Мальвина Советского разлива. Часть 1 [Влада Дубровская] (fb2) читать онлайн

Гладиолусы, генка, ленточки

Первое сентября. Первый раз в первый класс. Стою и чувствую себя полной дурой, потому что я – объект пристального внимания. Ибо моя богемная мама завязала мне не огромный капроновый бант – символ первоклашки семидесятых, а наваяла изящную корзиночку а-ля «Юлия Тимошенко в лучшие годы», украшенную тонкими шелковыми лентами. А ещё ко всей этой прелести прилагался апгрейд школьной формы – короткая плиссированная юбка, кружевная блузка с оборками, которой сейчас бы позавидовала сама Мария Грация Кьюри и весь Диор вместе взятый. Плюс шикарные белые ажурные колготки, купленные у спекулянтки из посылки…

О маме я должна написать отдельно! Она – повелительница стиля, гений дизайна и старший товаровед блатной комиссионки по совместительству. При этом нереальная красотка с огромными карими глазами, умеющая все: обалденно вкусно готовить, круто шить-вязать, делать ремонт, перетягивать мебель и ещё много чего в комплекте. Послевоенное поколение, рожденное в СССР, – талантливое!

Я выносила в свет все мамины творения с гордостью и гимнастической осанкой. И поначалу получила титул Королевы двора, а уж после – школьной Иконы стиля.

В первый школьный день я стояла с огромными, почти в мой рост, белыми гладиолусами, прямой спиной, ленточками и надменными зелёными глазами. Вообще со мной так всегда, когда нервничаю, – взгляд прочему-то становится надменным. Спинным мозгом я ощущала любопытные взгляды мальчишек. Они по правилам советской школы тусили во втором ряду, за девочками, и пытались сбоку рассмотреть наши лица. Девчонки хихикали, делая безразличный вид, и, как бы невзначай, оборачивались, поправляя волосы и подтягивая гольфики с кисточками. Короче, кокетничали, как умели первоклашки советского разлива.

Закончилось вступительное слово директора школы, которое, понятно, никто не слушал, и нас стали строить парами, чтобы отвести в класс. Началась лёгкая возня, и в этот момент кто-то сильно сжал мою руку.

Я обернулась. Рядом со мной стоял коренастый мальчишка. Жесткие взъерошенные волосы, широкие брови, глубоко посаженные голубые глаза, которыми он смотрел на меня так, будто увидел чудо. Рука его слегка дрожала. Он дико волновался. Наверное, боялся, что сейчас я ее выдерну, и поэтому сжимал мою ладошку до хруста пальцев. То ли от боли, то ли от неожиданности я улыбнулась. Он – в ответ.

Улыбка изменила лицо парня: взгляд стал наивным, открытым, появились милые ямочки на щеках. Зубы ровные белые, что в «совке» с уровнем стоматологии почти как в период палеолита, было большой редкостью. Мне это показалось красиво, и почему-то захотелось погладить его жесткие волосы. Понятно, что я этого не сделала, – нам было по семь лет.

Его звали Генка. Он страстно играл в футбол. Пожалуй, это все, что его интересовало в жизни. Ну, и я, конечно. Он носил мой портфель, занимал место в школьной столовой, бегал за булочками на переменке, слушал мою болтовню, громко смеялся над моими шутками, иногда саркастически обидными, по поводу его футбольной походки или причёски – стилист во мне жил с детства! Весной Генка дарил мне огромные букеты сирени и терпеливо держал нам с девчонками резиночку (была такая игра), при этом сам почти всегда молчал. Он был моей тенью и самым большим другом, но не любовью. Правда, это не помешало мне во втором классе поцеловаться в с ним подъезде.

Лето, лагерь,

Г

леб

Летом я обычно жила у бабушки в Юрмале. Генка приезжал на электричке. Мы гуляли по морю, купались в речке, катались на дырявой лодке. Сейчас сложно представить, что дети в восемь-девять лет могут так бесконтрольно целыми днями шататься по улицам. В Советском Союзе это было нормой. Никто не удивлялся и не боялся за нас. Родители работали, дети с ключом на шее сами шли в школу, грели обед на газовой плите, забирали младших сестёр и братьев из детского сада, стояли в очередях за сосисками и туалетной бумагой, ходили на тренировки или в музыкальную школу. Кстати, спортом занимались почти все. Спортшкол было много. И летних лагерей тоже.

Меня с Генкой и моим младшим братом родители тоже отправили в такой. По советским меркам он был бомбически крутым. Каменные двухэтажные корпуса, горячая вода, смывной туалет, закрытый бассейн, футбольное поле, оборудованный гимнастический зал, баскетбольная площадка и нереальные дискотеки со светомузыкой и заграничными хитами семидесятых.

Я была физоргом лагеря и каждый день вела утреннюю гимнастику. Это делало меня популярной девочкой. Кто-то хотел со мной дружить, кто-то тихо завидовал, кто-то открыто ненавидел, кто-то влюблялся. Что уж говорить, на дискотеках у меня не было отбоя от кавалеров, но Генка стоял рядом и никого не подпускал ближе, чем на два метра. Он – парень крепкий, сильный, спортсмен все-таки, и мальчики понимали: если вдруг даст в голову, будет больно. Очень больно.

Моими золотыми косами до пояса ребята любовались издалека, знали, что мы вместе. Но однажды у Генки заболела бабушка, и мама забрала его за неделю до конца второй смены. Он не пошёл в массовый поход с ночёвкой в палатках, где у меня случился Глеб.

Итак, по порядку! Я грустила. Скорее из-за того, что пришлось самой тащить тяжелый рюкзак, – никто из ребят не рискнул предложить мне помощь, даже в отсутствии Генки все побоялись. Девочки шли налегке, их рюкзаки несли мальчики. Они по-женски надменно улыбались, кидали в мою сторону полные ложной жалости взгляды, хихикали и шептались. Это был их звездный час мести Королеве песочницы. Я доплелась до места назначения злая почему-то на Генку. Это ведь он уехал и бросил меня одну.

Там я сразу же поругалась с одной из лагерных «звёзд» и ее группой поддержки, нахамила вожатому и ушла плакать в поле. Отрыдав в гордом одиночестве, поняла, что утешать меня никто не собирается, вернулась в коллектив и занялась делом. Помогла поставить палатки, набрать хворост для костра, организовать спортивные соревнования. Это отвлекло. Не зря же говорят: только труд сделает из истерички человека.

Вечером жгли огромный костер, рассказывали страшилки, а парни из старшего отряда и вожатые пели песни под гитару. Романтика, возможная только когда тебе девять.

Вечер был тёплый. Мы смеялись над шутками худенького белобрысого мальчишки в очках. Ему было одиннадцать. Это и был Глеб – моя первая детская быстротечная и очень больная любовь. Он не был в нашем лагере, просто к приехал к старшему брату, который работал вожатым. Хиленький, белокожий, тщедушный очкарик-скрипач, веселый балабол с недетским чувством юмора.

Он неплохо пел, играл на гитаре и совсем не обращал на меня внимания. Или делал вид, что не обращает. Я вошла в азарт заполучить его любой ценой. Мне было всего лишь девять, но внутреннюю женщину никто не отменял.

Когда мы в компании вожатых пошли купаться ночью, я сделала ход конем – распустила свои золотые косы, красиво выгнула гимнастическую спину и на носочках пошла к озеру. Нырнула с головой, знала, что эффект мокрых волос в комплекте с зелеными глазами делает меня похожей на русалку.

И Глеб не устоял. Он не умел плавать, поэтому терпеливо ждал меня на берегу с полотенцем и своей курткой в руках. Три дня, пока он гостил у брата, мы не могли наговорится, нашутиться и насмеяться. У меня было такое чувство, что знаю его всю жизнь. Перед его отъездом мы поцеловались. Впереди был ещё один месяц лета и четвёртый класс. Уже без Генки.

Страдание, котята, котовский

Август. Мы с братом живем у бабушки в Юрмале. Глеб – дома в Елгаве. Он пишет мне длинные, полные детской романтики, письма почти каждый день. Я жду почтальона. Отвечаю, разрисовываю свои послания. Тем летом я начала вести дневник, нынче его заменил инстаграм. Я стала хорошо писать, мои школьные сочинения учителя отправляли на конкурсы. Даже награды были какие-то, хотя мне всегда больше нравилась математика. Я люблю цифры. Они объективны, как и деньги!

Генка приезжал в Юрмалу, якобы к моему брату. Помогал бабушке копать огород, со мной не разговаривал, даже не смотрел. Я знала, что виновата, что потеряла благородного и надежного друга, но сердцу не прикажешь, а в нем жил Глеб. Я ходила, как говорила моя бабушка, блаженная, с лёгкой улыбкой и взглядом внутрь себя.

У бабушки был огород. И каждый день у нас то посевная, то сбор урожая, то заготовки на зиму – никакой личной жизни, кроме писем от Глеба, которые приходят все реже и реже. Я жду, страдаю и веду дневник. Кстати, сейчас он мне – в помощь. Читаю почти через сорок лет, смотрю на наивные детские рисуночки – цветочки, сердечки, котятки – и умиляюсь…

О котятах – отдельно! Это сейчас Юрмала – город-сад с роскошными виллами вдоль побережья, пафосными ресторанами и разной культур-мультур. А в конце семидесятых там была просто рыбацкая деревня: дачники на раскладушках, бутерброды на подстилках, пляж, где яблоку негде упасть, летние кафе-мороженое, бочки с квасом и пивком, километровые очереди за беляшами. Деревянные домики с резными наличниками, печным отоплением и удобствами во дворе, как в песне Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Да и та – не тёплый фаянсовый туалет со сливным бачком, а холодная деревянная будка с вонючей дыркой, полной дерьма. Именно в такую дырку алкаш-сосед бросил трёх котят. Кошка Мурка бегала орала под дверью, котята боролись за жизнь. Мы с братом бросились спасать.

Он держал меня за ноги, а я – в ситцевом желтом платье с оборочками, с золотыми волосами по пояс, по плечи в говне – пыталась достать утопленников. Один захлебнулся почти сразу, а двоих мы вынули. Правда, выжил из них только Спутник – так мы назвали чёрного котенка с белыми носочками и бабочкой на грудке, второго со всеми почестями похоронили в углу двора под вишней и стали вынашивать коварный план мести соседу. Хотели дверь ему поджечь, но побоялись, что сгорит весь квартал деревянных домишек и ограничились разбитым окном.

Вечером с работы пришла бабушка. Соседка – жена алкаша-убийцы котят встретила ее у калитки, доложила про выбитое окно, следы дерьма во дворе и грязный туалет общего пользования. Подтверждали рассказ – мои плохо промытые волосы и испорченное нарядное платье, которое сохло на верёвке. Бабушка – донская казачка, натура горячая, эмоциональная, долго не церемонилась. Поймала меня, брат оказался шустрее, спрятался на чердаке, и в порыве страсти отстригла косу под корень, отчекрыжила так коротко, что моя тетя, известный в Риге модный парикмахер, смогла сделать мне только очень короткую стрижку, почти как лысая голова Котовского. Через неделю начиналась школа.

Мне одиннадцать. Четвёртый класс. Нет у меня больше ни друга, ни опоры – Генки, ни главного девичьего козыря – шикарной золотой косы. Радовало одно, что спасенный котенок, которого мы назвали – Спутник, оказался более преданным, чем собака, везде бегал за нами, как хвост, складывал штабелями на крыльце крыс и мышей и вообще был благодарным милахой. Косу было жалко, бабушка раскаивалась, мама тихо плакала, папа орал, а я получила бонус – мне прокололи уши!

Это были мои первые бриллианты, совсем крошечные, но я влюбилась в роскошь. До сих пор считаю, что они – действительно лучшие друзья девушек и никогда не обманут и уж точно поддержат материально в трудный момент… Да и вообще, лучшее украшение – это драгоценности, а не скромность, как было принято внушать рождённым в СССР.

На удивление, ультракороткая стрижка мне подошла, череп оказался правильной формы, зеленые глаза и монгольские скулы на лице выделялись, бриллианты сверкали. И ещё я открыла одну фишку роковой женщины: если съесть на завтрак ложку черничного варенья, губы приобретут необычный оттенок, как у сексуальной вампирши. Макияж-то в советской школе был под запретом, а тут все в чики-пики, не подкопаться.

Я чертовски волновалась уже за неделю до первого сентября. Образ готовила тщательно. Маму упросила сшить мне новую блузку по фасону журнала «Burda», юбка за лето стала короче на десять сантиметров, что меня радовало, а родителям об этом знать было необязательно. Просто раз – и перед фактом за пятнадцать минут до выхода в школу. Видимо, бабушка чувствовала свою вину за косу или просто хотела помириться с моим суровым папой, но за три дня до окончания каникул она подарила мне шикарные туфли. Так мне, ребёнку дефицита, тогда казалось.

Это были снежно-белые из мягкого кожзаменителя или эко-кожи, как сейчас говорят по-модному, лодочки с узким носиком и каблучком. Можно сказать, киттен хилл. И ничего, что нога у меня тридцать четвертого размера, а туфли тридцать шестого. Какую настоящую советскую женщину, пусть даже маленькую, это останавливало. Да и лучше так, чем как в шестнадцать я носила обувь на два размера меньше, что гораздо более жертвенно, скажу по опыту.

А теперь визуализируем. Худенькая десятилетняя гимнасточка, спинка ровная, ножки кривенькие, в белых лодочках на два размера больше, в синих капроновых колготках – тоже дефицит нереальный в совке – в тон школьной юбке в складочку. Настолько короткой по тем временам, что, как сказала моя бабушка про ее длину, «ажных по самое не балуйся», а точнее на пять-семь сантиметров ниже трусов «неделька». Плюс белая шикарная блузка с накладными плечиками – последний писк моды восьмидесятых. Правда, такой фасон больше подошёл бы оформившейся дамочке лет так двадцати пяти, поскольку к нему предполагался бюст, хотя бы второго размера. Ах да, еще короткая стрижка, вернее, отросшая лысая голова, серьги-гвоздики с бриллиантами, губы синего цвета (с черничным вареньем я перебрала) и пионерский галстук в комплекте – без него образ был бы неполным.

Так я пришла 1 сентября в четвертый класс и казалась себе неотразимой, как, наверное, Эллочка-людоедка из «Двенадцати стульев» в своём шанхайском барсе. Прикольнее всего, что неотразимой я казалась не только себе, но и почти всем девчонкам в классе. Второго сентября короткую стрижку сделали себе трое, уши прокололи шестеро, а укоротили юбку аж целых восемь модниц! Вот что значит правильно вынести образ в люди.

Мальчики мою трансформацию тоже заценили, тем более все заметили, что с Генкой мы в ссоре. Стараемся не смотреть в сторону друг друга. Да и видимо, из-за моей несчастной детской любви к Глебу во взгляде читалась порочность изменницы. А мужчины роковых женщин как-то спинным мозгом чувствуют. Десятилетние пионеры не исключение.

Парни пытались привлечь мое внимание, за что регулярно получали от Генки, но кого останавливали побои? Кулачные бои на школьном дворе только разогревали интерес. Подтянулись поклонники из других классов. Образ Мальвины претерпел изменения, однако стилизация удалась! С одноклассницами все обстояло гораздо хуже: они пытались копировать образ, но объявили мне бойкот. Сработала чисто женская солидарность – ничто так не объединяет, как общий враг. Девочки они такие – изящно умеют дружить против.

Внимания было много, причём неоднозначного. Учителя растерялись. Не знали, как реагировать. Я была почти отличницей, спортсменкой, гордостью школы, председателем совета отряда. Придраться вроде не к чему, но как же дерзость? И характер мой их явно раздражал…

Бесконечные замечания учителей, бойкот одноклассниц, драки мальчиков, хотя мое внимание было для них лишь поводом, чтобы выпустить пар и как-то развлечься не по-пионерски, в итоге закалили меня, добавили уйму забавных фразочек в дневник, спортивную злость и непреодолимое желание смело экспериментировать с имиджем.

Мало того что в школу, на тренировку, да и просто в магазин за хлебушком в свои неполные одиннадцать я собиралась минимум минут сорок, при этом, по задумке, образ должен был выглядеть небрежно, будто только проснулась, слегка умылась и пошла. Апофеоз фантазии на тему красоты несказанной случился после просмотра фильма «Раба любви».

Я, вдохновлённая гламурной героиней невероятной Елены Соловей и мамиными шелковыми ночными рубашками из посылки, создала бомбический фэшн стрит-стайл лук для себя и своей подружки. Образ в духе Рабы любви был сформирован полностью из элементов гардероба моей мамы и выглядел так: ночная рубашка с кружевами в пол, босоножки на танкетке со шнуровкой у меня, подружке я дала белые лодочки (все 37-го размера на ногу 33-34), шелковые шарфы, повязанные на манер восточной чалмы, украшенные брошами, кольца на всех пальцах, кроваво-красный лак на детских ноготках рук и ног – педикюром и маникюром эту прелесть назвать язык не поворачивается.Далее – голубые тени, помада цвета фуксии с особым, советским, оттенком. Завершали наши образы зонты от дождя в невнятный цветочек, которые мы несли на манер кружевных солнечных, и плетёные грибные корзинки. В них мы сложили яблоки, бутерброды с колбасой и лимонад «Буратино».

В таком виде мы неспешно прогулялись по Чака, тогда улице Суворова, свернули на Пернавас, дошли до парка Гризинькалнс, искупались в грязном неработающим фонтане, наполненном осенними листьями и дождевой водой, разложили на плешивом весеннем газоне простыню, устроили светский пикник под удивленными взглядами собачников и в эйфории от собственной неотразимости двинулись в сторону дома.

В таком виде нас встретила моя мама, которая, как и положено советской женщине, шла домой с работы с полными сетками. Реакция ее на это душераздирающее зрелище за минуту менялась со скоростью света: от ужаса, удивления и легкой улыбки до гомерического смеха, граничащего с истерикой, сопровождающегося слезами, икотой и разбитой бутылкой молока, так как одна из сеток выпала из маминых рук.

За четвёртый класс многое изменилось в моем сознании. Я сделала кучу совсем недетских выводов. Итак:

– красота в общепринятом понятии не имеет особой ценности, если ты – вид «амеба бесхарактерная»;

– самая сексуальная часть женского тела – это мозг;

– иногда неудачный эксперимент с образом может вывести на новую ступень креатива;

– лишь умение посмеяться над собой сделает женщину не только неотразимой, но и неуязвимой;

– дерзость + чувство юмора + четкая трансляция индивидуальности = неповторимый стиль!

Еда, спорт,

М

арис

1982-й год. Папа получил новую высокую должность в КГБ, а к ней прилагался служебный автомобиль и квартира со всеми удобствами элитной сто девятнадцатой серии в Пурчике. Нас с братом перевели в другую школу. Из маленькой уютной восьмилетки в тихом центре, где все учителя знают не только каждого ученика в лицо, но и всю историю его семьи до седьмого колена, где сплочённый коллектив работает десятки лет, даже целыми династиями. Тут – бац! И мы попадаем в огромную школу-новостройку в спальном районе. Кто учился в таких, прекрасно меня поймет. Кто нет, попробую на пальцах объяснить максимально коротко.

Итак, на каждом потоке примерно шесть-семь классов, из них четыре – русских, два – латышских, один смешанный – спортивный, в котором училась я. Три смены. В каждом классе под сорок человек. Учителя – в основном жены военных, красивых-здоровенных, переезжающие каждые два-три года из одной республики великой и необъятной советской Родины в другую.

Эти дамы не просто не знают фамилий учеников, но даже и не стараются запомнить детей в лицо. Смысл? Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Казахстане, Дагестане, Таджикистане, в каком-нибудь ауле или в Златоглавой Москве, куда коммунистическая партия пошлет ее мужа далеко и надолго, или по-быстрому, тут как уж сложится.

Мне повезло чуть больше, чем брату. Как гимнастка я попала в спортивный класс. Мальчики-хоккеисты, девочки – все коаспвмцы. Элементарно просто: нас всего пятеро на двадцать пять парней, каждая наперечет, потому и красотка! Согласитесь, дефицит рождает спрос! Безусловно, здорово учиться в билингвальном спортивном классе, где все парни – сплошь брутальные красавцы-хоккеисты, а девочки – королевы просто потому, что нас мало и на всех нас не хватает. Тут реверсная ситуация даже круче, чем в песне поётся – «на десять девчонок по статистике девять ребят».

Я вообще в шоколаде: гимнастка, со мной можно «дико поржать», почти отличница и легко даю списать математику, диктант, а ещё мастерски могу исправить ошибки в сочинении, не только грамматические, но и сам стиль письма. Что уж говорить – Богиня! Мальчики подарки и цветы несли мешками и не только по праздникам, так что я с детства уже балованная!

Кстати, с самооценкой по жизни хорошо у всех моих одноклассниц!!! Мужской коллектив – это круто для женщины. Любой. Главное – с гетеросексуальной ориентацией и без «горя от ума».

Что уж говорить, я, конечно, влюбилась. Прямо на разрыв аорты. Его звали Марис. Парень без переднего зуба. Кто любит хоккей, тот поймёт, что это стиль такой. Некоторые, даже закончив карьеру, не протезируют: это опознавательный знак или символ принадлежности к братству. Он – латыш, нападающий, и у него нереально модная длинная челка.

В спорте, как и в бизнесе, национальности нет! Объединяет азарт и желание победы любой ценой, особенно когда играешь в команде. Трудности перевода, разность менталитетов при грамотном делегировании полномочий только добавляет оригинальности и формирует тот самый неповторимый стиль. Мне повезло – тема межнациональной вражды в СССР не была разогрета политиками, как сейчас, однако иногда драки «криевсов» и «гансов» все же случались. Скорее больше от скуки – потешить подростковый тестостерон, так сказать. В то время сложно было представить даже в страшном сне, чтобы взрослые дядьки в костюмах и элегантные дамы в жемчугах с пеной на силиконовых губах на полном серьезе да по-научному объясняли превосходство одной нации и ничтожность другой.

Ну да ладно, вернёмся в 1982-й – год смерти дедушки Брежнева, моей подростковой влюблённости, поцелуев в подъездах, мотания по хоккейным матчам, пропускам собственных тренировок, появления девичьих буферов, утренних сборов в школу, когда нужно было незаметненько стащить у мамы очередной свитерок, в лифте накрасить голубые теньки и снять тёплые панталоны, прокалывания вторых-третьих дырок в ушах не красоты ради, а в целях демонстрации дерзости…

Хоть я была совсем ещё ребёнком, честно говоря, во время коллективного просмотра трансляции похорон Генсека всей школой в актовом зале, в момент, когда чуть не уронили гроб с телом, мне стало страшно. Подумалось, а вдруг война с Америкой все-таки будет, а у меня – любовь и вся жизнь ещё только вот-вот… Той ночью я плакала, лёжа у мамы на коленях, и требовала у папы-подполковника КГБ клятвенных обещаний на тему «Родина в надежных руках».

Жизнь в брежневский период застоя в СССР была пребыванием в нуле или Днём сурка. Каждый день похож на предыдущий. Дом – работа или школа и опять – дом. Уверенность в том, что все так и будет через год, два, пять, поэтому фантазия у людей по поводу того, как развлечь в выходные себя и чем занять детей, работала «на раз». Кто-то бухал бухашку, у кого-то охота-рыбалка, грибы-ягоды для домашних заготовок. А вообще «ЕДА» эпохи СССР требует отдельной главы.

Удивительное рядом: в магазинах – пустые полки, а холодильники товарищей ломились от варений-солений, колбас, сосисок и холодцов. В каждом доме был если не погреб, то кладовая, где хранились плотно утрамбованные мешки с гречкой, солью, сахаром, мукой, изюмом и сушеной рыбкой. В любой уважающей себя семье был бар, где стояли самодельные наливочки, яичные или кофейные ликеры, перелитые в бутылки от заграничных напитков, и дефицитные шоколадные конфеты-ассорти с начинкой. Сейчас так люди уже не едят. У нас, современных хозяек, утеряно искусство готовить суп из топора.

В моей родительской семье советского периода эври дей полагалось иметь первое, второе, третье и компот. Что меня, двенадцатилетнюю гимнастку, вечно сидевшую на морковке и капусте, просто бесило!!! Но сила воли и вечная жизнь впроголодь хорошо отражаются на фигуре, этот урок мной усвоен с малолетства.

Хочу сказать, что праздничные столы гостей эдак на тридцать в нашей «гостиной» метров в двадцать и блюд эдак на сорок – всяких там сырных, мясных, грибных салатов, отбивных в кляре, жаренной картошечки с лучком, малосольной селедочки со сметаной, тонких блинчиков с домашним вареньем, медовиком или наполеоном «для полировочки» – просто песня. Увы, лебединая для талии! О ней, кстати, мало кто волновался.

Нынешний ЗОЖ, плотно засевший в мозгу «человека современного», не позволяет ему излишеств чревоугодия рождённых в СССР – нечеловеческого трехдневного веселья с алкогольными возлияниями, танцами под Пугачеву, драками и слезами под Высоцкого.

Отлично помню фразу моей тети в полночь: «Вот сейчас ещё три рюмашки наливочки пригублю на посошок, но завтра – на работу». Между прочим, на работу этой стодвадцатикилограммовой Золушке выходить нужно было к 7.30 утра этого же дня. При этом она на мутном глазу грозила себе пальцем в зеркало, стояла в коридоре в шапке и пальто и до этого, так сказать, пригубила рюмашек уже бессчетное количество.

Однако опустившихся алкашей в то время почему-то не было, что такое БОМЖ по определению вообще никто не знал. Взрослые поголовно работали, дети непременно занимались спортом, ходили в музыкальную школу или, на крайняк, в кружки по интересам. За тунеядство была уголовная статья с нешуточным сроком.Теперь, про спорт. В моей семье это святое! Папа – мастер спорта международного класса по классической борьбе, победитель и призёр чемпионатов СССР и братских республик. Его кубков, медалей и грамот в доме был целый «иконостас». Дедушка по маме, которого мы втихаря называли «Амосов» за его любовь к бегу трусцой и лыжам, занимал какой-то высокий пост по физической подготовке в культмассовом секторе фабрики «Лайма». Дедушка по папе – то ли монгол, то ли бурят по национальности, родители путаются в показаниях, – был буддистом, что не мешало ему оставаться коммунистом, занимался йогой и моржеванием. Понятно, что нам с братом участи «в здоровом теле – здоровый дух» было не избежать.

Я занималась художественной гимнастикой, пока из худенькой девочки-веточки в тринадцать лет не превратилась, по словам моей тренерши, «в жирную корову с огромными буферами и жопой бегемота». Задумайтесь на минуточку: вес тридцать восемь килограмм при росте сто пятьдесят пять сантиметров. Но в советской стране не было секса, и гимнастки с фигурой «а-ля Алина Кабаева» гневно клеймились позором. Однако оживление мужской части присутствующих на трибунах во время соревнований в момент моего появления в любовно расшитом мамой блёсточками купальнике, или на школьной физ-ре было ого-го-го каким несоветским.

Думаю, что секс в СССР все-таки был, но до сексуальной революции девяностых о нем можно было только на Вы, шепотом и под одеялом. Про «Эммануэль», Тинто Брасса, Алекса Мэя и других секс-гуру мы, рождённые в Стране Советов, узнаем гораздо позже. А как не шуточно и оголтело увлечёмся процессом разврата, попробую описать дальше, согласно периоду повествования… Но пока мы в 1983-м!

Генсеки менялись, как в калейдоскопе, – быстро и резко. По уважительной причине. Просто умирали от дряхлости, старости и болезней. Было понятно: как только по телеку балет «Лебединое озеро», кто-то из слуг народа отправился в мир иной. В школе будет день скорби, и можно прийти офигенно принарядившись, потому что школьная форма в этот день типа не обязательна. И мы, девочки, отрывались со всем азартом и фантазией. В ход шли вещи из гардеробов мам, старших сестёр и подруг из других школ. Все это доставалось путём обмена или легкой экспроприации. А как же, ты же должна удивлять! Вошла – и все упали или ахнули на худой конец.

Я была все еще с хоккеистом Марисом, но уже на этапе ссор и придирок по пустякам. Правда, со второй дыркой в ухе, как и у него, проколотой на пике страсти, в знак вечной любви и верности. Кстати, благодаря своим влюблённостям я освоила многие полезные навыки. С Генкой научилась круто плавать, Глеб ассоциируется с дневником, Марис – латышский язык и огромное влияние на формирование модного нынче стиля Mix&Match.

Алессандро Микеле и всему Гуччи до моего парня было как до звёзд по части креативности комплектации элементов в одном луке. Если учесть, что одежда фабрики «Большевичка» была, мягко говоря, далека от мировых модных трендов, а фирменные или дизайнерские шмотки стоили дороже почек, Марис был очень ярким типом в свои тринадцать! Высокий, спортивный, по моим меркам, нереально красивый такой брутальной мужской красотой, при этом суперстильный, что, кстати, отличало в СССР латышей от русских. Одевался он авангардно до боли в зубах, и это было причиной всевозможных подростковых острот и даже уличных драк. Многие хотели снять с «ганса» голубые американские джинсы, кроссовки «Ботас», отстричь выбеленную ассиметричную чёлку и вырвать на хрен булавки из уха.

Пристегните ремни безопасности, опишу нашу парочку! Зима-1983. Минус двадцать! Мы подростки двенадцати-тринадцати лет! На нем – американские голубые тонкие джинсы-бананы с кучей заклёпок, блестяшек и огромным лейблом «супер парис», присланные родственниками посылкой из-за бугра, белые кроссовки с красными полосами, синей пяткой, золотыми надписями, шерстяная совковая олимпийка или, как спортсмены говорят, мастерка с логотипом «Динамо» – офигенно крутой маст хэв того периода, носить ее нужно было на голый торс, расстёгнутой до середины груди. Ещё был полосатый сине-белый хлопковый свитер, тоже крутяк по тем временам, наверх – огромная финская парка «Аляска» цвета хаки с лисой на капюшоне, за которую многие парни постарше готовы были Родину продать. Завершал образ многократно сломанный крупный нос, выбитый передний зуб, брови, незаживающие от рассечения шайбой, косая длинная челка на один глаз, иногда ещё и выкрашенная копиркой то в зелёный, то в фиолетовый, то в красный, то в желтый цвет, две английские булавки в ухе и цепь от унитаза, намотанная на руку, как кастет. Перчатки и шапка презирались.

Я нереально гордилась тем, что со мной такой стильный чувак, и всячески пыталась соответствовать нашим парным выходам. Подростковая фигура моя, как я уже писала, оформлялась день ото дня: грудь росла, попа круглела. Хотя, конечно, в сравнении с нынешними девочками-тинейджерами я была мелкой худышкой без тюнинга, из одежды лишь – трофеи от периодических набегов на мамин шкаф, из макияжа – только голубые перламутровые тени.

Теперь включаем воображение. Визуализируем мой подростковый стайл в почти тринадцать лет. Своим нарядом я очень гордилась! Он был сотворён из целой части штанин папиных джинсов. Когда то, это были крутейшие клеши, в верхней части пришедшие в негодность, но из той, что от колена, я сварганила себе юбку и жилет. Именно смастерила, то есть попросту отрезала одну штанину и носила ее как микро-мини-юбку, а вторую разрезала посередине передней части и вручную пришила к узкой части штанины лямки, умело скроенные из маминого пояса от кожаного рыжего плаща. Так получилась гиперстильная, как мне казалось, жилетка с булавками вместо застежек, разными цепочками, в том числе и от туалетного бачка. Под весь этот фэшн я надевала синюю водолазку, чтобы подчеркнуть формы и синие прозрачные колготки – люблю такие по сей день.

Мой образ тех времен не обходился без добычи из маминого гардероба. Свой джинсовый самопал я изящно дополнила белыми полусапожками с узким носиком и каблучком-рюмочкой. Ещё у меня была совершенно потрясающая белая дубленка. Как я уже повествовала ранее, моя мама просто потрясающе все делает руками: шьёт, вяжет, вышивает и нереально вкусно готовит. Так вот дубленку она шедеврально сотворила из мутоновой шубейки, вывернув оную наизнанку, отделав мездру на швах тесёмками в стиле современного Dsquared. Завершала образ шапка-пыжик из белого кролика и красные пластиковые сережки-треугольники.

Волосы у меня отросли до лопаток, правда, пшеничный цвет изменился на латвийский серый. Лет через пять я благодаря перекиси опять стану блондинкой, а пока у меня – дерзкая длинная чёлка, уложенная на манер принцессы Дианы. Вот такой мы с Марисом были сладкой парочкой подростков советского разлива.

Время, когда тебе тринадцать, – беззаботное. Уже можно вовсю целоваться на последнем ряду кинотеатра, в пятый раз купив билет на индийский фильм. Их часто крутили в восьмидесятые и мы сбегали в кино с уроков. Опасность таких вылазок появилась период правления Андропова, генсека после Брежнева – во время дневных сеансов случались облавы, и если ловили прогульщиков работы или учёбы, могли на десять суток посадить или какие-то выговоры выговорить, взрослых премии лишить, школьников-студентов ещё как-то наказать. Однажды и мы попали под раздачу!

История сей басни такова. Мы сачканули с урока труда и пошли в третий раз на «Танцора Диско». Как обычно, последний ряд в почти пустом кинотеатре. Его рука на моей коленке, которая в прозрачных синих колготках выглядит вполне прилично. Не видно естественного цвета ног, далёкого от совершенства в конце холодного марта. Особенно если быть одетой так, что цистит и гайморит можно заработать, глядя только на сами элементы моего наряда «от кутюр» имени себя. Целуемся мы уже реже и не так страстно, как раньше, все больше выясняем отношения, которые идут на спад, но именно во время поцелуя в кинотеатр вошли вежливые люди в форм.

Картина маслом. Зажегся свет, прервали фильм. Индийский красавец Митхун Чакраборти так и не допел свою знаменитую «Джими, Джими, ача, ача». Кто-то в зале, не поняв серьёзность ситуации, гневно крикнул. Марис свистнул, чем сразу привлёк внимание милиционеров. Стражи порядка в приказном порядке велели киноманам приготовить документы для проверки, записали имена-фамилии и места работы. Как ни странно, тунеядцев и прогульщиков, кроме нас, среди присутствующих не было. Просмотр фильма возобновился.

Нас проводили в кабинет заведующего кинотеатром, где устроили настоящий допрос с пристрастием, запугиванием и обвинением поактичнски в измене Родине. Блюстители порядка – два милиционера и три дружинника – играли в плохих и хороших полицейских. Поняв, кто из нас двоих слабое звено, разыграли сцену почти из «Эры милосердия» братьев Вайнеров. Мариса, как действующего спортсмена, отпустили, а меня оставили в одиночестве перед выбором чистосердечного признания в письменном виде или варианта «тюрьма – твой дом родной».

В слезах и соплях красивым девичьим почерком на двух листах я написала сочинение на тему «Как я могла, нет мне оправдания, прошу понять и простить…» Закончив объяснительную, позвала милиционера. Он лукаво улыбнулся и стал читать, правда недолго. Увидев мою фамилию, парень моментально побледнел и спросил, кем я прихожусь такому-то такому? Своего папу я боялась больше, чем тюрьмы, поэтому включила Зою Космодемьянскую и решила не выдавать тайну родственных связей. Сказала, дескать, однофамилец.

Милиционер не поверил и решил прояснить ситуацию. Он вышел из кабинета, а через полчаса дверь открылась, на пороге стоял отец, его водитель, все тот же страж порядка, бледный директор кинотеатра и ещё какие-то люди. Папа молча кивнул мне и жестом показал идти к машине, пожал руку собравшимся и пошёл следом за мной. На негнущихся ногах я еле добрела до служебной «Волги». Марис ждал на улице, но подойти побоялся. Папа его не заметил. Я сделала вид, что тоже. Мы сели на заднее сидение авто и поехали к отцу на работу.

За пять минут пути от Лачплеша до Стабу перед глазами в ускоренном темпе пронеслась вся моя недолгая жизнь. Даже подумать было страшно, какое наказание меня ждёт. Мы доехали до здания КГБ. Водитель открыл двери. Мы с папой вышли из машины. Он тихо сказал две фразы: «Ты меня подвела» и «Иди домой, вечером поговорим». Лучше бы он меня убил прямо там, на месте, чем мучиться ожиданием наказания.

Я села в автобус и поехала в Пурчик. По дороге мне казалось, что я в дурном сне, сейчас проснусь и все будет хорошо. Не помню уже, как оказалась дома. От стресса начала убирать квартиру. Отпустило. В голову начали постепенно приходить умные мысли, слова, чтоб оправдаться аргументировано, И вообще захотелось чаю и торта «Циелавиня». Тогда, в свои тринадцать лет, я сделала вывод: уборка в квартире равна систематизации мыслей в голове! До сих пор этот способ мне очень помогает в сложных жизненных ситуациях.

После уборки я достала деньги из копилки. Сходила в универсам «Минск». Купила торт и съела его весь ложкой, логично решив, что перед смертью фигура мне уже не пригодится. Коробку выбросила в мусоропровод.

Через час с работы пришла моя красавица-мама. Увидев чистую квартиру, она заподозрила неладное. Как на духу, в истерике я рассказала ей, что случилось утром. Теперь папа меня убьёт. Пусть меня кремируют после смерти, а пепел нужно развеять над морем с вертолёта. Это я в каком-то фильме видела, мне понравилось. Раз уж умирать, то эффектно, чего уж там…

Под конец рассказа меня начало тошнить. Выворачивало наизнанку от тортика почти час. Но мама про Циелавиню ничего не знала и решила, что это от страха перед приходом отца. Она приготовила мне ванну с пеной, дала валерьянки, уложила в постель и сказала, что сама с папой поговорит.

Сквозь сон я слышала их разговор. Стены в домах советского времени были картонные. Папа сказал: «Ладно, утром с ней разберусь». А утром я заболела гриппом с температурой за сорок, бредом, кишечным расстройством, жуткой ломотой в костях и в последствии – осложнением на почки.

Гораздо позднее, после неоднократного повторения ситуаций, когда я как-то очень серьёзно заболевала от страха перед наказанием или принятием неприятного решения, благодаря йоге и самоанализу, я сделала вывод: здоровье – самая большая ценность, ничто не стоит того, чтобы им расплачиваться! В любой ситуации смотри страху прямо в глаза. Представь мысленно самые ужасные последствия, подумай, что дальше будешь делать, даже если рухнет твой привычный мирок. Придумай четкий план действий. Мне помогает, страх уходит, я больше не болею от стрессов.

А тогда я отходила две недели. Бледная, худая, с синяками под глазами я пришла в школу за два дня до весенних каникул. Марис начал встречаться с девочкой на два класса старше нас. Оценки в табеле за третью четверть были гораздо хуже, чем в первых двух. Поведение вообще поставили неудовлетворительное за тот случай в кинотеатре. Меня официально отчислили из секции художественной гимнастики с формулировкой «по состоянию здоровья». Погода была мерзкая, как обычно бывает в Риге в конце марта. Это был первый серьёзный кризис в моей жизни…

ЗАГАР, ПЕРЕСТРОЙКА, АЭРОБИКА.

Все каникулы я провалялась дома, погрузившись в мир книг, чужих переживаний, приключений и грёз. Убирала квартиру каждый день, разбирала шкафы и начала вышивать. Получалось очень красиво. Родители были в ступоре. Брат старался развлечь. Приводил моих подруг, рассказывал анекдоты, дворовые новости, но я не очень реагировала. Он отстал, но старался, если что, быть рядом. Хорошо иметь брата-друга, почти ровесника.

За день до конца каникул я впервые вышла из дома в гости к подруге. У неё был кварц или, как его называли тогда, «искусственное солнце».

Мы решили, что я очень бледная, и нужно позагорать. Я представила лицо под лампу и просидела так сорок минут, хотя нормальное время такой процедуры – одна, максимум три. Через час лицо покраснело. Подруга сказала, что завтра будет красиво.

Утром я не смогла открыть глаза. Позвала брата. Он вошёл в мою комнату, вскрикнул, пробормотал что-то невнятное и позвал маму. Она, увидев мое лицо, довольно спокойно спросила, что я вчера делала. Я сказала, что загорала под кварцем. Она все поняла и поставила мне компрессы на глаза. Минут через пятнадцать я смогла их открыть и посмотреть в зеркало. Себя в нем я не узнала. Лицо цвета варёной свеклы с синюшным отливом, вместо глаз – щелочки, огромный плоский нос сравнялся со щеками, монгольские скулы стали незаметны, уши и шея увеличились в три раза, как минимум. Сказать, что звезда была в шоке – не сказать ничего!!! Отражению в зеркале верить не хотелось. Зрелище было жутким.

Мама действовала быстро – обложила все лицо капустными листьями. Кстати, до сих пор это мое суперсредство от любых отеков, ожогов и просто «чтобы было». Потом она позвонила папе. Тот тоже быстро включился. Через полчаса я была в кабинете известного всей стране академика. Он осмотрел меня, сказал, что у меня ожог какой-то там большой степени, и направил к своему коллеге в ожоговое отделение. Блат в СССР процветал! Как говорилось, «не имей сто рублей…»

Я провела в больничке неделю. Там меня мазали какими-то мазями на основе то ли вазелина, то ли ланолина, то ли глицерина и постоянно ставили капельницы. Короче говоря, лечили всеми прогрессивными на то время средствами. Естественно, про нано-пластыри и PRP никто и слыхом в те времена не слыхивал. Однако, быстрая регенерация, свойственная молодому растущему организму, сотворила чудо – следов почти не осталось. Правда, я думала, что линять, как змея, буду бесконечно.

Но, как написано на кольце царя Соломона, «все проходит», и это тоже прошло. И да, во всем, безусловно, есть свои плюсы: мне разрешили наносить тональный крем в школу, дабы защитить травмированную кожу от апрельского солнца. Понятно, под эту лавочку я начала подкрашивать ресницы, ну, и использовать тот самый, уже известный, трюк с черничным вареньем.

1985-й. Перестройка, Гласность, Горбачёв. Я оказалась, как та старуха, у разбитого корыта. Гимнастика закончилась, спортшкола тоже, Марис меня больше не любил. На носу – выпускной восьмой класс и новая школа. Она была огромной, чужой, по-районному быдловатой, с завучем-шизофреничкой, но при всём этом я стала там реальной звездой! Мне помогла аэробика, ноги и сиськи.

Теперь по порядку. Я не стала олимпийской чемпионкой по художественной гимнастике, да и вообще никакой чемпионкой, даже КМС не подтвердила, но фигура у меня была – то, что доктор прописал. Американские клипы с Мадонной уже вовсю крутили на закрытых видео-сеансах. Это формировало вкус.

Аэробика и ее королева, Джейн Фонда, набирали обороты. И все толстушки СССР мечтали облачиться в лосины и купальники, да и вообще иметь сексуальное подтянутое тело. Мне повезло – тело у меня было что надо, спасибо «художке» и деспотичной тренерше. Я сориентировалась и пошла к физруку с предложением, от которого он не смог отказаться.

Учитель физкультуры был молод, хорош собой и недаром получил прозвище – Вандам. Моей идее – вести аэробику для учителей и учениц старших классов – он, тогда ещё Олег Сергеич, был несказанно рад. Правда, на первую тренировку пришли только три моих закадычных подружки и молодая училка по литературе. Меня это не опечалило совершенно. Я опять была на сцене и в центре внимания, как настоящая звезда районного масштаба.

Адреналин зашкаливал. Ритмичная музыка в стиле диско восмьидесятых.Энергичные движения под ту самую музыку и все, как я в люблю! Плюс человек двадцать мальчиков, подсматривающих в замочную скважину, как в перископ. Это бодрило. Все дамы держали спины!

На следующую тренировку пришло тридцать старшеклассниц и десяток училок в майках и трениках в стиле «чучело огородное». Мы с физруком не растерялись. Видимо, коммерческая жилка у нас уже была. Он тоже, как и я, в начале девяностых заработал свой стартовый капитал, но в отличие от меня с помощью стартового пистолета.

У Вандама были какие-то деньги, у меня – связи. Замечательный партнёрский тандем! Моя мама – торговый работник все-таки. Грех не воспользоваться!!!

После долгих уговоров, в тайне от папы-кагэбэшника, она согласилась достать мне экипировку для аэробики: цветные лосины, майки «в обтягон» и модные белые кроссовки. Гетры и повязки на лоб пришлось связать самой, за что огроменное мерси училке по домоводству Светлане Закарьевне, до сих пор помню имя-отчество этой невероятно стильной женщины.

Мы с физруком отлично заработали на костюмах, продавая их втридорога. Нам даже не было стыдно. Тогда, в конце восьмидесятых, я сделала вывод: ДЕНЬГИ – ЭТО ЭРОГЕННАЯ ЗОНА! И купила на них сапоги, которые впарила потом молодой «англичанке», в переводе с советского сленга – учительнице английского.

Скандал, стиль, измена

Мы с Олегом стали суперпопулярными личностями в школе. Это был факт! Но у каждой медали, как известно, две стороны. С одной – нас боготворили и тихо завидовали успеху, с другой – ненавидели, желая извести. Завуч-шизофреничка и военрук объединились в коалицию противников. Позже, в девятом, к ним присоединился мой классный руководитель – учитель физики со странными, для того времени,наклонностями.

Это сейчас в 2019-м, на каждом углу разоблачают педофилов, извращенцев и маньяков. А тогда, в далеком 1986-м, сексуальных извращенцев и в помине не было. Кроме папы мне никто не верил, что заслуженный учитель СССР лезет ко мне, пятнадцатилетней школьнице, под юбку и ненароком пытается ущипнуть за упругую грудь.

Весна 1986-го! Экзамены сданы на отлично. Я – Королева бала плюс коммерчески успешная бизнес-вумен! Нас с физруком не истребили, живьём не съели, так, слегка покусали, но на финансовом успехе предприятия это никак не отразилось, а вот популярности прибавило. Меня охватила эйфория.

Гром грянул, когда его совсем не ждёшь. А дело было так. Мой классный руководитель мило и безобидно просит меня помочь ему с уборкой кабинета после уроков. Не чувствуя подвоха, я соглашаюсь. Старательно мою полы, парты, пробирки после лабораторных, вытираю пыль с подоконников и поливаю кактусы. Честно говоря, я люблю делать уборку с детства, меня это успокаивает, наводит на умные мысли. Вообще мне очень нравятся чистые, вкусно пахнущие дома, бардак ненавижу, даже голова может заболеть от хауса в помещении.

Итак, физик просит меня залезть на стремянку и взять что-то на верхних полках стеллажей. Я наивно карабкаюсь на лестницу, и – тадам, кульминация момента – товарищ заслуженный учитель, прищурившись от наслаждения, лезет мне под мини-юбку. Сказать, что я в шоке, – ничего не сказать, я в прострации. Первая реакция – дать в нос с размаха тренированной ногой, вторая – бежать!

Бежала я быстро, очень быстро! Папа спал дома после ночного дежурства, но спал, как товарищ Штирлиц, чутко. В КГБ даже спать учили по особому. Проснулся он от поворота ключа в замке и, увидев мои безумные глазища, по-другому не назовёшь, понял: что-то пошло не так. Выслушав мой сумбурный рассказ, автоматически щелкнул костяшками пальцев, папа понял, что у него, горячего южного парня, появился отличный повод размять кулаки! Я, пребывая в состоянии аффекта, рассказала все, как на духу, и мы уже вдвоем побежали обратно в школу.

Всего не помню, происходило, как в тумане. Папа что-то орал, пару раз сунул кулаком физику в нос, появилась кровь. Я была восхищена своим отцом как мужчиной! До сих пор меня будоражит грубая сила.

О папе вообще можно много и с восторгом рассказывать. Он у меня крутой! Суперхаризматичный, обаятельный, умница с прекрасным чувством юмора и положением. Мне, с одной стороны, повезло иметь такого отца. Ведь известный факт, что он первый мужчина, в которого влюбляется девочка. С другой – сложно афтер в мужья найти подобный эксклюз, а не дешевый фейк.

Папе написали целую кипу пасквилей на работу, называя его фашистом, требуя как минимум лишить звания полковника КГБ, а как максимум смертную казнь заменить расстрелом через повешение. Но начальство его уважало и ценило, партийное руководство республики тоже, поэтому для него вся история с рукоприкладством обошлась парочкой выговоров с занесением в личное дело и сверхурочными дежурствами, а для меня – очередной переменой места учебы. Причём в десятом, в те времена, выпускном, классе.

Как было обидно: в этой школе оставались подружки, аэробика, популярность, куча воздыхателей, да и чисто географически удобно – рядом с домом. Ну да ладно, мне было не впервой, тем более настоящей любви у меня там так и не случилось. А так, лишь парочка легких романчиков. Один – с парнем на год старше, из выпускного десятого, он все равно на следующий год в лётное училище поступил. Второй – с мажорчиком из соседнего двора. От него толку-то, что папа-моряк привозил жвачки, дефицитные джинсы и полиэтиленовые пакеты «Мальборо», которые все модницы СССР гордо носили вместо сумочек. Можно сказать, что такой аксессуар иметь в восьмидесятых было так же престижно, как сейчас Шанель или Биркин.

Лето между девятым и десятым я не забуду никогда. И совсем не потому, что было как-то особо весело или нереально круто, скорей наоборот, все происходило трагично и со знаком минус.

Начну издалека. У меня была некрасивая соседка, которая навязчиво пыталась стать моей подругой и влиться в нашу развеселую тусовку. Девушка была толстая, с плохой кожей, со щеками, покрытыми акне, жиденькими сальными волосами и с врожденным дефектом бедра. Она довольно сильно прихрамывала, но основным ее недостатком было отсутствие чувства юмора и постоянно включенный «обсератор». Она могла у самого идеального человека найти кучу недостатков. Этот бабник, эта красится, как шлюха, у тех квартира бедняцкая. Короче, у каждого есть косяк.

Чего она ко мне привязалась, не знаю, видимо, мою добрую душу не скрыть ни за какими дефицитными шмотками и модным макияжем. В нашем дворе я оказалась слабым звеном и ввела ее в свой закрытый клуб. Бонусы с ее появлением, кстати, тоже появились. Соседкин папа занимал очень высокий пост то ли в райкоме партии, то ли ещё где-то в тёплом местечке, сейчас не припомню, но в голодном СССР иметь в молодёжной тусовке человека с дачей в Юрмале, шампанским и сервелатом было выгодно! Мы могли теперь вполне себе номенклатурно зажигать.

Стилист во мне жил с детства. Лет с трёх я переодевала кукол, креативно красила им гуашью волосы и делала макияж цветными карандашами. Потом были эксперименты с собственным имиджем, легкими преображениями подружек, но кардинально моя творческая натура проявила себя в работе над образом моей непривлекательной новоиспечённой подружки. Я убеждена: не бывает некрасивых женщин, нужно просто найти правильную одежду и цвет помады.

Соседке срочно был нужен новый стайл. Я отвела девушку к своей тёте, маминой сестре. Она в те годы была одним из лучших мастеров парикмахерского искусства, уговорила тетю осветлить девушке волосы и сделать легкую химию, причём без согласия родителей. В СССР такие эксперименты со школьницами, хоть и старших классов, были чреваты последствиями, вплоть до увольнения мастера.

В работе над образом соседки, мне по горло нужна была мамина помощь. Во-первых, хотелось воспользоваться ее блатом, чтобы попасть к самой крутецкой рижской косметичке. Эта дама реально творила нереальные чудеса: с помощью нехитрых, по нашим временам, масочек она превращала кожу, сплошь покрытую подростковыми акне, в гладкую фарфоровую. Не понимаю, каким чудесным образом ей это удавалось?

Дико звучит, но в советский период я помню всего лишь две косметические маски: одна – из чёрной глины, вторая – из белой. Плюс паровой аппарат, куда вставлялось лицо перед чисткой, и синяя лампа или квару, чтоб «убить микробы». До сих пор удивляюсь, как этими приспособлениями можно было вылечить акне на разных типах подростковой кожи, побороть морщины, причем в возрастном промежутке от тридцати до семидесяти, да ещё и купероз вылечить? Может, косметологи знали какой-то особый заговор…

Вторая причина, по которой я решила обратиться к маме, – необходимость сшить подходящее платье для соседки. Задача не была простой. Девушка была, мягко говоря, полновата… Совсем полновата. С единственным узким местом на теле. И это было запястье. Однако сильная сторона у неё все ж была – большая, красивой формы, упругая девичья грудь. Вот он – главный козырь. А ещё пухлые, чётко очерченные губы. Я нашла ту самую стильную фишку! Теперь дело было за воплощением моей мысли в форму.

Уговоры, обещания убирать квартиру в течение месяца, мыть посуду, пылесосить, да и ещё окна помыть – вот так дорого я заплатила за свой первый живой опыт. Жаль, что тогда не было возможности сделать сравнительное фото до и после, – этот эксперимент произвёл бомбический фурор. Отбоя от желающих получить мой стильный совет просто не было. Я быстро отбила свои трудодни как вложения.

Теперь о самом процессе ДО и ПОСЛЕ. Моя тетя сделала ей классную полудлинную стрижку-постепенку, в восьмидесятые модники называли ее «итальянка», перышками осветлила прядки, плюс лёгкая химия. Все эти манипуляции парикмахерского искусства сотворили настоящее чудо! Две жиденькие косички до пояса, сплетенные из жирных тонких волосиков, превратились с светлую пушистую гриву до плеч. Круглое личико вытянулось, а щеки волшебным образом превратились в скулы. Я всегда говорю, что стилист-парикмахер – это маг! Нашли своего мастера – счастливчик! Берегите! Как умные люди говорят, проще изменить мужу, чем парикмахеру – не так заметно.

За мои старания мама пошла навстречу. Прониклась ситуацией, отвела девушку к своей косметичке и сшила обалденной красоты наимоднейший, по тем временам, сарафан. Этот ситцевый шедевр закрыл травмированную коленку с огромным выпуклым шрамом, а верх на бретельках открыл взору пышную, как у многих толстушек, грудь.

Когда на примерке соседка увидела себя в зеркале, она, мне кажется, не поняла, кто это. Видимо, в тот момент я поймала этот вечный кайф стилиста. Потом был макияж в моем исполнении и первая в ее жизни городская дискотека в Межапарке.

Это место назвали Плац, и, по-моему, летом весь город там тусовался.

Я как девочка спортивная танцевала довольно секси и научила паре композиций свою новую подружку. Девочки танцевали в кругу, парни, подпирая стенку, выбирали свою симпатию для медляка. И да, для моей преображенной соседки во время медленного танца настал звёздный час. Ну, пусть не час, но пара минут славы точно.

Довольно симпатичный высокий взрослый парень уверенной походочкой моряка подошёл к ней, взял за руку, по-хозяйски обнял за талию и закружил в танце. Закружил – громко, конечно, сказано, просто оба традиционно стояли посреди плаца и в обнимку переваливались с ноги на ногу. Морячок даже подстраивался под хромоту партнерши. Они о чём-то мило болтали. Она ему явно нравилась! Морячок был немного пьян и рассказал, что только вернулся из пологудового рейса без «женщины на корабле. Парень не отходил от моей приятельницы весь вечер, потом на моторе отвёз нас в Пурчик. Я пошла домой, а сладкая парочка страстно целовалась в такси и расставаться точно не собиралась.

Рано утром затрезвонил телефон. Звонила соседка, ей срочно нужно было мне что-то рассказать про прошедшую ночь. И это что-то было таким важным и невероятным для наших шестнадцати, что я, поняв намек, в восемь утра потащилась к ней домой. Срочно придумала какую-то вескую причину для родителей, которые ещё не ушли на работу и с удивлением смотрели на меня, раньше одиннадцати обычно вообще глаза не открывавшую, хоть из пушки стреляй. А тут такая прыть, да на каникулах.

Я спустилась на этаж ниже. Приятельница ждала меня в дверях, дома она была одна, родители жили летом на даче, что позволяло ей безнаказанно курить в квартире. Мы пошли на кухню, что-то изменилось в ней, я чувствовала это кожей. Но, честно говоря, не ожидала услышать такого откровения на тему продолжения вчерашнего, первого, подчеркиваю, в ее жизни медляка…

Соседка сварила нам кофе в турке, затянулась фирменной тонкой сигареткой, томно посмотрела на меня и, смакуя каждое слово, рассказала мне в подробностях, как вчера ее лишил девственности подвыпивший морячок. Нам было по шестнадцать. Для девчонок, рожденных в СССР, это было не просто дерзко, а как-то уже почти на грани с проституцией. Кстати, в восьмидесятых прослыть шлюхой могла обычная мать-одиночка, и жить с таким клеймом было иногда невыносимо.

Однако моя приятельница была горда собой. Для неё это было своеобразным знаком качества женской силы. Видимо, в постели хромота не была помехой, а сдобное тело – однозначно плюс: «суповые наборы» хороши для фэшн-съемок и подиумов, а мужское желание возбуждают формы.

Я сидела и слушала, открыв рот, пребывая в шоке, да что в шоке… Мне, девочке, воспитанной по принципу «береги честь смолоду» и «ни поцелуя без любви», было ну совершенно не понятно, как можно переспать на первом свидании с незнакомым пьяным мужиком.

Моя соседка считала совсем по-другому. Времена стремительно менялись. Горбачевская перестройка с ее пьянящим духом свободы совершила ещё и сексуальную революцию! Моя некрасивая подруга уловила этот дух времени и очень вовремя нашла тот самый золотой ключик, открывающий волшебные дверцы. Девочка чётко поняла в тот вечер, что путь к сердцу мужчины лежит отнюдь не через желудок.

Кстати, кто не в курсе, в начале девяностых в школьных сочинениях на тему «Кем я хочу быть, когда вырасту?» лидировали две профессии. Девочки мечтали о карьере элитнойпроститутки, а мальчики сплошь и рядом качали бицуху и молотили боксерские груши, чтоб лет в пятнадцать войти в организованную бандитскую группировку.

Ошарашенная, я вернулась домой. Меня душила эта чужая история, а обещания хранить ее в тайне с меня никто не брал. А на нет и суда нет. Я тут же позвонила своей близкой подружке и рассказала ей все, как на духу: о соседке, о морячке, об их вчерашнем тили-тили. Красочно и в подробностях. Она была младше меня на год, воспитанная в такой же строгости домостроя, как я, а значит для неё эта информация была вообще за гранью добра и зла. Короче, сила сарафанного радио, на которое и рассчитывала моя соседка, сработала лучше любой оплаченной рекламы в инстаграме.

У некрасивой девушки, которая ещё месяц назад грызла ногти и сидела дома у окна в одиноком одиночестве, появилась безумная, пусть и неоднозначная, популярность, призы, подарки, карманные деньги и дорогая косметика. И, как сказала бы моя бабушка, «от мужиков отбоя у неё не было».

Со мной соседка всяческое общение прекратила, якобы обиделась, что я по секрету всему свету все растрепала, а сладкое чувство мести дало ей негласное право переспать с моим золотым мальчиком-мажорчиком, тем самым – с пакетами «Мальборо».

Пережив подленькое двойное предательство, я сделала несколько полезных выводов:

– если ты что-то делаешь во благо другого индивида, делай ЭТО исключительно ради собственных амбиций, или потому что тебе ЭТО обалдеть как нравится – хоть от процесса удовольствие получишь;

– общаться лучше с равными по жизненному кредо, а дружба и любовь из жалости наказуема, причем обычно исподтишка, в самый сложный период твоей жизни, и наказуема тем, КОГО пожалел, а это больно – проверено;

– относись к нерентабельным экспериментам как к фьючерсным бизнес-проектам или креативной рекламе твоих творческих возможностей;

– никогда не жди благодарности, делай все ради удовлетворения своего эго, тогда любую неблагодарность можно легко принять;

– верность возможна только при условии, что у тебя есть то, ЧЕГО не может дать ему другая или другой, например, популярность, связи, деньги и человек боится это потерять;;

– главное помнить: объект помощи и поддержки не должен стать настолько фешенебельным, чтоб превратиться в абсолютно нерентабельный, не заиграйтесь с меценатством!

Лето перед выпускным десятым стало поистине каким-то роковым для меня. От соседки я не ждала благодарности, но я и неблагодарности тоже уж никак не ожидала. Золотого мальчика с пакетами «Мальборо» и жвачками считала своим верным пажом, и такая дерзость, как измена, да ещё и с некрасавицей, больно ударила по моему самолюбию.

Честно говоря, много раз в жизни убеждалась, что непривлекательные, с точки зрения модного образа женщины, гораздо более опасные соперницы, чем стильные ухоженные красотки. Знаете, что ответил один мой (ныне покойный) бойфренд на эмоциональный вопрос: «Зачем ты сделал мне больно и переспал с этой мышью? Ты же должен был понимать, что я не прощу». Его фраза меня убила наповал: «У неё сперма плескалась в глазах, не мог пройти мимо этой доступности». Вот такая чатуранга дандасана. Поэтому, девочки, мой совет: не дружите с легкодоступными завистливым серыми мышками! Будут в вашей жизни проходить мимо, пусть проходят.

Шрамы, шлифовка, академик

Летом 1986-го я потеряла лицо, причём это не фигура речи. Произошло самое страшное, что может случиться с девочкой в шестнадцать. 30 августа, я навсегда запомню этот чёрный день календаря, мы с подружкой и ее парнем играли в салочки в малогабаритной советской двушке. Я красиво убегала вглубь квартирки на каблуках, поскользнулась и упала. Вернее, вылетела в дверное стекло-морозко…

Очнулась уже с порезанным в лоскуты лицом: мелкие шрамы на щеках, подбородке и огроменный на нижней губе. Впервые увидела столько крови. Она хлестала из разодранной плоти, как из пожарного брандспойта. Никогда не думала, что из небольшой по размеру раны может натечь лужа размером с зонтик.

Подруга побежала к телефонному аппарату на улице, чтобы вызвать скорую, ее парень заливал мои порезы перекисью водорода, что слабо помогало. Я впала в транс и видела себя как бы со стороны, боли совершенно не чувствовала, вообще ничего не чувствовала. Странное состояние – сродни медитации, правда, кровавой.

Скорая приехала нескоро. Кровь ещё текла, но уже не хлестала. Сонный врач, еле взглянув на меня, произнесла коронную фразу тетки советского периода: «Жаль, красивая была девочка, а теперь кто ж тебя замуж-то возьмет?». Но мое чувство юмора и здесь не подвело, я ответила: «Так слепой!»

Все заржали, это как-то успокоило меня и подружило с врачихой. Она чем-то обработала порезы, кровотечение каким-то чудом прекратилось, мы сели в белую с крестом машину скорой помощи и, с мигалкой, поехали в Институт стоматологии в Ильгуциемс. Домчались быстро. Тогда я впервые захотела иметь своё личное авто. Мне показалось, что это шаг к независимости, хоть бы и просто от общественного транспорта, который в СССР был всегда переполнен и ходил по своему неведомому расписанию. Это все-таки свобода передвижения, почти как ковёр-самолёт. К тому же очень радовало, что никто из знакомых не видел моего обезображенного фейса…

Врачиха взяла меня под опеку. Хотела, видимо, чтобы я могла выбирать мужа не только среди слепых. Она отвела меня в отделение пластической хирургии и попросила одного из докторов «красивенько заштопать», как она выразилась. Губу тоненько зашили, раны обработали какой-то маслянистой субстанцией, забинтовали лицо и оставили одну в палате. В тот день я поняла, что везучая!

Подруга ждала в коридоре, врачи попросили ее позвонить моим родителям. Коллективно решили, что лучше маме. Напомнили, что это нужно сделать мягко, чтоб не сильно напугать. Ленка позвонила и выпалила на одном дыхании: «Тетя Люда, Вы не волнуйтесь, Влада в больнице, ее прооперировали и забинтовали, говорить она пока не может…»

Через полчаса родители стояли возле моей кровати. Мама – со слезами на глазах и платочком, папа – с врачом и блокнотом, куда записал название мазей пилюль и фамилию хирурга, который «красивенько заштопал» мне губу, чтоб, если что-то пойдёт не так, было с кого спросить.

В больничке я провалялась неделю. Есть могла только жидкую пищу через трубочку от коктейля. Похудела на пять килограмм, завела кучу друзей постарше и начала курить.

В новую школу я пришла на неделю позже начала учебного года. Меня никто не знал, и я могла быть какой угодно. Я решила быть плохой девочкой, но умной.

Худая, сорок пять кг, с копной кудрявых рыжих волос, с мелкими шрамами на лице, выпяченной нижней губой – рубец долго был отёкшим, но в шикарной юбке-карандаш с завышенной талией, роскошной белой блузе из французского кружева, колготках в сеточку (в плане колготок у меня вообще пунктик) и в белых лодочках на двенадцатисантиметровой шпильке я возникла на пороге кабинета литературы в десятом «А» периферийной школы в Плевках. И за пять минут стала Иконой стиля…

Меня сразу полюбили. Причем все. Что было странно. Мальчиков в классе было всего четверо, да и то, я – совсем не их типаж, а они – уж точно не герои моего романа. Зато девочки все хотели со мной дружить. Копировали стиль, прическу.

Мои от природы вьющиеся «мелким бесом» волосы впервые стали предметом вожделения. Девочки накручивались на тонкие железные бигуди на ночь, заплетали косички на мокрые волосы тоже на ночь, мучились бессонницей, чтоб утром получить заветную копну развевающихся кудрей, как у «Влади». Фамилия французской жены Высоцкого стала моим новым именем.

Девчонки сменили свои супер-микро-мини из дешёвой джинсы на черные юбки-карандаш с завышенной талией на широком поясе, а бесформенные байки – на белые блузки, растоптанные кроссовки – на лодочки, чему директор школы была несказанно рада. Да и массовое преображение выглядело, правда, шикарно

Учителя здесь вообще меня обожали – я, помимо дресс-кода, ввела моду на ум…Лицо зажило быстро, но мелкие шрамы остались, и каждый раз отражение в зеркале приносило мне сплошное огорчение. На людях я бравировала, шутила, говорила, что это «выделяет меня из толпы обычных красавиц», и «истинную красоту ничем не испортишь, только украсишь». А дома часами рыдала, понимая, что все так и останется – тональником бугристость не замажешь, а эстетическая медицина в СССР находилась в зародышевом состоянии и имела бледный вид.

Но я везучая, и однажды, по-моему, это были осенние школьные каникулы, из Америки приехал папин друг – известный на весь мир хирург, академик. Он там преподавал и привёз невиданный аппарат, который шлифует кожу, делая ее гладкой, как попка младенца. Так в стране загнивающего капитализма дамы боролись с морщинами и другими несовершенствами кожи. Работать этой диковиной штукой академик особо не умел, но был готов на мне поучиться, если я не боюсь боли и согласна на эксперимент.

На шлифовку я согласилась, не задумываясь. Какие последствия меня ждут, не взвешивала. Главное, что больше не будет этих мелких уродливых рубцов. В академика я верила, как в Бога, хотя в Бога тогда никто не верил. Но не важно. Наконец кто-то волшебным образом может избавить меня от шрамов на лице. Тем более, папин друг – великий человек. Родители на кухне шептались, что он из женщины сделал мужчину. Или наоборот, не помню уже. Так что какая-то там шлифовка ему – вообще раз плюнуть.

Наступил первый день каникул, и мы с папой поехали в Институт травматологии. Обычная больница, серые коридоры, на фоне этого уныния кабинет академика выглядел по-фирменному. Светлые стены, увешанные фотографиями известных пациентов и друзей, грамоты, медали, стильная белая мебель, кожаные диваны. И сам хозяин кабинета – высокий, статный, с легким загаром голубоглазый красавец. Тогда мне показалось, что я попала на съёмочную площадку американского фильма про больницу, или мне все это снится.

Светило подошёл ко мне, взял за подбородок, повернул лицо к свету, потрогал шрамы, что-то сказал отцу, я не расслышала. Просто любовалась этим взрослым роскошным мужчиной с голубыми пронзительными глазами, ощущала прикосновения его сильных пальцев на своём лице, наслаждалась низким бархатным тембром, вдыхала аромат заграничного парфюма. Сейчас звучит эротично, но тогда, в 1986-м, мое чувство не было подростковым влечением или влюблённостью во взрослого дяденьку, это было слепое обожание.

Академик спросил меня что-то типа готова ли я потерпеть, сказал, что будет немного больно, пару недель придётся посидеть дома, поделать компрессы, он даст специальные американские мази. Он ещё что-то говорил, я кивала, поддакивала, но не слышала почти ничего из его слов, по-собачьи смотрела широко открытыми глазами. Надеюсь, что с закрытым ртом, хотя выглядела, предполагаю, полной дебилкой. Куда подевалась моя дерзость и острый язык, не понятно.

В кабинет вошла высокая брюнетка с огромными карими глазами, обрамлёнными длиннющими ресницами. Я тогда подумала, надо же, какие красивые люди будут избавлять меня от уродства. Некая борьба прекрасного с ужасным. Видимо, это знак – в победе красоты я не сомневалась ни секунды и спокойно легла на кушетку. Доктор спросил, может ли он меня привязать, зафиксировать тело для моего же блага. Я согласилась. Папу попросили крепко подержать мою голову, крепко подержать! Мне дали таблетку, помазали лицо мазью, видимо, для обезболивания. Дали выпить рюмку коньяка. Я расслабилась, даже как-то развеселилась, пыталась криво шутить на тему Зои Космодемьянской и не говорить, где партизаны.

Дальше я помню только дикую боль, запах горелого мяса и свои крики, которые казались мне чужими. Я то проваливалась в какую-то бездну, то возвращалась в реальность вместе с ее адскими муками. Периодически видела папины глаза. Он плакал и отводил взгляд. Этот час показался мне вечностью…

Когда пытка закончилась, прекрасная медсестра обработала мне лицо, папа отпустил голову, врач отвязал ремни, сказал, что я – умничка, и помог подняться на ноги. Я рванула к зеркалу, мне почему-то казалось, что все будет как в кино, раз – и красотка. Но из Зазеркалья на меня смотрело чудище с красными глазами, полопались капилляры в глазах, ф и кровавым месивом вместо лица со шрамом. Я заорала и упала в обморок.

Очнулась на той же пыточной кушетке, решила, что весь этот кошмар мне приснился, и улыбнулась всем присутствующим. Академик подумал, что это добрый знак, дал мне пару тюбиков американских чудодейственных кремов, сказал, что через пару недель я буду как новенькая. Главное – не забывать мазаться и ни в коем случае не загорать, а чтобы защитить лицо от вредного ультрафиолета, полагалась дополнительная иностранная баночка с надписью «50+». Тогда я почему-то подумала, что это для старух: о солнцезащитных средствах в СССР мало кто знал, как, впрочем, и о противозачаточных. Но об этом в другой главе…

Оглавление

Гладиолусы, генка, ленточки

Страдание, котята, котовский

Скандал, стиль, измена

Шрамы, шлифовка, академик