Зоя [Фёдор Николаевич Колесников] (fb2) читать онлайн

Мещанство означает пить из старой облезлой кружки, когда новая в серванте стоит.

Высокое бетонное крыльцо занесено снегом. Тяжелая дверь с трудом поддается из-за сугроба. Зоя всегда приходит загодя, нужно все убрать и подготовить. Сегодня снег вот еще. Несколько минут, и сугроб легко разлетается в разные стороны. Лишь снежная взвесь еще какое то время, словно вальсируя, медленно опускается на ступени. Опираясь на лопату, она смотрит с высокого крыльца на дорогу. Город еще спит. Зима в самом разгаре, предрассветные сумерки особенно темны.

Легкой поступью по кафельному полу она идет по коридору к выключателю. Безжизненный белый свет наполняет зал, люминесцентные лампы приветливо потрескивают, радуясь очередному дню. Она идет дальше, не раздеваясь. Не смотря на отопление, в большом помещении прохладно, а деревянные окна затянуты даже не инеем, а льдом. Старые обшарпанные скамьи по обе руки от нее рассохлись от постоянной сырости, изумрудная краска поблекла и местами облупилась. Кажется, что они попали сюда прямо со страниц сказок Чуковского и вот-вот бросятся в пляс, распевая песни про Мойдодыра. При ярком свете все это выглядит уныло и нелепо.

Следующий зал еще больше. Тут нет окон, и лампы дневного света на потолке едва освещают его. В воздухе пахнет сыростью, с высокого потолка падают капли влаги, не исчезающий в любое время года конденсат. На потолке в углу зияет чернотой огромное отверстие вентиляции. Ощущение, что ты оказался в подвале средневекового замка. Глаза Зои постепенно привыкают к изменившемуся освещению, и она начинает свой ежедневный «ритуал».

Из года в год с неустанной монотонностью она проходит сюда выполнять свою работу, вспоминая лишь иногда, что мечтала о чем-то раньше. В голове роятся неоформленные мысли, словно мотыльки, бьются о лампу. Жизнь проходит своим чередом и каждый день похож на предыдущий, отличающийся лишь временем года. Менять она в жизни ничего не меняет. То ли из-за лени, то ли из-за боязни провала, а может в силу привычки. Иногда Зою как будто все устраивает, а изредка, как сейчас, обернется на прожитые годы и не знает, что она вообще тут делает.

На гранитных скамейках нужно расставить тазы, открыть краны, что б сбежала холодная и прибраться в парной. Парная маленькая комната без окон, с огромной каменкой посередине, вдоль стен высокий полок с лестницей, на котором стоять можно только согнувшись, либо сесть на маленькую скамейку. Кругом листья от веников, забытые рукавицы и шапки. Привычными движениями Зоя делает свою работу и идет будить Сергея.

Он и сторож, и сантехник, и электрик. В общем, выполняет всю мужскую работу, если не в запое. Когда то у него было двое детей, маленький дом в три окошка с огородом. Уважаемый человек, прораб. Пил он не больше других, наверное, как любой мужик на стройке, и жену вроде бы бил не слишком часто. Только позабыл, как так вышло, что здесь оказался. Сейчас живет здесь же в подвале, после того как жена выгнала из дома, здесь же и пьет.

Во дворе спуск в подвал банно-прачечного комплекса, слишком громкое название для муниципального учреждения на окраине города в неблагополучном районе. Маленькая железная дверь и лестница, уходящая резко вниз. Дверь плотно не закрывается из-за снежных заносов, на ступенях устойчивая наледь, превратившая их в опаснейший спуск. Лед местами пожелтел, Сергей тут же и испражняется. Внизу спуска площадка и еще одна железная дверь, тоже открыта. В подвале темно, душно и сыро, как в тропиках. Зоя шарит рукой вдоль стены, на удивление выключатели работают. По всему подвалу начинают потрескивать лампы. Она идет по узкому коридору в большой зал котельной, тут жарко, кислый запах вчерашнего пива, штукатурка в морщинах трещин. Комната Сергея через зал в углу.

Здесь света нет, загадочный полумрак. Топчан и тумбочка, все убранство. К запаху перегара добавляется не выветриваемый пряный запах пота и Беломора. Серега спит на полу, фуфайка на голое тело, трусы из обрезков старых портьер, которые сама Зоя ему и шила, и резиновые сапоги. И грустно и смешно, сколько таких вот замерзло по округе, типичный образ местного мужика. Руки и лицо в угле и мазуте, грязь настолько въелась, что он похож на далматинца.

– Серега, вставай! – тормошит его Зоя. – Что за скотина на мою голову!

В ответ только храп. Наконец в углу женщина замечает еще одного мужика, рядом пара пустых бутылок из-под водки, значит не скоро проснется. Зарплату уже два месяца не платят, на что пьет не понятно. Понуро она идет в основной зал котельной переключать тумблеры, открывать вентили, в общем, запускать рабочую смену. В трубах радостно заурчал пар, загудел электрический ток, включились тэны парного отделения. Старые трубы дрожат, словно от волнения, оборудование все проржавело, провода в изоленте, отовсюду капает и искрит. Словно в замке сумасшедшего ученого, того и гляди раздастся зловещий смех и безымянный монстр восстанет. Зою передергивает от излишнего воображения. Вроде все заработало сегодня без происшествий, можно идти наверх.

До начала работы еще больше двух часов, теперь можно спокойно попить чай или повязать. Дома некогда, ребенок, сестра-инвалид, взбалмошная мать и не устроенный быт. Может и любит она свою работу именно из-за этого, что можно спокойно посидеть, допить всю кружку горячего чая разом, а не впопыхах залпом проглатывать обжигающий кипяток или через полдня возвращаться к остывшему напитку. А может, потому что больше делать ничего не умеет. Наверное, боится она перемен, боится ответственности, так воспитали ее и всех ее знакомых.

Когда Зое было семнадцать, она хотела поступить в танцевальное училище. Это была мечта ее детства, но мать с высоты жизненного опыта рассудила, что танцульки это для проституток, а ее дочурке нужна рабочая профессия, что б кусок хлеба зарабатывать, а не ногами дрыгать, тем более что после ухода отца им помощь нужна финансовая». Зоя училась средненько, поэтому и поступила только в ненавистный кулинарный техникум. Как же она ненавидела все эти кастрюли, раскаленную плиту и бесконечные тарелки, смены по двенадцать часов, мерзкого главного технолога в столовой, где она потом работала, который лапал всех девок, а потом трахал самых сговорчивых из них в погребе на мешках с картошкой. А дома мать заставляла воровать продукты и кричала на нее, если девушка ничего не приносила с работы домой. В таком аду она прожила лет десять, высокая статная девушка с римским профилем и высокой грудью иссохла от постоянной жары на кухне, ноги покрылись выпуклыми синими венами. Ни доброго слова, ни мужского плеча поддержки. Мать превратилась в бытового тирана дома и вымещала на Зое всю свою злобу, добавив к обычным укорам еще и выволочки за то, что «в девках засиделась». Маму тоже, наверное, можно было понять, младшая дочь инвалид детства с синдромом Дауна. Муж пил еще, когда Зоя была маленькой, а когда родилась Дарья, запил сильнее и вскоре ушел из дома в неизвестном направлении. Злые языки соседок поговаривали, что Зойкина мать упрятала его в психушку и теперь получает две пенсии по инвалидности. Неслыханное богатство по местным меркам.

Столовую закрыли, когда Зое было уже тридцать два. Работы в небольшом областном центре не было, а тут еще оказалось, что она беременна от молодого обвальщика, который работал с ней же в столовой. Парень как узнал о случившемся, тут же открестился от их связи и высмеял Зою, что она все придумала. Ей бы пойти в суд и подать на алименты, но, поплакав недельку, она все рассказала маме.

Мать. А что мать. Била ее старым ухватом, звала блядью и отправляла на аборт.

Зойка родила в мае. Соседи посудачили, да и успокоились. Мать привыкла, а Зоя устроилась на работу и снова тащит на себе всю семью.

Вот так, сидя ранним утром четыре раза в неделю, может она «выдохнуть» и затянуть не умелыми губами спрятанную на работе «Приму». Такая работа ей очень нравится. Весь день мужики, старые в основном, пьют, балагурят, сплетничают хуже теток. Но главное ценят ее и любят как дочь. Здесь она может снова почувствовать себя нужной, почувствовать женщиной. Платят правда мало, а где больше в этом залупинске? Теперь еще и задерживать стали, мать пилит с новой силой. А ей нравится. Пока не закроют комбинат, будет сидеть. Хотя все чаще, сидя по утрам и глядя на просыпающийся город, Зоя думает:

– И жить не жила, и жизнь прожита. – Ведь ей уже слегка за сорок и «выхода» не видно. Так и состарится она на окраине серого города в бескрайних Сибирских просторах. Больная сестра и мутная пелена безнадежности будет ее опорой в старости.

Первые «клиенты» тянутся серой очередью полушубков. Зоя хлопочет, кому чай, кому тапочки, кому веники. С утра идут пенсионеры, уже к восьми очередь. Говорят, поутру пар лучше. На самом деле бессонница у дедов, вот и полно их утром. А какие сбежали от старух выпить, суббота все-таки. Соберутся кто по двое, кто впятером. Разговоры здесь обычно одни и те же:

– Куда катится мир и почему все так резко отупели. Вот в наше время молодёжь сообразительнее была, газеты читали, книжки там разные. С утра на завод сходишь, вечером в библиотеку. Не шлындали по городу, не пил никто и драк не было. Наливай, Семеныч, еще по одной и париться, а то уже обед скоро, бабка ждет, – это Василий Иваныч. Самый «авторитетный» из дедов, был заведующим лесхозом многие годы. Обычные деды из работяг его не любят. Говорлив, кичится много. А на самом деле лес воровал почище нынешних чиновников и бухал тоже не мало.

– И не говори. Одни гулянки на уме, работать никто не хочет. Только власть ругают. Совсем не замечают, что для них государство делает. Материнские капиталы, землю раздают. Прожиточный минимум, вот еще, недавно подняли. Сидят себе в чистом офисе за двадцать тыщ и возмущаются, в наше время таких деньжищ не платили никому, тем более, если ты штаны протираешь в кабинете, – вторит ему Семеныч. Он то всю жизнь работал парторгом в разных учреждениях города и из каждого его выгоняли за пьянки.

– Патриотизма совсем не стало, в армию никто не идет. Война кругом, а случись, как на Украине, страну защищать некому. Американцы так и лезут со всех сторон со своими санкциями, довыделываются, мы их быстро прижмем, – Петров тоже из их компании, бывший местный участковый. Крышевал самогонщиков еще при Совке. Поговаривали, что он был подпольным миллионером, только деньги все потерял во времена деноминации. В баню ездит на старенькой двадцать первой Волге, пить нельзя, инсульт летом был.

Есть среди этой компании и обычные деды, тоже поддакивают и хвалят власть. Шумные они, постоянно с кем-то спорят и ругаются, пересказывая вечерние новости друг другу и окружающим. За глаза зовут их «политбюро». Но к обеду обычно уходят. Зойку любят и оставляют ей «чаевые», так как самые зажиточные из всех.

Вокруг них обычно тихо попивают пенсионеры из «рабочего класса». Кто на заводе трудился, кто шоферил, кто сидел. Их компании, как правило, поменьше и не такие шумные. Такие мужики идут в основном по нужде в общественную баню, а не балагурить и пить. Мыться негде, окраина города почти вся застроена деревянными двухэтажными бараками, еще со времен БАМа. А у кого частный дом, тем дорого баню зимой топить. Пенсии у них маленькие, здоровье не такое крепкое. Бывает когда соберутся, могут и весело посидеть, но не часто среди них это бывает. Их разговоры все больше про цены и мизерные прибавки к пенсиям. Больше волнует, как почистить снег в ограде и чем починить забор по весне, чем глобальные политические вопросы.

Два полюса захолустной окраины каждое субботнее утро встречаются в парной и пытаются доказать друг другу, чьи ценности важнее.

Иногда приходит однорукий старик ветеран со стариком сыном, сам уже ходит с трудом. И тогда все споры затихают. Все моются «смирно», тихо вспоминая про своих отцов. Когда Зоя только пришла сюда работать, он ходил еще сам, но теперь совсем ослаб и появляется все реже и реже.

Много таких стариков она «застала» в своей работе. Сначала бодрые и молодцеватые с каждым годом клонятся все больше к земле, а потом и вовсе перестают приходить. Нет, для нее они не умирают, ведь почти никого она не знает за пределами работы лично. Они просто пропадают из жизни как случайные прохожие, и пусть еще вчера они звали ее Зоинька и могли ущипнуть за ляжку, уже завтра их могут снести на кладбище и никто не вспомнит о приятном старичке, что приносил конфеты для нее и пил чай только с шиповником.

В обед посетители меняются. Приходят мужики «помладше». Помыться в одиночестве, немного посидеть за бутылкой пивка и отдохнуть от дома. Где опостылевшая жена, непонятные дети, живущие своей жизнью, проклятые соседи через стенку и отклеившиеся обои на кухне, которые уже лет пять, как надо приклеить, но не хватает то времени, то денег, а главное желания. Желания жить. У этих мужчин потухший от безысходности взгляд, землистое лицо и сутулая спина. В их жизни остается только одна цель – выжить. Именно для этого здесь заводят семьи и обрастают потомством, создают стаю. Потому как выживать поодиночке тут не принято.

Среди этих мужиков Зоя даже завела себе однажды любовника. С пронзительными голубыми глазами, выцветшими на солнце настолько, что их цвет был едва различим, пьянящая дымка неба. Его взгляд долго не давала ей уснуть. И однажды Артем сам подошел к ней, позвал на свидание. Невысокого роста, немного сутулый и голый, такой смешной в этот момент. Она влюбилась «без задних ног» сразу и навсегда. Они гуляли по парку в центре города, он такой умный, внимательный, такой хороший. И такой женатый.

Встречались у него, жена часто в командировках. Детей к бабушкам. Он любил ее тоже, женское сердце не обманешь. Это была самая счастливая зима в ее жизни.

А потом наступила весна. У него приближался день рожденье, Зоя выбирала подарок. Так тщательно и с такой любовью она еще ничего не делала в своей жизни. Такая счастливая. И вдруг она задумалась и испугалась, «что же будет дальше? Вдруг она забеременеет. Или узнает его жена. Или он разведется ради нее». Зою охватил какой-то не понятный страх и неловкость. Несколько дней ходила сама не своя, не брала от него трубку. «Переспав с этой мыслью» она приняла решение, странное, но по-настоящему женское. Решила с ним расстаться. Расстаться самым непонятным для Артема способом.

Зоя впервые в жизни взяла на работе больничный, закрылась дома, хорошо не успела рассказать, где она живет. Перестала отвечать на его звонки и сообщения, или отвечала односложно. Ей было безумно тяжело и мерзко по отношению к себе, но почему-то посчитала, что так будет лучше для него и для нее. Скорее она больше приносила себя в жертву в очередной раз, заботилась о счастье других людей и снова об общественном мнении. Вдруг узнают, подумают, скажут.

Просидев весь апрель дома без зарплаты, одолеваемая матерью, она вернулась к работе. Артем не писал уже больше неделе, вообще. Принял ее отказ, видимо, или обиделся. Страсти в ее душе улеглись, а значит можно спокойно жить дальше. Но в баню он больше не ходил, пропал из ее кругозора. Не писал и не звонил. Она писала сама несколько раз, отвечал. Это как общаться со стеной, так больно. Теперь ее стала одолевать гордость и горечь, как это он и так быстро сдался, а как же любовь. Совсем не задумываясь какую, быть может, обиду она могла нанести человеку.

Осенью он стал иногда приходить в конце ее рабочей смены и стоять у входа под окнами, ждал ее. Зоя ни разу не вышла. Плакала навзрыд, когда баня закрывалась, но не вышла. А он стоял, мок под дождем и не уходил. Потом и приходить перестал, похолодало, пришла новая зима.

Послеобеденное затишье всегда сменяется самыми шумными посетителями. Идут уже все подряд. Кто после рабочей смены, быстро помыться, пивка и домой. Иные посидеть и попариться. И возраста самые разные. Под вечер «живой» народ. На Зою внимания сильно не обращают. Обсуждают политику, футбол и хоккей, жен и детей, работу. Отмечают дни рожденья, свадьбы и похороны. Вечером очень шумно и многолюдно. Зоя любит это время, так же как утро. Прислушивается к болтовне:

– Вована, слыхал, переселяют из их барака. Говорят, сносить будут, по какой-то там программе. Хату дадут поближе к центру в новостройках и денег еще. – Завидует Степан. Здесь это неслыханная удача, как выигрыш в лотерею, ведь каждый второй барак уже давно пора сносить, а людей расселять. Но деньги на это давно украдены чиновниками, люди никому не нужны. Так живут несбыточной надеждой сотни людей, вдруг и у их дома «удачно» обвалится крыша, или рухнет стена. И людей расселять в новое уютное жилье.

– Видал, в магазине продавеха новенькая, сиськи че арбузы, – на байки о сексе Зоя уже и внимания не обращает. – Колян говорит, что трахнул ее еще на прошлой неделе. – Перехватывает инициативу Никита. Все хохочут. Он местный заводила. Сидел по малолетке за кражи, теперь на стройке. Знает все местные сплетни. Зоя не любит его, пытался к ней приставать несколько раз. Он как Василий Иваныч, из «политбюро», только моложе и глупее.

– Пекарню то «коммерсанта» нашего все-таки сожгли, – с явным презрением продолжает он. – Не платил нифига, вот и наказал его кто-то из мужиков. Говорят, баба евойная там была, и тоже сгорела, один с дитями остался.

Зое обидно слушать рассказ этого бездельника. И то, с каким удовольствием остальные смакуют подробности этой истории. За многие годы, чуть не единственное предприятие в округе открыл местный мужичок. Старался, много трудился сам, собрал местных алкашей, дал им работу. А тут такое. Хотя, по правде сказать, не любили его здесь. У любой медали две стороны.

Вечером обычно нет споров, душной политики. Все истории залихватские, хотя и с горьким привкусом местной жизни. Послушаешь их, и уже не так страшно смотреть на собственную жизнь. Кажется, что у кого-то сложнее все, или наоборот радуешься за случайный успех других людей. Все тут так и живут, или наслаждаются чужими неудачами, или тихо завидуют, никто не верит, что чей-то успех может быть заслуженным. Все должно быть одинаково плохо у всех. А если кто то и выбивается из общей массы, его немедленно предают остракизму.

Время летит быстро, стемнело уже давно за окном. Скоро восемь вечера и Зоя начнет выгонять запоздалых посетителей. Пробежалась в очередной раз по предбаннику со шваброй. Любит, что бы чистота была во всем. В ее рабочей коморке свет не горит. За столом сидит понурый Серега.

– Ты откуда взялся, не видела когда пришел.

– Займи денег, а? Хоть сто рублей, – столько надежды в голосе, жалко его.

Видно уже, что где то опохмелился и теперь срочно надо догнаться, что бы не протрезветь. На него накатывает это гнетущее состояние, когда ты вроде бы взобрался на радужную волну пьяного удовольствия, но алкоголя не хватило удержаться на ней, и ты стремительно скатываешься в похмелье и серые будни трезвости.

– А у меня-то, откуда деньги? Я зарплату, как и ты, третий месяц не вижу, – развела руками банщица.

– Зойка, не прибедняйся, калымишь тут постоянно на чае и вениках. Займи, будь человеком.

– Серега, ты еще прошлые долги не отдал, отвали, сказала же.

В эту «игру» они играют каждую неделю, Серега канючит, упрашивает. Зоя злится, ругается. Потом он пробует к ней поприставать или умаслить комплиментами, снова спорят. Иногда Зоя сдается, но чаще всего нет.

– Зоинька, ну на фунфырь, всего пятьдесят надо. Ты же знаешь, зарплата у меня хорошая, две ставки. Как придет, сразу все отдам. – Зоя стоит у окна и смотрит на проезжающие по дороге машины. Он встает, подходит. Пытается неумело ее приобнять сзади.

– Отвали, алкота, – бьет его ладошками куда придётся, – сказала же, нету денег совсем.

Ретировался. Стоит у двери, насупился.

«Значит правда, и у нее денег нет. Такой хороший запой пропадает», – совсем расстроился Серега.

За окном снова пошел снег. Крупные хлопья, как пары влюбленных медленно вальсируя, опускаются на мостовую. Фонари, словно софиты желтым своим светом провожают танцующих за кулисы, на мостовую.

– Твой опять приходил вчера, видела? – неожиданно прервал тишину кочегар.

Она словно в яму упала, земля резко ушла из-под ног. Затрясло. Мелкая дрожь как при высокой температуре пронзила все тело. Артема она не видела с прошлой осени, забыла уже совсем про него. Лишь изредка в подсознании всплывали его небесно-голубые глаза и такие сильные и нежные руки. Но сердце не обманешь, затрепетали старые чувства. Екнуло одинокое сердце.

– Врешь, все равно денег не дам. Не разжалобишь. – Резко ответила Зоя. Смекнула, что Серега мог придумать новую уловку.

– Да нет же, дура. Правда, приходил. Он уже месяц тут трется, кажется…

Она подскочила к нему резко, как хищник на жертву, так коршун падает с неба на беззащитного птенчика, так хватает свою добычу гепард. Волосы разметались, щеки горят огнем, в глазах холодная бездна Коцита¹. Схватила за фуфайки и стала трясти, словно куклу. Откуда только сила в этой хрупкой женщине, еще и в конце рабочего дня. Слезы хлынули потоком из глаз.

– Что ты сказал, сволочь! Повтори! Я бы заметила, слышишь! Месяц, не ври мне, скотина! Он уже больше года тут не появляется. – Она все трясла его и трясла, словно плодоносное дерево, желая вытрясти из него если не спелый плод правды, то хотя бы горькое зерно надежды.

Серега с размаху зарядил ей пощечину. Зоя села от неожиданности на пол. Как холодной водой окатил после бани. Покалывание по всему телу, а голова словно очистилась, и все такое ясное и необычно контрастное стало в одночасье. Слезы высохли, как не было. Сидит тихо посреди комнаты и держится за скулу.

Серега подал стакан воды и помог встать. Сели пить чай.

– Он к восьми обычно приходит. Стоит на другой стороне улицы или еще где то вдалеке. Я с ним разговаривал, не так давно. Думал снова вместе. А он, того, просто так приходит.

Серега рассказывал, что то еще, про любовь и высокие чувства. Потом плавно перешел к горестям собственной жизни и снова попросил стольник. Зоя не слушала, думала о своем, глядя в окно. Когда то, как казалось верное, легко принятое решение и последовавшая обида на невиновного человека пропала. Она все думала, что смотрит в прозрачное озеро своей жизни и четко видит свое отражение, но старый приятель бросил камень и по воде пошла рябь, а со дна поднялась муть нерешенных проблем.

Банный день подошел к концу. Как пингвины уходят в море, неуклюже покачиваясь из стороны в стороны, так и люди зимой в дурацких шубах по нечищеным тротуарам вразвалку бредут нестройной вереницей из бани прочь.

На другой стороне улицы одинокая фигура «подпирает» фонарный столб. Сердце у Зои бьется все сильнее. Неужели не соврал.

– Выключи свет и закрой тут все, завтра еще дам. – Бросила она на стол мятую сотню.

Задремавший было Серега подскочил к окну. Зойка сбежала с крыльца, как маленькая школьница после ненавистных уроков, в одном платке и сланцах на ходу натягивая цигейковую шубу. Она летела наперерез улице, к ждавшему ее много лет мужчине. Снова слезы, не разбирая дороги, она не бежала, она летела по скользкой мостовой.

Радио мирно убаюкивало в теплой кабине седельного тягача. Дорогая на выезд из города совсем пустая, снег вот только пошел и все портит. Он много лет за рулем, если ветра не будет, то ничего страшного в этом нет, справится как всегда. Она упала с небес или выросла из-под земли, это уже не узнать. Голова как арбуз раскололась от удара фуры, шубу намотало на колесо, он даже не успел нажать на тормоз. Да и куда там, на скользкой дороге.

Вышел из машины, закурил. Правая фара вдребезги, бампер на морозе разорвало в клочья, решетка радиатора забрызгана какой-то липкой мякотью, как арбуз. Метрах в ста позади она. Подходить не охота. Он видел такое ни раз, помочь нечем. Кто поможет теперь ему. Пустая дорога, немного превысил в черте города, баба эта посреди дороги, бухая, наверное, райончик-то тот еще. Свидетелей нет. Докажи теперь, что ты не виноват. Кто будет детей кормить. Он сел на подножку и нехотя достал телефон. Делать нечего, надо звонить ментам.

На высоком крыльце муниципальной бани стоял мужик и курил, сторож, наверное, вышел на шум. Какой-то мужик, под фонарным столбом, на коленях рыдал с распростертыми объятьями. Его стоны на всю улицу заглушали рокот мотора.

А снег ровными хлопьями как саваном покрывал Зою.

Примечания

1

Коцит – озеро Плача (замёрзшее, ледяное озеро в самом низу Преисподней, где томятся предатели).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***