Следы [Андрей Денисевич] (fb2) читать постранично

Как всегда, он проснулся в пятнадцать минут шестого. Уставился в тёмный потолок, украшенный квадратами пенопласта. Спустя несколько мгновений после пробуждения он уже погружен в бездну своего сознания и не замечает давно выученного потолочного узора. И всё это для того, чтобы снова спуститься в забытьё и, как всегда, снова проснуться.

Мятая одежда, чашка свежезаваренного чёрного кофе и никакой еды, зато четыре сигареты за первые полтора часа нового дня, который новым совсем не кажется.

В квартире он один. Значит ли это, что он одинок? Люди… Именно человек стал последней каплей, последним камнем.

Очередное разочарование. Оставалось только что-то собрать, что-то продать и угнездиться в каком-то тихом городке, где никогда ничего не происходит. И двигать красный квадрат на прозрачной ленте вперёд, только вперёд.

Но…никогда ничего не менялось. Только цифры в красной рамке.

* * *

Он сминал постельное бельё в угол неразложенного дивана – с этого начинался его день. После четвёртой сигареты, уставший от дум, брёл чистить зубы, как следует прочистить нос и после уставиться в зеркальное нечто. Дальше…

Дальше по-разному. Если за день до этого он получал сообщение от неё, значит: магазин, продукты, душ, свежее постельное бельё и одежда, приятный запах от всего себя и т.д.

Она приходила не раньше половины второго и не позже двух часов дня. Всегда. Полувымотанная валилась на разложенный диван и включала какой-нибудь из своих сериалов. Приносил ей еду, она ела, смотрела на экран и говорила. Тихо, безразлично, медленно и мало. Он тоже смотрел на экран, обняв её, но не слушал ни её, ни динамики.

Она приходила на пол дня и целую ночь. Просыпаясь, он смотрел на неизменный потолок, слушал тихое сопение под боком, вдыхал её дыхание, лишенное неприязни.

Она просыпалась. На сборы уходило минут десять. Поцелуй с медовым послевкусием, щелчок дверного язычка, смешанный с хлопком холодного металлического корпуса, вздох облегчения и слабое щемящее чувство, сосущее мир и покой до следующего её прихода.

И никаких обязательств. Снова сминает постельное бельё, запускает стиральную машинку, закупоривает слив ванной и включает горячую воду.

Кофе и сигареты. Никакой еды. Бормотание стиральной машины, погружение в воду, оставляя на поверхности только нос, словно преградительный буй.

Он открывает глаза. Где он? Он не знает. Где-то. Открывая глаза, он всегда одет в изношенные полукеды на босу ногу, потёртые джинсы, футболку, отдающую слабым запахом пота и расстёгнутую голубую рубашку с закатанными рукавами.

Он в ванной, но она не его. В квартире, но не в своей.

Квартира эта невероятно пуста, хоть в ней всё есть. Пуста она не потому, что в ней никого нет, а потому, что она не имеет никакого значения. Она – куб, вырванный из пустоты космоса, зависла в невесомости.

Он выходит из квартиры. Теперь всё иначе. Застывшие брызги и закоревшие пятна эмоций островками расположились среди застывшей пустоты: всплески радости, подобно солнечным вспышкам; заржавелый мрак депрессии, хрустящий при прикосновении; свежее дуновение весёлости и спёртая вонь ревности… Застывшие горе, угнетение, радость, вожделение, счастье, грусть, печаль, слёзы, улыбки, вдохновение, зачарованность, презрение, отвращение… Эмоции и чувства красками и веществами, запахами и формами расположились в сумбурном мире, где деревенский дом стоял посреди городской улицы, а исполинская многоэтажка расположилась в центре деревни. Восемьдесят семь этажей в восемьдесят одну квартиру. Квартиры эти были огромны.

И он бродил здесь, в этом огромном мире. Эмоции застыли в разных местах – то возле подъезда, то около кухонной плиты, то посреди тротуара, в озере, над землёй, среди травы, в канаве, на дереве, на столе, стуле, диване, ковре, в шкафу, на детской площадке, на парковке, в кустах, на заборе, на балконе – везде, где побывал человек. Везде он оставлял за собой следы. Небо было испещрено эмоциональными полосами, также были украшены тротуары, шоссе и железные дороги. Такие полосы были повсюду и можно было проследить, как они менялись, переливались, изгибались.

Он бродил здесь до двадцати сорока восьми. Всегда. Открывал глаза снова голый, в своей ванне. Вода была ледяная, будто льда накидали. Но льда не было. Машинка отстирала и теперь время от времени мерзко пищала. Он вынимал затычку, включал горячую воду на полную мощность и ставил стиральную машинку на полоскание. Тепло медленно ползло от стоп к голове. Когда оно добиралось до груди – стопы уже жгло и тогда он размешивал воду. Согревался и вылезал из ванны. Машинка к тому времени снова пищала. Мерзкий писк внезапно прерывался, когда он доставал вилку из розетки. От развешанного белья веяло искусственной свежестью.

Зверский голод. Ужин. Ещё семь сигарет перед тем, как лечь спать не раньше