Эффект прерванного счастья [Сергей Мартыненко] (fb2) читать онлайн

Мартыненко Сергей Эффект прерванного счастья

Я жалею только о том, что моя жизнь – это не рок-песня, которую могла бы после моей смерти перепеть очень милая девочка с чистым голосом на более спокойную мелодию. Тогда, может быть, всё стало бы более понятно.

I

На какое-то мгновение слезы подкатили к горлу, обида на собственную беспомощность стала нестерпимой, она чувствовала, как начинается кружиться голова, воздуха с каждым вздохом становилось всё меньше, картина перед глазами превратилась в неразборчивую цветную кашу, а удары её сердца казались единственным источником звука. Машинально она запустила руку в свою сумочку и резким движением вынула маленькую бутылочку воды, уронив все остальное на мокрый тротуар. Лежавший в куче подручного хлама телефон издал короткий звук, под образовавшейся трещиной появился значок производителя, который, к слову, утверждал о высокой прочности стекла их дисплея, ставшего к этому времени безжизненно-черным. Содержимого в бутылке едва могло хватить на пару глотков, но этого было достаточно, чтобы протолкнуть пузырь слёз в пустой желудок и перевести дух. Она уже сталкивалась с паническими атаками, но этот случай не был похож на все остальные. Приходя в себя, она еще до конца не понимала, где находится и какое сейчас время суток. Только спустя пару минут мозаика перед глазами приобрела очертания центральной улицы города, где она жила последние семь лет, а шум машин, пролетающих в какой-то паре метров, наконец-то разбавил повисшую немоту в голове. Сейчас, оглядываясь по сторонам, она видела картину, которую наблюдала каждый день: одни и те же дома, одни и те же люди, шагающие в одно и тоже время, но только в этот момент она почувствовала себя не в своей тарелке, словно смотрела на мир не своими глазами. Всё вокруг было чужим.

На тротуарной плитке все ещё валялось содержимое сумочки, она вспомнила об этом, только когда услышала звонкий звук покатившейся стеклянной баночки с лаком для ногтей по выпуклому рисунку тротуара. Один из бегущих домой мужчин задел часть её женского туалета своей лакированной туфлей, но постарался сделать вид, что ничего не заметил и растворился в плотной толпе сшитых на заказ пиджаков. Никто так и не остановился, чтобы ей помочь. Возможно, потому, что внешне она никак не выдавала тех чувств, которые овладели ей изнутри, но скорее всего потому, что никому не было до этого никакого дела. Шанс выехать в первых рядах с парковки, минуя двадцатиминутную пробку, был куда важнее, чем небольшой плюсик в карму. Двадцать минут свободного времени вдали от рабочего места – сложно представить, что могло бы заставить человека пойти на такую жертву.

«Кто ей звонил? И какая новость могла так её ошеломить?» – я жонглировал в своей голове этими двумя вопросами, понимая, что уже сделал свой выбор, и что теперь моя первостепенная задача – найти ответы.

Я проследил за ней до самого дома. Она ни разу не остановилась, ни разу не оглянулась и так и не включила сотовый, просто сунув его в задний карман брюк. Она занырнула в подъезд новостройки, и металлическая входная дверь, подобно гильотине, отсекла просторный отапливаемый холл от холодной пустоты улицы, в которой я так безнадежно утопал.

Засыпая, я не мог выкинуть её из головы. Я практически не видел её лица, но был уверен в его совершенстве. Её каштановые волосы едва касались плеч, а хрупкое тело поддавалось каждому рывку ветра. Пока ещё ее образ был достаточно свеж в моей памяти, я всё думал: «Как мужчинам могут нравиться в девушках мальчишеские черты?» Я вспоминал Лолиту Набокова и не мог понять, как такой несформировавшийся человечек может вызывать такую животную страсть во взрослом состоявшемся мужчине? В Лолите не было боли, на её душе не было старого уродливого шрама, разве такого человека можно полюбить? А в моей таинственной избраннице я всё это чувствовал, точнее, я это видел. На вид ей было не больше двадцати пяти лет, но назвать её девушкой у меня не поворачивался язык. Это была женщина, а такая женственность не приходит без боли. Прочувствовав эту мысль всем своим телом, я проглотил застоявшуюся слюну и постарался уснуть.

II

Утро было морозным. Я понял это, не вставая с кровати. Мои колени практически касались подбородка, а из-под тонкого одеяла выглядывала только макушка. Веки слипались, и сон снова накатывал теплыми волнами, но уснуть я не мог. Уже не помню, когда я последний раз высыпался. Каждая ночь сопровождалась безумным слайд-шоу из воспоминаний и фантазий, а раз в неделю я гарантировано ловил сонный паралич из-за скопившейся усталости и уже забыл, когда, закрыв глаза, я проваливался в безмятежную тьму и крепко спал.

Не знаю почему, но пока я лежал в полубреду, промерзая до костей, я вспомнил поездку на рыбалку с отцом, хотя в том воспоминании отец был не больше чем тенью. Мы уехали далеко за город на машине моего двоюродного деда, который был за рулём, и, помимо нас с отцом, был еще мой дядя. Думаю, мне тогда не было и шести лет. Мне всегда нравилось смотреть, как бур вгрызается в лёд, словно заворожённый я наблюдал, как острая спираль уходит всё глубже и глубже, а после остается ровное отверстие, из которого мне позволяли черпаком выловить смесь снега и льда, похожую на манную кашу. Оставшуюся часть времени я бегал от одного отверстия к другому и потрошил старые лунки, едва успевавшие затянуться тонкой пеленой льда. Собравшись домой, мы сели в машину, но, как оказалось, бензина на обратную дорогу у нас не было, и после короткой дискуссии взрослые пришли к заключению, что ждать других рыбаков нет смысла, чтобы попросить у них топливо, ведь вряд ли кто-то приедет рыбачить после обеда, и было принято решение идти домой пешком. Я точно запомнил, что город был в сорока километрах от озера, где я ковырялся во льду, потому что в голове я долго крутил цифру «40», и она не казалась такой уж большой, но по разговорам взрослых я пришёл к выводу, что это достаточно далеко. Даже сейчас я с трудом верю, что мы прошли сорок километров зимой и не замёрзли где-нибудь в лесу. Конечно, я прошел значительно меньше, скорее всего я не прошел и пары километров, меня несли на плечах поочередно мой отец и дедушка, думаю, даже мой дядя, которому было около пятнадцати лет, успел внести свой вклад в моё продвижение в сторону дома. Помню, как мы грелись на ржавых шершавых трубах, и как сильно я не хотел с них слезать и снова возвращаться на дорогу. Рискну предположить, что больше таких труб на нашем пути не попадалось и оставшуюся часть пути мы проделали под пристальным взглядом холодной сибирской зимы, пока не дошли до самой ближайшей остановки. Последние километры к дому нас всех нёс тёплый оживленный автобус, и, запревая под ватными штанами и огромной зимней курткой, я уснул. Первым делом мама отправила меня под горячий душ, после выдала чистую одежду и посадила за стол, где меня ждал горячий сладкий чай и свежесваренная молочная каша с ложкой малинового варенья по центру.

Пытаясь вспомнить ещё дни, когда отец был трезвым, я полностью пробудился, но вспомнить так и не смог.

Я никогда особо не брался анализировать жизнь своего отца и то, как это сказалось на мне. Он мне часто снился, и даже во сне я с ним только ругался, но, в отличие от него, за свои поступки я хотел отвечать сам. Все кругом только и делали, что рассказывали о жестокости своих отцов и о том, как они их простили. Я рассказывать ничего не хотел, но простить, наверно, стоило. У нас на роду было написано: «гореть от водки», и только единицы аккуратно тлели на ветках семейного древа. Я не пил даже пиво уже целую вечность. Не то чтобы я боялся сорваться, уйти в запой и повторить судьбу предков, мне просто не нравилось состояние организма на следующий день, по-моему, я даже никогда не пил два дня подряд. Мне больше нравилось ощущать себя полным энергии и полностью здоровым, быть всегда готовым к бою, хоть я и обычно просто валялся на диване после рабочего дня. Поэтому я терпеть не мог выходные и праздники. Безделье и лень вступали в химическую реакцию с моей гиперактивностью, и, если я не нашел чем себя занять в такой день, то к вечеру ненависть к самому себе прожигала в моем мозгу воронку диаметром с грейпфрут. Но ни воронка, ни полное изнеможение ещё не гарантировали мне глубокий и здоровый сон. С облегчением вспомнив, что сегодня понедельник, я поднял ноги к потолку и стряхнул с себя одеяло.

У подъезда меня ждала машина. Нижняя часть этого старенького седана была покрыта двухсантиметровым слоем грязи, всё остальное было покрыто слоем грязи поменьше. Какого цвета была машина, сложно сказать, я и в марке-то не до конца был уверен. Кажется, на руле я видел надпись «Nissan», но не удивился бы, что ни надпись не имеет никакого отношения к происхождению автомобиля, ни руль. По ощущениям, это был наш бензиновый соотечественник. Внутри меня ждал полудремавший коллега, который лениво открыл глаза в такт моему хлопку дверью.

– Привет, – на выдохе выронил я и приковал себя ремнем безопасности к пассажирскому сидению.

– Ага, – зевком ответил мой сосед и повернул ключ зажигания.

Виктор Александрович – в день знакомства он обязал меня обращаться к нему «Витя», но в первое время я всё-таки использовал более официальное обращение. Дело было даже не в неловкости самого общения с человеком, который старше тебя на два десятка лет, а в уважении к человеку. Возможно, Виктор Александрович за свою жизнь и не сделал ничего такого, за что им можно было бы восхищаться, но повода его не уважать я не видел. Меня слегка настораживала та лёгкость, с которой он принимал незнакомого человека. В повседневной жизни панибратскому общению я предпочитал торгово-материальные отношения, где вместо одолжений и обещаний присутствуют точные сроки и справедливая оплата труда. Может, поэтому у меня практически не было друзей. Но когда на моё очередное обращение на «Вы» Виктор Александрович послал в мой адрес пару лестных слов, которые в свою очередь слали меня куда подальше, то я сдался и даже привык называть своего коллегу так, как он и просил.

– Что-нибудь надо в магазине? – останавливаясь у какого-то жилого дома, спросил Витя.

– Нет, вроде ничего, – ответил я и снова провалился в свои мысли.

Минут через пять коллега вернулся, плюхнулся в водительское кресло и открыл только что купленную пачку сигарет. Какое-то время он так и сидел с незажжённой сигаретой во рту и смотрел куда-то вдаль. После поднес зажигалку к сигарете, втянул в себя серое облако и, выпуская его в окно, спросил:

– Ты ведь тоже занимался?

– Чем? – слегка недоуменно спросил я.

– Да вон, футболом.

Он кивнул в сторону детской площадки, где в тёплых куртках бегали четверо детей и пинали мяч. Я даже удивился, что в такое время года детям есть дело до спорта.

– Да, было дело, но особо ничего там не добился.

– А хотел?

– Не уверен. А чего вдруг заинтересовался?

– Да сын мне тут на днях заявил, что хочет, чтобы я его отдал на хоккей.

В нашем городе это была распространённая практика, хоть я сам ни разу и не был на хоккейном матче, из разговоров коллег и знакомых я знал больше необходимого о данной сфере.

– Не самый дешёвый вид спорта, насколько я знаю, но у нас он хорошо развит. Если и выбирать между футболом и хоккеем, то перспективнее точно будет пустить пацана на лёд.

– Дело не в выборе. Дело в том, что мне бы не хотелось отдавать его в командный вид спорта. Это, конечно, хорошо – физические нагрузки, развитие, но боюсь я этой категоричности: «своя команда», «чужая команда». Сам понимаешь, время не простое, хочется, чтоб думал он своей башкой, – Виктор затянулся в последний раз, после чего выкинул тлеющий окурок в приоткрытое окошко.

– Наверное, это проблема всего соревновательного спорта, там всегда будет кто-то чужой, так что, может, и лучше будет, если он узнает, кто тут свой? И разве спортивная злость может пойти во вред?

– Спортивная или не спортивная – она всё равно злость. А у нас в стране очень много людей, кто может разжечь её в человеке и использовать это пламя в своих целях. Я сам не заметил, как опустились мои забрала, когда мне дали автомат в руки и показали пальцем, сказав «чужие». Это я только потом понял, что нет никаких чужих, но руки-то уже были по локоть в крови и обратного пути не было.

На минуту повисла тишина. Я смотрел на тех пацанят, которые бегали за мячом, толкались и смеялись. Они выглядели жизнерадостными и счастливыми. Я попытался себе представить, чего может стоить детская улыбка, но побоялся отвечать «всего». Всё-таки есть в мире вещи, ужас которых я просто не в силах себе представить. Наверное, мой коллега был в чем-то прав, но было лень разбираться. Очень хотелось спать.

Петляя от одного объекта к другому, я не заметил, как закончился рабочий день. Минут по десять мы стояли у каждого КПП, я выходил со стопкой документов, направлялся в канцелярию и возвращался с ещё более внушительной стопкой отчётов. Пока я ходил по делам, Витя в привычной манере выходил из машины, стучал по колесам, потом ставал на корточки и пытался что-то рассмотреть под брюхом автомобиля. Когда все отчёты были доставлены в головной офис, Витя спросил, куда меня подбросить, и, сам того не понимая, я назвал адрес дома, в котором вчера потерял ту необычную девушку. Услышав незнакомый адрес, коллега поинтересовался, не к подружке ли я иду, но я постарался убедить его, что там живет мой друг, и в лучших традициях плохого вруна я покраснел и пару раз споткнулся в и так коротком предложении. Витя не поверил. Это было очевидно. Высадив меня возле первого подъезда необходимого мне дома, мой водитель заговорчески улыбнулся, нажал на педаль и оставил меня одного в облаке выхлопных газов.

Еще какое-то время, стоя у подъезда, я прокручивал в голове провальную историю о вымышленном друге, довел её до идеала и закончил её тем, что я идиот, слишком сосредоточенный на чужом мнении и деталях. В сосредоточенности на деталях, правда, я тут же усомнился, ибо, оглядываясь по сторонам, не узнавал двор, который видел только вчера. Я решил, что Витя ошибся адресом и привез меня в другой микрорайон, но, дойдя до угла дома и взглянув на табличку с номером, отбросил эту мысль. Адрес был верный. Ещё вчера облагороженный район сегодня выглядел полуразрушенным, хотя, осмотревшись по внимательнее и заметив стройматериалы, я пришел к противоположному выводу – он был еще не достроен. Где-то не хватало бордюра, до конца не был установлен заборчик, и детская площадка была пока только засыпана снегом. Пытаясь вспомнить всё целиком, я понял, что чёткой картины у меня нет. Я словно смотрел во вчерашний день через облако выхлопных газов только что сорвавшегося с места автомобиля Виктора. К своему ужасу я понял, что и образ девушки стал таким же расплывчатым и воздушным. Мысленно я докоснулся до её плеча, она шевельнулась, попыталась было обернуться, но тут же рассыпалась на тысячу цветных осколков. Её лицо было так близко. Мне стало больно от мысли, что у меня почти не осталось шанса снова её увидеть, я мог хоть весь день прождать её у подъезда, но вряд ли бы смог её узнать. Что, если всё то, за что она мне так понравилась вчера, сегодня я уже не замечу. Я стал вглядываться в лица прохожих, в их походку и одежду, но всё было слишком родным и близким. Ещё какое-то время я бродил по окрестностям, выискивая что-то чужеродное, и напоследок заглянул в полыхающие светом окна. Некоторые из них презрительно моргнули, провожая меня домой. Очень хотелось спать.

III

Будильник вырвал меня из очередного безумного трипа. Привычка заводить старый механический аппарат у меня появилась, когда привычка терять мобильный телефон достигла своего апогея, а денег покупать каждый раз новый (уже думаю, что к счастью) не хватало. Когда-то я себе купил самый простой кнопочный телефон и в целом не особо переживал за его судьбу, хотя последнее время я стал находить в карманах какой-нибудь свой старый мобильник, который по обыкновению своему пропадал на следующий день со всеми контактами. Важные номера я помнил наизусть, а мой номер вряд ли кому-то был нужен. Вообще, такая проблема у меня была не только с телефонами, порой я просыпался не в той одежде, в которой уснул, пропадали продукты, которые я покупал на днях, или наоборот я находил в холодильнике что-то новое, казалось, что кроме меня тут жил кто-то еще, но это меня не особо заботило. Жаль только, что за коммуналку я платил один. Поэтому войдя на кухню, я схватил яблоко, которое не покупал, и в отместку за свое гостеприимство откусил большой кусок, едва поместившийся у меня во рту.

За окном раздались два коротких сигнала, я приподнял штору и увидел автомобиль Виктора. Пришлось торопливо закончить утренний туалет, собраться и выскочить на мороз. В этот раз мой водитель не дремал, теперь заговорчески улыбались его заспанные глаза. И как только он поймал мой взгляд, тут же спросил:

– Ну-у?

– Что ну?

– Как провёл вечер?

– А, ты об этом… Я тебе неправильный адрес назвал, судя по всему, так что, как только ты уехал, я практически сразу пошёл домой. Короче, мало интересного, – врать я, конечно, не любил, но тут мне это показалось уместным.

– Мог набрать меня, я бы вернулся за тобой, – произнес Виктор, глядя в боковое зеркало и сдавая назад. Кажется, он ждал более пикантного и долгого рассказа.

– Я потерял свой телефон, – произнёс я. Частично это было правдой. В действительности я просто никогда его не искал.

– Ясно. Сегодня после обеда перекантуешься на объекте, мне надо будет босса повозить по делам.

Я утвердительно кивнул, Витя выкрутил радио, и автомобиль слегка завибрировал, набирая скорость.

На объекте Виктор загнал своего грязного коня на стоянку, оттуда уже выехал на чёрной матовой иномарке и припарковался у центрального входа. Мне он сказал его не ждать. Стоя на крыльце, я смотрел, как он ёрзает по кожаному сидению, выбирая себе позу пораскрепощённей, но как только начальник прыгнул на заднее сидение, Виктор тут же выпрямился и плавно нажал на педаль газа. Я ещё какое-то время думал, чем себя занять. Ходить по цехам мне не хотелось, там бы точно кто-нибудь из старых знакомых решил со мной заговорить. У слесарей очень странная привычка не выключать при этом станок.

– Привет! – кричал один из них.

– Привет! – отвечал я.

– Что? – тут же спрашивал поздоровавшийся слесарь, как будто я мог ответить что-то кроме «привет».

– Привет, говорю!

– А-а!

И всё это время жужжит станок. Этого сейчас мне хотелось меньше всего. Я зашел в столовую, там было пусто. Повара сидели на кухне и о чём-то лениво разговаривали. Я сел за столик у окна и решил тут провести остаток рабочего дня.

– Ты чего тут?

Я обернулся. Передо мной стоял молодой парень, на нём была белая рубашка без воротника, не знаю, как правильно это называется, но что-то похожее я видел у китайских монахов в фильмах, только всё это было стилизовано под европейскую моду. Выглядел он достаточно прилично и, судя по внешнему виду, из цеха перебрался в офис.

– Артём, привет, да я так, погостить на денёк.

– Надеюсь, не с проверкой? – слегка насторожено произнёс он.

– Нет, в планах пока не было.

– Отлично! Я сейчас.

Артём окликнул одного из поваров, стоя у витрины показал пальцем на последний шоколадный маффин, налил кипяток в стакан и схватил пакетик зеленого чая. Сев напротив, он кивком головы предложил мне уже надкусанный маффин, на что я вежливо отнекался.

– Извини, совсем не было времени поесть. Сам понимаешь, конец квартала.

Он довольно быстро управился с выпечкой, салфеткой смел крошки на недавно вымытый пол и пристально посмотрел на меня.

– Сколько мы не виделись? Год? Два?

– Около того.

– Да-а, слушай, надо бы собраться как-то, пивка выпить, вспомнить лицей. Ты как?

– Как-нибудь можно.

– Не, к чёрту тебя с твоим «как-нибудь»! Дозвониться до тебя и так сложнее, чем до президента, так что в эту субботу у меня, лады?

Его взгляд вдавил меня в спинку стула, и у меня не было другого варианта, кроме как согласиться.

– Пообещай, – настойчиво произнёс Артём.

Услышав моё «обещаю», он довольный встал из-за стола, сказал, что ждёт меня ближе к вечеру, а после растворился в дверном проёме.

Настала суббота. Я вышел из дома заблаговременно, планировал немного прогуляться, перед тем как запереться в душной квартире с малознакомыми людьми. Я уже тысячу раз пожалел о своём обещании, но держать слово всё-таки надо. С Артёмом мы какое-то время довольно тесно общались, что по многим причинам казалось мне странным. В основном его круг общения состоял из околотюремных ребят. Они вели долгие разговоры о «понятиях», слушали шансон и одевались соответствующе. В личной беседе он всегда поправлял моё «спросил» на «поинтересовался», хоть этого я и не понимал, но всё же запомнил и даже стал использовать в повседневной жизни. Сам он, конечно, мало был похож на своих друзей, что, в общем-то, меня и удивляло, чувствовались в нём доброта и преданность. Казалось, что к нему можно обратиться за помощью в любое время дня и ночи и он не подведет, но обычно как раз таки обращался за этой самой помощью сам Артём. Встревал он в переделки двадцать четыре на семь. Было ощущение, что проблемы сами его находят, а он особо и не сопротивляется. В один из таких дней, когда мой товарищ привлек к себе достаточно лишнего внимания, директор лицея, обращаясь к Артёму сказал: «Ты точно не своей смертью умрёшь, Зубилов». Мы, конечно, все посмеялись, но в сущности такой фразой я его бы и описал.

Нажимая на звонок квартиры, я решил, что уйду при первой же возможности. Дверь отворилась, на пороге меня встретила худая невысокая девушка с острым маленьким носом и чёрными прямыми волосами, представилась она как «Алиса» и проводила меня на кухню.

– О, старик, ты вовремя, – Артём копошился с закусками, а если быть точнее, пересыпал чипсы и сухарики из упаковок в тарелки.

– Тебе помочь? – спросил я.

– Да, будь так добр, отнеси запивон в гостиную, – оборачиваясь ко мне, он указал на две упаковки сока, – а ты чё это с тортом?

Он звонко засмеялся и крикнул на всю квартиру:

– Детка, он пришёл с тортом!

На что в ответ услышал такое же громкое:

– Да, малыш, я видела.

Мне слегка стало не по себе, и я стал было оправдываться, мол, что я не пью, а с пустыми руками приходить не вежливо, но в чём-то он был прав – я мог принести бутылку вина. Почему я взял торт?

– Ладно, мужик, тащи его тоже в гостиную, устроим чаепитие, – так же задорно хохоча, он вернулся к подготовке своего фуршета из чипсов и сухарей.

В гостиной, уставившись в телефон, сидела Алиса. На столе уже стояла кое-какая закуска, бутылка недорого виски и две пустых бутылки пива. Телевизор транслировал популярные клипы, среди которых за всё время я не увидел ни одного знакомого. Квартирка была небольшой, виден был качественный ремонт и чувствовался уют из-за приглушенного света ламп. Спустя пару минут одну за одной Артём стал вносить тарелки, судя по их количеству, приглашен был далеко не я один.

И правда, примерно через полчаса в квартире уже было не протолкнуться. Я был рад двум вещам: я уже успел сесть в кресло в углу (движение вокруг меня было сведено к минимуму), и я мог очень скоро уйти так, что Артём бы этого не заметил. Курили почти все, а на балконе могло поместиться от силы человека три-четыре, так что большинство выходили на лестничную площадку. Оставалось отсидеть лимит вежливости, дождаться, когда хозяин квартиры выйдет на балкон, и свалить. Среди гостей я никого не знал. Практически у всех парней были одинаковые причёски, тату на предплечье, футболки с вызывающими надписями и джинсы с дырками на коленях. Под боком у каждого была девушка с каре и с татушкой на шее. Все через одного потягивали виски из стакана и пялились в телефон, и также через одного кричали: «Сейчас моя», после чего включали песню, неотличимую от предыдущей. Конечно, все они не были копирками, наверное, каждый был уникален в своём протесте по отношению к этому миру, но мне было лень разбираться в уникальности каждого. В своё время я эту борьбу проиграл, и, как остальные лузеры, стал называть это гармонией. Накатила волна ностальгии по временам, когда я пил пиво в подъезде, пока мой школьный товарищ через жестяную банку вдыхал тлеющую щепотку спайса вперемешку с табаком. Мало в этом было приятного и благоразумного, если посмотреть объективно, но ещё до товарища с жестяной банкой были товарищи с целлофановыми пакетиками и клеем. Удивительно только, как я дожил до своих лет без какой-либо зависимости или без судимости, но в тех компаниях мне было спокойнее и уютнее, чем в квартире с этими людьми. Одна из девушек, подойдя к книжной полке, подвинула стоящего там Будду, так что теперь он понимающе смотрел на меня, и из-за его спины вытащила роман Буковски «Женщины», быстро листая его, она дважды презрительно поморщилась и один раз улыбнулась. Я подумал про себя, что, если бы она поморщилась один раз и два раза улыбнулась, то я бы, может, задержался тут, подошел и заговорил бы с ней, но теперь в этом не было никакого смысла, это была последняя капля.

Уходя, я заметил, что купленный мною торт был уничтожен подчистую, в свободной кресло тут же плюхнулись две худенькие девочки. На балконе курили одновременно и Артём, и Алиса, так что останавливать меня никто не стал, все были слишком увлечены обсуждением видеоигр.

Морозный вечерний воздух ударил в ноздри. Я поднял голову вверх, из окон той самой квартиры бил свет и лилась музыка, но больше мне понравилось, как падал снег. Из-под сугробов нахмурено на меня посматривали сталактитовые домики из дерева, и только в это время года на них в ответ можно было взглянуть без острой боли. Но жить в них без боли было на порядок сложнее. Я прыгнул в рейсовый автобус без уверенности, что он отвезет меня, куда нужно, ведь куда мне нужно, я не знал.

IV

– А в чём твоя проблема? – я произнёс это, не ожидая, что получу ответ даже отдаленно похожий на искренний.

Те самые каштановые волосы сейчас были спрятаны под вязаную шапку, но отдельные локоны непослушно сползли на покрытые румянцем щёки.

– Порой мне кажется, что это я создала весь мир и все вокруг – продукт моего больного разума. Сойдёт за проблему?

– Хм, даже не знаю, – ответил я, ещё до конца не понимая уровень искренности такого ответа. – Я тоже часть твоего разума?

– Не более чем.

– Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой.

– Почему?

– Тогда бы я знал, кого во всем винить.

Кажется, мой ответ ей показался забавным.

– Ха, чем тебе Бог для этого не годится?

– Бога я не видел, и какое мне дело до него, а вот тебя я вижу, ты здесь и сейчас: живая и красивая.

– На счёт живой я бы поспорила.

Она молча отвела взгляд и уставилась куда-то вдаль, краем глаза я заметил, как уголок её рта борется с позывом заостриться в милой улыбке. Но, пытаясь оставаться серьёзной, она крепко сжала свои губы и спустя секунду спросила:

– А всё же, если бы он сейчас в эту минуту снизошёл до нас, чтобы ты у него спросил?

– У Бога-то?

– Ага.

– Даже не знаю. Наверное, ничего бы не спрашивал.

– Что, совсем ничего? – она искренне удивилась и ещё сильнее развернулась ко мне.

– Совсем ничего, – я улыбнулся и посмотрел на неё, – мне кажется, он неимоверно устал от вопросов, тем более я бы хотел найти ответы самостоятельно, в тот самый момент, когда я был бы готов их понять. Так что Бога… его бы я, наверно, просто выслушал, не важно, о чём бы он мне рассказал: какая у него тяжёлая работа или о том, что ему пришлось уволить повара за то, что он использовал для шарлотки яблоки, в общем-то, не важно. Мне в любом бы случае это было интереснее, чем его объяснения смысла нашей жизни.

– Никогда бы не подумала, что ему надо высказаться.

Её задумчивая гримаса окончательно сменилась улыбкой и, уводя вектор разговора к более земному, я спросил:

– Если всё вокруг – часть твоего разума, то откуда у нас атомное оружие и космические станции, ты же даже устройство микроволновой печи не знаешь?

– Выходит, что всё-таки знаю.

– Как это?

– Моё сознание – тоже часть этой игры, где-то глубоко во мне хранится вся информация, существующая в головах остальных, но к которой я пока не могу получить доступ, – минуту она разглядывала свои кроссовки и едва заметно шевелила губами, видно было, что она тщательно подбирала слова, чтобы продолжить свою мысль, и, наконец, она заговорила: – Знаешь, мне так действительно проще. Звучит, конечно, глупо, не спорю, но мне помогает не запариваться и не забивать голову мнением других людей. Какая разница, что о тебе думают созданные тобою же человечки, они перестают существовать для меня, как только пропадают из моего поля зрения.

Её голос ещё эхом оседал в моей голове. Не забивать голову мнением других людей – звучало так просто и так сложно одновременно. Я взял её за руку, и она обернулась. Выглядела она растерянной, её взгляд ещё мгновение оставался мутным и безжизненным. Я лёг на спину и слегка потянул её за собой. Мы лежали на холодной земле и смотрели в абсолютно черное небо.

– Закрой, пожалуйста, глаза, – произнёс я, не отрывая свой взгляд от повисшего над нами чёрного пятна без единой звезды.

– Зачем?

– Пусть этот мир на пару мгновений исчезнет.

– Тогда и ты перестанешь существовать вместе с ним.

– Я останусь в твоей голове, разве может быть место безопаснее?

Она неохотно закрыла глаза, но ещё сильнее сжала мою руку.

V

– Эй, пацан, ты слышишь меня?!

В полуметре от меня стоял мужик с багровым лицом и махал передо мной своей огромной, как у великана, рукой. Я быстро оглянулся по сторонам, как оказалось, я сидел в том же автобусе, только никого кроме меня не было.

– Извините, я, похоже, задремал, – отвечая, я поднялся со своего места, и мужик отступил на шаг назад.

– Ниче ты не задремал, сидел тут бормотал что-то до самой конечной, обкуренный, что ли? Может, ментов позвать?

Отвечать я не стал, вместо этого выскочил из автобуса и попытался сориентироваться в своём местоположении. К счастью, идти до дома было недалеко. Минут через тридцать в полной темноте я рухнул на кровать. «Это снова случилось», – подумал я.

В дверь кто-то настойчиво стучал. Оторвав голову от подушки – первые усилия, я потратил на то, чтобы отделить в своей голове сны и воспоминания от реальности, но, кажется, только сделал хуже. Я открыл дверь и тут же с порога услышал:

– Ты чё, бухал? Я тебя уже минут десять тарабаню.

– Извини, тяжелая ночь. Зайдёшь?

– Кофе есть?

– Да, – я указал в сторону кухни, одновременно приглашая Витю пройти, – угощайся, в холодильнике, кажется, был мёд.

Сам я быстро умылся и накинул последние чистые шмотки. Вошел на кухню, чтобы сообщить о том, что я готов ехать. Витя сделал последний глоток из кружки, сгрёб фантики из-под конфет в одну кучу, скомкал и выкинул в мусорное ведро. То, что у меня дома были конфеты, я даже не предполагал, но сейчас меня это удивляло меньше всего.

– Вить, извини за странный вопрос, а сегодня какой день недели?

Пристёгиваясь, он кинул на меня удивлённый взгляд, но всё же сообщил, что сегодня никак иначе вторник.

– Ты и вчера чудной какой-то был, – добавил коллега, но, казалось, особого значения этому он не придавал.

Он положил свою лапу на руль, на указательном пальце левой руки виднелся набитый чернилами перстень. Я и раньше его видел, кажется, я даже знал его приблизительное значение, но никогда не спрашивал о его происхождении. Думаю, мне бы не хватило квалификации правильно задать вопрос, а ответ и так был очевиден. Такой типаж людей мне нравился манерой своего общения, они знали, сколько нужно смотреть в глаза при разговоре, знали, когда нужно отвести взгляд, извинялись, если во время разговора им приходилось ответить на звонок, а самое главное – привставали, когда ты подходил к ним поздороваться. От собственного снобизма запершило в горле.

– Слушай, я снова херню спрошу, ничего?

– Валяй.

– У тебя бывает такое, что ты не можешь отличить сон от реальности? Теряешь эту границу?

– Ты точно не пил вчера? – он покосился на меня и, заметив, как я отрицательно мотаю головой, продолжил: – Да я, в общем-то, без памяти отключаюсь. У меня семья, дети, ты должен понимать, что у меня каждая минута под счёт, так что как только моя голова касается подушки – бам!

– Да-а, понимаю… – я протянул эту фразу так, чтобы казалось, будто мне это знакомо, но, к сожалению, это было не так.

– А что, у тебя проблемы какие-то с этим?

– Да нет, так… Просто фильм один смотрел на эту тему, решил поинтересоваться.

– Понятно. Ну, знаешь, верить тому, что показывают в кино, – дело достаточно сомнительное, – он произнес это тихим наставническим голосом.

– Да, ты прав, ты прав, – я задумчиво уставился в окно.

Дело действительно было не фильмах, дело даже было не во снах. Воспоминания из прошлого становились всё ярче и осознаннее. Словно я переживал всё заново: отцовский кулак находил моё лицо сквозь время и бил с такой же слепой яростью, запах старости и перегара из дедушкиной квартирки на Украине заползал так глубоко в мои ноздри, что приходилось по несколько раз промывать нос коктейлем из воды и соли. Порой какие-то сюжеты приходили совсем из глубокого детства, после чего я долго не мог вспомнить ни единого слова, просто сидел и смотрел по сторонам, будто вижу всё в первый раз. К слову, такое состояние мне нравилось больше всего. Как оказалось, совсем не обязательно знать наименование вещей и предметов, чтобы их понимать, и совсем ни к чему знать устройство мира, чтобы его почувствовать. Но было так же то, что объяснить я не мог, и сейчас это меня беспокоило больше всего. В отличие от обрывков детства и юности, те картинки приходили ко мне рябью в мыслях и помутнением в глазах. Всплывали обрывки разговоров с людьми, которых я не знаю, просыпались чувства, о которых я забыл, и я всё чаще видел её. Я сильнее вжался в пассажирское кресло от мысли, что, наверное, так и приходит шизофрения. Этого стоило ожидать после такого продолжительного затворничества. Единственный человек, с которым я хоть как-то общался, – бывший зэк-пацифист. «Зэк-пацифист, – еще раз произнес я в своей голове. – Да, сто процентов шизофрения».

Мы остановились возле какого-то частного дома. На улице уже смеркалось, кажется, рабочий день подходил, а может, уже и подошёл к концу.

– Где мы? – спросил я.

– Вылазь, – спокойно произнес Виктор и сам поспешил покинуть водительское место.

Дверь дома оказалась незапертой. Витя, легко ориентируясь в темноте, растворился в одной из комнат, а после вернулся, и свет уже везде горел.

– Наверное, уже парятся, – произнёс он, что-то отыскивая в старом покосившемся шкафу, а после достал оттуда потрёпанное полотенце и дал мне, – раздевайся.

Я снял с себя всю одежду и обмотался полотенцем. Витя сделал то же самое, после чего из другого ящика он достал две пары тапочек и одну пару кинул мне.

– Думаю, тебе это нужно, – сказал Виктор, выводя меня на задний двор.

Мы подошли к небольшой пристройке, из открытого маленького окошка клочьями валил пар. В предбаннике сидело двое мужчин и громко разговаривали. Увидев нас, они в один голос произнесли:

– О-о-о! Виктор Саныч, а ты чё это посреди недели?

– Тяжёлый денёк, – произнёс Виктор, после чего представил меня.

Каждый из них, пожимая мне руку, приподнялся со скамьи и чутка пошатнулся. На теле у обоих было полным-полно татуировок. «Отлично, – подумал я, – Мой круг общения с одного зэка увеличился до трёх, социализируюсь, как не крути».

– Петрович в парилке? – спросил мой коллега, и в эту же секунду дверь парилки распахнулась.

Оттуда выскочил худой человек, семеня, пробежал мимо нас и абсолютно голый прыгнул в снег. Я услышал компрессированное «Хорошо!» из-под сугроба, который через секунду приобрёл людское очертание. Войдя в предбанник и глядя на Виктора, который уже встал, чтобы поздороваться, спросил:

– Что за юноша?

– Коллега мой, ровный парень.

– А-а товарис-щ Виткор Саныча – мой товарис-щ, – наигранно прошепелявил мужчина, – Павел Петрович, – более чётко произнёс он, улыбнулся и пожал мне руку.

Выглядел он старше остальных, судя по тому, как остальные стали внимать его словам, это был или очень уважаемый человек, или хозяин дома, а может, и то и другое, а может, дело было во фразе, которую он произнёс, садясь за стол, а именно: «Ну-с, накатим за знакомство». Это явно было то, что остальные хотели услышать, потому что те двое удовлетворённо потерли ладони и в полголоса добавили: «Да-а, накатить – это дело нужное».

Один из них наполнил пять гранённых стаканов и поставил по одному перед каждым из присутствующих, себе он выбрал стакан, наполненный до краёв.

– Спасибо, но я не пью, – я произнёс это так, словно каялся в своих грехах. Кажется, тот, что разливал, даже не поверил своим ушам и удивленно посмотрел на второго, который, кажется, больше всего ждал отмашки, чтобы опрокинуть содержимое стакана, а потому не спускал глаз со стола.

– Это ты только себе хуже делаешь, сынок, – произнёс Павел Петрович, после чего резко выдохнул и ловким движением влил в себя всё до последней капли.

Как только дно стакана Павла Петровича глухо коснулось стола – все остальные проделали тот же самый трюк, с не меньшей сноровкой.

Какое-то время все молчали. После Витя достал пачку сигарет, выдал каждому по одной, и предбанник наполнился табачным дымом. «Надо погреться», – выдал он, делая последнюю затяжку и вжимая окурок в срезанную пополам банку «Нескафе».

После всех термопроцедур повторился ритуал с распитием и дальнейшим блаженным причмокиванием малосольным огурцом.

– Пал Петрович, – Виктор первый нарушил повисшее молчание.

– Слушаю, Виктор Саныч, – он принял позу поудобнее и протёр краем полотенца намокший от повышенной влажности лоб.

– Ты когда-нибудь это, терял связь с реальностью?

Он озвучил мой утренний вопрос. Я с удивлением посмотрел в его сторону, но он лёгким кивком указал в сторону, где сидел его пожилой знакомый, кажется, это значило что-то типа «Послушай».

– Терял? Не-ет. Я эту связь нашел, а потому и был заперт обществом от общества. Двадцать один год, – в этот момент он потряс указательным пальцем и повторил ещё раз, – двадцать один год я отдал за то, что нашёл эту, мать её, реальность.

Все понимающе кивнули и задумчиво уставились в потолок. Витя раздал по ещё одной сигарете. У предназначавшегося мне стакана их теперь лежало две.

– А ты чего интересуешься-то, Вить, разве сам мало отдал за это?

– Уж не меньше остальных! – приподняв грудь, ответил мой коллега.

– Прошу прощения, – не до конца понимая суть разговора, я обратился к Павлу Петровичу, – а если не секрет, за что вы того… двадцать один год-то?

– Да чё ж секрет-то, не секрет. Молодой я был, ну как молодой, это уж с кем сравнить. Работа была, жену красавицу содержал как мог, в доме всегда был газ и свет. Не пил даже, стыдно, конечно, сейчас в этом сознаваться, но раз уж говорить начистоту, то только по праздникам рюмашку-другую себе позволял. А в один день поплохело мне как-то за рабочим станком, давление скакануло, или чёрт его знает, в общем, мастер как моё бледное лицо увидел, так и отпустил на денёк отлежаться. А оно получилось как в анекдоте, прихожу я домой, а там жена моя, красавица, раздвинув свои ноги лежит под моим товарищем. Дальше я мало что помню, пришёл в себя, уже когда руки были в крови, сам вызвал ментов и добровольно с ними ушёл. Это уже потом мне рассказали, что в общей сумме я нанёс двадцать один удар ножом, так и получилось, что за каждый удар я по году своей жизни и отдал.

Предбанник снова наполнился дымом. Я никогда не встречал убийцу, но всегда считал, что они либо безжалостны по отношению ко всему миру, либо сломлены грузом своих деяний. Сейчас передо мной сидел увядающий старик, который не выглядел ни безжалостным, ни тем более сломленным.

– Ты вот парень молодой, – продолжил он после небольшого перекура, – скажи, любил ты когда-нибудь? Не блядей вот этих размалёванных, а самую настоящую женщину?

– Смотря что вы понимаете под любовью, – слегка неуверенно ответил я, меньше всего мне хотелось показаться умником или занудой.

– Во-о-о! Это ты правильно толкуешь, это ты в корень зришь! Слова – они ведь не больше чем этикетка, а понятия у каждого свои, – два других товарища совсем окосели, глаза их открывались, только когда Павел Петрович повышал тон своего голоса, но сейчас, когда речь зашла о понятиях, их понурые головы одобряюще закивали, – и то, что я понимаю под любовью, словами тоже не выразить, но я попробую тебя подвести к этому максимально близко, дальше все зависит от глубины твоей души. В момент, когда два оперативника заламывали мне руки за спиной я и нашёл реальность, словно проснулся, я смотрел на два окровавленных трупа и понимал, что это момент, когда я навсегда связал свою жизнь с этими людьми, понимал – нет и не будет никого ближе них.

– И что, совсем не осталось злости за их предательство? – раздался голос Вити, я уже совсем забыл про него, но, оказалось, он слушал так же внимательно, как я.

– Абсолютно, каждый ответил за свой поступок. Я человек пожилой, меня и бляди уже не интересуют, но любить я не перестал. Жену я помню такой же молодой, красивой и не способной предать, – по его морщинистой щеке покатилась слеза и тут же впала в ручеёк пота. – Надо выпить, – оживившись, добавил Павел Петрович и стукнул кулаком по деревянному столу так, что два товарища очнулись и тут же засуетились, разливая остатки из бутылки.

Я бессознательно потянулся за своим стаканом и плеснул содержимое в горло. Обжигающей лавиной жидкость прокатилась до пустого желудка и согрела всё изнутри. Витя протянул мне банку с килькой и кусок хлеба.

– Легче? – спросил Павел Петрович.

– Ага, – проталкивая чёрствый кусок по только что обожжённому каналу, ответил я.

– Конечно легче, оно ведь только так можно угомонить бурю в душе. А душа у нас, как известно, самая неукротимая, потому и латаем её по мере износа. Все ведь как думают: сила в нашем менталитете, в традициях, а сила-то в богатстве языка. Как мы уже выяснили – у большинства слов есть своё понятие, а разобраться в этих понятиях не так просто. Мы сидим тут толкуем, выясняем, что к чему, а душа оттого и начинает болеть, потому что не предназначена она для такого вмешательства, а мы уже не можем не вмешиваться. Так и страдаем, так и лечимся.

– Разве может язык определять то, как мы думаем? – я почувствовал, как волна тепла ударила в голову.

– Ну-с, определять может и не определяет, но то, что влияет, – это к бабке не ходи.

VI

За окном ещё было темно. Не знаю, была ли это глубокая ночь или же раннее утро. Чувствовал я себя сильно измотанным, но о том, чтобы лечь спать, даже не было мысли. Я подошёл к окну и раздвинул шторы, комната наполниласьхолодным лунным светом, но этого было недостаточно, чтобы видеть очертания всего интерьера. Бледное пятно растеклось у меня под ногами и заползло на ещё тёплую кровать. На улице весь двор замело снегом, но теперь я без труда узнавал очертания той улицы, по которой следовал за таинственной незнакомкой.

– Не спится?

За спиной у меня раздался тихий, чуть хриплый голос, как у людей, только что проснувшихся и ещё не разогревших свои голосовые связки. Я чувствовал, что отвечать нет никакой необходимости, так же как чувствовал её сонный взгляд на себе. Я вернулся в кровать, рукой смахнул лунную лужицу и поближе прижался к её тёплому плечу. Она положила свою голову мне на грудь и взяла мою руку. Какое-то время мы так и лежали в полной тишине, пока ветер за окном яростно завывал и метался со стороны в сторону.

– Ты же понимаешь, что нам придется об этом поговорить?

Её голос вибрацией скатился по моему телу.

– Понимаю, просто выдерживал эффектную паузу.

Я почувствовал её улыбку.

– Я знала, что сделаю тебе больно, наверное, глупо сейчас так говорить, вряд ли хоть одно слово опишет то, что ты чувствовал, но я просто не нашла другого выхода.

– Почему ты выбрала таблетки?

– Не хотела, чтобы ты нашел меня в крови или в какой-нибудь компрометирующей позе. Думаю, я смотрелась бы очень смешно с петлёй на шее, – она повернула своё лицо ко мне, по её щекам катились крупные слёзы, но она пыталась улыбаться, потому что знала, как ей это идёт.

Ей действительно шла улыбка. Сейчас отпечаток пережитого и попытки свести счёты с жизнью сделали её только привлекательнее. Когда мы только познакомились, она ещё была просто милой девушкой с задатками роковой женщины, а теперь каждое подёргивание её мускула на лице было обусловлено чем-то таинственным, загадочным, тем, что я так полюбил.

– Я не мог дать тебе…– пытаясь выдавить из себя нужное слово, я почувствовал её ладонь на своей щеке, прерывающую эти тщетные попытки.

– Я знаю, я знаю, – сказала она.

На минуту повисла тишина. Она встала с кровати, ушла на кухню и вернулась со стаканом воды. Сделав глоток, она села рядом, передала стакан мне, а потом, глядя перед собой, заговорила:

– Знаешь, что такое «эффект Зейгарник»?

Я отрицательно помотал головой.

– Мне больше нравится, когда этот эффект называют «прерванным счастьем», правда красиво? – она мельком взглянула на моё невозмутимое лицо и продолжила: – Суть в том, что человек лучше запоминает прерванные действия. Вроде всё так просто и понятно: человек забывает законченное дело, а не законченное – помнит долгое время, но я никогда не обращала на это внимание, пока не наткнулась на статью. На этом психологи и зарабатывают, они пытаются найти в людях такие нерешенные проблемы и дают им шанс всё доделать и отпустить прошлое. Вот поэтому я терпеть не могу фильмы с открытой концовкой, это чистой воды жульничество, чтобы зритель запомнил картину и время от времени вспоминал её, обсуждал и пересматривал. А ещё я как-то читала Моэма, и он называл писателей самыми свободными людьми, и только недавно я поняла почему. Представь власть людей, которые могут переписать историю своей жизни, могут взять диалог из прошлого и переписать все реплики так, как им хочется. Могут создать идеальный мир, но чаще всего создают мир ещё более жестокий и холодный, чем он есть на самом деле. Обладай я такой властью, я бы использовала её только для увековечивания самого хорошего, что может существовать на земле.

– Поэтому ты это сделала? Хотела стать моим прерванным счастьем?

Она удивлённо посмотрела на меня, кажется, она не предполагала, что я пойму, к чему она клонит. Как минимум не так скоро. Но уже спустя мгновение её взгляд наполнился нежностью, и она произнесла:

– Мы оба хотим.

– Я не хочу этого! – мой голос разлетелся по всей квартире, он звучал так далеко и отстранённо, что я не верил, будто сам это произнёс.

– Мы с тобой не созданы для тихой и размеренной жизни с обручальными кольцами на безымянных пальцах, надолго ли нас хватит с нашим-то восприятием реальности, то, как мы понимаем любовь, – это нечто необъяснимое, – она подошла в плотную и посмотрела мне в глаза. – Только ты можешь сделать меня такой же бессмертной, как ты сам, только так мы сможем всегда оставаться вместе.

– Я не бессмертный, что ты несёшь?! – я чувствовал, как ярость подступает к горлу, теперь каждое моё слово проходило через этот фильтр и приобретало соответствующий окрас, но на самом деле более разбитым и беспомощным я себя ещё никогда не чувствовал.

Кажется, её это никаким образом не беспокоило, так же спокойно и нежно она продолжала:

– Можешь сказать, какое сегодня число? Или сколько сейчас времени?

Я опустил глаза в пол, лунное пятно уже давно расползлось по всей комнате и освещало каждый уголок, я постарался вспомнить сегодняшнее число или хотя бы день недели, но тут же сдался, почувствовав неспособность добиться положительного результата.

– Ты даже интуитивно не ищешь глазами часы или календарь, чтобы подсмотреть, – она провела рукой перед собой, – ты сам меня попросил всё убрать. Честно, я даже приблизительно не понимаю, как ты воспринимаешь мир, и даже не представляю, как тебе тяжело, но не все твои воспоминания связаны с прошлым.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь! – теперь и её голос прокатился эхом по всей квартире и прозвучал отрезвляюще в моей голове, она обняла меня и уткнулась носом в моё плечо. – Это ты мне рассказал о моей смерти, это уже произошло. И тебе придётся меня отпустить в тот самый день, который ты так упорно стараешься забыть.

VII

– Эй, ты там аккуратно, смотри, салон мне не заблюй.

Фонари и поочередно загорающиеся неоновые вывески за окном превратились в шлейф одного разноцветного пятна, больше похожего на радугу. Пахло палёным деревом и сигаретами. Я хотел было спросить, какой сегодня день, но как только слова запершили в горле, я почувствовал, что с первым же звуком сделаю с салоном то, что меня просили не делать. Дворники гоняли налипший снег по лобовому стеклу, казалось, зима была единственной константой во всей этой истории. Была это одна зима или всегда разная, в сущности, не имело никакого значения. Имело значение то, как мы справлялись с вынужденным заточением, могли ли мы высидеть наедине с самими собой, обнимая еле тёплую батарею, или не выдерживали и бросались в объятия другого человека, называя этот акт бессилия и слабости любовью. Поступил ли точно так же мой отец, и был ли я продуктом чужой слабости, которую по ошибке приняли за другое чувство? Не знаю. С отцом говорить я не любил, но простить его стоило.

Водила высадил меня у офисного здания, сказал, что за меня уже заплатили, брезгливо оглядел и растворился в бушующей метели.

«За тебя уже заплатили» – очень обидная фраза для человека, который хотел сам отвечать за свои поступки. Таксист, конечно, имел в виду деньги за проезд, но всё остальное я додумал уже сам, как обычно все мы и поступаем. Находился я в начале своей истории или в её конце, сложно сказать, но с уверенностью могу сообщить, что я находился в этой истории, и это единственное, что было важно. Как-то мама мне рассказала, что я позже других детей начал разговаривать, сейчас бы я не отказался и закончить разговаривать раньше других. Угловатые снежинки врезались в моё лицо. Метель постепенно затихала, и это не могло не радовать. Оценить красоту катастрофы можно только находясь вне катастрофы. А я был в самом её центре и боялся, что никто эту самую красоту не в силах заметить и понять.

Тот самый день, дальше которого уходил только я. Не знаю, почему я сказал ей, что она наглотается таблеток, может, хотел, чтобы она до конца верила, будто сама всё решает, а может, просто боялся сказать ей правду. Я обещал не вмешиваться, но при этом я обещал сделать её свободной, дать шанс связать себя с вселенной через любовь и полную осознанность, надеясь, что это примерно одно и то же. Из здания напротив постепенно вываливались люди. Я нащупал в своём кармане сотовый телефон и, как только увидел её, набрал нужный номер. Она так долго ждала этого дня, но, услышав мой голос, потеряла самообладание. Я смотрел, как содержимое её сумочки падает на асфальт вместе с телефоном, в динамиках которого ещё звучал мой сдавленный голос. Дальше я смотрел, как осознание реальности наполняет её сердце, как отблеск последних часов превращает её тело в самое дорогое и красивое произведение на свете, которое я был обязан увековечить. Ради нас с ней.

Я шёл на автопилоте до самого дома, и только звонкий хлопок входной двери вернул меня в настоящее. Она уже занырнула в подъезд. Я стоял на холоде, вскинув голову вверх, наслаждаясь каждой секундой этого момента. Момента, ставшего завершающей рифмой стихотворения, так долго жившего в моей душе незаконченным.

Дверь в квартиру была не заперта. Аккуратно делая шаг за шагом, я прошёл в спальню и увидел её. Она сидела на полу с пустой баночкой из-под какого-то лекарства в руках и смотрела в окно. Только когда я всем телом оказался в комнате, она медленно перевела свой полный жизни взгляд на меня и спросила:

– Никаких таблеток не было?

– Нет, – ответил я.

– Это сделаешь ты?

– Да, – ответил я.

Больше мы не проронили ни слова. Я перенёс её бледное тело на диван, причесал её каштановые волосы, сложил её холодные руки на животе, вытер с пола густую гранатовую лужу от пореза и сел рядом. Впервые меня переполняли чувства, идущие не из головы, а из глубины моего сознания, чувства к обездвиженному идеалу женщины, ради которой можно было закончить историю. И начать её заново.

Оглавление

I

II

III

IV

VI

VII