1985, или Полевой сезон [Александр Мельник] (fb2) читать онлайн

Пролог

Захар Сазонов так и не доел опрометчиво заказанный стейк из кенгурятины. Он допил пиво, встал из-за столика, накрытого в глубине паба, и подошёл к стойке. Молодой бармен заканчивал обслуживать группу суетливых китайцев, снимавших друг друга разноцветными мобильниками и невесть о чём споривших. Через стеклянную входную дверь виднелся океанский лайнер высотой с десятиэтажный дом, только что пришвартовавшийся к противоположной стороне Круглого причала. По трапу один за другим сходили на берег туристы. С детским удивлением оглядываясь по сторонам, они доставали фотоаппараты, снимали друг друга на фоне корабля и направлялись вдоль бухты в сторону нависших над водой раковин сиднейской Оперы. Накрапывал дождь, но по мокрой набережной, никак не реагируя на непогоду, сновали взад-вперёд многочисленные прохожие. В пабе же было сухо и уютно, к тому же из плоского настенного телевизора звучали божественные джазовые композиции в исполнении Эллы Фицджеральд. Как жаль, что Даша застряла в зоопарке – с ней тут было бы веселее. Китайцы, продолжая галдеть, расселись за двумя сдвинутыми для них в центре паба столиками. После их ухода обнаружилось, что у стойки на высоком барном стуле сидит и потягивает пиво пожилой австралиец, держащий на согнутом колене широкополую соломенную шляпу.

– Кружку «Lord Nelson» – попросил Захар бармена. – И две пачки… как это по-английски? Фисташек!

– Хорошо, сэр! Садитесь, вам принесут.

В правом ухе бармена блестело золотое кольцо. Разливая пиво, он вполголоса подпевал певице из телевизора и мечтательно улыбался. Ему было от силы лет двадцать пять. «В этом возрасте все люди улыбаются, – подумал Захар. – А я? Постой-постой… В каком году мне было четверть века? Да, пожалуй, я тоже тогда улыбался – безо всякой на то причины. По крайней мере, намного чаще, чем сейчас, в мои шестьдесят лет».

Захар обвёл взглядом переполненный посетителями паб и не спеша направился обратно. Рядом со стойкой, за маленьким круглым столиком, сидели и пили пиво три пожилые женщины-аборигенки. Одну из них, удивительно белозубую, можно было без натяжки назвать симпатичной, две другие были некрасивыми, с крупными чертами лица, но весёлыми и улыбчивыми. Белозубая аборигенка внимательно посмотрела на проходившего мимо Захара, подмигнула ему, словно старому знакомому, и быстро шепнула что-то своим подругам, после чего вся компания взорвалась от хохота. Захар вздрогнул от неожиданности, но совладал с собой и пошёл дальше. За следующим столиком сидела немолодая индийская пара. Седобородый мужчина изучал туристическую карту, а его элегантная спутница в длинном шёлковом платье, с красной точкой над переносицей, скучающе разглядывала окружающих. Встретившись глазами со взглядом Захара, она вздрогнула, будто от внезапного воспоминания, смутилась и опустила глаза. Ещё дальше, у самой стены, на непонятном языке шумела очень колоритная компания. Судя по несколько раз прозвучавшему слову «Амазонка», это были южноамериканские индейцы. Протискиваясь между их столиками, Захар случайно задел смотревшую на него с широко раскрытыми глазами миловидную смуглую низкорослую женщину лет пятидесяти. После его сбивчивого извинения она густо покраснела и закрыла лицо пивной кружкой. Все эти направленные на него с разных сторон женские взгляды создавали ощущение стойкого дежавю. В памяти что-то медленно зашевелилось, некая бесформенная пелена тщетно попыталась выкристаллизоваться в отчётливое изображение, но для успеха не хватало небольшого толчка.

Когда Захар, на минуту задержавшись перед стоявшей в центре паба деревянной моделью парусника, вернулся к своему столу, пиво с фисташками было уже подано. Круглые настенные часы показывали пять часов вечера. Даша строго-настрого наказала ждать до упора – хоть до шести, хоть до семи. На конец дня они запланировали теплоходную поездку в пригородный район Мэнли. Хотелось побродить по пустому песчаному пляжу, посмотреть на океан в закатных лучах солнца, полюбоваться живописными видами, да и просто побыть вдвоём, вдали от толпы. Захар достал мобильник и углубился в изучение расписания отправления паромов.

– Не помешаю? – раздались над его головой русские слова, произнесённые с сильным английским прононсом.

У столика с пивной кружкой в руке стоял австралиец с золотистой шляпой, залихватски перекинутой за спину. Он выжидающе смотрел на Захара.

– Нисколько! – ответил тот по-русски. – Присаживайтесь. Изучаете русский язык?

– Да нет. В этом нет нужды – я сам русский. Точнее – австралийский русский. Или, если хотите, русский австралиец. А я ведь сразу вас вычислил, по акценту. Вы не очень-то сильны в английском!

Это была сущая правда, хотя и немного обидная. Захар добродушно улыбнулся:

– Редко приходится говорить по-английски… Поэтому даже простейшие слова забываются. Там, где я живу, говорят по-французски. Да вы присаживайтесь!

– А где вы живёте, если не секрет? – поинтересовался мужчина. Его акцент был чудовищным, но он тщательно выговаривал каждое слово, поэтому их смысл был понятен.

– В Швейцарии. Мы с женой уже двадцать лет там живём. Эмигранты со стажем… Приехали из Сибири. А вы?

– Возможно, вас это удивит, – ответил австралиец, отхлебнув пива, – но я действительно русский. По крайней мере, по происхождению. Дедушка и бабушка жили в Харбине. В сорок пятом году деда арестовали и увезли в СССР сотрудники НКВД – с тех пор его больше никто из наших не видел. Бабушку не тронули, она каким-то чудом уехала с шестнадцатилетней дочерью в Пекин, год там работала, накопила денег на дорогу, а потом перебралась в Австралию. Сначала жила в Мельбурне, чуть позже обосновалась в Сиднее. Она давно уже умерла. Её дочь вышла замуж и вскоре стала моей мамой. Вы можете меня понимать только потому, что мама всю жизнь преподавала русский язык. О, как она мучила меня этим невозможным языком! Я просто обязан был каждый день говорить с ней по-русски. Сделать сына русским – это была её идея фикс, несмотря на то, что с отцом все мы говорим по-английски. Сейчас маме уже за девяносто… Кто мой отец? Вообще-то английский – не родной его язык. Он голландец! Так что вы живёте не так уж далеко от родины моего отца. Да, меня зовут Майкл. Хотя для мамы я до сих пор Миша.

– Захар. Очень приятно!

Они пожали друг другу руки. Народу в пабе заметно прибавилось. По оконным стёклам застучали крупные капли дождя, но Захар по недельному опыту знал, что через несколько минут небо будет ясным, как девичьи глаза. К тому же сиднейский зоопарк покрыт стеклянной крышей, поэтому беспокоиться за Дашу незачем.

Майкл медленно тянул пиво, обдумывая мучившую его мысль. Обветренное лицо австралийца не выражало никаких эмоций, но глаза выдавали его внутреннее напряжение. Наконец он снова заговорил:

– Простите ради бога… Можете не отвечать, если это вам неприятно. Знаете – я до сих пор ненавижу Советский Союз. Даже нынешнюю Россию не могу простить за то, что она не открестилась от советских грехов. Понимаю, что мой дед был всего лишь маленьким винтиком. Но это был мой дедушка, и его убили свои же, русские. За то, что он, бывший белый, не любил красных. Так и я их не люблю. Не-на-вижу! Хоть убейте меня за это!

– В наше время в России у власти далеко не красные, – возразил Захар.

– Ну и что с того! – повысил голос Майкл, отодвинув от себя кружку с пивом. – Всё равно это большевики. Не в классовом понимании, а по сути. Им так же дела нет до народа. Жил бы дед сегодня в России, его бы наверняка убили. Потому что он никогда не подпевал властям. Но ведь вы, Захар, эмигрант с большим стажем. Двадцать лет за границей? Не спрашиваю о нынешней России, но Советский Союз… Судя по возрасту, вы знаете не понаслышке, что такое СССР. Правда ли, что это было похоже на оруэлловский «1984»?

Захар сначала весело рассмеялся, потом почесал большим и указательным пальцами щетинистый подбородок и надолго задумался. Его жизнь можно было разделить на три временных отрезка. Тридцать первых лет пришлись на советские годы, около десяти лет были прожиты в новой России и двадцать – в Швейцарии. Детство и студенчество в расчёт можно не брать – тогда было не до государства. А вот жизнь после окончания института, годы, прожитые в Забайкалье – да, всё было сложно и противоречиво. Причём сразу не скажешь, когда жилось тяжелее – до или после распада СССР. По большому счёту, любить Советский Союз Захару было не за что. За бесплатное высшее образование? Но оно вовсе не было бесплатным. За него расплатились родители – бедностью, тяжёлой работой и скудным бытом. За право на труд? Гм… Предложи нынешнему швейцарцу такую гарантированную, но малооплачиваемую работу, он скорее потребует пособие по безработице, чем согласится. За сменивших одну за другой трёх жён? За сына? А причём тут Советский Союз? Хотя… Ему вдруг вспомнился суматошный 1985-й год, когда вместе со второй женой Юлей он работал геодезистом в Амурской области. Полный хаос, бестолковщина, приборы не работают, работа стоит… но ведь именно там и тогда был зачат их единственный сын! А Даша? Не появись в том году в его жизни начальник партии Петрович, он бы, возможно, и не обратил на неё внимания десять лет спустя, в суматохе сменявших друг друга претенденток на должность оператора ЭВМ в его фирме.

– Оруэлл всё написал правильно, – решительно произнёс Захар. – Но из этого советского шурум-бурума вышли и я сам, и моя жена. Благодаря ему или вопреки – это, конечно, большой вопрос. Кстати, через час она должна сюда подойти. Поехала в зоопарк, а я там уже был. Пришлось ненадолго расстаться. Между прочим, скоро мы празднуем серебряную свадьбу. Не поверите, но первые флюиды нашего будущего счастья витали в воздухе уже в 85-м году, хотя Даше было лишь тринадцать лет, и мы даже не подозревали о существовании друг друга. Нет, образ моего СССР – это не «1984». Скорее, 1985-й! Это был, может быть, самый тяжёлый год в моей жизни. Прямо-таки театра абсурда. Но ведь тогда всё и началось! Я просто заново родился, как-то разом повзрослел, стал другим человеком. Даже в науку из геодезии ушёл в том же году. А без этого не было бы и защищённой в Швейцарии диссертации. Не было бы самой эмиграции. Да и сам я был бы другим, совсем не похожим на того, который сидит сейчас перед вами.

– Гм… – Майкл сделал глоток из кружки. – Вы хотите убедить меня в том, что без СССР все мы жили бы в пещерах?

– Вовсе нет, – возразил Захар. – Мне не за что любить Советский Союз. Но я слишком люблю свою жену. Тут ведь всё взаимосвязанно. И потом, я имею в виду не все советские годы, а всего лишь один год из жизни молодого совка, которым я тогда был. Могу рассказать, если хотите. Вы не торопитесь?

Январь

Радиоточка на кухне с такой мощью заиграла гимн СССР, что техник Айдар вскочил, как ужаленный, сел на кровать и, не успев толком продрать глаза, начал шарить рукой в поисках брюк. В темноте одеваться было несподручно.

– Мужики! – закричал он заполошно, – Подъём! На работу! Захар, включи свет!

– Ты что, очумел? – откликнулся с другой кровати Захар Сазонов, молодой инженер-геодезист, приехавший в Улан-Удэ два года назад из Москвы. – Сегодня же Новый год! Ложись обратно!

В соседней комнате тоже заворочались, застонали, зашумели. Послышалось звяканье пустых бутылок, а потом раздался истошный женский крик:

– Да выключите наконец эту хрень!

В первый день нового года вставать в шесть утра никто не хотел. После гимна начались утренние новости. Голос диктора уверенно и беспощадно проникал во все закутки двухкомнатного экспедиционного общежития: «Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Черненко… Сила нашей партии – в её единстве и верности марксизму-ленинизму…».

«Кухонный брехунец» стоял на холодильнике рядом с открытой дверью во вторую, смежную комнату. Захар натянул байковое одеяло на голову и для большего эффекта прижал к уху ладонь правой руки. Очень хотелось спать – он лёг всего лишь три часа назад. Вдруг послышался звук глухого удара, после чего диктор умолк. Зато за стеной грянул хохот.

– Танюха, иди в снайперы! Мужики, Танька радио своим валенком укокошила!

Общежитие было сугубо мужским. В соседней комнате жили двое техников – уроженец Читинской области, опытный маркшейдер лет тридцати Фёдор Толстихин и родившийся в Бурятии, молодой и меланхоличный топограф Игорь Зябликов. «Опять, черти, кого-то привели!», – подумал Захар сквозь начавший было накатывать сон. Но заснуть не удалось. На кухне включился свет. Дверь со скрипом растворилась и в комнату заглянула бывалого вида женщина в телогрейке, наброшенной на голое тело.

– Эй, пацаны! У вас спичек нет? – прохрипела она.

– Какие нах спички, вали отсюда! – рявкнул со своей кровати резкий и раздражительный Айдар.

«Где они её откопали? – подумал Захар. – Вчера вроде никаких баб не было». Он повернулся на другой бок, но тут захотелось в туалет. Водку Захар почти не пил. Во время новогодней гулянки он больше нажимал на дефицитное закаменское пиво, привезённое в продмаг по случаю Нового года. За ним постоянно охотились истинные ценители. После кислого улан-удэнского привозное пиво казалось нектаром богов. Местное покупали только, если в продаже не было закаменского или кяхтинского. Почему оно быстро скисало, никто толком не знал, но судачили о плохой пастеризации.

Захар оделся, махнул на кухне мужикам, пившим из трёхлитровой банки огуречный рассол, вышел в сени и толкнул незапертую входную дверь. Его тут же обдало обжигающим сорокаградусным морозом.

Покосившийся деревянный туалет сиротливо возвышался в глубине двора. Из тёмного очка сталагмитами поднимались замёрзшие фекалии. Стараясь не смотреть перед собой, Захар с наслаждением отлил и выскочил на свежий воздух.

Уставшая от праздничных возлияний, Шишковка ещё спала. Небо было затянуто молочной пеленой, из которой сыпала мелкая крупка, лишь отдалённо похожая на снег. Свет не горел ни в стоявших поодаль двухэтажных сталинках, прятавших в себе экспедиционный цех камеральных работ и лакомое женское общежитие, ни в соседней обшарпанной пятиэтажке, ни в родном одноэтажном бараке, построенном во времена царя Гороха из того же лесоматериала, что и туалет. Этот посёлок, расположившийся на склоне Лысой горы, недалеко от старого кладбища, на самом деле был одним из улан-удэнских микрорайонов. Шишек здесь и в самом деле хватало. Они валялись на мёрзлой земле, скапливались у корневищ одиноких сосен – последних реликтов росшего тут до войны соснового бора.

Захар вышел за ворота, закурил «Стюардессу» и несколько минут простоял, отрешённо глядя на пустынную улочку, сбегавшую вниз по склону давно застроенной сопки. После московских масштабов привыкнуть к провинциальной жизни было нелегко, но за два с лишним года эти бараки и сопки стали казаться ему родными. Человек привыкает ко всему, кроме одиночества. Докурив и выбросив окурок на дорогу, он вздохнул, вернулся во двор и поднялся в дом по крутым обледеневшим ступенькам. Света на кухне уже не было. Он разулся и на цыпочках подошёл к незапертой двери дальней комнаты. Зыбкий свет прорвавшейся сквозь снежную пелену луны осветил Фёдора и Танюху, слипшимися «ложками» спавших в прогнувшейся под ними металлической кровати. Игорь сидел у окна, смотрел на луну и обдумывал какую-то мучившую его мысль. Казалось, он вот-вот откроет рот, вытянет трубочкой губы и протяжно завоет. «А ведь мы ставни на ночь не закрыли!», – подумал Захар. Возвращаться на мороз не хотелось. Он вернулся в свою комнату, разделся и лёг в не успевшую остыть кровать.

От чугунной батареи исходило приятное тепло, но сон никак не шёл. Вспоминались заснеженные Чистые пруды, родной геодезический институт и хорошенькая шатенка Лариса, безумно влюблённая в него, провинциального длинноволосого пятикурсника. Их быстротечный роман с ежевечерними свиданиями у театра «Современник» скоропостижно завершился не потому, что она была коренной москвичкой, а ему на последних курсах института мечталось о дальних странствиях. Все их встречи, неторопливые прогулки по забытым богом столичным уголкам, бесконечные разговоры о смысле жизни и затяжные поцелуи так и не смогли разбудить у него хоть что-то, напоминающее страстную любовь, а обманывать Ларису суррогатом он не хотел. Кроме того, ему претили намёки приятелей на благие перспективы брака с москвичкой. После их разрыва она чуть не покончила с собой.

Затем в голове один за другим прокрутились два полевых сезона, прожитых им на северном Байкале. Том самом Байкале, ради которого он и попал в Сибирь. Захар с первых же дней был ошеломлён первобытной красотой знаменитого озера и его диких скалистых утёсов, неожиданной радостью общения с непростыми, но интересными сибиряками, а ещё больше – полной приключений полевой жизнью. Всё это мелькало сейчас, как на экране, и напрочь отгоняло сон. Ему доводилось проваливаться под лёд, тащить за собой тяжело нагруженные нарты, часами стоять у теодолита, блуждать в тайге, охотиться на медведя, управлять катером, измерять эхолотом байкальское дно, высаживаться в шторм на обрывистый берег… Это была его стихия, его работа, его судьба. Но стоило ему вспомнить о бывшей жене, сумасбродной красавице Алине Саломатовой, как полевые передряги отошли на второй план. Строго говоря, она и сейчас оставалась его женой, но только формально, на бумаге, в пылившимся на полке свидетельстве о браке.

Они поженились весной прошлого года, буквально через месяц после того, как двадцатилетняя Алина в отсутствие мамы под каким-то выдуманным предлогом заманила его к себе домой, где он, не успев ничего понять, сразу же очутился в её девичьей постели. Замыслы молодой и энергичной девушки были непонятными, а её поведение – непредсказуемым. Ещё до свадьбы, в конце зимы, Захара назначили начальником партии. Озабоченный свалившимися на него производственными проблемами, он пустил личную жизнь на самотёк. Предприимчивая и влиятельная мама сделала единственной дочери сюрприз – подарила ей кооперативную двухкомнатную квартиру с телефоном. Они переехали в неё сразу после свадьбы, но практически там не жили. Большую часть времени Захар проводил в поле, на северо-восточном берегу озера, где две его бригады занимались сначала прибрежными геодезическими работами, а потом эхолотными промерами байкальского шельфа. Когда он на неделю-другую возвращался в город и звонил в закрытую дверь, жены чаще всего дома не было. Ключ же он в поле не брал, чтобы ненароком его не потерять. Часы, проведённые на лестничной площадке, очень поспособствовали его скорому просветлению. Алина обвиняла мужа в том, что он любит Байкал больше, чем её. Оправдываться было бесполезно, тем более что так оно и было. У них почти не было физической близости, потому что жена, чувствуя хрупкость их отношений, боялась забеременеть. Нет, она не изменяла ему, просто продолжала жить привычной девичьей жизнью, ездила по старым подругам, много времени проводила у мамы. Осенью, после окончания очень трудного полевого сезона, они три часа подряд выясняли отношения, после чего Захар, устав от роли Цицерона, хлопнул дверью и уехал в своё старое общежитие. Он хотел подать на развод, но Алина опять куда-то пропала. Несмотря на то, что после всего пережитого она стала ему казаться всего лишь большеглазой капризной куклой, он, не признаваясь в этом самому себе, продолжал её любить. Но ненавидел он её ещё больше.

Ворочаясь с боку на бок, Захар забывал о том, что ему всего лишь двадцать пять лет. После двух насыщенных событиями полевых сезонов и давшей крен семейной жизни он ощущал себя если не умудрённым жизнью старцем, то во всяком случае зрелым мужчиной. «Ах, Алина-Алина – повторял он про себя, – ну почему же ты оказалась такой дурой?». Сморивший его сон не блистал оригинальностью. Конечно же, ему снилась обольстительная и недоступная молодая жена.

Часа через три он проснулся из-за топота ног. Все его собратья по общежитию давно уже встали и теперь носились взад-вперёд по кухне в поисках съестного. За окнами было белым-бело из-за свежевыпавшего снега. Накинув халат и войдя на кухню, Захар поморщился – там столбом стоял табачный дым. Он не был заядлым курильщиком, сигареты всего лишь помогали ему справляться со стрессом. Радиоточка по-прежнему валялась на полу. Одетая и умытая Танюха выглядела уставшей от жизни голливудской звездой. Улучив момент, Захар шепнул Феде:

– Где ты всё-таки её раскопал?

Фёдор любил прихвастнуть своим богатым жизненным опытом. Быстро взглянув на Татьяну, он подмигнул ей и скабрёзно засмеялся:

– Нам этого добра, Захарушка, искать не нужно. Оно само нас находит! Учись, пионер. Вот скажи мне, мил-человек, закрыл ли ты после нашего сабантуя внешнюю дверь, когда мы по комнатам разошлись? Ты ведь последний на кухне оставался. Нет? То-то и оно! Барышня эта живёт во-он в той пятиэтажке, про общагу нашу знает с детства. Как только у неё по пьяни в одном месте защекотало, так она к нам и пришла. Дверь-то не заперта, да и ставни открыты. Заходи, не хочу. Прямо в валенках ввалилась в нашу комнату, разделась и в первую же попавшуюся кровать плюхнулась. В кровати был я, а мог бы оказаться Игорь. Или ты.

От этой перспективы Захара передёрнуло. Он промолчал и подошёл к столу пить чай с найденными в шкафу сушками. После встречи Нового года напрасно надрывавшийся холодильник был совершенно пустым.

Заморив червячка, он решил съездить в центр города. Захотелось чуток освежиться, а заодно и прикупить чего-нибудь съестного. Ближайший продовольственный магазин был закрыт из-за праздника. Шишковские улицы ещё пустовали. По дороге, спускавшейся к трамвайной остановке, ему попались лишь шумная собачья свадьба да двое ребятишек, катавшихся на санках. В промороженном трамвае с заиндевевшими стёклами почти не было пассажиров. Несмотря на это, водитель-новичок пунктуально объявлял все остановки – улица Сенчихина, универмаг «Юбилейный», Элеватор… На площади Советов Захар вышел. В лицо ему дунул сильный ветер. В овчинном кожухе и купленной на барахолке шапке из собачьего меха холод почти не ощущался. «Сибиряк – не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается» – привычно мелькнула старая присказка. Он заехал сюда из-за вспомнившейся студенческой традиции собираться первого января на Красной площади, у Лобного места. Сокурсник Боря называл те сборища «встречами у лобка».

Рядом с остановкой, у газетного киоска, оживлённо и матерно разговаривали русский парень, по виду типичный пэтэушник, и светившаяся восточным шармом девушка-метиска. Чуть поодаль тесным кругом стояли подвыпившие подростки. Они курили, поминутно сплёвывали на тротуар и громко смеялись. Захар свернул за угол, прошёл мимо кинотеатра «Прогресс» с висевшим на фасаде плакатом «Народ и партия едины!», пересёк безлюдную площадь Советов и приблизился к стоявшей на высоком гранитном постаменте огромной голове Ленина. «Написано ли в книге Гинесса, – подумал он, – что это самая большая в мире скульптурная голова Ленина?». Вождь с лёгким бурятским прищуром смотрел в коммунистическое будущее, не замечая огромной снеговой тучи, нависшей то ли над городом, то ли над всем его детищем – Советским Союзом. Ни сам Захар, ни его друзья почти ничего не знали и знать не хотели о тучах, ходивших над СССР. Простые люди жили, не задумываясь о будущем страны. Многие не затрудняли себя мыслями и о настоящем. Главное – соблюдать неписаные правила, чтобы тебя никто не трогал. «Овощи…» – говорил о таких Захар, но на самом деле и сам он жил так же. Несмотря на смерти Брежнева и Андропова, на немощность престарелого Черненко, установившийся уклад казался незыблемым и вечным. К старым генсекам давно привыкли, как свыклись и приспособились к единственной непогрешимой компартии, мизерным зарплатам и полупустым магазинам.

Резким порывом ветра с макушки Ленина сдуло снежную шапку. Снежинки, поблёскивая в свете бившего от земли прожектора, медленно посыпались на Захара. Он словно очнулся, сбросил минутное оцепенение и, сказав про себя: «Две трамвайные остановки для полевика-геодезиста – не расстояние», направился пешком в сторону универмага «Юбилейный». И сам универмаг, и соседний продовольственный магазин были ожидаемо закрыты, но у входа в «Юбилейный» перебирала из-за холода ногами немолодая женщина-бурятка с огромной алюминиевой кастрюлей, стоявшей на перевёрнутом деревянном ящике. Судя по всему, женщина только что там появилась. Со всех сторон к ней торопливо подходили прохожие, некоторые издалека кричали: «Что дают?». В кастрюле лежали невесть кем пожаренные, но аппетитные увесистые чебуреки. «Чудеса ещё встречаются», – подумал Захар, и быстро встал в мгновенно образовавшуюся очередь. Горка чебуреков таяла на глазах, но ему повезло. Расплатившись за десять штук, он положил их в полиэтиленовый пакет и повернул было к трамвайной остановке, но тут же остановился, услышав за собой знакомый голос:

– Какие люди в Голливуде!

Рядом с ним, добродушно улыбаясь, стоял его бывший рабочий Никита Уваров, молодой рыжебородый улан-удэнец со сложной судьбой, не помешавшей ему прослыть отъявленным весельчаком и балагуром. Они вместе, два сезона подряд, проработали на Байкале.

– Привет, Никита! Ты-то что здесь потерял?

– Паря, да ты каво, моя? Забыл, что я живу рядом с «Юбилейным»?

– Точно! А чо голоуший ходишь? Где твоя шапка? У тебя пар из ушей идёт!

– Захар, только не начинай учить меня уму разуму. Я всё-таки старше тебя на целый год! Сняли добрые люди в новогоднюю ночь. Вышел из дома, сел на лавочку покурить и прикорнул маленько. Проснулся – шапки нет.

Они вместе пошли к трамвайной остановке.

– Ну, что там нового в экспедиции? – поинтересовался Никита. Он был сезонным рабочим, но знал многих шоферов, вездеходчиков, техников и инженеров.

– Да всё как обычно. Камеральные работы… Я, возможно, в партию Петровича перейду. Говорят, в Амурской области будет новый объект. А ты? Как ты-то сам?

Никита улыбнулся ещё шире.

– Захарка, не поверишь. Женюсь! Надоело по бабам шастать. Уже два раза от триппера лечился. Придёшь на свадьбу? Официально приглашаю. В феврале!

– Конечно, приду! А кто твоя пассия? Вы давно знакомы?

– Три недели. Ну что ты на меня уставился? Сказал – надоела холостяцкая жизнь. А девушка хорошая, из района. Она к дяде приехала, моему соседу, а он умотал куда-то. Ночь на дворе, стоит на лестничной площадке, плачет… Я её и приютил. Вон твой трамвай идёт. Ну, давай, дорогой. Приглашение вышлю!

У Никиты был большой козырь в борьбе за женскую ласку – собственная однокомнатная квартира, доставшаяся ему после смерти матери.

Двухэтажное здание топографо-геодезической экспедиции, в которой работал Захар Сазонов, располагалось в другом конце города, в глухом переулке с романтическим названием Тупик суконной фабрики. С детства будоражившее воображение слово «экспедиция» означало именно название конторы, а не дальние странствия и работу вдали от дома. Последнее геодезисты и топографы заменяли коротким, но ёмким словом «поле». Весь январь Захар занимался рисовкой рельефа для будущих карт байкальского дна. От бесконечных горизонталей, которые надо было намечать и вырисовывать карандашом на квадратных белых планшетах, рябило в глазах. Особенно тяжело приходилось после обеда – монотонная работа быстро клонила ко сну. Камералка для полевика – межсезонье, вынужденный перекур между полями. Хочешь не хочешь, а результаты полевых измерений надо обработать, сдать в отдел технического контроля и использовать дальше по технологической цепочке. Но в воздухе уже витали разговоры о новом сезоне.

Предчувствия Захара не обманули. Вскоре его перевели из «байкальской» в другую партию, начальником которой был опытный полевик, сорокалетний Сергей Устюжанин. Все работники экспедиции, за исключением руководства, звали его только по отчеству – Петрович. Из-за любимой присказки к нему также приклеилась кличка «Ясен пень». Немногословного, делового и рассудительного Петровича ценило начальство и уважали коллеги. Попасть в его партию считалось большой удачей. В первый свой сезон, на Байкале, Захар был простым исполнителем, во второй сезон его самого назначили начальником партии. Но ему не хватало жизненного и производственного опыта, поэтому ещё в декабре он сам попросился в отставку. В этом году появилась возможность снова проявить свои инженерные таланты в одной из бригад партии Устюжанина. Ларчик открывался просто. Его, морского геодезиста, перевели к Петровичу для выполнения топографической съёмки дна Зейского водохранилища, расположенного в далёкой Амурской области.

Захар мечтал одновременно и о новых таёжных впечатлениях, и о спокойной семейной жизни, не замечая, что эти две мечты противоречат друг другу. Фёдор, с которым он поделился однажды своими мыслями, съязвил:

– Ты, Захарка, хочешь совместить полевую жизнь с половой. Так не бывает! Надо выбирать.

В пятницу после работы большинство сотрудников экспедиции собралось в актовом зале. Общество «Знание» организовало встречу с двумя холёными и хорошо одетыми женщинами, только что вернувшимися из поездки в США. Кто и зачем их туда отправлял – никто не знал, но все догадывались. Люди понимали, что «Знание» говорит лишь то, что одобрено партией, но всё равно было любопытно. Само слово «Америка» уже интриговало. Лекторши по очереди несли дежурную чушь о классовой борьбе и антиправительственных митингах американских трудящихся.

– Двухминутка ненависти, – шепнул Захару интеллигентного вида бородатый радист, сидевший рядом с ним. – Читал?

– Нет. А что это?

– Оруэлл. «1984».

Одна из женщин, выглядевшая помоложе, решилась поделиться впечатлениями от поездки к фермеру, с какого-то перепугу ставшему активистом левого движения. Её поразили невероятных размеров, чистые и упитанные свиньи в его свинарнике.

– Ростом с нашего телёнка! – всплеснула она руками.

– А люди-то как там живут? – не удержалась пожилая уборщица Маруся.

– Люди? – замялась лекторша. – Люди выживают!

Февраль

В просторной будке грузовика, приспособленного для перевозки людей, ехали, оживлённо переговариваясь, человек двадцать работников экспедиции. После работы машина развозила их по домам. Одни выходили у ведомственной пятиэтажки на Саянах, другие – в районе Элеватора, третьи ехали до самого конца, до общежития на Шишковке. Машина отправлялась от самого порога родной конторы. Добираться на ней было намного быстрее, чем ехать с пересадками на переполненном общественном транспорте.

Возвращался домой и Захар Сазонов. Он чувствовал себя совершенно разбитым – не столько от напряжённого рабочего дня, сколько от беcсонной ночи. Сосед по общежитию Фёдор Толстихин совсем сошёл с тормозов – пил, не просыхая, уже вторую неделю. Вчера вечером к нему пришла Танюха, на удивление трезвая и из-за этого похорошевшая. Ни Игоря, ни Айдара дома не было. На скорую руку пожарили яичницу с колбасой и сели ужинать. Слово за слово, рюмка за рюмкой… и всё бы ничего, если бы Танюху быстро не развезло. Она придвинула стул поближе к Захару, по-свойски положила руку на его колено и начала приставать с идиотской просьбой – рассказать по секрету, насколько опытной в постели была его жена. Пришлось послать её к чёрту, встать, пожелать всем спокойной ночи и запереться в своей комнате. Но спать почти не пришлось – из кухни ещё долго доносились то отборная ругань Фёдора, то громкий визг Татьяны. Потом всё стихло, но через час-другой в соседней комнате началось нечто невообразимое. Сначала ритмично заскрипела кровать, потом по комнате заходили, затопали, поднялся шум, а в стену полетели тяжёлые предметы. При этом Танюха так истошно кричала, что Захару пришлось выскакивать и успокаивать разбушевавшегося Фёдора.

Теперь же, прислонившись спиной к переднему борту машины и нахлобучив на глаза собачью шапку, он вслушивался в ровный гул мотора и пытался привести в порядок разбежавшиеся мысли. Рядом с ним две немолодые женщины вполголоса обсуждали замершую очередь на жильё. На другой лавке бывалые вездеходчики рассказывали анекдоты про Брежнева, то и дело взрываясь заразительным хохотом. Остальные пассажиры дремали.

Глядя со стороны на ушедшего в себя Захара, трудно было вообразить, что внутри у него всё клокочет. Копаться в себе он привык давно – если не с детства, то с первых студенческих лет. Это был бесконечный процесс познания себя и своего места в мире. Едва в его голове складывалась более или менее цельная картина, как тут же новая мысль, новый взгляд на старую мысль или новое эмоциональное переживание вдребезги её разрушали. Потеряв внутренний мир с самим собой, он из обломков разбитой картины составлял новую, более объективную. Излишек интеллекта сильно мешал Захару в повседневной жизни. У него было гораздо меньше друзей, чем у многих его сверстников. Но эта инстинктивная избирательность часто давала осечку в отношениях с хорошенькими девушками. Принцип «чем умнее, тем избирательнее», справедливый для общения с мужчинами, с женщинами не срабатывал и перерождался в диагноз «чем умнее, тем глупее».

В его памяти снова, день за днём и месяц за месяцем, всплыли годы, прожитые в Забайкалье. Хотелось разобраться в прожитом, понять, что к чему, отделить мух от котлет. Но сделать это не удавалось, потому что он постоянно скатывался на одну и ту же мысль – кто виноват в его семейном фиаско и как разрубить этот гордиев узел. Скоропостижный брак и неожиданный разрыв с Алиной, показавшей спрятанные за подкрашенными губками острые зубы, нарушили все его умозрительные конструкции. Возвращение в суровую, как правда жизни, мужскую общагу тоже не добавляло оптимизма.

Проблема была не только в Алине. Захара давно уже занимала мысль о фантастической нелепости, иррациональности окружавшего его советского бытия, о всё большей и большей недоступности ещё вчера казавшегося близким идеала «нормальной жизни». Закутавшись в тулуп и закрыв глаза, он в который раз взялся описывать и уточнять для себя этот размытый идеал. Первым делом в голову почему-то пришла высмеиваемая в «Крокодиле» и «Фитиле», называемая мещанской, а на самом деле естественная человеческая мечта о собственной благоустроенной квартире с обстановкой, машине и даче. Допустим, о машине и даче он никогда всерьёз не думал – не до этого, да и всему своё время. Но отдельное жильё требовалось позарез. Как-то раз Захар прочитал в газете «Труд» заметку о том, что по закону молодые специалисты в первую очередь должны обеспечиваться квартирами. Председатель профкома, которому он показал статью, посоветовал сходить с этой газетой в туалет.

Что там ещё? Понятно, что «нормальная жизнь» невозможна без интересной работы, желательно по образованию, по специальности. С этим проблем вроде бы нет. Хотя тоже как сказать… Если бы всё на работе зависело от его знаний! Взять хотя бы прошлый полевой сезон. Тогда дело не заладилось из-за маломощного советского эхолота, который годился разве что для измерения глубины дворовой лужи, но никак не Байкала. Вдобавок под конец сезона пьяный капитан умудрился продырявить о прибрежные камни экспедиционный гидрографический катер. А на лодку эхолот не поставишь. Ему, новоиспечённому начальнику партии, пришлось рыскать по всему побережью в поисках хоть какого-нибудь завалящего судёнышка. Так ничего и не нашли, а в результате произошло самое страшное – не выполнили годовой производственный план!

Для «нормальной жизни» нужны и деньги, куда без них? Ежу понятно, что работа должна быть не только интересной, но и хорошо оплачиваемой. А с этим большие проблемы. В поле ещё ничего, там сдельная система оплаты, от весны до осени кое-что набегает. Хотя… в отпуск домой слетал, и всё куда-то рассосалось. Зимой же полная задница – посиди-ка на повремёнке! Со ста двадцатью рублями в месяц не так-то просто свести концы с концами. Одежду и обувь в магазине не найдёшь, на барахолке дерут втридорога. А магнитофон? А проигрыватель? А, пардон, в ресторан сходить? В монахи он не записывался. Ну да бог с ними, с деньгами. Что там ещё нужно для полного счастья? Любимая женщина, семья, дети… О детях пока промолчим, не до них, а вот с семьёй пробовали – не получилось! И опять в голове засверлила та же мысль – как ни крути, а для достойной жизни нужен свой угол. «Но ведь можно самореализоваться и в общежитии?» – неуверенно пискнул внутренний голос, на что вся его натура тут же возмущённо зарычала: «В общаге рассчитывать на духовную жизнь просто смешно. Там дай бог просто выжить!».

Вспомнился сосед по комнате, казах Айдар. На первый взгляд, неплохой парень – хоть и косит под Джеки Чана, но толковый топограф, книжки о буддизме читает… Вот только дёрганый какой-то, закомплексованный, неадекватный. В прошлое воскресенье, едва за окном начало светать, заявил ни с того ни с сего:

– Захар, пойдём бурят бить?

Каких бурят, за что их бить, и тебе ли, казаху, этим заниматься? Так ведь нет, не послушался, хотя был совершенно трезвый. Знать, давно решил. Буркнул что-то едкое, наспех оделся и пошёл на трамвайную остановку. В городе обошёл своих корешей, нашёл нескольких земляков, и вечером немалой толпой заявились в ближайший молодёжный бар. Там для отвода глаз взяли по коктейлю, а потом одну за другой распили несколько бутылок водки. Довели себя до кондиции и во время перекура в коридоре затеяли-таки драку с одним, тоже подвыпившим, бурятом. Но сколько в Бурятии казахов, а сколько бурят! За пострадавшего земляка тут же заступились свои, причём не только буряты, но и русские. В один момент собралась толпа и началась грандиозная война миров. В конце концов кенты Айдара сумели вырваться и под всеобщее улюлюканье позорно убежали, а его самого избили так, что администрации бара пришлось вызывать скорую. До сих пор лежит, бедолага, в республиканской больнице со сломанным ребром.

А с флегматичным Зябликовым приключилась другая история. Когда Фёдор на две недели уехал в командировку в родную Читинскую область, Игорь привёл после работы из какого-то злачного места молоденькую русскую девчонку и целую ночь с ней прокуролесил. Та вовсе не дорожила своей невинностью, скорее наоборот. Без году неделя, совсем подросток, но себе на уме. Через неделю она сама пришла к нему и осталась уже на все выходные. Они пили на кухне и запирались у Игоря, снова пили и снова уединялись – нисколько не стесняясь Захара, закрывшегося в своей комнате. В воскресенье вечером утомившийся от двухдневной камасутры Игорь проводил её до трамвайной остановки, думая, что навсегда, но у шагавшей рядом пигалицы были другие планы. Через несколько дней вечером на чёрной «Волге» приехал её отец, оказавшийся инструктором горкома КПСС. Он полчаса кричал на всю общагу, что девочке всего шестнадцать лет и что он посадит Игоря за совращение малолетних, если тот не женится на ней или не возместит моральные убытки. Перепуганный Игорь согласно кивал головой, а на следующий день выпросил в отделе кадров отпуск без содержания и тут же уехал на автобусе к родителям в Гусиноозёрск – пережидать грозу.

Машина замедлила ход и в последний раз остановилась. Шофёр вышел из кабины, постучал кулаком по борту и громко крикнул:

– Шишковка! Выходи по одному!

Захар ступил на землю последним. Он размял ноги, закурил и нерешительно покосился на двухэтажную белую сталинку. Это было женское общежитие цеха камеральных работ, куда его не раз звали на чай знакомые девчонки. Однако здравый смысл возобладал, он отвернулся от ярко освещённого окна и по узкой улочке пошёл вверх по склону, в сторону своей холостяцкой казармы. На кухне сиротливо горела тусклая лампочка. Фёдор, одетый и в сапогах, спал у себя перед включенным телевизором. Захар быстро сварил сосиски с макаронами, вскипятил чай и, наскоро поужинав, уединился в своей комнате. Ему не терпелось дочитать «Записки из Мёртвого дома». Достоевского он полюбил ещё на первом курсе за близкий ему психологизм, а эту книгу купил на днях в центральном книжном магазине, отстояв полчаса в очереди. В чтении он был гурманом, методично следовавшим своей давно составленной программе – увы, совершенно нереальной из-за фактического отсутствия большинства книг. Причём их не было не только в книжных магазинах, но и в городских библиотеках. В прошлом году его даже вызывал на ковёр начальник экспедиции из-за доноса, поступившего из одной библиотеки, в которой он требовал книгу Оруэлла «1984». Ему тогда и в самом деле казалось странным, что в 1984-м году у него нет никакой возможности прочитать одноимённый роман.

Погрузившись в далёкий и непонятный каторжный мир, Захар совершенно забыл о своих собственных переживаниях, но когда до конца оставалось всего несколько страниц, из кухни раздался громкий крик:

– Захар! Иди сюда!

– Чего тебе?

– Иди-иди! Дело есть.

Пришлось отложить книгу в сторону и выйти на кухню. Проснувшийся Фёдор стоял у стола с открытой бутылкой водки в руках. Наполнив две стопки, он протянул одну Захару.

– На, ботаник, выпей!

– Просто так, что ли? За что?

– За то, чтобы наши дети не цеплялись за трамваи и не кидались с топором на трактор!

– Федя, – поморщился Захар, – ты же знаешь, что я водку не пью!

Это была сущая правда. В первые студенческие годы они почти не просыхали, но на четвёртом курсе Захар перестал и пить, и курить. Он обнаружил, что гораздо приятнее включать интеллект и разруливать любую, даже самую сложную ситуацию, на трезвую голову. Таким неофитом-трезвенником он и приехал в Бурятию, и только после запутанной истории с Алиной стал позволять себе небольшие послабления.

– А мне плевать! Кончай набрасывать говно на вентилятор. Ты меня уважаешь?

Фёдор выпил, не закусывая, положил пустую стопку на стол и вплотную подошёл к Захару.

– Ты, студент, довыёбываешься. Интеллигент сраный. Тут тебе не Москва, а Сибирь. У нас все пьют водку. Понял?

Он быстро размахнулся и сильно ударил Захара кулаком в челюсть. Тот отлетел к столу. В глаза бросился кухонный нож. Захар молниеносно схватил его, развернулся и заорал прямо в смеющиеся глаза Фёдора:

– Убью, придурок!

– Ой-ё-ёй, какие мы смелые! Ладно, Захарка, иди отсель. Я буду ужинать. Не обижайся!

Книга так и осталась недочитанной. До полуночи Захар тупо, не понимая сути происходящего, смотрел телевизор. Сначала на экране сменяли друг друга образцовые токари и животноводы, потом «Весёлые ребята» с энтузиазмом и даже радостно, без тени грусти, восклицали: «Не могу без тебя, не могу без тебя, что же это такое?». После «Времени» началась третья серия фильма про цыгана Будулая. А в это время в соседней комнате храпела реальная жизнь.

В субботу утром Захар достал из шкафа станок и тщательно побрился перед карманным зеркалом,приклеенным к линолеуму над пожелтевшей раковиной. Побрызгавшись любимым одеколоном «Саша», он оделся и отправился на свадьбу к Никите Уварову. Не каждый день женятся лучшие друзья. Кто знает, может Никите повезёт с женским полом? В районе универмага «Юбилейный», изрядно поплутав, Захар нашёл нужный дом и поднялся на второй этаж. Дверь открыл сухопарый пожилой мужчина с медальными планками на стареньком пиджаке. Из глубины квартиры на лестничную площадку донёсся хрипловатый голос Вилли Токарева, со знанием дела певшего блатную песню про шумный балаган.

– Проходите, проходите, молодой человек!

Но мужичка уже отодвинул в сторону сам улыбающийся Никита:

– Захар, ну наконец-то! А я уж думал, ты не придёшь. Бросай, паря, свой тулуп на табуретку, вешалки все заняты. Вот, знакомься, это моя супружница!

Он подозвал к себе полненькую румяную девушку в белом платье, но та нетерпеливо отмахнулась:

– Да погоди ты, у меня котлеты горят!

Захар осмотрелся. В однокомнатной квартире за сдвинутыми столами, не обращая на него никакого внимания, сидели и оживлённо разговаривали человек десять гостей, из которых он узнал лишь Сергея Ропшина – инженера-геодезиста лет тридцати, рослого крепыша, в прошлом боксёра. Или бывших боксёров не бывает? Они закончили один и тот же московский институт, только в разное время. Серёга сидел, набычившись, и с нескрываемой неприязнью смотрел на двух крепко выпивших быдловатых мужичков, расположившихся напротив и похабно обсуждавших какую-то Марусю. Три девушки, устроившись рядком на диване, разглядывали дембельский фотоальбом Никиты и то и дело прыскали со смеху. Тем временем жених принёс из кухни стул, усадил Захара рядом с ветераном с медальными планками и налил им по бокалу красного вина.

– Горько! – нерешительно произнёс ветеран.

– Горько! Горько! – оживились гости и, дождавшись прихода невесты, начали хором считать: «Раз, два… десять, двадцать… Ура!». По второму кругу разнесли закуски. Скромная, под магнитофон, гулянка шла по своим вековым писаным и неписаным правилам, без особых затей, но и без излишеств вроде вспомнившегося Захару умыкания невесты на его собственной свадьбе, её долгих поисков, фальшивого выкупа и мерзкого пития шампанского из несвежей туфельки.

Ветеран оказался Никитиным тестем, приехавшим из-под Кяхты вместе с женой, большую часть времени хлопотавшей на кухне.

– Как там столица? – участливо спросил он Захара после очередного тоста. – Меня ведь под Москвой контузило в сорок первом. А про вас Никита рассказывал.

– Ну что столица? Там одна жизнь, а здесь другая… День и ночь!

– Так разве эти две жизни не взимосвязаны? Вы вот там отучились, а теперь здесь работаете. Внедряете, так сказать. А ведь наше образование не в пример американскому! И коммунизм мы всё равно построим.

Захар чуть не поперхнулся и быстро глянул на обиженного немцами пожилого человека.

– Да, конечно! – машинально ответил он и хотел было что-то ещё добавить, но вдруг задержался глазами на светловолосой девушке лет двадцати, водружавшей фотоальбом на книжную полку. Подвыпившая блондинка была сверх меры весела и продолжала переговариваться с подружками. Она вела себя совершенно естественно и совсем не походила на гламурное белокурое создание из карикатур про блондинок. Положив альбом на место, девушка повернулась и, встретившись глазами с любопытным взглядом Захара, по-доброму улыбнулась. В её лице была какая-то неуловимая восточная примесь, придававшая ей своеобразный шарм. Захар нехотя повернулся к ветерану.

– Обязательно построим. Лет так через тысячу. Только боюсь, тогда на Земле не будет ни нас, ни американцев. Какие-нибудь марсиане прилетят, всех людей перебьют и свой марсианский коммунизм установят.

В это время раздался резкий дверной звонок. Монотонный гул сменился напряжённым молчанием. В дверь заглянула одетая в модную дублёнку женщина средних лет.

– Извините, среди вас есть такой – Иван Петров? Меня попросили передать, что его во дворе дожидаются.

Один из двух сидевших напротив мужиков поднялся и, сильно покачиваясь, неуверенными шагами пошёл к выходу. Захар привычно отметил про себя, что Серёги Ропшина в комнате нет.

Свадьба возобновилась. Принесли горячие блюда, опять зазвенели бокалы. Когда гости как следует подкрепились, Никита достал с полки диск Аллы Пугачёвой, подошёл к проигрывателю и громко объявил:

– А теперь – танцы-жманцы-обжиманцы!

Для танцев оставался свободным маленький пятачок у окна, куда Никита при первых же звуках «Миллиона алых роз» привёл свою молодую жену. Захар поднялся и быстро подошёл к девушке с восточными глазами.

– Потанцуем?

Она встала, чуть пошатнулась и ухватилась за него, чтобы не упасть. Он прошёл с ней до занавешенного толстой шторой окна и сильно прижал к себе.

– Тебя как зовут, солнышко?

– Юля. А тебя?

– Захар.

От девушки пахло одновременно водкой и тонкими духами.

– Не пей больше, ладно?

– А тебе-то что?

– Не надо, прошу тебя.

Её податливое тело безропотно повиновалось исходившей от него безудержной силе притяжения. Они обнимались, делая вид, что танцуют.

В дверь снова позвонили.

– Спиридонов? За вами жена пришла, во дворе сидит на лавочке.

Второй мужичок, лавируя между танцующими, начал пробираться к выходу. Захар посадил Юлю на освободившийся стул и сел рядом.

– Мне вообще-то домой пора, – призналась она. – Отец просил не задерживаться.

– Я тебя провожу?

– Ну, если не трудно. Я живу на авиазаводе.

– Нет, не трудно.

Появился Серёга Ропшин. Он был немного возбуждён и, нервно улыбнувшись, подмигнул Захару. Всё стало ясно и понятно.

У Серёги было редкое хобби. В каждой новой компании, как следует выпив и доведя себя до взвинченного состояния, он отбирал одну или несколько жертв, выведывал их имена, после чего незаметно одевался и выходил на улицу, якобы покурить. Затем он через жильцов дома, возвращавшихся в свои квартиры, вызывал во двор первую жертву и в темноте, хорошо поставленным ударом, нокаутировал её. Однажды он объяснил Захару, что мстит за жену, после мелкой ссоры из какого-то чувства противоречия изменившую ему, статному и представительному молодому мужчине, с соседским невзрачным забулдыгой. На одной гулянке Серёга проделал этот фокус с четырьмя мужиками. В конце концов он так же незаметно возвращался, сидел вместе со всеми за общим столом, и словно бы невзначай обнаруживал отсутствие своих же жертв, о чём громогласно извещал присутствующих. Кто-нибудь из компании отправлялся на поиски, находил несчастных и возвращался с ними обратно.

Захар знаком подозвал жениха и шепнул ему на ухо:

– Никита, меня терзают смутные предчувствия, что во дворе, у входа в дом, лежат два твоих гостя. Я ничего не видел, но мой внутренний голос подсказывает, что надо сходить и привести их.

Никита знал Серёгину слабость и ничуть не удивился этой просьбе. Спиридонова с Петровым встретили удивлёнными криками.

– Кто это вас так отметелил?

– А кто бы знал? Похоже, что наружная дверь чересчур тугая. Может, она?

Юля, уже одетая, стояла в прихожей и подкрашивала перед зеркалом губы. Захар попрощался с гостями, пожал Никите руку и открыл входную дверь.

Напротив универмага он остановил проезжавшее мимо свободное такси, отвёз Юлю в посёлок авиазавода и на этой же машине вернулся к себе на Шишковку. В такси они не обменялись ни единым словом.

Всю дорогу до авиазавода Юля спала на его плече.

Март

Юля спала на его плече, а он курил и думал о превратностях жизни. В сущности, произошло не бог знает что – после нескольких встреч на продуваемой всеми ветрами площади Советов с короткими прогулками у Оперного театра, сегодня на той же площади Захар пригласил Юлю к себе на Шишковку. Другой такой возможности могло не быть – общежитие оказалось совершенно пустым после того, как Фёдор с Айдаром уехали навестить сбежавшего от правосудия Игоря в его родной Гусиноозёрск. Мёрзнуть в трамвае не хотелось, поэтому Захар одним взмахом руки остановил такси. Он не был кутилой и часто нуждался в деньгах, но в подобных случаях его выручала поговорка «ста рублей нет, а рубль не деньги». Через двадцать минут они уже сидели вдвоём на кухне, пили ароматный ликёр и непринуждённо болтали. «Почему мне с ней так хорошо?» – спрашивал себя Захар, слушая вполуха Юлину болтовню, и сам же отвечал: «Потому что она живая, настоящая, а не строит из себя Татьяну Доронину».

Допив ликёр, Юля поднялась, поправила сбившееся платье и направилась к комнате Захара. Он обогнал её и включил стоявший перед кроватью торшер. Мягкий свет осветил висевшую на стене физическую карту Советского Союза. Стол в комнате не помещался. Полукруглая столешница, прибитая с помощью металлического уголка к стене под картой, была опущена. Под самым потолком к деревянной подставке был искусно прикреплён маленький чёрно-белый телевизор. Рядом с кроватью возвышался массивный книжный шкаф. За его стеклянной дверцей на фоне книг вызывающе красовалась увеличенная женская фотография. Юля неуверенно поинтересовалась:

– Кто это?

Захар вздрогнул, но быстро овладел собой.

– Это… моя жена, – и тут же добавил – Бывшая.

Он включил масляный обогреватель и нажал на кнопку магнитофона.

– Иди ко мне.

Юлия Малышева была полной противоположностью тургеневским девушкам – она не любила вздыхать над книгами, не отличалась ни романтизмом, ни особой впечатлительностью, а главное – её никак нельзя было назвать интровертом. Наедине с собой она отчаянно скучала, в общении же с другими людьми раскрывалась и только в нём находила смысл существования. В свои двадцать лет она успела хлебнуть лиха – пережила трагическую смерть матери, давным-давно начала курить, сменила двух не очень молодых почитателей и не чуралась алкоголя. Всем спиртным напиткам она предпочитала водку, но при этом пила весьма умеренно. По крайней мере, не больше своих подруг. Её визитной карточкой была общительность. Ей не составляло никаких проблем провести несколько часов в одной компании и, распрощавшись, тут же отправиться в другую. Высокая, симпатичная, русоволосая, Юля обращала на себя внимание и сверстников, и мужчин постарше. Коренная сибирячка, родившаяся и выросшая в Улан-Удэ, она, как и многие её сверстницы, немного походила на европеизированную бурятку. Лицо у неё было скуластое, разрез глаз – наполовину азиатский, наполовину европейской, зависивший от её настроения и от времени суток. Город она хорошо знала и любила, особенно родной посёлок авиазавода.

Не в Юлином характере было задумываться о смысле жизни и прочих отвлечённых вещах, но зато она была доброй и отзывчивой девушкой. Если бы её спросили о самых сокровенных желаниях, она, не мудрствуя лукаво, назвала бы трёхкомнатную квартиру, обеспеченного красавца-мужа и двух-трёх детей. Впрочем, она не витала в облаках и понимала, что мечтать не вредно. Духовные интересы не входили в список её приоритетов. При этом она, легко сходясь с людьми, никогда не искала от них выгоды. Юля любила со вкусом одеваться, но на модную одежду не хватало денег. После школы она нигде не училась и не работала, только подрабатывала разнорабочей в соседнем продовольственном магазине.

Ничего этого Захар Сазонов ещё не знал. Его жизнь оказалась на том крутом повороте, когда думается лишь о том, как бы не вывалиться из седла. Со школьных лет влюбчивый и впечатлительный, он мечтал встретить такую девушку, с которой можно было бы жить спокойно, с пользой и для семьи, и для общества, полностью раскрыв свои способности и таланты. В сущности, он давно уже жил постоянным ожиданием счастья. Внешность у него была самая заурядная, он не слыл красавцем-мужчиной, но в его глазах легко читались цепкий ум и терпеливый, стайерский характер. Шумным компаниям он предпочитал хорошую книгу. Выросший в провинции, с её однообразной и не всегда увлекательной повседневностью, он с семнадцати лет попал в бурный водоворот московской жизни – тоже, впрочем, не соответствовавшей его тайным мечтам. Гораздо интереснее ему казались российский Север, Колыма и Чукотка, куда он попал в ходе двух летних учебно-производственных практик. Но назвать Захара романтиком-идеалистом было бы неверно. При всём своём романтизме, он оставался интеллектуалом и прагматиком, остро ощущавшим несовершенство и общественного устройства, и человеческих отношений, и себя самого. Смысл жизни вовсе не сводился для него к непрерывным странствиям и к достижению материальных критериев «нормального» бытия, хотя этим тоже приходилось заниматься. Он мечтал прожить интересную осмысленную жизнь, которая продвинула бы вперёд всю человеческую цивилизацию. Но этим наполеоновским замыслам мешал некий внутренний антагонизм, вызванный несовпадением книжной мудрости с реальной жизнью. Всё вокруг было далеко не так безоблачно, как говорили телевизионные дикторы. Несмотря на это, если Захар и ругал советскую власть, то не за неправильные устои, не за жёсткий тоталитаризм и отсутствие элементарных свобод, а за слишком маленькую зарплату, постоянные дефициты и бытовые неудобства. Он чувствовал какой-то подвох в устройстве государственной системы, но не до конца разбирался в его сути. Главное же, чем он жил и о чём постоянно размышлял в эти дни, сводилось к предстоящему полевому сезону и неудачному браку с Алиной. Встреча с Юлей всколыхнула его, отвлекла от мрачных мыслей и заронила надежду на доброе будущее.

Погасив сигарету, он выключил бра и бережно провёл кончиками пальцев сверху вниз по матовой Юлиной спине. Не открывая глаз, девушка рассмеялась, развернулась к нему и с готовностью обвила его горячими руками.

Потом он попал в безумный водоворот, кидавший его из стороны в сторону и в конце концов выбросивший на раскалённый красный песок. Открыв глаза, он увидел склонившиеся над ним раскрашенные женские лица.

– Где я? – простонал Захар.

Женщины явно обрадовались его голосу.

– Это Улуру, белый юноша, – обратилась к нему одна из них. – Мы в Австралии. Тебя прислал сам Большой Змей. Ничего не бойся – мы давно тебя ждём и будем сильно любить.

Захар приподнялся на локте. В сотне метров от него возвышалась чудовищных размеров оранжево-коричневая, почти красная скала овальной формы. Из расположенной в её основании пещеры выбегали женщины, вздымая к небу руки и что-то радостно восклицая.

– А зачем я вам?

– Белый юноша, ты нужен для возрождения нашего племени. Месяц назад враги вырезали всех наших мужчин. У нас не осталось даже грудных мальчиков!

Под непрерывное ритмичное пение Захара положили на носилки, покрытые шкурами кенгуру, и по каменистому песку понесли в пещеру. Там его насильно напоили сладковатым дурманящим напитком, раздели и умастили всё тело чёрной ароматной мазью. Потом все женщины встали и вышли. В пещере осталась лишь одна, самая робкая и необычайно красивая, белозубая девушка с нарисованными белыми треугольниками на щеках. Она нерешительно сбросила с бёдер лёгкую повязку, легла рядом с Захаром и осторожно приникла к нему всем своим горячим телом. В ответ он несмело поцеловал её, сначала в шею, потом в приоткрытые сухие губы, после чего воспламенился и всецело отдался на волю Большого Змея. Ему уже было всё равно, где он находится и что такое Улуру.

– Захар, ты меня задушишь! – Юлин голос разбудил его и привёл в чувство.

– Так это был сон? – пробормотал он виновато.

– Сон? Ты меня всю измял и исцеловал, места живого не осталось!

После этой первой совместной ночи они ещё несколько раз встречались в центре города, гуляя рука об руку по заснеженным переулкам, пока темень не разгоняла их по домам.

В экспедиции бурно обсуждали кремлёвские новости. В ходу была шутка: «В программе «Время» диктор Игорь Кириллов с грустью сообщает: «Товарищи, вы, конечно, будете смеяться, но нас опять постигла тяжелая утрата!». Смертью престарелого генсека Черненко закончилась «пятилетка пышных похорон». Новым генеральным секретарём стал молодой и энергичный Михаил Горбачёв. Всё предвещало грядущие перемены – одних это пугало, других радовало. Но и те, и другие удивлялись откровенным высказываниям Горбачёва о том, о чём они все эти годы шептались на кухнях – о тяжёлой жизни, о пустых полках магазинов и даже о недовольстве людей коммунистической партией.

Как бы то ни было, пятилетний план никто не отменял, а где-то в его недрах скрывалась маленькая строчка о предстоящей топографической съёмке дна Зейского водохранилища.

Сазонова вызвал к себе главный инженер Вербицкий, опытный специалист лет пятидесяти, державший в памяти все многочисленные участки работ и знавший не только их узкие места, но и возможные варианты отхода. При появлении Захара он встал из-за стола и протянул руку для приветствия.

– Проходите, проходите, Захар Степанович! Присаживайтесь. Как у вас с подготовкой к зейскому объекту? Вы ведь в курсе наших планов на этот полевой сезон?

– Я планов наших люблю громадьё, – пошутил Захар. – Михаил Иванович, всё нормально. Только мне одно не понятно – там ведь не просто дно, а затопленная тайга, сельхозобъекты да несколько деревень. Зачем нам всё это снимать? Ну дурдом же… Ведь имеются же подробные топокарты местности до затопления.

– А это, Захар Степанович, не наше с вами дело. Что значит зачем? Будь моя воля, я бы вообще запретил бы советским людям задавать этот вопрос. У нас плановая экономика. Чита спустила план, а мы люди маленькие. Что головное предприятие прикажет, то и обязаны выполнять. Вы инженер по морской геодезии. Вашей бригаде предстоит выполнить комплекс геодезических работ для обеспечения эхолотных промеров плановыми координатами. А после этого провести и сами промеры. Закладывать геодезические пункты и строить над ними сигналы будет бригада Фёдора Толстихина.

– Фёдора? – удивился Захар. – Он ведь маркшейдер.

– Да, Фёдора. Шахта ему противопоказана по состоянию здоровья. Он и справку из Читы привёз. Пусть подышит немного таёжным воздухом. Вы ведь вместе с ним в общежитии на Шишковке проживаете?

Захар кивнул головой.

– Михаил Иванович, можно пару вопросов?

– Валяйте.

– Прокладывать полигонометрию придётся вдоль берега, с мыса на мыс. Если уровень воды повысится, сигналы не затопит?

– Не затопит. В любом случае, на площадку для наблюдений заберётесь по лестнице.

– Ладно. Какие у меня будут эхолоты?

– Не какие, а какой. Прошлогодний «ПЭЛ-3». Наш, отечественный.

– То-то и оно, что отечественный. Он ведь в прошлом году рельеф почти не писал. Маломощный потому что.

Вербицкий перешёл на ты.

– Что-то ты, Захар, много вопросов задаёшь. Эхолот отремонтирован и протестирован в читинской радиолаборатории.

– Хорошо, допустим. Хотя его и в прошлом году там же тестировали. На каком судне моя бригада будет работать?

Он не зря задал этот вопрос. В прошлом полевом сезоне, в бытность его начальником партии, именно отсутствие корабля не позволило закончить гидрографические работы.

Главный инженер прищурился и ответил, глядя мимо Захара:

– Об этом не заботься. Судна ещё нет, но Устюжанин его гарантирует. Вопрос под контролем. Кроме того, будут моторные лодки. Понадобится – получишь и резиновую. Так или иначе, производственный план надо выполнять. Наши с тобой эмоции Чите по барабану. У тебя всё?

– Всё, Михаил Иванович.

Из кабинета главного инженера Захар вышел удручённым. Перспектива работать на одном объекте с непредсказуемым Фёдором его не прельщала. Неопределённость с эхолотом и судном тоже не внушала оптимизма. Вся надежда оставалась на энергичного и пробивного начальника партии Петровича.

В один из мартовских вечеров они с Юлей сходили в кино. Фильм попался скучный, но они, постоянно перешёптываясь, почти не смотрели на экран. Целоваться в кинотеатре, как подросткам, не хотелось. В общежитие же ходу не было – парни уже вернулись из Гусиноозёрска, причём с ними приехал и Игорь Зябликов, решивший, что малолетка всего лишь брала его на испуг.

– Знаешь что? – решительным тоном заговорила Юля, когда они вышли из кинотеатра. – Зачем тебе эта общага? Перебирайся-ка ты ко мне.

– К тебе? – удивился Захар. – А отец?

– Да он давно уже всё знает. Я сама ему про тебя рассказала.

Захар задумался. Второй раз подряд женщина приглашает его к себе домой на жительство. «Тенденция, однако…», – усмехнулся он. Впрочем, почему бы и нет? Они с Юлей ни разу не говорили о своих взаимных чувствах, но их роман развивался естественным путём, а главное – они явно нуждались друг в друге.

– Ты берёшь меня в мужья?

– Ну зачем ты ерничаешь? Поживём вместе, а там видно будет.

Эти бесхитростные слова всё и решили. Они подошли к стоявшему на стоянке такси с зелёным огоньком и сели на заднее сиденье.

– На Шишковку!

Пока Юля ждала в машине, Захар быстро собрал самые нужные вещи, уместившиеся в два чемодана. Остальное можно было забрать позже. Парни смотрели на него круглыми глазами.

– Ты куда это на ночь глядя, Захарка? – спросил Федя.

– Бай-бай, ребята! – улыбнулся Захар. – Счастливо оставаться!

Через полчаса Юля уже нажимала на кнопку дверного звонка.

– Папа, я не одна! – торопливо произнесла она в едва начавшую открываться дверь.

Апрель

Юлин отец, Иван Николаевич Малышев, работал инженером на авиазаводе. После внезапного самоубийства жены он, сорокачетырёхлетний мягкий и безвольный вдовец, воспитывал дочь по-мужски, то есть безо всякой системы, больше нажимая на показную строгость. Чаще всего Юля была предоставлена сама себе. Отец сердился, находя в её сумочке сигареты или видя дочь выпившей, но давно перестал с этим бороться. На появление в доме молодого мужчины он отреагировал сдержанно, хотя на самом деле был рад, что кто-нибудь займётся наконец его головной болью.

Юля быстро уладила все бытовые вопросы. Двухкомнатная квартира была поделена единственно возможным способом – они с Захаром заняли отцовскую спальню, а Иван Николаевич переселился в зал. В первое время Захару было страшно неловко из-за вторжения в чужую семью, но через неделю ему стало казаться, что он здесь родился. Юлю совершенно не угнетал его формальный статус женатого человека, но он понимал, что долго так продолжаться не может, поэтому недели через две с рабочего телефона дозвонился до Алины и с большим трудом договорился с ней о встрече.

Он стоял на трамвайной остановке у кафе «Саяны» и смотрел на распускающиеся тополиные почки. Солнце светило совсем по-весеннему, было тепло, но резкие порывы холодного ветра ещё не давали расслабиться. Сибирская весна неустойчивая и капризная, но, наперекор всему, на улицах города уже появились девушки в мини-юбках и даже мамочки с колясками. Оглушительно чирикали воробьи, позвякивали проезжавшие мимо трамваи.

– Привет, дорогой! – голос Алины вывел его из задумчивости. Жена – бывшая, или настоящая… он уже сам не мог в этом разобраться – стояла в двух шагах и испытывающе смотрела на него, с трудом скрывая нервное напряжение. Прошло лишь пять месяцев после их разрыва.

– Привет, Алина! Как ты? Всё хорошеешь?

Коричневая кожаная куртка очень ей шла. Выразительные глаза, аккуратно подкрашенные губы, ухоженное лицо.

– Какие наши годы! Да и ты выглядишь, как Джеймс Бонд.

– Почему это?

– Потому что я вижу по твоим глазам – ты пришёл на спецоперацию. Будешь меня вербовать обратно?

– Нет, Алина. Мы, кажется, договаривались развестись? Пойдём сейчас же, подадим заявление на развод. ЗАГС за углом, если помнишь.

Выражение её лица сразу же изменилось.

– Прямо сейчас? А что это ты заторопился? Нашёл какую-нибудь бабёнку лучше меня?

Захар промолчал. Обеденный перерыв заканчивался. Алина сделала капризную гримасу и со злостью в голосе произнесла:

– У меня нет с собой паспорта. Потом как-нибудь. Чао, Захарушка!

Она подняла ладонь правой руки, игриво поиграла на прощание четырьмя пальцами, поднялась в подошедший трамвай и уехала в сторону кварталов.

Любил ли он Алину? Скорее всего, да, но он был с ней несчастлив.

Любил ли он Юлю? Не факт, но ему было с ней хорошо.

Чем больше Захар размышлял о любви, тем больше запутывался в собственных мыслях. В студенческие годы он увлекался психоанализом и соглашался с фрейдовским пониманием любви как одного из проявлений сексуальности. Возьми хорошую лупу, направь её на любой образец так называемой возвышенной любви, и ты непременно увидишь там пульсирующую и желающую найти выход сексуальность. Он был довольно влюбчивым молодым человеком, и эта мысль не раз избавляла его от ненужных любовных страданий. Как только он осознавал, что кроме инстинктивной тёмной тяги к очередной пассии у него больше ничего нет, он либо пассивно отдавался во власть этой силы, либо прекращал отношения. Но ему претила мысль о том, что смысл жизни сводится к одному лишь продолжению рода. Любовь, понимаемая как мистический импульс к размножению, казалась ему не любовью, а всего лишь животным инстинктом. Здесь он обычно останавливался, потому что вопрос о смысле человеческого существования был для него тупиковым. Если всё в природе делится на мужское и женское, а смысл бытия не в продолжении рода, то в чём он? Почему высшее счастье заключается в единении мужского и женского? Захар часто вспоминал преподавателя научного атеизма, при каждом удобном случае повторявшего мысль Владимира Соловьёва о том, что смысл человеческой любви (прежде всего плотской) заключается в обуздании врождённого эгоизма, что только посредством любви люди понимают безусловное значение другой индивидуальности. Человеческая любовь приводит к единству женское и мужское начало. Но оставалось непонятным – живём ли мы ради самого этого единения, или ради чего-то более высокого? Не является ли любовь проявлением какой-то универсальной космической энергии? Если да, то где прячется источник этой энергии? Зачем вообще существует жизнь на Земле и как она появилась? Несколько прочитанных научно-популярных книг на эту тему его не удовлетворили. В бога Захар не верил, хотя атеистом себя не считал. Женщин он боготворил, но никогда их не понимал, приговаривая при случае слова Оскара Уайльда о том, что женщина создана для того, чтобы её любить, а не для того, чтобы понимать. Как бы то ни было, он инстинктивно надеялся рано или поздно встретить не просто женщину, с которой можно завести детей, но верного друга, единомышленника. Женщину, с которой можно было бы, по Сент-Экзюпери, смотреть чаще не друг на друга, а вместе в одном направлении. И он полностью отдавал себе отчёт в том, что ни Алина, ни Юля такими женщинами не являются.

Вечером отмечали юбилей Ивана Николаевича, хотя сам он отнекивался и говорил, что сорок пять лет – никакой не юбилей. Порешили считать это просто круглой датой. Юля приготовила мясной фарш и раскатала тесто, затем они втроём лепили бурятские позы и колдовали на кухне над позницей. Пришёл друг именинника, Лубсан, разговорчивый бурят лет пятидесяти. Накрыли стол в зале, перед включенным телевизором, выпили за здоровье именинника, закусили грибками и солёными огурчиками. Когда дело дошло до поз, Лубсан оживился:

– Ну-ка, ну-ка, молодые люди… Выглядит аппетитно. Какой фарш?

– Свинина с говядиной, – ответила Юля.

– Гм… Это уже русское изобретение. Буряты раньше готовили позы только из баранины. А в старину считалось, что в позы надо ложить пять видов мяса – верблюжатину, баранину, козлятину, конину и говядину.

– Извини, Лубсан, – засмеялся Иван Николаевич. – С верблюжатиной в стране напряжёнка! Ну, за всех присутствующих!

Позы Захар полюбил с первых дней пребывания в Бурятии. Поначалу он пытался есть их с вилкой и ножом, но его сразу же подняли на смех и быстро объяснили, что к чему. Теперь он уплетал их, держа руками и выпивая бульон через маленькие дырочки наверху. Лубсан первым прервал наступившую тишину:

– А кто лепил позы?

– Да все вместе и лепили.

– Я так и подумал, что лепщик был не один. Знаете почему? По количеству защипов. Посмотрите, ведь тут нет ни одной одинаковой позы. Вот в этой… гм… двадцать шесть защипов, а в этой… девятнадцать. А по нашим традициям, на каждой позе должно быть тридцать три защипа.

– И что, Лубсан, позы из-за этого меняют вкус?

– А как же? Ещё как меняют! Если не сам вкус, то его восприятие. Представь, что тебе подали не привычные пельмени, а квадратные. Да они ведь и в рот тебе не полезут!

После того, как смех приутих, Лубсан продолжил:

– На самом деле это не позы, а буузы. Позами их русские назвали. Если копнуть как следует – буузы воплощают мудрость бурятского народа. Когда наши предки их придумали, что они взяли за основу? Устройство юрты! Что такое юрта? Круглое по форме жилище, в середине – очаг, дым выходит из отверстия в крыше. Посмотрите сами на позы – чем не юрты?

Чай пили тоже бурятский – зелёный и с молоком, без сахара.

Началась программа «Время». Шёл очередной пленум ЦК КПСС, показывали речь Горбачёва. В последние дни тот и без того не вылезал из телевизора, но сегодня происходило нечто особенное. Постоянно звучали новые слова «ускорение социально-экономического развития страны», а чаще просто – ускорение.

Мужчины здесь же, за столом, закурили. Юля шепнула Захару:

– Я выйду на минутку. Сбегаю к подружке в соседний дом.

Она незаметно от отца оделась и вышла из квартиры.

– Да… – произнёс Иван Николаевич, – Похоже, нас ждут весёлые времена. Этот мужичок наломает дров!

– А по-твоему, Ваня, нам надо сидеть и ждать у моря погоды? – оживился Лубсан. – Или Рейган поможет? Загибается ведь всё. И промышленность, и сельское хозяйство.

– Не знаю, не знаю. – нахмурился Иван Николаевич. – Авиазавод наш работает. Хотя проблемы есть, спорить не буду. Что скажешь, Захар?

– А что я? Меня ускорять не нужно. Порядок бы навести в стране, чтобы жилось получше. А то мы впереди планеты всей, а в магазинах пусто. Я вчера плёнку для фотоаппарата искал, весь город обошёл, пока купил. Или вот лекция недавно была в экспедиции. Так рассказывали, что в Штатах свиньи размером с нашего телёнка. А у нас в Улан-Удэ – чуть ли не самый крупный в Сибири мясокомбинат, а колбасы в магазине не купишь. Надо что-то делать, конечно. Политика – не моё, но нутром чую, что Горбачёв прав.

– Дайте слово, мужики! – встрял Лубсан. – С Афганом бы ещё что-нибудь придумать. Ведь пять лет война идёт, сколько пацанов наших перебило, а конца и края нет. На днях «Голос Америки» слушал. Там ведь целая рота полегла, в этом… дай бог памяти… Мараварском ущелье. Когда всё это кончится?

Они долго ещё горячились и спорили, пока Иван Николаевич не начал откровенно позёвывать. Проводили Лубсана и вдвоём вышли покурить на лестничную площадку.

– А где Юлька?

– К подруге ушла. Сказала – на минутку, а прошло уже два часа.

Иван Николаевич взглянул на наручные часы и хотел было что-то сказать, но промолчал. Вернулись домой, убрали со стола, выключили телевизор и начали укладываться спать.

Сон никак не шёл. Захар ворочался с боку на бок, вздыхал, потом включил настольную лампу и взялся читать Джека Лондона. Сосредоточиться никак не удавалось, смысл прочитанного ускользал, и он, отложив книгу в сторону, снова выключил свет.

Поздно за полночь раздался дверной звонок. В темноте он дошёл до прихожей и открыл входную дверь. Едва стоявшая на ногах Юля виновато заговорила заплетающимся языком:

– Не ругайся, Захар! Тут такое дело…

Он резко прервал её:

– Входи быстрее. Мне рано вставать.

Лёжа в кровати, он смотрел прямо перед собой невидящими глазами и слушал, как Юля, стараясь не разбудить похрапывавшего отца, на цыпочках возвращается из кухни. Она быстро разделась, устроилась у Захара на животе, обхватив бока коленями, и наклонилась к его губам.

«Женщина создана для того, чтобы её любить, а не для того, чтобы её понимать», – успел он подумать до того, как мир взорвался и исчез в кромешной тьме.

Май

Выезд в поле задерживался. Тёплая погода благоприятствовала береговым геодезическим работам, но передвигаться по Зейскому водохранилищу на судах и моторных лодках было ещё рано. Большая часть полевиков уже разъехалась по разбросанным объектам Бурятии, Читинской и Амурской областей. В опустевшем здании экспедиции Захар Сазонов ждал открытия навигации, которое должны были объявить во второй половине мая. Он то изучал топографические карты участка будущих работ, то выезжал на базисный полигон поверять геодезические приборы, то перечитывал ведомственные инструкции по топосъёмке шельфа.

Пользуясь вынужденным простоем, Захар оформил нужные разрешения и купил охотничье ружьё 16-го калибра с патронами, порохом и дробью, а также кожаную сумку и патронташ. Он совершенно не обладал охотничьим азартом и предпочёл бы купить фоторужьё, но жизнь в тайге полна неожиданностей, поэтому приходилось думать и о самозащите, и о пропитании.

Раз пять он звонил Алине по поводу развода, но она постоянно отшучивалась. Это было странно и непонятно, учитывая всё, что они наговорили друг другу в прошлом году, перед тем, как расстаться. Запрячь в одну телегу коня и трепетную лань оказалось невозможным, но теперь лань что-то задумала, или же пронюхала про Юлю и просто мстила. Всё происходившее между ними, с первого же дня после свадьбы, случившейся ровно год назад, напоминало противостояние двух разных миров – домашнего, прагматичного, расчётливого и сурового, романтического, безрассудного. «Они сошлись. Волна и пламень» – усмехался Захар, удивляясь самому себе, так легковерно клюнувшему на Алинину приманку.

Номер её телефона он знал наизусть. Казалось смешным, что ещё в прошлом году это был его собственный номер – вместе они практически не жили. Он, молодой начальник партии, с весны до поздней осени мотался по всему Байкалу, приезжая в город лишь на несколько дней. Она, его молодая жена, совершенно не ощущала себя замужней женщиной. Их роман закончился, не успев начаться.

Один из его звонков стал последним.

– Алина? Это я. Не поверишь, но я по тебе соскучился. Встретимся завтра у входа в ЗАГС? В пять вечера. Не забудь паспорт и свидетельство о браке.

Алина неожиданно поддержала его шутливый тон:

– Ой, Захар, как ты меня достал! Так достал, что я, пожалуй, и в самом деле приду.

Назавтра она действительно пришла в ЗАГС, в чёрном пальто и маленькой круглой шапочке с тёмной вуалью.

– Ну что, осчастливить тебя? А ведь я тебя любила, глупый.

Сердце его сжалось от жалости к самому себе, хотя он и не верил ни единому её слову. Делить им было нечего, поэтому процедура расторжения брака заняла всего несколько минут. Проводив Алину до трамвая, Захар купил в продовольственном магазине бутылку улан-удэнского пива и в соседнем скверике, присев на краешек сломанной лавочки, выпил его из горлышка. «Кто сказал, что оно кислое?» – подумалось ему. На самом деле он не ощутил не то что никакой кислоты, но и вообще никакого вкуса. После этого так же машинально, одну за другой, он курил свою «Стюардессу», пока стоявшие перед ним дома не начали скрываться в сгустившейся темноте.

В один из майских дней в его рабочую комнату зашёл Игорь Зябликов. В составе бригады Фёдора он тоже ожидал отъезда в Амурскую область.

– Как настроение, Игорёк?

– Сразу и не ответишь… Ты знаешь, а я ведь вижу, какой ты весь издёрганный. У меня у самого проблем выше крыши, но помогает Лао-Цзы. Вот кого бы нам в генсеки! Он, между прочим, две тысячи лет назад про нашего Горбачёва сказал: «Кто много обещает, тот не заслуживает доверия». Но не это главное. Русские люди чересчур агрессивные, отсюда все наши беды. Ломаем через колено всё, что нам не нравится. Уступать не привыкли, ни другим людям, ни судьбе. А ведь человек по природе мягкий и нежный. Уступать надо, прислушиваться к естественному ходу событий. Всё, что ни делается – к лучшему.

– Это тоже Лао-Цзы сказал?

– Нет, кажется, Вольтер, хотя он только переиначил старое выражение. Скорее всего, это идёт от самых первых людей на Земле.

– А как там твоя девочка-припевочка? – поинтересовался Захар.

Обычно спокойный и уравновешенный, Игорь сразу вышел из себя:

– Эта идиотка меня доконала. Прикинь, заявилась вечером в общагу и стала пугать заявлением об изнасиловании. Она его уже написала, давала мне почитать. А потом сначала намёками, а затем открытым текстом стала требовать от меня дублёнку. Представь себе этот идиотизм – мы с ней вдвоём ходим по барахолке, она примеряет дублёнки одну за другой… Выбирает самую дорогую, а я, как дурак, оплачиваю, чтобы больше эту малолетку в глаза не видеть.

На Игоря было жалко смотреть. Он раскраснелся и даже стал немного заикаться. Но это были лишь цветочки.

– Захар, а ведь это не всё…

– Что ещё?

Игорь поколебался и неуверенно заговорил:

– Не знаю, как и сказать-то… Дело в том, что я в неё… влюбился, как пацан. Вот вижу, что она наглая и меня поимела, а тянет к ней. Говорю себе: «Век бы её не видеть!», а сам только о ней и думаю. Сколько у меня их было, а такое в первый раз.

– Да, ситуация…

Закончился рабочий день, и они заторопились к выходу. Привычный маршрут Захара изменился – теперь после работы он сначала шёл пешком до трамвайной остановки, потом ехал на трамвае до Стрелки, где садился на автобус и ещё полчаса тащился до посёлка авиазавода.

В переполненном автобусе свободных сидячих мест не было. На задней площадке возникла стихийная дискуссия о горбачёвских мерах против пьянства и алкоголизма.

– «Андроповку» жалко, – сокрушался тщедушный мужичок в телогрейке. – Вот повысили они цены на водку. Да разве я смогу из-за этого меньше пить?

– А ты попробуй! – поддела его сидевшая рядом пожилая женщина. – Жена, небось, на руках начнёт носить.

– Торговых точек стало меньше, вот беда, паря! – поддержал мужичка пенсионер с хозяйственной сумкой на коленях. – А те, что остались, до обеда вообще теперь спиртное не продают.

Сидевшая в середине автобуса молодая деваха задорно заголосила:

– В шесть утра поёт петух, в восемь – Пугачёва. Магазин закрыт до двух, ключ – у Горбачёва!

Автобус грохнул от смеха. Едва все успокоились, как с другой стороны отозвался приятный мужской баритон:

– На недельку, до второго закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева – будем пить по-прежнему!

Юля с отцом ждали его к ужину. После чая, когда Иван Николаевич вышел на балкон покурить, снова заговорили о свадьбе. Впервые эта тема возникла сама собой в тот вечер, когда Захар показал свидетельство о расторжении брака. Ещё тогда он с приятным удивлением отметил, что Юля в этом щекотливом вопросе не проявляла никакой особенной инициативы – всё шло естественным путём.

Жениться на Юле или извиниться перед ней и вернуться в своё общежитие? Правильный ответ вовсе не лежал на поверхности, тем более что рана, нанесённая первым браком, ещё болела и саднила. Захара не могла не пугать скоропалительность и этого, второго брака, хотя она объяснялась понятными причинами – его предстоящим отъездом в поле и страхом потерять Юлю после полугодового отсутствия.

Против женитьбы говорили два Юлиных качества, которые становились для него всё более очевидными – её склонность к алкоголю и сильная приземлённость, отсутствие тяги к духовному росту. Первое он считал излечимым, второе – поправимым. Страшнее было другое – его привязанность к ней лишь с большой натяжкой можно было назвать любовью. В этом отношении их роман ничем не отличался от давней истории с москвичкой Ларисой.

Аргументов в пользу брака было несколько, и они лежали на двух уровнях.

Самая очевидная идея была, скорее, эгоистической, связанной с его личными эмоциональными потребностями – покончить с одиночеством, с постылым прозябанием в грубом мужском общежитии, найти утешение от близкой женщины. Хотелось радикально изменить, улучшить, обогатить свою жизнь, сделать её стабильной. Жениться, чтобы самоутвердиться. Но если эти мотивы и подталкивали Захара к браку, то они были лишь первым импульсом. Жениться ради доступных плотских утех и гарантированного ужина после работы было слишком примитивно для него.

Захар прекрасно понимал, что они с Юлей очень сильно отличаются друг от друга и что их нынешние отношения основаны больше на потребности во взаимной поддержке, чем на любви. Вместе с тем он чувствовал и взаимную приязнь, эмоциональную потребность быть вместе. Он надеялся, что совместными усилиями эту крохотную искорку со временем удастся раздуть до гудящего любовного пламени. Ему хотелось выстроить с Юлей глубокие, искренние и открытые отношения – отношения не любовников, а друзей и соратников. Чаще смотреть не друг на друга, а в одном направлении. Добиться этого вне брака было нереально, поэтому вариант простого сожительства он даже не рассматривал.

У него не было никакой уверенности в том, что всё получится. Но он соглашался с Сократом, советовавшим в любом случае жениться: если достанется хорошая жена, ты будешь счастлив, если плохая – ты станешь философом, а это уже большая удача для мужчины.

– В обеденный перерыв я заходил в ЗАГС, – сказал Захар. – Там вообще-то срок – месяц со дня подачи заявления. Но тётка, которая нас в прошлый раз регистрировала, меня вспомнила и пообещала уменьшить срок до десяти дней. Понравился, наверное. Представь, я ей пообещал что-нибудь подарить за это, а она аж взъелась. «Я не такая продажная, – говорит, – как некоторые думают». Так что можно хоть завтра подавать. Что скажешь?

– А что я? Кто в доме хозяин?

– Ну уж точно не я! – засмеялся Захар.

На следующий день они подали заявление на вступление в брак, после чего стали готовиться к свадьбе. Решили сыграть её дома, в узком кругу. Постепенно, день за днём, по справке из ЗАГСа отоварились продуктами, купили мужской костюм и свадебное платье.

В субботу Юля отправила Захара в вино-водочный магазин. Что там ни говори, а гостей чайным грибом не напоишь. Идти было недалеко – магазин располагался в торце соседней пятиэтажки. Привычной толпы у входа не оказалось – дверь была заперта. На ступеньке сидел, опираясь на деревянную палку, бомжеватого вида мужчина неопределённого возраста.

– Батя, не знаешь, почему закрыто?

– Знаю, конечно. Кто же этого не знает? Спасибо партии родной и Горбачёву лично!

Почесав затылок, он сплюнул и добавил:

– Мой трезвый муж пришёл домой и выебал отлично! Позакрывали половину вино-водочных магазинов. Вот сижу теперь, радуюсь.

– А где открыто?

– Попробуй, паря, сходи до бани.

Магазин у бани был открыт, но водки в нём не оказалось. Продавалась лишь какая-то наливка, которой для праздничного стола было явно недостаточно. Захар сел на «тройку» и поехал в центр. Увидев через окно огромную толпу, он на следующей же остановке выскочил из автобуса и рванул назад.

Перед небольшим одноэтажным домиком с неприметнойвывеской «Вино» на фасаде шумело, приливало и отливало человеческое море. Входная дверь была закрыта, но Захар заметил, что она то и дело открывалась, впуская нескольких счастливчиков и одновременно выпуская сильно помятых людей, уже совершивших вожделенную покупку. Борьба шла за право войти. Никакой очереди не было и в помине, потому что толпа обтекала дом со всех сторон. В ней было не меньше сотни человек – мужчин и женщин, молодых и старых, беспартийных и коммунистов, атеистов и верующих. Кого там было меньше всего, так это пьяниц и алкоголиков, с которыми повел борьбу Горбачёв. Захар начал продвигаться в сторону двери, сперва лишь уворачиваясь от толчков и пинков, а затем и перейдя к более активным действиям. Седой старичок с узкой белой бородкой, потрясая над головой красным удостоверением, что-то кричал и громко возмущался, но его быстро отодвинули в сторону. Крупная женщина преклонных лет, визжа и отчаянно матерясь, пробивалась вперёд – и ей это явно удавалось. Оценив её пробивные способности, Захар пристроился сзади. С головы стоявшей рядом молодухи упала на землю шапочка. Пытаясь её достать, девушка наклонилась и сильно двинула ему локтем в пах. Всё смешалось – громкие вопли, смех, сальные шутки и злые проклятия.

– Быдло! Мы все – быдло! – с остервенением кричал выброшенный из толпы седой старик.

Через полчаса Захар протиснулся через вновь открывшуюся заветную дверь. Ещё минут пятнадцать понадобилось для того, чтобы подойти к прилавку. К его удивлению, никаких ограничений для продажи «в одни руки» не было. Возможно, произошёл управленческий сбой, либо магазину надо было побыстрее всё распродать, чтобы пораньше закрыться. Еле протиснувшись обратно к выходу и с трудом выбравшись из напиравшей на улице толпы, он отошёл в сторону, поставил на вытоптанный газон отяжелевшую хозяйственную сумку и глубоко вздохнул. В сумке лежали пять бутылок «Пшеничной», две бутылки полусладкого советского шампанского, подозрительного вида портвейн и бутылка венгерского муската.

Несмотря на все его опасения, свадьба прошла без эксцессов. Юля в белом платье и кокетливой шляпке была очаровательна. После ЗАГСа первым делом возложили цветы к памятнику Ленина. Вернувшись домой, до поздней ночи сидели за сдвинутыми столами с приготовленными Юлей закусками и горячими блюдами. Лубсан пришёл самым первым и помогал Ивану Николаевичу освоиться с ролью тестя. Из Иркутска приехали немногочисленные родственники Малышевых. Пришли две Юлины подруги, а из товарищей Захара были Никита Уваров с женой и Игорь Зябликов со своей малолеткой, на удивление тихой и послушной. Отдав Захару в прихожей новенькую дублёнку, она произнесла своим детским голоском:

– А я вас помню! Вы тогда ещё сильно ругались.

Сам собой завязался общий разговор, плавно переходивший с одной темы на другую и прерывавшийся бесхитростными тостами и криками «Горько!».

Потом слово взял Никита:

– Дамы и господа! Прошу минутку внимания. Предлагаю выпить за геодезистов и примкнувших к ним топографов. Кто-нибудь из вас знает, какое самое главное правило у геодезистов? Пузырёк на середину! Но шутки в сторону. Вот перед вами сидит мой друг Захар. Сама скромность. А ведь два года назад он мне жизнь спас. Дело было в конце зимы. Поздно вечером мы с ним шли вдоль берега по байкальскому льду. Идём и зимовьюшку высматриваем, то в одной губе, то в другой. А её всё нет и нет. Уже заполночь, холод жуткий, ветер прямо в лицо. Короче, я полностью обессилел, вырубился и упал прямо на лёд, лицом вниз. Так этот молодой человек меня растолкал, силой на ноги поставил и помогал идти, пока зимовье не нашли. Закон тайги – оставишь в беде слабого, не будет тебе удачи. Про это роман можно написать. Так и озаглавить – «Закон тайги». Только с таким названием уже, наверно, не один роман написан. В общем, за геодезистов и топографов! За тех, кто в поле!

– И за их жён! – выкрикнул Лубсан под всеобщий гул одобрения.

Не было и в помине той атмосферы недоговорённого лукавства, которая так давила Захара во время его прошлогодней свадьбы, проходившей в дорогом ресторане, с чужими и непонятными людьми. Сегодня же он непринуждённо разговаривал со всеми по очереди, пил, ел, целовался с молодой женой и чувствовал себя вполне счастливым человеком.

Когда гости начали расходиться, выяснилось, что иркутянам негде спать. Пошептавшись с ними, Юля предложила Захару отдать их комнату для ночлега родственникам, а самим переночевать у её подруги Анюты – той самой, у которой она тогда допоздна задержалась. Так и сделали. Подруга жила в однокомнатной квартире. Её сожитель, молодой прапорщик, служивший в расположенной поблизости войсковой части, уже спал. Анюта постелила им на кухне, прямо на полу, принесла одеяло и подушку, подмигнула и закрыла за собой дверь.

Юля прыснула.

– Вот это да… первая брачная ночь! Всю жизнь о такой мечтала.

На полу им было ничуть не хуже, чем в собственной спальне. Суровость обстановки компенсировалась молодостью и немалым количеством выпитого. В кульминационный момент они чуть не перевернули кухонный стол, но постепенно угомонились.

Захар быстро провалился в чёрную бездонную яму. Вдруг его полоснул по глазам яркий луч карманного фонаря. Он застонал и повернулся на другой бок. Послышались тихие шаги. Кто-то стоял рядом и чуть слышно дышал. Свет слепил его, поэтому он сел и вытянул вперёд левую руку. Постепенно в полумраке, по ту сторону луча, проступил неясный силуэт. Молодая женщина, одетая в длинное шёлковое платье, попятилась от его вытянутой руки.

– Ты кто? – еле слышно прохрипел он.

– Меня зовут Рашми. Добро пожаловать в Бомбей!

– Какой Бомбей? Я хочу домой. Верни меня, пожалуйста, домой. Меня жена ждёт!

Рашми мелодично рассмеялась.

– Подождёт тебя жена, ничего с ней не сделается. Встань и подойди ко мне.

Захар поднялся и, смущаясь собственной наготы, подошёл к девушке. Она протянула руку в сторону открытого окна, за которым занимался новый день.

– Посмотри туда. Это Дхоби. Самая большая в мире прачечная под открытым небом. Видишь, на верёвках сушится бельё?

Выстиранное бельё висело везде, где только можно было его повесить. Под ним, в бетонных ёмкостях, заполненных водой, лежали груды замоченного белья.

– Я из касты неприкасаемых, – продолжала Ракшми. – Мои родители и братья работают здесь всю жизнь. Стирают бельё, сушат, гладят…

– А ты?

– А я отстирываю мужские грехи. Ты разве не понял?

– Но у меня нет грехов! – запротестовал Захар.

Ракшми приложила указательный палец к губам и взволнованно прошептала:

– Не говори так. Грехи есть у всех, особенно у мужчин.

Захар вспомнил, что он голый, и прикрылся ладонью левой руки. Ракшми заметила его жест и грустно произнесла:

– Грех не там!

– А где он?

– В сердце! Иди ко мне, я его почищу! Ты должен перестать строить из себя святого и освободиться от грехов. Иначе ты никогда не будешь счастлив!

– Но я ведь не имею права к тебе прикасаться!

– Это и не нужно, касаться тебя буду я.

Она достала из ящичка с резной дверцой аккуратно сложенный кусок зелёной ткани и осторожными движениями начала очищать его грудь. Стало нестерпимо сладко, сильно закружилась голова. Захар невольно качнулся и сбил Ракшми с ног, после чего они оба оказались на полу. Её приоткрытые губы почти касались его губ. Он прижался к ним – сначала с опаской, потом уверенно и страстно.

Ракшми застонала и Юлиным голосом сонно произнесла:

– Захар, я хочу спать!

Июнь

Чем меньше времени оставалось до выезда в поле, тем больше Захар мрачнел. Он понимал, что в лучшем случае вернётся в город в октябре, а в худшем – ещё позже. Как переживёт Юля его многомесячное отсутствие? Не начнётся ли опять бракоразводная бодяга, как это было с Алиной? Перебрав все возможные варианты, он пришёл к выводу, что ехать в поле надо им обоим. К его удивлению, Юлю уговаривать не пришлось. Постоянной работы у неё не было, дома ничего не удерживало, а о смене обстановки она думала и сама. Была и ещё одна веская причина. У Ивана Николаевича появилась женщина, с которой он встречался сначала тайком от них обоих, а потом и открыто, перестав наконец таиться. За время их отсутствия он вполне мог бы создать семью.

Больше всего Захар боялся, что Юля не выдержит трудностей таёжной жизни и станет обузой для бригады. Случись такое – нянчиться с ней он не станет, просто отправит домой, а тогда – прощай, семья и здравствуй, общага. Другой опасностью было само присутствие женщины в мужском коллективе, вдали от цивилизации. Женщина на корабле – не к добру, тут всё понятно и без слов. А во время эхолотных промеров им придётся вместе работать на корабле, пусть даже с ночёвками на берегу. Как к этому отнесётся команда? На берегу же им, скорее всего, придётся жить в одной палатке, на глазах у всей бригады. Сможет ли Юля к этому привыкнуть? В институте преподаватели постоянно приговаривали: «Геодезия – не женское это дело!». Но Захар знал, что женщина-полевик – не такое уж редкое явление. Возможно, что в его бригаде будут и другие женщины. В прошлом году на Байкале он работал со студентками-практикантками.

В конце концов Юлю оформили сезонной рабочей. Она прошла инструктаж по технике безопасности и сделала прививку от клещевого энцефалита. После этого, как по заказу, в его бригаду определили крупнотелую, острую на язык студентку Ираиду, приехавшую «за запахом тайги» из новосибирского геодезического института. Это разом решило все вопросы и сомнения. Устроился к нему также рабочий Миха – бывалый сибиряк лет под сорок, с большим уголовным стажем. После завершения закладки геодезических центров к бригаде должен был присоединиться и топограф Игорь Зябликов, уже уехавший вместе с Толстихиным на Зею.

Часть личных вещей и производственного оборудования отправили трёхтонным контейнером.

Наступил долгожданный день отъезда. До амурской станции Тыгда предстояло добираться поездом, а оттуда до базы партии – на грузовой машине. Тёплым июньским вечером поезд нехотя отошёл от улан-удэнского железнодорожного вокзала, постепенно разогнался и покатил-постучал по Транссибирской магистрали на восток. Ехали вчетвером в одном плацкартном вагоне. Захару и Михе достались верхние полки, женщины расположились внизу. Завязалась бесконечная болтовня, которая, при всей её пустоте и необязательности, помогла им поближе познакомиться. За окном одно за другим замелькали знакомые названия станций – Чита, Чернышевск, Ерофей Павлович…

– Кто назовёт фамилию Ерофея Павловича, тому ничего не будет! – объявил Захар. Народ безмолвствовал, поэтому пришлось тут же раскрыть карты:

– Хабаров! Тот самый первопроходец, в честь которого назван Хабаровск. Заодно поздравляю с историческим моментом – мы въехали на территорию Амурской области!

Утром третьего дня они сошли с поезда, прибывшего в Тыгду. Толпа быстро схлынула, и на обезлюдевшем перроне осталась лишь их небольшая группа, если не считать двух бродячих собак, гревшихся под утренним солнцем.

Из телефона-автомата Захар позвонил жившему в Тыгде представителю экспедиции Жоржику, носившего русско-китайскую фамилию Тимочан. Через час за ними приехал ГАЗ-66 с зелёным тентом и двумя лавками в кузове. После краткого знакомства Жоржик помог геодезистам загрузить вещи и подняться в кузов, сам сел в кабину и скомандовал шофёру:

– В Зею!

Предстояло проехать сто тридцать километров. С каждой стороны тента имелось по два продолговатых пластиковых оконца – как раз по одному на каждого пассажира.

– А где сам Амур-то? – спросила Ираида.

Захар оживился:

– Вон там, сзади. Отсюда не видно. Он отделяет Советский Союз от Китая. Ну… вот вам небольшой урок географии. Параллельно Амуру, только чуть в стороне, мы ехали на поезде до Тыгды. Теперь представьте себе карту области. Примерно посередине, с севера на юг, течёт река Зея. На севере – горы, на юге – равнина. Город Благовещенск знаете? Мы до него немного не доехали. Ну так вот, он стоит у впадения Зеи в Амур. А посреди этой самой Зеи расположен город, который тоже называется Зея. Чуть севернее него много лет тому назад речку перегородили плотиной и построили ГЭС. Не так давно она заработала на полную мощность. Вода затопила окрестные леса, пастбища и с десяток населённых пунктов – получилось Зейское водохранилище. Вот к нему мы и направляемся. Будем заниматься геодезическими измерениями и эхолотными промерами, чтобы потом сделать топографическую карту дна. Нет, не всего водохранилища. Пока лишь одной его части. Кстати, местные часто говорят – Зейское море. По объёму воды это третье водохранилище в СССР, после Братского и Красноярского. На западном берегу расположен посёлок, он так и называется – Береговой. В нём находится наша база партия. Именно туда мы и едем. Часть наших людей уже там, нас дожидаются.

Часа три машина, трясясь на ухабах, перепрыгивая через многочисленные ямы и трещины, то и дело пересекая дышавшие на ладан деревянные мосты, где по асфальту, а где и по щебню, везла их на север. Дорога была латаная-перелатаная. Чем больше они отдалялись от Тыгды, тем круче становился рельеф. Равнинная, нередко заболоченная местность постепенно сменилась чередовавшимися ярко-зелёными сопками. В долине Зеи дорога пошла через густой хвойный лес.

Город Зея оказался провинциальном райцентром с маленькими деревянными домами и типовыми пятиэтажками. На въезде машину остановили гаишники. Они проверили личные документы, осмотрели вещи в кузове и спросили Тимочана о маршруте. Жоржик показал нужную бумагу, после чего им разрешили продолжить путь. Шофёр, оказавшийся местным жителем, завернул в столовую. Не евшие с утра, они с аппетитом пообедали, после чего сразу же поехали дальше.

По прямой до Берегового было рукой подать, но в тайге редко передвигаются по прямой. Главным препятствием была река Гилюй, впадавшая в Зею с западной стороны. Проблема заключалась в том, что после создания водохранилища устья всех притоков, стекавших со склонов окрестных гор, в том числе и устье Гилюя, оказались затоплеными. Не случайно вопрос жизни и смерти у местных жителей, отправлявшихся тогда в путь, звучал так: «А Гилюй пускает?». От поведения этой реки зависела вся жизнь обитателей Берегового – в Зее находились и центральная районная больница, и аптеки, и роддом. Неухоженная грунтовая дорога с кое-где подсыпанным гравием обходила затопленное устье Гилюя, делая большой крюк по холмистой местности. Проехали село с громким названием Золотая Гора, перевалили через хребет Тукурингра и спустились к бурной реке. Машина остановились на отлогом берегу, у паромной переправы.

Переправа по неизвестным причинам не работала. Паромщика найти не удалось. Во всей округе не было ни души. Тимочан, переговорив с шофёром, высунулся из машины:

– Молодёжь, сейчас будет немного страшно. Держитесь крепче! Переедем речку на машине.

Полноприводной ГАЗ-66 не случайно назывался грузовым автомобилем повышенной проходимости. Мотор завёлся, машина подъехала к реке и медленно, не останавливаясь, продолжила движение в сторону противоположного берега. Юля ухватила Захара за руку и закрыла глаза. Местный шофёр с детства знал маршрут. Вода доходила до самого кузова, мотор оглушительно ревел и грозился вот-вот заглохнуть. Было страшно представить, что машина может внезапно остановиться посреди реки с таким стремительным течением. Но она уверенно, по накатанному дну, пересекла буйную реку и выбралась на другой берег.

– Вот вам первый закон тайги, – сказал Захар своим ошеломлённым спутникам. – Или ты, или тебя.

После переправы дорога резко повернула на восток. Через восемь часов после выезда из Зеи, поздно вечером, приехали в Береговой. Машина остановилась перед деревянным бараком, в котором разместилась база партии. Чуть поодаль возвышался крепко сколоченный амбар, служивший складом. Посреди двора стоял приземистый вездеход.

Люди выбрались из машины и заходили взад-вперёд, разминая отёкшие ноги. Тут же налетели прожорливые комары и несметная туча мошки. На шум из барака вышли Фёдор с Игорем, за ними показался начальник партии, Сергей Петрович Устюжанин.

Приземистый и круглолицый Петрович принадлежал к исчезающему виду вечных полевиков, ненавидящих городскую суету и с трудом терпящих своих чересчур привязанных к быту жён. С недавних пор он был разведён и теперь сполна наслаждался свободой. Его знали не только как опытного геодезиста, но и как неплохого психолога, легко разрешавшего самые сложные ситуации.

– Петрович, пустишь на ночлег? – улыбнулся Захар.

– Ясен пень! Заходите по одному.

На ужин Петрович распорядился подать котлеты из щуки. Выпили по сто грамм, поговорили о том о сём, и стали готовиться к ночлегу. Бригаде Захара выделили одну просторную комнату с четырьмя металлическими кроватями, большим столом у окна и несколькими стульями. Вместе с кладовщиком они сходили на склад и получили спальные мешки из верблюжьей шерсти с чистенькими белыми вкладышами.

Начиналась новая, полевая жизнь.

Проснулись поздно. После чая Захар предложил Юле прогуляться. Первым делом они по грунтовой дороге спустились к берегу, который оказался в километре от базы. Солнце давно уже освещало безмятежную синюю гладь водохранилища. Зелёные склоны покрытых лиственницей сопок пестрели сиренево-розовыми вкраплениями отцветавшего рододендрона.

– Помнишь песню, Юля? «Где-то багульник на сопках цветёт…». Вон, полюбуйся! Это не иначе как про нашу Зею написано.

– Совсем как на Байкале… Даже тайга похожая. Зачем надо было так далеко ехать? – засмеялась она.

– А вон там, видишь, устье речушки? Это Малые Дамбуки. В её честь и село раньше называлось Дамбуки. Когда его затопило, чуть повыше построили новый посёлок – наш Береговой. И случилось это, если не ошибаюсь, лет пятнадцать назад. Ты тогда ещё даже в школу не ходила.

Он привлёк к себе жену и поцеловал её в шею.

– А те мужики что делают? – увернувшись, спросила Юля.

– Рыбу ловят! Подожди, через несколько дней сама рыбачить будешь. Понравились котлеты из щуки?

Поселок прятался в соснах. Разбитые по единому плану улицы располагались в строгом шахматном порядке, жилые дома утопали в черёмухе и цветах.

– А кто тут живёт, в посёлке?

– Разные люди – и охотники, и рыбаки, и лесозаготовители. Золотарей много. Тут ведь прииск расположен. Драг везде полно. Смотри внимательно под ноги, вдруг золото сверкнёт! Ладно, пошли домой.

– Домой? Что-то я себя как дома ещё не ощущаю… – призналась Юля.

На базе партии Захар обсудил с Петровичем ближайшие планы. Предполагалось начать работы с дальнего объекта, расположенного в противоположной, восточной части водохранилища, в районе посёлка Бомнак. Это очень заинтересовало Захара, потому что в давние времена в Бомнаке жили эвенки-проводники его любимого писателя-геодезиста Григория Федосеева. Туда планировалось перелететь на вертолёте.

Он собрал свою бригаду и рассказал о том, что удалось узнать.

– А что это за работы? – поинтересовалась Ираида. – Чем конкретно мы будем заниматься?

– Главная наша задача – измерять глубины водохранилища в пределах объекта, точка за точкой, по параллельным галсам. В идеале – эхолотом с катера, в худшем случае – ручным лотом с моторной лодки. Катера пока нет, Петрович вовсю его ищет. Но промерами мы займёмся позже. До этого надо будет обеспечить их плановое обоснование. Попробую объяснить так, чтобы поняли и Миха с Юлей. Для того, чтобы нанести точку с известной глубиной на карту, надо знать её координаты. Чтобы их получить, Ираида и Игорь будут стоять на теодолитных постах и одновременно, по моим командам, засекать положение катера или лодки. Координаты постов известны, местоположение каждой точки можно будет потом легко вычислить. Но самих теодолитных постов в природе ещё не существует. Их надо будет предварительно наметить на местности. В буквальном смысле слова позакапывать в землю геодезические знаки. Над большинством из них – построить деревянные пирамиды. Этим займутся закладчики и строители из бригады Толстихина. И уже по готовым геодезическим знакам мы с вами проложим вдоль берега полигонометрический ход.

– Зачем? – впервые подала голос Юля.

– Чтобы вычислить их плановые координаты.

После этого несколько дней они ждали контейнер с вещами и имуществом. Кроме того, где-то задержались картографические материалы, без которых невозможно было начинать. Чтобы не терять время даром, Петрович предложил Захару заняться поверками теодолитов, светодальномера и тахеометра.

Не очень надёжный советский тахеометр ТА-5 был всё же самым удобным для предстоявшей работы, потому что он измерял и углы, и расстояния. Однако тахеометр не подавал признаков жизни, потому что не работал новенький аккумулятор. Захар копался с ним часа два, пока не сообразил, что на заводе забыли поставить перемычку между банками.

– В то время, когда всё прогрессивное человечество строит коммунизм, враг не дремлет! – пошутил помогавший ему вездеходчик Витя Глухов по прозвищу Глухарь

После этого Захар определил необходимую для измерений циклическую поправку тахеометра и с облегчением вздохнул – она оказалась в допуске.

Ночью в бригаду Фёдора Толстихина приехал новый рабочий. Ходьба взад-вперёд по коридору и громкие разговоры разбудили обитателей базы. К утру вся бригада Фёдора на вездеходе уехала в тайгу.

День прошёл в бесплодном ожидании новостей. Вечером, после ужина, Захар и Юля продолжили обследование окрестностей базы партии. Прогулявшись по крайней улице посёлка, они свернули в соседний сосновый бор и, держась за руки, медленно пошли по мягкой земле, покрытой хвоей и прошлогодними шишками. Под старой разлапистой сосной лежал толстый пласт сухой хвои. Захар бросил на него свою куртку, опустился на неё и притянул к себе о чём-то задумавшуюся Юлю. Она не сопротивлялась, но и не реагировала на его ласки – просто молча уступила загоревшемуся мужу. Наверху при каждом дуновении ветра шуршали пушистые ветки. Придя в себя, Захар перевернулся лицом к потемневшему небу. Словно отрывок из давнего, неоконченного разговора с самим собой, в голове промелькнуло: «Тяга. Обычная тёмная тяга…».

Рядом с ним раздался горький всхлип.

– Юлька, ты что? Почему ты плачешь?

– Потому что ты меня не любишь. Я знаю, что ты притворяешься. Ты умный, образованный, а я кто? Дурочка с переулочка…

Он растерянно целовал её заплаканные глаза, пытаясь найти правильные слова, но так и не нашёл их.

Стояли ясные солнечные дни – идеальное время для геодезических измерений. Но работы не было. Сначала ждали Петровича, уехавшего в Тыгду на поиски пропавшего контейнера. Потом, когда контейнер нашёлся, а на складе были получены под роспись палатки, рулоны кошмы, коробки с продуктами – тушёнкой, макаронами, чаем, сгущённым молоком и прочими таёжными деликатесами, ждали вертолёта, который должен был забросить их в Бомнак. Вертолёт так и не прилетел, потому что у руководства поменялись планы. Решено было заняться съёмкой ближнего объекта, расположенного в западной части водохранилища. Теперь ждали, когда бригада Толстихина закончит закладку геодезических центров. Эта работа отнимала уйму времени, потому что для рытья ям под металлические знаки приходилось кострами оттаивать вечную мерзлоту. Фёдор работал втроём – с Игорем и с недавно приехавшим из Улан-Удэ молодым рабочим, которого никто ещё ни разу не видел.

После единственной рекогносцировки, проведённой вместе с Фёдором на моторной лодке, Захар сводил свою заскучавшую бригаду в поселковый книжный магазин, где на полупустых полках неожиданно оказался «Зверобой» Фенимора Купера – каждый купил себе по одной книжке. В обмен на макулатуру в магазине продавали романы Мориса Дрюона о французских королях. Ираида тут же поделилась воспоминанием:

– У нас в Новосибирске один мужик собирал все книги Дрюона. Чтобы их заполучить, он сначала собрал полные собрания сочинений Ленина и Горького, а потом уже сдал их в пункт вторсырья. И ведь приняли. Никто даже не пикнул!

По дороге на базу Юля с Ираидой заговорились и отстали от мужчин. Молчун Миха не выдержал и поинтересовался:

– Вы с Юлей женаты или просто живёте вместе?

– Женаты. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты купил две одинаковые книжки – одну для себя, другую для Юли. Женатые люди так не поступают.

Замечание было справедливым. Захар задумался… И в самом деле, он не вполне осознавал себя женатым человеком. По инерции ему продолжало казаться, что это лишь романтическое приключение, которое неизвестно ещё чем закончится. Юля – его жена? Кто бы мог подумать!

– А ты, Миха, как тут оказался? – спросил он, чтобы поддержать прервавшийся разговор.

– Я? Из-за бабы! После последней отсидки решил завязать…

– Которой по счёту?

– Четвёртой. И самой глупой. Почистили с кентом одну квартиру, потом нашли в холодильнике бутылку коньяка. Выпили, расслабились. Хозяин был в отъезде, поэтому сильно не переживали. Я за разговором куртку снял и повесил на спинку стула. Там она и осталась – только дома про неё вспомнил. Летняя ветровка, вспомнил и забыл – не жалко. А потом оказалось, что в кармане лежала квитанция из Дома быта с моей фамилией.

– Ну и…

– Отсидел, вернулся в город, слонялся без дела, бичевал… У меня ведь ни кола, ни двора. Мать живёт в Улан-Удэ, но к ней стыдно было идти за помощью. Прибился к одной девахе, и знаешь – как-то так хорошо сошлись, что мне больше ничего и не нужно в этой жизни. Только без денег худо. Калымил, конечно, где придётся, но это копейки. А на ней одёжа вся поистрепалась. Собрался было за старое взяться, чтобы тряпок прикупить, но она догадалась и говорит: «Вот заработаешь денег законно, так, чтобы справка была из бухгалтерии – живи здесь со мной хоть до скончания веков. А ворованного мне не нужно». Я помыкался, потыркался, пока кто-то не надоумил в экспедицию зайти. Так вот и попал к тебе.

Однажды из любопытства они пообедали в поселковой столовой. Комплексный обед ничем не отличался от обычного улан-удэнского – салат из квашеной капусты, картофельный суп, пережаренная котлета с макаронами и чай с сахаром. Ираида ничего не стала брать, присела рядом да так и просидела с брезгливым выражением лица. Все остальные с аппетитом поели и стали собираться к выходу. Миха особенно нахваливал котлету с чесночком.

Ираида не выдержала:

– Ребята, вы меня извините, но как можно есть эту гадость? Во-первых, суп без мяса – там один комбижир, неужели не видно? Мясо спёрли. Если котлета пахнет чесноком, значит она сделана из протухшей говядины. Плюс там наполовину добавили хлеба. Но очень может быть, что и недоеденной вчерашней пищи. Той же яичницы, например, или какого-нибудь гарнира. То, что вы называете чаем – не чай, а моча. Знаете, как его готовят? В бак с кипятком добавляют жжёный сахар и немного заварки грузинского чая третьего сорта. Оставляют на ночь на слабом огне. К утру получается вот эта сладкая бурда без вкуса и запаха. Откуда я всё это знаю? Подрабатывала в столовой на каникулах!

– Не любишь ты, Ира, советский общепит! – засмеялся Захар.

А Миха, облизав ложку, негромко заметил:

– Просто она баланду в СИЗО не ела!

Каждый день они спускались к водохранилищу, надеясь искупаться, но вода была ещё слишком холодной. По вечерам пили пиво и играли в тысячу. Как-то ночь напролёт отмечали Михин день рождения, причём вместо подарка Захар выдал имениннику пачку чая для приготовления чифиря.

Ираида нашла в посёлке баню и повела туда Юлю. Вернулись они такими свежими и похорошевшими, что Миха с Захаром, переглянувшись, тут же начали собираться. В мужском отделении было пусто. В парилке на верхней полке сидел раскрасневшийся и разомлевший от жары, интеллигентного вида мужчина, назвавшийся местным пастухом. По его словам выходило, что пасти колхозных коров намного приятнее, чем сидеть на партсобраниях. Мужчина похвастался, что за работу ему платят четыреста рублей без накруток. Захар даже крякнул от досады. В городе его зарплата не превышала сто двадцать рублей. Загадочный пастух поведал также, что на днях в Москве секретарем ЦК партии по вопросам строительства стал Борис Ельцин.

– Этот гусь задаст шороху! – приговаривал мужчина, похлёстывая себя по спине берёзовым веником. После этого, безо всякого перехода, он сообщил, что в ленинградском «Эрмитаже» какой-то псих попытался уничтожить картину Рембрандта «Даная».

– Извините, а вы местный? – не выдержал Захар.

– Скорее да, чем нет, – парировал пастух, и тут же добавил – Было время, жил в Ленинграде. Три года отпарился тут неподалёку, недавно освободился и стал местный.

– А что вы думаете про Горбачёва?

– Гм… Боюсь, ребята, так мы до утра из бани не выйдем. Если очень коротко – все эти ускорения да торможения скорее доломают машину, чем исправят. Власть перекрашивает фасад, а надо бы дом снести и построить новый. Фундамент-то негодный! Но даже это не главное. Бестолковые жильцы и райский дворец в момент ухайдакают. Люди! Что толку экономику реформировать, если народ разучился головой думать, от власти подачек ждёт? Эта коммунистическая идея людей развратила. Мы ведь все – и я, и вы – по вечерам над ней смеёмся, а по утрам и сами надеемся – а вдруг что выгорит? Пахать надо, а мы халявы ждём. Потому что интереса нет. Вот ты про Горбачёва спрашиваешь… Так он ведь сам не знает, чего хочет. Ничего у него не получится. Людей надо заинтересовать, чтобы поддержка снизу была. Так обрисовать конечную цель, чтобы все к ней кинулись, как в магазине за импортными сапогами. А он за пьянство взялся! Сук рубит, на котором сидит. Тьфу!

На следующий день неугомонная Ираида повела Миху, остолбеневшего от женского внимания, в клуб на «Любовь Яровую». Сразу же после их ухода Захар, подмигнув жене, задёрнул шторы и закрыл дверь на ключ. На этот раз Юля не плакала, но в ней словно что-то щёлкнуло. Она выглядела озабоченной и отвечала на его приставания через силу. Казалось, это не его законная жена, а просто встреченная на улице давняя знакомая, зашедшая по старой памяти.

Утром, после завтрака, погода изменилась. Задул сильный ветер, по оконным стёклам забарабанили первые капли дождя. Каждый лежал одетым на своей кровати и читал Купера. Во дворе загрохотал приехавший вездеход, послышались мужские голоса. Через минуту в открытую дверь ввалились Фёдор с Игорем и смазливый парень лет двадцати, судя по всему – новый рабочий. Незнакомец, увидев в глубине комнаты повернувшуюся на шум Юлю, чуть заметно подмигнул ей.

– Что, братья-кролики, не ждали? – захохотал Фёдор, подавая руку Захару. – Всё, дорогой. Мы своё дело сделали, можешь начинать свою полигонометрию!

Это была отличная новость – теперь хоть завтра съезжай с базы партии и приступай к измерениям. С этого момента техник-топограф Игорь поступал в его распоряжение. Феде же с рабочим и ожидавшимся подкреплением предстояло заняться строительством деревянных геодезических сигналов над заложенными металлическими центрами.

Бросив случайный взгляд на Юлю, Захар поразился – её лицо было пунцовым, она не знала, куда себя девать. Когда парни ушли к себе, Захар объявил:

– Ну всё, молимся на погоду. Если она наладится, завтра же съезжаем отсюда и ставим палатки на берегу. Засиделись!

Подойдя к Юле, он шепнул:

– Пойдём, прогуляемся?

Дождь перестал, но небо было ещё затянуто тучами. Они вышли из дома и направились в сторону водохранилища.

– Что с тобой, Юльчик? Кто этот парень? Я видел, как он тебе подмигивал.

Она подняла голову и грустно на него посмотрела.

– Это мой одноклассник, Андрей Соколов. Помнишь, той ночью мужики приезжали на базу? Я тогда сразу узнала его по голосу. Это моя первая любовь, – она поколебалась, но добавила – И мой первый мужчина.

Июль

«Странная штука жизнь – ты существуешь сам по себе, самостоятельно мыслишь, сравниваешь чужой жизненный опыт со своим и, наконец, понимаешь, как тебе хотелось бы жить – с пользой и для себя, и для общества. Но сделать это не можешь. Вместо движения вперёд ты, как по колее, едешь в тупик, потому что на самом деле проживаешь не свою жизнь – ту самую, обдуманную и выстраданную, а навязанную тебе каким-нибудь Старшим Братом… Чтобы оставаться самим собой, надо как можно больше от этого брата отдалиться. Стоп-стоп! Что это за Старший Брат? Где я про него слышал?». – Ответа на свой же вопрос давно проснувшийся Захар, лежавший в спальном мешке и поглядывавший сквозь приоткрытый полог палатки на занимающееся утро, так и не нашёл. Солнечные лучи преломлялись через капли дождя, которыми была покрыта сосновая ветка перед входом. Он выбрался из спальника, разбудил спавшую в своём мешке Юлю, оделся и выбрался наружу. Миха добросовестно возился у костра, подкладывая в него никак не желавшие загораться сырые дрова. «Просил ведь его вчера занести дрова в хозяйственную палатку!», – поморщился Захар. Ночью прошёл дождь, но сегодня, похоже, день будет сухим. Бог даст, можно будет начать работу. Он оторвал со ствола ближайшей берёзы кусочек бересты, принёс пучок сосновых веточек, а для надёжности положил под растопкой таблетку сухого спирта. Когда костёр разгорелся, он прижал ко рту ладони, сомкнутые в виде рупора, и громко крикнул:

– Рота, подъём!

Палаточный лагерь, разбитый на песчаном берегу водохранилища, ожил и зашевелился. Через мгновенье вездеходчик Глухарь уже наматывал портянки и вталкивал ноги в кирзовые сапоги, Ираида с кружкой воды в руке чистила зубы, а Игорь курил, сидя на выброшенном волнами обкатанном бревне. В небольшом отдалении друг от друга стояло пять палаток – одна двухместная, его с Юлей, три одноместные и одна крохотная, выделенная под продукты и кухонное хозяйство. За палатками лежала вытащенная из воды моторная лодка. Чуть выше лагеря, на небольшой лесной опушке, стоял вездеход.

Пока Миха кашеварил, Захар связался по рации с базой партии и доложил обстановку. Сегодня он планировал начать полигонометрический ход. Петрович не возражал.

Юля из палатки так и не вышла. В последнее время она неважно себя чувствовала, жаловалась на депрессию, поэтому Захар решил оставить её в лагере, вместе с Михой. После завтрака он перепроверил тахеометр, карты, полевые журналы, собрал сухой паёк и кивнул Глухарю. На грохочущем вездеходе бригада отправилась в тайгу, на поиски первого геодезического сигнала, с которого предстояло начинать полигонометрию. Поиски отняли часа три, пришлось изрядно понервничать, но всё кончилось благополучно. Забравшись по внутренней, успевшей прогнить, лестнице с тахеометром за спиной и полевой сумкой на боку на площадку потемневшего от времени деревянного сигнала, Захар достал из футляра бинокль и внимательно осмотрел окрестности. Для привязки хода требовалось найти вершину находившегося в нескольких километрах геодезического знака Дамбуки, но в бинокле мелькало одно лишь бесконечное зелёное марево. На поиски ушло около часа. Найдя наконец знак, Захар позвал ожидавшую внизу Ираиду – та с трудом взобралась на площадку. Открутили угловые измерения – он диктовал: «Круг лево… круг право…», а студентка записывала отсчёты в журнал наблюдений. Начало было положено. В лагерь вернулись подуставшие, но довольные собой.

– Захар, я хоть сто рублей заработаю на этой практике? – спросила его за ужином Ираида.

– Какая ты скучная! – пошутил он. – Не успела в тайгу приехать, а уже о бабле думаешь. А где жар молодых сердец?

– Жить без бабла, быть может, просто, – смеясь, подхватила студентка, – но как на свете без бабла прожить?

Прошла неделя. Работа постепенно продвигалась. Углубляться в тайгу больше не было нужды, поэтому Глухарь перегнал вездеход на базу. С пункта на пункт переезжали на моторной лодке, которой управлял Миха. Потом пошла полоса проблем, сходившихся в одну точку – палаточный лагерь на Зее.

Сначала начал барахлить тахеометр. Углы он выдавал без проблем, а каждое измерение расстояний было мукой. Петрович уехал с отчётом в Улан-Удэ, поэтому Захар радировал в экспедицию о сложностях с линейными измерениями. Ответ был ожидаемым – найти решение самостоятельно.

Вслед за этим начались лесные пожары, из-за которых целыми днями над водой висел плотный дым, не дававший работать. Спасаясь от огня, к Береговому из тайги вышло сразу несколько медведей. Из-за разгулявшейся стихии бригада с неделю провела в лагере. Каждый день ловили на спиннинг щук и купались в тёплой прибрежной воде. Расплодившиеся в невероятных количествах щуки клевали при каждом забросе спиннинга. Надо было только наблюдать, чтобы блесна не цеплялась за затопленные и плавающие деревья.

На душе у Захара было неспокойно. Лето в самом разгаре, а дело застопорилось. Выпавшие обильные дожди потушили пожары, но загнали бригаду на несколько дней в палатки.

– Игорь, всё забываю тебя спросить – где сейчас твоя подружка? – спросил Захар в один таких дней.

– В Улан-Удэ, ждёт моего дембеля. Мы ведь жениться собрались.

– Вот как? Отчаянный ты человек!

– На самом деле я полный идиот. Но ничего не могу с собой поделать. Она меня приворожила.

Как только небо чуть прояснилось, они встали в пять утра и отправились на моторке к очередному пункту полигонометрии. На этот раз над водой клубился не дым, а густой туман. К счастью, ветер быстро его разогнал. Передвигаться по водохранилищу на моторной лодке было очень опасно из-за множества полузатопленных стволов. Особенно много их было на мелководье. Не раз лодка на полной скорости на них натыкалась и чудом не переворачивалась. В некоторых местах стволы торчали из воды, как противотанковые надолбы.

– Захар, а как у нас с техникой безопасности? Разве на складе нет спасательных жилетов? – поинтересовалась Ираида.

– Представь себе – нет! Я радировал в экспедицию. Мне посоветовали свести переезды на моторке к минимуму и утроить бдительность.

Он промолчал о том, что первый же несчастный случай может отправить его за решётку.

Отнаблюдали углы и поехали на следующую точку. Линейные измерения отложили до лучших времён. А ехать на третий пункт уже не пришлось – заглох лодочный мотор «Привет». Копались с ним до самого вечера.

– Мотор с приветом! – объявил Миха.

Когда наладили мотор, выяснилось, что бензин на исходе. Вернулись в лагерь, и Захар сразу же пошёл на базу. Кладовщик развёл руками:

– Мил-человек, у меня только солярка осталась. Поищи сам бензин в посёлке.

Рядом с их лагерем ненадолго остановилась бригада Фёдора. По оставленным Захаром вехам рабочие строили десятиметровые сигналы на пунктах полигонометрии. От их расположения зависел успех всей летней кампании. Чтобы избежать затопления, надёжнее было бы ставить знаки подальше от берега, на возвышенных таёжных участках. Но тогда для обеспечения видимости между знаками пришлось бы каждый день рубить лесные просеки, а это была адская работа, требовавшая больших усилий и уймы времени. Кроме того, бухгалтерия очень неохотно оплачивала рубку просек. Поэтому Захар решил ставить геодезические знаки на мысах, у самого уреза воды, хотя было понятно, что это рискованно – при подъёме уровня воды они будут затоплены.

По вечерам Юля, как ни в чём не бывало, допоздна болтала с глядевшим на неё масляными глазами Андреем. Захару, озабоченному производственными проблемами, было не до этого.

Несмотря ни на что, до конца июля плановое геодезическое обоснование будущих гидрографических работ было закончено. Удалось выжать из дышавшего на ладан тахеометра невозможное и добить линейные измерения. На берегу водохранилища, вдоль всей границы объекта и на предусмотренном инструкцией расстоянии друг от друга, стояли геодезические знаки с возведёнными над ними новенькими деревянными сигналами.

Теперь предстояло привязать уровенный пост, находившийся на берегу, недалеко от лагеря, к пункту государственной нивелирной сети, а проще говоря – проложить нивелирный ход от поста до репера, находившегося в центре Берегового.

В один из погожих июльских дней Захар работал с нивелиром, а Юля, переходя от точки к точке, стояла с рейкой. Было нестерпимо жарко, оба устали, но жена старалась не подавать виду, что ей всё до чёртиков надоело. Получалось это у неё не очень убедительно.

– Рейку прямо держи! – то и дело кричал он, раздражаясь из-за её непонятливости.

Ближе к обеду погода испортилась. Заморосил дождь. Захар развернул и воткнул в землю над нивелиром зелёный геодезический зонт. Юля в лёгкой одежде стояла под усилившимся дождём, не понимая, почему её муж, такой правильный и справедливый, прячется под зонтом, а она мокнет. На самом деле выбора у него не оставалось – или промокнет жена, или пропадёт вся их дневная работа. Он записывал в полевой журнал отсчёты, а когда в очередной раз посмотрел в окуляр нивелира, то не увидел в нём рейки. Юля сидела на большом камне, смотрела в его сторону и зло кричала:

– Я больше не могу. Отвези меня домой!

Он подбежал к ней и попытался успокоить.

– Юльчик, осталось совсем чуть-чуть. Потерпи, пожалуйста! Иначе завтра всё придётся переделывать.

Она ничего не ответила, поднялась на ноги и пошла в сторону палаточного лагеря. Он побежал было за ней, но остановился. Между тем дождь перестал. Захар подозвал мальчика, вышедшего с мячом на улицу, и попросил его сделать хороший поступок для родины. Тот с радостью согласился и через минуту, боясь пошевелиться, держал рейку – неподвижно и строго вертикально. На каждой точке он стоял, как часовой на посту. За каких-то полчаса нивелирный ход был закончен.

Два дня они с Юлей не разговаривали.

Начали готовиться к промерам глубин. Случилось то, чего Захар опасался больше всего – катера найти не удалось. Петрович предложил начать промеры ручным лотом с моторной лодки. Самого ручного лота у них не было, но Захару пришла в голову счастливая мысль. В комплекте эхолота имелось тарировочное устройство – большой металлический диск, который с помощью лебёдки опускался на тросе в воду для того, чтобы определять точность эхолотных измерений. Захар решил использовать это устройство в качестве ручного лота. Для этого понадобилось лишь заменить непрактичный диск чугунной гирей. Гирю по его просьбе откуда-то принёс Миха.

Затем он чуть не подрался с Фёдором из-за моторной лодки – в интересах общего дела Петрович выделил её строителям геодезических сигналов. Работа опять остановилась.

– Дайте мне моторку, и я переверну Землю! – кричал Захар по рации вышедшему на связь главному инженеру.

По совету Игоря, он решил взять на складе складную пятиместную резиновую лодку.

– Хорошая мысль! – подтвердил оказавшийся рядом Фёдор. – На неё можно будет мотор поставить, а можно и на вёслах грести.

Взяв с собойМиху, они вчетвером отправились на базу партии. Лодку вытащили из склада во двор, распаковали и тщательно осмотрели, после чего кладовщик попросил Захара подписать накладную. Начинало темнеть. Перевезти лодку в лагерь можно было лишь на следующий день, поэтому Захар отдал её под честное слово, без расписки, на временное хранение кладовщику. Лодку сложили, отнесли обратно на склад и положили на прежнее место – прямо на песок у дальней стены.

Рано утром, вместе с Михой, он снова пришёл на базу партии и разбудил кладовщика. Тот, чертыхаясь, оделся, взял ключи и пошёл открывать склад.

Лодки на месте не оказалось. За ночь кто-то сделал глубокий подкоп в песчаной почве под дальней, невидимой из барака, стеной амбара, и вынес лодку.

Поиски ни к чему не привели. Захар уговорил только что вернувшегося из Улан-Удэ Петровича пойти вдвоём в поселковую милицию. Тот собственноручно написал заявление о краже лодки. Вернулись на базу вместе с хмурым немолодым милиционером. Осмотрев подкоп, мент поцокал языком:

– Да разве ж кто теперь её найдёт?

– А вы хоть попробуйте! – вскипел Захар. – Мы всё-таки не на берегу Тихого океана находимся. Тайга вокруг. Кто бы эту лодку не украл, она рано или поздно должна появиться на водохранилище…

– Хлопчик, – возразил милиционер, – тот, кто твою лодку вкрав, мог её увезти и в Зею, и в Тыгду, и даже на берег Тихого океана. Дело мы возбудим, но вряд ли что раскопаем.

Тем дело и кончилось. Петрович попросил Захара написать объяснительную записку, после чего отправил радиограмму в экспедицию. Стоимость украденной лодки была списана с лицевого счёта её последнего пользователя – инженера по морской геодезии Захара Степановича Сазонова.

Август

К палаточному лагерю прибился беспородный чёрный пёс, которого окрестили Рексом. Сначала его лишь потихонечку подкармливали из-за жалости, потом зачислили в штат, определили ему отдельную миску и соорудили просторную конуру. Захар сильно привязался к Рексу – настолько, что однажды решил взять его на свою первую охоту.

Под вечер, закинув за плечо ружьё, он позвал собаку и, обойдя стороной посёлок, углубился в тайгу. По широкой ложбине, поросшей стлаником, они вдвоём поднялись на невысокую сопку, спустились по противоположному склону и попали в густой сосновый лес. Оглушительно перепевались птицы, время от времени наверху трещал дятел, пахло ароматной хвоей. Вдруг Рекс насторожился. Стараясь не шуметь, Захар внимательно осмотрел ближайшие деревья. Чуть поодаль с ветки на ветку перелетел и скрылся в берёзовой листве крупный рябчик. Приготовив ружьё, Захар осторожно дунул в манок – рябчик тут же отозвался. Рекс с громким лаем побежал вперёд и спугнул осторожную птицу, которая с шумом взлетела над берёзой. Раздался выстрел и рябчик, перевернувшись в воздухе, упал на заросшую молодыми ёлочками поляну. Захар поднял ещё живую птицу и в замешательстве замер. На его поясе висел охотничий нож. Надо было одним единственным движением избавить рябчика от мучений и двигаться дальше, но это оказалось ему не по силам. Он смотрел в медленно закрывавшийся глаз смертельно раненой им безобидной птицы и чувствовал, как его безвозвратно покидает едва появившийся охотничий инстинкт.

Положив затихшего рябчика в кожаную сумку для дичи, Захар повернул обратно, то и дело подзывая носившуюся из стороны в сторону собаку. Поднявшись на сопку, он неуверенно осмотрелся и начал спускаться, но вскоре понял, что заблудился. Как назло, компаса в кармане не оказалось. Небо было затянуто тучами, поэтому сориентироваться по солнцу не удалось. Тогда он, положив на землю ружьё, взобрался на сосну, откуда посреди зелёного моря сразу же увидел светлый островок Берегового. Через полчаса он уже протягивал Михе добытого рябчика. Есть сваренный им мясной суп Захар не стал.

Этот хмурый рабочий с богатым уголовным прошлым, молчаливый и чутко реагировавший на малейшие проявления несправедливости, нравился ему больше, чем до тошноты правильная, резкая в суждениях студентка Ираида. Он не гнул пальцы, не встревал в разговоры, не надоедал рассказами о зоне. Утром по рации сообщили, что умерла Михина мама. Миха старался не подавать виду, но было ясно без слов, как ему тяжело. На следующий день Захар пошёл провожать рабочего до базы партии, откуда его должна была забрать поселковая машина, направлявшаяся в Зею. Миха решил лететь на самолёте в Улан-Удэ, на похороны матери. Было маловероятно, что он вернётся обратно, потому что заработанных им денег едва хватало на перелёт в одну сторону. О том, что он так и не смог законно заработать на одежду для своей сожительницы, не вспоминали. По дороге на базу Миха, немного поколебавшись, заговорил:

– Захар, бля буду, но ты плохо разбираешься в людях.

– С чего ты взял? – удивился Захар.

– Ты Федьку давно знаешь?

– Ну… с полгода, даже чуть больше. Мы ведь с ним в одной общаге жили.

– Да? Я этого не знал. Но это ничего не меняет. Это ведь он украл твою лодку.

Захар от неожиданности остановился.

– Фёдор? А ты откуда знаешь?

– Во-первых, на все сто я этого не знаю, но более чем уверен. Во-вторых, украл он её не сам. После того, как мы занесли лодку на склад, уже по темноте, он расспрашивал меня о моих местных знакомых. Я ему и рассказал про одного своего корефана. У меня их тут несколько. Федька настоял, чтобы я его с ним познакомил. Тут же пошли к моему дружку, Коляну Беспалому – посидели, выпили. Он недалеко от базы живёт. Потом они вдвоём о чём-то зашушукались. Я этому значения не придал, а потом и вовсе забыл об этом. А тут на днях встречаю Коляна. Стоим, базарим, а он мне и говорит: «Миха, спасибо за наводку!». Я сначала не понял, о чём это он. Смотрю, а он мне деньги протягивает. У меня, говорит, всё по понятиям – это тебе за лодку. Но я не взял ни копейки. Не веришь? Дело твоё, но мне тебя было жалко. Хороший ты человек, только мой тебе совет – будь пожёстче с нашим братом.

Проводив Миху, Захар рассказал обо всём Петровичу. Тот погладил ладонью отросшую бороду, подумал и медленно заговорил:

– Посуди сам. Ну, расскажешь ты всё это в милиции. Ясен пень – прямых улик против Фёдора нет. Он отмажется, но работать с нами дальше не захочет. Заменить мне его сейчас некем, всё дело встанет. Зачем нам этот геморрой? Допустим, Коляна этого арестуют. Денег за лодку от него ты никогда не получишь. Хуже того… Главное не шевелиться: есть маза получить дыроколом по башке. Захар, не хочу тебя пугать, но если ты полезешь на рожон, то его дружки тебя просто убьют.

– То есть, для общего блага я должен заплатить за сворованную у меня же лодку и молчать в тряпочку?

– Говно вопрос, – парировал Петрович. – Не для общего блага, а для твоего собственного.

Больше к этому разговору не возвращались.

Захар вернулся в лагерь и съел оставленный ему завтрак. Закурив сигарету, он походил взад-вперёд по лагерю, потом прошёлся вдоль берега. За первым мысом кто-то стоял со спиннингом, пристально вглядываясь в воду. Подойдя поближе, он узнал Фёдора.

– Ну что, клюёт?

– У меня всегда клюёт! – засмеялся тот и показал на ведро, из которого выглядывало пять щучьих хвостов. – Когда ты гидрографию свою начинаешь?

– Понятия не имею. Корабля нет, моторную лодку тебе отдали, резиновую – спёрли.

Фёдор забросил далеко в воду блесну и начал быстро крутить рукоятку катушки.

– Мне вот одно не понятно, – продолжал Захар. – Когда я получал лодку на складе, нас было пятеро – я, ты, Игорь, Миха и кладовщик. А ночью уже сделали подкоп. Если это кто-то со стороны, то как он узнал про лодку? Ну… допустим, о том, что на складе есть лодка, знать могли многие. А вот о том, что она лежит на песке у дальней стены склада, знали только мы пятеро.

– Чудак человек! – ответил Фёдор, снимая с крючка извивавшуюся в воздухе щуку. – Ты разве не понял? Твой Миха и спёр твою лодку. Один или со своими дружками. У него их тут знаешь сколько? Вся эта уголовная шушера быстро друг друга находит.

Захар промолчал.

Прошло три дня. Захар поставил Петровичу жёсткий ультиматум – или тот находит какое-нибудь судёнышко, или вся бригада с большим скандалом возвращается в Улан-Удэ. Это сработало – в поселковом леспромхозе спешно арендовали моторную лодку «Прогресс» с мощным мотором «Вихрь». Вместо Михи из города командировали нового рабочего. Им оказался… Никита Уваров.

Захар обрадовался такому подкреплению. На душе в последние дни было муторно, хотелось с кем-нибудь поделиться наболевшим.

Из Зеи Никита прилетел на попутном вертолёте.

– Привет, братила! – бросился к нему Захар. – А я уж не чаял тебя увидеть.

– Пацан сказал – пацан сделал! – широко улыбнулся тот.

– Ну, как там твоя семейная жизнь, как супруга?

Никогда не унывавший Никита чуть помрачнел:

– Век бы её не видеть! Достало всё, Захар. Не создан я, видимо, для семьи. Как свадьбу сыграли, так начала свои порядки наводить. С трудом вот к тебе сбежал, биополе восстанавливать. Нутром чувствую, что мы с ней не позже Нового года разведёмся.

На следующий же день бригада занялась измерением глубин ручным лотом, перекинутым через лебёдку, укреплённую на борту лодки. Игорь и Ираида стояли на теодолитных постах, Никита правил лодкой и крутил рукоятку лебёдки, а Захар по рации кричал постам: «Отсчёт!», после чего записывал показания лота в журнал наблюдений. Так за две недели они сняли большой залив возле лагеря и два залива поменьше. Всё это время Юля караулила лагерь и хлопотала по хозяйству.

Во время одного из утренних сеансов связи Петрович загадочно произнёс:

– Захар, взгляни-ка в сторону водохранилища, нет ли там чего интересного?

– Ничего не вижу… Погоди-ка, кажется, сюда идёт какой-то корабль.

– Во-во. Встречай. По многочисленным просьбам трудящихся – это для тебя. «Коршун». Договор подписан пока на неделю, потом посмотрим. А вот лодку я у тебя заберу, уж не обижайся.

С пришвартовавшегося «Коршуна» на берег сошёл развязный капитан в сопровождении двух подвыпивших мужиков, из которых один был в тельняшке, а второй в спортивном костюме. Поздоровались, познакомились, поговорили за жизнь. После этого Захар с Игорем и Никитой сходили на базу партии и привезли оттуда на вездеходе эхолот с отражателем. Перенесли всё на катер, установили, подключили.

Эхолот не работал.

Захар возился с ним два дня – и на стоянке у лагеря, и на ходу, и стоя на якоре вдали от берега. Всё было бесполезно – эхолот завести не удалось. «Вот засада… – пульсировало в голове. – За что мне такие муки?». Это был советский гидрографический эхолот ПЭЛ-3. По инструкции, он должен был регистрировать глубины как минимум до двухсот метров. В реальности он не видел даже глубину в два метра. В прошлом году с подобными же эхолотами ему пришлось помучиться на Байкале. Один из двух приборов работал весь сезон, как зверь, а второй еле дышал. Зимой его отправили в читинскую радиолабораторию, кое-как наладили, а по весне вернули в экспедицию. Проверить качество ремонта можно было лишь на воде. И вот результат – ремонтники накосячили так, что оставалось только развести руками.

Петровичу опять надо было ехать по служебным делам в Улан-Удэ. Чертыхаясь, он взял с собой эхолот и по дороге оставил его в Чите. К его возвращению прибор не был готов, поэтому на базу Петрович приехал с пустыми руками. Лишь через неделю пришло сообщение о том, что ремонт закончен.

Ехать за эхолотом пришлось Сазонову. Как-то прохладно простились с Юлей. Провожавшему его Никите он рассказал о разговоре Михой и строго наказал до его возвращения с Фёдором об украденной лодке не говорить.

«Нет счастья в жизни…» – с этой избитой фразой, выдохнутой как-то полувшутку, полувсерьёз Ираидой, когда они курили у костра, разглядывая нависшее над ними звёздное небо, Захар никак не мог согласиться. Живя в постоянном ожидании счастья, он тем не менее был благодарен каждому прожитому дню, каждому попавшемуся на его пути человеку, не говоря уже о каждой встреченной им женщине, за новый жизненный опыт, за эмоциональные переживания, за счастье бытия. Днём он раздражался из-за производственных неурядиц или каких-то неадекватных Юлиных поступков, а вечером думал о том, каким пустым был бы день без этих неладов. Он одновременно и стремился к счастью, и был счастливым, не всегда отдавая себе в этом отчёт. Будучи прагматиком, он ясно понимал, что его жизнь ничего не стоила бы без этих восходов и закатов над тихой водной гладью, без ежедневного шелеста деревьев, без пения птиц над головой… и без Юли – несовершенной, совершающей массу ошибок, но здесь и сегодня воплощающей для него всю женственность мира.

Чита встретила Захара равнодушно. Никому из прохожих не было дела ни до его полевых страданий, ни до его личных неурядиц, ни до него самого. Стоял жаркий летний день. Люди сновали взад-вперёд по своим делам, машины останавливались на светофорах – жизнь шла по давным-давно заведённому порядку. Два года назад, после распределения, он прилетел из Москвы именно в Читу для того, чтобы предстать перед глазами руководителя читинского аэрогеодезического предприятия, и уже оттуда на поезде поехал в Улан-Удэ.

Получив отремонтированный эхолот, он излил свои эмоции на пожилого заведующего лаборатории, особенно напирая на тот вопиющий факт, что неисправный прибор был выдан экспедиции как исправный, и что всё это сплошное жульничество и надувательство, если не сказать – должностное преступление. Заведующий невозмутимо выслушал кипятившегося Захара и несколькими словами перечеркнул весь пафос его монолога:

– Из дерьма конфету не сделаешь! Не нравится советский эхолот? А вы напишите об этом Горбачёву. У нас ведь теперь гласность!

– Но сейчас-то он будет работать?

– А это уж как масть ляжет! Я не волшебник.

Поезд на Тыгду отправлялся на следующий день. Договорившись о том, что эхолот с отражателем подвезут на вокзал к отходу поезда, Захар вышел из конторы и пешком пошёл в сторону гостиницы. Зайдя в попавшийся по дороге сквер, он сел на лавочку и с интересом принялся рассматривать прохожих – молодых и старых, весёлых и угрюмых, красивых и не очень. Почему-то весёлых было меньше всех. Большинство прохожих словно боялось публично проявить свои эмоции, выделиться из толпы. Люди либо проходили мимо него с опущенными лицами, либо смотрели настороженно, неулыбчиво, сурово. Привыкший к ярким природным цветам, Захар высматривал их и в одеждах прохожих, но тщетно. В толпе преобладали чёрные, серые и коричневые цвета.

Озабоченное лицо одной девушки, проходившей по соседней аллее, показалось ему до боли знакомым.

– Алина! – вскрикнул он.

Девушка остановилась, как вкопанная, и начала растерянно осматриваться по сторонам. Он вскочил с места и подбежал к ней.

– Привет, красавица Ангара!

Алина изумлённо посмотрела на него, потом порывисто обняла и на мгновение крепко прижалась щекой к его бороде.

– Захар… Что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты за мной шпионишь!

– Успокойся… Тоже мне, нашла шпиона! Я по работе. А ты?

Они медленно вышли из сквера и зашагали по тротуару. Уже начинало темнеть.

– А я в институт поступила, на заочное отделение. Пришлось приезжать лично, кое-какие формальности выправлять. Ну, как ты? Счастлив?

Захар сжал зубы и промолчал. Алина продолжала вопросительно на него смотреть. Не дождавшись его ответа, она горько усмехнулась:

– Дураки мы с тобой. Не нужно было нам разводиться. Надо было бы пожить с полгода раздельно и попробовать всё заново. Ну скажи, глупый, ты ведь меня любишь?

– Да, Алина. Я тебя и люблю, и ненавижу одновременно.

– Опа-на. За что ж такая немилость?

– Почему же немилость – люблю ведь всё-таки… Не то, что некоторые. Я-то всегда знал, что ты меня терпеть не можешь.

– Ну и зря. В отличие от некоторых, я тебя не ненавижу.

– Неужели?

– Думай, что хочешь. Но я просто тебя люблю.

Он не знал, говорит ли она правду или играет с ним в кошки-мышки. У стоявшего за высокой оградой кирпичного дома Алина остановилась.

– Всё, приехали. Я тут снимаю комнату…

Она оценивающе на него посмотрела и нерешительно добавила:

– Зайдёшь?

Захар, словно ожидавший этого предложения, отрицательно покачал головой.

– Нет, Алина. Не нужно усложнять. Я женатый человек…

– Да я знаю…

– Прости меня, если что!

– Ни за что на свете! – засмеялась она. – Будь счастлив, Захар.

Он не стал её целовать на прощание, просто махнул рукой, развернулся и пошёл к своей гостинице.

На базе партии его встречал Никита Уваров. Он помог выгрузить из машины и сдать на склад эхолот с отражателем. Когда они вышли со двора, направляясь к лагерю, Никита мрачно сообщил:

– Зря ты за ним ездил. «Коршун» улетел в тёплые края. Нет у нас больше ни катера, ни моторки. И Петрович куда-то умотал. Кажется, на полевой контроль уехал. Завтра должен вернуться.

– Блин… – ругнулся Захар. – Как же это меня достало! Ну, это проблема Петровича, пусть крутится. Он начальник партии, а я человек маленький. Как там дела на таборе?

– Да всё бравенько. Баклуши бьём, тебя дожидаемся. Федька со своими рабочими вчера только уехал. А так их палатки рядом с нашими стояли. После того, как ты в Читу уехал, он нас всех тут кормил и поил. Деньги, видимо, появились.

Захар насторожился.

– Ты ему про украденную лодку ничего не говорил?

– Может что и говорил, разве ж я помню? Мы не один раз до утра бухали. А по пьянке я за себя не отвечаю.

Они уже приближались к лагерю, когда Никита снова заговорил:

– Про Юлю кое-что хотел рассказать.

– Валяй!

– Позавчера вечером, как обычно, собрались все за столом, пили, болтали. Юля с нами тоже сидела.

– Пила?

– А что ж ей без тебя остаётся делать? Ну… я того, перебрал и уполз в свою палатку. Потом просыпаюсь – затошнило сильно. Вылез проблеваться. Смотрю, за столом уже никого нет, а Юля с Андрюхой стоят у за палатками и о чём-то спорят. Потом он её стал в лес тянуть. Я напрягся и, крадучись, за ними. А дальше – кино! Андрюха полез было целоваться, а она ему хрясть ладонью по лицу! Потом вернулась в палатку и полог зашнуровала. Так что, Одиссей, твоя Пенелопа вела себя хорошо.

Дошли до лагеря уже по темноте. Подбежал Рекс, громко залаял и лизнул в руку. Игорь и Ираида, сидя за столом, играли перед горевшей свечой в карты. Юля возилась у костра, над которым висел чёрный от копоти котелок. Увидев мужа, она вытерла руки и пошла ему навстречу.

За ужином Захар обрисовал ситуацию. Эхолот есть, но он ненадёжный. Катера нет и неизвестно, будет ли. Поэтому вся надежда на ручной лот. Моторной лодки тоже нет. Завтра-послезавтра придётся арендовать в посёлке другую моторку, сделать грунтовую съёмку и перебраться на северную часть объекта, в долину Унахи.

– Не забудь, что в конце августа заканчивается моя практика, – напомнила Ираида.

– Я помню. Всё под контролем.

Оставшись наедине с Юлей, он никак не мог подобрать нужных слов. В зыбком свете свечи она, смотрясь в зеркало, расчёсывала отросшие волосы. Застегнув полог палатки, он нерешительно посмотрел на жену.

– Ты в порядке?

– Да, всё нормально. Не скучал в Чите?

– Скучал. По тебе.

Он погасил свечу, разделся и залез в спальник.

– Иди ко мне, Юльчик.

Устав от тесноты, они, каждый в своём спальном мешке, закурили.

– Тебя никто тут не обижал? – как бы невзначай спросил Захар.

– Нет, не волнуйся… – Она с минуту поколебалась. – Я поссорилась с Андреем. Ты ведь не всё про него знаешь.

– Я знаю только то, что ты мне рассказала. Что он – твоя первая любовь и твой первый мужчина. Что-нибудь ещё?

– Насчёт любви не уверена, я в школе не один раз влюблялась. Но до него всё было как-то по-детски, а с ним… Я сразу поняла, что он положил на меня глаз, и мне это нравилось. А потом… он меня изнасиловал.

Он резко развернулся и, опёршись на локоть, посмотрел на Юлю. В темноте её лица не было видно, но после глубокой затяжки кончик горящей сигареты осветил скатившуюся по щеке слезу.

– Ты обращалась в милицию?

– Нет. Кто бы мне поверил? Я ведь, как последняя дура, пришла к нему вечером в гости. Забудь про это. Было и прошло.

– Юля, я тебя люблю. Всё будет хорошо. Ого, уже час ночи! Давай спать.

Ночью его разбудили звуки жутковатых песнопений. Он откинул полог палатки и осторожно вышел на пустынный берег. В серебристом свете зависшего над лесом месяца небольшими группами сидели обнажённые мужчины в облачениях из белых перьев. Они смотрели на месяц и, будто в трансе, повторяли одну и ту же заунывную мелодию. Над поляной стелился плотный дым от полыхавшего костра, в который высохшая седая женщина небольшими порциями подбрасывала свежесорванную траву. К вышедшему Захару тут же подбежали и упали ниц три молодые смуглые девушки. Смутившись, он попросил их подняться на ноги. Все трое были маленького роста, с чёрными волосами и обнажёнными грудями, но в коричневых набедренных повязках.

– Всё готово, господин! – склонившись в поклоне, почтительно произнесла самая старшая на вид девушка, чем-то неуловимым напомнившая ему Юлю. Она уверенно взяла его за руку и повела к свежему пню, белевшему в центре поляны, рядом с костром.

– Погоди! – удивлённо вскрикнул он, – Зея изменила цвет… Почему река такая мутная?

– Зея? – удивилась девушка. – Но это Амазонка! Ты забыл про индейцев ава, мудрый белый господин?

Увидев ползущую к нему анаконду, Захар в ужасе отшатнулся, но змея подняла изящную головку и дружелюбно шевельнула языком. Песнопения стали громче. Девушки, сложив руки рупором, на все лады распевали благословения и кружились вокруг Захара в стремительном танце. Голова его закружилась, и он упал без чувств. Девушка, похожая на Юлю, принялась хлестать его по щекам и испуганно кричать:

– Захар, почему ты стонешь? Тебе плохо?

Через два дня Захар арендовал моторную лодку у местного жителя, собравшегося в отпуск на Большую землю. Это была старая «Казанка» с рассыпающимся на части мотором «Привет», но выбирать не приходилось. Пока Никита возился с мотором и добывал бензин, Захар решал очередную производственную проблему. По инструкции, после измерения глубин требовалось выполнить грунтовую съёмку. Задача была абсурдной, потому что, за исключением старого русла Зеи, открытым грунтом под водой и не пахло. Дном водохранилища служили затопленная тайга и брошенные сельхозугодья. Но с инструкцией не поспоришь. Грунтозаборника не было и в помине. Захар долго размышлял и, наконец, нашёл решение. На поселковой свалке он нашёл длинную и толстую металлическую трубу. Обрезав её на базе партии сварочным аппаратом, он оставил кусок длиной с полметра, один конец которого наглухо заварил железным кругляшком, а другой сделал зубчатым. В серёдке по бокам приварил небольшой кронштейн. Получился топорный, но рабочий грунтозаборник, который прикрепили к металлическому тросу ручного лота вместо снятой гири, и тут же испытали. В воду грунтозаборник покружался зубьями вниз. Достигнув «дна», устройство захватывало часть «грунта» – чаще всего кусочки затопленных деревьев, – а при подъёме переворачивалось кверху зубьями.

Таким макаром они выполнили грунтовую съёмку в окрестностях Берегового. Это была, конечно, полная туфта, но она полностью соответствовала дурацкому техническому заданию.

В один из самых жарких солнечных дней Никита высадил Захара с Юлей на песчаном берегу, километрах в пяти от лагеря, и уехал проверять сети в соседний залив. Вокруг не было ни души, поэтому они сразу же ощутили себя первобытными людьми – с погонями друг за другом, плясками вокруг костра и дикой животной страстью на горячем песке.

Вечером, накануне своего отъезда, Ираида сварила уху и выставила на стол две бутылки добытого в посёлке болгарского вина. Практиканткой она была бездеятельной, даже ленивой, но расставаться всё равно было грустно. Острая на язык, она не давала зачахнуть их ежевечерним разговорам. Сегодня обсуждали, что в Советском Союзе лучше, чем в Америке. По очереди называли космос, отсутствие безработицы, образование, водку, женщин… Всё было подвергнуто критике беспощадной Ираидой. Когда Игорь неуверенно назвал бесплатную медицину, её передёрнуло.

– Ну… эту песню программа «Время» нам каждый день впаривает… Ты ни разу не лежал в больничном коридоре? А мне приходилось. Но это что! Вот моя старшая сестра в прошлом году рожала, у нас в области, так это тихий ужас. Извините за подробности, но без них будет непонятно. Так вот, её первым делом раздели догола и побрили ржавой бритвой, хотя она при этом орала благим матом. Больше суток почему-то не кормили. Она дала няньке денег и попросила купить ей хоть чего-нибудь поесть. Кровать без простыни, с клеёнкой. Рожала часов десять, врач подходил пару раз, каждый раз щипая няньку за задницу. Страшнее этих родов она ничего в жизни не видела.

– Какие-то страхи ты рассказываешь. Может, это был исключительный случай? – не поверила Юля.

– Не знаю, – призналась Ираида. – Говорю, что сама слышала. Но сильно сомневаюсь, что такое могло бы произойти в Америке.

Была ещё одна причина, по которой Захар жалел об отъезде Ираиды. Он снисходительно относился к её якобы лености. Никакая это не леность, а прагматизм и принципиальность. Зачем студентке-практикантке напрягаться там, где это никак не связано с её практикой? Чему вообще она могла научиться у него, Захара? Варить уху? Мыть посуду? Пользоваться теодолитом? Она с ним работает не хуже профессионального геодезиста. Девушка приехала заниматься делом, а попала в полный бардак, с которым не смог справиться даже такой опытный полевик, как Петрович.

Острый же её язык объяснялся тем, что Ираида откровенно не любила и при первой же возможности высмеивала советскую власть. Это выяснилось сразу же после их приезда на Зею, когда студентка спросила Захара, читал ли он роман Оруэлла «1984». Он, конечно же, много слышал об этой запрещённой в СССР книге, но в студенческие годы найти её так и не смог. В один из долгих вечеров, когда они допоздна засиделись за столом после ужина, Ираида подробно пересказала ему содержание романа. Она ничего не комментировала и ни к чему не призывала, только попросила:

– Теперь посмотри вокруг. В масштабах всей страны, конечно. И обрати внимание, что книга называется «1984», а на календаре сейчас 1985-й год. То есть книга – про нас, нынешних.

– Про нынешних? Это похоже, скорее, на сталинские годы. Хотя, по большому счёту…

Роман надо будет обязательно найти и прочитать. Но даже в коротком пересказе он поражал совпадениями. С тоталитаризмом, только хрущёвско-брежневской, карикатурной модели, Захар родился и вырос. Старший Брат? Он, скорее всего, списан со Сталина, который давно умер, ну так теперь Старшим Братом стала вся компартия. Двухминутки ненависти – да у нас по телевизору проклятых капиталистов не двухминутками, а часами ругают. К двоемыслию все давно привыкли. Говорим одно, а думаем другое. «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим» – и тут мало что изменилось.

Захар никогда не был антисоветчиком. Со школьных лет он усвоил, что «советское» значит самое лучшее. Но в последние годы, особенно после окончания института, когда он столкнулся с реальной жизнью и понюхал пороха, эта детская вера стала рушиться на глазах. Ему требовалось время, чтобы переварить всё услышанное от Ираиды. Пока что он больше скользил по поверхности, искал личные аналогии. Было лестно сравнивать себя с главным героем Уинстоном. Ведь он и сам не верил в партийные лозунги и идеологию, не говоря уже о заклинаниях об «уме, чести и совести» КПСС. Запомнилась также формальная жена Уинстона Кэтрин, с которой он, кажется, не был разведён. Как там Ираида о ней рассказывала? Внешне привлекательное, «самое глупое существо», с которым Уинстон когда-либо был знаком… Что-то тут есть от Алины! Только Алина, которую он в сердцах называл иногда дурой, вряд ли была глупым существом. Но больше всего Захара поразило имя любимой девушки Уинстона – Джулия. Да ведь это его Юля! О том, что в отличие от них с Юлей, Уинстон и Джулия решили вступить в борьбу с всесильной диктатурой, Захар ещё не знал.

Ночью дул сильный ветер. Вода шуршала о прибрежный песок, раскатисто кряхтела и жалобно стонала. Ничуть не хуже «Соляриса» Станислава Лема, живший своей жизнью рукотворный водоём воздействовал на подсознание обитателей лагеря, направлял их мысли и порождал тревожные сны.

Место Ираиды заняла Вера Батуева, молоденькая буряточка, вызванная Петровичем из экспедиции. Спокойная и молчаливая, она одним своим присутствием сглаживала острые ситуации. Бригада переехала в северо-западную часть водохранилища, где в широком устье реки Унахи, нёсшей свои воды с далёкого Станового хребта, Захар присмотрел место для лагеря. Имущество, людей и подросшего Рекса за несколько ходок перевезли на моторной лодке.

Последняя ходка чуть не закончилась трагически. Захар оставил Никиту с Верой на Унахе, попросив их как можно быстрее поставить палатки. Начинался шторм, поэтому надо было торопиться. Сам он вернулся на лодке в старый лагерь и забрал дожидавшуюся его с остатками имущества Юлю. Обратно ехали против ветра, нагнавшего крутую волну. Мутно-серое небо вплотную приблизилось к воде, белые гребешки волн разбивались о нос мчавшейся вперёд «Казанки». Из-за клочьев тумана, начавших закрывать берег, они едва не проскочили мимо нового лагеря. Если бы дохлый «Привет» заглох, лодка бы наверняка перевернулась. Всё закончилось благополучно, но на них не было сухого места.

Палатки стояли на открытом участке высокого берега, поросшего молодыми лиственницами с воздушными островками одиноких берёз. Из лагеря открывался апокалиптический вид на борющееся с упавшим небом водохранилище.

За вечерним чаем Захар поздравил своих работников с переездом и пошутил:

– Унаха – речка золотая, поэтому будьте внимательны. В её верховьях находятся месторождения россыпного золота.

Через день, едва обустроившись и дождавшись, пока утихнет шторм, они принялись за измерения глубин ручным лотом. Лето заканчивалось, времени для съёмки оставалось мало. Ещё до начала работы чуть не лишились моториста. Рано утром Никита вместо завтрака бегал между лагерем и никак не заводившейся моторкой. В один момент он, перепутав вёдра, налил в кружку бензина, и только после первого глотка понял, что это не чай.

– Чего я только в своей в жизни не пил! – смеялся он, опустошив в кустах содержимое желудка. – Но бензин с сахаром – в первый раз.

Сентябрь

Настала та краткосрочная пора, когда о лете можно было говорить в прошедшем времени, а классическая осень ещё не наступила. Начали напоминать о себе первые заморозки, спала дневная жара, а главное – стала неуклонно меняться цветовая гамма таёжных пейзажей. Словно некий невидимый художник, забавляясь, каждый день добавлял новые мазки на зелёное полотно. В долине Унахи главным цветом стал винно-красный, а на сопках преобладали жёлтые цвета. Лиственницы, между которыми был разбит лагерь, ещё оставались светло-зелёными, но в них уже появились пожелтевшие веточки. Охристо-жёлтые листья падали на стоявшую под берёзой хозяйственную палатку.

Перестали ловиться щуки. Захар попытал счастья в Унахе, подумав, что с приходом осени рыба переместилась в русла рек, но это почти ничего не дало.

– Надо съездить на Утугай, – уверял его Никита. – Где-то там Федькина бригада работает. Помнишь, Андрюха по рации хвастал, что они налимов объедаются?

Это было справедливо, но после давнего разговора с Фёдором о лодке, а тем более после Юлиных откровений об однокласснике, он старался держаться подальше от их бригады. Однако запасы продуктов подходили к концу, и он согласился с Никитой.

В старые добрые времена Унаха была правым, а Утугай – левым притоком реки Брянта, которая, в свою очередь, впадала в Зею. После создания Зейского моря уровень воды поднялся и затопил все русла – настолько, что и Унаха, и Утугай впадали теперь непосредственно в водохранилище.

Бросив в лодку рюкзаки и удочки, они завели мотор и, миновав Брянту, въехали в широкое устье Утугая. Высадились на первом же попавшемся пологом участке берега и привязали лодку к толстому стволу ивы. Рыбалка и впрямь удалась – через час на дне лодки лежали пять щук, горка чебаков и длинный пятнистый налим. После перекура Никита начал поклёвывать носом, а Захар по узкому распадку поднялся на пологий, поросший чахлыми берёзами склон, вошёл в старый сосняк с редким жёлто-зелёным подлеском и остановился посреди небольшой прогалины. Где-то над головой затарахтел дятел, вслед за ним закуковала кукушка. Захар поискал её глазами, но не нашёл. «Пятнадцать… двадцать…», – по детской привычке зашевелились губы.

Громко треснула сухая ветка. На поляну вышел человек в энцефалитном костюме и с охотничьим ружьём в руках.

Это был Фёдор.

– Привет, Захарка! Годы свои считаешь? А я думал, это медведь. Чуть не выстрелил.

Дуло ружья отстранённо смотрело Захару в глаза.

– Убери пушку-то, – тихо попросил он.

– Зассал? А ты можешь мне кое-что пообещать? – недобро ответил Фёдор.

Захар вопросительно посмотрел на него.

– Твой рабочий… Никита… Он по-пьяни грозился меня посадить за то, что я якобы украл твою лодку. Угомони его, по нашей старой дружбе. Мне западло с ним самим говорить.

– А кто украл мою лодку?

– Понятия не имею. Да не смотри ты так на ружьё – это дробовик.

Перехватив ружьё левой рукой, он резким движением вынул из висевших на поясе ножен самодельный охотничий нож и поднёс его остриём к лицу Захара.

– Не дёргайся, студент. Убью!

– Эй! Федька! – раздался знакомый голос. – Не балуй!

Снизу к ним приближался запыхавшийся Никита.

– Что вы тут не поделили?

– Всё путём, Никита. Просто беседуем. О нашем, о девичьем, – как ни в чём не бывало протянул Фёдор, заталкивая нож в ножны. – Ну ладно, меня Андрюха заждался. Мы тут с ним охотились, потом грибы собирали. Я моторку услышал и пошёл посмотреть, кто в наши владения вторгся. Бывайте, пацаны!

Возвращались к лодке молча. Один лишь раз Никита ругнулся, выдав свои потаённые мысли:

– Гопник драный… Задрот несчастный!

Они отвязали лодку, оттолкнулись от берега и выехали на чистую воду. Мотор работал, как часы, и вдруг замолк. Что-то в нём переклинило. Остановившаяся «Казанка» бессильно закачалась на волнах. Никита поднял мотор в лодку и долго в нём копался, но ничего сделать не смог. В лодке лежало лишь одно весло, да и то грубо сколоченное, неуклюжее. Нашёлся также черпак. К нему прикрепили подобранную на воде палку и получили второе весло. До лагеря догребли за три часа. Там позвали на помощь Игоря, втроём перебрали и заново собрали мотор. С третьей попытки он завёлся, но было ясно, что в любую минуту от него можно ждать неприятностей.

Несколько дней бригада работала с ручным лотом в окрестностях Унахи. Начали докучать участившиеся дожди. В один из ненастных дней Никита открыл бидон с приготовленной им бражкой. Захар и Вера пить не стали, хотя и просидели под навесом всю ночь за компанию. Никита завёл разговор о жизни после смерти, рассказывал о «Тибетской книге мёртвых» и упорно отказывался сменить пластинку. Юля неожиданно напилась так, что под утро её пришлось чуть ли не переносить в палатку.

– Никита, ну какого чёрта? – не выдержал Захар. – Ты понимаешь, что ты всё испортил?

– За-хар… Ты кого болташ-та? Будь проще! – мычал тот. – Это всё из-за экс…тре…мальных условий.

Прошла ещё неделя. Заметно похолодало. Утром по рации Петрович передал, что через час выезжает к ним на «Коршуне», и попросил оставаться в лагере. Это было большим сюрпризом.

Корабль причалил к крутому берегу Унахи. По перекинутому трапу сошёл Петрович, а за ним высокий мужчина в новенькой зелёной телогрейке. Это был главный инженер экспедиции Михаил Иванович Вербицкий. Поздоровавшись со всеми за руку, он отвёл Захара в сторону.

– Ну, Захар Степанович, рассказывайте, как дела.

– Да вы, поди, сами всё не хуже меня знаете. Петрович разве не доложил?

По своему обыкновению, сразу же перейдя на ты, Вербицкий вспылил:

– Ты на Петровича не перекладывай. Я твоё мнение хочу узнать. О затопленных пунктах государственной полигонометрии – раз. О запоротом плане гидрографических работ – два…

– Понял, – перебил его Захар. – А мне интересно ваше мнение. Об отсутствии обещанного корабля – раз. О неработающем эхолоте – два. О неисправном тахеометре – три. О постоянной нехватке бензина – четыре. О всеобщем бардаке – пять.

После этого они минут десять орали друг на друга, пока не подошёл Петрович.

– Михал Иваныч, ехать пора. Захар, «Коршун» – твой. Эхолот на борту, попытайся завести. Если не получится – переставь ручной лот с моторки на катер. Попроси ребят выгрузить шестиместную палатку и металлическую печку. Немного консервов тебе подбросил, хлеба и чая. Нас сможет кто-нибудь отвезти на моторке до Берегового?

– Сможет, но есть встречная просьба. Заправишь бачок бензином?

– Постараюсь.

Улучив момент, Петрович шепнул ему:

– Начальник экспедиции уволился. Вербицкий пока исполняет его обязанности. Но ясен пень, пришлют варяга из Читы.

«Это знак, – подумал Захар, – Надо отсюда валить».

Никита подошёл к нему, приобнял и похлопал по спине.

– Бывай, Захар! Хороший ты человек. Извини, если что.

– Ты кого, моя, решил насовсем в Береговом остаться? Жду тебя через час.

Затарахтел мотор, лодка отчалила и, оставив за собой пенный след, быстро скрылась за мысом.

Захар поднялся на «Коршун» и переговорил с капитаном. Тот не проявил никакого энтузиазма по поводу предстоявшей совместной работы. Никакого договора с Петровичем он не подписывал. Была лишь устная договорённость. Поработаем… А там посмотрим.

Вдвоём с Игорем выгрузили и поставили на свободном пятачке большую красавицу палатку. Принесли несколько плоских камней, водрузили на них металлическую печку, вывели в боковое палаточное окно трубу. Женщины помогли перенести спальники и личные вещи, разобрали и сложили все остальные палатки, кроме хозяйственной.

Никита задерживался. Его ждали до позднего вечера, но так и не дождались. Не появился он и наутро. Петрович по рации сообщил, что они доехали без приключений. Никита отправился в Береговой к своему знакомому, от него обещал прийти на базу за бензином, но до сих пор не появлялся. Привязанную к дереву лодку нашли на берегу и уже перевезли на базу.

Эхолот оказался вполне рабочим. Сигнал был очень слабым, но для измерения небольших глубин его хватало. С катера спустили моторку и развезли по теодолитным постам Игоря и Веру. Весь день работали, как угорелые, пока совсем не стемнело. Никита не появлялся.

Утром следующего дня Петрович передал, что написал заявление в милицию, что возбуждено уголовное дело и что Никиту активно ищут.

На славу поработали и весь второй день. А на третий… капитан, как ни в чём не бывало, сообщил, что сегодня они идут в Зею за зарплатой. Если всё будет хорошо, вернутся завтра или послезавтра.

– Мужики, да вы что, охуели? – не выдержал Захар. – Тут работы ещё на пару недель. Погода портится. Какая зарплата?

– А ты это моим морячкам скажи! – невозмутимо ответил капитан. – Они, видишь ли, кушать хотят. С коллективом не поспоришь!

Миновать Береговой по дороге в Зею «Коршун» никак не мог. Переговорив по рации с Петровичем, Захар попросил капитана довезти его до посёлка. Оставив Юлю и Веру на попечение Игоря, он поднялся на борт. Вряд ли он мог ускорить поиски пропавшего Никиты, но нужно было во что бы то ни стало перевезти в лагерь моторную лодку. Вернётся ли катер обратно – большой вопрос, а работы ещё полно. Эхолот он оставил на катере, взяв у капитана расписку.

На базе партии было пусто. Во дворе стоял милицейский УАЗик. Петрович сидел с каменным лицом за своим столом и слушал того самого мента, который в июле занимался кражей резиновой лодки

– А, Захар! Заходи. Вот, только что сообщили… В тайге нашли труп Никиты.

Милиционер коротко пересказал суть дела. Никиту видели в посёлке у местного жителя Николая Черных, по кличке Беспалый, которого сразу же задержали. В результате предпринятых следственных мер гражданин Черных признался в убийстве Никиты Уварова на почве неприязненных отношений. Смерть наступила в результате удара ножом в область живота. Тело убитого на мотоцикле с коляской было перевезено в тайгу, сброшено в овраг и наспех завалено лесным сухостоем.

– Извините, Сергей Петрович. Могу я побалакать с вашим работником наедине?

Когда за Петровичем закрылась дверь, милиционер попросил Захара сообщить всё, что ему известно о краже лодки. Выслушав рассказ о Михе, впервые озвучившим имя Беспалого и обвинившим в организации кражи лодки Фёдора Толстихина, тот попросил проехать с ним до отделения и повторить всё сказанное для протокола.

В милиции Захар поинтересовался, где находится тело Никиты.

– В больничном морге. Вас отвезти?

– Да, пожалуйста.

Никита лежал с закрытыми глазами, как будто вслушиваясь в происходящую в нём перемену. Захар не сдерживал льющихся слёз. Хотелось кричать и барабанить кулаками по стене. Вместо этого он стиснул зубы и чуть слышно прошептал:

– Ну, бывай, Никита!

Вездеходчик Глухарь помог перевезти до водохранилища моторку и бачок с бензином. Встречный ветер едва не переворачивал старенькую «Казанку», но он выкрутил до отказа рукоятку газа и невидящими глазами смотрел на проносившиеся мимо топляки, каждый из которых мог стоить ему жизни.

Игорь, Юля и Вера уже всё знали.

На следующий день Петрович передал, что Толстихин исчез. За ним в лагерь на Утугае выехал наряд милиции, но Фёдора на месте не оказалось. Рабочие о местонахождении своего бригадира ничего не знали.

Из Зеи вернулся «Коршун». Повеселевшая команда помогала развозить Игоря и Веру по теодолитным постам, капитан с радостью делился сигаретами – казалось, мир перевернулся, но через неделю кончилась солярка и «Коршун» ушёл на заправку.

Октябрь

Захар крутил ручку транзистора, пока не поймал забиваемый помехами «Голос Америки». Закончился концерт незнакомой рок-группы, начались новости. Сквозь булькание, свист и треск вдруг отчётливо раздалось короткое сообщение: «В сентябре этого года совместная американо-французская экспедиция обнаружила в северной части Атлантического океана, на глубине около четырех тысяч метров, и сфотографировала обломки затонувшего пассажирского лайнера ”Титаник”».

– Вы слышали? – повернулся он к дремавшим друзьям. – Американцы фотографируют ”Титаник” на глубине четыре километра, а мы нашим эхолотом глубину в сорок метров не можем измерить!

Он поднялся и высунул голову из палатки. Крупными хлопьями падал первый в этом году снег. Лежавший в своей конуре, перевезённой со старого лагеря, Рекс увидел его и звонко залаял. Выходить на холод не хотелось, и Захар снова повалился наспальник. От раскалившейся печки шло уютное тепло.

Зелёные кроны лиственниц стали соломенно-жёлтыми, берёзы стояли наполовину голыми, утопая в опавшей листве. Холодное дыхание приближавшейся зимы образовало на реке тонкие хрустальные забереги. Ночи пошли морозные, но днём можно было ещё погреться на солнце. О снеге никто даже не думал, но он появился нежданно-негаданно, словно бы для того, чтобы напомнить – и самая золотая осень рано или поздно сменяется зимой.

У них опять не было катера. Петрович забрал «Коршун» для неотложных производственных нужд и сначала обещал его отдать, а потом сообщил, что эхолот снят и перевезён на базу партии, и что им надо обходиться моторной лодкой. Ручной лот, грунтозаборник и лебёдку по просьбе Петровича на Унаху завезёт охотник из Берегового.

Два-три дня вокруг лагеря было белым-бело, но вскоре снег растаял, немного потеплело, и бригада снова занялась промерами глубин, а потом и грунтовой съёмкой. В иные дни было так тепло, что приходилось снимать телогрейки.

– Что-то ты, Захар, притух, – заметил за ужином Игорь. – Что-нибудь случилось?

– Да как тебе сказать, Игорёк… Смысла я не вижу в нашей работе. Какие-то люди спустили невесть кем придуманный план, не подкреплённый ни техникой, ни оборудованием, ни толковым обоснованием. Карта дна Зейского водохранилища… Не привык я делать то, чего не понимаю. И винтиком быть не привык. Вот эта бессмысленность существования и гложет.

Вечером Захар сидел рядом с Юлей на краю обрыва и смотрел на открывшуюся перед ними серую гладь водохранилища, испещрённую полосками белых гребешков. Жена сидела с полузакрытыми глазами и, казалось, к чему-то прислушивалась. Его охватила волна нежности к ней, хрупкой и беззащитной, попавшей в безжалостные жернова полевой жизни.

– Юля, как ты думаешь – зачем вот эта красота вокруг, и почему мы здесь?

Она не удивилась его вопросу, но повернулась к нему, взяла его руку и осторожно приложила её к своему животу.

– Может быть, ради этого?

Он сначала ничего не понял и хотел отделаться шуткой, но услышав под ладонью лёгкий толчок, замер от неожиданности.

– Ты беременна?

– Судя по всему, да.

Что-то мгновенно переменилось в нём. Ещё не осознав до конца суть этой перемены, он бережно поцеловал Юлю в висок и помог ей подняться.

«Господи, если Ты есть – спасибо тебе за всё, – думалось ему в палатке. – За то, что я существую, что я выжил в этой круговерти и что жизнь продолжится и после меня. Спасибо за этот вечер… Ты знаешь, я никогда не был упёртым атеистом, хотя никогда в Тебя и не верил по-настоящему. Дай мне силы и подожди немного!».

Последние дни они, не выходя из палаток, занимались грунтовой съёмкой в широком заливе, образовавшемся на месте бывшего русла Унахи. Это была натуральная туфта, но с такими однообразными грунтами не было смысла опускать грунтозаборник. Тем более что, за исключением самого русла, это были никакие не грунты, а затопленный лес.

Снова пошёл снег. По ночам в палатке было очень холодно. Тепло от печки быстро уходило сквозь брезентовые стенки. В спальники забирались одетыми. К тому же стали заканчиваться продукты, исчезли даже сухари.

Наконец Петрович приказал собираться к возвращению на Большую землю. В середине октября на прибывшем «Коршуне» они перебрались в Береговой. Началась волокита со сдачей имущества и приборов на склад. Вера с Игорем уехали в Зею на попутной машине. Рекса оставили на базе. Захара с Юлей переселили в поселковую гостиницу. В конце месяца спецрейсом, на самолёте АН-2, они вылетели из Берегового в Шимановск. Тот же Жоржик Тимочан встретил их в аэропорту и перевёз до железнодорожного вокзала. Отправив большую часть вещей багажом, вечером они выехали в Улан-Удэ.

На полу под столиком, в отдельном рюкзаке, лежали личные вещи Никиты.

Ноябрь

В экспедиции Захара встретил рёв начальства, недовольного исходом Зейской эпопеи. Он не встревал в дискуссии и пропускал мимо ушей несправедливые обвинения в некомпетентности, неопытности и чуть ли не злом умысле. Сваливать с больной головы на здоровую и раньше было в порядке вещей, но теперь это его почти не задевало. Завершившийся полевой сезон на многое раскрыл ему глаза и из наивного молодого специалиста сделал жёсткого и прагматичного циника. Его юношеский максимализм бесследно испарился под амурским солнцем. У Захара не осталось никаких иллюзий насчёт достоинств советского образа жизни, и он недоверчиво следил за горбачёвскими попытками перестроить страну снаружи, не трогая внутреннего уклада.

Недели две понадобилось лишь для сдачи на склад имущества бригады и получения расчёта в бухгалтерии за месяцы, проведённые в поле. Обычно выгодная для полевиков сдельщина после вычета из зарплаты стоимости украденной лодки обернулась для него финансовой дырой. Непросто оказалось и сдать в отдел технического контроля результаты полевых наблюдений. Особенно досадно было постоянно цапаться с Петровичем, лучше других знавшим истинные причины производственных проблем, но не гнушавшимся переводить стрелки на молодого бригадира.

Иван Николаевич встретил их с Юлей не один, а с миловидной улыбчивой женщиной, то и дело красневшей и ужасно стеснявшейся их обоих. Жить на две семьи в двухкомнатной квартире было невозможно, поэтому они с Юлей сразу же перебрались в отдельную квартиру, снятую им в другом городском районе.

Захар перевёл жену, бывшую на пятом месяце беременности, ученицей в цех камеральных работ на Шишковке. Она даже не пыталась скрывать своей нелюбви к сложным фотограмметрическим приборам. Надо было любой ценой дотянуть до декретного отпуска. Насыщенный событиями сезон не прошёл для Юли даром. Она приобрела недостававший ей опыт жизни в экстремальных ситуациях, стала глубже и внимательнее смотреть на окружающих людей. Совместная жизнь в палатке показала также, насколько они с мужем разные. Они сумели притереться друг к другу, но этого было недостаточно для семейного счастья. В сущности, до него было далеко, как до Луны.

В первые же дни после возвращения Захар отвёз рюкзак с Никитиными вещами молодой вдове, тут же обвинившей его в смерти мужа и выставившей его за порог. Было до того тошно на душе, что он с трудом удержался, чтобы не напиться в ближайшем пивном баре. Тем более что в её словах была большая доля правды. Он не сумел остановить Никиту и категорически запретить ему влезать в это тёмное дело с украденной резиновой лодкой.

Захар разбирал полевые журналы, когда секретарша начальника экспедиции крикнула с первого этажа:

– Сазонов, к телефону! Межгород вызывает.

В трубке раздавался один шум и треск, потом женский голос произнёс: «Говорите!». Шум сразу же стих:

– Алло, Захар, ты?

– Да, Федя. Это я.

– Послушай, у меня мало времени. Короче, про меня ни слова. Ты мне нафиг не нужен. А вот с твоей беременной женой как бы что не приключилось. Понял?

Захар положил трубку и вышел из приёмной.

Вдвоём с Юлей они побывали на свадьбе Игоря. Их посадили рядом с Айдаром – непривычно спокойным и остепенившимся.

– Вы не знакомы? Это Эржена, – представил он свою спутницу, маленькую широколицую девушку-бурятку в очках. – Если она начнёт вам рассказывать о буддизме, особенно о путях бодхисаттвы, не удивляйтесь – это её фишка. Я скоро сам начну давать консультации по очищению кармы.

– Свою-то карму выправил? – засмеялся Захар. Его так и подмывало поинтересоваться у Айдара, не ходил ли тот больше бить бурят, но он воздержался.

И жених, только что вернувшийся из амурской тайги, и его молоденькая жена, светились от счастья.

– Как зовут эту малолетку? – шёпотом спросил Захар у Айдара. – Гляди-ка, ведь дождалась всё-таки!

– Зовут её Эля. А насчёт «дождалась» – время она зря не теряла. Пока он был в поле, переспала как минимум с тремя мужиками, и это только те, которых я лично знаю.

– Да ну?

– Вот тебе и ну. Секрет Полишинеля. Один Игорь этого не знает. Ничего, узнает…

– А как же они брак зарегистрировали? Ей ведь нет восемнадцати.

– Папаша подсуетился. А вот и он…

Подошёл папа невесты, тот самый горластый инструктор горкома, приезжавший зимой в их общагу. Ни Захара, ни Айдара он не узнал.

– Извините, Захар Сазонов – это вы? Хочу пожать вашу руку. Игорь много о вас рассказывал. У нас в стране сейчас хватает внутренних трудностей. Но, к счастью, есть ещё люди с активной жизенной позицией, болеющие за дело. Спасибо вам. Будьте здоровы!

Улучив момент, Захар вышел покурить с Игорем.

– Ну как ты, счастлив?

– Ещё как! – разошёлся тот в улыбке и, упреждая события, попросил шёпотом: – Ты мне только не рассказывай ничего про Эльку. Я и так всё знаю. Слава богу, добрых людей хватает. А мне плевать! Я её люблю такую, какая она есть. Живую и непосредственную.

– И правильно. Только нелегко тебе будет!

– Знаю. Потому я и уговорил её переехать в Свердловск. Чтобы начать жизнь с нуля. У меня там родной брат живёт. После Нового года уезжаем.

– Так ты увольняешься?

– Да, переводом. Уже с начальством договорился. Ты ведь понимаешь – или поле, или жена.

У Захара на мгновение мелькнула мысль заговорить с Игорем о Сергее Ропшине, но он тут же её отогнал, чтобы не искушать судьбу. Боксёр Серёга, при первой же возможности мстивший всем, кто попадался под руку, за изменившую ему из принципа жену, совсем свихнулся от ревности. В самом начале полевого сезона он бросил свою бригаду, занимавшуюся планово-высотной привязкой аэрофотоснимков на севере Читинской области, уехал в родное Подмосковье, подстерёг бывшую супругу, возвращавшуюся домой с ненавистным ему мужичком, и убил их обоих голыми руками, а точнее – своими мощными кулаками. После этого он вернулся к бригаде, но работать уже не мог, потому что пил день и ночь, пытаясь забыть о случившемся. Его быстро нашли, арестовали и на суде приговорили к высшей мере наказания. Жив ли он ещё или уже расстрелян – Захар не знал.

В конце месяца в экспедиции появился «разведчик» из академического института, искавший сотрудника для новой лаборатории. Вербицкий посоветовал ему подающего надежды молодого специалиста Сазонова. Работать под одной крышей они больше не могли. Захар не стал возражать и за пару дней уволился переводом в один из научных институтов Бурятского филиала Сибирского отделения Академии наук СССР.

Декабрь

Работа в институте с головой захватила Захара, уставшего от хаоса полевой жизни и нуждавшегося в упорядоченной передышке. Он отвечал за вопросы, связанные с получением и дешифрированием космических снимков. Снимки считались секретными, поэтому у него был собственный кабинет с оббитой металлическими листами дверью. Качество и разрешение советских космических снимков было невысоким, но он любил разглядывать на них через стереоскоп забытые богом места, в которых приходилось жить и работать. Вечный романтик, он остался им и в науке.

Бесконечный и суматошный год подходил к концу. Горбачёв пытался перестроить страну, Захар ездил в свой институт, а Юля продолжала отбывать время перед ненавистными стереографами и стереопроектами. Домой она возвращалась первой, готовила ужин и ждала мужа, сидя в кресле у телевизора. Она оказалась неплохой хозяйкой, превратившей запущенную прежними жильцами квартиру в уютное гнёздышко.

В тот вечер Захар позвонил в дверь и, удивившись, что никто не отзывается, открыл её своим ключом. Юля сидела за кухонным столом, держа в руках стакан с водкой, и с ненавистью смотрела в его сторону. Это было тем более странно, что, забеременев, она пила намного меньше.

– Что случилось? – встревоженно спросил он.

– А ничего не случилось, – с наигранной весёлостью ответила Юля. – Всё хорошо, прекрасная маркиза.

Он снял пальто, разулся и прошёл на кухню.

– У нас кто-то был?

– Ага, был. Точнее, была. Светка приходила, подружка моя. Да ты её видел, на свадьбе у Никиты.

– Ну и?

– Она мне всё рассказала. Как ты мне изменял в Чите со своей красавицей.

– Погоди-погоди! – перебил её Захар. – С какой красавицей?

– С твоей бывшей. Ты в Читу за эхолотом ездил? Со своей супружницей встречался? Светка с Алиной в одном институте заочно учится. Та ей и рассказала, как ты на неё в Чите запал.

– Допустим, я её случайно в Чите встретил. Встретились, поболтали и разошлись, как в море корабли. В чём моя вина-то?

– А что ж ты мне про это не рассказал?

Захар оссёкся. Не рассказал он Юле о встрече с Алиной потому, что был уверен – она не поверит, что между ними ничего не было.

– Ну что замолчал? А твоя бывшая всё Светке выложила – и как ты у неё ночевал, и какие слова говорил, и даже какая у тебя родинка на заднице.

– Вот ведь сволочь! Юля, она ведь просто мстит за то, что звала меня к себе, а я отказался. А про родинку – так мы всё-таки с ней женаты были!

– Как ты мог, Захар? Как ты мог мне изменить? А я, как дура, тогда Андрюху от себя отвадила…

Этот разговор перевернул всю их жизнь. Юля стала недоверчивой и подозрительной, снова пристрастилась к алкоголю, часто задерживалась у подруг. Они продолжали жить вместе, но душа их брака выпорхнула в открытую форточку.

В новогоднюю ночь, когда он невидящими глазами смотрел на распинавшегося в телевизоре Горбачёва, перебравшая Юля спала на диване лицом вниз.

Заканчивался 1985-й год.

Эпилог

Захар замолчал и заглянул в опустевшую пивную кружку. Ему хотелось заказать ещё одну, но было уже очень поздно. В пабе, кроме них, с раскрытой газетой в руках сидел пожилой австралиец, но и он, похоже, собирался уходить. Бармен время от времени нетерпеливо поглядывал на круглые настенные часы. Даша давным-давно вернулась из зоопарка и, подперев щёки ладонями, внимательно слушала мужа. Она уже смирилась с тем, что поедку в Мэнли придётся перенести на другой день.

Майкл, переложив с одного колена на другое соломенную шляпу, задумчиво спросил:

– А что было дальше?

Захар взглянул на потупившуюся Дашу и продолжил своё затянувшееся повествование.

– Весной у нас родился сын. Жизнь потихоньку наладилась. Каждое лето я выезжал в поле, но ненадолго. Это было всего лишь знакомство с разными типами ландшафтов, необходимое для дешифрирования космических снимков. Наша группа объехала все без исключения районы Бурятии. Юля, конечно же, оставалась дома с ребёнком. Я начал работать над диссертацией. Несколько лет по вечерам работал в МЖК. Молодёжный жилой комплекс. Было такое движение – люди сами строили себе квартиры. Нет, я не строитель, просто был одним из руководителей. Заработал трёхкомнатную квартиру. Потом развалился Советский Союз. Из института пришлось уйти – зарплаты на жизнь не хватало. Занялся бизнесом, создал одну фирму, другую, третью… Появились деньги, и немалые. Обставил квартиру мебелью, купил машину, дачу. В общем, всё, что нужно для нормальной жизни. – Захар запнулся, будто вспомнив о чём-то забавном, но тут же продолжил. – С Юлей всё было очень шатко и неопределённо. Шальные деньги ещё больше усугубили её проблему. Она то срывалась, то возвращалась к нормальной жизни. Ей никак не удавалось найти работу, поэтому я устроил её продавщицей в магазин своего приятеля. Сам давал ему деньги, из которых он платил ей зарплату. Юля, конечно, об этом не подозревала. Но она ушла и оттуда. Понимаете – она мне не верила! Её убедили в том, что я ей изменил, и из-за этого она постоянно срывалась. Возможно, Алина постоянно капала ей на мозги. Так прошло десять лет…

Захар потянулся за сигаретой, но пачка была пуста. Майкл протянул ему свою.

– На работе мы с компаньонами решили информатизировать наш бизнес. Тогда ведь только-только появились первые компьютеры. Понадобился грамотный компьютерщик. Как тогда говорили – оператор ЭВМ. Дали объявление в газету, косяком пошли претенденты. Как-то вечером приходит на собеседование девушка, представляется – Даша Устюжанина. У меня перед глазами сразу встаёт наш Петрович и весь тот суматошный 1985 год. Спрашиваю – вы не родственница Сергея Петровича Устюжанина? Родственница, – говорит. Не помню, какая-то седьмая вода на киселе…

– Внучатая племянница, – уточнила Даша.

– Да, извини… Во мне всё всколыхнулось. Даша начала работать в моей фирме, а я с каждым днём всё больше и больше к ней привязывался. Ухаживал, обихаживал, водил по театрам. Дошло до Юли, начались скандалы, запахло нашим разводом. Потом у меня случилась некая проблема со здоровьем, пришлось ехать в Питер на операцию. Врачи говорят: аневризма, опухоль, спорят между собой, а у меня в голове – когнитивный диссонанс. Дал себе зарок – если выживу, начну жизнь заново. Чуть не умер, но выкарабкался. Вернулся домой и ушёл от Юли. Я ведь уже знал, что долго с ней не выдержу. Тут уж не до жиру – или загнуться, или… Выбора не было. Оставил ей квартиру с дачей и ушёл. Деньгами помогал, конечно – всё-таки сын общий рос. Купил другую квартиру, поменьше, стали жить вместе с Дашей. Через пару месяцев поженились. Ушёл от компаньонов, начали работать с Дашей вдвоём. Так прошло несколько лет. Потом это «купи-продай» тоже обрыдло. Сбавил обороты. Снова занялся заброшенной диссертацией. Нашёл научного руководителя в Швейцарии. Продали всё своё хозяйство и перехали на Запад. Защитился. Тем временем сын вырос, отучился. Сейчас живёт самостоятельной жизнью.

– А Юля? Где она сейчас? – поинтересовался Майкл.

– Юля погибла в автомобильной катастрофе.

Захар жадно затянулся и добавил:

– Вот, собственно, и всё. Извините, я вас совсем заговорил. Кажется, бармен нас уже заждался.

– Ещё одну минуту, если можно – остановил его Майкл. – Это очень важно для меня. Вы говорили, что образ вашего СССР – не оруэлловский «1984», а скорее 1985-й год. Из всего того, что вы рассказали, я представляю себе этот образ как нечто аморфное, хаотичное, плохо организованное – не случайно пять-шесть лет спустя всё это благополучно развалилось. Мне показалось, что вы вспоминаете тот год не с осуждением, а с симпатией. Но ведь это всего лишь один год советского режима. Разве не так?

– Так и не так, – улыбнулся Захар. – Я рассказал об одном годе своей жизни на фоне года жизни Советского Союза. А личное и государственное – не одно и то же, хотя всё взаимосвязано. Мы ведь разошлись со страной в 1985-м году. Для СССР тот первый год горбачёвских реформ стал началом конца, а для меня – началом моей новой жизни.

Они поднялись и направились к выходу. Дождь давно перестал. Ярко освещённое здание сиднейской Оперы занимало полгоризонта.

Майкл протянул свою визитную карточку. Захар извинился:

– А я все свои раздал. Но вы легко найдёте меня в Фейсбуке. Сазонов Захар.

– Я помню, – улыбнулся Майкл. – Спасибо за рассказ. Это чисто русская история.

– Разве? – удивился Захар. – Никогда об этом не думал.

Они пожали друг другу руки. Майкл, нахлобучив на голову соломенную шляпу, зашагал к автобусной остановке.

– Ты устала?

Даша отрицательно покачала головой. Они взялись за руки и медленно пошли к своему уютному пятизвёздочному отелю.

Оглавление

Пролог

Январь

Февраль

Март

Апрель

Май

Июнь

Июль

Август

Сентябрь

Октябрь

Ноябрь

Декабрь

Эпилог