Сомнение [Наталья Николаевна Гайдашова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Наталья Гайдашова Сомнение

СОМНЕНИЕ

– У тебя есть дети? – спросил Носик.

– Есть, сын. – ответил Михалев.

– Ты его любишь?

– Нет.

– Почему? – удивился Носик.

– Мать его не люблю и его не люблю. – ответил Михалев мрачно.

– Не люби-и-ишь! – протянул Носик. Он помолчал, потом сказал коротко, как отрезал. – Не любишь.

Какое-то время они сидели в тишине, но Носик не удержался и задал очередной вопрос:

– За что ты мать его не любишь?

Михалев сказал сразу, не думая:

– Потому что она …

Он назвал её очень обидным для женщины словом.

Носик с интересом смотрел на Михалева, но когда услышал ругательство, то испуганно отвёл глаза в сторону и притих. Казалось, что Носик боится пошевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание Михалева.

– Не бойся, – сказал Михалев, – я не злой. Просто она меня обманула и очень этим обидела.

– А если моя мама тебя обидит, то она тоже станет …

Носик смутился, но слово произнес.

– Нет! – твердо сказал Михалев. – Даже если она меня обманет, я всё прощу.

– Почему?

– Люблю её. – с тихой улыбкой ответил Михалев.

– А меня, – Носик отвернулся от Михалева, – меня будешь любить?

– Почему буду? Я уже люблю тебя. – усмехнулся Михалев.

Он положил тяжёлую руку на белобрысую голову Носика, потом рука плавно соскользнула к подбородку мальчика, и два пальца Михалева обхватили и некрепко сжали курносый нос, из-за которого мальчика и прозвали Носиком.

– Эх, ты! Носик-курносик!

Больше они не разговаривали. Молча кидали удочки и сосредоточенно смотрели на воду. Но, увы, клёва не было. В дремотной тишине вечера только малек плескался в реке, пищали комары со всех сторон, и стрекотал кузнечик в высокой траве у берега.

– Не видать нам сегодня рыбы, Носик. Нету клева. – с досадой сказал Михалев. – Пойдем домой.

Они собрали снасти. Вышли на дорогу. Михалев взял тонкую ручку Носика в свою мозолистую ладонь, и они пошли рядом. Михалев шагал размашисто и крепко ставил на землю ноги, обутые в резиновые пыльные сапоги. Носик же семенил рядом, пытаясь попасть в такт шагов Михалева, но у него это плохо получалось, и он постоянно сбивался. Его худенькие ноги болтались в широких голенищах сапог и при каждом шаге глухо стукались о твёрдую резину. Михалев не замечал этого. Его лицо было напряжённым, какая-то мысль не давала ему покоя.

В надвигающихся сумерках две фигуры удалялись по дороге. Уходящее солнце как будто обсыпало золотой пылью верхушки деревьев и тёмно-синий горизонт неба. На берёзах уже кое-где выделялись на фоне зеленых ещё крон редкие, тронутые желтизной, пряди. Близилась осень.

Высокий, сутулившийся Михалев, шёл с низко опущенной головой и рядом с ним, едва доходя ему до пояса, торопливо перебирал ногами Носик. Впереди показались дома. Михалев с Носиком подошли к крайнему дому, зашли в калитку. Михалев отпустил руку мальчика, и тот вбежав на крыльцо, рванул на себя дверь и скрылся в доме. Михалев же поставил в сарай удочки, сел на скамейку у дома, закурил. Из открытого окна доносились голоса, но Михалев не вслушивался в разговор. Звонко, с увлечением что-то рассказывал Носик, ему отвечал мягкий и ласковый женский голос. Михалев закрыл глаза, выражение лица у него было усталым. На крыльце появился Носик.

– Папка, пойдём ужинать, мамка зовет.

Было слышно с каким удовольствием мальчик произносит слово «папка».

– Папка, – с горечью в голосе тихо произнёс Михалев, – чужой мальчишка будет называть меня отцом, а свой родной… У меня же были только подозрения, не одного доказательства… А Вера гордая, даже оправдываться не стала… Дурак я, дурак, что натворил!

Короткие мысли хлопками взрывались в голове Михалева, наполняя её вязкой тяжестью и лишая возможности сконцентрироваться. Ему казалось, что он получил сильный удар по голове, так гудела и страдала она.

– Обман! Не верю ей… правду не скажет. Эх, пропади всё пропадом!

Выкурив две сигареты подряд, Михалев поднялся и медленно вошел в дом.


Выигрыш

Счастливый тот человек, который получил наследство. Но более удачлив, кто выиграл в лотерею. Ведь наследство получают, как правило, после события печального, а выигрыш – это подарок судьбы. Но бывает так, что подарок человеку не в радость.

В тот день Виктор Иванов зашёл на почту. Отстоял очередь и когда подошёл к окошку, то увидел за стеклом не привычную Верочку, а новенькую. Виктор улыбнулся. Худенькая девушка с кукольным лицом, в обрамлении светлых кудряшек, была похожа на жену Галочку в молодости. Выполнив все положенные манипуляции с квитанциями, она бойко сказала:

– Возьмите билет моментальной лотереи, разыгрывают миллион.

Виктор относился к этой забаве скептически и лотерейки никогда не покупал.

Сейчас, глядя на девушку, он почему-то согласно кивнул головой. Почтальонша протянула веером собранные картоночки, и Виктор вытащил наугад билет.

– Здесь сотрёте и сразу узнаете выигрыш, – пояснила девушка.

– Ага, узнаешь, что шиш выиграл, а сто рублей потерял. Жулье! Лучше бы бутылку пива купил, – прокомментировал стоящий за Виктором мужичок.

Виктор оглянулся и встретился взглядом с человеком, который явно страдал от жажды.

Виктор в дискуссию вступать не стал. Взял сдачу, квитанции, билетик и, сказав «спасибо» девушке, вышел на улицу.

«Каким волшебным образом такие вот куклы превращаются в сварливых старух», – рассуждал он про себя. Под сварливой старухой имел ввиду он жену Галю.

Виктор вспомнил первую встречу с ней. Показалось, что никогда не видел никого красивее Гали, никогда не встречал такой весёлой, общительной девушки. «Какая же она прелесть», – подумал тогда Виктор и влюбился.

Легко влюбиться в двадцать лет. Удивительная метаморфоза произошла с Галей почти сразу после того, как они поженились. А когда родился сын, то Виктор уже не сомневался, что жену подменили в роддоме. Из хохотушки она превратилась… Виктор подумал и дал определение «в брюзгу» – она бубнила с утра до вечера, всё не так, всё не эдак, и во всём виноват Виктор. Пропали куда-то светлые кудряшки (оказалось, что Галя делала перманент), вместо них – жидкие белёсые прядки, которые совсем не красили жену. Но Виктор парень деревенский, умеющий приспосабливаться к любым трудностям. Вот и к жене приспособился. Жили они в старинном доме почти в центре города в большой коммунальной квартире. Перебрался Виктор к жене, потому что была у него в общежитии койка и тумбочка, а больше ничего. Сначала ютились они с тёщей в одной комнате. Было тесно. Угол для молодых отделили большим деревянным шифоньером, поставили кровать, повесили занавеску, получилась импровизированная дверь. Когда же родился сын, Галина добилась, чтобы им дали ещё одну комнату. Через стенку очень вовремя умерла одинокая старушка. Скоро не стало тёщи, и у молодых оказалось две комнаты, роскошь по тем временам.

Сейчас коммуналка обветшала. «Врагиня» Гали, с которой она вели беспощадную войну за кухонные метры на протяжении многих лет, состарилась, как и сама Галина. Теперь уже ни у одной из них не было ни сил, ни желания устраивать шумные разборки. Хотя Галя по привычке закрывала кухонные шкафчики, где у неё хранилась всякая бакалея, на навесной замок. Всё ей казалось, что крупа и сахарный песок каким-то образом уменьшались в своём объёме.

Вечером того дня, когда приобрёл Виктор лотерейный билет, он долго смотрел телевизор. Перед тем как лечь спать, достал билет из кошелька. Монеткой стёр защитный слой с окошечка. Надолго задумался, потом подошёл к окну, открыл форточку и закурил.

В субботу утром Галина сказала:

– Сегодня придёт Юрка с Мальвиной, будут просить денег – не давай!

– Каких денег? – испугался Виктор.

– Русских денег не давай, а если у тебя есть другие, то и их не давай. Им без разницы, что пропивать.

«Неужели прознала про лотерейку», – подумал Виктор.

Он знал, чего опасается. Жена любила шнырить у него по карманам. Деньги, как самый главный элемент семейной жизни, были сосредоточены в её руках. Зарплата Виктора изымалась женой с первых дней совместной жизни. Виктор подчинился. Она выдавала мужу на хозяйственные расходы нужную сумму и отбирала, что оставалось. По сути дела, кроме карманных денег у Виктора ничего и не было. Жадность Галины была патологической. Более-менее серьезная покупка обсуждалась долго, и решение принималось мучительно. Не жалела она денег только на сына. И одет, и обут он был всегда лучше родителей. Всё, о чем просил он мать, почти сразу приобреталось. То ли по причине внутреннего протеста против самовластия жены, то ли по тому, что Виктор старался не принимать скоропалительных решений, но жене ничего про выигрыш не сказал. Не стоит пока говорить и сыну. Юрке под сорок лет. Работать он не любит. Учиться после школы не захотел, сказал, что ему и без образования хорошо. С женщинами не везло. Много он их поменял, пока не прибрала его к рукам нынешняя сожительница. С тех пор, как стали они жить вместе, то пропало у сына последнее желание работать. Мальвина торговала на рынке и зимой, и летом. Продавцом она, по всей видимости, была хорошим, раз им двоим хватало на жизнь. Но случалось, что Мальвина уходила в запой. Тогда, пропив все деньги, шли они к родителям Юрки и просили в долг. Долг никогда не отдавали, да никто у них и не спрашивал. За последнее время такие визиты участились.

В ожидании обеда расположился Виктор в комнате за столом. Он любил по-стариковски читать прессу. В пятницу, возвращаясь с работы, всегда покупал в ларьке газеты, чтобы в субботу с удовольствием прочитать их от корки до корки.

Пришли Юра с Мальвиной. Встали в проеме открытой настежь двери. Он худой, неряшливо одетый, она выше его на голову. С одеждой Мальвина не мудрила. Круглый год она ходила в черных легинсах, которые обтягивали её толстые ноги, как вторая кожа, и в трикотажной кофте, прилипающей к объемной груди и круглому, как мяч, животу. Кофты и легинсы менялись по погоде, но всегда сидели на ней так, как будто были меньше на два размера. Мальвина старше Юрки на восемь лет, у неё вытянутое с крупными чертами лицо, грязные волосы, которые неопрятно стянуты в пучок на затылке. В руках она держала двухлитровую бутылку пива.

– Здрасьте! – прошипела Мальвина, и если не видеть её, то можно подумать, что здоровается мужчина, такой сиплый у неё голос.

Она села за стол и жадно припала к бутылке. Пила прямо из горлышка, шумно сглатывая.

«Какая дура могла назвать её Мальвиной», – с неприязнью, глядя на женщину, подумал Виктор.

Юра стоял на пороге и выглядывал мать. Наконец, с кастрюлей в руках, появилась Галя.

– Сынок, проходи, что стоишь в дверях. Сейчас обедать будем.

Юре плохо. Несколько дней подряд они с Мальвиной пили. Началось всё с весёлой пирушки. Одни собутыльники приходили, другие уходили. В пьяном угаре день и ночь слились в одно целое. Наконец, сегодня утром проснулись вдвоем в квартире, все друзья испарились. Мальвина приняла решение, что пора завязывать, иначе никакого здоровья не хватит, да ещё хозяин звонил несколько раз с угрозами, если не выйдет на работу, он её назад не примет. Поэтому фиг с ним со здоровьем, а с Арамом шутить нельзя.

– Мальвина, будешь обедать? – спросила Галя.

– Не-а, – протянула она и снова припала к бутылке.

– Мне оставь, – попросил Юрка.

– На! – Мальвина протянула бутылку, и он сделал несколько жадных глотков.

– Юрка, опять ты в запой ушёл! Сколько это будет продолжаться? Совести у тебя нет! – Галина быстро затараторила, перечисляя все грехи, которыми страдал сын. Про Мальвину ни слова, более того, Галина периодически кидала быстрый взгляд в её сторону, как бы приглашая присоединиться и поругать непослушного сына.

– Ма, не начинай! – пробурчал Юрка с трудом, очень болела голова. Нужна водка, но нет ни её, ни денег, чтобы купить.

– Ты чего молчишь? – переключилась Галина на Виктора.

И как всегда: «Скажи ему…», «Ты во всём виноват…», «Надо было сыном заниматься, а ты только о себе думал…»

Виктор не спорил. Он смотрел на Юрку и понимал, что сын конченный человек, что нельзя его исправить, что не бросит он пить и не пойдёт, как Виктор, работать на завод от звонка до звонка, вообще не пойдёт работать, пока живет с Мальвиной. А жить они будут долго, так спелись, что теперь их в разные стороны не растащить.

– Ма, хватит, – просит Юрка.

– Хватит!? Хватить бы тебя по шее как следует, да некому. Этот вот бирюк всю жизнь прожил «моя хата с краю, ничего не знаю». Всё на меня взвалил!

– Ма, перестань лаяться! Нельзя просто пообщаться.

– Общаться надо на трезвую голову, а ты с похмелья, посмотри на себя в зеркало, опустился совсем.

Мальвина в распри не вступала, тупо смотрела то на Галину, то на Виктора. Пиво охмелило её, она уже допила почти всю бутылку.

– Оставь мне, – жалобно попросил Юрка.

– Пойдем, Юрасик, – просипела Мальвина, тяжело поднимаясь со стула.

Они вышли в коридор. За ними последовала Галина. До Виктора донёсся сначала просящий шёпот Юрки, потом недовольный голос жены.

– У меня банк что ли? Дай! Нам с отцом до получки как-то дожить надо.

Юрка говорит тихо и долго. И опять раздраженный голос жены прерывает его:

– Столько не дам! Нету!

Они ещё спорили какое-то время, наконец, слышно, как открылась дверь, и Галина уже другим голосом вслед уходящему Юрке произнесла:

– Сынок, позвони мне вечером.

Жена вернулась в комнату и с порога накинулась на Виктора:

– Вот же ты сундук! Жрёшь, как ни в чем не бывало! У тебя сын не работает, спивается, я на чёрный день не могу отложить, случись что, ни копейки денег.

«Врёшь, старая кляча», – мысленно ответил жене Виктор.

Галина ругала Виктора, ругала Юрку, потом жалела сына, потом жалела себя. Виктор молчал. После обеда он сидел у экрана телевизора, вроде бы даже смотрел фильм. Вечером, дождавшись, когда жена ушла спать, он достал из кошелька лотерейный билет. Долго смотрел на него, точнее на цифру с шестью нулями. Потом подошел к столу, положил билет в пепельницу и поджег. Пламя вспыхнуло, билетик свернулся, миллион сгорел. Виктор открыл форточку и выбросил пепел на улицу. После этого, лег в постель и уснул крепким сном, впервые за последние несколько дней.


ГОРЕ

Надежда Николаевна мыла посуду. Напротив, за столом сидела Клавдия Ивановна. Поясница у неё была повязана старым пуховым платком, ноги обуты в высокие войлочные тапки. У неё болят суставы и скачет давление.

Тихим голосом она обращается к дочери:

– Надя, куда такая спешка? Март ведь ещё на дворе. Ну хоть бы через месяц, тогда всё бы лучше.

Надежда Николаевна молчит. Она с ожесточением стучит посудой, напор воды из-под крана так силён, что кажется она не слышит обращенных к ней слов.

– Надя! – позвала Клавдия Ивановна

– Что? – ответила та, не поворачиваясь.

– Надя, я с тобой говорю!

– Что? – раздраженно повторила Надежда Николаевна и повернулась лицом к матери. – Видишь, я занята.

– Надя, зачем мне ехать сейчас. Я не хочу. Я себя плохо чувствую.

Надежда Николаевна выключила воду, взяла в руки полотенце и рывками, как будто разрывая его на части, вытерла мокрые руки.

– Мама, сколько можно говорить на эту тему. Ты каждый год переезжаешь в деревню в марте. Сама знаешь, что так лучше. Что тебе в городе сидеть. На улицу даже не выходишь.

– Надя, так печку надо топить, воду носить. Тяжело мне, возраст с каждым годом сказывается. Спина болит, ноги. Давление замучило.

– Там тебе легче станет. На свежем воздухе, и потом, тётя Нина рядом. Всё веселее будет. Сидишь в квартире, ни с кем не видишься.

– Надя…

– Мама, вопрос решён, я уже билеты на пятницу купила, вещи тебе собрала.

Надежда Николаевна снова принялась за посуду, тем самым ставя жирную точку в разговоре.

Клавдия Ивановна характер дочки знает, не перечит. Она вытянула ноги, при этом поморщилась от боли. Попыталась усесться на стуле поудобней, но больная спина не послушна ей. Клавдия Ивановна вздохнула, покряхтела. Через какое-то время поднялась и, шаркая ногами, ушла в комнату, где легла на диван.

В пятницу проснулись рано. Из дома надо выехать не позднее семи часов. Автобус отправляется с автовокзала в начале девятого. Надежда Николаевна проверила последний раз список вещей, вроде ничего не забыли. Она суетилась и всё приговаривала, какая Клавдия Ивановна счастливая, что уезжает из города, и как она ей завидует и ждёт отпуска, чтобы приехать к ней на целый месяц.

Клавдия Ивановна угрюмо сидела на стуле в прихожей. Она была уже в сапогах и в шапке. Осталось надеть пальто и можно на выход.

– Мама, ничего не забыла?

– Нет.

– Подумай, я приеду не скоро.

Клавдия Ивановна ничего не ответила. Потом все же спросила:

– Как не скоро? Ты же сказала, через две недели.

– Сказала, а как получится не знаю, сама понимаешь, вдруг, что на работе.

Надежда Николаевна перестала метаться по квартире и встала перед сложенными в коридоре сумками.

– Вроде всё взяли. Ты понесёшь вот эту, она самая легкая, – показала пальцем Надежда Николаевна. – Я возьму две.

Надежда Николаевна выглянула в окно – приехало такси.

– Мама, давай посидим на дорожку, –Надежда Николаевна присела рядом с матерью.

– Я и так сижу.

Собрались, закрыли квартиру и стали спускаться по лестнице. Клавдия Ивановна тяжело ступая, держась за перила, Надежда Николаевна торопливо, опасаясь за такси, не дай Бог, уедет.

Ехать до автовокзала не близко, но водитель попался разговорчивый и возбужденная Надежда Николаевна с охотой рассказала ему, что отвозит мать в деревню на всё лето, а точнее до ноября. В деревне дом, в нём мать родилась, а она выросла. Что живут они с матерью вдвоём, и на вопрос почему, ответила коротко – «я вдова».

–А дети?

– Детей нет.

– Плохо, – ответил водитель.

– Плохо, – согласилась Надежда Николаевна.

– Вот, – делится она. – В будущем году ухожу на пенсию. Так вместе с мамашей уеду в деревню, работать больше не буду, здоровье уже не то, а работа бешенная. Хватит, проживем на две пенсии. У матери пенсия хорошая, да и я всю жизнь на одном предприятии отпахала.

– Правильно! – поддержал её мысль водитель. – Себя тоже надо поберечь, всех денег не заработаешь.

Подъехали к автовокзалу, спешно выгрузились и сразу отправились на второй путь, с которого отбывал автобус. А там уже люди ждут отправления. Надежда Николаевна поставила мать с сумками в сторонку, чтобы не затолкали при посадке, а сама смешалась с толпой. Клавдия Ивановна безошибочно находила дочь по темно-бордовой мохеровой шапке с начёсом, (чтобы шапка имела форму, Надежда Николаевна подкладывала внутрь скомканный шелковый платок). За счёт него, шапка увеличивалась в объеме и по размеру была больше маленькой головы дочери. Сидела на ней несуразно, и Клавдия Ивановна подумала: «Надо сказать Наде, пусть не носит эту шапку, она как стог сена у неё на голове».

Объявили посадку и началась суета. На входе в автобус контролер проверял билеты. Водитель укладывал вещи в багажное отделение. Надежда Николаевна протянула билеты и начала что-то объяснять, показывая в сторону матери. Контролер кивнул, и Надежда Николаевна прошла в автобус, поставила сумку на сиденье и вернулась за матерью. Клавдия Ивановна двинулась к автобусу, но вдруг запнулась, зашаталась, но удержалась за Надежду Николаевну.

– Голова закружилась, – виновата сказала она дочери.

В автобусе их места были на предпоследнем ряду.

– Плохо, – сказала Надежда Николаевна. – Укачает дорогой.

Она посадила мать к окну, а сама села у прохода. У неё тоже болели ноги, так она могла их хоть немного размять.

Ехать надо было до поселка Сосновского почти четыре часа. А потом до деревни ещё сорок километров, последние десять – по лесной разбитой и труднодоступной дороге. В Сосновском их должна была ждать машина, с водителем которой Надежда Николаевна договаривалась каждый год. Он увозил и привозил мать из деревни. Другим транспортом добраться туда было нельзя.

Автобус медленно и тяжело выезжал из города, петляя по узким улицам центра. Наконец, город остался позади, выехали на трассу.

– Душно как, – простонала Клавдия Ивановна. – Дышать совсем нечем.

Надежда Николаевна с раздражением подумала: «Теперь всю дорогу будет капризничать».

Она закрыла глаза и незаметно для себя уснула. Уснула так крепко, что даже проснулась не до конца, когда услышала, как протяжно храпит мать. Она хотела толкнуть Клавдию Ивановну, но та замолчала, а Надежда Николаевна снова погрузилась в липкий, навязчивый сон. Затекли ноги и разболелась от неудобной позы шея, поэтому она проснулась. Медленно приходила в себя и не сразу открыла глаза.

Почти все соседи рядом спали. Надежда Николаевна посмотрела на часы. Прошел всего лишь час после отправления автобуса. Скоро должна быть остановка в Дудинках. В сумке лежали бутерброды и небольшой термос со сладким чаем, можно будет перекусить. Надежда Николаевна посмотрела на мать. Клавдия Ивановна, склонив голову на грудь, тихо спала. Голова её покачивалась в такт движения автобуса.

Наконец, автобус въехал в посёлок. Пассажиры радостно заёрзали на своих местах, готовые сразу выйти на улицу. Все устали. Когда открыли дверь, потянулась к выходу ручейком вереница людей, сидящих впереди. Стало шумно.

Надежда Николаевна тронула мать за плечо.

– Мама, проснись, давай выйдем на улицу, воздухом подышим.

Она приподнялась с сиденья, готовая спустить ноги в проход между креслами, но вдруг замерла. Клавдия Ивановна беспомощно накренилась и начала заваливаться на Надежду Ивановну.

– Мама, ты чего? Тебе плохо? – испугалась не на шутку она.

Клавдия Ивановна молчала. Пассажиры вышли на улицу и в автобусе осталась только Надежда Николаевна с матерью.

– Мама, – с тревогой произнесла Надежда Николаевна и приподняла ей голову. Голова беспомощно упала на грудь.

Надежда Николаевна заглянула ей в лицо и вдруг с ужасом отшатнулась. Она взяла мать за руку, нащупывая пульс. Пульса не было.

Через мгновение она уже торопливо пробиралась через оставленные в проходе сумки к водителю. Подойдя к нему, она наклонилась и начала что-то быстро ему шептать. Не молодой уже водитель испуганно уставился на Надежду Николаевну, грузно поднялся и последовал за ней в конец автобуса.

Посмотрев на Клавдию Ивановну, он рассеяно произнес:

– Что делать то будем?

– Мне надо доехать с ней до Сосновского, назад никак нельзя.

– Сдурели что ли. Как я её повезу?

– Как ехали, так и будем ехать. Она как будто спит. Никто не заметит. Я отблагодарю вас. Горе-то какое! У вас ведь тоже мать есть. А я её на родину везла на всё лето. Каждый год увожу.

Надежда Николаевна всхлипнула и вытерла носовым платком глаза. Срывающимся голосом она произнесла:

– У нас там в деревне вся родня похоронена. И отец, и тетки, и муж мой покойный, я ведь совсем одна осталась на белом свете.

Она заплакала. Успокоившись, добавила:

– Мне её потом специально везти придется, похоронить-то просила себя в деревне.

– Ну довезем мы её до Сосновского, а дальше-то как?

– Разберусь на месте.

– Вот напасть! – тихо произнес водитель и стал пробираться к выходу.

Всю оставшуюся дорогу до Сосновского, Надежда Николаевна провела в тяжелых думах. Очень тревожило её то, как быстро удастся всё организовать. Надо ведь справку получить о смерти, а для этого придётся вызвать к автобусу скорую помощь, чтобы отвезли мать больницу. Надо найти машину, чтобы перевезти её в деревню. Легковая уже не годится. «Ладно, допустим всё сложится удачно. Если повезёт, то может сегодня и гроб куплю в Сосновском. Похоронная контора должна работать до шести вечера. Наверное, у них можно будет и машину нанять. Доберёмся до деревни, оставлю мать в доме, дом-то холодный не топленный. Переночую у тёти Нины. Хорошо, что взяла деньги. Хватит на всё, даже на скромные поминки».

Мысли были тревожны, но привыкшая решать все проблемы сама, Надежда Николаевна продумывала всё до мелочей. Иногда она поворачивалась к Клавдии Ивановне, поправляла грузно спадающую на её сторону мать.

Прибыли в Сосновское. Вызванная скорая помощь приехала на удивление быстро. Погрузили Клавдию Ивановну на носилки и перенесли в машину. Пока оформляли документы в больнице, Надежда Николаевна решила все вопросы в похоронной конторе. Всё прошло на удивление гладко, успела везде. Нервы конечно, потрепала, но разве бывает по-другому. Денег потратила больше, чем планировала. Кажется, люди сельские, но такие же жадные, как и в городе. Дороже всех заломил водитель ЗИЛа, когда узнал, что будет перевозить, но Надежда Николаевна торговаться не стала, лишь про себя назвала его нехорошим словом.

Когда выехали из Сосновского, было уже темно. Сидя в кабине бортового ЗИЛа, Надежда Николаевна подпрыгивала на каждой кочке неровной лесной дороги. Гроб, в котором лежала Клавдия Ивановна, тоже подпрыгивал и ударялся о дно прицепа, даже в кабине был слышен глухой стук.

Надежда Николаевна утешала себя тем, что в Сосновском всё прошло быстро, и теперь мучительно соображала, как организовать похороны в деревне.

Машина тряслась по дороге, Надежда Николаевна крепко прижимала к себе сумку, мохеровая шапка сползала ей на глаза, и она замучилась её поправлять.

«Бог мне помогает, – рассуждала Надежда Николаевна. – Хорошо, что всё сложилось, прямо как по заказу, в короткий срок, все дела закончила, не пришлось оставаться в Сосновском до утра».

Свет от фар резал темноту и выхватывал ёлки на обочине дороги, ещё кое-где в лесу на северной стороне лежал снег. Но приход весны уже чувствовался и остановить его было нельзя. Также упорно двигался вперед и автомобиль. Машина урчала, гудела. Громко рычал двигатель, когда колёса вытаскивали её из очередной ямы на дороге, и шум этот разносился далеко по тёмному хмурому лесу.


Любина любовь

Люба узнала, что муж ей изменяет. В день открытия ужасной правды она очень мучилась. На второй день всё больше и больше погружалась в переживания, и даже когда прошло ещё несколько дней, то лучше не стало.

«Ревность похожа на простуду», – подумала она, – трясет, знобит, болит голова и не хочется есть. Значит надо переболеть и появится иммунитет». Как быть? От принятого решения зависела её дальнейшая жизнь. «А если он уйдет к ней? Может побесится, да и успокоится? Чего не хватает? Живём-то вроде хорошо. Нет, значит что-то не так, раз на сторону пошел, о дочке не думает. Или просто развлекается?»

Когда Люба узнала про измену, первое, что хотела сделать, устроить скандал. Ругаться, кричать, обзывать неверного мужа, может даже выгнать его. Но когда он вернулся вечером со службы домой, то ничего ему не сказала. Вошёл он в квартиру и, как всегда, Любу закружило. Эдуард красивый, высокий с офицерской выправкой всегда подавлял её. Чувствовала она себя рядом с ним простушкой, на которой он женился по ошибке. Ему бы принцессу заморскую в пару, и это было бы справедливо. Люба всё про себя понимала. Маленького роста, коротконогая, и эта проклятая грудь, которая как мешок торчит впереди, и от которой непроизвольно ссутулятся полные плечи. На лицо Люба была тоже не хороша, нос, глаза, волосы – обычные, как у всех. Скучное лицо, короче. Даже имя у нее скучное – Люба! Так и представляешь сразу толстую тетку с круглым, как блин, лицом.

Наверное, поэтому и загулял муж с молоденькой. Люба видела её. Худенькая как тростинка, рыжеволосая, на вид очень юная, лет восемнадцать не больше. Любе уже за тридцать, да и выглядит постарше своих лет, вылитая мать, такая же грузная и нескладная.

Познакомилась Люба с Эдуардом на танцах в Доме офицеров. Встречались недолго. Поженились на удивление быстро. Его отправляли служить в далекий гарнизон на границе с Китаем. Как-то вечером, провожая Любу домой, он спросил, не хочет она с ним вместе родину защищать? Сказал вроде как в шутку, но Люба не раздумывая ответила, что выйдет за него замуж и поедет на край света, если только он серьезно предлагает ей. Он ответил: «Серьёзно». Люба задохнулась от радости. Эдуард довел её до подъезда и ушёл. Люба ждала, что он её поцелует. Так ей этого хотелось, что в подъезде расплакалась, а когда зашла в квартиру мать спросила:

– Вот как нынче девки со свиданий возвращаются – с красным носом! Что, кавалер обидел?

– Нет, – с досадой ответила Люба, – замуж позвал.

– Ну, из-за этого стоит всплакнуть!

Свадьбы не было. Буднично расписались, собрали вещи и отправились служить в часть. Ехали долго на поезде. Потом на машине. Приехали в гарнизон, заселились в двухкомнатную квартиру. Муж у Любы офицер, он летчик. На особом счету. Стали жить как все. Утро, вечер, неделя пролетела. Ходить некуда, до ближайшего городка километров двадцать. Работы нет, жёны офицеров в основном домохозяйки. Все друг друга знают. Но текучка большая, кто-то приезжает, кто-то переводится служить в другие части. Страна-то просторная! Вот и новый офицер с молодой женой приехал откуда-то из центральной России.

Где и при каких обстоятельствах начался роман Эдуарда с Викой доподлинно было неизвестно. Только донесли Любе сразу, скрыть такое вероломство в части было трудно. Сейчас перед ней был выбор – разоблачать неверного мужа или стоит подождать. «Жди! Он наслаждаться будет, а ты страдай, а потом закрутит его, понравится и будет всю жизнь по сторонам шастать. Нет! Надо прекращать этот разгуляй! Сволочь, я ему устрою…»

И Люба приняла решение. Одела своё лучшее кримпленовое голубое платье, вышла из подъезда и быстрым шагом устремилась к дому разлучницы. Идти было недалеко. Однотипные двухэтажные дома располагались в определенной последовательности и отличались друг от друга только номерами. Окна в квартирах большие, на случай экстренной эвакуации на первом этаже спланированы низко, заглянуть в них легко. Люба знала, что живёт любовница мужа в первом подъезде на первом этаже в угловой квартире. Знала она и то, что муж придёт к ней сегодня. Спросите, откуда знала? Всё просто. Утром, собираясь на службу, муж тщательно выбрился и побрызгал себя одеколоном, что делал крайне редко. Когда же ушел из дома, то Люба проверила в шкафу полочку, где были сложены трусы мужа. Новых – не было!

– Нарядился, кобелина, – прошипела Люба и чуть не расплакалась.

Плакала она очень редко, поэтому и сейчас сдержалась, лишь положила руку на грудь, чтобы успокоить взволнованное сердце, и тут же вспомнила слова маленькой дочки, когда сидя на руках у матери и положив головку к ней на грудь дочка говорила:

– Мама, какое огромное у тебя сердце!

Больше всего удивлялась Люба слову «огромное», откуда дочка его знала.

Подойдя к нужному дому, Люба осмотрелась. Получалась хорошая позиция для наблюдения. Рядом небольшой сквер и детская площадка. Уже с утра на ней гуляли мамы с детьми. Усевшись на скамейку, Люба видела подъезд и каждого, кто входил и выходил из него. Теперь оставалось только ждать. Она решила, что просидит на своем сторожевом посту столько, сколько понадобиться, но мужа поймает с поличным.

– Не открутиться! – вслух произнесла женщина.

Эдуарда она увидела из далека. Он уверенно, не таясь, зашёл в подъезд. Люба поднялась со скамейки, но сразу к дому не пошла.

– Не спеши, – сказала она себе, – подожди… Нет, иди, он, наверное, торопится, резину тянуть не будет.

Заранее рассчитав, что в комнате окно расположено с другой стороны дома, она обошла дом. Это было место тихое. Дом оказался крайним, перед ним росли ёлки, и за ними начинались войсковые постройки.

Люба сразу угадала нужное ей окно. Она заглянула в него и через тюль увидела, что происходит в комнате. А происходило следующее: спиной к окну стоял Эдуард со спущенными штанами, перед ним на диване кто-то сидел, видно человека не было, только две худые ноги, согнутые в коленях, стояли по обе стороны от волосатых ног мужа.

Люба отошла от окна, остановилась в замешательстве и вдруг рванулась к подъезду и, оказавшись перед дверью, нажала на кнопку звонка. Она звонила и звонила, но никто не открывал дверь, даже шороха не было слышно из квартиры, тогда Люба ударила по двери кулаком, потом ещё раз и приблизившись близко к двери громко сказала:

– Или открой мне, или я сейчас дверь выломаю!

В подтверждение своих слов она со всей силы бухнула ногой по двери. Личина щёлкнула и дверь распахнулась, на пороге стояла Вика в запахнутом вокруг тонкой талии халатике и с испуганным лицом. Она открыла рот, но сказать ничего не успела. Люба затолкала её в коридор и прижала к полной одежды вешалке, вцепилась в волосы и безжалостно начала мутузить соперницу. Голова Вики моталась из стороны в сторону вслед за руками Любы. Постепенно Вика сползала на пол и, наконец, оказалась сидящей на корточках напротив ног Любы, больно ударилась носом о Любину коленку и попыталась выбраться, тонкими руками отталкивая Любу от себя, но силы были неравными.

Тогда она жалобно пропищала:

– Пусти, больно же, пусти!

– Больно! А мне не больно думаешь, ты защитника позови, или он спрятался! Эдуард! – крикнула Люба, не выпуская из цепких пальцев волосы соперницы.

– Помогите! – пронзительно закричала Вика. – Помогите, убивают!

Вике всё же удалось вывернуться, помогла сорванная с крючков одежда. Она начала падать на Вику, и Люба была вынуждена ослабить хватку. Торопливо на четвереньках Вика устремилась в комнату, но Любина нога метко ударила её в зад, и Вика растянулась на полу, однако проворно вскочила на ноги и забежала в комнату. За ней по пятам следовала Люба.

Комната была пуста. Озорной ветерок залетал в комнату в раскрытое окно и устремлялся в открытую входную дверь опять на улицу. Здесь ему делать было нечего.

– Помогите! – снова закричала растрёпанная Вика.

– Я тебе сейчас помогу! Научу как с чужими мужьями кувыркаться, на всю жизнь охоту отобью! – ответила Люба и попыталась схватить соперницу, которая ловко увертывалась. Стоящий между ними круглый стол служил непреодолимым препятствием перед угрозами вошедшей в раж обманутой жены. Так и бегали они безрезультатно вокруг стола какое-то время. Люба выкрикивала угрозы и ругательства, а Вика пронзительно взывала о помощи.

– Что здесь происходит?

Женщины услышали командный голос и обе остановились от неожиданности. В комнате трое – капитан и два солдата. Кто-то из соседей вызвал патруль. Капитан, внушительный и коренастый, стоял чуть расставив ноги и скрестив руки за спиной.

– Ещё раз задаю вопрос. Что здесь происходит?

Раскрасневшаяся от борьбы Вика, сделалась белее мела.

– Происходит то, что эта… – и Люба, не стесняясь в выражении, описала капитану взаимоотношения своего мужа с Викой. У неё было расцарапано лицо и несколько капель крови, как бисер, блестели на щеке.

Наступила тишина, даже с улицы в открытое окно не доносилось ни звука. Молоденькие солдатики переглянулись и вышли к прихожую.

Капитан подошёл к Вике, с каждым шагом его сапоги скрипели, а его руки были также за спиной.

– Где ваш муж? – спросил он Любу, но взгляд от Вики не отводил.

– В окно выпрыгнул летчик мой! Катапультировался защитник, бросил горящий самолет!

Капитан коротко ударил кулаком Вику в лицо, она вскрикнула, схватилась за нос, сквозь её пальцы обильно потекла кровь.

– Эй, вы чего делаете! – испугано сказала Люба и поддалась вперед.

– Пошла вон отсюда! – грозно, не поворачивая головы, прорычал капитан. Он не сводил взгляда с Вики, которая заливалась и слезами, и кровью.

– Вон, я сказал!

– Люба, пожалуйста, не уходи, он убьёт меня!

– Капитан, ты руки то не распускай, так и без погонов остаться можно.

– Я сказал, пошла вон!

– Люба, не уходи, он бешенный, – уже рыдая Вика двигалась в сторону Любы.

Капитан тоже развернулся и сделал шаг по направлению к женщинам.

– Только подойди, под трибунал пойдешь, – Люба сказала это так, что капитан понял – эта баба спуску не даст.

Люба в разных ситуациях бывала, к тому же она не трусиха, её на крик не возьмёшь. Не растерявшись, она быстро вытолкнула вперед себя Вику, и они прошли мимо стоящих в стороне солдат. Торопливо пошли к дому Любы.

– Это что, муж твой?

– Да, – ответила Вика сквозь слезы. – Ты не представляешь, какой он придурок.

– Представляю, – сказала Люба и бросила взгляд на разбитое лицо девушки. Прохожие смотрели на них с удивлением, но слава Богу, они пришли и закрывшись в квартире, сразу почувствовали себя в безопасности.

– Вот, попала же я в историю! – Люба вытерла мокрым полотенцем лицо Вики. – Подожди, сейчас лёд принесу, приложим к носу.

Приложив кусок замороженного мяса к лицу, Вика стремительно ходила по комнате, мимо сидящей на диване Любы, из угла в угол, резко разворачиваясь и увлекая потоки воздуха за собой. Она говорила торопливо, как будто боялась что-то пропустить, и у Любы сложилось впечатление, что всё это Вика говорила уже сама себе не раз.

Она слушала, не перебивала, вопросов не задавала. Узнала Люба, что живёт Вика с Петром уже три года, детей нет, живут плохо, потому что муж ревнует её к каждому более-менее приличному мужику, из-за этого постоянные скандалы. С прошлого места службы их перевели сюда после того, как он устроил драку в офицерском клубе, не понравилось ему, что молоденький лейтенант пригласил Вику на танец два раза подряд.

– Не могу больше так жить! – сказала Вика и бросила кусок мяса на диван. – Уйду от него.

Люба подобрала мясо и отнесла его назад в морозилку.

– А знаешь, как всё красиво начиналось?! – вдогонку кричит Вика. – Я ведь полковничья дочь. Петя служил с моим отцом. Часто к нам приходил. Отец его очень хвалил, молодой, перспективный, серьёзный, по бабам не шляется. Карьеру делает. Влюбилась я в него без памяти. Всё не могла дождаться, когда он к нам пожалует. У меня экзамены на носу, я десятый класс заканчивала, а мне до них и дела нету. Одна любовь в голове. Петя к нам редко захаживал, ничем себя не проявлял. Взглянет иногда так внимательно, скажет, что-нибудь приятное и всё. С грехом пополам сдала я экзамены. Мать с отцом меня ругали: «Как поступать в вуз будешь с таким аттестатом?» Я виду не подавала, что влюблена как кошка, отмалчивалась. На выпускной бал повёл меня одноклассник Валера Ольхин. Зашел к нам с цветами, маму поздравил, цветы ей вручил, и под ручку отправились с ним в школу. На мне платье красивое надето, импортное, финское, отец достал через военторг, босоножки белые фирмы «ЦЕБО», девчонки все завидовали. Выпускной вечер прошел хорошо: смеялись, танцевали, планы строили на будущее. Валерка от меня на шаг не отходил, как приклеенный ходил по пятам. Под утро вышли всем классом на улицу, хотели рассвет идти встречать. Я смотрю, а на скамейке перед школой Петя сидит. Веришь, у меня голова закружилась от счастья. Он меня всё это время, пока я была в школе, ждал на улице. В общем, завертелась у нас любовь, и к концу лета я уже была за Петей замужем. Как я его любила! Если бы не эта его чёртова ревность, не было счастливее меня на свете. Самое-то обидное, что я ни разу ему не изменила, даже в сторону других мужиков не смотрела. Только он не верил, твердил, что я изменщица. Не буду врать, вокруг меня кружились ухажёры, но мне был никто не нужен. Я с Эдуардом-то назло Петьке встречаться начала. Так он меня измучил, что когда Эдик стал мне про свою симпатию рассказывать, то я его не оттолкнула. Он так красиво ухаживал, всё про свои чувства мне говорил, убедительно так говорил. Эдик был первый мужчина, с кем я изменила мужу. Петька сам виноват, не бесился бы, жили бы мы с ним душа в душу.

Вика заплакала, и Любе её стало жалко, такая она беззащитная и маленькая, как будто не замужняя женщина перед Любой, а неразумный подросток, которого сильно обидели несправедливые взрослые.

– Иди приляг, отдохни, – предлагает она Вике.

– Хорошо, голова очень болит, – соглашается она.

Вика легла на кровать в спальне, а Люба чтобы отвлечься начала стирать замоченное с вечера белье. Она не переодела своё нарядное платье, лишь прикрыла его передником. Перестирав белье и развесив его на улице, Люба принялась готовить. У неё было очень муторно на душе, не шли из головы слова Вики про мужа. И как же ей стало обидно! Внутри, посередине груди комок чего-то горячего и жгучего начал разъедать её, и она физически ощущала ЭТО в своем теле.

Часа через два на кухню зашла Вика.

– Как вкусно пахнет, – протянула девушка.

На неё было страшно смотреть, нос распух, половина лица красного цвета, утром зацветёт синяк.

– Садись, поешь, голодная, наверное, – пригласила Люба.

– А, ты?

– И я. Я поесть люблю, по мне видно, – Люба похлопала себя по крутым бедрам. Почему-то к ней вернулся аппетит.

После обеда Люба ушла в садик за дочкой.

– Я Олю забираю сразу после тихого часа и гуляю с ней. Ты если хочешь телевизор посмотри или почитай, вон у меня книг много.

Оказавшись на улице Люба подумала: «Вот было бы хорошо, если я вернулась, а Вики нет. Шла бы она домой».

Дочка у Любы такая же крепкая, как и она. Носик как пуговка примостился между двух круглых щёчек, глазки голубенькие, и такая она хорошенькая, что Люба не устает ею любоваться. Так им хорошо вдвоем! Они и по улице идут радуются, и на лавочке сидят – им весело, и мороженное крем-брюле в стаканчике кушают с удовольствием. Отступают на какое-то время грустные мысли у Любы. Только любовь к дочери переполняет её и вселяет надежду, что всё образуется.

Вернулись домой. Вика лежит на диване. Тело её натянуто струной и глаза закрыты.

– Вика, что с тобой? – встревоженно спросила Люба.

– Ничего, это я мечтаю с закрытыми глазами. Вот думаю, открою глаза, а я дома. Впереди у меня экзамены. Я стараюсь, учусь. Потом поступаю в институт, получаю хорошую специальность, например, инженер. Работаю, добиваюсь чего-то. Меня уважают в коллективе, советуются со мной, спрашивают мое мнение. Виктория Павловна, а вот вы как считаете… Виктория Павловна, подскажите, пожалуйста, как быть… Люба, до сорока лет не выхожу замуж. Живу для себя.

– А как же дети?

– Нет! Ну, во всяком случае до тридцати пяти лет без детей. А лучше бы и совсем не надо. Будущее, я думаю, за теми, кто не захочет своего продолжения. Вот представь, родится у меня дочь, будет как я зависеть от мужчины, унижаться перед ним, любить и ненавидеть одновременно. Вся жизнь так и пройдет.

Хлопнула входная дверь.

– Это Эдик вернулся, – встрепенулась Люба и вышла к нему в прихожую.

Эдуард не спросил жену, почему у неё царапина на лице, Люба не поинтересовалась, чем недоволен муж. Он прошёл в комнату, удивленно посмотрел на Вику, но ничего не сказал, долго мыл руки в ванной и, не переодеваясь, сел за стол. Ел с аппетитом, но иногда хмурил брови.

Неожиданно громко прозвенел звонок. Вика со страхом посмотрела на Любу.

– Не открывай, – прошептала она.

Но Люба устремилась к двери, и через секунду в прихожую зашёл Пётр. Люба прикрыла дверь на кухню. Пётр сделал вид, что не увидел Эдуарда, сидящего за столом, а тот не пытался обнаружить себя.

Руки у Петра всё также сцеплены за спиной. И сапоги всё также скрипят при ходьбе.

– Вика утебя? – обратился он к Любе.

– Тебе то что? – дерзко ответила вопросом на вопрос она.

– Поговорить надо.

– Она не хочет с тобой говорить.

– Не с ней, с тобой поговорить надо.

– О чем мне с тобой говорить? – удивилась женщина.

– Выйдем на улицу, не хочу здесь, – Пётр кивнул на кухню.

– Пойдем, – ответила с вызовом Люба.

Они вышли и сели на скамейку у подъезда.

– Передай Вике, пусть уходит.

– Куда уходит? – не поняла Люба.

– Пусть уезжает домой. Я съездил в город, билет купил. Завтра за ней машину пришлю к подъезду к шести утра, отвезёт её на вокзал. Я на столе билет и деньги оставил. Скажи, пусть не боится, не приду, у меня суточное дежурство. Скажи ей Люба, что потом все формальности решим, позже, мне успокоиться надо. Я сам себе противен.

– Подожди, капитан, может торопишься? Наладится ещё всё. Ты же любишь её.

– Поэтому пусть уезжает. Я ей всё могу простить, но измену не прощу никогда.

Пётр поднялся со скамейки и сунул Любе в руки ключ.

– Сделай как я прошу.

Подошел к ожидающей его машине, сел и уехал.

– Чего ему надо было? – спросила Вика у вернувшейся Любы.

– Вика, он просит тебя уехать. Билет и деньги дома оставил на столе, завтра за тобой машина к шести утра приедет, отвезёт на вокзал. Пётр сказал, чтобы не боялась, он не придёт, дежурство у него. Держи, – и Люба протянула Вике ключ.

– Да это не он меня просит уехать, я сама с ним жить не буду.

Вика долго и путанно ругала мужа. Эдуард не выходил с кухни, а Люба терпеливо ждала, когда Вика выговориться.

– Люба, проводи меня до дома, я боюсь его. Он хоть и сказал, что не придёт, да я ему не верю, – наконец сказала она.

В квартире всё было так, как они оставили: в коридоре лежала сброшенная одежда, в комнате на полу валялись два стула, и окно всё также впускало поток свежего воздуха. На столе лежал железнодорожный билет, паспорт Вики и стопочка денег.

– Я пойду, – устало сказала Люба. Она не произнесла больше ни слова и, выйдя из квартиры, почувствовала облегчение. Вернулась домой и занялась дочкой, накормила её, искупала и, уложив в постель, долго читала сказки. Эдуард в спальню не заходил, сидел в комнате перед телевизором. Лишь после того, как жена ушла на кухню, разделся и лёг в постель.

А Люба села на край табуретки и замерла, такая усталость напала на неё, что не было сил встать.

«Теперь стало хуже, чем было. Лучше бы я не ходила сегодня к Вике», – думала она.

Ей вдруг так захотелось почувствовать рядом с собой мужа, прижаться к нему, и услышать хоть что-нибудь, любое слово, только не молчание. Она прошла в спальню и легла рядом с Эдуардом. Чувствовала, что он не спит, но начать разговор сама не могла. Она лежала на спине, и из-под прикрытых век тихо катились по щекам слезы. Неожиданно горячий комок, который весь день так мучительно обжигал ей грудь, прорвался, и Люба уже не сдерживала себя. Она натянула на голову одеяло, рыдала безудержно до тех пор, пока не услышала, как Эдуард поднялся, взял свою подушку и ушёл спать на диван в комнату.