Игра Сна [Анна Болтон] (fb2) читать онлайн

- Игра Сна 2.04 Мб, 210с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Анна Болтон

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Старт

У вас никогда не было такого ощущения, будто что-то неизвестное, что-то страшное, стоит за твоей спиной и тихо шепчет тебе на ухо:

– Обернись…

И вы точно знаете, что оборачиваться нельзя – случится что-то непоправимое. В первый момент вы удерживаете себя. Но голос не стихает, вы затыкаете уши, чтобы не слышать его. Но он точит, подспудно, ваше сознание. Любопытство, как кислота разъедает вас изнутри. И однажды вы говорите себе: да ладно, ничего не случится. И оборачиваетесь. И что будет потом – лучше никогда бы не знать.

Может быть во всех нас глубоко внутри заложен еще один закон – закон саморазрушения.

Недавно утром я умывалась, и вдруг, вешая полотенце, поймала в зеркале движения своих рук. Они были белые и тонкие, похожие на двух змей. Я сжала и разжала кулаки, выписывая пальцами в воздухе круг. Отследила движение, и вдруг мне захотелось пошалить. Словно кто-то шепнул мне на ухо. И я, на какую-то жалкую секунду, представила, что это вовсе и не мои руки, а чьи-то чужие.

Я словно отделила руки от себя, сделала безликими – в миг с них сошли все оттенки меня – все веснушки, шрамы, родинки. Я представила их будто пластмассовыми, как у манекена, или резиновыми – не руками, орудиями. Я увидела, как они сжимаются, неуверенно, словно зачарованные, еще раз, быстрее, хищно, словно сжимая в кулаке чье-то сердце. Сжались, замерли на секунду, словно гадюка… и бросились мне в горло, сжимая, стискивая, перекрывая кислород до синевы, до хрипа. Я согнулась, кашляя, чувствуя, как меня колотит от ужаса.

Почему я вспомнила об этом? Все дело в солнце.

Сегодня весь день мне кажется, что я сошла с ума. Именно сегодня – погода, наверное. Сначала шел дождь, а потом вышло солнце в тумане, такое большое и красное, словно оно лопнуло, обнажив кишки. Будто мы все вымрем, выжженные его пламенем. Никогда еще я не видела такого солнца. Поневоле начинаешь вспоминать про конец света.

Мне кажется, даже Новый год и Рождество люди ждут меньше, чем конец света. Конец света автоматически отменяет все законы, государственные, нравственные и внутренние, которые у нас когда-либо были. Время веселиться.

Да, черт побери, может быть весь этот залитый красным светом мир, с его машинами, убийствами, сотовыми телефонами и кока-колой – не более чем плод безумной фантазии, быть может даже не моей. Может быть все люди, и я сама – мы все просто снимся кому-то.

Я шла по тропинке, мимо дома, алое солнце слепило меня, не давая дороги ни одной приличной мысли…

– Аглая! – я вздрогнула, оборачиваясь к неясной тени слева от меня. Пришлось прикрыть глаза ладонью, только тогда я различила его лицо. Димитрий.

Я чуть улыбнулась.

Он что-то говорил, но от жара солнца казалось, что меня от всего мира отделяет пуховая подушка. Наконец он встал на одно колено и взял мою руку. Я смотрела вниз и видела как гравий облепил его белую штанину. «Хоть бы подстелил что-нибудь», – подумала я. – «Пятно останется».

– Аглая, – голос его был сильный, как и вся его фигура. Даже сейчас, коленопреклоненный он казался скалой. Он всегда напоминал мне одомашненного льва – словно там, глубоко внутри, спят инстинкты гораздо более мощные и страшные, чем я могу себе представить, инстинкты, которые могли бы растерзать меня без жалости и колебаний. Но эти инстинкты уже не вырвутся наружу. Возможно, однажды дрессировщик забил его до полусмерти, и с тех пор на нем есть незримый и самый жесткий ошейник – страх.

Что же он говорит?

– Идем, – сказала я.

Он чуть раздраженно сощурил голубые глаза, фыркнул и поднялся с колен, возвысившись надо мной на две головы.

– Это твой ответ?

– На что?

Я кожей почувствовала порыв ветра – облако закрыло солнце, и я подняла на него глаза.

– На мое предложение.

Димитрий серьезно смотрел на меня, ни тени обычной улыбки не было на его лице.

Он любит смеяться. Смех его всегда немного издевательский – неважно, над кем он подшучивает – над другими или над собой. Поэтому я очень люблю его лицо, когда он не смеется. Оно становится глубоким и слегка печальным, как у святых с икон. В эти моменты мне кажется, что я достаю до какой-то неизмеримой глубины в нем. Это он. Не шут, не клоун. И не скала, отнюдь. Уязвимый. Хрупкий как стекло.

И я поняла – вот если я сейчас ударю – это будет больно.

«Вот бы убежать», – подумалось мне.

– Аглая.

Я подняла руку… чтобы дотронуться, наверное? Я люблю его – как можно его не любить? Он слишком добр ко мне, всегда. Я бью, а он сжимает зубы, терпит и улыбается мне, не притворно. Иногда я действительно ненавижу его за это.

Но… Мне хотелось хохотать от нелепости происходящего, сама не знаю почему. Хохотать…

Я убрала руку и отвернулась.

– Пошли, – сказал он и пошел вперед по дорожке, усыпанной гравием.

– А… – попыталась сказать я, но он перебил меня:

– Потом ответишь. Нас там уже заждались.

У реки на краю обрыва стояли Виктор и Кристина.

Солнце обрисовывало силуэт Кристины. Она стояла на самом краю, на возвышенности, подол ее платья трепал ветер. Виктор был позади, ниже, в нескольких метрах и смотрел на нее, заслонившись ладонью.

Они не услышали нас, пока я не крикнула:

– Эй!

Они одновременно дернулись и обернулись к нам.

– Где это вы были? – крикнула Кристина.

– Я забыла куртку! – сказала я первое, что пришло в голову.

– Какую куртку? – озадаченно спросила Кристина, разглядывая платье – единственное, что было на мне надето.

– Забыла, – я улыбнулась, пожав плечами.

– Дамы, мы поплывем сегодня куда-нибудь? – негромко сказал Виктор.

Виктор похож на старого ленивого кота, который сидит на заборе и брезгливо смотрит на вас сверху вниз. Если вы скажете ему: «Брысь!», он чуть сузит глаза, окатив вас презрением, немного подождет, потом медленно поднимется и поплывет прочь, с отвращением подергивая хвостом. У него горделивый взгляд и мощные лапы, но в душе он трус. Стоит ему встретить настоящего дикого кота, из тех, что боятся людей и бьются насмерть, он сбежит.

Людям постоянно кажется, что Виктор воспринимает их как прислугу, отчасти так и есть. Впрочем, я, как и все женщины, прощаю ему все, потому что он очень ухожен, и оттого красив. Идеальные руки, чистое лицо, дорогая рубашка и манеры истинного джентльмена. Сердцеед.

– А вы уже достали лодку? – спросила я.

– А ее и не надо доставать, она внизу привязана, – ответила Кристина, указывая вниз.

Кристина из тех людей, чьи внутренние желания не хотят мириться с вызубренными принципами. В итоге ее неосознаваемые потребности так и лезут из нее, как ее грудь из тесного выреза целомудренного платья. Кристина по-русски истово молится, скромная, до замкнутости, но пьет без меры. Она – идеальный партнер для русской народной игры «Наша жизнь – дерьмо». Может часами болтать, с полной убежденностью, что хуже жить нельзя. Что у нее нет денег и нет приличной работы. Что она старая дева, потому что все мужики стали как бабы, что наше правительство делает все, чтобы уменьшить количество населения… Эти разговоры приносят ощущение причастности к нищим и угнетенным, и у меня совершенно пропадает чувство вины от того, что я ничего не делаю со своей жизнью.

Мы спустились к реке. Кривая старая ива нависала над покосившимся мостиком, на серых расшатанных досках лежали скукожившиеся синие листья. Подул ветер, подхватил их, и бросил в воду. По реке побежала рябь, ивовые листья закружились как маленькие лодочки. Их быстро сносило дальше по течению. Я поежилась, заметив это, Димитрий накинул мне на плечи свой пиджак.

У мостика была привязана деревянная лодка, не менее старая и серая, чем сам мост. Я протянула руку и коснулась шершавого бока – он был чуть влажный и вихрился занозами.

– Вот эта лодка?.. – Виктор изогнул брови.

– Она ж развалится, если мы сядем, – выразился прямее Димитрий.

– Ну уж какая есть, – обиделась Кристина.

– Не слишком ли поздно? – спросил Виктор, – Закат уже.

Мы все подняли головы к небу, и будто в первый раз действительно увидели закат. Солнце было красное.

– Поздновато, конечно, – Кристина развела руками. – Ладненько. Пусть первым залазит тот, кто будет грести.

– Кто же это? – спросил Димитрий, хлопая наивными глазами.

– Дим, ну ты же джентльмен, – сказала я.

– Это ты так считаешь, – он обреченно посмотрел на Виктора.

– Ты умеешь? – в ответ спросил Виктор. – Я – нет.

– Ясненько… – протянул Димитрий, вздохнул, и осторожно полез в лодку. Лодка покачнулась, но выстояла.

Следом впрыгнул Виктор. Лодка уже ощутимее взбрыкнула, но стараниями мужчин удержалась в горизонтальном положении.

– Живые? – ехидно поинтересовалась я.

– Полезайте, – сказал Димитрий, подтягивая лодку к мостику.

Кристина повернулась к лодке, они встретились глазами с Виктором. Он протянул ей руку, но на проигнорировала ее и отвернулась.

– Смотрите-ка! – сказала она. – Уже туман появился!

Мы обернулись. Туман вытек на поверхность реки, словно кто-то пролил сливки. Он не поднимался выше двадцати сантиметров над водой, плоский и тонкий, словно белая вуаль, наброшенная на реку. Его сносило течением вниз, и он еле заметной дымкой скользил по воде. То тут, то там собирался облачками, лентами колыхался в потоках ветра.

Наконец все залезли, и, Димитрий, отвязывая веревку, которой лодка была привязана к мостику, объявил:

– Отплываем!

– Поднять швартова! – воодушевленно поддержала его Кристина.

– Чего поднять? – засмеялся он.

Кристина надулась.

Димитрий начал грести, плечи его вздымались и опадали, лодка двигалась рывками. Мы сидели, вцепившись в борта, было слышно только плеск воды. Наконец мы выбрались на середину реки и Димитрий с облегчением вытащил весла, с которых сорвалась цепочка капель. Было слышно, как они капают в воду, потом воцарилась тишина.

Лодка медленно плыла по отражавшемуся в воде небу.

– А можно я на нос сяду?

Димитрий посмотрел на меня и ехидно спросил:

– А лодка не перевернется?

– Не перевернется, смотри, как их много на том конце, – я показала на Кристину и Виктора. Виктор романтически облокотился на край лодки, подперев рукой голову и глядя вдаль, рукава его рубашки были закатаны, только розы не хватало. Кристина пристроилась на скамейке и опустив руку, зачерпнула воды.

– Горько, – она скривилась.

Димитрий отложил весла и, обхватив меня за талию, осторожно пересадил на нос.

Я закинула туфли в лодку и опустила ноги в нагревшуюся за день воду. Она была, как говорят, «парное молоко». От воды было тепло, и холодно, когда ночной воздух касался мокрой кожи.

Все молчали – совсем не хотелось разговаривать, лодка скользила в полной тишине. Клубы тумана медленно кружились у самого берега, середина реки была чиста. Ветер стих, и в воде, как в идеальном зеркале, отражалось небо. Солнце умерло, упав за горизонт. Последние краски покинули небо, оно было черно и пусто. И река была черна и совершенно бездонна.

Я вытянула руки, белые ладони отражались в воде. Я взглянула вниз – и уже не смогла оторвать взгляд. Глубина пугала. Казалось, словно что-то смотрит на меня из-под толщи воды, и так правдоподобно казалось, что с каждой минутой мне становилось все страшнее, но я словно завороженная склонялась все ближе и ближе к воде, пока наконец не увидела бледное лицо, и большие черные глаза, глядящие прямо на меня, они звали вниз и я склонилась еще ниже…

– Аглая! – резкий окрик выдернул меня в реальность, я резко разогнулась. – Ты поплавать решила? – ладони Димитрия, схватившие за плечи, были почти горячими, разрушая потусторонний холод.

– Смотрите, – сказал Виктор, указывая на плавно выходящий из воды берег. – Спуск, и дерево растет, можно привязать лодку.

– Пойдет! – одобрила я. – Паркуемся.

– Причаливаем, дитя цивилизации, – поправила Кристина с лукавой усмешкой. И хитро посмотрела на Димитрия: – Верно, товарищ капитан?

– Так точно, – усмехнулся он в ответ.

Лодка толкнулась в землю и я спрыгнула прямо в воду. Ступни ушли в песок, качнулась волна, лизнула берег, оставляя мокрый след, подол намок и облепил ноги.

Димитрий воткнул весло в землю и протянул мне веревку:

– Привяжи-ка.

Привязав лодку, я залезла на песчаный пригорок и раздвинула кусты.

Зашуршали ветви и показался Виктор, а за ним и все остальные.

– Все так заросло…– сказала Кристина, оглядываясь по сторонам.

Мы стояли на опушке леса, позади нас кусты загораживали реку, впереди стеной стоял березовый подлесок. Сквозь него, вглубь, вела узенькая тропинка.

– Смотрите, тропинка, – сказала я.

– Откуда она здесь? – удивилась Кристина. – Как-то странно.

В самом деле, странно. Лес казался полным жизни, копошащейся в черной темноте – это пугало. Шорохи, шелест.

– Идем? – сказала я.

– Куда? Темно уже, – сказал Димитрий.

– Зачем нам вообще туда идти? – нервно сказала Кристина, кутаясь в платок. – Посмотрели уже…

Я не знала ответа на этот вопрос. У меня бывает такое, я называю это «синдромом Алисы». Когда я вижу таинственную тропинку, мне всегда ужасно хочется посмотреть куда она ведет. Впрочем, жизнь показала, что чаще всего в конце таинственных тропинок оказывается общественный туалет.

– Виктор? – сказала я.

– Что? Аглая, ты как ребенок. – Я сделала щенячьи глазки. Он усмехнулся, разглядывая мое лицо чуть сощуренными глазами. – Хах!.. – он вздохнул, – Идем.

Пришлось идти всем.

Мы прошли совсем немного, и тут я поняла, что то ли мои глаза стали меня обманывать, то ли в лесу ощутимо посветлело, и с каждым пройденным мною шагом становилось все светлее и светлее. Если вначале мне еще было страшно, и я жалась к Виктору, то сейчас, отбросив всякую осторожность, я шагала вперед по тропинке.

– Что-то мне это не нравится, – шепнула Кристина и перекрестилась. Виктор искоса на нее посмотрел.

– Что?! – вскинулась Кристина.

– Страшно?

– А тебе как будто нет?

Виктор пожал плечами, переводя равнодушный взгляд с нее на темные провалы между деревьями.

– Да не особо.

Кристина фыркнула и отвернулась.

– Эй, а хотите анекдот? – предложил Димитрий.

– Ну давай.

– Собрались как-то вместе православный, католик и буддист…

Кристина вздохнула раздраженно и сказала:

– Давай без таких анекдотов, хорошо? Надоело уже.

– Чего это? – удивился Димитрий.

– Я вообще-то православная, так что… – Кристина пожала плечами и натянуто улыбнулась.

Виктор тихо засмеялся:

– Давайте поговорим о Боге…

– Так это ж совсем безобидный… – начал было Димитрий, растерянно разводя руками, но его перебила снисходительная реплика Виктора.

– Очаровательная моя, от твоего православия чуть-чуть попахивает ханжеством.

Кристина вспыхнула мгновенно, словно ждала повода.

– А от тебя попахивает ущербностью! Знаешь ли, именно тебе, с твоими теориями, Бога не хватает особенно сильно!

Виктор зло ухмыльнулся и открыл рот.

– Не начинайте, а, – со вздохом сказала я. – Пусть верит во что хочет. Только теологических споров нам не хватало.

– Ты мне или ей?

– Обоим.

Какое-то время мы шли молча, потом Димитрий не выдержал:

– А чего за теории?

Я раздраженно покосилась на него.

– Он считает, что Бог – не человек и тому подобная ерунда, – пренебрежительно отозвалась Кристина.

– Почему ерунда? – удивился Димитрий.

– Она не так сказала, – пояснил Виктор.

– О-о, сейчас начнется, – протянула Кристина.

Виктор смерил ее взглядом сверху вниз и промолчал, но потом, после недолгой паузы не выдержал:

– Вот посмотри на нее. Она видит Бога, как человека, он у нее вечно что-то чувствует. То грусть, то радость, то жалость, да еще и вечно планирует что-то. – Виктор пожал плечами. – Людям свойственно измерять все человеческими категориями. А вот я думаю, что Бог – это стихия. Слепая, безэмоциональная стихия. Мой Бог – это жизнь. Вот это Бог, – он показал на дерево, – и вон это Бог, – он показал на Кристину. – Только внутри этого тела. В каждом из нас Бог, и этот Бог – жизнь.

Димитрий задумался.

– Страшно тебе жить, наверное, – сказал он наконец.

– Почему? – удивился Виктор.

– Ну, как-то, когда веришь, что если помолишься, то все получится и боженька тебя защитит… Или, там, ты делаешь добро, и тебе добро возвращается, это как-то обнадеживает чуток. А так…

– Тихо, – сказала я.

Все замерли.

– Аглая? – спросил Виктор, касаясь моего предплечья.

– Мне показалось, или там что-то блеснуло? – сказала я и ткнула в темноту, из которой вдруг вверх поднялись две желтые светящиеся точки.

– Волк?! – прошептала Кристина.

Мы почти сорвались с места, но тут из кустов вокруг нас стали подниматься другие горящие точки. Одна, две, три, десять… И вот уже вокруг светло, словно от фонарей, а воздух заполнен сотнями желтых огоньков.

– Мамочки, это еще что такое?!

Мы ошеломленно глядели по сторонам.

Кристина протянула руку к одному.

– Светлячок, – сказала она.

Мы стояли на тропинке, а вокруг нас, прячась за деревьями, мерцали теплым желтым светом сотни крошечных светлячков. Кристина потянулась еще к одному, но он зажужжал и порхнул в сторону, вместе со своими собратьями.

Мы двинулись дальше, завороженно разглядывая огоньки. Чем дальше мы шли по тропинке, тем больше их становилось, тем выше они поднимались, и тем ярче освещали нам дорогу.

Лес расцветал, озарялся теплым желтым пламенем. Тени кривлялись, сжимались, и наконец совсем исчезали, уступая место свету.

Все менялось – лес редел: деревьев становилось меньше, и они были огромные, толстые и высокие. То ли из-за игры света и тени, то ли так и было, но казалось, что трава, устилавшая землю, удлиняется с каждым шагом, покорно ложась, сплетаясь стеблями друг с другом, образуя пружинящий зеленый ковер. Еще несколько шагов и я удивленно смотрю под ноги:

– Ничего себе, поглядите-ка, плитка! Откуда она здесь?

А вот и еще одна, и еще…

Сплетение трав словно огибало квадратные островки. Белые и черные куски плитки, битые, потрескавшиеся, покрытые налетом грязи и пыли. А вот начали всплывать из-под травы целые плиточные островки, в трещинах пробивалась трава, которая будто желала поглотить, утащить вниз остатки странного пола.

– Что происходит вообще?.. – тихо прошептала Кристина.

Ей никто не ответил. Дальше шли молча.

Какой-то иррациональный страх обуял нас всех. Так дети боятся монстров в шкафу, и взрослые боятся темноты. Все уже жалели, что пошли сюда. Не знаю, что двигало нас вперед, не давая остановиться и сбежать. Наверное любопытство, которое было сильнее страха, сильнее осторожности.

Я нашла руку Димитрия и обхватила ее, переплетая пальцы, пытаясь обрести уверенность в себе. Я почувствовала, как он в ответ стискивает мою руку.

С каждым шагом плиток становилось все больше, а травы все меньше. Вместе с травой уходила грязь с плиток, и трещины – и вот мы уже шагаем по блестящему каменному полу. Белые и черные глянцевые ромбы чередовались в шахматном порядке. К ним стали добавляться сначала синие, потом красные и наконец желтые плитки. И вот мы ступаем по этому полу, похожему на костюм Арлекина, все по той же тропинке между деревьев. Деверья не исчезли, они росли прямо из пола, пробиваясь между плитами, оплетая их своими корнями и вгрызаясь в зазоры.

Непонятно откуда взялся туман. Он становился все гуще, не заползая на тропинку, а только гнездясь внизу меж деревьев, словно не давая нам свернуть с пути.

Происходящее все больше и больше напоминало странный сон. Но я чувствовала порывы ветра кожей, я чувствовала холодный камень под ногами и теплую руку Димитрия. Но в какой-то момент и его рука, и он сам, идущий рядом, показались мне такими же нереальными, как плитка и светлячки. Мне стало страшно до жути. Я невероятно боялась повернуться, и оглянуться на моих спутников: вдруг те, кто стоит за моей спиной уже не мои знакомые, вдруг я повернусь и увижу черные чужие ухмылки.

Я стиснула ладонь Димитрия, чуть ли не впиваясь в нее ногтями, он молчал. Наконец я посмотрела в его лицо. Кожа его была бледнее обычного, взгляд растерянно блуждал вокруг. Он почувствовал, что я смотрю на него и взглянул прямо мне в глаза. Детский страх был в его расширенных зрачках.

– Димитрий! – закричала я, разрушая отвратительную околдовывающую тишину. – Что происходит вообще?!

Мой крик словно обрушил заклинание, поток шума хлынул мне в уши – стрекот сверчков, гул ветра, шелест листвы, крики птиц. И вместе с тем пришло осознание, что все это время я не слышала ни одного из этих звуков.

– Господи, – я почувствовала, что меня трясет, и вдруг, неожиданно для самой себя, стесняясь самого этого жеста, неловко перекрестилась. Раз, второй, я стала истово креститься. Раз за разом, я словно пыталась защититься от окружающей нереальности, защититься от темного, ледяного первобытного страха, владеющего мною.

Во всем окружающем было что-то настолько ведьмовское, чертово!.. В этом не было очарования гаданий, в этом была противоестественная, потусторонняя мерзость вывернутой шеи.

Виктор, стоял рядом, лицо его было такое бледное, что легкая щетина казалась угольно-черной, он стиснул руки до белизны. Он боролся со своим страхом один на один – человек против человека. Я же наплевала на все, и крестилась – стесняясь, неловко. Я делала то единственное, что, как мне повторяли с детства, отгоняет беду. Умом я говорю себе: «Глупости!», но вот вычерпать меня до дна, содрать понты и лоск, оставив только инстинкты – и одним из этих инстинктов будет вера в странные ритуалы. Боже, какая шутка.

– Где мы? – закричала Кристина, перекрикивая все усиливающийся шум ветра – его порывы валили с ног, словно желая вышвырнуть нас отсюда.

– Ты мне скажи?!– я почти смеялась. Димитрий обхватил меня за плечи, мы сгрудились, сплелись с ним, я уткнулась в его шею, но не почувствовала спокойствия, напротив, мне стало еще страшнее: он снова показался чужим, пришельцем, не моим Димитрием. Я рванулась, и вдруг услышала тонкий звук колокольчика.

Ветер стих.

Динь-динь-динь, – взрезал ночной воздух хрустальный перезвон.

И снова:

Динь-динь-динь.

Я отстранилась и пошла вперед, на звук. Руки мои дрожали, кровь стыла, хотелось закричать.

Тропинка резко вильнула и вывела нас на огромную поляну. Деревья расступились, чтобы дать место гигантскому черному трону и двум странным людям, стоящим по обе стороны от него.

От неожиданности мы все остановились – последнее, что каждый из нас ожидал здесь встретить – это людей. Чертей каких-нибудь или лешего, но никак не самых обычных людей из плоти и крови. Мы ошарашенно запереглядывались. А та пара совершенно не обращала на нас внимания. Скорее всего они просто не заметили нас, напряженно вглядываясь куда-то позади трона. Оттуда и раздавался звон, все приближающийся и приближающийся.

Это были двое мужчин, лет тридцати на вид. Один светлый, в снежно белом костюме. Второй брюнет в черном.

– Здравствуйте! – громко сказала я.

Они вздрогнули и обернулись к нам.

В их облике была какая-то странность, роднившая их с происходящим. В лице черноволосого перекатывалась какая-то звериная жуть, глаза были чуть сужены, ноздри дрогнули, как у зверя, вставшего на след. Светловолосый был совсем обычным, но холодное злое безумие в его глазах пугало до дрожи.

«Двое стояли у ног его. Один был темен как ночь и дикий зверь глядел его глазами, другой сед словно старик и взгляд его внушал безгласый ужас».

Недоумение на лице Черного вскоре сменила паника:

– Бегом отсюда, быстро!

Белый же только хмыкнул и наклонил голову, с интересом разглядывая нас.

– Я что непонятно говорю? Бегом, это не шутки! – снова повторил Черный.

– А смысл? – с некоторой иронией сказал Белый, пожимая плечами. – Ты что, не понял? Это не случайность. Назад дороги нет. – Он чуть помедлил и красивое лицо перекосила злая больная улыбка: – Уже никуда не деться. – Лицо его вновь вернуло себе холодное равнодушие, и он отвернулся.

– Так это опять эти его игры?! – возмутился Черный. – И ты считаешь все это нормальным?

– Ну, если он втемяшил что-то себе в голову, кто мы такие, чтобы его переубеждать. Кроме того, я не вижу ничего… – Белый пошевелил пальцами, как бы подыскивая слово, – …предосудительного.

– А. То есть ты считаешь, нет ничего предосудительного, чтобы играть судьбами невинных людей?

– Бывало и хуже, – пожал плечами Белый.

Черный раздраженно цыкнул и тоже отвернулся.

– Извините, – начала Кристина. – А не могли бы вы объяснить…

Белый коротко взглянул на нее и отвернулся, перебивая фразой, предназначенной Черному:

– В любом случае, это его сон, ты не сможешь никого вывести отсюда, как бы ты ни хотел.

Черный прошипел что-то сквозь зубы.

– Да что здесь вообще происходит, нам кто-нибудь объяснит?! – сказала Кристина. Белый и Черный обернулись к ней.

Воцарилась тишина, прерываемая только звоном колокольчика.

Черный со смесью сожаления и раздражения оглядывал нас, Белый смотрел него.

Внезапно Белый, словно почувствовав что-то, дернул головой, отворачиваясь:

– Тихо, он идет.

Черный развернулся в ту же сторону и оба напряженно застыли.

Я вглядывалась в темноту, пытаясь понять, что там – свет светлячков почти не доставал туда. Вглядывалась, пока не поняла, что там НИЧЕГО нет. Я снова схватила Димитрия за руку.

Я никогда не видела такого: оттуда словно вынули кусок мира: там была только чернота, такая бывает в компьютерных играх, когда мир не доделан. Просто пейзаж – плитки, деревья – все обрывалось в никуда.

Звон хрустального колокольчика совсем приблизился и внезапно темнота начала едва уловимо светиться. Показался огонек, постепенно увеличивавшийся. Из глубины НИЧЕГО нам навстречу шел человек. В руке у него болталась керосиновая лампа, только вместо огня за стеклом бились желтые светлячки, оттуда и раздавался этот тоненький хрустальный звон.

Человек был облачен в темный плащ с капюшоном, который скрывал всю его фигуру, чуть волочась следом. С каждым шагом под его ногой возникала серая скругленная плита, которая снова канула в ничто, стоило ему шагнуть дальше.

Наконец он сошел с плиты на шахматный пол, и, не обращая ни на кого внимания, прошел к трону. С громким вздохом растянувшись на троне, он поднял голову.

Сначала я подумала, что он в перчатках, но, когда он поднял голову, стало очевидно, что нет. Он состоял из того же НИЧЕГО, из которого он и появился. Под нависающим капюшоном зияла темнота, словно рана, нанесенная вселенной. Его рука струилась и дергалась, слегка меняя форму, непонятным образом удерживая лампу с трясущимися светлячками.

– Добро пожаловать в сон, – поприветствовал он нас.

Мы все вздрогнули: его голос был совершенно нечеловеческим. Представьте, какой звук будет, если потереть друг о друга две открытые консервные банки. Его голос состоял из таких вот режущих слух взвизгов и скрежета разной высоты. Больше всего на свете хотелось зажать уши и убежать оттуда. Это было настолько странно, что мы не сразу осознали сказанное им.

– В сон? – громко спросил Виктор. – Позвольте, и кому же все это снится? –

– Что за чушь! – воскликнула Кристина, оглядываясь на нас в поисках поддержки.

– Юная леди, вас не учили что перебивать невежливо? – сказал Черный.

– Оставь это, – махнуло рукой странное существо. – Единственное, что имеет здесь хоть какой-то смысл – это Игра.

Существо сделало паузу.

– Дамы и господа, приглашаю вас принять участие в Игре…

Оно снова сделало паузу, словно ожидая протестующих криков, однако все молчали.

– Отказы не принимаются, – на всякий случай добавило оно. – Правила… Дойти до Финиша. Проиграл тот, кто останется на Финише один.

Повисло молчание.

– А что будет в случае проигрыша? – спросила я.

– Проигравший останется здесь, во сне, – я услышала улыбку в его голосе, – Навсегда.

Казалось бы, куда уж там, но нам стало еще неуютнее.

– Пфф… – Белый захохотал.

– Но это же нечестно? – возмутился Черный.

– А мне нравится, – сказал Белый, ухмыляясь, глядя на нас.

Существо покосилось на Черного и Белого, отчетливо вздохнуло, издав мерзкий скрежещущий звук.

– Вы слишком болтливы.

Они вздрогнули и закаменели лицами.

Существо легко поднялось с трона, отвернулось, но вдруг, на миг замерев, повернулось к нам снова:

– Да, и на будущее: дурной тон удивляться во сне. – Он поставил фонарь на трон. – В любом случае, до встречи.

Он резко хлопнул в ладоши и туман, клубящийся по краям круга, кинулся на нас словно пес с цепи, застилая все вокруг. Мир стал белым-пребелым, только желтые светлячки из фонаря существа, горели яркими точками, отпечатавшись на сетчатке.

Звуки снова стихли, остались неуверенные отдаленные шорохи, словно пытающиеся пробиться сквозь подушку.

Я огляделась, пытаясь различить хоть что-то в густом тумане. Я не видела даже очертаний своих спутников.

– Эй! – закричала я, разводя руки и пытаясь нашарить кого-нибудь. Однако мои слова, как и мои руки потонули в окружавшем меня серовато-белом мареве.

Я прошлась вокруг того места, где стояла.

– Димитрий! – крикнула я, и не услышала даже саму себя. – Виктор!

Глухо. Ни звука, ни шороха. Только белый туман вокруг.

– Кристина… – протянула я неуверенно и не надеясь на ответ, больше для порядка. И вдруг буквально краем глаза заметила, как что-то черное промелькнуло и скрылось – плавно, по-звериному, и невероятно быстро. Просто с нечеловеческой скоростью. Я почувствовала, как застучало сердце. Мне стало казаться, что что-то стоит за моей спиной. Я резко обернулась и сделала шаг назад. Шаг. Шаг…

Тут я почувствовала, как нога уцепилась за что-то, я нелепо взмахнула руками, тщетно пытаясь удержать равновесие, и, с неслышным криком, кубарем покатилась куда-то вниз.

«Интересно, а во сне можно свернуть шею? По идее если это сон, то…» – я не успела домыслить, потому что внезапно вывалилась из тумана.

– Аййй, – я села и огляделась по сторонам. – Дурной тон во сне удивляться чему-либо… Так, кажется, он сказал, – пробормотала я, понимая, что удивляюсь только тому, что ничему не удивляюсь.

Туман, окружавший меня, поредел. Теперь он быстро скользил мимо, уносимый ветром. Поднимался то выше, то ниже, на мгновение скрывая окружающий пейзаж, завивался длинными белыми языками, словом вел себя совершенно ненормально. Под ногами чередовались все те же плитки, но темнее: багровый, охра, полночно-синий и черный с грязно-серым. И странные деревья вокруг. Всё как положено, ствол, крона, вот только все они были картонные и плоские, будто театральные декорации.

– И куда мне идти? – спросила я у воздуха.

– Смотря куда ты хочешь попасть, – услышала я в ответ.

Я резко обернулась, для того чтобы встретить насмешливый взгляд желтых глаз с вертикальным зрачком.

«А вот и Чеширский Кот» – подумала я. – «А я, выходит, Алиса?»

Я посмотрела вниз. И правда, на мне было совершенно дурацкое платьишко. Голубенькое с огромным бантом, как в мультике. Голубенькие же башмачки и беленькие носочки.

– Мне нужно найти остальных.

– Н-да? – протянул Чеширский Кот (вот только в его исполнении это было больше похоже на «н-мя?»). – Уверена?

Что значит «уверена»?

Я посмотрела на него, потом на разноцветную плитку у себя под ногами.

«Смотря куда ты ХОЧЕШЬ попасть» – сказал он. Я точно не хотела назад в белый туман. Но и к остальным мне почему-то тоже не слишком хотелось.

– Я никуда не хочу попасть, – наконец сказала я.

Плоский нарисованный на куске фанеры Кот улыбнулся мне из кроны нарисованного дерева:

– Ну тогда стой на месте.

Я потуже завязала бантик на платье и, немного подумав, ответила:

– Но стоять на месте тоже не годится.

– Почему это?

Я развела руками.

– Потому что… Потому что… Да не знаю!..

А правда, почему бы и нет?

Я присела, прислонившись спиной к нарисованному дереву. Поерзала, поудобнее устраиваясь, сняла ужасные башмачки. Глубоко вздохнула и закрыла глаза. Но через несколько секунд опять вскочила на ноги:

– Потому что скучно! А еще может мне куда-нибудь надо, а я и не знаю, и сижу тут.

– Ну тогда иди куда-нибудь. А по дороге может и поймешь, куда тебе надо.

Я оглядела высившиеся вокруг ряды одинаковых фанерных деревьев.

– А куда-нибудь, это куда? Вправо, влево?

– Какая разница, тебе же все равно никуда не хочется. Иди уже куда-нибудь. – он махнул нарисованной лапой.

– Но может ты мне скажешь, что там находится…

– Я обычный нарисованный кот, а не стойка «Информация», откуда мне знать! – раздраженно перебил меня Чеширский Кот и повернулся ко мне толстой нарисованной пушистой задницей.

– Эй! – позвала я его. Но он даже не пошевелил нарисованным хвостом.

После обстоятельной беседы с Чеширским Котом, неизвестность уже не так страшила меня. Однако уходить от единственного говорящего объекта, пусть и нарисованного, не хотелось.

И тут мне в голову пришла странная мысль. А если он нарисован, деревья нарисованы, может и я сама уже – нарисована?

Я вытянула руки вперед и увидела только две плоские дощечки с нарисованными на ними пальцами.

Однако не успела я как следует испугаться, как почувствовала, что какая-то неведомая сила тянет меня за шиворот, словно котенка.

Я моргнула и тут же вздрогнула от ослепившей какофонии белых вспышек и громкого многоголосого воя, ударившего в уши. Я словно оказалась посреди тонущего корабля – все кричали, вопили, раздавался непонятный шум толпы с одиночными отчаянными выкриками:

– …поделитесь…

– …бес-пре-це-дент-но…

– …как вы…

слова и словосочетания вспыхивали в гуле и снова тонули, заглушаемые другими, которые в свою очередь заглушались еще одними, и так далее, и так далее, и все это образовывало несмолкающий монотонный гул. Щелчки. И белые вспышки, разрывавшие темноту с частотой светомузыки.

– Аглая, – услышала я голос у самого своего уха, – с тобой все в порядке?

Широкая спина Виктора, пахнущая полынью, заслонила меня от света и звука, его руки укутали спокойствием и тишиной.

– Что происходит? – спросила я его.

– Интервью, – как ни в чем не бывало ответил Виктор. И отстранился, выталкивая меня вперед, на свет, распахивая окружающий мир, обрушившийся подобно каменной лавине.

Мы стояли в центре темноты, а вокруг бесновалась безликая многотысячная толпа. Нас от нее отделяло только канатное заграждение. Однако несмотря на ее условность, никто не смел прорваться за нее. Нас освещали лучи софитов, падающие откуда-то сверху, из темноты, и вспышки фотоаппаратов.

И если вы думаете, что я назвала толпу «безликой» ради красного словца, то должна вас переубедить – ни у кого из людей, вопящих по ту сторону алых канатов, не было лица. Только рты, зияющие провалами на гладкой розоватой коже. Я попыталась найти хоть у кого-нибудь глаза, но у них не было глаз, ни у одного.

Как же они фотографируют?

– Это жесть какая-то, надо валить отсюда, к чертовой бабушке, – услышала я слова Димитрия.

– Не надо к чертовой бабушке, – сказала Кристина, лицо ее было совсем белым.

– Это уже не сон, это кошмар, – отозвалась я, нервно комкая в руках юбку.

Виктор хмуро покосился на нас и вдруг зычно крикнул:

– В ЭТОЙ ИГРЕ НАЙДЕТСЯ КТО-ТО, ОБЪЯСНИТЬ НАМ, ЧТО ПРОИСХОДИТ? – голос его с легкостью перекрыл шум толпы, которая на секунду стихла и вновь загудела.

Раздался громкий щелчок и один из лучей софитов скользнул по толпе, которая, что-то почуяв, заволновалась. Луч осветил одинокую женскую фигуру в белом. Женщина призывно поманила нас, и толпа расступилась, образуя живой коридор от нас к ней.

Все смолкло, стихли вспышки фотоаппаратов, белый силуэт маячил вдали.

Мы переглянулись, и я нерешительно шагнула вперед. Нагнулась и отстегнула канат – это было страшнее всего, казалось, что стоит мне разрушить веревочный круг, нарушить ограду – как вся эта безглазая толпа ринется на нас.

Стоило нам шагнуть за ограду, как крики вновь возобновились, с ними возобновились и вспышки, но все это было как-то наигранно, и не так громко, словно все эти люди говорили больше по-обязанности. Наконец я стала различать целые фразы:

– …Каково это – участвовать в Игре?…

– …Есть догадки, почему именно вас выбрали для участия в Игре?…

– …Поделитесь, благодаря каким вашим качествам вы надеетесь победить в Игре?..

Мы двинулись сквозь толпу, силуэт женщины скользнул дальше, заставляя их расступаться.

Мы шли и шли, сквозь беснующуюся толпу, пол был черный, и потолок был черный, а стен казалось и вовсе не было – просто бесконечная толпа уходила куда-то во мрак.

И вдруг посреди темноты открылся светящийся прямоугольник, дверь, рядом с которой стояла фигура женщины в белом. Она на секунду обернулась, и слилась с прямоугольником.

Под все усиливающийся гул толпы, мы дошли уже почти до самой двери, как вдруг прямо на дорогу перед нами выскочил один безлицый человек, и закричал, тыча в лица микрофон:

– Чего вы хотите получить благодаря победе в Игре?!!

Мы остановились как вкопанные. Толпа остановилась. Репортер замер, тяжело дыша, с сунутым в лицо Кристине микрофоном.

Все молчали.

Виктор пожал плечами и уже открыл рот, собираясь видимо сболтнуть какую-нибудь ничего не означающую ерунду, как вдруг Кристина с криком:

– Да вы достали уже в конец!!! – с размаху пнула репортера в коленку и ломанулась к выходу.

Я состроила Виктору круглые глаза:

– А она у тебя боевая! – и побежала вслед за Кристиной, тем более что опомнившаяся толпа попыталась сомкнуться.

Я прыгнула в дверной проем, и рухнула вниз, зацепившись за порожек. Следом полетели остальные, дверь с громким металлическим щелчком захлопнулась и исчезла.

Я откатилась от остальных и огляделась. Пели птички, зеленела травка, мы сидели на обычной лесной поляне, заросшей листочками земляники, вокруг стояли ряды берез, шелестя ветвями. Светило солнце. В общем совершеннейшая непотусторонняя идиллия.

– Эй, здр-р-равствуйте! – раздалось громкое.

Мы обернулись и увидели невысокую девушку с заячьими ушами, торчащими из головы. Уши были пушистые и нервно дергались. Я подумала о том, как выглядит то место, где должны были быть человеческие уши – его не было видно за волосами.

Димитрий нерешительно ответил:

– Привет?

Зайка улыбнулась, показав вполне человеческие зубы, набрала побольше воздуха и затараторила:

– Рада вас ви-идеть! Господин создал меня, чтобы я была вашим проводником! Можете называть меня Зайка, мне понравилось!

Говорила она очень быстро, проглатывая слоги и почти не делая паузы между словами. Лицо ее странно кривилось, пока она говорила, непрерывно сменяя эмоцию за эмоцией, что производило довольно жуткое впечатление.

– Подождите минуту… Зайка, – Виктор поднял руки. Зайка состроила внимательную рожицу, ушки ее встали торчком и отчетливо повернулись к нему. Я не смогла сдержать улыбку. Зайка скосила на меня влажные карие глаза, и на какой-то миг мне показалось, что на ее лице промелькнула усмешка.

– Будьте любезны, расскажите нам для начала, где мы находимся? – куртуазно сказал Виктор.

– Во сне-е, – она удивленно развела руками, – не-еужели вы до сих пор не-е поняли?

Букву «е» она протягивала, чуть подхихикивая и гримасничая. Она казалась была совершенно больна. Я наконец поняла, что не так с ее глазами – они были скорее кроличьи, нежели человеческие.

Лицо ее было очень красивым, но вся ее мимика танцевала, так что невозможно было глядеть на нее.

– А как нам проснуться побыстрее? – спросил Димитрий.

Зайка блеснула белозубой улыбкой, слишком долго задержав оскал.

– О, это очень просто, вам всего лишь нужно сыграть в игру.

– А мы не можем просто проснуться? Без игры? – предложил Виктор.

Зайка улыбнулась.

– Просто? Ну-ну-ну! Вы же не первый раз спите! Подумайте, по законам сна, в какой момент вы просыпаетесь?

– Я просыпаюсь, когда меня будят, – пожала плечами Кристина, чуть улыбаясь. – Может мы должны подождать, пока нас разбудят?

– Но что происходят со сном, когда тебя будят?

– Он заканчивается?

– Не-а! – Зайка улыбнулась и подняла вверх указательные пальцы. – Дело как раз в том, что он не заканчивается. У сна нет конца. – Опустив уголки рта, она выпятила нижнюю губу. – Он может длиться очень долго, как жизнь.

– Это что значит, мы никогда не выберемся отсюда?! – Димитрий сдвинув брови смотрел на Зайку.

– Наоборот, это может случиться в любой момент, – Зайка улыбнулась. – Даже сейчас. Бац и все. Конец. – она протараторила последнее слово громко и с каким-то злорадным наслаждением. И засмеялась, тоненько.

– Не волнуйтесь, вам будет весело, Господин позаботится об этом.

– Именно это меня и пугает, – пробормотал Виктор.

– Что за господин? – сказал Димитрий.

– Сон, – ответила Зайка, глядя в небо и чуть дергая головой.

– Господин Сон? – спросила я.

– Сон – это наш господин. Все вокруг вас – часть его. Греки, древние греки, такие затейники, – затараторила Зайка, – они называли его Гипнос, бог сна.

– Бог сна? – Кристина подняла брови.

Зайка вздохнула, не переставая гримасничать:

– Не совсем верно. Он не бог, скорее он и есть сон. Вообще. Все вокруг, – она повела руками. – Даже я. Все это он.

Нам стало немного не по себе.

– Но это не значит, что у меня нет своего сознания! Не подумайте, что я такая глупышка, – она хихикнула и пожала плечами. – Когда вы видите сны, ваше сознание попадает к нему, и смешивается с ним, как вода, порождая нежные видения, а порой омерзительнейшие кошмары.

Зайка вдруг ловким движением руки открутила себе голову и подбросила ее вверх, так, что волосы золотистым потоком полетели за ней. Мы инстинктивно шарахнулись прочь от нее. Она ловко, как заядлая баскетболистка поймала голову и вернула ее на место, задом наперед.

– Мы во сне, господа, – говорила ее голова, сидящая на спине, скрежещущим голосом Гипноса, пока трава и деревья вокруг нас плавились, превращаясь в черную гниль. – Здесь нет ничего постоянного. – Зайкина голова хихикала, пока она проворачивала ее, возвращая на место.

Мне послышалось что кто-то зовет меня среди голых стволов деревьев, голос был до странности знаком, но я узнала его только по диктофонным записям, потому что он звучал иначе, чем у меня в голове – мой голос. Что-то он сказал мне, я не расслышала, но от интонации, с которой он произнес это, мне стало холодно и страшно, как никогда.

Он позвал меня. Шептал мне что-то… Что же он мне шептал?..

– Хватит, – закричала Кристина. Мир вокруг застыл, словно не зная, продолжать ему меняться, или нет. Все стихло.

– Если это игра, то у нее, как и у любой игры есть правила! – протараторила Кристина, – А по правилам вы проводник, значит вы должны нас вести, а не пугать!

Гниль исчезла, на ее месте снова была трава и деревья.

– Ну хорошо, – почти обиженно сказала Зайка. Мимика ее застыла, словно прекратилась рябь на воде. Она взглянула на нас спокойно и чуть насмешливо. – Пойдем.

Мы переглянулись и облегченно вздохнули.

– Ну и напугали вы нас! – сказал откровенно Димитрий, потирая шею.

– Поверьте, я васвовсе и не пугала, – и Зайка расплылась в омерзительной улыбке.

– Перестаньте, разве с нами может что-то случиться? Это же всего лишь сон, – сказала я.

– Именно поэтому, случиться может все что угодно, – улыбка Зайки стала еще шире.

– …ваши мысли…реальность… – шепнул ветер, кидая в лицо пригоршню кленовых листьев. Окружающий пейзаж стал неуловимо меняться, за считанные секунды превратившись из лета в позднюю осень: листья на деревьях съеживались, желтели, отрывались и падали, их подхватывал разбушевавшийся ветер, взметнувший подол платья. Трава высыхала, небо чернело. Ветер крепчал, превращаясь в почти ураганный.

– Опять вы это?!.. – крикнул Виктор, пытаясь увернуться от листьев и мелкого древесного мусора, кружащего вокруг его лица.

– Гипнос рассержен, мы теряем время, пора идти! – крикнула Зайка. Длинные уши ее как две меховые ленты беспомощно мотылялись на ветру. – Давайте за мной!

Она двинулась вперед по тропинке, мы шли следом, пожухлые осенние листья хрустели под ногами. Стоило нам сделать несколько шагов вперед, как ветер стал стихать. Я шагнула, и чуть не зашипела от боли, наступив на веточку – алисины башмачки остались во сне про Алису. Надо было взять туфли из лодки, подумала я, и чуть не споткнулась снова – прямо передо мной стояли мои туфли. Я наклонилась, быстро застегивая их, и почувствовала поток ветра, закрутивший подол вокруг ног и волосы. Он пах гранатами.

– Знаете, вот чуть-чуть смущают все эти изменения с пейзажем, да и с вашей головой, тут все время так? – сказал Димитрий с некоторым сарказмом.

Зайка хмыкнула.

– Все, что здесь есть –сон. Мы только, тени, призраки, которые обретают плоть, когда их выхватывает свет софитов. – Она приняла театральную позу, но замерла на середине, задумавшись на миг. – Кроме Черного и Белого конечно.

– Черный и Белый? – переспросила я.

Зайка округлила глаза:

– Его дети!

– Как у сна могут быть дети?!

– Ну он же бог в конце концов, – пожала плечами Зайка.

– Вы же сказали, что он не бог!!! – возмутилась я.

– Может быть, – ответила Зайка. – Мы пришли.

Она развела ветви елей, преградившие нам дорогу, и шагнула вперед.

Мы вышли на каменный обрыв, за которым было видно только небо. Шириной метров пять, он серой лентой тянулся в обе стороны, плавно заворачивая, словно мы были на острове.

За спиной покачивались высокие ели, вновь плотно сомкнувшие ветви за нашими спинами. Ряд елей тянулся далеко в обе стороны, на совершенно одинаковом расстоянии от края, словно их высаживали по линейке. В этом еловом заборе не было ни единого просвета, так, что, отойдя на пару шагов, мы бы уже не смогли найти те две ели, за которыми скрывалась тропинка.

Я осторожно подошла к самому краю и посмотрела вниз – там, далеко, что-то темнело, наверное, это была земля. Ее загораживали белые клочки густого тумана – облака.

– Немного подождем, – сказала Зайка.

– Чего подождем? – удивилась Кристина.

– Транспорт, – махнула рукой Зайка.

Ко мне подошел Димитрий, посмотрел вниз и сказал:

– Мы на небесах что ли?

Я подошла к елям, чтобы посмотреть, найду ли я тропинку назад, но, как только я коснулась тяжелых ветвей, послышался крик:

– Плывет!

Мы вернулись к Зайке, и стали вместе с ней вглядываться в небо. Зайка стояла, как капитан за штурвалом корабля: расставив ноги, уперев одну руку в бок, другую приложив к глазам, защищаясь от солнца.

Мы смотрели на небо, но пока ничего не было видно, кроме пары белых облачков да неописуемой синей пропасти. Потом показалась точка, все увеличивавшаяся и увеличивавшаяся… Наконец мы разглядели… Лодку.

Простую деревянную лодку, примерно такую, на которой мы приплыли, только новую, да чуть подлиннее, с двумя парами весел. И эти весла гребли по воздуху, приближая к нам абсолютно пустую лодку.

Она приблизилась к краю обрыва и замерла. Только весла изредка подгребали, словно стараясь не дать течению снести ее. Зайка приглашающе махнула рукой:

– Ну что, присаживаемся?

Мы нерешительно переглянулись. От обрыва до лодки было сантиметров тридцать, но тридцать сантиметров над пропастью – это много. К тому же, не было никаких гарантий, что эта лодка не рухнет вниз под нашим весом, или что это вообще не иллюзия, которая развеется, стоит нам ступить в пропасть.

Впрочем, это же сон, в конце концов, подумала я и шагнула на борт.

Лодка качнулась, словно и взаправду стояла на воде, и я с громким криком упала на дно. Кристина вскрикнула, кто-то из ребят ругнулся. Поднялась я уже несколько бледная и на трясущихся ногах. Помахала остальным, не менее бледным и трясущимся и села у носа.

– Кошмар, залезайте аккуратно – она качается, как настоящая, – сказала я.

Как только все сели, лодка мягко отчалила от берега.

Мы устроились на дне лодки, с восхищением разглядывая все вокруг. Лодка плыла по небу, зачерпывая облака. Весла работали мерно и четко, подчиняясь какому-то внутреннему ритму. Она скользила плавно и неторопливо.

Лодка была из новенькой древесины, раскрашенной в светло-синий, нежный цвет. Она пахла деревянной стружкой. Под слоем краски были видны прожилки дерева, а кое-где вспыхивали под лучами солнца серебряные шляпки маленьких гвоздиков.

Небо над нами было затянуто облаками, и солнечный свет был неяркий, рассеянный, такой бывает в дождливую погоду. Однако, несмотря на обилие облаков – над нами, под нами и рядом с нами, – дождя не было, как и ветра, да и воздух был довольно теплый. Редкие лучи солнца высвечивали контуры облаков золотым и розовым, небо голубело, лица сидящих были нежно-сиреневого оттенка.

Подул теплый ветер, которого, впрочем было недостаточно, чтобы ускорить ход лодки, но вполне довольно, чтобы разогнать облака и открыть совершенно потрясающий вид на землю. И теперь Кристина сидела прямая как палка, до белизны вцепившись в борта, и стараясь даже краем глаза не смотреть вниз, а остальные, наоборот, свесились за борт, разглядывая крошечную землю, краснокрышие домики, зеленые леса, горчичные дороги и темно-синие квадратики озер.

Воздух стал совсем прозрачен, осталось только несколько облачков на горизонте.

Вдруг Кристина сказала:

– Мамочки, посмотрите, мне это кажется, или нет? – мы все повернулись к ней. Она указывала на одно из облаков вдали. Облако было толстым и пушистым, а на нем виднелось что-то темное. Когда мы подплыли ближе, стало понятно, что это высокое дерево, к ветвям которого были привязаны разноцветные ленты: золотые, фиалковые, пурпурные, алые, салатовые, оранжевые… Шелковые ленты вились на ветру, извиваясь как змеи в потоках воздуха, вспыхивая в солнечных лучах яркими красками… Лодка скользнула мимо, и облако-остров довольно быстро остался позади. Однако мы успели заметить огромного дымчато-серого кота, свернувшегося клубком у подножия дерева.

– Ленточное дерево, – меланхолически заметила Зайка, отметив наш интерес. – И кот Дымок.

– А, – только и нашел что сказать Виктор.

– Смотрите, мы сейчас будем проплывать под мостом, я думаю вам понравится.

– Под мостом? – повторила Кристина.

Впереди показались два облака, которые соединяла совершенно потрясающая по красоте ажурная конструкция. Она была странного цвета, точнее очень многих цветов, постоянно меняющихся. И только когда мы подплыли поближе, я поняла в чем дело: мост был огромной стаей бабочек, замерших в воздухе и трепещущих тонкими разноцветными крылышками.

– Бабочки… – завороженно выдохнула я.

– Боже, посмотрите, это бабочки!!! – засмеялась Кристина и захлопала в ладоши, как ребенок.

Она совершенно забыла про свою боязнь высоты, поднялась и потянулась к мосту.

– Осторожно, – но предупреждение Зайки опоздало: кончиком пальца Кристина дотронулась до крыла одной из бабочек, бабочка вздрогнула, еще чаще затрепетала крылышками и сорвалась с места. За ней ее соседка, за соседкой еще три – десять – сотни – и вот уже весь мост разлетелся волной бабочек, на секунду заслонив от нас весь мир, и вспорхнул куда-то ввысь, в синее небо.

– Здорово… – выдохнула Кристина.

– Слишком высоко для бабочек, – заметил Виктор.

– Тебя именно это удивляет? – фыркнула я.

– Смотрите, а это что такое? – удивился Димитрий. Мимо нас по воздуху пролетали дрожащие черные линии. Приглядевшись, я разобрала несколько букв: К, Я, В, А, остальные проскользнули так быстро, что я не успела прочитать. – Это что, буквы?

– А, – Зайка поморщилась, – Да ничего особенного, опять кто-то выбросил слова, а ветер вечно носится с ними. Нравятся они ему почему-то. Уже сколько раз ругались, чтобы он не тащил всякую дрянь на небеса, но тут как об стенку горох… – внезапно что-то с шумом пробарабанило по днищу лодки. Мы испуганно вцепились друг в друга

– Что это?!!!

– Тьфу ты, – с досадой сплюнула Зайка. – Горох же.

– Горох?? – переспросил Димитрий.

– Об стенку, – Кристина нервно засмеялась. Мы начинали примерно понимать некоторые законы страны снов.

Виктора это позабавило:

– Хорошо, что не сказала про «хоть кол на голове…

– Тихо!!! – шлепнула его по лбу Зайка. – С ума сошел?!! Не знаю как ты, а мне моя голова нравится!

Тем временем лодка плыла все дальше и дальше, весла бесшумно зачерпывали небо. Подул ветер, снова пригнал облака, и уже не было видно, что происходит на земле. Мы плыли в белом тумане, языки которого словно танцевали в такт невидимой музыке, закручиваясь в спирали и изгибаясь. Запахло чем-то странным, похожим на церковные благовония, вроде тех, что используют в кадильницах – ладана. Тонкий, еле уловимый оттенок, который появляется, когда смола начинает плавиться от жара.

– Чувствуете? – спросила нас Зайка, – почти прибыли.

– Куда? – спросил Виктор.

– Какая разница? – вздохнула Зайка. – Увидите.

Туман все густел и густел, и теперь мы плыли словно в молоке, руку вытянешь – на кончиках пальцев уже дымка. Поэтому для нас стало неожиданностью и притом не слишком приятной, когда прямо из тумана начало появляться что-то большое и темное. Это оказались странного вида ворота, высотой в четыре человеческих роста. Темные железные створки были плотно закрыты и начали медленно открываться только когда между ними и носом нашей лодки осталось менее метра, а пассажиры уже смирились со своей безвестной кончиной.

В клубах обволакивающего нас тумана мы проплыли под высокой каменной аркой. Воздух здесь был чист и прозрачен, и принесенный нами туман поспешил втянуться за ворота, створки которых бесшумно захлопнулись за нашими спинами.

Самое странное было то, что ворота были, а вот ограды не было. Но облака все равно оставались снаружи. Мы словно попали в огромный стеклянный шар – туман бился в невидимую преграду со всех сторон – сверху, снизу, с боков, но не мог преодолеть ее.

Сверху белую вату пронизывали лучи солнца, освещая совершенно потрясающую картину.

В самом центре шара-пространства висело единственное, но зато огромное облако. И прямо на нем, а вернее из него, поднимался вверх гигантский храм, вырастая кирпичами прямо из пушистой белизны. Стены, крыши, стекла собора, в общем все, было сделано из полупрозрачного зеленого стекла, которое переливалось сотнями бликов.

– Это что еще за город изумрудный? – ошарашенно пробормотал Димитрий.

– Настоящий изумруд, – похвасталась Зайка. – Впрочем, – она потерла кончик носа и прянула ушами, – Тут все настоящее и в то же время нет ничего настоящего. Забавно, правда?

Лодка подплыла к самому краю облака и остановилась.

– Вылезаем, – бодренько пропела Зайка.

Мы с ужасом уставились на нее, особенно я – сидела я на носу, мне и вылезать первой.

– То есть как вылезать?! Это ж облако! – выразила наш общий протест Кристина.

– Ну и что, – пожала плечами Зайка, – Мы же во сне.

И не поспоришь ведь!

– Может вы сами первой вылезете, – предложила я.

– Какая разница, – возразил Виктор, – ее же все равно не существует. Она и не упадет.

– О, как ты жесток! – залилась слезами Зайка. Залилась в прямом смысле – слезы лились и лились, как вода из крана, полновесной такой струей. Мы несколько загляделись на это зрелище и не заметили, как лодка начала заполняться водой. Первой опомнилась Кристина и ойкнула, поднимая ноги на скамейку.

– Прекрати! – завопили мы с Кристиной. Зайка последний раз шмыгнула носом и утерлась, расплываясь в своей сумасшедшей ухмылке. Вся одежда ее была насквозь мокрая.

– Так, я пошел, – не выдержал Димитрий, и, оттеснив меня, прыгнул за борт.

= Стой! = закричали мы хором, я попыталась ухватить его за полы рубахи, но не успела.

На ужасно долгое мгновение нам показалось, что он падает. Но вот он поднялся, и оказалось, что он просто присел на корточки, смягчая падение. Ноги его по колено скрывались в облаке. Тут я подумала, что случилось бы, если бы мы схватили-таки его за одежду и он бы попал в щель между лодкой и облаком.

– Вы знаете, – с удивлением в голосе сказал он, – тут… Странно! – Он несколько раз подпрыгнул и раскрыл руки, пытаясь удержать равновесие. – Как будто на матрасе – мягонько и пружинит.

– Самое главное, не стоять долго на одном месте, – крикнула ему Зайка, – а то провалишься! – Димитрий резво отпрыгнул на несколько метров. – Это как зыбучие пески, будешь погружаться. Ладно, давайте уже, вылезайте.

Следующим решил спрыгнуть Виктор. Он вылез, попрыгал на облачке, а потом повернулся к нам, улыбнулся и спросил, протягивая руку:

– Ну, кто следующий?

Я посмотрела на решительное лицо Кристины и поняла, что идти придется мне. С отчаянным вздохом вцепившись в протянутую руку, я шагнула на облако.

По ногам прошелся холодок, они стали влажные от капелек конденсата. «Почва» спружинила, но приняла на себя мой вес. Я попрыгала.

– Ох, и правда, как на матрасе!

Следующей спрыгнула Кристина. Вот уж она себя не стала ограничивать. Помявшись пару секунд, она попрыгала, поняла, что не провалится и стала с веселыми криками подпрыгивать, размахивая нам руками, предлагая повеселиться. Мы смотрели на эту сумасшедшую и смеялись, хотя тоже немножко попрыгали, сохраняя чинный вид. Наше веселье продолжалось ровно до того момента, как с громким гулким эхом распахнулись двери собора и перед нами предстал священник.

– Здравствуйте. – прозвучал негромкий спокойный голос. Мы остановились и развернулись в сторону говорящего.

Он был одет по католическому образцу, строгий и черный, высокий, так, что немного возвышался над нами всеми. Худой, но с широкими плечами, на которые падали длинные рыжие волосы, золотящиеся в солнечном свете. Его сдержанный наряд настолько контрастировал с яркими волосами и с изумрудным цветом собора, что казался совершенно неуместным.

– Проходите, – мотнул головой священник, отчего его волосы взметнулись и вновь опали на плечи.

Он посмотрел на наши растерянные физиономии, ухмыльнулся, но ничего не сказал, а, развернувшись, скрылся внутри.

– Идите, идите, – Зайка подтолкнула меня в спину. Мы нерешительно оглянулись на нее и потянулись ко входу.

Я заходила последней и тут поняла, что она и не собирается следовать за нами.

– Зайка?

Она помотала головой, усмехнулась, и сделала такое движение ладонями, точно толкает что-то вперед. В ту же секунду двери собора захлопнулись, наподдав мне по спине, и я оказалась в кромешной темноте.

Исповедь Аглаи

Полная темнота. Ни звука – шарканья ног, шелеста дыхания – ничего нет.

– Эй, кто-нибудь!

В ответ я не услышала даже эхо, голос утонул в темноте.

Я шагнула назад, пытаясь найти какую-нибудь точку отсчета, хотя бы в виде двери, но за спиной была такая же пустота, как и справа и слева. Тогда я села на корточки и провела рукой по полу. Под ладонью был холодный, чуть влажный шершавый камень.

Не желая снова провалиться неизвестно куда, я опустилась на колени и медленно поползла.

Пол все длился и длился, а стены все не было и не было, словно я ползла по ленте Мебиуса. Казалось, из всего мира остались только я и этот холодный камень под моей рукой. Наконец я решила подняться, но стоило мне оторвать руку от пола, как кто-то схватил меня за нее.

Наверное, я закричала, не знаю, чернота вновь поглотила все звуки.

Я почувствовала, как кто-то тянет меня, настойчивей и настойчивей. Может стоит положиться на эту руку? Я вскочила с колен и побежала туда, куда тянули, вперед! Рывок – и я вываливаюсь из черной душащей темноты на белые простыни.

Холодный сырой воздух ударяет в лицо. В нем запах дождя и красота целого мира. Он пронзает словно ножом, заставляя невероятно остро почувствовать жизнь.

Я пытаюсь дышать, хочу надышаться на десять лет вперед, этим холодным, свежим, влажным, упоительным воздухом.

Сырость пробирается через тонкую одежду, и вот это ощущение холода говорит – ты жива! Жива, дышишь, существуешь, живешь!

Вскидываю голову, и вляпываюсь глазами в ошарашенное лицо Димитрия.

– Ох, знал бы ты, что мне приснилось!..

Он молчит, и в его молчании чувствуется огромная пропасть.

Я пробегаюсь глазами по комнате, и натыкаюсь на черные решетки на окне, толстые, с палец, внутри.

Я чувствую, как отхлынула кровь от лица. Димитрий смотрит совершенно ошарашенно. В его лице перемешались все оттенки недоверия, радости и ужаса.

Наконец он словно отмирает, обхватывает меня и сжимает крепко-крепко. Я не сопротивляюсь, но и не обнимаю его в ответ, чувствуя запах его одеколона с еле заметной пряной ноткой пота и запахом сигарет. Мои отросшие волосы падают ему на плечи. Через несколько секунд он отстраняется и садится, держит за руку, а глаза совершенно безумные, даже… плачет?.. Да нет, быть того не может.

– Где я? – тихо спрашиваю.

Он начнет юлить, вижу: крутит пальцами, мнет губы и прячет глаза.

– В больнице. А ты помнишь, что с тобой случилось?

– В больнице, – говорю. – Зачем в больнице решетки на окнах?

Он снова прячет глаза и мнется. Я откидываюсь на подушки.

– Господи… Скажи мне, что я ограбила банк.

Он смотрит на меня долго, потом внезапно обхватывает за плечи и утыкается мне в шею.

– Аглая… Аглая… – шепчет. Смеется. – Боже мой, как я давно не слышал твоего голоса!..

Я смотрю на толстые черные решетки за его спиной.

Проходящая мимо сестра заглядывает в палату, охает и убегает. Потом прибегает снова, приводя за собой врачей. Они спрашивают меня, задают какие-то вопросы, я отвечаю, тоже спрашиваю, а сама все это время поглядываю на Димитрия, сидящего на стуле. Все про него забыли. Он и сам чувствует это, а потому не играет на публику – я вижу, как разные эмоции сменяются на его лице. Правдивые эмоции.

– Можно мне прогуляться? – спрашиваю у моего консилиума. Они с сомнением глядят на меня. Я сажусь на корточки. – Видите, я могу подняться, это не проблема. – Недоверия на их лицах не уменьшается. – Пожалуйста.

Они долго совещаются, ссорятся, приносят какие-то аппараты и лекарства, уносят, и наконец выходят из палаты, оставив меня одну. Димитрий говорит о чем-то с врачом у двери.

Я чувствую, как начинаю зябнуть и, с огромным трудом встав на ноги, подхожу к окну, придерживаясь за стены.

Решетка слишком частая и я совершенно не понимаю, как они исхитрились открыть форточку.

Прямо напротив окна, почти вплотную, растет какое-то дерево и в его темной коре я вижу свое отражение – худое лицо, морщины, потрескавшиеся губы.

Я стою и гляжу на свое отражение, и вдруг в какой-то момент, понимаю, что и оно в ответ глядит на меня. У него мертвые, голодные глаза. Оно усмехается мне, глаза его щурятся презрительно и зло.

= Привет! = мы говорили одновременно. Я – шептала, и его голос – шептал, в шелесте дождя.

Я вижу, как мои руки поползли к горлу.

– Я закричу! – шепнула я.

– И что? – спросило оно.

– И сюда придут.

– И что они сделают? – оно усмехается.

– Спасут меня.

– Зачем это им?

– Они… хотят помочь мне.

– Значит они твои друзья? – шепнул дождь.

– А твои друзья знают что ты сумасшедшая? – шепнул шелест листвы.

– А твои друзья это твои друзья? – шепнула я.

В коридоре послышался топот, я отошла от окна и залезла в постель, укутавшись в одеяло.

Сестра принесла откуда-то пальто и калоши, помогла мне одеться и передала в руки высокого медбрата.

Мы прошли по больничному коридору – я, опираясь на медбрата, за нами Димитрий, перед нами медсестра.

Когда дошли до двери – сестра вынула из кармана ручку, вставила ее в пазы и провернула.

Еще идем – и вот наконец улица.

Мне в лицо дохнуло холодом и осенью, прояснив сознание. Я подняла голову – и надо мной распахнулось во всю свою невероятную, необозримую темную ширь сердитое и свободное осеннее небо, затянутое низкими тяжелыми тучами, роняющими на землю мелкие холодные капли. Несколько минут я стою, подняв лицо к небу и ловлю капли губами.

Наверное, они думают, что я молюсь.

Мы идем по старой заасфальтированной аллее, мимо рядов простых деревянных скамеек, мимо высоких и длинных фонарей, мимо коротко стриженой травы и деревьев, которым внизу обрезают ветви.

– Знаешь, мне всегда это казалось нелепым… Человек рождается маленьким и глупым, растет и умнеет, а потом усыхает и забывает все что выучил, и умирает снова маленьким и глупым. А сейчас думаю – есть в этом какая-то горькая правда.

Ветер усилился, кинул нам в лицо пригоршню воды, Димитрий раскрыл зонт.

– Ты это к чему? – спросил он. – Что за пессимизм? Ты очнулась, не бредишь, не сидишь, уставившись в одну точку, как чертова кукла. Ты снова в реальном мире, с нами вместе… – он взял меня за руку.

Моя рука была белая и маленькая с птичьими косточками, того гляди переломятся, его рука была большая и загорелая с мозолями и царапинами, в ней словно вместо крови по венам струилась жизнь. Почему меня всегда так раздражала эта жизнь в нем? И кто здесь более жесток – он или я?..

– Не могли бы вы нас оставить минут на пять, – попросила я медбрата.

Он непреклонно посмотрел на меня.

– Он мой жених, – сказала я.

Медбрат посмотрел на меня и на Димитрия. Его лицо не меняло привычного каменного выражения, но рука, на которую я опиралась, еле заметно ослабла. Он передал меня Димитрию и отошел по аллее к корпусу.

Мы сели на скамейку.

Ветер гнал пригоршни осенних листьев. Интересно, сколько времени прошло с моего… отсутствия. Я подумала о событиях моей жизни и поняла, что совершенно не представляю, что было наяву, а что во сне. Лодка? Квартира? Работа? Лето? Зима? Что происходило в этом мире, а что – порождение рассудка? А люди? Кто существует, а кто – лишь плод воображения? Сейчас я стою вне времени, вне событий. Возвращаясь в эту жизнь и вновь уплывая когда заблагорассудится.

Как не сойти с ума от такого, – подумала я и засмеялась.

Димитрий посмотрел на меня как на сумасшедшую. Как. Я снова усмехнулась и покачала головой:

– Ничего, просто смеюсь сама над собой. Есть какая-то великая шутка в том, чтобы быть сумасшедшим. Ведь говорят, что единственное, что отличает человека от зверя – это рассудок. Скажи мне, если я зверь – я могу делать то, что мне хочется, не оглядываясь ни на что?

– Опять несешь какую-то чепуху. Тебе надо поправляться, а не думать о всякой ерунде.

– Ты никогда не любил философствовать. Ты просто не понимаешь, о чем я, и главное, зачем. А я просто так. – Тут я задумалась, и, наморщив лоб, спросила его требовательно: – Ты же не любишь философствовать, правда, или я и это придумала?

– Ты всегда была немного со странностями, просто сейчас их стало немножко больше, – попытался пошутить он. И тут же нахмурился: – Я переборщил?..

– Наверное… Не знаю. Мне все равно. Ты думаешь я всегда была странной?

– Да нет, на самом деле. Обычной. Хотя…

– Ты не помнишь? И я не помню. Удивительное дело, я совсем не помню какой я была. Я помню отдельные мысли и события, но совершенно не помню меня в прошлом, то ощущение «я». А может просто тогда я была точно такой же как сейчас? И ничего не изменилось?

– Аглая,…

– Я помню, ты не любишь, когда я говорю чепуху. Но я не знаю, что говорить, – я с мольбой посмотрела ему в глаза. – Я не хочу говорить это и все рушить.

– Чего говорить? – он непонимающе смотрел на меня. – Чего рушить?

Я подняла взгляд к холодному осеннему небу, запоминая его, закрыла глаза, и сказала:

– Ты будешь приходить ко мне?

– Конечно, а с чего бы мне перестать? – ответил он.

Я молчала.

Когда я очнулась и вокруг стояли все эти люди, он сидел на стуле и смотрел на свои руки. Они сновали между нами, загораживая меня от него и снова открывая его моему взору. Он сидел, не шевелясь, только смотрел на свои руки, напряженно, до боли вглядывался в золотое кольцо.

– Скажи мне, почему всегда именно я должна быть сильной? – проговорила я, наклоняясь чтобы он не видел мое лицо. Обхватила руками колени и увидела, как сорвавшаяся капля упала в лужу на асфальте, всколыхнув черное отражение.

– Аглая, о чем ты вообще, я опять тебя не понимаю, совершенно! – в его голосе слышится отчаяние, он кладет руку мне на плечи.

Я провожу руками по лицу, словно умываясь и поворачиваюсь, глядя в его глаза.

– У меня нет никого кроме тебя, никого в целом мире, ты знаешь? Все умерли или забыли. Я призрак. Если ты забудешь обо мне, я исчезну. Меня просто некому будет видеть.

– О чем ты?.. – он проследил за моим взглядом. – О, черт… – он машинально закрыл кольцо рукой.

Мне было так больно, словно кто-то располовинил мою грудную клетку напополам. Я не знала, что сказать ему, все звучало бы одинаково глупо.

– Зачем ты пришел?

– Я люблю тебя…

– А я тебя – нет! – я захохотала. – И ты меня – нет! Дурак! – я искривила рот, сквозь слезы выплевывая желчные, злые слова: – Почему ты меня бросил здесь? Ты, как ты мог это сделать? – я понимала, что не права, но не в силах была остановиться. – Почему ты оставил меня здесь?!! Любил… – выплюнула я. – Почему же ты не спас меня, а?! Ты не хочешь, чтобы я просыпалась! Нет, ты не хочешь! – я покачала головой. – Ты оставил меня, бросил, как и все, бросил, слышишь меня!!!

Он ошарашенно глядел на меня, на истеричку. Нет, он не слышал меня.

Я обмякла, словно из меня выпустили весь воздух.

Но я хотела, чтобы он услышал, поэтому попыталась объяснить. Я тихо заговорила:

– Знаешь, что такое одиночество? Это страшная штука. Сначала ты почти не чувствуешь его, так, что-то маячит – вроде все хорошо, но что-то не так. И ты не можешь уснуть, лежишь и пялишься в пространство. А потом ты ищешь компании, бродишь как раненный зверь, мечешься… И страшно, господи, как страшно, как страшно ночное небо, как страшен мир, громадный, многомиллионный, машина бессердечная, когда ты один, совсем один, господи…

– Аглая, – он отцепил мои руки от своих, я и сама не поняла, как я успела в него так сильно вцепиться. – Аглая! Отпусти меня!

Он смотрел на меня, с отчаянием, которое раздирало мне душу. Он машинально попытался отстраниться от меня, отодвинуться как можно дальше. Вот когда я увидела это, я и поняла, что все.

– Ну прости меня! Боже мой, Аглая, что… Прекрати! Отпусти меня! Аглая! Ох! – он выдернул полу своего пиджака из моих разжавшихся рук, наскоро погладил меня по голове. – Мы обязательно поговорим об этом, что за ерунду ты сказала! Но не сейчас, посмотри, тебе совсем плохо! Эй, извините, да, ага. Она устала, это слишком…

Я согнулась пополам, обхватывая свои колени и снова увидела свое отражение в черной луже. Глаза моего двойника, того, грязного, гнусного, издевающегося, это были мои глаза, всегда, только мои глаза.

Я оторвала взгляд от своего отражения и подняла глаза вверх. И застыла. Вокруг была черная пустота. Я стояла на черноте без углов и поверхностей, надо мной была чернота, справа и слева была чернота. То самое черное ничто, из которого пришел Гипнос. Только серебряными озерцами блестели лужи – как странные искаженные окна в иной, потусторонний мир. И через них было видно меня, скорчившуюся на скамейке, стоящего надо мной Димитрия. У меня были огромные черные бессмысленные глаза.

Я засмеялась.

Может правда проще уйти? Остаться в этой спокойной черноте, раствориться в ней? Перестать быть самой собой?

Нет, я слишком эгоистична. Я хочу жить. Жить под солнцем. Не в палате за решеткой, и не в непроглядной черноте.

Я просто не могу сойти с ума. Ведь тогда мой собственный разум станет мне клеткой. Всю жизнь меня пронизывало одно-единственное стремление, не угасавшее никогда и гнавшее меня по жизни вперед. Я хочу свободы.

Я опустилась рядом с одной из луж и заглянула внутрь. Я увидела небо, которое приоткрыли серые тучи. Я увидела лучи солнца, скользнувшие по серому, бледному лицу той, зазеркальной меня.

Там Димитрий подошел к той мне, укутал мои плечи в свой пиджак и повел прочь.

– Димитрий! – глупо закричала я, надеясь, что он услышит. – Димитрий! – я ударила по луже кулаком, но она даже не дрогнула, гладкая, словно стеклянная поверхность ее была непроницаема для меня.

Я, как собака, идущая по следу, переползала от лужи к луже, следуя за ними. Он бережно придерживал ее за плечи, она же смотрела в землю, лицо ее было бессмысленно и пусто, только глаза были живыми. Раз мы встретились взглядом: она тоже билась там, внутри, билась в ее глазах, изо всех сил, выкручивая руки, ноги, нет, все свое естество, пытаясь вырваться из сдерживающих ее пут. Одно отчаяние соединило нас, она видела меня, не отводя уже взгляда до самого порога. Она перешагнула через порог, подарив мне последний взгляд и исчезла за дверью.

Теперь в лужах отражалось только здание больницы, фонари и свинцово-серое небо. Пара капель сорвались вниз и отражение покрылось рябью.

Я нерешительно шагнула дальше, на место подъезда, но там не было ничего кроме черноты.

Лужи были единственным, что связывало меня с тем, живым миром. Я обошла их все, вглядываясь и ощупывая каждую.

На ощупь лужи были похожи на стекло. Я пыталась процарапать поверхность ногтями, но она не поддавалась. Она не реагировала и на те жалкие удары, которые я могла воспроизвести. Я прыгала на ней, пробовала на вкус, нюхала, пыталась мысленно представить, как прохожу сквозь нее – все было бесполезно.

Я сидела одна, в кромешной черноте, перед лужами, в которых отражались клен, больница и небо. Луж было совсем немного. Они начинались примерно от скамейки и шли до самого подъезда. У подъезда была как раз самая глубокая и большая лужа, впрочем, она реагировала на мои попытки пробиться так же равнодушно, как и остальные.

А чернота пугала.

Раньше слово «хаос» обозначало небытие, то, из чего возник мир. Кто-то называл так воду, кто-то тьму, кто-то ничто – зависит от того, во что он верил. И вот эта окружающая меня чернота, представлялась мне Хаосом. То, что было до. Мне казалось, что с исчезновением последнего, что связывает меня с миром, исчезну и я, растворившись, вернувшись в Хаос.

Отчаявшись добиться чего-то от луж, я попыталась уйти в черноту вокруг, но сколько бы я ни шла, чернота не менялась, а я возвращалась к лужам, словно делая круг. Я попыталась уснуть, но у меня не получалось.

Я лежала и думала – обо всем на свете. О том что было там, снаружи, о том было ли это. Я вспоминала свою жизнь и то, что мне казалось моей жизнью. Я помнила много радости и неизмеримо много горя – почему-то след от самого легкого прикосновения горя всегда памятнее, чем самые крепкие объятия радости. Но единственное, к чему я приходила после всех этих мыслей – что я хочу назад. Я хочу жить – что бы ни было там.

А потом засветило солнце.

Я как раз лежала на боку у самой первой лужи – под таким углом было видно гораздо больше. И смотрела на небо, как по нему лениво ползли тучи. И поэтому я увидела его – первый золотой луч.

Вскоре тучи окончательно ушли, небо стало голубым, чистым и безоблачным, и на нем жарко сияло желтое осеннее солнце. Лужи стали высыхать. Они становились все меньше, а чернота становилась все больше, рано или поздно они должны были высохнуть все.

Я насчитала десять луж. Сначала исчезла пятая, потом вторая, девятая, седьмая, первая, третья, четвертая, восьмая, затем шестая, и наконец осталась только десятая – самая глубокая, у подъезда. Она тоже уже почти высохла, отражение стало совсем прозрачным, я легла рядом и смотрела на угасающий образ дома. Он становился все прозрачнее и туманнее. С каждой секундой отражение все уменьшалось и уменьшалось – а что станет, когда останется последняя капля? А когда и она исчезнет?

Прямо на поверхность лужи упала одна капля, затем вторая – словно линза, они увеличили оставшуюся картинку-точку. Я провела рукой по щеке и перевернулась на спину, отворачиваясь от отражения. Закрыла глаза.

И вдруг я почувствовала прикосновение к своей ладони.

Мгновение, мое сердце сжалось, и снова пошло, забилось, затрепетало, как бабочка, часто-часто.

Я распахнула глаза и сердце, вскочила, сжала руку чужую, крепко, до боли.

Передо мной на коленях стоял рыжеволосый священник и рассматривал меня серьезными синими глазами. Его кожа под моими ледяными ладонями пылала, в этом последнем мираже билось горячее живое сердце. Его рука в моей была пронзительно горяча, и я прижала, притиснула ее к своей груди, пытаясь прогнать ледяной холод страха, одиночества, отчужденности, прогнать черноту из своего сердца.

Он был прекрасен, как живой огонь, как ангел-победитель с огненным мечом. Волосы его были шелковой рекой, а в глазах горел восторг, смелость, вдохновение битвы! Он был такой… живой!

Я обхватила его руку, целуя ее, не смея касаться его лица, боясь, что он растает. Он погладил меня по голове и взял за руки:

– Идем?

– Идем, – сказала я.

Он встал на ноги и помог подняться мне. Я не отпускала его руку, сжимая ее сильно-пресильно.

– Это правда? – спросила я тихо, глядя на его лицо, в живые голубые глаза, искрящиеся смехом.

– Правда, – сказал он, – Шагай вместе со мной.

Мы встали на одну линию – он справа, я слева, держась за руки. И сделали вместе пять шагов назад, спиной.

Я не оборачивалась, но с каждым шагом чувствовала, как сосущая холодная грязная пустота, отцепляет свои щупальца.

И вот мы снова стоим в темноте – но эта – совершенно не пугающая, самая обыкновенная. Я держу его за руку.

По бокам вспыхивают огни – загорелись висевшие на стенах факелы, освещая неширокий каменный коридор, как в средневековом замке. Я повернулась и увидела совсем близко его лицо. Вспомнив, как я целовала его руки, я смутилась, но этой самой руки не отпустила.

– Куда мы идем? – спросила я, чтобы рассеять тишину.

– Увидишь, – загадочно ответил священник.

Я была готова следовать за ним хоть на край света. Сейчас этот, совершенно незнакомый человек, за несколько мгновений стал роднее и ближе кого бы то ни было.

Мы шли довольно долго, и вот остановились перед небольшой деревянной дверью. Он обернулся и внимательно посмотрел на меня.

– Что? – я подняла брови.

Он покачал головой, улыбнулся и распахнул дверь.

Меня ослепил свет. Изумрудный поток хлынул вниз с потолка, выбивая слезы. Я вытерла глаза и огляделась – мы были в огромном зале в том самом изумрудном храме. Пол был вымощен все теми же ромбами: молочно-белое стекло чередовалось с темно-изумрудными плитками. Из пола вырастали изумрудные колонны, переплетаясь в арочные своды, уходящие куда-то к небесам. Весь зал был зеленый и в тех местах, где толщина камня позволяла, солнечный свет, преломленный в изумрудных гранях, изливался внутрь. Наверное, это и значит «поэзия в камне».

Мы вывернули из бокового прохода, пересекли главный, и снова попали в боковой. У стены стояла маленькая резная исповедальня из серого дерева. Она была настолько ажурна и хрупка, что казалось земное тяготение не властвует над ней.

– Мы сюда? – удивленно спросила я.

– Точно, – ответил священник.

– Но я не хочу!

– А тебя никто и не спрашивает, – он фыркнул и скрылся внутри.

Я раздраженно цыкнула, но забралась внутрь. Там на скамейке лежала мягкая бархатная подушечка с кисточками. Я примостилась на подушечку и огляделась. Внутри царил полумрак, а сквозь решетку узора пробивались потоки зеленоватого света, который падал на мои руки, и они казались зелеными, а в лучах света танцевали пылинки.

Как только я осталась одна, меня снова охватил страх – страх того, что все что окружает меня – мой больной мираж, а вокруг лишь чернота. Вдруг я почувствовала сильный тычок в бок и подпрыгнула. В верхней части кабинки резьба была слишком частой, не позволяя даже разглядеть лица друг друга, но в нижней, деревянные цветки и лепестки пересекались достаточно редко, образуя большие просветы. В одну из таких дыр он и просунул руку, и тыкал в меня пальцем. Я хмыкнула и осторожно взяла его за руку. Его ладонь была теплой и сухой, пальцы тонкие и изящные, как у девушки.

– Зачем я здесь? – услышала я свой спокойный голос.

И я с удивлением поняла, что мне сейчас как никогда хорошо и уютно. Я гляжу как пылинки танцуют в изумрудных потоках, попе мягко, а рука рядом дает мне чувство уверенности и защищенности.

– Ты настоящий?

– Конечно же нет.

Я не сдержала вздоха разочарования.

Смешок.

– Я тебе понравился?

– Очень, – искренне ответила я.

– Извини.

– Ничего.

Я помолчала.

– Больница была иллюзией?

– Сама как думаешь?

Я усмехнулась.

– Я уже ничего не думаю. Мои чувства и ощущения меня явно обманывают. Вот сейчас я чувствую твою руку, а ты говоришь, что тебя не существует. А недавно я стучала по луже, которая была твердой как стекло. А еще недавно я лежала в палате психушки, и я очень надеюсь, что ЭТО было иллюзией. – Я засмеялась и покачала головой.

– А если ты больна, что с того? Для тебя же это – по-настоящему. Ты сейчас сидишь здесь. Какая разница, что происходит на самом деле?

Я засмеялась.

– Ну, не знаю… Мне будет стыдно потом, когда я очнусь? – я улыбнулась.

– А если это потом никогда не наступит?

Я опустила глаза, глядя на наши соединенные руки.

Он сказал:

– Какая разница между сном и реальностью? В мозг идут сигналы от органов чувств, он их обрабатывает как хочет и дает тебе. Все дело в мозгах, не в окружающем мире.

– И что же ты хочешь этим сказать? Что сны – реальнее, прости, реальности?

За перегородкой мне послышался смешок.

– Нет, я только хочу сказать, что реальность не реальнее сна.

Я фыркнула разочарованно.

– Ты играешь со словами.

– А люди любят играть. Они в любую чушь могут вложить смысл – это ведь тоже игра своего рода. Так получается большинство хороших цитат. Мы сами в них смысл находим. Так что поищи, может получится.

– Не ешь хрен ложками и не спорь со священником о философии, – я засмеялась.

– А я не священник, – беззаботно отозвался… черт его знает кто.

Я собиралась вскочить, но меня удержала его рука, крепко стиснувшая мое запястье.

– Ты считаешь, что любишь или ненавидишь кого-нибудь, и считаешь, что тебя любят или ненавидят… А может равнодушны… Но ты же не можешь знать, что они на самом деле чувствуют? Ты же К НИМ в голову не залезешь? Подумай, да ты не знаешь, существуют ли они вообще?..

– Как это не знаю, – возмутилась я. – А если я…

– Где ты? – перебил он меня.

– Что?

– Где. Ты. – раздельно повторил он. – Где ты сейчас находишься?

– Во сне? – нерешительно предположила я.

– Уверена?

Я стиснула зубы и выдавила:

– НЕТ.

– Сколько тебе лет?

Пфф… Ну уж это я знаю.

– Мне… – я замерла. Когда я была в больнице – была осень, а когда мы переправлялись на лодке – лето. Но в больнице это был сон? Или нет?

– Зато я точно знаю, что мое имя Аглая!

– Такая же Аглая, как и сотни других. А если у тебя будет ребенок, он никогда не назовет тебя по имени. Для него ты не будешь Аглаей, ты будешь мамой. Имя – это такая условность, Аглая.

– Это нелепо.

– Просто предположим. Мы отняли имя и судьбу, осталось только твое тело, которое стареет, изменяясь до неузнаваемости.

– Когда это ты успел отнять у меня судьбу?

– Ты не различаешь, что было на самом деле. И потом, – он, кажется, усмехнулся, – ты действительно доверяешь своим воспоминаниям? – его голос лился патокой. – Ведь в них слишком много эмоций и так мало правды… Ты ни в чем не можешь быть уверена, так чем же твоя реальность лучше моей? Ты не знаешь кто ты. Не знаешь где ты и чего ты хочешь. Ты вообще существуешь, или ты просто снишься кому-то?.. А может тебя придумал Гипнос?

– Хватит!

Я выдернула руку и распахнула дверцу исповедальни.

За порогом не было ничего, кроме черноты.

Я стояла посреди черноты, исповедальня исчезла.

Я почувствовала, как он стоит позади меня.

– Ты не существуешь, – сказала я.

Он молчал.

– Да, ты не священник, ты – гадость, не больше.

Он молчал. Я разозлилась.

– Знаешь, может у меня нет ничего, и я ничего не знаю!.. Но в одном я. Никто и никогда не сможет отнять у меня саму себя. Ту, которая я есть сейчас! Никто. Так как же ты…

– Никак, – раздалось прямо над моим ухом, и в ту же секунду чернота вокруг стала таять, обнажая золотое поле пшеницы и синее небо.

Мы стояли на перекрестке двух дорог, в прибитой дорожной пыли.

Я замерла. Под ногами был песок с неровностями – камешками, ямками. Воздух пах травами, – этот запах резко ударил в нос, словно до того я была в вакууме. От солнца коже было стало тепло.

Я подняла голову и спросила:

– И что из этого реально?

Он чуть помедлил и сказал, тоже медленно, словно устал:

– Какая разница?

– Какая разница… – эхом отозвалась я.

– Разве это не та свобода, о которой ты мечтала? – спросил он и развел мои руки высоко в стороны, словно крылья птицы.

– Я тебя ненавижу, – сказала я искренне.

Я обернулась и посмотрела на него. Он был слишком странный для обычной пыльной дороги в своей черной сутане. Совсем странный. Что бы ему подошло?

Тут сутана стала таять. Под ней медленно проступали очертания роскошного шитого золотом костюма.

– Ты считаешь, что это здесь уместнее? – с сомнением спросил он.

Я молча пожала плечами.

– И кто я теперь?

– Прекрасный Принц, я полагаю, – сухо ответила я.

Он перекинул через правую руку шитый золотом плащ с узором из ромбов (черно-бело-желто-красно-синих) и поклонился. А потом совершенно безумно, почти как Зайка улыбнулся и… вышел из себя. В прямом смысле. Шагнул и раздвоился. Теперь два Прекрасных Принца улыбались мне из-под залихватски перекособоченного берета с пером.

– Нет, я не Прекрасный Принц, – погрозил мне пальчиком тот, кто слева, – Я Коварный Злодей.

– А вот я, пожалуй, Прекрасный Принц. – сказал правый.

– Ты не можешь быть Коварным злодеем, вы одинаковые, – обратилась я к левому.

– Ха! Еще как могу! – усмехнулся Коварный Злодей.

– Конечно может. В каждом живет по Прекрасному Принцу и Коварному Злодею.

– Ты не Прекрасный Принц, ты Ужасный Зануда, – пробормотала я. И уже громче: – Чего мы ждем, что будет дальше?

– Ждем остальных, – ответил Коварный Злодей.

Исповедь Виктора

Виктор шел шаг в шаг за странным рыжеволосым священником – он опасался заплутать в бесконечных одинаковых коридорах, которыми была пронизана церковь.

«Может мы уже и не в церкви?» – подумал он, прикинув пройденноерасстояние.

Вскоре ему надоело разглядывать одинаковые стены, стало скучно, он обернулся, и только тут понял, что за ним никто не идет.

Это было странно, поскольку все время что они шли, он отчетливо слышал за своей спиной шаги.

– Стойте! – он повернулся к священнику, – А где остальные?

Но священник продолжал идти, не обращая внимания на его оклик.

– Погодите! – Виктор протянул руку и схватил священника за плечо. Точнее попытался схватить. Черная ткань опала и выскользнула из пальцев Виктора, обнажив две деревянные палки и парящий в воздухе рыжий парик.

Виктор отпрянул, автоматически подхватив упавшую на пол сутану. Палки и парик продолжили свое монотонное, механическое движение вперед. Какое-то время Виктор просто стоял, глядя вслед этой странной кукле.

– Нда, – не нашел он слов. – И что делать? Э-Э-ЭЙ!! – его крик пронесся по бесконечным коридорам, поплутал и вернулся долгим эхом. И снова повисла тишина. Ни шага, ни шороха.

Виктор пожал плечами и пошел назад, надеясь прийти к выходу из церкви. Один каменный коридор сменялся другим, Виктор все больше путался на перекрестках, никто так и не появился и не было и намека на выход.

– Странная игра, – сказал сам себе Виктор, убирая волосы со лба. – Должна же быть у происходящего какая-то логика?

– А она и есть, – раздался гулкий голос над самым его ухом.

Виктор сжал руки, гася испуг.

– Простите? – обернувшись он увидел говорящие доспехи, мимо которых прошел пару секунд назад. Да, поправочка: ПУСТЫЕ говорящие доспехи – забрало было откинуто.

Доспех поднял два пальца к шлему, как бы здороваясь, Виктор в ответ кивнул, чуть нервически усмехнувшись.

– Логика, говорю, есть! – тем временем продолжил доспех.

– В самом деле? – спросил Виктор не без сарказма, – И в чем же она заключается?

– А вот в чем – внушаемость повышается, да и, – сказал доспех, внезапно хватая Виктора за руку, и втягивая его прямо в стену. – Испуганный человек легче откровенничает!

– Стой!!!

Виктор заорал – стена без проблем пропустила доспех, но совершенно не желала пропускать Виктора. После очередного удара об стену Виктор почувствовал, как его зрение сужается до точки, все заволокло чернотой, и он стал куда-то падать.

Усилием воли Виктор выдернул себя из черноты и распахнул глаза. Он летел вниз по какой-то серой туманной трубе, раскручивающейся вокруг него словно торнадо. Он падал и падал, все ниже и ниже. Ветер свистел у него в ушах, полы одежды развевались.

– Виктор… Виктор! – услышал он громкий крик, эхом отдавшийся в трубе, и пронзивший его голову.

Она?

Он дернулся, пытаясь определить источник звука.

– Виктор! – женский голос был полон отчаяния и боли. – Виктор, ты слышишь?!

– Я… – попытался сказать он, но понял, что не может выдавить ни звука.

И вдруг прямо перед ним возникла дверь. Она падала вместе с ним. Обычная деревянная дверь с ручкой. Он схватился за нее, дверь поддалась и открылась.

В ту же секунду полет прекратился. Виктор висел прямо напротив дверного прохода.

Он впрыгнул внутрь, дверь с грохотом захлопнулась и исчезла за его спиной.

Он оказался в небольшой темной комнате. Стены были заставлены книжными шкафами, нигде не было видно ни дверей, ни окон. На полу лежал старый красный ковер. На нем стоял массивный стол, заваленный бумагами, протертое кресло и столик коричневого дерева, на котором стоял граммофон.

Виктор огляделся, но не нашел и намека на выход. Тогда он подошел к шкафу, просмотрел корешки книг. Все названия были ему знакомы – каждую из них он когда-либо читал.

Бумаги на рабочем столе не представляли для него никакого интереса. Какие-то счета, почему-то смутно знакомые. Впрочем, все в этой комнате казалось ему знакомым. Словно давным-давно и у него был такое кресло, такой столик, такие шкафы…

На столе лежала раскрытая книга, придавленная пресс-папье. Виктор склонился над ней:

– «Я хочу предупредить читателя, что все, происшедшее со мной в течение жизни, – хорошее или плохое – без сомнения, заслужено, и поэтому я могу считать себя человеком свободным»…

Виктор усмехнулся.

Он подошел к граммофону и увидел лежащую рядом россыпь пластинок. На каждой вместо названия были напечатаны жирные черные цифры: «1», «2», «3» и так далее.

Виктор попробовал поставить пластинку с номером один, установил иглу, нажал на старт, и, к его удивлению, граммофон заработал.

– «История моей жизни – это история женщин, которые заботились обо мне».

Виктор вздернул брови.

Голос говорившего был смутно знаком, вот только он никак не мог понять, кто это.

– «Первой и самой любимой была, конечно, мама.»

Виктор замер, вслушиваясь, начиная узнавать.

– «Она и подарила мне глубочайшее отвращение к семье, к браку.»

Это был его собственный голос. Чуть в нос, с его интонациями. Но он никогда не произносил этого.

– «Она была из дворянского рода, как и папа. Статная, всегда держала себя с достоинством. И, к сожалению, смиренная, как истинно русская женщина. Я имею в виду что она никогда не пыталась чего-то изменить, всегда плыла по течению. Папа… Он был совсем другой. Черствый, буйный, гордый. Но, к сожалению, совершенно не смиренный. На самом деле, он бы мог стать великим человеком. Он обладал способностями ко всему на свете. Но был слишком ленив, чтобы стать кем-то. А гордыня мешала ему признать, что он никто. Только одно примиряло его с действительностью – водка.

Они любили меня, крепко, по-своему. Мама любила меня, знаете, как сука любит щенят – облизывала, защищала, кормила – и легко отпустила, когда я вырос. Ей было тяжело… Она тянула меня практически одна.

Папа… Ну он видел во мне себя. Только более молодого, более везучего. И он отчаянно со мной боролся – «ради меня самого» – как он постоянно повторял.»

Грампластинка зашуршала и затихла.

Виктор стоял, глядя на граммофон.

Вдруг на грани слышимости раздался какой-то шелест. Он все нарастал и нарастал, усиливался, разбивался на множество голосов и отголосков. И с какого-то момента Виктор начал различать слова:

– …Виктор!..

– …Витя…

– …Виктор!..

– …Витя, тебе нельзя!..

– …Нельзя, папа будет ругаться!..

– …Виктор, никогда больше так не делай, ты слышишь меня?!..

– …Зачем ты ходил туда?..

– …Замолчи!..

– …Сядь прямо, не сутулься!..

– …Не трогай, папа рассердится…

– …Витя, мы любим тебя и хотим тебе счастья…

– …Ты, кусок дерьма, у тебя нет никаких прав открывать свой поганый рот!..

– …Неужели нельзя понять, что есть правила приличия?!.

– …Да кто ты такой, чтобы что-то мне указывать? Яйца курицу не учат!..

– …Можно хоть что-то сделать по-человечески?..

– …Ты всегда меня ненавидел, даже сейчас смотришь так, что убил бы!..

– …Как можно быть таким идиотом??.

– …Все дети уже научились, а ты все еще…

– …Мне, право, стыдно за тебя! Другие дети так себя не ведут! Вот посмотри на…

– …Если тебе плевать на мнение окружающих, то нам нет!..

– …Я знаю, ты звереныш, всегда ненавидел своего отца!..

Виктор вздрогнул, словно очнувшись от транса. Сняв пластинку с цифрой один, он поставил пластинку «2». И тут же голоса смолкли.

Он нажал на «Старт».

Шипение.

– «А потом мама вдруг влюбилась. Мне было лет четырнадцать, наверное. Она влюбилась очень сильно. И немного бессмысленно.

Наверное, для нее это было красиво. Он был холостой, богатый и любил ее до умопомрачения. Французский дипломат и русская аристократка. Кино! Красивые интерьеры, белые простыни, танцы, набережная, вино, печальное расставание. Ведь есть сын и муж, и она слишком… труслива, чтобы бросить все и зажить по-новому.

Хэппи-энда, наверное, не было бы, если бы муж не угодил под колеса. Прекрасная вдова с ребенком осталась без защиты и покровительства.

Так я попал во Францию. Море, замок, утопающий в зелени, роскошь. Чужая страна, чужие люди, чужой менталитет. Все было чужим, а особенно мама.

Было сложно.

Потом появились друзья – и снова… Как-то все не складывается. Разочарование в дружбе, подростковые иллюзии. Ну знаете, как это бывает. Все знают».

Пластинка стихла.

И снова комната начала наполняться голосами.

– …Я влюбилась, понимаешь?..

– …Он богат…

– …Франция…

– …будет тяжело, другая страна…

– …папа бы хотел, чтобы мы были счастливы…

– …по-другому, все будет совсем по-другому…

– …У него совсем нет друзей, что делать?..

– … Je parlerai aux garçons… [Я поговорю с ребятами]

– … son père peut vous aider dans le futur… [Его папа может помочь тебе в будущем]

– … Victor, désolé, Je ne vais pas aujourd'hui… [Виктор, извини, я сегодня не смогу!]

– … ça alors! Il est aussi mon ami! Aussi bien que toi. Pourquoi je ne peux pas parler avec lui?.. [Ничего себе! Он тоже мой друг! Как и ты. Почему это я не должен с ним общаться?]

– … Je n'ai rien dit… [Ничего я не рассказывал]

– … Vous devriez essayez de faire des amis avec lui!.. [Он прикольный, попробуй и сам с ним подружиться!]

Виктор сидел и слушал, не пытаясь остановить голоса, словно специально ковыряя старую рану, получая какое-то странное наслаждение.

– …prêter un peu.… [Одолжи немного]

– … Je vous appellerai un de ces jours… [Созвонимся как-нибудь на днях]

– … Nous devons nous rencontrer, comme au bon vieux temps. Non, demain je ne peux pas, mois terriblement occupé. Une autre fois … [Надо будет сходить как-нибудь погулять, как в старые времена. Нет, сейчас я не могу, ужасно напряженный месяц, давай как-нибудь в другой раз]

Виктор поменял пластинку.

Пластинка с цифрой «3» зашуршала и начала рассказ:

– «Считается, и совершенно, на мой взгляд, несправедливо, что только девушки мечтают о встрече с прекрасным принцем. А мужчинам остается мечтать о карьере, о славе, о богатстве. Короче говоря, мечтать стать прекрасным принцем. Я люблю деньги, точнее свободу, которую они дают. Я люблю славу, точнее уважение, которое она дает. Я бы хотел стать прекрасным принцем. Но в глубине души я всегда был романтиком, мечтал встретить свою прекрасную принцессу. Блондинку, с неизмеримыми ногами, гибкую как хлыст, умную, богатую. А главное – безумно влюбленную – в меня.

Мне хотелось… Наверное влюбиться как в кино. Мамины дурные гены.

Великая, Вечная любовь, ради которой только и стоит жить, бла-бла-бла…

Очень хотел, да.

Но… вот что-то не влюблялся.

Стоило мне поближе узнать женщину, как у меня напрочь отбивалось всякое желание и дальше с ней общаться. Они были такие красивые, но каждая была какая-то… не та.

И вот, в один прекрасный день… Догадаетесь? Да, я встретил ее.»

Пластинка закончилась. Голоса молчали. Виктор сидел не шевелясь. Потом встал, подошел к граммофону, снял пластинку с цифрой «3», взял четвертую, долго вертел ее, наконец отложил в сторону, и пятую тоже. Нерешительно поднял шестую, помедлил, но наконец установил ее, поставил иглу и, после некоторого колебания, нажал на «старт».

Шипение.

– «Я не знал, что мне делать дальше. Я не знал, как мне жить с этим. Мне хотелось закричать так громко, чтобы все услышали: Я НЕ ВИНОВАТ!!!

Я везде видел ее лицо. Я не мог даже… Она мерещилась мне в момент кульминации, я, кричал, отталкивал их. Они стали мне ненавистны. И в то же время необходимы, как воздух – их нежные руки, туманящие голову впадины, в которых я забывал даже самого себя.

Я говорил, что история моей жизни – это история женщин, которые заботились обо мне. Они сделали меня таким, какой я есть.

Я помню их каждую: скользкую и тесную как тугая перчатка; огромную и влажную, словно засасывающую меня внутрь – это всегда пугало меня, этот красно-багровый рот, словно живущий своей жизнью. Слюнявая раззявленная пасть собаки. Жаждущая, требующая!.. Это было так гадко, омерзительно, и одновременно так невыносимо желанно, необходимо… Словно огромный осьминог затягивал меня щупальцами. И я вяз, не имея никаких сил сопротивляться.

Я искал, отчаянно искал, сам не понимая чего. Прощения? Утешения? Любви?..

Однажды одна девушка воскресила во мне то чувство весны и страсти, головокружительной нежности. Оно истаяло без следа к следующему понедельнику.

С другой я провел год, давно в ней разочаровавшись, мучая себя и ее, пытаясь удержать то, что развалилось.

Знаете, она преследовала меня, такая, как я ее нашел, мертвая. Я жалел о ней, мне было очень больно. Но, как бы кощунственно это ни прозвучало, гораздо больше меня заботил я сам – моя неспособность к сильному крепкому чувству.

В одном зоопарке я видел коршуна, который родился без крыльев – вот такая аномалия. Знаете, другие тоже не летали – от неба их отделяла железная сетка. Но они хотя бы могли перепархивать в пределах клетки. Смогли бы взлететь, если б вырвались на свободу. Я не буду врать, заливая про печальные глаза маленького коршуна – он, наверное, и сам не очень-то понимал, что ему чего-то не хватает, а может и понимал, кто его знает…

Я тащил за собой «миллион миллионов маленьких грязных любят». Великая любовь умерла, веке еще в восемнадцатом, а может и раньше. Во всяком случае во времена Пушкина ее уже не было.

Много ли вы знаете пар, достаточно долго проживших вместе, которые до сих пор любят друг друга той самой Великой любовью? За всю мою жизнь я не видел ни одной.

Все верят в великую дружбу, в великую любовь, вот только существуют ли они на самом деле, или они мираж, красивая сказка, как птица Сирин? То, во что людям приятно верить. Все люди эгоисты, ради себя они забудут о ком угодно. И верить в Великие чувства – это все равно что искать бриллианты в навозе.

Зачем же тратить жизнь на погоню за радугой? Давайте как свиньи, наслаждаться, купаясь в лужах. Оставим отчаянные попытки скрыть наше истинное одиночество. Люди рождаются и умирают одни.

Любовь теперь товар, и лучше расплачиваться за нее деньгами, а не собственной кровью.»

Пластинка закончилась. Виктор взял со столика пластинки и стал перебирать их, вслушиваясь в женские голоса и слегка улыбаясь.

– … Pardon. Vous avez fait tomber votre note… [Простите, вы обронили записку]

– …non? Oui, j'aime bien. [Правда? Мне тоже очень нравится]

– Victor! Ah…

– … Je ne vois pas ce que tu veux dire… [Я не понимаю о чем ты говоришь]

– … Je pensais que tu m'aimais!.. [Я думала, что ты любишь меня!]

– … Je vous déteste… [Ненавижу тебя]

– …Pardon. Vous êtes Victor?.. [Простите, вы Виктор?]

– … Oui, j'aime bien… [Да, мне нравится]

– Victor! Oh, mon Dieu!.. [Виктор, о боже мой!]

– … Je vous déteste!… [Ненавижу тебя!]

– … Vous êtes Victor? [Вы Виктор?]

– …Ah, bien…

– … Je vous déteste!…

– … Victor!..

– … Je déteste …

– … Victo-ah!..

– …Combien? [Сколько?]

– …Tu es très beau. [Ты очень красив.]

– …Merci, garçon. Ah-ha-ha…

Виктор поставил седьмую пластинку.

– «Я не великий изобретатель. Не великий художник. Я не великий исполнитель. У меня в жизни нет ничего такого, ради чего мне стоило бы родиться. У меня был приятель, который считал, что мы рождены, чтобы наслаждаться жизнью. Но мне всегда казалось это недостаточным оправданием моего существования. Мне казалось, что я создан ради прекрасной и живительной силы – любви – не к ближнему, а к женщине.

Наверное, я повторил путь своего отца. Человек способный свернуть горы, разменивается на шляпные булавки. Опять. Ну что ж, зато если я увижу его в аду, я рассмеюсь ему в лицо и скажу, что вся его наука была зря. Каков отец, таков и сын.

Шлюхи привели меня к наркотикам.

Мне понравилась та реальность, которую они открыли мне. Так бывает во сне. Словно я это не я. Я жил другой жизнью. В один миг я был король и я был нищий. Я создавал и разрушал миры. Я видел проклятие, и я видел ангелов. Я ЖИЛ.»

Пластинка зашуршала и тут же Виктора обступили голоса:

– … Il est complètement fou… [Он совершенно без башни]

– …On dit que c’est un aristocrate? Son papa a même un château… [Говорят, он аристократ? У его папаши даже замок есть…]

– …Hé, aristocrate, tu veux un vrai plasir? [Эй, аристократ, не хочешь настоящего удовольствия?]

– … UN VRAI PLAISIR?… [НАСТОЯЩЕГО УДОВОЛЬСТВИЯ?.. ]– Виктор почувствовал, как эти слова отдаются у него в ушах все громче и громче, перекрывая все остальные голоса, мир на миг замер… и перевернулся.

– Putain, vous êtes foutu de donner ça à un nouveau?!.. [Бля-аа… Да вы совсем охренели, новичку такое давать?!..]

Он стоял у огромного зеркала в золоченой раме. Красные полы, красные бархатные портьеры, красные потные тела, сплетенные на кровати, на полу, на столе, прямо в остатках ужина. И снова голоса:

– … Il y a de l'argent – vous êtes avec nous!.. [Деньги есть – ты с нами!]

– … Il a dit ici pue! … quoi, quoi.. Urine! Regardez quel esthète! Ouvre la fenêtre!.. [Воняет ему! … Чем-чем, мочой! Окно открой, тоже мне, эстет нашелся!]

– … Peut-être, mais on ne hypocrites pas… Contrairement à tout le monde… [Зато мы не лицемерим, в отличие от всего остального мира]

И тут он увидел самого себя, выкарабкивающегося на карачках из переплетений на кровати. Весь торс его вымазан в чем-то липком, зрачки сужены, он тяжело дышит, его шатает из стороны в сторону. Придерживаясь рукой за стену, он пытается дойти до одной из дверей, но не успевает, и его выворачивает прямо на пол. Кто-то отвлекается и начинает громко смеяться, глядя на него, смех становится все громче и громче, громче и громче…

«Не хочу!» – говорит сам себе Виктор. – «Больше не хочу».

Порыв непонятно откуда взявшегося ветра опрокинул реальность и повлек его за собой куда-то в глубь, в хитросплетения его мозга.

В их первый вечер он привез Кристину на набережную. Было лето, дул теплый ветер и по реке проходила рябь, отчего огни, отражавшиеся в ней, дрожали. Река была словно опал, закованный в серебро. Над ней высоко вздымались мосты, сияя золотыми фонарями. На противоположной стороне чернел лес, вырастая ввысь темной громадой.

Они медленно шли вдоль набережной. Виктор бережно держал Кристину под руку, вдыхая нежный цветочный запах ее духов. Ветер играл с кистями ее палантина и тонкими прядками, выбившимися из прически. Было тихо, только редкие проезжавшие мимо машины на миг вторгались в ночной покой.

Их и самих заворожила атмосфера ночной набережной. Они словно были в своем отдельном мирке, в который никто не мог вторгнуться. Они были здесь и сейчас, а проблемы, сомнения – все это ушло куда-то далеко. Лишь двое, темная река в сиянии огней и теплый летний ветер.

Виктор вдыхал полной грудью – воздух здесь был какой-то не такой: нежный, чуть прохладный, словно родниковая вода.

Они молчали или говорили, и молчать было так же комфортно, как говорить. Кристина тоже чувствовала какую-то негу, расслабленность, она улыбалась как ребенок. Впрочем, она улыбалась всегда, но в этот раз была полна искренности. Виктор наклонялся к ней, завороженный ее улыбкой, слушал, и сам начинал улыбаться.

Они, казалось, могли бы бродить так вечно, затерянные вдвоем, очарованные странники, если бы не пришли к небольшой плавучей пристани.

– Смотри, – сказал Виктор, – Мы вовремя. – и стал спускаться к маленькому, сияющему огнями теплоходу.

Кристина сначала не поверила, потом открыла рот, у нее было совершенно обалдевшее от восторга лицо. Затем, увидев смеющийся взгляд Виктора, она приняла более приличествующий вид и чинно спустилась следом за ним.

Впрочем, выдержки ее хватило ненадолго. Виктор стоял в сторонке, чуть улыбаясь, а Кристина, точно маленькая собачонка, бегала из угла в угол, все осматривала – потолок, стены, мебель – все. Она засмеялась, показала ему на стулья. Он был здесь не раз, но только сейчас заметил, что на каждом стуле был свой рисунок, карикатурный, на морскую тематику. Она оббегала буквально всю палубу. Наконец, когда Кристина почти целиком свесилась за борт, чтобы посмотреть, как пенится вода, Виктор не выдержал и увлек ее за столик.

Сквозь шум теплохода был слышен тихий шелест воды. Словно отрез бордового шелка, натянутый от кормы до набережной, вода нежно струилась следом, сдвигаясь в складки. В ней отражались высотки, мерцающие голубыми, розовыми и зелеными огнями.

Принесли шампанское и… назовем это закуской к шампанскому, потому что это было много понемногу. Кристина за пять минут навернула все из своей тарелки и умильно посмотрела на Виктора.

– Вот это аппетит, – похлопал глазами кавалер.

Кристина смутилась и покраснела.

– Ну вкусно же невероятно!

– Я рад, – искренне улыбнулся Виктор и дотронулся до кончика ее носа.

Играла тихая музыка, теплоход с мерным гулом раздвигал волны. А волны пенились, взлетали вверх, оседая взвесью холодных капель на коже пассажиров. Лампы-огоньки опутывали палубу, неярким светом освещая лица людей, звенели бокалы, слышалась тихая речь, порой на иностранном языке.

За соседним столиком сидела пара, он, взяв ее за руку, тихим голосом, мерным, как движение теплохода, читал ей стихи.


La lune de ses mains distraites

A laissé choir, du haut de l'air,

Son grand éventail à paillettes

Sur le bleu tapis de la mer.


– Ты знаешь французский? – шепотом спросила у Виктора Кристина.

Он кивнул и, наклонившись к ее уху, перевел:

– Луна отвлеклась и уронила вниз на голубой ковер моря россыпь блесток.


Pour le ravoir elle se penche

Et tend son beau bras argenté,

Mais l'éventail fuit sa main blanche,

Par le flot qui passe emporté.


– Наклонилась, потянулась прекрасной серебряной рукой, но волны уже унесли их.


Au gouffre amer, pour te le rendre,

Lune, j'irais bien me jeter,

Si tu voulais du ciel descendre,

Au ciel si je pouvais monter!


Француз умолк, его спутница смотрела на него, сияющими от слез глазами.

– Я бы достал их Вам, Луна, если бы вы спустились ко мне, или если бы я мог подняться к Вам.

Виктор замолчал, Кристина молчала тоже, катая золотые искорки в бокале. Наконец она спросила:

– Ты любишь стихи?

– Странный вопрос, – усмехнулся Виктор.

– Почему же?

– Это все равно что спрашивать, люблю ли я смотреть фильмы… или читать книги. Конечно да. Смотря какие.

– И какие? Пушкина?

– Слишком банально любить Пушкина, – спрятал улыбку за бокалом Виктор.

– Ничего себе! – возмутилась Кристина.

– Боюсь мне чересчур много читали его в детстве. Так, что он для меня что-то само собой разумеющееся. Как… овсяная каша. Не могу сказать люблю я его или нет. Но есть поэты, которых я люблю больше.

– Как мороженое?

Виктор засмеялся.

– Как мороженое.

– И кто же у нас мороженое?

Виктор пожал плечами.

– Разные. Сложно сказать. Снег, укутавший меня, был подобен… Накахара Тюя… Вчера достал том Уитмена, американца, на английском. Мне про него сказали, удивительно точно, что его стихи широки как Америка. И они действительно широки. Бескрайние строки, звон торжества. Красиво.

– Прочитай что-нибудь, – улыбнулась Кристина.

Виктор поморщился.

– Я не люблю читать стихи.

– Почему?

– Редко у кого получается хорошо. Обычно звучит слишком пафосно и до души не доходит, не трогает. Мне кажется, человек должен сам читать, чтобы прочувствовать что-то свое, личное, а не навязанное чтецом.

– Зато у чтеца можно заметить то, что ты сам не увидел.

– Тоже верно, – качнул головой Виктор.

Они помолчали.

– А сама ты – любишь стихи?

– Конечно люблю. Хотя раньше вообще не любила, а сейчас могу сидеть и плакать над строчкой. – Она чуть смущенно улыбнулась. – Я люблю русских поэтов Серебряного века, они очень… красивые. Люблю Анненского, он сложный, но у него есть потрясающие вещи. Вы знаете его «Среди миров…»?

– Не помню, начни.

Кристина сжала руки, отвела глаза и тихо начала:


Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Её любил,

А потому, что я томлюсь с другими.


И если мне сомненье тяжело,

Я у Неё одной ищу ответа,


– Я помню, – вдруг резко выдохнул Виктор, словно очнувшись и пытаясь ее остановить.

Но Кристина закончила:


Не потому, что от Неё светло,

А потому, что с Ней не надо света.


Кристина замолчала, с удивлением глядя на него, а Виктор отвернулся, глядя на воду, руки его, сжимавшие ножку бокала, чуть подрагивали.

Кристина отняла у него бокал и накрыла его большие ладони своими маленькими. Он тихо улыбнулся ей.

– Тебе не понравилось? – спросила Кристина.

Он покачал головой.

– Просто… Вдруг вспомнил. Я знал одного человека, который очень любил это стихотворение. Не понимаю, как я сразу не вспомнил?.. – он попытался улыбнуться ей, – Наверное потому, что слишком хорошо забыл.

Они замолчали. Виктор оперся на локоть, отворотив лицо. Он смотрел на реку, которая медленно и вольготно несла свои темные воды против движения кораблика, смотрел на отражающиеся в воде огни, и вспоминал другую реку, другие огни и другую женщину. Он на миг смежил веки, и когда он вновь открыл глаза, то обнаружил себя сидящим в старом кресле, напротив темного зева граммофона.

Виктор вздохнул, поднялся и, подойдя к граммофону, поставил на него пластинку номер четыре.

– «Это было слишком давно, я не помню ее лица. Помню лишь золотые волосы, действительно золотые – они так сияли, что мне казалось, будто это солнечные лучи заблудились в ее волосах. Я помню их запах – легкий цветочный запах духов – флердоранж и яблоко. «fleur d'oranger et pommes», так она говорила.

Она была удивительная. Она была не то, что называют «femme fatale»… Нет, ее обаяние было обаянием новых француженок, легких, стремительных амазонок, La garçonne – девчонок-мальчишек. Но! Нежнее, беззащитнее. Не было у нее той саркастической брони и силы, что есть у La garçonne. Она только казалась сильной, смелой и независимой, на самом деле она была тем самым fleur d'oranger, хрупким белым цветком с нежным ароматом. Я увидел ее одним летним утром, на ступеньках, залитых солнцем. Она сидела в облаке белого платья, склонив голову, отчего ее прекрасные волосы рассыпались по плечам. Маленькая красная сумочка и шляпка из красной соломки валялись рядом, брошенные впопыхах. Я помню каждый ее жест. Она заправила прядку за ухо и закусила кончик ручки спелыми красными губами. Она была словно олицетворение полудня под цветущей яблоней.

Я никогда не подходил к женщинам на улице, но тогда остановился, как завороженный глядя на нее. И сказал себе: если ты пройдешь мимо, то никогда больше ее не увидишь – и мне стало страшно.

Я спросил ее:

– Je peux vous offrir un café? [Можно угостить вас чашечкой кофе?]

Она подняла на меня ехидные зеленые глаза и усмехнулась.

Смелая, сильная, дерзкая, наглая – подумал я. Это вам не цветущая яблоня, это маленький зеленый кактус! Это была моя главная ошибка.

Она пожала точеными плечиками, скаля белые зубки в усмешке.

Маленькая злючка, раздраженно думал я, уходя ни с чем, как вдруг она окликнула меня смеющимся звонким голосом:

– A moins… La crème glacée – par une journée si chaude. [Разве что стаканчик мороженого в такой жаркий день!]

А потом было кафе, теплый июньский дождь, и воздушные бабочки-поцелуи под навесом brasserie. На вкус она была как сахарная вата – легкая, невесомая и сладкая-пресладкая. Ее худенькое тело облепила мокрая белая ткань хлопкового платья, отчего были видны темные коричневые соски и изогнутые параллели ребер. Мои пальцы скользили по ее спине вверх-вниз, пересчитывая крохотные позвонки, она ластилась в моих руках, как большая кошка, губы распухли, глаза потемнели от нахлынувшего желания. Я тоже весь вымок, так, что рубашка обрисовывала торс, а с кончиков волос падали прозрачные холодные капельки прямо на ее горячую кожу. Она вздрагивала, словно ток прошибал ее от этих капель. О, мы были совершенно сумасшедшие.

Потом мы бежали, шлепая хлюпающими туфлями прямо по лужам. Прохожие с любопытством косились на нас, но нам было все равно. Мы не видели никого, кроме друг друга.

У меня была квартира на четвертом этаже, маленькая, одна комната, без кухни даже. Накрахмаленные белые простыни и деревянные окна-двери, распахивающиеся прямо в соседские.

И окна были распахнуты, простыни скомканы. И это было как Всемирный Потоп, как Армагеддон.

Мы думали, что это любовь.

Была ли это правда любовь? Не знаю.

Она была нежная и прекрасная, светлая и смеющаяся – и я пропал без памяти, заблудился среди цветущих яблонь.

Мы гуляли по ночному Парижу, узнавали друг друга в прохожих, просыпались и засыпали с улыбкой, часами мечтательно смотрели в окно. Не думали о прошлом, не думали о будущем, как бабочки однодневки, жили здесь и сейчас, и жили невероятно прекрасно.

Мы так долго искали это, всю свою жизнь, и я и она. Мы уже перестали верить, что так любить возможно, перестали и вдруг соприкоснулись сердцами на миг.

– Nous du dix-neuvième siècle, [Мы из девятнадцатого века], – смеясь говорила она. И я верил, что она права, вооружался половником и грозился истребить всех претендентов на ее руку и сердце.

– Je meurs pour vous. – Я умру для тебя, – твердо говорил я ей. И она отзывалась эхом:

– Je meurs pour vous.

Вот только мы были из двадцать первого века. И умирать умели только за себя.

Были горячие страсти, упреки, скандалы, она дралась как кошка, шипела, царапалась и таскала меня за волосы, а я просто сжимал ее в охапку, крепко-крепко, не давая пошевелиться, потом разворачивал к себе лицом и целовал.

Мы были по-настоящему счастливы тогда, потому что оба чувствовали, что живем не зря, что в нашей жизни есть Великая любовь, она же Великая драма, ради которой стоило умереть и, главное, стоило родиться.

Мы занимались любовью, сексом, трахались. Мы обижались, скандалили, дрались. Мы ранили друг друга словами и до крови. Мы яростно и беспочвенно ревновали. Она плакала до истерики, судорожно корчилась, задыхалась, не в силах остановиться, я расколачивал стену, разбивая руки так, что приходилось накладывать швы. Мы задыхались от счастья или от ненависти, нам не хотелось среднего, нас переполняло счастье от того, что у нас есть такая любовь.

Великая любовь. Сумасшедшая любовь. Вечная любовь».

Пластинка закончилась.

Виктор сидел, сжав руками голову.

– …Victor… – позвал его тонкий звонкий голос на французском. Сердце его дрогнуло и зачастило.

«Нет…» – взмолился он про себя. Но тонкий голос неумолимо продолжал:

– …Victor! Comment ai-je vécu sans toi?.. [Виктор! Как я жила без тебя?..]

– …Victor…

– …Regarde, c'est pour toi… [Смотри, это тебе…]

– …Personne ne peut aimer plus fort, je pense… [Мне кажется, никто не может любить сильнее…]

– …J'ai décidé de ne plus aimer personne d'autre que toi!.. [Я загадала, чтобы не любить больше никого, кроме тебя!..]

– …Victor … mon Dieu, qu'est-ce qui m'arrive? Je ne peux pas vivre sans toi, c'est tellement stupide… [Виктор… Боже мой, что со мной? Я не смогу без тебя жить, это так по-дурацки…]

– …Une fois, une diseuse de bonne aventure m'a prédit un Grand Amour! Ne riez pas, imbécile!.. [А мне однажды гадалка нагадала Великую Любовь! Не смейся, дурак…]

– …J'y crois! Vous devez vivre pour l'amour, sinon pour elle, alors pour quoi?.. [Верю! Жить нужно ради любви, если не ради нее, то для чего?..]

Наконец он встал и поставил пластинку с цифрой «5».

Пластинка прокручивалась, но не было слышно ничего, потом раздался смешок и вздох.

– «Меня всегда влекла в ней загадка. Ощущение неразгаданной глубины. Она была как головоломка, которую я разгадывал шаг за шагом. И однажды я разгадал ее. И внутри оказалось не море – а всего лишь лужица.

Мы живем на одной земле. И по ней не ходят ангелы. Нас окружает куча всякой дряни, или же просто рутины. Мы с ней искали счастья в объятиях друг друга, а нашли только грязные простыни. Жизнь опошляет все. Чувства вечного, чистого и светлого не бывает. Как не бывает и Беатриче. Ад – да, он есть. А вот насчет рая я не уверен.

Постепенно все стало затухать. Ощущения притуплялись, краски тускнели. Она с ее слезами стала казаться мне сначала раздражающей, а потом я понял, что это не раздражение – она просто мне надоела. Я больше не любил ее.

Постепенно я понял ее, понял всю ее натуру – отчаявшуюся, лживую, закостеневшую в каких-то нелепых убеждениях. Лживую, не потому что она лгала мне. Потому что она лгала себе самой. И я был таким же, разве что гибче. Но лгал себе так же талантливо.

Все начало рушиться давно и незаметно. И однажды утром, глядя на ее розоватое спящее лицо, я вдруг понял, что оно вызывает во мне жгучее раздражение. Что мне хочется выкинуть ее из своей постели, из своего дома, из своей жизни. Потому что она слишком глупа, слишком ограничена, слишком, слишком… Я почти ненавидел ее в тот момент. Хотя почему же «почти»!

Тогда я пошел и изменил ей. Это позволило нам протянуть на пару недель дольше. Пара недель скандалов, отчаяния, слез, драмы – она снова пахла fleur d’oranger et de pomme, она снова была прекрасна.

Но наступило утро, а с утром пришло осознание, что ничего не изменилось, что все так и скатилось к чему-то пошлому и совсем не великому. И тогда я расстался с ней.»

Виктор отчетливо помнил то утро.

– Я не люблю тебя, – они сидят, завтракают, она как раз наливает чай, прекрасные золотые волосы разметались по плечам, из кружев выступает мягкая румяная со сна кожа.

Она не отреагировала никак, разлила чай по чашкам, а потом медленно, словно во сне разжала пальцы. Чайник громко хрупнул и осколки разлетелись по кафелю.

– Извини, – говорит она спокойно. – Просто захотелось послушать, какой это будет звук.

Она отводит мокрые полы халата и садится напротив.

Они молчат, он глядит в окно, а она на него. Внешне оба спокойны, но под кожей каждого словно тикает механическая бомба.

Это был странный разговор. Ему казалось, что утро, их слова, он, она – все это декорации, для той боли и опустошения, которые ворочались у них внутри. Они говорили одно, а подразумевали совсем другое.

– Я уезжаю.

«Я больше не могу.»

Щипцы для сахара чуть дрогнули в ее руках, но она спокойно взяла кусочек рафинада и положила в свою чашку.

– Надолго? – спрашивает она, как ни в чем не бывало.

«Я не понимаю, о чем ты.»

– Я возвращаюсь, навсегда.

«Я больше не могу. Я не люблю тебя больше.»

– Но я не могу поехать с тобой, у меня еще диплом, ты не можешь год подождать?

«Я знаю, что у нас сейчас тяжелый период, но надо просто набраться сил и смелости, и у нас все получится, потому что мы любим друг друга».

Они молчат.

Он откидывается на стуле и внимательно смотрит на нее. На ее спокойное лицо, тонкие изящные руки.

– Я не люблю тебя, – внезапно, неожиданно даже для самого себя говорит он вслух. – И не ненавижу. Ты мне просто надоела, хуже горькой редьки.

Молчание.

– Что?

Она ошеломленно смотрела на него, он не менее ошеломленно на нее. Потом он вдруг рассмеялся.

– О, Боже… – он хохотал.

Она стиснула зубы, на глазах у нее появились слезы, она покраснела и молча влепила ему пощечину.

Он осекся, прижал руку к покрасневшей щеке. Потом взглянул на нее, и увидел, как она молча стоит и плачет, с покрасневшим от ярости лицом.

– О Боже, – произнес он уже совсем по-другому, и рванулся к ней, протягивая руки. – Прости, прости меня, пожалуйста прости, я просто с ума сошел…

Она отталкивает его руки и шарахается назад с лицом, перекошенным дикой болью, глядя на него.

– Нет!

Она смотрит на него, на лице ее неверие в происходящее.

Она мотает головой и садится.

– Что за глупость…

Она берет чашку, пытается отпить, но руки трясутся мелкой дрожью. Она держит чашку, потом вдруг в ярости с силой ставит ее. Она обхватывает себя за худые плечи, словно пытаясь защититься.

– Боже, как гадко, – говорит она тихо. – Как пошло и глупо. Хуже горькой редьки, действительно. – Она усмехается уже почти спокойная. Слезы прошли, только сердце словно сжали, боль невыносимая.

Он шагает к ней:

– Прости… –

Она бьет его по плечу наотмашь, только чтобы от замолчал:

– Нет! Не говори ничего. Ты сказал только то, что думал. Не больше и не меньше.

Она молчит. Потом смотрит на него разрывающими душу глазами:

– Почему, скажи мне, почему в мой жизни все так пошло и глупо заканчивается?

Она опускает голову в ладони и просто сидит так. Он садится на свой стул и тоже сидит, глядя в окно. Между ними – молчание.

Вдруг он не выдерживает и обхватывает ее за плечи, стискивает что есть сил, останутся синяки:

– Посмотри на меня! Посмотри! – она поднимает голову, ее глаза совершенно сухие, уставшие и полные дикой тоски. – Посмотри мне в глаза и скажи, что до сих пор меня любишь.

– Я не люблю тебя, – говорит она. – В том-то и дело.

Игла граммофона подпрыгнула, раздался резкий взвизг, оборвавший его воспоминания. Снова шуршание и тишина – Виктор удивленно посмотрел на пластинку и поднялся, чтобы поменять ее. И в этот момент раздались слова, пластинка оказывается продолжалась:

– «Когда я вернулся из университета, она была уже мертва. Покончила с собой.»

И вот перед ним не красный ковер, а обычный белый кафельный пол и белая ванная с золотыми кранами. И ярко-красная вода.

И она – лежит в ванне, голубые глаза смотрят в никуда. Белое тело ее уходит под воду, тонкие руки с изящными длинными кистями покоятся на животе, рот чуть приоткрыт, обнажая ровные белые зубы. Золотые пряди стекают в воду. Белая, холодная как мрамор, прекрасная и отвратительная.

– «Я лучше всех знал, почему она это сделала. Не потому, что я ее бросил, как шептались одни. Не потому, что дура, как шептались другие. А потому что у нее не осталось больше сил, чтобы снова встать на ноги.

Она всегда верила, что однажды к ней придет Великая любовь и изменит всю ее жизнь. Всю ее пустую и бессмысленную жизнь. Зациклившись на этой мысли, она жила в томительном ожидании.

Почему она покончила с собой? Потому что это была невероятная любовь, самая великая любовь в жизни. И она – так бесславно закончилась. А значит был прав тот, кто сказал, что настоящей любви не существует! Я понимал ее, как никто другой, но я был сильнее, а может я просто больше любил жизнь.

Она была очень слабой и хрупкой. И обыденный конец нашей мечты сломал ее.

Вы можете осуждать ее, хоронить ее за оградой кладбища, но если бы мне разрешили писать ей надгробную эпитафию, я бы не стал оправдывать или осуждать ее, но сказал бы, что она жила ради любви, а что может быть прекраснее?».

Виктор услышал щелчок – вместо одного из шкафов появилась дверь. Он оглянулся на граммофон, но больше пластинок не было. Тогда он встал, оглядел комнату и, после недолгого колебания, отворил дверь и шагнул.

– СССА! – судорожно втянув воздух, как пловец, вынырнувший на поверхность, Виктор очнулся. Какое-то время он просто сидел, осознавая, где он, и что происходит.

Он сидел на продавленной кушетке в окружении клубов сладковатого дыма. На столике рядом с ним пузырился высокий кальян из желтого стекла. На полу лежали циновки, до крошащегося цементного потолка можно было не вставая дотронуться рукой. Помимо его кушетки, в зале стояло как минимум еще штук десять. На некоторых лежали люди, какие-то были пусты. Сохраняя уединение посетителей, вокруг висели занавески из деревянных бус, стучащих друг о друга, когда кто-то заходил.

Сладковатый дым, низкие кушетки, сумасшедшие черные глаза, глядящие в пространство, везде эти глаза, десятки глаз, сотни, тысячи глаз, следящих за ним…

Виктор прижал холодные ладони к загоревшемуся лицу.

Это было его любимое заведение. Здесь царили тишина и покой, не нарушающиеся ни пьяными выкриками, ни брезгливыми ласками продажных женщин. Все эти люди приходили сюда с одной единственной целью – забыться. И порой им это удавалось.

Виктор нащупал рукой дырку на обивке кушетки, ощупал кончиками пальцев истершиеся веревочные волокна, и вдруг понял, насколько они реальны. Насколько это все реально.

И все что было с ним – возвращение в Россию, Кристина, теплоход – все это такой же наркотический обман, как и лодка, плывущая по небу. Он понял, что все эти годы он прожил лишь в своем воспаленном наркотиками воображении. А реальность – его реальность – это кальян, протертая кушетка и отчаяние.

Если бы существовала пластинка номер восемь, то она бы звучала так:

– «Наркотики давали мне блаженство, но они же сбрасывали меня в самую глубокую яму. После райских видений возвращаться в реальный мир было подобно пытке. И однажды я решил остаться в том мире навсегда. Но вместо привычного блаженства, баюкающего меня, я увидел там то, после чего люди либо кончают с собой, либо возвращаются к жизни. И я вернулся. В реальный мир. В Россию.

Из солнечной загорелой изящной Франции я вернулся в морозную, слякотную, пьющую Россию. И она спасла меня.

Я летел над миллиардами гектаров леса, покрывающего склоны и ущелья, окутанные туманом. И мое сердце словно распахивалось, словно сбрасывало с себя оковы сдержанности, и что-то дикое, необузданное просыпалось во мне. Первобытный зверь взвыл во мне, почувствовав сырой запах родной земли.

Мне больше не нужны были наркотики, но я был нужен им. Мне было все хуже и хуже, что с ними, что без них. Зверь во мне хотел свободы, но человек резонно спрашивал – зачем?

И однажды в самом темном и жарком уголке ада, я встретил свою Беатриче. Ту, что взяла меня за руку и вывела к свету. Это была Кристина, нашедшая меня на ступеньках своего подъезда в луже блевотины и крови.

И я влюбился, без памяти. Не так как прежде. Я влюбился настолько сильно, что нашел в себе мужество оставить ее, прежде чем эта любовь закончится и разобьет ей сердце.»

– Дурак! – сам себе сказал Виктор и потянулся к кальяну. – Даже в мечтах ты дурак.

Возможно ли быть счастливым? Нет.

Возможно ли вообще существовать в этом мире?

Он крепко затянулся и почувствовал горький привкус на кончике языка.

– Что вы сказали? – раздался бархатистый голос.

– Ничего особенного, – ответил Виктор, поворачивая голову к вопрошающему. Он раздвинул деревянные бусы, чтобы лучше увидеть лежащего на соседней кушетке мужчину. Вместе с тем Виктор почувствовал, как наркотик начинает действовать, изгибая реальность в угоду ему.

Незнакомец лежал, запрокинув голову так, что золотые кудри падали на красную потрепанную обивку и закинув руку на лоб. Из темного провала рта куда-то вверх упархивала тонкая струйка белого дыма. Длинный пузырящийся сосуд рядом переливался серебром в узкой полоске света из потолочного светильника. Виктор не видел глаз, на них падала тень от руки, но эта тень делала лицо незнакомца необычным, таинственным, словно нечеловеческим.

Все вокруг плыло в разноцветном сверкающем тумане, этот блеск чуть колыхался, словно солнечные блики над водой. Комната кружилась, накладываясь одна на другую, или это уже комнаты кружились, их было много… Он смотрел на золотые завитки, лежащие на багровом бархате, и на секунду ему показалось, что это поверженный ангел лежит в луже крови.

– Ангел, – произнес Виктор.

«Крылья, где крылья?»

И в ту же секунду ангел сел и расправил крылья во всю мощь своей грудной клетки. Глаза его были голубые как небо, они смотрели на него с горечью и насмешкой, но не над Виктором, а над самим собой.

– Как ты оказался здесь? – спросил Виктор у Ангела.

Ангел посмотрел на него, улыбнулся печально и сказал:

– Я ищу дорогу.

– В рай? – спросил Виктор.

– В рай, – кивнул Ангел.

«Как же ему попасть в рай? – подумал Виктор и огляделся.

Вокруг все плыло в белом сверкающем свете, переливалось всеми цветами радуги. Даже зрачки у ангела были не черные, как положено, а ярко зеленые.

– А разве это не рай? – спросил Виктор у Ангела.

Ангел пожал плечами:

– Я поначалу тоже так думал, но кажется нет.

– Почему?

– Потому что я всегда возвращаюсь на землю, – развел руками ангел. Крылья его дрогнули и вдруг прямо из них, прорывая его плоть и окрашивая перья в алый, стали прорастать зеленые стебли. Стебли сплетались друг с другом, на них расцветали и распускались красные как кровь розы. Ангел поднялся, крылья дрогнули и сложились плащом за его спиною, плащом, увитым переплетениями красных роз. Шипы втыкались в его крылья и крупные красные капли текли с нихвниз, падая на пол. С каждым шагом Ангела капель становилось все больше и больше, Ангел шел с трудом и Виктору было жаль его.

– Не уходи, – позвал его Виктор. – Не возвращайся!..

Ангел обернулся, золотые кудри, венцом обрамлявшие его прекрасное белоснежное лицо сверкнули на солнце, и он улыбнулся одобряюще, ничего не сказав. И пошел прочь. Виктор долго смотрел ему вслед – пока он не исчез, за розами, разрастающимися все сильнее и сильнее. Они росли отовсюду, застилая весь мир, огромные, красные, раззявленные и отвратительные, как половые губы старухи. Его передернуло от отвращения при виде этих гигантских влажных цветов, и он закрыл глаза, чтобы их не видеть. Но они все равно продолжали расти вокруг, все теснее и теснее, заслоняя весь мир.

И вдруг розы прорезала белая вспышка – из них вылетел голубь, белоснежный как молоко, хлопнул крыльями и розы осыпались маленькими кусочками.

Когда розы исчезли, Виктор вновь оказался в комнате с граммофоном, только на этот раз граммофона-то и не было. Он огляделся, не понимая, зачем он здесь, и вдруг услышал голос:

– Вечер добрый.

Виктор обернулся.

Прислонившись к возникшему на месте стеллажа дверному косяку, стоял давешний священник, только на этот раз вместо рясы на нем был черный кожаный мотоциклетный комбинезон. В руках он держал шлем.

– Добрый, – согласился Виктор.

– Разрешите вас проводить? – спросил Мотоциклист.

– Смотря куда.

– Вперед. Разве вы не хотите выйти уже из этой комнаты? – лукаво прищурился Мотоциклист.

– Очень хочу. Вот только там, куда вы меня ведете, творится что-то странное. – Виктор указал на дверной проем: ровно от двери начиналась чернота, пронзенная алой сияющей нитью, ведущей от порога и вперед, в черную неизвестность.

– И что вам не нравится? – спросил Мотоциклист.

– Я, к сожалению, не обладаю талантом канатоходца, – развел руками Виктор, подходя к двери и заглядывая за порог.

– Почему же до этого вы спокойно шли? – сказал Мотоциклист, кивая ему за спину.

– Что вы имеете ввиду?.. – сказал Виктор, оборачиваясь – и замер, боясь пошевелиться. Позади него комната исчезала, оставляя черную пропасть и тонкую алую нить.

– Все люди канатоходцы, месье Виктор. Просто обычно у них завязаны глаза.

Комната таяла – ее съедала чернота, пока наконец совсем не исчезла, оставив Виктора вполне комфортно стоять на алой нити.

– Если алая нить – это мой жизненный путь, то чернота – небытие, поджидающее нас в любой момент?

– Чернота – это просто чернота, – пожал плечами Мотоциклист, надевая шлем и усаживаясь на неизвестно откуда взявшийся мотоцикл. – Чернота выключенного экрана. Это же сон, не забывайте. Который подстраивается под вас. Придумайте уже картинку.

– То есть пока я не решу, чего хочу, здесь ничего не появится? – уточнил Виктор.

– Именно. Идемте? – спросил Мотоциклист, заводя мотоцикл. На удивленный взгляд Виктора он пояснил: – Пешком мне за вами не угнаться. Только живые так стремительно сжигают километры.

Виктор сделал несколько шагов вперед. Мотоциклист не отставал. Мотоцикл мчался рядом, не по алой линии, а по черной пустоте. Длинные рыжие волосы мотоциклиста, торчащие из-под шлема, стегали по черному комбинезону, словно их трепал неощущаемый Виктором ветер.

Виктор посмотрел на мотоциклиста, потом остановился, присел на корточки и коснулся рукой алой нити. В ту же секунду, от его руки, все расширяясь, поползли цвета, меняя окружающий мир.

И вот они стоят на двухполосной автомобильной дороге. Вокруг высятся рыже-зелено-черные сосны, упираются в свинцово-серое небо. Мотоциклист стоит рядом, растерянный – исчезли и мотоцикл, и шлем. Он длинен и тонок, нечеловечески красив, замер черной фигурой, чернильным росчерком. Словно иероглиф, только что нанесенный на бумагу мастером, словно нота – оторвется и взлетит в небо мелодией. И рыжие волосы плещутся за спиной танцуя с ветром – огонь. А под ногами его разбитый в щебень старый асфальт с дырами.

– Так удобнее разговаривать, – сказал Виктор, отворачиваясь от Мотоциклиста. Тот же словно отмер и приземлился на грешную землю, растеряв свою дикую магию. И когда Виктор снова повернулся к нему, то не заметил ничего ни демонского, ни ангельского в его лице. Парень как парень.

– Куда мы, кстати говоря, идем? – спросил Виктор.

– У нас экскурсия, – вежливо улыбнулся Мотоциклист. – По вашему разуму.

– О, как интересно. И кто же экскурсовод?

– По вашему разуму? Вы, конечно.

– Ага. И что я должен делать?

– Вести экскурсию.

– Логично. И чего же вы хотите от меня? Сокровенных тайн?

– Почему бы и нет? Для меня все равно нет никаких тайн, я ведь вижу каждую вашу мысль, без разницы, озвучиваете вы ее или нет.

– В таком случае замечательно, что вы не хорошенькая девушка, – рассмеялся Виктор.

– Думаю как раз наоборот. В вашем случае хорошеньким девушкам пригодилась бы эта способность. Той же Кристине, к примеру.

Виктор, прищурившись, посмотрел на Мотоциклиста.

– А она вообще существует?

– Экий вы хитрый, – улыбнулся Мотоциклист. – А это уже вам решать. Она может существовать. А может и нет. Но что, если она плод вашего воображения? Нет, это будет слишком просто. В этом случае вы опустите руки и убьёте себя наркотиками. А вот если она реальна – это уже куда интереснее… Впрочем, она опять-таки не для вас. Вы же бросили ее, кажется?

– Это она бросила меня, – покачал головой Виктор.

– Но вы сделали все для этого, не правда ли? А почему, – Мотоциклист развел руками, – почему надо бросить девушку, которая любит вас, и вы любите ее, и никаких объективных преград между вами нет?

– Это сложно…

– Вы же не Ромео и Джульетта, – покачал головой Мотоциклист с легкой улыбкой – Это как раз очень просто. Вы сами себя убедили в какой-нибудь ерунде, вроде того, что любви не существует, постоянно повторяете это себе, более того, позволяете глупым, в сущности, словам властвовать над вами, менять вашу жизнь, вашу реальность.

– Абсурд. Мои выводы – это следствие произошедших со мной событий, а не наоборот.

– Ничуть. Мысль это только мысль. Она может промелькнуть и уйти. Но если вы даете ей вес, даете плоть призракам вашего воображения – вы как волшебник. Делаете нереальное – реальным. Я не прав?

Виктор покачал головой:

– Реальность-нереальность, это все конечно прекрасно, но что, если я прав в моих выводах?

– Да не может такого быть.

– Почему же? Вы романтик? Верите в Великие чувства? Дружбу до гроба и любовь до могилы? А я вам скажу, что вечно любить живого, находящегося с вами рядом человека – невозможно. Если вы будете каждый день есть любимое блюдо, оно вскоре надоест вам до чертиков. Разве не так?

– Но люди – не блюда.

– И что же с того?

– С того, что вы говорите о физиологии, а я – о душе.

– О душе! – фыркнул Виктор. – Ах ну да, вы же священник! Кому как не вам говорить о душе. Может спасете мою, святой отец. Впрочем, как по-моему, так поздновато вы спохватились. Я потрепан, истаскан, как старая проститутка. Даже если вы меня постираете с отбеливателем, я весь в дырах буду. – Он шутовски поклонился.

– Я вас зашью, – усмехнулся Мотоциклист.

– А! Я буду как Мария Магдалина, мужской вариант. Раскаявшийся грешник, прильнувший к стопам сына бога, – Виктор присел на корточки у его ног.

– Послушайте, я что сейчас так похож на священника, отчего вы ерничаете? – Мотоциклист обвел руками свой наряд.

– Простите, аллергия на священнослужителей, – Виктор встал и отвернулся от Мотоциклиста, разглядывая пейзаж.

Когда пауза затянулась, Виктор сказал:

– Если вы хотите спасти меня, сначала спасите этот прогнивший мир.

– Сколько самодовольства! – воскликнул священник. – А может дело не в нем, а в вас? В том, что вы перестали верить, перестали любить?

– Я просто понял, как бывает на самом деле, разочаровался в сказках.

– Виктор, – насмешливо сказал Мотоциклист, – Уже одна ваша аналогия с блюдами говорит о том, что вы никогда не любили.

Виктор пожал плечами и отвернулся, не желая спорить.

– Представьте, вы имеете женщину. – с сарказмом сказал Мотоциклист. – Имеете ее раз, имеете ее два, имеете ее три…

– О, вы подхватили мой тон, – сказал Виктор.

– …Имеете ее несколько лет. Это одна и та же женщина, и вы уже примерно знаете, как выглядит ее лицо, когда она кончает, вы уже догадываетесь, что она будет выкрикивать, как она будет двигаться, ведь из раза в раз она, как и вы, повторяет одно и тоже. И это может… Как вы сказали? Надоесть хуже горькой редьки.

Виктор развел руками:

– Допустим.

– Но Виктор, имеют тело, а любят душу. Люди не блюда, Виктор, женщины – не резиновые куклы. У человеческого разума столько граней, что вам всей жизни не хватит до конца разгадать хотя бы одного человека, а вы считаете, что разгадали уже многих.

Мотоциклист посмотрел на начинающее садиться солнце и сказал:

– Последнее, месье Виктор. Вы не верите в дружбу и в любовь. Закономерный вопрос: верите ли вы в счастье?

– Отчего же не верить? Верю. Счастье – это такая мимолетная эмоция, которая никогда не остается с нами надолго. Приходит и уходит. Впрочем, если бы оно могло длиться долго, оно бы не было столь желанным, не правда ли?..

– Опять ваши аналогии с блюдами? – усмехнулся Мотоциклист.

– А почему бы и нет?

– Вы могли бы быть счастливым?

Виктор задумался.

– Думаю, что нет, – наконец ответил он. Слишком много грязи висит на мне. Слишком много я хочу, что мне недоступно. И если и поверить в… любовь, пусть и не Великую и Вечную, но хотя бы большую и долгую, с той же Кристиной… – Виктор задумался, какое-то время молчал, и наконец покачал головой. – Нет. Я сведу ее с ума, сойду с ума сам, убью ее, как и ту.

– Вы знаете, – задумчиво сказал Мотоциклист: – Вы говорите о счастье, словно оно – это взрыв, яркая вспышка в ночи. А как же такое тихое, рутинное, спокойное счастье? Маленькие моменты, дорогие вашему сердцу – радость от того, что после дождя вышло солнце, что вам улыбнулась девушка на улице?

– Может быть вы имеете ввиду умиротворение? Но вы говорите об огне в печи, я же говорю о фейерверке.

– То есть это не счастье?

– Оно слишком тихо горит, чтобы ради него жить.

– Жаль, – сказал Мотоциклист и внезапно протянул Виктору руку. – Что ж, спасибо за экскурсию, пришла моя пора показать вам кое-что.

Мотоциклист провел рукой слева направо перед собою, и по ходу движения его руки окружающий мир менялся.

И Виктор задохнулся восторгом.

Они двое парили посреди звездного неба.

Если вы будете ночью за городом, в ясную безоблачную погоду, посмотрите наверх – и вы увидите несколько звезд, сияющих на черном небе. Но там, за облаками, в невероятной вышине так, что и Землю не видно, а только звезды – там их были тысячи. Маленькие и большие, они ярко сияли, словно горсть страз, брошенная на черный бархат.

Они были не холодные и не горячие, они мерцали белым светом, и Виктор чувствовал, словно они невероятно близки ему. И невероятно близко, так, что казалось, протяни руку и коснешься.

Небо было везде: справа, слева, внизу, сверху. Полночно-синее, почти черное, глубокое-глубокое, как ни одна бездна, необъятное, безмерно великое.

Это было потрясающе. Его восторг был совсем детским. То, что с ним происходило до этого, нельзя было назвать чудом, несмотря на то, как это было невероятно. А вот это звездное небо – и было чудом. Тем самым восхитительным волшебным чудом, о котором так мечтают дети.

Он парил в воздухе, посреди неба, усыпанного звездами… Даже не так, он и сам стал одной из этих звезд – оставив свое прошлое на земле, вместе с сомнениями, похотью, злобой, болью… Он чувствовал себя словно сбросил толстую оболочку из закаменевшей грязи и сейчас это его душа сияла в ночном небе. Его душа – маленький ребенок, который верил в чудо.

– Невероятно, – Виктор почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. – Что это?

– Знаете, что нам дает взросление? – спросил Мотоциклист. Он стоял рядом, крепко держа Виктора за руку. – Корку, чтобы, когда нас обижают другие дети, нам было не так больно. Но знаете, доспехи тоже иногда надо снимать. Это то, что есть у счастливых людей, и то, чего вы так хотели. Это совсем не просто, но необходимо – снять свои доспехи, хоть на минуту подумать, что вы по-настоящему чувствуете.

– Как я…

– Я просто отнял у вас на время эмоции всех прожитых лет. Запомните то, что вы чувствуете сейчас. И идите по жизни туда, где вы чаще всего будете испытывать такое.

Звезды сияли.

И тут начался звездопад.

Виктор встревоженно посмотрел на Мотоциклиста.

– Уйдут одни, появятся новые, таков Закон, – спокойно сказал Мотоциклист.

– Но в этих новых будет частичка старого?

Мотоциклист улыбнулся, и Виктор почувствовал, как он крепко сжал его руку и вскинул ее вверх в торжествующем жесте.

– Сияйте, скорее, слышите?! Сияйте! Давайте, смелее, вы сможете, ведь у вас только этот миг, потом вы сорветесь и упадете!..

И Виктор почувствовал, как последние крохи грязи падают с его плеч, и он действительно может сиять. Он зажмурил глаза и… засиял. Последнее, что он видел, была ослепительная белая вспышка.

Исповедь Димитрия

Димитрий висит на стене, закованный в цепи. Горло жжет невыносимо, хочется пить. Последнее, что он помнил была спина священника и захлопнувшиеся двери, когда все вокруг погрузилось в темноту. В следующий миг он уже висел на стене.

Запястья до крови стерты наручниками – его, как свиную тушу, повесили на железный крюк, выступающий из стены. Комната, в которой он находится, абсолютно пуста, настолько пуста, что взгляду и зацепиться не за что – цементные стены, цементный пол, серая дверь и люминесцентная лампа под потолком. И абсолютная тишина. Такая, что он слышал звук своего дыхания – и это сводило его с ума.

И запах. Проклятый запах дешевых сигарет.

Он висел уже, как ему казалось, несколько часов, но ничего не происходило. Сначала он кричал, потом, когда содрал горло, просто висел и ждал. И это было хуже всего. Не невыносимая боль в плечах и запястьях, не пересохшее горло, нет, хуже всего было отсутствие действия, отсутствие чего-либо, на что можно было переключить свое внимание.

Ему казалось, что комната сжимается вокруг него, он задыхался, но не терял сознание. Он пытался дышать ртом, но все равно чувствовал этот запах.

Человеческий мозг – забавная штука. Вы помните, как пахнет ваш возлюбленный человек? Может пройти не один десяток лет, вы давно оставите его, но, однажды, спокойно шагая по улице, вы вдруг уловите исходящий от кого-то знакомый аромат… И это воскресит в памяти нежные руки, неловкие поцелуи и ощущение теплой кожи под пальцами.

Это случилось, когда ему было всего лишь двенадцать лет. В двенадцать он был очень красивым мальчиком, с наивными распахнутыми глазами.

Проклятый запах дешевых сигарет.

«Вдох – выдох… Вдох – выдох… Вдох – выдох…» – медитация никогда не удавалась ему хорошо. Посторонние мысли все время отвлекают. Вот и сейчас: «Вдох – выдох… А может надо вдыхать глубже? Или глубже будет перебор. Рука болит. И плечи, ужасно, хочется распрямиться. Так, я опять отвлекаюсь. Вдох – выдох… Вдох – выдох… И как можно фокусироваться на чем-то одном? Мозг не привык, у меня слишком много мыслей. Глупых мыслей, ненужных… Серые стены. Вдох – выдох… Когда я вдыхаю, я чувствую этот запах. Нет! Вдох – выдох…»

Димитрий ненавидел оставаться один. И всегда придумывал что-нибудь. В школе это была толпа друзей и убаюкивающая его по ночам мать. В колледже началась настоящая погоня за юбками, отчего его перестали воспринимать всерьез. Потом отец по знакомству устроил его в авто-сервис. Теперь Димитрий выматывался так, что приходил домой и валился с ног, засыпая без сновидений. Стало легче – у его действий была цель, которую он мог озвучить. Все считали, что он гонится за мечтой – на самом деле это был побег от воспоминаний. И он бежал, бежал как мог быстро, изо всех сил. Стоило ему остановиться хоть на секунду – и все начиналось сначала.

Говорят, время лечит. Это правда. И шрамы остаются. Это тоже правда.

Он уже не помнил почти ничего, только смутные обрывки – фразы, взгляды… А тело его помнило, все помнило, гораздо лучше головы.

Страх. Боль. Стыд.

Тот, кто причинял зло, хотел счастья для себя сейчас, он никогда не задумывался, что будет чувствовать его жертва всю свою оставшуюся жизнь. Счастье… Страшно видеть это слово здесь, не правда ли?

Этот человек просто сделал, ведь…

Не ему просыпаться в луже собственной мочи.

Не ему пытаться забыться в бутылке.

Не ему искать чистоты, будучи вымаранным в дерьме по самые кончики волос.

Димитрий думал, что все забыл, давным-давно. И когда тени воспоминаний приходили к нему, он отмахивался от них и шел играть на компьютере. Или тянулся к своей девушке.

Но сейчас он снова чувствовал этот запах, и не мог отвлечься. Удивительно, что он до сих пор помнил его, запах тех сигарет. И холод металла, сковывающего руки.

Господи, как хорошо он это помнил!..

Он варился в своем собственном аду, воспоминания затягивали его все глубже и глубже. Он снова был тем изуродованным ребенком. Он точно ходил по кругу, пытаясь из него выбраться, но не зная как. Замкнутый круг – его мозг пытался переработать травму, снова и снова воскрешая в памяти события. Он знал, что это бесполезно, но не мог остановиться.

Кто-то однажды сказал ему: ищи во всем хорошую сторону. А еще кто-то сказал: все не так плохо, как кажется.

И сейчас, как и тогда, он опять вспоминал, опять переваривал свой ужас, боль и позор, пытаясь опять, тщетно, найти в этом хорошую сторону.

Он просто не хотел признавать: все именно так страшно, как кажется. И нет во всем этом никакой хорошей стороны.

Просто так вышло. И так случилось, что вышло именно с ним.

Почему? Да потому что.

Он висел, голый и жалкий, были видны все шрамы, избороздившие его сильное прекрасное тело. И эти шрамы говорили ему: «Тебе не отмыться, никогда в жизни». Но он не хотел этого, не хотел принимать окружающую его реальность, он хотел, чтобы все это было сном, гадким сном. Знаете, так бывает, думаешь, «куда уж хуже, это невыносимо, остается только умереть», а потом вдруг просыпаешься, и такое облегчение накатывает – прямо до дрожи, до слез.

– Привет, – услышал он голос.

Димитрий поднял голову и вздрогнул. Перед ним стоял человек в обычной желтой футболке и джинсах, лицо его закрывала красная кепка. Димитрий почувствовал, как капелька пота срывается с его лица и падает на пыльный пол.

– Что… – он облизал пересохшие губы.

«Это не так, этого не может быть».

– Ну, ты же всегда мечтал взглянуть в лицо своему страху, – с насмешкой сказал человек, приподнимая козырек кепки. Димитрий застыл не в силах пошевелиться, но вовсе не от того, что его руки были скованы. Он глядел в лицо, расплывающееся в улыбке.

Димитрий стиснул кулаки и зубы. Он весь сжался, скорчился, этот огромный мужчина. Тело его помнило все, и не хотело снова пережить это, «лучше умереть» – думал он.

Тем временем человек достал из заднего кармана пачку сигарет и зажигалку, щелкнул колесиком и с наслаждением затянулся.

«Иллюзия», – сказал себе Димитрий, пережидая первую реакцию тела.

– Точно, иллюзия, – со смешком отозвался человек.

– Зачем? – протолкнул сквозь больное горло Димитрий. Получился жалкий хрип.

Человек цыкнул языком и, непонятно откуда достав стакан с водой, шагнул к Димитрию:

– На…

Димитрий инстинктивно дернулся назад, вжимаясь спиной в стену, цепи звякнули.

– Жалкое зрелище, – презрительно сказал человек.

– Ублюдок.

– А с чего это я должен тебя жалеть? Взрослый мужик в конце концов.

Он все-таки подошел к Димитрию, и ткнул в зубы стакан. Но горло Димитрия рефлекторно сжалось, и вода потекла по подбородку, ледяными дорожками стекая по телу.

– Что же ты, пить не научился… Ц-ц-ц! – он покачал головой. – Честно говоря, мне довольно противно находиться в этом амплуа, – он согнул ладони, указывая на себя. – Так что ты отвечай уж поскорее, а. Полегчало тебе, после того как ты взглянул в лицо своему страху?

Димитрий молчал, закрыв глаза.

Тогда человек шагнул к нему и схватил его за горло:

– Полегчало, я спрашиваю?! – прорычал он.

– НЕТ!!! – крикнул Димитрий зло скалясь.

– Верно, – он обнажил зубы в широкой улыбке и отстранился. Черты лица его поплыли и перед Димитрием оказался рыжеволосый священник. Волосы были стянуты в хвост, кепка исчезла. – Абсолютно верно.

– Кто ты?!

Он усмехнулся, подошел близко-близко и, почти касаясь своим лбом лба Димитрия, прошептал:

– Я – Палач.

И вдруг, вырвавшись из пропасти его грязно-серых глаз, Димитрий увидел, как стены серой комнаты вокруг него стали таять, обнажая старый грязный гараж. Он не верил, он правда, до последнего не верил.

– Легче? – скалясь спросил Палач, вернувший себе прежний облик.

– НЕТ!!! – заорал Димитрий, срывая израненное горло. – Нет! Да нахрена это все вообще???

Он снова был мальчишкой, глупым, наивным мальчишкой, скорчившимся грязной кучей в углу. И снова, и снова, и снова!!!

– Гуманней было дать ему убить тебя тогда, не правда ли? – шепнул Палач на ухо Димитрию.

– Да…

Палач недолго вглядывался ему в лицо.

– Неправильный ответ, – и Палач вновь осклабился, щуря глаза, словно услышал что-то невероятно смешное.

Димитрий ошалело уставился в его лицо, а потом вдруг стал смеяться. Он хохотал, хохотал осатанело, так, что слезы выступали на глазах. Глаза его блестели, когда он снова взглянул на Палача.

– Поразвлечься решил? – ухмылка Димитрия была совершенно безумной, он скалил зубы как собака. – Вот это я понимаю, Игра! Восхитительно! Может еще и покажешь мне, что было тогда, в красках? Посмотрим кинцо, а?

Палач огляделся и на какое-то время застыл задумавшись. Потом цыкнул языком.

– Знаешь, – сказал он, – Все вот это я спер из твоей памяти.

Он обвел рукой темный захламленный гараж, с непонятными тенями по углам.

– А знаешь, как на самом деле выглядело это все?

Окружающий мир снова стал расплываться. И вот перед Димитрием тот самый гараж, только в несколько раз больше и чище, на потолке висит лампочка, освещая все неярким желтым светом. В углу инструменты, а человек, который стоит перед ним – куда ниже, толще и… Он жалок? Да, абсолютно жалок. Жалкий урод.

– Жалкий урод, – повторил Димитрий. – Что это значит вообще?

– Найди пять отличий, – Палач выпучил глаза.

– Что это за… хуйня?..

– Это то, что на самом деле помнит твой мозг. Без… украшательства, так сказать. Забавно, правда? Гляди-ка…

Палач, отошел на несколько шагов. Картинка замерцала, меняясь с темного гаража на светлый и обратно.

– Забавно, правда? Ну и затейник твой мозг, я тебе скажу…

Комната менялась и снова, и снова, и Димитрий перестал понимать, что происходит. Ему хотелось просто закрыть глаза и уши, спрятаться, чтобы никто его не нашел.

– Хватит!

– Да пожалуйста!..

Димитрий почувствовал, как цепи, сковывавшие его руки порвались, и он ничком рухнул на пол. Точнее не на пол… А в траву.

Тишина. Только поют птички и ветер шумит в листве.

Димитрий попытался пошевелиться и с удивлением почувствовал, что ничего не болит. Даже горло прошло в какой-то чудодейственный миг. Он пошевелился и сел.

– Твои мозги, как пластилин, им можно внушить что угодно, даже боль. Гипнотизеры этим занимаются. Но самый лучший гипнотизер для тебя – ты сам. Правда, смешно?

Димитрий сидел на ромашковом лугу. Вокруг летали белые бабочки, перепархивая с одной ромашки на другую, так, что их головки качались, сталкиваясь. Рядом с ним сидел рыжий священник, покачивая на пальцах круглый амулет.

Даже не думая, что он делает, совершенно на инстинктах, Димитрий двинул в его мерзкую рожу.

– Блядь, ну ты и урод…

– Совсем охренел, – вскочил на ноги Палач, держась за правую половину лица. – Я ему помогаю, а он!..

– Каким хером ты мне помогаешь, ебанутый урод?!

Палач закаменел лицом.

– Смелый стал, погляжу. Только задница в безопасности оказалась…

Димитрий врезал снова, сильнее, Палач ответил, и они покатились по траве, приминая ромашки и мутузя друг друга. Через несколько секунд запал прошел, и они расползлись, баюкая пострадавшие конечности.

– Вот, такой луг изуродовал, – с сожалением сказал Палач, оглядывая примятые ромашки.

Димитрий промолчал. Все что он мог сказать, было исключительно нецензурным.

– Ты думаешь, стоит эту жизнь тратить на одного урода? – сказал Палач, срывая ромашку.

– Психиатр чтоле? – сказал Димитрий.

– Я всего лишь хочу вернуть тебя в реальный мир. Показать, чем реальность отличается от фантазии, – ответил Палач.

– А то я не понимаю. Совсем дурак.

– Нет, не понимаешь. Реальность – это то, что есть здесь и сейчас. Живешь ты сейчас в этом сне, он для тебя реальность. Сон станет сном только тогда, когда закончится, когда тебе удастся вырваться из него.

– Не понимаю, что за чушь ты городишь, – фыркнул Димитрий.

– Когда ты вырвешься из своих воспоминаний, они станут всего лишь воспоминаниями. Когда ты окажешься на ромашковом лугу, а не в полутемном маленьком гараже, гараж станет всего лишь сном. Иллюзией.

– Чего?.. – выплюнул Димитрий, оскалившись. – Ты, клоун, ты вообще понимаешь, о чем ты тут мне толкуешь? Сидит тут какое-то чучело набитое, называет себя Палач… Прикрой пафос, а то взорвешься!

– Называю себя «Палач»? А тебе хочется пыток? – безмятежно улыбнулся Палач. – Зачем? Ты и так страдаешь каждую минуту своего существования. Жалкого. Бессмысленного… Ну да ладно!

Прежде чем Димитрий успел рвануться к нему, Палач щелкнул пальцами, и Димитрий оказался… На плахе.

– Что?! – привычно уже выдохнул Димитрий, поворачивая голову в деревянной оправе. Сверху на него смотрело лезвие гильотины.

– Хочешь жить? – ласково спросил Палач. – А, впрочем, неважно.

И лезвие гильотины упало вниз.

Чернота была вокруг него, везде.

И тут луч света резанул по глазам Димитрия– в черноте появился прямоугольник, который сиял белым светом, образовывая туннель через тьму, прямо к ногам Димитрия.

– Это была маленькая рекламная пауза, – зазвучал издевательский голос Палача. – Смотри, я снял чудесное видео, хоть сейчас выкладывай.

На прямоугольнике появились дрожащие цифры:

1..

2..

3!

Музыка: «Танец маленьких утят».

Димитрий смотрел и понимал, что начинает сходить с ума: черно-белая картинка, идущая полосами, как в старом кинотеатре, гильотина. Аплодирующие люди. Улыбающийся Палач. Димитрий – раззявленный в ужасе рот. Вжик – лезвие падает. Голова отваливается и прыгает к толпе… Палач подтягивает лезвие, и Димитрий снова цел и невредим лежит шеей в деревянном кольце. Вжик – еще одна голова присоединяется к уже отрубленной. Вжик – еще. Вжик – еще. Дети начинают перекидываться ими, задорно смеясь, а Димитрий видит безгласый ужас, посмертной маской застывший на своем собственном лице.

Димитрий почувствовал, как его начинает трясти.

– Что за хрень?

Никто не ответил.

– Что это за хрень?!

Тишина, только веселая мелодия играет. А головы все падают и падают. С деревянного помоста кровь уже течет под ноги людям, детские мордочки измазаны в крови и пыли, из одной головы что-то вываливается…

– ЧТО ЭТО ЗА ХРЕНЬ?!!!! – орет Димитрий, закрывая глаза руками, чтобы не смотреть в бешеные веселые и голодные лица детей.

– Понравилась моя шуточка? – вкрадчиво замечает голос сзади.

Димитрий оборачивается, но его руки хватают воздух. В котором погасают грязно-серые раскосые глаза.

– Не поймал! – звучит издевательское. И мерзкое хихиканье. Хихиканье множится, разливается по черноте, разбивается на сотни голосов, которые становятся все тоньше и тоньше, и Димитрию становится страшно, как никогда в жизни. Сотни этих голосов, то убыстряющихся и истончающихся, то замедляющихся и грубеющих, словно кто-то балуется с плеером, но их много, они вокруг, и есть в них что-то настолько иррациональное, настолько бесовское, в самом страшном смысле этого слова, что Димитрий застывает как вкопанный. Такого страха не испытывал он никогда – чистый, незамутненный ужас. А потом в темноте напротив его лица появляются белые голодные глаза детей – совсем белые, на белых же, без единой кровинки лицах, искаженных злобными нечеловеческими усмешками. И Димитрий чувствует, как его сердце замирает, застывает, покрываясь льдом, и руки холодеют, и живот, а из глаз сами начинают течь слезы. Страшно до смерти, вот что это.

– Пи-пи-пи-пи!

Димитрий распахнул глаза, и вцепился в холодные простыни, пытаясь отдышаться. Он нашарил рукой будильник и прихлопнул его сверху. Пиликание прекратилось.

Димитрий перевернулся на другой бок, к окну, и увидел розоватое небо с золотыми полосками.

Небо, холодное лакированное дерево кровати под пальцами – вот что такое реальность.

«Господи, всего лишь сон!»

За годы тренировки Димитрий в совершенстве освоил супертехнику «мы подумаем об этом завтра». Вот и сейчас он просто выкинул все приснившееся из головы, вздохнул, потянулся и сел, вбивая ноги в тапочки. Вторая половина кровати была уже пуста.

Холодная вода смыла остатки сна, вернув Димитрию бодрость и хорошее настроение.

Аглая сидела на кухне в своей любимой позе, на подоконнике, с чашечкой кофе.

– Утро доброе! – сказал Димитрий.

Аглая с некоторой неохотой отставила допитую чашку и медленно соскользнула с подоконника, мягко по-кошачьи ступая к нему.

– Будильник прозвенел? – спросила она после поцелуя в щеку.

– Ага, минут десять назад.

– Как минут десять?!

– Ну, – Димитрий почесал затылок, – Я пока умылся…

– Помоешь чашку, – кинула ему Аглая, выскальзывая из-под его руки.

Макияж, платье, сумка, туфли – и вот она, схватив пальто и ключи от машины, вылетает за дверь.

– До вечера, – прокричал ей вслед Димитрий, высовываясь из кухни.

– Дверь не забудь закрыть! – кричит она в ответ.

Димитрий сделал огонь под сковородкой потише и, вымыв руки, пошел в прихожую. Закрыл дверь, повесил платок, сброшенный Аглаей впопыхах с вешалки.

Вернувшись на кухню, он включил телевизор погромче и снял со сковородки омлет. Включил чайник, достал чайный пакетик, чашку и кетчуп.

Голос выступающих эхом отдавался в его ушах, проходил через мозг, не задерживаясь, не оставляя никакого следа. Он четко и внятно проговаривал внутри слова, совершенно не вникая в их смысл: «война», «разве», «это» и «выход». Это упражнение он придумал давно. Оно помогало успокоиться, забыть то, что он хотел забыть.

Позавтракав, Димитрий пошел в комнату, включил там радио, потом вернулся на кухню, выключил телевизор, и снова пошел в комнату. Тоже ритуал. Чтобы не оставаться в тишине. И все также проговаривая слова. Потом подпевая знакомой песне, выбрал рубашку.

Внезапно раздался звонок.

– Алло? – сказал Димитрий, выкручивая звук у динамика.

Шипение.

– Алло?

– Эй, – и страх накатывает ледяной волной, стискивая его лицо в горсть, голос Палача приглушен, но так же насмешлив. – Думаешь дома ты в безопасности?

Димитрий бросает трубку, чтобы через минуту снова услышать звонок.

– Это чертов сон, разве нет?! – говорит он сам себе. – Так не бывает.

И через секунду:

– Алло?

Шипение.

– …ал?

– Что?..

– Не скучал?..

– Кто ты?

Он спрашивает, уже зная ответ.

– Я же уже представлялся. Палач.

– Ты меня вообще за кого держишь?! Ты, клоун!..

– Не веришь? Жаль.

Гудки.

Димитрий посмотрел на трубку. И вздрогнул от раздавшегося в дверь звонка.

«Аглая что-то забыла. Наверняка она. Не может же быть.»

Димитрий подошел к двери и заглянул в глазок. Но там почему-то не было ничего видно. Только чернота.

Залепили что ли? Или лампочка перегорела?

Звонок повторился.

Димитрий подхватил молоток, оставленный им на тумбочке вчера, когда он чинил стул. И распахнул дверь.

Перед ним стоял Палач. А за Палачом – за его спиной была та самая чернота и «кинцо»: прыгающие под танец маленьких утят отрубленные головы.

– Это сон, – сказал Димитрий.

– Это сон, – согласился Палач. – Хочешь еще?

– Нет!

– Могу тебе устроить вечеринку. Ты и сорок трупов детей. Кучей. Мертвые холодные ручки и ножки, застывшие мутные глаза, слюна, испражнения и вонь разлагающейся плоти. А еще можно добавить червей или крыс, вылезающих прямо из живота – прогрызающих себе место под солнцем, если так можно выра…

– Хорош, – сказал Димитрий, поднимая ладонь. – Я понял, что ты можешь. Отлично понял, хватит этого.

– Молоточек-то на место поставь, – сказал Палач.

– Чего ты хочешь? – устало спросил Димитрий.

– Поговорить, – предложил Палач.

– Хорошо. Говори.

– Не-ет, ты не понял. Говорить будешь ты, а я – задавать вопросы.

– Спрашивай.

Палач удивленно взглянул на Димитрия и завис.

– Ну не-ет! Так не интересно.

И он хлопнул в ладоши.

Темный захламленный гараж, на его фоне белое скорчившееся тело подростка кажется еще белее. Тело, абсолютно голое, в темных пятнах синяков и кровоподтеков, прикованное наручниками к трубе.

Димитрий зажимает ноги, пытаясь хоть так прикрыть свое естество. Тонкие руки мальчишки машинально поднимаются вверх, скрещиваются над головой в тщетной попытке защититься. Худая спина выгнута колесом, показывая холмики-позвоночки. Голова уткнута в колени. Он чувствует запах. Вонь от своего загаженного тела и еще не выветрившийся запах сигарет. Что-то стекает по его ногам – кровь?

– Стыдно? – прохаживается рядом Палач.

– Нет!!! Ты обещал!!! – кричит Димитрий, голос его тонок, это голос двенадцатилетнего мальчишки, он обрывается в ледяную тишину. Он сжимается, скорчивается еще сильнее. Нет даже мысли о том, что можно вырваться. Ведь вырваться – невозможно.

Палач пожимает плечами.

– Что я могу поделать, если это твое сознание все время возвращается туда же. Ходит по кругу. Только небольшие отклонения от маршрута, так даже не интересно. Может ты мазохист?

– Ненавижу тебя… Ты не человек. Ты чудовище какое-то. Ты хотя бы представляешь, что я пережил? Ребенок, и это… – Димитрий сплюнул, поднимая на Палача волчьи глаза исковерканного мальчишки.

– Расскажи мне, – наклоняется к самому его лицу Палач. Садится на колени, прямо в грязь, перед ним и говорит: – Расскажи мне. Выговори свой страх. Дай ему форму слов.

– Зачем?

– Так будет легче.

– Я не буду этого делать. Я уже рассказывал все чертовым психиатрам. Снова – не стану.

– Хорошо… – протянул Палач.

Димитрий пошевелился.

– Сними наручники! – потребовал он.

– Не-а.

– Мне больно, неудобно!

Нелепое слово, вырвавшееся у него, заставило Палача хмыкнуть.

– Тебе и не должно быть удобно. Должно быть удобно мне.

Тишина.

– Злость, страх, вина! – воскликнул восхищенно Палач. – Вот это букет!!! Злость и страх понятны… А вот вина… Ты чувствуешь свою вину за произошедшее?

Димитрий молчал, не в силах даже осознать вопрос.

Палач склонился к нему и вздернул его подбородок.

– Эй, ты виноват?

– В чем?! – крикнул Димитрий.

– А кто виноват? Другие? – Он посмотрел в его безумные глаза. – Нет, тебе на них плевать. Что же это тогда… Может быть… Стыд? Да, стыд… Точно.

Палач присел на корточки перед своей жертвой.

– Стыдно, да?

Он медленно провел по его бедру, отчего мальчишка шарахнулся прочь и весь затрясся.

– Кровь, моча, – Палач поднял пальцы. – Не повезло тебе, парень.

Он протянул другую руку и потрепал его по голове:

– Ну тише, тише, мальчик. Чего тебе стыдиться. Ты молодец, ты сопротивлялся. Ну не получилось, ты маленький еще, а вот вырастешь, будешь огроменный, кого угодно побьешь. Я знаю.

Он снова потрепал его по голове и позвал:

– Эй, Дима, слышишь, Ди-ма, просыпайся, вставай. Пойдем отсюда. Чтобы ты никогда не возвращался сюда. Пойдем?

Димитрий посмотрел на Палача.

– Пошли отсюда. Ты же не хочешь, всю жизнь так сидеть, жалея себя, ковыряясь в своей болячке и не давая ей зажить, день за днем глядючи «Веселые картинки», которые тебе твой мозг подсовывает. Не хочешь, правда? Тогда пошли со мной. Но с одним условием – ты должен все забыть.

Димитрий откашлялся, больное горло не хотело говорить.

– Такое не забывается.

– А ты пробовал? Пробовал забыть? Ни разу. Все следы давно стерлись с твоего тела. Но не из твоей головы. Ты не понимаешь, что ты – свободен! Все, чем ты мучил себя все эти годы – иллюзия! Чушь собачья! Ты сам пытал себя, не хуже палача.

– Это не отменит того, что было, ничего не отменит того, что было.

– Здесь и сейчас – вот что важно! Не имеет значения, что когда-то было… – Палач оборвал себя. – Мне надоело с тобой возиться. Выбирай, считаю до трех.

И Палач протянул Димитрию руку.

– Раз.

«Все бессмысленно».

– Два.

«Как можно просто забыть? Я хотел бы, больше всего на свете. Но это невозможно. Что случится если я возьму его за руку? Ничего, скорее всего это очередная его «шуточка». И если не возьму – тоже ничего не случится, может он скорее отпустит меня».

– Три.

«Как все это глупо…»

– Стой! Согласен.

Димитрий, ухватившись за сильную, крепкую руку Палача, поднялся на ноги, возвышаясь над ним. Наручники порвались, они были сделаны из фольги.

Все исчезло.

Димитрий стоял на краю каменного обрыва. Прямо напротив него, на расстоянии сотни метров откуда-то с небес низвергался водопад. Блестящая стена переливалась в свете солнца тысячей крошечных радуг. Откуда-то позади дул теплый сухой ветер, принося мелкий темно-красный песок, осыпавшийся с обрыва.

Сердце его, замершее в тугой кровавый узел там, где темно, увидело свет и неуверенно толкнулось, пробуждая то, что не давало ему умереть даже в самые отчаянные минуты – жажду жизни. Он любил солнце. Вся гнусь начиналась ворочаться в его голове ближе к ночи.

Димитрий зарылся кончиками ступней в песок и закрыл глаза, вдыхая влажный воздух, ощущая, как на его животе оседают капельки холодной влаги, а спину греет солнце. Он стоял так несколько минут, чувствуя, как сердце успокаивается, а солнце сжигает все страхи, которые вместе с потом выходят из его тела. Он грелся в золотых лучах, чувствуя, как могильный холод сменяет жар полуденного солнца. Он раскинул руки, чувствуя, как ветер толкает его в спину и ерошит отливающие бронзой волосы. Он чувствовал себя доисторическим титаном, стоящим на краю света и держащим небосвод – он был совершенно обнажен, золотистое от загара тело, могучее и крепкое словно олицетворяло собой жизненную силу.

Димитрий опустил руки и обернулся. До самого горизонта простирались красные пески, над которыми висело золотое солнце. Палача нигде не было.

– Почему я голый и… один, где ты? – тихо спросил Димитрий.

– Потому что в миг своего рождения человек тоже голый и один. – раздался знакомый голос где-то у его правого уха. – Довольно и того, что меня, как твою мамочку, связывает с тобой невидимая пуповина, так что я морально буду с тобой. Но ты должен сам пройти весь этот путь. Оставить позади свое прошлое и заново родиться.

– Пугает меня слово путь, учитывая, что я на краю обрыва стою, – поделился Димитрий.

– Ты должен дойти до водопада.

– У меня есть крылья? – поинтересовался Димитрий.

– У тебя будет дорога. Но запомни. Дорога существует только тогда, когда ты в нее веришь. Чуть стоит проскользнуть неверию, страху или желанию вернуться, оставить все как есть – дорога исчезнет, и ты упадешь в пропасть.

Димитрий не долго размышлял:

– Вообще-то это сон, так что я здесь не умру.

– Здесь нет смерти, здесь есть чернота. Хочешь туда вернуться?

– Очень, – Димитрий усмехнулся.

– Мне пора, – сказал Палач.

– И куда ты уходишь? – спросил Димитрий.

– В никуда. Мы тени, получающие тело на миг, пока играем роль.

Димитрий усмехнулся.

– Разве то же самое нельзя сказать про весь мир?

– Прощай, – сказал Палач.

– Прощай, – после долгой паузы ответил Димитрий.

Все стихло. И голос, и ветер, бьющий ему в спину. Какое-то странное настроение было у этой тишины. Немного печальное, светлое и умиротворенное. Димитрию в голову пришла старая песня, он не помнил слов, только мелодию, и две последние строки: «Так с небес, чуть дыша, опустилась душа».

– Ладно. – встряхнулся Димитрий. – Пора.

Он подошел к краю обрыва, осторожно наклонился, но все равно ничего не увидел, кроме серого камня скалы и черноты где-то далеко внизу.

– Ну и что это значит? – спросил он у самого себя.

Димитрий осторожно сел. Песок обжег задницу, заставив его еле слышно выругаться.

– Чувствую себя последним идиотом, – пожаловался Димитрий своей правой ноге. – Надо верить, сказал он. Верить. А как вообще можно поверить, что вдруг изниоткуда появится дорожка? Нет, это конечно сон. Все возможно. Ладно.

Димитрий, повозившись, удобно устроился на краю обрыва, свесив ноги вниз.

– Верить. Как можно просто взять и поверить? Тупость какая-то. Мне тут скорее башку напечет. Или я усну. Интересно, а можно уснуть во сне? Проснуться-то во сне можно, это я уже понял. А уснуть?

Однако вскоре он почувствовал, что уснуть точно не получится. Уж больно бодрит раскаленный песок, жгущий голое тело.

– Ну вот, теперь вся спина в песочке, – пожаловался неизвестно кому Димитрий. Подтянул ноги, сел на пятки и зажмурил глаза:

«Верю, верю, верю, верю! Щас появится дорожка, и я по ней благополучненько дойду до водопада. А за водопадом скала, а в скале будет дверка, я в нее войду, и попаду к остальным. А дорога будет широкая и удобная, идти по ней одно удовольствие… Прямо чувствую, как ноги пружинят».

Он открыл глаза и не поверил. Прямо от обрыва начиналась радуга! Полупрозрачная, трясущаяся и очень тоненькая радуга. Она переливалась и просвечивала, а кое-где вовсе пестрела дырами.

– И это все, на что хватило моей веры? – фыркнул Димитрий и, потянувшись, ткнул пальцем в радугу. Она еле заметно спружинила. – Действительно пружинит. Ну хотя бы твердая… Относительно. Попробую-ка сделать потолще.

Он снова закрыл глаза и стал представлять дорогу. Такую добротную и почему-то из желтых кирпичей. Открыл глаза:

Картинка не изменилась.

После еще нескольких попыток Димитрий понял, что его веры действительно хватает только на полупрозрачную плешивую радугу. И судя по всему, идти придется по ней.

– Это сон, а значит ничего не может случиться. – убеждал он себя. – В любом случае я не умру.

Димитрий подполз к краю и посмотрел вниз. Голова закружилась. Из-под пальцев стал осыпаться красный песок, и Димитрий тут же отдернул руку. Было страшно. А уж встать на эту радугу и вовсе казалось совершенно нереальным.

– Верю, верю, верю, верю… – шептал он, продвигая руку вперед. На ощупь радуга походила на пластик (на вкус тоже), но пружинила почему-то довольно сильно. В любом случае, она явно была достаточно скользкой, чтобы с нее свалиться.

Потихоньку, помаленьку, ползком продвигаясь над пропастью, Димитрий приближался к заветному водопаду. Он уже был где-то на середине, когда вдруг решил оглянуться назад, чтобы проверить, сколько он уже прополз. Он обернулся и увидел обрыв, с которого он недавно слез и крайполупрозрачной радуги, касающийся камня. Это была явно радуга, самая настоящая радуга, которая из капелек воды, а вовсе не из пластика. И было совершенно непонятно, с какого перепугу он может на ней сидеть – на радуге – над пропастью.

Только эта мысль пришла к нему в голову, как он почувствовал, как его опора тает под ним – секунда и он полетел вниз.

Дыхание сперло, его прошиб пот, воздух обхватил его тело со всех сторон. Он летел вниз, в пропасть, прямо в ту самую черноту, которая с каждым метром все сгущалась и сгущалась вокруг него.

«Господи, как я хочу жить!!!!» – пронеслось у него в голове.

– Верю, верю, верю, ВЕРЮ!!! – заорал он. – Твердая, дорога, да, дорога!!! ВЕРЮ!!!

Бух!

Димитрий почувствовал сильный удар, его подкинуло вверх, перекувырнуло и снова удар. Он лежал не шевелясь, глядя вверх – там уже сгущалась чернота, которую сейчас почему-то разбавили звездами. Удар был такой силы, что совершенно оглушил его, выбил из него дух. Все тело болело, даже рев водопада не пробивался сквозь звон в ушах. «Только бы позвоночник не повредил», – думал он. – «Только бы пошевелиться». Он дернулся и приподнялся, шипя от боли. Вся его спина представляла собой один гигантский синяк. Руки и ноги болели, но он смог сесть.

Димитрий сидел на радуге. Только теперь она была пошире и не так откровенно просвечивала. Вокруг прямо в воздухе висели клочья темноты, сумерки сгустились. Но вот он, водопад, его цель, переливался сотнями разноцветных огней прямо перед ним. Он как будто светился.

Димитрий встал и решительно зашагал к водопаду, не позволяя себе ни о чем думать. «К черту все. К черту все страхи и все сомнения, если они мешают мне. Вот она цель, я стою прямо перед ней, какая разница как я стою – вот он, водопад.»

Он протянул руку, касаясь тугих струй. Они были почти ледяные, но жданной благодатью упали на его раскаленную желтым солнцем кожу. Он шагнул вперед, чувствуя, как вода барабанит по макушке, по плечам, словно умелый массажист. Волосы облепили его лицо, он нагнул голову и открыл рот, вдыхая холодный влажный воздух. Капли воды стекали по его губам, падая вниз, глаза его были закрыты. Он чувствовал, как тысячи струй вымывают и уносят вниз все раздражение, всю злость, все нервы. Всю грязь, все воспоминания, струи уносят всю его прошлую жизнь. Спереди, сзади, сбоку – все закрывала синим покровом вода. В этом мире была только вода и два пятачка земли под правой и левой ступней.

У него было чувство, словно ничего больше не осталось на свете – даже его самого уже не осталось. В голове было пусто, ни единой мысли, словно вода вымыла и их, вычистила каждую частичку его существа, его души. Здесь уже не было того Димитрия, не было ничего. Только вода, сплошным потоком сперва уносящая вниз грязь, а, после, и кристально чистая.

Он нашел себя, нового себя, среди струй и шагнул вперед, чувствуя, как вода остается где-то позади. Он поднял голову, распрямился в полный рост и открыл глаза.

Он закричал, громко-громко, во всю ширь легких, просто от ощущения торжества в себе, от ощущения жизни. И захохотал, сам не зная от чего.

Позади его шумел водопад, ноги его утопали в нежном зеленом мху. Вокруг сплетались кронами высокие вековые деревья.

Димитрий подошел к водопаду вплотную и протянул руку. Она прошла сквозь поток и уткнулась в каменную стену. Дороги назад не было.

Он приложил руку к стене, погладил кончиками пальцев шершавую поверхность, потом отвернулся и зашагал вперед, в просвет между деревьями.

Исповедь Кристины

Когда Кристина зашла в храм, ей пришлось на какое-то время остановиться, дожидаясь пока глаза после яркого света привыкнут к полутемному помещению. Небольшая комната, судя по всему прихожая, или, как это называется в храмах, притвор. Как порой бывает в некоторых христианских монастырях, здесь, в обычной картонной коробке, стопкой лежали платки на голову и цветастые тряпки с завязками – юбки для посетительниц в брюках. Пока Кристина привыкала к темноте и прилаживала эту сбрую на себя, остальные успели уйти.

– Не могли подождать? – пожаловалась дверной ручке Кристина.

Пальцы ее легли на холодное медное кольцо, торчащее из пасти какого-то странного чудища. Она потянула тяжелую тугую дверь, и та медленно открылась.

Прямо перед ней простиралась стеклянная подводная галерея. Пол под ногами, стены – все было совершенно прозрачное. Вокруг, куда ни глянь, вода. Яркая, бирюзовая, пронизанная солнечными лучами. И такая чистая, что видны неспешно проплывающие мимо гигантские морские рыбы. Пестрые, броские, хищные. Прекрасные и безобразные одновременно.

Кристина осторожно сделала первый шаг и убедилась, что пол под ней не провалился. Стоило ей двинуться с места, как она зазвенела, как новогодняя елка, и тут же ахнула, разглядывая свой наряд.

Вместо косынки и юбки, на ней оказалось длинное платье, будто составленное из нитей хрусталя. С рукавов свисала бахрома стекляруса, распущенные волосы были перевиты жемчугом, а на ногах красовались хрустальные туфельки, звонко цокавшие об пол.

– Я прямо Золушка! – сказала себе Кристина.

Она медленно и осторожно, опасаясь провалиться, пошла по галерее, разглядывая диковинных рыб, проплывавших мимо. Вон проплыла оранжевая, большая и круглая, с шипами наростами, а вот росчерком пера скользнул тонкий и длинный фиолетовый угорь…

Кристина старалась не смотреть вниз – чернеющая глубина пугала.

Ей так нравилось все это – стеклянный коридор, рыбы, которые не могли ее достать, солнце, играющее в воде, ее платье и хрустальные башмачки, что в какой-то момент, она оглянулась по сторонам (не заметит ли кто?) и закружилась по галерее, звонко цокая каблуками, чувствуя, как хрусталь на платье скользит по воздуху вместе с нею.

Эхо хрустальных башмачков летело по коридору, опережая ее.

Вдруг какая-то тень скользнула над галереей, заслоняя солнце. Кристина замерла, подвески хрусталя зазвенели, сталкиваясь.

Она заозиралась, сердце застучало сильнее, холодок скользнул по коже. Кристина быстро пошла, почти побежала по галерее, в надежде догнать наконец остальных. Однако, вскоре в нерешительности остановилась, достигнув перекрестка. Во все четыре стороны отходили совершенно одинаковые тоннели. Такие же, как и тот, из которого она пришла.

Она заглянула в один, потом в другой, а потом вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления, из какого, собственно, коридора она пришла.

Недолго думая Кристина громко крикнула:

– Эй! Народ, где вы?!

Звонкое эхо пробежало по стеклянным коридорам, вернув Кристине ее собственный голос, размноженный на тысячи мелких осколков.

Никто не отзывался.

– Э-э-эй! Виктор! Аглая… Ну хоть кто-нибудь, отзовитесь! – в отчаянии крикнула она.

Тишина.

Кристина отчаялась и уже было решила шагнуть в один из туннелей, как вдруг услышала из правого коридора звук. Она обернулась, готовая улыбнуться, но тут же замерла. Вода там начала темнеть, доходя до чернильной темноты, в которой не было видно даже рыб. Чернота быстро ползла, заполняя всю воду вокруг Кристины. Самым логичным было бы дать деру, как можно быстрее, но тело ослабло, Кристина стояла, не в силах двинуться, парализованная страхом и ждала. Наконец из чернильно-синей темноты коридора проступили очертания чего-то огромного и серого. Шорох превратился в хлюпанье и чавканье, с которым тварь ползла, вихляя всем жирным туловищем.

Еще ближе, и Кристина различила огромную, приплюснутую голову, и самую омерзительную морду, которую только можно было представить. Крошечный нос – две дырки, покрытые слизью, а рядом шевелятся два отростка, как маленькие ручонки. Под ними широкий раззявленный рот, с кучей мелких острых зубочков.

Это была гигантская рыба-жаба, подводный урод, страшенное чудовище со склизкой кожей. По морде рыбы стекали какие-то мутные капли. Но отвратительней всего были ее бешеные глаза, один, закрытый неровным, словно оторванным куском кожи и второй – ввалившийся, мутный, цвета запекшейся крови.

Чудище надвигалось на нее, раззявив омерзительную пасть. Верхний и нижний ряд зубов соединяла толстая нить слюны.

Кристина бы, наверное, так и стояла, но вдруг что-то коричневое и покрытое слизью, упало изо рта рыбы-жабы прямо на пол. Кристина дернулась от отвращения и опрометью кинулась в первый попавшийся коридор.

Кристина бежала, летела, как никогда быстро, серебряный хвост ее платья сверкал как чешуя, стелясь за нею. Коридор все длился и длился, постепенно все темнея и темнея, тьма словно следовала за нею. Хрустальные туфельки отбивали дробь, из-под каблуков сыпались зеленые искорки, пополам с каплями крови – все-таки хрусталь это вам не замша, а у Кристины не было времени даже остановиться, чтобы снять их – чудище не отставало, не уступая жертве ни метра.

Легкие разрывались, дыхание выходило с хрипом, адская боль в ногах, словно она ступала по толченому стеклу – Кристина поняла, что просто не сможет пробежать дальше. И, споткнувшись в очередной раз, она просто рухнула на пол и закрыла глаза, не пытаясь подняться. Серебряное платье кругом расплескалось по полу, звеня тысячами хрусталиков, волосы упали вниз, открывая нежную шею и дрожащие белоснежные плечи.

И все движение остановилось.

Кристина ждала, покорная своей участи.

Уши ее улавливали малейший звук, и когда в полной тишине вдруг раздался скользящий шорох, Кристина сжала ноги, сердце ее забилось как птичка. По коже разлился холод, она прерывисто, поверхностно дышала.

Она почувствовала, как что-то касается ее голой спины и вздрогнула.

– Забавно, ты вся просто трепещешь от возбуждения.

Голос был женским и холодным как арктические льды.

Незнакомка отчетливо хмыкнула и вдруг дернула платье и то, словно покрывало, рывком поднялось и соскользнуло с Кристины, оставив ее скорчившуюся обнажённой на ледяном стекле пола. Кристина в ошеломлении открыла глаза и увидела свое отражение в стеклянном полу. За тонкой перегородкой клубилась чернильная тьма, иногда взблескивавшая рыбьими хвостами. Глаза Кристины казались огромными, всю радужку закрывала выплеснувшаяся чернота зрачков.

Кристина нерешительно опустила голову и посмотрела вниз, между коленей – позади нее блестел серым и голубым длинный змеиный хвост, толщиной с круп коня.

– Глупая девочка! – в стекле она увидела, как чьи-то ледяные белые руки, как у утопленников, скользнули по ее телу, и почувствовала прикосновение холодной чешуи к спине. – Как же ты думала убежать от себя самой?..

Змея скользнула по ней, руками следуя по ее рукам, пока не нашла ладони. Она переплела свои пальцы с пальцами Кристины и отвела ее руки в стороны. Острые зубы Змеи скользнули по ее шее и, царапнув кожу, впились в плечо, прокусывая до крови, до мяса.

Кристина закричала, и почувствовала, как ее все сильнее и сильнее вдавливают в пол. Она рухнула, щеки и нос распластались по стеклу, а Змея все давила. Кости ныли, Кристина задыхалась, но все ее попытки вырваться были бессмысленны, словно тысячетонная плита опускалась на нее. Перед глазами ее побежали круги, кости заныли и тут вдруг пол – пол! Порвался.

Кристина рухнула в черную толщу воды, всхлипывая воздухом, чувствуя, как ее оплетает чешуйчатый хвост. Она вскинула голову, пытаясь задержаться на поверхности, но Змея уже тянула ее за собой, вниз. Последнее, что успела увидеть Кристина – это как заливает галерею и прозрачные светящиеся коридоры один за другим начинают рушиться вниз.

Воздуха не хватало, легкие жгло огнем, а вокруг была только ледяная чернильная темнота, которая непонятно, была ли вообще водой. Кристина инстинктивно открыла рот, в который тут же потекла вода и тогда к ее губам прижались чьи-то ледяные губы, отдавая воздух. Она почувствовала сильный рывок и вдруг поток искрящихся пузырей понес ее куда-то вниз, все ниже и ниже, закручивая ее в водовороте. Что-то скользнуло по лицу и голову облепила мокрая повязка. «Зачем это?» – только и успела подумать Кристина, как поток вытолкнул ее с той стороны поверхности.

Она закашлялась и глубоко вдохнула воздух, жгущий нос и легкие.

Повязка и волосы, облепившие лицо, мешали разглядеть, куда она попала. Но как только она потянулась, чтобы развязать повязку, то услышала:

– Не вздумай!

Это был голос Змеи. Кристина почувствовала, как Змея перехватывает ее руки и толкает куда-то.

Она беспомощно забарахталась, и вдруг врезалась в каменную поверхность. Вцепившись в камень, Кристина выползла на выходящие из воды ступеньки.

– Змея, – позвала Кристина, садясь на пятки и занавешивая волосами грудь, чтобы хоть как-то прикрыться.

Сзади послышался шорох и к спине Кристины прижалось покрытое чешуей мокрое тело Змеи. Руки ее скользнули по груди Кристины, отводя волосы и она почувствовала, как тело покрывается мурашками, а соски заостряются. Кристина судорожно вздохнула, а Змея тихо засмеялась и скользнула между ног Кристины.

– Руки убери! – взвизгнула Кристина, пытаясь отпихнуть Змею.

– По крайней мере, хоть тело твое честное, – услышала Кристина жаркий шепот в ухо. Кровь стучала в висках, пальцы Змеи кружили по ее телу, чуть поглаживая его, но не касаясь запретных зон.

Кристина забилась, пытаясь вырваться, но тут же была спелената змеиным хвостом.

Она почувствовала шевеление ледяных губ Змеи на своей шее:

– Горькая правда или сладкая ложь, Кристина?

Кристина не реагировала. Тогда руки Змеи прекратили свое безумное скольжение.

– Почему мне нельзя снять повязку? – спросила Кристина.

– Горькая правда или сладкая ложь, Кристина?

Кристина отползла и ответила:

– Здесь нет решения.

– Почему? – спросила Змея, снова подползая и обвивая Кристину.

– Пусти меня! – ладони Змеи покоились на бедрах Кристины, не шевелясь, но и не давая вырваться. Тогда она, задыхаясь, проговорила: – Я буду счастлива верить в сладкую ложь… Но… лучше жить в реальном мире, а не в придуманном.

– Значит ты скажешь Аглае?

Кристина закаменела.

– О чем это?

Змея развязно захохотала, грубо, до боли сжимая промежность Кристины.

– О том, что ты спала с Димитрием, Кристина… – смеясь сказала Змея.

Кристина вырвалась, и попыталась встать, но поскользнулась и упала прямо на изгибы длинного серебристого хвоста, тут же обвившего ее, как веревка.

– Я не спала с Димитрием! – крикнула она, пытаясь высвободиться.

– Кристина, а тебя ведь считают хорошей девочкой, – издевательски просюсюкала Змея. – Милой и доброй.

– И что? – сказала Кристина, отталкивая ее голову.

– Но на самом деле ты ведь просто… Лицемерка? – проворковала Змея. – Скажи мне, отчего ты помогаешь людям?

Кристина чувствовала себя совершенно беспомощной, не видя ничего, кроме черноты, ощущая собственную наготу и превосходство Змеи. Она чувствовала только тело Змеи и камень пола. А что было вокруг, кто? Больше всего пугали не бесцеремонные прикосновения, а мысль о том, что кто-то видит ее в этом положении.

– Не трогай меня, дай мне развязать глаза!!!

Змея мягко перехватила ее руки и туже обвила ее хвостом.

– К примеру… Почему бы тебе просто не пройти мимо старушки, которая просит милостыню? Почему тебе просто не пройти мимо, Кристина? Скажи мне.

Кристина молчала, не понимая, что Змея хочет от нее.

– Потому что ты хочешь отдать ей свои деньги? Нет. Потому что тебе жалко ее? Тоже нет. Но тогда ПОЧЕМУ?

Эхо разнесло эти слова повсюду, заставляя их звучать снова и снова.

– Почему?

– Почему?..

– Почему…

Кристина вздрогнула, ощутив горячий шепот прямо у своего уха:

– Потому что тебя совесть замучает.

Кристина с облегчением усмехнулась, отталкивая Змею.

– Разве это не одно и тоже?!

– Одно и то же? Ба-атюшки…Что же может быть общего у твоих собственных желаний и у правил, навязанных кем-то? Ты что правда думаешь, что человечки рождаются с совестью? – Кристина молчала, не желая ввязываться в спор. – Но зачем же она им нужна, скажи, Крис-ти-на? – шепнула Змея.

Змеиная чешуя скользила по камням с тихим шелестом, эхо отражало его, и Кристине казалось, будто десятки змей извиваются вокруг нее.

– Чтобы не поубивали друг друга, – сглотнув ответила Кристина. Из-за повязки она могла ориентироваться только на тактильные ощущения. А Змея, словно издеваясь, постоянно меняла положение, совершенно дезориентируя ее.

– Ага, – раздалось справа, – люди – животные, всегда делают только то, что сами хотят. – губы змеи коснулись ее левого ушка, – И если их не контролировать – все полетит в тартарары… Так было и тогда, когда ты оседлала Димитрия, верно? – раздался смешок у ее правого уха, и раздвоенный язычок скользнул по раковине – Все полетело в тар-та-р…

Кристина резко вскинула руку, но Змея успела перехватить, стиснув ее пальцы до боли.

– Больно! – крикнула Кристина.

– В твою прелестную головенку так хорошо вдолбили что «можно» и что «нельзя». – Змея поцокала языком. – Настолько хорошо, что ты чувствуешь вину, если поступаешь как хочется.

– Ты психопатка.

– Я? Я – это ты, милая, – Змея хохотнула, сжимая кольца чуть туже: – Все это происходит в твоей чудесной головенке. Спорят две половинки тебя. И я – одна половина, а ты другая. Я – это ты, которую ты обычно прячешь за семьюдесятью замками, чтобы никто не дай бог не увидел, какая наша Кристиночка на самом деле. Нет, я не психопатка, милая. Во всяком случае, – Змея вновь хохотнула, – не больше, чем ты. Я просто вижу, что происходит, а не прячусь. Это ТЫ прячешь меня, маленькая моралистка.

– Что плохого в морали?

– Мораль? Хорошая штука. Всегда с тобой, вроде рефлексов, как писать, читать, говорить. Необходима, чтобы выжить среди людей. Но знаешь, где-то глубоко внутри тебя, все еще сидит зверюга. Лохматая, дикая, скалится, слюни капают. Твои инстинкты. Правда, Кристиночка? Ты так боишься их, что сажаешь зверюгу на цепь, в клетку, не кормишь, чтобы она поскорее подохла. Но не слишком жестоко, а? Думаешь ты лучше меня, лучше Виктора? Нет. У Виктора просто сила воли послабее. А разве это грех? Ведь все, что он делал в реальности, все это, и хуже, много хуже, ты делала в своих мечтах. Уж мы то знаем, правда, Кристиночка?.. –Змея шипела, касаясь ушка раздвоенным язычком, кольца ее свивались и развивались, стискивая и отпуская Кристину так, что она, казалось, падала все ниже и ниже…

– Думать одно, а делать другое!

– О нет, это почти одно и то же. Ты такая лгунья, милая. Делаешь вид, что ты такая прекрасная, правильная, но ты всего лишь самка в течке, в которую просто чуть крепче вдолбили как себя вести. А может просто случай не подвернулся? Ах нет, подвернулся, извини, забыла про Димитрия.

– Чушь! – закричала Кристина, срывая с глаз повязку.

Кольца змеиного тела стискивали ее, точно колодец. Кольца над ее головой шевелились, чешуя переливалась в тусклом свете сотнями серебристо-зеленых бликов. А сверху на нее глядело лицо Змеи, все покрытое блестящей чешуей. Кристина в ошеломлении смотрела на свои собственные черты лица, свои глаза, свои губы, изогнутые в усмешке порочной и издевательской. Они были так похожи, что на секунду ей показалось, что это она – Змея, которая смотрит вниз, на Кристину. Она дотронулась до своего лица и почувствовала холодную зеленую чешую. Она протянула к Змее руку, но та вдруг разжала кольца и Кристина полетела по этому колодцу плоти вниз, в черноту.

– Три!..

– Два!..

– Один!..

Кристина открыла глаза.

– Очнулись?

Она сидела на полу, справа от нее сидела Аглая, слева Виктор и Димитрий. Прямо перед ними сидела, скрестив ноги, ведьма, пообещавшая показать им темную сторону этого мира.

Ведьма пальцами с длинными острыми ногтями придушила огоньки свечей, расставленных перед ней. Собрала палочки с благовониями, и сложила их в длинную деревянную шкатулку.

Аглая выдохнула, и сказала:

– Вот это гипноз!

Ведьма аккуратно заправила длинную рыжую прядь за ухо и сказала, слегка улыбнувшись:

– Я же говорила вам, это не гипноз, это тонкий мир.

Димитрий не сдержался:

– То-то нам чтобы войти в этот «тонкий мир» потребовался мешок мухоморов и эти ваши, – он помахал руками, – гипноприемчики.

– Ни одна дверь не открывается просто так, – сказала ведьма и мир перед ними заволокло темно-синей пеленой, на которой мерцали золотые звезды: она взметнула вверх платок, на котором раньше стояли свечи и опустила его себе на плечи.

Ведьма встала; на алых губах змеилась холодная улыбка и Кристина узнала в ней одновременно Священника, Зайку и всех обитателей сна.

– Рассчитаемся, хозяин?

Виктор ушел с ведьмой, а Кристина, накинув куртку, вышла на крыльцо – в комнате стоял странный удушающий запах («Правда мухоморы», – подумала Кристина).

Когда-то здесь жил старик, у него был маленький яблоневый сад, который цвел весной, рассыпая на траву сладко пахнущие лепестки. Год назад здесь поселился Виктор, срубил сад и сломал дом, и построил на их месте огромный замок. Привез ели и пихты, и теперь земля, которая пахла яблоками, была усыпана иголками и пахла хвоей. Сейчас деревья покрывал толстый слой сверкающего снега, а на чисто подметенных дорожках валялись еловые иголки.

У отца Кристины была дача по соседству, через забор. Кристина навещала его иногда, привозила еду и новости от матери. Полгода назад они познакомились с Виктором. В реальности они были просто знакомыми. Но так странно было, после такого сна, ощущать его как совершенно чужого человека. Ей хотелось высказать ему все, вывалить всю свою злость на него. Но… не за что.

Одного она не понимала: почему же хотя бы во сне она не может быть счастлива?

Однажды ей сказали, что она никогда не сможет влюбиться, потому что ее сердце уже давно и прочно занято – ею самой. Тогда она обиделась, и сказала, что это вовсе не так, но иногда ей приходило в голову, что, быть может, тот человек был прав.

Кристина занималась йогой. Бегала по утрам. Качала пресс, ягодицы и грудные мышцы. Превосходно готовила. Шила.

Играла на гитаре. Ставила икебану. Резала по дереву. Вязала. Умела оказывать первую помощь.

Она была высокая и стройная, с длинными белокурыми волосами и нежными глазами. Она была одинокая.

«Одинокая. Это слово обладает воистину какой-то магической силой. – думала Кристина. – Это все равно что сказать «покойник» – все сразу переглядываются и начинают сочувственно поджимать губы. И будь ты прекрасна как роза и умна как Эйнштейн, но, когда на вопрос «У тебя кто-нибудь есть?» ты отвечаешь «нет» – твой рейтинг стремительно падает, заставляя тебя проигрывать необразованной корове. Словно вся суть человеческой жизни заключается в продолжении рода. – Кристина обернулась, сквозь огромные окна особняка было видно стоящих в гостиной Димитрия и Аглаю. Они разговаривали о чем-то, прижавшись друг к другу лбами и смеялись. – Впрочем, вероятнее всего, так оно и есть».

Откровенно говоря, Кристина не считала, что ей как-то особенно одиноко. У нее было свое дело в жизни, она была, что называется, самодостаточной. Ей нравилась ее жизнь – чашечки ароматного кофе в маленьких кафе, новая пара туфель, ванна со свечами и музыкой, лепка из глины в студии. Она бы и не вспоминала о своем одиночестве.

Но поздно вечером, когда она возвращалась с работы домой, глядя в темное ночное небо, затянутое тучами, бывало (крайне редко), что на глаза у нее наворачивались слезы жалости к себе самой и своей постылой жизни, в которой не было ничего, кроме застывших скульптур.

Она хотела жизни. Она хотела жить и смеяться. Хотела сесть в машину и кататься по ночному городу под громкую музыку, пить шампанское, кружиться в вальсе, смеяться и жить, и вдыхать, вдыхать, вдыхать холодный ночной воздух, пока не закружится голова.

Она хотела быть кому-то нужной.

Хотела поцелуев, страстных объятий, горячих сцен… Она хотела любви. А плотской ли, духовной, кто разберет, когда тебе всего двадцать лет?..

Из восхищающих знакомых мужчин у Кристины были только Димитрий да Виктор, так что не имело никакого значения, действительно ли они так хороши, как кажутся. Они просто были лучше других и поэтому привлекали.

Однажды Кристина поспорила со своим знакомым, что мужчины пялятся на женщин гораздо чаще, чем женщины на мужчин. Он утверждал, что на самом деле все пялятся одинаково, просто у женщин лучше развито боковое зрение и они успевают отвернуться.

– Кристина! – окликнул ее Виктор, выглядывая из дверей. – Мне твой пирог в духовку поставить разогревать?

Кристина подавила всплеск раздражения (остатки красочного мухоморного сна) и пошла к нему. Кристина помогла Виктору поставить в духовку морковный пирог собственного приготовления, и вернулась в гостиную к остальным.

Гостиная была огромным помещением с высоким двухэтажным потолком – в углу наверх вела винтовая лестница. Центром был камин, самый настоящий, из шершавых серых камней. Вокруг камина были расставлены огромные кожаные кресла-гиганты, между ними тяжелый стол черного лака, сейчас заставленный пивными бутылками и заваленный фишками для покера. Рядом с бутылками валялась вскрытая пачка карт, залитых пивом.

Камин сейчас горел, бросая алые блики на сидящих вокруг него людей. Когда Кристина зашла в гостиную, она тут же оказались под прицелом двух пар глаз – справа от камина сидел Димитрий, а слева Аглая. Увидев Кристину, Димитрий чуть улыбнулся и отсалютовал бутылкой. Когда он улыбался, его голубые глаза щурились и от них в стороны по загорелой коже разбегалась паутина морщинок, означавшая, что он часто это делает.

Аглая же сидела, замерев в одной позе. Ее каменный профиль сфинкса освещался пламенем камина. Что она видела в этом пламени – что там сгорало или рождалось?

Наконец она заметила Кристину и приветственно махнула ей, расплываясь в улыбке.

– И снова привет.

Голос Аглаи был теплым и густым, а лицо худое и тонкое, она вообще была очень худая и длинная, как бельевая прищепка.

На самом деле Кристине очень нравились эти двое. Димитрий и Аглая. Точнее Аглая и Димитрий. В этих отношениях, очевидно, лидировала Аглая. Она парила недосягаемым духом, а Димитрий с земли смотрел на нее с восхищением. По своему опыту Кристина знала, что такие отношения очень тяжелы для того, кто пытается дотянуться, догнать, соответствовать. И в то же время они невероятно ценны, так как позволяют расти.

И чем больше Кристина узнавала их, тем сильнее понимала, что ему, к сожалению, не надоест тянуться, а ей не надоест покровительствовать. Вот такие странные отношения.

– Ты умеешь в покер? – спросил Кристину Димитрий.

– Конечно, – Кристина улыбнулась. – Это же любимая игра Виктора, мы с ним очень много играли. Вот только он постоянно выигрывает, – засмеялась она. – Он делает каменное лицо и не поймешь, блефует или нет. А еще он отличный актер! Так что если вам кажется, что он огорчен, не верьте, а то он обдерет вас как липку.

– Точно, – засмеялась Аглая, – а еще когда он волнуется, то делает вот-так, – она потянула ворот воображаемой рубашки. – Только не поймешь – волнуется он, потому что проигрывает или выигрывает!

– Секреты мои раскрываете? – раздался веселый голос Виктора.

– Ага, мы тут сговариваемся, как тебя ограбить, – сдала всех Аглая. – Это просто неприлично, знаешь ли, столько выигрывать.

Глаза Виктора и Аглаи встретились, и они какое-то время просто улыбаясь смотрели друг на друга.

Кристина и раньше знала, что они в очень хороших отношениях, но видела их вдвоем только мельком и никогда не задумывалась над тем, что это, возможно, что-то большее.

Они сели играть и Кристина стала наблюдать за этими двумя. Есть такой психологический трюк: когда смеется компания, каждый смотрит на того, кто ему больше всех нравится. И каждый раз, когда за столом звучал смех, они оба, Виктор и Аглая, поворачивались друг к дружке и смотрели, словно говоря: ты оценил\а? Смешно, правда?..

Между ними двумя словно был какой-то свой особый мир. Они перекидывались одним им понятными фразочками, могли просто смотреть друг на друга, улыбаясь и ничего не говоря.

В один из таких моментов Кристина случайно кинула взгляд на Димитрия и поняла, что он тоже все это прекрасно видит. Он сидел, плотно сжав и искривив губы. Их глаза встретились – он был зол и полон горечи, но в следующий же миг улыбнулся Кристине. Подмигнул, как ни в чем не бывало, и протянул мисочку с фисташками.

– Пирог уже, пожалуй, готов, – сказала Кристина, улыбаясь. – Пойду посмотрю.

– Как раз чай попьем, – согласился Виктор.

– После пива-то? – с сомнением спросил Димитрий.

– А я бы поела, – пожала плечами Аглая, – тем более нам его отрекомендовали как лучший морковный пирог, который мы когда-либо пробовали.

– Ой да ладно, лучший, – застеснялась Кристина, опуская глаза и улыбаясь.

– Лучший, лучший, не слушайте ее, – сказал Виктор, собирая бутылки. – Я его в разных местах ел, но с Кристининым ни один не сравнится. Вы оставайтесь, а мы с Кристиной принесем торт.

Когда они с пирогом и чашками подходили к залу, то услышали возмущенный голос Аглаи:

– …Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!..

– Кому какой чай? – специально громко спросил Виктор, еще не открыв дверь.

Когда они вошли, Аглая сидела в кресле, а Димитрий стоял у камина, глядя в огонь.

– Мне зеленый, если можно, – сказала Аглая.

– Черный, – буркнул Димитрий, не поворачиваясь, – пожалуйста.

Они поставили чашки и вернулись на кухню. Виктор был мрачен, от веселого настроения не осталось и следа.

Он достал нож, Кристина подала ему пирог. Виктор склонился над ним и вдохнул аромат:

– М-м…Божественно.

Кристина польщенно улыбнулась:

– Спасибо.

– Тебе спасибо, – улыбнулся Виктор, но вскоре снова помрачнел.

Было слишком очевидно, что он хочет поговорить. Когда он во второй раз выронил нож, Кристина не выдержала:

– Виктор, у тебя какие-то проблемы?

Он отложил нож и вздохнул.

– О чем ты? Если у кого проблемы, то точно не у меня, – с намеком сказал он.

– Виктор, единственная их проблема – это ты, – сказала Кристина, забирая у него нож и разрезая пирог.

– При чем тут я? – он, казалось, искренне удивился.

– При чем тут ты? – Кристина чуть не засмеялась. – Да ты хоть понимаешь, как вы друг на друга смотрите?

– В смысле?

– В прямом! – Кристина покачала головой, неверяще глядя на него. – Вы просто оторваться друг от друга не можете! И после этого ты будешь говорить, что ничего к ней не испытываешь?

– Но я действительно…

– Скажи мне, ты любишь ее как друга?

– Ну да! Именно так, а не…

– Ты ее хочешь? – перебила его Кристина. – Как женщину?

Виктор отвел взгляд и сказал:

– Она красивая девушка…

– Тогда я не понимаю, чего еще тебе не хватает, чтобы назвать это любовью.

– Ты не понимаешь. Это не любовь. Она не та женщина, которую я захотел бы иметь своей женой. Кристина, да мы просто… Мы не ужились бы с ней никогда. Мы слишком похожи! Сейчас мы просто соскучились друг по другу. Но если мы долго и близко общаемся, я перестаю ее выносить. Она начинает меня раздражать невероятно. Мы оба слишком скучные. Нам не хватает легкости, чтобы у нас что-либо хорошее получилось. И, поверь, мы оба это прекрасно понимаем.

Кристина удивленно слушала его, но в конце кивнула и развела руками, она все еще злилась:

– Хорошо. Я тебя поняла, поступай как знаешь. Но смотри, чтобы не ошибиться.

Виктор пожал плечами и, подхватив блюдо, вышел из кухни.

Кристина кипела. Ее ужасно раздражал нерешительный Виктор, осмелившийся полюбить не ее, да еще и так бессмысленно.

«Интересно почему я всегда только наблюдатель подобных драм?» – подумала про себя Кристина. – «Всегда».

Кристина вымыла руки и пошла следом за Виктором. Когда она подходила к залу, то услышала смех, звяканье чашек и голоса.

«Кто-то живет в ожидании чуда, а я в ожидании жизни. – подумала Кристина. – Хотя я, откровенно говоря, не представляю, что скрывается за этим словом».

Она взялась за дверную ручку гостиной. Холодный металл под горячими пальцами словно обжег ее.

«Не хочу», – подумала Кристина.

Секунду помедлив, она развернулась и пошла к вешалке с одеждой. Она взглянула в окно – там разыгралась метель – то, что надо было ей для настроения. Прихватив свою куртку, Кристина вышла на крыльцо.

Когда она открыла дверь, в лицо ей с силой ударил холодный морозный ветер, ледяной крошкой посек щеки. Волосы ее взметнулись назад, она прижала руки к груди, удерживая куртку и шагнула вперед, слыша лязг захлопнувшейся двери. Кристина подошла к самым перилам крыльца, прижалась к ограждению. Провела руками, сбрасывая снег. И подняла голову.

Снег летел прямо на нее. Белые точки в черном небе. На мгновение ей показалось, что это небо рушится на нее, но нет – это она летела вверх, пролетая мимо белых узорных снежинок.

Когда у Кристины затекла шея, она опустила голову и, подняв руку, посадила на нее, словно бабочку, маленькую белую снежинку. Тонкий узор переплетался с невероятным изяществом и сложностью. И все же она таяла, такая искусная. Так быстро таяла, от соприкосновения с горячей розовой кровью человека.

– Красиво, правда? – услышала она и вздрогнула.

Кристина обернулась и увидела оранжевый огонек в темноте.

– Красиво, – осторожно согласилась она, узнавая Димитрия.

– Снежинки вот, – сказал он, сигаретой указывая на ее руки, – Красивые. Но… чертовски ненадежные! – он слегка хмыкнул.

– Почему ненадежные? – улыбнулась Кристина.

– Потому что, когда берешь их в руки, они тают. А потом снова раз! и вверх. Замерзли. И снова падают. Не даются в руки. Это тебе не собака. Не приручишь. Природа у них не такая. Бог их другими создал. Не такими как мы. Красивее… и… как мираж.

Кристина молчала, не вполне уверенная, о чем он на самом деле говорит.

Димитрий подошел к ней, затушил сигарету о снег, кинул ее в сугроб и сгорбился, опираясь локтями на перила, рядом. Какое-то время он молчал, потом вдруг сказал:

– И вот подумай ты, какая чертовски смешная штука. Есть цветы, есть камни, тоже красивые. И их можно в руки взять. А я, вот шутка, снежинки люблю. Не камни, не цветы. А снежинки. Чертовы холодные.

Он выпрямился, глядя куда-то за ограду коттеджа.

Кристина стиснула зубы, а потом вдруг сама для себя неожиданно, резко выпалила:

– А может ты просто зациклился на снежинках? Может ты просто не заметил цветы и камни, потому что в голове твоей одни снежинки?..

Димитрий удивленно глядел на нее.

– Забудь, – сказала Кристина.

Она поправила куртку и пошла в дом.

В зале все уже успели чай попить и пирог доесть.

– Ты где была? – спросил у нее Виктор.

– Выходила воздухом подышать, – сказала Кристина. – Голова разболелась.

– Ты будешь чай?

– Нет, я… Что-то не хочется.

– Покер?

Потом были партии в покер. Под пиво, остатки еле теплого пирога, соленые фисташки и джаз. И так до самой-самой глубокой ночи, когда кажется, что снег укрыл весь белый свет, придушил жизнь в домах и она умерла – оставив только последний пылающий огнем островок, который угаснет через миг.

Как свеча под когтями ведьмы.

Когда голова Кристины коснулась подушки, она тут же заснула.

Потом пришла темнота.

Откуда-то из этой темноты выплыл снег. Он был повсюду.

Кристина сидит на берегу заснеженного пруда. На ней теплый меховой плащ, варежки и шапочка, а на ногах сапожки.

Вокруг светло, но не слишком, день либо недавно начался, либо близится к завершению. Солнца не видно из-за облаков, таких же синих и холодных, как и все вокруг.

Но Кристине совсем не холодно, и даже не из-за плаща и шапочки. Она просто ничего не чувствует.

Хруст снега – шаги.

Кристина вскидывает голову и видит знакомые рыжие волосы, пламенеющие на фоне черной дубленки. И эти волосы несколько встряхивают ее, словно вдруг пламя пробралось в вечное царство льда.

Какое-то время они просто молча смотрят друг на друга.

– Вы знаете, как появилась жизнь? – спрашивает Кристина у рыжеволосого священника.

– Кто-то забыл майонез в холодильнике?

Она чуть улыбнулась.

– В черном-черном небытии было царство вечного льда. И царство вечного пламени. А их разделяла черная бездна.

Она развела руки, демонстрируя, черную бездну.

– Но однажды в царстве вечного льда забил источник. Его струи тут же замерзали, но он тек все дальше и дальше, создавая ледяной мост. Он рос до тех пор, пока не пересек черную бездну и не оказался у царства вечного пламени. И когда первые капли воды соприкоснулись с языками пламени, родилась жизнь.

Ее руки были и ледяным мостом, и языками пламени, он завороженно следил за ними.

– Это скандинавская легенда. А ты разве не христианка?

– Какая разница кто я? – устало спросила Кристина.

– Я не узнаю нашу Кристину!

Она кинула на него равнодушный взгляд, нагнулась, подбирая с земли палку, и начала чертить на земле что-то.

– И в самом деле, никакой, – согласился священник, присаживаясь рядом с ней. – И ты не будешь меня допрашивать, что реально, путешествие на лодке или сеанс гипноза?

– Какая разница? – чуть печально улыбнулась Кристина. У нее получался человечек из серии палка-палка-огуречик.

– Ты пугаешь меня.

– Извините уж.

Она нарисовала человечку треугольную юбочку, волосы и корону.

– Почему вокруг зима? – спросил он.

Кристина удивленно пожала плечами:

– Вам лучше знать… – она осеклась, даже отложила палку, и удивленно протянула: – Ах! Вот оно что. Да, действительно, зима мне подходит.

– Зима? Тебе? Ох, Кристина… Что же нам с тобой делать…

Он прошелся из стороны в сторону, как бы в раздумьи, потом взял ее за руки и заставил подняться.

– Зачем?

Он зашел ей за спину и закрыл глаза руками.

– Увидишь, – шепнул он ей, отводя ладони.

Она оказалась в просторном каменном холле, на широкой лестнице перед двустворчатой дверью. Судя по изумрудным стенам, это была та самая церковь, в которую она заходила.

На Кристине было черное платье на тонких лямках-спагетти, из тех, что стоит спустить бретели, падают к ногам обладательницы.

Она перевела взгляд на рыжего священника. Тот подмигнул ей. Черные брюки с идеальными стрелками, белая как лист бумаги рубашка и пиджак, перекинутый через левую руку. Рукава рубашки слегка закатаны, обнажая загорелые руки. В глазах его было обещание.

Кристина почувствовала, как холодок скользнул по лопаткам. Она остро ощутила всю незащищенность тела, голого под черным шелковым платьем.

– Куда это мы?..

– А куда ты хочешь?.. Нет! – он вскинул руку, – не так. Куда бы ты мечтала попасть?

Кристина задумалась, потом чуть пожала плечами.

– Я не мечтаю. Мечтать глупо. Надо действовать.

Он громко фыркнул, явно не поверив, и правильно сделав.

– Надо же! Разве плохо мечтать?

– А чего хорошего? – Кристина пожала плечами и шагнула вверх по лестнице. – Пустая трата времени. За то время, пока ты сидишь, строя иллюзорные картинки в голове, можно на шаг приблизиться к желанной цели. В реальности.

– Забавно. Ты знаешь, какие функции у сна, помимо восстановления физических сил, Кристина?

– Какие?

– Поддержание духовного здоровья. Сны не дают нам рехнуться. Предохраняют от выгорания, дают силы жить.

– И что?

– Мечты тоже защищают нас. Тоже дают нам силы не сдаваться. Мечты – это отдых. Эмоциональная разрядка, навроде мастурбации для души.

Она укоризненно заглянула ему в лицо, для этого ей пришлось запрокинуть голову.

– Ну знаете ли! Так можно и сбежать в свои мечты от травмирующей нас реальности.

– И что?

Кристина помахала руками:

– И все!

– И чем же это будет плохо для вас?

Кристина цыкнула и возвела глаза к потолку.

– Этот разговор совершенно бессмысленный.

Вдруг улыбка сползла с его лица:

– Знаешь, Кристина, какая цель твоего пребывания здесь?

Он опередил ее и стоял на площадке перед дверьми.

– Пройти испытания? – предположила Кристина.

Он усмехнулся.

– Хорошенько повеселиться, – и он протянул ей руку.

Они шагнули в черноту распахнувшихся дверей и Кристина почувствовала, как тонкие шелковые ленты занавеса скользят по ее плечам, отрезая церковь и открывая ей… Ночной клуб?

Громкая музыка оглушала, заставляя содрогаться ей в такт печенку и селезенку. Свет софитов, блуждающий по залу, слепил, выхватывая то одно нереальное лицо, то другое.

Под потолком горели огромные шары из хрусталя, пол был выстлан деревянными панелями, справа была какая-то шикарная лестница, с красной ковровой дорожкой, слева камин, кожаные кресла и блестящие столики из закалённого стекла. Мимо Кристины, одарив ее надменным взглядом, проскользнула брюнетка метра под два с бриллиантами в ушах. Волосы брюнетки скользили по плечам, переливаясь в свете софитов.

«А я даже не причесалась», – подумала Кристина.

Кристина с любопытством наблюдала за теми, кто собрался здесь. Женщины и мужчины кучковались отдельно, поглядывая друг на друга голодными глазами, пары сходились и расходились. Мир извивался в ритме крови, приливающей к паху, надо всем этим царило одно-единственное желание, самое древнее и самое естественное, потому что животное. Все это было прикрыто блестящей одеждой, которая не могла ничего скрыть. Все словно играли в игру, очевидно понимая, что скрывается за нею.

– Бессмыслица, – сказала Кристина.

– В чем дело? – раздалось прямо над ее ухом.

Она покачала головой.

«Кстати…»

– Как вас называть? Не священник же, – спросила она.

– Называй меня… Кавалер, – предложил он, лукаво улыбаясь.

Кристина засмеялась:

– Кавалер! Как… старомодно.

– Какие мы колючие, – усмехнулся Кавалер. – Так что вам не нравится, мадмуазель Кристина?

Она, поколебавшись, посмотрела на него, потом наконец сказала:

– Знаете… У меня довольно строгие родители. Когда я была в школе, все мои друзья ходили на вписки по чужим квартирам и пили за гаражами. А мне приходилось докладывать, почему я вернулась на десять минут позже. И не сказать, чтобы я была как-то сильно против такой опеки. Да, она немного раздражала. Но не более. Однако мне всегда хотелось отчебучить что-то этакое, или побывать в таком, – она кивнула на извивающихся на барной стойке стриптизерш, – месте. Но сейчас… Когда я вижу все это, мне кажется, что это вовсе и не для меня. Такое не принесет мне ни капли удовольствия.

Молчание.

Кавалер чуть снисходительно посмотрел на нее, глаза его и смеялись, и были серьезными одновременно.

– Знаешь, Кристина… Это место, впрочем, как и любое другое, вполне может быть пределом мечтаний. – Он помолчал, давая ей время понять, о чем он, и лукаво прибавил: – Главное не оно, милая Золушка. Главное не бал, а Принц.

Музыка, играющая в клубе, стихла, зазвучали аккорды вступления новой песни.

– Идем танцевать?

Кавалер протянул Кристине руку. Она, поколебавшись, приняла ее.

На сцену вскочила высокая стройная женщина в золотом платье и запела быстро и уверенно с грассирующим «р»:

Il vous trouve,

Vous envoûte,

Vous intrigue,

Vous écoute,

Que les choses soient claires:

Le dragueur sait comment faire.

Il vous drague

Avec ses blagues,

Il vous trouble

Avec une bague,

À mi-voix dans l’oreille

Vous excite, vous réveille.

He found me,

He held me,

He took me,

And thenagain,

He kissed me,

He touched me,

He loved me,

And he forgot me.

Отдельные слова на английском – единственное, что понимала Кристина. Но певица пела телом, пела сердцем, отбрасывая прочь сомнения, стеснения. Не шла в разнос, а просто становилась самой собой, танцевала не ради зрителей даже, а ради себя, словно не могла без этого жить. Гибкое черное тело извивалось в золотом свете, льющемся с потолка. Музыка проникала вглубь Кристины, подчиняя ее себе.

Он протащил ее почти к центру танцпола. Люди смотрели, люди оценивали. Кристина не знала, куда себя деть. Если бы не музыка и не рука Кавалера, она бы давно уже сбежала, поджав хвост и забилась бы в какой-нибудь тихий угол, по крайней мере сейчас это было ее самое сильное желание.

Кристина понятия не имела, куда деть руки. Она умела танцевать вальс, но современные танцы вызывали у нее панику… У нее было ощущение, что она выглядит просто ужасно.

Она как столб стояла посреди танцпола, чуть покачиваясь на одной ноге, пока Кавалер, скользнув ладонями по обнаженной тонкой коже от локтей до кончиков пальцев, не закинул себе на плечи ее руки. От его рук в теле Кристины всколыхнулась жаркая волна, зажигая румянцем щеки. Он улыбнулся, черные глаза его загадочно мерцали. Черные-пречерные…

– Танцуй.

Это прозвучало как приказ.

И она забыла обо всем. Отдалась музыке, отдалась восхищенному взгляду напротив. Она запрокинула голову, волосы скользнули по плечами и рассыпались, бедра ходили ходуном, руки перепархивали с его плеч на рубашку, а потом взлетали высоко вверх, она отстранялась и снова приближалась, пьяная от всего происходящего и от стучащей в ушах крови. Сердце билось в ритме музыки, следуя столбикам амплитуды – взрываясь до пределов диаграммы и проваливаясь ниже нуля.

Он шагнул вперед, и она шагнула навстречу, затуманенными глазами вглядываясь в его черные. На губах ее играла усмешка самодовольная и коварная. Она чувствовала себя головокружительным фатумом, судьбой. Роковой незнакомкой. Они оба играли в игру под названием похоть, но сейчас она была главной, она была повелительницей, а он покорно ложился у ее ног. Или все же это она – у его?..

Его глаза затягивали все сильнее, они почти касались губами. Кожа ее увлажнилась, сердце бешено стучало в груди, губы алели словно расплескавшаяся кровь, на них мерцало конфетти блеска для губ. Пальцы заблудились в его волосах, нежных и шелковистых, его руки уверенно лежали на ее талии.

И вдруг музыка закончилась.

И все закончилось.

Она отпрянула, испугавшись саму себя.

Они неловко стояли на танцполе, люди вокруг переговаривались, смеялись, стоял гул голосов. А волшебство – оно пропало.

Она, не поднимая глаза, стояла напротив Кавалера. На расстоянии пары сантиметров или тысячи миль.

«А может ли вся жизнь быть такой как эта искра, как этот огонь?» – подумалось Кристине.

– Ты помнишь, в чем суть игры? – внезапно спросил Кавалер.

– Помню.

– Помнишь, что случится с проигравшим?

Она молча кивнула. Люди бродили вокруг, переговаривались, не обращая никакого внимания на пару, замершую в центре танцпола.

– Хочешь остаться навсегда в стране снов?

Она долго молчала, пожалуй, слишком долго.

– Не стоит! – он покачал головой.

– Почему нет? – спросила она.

– Потому что тебя ждут.

– Кто ждет? – она горько усмехнулась.

– Родители. Дети, внуки…

– Детей и внуков у меня нет.

– А родители?

– Мне здесь лучше будет! – с жаром закричала она. – Лучше! Все лучше моей жизни. Каждый день одно и то же. Если что-то и случается, то явно не со мной! Там – я никто, а здесь я – богиня!

– Ты должна сама создавать свою реальность, а не ждать фею с волшебной палочкой.

Кристина покачала головой, горько усмехаясь.

– Так как хочется не бывает. Хорошо не бывает. Интересно не бывает. Ни у кого. Не веришь? – она вскинула на него глаза, – Посмотри на людей. Даже на самых известных! Когда они рассказывают о своей жизни, кажется, будто они и правда ЖИВУТ. Но они ведь рассказывают только об интересном. Они не говорят, как они проживают каждый день. Потому что это так же однообразно, так же скучно, как и у остальных.

Она замолчала, опустив лицо, но потом вновь вскинула голову, глядя ему прямо в глаза, говоря с жаром:

– Я не хочу так. Не хочу найти стабильную работу, выйти замуж, родить детей, и жить как живут все, изо дня в день проживая то, что могла бы прожечь!

Она замолчала и подняла голову, ища его глаза.

– Оставь меня здесь! Я согласна. Я – хочу проиграть.

В зале воцарилась тишина.

Она посмотрела на Кавалера. Что-то дьявольское промелькнуло в его глазах. Она почувствовала, как ее сердце замерло и пропустило удар.

Он усмехнулся, картинно щелкая пальцами.

Зазвучала тихая вкрадчивая музыка. Техники пустили клубы искусственного дыма, он поплыл, обнимая тонкие ножки столиков и прекрасных дам.

Она оглянулась и вдруг увидела, что все люди, находившиеся в зале, превратились в кукол. Больших кукол, в диковинных нарядах с большими пустыми кукольными глазами. От их рук, ног и голов куда-то вверх в необозримую черную вышину клуба уходили сотни тонких нитей. Их руки и ноги дергались в такт музыке.

Ближайшая кукла повернула к ней свое разукрашенное лицо, ее ресницы раскрылись, открывая большие стеклянные шарики глазниц.

Кристина шагнула назад, прочь, от Кавалера, и услышала звон. Она подняла голову и увидела уходящие вверх цепи. Они шли от ее рук и затылка, поднимались куда-то вверх.

– Нет… Нет-нет-нет!!! – закричала она. – Я не хочу!

– Ты же сама хотела остаться здесь? Сама сказала, что здесь ты – богиня… – усмешка, совершенно не добрая, змеилась по его лицу.

– Нет… – сказала Кристина, во все глаза глядя на него. Осознание огромного обмана накрыло ее с головой. – Но как… Почему так ты… Нет! Нет, я не согласна!

– Но, ты же хотела здесь остаться? Ты же там – никто?

– Нет. Это здесь я никто! – С каждым сказанным ею словом ее голос крепчал, наливаясь уверенностью. – Потому что здесь ничего и не существует на самом деле.

– Ну и что? Для тебя же это все реально?

– Да… Но кто хозяин здешних чудес?

– Ты, – предположил Кавалер.

– Ты! – сказала Кристина.

Он откинул голову и засмеялся.

– Не принимай мои шутки так близко к сердцу. Я дам тебе немного свободы, если хочешь.

Он одним движением руки порвал ее цепи.

– Ну, что скажешь? Здесь ты можешь все что пожелаешь. Твоя жизнь будет такой как ты сама захочешь. Интересной, взрывной, яркой…

Она смотрела на него, не зная, что сказать. Его злая усмешка пугала ее и не давала поверить в то, что все будет хорошо. Тогда она, подумав, спросила:

– А что будет со мной там, в реальности?

Кавалер пожал плечами:

– Не знаю. Впадешь в кому. Или будешь овощем лежать.

– И кто будет обо мне заботиться?

– Откуда я знаю? Это не мое дело. Да и не твое. Сознание-то твое будет здесь. Что будет происходить там, тебя не должно заботить совершенно.

Кристина оглянулась по сторонам, на толпу вновь ставших людьми кукол и сказала:

– Если там есть хоть кто-то, хоть одно живое существо, которому я действительно, по-настоящему нужна – тогда я не уйду.

Кавалер сощурился.

– Даже в идеальный мир?

– Даже в идеальный мир.

Он улыбнулся и протянул руку к ее лицу, провел кончиками пальцев по скуле и вдруг резко, с силой, толкнул ее в грудь. Пока падала она обернулась, чтобы выставить руку и не увидела ничего, кроме черной-пречерной воды, в которую превратился пол.

Вода приняла ее с громким всплеском, заволокла ей глаза, заткнула нос и рот, смыла пот и грязь, проволокла вниз и вытолкнула еще ниже в алую раскаленную лаву. Невыносимая дикая боль пронзила ее тело. Кристина выгнулась, закричала, забилась, чувствуя, как сгорает каждая клеточка ее тела, как пузырится кожа, как обугливаются кости и запекаются глаза. Сгорели и обратились в седой пепел ее волосы, ее руки, ее живот, и этот пепел подхватил ветер, подбросил в синее небо, закружил и рассыпал на грязную сырую землю. Чьи-то сапоги ступали по этой земле, все сильнее и сильнее вколачивая в нее пепел.

– Кристина!.. – позвал кто-то.

«Кристина… Звучит как вдох или как выдох… Кто такая Кристина…»

Кто-то воткнул в нее лопату, чтобы отломить кусок, она забилась, закричала от боли и наконец схватила протянутую руку.

– Сладкая ложь или горькая правда, Кристина? – услышала она еле различимый шепот.

– Кто ты?

– Тот, что выдернул тебя из земли.

Кристина заплакала.

– Зачем?

– Чтобы ты жила, Кристина.

– Зачем?

– Чтобы ответить мне на вопрос: Сладкая ложь, или горькая правда, Кристина?

– Ты предаешь, или тебя предают?

– Предают земле?

– Предают люди.

– Нет разницы, не правда ли?

– Да, нет.

Хохот.

– Сладкая ложь или горькая правда, Кристина?

– Сладкая ложь… Или горькая правда? – Смешок. – Каждый решает сам.

– Никто не решает.

– Тоже верно. Лгут или говорят правду. Но… Не судите, да не судимы будете…

– То есть?

– Если есть ложь, значит я могу солгать.

– Значит?

– Значит, раз я могу солгать, я – не ты.

– Но, если я – ты, нам скучно.

– Да.

– Значит сладкая ложь вечна.

– Как и горькая правда.

Кристина открыла глаза. Он стоял в метре от нее, опустив руки и распрямив плечи, непринужденно, как хозяин, и скромно, как гость.

– Кто ты?

– Я? Проводник.

На бледном лице в обрамлении рыжих волос, сияла белозубая улыбка.

– Ты знаешь историю о Ромео и Джульетте? – спросил то ли Кавалер, то ли Проводник, то ли сам дьявол-искуситель.

– Конечно, – ответила Кристина.

– О чем эта история?

– Про большую любовь? – предположила Кристина. – Глупую ошибку и большую любовь.

– Или маленькую силу воли. Ведь проще сдаться, чем жить дальше.

«Опять сила воли», – подумала Кристина.

– Проще… Почему жить всегда сложнее чем умереть? – Кристина улыбнулась, чуть сощурившись от слепившего полуденного солнца. – И почему Проводник так похож на Палача?

Проводник посмотрел на Кристину насмешливыми серыми глазами.

– Потому что мир – то, чем кажется?

И мир растворился, чтобы стать перекрестком дорог.

Перекресток

На перекресток они шагнули почти одновременно. Тут же кинулись обниматься, чувствуя друг в друге что-то до боли родное, настоящее. Они все сбились в кучу, словно испуганные дети, прижимаясь друг к другу, и в обоюдной поддержке черпая уверенность в себе.

Неподалеку в стороне стояли и наблюдали за их встречей двое в плащах с узорами из ромбов. Вскоре им надоело стоять, и они одновременно шагнули вперед.

– Позвольте представиться, – начал первый.

– Прекрасный Принц, – подхватил второй и поклонился, подметая шляпой дорожную пыль.

– Коварный Злодей, – так же поклонился первый.

– Позвольте рассказать вам об одном интересном факте.

– Верите ли вы в колдовство?

– Колдовство? Как грубо, твой словарь устарел. Магические практики!

– Одной из самых древних… практик являются руны, древнегерманский алфавит.

– Каждая руна имеет свое значение.

– Но самое страшное значение у руны Хагалаз. Она обозначает…

– Смерть.

– Град, – добавил Коварный Злодей.

– Уничтожение, разрушение. Но если копнуть глубже – ее смысл…

– Очищение через разрушение.

– Да, это когда рушится вся ваша прежняя жизнь…

– Когда все так плохо, что хуже и быть не может…

– Хагалаз – это болезненное, убийственно болезненное отсечение всего лишнего, всего мусора и всей грязи из вашей жизни.

– Чтобы ваша кровоточащая тушка, с которой сняли кожу, обрела вторую жизнь, обновилась.

– Это больно.

– Ужасно больно.

– Но потом станет хорошо.

– Без этого никак.

– Все станет кристально ясным.

– Цель.

– Смысл.

– Путь.

Близнецы замолчали, вглядываясь в наши лица.

– И что дальше? – спросил Димитрий, саркастично поглядывая на собравшихся.

– А дальше экскурсия! – помахал неизвестно откуда взявшимся платочком Прекрасный Принц.

– Куда? – спросила Аглая.

– В ад! – подмигнул Прекрасный Принц.

– Что? – выдохнула Кристина.

– Опять?! – возмутился Димитрий.

Они недоуменно уставились на него.

– В каком смысле опять? – выразила всеобщее недоумение Кристина.

– Нет, нет! – поднял ручки вверх Коварный Злодей. – На этот раз это популяризированный ад. Ад из книжек. Хороший ад. Смешной.

– Смешной ад?! – поднял брови Виктор.

Прекрасный Принц пожал плечами.

– Без смеха в нашем деле никак.

– Нам надо разделиться, – напомнил Прекрасному Принцу Коварный Злодей.

– Зачем это? – спросила Кристина подозрительно.

– Затем, что половина пойдет в ад, а вторая половина – на рынок.

– Че-его?? – опешила Аглая.

– На рынок? Может в рай? – уточнил ее вопрос Виктор.

– На вашем месте я бы не слишком торопился в рай, – сказал Коварный Злодей.

– Давайте делиться! – азартно потер ручки Прекрасный Принц.

– Может в ад пойдут мужчины, а на рынок женщины, – предложила Кристина, нерешительно поглядывая на мужской состав.

– Эй, это что за дискриминация по половому признаку! – возмутился Димитрий, он жевал сорванный с поля колосок. – И вообще, – он потянулся, футболка задралась, открывая плоский накачанный живот. – Я курить хочу, мне на рынок надо, сигарет купить.

– На этом рынке не продадут сигарет, – покачал головой Прекрасный Принц.

– Я могу в ад пойти, – сказал вдруг Виктор. Судя по его спокойному виду, он прекрасно понимал: что ад, что рай, а хорошего их ничего не ждет.

– Отлично, но нужны еще добровольцы, а то слишком мало народу, – распорядился Коварный Злодей.

Все молчали.

= Я пойду, = предложила Аглая одновременно с Кристиной. Они переглянулись и нерешительно застыли. Первый испуг прошел и женское любопытство оказалось сильнее инстинкта самосохранения.

– Не ссорьтесь, милые дамы, – очаровательно улыбнулся Прекрасный Принц, – У меня возникла замечательная идея. Давайте вытянем жребий.

В ту же секунду в его руках появилась колода карт. Одним ловким движением перетасовав их, он, словно фокусник пустил ленты из руки в руку, одновременно разводя ладони в стороны и вновь смыкая. Когда он в очередной раз развел ладони, колода исчезла, и перед ним на землю опустилось пять карт рубашкой вверх.

– Все просто, – сказал Прекрасный Принц. – Тянем карту.

Первым подошел Димитрий, перевернул выбранную карту, и, усмехнувшись, показал всем Пикового Вальта. Аглая вытянула Пиковую Даму, Кристина – Даму Червей, а Виктор показал всем Короля Червей.

– А теперь минутку внимания, – все напряглись, потому что в голосе Прекрасного Принца чувствовался самый настоящий восторг. – Те, у кого Пиковые Вальты и Червовые Дамы, идут в ад, а все остальные – на рынок.

– И в каком месте это жребий?! – возмутился Димитрий.

– Вы же Прекрасный Принц, как можно так жулить! – возмутилась Кристина.

– Я Прекрасный, а не Справедливый, – фыркнул Принц. – Итак, на рынок, во главе с Коварным Злодеем, – Прекрасный Принц сорвал с головы берет, куртуазно взмахнул им. – Идут Аглая и Виктор.

– А в ад с Прекрасным Принцем во главе, отправляются Кристина и Димитрий, – торжественно объявил Коварный Злодей.

– Кто-то идет, – вдруг сказал Виктор.

Все повернулись в указанную им сторону.

На одной из дорог виднелось ярко-алое пятно. По мере приближения стало понятно, что это девочка в ярко-красном платье. Ветер вскидывал платье, колыхал фигурку, колебал песок вокруг нее. Ее босые ноги были темно-коричневые от пыли. Из-под короткого подола выглядывали по-детски пухлые колени. Лицо ее было чистым, глаза смотрели прямо на собравшихся. Волосы взбрасывал ветер.

– Откуда здесь ребенок? – спросила Аглая.

– Она нас не съест? Ну знаете, как в ужастиках? Ай! – это Аглая отвесила Димитрию подзатыльник.

Коварный Злодей шагнул навстречу девочке, подхватил на руки и передал ее совершенно ошарашенному от таких дел Виктору.

Димитрий захохотал.

– Ты чего уже и в Волшебной стране себе феечку исхитрился найти?! Ай! Да чего же ты дерешься все время, женщина??

– Привет? – нерешительно сказал Виктор. Девочка спрятала глаза. Он повернулся к Коварному Злодею. – Зачем?

– Проводишь ее домой, тебе по пути, – сказал Коварный Злодей.

Виктор посмотрел на девочку, разглядывающую окружающих. Это было так странно, и он впервые в жизни держал ребенка. Ей было года три. От нее по-детски пахло, кожица была тоненькая, как кожурка у персика, под платьицем виднелся пухлый детский животик. У нее были золотистые волосы и голубые глаза, совсем как у Кристины, так что на миг ему подумалось, что и у него могла бы быть такая дочь. Он посмотрел на Кристину, поймал ее ответный взгляд и отвернулся.

Коварный Злодей вздохнул и, выудив из воздуха рупор, прогудел в него:

– Прощаемся дамы и господа! Встретимся… В чистилище!

– Где? – Недоуменно спросила Кристина.

– В суде! – срифмовал Прекрасный Принц. – Идем же!

– Ведите же! – сказала в ответ Аглая.

В ответ Прекрасный принц молча ткнул в указатель, стоящий на обочине. К деревянному столбу было прибито две дощечки. Верхняя указывала на одну из дорог и гласила:

«БЛОШИНЫЙ РЫНОК – 500М».

Ниже мельче было приписано:

«Кудыкина гора».

Вторая дощечка указывала четко вниз и гласила:

«АД КРОМЕШНЫЙ – 200М»

и мельче:

«пос. Кулички».

Подождав пока все налюбуются на указатель, Коварный Злодей объявил:

– Идем! – он повелительно взмахнул рукой, и Виктор с Аглаей пошли за ним по дороге, оглядываясь на оставшихся на перекрестке.

Ад

Как только ушедшие скрылись из виду, оставшаяся на перекрестке пара с немым вопросом в глазах посмотрела на Прекрасного Принца.

– Простите, Принц, – начала Кристина, – а куда, собственно, показывает этот указатель?..

– Я не Принц, – не моргнув глазом, отозвался тот.

– А кто? – опешили они.

– Коварный Злодей, конечно же, – пожал плечами… Коварный Злодей. – Вы разве не знали, что Коварные Злодеи обычно скрываются под масками Прекрасных Принцев?

– А кто же тогда с ними пошел? – кивнула Кристина на ушедших.

– Конечно же Прекрасный Принц, – удивленно посмотрел на девушку Коварный Злодей.

– Конечно же, – пробормотала в сторону Кристина.

– Ему ничего не оставалось делать, когда я представился Прекрасным Принцем. Двух Принцев ведь быть не может. К тому же, так как Принц наш по-настоящему Прекрасен, ему не слишком-то нравиться хвалиться этим. А имя его, согласитесь, звучит так, как будто он хвастается.

– Тоже верно, – согласился Димитрий.

– Но это же всего лишь имя! – возмутилась Кристина. – Я вот уже запуталась, кто есть кто, так какая разница!

– Это не всего лишь имя, – спокойно объяснил Коварный Злодей. – Это роль. Вы думаете, почему я сейчас так доброжелательно с вами разговариваю?

«Доброжелательно?!» – Коварный Злодей самым коварным образом проигнорировал немой вопрос в глазах слушателей и продолжил:

– А ведь все просто, я еще не до конца отошел от роли Прекрасного Принца! Однако, так как в ваших глазах я вижу все большее и большее разочарование, это помогает мне вернуться к моей роли Коварного Злодея.

Коварный Злодей расправил плечи, вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся так, как, наверное, улыбался Серый Волк Красной Шапочке.

– А теперь – в Ад Кромешный!

Он подошел к указателю, опустился на корточки и, немного поковыряв землю, раскопал железную ручку. Он потянул за нее, мышцы на руках взбугрились, и вот наконец, ручка поддалась, и крышка люка, поросшая травой и полевыми цветочками, со скрипом распахнулась.

Все столпились вокруг люка, с удивлением заглядывая внутрь. Видимо в ожидании багровых всполохов. Однако их ждало глубокое разочарование. Люк закрывал небольшую прямоугольную яму с локоть глубиной. На дне ямы располагалась большая круглая красная кнопка.


На лицах ожидающих обозначилось разочарование, и они разом заговорили:

– Ну и как мы попадем в ад, – спросил Димитрий с сарказмом, – на лифте?

– А почему Ад – кромешный? – спросила Кристина.

– Скоро узнаете, – спокойно ответил Коварный Злодей, нажимая на кнопку.

И они провалились под землю.

Не сразу, конечно. Просто они вдруг почувствовали, как земля под их ногами дрогнула, и стала медленно переворачиваться, словно крышка мусорного бачка. Они орали, пытались уцепиться друг за друга, за землю, и, наконец, за Коварного Злодея, со спокойным видом повисшего на ручке люка, однако все было тщетно, земля перевернулась, и они посыпались в кромешную темноту.

Впрочем, приземление было достаточно мягким. Да еще и земля сверху качнулась пару раз, позволяя увидеть в колеблющемся свете, как Коварный Злодей отцепляется от ручки и, сгруппировавшись, благополучно приземляется, все с тем же невозмутимым видом.

Наступила тишина.

– Где эта сука? – заорал Димитрий. Он пытался собрать свои отбитые косточки и встать.

– Ну здесь, – лениво ответил Коварный Злодей.

– А предупредить не, никак?!

– Пфф… – фыркнул Коварный Злодей. – Кто же это ожидаемо в ад попадает.

– Да?? А если б мы шею свернули!..

Воцарилась тишина.

– Кстати, – спросил неуверенным голосом Димитрий, – Кристина?

– Здесь я, – отозвалась Кристина, и Димитрий облегченно вздохнул. – Просто пытаюсь понять, на что мы приземлились.

– Деловая какая, – сказал Коварный Злодей. И на конце его пальца зажегся огонек, освещая коварную улыбку. И через секунду по периметру огромной пещеры, в которой они оказались, зажглись десятки факелов. Такие же факелы освещали каменный коридор, в проходе которого стояла Кристина. Она ойкнула и отскочила от факела, который чуть не поджег ей волосы.

– Уххты… – протянула Кристина. Она стояла на каменном полу, а вот остальные барахтались в огромной яме с черными камушками. Точнее ей так показалось сначала, что это камушки. – Ваааай!!! – Кристина взвизгнула и шарахнулась прочь от ямы, судорожно перетряхивая одежду.

– Ты чего??

Димитрий и Коварный Злодей круглыми глазами наблюдали за ней. Потом Димитрий догадался получше разглядеть то, на чем он сидит – и тоже взвыл. Под ним копошилась куча блестящих черных червей. Точнее слизней – маленьких, коротеньких и толстеньких. Димитрий двумя скачками преодолел пещеру и выскочил в коридор. Там он принялся оттягивать разные предметы гардероба, дабы убедиться, что никуда ничего не заползло.

В таком пикантном виде их и застали рогатые черти с вилами, появившиеся в проходе. Главный Черт в золотом рогатом шлеме обозрел представленную композицию и глаза его полезли на… собственно шлем.

– Эт-та че здесь за бордель творится?!! – рявкнул он.

Кристина взвизгнула, возвращая подол юбки на место, а Димитрий, стоящий со спущенными штанами, прикрыл руками самое ценное с несколько ошалелым видом взирая на чертей. Впрочем, какой еще вид может быть у человека, представшего в трусах в ромашку перед толпой вооруженных чертей?

Тем временем Коварный Злодей неохотно вылез из копошащейся кучки и присоединился к остальным. Он слегка отряхнул камзол и куртуазно поклонился, взмахнув беретом. Из берета, прямо к ногам Главного Черта выпал слизень. Глаза слизня встретились с глазами черта, черт побагровел. Слизень быстро просек ситуацию и, втянув глаза-рожки, быстро пополз к своим братьям в черную яму.

– Кхм, – кашлянул Коварный Злодей и мягко складывая слова, отрапортовал. – Прошу прощения за беспокойство, привел грешников ознакомиться с будущими пытками.

– Умруны? – грозно уточнил черт.

– Никак нет, – все с той же кошачьей мягкостью промурлыкал Коварный Злодей. – Но в будущем – обязательно.

Главный Черт пожевал губами и потянул себя за ус, не забывая грозно поглядывать на побледневшую парочку.

Сзади что-то звонко лязгнуло – один из чертей уронил свои вилы. Все подпрыгнули, отчего грохнуло в два раза громче и Главный Черт неожиданно и для самого себя, грозно рявкнул:

– СМИРН-НА!!!

Смирно встали не только черти, но и слизни в яме.

– Кхм, – черт побряцал доспехами, затем отогнул край набедренной повязки, (отчего глаза Кристины и без того большие, стали как у рыбы-телескопа), порылся там чуток и достал черную чугунную фляжку на веревочке. Отвинтив горлышко, он, собирался было отпить, но вспомнил про этикет и предложил почему-то Димитрию.

– Кровь с молоком, будешь?

– Нет, спасибо, – вежливо отозвался тот.

Черт отхлебнул из фляжки и, благожелательно улыбнувшись, посоветовал:

– Ты б оделся, сынок.

Димитрий судорожно кивнул и натянул портки, не сводя глаз со свиного пятачка.

– Ну вот, – благожелательно протянул черт, умасленный кровью с молоком. – Гораздо лучше. Ладно, ваше дело я понял. МЛАДШИЙ!!! – проревел черт, повернувшись к своему отряду. С нескольких чертей сдуло шлемы, и они зазвенели дальше по коридору. Остальные черти, видимо уже наученные горьким опытом, успели присесть, пока он поворачивался. Впрочем, был и такой, которому и приседать-то не надо было, такой он был маленький. Вот этот самый младший и выполз с жалобным видом из-за спин товарищей.

У него были совершенно очаровательные грустно повисшие ушки. Большие, налитые кровью глаза были полны невыплаканных слез, из черного пятачка на волосатую грудь тянулась зеленая сопля. Он волок за собой дубовую палицу, в которую была вбита дюжина гвоздей. С препротивным звуком, какой бывает если провести ногтем по школьной доске, гвозди оставляли в каменном полу неглубокие царапины.

– Вы с ним поосторожнее, – доверительно шепнул Главный Черт почему-то именно Димитрию. – Маленькие чертята самые злобные.

– Я думал это собаки, – ляпнул Димитрий и нервно хохотнул.

Коварный Злодей закрыл лицо рукой.

Главный Черт сначала нахмурился, потом посмотрел на Димитрия, вздохнул, и повернулся к Младшему.

– Поможешь. Отведешь к Большой Шишке на регистрацию, чтобы выдала им временные пропуска. Потом отведешь их к первому кругу.

– Служебным коридором или как положено, по маслу?

Главный Черт оглядел компанию хитрыми красными глазами и ответил с улыбкой:

– По маслу. Пусть, так скэзать, проникнутся всем величием Ада.

От этих его слов даже у Коварного Злодея кожа покрылась мурашками.

– Ну что же, тогда все, можете идти, – совсем буднично добавил Главный Черт.

– А возвращаться мы этой же дорогой будем? – тихо спросил Димитрий у Коварного злодея.

Но черти услышали и захохотали.

– Возвращаться? – прогудел Главный Черт и вместе со всеми раскатисто расхохотался. – Мне нравится этот парень!

– А чей-то они смеются, а?

Коварный Злодей молчал.

– А?

Главный Черт еще отхлебнул крови с молоком, обтер усы и фыркнул:

– Сосунки!..

Немного постоял, глядя на путников, словно прикидывая с чем они лучше пойдут, с лучком или с картошечкой, и вдруг рявкнул:

– ОТРЯД СТРОЙСЬ!!!

Нашу четверку, включая Коварного Злодея и Младшего Черта, совсем легонько впечатало в стену.

Откуда они и наблюдали уход Чертовой Дюжины.

Младший Черт, более привычный к побочным эффектам командирского голоса, отлепился первый и уважительно протянул, глядя почему-то на Димитрия.

– Силен командир, да?

– Силен, – кивнул Димитрий, ощупывая свою правую руку.

– Зато, когда орет «подъем» хошь не хошь, а встаешь.

– Да вы поэт, – вяло протянула Кристина.

– Да вы, сударыня, чаровница, – поиграл бровями Младший Черт, вытирая волосатой рукой зеленую соплю с волосатого пуза.

– Все целы? – поспешил отвлечь его внимание на себя Коварный Злодей. Его берет несколько помялся и перо сломалось в двух местах, так что он немного растерял лоск. – Идем дальше.

Они пошли прямо по коридору, освещенному факелами, в которых горело адово пламя, пропустили несколько поворотов и наконец оказались перед самой обычной коричневой дверью из ДСП, с железной ручкой-скобой. На двери висела «золотая» табличка:

«Большая Шишка»

«каб.998»

Младший Черт деликатно постучал и приоткрыл дверь.

– Можно?

Оттуда что-то мягко прожурчали.

– Конечно, не вопрос! – расплылся в улыбке Младший Черт. И, повернувшись к остальным, замахал рукой и прошипел:

– Заходите, – и скрылся в кабинете.

Кабинет оказался просторным и светлым – на потолке ярко горела люстра «цветочком». Самые обычные отштукатуренные кремовые стены и пол, выстланный линолеумом. Также была в наличии еще и другая дверь напротив входа, со светящейся зеленой табличкой «ВЫХОД». Стеллажи, компьютерный стол и кожаное кресло, в котором восседала… большая шишка.

Она правда была большая. Еловая. С глазами – «и это пугает больше всего», подумал Димитрий – но когда она открыла рот, он понял, что на самом деле больше всего пугает когда шишка с глазами начинает болтать роскошным женским контральто.

– Здаавствуйтэ уважа-эмыэ псэты-тэлы Ада, – пропела шишка. – Цэль посэ-щэниа?

– Экскурсия, – быстро ответил Коварный Злодей.

– Экску-урсыа?.. – протянула Большая Шишка.

– Ээкску-урсыа, – тихонько повторил разошедшийся Димитрий, немного очухавшийся после встречи с Главным Чертом. В нем бурлила молодая кровь, требующая выхода, желательно не на дыбе.

Коварный Злодей пнул его.

Большая Шишка медленно повернулась к Димитрию и до-о-олго изучающе глядела на него. Тот немного стушевался и опустил глаза. Тогда шишка все так же медленно повернулась к Коварному Злодею и спросила:

– Лы-цэнзыа йэсть?

– Йэ…Кхм…Есть.

– Покажи-тэ.

– Пожалуйста.

– Хооро-шо. Има ыкскурсово-ода?

– Коварный Злодей, – смутился Коварный Злодей.

– Хм… – многозначительно протянула шишка, поиграв бровями… простите, чешуйками.

Коварный Злодей смутился и заалел как маков цвет.

– Има ыкскурса-антов?

– Димитрий…

– Кристина.

– Атлы-ично…

– Прошу, э-та ва-ши докумэ-энты. – Большая шишка протянула Коварному Злодею набор только отпечатанных бумажных карточек. – Йэ-слы потэра-аэтэ вас съедат.

Когда до посетителей дошел смысл сказанного, они несколько побледнели.

– Шут-ка. – Димитрия перекосило, Кристина заулыбалась. – Вас прос-то при-мут за грэш-ников и отпра-ват на вэ-эчныэ му-кы. Прыйа-атного посэщэ-эниа! – на последних словах неведомая сила вымела посетителей за захлопнувшуюся дверь.

Они оказались на открытом балконе-галерее, длинном и узком. Напротив был точно такой же, а между ними, на пару метров ниже, протекала какая-то желтая бурлящая жижа. Нашу пятерку от жижи отделяли только хрупкие перила, да столбы, вырастающие из этих перил. Столбы подпирали витиевато украшенный потолок – там была какая-то мозаика в восточном стиле. Напротив перил располагался ряд дверей, из одной такой двери их как раз и выкинуло.

По инерции пролетев метр, Кристина вцепилась в перила и охнула, разглядев что протекает внизу.

– Эт-то что такое??

– Кипящее масло, что же еще? – пробурчал Младший Черт, осматриваясь. – Если бы вы так бесцеремонно себя не вели, молодой человек, – укоризненно обратился он к Димитрию, – С нами бы обошлись куда почтительнее.

Но Димитрий уже, как и все остальные, торчал у перил, разглядывая реку кипящего масла.

– А почему оно желтое? Если оно все время кипит, должно было стать уже коричневым, нет? – со странным любопытством уточнил Димитрий.

– Оно и становится коричневым, когда грешников туда кидают, – с улыбкой объяснил Младший Черт. – Но все равно скоро желтеет, поскольку масло постоянно новое подливают.

– Откуда же его столько берется? – не унимался Димитрий.

Кристина не выдержала:

– Какие-то вещи лучше не знать!

– В правильном направлении думаете, сударыня, – вежливо раскланялся Черт, – Масло наши лучшие повара получают из жира чревоугодников и из грудного…

– Стоп! Все понятно, спасибо огромное за разъяснения, – сказала Кристина.

– Очень жаль, – церемонно ответил Младший Черт, – Тема, так сказать, благодатная… Но тем не менее, вы совершенно правы, чего же мы тут застряли, идемте дальше. – С этими словами Черт пошел по галерее.

– Может перекусим перед долгим приключением? – спросил вдруг Димитрий.

– В аду? – с сомнением произнесла Кристина.

– Здесь есть столовая для сотрудников, – вмешался Младший Черт.

– Почему бы не зайти?

Дверь в столовую для сотрудников была выдолблена из цельного камня, уже это должно было насторожить наших экскурсантов. Однако голодному Димитрию все было нипочем, он рванул в дверь с соблазнительной надписью «СТОЛОВАЯ» и… так и застыл, только голова дымилась, в прямом смысле.

Из помещения вырвались клубы черного дыма, алые языки пламени и громкий многоголосый гогот.

Сзади раздалось хихиканье. Димитрий обернулся и смерил огненным взором согнувшуюся пополам Кристину, шаря на голове в поисках остатков волос:

– Вот ни капельки не смешно!

Тем временем Коварный Злодей пригнулся и вошел внутрь. Адская столовая представляла собой огромный зал с низким потолком, весь заполненный дымом и чадом. За каменными столиками сидели черти, люди и еще какая-то монстроподобная нечисть. Неяркий свет факелов оставлял большую часть помещения практически в полной темноте, так что вошедшим, да и сидящим, было не слишком то видно, что они едят. «К счастью», – подумала Кристина, видя, как один из монстров заталкивает что-то длинное и шевелящееся себе в глотку.

Они заняли один из столиков поближе к двери. Спустя несколько минут к ним подбежала чертовка в мини-юбочке, бросила на стол меню и умчалась прочь.

Меню представляло собой весьма интересное зрелище. Во-первых, оно было целиком выточено из камня (чтобы не пострадало от рук наиболее огненных личностей, как объяснил Младший Черт). Во-вторых, состояло оно из таких блюд:

– «Дырка от бублика со взбитыми сливками»;

– «Ни рыба ни мясо на углях»;

– «Собака на адских углях» (мясо: «терьер», «чихуа-хуа», «такса», супер-предложение king-size «алабай»);

– «Калач тертый с горькой редькой»;

– Салат «Чепуха», на постном масле, из пареной репы и выеденного яйца;

– «Манна небесная»;

– «Яблоко раздора».

– Тут хоть что-нибудь съедобное есть? – скептически вопросил Димитрий.

– Все в мире съедобное, зависит от отношения, – меланхолично заметил Маленький Черт и помахал официантке.

– Нам пожалуйста пять Манн небесных и одну Соба… – он взглянул на насторожившуюся Кристину и исправился: – Ни рыбу ни мясо на углях.

Спустя довольно продолжительное время заказ принесли (экскурсантам, разглядывающим окружающих, это время показалось особенно продолжительным). На пяти симпатичных тарелочках с голубой каемочкой лежала самая обычная манная кашка. На шестой гордо располагалось исходящее паром ни рыба ни мясо. Соя, собственно.

Кристина с интересом попробовала манную кашку и показала большой палец, после чего Димитрий, не без опасения попробовал свою. Манная каша была густая, с кусочком сливочного масла и ложечкой сгущенки. Объедение, одним словом.

После сытного ужина наши экскурсанты подобрели, развеселились, и смотрели на окружающих их монстров почти с любовью.

– Идем? – наивно спросила Кристина.

– А оплата? – опешил Маленький Черт.

Тут наша парочка уменьшилась в размерах и стала ошарашенно переглядываться.

– Оплата? – с надеждой что ей послышалось спросила Кристина.

– Ну да! А что такое?

– Да нет, ничего, – покачал головой Димитрий и с намеком посмотрел на Коварного Злодея.

Повисла тишина и вскоре все взгляды скрестились на Коварном Злодее, который деловито подчищал свою тарелочку с манной небесной.

– Кхм, – откашлялась Кристина.

Коварный Злодей облизал ложку и снова стал скрести по тарелке.

– Простите, – не выдержала Кристина, – Коварный Злодей, не могли бы вы нам помочь с расчётом?

Тот поднял глаза от тарелки, наткнулся на возмущенные взгляды троицы и снова уткнулся в тарелку:

– Не-а.

– Но послушайте! Нас никто не предупреждал, что здесь надо платить! – возмутилась Кристина громким шепотом.

– Пфф! – фыркнул Младший Черт. – Ишь ты! С каких пор в столовых перестали платить за еду? Поесть на халяву решили? Мы вам что в аду, благотворительная организация?

– Вы можете за нас заплатить? Мы вам вернем. Наверное… – Кристина смущенно умолкла.

– Может отработаем? – раздраженно предложил Димитрий.

– Заплатите сами, в чем вопрос? – не менее раздраженно развел руками Маленький Черт.

– У нас нет денег!

– Ну и отлично, зачем они здесь нужны? Валюта ада – грехи!

– То есть? – осторожно спросила Кристина.

– То есть согрешите и оплатите счет.

Лица у людей вытянулись.

– Просто согрешить? – подозрительно поинтересовался Димитрий, – А каким образом?

– Ну, на ваше усмотрение, – сказал Маленький Черт и, вытерев салфеткой морду, внезапно схватил за уши Коварного Злодея и, притянув его, смачно поцеловал.

– Вааао… – передернуло Димитрия. – Я отказываюсь!

– Димитрий, – позвал его Коварный Злодей. – А что…

– Хотя знаешь, – перебил его Димитрий, – я, пожалуй, согрешу, уж коли можно, – и, нависнув над столом, молниеносно врезал Коварному злодею в челюсть. Тот клацнул зубами и не остался в долгу. Со стороны обитателей ада послышались ободряющие выкрики.

– Эй-эй! – крикнула Кристина. – А ну прекратите! Вы уже и за обед заплатили и за ужин! – она

решительно встала и пошла к выходу, не обращая ни на кого внимания. Остальные нагнали ее, когда она уже вышла и стояла у перил и смотрела на масляную реку, текущую мимо.

– Эй, Кристина, – обратился к ней Димитрий, баюкая левую половину лица, – а ты-то заплатила?

– Ага, – лениво ответила Кристина и показала зажатую в руке ложку, которую тут же бросила вниз, в кипящее масло.

– Злоде-ейка, – восхищенно протянул Младший Черт.

– Куда теперь? – спросила Кристина.

– Туда, – Младший Черт указал вперед по галерее.

Пройдя несколько метров, экскурсанты увидели место, где перила обрываются, и почти к самому маслу ведут выщербленные каменные ступени.

– Вы предлагаете нам поплавать? – полушутя, полу с ужасом спросила Кристина.

– Что вы, сударыня, это слишком сурово… – в этот момент перебивая слова черта, раздался жуткий, исполненный муки вопль, и масло в реке стало стремительно темнеть. – Ох, а вот и доставка грешников к месту наказания. Не волнуйтесь, в процессе жарки они совершенно не теряют товарный вид. Разве что легкий шоколадный загар появляется…

– Советую отвернуться – тихо шепнул Коварный Злодей, первым проделывая означенную процедуру, да еще вдобавок и уши закрывая.

– АААААААААА!!!!!!!!!! – донеслось от реки. Побледневшие экскурсанты поспешили отвернуться и закрыть уши руками.

Маленький Черт с ностальгией смотрел на реку.

– Эх, давненько я тут не был…

Через несколько секунд он потряс Димитрия за локоть и сказал ему:

– Все, закончилось, можешь поворачиваться.

«Маленькие черти – самые злобные», – слишком поздно вспомнил Димитрий предостережение Главного Черта. Не знаю, что он увидел повернувшись, но с тех пор тон его волос приобрел некоторую склонность к модному цвету «пепельный блондин».

Еще через некоторое время Маленький Черт велел поворачиваться девушкам. В этот раз обошлось без сюрпризов, все уже было закончено, разве что масло чуть темнее обычного. Только Димитрий не сразу решился повернуться, помогли уговоры Кристины.

– Итак, товарищи экскурсанты, – с делано-печальным видом сказал Маленький Черт, – на этом мы с вами распрощаемся. Но не расстраивайтесь, у вас есть замечательный экскурсовод, – кивок в сторону Коварного Злодея, – который все вам расскажет, покажет и даже даст попробовать! – на последнем слове физиономию Маленького Черта осветила лучезарная улыбка.

Что-то звякнуло о каменные ступени и все синхронно повернули голову на звук. У ступеней, на масле раскачивалась себе, как ни в чем не бывало, черная чугунная сковорода. Размером с маленький детский бассейн.

– Действительно, что же еще, – пробормотал себе под нос Димитрий.

– Прошу на борт, – ехидно улыбаясь, повел рукой Коварный Злодей и адская сковородка завертелась на месте, точно ей не терпелось скорее отправиться в плавание.

Когда все благополучно уселись на дно сковородки, Маленький Черт протянул Коварному злодею гигантскую лопатищу (такими, только поменьше, блины на сковородке переворачивают) и толкнул сковородку. Они поплыли.

Маленький Черт остался на берегу и трогательно махал экскурсантам на прощание белым платочком с зелеными разводами, Кристина махала ему в ответ.

Впрочем, вскоре стало не до прощаний. Сковородку нещадно кидало из стороны в сторону, так что пассажирам, чтобы не перекатываться, приходилось хвататься за борта. А если схватиться за борта в тот момент, когда нахлынет кипящее масло, можно и пальцы сжечь.

Пока они пытались удержаться, сковородка доплыла до конца зала с галереями, а дальше ухнула в черную трубу – неосвещенный тоннель, да еще и под наклоном. Кристина завизжала что было мочи, цепляясь за Димитрия, тот тоже заорал и в свою очередь уцепился за Коварного Злодея, а злодей за ручку сковородки. Такого экстрима никому из путешественников ранее пробовать не доводилось, так что когда они выплыли из тоннеля, пара-тройка седых волос была не только у Димитрия.

Место, в которое они попали, заставило наших путешественников напрочь забыть о том, что они находятся в аду.

Сковорода, мерно покачиваясь на масляных волнах, пристала к дивному берегу. Это была воистину Земля Обетованная. Клумбы, кусты, заросли, леса цветов: белых, розовых, желтых, синих, пурпурных, оранжевых, кремовых… Одуряющий цветочный аромат, от которого кружится голова. Тропические деревья с налитыми соком плодами, такими тяжелыми, что ветви их наклонены к земле – подходи и срывай, они так и просятся в рот. И над всем этим порхают бабочки и дивные тропические птицы с разноцветным оперением.

Среди этого великолепия бродили загорелые люди, с улыбками на лицах наслаждаясь окружающей их красотой.

– Это точно ад? – выразила общую мысль Кристина.

– Точно, – сухо отозвался помрачневший Коварный Злодей.

Все это великолепие было ограждено металлической сеткой, метров пятнадцать в высоту. Так что, высадившись на берег, путешественники были вынуждены идти вдоль решетки по узенькой тропинке, вымощенной белым мрамором.

– Я хочу туда, к ним… – протянула восторженно Кристина, срывая пурпурный цветок, вылезший меж прутьев.

– Да уж… – протянул Димитрий. – Такой виноград растет!.. Эххх…

– Тебе лишь бы поесть, – фыркнула Кристина.

– Ну а что?

– Однако, ад я представляла совершенно по-другому, – протянула Кристина с намеком.

– Экскурсовод, рассказывай давай, чего это такое!

Коварный Злодей смерил Димитрия раздраженным взглядом и сказал:

– Сами увидите.

Димитрий пихнул Кристину в бок и сделал вид как кого-то душит. Кристина засмеялась. И вдруг испуганно застыла: сотни глаз одновременно повернулись в ее сторону.

Это было немного жутковато, эти глаза, следящие за ней с каким-то странным вниманием. Ей уже не казалось, что эти люди счастливы и довольны, не лютая ли злоба была написана на их лицах?

– В аду не смеются, – сказал Коварный Злодей. – Во всяком случае, не люди.

Дальше они шли под прицеломпристальных взглядов. Впрочем, вскоре ажиотаж спал, думаю большая часть грешников решила, что у них слуховые галлюцинации.

– И все-таки, что такое красивое место делает в аду? Это что-то типа комнаты отдыха? – Кристина улыбнулась, – От пыток?..

Коварный Злодей молчал.

– Почему вы не отвечаете?

Коварный Злодей покосился на Кристину, и, закатив глаза, наконец ответил:

– Если я вам скажу, что они невыносимо страдают, вы мне поверите?

– В смысле страдают? – опешила Кристина. – У них что… – она улыбнулась, – боязнь цветов?!

– Я думаю дело не в этом, – отозвался Димитрий, разом теряя всю свою насмешливость. Он напряженно застыл у решетки, вглядываясь.

– А в чем? – Кристина обернулась и подошла к нему.

– Посмотри на их лица.

Кристина посмотрела.

Действительно, многие улыбались. У кого-то это была улыбка неподдельного восторга, у кого-то усталого облегчения. Однако, чем более тощим и загорелым был грешник, тем более пугающим было выражение его лица. Одни зло и раздраженно усмехались, другие же смотрели вокруг, на все эти цветы и бабочек, с выражением неподдельного отвращения, словно для них бабочки были отвратительными тараканами. А у кого-то на лице и вовсе была написана дикая, жгучая ненависть к прекрасному саду.

Ей показалось словно ее ударили наотмашь. Она подняла голову, как часто делала, в поисках неба.

– Но вот почему… – начал было Димитрий.

– Смотрите, какая птица! – перебила его Кристина, показывая пальцем вверх.

Под черными от копоти адскими сводами, освященными адовым пламенем, кружила птица, самая прекрасная из всего, что было в этом саду. Она пролетела совсем низко, почти над головами наших путешественников, и все увидели потрясшую их грусть и тоску в больших влажных желто-синих глазах птицы. Радужный хвост ее мазнул Кристину по щеке, и, оставив какое-то странное, щемящее чувство, птица взлетела ввысь.

Сотни грешников с напряжением и ненавистью смотрели на самую прекрасную обитательницу райского сада. Птица поднялась на самый верх, замерла и разразилась оглушительным криком.

И тут вдруг земля за забором стала таять, кусты и деревья редели, исчезая в воздухе. Потянуло чем-то… странным. Димитрий раздул ноздри, неверяще принюхиваясь, Кристина издала невнятный возглас и прижала к лицу рукав рубашки.

Грешники завыли, застонали, кто-то заплакал, а кто-то, наоборот, радостно закричал. Один сумасшедший за забором бегал по кругу, глаза его были абсолютно бешеные, выпученные, налитые кровью, и он кричал:

– Долой! Долой поганую ложь! Долой яд! Все, – он захохотал, – все, правда!!! Вот оно, дерьмецо мое любимое, – он опустился на колени и стал целовать землю, которую корежило, которая оплывала, темнела, превращая райский сад в бассейн с жидким дерьмом.

И вот, когда последние остатки иллюзии растаяли, оставив грешников по шею в испражнениях, откуда-то сверху раздался демонический хохот и вниз хлынули потоки коричневой жижи.

Путешественники содрогнулись он невыносимой вони. Кристина попытался дышать через рот, но почувствовав на языке сладковатый привкус, согнулась в приступе тошноты.

– Мамочки мои, пойдем отсюда, срочно! – закричала она.

И они побежали по белой мраморной дорожке, то и дело оскальзываясь на заляпанных плитках, рискуя свалиться в лавовую реку. Хохот раздался ближе и их тоже полили грязью. Протерев глаза от коричневой вонючей жижи, Кристина посмотрела наверх – там снова была гигантская птица. В когтях у нее был огромный золотой ковш, ее радужное оперение сейчас все горело багровым светом, она издевательски клекотала, и слишком нелепо на ее оскаленной морде смотрелись большие печальные желто-синие глаза…

Наконец они обогнули обнесенную забором яму, и нырнули в каменный тоннель. В тоннеле вонь от их собственной одежды усилилась, став почти невыносимой. Однако не успели они пробежать и десятка шагов, как вдруг их одежда очистилась, а воздух наполнили ароматы цветов.

– Что?.. – Димитрий недоуменно принюхался.

– Яма превратилась в сад, – тихо сказала Кристина и вдруг рванула назад.

– Ты куда! – закричал ей вслед Димитрий, но Кристина только отмахнулась. – Куда это она?

– Сейчас вернется, – ответил Коварный Злодей.

И в самом деле, через минуту Кристина вернулась. Когда отдышалась, сказала.

– Там снова сад. Они все встают и ходят, потерянные, и птица на небе плачет.

– Птица, какая птица? – спросил Димитрий.

– Ты чего? В смысле какая птица? Ну та!.. – Кристина удивленно обернулась к Коварному Злодею за комментарием, но он просто стоял и молчал.

– Смотрите! – вдруг сказал Димитрий, – Это что, водопад?

Они обернулись. Выход из тоннеля перегораживала золотая низвергающаяся вниз масса. Стоило им подойти поближе, как стал ощущаться нестерпимый жар.

– Что это? – удивленно спросила Кристина.

– Расплавленное золото, – ответил Коварный Злодей, прижавшись к стене и проскальзывая куда-то вправо. – Давайте за мной, только аккуратно.

Тоннель заканчивался обрывом, прямо перед которым и ниспадал золотой водопад, маскируя вход. Однако между водопадом и тоннелем, оставалось немного места для узкой тропинки, превращающейся в карниз. По ней и скользнул Коварный Злодей.

Картина, открывшаяся путешественникам, потрясала своим абсурдом. Это была гигантская пещера, а скорее гигантский котлован, внизу которого бурлило жидкое золото. Почти под самыми прокопчёнными сводами проходила узкая тропинка, окаймлявшая котлован кольцом. С двух сторон, друг напротив друга, низвергались два золотых водопада, закрывающих вход и выход из второго круга Ада. Внизу, в бурлящей золотой жиже, варились грешники. Золото прожигало кожу, доставляя неимоверные страдания, несчастные пытались выбраться, но стены были абсолютно отвесные, уцепиться было не за что. На той самой дорожке, на которой сейчас и стояли наши путешественники, сидело с дюжину чертей с гигантскими удочками.

Появление Коварного Злодея внесло оживление в заскучавшие ряды рыбаков. Ближайшие черти, оставив свои удочки в специальных креплениях, подошли поздороваться. Черти с противоположного края засвистели и замахали мохнатыми лапами.

Кристина, бледная как полотно, испуганно жалась к стене, в ужасе глядя на обрыв в метре от себя – она жутко боялась высоты, даже подкопчённые грешники не так пугали ее, как несколько вертикальных десятков метров. Димитрию тоже не улыбалось искупаться в золоте, и он прижался к скале, со странным чувством глядя на происходящее.

Грешники внизу, как и грешники в саду, реагировали на адовы муки по-разному. Кто-то кричал, кто-то лез на стену, кто-то барахтался, кого-то выкореживало от боли. Однако большинство спокойно себе плавало в кипящем золоте, некоторые даже лежали на спине, тихо покачиваясь на волнах.

Наконец черти закончили здороваться с Коварным Злодеем и расселись за удочки. И вот теперь-то стало твориться совершенно странное дело. Цель каждого из чертей была поймать какого-нибудь грешника, как карася, на крючок, подержать минутку в воздухе и кинуть вновь в кипящее золото. И тут грешники вели себя совсем неадекватно. Те, кто кричал, подплывали к крючкам и сами цеплялись за них, а те, кто спокойно плавал, при виде крючка начинали резво отгребать подальше. Причем, судя по всему, цель чертей была поймать не тех, кто сам прыгал, а тех, кто активно уворачивался.

Кристина давно уже отвернулась и стояла, зажав глаза и уши, чтобы не смотреть и не слышать ужасных воплей. Димитрия же это ужасное зрелище завораживало своей жестокостью и странностью. Все это очень напоминало ему компьютерную игру, уж больно сложно было воспринимать красно-багровых в лоскутьях кожи существ, как людей, таких же как он сам и его спутники. Он просто не мог поставить себя на их место, а значит не мог сострадать. Он словно наблюдал за рыбами в аквариуме, за диковинными зверьми. Наверное, такое же брезгливое чувство вызывают африканские аборигены у людей из «высшего общества». Ну живут они так. Странные животные. И уж самым странным казалось сочувствовать им. Удивительно противоречивое создание человек.

– Зачем вы это делаете? – с интересом спросил Димитрий у чертей.

– Чтобы не привыкали, – отозвался ближайший черт, затянувшись сигаретой.

– Можно привыкнуть к боли, а можно привыкнуть к отсутствию боли. А вот когда тебя кидает из одного в другое – это и есть пытка, – пояснил другой. – Вон те, новенькие, привыкли, что ничего у них не болит – и кидаются на крючок, чтобы мы их от этой муки избавили. А вон те, – он ткнул пальцем, – те старенькие. Они уже столько в этом золоте просидели, что им кажется, что больно – это когда не болит.

Димитрия дернуло, словно он чесал комариный укус и случайно задел ногтями корку рубца.

Он проникся и какое-то время наблюдал за действиями чертей. Это заставило его задуматься, насколько само понятие «жизни» у этих несчастных созданий отличается от «жизни» для него, допустим.

«Наверное это не слишком хорошее наказание, – подумал он. Эти люди, должно быть, по-своему счастливы. Они настолько заняты выживанием, что у них просто не остается сил на моральные терзания. Впрочем, как и на разговоры, так что собеседники они неважные».


– Идем дальше? – спросил Коварный Злодей, и Димитрий вздрогнул, отрываясь от созерцания золотых масс, низвергающихся вниз. – Вон выход, – Коварный Злодей кивнул на водопад на противоположной стороне.

Очередной темный тоннель подарил путешественникам спокойствие, темноту и прохладу. Здесь не было слышно ни криков, ни шума златопадов.

– Наконец тишина, – выдохнул Димитрий

– Я думала я умру, какой-то кошмар! – выпалила Кристина. – Они так кричали! Зверство какое-то!..

– Что вы, это только второй круг, любезные экскурсанты, – сказал Коварный Злодей.

– Круг? – насторожилась Кристина.

– Ну, круг, область, место если угодно. Всего в аду девять областей-кругов. В каждом круге свой вид пытки. Два вы посмотрели, осталось семь.

– Семь!!! – охнул Димитрий.

– Девять кругов? – переспросила Кристина.

– Девять, – кивнул Коварный злодей.

– Как у Данте?

– А ты читала Данте?

– Нет, но я читала про девять кругов ада. Насколько я помню, в каждом круге мучились свои грешники. А кто мучился здесь? Жадины?.. Нет? Может быть предатели?

Коварный Злодей коварно пожал плечами и сказал:

– Скоро узнаешь.

Кристина хотела было возмутиться, но все слова застряли у нее в горле, потому что они вышли к третьему кругу ада.

Это была длинная пещера, в которой вплотную друг к дружке в ряд стояли четыре гигантские деревянные бочки. Все эти бочки были до отказа заполнены людьми, чьи головы блестели в отблесках красного пламени, вырывавшегося из пасти огромной огненной гиены, прыгающей под потолком. Люди толкали друг друга, пытаясь освободиться хотя бы для того, чтобы сделать вдох. По их головам туда-сюда сновали черти, заталкивая назад тех, кто пытался вылезти.

Люди вращали выпученными белками глаз и что-то неистово орали. Они периодически закатывали глаза и теряли сознание, все так же стоя в вонючей жиже – чужие тела не давали им упасть.

Под прокопчённым потолком болтались две гигантские люстры для свечей. Огненная гиена перепрыгивала с одной на другую, раскачивая их, и они сталкивались с диким грохотом.

Каждые десять секунд в потолке открывался люк и оттуда падал истошно верещащий грешник. Гиена огненная поливала его огнем, отчего он слегка обугливался и лишался большей части одежды и волос. Потом его ловили черти, засыпали в глотку ведро чего-то белого и утрамбовывали в бочку.

– Что это? – выдохнула Кристина.

– Маринад, – жутковато осклабился Коварный Злодей, помахав чертям. Эти надолго от работы не отвлекались, поскольку поток грешников был непрекращающийся. Они только помахали в ответ и вернулись к работе.

– В смысле? – ошарашенно спросил Димитрий.

– В прямом. Смотрите, оп! Он падает…

Из люка выпал грешник.

– Его слегка поджаривают…

Гиена огненная дыхнула огнем.

– Солят, а пуд соли, я вам скажу это не ерунда…

Черти засыпали в давящегося грешника соль через маленькую красную воронку.

– И сажают в бочку, в маринад из их дерьма и крови, – весело закончил Коварный Злодей.

– Идем отсюда, – проговорила Кристина, прижав к лицу рукав и стараясь не смотреть.

– Конечно! – еще сильнее повеселел Коварный Злодей. – Вперед, – и простер руку указывая на бочку.

– В смысле? – спросил Димитрий, недоверчиво глядя на Коварного Злодея.

– Да что ж ты заладил, в смысле, в смысле… В прямом! Видите, как черти ходят? Так вот, на той стороне в стене такой же туннель, как и здесь. Так что вам просто надо пройтись через бочку по их головам.

– Я не пойду! – сказала Кристина.

– Оставайся здесь! – ни секунды не медля, отозвался Коварный Злодей.

– Но как мы удержимся-то? – спросил Димитрий. – Они же могут головой качнуть и вообще скользко, или… схватить могут…

– О, не волнуйтесь, – улыбнулся Коварный Злодей. – Они в своих бочках слишком тесно сидят, чтобы что-нибудь сделать. Они даже голову повернуть не могут, настолько плотно их набивают!..

Первым на голову ближайшего человека шагнул Димитрий. Белые фирменные кроссовки покачнулись, но удержали равновесие. Пара шагов, и дальше он пошел увереннее.

Кристина со все возрастающим неприятием глядела, как беленькие кроссовки наступают на грязные немытые и вонючие головы несчастных, прижимая их вниз, в вонючую жижу, в которой они стояли. Грешники даже не кричали. Их гноящиеся глаза провожали Димитрия, казавшегося существом не от мира сего в своих белых чистых одеждах. Губы грешников, застывшие кровавой коркой с запекшимися белыми кристалликами соли, шевелились, словно они силились что-то сказать. Но он не смотрел на них, во всяком случае, не видел, бросая взгляд только чтобы оценить куда поставить ногу.

Димитрий добрался до того края и, ободряюще помахав рукой, скрылся в тоннеле.

– Теперь ты, Кристина. – сказал Коварный Злодей

– Но это же люди, – сказала Кристина. – Как я могу – по головам?

– Это же не люди, это грешники, – ласково улыбнулся Коварный Злодей.

– А грешники что, не люди? – с вызовом сказала она.

Коварный Злодей только с улыбкой пожал плечами.

– Получается и я не человек, я ведь тоже не святая!..

Он снова пожал плечами:

– Тем не менее, делать тебе нечего. Другой дороги, кажется, нет.

Кристина огляделась. Края бочки были слишком тонкими, чтобы по ним можно было пройтись и, потом, их почти везде заслоняли головы грешников. Она нерешительно посмотрела на людей и разулась.

Коварный злодей с усмешкой наблюдал за ней.

Кристина подошла к самому краю пятачка и, некоторое время нерешительно постояв, опустила ногу в вонючую жижу – не на голову, а на плечи грешника.

Осторожный шаг, еще один… И вдруг она почувствовала острую боль в лодыжке. Опустив глаза, она увидела, что один из грешников вынимает зубы из ее окровавленной ноги. Он облизнулся и улыбнулся зло и мерзко, белые зубы его были измазаны кровью, которая стекала по его подбородку. Кристина завизжала, отчего черти, отошедшие и возившиеся в соседних бочках, разразились громким злым хохотом. Она инстинктивно двинула ногой ему в лицо и, поскальзываясь, побежала по головам.

Коварный Злодей подождал, пока она исчезнет в тоннеле, усмехнулся и щелкнул пальцами. Перед ним, прямо в воздухе, возникла дорожка из красных камней, ведущая к выходу из третьего круга ада.

В тоннеле было тихо, прохладно и пахло землей. Что после криков и вони казалось просто раем. Кристина осмотрела лодыжку и поняла, что та, к ее удивлению, совершенно цела.

– Ну что, идем дальше? – спросил появившийся в проходе Коварный Злодей.

– А это обязательно? – спросил Димитрий.

– Обязательно, – вздохнул Коварный Злодей и двинулся вперед.

– В чем виноваты эти люди? – спросила Кристина, заступая ему дорогу. – Вы так и не ответили тогда.

– Ты спрашивала про второй круг, а не про третий.

Он попытался обойти ее, но она упрямо становилась у него на пути.

– Расскажите и про тот и про этот.

Коварный Злодей вздохнул.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Действительно хочу, – твердо ответила Кристина.

Коварный злодей раздраженно отвел волосы с лица и устало посмотрел на Кристину.

– Ваша проблема в том, что вы все знаете, но не желаете думать своей головой! В чем они виноваты, спрашиваешь?

– Да, если исходить из ада Данте, каждый круг должен быть в чем-то виновен. В чем виноваты эти люди?

Коварный Злодей снисходительно посмотрел на Кристину и пожал плечами:

– Да ни в чем.

– Как это – ни в чем? – опешила Кристина.

– Так тут никто ни в чем не виноват, – Коварный Злодей развел руками, усмехаясь. – Это же главное правило Ада.

– Погодите-ка, – начала Кристина. – Как главным правилом Ада может быть правило, что никто ни в чем не виноват?! Это же ад! АД! Сам смысл его существования в том, что здесь грешники мучаются за свои грехи! Это то, что отличает рай от ада – в аду виноватые, в раю невиновные! Разве не так? Что за ерунда?

– Какая ты занятная, – саркастически проговорил Коварный Злодей. – А вот тебе тогда задачка. У нас есть Прекрасная Дама. А у Прекрасной Дамы есть Рыцарь, которого она очень любит, но как друга. А он ее любит как мужчина женщину, да еще и со всем пылом своего рыцарского сердца. А Прекрасная Дама этого в упор не видит, так, как она особа о-очень уж невнимательная. И вот вдруг в один прекрасный день, появляется Принц В Сияющих Доспехах. И Прекрасная Дама влюбляется в Принца В Сияющих Доспехах, а Принц в Сияющих Доспехах влюбляется в Прекрасную Даму. А Рыцарь за бортом, и он наконец понимает, что надеяться ему не на что. И тогда наш Рыцарь в приступе отчаяния кидается с Высокой Башни и разбивается в волосатую лепешку. Вопрос: кто виноват?

– Конечно же Рыцарь, дурак, нашел из-за чего кидаться! – возмутилась Кристина.

– Чудесно, – послал ей кроткую улыбку Коварный Злодей. – Давайте его в ад. Тем более, что он там и будет, по христианским-то правилам. Ладно, с ним разобрались. Ну а Прекрасная Дама – она виновата? – Коварный Злодей смотрел на Кристину, та жевала губы. – Ведь она стала причиной гибели Рыцаря, и хоть она в ней и не виновата, на ее руках его кровь. Как может кто-то, чьи руки вымазаны в крови, попасть в рай?

– Но она же не виновата, – неуверенно начала Кристина.

– Но она же причина его гибели.

– Да, ладно. Нуу… – Кристина помотала головой – Так можно сказать про что угодно!

– Верно, даже про самое, казалось бы, непорочное – святыни, за сохранность которых люди расплачиваются жизнью, или невинные младенцы, чьи матери умирают в родах. Что угодно может стать причиной чьей-то крови. Равнодушие, недосмотр, совпадение событий… Да мы сами даже никогда не узнаем, причинами скольких драм являлись. Если бы не было причины, не было бы и следствия. Если бы не было любви, не было бы и смерти. Весь мир вымазан теплой алой кровью.

– Вы говорите, что все виновны, – сказала Кристина, – я спрашиваю – почему никто не виноват! Почему в аду никто не виноват?!

– Каждый так или иначе виновен, а значит никто не виноват.

– Бред. Игра слов, – подал голос Димитрий, стоявший, прислонившись к стенке тоннеля и с интересом взирающий на них.

– Допустим. Но Прекрасная Дама разве виновата в своем существовании? А святыни? А младенцы? Разве кто-нибудь виноват в том, что он существует?

– Если так говорить, то это не вина человека, это вина Бога?

– Не будем трогать Бога, – поморщился Коварный Злодей. – Это пошло, господа, говоря об аде упоминать Бога.

– Не уходите в сторону, – отрезала Кристина. – Вы говорите о случаях, когда люди причиняют зло неумышленно. Не думаю, что им есть место в аду. Мне кажется, дело в умысле – хотел человек причинить боль или нет. Что если говорить о закоренелых преступниках, о людях, которые…

– А об этом поговорим позже, – отчеканил Коварный Злодей. – Думайте головой, господа, думайте головой, – постучал себе по макушке Коварный Злодей и, обогнув Кристину, пошел дальше по проходу. – Если бы все это делали, знак вопроса не существовал бы в природе.

Тоннель вывел их к четвертому кругу.

Котлован. Огромный, пугающий. Дно скрывается где-то в темноте, куда ведут ступени, спиралью опоясывающие котлован. Ступеньки вырыты прямо в земляных стенах так, что с каждым витком котлован становится все уже и уже, сужаясь в темноту.

– А где выход? – с замиранием сердца спросила Кристина, стараясь не смотреть вниз.

– Внизу, – лаконично ответил Коварный Злодей.

Кристина изучила предстоящий путь. Перил естественно не было, сама тропинка шириной едва дотягивала до метра. Двух вещей Кристина боялась больше всего в жизни. Первое – высота, второе – темнота.

– Я не пойду, – сказала Кристина, прижимаясь к стене. – Я лучше здесь останусь. Я лучше назад… Нет… – она закусила губу, глаза ее с отчаянием перебегали с Димитрия на Коварного Злодея и снова… – Придумайте что-нибудь, пожалуйста! Неужели нет другого выхода? Не может быть!

– Только если оставаться, – пожал плечами Коварный Злодей, и, развернувшись, стал спускаться вниз.

– Идем, вариантов немного, – сказал Димитрий. – Вон как ты бодренько пробежалась по этой жуткой бочке. А тут всего лишь лестница! – он посмотрел в ее большие испуганные глаза и смягчил тон. – Я знаю, страшно. Но иначе мы не выберемся отсюда, понимаешь? У нас нет выбора. – он взял ее за руку.

– Нет, – помотала головой Кристина, вырывая руку.

Димитрий посмотрел на нее, раздраженно покачал головой и пошел вниз за Коварным Злодеем.

Они отошли уже достаточно далеко, когда Кристина вскрикнула:

– Подождите! – и шагнула вниз, прижимаясь спиной к стене.

Она в ужасе смотрела на дорожку. В нескольких сантиметрах от подошв ее туфель, земляные ступеньки обрывались вниз, в темноту, глубокую, глубокую темноту. Остальные, ушедшие уже на виток вперед, казались крошечными букашками, по сравнению с гигантскими размерами котлована.

– Подождите! – снова крикнула Кристина.

Никто не ответил ей, только эхо пробежало и исчезло где-то внизу. И ей стало так жутко, так невыносимо страшно остаться одной, что она сломя голову кинулась вниз по лестнице, не обращая внимания ни на темноту, ни на высоту. Она остановилась только добежав до Димитрия, только обхватив его теплую живую руку, она успокоилась. Ногти ее, которыми она цеплялась за земляную стену, пока бежала, все были поломаны, с черной грязью.

Вниз.

Вниз.

Вниз.

Они спускались уже довольно долго, в полной тишине. Отчего-то ни у кого не было ни малейшего желания разговаривать. Многое оставалось невыясненным, но эта давящая темнота, казалось, была неким огромным древним существом, драконом, свернувшимся на дне ада. И они боялись разбудить его.

Кристина споткнулась, и чуть было не сорвалась вниз, если бы не подхвативший ее Димитрий. Оба прижались к стене, бледные как смерть.

– Спокойно! – крикнул Коварный злодей.

– Покойно…

– Покойно…

– Покойно… – разносилось вокруг дробящееся жутковатое эхо.

Кристину пробрал озноб. Она шла последняя и все время оглядывалась – ей все казалось, будто чей-то взгляд, следит за ней, голодный и злой. Вниз же она и вовсе не глядела. Вокруг была темнота, но черней всего она была в провале. Там, внизу, казалось, живет что-то настолько жуткое, что просто неподвластно человеческому разуму.

Чавк… Чавк… Чвок…

Кристина расширила глаза и прислушалась, чуть нагнувшись над черным провалом.

Чвок… Чвок… Чавк…

Из провала, вылетели какие-то черные капли, попав ей на руку – она отшатнулась мазнула пальцем и приглядевшись поняла, что это кровь.

– ААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!! – завизжала Кристина, и попыталась рвануть вверх по лестнице.

Коварный Злодей успел перехватить ее за талию, отчего она завизжала еще громче.

– Тсс! – шепнул он ей в ухо, зажимая рот – Ты что хочешь, чтобы тебя съели?

Кристина закрыла рот и взглянула на него с ужасом.

– Шучу, – рассмеялся Коварный Злодей. – Там никого не едят, ты сейчас увидишь.

Он взмахнул рукой, и по стенам, начиная с самого верха, по цепочке стали зажигаться факелы. Наконец вспыхнули факелы, окружавшие их, и огненная змея поползла все ниже и ниже, наконец осветив провал. Сначала Кристина разглядела что-то блестящее, большое и копошащееся. Красный цвет, черный цвет, белый цвет… белесые тела, белесые волосы, слепые глаза… Черный пот, грязь, красная кровь…

– Господи, что они делают? – с ужасом прошептала Кристина.

Сотни, тысячи людей, если их можно было назвать людьми…

Они рыли землю.

У кого-то уже не было пальцев, у кого-то рук – до запястий, до локтей, до плеч… Если они не могли стоять – они лежали, вгрызаясь зубами в землю, словно саранча, которая сжирает все на своем пути, и прыгает, даже если оторвать ей голову. Обрубки втыкались в землю, незаживающие, гниющие раны разбрызгивали вокруг себя гной и кровь, они поскальзывались в собственном дерьме, крови и поднятой со дна земле, но продолжали рыть яму, словно не в силах остановиться.

Что-то блеснуло внизу, на мир глаза Кристины вычленили из сотен тел лицо маленькой девочки, обращенное к ней. Рот ее был разорван и измазан грязью (грязью ли?), синие глаза смотрели спокойно и отстраненно.

Кристине казалось, словно она смотрит какой-то фильм, совершенно безумный и нереальный. Пробудь она еще немного там, она бы, наверное, сошла с ума, просто перестала бы воспринимать происходящее, как реальность, настолько жуткой была открывшаяся в свете факелов картина.

– Довольно, – сказал Коварный Злодей, и, схватив их за руки, потащил их за собой, к двери внизу тропинки. Никто из них с уверенностью не смог бы сказать, как они оказались в тоннеле. Просто в какой-то момент Коварный Злодей позволил им повалиться на пол, хватая ртом воздух.

Никто не хотел ничего знать, даже Кристина, с ее неуемным любопытством. Им просто хотелось забыть, убрать это из своей головы.

Они оправились, сели, переглядываясь, Кристина вдруг заплакала горько, Димитрий обнял ее за плечи и положив ее голову к себе на колени, стал гладить ее волосы, руки его дрожали.

– Я… Я… Не знаю, – всхлипывала Кристина. – Первый было странно, второй я не смотрела, и они далеко… третий жалко… Но это!… Страшно, страшно!.. Прости, я сейчас перестану… О боже…

Кристина разглядывала свои трясущиеся руки, Димитрий гладил волосы Кристины, они пытались не думать.

– Осталось пять кругов, – сказал Коварный Злодей.

Несколько секунд они молчали, неверяще глядя на него.

– Что?

– Сколько можно этого бреда?!! – заорала вдруг Кристина. Димитрий от неожиданности отстранился от нее, настолько непривычно было видеть маленькое лицо, искаженное яростью. – Почему я вообще должна это смотреть?! Кто меня обязал?! Я хочу проснуться! Слышите?! Хочу проснуться! Хватит с меня!!! – она поднялась и подбоченясь посмотрела на Коварного Злодея, – Что это вообще за чертовщина?! Нам говорили про игру!.. Игру с испытаниями, так?! А мы просто ходим и смотрим на всякую гнусь!

– Хватит с нас экскурсий! – наконец поддержал ее Димитрий. – Почему мы должны на какие-то извращения смотреть?!

– Вы что думаете, мы выдержим девять кругов этих ваших?!

– Я не моральный урод и не психопат, чтобы наслаждаться глядя на этот бред!

– Да я потом просто спать не смогу! Зачем мне это показывать?? К чему вообще?!

– Чего это за хрень?! Какой-то бред происходит!

– Какая-то ваша тупая мораль, да кого она вообще интересует?! Я на такое не подписывалась!..

– Я не хочу!

– Делайте что хотите! Я и с места не сдвинусь!

В какой-то момент, никто этого не заметил – они кричали, глядели друг на друга, черпая поддержку, толкали речи… Так вот, в какой-то момент Коварный Злодей просто шагнул назад и исчез в стене. В обычной серой стене. Провалился сквозь.

– Куда!..

– Эээй, ты!..

Они разом замолчали и кинулись к стене.

– Он что ушел?!

– Вот мудак!

Они замолчали и потыкали в стену, в которую он ушел.

– И что нам делать?

– Можно подождать здесь, – предложил Димитрий после некоторой паузы.

– Давай, – поддержала его Кристина, – Я больше не хочу никуда идти.

Они сели, Димитрий постелил куртку, чтобы было не так холодно сидеть, и они вдвоем умостились на ней.

– А что там, – спросила через какое-то время Кристина, указывая на выход из тоннеля.

Димитрий пожал плечами

– Может очередной круг? – предположила Кристина. – Пятый?

– Десятый, – отрезал Димитрий. – Я туда не пойду.

– Да никто не пойдет.

– Ну тогда ждем.

– Ждем.

Они снова замолчали. Сначала они просто сидели, потом стали переговариваться, потом играли в города. Так прошло еще некоторое время.

– Сколько можно? – спросила наконец Кристина. – Мы уже часа три тут сидим. Я уже все города, которые знала назвала, больше от меня никакого толку не будет.

– И что делать? – спросил ее Димитрий.

– Ты мужчина, ты и решай, – развела руками Кристина.

– Да ты вообще, я погляжу, не любишь ответственность на себя брать.

– Что это ты хочешь этим сказать? – зло спросила Кристина.

– О-о-о, – поднял руки Димитрий – началось!

– Ты ведешь себя как идиот, – не выдержала Кристина, и встала, – Идем.

– Куда? – спросил Димитрий, тоже поднимаясь.

– Вперед! Я так полагаю, особого выбора у нас нет – назад я точно не хочу. И, в конце концов, давай не забывать, что это сон. Нам просто надо проснуться.

– Как?! – разозлился Димитрий.

– Ну тогда можно попробовать поменять сон.

Он недоуменно уставился на нее.

– Давай думать про что-то приятное, цветы там, бабочки… А не дерьмо всякое… – Они вздрогнули, вспомнив коричневые потоки, низвергавшиеся с небес. – Ну короче про что-то приятное… – закруглилась Кристина.

– Приятное… – протянул Димитрий. – Мне сейчас ничего приятного в голову не придет.

– Ну я не знаю… Вот у меня есть любимое кафе в центре, я буду про него думать. Туманное утро, шум города, кофе, ммм… – Она мечтательно закатила глаза.

Вдруг Кристина повела носом:

– Ты чувствуешь?

В воздухе разливался чудесный аромат.

Димитрий втянул воздух и удивленно пробормотал:

– Кофе?

– Оно, родное, – воскликнула Кристина, побежав к выходу.

Они выбежали из тоннеля, прямо к белому дневному свету и тут же ошарашенно застыли.

Они стояли на огромном столе, застеленном голубой хлопковой скатертью. Вокруг них блестели глянцевые бока гигантских фарфоровых соусников, салатников, мисок, чашек и прочей дребедени, неподалеку от Кристины гордо вздымался вверх хрустальный бокал на длинной ножке, преломлявшей солнечный свет. Отовсюду шли одуряющие запахи чеснока, трав, овощей… Пахло хорошо прожаренным мясцом, так и представлялась румяная курочка в тоненькой хрустящей кожице.

Однако, по всей видимости нашим путешественникам полакомиться чудесными блюдами не светило, так как даже двухметровый Димитрий доставал самой маленькой чашке, дай бог, до краю, и то, если хорошенько подпрыгнуть.

– Где это мы? – удивленно выдохнула Кристина, обходя белую салатницу с нарисованными красными маками.

– Лучше назад посмотри, – мрачно отозвался Димитрий, пытаясь раскачать бокал, пиная ножку.

Кристина обернулась:

– Ты о че… Мамочки мои! Это чего ж делать-то нам тогда?

Тоннель, из которого они пришли, был на месте. Все такой же каменный и темный, одна беда – нарисованный. На столе, прислоненная к стене, стояла большая книжка, с заглавием на непонятном языке, похожем то ли на арабскую, то ли на индийскую вязь, и вот на этой самой книжке и был нарисован вход в тоннель.

Кристина потыкала в рисунок – он им так и остался, не желая пропускать путников назад.

– Нда, дела… – протянул Димитрий.

– Пойдем, посмотрим, может он как очаг папы Карло, за ним дверка есть? – Кристина обошла книжку и, вернувшись, развела руками: – Неа, там тоже книжка! Может попробуем другой поискать? Если есть вход, то должен быть и выход. – оптимистично сказала Кристина.

– Почему-то мне так не кажется, – пробормотал Димитрий.

После нескольких минут поисков они вернулись к нарисованному тоннелю.

Надо объяснить, что стол находился в большой просторной комнате, выдержанной, что называется, в стиле «Прованс» – деревянные полы, пастельных тонов мебель, кружевные занавески на окне… Занавески шевелил ветерок, приоткрывая кусочек синего неба и пышную крону какого-то зеленого дерева. Судя по плите, раковине и навесным шкафчикам, а также связке лука и сетке с ржаными сухарями, подвешенным к потолку – это была кухня. Скорее всего в деревенском домике, поскольку в правом углу виднелась деревянная лестница с перилами, ведущая на второй этаж.

– Ну, во всяком случае, мы знаем откуда пахнет кофе, – заметила Кристина, показывая на турку, кипящую на плите. Коричневая пена в данный момент как раз переливалась через край. – Так и хочется подбежать и выключить!

– Проблема в том, что подбежать мы не сможем, – мрачно отозвался Димитрий. – И убежать не сможем, если чего. Лилипуты, мать их…

– И что делать? – спросила в никуда Кристина.

– Без понятия, – развел руками Димитрий.

Вдруг послышался топот, звякнул дверной колокольчик, и входная дверь распахнулась, впустив вместе с собой порыв ветра, напоенный запахом ромашек. На пороге дома стояла гигантская женщина лет примерно сорока. На темных волосах ее покоилась белая косынка, щеки разрумянились. В правой руке она сжимала пластиковое ведро, закрытое крышкой, а левой прижимала к пышной груди букет садовых ромашек. Из ведра раздавался невнятный писк, словно у нее там сидела куча мышей.

– Эээй! – крикнула женщина, – ссспуууссскааайтееессь оообееедааать! – то есть она, конечно, сказала: «ЭЙ! Спускайтесь обедать!», но почему-то это прозвучало словно в замедленной съемке. Да и все ее движения были медленными и текучими, словно она шагала сквозь воду.

Наша парочка порскнула за ближайшую миску и стала делиться впечатлениями:

– Великанша!

– А почему она так говорит?

– Может это просто мы слишком быстро говорим?

– А почему?

– Ну, потому что мы такие маленькие.

– Ну и при чем здесь размер? – резонно возразил Димитрий.

Откуда-то сверху послышался медленный топот и на лестнице, появилась «бегущая» вниз маленькая девочка, черноглазая и черноволосая с двумя торчащими из-под красной кепки косичками. За ней послышался еще более громкий топот – на лестнице появился здоровый мужик с окладистой бородой и кустистыми седыми бровями.

– Мааамааа прииишлааа! – радостно закричала девочка.

– Ооо, цееелоооеее вееедрооо, – прогудел мужчина.

– Ааа тооо! – горделиво ответила женщина, ставя ведро на столешницу рядом с плитой. Она порылась в навесном шкафчике и достала большую глубокую фарфоровую миску с красными маками. И открыла ведро.

– Ааааа!

– Неееет!!!!

– Господи! – услышали далекие крики Кристина и Димитрий

– Что это? – спросила неверяще Кристина.

– Да быть не может, – прошептал Димитрий.

Из ведра в миску посыпались люди. Окровавленные, белые голые тела, одно за другим падали в фарфоровую миску.

Кристина закрыла глаза. Димитрий, наоборот, смотрел, не в силах оторваться.

Хозяйка потрясла ведро и постучала по крышке, проверяя – все ли высыпалось. Девчушка подбежала к матери и заглянула в миску:

– Ууух тыыы, вкууусняяятииинааа!

Папа подошел к столу, на котором затаилась наша парочка и стал отодвигать стулья. Сел, зачем-то заправил салфетку за ворот и посмотрел на жену.

Кристина попятилась, в ужасе глядя на Димитрия:

– Это не черти, – прошептала она.

– Но мы все еще в аду, – закончил за нее Димитрий.

– И что делать??? – Кристину трясло, она не знала, куда бежать, где прятаться.

Тем временем Папа потянулся и поднял один из соусников, наливая себе в тарелку кетчуп.

– Они, что будут есть людей??? – завороженно шепнул Димитрий.

– А ты еще сомневаешься??? – зло воскликнула Кристина.

– А если он увидит нас?

– И нас съедят, – истерически засмеялась Кристина.

Мама уже несла к столу две миски – одну с людьми, а другую пустую.

– Для костей, наверное, – снова засмеялся Димитрий. – Выплевывать…

Кристина не выдержала и отвесила ему пощечину. Димитрий недоуменно и зло посмотрел на нее, потирая заалевшую щеку.

– Пошли за мной, – сказала она.

Они осторожно прокрались назад к книжке, из которой вышли. Тоннель все так же не реагировал ни на что, тогда Кристина обошла книжку и спряталась за ней.

– И что мы здесь делаем? – прошептал Димитрий.

– А у нас есть выбор? – спросила Кристина.

– Можно найти выход. Из каждого круга ада был выход, – сказал Димитрий.

– А это ад?

– А чем это еще может быть?

Миска с людьми стояла на столе, и они отчетливо слышали их крики.

– Аааккууурааатнооо, – сказала Мама, выдвигая себе стул. – Неее зааапааачкааайтееесь, пооотооом неее ооотстииираааееешь. Аааккууурааатнооо ееешшь, поооняяялааа, Сооонееечкааа?

Сонечка кивнула, и Мама щедрой горстью зачерпнула и положила ей людей на тарелку.

– Ну мааааааааам, мааалооо яаа ееещёоо хооочууу!!!

– Тыыы поооокаааа ээээтоооо съеееешь.

– Дааааваааайтеее поооблааагооодааарииим бооогааа, зааа тооо чтооо ооон пооослааал нааам ееедууу сееегооодняааа.

– Они что молятся? – нервно засмеялась Кристина.

– Да…

– Но кому, кому можно молиться в аду?! – сказала Кристина.

– Дьяволу? – предположил Димитрий.

– Дьяволу не молятся, молятся Богу.

– Богу? Разве в аду есть Бог? – фыркнул он.

– А разве Дьявол в аду не бог?

– Нет, Дьявол в аду узник, Библию почитай.

– То есть в аду бог это Бог?

– Выходит. Бог ведь он единственный, так?

– Боже, о чем мы спорим!..

– Чтооо эээтоооо? Мааамааа тыыы слыыышииишь? – спросила Сонечка. – Эээтооо неее иииз мииискиии! Пооочееемууу стееенкааа пииищииит?

– Нииичееегооо яаа неее слыыышууу, неее выыыдууумыыывааай. Ееешь, прииияаатнооогооо аааппееетииитааа.

– Прииияаатнооогооо, – повторил Папа.

– Прииияаатнооогооо аааппееетииитааа, – повторила Сонечка.

Кристина высунулась из-за края книжки и увидела, как Папа зачерпывает людей из миски, и кладет себе на тарелку. Сонечка уже подняла одного человека и, взяв его за ножки…

Кристина нырнула обратно и зашептала:

– Нет-нет-нет, быть того не может!.. Нет!..

Раздался хруст и исполненный невыносимой муки вопль, и на белую стену рядом с книжкой капнули брызги крови. Кристина зажала уши, качая головой и повторяя:

– Нет, нет, нет, нет…

Димитрий выглянул из-за книги и увидел, как Сонечка, разведя человечку ноги, выгрызает нутро, начиная с паха. Человечек сопротивлялся, кричал, Димитрий видел его обезумевшие глаза. Сонечка взяла второго, без какого бы то ни было усилия развела ему ножки и впилась белоснежными зубами в красное мясо. Белая кожа порвалась, человечек завыл и затих, она оторвала кусок мяса и стала медленно его пережевывать. Потом откусила голову, череп захрустел на крепких девичьих зубах. Потом откусила руку, потом оторвала одну из ног…

– Сооонееечкааа, яаа жеее скааазааалааа, ееешь аааккууурааатнееейее! Всюуу стееенууу зааабрыыызгааалааа, кааак яаа пооотооом ооотмыыывааать бууудууу?

– Пооодааай кееетчуууп пооожааалуууйстааа!

Хруст, крики, брызги крови и смачное чавканье.

– Лууучшеее с мааайооонееезооом, пооопроообуууй.

– Это не люди, правда? – говорит себе Кристина.

Крик, хруст, брызги, брызги, брызги, БРЫЗГИ!!!

– ХВАТИТ!!! – Заорал Димитрий, – Забери нас отсюда! Я сделаю все что угодно, просто прекрати это! Пожалуйста!

Он кричал куда-то вверх, не надеясь на ответ, рядом сидела и смотрела на него с ужасом Кристина.

– Чтооо эээтооо, прааавдааа чтооо-тооо пииищииит, – сказала хозяйка.

И вдруг Кристина почувствовала, кто-то отводит ее руки от лица.

– Идем, – шепнул Коварный Злодей, выводя их из-за книжки. Они шли, не поднимая глаз от голубой скатерти, испещренной брызгами крови.

– Ооо, смооотриии, нееескооолькооо ууубееежааалооо!

– Дааа, ееещеее и неее чииищееенныыыеее, оооткууудааа?..

Книжка тоже была покрыта красными каплями, как и изображение тоннеля. Красная кровь казалась еще ярче на фоне черного провала. Коварный Злодей сказал:

– Просто верьте, – и исчез в нарисованном тоннеле.

Они верили, как никогда, шагая за ним следом.

Их встретил неяркий свет, холод камня и тишина. Коварный Злодей, стоял в проходе. Свет в конце тоннеля силуэтом обрисовывал его высокую фигуру.

Кристина упала перед ним на колени, касаясь лбом земли.

– Прошу тебя, выведи меня из ада. Прошу тебя. – она заплакала, потом зарыдала истошно, до воя. Тощее тело ее сотрясалось в рыданиях, она втягивала воздух не в силах остановиться.

– Но есть еще круги.

– Прошу тебя.

– Хорошо.

Он, отвернувшись, зашагал к свету.

Димитрий подошел к Кристине и опустился рядом с ней на колени. Привлек к себе, целуя ее горячий, покрасневший лоб.

– Это не люди, – сказал он. – Это сон.

– Такого не бывает, этого же не существует на самом деле, правда?

– Конечно, – Димитрий поцеловал соленые губы Кристины и подхватив ее на руки, пошел следом за Коварным Злодеем.

После темноты тоннеля свет ударил по глазам особенно остро. Они оказались стоящими на открытой сцене древнего греческого амфитеатра. Сцена располагалась в центре, на дне этой очередной ямы и со всех сторон вниз спускались ряды каменных скамей. Камень раскрошился, его облепил мох. Они трое стояли в самом центре, а вот Коварного Злодея нигде не было видно.

– Опять яма! – крикнула Кристина. – Он соврал!

– Нет.

Они обернулись в сторону голоса. На пятом ряду на одной из каменных скамей сидел человек в черном. Он сидел согнувшись, уместив локти на коленях и уронив голову в раскрытые ладони, словно он невыносимо устал. Словно камни вокруг были его ровесниками. И видели много, пожалуй, слишком много для камня, а уж как много для человеческого существа.

– Мне начинает надоедать эта игра, – пробормотал Коварный Злодей. – Слишком утомительно.

Внезапно поднявшийся ветер разнес его слова над развалинами амфитеатра. Злодей вздрогнул и поднял голову, поглядев прямо на столпившуюся внизу троицу.

– Вы знаете, почему вы здесь? – крикнул он распрямляясь. – Нет? Конечно нет. – он усмехнулся. – Все просто. Следующим будет Суд. И чтобы достойно защищаться, вам нужно понять основное правило Ада – Никто ни в чем не виноват. – С каждым сказанным им словом, его голос набирал мощь, становился выразительнее, богаче, в нем появлялись новые ноты, новые эмоции. Но при этом с каждым сказанным им словом, окружающий мир словно седел, выцветал. Солнце ушло за тучи, поднялся холодный ветер, играющий с полами его пиджака. Все краски вокруг сжавшейся на сцене троицы тускнели, словно отступая перед напором ЕГО настоящести, его сути, его СУЩНОСТИ. Он словно проявлялся из бледной тени, обретая плоть, краски, становясь четче, яснее, реальнее. Голос его становился все тяжелее и весомее.

– Знаете, однажды предложил Дьявол Богу создать Ад. И встал перед Богом вопрос: Что считать грехом?По чему судить? По поступкам? Или по причинам? Думал Бог долго, очень долго. Но так и не создал Ад. Потому что не нашел ответа на свой вопрос.

А как вам мой вариант ада? Бессмысленный и глупый, иным он и быть не может! Хорош? Скажите, окунувшись в настолько отвратительный абсурд – неужто это не перевернет ваши представления о добре и зле? Дошло ли до вас, господа люди, что насколько бы чудовищной ни была реальность – для кого-то она нормальна. Насколько бы отвратителен не был поступок, для того, кто его совершает, он нормален. Или единственно возможен.

Знаете, кто такие фаталисты? Это люди, которые считают, что нельзя изменить судьбу. Что сколько бы ты не вертелся, тебе не уйти от того, что предначертано. А давайте мы с вами пойдем дальше. Представьте, что все ваши мысли, все ваши жесты и телодвижения заранее предопределены.

Что такое реальность? Это сложная мозаика из действий и бездействий. Нет случая и случайности. Есть причины и следствия.

Что такое человек? Тело и разум. Физиология и воспитание.

Тело вертит вами как пожелает. Делает вас злыми, когда вы замерзли и добрыми, когда плотно пообедали. Гормоны говорят вам кого любить, когда раздражаться и когда успокоиться.

Человек рождается нулем и одной десятой, а умирает единицей. Одна десятая это данная вам родителями и судьбой физиология. Все остальное – это то, что в последующие годы вобьет вам в голову, сотворит с вами мир и судьба. Ваше воспитание.

Воспитание говорит вам какие люди приятны, сколько вы можете сдерживаться, чтобы не справить нужду, в каких местах вам нравится находиться, на что вам хочется или не хочется смотреть…

Воспитание даже человеческим телом вертит как хочет. Оно может сделать яд безопасным, а боль превратить в удовольствие. Человек может сотворить с собой многое, если не все.

Взаимная игра физиологии и того, что слепил из новорожденного мозга наш мир – вот что такое человек.

Свободы воли нет – как нет и воли. Всякий поступок сложился из своего набора причин.

Каждый поступает так, как сейчас говорят ему его тело, его гормоны, его сила воли и его желания. Никак иначе. Будьте фаталистами – вы никогда не принимаете решения сами. Вы просто поступаете единственно возможным образом.

Пусть потом вы будете корить себя за сделанное, тогда – это был единственно возможный поступок. Тогда ваше тело сказало действуй, а мозг не сообразил, потому что устал, потому что был раздражен, потому что не видел другого выхода…

Причина у поступков не одна. Причина – это сложная мозаика.

Первое правило Ада: никто ни в чем не виноват. У всякого свое воспитание. У всякого своя правда. Понятия виноват и не виноват – бессмысленны. Наказания бессмысленны. Ад – бессмыслен. А значит и суд – бессмыслен.

Внезапно сверху раздалось насмешливое:

– А Мир – бессмыслен?..

Рынок

– Послушай, – тронула Аглая за плечо Прекрасного Принца, догоняя его, когда они отошли от перекрестка. – А ты точно Коварный Злодей?

– А есть сомнения? – спросил Прекрасный Принц.

– Да нет, – Аглая попыталась отойти, но он не дал, перехватив ее за предплечье:

– Нет, ты угадала. Я Прекрасный Принц.

Виктор чуть не выронил ребенка.

– Как ты определила это? – Прекрасный Принц мягко улыбнулся, – Неужели я был неубедителен?

Аглая усмехнулась:

– Да, не слишком!

– Ну вот, – опечалился Прекрасный Принц. – Что же меня сдало?

– Не тебя, вас. Афера с картами. Не выдержала душа Коварного Злодея роли Прекрасного Принца.

Прекрасный Принц картинно вздохнул.

– И как же тебя в таком случае величать?

– Называй меня мой Принц, – не растерялся Коварный Принц.

Аглая задохнулась от возмущения пополам со смехом.

– Может сама пойдешь? – спросил Виктор у Сонечки.

Сонечка скорчила морду.

– Возьмите ее, будьте любезны, у меня уже руки болят, – сказал Виктор Прекрасному Принцу.

– Знаете, Виктор, дольше всего живут люди, которые кому-то нужны! – торжественно объявил Прекрасный Принц. – Так что не жалуйся и неси.

– И долго еще?

– Да вот, кажется, пришли! – сказал Прекрасный Принц.

– Уже? – удивилась Аглая.

– Дорога к Рынку, – пояснил Прекрасный Принц.

Впереди них самая обычная пыльная дорога, по которой они раньше шли, сменялась веселенькой клеенкой в цветочек.

– Началось, – пробормотал Виктор.

– Дай угадаю, скатертью дорожка? – сказала Аглая.

Виктор отпустил Сонечку и та побежала впереди них. Солнце светило, по небу плыли белые облака, дул теплый ветер, пахнущий шоколадом.

Вскоре скатертью-дорожка закончилась – она обрывалась над рекой, имевшей какой-то странный вид. Река была бело-розовой и невыносимо соблазнительно пахла земляникой. Река вытекала откуда-то из-под скатерти, заключаясь в низкие берега из желеобразной субстанции.

– Молочная река – кисельные берега, – торжественно объявил Прекрасный Принц.

В край скатерти был воткнут деревянный колышек, к которому была привязана гигантская калоша, покачивающаяся на молочной реке.

Стоило Сонечке учуять восхитительный запах, как она со всех ног кинулась вперед, вырвавшись из рук Виктора. Виктор бросился за ней.

– Нам придется плыть?

– Это был риторический вопрос?

– Ну да…

Когда Аглая и Прекрасный Принц подошли ближе, Виктор стоял по колено в молоке, и держал на руках счастливо повизгивающую Сонечку. Она была вся, от ботиночек до светлых кудряшек вымазана в молоке и сейчас причмокивая облизывала пальцы.

– Шьйатка!

– Сладко? – спросила Аглая, подходя к краю скатерти.

– Шьйатка!!! – еще громче радостно завопила Сонечка, ужом вертясь на руках Виктора. – Шьйатка йищо!!! Йищо!!!

– Да опусти ты ее в воду, она и так уже грязная вся.

– Конечно! А она утонет, – возмутился Виктор, растерявший весь лоск.

– А ты держи, чтоб не утонула.

Прекрасный Принц запрыгнул в калошу и, подтянув ее за веревку поближе к берегу, протянул руку Аглае. Следующими в лодку залезли Виктор и Сонечка, вымазавшаяся в молоке, как маленькая хрюшка. Под ними тут же образовалась молочная лужа, да и Виктору пришлось снимать ботинки, чтобы вылить из них молоко. Наконец Прекрасный Принц отвязал веревку, и они отчалили.

Калоша мягко покачивалась на волнах, уносимая течением. Мимо медленно проплывали кисельные берега.

Аглая сложила руки лодочкой и зачерпнула молока.

– М-м-м… И правда сладко! Да еще и с ягодками…

– Ягткиии!!! – радостно завопила Сонечка, подпрыгивая на коленях Виктора, в бесплодных попытках выпасть за борт.

– Подержи меня, – попросила Аглая Прекрасного Принца и, дождавшись пока тот возьмет ее руку, свесилась из калоши и отщипнула кусок кисельного берега.

– Мням… Вкуснотень… – Аглая протянула кусок побольше радостно подпрыгивающей Сонечке и по маленькому кусочку остальным. – Клубничное суфле.

– Не клубничное, – поправил ее Прекрасный принц, облизывая пальцы, – Земляничное.

Тем временем на совсем не кисельных берегах стали появляться молочные деревья. Полупрозрачные, из какого-то слоеного желе. У одних были желтые карамельные листики, а другие вместо листвы были обмотаны розовой сахарной ватой.

– Дооомик!!! – завопила Сонечка подпрыгивая и тыкая пальцем. Они как раз проплывали большой пряничный домик. Все как положено – из имбирных пряников в сахарной глазури и полосатой бело-красной карамели. Легкий ветерок с запахом зефира трепетал пушистые занавески из тончайшей сахарной ваты.

– Интересно кто в нем живет? – спросила Аглая, но ее вопрос остался без ответа.

Послышался шум воды. Впереди по течению молоко стремительно коричневело.

– Что это? – нахмурившись спросил Виктор.

– Карамельный источник!

Аглая бесстрашно опустила руку и облизала пальцы.

– М-м-м, действительно карамелька. Нет, даже… сливочная карамелька… А вообще-то больше всего на вареную сгущенку похоже.

– Нет, из вареной сгущенки берег, а вода из сливочного карамельного соуса, – строго поправил ее Прекрасный Принц.

– Сюда бы печенья и чаю чашечку, – со вздохом сказала Аглая.

– Все для вас, – сказал Прекрасный Принц и предупредил:

– Закройте глаза.

Все послушно закрыли глаза, даже маленькая Сонечка.

Секунда полета и они приземляются на что-то мягкое. Аглая распахнула глаза. Они сидели в узорчатой фарфоровой чашечке, внутри которой по кругу располагались мягкие диванчики, а в центре стоял столик с большим синим в белую крапинку чайником и четырьмя чашечками. И еще большая миска с хлебной соломкой.

– Ну как, – горделиво спросил Прекрасный Принц.

Девочки заохали и довольно заулыбались.

– Я реабилитирован за то, что притворялся Коварным Злодеем?

– Мы подумаем, – отозвалась Аглая, и широко улыбнулась. Сонечка тоже заулыбалась – она теперь была совсем сухая, и не в футболке и шортиках, а в самом настоящем платьице с кружавчиками, прямо как у куколки. У Виктора на голове красовался полосатый цилиндр, он был одет в полосатую жилетку и полосатые брюки. Аглая очутилась в уже привычном ей голубом алисином платье.

Они, кружась, плыли по карамельной реке и пили чай, макая в карамельный соус хлебные палочки и отрезая кусочки вареной сгущенки от берега.

Однако карамельной речкой они наслаждались недолго. Скоро вновь послышалось журчание, и вода начала темнеть еще сильнее, практически до черно-коричневого цвета.

– А это шоколадный источник? – догадалась Аглая.

– Точно, – улыбнулся Прекрасный Принц, окуная в реку сразу три палочки, и довольно захрустел.

– Куусно… – сонно пробормотала Сонечка, засыпая на глазах, прямо с недожеванной палочкой во рту. Виктор подождал, пока она совсем не заснула, вынул палочку и бережно погладил ее по голове.

– Шоколадный источник означает, что мы уже приближаемся к Рынку, скоро должны показаться горы, – пробормотал с набитым ртом Прекрасный Принц.

– Го-рЫ? – удивилась Аглая. – И все Кудыкины?

– Золотые, – поправил ее Прекрасный Принц. – А Кудыкина из них только седьмая.

На шоколадных горизонтах показалось что-то ярко сияющее. Свет солнца падал на золотую гору, превращая ее в свое подобие. На нее было больно смотреть, как она сверкала. Она была просто огромная, и вся состояла из мелких монет. И как только шоколадные берега выдерживали такой вес?

За первой горой показалась вторая, за второй третья, за третьей четвертая… Все они росли в ряд. И вот наконец они подплыли к последней, седьмой горе.

На удивление она оказалась вовсе не из золота. Она была грязно-серая, да еще и маленькая. Не гора, а холмик скорее.

– Нам туда? – удивленно спросила Аглая.

– Ага, – Прекрасный Принц кивнул, допивая чай.

– А почему она не золотая? И не гора?

– Она золотая и гора. Просто грязи нанесли, да еще и часть золота растащили, – пояснил Прекрасный Принц.

– Ну… это как-то не поэтично, – протянула Аглая.

– А с чего это она должна быть поэтичной? Это же Рынок.

Вскоре показался причал. Он был вафельный, с шоколадной глазурью сверху. Очень красивый и вкусный на вид, но явно не предназначенный для того, чтобы на нем стояли три взрослых человека.

– А он нас выдержит? – скептически спросил Виктор.

– Выдержит, – пропыхтел Прекрасный Принц – он вцепился в перила причала и держал чтобы чашку не унесло течением. – Давайте уже, вылезайте скорее.

На удивление мост даже не пошатнулся, когда они всей гурьбой вылезли из чашки. Последним вылез Прекрасный Принц. И как только он отпустил чашку, та, как ни в чем не бывало, поплыла по реке дальше.

– Ну что, все целы? – весело спросил Прекрасный Принц.

– Все, – отрапортовал Виктор, поднимая Сонечку и сажая ее себе на шею.

Аглая огляделась по сторонам и заметила табличку, которая гласила: «Блошиный рынок». Сама табличка и столбик, воткнутый в землю, были из печенья, а надпись была сделана горьким шоколадом. Что шоколад горький Аглая поняла, после того как отколупала и съела букву Б.

– Ну и зачем ты это сделала? – укоризненно произнес Прекрасный принц, указывая на табличку, теперь гласившую:

«лошиный рынок»

Аглая сморщила нос:

– Извини.

– Вандалка, – Прекрасный Принц поцокал языком, мановением руки возвращая табличке прежний вид. – Вот такие как ты и объедают листочки с шоколадных деревьев, а они потом стоят голые и некрасивые.

– А можно? – с надеждой спросила Аглая

– Нет! – рявкнул Прекрасный Принц.

Они стали подниматься на гору.

Золотая гора действительно была покрыта какой-то чавкающей серой грязью. Виктор пригляделся и с изумлением обнаружил, что эта грязь на самом деле была бумажными деньгами – разных стран, разных достоинств…

– А почему под ногами деньги валяются? – спросил он у Прекрасного Принца.

– Потому что здесь они ничего не стоят, – ответил Прекрасный Принц. – Некоторые копят всю свою жизнь, чтобы прийти сюда и купить то, о чем они мечтают, а потом выясняется, что их деньги здесь никому не нужны, и они их выбрасывают.

– Чем же здесь расплачиваются? – удивился Виктор.

– Грошами, – ответил Прекрасный Принц. – Медными и ломаными.

– Но они же ничего не стоят, – усмехнулся Виктор, припомнив соответствующую поговорку.

– Здесь – стоят.

Как выяснилось, не они одни хотели попасть на Рынок. Вместе с ними вверх по горе поднимались толпы совершенно разных причудливых существ. Здесь была большая ароматная колбаса, наряженная в деловой костюм, с кожаным портфельчиком в руках, неподалеку от колбасы застыл соляным столбом волк в овечьей шкуре… Он не сводил взгляда с колбасы, по морде у него стекали и капали на землю слюни. В сторонке, кучкуясь, шли люди, у которых не было лиц, очень похожие на встретивших их в начале пути репортеров. Они все время спотыкались и непонятно, как вообще умудрялись находить дорогу. А вот мимо Аглаи чинно прошествовал глаз, на двух тонких ножках, с ног до головы увешанный разнообразным, в основном огнестрельным, оружием. Глаз самым скабрезным образом подмигнул ей и многозначительно поправил патронаж.

– Почему так много… существ? – спросила Аглая.

– Все хотят попасть на рынок, – сказал Прекрасный Принц.

– А что в нем такого особенного?

– На нем можно купить все что угодно.

– Все?

– Все.

– Даже мечту? – лукаво спросила Аглая.

– Особенно мечту, – серьезно ответил Прекрасный Принц.

Сонечка уже проснулась, и они на пару с Виктором крутили головами, раскрыв рты и являя собой потрясающее единодушие. Вдруг Виктор закрыл Сонечке глаза ладонью и тихо сказал Прекрасному Принцу:

– Нельзя ли попросить того джентльмена одеться?

Прекрасный Принц повернулся в указанную сторону и прищурился.

– Никак нет. Это ж Голый Энтузиазм!

– А это?!!

– О. Это жопа с ручкой. Да, это, пожалуй, лишнее.

Прекрасный Принц щелкнул пальцами, и жопа с ручкой исчезла.

Виктор подождал, пока Голый Энтузиазм не растворится в прекрасных далях и отпустил извертевшуюся Сонечку.

– Дай угадаю, – Аглая стала азартно тыкать пальцем в проходивших мимо зверей: – Ешкин кот, Сидорова коза, тамбовский волк…

– Нет, поправил ее прекрасный принц, – это Волк-в-овечьей-шкуре, а тамбовский волк во-он тот, у ворот.

– А-а-а, – протянула Аглая, увидев ворота.

Ворота были огромные, из темно-коричневого дерева с надписью: «Блошиный рынок». А прямо в воротах на проходе стояло… Это.

– Это чего?! – Аглая невольно спряталась за Виктора.

– Блоха, – ответил Виктор вместо Прекрасного Принца. – Могла бы и сама догадаться.

– Бр-р-р, – передернулась Аглая. И выглянула из-за спины Виктора. – Слушай, а чего оно там копошится?

Чудище как раз осматривало Сидорову козу, членистоногими лапками быстро перебирая ее скудную шерсть.

Виктор не нашелся с ответом, и Прекрасный принц прокомментировал:

– Проверка на вшивость. Блохи вшей терпеть не могут и никогда не пускают их на свою территорию.

Вдруг блоха истошно заверещала и перевернула козу, держа ее за задние ноги. Откуда ни возьмись набежали еще блохи и стали всем коллективом трясти несчастную козу.

– Что они делают?! – возмутилась Аглая.

– Поймали вшей, – спокойно ответил Прекрасный Принц. – Это не сидорова коза, это шпион в ее шкуре.

Одна из блох подошла к трепыхающейся козе, и резко дернула за волосы на пузе. Раздался громкий «вжжжжик», шкура козы распалась, обнажая металлического робота, из которого с визгом и писком вылезло два мелких тараканообразных чудища. Под громкое улюлюканье блох, вши с позором бежали.

– Это уже не коза, – прокомментировала Аглая, – Это троянский конь.

Блохи застегнули молнию на роботе, вновь превратив его в козу, одна из блох взяла его под мышку и куда-то понесла.

И тут из толпы выбежала, громко блея, другая такая же коза. На шее у нее болтался обрывок веревки.

– О, а это настоящая, – прокомментировал Прекрасный Принц. Коза подбежала к своей копии и наподдала ей рогами. Блошиный спецназ, расползшийся было по своим нычкам, вновь вылез и угомонил всполошившуюся козу, усадив ее на пенек и протянув пирожок.

– Пирожок – козе? – с сомнением протянула Аглая.

– Ну с капустой же! – возразил Прекрасный Принц.

После Сидоровой козы и еще пары странного вида зверушек вновь случился скандал. Началось все с того, что перед воротами воздвигся весьма объемный Господин Во Фраке. По сравнению с ним сами ворота казались маленькими и незначительными. Господин Во Фраке и попер на них таранчиком, не обращая внимания на истошно верещащих и метущихся где-то внизу блох.

Ворота затрещали, но выдержали. Господин Во Фраке подналег. Ворота затрещали громче и заскрипели на все лады.

Не знаю, за кого болели зрители, за Господина Во Фраке или за ворота, но все изрядно удивились, когда он внезапно прервал свой решительный напор, отошел и сел на травку неподалеку. Однако стоило ему повернуться к зрителям лицом, как все сразу поняли причину его внезапного отступления. На большом багровом носу Господина Во Фраке, вцепившись в него четырьмя лапками и болтаясь из стороны в сторону, висела здоровенная коричневая блоха и что-то громко ему втолковывала. До нас донеслось: «Нет, и не в западные! Вы ни в какие ворота не влезете! Может стоит выкинуть?»

– Как! – прогрохотал Господин Во Фраке. – А чем же расплачиваться?!!

Блоха что-то тихонько ответила.

– ГРОШИ?! – взревел Господин Во Фраке. – ГРОШИ?!!! ТАК КАКОГО Ж ЧЕРТА Я ТОГДА?!..

Блоха отцепилась от его носа и, аккуратно приземлившись на землю, развела лапками и что-то тихо пробормотала.

– Не обманываете? – прищурился Господин Во Фраке.

Блоха помотала головой.

– Чем докажешь?

Блоха протянула ему какую-то бумажку и ручку.

– Ого, – протянул Господин Во Фраке, – Так я у вас не первый?

Очередь двигалась, и наши путешественники успели подойти поближе, чтобы расслышать ответ блохи:

– Конечно нет. Многие копят деньги. Вообще мало кто знает, что мы принимаем только гроши. И не все верят, когда мы им говорим. Проще расписку дать, чем уговорить. Хорошо еще, что запретили сумки, а то одно время весь подход к горе был завален, ни пройти, ни проехать, мы их продавали.

– А куда деньги тогда девать? – прогудел Господин Во Фраке.

– Да прямо на землю, оставьте, в конце рыночного дня всю гору подожгут, они и сгорят. Дезинфекция! – важно произнесла блоха.

И тут Господин Во Фраке стал делать то, отчего у Аглаи и Виктора по спине мурашки пробежали. Он засунул руку в рот и вынул оттуда связку купюр. За ней на веревочке тянулась еще одна… За ней еще одна… Еще… И еще, и еще! Он все доставал и доставал, и чем толще становилась куча денег перед ним, тем тоньше становился он сам, словно сдуваясь. Наконец вместо толстого огромного Господин Во Фраке перед нами стоял высоченный, тощий как жердь Господинчик Во Фраке. Господинчик Во Фраке оправил, собственно, фрак и погрозил блохе.

– Ваше счастье, – пропищал он, – что у меня в кармашке затерялась пара грошей, а то я бы вас засудил. Как это деньги – и не принимаете! – и он легкой пружинящей походкой поспешил на Рынок.

Тут Аглая задумалась:

– Слушай, – обратилась она к Прекрасному Принцу, – боюсь у меня в кармане не затерялась пара грошей. На что мы покупать-то будем?

Прекрасный Принц загадочно улыбнулся:

– А ты поищи и найдешь.

Аглая засунула руку в карман джинсов и с удивлением нащупала твердые теплые кругляшки. Она достала руку – на ладони у нее лежало пять блестящих монеток с надписью «грош».

– Но откуда они там? – удивилась она.

– Тебе лучше знать, – пожал плечами Прекрасный Принц, оборачиваясь: они уже дошли до ворот и предстали перед блохой.

– Имя? – рявкнула блоха.

– Прекрасный Принц, – учтиво поклонился Прекрасный Принц.

– Аглая.

– Виктор. А это – Сонечка.

– Цель визита? – снова рявкнула блоха.

– Развлечения и общение, – улыбнулся Прекрасный Принц.

Блоха расплылась в ответной улыбке:

– Ну тогда Добро пожаловать на Блошиный Рынок!

И они окунулись в кипящую рыночную жизнь.

Стоило им шагнуть за ворота, все так кардинально изменилось, что Аглае и Виктору показалось, будто они попали в совершенно иное измерение.

Все кричали, смеялись, говорили комплименты, ссорились, словом, стоял нестерпимый гвалт языков и наречий всех мастей. Костюмы посетителей, да и сами посетители были один другого страньше – звери, части тела, люди странной формы или странного цвета… Большинство товаров, выставленных на продажу, с трудом поддавались описанию, порой было вовсе непонятно что, непонятно из чего…

И над всем этим безобразием, высоко в голубом небе гордо реял Зеленый Змий.

Ну то есть это была большая изумрудная змея с крылышками и блестящей в солнечных лучах чешуей. Но Аглая сразу поняла, что ничего другого, кроме Зеленого Змия, не может гордо реять над этим шутовским местом. Змий купался в воздушных потоках, перепархивая из одного в другой, периодически задевая хвостом какое-нибудь облако, отчего на посетителей рынка обрушивалась порция капель. Аглая слизнула пару капель, упавших ей на руку, и почувствовала характерный вкус.

А еще жутко палило солнце, и половина народу носила солнечные очки. Правда все они, хоть и разной формы, были розовыми.

Аглая шла и не успевала вертеть головой по сторонам. То и дело раздавались выкрики зазывал:

– Точим зубы! Остро и недорого!

– Золотим руки! Качественно! Не смывается даже после девятого мытья посуды самым едким моющим средством!

– Надуем губы! – кричит существо, сидящее на красном баллоне с надписью «кислород».

– Заговорю зубы! Качественно и недорого! Шаманка в девяносто девятом!

– Хотите стать счастливым обладателем слона? Купите сейчас! Мухослон! Уникальное средство, нет аналогов в мире! Распыляете на муху, и она превращается… – на этих словах раздался грохот, и посреди рынка возник огромный серый слон. Слон ошарашенно огляделся, попробовал взлететь, используя уши, но после того, как попытка провалилась, гневно протрубил что-то и бросился наутек, сшибая палатки. Он почти достиг стены, ограждающей рынок, как вдруг раздался громкий хлопок, и он исчез. Наверное, превратился назад?..

– Послушай, – начала Аглая, тронув Прекрасного Принца за плечо. Он с улыбкой обернулся. – Вон те, – она указала на одну пару, – он говорит на немецком, а она на английском… Да и другие тоже… Как же они понимают друг друга?

Прекрасный Принц хитро прищурился.

– А зачем им понимать друг друга? Это же сон. Ты не забыла еще?

– Боже мой, но какой тогда во всем этом смысл??

– А какой смысл в жизни? – развел руками Прекрасный Принц.

– ДЕНЬГИ НА БОЧКУ!!! – заорал кто-то прямо в ухо Аглае. Она подпрыгнула и тут же забыла обо всем.

Пиратского вида джентльмен стоял перед деревянной бочкой. Сзади него в рядок выстроились коровы. Самые обычные, толстые, пованивающие навозцем, отмахивающиеся хвостами от мух. Вот только пятна у них были немного странные. На одной красовалось: «0,5%», на другой «1,5%», а на третьей «3,2%».

– Мне, пожалуйста корову с полуторапроцентным молоком, – сказала соломенная дама, в черном вдовьем одеянии, стоящая перед бочкой.

– ЧТО ЗНАЧИТ НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ?!! – раздался вопль с другой стороны, и Аглая обернулась.

Здесь спорили два мужчины – один весь красного цвета, а другой синего. Рядом с ними стояла гигантская бочка. Красный наскакивал на синего, а тот отходил назад, и так они и ходили кругами вокруг бочки.

– Ну что ты кричишь, – сморщился синий, – подумаешь, ложка дегтя. У тебя же огромная бочка, размешаешь и незаметно будет.

– ТАК БОЧКА-ТО МЕДА!!! – взревел красный.

Аглая потерла уши и подошла поближе к Прекрасному Принцу и Виктору.

– Куда теперь? – спросил Виктор, поднимая Сонечку и усаживая ее на шею. Малышка обхватила его за уши и стала тянуть за них, подпрыгивая.

– А дальше, – вздохнул Прекрасный Принц, отбирая Сонечку у Виктора, – мне надо отвести Сонечку к матери. Если хотите, идите со мной, а можете побродить здесь, я легко вас найду – вы тут самые ненормальные.

– Вы хотели сказать – нормальные? – уточнил Виктор.

Прекрасный Принц смерил его подозрительным взглядом.

– И что в вас нормального, позволь спросить?

– Нууу… – протянул Виктор, поднимая брови и разводя руками, короче говоря, всем видом своим показывая, что это очевидно: – У нас нет рогов, клыков, мы не из золота, не из соломы, у нас в наличии все части тела… продолжать?

– Вот именно. Вы абсолютно ненормальные.

И Прекрасный Принц развернулся и пошел, лавируя в толпе.

Аглая с улыбкой посмотрела на застывшего Виктора и поспешила за Прекрасным Принцем.

Толпа шумела, ее звуки были совершенно разнородны и смешивались в диких сочетаниях – крики животных, людей, шорох ног, стук каблуков, стук подков… Неожиданно в эти звуки вплелась тонкая печальная мелодия флейты. Это тронуло что-то в душе Аглаи, и она чуть подотстала.

Мелодия раздавалась из узкого проулка между домами. Аглая заглянула туда – удивительно, почему неизвестный музыкант не вышел к людям, чтобы заработать побольше.

Меж двух серых стен в узком пространстве стоял человек в синем плаще и играл на флейте. Лицо его скрывали длинные темные волосы. Аглае показалось, что она улавливает тонкий полуночный аромат цветов, исходящий от незнакомца.

Внезапно он прекратил играть и поманил Аглаю. Она, забыв обо всем, шагнула ближе, повинуясь мановению длинных пальцев.

Незнакомец шагнул в сторону, открывая низенькую черную дверцу и медленно взмахнул рукой, указывая на проход.

Аглая словно зачарованная, повинуясь его руке, положила ладонь на холодную медную ручку и, потянув на себя дверь, шагнула в черный проход.

– Аглая, – нагнал ее окрик, – Ты куда?

Виктор придержал дверь, и шагнул внутрь, догоняя ее.

Дверь закрылась, вместе с внешним миром отрезав шум, жару и вонь рыночной площади.

– Виктор! Я… Не знаю? – Аглая словно очнулась. Она собралась открыть дверь, но той просто не существовало – перед ними была сплошная черная стена.

– Куда это мы попали? – спросил ее Виктор.

Аглая пожала плечами и пошла вперед.

Они шли по черному бархатному тоннелю, который никак не кончался. Тоннель, казалось, водил их кругами, сужаясь по спирали, словно раковина улитки. Аглая тронула стену. Та колыхнулась – стенами служили черные бархатные драпировки. Наконец впереди показался свет, и их взглядам открылась большая комната в восточном стиле.

Стены-драпировки уходили куда-то вверх, на полу лежал черный ковер с разноцветными подушками – красными, синими и желтыми. Еще на ковре стоял белый резной столик, совсем низкий. За столиком и сидела в позе лотоса женщина. Тонкие ноги ее были искусно переплетены, их венчали расшитые бисером крошечные туфельки, черная коса лежала на плечах. На лице ее была маска. Самая простая – нос, рот, два глаза. Одна половина белая, другая черная.

Женщина подняла на нее голову и, показав жестом на подушки напротив, сказала:

– Вы знаете кто я? – губы маски шевелились словно живые.

– Нет, – ответил Виктор.

Они опустились на предложенные подушки. Аглая засмотрелась, следя, как губы маски снова деревенеют, когда она замолкает.

– Я Гадалка, – представилась она.

Аглая удивленно посмотрела на нее.

– Простите, мы не знали, куда…

Гадалка подняла вверх ладонь, изукрашенную темными узорами и золотыми цепочками.

– Вы пришли сюда, потому что должны были.

– Но я не хочу знать свое будущее!

– Почему?

Аглая пожала плечами.

– Потому что если произойдет что-то плохое, то зачем мне знать заранее, оно же все равно произойдет, что бы я ни делала. А если что-то хорошее, то пусть уж лучше это будет сюрприз, я только больше обрадуюсь.

Из-под маски раздался тихий смешок.

– В таком случае тебе повезло. Я предсказываю не будущее, а прошлое.

– Что? – опешил Виктор. – А прошлое зачем предсказывать, оно ведь и так известно?

– Потому что узнать свое будущее можно только поняв свое прошлое, – величественно сказала Гадалка. – Я расскажу вам о нем.

Гадалка подалась вперед и положила сухонькие маленькие ладошки на их глаза.


…В институтской столовой полно народу. Но он все равно отмечает все ее движения. У нее снова были синяки, он понял это по гримасе, исказившей ее лицо, когда она встала.

– Опять? – спрашивает он.

Она зло морщится и резко отворачивается.

– Зачем ты… – начинает было он, но осекается. Это повторяется уже в десятый раз, он не хочет начинать бессмысленный разговор снова. – А-а, ладно! – с досадой бросает он, поднимаясь. – Пошли ко мне, я дам тебе мазь и таблетку.

За чудо-мазью нужно ехать к нему, благо живет он в десяти минутах. Они спускаются к машине. Его машина большая, красная с плавными линиями, словно крутобедрая девушка. Он открывает ей дверцу, садится сам, заводит мотор и осторожно выруливает на проспект. Все в полной тишине.

Она поправляет сползающую лямку майки и открывает окно, чтобы закурить. Достает из сумки резинку и собирает волосы. Вся шея у нее в засосах, но ей плевать. Ему, впрочем, тоже.

– В этот раз сильно? – спрашивает он, не выдержав тишины.

Она оборачивается, равнодушно смотрит на него черными глазами. Ее длинные пальцы держат сигарету, из округленных в форме буквы «о» красных губ вытекает дым.

– Нормально.

Молчание.

– Как Кристина? – на этот раз молчание нарушает она.

– Хорошо, – он вспоминает маленькую смеющуюся мордашку и вздыхает. – Замечательно.

Внезапно она поворачивается и с сумасшедшими глазами тушит окурок о его руку. Он орет от боли. Машина виляет.

– Чертова сука!!! Совсем охренела?!!

Она смеется хрипло и выкидывает окурок в окно.

– Если ты мазохистка больная, это не значит, что и все остальные такие!!!

– У тебя встал, – бросает она, не поворачиваясь.

Молчание.

Они молча доезжают до его квартиры. Поднимаются наверх.

Он начинает целовать ее в дверях, она раздевает его на пороге. Он пытается обнять ее, но она стонет от боли. Они падают, падают и падают, словно в вечность, а всего лишь на диван. Она сверху, пряжка ремня, секс, вздохи, судорога, молчание. Все время, везде, молчание стеной стоит вокруг них и между ними. Она падает на продавленный диван, утыкаясь лицом в сальную обивку.

Раздается скрежет – ключ, кто-то поворачивает ключ в двери. Но никто из них не двинется, они словно скованы, прикованы к грязному дивану своим грязным отчаянием.

– Вик? Вик, ты зд… – Кристина судорожно вздыхает и, замолкает.

Стоит. Стоит.

Цокот каблуков – убегает.

Они лежат. Раздавленные, грязные. Вдруг он отпихивает ее и, застегнув джинсы кидается вслед:

– Кристина!!! Подожди, Кристина!!!

Тишина.

Она сползает с дивана, садится на грязный деревянный пол. Ищет в валяющихся рядом джинсах сигареты, затягивается. Долго выпускает дым в белый в желтых пятнах потолок. Тушит окурок об пол и откидывается на диван:

– Стало хуже.

Он заходит внутрь. Не догнал или не удержал, кто же поймет.

Его взгляд падает на нее. Она совсем голая, только майка, которая задрана так, что видно правую грудь.

– Трусы хотя бы одень, пол грязный, – кидает он ей.

– Как будто я чище, – говорит она и тихо смеется. Плечи ее трясутся, а лиловый синяк-полумесяц на ее боку словно улыбается ему.

Он садится рядом, отнимает у нее пачку и зажигалку и тоже закуривает.

– Знаешь, чего бы я хотела, – говорит она.

– Чего? – спрашивает он. Не то, чтобы ему реально интересно.

– Я бы хотела, чтобы кто-нибудь поднял меня с пола, одел, укутал бы одеялом, и унес бы в ванную, чтобы отмыть… – она снова засмеялась. – Но ведь так никто не делает.

Он тянет к ней руки и для начала одергивает футболку.

– Нет, не ты! – говорит она, снова задирая ее. – Не ты.

Когда она поднимает футболку, снова становится видно ее синяк. Он тянется и тыкает в него. Она ойкает.

– За что на этот раз? – спрашивает он.

– Я его выбесила, совсем злой был… такой, ух! – она опять хихикает.

– Зачем же ты его дразнишь? – спрашивает он.

– А зачем ты переспал со мной?

– Затем, – огрызается он.

– Ты знал, что она придет, ты ждал ее прихода.

– Ты тоже.

– Моего лица-то она не видела. Бедная Кристина. Чем она тебе не угодила? Она же тебя во всем слушалась. Может, – она хихикает, – тебе тоже стоило ударить ее пару раз?

– С ума сошла?! – он хмурится.

– Она бы тогда сама сбежала, не пришлось бы ломать эту… комедию.

– Это не комедия.

– Это жыыыызнь! – тянет она басом и хохочет. – Такая смешная и глупая шутка…

– Ты что пьяная?

Она кивает и протягивает ему бутылку.

– Рядом с диваном стояла. Следы твоего бурного прошлого. Ты давно сюда не заходил, он подвыветрился, но еще пробирает.

Он берет у нее бутылку и отхлебывает. И тут же охает.

– Слабак, – фыркает она.

– Вот ты знаешь, – говорит он, – Я все могу понять, но неужели тебе так нужны его деньги?

Он протягивает ей бутылку, она пьет, чуть разлив.

– Если бы я хотела, он бы меня не бил, – она пожимает плечами и оттягивает вырез майки, вытирая сползшую капельку.

– Ты любишь его? – спрашивает он, принимая бутылку.

– Конечно. Он мой единственный человек.

– Единственный человек? – ухмыляется он.

Она поднимает руку, разглядывая свои ногти, выкрашенные яркими блестками.

– Я ему нужна, – сказала она. – Только ему.

– А как же твои друзья?

Она хмыкает и тыкает его в бок.

– Ты дурак, да? – потом тянется к его губам. – Давай трахаться, а?

– А не заниматься любовью? – поддразнивает он ее, обхватывая за ягодицы.

– Это так муторно, заниматься любовью! Давай просто трахаться…

Аглая открыла глаза. Она сидела посреди комнаты, напротив нее замерла Гадалка. Рядом зашевелился Виктор.

– Послушайте, зачем вы мне это показали? – спросила Аглая.

Гадалка не отреагировала, даже не пошевелилась.

– Извините?

– Погоди, – сказал Виктор, поднялся и шагнул к Гадалке. Секунду поколебавшись, он коснулась ее плеча. Оно было твердым, словно…

– Дерево?

– Да ладно?

Аглая подошла и коснулась рук Гадалки – они были выточены из дерева – перед ней сидело деревянное идолище.

– Идем отсюда, – сказал Виктор, выходя из комнаты.

Аглая отдернула руку и побежала за Виктором. Было боязно оставаться наедине с этим идолищем.

Виток за витком, черные коридоры вились и вот наконец солнечный свет ослепил их – они выбежали на рыночную площадь.

Аглая обернулась – за ее спиной стоял огромный пестрый шатер. Не палатка, а прямо шатер, как цирковой, только намного меньше. Пестрый, разноцветный, всех цветов радуги.

Вдруг из толпы вынырнул Прекрасный Принц. Они бегом кинулись к нему, но он лишь мельком взглянул на них, словно они и не пропадали никуда:

– А, не отставайте.

– Принц! – сказала Аглая. – Ты знаешь, что находится в этом шатре?

Принц удивленно посмотрел на нее:

– Гадалка, кажется, а что? Ты хочешь узнать свое прошлое?

Аглая ошарашенно посмотрела на него, потом пожала плечами, принимая его обыденность:

– Да нет, я уже узнала.

Виктор и Аглая переглянулись.

– Ну и отлично, не отставай давай.

Они поспешили за Принцем. Принц протянул Виктору ребенка, и тот шел, словно отгородившись им от Аглаи. Но ей и самой не хотелось с ним говорить. Эти воспоминания всколыхнули старые эмоции. Она ни капли не чувствовала близости к Виктору, напротив, ей казалось, будто она оплевана.

Они все дальше углублялись, уходя от центра рынка на самые окраины. Аглая подумывала спросить Прекрасного Принца, не живет ли мать Сонечки за пределами рынка, как вдруг:

– Мама! – завопила Сонечка, забрыкалась так, что Виктору пришлось опустить ее на землю и опрометью кинулась к женщине, сидящей на стульчике за прилавком.

Женщина была молодая и красивая, с гривой блестящих золотых волос. Прилавок был уставлен розами, так что ее лицо было словно в их обрамлении. А перед прилавком, прислоненные к нему, стояли большие пестрые картины удивительной красоты.

– Сонечка! – вскрикнула женщина, наклоняясь к подбежавшей девочке. – Здравствуй, милая!

– Мама! – завопила Сонечка, обхватывая ее шею и страстно, как умеют только маленькие дети, целуя ее лицо. – Мамочка!

Женщина засмеялась, погладила ее по волосам и посмотрела на нас.

– Здравствуй, Принц, – сказала она.

– Здравствуй.

Она перевела взгляд на Аглаю и Виктора, они тоже поздоровались.

– У вас очень красивые картины, – заметил Виктор.

– О, это не мои, – засмеялась женщина. – Это Сонечкины.

– Как это?! – удивился Виктор.

– Она очень любит рисовать. Почти все время рисует. Поэтому у нее так хорошо получается для ее возраста.

– Значит тебе нравится рисовать, да? – Виктор присел на корточки перед ними.

– На-авится! – сказала Сонечка распахивая глаза и улыбаясь. – А тебе навится?

– Рисовать? Да нет, не очень.

– А что навится?

Виктор пожал плечами:

– Не знаю.

– Ну-у! – укоризненно сказала Сонечка. – Попобуй!

Она протянула руку, и разжала кулачок – в маленькой ладошке лежали четыре ярких пастельных мелка.

– Нет, спасибо, – улыбнулся Виктор. – Я боюсь у меня не получится.

– А вы не бойтесь, – улыбнулась женщина. – Мы вам и бумагу дадим. Чего бояться?

Виктор засмеялся, что его слова поняли так буквально.

– Ну, пробовать что-то новое всегда страшно.

Женщина склонила голову и спросила:

– Разве жить не пробуя, не страшнее?

– Что, простите? – Виктор удивленно посмотрел на нее.

– Не хотите розу? – спросила женщина, отрезая ножницами две розы и протягивая их Аглае и Виктору.

– Ай!

Порез набух кровью, и алая капля упали в пыльную грязь.

– Осторожней, они с шипами. Но зато понюхайте, как пахнут.

Роза действительно очень вкусно пахла.

– Окажите любезность, – сказала женщина, – Нам бы уже пора собираться, но одна я провожусь долго, может поможете мне?

– Конечно, но… – Виктор посмотрел на Прекрасного Принца.

– О, не беспокойся. Ты можешь остаться. Аглае предстоит еще одна встреча. Если хочешь, можешь пойти с ней, или остаться.

Виктор посмотрел на Аглаю.

Повисло молчание.

– Аглая, ты сама сходишь? Или тебе нужна моя поддержка?

– Слушай, – наморщилась Аглая – Я не маленькая, сама справлюсь отлично.

– Ты уверена? Ну тогда хорошо.

Аглая и Прекрасный Принц попрощались с Сонечкой, ее мамой и Виктором и пошли дальше.

Повернув за угол, Прекрасный Принц подвел ее к забору. Несколько досок там было выломано, образуя неширокий проход. Принц шагнул в него. Аглая помедлила, обернувшись назад, туда, где остался Виктор.

Шаг.

Резко потемнело.

Вокруг не было ни души. Ни палаток, ни домиков, ни золотых монет или шоколада… Они стояли на высоком холме. Трава шелестела на ветру. Эта трава доходила Аглае до колен – длинные тонкие травинки, покачивающиеся на ветру. И луна – большая и спелая.

Аглая обернулась – забора уже не было. За ее спиной простирались поля, до горизонта. По ним проходила серебристая рябь, когда траву пригибал ветер.

В нескольких шагах от нее стоял Прекрасный Принц. Он был необычайно бледен в свете луны и волосы его казались уже не медно-золотыми, а серебристыми.

– Идем, – Прекрасный Принц предложил Аглае руку, и они стали спускаться с холма.

Через поле проходила дорога, старая, проселочная, заросшая травой. Когда они спустились с холма, Аглая высвободила руку, и теперь они шли каждый по своей колее.

Ветер колыхал края одежд, белое платье Аглаи и белую рубаху Прекрасного Принца. Перемены одежды и внешнего облика во сне были так естественны, что Аглая совершенно не обращала на них внимания. Но случайный прохожий, увидев этих двоих, уже не принял бы их за прекрасного принца и городскую девушку. Просто мужчина и женщина, бредущие в никуда, посреди поля серебряно-зеленой травы.

Они шли рядом, но были так далеко друг от друга. Стоило протянуть руку, чтобы нарушить это странное совместное одиночество, но никто не делал этого.

Наконец Прекрасный Принц сказал:

– Люди не умеют читать мысли. Они сделают то, чего ты от них ждешь, только если ты скажешь им об этом.

Аглая пожала плечами, она сразу поняла, о чем он.

– И что? Ну сказала бы я ему, что мне не хочется оставаться одной, ну остался бы он со мной. Но зачем? – она прямо посмотрела на Прекрасного Принца. – Хотела ли я, чтобы он остался со мной?.. Да. – она на некоторое время замолчала, потом продолжила. – Но ему это не нужно. И мне это не нужно.

– Почему?

– Наверное вопрос в том, что я чувствую по отношению к нему.

– И что ты чувствуешь?

Аглая опустила глаза, раздумывая над ответом.

Кто они? Друзья, любовники, возлюбленные? Или просто чужие люди?

Да, когда-то они спали вместе. Но спали не друг с другом, они спали в полном одиночестве. Не было никакой близости, потому что не было и единения. Каждый был отдельно. И как назвать такое чувство?

Она снова пожала плечами:

– Не знаю. Наверное – ничего.

– А ты хоть к кому-нибудь в своей жизни чувствуешь «чего-нибудь»?

Аглая отвернулась, глядя на луну и оттенявшие ее облака.

– Знаешь почему, – начал Прекрасный Принц, – тебе нужна эта еще одна встреча?

– Почему? – лениво спросила Аглая, касаясь подушечками пальцев метелочки одной из высоких травинок.

– Потому что сейчас ты… отвратительна.

Она резко отдернула руку и фыркнула с насмешкой:

– Отвратительна?..

– Да, ты – отвратительна. Постоянно кривляешься, пытаясь вылепить из себя, живого человека, куклу какую-то. Постоянно укрощаешь себя, загнала в клетку и любуешься на отражение в маске. Безразличная, спокойная, смиренная!.. Разве таков человек? Ты похожа на мороженную рыбу, такая же холодная и мерзкая. Девушка, что курила на грязном полу после грязного обмана, она была прекрасна, потому что она была жива. Она горела. Она надеялась! О, как она надеялась!.. Она все ставила на карту – пан или пропал. Счастье или несчастье.

– Дура! – сказала Аглая.

– Ей просто не повезло. И она сдалась. Струсила. Решила больше никогда не рисковать. Забыла о том, что такое смелость, а вместе с ней забыла и все свои желания, похоронила их. Под благопристойностью и стабильным «нормально».

Прекрасный Принц встал, перегородив ей дорогу. Она тоже остановилась, вскинув подбородок, смотрела в его лицо. Друг напротив друга, как два дуэлянта.

– Ты отвратительна, – сказалон. – Неужели «нормально» – лучше, чем «прекрасно»?

– «Нормально» – лучше, чем «отвратительно», – резко ответила Аглая.

Несколько секунд они просто стояли, глядя друг другу в глаза.

– Я не трусиха, – наконец сказала Аглая. – Я долго искала. Искала любовь, семью, дружбу, человеческое тепло. Но ничего из этого я не нашла! Ничего! – Она жестко смотрела на Прекрасного Принца. – Я люблю людей, я понимаю их, но мне среди них нет места. Что поделать!.. Так дай мне хоть как-то жить!

– Жить! – засмеялся Прекрасный Принц. – Чтобы жить, надо перестать бояться. Чтобы жить, а не существовать, надо стать смелой. Не имеет значения сколько раз ты упадешь. Главное – потом подняться.

– Тебе не понять.

– Тогда до встречи. Иди, тебя ждут.

И он исчез. Просто исчез, словно его и не было. Перебаламутил, перевернул ее равновесие с ног на голову и исчез.

Она стояла одна в поле. Дул ветер, куда-то вперед вела дорога. Аглая вздохнула, подняла голову, глядя на необъятное темное ночное небо, усеянное звездами. И пошла вперед.

Миля за милей, одна, по нескончаемой дороге посреди нескончаемого серебряного поля. Она шла уже долго, но ничего не менялось, ни ветер, ни трава. Все было, как до этого. Словно она не двигалась с места.

И когда она шла, то на минуту подумала: а может эта последняя встреча, такая важная встреча – встреча с самой собой?.. И только она подумала об этом, как увидела впереди высокий черный силуэт.

Аглая ускорила шаг и вскоре подошла к человеку.

Это был печальный длинный мужчина. Он стоял на перекрестке, где сходились две дороги и растерянно смотрел по сторонам. Когда он увидел Аглаю, во взгляде его вспыхнула надежда.

– Здравствуйте, – поздоровалась Аглая.

– Здравствуйте! – радостно поздоровался человек. – Не могли бы вы мне помочь?

– В чем? – вежливо спросила Аглая.

– Как вы думаете, в какую сторону мне идти?

– А куда вам надо?

Только она произнесла эти слова, почувствовала себя Чеширским котом, тем, что встретил ее у картонных деревьев.

Печальный и длинный развел руками:

– Да никуда, собственно.

– Ну а зачем вам тогда куда-либо идти? – тоже развела руками Аглая.

– Ну не могу же я вечно стоять на перекрестке.

– Логично. Ну тогда идите домой. Откуда вы пришли? – спросила Аглая. Печальный и длинный развел руками:

– Да ниоткуда, собственно.

– То есть как? – спросила Аглая.

– О, это очень интересная история, – оживился человек. – Позвольте для начала представиться, вы сразу все поймете. Я – Нулевой человек.

– Ничего не поняла, – не согласилась Аглая. – Что значит «Нулевой человек»?

– Человек без прошлого. Человек без связей. Нулевой человек. Вы понимаете, у меня ничего нет и меня ничто ни с чем, и ни с кем не связывает. У меня нет родственников, нет знакомых, нет друзей, нет возлюбленной. Нет дома, нет любимой книги, нет цели.

Аглая некоторое время подумала и сказала:

– Но если вы ничего не знаете, откуда вам тогда известно, что вы – Нулевой человек?

– Почему же я ничего не знаю? Я знаю очень многое. Я знаю о том, почему люди поступают так, а не иначе, я знаю, что такое дорога и как по ней идти. Я не младенец. Я знаю многое, в том числе и то, что я Нулевой человек. Это я сам придумал такое название, – похвалился он.

– Почему именно нулевой? – спросила Аглая.

Нулевой человек расплылся в улыбке, по нему было видно, что ему нравится разговаривать на эту тему.

– Потому что это как в физике – есть частицы, заряженные положительно, есть – заряженные отрицательно – и их всех все время куда-то тянет. А есть частицы никак не заряженные, которые никуда не тянет. Вот и меня никуда не тянет, на мои решения ничего не влияет, я никому ничего не должен. Я не минус и не плюс, я ноль.

– Но это должно быть ужасно, так жить? – спросила Аглая.

– Ничего ужасного, – пожал плечами Нулевой человек. – Самое главное, что у меня есть я сам. Если я захочу, я могу завести себе кого-нибудь и перестать быть нулевым, приобрести какой-нибудь заряд. Нулевой, это же всего лишь временное явление. Другое дело, что в моем нынешнем положении у меня есть существенный плюс – почти абсолютная свобода.

– Первый раз вижу человека, который действительно считает, что абсолютная свобода – это плюс, – улыбнулась Аглая. – Обычно все наоборот хотят связать себя… Семьей, работой, детьми, призванием, в конце концов…

– Ну, – развел руками Нулевой человек, – люди существа социальные, так что это вполне нормально. В чем-то они даже правы. Зависимость, в принципе, естественней свободы. Так проще. Так легче. Да и быть свободными вечно – невозможно. Даже я – Нулевой человек, вскоре стану совершенно обычным, может даже счастливым, но связанным по рукам и ногам. Но сейчас я хочу насладиться чувством свободы. Знаете, оно и вправду великолепно. Это словно вы поднимались в гору и тащили за собой на веревочке стеклянные бутылки. И вдруг вам эти веревочки обрезали. Полет – вот что такое свобода. И ее не следует бояться.

– А я и не боюсь, – удивилась Аглая.

– Все боятся, – отмахнулся Нулевой человек.

– Боятся свободы?

– Боятся одиночества.

Аглая отвела глаза.

– Вот видите. И вы боитесь. Не стоит, правда. Ведь нулевое состояние – оно временное. Оно периодически будет к вам возвращаться, но потом будет уходить, когда вы захотите. Все зависит от вас. Очень сложно быть свободным, очень сложно быть одиноким. Вы не представляете, какие усилия приходится к этому прикладывать. А быть с кем-то – это очень просто.

– Спасибо за совет, – сказала Аглая.

Подул ветер. Трава прижалась к земле, Аглая обняла себя руками, чтобы согреться.

– Не робейте. И никогда не бойтесь одиночества. Это очень важно! – сказал ей Нулевой человек.

Аглая покачала головой.

– А может страх одиночества нужен? Чтобы не разрушить свою жизнь? Чтобы не остаться у разбитого корыта? Как чувство самосохранения.

– Нет! Важно перестать бояться, – Нулевой человек был абсолютно серьезен.

– Зачем?

– Чтобы отважиться создавать новое. Чтобы расправить крылья. Чтобы раскрыться. Чтобы не оглядываться. Лететь.

Снова подул ветер, еще сильнее, взметнул копну волос Аглаи, кинул ей в лицо запах трав.

– Вот так, да? – Аглая улыбнулась. – Чтобы расправить крылья…

Она улыбнулась шире, Нулевой человек улыбнулся ей в ответ.

– Мне пора, – сказал он.

– Прощайте, Нулевой человек.

– Прощайте, девушка.

– А куда же вам идти? – спохватилась Аглая, – Мы же так и не решили!

– Не беспокойтесь, я лишь искал повод заговорить с вами, – улыбнулся Нулевой человек. – Не забывайте, что я пришел из ниоткуда и уйду в никуда.

И Нулевой человек исчез.

Аглая стояла на перекрестке, кутаясь в шерстяную шаль. Кисточки трепетал ветер.

Никого не было вокруг, никто не звал ее и не ждал. Тогда она собралась было сама позвать Прекрасного принца, но тут ей в голову пришла интересная идея.

Она набрала воздуха и тихо крикнула:

– Аааа!.. – тут же засмеялась, сбилась. – Нет, ну как же они это делают?

Она глубоко вдохнула, и снова крикнула:

– Ааа!.. – получилось жалко.

Тогда она попробовала коротко и громко:

– АА! – она захлопнула рот и нахмурилась. – Нет, ну что за ерунда.

Вдруг она почувствовала, как кто-то обнял ее за плечи. Она резко обернулась – сзади стоял Прекрасный Принц. Аглая ужасно смутилась.

– А что? Говорят, нужно кричать, чтобы выплеснуть негатив.

– А у тебя что, много негатива? – усмехнулся Принц.

– Да не особо, наверное. Но надо же чем-то ознаменовать, – озадаченно проговорила Аглая.

– Во-первых это все глупости, ничего ты так не выплеснешь, проверено… А во-вторых, орать надо не так.

– А как?

– А вот так! – и он как заорет ей в ухо! – ААААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

– Идиот! – Аглая шарахнулась и стукнула его по голове. – Я ж оглохну!!

Сердце ее стучало часто-часто.

– Зато эмоций сколько, – усмехнулся Прекрасный Принц. – А давай вместе? – предложил он ей протягивая руку. Она вложила свою ладонь и послушно открыла рот, но заорала уже по-настоящему – от ужаса. Мир снова изменился – они неслись прямо в черную пропасть в маленькой вагонетке американских горок. Она напрочь забыла, что это сон, в ее голове остался лишь страх смерти.

Вагонетка подпрыгивала, тряслась мелко, шаталась из стороны в сторону. Аглая всеми конечностями вцепилась в Прекрасного Принца и орала не переставая. Потом она закрыла рот и глаза и стала тихо молиться. Прекрасный Принц, сидящий рядом начал тихо хихикать.

– Чего ж ты ржООАААААААА!!! – это она почувствовала, как вагонетка снова падает в пропасть. Она вцепилась в Прекрасного принца еще сильнее, вонзая в него ногти.

– Боженька, пожалуйста, я не хочу так глупо умереть, какая я дура, я никогда больше…

– Видела бы ты свое лицо! – раздался веселый голос Прекрасного Принца. – Может для порядка глаза откроешь, последний круг остался, неужто не любопытно?

Аглая нехотя разлепила глаза и так и не смогла их закрыть. Пропасть… Обрыв… Прямой угол… Когда вагонетка все замедляя ход, причалила к выходу с аттракциона, Аглая оттуда в буквальном смысле слова, выползла.

«Земляяяяяя!!» – подумала она.

– Я… Никогда… Ни за что больше…

– Ну как, хорошее ознаменование? – спросил улыбающийся Прекрасный Принц.

– Я тебя убью.

– Я тоже тебя люблю, милая.

Пошатываясь, Аглая добрела до поручней, отгораживающих аттракцион от зрителей (которых сейчас не было) и тяжело оперлась, ожидая, когда ножки и ручки перестанут меленько трястись. И вдруг захохотала, до слез в уголках глаз. Словно сбрасывая с себя что-то, выплескивая нервное напряжение.

– Ну, – улыбнулся Прекрасный Принц, – Что ты хочешь, принцесса? Сегодня все для тебя!

Аглая прищурилась.

– Хочу машину, с открытым верхом. Юг, коричневые горы, бесконечный серпантин, солнце в зените. Темные очки, музыку, и чур ты за рулем!

Вздооох.

– Мааама!!!!! – заорала Аглая во всю мощь своих легких.

Горячий воздух ударил ей в лицо, всплеснул волосы вверх. Красный феррари-кабриолет летел над дорогой на бешеной скорости, где-то внизу слева был обрыв и коричневые пески до горизонта, и горы, горы, горы, и море за ними, блестящее темно-синей полосой.

Синяя дорога-серпантин вилась меж гор, то взмывая вверх, то опадая вниз. Кабриолет брал милю за милей, съедая расстояние словно голодный кот.

Солнце стояло на горизонте, освещая золотым светом ее волосы, его волосы, капот машины, бликовало в темных очках и путалось в переплетении золотых бус на ее шее.

«Anything you want – you got it!” – пел прекрасный Рой Орбисон.

– Куда ведет эта дорога? – громко спросила она, перекрикивая шум ветра.

Прекрасный Принц покосился на нее и усмехнулся.

– Вперед.

Она скинула золотистые босоножки. Перед носом Прекрасного принца мелькнули длинные загорелые ноги в узких джинсовых шортах – она забралась на сиденье с ногами.

Медленно и осторожно она встала сначала на колени, потом, крепко цепляясь за лобовое стекло, выпрямилась, поднялась – и встала, запрокинув голову, чувствуя, как дичайший поток воздуха выбивает, выметает все мысли из головы. Солнце грело макушку как печка, выгоревшие соломенные волосы утекали за спину. Ветер выбил слезы и унес их прочь, оставив позади.

– Аглая!

Она посмотрела на него. Он одной рукой обхватил ее за талию, прижавшись головой к ее золотистому животу. Она прижалась к его руке и, доверившись ему, отпустила стекло, резко раскинув руки.

В ладони ударил ветер, почти вырывая ее из его рук, почти опрокидывая.

Кабриолет сжирал милю за милей, мурлыча. Серпантин изгибался, уводя машину то вниз, то вверх, а Аглая ощущала себя Статуей Свободы, чувствуя, что своими раскинутыми руками обнимает весь мир.

«Anyway you want it that’s the way you need it!» – прокричали колонки.

Она закрыла глаза, чувствуя горячий жар солнца. За веками была не привычная чернота, а оранжево-желтый свет.

– Не страшно? – спросил он.

– Что? – прокричала она.

– Не страшно тебе?!

– Вовсе нет! – она наклонилась к его уху: – Это же «dream»!

– Сон?

– Нет! – она засмеялась. – Мечта!

Она снова подняла голову, раскрыла руки и прокричала громко-громко:

– Мечта-а-а!..

Она летела навстречу солнцу. Солнце пекло кожу – шею, лицо, плечи, руки, и в какой-то момент Аглае показалось, что она горит охваченная пламенем, нестерпимым жаром солнца.

Прекрасный Принц улыбнулся и… отпустил руки.

Она не успела и крикнуть, как ветер подхватил ее, словно пушинку, проволок по асфальту и кинул с горы.

Она падала, падала, падала, и кричала, громко! Одежда нитка за ниткой рассыпалась, оставаясь где-то там, наверху. Руки выпрямлялись, превращаясь в птичьи крылья, ноги срастались, превращаясь в хвост – и вот она – летит.

Феникс, обожженный пламенем солнца.

Она взмахнула крыльями, тяжело поднимаясь ввысь. Но чем выше она поднималась от земли, тем сильнее был жар пламени, жег все ее тело.

И лететь было так тяжко, словно тысячи цепей приковывали ее к земле.

Она повернулась чтобы взглянуть на свои крылья-руки и увидела огненные перья и толстые железные цепи, обвивавшие тело. Вовсе не пламя жгло ее, а цепи, увившие ее подобно гирлянде. Они уходили куда-то вниз, длинные и тяжелые и жгли ее тело, накалившись докрасна.

Она рванулась вверх, сильнее и сильнее, пытаясь вырваться, обдирая перья и кожу. Она крикнула птичьим клекотом, срывая горло, с досады и от боли.

Кровь закапала вниз, эта кровь дала ей злость, а злость дала жар пламени, которым она горела. И цепи лопнули, осыпаясь вниз… ничем.

Она взмахнула крыльями легкая и свободная, прохладный ветер омывал ее тело нежнейшей лаской.

Она взлетела выше, к самому солнцу, крылья ее закрывали полнеба, внизу были песчаные долины и горы необозримой высоты.

Увидев солнце, она посмотрела вниз и подумала:

– Там живут люди, которые всегда оставляли меня. Покину ли я их, став птицей?

Возможно ли отказаться от пьянящего, сияющего восторга свободы?

И стоит ли? Ради чего?

То, к чему она стремилась всю свою жизнь.

Она посмотрела в чистое голубое небо и сложила крылья.

Аглая почувствовала, как поток воздуха пронизывает все ее тело, превращаясь в воду, захлестывая ее с ног до головы, оплетая покрывалами и оставляя тончайшую паутинку платья. Вода прошла сквозь нее, и она шагнула вперед, ступив на безмятежные воды озера.


Она шла по воде. Голубое с розовинкой небо отражалось в зеркальной глади так, что не видно было горизонта – казалось, что небо и озеро сливаются в одно – где-то там впереди.

Взвихрилась водяная взвесь, холодными каплями упав ей на кожу, и на поверхность озера ступил Прекрасный Принц.

Аглая улыбнулась ему, он в ответ подарил ей улыбку, шагнув вперед, и принимая ее руку. Они пошли вместе, молча. Разговоры казались неуместными, настолько они оба были полны – полны чувств, полны жажды жизни, полны устремленности, силы.

– Мне придется расстаться с тобой, – первым нарушил молчание Прекрасный Принц.

«Надолго?» – хотела спросить она, но подумала, что это будет слишком самонадеянно. Вместо этого она сказала:

– Я буду скучать по тебе, – и, немножко подумав, добавила: – Хоть ты и порядочный мерзавец.

Он улыбнулся и, медленно отпустив ее руку, пошел назад. Она прошла как ни в чем не бывало пару шагов и остановилась, слушая его удаляющиеся шаги.

«Нет. Не хочу».

«Тебя поймут только если ты скажешь».

«Расправь крылья!»

Аглая резко обернулась и, увидев его удаляющуюся спину, крикнула:

– НАДОЛГО?

Он замер, остановился. Повернулся к ней, и она отчетливо различила на его лице расплывающуюся все шире и шире улыбку.

– Не слишком, – сказал он и ухмыльнулся.

«Мерзавец» – подумала она.

– Я тоже тебя люблю, – помахал он ей рукой и сказал уже серьезно: – Ты главное узнай меня. – И растворился в горизонте.

– Куда мне идти-то? – крикнула ему вслед Аглая.

«Как это куда, – шепнул ей ветер со знакомой ехидной интонацией, – Вперед!»

Аглая пошла вперед к горизонту. Вода слегка пружинила под ногами, и была непроницаемо темной, так, что кроме отражения не было видно ничего, отчего казалось, что она ступает по облакам.

Впереди показалась маленькая светлая точка. С каждым шагом Аглаи она все росла и росла, вскоре стало понятно, что это большая деревянная дверь, стоящая на воде.

Когда до двери осталось несколько десятков метров, Аглая остановилась и прищурилась, вглядываясь вперед:

– Показалось?

Однако еще через несколько шагов стало понятно, что вода и небо действительно смыкаются впереди в единую стену.

Дойдя до стены, Аглая коснулась кончиками пальцев гладкой поверхности, та мягко спружинила, отталкивая ее руку. Аглая нажала посильнее и по воде пошла рябь, отчего все вокруг пришло в движение и стремительно заколыхалось, все сильнее и сильнее, пока вдруг небо не лопнуло и вниз не хлынул огромный поток воды.

Аглая рывком распахнула дверь и впрыгнула внутрь, захлопывая ее за собой.

Она повисла на ручке, чтобы та не открылась, однако вскоре поняла, что та и не думает сопротивляться.

– …человек рождается нулем и одной десятой, а умирает единицей… – услышала она знакомый голос и обернулась.

– Где это я? – прошептала себе под нос Аглая, глядя по сторонам.

Она стояла на краю гигантского амфитеатра. Каменные скамьи спускались рядами, уводя взгляд вниз.

Тем временем обольстительные речи продолжались. Аглая вслушивалась в них краем уха, оглядываясь по сторонам.

Первое правило Ада: никто ни в чем не виноват. У всякого свое воспитание. У всякого своя правда. Понятия виноват и не виноват – бессмысленны. Наказания – бессмысленны. Ад – бессмыслен… – он сделал паузу и продолжил: –А значит и суд – бессмыслен.

– А Мир – бессмыслен? – не сдержалась Аглая.

Стоящие обернулись.

– Аглая?

Он усмехнулся, она пошла к нему навстречу.

– Я не прав?

– Прав, вот только выводы из этого можно сделать разные. Ты говоришь, что во всем виноваты обстоятельства, а мы сами совершенно ни при чем?

На его лице расползлась улыбка, совершенно Чеширская, с безуминкой.

– Я? Ничего не говорю! – лукаво сказал он.

Дьявол!

Он наклонил голову, с улыбкой глядя на спускающуюся Аглаю. Из-под длинного подола мелькали башмачки, мягко ступающие по старым крошащимся камням древнего амфитеатра.

– Даже этот разговор, сейчас, меняет наш мир, даёт нам шанс измениться, сделать что-либо с собой. И не он один, это происходит постоянно. Вопрос в том, чего в нас больше – желания измениться или лени. Мы сильнее обстоятельств, мы можем вырваться из них. Единственное, что может спасти нас от падения в эту… Бессмыслицу – это мы сами. Единственный, кто действительно может нас судить – это мы сами, так как только МЫ знаем все причины и все следствия. Пусть и не всегда до конца их понимаем. Гуманисты были чертовски правы, в человеке заложено стремление к счастью, пусть даже только к собственному. Каждый хочет быть счастливым. Каждый хочет жить в счастливом мире. И только мы можем видеть противоречие в том, каким нам хотелось бы видеть наш мир и в том, каким мы его делаем. Только мы можем захотеть измениться, чтобы вместе с нами изменился и мир, который нас окружает – просто потому, что это НАШ мир. Мы – судьи сами себе, и единственное, по-настоящему имеющее смысл наказание – это измениться, побороть свое тело, свое воспитание, свою суть – измениться и помнить – кем ты был. Но это наказание вправе устанавливать себе только мы сами. – Она с вызовом посмотрела на него, он ухмылялся. – Я закончила.

– Ну браво, – внезапно раздалось в тишине. – Прямо битва титанов, – Кристина поправила кудряшки и шагнула со сцены. – А с чего это вы взяли, что одни можете устанавливать правила игры?

– В самом деле, не пора бы потесниться с пьедестала, – согласился Димитрий.

– Как у вас тут интересно, однако, – раздался веселый голос Виктора. Все повернули голову. Он, скрестив руки и ухмыляясь стоял на противоположном краю амфитеатра, глядя на всех сверху вниз.

– Отлично, – атмосфера неуловимо изменилась, ушла гнетущая тяжесть, внезапно выцветший, словно потерявший краски Коварный Злодей, объявил: – Ну, раз все в сборе, пора отправляться на Суд.

Суд

Прямо у верхних ступень амфитеатра располагалась монорельсовая станция. Если вы когда-нибудь катались на монорельсе, то можете легко ее представить. От обычной станции метро она отличается только тем, что находится на высоте второго этажа, и вагончик едет по шпалам, установленным на высоких столбах. Стандартный перрон с разметкой, скамейками и знаками, с двух сторон рельсы (упадешь – можно и шею свернуть). На столбе табличка «Амфитеатр».

Они стояли, переглядываясь в молчании, понимая, что скоро всему придет конец. К лучшему ли, к худшему?

Наконец послышался все увеличивавшийся гул – на станцию прибывал поезд.

Двери открылись и они, с интересом оглядываясь, зашли внутрь.

Самое удивительное на монорельсе – это вид из окна – когда наклоняешься, кажется, будто вагончик едет по воздуху. Совсем не видно опоры, на которой держится дорога, ты словно пролетаешь над землей. Девушки сразу же прилипли к стеклу, а юноши развалились на кожаных сиденьях, глядя на девичьи фигуры и на голубое небо.

Поезд тронулся, все ускоряясь, и за окном поплыли пейзажи сонного мира.

Сначала вагончик проезжал среди сине-зеленых холмов, освещенных чуть просвечивающим сквозь туман солнцем. Горизонт был розовым и золотые лучи преломлялись водяной взвесью, порой взблескивая в глаза девушкам.

Кристина присела рядом с Виктором, и чуть повернула голову в его сторону, чтобы солнце не слепило. Волосы ее казались золотыми и оранжевыми с боков, из-за пронизывающих их солнечных лучей. Виктор кинул на нее взгляд, один единственный, и уже не смог оторвать глаз. Они замерли, затаив дыхание, она и он одновременно улыбнулись. Он смотрел на нее пристально, но ничего не говорил. Да и не надо было.

И тут земля под поездом сменилась серебристо-золотой гладью воды, и Аглая ахнула восторженно и позвала всех. Они ехали над водой, вода была всюду вокруг, не было видно ни единого клочка суши. Небо отражалось, напоминая Аглае как она шла по озеру, напоминая уверенную руку в своей руке.

Солнце плещется как рыбка, золотит чудесную гладь. Они едут дальше.

На воде появляются розовые цветы, распускающиеся прямо на глазах – лотосы. Розовые лепестки раскрываются навстречу жару солнца, тонкая кожица листиков просвечивает, делая их почти оранжевыми. Их больше, больше, и вот они уже заполняют почти всю водную поверхность.

Кристина поворачивается, в стремлении поделиться чудом, но Виктор, отвернувшись, что-то говорит Аглае. Тогда она окликает Димитрия, подтаскивает его, смеющегося, к окну и показывает, рассказывает, говорит что-то. Он смеется, смотрит, но не в окно, а на нее, на ее розовеющие щечки, на светлые глаза, в которые бьет солнце. Из-за солнца она ничего не видит, щурится, жмурится… А он видит, видит слишком многое, то, чего почему-то не замечал до сих пор. И смеется, улыбается ей в ответ.

И тут вид за окном снова меняется – редеют лотосы, а вода вдруг взлетает вверх и рассыпается тысячью брызг. Сотни фонтанов взмывают в воздух и Аглая, Виктор, Кристина и Димитрий забывают обо всем, поворачиваются и смотрят на невероятное зрелище. Кружащиеся танцующие фонтаны рассыпаются золотом, вышедшее из-за облаков солнце как никогда ярко и прекрасно.

Знаете такое чувство, когда замирает сердце, внутри становится больно, и слезы подкатывают к глазам от ощущения насколько прекрасна жизнь?

Золотые лучи взрывали поверхность воды, выпуская на волю фонтаны. Монорельс ехал и по ходу его бежали водяные фейерверки, догоняя его.

– Станция «Суд», – прозвучал механический голос, и вода снова сменилась зеленой травой. Поезд стал сбавлять ход, пока совсем не остановился.

Все посерьезнели, нахмурились, готовясь.

Коварный Злодей достал откуда-то большую черную сумку, из которых в электричках продают всякую ерунду, и раздал каждому по свертку.

– Что это? – спросила Кристина.

– Плащи. Они вам понадобятся на Суде.

Кристина встряхнула сверток и набросила плащ на плечи. Черный как сажа он скрыл всю ее фигуру, на спину падал просторный капюшон. Когда остальные надели свои плащи, они все стали похожи на компанию монашек, отправившихся на экскурсию.

– Накиньте капюшоны, – сказал Коварный Злодей, проделывая вышеуказанное. – И не снимайте, ни в коем случае!

Двери открылись, и они вышли на платформу. К их глубокому удивлению, из соседних вагонов тоже выходили люди в таких же как и у них черных плащах. Плащи скрывали их фигуры до пят, не позволяя разглядеть даже обувь, остроконечные капюшоны были так низко надвинуты, что казалось если их откинешь, там окажется такая же чернота, какая была под капюшоном мастера Гипноса.

Сначала наши путешественники пытались держаться вместе, но у выхода со станции случилась ужасная давка. А стоило им расцепить руки, как они были сметены в разные стороны такими же как они черными фигурами. Они оглядывались, но не находили никого знакомого в одинаковой черной толпе. Фигуры скользили мимо, не обращая на них внимания. Им не оставалось ничего, кроме как пойти вместе со всеми по дороге к замку, высящемуся на холме.

Замок был высок и суров, как и все средневековые постройки с крохотными окошками-бойницами в толстых стенах. Сложенный из бежевого камня он возвышался надо всем миром, довлел, давил на поднимающихся своей мощью, огромный, тяжелый, широкий.

Каменный крест над воротами говорил, что это не просто древний замок, а монастырь. Люди в черных плащах проходили под воротами и заходили в гостеприимно распахнутые двустворчатые двери в четыре человеческих роста, деревянные, окованные железом.

Происходящее напоминало собрание какого-нибудь чудаковатого тайного общества. По узким коридорам древнего монастыря, освещаемого светом старых факелов, скользили люди-тени. Черные фигуры шли вереницами, одна за другой, не переговариваясь, в полном молчании, они заходили в зал, по всей видимости являющийся конечной целью, и рассаживались.

Зал был огромный, темный, сложенный из древних потемневших камней. По периметру его стояли ряды скамей, в центре располагался круглый стол с двенадцатью стульями. Вокруг стола горели факелы, бросая на него отблески.

Стол был абсолютно пуст, и только перед двенадцатым местом лежали золотая пластина и золотой молоточек.

Фигуры одна за другой усаживались на зрительские скамьи, наконец, когда они оказались забиты до отказа, одиннадцать оставшихся фигур заняли свои места за столом.

Последний, двенадцатый стул оказался незанят.

Гул голосов, окружавший зрительские скамьи, потихоньку стихал. Круглый стол сидел в полном молчании, застыв как каменные изваяния, не пытаясь даже понять, кто скрывается под плащами.

Наконец дверь распахнулась, пропуская последнюю фигуру.

Голоса смолкли.

Остановившись и поведя капюшоном, фигура быстро прошла на оставшееся место.

Все замерли.

– Встаньте, поприветствуйте Суд, – объявила Двенадцатая фигура. Голос ее был невыразителен и беспол.

Все поднялись.

– Начнем.

Все сели. Молоточек три раза ударил по пластине.

– Введите свидетелей.

Восьмая фигура фыркнула. Послышался шепот:

– Любопытное начало, – однако сосед Восьмой фигуры никак не среагировал, и она умолкла.

Двери снова распахнулись и вошли четыре человека. Они приблизились к круглому столу и встали в ряд. При ближайшем рассмотрении оказалось, что люди эти были полупрозрачными. Они походили на сомнамбул – лица их ничего не выражали, как и позы. Глаза были закрыты. Кожа слегка отдавала в серый цвет – или так казалось в пляшущем свете факелов.

– Свидетели, вы признаете свою вину?

= Признаем, = хором отозвались свидетели. Голоса их были абсолютно безэмоциональны.

– Что совершили свидетели? – спросила одна из фигур.

– Убийство, – ответила Двенадцатая фигура.

– Убийство! – вновь не сдержалась Восьмая фигура. – Почему же они все еще свидетели?

– Потому что мы расследуем не убийство, – сурово отозвалась Двенадцатая фигура и постучала молоточком по столу. – Попрошу соблюдать тишину.

Все замолкли.

– Итак, – Двенадцатая фигура повернулась к свидетелям. – Свидетель номер один, кого вы убили?

Первый полупрозрачный человек шагнул вперед и открыл глаза, затянутые белесой дымкой.

– Свою девушку.

– Расскажите, как это произошло.

– Я пришел домой с работы. Она была там, от нее пахло алкоголем, а на столе стояло два бокала с вином. Я спросил, кто к ней приходил, она рассердилась и сказала мне не лезть к ней. Недавно у нее стали появляться дорогие подарки, и я решил, что у нее появился любовник, о чем и сказал тогда. Мы поссорились, я толкнул ее, она упала на кафель и разбила голову.

– Назовите причины убийства. Все причины. Все, что вы поняли за отведенное вам время.

– Мне сделали выговор на работе и нахамили в метро, я был очень зол и устал. Она слишком дерзко вела себя, я не привык, что женщины могут так дерзить, у нас так не принято. Я понимал, что она не счастлива со мной, потому что у меня нет денег и мне казалось, что она смеется надо мной вместе со своим любовником. Я любил ее. Когда я толкал ее, то не думал, что она настолько сильно ударится. Я был в ярости, мне хотелось просто сделать ей больно, как она мне, но не убивать ее.

Человек замолчал.

Двенадцатая фигура сказала:

– Спасибо. Можете быть свободны.

Человек поклонился Суду, закрыл свои белесые глаза и растворился в воздухе.

На зрительских лавках послышались шепотки. Двенадцатая фигура выждала минуту и постучала молоточком:

– Прошу соблюдать тишину в зале суда!

Двенадцатая фигура повернулась к свидетелям, безразлично пялящимся в пространство. Эти странные духи, кажется, вообще не воспринимали происходящее.

– Свидетель номер два, кого вы убили?

Второй полупрозрачный человек шагнул вперед и открыл глаза, затянутые белесой дымкой.

– Насильника.

Послышался судорожный вздох нескольких фигур, и шум зрителей.

– Попрошу тишины, – постучала молоточком Двенадцатая фигура и обратилась уже ко Второму свидетелю: – Расскажите, как это произошло.

– Я шла из мебельного магазина домой через парк. Мне навстречу вышел человек и, схватив меня за руку, наставил на меня нож. Я знала, что в парке промышляет насильник, жертвами которого стали несколько девушек. В магазине я купила зеркало для прихожей, без рамы. Я ударила его этим зеркалом, оно треснуло, а я ударила его снова, и снова, осколки застряли в шее, он умер.

– Назовите причины убийства. Все причины. Все, что вы поняли за отведенное вам время.

– Мне было страшно. Мне был омерзителен этот человек. Я защищалась – я ударила. Я знала, что уже пострадали девушки и мне не хотелось, чтобы это случалось снова, чтобы такой человек жил на свете, мне не хотелось, чтобы оставалась хоть малейшая угроза для меня. Поэтому я била до тех пор, пока не убедилась, что он мертв.

Человек замолчал.

Двенадцатая фигура сказала:

– Спасибо. Можете быть свободны.

Человек поклонился Суду, закрыл свои белесые глаза и растворился в воздухе.

– Свидетель номер три, кого вы убили?

Третий полупрозрачный человек шагнул вперед и открыл глаза, затянутые белесой дымкой.

– Своего отца.

Пауза.

Фигуры зашевелились. Легкий шепот пробежал по зрительским скамьям, но тут же смолк под грозным взглядом Двенадцатой фигуры.

– Расскажите, как это произошло.

– Я услышал, как врач говорит ему быть осторожнее с лекарством, потому что слишком большая доза может его убить. Я знал, что он пьет капли утром, разводя их водой. Я дождался пока он выпьет свою обычную дозу, налил ему в утренний чай половину пузырька и ушел на работу. Когда я вернулся он был мертв.

Зал зашептался.

– Назовите причины убийства. Все причины. Все, что вы поняли за отведенное вам время.

Человек молчал.

– Свидетель, все сказанное вами останется в умах Суда. Ни один из Судей никогда не столкнется ни с кем из вашей семьи вновь.

– Когда я был маленьким, он избивал мою старшую сестру. А я никогда не вмешивался, потому что боялся, что тогда он снова начнет избивать меня. Однажды он забил ее до смерти и обставил это как несчастный случай. Я промолчал, потому что не мог ничего доказать, но больше потому что боялся его. Сестра была единственным человеком, который меня любил, она специально принимала побои на себя. А я не смог ее защитить. Я чувствовал себя виноватым перед ней. После ее смерти он больше не бил меня. Но нам приходилось жить вместе, он постоянно пил и приводил друзей, таких же алкашей, как и он сам. Мне приходилось постоянно прислуживать ему, убирать за ним, терпеть его угрозы и постоянные оскорбления. Я хотел жить сам, без него, в своей квартире, но у меня не было денег. Тогда я решил убить его – потому что боялся, что он снова начнет избивать меня, потому что хотел избавиться от страха, потому что хотел избавиться от вины за сестру, потому что хотел жить счастливо, в своей квартире, один, потому что он неимоверно раздражал и злил меня.

Человек замолчал.

Двенадцатая фигура сказала:

– Спасибо. Можете быть свободны.

Человек поклонился Суду, закрыл свои белесые глаза и растворился в воздухе.

– Свидетель номер четыре, кого вы убили?

Оставшийся полупрозрачный человек шагнул вперед и открыл печальные глаза, затянутые белесой дымкой.

– Свою любимую женщину, – с тоской произнес он.

Зрители зашептались: это было впервые, чтобы один из свидетелей проявил какую-либо эмоцию.

– Расскажите, как это произошло.

– Это страшно. Если бы я знал то, что знаю сейчас, после смерти, я никогда бы так не поступил. – Свидетель прямо и открыто посмотрел на двенадцатую фигуру.

– И все же, расскажите суду, это поможет нам докопаться до истины в нашем деле.

– Так вышло, что я стал… другим. То, что было неприемлемо для большинства людей, стало нормой для меня. Моя мать… Мой отец ушел из семьи, а я был слишком на него похож. Она любила и ненавидела его. Ее рассудок со временем все сильнее и сильнее помрачался, дошло до того, что она не отличала меня от отца. Она резала мое тело, тушила об меня окурки и заставляла меня спать с нею. С детства для меня это стало нормой, я не видел от нее ни ласки, ни любви, кроме тех, что она дарила мне в постели. Она была совершенно счастлива только в те моменты, когда избивала меня. Я видел ее радость и принимал ее за любовь. Таким образом мои представления о любви и о ненависти оказались совершенно противоположны тому, что окружающий меня мир считал любовью или ненавистью. Для меня боль и насилие были проявлением высшей степени любви. И когда я встретил девушку, в которую влюбился и которая влюбилась в меня, я изувечил ее, так вышло, что до смерти. И когда увидел, что сделал, покончил с собой, чтобы быть с ней.

Человек замолчал.

Круг фигур сидел потрясенный в молчании.

Двенадцатая фигура сказала:

– Спасибо. Можете быть свободны.

Человек поклонился Суду, закрыл свои печальные белесые глаза и растворился в воздухе.

Никто не в силах был нарушить тишину.

– А теперь черед подсудимых, – сказала наконец Двенадцатая фигура. Зал зашумел. – Подсудимые, предстаньте перед судом.

В зале опять воцарилась тишина. Потом зрители стали шептаться.

Вдруг одна из фигур скинула капюшон. Это была Аглая, она серьезно и зло смотрела на Двенадцатую фигуру.

– Что это за фарс? – жестко спросила она.

– В самом деле, что происходит?! – вскочила Восьмая фигура, тоже сбрасывая капюшон, за ней поднялись третья и девятая. Димитрий, Виктор и Кристина смотрели на Двенадцатую фигуру.

Зрители зашумели, но теперь их никто не останавливал.

– Суд, – объявила Двенадцатая фигура. – Господа подсудимые.

– Что?

– С каких это пор мы подсудимые?! Мы – судьи! – сказал Виктор.

Двенадцатая фигура засмеялась. И вдруг резко бахнула молотком по столу.

– Тишина в зале суда!

Зал смолк.

– Слово предоставляется первой подсудимой.

– Стойте-ка, – сказала Кристина. – Вы не сказали, в чем нас обвиняют.

– Вы мне скажите, – отозвалась Двенадцатая фигура.

– Мы?! – возмутилась Кристина. – Не знаю, как насчет остальных, а у меня за душой нет никаких преступлений. Я никого не убивала, не насиловала, не избивала. Мне не в чем оправдываться.

Двенадцатая фигура хмыкнула.

– В самом деле? Никакой страшной тайны? Признаться, я не разу не встречал человека, у которого бы не было хотя бы одной маленькой грязненькой тайны.

Кристина отвела взгляд, сплетая пальцы. Потом вновь вскинула голову:

– Грязненькая тайна у меня может и есть, но судить меня не за что, я ничего такого не делала!

– Была б возможность, – пожала плечами Двенадцатая фигура.

– Мысль – это не преступление, – сердито сказала Кристина.

– А чем же они отличаются? Мысль и поступок? Может тебе просто решимости не хватило?

– Силой воли отличаются, – твердо сказала Кристина.

– Так мало?

– Так много!

– Оставьте ее, ей и в самом деле не в чем оправдываться, – сказал Виктор устало.

Фигура обвела их взглядом. Потом прищелкнула языком и умиленно произнесла:

– Вы такие забавные, честное слово! Стоят друг за друга горой, уверены, что со всем справятся, всему смогут противостоять… Вы уверены, что все поймете и никого не осудите, господа? Что вы уже ко всему готовы? А что если сделать так… Что если люди… стоящие прямо рядом с вами – что, если они… – он выдержал паузу, расплываясь в улыбке, – предатели и лжецы?..

Все напряженно смотрели на Двенадцатую фигуру. А фигура молча улыбалась.

– Он прав, – наконец сказал Виктор. – Нельзя начинать жизнь со лжи. Аглая, прости, но если правила игры требуют сказать, я скажу. Кристина… Я был с Аглаей, тогда…

Зрительный зал зашумел.

Кристина выглядела совершенно потрясенной, переводя взгляд с Виктора на Аглаю. Виктор твердо смотрел ей в глаза, Аглая отвернулась со злостью.

– Я не любил ее, и она меня нет, ты можешь поверить. Я просто струсил. Я знал, что ты придешь, и … Прости меня… Я надеюсь еще не поздно сказать это.

Кристина покачала головой и усмехнулась.

– Ну что же, баш на баш. Я спала с Димитрием.

Зрительный зал зашумел, послышались смешки.

Аглая удивленно обернулась, губы ее искривила странная усмешка.

– Вот и вам и невинность! – засмеялась Двенадцатая фигура. Виктор выглядел совершенно ошеломленным.

– Зачем это надо было вытаскивать? – скривился Димитрий. – Это было по-пьяни и из ревности. Но, я виноват, признаю. Аглая, пойми, я… Я просто устал от всего этого. А Кристина… Она красивая женщина…

Зал хохотал, в общем шуме слышались одиночные выкрики.

– Какая дешевенькая кульминация, – проговорил внезапно Двенадцатый.

– А что, разве вы не это хотели услышать? – зло сказал Виктор, оглядываясь на Кристину.

В Зале кто-то начал аплодировать.

– Я, откровенно говоря, думал, что будут признания в любви, или, там, истории мести, знаете… Однако вижу, что все вы больше всего на свете любите самих себя.

Все неприязненно посмотрели на Двенадцатую фигуру.

– Итак, импровизированный вечер признаний… – продолжал он. – Прекрасно! Однако, господа, у нас остался один подсудимый, который не признал свою вину.

Сначала «подсудимые» недоуменно переглянулись, но вскоре все взгляды скрестились на Аглае. Она стояла, глядя куда-то поверх всего.

Наконец она повернулась и увидела, что все смотрят на нее.

– Что? – сузив глаза спросила она.

– Признавайся уже в чем-нибудь, – сказал Димитрий. – И пора заканчивать этот фарс.

– Фарс! – засмеялась она. – Вот уж действительно!

– Тебе смешно? – разозлилась Кристина.

– Что за пошлость, – зло сказала Аглая.

– В самом деле, – сказал Двенадцатый.

– Это гадко, – ответила Аглая.

– Почему же? – спросил Двенадцатый.

– Потому что человеческая жизнь – не пошлость.

– Почему же? Гоняешь их, как собак, а они только плодятся как кролики, не давая себе труда даже поразмыслить.

– Аглая, почему ты ничего не скажешь? Давай закончим уже это поскорее! – перебила ее Кристина, – Все рассказали свои секреты! Все признали свою вину. Никому это легко не далось!

Аглая ошеломленно посмотрела на Кристину и захохотала.

– Да потому что я просто трахалась, черт возьми! – закричала она. – Потому что в моей жизни это не настолько великое событие, чтобы делать его кульминацией!

– Как ты не понимаешь! – крикнула Кристина. – Мы не боимся, мы стоим открыто, с гордо поднятой головой и признаем, что делали ошибки!

– Гордо поднятая голова?! – крикнула Аглая. – Да после такого я бы не осмелилась ее поднять! – Она обратилась к Двенадцатому и снова спросила: – Зачем вы это сделали? Хотели нас унизить? Хотели унизить человека? Что же, у вас получилось.

Двенадцатая фигура пожала плечами:

– «Грешить – дело человека, оправдывать грехи – дело дьявольское». Вам не понравилось? Жаль. А что бы ты сделала кульминацией, Аглая?

Все вокруг стало выцветать, растворяться в темноте, кроме фигуры Двенадцатого. Димитрий. Кристина. Виктор. Аглая. И лишь я осталась стоять перед Двенадцатым.

Финиш

– Вот мы и на финише, – сказал он. Он стоял за моей спиной.

Вокруг не было ничего, кроме черноты. Хаоса. Единственной настоящей правды, из которой вышла вся ложь этого мира.

Остались только я и он.

А есть ли он? Или я?

Я не решалась обернуться, боясь не увидеть ничего.

– Эта Игра, она с самого начала была нечестной? – спросила я. – Я всегда была одна.

– Да.

– Ужасная Игра.

Он, кажется, засмеялся.

– Вся жизнь Игра, как там дальше?.. Не стоит относиться к ней так серьезно.

– К Игре или к жизни?

– И к тому и к другому.

Мы снова замолчали.

– Мне не нравится чернота, – сказала я, меняя реальность на свой вкус, но поняла, что он вновь вмешивается.

Мы стояли на нескольких десятках глянцевых плиток. Черных, белых, красных, синих и желтых. Вокруг, со всех сторон, расстилался бесконечный, холодный, черный космос.

Я запрокинула голову. Там, в вышине, мерцали созвездия золотым светом. Млечный путь переливался осколками опалов, галактики взвихривались блестящей пылью, а звезды были такими четкими, словно были вырезаны из картона. Как вы думаете, что такое звезды – дыры в черном полотне, за которым недоступный нам сияющий мир света, или всего лишь осколки когда-то раньше, в межзвездные эпохи, существовавшего мира?..

Передо мной стояли часы, огромные, в три моих роста. Прислонившись к ним с двух сторон, стояли Черный и Белый.

– Кто вы? – спросила я.

– Пусть будет Фантас, – отозвался Белый.

– Пусть будет Фобетор, – отозвался Черный.

– И чего вы здесь забыли? – раздался голос из-за моей спины.

Белый пожал плечами, глядя туда.

– Интересно же. Пришли посмотреть.

– Я его предупреждал, – сказал Черный.

Я сказала:

– Тогда, может быть, это вы объясните мне, в чем смысл Игры?

Белый взглянул на меня и лукаво улыбнулся:

– Мне как-то в шутку сказали, что чтобы воспарить в небеса, нужно очиститься от скверны и открыть чакры…

Я засмеялась.

– Балаган, –раздалось из-за моей спины.

Белый лукаво улыбнулся и исчез.

– А вы как думаете? – обратилась я к Черному.

Он серьезно посмотрел мне в глаза:

– Это всего лишь шутка отца. Игра бессмысленна. Это мое мнение.

Он взглянул мне за спину, но не услышал ничего в ответ.

– Простите нас, – Черный поклонился и исчез.

Мы снова остались одни.

– И что теперь, – спросила я.

– Смотри на часы, – сказал он.

Часовая, минутная и секундная стрелки неумолимо приближались к двенадцати. Секундной стрелке оставалось завершить один круг.

Он подошел ближе. Я чувствовала его шаги, но не оборачивалась, боясь взглянуть в лицо своему страху.

– Теперь скажи мне, – сказал он мне на ухо, – а что бы ты сделала кульминацией?

Раздался скрежет, и первый удар сотряс мир:

– Бом-м!!!

Небо затряслось, пол под нашими ногами завибрировал и с неба начали падать картонные звезды.

– Бом-м!!!

Я судорожно думала, что должно идти дальше, что должно быть кульминацией.

Плитка под моими ногами начала трескаться. Часовая стрелка отлетела и упала мне под ноги.

– Бом-м!!!

Все падало, исчезало в черноте.

Я чувствовала, как по-настоящему просыпаюсь и отчаянно сопротивлялась этому. Я знала, что тут же забуду все, что видела, забуду сон, забуду Игру. Так бывает, когда ты просыпаешься, с чувством того, что ты узнал какую-то истину, невероятно важную для всего человечества. И ты знаешь, отлично знаешь, что это, и ты хочешь сказать, тебе так важно это! Ты открываешь глаза и рот… и замираешь, не в силах выдавить ни звука. Я с отчаянием понимала, что какая бы истина ни открылась мне, я тут же забуду ее, стоит мне проснуться.

– Бом-м!!!!

– Скажи мне!!! – решившись закричала я, пытаясь перекричать грохот рассыпающихся часов. – В чем смысл Игры?!!

– Бом-м!!!

Он молчал. Я боялась обернуться и обнаружить что я говорю сама с собой. Поэтому я продолжала говорить, чтобы не допустить страх в сердце.

– В том, чтобы повеселиться?

– Бом-м!!!

– Влюбиться?

– Бом-м!!!

– Узнать что-то новое?

– Бом-м!!!

– Скажи мне!

– Бом-м!!!

– В том, чтобы тебя кто-то помнил?

– Бом-м!!!

– Или ни в чем?!..

– Бом-м!!!

Я обернулась.

– Бом-м-м-м!!!..


Скажи, что ты чувствуешь, когда смотришь ночью в темное звездное небо?


Оглавление

  • Старт
  • Исповедь Аглаи
  • Исповедь Виктора
  • Исповедь Димитрия
  • Исповедь Кристины
  • Перекресток
  • Ад
  • Рынок
  • Суд
  • Финиш