Резиновое сердце [Светлана Курилович] (fb2) читать онлайн

Светлана Курилович Резиновое сердце

***

– Пожалуйста, начинайте, диктофон включён!

– Она появилась в нашем классе, когда я учился в одиннадцатом. Я сказал «появилась» – и это было именно то, что я имел в виду. Никто не заметил, когда она вошла: не высокая, не маленькая, не толстая, не худая, какая-то задумчивая… русые волосы собраны в хвостик. В руке она держала большую чёрную сумку, готовую лопнуть – что уж там было – только Бог ведает. Она как-то нерешительно топталась около дверей, и тут её заметил Ванёк – один из тех парней, которым интересна любая юбка, главное – новая.

– Эй, красотка! – свистнул Ванёк.

Она с удивлением взглянула на него.

– Иди сюда! – и он ещё похлопал ладонью по стулу рядом с собой, так, как кошку зовут или собаку.

Она улыбнулась и пошла к доске, волоча свою сумищу.

– Ты что, боишься? Не боись, сразу не съем!

Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но прозвенел звонок и в класс влетела наша завуч, похожая на вечно встревоженную стрекозу.

– Уже познакомились? – застрекотала она. – Как вам наши ребятки, Арина Марковна? Неплохие, да? Только своенравные, конечно, да сейчас все подростки такие! Ребята, это Арина Марковна Фомина, ваш новый учитель по русскому языку и литературе!

– У, ё! – охнул Ванька и начал сползать под парту.

– Хомичёв, это что за звуки?! – сверкнула очками стрекоза. – После уроков зайдёшь в мой кабинет, понял?

– Угу, – буркнул он, опустил голову и постучал лбом по столу.

– Ну, Арина Марковна, всего вам доброго! – стрекоза умчалась, а мы уставились друг на друга.

– Простите, но как случилось, что выпускной класс остался без учителя по основному предмету?

– Проще простого: наша прежняя училка, Елена Николаевна, уехала в Москву, присмотрев там хлебное местечко, бросила нас за полгода до выпуска, вот откуда взялась в одиннадцатом классе эта Арина Марковна.

– Здравствуйте, ребята! – запоздало поздоровалась она. – Меня зовут Арина…

– Родионовна! – услужливо подсказал кто-то.

– Марковна, – закончила она. – И я рада вашим познаниям в области классической литературы. Надеюсь, вы так же хорошо подкованы и в литературе двадцатого века.

Да, язычок у неё всегда был острым, за счёт него она и не дала себя съесть нашим акулам. Подросткам дай только волю – мигом оседлают, а она не позволила…

Но всё это я узнал о ней потом, а первые дни не обращал на неё никакого внимания: мне на днюху подарили мобильник, и я был занят только им. Сидел я на последней парте (с ростом 185 это было моё законное место) и исследовал новые возможности, которые обещал телефон. В общем, мы существовали параллельно до тех пор, пока один раз не пересеклись…

– Григорий! – услышал я прямо около своей парты. – Чем ты занимаешься?

– А что? – буркнул я, не поднимая взгляд.

– Вообще-то у нас сейчас сочинение!

Я поднял голову и сквозь длинные волосы посмотрел на доску: и правда, кроме числа там было ещё шесть тем, и все, как одна, по поэзии.

– Я стихи всё равно не люблю и писать не буду!

– Но это обязательное сочинение, на оценку в журнал! – в её голосе послышалось недоумение. – Я буду вынуждена поставить двойку!

– Ставьте! – я пожал плечами.

– Но…

– А Гришка у нас бунтарь, Арина Марковна! Ему всё равно… – это Валька Ильина влезла, вечно ей всё было надо.

– Бунтарь-одиночка? – по голосу я почувствовал, что она улыбается, но промолчал: а что я мог сказать?

– Ты поэтому ходишь без формы и нестриженый?

(Большая мужская рука хорошей формы провела по ухоженным волосам, уложенным в аккуратно-небрежную причёску).

– Выглядел я в то время невыносимо: презирал костюмы и расхаживал в джинсах и футболках, преимущественно драных и грязных, а волосы (обычно зелёные, синие или красные) стриг раз в четверть, разрешая им расти как вздумается. Сейчас уж и не вспомню, зачем мне всё это было надо – из бессмысленного подросткового бунта, наверное. Но тогда я считал, что это круто, а родители мои, люди мудрые, особо меня не донимали, рассудив, что всё перемелется – мука будет, что единственный сыночек перебесится и в конце концов остепенится.

– Каждая личность имеет право на свободу самовыражения, – наконец сказал я.

– Каждая личность кроме прав имеет ещё и обязанности, и важнейшая из них – учиться! – парировала она.

– Ну, это спорное заявление, – попытался возразить я, но Арина положила руку на моё плечо и ласково так сказала:

– Гриша, пожалуйста, попытайся хоть что-нибудь написать! Ты мальчик умный, тебе это нетрудно, мне кажется.

Это её прикосновение… словно обожгло меня. Дело в том, что я очень не любил, когда меня кто-то трогал… кроме родителей, разумеется. Моё личное пространство очерчивалось окружностью с радиусом в один метр, в центре которой был я. Поэтому моё плечо дёрнулось само по себе, сбрасывая её ладонь. И тут же я испугался, что это получилось очень грубо:

– Извините, Арина Марковна, я не специально… Это у меня случайно вышло… – моё невнятное бормотанье тоже было не самым вежливым.

Она порозовела, поправила очки.

– Ну, Гриша, пиши! – и ушла за учительский стол.

В конце второго урока – я всё-таки нацарапал кое-что в тетради, – когда все уже сдали сочинения, я подошёл к столу и положил свою работу:

– Вот, Арина Марковна, я написал…

– Хорошо, хорошо, – она что-то записывала в журнал и даже не взглянула на меня.

– Я это… Арина Марковна… я извиниться хочу, – просипел я.

– За что? – она ещё ниже склонила голову над страницей, почти носом писала.

– Ну это… я вашу руку скинул не нарочно… Просто я вообще не люблю, чтобы меня кто-нибудь трогал. Это у меня фобия такая…

Она с удивлением вскинула на меня глаза, и я увидел, что они голубые-голубые, как небо над морем.

– Фобия?

– Ну да, мама говорит, это из-за того, что в детстве я очень испугался какой-то страшной старухи, которая хотела погладить меня по голове… Поэтому не сердитесь, пожалуйста!

Арина улыбнулась, забавно сморщив носик.

– Иди, Гриша, я не сержусь! Иди!

Ну, я и пошёл. В дверях обернулся и увидел, что она по-прежнему смотрит на меня, подперев щёку кулачком. И такая она была милая, хорошенькая и какая-то уютная, так красиво обрамляли её лицо русые с рыжиной волосы, так она не была похожа на учительницу, что внутри у меня что-то ёкнуло и я быстро выбежал из кабинета.

Дальнейшее, на мой сегодняшний взгляд, было предсказуемым на сто процентов: я влюбился! Влюбился по самую макушку, безотчётно и безоглядно, со всем пылом молодости, совершенно по-щенячьи! Я боготворил и её, и землю, по которой она ходила, и следы её ног; я хотел быть её одеждой, её шариковой ручкой, на худой конец, ковриком около её дверей: они все имели на Арину большее право, чем я!

Это не замедлило сказаться на учёбе: я стал фанатом литературы, читал всё, что входило в школьную программу и сверх того. Остальные предметы подобной чести не удостаивались, и я потихоньку начал перемещаться из малочисленного разряда твёрдых ударников в многоуровневую группу троечников. Учителя и, в первую очередь наша класснуха, забили тревогу. Со мной стали проводить воспитательные беседы; сначала классная, потом учителя тех предметов, по которым я когда-то имел хорошие оценки, потом за дело принялась завуч. Они все наперебой уверяли меня, что я способный мальчик, просили выкинуть из головы дурь и не портить себе аттестат, от которого якобы зависело моё будущее. А я… я совершенно не понимал, чего они от меня хотят?! В моей голове был полнейший и непроницаемый туман, я засыпал (если засыпал) и просыпался с одним-единственным желанием – увидеть её сегодня… Помните, как у Пушкина?

Зелёные глаза слегка прищурились:

– Я знаю, век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днём увижусь я…

То же самое было со мной: если в этот день не было литры или русского, я подстерегал Арину около кабинета и пожирал взглядом… всегда вызывался ходить за журналом в учительскую: был шанс увидеть её там, склонённую над нашими тетрадками… Словом, если вы ещё не знаете, что такое влюблённый идиот, – я вам описал его совершенно точно!

Красивый крупный рот усмехнулся:

– Впрочем, это приятные воспоминания! Нам дано испытывать безумную любовь лишь раз в жизни, всё остальное – подделка…

– Что же произошло потом?

– Потом… потом бразды правления взяла на себя директриса и начала с того, что вызвала моих родителей в школу. (пальцы сплелись в замок и хрустнули).

– Разговор был в моём присутствии и чертовски неприятный. Дело в том, что я тщательно скрывал положение дел от родителей, отделываясь дежурными фразами. А тут всё предстало перед ними во всей красе, все оценки по всем предметам! Маме сразу стало плохо, отец, человек более сдержанный, отметил, что по русскому языку и литературе у меня всё хорошо! Директриса согласилась, что, действительно, учительница меня очень хвалит, да и мой внешний вид стал намного аккуратнее и чище: сменил футболки на рубашки, бросил красить волосы в ядовитые цвета, даже стричься начал чаще, но по алгебре, физике, химии и прочим предметам – совершеннейший завал! А до экзаменов остаётся всего ничего! Пора браться за ум!

Они сидели и кивали головами, соглашаясь с ней, а потом всем гуртом навалились на меня и стали требовать честного слова, что я исправлюсь, возьмусь за ум, задумаюсь о будущем, буду ответственным… бла-бла-бла и прочая чепуха. Я молчал, опустив голову: а что я мог им обещать?! Ничего. Смотреть же в глаза и врать я не стал: меня не так воспитали!…

Словом, отец заверил Ангелину Ефимовну, что дома разговор продолжится, и мы вышли из кабинета. Папа вёл маму под руку, она прижимала к глазам мокрый платок… я не смотрел на неё: мне тоже было не по себе, я чувствовал, что папа очень зол и что самое плохое меня ждёт впереди.

Он усадил маму на заднее сиденье нашей пятнашки, повернулся ко мне и влепил пощёчину, да так, что разбил губу: руки у него были не маленькие, как и у меня.

– Садись в машину! – приказал он. – Рядом со мной!

Я послушался, зная по опыту, что в такие моменты отцу лучше не перечить.

– Вас… часто наказывали в детстве?

– Что вы, вовсе нет! Трудное детство, деревянные игрушки – это вообще не про меня! Физические наказания – крайне редко! Может раза два… или три… когда я бывал совсем невыносимым, мама могла ударить, но отец… это был первый раз. Он никогда не бил – боялся что-нибудь мне повредить. Поэтому я понял, что он очень расстроен, и это меня огорчило: я любил их (люблю до сих пор) и не хотел причинять боль.

– Что же случилось дальше?

Отец протянул мне платок:

– Вытри кровь. Прости, что не сдержался.

Я промолчал. Мама всхлипывала на заднем сиденье. Папа завёл двигатель и велел мне пристегнуться. Мы тронулись. Ехать было близко, поэтому я решил, что в машине разговора не будет, но ошибся.

– Что мы сделали не так? – после непродолжительного молчания спросил он меня. – В чём ущемили твои интересы? За что ты нам мстишь?

– Я никому не мщу.

– Тогда как понимать твоё поведение?! Мы с матерью любим тебя, выполняем твои желания, ты у нас единственный сын! Мы хотели, чтобы ты оправдал наши надежды!

– Но ведь ничего страшного не случилось, папа! Подумаешь, несколько плохих оценок… Это случайность…

– Это похоже на закономерность! – прервал он. – Которая пугает меня… Ты думаешь не о том, о чём следует думать в твоём возрасте!

– Папа, я понимаю твоё беспокойство, но…

– Да ни черта ты, щенок, не понимаешь! – оборвал меня отец. – Тебе кажется, что это легко и просто: захотел – наделал ошибок, захотел – исправил! Не бывает так просто в жизни, пойми! За всё приходится платить, за любой свой просчёт! И часто цена бывает слишком высокой! Ты не имеешь права рисковать своим будущим после того, как мы с матерью всем для тебя пожертвовали!

Розовые губы, цвет которых заставлял заподозрить их обладателя в использовании косметики, улыбнулись, приоткрыв белые, неровно поставленные зубы:

– Отец иногда впадал в патетику, и сейчас его слова прозвучали так выспренно, что я не смог сдержать усмешку.

– Я сказал что-то очень смешное?! – рявкнул он. – Объясни, и мы с матерью тоже посмеёмся!

– Папа, я не… я не из-за твоих слов… я не смеялся, правда!

– Тогда в чём дело?

– Я же не просил у вас этих жертв! Да, вы всё делали для меня, но ведь это было нетрудно! Ты – директор сети магазинов, можешь всё себе позволить! Мама же не работает, сидит дома, так?

– Мама не стала работать из-за тебя! – прогремел он. – Она считала, что её долг – отдавать сыну всё своё время, всю заботу, всё внимание! А вовсе не потому, что я мог это позволить!

– Но я- то не просил! Я бы с удовольствием ходил в садик с другими ребятами!

– В общем, так, – мы приехали. – Выходи из машины и иди в дом. Разговор не закончен.

Я сделал, как он сказал, уселся на свою кровать и стал думать. Состояние у меня, как сейчас помню, было странным: словно не со мной всё происходит. Мне было абсолютно наплевать на то, что они начнут говорить, какие аргументы приводить. «Если отцу вздумается ударить меня ещё раз, – мстительно думал я. – Сбегу из дому! Просто уйду завтра в школу и не вернусь! Пусть знает…» Что знает – я не успел додумать: дверь открылась, и он вошёл.

– Я уложил мать, – не глядя на меня сказал он. – Она совсем ослабела и сердце у неё побаливает…

Я молчал.

– Давай поговорим как мужчина с мужчиной, – продолжил он. – Посмотри на меня.

Я приподнял голову.

– Ты влюбился в неё?

Вопрос поверг меня в шок.

– Ты что думаешь, твой отец, этот старый пердун, ничего не соображает? Может, я и стар (они поздно родили меня, и тогда папе было пятьдесят восемь, а маме – пятьдесят шесть), но прекрасно помню, как был молодым… Тогда я влюблялся во всё, что имело хоть какое-то отношение к женскому полу. Но ты не ответил мне; ты любишь её?

– Кого?

– Не надо делать из меня дурака! Достаточно посмотреть на твои пятёрки по литературе, и всё станет ясно – твою учительницу!

– Зачем мне это надо?

– Откуда я знаю? Может, она невероятно хороша собой? Может, у неё чудный голос или ещё там что? Это ты мне скажи!

– Я не знаю…

– Не знаешь что? Любишь или нет?

– Папа, я люблю литературу!

– Сколько я помню, у тебя всегда была склонность к точным наукам, а сейчас внезапно – литература! С чего бы это?

– Пап, ты об этом хотел поговорить со мной?

Мой вопрос заставил отца замолчать, и я понял, что только навредил себе: он опять начал закипать.

– Моего отца – твоего деда, – медленно начал он. – До двадцати лет пороли розгами, и после порки он кланялся своему отцу – твоему прадеду – в ноги и благодарил за науку. С тех пор прошло не так уж много лет, сынок, и в психологии отцов не многое изменилось!

– Так ты хочешь поговорить со мной или просто выпороть? – упрямо спросил я.

– Я с превеликим удовольствием, – он захватил мою чёлку и запрокинул мне голову назад, глядя сверху вниз, – оттрепал бы тебя, как нашкодившего щенка, но боюсь, это бесполезно. Слишком хорошо помню себя в молодости. Но и оставить тебя без наказания не могу.

– Плохие оценки бывают у всех! Не делайте из мухи слона! Я постараюсь исправить…

Рука отца сжалась сильнее.

– Ты не постараешься, ты исправишь все двойки и тройки, – раздельно произнёс он. – Сроку тебе – две недели – вполне достаточно! После школы сразу идёшь домой – я лично буду за этим следить – и садишься за учебники! Вечером показываешь мне всё, что сделал. Никакого компьютера и телевизора, никаких прогулок, и давай-ка мне свой телефон!

– Но папа! – я попытался возразить.

– Если через две недели не будет результата, обещаю, я тебя выпорю! Не посмотрю, что тебе уже восемнадцать! И учти: я ничего не сказал про твой внешний вид. Пока!

Я положил телефон в протянутую ладонь, и отец вышел из моей комнаты, прикрыв дверь. Я рухнул на кровать:

– Вот попал!

Завтра было воскресенье, поэтому я мог спокойно полежать и поразмыслить над сложившейся ситуацией. Мой отец – человек твёрдых принципов, всего в своей жизни он добился сам. Он хочет, чтобы я поступил в институт без его помощи, хотя ему стоит только пальцем пошевелить – и меня зачислят с радостью в любой вуз города. Но он так делать не будет. Ни-ког-да! Точка. И он всегда держит своё слово, то есть угрозу насчёт тотального контроля и порки он выполнит, можно не сомневаться.

– Не хочу! – сказал я и вдруг кое-что вспомнил: у меня в мобильнике было полным-полно фотографий Арины, было даже видео! Если отец решит проверить мой телефон, то его сомнения превратятся в уверенность, и тогда плохо мне будет! Сейчас – это цветочки, ягодки будут потом…

– Надо забрать телефон и скинуть фотки на комп, – решил я.

– Скажите, а ваша учительница, Арина Марковна, догадывалась о ваших чувствах?

– Думаю, она не просто догадывалась – знала, как знали и все мои одноклассники. Разве можно в восемнадцать лет что-то скрыть? Я, конечно, не афишировал, но это было и так ясно: я знал ответы на все вопросы, первым поднимал руку, последним сдавал сочинения, краснел, когда она обращалась ко мне с пустячной просьбой, например, стереть с доски, помогал донести тетради до учительской… Мало того – я разузнал, где она живёт, и дежурил под её окнами, словом, всё своё время посвящал не учёбе, а наблюдениям. Осёл да и только!

Один раз у меня даже был конфликт с одноклассником…

– Неужели?

– Да. Мы были в столовой; он начал говорить какие-то сальности об Арине, я попросил его заткнуться, но он продолжил прохаживаться на её счёт, приплёл и меня, ну, я и ответил ему тем же. Он выплеснул свой компот мне на брюки, я свой – ему в лицо, он швырнул в меня стаканом и разбил мне губы, а я собирался его прикончить… Если бы не подскочила стрекоза, так и случилось бы, наверное. Родителям, кстати, и об этом рассказали.

Словом, не до учёбы мне было, понимаете? Я любить хотел, а все лезли ко мне с какими-то оценками, заданиями…

– А как в дальнейшем развивались ваши отношения с Ариной Марковной?

– Да как бы они ни развивались! Мне всего было бы недостаточно. Мне нужна была она, целиком и полностью, в моё владение, но и тогда я не был бы счастлив. Это я сейчас понимаю, что абсолютного, совершенного счастья нет, оно весьма недолговечно… А в то время я мечтал о такой малости, о крупице счастья: обнять, взять за руку… поцелуй казался пределом мечтаний! Но было сильнейшее табу: она – учитель, я – ученик. Это была такая преграда!… Кофе не хотите?

– Нет, спасибо, если можно, зелёный чай.

Он нажал кнопку звонка, секунду спустя в кабинет заглянула симпатичная секретарша:

– Да, Григорий Викторович?

– Наташенька, будь добра, мне кофе, как обычно, а нашей гостье – чай. Зелёный.

– Хорошо.

– Что-то мне жарко, – сказал он. – Я сниму галстук, не возражаете?

– Нет, конечно!

Он снял галстук и расстегнул воротник рубашки.

– Так-то лучше! На чём мы остановились?

– На ваших отношениях с Ариной Марковной.

– Да; я пытался предпринимать какие-то шаги к сближению, по мелочи, конечно, принести журнал, сбегать за мелом… На четырнадцатое февраля подарил ей валентинку с подписью: Г.Б. – Григорий Баженов – это был отчаянный шаг! Я положил её на учительский стол во время перемены и с замиранием сердца ждал результата, ведь Г.Б. в нашем классе был только один – я! Но она взяла её, прочитала, улыбнулась и поблагодарила – всё! Теперь-то я понимаю, что она, несмотря на свою молодость, была очень мудрым педагогом, и не хотела давать мне ни малейшего шанса…

Потом в конце февраля произошёл разговор с родителями, и до Восьмого марта я был вынужден исполнять требования отца, поэтому совершенно истомился взаперти. Толку от моих занятий, думаю, было немного, но кое-какие оценки за неделю мне удалось исправить, так что напряжение в наших отношениях стало спадать, а то ведь со мной не разговаривали, как с заключённым! Я решился на разговор с отцом. Вечером шестого марта я подошёл к нему. Он сидел в кресле и читал.

– Папа, можно тебя кое о чём попросить?

– О чём же? – он поднял глаза от газеты. – Как твои успехи сегодня?

– Исправил две двойки по физике.

– Хорошо.

К чести отца надо сказать, что он не любил много говорить об одном и том же, так что нудные нравоучения мне не грозили никогда: мы поговорили, приняли решение и теперь его выполняли, он со своей стороны, я со своей.

– Завтра в школе праздничный концерт, я отвечаю за музыку, микрофоны и всё такое, а потом мы с ребятами хотели пойти в кафе… Можно, я приду домой позже, чем обычно?

– Насколько позже?

– Часов в девять…

– Ты считаешь, что можешь себе это позволить? У тебя уже всё хорошо?

– Папа, но это только завтра! Восьмого марта я никуда не пойду, девятого тоже, буду сидеть дома и заниматься!

– Восьмого вечером мы пойдём в гости к Вершининым (это были старые друзья родителей), ты останешься дома, девятого к нам придут твои дедушка и бабушка, так что полноценных занятий не получится. Думаю, нет.

– Папа, пожалуйста! Только один день! Мне надо чуть-чуть развеяться, мозги уже не соображают!

– Они у тебя и раньше не очень-то соображали! – он усмехнулся, и это был хороший знак, я обрадовался. – Ну, хорошо. Ровно до девяти часов. Минута позже – и ты продлишь наказание ещё на неделю!

– Спасибо! А можно мне телефон? Только на один день! Пожалуйста!

Отец внимательно посмотрел на меня:

– Завтра утром. В нашей спальне на тумбочке.

От меня никогда ничего не прятали под замок, считали, что недоверие оскорбляет, поэтому я сто раз мог бы взять его и удалить все Аринины фотографии, но я не мог себе этого позволить, у меня тоже был внутренний предел допустимого.

– А сейчас посвяти своё время учебникам.

– Хорошо, папа.

Я пошёл в свою комнату и краем уха услышал, как он тихо сказал вышедшей из кухни маме:

– Чертовски трудно быть с ним строгим, Лидуся.

– Я тебя понимаю, Витя, – согласилась она, и раздался звук поцелуя. Мои родители нежно любили друг друга и не стеснялись выражать свои чувства. Теперь я понимаю, как мне повезло, что я вырос в такой любящей атмосфере, но тогда это, конечно, вызывало лишь смех… Насколько мы всё-таки бесцеремонны в молодости!

Стоит ли говорить, что ни в какое кафе я не собирался! У меня были совершенно другие планы: я знал, что после концерта учителя организуют посиделки, и собирался дождаться Арины и… поговорить с ней! Как я решился на такое – ума не приложу! Я был скромен по натуре, открыть своё сердце взрослой женщине, учителю! было для меня равносильно самоубийству! Но, несмотря на отупение, в котором я существовал последнее время, я всё же понимал, что так больше продолжаться не может, мне нужен был какой-то исход.

– Вы не боялись, что она посмеётся над вами?

– Ужасно! Этот страх пожирал меня заживо! Каждому мужчине неприятно быть отвергнутым… это стыдно! Непризнание твоего мужского статуса – это позор! А в моём случае дело обстояло ещё хуже: я, подросток-малолетка, и не мог рассчитывать на положительный результат! Но я говорил себе, что хуже, чем сейчас, мне не будет, кроме одного… если она посмеётся надо мной, я сведу счёты с жизнью.

– И вы не думали о родителях?

– А кто думает о родителях в двадцать лет? Юность эгоистична… Вам, простите, сколько стукнуло?

– Двадцать семь.

– Ну, тогда пора уж и о стариках вспомнить! А в семнадцать-восемнадцать человека занимает только его собственная особа, и это… нормально! Но продолжим.

– Я честно выполнил свои обязанности на концерте, распрощался с ребятами (они прекрасно знали, что я под домашним арестом, и посочувствовали мне) и остался ждать Арину. Устроился я около подъезда дома напротив. Ждать пришлось долго. Наши учителя умеют веселиться, знаете ли! Несмотря на то что было уже тепло, я продрог до нитки и бодро пританцовывал, не сводя глаз со школы. Часа три они развлекались, потом начали расходиться, и вот, наконец, появилась она… в сопровождении нашего физкультурника! Я от досады даже выругался: он вознамерился проводить её до дома, а ведь я сам собирался это сделать и по дороге признаться ей в своих чувствах! Получалось, что пытка ожиданием затягивалась.

Что ж, я последовал за ними на безопасном расстоянии, молясь, чтобы ему не взбрело в голову пригласить её куда-нибудь, тогда бы я точно околел от холода! Но нет, они шли к дому Арины. Я прекрасно знал этот путь! Ведь сколько раз я провожал её издалека, не смея подойти поближе!

Андрей Алексеевич нёс её сумку и что-то рассказывал, она смеялась, наклонив голову, и я в очередной раз подумал, какой у неё чудесный смех! От этих звуков внутри у меня всё холодело!

– Ариночка, можно мне попросить вас об одолжении? – спросил физкультурник.

– О каком же?

– Угостите вашего покорного слугу чашечкой горячего чая!

– Андрей Алексеевич…

– Просто Андрей!

– Андрей, не обижайтесь, пожалуйста, но я не очень хорошо себя чувствую… Может быть, в другой раз.

– Этот другой раз, не наступит ли он завтра? – не отступал физкультурник, и я здорово разозлился на него.

– Я вас приглашаю отметить праздник в компании с моей особой!

– Позвоните мне завтра, хорошо? Если не будет других планов, почему бы и нет?

– А я не знаю ваш номер, Ариночка!

– 927, – начала она.

– Секундочку! – Андрюха вытащил свой телефон, а я – свой.

– 927 322 45 54.

– Да вы ударница! – засмеялся он.

– Стараюсь!

– Ну, до завтра! – он протянул ей сумку и поклонился.

У меня от его церемоний аж скулы сводило – так я хотел, чтобы он поскорей испарился. Она поставила сумку на лавочку и глубоко вздохнула, я же, наоборот, затаил дыхание. Несколько минут она наслаждалась свежим воздухом, а потом, не оборачиваясь, сказала:

– Гриша, выходи!

Я обомлел.

– Выходи, я знаю, что ты там! Ну!

Я вышел из-за кустов сирени.

– Подойди поближе.

Я повиновался.

– Ты что тут делаешь? – спросила она.

Я не смотрел ей в лицо, но чувствовал, что она улыбается.

– Ничего, – пробормотал.

– Ничего – это пустое место, не так ли? Ты шёл за нами от самой школы, я всё видела! Зачем? Ты следишь за мной?

Самый подходящий момент для признания настал, но я не мог вымолвить ни слова. Язык к нёбу присох. Она немного помолчала и сказала:

– Давай присядем.

Мы сели на лавочку и оказались почти на одном уровне. Ведь мне, с моим ростом, приходилось смотреть на неё сверху вниз, а сейчас она была совсем рядом.

– Ну, скажи что-нибудь!

Я проклинал себя за трусость, но молчал как рыба. Меня всего трясло. Я смог только вытащить из-за пазухи открытку и отдать ей. Открытка была обычная, поздравительная, но наверху я написал: «Горячо любимой учительнице». А внизу подписался: «С любовью, Гриша Б.» Она взяла открытку, но, даже не открыв её, воскликнула:

– У тебя руки ледяные, ты насквозь промёрз, глупый мальчишка! Немедленно пойдём, я напою тебя чаем!

Да, её всегда отличало человеколюбие. Я отобрал у неё сумку – уж на это меня хватило – и пошёл за ней следом. Попасть в квартиру Арины – об это я даже не мечтал!

В прихожей я разделся, снял кроссовки, и она засмеялась:

– Где же я найду тапочки на твою лапищу!

У меня был сорок третий размер, у неё – не знаю, может, тридцать пятый, понятно, что её развеселило. Но Арина порылась в шкафу и вытащила оттуда разношенные шлёпки:

– Вот, моего отца. Примерь!

Я кое-как втиснул свои лапы, и она обрадовалась:

– Хорошо! Пойдём на кухню!

Проходя мимо зеркала, я взглянул на себя: красный нос, уши и даже глаза.

«Урод!» – подумал со злобой.

На маленькой уютной кухне уже гостеприимно пыхтел чайник, она наделала бутербродов, налила мне огромную кружку чаю, пододвинула сахарницу.

– Пей!

Я начал бултыхать ложкой в чае, она тем временем прочитала открытку и уставилась на меня. Я с радостью утопился бы в этой кружке, только бы не смотреть на неё. Не вышло.

– Гриша, я всё знаю.

– Что – всё? – выдавил я.

– Я знаю, что нравлюсь тебе, и давно. Посмотри на меня.

Не хотел я на неё смотреть! У меня из носу потекло, а платка не было! Она заметила мою беду и протянула бумажные платочки.

– Возьми.

Я вытер нос и поднял на неё взгляд. Она смотрела, не отрываясь.

– Гриша, я очень уважаю тебя как человека… как мужчину, но…это всё пройдёт!

– Что?

– Твой угар. Это со всеми бывает; я тоже была влюблена в учителя. Но потом это прошло!

– У меня не пройдёт! – покачал я головой.

– Гриша, я тоже так думала! Но первая любовь непостоянна! Это проверка человека на чувства: может ли он в принципе испытывать любовь или нет, понимаешь? Настоящая любовь придёт потом, позже, когда ты станешь взрослым!

– К вам она… пришла?

– Пока нет. Но я жду! – она улыбнулась.

– А ко мне уже пришла, Арина Марковна! – чай, что ли, освежил моё горло, но я обрёл дар речи. – И это настоящая любовь, я знаю! Я люблю вас! Я готов сделать для вас всё, что угодно! И мне ничего не нужно взамен, просто знать, что вы тоже… что я вам небезразличен!

Она не перебивала меня, только смотрела, потом подвинула поближе бутерброды:

– Ешь, ты наверняка голодный! У меня брат на два года старше тебя, так он всё время хочет есть.

Я поперхнулся и пробормотал:

– Мне уже восемнадцать!

– А мне двадцать три! Я на пять лет старше тебя!

– Мне всё равно! Хоть на двадцать!

– Я учитель, а ты – мой ученик!

– Через два месяца я уже не буду вашим учеником!

– Вижу, ты хорошо подготовился! – она нахмурилась. – Но я не люблю тебя! Я вообще не испытываю к тебе никаких чувств!

– Неправда!

– Почему? – видно было, что она опешила.

– У вас на холодильнике моя валентинка…

Арина покраснела:

– Она вовсе не твоя, это ваш класс подарил.

– Там мои инициалы, Арина Марковна! Арина Марковна, я и не прошу, чтобы вы меня любили, я понимаю, вы думаете: мальчишка, сопляк, что он может…

– Никогда так не думаю о моих учениках! – строго сказала она.

– Но я быстро вырасту и стану взрослым…

– А я стану бабушкой! – ещё строже сказала она.

– Неправда! Вы никогда не постареете, Арина Марковна! Вы очень-очень… Я просто прошу вас подождать! Совсем немного! Вот увидите, я смогу многого добиться ради вас! Я очень люблю вас, с самой первой минуты, я ни о чём не могу думать, кроме вас, мне всё безразлично!

– Это-то меня и беспокоит, – нахмурилась Арина. – Я давно заметила, что с тобой что-то не так, но не думала, что до такой степени…

– Что мне сделать, чтобы вы поверили в меня?

Она молча смотрела на меня, потом сказала:

– Учись! Учись на пятёрки! Ты очень способный мальчик!

Это было совсем не то, чего я ждал от неё, но ладно!

– Я обещаю!

– Больше мне от тебя ничего не нужно.

– Но…

– И ещё, Гриша, я не хочу, чтобы кто-то знал о нашем разговоре, о том, что ты был у меня дома, потому что… у меня могут быть неприятности, понимаешь?

– Я никогда никому не рассказал бы!

– Вот и молодец! Славный мальчик! А теперь я хочу отдохнуть…

Меня вежливо выпроваживали… Что ж, я и так получил больше, чем рассчитывал, пора было уходить. В прихожей я оделся, зашнуровал кроссовки, открыл дверь, вышел и обернулся. Она стояла, держась за ручку и смотрела на меня, и тут я осмелел настолько, что быстро наклонился и поцеловал её в щёку.

– Как говорится, посади свинью за стол, она и ноги на стол! – Григорий Викторович вытер вспотевший лоб и вздохнул. – Каким же смешным я был тогда! И предположить не мог, что она тоже влюбилась в меня чуть не с первого взгляда!

– Что вы говорите?!

– Да. Арина позже призналась мне, что её сильно сердило моё безразличие к её предмету, и она обращала на меня больше внимания, чем это позволительно учителю… А потом, когда я первый раз сдавал ей сочинение, она словно первый раз увидела, какой я высокий, сильный (при своём росте я был достаточно крепким, потому что с шести лет занимался спортом) и какая у меня очаровательная улыбка. Она сказала, что ей всё во мне понравилось: моя застенчивость, длинные волосы, зелёные глаза, даже неровные зубы… Она сказала, что это очень шарман, что внешность мужчины не должна быть идеальной. Я мечтал поставить брекеты, но после её заявления всё оставил как есть! – он широко улыбнулся, продемонстрировав безупречно белые, но поставленные как-то вразнобой зубы.

– Получается, её влияние на вас было сильным?

– Да. Я до сих пор под её влиянием… – его глаза погрустнели.

– Вы выполнили обещание?

– А разве могло быть иначе? Для мужчин в нашей семье слово – закон! Я вцепился в учебники, как клещ, я света белого невзвидел! Родители не уставали удивляться моему усердию, но, мне кажется, папа что-то подозревал, потому что иногда взгляд его был странным. Он, знаете, у меня классный мужик! Всю жизнь я хотел быть похожим на него, но… – Григорий Викторович развёл руками. – У него не было никакого образования, кроме восьмилетки, но он гений в подходе к людям, у него золотые руки и вообще он просто супер! Такое вот лирическое отступление…

– Вы очень любите своего отца?

– Я бесконечно люблю и его, и маму и горжусь ими обоими. Без них я бы не стал тем, кто я есть сейчас.

– А что было потом?

– Потом… потом я, наверное, окончательно помешался. Приходил к Арине чуть не каждую перемену, докладывал о своих успехах, подстерегал её после уроков и провожал до дома – словом, делал всё, чтобы ей надоесть. В конце концов она отругала меня и запретила подходить к ней в школе вообще, а провожать (в качестве особой милости) разрешила три дня в неделю, и чтобы я ждал её не около школы, а за два дома от неё. Конечно, я беспрекословно выполнял все условия: мне так хотелось заслужить её расположение, что я, кажется, из окна был готов выпрыгнуть!

Но предосторожности не помогли – по школе поползли слухи… Сначала школьники начали о нас судачить, а потом и учителя. Ну, не мог остаться незамеченным этот факт! А я, конечно, не понимал тогда, что очень осложняю ей жизнь, я вообще не очень задумывался, каково ей было, считал, что всё хорошо: оценки я выправил, отец сменил гнев на милость, мы вовсю готовились к выпускному балу, и я предвкушал, как на дискотеке буду приглашать Арину на медленные танцы… и много всякой другой чуши лезло мне в голову.

И вот однажды, кажется, это было в конце апреля, Арина пришла на литературу расстроенная, с красными глазами. Весь урок я не находил себе места от беспокойства, а на перемене подошёл к ней.

– Баженов, сядь на место и не приставай с вопросами! Тебя это совершенно не касается!

Я был удивлён и её тоном, и грубым обращением и забеспокоился от этого ещё больше. Еле дождался, пока закончатся уроки, и стал ждать на условленном месте. Когда она появилась, я бросился к ней, отобрал тяжёлую чёрную сумку и пошёл рядом. Спрашивать, что случилось, я не посмел. Через несколько шагов она посмотрела на меня и сердито сказала:

– Ты не должен был ждать меня! Сегодня не тот день!

– Ну и что? – сказал я. – Ты тоже не та, что обычно! Арина, у тебя неприятности?

Это была единственная привилегия, которую я заслужил: иногда называть её на ты и по имени, когда нас никто не слышал.

– Да.

– Из-за меня? – с холодком в груди спросил я.

– Да, Григорий, из-за тебя, – она не стала ничего скрывать и рассказала, что у неё была беседа с директором и завучем, что они убеждены в нашей связи и хотят применить карательные меры.

– Я всё отрицала, конечно, но они говорят, что дыма без огня не бывает, и, в общем-то, они правы: я позволила себе забыться, позволила тебе то, что не должна была… Это моя вина целиком и полностью.

У меня создалось впечатление, что она рассуждала сама с собой, не обращая на меня никакого внимания.

– Подожди! Ты ни в чём не виновата! Это же я всё начал! Арина!

– Арина Марковна!

– Ну, если тебе так больше нравится – Арина Марковна!

– Вам!

– Вам, Арина Марковна! Я пойду к директору и расскажу правду!

– Никуда ты не пойдёшь! Хочешь, чтобы мне стало совсем плохо?! Чтобы они убедились, что между нами что-то есть?! Так мне дадут хотя бы доработать до конца года и уволиться по собственному желанию: не в их интересах выносить это за пределы школы! Не смей меня больше провожать! И больше не подходи ко мне!

Она вырвала у меня из рук сумку и ушла, ни разу не оглянувшись.

Наступили чёрные дни. Я всё делал так, как она сказала, ведь я не хотел, чтобы у моей любимой усугублялись неприятности. Не подходил к ней, не провожал, но как тяжело это мне давалось! Я потерял аппетит, плохо спал, перестал тянуть руку на уроках. Арина же стала вести себя со мной отстранённо: не улыбнётся лишний раз, не взглянет, называет по фамилии… Я ещё и нервным стал. И однажды случилось то, что должно было случиться; я даже удивлялся потом, почему это не произошло намного раньше.

Подходит ко мне Денис Антонов, парень из моего класса, и с мерзкой улыбочкой говорит:

– Ну что, голубки, поссорились?

Я взглянул на него, но ничего не сказал, думал, замолчит и уйдёт, но нет!

– Что, ты ей по возрасту не подошёл? Она девушка взрослая, опытная. Говорят, такие могут всяким штучкам научить! В смысле, в постели.

– Антонов, заткнись! – я вовсе не хотел с ним ссориться. Я хотел, чтобы он перестал говорить гадости об Арине. Но он не унимался.

– Давай, Гриха, колись! Вы успели с ней того? – и он пакостливо захихикал, сложив два пальца. – Или она до сих пор не дала?

В общем, я его избил. Устроил настоящую мясорубку: парень он был крупный, толстый, сильный, но я был быстрым и ловким, а на данный момент ещё нервным и злым.

Мне сказали потом, что меня оттаскивали несколько человек, включая учителя физкультуры. Антонова увезли на скорой, что-то я ему повредил, но, думаю, не настолько сильно, как потом это представили его родители. Мне тоже досталось, но не очень. Во всяком случае, меня в больницу не отправили, медсестра обработала ссадины и доставила меня в кабинет директора. Там уже собрался целый консилиум: сама Ангелина Ефимовна, стрекоза, Анна Михайловна (завуч по соцвопросам), Ирина Петровна (моя классная). Они сидели за столом, директриса говорила по телефону; я вошёл и встал около дверей.

– Гриша, что с тобой происходит? – положив трубку, спросила она. – За что ты избил Дениса?

– Потому что он подонок, – хрипло сказал я.

– И поэтому его надо было так избивать?

– А как ещё поступать с подонками?

– Нет, Ангелина Ефимовна, – встрепенулась стрекоза.– Посмотрите, что за наглость! Он же ни капельки не жалеет о том, что сделал! Баженов! Ты раскаиваешься в содеянном?

Для моих ушей её «содеянное» прозвучало более чем нелепо, а нервы были на пределе, поэтому я не удержался и хмыкнул.

– Вот, вы видите! – заверещала она. – Он ещё и смеётся! Исключать, немедленно исключать!

– Успокойтесь, Маргарита Андреевна, сначала нужно во всём разобраться! – сказала Ирина Петровна.

– Гриша, я позвонила твоим родителям, они сейчас приедут и заберут тебя домой. Родители Антонова уже едут в больницу. Думаю, тебе надо приготовиться к худшему: они наверняка напишут заявление в милицию, а поскольку тебе уже исполнилось восемнадцать, школу ты можешь закончить за решёткой, – вздохнув, сказала директриса.

– Какой позор! Какой позор для школы!

– Успокойтесь, Маргарита Андреевна! Прекратите истерику! – сказала Анна Михайловна. – Мы ничего не знаем о мотивах этого поступка, а Гриша сейчас слишком возбуждён, чтобы рассуждать разумно.

– Я могу рассуждать разумно, – сказал я. – Антонов – подонок, он говорит гадости о женщинах, и если бы он сказал ещё что-то, я бы его убил.

– Так, Григорий, помолчи! – возвысила голос Ангелина Ефимовна, и тут вошёл мой отец. Глянул мельком на меня и обратился к присутствующим:

– Здравствуйте, уважаемые дамы!

– Здравствуйте, Виктор Александрович! – ответила директриса. – Гриша может выйти, пока мы переговорим.

– Да, конечно, – он протянул мне ключи. – Сядь в машину и жди меня.

Так я и сделал. Уж не знаю, о чём они говорили, но пришёл он довольно быстро, и мы поехали домой. Так я думал. Оказалось, что нет. Мы прямиком направились в больницу к Антонову.

– Так. Я не знаю, что с тобой творится, но ставить крест на твоём будущем я тебе не позволю. Сейчас ты пойдёшь и извинишься перед родителями Антонова, а понадобится – и перед самим Денисом…

– Не буду.

– Будешь, – он даже не притормозил. – Это не обсуждается. Со своей стороны я сделаю всё возможное, но просить прощения будешь ты.

– Нет.

– Да! – рявкнул он. – Да, чёрт возьми! Ты извинишься перед родителями за то, что чуть не искалечил их единственного сына!

– Подонка. Он подонок и мерзавец. И я поступил правильно, – упрямо сказал я.

– У каждого подонка есть мать! И ты должен помнить об этом каждый раз, когда надумаешь вершить правосудие. И пусть это послужит тебе уроком на будущее!

– Перед матерью извинюсь, а перед этим гадом – не буду!

– Вылезай, приехали!

Мы без труда нашли «травму», папа узнал в регистратуре, где пострадавший Антонов, и мы пошли к кабинету диагностики. На лавочке сидели мужчина с женщиной.

– Илья Сергеевич? Наталья Антоновна? – сказал отец.

Мужчина встал, и они поздоровались за руку. Женщина, невысокая и худенькая, в которой я узнал мать Антонова, кивнула головой.

– Я Виктор Александрович Баженов, отец Григория. Он хочет вам что-то сказать. Со своей стороны приношу вам извинения и обещаю сделать всё от меня зависящее, чтобы ваш сын поправился. Я оплачу любое лечение.

Сказав, он отошёл в сторону, оставив меня одного. Мать смотрела на меня чёрными, ненавидящими глазами, отец – пожалуй, даже с интересом.

Я откашлялся. Они ждали.

– Я хочу извиниться перед вами, – выдавил я из себя. – Простите.

– Извиняется он! – прошипела мать. – Что нам от твоих извинений! У Дениса может быть сотрясение мозга! – губы её затряслись, и она замолчала.

«Ну, это вряд ли! – подумал я. – С таким черепом, как у него…»

– Из-за чего вы подрались? – спросил отец. – Я вижу, тебе тоже досталось?

– Досталось ему! – возмутилась мать.

– Это наше дело, – сказал я. – Я действительно сожалею, что так получилось, но…

– Он, наверное, сделал какую-то гадость? – спросил Илья Сергеевич.

Я молчал.

– Ты против собственного сына!

– Я слишком хорошо его знаю, – горько сказал Илья Сергеевич. – Иди, Гриша, мы принимаем твои извинения. Скажи папе, чтобы он не беспокоился, мы сами вылечим нашего сына.

– Папа так не сможет, – возразил я. – Он обещал, и он выполнит обещание.

– Ну, думаю, мы договоримся, – улыбнулся он. – Передай отцу, что заявление мы писать не будем.

– Ещё как будем! – зло сказала мать.

– Наташа, успокойся! – обратился он к ней. – Сначала надо разобраться с нашим сыном. Иди, Гриша, всё в порядке.

– Что они сказали? – спросил отец, когда мы ехали домой.

– Сказали, что не будут подавать заявление и чтобы ты не беспокоился о лечении.

– Даже так? – удивился он. – Интересно…

Больше мы не разговаривали. Дома меня не трогали, мама, конечно, поохала и поплакала, но не более того. Отец предложил мне несколько дней отсидеться дома, но я не согласился: завтра первым уроком былалитература, поэтому я, как штык, сидел за своей партой в восемь ноль-ноль. Девчонки поглядывали на меня с интересом, парни – тоже, но никто не заговаривал.

Во время урока нам приходилось много писать: Арина наплевала на программу и готовила нас непосредственно к сдаче сочинения, поэтому я пахал не поднимая головы. Диктуя материал, она обычно прохаживалась по кабинету и поглядывала в тетрадки, чтобы видеть, кто работает, а кто – нет. И вот она дошла до моей парты и зачем-то остановилась. Я продолжал писать. Арина вдруг смолкла, и я поднял голову: она смотрела на мою правую руку. Вчера я изрядно рассадил себе костяшки, так вот, она смотрела на болячки, как будто в жизни такого не видела. Потом перевела взгляд на моё лицо, и глаза её распахнулись, хотя ничего особенного со мной не было. Утром в ванной я внимательно рассмотрел себя: ссадина на скуле (это когда Антонов умудрился приложить меня лицом об парту) и разбитые (в который раз) губы. Чего она так испугалась – не понимаю! Несколько секунд стояла тишина, потом она нашла в себе силы продолжить урок, но позже, когда мы уже расходились, сказала:

– Баженов, задержись, пожалуйста.

Я остался. Арина дождалась, когда все уйдут, закрыла дверь и спросила:

– Откуда это у тебя?

– Подрался, – честно сказал я.

– Из-за меня?

– Нет.

– Гриша, не ври!

– Я не вру. Я из-за себя подрался.

– Сядь!

Я сел на стул. Она подошла ко мне и заглянула в глаза:

– Поклянись, что ты никогда не будешь из-за меня драться! Ни-ког-да!

– Почему?

– Потому что я переживаю…

– Я не могу этого обещать, – я сглотнул слюну. – Я не смогу сдержаться, если…

– Если что?

– Если вдруг услышу о вас что-то, что мне не понравится…

– Гриша!

– Не буду обещать! – упрямо сказал я.

Она замолчала, видно, решила, что нечего спорить с заупрямившимся мальчишкой, и осторожно погладила мою разбитую руку.

– Больно?

Я помотал головой.

– Тебе не в школу надо было идти, а в больницу… глупый мальчик!

И столько нежности было в её голосе, что я совсем ополоумел: схватил её руку, прижался к ней лицом и заплакал.

– Ариночка, я так больше не могу! – слёзы потекли по щекам, попадая в рот. – Мне очень плохо! Ты на меня не смотришь, говорить с тобой нельзя, провожать нельзя, даже смотреть на тебя нельзя! Я так умру!

– Представляю сейчас себе эту картину: здоровенный парень рыдает, уткнувшись в худенькую, маленькую женщину…– Григорий Викторович невесело улыбнулся. – Жалкое зрелище…

– Гриша, что с тобой?! – Арина, похоже, испугалась. – Успокойся! Не плачь, прошу тебя!

Она протянула мне носовой платок:

– Вдруг кто-нибудь увидит, что подумает?!

В таких случаях говорят: накаркала. Точнёхонько после этих её слов распахнулась дверь и в кабинет влетела стрекоза.

– Арина Марковна! Срочное совещание после второго урока… – она осеклась. – А что это здесь происходит? Баженов! Тебе плохо? Что ты себе позволяешь?!

Мы с Ариной отпрянули друг от друга как любовники, которых застукали на месте преступления.

– Вы, Арина Марковна, идите в двадцать четвёртый кабинет, – предельно вежливо обратилась к ней завуч, и моя любимая, покраснев, как маков цвет, выбежала из класса.

– Баженов! – настала моя очередь. – Ты соображаешь, что творишь?!

– А что? – я решил косить под дурачка.

– Вы… обнимались?! – она чуть не подавилась этими словами.

– Вы что, Маргарита Андреевна?! – возмутился я. – Мне просто стало плохо, видите, у меня раны? Арина Марковна стала меня успокаивать, дала свой платок – и всё!

– Ну, Баженов, иди на урок! – прошипела она. – С ней я сама поговорю! Иди!

Я пошёл. А что я ещё мог сделать? Если бы начал с ней переговариваться, Арине стало бы ещё хуже. Впрочем, я прекрасно понимал, что хуже, наверное, ей уже не будет. Благодаря мне.

Беспокойство снедало меня весь оставшийся день. Я еле досидел до конца уроков и помчался на условленное место, но Арины так и не дождался, наверное, она ушла домой раньше. К ней же я пойти не посмел: срок моего нового заключения ещё не истёк, и отец исправно звонил каждый день ровно в два пятнадцать, чтобы удостовериться, что сын дома и делает уроки. Поэтому я во весь дух помчался домой и успел как раз вовремя: телефон трындел не переставая.

Уроки, естественно, на ум не шли. Я хотел узнать, чем всё закончилось, и несколько раз звонил Арине на сотовый с домашнего, но безрезультатно: она выключила телефон. Из дома я уйти не мог: держало слово, данное отцу, и я потихоньку сходил с ума от невозможности что-либо предпринять.

Мама видела моё беспокойство, но я решил не тревожить её понапрасну и дождался прихода отца. Я надеялся, что он разрешит мне выйти из дома: обещание я сдержал, оценки исправил, можно было бы и отпустить поводок.

Когда отец пришёл, я подождал, пока мы все вместе пообедаем (этой хитрости ещё в детстве научила меня мама: не просить его ни о чём, пока он не поест), и подступился к папе с просьбой отпустить меня на пару часов на улицу. Напирал я в основном на то, что мне не хватает свежего воздуха, а до экзаменов остаётся всё меньше времени и скоро гулять будет совсем некогда. Отец, думаю, мысленно повеселился, но отпустил меня ровно на два часа, велев взять мобильник и быть на связи.

В считанные секунды я собрался и помчался к дому Арины. Взлетел на пятый этаж и надавил кнопку звонка. Никто не открыл. Я ещё немного потоптался около двери и спустился вниз. Делать было нечего, и я решил прождать здесь всё отпущенное мне время, авось, что-нибудь да произойдёт. И произошло, не успел я ещё отковырять все щепки от лавочки и истоптать песок вокруг. Её фигурку я увидел, когда она появилась в конце дома. Я узнал бы её из сотен других! Сердце моё встрепенулось, и я было бросился ей навстречу, но мужчина, идущий рядом с ней, заставил меня притормозить.

– Здравствуйте, Арина Марковна, – я немного запыхался.

– Здравствуй, Гриша. Вроде бы виделись сегодня? Ты как тут?

– Да я это… узнать… – смешался я.

– Здравствуйте, молодой человек! – обратился ко мне пожилой мужчина.

– Здравствуйте.

– Ариша, что же ты нас не знакомишь? – он спрятал в рыжеватые усы улыбку.

– Папа, это мой ученик, Григорий Баженов, а это Марк Александрович – мой папа! Гриша за книгой зашёл, да, Гриша?

– Да… я за книгой…

– Пап, ты ко мне поднимешься?

– Да нет, пожалуй, пойду, дел много. На той неделе загляну.

Они распрощались, и он ушёл.

– И зачем ты пришёл? – она не смотрела на меня.

– Я узнать…

– Что?

– Я хотел спросить, как у тебя… у вас дела. Я на мобильник звонил, но ты… вы… не отвечала…

– Я знала, что ты будешь звонить, и отключила его. А ты всё равно пришёл. Как же твой домашний арест?

– Я папу попросил… – совершенно глупо сказал я.

– И папа тебя отпустил в гости к взрослой женщине? – она взглянула на меня, и я увидел, какие у неё красные веки.

«Плакала», – подумал я.

– Вы плакали, Арина Марковна?

– Папа так и сказал: благословляю, сынок, твою любовь к своей учительнице, живите с ней долго и счастливо?

Я покачал головой.

– Тогда зачем ты сюда пришёл?

Я молчал.

– Гриша, пойми, у меня большие неприятности, мне могут запретить профессиональную деятельность, а ведь я… больше ничего не умею. Нам надо это прекратить…

Её «нам» резануло меня по живому: значит, она тоже что-то ко мне испытывает!

– Скоро выпускные экзамены и бал, – сказал я. – И я уже не буду вашим учеником, поэтому давайте прекратим… на время.

– Гриша, ты издеваешься надо мной! – с надрывом воскликнула она.

– Нет, я люблю вас и хочу, чтобы вы тоже любили меня…

Она покачала головой:

– С тобой невозможно серьёзно разговаривать! Ты ещё такой несмышлёный!

Если она хотела меня обидеть, ей это вполне удалось, но я сумел сдержаться.

– Арина, я не понимаю, в чём проблема?! Тебе двадцать три, мне восемнадцать, ну и что?! люди живут и с большей разницей в возрасте! Почему же ты так говоришь?! Причина в другом? Я тебе… противен?

Арина улыбнулась.

– Давай присядем!

Мы уселись на лавочку, с которой я отковыривал щепки.

– Ну как же ты можешь быть мне противен? – она улыбнулась. – Такой милый мальчик! Нет, дело в другом: я действительно не люблю тебя и не смогу полюбить. У меня уже есть… любимый мужчина.

Она врала, это было ясно, как день, только я своим недалёким умишком тогда никак не мог понять, зачем ей это нужно?! Да и сейчас не понимаю…

– Это неправда, – сердито сказал я. – У тебя никого нет! Я знаю!

– Да как ты смеешь! – у неё от негодования даже уши покраснели. – Как смеешь лезть в мою личную жизнь?!

– Да нет у тебя никакой личной жизни! – брякнул я. – Уроки, тетрадки – и всё! Это и жизнью-то назвать нельзя!

У неё слёзы на глаза навернулись, она растерянно открыла рот, но сказать ничего не смогла. А меня куда-то понесло, ведь она обидела меня, назвала несмышлёнышем, ткнула носом в мою глупость!

– И кто на такую, как ты, позарится? Одна работа на уме! Была бы хоть красоткой, а ты даже одеваешься как старуха!

И много ещё приятных вещей я мог бы ей наговорить, а потом не знать, как просить прощения, но тут Арина ударила меня по щеке. Не больно, она ведь жалела меня, но чтобы привести в чувство. Я заткнулся на полуслове. Она встала и пошла в подъезд, в дверях обернулась:

– Баженов, ты так и не сдал сочинение по Великой Отечественной войне. Завтра последний срок! Не сдашь – поставлю два в журнал!

– Прости меня, я не хотел… – выдавил я с трудом.

Она пожала плечами.

– Арина, я не хотел тебя обидеть, это вышло случайно, я не сдержался!

Она отвернулась и вошла в подъезд.

– Я не уйду отсюда, пока не простишь! – крикнул я.

Подъездная дверь захлопнулась. Я остался один. Решение было принято мгновенно: ночевать здесь, утром она пойдёт в школу, увидит меня и не сможет не простить!

– Насколько импульсивен я был! – вздохнул Григорий Викторович. – Принимал решения, ни на миг не задумываясь о последствиях!

– Сейчас вы поступаете иначе?

– Конечно! – он хохотнул. – Только выверенные поступки, как говорится, семь раз отмерь – один раз отрежь! А тогда… Почувствовал – и сделал!

Естественно, ровно через два часа мне начали звонить из дома. Я сначала сказал родителям, что не смогу прийти ночевать, – это очень важно для меня, чтобы они не беспокоились и со мной ничего не случится, а потом мне просто надоело их уговаривать и выслушивать угрозы, что мне будет за это, и я отключил телефон.

Если вы думаете, что в конце апреля ночи тёплые, то вы ошибаетесь. Я и сам так думал. Впрочем, я и не собирался задерживаться на улице дольше двух часов, потому и оделся очень легко. Но уже через час после того как Арина ушла, хлопнув дверью, я почувствовал, что начинаю мёрзнуть. Обманчивое апрельское солнышко спряталось, а ночь вовсе не собиралась продолжать его традиции. Я это ощутил сразу: озябли уши, руки, потом холодок побежал по спине, а изо рта пошёл пар.

Я сидел на спинке лавочки, засунув руки в карманы ветровки и подняв воротник. Но долго оставаться неподвижным я, конечно, не мог, поэтому встал и сделал небольшую зарядку, чтобы согреться. Это помогло, но я понимал, что ненадолго. Меня ждала бессонная холодная ночь. Ну, и ладно! Я был молод и полон надежд на будущее. Тяжёлые мысли недолго угнетали меня. Вся моя жизнь до сих пор приносила мне одни только радости. А огорчения были настолько пустячными, что их и за огорчения-то принимать было нельзя! Я так и считал, что всё как-нибудь устроится, печальный исход даже не предполагался.

Когда я в очередной раз отжимался от лавки, услышал за спиной чьи-то шаги. Я встал, обернулся и оказался лицом к лицу с четырьмя ребятами, приблизительно одного со мной возраста.

– Спортсмен? – поинтересовался один из них. – А что как поздно тренируешься? Режим давно велит баиньки!

Я ничего не ответил, лишь отошёл в сторону.

– Смотри-ка! Он разговаривать не желает! – удивился второй. – Тебя мама не научила, что это невежливо?

На свою беду я снова промолчал, и это, видимо, их разозлило.

– У тебя закурить есть, придурок? – грубо спросил первый.

– Он же спортсмен! – хихикнул другой. – Они не курят! У них режим-с!

– Тебя спрашивают, козёл! Сигареты есть?

У меня руки зачесались врезать ему, не знаю, как я сдерживался.

– Тогда вали отсюда! Нечего тебе здесь делать!

Я отступил на шаг, решив отойти недалеко и подождать, пока они уйдут, но первый передумал.

– Стоять! – он свистнул, и двое парней, до того не вымолвившие ни слова, взяли меня в коробочку – двигаться было некуда.

– Деньги есть?– спросил первый. – А мобила? Сто пудов, есть! Давай сюда!

Он протянул руку.

– Отвали! – тихо сказал я.

– Ого! У Муму прорезался голосок! – хихикнул второй из них. – Поздно! Ты слышал, что тебе сказали? Гони деньги и телефон!

– А ключи от машины тебе не надо?

– Вау! Что, и тачка есть? Давай!

Вот тут я ему и врезал. Ребята по бокам не ожидали от меня такой прыти, поэтому не успели среагировать. Нос его хрустнул, он пошатнулся, прижал руки к лицу и взвизгнул:

– Ты что, козлина, оборзел?! Бей его, парни!

– Конечно, он употребил словцо покрепче,– усмехнулся Григорий Викторович, – но я пожалею ваши уши.

Они налетели на меня, как стая шакалов, но я и не подумал стушеваться. Последнее время мне то и дело приходилось драться, поэтому, несмотря на то что силы были неравны, я сумел оказать достойное сопротивление. Правда, хватило меня ненадолго, они свалили меня на асфальт и начали пинать, но тут внезапно пришла помощь в лице здоровенного парня лет тридцати и… Арины.

– А ну, пошли вон, обормоты! Опять за своё!

Он схватил за шиворот двоих из них и хорошенько тряхнул.

– Брысь! Колька! Я завтра же к отцу зайду!

– Дядь Сань, не надо! – заныл главарь, мгновенно превратившись в испуганного пацана.

– Я те дам, не надо! – он ещё раз встряхнул его и отпустил.

Ребята умчались.

– Ну что, герой, досталось тебе? – он протянул мне руку и помог встать.

– Спасибо, – гнусаво ответил я: кровь обильно текла из носу и мешала говорить.

– Саша, спасибо тебе! – сказала Арина.

– Больше помощь не нужна? – улыбнулся он.

– Нет, теперь я справлюсь!

– Ну, ладно! Если что – ты знаешь, где меня найти! – он ещё раз улыбнулся и ушёл.

Мы остались вдвоём. Я прижимал к носу рукав, чтоб остановить кровь: платков у меня сроду не водилось.

– И как это понимать? – спросила Арина.

Я не смел взглянуть на неё: чувствовал по голосу, что она в гневе.

– Что ты здесь устроил?!

– Я ничего не устраивал, – прохрипел я. – Это они ко мне пристали…

– Ну конечно! К тебе всё время кто-то пристаёт! – воскликнула она. – На кого ты похож! Как ты пойдёшь домой?!

– Я не пойду домой, – упрямо сказал я.

Она какое-то время молчала, разглядывая меня, потом взяла за рукав:

– Пошли, умоешься, – и повела за собой.

В тесной прихожей я снял куртку, грязную и в крови, скинул рубашку, которая почему-то порвалась, и Арина показала мне дверь в ванную.

– Вот, – сказала она. – Вымойся как следует, вытрись и выходи на кухню.

В её маленькой ванной комнате висело большое зеркало, и я внимательно осмотрел себя: на лице ничего страшного: старые ссадины ещё не успели поджить, поэтому особой разницы я не заметил; на правом боку был изрядный кровоподтёк, наверное, от ударов ногой по рёбрам, побаливала спина – и всё, больше я ничего не чувствовал.

Основательно смыл кровь и грязь, вытерся полотенцем, при этом испачкал его и повесил так, чтобы пятна крови были не видны, и прошёл на кухню.

Арина уже была там, с пучком ваты и батареей пузырьков. Когда она увидела меня, брови её нахмурились, но никакого ужаса или испуга в глазах я не заметил.

– Садись.

Я сел на выдвинутый в центр кухни стул.

– У меня нет никаких целительных бальзамов, только йод, зелёнка, перекись водорода и спирт, – строго сказала она за моей спиной. – Что предпочтёшь?

– Мне всё равно.

– Тогда йод.

Я не оборачивался, только слушал, как она что-то делает за моей спиной, и вздрогнул от неожиданности, почувствовав жжение на пояснице.

– Не дёргайся! – последовал приказ, и я замер, как истукан.

Арина мазала меня йодом безжалостно. Она прижимала ватку к ссадинам с такой силой, как будто хотела, чтобы мне стало ещё больнее. Один раз, когда она смазывала разбитые костяшки, я даже скрипнул зубами, а она шлёпнула меня по плечу:

– Сиди смирно.

Я и сидел. Она была так близко от меня, что я всей кожей ощущал тепло, которое от неё исходило. Я чувствовал её запах, а когда она прикоснулась ко мне ладонью, заставляя нагнуться, меня как будто током ожгло и все волоски стали дыбом.

Уж не знаю, заметила она моё состояние или нет, но виду не подавала вовсе. Дошла очередь до лица. Арина велела мне поднять голову, что я и сделал, повернувшись к ней, как подсолнух к солнцу. С минуту она рассматривала меня, но потом всё-таки сжалилась: отложила йод и взяла перекись водорода. Обильно смочила ватку и стала осторожно протирать рассечённую бровь. Перекись запузырилась. Арина подула на ранку, и я ощутил, как мои волосы зашевелились от её дыхания. Прядь её волос щекотала моё голое плечо.

– Бровь надо зашивать, – сказала она. – Иначе они у тебя будут разные.

Так же осторожно она обработала кровоподтёк на скуле и губы. Для этого ей пришлось наклониться ко мне, и я первый раз смотрел на неё с такого близкого расстояния. Я увидел мелкие веснушки на носу, и небольшой шрам над левой бровью, и несколько розовых прыщиков на висках, и тоненькие морщинки в уголках глаз, и оттого, что я всё это рассмотрел, она стала для меня такой близкой, такой родной, что у меня сердце защемило от нестерпимой нежности.

Я порывисто обнял её за талию и прижался к ней лицом. Она не вырывалась. Я посмотрел на неё снизу вверх: она улыбалась, потом отвела волосы с моего лба.

– Большой маленький мальчик, – ласково сказала и поцеловала меня в лоб.

Больше я её не отпускал…

– О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими! – неожиданно и с какой-то тоской прервал своё повествование Григорий Викторович.

– Что это?

– О, вы не знаете?! – удивился он. – Это же песнь песней Соломона! Самое поэтическое и прекрасное произведение о любви! Это Библия…

Он немного помолчал, потом спросил:

– Скажите, вы замечали, что в нашем обществе сложилось странное мнение об утрате невинности молодыми людьми? Считается, что девушки навсегда запоминают свой первый раз, а для юношей это настолько безразлично, настолько преходяще, что они порой и не помнят, когда, где и с кем это произошло… Парням навязывают стереотип жеребца, они якобы должны хотеть всегда, везде и всех… Это неправда, по крайней мере, касательно меня и многих моих знакомых. Облик первой девушки впечатывается в сердце, и ты носишь его с собой до самой своей смерти…

Я до сих пор помню всё, что случилось тогда. Помню, как поднял её на руки и отнёс на единственную в квартире кровать, помню, как она скинула домашний халатик, сняла бельё и предстала передо мной в ослепительной наготе… Помню все изгибы её тела, её родинки, её порозовевшие от смущения щёки и шею, помню мизинец на левой ноге немного неправильной формы (она сказала, что повредила его в детстве и он стал кривой), помню синяк на бедре, волосы, рассыпанные по плечам…Я помню всё! Это мои самые драгоценные воспоминания!

Тогда я ощущал абсолютный, нестерпимый восторг, это ощущения я тоже помню и хотел бы когда-нибудь пережить вновь… Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе…

– Вы такой романтик! Но скажите, она… отдалась вам по собственной воле?

– Да. И это было так естественно, что я, имевший до того весьма смутные представления о сексе, в основном почерпнутые из рассказов друзей или из порнушки, не испытывал никакой неловкости или смущения. Она сделала всё, чтобы я почувствовал себя полноценным мужчиной…

– Как вы думаете, почему она решилась на этот шаг?

– Ох, – он вздохнул. – Я долго размышлял об этом. Мне кажется, Арина полагала, что моё влечение к ней основывается на сексе и что, если я удовлетворю своё желание, мой интерес постепенно сойдёт на нет. Ну, и нравился я ей, конечно!

– Что же случилось дальше?

– Дальше… Дальше возлюбленная моя взяла меня за руку и отвела, совершенно одуревшего от счастья, к моим родителям.

– ?

– Сейчас я отведу тебя домой, – сказала она.

– Но Арина! Почему мне нельзя остаться?!

– Твои родители от беспокойства с ума сходят: третий час ночи!

– Я бы так хотел переночевать здесь…

Она не ответила, а встала и начала одеваться. Странно: вот только что она была моей женщиной, мягкой и покорной, и вот она опять строгий учитель. Я хотел обнять её, пока она окончательно не оделась, но оробел и тоже потянулся за одеждой. Надел трусы, натянул джинсы, и тут Арина со спины обняла меня и прижалась лицом. Её нос уткнулся в меня чуть пониже лопаток: маленькая она была, любовь моя… Тёплое дыхание щекотало мне спину, я замер, впитывая всей кожей её объятия.

– Мне было так хорошо, малыш, – прошептала она. – Мне никогда не было так хорошо…

Эти слова наполнили меня гордостью и вознесли на небеса, но следующая её фраза обрушила меня прямо на грешную землю.

– Сочинение можешь завтра не сдавать!

Я обернулся к ней – она смеялась.

– Я шучу! А ты давай побыстрее! У меня завтра первый урок! – она прижала руки к лицу. – Ужас! Ужас! На что я буду похожа!

Я предпринял ещё несколько попыток остаться у Арины, но она была непреклонна, и мы пошли по тёмным улицам в абсолютном одиночестве. Она держала меня под руку, я прикрывал своей ладонью её пальчики и был счастлив. Целовать я её не осмеливался: несмотря на случившееся между нами, она продолжала оставаться для меня на пьедестале.

Мы подошли к моему дому, и я посмотрел вверх: окна родной квартиры были освещены, иллюминация была полной.

– Видишь, – сказала Арина. – Они места себе не находят! А ты хотел остаться… Пойдём, говорить буду я, а ты молчи и поддакивай, понял?

Дверь нам открыли мгновенно, как будто кто-то дежурил в прихожей. Папа с телефоном в руке, расстроенный и злой, мама, пахнущая корвалолом или валокордином (до сих пор не знаю, чем они отличаются), предстали перед нами.

– Вот он, Лидуся, живой и почти здоровый! – с облегчением вздохнул отец. – Я говорил тебе, что с ним ничего не случится!

– Сынок, где ты был? – с дрожью в голосе спросила мама. – Мы уже всех знакомых обзвонили, папа Сергея Петровича подключил, я уже хотела в морг звонить…

– Вы извините его, пожалуйста! – сказала Арина. – Он ни при чём, это моя вина!

– А вы кто? – забеспокоилась мама.

– Ох, простите, пожалуйста! Меня зовут Арина Марковна, я учительница Гриши по русскому языку и литературе.

И дальше Арина рассказала удивительнейшую историю о храбром и благородном рыцаре Григории Баженове, который отбил её у озверевших хулиганов, пожертвовав целостностью кожно-волосяных покровов, и как она потом отвела его домой, чтобы с помощью целебных снадобий залечить полученные рыцарем раны, а потом он задремал, и она трепетно стерегла его беспокойный сон. А когда рыцарь проснулся, она отвезла его домой, так как он очень переживал из-за оставленных в неизвестности отца и матери. Мобильник рыцаря был безвозвратно разряжен.

Я развесил уши, думаю, мои предки тоже.

– Так что его надо похвалить, а не ругать! – заключила Арина. – И не пускайте его пару дней в школу: пускай всё подживёт!

– Но завтра у нас литература! Я должен сочинение по войне! – я впервые подал голос.

– Ничего, Гриша, я подожду ещё немного. До свидания! – она повернулась уйти.

– Арина Марковна! – крикнул отец. – Давайте я вас провожу, ведь поздняя ночь!

– Уже раннее утро! – отозвалась она. – Я доеду на такси, не беспокойтесь!

– Ну, вот так… На выпускной бал она не пришла…

– Подождите! Вы как-то резко перешли к финалу вашей истории! Что же было после этого? Как отреагировали ваши родители?

– Родители… Думаю, мама о многом догадалась… Ведь матерям иногда достаточно взглянуть на своего ребёнка, чтобы понять, что с ним творится. Папа наверняка тоже многое понял, но они ничего не сказали мне, ни единого слова в упрёк… – он замолчал и задумался.

– А как же Арина? Как развивались ваши отношения?

– А никак. Близки мы больше не были. Хотя иногда я чувствовал, что стоит мне прийти к ней домой – и она меня впустит и позволит многое… Но что-то меня удерживало…

– Благородство, наверное?

Он засмеялся.

– Это сильно сказано! Хотя, может, и оно! Весь май я учился как проклятый, а потом случилось самое ужасное в моей жизни: она не пришла на выпускной…

– Как?!

– А вот так. Просто не пришла – и всё… Я так ждал этого дня, строил планов громадьё, а она просто не пришла…Я почуял неладное, уже когда не увидел её на вручении аттестатов, но до последнего надеялся, что на бал она придёт. Представляете, – Григорий Викторович даже приподнялся, – ради неё, ради того чтобы выглядеть взрослее, я согласился на костюм и модельную стрижку.

– Какие жертвы!

– Я хотел поразить её, произвести такое впечатление, чтобы Арина была… шокирована! Я представлял, как приглашу её на танец, и она не сможет отказаться. Словом, когда мои ожидания не оправдались, меня как будто выпотрошили и вывернули наизнанку: мне на всё стало наплевать…Попортил крови я тогда всем: и родителям, и учителям, и одноклассникам.

Он перевёл зелёные глаза на окно и задумался.

– Григорий Викторович! Что было дальше?

– Извините, – встрепенулся он. – Я задумался… Сидел я в кафе мрачнее ночи, не ел, не пил, не танцевал. Никто ничего не понимал, меня тормошили, приставали с расспросами, а я только и ждал, когда всё закончится. Это была настоящая пытка: уйти я не мог, а оставаться было просто невыносимо. Но всё имеет свойство заканчиваться, и в пять утра мы разошлись по домам. Я отпросился у родителей под благовидным предлогом: несколько человек из нашего класса собрались встречать рассвет, и я пошёл с ними до угла дома, а потом во весь дух помчался к Арине.

– И?

– Её не было. Я стучал в дверь, звонил на мобильник, но всё было тщетно. В отчаянии я уселся на коврик около её двери и стал чего-то ждать. Не заметил, как задремал, а проснулся, когда меня потрепали по плечу. Это был тот здоровенный парень, который спас меня от хулиганов.

– Эй, пацан, ты чего тут спишь?

Я открыл глаза и увидел огромную тушу, склонившуюся надо мной.

– Сколько времени?

– Полдевятого. Вставать пора и в школу идти.

– Какая школа! – я медленно поднялся. – Я уже не школьник, да и вообще… лето.

– Выпускник, что ли? – догадался он.

– Ну да.

– А что-то мне лицо твоё знакомо?

– Не знаю, – я повернулся, чтобы уйти, но он схватил меня за плечо, а пальцы у него были железные.

– Я тебя узнал! Ты тот пацан, которого банда Коляна мутузила, верно?

– Верно… – с неохотой согласился я.

– Ты тогда ещё к Арине приходил?

– Приходил, – тупо повторил я.

– А чего ты сейчас-то здесь делаешь?

– Я должен ей… кое-что передать.

– Что передать? Ей?! – удивился он. – Постой, так ты ничего не знаешь?

От этих его слов мне почему-то стало холодно, и я задрожал.

– Чего я не знаю?

– Так она уехала.

– Как… уехала?

– Так вот. Собрала вещички и укатила, – вздохнул он. – Куда – не сказала.

– Надолго? – губы меня не слушались.

– Думаю, насовсем, – он пожал мощными плечами. – Ну, или почти насовсем. Бросила меня и уехала.

– А почему?

– Она говорила, на работе какие-то неприятности, и лучше бы ей уехать.

Было похоже, что Сане не с кем поговорить, а во мне он усмотрел родственную душу – ученик Арины, как-никак, – и охотно делился своими соображениями.

– А какие… неприятности? – выдавил я из себя.

– Да я не выспрашивал… Слушай, пацан, – спохватился он. – Тебя как звать-то?

– Гриша.

– Меня Санёк. Ну, вот что, Гриха, я после ночной иду, мне с тобой тут болтать тяжко. Хочешь, пошли ко мне, там поговорим.

Я молчал, не зная, что сказать.

– Пошли. Я тебя чаем напою, пожрать чё-нить найдём.

Квартира у Сани оказалась большая – три комнаты; словоохотливый хозяин в пять минут поведал мне всю свою подноготную, одновременно готовя гигантскую яичницу с колбасой и помидорами, заваривая чай и ставя на стол графин с двумя толстыми рюмками.

– Ну, – сказал он, налив прозрачной жидкости. – Давай выпьем за Арину, чтоб у неё всё путём…

Он недоговорил и опрокинул рюмку в рот. Я, глядя на него, сделал то же самое и обалдел. Глаза мои вылезли на лоб, горло перехватило, в груди зажёгся адский костёр. Я пытался вдохнуть и не мог.

– Ё-моё, что ж я наделал! – Саня хлопнул себя по лбу и торопливо налил мне воды.

– Я ж тебе как себе – спиртяги неразбавленной! Ты уж, Гриха, прости, не хотел! – каялся он, видя, как я зашёлся в кашле и по щекам покатились слёзы.

– А тебе, вообще, сколько лет? – вдруг спохватился он. – Тебе пить-то можно?

– Восемнадцать, – задушенно просипел я.

– Во, блин, малёк ещё совсем!

– Да ладно, – оправился я. – Всё нормуль.

Сам того не замечая, я перешёл на его сленг. Мы ещё немного поболтали о том о сём. От неразбавленного спирта у меня сильно потеплело в груди и горе утраты уже не казалось таким всепоглощающим. Я порадовался этому, но тогда ещё не подозревал, что явление это временное и после мнимого облегчения боль навалится с удесятерённой силой…

Григорий Викторович вздохнул.

– Как я пережил то время, честно говоря, не представляю. Наверное, в силу молодости. Говорят, в юности сердца резиновые… Сейчас я бы не смог…

– А что было потом?

– Потом…Потом я не стал поступать в институт, а отправился в армию. Сам захотел, родители не протестовали.

– И где вы служили?

– Десант. Повезло, что не попал ни в какую горячую точку, хотя, дурак, тогда я страстно мечтал об этом. Думаю, папа приложил к этому руку и правильно сделал. Со своим сыном я поступлю точно так же.

– Ну, а после армии чем вы занимались?

– Учился, женился, работаю! Всё! – он улыбнулся и развёл руками.

– Женились по любви?

– Нет. Родители подобрали девушку из хорошей семьи. Живём вместе уже восемь лет, у нас двое детей: сын Никита и дочь Арина… – он замолчал и вопросительно посмотрел на меня. – Знаете, любовь в семейной жизни – это далеко не главное. Важнее взаимовыручка, поддержка, уважение друг к другу – вот составляющие счастливого брака.

– А сколько лет вашим детям?

– Сыну семь, он уже ходит в школу, а дочке пять.

– Вы не пытались найти Арину?

– Конечно, пытался, но безуспешно. Думаю, она вышла замуж и сменила фамилию. А может быть, я не очень старался… После армии воспоминания стали не такими уж яркими. Я смог жить относительно спокойно…

– Григорий Викторович, последний вопрос.

– Да, пожалуйста.

– Вам тридцать один год, вы единственный владелец сети супермаркетов, вы богаты, у вас двое прекрасных детей, жена, которую вы цените и уважаете, вы, по всей видимости, счастливы… А если бы вдруг вам представился шанс увидеться с Ариной, узнать, что с ней, как она живёт, счастлива ли, вы бы воспользовались им?

– Ну и вопросы вы задаёте! – он потёр лоб. – Да, пожалуй! Я был бы счастлив узнать, что у неё всё хорошо, что она живёт в радости со своей семьёй… с мужем и детьми… Да, это был бы прекрасный шанс!

– А если бы вы узнали, что она живёт одна, без семьи и по-прежнему любит вас… Что бы вы сделали?

– Не знаю… Это очень личное… Неудобный вопрос! Я не считаю нужным отвечать на него.

– Извините, пожалуйста, за беспокойство и спасибо огромное, что согласились на это интервью!

– Ничего, мне было не сложно. Это у вас японский диктофон? Позвольте взглянуть?

– Пожалуйста.

Он взял миниатюрный приборчик, повертел его и быстрым нажатием нескольких кнопок удалил всё интервью.

– Возвращаю.

– Вы… Григорий Викторович!! Что вы сделали?! Там же всё!!! Это невосполнимо! Как же я теперь?…

– Я много лишнего наговорил, – улыбнулся он. – Расчувствовался. Не стоило этого делать. А вы прекрасно воссоздадите всё по памяти, без излишних подробностей, и получится именно то, что надо! Ведь ваш журнал, – доверительно шепнул он. – И моя жена читает! Вы меня понимаете? Не обижайтесь, прошу вас, так будет лучше для всех!

За сим мы распрощались. Он остался в своей конторе, а я пошла в свою, стараясь не растерять по дороге то немногое, что рассыпалось по моим возбуждённым мозгам.

***

– Ну и тип! Ну и прохиндей! – я всё никак не могла остыть.

Даже приехав домой и как следует пообедав, я кипела, как электрический чайник. А ведь обычно хороший ужин или обед совершенно магическим образом успокаивали меня. Ильнар знал об этом и бессовестно пользовался, когда я была не в настроении.

Так же кипя, я включила ноутбук и уселась за работу: надо было срочно записать всё, что я ещё помнила, по свежим следам. Черновые наброски заняли несколько часов: память у меня была хорошая ещё со школьной скамьи, и в процессе работы я злорадствовала:

– Нет, уважаемый, не уйти вам от расплаты! – многое я запомнила почти дословно, особенно его лирические отступления, и собиралась все эти милые мелочи вставить в статью.

В пылу работы я не услышала, как открылась входная дверь, и вздрогнула оттого, что подкравшийся тихо Ильнар обнял меня за талию.

– Лев Толстой за трудами? – он поцеловал меня в ухо.

– Я испугалась!

– Знаю. Этого и добивался! – его татарский акцент был едва уловим. – Что пишешь?

– Интервью с Григорием Баженовым.

– А! Это тот богатенький Буратино? – он сел рядом. – Ну, и как, узнала от него что-нибудь интересное?

– Уйму! Но представляешь, – я повернулась к нему лицом, – этот гад…

– Редиска!

– Этот…

– Нехороший человек! – перебил он меня. – Женщина не должна ругаться!

– Этот нехороший человек, – согласилась я, мне некогда было спорить. – Стёр все мои файлы!

– Вот отсюда? – он постучал пальцем мне по лбу.

– С диктофона! – рявкнула я. – Ильнар, хватит придуриваться!

– Как это вышло?

– Сама не знаю! Он попросил посмотреть диктофон, я отдала, а он всё стёр!

– А зачем ты ему дала?

– Не знаю, он был таким вежливым, приятным, и вдруг…

– То есть, если мужчина вежлив и приятен, ты ему даёшь?

– Ильнар!! – до меня наконец дошло, что он попросту издевается. – Как тебе не стыдно! Знаешь ведь, я не люблю, когда ты так говоришь!

– Знаю. А ты опять ругаешься…

– Значит, ты в пику мне?!

– Ну, прости, прости, больше не буду! – он смеялся. – Успокойся, а то у тебя из глаз уже искры посыпались! Жене мусульманина не пристало так себя вести!

– Ты опять за своё?!

– Не опять, а снова! Родня меня одолела: женись да женись! Уже и невесту приискали. Ты же знаешь, на немусульманке они не разрешат мне жениться!

– Ильнар, я вовсе не собираюсь замуж, а особенно переходить в ислам…

– Но в этом нет ничего плохого!

– Угу! – я покивала головой. – Ни-че-го! Кроме чадры-паранджи, платков-юбок, женской половины и сидения дома с выводком детей! Слишком много ничего! И потом, я не собираюсь замуж вообще!

– Фемина ты моя эмансипированная, – вздохнул он. – Тебе ведь уже двадцать семь, пора и о детях подумать! Дети – цветы жизни!

– Вот и сажай их на другой клумбе, а мою не трожь! – отрезала я.

– Поесть есть что-нибудь? – сменил тему Ильнар.

– Посмотри в холодильнике, там пельмени. Свари сам.

– Пельмени… – проворчал он. – И зачем ты мне нужна, любительница полуфабрикатов? Фанатка фастфуда! Поклонница общепита!

– Не ворчи, завтра у меня выходной, приготовлю что-нибудь вкусненькое…

– Ну да, картошку пюре и салат, что же ещё? – это он уже на кухне ворчал.

Хороший парень! Мало того что весьма симпатичный, он ещё обладал отличным чувством юмора, был порядочным и образованным человеком! Он мне очень нравился, нравилась наша псевдо семейная жизнь в небольшой но уютной квартирке, не смущало даже то, что он мусульманин и что родня его требует обязательно невесту-мусульманку. Дело в том, что мне просто не хотелось замуж за кого бы то ни было. Я не чувствовала себя готовой быть женой и многодетной матерью: слишком большая ответственность, на мой взгляд. А ведь если я выйду замуж за Ильнара, именно так и будет: он не ограничится одним ребёнком, религия запрещает им контрацепцию.

– Так что нет, мой дорогой! – я сказала это, уже сидя за столом с пельменями.

– Что – нет? – не понял он.

– Замуж я не собираюсь! И клушкой-наседкой тем более не буду!

– Зачем клушкой? Двое детей: мальчик и девочка – вполне достаточно!

– Хочешь сказать, ислам разрешает предохраняться?

Ильнар пожал плечами:

– А почему бы и нет? Мы сделаем так, как нужно нам. Почему ты думаешь, что я религиозный фанатик? Я вполне светский человек!

– Ну да. Все вы такие, пока не женитесь…

– Не обобщай, а то я подумаю, что ты уже была замужем, причём неоднократно.

– Извини, это я так… – я ковырялась в тарелке с пельменями.

– Что-то не так? – тихо спросил он. – Переживаешь из-за интервью?

Как я любила в нём это! Его умение моментально настроиться на волну моего настроения, почувствовать меня, сопереживать, не говоря ни слова!

Я рассказала ему всю историю Баженова так, как я её запомнила, и спросила:

– Как ты думаешь, возможно ли сейчас найти Арину?

– А зачем тебе?

– Мне кажется, он всё ещё её любит.

– Мне тоже так показалось, – согласился Ильнар. – Но он женат, и у него двое детей, а это намного важнее, чем то, что было с ним раньше.

– Понимаешь, он живёт с женой без любви, а из симпатии, уважения, благородства, наверное…

– Ну и что? Если бы он хотел, он бы давно нашёл её и всё выяснил!

Мы уже сидели в зале на диване и пили чай с конфетами.

– Он пытался её искать, но не смог найти. Тогда, десять лет назад. Потом, наверное, боль сгладилась, и он успокоился, но он всё равно любит её!

– И что ему мешает найти её сейчас?

– Не знаю. Может быть, страх? Он просто боится узнать, что с ней. А вдруг она несчастна? Одинока? Что тогда он почувствует? Что испортил ей жизнь?

– Тебя это не должно волновать, – Ильнар покрепче обнял меня. – Это его жизнь, он делает то, что считает нужным. Ты думай лучше о себе, обо мне…

Он поцеловал меня. Его губы пахли шоколадом.

– Завтра не надо рано вставать… У нас будет целый день, – шептал он. – И ты всё-таки согласишься выйти за меня… Я тебя уговорю…

Утро наступило для меня в десять часов. В окно светило солнце, день обещал быть чудесным. Ильнара уже не было дома: он даже в выходные вставал достаточно рано и бегал по парку. Я ещё немного понежилась на нашей большой кровати с аляповатым бельём: красные маки и зелёная трава на синем фоне – и тоже поднялась. Надо было доделать то, что не успела вчера.

Я устроилась на кухне, включив кофеварку, чтобы к приходу Ильнара кофе был горячим, и углубилась в работу. Через полчаса он пришёл, весь мокрый и уставший, и отправился в душ. Когда он, обернув бёдра кильтом, который я подарила ему на двадцать третье февраля, пришёл на кухню, дымящаяся чашечка кофе ждала его на столе. И крекеры.

– Боже мой! – воскликнул он. – Что за чудо! Кофе! Печенье! Любимая женщина! Что ещё надо для счастья?

– Аллах акбар.

– Что?

– Тебе положено говорить не «Боже мой!», а «Аллах акбар». И вообще, почему я у тебя иду на третьем месте после печенья?!

– Не на третьем. Ещё ты после футбола, политики, работы и хобби… – он не успел договорить, я запустила в него прихваткой.

– Замолчи!

Он увернулся, смеясь.

– Слушай, отличная погодка стоит! Давай выберемся на велосипедах?

Велосипеды – это была его страсть. Он вообще любил спорт, и для того чтобы я приобщилась к здоровому образу жизни, подарил мне велосипед и при каждом удобном случае тащил на прогулку.

– Тебе много работы осталось? – взгляд его стал заискивающим.

– Да нет, основное я вчера сделала, сейчас надо чуть-чуть подшлифовать – и всё.

– Тогда я сбегаю в магазин за продуктами, всё приготовлю, и мы покатаемся через пару часиков. Ты как раз успеешь всё доделать! А, Зайчёныш?

Это он так меня звал. Что-то среднее между детёнышем и гадёнышем, ласковое такое. Но я не сопротивлялась: всё лучше, чем Ингигерда – так меня мама с папой обозвали. Герда было несколько приятнее на слух, но всё равно наводило на мысли о немецкой сказке или о порнушке. Тоже немецкой. Или о немецкой овчарке, на худой конец

– Ты прямо так побежишь? – я приласкала его взглядом: уж очень он был хорош. Слишком хорош для меня! На два года младше, но зарабатывал в несколько раз больше. Ильнар был талантливым компьютерщиком и за три года поменял четыре места работы, причём каждый раз со значительным повышением зарплаты. Мотивировал он свои метания вовсе не суммой заработка, а затуханием интереса к тому, чем занимался, но последнее место его вроде бы очень устраивало. По крайней мере, переходить он пока никуда не собирался.

А ещё он был высоким, красивым, спортивным, добрым и порядочным – за что мне такое счастье?! Это тоже было одной из причин, по которой я не собиралась за него замуж, – не хотела «портить ему жизнь» своим присутствием, думала, что он когда-нибудь встретит молодую и красивую мусульманку – а тут я рядом, намертво прикованная узами брака. Нет уж! Никаких свадеб!

Пока Ильнар бегал в магазин, я успела позвонить Кириллу Костину, своему коллеге, и попросить его найти «одного человечка» – Арину Марковну Фомину, предположительно семьдесят третьего года рождения, профессия – учитель русского языка и литературы.

– Кирюш, она могла выйти замуж, так что…

– Я всё понял, Герда, сделаю что могу.

– А как скоро, Кирилл?

– Думаю, уже сегодня, в крайнем случае, завтра. Я отзвонюсь.

Ещё я сделала звонок дяде Коле Аблесимову, главному редактору журнала «Мир личности», в котором я работала. Он на самом деле был моим дядей, что мы тщательно скрывали от остальных сотрудников, хотя, полагаю, это давно был секрет Полишинеля.

– Дядь Коль, привет!

– А, племяшка! Привет!

– Я по поводу интервью звоню…

И я кратенько пересказала ему имевшее место бысть вчера. Он слегка поохал для приличия, потом спросил:

– Тебе дать отсрочку? Не хотелось бы. Твой материал у нас центральный.

– Отсрочки мне не надо, завтра-послезавтра всё будет готово, я беспокоюсь вот о чём: он мне рассказал очень личные вещи, а потом сказал, что наш журнал читает его жена. И я подумала, стоит ли вообще писать об этом? Кто знает, как она отреагирует…

– А ты завуалируй это всё соусом давно забытых событий, ты же умеешь так подать факты, что комар носу не подточит!

– Хорошо, дядь Коль, я постараюсь. Посмотрим вместе, что из этого выйдет.

Я успела ещё немного потрудиться на ниве сочинительства, потом прибежал Ильнар, страшно возбуждённый, и потащил меня кататься на велосипеде. Слава богу, парк у нас был рядом с домом, не надо было далеко ехать, и мы весело помчались попересечённой местности, следуя извилинам давно знакомых тропинок.

Минут через сорок я заявила, что устала, и мы устроили пикник на полянке. День и вправду был изумительный: на небе ни облачка, солнце, мягкое, а не обжигающее, весело посматривало из лазурной голубизны, птички пели, трава щекоталась – словом, ничего лучше и придумать нельзя. Было так тепло, что нам удалось даже немного позагорать.

После еды я почувствовала, что хочу полежать, потом меня окончательно разморило, и я задремала. Ильнар тихо сопел рядом. Уткнувшись носом в его плечо, я чувствовала себя абсолютно защищённой, безмятежность окутывала нас, как тёплым одеялом.

Ближе к вечеру мы направились домой, весело разговаривая о всякой всячине. Ильнар смешил меня, показывал, как он может ставить велосипед «на козла», ездить без рук – я ругала его, запрещала делать опасные трюки, в общем, мы вели себя как парочка подростков, вырвавшихся из-под контроля взрослых.

Внезапно из-за поворота, взрывая землю, вылетел автомобиль. Что ему тут, на лесной тропинке, было надо – непонятно, но он появился и промчался мимо нас, зацепив бампером переднее колесо Ильнарова велосипеда. Ильнар, кувыркнувшись, отлетел в сторону, велосипед с погнутым колесом упал на него, а машина… умчалась! Хотя водитель наверняка видел, что произошло.

В дальнейшем я воспринимала события с разных ракурсов. Я как будто раздвоилась. Одна моя часть стала мгновенно погибать от ужаса, ломая руки и причитая над распростёртым телом Ильнара, а вторая – стояла в стороне, холодно и отстранённо оценивая ситуацию. Спустя считанные мгновения она приказала мне:

– Звони 911! Не теряй ни секунды!

Под головой Ильнара расплывалась лужа крови, правая нога вывернулась под странным углом, но он дышал и ресницы его трепетали.

Я трясущимися руками вытащила мобильник. Губы плохо слушались, но моё второе я чётко отдавало команды, и мне удалось, хоть и сбивчиво, объяснить, что случилось и где мы находимся.

– Ни в коем случае не пытайтесь его сдвинуть! – строго сказал женский голос. – У него может быть повреждён позвоночник!

– У него кровь идёт из головы! – я захлебнулась слезами.

– Попробуйте остановить кровь, зажмите рану какой-нибудь тканью, но очень осторожно, чтобы не сдвинуть его!

– Хорошо!

Я торопливо сняла футболку, оставшись в олимпийке на голое тело, скомкала её и прижала к ране, не переставая плакать и дрожать. Вскоре подъехала скорая, Ильнара осторожно положили на носилки, зафиксировали и погрузили в машину. Я села вместе с ним. Ему тут же надели кислородную маску, поставили капельницу, сделали несколько уколов, но он всё равно был без сознания.

– Позвони дяде Коле, – хладнокровно приказало второе я. – Пусть он заберёт велосипеды и всё остальное!

Я послушалась его, путано рассказала дяде Коле, что произошло, и попросила забрать наши вещи. Он немедленно согласился и велел мне звонить ему в случае чего. Какие случаи, я уточнять не стала.

С воем мы приехали в больницу, и Ильнара увезли в операционное отделение. По холлу заметались озабоченные сёстры. Пробежала команда врачей в синей спецодежде. Я устало села на стул. Меня всю трясло. Когда от тебя ничего не зависит, когда просто приходится ждать, тебе кажется, что время останавливается. И теперь каждый раз, когда я смотрела на часы, оказывалось, что прошла одна или две минуты, а я думала – вечность…

– Позвони родителям Ильнара! – строго сказал внутренний голос.

– Но я не знаю их номер!

– Возьми его мобильник, он должен там быть!

Я вытащила из кармана телефон Ильнара и пролистала справочную книгу. Есть! Мама и папа. Секунду поколебавшись, я вызвала его отца. После двух гудков трубку взяли, и послышался торопливый татарский говор. Из всего сказанного я поняла только «Ильнар».

– Здравствуйте! – тихо сказала я.

Мужчина замолчал, и на заднем плане стало слышно такой же поспешный, возбуждённо-радостный женский голос.

– Здравствуйте, – повторила я. – Это папа Ильнара?

– Да, это я. А вы кто? Почему звоните по его телефону? Что-то случилось? – в голосе взметнулась тревога.

– Я его знакомая. Сейчас мы с Ильнаром в больнице; дело в том, что произошла небольшая авария, и его осматривают врачи…

Отец быстро заговорил по-татарски, и в трубке раздались женские крики и плач.

– Что с ним?

– Вы не беспокойтесь, ничего опасного! – стала врать я. – Его осматривают опытные специалисты, они всё сделают как надо!

– Он без сознания? В коме? – продолжать допрашивать отец.

– Понимаете, он в кабинете, а я снаружи! Вот выйдут врачи, они всё скажут. И я сразу вам перезвоню!

– Хорошо, хорошо дочка! Перезвони! Но сначала скажи, в какой вы больнице?

– Центральная городская клиническая больница, отделение травматологии.

– Мы приедем! – крикнул он. – Скажи ему! Мама с папой скоро приедут!

– Хорошо, я обязательно передам!

Трубку повесили. Я мгновение смотрела на телефон, потом спрятала его в карман.

«Ну что ж, – подумала обречённо, – если, не дай Бог, с Ильнаром случится худшее…» Тут меня как будто тряхнули за шиворот: «Не смей даже мысли допускать об этом! Всё будет хорошо!»

– Это вы приехали с пострадавшим? – передо мной стоял молодой серьёзный хирург.

– Да, – я медленно поднялась.

– Кем вы ему приходитесь? Родственницей?

– Я? Да… родственница…

– Тогда вы должны дать согласие на оперативное вмешательство.

– С ним что-то серьёзное?

– Да; у него черепно-мозговая травма, осколки кости попали в мозг. Он, видимо, упал не на землю, а на что-то острое?

– Там валялась какая-то арматура…

– Но дело не в этом. Нам нужно согласие на операцию, и чем быстрее, тем лучше. От этого зависит его жизнь, понимаете?

– Да, конечно! Что мне нужно сделать?

– Заполнить специальную форму и поскорее! – с этими словами он удалился, а ко мне подошла девушка с листком и ручкой.

Я послушно ответила на все её вопросы, в графе, кем я ему прихожусь, мы написали «жена». А что я ещё могла сказать? Уж точно не сестра… На татарку я совсем не похожа: русая, голубоглазая, со светлой кожей… Хоть и говорят, что чистокровные татары изначально были блондинами с голубыми глазами, у меня даже разрез глаз был совершенно не восточный. Ильнар же был смуглый шатен, кареглазый, с длиннющими загнутыми ресницами. Мы были как негатив и позитив – какое уж тут кровное родство…

Так я размышляла, сидя в холле больницы. Мне несколько раз предлагали идти домой и ждать там звонка, но я, конечно, не согласилась. Мне казалось, что само моё присутствие помогает ему бороться за жизнь.

«Господи, Аллах, или как там тебя зовут! – мысленно взмолилась я. – Не дай ему умереть! Он не заслужил это! Он очень хороший! Пусть он живёт, пусть! А я буду рядом!»

И внезапно я поняла, что этот смешливый парень, постоянно мельтешивший перед глазами, пристававший с велосипедными прогулками и храпевший в постели, дорог мне и если его не станет, я буду такой одинокой…

«Господи, это несправедливо! Не забирай его у меня! Я понимаю, тебе очень нужны такие хорошие люди, но мне он нужнее! Я только сейчас… только сейчас… что не смогу жить без него… не смогу…»

Так я плакала, и молилась, и затихала, и начинала плакать опять. Именно здесь, в больнице, я узнала, что такое муки вечности, – это неизвестность и ожидание.

– Операция прошла благополучно.

Я подняла голову: передо мной стоял тот же хирург, глаза у него были уставшие, но не серьёзные, а весёлые.

– Операция прошла благополучно, состояние больного стабильное.

– Я могу навестить его?!

– Вам нужно подождать, пока он придёт в себя. В любом случае, посещение не должно быть дольше нескольких минут. Да и вам нужно отдохнуть…

– Нет, нет, я в порядке! – торопливо сказала я. – Так можно к нему? Я просто посижу рядом.

– Пожалуйста. Лиля вас проводит. Лилечка, будьте добры, в палату интенсивной терапии! – улыбнулся он дежурной медсестре.

– Хорошо, Богдан… Ефимович! – она бросила на него быстрый взгляд. – Пройдёмте, – это уже мне.

Пока она, цокая каблучками по бетонному полу, шла впереди меня, я подумала: «Жизнь продолжается, у хирургов и сестёр роман, они бы не прочь где-то уединиться, а тут мы со своими несчастьями…»

Горькие и несправедливые мысли оборвал звонок: это был Кирюша.

– Герда, привет! Я всё сделал! Ты представляешь, она живёт в нашем городе!

– Как?! – я даже остановилась от изумления.

– Да, и даже не очень далеко от тебя: Краснопролетарская, 23 – 16! И знаешь ещё что…

– Кирилл, давай потом, я сейчас в больнице: Ильнара сбила машина…

– Когда?!

– Несколько часов назад, ему только что сделали операцию, так что…

– Всё понял, пусть парень держится, мы с ним!

– Спасибо.

– Информацию скину тебе на мыло, о кей?

– Хорошо, пока, Кирилл.

– Ты тоже держись! Прорвётесь! – он повесил трубку.

– Вам сюда, – улыбнулась медсестра, открывая дверь.

Я зашла внутрь. Не знаю, что я ожидала там увидеть, но сердце стучало по-сумасшедшему. Голубые стены, закрытые жалюзи окна, ночник. В палате царила тишина, нарушаемая лишь попискиванием аппаратов и дыханием Ильнара. У него была забинтована голова, правая рука в гипсе, правая нога на вытяжке и тоже загипсована по самую грудь.

«Как рыцарь в доспехах, – подумала я. – Мой верный рыцарь».

На лице были ссадины, глаза закрыты. Я присела рядом на стул и осторожно погладила безжизненно лежавшую на простыне левую руку.

– Вы можете поговорить с ним, – сказала Лиля. – Больные, с которыми разговаривают, быстрее приходят в себя.

С этими словами она вышла из палаты, оставив нас вдвоём.

Я смотрела на лицо Ильнара, такое знакомое и незнакомое одновременно: бледное, строгое и отстранённое. Длинные ресницы бросали тень на его щёки, и казалось, что он мирно спит.

– Ильнар! – шепнула я, сдерживая подступившие слёзы.– Я здесь, рядом с тобой! Всё будет хорошо! Ты поправишься, мы снова будем кататься на велосипедах и бегать по утрам, обещаю тебе! Я перестану лениться и буду готовить не только полуфабрикаты! Честно-честно! А ещё мы заведём собаку, как ты всегда хотел, только называть её Гердой не будем! Это уж слишком…

Он лежал и как будто внимательно слушал меня.

– А помнишь, как у тебя был день рождения и я воткнула в торт двадцать пять свечей и велела загадать заветное желание? А ты сказал, что самое заветное желание – это чтобы я вышла за тебя замуж, помнишь? Я тогда рассердилась и сказала, чтобы ты загадал что-нибудь реальное, а не из области фантастики. Ты обиделся, убежал, а потом начался дождь, и я вышла встречать тебя с зонтом, и ты пришёл, мокрый до нитки, и мы вернулись домой. Я набрала тебе горячую ванну, чтобы ты прогрелся, а ты заставил меня устроиться рядом с тобой и любил меня и чихал, потому что всё-таки простудился… Потом я надела на тебя носки с горчицей, а ты смеялся и говорил, что она больно жжёт тебе пятки… – я говорила и не замечала, как текут слёзы из глаз и как они, собираясь в ручеёк, капают с носа прямо на руку Ильнара.

– Наверное, тогда я поняла, что люблю тебя и что ты дорог мне. Но в эгоизме, который искренне считала жертвенностью, я лишила тебя счастья, я решила за тебя, что тебе нужна другая, помоложе и покрасивее… А ты ни разу не ткнул меня носом в мою глупость! Ты продолжать жить рядом и ждать… Надо было случиться страшному, чтобы я наконец поняла, что обкрадываю и себя, и тебя… – я говорила скорее для себя, чем для Ильнара, озвучивала то, о чём успела поразмышлять, сидя в больничном кресле.

– Так и знал, что ты плакса…

Ильнар приоткрыл глаза и смотрел на меня припухшими щёлочками.

– То, что ты говорила, мне понравилось, – он шептал еле слышно, с придыханием, но он пришёл в себя – и это было самым главным!

– Ильнар! – воскликнула я. – Господи, как хорошо! Ты очнулся! Как ты себя чувствуешь?

– После того как услышал то, что ты наговорила – настоящим мачо! – он ещё находил силы шутить.

Я прижала к губам его руку и расплакалась ещё пуще.

– И я хочу кое о чём тебя попросить…

– О чём же? – посмотрела я мокрыми глазами.

– Во-первых, перестань плакать…

– Хорошо! – шмыгнула я.

– Во-вторых, поцелуй меня!

Я осторожно выполнила его просьбу.

– И в-третьих, думаю, ты не откажешь тяжелораненому… – он замолчал.

– Что? – я ближе наклонилась к нему.

– Выходи за меня замуж…

– Я подумаю над этим! – засмеялась я.

Больше поговорить мы не успели: в палату заглянула Лиля:

– Больному нужен покой, вы сможете увидеться с ним завтра, а сейчас, пожалуйста, оставьте его.

– Да, – согласился Ильнар. – Ты меня уморила, я устал! Иди домой, думай! Завтра скажешь мне да!

Он закрыл глаза. Я слегка пожала его руку и вышла в коридор.

– Платочек надо? – участливо спросила медсестра.

Я кивнула, и она протянула мне бумажный платок, подождала, пока я вытерла слёзы и высморкалась, и улыбнулась:

– Он быстро пришёл в себя, значит, всё будет хорошо! Не переживайте так!

На следующее утро меня разбудил звонок дяди Коли.

– Привет, племяшка! – весело сказал он.– Я уже позвонил в больницу, и мне сказали, что у Ильнара всё хорошо. Ты как, поедешь к нему? Глупый вопрос, да? Конечно, поедешь! Я вот что хочу тебе предложить: давай твой материал пустим в следующий номер, тебе сейчас всё равно не до работы, а замену я уже нашёл.

– Дядь Коль! – всполошилась я. – Не надо замену! У меня почти всё готово! И вот ещё что… – я рассказала о замысле, который у меня сложился.

– Ну, что ж, это было бы замечательно, если бы всё получилось так, как ты говоришь, но… материал слишком деликатный, не так ли?

– Я постараюсь! – пообещала я, и мы распрощались.

Включив компьютер, я проверила электронную почту. Кирюха не обманул: всё прислал в лучшем виде. Адрес, телефон, возраст, место работы, семейное положение. Я с удивлением прочитала, что она не замужем, детей нет, работает учителем в одной из школ нашего района.

– Надо же, как разлеглись карты… У него жена, двое детей, а она…

Мой замысел был очень прост: пойти с экземпляром журнала к Арине Марковне, поговорить о житье-бытье, попросить разрешения напечатать её историю как продолжение предыдущей, а потом, может быть, устроить им встречу, ну и поприсутствовать при этом. У меня, что называется, свербело в одном месте, я не могла поверить, что такая сильная любовь так тривиально закончилась: браком без любви с одной стороны и одиночеством – с другой. Не может этого быть! С этим вдохновляющим чувством я несколько часов занималась статьёй, хотя сердце моё рвалось к Ильнару. Отправив готовый материал по электронке дяде Коле, я помчалась в больницу.

В палате Ильнара находились мужчина и женщина.

– Герда, это мои папа и мама, – сказал он.

– Мама, папа, это Герда, моя любимая девушка.

Ильнар, по всей видимости, вполне пришёл в себя, а вот я выпала в осадок. Сказать, как я представляла себе родителей моего парня? Несмотря на неоднократные напоминания Ильнара, что он второй сын из двух имеющихся, мне казалось, что его отец должен обязательно быть в тюбетейке, эдаким приземистым широколицым крепышом с узкими глазами, а мать – в цветастом, преимущественно зелёном платье, с лицом, сморщенным, как печёное яблоко, и обязательно в парандже. Изъясняться они должны исключительно на татарском.

Предо мной же стояли двое – мужчина и женщина. Он – высокий, стройный шатен с карими глазами, в строгом деловом костюме с отлично подобранным галстуком; она – тоже шатенка, но голубоглазая, в прекрасном элегантном платье, в туфлях на удобном каблуке, волосы уложены в причёску, на лице – лёгкий макияж. Никаких тюбетеек и паранджи априори.

Они поздоровались со мной, я услышала тот же лёгкий акцент, что и у Ильнара, и расступились, давая мне подойти к нему.

– Привет, – сказала я и неловко, смущаясь, поцеловала его. – Как ты себя чувствуешь?

– Ты пришла – и у меня всё просто замечательно! – заявил он, нимало не стесняясь родителей. – Мама, папа, это именно та девушка, о которой я вам говорил и на которой хочу жениться. Больше мне не нужен никто!

– Сыночек, не волнуйся! – ласково сказала мать. – Мы сделаем так, как ты хочешь!

– Не переживай, никто насильно женить тебя не собирается! – добавил отец.

Я поняла, что произошедшее заставило их напрочь пересмотреть систему ценностей и теперь они согласны на любые условия сына, лишь бы он был счастлив.

– Ильнар, – я поёжилась. – Я ведь ещё не дала тебе окончательный ответ, почему ты решаешь за меня?

– Так скажи прямо сейчас, не томи меня!

– Сынок, ты смущаешь её, – доброжелательно взглянув на меня, сказал отец. – Девушек нельзя торопить!

– Успокойся, – улыбнулась мать. – Мы не переменим своё решение, можешь не бояться и не торопить Герду, ведь для неё это очень важно!

– Мы, пожалуй, пойдём, – отец взял её под локоток. – Пообщайтесь без нас, а мы придём к тебе вечером!

Они вышли, и мы остались вдвоём.

– Ты сердишься на меня? – спросил он, виновато улыбаясь.

Я пожала плечами:

– Не знаю.

– А я знаю. Наверняка сердишься, – вздохнул он. – Ты же любишь всё решать сама, а я…

– Молчи уж, знахарь! Скажи лучше, как самочувствие?

– Ну как тебе сказать, – он слегка покривился. – Если честно, всё болит: голова, рука, особенно нога мозжит просто нестерпимо! И чешется. Так чешется, что терпеть мочи нет!

– Это же хорошо! – обрадовалась я. – Говорят, если чешется, значит, заживает!

– Да, тебе бы так! – совершенно по-детски протянул он. – Свербит, а почесать нельзя! И работа стоит… И вообще, когда теперь я отсюда выйду… Эх!

Ильнар отвернулся, махнув здоровой рукой.

– Не переживай так, всё плохое закончится когда-нибудь, а я буду рядом с тобой.

– Угу, из жалости! Спасибо большое! – буркнул он. – И не подумай, что я тебя умоляю или давлю! Этого ещё не хватало!

– Так-так! Это кто из нас сердится?! Неужели я? – я понимала, что он обижен, расстроен, что его мужское эго ущемлено, но также я понимала, что если соглашусь на свадьбу сейчас, он так и будет думать, что основная причина – это жалость к нему, болезному. А жалеть мужчину нельзя ни в коем случае! Это чувство только унижает!

«Поэтому, дорогой мой Ильнар, – решила я, – жалости ты от меня не дождёшься, будь готов к неожиданностям. А согласие получишь от меня, когда хоть немного окрепнешь и вернёшься к жизни!»

– Ты знаешь, – сказала я. – На днях выходит новый номер моего журнала, принесу тебе почитать, может, что интересное найдёшь! А сейчас я пойду, мне некогда!

Он продолжал лежать, отвернувшись от меня. Я пожала его ладонь, поцеловала в сердитую щёку и вышла. Было больно оставлять его в таком состоянии, но позволять ему упиваться жалостью к самому себе и проявлять ещё большую жалость с моей стороны было никак нельзя!

– Пока, Ильнар, приду завтра!

– Пока! – буркнул он.

– У тебя классные предки! – заявила я и выскользнула из палаты.

Весь оставшийся день был свободен, но совершенно не хотелось ничего делать: душа рвалась обратно в строгую больничную палату к беспомощному физически и морально (пока) парню, с которым я собиралась связать свою дальнейшую жизнь, если только за время болезни он не влюбится в какую-нибудь симпатичную медсестричку, например, Лилечку!

Через неделю, с журналом под мышкой, я направилась на Краснопролетарскую 23-16.

– Это старый район, – бормотала я, углубляясь пешком от остановки в недра переулка, состоящего из двух- и четырёхэтажных домов. Под ногами то и дело попадались выбоины, булыжники чередовались с вязким грунтом – идти спокойно было невозможно, приходилось то мельтешить ногами, то делать такие широкие шаги, что, казалось, юбка сейчас порвётся.

Фомина жила в кирпичном двухэтажном доме, который был выстроен ещё в незапамятные пятидесятые годы и получил в народе меткое название – сталинки. Квартира номер шестнадцать располагалась с торца последнего подъезда на втором этаже.

– Под самой крышей! Пентхауз, блин! – я нажала кнопку звонка – он не работал.

Тогда я затарабанила в дверь кулаком, она открылась: на пороге стояла Арина. Она была совершенно такой, как описал Баженов, – так мне показалось на первый взгляд, только лицо было осунувшееся и грустное.

– Вы почему открываете дверь без спроса? – выпалила я вместо приветствия. – В смысле, почему не ктотамаете? Это опасно!

– А вы кто? – немного испуганно спросила она.

– Я представитель журнала «Мир личности», пришла к вам взять интервью! Здравствуйте! – запоздало поздоровалась я. – Можно войти?

– Здравствуйте, – окончательно растерялась Арина. – Проходите, пожалуйста, но боюсь, вы ошиблись адресом: какой интерес я могу представлять для вашего журнала?

Я вошла и огляделась: крохотная прихожая, деревянный пол с широкими щелями, который отродясь никто не ремонтировал, старый шкаф с покосившимися дверцами.

– Проходите в зал, – пригласила Арина. – Я сейчас приготовлю чай, и вы мне расскажете о вашем журнале. Думаю, это всё же досадная ошибка!

С этими словами она убежала на кухню, а я продолжила осматривать квартиру. В зале был старый облупившийся гарнитур, тёмные шторы, диван с продавленными пружинами, небольшой телевизор. На подоконниках цветы: фиалки и герань. Вообще было ощущение, что здесь живёт не молодая женщина тридцати с лишним лет, а старушка, которой уже наплевать и на обстановку и на себя. Гарнитур был весь забит книгами, разделёнными закладками, – вот здесь за порядком следили. Впрочем, фиалки и герань тоже чувствовали себя отменно: цвели почти неприлично.

Из зала была приоткрыта дверь в другую комнату, и я разрешила себе заглянуть: узкая опрятная кровать, гардероб, письменный стол, на котором стоял неожиданный для этой обстановки мощный жк-монитор и лежали аккуратные стопки тетрадей.

– Чай готов, – раздался голос Арины за спиной.

– Извините, – смутилась я. – Просто дверь была приоткрыта…

– Заглядывание в открытые двери равносильно чтению чужих писем, – без улыбки сказала она. – Прошу вас!

Арина указала на сервированный журнальный столик.

– Так какое у вас дело? Я, честно говоря, просто не понимаю…

Вместо ответа я протянула ей журнал, открытый на странице с интервью Баженова, и увидела, как она переменилась в лице. У неё, как у всех светловолосых, была нежная кожа, и она сразу покраснела.

– Прочитайте.

Арина начала читать, а я смотрела на неё и пыталась понять, что же увидел в ней восемнадцатилетний мальчик, до сих пор находившийся под её влиянием. Несмотря на тридцатишестилетний возраст, у неё было мало морщин, в основном в уголках глаз; красивые, совсем молодые губы, готовые к улыбке, небольшие ушки. Я увидела шрам над левой бровью, о котором говорил Григорий, и, переведя взгляд на её ступни, заметила кривой мизинец. Волосы её, забранные в обычный хвостик, отливали рыжиной.

Арина дочитала и подняла на меня голубые глаза, полные слёз. Она мигнула, и слёзы вылились наружу.

– Я не знаю, что сказать, – прошептала она. – Это так неожиданно… Я думала, он давно забыл обо мне, а он, оказывается, помнит всё…

– Вы вспоминаете его?

Она посмотрела на меня и сморгнула ещё раз.

– Я слежу за его успехами в бизнесе, знаю, что у него двое детей и замечательная жена, только я не предполагала, что он живёт без любви… Он был искренний и открытый мальчик, а сейчас у него такой угрюмый взгляд… А жена его, – вдруг спохватилась она. – Ведь она прочитает это всё и ей будет неприятно! Из-за вашего журнала их семейная жизнь пойдёт под откос!

– Нельзя пустить под откос то, чего нет. Это сложно назвать семьёй, они просто два друга, живущие вместе.

– Всё равно вы делаете большую ошибку! Нельзя жонглировать судьбами людей! Он мог сказать так под влиянием момента, а вы и рады выставить это на всеобщее обозрение!

Нужно ли говорить, что к Арине в гости отправился эксклюзивный номер журнала, напечатанный специально для неё?! Остальным читателям пришлось удовлетвориться тривиальной историей подростковой любви.

Она же так самоотверженно принялась защищать его семью, что я поняла: Арина до сих пор его любит. Поэтому и не вышла замуж, а ушла с головой в работу и заполонила дом цветами. Наверняка у неё и кошка есть, просто гуляет где-то. В подтверждение моих мыслей за входной дверью раздалось настырное мяуканье, и Арина поспешила впустить в комнату огромного рыже-белого красавца с зелёными глазами.

– Это Афанасий! – познакомила она нас.

Я протянула руку. Афанасий милостиво понюхал мои пальцы, из вежливости разок потёрся о них и, вильнув хвостом, удалился на кухню.

– Арина, вы до сих пор его любите? – спросила я.

Она пожала плечами и промолчала.

– Но вы всё о нём знаете, значит, он вам небезразличен?

Она не сказала ни слова.

– А куда вы уехали из нашего города? – сменила я тему.

– В Нижневартовск.

– Учить детей с кислородным голоданием?

– Да, детки там непростые, но зарплата хорошая.

– А почему тогда вернулись?

– По семейным обстоятельствам. Папа умер. Он решил заняться бизнесом, но получалось у него плохо, и вместо прибыли он потерял наши квартиры, да и сам умер при невыясненных обстоятельствах. Маму я схоронила два года назад. Теперь снимаю эту квартиру одна… Вместе с Афанасием…

Я смотрела на неё, и многое стало мне понятным: и заброшенная мебель, и обшарпанные стены, и ощерившийся пол… Наверное, из своего у неё были только книги, цветы, кот и компьютер.

«А ведь Григорию Викторовичу очень не понравилось бы, узнай он, что его любимая живёт в таких условиях», – подумалось мне.

– Арина, а зачем вы уехали? – осторожно спросила я.

Чай, так и не пригубленный, дымился на столе.

– У меня не было другого выхода. Во-первых, я боялась испортить ему судьбу: у меня в юности был роман с очень хорошим парнем, мы учились в одной школе, он был на год меня старше, мы собирались пожениться. И вот однажды он пригласил меня покататься на мотоцикле: ему родители на день рождения подарили. Я согласилась, и представляете, мы попали в аварию, я осталась жива, а Олег… на месте.

Арина помолчала, я сидела не шевелясь, понимая, что только долгое вынужденное молчание заставило её так разоткровенничаться с посторонним человеком, да ещё с журналистом в придачу.

– Его мать прокляла меня. Она сказала, что я ведьма и приношу людям несчастья… И знаете, как-то так складывалась моя жизнь, что её слова сбывались. Поэтому когда я поняла, что полюбила Гришу, я постаралась отдалить его от себя. Но не сразу это получилось…

– А во-вторых?

– А во-вторых… его папа пришёл ко мне домой, и мы поговорили. Он тоже попросил меня не портить единственному сыну судьбу, сказал, что я ему не пара ни по возрасту, ни по статусу… И это была правда: кем стал он и кто я! – Арина грустно улыбнулась. – Он предложил мне покинуть город, не дожидаясь выпускного бала, что я и сделала, хотя мне было очень тяжело уехать, не попрощавшись с Гришей… Вот так, всё очень просто! Вы ведь не будете этого печатать?! – спохватилась она.

– Вы поздно подумали об этом! Любой уважающий себя журналист ходит на встречи с диктофоном, который включает без ведома собеседника, так что я могла бы записать наш разговор от и до!

– Но вы ведь не сделали этого? – мягко улыбнулась она, и глаза её засветились. – Вы ведь очень хороший человек, это сразу видно!

Вместо ответа я спросила:

– Арина, а вы не хотели бы увидеться с ним?

Она ничего не сказала, лишь опять покраснела.

– Хотели бы…

– Нет-нет! – встрепенулась она. – Ни в коем случае! Зачем смущать его покой? У него всё хорошо, я знаю об этом, а у меня… есть моя работа и Афанасий!

Она погладила котищу, который уютным клубком свернулся у неё на коленях.

– Да, вы знаете о нём всё, – согласилась я. – А он не знает даже, живы ли вы… вы считаете, это справедливо? Вы исчезли так внезапно, что он не знал, что и подумать, пытался свести счёты с жизнью, отслужил в десанте, а потом женился не по любви, а лишь потому, что так надо! И это вы называете покоем? Это не покой, а вечная пытка, и пытаете его вы! Хотя бы раз встретьтесь с ним, скажите, что у вас всё в порядке, и потребуйте забыть об этом! Он вас послушается, он… он даже брекеты себе не поставил, потому что вам нравились его зубы!

Арина засмеялась:

– У него второй правый резец сверху поставлен немного впереди, как будто вышел из строя, а верхний левый клык растёт вкось! Так и осталось?

– Ну, знаете, в рот я ему не заглядывала: он не лошадь, а я не цыган всё-таки, но он сказал, что это из-за вас!

Она вновь погрустнела и отхлебнула остывший чай.

– Он очень хороший, я не хочу, чтобы он переживал из-за меня…

– Подумайте, прошу вас, – я встала. – Вот моя визитка, как надумаете, позвоните!

Она проводила меня до двери, Афанасий тоже принял в этом участие, путаясь у хозяйки под ногами.

От Арины я прямиком направилась к Ильнару и сказала ему да.

***

«Зачем она приходила?» – эта мысль не давала мне покоя во время её визита, не оставляет она меня и сейчас. «Может быть, это Гриша прислал её?» – такой была вторая, не лишённая изрядной доли приятности мысль. Её визитка, настырно торчавшая на зеркале, каждодневно отравляла мне существование. Я видела её, когда причёсывалась утром, когда приходила, уставшая, с работы, каждый раз, когда проходила мимо прихожей на кухню или в туалет…

– Звонить не буду! – я приняла решение сразу и бесповоротно. Но визитку почему-то не выбросила, просто рука не поднималась. Нет, в самом деле, для чего звонить?! Наши жизни уже определились, приобрели своеобразную законченность, даже, пожалуй, гармонию… Как говорила Людмила Прокофьевна? Я старый холостяк, кажется? Как это верно! Я действительно старый холостяк, и даже моё замужество ничего не меняет. Да и можно ли назвать мой скоропостижно скончавшийся брак замужеством? Когда новоиспечённый муж убегает от своей жены через полтора месяца после свадьбы, оставив записку: «Жить с помешанной на детях училкой не хочу и не могу! Прощай!»

– Права была мама Олега! От меня одни несчастья! – иногда я не замечала, как начинала разговаривать вслух. Что поделать: привычка одинокого человека, единственным собеседником которого частенько бывает только кот! Даже если это совершенно изумительный, неповторимый, бесподобный экземпляр млекопитающего семейства кошачьих!

Афанасия я нашла на улице. Маленький худющий котик отирался около мусорных баков в поисках съестного, и такой он был жалкий, а мой дом таким одиноким, что я сама себе показалась бесприютным, никому не нужным котом. Словом, я его забрала, откормила, и он поселился в моей квартире, став её полноценным жильцом. Он быстро отвоевал себе лучшие места на диване и моей кровати и установил неписаный закон, которому приходилось подчиняться: он уходил, когда хотел, а приходил в середине ночи, и мне нужно было просыпаться, чтобы впускать гулёну, иначе он истошными воплями мог нарушить хрупкое равновесие, установившееся между мной и соседями.

Во второй (и последней на площадке) квартире жила средних лет семейная пара, бездетная, но пьющая, и почему-то жена решила, что я вознамерилась отбить её муженька. Что сподвигнуло её к такой мысли – неизвестно, но отныне она видела во мне соперницу и всячески напоминала об этом. Афанасий оказался отличным поводом для дополнительных выпадов в мой адрес.

Но я старалась не реагировать, у меня и так было полно причин для расстройств: я работала в школе, а вы знаете, что это сродни крепостному праву: каждый понедельник обязательный педсовет, и боже тебя упаси не прийти на него! Масса дополнительной работы кроме преподавательской и бумаги, бумаги, бумаги без конца! За последние несколько лет школы превратились в придаток канцелярии: лавина циркуляров порождала такое же количество отписок, почти все из которых были сфальсифицированы. Возник парадокс: учителя, призванные сеять разумное, доброе, вечное в душах своих учеников, в свободное от уроков время виртуозно строчили ложные рапорты о выполненных в срок предписаниях свыше. К несчастью, у меня оказался настоящий канцелярский талант, и меня принялись нещадно эксплуатировать, поэтому кроме подготовки к урокам и проверки кучи тетрадей мне постоянно приходилось готовить какие-то сводки, рапорты, отчёты и так далее.

Я редко приходила из школы раньше четырёх часов, и это меня вполне устраивало: в конце концов, кроме кота меня никто не ждал…

Нельзя назвать такую жизнь счастливой, но, по крайней мере, спокойной она была… до тех пор, пока эта самонадеянная журналистка не расправилась с моим безмятежным существованием.

«Мой покой сродни могиле, – написала я в дневнике, который вела, возомнив себя, по меньшей мере, Львом Толстым, – тихо и одиноко. Ну и что? Мне никто не нужен. Любые отношения предполагают ответственность, а я уже давно отвыкла принимать решения за кого-то другого, кроме себя».

Я поставила точку, закрыла тетрадь и покосилась на толстую стопу проштампованных листов, покоящихся на краю стола. Переводные сочинения десятых классов. Дело чести проверить их к понедельнику: я сама приучила детей к этому, за что мне были «благодарны» остальные учителя. Они вечно пеняли, что моими стараниями я совершенно испортила и родителей, и учеников тех классов, в которых вела свой предмет, – они стали ждать подобного отношения и от других учителей, а те, в отличие от меня, были люди семейные, обременённые множеством бытовых проблем, и вовсе не горели желанием проверять тетради до двух ночи, чтобы потом вставать в школу к первому уроку.

Слегка помедлив, я всё же протянула руку к верхнему листку и тут же вздрогнула от звонка в дверь.

– Кто бы это мог быть? Я никого не жду…

Действительно, субботний вечер, завтра – воскресенье, никто не придёт ко мне. Разве что соседка успела перепить и вознамерилась в очередной раз выяснить отношения. Слегка обозлившись, без обязательного ктотама (прилипло же ко мне это журналистское словцо!) распахнула дверь и обомлела: на пороге, смущённый и растерянный, стоял он – Григорий Баженов собственной персоной! С букетом роз и большой сумкой через плечо.

– Здравствуй… те, Арина Ма…марковна, – пробормотал он и криво улыбнулся, мгновенно превратившись из взрослого мужчины в перепуганного мальчишку.

– Здравствуй…Гриша, – запинаясь, ответила я, и мы замолчали, разглядывая друг друга.

Уж не знаю, что он подумал о моей персоне, в наброшенном пуховом платке поверх смиренно донашиваемого старого халата (несмотря на май, у меня дома было прохладно), в махровых носках разного цвета и (чего уж там! правду – так правду!) совершенно непричёсанной.

Но я… я увидела потрясающего мужчину тридцати с хвостиком лет (правда, выглядел он немного старше), красивого, стройного, в отличном костюме и с таким беспокойством в зелёных глазах, что сердце моё сжалось от боли и жалости.

Была ли я поражена? Да, в первый момент, конечно! Но потом… время как будто остановилось, я смотрела на него не отрывая глаз, наслаждаясь каждой чёрточкой такого знакомого и одновременно незнакомого лица, и у меня появилось ощущение, что я ждала его все эти годы, что мы просто расстались ненадолго, и вот он вернулся, словно всегда был тут …

Сколько мы стояли, глядя друг другу в глаза – не знаю, но спустя целую вечность он сказал:

– Можно войти? Или мне опять ночевать на коврике около двери? – и улыбнулся.

Я увидела такие милые, неровные зубы, которые придавали его улыбке неизъяснимое очарование, и у меня слёзы на глаза навернулись: все эти годы он помнил мои слова о том, что мужчина не должен быть идеально красив…

Я отступила назад, он вошёл и тихо прикрыл за собой дверь. Потом протянул мне розы:

– Это тебе! – поставил сумку на пол, шагнул вперёд и утопил в объятиях и меня, и пуховый платок, и букет…

И был закат, пламенеющий в окне, и бессмысленные, полные страсти слова, и его сила и нежность, и моя покорность и ненасытность… Я впитывала его любовь, как жгучий песок в пустыне – воду, и не могла напиться ею, не могла утолить неведомую ранее жажду…

– Как ты могла? – были его первые слова во время затишья.

И не было в них укора, гнева, одна лишь печаль…

– Как ты могла уехать и бросить меня одного… совсем одного? – повторил он, и блестящая дорожка потянулась от уголка глаза к виску.

– Я был так одинок, один на всём свете…

Я поцелуем убрала прозрачную горошинку, а Гриша с новой силой прижал меня к себе:

– Никуда тебя больше не отпущу! Никогда!

Господи, как приятно было это слышать! Никто не говорил мне таких слов! Ну, может, и говорил, но это было так давно, что уже стало неправдой. Я уткнулась носом в его шею и затихла. Было тепло, уютно и безмятежно.

– Так и будешь молчать? – нежно спросил он.

– Гришенька, а что я должна сказать? Мне нужно было поступить именно так, а не иначе! Я должна была уехать, чтобы не позволить тебе испортить твоё будущее! Посмотри, кем ты стал: уважаемый человек, хороший семьянин, замечательный отец! Со мной ты бы ничего не достиг!

– Ты уверена? Уверена, что мне всё это было нужно? Без тебя?

Я промолчала.

– Ты не знаешь, каково мне было… Ты испортила мне выпускной… и всю жизнь! Я места не находил, пытался с собой покончить… Представляешь, если бы мне это удалось?!

Я не мешала ему выговориться. Пусть его чувства облекутся в слова, так легче избавиться от теней прошлого.

Наконец он выдохся и замолчал.

– Гриша, – сказала я. – Гриша…

– Что? – он целовал мою шею.

– Я тебя люблю… мальчик мой милый…

– Я уже не мальчик.

– А для меня ты навсегда останешься лохматым зеленоволосым мальчиком, который вздрагивает от моего прикосновения и скидывает мою руку со своего плеча…

– Ты помнишь?

– Ещё бы! Такого в моей практике не было никогда!

Он тихо засмеялся и встал с кровати. У него была безупречная фигура – видимо, следил за собой, занимался спортом; я вспомнила о своём отражении в зеркале и решила не покидать сбитых простыней нагишом, только завернувшись во что-нибудь.

Григорий обернул бёдра полотенцем и подтащил журнальный столик к постели.

– Хочешь есть?

Я взглянула на часы: было заполночь, и решила, что очень хочу. Тогда он принёс сумку и стал доставать из неё провизию.

– Гриша, – сказала я, увидев банки с икрой, морепродуктами, копчёное мясо, вырезку, красную рыбу, виноград… – Ты решил, что я голодаю?

– Вовсе нет, – он покраснел. – Просто Герда сказала мне, что ты так и работаешь учительницей, и я подумал: какие у учителей зарплаты! Вряд ли ты можешь позволить себе что-нибудь вкусное… А что, ты это не любишь?

Взгляд его опять стал растерянным и беспокойным, он словно сомневался в правильности своих действий.

– Очень люблю! – сказала я, встала, наконец, с кровати и пошла на кухню ставить чайник и доставать свои припасы.

Пока чайник закипел, мы успели… нет, не поговорить! Мы долго и вкусно целовались! Я наслаждалась каждым мгновением и старалась ни о чём не думать. Но когда мы устроились за ломившимся от яств столом и начали закусывать, непрошеная мыслишка просочилась в мой мозг: прелюбодеяние! То, что мы делаем, называется прелюбодеянием, и это очень нехорошо…

– Гриша, – он поднял на меня ясный, безмятежный взгляд. – Мы поступаем неправильно.

Немой вопрос возник в его глазах.

– Ты женат, у тебя двое детей, ты не должен был приходить ко мне и тем более мы не должны были делать то, что сделали…

– Ты это сейчас придумала? – прервал он меня.

– Да.

– А вот я, представь себе, не одну неделю мучился над этим вопросом, всё думал, хорошо это или плохо. И что хуже: жить без любви в браке или с любимой женщиной во грехе. И знаешь, что я надумал?

– Что?

– Что прелюбодеяние – это когда делишь постель… и жизнь с нелюбимым человеком, а именно этим я занимался последние несколько лет. И думаю, за это Бог накажет меня сильнее, чем за то, что мы сейчас с тобой сделали.

– В уме тебе не откажешь, Баженов.

– Я не терял времени все эти годы.

– Вижу. Кстати, ты так и не сдал сочинение по Великой Отечественной войне…

– А ты злопамятная!

– Тренировалась!

– И всё равно, – он покачал лохматой головой. – Я не могу понять, зачем ты уехала? Зачем?! Всё, что ты говорила о моём будущем… извини, но я не верю! Это бла-бла-бла! Скажи правду! Мой отец подкатил к тебе?

– Ты догадался? – удивилась я.

– Ну не дурак же я, в самом деле!

– Ты на него в обиде?

– За что? Я и сам, наверное, поступил бы так же. Кому хочется, чтобы сын женился на бесперспективной голодранке? Нужна хорошая жена… со связями, с состоянием… стартовая площадка нужна, понимаешь? Видишь, кем я стал теперь? – он говорил жёстко, рваными фразами. – У меня замечательная жена, двое чудных детишек. Семья, бизнес – всё предельно!

– У тебя есть их фотки? – остановила я его.

Гриша перевёл дух, потом потянулся за бумажником и показал мне всё в наличии: жену, сына и дочь.

– Вот они, – ткнул пальцем. – Тамара, Никита и… Арина.

– Очень красивая.

– Кто?

– Жена твоя.

– Да уж, что есть, то есть, – сердито согласился он. – Фитнес, шейпинг, сауна, салоны красоты творят чудеса. Когда я первый раз увидел её, она вовсе не была такой… лощёной. Обычная девчонка, каких сотни. Но потом повзрослела, научилась пользоваться вашими женскими… примочками, и вот результат – дама!

– Ты вроде недоволен?

– Мне всё равно, – Гриша пожал плечами.– Я и тогда её не любил, и сейчас… У меня только одна…

– А сыну сколько лет? – опять перебила его я.

– Семь.

– На тебя похож.

– Вовсе нет. На Томкиного отца. И характер весь в него. В их породу пошёл, – в голосе звучало недовольство.

– А дочка?

– Аришка? Эта в меня! – у него даже поза изменилась: плечи расслабились, улёгся вольготнее. – Я часто смотрю на неё и думаю: вот такая дочка была бы и у нас с тобой, если бы ты меня не бросила…

Он тяжело замолчал.

– Нет, ну всё-таки, зачем ты это сделала?!

Я тоже молчала. А что я должна была ему сказать?! То, что считаю себя приносящей несчастья близким людям?! Рассказать про маму, так и не выздоровевшую после родов; про папу, затеявшего опасные игры с бизнесом из-за меня и для меня; про Олега и его мать, проклявшую меня?! Да он помешанной меня сочтёт!

– Так было надо, Гриша.

– Кому? Мне? Ни хрена мне это не надо было! – он выпил две рюмки виски и уже чуть захмелел.– Тебе? Не верю!

Он снова плеснул в рюмки алкоголь.

– Скажи, Арина, почему ты так себя не любишь?

– Что ты имеешь в виду? – не поняла я.

– Да всё! – он махнул рукой. – Допустим, ты не хотела портить мне жизнь. Допустим! Но почему ты не захотела урвать кусочек счастья для себя самой? Ведь я в любом случае ничего бы не потерял! Может, ты мне бы вскоре надоела и я сам бы отлип от тебя! Но ты-то была бы счастлива хоть на время! А сейчас? Что у тебя есть? Тетрадки, книжки и кот? Личная жизнь не сложилась… У тебя даже воспоминаний не осталось! Что, до сих пор думаешь, что в сорок лет жизнь только начинается? – он ухмыльнулся и положил ладонь мне на колено.

– А ты сильно изменился, Гриша, – мне стало грустно. – Куда делся робкий, застенчивый мальчик, даривший мне открытки?

– Куда-куда… был, да весь вышел. Помер! – он вновьглотнул виски и замолчал, глядя на свою руку.

– Мне кажется, – я высвободила колено. – Тебе пора домой.

– Ни хрена мне никуда не пора! – заявил он. – Полковника никто не ждёт! Я по делам уехал… на пять дней!

– И где же ты собирался провести эти дни, позволь поинтересоваться? – мне стало холодно.

– У тебя, – он посмотрел мне в глаза, и взгляд его, как по волшебству, вновь стал робким и мятущимся. – Ты же не прогонишь меня… как раньше?

– Гриша, то, что мы делаем, это неправильно… и нехорошо…

– Ты это уже говорила, и я не согласен!

– Я считаю…

– А мне наплевать, что ты там считаешь! – зло сказал он. – Один раз ты уже решила за меня! Теперь моя очередь, понятно!

Мне стало немного страшно. С пьяными спорить бессмысленно, но надо узнать, что он успел напридумывать.

– И что же ты решил? – спокойно поинтересовалась я.

– Остаюсь с тобой. Насовсем. К чертям эту работу. У меня есть деньги, чтобы жить припеваючи пару лет. А там что-нибудь придумаю.

– А твоя семья?

– А что семья? Я им всё оставлю. Достаточно, чтобы они не бедствовали, пока дети не вырастут. Аришку вот жалко… – он загрустил. – Любит она меня.

– А ты?

– И я её люблю…

– Как же ты бросишь её? Ты не сможешь сделать этого. Она не поймёт. Ты должен вернуться, Гриша, и забыть меня…

– Но сегодня-то не выгоняй! – он посмотрел на меня глазами побитой собаки. – Позволь побыть с тобой ещё немного…

Я ничего не сказала ему, он и так всё понял…

И был рассвет, розовеющий в окне, и тихие, полные грусти слова, и его покорность, и моя нежность… Он пил мою любовь, как умирающий от жажды путник, и кувшин наполнялся вновь и вновь, сколько бы он ни опустошал его…

***

Через три недели я поняла, что беременна. Гриша больше не приходил. И важнейшее решение – оставлять ребёнка или нет – мне пришлось принимать самой.

Честно говоря, я почувствовала себя запертой в ловушку: вряд ли бы у меня появился второй шанс родить, но как существовать вдвоём на пособие по уходу за ребёнком, я просто не представляла. И ведь не было ни одной живой души рядом, никого, кто смог бы помочь или просто посоветовать что делать. А ещё меня сильно подкосило то, что Гриша больше не приходил… Хоть я практически выгнала его из своей жизни, но всё-таки… мог бы и не быть таким послушным…

– Для чего тогда была нужна такая патетика? – спросила я у своего отражения в зеркале. – Как спрашивал: «Зачем? Зачем?!», с какой экспрессией, страстью! И пропал!

Я повернулась боком и внимательно рассмотрела живот: ещё ничего не было заметно, но я знала, что там, внутри, растёт новая жизнь, крохотная и беспомощная, как маковая росинка, полностью зависящая от моей прихоти.

– Сейчас или никогда! – пробормотала я. – Мне надо всё решить сейчас или никогда!

Конечно, меня посетила мысль о том, что у будущего ребёнка есть отец, которому неплохо было бы сообщить об этом, но мысль эта показалась мне такой непривлекательной, что я запрятала её в самый дальний угол своего подсознания.

Беременность развивалась точно так, как было написано в книжке, которую я приобрела и проштудировала несколько раз. На третьем месяце появилась тошнота, сопровождаемая утренней рвотой и головными болями; округлилась талия и лицо; настроение было – хуже некуда. «Именно в это время беременной как никогда нужна поддержка», – вычитала я в книжке. Меня поддерживать было некому, я сама себя держала из последних сил…

В середине августа я вышла на работу, и конечно, мои изменившиеся формы были тут же замечены добросердечными коллегами. А так как они прекрасно знали, что я незамужем, то главный вопрос, интересовавший всех без исключения, был – кто отец ребёнка. Я стойко отбивалась от их любопытства, отделываясь дежурной фразой: какая разница – кто! я хочу родить для себя.

Проработав две четверти, как раз перед Новым годом я ушла в декретный отпуск и собиралась встретить его в гордом одиночестве. Вернее, совсем не в гордом, а в очень и очень одиноком… Одинокое одиночество – это не тавтология, это состояние души…

Мне было неохота наряжать ёлку, топтаться на кухне, чтобы приготовить еду; мне некому было покупать подарки: своих подруг я поздравила заранее, потому что они на все каникулы уезжали на турбазу кататься на лыжах, так что… праздник мне предстоял весьма уединённый.

Я собиралась забраться с ногами на диван, попить соку вместо шампанского, посмотреть какой-нибудь концерт и мирно уснуть после двенадцати под тёплым шерстяным пледом. От такой перспективы хотелось взвыть. Впервые в жизни я буду встречать Новый год одна! Сейчас я особенно остро чувствовала, как мне необходим кто-то, кто мог бы разделить со мной это одиночество, рядом с кем мне не было бы так грустно и тоскливо. Конечно, у меня был мой малыш, но… это не то плечо, на которое хотелось бы положить голову…

Всё получилось так, как и предполагалось: без пяти двенадцать я внимательно выслушала новогодние поздравления президента, в двенадцать, под бой курантов, налила себе сок, поздравила сама себя и улеглась на диван. Афанасий тёплой грелкой устроился в ногах, пульт был под рукой – что ещё требовалось одинокой женщине? Много чего, конечно, но пришлось довольствоваться тем, что имеешь…

Разбудил меня звонок в дверь. Спросонья я не поняла, сколько времени: встрепенулась, думая, что уже утро, посмотрела на часы – половина третьего.

– Кто же это может быть? – пробормотала, слезая с дивана. – Опять соседка?

Звонок трещал всё настойчивей.

– Сейчас! – крикнула я. – Сейчас!

Со скрипом передвигая затёкшие от неудобной позы ноги, подошла к двери:

– Кто там?

– Дедушка Мороз, я подарки вам принёс! – радостно пробубнили в подъезде.

– Я не поняла, кто это? – растерялась я.

– Ариш, это я! – обиженно ответили мне, и я, с внезапно похолодевшим сердцем, открыла задвижку.

– С Новым годом! – в дверном проёме, светящийся от радости, стоял Гриша. – Пустишь меня?

– Проходи, – я убрала руку, и он вошёл.

– Ёлки у тебя нет? Я так и знал! – Гриша опять высунулся в подъезд и достал небольшую пушистую ёлочку.

– Вот! – гордо сказал он. – Теперь и у тебя праздник! Ну, – он повернулся ко мне и раскинул объятья. – С Новым годом!

Он явно ждал, что я брошусь ему на шею, буду целовать и обнимать… но я лишь плотнее завернулась в пуховый платок, хотя у меня сердце кровью обливалось. Его руки медленно опустились, улыбка из победоносной превратилась в неуверенную:

– Ариша, ты не рада меня видеть?

– А ты как думаешь? – поинтересовалась я. – Приходишь раз в полгода, а я должна на шею тебе кидаться?

Конечно, это было совершенно нелогично, я же сама выпроводила его и не велела возвращаться, но какой логики можно ждать от одинокой беременной женщины?!

Странно, но он снова разулыбался:

– Ты же не знаешь, почему меня не было так долго! Когда узнаешь, не будешь сердиться!

Он, похоже, до сих пор не замечал мой такой уже заметный живот. Я села на диван.

– Проходи.

Гриша торжественно подошёл ко мне, опустился на одно колено и протянул на раскрытой ладони ключи с брелоком в виде смешного зайца, раскинувшего лапки, и с надписью между ушей: «Арина».

– Это что? – тихо спросила я.

– Это тебе. Ключи от новой двухкомнатной квартиры.

– А зачем?

– Арина, здесь нельзя жить! В таких условиях… Ты просто погибнешь!

– Я тебя ни о чём не просила! – мне стало холодно, но я понимала: сейчас или никогда!

Или я сейчас оттолкну его раз и навсегда, или… я не смогу этого сделать! И тогда будет плохо всем: и мне, и Грише… и его дочке! Я попыталась стать каменным утёсом, хотя больше всего на свете мне хотелось надавать ему пощёчин за то, что долго не приходил, броситься ему на шею и разрыдаться.

– Возьми ключи! – медленно сказал он: было видно, что злится.

– Мне не нужны подачки! – с вызовом ответила я.

– Дура! Позволь мне что-то сделать для тебя! – не вставая, он схватил меня за плечи и хорошенько тряхнул.

Платок разошёлся, и мой круглый животик оказался прямо перед его лицом.

– Это… что? – растерянно сказал Гриша. – Ты беременна?

– Да, – я закусила губы и уставилась прямо в его глаза.

Скрывать правду уже не было смысла, и я подумала, что если следующим его вопросом будет: «От кого?» – я не выдержу, я…

– Какой срок? – по-деловому спросил Гриша, и я не успела додумать, что же я сделаю.

– Семь месяцев… с половиной.

Он нахмурился, и через секунду радостная улыбка вспыхнула на его лице:

– Аришка! Это после нашего свидания! Ты сразу забеременела! Сразу!

Он положил ладони на живот и несколько раз поцеловал его:

– Ух, ты, мой хороший! Солнышко моё! Толкается? – поднял на меня сияющие глаза.

– Как футболист, – буркнула я и не удержалась. – А с чего это ты решил, что ребёнок твой?

Гриша посмотрел на меня, как на совершеннейшую дуру, и ничего не ответил. Прижался щекой к животу и на несколько секунд замер, потом сел на диван рядом со мной.

– Ребёнку дадим мою фамилию, – как само собой разумеющееся сказал он. – Имя можешь выбирать какое угодно, но фамилия будет моя!

– Это как же так?!

Но он как будто меня не услышал.

– Переедешь на квартиру завтра же. Я всё устрою.

– Но я не хочу! – я попыталась протестовать, но он обнял меня за шею и начал целовать…

Так долго, что я забыла, чего не хочу… и помнила лишь, что хочу, чтоб этот поцелуй не прекращался никогда, чтобы сильные руки не выпускали меня, чтобы он всё… Всё! Решил! За меня! У меня не осталось сил сопротивляться. Никаких!

Оторвавшись от моих губ, Гриша сказал:

– Ребёнку здесь жить нельзя. Это гибель для него и для тебя тоже! Завтра же упакуемся и я тебя перевезу. Ты ни о чём не беспокойся, у тебя и у малыша будет всё необходимое: я сильный теперь, я всё смогу сделать! Ты только люби меня… Ариша!

Нежный голос убаюкивал меня, абсолютно лишал воли…

– И кем же я буду? Официальной любовницей? Какой у меня будет статус?

– Милая моя! Всё это время я думал об этом, – прошептал Гриша. – Я не смогу бросить детей, понимаешь? Не Тамару, а Никиту и Аринку! Не смогу… Я хотел подарить тебе эту квартиру и уйти навсегда… Если бы хватило сил… А их, наверное, хватило бы: ты научила меня жить, когда хочется умереть. Но теперь… – он покачал головой. – Даже не знаю, что и делать! Ты окончательно подкосила меня! – он улыбнулся.

– Гришенька, ведь это я решила оставить ребёнка! Это целиком и полностью моё решение! Ты ничего мне не должен… – забормотала я, чувствуя, как язык немеет под его осуждающим взглядом.

– Позволь мне уж как-нибудь всё устроить, – строго сказал он. – Это мой ребёнок, я отец, а в нашей семье не принята безотцовщина! Меня не так воспитали!

– Но как тут можно устроить?! Это невозможно!

– Буду жить на две семьи, – вздохнул Гриша. – Что делать, так поступают многие. Подождём, пока дети станут совершеннолетними, а там…

– А там я выйду на пенсию, и мы будем жить долго и счастливо!

– Почему бы и нет? – он не подхватил мою иронию. – Ведь на пенсии жизнь только начинается!

– Гриша, мне страшно! – меня действительно охватил безотчётный страх.

– Не бойся, Аришка! – он покрепче обнял меня. – Мне тоже страшно, но как-нибудь… – он замолчал на полуслове.

Я поняла, что он сам ни в чём не уверен. Да и как можно быть уверенным… минимум в десяти годах?! Всё откроется, всё наверняка откроется намного раньше, и будет великий скандал…

– Скандала не будет, – он словно подслушал мои мысли. – Мы всё решим по-тихому…

Забегая вперёд, хочу сказать, что семь лет нам удавалось жить в подполье, но потом скандал всё-таки случился, да ещё какой! Затем последовал громкий развод и очень напряжённые отношения с бывшей женой и детьми, которые целиком и полностью приняли сторону матери.

Гриша очень переживал. Он переживал бы ещё сильнее, если бы не Яся, Ярославчик, наше маленькое солнышко, и не его младшая сестрёнка Даша, родившаяся через полтора года.

Но… всё течёт, всё меняется. Никита и Арина повзрослели и смогли понять отца и простить его, тем более что он никогда не позволял себе ни одного резкого слова в адрес Тамары, целиком и полностью взяв вину на себя. Они подружились со своими сводными братом и сестрёнкой и даже меня перестали считать врагом…

По-моему, недавно Гриша рассказал им свою историю любви, потому что во время нашей последней встречи Арина смотрела на меня с удивлением, чуть ли не с восхищением, и всё порывалась что-то спросить, но так и не решилась…

Что ж, я никуда не тороплюсь, пусть соберётся с духом, спросит, и я расскажу ей свою версию этих событий. В конце концов, я профессиональный филолог, так что посмотрим, чья история окажется лучше! Я назову её… «Резиновое сердце!»