. Она, встав на дыбы, рванула вперед, а за ней, уже не раздумывая, и все остальные. Но эта небольшая пауза дала преимущество противнику, который был уже почти рядом. Можно было различить перекошенные от предвкушения крови бородатые лица, блеск стали ятаганов и наконечников длинных пик, выставленных вперед. Еще немного – и они нагонят нас, и тогда неизвестно что будет! Нужно как –то притормозить их. Но как? Охрана отряда первой оказалась впереди и галопом несется к воротам, поэтому рассчитывать на них не приходится. Нужно решаться на что-то самому. Но что можно придумать в такой ситуации? Я стал оглядываться по сторонам, но ничего в голову не приходило. А разъяренные лица все ближе. В это время первые повозки достигли ворот, и они стали медленно открываться таким образом, чтобы только одна из них могла проехать вовнутрь. Это еще больше усилило панику там, так как началась давка. Каждый пытался первым проскочить эти заветные метры.

И тут я обратил внимание на то, что участок дороги, ведущий к воротам, в одном месте значительно сужается, чтобы не допустить возможного прорыва врага. И я понял, что это мой единственный шанс что-то сделать, чтобы сдержать натиск врага. Развернув коня в сторону ворот, я пришпорил его и ринулся к узкому участку дороги. А за моей спиной уже слышался топот лошадей нападающих и хриплое дыхание всадников. Казалось, протяни руку – и они схватят меня, перекинут через лошадиный круп и увезут неизвестно куда. Я выжимал из своего коня все, что мог, и он, закусив удила, несся вперед.

Наконец, я проскочил то узкое место, которое было мне нужно. Удаляясь от него, я развернулся в седле и вытащил пистоли, взведя курки. Выждав, когда преследователи достигнут намеченной мною черты, я всадил первую пулю в летевшего впереди рыжего янычара, который кувырком полетел на землю. Второй выстрел достался всаднику, скакавшему сзади, но не ему лично, а его лошади, которая, перевернувшись через голову, распласталась среди дороги. Не успевшие среагировать янычары на ходу врезались в это временное препятствие и затормозили свое движение, тем самым дав возможность проскочить в ворота столпившимся повозкам. Пока они приводили себя в порядок, поднимая упавших в суматохе, я успел подскочить к воротам и буквально протиснуться сквозь закрывающуюся створку, оставив с носом нападающих. Запоздалый выстрел из пищали сбил с меня шапку, которая осталась лежать с той стороны ворот. Турки покрутились перед закрытым входом и, поругавшись во весь голос об ускользнувшем из их рук бакшише, постреляв для острастки по стенам, двинулись обратно не солоно хлебавши. Проехав вторые внутренние ворота, я приблизился к своим спутникам, расположившимся посередине площади у собора святого Стефана и оживленно обсуждающим происшедшее. Нунция среди них не было. Его повели в городской дворец на встречу с местным кардиналом. Нас всех разместили на постоялом дворе, предназначенном для негоциантов. Не скажу, что было удобно, но все же лучше, чем ночевать на улице. Мостовая перед домом была скользкой от регулярно выливаемых на нее нечистот. И вообще весь город был в грязи и сырости, так что ходить по нему было неприятно. Все это усугублялось еще и турецкой блокадой. Командующий турецкими войсками Кара-Мустафа дал султану Ибрагим-паше клятвенное обещание взять Вену в ближайшее время. Но, как я узнал позднее, свое обещание он не смог выполнить, был разбит и в знак особой милости по приказу султана был задушен шелковым шнурком. Наша миссия буквально чудом проскочила в город благодаря неразберихе, которая царила во вражеском стане. И к тому же, увидев наш конный поезд, турки решили захватить всех в плен, чтобы получить хороший выкуп. Поэтому они и не стали стрелять, иначе неизвестно, что было бы. Так что нам повезло. С питанием тоже было не очень: кусок какого-то каменного хлеба и похлебка из муки. Собачьего лая не было слышно, так как они были давно съедены. Настала очередь другой живности, которая периодически попадала внутрь городских стен. Изголодавшийся народ с вожделением смотрел на наших лошадей, и по всему было видно, что если мы здесь задержимся, то они долго не протянут. Поэтому я принял решение как можно быстрее выбраться из города. Вопрос стоял, как это сделать?

Два дня я провел на городских стенах, выискивая более безопасный путь, по которому можно было бы проскользнуть между вражескими рядами. Но все было тщетно. Плотным кольцом турецкие войска обложили стены города. Они даже стреляли из луков по птицам, которые летели в его сторону, чтобы не дать защитникам отведать свежего мяса. Продолжая изучать ситуацию, я вдруг заметил небольшие группы всадников, одетых примерно так же, как я, которые выделялись из общей массы. Это были крымские татары, которые тоже участвовали в блокаде. После этого у меня постепенно созрела мысль использовать это обстоятельство для того, чтобы выбраться из города. А что? Одежда у меня была такая же, татарский язык я знал хорошо, турецкий понимал достаточно сносно, так что можно было попробовать ночью проскочить через все препятствия. Этими мыслями я поделился с нунцием, на что он заметил, что если удастся проскользнуть незаметно, то я должен буду направиться в Польшу, чтобы передать послание польскому королю Яну Собескому и попросить его как можно скорее двинуть войска против турок. Два дня длилось совещение и готовилось послание польской короне. Наконец мне сообщили, что я могу приступить к выполнению своего плана и вручили запечатанный сургучом конверт с печатью епископа. Проверив оружие и насыпав в пороховницу сухого пороха, я был готов к действию. Единственным препятствием было отсутствие соответствующей моей одежде шапки, которая осталась за воротами. И я начал усиленно искать ее на рынке и небольших лавках, разбросанных по городу. Очевидно, о моей проблеме доложили епископу, так как однажды утром ко мне пришел от него монах и передал сверток. В нем оказалась чудесная татарская шапка, отороченная лисьим мехом. Ее можно было глубоко натянуть на голову, скрывая свое лицо, как это делают многие татарские конники. Теперь все было готово, осталось выбрать подходящую погоду. И она не заставила себя ждать. Буквально к вечеру небо затянуло тучами и пошел мелкий дождик, который гроздьями стал разбрасывать периодически налетающий ветер. Все, кроме часовых, попрятались от этой неуютной погоды. А мне было в самый раз. Одевшись и спрятав письмо под рубашку, я в сопровождении двух солдат подошел к тайной калитке. Прислушавшись, один из сопровождающих достал ключ и с небольшим усилием открыл замок. Скрипнув, дверь открылась, я выскользнул в темень и замер, прикрываясь едва заметной тенью от стены. Продвигаясь вдоль нее, я наткнулся на штурмовую лестницу, забытую турками и лежавшую поперек рва. Это было то, что мне надо, чтобы перебраться через него, иначе мне пришлось бы переплывать через ров, в который сбрасывали все нечистоты этого большого города. Как бы я тогда себя чувствовал, трудно сказать. Но приятного было бы мало. Выглянув из-за бруствера рва и не заметив ничего подозрительного, я потихоньку стал пробираться по намеченному маршруту в сторону ближайшего татарского отряда. Так, то замирая на мгновение, то стремительно продвигаясь вперед, я достиг первых палаток. Вокруг было безлюдно, даже часовые скрывались под навесом, периодически выглядывая оттуда, чтобы обозреть вверенный пост. Мне нужна была лошадь, без нее я не мог далеко уйти. Проскакивая между палаток, я искал коновязь с лошадьми. Долго тут задерживаться мне было нельзя. И я буквально чуть не подпрыгнул от радости, когда до меня донёсся специфический запах конского пота. Теперь у меня был ориентир, и я быстро пошел в нужную сторону. Лошади находились в лощине, сбившись в кучу. Охраны возле них не наблюдалось. Выждав немного, я медленно подкрался к ближайшей из них и осторожно отвязал уздечку, которой она была прикреплена к бревну. Лошадь была невысокой, пегой расцветки, именно такие обладают наибольшей выносливостью. Успокоив ее, я потихоньку отвязал вторую. Учитывая дальнее расстояние, которое мне придется преодолеть, я решил взять и запасного коня, как делают это татарские наездники. Поняв, что седел нигде нет, я вскочил на голый круп лошади и, держа узды второй, стал осторожно выбираться из лощины. Наверху я пришпорил коня и галопом пошел вперед считать дорожные версты. Намокшая одежда не согревала, а появившийся встречный ветер так и норовил обжечь замерзшее тело. Все изменилось, когда рассвело и выглянуло солнце. Одежда подсохла, и тело начало постепенно согреваться. Во время скачки, не останавливаясь, я перепрыгивал на запасную лошадь, чтобы дать первой отдохнуть. За все время я сделал всего лишь одну остановку, чтобы попить воды в кринице, напоить лошадей да заменить намокший в пистолях порох. И сделал это очень кстати. Не успел я подняться наверх из низины, где находилась криница, как нос к носу столкнулся с тремя турками, которые спускались к воде. Я не хотел загрязнять смертельной битвой чистый источник и, пришпорив лошадь, направил ее в сторону от турок, показывая тем самым, что хочу мирно разойтись. Но мои противники приняли это за слабость, и ближайший ко мне вытащил свой ятаган и, крутя его над головой, рванулся ко мне. Выбора у меня не было. Выхватив пистоли, я срезал его первым выстрелом. Второй достался спускавшемуся сзади него соратнику, который натягивал лук, собираясь пустить острую стрелу в мою сторону. От моего выстрела его развернуло в сторону, и предназначенная мне стрела вонзилась в грудь третьего всадника, который держал в руках пику с цветным флажком. Он недоуменно завалился назад и замер на крупе лошади. Вытащив саблю, я осмотрел своих противников. Никто из них не подавал никаких признаков жизни. Разоружив их, я приторочил все оружие на свою лошадь, а сам пересел на одну из трофейных. Остальных я связал одну за другой, и с таким хвостом тронулся в путь.

Оказывается, я столкнулся с гонцом от султана, который вез фирман командующему турецкими войсками. При обыске у одного из турок я нашел этот документ, запечатанный в шелковом футляре. А цветной значок на пике указывал на статус гонца и позволял ему беспрепятственно продвигаться по всей территории. Все это было теперь в моих руках, но так как я не знал турецкого языка, то решил отдать этот фирман полякам. Военные трофеи, доставшиеся мне, затрудняли движение, но я упорно двигался вперед. По пути я продал лошадей и оружие, оставив себе ятаган с ручкой из слоновой кости и пару боевых пистолетов французской работы, которые находились в седельных чехлах. От встречных путников я узнал, что король находится в своей резиденции Злочеве, что подо Львовом, и отправился туда. Меня также предупредили, что вокруг крепости мелькают татарские отряды, прощупывая ее наиболее уязвимые места. Крепость перекрывала дорогу вражеским войскам на Львов, и поэтому попытки со стороны врагов взять её не прекращались. Отсюда и название крепости Злочев, что по- польски означает «зло слышал». Имеется в виду, что со стороны крепости постоянно следили за дислокацией вражеских отрядов и своевременно принимали соответствующие меры. На данный момент это были передовые отряды татарской армии Аджи-Гирея. Полученная весть заставила меня быть настороже. Я медленно продвигался, внимательно осматриваясь по сторонам, не мелькнет ли где силуэт врага. И природа вокруг меня как бы насторожилась, адекватно отвечая на мои тревожные мысли тишиной и отсутствием всякого движения. Все словно замерло перед каким-то грозным событием, которое должно было вот-вот произойти.

Я ехал по степи, придерживаясь чуть заметной тропинки, видной по недавно примятой траве. Она вела в небольшую лощину, а затем приглашала наверх, зазывно маня росой, поблескивающей на бугорке. Пришпорив лошадь, я выскочил наверх и остановился, чтобы осмотреться. Прямо передо мною виднелся замок, в который мне нужно было попасть. Для этого мне надо было быстро проскочить через открытое пространство, лежащее на моем пути, а затем, минуя небольшую рощу, выскочить на главные ворота замка. Еще раз осмотревшись и проверив свое оружие, я пришпорил коня и ринулся по намеченному пути. Вот уже приблизилась роща, сквозь которую вела довольно хорошая дорога. Но я решил обогнуть ее, боясь засады, и бросил коня влево. Конь, дыша полной грудью, довольно быстро проскочил деревья и вынес меня на другую сторону, где я увидел картину, которую не мог ранее узреть с пригорка, так как мне мешали деревья. Передо мною разворачивалось сражение. Четверо конных поляков отбивались от татарского отряда, пытавшегося окружить их. В этой ситуации у меня было два пути: или развернуться и скакать в замок, учитывая мое поручение, или помочь отбить нападение. Не в моих правилах было бросать людей в беде. Поэтому я, пришпорив коня, ринулся вперед, на ходу взводя курки своих пистолей. Мое приближение не осталось незамеченным. Навстречу мне бросилось несколько человек. На ходу произведя четыре выстрела, я добился того, что противник лишился троих человек, а четвертый, зажав простреленную руку, покинул поле боя. Выхватив затем саблю, я отбил направленный на меня клинок и, проскочив сквозь вражеский строй, присоединился к обороняющимся. Превосходящий противник теснил нас со всех сторон, пытаясь окружить. Под его напором мы вынуждены были отходить назад, пока не уперлись в груду камней, лежащих в степи и покрытых какими-то непонятными знаками. Один из них был в форме треугольника с усеченным верхом, на котором было выбито что-то вроде неправильного круга или очертания какой-то территории, изобилующей непонятными знаками. Он стоял своим неправильным конусом вверх, как бы открывая парад других камней, плашмя лежащих на земле. На них кроме таинственных знаков были выбиты отдельные начальные буквы на неизвестном языке, после которых шло многоточие, заканчивающееся еще одной буквой. Все они были расположены в ряд и напоминали какой-то текст, который нужно прочесть, но ключ к пониманию всего этого отсутствовал. Вскоре мы оказались припертыми к этим камням. Расположившись вокруг них, мы обивали атаки противника, подстраховывая друг друга. На меня наседало три татарских воина. Два из них были опытными бойцами, а тот, что помоложе, порой проявлял бепечность. Я отбивался как мог. В какой-то момент молодой воин, пытаясь достать меня своей саблей, открылся для удара, чем я и воспользовался. Увернувшись от его выпада, я нанес ему несильный удар в правое предплечье, отчего он выронил саблю и схватился за плечо. Рука окрасилась в красный цвет, а лошадь попятилась назад, освобождая место для остальных. Выведя его из строя, я развернул лошадь в сторону оставшихся противников и занес над головой саблю для удара. Капли крови, оставшиеся на клинке после встречи с вражеским предплечьем, стекали с блестящей стали и падали на лежащие сзади камни. Я не заметил этого и продолжал отбивать атаки. Вдруг через какое-то время со стороны камней блеснула вспышка света, которая озарила все вокруг, ослепив наших противников, развернутых в сторону камней. Все сразу замерли, не понимая, что произошло. Я обернулся и увидел, как на треугольном камне засветились непонятные знаки, по границам рисунка стала пробегать огненная линия, а внутри стали проявляться какие-то изображения. Закончив с рисунком, огненная линия перескочила на другие камни, отчего зажглись заглавные буквы, выбитые на них, и стали появляться слова на неизвестном языке, словно кто-то пытался читать зашифрованный текст. Так по очереди были прочитаны все три каменных книги, после чего свет постепенно начал терять свою яркость и вскоре исчез. Все были поражены увиденным. Придя в себя, татарские конники, подняв лошадей на дыбы, развернулись и с криками «шайтан» и воплями бросились прочь. Этим моментом воспользовался один из всадников и с криком «За мной!» поскакал в сторону крепости. За ним ринулись все остальные, включая меня. Мы мчались по направлению к главному входу, но достичь его нам не удалось. Неизвестно откуда наперерез нам вырвался отряд татарской конницы, внезапно появившийся с правого бока. Мы не успевали проскочить мимо него. Это понял и наш ведущий. Резко взяв влево, он повел отряд в небольшую балку, видневшуюся невдалеке. Спустившись вниз, он соскочил с лошади и бросился к небольшому камню, как бы зависшему в объятиях могучего дуба, склонившегося над ним, и стал что-то искать, ощупывая его руками. Все собрались возле него и молча наблюдали за его действиями, сжимая оружие в руках. Наверху слышался топот лошадей приближающегося врага. Еще несколько мгновений – и он окажется здесь. И когда первый вражеский конник стал осторожно спускаться в лощину, осматриваясь по сторонам, раздался щелчок и камень повернулся вокруг своей оси, открывая темную дыру, из которой с криком вылетели летучие мыши, напугав присутствующих.

–Быстро сюда! – крикнул старший и стал пропускать по очереди всех. Мы успели проскочить вовнутрь прежде, чем нас заметили татарские конники, направлявшиеся в нашу сторону. Внутри было темно и сыро. Все столпились, тяжело дыша, ожидая дальнейших указаний. Старший на ощупь нашел в нише смолистый факел, вытащил кресало и зажег его. Подземелье осветилось желтым мерцающим светом. Приостановившись на мгновенье, он развернулся и уверенно повел нас вперед, заранее предупреждая о возможных опасностях. Шли мы достаточно долго, отмахиваясь от паутины и преодолевая объятия корней деревьев, которые порой пронзали свод подземного хода. Наконец, показалась деревянная дверь, которая вывела нас в арку под крепостной стеной. Чуть замедлив шаги и убедившись, что все нормально, мы пошли дальше. Увидя нас, к нам стали подбегать защитники крепости, здороваться и выражать свое одобрение нашим действиям, за которыми они наблюдали с крепостных стен. Подойдя к покоям короля, старший оставил нас одних. И в этот момент все как бы прозрели, с интересом рассматривая меня и интересуясь, как я очутился здесь. Решив ничего не скрывать, я рассказал им о своей миссии. Это вызвало ко мне неподдельный интерес, и они посоветовали сразу идти к королю, пока там пан Витольд рассказывает о наших похождениях. Переговорив со стражниками, они буквально затолкали меня в дверь, захлопнув ее за мною. Я очутился в длинном коридоре, приведшем меня в большую комнату с колоннами, посередине которой стоял длинный стол, окруженный со всех сторон стульями с высокими резными спинками. Осмотревшись вокруг, я понял, что это не то место, которое мне нужно, и повернул обратно. Направившись в другую сторону, я прошел еще через один зал, на стенах которого висели портреты короля и его семьи, и сразу попал в небольшую комнату, где находились те, кого я искал. Услышав звук моих шагов, они прервали разговор и вопросительно уставились на меня. Более того, от дверей напротив ко мне бросились два стражника, на ходу обнажая сабли. Но король, видя спокойную реакцию на меня своего собеседника, с любопытством смотревшего на меня, остановил их движением своей руки.

–Вы что-то хотели? – спросил меня пан Витольд.

– Я прошу прощения, Ваше королевское величество, но время не терпит, и поэтому я взял на себя смелость без приглашения, пользуясь случаем, получить аудиенцию, – сказал я, наклонив голову, как положено в данном случае.

–Пан Витольд не в курсе дела, наша с ним встреча произошла при очень необычных обстоятельствах, и поэтому я не успел поставить его в известность относительно своей миссии. Дело в том, что я привез вам послание от венского епископа. Он слезно просит вас прибыть на помощь. Город со всех сторон обложили турецкие войска, и защитники держатся из последних сил. Еще немного – и освобождать будет просто некого.

С этими словами я достал конверт и через Витольда передал его королю. Тот, осмотрев печати и удостоверившись в их подлинности, вскрыл конверт и стал читать письмо. По мере чтения его лицо приобретало все более озабоченное выражение. Прочитав, он передал его Витольду и, обернувшись ко мне, сказал:

–Вы выполнили поручение епископа и можете быть свободны, о дальнейшем я позабочусь сам, – и повернулся в сторону собеседника, давая понять, что разговор закончен. Но у меня была еще одна просьба.

–Пан король! – воззвал я к нему. – Разрешите мне завтра отправиться домой, где я не был уже достаточно долгое время.

Король, не поворачиваясь, небрежно махнул мне рукой. Что это означало? Согласие или, возможно, «поступай, как знаешь»? Этого я не понял, но истолковал королевский жест так, как мне надо. Затем я тихонько ретировался, оставив их продолжать прерванную беседу. Выйдя из резиденции, я встретил своих новых спутников, ждавших результатов моих переговоров.

–Ну как? – бросились они ко мне с расспросами, очевидно, горя желанием принять участие в намечающемся походе.

–Да никак: отдал послание, как было приказано.

– Ну как там король? – посыпались вопросы.

– Да никак, прочел, задумался и отослал меня домой.

– И все?

–И все, я думаю, что результат вы узнаете достаточно скоро, так как время не терпит.

Переговорив со своими новыми знакомыми, я отправился отдохнуть туда, куда нас определили. Это была комната в одном из зданий, расположенных прямо возле крепостной стены. На полу лежали охапки сена, покрытые лошадиными попонами. Это были наши спальные места. Сняв оружие, я с удовольствием растянулся на этом ложе и почти сразу заснул.

Проснувшись достаточно рано я почувствовал, что обстановка в крепости изменилась. Была заметна какая-то суета, грузились возки, строились солдаты, горели костры, на которых варили похлебку. Оказалось, король принял решение немедленно отправиться в Варшаву и начать сбор войска, чтобы выступить против турок. Наскоро перекусив, я стал узнавать, как можно выехать с отрядом. Учитывая то, что мы бросили своих лошадей перед входом в подземелье, новых нам не дали. Поэтому снова пришлось труситься в обозе, благо, дорога была не очень долгой. Переезд прошел без приключений. Порой вдалеке показывались дозоры татарской конницы, но нападать на отряд они опасались. К вечеру мы добрались до крепостных стен города, и я с удовольствием спрыгнул с надоевшей телеги и стал искать место для ночлега. Устроился с трудом на постоялом дворе, переночевав в стоге сена. А рано утром побежал на базар покупать коня благодаря тому, что деньги ещё были. Мне перед выездом из Вены вручили достаточно увесистый кошелек с золотыми и серебряными таллерами. Как раз был ярмарочный день, и выбор был достаточно широкий. Стоял шум и гам, народ торговался, бил по рукам, заключая сделку, ругался и громко расхваливал свой товар. Тут же крутились разные темные личности, выискивая где и чем можно поживиться. Пока я добирался к намеченной цели, мне пытались продать гуся, козу и даже корову, не говоря уже о мелкой живности, которая была повсюду.

Наконец, я добрался до нужного мне товара. Здесь народу было поменьше, в основном присутствовал степенный покупатель, так как лошадь- товар особый и требует тщательного осмотра. Здесь были дикие лошади и лошади малопольской породы, а также кони с примесью арабских скакунов, которые выделялись своей статью. И начался торг, в ходе которого от осмотра зубов мы переходили к конским лодыжкам, ощупывая их и поднимая ноги, чтобы проверить качество подков. Измеряли длину лошадиной холки и упругость крупа. В итоге я остановил свой выбор на белом рысаке, в котором чувствовалась порода. Он обошелся мне в полтора золотых таллера. Приняв уздечку от хозяина, я пошел дальше покупать лошадиную амуницию. От торговых рядов, где был разложен этот товар, пахло свежей кожей и дегтем. Подобрав под себя седло, я накинул его на круп лошади и стал подтягивать подпруги. Вроде, все сделал, как учили. Но когда я попытался сесть в седло, оно оказалось не закрепленным и съехало набок. Подтянув еще раз, я, к удивлению, получил такой же результат. А конь в это время хитро топтался на месте и косил на меня своим лиловым глазом. Так продолжалось несколько раз, пока до меня не дошло, что мое новое приобретение просто смеется надо мной. Когда я накидывал на него седло, он надувал живот и ждал, пока я затяну подпруги, а затем выпускал воздух. Я тоже решил взять его на хитрость. Перед тем, как затягивать подпруги, я пнул его рукой в живот. Не ожидая этого, конь выпустил воздух со всех сторон, а я, воспользовавшись этим, быстро затянул подпруги. Конь недовольно заржал, но деваться было некуда. Поняв, что лошадка у меня с хитринкой, я решил не садиться на него при таком большом скоплении людей, так как не знал, как он поведет себя. Поэтому, взяв уздечку, я пошел к харчевне, чтобы перекусить. Прикрепив его к коновязи, где в кормушку было засыпано сено, я вошел туда. Народу было не очень много. В основном крестьяне, возвращающиеся с ярмарки. Заказав баранью ногу и жбан кваса, я уселся за край ближайшего столика и стал ждать заказ, рассматривая посетителей. Не заметив ничего необычного, я принялся за горячее мясо, так кстати принесенное половым. По мере насыщения ко мне приходило ощущение сытости и спокойствия. Расплатившись за обед, я вышел на улицу и стал искать попутчиков в сторону Львова, а от него домой мне было совсем рядом. Обычно после ярмарки стихийно комплектуются в группы ее участники, чтобы безопаснее было добраться домой, так как лихих людей на дорогах было больше, чем достаточно. Почти потеряв надежду на успех, я в конце концов набрел на группу торговцев, которые согласились на мое присутствие в их компании. Договорились завтра с восходом солнца встретиться у главных ворот на выезде из города. Так как у меня оставалось еще достаточно много времени, я решил заехать в оружейку и приобрести ружье, так как у меня в седле обнаружилась кобура для этого вида оружия. Да и в дороге эта штука не помешает, мало ли что может произойти. Пришлось ехать почти в центр города. На удивление, мой конь с достоинством прошел испытания. Приняв меня на свою спину, он тонко заржал, немного поерзал, попытался встать на дыбы, но был осажден твердой рукой и в итоге, смирившись, стал беспрекословно выполнять все команды.

На мое счастье, лавка была еще открыта. Когда я вошёл в нее, глаза мои разбежались от обилия и разнообразия пистолей, мушкетов, пищалей, сабель, кинжалов, развешанных по стенам и стоящих в ряд в пирамидах. Тут были изделия не только местных оружейников, но и умельцев из Германии, Франции, Испании, пленяя затейливым узором на стволах и резными прикладами ружей. Мне нужно было надежное оружие, недорогое и не очень громоздское, чтобы не мешало при езде. Перебирая все это богатство, я обращал пристальное внимание на то, как работает механизм затвора, какая длина ствола и нет ли кривизны. В итоге остановился на небольшом аккуратном мушкете немецкой работы, пришедшемся мне по вкусу. Пополнив запасы пороха и пуль и поменяв кремни в пистолях, я зарядил весь свой арсенал и готов был хоть сейчас отправиться в путь. Проезжая мимо пекарни, я купил краюху хлеба в дорогу и направился на постоялый двор. Мест опять не было, и я, пристроив коня, расстелил попону на сене и, подложив под голову седло, решил поспать перед дальней дорогой.

Утром, оседлав коня, я отправился к месту сбора. Почти все попутчики были на месте. Присоединившись к ним, я стал прислушиваться к разговорам. В основном они сводились к тому, как безопасно добраться домой. Опасались по дороге втретиться с разбойниками, которых в это лихое время развелось очень много.

– Тут еще ничего, – говорил пожилой мужик с седыми обвислыми усами.– А вот мне доводилось ездить из Запорогов по Черному шляху, так там почти на каждой версте по разбойнику, которые так и норовят не только ограбить, но и душу забрать. Вот страхов натерпелся. Так я потом ездил только Шпаковым шляхом. Есть такой гайдамак Шпак. Заплатишь ему, он и проведет тебя своими тропами так, что ни один разбойник тебя не увидит. А тут с нами вот добрые хлопцы будут, да не с пустыми руками. Так что, думаю, с Божьей помощью доберемся нормально.

В это время раздалась команда к движению старшего обозника. Уплатив стражникам положенную монету, он, сев в свой воз, направил лошадь вперед в открывшиеся створки ворот. Его примеру последовали и все остальные. Впереди нас ждала длинная дорога и неизвестность. Все подтянулись и стали зорко посматривать по сторонам. Первый день пути прошел без происшествий. Ночевать мы остановились возле небольшой рощи, у ручья, невдалеке от села, что придавало нам уверенности в относительной безопасности. Утром чуть свет снова тронулись в путь. Хорошо отдохнув, мы находились в приподнятом настроении, тем более, что впереди нас ждал дом.Однако, когда дорога пошла через дикую степь, настроение наше резко изменилось. Мы словно пересекли какую-то черту, за которой на нас, взявшись словно ниоткуда, опустилось ощущение неуверенности и страха. Все это усугублялось еще и тем, что по пути стали попадаться кости погибших лошадей и волов, а ковыль, поднимавшийся выше головы под напором ветра, стал изгибаться в нашу сторону, как будто выбирая очередную жертву, прикасаясь по очереди к каждому путнику. Местность была холмистой, с небольшими перепадами. Это давало возможность при въезде на возвышенность обозревать окрестности и стелющуюся впереди дорогу. Однако впереди было пустынно: ни всадников, ни телег не наблюдалось. Так постепенно мы добрались до переправы.

Спустившись с пригорка к реке, мы спрыгнули с коней, чтобы отмыть пот с лица, а лошади и волы припали к воде и стали с шумом втягивать ее в свои животы. Строй колонны рассыпался, одни встали на середине переезда, другие – вдоль берега, давая возможность напиться животным. Здесь на берегу стояли три вербы, купая свои ветки в реке, а на противоположном, внизу, шумел камыш, а по верху были разбросаны кусты терновника. Напоив лошадь и объехав стоящие посередине переправы возы, я поднялся на верх противоположного берега, остановившись возле кустов. Развернувшись, я стал поджидать остальных путников, которые нехотя расставались с мокрыми объятиями воды и собирались присоединиться ко мне. В это время налетел небольшой ветерок, который прошелся по верхушкам деревьев на той стороне, заставив их крутиться из стороны в сторону. Я автоматически поднял голову, чтобы проследить за этим движением, и, провожая взглядом очередной изгиб веток, которые, развернувшись влево, образовали своеобразное окно, дающее возможность посмотреть вдаль, увидел, как с ближайшего к переправе холма стремительно несется отряд конников с оголенными саблями и пиками наперевес. Еще мгновение – и они окажутся у воды и перебьют всех собравшихся здесь. Нужно было действовать немедленно.

Напрягая голос, я поднял тревогу, призывая всех быстро переправиться на другую сторону. Пока они соображали, чего я добиваюсь от них, а затем начали в спешке переправляться через речку, время было упущено. Те, кто был на конной тяге, успели перескочить и уже поднимались наверх, а воз, запряженный волами, остановился посередине брода и никак не мог сдвинуться с места. И в этот момент к переправе выскочил первый всадник и, не останавливаясь, бросился к возу с пикой наперевес. Чтобы спасти побелевшего от страха возницу, я буквально вырвал из кобуры пистоль и, не целясь, разрядил его в нападавшего. Пока он падал в речку, на берег выскочили его подельники. Увидя случившееся с их приятелем, они притормозили лошадей, но потом бросились вперед. Давая возможность взобраться на берег начавшему движение возу, мне пришлось еще два раза выстрелить в наиболее ретивых разбойников. Это охладило их пыл, и в ответ, крутясь на том берегу, они открыли по мне стрельбу. Несколько пуль просвистело над моей головой, и я понял, что самое время спрятаться в кустах, и направил туда лошадь. В этот момент ко мне присоединились и мои конные спутники, сделав пару выстрелов в сторону нападавших, что заставило разбойников уйти с открытой местности и спрятаться за деревьями. Ситуация сложилась непростая. Бандиты не собирались отказываться от такого жирного куша и совещались о чем-то. Нам надо было выиграть время, чтобы дать возможность возам уйти и раствориться в степи. Поэтому я предложил немедленно начать движение возков в разные стороны, чтобы замести следы. А для сдерживания нападавших на какое-то время предложил остаться. Почему-то все сразу с этим согласились и, не оглядываясь, бросились в степь.

Из-за кустов мне было хорошо видно диспозицию врага. Они, очевидно, приняли какое-то решение и теперь собирались претворить его в жизнь. Это было видно по тому, как они засуетились и вскочили на коней. У меня оставалось всего два выстрела, и поэтому я зарядил еще один пистоль. Мне каким-то образом повезло в том, что берега речки с той стороны были очень крутыми, поэтому переправляться через нее можно было только в том месте, где я находился. Однако два человека, очевидно, повинуясь приказу, подъехали к обрыву и попытались прыгнуть с него на лошадях в реку. Под одним конь внезапно остановился, и всадник кубарем скатился на землю, а другой благополучно бросился в реку и, держась за коня, поплыл на мой берег. Если он переплывет, то и остальные последуют за ним. Надо было что-то предпринимать. Из пистоля я достать его не мог, слишком большое расстояние, а вот из мушкета можно было попробовать. Вытащив его, я прицелился и плавно нажал на курок. Естественно, я не попал, но пуля, ударив рядом с лошадиной мордой, заставила ее рвануться вперед. Она буквально оттолкнула плывшего рядом разбойника, которого подхватило течение и затащило в водоворот, а лошадь, пофыркивая, повернула обратно и стала искать место, где можно было выбраться на берег. Увидя, что у них снова ничего не получилось, разбойники затихли. Я тоже не проявлял активности, решив перезарядить свое оружие. Такое противостояние продолжалось неопределённое время. Затем, придя к какому-то выводу, банда вскочила на лошадей и развернулась обратно в степь. Или они отказались от задуманного, или поехали искать новую переправу, чтобы догнать свою добычу. Как бы то ни было, выждав еще какое-то время, я тоже поскакал в степь догонять своих попутчиков. Пока сзади погони не наблюдалось. Если бы кто-то преследовал, то это было бы видно по поднимавшейся вверх пыли, которая обычно следует за всадником. Впереди также было чисто. Приостановившись, я решил сориентироваться, в какую сторону ехать. Привстав на стременах, я вдохнул в себя степной воздух – не пахнет ли где дымком? Где дым- там люди, там жилье. Но воздух нес в себе только аромат трав и запах полыни, пощипывающий нос. Тогда я, пришпорив лошадь, отпустил поводья, давая ей самой возможность выбрать направление. Конь понял меня правильно, притормозив на мгновение и словно задумавшись. Затем уверенно рванул вперед, выскочив на едва заметную тропинку в зарослях ковыля, которуя я не заметил. Уже почти стемнело, и следовало подумать о ночлеге. Я стал присматриваться по сторонам в надежде обнаружить хотя бы небольшую возвышенность, на которой можно было бы переночевать. Но впереди простилалась только ровная, покрытая густой растительностью степь. Ни холмов, ни каменных баб кочевников, располагавшихся обычно на них, не наблюдалось.

И вдруг, словно ниоткуда, до моего слуха донесся женский голос, с надрывом выводивший песню «У неволи дуже тяжко». Затем к нему присоединилось еще несколько голосов. И столько было горечи и безысходности в этих голосах, что я даже остановился, пораженный. Песня доносилась как бы из-под земли, стелилась по траве и, подхваченная ветром, улетала в степь. Я начал осматриваться по сторонам в надежде увидеть этот хор, но никого не было. А песня продолжала парить в воздухе, то поднимаясь вверх на высокой ноте, то падая на землю и мгновенно застывая. Решив найти этих таинственных певиц, я поехал на звук, который внезапно оборвался от резкого гортанного крика. Это заставило меня притормозить лошадь. Как оказалось, сделал это я вовремя, так как передо мной внезапно открылся небольшой овраг, внизу которого горел костер. Не остановившись, я мог бы кубарем скатиться в него, и неизвестно, чем бы это все закончилось. Костер не освещал то место, где я находился. Это мне было на руку, и я решил изучить обстановку. Присмотревшись внимательно, я увидел около десяти девушек, лежащих невдалеке от костра со связанными руками. Напротив них сидели два татарина, а третий находился возле пологой кромки оврага, посматривая за степью. Так что я зашел с нужной стороны. Надо сказать, и костер был расположен грамотно: дым почти не выходил в степь, а оседал внутри оврага.

Я мог развернуться и уехать прочь от этого места, но вид измученных девушек и та песня, которая взяла меня за душу, не позволили мне сделать этого. Скорее всего, их захватили недавно при налете на какую-то деревню и теперь гнали на продажу в Бахчисарай. Там, возле ханского дворца, их выставят на продажу, и любой желающий может подойти к ним не только осмотреть зубы, но и ощупать все тело, при желании даже оголив несчастную. А может, их купят заезжие негоцианты, на паруснике увезут в далекие страны, и что дальше станет с ними- неизвестно. Поэтому надо попытаться освободить их.

Но как это лучше сделать? Их трое, а я один. Малейший промах – и все. Надо попытаться их выманить по одному. Отведя лошадь в сторону, чтобы она вдруг не заржала, я ползком подобрался к пологому склону оврага. Выбрав место, куда не доставал свет костра, я вытащил пистоль и буквально впечатался в небольшую ложбинку, покрытую травой. Затем, нащупав камень, бросил его недалеко от себя. Часовой, услышав посторонний звук, приподнял голову, прислушиваясь к шуму, произведенному падением камня. Я тоже выжидал, что он предпримет. Но ничего необычного не произошло: он опустил голову и стал смотреть в сторону костра. Я повторил свой бросок, и опять был тот же результат. Только на третий раз он соизволил встать и пойти туда, где упал камень, держа свой ятаган наизготовку. Этого я и добивался. Когда он проходил мимо меня, напряженно всматриваясь по сторонам, я, выбрав момент, оглушил его рукояткой пистоля, связал и, заткнув рот шапкой, придал вид сидящего человека. Затем быстро подобрался поближе к оврагу. Второй татарин, видя, что долго нет часового, забеспокоился, и, вытащив саблю, стал подниматься наверх, тихонько выкрикивая имя подельника. Осторожно поднявшись, он увидел его сидящим и пошел к нему, потеряв бдительность, чем я и воспользовался, успокоив его тем же способом. С третьим было полегче, так как он спал. Поэтому, не прерывая его сон, я отправил его тем же способом к первым двум, стремительно проскочив мимо ошеломленных девушек. Когда все было закончено, я подошел к ним и развязал веревки, связывающие руки.

И сразу на меня посыпались потоки слез и причитаний. Я еле успокоил их. Пришлось сбегать за водой и отпаивать их, приводя в нормальное состояние. Оказалось, что они попались на пути татарского отряда, который вышел на людской промысел по заказу генуэзских купцов. Нужны были молодые девушки. Приняв заказ, татарский начальник Судебей и послал один из отрядов за добычей. Они прошлись огнем и мечом по ближайшим хуторам, вырезая всех на своем пути и забирая все, что могло пригодиться. Так девушки оказались в плену. Отряд пошел дальше, а их под надзором троих конных погнали в Крым. По пути татары девушек не трогали. За это им грозила смертная казнь, так как тогда товар очень сильно падал в цене. Поэтому они вымещали свою злость на девушках, нещадно хлеща их своими плетками. Измазанные и избитые девушки не могли остановить своих рыданий. Куда им идти? Хутора разрушены и сожжены, родные неизвестно где, средств к существованию нет. Но все равно свобода лучше неволи. Успокоив их, я предложил им ехать со мной до ближайшего хутора, а там уж, как они решат. Подумав, девушки согласились. Чтобы поддержать их силы, я перетряс все седельные сумы татарских конников и, найдя куски вяленой баранины и лепешки, отдал их девушкам. Запивая холодной водой, они умяли все это за милую душу.

– Ну а теперь у вас есть немного времени, чтобы отдохнуть, – сказал я повеселевшим девчатам.

–Подвигайтесь поближе к костру и располагайтесь, здесь теплее и комаров меньше.

Долго уговаривать их не пришлось. Они уютно расположились вокруг. И сразу стали более четко видны их юные лица, растрепанные волосы, ниспадавшие по плечам. Чернявые, светлые, рыжие, они, лукаво поблескивая своими глазками, изучали меня. Особенно стреляла в меня глазами статная чернявая девчонка. Она словно испепеляла меня своим взглядом, пытаясь донести что-то такое тайное и откровенное, о котором я должен знать.

– А вы, пан казак, давайте тоже к нам, – и она отодвинулась, закинув за спину толстенную косу, предлагая мне расположиться рядом с ней.

– Нет, спасибо, кто-то же должен охранять такую красоту, – ответил я, с трудом уходя от взгляда черноокой.

Пока они отдыхали, я собрал лошадей и оружие, приготовив все для дальней дороги. Чуть только забрезжил рассвет, я разбудил девушек и, посадив двоих, наиболее обессиленных на татарских лошадей, мы тронулись в путь. На третьей лошади разместилось захваченное оружие. Я ехал впереди, осматривая дорогу, а они следовали за мной, выстроившись в походный ряд. Вскоре стало припекать солнышко, и мы остановились в балке, чтобы отдохнуть и набрать воды из прозрачного ключа, бьющего из-под камня. Наклонившись, чтобы набрать воды, я почувствовал едва уловимый запах дыма. Возможно, он был бы не так ощутим, если бы не жгли на костре кизяк. Но этот сухой коровий помет не только хорошо горел, но и имел специфический запах, узнаваемый даже на дальнем расстоянии. Его использовали и местные жители, и татары. Практически, это был горючий материал степи, потому что деревья были редкостью. Прежде, чем отправляться дальше, надо было выяснить, с кем мы впереди можем столкнуться – с друзьями или врагами.

Сказав своим попутчицам, чтобы они сидели тихо, я вытащил пистоль и двинулся вперед по балке, чтобы выяснить, откуда идет этот дымок. Балка то поднималась вверх, то опускалась вниз, пока не вывела меня на достаточно просторное место. Осторожно выглянув из-за склона, я увидел несколько построек, врытых в склон, загон для овец, корову, которая молча жевала жвачку, и сложенную из камня печку, на которой варилась какая-то еда. Причем печка стояла так, что дым от нее стелился по балке, не выходя наверх, что не давало возможности обнаружить ее со стороны степи. По двору ходила пожилая женщина, очевидно, хозяйка. Это был зимовник, спрятанный от лихих людей, которые были разбросаны по степи. Вскоре появился и хозяин, старый усатый казак в соломенном брыле на голове. Подойдя к хозяйке, он что-то стал ей втолковывать. Она, воткнув кулаки в свои увесистые бока и выставив локти, стала ему отвечать. Короче говоря, как я понял, между ними возникло разногласие в каком –то вопросе и теперь они пытались найти общую точку зрения. Я решил понаблюдать за зимовником, не появится ли кто еще. Но до сих пор все было спокойно. Пока я занимался этим, позиции сторон не сблизились, а наоборот, еще больше отдалились. Это было уже не только видно, но и слышно, так как отдельные слова стали доноситься и до моего слуха. Решив, что пора вмешаться, я, спрятав пистоль, вышел на открытое место и деликатно кашлянул. Но, находясь в пылу выяснения отношений, спорщики меня не заметили. Тогда, набрав побольше воздуха, я почти прокричал им:

– Будте здоровы, добрые люди!

Они на мгновение опешили, а потом повернулись ко мне.

Оглядев меня с ног до головы, дед спросил:

– А ты кто такой будешь, путь- дорогу куда держишь?

– Дорога моя прямая, как тот клинок, что рубит врагов, и держу я путь туда, где на вопрос «Пугу-пугу» отвечают «Казак с Югу».

Это был условный пароль запорожских казаков, по которому узнавали своего. Именно слово с «Югу» было основным для распознавания. Услышав мой ответ, дед расплылся в улыбке.

– Ну так бы сразу и сказал, – и расправил свои усы.

– Ну пошли, хлопче, отдохнешь да выпьем по чарочке, – и с вызовом посмотрел на хозяйку.

Та только вздохнула и отвернулась к печке, где все кипело и шкварчало.

– Да нет, батько, я не один, со мной целый гарем, как у турецкого султана.

– Как гарем? – не понял дед, – ты шо – турок?

– Да нет,– развеял я его сомнения и рассказал свою историю встречи с девушками.

– От бидолаги, так веди их сюда скорее, – почти прокричала хозяйка.

Увидя их, она еще больше запричитала, быстро сбегала в хату, принесла полотенца и повела девчат смывать дорожную грязь и усталость. Дед, осознав, что двор свободен от женской половины, оглянулся по сторонам и, нагнувшись, из кустов над плетнем вытащил большой бутыль с самогоном.

– Вот, хлопче, и нам трошки треба відпочити, – заявил он, откупоривая его и наливая в две глиняные кружки. Спрятав бутыль, он протянул одну мне, а вторую нежно зажал в своей руке.

– Ну, щоб дома не журились та своєчасно зустрілись, – произнес он и буквально вылил огненную жидкость в свой рот. Затем, расправив усы, стал закусывать луком. Чтобы не обидеть его, пришлось и мне последовать примеру старшего, в несколько глотков осушив кружку. Самогон был отменно злым и сильно отдавал сивухой. А учитывая то, что я давно ничего не ел, то в моем бедном желудке началась форменная революция. По жилам побежал огонь, а в глазах заиграли звездочки. Я уже не говорю о том, что земля почему-то стала периодически уходить в сторону. Чтобы сохранить равновесие, пришлось присесть на скамейку и заедать огненный жар попавшейся под руку капустой с хозяйского стола. Пока мы продолжали упражняться в наших сугубо мужских делах, вернулась хозяйка в сопровождении посвежевших девушек. Приведя себя в порядок, они выглядели так, словно находились на выданье. Польская, русская, татарская, литовская, турецкая кровь, привнесенная сюда запорожскими казаками, сотворила такие образцы женской красоты, которые не найдешь нигде в другом месте. И именно поэтому сюда рвались турецкие и татарские отряды, чтобы захватить этот товар, который ценился в заморских странах на вес золота. Где только ни встречалась эта красота: и в турецких, и в татарских гаремах, и в генуэзских богатых домах, и в раздробленной на мелкие части нищей Германии, и в слащавой Франции и даже в Ватикане. Эти женщины своей лаской и природной сметливостью умиротворяли жестоких правителей, завоевывая их сердца, управляли дворами, домами и даже государствами, дарили правителям здоровое потомство, которое разительно отличалось от местных отпрысков по качеству человеческого материала.

И вот они стояли передо мной, такие разные и такие одинаковые в своей природной красоте, лукаво поблескивая глазками. Да какими там глазками, глазищами, в которых можно утонуть! Вот опять эта чернявая не сводит с меня своих глаз, которые словно притягивают тебя, заставляя упираться всеми имеющимися у тебя средствами, чтобы устоять. Особенно сейчас, в моем состоянии, когда по жилам моим текла не кровь, а огненный коктейль, сдобренный доброй кружкой самогона. Очевидно, я имел очень интересный вид, потому что хозяйка, всплеснув руками, вскрикнула:

– Ой, лишенько, шо ты, старый, зробив с хлопцем, на ньому лиця немає!

Подбежав ко мне, она взяла меня за руку, подвела к топчану, на котором лежала домотканая дорожка, и осторожно усадила меня, приговаривая:

–Отдохни чуток в холодке, а я вечерю приготую.

Повинуясь ее мягкому голосу, я сначала присел, а потом прилег на топчан и сразу улетел в заоблачную даль. Эта небольшая передышка позволила мне достаточно быстро прийти в себя. Когда меня растолкал старик, я уже был в состоянии объективно воспринимать реальность. Пахло парным молоком и вкусной едой. На столе стояли глиняные миски, до верхов наполненные наваристым борщом, и кружки с молоком. Крупно нарезанный хлеб горкой громоздился посередине стола. Упрашивать меня долго не пришлось. Сев рядом с хозяином, я быстро умял две миски борща и выпил все молоко. Вечеряли уже при лучине, так как ночь уверенно вступала в свои права. С трудом оторвавшись от стола, я подошел к своему спальному месту и улегся там, устремив свой взгляд на небо, туда, где звезды начали игру в прятки, догоняя друг друга, а затем, сорвавшись, внезапно падали камнем на землю, оставляя огненный след, медленно растворявшийся на лазурном небосводе. Девчатам постелили на сене, и они, щебеча, уютно устраивались на ночлег. Через какое-то время все стихло, только стрекотали кузнечики да попискивали мышки – полевки. Я лежал и прикидывал, как мне завтра поступить: или сразу утром уезжать, или отдохнуть немного, а затем уже отправляться в дальний путь. Решил, что отдохну денька два, а затем поеду домой. Вытащив свой арсенал, я пристроил его возле топчана, решив как можно скорее уснуть, как вдруг что-то теплое и дурманно-сладко пахнущее навалилось на меня сверху, заставив мгновенно напрячь мышцы для отпора. Но отпора не получилось, так как знакомый голос с придыханием стал шептать мне на ухо ласковые слова, а лицо покрывалось горячими поцелуями. И если руки мои бессильно разжались от такого напора, то внизу, наоборот, творилось что-то необычное, заставляя меня крепко сжать в объятиях это податливое женское тело. «Нападавшим» оказалась черноокая красавица Галина. Она буквально распяла меня на топчане, коварно подталкивая к исполнению ее сокровенных желаний. И вот мои руки против воли начинают искать на ее теле заветные места, от которых голова идет кругом. В ответ – только тихий стон и нежное покусывание моего уха. Посередине этой страстной борьбы она вдруг вскакивает и, схватив меня за руку, тянет за собой туда, где луна не так сильно освещает этот заброшенный кусочек земли. Укромным местом оказался пахучий стог сена из разнотравья. Лукаво посматривая, она легонько толкнула меня вниз, а сама примостилась рядом, провоцируя на дальнейшие действия. Видя мое замешательство, девушка решительно сняла кофту и отбросила в сторону юбку, оставшись без ничего. Стоя под лунным светом, который буквально переливался на ее молодом теле, она расплела косу и призывно уставилась на меня. Волосы цвета вороньего крыла, рассыпавшись по ее гибкому телу, еще больше подчеркивали красоту и женственность. Устоять перед этим было невозможно, тем более, что я уже был готов ко всему. Как-то само собой получилось, что она оказалась подо мной. Изгибаясь и постанывая, мы горели желанием овладеть друг другом. Ее лицо то выныривало из вороха волос, приближаясь ко мне, то пряталось, заставляя искать ее алые губы, от которых было невозможно оторваться. Словно печати, я оставлял поцелуи на ее нежном теле, которое изгибалось мне навстречу, призывно маня затвердевшими розовыми сосками. И вот, наконец, это произошло, мы стали единым целым. Она сначала замерла, тихо застонав, а затем началось что-то невообразимое: я вдруг почувствовал себя всадником на необъезженной лошади. Она то извивалась, раскачивая меня из стороны в сторону, то подбрасывала до самого синего неба, то прижимала к себе с такой силой, словно пытаясь переломить пополам. Со своей стороны, пытаясь овладеть ситуацией, я с силой вонзал в нее шпоры так, что она изгибалась мне навстречу, постепенно подчиняясь моей воле. Так мы скакали достаточно долго, наслаждаясь друг другом, пока, словно бы придя к согласию, одновременно не остановились, ослабляя объятия, в которых находились в период скачки. Затем, оторвавшись вдруг от нее, я откинулся на спину, весь блестя от пота. И сразу меня накрыла знакомая грива волос, из-под которой вынырнуло улыбающееся лицо плутовки, которая стала нежно ласкать меня. После этой бурной гонки мир как бы изменился и стал представляться мне в другом свете. Я почувствовал себя каким-то умиротворенным и расслабленным. Рядом со мной лежало чудесное создание, к которому в моей душе стали проблескивать какие-то чувства.

Постепенно они стали крепнуть, так как наши совместные посиделки при луне продолжались и дальше. Естественно, они не стали секретом для окружающих. Все делали вид, что не замечают наших полных страсти взглядов. Кто-то из девушек радовался, кто-то завидовал, но нам было все равно. Так, словно во сне, пролетела неделя. Возможно, оно бы и дальше продолжалось так, пока не произошло событие, вернувшее меня в реальность.

Пока длилось это счастливое время, девушки помогали по хозяйству, приводили себя в порядок, а я со стариком занимался благоустройством территории. При этом я обнаружил, что запасы продуктов, которыми располагали хозяева, значительно сократились. В связи с этим я решил отправиться на охоту, так как в степи водились и сайгаки, и антилопы, я уже не говорю о зайцах. Свежее мясо никому не помешает, тем более, когда нужно кормить такое количество молодых людей. Лошадей, которых мы привели с собой, я отдал деду вместе с оружием, а мой конь пасся недалеко и в любой момент мог быть укрыт в балке. Подготовив его к поездке, я взял с собой и лук со стрелами, так как решил пользоваться огнестрельным оружием в крайнем случае, чтобы не выдать своего месторасположения и не подвергать опасности остальных. Рано утром я выехал на промысел. Рыская по степи и буеракам, я искал следы животных по примятой траве и помету, определяя, где они могут быть. Эти следы вывели меня на тропку, куда они ходили на водопой. Обследовав это место, я решил устроить здесь засаду. Примерно к обеду я услышал осторожный шум, и к источнику стало спускаться небольшое стадо косуль – голов пять. Натянув лук, я стал выбирать жертву. Остановился на одной из молоденьких косуль и пустил в нее стрелу. Она, мелькнув на солнце, вонзилась ей в шею. Сказалось то, что я давно не стрелял из лука, поэтому стрела прошла выше того места, куда я хотел попасть. От неожиданности животное замерло, затем рвануло вперед, а остальные бросились врассыпную. Вскочив на коня, я поскакал за раненым животным. Его было хорошо видно в высокой траве, так как оно летело, не разбирая дороги, постоянно прыгая вверх. Вскоре стало заметно, что косуля начала уставать, а затем резко повернула направо и пропала из виду. Запомнив это место, я стал осторожно приближаться к нему, держа лук наготове. Вскоре я подъехал к небольшой ложбине, густо покрытой травой, и сразу заметил своего подранка, который лежал внизу. Спустившись с коня, я осторожно приблизился к нему, готовый поразить цель еще раз. Но это не понадобилось. Все было уже закончено. Вытащив стрелу, я стал думать, как доставить домой свой охотничий трофей. Пока я разбирался с косулей, сбоку послышался едва различимый стон. Это заставило меня мгновенно собраться и вытащить один из пистолей, приведя его в боевое положение. Медленно раздвигая густые заросли, я начал обследовать местность, чтобы убедиться, что мне не послышался этот призыв о помощи. Вскоре я услышал хриплое дыхание почти рядом с собой и чуть не споткнулся о чьи-то ноги в стоптанных сапогах, произвольно лежащих на моем пути. Осторожно приподняв ветки, я увидел молодого хлопца в окровавленной рубахе, лежащего без сознания. В левой руке он сжимал саблю, которую периодически пытался поднять, словно защищаясь от кого-то. Спасаясь от преследования, он забрался в самые корневища кустов, и для того, чтобы вытащить его оттуда, мне пришлось приложить максимум усилий. У него были рубленые раны на руке и на груди, из-за которых он потерял много крови. Разорвав свою рубаху, я промыл и перевязал окровавленные места и напоил раненого. Однако, несмотря на мои действия, он не приходил в сознание, а перемещать его в таком виде мне было не с руки. Оставался только один способ привести его в чувство. Пошарив в сумке, я вытащил оттуда небольшую тряпицу, в которую у меня был завернут стручок красного перца. Разломав его пополам, я немного потер им губы раненого. Через мгновение он облизнул их, не открывая, сморщился и попросил воды. Я сразу дал приготовленную мною баклажку с водой, которую он начал жадно пить. Затем, тяжело вздохнув, парень открыл глаза и посмотрел на меня.

–Ты кто? – спросил он, переведя дыхание.

– Такой же казак, как и ты, – ответил я.

– А что тут делаешь?

– Занимался охотой, пока вот не встретил тебя.

– Ну и как, удачно?

– Да вот косулю подстрелил, будет чем тебя накормить. Ну а ты что делал, что так вот тебя потрепало?

– Да я с макеевских зимовников, разом с тремя хлопцами решили податься на Сечь. Житья не стало от этих панов, мало того, что худобу забрали, так еще и землю пытаются отобрать. Запретили косить траву и сеять для себя хлеб. В первую очередь – всё для пана. Ну и взвыл народ. Решили послать нас к порогам, чтобы попросить защиты у казацкого братства. Выбор пал на нас, вот мы и поехали. Первые два дня все было нормально, а на третий нарвались на летучий татарский отряд. Кто-то у них отобрал добычу и покалечил ее охранников. Вот начальник отряда и залютовал, ведь добыча хану предназначалась. Разослал по всей степи отряды с приказом найти пропажу, а все, что можно, – сжечь и погубить. Вот мы и попались им. Нас трое, а их человек двадцать. Отбивались, как могли. Только благодаря моему Серко мне удалось вырваться оттуда. Он буквально вынес меня, сбив по пути двух вражеских конников. А дальше я ничего не помню, видно, потерял сознание. Где мой конь, не знаю, видно, татары поймали его и увели с собой. Надо убираться отсюда быстрее, а то они могут вернуться. У них тактика кругами ходить, сжимая кольцо, чтобы поймать свою добычу.

– А ехать – верхом сможешь?

– Да куда деваться, попробую, лиш бы не попасть к этим в лапы.

Получив согласие, я подвел к нему своего коня и с трудом устроил его на крупе. Затем, связав ноги косули, я сплел из ивовых прутьев корзину и, закрепив в ней свой трофей, привязал арканом к седлу. Затем, чтобы не потревожить раненого, взобрался в седло и, привязав его сзади к себе кушаком, тронулся в путь. Со стонами и разговорами мы к вечеру добрались до зимовника. Устроив раненого на своем топчане, я с дедом начал обсуждать сложившуюся ситуацию. Пока мы разговаривали, тетка Христина хлопотала вокруг него, перевязывая и промывая травами раны, затем дала какого-то отвара, и он заснул.

– Ну что будем делать, сидеть здесь или уезжать? – спросил я хозяина.

– А хозяйство, а скотина? – как бы рассуждая, произнес он.

Я молча смотрел на него, давая время осознать ситуацию и принять решение.

– Может быть, пронесет, и они проскочат мимо, не заметив нас?

– Ну а если не пронесет и заметят?

– Ой, тогда будет очень плохо.

–Ну решать вам, а я завтра отправлю всех подальше отсюда и сам тоже уеду. Я видел там стоят две телеги. Можно их купить, чтобы отправить девчат и раненого?

–Так чего ж нельзя, раз такое дело, то можно. Правда, там у одной колесо искривилось, но я сейчас его подправлю, а с утра можно будет и в путь.

–Вот и договорились, – сказал я и положил ему в руку три золотых монеты.

– Это за телеги, продукты, и вообще спасибо за гостеприимство и за ласку.

Дед молча посмотрел на желтые кружочки, лежащие в его ладони, затем сжал руку и, кивнув головой, встал, и пошел к телегам. Не оборачиваясь, он бросил на ходу:

– Тут у нас со старухой схрон есть, уже пару раз отсиживались там, авось, и на этот раз удастся.

– Дай Бог, – ответил я и пошел помогать ему чинить колесо. Провозились мы довольно долго. На колесе треснула пара спиц, в результате чего его повело. Образовались косяки, из-за которых спицы держались только благодаря металлическому ободу. Пришлось разбирать все колесо и менять пришедшие в негодность детали. Затем мы проверили все колеса и смазали ступицы специальной мазью, после чего пошли отдыхать. Перед этим я проверил всю амуницию и предупредил женскую половину, что рано утром мы трогаемся в путь. Напуганные происшедшими событиями, они были рады как можно быстрее уехать отсюда.

Утром, запрягши татарских лошадей в телеги, мы отправились в путь. На одной везли раненого, на второй ехали девушки, периодически меняясь в пути. Гостеприимные хозяева немного провели нас и, показав путь к ближайшим селениям, молча стояли посередине степи, пока мы не скрылись в туманной дымке, поднимавшейся от росы. Я договорился с девушками, что они пристроят раненого на лечение, а затем сами будут решать, что им делать дальше. Для этих целей я им выделил половину из оставшихся у меня денег. Самым тяжелым было расставание с Галиной. Она припала ко мне на грудь и не хотела отпускать, собираясь ехать со мной. С трудом я убедил ее, что нам сейчас не по пути, так как я еду на Сечь, где женщин и на запах не переносят. Договорились, что если подвернется оказия, то я буду искать ее в Михайловке, где проживает ее тетка и куда сейчас она намерена отправиться.

С трудом разжав ее объятия, я вскочил на коня и, не оборачиваясь, галопом рванул вперед, отсчитывая версты прощания с моей неожиданно пришедшей любовью. Так летел я, не разбирая дороги, гоня прочь мысли о том, чтобы развернуться обратно и забрать ее с собой. Эта борьба с самим собой забирала оставшиеся силы и выматывала больше, чем что – либо другое. Постепенно я успокоился, остановил коня и, бросившись в траву, закрыл лицо руками. Конь хрипло дышал, роняя хлопья пены на землю, и укоризненно косился на меня. Я встал, взял его под узду и повел тихонько, одновременно ища место, где устроиться на ночлег, так как начало темнеть. Выбрав удобное, на мой взгляд, место, я расседлал коня и, привязав арканом, лег спать, держа один конец веревки в своей руке.

Ночь прошла спокойно, пару раз кое-где подвывали волки да пугал своим криком филин, вышедший на охоту. Утром я уже был в седле и продолжил свой путь. Мне понадобилась пара суток, чтобы доехать туда, где стали появляться первые признаки жизни: то след от телеги, то конский помет, то всадник мелькнет где-то вдалеке. Наконец, впереди мелькнула широкая лента Днепра, и я выехал на тракт, ведущий к переправе. Выстояв очередь, я взошел на деревянный паром, который доставил меня на противоположный берег. Отсюда я добрался до казацкой переправы на Сечь. Заплатив пошлину, я вместе с конем был высажен на острове. Не торопясь, поехал в свой курень, по пути отвечая на приветствия знакомых. И вот показались деревянные ворота. Часовые, узнав меня, раскрыли их, впустив вовнутрь. Атамана на месте не оказалось, и я, доложив писарю о своем прибытии, отправился в курень. Получилось так, что я попал туда к обеду. Все собрались возле котла, получая свою порцию наваристой ухи. Увидев меня, многие бросились ко мне с приветствиями, которые сопровождались дружескими тумаками. Я отбивался, как мог, стараясь побыстрее добраться до вкусно пахнущего котла, и когда получил свою порцию, то замер от удовольствия, так как почти два дня не ел ничего. Однако в полной мере насладиться едой мне не дали. Едва я начал есть, как прибежал один из писарей и сказал, что меня требует атаман. Быстро проглотив горячую юшку, я отправился за ним.

Атаман встретил меня, лукаво улыбаясь:

– Ну что там с тобой сотворили папские нунции, не перетащили ли тебя на свою сторону, залив елеем твою душу?

Право, я опешил от такой встречи и, набравшись решимости, ответил:

– Если атаман так считает, то мне не о чем тут разговаривать, не за этим меня посылали!

– Ну не сердись, не гневайся, я так, по-отечески, видать, не сладко тебе там пришлось.

– Да уж по головке не гладили, но разрешили пользоваться библиотекой, что было для меня большим благом.

– Ну что ж, давай, рассказывай.

И он, приготовившись слушать, закурил свою любимую трубку, затягиваясь пахучим турецким табаком.

И я в деталях рассказал ему о своей жизни в Ватикане, о своих исканиях и своих сомнениях. Он молча слушал, попыхивая трубкой, да в отдельные моменты теребил рукой свои седые волосы, словно вытряхивая оттуда какие-то ненужные мысли. Когда я закончил, он спросил:

– Так значит нет там такой книги о нашем народе?

– Нет, атаман, такой книги нет. В некоторых изданиях немного упоминается об этом, но как-то вскользь, между прочим. А в принципе многие хотят нас привлечь на свою сторону, чтобы мы добывали для них славу и новые земли. И, как я понял, их нунций тоже среди них, поэтому так и обхаживает нас.

– Ну ладно, утро вечера мудренее, главное, что ты, как я вижу, ума набрался и вернулся живой и здоровый. Ну иди отдыхай, а я тут посижу, подумаю.

Выйдя от атамана, я пошел в церковь. Батюшка Гавриил был как раз на месте. Здесь я ему рассказал свою историю и отдал икону Николы Чудотворца. Он молча выслушал меня, затем перекрестил и дал приложиться к кресту. После этого я отправился к своим соратникам, которые тоже хотели услышать историю о моих странствиях. Здесь уже я дал волю своей фантазии, расписав все в наилучшем виде. Многие слушали, открыв рты и не веря своим ушам. Закончилась эта беседа далеко за полночь, и я, уставший, завалился спать. Проснулся я поздним утром. В курене никого не было, все ушли по своим заданиям. Приведя себя в порядок, я отправился к атаману. Однако его уже не оказалось на месте, а генеральный писарь сказал мне, что я могу на несколько дней съездить домой, чтобы повидаться с родителями. Я несказанно обрадовался этому и, сразу же собравшись, отправился в путь. Радости и всхлипываниям, казалось, не будет конца и края. Мать и няня не знали, куда меня посадить и чем меня угостить. Деды, прежде чем расцеловать, осмотрели меня со всех сторон, а затем ткнулись прокуренными усами в мою щеку. Сестра бросилась мне на шею и продолжила начатые поцелуи. Только отец долго жал мою руку, а затем привлек к себе, чтобы поцеловать. В общем, все были довольны встречей, включая меня. Закатили большой пир, зажарив на костре целого барана и выставив бочонок вина. Во время этого грандиозного пиршества все заствляли меня рассказывать мои истории, задавая иногда вопросы, которые ставили меня порой в тупик. Как я добрался до кровати, я уже не помню.

Утром горячие лучи солнца заставили меня с трудом оторвать голову от подушки. Выпив глечик холодного узвара, я пришел к себе в комнату и стал перебирать сумку, выкладывая все на стол: нож для еды, ложка, солонка и, наконец, квадратный кожаный футляр, закрытый на ременные застежки. Я не сразу смог вспомнить, что это такое? А затем прозрел. За мою помощь и спасение библиотекарь собственноручно сдедал мне небольшую книжку для записей. Она состояла из простой обложки, обшитой кожей, на которой были квадратные куски разного цвета, наподобие шахматной доски. Обложка словно намекала: думай, прежде чем сделать следующий ход. Внутри находились листы бумаги, на которых я и производил записи из разрешенных для меня книг. Перед отъездом он вручил мне еще и этот чехол в подарок, сам вложив туда мою записную книгу. Я осторожно открыл его и начал вытаскивать ее. Вместе с ней оказался и небольшой запечатанный конверт. Очевидно, он был уже там, когда библиотекарь отдавал мне чехол. Я осторожно раскрыл его и увидел исписанный лист бумаги и небольшой заклеенный пакетик, внутри которого находились какие-то твердые горошины. Подойдя поближе к окну, я стал читать письмо. В нем библиотекарь благодарил меня за то, что я сделал для него, желал мне всяческих благ в дальнейшей жизни. Как оказалось, он заметил, что я проявил интерес к книгам алхимиков и той проблеме, которая интересовала и понтифика, а именно – рецепта вечной молодости. Правда, для меня этот вопрос в настоящее время был не первостепенным. Я хотел применить это для своих родителей, но библиотекарь, видя мое желание в этом направлении, решил мне помочь. Он выписал для меня и расшифровал этот таинственный рецепт. Но самое главное, он поделился со мной и важнейшим компонентом этого чудодейственного средства, без которого рецепт не имеет силы. Это знаменитый «Камень бессмертия», который он нашел тайно спрятанным в обложке одной из старинных книг по алхимии. Как дальше поступать с этим даром, писал библиотекарь, – это мое дело. Но прежде чем предлагать это другим, надо проверить все на себе.

Эти его слова заставили меня задуматься о многом. Как теперь мне дальше жить? Как употребить этот подарок во благо? Кто имеет право на молодость и бессмертие? И нужно ли оно человеку, который, сколько живет, столько и борется, и страдает, поднимается и падает, и снова поднимается, и снова идет вперед? Выдержит ли он такой вечный цикл жизни или нет? Но в любом случае я понял, что жизнь приобрела для меня новый смысл. И мои приключения на этом не заканчиваются, а наоборот, передо мной открываются новые горизонты и перспективы. Каким будет этот новый путь для меня, покажет время и события, которые помогут мне выбрать его.