Худшая из фанаток [Ирина Андрианова] (fb2) читать онлайн

1

Кажется, это началось еще вчера. Во всяком случае, вчера это зареванное лицо с трясущимися губами появилось в каком-то третьестепенном паблике. За несколько часов оно доросло уже до серьезных медиа-ресурсов. Утром пришло сообщение от приятеля-фотографа: «Уже видел?» И ссылка. Открывать он не стал. Затем эту же ссылку прислала начальница юрдепартамента солидной компании, в присутствии которой он подписал уже с десяток контрактов. Юристка была толстой теткой с обвисшими щеками, чей наивно-вожделенный взгляд, устремленный на него, всегда бывал так комичен, что, против обыкновения, не утомлял, а даже забавлял иногда. Видимо, она считала деловую улыбку, которой он ее удостаивал, знаком ее доступа в его «ближний круг», поэтому сопроводила свое сообщение комментарием «Мне так жаль» и игривыми смайликами. Смайлики не очень вязались с тем, что ей чего-то жаль, поэтому он опять промотал ленту дальше и забыл.

И лишь спустя час, когда он вышел к столу после тренажеров и душа, свежий, умиротворенный и довольный собой, он, наконец, узнал, в чем дело. Мэл, закрыв было ролик на ноутбуке при его появлении и поняв, что он это заметил, сделала милую сочувственную гримаску.

– Ты уже знаешь, да? Не обращай внимания. Очередная эгоистка, которая хочет сорвать самые вкусные яблоки, не вставая с дивана. Уверена, что все это было не всерьез. Удивляюсь, зачем «Делари» поставили ее в топ. Вроде бы не совсем таблоид.

Он уже начал интуитивно догадываться, и от этой догадки в душе у него вырвался усталый вздох. Но внешне он не показал виду.

– О чем я должен знать? – равнодушно спросил он, с наслаждением засовывая в рот первую ложку овощного салата.

Его прекрасное тело стоит таких мучений! Пробежка, тренажеры до седьмого пота; а потом, вместо желанной награды в виде яичницы с беконом – лишь хруст этих помидоров и перцев. Хорошо еще, что разрешен соленый сыр. Иначе утро вообще потеряло бы смысл. Что поделаешь – ему уже не двадцать, и бекон предательски откладывается складками на боках, чего никак нельзя допустить. Допустить можно все, что угодно, даже лысину (хотя боже, о чем это он!), но только не живот и не бока. Поэтому – бекон возможен только раз в неделю. А сегодня будет только салат с сыром, потом фрукты и кофе с заменителем сахара. Что, вобщем-то, тоже неплохо, потому что он страшно голоден…

– Ну, эта фанатка, которая устроила театральную постановку с суицидом и успешно словила хайп…

– Надеюсь, это была не моя фанатка? – спросил он, не переставая жевать; увы, он уже прекрасно понимал, что это была именно его фанатка.

Ибо последние десять лет весь мир вокруг был наполнен только его фанатками. И тут не было ни грамма завышенного самомнения. Напротив, он бы предпочел, чтобы мир снова стал таким же, как прежде, когда он состоял из обычных, в чем-то даже милых людей, которые спокойно проходили мимо, не замечая его. Но примерно десять лет назад миром начала постепенно овладевать какая-то страшная эпидемия. Обычные, нормальные женщины (многие мужчины тоже, хотя симптомы у них, к счастью, были не такие отвратительные) вдруг стали превращаться в зомби, одержимых желанием в любой форме обладать им. Зараза распространялась довольно быстро. С каждым днем он все реже и реже встречал незараженных женщин (которые бы, например, не узнавали его на улице и в связи с этим не кидались тут же делать с ним сэлфи). И в какой-то момент незараженные исчезли совсем.

Прежде такой дружелюбный мир отныне стал опасным полем боя. А люди разделились на две неравные части: очень маленький ближний круг (где, правда, тоже полно влюбленных в него женщин, но они утешаются иллюзией «доступа» и потому ведут себя прилично), и огромный – внешний. Во внешнем мире на каждом шагу его подстерегает опасность. Почти все населяющие его женщины при виде его немедленно превращаются в кукол с остекленевшими глазами, которые либо глупо хохочут, либо алчно кидаются к нему, как к самому лакомому куску, готовясь пожрать.

С тех пор, как это началось, он уже не мог спокойно выйти на улицу, пойти в магазин, в кино или посидеть в кафе, как всегда любил. Но самое страшное – он не мог забыться и уйти в себя, предоставив своему лицу выглядеть так, как ему вздумается. Ибо немедленно он слышал рядом с собой хриплый шепот: «Смотри, это же…» и видел боковым зрением эти ужасные выставленные вперед прямоугольники телефонов. Ну а потом, конечно, в интернете появлялись его отвратительные жующие фотографии. Ну почему, почему раньше никому не приходило в голову наблюдать, как он жует?

Разумеется, он всегда хотел быть великим актером, кумиром миллионов, лицом с обложки и т.д. Но… видимо, он ожидал, что это происходит как-то по-другому. Восторженные толпы поклонниц, конечно, должны быть; как же без них, они суть материя его славы. Но в его юношеских мечтах эти толпы статисток собирались в каких-то строго определенных местах, где им положено. Ну, например, у ворот театра, чтобы получить автограф. Или за спинами охранников по обеим сторонам ковровых дорожек мировых кинофестивалей. Там они могут вволю визжать и снимать его на телефон, чтобы потом наводнять снимками интернет. В данном случае – идеальными снимками, потому что на ковровой дорожке он будет во всеоружии своей улыбки. Ну и, само собой, гипотетическим фанаткам позволялось оптом скупать билеты на его фильмы и спектакли. Но после этого – все! Выполнив функцию восторженной массовки, фанатки волшебным образом улетучивались, оставляя его в покое.

И вот тут-то, как выяснилось, он жестоко ошибся. Оказалось, что мир у него и у фанаток – общий. И спрятаться от них негде. Не было больше парков, где можно было спокойно побегать, наслаждаясь свежим воздухом и музыкой из наушников. Не было шумных городских улиц с их уютными кафе и кинотеатрами, где он, отнюдь не разделявший принятого в литературе ужаса перед каменными джунглями, любил часами путешествовать. Не было больше поездок по трогательным сельским достопримечательностям с фотоаппаратом. Не было океанских пляжей, где можно было подолгу валяться на песке, лениво наблюдая на серфингистами. Все исчезло. Большой мир захлопнулся для него. Нет, разумеется, появились элитные закрытые пляжи и вип-вечеринки, куда их с Мэл доставлял охранник. Но по уровню свободы передвижения он скорее потерял, чем приобрел.

Впрочем, философски размышляя в этом духе, он понимал (а он всегда старался быть объективным и гордился этим), что никогда бы не променял нынешнюю влюбленную осаду на то безразличие, с которым окружающие смотрели на него в юности. Слава его утомила, это да. Но он привык к этому утомлению и, безусловно, почувствовал бы потерю, если бы все это вдруг исчезло.

В конце концов, с фоновомым восторженным гулом можно было бы смириться, если бы все фанатки выражали свою любовь в определенных, благопристойных формах. Ну, например, забивали бы своими любовными признаниями посвященные ему паблики в соцсетях, которые он уже лет десять как не читал. Один-два истеричных прорыва сквозь охрану около театра, чтобы повиснуть у него на шее, раз в месяц тоже можно было бы стерпеть. Эти прорывавшиеся девицы имели вид автоматов, выполнявших нехитрую программу. Более того, они «заводились» за счет энергии тысяч таких же, как они; он был уверен, что большинство его фанаток решали влюбиться в него именно потому, что так сделали другие. А стадному чувству не стоило придавать большого значения.

Но пару раз случались действительно неприятные эксцессы. Вот, примерно, как сейчас. Иной фанатке нет-нет да и захочется победить конкуренток, вырвавшись вперед перед стадом. Для этого нужно совершить что-то экстраординарное. Правда, даже в экстраординарном жанре они выбирают самое банальное и предсказуемое… Впрочем, как говорил его директор Джим, «скажи спасибо, что они пытаются убить себя, а не тебя». Да уж, стать вторым Джоном Ленноном такой ценой он бы не хотел. Тем более, что его бы забыли все-таки быстрее, чем Леннона. На этот счет он не обольщался.

В общей сложности он припоминал трех так называемых «трагических» фанаток. Одна довольно гнусно преследовала его всюду, требуя… да непонятно чего. Ну в самом деле, не любви же! Все-таки даже самое ограниченное существо должно понимать, что нельзя взять и влюбиться в совершенно незнакомую женщину. Тем более ему. Скорее всего, если разобраться, она просто хотела приобщиться к нему как к символу мега-успеха. Отчасти она своего добилась: стала на какое-то время модным инфоповодом, о ней писали в таблоидах и приглашали на ток-шоу. Надо думать, это удовлетворило ее, потому что в итоге она заметно подуспокоилась и исполняла роль трагифанатки просто как привычную и приятную работу. Неприятно было лишь ему, так как волей-неволей приходилось в этом участвовать. Пусть и молча. Он принципиально никак не комментировал действия этой девицы (не очень, кстати, молодой, как ему помнится) и заранее оговаривал запрет на подобные темы в интервью.

Единственное, чего он опасался – что ее примеру могут последовать другие. Но, к счастью, тут его спасли законы шоу-бизнеса. Который, как известно, не терпит повторов. Желающие прославиться тем же способом не преминули появиться, и в большом количестве, но он уже об этом не узнал. Потому что соцсети и таблоиды не уделили эпигоншам необходимого внимания, и их попытки утонули в равномерном шуме мирового эфира.

Второй раз масс-медиа лицемерно воззвали к его совести лишь тогда, когда другая фанатка пригрозила покончить с собой. Покончить, если он не… опять-таки, непонятно что сделает. Это было какое-никакое новаторство, поэтому у нее были довольно высокие рейтинги. Ему тогда пришлось даже встретиться с ней, что-то подарить, сфотографироваться в обнимку и сказать несколько утешительных слов перед камерой. К слову сказать, эта вторая девица вызывала больше симпатии. Пусть она навряд ли привела бы свою угрозу в исполнение, но в ней не было того мерзкого расчетливого цинизма в сочетании с умственной ограниченностью, как у первой. Он понял, что ей стало стыдно. Она искренне краснела. Поэтому, очевидно, той толики внимания, которую он счел возможным ей уделить, хватило на то, чтобы утешить ее на всю оставшуюся жизнь. Она плакала от умиления и раскаяния, когда прощалась. Он и сам невольно расчувствовался при мысли, что вот так несложно смог сделать кого-то счастливым.

Но, разумеется, при всем своем природном добродушии он не имел намерения выводить спасение подобных страждущих в тираж. Он понимал, что все их любовные страдания – не что иное, как самая неприятная форма детского эгоизма. Они не удовлетворены своей жизнью (в большинстве своем, возможно, справедливо, но в этом нет его вины!). Завидев же на горизонте привлекательный символ счастья, мужской любви, красоты, успеха и т.д., они инфантильно желают непременно к нему причаститься, прилагая при этом минимум усилий. В традиционном обществе им, вероятно, не пришло бы в голову ничего большего, чем смиренное молчаливое обожание. Но в наше время, с его культом прав всевозможных сирых и убогих, почему-то предполагается, что любая ленивая толстая тетка из глубинки в принципе имеет право протянуть к нему руку и капризно сказать «хочу!» И он, который приложил для достижения своего успеха столько сил, сколько им и не снилось, должен учитывать (в известной степени) желания этих жадных лентяек. Он, оказывается, должен их жалеть! И даже испытывать чувство вины за то, что эти создания сидят перед экранами своих ноутбуков в декорациях своих жалких жизней и бесплодно плачут о нем…

Нет, он опять-таки понимал, что именно такое активное «фанатение» формирует его славу, и что не будь десятков тысяч этих теток, ролей и приглашений у него было бы как минимум вдвое меньше. Но все-таки это было слишком утомительно. И после второго раза он так мечтал, чтобы третьего никогда не случилось! Тем более, что все трагические инфоповоды вроде как были выбраны. Но увы. Как видно, в запасе оставалось еще реальная попытка суицида (о том, что возможна реальная и успешная попытка, он предпочитал не думать). И на эту вакансию нашлась охотница.

Из страны третьего мира. Да еще и из провинции. Естественно, бедная, немолодая и некрасивая. Все данные для успешной депрессии налицо. Но и для того, чтобы он был «обязан» ее пожалеть – увы, тоже.

Да, на молодом красивом лице эти слезы смотрелись бы эстетичнее. (Впрочем, живя в мире исключительно красавиц, он был толерантен к дурнушкам). Но обладательница эстетичного лица, наверное, все же не стала полосовать себе руки бритвой из-за невозможности обладать Им. Она бы нашла, на что отвлечься – какие-никакие надежды, мужские взгляды, гипотетическое будущее (хотя какое может быть будущее в их стране!). А эта… В сущности, да, при некоторых усилиях ее можно понять. Он изо всех сил попытался заставить себя посочувствовать ей. Но понял, что не может. Просто потому, что их слишком много, а он, сочувствующий – всего один.

2

Он постарался максимально отсрочить момент просмотра ролика. Не хотелось убивать наслаждения завтраком, который он, право же, заслужил. Но краем глаза посмотреть все равно придется, потому что, раз уж она выбилась в топ новостей, ему не удастся уклониться и от комментариев.

У Мэл после завтрака были дела, и она ушла к себе. Он еще помедлил, потом глубоко вздохнул, придвинул к себе ноутбук и нажал на пуск записи.

Так. Ну все понятно. Вобщем, сидя там у себя в стране третьего мира (где-то в Восточной Европе, маленькое пятнышко на карте, но где именно, он сразу позабыл) она пришла в отчаяние от невозможности заполучить его любовь и по этой причине довольно качественно порезала себе вены. Судя по всему, это было не показное самоубийство: ее взрослые дети… (ну надо же, у нее есть взрослые дети. Хотя да, там рожают рано, как у нас латиносы – заняться-то все равно особенно нечем)… Ее дети живут где-то далеко от нее, а она – одна в своем крошечном депрессивном городке. То есть она вполне могла рассчитывать, что ее найдут не скоро. Но, так или иначе, ее все же обнаружили, отвезли в больницу и откачали (странно, ведь там у них в больницах нет лекарств, врачей и все подряд мрут, как мухи… так, во всяком случае, гласит CNN). И вот, придя в себя, она призналась врачу, что сделала это ради какого-то голливудского актера…

И тут сработала дьявольская цепочка совпадений. Врач с усмешкой написал об этой истории на своей странице в соцсети. Кто-то из местных журналистов на фоне безрыбья подумал, что это хороший инфоповод. Новость поползла дальше и выше. Ее подхватили медиа покрупнее. По-видимому, она совпала еще и с местным трендом завистливой нелюбви к США. Так или иначе, но через пару дней неудавшуюся самоубийцу уже жалели в крупнейших СМИ их третьестепенной страны. Что же было дальше? Да в сущности, неважно. Возможно, кто из подписчиц посвященных ему фанатских пабликов решил запостить этот оригинальный сюжет в Фэйсбук и Твиттер. По какой-то загадочной причине пост набрал множество просмотров и попал в топы. И вот результат: сейчас он тоже обязан думать о ней.

Он снова устало вздохнул. Вобщем, дамочка может быть довольна. Без особого труда она добилась популярности, на которую у других уходят годы жизни и уйма денег. Правда, эта популярность недолговечна. Через неделю все закончится. И, как он надеялся, больше не повторится никогда.

Слушать ее голос было выше его сил; к счастью, под роликом была ссылка на текст интервью. Он напрягся и прочел несколько фраз. Впрочем, в текстовом виде это оказалось не так страшно. По крайней мере, она не была наглой истеричкой, как та, самая первая. И ей тоже, по ее словам, было стыдно.

«Я понимаю, что не имела права желать то, что я пожелала. Я не знаю, как это со мной произошло. Как это вдруг накрыло меня. Я ведь знаю, как положено вести себя его фанаткам. Да и любым фанаткам. Что им положено чувствовать. Должно быть, они должны испытывать только приятные эмоции, разглядывая его бесчисленные фото в пабликах и признаваясь в любви… Они как-то на это способны. Не знаю, как. Они как-то умеют одновременно обожать его и любить своих мужей. У них у всех есть мужья, представляете? А у многих – и дети, и они смотрят его фильмы вместе с ними после ужина… У них всех есть какая-то своя жизнь, какие-то свои радости. А он для них – просто украшение этой жизни… А я так не смогла. Я знаю, это неправильно и очень глупо, но я не смогла. Он – не украшение моей жизни. Он – ее единственное содержание. И ее погибель…»

Ну, не скажи, невольно возразил он про себя. Ох уж эта мания считать себя исключительностью, даже в страданиях! Конечно, он не мог припомнить, где и когда (не раз, наверное), но он точно видел такие же формулировки – про смысл жизни, сосредоточенный в нем, про одержимость, про боль… Несчастные фанатки попадаются в соотношении примерно одна к тридцати. Просто они благоразумно молчат об этом.

«Я знаю, что это чудовищный эгоизм. Как вообще можно сметь даже на миг возмечтать, что этот божественный красавец с обложки может полюбить такое никому неизвестное ничтожество, как я? Да как была бы возможна, даже гипотетически, наша встреча? Если ради секундного рукопожатия и получения автографа богатые американки платят космические деньги за билет в театр на Бродвее, то как могла я представить себе, что ты вдруг приедешь сюда, в нашу глушь, увидишь меня, полюбишь и… Я говорю это, и сама содрогаюсь от стыда за свою нелепость. Но ведь эта конструкция была (да и есть) реальной для меня. Я в течении нескольких месяцев… простите, что я это говорю…. Я ежедневно была с ним, в его обществе. Я засыпала и просыпалась в его объятиях. Я постоянно разговаривала с ним, и нам было так интересно, так хорошо вдвоем! Мы поженились, и у нас были дети. Сначала – девочка, потом… Я знаю, это так смешно слышать. Ну так посмейтесь надо мной, я не обижусь.

Знаете, наверное, именно эти паблики и существование десятков тысяч других фанаток и привели меня к отчаянию, после чего мне пришлось сделать это. Не знаю, как это объяснить… Вобщем, пока я ничего о нем не знала, только знала, что он есть, и постоянно пересматривала его фильмы, он был безвольной картинкой в моих руках, и я могла делать с ним, что угодно. Привезти его сюда, стать его женой – лучшей женой на свете! – прожить с ним всю жизнь. Но я зачем-то решила смешать иллюзию и реальность. Вот дурочка, я полезла в соцсети. Зачем? Видимо, мне перестало хватить визуального материала для лепки моих иллюзий, я все израсходовала; нужно было пополнение. К тому же, я в величайшей наивности позволила себе думать, что если я буду писать туда, то у него будет больше возможности поскорее меня заметить… Ведь я уже так немолода, мне нужно спешить… Конечно, нужно было удерживаться в рамках одного жанра – либо мечта, либо реальность. Если только мечта – то уповать только на Бога, искренне верить, что Бог мне поможет и Он как-то найдет меня. Как – неважно. А реальность дает право только ставить сердечки под его фотографиями в соцсетях и копить деньги на билет в бродвейский театр (сначала, конечно, на самолет в Америку), чтобы получить за эти деньги честно положенное мне секундное рукопожатие и автограф, но ни одной, ни единой мысли обо мне…

А я смешала. Злая (точнее, самая обыкновенная) реальность вторглась в мои сладкие мечты и убила меня. Я увидела десятки тысяч красивых молоденьких фанаток, которые в силах любить его и не страдать при этом. Я почувствовала себя последней в этих рядах красивых амазонок. Смешно сказать, но я жутко ревновала к нему всю эту толпу… Каждый новый пост, где он стоял и улыбался, такой прекрасный и уверенный в себе, в окружении очередных счастливчиков, обладающих правом доступа к нему – сценаристов, режиссеров, журналистов, фотографов и бог весть кого еще – резал мое сердце, как ножом. Он перестал быть абстракцией, из которой можно лепить любую мечту и класть ее с собой в кровать, прижимаясь к милому плечу. Он стал настоящим, но от этого сделался бесконечно далеким.

Я уже не могла говорить ему «ты». Теперь я говорю «он». И его улыбка с фотографий, которой умеют наслаждаться «правильные» фанатки, повергает меня в отчаяние, потому что всякий раз напоминает мне: мы находимся в разных мирах, которым не суждено пересечься. Гипотетические автограф-сессии – не в счет.

Ах, я понимаю, понимаю, как это жалко и мерзко – желать присвоить самый лакомый на свете плод, который ты, к тому же, меньше всех на свете заслужила. Но я ничего не могу с собой поделать. Теперь я познала значение этих слов «я ничего не могу с собой поделать». Раньше я бездумно произносила их, не понимая ужасного смысла. Теперь – понимаю. Иногда я с тоской думаю о временах, когда я его не знала. Или знала, но это чудовищное, убивающее чувство еще не захватило меня. Вообще с некоторых пор я каждую веху своей жизни сопоставляю с его жизнью. Такой-то год у меня – а что тогда делал он? Ах да, он снимался там-то и там-то, фотографировался на таком-то и таком-то кинофестивале. Никакого иного смысла, кроме как соотноситься с его жизнью, у моих воспоминаний нет.

Он – смысл моей жизни. Знаете, что это значит? Да, я тоже не знала раньше, и преступно разбрасывалась этими словами. Это значит, что в каждом предмете, в каждом действии, в каждом своем шаге ты видишь его. Думая о чем угодно, ты думаешь в то же время и о нем. Он всегда рядом, хотя теперь я, из невольного чувства самосохранения, перестала приглашать его в свою жизнь намеренно – я знаю, чем это для меня кончается. Раньше я ласково разговаривала с ним, теперь – молчу и прошу его уйти. Хотя прошу ли? Конечно, нет. Нет у человека сил отринуть самое прекрасное, что есть на свете. Единственное, что есть на свете! Даже если в этом – его гибель.

Знаете, я тут продолжаю исследовать языковые шаблоны, которые только сейчас открыли мне свой истинный смысл. Например, вот это казавшееся мне раньше нелепым выражение «весь свет на нем клином сошелся» теперь стало абсолютно нормальным, чисто физическим определением моего состояния. Именно так – мир схлопнулся в одну точку, и эта точка – он. Не нужно больше ничего, и нет больше ничего, кроме него. Нет также и меня. Понятие «я» – это просто инструмент для восприятия Его. Я, как никогда ранее, ощущаю свою пустоту. Свое отсутствие. Но меня это не ужасает и не огорчает, как должно было быть. Оказывается, в этом нет обещанного экзистенциального ужаса. Я ведь знаю, что смысл меня, то единственное, для чего я существую и чем следовало бы заполнить меня – это Он. А так как достичь Его невозможно (теперь я как никогда ранее познала понятие «невозможно»), то смысл меня – лишь бесконечное бесплодное желание. Страдание от невозможности обладать. С утра и до вечера. Почему-то утром особенно плохо. Странно, почему? Потом я отправляюсь на пробежку, кровь начинает бегать быстрее, и становится немного легче…»

3

Да, ключевые слова – «пустота» и «обладать», – подумал он, пробежав текст по диагонали. Она пуста, и поэтому алчно желает пустоту заполнить. Он утомился и решил, что вправе сделать перерыв. И без того он уделил ей слишком много своего времени. Строго говоря, она добилась в десять раз больше, чем осмелилась бы пожелать. Возможно, узнай она об этом, она бы вполне удовлетворилась. Она не верит в возможность обладания им; так может, если б она знала, что он думает о ней вот уже полчаса кряду, ее душа едва ли вместила бы столько счастья.

А может, и вправду послать ей какое-нибудь персональное видео-обращение с теплыми словами? Вобщем, это было бы несложно. Он предложил эту идею Мэл, но та убедила его, что это неправильно: за одной наглой эгоисткой тут же выстроится очередь подражательниц. Вот если бы она умирала от рака, тогда еще куда ни шло. Но ведь ее спасли, спасли окончательно и бесповоротно. Поэтому – нет, Мэл считает, что он должен сделать разве что очень обобщенный комментарий. Что, мол, он искренне любит всех своих поклонниц, что их чувства небезразличны ему, но он тоже человек и при всем своем желании не смог бы разорваться на миллион частей. Также он просит не забывать, что его актерский образ и он-как-человек – абсолютно разные вещи, и ошибочно их смешивать. Возможно, если бы влюбленные фанатки знали его лично, то их восторгов поубавились бы… (Он ухмыльнулся, натягивая штаны после известного процесса, который его кишечник требовал делать каждое утро после завтрака. Вот если бы бедняжка могла видеть ей сейчас, она бы наверняка тут же исцелилась от своей любви!). Ибо одно дело – яркие фото, а другое – человек в жизненной рутине…

Мэл предложила сама написать текст и отослать Джиму. Что ж, вот и славно. Хорошая идея.

Как все-таки много на свете этих пустых, ленивых и вместе с тем жадных женщин! – думал он, выбирая костюм. Даже, оказывается, в странах третьего мира. А он-то по наивности думал, что хоть там сохранился последний оазис простых истинных эмоций, незамутненных обществом потребления…. А все эти проклятые права человека. По сути, они сделали миллионы женщин несчастными. Потому что им с детства вбивают, что они – личности, исключительности, что они все имеют право на счастье. При этом – ничего не делая. Да приходило ли им в голову, сколько труда ему пришлось потратить, чтобы взобраться хотя бы на первую ступеньку лестницы успеха? Нет, потом, конечно, пошло легче, но вот самая первая ступенька… Она говорит об отчаянии. Что она вообще об этом знает? Она, умеющая в своей жизни только есть и рожать детей, которая вдруг заметила красивую фотографию и возжелала заиметь оригинал. Отчаяние – это когда ты день и ночь, год за годом бьешься в непробиваемую стену. Когда ты трудишься, как вол. Суетишься, как сумасшедший. Засыпаешь вечером и просыпаешься утром с одной мыслью – хоть об одном отклике на твое портфолио! И не получаешь ни единого! Тебя словно не видят и не слышат. Ты знаешь, что твои годы уходят. От усталости опускаются руки. Ты оглядываешься вокруг и видишь других, которых ласкают лучи удачи, и начинаешь думать, что Бог забыл тебя. Вот это – отчаяние.

Другое дело, что потом вдруг все волшебным образом изменилось. Но в любом случае, он это заслужил своими усилиями. А что сделала она? Почему она сочла, что имеет права сподобиться неземного счастья, ничего при этом не делая? Естественно, что судьба больно щелкнула ее по носу. Да если бы она не тратила время на бесплодные мечтания, а занялась бы делом – ну, скажем, каким-нибудь интересным творчеством, ну хоть фотографией, на худой конец – она бы мигом отвлеклась от своей одержимости. Вся эта искусственная тоска – плод душевной лени. Правда, вроде бы и надо было ее пожалеть, но у него не получалось.

Черный пиджак, темно-синяя рубашка… Галстук – черный? Или вот этот, темно-серый с еле уловимым жемчужным отливом? Кстати, он хорошо помнил, что еще лет десять тому назад его глаз не умел разбираться в тонкостях оттенков. Но с годами и это пришло.

Он гордился тем, что никогда не переоценивал себя. Он мог бы без труда назвать человек пятьдесят актеров, которые были одарены талантом ничуть не менее его самого, и при этом прозябали в безвестности. Как и он когда-то, они мучительно бились об стену. И есть веские основания считать, что им никогда не суждено пробить ее. Отчего же ему удалось? Божья помощь? Да, конечно, но до известной степени: если уповать только на Бога, то и эта несчастная истеричка вправе ждать от Бога манны небесной в лице любой понравившейся кинозвезды. Нет, разумеется, у него было объективное преимущество. Его уникальное лицо. Да, почему бы не сказать так? Он не слащавый красавец; более того, в некоторых ракурсах его внешность даже отталкивает. А в некоторых он тривиален, как ваш сосед по вагону метро рано утром. Но в этом-то и кроется секрет привлекательности: он разом совмещает в себе несколько типажей. Его лицо вызывает много разных эмоций. Каждый ракурс – новая ассоциация, новая легенда, которую мигом рисует себе воображение. Поэтому и роли его – такие разные.

Да, но ведь лицо – это дар Божий. Выходит, его успех все-таки был предопределен? Тогда получается, что страдания этой тетки тоже предопределены. Ну что ж поделаешь, так устроен мир. Кого-то Бог выбирает, кого-то – нет. То есть кого-то он выбирает для чего-то другого. И долг каждого – найти свое предназначение… Но как быть, если ты страстно желаешь того, чего Бог тебе не предопределил? Ну, не знаю. Наверное, остается только умереть.

Он решил поэкспериментировать и взять зеленый галстук. В конце концов, эстетические нормы создаются людьми. В юности никому не пришло бы счесть его лицо образцом мужской красоты. Он сам, своим трудом возвел его в ранг эталона, и в итоге все с ним согласились. В том числе и всевозможные истерички. Лет пятнадцать назад они бы не обратили на него внимания. Хотя объективно пятнадцать лет назад он должен был быть красивей, чем сейчас! Да потому что нет никакой объективности.

«…Должно быть, я стала жертвой дешевой психотерапии. Все говорят: если очень сильно желать, то твое желание материализуется. Зачем так говорят? Жалкие слабые люди этому верят. А что, если мое желание – такое же, как у миллионов других? Как оно может материализоваться у всех сразу?

Я, понимаю, понимаю, что во всем виновата сама. Так вышло, что у меня нет ничего за душой. Я одинока, не умею общаться с людьми и потому не имею ничего, на что я могла бы отвлечься. Что интересно, я вряд ли похожа на типичную обитательницу «зоны комфорта», которая бесится с жиру… Оказывается, все не так просто. Я думаю о том, чего я должна лишиться, чтобы простые потребности помогли мне забыть мою горькую страсть? Ну, понятно – голод, жажда, бездомность. Но ведь человек, которому нечего есть – это уже не совсем человек, это голодное животное. Человек в нас начинается с того момента, когда витальные потребности удовлетворены. У меня они удовлетворены – это да. Мои дети здоровы и счастливы, слава Богу. Но следующим после этих простых вещей следует Он – тот, который заместил собой весь мир. Тот, в кого этот мир схлопнулся, обратившись в материальную точку.

Я иногда с тоской думаю о временах, когда этой раздирающей тоски не было. С одной стороны, я была беззаботна. Наверное, мне хотелось бы вернуться с то время. Но потом я думаю – как же так? Ведь я теперь познала свет и смысл жизни. Пусть он горек, но ведь я точно знаю, что это – единственный ее смысл. Так зачем же желать обманывать себя? Вернуться к спасительному неведению? Наверное, нет…»

Возраст, одиночество, отсутствие мужского внимания, климакс. Вобщем, все понятно. Он случайно вновь открыл ее словоизвержение в телефоне, сидя на заднем сидении в машине; сегодня за рулем сидел охранник, а он вел одну очень занудную переписку. Он машинально провел пальцем по экрану и опять выскочило это. Впрочем, непонятно, что было более утомительно – переписка или она. Может, все-таки написать ей краткое письмецо? Хотя нет, Мэл права: это прорвет плотину потоком несчастных искательниц.

Он действительно умел сочувствовать и не делал это лишь потому, что алчущих его чувств было чудовищно много. Ему уже не раз приходила в голову мысль, что каким-нибудь великим инженерам давно пора создать симулятор популярных личностей. Необязательно с телом (это, пожалуй, будет извращением). Сойдет и голограмма. Главное, чтобы был качественный искусственный интеллект. В него вводится большой набор мимических выражений оригинала, от которых стонут несчастные фанатки, а также его походка и жесты. Ну и, конечно, задача программы будет состоять в том, чтобы постепенно (должно быть правдоподобно!) влюбиться в свою хозяйку. И тогда всем будет хорошо.

Спрос на него будет реализовываться в спросе на умные голограммы. Женщины не будут страдать. А он, живой и настоящий, будет все время производить новый «контент» для программ-симуляторов. Разработчики будут обновлять базу его ужимок, слов, фраз. Банально повторять, что представление о нем и он сам, сидящий сейчас на заднем сидении машины с телефоном, когда он (слава Богу!) может не думать о том, как он выглядит – это не одно и то же. И в симуляторе эта различие будет, наконец, реализовано. Он останется принадлежащим сам себе, а все его многочисленные клоны будут принадлежать всем, кто того пожелает. Вообще-то отличная бизнес-идея. Кому бы ее предложить? Кстати, надо подумать и об авторских отчислениях «оригиналу» голограмм, подумал он с усмешкой. Хотя, наверное, мир сразу захлестнет рынок пиратских программ…

Но если серьезно – милая, тебе надо просто заполнить свою жизнь. Да-да, найти мужика. Ты, конечно, не молода и не слишком красива, но все-таки не урод. Вспомни о тех, кому повезло еще меньше! Подумай о жительницах голодных деревень Республики ЧАД (он как раз недавно участвовал в какой-то благотворительной программе). Или об инвалидах-колясочниках (он тоже, кажется, подписывал какую-то петицию. Точнее, Джим за него подписывал). Ты вне зоны комфорта, говоришь? А они еще дальше от нее. Вот они-то могут с уверенностью сказать, что Бог от них отвернулся…

А к тебе Бог, наоборот, повернулся лицом. Смотри – ты мечтала, чтобы твой кумир о тебе узнал. Он узнал! Настолько хорошо узнал, что успел устать от тебя. Материализация мысли, говоришь? Ну так почувствуй, что она материализовалась. Улови мистическую связь между моей усталостью и твоим вожделением. Она есть, в этот самый момент. Обидно, если сейчас ты спишь и так об этом и не узнаешь. Ах да, на другой половине земного шара сейчас как раз ночь. Но, если ты от любви действительно утратила способность спать, то тебе повезло. А если не утратила – то извини. Сеанс мистического скайпа заканчивается. Упс – и все. Надоело…

«Я смотрю на людей вокруг и завидую им. У них есть маленькие радости, которые захватывают их в свою круговерть и не дают возможности открыть страшную правду. Правду о том, что все это – только шелест осенних листьев. Как хорошо, что они не знают, что на свете есть только одно счастье, только один смысл, только одно лицо, одна пара глаз, одни руки. Только это – реальность. Только несбыточная мечта обладания тобой может дать силы жить. Она – как ядовитый бензин, попавший в жилы. Она убивает, но она же дает возможность напоследок немножко подвигаться.

Простите меня за попсовые сравнения. Но я не знаю других. Вобщем, я теперь немного представляю себе, что такое ад. Ад – это когда ты смотришь на мир из какого-то невидимого темного чулана. Это вроде черной дыры: ты туда попала и не можешь выбраться назад, а весь мир вокруг тебя не видит и не знает, что ты – там. Но ты пока что имеешь возможность наблюдать за миром – правда, через маленькое окошечко. Ты видишь вдалеке людей, они ходят и разговаривают. Но ты не слышишь слов. Они – светлые тени, сверкающая иллюзия, до которой не дотянуться. А реальность – это чернота и тишина, в которой находишься ты, и где пребудешь вечно.

Потеря смысла жизни – не фигуральное выражение. Теперь я тоже это знаю. Человек, выброшенный из мира иллюзий (ах, как же там было когда-то хорошо!) не видит смысла в том, чтобы поднять ногу или руку, куда-то пойти и что-то сделать. Да, наверное, если бы мне было нечего есть… Но еда у меня пока есть. Поэтому я не могу заставить себя пойти работать. Я не вижу смысла в этом и потому не могу. Возможно, когда еда закончится, я вернусь в мир простых потребностей и твой образ потускнеет…. Как, наверное, это было бы хорошо…»

Типичная картина клинической депрессии. Да, ей и впрямь не помешает какой-нибудь мощный стимул. Голод, война, революция. Не хорошо желать этого, но… На свете слишком много людей, и они просто не знают, на что себя употребить.

Он, наконец, выключил окно с текстом. Очень кстати пришел важный звонок, и он отвлекся.

«…Моя страсть неразумна, необъективна, эгоистична, инфантильна, разрушительна. Но она почему-то существует. Все на свете создано Богом. Значит, и она тоже? Значит, Богу было угодно вселить в меня эту одержимость и эту боль? Только это и утешает меня. Если Бог – источник моих страданий, значит, он обо мне, по крайней мере, не забыл. Он помнит, что я здесь, одна, в моей черной дыре. Он придет за мной. Приди же поскорее!…»

Он забыл об этой истории на целые сутки. Лишь на следующий день, вечером, он вдруг вспомнил, что забыл. И что мир, кажется, тоже забыл – в течение суток не было ни напоминаний, ни сочувствующих СМС-ок, ни вопросов. Странно, неужели в медиа-мире события сменяются так стремительно? Или случилось что-то экстраординарное? Он невзначай спросил у Мэл. Ах да, она тоже забыла. То есть она хотела сказать ему еще вчера вечером, но не хотела его нервировать лишний раз, а потом и сама отвлеклась на другое.

– Боже, неужели она все-таки снова сделала это?! Второй раз?

– Да нет, в том-то и дело. Она пошла на поправку, ее выписали. И надо же так – переходя улицу в своем депрессивном городке, она попала под грузовик. Задавили не ее одну: грузовик въехал в группу людей, переходивших улицу. Так что это точно не самоубийство. Просто такой нелепый конец. В этих странах, знаешь, машины давят людей безнаказанно: водители просто потом платят полиции, и все.

– Будем надеяться, что перед смертью она уже не считала меня источником всех своих страданий, – задумчиво сказал он.

– О да, я тоже надеюсь. Но знаешь, мне кажется – она все равно была слишком слаба, чтобы жить. Не одно, так другое ее бы подкосило. Во всяком случае, тебе больше не нужно мучиться совестью. Она ведь больше не страдает.

Он кивнул. Вообще-то он опасался, что по своей привычке к сочувствию он будет еще не раз ее вспоминать. Он действительно был хорошим человеком. Возможно, самым лучшим человеком в Голливуде. Но душевная емкость даже самых лучших людей не беспредельна. Их было так много, этих влюбленных. Поэтому он забыл ее. И никогда больше не вспоминал.

Оглавление

1

2

3