Врач [Андрей Михайлович Говера] (fb2) читать онлайн

Андрей Говера Врач

Образы, как всегда, расплываются. Прошло не так много лет, однако старые раны не заживают. Наверное, такие жуткие события оседают силуэтами на полотне души, как очертания тел на стенах домов в Хиросиме. Остаются навечно, а стереть их ни у кого не поднимается рука. Личный музей памяти. Интерактивная инсталляция внутри черепной коробки: билет только один и именной.

Ночью подсознание диктует свои правила игры. Он не может что-то изменить в сюжетных перипетиях сна, да и не хочет, если уж быть искренним до конца и честным. Заживут ли вообще когда-либо невидимые, но от этого не менее открытые и очевидные раны? Скорее всего, нет.

Филипп Аркадьевич, как его чаще называли при встрече местные, старается не показывать на людях своего горя. То, что случилось много лет назад, изменило его восприятие жизни на 180 градусов. Ему хотелось бы, и часто хочется до сих пор, чтобы градусов было 270, чтобы он оказался ниже оси X, там же, где и те люди, которых он так неожиданно и нелепо потерял двадцать лет назад.

У беды нет срока давности. Каждую ночь мозг лично режиссирует реалити-шоу «Жизнь Филиппа Аркадьевича». Он повторяет старые ретро-серии: юношество, школа, колледж, институт, первый взгляд, знакомство, свидание, свадьба. Его жена работала педагогом в Центре развития детей. Она учила малышей вязать петельками. Дома ее шедевров было навалом. Один только комод со свитерами разных цветов чего стоил.

Особенно часто Филиппу снится выписка из роддома, где он, вроде бы привыкший по долгу профессии к запаху больничных коридоров, вдруг иначе ощущает окружающую обстановку. Коллеги поздравляют, для него в этот день они – волшебники, коридорный запах дезинфекции превратился в аромат цветущей по весне поляны, хотя на улице февраль. Кажется, что цветы всюду: на стенах, в руках встречающих, на платье жены Галины, которая аккуратно, чуть сгорбившись, но улыбаясь, несет навстречу любимому мужу главный цветок его жизни. «Как назвали-то хоть, Филя?» – поинтересовался кто-то за спиной. «Софья», – ответил Филипп, закатал по привычке рукава, взял в руки неброский кулек и начал разглядывать спящее лицо дочери так же, как ювелир осматривает алмаз под десятикратным увеличением.

И именно в этот момент подсознание начинает свой жестокий розыгрыш. Ноги начинают уходить в пол, будто процессия развивается на зыбучих песках, а кулек проваливается сквозь ладони и пальцы вниз, расщепляясь на миллиарды частиц. Он кричит, но никто его не слышит, смех превратился в пульсирующий в висках гул, а вместо приятной музыки на фоне слышна барабанная дробь, отбиваемая не вполне здоровым сердцем Филиппа.

Он просыпается. На этом моменте вечно повторяющегося уже двадцать лет сна он всегда просыпается от того, что кричит в пустоту его старого начинающего крениться набок дома. Указательный и средний палец к запястью – пульс 130. Виски ломит. Он встает с кровати, одеяло уже давно скинуто на пол, однако тело все равно влажное. Филипп, как обычно, некоторое время находится в пограничном состоянии между сном и явью, между адом и жизнью. Набранная с вечера в колонке, что неподалеку от дома, вода уже нагрелась до комнатной температуры. Он взял из холодильника пластиковую форму для создания кубиков льда, с которой любила играть Софья, перелил воду из фильтра в стакан и кинул в него два прямоугольника свежести, которая сейчас так необходима. Сидя за столом на табуретке, он начинает, запрокинув голову, небольшими глотками пить воду. Голова уже, как по команде, поворачивается в сторону телевизора, где на специальной подставочке снизу стоят в фоторамке портреты его любимых и единственных женщин.

За окнами метет неистово. Не может этот сон не присниться сегодня. На часах уже 01:35. «Через час она появится на свет», – подумал про себя Филипп, положил пластиковую формочку обратно в холодильник, а сам вернулся в постель. Через несколько часов ему вставать на работу, которая, кажется, осталась единственным смыслом его жизни. Он честно пролежал в постели час, как мумия в саркофаге, и, наконец, заснул.

Что ему снилось с 02:30 до 06:00, он не помнит. Ощущение, что ничего, кроме темноты и еле различимых звуков, будто бы кто-то кричит в воде что-то, но разобраться в этих словах невозможно. Филипп Аркадьевич всегда встает так рано, чтобы лучше подготовиться к смене, прийти в кабинет в бодром расположении духа.

Мороз без солнца – день такой себе. Погода будто списана со страниц классических произведений. Филипп, выйдя во двор и спустившись аккуратно по стылым ступеням крыльца, посмотрел на термометр, который подвешен на уровне глаз слева от него -25 градусов Цельсия. Такая температура вряд ли может испугать местного человека, однако ветер был настолько бешеный, что по ощущениям температура была на десять пунктов ниже. Идти до больницы было недалеко, а в летнее время еще и недолго.

Но именно сегодня северному ветру нужно было взбеситься. Каждые несколько метров давались с трудом. Филипп прикрыл лицо левой рукой, чтобы не дышать морозным воздухом, а правой прижал полиэтиленовый полосатый пакет к груди, чтобы он не бился в конвульсиях, как наркоман во время ломки, от каждого порыва ветра. Со стороны он был похож на человека, который только что вышел из царства тьмы и боится солнечного света, страшится ослепнуть, поэтому закрывается от мира всеми возможными способами. В пакете лежал разогретый с утра обед, который, похоже, придется есть холодным, так как микроволновки в ординаторской нет.

Неприкрытыми оказались только глаза, которыми порой было что-то трудно разглядеть: вьюга кружила, поднимая клубы снега вверх, как Леброн Джеймс тальк перед стартом каждого матча в NBA. На этом стерильно белом полотне Филипп умудрялся не пропускать черные точки, которые, приближаясь и увеличиваясь, принимали то мужские, то женские знакомые черты. Все всё понимали: простого одобрительного кивка головой вниз вполне было достаточно, чтобы проявить свое почтение. Иногда он даже мог не понять, кто конкретно идет перед ним, однако это не очень-то и важно – в любом случае, все друг друга в поселке знали.

Местные шли кто куда: кто-то семенил по снегу на работу, кто-то отводил малышню на школьный автобус, приехавший не вовремя из-за плохой погоды и дороги, кто-то шел перезаниматься к соседу, сумев даже обогнать Филиппа на обратном пути. Некоторые черные точки не двигались: что побольше – дома, из которых клубами шел черный дым, что поменьше – люди в сугробах. Их приходилось тормошить и будить, чтобы не замерзли, хотя вряд ли им было холодно. Еще несколько метров, и знакомая дверь.

На работу он всегда приходит самый первый и будит пунктуального охранника, заснувшего под новую серию «Улицы разбитых фонарей – 8» на НТВ у себя в коморке, окно которой выходит на входную дверь. Никакой тебе частной охранной организации, никакой системы видеонаблюдения. Хотя, конечно, наклейки «Осторожно, видеонаблюдение» висят на каждом углу, даже в котельной. Вполне себе рабочая схема. Ее быстро переняли местные жители, не способные содержать собак. На таких домах красовалась надпись, намазанная яркой краской различных оттенков на самой светлой части дома (чаще забор), «Осторожная, злая видеокамера», где бережно зачеркнуто некогда красующееся слово «собака», а ниже вписана «видеокамера». Креатив, лень и экономия – двигатели прогресса.

Вообще, охранников два, они работают посменно. Один – любитель сериалов Андрей Никитин, а второй – Клавдия Матвеевна. Она бывший библиотекарь. Ей около пятидесяти шести лет. Школу в поселке уже пять лет назад как закрыли. Работала долгое время семилетка, но правительство решило, что пришла пора оптимизации. Клавдия уже на пенсии была к тому моменту, однако сумма выплат была настолько мизерной, даже по меркам поселка, что прожить было сложно. Поэтому Клавдия подрабатывала, как могла и где могла, пока была хоть какая-то работа.

Учителя же, которые попали по распределению в поселок, честно отработали здесь много лет. Со слезами на глазах, но спокойным сердцем они поразъехались по стране, оставив свое муниципальное жилье на съедение матушке-природе. Спокойно на душе было еще и потому, что на весь поселок осталось всего лишь 10 детей, для коих организовали условно-бесплатный транспорт до школы, находящейся в районном центре.

Клава, как разрешила себя называть она, осталась тут с внуком Игорем, который очень часто болел. Школа в райцентре функционировала по типу интерната, поэтому болезненного Игоря она решила оставить тут при себе и устроить, используя все свои старые связи, в школу, которая находилась в соседнем регионе. Соседствующая республика была отчасти самостоятельной, имела свой собственный независимый от федерального центра бюджет, могла принимать местные законы. Многие жители поселка часто жалели себя и приговаривали: «Пару километров на юг, и зажили бы как настоящие люди».

Пожалуй, что охранник Клава и ее внук Игорь были самыми частыми пациентами педиатра Филиппа Аркадьевича. Она приводила его после каждого чиха, кашля. Льющиеся ни с того ни с сего сопли просто сводили ее с ума.

Она вдова. Муж много лет назад шел зимой из одной деревни в другую пьяный с дня рождения товарища, упал, замело насмерть, застыл. Общей дочке тогда было всего 4 годика. Клава с ней осталась совсем одна. У Матвеевны была и младшая дочка Света, которую она родила уже в довольно зрелом возрасте. Света, как появилась возможность, изъявила желание уехать из поселка в интернат и жить там. Это были не детские капризы, а взвешенное самостоятельное решение очень умной не по годам девочки, которая к тому же всегда переживала за своего брата. Света, несмотря на биологическую склонность к литературе, тяготела больше к биологии и химии. Уже в двенадцать неполных лет она заявила маме: «Буду врачом. Буду спасать людей».

Интересно, что и Игорю, и Свете было обоим по четырнадцать лет. Они родились с разницей в месяц, потому с детства были не разлей вода. Они и сейчас называют друг друга братом и сестрой. Когда Света появилась на свет, забавная тавтология, Клаве было 42 года. Никто до сих пор не знает, кто отец девочки, а сама Клавдия Матвеевна свою тайну никому не открывает. Она не была от природы очень красивой женщиной, скорее симпатичной и очень харизматичной, поэтому интерес со стороны мужского пола был всегда. Но из-за ее пылкого нрава подойти боялись. Она могла и на три буквы послать легко. Матвеевна была невысокого роста, неизменно большие очки, выпуклые формы. Всегда стриглась коротко и никогда не красила волосы. Она искренне считала, что нет ничего краше седины. Она была из тех людей, которые, если бы продавали на рынке мясо, пусть даже тухлое, то преподнесли бы его покупателю так, что тот посчитал бы его деликатесом.

Мать мальчишки Игоря, старшая и первая дочь Клавдии, уехала из поселка под предлогом заработков сразу же после того, как врачи поставили ему диагноз – порок сердца. Ей было всего 20 лет, когда она собрала чемодан и уехала в неизвестном направлении. С тех пор никто ее не видел. Сама Матвеевна даже не вспоминает на людях о ней.

Отец Игоря погиб в драке, когда мамаша была на шестом месяце беременности. Он жил в деревне, что в семи километрах от поселка. Смерть мужчины была настолько глупой, что о ней до сих пор говорят. Банальная бытовуха: проиграл аванс, будучи пьяным, в дурака своему отцу. Ему показалось, что батя мухлевал и обманывал. Тогда сынок вскипел, налился кровью, взял со стола кухонный нож, опрокинув попутно на пол огромное количество вкусностей: колбасу, шпроты, вяленую рыбу. Решил разбежаться, чтобы посильнее ударить обидчика. Улыбающийся в три зуба отец только наблюдал, как его взрослый сын поскальзывается на бутерброде с колбасой и маслом, ударяется затылком об угол стола, теряет равновесие окончательно и падает шеей на вывернутую с помощью открывашки наизнанку банку доеденных шпрот. Местные медики не в силах были что-то сделать, потому что их просто не было в принципе.

Клавдия Матвеевна растит Игоря как собственного сына, он и называет ее мамой. Самое интересное, что через год после того, как биологическая мать Игоря уехала, а мальчик чуть-чуть оформился физиологически как человек, Клава его повезла к кардиологам в Москву. Каково было ее удивление, когда врачи сказали, что диагноз не подтвердился: по части кардиологии мальчик абсолютно здоров.

– Тук-тук, Андрей Григорьевич, титры уже давно кончились. Всех убил сосед убитой в первой серии портнихи. Мультики начались, не пропустите. Сегодня ж пятница, вечером отдохнете хорошенечко, – пытался шутить на входе застывший Филипп.

Что-то от испуга взвизгнувший охранник буркнул:

– Я не спал, я… эм. Я настраивался, я задумался. Медитация. В общем, открываю.

Андрей Григорьевич встал со стула, прошел через свою коморку, вышел в коридор, постучал тяжелыми сапогами по кафельному полу поселковой больницы. Затвор со скрипом и скрежетом щелкнул, дверь открылась. Филипп Аркадьевич зашел внутрь, запустив с собой холодный ветер февраля, встал на коврике, потопал ногами, чтобы сбросить с себя большие массы снега, приставшие к валенкам, взял из угла веник и прошелся им по новенькой обуви, скинул застывшую воду с шапки, потом с плеч, пожал руку Андрею, что-то еще раз пошутив (в этот раз смешно), и пошел по коридору к своему кабинету.

– Клава сказала, что сегодня придет к вам с Игорем, опять захворал, – смеясь, передал информацию педиатру Андрей.

– Ну что уж тут поделаешь, Клава есть Клава, буду ждать. Спасибо, Андрей, – с предельной серьезностью воспринял информацию Филипп.

Надеюсь, вы не думаете, что больница выглядит как нечто помпезное и грандиозное? Или в несколько этажей кирпичное здание, местами давшее «слабину»? Абсолютно нет. Старое деревянное здание было выстроено в далеком 1956 году, когда небольшая деревушка разрослась до размеров поселка. Со временем брусья были обиты листами ДСП, которые позже уже тщательно покрасили темно-синей краской в 1982 году. С тех пор они и не перекрашивались, поэтому синий давно стал серо-голубым. В 1995 ожидалась проверка: новый губернатор собирался посетить все медицинские учреждения области, и руководство в спешке пыталось привести здание в благородный вид, однако вовремя пришло сообщение, что поездка отменена из-за того, что дорога слишком плохая, а вертолет ради такого визита никто использовать не будет. Это было длинное одноэтажное здание, как самая большая деталь в «Тетрисе», с равномерно распределенными окнами по всей длине.

Вход находился сбоку, поэтому, заходя в больницу, любой посетитель оказывался не в фойе, где можно удобно раздеться, прибрать волосы на голове, привести себя в порядок перед приемом, а в большой и темный коридор. Напротив каждой двери, будь то кабинет врача или туалет, висела старая тусклая лампочка, слабо освещающая пространство. Между двумя соседними лампочками существовало темное пространство, поэтому проход по всей длине коридора походил на перемещение через порталы. Над каждой дверью, которая вела в кабинет врача, висела круглая лампа с нанесенным с использованием картонного трафарета словом «Входите». К сожалению, ее уже давно никто не использовал, но не потому, что она не работала, а потому, что очереди особо и не было уже лет 15. Постукивания и аккуратного просовывания головы вполне было достаточно, чтобы узнать: «Драсте, можно?»

Нужно признать, что внутренняя отделка помещений и кабинетов выглядела свежо и прилично, несмотря на тусклый свет голых лампочек, висевших, как большая зеленая сопля из носа ребенка, не чувствующего ее из-за мороза. Медики приносили сюда из дома цветы, расставляли их на подоконниках, в кабинетах. Лавочки были у каждой двери. Колясочников в поселке было всего два, но для них был сделан специальный пандус у входа, а в должностную инструкцию охранников, которых чудом удалось сохранить в штате, входила помощь в перемещении по зданию инвалидам.

А вот медицинского инструментария, оргтехники, компьютерной техники не хватало. Требований и предписаний от министерства было много. В бумаге давно никто никаких отчетов не принимал, поэтому врачи приносили технику из дома, кто что мог. Принтером, например, пользовались все, только складывались на чернила, когда они заканчивались, и бумагу. И так происходило со многими вещами. Как говорили сами работники больницы, отдыхая и празднуя один раз в году День медицинского работника, работа у них похожа на жизнь в общежитии медицинского института: все общее, только вместо манекенов на занятиях теперь живые люди.

Белый халат Филипп брал домой только один раз в месяц, чтобы постирать. Хранил он его всегда в своем рабочем шкафу, который стал со временем единственным гардеробом в больнице. Кабинет он попросил себе специально недалеко от входа, как только приехал в поселок по распределению. Таких, как он, распределенных, было очень много. Кто-то продолжает здесь жить и занимается абсолютно не тем, чем должен, кто-то умер от пьянства, а кто-то уехал в поисках лучшей жизни сразу, как все начало меняться.

Просьбу главный врач Святослав Никифорович выполнил, пытаясь угодить любой прихоти тогда еще молодого врача. Он видел в нем потенциал, да и он сразу показался всему коллективу порядочным человеком. Он и сам, Святослав Никифорович, на момент приезда Филиппа был тоже довольно молодым человеком. Сейчас ему около семидесяти лет, но он бодр, чаще весел, полон оптимизма, а как еще иначе сохранить на плаву то, что осталось от больницы. Всю жизнь он был одиноким, в привычном понимании людей, человеком. Всем казалось, что его главной любовью была больница. Кто-то придумывал о нем непристойности, он же не обращал на это внимания. Святослав Никифорович очень сильно гордился тем, что ему удалось сохранить здание за больницей, а в штате до сих пор трудятся высококвалифицированные врачи, такие как педиатр Филипп Аркадьевич, хирург (специализация Святослава Никифоровича), терапевт и окулист. На каждого приходилось по медсестре – вот, собственно, и весь небольшой коллектив поселковой больницы.

Зайдя в кабинет, Филипп переоделся в рабочее, помыл тщательно руки, используя рукомойник, проверил, хватит ли запасов воды на день или стоит отправить Андрея за водой. Воды было более чем достаточно. В кабинете врача было два спаренных стола, три стула, раковина, шкаф и еще очень много свободного места. Используя электрическую плитку, хранящуюся в ящике, он вскипятил воды и заварил себе кофе. Двумя ссохшимися уже от старости руками обхватил кружку, подул чуть-чуть, пригубил, распробовал вкус, сглотнул и произнес: «С днем рождения».

Допив неторопливо кофе, он взглянул на часы – 07:30. Прием начнется через полчаса. Медсестра, работающая с ним сегодня, позвонила и сказала, что берет больничный, так как муж где-то загулял в городе, надо ехать его искать, а то вдруг беда. Такое случалось часто, поэтому Филипп Аркадьевич возражать не стал. Также он был уверен, что всегда пунктуальная Клавдия постучит ровно в 08:00. Приема он ожидал с нетерпением. Работа – это то, ради чего он жил после их ухода. А иначе для чего это все?

Времени на часах 08:01. Опоздание на целую минуту уже удивило врача. Совсем не похоже на Клаву. Нервно стуча громко по столу пальцами правой руки, он левой открыл свой рабочий журнал, где записывал все данные о приеме, как вдруг резко дверь открылась. Сквозняк закрыл журнал, вернув его в исходное состояние. Еще не появившаяся полностью в дверях женщина закричала:

– Филипп Аркадьевич, беда. Голова у ребенка раскалывается со вчерашнего вечера. Я его спрашиваю, давно болит, а он…

– Клавдия, да что ж ты кричишь-то, успокойся, сядь, а Игоря вот туда можешь посадить, – сказал Филипп, показывая на стул, что стоял напротив.

– А что, этой мегеры сегодня не будет? Слава богу. Слава богу.

– Не будет! Игорь, запрыгивай на стул, и ты, Клава, присаживайся и рассказывай по порядку.

Игорь был очень маленького роста, поэтому кое-как залез на высокий стул медсестры и принялся разглядывать бумажки под стеклом. «Ирина – 3000 р., Петька – 500 р., дочка – 30 тысяч рублей (вряд ли отдаст)», – эти буквы и цифры мало о чем говорили Игорю, но он их сложил и получил верный ответ, который объявил всем. 3530! Клавдия уселась рядом с врачом и начала свой рассказ:

– Голова болит в районе лба, между глазами, около недели, боль не проходит, таблетками не снимается, боль неприятная ноющая, сопли особо не высмаркиваются, в школу не ходим, что делать – не знаем. Все слова «мамы» подтвердил и сам Игорь.

По всем симптомам было очень похоже на то, что у Игоря гайморит.

– Я, конечно, не отоларинголог, но я практически на 95% уверен, что у Игоря гайморит. Это, как бы вам объяснить полегче. В общем, вам надо в районный центр ехать к узкоспециализированному врачу, там и оборудование есть подходящее, ну и диагностику проведут полноценную. Затягивать не советую, – подытожил Филипп Аркадьевич и сделал запись в журнале, после чего выписал направление к отоларингологу в центр.

Клава долго слушала, потом переваривала все сказанное, взяла листочки и сказала:

– Доктор, вы спасли нам жизнь.

– Чего еще? Ты к чему это, – смеясь, сказал врач.

– Да, был у меня в детстве этот гайморит. Ой намучалась, у нас это, наверно, наследственное. Точно. Помню, в туалет не могла сходить, так худо было, так больно. Беда. Бедный Игорь. Почему ничего не сказал про туалет мне? – Сказанное вызвало настоящий смех Филиппа, который был настолько заразен, что засмеялись все в кабинете, а кто-то даже заглянул из коридора, проверяя, все ли в порядке.

– Матвеевна, Господи, ты мне про геморрой, а я тебе про гайморит. Беда, умора какая. Ты вроде бы столько книг перечитала, а такие вещи путаешь. Будем считать, что не выспалась и перенервничала. Есть такие гайморовы пазухи, находятся они вот тут (показал пальцами на места, находящиеся чуть ниже слезных желез в уголках глаз, что ближе к носу), вот когда случается гайморит, это значит, что пазухи эти забиваются гноем, который надо убирать, – пытаясь успокоить себя и Клавдию, говорил врач.

Игорь вообще не переживал, Клавдия же смотрела в стену и пыталась понять, страшная это болезнь или нет, в итоге решила просто спросить.

– Страшная болезнь это или нет? – с глазами выпрашивающей косточку собаки спросила Клавдия.

– Не страшнее геморроя уж точно, – пошутил после специально созданной паузы, зависшей в воздухе, Филипп, чем, впрочем, успокоил Клаву: геморрой она когда-то же все же вылечила, значит, и гайморит вылечит у ребенка тоже.

Филипп предложил любезно чай или кофе, а также конфеты, предварительно заглянув в коридор – вдруг кто-то ожидает очереди. Никого не было, поэтому Клава согласилась покорно на чай, а Игорь – на конфеты без чая и без кофе. Филипп Аркадьевич себе тоже заварил чаю. Неформальный диалог начался так, как будто предыдущая беседа была просто поставлена с помощью пульта дистанционного управления на паузу.

– Доченька моя младшая тут заявила, что после девятого класса, то есть уже летом, будет поступать в медицинский колледж. Что думаете, Филипп Аркадьевич?

– Я думаю, Клавдия, что это весьма похвальный выбор. Да и вообще, надо принимать любой выбор ребенка, ему же жить. К тому же, Света у тебя умненькая девчонка, сколько мы ей моих учебников старых передали через тебя. Не думаю, что возникнут проблемы какие-то, а ты сама почему переживаешь так?

– Я ее спросила, мол, а чего сразу после 11-го в медицинский вуз не поступишь? Дак она мне знаете, чего ответила? Ей уже тошно в этом интернате. Я ей только и сказала, чтобы подумала еще разок, а так пусть поступает. Вот только взрослая жизнь так рано у нее начнется…

– Клава, Клава, она у нее началась с самого рождения.

Они почти допили свои напитки, как вдруг, постучавшись предварительно громко три раза в деревянную дверь кабинета, деликатно зашел главный врач больницы Святослав Никифорович. Сконфужены были все. Клавдия, пролив некоторый объем чая на штаны, поставила кружку на стол, залила немного журнал, Игорь выплюнул обсосанную карамельку обратно в формочку, где лежали конфеты. Главврач, чуть опешив, остался стоять недалеко от входа, смотрел то на Клавдию, будто стыдясь проступка, то на Игоря. Продолжавший спокойно пить чай Филипп Аркадьевич решил поинтересоваться:

– Здравствуйте, Святослав Никифорович, что-то стряслось?

– Эм, есть серьезный разговор. Я в смятении, коллега. Через полчаса я жду вас и остальной коллектив у себя в кабинете, в ординаторской, возьмите стул с собой. А где, кстати, медсестра?

– У нее больничный, Игорь за нее.

– Хорошо, понял, но шутка несмешная. Сейчас вообще не до шуток. В общем, я вас жду. Клавдия, Игорь, доброго вам дня.

Клавдия в непонимании вертела головой по сторонам, покраснела, будто опозорилась у доски в школе. Может, от того, что пришлось сразу выпить много горячего чая, а может и потому, что стало стыдно за этот фуршет. Игорь же взял конфету обратно в руки, положил аккуратно на вытянутый язык и продолжил как ни в чем не бывало доедать карамель. Дожевав, это была ириска, сказал громко и в нос:

– А можно я еще возьму?

– Да, бери, конечно, бери все.

Предвидя что-то страшное, никогда таким не был вечно позитивный оптимист главврач, Филипп Аркадьевич попрощался с Клавдией, проводив ее и Игоря, набившего полные карманы конфетами, до дверей. В спину он им уходящим крикнул, чтобы не затягивали с гайморитом.

Вдруг, анализируя все возможные варианты, где-то в прострации он почувствовал, как рассыпается на миллиарды частиц его стул, кабинет, шкаф, рукомойник, раковина и он сам. Глаза закрыты, слышны голоса из темноты, неразборчивые слова, фразы, будто люди переговариваются в воде. Придя в себя, скинув омут темных мыслей и освободив разум, он произнес, уставившись в журнал для записей: «Только не это, ну вот только не сейчас».

Идя в кабинет Никифоровича, он уже понимал, что за разговор его ждет, ждет весь коллектив. Глупо отрицать, что, мол, никто не догадывался. Ясно было всем: вскоре придет время, когда глава администрации поселка придет и скажет то, чего все так боялись, чего все так не хотели. Под «всеми» я имею в виду всех жителей поселка, а также близлежащих деревень на 3-4 семьи, которые были привязаны в этой больнице.

Лампочка в коридоре перед дверью главврача ритмично то включалась, то выключалась, будто была подключена как аппарат ЭКГ к сердцу умирающего старика. Чем ближе Филипп Аркадьевич подходил к двери в ординаторскую, тем громче были слышны разговоры. Он уверенно подошел к двери, обитой малиновой кожей, постучал и вошел. Торт из гула и шепота будто бы ожидал вишенку для полной завершенности и насыщенности вкуса.

Никто не улыбался, как это обычно было в День медицинского работника. Других поводов собираться не было. Забот по дому у всех хватало, поэтому в другие дни после работы все сразу шли домой.

За столом сидели все: хирург (главный врач), терапевт, окулист, три медсестры. Не хватало только Филиппа Аркадьевича и его помощницы. Понимая висящий в пространстве вопрос, Филипп опередил коллег:

– Она взяла больничный.

– Ясно все, опять у нее муж у брата загулял в городе и ночевать остался, а она уже и повод лишний нашла, чтобы не работать. Ну что уж, недолго ей осталось, – ответил сидящий рядом с главным врачом окулист. Точнее, окулистка. Женщина шестидесяти лет. С очками как у совы из мультфильма «Винни-Пух». Сильная, мощная во всех смыслах женщина.

Чтобы ввести в курс дела Филиппа, Святослав Никифорович, восседающий, как Иисус на картине «Тайная вечеря», посредине стола, попросил всех замолчать, подняв одну руку вверх. Указательный палец другой руки он приложил к губам, чуть сгорбился и прошипел, после чего начал:

– Филя, мы ее теряем.

– Кого, – якобы не догадываясь (не желая принимать), сказал Филипп.

– Больницу…

Все собравшиеся на незапланированное чаепитие потупили взгляд под звуки закипающего чайника. Он шумел так громко и вызывающе, что только усугублял ситуацию, которая и без того была жесткой. Филипп после непродолжительной паузы спросил, присев на стул, который взял с собой:

– А где?

– Сказал, что пока ты не пришел, сходит в туалет. Уже пятнадцать минут там сидит, – сквозь зубы, очевидно злясь, сказал терапевт Евгений Михайлович. Мужчина лет 45, приехавший сюда поднимать деревню, да так и не поднял, но зато неплохо вместе с ней опускается.

– Ясно. Ждем.

Следующие пять минут уже все сидели в молчании, все что можно было прошептать, прошептано не один раз. Вдруг дверь без стука резко отворилась, зашел тот, кого все так ждали. Валерий Олегович – местный и неизменный на протяжении многих лет глава администрации. Не меняется он потому, что многим просто нет дела до того, что там сидит в администрации, так как считали, что она мало что решает вообще. Зачем заниматься этим, если ты ничего не можешь изменить и сделать. Так считают многие, кто знает, может и зря. Валерий Олегович же выглядит весьма состоятельно: мужчина пятидесяти трех лет, плотного телосложения с выпадающим из штанов животом, часть которого остается в трусах, что видно даже через брюки. Неизменным его атрибутом всегда являлись значок в виде флага Российской Федерации, зеленый, не в тон черным брюкам, пиджак, который был в плечах в обтяжку, и вместо галстука черная бабочка, которая в любое время дня и ночи опыляла этот яркий полный во всех смыслах нектара цветочек.

Ботинки его были в каплях жидкости. Ширинку он забыл застегнуть. Кто-то ему намекнул, и он, хохоча и абсолютно не стыдясь, пронзил тишину резью резко закрывающейся калитки брюк, сам от этого чуть подпрыгнул на месте. Подходя к единственному пустующему стулу, он начал говорить, продолжая смеяться:

– Ну, братцы, хотел в туалет сходить, а в итоге в целое приключение попал, вы как тут с такой «дырой» выживаете?

– А мы туда и не ходим, никто не ходит, – сказала заносчиво и гордо женщина-окулист.

– Понимаю, запах не «Шанель». Пока бегал к охраннику за ведром, потом настраивался, столько времени прошло, прошу меня извинить, временные трудности. У всех бывает. Отравился, наверно, ананасами консервированными, с Нового года еще остались.

Он источал уверенность и свежесть, работники больницы были полны грусти и недовольства, будто класс привели к директору на допрос, но никто не знает причины. Валерий Олегович замолчал, окинул всех взглядом, продолжая ворочаться на стуле, в это время заговорили все. «Задавайте», – сказал он, сцепив руки в районе груди.

Он делал вид, что внимательно всех слушает. Вопросы были стандартными: когда, что, куда, зачем. Он кивал головой, тыкая в телефон, будто записывал слова. Стоящая рядом со Святославом Никифоровичем медсестра окулиста сверху увидела, что он играет в какую-то игру, складывает цвета, поэтому, испугавшись сделать замечание прямо главе администрации, она прошептала об этом на ухо главврачу. Он не выдержал, прервал всех, хлопнул по столу и спросил так громко и так, буквально, в лоб, что у Валерия Олеговича не осталось иного выбора, как начать играть по правилам.

– Я думаю, Валерий Олегович, вопросы повторять вам не нужно? – сказал главврач, оглядывая всех, они же одобрительно кивали, в том числе наш герой.

– А что, педиатр-то ваш пришел уже? А я что-то и не заметил, простите. А где его помощница?

– Она взяла больничный, – сказал спокойный Филипп.

– А ну да, понимаю-понимаю. Приболела, бывает. Не мое дело, – убирая телефон во внутренний карман своего пиджака, он продолжил: – Ну что, долго я томить не буду, вы и так все понимаете и, наверное, давно уже понимали, что к этому все и идет. Отвечу одним предложением на все ваши вопросы. С 1 марта больница прекращает свою работу. Решение не мое, я такие вопросы не решаю, только слежу за исполнением.

– Да вы вообще ничего не решаете, по-моему, – сказала женщина-окулист, поправляя большие очки.

– Ну вам-то, конечно, виднее, – пытаясь задеть ее, подтрунивал Валерий Олегович. – Вы просто не представляете, сколько я бился с этими в центре. Доказывал с соплями у рта, что нужна больница, нужна и точка (в этот момент бьет по столу кулаком, явно переигрывая). Вы думаете, меня они слушали? Нет! Содержать вас невыгодно. Бюджет урезается с каждым годом, в муниципалитеты вообще ничего не поступает толком, а к нам и тем более. Пока сверху вниз «пирог» идет, каждый по кусочку съедает, и ничего не остается, даже крошек. Люди в райцентре на тротуар всем миром деньги собирают, чтобы детишкам в новую школу идти было комфортно. А на больницу таких денег не собрать. У нас тут трудоспособных и платежеспособных жителей-то осталось с гулькин нос – одни пенсионеры немощные. Вопрос уже решенный, я всего лишь вас, повторяю, оповещаю. Решили они еще до Нового года, конечно. Но пока до меня дошло распоряжение, сами знаете. Бюрократия, процедура, все такое.

Валерий Олегович опять взял в руки телефон, пока все переглядывались, так как ему пришло звуковое уведомление. Некоторое время шла оживленная дискуссия, а через несколько секунд вступил главврач, переводя взгляд с одного сотрудника на другого, как бы отвечая за всех сразу:

– А здание куда? А персонал? Все квалифицированные люди. Что будет с людьми, я вас спрашиваю? Хватит тыкать в телефон! Это ж на улицу с десяток человек вместе с охраной полетят. Вы хоть понимаете, что так нельзя делать, но не так хотя бы быстро! Дали бы доработать квартал. У нас часть сотрудников еще на пенсию не вышла, что помоложе, им что делать? А пенсионерам куда? Их же не возьмут никуда больше. Да и у всех тут дома и хозяйства, это же не оставишь все, а продать сейчас не удастся эти домики никому. Кому сейчас нужен дом в деревне, кроме нас?

– Ну, давайте по порядку. Но я еще раз повторяю, что вы на меня срываетесь, товарищ Святослав Никифорович? Решение принято на высоком уровне. Я только привожу это дело в исполнение. Листовки вот напечатал, завтра секретарша всем раздаст, пройдет с детьми своими по домам. Кому надо, успеют до марта, зайдут к вам на прием.

– А что после им всем делать? – вдруг включился в разговор Филипп

– А для других начинает действовать Федеральная программа, которая вот в нашем регионе будет функционировать. По всей области, в том числе и в нашем районе, будут курсировать «Мобильные диагностические кабинеты». Машины такие с врачами и оборудованием. Высокотехнологичным, современным. Бригады прямо из облцентра будут приезжать прямо сюда, – с воодушевлением протараторил заранее приготовленный текст глава администрации и добавил, – один раз в год!

– Что? Сколько? Вы что, людей угробить хотите? – соскочил со стула молчавший все время терапевт.

Загудели все, но всех успокоил Святослав Никифорович:

– Так, хорошо! Один раз в год, а сами жители будут приписаны куда?

– В ЦРБ соседнего района, так как в нашем райцентре ЦРБ тоже закрывают, – как будто засыпая, сказал человек с бабочкой и продолжил так же спокойно говорить под общий гул и недоумевающие взгляды: – Что вы зашумели, мы идем по пути модернизации: мобильные кабинеты, телемедицина, врачи по Интернету тоже будут скоро везде. Цивилизация! Даже уже помещение выделил под эти дела.

– До соседнего райцентра 300 км. Пока скорая оттуда едет, если инфаркт или инсульт, люди умрут к приезду. У нас же старики одни, даже я – уже старик, частые проблемы с сердцем у многих. Это же убийство, геноцид. Да и у нас же никакой Интернет не ловит, даже спутники тут теряются часто. Все, что вы нам говорите здесь, полнейшая чушь, – сказал Святослав Никифорович, который уже несколько раз пытался установить себе спутниковый Интернет для участия в онлайн-конференциях.

– Ничего-ничего, что-нибудь придумаем, деньги уже выделены, до конца года время есть. Если вы считаете, что раз в год – это слишком мало, то, пожалуйста, свои предложения в письменном виде. Чем больше подписей – тем лучше, но сомневаюсь, что у вас что-то выйдет. У нас в поселке столько людей нет, сколько надо подписей, чтобы на вас внимание обратили. По поводу помрут. Если жить хотят, то не помрут. Так, все! Хватит орать, я сказал уже вам, что все решено. Пару слов по больнице. Как только работа 1 марта прекратится, я напоминаю, начнутся работы по демонтажу отопительной системы, она пойдет на металлолом, вырученные деньги в поселковый бюджет упадут. Думаю, найдем, куда их потратить. Остатки медоборудования – в область, там разбросают по районам. Мебель… Если хотите, можете что-нибудь забрать. Тут половина на балансе не числится, так как после пожара в администрации все бумаги погорели. Я так себе домой диван забрал. Само здание больницы – на дрова. Ожидается, что в следующем году будут проблемы у всех с дровами, цены вырастут, доходы упадут, пенсии тоже не поднимут, а греться надо. Большая газовая труба газпромовская мимо нас прокладывается, поэтому ожидать, что к нам ветку газовую подведут, я вам не советую, глупо. Больницу разберут на бревна, попилят, а после продадим местным на «дрова» по доступной цене. Все в плюсе. Через год увидите: тут уже везде травка будет расти, глядишь, что лечебная какая-нибудь. Все-таки на месте больницы.

Валерий Олегович продолжал кряхтеть и кашлять после своей последней шутки. Люди переглядывались, всматривались в потерянные глаза друг друга, вглядывались в привычные предметы кабинетов и медленно начали расходиться по своим местам, чтобы еще раз впитать запах родных стен, запечатлеть в памяти все, что было рядом на протяжении столь долгого времени.

Сначала ушла женщина-окулист с медсестрой, потом терапевт со своей помощницей. В кабинете остались только Святослав Никифорович, Филипп Аркадьевич и глава администрации, который встал из-за стола и начал накидывать на себя пальто с шапкой, которое снял у входа в кабинет. На прощание он сказал:

– Не кисните, товарищи. Как там в песне поется? «Лучшее, конечно, впереди». Забыл, кто поет. По-моему, «Самоцветы».

– Крокодил Гена, – сказал Филипп.

– Не понял? – разгневался глава администрации.

– Поет, говорю, крокодил Гена в мультике про Чебурашку, а не «Самоцветы». Любимый мультфильм дочери, – чуть повысив голос и глядя прям в глаза Валерию Олеговичу, сказал Филипп

– А-а-а, тогда ясно. Вот мы только порядок всем миром наведем в стране, пиндосам нос утрем. Это ж все из-за санкций, понимать надо! Все они от нас отстать не могут, уроды, ей-богу! Я вот все думаю, у них там внутри страны, что ли, проблем нет? Кстати, у нас тут уже пять лет толком никто полы официально не моет. Все свою секретаршу заставляю мыть везде, убедил ее, мол это ее служебная обязанность. Преданная дама, хорошая. Официально же висит ставка уборщицы, но она об этом не знает. Поэтому, милости прошу, господа, – договорил эти слова глава администрации с лицом самодовольного конферансье, открывающего большой концерт, и ушел в коридор, где лампочка окончательно перестала гореть от слишком, видимо, высокого напряжения.

Он ушел в темноту и неизвестность, было слышно, как он быстро пробежал по коридору, входная дверь хлопнула. Планы на спокойную жизнь после пенсии рухнули как у персонала больницы, так и у всех местных жителей, которые еще не знали, что их ждет.

Филипп уже собирался уходить, как вдруг Святослав Никифорович его остановил вопросом:

– Филь, ты же знаешь, если что, я смогу помочь с трудоустройством. Старые связи еще живы. Ребята мои с института где только не работают – по всей стране. Я дам тебе, да и всем ребятам, лучшие рекомендации. В вас уверен, как в себе.

– Ты ж знаешь, что я не уеду, Святослав! Не могу. Куда ни дернись – очень далеко. Сам себя буду чувствовать предателем. Придумаю что-нибудь.

– Понимаю, дружище, – он впервые его так назвал, подошел, пожал руку и крепко обнял, как в последний раз, как родного брата, как боевого товарища, который вместе с ним долго держал оборону, не давая противнику пробиться в тыл. Но силы иссякли, и они оба пали вместе на поле этого боя с невидимым врагом, не успев выдернуть чеку гранаты, авось еще пригодится.

Вдруг, вспомнив слова Клавдии о дочке, он решил поведать о новости Святославу, который напомнил сам ему своих связях:

– Слушай, Святослав, не мне, может, дочке Клавдии подсобишь? Она тут с Игорем на прием приходила и обмолвилась, что Света у нее в колледж медицинский поступать собирается. Вот ей бы помочь как-нибудь, посодействовать. Она очень умная девчонка, ручаюсь!

– А то я не в курсе! И про поступление ее уже знаю. Всех однокурсников, которые преподают в облцентре, я уже оповестил, сказали, что помогут ей попасть на подготовительные курсы. Не переживай, своих не бросаем.

– Еще сегодня у Софьи день рождения!

– В такую погоду пойдешь?

Филипп Аркадьевич кивнул головой вниз. Они оба вышли из кабинета: наш герой ушел в свой, а Святослав пошел к охраннику Андрею, который досматривал очередную серию какого-то сериала. Никифорович потом рассказывал, что Андрей, узнав о том, что больницу закрывают и сносят, заплакал и обнял телевизор.

Филипп зашел в кабинет, очереди не было, как и всегда, выпил оставшийся напиток в кружке и взглянул в окно. Вьюга перестала танцевать со снегом свой дикий неумелый вальс, будто танцующие выпускники на последнем звонке в сельской школе. Ветра не было, дым из труб шел столбом. Были видны дома, стоявшие неподалеку. Также можно было разглядеть женщину с двумя детьми, которая подходила к каждому дому, стучалась, передавала из рук в руки лист А4.

Когда Филипп пришел домой, уже было очень темно. Фонарей, что освещают дороги в больших городах, в поселке не было. В маленьких поселениях, под тип этого, они бывают только в случае, если через него проходит федеральная трасса, по которым дальнобойщики гоняют свои фуры туда-сюда. Счастливое стечение обстоятельств.

Погода к вечеру опять разыгралась, но сегодня у Софьи день рождения, должно было быть. В этот день Филипп всегда ходит на могилу к дочери и жене. Да, зима, да, мороз, но это его никогда не останавливало. С годами связь только крепла. Не остановился он и в этот день.

Путь предстоял неблизкий. Кладбище располагалось неподалеку от уже не существующей несколько десятков лет деревни, на месте которой, в нескольких метрах поодаль от кладбища, остались очертания некогда большой церквушки. Природа не жалела постройку долгие годы. После того как коммунисты, пришедшие после революции к власти, распорядились снести с лица земли все церкви, прошло достаточно времени. Так как до идеального выполнения приказа никому в деревнях дела не было, то эту церквушку просто оставили. Она умирала вместе с деревней, провожая в последний путь оставшихся доживать свой век в глуши одиноких стариков, так и не уехавших с насиженных мест.

Придя домой, Филипп только и успел переодеться, взять с собой заранее приготовленную сумку, в которой были аккуратно сложены: термос с чаем, пироги, выпеченные собственноручно, и мягкая игрушка. Ушанку он подвязал снизу, вместо пальто надел на себя толстенную фуфайку, похожую на панцирьчерепашки-ниндзя (зимний вариант), и валенки, не успевшие высохнуть после прихода с работы домой.

В сарае уже были выставлены большие охотничьи лыжи, обмененные у местного жителя на старый велосипед «Урал», которым Филипп давно не пользовался. Крепления были чуть велики, однако это его ничуть не смущало. К западной границе поселка он шел пешком, закинул рюкзак, как школьник, за спину, а лыжи удобно разместил между спиной и рюкзаком. Они хорошо держались за счет массивных креплений. В руке он нес старое охотничье ружье, которое подарил ему старый дед, живший в соседнем доме. Детей у деда не было, поэтому он решил, что фамильное ружье передаст «хорошему человеку». Оружие хорошему человеку. Ружье с собой брать стоило для подстраховки хотя бы потому, что места эти уже давно стали дикими, а народ съезжался к кладбищу только в дни праздников. Местная социальная сеть, где люди узнавали новости, вспоминали интересные истории из жизни своей и покойных. Каждый год истории не менялись, однако их не переставали повторять, наверное, чтобы не забылось?

Иногда мне кажется, что взрослые, стоящие над могилами, передают молодым и еще не опытным родственникам ценное знание. Кто бы что ни говорил, а мы все хотим, чтобы нас поминали добрым словом. Если ничего хорошего сказать про человека нельзя – положи пирожок, налей рюмочку и молчи. Такие правила.

По пути через поселок Филиппу встречались знакомые люди: те же самые, что встречались ему, когда утром он шел на работу. Они шли домой. Их жизнь как состав, движущий по кольцевой ветке метро в Москве: огромное количество остановок, столько людей разных садятся в вагоны, выходят, а в конце все равно состав загонят в ДЕПО пустым.

Все местные прекрасно знали о февральском ритуале Филиппа, поэтому вопросы никто не задавал. Выглядел он, как альпинисты из документальных фильмов ВВС «Восхождение на Эверест». Для него же это приключение всегда было скорее спуском с горы в пучину ярких воспоминаний прошлого, разбавленных огромным количеством воды.

Большую часть пути приходилось преодолевать на лыжах. Он шел не оглядываясь, в голове гудела вьюга, лицо было покрасневшим, северный ветер, что приобрел бывалую мощь за стенами домов, подгонял Филиппа в спину. Скольжение было прекрасным, он даже немного согрелся, проехал около 4 километров – оставалось еще примерно 2. Вдалеке начала чернеть разрушенная церковь, по ней он и ориентировался. Она была словно битый пиксель на матрице монитора, где фоновым изображением рабочего стола был «сплошной белый». Черная точка и все. Больше ничего не было видно: мело очень сильно. Вьюга свирепела с каждым метром все сильнее.

Филипп всматривался в точку, как вдруг она начала троиться: распалась на три. Сначала одна массивная точка разделилась на две, потом на три точки разного размера. Филипп прищурил глаза и не мог понять, что происходит. Он остановился, взял из сумки бинокль, который он всегда брал на случай, если потеряет из виду церковь, такое было уже пару раз. Он покрутил линзы, настроил фокус и упал от увиденного на свои охотничьи лыжи животом. От страха.

До церкви оставался километр. Она не развалилась окончательно на три больших куска. Нет. Рядом с самой массивной постройкой шла, видимо, волчица, со своим волчонком. Они шли, перебирая лапами зыбкий снег, прямо навстречу Филиппу. Сердце заколотилось в ритме Drum’n’Bass – аритмия обострилась. Первое, о чем подумал смелый лыжник: «Они никогда не передвигаются вдвоем, где остальная стая». Мысли о том, что сейчас из-за церкви следом выйдет еще 6, 7, 8 волков пугала, мурашки и пот побежали по телу, которое уже начало бесконтрольно дрожать от страха.

Они медленно приближались к нему. Филипп схватился за ружье и лег. Что делать? Стрелять? Но он даже не умеет, никогда не делал этого. Зарядил два патрона, случайно просыпав шесть оставшихся в коробке зарядов в снег. Беда. Бинокль уже не был нужен: волчица и волчонок были так близко, что он уже мог разобраться невооруженным глазом, где находится голова животного. Он продолжал лежать, направив дуло ружья в их сторону. Волчица заметила гостя, остановилась, а вот волчонку было все нипочем. Стаи нигде не появилось. Одиночки. Возможно? Вполне.

Волчонок, увидев неизвестное ему существо, со всей прыти побежал в сторону зарывшегося в снегу темного дрожащего комка. «Что делать? Стрелять?» – подумал Филипп. «Это же волчонок, он ничего мне не сделает. Я не могу», – говорил внутренний голос в ответ. Волчица стояла, внимательно вглядываясь в глаза Филиппа, слегка скалилась и рычала. Ему казалось, что ее глаза вполне человеческие, даже знакомые, и они не хотят его съесть.

Тем временем, пока «взрослые» переглядывались, волчонок подбежал прямо к рукам и голове лежащего Филиппа. Он обнюхал его, поскулил, нарыл носом кусочек неприкрытого красного дрожащего лица и начал облизывать его. В это время волчица тоже решила наконец-то сдвинуться с места и побрела к играющимся.

Щенок, очевидно, играл с человеком, не хотел причинить вреда, но вот приближающаяся волчица пугала не на шутку. Палец потянулся к курку, нужно только нажать, и все кончится. Она была уже на расстоянии пяти метров от него: шла горделиво и медленно. Летящий с бешеной скоростью снег прилипал к ее темной шерсти.

Дрожь усиливалась. Три, два, один. Выстрел! «Нет? Что такое? Как так? – подумал про себя Филипп. – Заклинило». Паника овладела им, он закрыл голову руками, но продолжал одним глазом смотреть на волчицу.

Она подошла к нему, обнюхала с головы до ног, а потом взяла щенка зубами за шкирку и оттащила от человека. Филипп перестал чувствовать их присутствие, на щеке лишь остался запах слюны волчонка. Через двадцать секунд он, все еще потея и дрожа, решил взглянуть назад – никого не было.

Возможно, прошло и чуть больше двадцати секунд. В такой ситуации счет времени меняется, пульс учащается, а с ним и секундная стрелка на любых часах начинает двигаться чуть быстрее и чаще, подгоняемая адреналином. Быть может, вьюга посчитала, что не стоит ему еще раз на них смотреть, и скрыла представителей фауны за снежными кулисами. А может, и не было их вовсе?

Филипп поуспокоился и двинулся в путь, осталось совсем чуть-чуть. Он так и не мог понять, почему не сработало ружье, почему его заклинило и почему все кончилось именно так, как кончилось.

Кладбище было за церковью. Черная точка превратилась в массивное кирпичное здание, покрытое белым беретом сверху. Церковь была высотой примерно с пятиэтажное здание: высокая и некогда величавая. От былого величия остались только размеры: нужно было ее объехать. Он сделал крюк, и вот оно кладбище. Третий ряд, налево, пропускает могилу с большим красным крестом, пропускает высоченную древнюю сосну, так, а вот и они.

Памятник был высокий, один на двоих. Филипп специально заказывал его из города. Девочка улыбается, обнимает маму – гранит сохранил их естественное выражение лиц. Приближаясь ближе, он увидел чьи-то еще слабо занесенные снегом следы, похоже, что волчьи. Сугробы на кладбище не были огромными, как в поселке. Так происходило потому, что располагалось оно прямо посреди соснового густого бора.

Филипп достал ноги из петель, поставил широкие охотничьи лыжи друг к другу и присел прямо сверху на них. С его весом старые деревянные «ходули» справлялись отлично. Сняв рюкзак со спины, он достал из него все содержимое: сначала взял пирожки, сделал рядом с памятником аккуратно лунку и положил в нее расстегай, булочку с изюмом и морковный пирог, который так любила Софья. Больше всего места в рюкзаке занимал плюшевый медведь. Он взял его в правую руку, левой очистил от снега памятник сверху и по краям и положил игрушку прямо перед изображением дочери, туда, где под снегом на земле лежат еще девятнадцать таких медвежат.

«С днем рождения, девчонки», – сказал он вслух и обнял памятник.

Софья и Галина родились в один день, такое уникальное совпадение. Никто не ожидал такого. Дочка родилась на месяц раньше положенного срока, но вполне здоровой, крепенькой малышкой. Филипп дотянулся в рюкзак за термосом, но провалился в сугроб, достал ногу, снова уселся на лыжи, что расположены были параллельно памятнику, отвинтил кружку, налил себе чай, обхватил обеими ладонями и начал пить маленькими глоточками, не торопясь. Когда напиток стал совсем соленым, он вылил остатки из стакана в снег, закрыл термос и начал собираться в обратный путь.

Путь домой был попроще. Вьюга стихла, видимость была хорошей. Старой лыжни, конечно, уже было не найти, но он отлично сориентировался на местности и около 00:32 ночи был уже дома. Спать он не хотел, так как знал, что ему приснится снова. Но водоворот событий, случившихся за день, засосал его обессиленное тело в постель, не убранную со вчерашнего дня. Он повалился на кровать, сняв только куртку и валенки, прямо в штанах и шапке, которая, после того как он отключился, упала на пол.

На пляж, как правило, в летнее время, в купальный сезон, съезжались все местные жители. Это было нечто вроде семейного праздника: сходить или съездить после рабочего дня с детьми на пляж. Своего автомобиля у Филиппа на тот момент пока не было, поэтому он договорился с соседом, который был человеком не семейным, что он возьмет Галину, Софью и Филиппа с собой. Планировалось, что находиться там они будут часа три, не более того. Софье было около десяти лет: ребенок растет и познает этот мир всеми способами, методом проб и ошибок. Дети похожи на пчел: они перелетают с одного яркого пятна, привлекшего внимание, на другое, пытаясь выжать максимум интересного и полезного, а полученный опыт сохранить в подкорках мозга.

Подсознание ночью, когда он вернулся с кладбища домой, как и всегда, воссоздало картинку с поразительной точностью. Если и есть в мире гений, то он живет в нас, мы его просто не замечаем. Большой пляж, простынки, на которых лежали Галина и дочь, находились на расстоянии 80 метров от воды. Филипп, как и обычно, сидит рядом прямо на песке и читает роман Говарда Лавкрафта «Зов Ктулху». Они веселятся, хихикают, разговаривают о делах насущных, об успехах в школе, после чего Софья попросила у папы разрешения сходить искупаться. Филипп сказал, что разрешит, только если мама пойдет вместе с ней, чтобы контролировать. Галина в этот раз долго не отказывалась, напомнив дочери, что обещала ее научить нырять еще в прошлый раз.

Филипп остался на песке загорать, дочитывая последние главы романа. Его девочки убежали наперегонки к воде. Народу было немного, так как большая часть еще не вернулась с работы. Филя выбрал место, где народу было менее всего, чтобы никто не мешал читать книгу – чуть поодаль от других. Он слышал бессвязные обрывки слов, доносящиеся с той стороны, куда убежали Галина с Софьей. Дочка пытается научиться нырять, повторяя за мамой, Галина смеется, указывая на ошибки девочки. Софья делает еще одну попытку, и, похоже, у нее получается. Секунда, две, три…

– Ма… ма, – членораздельно выкраивает девочка, находясь на порядочном от матери расстоянии, – помоги… я… ма… ма…

Филипп среагировал на этот крик, отбросил книгу в сторону и сиганул мигом к воде. Когда он подбежал к воде и зашел в нее по пояс, то он увидел, как Галина гребет к середине реки, где, уже не крича, бултыхается Софья. Он видит, как жена доплывает до девочки и хватает ее за волосы, пытаясь оттащить, в это время он изо всех сил гребет в ту же сторону. Пловец из него плохой, он никогда не умел хорошо плавать, но из последних сил старался доплыть быстрее. Подплыв, как ему казалось, туда, где они были, он никого не увидел, огляделся по сторонам и в ста метрах от себя увидел два сцепленных тела, пытающихся из последних сил выбраться из цепких лап водоворота. Он сделал еще усилие и, кажется, доплыл, схватил Галину за голову, второй рукой подтаскивая Софью, начал что есть сил совершать ногами движения, но глотнул воды и начал терять сознание.

Гул, он слышит гул, бурление, звуки будто бы переливающейся из одного уха в другое воды, в глазах чернеет, звуки троятся, растворяются в воде. Темнота и холод.

Яркая вспышка. Вокруг стоит целая толпа. Они о чем-то говорят. Он еще сырой, губы синие. В руке клок ее волос, застрявший между пальцев.

– Живой, живой! – кричит кто-то в толпе.

– Как ему скажешь-то теперь. Беда какая, – заревываясь горьким плачем, проговорила стоящая над головой Филиппа библиотекарь Клавдия.

– Что скажешь? – выдавил сиплым голосом из себя Филипп, разжимая в руке клок волосы Галины.

На этом моменте Филипп всегда просыпается в холодном поту, губы синеют, хотя в доме тепло, шапка-ушанка где-то на полу у шкафа, штаны рядом, он их как-то снял во сне. Рука сжата в кулаке, мышцы сводит. Он сгибается в 90 градусов на постели, пытается отдышаться, в ушах отдаленным эхом сна слышится: «Что скажешь… скажешь…»

Тела найдут только через несколько дней. Похоронит он их в закрытых гробах, так больше и не взглянув ни разу на лица жены и дочки. В морге он отказался от опознания. Увидев купальники, он подтвердил, что они принадлежат его «девочкам». Он хотел, чтобы в памяти его они остались такими, какими он видел их по утрам. Конечно, себя он винил во всем произошедшем, что не смог помочь, что его не было рядом в этот момент. Он пытался понять причины, но их не было. Нелепая случайность. Странное стечение обстоятельств. Судьба? Роман Лавкрафта он так и не дочитал.

Самый странный день его жизни закончился. Начинались самые странные годы.

Казалось, что до 1 марта успели прийти в больницу все, каждый житель поселка. Чаще они приходили не со своими болячками и жалобами, а с разговорами «по душам». Все боялись потерять своих любимых врачей, которые являлись для сельских жителей настоящими чародеями, заменившими на многие годы знахарей, травниц и других диковинных персонажей фольклора. Пенсионеры переживали за то, как им без врачей остаток жизни провести – места себе не находили. Скромной пенсии бывших работяг с трудом хватало на все таблетки, которые им уже потихоньку заменяют завтрак, обед и ужин, а тут еще теперь чуть что придется сразу в город ехать. Далеко, поэтому и удовольствие дорогое. Медицина вроде и бесплатная, но сколько сопутствующих, представить только.

Жизнь бывших поселковых врачей так же быстро претерпевала изменения. Параллельно с вывозом мебели и других вещей из больницы перед сносом из поселка уезжали один за другим врачи и медсестры. Окулистка с семьей уехала куда-то в Якутию, откуда она была родом. Когда-то она уже рассказывала, что планирует туда вернуться на старости, но уехала чуть раньше, чем планировала. Терапевт устроился работать в соседний райцентр, ему там выделили комнату в коммуналке, которая была приписана к местной пожарной станции. Медсестры быстро нашли работу в других клиниках области. Все они написали объявления в газеты о продаже домов, на всякий случай, хотя сомневались, что кто-то заинтересуется ими, даже в качестве дачи. Инфраструктура таяла на глазах, как снеговик по весне: почта уже шесть лет не работала, автобус курсирует один раз в неделю, клуб открывают только на 9 мая, а по ферме несколько лет летает ветер да мошкара. Вот и больница закрылась.

Охранник Андрей уехал почти сразу же на стройку в Санкт-Петербург: хотел не только денег заработать, но и посмотреть, где снимался его любимый сериал. Обещал, что обязательно сходит в театр на Дукалиса живьем посмотреть. Клавдия, имея значительный опыт, устроилась охранником в школу, куда теперь каждый день возила сына, но жить продолжала в поселке. Это было довольно удобно, так как с разрешения администрации ей ставили только утренние смены. Приезжала она и уезжала вместе с сыном. Света, ее дочь, готовилась к поступлению и жила круглый год в интернате, как и раньше.

Святослав Никифорович, главный врач и хирург, принял предложение медицинского университета соседней республики и отправился обучать юных студентов своему ремеслу – хирургии. Кроме того, у Святослава Никифоровича имелась ученая степень, поэтому руководство вуза сразу же предложило ему место, как только узнало, что преданный своему делу человек оказался вдруг не при делах.

В день отъезда главврач решил проведать своего старого друга и коллегу Филиппа. Подойдя к его дому, он постучал об косяк, наверняка еще не зная, дома ли Филя. Тук-тук-тук. Вдруг он увидел в окне лицо знакомого улыбающегося ему человека, который рукой ему показывал: «Проходи давай, чего стоишь? Открыто!»

В доме у Филиппа всегда был порядок. По комнате равномерно, чтобы не рябило в глазах, разложены различные вещи, которые когда-то связала жена его Галина. Да и сам он ходил по комнате в свитере с воротом, который связала жена. Шкафы были забиты разными вещами Галины, но Филипп их не выкидывал на помойку, а бережно хранил, присматривая за тем, чтобы моль не съела. Святослав Никифорович перешагнул через порог, разделся и пошел на кухню, где уже по кружкам разливал чай Филипп, спрашивая:

– Вам холодной разбавлять?

– Давай на «ты», что ты это вдруг? Нет, не надо. Сам остынет, – ответил, не раздумывая, Святослав Никифорович.

Он пришел и сел за большой стол, стоявший рядом с печкой. Слышен был треск раскаленных дров. Некоторое время они просидели молча, только секундная стрелка старых настенных часов была их развлечением.

– Я в итоге принял приглашение, – сказал вдруг Святослав Никифорович, – я уже старик стал, пока силы есть, надо опыт передавать младшему поколению.

– Да-да, понимаю. Правильно все делаешь, езжай. Видел, уже начали больницу разбирать?

– Уже и нет ее совсем, только фундамент остался, ты сколько дней из дома не выходил?

– Семь.

– Ну вот, берут с Бога пример, только наоборот. Он все создал за семь дней, а они все ломают за семь.

– Вот только сколько уже этих семидневок-то было? Не счесть?

– Это точно, – проговорил Святослав, и оба отглотнули горячего чая из кружек. Святослав Никифорович продолжил: – Ты так и не передумал?

– Нет, останусь тут. Точно.

– А что делать-то будешь? До пенсии еще четыре года надо отработать, тут работы-то нет. Если что полы мыть в администрации.

– Вот это и буду делать.

– В смысле?

– Я уже устроился, четыре года протерплю как-нибудь, а там буду жить на одну пенсию, живут же люди, и я проживу.

– Ну, Филипп Аркадьевич, сил тебе. Как ты только этого тугодума с бабочкой терпеть будешь?

– Как и все предыдущие годы.

– Когда на работу?

– Сегодня вечером.

Они допили чай, Святослав Никифорович оделся, пожал руку, обнял Филиппа так крепко, что норковая шапка чуть не слетела с головы. Филипп же подарил ему точно такой же свитер, связанный женой, который был и на нем, только темно-синего цвета, просто так, на память.

Главный врач закрыл калитку на крючок, стояла ранняя весна, снег уже почти везде оттаял. Грязь выиграла эту битву, как и всегда. Святослав Никифорович пошлепал через траншеи грязи напролом к автомобилю, который прислали за ним из республиканского центра. Он сел в этот автомобиль, стоящий напротив дома Филиппа, и начал вглядываться в искаженные в давшем трещину стекле черты лица. Оно как будто сломалось пополам, и Никифоровичу показалось, что один Филипп улыбается и машет ему вслед, а второй плачет, закрывая слезы от публики правой рукой, утонувшей в рукаве свитера. Просто свет так упал, кажется.

Как и говорил Валерий Олегович, к лету место, на котором стояла больница, уже заросло травой, сорняками и мать-и-мачехой. Сложно было представить, что еще полгода назад здесь была больница, в которую, пусть и не с завидной регулярностью, но приходили пациенты. Новый технический работник администрации и по совместительству в зимнее время дворник, Филипп каждый день проходил мимо пустыря на месте больницы, пытаясь вспомнить, в каком месте был именно его кабинет. Но так и не мог уверенно ответить на этот вопрос сам себе. Как все-таки умело мозг переставляет местами куски памяти: все, что лишнее – на задворки разума или во сны, что приоритетнее – на самый верх, что приходится думать об этом постоянно.

Первые полгода Филиппу было очень тяжело привыкнуть к такой работе. Он всегда понимал, что мыть полы не так легко, как кажется, что это тяжелейший труд, но не думал, что настолько. Следующие полгода он превращался постепенно в образцового сотрудника. Такой чистоты в здании администрации не было будто бы никогда. Так как Филипп любил во всем порядок и стерильность, то он решил прибрать все учреждение, а не ограничивать себя мытьем полов.

Так, в постоянной возне и уборке, прошло два года. До пенсии еще два с половиной. Чем дольше он работал поломойщиком, тем больше он начинал ненавидеть себя, хоть и делал это хорошо. Это проявлялось во всем: одежда, внешний вид, он перестал разговаривать с людьми, из дома выходил только на работу. Продукты покупал на обратном пути, и так по кругу, как белка в колесе. От природной врожденной интеллигентности не осталось и следа. Он снова остался совсем один, никому не нужен.

Родился он в семье врачей под Нижним Новгородом. По страшной и нелепой случайности, ночью, возвращаясь на автомобиле «Москвич» с базы отдыха, на трассе они сбиваюсь лося, их заносит в кювет, и оба они умирают на месте. Оставшийся на время отдыха родителей с бабушкой Филипп долго не знал правды. К сожалению, и единственная бабушка умерла через год после трагедии, а Филипп формировался как личность и рос в детском доме, где он и встретил, кстати, свою будущую жену Галину.

Детство Галины не менее трагичное, но чуть более прозаичное. Родилась она в деревне, что в ста километрах от Новгорода. Родители сильно пили, били ребенка, а в какой-то момент органы соцопеки ее у них просто забрали. С тех пор родители дочку не видели, не навещали. Галина сама никогда и никому о них и не рассказывала. Что с ней в итоге произошло, очевидно, что они тоже не знали. Да и интересно ли им? Вряд ли.

Однажды вечером, дело было осенью, когда Филипп уже пришел домой, закупившись пельменями на неделю, он услышал резкий стук о косяк и крики. Поливало как из ведра в тот день, поэтому разглядеть через окно, кого там принесло, он не мог. Тогда Филипп накинул куртку на голову и в домашних трениках на босу ногу вышел к калитке. Женщина стояла под зонтом, слегка промокнув на одну сторону. Оказалось, неспроста. Подойдя ближе к калитке, Филипп увидел мальчика лет семи с зеленым лицом. Мать его пыталась полностью закрыть от дождя, поэтому пожертвовала правой половиной своего уже промокшего тела.

Они быстро забежали в дом, разделись, Филипп налил каждому чай, женщина начала сразу же, хозяин еще не успел поднести кружки ко столу:

– Филипп Аркадьевич, мы к вам, денег в город нет ехать, до получки еще полторы недели, да и ждать нельзя. Температура у него 39, вон весь зеленый стоит, – протирая пухлые щечки мальчика от дождевой воды, проговорила женщина.

– Но я уже не врач, я не…

– Мы все понимаем, а также знаем с мужем, что у вас своего хозяйства нет, поэтому – вот.

Она открыла принесенный с собой пакет, который был полон яиц.

– Еще есть второй пакет с мясом. Тяжело, не дотащила, вы только помогите, места не нахожу, – продолжила мольбы женщина.

Филипп Аркадьевич опустил взгляд и долго смотрел в пол, пил украдкой чай, что-то бубнил себе под нос, потом поднял голову и посмотрел на мальчика. Затем обратился к маме:

– Температура сразу взлетела до 39?

– Да, сразу же, и вот мы к вам.

Филипп походил вокруг ребенка, осмотрел его, взял чистую ложку, положил ребенку на язык и проверил горлышко: «Скажи «а-а-а». Горло воспалено». Затем он взял с полки запылившийся стетоскоп, послушал легкие, сердце, продолжая сидеть в трениках и майке. Почесав щетину рукой, он вынес вердикт:

– Грипп. У меня тут кое-что в аптечке осталось, погодите минутку, пожалуйста.

Он ушел, принес с собой полную коробку таблеток, настоек, ампул, оставшихся в наследство со старой работы. Какие-то таблетки он отдал женщине, проверив дату годности, и наказал пить три раза в день, на четвертый день – сбавлять дозу. Сунул им с собой пачку парацетамола, чтобы температуру сбивать.

Женщина не переставала благодарить Филиппа, на что он говорил: «Не стоит, вот вылечится, тогда скажете». Сначала брать яйца он отказывался, но она просто отказалась их тащить обратно, ссылаясь на то, что очень тяжело, хотя сама же прибежала через полчаса с полным пакетом мяса.

Слухи по поселку о том, что Филипп Аркадьевич принимает на дому, расходились медленно, никто не хотел подставлять Филиппа. Он практически раз в неделю в течение полугода после работы в администрации, где он получил значок «Лучшего сотрудника» за успехи, принимал по пациенту в день на дому.

Местные жители активно участвовали в этой деятельности. Запас его лекарств быстро иссякал, поэтому мужья и жены больных детей периодически заказывали родственникам лекарства, которые можно было купить без рецепта. Или часто сами ездили. Привозили также детишек и из соседних маленьких деревень, коим также было далеко добираться до центра, а уж тем более ждать скорой помощи. Когда дело касается здоровья ребенка, каждый родитель превращается в монстра, способного снести все на своем пути и сделать все невозможно и возможное, чтобы чадо свое уберечь от беды.

Так он прожил вполне счастливые три года после закрытия больницы. В доме у Филиппа Аркадьевича за это время организовалась небольшая подпольная аптека. В особо тяжелых случаях он, конечно, настаивал на том, чтобы ребенка везли в город, но часто он справлялся сам. Того, что он имел у себя дома, вполне хватало. Жизнь заиграла новыми красками, он даже достал свой белый халат и принимал пациентов только в нем. Заменил стекло, которое было расколото пополам, покрасил дом, а вечерами продолжал ходить в администрацию ради стажа. Своих девочек он не забывал, периодически навещая.

Естественно, что его увлеченность «лечебным делом» сказывалась на качестве работы дворником, мойщиком полов. Если раньше он дотошно, педантично вымывал все до каждой пылинки и соринки во всех помещениях и коридорах здания, то теперь он делал только то, что было описано в его трудовом договоре. Когда он с ним ознакомился поближе, оказалось, что 80% из того, что он делал, не было прописано в договоре, поэтому он посчитал, что и не должен ничего этого делать больше впредь.

Иначе же считал Валерий Олегович, который стал замечать, что цветы в коридорах вянут, что мертвых мух с подоконников никто не убирает. Разобраться, почему филонит Филипп, глава администрации поручил свой секретарше. Она же знала, чем занимается Филипп, так как это именно она стояла под проливным дождем в ожидании помощи той осенью. Она твердо решила, что рассказывать ничего не будет, понимая, что Валерий Олегович может натравить на него полицию, и Филиппа легко могут осудить по статье 235 УК РФ «Незаконное осуществление медицинской деятельности».

Каково было ее удивление, когда уже на следующий день она услышала от входящего в здание администрации начальника:

– Ты представляешь, а? Целая аптека на дому! Весь поселок к нему ходит, а я и не в курсе? Это что это такое? Все против меня, значит, настроены? Или он всех подговорил?

– Может, вы не знаете, потому что у вас детей нет, к нему же только детишек водят, – как будто бы из-под стола проговорила дрожащая секретарша.

– А ты, мать, откуда знаешь, кого к нему водят, вот только не говори мне, что и ты предательница?

– Нет, не водила, просто знала, не думала, что это так важно, – чуть не плача выдавливала из себя слова женщина, понимая, что происходит.

– Бизнесмен хренов. Он что, себя самым умным считает? Его работа здесь! ЗДЕСЬ! Я ему плачу деньги за работу. Почему мухи валяются чертовы? Что за черные разводы на полу от резины? Почему, я спрашиваю? Ишь, интеллигент хренов, я ему покажу, мамой клянусь, покажу. А ты пока приберись!

– Он все работы, которые в трудовом договоре прописаны, выполняет, официально вы не можете…

– Я все могу, договор не договор. Срать я хотел на эту бумажку, – прыгая по коридору, кричал разъяренный и красный Валерий Олегович так, что рубашка выпала из брюк, – если я ему сказал что-то делать, значит, он должен делать. Ясно тебе?

– Ясно, Валерий Олегович.

– Тебе скажу, иди зимой в лес грибы собирать, знаешь, что ты сделаешь?

– Что?

– Пойдешь! А не найдешь грибов, премии лишу. Ухах-ха-ха! Вот, интеллигент, ну я ему покажу.

Через полчаса Валерий Олегович уже был у дома Филиппа Аркадьевича. Он вышел из своей «Нивы Шевроле», краснота с лица его не спала. Сосуды на белках глаз полопались. Казалось, что всю дорогу он в машине кричал, психовал и бесился, так как окна изнутри слегка запотели. Что бесило его больше всего, он и сам не знал. Валерий собрался, вышел из машины, хлопнул посильнее дверью, на что сразу среагировал Филипп, показавшийся в окне. Он улыбнулся начальнику, но тот даже глазом не повел, лишь брови его прибавили в весе. Он выглядел со стороны как надувная кукла, наполненная воздухом, не идущая, а перекатывающаяся по земле с боку на бок, периодически подтягивая спадающие брюки.

Бабочку, которая в этот момент его душила, он снял, положил в карман брюк, которые уже не способны были придерживать его увеличивавшийся с каждым годом живот. Филипп совершенно со спокойным видом неторопливо подошел к калитке, у которой стоял Валерий Олегович, сложивший руки на поясе, будто готовился к утренней гимнастике, и ноги на ширине плеч.

Они стояли и секунд десять просто смотрели друг на друга: Филипп даже не догадывался, зачем пришел глава администрации, а Валерий Олегович просто не мог отдышаться, дыхание перехватило. Филипп все же решился очень робко спросить:

– Здравствуйте, Валерий Олегович, что-то случилось? Пройдете?

– Тут постою. Это тебя надо спросить, что-то случилось? – ответил начальник сиплым голосом, который успел проорать еще в администрации.

– Я вас не понимаю, – продолжил говорить ни о чем не догадывающийся Филипп.

– Это я тебя не понимаю, Филипп Аркадьевич. Вот ты только скажи мне. Я на работу тебя взял, когда совсем худо было?

– Взял.

– Я тебе грамоты «Лучшего работника» вручал?

– Вручал.

– Дак скажи, какого черта тогда ты за спиной у меня тут мутки мутишь? – срываясь на крик, проговорил Валерий Олегович.

Филипп все понял, отрицать что-либо было бессмысленно. Он ничего не нашел умнее сказать, как:

– Я исполняю свои обязанности в администрации согласно трудовому договору, все, что я делаю во внерабочее время – это мое личное дело, – протараторил Филя, выпрямившись, что очевидно придавало ему солидности по сравнению с маленьким и толстым главой.

– А вот тут ты, брат, ошибаешься. Как раз таки мое дело. Я – кто? Правильно, глава администрации. Мне следить положено за тем, чтобы у меня в поселке уголовников не плодилось. Показатели упадут – лишусь премии. А тут под боком у себя змею пригрел, – прошипел как гадюка Валерий, глядя прямо в глаза Филиппу и приблизившись чуть ближе, на расстояние кулака.

В это время в соседних домах люди начали выглядывать из окон, услышав крики на улице, но никто не выходил. Представление продолжалось. Глава администрации продолжил свою карательную речь:

– Рассказать, что теперь с тобой будет? Пойдешь по статье 235 УК РФ «Незаконное осуществление медицинской деятельности». В лучшем случае штраф 200 тысяч рублей, а то и посадят на несколько лет. А я уж позабочусь об этом. Хорошую пенсию я тебе придумал, да?

– У вас нет никаких доказательств.

– Хо-хо-хо, ой как ты ошибаешься, тебе списком озвучить тех, кого я объехал сегодня, и кто мне лично показывал все твои рецептики, выписанные от руки? Света Абросимова, медсестра твоя, с дочкой, Серега Пайметов с сыном! Продолжать? Похоже, только моя секретарша к тебе не ходила из всего поселка, хоть она меня не подвела, и то, может быть, врет. Да и черт с ней. А тебе я даю последний шанс: ты эту свою деятельность прекращаешь и идешь вылизываешь просто всю грязь, все ошметки с окон и пола, чтобы завтра с утра я пришел и все блестело, ясно тебе? Я все сказал. Желаю удачи.

Филипп ничего не сказал, только проводил взглядом Валерия Олеговича до машины. Он смотрел не на него, не на людей в окнах. Он стоял в своих трениках с вытянутыми коленями, свитере, связанном его женой, и в вязаном же шарфике, чтобы не простудиться. Ветер вдруг подул неистово, волосы и кончик шарфа разлетелись по ветру, как флаг идущего ко дну коробя, а он продолжал стоять и смотреть в одну точку.

Действо кончилось. Антракт, и люди попрятались по своим местам. Филипп сунул руки под мышки и пошел домой сгорбившись. Голова резко потяжелела, после такого унижения он не мог долго понять, что ему делать дальше. Груз ответственности давил сильнее прежнего, да и на официальную работу ему совесть и гордость не позволит пойти. После этого разговора это не просто работа – теперь это каторга, рабский труд провинившегося раба на освирепевшего феодала. Чтобы хоть чуть-чуть отвлечься, Филипп включил «Первый канал», где вот-вот начнутся новости. Первый же репортаж застал его врасплох. Оказывается, в столице уже давно вовсю обсуждается повышение пенсионного возраста, вероятность, что законопроект примут, очень велика, говорят эксперты. Мужчина должен будет выходить в 65 лет на пенсию, а женщина – в 60. Механизм перехода пока прорабатывается. По всей Европе уже так, значит, и у нас тоже должно быть.

«Так, это вот так? Не очень-то похоже на Европу!» – подумал про себя Филипп, разводя руки в стороны, пытаясь найти клочок той самой Европы у себя в доме, о которой говорили по телевизору.

Он встал с дивана, так и не раздевшись, и побрел полумертвой походкой во вторую комнату. На комоде стояли фотографии Галины и Софьи. На одной из фотографий они изображены втроем: мама, папа и дочка в коляске. А вот жена с дочкой играют в куколки, которые отец привез из города. Вот первый день в поселке: на фоне их дома, где-то сзади виднеются зеленые поля. Улыбки трех лиц согревают теплом это холодное полотно одинокой сельской жизни. Филипп аккуратно сложил все фотографии в стопку и положил в верхний ящик комода, где хранились связанные Галиной свитера. Вернувшись обратно в большую комнату, он подошел к телевизору, выключил его, взял стоявшую на нем фотокарточку, на которой изображен весь их коллектив: педиатр Филипп Аркадьевич, главный врач и хирург Святослав Никифорович, окулист Светлана Петровна, терапевт Иван Сергеевич и четыре медсестры. Вдруг ему вспомнился Андрей, Филипп вдруг придумал для себя, что Андрей встретился с Дукалисом, Лариным, обнял их, как настоящих оперов, и был счастлив.

Шарф все так же одним концом болтался в разные стороны. Свитер он решил снять и положить к выстиранным в комод. В комнате был стул. Филипп поставил его посредине, встал обеими ногами на него. Болтающийся конец яркого шарфа он прикрепил к люстре, а петлю на шее не стал даже править. «Петелька на петельку», – вспомнилось вдруг.

Хлоп, стул упал. Он висел посредине комнаты, болтаясь из стороны в сторону, как маятник Фуко. Лицо наливалось кровью, вдруг в ушах его послышался гул, шум воды, звуки стали пропадать, все вокруг стало чернеть, искры из глаз летят по сторонам, звук начал троиться. И тишина. Все!

«Все? Это вот так происходит? – думал Филипп Аркадьевич. – Это и есть рай, но что в этом раю делает эта женщина, я знаю ее, и она точно не должна здесь быть. Где мои девочки?» – мыслилось Филиппу.

– Клавдия, ты чего тут делаешь, ты должна быть с Игорем, уж точно не тут, рай не место для живых, – проговорил в темноте Филипп.

– Какой рай, Филипп Аркадьевич, я как раз с Игорем к вам и приехала на прием, а тут такое, беда-то какая, – разрыдалась Клавдия, хлопая по щекам Филиппа Аркадьевича.

Филипп лежал звездой на полу посередине комнаты, над ним стояла Клавдия и пыталась привести его в чувство. Повзрослевший за эти несколько лет Игорь побежал до колонки за водой, так как запасы Филиппа кончились не вовремя.

– А ну просыпайся, я те дам умирать, – стуча по щекам и задувая в легкие воздух, приговаривала ревущая Клавдия, – я тебе тогда утонуть не дала, спасла, и сейчас не дам, слышишь меня?

Картинка медленно стала приобретать четкую форму и линии, он раскрыл глаза. Посмотрел натужно на Клавдию и улыбнулся. В этот момент прибежал с ведром встревоженный Игорь и поставил ведро прямо рядом с Филиппом. Клавдия попросила Игоря принести кружку с кухни. Он принес. Она набрала воды из ведерка, подняла чуть голову с пола, чтобы Филипп мог попить, и наклонила стакан так, чтобы жидкость медленно, но равномерно попадала внутрь.

Через десять минут он окончательно пришел в себя, налил всем чаю сам, дико извинялся за неудобства, которые принес своей выходкой, за что отхватил от Клавдии леща. Потом он рассказал всю историю, начиная с того момента, как больницу закрыли. Он и сам уже с трудом понимал, почему поступил именно так, но был не уверен, что сожалеет.

– А я ведь чего приехала, – перевела разговор в позитивное русло Клавдия, – Игорь у меня поступил в техникум, поедет учиться в город на программиста. Говорят, нынче эта профессия очень востребована. Поступил бесплатно, поэтому мне теперь как-то поспокойней. А я вот решила тут свой век доживать, дом мой за эти годы никак не изменился и ничего с ним не сделалось. Но и к вам я не так просто пожаловала и не с болячками Игоря, тьфу-тьфу-тьфу.

– Вот только не пугай меня, – сказал Филипп Аркадьевич.

– Да там ничего страшного, наоборот, крутая тема, – вставил свои пять копеек в разговор Игорь.

– Так вот, – начала Клавдия,– мне на днях, буквально позавчера, звонил Святослав Никифорович. До вас он дозвониться не смог, вы же телефонами не пользуетесь, а мы уже – люди городские, имеем такое удовольствие. Он мне сообщил, что для вас, Филипп Аркадьевич, есть хорошее место в соседней республике.

– Клавдия, я не могу, и он об этом знает…

– В этом и суть. Он всем помогает: и тебе, и дочери нашей, Софье. Только никому никогда не хвастается. Такой человек!

– Нашей?

– А то вот ты, Филипп Аркадьевич, не догадывался? Я тебя переоценила. Да, сложное время было, интрижка была: я одна, он тоже. Семьи не получилось, но дочь-то общая, хорошие люди ж всегда найдут общий язык?

– Наверное…

– Дак вот, Святослав Никифорович знает и помнит, конечно, о твоей ситуации. Дело в том, что в республике на деньги из местного республиканского бюджета запускается новая программа «Сельский доктор». Правительство у них озаботилось тем, чтобы фермеры и сельчане получали качественное здравоохранение. Так вот, Святослав на комиссии по обсуждению проекта присутствовал, он эту программу придумал с коллегами, доказывая необходимость ее создания. Запускается пилотный ФАП. Он и порекомендовал тебя главным врачом в этот фельдшерско-акушерский пункт, который находится сразу по ту сторону от реки, тут всего лишь около 10 километров. И дочка у меня, помнишь? Светочка? У тебя в штате медсестрой будет работать, колледж медицинский с отличием закончила.

– Молодец, девчонка! Вот только, а как же наши местные, я не могу тут их бросить вот так.

– И не надо, все они по желанию смогут приписаться к этому ФАПу. Видишь, как все устроилось? А тут вытворяешь. Ну так что, звоним Святославу Никифоровичу? –Не дожидаясь ответа, Клавдия набрала номер, поздоровалась и сказала, что сейчас передаст трубку.

– Привет, Филипп Аркадьевич. Думаю, что Клавдия тебе рассказала. Ну дак, что ты? Приедешь? Работа начнется через две недели.

И Филипп Аркадьевич приехал.

Новый отстроенный ФАП был сильно похож на ту самую больницу, которую несколько лет назад снес Валерий Олегович. Такой же длинный коридор, так же сбоку расположена дверь. Каждый кабинет напичкан современной медицинской техникой. Со Светой он познакомился в первый же день, Филипп был удивлен тому, как сильно с годами она стала похожа на Клавдию. Святослав Никифорович чаще стал приезжать к дочери, заодним навещая своего старого друга и коллегу, который все так же одевался в свитеры жены, когда просто сидел дома.

Филипп долго переживал потом, что Валерий Олегович донесет на него в полицию, и это помешает ему устроиться на новое место работы. И, как оказалось, зря. Оказывается, что в окна подглядывали в тот день не только женщины и дети, но и мужики, чьих детей, впрочем, и лечил Филипп Аркадьевич. Мужики и решили поговорить с ним соответствующе, после чего он уволился и уехал в неизвестном направлении. Больше о нем не слышали. Его место временно занимает сейчас секретарша, которая пытается восстановить ферму, начальную школу и библиотеку, в чем ей помогает Клавдия. Они уже провели Интернет и запустили программу по бесплатному предоставлению жилья молодым семьям. В деревню быстро съехалось огромное количество программистов, помешанных на экологии и здоровом питании, которым для работы нужен только хороший Интернет. Мода на все экологически чистое сыграла на руку новому главе района. Поселок начал оживать.

Каждый февраль Филипп все так же приезжал туда, где время для него останавливалось. Совершал свой привычный уже ритуал и подолгу сидел, обнимая памятник. После чего и в метель, и в стужу возвращался домой, а на следующий день отправлялся на работу, где начинал свой рабочий день обыденно, с кружки горячего кофе, которую он обхватывал двумя руками.