Когда мы жили на 43-м пикете [Людмила Ракузо] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

«43 пикет»

Когда мы жили на «43 пикете», я с детства пыталась выяснить, что значит «пикет» и почему 43-й. Никто не мог мне этого объяснить и вот теперь, я попробовала сама найти более-менее разумное объяснение.

Пикет – точка разметки расстояний на железнодорожных линиях на местности с шагом в 100 м. Когда-то в городе Юрге, через весь город проходила железнодорожная ветка. Начиналась она на кирпичном заводе, шла по всей улице Московской, потом по переулку Литерному и заканчивалась на первом участке. Вот видимо где-то на этой линии, была точка разметки ПК-43 и в районе этого столбика началась застройка частного сектора, наречённого в народе как «43 пикет». Но это моё личное предположение. Был ещё «27 пикет» вдоль ж/д, где-то в районе Старой Юрги. В городе много мест со странными названиями: «40 домиков», Бурлачиха, первый участок, второй и пятый, но никогда не было третьего и четвёртого. Или были?..

В крутых берегах речки Бурлачихи жили немцы в землянках. Там же, только чуть выше, было у них кладбище. Теперь там немецкий мемориал и садовые участки. Берега уже не такие крутые и речка уже не речка, а ручей. И только весной шумно бурлит оправдывая своё название. Первый участок, это теперь промзона, а когда-то было много жилых улиц, клуб, баня и школа № 6. Центр города называли «2-й участок». Помню бараки, в которых жили люди и располагались разные учреждения. За баней, по Леонова-3 стоял барак, в котором была стоматология. Мне там впервые удалили зуб…

Железнодорожная линия, проходившая по улице Московской, просуществовала до 1964 года, а «43 пикет» стоит и поныне. Для всех кто родился и жил на «43 пикете», это точка разметки всей нашей жизни. Наше детство, наши родители, наша малая Родина. Однажды, наш одноклассник, с гордостью произнёс: «Мы – сороктретьевские!»

Скелет в шкафу

Начала писать и вдруг поняла, что я не знаю о своих предках почти ничего и спросить уже не у кого, а ведь мне бабушка так много рассказывала. Я была уверена, что знаю, если не всё, то очень многое. Теперь понимаю, информации было чуть, а были в бабушкиных рассказах эмоции о пережитом.

Наш дед Ракузо Винидикт Яковлевич, родом из Белоруссии, Могилёвская область, Быховский район. Совсем неожиданно оказалось, никакой он не Ракузо, а Николайчик. Это мне рассказали родственники нашего деда, которых я случайно отыскала в соцсетях. Вот уж никак не ожидала обнаружить скелет в шкафу. Оказывается, во времена репрессий, на семью Николайчик пришла бумага о неблагонадёжности. Сменив фамилию Николайчик на Ракузо, вся дедушкина семья подалась в бега из Белоруссии в далёкую Сибирь. В надежде, что тут их не найдут и дальше Сибири не сошлют. Какие ещё семейные тайны унесли с собой в могилу наши предки? Про своего первого мужа, бабушка говорила, что он пропал в гражданскую. Ни имени, ни фамилии. Никаких подробностей. Пропал, как и не было…

Беглого белоруса привёл бабушке её отец, Гордеев Михаил Дементьевич, наш прадед. Это уже в Сибири было. Хранила бабушка фотографии в старинных рамках. На одной из них, совсем ещё молодая бабушка с маленькой дочкой Ниной на руках. На бабушке кофта в оборочках со множеством маленьких пуговичек. На маленькой Нине шнурованные ботиночки до колен. Рядом сидит на венском стуле, закинув ногу на ногу, в хромовых, начищенных сапогах, бабушкин муж и наш родной дед, Ракузо Винидикт Яковлевич. А папы ещё нет, не родился. Но и фотографии те пропали вместе с тётей Ниной. Вот и пришла мне в голову мысль, записать всё, что знаю и помню. Пока ещё помню… Вдруг кому-нибудь, когда-нибудь интересно станет, кто мы и откуда. Когда-то, давным-давно, я просила бабушку рассказать «про раньше» и она мне рассказывала о своём далёком детстве, начиная каждый свой рассказ словами – «Вот раньше то бывало…»

О родителях

Знаю, что папа в школе хорошо учился. Я видела папин табель с отличными отметками об окончании семилетки. Был папа щёголем, хоть и деревенским. То шарф повяжет с особым форсом, то шапку сдвинет набекрень. Став взрослым, он всегда выглядел элегантно. В костюме, при галстуке, на брюках стрелки наглажены, ботинки начищены. Весной мужики в сапогах по грязи шлёпают, а папа в ботиночках с камушка на камушек перепрыгивает. Не простой деревенский парень, а франт столичный. Откуда это в нём? На фото мама с папой, 1952 г.

Вот и влюбилась в него наша мама. Не знаю ничего о их романе – как познакомились, долго ли встречались, но проводила мама папу в армию и ждала 3 года. Служил папа в Москве, с 1949 по 1951 гг. Наверно мама ему письма писала, мечтала замуж за него выйти. Чтобы мечта сбылась наверняка, решила мама в союзники бабушку привлечь. В один прекрасный день, а именно в день рождения бабушки, явилась мама в гости с подарком. Бабушка подарков не любила, всегда говорила: за всё надо платить, а за подарки – расплачиваться. Подарок был не хилый – лежали в коробке шикарные ботиночки, да с пряжкой блестящей. Бабушка за голову схватилась – во век ей не расплатиться за такой подарок. Сразу смекнула с чего такая щедрость, стала отказываться наотрез, ни в какую не хотела брать. Что она папе может сказать? Да он её и слушать не станет, возьмёт и женится на другой, что тогда?…

После армии папа женился на маме и 31 декабря 1951 года в Юргинском ЗАГСе был зарегистрирован брак между Ракузо Василием Винидиктовичем и Гончаровой Таисией Ивановной.

Зазеркалье

В Юрге папа пошёл работать на машзавод в цех № 50 подручным сталевара. Как главный герой из кинофильма «Весна на Заречной улице». В горячем цехе (как тогда говорили), хорошо зарабатывал. Соседи и знакомые приходили к нам перехватить денег взаймы до зарплаты. Получил жильё – домик на «43 пикете». Дом состоял из комнаты и кухни. Жили мы впятером – мама, папа, я и бабушка с тётей Ниной. Тётя Нина, старшая папина сестра, женщина одинокая и полуграмотная. В комнате на диване спала я, там же стояла родительская железная кровать с никелированным изголовьем. Посередине комнаты стоял круглый стол. Над столом висел большой, жёлтый абажур с бахромой. Бабушка с тётей Ниной спали в кухне за печкой. Места всем хватало. На фото папа, мама и я у бабушки на руках, наш дом на 43 пикете, 1954 г.

Моим пристанищем был диван, я не только на нём спала, я на нём жила – читала, рисовала, играла. Рядом с диваном, на этажерке, стоял радиоприёмник, я любила слушать песни и громко подпевать – «Ой ты, дорога длинная, здравствуй, земля целинная…». Добрый Оле Лукойе рассказывал мне сказки: «Здравствуй, мой маленький дружок! Садись поудобней…». Уверенная, что обращаются именно ко мне, я послушно усаживалась и слушала очень внимательно.

На пружинном сиденье хорошо было прыгать, пока никто не видит. В спинке дивана имелись зеркала и если хорошенько подпрыгнуть, то на короткий миг было видно отражение комнаты. Комната была очень похожа на нашу, но почему-то гораздо лучше! Время шло, я подрастала и уже не надо было подпрыгивать, чтобы заглянуть в зеркало. Частенько мы с подругой Галкой, с восхищением разглядывали комнату из Зазеркалья и мечтали туда попасть.

Мама работала в больничной прачечной. Пару раз она брала меня с собой на работу. Там было очень страшно, крутился огромный барабан на ремнях – типа стиральная машина. Вокруг что-то громыхало и шипело, откуда-то со свистом вырывался пар и в этом тумане перекрикивались прачки. Иногда мама носила стирать в прачечную большие вещи из дома, одеяла байковые, покрывала. Обратно приносила всё сияющее чистотой. Покрывало с моего дивана было красивое, плюшевое, светло-жёлтое и очень маркое. После прачечной оно становилось неузнаваемым. Тогда ведь всё стирали в корыте, на стиральной доске, большое покрывало разве вручную так простираешь!

Воскресенье, день веселья!

Блины бабушка печь любила, все говорили, что у бабы Поли, самые лучшие блины. Первый блин бабушка всегда вручала мне. Потом все садились пить чай. Мама ставила на стол чашки со сметаной и с растопленным коровьим маслом. Вкуснее всего было обмакнуть блин в масло, а ещё лучше в сахар. Бабушка в тарелочку несколько блинчиков отложит и идёт к Кормушаковым, угощать соседскую бабу Лизу. Баба Лиза с ответным визитом к нам придёт и угощение принесёт – тарелку хрустящего татарского хвороста.

Мои первые детские воспоминания. Было мне тогда, чуть больше трёх лет. Солнечное, воскресное утро. Весело поёт радио: «С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днём!..» Меня распирает радость! Сегодня вся семья в сборе. В комнате мама с папой, я бегу из комнаты на кухню, там бабушка, она заводит тесто на блины. В печи весело потрескивают дрова. Я разворачиваюсь и снова бегу в комнату. Мама застилает постель, тщательно расправляет одеяло на кровати. Из комнаты я мчусь вприпрыжку опять на кухню. Бабушка ставит рядом с плитой табурет, на него кастрюлю с тестом. Бегу обратно в комнату, мама стелет поверх одеяла белый подзор с кружевным краем и голубое, гобеленовое покрывало. Осталось сложить пирамиду из подушек. Резкий разворот и я опять на кухне. Бабушка достаёт большую чугунную сковороду. Прикрикивает на меня: «Уймись!» Уняться совершенно невозможно, меня переполняет восторг! К бабушке присоединяется папа: «Прекрати носиться!» Он бреется опасной бритвой и моя беготня его напрягает. «Воскресенье, день веселья!» – радуется в радиоприёмнике Марк Бернес и при очередном забеге я цепляюсь ногой за табурет…

Слыша грохот за спиной и бабушкины вопли, не оглядываясь и не останавливаясь, со всего разбега я влетаю под кровать. Забиваюсь в дальний, тёмный угол и … о, ужас! Вижу, как к кровати приближаются папины ноги. Весёлое пение радио сменилось бабушкиными причитаниями. День померк.

Арап

По утрам всех будил заводской гудок. Гудел три раза в 7-00, в 7-30 и в 8-00. Все уходили на работу и мы с бабушкой оставались дома одни. Бабушка очень боялась «сиблонцев», так она называла заключённых Сибирских лагерей. Тогда папа в питомнике Сиблага приобрёл щенка восточно-европейской немецкой овчарки. Пёс был совсем молодой, но очень крупный и уже прошёл школу дрессировки. Знал много команд, но был очень агрессивный, натравленный на человека. Слушался он только маму и папу. Бабушку и тётю Нину игнорировал. Кормить Арапа могла только мама. Все его боялись и свои, и чужие. При приближении чужих, пёс захлёбывался в яростном лае и только команда «свой!», заставляла его замолчать, но он продолжал угрожающе рычать, скалить острые клыки и на загривке шерсть стояла дыбом. Вид у собаки был устрашающий. Уходя из дома, дверь мы запирали на замок, который легко открывался гвоздём, уверенные, что к двери Арап никого не пропустит. После смерти мамы, Арап покусал бабушку, порвав ей обе руки. Пса пристрелили.

Аэродром

Из нашего окна открывался вид на широкую степь. Серебристые метёлки ковыля перекатывались волнами под летним ветром. Осенью катились, подпрыгивая, по степи шары перекати поле. Побежишь, не догонишь. На этом месте в конце пятидесятых, в Юрге открыли аэродром буквально рядом с нашим домом. Аэродром был в ведомстве машзавода. До этого, аэродром находился примерно на месте теперешней, городской администрации, но там были только планеристы. Мама, конечно, не упустила такую возможность и пошла работать на аэродром разнорабочей. В её обязанность входило выкашивать траву и стелить «старт». Папа тоже постоянно пропадал на аэродроме. Помогал маме косить, а скошенную траву, вёз на тележке домой, нашей корове Зорьке.

К маме на аэродром я бегала каждый день. Мама занималась своей работой и между делом показывала мне разные цветы и травы, рассказывала, как они называются. Мы с ней собирали букеты. Маминым любимым цветком была скромная незабудка. Иногда мы прогуливались втроём – папа, мама и я. Такие прогулки были только по вечерам, когда самолёты уже не летали. Было тихо, солнце клонилось к горизонту и перепёлка кричала: «…спать пора… спать пора…» Счастливое время.

Штат на аэродроме был маленький, во главе был начальник А. М. Махонин. Ещё был радист Олег, папа с ним очень сдружился. В отдельной будке-сторожке сидели дядьки сторожа. Уборщицей работала наша соседка, тётя Аня Ливанская. Самолёты летали довольно часто, несколько рейсов в день делал жёлтый пассажирский кукурузник и по одному рейсу почтовый и санитарный с красным крестом. Кукурузники летали в Яшкино, Анжерку, Кемерово, Тайгу, Мариинск. Пассажиров всегда много было, даже городской рейсовый автобус ходил с вокзала до аэродрома. Самолёты, при взлёте и посадке, с рёвом пролетали над крышей нашего дома. Не помню, что бы кто-то возмущался этим шумом, никому это не мешало. Только тётя Нина каждый раз пела частушку – «Самолёт летит, крылья стёрлися. Вы не ждали нас, а мы припёрлися!»

Полет на кукурузнике

Однажды и мне довелось летать на кукурузнике в Кемерово. Это наверное, самое яркое впечатление из моего детства. Летнее утро, в голубом небе плывут лёгкие облачка. Мы торжественно шагаем на аэродром. Мама с папой и мамина сестра тётя Иза с мужем дядей Димой, решили навестить родственников в Кедровском. Взяли и нас с Тамарой. Тамара, моя двоюродная сестра, дочь тёти Изы и дяди Димы. Мы с ней были одного возраста и очень дружили.

Это было настоящее приключение. С каким нетерпением мы ждали взлёта! Одно дело, видеть каждый день летящие самолёты над головой и совсем другое лететь самой в небе. Неслыханный праздник. На нас с Тамарой, надеты новые, хоть и ситцевые платья. В туго заплетённых косичках, наглаженные ленты. Сандалии обуты не на босую ногу, а с белыми носочками. Все волнуются в ожидании, но вот пилот открывает дверь в салон самолёта, цепляет ступеньку и мы забираемся внутрь. Самолёт разбегается подпрыгивая на кочках, отрывается от земли и мы летим! Все с любопытством прилипают к иллюминаторам. Первое, что я увидела, это крышу нашего дома и соседских гусей на поляне. Какое сверху всё было маленькое! Самолёт набирает высоту, под нами проплывают прямые улицы «43 пикета», бескрайние поля, знакомые лога. Передо мной открылась невиданная панорама. Такой красоты я не ожидала. У меня захватило дух! Но тут самолёт попал в воздушную яму и у Тамары началась морская болезнь. Дальше мне пришлось в одиночестве любоваться завораживающими видами. Все были заняты Тамарой, ей дали бумажный пакет и велели в него дышать. Самолёт, то проваливался в воздушную яму, то снова шёл вверх. Трясло изрядно. Пассажиры сидели на жёстких сиденьях вдоль бортов. Когда самолёт накренялся, я судорожно цеплялась за сиденье, чтобы не свалиться в проход. Под нами проплывали удивительно ровные квадраты полей. По ниточке-дороге полз грузовичок размером с зёрнышко. Когда нас потряхивало, как на ухабах, папа спрашивал, не боюсь ли я. Мне совсем не было страшно, ведь рядом были папа и мама. Полёт был совсем недолгим. Самолёт пошёл на посадку и вот тут я поняла, что такое морская болезнь…

Уже во взрослой жизни мне не раз доводилось летать на современных лайнерах в Ташкент, Ленинград, Бухару. Но на всю жизнь запомнился недолгий полёт из детства, на неуклюжем кукурузнике АН-2.

Как-то раз, бабушка собралась погостить к родственникам в посёлок Яшкино. Мама с папой уговорили её полететь туда на самолёте. Ну, как уговорили? Купили билет и посадили в самолёт. Впечатление от полёта было немногословным: «Страху натерпелась!»

Потом, на месте закрывшегося аэродрома разместили метеостанцию, но и её закрыли и теперь на этом месте церковь.

Та заводская проходная…

Вокруг аэродрома тянулся довольно глубокий ров, это чтобы скот не забрёл на взлётное поле. Кое-где виднелись воронки оставшиеся от снарядов. За аэродромом находилась испытательная станция машзавода – стрельбище, огороженное колючей проволокой. Из нашего окна можно было разглядеть высокий насыпной бугор. Стрельбу слышно было в любой части города. Противотанковые и корабельные пушки бабахали одиночными выстрелами. Когда же шли испытания артустановок для эсминцев, от канонады дребезжали стёкла в окнах и содрогались стены, эти орудия стреляли очередями. Стрелять перестали в 1990 году и в тишине начался развал. Развал завода… Развал страны…

После подписания договора между СССР и США, завод перестал получать военные заказы, других заказов почти не было. Масса людей осталась без работы и без зарплаты. Сначала зарплату задерживали, потом вообще перестали платить. Заводским рабочим стали выдавать талоны вместо денег. На эти талоны можно было пообедать в заводской столовой и домой прихватить пирожков и хлеба. Потом и столовые стали закрываться. Начались забастовки. Рабочие массово стали увольняться с завода. Наш цех закрылся и я перевелась в соседний цех. Потом совсем пришлось уволиться с завода. В городе работы не было никакой и только благодаря подруге Тамаре Коноваловой меня взяли на пивзавод приёмщицей стеклотары. В 1998 году люди вышли на рельсы и перекрыли Транссибирскую магистраль. Начались рельсовые войны.

До той поры большинство жителей города были рабочими машзавода. По утрам, сплошной людской поток двигался по улице Машиностроителей в сторону завода, а в конце рабочего дня обратно, в сторону города. С самого раннего утра все улицы города уже были чисто подметены, а проезжая часть помыта поливальными машинами. Люди гордились тем, что работают на оборонном предприятии. На заводе изготавливали оборудование для космоса (МКС, БЖРК) и для ВМФ. Изделия были лучшими в мире. Работа на заводе считалась престижной. Много было династий. Наши родственники тоже там работали.

Мамина старшая сестра – Руфина Ивановна Беседина работала начальником техбюро цеха № 23. Младшая мамина сестра Иза Ивановна Кравец – контролёром в ЦИЛ (Центральная Инструментальная Лаборатория). Муж Изы Ивановны, Дмитрий Галактионович Кравец – инженером в технадзоре ИПР. Когда стали взрослыми их дети, Саша и Тамара, они тоже пошли работать на машзавод.

Мамин родной брат Александр Иванович Гончаров, работал начальником бюро ППР в ОГМех (отдел главного механика). Его жена Валентина Владимировна работала начальником бюро общего подотдела главной бухгалтерии.

На заводе работал папа, подручным сталевара в цехе № 50. Слесарь механосборочных работ-штамповщик – это моя профессия в цехах № 36 и 42. В 41 цехе я работала секретарём начальника цеха. Оля работала инженером-конструктором в техбюро ИПР.

Наш родной дядя, Александр Иванович Гончаров, был нашим семейным фотографом. Мы очень признательны ему за все наши фотографии. Тогда фотоаппараты были большой редкостью. Благодаря ему, мы теперь с ностальгией разглядываем старые, чёрно-белые фотографии. Нам есть на что посмотреть и что вспомнить! Жена дяди Саши – Валентина Владимировна Корникова, хоть и была родом из села Поломошное, но была дамой с изящными манерами, к тому же эрудированная и приятная собеседница. У дяди Саши и тёти Вали было двое детей – Володя и Оля, наши двоюродные брат и сестра. На фото – двоюродная сестра Оля Гончарова и я (справа).

По малину

В посёлок Яшкино, бабушка обычно ездила на электричке и меня с собой иногда брала. В гости ездили к многочисленным бабушкиным родственникам. Это было всегда летом, когда поспевала малина. По ягоду ходили в тайгу. Три сестры – баба Поля, баба Пана и баба Дуся. Все шли с вёдрами, а мне давали бидончик. В лесу стоял густой аромат цветов и хвои. Голоса птиц звучали необычно и очень красиво, совсем не похоже на сумасшедший ор городских воробьёв. Огромные сосны и кедры поднимались до самого неба. Запрокинув голову я смотрела как высоко в небе плывут облака и ждала, вдруг облако зацепится за острую макушку высоченной ели… Но меня окликали – не отставай! Начинались малинники и бабушки начинали собирать ягоду. Они постоянно перекликались: «Ау!.. Ау!..» Хотя не теряли друг друга из вида. Сейчас я догадываюсь, что кричали они наверное медведю, отпугивая его от малинника. Вёдра быстро наполнялись и только на дне моего бидончика перекатывались одинокие ягодки. Малина росла исключительно в буреломе, продраться было непросто. Жгучая крапива росла везде, куда не протяни руку. Когда же я добиралась до ягоды, она почему-то попадала не в бидон, а мне в рот…

Исчезнувшая деревня

В конце пятидесятых на огородах ягоду почти никто не выращивал. Старались посадить как можно больше картошки. Ягоды вокруг и так хватало, только собирай. Начиная от нашего дома, в полях и логах было много клубники. В первом же логу, за «43 пикетом», протекала речка Ягодная. За речкой, на крутом берегу, когда-то стояла деревня с одноимённым названием. Но на моей памяти деревни уже не было, а только стоял на том месте памятник с крестом и памятными табличками. Деревня же переселилась на несколько километров дальше и стала называться Ново-Ягодная. Сейчас и от неё почти ничего не осталось, только дачи и ферма агротехникума. А на ягодных полянах и по сей день зреет клубника.

Корову мы старались пасти сами. В стаде корова давала меньше молока. Соседи тоже своих коров гоняли пастись в ближние лога. Бабушка накидывала корове на рога верёвку и выводила её со двора. Следом топали мы с телком. С мамой пасти корову было интересней. Это было как экскурсия. Мама рассказывала мне обо всём, что видела вокруг. Импровизированные уроки природоведения. Иногда мы поднимались к памятнику. С трудом забираясь по крутому и высокому склону.

От мамы я и узнала, что стояла тут деревня Ягодная. Очень много клубники здесь было, поэтому назвали так речку и деревню. Деревню основали крестьяне – Столыпинские переселенцы из Рассеи. Вокруг рос лес, на речке стояла мельница. Постепенно от леса остались берёзовые околки, от речки ручей, от деревни памятник, поставленный кем-то, в память о родной деревне и покоившихся здесь предках. Вандалы забили таблички на памятнике, но можно было прочитать фамилии – Василевич и Шитиков. В наши дни и ручей почти совсем пересох. Крутые берега стали пологими. Рельеф изменился до неузнаваемости. Почти ровное поле и памятник среди пахоты. Как жаль…

Выбражуля

У мамы с папой было много друзей. Они приходили к нам отмечать большие праздники – 1 Мая и 7 Ноября. Всегда собирались у нас после демонстрации. Взрослые такие гулянки называли «в складчину». По радио с утра звучали бравурные марши, поднимая настроение до уровня праздничного. Мама доставала тарелки с золотой каёмкой и рюмки на ножке. Красиво сервировала стол и сама наряжалась. У мамы была швейная машинка и домашние платья, она себе шила сама, а нарядные, «на выход» заказывала в ателье. Брала меня с собой, когда шла на примерку. В ателье я с интересом разглядывала витрину с тканями, от их разнообразия рябило в глазах. С любопытством наблюдала исподтишка за посетительницами – все такие нарядные, все такие разные. Они поражали моё детское воображение своими столичными манерами и фетровыми шляпками с вуалькой. Ещё мне очень нравились муфты, дамы в них прятали кружевные, носовые платочки. Мама для меня тоже сшила маленькую муфточку. Вот только гулять мне её не давали, что меня очень расстраивало. Это был парадный аксессуар, не для беготни по улице, а мне так хотелось повыбражать перед подружками.

Наряжать меня маме нравилось. Она шила мне ситцевые и фланелевые платьица. Помню своё плюшевое пальто, ужасно маркое. Однажды пальто было постирано в прачечной и вдруг обнаружилось, что оно светло-голубое, а не серое! В ту пору у взрослых входили в моду пальто с каракулевыми воротниками. Это был последний шик, не все могли себе позволить такую роскошь. В основном воротники были цигейковые и шапки тоже поголовно цигейковые. Детское пальто с каракулевым воротником никто и вообразить не мог. А мне купили! Все разглядывали мой невероятный наряд, говорили о нём, обсуждали, любовались. Я чувствовала себя в статусе королевы, не ниже! Но надевать его разрешалось только для выхода «в город».

Дополняли наряд ботиночки с меховой оторочкой и шаровары с начёсом. Мои сверстники ходили в подшитых валенках, донашивали одежду старших братьев и сестёр, а я щеголяла в обновках. Тогда в основном семьи были многодетными, а я была единственным ребёнком в семье и меня наряжали и баловали подарками. А ещё поднимала мою самооценку обёртка от плитки шоколада. На ней золотыми буквами было написано «Руслан и Людмила». Людмила! Моё имя даже на шоколадке пишут.

Но при всём при том, висел на видном месте папин солдатский ремень с медной пряжкой – стимул послушания…

Подарки

Дарили мне книги и игрушки не часто, но сколько было радости! Очень я любила книжки-раскраски и новенькие цветные карандаши. Большие подарки были к дню рождения. Запомнился синий патефон. Он был меньше размером, чем обычные патефоны и выглядел детским, что никак не отражалось на его работе. Пластинки крутили те же самые. Теперь по праздникам, под патефон, взрослые танцевали фокстрот «Рио-Рита» или танго «Брызги шампанского» и кружились в вальсе «Дунайские волны». Сейчас меня удивляет, что в ту пору все умели танцевать вальс! Мне разрешали самостоятельно проигрывать пластинки. Я усердно крутила ручку патефона и осторожно опускала иголку на пластинку. Не всегда удачно. Иголка издавала противный звук и приходилось выслушивать нотацию о бережном отношении к вещам вообще и к пластинкам в частности.

Последним подарком от родителей стал велосипед. Мне исполнилось семь лет и немыслимо щедрый подарок был вручён со словами – «Нынче ты пойдёшь в школу и поэтому мы дарим тебе этот велосипед, он называется «Школьник». И действительно, на раме красовалась символическая надпись. Я уже умела читать и с восторгом, несколько раз прочитала такое многозначительное название. Хотелось вскочить и помчаться, но за окном ещё белели сугробы, день рождения у меня в марте. Мне не разрешили даже дотронуться до подарка из-за опасения, что я вымажусь смазкой, толстым слоем щедро покрывавшей велосипед. Папа видя моё нетерпение, сжалился и разрешил позвонить в блестящий звоночек на руле, на этом радость закончилась. Я была обескуражена, но папа невозмутимо убрал велосипед подальше с глаз, до лучших времён. Надо-ли рассказывать, с каким нетерпением я ждала когда растает снег и высохнут дороги. Велосипед служил мне верой и правдой много лет. Гоняла я на нём по улицам «43 пикета» до той поры пока колени не стали упираться в руль. Велосипед перешёл по наследству сестре и она не слазила с него ещё несколько лет.

Торт и рыбий жир

Первый торт в моей жизни был в виде большой шоколадной звезды. Меня поставили на стул перед гостями. Я торжественно, с выражением продекламировала стихотворение, выученное с мамой накануне. Когда родители открыли коробку, я увидела, что-то сказочно невероятное, в кремовых завитках и шоколадной глазури. Разве можно есть такую красоту! Хорошо запомнилось – торт был пятиконечный и мне исполнилось пять лет! Мне отрезали от звёздного торта один луч и налили чай в новую, только что подаренную чашку. Но вкуса того торта я не помню.

Зато хорошо помню вкус рыбьего жира. Нет ничего более отвратительного, чем эта полезная мерзость. Что заставляло родителей поить меня этим снадобьем? Я не была болезненной и хилой, совсем даже наоборот, в меру упитанный, здоровый ребёнок. Каждое утро папа доставал из шкафчика ненавистный пузырёк и подзывал меня. Я смотрела как льётся в ложку вязкая струйка и мой организм содрогался от отвращения. Папа просил открыть рот… Зажмурившись, я проглатывала как можно быстрее содержимое ложки. «Молодец!» – объявлял папа и я убегала.

Гастрономический рай

Большим событием для меня был выход в город с родителями – это было праздником. До сих пор помню роскошный магазин № 13, его ещё называли «Нижний гастроном». Он мне казался настоящим дворцом, с витиеватой лепниной и бронзовыми люстрами. Никогда больше, за всю свою жизнь, я не встречала такого изобилия конфет. А какой аромат настоящего шоколада стоял в бакалейном отделе! Я любовалась разнообразием шоколадных сластей, пока родители делали покупки. Потом они спрашивали меня, что же я выбрала, но выбрать было невозможно! Тогда они на свой вкус покупали по несколько штук разных сортов и я ликовала – моя коллекция пополнится новыми фантиками! Затем мы шли в отдел «Соки, воды». Там наслаждаясь лимонадом с шипучими пузырьками, я разглядывала огромного медведя под потолком. Медведь тоже пил из своего стакана. Он как живой, то запрокидывал голову назад, то наклонял её вперёд. Его стакан, то пустел, то снова наполнялся и я не могла оторвать глаз от этого чуда!

В отдельных будках сидели кассирши в белых, кружевных наколках на голове. Глядя, как они крутят ручку кассы я тоже хотела стать кассиром. Впрочем, глядя на пролетающие самолёты, над нашим домом я мечтала стать лётчиком.

По магазинам ходили не часто. В основном все продукты были свои, домашние – овощи, мясо, молоко. Всегда говорили – картошку с капустой вырастили, значит с голоду не помрём. Ну, а если есть корова, то совсем сытная жизнь. В магазине покупали хлеб, сахар, крупу. Только с получки покупались какие-нибудь вкусности, но в ограниченном количестве, лишь попробовать – конфеты, колбаса, шоколадное масло, даже небольшой ломтик красной рыбы. Бабушка от своей порции отмахивалась – баловство, а не еда!

Не помню, что бы нам покупали яблоки. Конфеты помню, а яблоки не помню, но в пакете с Новогодним подарком, яблоко было всегда. Представьте моё изумление, когда я вдруг узнала, что яблоки растут на дереве! Ну не растут же на дереве конфеты или пряники! Почти как у Корнея Чуковского про Чудо-дерево, только там росли чулки, да башмаки…

Пакетов с Новогодними подарками, всегда было два. Один выдавали на утреннике в школе и мы на него сдавали по рублю. Другой подарок был бесплатный – папа приносил с работы пригласительный билет от профсоюза на ёлку в д/к «Победа» и по этому билету выдавали подарок. Подарки были щедрые, много разных, шоколадных конфет, яблоко или мандарин, маленькая шоколадка и большущая вафельная конфетина «Гулливер». Обычно, родители конфеты прятали и выдавали по одной штуке, но Новогодние подарки не забирали. Сначала я с ними играла – пересчитывала конфеты, сортировала, высыпала из пакета и снова складывала. Как кошка с мышкой. Изо всех сил я старалась конфеты не есть, но их становилось всё меньше и меньше и наконец оставалось несколько карамелек.

Конфеты и яблоки, это всё экзотика. Самым крутым лакомством был сахар. Не такой как сейчас, а колотый большими кусками или пиленый. Пиленый неровными кубиками, был завёрнут в синюю обёрточную бумагу и перевязан золотистым шпагатом. Теперь такой сахар почему-то не производят, а жаль. Сахар от меня прятали, закрывали под замок, но я его находила и получала нещадную трёпку, потому, что одним кусочком я ограничиться, ну никак не могла. Последний раз такой сахар я видела в 1998 году, мы его покупали в городе Болотное. Сахар продавали на колхозном рынке из больших мешков, как в далёком детстве.

Соседи

Все соседи жили очень дружно, всегда помогали друг другу. Сегодня кому-то колодец роют, а завтра у другого крышу чинят. Нам соседи помогали пристраивать дом. Когда привозили сено, помогали метать стог. Отец с соседями был в хороших отношениях, его уважали, но близко дружил он только с одним соседом. Жили по соседству с нами татары. Кормушаков дядя Гена, так все его называли, настоящее татарское имя Халиулла. Папа его называл Бабай – дедушка. Интересный был человек, другой национальности, с другими повадками и привычками. Дома ходил в диковинном полосатом, татарском халате и тюбетейке, расшитой затейливыми узорами. Курил он папиросы, но не магазинные, а сам набивал их при помощи пинцета. Достанет с полки сундучок с пустыми папиросными гильзами, коробку с ароматным табаком и священнодействует. Не спеша, как будто колдует…

В Юрге проживало очень много татар. Рядом с городом были деревни, где жили одни татары – Улус, Шалай, Зимник, Сар-Саз и другие. Многие татары не знали русского языка, особенно пожилые. Теперь молодёжь из этих деревень не знает своего, родного, татарского языка. Неподалёку от нас жили Халиковы. Дедушка не снимал с головы тюбетейку, бабушка ходила позвякивая монистами. Пытались мы у них покупать молоко, но пришлось отказаться. Бабушка русский язык не понимала. Приходилось общаться через сыновей, их было шестеро, все взрослые. Если их не оказывалось дома, объясняться с бабушкой было трудно.

Немцев тоже было очень много, пленных и депортированных. Наш «43 пикет» построили немцы. В школе, в пятом классе, когда начинали изучать иностранные языки, класс делили на две группы – половина учеников учит немецкий, другая половина английский. В немецкой половине большинство было немцев. В девяностых годах очень много немцев семьями выехали навсегда в Германию, на свою историческую родину.

В Юрге есть улица Интернациональная. Наш «43 пикет», по своему составу тоже был многонациональным. Наши соседи – татары Кормушаковы, белорусы Шульга, украинцы Маляко, немцы Шох. Про межнациональные конфликты никто и не подозревал. Пацаны в уличной потасовке, если вдруг обзывались «фашистом», то это пресекалось. Хотя, за глаза и взрослые могли про кого-нибудь сказать – «вредный хохол» или «хитрый татарин». Немцы отличались невероятной чистоплотностью. Если во дворе идеальный порядок, а в доме невероятная чистота, значит здесь живут немцы. Среди них тоже не все знали русский язык или говорили с сильным акцентом.

На дне колодца

Зима. Мы с Галкой все в снегу. По сугробам лазить надоело и я зову подругу к нам домой погреться. Она колеблется, то ли к нам пойти, то ли уже домой пора сваливать… Чтобы заманить её к нам, я хвастаюсь новенькой коробкой пластилина. Но это её не соблазняет. Она заявляет, что у неё этого добра, горы. Горы? А у меня вон, полный колодец пластилина! Встав на занесённую снегом горловину колодца, я начинаю прыгать. Снег обрушивается и не успев ничего понять, я оказываюсь на дне колодца. Далеко вверху, в светлом квадрате, торчит Галкина голова. Осознав всю серьёзность произошедшего и посовещавшись, мы понимаем, что без родителей мне не выбраться. Галка рванула к нам домой. Когда Галкина голова на верху исчезла, мне слегка взгрустнулось в предчувствии взбучки…

Тем временем мама, стоя на стуле, складывала на шкафу, журналы ровными стопками. Вдруг, с грохотом распахивается дверь, влетает Галка и орёт: – «Тётя Тася, ваша Людка в колодец провалилась!!!» Веером полетели журналы, стул и мама. Схватив на ходу фуфайку, мама выскочила на улицу. За ней вприпрыжку неслась Галка. В светлом квадрате надо мной возникло две головы. Убедившись, что я не утонула и ничего себе не сломала, мама побежала к соседям за помощью. Вытащил меня из колодца на вожжах Кормушаков Валера, мой спаситель. Очень мне повезло, что в колодце не оказалось воды.

Папины друзья

Большими друзьями были у папы коллеги по работе. Начальник мартеновского цеха Манохин Фёдор Иванович, бригадир сталеваров Шушляев Николай Николаевич и мастер участка Фильченков Иван Семёнович. С его дочерью Светланой Ивановной мы и сейчас общаемся. Ещё кто-то был, но уже не могу вспомнить. На фото – вечер металлургов в ДК «Победа», 9 февраля 1958 г. В верхнем ряду: Фильченков Иван Семенович и папа. Ниже: начальник цеха № 50 Федор Иванович Манохин.

Семья Манохиных жила в большом пятиэтажном доме № 40, по улице Московской. Мы часто бывали у них в гостях, в просторной трёхкомнатной квартире. У Фёдора Ивановича была жена тётя Галя и трое детей. Старшая дочь Люда, на год или два, старше меня, младшая Женя на год младше меня и сын Витька. Люда и Женя маме очень нравились, отличницы, аккуратистки и она хотела, чтобы мы дружили. А мне нравились их куклы и книги. Книги были большие и красочные, это были сказки с яркими иллюстрациями. Нравился городской уют квартиры. На тёплом полу можно было сидеть и даже лежать. У них я впервые мылась в огромной, белой ванне. Туалет меня поразил своей невероятной чистотой, находился он прямо в квартире! У нас на «43 пикете», удобства находились на улице в дощатой будке и называлось это «уборная». Зимой им пользоваться было малоприятно. В сорокоградусный мороз снять с себя штаны, удовольствие ещё то… Как же я завидовала их городской жизни.

Уже тогда я поняла разницу между городским комфортом и неудобствами частного дома. Не надо носить воду на коромысле и греть её. Вода льётся сама из крана, и холодная, и горячая. Можно мыться в огромной, белой ванне когда угодно и сколько угодно. Посуду мыть под струёй горячей воды – неописуемый восторг! Дом к утру выстывал и вылезти из-под тёплого одеяла не было никаких сил, а в городской квартире тепло круглосуточно. Не надо топить печку и таскать бесконечные вёдра с углём, золой и помоями. В 1986 году я наконец-то получила трёхкомнатную квартиру и была на седьмом небе от счастья! Какое же это блаженство умываться по утрам тёплой водой из-под крана не ледяной водой из рукомойника! То, что в своём доме было неприятной необходимостью – мытьё полов, посуды и стирка белья, в городской квартире вдруг стало довольно приятным занятием.

Столичная командировка

Однажды папу отправили в командировку в Москву. Было это примерно в 1957 году. Наверно он там был долго. Помню, как приходили от него письма. Внизу странички одного из писем, он нарисовал девочку на трёхколёсном велосипеде, чем привёл меня в неописуемый восторг! До сих пор помню эту карикатуру.

Помню подарки Московские – целлулоидный заяц, солидные, настольные часы в деревянном корпусе, ковровая дорожка, (все её почему-то называли персидской) и китайские шёлковые нитки мулине для мамы, невероятных расцветок. Ошеломительно красивые, мамины лаковые туфли на высоком каблуке, запомнились надолго, наверное, не только мне одной. Приходили к маме приятельницы, разглядывали восхищённо столичные подарки. Мама прохаживалась перед ними по ковровой дорожке, как по подиуму, поблескивая лаком новых туфель.

В Москву папу посылали на повышение квалификации. Работу свою папа любил. На лацкане пиджака у него красовался знак «Ударник коммунистического труда». Помню, как он с гордостью показывал нам свой партийный билет, когда его приняли в ряды коммунистической партии – теперь он коммунист! В праздничных застольях папа с друзьями говорили увлечённо о работе, иногда начинали яростно спорить. Возмущённые женщины прерывали их спор и предлагали спеть. Папа с Фёдором Ивановичем вставали из-за стола и громко запевали «По диким степям Забайкалья…» Потом пела мама: «Куда ведёшь, тропинка милая, куда ведёшь, куда зовёшь…» Хором затягивали: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело…». Когда дело доходило до «Ой! Мороз, мороооз…», гости начинали собираться домой. Долго прощались у порога, обнимались, выпивали «на посошок» и снова обнимались…

Анютины глазки

Случалось, что к маме забегали подруги или приятельницы с работы. Она тоже к ним иногда ходила и меня с собой брала. По гостям я ходить любила. В незнакомых домах было интересно смотреть, как живут люди, как у них всё обустроено. Встречалось много чудных вещей, которые я видела впервые. Больше всего меня поражала детская мебель. Детский, но совсем как настоящий, диванчик для трёхлетнего ребёнка, производил на меня неизгладимое впечатление. Детские стульчики в те времена были в любом доме. Деревянные, резные и крашеные, с подлокотниками и без, они были привычным атрибутом. Но диванчик с пружинным сиденьем, оббитый бархатом или затейливый комодик с настоящим зеркалом, повергали меня в шок. Впрочем, и совсем не детские вещи я разглядывала с разинутым ртом. Вычурные вазы в буфетах, настенные часы, изящные статуэтки на комодах, салфетки на полках замысловатых этажерок, слоники на диванных полочках…

В городе много было эвакуированных из Москвы, Ленинграда, Сталинграда, Краматорска. Люди везли с собой дорогие сердцу вещицы, диковинные для глухого городка в далёкой Сибири. Я готова была разглядывать все эти несметные богатства часами. Никто мне и не мешал. Мама со своими приятельницами были заняты обсуждением нарядов, но главной темой, конечно, были вышивки. Вышиванием в то время, занимались абсолютно все. Вышитые крестиком салфетки лежали на всех полках. Вышитыми «дорожками» украшали спинки диванов, стелили на стол поверх вышитых скатертей. На вышитых покрывалах, высились пирамиды подушек в вышитых наволочках. На окнах висели «выбитые» занавески, с ажурной вышивкой ришелье. В простенках между окнами, рушники с вышитыми красными петухами. На диванах красовались мягкие «думочки» – маленькие вышитые подушечки.

Все поголовно вышивали крестиком. Гладью вышивать редко кто мог. Из всех знакомых и родственников, гладью вышивала только мама. И нитки у неё были не обычные, как у всех, а китайское шёлковое мулине, привезённое папой из Москвы. Вышитые крестиком розы были очень красивые, но они меркли рядом с анютиными глазками, вышитыми мамой гладью, китайским шёлком. Маме приходилось даже вышивать на заказ, хотя тогда вышивать умели все, но её произведениями все восхищались. Никто не мог повторить мамины анютины глазки. Недавно где-то вычитала, что анютины глазки традиционно считаются кладбищенским цветком… После маминых похорон, все вышивки разом куда-то исчезли.

Килька в томатном соусе

Гулянки праздничные были, не только в компании папиных друзей. Праздновали и с мамиными родственниками, нашими любимыми и дорогими тётями. С роднёй встречали Новый год и собирались за столом на Пасху. Мне такие гулянки нравились гораздо больше. Стол ломился от бесхитростных вкусностей – винегрет, холодец с горчичкой, квашеная капуста с лучком, политая подсолнечным маслом и хрустящие, пахнущие укропом огурчики. Ломтики солёного сала с прослойками источали восхитительный чесночный аромат. На середину стола ставили шкварчащую, чугунную сковороду с яичницей, жареной с кусками сала или домашней колбасой, а рядом дымилась тушёная картошка с мясом. На печке уже закипала в кастрюле вода под пельмени. Но среди этого домашнего изобилия, привлекал моё внимание только один деликатес, магазинный – банка кильки в томатном соусе! Не было тогдана столах никаких мудрёных салатов, но летом всегда была окрошка. На таких гулянках были все свои, родные. Нам детям, позволялось вертеться среди взрослых, что категорически запрещалось делать в других застольях. Мы с двоюродной сестрой Тамарой, развлекались от души! Папа уже не пел, он вёл умные беседы в мужской компании. Пел дядя Саша Гончаров: «А годы летят, наши годы как птицы летят, и некогда нам оглянуться назад…» Мужчины говорили об охоте и мотоциклах. Дядя Дима был заядлым охотником, а у папы был мотоцикл ИЖ-49, очень популярный в то время и им было, что обсудить.

Даже меня однажды папа с дядей Димой взяли на охоту. Недалеко от нас начинались лога. На дне логов были болота и кое где даже небольшие озерца. Уток на этих болотах водилось много разных. Уже вечерело, когда мы подъехали к ближайшему логу. Оставили мотоцикл наверху, а сами спустились к озерцу. Стрелял дядя Дима и папе дал выстрелить. Подстрелили несколько уток и очень сокрушались, что одну из них, так и не смогли добыть из топкого болота.

Побелка

Но праздники были редко. Жизнь в основном состояла из будней наполненных событиями не очень любимых мной. Не любила я, когда белили. А белили часто. Осенью после уборки огорода, к 7 ноября. Обязательно к Пасхе или к 1 Мая затеют побелку. Как же я её терпеть не могла! Запах извёстки до сих пор мне неприятен. Беспорядочно сваленные в кучу вещи, мебель сдвинутая со своих мест, оголённые окна – всё меня раздражало. Я и сейчас не переношу дискомфорт. Мне вручали тряпку и я усердно тёрла забрызганный известью шкаф.

Зато потом, как всё сияло чистотой! Мама с довольной улыбкой стелила на полочки накрахмаленные салфетки и вешала на окна белоснежные тюлевые занавески. Оконные рамы на зиму заклеивались бумажными полосками, чтобы не дуло. Между рамами укладывалась белая вата, а на неё ёлочные украшения. В зимнюю стужу на оконных стёклах мороз рисовал сказочные узоры. С улицы на всех окнах были деревянные, крашеные ставни. На ночь и во время сильных буранов ставни закрывали. После очередного бурана, папа шёл откапывать лопатой, занесённые снегом окна и распахивал ставни. В дом врывались лучи яркого солнца и становилось весело.

Картошка

Не любила, когда копали картошку. Все грязные, в земле. Уже спина устала и рыть надоело, а поле всё не кончается. Помогать взрослым приходилось с малолетства. Мне выделяли рядок и требовали не отставать и не оставлять клубни в земле. Картошки сажали много – себе на еду и на корм скоту. Дома опять грязь и беспорядок, на полу земля. Картошку ссыпали в подпол в комнате и в погреб на улице. Но вот картошка выкопана. Ещё стоит сухая и тёплая погода. Из опустевших огородов тянет дымом осенних костров – жгут ботву и опавшие листья. Пора чудесного бабьего лета. В прозрачном воздухе плывут паутинки и пахнет грибами, как в лесу. Но уже совсем скоро начнётся пора дождей, а там и первые снежинки закружат…

В школе нам тоже приходилось копать картошку. Каждую осень нас посылали на помощь колхозникам. Когда начиналась массовая копка, нас собирали на школьную линейку и объявляли: «Завтра едем на картошку!» Школьные стены содрогались от дружного вопля «Ура!» Учителя сокрушённо качали головами: «Вот ведь!» Готовы выполнять тяжёлую, грязную работу, лишь бы не учиться… Но на картошку ездить было гораздо веселее, чем сидеть на уроках. В автобусе мы дружно горланили песни хором и ржали, подшучивая друг над другом.

Капуста

Полетели белые мухи, лужи покрылись ледком – пришла пора солить капусту. В кухне ставили две кадки. Сначала их мыли, потом бучили. Накроют кадку деревянной, круглой крышкой, а сверху старым одеялом и фуфайками. Нальют воды немного и бросают туда раскалённые в печке булыжники. Горячий пар распарит бочку и она не будет протекать. Заодно и микробы сдохнут. Потом эти булыжники положат на крышку, как гнёт. Стояли кадки поперёк кухни не один день, проход загораживали. Папа доставал оселок и долго точил ножи.

В начале октября наступал день, когда начинали рубить капусту. С утра папа таскал кочаны с огорода. На полу опять грязь от сапог, но никто не разувался, не до того. Капуста прихваченная морозом, в тепле отходила. Мама снимала с вилков верхние листья и кидала их в кучу. Бабушка начинала шинковать капусту тонкой соломкой. Тем временем мама уже тёрла на тёрке морковку. На столе росла гора нашинкованной капусты, её посыпали тёртой морковкой, ароматными семенами укропа и щедрой горстью соли. Перемешав укладывали в кадку и плотно утрамбовывали кулаками. Между делом папа очистит пару сладких кочерыжек и мы с ним весело хрустим. Тётя Нина тоже пыталась помогать, но только бестолково толклась у всех под ногами. Наконец кадки до верху наполнены. Верхние листья и кочерыжки вынесли скотине. Отмыли, отскоблили пол, но кадки ещё несколько дней будут стоять на кухне. Бабушка будет протыкать капусту острой палкой – чтобы горечь вышла.

Наконец, одну кадку опускают в подпол, эта капуста для еды. Зимой наберут хрустящей капустки в миску, добавят лучку, польют постным маслицем. Вкуснотища! Главная закуска на праздничном столе! Вторую кадку выкатывали в сени, это на щи. В сильные морозы капуста замёрзнет. Бабушка выйдет с миской в сени и нарубит сечкой на щи сколько надо.

Семейные обеды

По утрам бабушка поднималась раньше всех. Проснувшись, я лежала и прислушивалась к знакомым звукам. Вот бабушка гремит подойником и уходит в стайку доить корову. Хлопают двери и кот начинает назойливо мяукать, это бабушка вернулась с парным молоком. Сейчас она будет цедить молоко по кринкам и коту плеснёт. Слышно, как бабушка строгает лучины для растопки. Наконец в печке весело трещат дрова и дом наполняется приятным теплом. Можно вставать.

Щи бабушка варила каждый день. Остатки вчерашних щей вываливала собаке. Мыла кастрюлю, заносила из сеней кусок говядины на мозговой косточке и ставила вариться новые щи. Моей обязанностью было начистить картошку. Так каждый день. Кроме щей будет ещё толчёная с маслом или жареная на сале картошка, а может быть молочная каша… Но щи были каждый день в обязательном порядке. Варили их в каждом доме, и вроде, из одинаковых продуктов, но у каждой хозяйки они получались разные на вкус. Все наши родственники помнят щи приготовленные тётей Изой – неповторимый вкус!

До сих пор частенько вспоминаю аромат и вкус тех щей. Бульон на сахарной косточке получался наваристый (папа меня научил, как выбить из этой косточки вкусные мозги), капуста квашеная с укропчиком и картошечка. Зажарка на свином сале, а не на растительном масле. Запах жареного сала с луком вызывал приступ голода. Варились щи на открытом огне, на печи, а не на электричестве и от того были ароматные и такие вкусные. Я и сейчас помню те семейные обеды. По воскресеньям все садились за большой стол, мама перед каждым ставила тарелку щей. На середину стола водружалась сковорода с жареной картошкой. Картошка тоже жарилась на свином сале с лучком. Нарезанная тонкими пластиками, слегка подрумяненная. Её можно было есть после щей на второе, но я предпочитала уплетать всё вместе – ложку картошки, ложку щей. Так меня папа научил. На дне сковороды картошка была особенно вкусная, с румяными поджарками. И всё это запивалось холодным молоком или простоквашей. Ах как вкусно! Поэтому я была как колобок. Щёки на плечах лежали…

Мама любила делать разные запеканки, особенно картофельную. Делать запеканки в печке, дело непростое. Там духовка прогревается неравномерно – с одной стороны пригорает, с другой вообще не греется. Маме приходилось изощряться, поворачивать противень, то одной стороной, то другой. На нужный режим не переключишь. Зная о её пристрастии к запеканкам, друзья подарили ей электрическую духовку. Кажется, это были Батранины. Иван Семёнович с женой тётей Ниной. Они случайно наткнулись в магазине на это чудо кухонной техники и купили для мамы. Тогда это была большая редкость. Вот только пользоваться маме этим чудом пришлось совсем недолго…

Мойдодыр

Походы в баню меня тоже не очень радовали. Экзекуция была ещё та… Мама собирала чистое бельё, брала меня за руку и мы шли пешком на первый участок. В городе было две бани, на первом участке и на втором. Обе очень далеко от нас. По пути мы заходили к Кравцам. Тетя Иза собирала Тамару, брала узелок с бельём и мы вчетвером продолжали наш неблизкий путь. В бане всегда был народ и приходилось ожидать в очереди когда освободятся кабинки для одежды. Наконец подходит наша очередь и мы попадаем в предбанник. Здесь довольно тесно, кто-то раздевается, а кто-то уже вышел из мойки и пытается пробраться к своей кабинке, чтобы одеться. Сердитая банщица указывает нам на пустые кабинки и мы раздеваемся. Раздеваться до гола при незнакомых тётьках, почему-то не очень хочется. Я ёжусь, кажется, что в предбаннике довольно прохладно. Мама меня торопит, помогает стаскивать с меня одёжки и у меня всё тело покрывается пупырышками. Мы берём шайки и ныряем в пар… В мойке шумно, гремят тазы, льётся вода, громко переговариваются женщины. Мама окатывает скамью кипятком и усаживает меня. Рядом ставит таз с горячей водой, вручает мочалку – мойся! Я плюхаюсь в тазу, взбиваю белую, пушистую пену. Руки отмываются до невиданной чистоты и почему-то от воды сморщиваются подушечки пальцев. Но наслаждаюсь я не долго. Мама помылась и подступает ко мне с большим куском банного мыла, приговаривая: «Моем, моем трубочиста, чисто, чисто, чисто, чисто…» Я стойко терплю жёсткую, рогожную мочалку. Зажмуриваюсь, когда она мне намыливает голову, но мыло ест глаза и я начинаю вопить. Рядом в шапке из белой пены пищит Тамара. Мама промывает мне глаза, льёт воду на голову, мне нечем дышать, кажется я сейчас захлебнусь, ослепну, оглохну, сварюсь и умру! Чудесным образом я остаюсь жива и процедура повторяется. Наконец меня окатывают горячей водой из шайки и мы идём одеваться. Теперь мне совсем не кажется, что в предбаннике прохладно, совсем даже наоборот. Мама вытирает меня мохнатым полотенцем, но на распаренное тело одежда никак не натягивается. Мама даже слышать не хочет, что мне жарко, она укутывает меня в шаль и туго затягивает узел на спине. Скорее на улицу, мне нужен глоток свежего воздуха! Но не тут-то было, рот и нос закрыт шерстяной шалью, чтобы ребёнок не простудился. На этом мои страдания не заканчивались. По возвращению домой, меня ждала ещё одна пытка. Мама брала гребень, долго расчёсывала мои спутанные волосы и туго заплетала их в косу. После бани, домашние встречали нас радостными улыбками: «С лёгким паром!» Но мне были более понятны другие выражения про баню, не предвещавшие ничего доброго: «зададут тебе пару…», «устроят головомойку…», «будет тебе баня…».

Стирка

Ещё я не любила когда затевали большую стирку. Опять беспорядок и грязный пол. На печке греются вёдра с водой или кипятится бак с бельём, от него поднимаются клубы пара. В доме стоит неприятный запах хозяйственного мыла. У мамы руки по локоть в белой пене. В корыте, на стиральной доске, мама трёт бельё. Тётя Нина или бабушка носят вёдра с водой на коромысле из колонки. И опять лужи на полу, кучи грязного белья и тазы с уже выстиранным бельём, а через всю комнату натянуты бельевые верёвки с простынями. Постельное бельё всё было белое, стирала его мама с особым тщанием. Перед стиркой замачивала бельё в корыте с мыльной стружкой, а потом ещё и кипятила с содой в большом баке на печке. Прополоскать бельё надо было в двух водах. Для пущей белизны добавлялась капля синьки. Зимой бельё вывешивали на мороз и оно было белее снега, перед соседями не стыдно. Когда замёрзшее бельё заносили досушиваться домой, от него восхитительно пахло морозной свежестью.

Книжные вечера

Наконец бельё постирано, полы помыты, в стайке у скотины управились. Наступил вечер. Дома чисто, тихо, в печке потрескивает огонь, играя бликами на чисто вымытом полу. Бабушка садится прясть или вязать. Мама достаёт книгу и начинает читать вслух. Я ещё в школу не ходила, а уже знала «Тихий Дон», «Поднятую целину», «Строговых». За окном мороз или метель, а дома тепло и уютно. Поднимется буран – свету белого не видать. Ураганный ветер оборвёт провода. Вдруг станет темно и страшно. Зажжёт мама керосиновую лампу и дальше читает. Мигает в лампе фитиль, по стенам двигаются таинственные тени, в трубе завывает на разные голоса вьюга и в моей голове всплывают строки поэта: «Вьюга мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»

В те вечера, когда папа был не на работе, он тоже читал вслух. После ужина папа присаживался у печки и закурив папиросу, разворачивал газету «Правда». Газетные статьи были совсем не интересными, но он считал нужным вести политпросветбеседы в семейном кругу. Зачитывал вслух выдержки из статей и высказывал своё мнение. Бабушке, пережившей репрессии, это категорически не нравилось. Она панически боялась «властей» в любом их проявлении. Любой чиновник ей казался всемогущим начальником. Главным правилом по жизни для неё было: знаешь – молчи, не знаешь – помалкивай. Странное дело, бабушка никогда, ни с кем не спорила, мнение своё держала при себе, но всегда была права.

Запахи

С наступлением зимних холодов, когда снег уже не таял. Ближе к Ноябрьским праздникам наступало время колоть свиней. Из соседских дворов слышался шум паяльной лампы. В морозном воздухе плыл вкусный запах палёной свиной шкуры.

Папа звал на помощь кого-нибудь из соседских мужиков, одному никак не управится с большой свиньёй. Все суетились, нужно было успеть разделать тушу. Гудела паяльная лампа. На плите стояли вёдра с горячей водой, нужно чисто отмыть палёную шкуру. Свиную голову и ноги откладывали на холодец. Отдельно в тазу лежал ливер – зимой будут вкусные пирожки. Срезанные толстые пласты сала порежут на большие куски и уложат в ящики, пересыпая крупной солью с чесноком и тмином. Нутряной жир перетопят и всю зиму будут на нём всё жарить. Вкусные шкварки мы будем таскать и грызть с горбушкой хлеба. Много ещё всяких вкусностей наделают: рулетов, колбас, пельменей и котлет. А пока, на закуску уставшим мужикам, бабушка жарит на большой чугунной сковороде аппетитные куски свеженины. Аромат жареного мяса слышен даже на улице.

Запахи. Они таятся где-то в закоулках человеческой памяти. Разотрёшь в ладонях веточку полыни и перед тобой всплывают отголоски воспоминаний из далёкого детства. Открываешь новый журнал и запах типографской краски напоминает, свежий номер «Огонька» из почтового ящика на заборе. В конце зимы, вдруг ветер приносит пьянящий запах весны. Ещё сугробы и морозы, но ты отчётливо чувствуешь – запахло весной!

От папы пахло «Беломором», от тёти Нины карболкой, от бабушкиного фартука луком. От мамы пахло пудрой. Круглая, маленькая коробочка с пудрой стояла на этажерке. Нежный аромат и завораживающее название «Лебяжий пух», манили меня к себе. Как мама узнавала, что я опять нарушила запрет и открывала коробочку?

Запах дыма из печных труб в морозный день навевает воспоминания о детстве, о «43 пикете». А запах дыма в осенний день от костров из опавших листьев навевает грусть. Ностальгия о давно минувшей юности.

Даже города ассоциируются у меня с запахами. Аромат шашлыка будит воспоминания о поездке в Ташкент. Вдыхая пряный аромат восточных приправ на рынке, переносишься на яркий базар Бухары. Сквозняки в метро Новосибирска пахнут совершенно так же, как в метро Ленинграда. Туманные ароматы Алтая, зовущие в дорогу, замешанные на медовом аромате альпийских лугов, свежести ветра с горных вершин и смолистых кедров. И всюду стойкий запаха можжевельника – волшебный дух Алтая.

Зима

Зимы были морозные и очень снежные. Если поднимался буран, то это дня на три. Ураганный ветер нёс тучи снега и среди белого дня, вдруг становилось в доме темно. Посмотришь в окно, а там белая круговерть и ничего не видно. Занесёт снегом все тропинки и заборы и в этой снежной сумятице непонятно куда идти. Без нужды из дома не выходили. Собьёшься с дороги и всё, пропал человек. Самолёты, сменив колёса на лыжи, продолжали летать и зимой, но в буран полёты отменяли. Наконец буран стихал и папа шёл откапываться. Заносило по самую крышу. Нужно было прокопать тоннели к двери и окнам. Вырубить в снегу ступеньки на верх сугроба. После урагана снег был каменной твёрдости. Освобождая дворы от снега, мужики вырубали в сугробе лопатой большие, снежные кубы и увозили на салазках в огород. Бежишь по гребню снежного сугроба, а за тобой даже следов не остаётся, такой он плотный. Когда я шла гулять, бабушка наказывала: «Под проводами пониже нагибайся!» Собиралась орава соседских ребятишек и мы обследовали новые снежные горы и рыли пещеры. Из снежных кубов строили крепости. Катались с этих гор без всяких санок – упал на пятую точку и летишь вниз с высоченного крутого обрыва! Потом бабушка у порога, с причитаниями, пытается добыть меня из ледяного панциря. Рукавицы примёрзли к рукавам, шаровары к валенкам и никак не развязать смёрзшийся узел шарфа…

В сильные морозы бабушка укладывала под порог, свёрнутую в рулон старую фуфайку, чтобы не тянуло холодом из-под двери. Когда кто-нибудь входил с улицы, в открытую дверь врывались белые клубы морозного воздуха. Они катились через всю кухню постепенно растворяясь. Я заскакивала в белое облако, но бабушка пресекала мои ныряния в морозный воздух, опасаясь, что я простужусь.

К Новому году начинали готовиться заранее. Клеили с мамой самодельные гирлянды и игрушки из бумаги. Из бумажных салфеток вырезали замысловатые снежинки. Пока занимались поделками, учили Новогодние стихи. Наконец папа заносил домой заснеженную ёлку. Ёлка оттаивала, расправляла колючие лапы и дом наполнялся смолистым ароматом хвои, леса и праздника. Откуда-то появлялась картонная коробка с игрушками и волшебство начиналось. Доставая очередную игрушку, я передавала её маме и мы выбирали, на какую ёлочную лапу её повесить. Наряжать ёлку с родителями, это такое счастье. Дома царила предпраздничная суета, всё скребли и мыли. Что-то стряпали, пахло вкусностями.

Я приставала ко всем с вопросом: «Когда придёт Дед Мороз?» И вот он на пороге! Грозно стучит палкой совсем не похожей на посох. И сквозь ватную бороду, папиным голосом спрашивает девочку Люду. Меня ставят на табурет возле наряженной ёлки и я громко, без запинки, рассказываю ему выученный стих. Дед Мороз долго шарит рукой в своём полупустом мешке, в поисках вожделенного подарка и наконец вытаскивает коробку с куклой или плюшевого медведя.

Как-то, зима выдалась, с особенно лютыми морозами и у нас на кухне поселили курей. Папа сколотил небольшой курятник, на радость нам с Галкой. На курятник мама постелила домотканый половик и мы на нём расположились со своими куклами. Петуху наше близкое присутствие явно не нравилось. Он косил на нас одним глазом и сквозь прутья норовил клюнуть в руку. Было весело его дразнить, но бабушка сердилась. В полной уверенности, что ничего плохого не совершаем, мы с подругой продолжали издеваться над петухом незаметно от бабушки. Морозы кончились, курей выдворили в стайку. Про петуха мы забыли. Но, как потом выяснилось, он про нас не забыл. Злопамятный петух оказался. Весной, выпущенный на волю петух стал мстить. Он клевал всех, кто попадался ему на глаза. Даже взрослые не могли отбиться от воинственной птицы, он набрасывался снова и снова. Почтальонка и та его боялась. Настоящий бойцовский петух получился! Надо ли говорить, что путь на улицу мне был отрезан. Когда обнаглевший петух догнал папу и взлетев ему на плечи, стал клевать в голову, из петуха сварили суп.

Весна

Снег начинал таять в конце марта. Мы долго ждали, когда же наконец из-под сугробов покажется забор. Пройти по подтаявшим тропинкам становилось невозможно. Провалишься по пояс и наберёшь полные сапоги мокрого снега. Казалось, огромные сугробы не растают до лета. Но под ярким, весенним солнцем сугробы быстро оседали. Снег сходил, появлялись проталины и всю округу заливали лывы с прозрачной, талой водой. И опять было не пройти. Но зато, можно было пуститься вплавь на плоту из снятых ворот.

Наступал момент, когда нужно было отломить красивую тополиную веточку. Веточку помещали в бутылку с водой и ставили на солнечный подоконник. Там она постепенно оживала. Почки становились блестящими, потом начинали набухать. С каждым днём они становились всё толще и толще. И вот наконец лопались и из них проклёвывались малюсенькие, зелёненькие носики. К 1 мая должны были развернуться на веточке клейкие, зелёные листочки.

В школе, на уроках труда, из бумаги и проволоки, мы делали много маленьких, беленьких цветочков. Цветочки прикручивали проволокой к распустившейся веточке. Эту веточку торжественно несли на демонстрацию. Когда толпа школьников двигалась в общем потоке с этими ветками, казалось, что в Сибири, 1 мая вдруг расцвели сады. Было очень красиво и празднично. Гордо шагая мимо трибуны с ветками в руках, мы слышали голос из репродуктора – «Мимо трибуны проходит колонна учащихся школы номер три! Ура, товарищи!..» И мы радостно орали в ответ со всей дури: «Ура-а-а-а!!!»

Самой необходимой обувью были резиновые сапоги. В них ходили всю весну и всю осень. Асфальта не было и без сапог просто не пролезешь по улицам «43 пикета». Летом тоже сапоги выручали – в дождливую погоду в них пасли корову. Ещё были калоши, их надевали на валенки или на ботинки, чтобы не промокли. Но боты были самыми популярными. Они были разными – у папы были боты «прощай молодость», с войлочным верхом и резиновой подошвой. У мамы были женские ботики с гнездом для каблука, они надевались на туфельки. Я свои боты почти не носила, они мне быстро стали тесными. К тому же непрактичными они оказались в наших полевых условиях, через верх черпалась вода из глубоких сороктретьевских луж. Другое дело сапоги, впрочем, у меня часто и в сапоги вода через верх заливалась, и мокрый, весенний снег черпался из подтаявших сугробов.

При первой же оттепели, наша тётя Нина лезла на чердак. Спешила достать свои резиновые сапоги и спрятать до следующей зимы фетровые бурки. Но как только сапоги появлялись у порога, на следующий же день погода резко портилась. Холодало и мела метель, а то и буран. Так было каждую весну и уже стало приметой – если тётя Нина достала сапоги, жди бурана…

Дьявол

Наступал новый день. Мы с бабушкой опять дома одни. Управившись с домашними делами, она усаживалась на свою койку, застеленную стёганным, лоскутным одеялом. На стене над кроватью висел клеёнчатый коврик, на нём пышногрудая красавица расчёсывала длинные, чёрные волосы. На заднем плане по озеру плыли лебеди. Такие живописные коврики висели почти в каждом доме. Я пристраивалась поудобней рядышком с бабушкой и начинала расспрашивать её, от чего остался тот или иной лоскуток на одеяле. Что было из них когда-то сшито. Если бабушка была чем-то расстроена, то она ну никак не могла вспомнить от чего они остались. В хорошем настроении, поглаживая сухонькой рукой одеяло, бабушка легко припоминала, что этот лоскут от её юбки остался, а вот этот, в цветочек, от Нинкиной кофты. А тот, полосатый, это от наволочек… Когда все лоскутки были перечислены, я начинала приставать с просьбой, рассказать «про раньше». Бабушка наотрез отказывалась и тогда я шла на уловки. С невинным лицом спрашивала: «Ба-аб, а раньше таким же веретеном пряли? А суп в такой же кастрюле варили? Баб, а диван у вас был?» И включатель срабатывал! Веретено было другое, крутили ногой прялку. Прясть учили чуть ли не с младенчества. Щи варили в русской печи в чугунке. Не было никаких диванов, а были лавки, да полати. И пошло-поехало, только слушай. И я слушала, а бабушка говорила и говорила… Как-то, увлёкшись воспоминаниями, она не заметила, как искрошила чуть не всю булку себе в тарелку с супом! Хоть она и сделала вид, что рассердилась на меня, но мы потом долго с ней смеялись!

Помню, один рассказ из её молодости. Давно дело было. Как-то после жатвы, возвращались девки полями домой. Шли усталые, тихо переговариваясь и вдруг разом умокли. Переглянулись, глаза у всех круглые от испуга! Что это?! Несётся по над житом человек, а может и не человек вовсе! На голове башлык, лица не видно. Попадали девки на колени, крестятся. Летит дьявол над рожью, ногами земли не касаясь и руки перед собой выставил. Видно упасть боится. Взмолились: «Спаси, Господи!» И пронёсся дьявол мимо, не заметил вроде. Страх не даёт девкам с колен подняться, а ну как возвернётся! Но нет, не видно, улетел. Подхватились, и ну бегом в деревню. Так моя бабушка впервые увидела велосипедиста. Из-за высоких хлебов велосипед не видно было. Диковинный велосипед уже потом разглядели, когда в деревню прибежали.

Переселенцы из Тамбовской губернии

От бабушки Поли я узнала, что родом она из Тамбовской губернии, из села Дмитриевщина. В Сибирь бабушкину семью переселили предположительно 1922 году. Бабушка рассказывала, как её отец Михаил Дементьевич Гордеев, усадил всех детей на подводу и ей, как самой старшей, сунули на колени самого младшего. Моя бабушка Пелагея, родилась ещё в позапрошлом веке 15 октября 1894 года. Потом Прасковья, Николай, Матрёна, Павел и младшая Авдотья – этих помню даже я, но были те, кто не вынес долгого пути. «Была весна. Ехали в теплушках, дети шибко хворые были. Кто был справный, тот оклемался, а квёлые померли» – рассказывала бабушка. Переселенцев из Тамбовской губернии было много. Братья Гордеевы – Михаил и Павел, со своими многочисленными семьями. Семьи Севостьяновых, Мясниковых и много других.

На фото – моя бабушка – Ракузо Пелагея Михайловна и я. Сзади нас этажерка, на верхней полке часы, привезенные папой из Москвы. Ниже, на полочке, виднеется флакон, очень популярного в то время, одеколона «Кармен». Рядом на стене мамина вышивка, жаль плохо видно.

В Сибирь поезд шёл долго. Наконец приехали. Вылезли из теплушек, а вокруг глухая Сибирская тайга и три барака… Людей поселили в этих бараках. Отлучаться никуда не разрешалось. Всех переселенцев заставили работать на железной дороге. Это уж потом большая семья Гордеевых переселится на станцию Хопкино. Здесь бабушка выйдет замуж и здесь родится наш отец. Со временем все бабушкины родственники разъедутся по ближайшим городам – в Юргу, Яшкино, Тайгу. На сегодняшний день в Хопкино из Гордеевых никого не осталось. Только те, что лежат на погосте. В том числе наш прадед Гордеев Михаил Дементьевич и дед Ракузо Винидикт Яковлевич.

Нелегко пришлось крестьянам Тамбовской губернии. После установления Советской властью продразвёрстки, случился Антоновский бунт против большевиков. Крестьянское восстание жестоко подавили и репрессиям подверглись 50 тысяч человек. В Сибирь потянулись составы из теплушек переполненных вынужденными переселенцами.

У меня комок в горле стоял, когда бабушка рассказывала о продотрядах. Очень они смахивали на бандитов. Выгребали всё подчистую, уводили со двора последний скот. Тех, кто пытался сопротивляться или прятать зерно и скот, могли расстрелять на месте.

С раннего детства бабушке приходилось нянчиться со своими многочисленными, младшими братьями и сёстрами. Иногда её даже отправляли на заработки, нянчится с младенцами у чужих людей. В 16 лет бабушку отправили работать на суконную фабрику купцов Асеевых. Суконная фабрика Арженка, была не близко, в соседнем селе Рассказово. Бабушка вспоминала, как они, совсем молоденькие девчонки, закатывали по лестнице на второй этаж тяжеленные тюки с овечьей шерстью. Это ещё когда в Рассее жили, а в Сибири она «кайлом на железке махала, хрип гнула». Всю жизнь бабушка держала корову. В старости, когда осталась без коровы, та ей снилась каждую ночь. Просыпаясь утром, бабушка тяжело вздыхала – «Опять корова приснилась, это к болезни». Померла бабушка 9 декабря 1990 года в 96 лет, прожив на этом свете долгую и очень непростую жизнь. В последние годы она часто приговаривала – «Когда же меня Бог к себе приберёт…»

Вспоминаю, как хоронили мою прабабушку Наташу. Бабушкина мама Гордеева Наталья Евдокимовна померла в возрасте 92 лет. Была весна, последние числа марта 1961 года. Солнышко вдруг резко стало пригревать и снег начал дружно таять. Все дороги залила талая вода. По подтаявшим сугробам тоже стало невозможно пробраться. Мы с папой поехали в Яшкино на похороны. Он переносил меня через огромные лужи, хотя я уже была не маленькая, училась в первом классе. Бабушка уехала днём раньше, а мама с маленькой Олей остались дома. Прабабушку хоронили от бабы Дуси. Гроб везли на санях, я даже помню, что коня звали Маркел. Папа вёл его под уздцы, конь проваливался в глубокий, мокрый снег. Когда приехали на кладбище, коня выпрягли и мужики потащили по подтаявшим сугробам сани с гробом к могиле. Через одиннадцать лет всё повторится один в один, когда будут хоронить папу…

Бабушкиного отца мы, конечно, не видели. Наш прадедушка Гордеев Михаил Дементьевич родился в 1868 году. Прожил 84 года и умер 4 февраля 1952 года в день рождения своей внучки и нашей тёти Нины. Ей в этот день исполнилось уже 24 года. Похоронили его на кладбище разъезда Хопкино.

Баба Варя

Была ещё другая наша бабушка, мамина мама – баба Варя. Была она родом из деревни Опляк, Тюменской области. Третьякова Варвара Леонтьевна родилась 17 декабря 1892 года. Муж её и наш дед Гончаров Иван Дементьевич, 1898 года рождения, был из деревни Бердюгино, Тюменской области. Деда Ивана мы никогда не видели. Он умер задолго до нашего рождения, 31 декабря 1945 года, прожив всего 47 лет. Дед Иван любил приложиться к рюмочке и в канун Нового года возвращался домой под хмельком. Шёл по железнодорожной ветке на «43 пикет», где и попал под паровоз. Баба Варя прожила 76 лет, её похоронили 28 ноября 1968 года. Нам с Тамарой тогда было по пятнадцать лет. На фото семья Гончаровых: Иван Дементьевич и Варвара Леонтьевна с дочерьми – Руфина, Таисья, Иза.

В мамином детстве и семья Гончаровых тоже, какое-то время проживала на станции Хопкино, но недолго. Потом, всю жизнь, до самой старости, тётя Руфа с тётей Изой будут ездить в Хопкино по грибы и ягоды. Изначально деревня называлась Малиновка. Малина вокруг росла в изобилии. А ж/д разъезд назывался Хопкино. Со временем деревня с разъездом объединилась, а название осталось железнодорожное – станция Хопкино.

Бабушки были, как будто, из какой-то другой жизни – доисторической. Даже одевались на старинный манер, ходили в двух широких, длинных юбках на завязках. Под верхней юбкой была юбка исподняя и рубаха тоже исподняя. На голове платочек – с непокрытой головой их никто не видел. С простой головой на люди покажешься – опростоволосишься… Постоянно в домашних заботах, они не снимали фартук. Бабушка Поля произносила «хвартук». Её старорусские слова мне казались безграмотными – «давеча», «пособлять», «встрену», «надоть», «беремя», «покамест»… Баба Варя говорила «оболокаться» – одеваться.

Под кроватью у бабы Вари хранился потемневший от времени, видавший виды сундучок. Лежали в нём свои ценности – сверток «на смерть» с похоронными принадлежностями и новым бельём. Огромная шерстяная шаль в крупную клетку, тонкие, восковые свечки, связанные пучком и кулёк из серой обёрточной бумаги с чёрствыми, мятными пряниками. Когда мы с мамой приходили к Кравцам, баба Варя считала своим долгом осчастливить меня гостинцем. Она опускалась на колени, вытягивала из-под кровати сундучок и доставала помятый кулёк. Я не любила пряники. Мятные пряники я ненавидела. Отказываться от угощения было запрещено. Я брала пряник, говорила «спасибо» и не знала куда его деть. Меня мучал вопрос – почему надо непременно отказаться от вкусной шоколадной конфеты, если угощает мамина знакомая и нельзя отказаться от противного пряника бабы Вари…

Какими древними мне казались наши бабушки, ведь они жили ещё в царские времена! И в их детстве не было простых вещей, таких как радио, даже лампочки не было! Теперь и я ощущаю себя совсем древней. Я родилась в то далёкое время, когда ещё не было телевизоров – мы читали книги. Не было стиральных машин и стирального порошка – стирали руками на стиральной доске куском хозяйственного мыла. Этим же мылом мыли голову, даже слова такого не знали – «шампунь». И колготок ещё не было. Носили чулки, пристёгивая их пажами, это такие резинки с застёжками. Мы ничего не слышали про жевательную резинку. Жевали серу из сосновой живицы. Вместо «Чупа-Чупс» были петушки из растопленного сахара на деревянных палочках. Не было шариковых авторучек. Мы писали пером, макая его в чернильницу с чернилами. На фото – бабушкины чашки. Чашкам этим уже 90 лет.

Все писали бумажные письма на двойном листке, из тетрадки в клеточку. На почте покупали конверт, простой или авиа. Конверт с письмом опускали в синий, почтовый ящик. Такие ящики висели не только у почты, но и у каждого магазина. Потом ждали ответа. Ах, сколько было радости, когда наконец, долгожданный конверт с ответом приносил почтальон! А школьные записки! Это же настоящий ритуал! Написать. Передать. Получить ответ. Развернуть дрожащими от любопытства и нетерпения руками, туго свёрнутый клочок бумажки. Прочитать. Треснуть написавшего учебником по башке! Сейчас СМС и никакой романтики…

С каждым поколением меняется уклад жизни. Вещи, которые нас окружают, тоже меняются до неузнаваемости. Привычные всем носки у нас были не из магазина. Были у нас овцы, с них стригли шерсть огромными ножницами. Бабушка шерсть пряла при помощи прялки и веретена и спицами вязала носки и варежки. Масло сбивали в деревянной маслобойке. Молоко разливали по кринкам. Воду приносили из колонки в вёдрах, цепляя их на коромысло. На печке стоял чугунок, в нём варили щи. Возле печки стояла кочерга, ею шуровали горячие угли.

Тётя Нина

С расспросами я приставала не только к бабушке, доставала всех своими «почему, зачем, как, откуда». Папа с мамой старательно мне всё объясняли, удовлетворяя мою любознательность и расширяя кругозор. Тётя Нина ничего толком объяснить не могла и кричала на меня: «Не приставай!» Тогда я её стала расспрашивать о работе и она с удовольствием рассказывала мне о том, что сегодня произошло в больнице. Про врачей, про больных – рассказы на уровне сплетен. Помню, как я смеялась до слёз, услышав от неё немыслимое: «Врач заболел…» Только тётя Нина могла такое сказануть! Как может врач заболеть, он же ВРАЧ!

Тётя Нина хоть и была малограмотной и бестолковой, но она была весёлой и общительной. Любила петь частушки, часто не впопад. В бабушкином сундуке тётя Нина хранила заветную коробочку с наградами за добросовестный труд и даже какие-то «военные» награды. Папа насмешливо называл тётю Нину «ворошиловский стрелок». На фото я с т. Ниной, на заднем плане дом Изоткиных.

С тёть Ниной мне было весело проводить время. Иногда она доставала потрёпанную колоду карт. Раскладывала карты ёлочкой, приговаривая: «Что было… Что будет… Чем дело кончится… Чем сердце успокоится…» Выпадали ей сердечные хлопоты в виде червонного валета и дальняя дорога – шестёрка пик. Карты не врали про дальнюю дорогу. Тётя Нина была непоседа, часто ездила в Яшкино и каждый отпуск проводила в домах отдыха Анжеро-Судженска или Тутальском.

Сердечные хлопоты тоже увенчались успехом. Лет в сорок тётя Нина вышла таки замуж за Гуляева Сергея Семёновича. Это был добродушный мужичок очень небольшого роста. Умелые руки всегда были чем-то заняты. Он искусно плёл разнообразные корзины и корзиночки на продажу. Вязал неимоверное количество берёзовых веников и сдавал их в городскую баню. Работал он конюхом в городской больнице, там их с тётей Ниной и познакомили.

У нас с тётей Ниной была своя традиция. Каждый год, 4 июня, мы с ней шли в лога собирать букеты цветов к дню рождения папы. В основном, это всегда были огоньки. Если весна была поздняя и холодная, то цвела черёмуха. Мы в околках ломали ветки черёмух и приносили в дом восхитительный аромат весны. На фото я с т.Ниной, на заднем плане видно дом Изоткиных.


Семейный уклад

Семья наша была дружная, жили по укладу и традициям, без скандалов и ругани. Семейные обеды за большим столом. У каждого своё место и свои обязанности. Мама с бабушкой были как подружки, хотя сноха и свекровь редко дружат. Если кого и ругали, то только меня за мои проделки. Наказывали даже стоянием в углу и отлучали от любимой подруги Галки. Никогда не слышно было в нашем доме бранных слов, мат был недопустим. Папа всегда боролся за грамотную речь. Когда мы с сестрой произносили неправильно или неграмотно какие-то слова, он нас тут же поправлял. Жаргон тем более не приветствовался. Можно было запросто схлопотать за какое-нибудь блатное словечко. Воспитывали ненавязчиво, но основательно. Бабушка поучала не брать чужого – обман всегда откроется и тогда стыда не оберёшься! Держать своё слово и не оправдываться – поучал отец. Чистота, порядок, пунктуальность и прилежность – мамина школа. Никогда не вступай в перебранку, не опускайся до уровня базарной бабы. Выбирай друзей – с кем поведёшься, от того и наберёшься – поучали родители. На фото мама с бабушкой.

У бабушки было много запретов – не ешь перед зеркалом, не пришивай на себе пуговицу, не оставляй нож на столе, не вытирай стол рукой, не выноси мусор после захода солнца, не сиди скрестив ноги… И ещё много всяких «нельзя». На мои расспросы: «Почему?» Ответ был короткий – «Грех!» И мы слушались. Категорически запрещалось спрашивать «куда?». Лучше спроси – «Далёко собрался?» Дорогу «не закудыкивай»! По утрам неумытой за стол не садись. Поэтому, выражение «Кофе в постель», у меня сейчас не вызывает положительных эмоций…

Нас всех воспитывали в строгости и послушании. Никто из детей не отважился бы перечить старшим. Запрещалось перебивать старших во время разговора. Взрослые при детях не ругались и не сквернословили. Родители свято дорожили внешними приличиями. Не было принято рассказывать о неприятностях в семье соседям, не ныли, не жаловались. Как дела? Спасибо, хорошо! И действительно, всё было хорошо.

Не было в нашем доме громких скандалов или перебранки. Случалось, что мама с папой ссорились, но я никогда не слышала, чтобы они скандалили. При мне они делали вид, что всё нормально, но было заметно, что они сердятся друг на друга. Понимая, что лучше не лезть под горячую руку, я старалась сидеть тихо. Меня с детства учили не выносить сор из избы, держать язык за зубами и не позориться. Как бы там ни было, делай вид, что всё расчудесно! Люди с уважением относятся к семье, где всё благополучно. Приходилось помалкивать, изображая, что ничего не замечаю.

Скандал

И вдруг однажды произошло ужасное. Вроде небольшая ссора закончилась дракой. Как гром среди ясного неба! Мама была женщиной не слабой и характер у неё был железный. Драка получилась нешуточной. Папа повалил маму на диван и схватил за горло. Мама захрипела и стала отбиваться ногами. В ужасе, я ринулась к маме на помощь. Вцепилась сзади в папу и заорала так, что от моего истошного вопля все содрогнулись! Прибежала бабушка, растащила всех. Папа обронил: «Только ребёнка из-за тебя напугал». И вышел…

Мы с мамой перебрались жить к тёте Руфе. Тётя Руфа жила вдвоём с сыном Борисом недалеко от нас. Домик у них был такой же как у нас, через несколько улиц на «43 пикете». Папа в наше отсутствие, даже приводил тайком домой любовницу Любу. Чем поверг бабушку в шок. Мама вроде и не очень расстроилась. Во всяком случае, вида не показывала, я её не видела грустной или плачущей. Мне казалось, что им с тётей Руфой было очень даже весело. Они примеряли наряды, ходили в гости и в кино. Однажды мама стала мерить тёти Руфины бурки, очень модные по тем временам. Надеть надела, а снять не может. Тётя Руфа ухватилась и тянет со всей силы, а бурок не снимается. Я очень испугалась, что бурок теперь не снимется с маминой ноги никогда и в отчаянии заревела. Они так смеялись надо мной, что сил уже не было, стягивать с ноги застрявшую обувь, а я в панике цеплялась за проклятый бурок, спасая мамину ногу. На фото Руфина Ивановна Беседина с сыном Борисом, предположительно 1957–1958 года.

Синие, зимние сумерки. Громко тикают ходики на стене. Я жду маму, мне тоскливо без бабушки и папы. С двоюродным братом Борисом, мы остались дома одни и от скуки я решаю развлечься. Придумываю всякие страсти-мордасти, дескать, под кроватью у Бориса кто-то сидит. Слышишь, как дышит?!.. И на чердаке кто-то ходит, шаги скрипят!… Борис в ужасе забивался в угол на кровати, выл и просил не пугать его, а то он боится и будет плакать. И это пацан, да ещё и старше меня, как низко он пал в моих глазах… Я придумывала, как бы ещё сильнее его напугать и он наябедничал на меня тёте Руфе. Досталось и мне, и маме. Я думала мама с меня шкуру спустит. Как ни странно, шкура осталась при мне, хотя и с предупреждением…

Глубокой ночью я вдруг проснулась от непонятного шума. В комнате было темно. Мама с тётей Руфой выглядывали сквозь занавески в окно и горячо о чём-то перешёптывались. Моё неукротимое любопытство толкнуло меня туда-же и я высунулась поверх их голов, без всяких предосторожностей по самый пояс. По дороге, мимо окна, сильно пригнувшись, бежали мужчина и женщина. Тут же я получила хорошего шлепка и оказалась в кровати. Оказывается, после второй смены, папа вёл домой свою ухажёрку. Мама с тётей Руфой выглядывали в щёлочку между занавесок, чтобы папа не мог даже подумать, что они следят за ним, а я всю конспирацию испортила.

Как долго мы жили у тёти Руфы, я сказать не могу, но думаю, что не очень. Папины друзья возмутились и быстро его вразумили. Ведь жёны папиных друзей, все без исключения, мамины хорошие подруги и они приняли меры к восстановлению семьи. Тогда по радио часто звучала песня «Еду, еду, еду к ней, еду к Любушке своей!..». Как только раздавалась эта песня, папа отключал радиоприёмник.

Сейчас я поражаюсь, как мама умудрялась переделывать столько тяжёлой работы. Держали довольно много скота: корова, тёлка, поросёнок, овцы, куры. Большой огород. Сенокос. Летом пасли в логах корову по очереди с бабушкой и тёть Ниной. Работа. Дети. И при этом она умудрялась наряжаться, вышивать, содержать дом в чистоте и уюте, общаться с подругами, читать, ходить в кино.

Мама неплохо рисовала. Срисовывала на ткань цветы с открыток и вышивала. Меня учила рисовать. Рисовала бумажных кукол нам сГалкой и наряды к ним. Мы потом уже и сами рисовали, вырезали, наряжали. Учились «моделировать». Папа тоже хорошо рисовал. Но он рисовал в стиле карикатуры. Попрошу нарисовать как он работает, и пожалуйста – несколько штрихов и подручный сталевара у мартеновской печи. Из командировки слал письма с рисунками. Точно такие же мне потом сын с армии присылал и я их храню.

Поздно я поняла, что не все старые вещи выбрасывать надо. Особенно старые письма, фотографии и документы. Сейчас у меня есть большой сундук, в котором я храню семейный архив. Но подозреваю, что нужен он только мне, потом он окажется на свалке. А со временем, может быть, кто-нибудь из детей и спохватится, что не сохранили архив… Но больше всего сожалею, что не забрала старинные бабушкины фотографии у тёти Нины.

В шесть лет я уже бегло читала. Мама и бабушку научила читать. Та уже не носки вязала, а одевала очки и бралась за книгу. Водила пальцем по строчкам и монотонно читала вслух по слогам, при этом раскачиваясь. Мы с Галкой играли в своём углу и если вдруг расшалимся сверх меры, она пристально смотрела на нас поверх очков, висевших на кончике её носа, мы без слов затихали.

Телевизор

В конце пятидесятых стали появляться телевизоры. Первый телевизор появился у Изоткиных. Тётя Валя, мать моей любимой подруги Галки, была завмаг. Это вам не должность или профессия, это звание и доступ к дефициту. Хотя в тот момент в магазинах было всё, что душа пожелает, были бы деньги. Но дефицит должен был быть, иначе скучно жить. И у Изоткиных было то, чего не было ни у кого. Бархатные скатерти и шторы. Шёлковые, пуховые, невесомые, китайские одеяла и подушки. Китайские же, термосы расписанные диковинными драконами и яркими цветами. В то время, китайский импорт был высочайшего качества. На тумбочке у трюмо стояли неведомые безделушки, необычайной красоты. В буфете забитом сервизами и хрустальными бокалами, красовались изящные фарфоровые балерины. Но из-за штор было в доме сумрачно и не выветривался отвратительный запах помойного ведра. Первый телевизор, конечно же, появился у Изоткиных. Потом у нас. Мама взахлёб всем рассказывала, как совершенно случайно, папа зашёл в магазин и вышел с большой коробкой. А она никак не могла догадаться, что же это такое он несёт! Наш телевизор был круче чем у Изоткиных. Больше размер экрана и на вид более современный. Это был 1959 год.

«Лебединое озеро» – первое, что мы увидели в нашем телевизоре. Изображение было плохого качества, так как, ещё не было антенны, но мы смотрели не отрывая глаз. А самый первый мультик, который я увидела, был «Снежная королева». И стала та Снежная королева для меня эталоном женской красоты, на всю оставшуюся жизнь. В первом классе, на новогодний утренник, мама сшила для меня из накрахмаленной марли, костюм снежной королевы. На голове блестела сказочная корона. Это было произведение искусства – вырезанная из картона, обклеенная ватой и посыпанная толчёными ёлочными игрушками. Три луча короны мама украсила бусинами от ёлочных украшений. Я была в неописуемом восторге. Во втором классе костюмы снежинок для меня и Тамары, уже пришлось шить тёте Изе.

Бабушка сидеть перед телевизором сложа руки не могла. Она брала деревянную маслобойку и к концу фильма было сбито масло. Или придумывала другое заделье – вязала из тряпочек большим деревянным крючком круглые половички.

Балет по телевизору показывали довольно часто. Выпросив у мамы её платье, я напяливала на себя. Подвязав покрепче пояском, изображала изящную балерину летящую в прыжке. Мама еле сдерживала смех. Вытирала выступившие слёзы, глядя как перед ней подпрыгивает толстый колобок замотанный в тряпки. Это было моё любимое занятие, наряжаться в мамины платья и танцевать.

Мамины платья мне казались совершенно роскошными. Сшитые на заказ из шёлка, крепдешина, креп-жоржета, креп-атласа. Они были хоть и разного фасона, но все заужены в талии и с пышными юбками солнце-клёш, как у Гурченко в «Карнавальной ночи». Если в них кружиться, юбка парашютом заполняла комнату, но этот трюк почему-то пресекали: «Сядь! Хватит! Уймись!» Приходилось слушаться, иначе могли конфисковать балетные атрибуты, итак доступ был ограничен. Разрешалось пользоваться двумя-тремя, далеко не самыми нарядными. Надо признать, у тёти Руфы в те годы, платья были более элегантными. У тёти Изы попроще, так как дресс-код дяди Димы приветствовал только скромность.

В ту пору очень модными были маленькие фетровые шляпки. Я разделяла женщин на две группы – дамы в шляпках и тётеньки в платках. Папины родственницы поголовно носили платки, мамины все были в шляпках. На фото т. Валя Гончарова (жена д. Саши), т. Руфа с т. Изой и мама на моем любимом диване.

Три сестры, они были такие разные. Тётя Руфа, старшая из сестёр, приветливо-заботливая, но какая-то неискренняя. «…но избави нас от лукавого». Мама была строга, рассудительна, её все уважали, прислушивались к её мнению. Дружбой с ней дорожили и гордились. Тётя Иза – младшая, с тонким чувством юмора и справедливости, была любима всеми. Все трое жили на «43 пикете». Тётя Руфа с тётей Изой жили вообще рядом, наш дом был немного дальше. Мы с Тамарой росли вместе и были не только сёстрами, но и подругами.

Ещё я чувствовала, что мама, как-то сдержанно относится к Борису. Она ничего плохого про него ни разу не сказала. Относилась к нему вроде так же, как ко всем нам. Никак она его не выделяла и не игнорировала. Но что-то было не так. Потом мне стало известно, что Борис приёмный. Тем не менее, Борис всегда был и остаётся нашим братом и ближайшим родственником по сей день.

Школьные годы

Как только меня научили читать, я стала читать всё, что читалось: этикетки, плакаты, ценники. Книги для меня стали лучше всяких игрушек. Смотришь на обложку, а за ней другой, неизведанный мир. Какой восхитительный запах типографской краски был у новых книг! А уж старую, потрёпанную, даже просто держать в руках, уже огромное наслаждение. Я читала всё подряд, что стояло на нашей этажерке. Мама это пресекла и покупала мне детские книги и сказки. Читала я взахлёб днём и ночью. За обедом ставила книгу на столе, перед тарелкой. Во время уроков читала, положив книжку на колени. Глубокой ночью папа заходил к нам в комнату и выключал свет, иначе я могла читать до утра. Ругать меня было бесполезно. Когда иссякла школьная библиотека, я записалась в городскую.

Любознательность моя была не только к книгам, но и вообще ко всему, что видели мои глаза. Все закоулки, шкафы и ящики были мной обследованы. Изучив их содержимое, не предназначенное для меня, я нашла у мамы в шкафу запрятанный, учебник гинекологии и акушерства. Учебник был старый, потрёпанный, и в нём было много страшных картинок и непонятных схем. Когда родители уходили на работу, я тайком доставала его, разглядывала картинки, читала пояснения. Очень полезная книга оказалась. Потом я не раз удивляла подруг своими познаниями в гинекологии. Мама книгу перепрятала, видимо догадавшись, что я её брала. Но было уже поздно, мои познания в медицине успели значительно расшириться.

Раньше в школу шли учиться читать, писать, считать. Я пришла уже грамотной и на уроках мне было скучно. Напрасно я тянула руку, чтобы ответить старательно выученный урок. Пока Мариванна пыталась втолковать кому-нибудь прописные истины, я с тоской смотрела в окно. Пытаясь меня подловить на невнимательности, учительница подступала ко мне: «А ну-ка, повтори, о чём это мы тут?» И я довольная, что наконец-то и на меня обратили внимание, подхватывалась и с чувством, с толком, с расстановкой отвечала громко, (как папа учил). Так повторялось несколько раз. Мариванна не могла вынести такого издевательства и вызвала маму в школу. Мама выслушала возмущённые жалобы, что дескать, я нарочно прикидываюсь, что не слушаю учителя. Пришлось объяснять, какая я сообразительная, прилежная и не издеваюсь я, а скучно мне слушать то, что я давно знаю. Маму выбрали в родительский комитет и пока она была жива, я была круглой отличницей.

После похорон мамы, меня вызвали на родительский комитет. Поставили передо мной коробку, в ней туфли и чулки. Оказывается, мне была положена материальная помощь. Я отказывалась брать. Как-то очень унизительным всё это показалось мне. Не догадывалась я тогда, что теперь у меня будет другой статус. Сказки ведь бывают не только про Снежную королеву, но и про Золушку…

Мариванну возмутила моя неблагодарность и до окончания школы никто и никогда мне никакой помощи больше не предлагал. Некоторым полагались бесплатные обеды, но не мне. Кому было интересно, что я приходила в школу голодная и на школьный завтрак мне мачеха не давала десять копеек. На перемене я вместе со всеми шла в школьный буфет, только для того, чтобы хоть посмотреть на еду. Украдкой я посматривала на пол – вдруг найду десять копеек. Я знала, что вернувшись из школы, мне дома опять нечего будет есть. Удивительно было смотреть на недоеденные булки и котлеты, брошенные в школьном буфете. Как можно не хотеть есть? Есть хотелось постоянно. Жизнь была сытой и благополучной, пока была жива мама.

Школьные годы я вспоминаю с теплом. Хорошие были времена. Мы с одноклассниками ходили шумной гурьбой по улицам «43 пикета» в поисках металлолома. Каждый знал, где валяется самая лучшая железяка. Обычно это происходило в сентябре. Зимой же строили неприступные снежные крепости и устраивали не шуточную войнушку, играя в Зарницу. Весной ходили в походы. Ловили пескарей на Искитимке или собирали подснежники на Змеиных скалах. Могли всем классом сбежать с последнего урока математики и на следующий день получить взбучку от Галины Петровны, нашего классного руководителя.

В школе был собственный ВИА – вокально инструментальный ансамбль. Музыкальные инструменты были куплены на деньги, заработанные школьниками на колхозных полях. Играли в ансамбле старшеклассники окончившие музыкальную школу. Были и свои певцы. Каждую субботу устраивались танцевальные вечера. Большой популярностью пользовалась игра «Третий лишний». Сейчас смешно вспоминать, но тогда это было гвоздём вечера. Вечера проходили чинно и благородно без происшествий, под неусыпным контролем учителей. До восьмого класса попасть на такой вечер было невозможно.

Оля

15 мая 1960 года мне сообщили, что у меня родилась сестра. Кажется, мне об этом сказала тётя Нина. Она работала в больнице и беспрепятственно навещала маму в роддоме. Я не помню, как увозили маму в роддом, а может она пешком ушла. Не помню, что бы мы навещали её. Помню, как сажали картошку в огороде и тётя Валя Изоткина через забор подшучивала над папой, дескать, не смог сына сделать, дамский мастер. Папа смущённо улыбался и я видела, как злится бабушка на тётю Валю.

Майский, солнечный день. Дядя Коля, Галкин отец, прокатил нас с Галкой на своём грузовике. Когда машина остановилась, я вдруг увидела у нас во дворе маму. Меня, как ветром сдуло с машины и я понеслась домой. Я очень соскучилась. Мы с мамой обнялись и она повела меня смотреть сестру. В кроватке лежал маленький свёрточек с бледным личиком. На следующий день пришла медсестра. Заполняя медицинскую карту, спросила имя ребёнка, чем застала маму врасплох. Не было имени. Почему-то никому и в голову не пришло, что у свёрточка, уже должно быть имя. Мы стали в спешке перебирать имена, но вспомнить ничего стоящего не могли. Никакая Света, Марина, Лена сестре не подходили. Я предложила назвать Олей. Мама была против и так пол улицы одни Оли. А над душой стояла медсестра. Как мы не крутили, снова и снова возвращались к Оле. Ну пусть будет Оля…

Потом мама спохватится, ведь уже есть Оля Гончарова, наша двоюродная сестра. Но не имя красит человека! Гончарова Ольга, а у нас – Оля. Всегда казалось, что разные у сестёр имена. Но как получилось, что сестре не придумали имя? Мама была пунктуальной, у неё всё всегда было по правилам, всё на своих местах, порядок во всём и вдруг такое? Потом из разговоров взрослых, я поняла, что папа ждал сына. Родилась дочь и он изобразил глубоко оскорблённого мужа. Маму в больнице навещал редко. Он был совсем не глуп, но поступил так в отместку. После истории с Любой он чувствовал себя виноватым. Нет ничего более полезного в хозяйстве, чем виноватый муж и мама этим пользовалась. А тут такой шанс, дескать и ты виновата. Теперь квиты.

Оле было наплевать на разборки родителей. Она орала днём и ночью не умолкая. Спала только на руках. Папа быстро забыв про свой выпендрёж, укачивал ребёнка, расхаживая с ним из угла в угол по комнате. Уложить дитё в кроватку, не было никакой возможности. Мама пыталась укачивать на подушке, чтобы потом положить потихоньку. Но куда там! Стоило замедлить амплитуду раскачивания, как тут же раздавался истошный плач. Иногда Оля орала так, что не могла набрать в грудь воздуха, задыхалась, синела и теряла сознание. «Закатывалась», как говорила бабушка. Начиналась паника, ребёнка каким-то чудом приводили в чувство и она опять начинала орать. Её голова, от крика покрывалась испариной, как росой. Если вдруг она засыпала, судорожно всхлипывая во сне, то все переставали дышать, двигаться и разговаривать. Мы уже не смотрели телевизор, не читали книги и не садились всей семьёй за обеденный стол.

В доме поселился маленький монстр в ангельском обличии. Бледно-розовые нежные щёчки, голубые невинные глазки, белые, пушистые волосики. Тётя Нина называла Олю беляночкой, но мама сердилась, соседскую корову звали Беляна. В доме воцарился беспорядок. Стало тесно, висели пелёнки, на печке грелись вёдра с водой. В центре комнаты поставили кроватку-качалку и мне приходилось подолгу раскачивать её, убаюкивая сестру. Мама тем временем стирала пелёнки и пыталась успеть сделать хоть что-то по дому.

Стройка

Постепенно мы приноровились к такой жизни, надо было приспосабливаться, Оля занимала всё пространство и время. Родители решили пристроить ещё две комнаты. На следующий год, когда у папы на работе разбирали старую мартеновскую печь, он выписал огнеупорный кирпич б/у. Во дворе громоздились штабеля разных досок, кучи песка, гравия и шлака. Все были заняты на строительстве, а я нянчилась с сестрой. Было лето, на улице носились соседские ребятишки, а я всё нянчилась. Прибегала Галка, с одним вопросом: «Когда Людка выйдет?» И мелькая за забором голыми пятками, уносилась на свободу. Мама звала Галку не иначе, как Кикиморой. А Людка нянчилась всё лето… Из той поры есть фото, где я держу маленькую сестру на руках. Миленькое фото, не правда ли?

К концу лета строительство закончили. Дом получился большой, просторный. У мамы с папой теперь была отдельная спальня, там же поставили Олину кроватку. У бабушки с тётей Ниной, тоже теперь была отдельная комната. Я осталась на старом месте, на своём родном диване. Теперь в моей комнате стоял телевизор и я была этому несказанно рада. Прожила мама в просторном доме месяца три. Она даже не успела как следует всё обустроить… Последнее фото, где мы ещё с мамой. 1961 г. Здесь закончилось наше счастливое детство.

Уроки стойкости

Года в три или четыре мне подарили трёхколёсный велосипед. Сначала я на нём каталась по гладкому полу комнаты. Весной как только подсохло, меня выпустили на пересечённую местность нашего двора. С трудом преодолев несколько метров, я опрокинулась вместе с велосипедом и с наслаждением заревела, ожидая, что кто-нибудь подойдёт и пожалеет меня. Подошёл папа. Вернул меня в исходное положение, присел около меня и спросил: «Ты ушиблась? Тебе больно? Почему ты ревёшь?» Я не ушиблась, больно мне не было и я озадаченно замолчала – действительно, чего я реву? А папа продолжал: «Запомни, никогда не реви, даже если очень больно. Терпи из последних сил, но не показывай вида. Дай мне слово, что ты не будешь больше реветь ни-ког-да!» Я дала слово и с того дня держу его изо всех сил…

Никогда не видела маминых слёз. Мама не была слабохарактерной, у неё были свои твёрдые жизненные принципы. Она мне внушила, что люди не должны видеть твою слабость. Не распускай нюни, гордо улыбайся, не смотря ни на что. Улыбаться не всегда получается, но при людях нюни распускать, считаю неприличным. На фото мама и папа.

Сироты

Раннее, серое утро 31 октября 1961 года. Из-за закрытой двери слышится топот чужих шагов и встревоженные голоса. Прислушавшись, узнаю голоса тёти Руфы, дяди Гены, дяди Димы. Недоумеваю, что это они так рано к нам все пришли? Кто-то, не то стонал, не то тихонько выл. Стало страшно. Встать или сделать вид, что всё ещё сплю? Вошёл папа. Присел около меня на корточки: «Наша мама умерла…» Закрыл лицо руками и вышел. Я оцепенела. Мама умерла? Как может мама умереть? Потом мне скажут, что мама погибла от удара током. Голова стала пустой. Никак не могла придумать, что мне теперь делать. Главное – не реветь. Поднялась, оделась, убрала постель, вышла на кухню. При виде меня, заплакала-запричитала тётя Иза. Дом стал наполняться чужими людьми. Они шли и шли. Родственники и соседи. Знакомые и незнакомые. Свои и чужие. Дома было не протолкнуться. Народ толпился в сенях и во дворе. Я видела, как незнакомые люди указывали друг другу на меня и сокрушённо качали головами. А знакомые и родственники обнимали, обливая горькими слезами. На второй день привезли гроб. В ужасе я упёрлась и ни в какую не соглашалась войти в комнату. Никакие уговоры не могли сдвинуть меня с места. Тогда Тамара взяла меня за руку и я послушно пошла за ней… Ничего страшного я не увидела. Спящая мама.

После похорон я осталась ночевать у тёти Изы. Как-то так получилось, что не одну ночь. Рядом была Тамара и о доме я старалась не думать. С тётей Изой жила наша другая бабушка Варвара Леонтьевна, мамина мама. По нашим детским рассуждениям, баба Варя по праву считалась Тамариной бабушкой, ведь они жили вместе. На фото наша баба Варя с внуками. Рядом с ней Галина Беседина, слева направо: Валера и Борис – приёмные дети тёти Руфы. Затем Кравец Саша с Тамарой и я.

За мной пришёл папа. Я ни в какую не желала возвращаться от тёти Изы домой. Папа не очень настойчиво уговаривал. Тогда вмешалась тётя Иза и решительно отправила нас восвояси. Дома царил хаос. Всё было не на своих местах. В комнате друг на друге стояли чужие столы, видимо их оставили до поминок, на девять дней. И запах, чужой, неприятный, он преследовал меня потом очень долго, пока не снесли дом. Запах смерти. Этот запах чувствовался, когда никого не было дома и печь была не топлена.

Смерть мамы стала потрясением не только для близких родственников. Все были в шоке от случившегося. Погибла совсем молодая женщина. Маме только исполнилось 33 года. Остались сиротами маленькие дети. Оле было полтора года, а мне восемь лет. Все считали своим долгом сообщить мне, что я уже взрослая и должна заботится о сестре – она ведь сиротинка. Я про себя удивлялась – а я кто? Но при этом ощущала себя взрослой и самостоятельной. Детство закончилось. Никто особо уже не контролировал, когда я прихожу из школы и где бываю. Как-то в одночасье разрушился весь уклад нашей жизни. Я пыталась поддерживать заведённый мамой порядок, ставила вещи на свои места, поправляла салфетки, ровняла книги на этажерке. Но из отлаженного механизма нашей жизни, выпал один винтик и весь механизм рассыпался.

Мачеха

Через полгода папа женился. Мачеха оказалась дамой сугубо городской. С накрашенными ногтями, губами, химической завивкой и стойким ароматом «Красной Москвы». Работала она в нарсуде секретарём-машинисткой. Своих детей у неё не было. Она была полновата и платья у неё были другого фасона. Совсем не такие как у мамы, а прямого покроя и поясок обозначал место талии. Бабушке новая сноха не глянулась. Она поглядывала на неё исподлобья, сердито ухмыляясь. Звали мачеху Анастасия Ефимовна Клочкова, но все называли её Тася, как маму. Меня мачеха сразу невзлюбила. Требовала к месту и не к месту, что бы я её называла мамой: «Ну-ка скажи «ма-ма!» Но я упрямо молчала. А она жаловалась на меня всем подряд, даже малознакомым соседям: «Вот ведь какая вредная, глупая, ленивая грязнуля. Никак не хочет сказать «ма-ма!». Как назвать чужую женщину мамой? У меня язык не поворачивался.

Для Оли, мачеха принесла от кого-то, почти не ношенные, очень нарядные платьица. Пошиты они были, видимо, опытной портнихой. Платьев было много, хранила их мачеха у себя в спальне. Мне больше всего понравилось голубое, гипюровое. Оно было такое нежное и очень шло беленькой Оле, но надевать их не разрешалось. Только иногда мачеха наряжала в какое-нибудь платье Олю. Садила её к себе на колени и расчёсывала белый пушок на её голове. На этом уход за маленьким ребёнком заканчивался.

Вскоре, 17 февраля 1963 года, у нас родилась сестра Ира. Мачеха, у нас на «43 пикете», почти перестала появляться. Ире требовались городские условия: вода, отопление. Как-то почтальонка принесла большой и толстый конверт. Бабушка его вскрыла. Это было решение суда об алиментах на Иру. Бедная бабушка долго и громко сокрушалась: «Пришла и обобрала бедных сирот!» Забирая свои вещи, мачеха не забыла прихватить и Олины роскошные платьица, ведь подрастала Ира. С той поры мы с Ирой не виделись. Встретились спустя полвека. Ира очень нас удивила, назвав мать, женщиной деспотичной. Ире даже пришлось рано выйти замуж, чтобы только уйти от матери. На фото мачеха №1 Клочкова Анастасия Ефимовна с дочкой Ирой.

Пенка

Папа запил. Его исключили из партии и уволили с работы. Занимал деньги у друзей и знакомых. Сначала давали, но он долги не возвращал и ему перестали давать взаймы. Тогда он стал брать с собой маленькую сестру. Это срабатывало. Никто не мог оставаться равнодушным, глядя на сиротку с таким грустным личиком. Но потом и этот трюк перестал помогать. Папа продал корову. Да и бабушке уже трудно было справляться с хозяйством и детьми. Сено корове никто не косил, другой скотины уже давно не было. Продали корову соседке тёте Ане Ливанской задёшево. С тех денег мы ничего не видели, ни еды, ни одежды. Бабушка напрасно пыталась папу вразумить, призвать к совести. Он ничего не слышал. С его лица не сходила горькая ухмылка, обиженного на судьбу человека.

После смерти мамы, отец получал на нас с сестрой весьма скромную пенсию по потере кормильца. Немного денег давал бабушке на наше пропитание. Однажды, почтальонка принесла нашу пенсию в папино отсутствие. Бабушка кинулась в магазин, купила муки, масла, сахару. Был скандал. Когда папа завёл разговор о продаже дома, тихая бабушка встала стеной. Дом она отстояла.

Бедная наша бабушка, какие испытания ей пришлось вынести на своих худеньких плечах! Она никогда никому не перечила. Когда тётя Нина пыталась с кем-нибудь спорить, бабушка её одёргивала: «Нишкни! Не встревай!» Сама ни с кем не спорила, не ругалась, не требовала. Посмотрит на тебя молча, поверх очков и никаких слов уже не надо было.

Чтобы как-то нас прокормить, бабушка договорилась с соседкой и та, каждый день приносила нам литровую баночку молока. Рассчитывались раз в месяц, когда почтальонка приносила нашу пенсию. Бабушка молоко обязательно кипятила – оно из чужих рук. Это от своей коровы пили не кипячёное. Когда молоко остывало, на нём образовывалась пенка. Нет, не та невзрачная плёнка с магазинного молока. Настоящая, жёлтая, толстая, ароматная! Какая она была вкусная! Вы не любите пенку? А вы вообще её пробовали? Нужно кусок пенки подцепить вилкой, подождать когда стечёт молоко и положить на кусок хлеба, желательно на горбушку, посыпать сахаром и наслаждаться непередаваемым вкусом! Не пробуйте кипятить магазинное молоко, такой пенки не будет…

Очереди

Как-то так совпало, что наше бедственное положение усугублялось отсутствием элементарных продуктов в магазине. Во времена Хрущёвской оттепели приходилось выстаивать длинные очереди за самыми необходимыми продуктами, даже за сахаром и хлебом. Мне приходилось брать с собой маленькую сестру, так как в одни руки продавали только одну буханку хлеба. Каждый день мы выстаивали в утомительно длинной очереди. Зато хлеб был не просто свежим, а ещё горячим. Мы покупали булку белого за 18 копеек и булку серого, с отрубями за 14 копеек. Бабушка наказывала не грызть буханку. Но как было устоять и не куснуть хрустящий уголок корочки! Аромат горячего хлеба заполнял всё вокруг и не было возможности удержаться. Все юргинцы помнят какой восхитительный аромат горячего хлеба источал хлебозавод. Сейчас в городе полно хлебопекарен, но они ничем не пахнут и хлеб невкусный. На фото телега с хлебом. Точно так же привозили хлеб в наш магазин. Фото из интернета.

Мы изнывали в этих очередях от долгого ожидания и молили, чтобы нам хоть что-то досталось. Однажды, мы стояли в очереди за сахаром. Сахар был кусковой рафинад, привезли всего несколько мешков. Перед нами было довольно много народу и я с ужасом понимала, что сахару на всех не хватит. В одни руки давали по полкило, но очередь продвигалась медленно, а мешки с сахаром опустели быстро. Наконец подошла наша очередь, но сахар закончился. Осталось только сахарная пыль с отдельными комочками. Сахарной пыли набралось довольно много. Уборщица вытряхивала опустевшие мешки из-под сахара в большую алюминиевую кастрюлю. Сердобольная продавщица сжалилась и взвесила этой пыли, аж два кг на двоих и мы с сестрой, довольные и счастливые потопали домой. И только бабушка, просеивая через сито сахарную пыль, тяжело вздыхала: «Денег с сирот взяли, как за хороший сахар».

Лошади

Машины в то время были большой редкостью. Всё возили на лошадях запряжённых летом в телегу, зимой в сани. Иногда по улицам «43 пикета», не спеша ехал старьевщик. Его все называли «тряпошник». За телегой двигалась ватага вездесущих пацанов. Тряпошник останавливал лошадь на каждой улице и тут же вокруг него собиралась толпа. Счастливчики, которым повезло найти дома ненужное тряпьё, спешили обменять его на ценности из заветного сундука, стоявшего на телеге у тряпошника. Пацаны в обмен получали ленту пистонов или рыболовные крючки. Бабы – заветную синьку для побелки и булавки.

Огороды весной, тоже пахали лошадью, запряженной плугом. На лошадь была очередь. Нужно было следить, чтобы кто-нибудь не перехватил пахаря. Наконец лошадь у нас в огороде. Пахарь – одноногий мужик на деревянной ноге, сначала садился перекурить. Доставал кисет с махоркой, отрывал клок газеты и жёлтыми, прокуренными пальцами, сворачивал «козью ногу». После перекура рявкал матом на лошадь и начинал пахать. Пахарь был весь потрёпанный и какой-то замызганный. От него несло конским потом и махоркой. Но его ждали с нетерпением, встречали радушной улыбкой и согласно кивали головой, даже когда он матерился. Я недоумевала, с чего это родители так приветливы с этим страшным дядькой.

Муж нашей тёти Нины, дядя Серёжа, тоже работал конюхом в городской больнице. Гужевой транспорт пользовался большим спросом. На лошади запряжённой в телегу развозили большие термосы с обедами из больничной кухни по всем отделениям для больных. Возили огромные узлы белья в больничную прачечную. Лошадь запряжённая в телегу всегда была в распоряжении дяди Серёжи и он иногда использовал её в личных целях. Привозил из леса копну берёзовых веток для банных веников или кучу ивовых прутьев для корзин.

Не менее популярными были лошади для детей. Игрушечные лошадки-качалки. Мне такого коня почему-то не покупали. Родители ссылались на то, что я уже не маленькая, или что это игрушка для мальчиков. Что не мешало им дарить мне велосипеды и даже большой синий самосвал – явно игрушка не для девочки.

Забавы

В 1957 году был заложен парк Пушкина. Привезли очень много саженцев. На «43 пикете», наверно нет такого дома, где бы эти саженцы не росли. Каким образом попадали саженцы в частные дома, я не помню. Тырили их или покупали. Родители тоже привезли на тележке тоненькие прутики и высадили их вокруг дома. Это были в основном тополя, акация и ранетки-дички. Неприхотливые деревья быстро росли. Весной ранетки покрывались белыми цветами и благоухали на всю округу. Из стручков акации мы делали свистульки. Тополя вымахали в огромные деревья. Мощные стволы с густой кроной стояли вокруг каждого дома по всему «43 пикету». Я лазила на деревья по толстым веткам, вызывая недовольство бабушки. Была бы жива мама, ей бы это тоже вряд ли понравилось. Она мечтала вырастить из меня изящную леди, а не пацанку, лазающую по деревьям и заборам!

Была у нас игра, под кодовым названием «вокруг дома». Играли мы в неё долго и азартно. Случилась она как-то сама собой. Назойливая Оля меня постоянно преследовала. Мне её компания порядком поднадоела и я мечтала от неё сбежать. Оле тогда было года четыре, мне лет одиннадцать. Сделать это было крайне непросто. Оля не отставала ни на шаг. Исчезнуть надо было незаметно и пока она на секунду отвернулась, я шагнула за угол дома. Оля ринулась за мной. Я побежала от неё за следующий угол дома и под навесом спряталась за какую-то дверь. Оля пару раз пробежала мимо. Я еле сдерживала смех, наблюдая за ней. Мне стало любопытно и покинув своё укрытие, я осторожно побежала за Олей. Но она вдруг резко развернулась и рванула в обратную сторону! Увидев меня, издала ликующий вопль и я помчалась от неё скачками. К нам подключилась Галка и мы уже вдвоём убегали от Оли вокруг дома. Прятались от неё по углам или сидя высоко на дереве. Очень трудно было сдержать смех, наблюдая, как внизу, нарезает круги вокруг дома моя сестра. Игра нас всех очень увлекла. Нам с Галкой было очень весело. Оля радовалась, что мы с ней играем. Бабушка была довольна, что мы дома, а не носимся неизвестно где. Да и за Олей присматриваем, причём очень пристально. Играли мы довольно тихо. Старались бежать бесшумно, чтобы Оля не обнаружила нас. И только иногда вдруг, тишину нарушал Олин ликующий вопль или наш с Галкой неудержимый хохот! На фото мы с подругой Галкой и ее брат Пашка.

Перед домом Изоткиных, на поляне была карусель. Соорудил её дядя Коля – Галкин отец, из автомобильной балки. Одним концом балка была вкопана в землю, а на другом, деревянная круглая площадка, без всяких ограждений. Если сильно раскрутить площадку, то центробежная сила сбрасывала нас с неё в разные стороны. Удержаться было невозможно! По вечерам около карусели, собиралась толпа детворы, стоял визг и хохот. Там я поколотила соседского пацана Вовку Рузайкина. Потом, опасаясь получить сдачу, долго обходила его стороной. На фото – мы с подругой Галкой и ее младший брат Пашка.


Агитплощадка

В летнюю пору, раз в неделю, по четвергам, весь «43 пикет» собирался на агитплощадке. На просторной поляне стояли ровные ряды деревянных скамеек, вкопанных в землю. Перед ними располагалась трибуна для лектора и большой деревянный щит, на который натягивали белое полотно экрана. Нам привозили кино. Бесплатно. Заканчивался летний день, солнце клонилось к закату. На агитплощадке включали проигрыватель и на всю округу звучали модные хиты тех лет: «По переулкам бродит лето…», «Хмурится не надо, Лада…», «Опять от меня сбежала последняя электричка…» Первыми сбегались пацаны и малышня. Они носились и шумели, как стая воробьёв. Мы старались от пацанов держаться подальше. Эти придурки, могли майского жука за шиворот посадить или колючих репьёв на подол прицепить – не отдерёшь. Взрослые спешили управиться с домашними делами и тоже начинали подтягиваться к площадке, занимая места на лавочках. Те, кто жил рядом, шли со своими табуретками и скамеечками. Народу собиралось очень много. Кому мест не хватало усаживались прямо на лужайке. Соседи раскланивались, здороваясь. Мужики пожимали друг другу руки и закуривали. Прикрикивали на расшалившуюся ребятню. А над толпой плыл голос Майи Кристалинской: «На тебе сошёлся клином белый свет…».

Наконец музыку отключали, к притихшей толпе выходил лектор и вещал о международном положении. Мужики слушали с большим вниманием. Женщины стояли кучками поодаль и судачили о своём. Солнце пряталось за горизонт, быстро темнело и наконец киномеханик включал свой аппарат. Сначала демонстрировался документальный фильм о достижениях нашей страны в науке и технике. О передовиках производства, о героях труда. Завершалось всё показом художественного фильма. Расходились по домам в кромешной тьме. Два тусклых фонаря на всю улицу почти ничего не освещали. Наш дом стоял на самом краю и пока народ разбредался не спеша, я срывалась с места и неслась без оглядки до самого дома.

Шаньга

Отец привёл новую мачеху. Звали её тётя Шура – Александра Михайловна Филонова. Мы за глаза её прозвали Шаньга. Любила она шаньги. Принесёт из магазина и спрячет в шкаф под ключ, чтобы мы не сожрали. Работала она заведующей гастрономическим отделом в магазине «Стеклянный». У тёти Шуры была малограмотная речь, но железная хватка торгашки. Была она родом из деревни Лебяжье-Асаново, из раскулаченной семьи.

Жадной была. Продукты, принесённые с работы, закрывала от нас под замок. Знаете, что такое голод? Когда вы проголодались, это не голод, это аппетит. Сытый голодного не разумеет. Голод, это когда очень хочется есть, но знаешь, что еды нет и не будет, даже хлеба. Соседи теперь постоянно спрашивали, как мы живём и я безудержно хвасталась хорошей, сытной, просто замечательной домашней жизнью, потихоньку сглатывая голодную слюну при виде еды.

Но и с голоду мы не померли, выкручивались как могли. Иногда мы с сестрой ходили в гости к нашим тётям. Там всегда посадят за стол и нальют щей, но мы гостеприимством не злоупотребляли. В основном тырили еду у мачехи, которую та, тырила на работе. Притащит сумки с продуктами и прячет от нас. Главное, тырить надо было незаметно и аккуратно! Холодильников тогда ещё не было, летом продукты быстро портились и Шаньга их выбрасывала, но нам не давала.

Соседка рассказывала, как однажды она забежала к нам и застала врасплох тётю Шуру, поедающую абрикосовый компот из жестяной банки. Быстрым движением руки банка была спрятана под стол: «Фу, напугала! Я уж думала девчонки припёрлись.»  На фото мачеха Шаньга и папа.

После появления в нашем доме тёти Шуры, бабушка ушла жить к тёте Нине. При Шаньге работу по дому надо было выполнять по-взрослому. Мыть полы и посуду, наводить порядок в доме – это само собой. Полоть огород, окучивать картошку, топить печь и таскать на коромысле из колонки воду. Вёдра были большие, по 15 литров. Как только я подросла и вёдра не стали доставать до земли, мне вменили это в обязанность. Колонка была далеко. Идёшь по улице, а на лавочках сидят соседи и смотрят на тебя. Вёдра надо было нести так, чтобы ни одна капля не расплескалась. При этом улыбаться и делать вид, что тебе совсем не тяжело.

Мне повезло, что Шаньга никогда сама не стирала постельное бельё. Она его сдавала в прачечную. В городе открылись пункты по приёму белья в стирку. На уголки простыней и пододеяльников пришивались метки-номерки и можно было пользоваться услугами прачечной. Очень удобно – сдаёшь грязное бельё, а получаешь чистое и выглаженное. Я потом тоже долго пользовалась этой услугой. Предпочитая заплатить копейки, чем таскать вёдра с водой.

На «43 пикете» в каждом дворе был колодец, но вода была ни к чему не пригодная. Мутная, как будто молока плеснули и невкусная, с неприятным запахом. К стирке тоже не годилась, очень жёсткая, мыло не мылилось и свёртывалось. Колодцы использовались только для полива. Зимой вода в колодцах замерзала и с наступлением тепла колодцы использовались, как холодильники. Складывали в ведро продукты и на верёвке опускали на лёд. Хоть какая-то польза.

Конец учёбе

Я уже не была круглой отличницей и кое-как тянулась на тройки. Даже по физкультуре. Часто к урокам была не готова, не было у меня физкультурной формы и никто мне не покупал кеды. Без физкультурной формы на урок не пускали и в журнале появлялась очередная двойка. Надо было как-то выкручиваться. На перемене я разыскивала, то подругу Галку, то сестру Тамару и просила у них на один урок кеды и трико. Мои двойки уравновешивались пятёрками, в результате за четверть выводили тройку. По географии у меня не было даже атласа и контурных карт. Как я мечтала о контурных картах! Ах, как бы я их раскрасила, если бы мне их купили! Учебники у меня тоже были не все. Приходилось на перемене хватать чей-нибудь учебник и быстро фотографировать глазами параграф. Дома делать уроки было невозможно. Подходил пьяный папа: «А ну, покажи дневник!» И начинался пьяный бред до поздней ночи. В журнале у меня не было троек и четвёрок, были в основном двойки и пятёрки. Рисуя в журнале пятёрку, учитель возмущался: «Ведь можешь учиться на отлично, в чём дело?!» Что я могла сказать…

Был конец ноября. За окном мела метель, хмурилось серое небо. Ко мне вдруг явились два одноклассника. Мы тогда уже учились в восьмом классе. Мальчишки звали меня в кино. Мне идти совершенно не хотелось. Фильм был не настолько интересный, чтобы в метель тащиться через весь город. Они пытались меня уговорить, но я отказалась. Пацаны ушли, а я про себя удивлялась, с чего это они вдруг припёрлись? Я и мысли не могла допустить, что это были потенциальные кавалеры. Была я плохо одета, а ухаживают только за нарядными девушками. Своего вида я стыдилась и была уверена, что никому понравиться не могу. Это была не заниженная самооценка, это был факт. И я потом всю жизнь старательно пыталась стать хоть чуточку лучше, чем была вчера.

У нас на «43 пикете» жила портниха Рита, женщина пьющая, но отменная портниха с золотыми руками. Вот ей, я и унесла оставшиеся от мамы пальто. Рита замечательно их переделала за небольшую плату на современный лад и по моей фигуре. Наконец то я стала выглядеть вполне прилично. Но это было, уже когда я пошла работать. Спасибо Рита. Спасибо мама…

Как я благодарна тёте Изе, она выручала нас, как могла! Всегда можно было к ней прийти, помыться в городской ванне и тарелку супа нальёт, а то и рубль даст. Тогда это было целое богатство – школьный завтрак стоил 10 коп. Ещё на 10 копеек можно было купить 100 гр. подушечек, «Дунькина радость» в нашем магазине. На «43 пикете», его так и называли – «наш» магазин. До сих пор люблю подушечки с хлебом и чаем. Я с радостью донашивала Тамарину одежду. На выпускной вечер после 8 класса, я тоже пошла в Тамарином платье. Тамара тогда уже училась в другой школе и на моё счастье, у них выпускной прошёл днём раньше. Туфли мне дала тётя Руфа, а Шаньга благодушно разрешила взять своё колье.

Лида

Избавила меня от школьных мучений наша дорогая мачеха Шаньга: «Хочешь жрать, иди работай, нечего по школам шляться!» Я и сама давно уже мечтала самостоятельно зарабатывать себе на еду и одежду. Так после девятого класса, я пошла работать. С 11 сентября 1969 года начался мой трудовой стаж. Первое моё рабочее место было в магазине «Заря», в молочном отделе.

Попала я туда за компанию со своей новой подругой Лидой. Свалилась Лида к нашим соседям Галкиным, как снег на голову. Была она дочерью дяди Пети Галкина от первого брака. Тётя Оля Галкина, её появлению в доме, не возрадовалась. Приехала Лида из города Кузнецка, Пензенской области. Неудачно выскочив замуж, подалась в бега в Сибирь. Мы на Лиду смотрели не скрывая восхищения. Королева красоты с обложки журнала, вдруг шагнула на улицы «43 пикета»! Блондинка в элегантном пальто, изящных туфлях и с полным чемоданом модных платьев. Разница в возрасте на пять лет, не помешала нам подружиться и мы вместе пошли устраиваться на работу в Юргинторг. Лида прожила в Юрге всего несколько месяцев и вернулась к матери в Кузнецк. Несмотря на то, что Лида в Юрге пробыла совсем недолго, наша дружба продолжилась в письмах. Сейчас мы с Лидой общаемся в «Одноклассниках».

Яшкино

Вскоре и я ушла из дома, Слоняясь по родственникам, уехала в Яшкино. Посёлок Яшкино был необычный. Нигде больше я не встречала вагонеток двигающихся высоко по тросам от столба к столбу. Вагонетки везли куски породы из карьера на цементный завод. Погромыхивая, они ползли над улицами посёлка не останавливаясь и этот звук заполнял всё вокруг. Задрав голову вверх я разглядывала это чудо.

На Цемзаводе работали все наши многочисленные Яшкинские родственники. Кто бы мог подумать, что и мне доведётся здесь работать в шиферном цехе. Завод был большой, производил много разных стройматериалов на протяжении девяноста лет. Как и большинство заводов прекратил своё существование в 2001 году. На фото руины цемзавода.

Я работала на Цементном заводе, училась в десятом классе в вечерней школе рабочей молодёжи и даже ходила в драмкружок при клубе. Драмкружок очень мне нравился. Участники, все люди взрослые, даже пожилая женщина участвовала в постановках. Я с радостью бегала на репетиции, меня хвалили. Репетировали какую-то пьесу, не помню уже ни названия, ни автора. Спектакль ставили на сцене Яшкинского клуба и ездили с ним по району. В деревенских клубах народу набивалось полные залы. Мы очень волновались и старались изо всех сил. Наградой нам были дружные аплодисменты. За кулисы нам приносили угощение – банку молока и горячий деревенский хлеб. Погрузив в автобус декорации мы возвращались домой довольные, распевая всю дорогу песни.

В Яшкино я пожила по очереди у всех двоюродных бабушек и в 18 лет вышла замуж, потому, что больше идти уже некуда было. Мачеха хвалилась соседям – двоих выжила, имея ввиду меня и бабушку. Ещё одна осталась – это про Олю.

Жизнь у тётушек

Вскоре мачеха избавилась и от Оли. Сестру забрали тётки и она жила у них по очереди. Сначала Оля жила у тёти Руфы. Голодать ей уже не приходилось. Каждый день на подоконнике стояла полулитровая баночка молока и две варёных холодных картофелины в подсолнечном масле. Хочешь сразу съешь, хочешь растягивай на весь день. У Оли растягивать никак не получалось… Надо отдать тёте Руфе должное, на школьные завтраки, она всегда давала Оле деньги. Кроме того, с чердака извлекли старое пальто Бориса и перелицевали на Олю. В школе из-за этого пальто, Оле приходилось терпеть насмешки, но это мелочи.

На следующий год наступила очередь тёти Изы и Оля перешла жить к Кравцам. Это был для неё период райской жизни. В городской квартире всегда тепло и чисто. И ванна! Мойся хоть каждый день. Утёти Изы жилось сытно и весело. С чувством юмора у всех было в порядке, постоянно шутили и смеялись. Саша с Олей, хохотали до слёз, даже делая уроки. Но тем не менее Оля всегда помнила, что она здесь в гостях.

К весне тётя Иза пообещала купить Оле пальто. Обновки для Оли были большой редкостью и это стало невероятным событием. Наступил долгожданный день. В магазин отправились втроём: тётя Иза, Тамара и Оля. Пальто выглядело модным, уже не детсадовским. Синее, с оригинальным воротником, оно вызывало восхищение, даже у Тамары с тётей Изой. Оля ликовала, но пальто повесили в шкаф, и назначили дату – 1 апреля. В этот день солнце уже сияло изо всех сил. Оглушительно чирикали воробьи и журчали ручьи. Занятия в школе были во вторую смену. Оля шла в школу в новом пальто! Счастливая и гордая она отошла от подъезда совсем недалеко, поскользнулась и шлёпнулась в лужу…

Возвращение домой

Папу похоронили в марте 1972 года, было ему 44 года. Вскоре после похорон вдруг неожиданно, получаю письмо от тёти Руфы. Читаю, недоумевая и удивляясь. Заботливая тётя Руфа пытается убедить нас, что в Яшкино очень хорошо жить и работать. Нам нельзя бросать нашу замечательную работу. Надо работать именно тут и ни в коем случае не срываться с места. Жить нам есть где, очень замечательный домик, живите и живите. В Юргу нам приезжать не надо, нет здесь ничего хорошего.

Вот только домик был не наш. И вдруг меня осеняет, а почему я до сих пор в этом Яшкино, когда у меня в Юрге стоит пустой дом! Я переезжаю в Юргу уже не одна, а с первым мужем и ребёнком. Моей старшей дочери Веронике было уже шесть месяцев. Забираю сестру и бабушку и снова мы вместе, в нашем доме!

Сначала тётя Руфа устроила скандал тёте Изе, заподозрив в предательстве. Ну кто ещё мог вызвать Людку из Яшкино в Юргу, чтобы захватить дом? У добродетельной тёти Руфы на наш дом были свои планы. В дом она уже пустила квартирантов и они платили тёте Руфе деньги за постой. Но все её планы своим приездом я разрушила. Разборки тётя Руфа устроила не стесняясь моего присутствия. Мы с тётей Изой просто оторопели.

Потом тётя Руфа случайно наткнулась на телегу с бабушкиными узелками. Это дядя Серёжа, муж тёти Нины, на лошади вёз бабушку к нам. Вид у бабушки был торжествующий. Тётя Руфа решила, что это неспроста и всю ночь не спала. На рассвете она прибежала к нам и разбудила меня стуком в окно. Трясущимися руками я открыла дверь, кто в такую рань? Думала что-то случилось. Оказывается, надо было срочно выгнать бабушку, так как они с тётей Ниной обманным путём хотят захватить дом. Вот уж действительно, каждый судит сам по себе.

Возвращение блудного петуха

Как могли, мы стали устраивать свою жизнь. Даже кур завели и петуха красоты необыкновенной. Петух был замечательный. Большой гребень гордо нёс, как корону. Тёмно-красные перья блестящими косами свисали из хвоста до земли. Куры млели. Да мало их было, всего-то три штуки. А за забором, в соседнем дворе, шумел и кудахтал большой курятник. Петух, вытянув шею и скосив глаз, прислушивался к куриному многоголосому базару. Волновался. И вдруг пропал. Искали несколько дней. У соседей спрашивали – никто не видел. Всё, нет петуха!

Солнечное, весеннее утро. Мы на кухне с сестрой домовничаем. В печи гудит огонь. Я чищу картошку, обед готовить собираюсь. Сестра моет посуду после завтрака. И меня вдруг охватывает странное чувство – всё это уже происходило. Сегодня. Светило солнце, топилась печь. Я картошку чистила, сестра посуду мыла… Точно, сон! Это всё мне сегодня снилось!

Рассказываю сон сестре, удивляясь, как всё точно до мелочей совпало. Но главное, сон был цветным. А заканчивался тем, что выглянув в окно, я увидела, как по огороду бежал домой наш петух! Выглядываю в окно… и изумлённо замолкаю. По огороду, действительно, бежит домой петух!

От нереальности происходящего, мы долго не могли прийти в себя. Да что там долго, до сих пор удивляемся, хотя прошло более сорока лет. А такие яркие, цветные сны, мне с той поры больше не снились. На фото Оля. У неё за спиной наш дом на «43 пикете», 1982 год. Через 5 лет дом снесут.


Достижения

Началась новая эра в нашей жизни. Как в сказке про бедных сирот. Злая мачеха выгнала из дома и они разутые, раздетые, голодные пошли куда глаза глядят. Но добро побеждает зло и у всех сказок счастливый конец. В 1972 году пошла я работать на машзавод. За добросовестный труд, мне присвоили в 1978 году, звание ударника коммунистического труда. В 1980 году была избрана депутатом городского Совета народных депутатов. В 1996 году мне выдали свидетельство ветерана труда объединения.

Оля закончила техникум и работала на заводе инженером в отделе ИПР. Надо было видеть изумление на лицах наших старых знакомых, когда они узнавали о наших успехах.

После смерти мамы, когда наша жизнь стала скатываться на дно, я никогда, никому не жаловалась и ни о чём не просила. Хоть я и делала вид, что всё хорошо, окружающие видели в каком мы положении. Многие сочувствовали, но некоторые стали относиться с презрением. Это было так унизительно. Даже фамилию нашу стали произносить как-то с пренебрежением: «А… Ракузо, ну-ну…»

Но я выкарабкалась из этой ситуации. Наградой мне были изумлённые лица: «Ты депутат городского Совета?!» Не оправдала я чьих то ожиданий, уж извините. По логике вещей должна была стать бомжом или бродяжкой. Но наставления родителей не пропали даром.

Слоняясь по родственникам в поисках ночлега, мечтала я о собственной трёхкомнатной квартире и машине. Понимая, что моим заоблачным мечтам никогда не суждено сбыться. Чувствуя себя одинокой и неприкаянной, мечтала о большой дружной семье. Работая на штамповке слесарем, в мазутной робе и брезентовых верхонках, мечтала работать секретарём, в красивой блузке и с маникюром. Ещё мы с сестрой Тамарой мечтали работать медрегистраторами. И, как ни странно, все мечты сбылись. После многолетней, тяжёлой работы штамповщицей, мне вдруг предложили должность секретаря. Пришлось в срочном порядке, самостоятельно осваивать печатную машинку. Удивляя начальников, грамотно напечатанными документами.

На зависть дамам из бухгалтерии и других отделов ИТР, я с упоением стала демонстрировать свои наряды, пошитые для меня старшей дочерью. Но как непросто всё досталось! Изнурительная, не женская работа на штамповке подорвала здоровье. Приходит человек домой после смены, набирает в чайник воды из-под крана, ставит его на плиту и включает конфорку. Но не тут то было! Мне, прежде чем налить стакан чая, приходилось брать коромысло, вёдра и идти по воду. Потом вёдра с углём, золой, помоями… Наконец печь растоплена и чайник закипает, а меня ждёт гора другой домашней работы до измождения. Уставала так, что уже не понимала – это я устала или заболела.

Пришлось поработать не только секретарём и медрегистратором. Для пивзавода пустую тару принимала, стояла целыми днями зимой на морозе. Грузила в машину ящики с пустыми бутылками и разгружала. В ларьке на автобусной остановке торговала. Одновременно на двух работах работала – днём в детской поликлинике полы мыла, а ночью у Гариной в салоне красоты. Никакая работа меня не пугала.

Во времена перестройки крутились как могли! А уж сколько мы с подругой Тамарой Коноваловой ложек изготовили из отходов импортной нержавейки и не сосчитать. Приходилось изготавливать ложки тайком от всех, по ночам, в пустом цехе! Вот где страху натерпелись. Возили неподъёмные сумки с ложками в Новосибирск. Сдавали ложки в магазин «1000 мелочей». На вырученные деньги везли домой еды и обновок для всей семьи. Сколько всяких приключений было!

На заводе начался развал. Закончилась Германская нержавейка и ложки не из чего стало делать. Нашли другой выход, криминальный – стали гнать самогон. Тогда это был популярный доход для многих. А вам слабо глухой ночью открыть двери пьяным мужикам? Но отстреливаться пришлось не от бандитов, а от пьяных ментов. Надеялись они на халяву самогону выпить. Пусть у нас пистолет был газовый, но мы их победили, хотя их было трое. Спасибо зятю Серёге, вовремя на помощь подоспел! И такое было в лихие девяностые…

Как-то раз, ещё на Фестивальной, ко мне явились бывшие соседки по «43 пикету», Люда Айзенберг и Таня Рузайкина: «Люда, можно посмотреть, как ты живёшь?» Пришлось им провести экскурсию по квартире. С чувством глубокого удовлетворения слушала я их восторженные восклицания. Позже, уже в разгар перестройки, пришла ко мне и тётя Маруся Рузайкина. Дрожащим голосом попросила горсточку сахара и кусочек хлеба… Я ей собрала в пакет сахара, хлеба, ещё чего-то и она пошла опустив голову, горестно вздыхая и вытирая слёзы. Вот уж не думала она, что жизнь заставит просить кусок хлеба у сирот.

С 2003 года наступил следующий жизненный этап – предпринимательский. Диспетчерская такси и грузоперевозок. Про это надо отдельный роман писать. Приключенческий. Но и эта история давно позади.

Из моей большой семьи рождаются новые семьи: Мякишевы, Климентьевы, Шпаковские. Горжусь своими детьми, они выросли трудолюбивыми и добропорядочными. Только бы у них в жизни всё складывалось благополучно!

Эпилог

В благоустроенной, городской квартире я мечтала жить с детства. Мечта сбылась в 1986 году и почти 25 лет я наслаждалась городским комфортом. Как вдруг, мне опять захотелось в частный дом. Родительский дом на «43 пикете», снесли ещё в 1987 году. Долго я искала подходящий дом и нашла опять на окраине. Мы продали квартиру и поселились ближе к природе.

Город далёк от туманных рассветов, от крика петухов и пьянящего аромата ночных фиалок. Мой богатый жизненный опыт помог мне совместить комфорт городской квартиры с деревенскими прелестями природы. Не надо уже топить печь – здесь центральное отопление, но можно любоваться морозными вечерами, как на соседней улице вьётся дымок из печных труб и ветер доносит такой знакомый с детства запах. Можно гулять по траве среди цветов или тихим, летним вечером выйти с кружечкой чая на любимое крыльцо и любоваться закатом. Летом по ночам в открытое окно слышны трели соловья, а по утрам орут соседские петухи. Дом охраняет миниатюрная, но свирепая собачка Лиза. Её многие боятся, а мне смешно – вы Арапа не видели…

Теперь нет таких буранов, как в моём детстве. Метели и те случаются не часто. Не заносит дома и даже заборы. Сугробы ничтожно малы, даже в снежные зимы. Всё меняется, не только жизнь, но и природа. Уходят из жизни близкие люди. Нету родителей и наших бабушек. Ушли тёти и даже сестра Тамара. И подруги Галки уже нет на этом свете.

Коромысло стало экзотикой, как и стиральная доска. Вместо кадок с капустой и огурцами, стоят в погребе ровными рядами стеклянные банки. Когда топим баню, я слушаю треск поленьев в печи и вспоминаю «43 пикет». Как сейчас, перед глазами наша любимая баба Поля строгает лучины, чтобы растопить печь…

Умирают не только люди, наш родной дом снится нам с сестрой до сих пор. На его месте давно стоят многоэтажные дома. Огромный машиностроительный завод, когда-то орденоносный, теперь – банкрот. Да, что там завод, нет даже страны, в которой родились, выросли и жили счастливо не смотря ни на что, наши родители и мы.

В оформлении обложки использована фотография с сайта http://freepik.com.


Оглавление

  • «43 пикет»
  • Скелет в шкафу
  • О родителях
  • Зазеркалье
  • Воскресенье, день веселья!
  • Арап
  • Аэродром
  • Полет на кукурузнике
  • Та заводская проходная…
  • По малину
  • Исчезнувшая деревня
  • Выбражуля
  • Подарки
  • Торт и рыбий жир
  • Гастрономический рай
  • Соседи
  • На дне колодца
  • Папины друзья
  • Столичная командировка
  • Анютины глазки
  • Килька в томатном соусе
  • Побелка
  • Картошка
  • Капуста
  • Семейные обеды
  • Мойдодыр
  • Стирка
  • Книжные вечера
  • Запахи
  • Зима
  • Весна
  • Дьявол
  • Переселенцы из Тамбовской губернии
  • Баба Варя
  • Тётя Нина
  • Семейный уклад
  • Скандал
  • Телевизор
  • Школьные годы
  • Оля
  • Стройка
  • Уроки стойкости
  • Сироты
  • Мачеха
  • Пенка
  • Очереди
  • Лошади
  • Забавы
  • Агитплощадка
  • Шаньга
  • Конец учёбе
  • Лида
  • Яшкино
  • Жизнь у тётушек
  • Возвращение домой
  • Возвращение блудного петуха
  • Достижения
  • Эпилог