Проза ночи. Сборник рассказов [Андрей Александрович Гребенкин] (fb2) читать онлайн

Хакер

На севере Москвы есть большой район со зловещим названием.

Рассказывают, что в глубокой древности здесь совершались жертвоприношения на языческих поганищах, позднее они превратились в глухие пустоши с оврагами, в которые сбрасывали тела самоубийц, проклятых церковью, и ещё здесь были пыточные лаборатории опричников, и пруды с утопленницами, и болота с таинственными огнями, и логова чернокнижников, а после возникло стихийное кладбище для убитых и неопознанных, а потом всё оказалось под зданиями и дорогами, но разве закатаешь в асфальт погибшие души, обречённые вечно бродить, вздыхать и стонать по ночам…

Многие искали здесь дьявольское золото в могилах без крестов или перстень мироздания, повелевающий молниями, многие видели призрак колдуньи Агафьи, пророчащей беду, других пришельцев с того света и разных неописуемых существ, порождённых делами человеческими или влиянием злой планеты Сатурн. Всегда здесь были опасные, бесовские и обморочные места, сводящие с ума даже лошадей.

Но всё это уводит нас в сторону. По словам одного мудрого германца, если долго смотреть в бездну, то бездна начнёт смотреть на тебя. Не будем смотреть в мрачные преисподни, реальны они или вымышлены, а вознесёмся вверх. Просто действие нашего рассказа требует упоминания о районе Останкино, точнее, об одном объекте на его территории. Построенном, правда, на костях. Впрочем, такова была советская архитектурная традиция. И не будем больше упоминать про кости, речь пойдёт о живых.

И о духах больше не упоминаем. Хотя… Главный герой нашего рассказа бесплотен и весьма похож на призрака. Правда, нездешнего, а призрака-гастарбайтера, транзитом пролетавшего над Москвой.

Итак, Останкино. В других местностях ещё может возникнуть спор об архитектурной доминанте: колокольня или дом? мост или памятник? Но здесь всё бесспорно. Здесь – равнина, посреди которой… Взмыла до середины неба и гордо окаменела в окружении облаков небывалая конструкция, настолько огромная, что рухни она – и поднявшаяся пыль закроет солнце, приведя к ядерной зиме, а меломаны всей Евразии целый год вместо музыки будут слышать только гул дрожащей земли, а страна расколется на тех, кто живёт справа или слева от места падения.

Когда в Москве появлялись первые пятиэтажные дома, их называли небоскрёбами, «скребущими небо». Извозчики жаловались, что такие неправдоподобно высокие дома пугают лошадей. На страницах газет раздавались призывы снести наконец эти дерзкие конструкции, обезображивающие окрестности и лишающие соседние дома света божьего.

Останкинская конструкция, способная напугать стадо динозавров, вовсе не скребёт небо, она протыкает его насквозь и удивительно, что в эту прореху не падают, оступаясь, ангелы и другие небесные обитатели. И призывы раздаются не против конструкции, а как раз с её верхушки, сразу во все стороны.

Гуманитарному уму, впадающему в спячку при виде цифр, никогда не понять, как держится это сооружение. Оно не вмещается ни в пейзаж, ни в картину мироздания. Единственное объяснение – что с противоположной от Москвы стороны земного шара (что там? Новая Зеландия?) есть некое крепление. Можно вообразить гигантскую гайку, размером с море, которой с другой стороны планеты привинчен этот паранормальный болт… Но никак нельзя представить, что конструкция держится как-то по-другому.

Проверяя себя, гуманитарный ум ставит на землю каменное копьё, оно падает. Затем копьё втыкается поглубже и оно криво держится, покачиваясь. Затем размеры и масса копья мысленно увеличиваются в миллиард раз и становится ясно, что подобное не может существовать. Тут гуманитарный ум оставляет невероятное копьё и поэтически переключается на облака.

Останкинская телебашня…

Её строительство началось незадолго до полёта Гагарина и эти события кажутся связанными друг с другом. Башня одновременно похожа на указатель в космос, маяк для инопланетных кораблей и ещё, может, на зенитное орудие, защищающее атеистическое государство от небесного возмездия.

Строительство высочайшего сооружения планеты велось поспешно, ведь не за дальними горами была 50-летняя годовщина Октябрьской революции. В пылу сражения с многострадальной землёй погиб даже бульдозер, вокруг которого слишком быстро возвели стены. Могучий железный рыцарь с ковшом-забралом так и остался погребённым на своём посту, подобно танку, брошенному армией в стремительном наступлении.

Бесспорно, что телебашня отражает дух эпохи, заключающийся в вещах, недоступных пониманию жителям других эпох. Как мы не можем понять строителей пирамид, так и египтяне не поняли бы смысл башни. Во имя Осириса, что это? Вообще кажется, что прежде было другое восприятие мира, наивно-прекрасное. Солнце – фонарь у ворот Рая… А не одна из миллиардов звёзд класса «жёлтые карлики»…

Впрочем, и сейчас многое зависит от угла зрения: с одной стороны – величественная башня, а с другой – источник уютного света телевизора, при котором хорошо заниматься любовью… Мы отвлеклись.

Наш мир парадоксален, что свидетельствует о сверхчеловеческой логике его Создателя. Ничего нет линейного, всё происходит задом наперёд и шиворот-навыворот, если смотреть человеческими глазами. Например, юноша любит девушку. И сам ничего из себя. Простая ситуация! Казалось бы, должна вспыхнуть ответная симпатия и образоваться прочная ячейка общества. А не фига! Он не нравится ей и если она и придёт к нему, то через годы, вся ободранная, рикошетом отскочив от других юношей, мужчин и дедов. Которые её никогда не любили.

Но мы опять отвлеклись! Заметки на полях, посторонние мысли. Автор сам не понимает, как они проникают в текст нашего рассказа. Ну да пусть будут.

Одним из парадоксов нашего мира является то, что излишество приводит к оскудению и ничтожеству. Избыток информации – как избыток света, вынуждающий закрыть глаза. Человек, на которого непрерывно обрушиваются волны сведений, не нужных ему, перестаёт видеть мир.

К прискорбию, и телебашня стала слишком ярким фонарём, выжигающим наскальные надписи на мозгах аудитории.

Изобретение печатного станка привело к… Здесь открываются двери библиотеки. Изобретение телевидения привело к… Здесь распахиваются ворота дома скорби. Вокруг него – кольца километровых очередей из желающих быстрее попасть внутрь.

Но не будем исследовать тайны волшебной башни, это опять уведёт в сторону. Не будем заглядывать в учебники оболванивания, по которым учатся служители башни, пешки информационной войны. Не упомянем даже рекламу, этом комбикорм для племенных дебилов. Пусть её изучают антропологи-психиатры будущего, которые раскопают нашу цивилизацию, если смогут. И ни слова о почтенном жанре помойной журналистики и её выдающихся деятелях.

Отметим лишь два главных магических свойства бесценной башни. Первое – это умение создавать фантомную реальность. И прокладывать в неё дороги человеческих судеб. Оказавшись в этой реальности, всё становится понятным и удобным, в ней чётко разграничены добро и зло, союзники и враги. И ясно, как относиться ко всему на свете. Реальность создаётся ненавязчиво, легко… Хорошая реальность с посильной платой за входной билет: нужно всего лишь отказаться от своего мнения. Но включим телевизор и посмотрим.

Вот за кадром зазвучала тихая тревожная музыка, ведь речь идёт о чём-то нехорошем, по мнению башни. И как-то остаётся этот тревожный осадок у смотрящих… Вот митинг у здания правительства. Раз – и крупным планом выхватывается неприятное лицо протестующего (какой злобный оборванец!) и тут же, на контрасте, – доброе лицо чиновника-джентльмена, растерянного от людской агрессии. Вот диктор говорит, что в студию поступает множество писем о том-то. Их нет, этих мешков с корреспонденцией, но как-то хочется присоединиться к пишущим собратьям. Вот предложение начинается словами «как очевидно» или «каждому понятно». Ну если каждому понятно, мне-то зачем сомневаться? Не глупее других. Вот в начале сообщения мелькает неброская фраза «по некоторым источникам» (слухи!), но вся последующая чушь как-то заходит в голову, располагаясь на месте правды. Вот скорострельный темп новостей, с готовыми оценками всего и вся. Так оно и есть, наверное. Пусть будет так, некогда обдумать, нельзя поставить на паузу ни жизнь, ни прямой эфир.

А вот два человека спорят в студии. Показать, кто из них прав, может ведущий. Одного он называет по имени-отчеству, а другого – никак. Или просто по имени. Или тоже по имени-отчеству, но с секундной паузой перед отчеством (типа, сразу не упомнить, как по батюшке этого козла). Ну и скептическая (мудро-ироническая) улыбка не помешает. Или… нужная точка зрения высказывается знаменитостью (пусть и ни черта не смыслящей в предмете), а другая – косноязычным хреном с бугра… Глаза разбегаются от богатства красок, которыми башня рисует реальность. Импрессионизм.

Но какое же второе магическое свойство башни? А давайте снова на секунду включим телевизор. Что у нас тут? Журналистка в гостях у поп-звезды. Хозяйка дома рассказывает, держа в руках чёрного хомячка: «Он такой хорошенький и умненький! Мы его окрестили Люцифером…». Журналистка одобрительно кивает.

Позвольте, что вы сделали с хомяком? Как вы его окрестили?!

Вот второе магическое свойство: умение уничтожать реальность, существующую не по воле башни. Стирать настоящий смысл слов и поступков.

Да что же так мотает автора – от колдуньи Агафьи до хомячка! Фантомная реальность… Ведь это просто телик (автор вообще, кажется, склонен к пафосу). Пора наконец поймать героя-призрака за хвост и начать о нём рассказ! Неужели он и впрямь неуловим? Вернёмся к нашему сюжету.

Однажды на рассвете…

Телевизионное начальство приезжает рано, чтобы с первыми лучами солнца скрыться в таинстве коридоров, запутанных, как паутина безумного паука. Но в этот раз скрыться не получилось: бросив привычный взгляд на башню, кто-то заметил удивительное явление. На основании башни, прямо над её опорами-когтями, вцепившимися в землю, на двадцатиметровой высоте, были твёрдо начертаны огромные белые буквы – «V» и «P».

Аккуратные и явно умышленные буквы выгодно отличались от хаотической мазни-граффити на ближних хрущёвках и заборах. Казалось даже, что в этих буквах заложен какой-то смысл. Возможно, больший, чем инициалы автора.

Бывает, что смысл написанного проявляется не сразу. Иногда достаточно дождаться взросления читателей, иной раз – смерти автора, иногда даже смерти литературы, но смысл, рано или поздно, предстанет. В нашей истории смысл проявился быстро – в конце того же дня.

А пока, в утренней московской мгле… Кто-то пожал плечами, кто-то, зайдя в кабинет, куда-то позвонил, но без толку. Происхождение букв осталось неизвестным. Денег, чтобы вызвать скалолазов-маляров и их замазать, как-то тоже не оказалось, конец отчётного периода, не от премий же отрывать. Пусть, как-нибудь потом. Наверное, бэйс-джамперы пробрались на трижды охраняемую территорию. Или прыгнули сверху. Потом сотрём. На качество вещания не влияет.

Никто не мог предположить, что буквы эти означают начало событий, которые приведут к смятению умов, падению руководящих лиц, котировок ценных бумаг и крайним неудобствам для обитателей Кремля с окрестностями.

Незаметно пролетел день. Над страной зашло солнце и начались вечерние новости. На Первом канале, самом федеральном из всех федеральных, самом помпезном из всех величественных. Первый из четырёхсот.

С имперских времён вечерние новости на Первом канале были священнодействием, похожим на кормление жертвенного огня. Перед телевизорами собирались чиновники и все прочие, по долгу службы обязанные «держать руку на пульсе», рабочие и колхозники, пенсионеры и оппозиционеры, солдаты в казармах и офицеры в квартирах, не исключая и высший генералитет, отцы семейств, домохозяйки, студенты, медийщики, детсадовцы, блогеры и другие лица без определённых занятий. Все-все.

Из виртуального небытия возникала волшебная Говорящая Голова и поток официальных новостей начинал литься с прямоугольных, квадратных, новейших, раздолбанных, блестящих, пыльных, сияющих, поцарапанных, чёрных, белых, коричневых, роскошных, убогих, обычных… телеэкранов. Бытовая магия.

Вечерние новости. Прайм-тайм. «Главное время» на языке Шекспира.

Ближе к середине новостей, когда уже закончились международные события и начались внутренние (не столь важные! традиционно ведь все проблемы приходят из-за рубежа, геополитические враги не спят), с телевизионным звуком стало твориться что-то неладное.

Изображение оставалось прежним: вот камера чуть отъехала, показав, что у Говорящей Головы внизу есть руки, которые доброжелательно двигаются, то крутя ненужную авторучку, то делая жесты открытыми ладонями, вызывающими доверие аудитории.

Вот пошла картинка с заседания правительства… Вот опять изображение ведущего, который улыбается так мудро и по-отечески, словно собирается раздать имущество бедным. Но звук! Что со звуком? Первым импульсом телезрителя было дёрнуться проверить настройки. Правда, щелчок по пульту на другой телеканал показывал, что там всё в порядке. Какая-то хрень со звуком на Первом канале, телевизор не виноват.

Речь Говорящей Головы стала прерываться, повторяться, искажаться. «Глава государства посетил с дружественным визитом… посетил… Попосетил. Глава с визитом го-государства дру. По? Сетил». Через секунду возникла уже полная мешанина, стал явственно слышен посторонний голос, пробивающийся в эфир сквозь блеяние Говорящей Головы. «По итогам встречи было подписано ПРОВЕРКА СВЯЗИ… соглашение о взаимовыгодном ПЕРЕДАЧА ДАННЫХ сотрудничестве в сфере ПОЕХАЛИ».

Несчастливый сюжет, испорченный техническими проблемами, наконец закончился и глаза Говорящей Головы вдруг стали большими и добрыми. Крупный план:

«А теперь поговорим о самом важном – о милосердии. Первый канал начинает сбор средств на срочную операцию шестилетнему Пете из Красноярска. У мальчика тяжёлое заболевание…»

И вот здесь посторонний Голос, уверенный и звучный, прорвался в эфир и заглушил ведущего напрочь. Тот беззвучно открывал рот, ползя взглядом за телесуфлёром, но слышен стал только Голос, чисто и без помех. В каждом втором телевизоре страны.

Голос сказал так:

– «Одного я не пойму. Зачем тогда нужен этот ломбард, который вы называете государством? Зачем в эту колоссальную свинью-копилку, видную из дальнего космоса, рекой текут налоги и прочие нефтедоллары вместе с рулонами ценных бумаг, мехами и драгоценностями? Чтобы добрые люди по дырявым карманам шарили? Собирая по три копейки на операцию мальчику Пете? Который, между прочим, такой же гражданин, как и паразиты, пробравшиеся внутрь свиньи-копилки. Почему государство, сидящее на тоннах золота, не может оплатить лечение своих маленьких граждан? А ты куда смотришь, Главный Свиновод?!»

Кажется, ужас, пронизавший снизу доверху персонал Первого канала, редакторов, ассистентов и особенно руководство, был таким сильным, что невидимой волной передался аудитории, застывшей с открытыми ртами.

Телекартинка дрогнула, моргнула и сменилась вывеской:

«Телепередача прервана по техническим причинам. Администрация Первого канала приносит свои извиненияя». Лишняя буква «я» в последнем слове, видимо, объяснялась скоростью, с которой кто-то из технических специалистов, трясясь от страшного руководящего мата, набивал текст извинения, небывалого в истории Первого канала.

Ах, Первый канал… Ты встречал первого космонавта Земли, ты показывал единение вождей со своим народом, торжество коммунизма с человеческим лицом, воодушевлённые массы, стройные ряды, головокружительные успехи, ты показывал всё-всё, бывалое и небывалое, от Фиделя Кастро, кричащего на стадионе «Свобода или смерть!», до кукольного Хрюши, строящего вечный двигатель из бумаги. Память народа. И допустить такой провал! Как, каким образом, голос какого-то недоумка, болтающего в курилке, просочился в эфир?! Что это было? Как это возможно вообще? И полбеды бы ещё, если развлекательная передача, кто там кого поимел и сколько у кого внебрачных детей от домашних животных! Но вечерние новости!!! На виду у… Страшно сказать.

Через несколько часов после инцидента поредевшее руководство Первого канала (часть начальников была эвакуирована для срочной медицинской помощи), оглохнув от тысячи звонков отовсюду, в том числе из Кремля, Белого дома, Минсвязи, МВД и прочих аббревиатур, включая ЕСПЧ, устроило небывалые в истории телесообщества розыскные мероприятия и репрессии.

Было проверено всё и вся, по миллиметру исследован каждый кабель, хоть косвенно связанный с вечерними новостями, до дыр изучена автобиография каждого сотрудника, способного нажать хоть какую-нибудь кнопку, посекундно восстановлены маршруты передвижения всякой живой твари, имеющей служебный пропуск. Подозревались все, за исключением, быть может, Говорящей Головы, которая прилюдно и честно раскрывала рот во время информационного теракта.

Впрочем, указанные энергичные мероприятия ни к чему не привели. Пути проникновения Голоса в эфир остались неизвестными. Ярко вспыхнув, скандал стал подзабываться. Да, глава телеканала утратил расположение верхов. И свой пост. А затем впал в ничтожество, перестав сидеть в жюри и общественных советах, мелькать и красоваться. Выпал из медийного поля. Да, хорошо протрясли нижестоящие кадры на Первом, начиная со служб безопасности и технической поддержки, поувольняли кое-кого. Что ещё? Немного насторожились рекламодатели и даже осторожно попытались сбить заоблачные цены на эфирное время. Да, пару сотен тысяч долларов Первый потерял из-за простоя. Ещё что-то крякнули на Си-Эн-Эн про техническую отсталость российских коллег. Недобитая оппозиция что-то там прокомментировала и погрозила в пустоту.

А народ потрындел, поусмехался в усы и воротники, пообрастал сплетнями (как будто ведущий новостей сошёл с ума и покрыл всех по матери, да как будто под столом у ведущего сидел с микрофоном американский шпион, да как будто… Сплетни! Мыльные пузыри, которые раздуваются и каменеют в сознании масс). Да постепенно и тускнеть всё стало. Эпизод, он и есть эпизод. Ох, если бы…

В следующем выпуске вечерних новостей Голос объявился с самого начала. Официальная Говорящая Голова беззвучно раскрывала рот, всё больше походя на седеющую рыбу в аквариуме, а Голос стал бодро объявлять анонс передачи:

«Здравствуйте. В эфире Первый шизофренический с самыми правдивыми новостями. Сегодня в выпуске. Воры из правительства формируют бюджет страны на ближайшие три года. Запущен новый газопровод в Европу, уводящий голубое топливо подальше от нищих российских деревень. Стоимость государственных облигаций наконец сравнялась со стоимостью бумаги, из которой они сделаны. Супруга генерального прокурора, известная светская львица Белла Деловая, сбила двух пенсионеров на своём жёлтом Феррари. К счастью, Белла не пострадала. К сожалению, потребуется замена бампера. Национальная сборная по футболу триумфально обосралась в матче с…»

«Телепередача прервана по техническим причинам. Администрация Первого канала приносит свои извинения».

И вот тогда стало понятно, что происходит. Не случайность, а умышленное преступление. И какое тяжкое! Перехват сигнала федерального телеканала. Вмешательство в информационную политику. Вопрос национальной безопасности. Враг государства.

Немедленно последовали звонки Кого Следует кому следует. Быстро-быстро развернулась система спецслужб и правоохранителей, возбудилось и стало на личный высочайший контроль уголовное дело, на следствие были брошены лучшие кадры. Найти и доложить.

Началась антитеррористическая спецоперация «Хакер». Возникли необходимые для поимки негодяя структуры с громоздкими названиями, но быстро роющие во все стороны. Межведомственный штаб по пресечению деструктивного воздействия на общественное сознание. Аппарат руководства Межведомственного штаба и рабочий аппарат Межведомственного штаба. Рабочие группы рабочего аппарата Межведомственного штаба…

Технические экспертизы сменялись психо-лингвистическими, следственные эксперименты – допросами и опросами. Достаточно быстро нашлась и светлая голова, связавшая появление букв «V» и «P» с диверсиями на Первом канале. Но что же означают эти буквы? Ведь понять это – значит приблизиться к личности преступника. Он сам выдал себя! Но чем?

В дыму селекторных совещаний звучало:

– Насколько реально проверить всех граждан, фамилии и имена которых начинаются на эти буквы?

– Товарищ генерал, миллионы подозреваемых. Оперативная установка по месту жительства займёт… Сколько?

– Примерно четыре года, если все правоохранительные органы будут заниматься только этим. С привлечением добровольных дружин.

– Это нецелесообразно…

– А если это не паспортные данные, а кличка? Или ник-нэйм? Тогда вообще не найти.

– Но как он…

– Или она? Они?

– Как оно залезло на высоту в двадцать метров пять сантиметров?

– Нужно проверить магазины, торгующие скалолазным снаряжением. И клубы скалолазания, на предмет лиц, вынашивающих намерения подорвать конституционный строй. Особое внимание обращать на лиц, известных под буквами «В» и «П»…

Совещание было приостановлено звонком сверху. Председательствующий поспешно встал, прижал к уху телефонную трубку и начал кивать головой: «Слушаюсь. Обязательно. Так точно. И оппозиционеров, находящихся в поле зрения…» Все замерли, чутко поводя ушами. Председательствующий сказал что-то ещё и вдруг случайно опёрся на телефон, нажав кнопку громкой связи. Из аппарата донёсся рёв абонента:

– Да похрену! Всех трясите, всю агентуру, всех сочувствующих и лояльных, всех провайдеров и хуяйдеров!!! Всех, кто хоть одним ухом на пустой башке, но что-то слышал! Всех бл… офтальмологов, кто что-то видел! Он не из космоса вещает, а у вас из-под рыла!!!

Телефон замолчал…

Тем временем Голос совершил очередной выпад, в точности подпадающий под уголовную статью о клевете. При этом он усовершенствовал технологию своей преступной деятельности: картинка с извинениями Первого канала стала появляться с задержкой, давая Голосу время высказаться. Хуже того, злоумышленник стал двухголовым…

Вечером в студию Первого канала был приглашён целый министр. Из особо приближённых к Самому. Камера отъехала, показав, что рядом со столом Говорящей Головы имеется небольшой зал, заполненный отборной публикой. Новый формат передачи, новости с элементами ток-шоу. Символ народного представительства в информационной политике.

Министр, внушительный мужчина, олицетворял собою всё величие государственного деятеля. Гордая поступь, безупречный облик и значительный взгляд. С достоинством полупоклонившись собравшимся, он погрузился в кресло, неброско сверкнув наручными часами стоимостью в средний уральский город.

– А! – сказал Голос. – Вот и Пурген!

– Кто, простите? – спросил Голос сам себя.

– Да Пурген же! По слабости желудка заслужил в колонии такое прозвище. Ну, и по личным качествам. В их совокупности.

– Что Вы такое говорите? – поражённо спросил Голос сам себя. – Какая колония? Ведь перед нами – федеральный министр!

– Не я же писал ему биографию, батенька! – ответил себе Голос. – Вообразите, на заре карьеры дважды отсидел за мошенничество. Потом можно было ещё четырежды, но адвокаты, это могучее демоническое племя, пожирающее золото… Что маленькие мыши-следователи, живущие на зарплату, а не на гонорары, могли сделать? Что, я Вас спрашиваю? Ну а потом как-то прибился, проник, удачно женился… Стал руководителем. Первые полгода ничего не надо было делать. С этим он справился, заработав авторитет. А потом оброс связями и стал делать дела. Ну, министр, понимаете ли? Не работать же ему!

– Это я как раз понимаю, но не понимаю главного. Как же он смог возглавить министерство?! Ведь государственная служба! Государь! Благо Отечества! Куранты и святыни! Да любой кадровик укажет на дверь криминальному подлецу, осмелившемуся освятотатить государственное присутствие! Пусть посмеет войти в приёмную! Как стала возможной такая роковая случайность? Ведь в нашей стране проникновение мошенника на высокий пост… Так же маловероятно, как падение метеорита в тарелку с борщом.

– Да это Вы, любезный, упали сверху. С Луны или откуда подальше, из Швейцарии. Можете с фонарём обойти всё правительство, но не найдёте там ни одного, кто в ладах с законом. Даже последняя секретарша чернила из принтера отливает на сторону.

– Даже не знаю, какое физическое действие может соответствовать этим Вашим словам… Разве что просыпать мексиканские специи на беззащитные гениталии… Если уж правительство… Я так надеялся и верил…

Беспомощное бормотание огорчённого Голоса было прервано всем знакомой заставкой.

К расследованию уголовного дела подключились уже крупнейшие психиатры. Следователи атаковали их вопросами: «Почему он говорит сам с собой?! Раздвоение личности? Актёрствует? Он читает или импровизирует? Какие моменты в его биографии видны из записи? Послушайте ещё раз! Ещё раз!»

Перелопачивались горы информации о сокамерниках министра (его криминальное прошлое оказалось малоизвестной правдой, но всё равно ведь клевета!), о всех соседях-заключённых в двух пермских колониях, о родственниках и знакомых его адвокатов, сотрудниках министерства, действующих и уволенных, всех обиженных, вовремя не повышенных и затаивших, особенно с техническим образованием, о стоящих на учёте в психдиспансере по поводу раздвоения личности, выпускниках актёрских факультетов и завсегдатаях мексиканских ресторанов…

Зацепки не было.

К сожалению, даже Межведомственный штаб не мог остановить солнце. Вечера на Первом наступали один за другим. Высокий рейтинг вечерних новостей превратился в запредельный (Снова парадоксы! Срыв телепередач приводит к росту их популярности. Преступник, которого никто не видел в лицо, становится телезвездой).

Мелькнула и была отвергнута идея вообще прекратить выпуски вечерних новостей. Ведь это означало бы капитуляцию огромного государства (!) перед одним человеком. К тому же… Что, если террорист выйдет за пределы новостей?! За пределы Первого канала?! Если он будет всюду?! С ним нужно кончать. Любой ценой. Вопрос политической стабильности.

А Голос между тем появлялся каждый вечер, продолжительность его выступлений варьировалась от одной минуты до шести.

В ближайшие пять вечеров злодей был очень разнообразен, включаясь в самый неожиданный момент.

Он отметился декламацией стихов, неизвестных экспертам Межведомственного штаба, но удивительно точно подходивших к сюжету о заседании Государственного совета («Где, укажите нам, отечества отцы? Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли?! Грабительством богаты, защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, великолепные соорудя палаты, где разливаются в пирах и мотовстве!!!»).

Голос взорвался ругательствами во время нейтрального репортажа о новом губернаторе, привязавшись к служебной мебели в его кабинете («Ты что это, гад? Ты… Ты на чём сидишь?! Ты себе трон заказал вместо кресла?!! Красное дерево, орнамент, плюшевые поджопнички… Да ещё ножки заканчиваются серебряными копытцами!!! Ты на что власть употребляешь?! Полномочия тебе даны, чтобы служить народу. А не чтобы ими ЗЛОУПОТРЕБЛЯДЬ!!!») Вообще в тот вечер Голос был не в духе.

Голос включился во время репортажа из Государственной Думы («А вообще нахрена вас там столько? С зарплатой министра у каждого? А чем это вы сейчас так озабочены? В условиях задницы, висящей над страной? Законом о пчеловодстве в восемнадцатом чтении? Или вопросом о том, можно ли вдоль дорог вешать рекламные баннеры с текстом вверх ногами? Больше бросаются в глаза. Но, с другой стороны, автолюбители отвлекаются и начинают въезжать друг в друга. Особенно на Кутузовском проспекте, где у блондинки высотой в пять метров юбка задрана и что-то под ней написано. Кстати, интересно, что сказал бы князь Кутузов, давший имя проспекту?..»).

От Голоса досталось мирной библиотеке имени Ельцина («Имени кого? Это не того ли государственного деятеля, который от государственного суверенитета избавлялся, как от протухшей скумбрии? Который запустил таких козлов в государственный огород, что капуста не вырастет ещё пять веков? И даже идея капусты не появится? А если и появится, то на каждую теоретическую кочерыжку будет приходиться по триста козлов?

А помнит кто-нибудь знаменитый концерт Ельцина? Это когда пьянющий «царь» дирижировал оркестром в Германии, а на него вся Европа показывала пальцем, не исключая и мартышек в зоопарках… Хорошее прозвище дали библиотеке. Фонд мира имени Гитлера»).

Голос прокомментировал и новость о строительстве космодрома («Воистину гигантская, эпохальная задача! Автотрасса до Луны! А может, попробовать сначала порешать мелкие задачки? Вот бомжи на улицах, например. Сидят и лежат повсюду, портя пейзажи и органы чувств прохожих! С ними-то что делать? Полиция ими не занимается, потому что не за что. И не в рамках компетенции. Да и противно. И невыгодно. Социальных служб полторы штуки на всю страну. Да и вообще… (Голос задумался). Ведь тарелку супа дать проще, чем запустить в обратную сторону процесс превращения человека в скота. Деньги, специалисты, рабочие места, жильё, тодасё. Без государства не потянуть»).

Самое добродушное высказывание Голоса было посвящено внешнему виду ведущего новостей («Тут мне пришло в голову… Как всё-таки меняется язык человеческий… В Средние века словом «Кошмар» называли злого духа, который ночью садился на грудь спящего, вызывая тяжёлые сны. Сейчас «кошмар» – лёгкое гламурное восклицание, обозначающее галстук в клеточку при полосатой рубашке»).

Но не все отделывались так легко. В один злополучный вечер Голос долго не проявлял себя. Программа новостей катилась к концу, осталось лишь принять гостя студии. Члены Межведомственного штаба пили транквилизаторы с водкой, не веря своему счастью. Но увы!

За десять минут до конца передачи появился гость – тщедушный беспокойный человек, похожий на серого хомяка (Голос тихо проворчал: «Есть всё-таки такая категория людей, при взгляде на которых ясно: если сзади прозвучит команда «Руки вверх! Вы арестованы!» – то вместо удивлённого поворота головы они сразу поднимут руки»).

Впрочем, невзрачная, даже подозрительная внешность гостя никак не сказалась на внимании к нему окружающих. Ему улыбались, немного подличая и трепеща, кто-то даже всплеснул руками.

Ведущий сказал: «Наш гость – персона не публичная, в силу своей занятости и масштаба решаемых задач. Этот выдающийся человек – флагман российской экономики, один из самых успешных и инновационных руководителей. Сегодня он расскажет нам о…».

Голос кашлянул и замолчал, как будто приглядываясь:

– Он мне кого-то напоминает… У нас в деревне был такой же рыжий сумасшедший, который всё время повторял одну только фразу «Таперича – не то, что давеча». Точная копия…

Хотя нет, он не из нашей деревни. Но очень знакомое лицо… Вспомнил! Как же, как же, удивительный человек! Наконец-то в студии появилась сильная личность. Ведь это он – автор знаменитой цитаты про «плюнуть народу в морду». Впрочем, ему это удалось. Человек слова…

Уму непостижимо, с каких малых дел началось его историческое значение… Из такой глубинки, всё сам, без шерстяной лапы, своим трудом… Возглавлял точку на карте области, а теперь повелевает отраслями экономики… Целыми сферами жизнедеятельности. Легенда. Дайте-ка припомню, где был старт большого пути… Вспомнил! Это был Священный огонь!

– Что, простите? – спросил Голос сам себя.

– Представьте себе маленький заштатный городок.

– Представил.

– Нет, не представили. Российский маленький заштатный городок. В степи, далёкой от всего на свете. С безнадёжным небом, лежащим на крышах ободранных хрущёвок, с воронами на мусорных кучах, покосившимися столбами, заборами из гнилой жести, надписями на них, из которых без ошибок написано только слово «х…й», бутылками и шприцами, единственной изрытой дырявой кривой-косой грёбаной дорогой куда-то в мифический райцентр (от слова «Рай»), непросыхающими сточными лужами, развалинами церкви, развалинами чулочной фабрики, развалинами жизни, убогостью такой, что хочется только плюнуть и бежать или хоть ползти оттуда, но некуда. Жопа мира.

– Вот теперь представил.

– Тогда представьте мысли губернаторка этого городка. Ведь там ничего нет! Хоть ворон лови и продавай на пельмени китайцам, но не доехать до Китая по такой дороге! Ни могучих предприятий, ни транспортных артерий, ни масштабного строительства, ни свободных экономических зон, ни даже фондовой биржи! Нечего пилить! Нечего украсть! Воображаете этот ужас? Эту беспросветность?

– Воображаю.

– Вот и наш персонаж тоже воображал. А потом его осенило. Посреди городка стояли три чахлых берёзы. Но дело не в жалких кубометрах. А в том, что между деревцами лежал осколок гранита, стоял скромный бюст и горел Священный огонь! Память о погибших на войне. Ну, как память… Память – в сердцах, а это – напоминание. И ещё была такая деталь… Огонь горел не сам по себе, а благодаря подземной газовой трубе, проложенной в советские времена. Газ, понимаете ли? Непрерывный поток тёплой валюты из бесконечных недр.

Вот наш герой и додумался погасить этот огонь (в реальности), но оставить его гореть (на бумаге). Продолжая получать из казны деньги на оплату газа (в реальности) и тратить их на Священный огонь (на бумаге), но (в реальности) заботливо копить для политического прорыва наверх, в город побольше, где даже ходят трамваи.

– Вы меня запутали с этими «в реальности» и «на бумаге». Он что, украл Священный огонь?! А общественность?!

– Общественность… Как-то не заметила, занимаясь выживанием на местности. Да и кто будет хрюкать из разбитого корыта вслед губернаторской иномарке? Правда, алкаш дядя Витя долго грозил кулаком кому-то. Но это как… предъявлять при посадке в поезд билет на самолёт. Бесперспективно.

– Нас скоро приглушат, Моисей Светланович, так что самое время вывести мораль.

– А мораль сей истории… Амораль! Ха! Собственно, есть даже не мораль, а формула власти. Звук погромче, пожалуйста. ВЛАСТЬ – ЭТО БЕЗНАКАЗАННОСТЬ, УМНОЖЕННАЯ НА ПУСТОТУ ДУШИ.

«Телепередача прервана по техническим причинам. Администрация Первого канала приносит свои извинения».

Такое множество включений Голоса дало богатую пищу для размышлений правоохранительным органам. Накапливались и переливались через край результаты экспертиз. Технология проникновения Голоса в эфир оставалась неизвестной, поэтому вся надежда была на анализ его личности. Составлялись галереи психологических портретов. Лучшие розыскные умы, медалисты следственных факультетов, работали сутки напролёт, а в редкие минуты сна метались по кроватям, бормоча…

– Может, их всё-таки двое? Почему он разговаривает сам с собой?! Может, близнецы? Нет, эксперты говорят, что голос один. Сионистские круги, еврейские штучки… Слово «жопа» использовал уже двенадцать раз, по статистике… Проктолог-неудачник? Проверить, где в последние годы перестал гореть Священный огонь… Вдруг местная пресса написала… Провинциальный журналист, завербованный Западом… Через американский спутник? А у нас мало спутников, то в океан упадут, то улетят не в ту сторону. Деревня, где деревня с Интернетом? А что, если упоминание деревни было уловкой? Чтобы пустить розыск по ложному следу? Почему женское отчество, почему «Светланович»? Трансгендеры? Они уже здесь? Их нет у нас? В Европе они повсюду, а у нас нет? Значит, скрываются! Значит, есть что скрывать! Кого! Кого? Он видел концерт Ельцина. Впечатления острые, подростковые… Ему сейчас около сорока лет. Возраст, с которого наступает гражданский гнев… Перепроверить сообщества анархистов. И ещё эти малопонятные стихи, вероятно, собственного сочинения. Отечества отцы… Актёрствует… Холерик психопатический…

Безумие какое-то. Голос был в безопасности, ибо следствие шло по слишком широкому пути, вслепую цепляясь за всё подряд. Ну не бывает таких людей, какие рисовались по имеющимся признакам! Некого нейтрализовывать. Возможно представить себе, например, хромого негра-хоккеиста с голубыми глазами, любящего Шопена, коллекционирующего бумеранги и мечтающего жить в Костроме. Но, сведённые вместе, эти качества дают портрет фантастический. То есть никакого портрета. Ну какой, в самом деле, отсидевший деревенский еврей-трансгендер-анархист с актёрским образованием?

А в жёлтой прессе тем временем вовсю обсуждалась версия о голосе призрака, поднявшегося из мрачной земли Останкинского района. Кто-то даже сумел сфотографировать белое светящееся существо, ползущее по флагштоку башни. Но этим дело не кончилось.

Одна женщина, заслуживающая доверия, видела на собственном балконе маленьких, с белку размером, инопланетян, направляющих на башню лазерные лучи… Поступили также сообщения о замеченном над башней американском спутнике, замаскированном под звезду Сириус, о найденном в канализации перстне мироздания, о консъержке с редким именем Агафья, смешавшей языки добропорядочных граждан, слишком громко игравших во дворе в козла, об одной тёще-коммунистке, правда, не Агафье, а Ларисе, но владеющей искусством полёта на метле, о сбежавшем цирковом попугае, способном воспроизвести пять страниц любого текста, о вражеской агентурной сети, состоящей из дикторов-чревовещателей, о заклинании «говорящий воздух», обнаруженном в книге по чёрной магии экстрасенсом Евдопулом, об огромном подсолнухе в форме антенны, внезапно выросшем на крыше соседского гаража, начинающем жужжать при первых звуках вечерних новостей, о зловещем преподавателе химии по прозвищу Вампир Палладий, таинственно исчезающем каждый вечер… Менее важные донесения, явно написанные алкоголиками, маньяками и спекулянтами на трагедии Первого канала, поступали непрерывно.

…Очередное селекторное совещание завершалось ничем. Собравшиеся обречённо сидели перед плазменными экранами, на которых крутились кадры последнего выпуска, испорченного Голосом. Председательствующий, постаревший на десять лет, в тысячный раз мрачно слушал, как Говорящая Голова, уже женского пола, виновато улыбаясь, сварливо бубнит чужим мужским голосом: «И всё-таки я не получил внятного ответа на свой вопрос. Государство-то зачем налоги собирает? Чтобы бурить за счёт народа скважины, доставать нефть, принадлежащую народу, и этому же народу её продавать втридорога? Идеальный бизнес. Это как входить в дома, выбирать наиболее ценные вещи и продавать их хозяевам…»

Председательствующий рассеянно взял пульт и перемотал передачу вперёд. Голос анонсировал: «Уголовный кодекс России. Особенная часть. Избранное. Читает заслуженный артист Российской Федерации, драматический тенор Платон Правомернов. Статья двести девяностая – «Получение взятки». Гм. Получение должностным лицом лично или через посредника взятки в виде денег, ценных бумаг, иного имущества…»

Выключил. Пауза затянулась.

Генерал с красными глазами, сидевший справа от председательствующего, пробормотал: «мы всё равно найдём этого киберхулигана…»

Председательствующий красными глазами оглядел коллег:

– Это не хулиган. Это подрыв конституционного строя! Ведь он вещает, а его жадно слушают на Западе, переводят себе, а потом переводят обратно и вливают в уши нашему электорату! Клевещут и подрывают! Выборы через полгода! Как мы их будем обеспечивать? А через неделю – открытая пресс-конференция Вождя! Может, ты ему доложишь, что она под угрозой срыва из-за какого-то мудака?! Или ты? Или предложишь Самому перейти из студии Первого канала на другую кнопку? В кулинарном шоу давать пресс-конференцию? Из-за кастрюли выглядывать?! Мероприятие состоится. Террорист должен быть нейтрализован немедленно.

Увы, но и это заклинание не подействовало. На следующий день Голос атаковал президента.

Первый канал во главе с очередным генеральным директором начал выпуск с репортажа о похоронах известного режиссёра. Некоторое время всё шло гладко, но потом возникло это тревожное ощущение, хорошо знакомое членам Межведомственного штаба… Чувствовалось, что Голос уже появился, просто пока внимательно слушает.

Президента показали крупным планом и Голос одобрительно сказал: «Красивый галстук. Чёрный. В цвет души».

Президент, не услышав этого комментария, тем временем вошёл в траурный зал и остановился перед большим портретом покойного. Взгляд на портрете смягчился. Глава государства задумался и проникновенно сказал: для меня было большой честью, именно честью познакомиться с этим прекрасным художником… (Голос: «… и заставить его лизать мне жопу»).

Впечатление от такого кощунства было настолько сильным, что члены Межведомственного штаба, как и остальные телезрители, всё прочее слышали смутно, словно из далёкого тумана доносились обрывки слов Голоса, комментирующего окружение президента («… а вон ещё один молодой человек, до сих пор на свободе… Свой талант финансиста, так сказать, впитал с молоком отца. Тоже, кстати, вора государственного масштаба. Вот интересно, в семьях воров читают детям на ночь поэму Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо»?.. А этот, любитель банного отдыха? Гомоэксгибиционист-любитель… А вот и представитель творческой интеллигенции. Впрочем, всё им написанное лучше продавать в рулонах и без текста»…).

Наш правдивый рассказ близится к концу, но ещё нет ответа на один очевидный вопрос: в обществе-то как реагировали на выступления Голоса? Где описание народных волнений, переходящих в беспорядки? Где революционная ситуация? Где сама революция наконец? Где штурм особняков и Кутузовский проспект, увешанный не гирляндами, а казнокрадами? А нигде.

Как помнит читатель, Останкинская телебашня имеет два удивительных свойства: создавать волшебную реальность и уничтожать реальность настоящую. Коварство же башни в том, что эти качества являются одним целым: как только малейший штрих настоящей реальности попадает в башню, он сразу становится частью её волшебного мира, просто миражом. Вот и народ смотрел на обличения Голоса как на шоу, не вставая с диванов, кроватей, стульев и просто с карачек. Прикольно же. Да и ничего эпохального, способного поднять массы (что это?) на борьбу (куда это?), Голос не сказал.

Тем временем приближалась пресс-конференция президента – важнейшее событие башенного года. Время же самого Голоса практически истекло.

Уже два дня он не выходил в эфир. Вновь забрезжила надежда, что какое-то избесчисленных профилактических или розыскных мероприятий спугнуло негодяя. Межведомственный штаб во главе с новым председателем давно пил только водку, считая минуты до Судного дня.

Помощь деморализованному следствию пришла с неожиданной стороны. Из Нескучного сада в центре Москвы. А точнее, из красивой беседки, наполненной людьми в смокингах и очках, а также хрустальными совами. В которой уютно располагался интеллектуальный клуб «Что? Где? Когда?».

Какое-то частное лицо догадалось заработать на злобе дня, обратившись с вопросом о Голосе к интеллектуальной элите. (Хотя нет, неправда! Ведь вопросы в «Что? Где? Когда?» присылаются вместе с ответами! Наверное, вопрос пришёл из Межведомственного штаба!)

В общем, очередная игра в интеллектуальном клубе началась захватывающе.

«Уважаемые знатоки! К вам обращается житель города Большой Камень Приморского края… (фамилия прозвучала как-то неразборчиво) Иван Иванович. Прошу посмотреть на экран. Перед нами – Останкинская телебашня… Месяц назад на ней появились эти буквы. Считается, что они связаны с… (ведущий запнулся) известными происшествиями во время вечерних новостей. Внимание, вопрос. Что означают эти буквы?! Минута пошла».

В этот вечер играла молодая и талантливая команда знатоков, которая отважно бросилась в мозговой штурм.

– Буквы появились накануне инцидентов. Есть ли связь?

– Логически, логически нужно связать с чем-то…

– Надпись, башня, масс-медиа…

– Реклама, шумиха, скандалы…

– Буквы на английском…

– Логически если… Какие слова связаны с башней?

– Телевижн, броудкастинг, брэйкинг ньюс…

– Да на эти две буквы!

– Хмм…

– Не успеем перебрать. Сколько вообще слов на букву «V»?

– В английском академическом словаре – 268.

– А на «P»?

– Намного больше, но это ничего не даёт.

– Почему английский? Может, французский?

– А в Средней Азии кто использует латиницу?

– Узбекистан и Туркменистан, кажется.

– Может, происки иностранцев из ближнего зарубежья? Где там экстремисты сидят?

– Это имя. Есть живые знаменитости с такими инициалами?

– До фига, хоть рэпер Вася Питекантроп. Но неизвестно ведь, какое имя – европейское или среднеазиатское…

– А если не имя? А…

– Лозунг, девиз?

– 30 секунд прошло. Нужно просто логически…

– Террорист на Первом канале…

– Что он делает?

– Он говорит то, что другие думают. Но не говорят.

– А он говорит… Говорить… Язык… Голос…

– Говорящий голос…

– Чей? Кому? Кому он говорит?

– Всем… Но кто?

– На каком языке слово «голос» начинается на «V»?

– На всех европейских, кажется.

– Нет, на немецком по-другому – «штимме».

– На французском и английском – точно.

– Итальянском, испанском… Почти всех языках латинского корня.

– Латинского? Вэ и пэ?

– Стойте!!! Есть ответ!!! Это же… ВОКС ПОПУЛИ?

– Vox Populi – «Голос народа»!!! Крылатое латинское выражение! Со школьной скамьи! Господин ведущий, у нас есть ответ.

– Итак, господа знатоки? Что же означают буквы на Останкинской телебашне?..

Вот так команда знатоков пробила брешь, в которую устремились все силы добра. Найти этого Вокса!!! И оторвать ему Попули!!!

Зацепка была слабой, но сработала. Вскоре появилась первая информация, заслуживающая внимания. Потом вторая… Потом в темноте высветилась узкая тропинка в логово современного чернокнижника, гения из потусторонней вселенной «Чёрного Интернета»… Кто-то знал кого-то, слышавшего про хакера с позывными «VOX»… Награда за любую информацию о преступнике… Наконец где-то мелькнул обрывок нитки, в неё сразу вцепились десятки рук, размотали-размотали и пришли к панельному дому на окраине Москвы.

Оперативная группа поднялась на пятый этаж.

В однокомнатной квартире не было ни нагромождения технических устройств, ни переплетения кабелей. Ни телевизора. Ни даже консультантов из американских спецслужб, замаскированных под предметы мебели. Ни собственно мебели. Квартира была пуста и светла. Хакер исчез.

Мистики полагают, что совесть народа может быть выражена в одном человеке. Что ж… На то они и мистики, чтобы полагать.

Царствие Небесное

«Солнце да не зайдёт во гневе вашем»

Еф. 4, 26.

Перед рассветом снова раздался крик ворона. Сухой, раздирающий воздух, враждебный пространству и небу. Страшный, бесполый, режущий отчаянием, механически жестокий. Лишённый влаги жизни.

Крик отзвучал эхом и ворон полетел вслед уходящей темноте, а величественное цветущее дерево превратилось в высохшие останки, уродство бессмысленно торчащих ветвей. Это был не ворон. Это была смерть.

Наваждение исчезло и солнце показалось над окраиной городка, пробуждая всё живое к событиям дня. Осветилась и улица, пролегавшая от элеватора и далеко вниз, к песчаному берегу реки и водонапорной башне.

В конце улицы жила странная женщина. Очень давно кто-то сказал ей вслед и слово осталось: Ведьма.

Никто не видел её при свете дня. Иногда она возвращалась неизвестно откуда в предутренних сумерках или ночью, прихрамывая и таща что-то за спиной.

Вокруг других домов была непрерывная толчея: возились дети, приходили родные, знакомые, почтальоны, служащие собеса, гавкали собаки, открывались-закрывались ворота, доносились музыка, разговоры, шум посуды и льющейся воды, все обычные звуки жизни, замирающей лишь в раскалённый полдень. Но в её доме и вокруг была тишина.

В её окнах никогда не горел электрический свет. Окна сами вспыхивали на закате, а потом гасли до утра. По ночам летучие мыши роем летали над её домом.

Она сторонилась людей и, быть может, не умела даже разговаривать с ними. А про неё говорили разное. Будто бы зовут её Мара или как-то похоже, по-чужому. Дом её уже стоял и был чёрным от старости, когда полвека назад прокладывалась улица и поэтому он не вровень с другими домами, а на отшибе, за могучими тополями, а дальше только глухой пустырь и степь. И сама она всегда была такой старой – и во времена родителей, и дедов, и в совсем незапамятные годы.

Взрослые редко упоминали эту женщину, но молодое поколение, любившее почесать языками, сплетничало без остановки. Как же не рассказать страшную историю томительным летним вечером, сидя под оранжевым фонарём на бревне-скамейке в окружении стайки девчонок, щёлкающих семечки и смотрящих во все глаза.

Рассказывали, что старуха знается с нечистыми духами, может колдовать и насылать порчу. Кто-то сам видел, как она, пошептав, вызвала грозу, от которой опало цветение весенних садов. Однажды она, как свечу, задула молодой месяц. Все знали, что она собирает тайные травы на болотах и умеет летать. Кто-то косо посмотрел на её дом, да таким и остался. Не сосчитать было тех, кто упал вместе с велосипедом, стоило ей отдёрнуть занавеску и взглянуть. Любой понимал, из-за кого в прошлом году арбузы уродились неспелыми, с белой мякотью. Самые отважные не смогли бы переночевать на пустыре у её дома. Все воздушные змеи, самолётики и мячи, перелетевшие через её забор, считались пропавшими без вести. Самые сведущие говорили, оглядываясь, что хромая чёрная кошка, любившая греться у кладбищенской ограды или прямо на могильной плите, – это она и есть.

Иногда, уже ближе к полуночи, детвора, переиграв во все игры, начинала просто носиться вдоль по улице, с визгами и топотом, пробегая иногда вблизи её дома. Если шум становился слишком громким, вдруг шевелилась занавеска, кто-то невидимый зыркал оттуда, а потом гремела цепь открываемых ворот. Это был сигнал к повальному бегству, все мчались по домам не оглядываясь.

Однажды ребята, одуревшие от жары и безделья, решили поймать чёрную кошку в ловушку. Проследив, как кошка скользнула под ведьмин забор, охотники достали мелкого уснувшего карася из утреннего улова, провели его хвостом от забора за угол, оставляя на дороге чешуйки. Рыбий след вёл в тигриную западню – яму, прикрытую сверху охапками травы. Карасём решили пожертвовать и бросили его на дно.

Через несколько минут разведчик доложил, что кошка появилась. Принюхиваясь и облизываясь, она осторожно прошла по следу, замерла на краю ямы, ступила и вдруг, цепляясь за траву, с яростным мявканьем провалилась внутрь. Набесившись вокруг ямы, довольные ребята разбежались обедать.

Один из мальчиков, на два года младше, видел всю операцию из окна. Когда большие ушли, он приблизился к яме. Осмотрелся по сторонам. Никого вокруг, пустая улица. Только на другом конце, перед поворотом, никак не уляжется облако пыли, поднятой проехавшим грузовиком.

Заглянул в яму. В глубокой темноте горели два глаза-изумруда. Он присел, нерешительно протянул руку вниз и кошка впилась в неё когтями, повисла, закарабкалась, продралась по плечу и прыгнула в сторону.

Потирая царапины, он вдруг почувствовал чьё-то присутствие. Обернулся и в глазах потемнело. Над ним возвышалась Ведьма.

Она показалась ему очень большой, заслоняющей солнце, с длинными хватающими руками. От страха он не разглядел её лица, виден был только чёрный выгоревший платок и седые пряди из-под него.

Старуха прикоснулась к его голове и сказала: «Услуга за услугу. Иди за мной». Ноги омертвели и не могли бежать. Он хотел оправдаться: «Это не я», но слов не было. И хотел ещё сказать «Здравствуйте», но забыл. Он медленно пошёл следом, чувствуя, что даже спиной она видит каждое его движение.

В её дворе не был никто из ребят. С замиранием сердца и гордостью он переступил через эту границу, ожидая не зная чего… Мелькнула мысль о том, что она укажет место, где закопан клад, и тут же – что она превратит его в нетопыря.

Закрылись ворота, обвитые круговертью высохшего и зелёного плюща. На дорожке, усыпанной лепестками опавших вишней, лежали ломаные тени. Одна тень была круглой как мяч. Сад весь зарос бурьяном. На покосившемся срубе колодца стояло ведро, к журавлю была привязана ржавая гантеля-противовес. Ступени перед домом заскрипели так громко, как будто из них выламывали доски.

Внутри пахло пылью и старостью, высохшим деревом. Занавески, полумрак, массивные подсвечники, гора книг прямо на красном ковре. Названия длинные, ни одного не прочитать… Дом казался нежилым, словно хозяйка вернулась после многолетнего отсутствия.

Чёрной кошки не было видно ни во дворе, ни в доме, и как-то снова появилась и нависла мысль: ведь её никогда не видели вместе со старухой! Потому что это – одно существо! Ведьма действительно может оборачиваться кошкой! Это её саму он вытащил из ямы! Нет, она слишком умная… Или ведьма теряет человеческий рассудок, когда становится кошкой?

Она села в кресло и глаза её оказались близко и прямо напротив. Не злые и не добрые, а очень усталые. Но проницательные, всё понимающие. Под взглядом древней старухи он сам чувствовал себя старше.

Она спросила: «Ты ведь с нашей улицы? Из четырнадцатого дома?» Он хотел сказать «нет», но почему-то осёкся и просто кивнул. Откуда она знает?

Ведьма молчала и смотрела на него долгим взглядом, незаметно сутулясь, съёживаясь в кресле, становясь меньше, превращаясь просто в очень старую женщину. Её властность исчезла и она тихо заговорила:

– Слушай очень внимательно. Я скажу тебе то, что знают немногие… Берегись Лучника.

Она сказала так, что это слово прозвучало с большой буквы. Холодно стало в её доме и словно в воздухе появилось что-то зловещее, от чего хотелось убежать, спрятаться, закрыть уши, не знать ничего.

– Берегись его, стреляющего от земли до неба… Меня бы давно не было здесь, если бы я не боялась его… Не могу умереть, пока не вспомню, что я натворила… Нельзя умирать, пока не вспомню. Молодая была и сильная. И глупая…

Она говорила ровно, но на её острой щеке вдруг блеснула и исчезла слеза.

– Своими руками отдала ему стрелу, чувствую это… Так иногда страшно – закрыть глаза… Тебе, мальчик, нужно… Нужно прожить так, чтобы ты был… Неуязвим. Его стрела быстрее твоих крыльев. И ещё… Не забывай ничего.

Старуха жестом отпустила его.

Он выбежал на улицу, в тепло и краски летнего дня. Оглянулся, не веря, что был там, внутри, за чёрными воротами. О чём она говорила? Да она просто сумасшедшая. Непонятные, ни на что не похожие слова…

Но в груди почему-то заныло странное чувство… Она так говорила… Так уверенно, словно читая лежащий перед ней лист бумаги… И честно, будто хотела вложить что-то прямо в душу. И ещё эта слеза… Почему-то казалось, что в этих обрывочных словах… Было предсказание и была правда.

Тяжёлое впечатление, оставшееся от услышанного, становилось легче с каждым шагом от её дома, с каждым вдохом. Думать ещё о всяком, когда тёплая река в нескольких минутах! Когда завтра кино! Когда на велик прикручена новая седушка! Когда лето!

Но через несколько дней он опять вспомнил услышанное.

Будучи мальчиком осмотрительным и вдумчивым, он сделал две вещи. Во-первых, стал держаться подальше от Радика, которому на день рождения подарили новый алюминиевый лук с тетивой из шёлка. Он стрелял в два раза дальше и точнее, чем обычные луки из можжевельника и толстой лески. На всякий случай. Ещё в глаз попадёт. Может, ведьма это и пыталась сказать.

Во-вторых, нашёл на чердаке старую энциклопедию и прочитал статью про шизофрению (смешное слово «шизофреник» из какого-то мультика было новым популярным обзывательством, обозначавшим тех, кто непохож на других).

Продираясь по тексту статьи, наполненному незнакомыми сочетаниями букв, самые длинные слова разбирая по слогам, он пытался уловить главное.

«Шизофрения, или преждевременное слабоумие…» (ничего себе преждевременное! – подумал он, – да ей лет двести!)… тяжёлое заболевание. Фун-да-мен-таль-ные расстройства мышления и восприятия… Частыми проявлениями болезни являются слуховые гал-лю-ци-на-ции…, па-ра-но-ид-ный или фантастический бред, де-зор-га-ни-зо-ван-ность речи на фоне значительной социальной дис… дисфункции, нарушения ра-бо-то… Блин. Работо-спо-соб-ности…»

– Пап! Что такое «социальная дис-функция»?

– Откуда ты это взял?

– Из энциклопедии.

– Такими темпами ты скоро умнее меня будешь, профессор. Молодец, что читаешь. В общем, это когда человек не может играть свою роль в обществе, среди других людей.

– А какая у человека роль? Мы же не в театре.

– У каждого человека своя роль в жизни. Врач лечит, машинист – водит поезда, астроном – раскрывает тайны звёздного неба. Зависит от профессии, от того, чем человек может быть полезен другим.

– А старики могут быть полезны?

– Конечно. Разве твоя бабушка бесполезна?

– Так это же бабушка. А чужие?

– А разве есть чужие? Они просто бабушки и дедушки других детей.

– А если совсем старики и не могут работать? Или заболели? Чем-то тяжёлым?

– Всё равно полезны. Они прожили много лет, накопили опыта и мудрости. Помнишь, как бабушка приговаривает иногда: «Жизнь прожить – не поле перейти». Это правда. Жизнь трудна, часто опасна. Жизнь требует усилий. И кстати, «старики» – грубое слово, лучше говорить «пожилые». Видишь, что означает это слово: они много пожили. И пережили. Всегда относись к ним с уважением и внимательно слушай, что говорят. Ты же у нас хороший мальчик.

– А если… Они говорят что-то непонятное?

– Что именно?

– Да разное… Странные слова.

– Если слова тебе непонятны, это не значит, что они глупые. Может, ты потом их поймёшь.

– Это вряд ли. Вот никогда не пойму, что означают бабушкины слова: «июнь – ещё не лето, июль – уже не лето». Получается, что лета вообще нет?

– Не все слова надо понимать буквально. Бабушка говорит о том, что лето быстротечно. Наступает июнь, лето только разгорается, но не успел ты оглянуться, как за июлем уже встаёт последний летний месяц, и снова осень. Слишком быстро проходит лето, которое все ждут. И в простых словах может быть большой смысл. Видишь на комоде мамино ожерелье – с такими фиолетовыми камушками?

– Да.

– Этот драгоценный камень называется «сапфир». На что он похож?

– Ну…

– Что говорит тебе воображение? Когда заходит солнце, наступают…?

– Бабушкины вареники?

Отец рассмеялся, но тут же стал серьёзным.

– Постарайся на минуту думать, как взрослый. Когда заходит солнце, землю накрывает тень – предвестница ночи. Наступают сумерки. Вспомни, какое это время. Всё замирает и тишина разливается в воздухе, и легко дышится, и спокойно на душе. И вот один поэт, его давно нет в живых, однажды думал, как выразить словами красоту угасающего дня. Он написал так: «в сапфире сумерек…» Ты чувствуешь эту строчку?

– Я думаю, она красивая.

– Красивая и глубокая. Поэт как бы стал маленьким и оказался внутри сумерек и всё вокруг замерцало фиолетово-сиреневым сапфиром, вся видимая Вселенная. И одновременно поэт стал огромным, потому что необъятные сумерки, окутавшие всю землю, стали для него… Лишь маленьким драгоценным камнем. И всё это выражено лишь в трёх словах. Каждый поэт – волшебник…

Мальчик вернулся в свою комнату и хотел читать энциклопедию дальше, но вместо этого надолго задумался. Сухая жёлтая страница была перед ним, вся испещрённая мелкими буквами, длинными и зловещими словами, но… «В сапфире сумерек…» В этих словах было что-то далёкое и манящее. Быть может, он впервые… Не понял, но почувствовал, какие это разные миры – искусство и человеческое знание. Как сильно отличаются разрозненные и случайные фрагменты, осколки, догадки – от того, что рождается уже целым и вечным. Ведь даже самое маленькое произведение искусства, несколько строчек или нот – целое. И каждое – ключ от двери, а за ней… Каждое – проблеск, мерцающая точка, из которой может развернуться вся Вселенная, с её галактиками, туманностями, светом и безднами, непредставимыми расстояниями…

И ещё он почувствовал, каким невнимательным может быть быстрый взгляд, как таинственны источники жизни и красоты, какие миры невидимо существуют вокруг и только ждут человека.

За открытым окном уже была ночь. Он смотрел на фиолетовые облака, плывущие в лунном свете, слушал стрёкот цикад, вспоминая слова отца о том, что древние японцы держали их в маленьких клетках, как певчих птиц, вспоминая что-то ещё, мечтая, догадываясь… Так часто бывало после разговора с отцом – всё вокруг расширялось и хотелось вглядываться и думать… Думать взрослыми мыслями.

Ему нравилось всё доводить до конца, поэтому он включил настольную лампу и стал читать дальше. Дальше статья стала интереснее, но едва ли понятнее. Было написано про бред воздействия со стороны внешних сил, про потусторонние голоса, про навязчивые аб-сурд-ные идеи, разорванность речи, поглощённость своими переживаниями… Говорилось и том, что некоторые сумасшедшие умеют производить впечатление, придавать видимость смысла безумным словам.

Статья заканчивалась указанием на то, что для больных шизофренией характерно обострённое чувство неискренности собеседника. Он сразу вспомнил, как хотел соврать старухе, но не получилось…

Лето пролетело, за ним ещё несколько и настал день, когда мальчик покинул провинциальный городок, чтобы двигаться дальше, навстречу взрослой жизни и судьбе.

На перроне, перед высокой подножкой поезда дальнего следования, остановившегося на пару минут, он вдруг замер. Сзади напирала толпа с сумками, мама тянула за рукав, но что-то заставляло сделать ещё хоть один глубокий вдох, надышаться, оглянуться, сохранить в памяти всё вокруг – асфальт и дымчатую пыль, тени вишен и яблонь, дома в окружении подсолнухов, тёплое курлыкание голубей где-то наверху, яркую синеву неба, ветер, прилетевший от самой реки, далёкий гул элеватора – всё-всё, что казалось обычным, но только не сейчас. Слёзы жгли глаза и не останавливались, а так бывает только тогда… Когда мы прощаемся с чем-то безвозвратно.

…Сорок лет спустя он лежал в столичной больнице по поводу сердца. Операция прошла успешно, скоро можно было покинуть надоевшую палату.

Был кризисный момент, в первый приступ, и даже пригласили священника, сын настоял, но всё позади. Через неделю выписывают.

В один из вечеров, когда разошлись близкие, он взял свежую газету, но скоро отложил. Мысли были спокойными и рассеянными. Память перебрала последние новости, события, заботы. Всё хорошо. Мелькнула гордость за детей, совсем уже самостоятельные, давно вылетели из гнезда. И вложено в них немало, родители всё отдали, что могли.

Появилась и гордость за себя, за длинный путь по службе, за карьеру. Состоялся, многое сделал… Откуда я, из провинции. И вот кем стал… И ещё перспективы есть. Ну да, мотор немного сбился с ритма, но поправили ведь. Ерунда, просто перегорел на работе. Проживу ещё столько же.

Потом возникло такое чувство, будто что-то забыл. И ведь важное. Что же это… Дети устроены, кредит выплачен, на море с супругой поедем, захватим бархатный сезон, загородный дом ремонтировать, но это весной… Нет, что-то другое…

Мысли незаметно перескочили в далёкое прошлое, вспомнилось раннее детство, потом школа… Картинки становились всё ярче. Представился просторный школьный класс в конце учебного года, солнце за чистыми окнами, скромная роскошь сирени… Какой сейчас урок? История мировой художественной культуры.

В десятом классе были такие уроки. А вёл их… Да, совсем юный (но тогда он казался таким взрослым) практикант-искусствовед из университета. Ни имени, ни лица его не помню, только силуэт у доски, но помню, что он был хорошим. Пылкий, влюблённый в свой предмет, такой экзотический посреди обычных алгебры и географии. Преданный воин царства эстетики. Предмет влюблённости для девочек и удивления – для мальчиков.

Только что полученные знания просто били из этого учителя, жарким фонтаном извергались на ошарашенных школьников. Десятиклассники понимали лишь половину из сказанного университетским, книжным языком, в этом вихре из кватроченто и амфибрахиев, в потоке горячих слов. Иногда учитель спохватывался, чувствуя тишину непонимания, начинал говорить проще и медленнее, но скоро предмет захватывал его и уносил куда-то.

Иногда на доске вывешивалась фотография скульптуры или репродукция картины, которую нужно было описать. «Пишите всё, что видите! Все впечатления! Мыслите свободно!» – восклицал молодой учитель, горящим взором оглядев класс и снова поворачиваясь к доске.

Одна из тех репродукций почему-то и сейчас возникла перед глазами. Это была работа Гюстава Доре, знаменитого мастера. Гения каторжного искусства литографии, когда изображение вырезается на металле и малейшая неточность, ошибка – становится фатальной. Не стереть. Всё заново.

На той школьной репродукции из множества точнейших линий и штрихов, сделанных рукой мастера, твёрдой, как алмаз, возникала величественная картина. Сражение легионов Люцифера с воинством Небесного Владыки. Иллюстрация к великой поэме «Потерянный Рай».

И вот там, внизу и слева, был изображён падший ангел, заметный и в огромной толпе идущих на штурм. Сначала почудилось, что у него три крыла, но нет, третьим крылом оказался огромный, круто изогнутый лук. Падший ангел стоял, вновь поднимая лук, вполоборота к зрителю. Лучник армии сатаны смотрел прямо на зрителя и взгляд его, наполненный ненавистью…

« – Да нет, что вы! – сказал на следующем уроке учитель. – Вам показалось, воображение разыгралось. Придумали вы про зловещий взгляд! Сочинение отличное, но не мог падший ангел смотреть на зрителя. Традиция того времени не позволяла показывать глаза демона. Все слуги Люцифера изображены спиной или в профиль.

Хотя очень хорошо, когда произведение искусства будит фантазию. Ведь картина – это не только то, что написал художник, но и то, что увидел зритель. Красота – в глазах смотрящего. И этот вечный диалог…» И чудак-учитель вновь восторженно улетел ввысь, в свой облачный предмет, такой лёгкий и такой оторванный от реальности. Не имеющий отношения к взрослой жизни его учеников. Ни одного из них.

Воспоминание появилось, но не желало уходить. Та старая литография… Конечно, просто показалось… Такая странная, но неотвязная, неотступная мысль… Почему же она и сейчас стоит перед глазами…

Сердце совсем не болело, но тревога шла именно из него.

Он посмотрел вокруг. Стены палаты будто сужались, темнели, сквозь них проступали неясные тени, рисунки, символы… Вдруг показалось, что всё вокруг – ожившая литография. Движение было вокруг, надвигалось что-то, накатывалось душащей тяжестью, он всматривался, задыхаясь, но никак не мог понять…

Какой страшный, давящий сон! Он открыл глаза. Палата была прежней и окна светились от уличных фонарей. Просто сон. Он повернулся поправить подушку и внезапно увидел, что за изголовьем постели… Нет белой больничной стены. Нет стены, здания, города, человеческого мира…

За изголовьем была безбрежная тёмная степь, окутанная ночным воздухом. И в самом сердце этой степи, под беззвёздным небом, далеко-далеко, на горизонте, за пределами зрения, но почему-то различимая, стояла громадная фигура. От этой фигуры словно исходили, колеблясь, волны какой-то неведомой, бесконечной злой силы. Положение фигуры изменилось, словно она наклонилась, а затем вытянула одну руку вперёд…

Он вздрогнул и проснулся. И это был сон…. За окнами – солнце и небо.

Принесли завтрак, потом зашёл проведать сослуживец, много телефонных звонков, по телевизору стали показывать детектив… День быстро прошёл.

Следующей ночью ему стало хуже. Пришёл лечащий врач, но не нашёл поводов для беспокойства. Бывает. Всё-таки, хоть и не самая сложная операция, но хирургическое вмешательство, стресс для организма. Завтра всё пройдёт, поколет и отпустит. Все параметры в норме.

Дали снотворное. Он быстро засыпал, проваливался, перед сном мысли проносились в сознании. Память выхватывала всё, от давно минувшего до последних событий…

Вдруг вспомнился священник, который заходил три дня назад, перед операцией. Необычно это было, не встречал никогда таких людей, хоть и работа публичная, знакомых масса. Сын попросил поговорить со священником, вот уж не знал, что у моего ребёнка есть и такой круг общения.

Священник был высокий, большой, с очень добрым лицом. Как-то сразу расположил к себе, ободрил, хотя и не волновался я, первоклассная клиника, двадцать первый век, рядовая операция. Долго с ним говорили о разном. Интересный человек, очень открытый, мудрый, и от этого мира, совсем не сухой догматик и не заоблачный какой-то. Рассказал, что иногда, когда не слишком много грехов на душе (у него-то какие грехи могут быть?) слышит во время литургии… Шелест ангельских крыльев под куполом храма. Так удивительно, трогательно рассказал об этом…

Вообще вера – великое дело. Никогда не сомневался, что Бог есть. Ведь достаточно посмотреть вокруг, на всё прекрасное, что дарит жизнь. Любовь, весна, музыка… Разве похоже, что симфонии Бетховена написал потомок обезьяны, из которой в ходе эволюции вылезла шерсть? Истина не может быть такой жалкой. Нельзя опошлить, свести к деньгам и вещам грозное величие человеческих свершений. Есть высший разум, первоначальный источник всего. Разве может человеческое творчество быть результатом хаотической пляски атомов или действием законов физики или проявлением инстинктов – и только? Жизнь настолько сложна, что не могла возникнуть случайно. Дух настолько велик, что не может исчезнуть бесследно.

Хорошо поговорили тогда, с этим священником, отцом Алексеем. И даже слово «отец» не казалось странным мне, пятидесятилетнему, хоть он и ровесник, наверное. И на «ты» он обращался ко мне, а я бы так не посмел почему-то… Светло было с ним. Похоже было на то, когда летним утром просыпаешься, но ещё не открываешь глаза, а чувствуешь свет и спокойствие. Чувствуешь, что впереди – целый день.

В конце той беседы отец Алексей предложил исповедаться. Объяснил это так: не ему нужно рассказать о плохих поступках, он не услышит ничего нового. Он слышал в своей жизни всё, абсолютно всё. Просто исповедь – свидетельство раскаяния, желания отвергнуть зло. Бог простит, но должен быть шаг навстречу. Смертны все, но никто не знает свой последний час. А душа должна быть легка, без груза греховного, потому что ей предстоит дальний путь. Вот как-то так, простыми словами, священник объяснил всё это…

Никогда не исповедовался и даже не сразу смог сосредоточиться, довериться, в голове только мелькали глупые кадры из фильмов, когда в исповедальне человек рассказывает о преступлении, а потом ширма отдёргивается, а вместо священника – полицейский с наручниками. Но стал рассказывать и само вдруг пошло, поплыло потоком… Вспомнилось немало всякого, что накопил за полвека. Вроде и добрый, и любящий, работящий, и уважают меня, но… Конечно, были плохие дела, за которые стыдно. Начальника своего первого подсидел я тогда, интриговал даже. Убрали на пенсию, а меня – на его место. Пробег подкрутил перед продажей машины, чтобы цену надбавить. Матери звонил не так часто, как нужно было. Сестре помогал меньше, чем следовало, забывал о ней… С секретаршей тогда кобелировал, хотя в отношениях уже был, и прочных, серьёзных, до сих пор ведь мы вместе. Сыну, как помню, подзатыльник отвесил, подростки невыносимы бывают, но не стоило бы. Не здороваюсь с одним человеком, хотя не вспомнить уже, из-за чего полаялись. Соседей не знаю по именам, неудачниками их считаю. На тренировке тогда видел ведь, что партнёр слабее, не успевает защищаться, но бомбил его со всей дури, скоростью своей красовался. Травму нанёс… Заносит иногда на работе, людей обижаю в запарке, по всякой ерунде, если вдуматься… Да и всё остальное бывает. Осудить, мимо пройти, сплетню бабскую выслушать и дальше передать… Много грехов.

Священник слушал очень внимательно, иногда задавая вопросы и повторяя: «не забывай ничего». И слова эти – «не забывай ничего» – странным образом раскрывали душу, заставляли вспомнить всё-всё, давно пройденное и ушедшее… Слова эти были словно отзвуком каких-то похожих слов, слышанных когда-то, в прошлой жизни…

А потом… Отец Алексей назвал семь смертных грехов, делая паузу после каждого, задумался, поднял голову и взглянул уже не по-доброму, а строго, пронзительно. Наконец глубоко вздохнул и сказал так:

– Мы все делаем много зла, не только делами, но и мыслями. Чаще всего – мыслями, которые не видны никому, кроме Создателя… и Врага. Очень важно сейчас вспомнить, не забыл ли ты что-то… Самое главное – не испытывал ли ты когда-нибудь ненависти к ближнему своему, не желал ли кому-то смерти?

На это нечего было ответить. Вроде нет, живём ведь в мирное время. Ссорился, конечно, ругался, но чтобы до такого… Нет.

Отец Алексей ещё раз вздохнул, звучно и торжественно прочитал разрешительную молитву, благословил и ушёл. Затихающие шаги долго слышались в пустом больничном коридоре.

…На рассвете он проснулся от чувства, что остановилось сердце. Перед глазами была больничная кровать, на ней лежало его собственное тело с раскинутыми руками. Тело удалялось, уходило вниз и в последний раз он почувствовал что-то телесное, импульс оставленной беспомощной плоти, отозвавшейся болью, скованностью, изношенностью, прожитыми годами…

За окнами начинало светлеть, но вот исчезли и окна, и здание больницы, и чёрно-белый город, потерявший все краски…

Поднимаясь всё выше, он чувствовал возрастающую лёгкость. Всё, что было прежде – лишь оцепенение, наваждение… Настоящее – впереди, все события, жизнь, вся любовь, всё невыразимое и невмещаемое, всё начнётся сейчас, не кончаясь вовеки…

Душа стремительно летела вверх, всё сильнее ощущая притяжение неба, возвращаясь в свой дом. Облака разлетались в стороны, открывая бездонную синеву, за которой – неохватное, немыслимое счастье…

Душа полнилась, переполнялась блаженством и внезапной, нежданной, небывалой силой. Невидимые крылья распахнулись на ширину горизонта, и ещё дальше, и с каждым мигом приближалось долгожданное, бесконечное… Море света, где нет места для печали и смерти.

Душа возносилась всё быстрее, молнией проносясь сквозь прозрачный небесный огонь, вся охваченная синевой, вверх, к благодатному Солнцу, к твердыне неба, радостно дрожащая, завлекаемая чем-то неведомым, но родным, сияющим, прекрасным…

Все человеческие слова давно остались внизу, их не было больше, они отпадали, ненужные, жалкие, не способные ничего передать, ничего из того, что вокруг… А вокруг были – скорость, полёт, лёгкость и счастье, мощь и сияние, блеск первозданный… Вот-вот, вот сейчас покажутся границы безграничного Царства Небесного…

Все слова исчезли окончательно, осталось лишь несколько…

Но от них, от оставшихся земных слов, счастливой душе вдруг почудилось… Что нарастает и приближается какая-то тяжесть, нечто неясное, грозящее, неотвратимое… Приближается гибель. Лютым холодом повеяло снизу, от покинутой земли.

И ведь оставшиеся, немногие слова были такими бессмысленными… Они были как… Страшные, чёрные пятна в окружающем чудном рассвете… Не могло в целом мире быть этих слов, но они были, ещё оставались в душе. Душа вспомнила…

Там, на земле… Когда-то была девушка, первая любовь, самая нежная… Но она ушла с другим и потом… Столько бессонных ночей, столько мук… Столько любви к ней и ненависти к нему… И неизвестно было даже, как он выглядит… И не достать, так быстро они уехали навсегда… Оставалось только грызть стены, грызть себя, все ночи без сна повторяя, повторяя без конца, выплёскивая горе хоть куда-нибудь, хоть в чём-то… Страшными весенними ночами он метался, повторяя одно: «Дай мне, Господи, встретить его… Перерезать ему горло… только медленно, самым тупым ножом… Ничего больше не попрошу во всю жизнь, но пошли ему смерть…»

Стрела вонзилась.

В этой стреле, ударившей снизу, была вся боль и непосильная тяжесть мира людей. Вся мучительность судеб, всё нераскаянное зло, весь немыслимый груз страданий, порождающих ненависть, и ненависти, порождающей страдания.

От тяжести стрелы могучие крылья вздрогнули, замерли и по ним растеклись, как потоками крови… Усталость… Бессилие, обречённость… Непомерная тяжесть, не выдержать, не удержаться…

Душа ещё отчаянно билась и кружилась в вихре, но опрокинутое небо стало тускнеть, отдаляться, всё дальше, дальше… Синева померкла. Непроницаемо сомкнулись облака, вокруг всё мрачнело, закрывалось пеленой, бесцветилось, теряло очертания…

Душа падала вниз. Навстречу неслась безжизненная чёрная поверхность, восходящее солнце промелькнуло и ушло прочь, оставив только тьму, и погибшая душа летела вниз, в пучину этой тьмы, в безысходную бездну, в прах всех убитых…

Душа упала и исчезла в смертном холоде, мгновенно разъедающем живую ткань. Почувствовав в последний длинный миг лишь то, что чувствуют мёртвые, становясь землёй.

Проданная свеча

Вечером первого июля восемьдесят третьего года от… Начало двадцатого века так богато событиями, с которых можно вести отсчёт! Спуск на воду крейсера «Аврора»? Первая выставка Пикассо? Изобретение цветомузыки? Пусть будет любое.

Итак, летним вечером из Казанского собора, что в городе Ленинграде, вышел человек. Правда, собор этот настолько огромен… Точнее, человек вышел на улицу города, раскинувшегося вокруг Казанского собора.

Человека звали Марлен Красноправдин. Звучная фамилия, отнюдь не доставшаяся естественным путём, была взята прадедом по отцовской линии в эйфории и безумии Октябрьской революции.

Такое политически правильное наименование должно было стать охранной грамотой, но не стало. Судьба прадеда была известна Марлену в общих чертах (он точно существовал и, видимо, был мужчиной). Судьба же деда была внуку неизвестна вовсе.

Что же касается имени Марлена, означающего, как известно, «МарксЛенин», то… Почему бы нет? Имя как имя.

Об отчестве же нашего героя ничего не скажем, чтобы не превращать его в совсем гротескный персонаж. Какой он выдуманный герой? Вот же он вышел погожим ленинградским вечером и стоит под низким неярким солнцем, размышляя о чём-то. О чём? Точно не о дедах и прадедах, а о вещах интеллектуальных и даже геологических.

Да, и поскольку на дворе был восемьдесят третий год, Казанского собора, построенного здесь на 172 года раньше, ещё не было. Вместо него в здании собора был Государственный музей истории религии и атеизма.

В общем, МарксЛенин Красноправдин вышел из несуществующего собора, в котором получал зарплату за отрицание божественного промысла.

Взгляд сотрудника музея скользнул вдоль стены, облицованной известковым туфом, добытым у древнего посёлка Пудость. Камень этот, способный менять цвет, был серо-жёлто-сиреневым, повторяя оттенок угасающего неба.

Красноправдин подумал об эпохе плейстоцена, подарившей музею залежи благородного камня, перед глазами промелькнули мамонты, сумчатые львы, гигантские леопарды… Пышные леса Сахары… Потом представились неандертальцы, кроманьонцы, хомо в шкурах, изобретающие лук, смешивающие медь и олово, могучие спартанцы, на каждого из которых приходилось по десять рабов…

Неизбежно возникли и железные логические цепочки, связывающие события прошлого в сквозную прямую. Рельсы, без которых человечество бы так и бродило окольными путями, не понимая, что к чему. Переход от собирательства к земледелию, что привело к увеличению прибавочного продукта, что привело к социальному расслоению, что привело к появлению государства как аппарата насилия, действующего в интересах господствующего класса… Как-то сам собой представился и Фридрих Энгельс, склонившийся над рукописью. Одна картинка всплывала за другой и образованный сотрудник музея стоял в высокой задумчивости.

Мелькнула мысль о том, что же оставит после себя современная эпоха. Нет, не мелькнула мысль. То, что вокруг, будет всегда.

А пока… Завтра придёт группа старшеклассников, перед осмотром музея нужно прочитать краткую лекцию «Источники религиозного мракобесия». Согласно программе. Так, на чём сделать акцент… Во-первых, конечно, непримиримость коммунистической и религиозной морали…

Нет, начать лучше с происхождения слова «религия» – от латинского «благоговеть». Стоять и благоговеть. То есть это явление по сути своей лишено движения, активного, преобразующего начала… Потом древнейшие формы – поклонение духам, священным животным… И плавно перейти к главному противнику. Реакционная функция православия. Суеверия – орудия господ-толстосумов…

Обязательно показать несколько атеистических карикатур для детей, начиная с 20-х годов… Яркие цвета, броские надписи. «Угодников уничтожай – умножай урожай»… Безбожная азбука: «Долой Древнюю Дедовскую Деревню»… Исторический экскурс побольше, но без этих неоднозначностей, черносотенцев, обновленцев… Союз воинствующих безбожников СССР. Перегибы были, но это же энергия Октября, как ещё отбросить мусор из-под могучих колёс красного паровоза! За считанные годы вырваться из тысячелетнего тупика! (Марлен профессионально воодушевился, но быстро успокоился, слушателей вокруг не было.)

Из Маяковского напомнить: «Люди летают по небесам, и нет ни ангелов, ни бесов. А поп про ад завирает, а сам – не верит в него ни бельмеса». Приём пропаганды в том, чтобы апеллировать к вещам, известным людям. Маяковский повсюду, он рядом всю жизнь, начиная с «Майской песенки» для малышни и заканчивая… «Прежде чем идти к невесте – побывай в резинотресте!» Купи галоши. Марлен усмехнулся, но тут вспомнил про сегодняшнее утро. Беда с практикантками, пыл есть, а подготовка слабая.

Обычно всё проходит гладко, но в последнее время пионеры какие-то активные. Вот и в прошлый раз, когда была эта лекторша-стажёрка… Замялась, хотя вопрос простой: «А если сама наука дарована Богом?» Хотя нет, нехороший вопрос. Не наш вопрос. Так и надо было ответить прямо: это чуждый вопрос. Плохо, что школьники приходят в музей неподготовленными… Хотя и у нас есть резервы. Правильно руководство комитета отметило, что наш коллектив слабо ведёт пропаганду научного атеизма. Именно научного. И ещё руководящие товарищи правы в том, что мало наступательности в нашей работе.

А сегодня стажёрка некстати сказала, что жизнь после смерти есть – это круговорот в природе. Материя не исчезает, просто меняет форму. Превращается во что-то другое. Её и спросила какая-то язвительная, не наша школьница: «А во что в природе превращается пепел из крематория?» И опять не нашлась. Не лектор, а овца зелёная. Только и может трясти кудряшками.

Вообще с кадрами сложно. И у молодёжи встречается шаткость взглядов, непонимание святых вещей. До кощунства. Вот соседка рассказывала, что у неё сына исключили из комсомола. За дурацкую шутку о том, что Ленин был негром, потому что с белыми боролся. Откуда такой цинизм? Как просмотрели родители, школа? Над кем он вздумал смеяться, сопляк?

Вспомнился ещё неприятный случай на прошлой неделе. Тоже вышел вечером с работы, уставший, вокруг никого не было. Прищурясь, посмотрел поверх крыш, туда, где садилось солнце… И вдруг откуда ни возьмись – эта сумасшедшая старуха. И закричала: «Как ты смеешь смотреть на небо своими бесстыжими глазами?» Даже напугала. До сих пор звучит в ушах.

Недобитый пережиток. Здесь, в центре Ленинграда, через столько лет после Октября, после войны, блокады, всех побед и завоеваний, возникает какая-то религиозная фанатка… Растерялся тогда – не в милицию же её тащить, да и как задержать – рассыпется от дряхлости, заорёт. А меня уже видят как ведущего научного сотрудника. Солидная должность, ответственность. И ни милиционера, ни дружинника, ни просто людей. Так и пришлось шаги ускорить и за угол быстрее. Хорошо, что больше не появлялась.

И хорошо, что уже пятница. Завтра короткий день и можно будет наконец уйти в отпуск, поехать на прохладную Вуоксу, блесну побросать… Жарко.

Действительно, было душно. Стих даже слабый ветер, солнце застыло на одном месте, горячий серый воздух замер над трещинами асфальта. Марево становилось дымчатым, рождая движение, прозрачные силуэты, что-то невидимое, парящее над дорогой…

Марлен отступил в тень музея, машинально проследив глазами за тем, как она длится дальше, ещё дальше и упирается в… Он заморгал и прищурился. Прямоугольная тень музея заканчивалась выпадом вперёд, на котором виднелась… тень большого креста.

Марлен машинально обернулся и посмотрел на крышу музея, золотой шар и голый шпиль. Всё на месте. Крест на здании раньше был, но его же навсегда сняли полвека назад, во время реконструкции. «Обман зрения» – мелькнула единственно возможная мысль. Что-то из окрестных зданий отбрасывает такую мистическую тень – снятого креста.

Он пошёл, приглядываясь, всё ближе, ближе к уменьшающейся тени и увидел, что она по-прежнему лежит на асфальте, прямо на брошенном кем-то газетном свёртке. Странная тень. Мистика. Вот так и возникают религиозные суеверия. У кого-то обман зрения, а потом сектанты раздувают его в чудеса и пророчества. А свёрток не похож на мусор… Аккуратный прямоугольный свёрток. Оглянувшись, стесняясь своего движения, он быстро наклонился и поднял какую-то вещь, оказавшуюся неожиданнотяжёлой. Завернул за угол на всякий случай.

Внутри хрустящего, нечитанного разворота «Ленинградской правды» он увидел деревянную дощечку с металлическими вставками по краям, совсем стёртыми, исцарапанными… И что-то нарисовано… Или вырезано… Выжжено?

Изображение почти исчезло от времени, очень приблизительно проглядывались лишь два каких-то тёмных, почти чёрных овала, побольше и поменьше, словно прислонившихся друг к другу, а по краям была высохшая краска или вроде того…

Дощечка была очень тёплой, нагретой солнцем.

Вдруг он заметил, что на поверхности дерева, под его пальцами, появился след, словно пальцы были запачканы сажей. Он поднял ладонь – она была чистой. Провёл пальцем по краю картины – вновь протянулась грязная полоса. Необъяснимо. Она что, из такого чувствительного материала, который пачкается даже чистыми руками? Это же просто старое дерево. Наверное, порода такая.

Почему-то он продолжал держать и рассматривать находку. Случайная, брошенная кем-то вещь притягивала взгляд.

Что-то тайное в ней скрывалось… Несказанное. Сильное, несокрушимое, но и трогательное, доверчивое… Что-то было… В нежном наклоне большого овала… В трепетном движении маленького овала навстречу… Овалы были словно невидимо связанные, тянущиеся друг к другу, как живые любящие существа…

Видно было теперь, что картина светла, по краям она – цвета оплавленной свечи, чистого багряного янтаря… С каждым мгновением цвет проступал всё сильнее, играя, поблёскивая, как течение золотоносной реки под тающим льдом… Цвет двигался, переливался, разгорался как пламя, как зарево… А в сердцевине… Она словно светилась сама, чудным невечерним сиянием… Тем умиротворяющим прощальным светом, который оставляет над краем земли только что зашедшее солнце… И неведомый смысл проступал, вся картина манила, уводила в себя, в свою глубь, в бесконечность…

Сквозь него проскользнула волна аромата от скошенной травы, перед ним развернулось безбрежное поле, сплошь покрытое синими цветами льна… С пятью лепестками на каждом, на всех…

А за полем, за горизонтом, проносились мгновения, годы, века, отпечатываясь, оставляя себя на картине… Сколько зим и вёсен улетело прочь, пока она лежала забытой… Но она оставалась прежней. Она была над землёй и снегами, над облаками, над звёздами… Смыслом её были – красота и надежда, послание, сопротивление, оборона и штурм – одновременно…

Вдруг он понял и не поверил себе. Неизвестно почему, но сейчас он твёрдо знал, что держит в руках… Оружие.

На голову упали несколько крупных капель дождя. Инстинктивно он прижал картину к груди и сердце вдруг отозвалось, вздрогнуло, стало биться медленнее, медленнее… И замерло.

Он стоял посреди безумного мира.

Повсюду, едва не толкая, не замечая его, бешено сновали толпы существ, они метались между развалин, обломков, вокруг огромных идолов, беззвучно кричали что-то, рвали и топтали друг друга, взбирались куда-то по головам, падали, тонули в трясинах, разбрасывали прах, лежащий повсюду, рыли, закапывались в него… Рядом текла река, раскалывая город пополам, но воды в ней не было, лишь коричневая ядовитая накипь, в лопающихся пузырях, и немыслимо было представить кошмарное море, в которое вливаются такие реки, а на берегу, осыпающемся, катящемся в бурлящую накипь, какой-то человек, кажется, женщина, закутанная в тряпки, еле видная в темноте, дрожащими руками вынимала что-то из обугленной стены… И во всём, что вокруг, были боль, искажённость, тьма, наполненная злобой, холод смертный…

Видение исчезло и к нему стали возвращаться слова.

Он стоял в неизвестной стране, в незнакомом городе, не зная ничего, не помня себя, не имея даже человеческого имени…

Страшные вопросы возникали из воздуха и били его беспощадно. Чем я занимаюсь в жизни? Что я делаю? Кто я? Политический работник в сфере культуры? Что это значит? Что останется после меня? На что я трачу свою жизнь? На что она уходит перед тем, как… Перед тем как я стану… Пеплом из крематория…

Наваждения вновь отступили и он вдруг почувствовал себя… Только что рождённым, впервые или заново… Не сотрудником, не аппаратчиком, не кандидатом наук, не коммунистом, не ленинградцем… А просто ребёнком, широко раскрытыми глазами смотрящим на мир. Светлый, радостный, яркий… С надеждой на чудо…

В сознании вдруг возникло и осталось странное, непонятное слово, не похожее ни на что знакомое – всецарица… И сразу нежданные, незнакомые слова понеслись потоком, отчаянно, исступлённо, вырываясь откуда-то, до крика в слезах… «Всецарица живых… Одигитрия наша… Досточудная, слава тебе… В бесконечные веки… Мрак отчаяния, ровы страстей… Будь щитом нам от вражеских стрел… Негасимый твой… Свет милосердный…»

Слова затихли.

Он опустил руку со свёртком, вытирая пот, слезящиеся глаза, приходя в себя. Наваждение, бред… Чуть тепловой удар не случился. Вот какие бывают галлюцинации. Но слово, слова… Что всё это значит? О ком это? Он ведь видел такие слова однажды… Где? Может, в закрытом отделе библиотеки, в дореволюционных монографиях, что ли… Да, когда работал над кандидатской… Что-то связанное с тезисом о классовой сущности православных молитв. Но что за слова, непонятно…

А сильная получилась диссертация, прорывная! И тема неожиданная, смелая: «Марксистко-ленинская диалектика как инструмент изучения искусства Средневековой Руси».

За спиной вдруг раздался страшный грохот, оглушительный, как разрыв шаровой молнии. В первую секунду Марлену почудилось, будто сзади, в музее, рухнула на мраморный пол вся новая экспозиция, разом все деревянные идолы из Экваториальной Африки…

Он вздрогнул и очнулся. Какой музей… Где он вообще? Повсюду одинаковые дома, длинные фабричные склады. Шоссе… Как же далеко он ушёл… Он оглядывался, не понимая. Прожил в Ленинграде всю жизнь, но не знал этого места. Где-то на Выборгской стороне, что ли? Он пошёл наугад, в одну сторону. Вот мелькнули наконец очертания знакомой улицы, километров за пять от дома. Ничего себе! Грозовая туча уже лежала на крышах. Нужно спешить.

Не успел. За сотню метров от дома грянул ливень. Раскаты грома, от которого ноги сами подгибались, сильнейший дождь, потоками, как будто ежесекундно на голову выливали ванны с водой.

Марлен забежал под ближний козырёк, нечаянно толкнув плечом другого мокрого человека. Повернувшись, чтобы извиниться, он узнал старого приятеля. Гриша, переводчик Интуриста, с немецкого и английского. Иногда экскурсии окучивает.

Пригласил к себе, лучше быстро добежать и переждать этот потоп.

Дома включили уютный свет, за окном была кромешная синяя темень. Расположились на кухне, закурили. В холодильнике оказалась бутылка «Невского», поделили на двоих. Нашлись и шпроты, кусок сала, сыра. Кофе. О том, о сём, про общих знакомых, дела служебные, полунамёками – о переводчике, сбежавшем от делегации в Швеции. Скотина. Предатель. Как просмотрели.

Марлен за разговором совсем забыл о своей находке. Вспомнил, когда увидел её на стуле у туалета. Достал, поднял поближе к люстре. Мокрая, расползающаяся газета прилипла, но сама картина была сухая, ни капли. А вообще просто кусок дерева. Зачем только притащил домой. И как могло казаться такое… Разное. Точно тепловой удар был, в духоте перед грозой.

Но зачем-то отнёс на кухню показать.

Гриша повертел в руках, увидел тоже два необычных овала. Ничего особенного, но очень старая вещь, конечно. Старинная… И что с ней делать? В таком состоянии её ни один музей не возьмёт. Сдать в милицию? За дурака примут.

– Даже если что-то и найдётся в ней ценного после реставрации – мест нет. Везде теснота. Нам уже вон – шаманские бубны негде развешивать, а они покрасивее будут. Вешалка с образцами крестов стоит у входа, посетители задевают всё время, падает.

Гриша отложил дощечку, подумал о чём-то и сказал: надо бы её показать одному моему клиенту.

– Что за клиент?

– Да неделю уже занимаюсь с одним иностранцем, из ГДР. Назначили к нему гидом, встретил его, приличный, хорошо упакован. Я ему о погоде, колыбели трёх революций, наследии Октября, весь обычный багаж. Отвечает, поддакивает, сувенир подарил. А потом, когда остались вдвоём, вдруг перешёл на русский, чистый, только с небольшим акцентом. Сказал, что владеет свободно, но предпочитает прогулки в компании, да и положены иностранцам переводчики. Уважает законы.

– Он что, потомок белоэмигрантов? Ты бы поосторожнее с ним. Случаи бывали.

– Знаю, но он нормальный, только немного не от мира сего. Есть нюансы.

– А что с ним?

– Понимаешь, стариной очень интересуется.

– Так это хорошо.

– Вроде да. Но от утверждённого маршрута всё время отклоняется, замучился с ним. Даже на «Аврору» не взглянул, на Финляндский вокзал не поехал, а больше по культовым сооружениям. Причём не главным объектам, а тем, что на отшибе. Как увидит старую церковь – сразу вокруг неё кругами, словно выискивает что-то. Внутрь не заходит, слава Богу, но снаружи присматривается очень внимательно, чуть ли не принюхивается. Может и знакомство завести, очень общительный. Купил при мне у какого-то ханурика обломок ключа. Неизвестно от чего.

– Подозрительно. Может, тут до революции его дед клад зарыл?

– Я, естественно, сразу доложил кому следует. Всё нормально, наш товарищ, проверенный. Клада тоже быть не может, он не ищет конкретное место, а так, обозревает. Мы уж церкви по всему городу обошли, и открытые, и заброшенные, ему всё интересно. Говорит, что изучает энергетику культурных объектов. Но не приборов, конечно, ничего противозаконного. Всё на глаз.

– Он вообще кто по профессии, физик, что ли?

– Сказал, что культуролог. То есть вроде тебя. Но подход у него какой-то странный. Вот вчера настоял, чтобы заехали в комиссионку. Которая за углом отсюда, большая. Представляешь, какой там контингент, нищета, а я в белом костюме, при галстуке, с немцем из Дрездена. И ведь он там застрял, рылся-рылся, я уже все ноги отстоял. В результате купил себе какой-то старый шарф, уж не знаю, где откопал. И доволен был.

– Он старьевщик у тебя? Зачем ему ношенный шарф?

– Вообще эта покупка по твоей части, музейной. Шарф такой будто использовался раньше в церковных обрядах, чьи-то головы им покрывали. Зачем-то.

– Не слышал про такое. Задвинутый совсем немец.

– Ты ещё у него в номере не был. А я видел. Живёт в люксе Интуриста.

– Не слабо. Восточный немец?

– Да, но люкса не узнать, как цыганский табор прошёл. Весь номер завален барахлом, просто от пола до потолка, на десять чемоданов. Не представляю, как он вывозить всё это будет. Какие-то надколотые светильники, чаши, бусы разноцветные – десятками повсюду, рулоны с чем-то, свитки чего-то. Книги толщиной в мою голову. Я такого бардака в жизни не видел.

– Может, его на городскую свалку свозить?

– Ты смеёшься, а я-то за него отвечаю. Вдруг совсем крыша отъедет и провокацию устроит. Сам знаешь, ответственная работа.

– Да… Так ты хочешь картину ему в номер отдать? Пусть висит, как Мона Лиза в спальне Наполеона?

– И у тебя не Мона Лиза, и он – не Бонапарт. Но может, что-то даст. Понимаешь, он деловой. Богатый немец. Ты бы видел, как одевается. Фирма. Галстук-поло, велюровые штаны такие… Но с себя не продаёт. Дойч-марок вот такая пачка валялась на столике, рубли вообще не считает, хоть и немец. При мне червонец сунул швейцару.

– Сколько?

– Столько. Красную дал.

– Ты хочешь сказать, что и картину может купить? На пустом месте деньги получим, вот за этот кусок старой доски?

– Давай я позвоню ему в номер, телефон есть.

Гриша набрал номер, чуть слышно донеслись длинные гудки. Потом иностранец взял трубку. С первых слов немец заинтересовался находкой, Гриша в основном молчал и слушал, его брови ползли вверх. Разговор закончился и он, с трубкой в руке, тупо смотрел на Марлена. На лице его отразилась какая-то борьба. Не хотел он говорить о чём-то, но сдался. Снова замялся, но преодолел себя. И сказал неожиданное:

– Слушай, давай пополам. Может, меня в Югославию выпустят в сентябре. Сам понимаешь, с зарплатой не разгуляешься. В долгу не останусь. И ещё очередь на машину.

– Что пополам?

Тут Гриша ещё раз сделал над собой усилие и сказал:

– В общем, такое дело. Немец даёт три тысячи. Завтра утром.

– За что?! За это?

– Да.

– Может, ему скорую вызвать?

– Давай мы двадцать зарплат на халяву получим, а потом вызовем ему хоть каталку из морга.

– А у него вообще есть столько?

– Ты только что пришёл сюда, что ли? Я же десять раз сказал, что богатый немец. У него одна рубашка стоит как твой холодильник.

– Да что это за картина такая? Не видно ведь почти ничего?

– Да он что-то себе бормотал, я мало что понял. Считает, что вещь редкая. Сама по себе ничего не стоит, конечно, просто для коллекции. Оплечная, светлого северного письма. Какое-то вымершее ремесло. Сказал даже, что давно ищет.

– Ну да. Давно ищет то, что на улице валяется.

– Ещё что-то сказал про культ Одигитрии. Чья-то мать, раньше почиталась. В общем, по линии твоего музея.

– Кажется, что-то вавилонское. А я по нашей культуре специалист.

Сказав это, Марлен сразу осёкся, сердце тревожно стукнуло. Одигитрия… Ведь это странное слово и в его голове пронеслось тогда, за углом. Совпадение, не совпадение… Где-то читал, разве упомнишь? Но всё-таки правильно говорят, что ничего из прочитанного, хоть мельком, не забывается. Остаётся где-то в глубинах памяти. Что-то есть в этом буржуазном учении о подсознании. Хотя конечно, Фрейд – воинствующий идеалист, глубоко враждебный. Но не суть.

– Слушай, а нас не привлекут за это? Ведь иностранец контрабандой вывезет. Неизвестно что.

– Мы тут при чём? Ты бы видел, что у него в номере. Его проблемы – как будет границу пересекать. Гарантировал тайну сделки, а мужик он надёжный и щедрый.

– Как-то… Может, провокация? Я же её на улице нашёл.

– Кто будет провокацию устраивать в центре Ленинграда? Говорю тебе, что человек надёжный. Если бы из капстраны – тогда сто раз подумать, а тут же свой.

В комнате раздался звонок.

– Алло?

В трубке послышался незнакомый приятный голос с едва заметным грассирующим акцентом, слегка не попадающий в грамматику:

– Добрый вечер. Передайте, пожалуйста, герру Григорию, пусть занесёт эту вещь уже сегодня. Если может быть, через полчаса буду ждать у гостиницы. Благодарю вас.

Марлен слушал длинные гудки, пытаясь что-то сообразить:

– Гриш, это твой немец. Просил принести картину сегодня, через полчаса.

– Вот видишь. Зачем-то понадобилась на ночь глядя. Больной на всю голову, но деловой. Занесу.

– Слушай, а как он узнал мой номер?

– Может, я упоминал тебя как-то, ведь мы и в твой музей собирались. По справочной позвонил и узнал. Ты же известный специалист, кандидат наук. Или читал какую-то твою статью, он же культуролог. Точно читал. Ты же даже в «Вопросах философии» публиковался. И в «Вечёрке». Известный в Ленинграде человек.

– Ладно… Но странно всё-таки… Нам потом ничего не будет, что мы сумасшедшего туриста обманули?

– Не будет, отвечаю. И никто никого не обманывал, он сам захотел. Даже если с прибабахом, нам-то что? Давай сюда эту деревяшку, деньги я завтра занесу. Пока клиент не передумал.

Дождь на улице стих, Гриша ушёл и унёс картину в целлофановом пакете с изображением ковбоя Мальборо. Только бы не вместе с пакетом отдал, где такой найдёшь. Фирменный, новенький.

Марлен походил по квартире, ощущая какую-то пустоту.

Да, пустая квартира, не уютная пока. Нужен гарнитур, обязательно нужен нормальный гарнитур. Импортный, конечно, но не румынский. И журнальный столик здесь. С пепельницами, вазой посередине. Стильно будет. И полку вот сюда. Второе кресло… Да и плакат повесить какой-нибудь на кусок голой стены. Или коврик ручной работы. Очень кстати возник этот чудак-немец, точно к отпуску. Полторы тысячи, с ума сойти… Просто так. Будто наследство получил или в лотерею выиграл. Удача любит умных. Пятьсот сразу отнесу в сберкассу. Нет, подозрительно будет. Откуда у простого служащего, хоть и известного в Ленинграде человека… Двести отнесу, потом ещё. Какой хороший день… Но поздно уже, надо ложиться.

Он долго ворочался и заснул лишь за пару часов до того, как солнце показалось за шторами и задвигался, зашумел машинами утренний город.

Предрассветные сны его были какие-то сумбурные и мещанские даже, но приятные. Снилось ему, будто в большом магазине выбирает он себе журнальный столик и кресло, а они не интересные, с пошлыми спинками и ножками… А потом ему мигает заведующий, отводит в подсобку и там наконец оказывается то, что нужно. И ещё ему снилось, как сидит он на заседании Учёного совета, в президиуме, естественно, а вокруг говорят хором: кандидатская диссертация ваша настолько глубока и правильна, что заслуживает степени доктора наук. Поздравляем. И проходит лишь год, как становится он директором музея, а потом идёт вверх, по партийной линии, всё выше, и стремительно так, и все удивляются, мол, какой молодой, сорока пяти ещё нет, а такой уже пост… Потому что принципиальный. С обширными знаниями. Делу партии предан. Известный не только в Ленинграде человек… Представился ещё жилищный кооператив, очередь на машину и сама она, блестящая чёрная «Волга», с белыми занавесками сзади…

Спящий не мог ещё знать, что сны его продлятся всю жизнь. Будут деньги от сумасшедшего немца и другие деньги, и много, а ещё гарнитур, столик, ковёр и мягкие кресла, домашние и служебные, будут должности и почёт, и загранкомандировки, и шелест асфальта под колёсами автомобиля…

Но реальность будет другой. В этой реальности… Сжавшаяся, безмолвная, дрожащая душа будет мучиться в тоске о том, что когда-то… Сквозь одни грязные руки к другим, но по-прежнему чистая, вечная. Дарящая мудрость и свет. И спасение… Уплыла в высокую даль чудотворная икона. Богоматери-Путеводительницы.

Преодоление

В середине весны пятилетний мальчик играл у своего дома, таская за собой на бечёвке пластмассовый самосвал. Водитель-солдат сидел ровно, выставив гранатомёт из кабины, мощно гудел двигатель, но впереди была опасная переправа через лужу, а потом начинались зыбучие пески.

Мальчик объехал куст одичавшего крыжовника и вдруг в глаза бросилось… Между камнями что-то было. Необычное, неподвижное, но не похожее на камень. Вот оно слабо пошевелилось. Сначала мальчик подумал, что нашёл мышь, но пригляделся и увидел непонятные, острые очертания. Это была маленькая птица, размером с ладошку. Стриж или ласточка. Наверное, стриж с коротким хвостом, ласточка ведь похожа на воздушного змея. Как он здесь оказался?

Не веря глазам, мальчик осторожно взял тёплого стрижа в обе руки, удивившись его невесомости. Так здорово было держать то, к чему никогда не прикасался… Какой он интересный…

Стриж резко вскинул левое крыло, махнул им, а правое осталось прижатым к боку. Наверное, ушибся.

Мальчик перевернул стрижа и увидел, что он тоже смотрит своими внимательными бусинками, немигающими, чёрными, но настолько непохожими на глаза-пуговицы плюшевых игрушек…

В глазах стрижа были дар полёта, огромность летнего дня, высота полуденного солнца, стремительная поверхность земли, умение промелькнуть во все стороны света, прочертить небо, спикировать, коснуться краешком пера речной глади и снова взлететь, легко обгоняя стремительный ветер… Глаза птицы видели то, что не доступно никому из людей.

Стриж был серо-синего цвета, живого и грозного цвета осенней тучи. Цвета, небывалого на земле, но нужного там, в высоте, чтобы затеряться в небесной стихии.

Мальчик отнёс стрижа домой, удивившись равнодушию взрослых к чудесной находке. Потом придумал, чем накормить его. Нужно пойти в курятник и взять немного комбикорма.

Кормушку и десяток сонных кур охранял супостат – злющий рыжий петух бройлерной породы, сразу повернувший голову с красными глазами в сторону открывающейся двери. Это не препятствие, мальчик знал самое ужасное свойство кур и бросил в сторону от кормушки яичную скорлупу. Толпа наседок во главе с петухом ринулась к любимому лакомству, можно было зачерпнуть пригоршню корма и отнести стрижу.

Но он не притронулся к комбикорму. Свободная птица – не курица. Без внимания остались и мухи, червяки, муравьи, моль, семечки, хлебные крошки…

В сумерках мальчик вытащил в огород фонарь и нахлопал ладошками налетевшую мошкару. Оставил стрижу. Когда проснулся от яркого света в окне – мошек в картонной коробке уже не было, а глаза-бусинки вроде повеселели.

Вскоре стриж начал понемногу летать по комнате, всё увереннее с каждым разом. Иногда опускался на плечо или вытянутую руку и было так хорошо от этого, но чаще сидел на солнечном подоконнике, будто глядя вдаль, раздумывая о своих просторах… Пора было выпускать его на свободу. Утром или вечером? Днём жарко, безветренно, как он полетит…

Утром мальчик вынес стрижа на улицу. В глазах были слёзы, как можно расставаться, но живая птица ведь не игрушка, у неё есть свой дом. Если бы знать, прилетит он ещё раз или забудет всё, как только поднимется… Стриж взлетел на метр, сделал небольшой круг, вернулся. Отлетел в сторону, рывком поднялся выше соседского забора и опустился на той стороне.

Мальчик ждал, когда он снова появится, но внезапно раздался лай собаки. Не было там раньше собаки! Большая? Хриплые, раздирающие звуки с железным эхом разносились по пустому двору, громко били прямо в уши. Большая… Стриж не показывался, он был там, на земле, перед лающим волкодавом. И не слышно лязга цепи, чудовище на свободе, если войти – сразу вцепится. Он представил, как кидается свирепая собака, разбрасывая бешеную слюну, опрокидывает, кусает страшными зубами… Кровь… Оторвёт руку. Загрызёт насмерть… Всё похолодело от страха.

Собака заворчала и снова залаяла. Времени больше нет – сейчас чудовище замолчит… Потому что схватило и начало грызть стрижа.

В этот миг мальчик снова почувствовал тепло беззащитного комочка в своих ладонях, нежный пух, лёгкое движение на плече, внимательный взгляд чёрных бусинок, мгновенный росчерк в синеве, касание облаков…

Тяжёлая щеколда не поддавалась, наконец, ободрав локти и щёку, он поднял её и бросился на чужой двор.

Прямо перед ним оказалась мелкая, ниже пояса, белая собачонка, вся в глупых завитушках. Встав на задние лапы, она подпрыгивала и гулко тявкала в ржавое корыто, на дне которого сидел стриж, растопырив крылья. Да это же болонка… Такой рожу показать – сама на дерево залезет.

Мальчик поднял стрижа, прижал к себе, вышел и остановился. Что-то изменилось на улице и вокруг… Мир стал другим.

Солнце нового дня набирало силу, поднимаясь выше подсолнухов, выше далёких холмов, к середине неба, наполняя пространство неистовым, могучим светом. Вместе с солнцем что-то гордо поднималось и разгоралось внутри, навсегда впечатываясь в память и сердце.

Пир победителя

«В этот знаменательный день… От лица благодарных потомков, ваших учеников… Непревзойдённые доблесть и мужество… Ваши имена золотыми буквами вписаны в историю… Беззаветная преданность Родине… Низкий вам поклон…»

Генерал слегка качнул головой вперёд и завершил поздравительную речь. Он встал, пока длились аплодисменты, немедленно раздалась команда «Товарищи офицеры!» Генерал добродушно махнул рукой и вышел в боковую дверь, свита скользнула за ним. Фуршетные столы стали быстро окружать толпы оживлённых людей, зазвучали весёлые голоса, громкие тосты…

Один из ветеранов как-то замешкался и оказался в стороне от всех. Он посмотрел вокруг, на спины толпящихся людей, постоял немного и прошёл в соседний пустой коридор.

Там было прохладно и торжественно, висели красивые плакаты, грамоты, фотографии, за стёклами стояли модели самолётов, танков, эсминцев…

– Подожду здесь, – сказал он себе, словно оправдываясь. – Зачем мешать?..

Через час он уже дважды осмотрел всю экспозицию. В зале продолжался праздничный банкет, шум оттуда нарастал, что-то звенело, несколько раз слышались крики «ура!» Ветеран постоял, раздумывая, зачем-то ещё раз помял жёсткими пальцами конвертик, полученный на входе. Там лежала глянцевая открытка с изображением салюта. Расправил, положил в карман. Вежливо кивнул дежурному прапорщику, заглянувшему в коридор.

Прошёл ещё час.

Незаметно для себя он вновь подошёл к небольшой фотографии, сделанной с вертолёта. Каменистая пустыня, несколько серых гор на горизонте… Укреплённый лагерь, десантная рота на построении…

В незаживающей памяти вспыхнуло всё, кроме названия местности, снятой военным корреспондентом. Даже про себя не выговорить было это проклятое слово.

Да, там были серые, безжизненные горы… Не синие, как у нас на Кавказе, а такие… И не страна это была. «Страна» – мирное слово, из географии, там живут и работают люди. А если каждый миг может раздаться последний твой звук… От подлетающей пули или мины… Не страна, а злое пространство, в котором было столько потерь, что оно перестало быть даже пространством, временем молодости, превратившись в провал, в яму памяти…

Там была жуткая перевёрнутая реальность. Не можешь заснуть, потому что слишком тихо. Жалеешь, что остался в сознании, потому что слишком больно. Убиваешь, чтобы остаться человеком. Гонишь мысли о доме, потому что они делают слабым… Чувствуешь врага прежде, чем видишь…

Но сколько мы совершили ошибок, пока опыт не пришёл… Как в том ущелье, когда в засаду попали… Камни плавились, всё как в аду… А пулемёт отказал… Нельзя, нельзя вспоминать, бессонница вернётся…

Мы же были освободителями… Хотели дать им будущее. Ведь сам видел, как местные дети бегали за армейским грузовиком-мусорщиком, подбирая выпадающие отбросы. И не ели, а пожирали их тут же, отнимая друг у друга… Нищета страшная… Женщина стоила полмешка муки… Мы защищали их от убийц, бандитов в лохмотьях, но с автоматами… Чтобы народ построил свою жизнь, начал возделывать землю… Но всё равно мы были чужими. Ненависть такая повсюду… При передислокации приходилось даже собак с собой забирать, которые по гарнизону бегали. Местные их бы забили. Только потому, что от неверных пищу принимали…

За окнами стемнело. В стёклах отражался седой, аккуратно причёсанный старик, старающийся выпрямить спину, меньше опираться на трость. Даже в отражении было видно, что китель – изношенный, прозрачный от ветхости. Только блестят два ордена и шесть медалей.

Тех ещё времён китель… Хорошо, что нашли с женой зелёную футболку сына. Поддел её, чтобы не так просвечивало. А протез всё равно видно сквозь левый рукав.

Сколько ещё они будут там? Нужно потерпеть. Дома ведь меня ждёт супруга, сидит сейчас, наверное, у треснувшего окна, смотрит на улицу… Далеко видит по-прежнему, хоть и на год старше меня. Красавица. Волосы такие пышные, раньше – смоляные, как чёрное пламя, а сейчас седые совсем, но всё равно… Брови вразлёт, а глаза… Статная, гордая… Но хохотушка и ласковая. Настоящая казачка, счастье моё. И была, и всегда будет.

Три года за ней ухаживал, не дышал. А ведь тоже был ничего, всё-таки боевой лейтенант из спецгруппы «Гром»… Сильный был, отчаянный…

Часы показывали уже десять вечера. Он вспомнил, как перед входом в зал пожимал руки всем этим незнакомым людям… Смотрящим не в глаза, а куда-то в сторону… В новенькой парадной форме, дорогих гражданских костюмах. С гладкими, полными лицами.

Такое возникло нехорошее чувство… Как будто на коже правой руки – всё человеческое достоинство и оно… стирается с каждым прикосновением к чужим мягким ладоням.

Ничего. Для жены подожду. Для неё. Для себя никогда бы не пришёл в этот дворец сытых ублюдков. Какой же она была молодой… Когда ждали квартиру… Дали временное жильё, думали переехать потом, но так и не получилось… Страна распалась. Всё же крыша над головой.

Времена начались другие… В голове не помещалось, как так можно… Ведь нас чему учили? На политучёбе, помню, всё читали эту красную книгу, как её… «Начальный курс научного коммунизма». До сих пор помню, как конспектировал, готовился, чтобы в партию вступить… Наизусть требовали. Как там было написано? «Мы строим… Справедливый строй, где все источники богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип: от каждого – по способностям, каждому – по потребностям».

Вдруг двери распахнулись, люди стали выходить. По одному или в обнимку, компаниями… Вроде все вышли. А свет оставили… Люстра огромная, как в Большом театре.

Старый солдат дождался. Он вошёл в зал, неловко оглядываясь. Собрал в маленький пакетик нетронутый салат. На одном столе нашёл непочатую банку шпрот. Взял два целых бутерброда с ветчиной, апельсин, шоколадку. И вышел прочь.

У подъезда министерства он постоял, глядя полуслепыми глазами на весенний город. Во все стороны растекались яркие потоки машин. Горящий огнями проспект уплывал вдаль.

Небо на земле

«Две вещи наполняют трепетом мою душу: звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас».

И. Кант

Работа у меня простая. Держать в порядке взлётную полосу. Всего тридцать пять метров в ширину, зато в длину – тысяча триста сорок.

Вот её и чищу.

Месяц назад вертолёт прилетал, красавец МИ-8. Ребята такие хорошие, смеются, говорят:

«Ты-то, старый дед, что здесь делаешь? Зачем ползаешь, чистишь свои полтора километра? Приватизировал их втихаря? Возвращайся в деревню, пока волки не съели. Вертушка на любую поляну сядет, а самолётов здесь как не было столько лет, так и не будет уже никогда. Ни в одном реестре тебя нет, мохнатого отшельника, ни на одной навигационной карте…»

Ну и что – что на карте меня нет… На карте меня нет, но я есть.

Ну да, сейчас моя взлётная полоса считается заброшенной. И нет её ни в каких справочниках. Даже дороги к ней нет. Не нужна никому. Но как можно попустить, чтобы лес вырос на месте для самолётов.

Пятнадцать лет – ни одного самолёта. Но ведь так будет не всегда, правда? Проснётся страна.

Ведь это такое большое дело – малая авиация… Это же только название, что малая. Два десятка живых душ в каждом самолёте, шутка ли? Конечно, когда Печора прочно встанет – можно по льду. А до реки сколько вёрст грязь месить? А весной, а осенью? Без крыльев – никуда.

Возродится малая авиация… Может, ещё прилетят знакомые самолёты. Или даже большие прилетят. «Тушки» летают по сорок лет, редко-редко их вижу, высоко мчатся. А может, и не «Тушки» это вовсе, а современные какие. Не вижу уже ничего.

А что старый – это да. Больше полувека в авиации. Лучшая работа на свете. Лётчики – это боги, но они же взлетают и садятся на землю. Стало быть, мы тоже нужны, наземные службы.

Бывает, говорят мне: ну что это такое – твоя полоса? Сама по себе она бесполезна. Как самолёт сядет без диспетчеров и локаторов? Зря здесь ползаешь.

Ну что, может, и правы они. А всё равно не уйду. Куда уходить? Другое место искать на старости лет? Здесь я человеком стал. Авиационное техническое училище закончил. И по распределению сюда. Самолёты заправлял, техником работал…

В прежние времена хорошо было. По всему Союзу летали. Льготы были для работников авиационного транспорта. Вот сам я деревенский, а сколько повидал! Ленинград видел, Ригу, Вильнюс… Большая была страна. Что от неё осталось? Даже казённую волчью шубу сносил. Только сапоги на меху ещё держатся. Советские сапоги.

Человек ведь как? Всегда надеется, что когда-нибудь будет по-другому. А когда наступает это другое – всегда хочет вернуться к прежнему.

А тогда жизнь кипела. По десять самолётов в день приземлялось. Аэровокзал заполнен был. Колхозники, заготовители, геологи, лесорубы, рыбаки, золотодобытчики, отпускники на юг. Края у нас непростые, а детям хочется и море увидеть. И всё ведь возили – от мотоблоков до оленьих шкур.

А потом конец пришёл Союзу. И аэровокзал опустел. Все удивлялись, не верили, когда впервые выходные ввели. Субботу и воскресенье. Никогда такого не было. Нельзя было даже представить – как это два дня небо будет пустым? Нам-то что делать? А потом и пятница с четвергом… потом один день в неделю остался…

Аэровокзал наш потеряли… Комитет госимущества его сдал, а муниципальные власти не приняли. Морока одна. Дорого содержать, а прибыль – какая, если люди летать перестали. К большим городам прибились, кто смог, а остальные здесь умирать остались. Медленно, но насовсем.

И аэровокзал умирал по частям, всё выходило из строя. Система оповещения пассажиров… Световое табло… Краска на стенах… Стёкла… Отопление… Двери… Полы… Электричество за долги отключили… Трубы…

А сейчас я здесь сторож, уборщик, охранник, слесарь, тракторист… И начальник для всего этого трудового коллектива. На старости лет начальником стал. И ведь все профессии нужные, даже сторож. Думаю, что сторож – от слова «страж». Гордое слово какое – защитник…

Вообще гордость есть у меня. И рассуждение есть. Моя взлётная полоса – часть чего-то большого, человеческого. Пока держится асфальт, пока не пришла тайга – сохраняется что-то… Тайга придёт и растворит в себе, но пока здесь работает человек – остаётся какая-то часть страны, даже часть города. Здесь асфальт – и в Ленинграде такой же асфальт.

Работа у меня нехитрая, но соображение требуется. Ведь взлётно-посадочная полоса – это наука целая. Мало полтора километра асфальтом выложить. Входные щиты, осевая разметка… Ночные старты… Кабеля… Подъездные пути хоть какие-нибудь, на будущее. Водостоки…

Год назад коммерсанты приходили, предлагали полосу им отдать – под дровяные склады. Три тысячи обещали. Нельзя так. А если самолёт появится? Он на склады садиться будет? На арендаторов этих?

А если беда? Вдруг начнётся война и аэродром понадобится. Прилетят сюда самолёты со спасёнными людьми. Или отсюда, с Севера, из глубины страны, будут взлетать на врага наши молнии-истребители.

Иногда, правда, чувствую, что не повезло мне. Пригожусь, только если случится беда. Хотя все врачи ведь нужны для этого. Жизни спасают, не то что я. Но лучше – для мира работать. Великая эта молитва – о мирном небе над головой, умный человек так сказал.

Страна проснётся. Полетят самолёты, большие и малые, во все стороны света. Человек должен летать.

Хотя жаль всё-таки, что на карте меня нет. Была бы хоть точка на карте… Вся страна ведь состоит из точек на карте.

Хорошо, что пристройка одна уцелела, есть крыша над головой. Вот такой населённый пункт с одним жителем. Вообще странные это слова – «населённый пункт». Как ни всматривайся – нет за этими словами человека. Какой же это пункт, если люди живут?

В пяти километрах отсюда – остатки деревни, в десяти верстах и ещё дальше, за рекой, – тоже несколько, но так, название одно. Сплошь гибнущие места… Людей жалко. Страшное дело – пустые дома. Особенно пустые окна. Ведь свет когда в окнах – тепло на душе. Издалека видно, что люди живут, не дадут друг другу пропасть. Горят огни – и лес уже не такой чёрный…

Грустно бывает и тяжело. Возишься целыми днями, уткнувшись в землю, – на небо некогда взглянуть. Но я ведь знаю, что есть над всем этим… Над заброшенными деревнями, над тайгой, над низкими тучами – есть она.

Любовь моя, авиация.

* * *

– Девушка, а можно воды для ребёнка? Спасибо.

Самолёт наполнялся пассажирами. Дети бегали вдоль всего тела могучей машины, возились, баловались. В сухом прохладном воздухе, пахнущем пластмассой, висели гомон и щебет, этот неповторимый язык детей, говорливых, переполненных новыми картинками.

– А почему в бутылке вода запотелая?

– Мама, помоги нарисовать! Без тебя чудовище не получается!

– Я без спасибо машинку не дам! Смотри: это у машинки шиворот, а это – выворот. Модель называется Тойота Корова.

– Мальчик, ты куда летишь?

– Как куда? В отпуск, конечно.

– В море не заплывай далеко. Как я жить-то буду без сестрёнки?

– Я тогда тебя укусил на всякий случай.

– Ты зачем панаму набехрень надела?

– А мою морскую свинку зовут Ксюша.

– Не делай из меня сердитого! Прощи просения!

– Ты обиделся на меня? Ну то-то же…

Наконец мамы с папами растащили детей по сиденьям, те приклеились к иллюминаторам.

– Не смотри, что небо серое. Взлетим – будет голубое.

– Так не бывает!

«Сначала обеспечьте кислородной маской себя, затем – ребёнка»… Стюардессы произнесли положенные инструкции, проверили ремни безопасности.

Самолёт два раза повернул направо, проехал немного и замер. Дети притихли, взрослые потянулись за газетами и наушниками, некоторые сразу устроились подремать.

Самолёт набрал скорость, пронеслось приземистое здание аэропорта, мелькнули локаторы, деревья слились в зелёную полосу и… Отрыв от земли, чувство пустоты, внизу – прямоугольные крыши домов, ленточки дорог, зелёные и коричневые пятна, овалы и линии…

И скоро уже – проносящиеся обрывки тумана и сквозь облака, похожие на дым сражения… Спокойствие настоящей высоты.

Небо. Величественная библейская твердыня.

* * *

…Вот опять зима. Снег с каждым годом будто тяжелее становится. Ничего. Только быстрее нужно работать. У нас ведь как, на Севере? В два часа – уже сумерки, в три – ночь. А вчера к темноте только четыреста метров почистил. Силы уже не те, раньше бы раскидал моментально.

На тракторе – так вообще в удовольствие. Но трактор уже как я. Еле-еле проедет и снова встаёт. Хорошая машина, ДТ-75, вот только был бы помоложе. Вон он, старый мордастик, стоит ждёт. Сейчас займёмся тобой. Бензин, дизельное масло… А куда я смотрю? Не знаю разве, что полканистры осталось? И взять неоткуда. Дым вчера выходил резкими клубами… Нужно прочистить сопловые отверстия и промыть. Может, и распылитель менять… И воздухоочиститель проверить… Сейчас, старина…

Буран какой сильный поднялся… Словно все духи тайги разгневались. Оконце надо укрепить в подсобке, чтобы не выдавило. Печка ещё сто лет проработает. Телевизор две программы ловит кое-как, но ни к чему это. Давно я перестал понимать, что показывают по телевизору.

Понимаю только, что нет на полосе больше сигнальных огней. Отключили всё. Я бы пенсию отдавал, тайга прокормит, но… Две моих пенсии стоят огни. И кабеля старые, лопались всё время. Ночью не увидят лётчики моей полосы, даже если на карту её поместить. Ну хоть днём увидят.

Без рукавиц не высунешься, это значит, что градусов сорок, так-то руки к холоду привычные. Но это хорошо. Снегопад – предвестник весны. Неужели подарит Господь ещё одну весну?..

Не знаю, далеко весна. Оглянулся вчера – остаются следы за мной. И так хорошо на душе стало отчего-то. А через мгновение оглянулся ещё раз и понял: ничего от меня не останется. Замело все следы.

* * *

– Мама, мама, смотри, облако похоже на ангела с крыльями! А эти похожи на… Зачарованный лес… Как в сказке…

– Скорее – загадай желание! Ты же в небе!

Остались позади удивительные, вертикально парящие облака, похожие на сосны в пушистом снегу. Начинались другие…

Тяжёлые тучи-великаны сменились безбрежной белой равниной, сплошь испещрённой следами неведомых зверей. Какие же существа невидимо бродят по этим полям?

Мелькнули радужные полосы, бликами заиграло солнце, заставляя детей закрыть глаза, но вот опять можно смотреть, а там… Без числа, без конца…

Облачные горы и кручи, обрывы, пустыни, острова, синие бездны, пронизанные солнечными лучами… Материки, туманности, невиданные, ослепительные, бесчисленные миры…

Все краски, неведомые на земле. Вся сила безмолвной поэзии неба.

* * *

…Самая красивая она у нас – северная весна. Быстрая только, как ветер. Только откроется небо, растают снега – и всё. Вот сейчас как раз эта минута – всё ещё белым-бело, но выглянуло солнце и вдруг теплом повеяло… Девочка-весна пришла.

Разлилась весна… Благодать какая… Просто душа разрывается и слов нет. Тишина… Говорить сейчас – точно весенний лес углём рисовать. Минутку хоть постою под небом.

Все деревья знакомые. Как перезимовали? Да, долгая зима была. Братья мои молчаливые… Там, на закатной стороне, – в прошлую весну был молодой лес. Невысокий, как я особенно люблю, в человеческий рост. А сейчас – только голову запрокинуть, как вырос. Идёт время… Вёсны проходят…

А работы много. Жаль, что крышу одному не подлатать, не залезу. А залез бы – руки не поднять над головой. Водостоки засорились. Каждую весну в дренажи попадает старая трава. Может заводниться и сделать подмыв под полосу.

И ручей изменил русло, подтапливать стал. Нужно придумать, как отвести его от полосы. Иначе беда, заболотится всё. Нельзя так, ведь посадка для самолёта – самое сложное. Половина всех происшествий. Страшное дело, когда самолёт бьётся… Кровь проливается на землю…

Кажется почему-то, что небо не такое высокое, каким было в молодости. Одиноко мне сегодня. Нет, наверное, ничего хуже одиночества весной. Вон там парит в вышине ястреб, а тень его скользит по листве и траве. Он не один и радуется, наверное, в своём простом разуме, что есть у него подруга-тень… А человеку мало собственной тени, нужен другой человек.

Нужно всё же разговаривать с собой потихоньку. Чтобы волком не стать. Человек ведь не волк. Человек цель имеет. А тайга обступает… Тоже слово интересное… Может, тайга – от «тайна». А может, от «таять». Человек тает в тайге…

* * *

– Что желаете на горячее? Говядина с овощами, минтай с рисом, вегетарианский микс?

– Чай или кофе? Может быть, холодный сок? Апельсиновый, виноградный, яблочный?

– Хрр…

– Зайчик, не возись, видишь, бабушка заснула.

– А у меня тёща посреди газона картошку посадила.

– Жаль только, комплектующие китайские, своих нет. Если поднимем завод, вся область поднимется. Тысячи рабочих мест, сады построим, школы.

– А они ремонт начали. Точно – как два пожара, месяц уже голова кругом. Деньги летят только.

– Там кусочек земли небольшой совсем, за сараем. Может, треугольная теплица влезет.

– В следующем году нужно бабушку нашу отправить на отдых, а то всё сопротивляется. А у самой руки не разгибаются от работы, в четыре утра приходит в пекарню. Железное поколение…

– Дочери двадцать семь, а ещё не замужем. Карьеру делает, по командировкам шастает, звонит раз в месяц. А я ночами не сплю, всё мечтаю о внуках.

– Так необычно – видеть своё имя напечатанным… Первое стихотворение опубликовали. Такое чувство… Как ветер под крыльями…

* * *

Что это я выдумал? Лето – и вдруг заболел. Жар сильный. Ладно, как-нибудь.

Как же быстро зарастает асфальт. Секатор я поломал ещё прошлым летом, нет ничего. Нужно руками рвать.

Сколько вокруг следов… Давным-давно ограждение сгнило и колючая проволока упала. Волков много, воют ночами. Но на аэродром ни разу не заходили. Чуют что-то. Наверное, для них асфальт – как для человека поверхность другой планеты. Сложно даже представить – как наступить? Всё чужое.

Гнус и комары тучами висят. Даже привычка не спасает. Но зато нечаянная радость у меня. Прямо у подсобки целая поляна иван-чая выросла. Говорят, что только напепелище растёт, но вот же он. Сквозь маленькие сиреневые цветы солнце просвечивает…

А вон там недавно самолёт пролетел. След остался. Как белая царапина на синей эмали… Видно ли с такой высоты муравья вроде меня?

Куда смотришь, старый? Вот же ржавая арматурина торчит. И дальше ещё три. Здесь трещина, и большая… И болото наступает с трёх сторон… Это его места, раньше здесь болото было.

Опять приходили какие-то не наши, чтобы полосу в аренду взять. Нет у них понятия. А угрожать мне зачем было? Я дело делаю. И крепости мне хватит, чтобы его до конца делать. Да и как можно землю отдать, она не моя, а общая. Я и полосу-то своей называю только любя, потому что привык к ней. А вообще думаю так: не может быть земля чьей-то, как не может быть чьим-то живое существо. Земля терпит и кормит нас. Не для того она, чтобы наживаться на ней.

Кустарник прёт из зазоров плит. Крепкий какой! Вот ведь бамбук! Разрушит мне весь бетон. Проклятая спина… Словно гвоздь вбили – и не туда, и не сюда. На четвереньках попробую.... Невмоготу всё равно. Да что ж со мной! Давай поползу потихоньку, так легче. Секатор бы мне…

* * *

– Пуся, ты помнишь, как расположены цвета радуги?.. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. В детском саду говорили? Так и расположение нот легко запомнить. Ты же хочешь сыграть свою любимую песню? Повторяй за мной… Такие фразы, для запоминания, называются «мнемонические». Мне. Монические… Молодец.

– Расставляй сюда буквы! Да нет, чукча! Смотри, что написала! Не «егемнот», а «бегемот»!

– А я никогда море не видел.

– А я зато памлю видела.

– Да не памлю, а пальму!

– Никогда не думал, что поступлю на режиссёрский. Волнуюсь ужасно, вдруг я бездарнее всех. Там такие ребята есть… Всю жизнь мечтал снимать кино.

– Понимаешь, он так смотрит на меня, что я вижу: я для него – всё, просто всё на свете. Он не красавец какой-то, просто симпатичный. Очень смешной. Как ты думаешь, это любовь? А если он просто увлёкся и скоро забудет меня? Как думаешь, меня можно полюбить на всю жизнь?

* * *

Осень сначала появляется в небе. Потом уже листья желтеют и ветер кружится, играет. Не спится мне осенью. Звёзды такие тревожные…

И воздух холодный, и вчерашняя чёрная туча видна над далёкими лесами. На самых границах небесной страны…

Светлячки исчезли. Значит, уже утро. Да, светает. Ветер переворачивает листья, павшие за ночь…

А туча-то грозовая, вон какие молнии на горизонте. Лето, слава Богу, пережили без пожара. Хуже всего – лесной пожар. Это каменное поле будет – как сковородка в печи…

Так и думал, слишком долго мне везло. Гроза разразилась и молния срубила огромную ель. Рухнула прямо на аэродром. С позавчерашнего дня рублю на колоды, чтобы одному утащить под силу. Наверное, столько же буду перетаскивать в сторону. По несколько метров в час, что ли. Быстрее не получится. Спину ломит.

Солнце садится. А в той стороне каждый вечер – такая красота… Волна закатного света движется от земли и по деревьям – снизу вверх… И растворяется в вышине…

Вот уже настоящая осень. Облака бегут друг за другом… Как волны могучей небесной реки. И ветер такой… Что бы ни говорили люди, а всё-таки есть, несмотря ни на что… Есть внутри крылатая душа, не знающая страха и холода. Ветер напоминает человеку, что у него есть душа.

* * *

– Евгений Геннадьевич, автопилот отключился.

– Вижу. Сбой питания…

– Контроль управления…

– Правые аккумуляторы…

– Перекинем на другое крыло.

– Нет…

– Указатели курса… Навигация не работает.

– Расчёт отклонения от курса…

– Датчики крена вышли из строя…

– Запрашиваем экстренную посадку.

– Я пятьсот шестой, как слышите? Я пятьсот шестой..!

– Датчики авиагоризонта…

– Рейс пятьсот шесть, пятьсот шесть, пятьсот шесть! Не слышу вас! Не слышу вас! У нас проблемы с электропитанием! Прошу запасной аэродром!

– Вся бортовая электросеть…

– Рейс пятьсот шесть!!!.. Прошу экстренную посадку!..

– Топливные насосы?

– Встали…

– Не слышу вас! Я пятьсот шестой!..

– Топлива на полчаса.

– Снижаемся.

– Нет радиосвязи!

– До аэропорта назначения не долетим.

– Топлива хватило бы до Ухты, но нет навигации…

– Здесь ни одной полосы!

– Сядем на воду.

– Рейс пятьсот шесть!..

– Тепловой разгон…

– Низкая облачность…

– Лена, Настя, подготовьте пассажиров…

– Уважаемые пассажиры! Самолёт совершает посадку. Просим пристегнуться, убрать колющие и режущие предметы, снять зубные протезы, очки и обувь на высоком каблуке, поднять спинки кресел в вертикальное положение…

– Девушка, что-то случилось?

– Нет, просто эшелон нужно поменять.

– Высота – три тысячи…

– Если облака не откроются…

– Выхода нет.

– Закрылки не выйдут.

– Зайдём на чистом крыле…

– Скорость слишком большая, у земли будет больше четырёхсот…

– По руководству – максимум 375…

– Если нормальную поверхность найдём – сможем.

– Облака открылись…

– Реки нет. Только тайга…

– Неужели конец…

– Настя, что в салоне?

– Спокойно. Дети спят почти все.

– Хорошо.

– Сплошная тайга, ни просвета…

– Приготовиться к аварийной посадке.

– Лена, под нами тайга. Мы разобьёмся… Прости, что тогда накричала на тебя.

– О чём ты, родная? Мы же как сёстры. Держись крепче. Голову прижми ниже, не смотри на меня. Не смотри так, всё будет хорошо…

* * *

…Самолёт падал в смерть. Лишённый внутреннего света, с тёмными глазами-иллюминаторами, он нёсся над неподвижной рассветной тайгой, как огромная зловещая тень. Слепая и глухонемая тень, летящая могила для семидесяти людей.

Внизу близилось, ширилось зелёное море деревьев, протыкающих насквозь, видны уже острые, как колья, жёлтые сосны.

Ни реки, ни прогалины, ни просеки, ни поляны… Ни дороги, ничего… Везде тайга… Крылья срубят верхушки первых деревьев, а потом… Крики ужаса, удар, взрыв, месиво искорёженного железа и горящей плоти…

Внутри самолёта смешались все слова и мысли. «Везде лес. Самоубийство садиться… Уважаемые пассажиры, сохраняйте спокойствие. Посадка пройдёт в штатном режиме. Я маме не позвонила перед вылетом… Топлива на десять минут. Примерная высота… Скорость… Господи… это конец».

– Командир… Похоже на полосу…

– Заброшенная?

– Нет… Вижу разметку…

– Не может быть! Ближайшая в Ухте…

– Это точно полоса… Прямо в тайге…

– Да где, где?

– Женя, вижу полосу!!!

– Тоже вижу. Заходим на посадку.

– Препятствий нет. Но короче, чем нужно.

– Короткая… Километра полтора… Для малой авиации.

– И узкая совсем…

– Выкатимся за полосу, пробьёт баки.

– Другой нет. Садимся…

Самолёт в последний раз качнул крыльями, ещё снизился, едва не задев верхушки деревьев, прижался к земле, коснулся, пронёсся с отчаянным рёвом, из последних сил унимая, укрощая скорость, и наконец остановился на самом краю.

Клочья сгоревших шасси ещё долго тлели на старом асфальте. Заброшенной взлётно-посадочной полосы.

Дети в саду

«Моё прекрасное убежище –

мир звуков, линий и цветов,

куда не входит ветер режущий

из недостроенных миров».

Н. Гумилёв

Потолок очень высокий. Он синий, как небо, но меняет цвет, если солнце заглядывает в окно. Иногда, когда начинается большая игра, под потолком пролетают пылинки. А если солнца нет, потолок серый и скучный. Потому что без солнца не бывает и гулянья.

А ведь лучше всего – на воздухе… Выходишь – и сразу целый мир… Кто-то любит смотреть на облака, кто-то – греться на солнце, некоторым нравится снег, а я больше всего люблю чувствовать ветер. Он так пахнет… И облаками, и солнцем, и снегом, и листьями – всем сразу.

Мне кажется, что ветер живой и тоже любит играть. Не зная усталости, он колышет траву, разбрасывает листья, поднимает волны… А уж если достанет бумажку или шарик… Ветер добрый, но только не зимой, когда ему не с чем играть – нет ни листьев, ни луж…

Так что ветер – мой друг, но понимает меня только девочка, которая дружит с солнечным зайчиком. Иногда она пускает его перед собой и бегает за ним, порой сидит в задумчивости, держа зайчика на ладони. У нас хорошие друзья, не способные ни обижать, ни обижаться. Жаль только, что мы не можем дружить все вместе, потому что мой ветер нагоняет тучи, закрывающие солнце. А я хотел бы дружить с ней, потому что она не просто девочка. Она – ангел с большими глазами.

Наш Сад прекрасен. Даже в осенних сумерках, спешащих скрыть грустное небо, или ночью, когда гаснут звёзды и начинается дождь… Всё устроено так, чтобы мы были счастливы.

Сад очень большой, но исследован до последней травинки. Может, в нём и остались тайны, но только не для меня. Я знаю всё, кроме одного: как в одну голову может влезть столько знаний? Только за сегодняшний день я узнал три важных вещи, о которых, может, потом расскажу всему миру. Вот чему я научился.

Прежде всего – нельзя обменивать игрушки на камешки, блестящие, как маленькие солнца. Потому что они высохнут и станут бесцветной галькой. Каждый раз кажется, что они останутся драгоценными, но нет, всё равно высыхают. Сегодня особенно надеялся, когда выменял красно-огненный камень и словно чёрные буквы светились на нём. А на самом деле он обычный, бурый и поцарапанный.

Ещё я узнал, как можно вызывать грозу своими руками. Смотришь на небо через тёмный осколок стекла и… Белые облака превращаются в грозные тучи. Долго не мог уснуть после такого открытия – и незаметно совершил ещё одно открытие.

Чтобы быстро заснуть, нужно представить, как к окну неслышно слетает могучая злая ведьма, не боящаяся света. Было ведь сказано: «если не заснёшь – ведьма заберёт тебя». Она прилетает из тёмного леса, вглядывается внутрь, наблюдает и… Забирает того, у кого открыты глаза. Нужно притвориться, что спишь, успокоить дыхание и так обмануть ведьму. А потом просыпаешься от шума вокруг и её уже нет.

Хотя нет, ещё две тайны остались – из мира людей и мира природы. Во-первых, не могу понять, почему все вокруг не умеют признавать свои ошибки? Ведь каждому должно быть понятно, что прав только я.

Во-вторых… Иногда я думаю: а кто создал этот Сад? Может, в этом причина нашей страсти к разрушению: мы хотим увидеть, как всё создаётся заново. Возможно, Создатель Сада настолько велик, что перед Ним и я, и другие умники – неразумные малыши.

Хотя вообще мы очень просты, всё написано на лицах. Совсем не обязательно слушать человека, чтобы его понять. Вот сейчас, посреди шумной толпы, бегущей смотреть на чудо-облако в форме дракона, я оглядываюсь и понимаю мысли каждого. О чём они думают? Конечно, об отношениях.

«Завтра разобью ему сердце. Пусть помучается. А потом вместе склеим».

«Она думает, что ей всё можно, потому что она девочка».

«Он думает, что ему всё можно, потому что у него такие родители».

«Она думает, что может вести себя как угодно, потому что у неё ноги длиннее».

«Она говорит, что сначала нужно думать, а потом говорить, а я говорю, что сначала нужно думать, а потом вообще помалкивать».

«Я нравлюсь всем, потому что хорошая девочка. А мне нравятся только двое. Как быть мне, этим двоим и всем остальным? Просто ребус».

Мы все похожи, потому что каждый мечтает об одном: чтобы мир крутился вокруг него. И чтобы всё хорошее делалось само собой.

Правда, есть и необычные люди. Один из них два дня назад нашёл красивые камушки, но не положил их в карман, а зачем-то стал тереть. Тёр с утра до вечера, все уже думали, что он с ума сошёл. А он вдруг смешал искристую крупную пыль с водой и получил разноцветные краски. Нарисовал синие горы и красное солнце. Зачем рисовать то, что может увидеть каждый?

Иногда я чувствую, как идёт время. Оно проходит, делая неважным то, что было самым главным вчера. Вот лежит помятый в бою апельсин, из-за которого началась целая война. Потому что мы хотели этим апельсином играть в футбол, а враги наши хотели его просто съесть. А сейчас уже как-то неважно, просто забытый апельсин. Я необыкновенно умный, вот бы ещё только научиться угадывать, что будет главным на следующий день.

Не вызывает сомнений, что здесь – центр Вселенной, а мы – цари над всеми живыми существами. Может, кроме пчёл, они сами по себе, потому что кусаются.

Вокруг всё живое. Даже вот эта лужа, она словно ждёт, чтобы кто-то в неё посмотрелся. Кстати, о луже. Если кораблик переплыл через неё, то и я смогу. И переплыл бы, если бы не было более важных дел. Вот сейчас нужно утешить цветок, стряхнуть с него росинки. Глупый! Наверное, плачет от того, что солнце зашло. Это же ненадолго.

Дни очень большие и наполненные событиями, к ночи все силы исчезают. Правда, иногда просыпаешься от того, что луна смотрит в окно… Иногда даже кажется, что смотрит кто-то волшебный, находящийся ещё дальше луны…

Над Садом раскинулась ночь.

А над ночью и звёздами, над временем и безвременным хаосом, над всей непостижимой алгеброй пространства, раскинулась светлая даль, откуда Сад казался голубой мерцающей точкой.

Из дальней дали, с самой высокой высоты, на которую может взлететь лишь чистая душа, Создатель Сада смотрел на любимое, юное, крепко спящее человечество.

Москва – Мытищи

Она всё ещё горит. Каждый вечер прохожу мимо неё и удивляюсь. Всё в мире меняется ежеминутно, но есть она, эта константа. Горит, горит, оттуда, сверху и из прошлого, из коммунистических времён, абстрактная красная блямба над гостиницей «Ленинградская». Если этот маяк виден – ты в Москве. Если нет – в Мытищах. Если блямба справа – ты едешь в Мытищи. Если слева – ты из Мытищ припёрся в Москву. Если посередине – значит, ты стоишь и тупо смотришь на блямбу. Если она то слева, то справа – ты ходишь вокруг гостиницы, не зная куда податься.

Я смотрю на блямбу-маяк, она смотрит на меня. Мы оба занимаемся не своим делом. Маяк должен призывать корабли, но подползают только поезда. В марсианской столице нет моря. Я, в свою очередь, должен… А чёрт его знает, что я должен и кому.

Вид площади и вокзала слишком своеобразен, чтобы его описать. Бедны для этого все виды искусства, включая декоративно-прикладные. Принимаю Площадь трёх вокзалов, по форме схожую с отметиной на лысине сверхгигантского Горбачёва, как необходимое зло, которое нельзя преодолеть, но можно миновать.

Торжеству зла мешает лишь памятник Лермонтову. Ничто не связывает этот сюрреалистический пейзаж с именем Лермонтова и не найти во всей Вселенной ничего, менее заслуживающего названия «лермонтовские места». Но памятник стоит, выслушивая за день миллионы раз вопрос «Кто это? Вот это – чё за мужик?»

Я знаю, кто это, и это тайное знание меня однажды погубит. Самое опасное здесь – это интеллигентное выражение лица. Скорее прогоняю его, ведь у меня и так в руке не лопата, не баул, не коляска, не котомка и не мешок с навозом, а всего лишь портфель – отягчающее обстоятельство. Придаю лицу напряжённо-злобно-тупо-наступательное выражение, походка становится такой же и даже безобидный портфель уже выглядит как трофей, отнятый в подворотне у какого-то мажора.

В памяти проносятся парижские вокзалы, куда люди приходят просто так, выпить чашечку кофе. Потому что чисто, красиво и помпезно. Контраст с моим вокзалом такой, что кажется, будто он – из параллельной Вселенной, такой вот антивокзал с антипассажирами в антипоездах.

Подходит мытищинская электричка. На её железном заду красуется символическое обозначение конечной станции: «Мы». Остальные буквы отсутствуют, но это никого не ставит в тупик, все в курсе. Постороннему не добраться даже до турникетов, будь он трижды чемпион по многоборью.

В тамбуре арктический холод и снег. Наверное, из-за оторванных дверей. Так странно, что их отрывают только зимой, летом дверей даже больше, чем нужно. Быть может, двери обрывают последователи легендарного шизофренического моржа Порфирия Иванова, желая закалить пассажиров.

Впрочем, никто бы не удивился, увидев этих бодрых существ, поедающих снег между пением частушек. Здесь видели всё. Голливудский блокбастер «Фантастические твари и где они обитают» снимался именно здесь, но сложно сказать, на какой платформе. На любой.

Электричка трогается и в тамбуре-распашонке температура падает ещё на 30 градусов. Взрослые самцы инстинктивно и молниеносно выстраиваются в ряд, выставляя рога навстречу ураганному ветру. За их спинами сбиваются в кучу женщины и молодняк. Кто-то подблеивает, кто-то умудряется дочавкивать семечки.

Не теряя места в строю, я задремал и не ощутил, как на плечо мне сел Снежный Ангел. Он зашептал мне сразу в оба уха: «Не вылезай ты в этих своих Мытищах! Что это за название такое? Как будто в коровнике что-то разлито и нужно перешагнуть! Чуть в мытищи не вступил! Езжай со мной дальше, в Сергиев Посад!

О, Сергиев Посад!

Там, среди райских садов, разливают огнедышащий глинтвейн, посыпанный шоколадной крошкой и лепестками иван-чая. Там всегда продают скумбрию с головой, потому что отлично понимают то, чего никак не поймут в Москве, со всеми её академиями, – что самое вкусное у скумбрии – это голова! Там, понимаешь ли, обитают прекрасные гурии, носящие полушубки на пять размеров больше, чтобы немедленно обнять и дать приют замёрзшему скитальцу. А на центральной площади светит настоящий неразбитый фонарь, на который можно смотреть и мечтать!»

Я трясу плечами, потому что понимаю, что это вовсе не Снежный Ангел, а Супостат, желающий моей погибели. Стоит мне попасть в Сергиев Посад, как я застряну там навечно. Нет и не будет никогда дороги, ведущей за Мытищи. Каждый школьник знает, как Будённый в «битве народов» загнал монголо-татар за Мытищи и пропали они там.

Каждый знает, что за Мытищами нет обитаемой земли. А как же карта России, спросите вы? Та самая, где от Москвы ещё немерено территории во все стороны? Та самая карта, длиной в две лыжные палки, где даже самих Мытищ нет?

Вымысел – отвечу я вам. Достоверно известно, что все великие русские путешественники, типа Беринга или, как его, второго еврея, Крузенштерна, в общем все искатели приключений, от Ермака до Брежнева, получив от государыни наказ расширить государство, доезжали только до Мытищ. Они оглядывались, тут же садились в кабаке и начинали гудеть от безысходности. Пропив за несколько недель лошадей, обозы и дружинников, они нанимали за копейку художника, который и рисовал на картах всё, что в голову взбредёт. Да вы посмотрите на эту карту внимательнее! Да разве может существовать на самом деле город Сыктывкар? А город Васюган с рекой Дудыптой? Это же просто пьяное бормотание, а не названия реальных мест. А потом путешественники возвращались в Петербург, а нарисованные карты отдавали в Академию наук. А те переносили всё на глобус. А с глобуса всё переносилось в головы школьников.

Конечно, если какой-то пытливый и недоверчивый ум решит встать на крепостной стене Мытищ и смотреть вдаль… Прищурившись… То в хорошую погоду кажется, будто и дальше люди живут. Дым виден, силуэты как будто зданий… Но кто знает, что там? Может, гейзеры дымят на краю планеты, имеющей форму кабацкой скатерти… Или просто миражи. Ведь не случайно в Мытищах такая прорва народу выходит. Недавно вот кавказскую овчарку затоптали как хомячка.

Все знают, что это последняя человеческая станция, а за ней –непознанное пространство, земля кентавров или крокодилов. Или просто буддистская пустота.

Конечно, кто-то ещё остаётся в электричке и едет дальше, за Мытищи… Куда? И кто остаётся? Лично я думаю, что это не настоящие пассажиры, а муляжи. Но кому понадобилось рассаживать по десятку муляжей в каждом вагоне? Зачем? И ведь тонкая работа какая – от настоящих людей не отличить…

Я задумался во сне над этой загадкой, но тут Снежный Ангел спросил меня:

– А как же американские беспилотники?

– Какие беспилотники? – спрашиваю я.

– А те самые, которые под китайские бумажные фонарики замаскированы и под дорожные камеры. Висят и летают целыми днями над городом, патрулируют. Зачем, спрашивается?

– Зачем?

– Статистику собирают. Сколько народу в Мытищи въехало и выехало, сколько мужского пола и прочих военнообязанных, сколько довольных и недовольных политическим режимом и своим местом внутри него. А потом все данные – в Вашингтон по «Ватсапу», пусть там анализируют.

– ?

– А муляжи массовость создают. Пусть американцы думают, что и за Мытищами есть Российская Федерация. Есть населённые пункты, в которых кто-то живёт. Растит детей и строит ракеты. Геополитика.

Просыпаюсь и вижу, что это опять не Снежный Ангел, а просто пьяный мент привалился к моей спине и рассуждает о геополитике.

Я рявкаю и мент исчезает.

Вглядываюсь в ночную темень и не могу понять, где мы. Вроде знакомое место, но чего-то не хватает. А! Вот водонапорная башня, но только нет на ней шестиметровой надписи «Брыкина – шалава». Замазали, чтобы освободить место для новой эсэмэски. Почти приехали.

Точно приехали. В воздухе витает аромат воблы. Толпы чучмеков на вокзальной площади продают воблу всю зиму. До декабря они продают дыни и дипломы, а потом и до середины лета – только воблу. От аромата воблы все чайки падают на землю. Их немедленно подбирают владельцы окрестных ларьков и делают беляши.

Всё это штрихи обычного пейзажа. Как и выплывающий из тумана «Красный кит», остатки забора воинской части (старожилы ещё помнят, как приграничные Мытищи были режимным объектом), апарт-отель, построенный в ожидании экономического бума через триста лет, парк с самым большим в мире деревом с замками молодожёнов, на котором тренируются местные домушники…

Задумавшись, я не замечаю, как двери электрички закрываются и уносят меня куда-то за Мытищи. Электричка набирает ход и я вижу, что совсем один остался в вагоне. Но что-то так я устал к концу дня, к концу недели, жизни… Что не бросаюсь к намертво заваренным дверям, а просто жду чего-то… с абсолютным спокойствием.

Русь-электричка, куда несёшься ты?

Быть может, в Сергиев Посад, который есть только на карте… Или в другие места, откуда гостиницу «Ленинградскую» видно только сверху…

Диктант

Многие считают, что можно написать нечто ценное методом «автоматического письма». Мол, пиши всё, что придёт в голову. Открой ворота сознания и в них ворвётся огромное войско мыслей. На штурм, на штурм! Успевай менять карандаши.

Соблазн так думать велик, потому что подпитывается авторской гордостью. Писатель хочет внимать только Богу и записывать за ним. Кто же ещё вправе диктовать? Уж точно не толпа или эстетствующие критики-дегенераты.

Такой подход снимает и возможные упрёки в техническом несовершенстве. Какие ещё «длинноты и отступления»? Претензии не ко мне! Я лишь приёмник для волны, пришедшей сверху.

А может, так считают потому, что хотят ощущать себя легкокрылым творческим ангелом, а не ломовой лошадью, пашущей до рези в глазах, чтобы когда-нибудь пришла весна и всё зазеленело. «Так, ерунда. Набросал не глядя» – сказал один классик о трёхстраничном рассказе, переписанном им семьдесят раз.

Умышленная ложь! Нужно тренироваться всю жизнь, чтобы однажды… Стать максимально лёгким, суметь разбежаться быстрее ветра и сделать один за другим три огромных прыжка по вертикальной поверхности. Прыжок первый – чтобы преодолеть бесформенность своих мыслей, втиснуть безграничные ощущения в некую форму. Прыжок второй – чтобы преодолеть разрыв между задуманной формой и возможностями языка, обеспечить точное выражение замысла в письменных знаках.

И прыжок третий, самый затяжной, – чтобы знаки, написанные твоей рукой, превратились… Снова в мысли, но уже читателя, причём мысли, точно совпадающие с твоими (насколько может нечто бесформенное совпасть с таким же бесформенным). Этот разрыв между авторским и не-авторским восприятием… Иногда кажется, что всё настолько ясно, что не может быть никаких вариантов понимания, кроме единственно правильного. Нет, может! И – сорванный третий прыжок.

А ведь бывают и другие расстояния… Садишься к столу, представляя только… свет больших ласковых глаз. Ни мыслей, ни формы, ни языка… Только душа, сжавшаяся в усилии сделать что-то, чтобы этот свет был по-прежнему обращён ко мне, чтобы, может, улыбка тронула такие желанные губы, чтобы… Пусть даже облако задумчивости набежит на её родное лицо… Хоть как-то, но преодолеть это безумное расстояние – от одинокого рабочего стола – к ней.

Метод «автоматического письма»…

Однажды он вышел на улицу… Странная привычка представлять себя в третьем лице, наверное, связана с временным отлётом души в закатное поднебесье… Она оглядывается и видит покинутое мужское тело, бредущее, словно зомби, наедине с земными мыслями.

Слово «однажды» – не имеет значения. Всё повторяется. Но какие же слова имеют смысл? Может, их всего несколько… Люблю тебя…

Действительность сминает и давит мечту, как бульдозер – бумажного змея. Толпа – одна, другая… Вглядываться в лица варваров – как смотреть антиутопию о жизни после ядерной зимы. Лица бессмертных тараканов, лишённых простейших понятий. Один окурок способен отравить полтонны морской воды. «Но ведь это чужая, теоретическая вода», – думают ублюдки. Никто не считает Землю своим домом. Никто не видит в ручье часть мирового океана.

Я не такой, как они. Впрочем, избранность пути не всегда радует. Особенно если являешься тем, кто делает всё, что может, но не имеет ничего. Тренируешь тело, чтобы оно могло выполнять приказы разума. Тренируешь разум, чтобы он мог выполнять веления души. Но всё равно… Не догнать тех, кто не делает ни хрена, но имеет всё.

А вот и самое жуткое место в Москве. Колоссальных размеров прямоугольная коробка на Проспекте Мира. Навскидку – построена на излёте застоя, когда уже не осталось воздуха и все привыкли дышать углекислым газом. В первый раз, что ли, делать то, что не предусмотрено природой? Весь эффект этого дома в том, он наполнен множеством живых душ, но внешне ничем не отличается от коробки. Ни малейших попыток придать индивидуальность, как-то встроить в ландшафт, ни единого отражения хоть какого-то стиля, архитектурной школы, идеи, представления о красоте… «У квартир – вид неправильных туч, заражённых квадратностью, тюлем…». Эта коробка, действительно, источник заразы.

Такой равнодушный свинарник могли бы построить роботы, чтобы загнать туда покорённых людей. Симметричность может быть очень страшной. Хоть бы кривая труба торчала из стены… Нет. Это тупо коробка и всё. Живое внутри мёртвого, просто оторопь берёт. Если бы кто-то построил дачу такой формы – он отравил бы пейзаж вокруг, деревню, кусок леса и неба над ним. Но это… Размером с тысячу дач… Кажется, что если к чёрту взорвать коробку, земля под городом вздохнёт с облегчением. Не стоит даже думать о том, что происходит с людьми, ежедневно подходящими к этой коробке, чтобы войти внутрь…

Неужели на самом большом куске обитаемой суши нельзя по-другому? Чтобы – холмы и просторы, привольность, блеск выдумки, достоинство и богатство, чтобы солнечным лучам хотелось ложиться на эти крыши…

И ни в одном из тысяч домов нет настоящего камина. Что сводит к нулю шансы несчастных деревьев на красивую смерть в оранжевом пламени.

Подобного шанса не имеет и никто из людей. Острая боль слева, в тесноте подземной трубы, или ещё где-то на дне каменного мешка, или, для праведников, в собственной продавленной постели…

Но не так, как подобает человеку – среди высоких сосен, сливающихся с небом, с раскинутыми руками упасть чёрным крестом в белый снег, глядя в небо и тоже сливаясь с ним… Не закрывая глаз до конца и с вечным стихотворением на губах: «тело покинув, облаком стану… плывущим в призрачном мире рядом с луной…». У настоящего стихотворения только одна черта – его невозможно забыть. Преданность красоте…

Но не бывает так… Нет воли небес, нет кары или вознесения. Нет таинства, а просто… чей-то телефон перестал отвечать.

Обыденность – язва настоящего. Эти люди… Разве они могут прочитать или услышать что-то, что оглушит их и заставит ночью бродить вокруг дома, невидящими глазами глядя на фонари и чувствуя… Чувствуя…

А сейчас мне хочется просто прикосновений. Мысли маньяка: пусть только она порежется, я сразу прислоню свою руку. Детский мультик украл великие слова: «Мы с тобой – одной крови».

Зачем-то брожу два часа, вместо того, чтобы спуститься в метро, этот прообраз подземного царства…

Мне кажется, или я на самом деле всё время иду в гору? К сожалению, не в иносказательном смысле, а в прямом. Перевал за перевалом, а впереди… Эверест, состоящий из лезвий. На вершине которого находится Рай.

«Визуализируй»! В деталях представляй исполнение своей мечты. Да ни один старинный мастер не выписывал картину с такой тщательностью! Внезапно под лопатку жалит невидимая пчела, напоминая, что я не смогу «визуализировать» вечно.

На город ниспадают сумерки, похожие на дым. Машины и люди двигаются в этом дыму. Интересное всё-таки слово – исчадье. Из чада, то есть дыма. Мы все – городские исчадья. Добрый вечер.

Перебираю написанное в наступающей темноте. Так скалолаз трогает гладкую стену, ища хоть трещину, хоть незаметный выступ, чтобы не стать отпечатком у подножия скалы.

Ещё день прошёл… Можно избежать всего, кроме мести потерянного тобой времени.

Писать как Бродский – невозможно, а хуже – бессмысленно. «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик». Тень Иосифа сегодня следует за мною неотступно. Люблю его. Наверное, это самый чистый и безмятежный вид любви – не к человеку, которого не знаешь, а только к созданному им. Что человек? Сутулый, маленький, ядовитый, порочный… Но созданное им удивительно. В такой любви нет места ревности и страху потери (я давно забыл, что это значит – не ощущать их ежесекундно), обидам…

Нет места всему злому… Ненависть – вовсе не обратная сторона любви. Любовь – это острая проволока, а ненависть – пропасть под ней. Чем сильнее шатается и провисает проволока, тем сложнее канатоходцу… Всем ли женщинам нравится раскачивать эту проволоку или только одной из них… Только бы удержаться… Боль приносит облегчение, ведь она означает, что я всё ещё иду по проволоке.

Что ж… Мой сегодняшний диктант завершён, оценку я узнаю позднее. «Бог сохраняет всё. Особенно – слова прощенья и любви, как собственный свой голос». Что же означает неотступное присутствие гения-подсказчика на моём диктанте… Поддержку высших сил, создавших невыносимо острую проволоку, потустороннюю насмешку или… Отблески будущего, которое создаётся сегодня.

Быстрое течение

Зачем я съел эту оконную замазку? Мама ругается, а даже невкусно было.

А ведь есть люди ещё выше, чем папа. Каланчи! Хорошо, что он самый сильный и умный.

Интересно, почему у кошки глаза светятся в темноте. Может, она лампочку проглотила?

Почему же двухколёсный велосипед едет, а не падает набок?

Сама она поросёнок! Сестра называется. А мама говорит, что я солнечный зайчик.

Вот это чудо! Едет машина-поливалка, а перед ней едет радуга!

А здорово я придумал – стрелять сразу двумя стрелами! Неудобно и в разные стороны, но ведь сразу две! Рогатку отобрали, значит, буду лучником. А когда вырасту – космическим лучником. На Марсе.

Ничего нет вкуснее кастрюли со сгущёнкой, которую бабушка приносит с молокозавода. С кусочками льда внутри… Жаль, что нельзя сразу съесть всю кастрюлю. Или можно?

В цирке самый смешной был – клоун на осле! Интересно, кто из них умнее?

А правда, что если прыгнуть с крыши гаража, сразу в снегу утонешь?

Когда у самого дома задираешь голову, то кажется, что он на тебя падает. Такая громада валится прямо на голову… Облака так высоко… Ни с какого дерева не достать.

Когда не спится, нужно представить, будто лежишь не под одеялом, а в зимнем лесу, в настоящей берлоге. Снегом всё замело наверху, холодный ветер гудит, где-то вдали волки воют… Но это там, а здесь так тепло, хорошо… Сладко спать до весны…

Этого майского жука я знаю. Осенью он пытался улететь с балкона, я ему помогал, осторожно, чтобы не укусил. Но так и не получилось, застрял между стёклами. Он совсем мёртвый. Сухой, лапки сложил. А что, если… И я… когда-то? Может ли это случиться – чтобы меня не было?..

В школе будут двое из моей группы в саду. Сядем как компания. Будем командовать всеми.

Этот солдатик у меня в кармане как раз с понедельника. И уже седьмая пятёрка подряд! Наконец-то я нашёл свой талисман! Будем с Серым носить его через день и весной получим по велосипеду. Наверное. Или можно передавать друг другу, когда к доске вызывают, а домашку вместе делать. Должно подействовать. Ведь не может так быть, чтобы талисман не сработал для лучшего друга!

Пить!!! Господи, пить!!! Два часа рубились с большими и сделали их! А как я обвёл защитника и прямо под перекладину засадил! Левой шведкой! Да ещё с подскока, вмочил со всей дури! Вратарь не дёрнулся даже! Была бы сетка – порвалась бы! Говорят, что сердце может лопнуть, если столько пить после футбола. Не лопнет. Всю воду выпью из крана.

Дурацкий английский! Чтобы произнести этот звук, нужно язык просунуть между зубами и дуть туда. Неужели они не могут проще разговаривать? Сами себе геморрой придумали. По-русски даже не изобразить, какие звуки нужно выдувать! Тпршрфру!!!

Хорошо, наверное, быть снежинкой. Летишь себе, смотришь по сторонам… У снежинки не бывает алгебры.

А имя у меня плохое. Ну что это такое – «Андрей»? Жопогрей. Другое дело – Василий. Половину царей так звали. И по-английски мощно звучит – «Бэзил». Как мафиози. Вам чёрная метка от дона Бэзила. Так что, сами понимаете, лучше вам в Китай убежать, стать там китайцем и спрятаться в мешке с рисом. Хотя и там вас найдёт дон Бэзил.

Я думал, в конце игры будет что-то крутое. «Поздравляем, вы прошли восьмидесятый уровень». Я три недели побеждаю демонов ада, чтобы это поздравление прочитать?!

Невероятно! Оказывается, Луна – это осколок Земли! Но почему она круглая?

Очки только уроды носят. Четырёхглазые.

Ну конечно! Сейчас одену рубашку под свитер и пойду, как последнее чмо. Добрый вечер.

Стану палеонтологом. Как круто, наверное, откопать в пустыне скелет трицератопса… Вот это работа!

Грустно смотреть на отблески заката между зданиями. Словно солнце упало под тяжестью темноты…

Неудачная тренировка была. Ну что за фигня – как спаррингую – ноги слабые становятся. И всё забываю, что тренер говорит. Руки должны быть лёгкими и быстрыми, пальцы сжимаются в кулак только перед целью. Расслабленность, а жёсткость в конце. А я словно деревянный, да ещё со слабостью в ногах…

С сегодняшней ночи буду спать на голом полу. Как мастера древности. Силу духа воспитывать. Равнодушие ко всему, кроме цели. Шаолиньский монастырь – здесь, в этой комнате.

Борзости, говорят, во мне много. Что же мне, овцой быть? И так одни овцы повсюду, должен быть хоть один баран с рогами.

Ну хорошо, какой-то мундель-писатель со смешной фамилией так действительно сказал сто лет назад. Теперь мне что, татуировку на лбу сделать?

А мир вообще замечает моё существование? Я нужен кому-нибудь? Кроме родителей и друзей?

Скорее бы уже стать чуть постарше. Заработаю кучу денег и увижу весь мир. Калифорния… Сколько там осталось до вечеринки на яхте?

Просто нужна свежая бизнес-идея – и мир в кармане. Запатентовать какие-нибудь кроссовки «нафигсы» и толкать как пик сезона. «Смотрите, какое-то чучело идёт не в «нафигсах»! Отсталый, наверное». Главное ведь не вещь, а её реклама. Иначе откуда бы взялось столько барахла повсюду?

Курить противно, но это так стильно! Небрежнее нужно держаться. Чё уставился?

Предки все мозги вытрахали. Как они живут вообще, ни во что не втыкая? Темнота. А слушают они что? Лично я думаю, что классную музыку начали только в прошлом году делать. До этого весь мир дурью маялся.

А если серьёзно – кем быть? Предназначение у меня какое в этой жизни? Если заниматься чем хочешь – никогда не поднимешься. Вон историк наш, классный мужик, но ходит как нищий. Может, в кино сниматься? Говорят, что я симпатичный. Рок-группу бы создать… Театральный или экономический? Подняться по-быстрому и тусоваться. Нет, делать добрые дела. Сделать мир лучше. Какой ещё экономический? Хочется заниматься чем-то настоящим. Чтобы душе было куда лететь.

В её глазах – отблески Рая. Это – Она. Как хорошо, что она есть на свете. Если бы только она посмотрела на меня… Сдохну от тоски, если не посмотрит. Я умру, если она посмотрит. Она никогда не посмотрит на такого, как я. Посмотри же, хоть мельком! Только не сейчас… Посмотри сейчас, но так, чтобы я не заметил. Нет, посмотри мне в глаза. Нет, не надо. Не выдержу её взгляда…

Я люблю каждый миллиметр твоего тела и каждый километр твоей души. Господи, что за вздор! Географ нахрен. Романтически настроенный дебил. Такая пустота в голове, когда она смотрит…

Чел, ты просто конченый. Вот смотрю на тебя в зеркало и ясно вижу: конченый придурок. Она же сказала: «Привет». А ты что ответил, имбецил? Тоже – «привет». Это и обезьяна могла проблеять. Не мог пошутить, приколоться, сказать что-то нежное? В кино пригласить?! В паралич впал. Вот и любуйся сейчас своей тупой рожей. А на кого обижаться? Просто естественный отбор: вымирают те, у которых мозгов нет.

Понравились ли ей мои стихи? Всю ночь бродил у её дома, родители чуть с ума не сошли. Смотрел на её окно на восьмом этаже… Потом половину тетради исписал, а получились только несколько строчек… «Осенние сумерки сад обступили. Последний цветок я сорвал для тебя. И грею дыханьем…» Похоже на белые стихи. Когда написал – так понравилось, точно для неё… А теперь вижу: ничего особенного. Не обратит она внимания. Стать бы хоть на минуту Шекспиром…

В августе – красные сумерки… Догорает костёр лета, его жар отпугивает даже звёзды и они взлетают так высоко… В августе самые высокие звёзды. И такие холодные… Когда смотришь на них – не верится, что в таком холоде может жить Бог.

Может, неумелая молитва – самая горячая… Зачем тогда нужен Бог, если не для этого… Ведь Бог – это любовь…

Поступить нужно обязательно. Иначе придётся год терять в армии. Целый год (год!!! год, вашу мать!) подчиняться кому-то только потому, что у него железные звёздочки на плечах другого размера. Идиотизм. Это как в тюрьме отсидеть.

Народу сколько у приёмной комиссии! Ничего, прорвёмся… Заберусь вглубь парка и буду перечитывать учебники снова и снова, пока отскакивать не начнёт. Так, и физиология. Перед экзаменом не спать, голова будет лучше работать. За полчаса сожрать килограмм шоколада, чтобы глюкоза в мозг пошла. Я всё смогу. Пределов не существует. Их нет, чувак!

Плевать я хотел на всю истину вместе с философией! Главное – красота. В ней такая сила… Да вот, хоть посмотреть вокруг. Пасмурно, панельные коробки, грязный двор, убожество и скука. Но если включить музыку… Великие это слова – «эстетическое сопротивление». Да, всему миру. Когда это мир побеждал личность? И никогда не победит.

«День уходил и неба воздух тёмный… Земные твари уводил ко сну…» Неба воздух тёмный… Вся опрокинутая чаша вечернего неба встаёт перед глазами… Ведь вроде бы простые слова, но почему они так манят… И особенно этот неправильный падеж… «Земные твари уводил ко сну…» Вечные слова, если для них даже не нужны падежи. Сначала ведь появились слова, а потом грамматика. И если слова выше правил – это значит, что они изначальные, самые древние и необходимые. Как велик Данте! Никогда в жизни, хоть за триста лет не написать мне ничего подобного. Всю поэму выучу, по одной терцине в день, нет, по две, чтобы быстрее. По шесть жемчужных строчек… И всего через год буду носить всю поэму с собой, читать с любого места по памяти…

Магия литературы – в паузе. Поэт вглядывается в мгновение, оно замирает и будто открывается глубина… Вот этот взгляд – и есть дар. Ведь поэты видят то же, что и я вижу. Всмотрись, замедли взгляд… Вот капля дождя. Она прилетела из вечного неба, пронзила пустоту, сверкнула, разбилась и умерла, но лишь на время…

Ничего подобного не слышал… Эта музыка попадает прямо в сердце. Потому, что я сам бы сочинял так, если бы умел. Как же создаётся музыка… Ну нельзя же просто сидеть на стуле и вдруг написать такое! Мастерство приобретается трудом. В любом искусстве. А я – ленивая скотина! Нужно заниматься и заниматься, каждую ночь.

От гитарных струн пальцы уже отвердели так, что можно ими картон резать, но нет в голове подобных мелодий. Умею кое-что, но как же преодолеть эту пропасть – между умением и мастерством?

Как там на лекции по психологии говорили? Метод эмпатии? Вживление в мысли и чувства другого. В кого бы превратиться, чтобы посмотреть со стороны? С людьми всё понятно… А вот если представить, как Бог смотрит на человека? Что он видит? Он видит созданное Им существо, удивительное, с огромными возможностями. Богоподобное! По образу и подобию. Но чем же занято это любимое детище? Очень многим! Вместо того, чтобы создавать прекрасное, познавать тайны бытия и помогать всему живому, это существо, причавкивая от удовольствия, шарит по порносайтам, пьёт всё, что горит, курит всё, что дымится. Мусорит, плюётся, дерётся и сквернословит. Убивает, ворует, предает, глумится. Опускается физически, а духовно и не приподнимается. Ничего не знает и знать не хочет, хотя подсказок на все случаи жизни оставлено предостаточно. Но это ещё не всё! Бывает, что существо пишет толстую книгу, в которой доказывает, что Тебя нет. Это Тебя-то! В минуты просветления существо сетует на свое несовершенство. Некоторые существа, кстати, деградируют до такой степени, что даже не в силах вообразить себя Богом.

А возможно ли, чтобы было так: я не чувствую себя выше других людей, но они сами чувствуют, что я выше и ненавидят за это?

«После подтверждения аккредитива банк становится обязанным перед бенефициаром по аккредитиву в пределах подтвержденной им суммы солидарно с банком-эмитентом». Почему нужно русские буквы пять раз перечитывать, чтобы врубиться?

Любимый философ сказал так: «Знание – принудительно, вера – свободна». Он прав! Знание – это жёсткая зависимость, узкий коридор. Ты либо выучишь эти грёбаные формулы, либо нет. И никакого простора для мысли, выбора, полёта. Нужно отталкиваться от чего-то всё время, каждый учёный стоит на плечах предыдущего поколения учёных и так до бесконечности. А вера всегда нова, всегда – как в первый раз! Настоящая вера – это непосредственное восприятие, без догм, авторитетов. Свобода для сильных. Но как верить и во что? В кого?

И знание так ограничено! Во что упираются все эти поколения учёных? Ведь если не знать первопричины всего – ничего знать нельзя. А вера прямо говорит о первопричине – сразу о ней. А учёные тысячу лет делают выводы, выводы, выводы – но из чего?! В чём причина возникновения жизни, самой Вселенной? Как это было? Ведь невозможно представить. Большой Взрыв – это понятно. А ДО НЕГО что было?!

И когда мы ничего не знаем наверное, всё вокруг – предмет веры. Мы верим, что Солнцебольше Земли, никогда не видев их рядом, мы верим, что человек – член общества, одновременно видя, что каждый сам по себе. Верим, что сейчас – прогресс по сравнению со Средними веками. Конечно, ведь тогда банальный вирус означал смерть. А точно ли лучше? Кем был бы сейчас Данте? Блогером? Парапсихологом? Имиджмейкером? Экстрасенсом? Спичрайтером? Сумасшедшим бомжом?

Собеседование через полчаса, есть время постоять. Успокоиться. Есть же надёжное правило – «девяносто секунд». За это время у собеседника формируется о тебе полное представление. Нужно просто добиться благоприятного первого впечатления. Всего полторы минуты продержаться, излучая уверенность, – и место моё. Пиджак совсем убитый, он уже на выпускном вечере был такой. Тряпка. Но ничего, с первой зарплаты приобрету человеческий облик. Главное – аккуратность, деловитость, плечи развёрнуты, рубашка из рукавов должна торчать на сантиметр (или на два?). Больше солидности. Никто не берёт без опыта, а откуда тогда опыту взяться?

Существует всё-таки тирания мегаполиса… Или интеллигентские заморочки. Вот как будто есть какой-то внутренний цензор, который никогда не спит. А всё время наблюдает. Не могу избавиться от этой мысли. Вот взять этот подземный переход, только что. Он всего пять метров в длину. Зачем я закрыл перед ним зонт, а потом открыл? Это же короткий подземный переход! Никого в нём нет! А чтобы не было взгляда со стороны: «человек идет под зонтом и под крышей. Вот недоумок!» Но ведь понятно, что нет никакой другой стороны, но каждый раз закрываю зонт, чтобы дураком не выглядеть. Перед кем?! Комплексы… Как бы осознать покрепче, что всем на меня наплевать?

Попробую сделать так. Просто создам персонажа. Это будет образцовый работник, дисциплинированный, как японский робот. С кругозором книжки по бухгалтерскому учёту. Буду заходить на работу – и включать этого персонажа, выходить – выключать. Только бы кнопку не сломать! Полная неуязвимость для меня. Какая мне разница, кто и как относится к персонажу, это же вымышленный экземпляр. Хотели винтика – получите.

Я понял, почему мне кажется, что начальник воняет. Это не из-за его помойного одеколона. Это мозги у него гниют в черепной коробке.

Луна, царица ночи и поэтов… Строчки сами льются с неба… Луна взошла и прикоснулась светом к моей решётке, спаянной навечно из квадратов дней и прочих злых геометрических фигур, распавшихся мгновенно и в ничто… Подруга белоснежная сияет из глубин, как о любимой мысль и как надежда, что мы с луной вдвоём, но не наедине…

Может, там, за луной, и находится Бог. Или луна – это зеркало, в которое Он однажды посмотрел… Такой сияющей и осталась…

Как тянет её красота… Я убил бы весь мир, лишь бы она была рядом. Чудовище. Быть может, от того, что во мне бездны зла, я страшен сам себе… Поэтому так жажду обладать её красотой…

Ну почему же мне нет покоя, когда я с ней? Ведь счастье беспредельное, но словно слышится тиканье часов. Ведь знаю, что через несколько часов так будет её не хватать, хоть вешайся. Вот несколько часов назад она была на расстоянии руки, а теперь – ничего. Без неё мир пустой…

И тогда сказать ей: я уважаю твоё решение жить не со мной. Так уважай и моё решение: не жить без тебя. Подняться по технической лестнице на этот небоскрёб, который так светится по ночам, и броситься вниз… Хоть один отчаянный поступок ты можешь сделать или нет? Какое гордое слово – броситься… Забыть себя и упасть в неизвестное. Только вперёд. С какой силой рванёт воздух навстречу, какая свобода и лёгкость… А вдруг вся эта жизнь – лишь испытание. И для тех, кто посмел броситься – открывается Рай. Место, где мы будем вместе.

Она тогда смотрела так, что в душе рвались, одна за одной все струны. Радость, музыка, любовь, надежда… А вместо струн… Словно сатанинский коготь вонзился в душу и там остался. Время идёт и душа словно покрывается налётом новых дней, пеплом, и коготь скрывается всё глубже. Но каждый миг чувствую: он там. Он прочнее тела, которое истлеет и прочнее души, которая сгорит от любви.

Теперь я понимаю, почему при первом же взгляде на неё, уже любимую, но ещё незнакомку, возникло это мгновенное ощущение, не пропавшее за годы. Как будто она была… Не впервые, а прежде, всегда. Словно мы были неразлучны в какой-то прошлой жизни, что эта жизнь на самом деле была, и была долгой. Но нет! Не оттуда было это прочное чувство, не из выдуманной прошлой жизни. Как ни странно, это чувство – из детства. В шесть лет я впервые прилетел на тёплое море. И в первый день родители запретили купаться, чтобы ребёнок не заболел от резкой смены климата. На всю жизнь запомнился этот невыносимо долгий первый день, вид из пыльного окна санатория на солнечное, чудесное, манящее море, наполненное свежестью, тайнами, смехом и счастьем. И эта женщина – такое же близкое и недостижимое море…

Возможно, есть непреложный закон: образы, возникающие на заре жизни, пророчат всё дальнейшее. Так жаль, что их смысл становится ясен только со временем…

Люди ищут Бога, но совсем не смотрят друг на друга. А ведь… Ведь Бог – это свет, который зажигается в ответном взгляде.

Почему я вторую неделю не делаю то, что должен сделать немедленно? Ведь нашёл же нужное место на перилах моста, с которого видны все наши любимые места. Нужно наконец повесить стальной замок с нашими именами (ну нет в продаже титановых замков). И бросить ключ в воду, пусть река унесёт его навсегда. Да, пока мы не муж и жена. Но это только пока, Господи! Наступит день. И я должен его приближать всеми средствами. Ведь что-то должно быть в материальном мире, способное повлиять на её мысли, изменить к лучшему нашу судьбу…

С ума сойти, это – мой сын! Такой хорошенький! А смешной! Какой аромат от макушки… Ни на кого пока не похож, но ведь моя копия – сразу ясно! В голове не помещается: мой сын. А я, получается… Отец.

Как прекрасно море… Море созвучно человеческой душе. Мы не видим границ моря, оно безбрежно. Так и душа устремлена за горизонт жизни, в иные миры. Душа не принадлежит этому миру. Как солнечный свет не принадлежит морским волнам, его отражающим…

Дни стали совсем одинаковые, повторяются снова и снова. И что-то незаметно, чтобы их количество перешло в новое качество. Помню до сих пор, как тогда профессор начал лекцию по немецкой классической философии… Старенький такой профессор, но с прямой спиной. Он вошёл в аудиторию, остановился и глубоко задумался. Минут пять молчал (а мы-то, молодые придурки! подумали, что он забыл свою лекцию!), а потом медленно сказал: «Вы знаете, я думаю, что Гегель – не человек».

Вот это всё, что вокруг – на самом деле единственная жизнь? Или всё-таки будет перерождение? Но в кого? Во что? В бабочку, в шпалу на железной дороге, в ангела, в молнию, в клавишу на выброшенном рояле? Что, если именно в этом – непостижимо сложный механизм Вселенной, вечное перерождение всех во что угодно? Невероятно, чтобы жизнь была одна. Может, это действительно только демо-версия…

Жизнь – как солёная вода, ни один порез не заживает. И злыми люди не рождаются, а становятся, когда теряют надежду.

Такое чувство, что раньше было больше весенних дней. Вроде только что вышел с работы и вдохнул апрельский воздух, а сейчас вокруг снова – конец октября. Безнадёжное, глухое время.

Народу так много на платформе, нужно успеть сесть к окну, уставиться в темень. Полчаса покоя. Сердцебиение медленное, как у синего кита – четыре раза в минуту… Завтра… Снова нужно будет отгрызть от внешнего мира ещё немного волшебных денег. Волшебных потому, что они испаряются, точнее, превращаются в нечто, что испаряется…

Вот почему-то не выходит из головы эта детская идея ограбления банка. Зачем-то ходил смотреть в воскресенье, во сколько инкассаторы приезжают. Их всего двое, мешков с деньгами – четыре. Достать бы в зоопарке винтовку и ампулы со снотворным, которым животных усыпляют. Подойти, не попадая в камеры наблюдения, парой выстрелов обрушить охранников на землю, забрать мешки, в машину, по закоулкам, закопать в укромном месте, залечь на дно… Когда всё успокоится – улететь отсюда в тёплые страны… Да ведь каждый день тысячи чиновников воруют гораздо больше, только ставя подписи. Да, там же ещё водитель в инкассаторской машине… Оглушить чем-нибудь…

Мы с ней настолько разные, что когда я стараюсь думать, как она, сам себе кажусь посторонним.

Да нет никакой любви на свете. Один только перепих в поисках очередного секса. Биология. А вот если бы, ну что бы такое взять – да хоть её задницу – была бы она не такая, а похуже, плоская или обвислая там… Любили бы её тогда? Вот видишь. Душа, душа. А дело-то в заднице.

Читать перестал совсем. Смысла в этом… Как-то раньше остро чувствовал красоту, а сейчас… Горсти жемчуга в песке повседневности… Блеск слов освещает действительность. Правда освещает? Пустые выдумки… Телевизор – и спать.

Слышал, как сын разговаривал с кем-то по телефону. Мы с его матерью, оказывается, не втыкаем ни во что. Устарели. Теперь молодёжь называет нас не «предками», а макросами. Цифровым мусором то есть.

Как там у Маяковского в последних стихах перед выстрелом в себя: «Я знаю силу слов… Глядится пустяком, опавшим лепестком под каблуками танца… но человек душой, губами, костяком…» Гений. Пламя народа. И всё равно выстрелил. А я уже старше него.

А если не услышит Бог – зайти в церковь и выстрелить в себя. Как бы на это посмотрела местная администрация?

Не стать мне прихожанином. Саркастически смотрю на всё это. Возможно, и для Бога человеческие богослужения – любимое комедийное шоу. Что мы можем знать о Нём?

Вот стать бы… Беззаботным кретином из рекламы, обсуждающим вкус гамбургера с соседями по столику. Хотя ведь может так припереть, что в чём угодно снимешься.

Видел её сегодня. Злая и толстая стала. Как будто сама жизнь бросила гранату ей во внутренний мир и взорвала его. Искорёженные останки, больше ничего. Но глаза прежние…

Как там звучал этот вопрос в психологическом тесте? В глянцевом журнале для домохозяек? Если бы Вы могли знать дату Вашей смерти, хотели бы этого? Дурацкий вопрос. Конечно. Мучит роковая неопределённость – не знаешь, сколько тебе осталось… Знал бы – плюнул бы на всё и пошёл в разнос. Ведь я даже не видел Эверест…

Может ли человек быть проклят? Вот эти бродяги в лохмотьях – которые лежат у тёплой трубы – что с ними? Или им просто не повезло с милосердием? Милосердие… Старославянская калька с эффектного латинского слова «мизерикордия»… Достойный милости… Остатки образования ещё всплывают в памяти. Но кто из нас достоин милости? Может, и никто. Если судить по делам – шансы есть, а если по мыслям – все мы чудовища. А хочется быть светлым…

Повсюду, повсюду – только многоэтажные хибары, висящие над асфальтом. Городские пигмеи в бетонных джунглях. Все забыли, что это значит – иметь дом на земле. Хоть встать ногами на землю, не на асфальт.

Что он может понимать, этот молодой козлодой? Старших нужно уважать хотя бы за то, что они дольше живут в этой куче дерьма.

Когда-то в детстве видел смышлёного поросёнка. Он тёрся боками об ствол яблони, чтобы падали райские яблочки. Может, и люди всю жизнь делают то же самое, только обставляют всё это церемониями…

Так странно… Чем дальше события жизни, тем они ближе, тем лучше помнятся… Загадочная вещь – время… Смотришь на свои фотографии в молодости и видишь, что в глазах – вызов, веселье, дерзость, но и… Беспомощность. Сейчас только видишь эту беспомощность. От того, что уже знаешь, что будет потом, десятилетия спустя после снимка. Нельзя смело смотреть на грядущее.

Как-то стал замечать маленькие вещи. Из которых и состоит мир. Включил отопление на даче и вижу, как проснувшаяся муха ползёт по стеклу – вверх, подальше от жуткого холода, поднимающегося от земли. Она не понимает, что уже зима. И отчаянно ползёт к зелёной занавеске, думая, что это трава… Так и у людей. Всё вокруг – миражи, ненастоящее…

Как быстро всё пролетело… Какое ещё бессмертие… Душа просто исчезает – как пар дыхания, как сигаретный дым в чёрном зимнем небе. Секунды она ещё видна, а потом сливается с пустотой.

Почему-то люди не смотрят мне в глаза… Это говорит о моём безумии. Или их…

Чуть не сбила эта машина, еле успел отшатнуться. Шикарная, спортивная… Как, наверное, легко и прекрасно – сытым и модно одетым быстро ехать в новой машине, со ртом, полным зубов…

А луна всё равно манит, как в молодости. Сейчас кажется, что такой свет видит перед собой ослепший святой. Не тьму, а это сияние…

Никак не уснуть. Какая-то птица долго хлопает крыльями, не может устроиться на ночлег. Под окном шумит компания подростков… Маленькими глотками пьют смерть из своих сигаретных трубочек…

Раньше казалось, что первое и последнее человеческое чувство – страх. Он появляется с первым криком младенца и остаётся до последнего вздоха. Так думал, но нет, уже не чувствую страха, отгорело всё.

Может, хватит, Господи? Для Тебя это так просто – остановить одно человеческое сердце…

Как можно бояться смерти? Ведь она означает конец. Так умиротворяют мысли о смерти… Покой… Стать бы просто… Беспечальной частицей заката.

Или хотя бы кирпичной стеной дома напротив… На которую сейчас падает солнечный свет… Можно ждать долгую зиму, если впереди – хоть минута тепла… Что, если весь наш мир – лишь закрытое окно, за которым бушует весна?

Быть может, мы не умираем, а только засыпаем? Чтобы проснуться от любящего прикосновения…

Свет божества

Жизнь имеет форму реки. Над её быстрым течением – вечность,

обитель прибрежных ангелов.

В ослепительном сиянии божества, смягчённом тенями райского сада, в самом сердце вечной весны, они играют и танцуют, сверкая взмахами своих крыльев.

Некоторые из них – цвета мерцающих звёзд, иные – алые, в цвет земного вина, другие – цвета оранжевой зари или тающих в синеве облаков, или разных горячих и нежных цветов, для которых нет слов на покинутой земле.

Когда-то взлетев от течения жизни, они больше не возвращались. Вместе с крыльями они обретали способность видеть границу между мирами и знали: стоит лишь коснуться крылом поверхности реки, как оно станет чужим и таким тяжёлым, что его уже не поднять… Ангельский дар и призвание – лёгкость.

Вечность для них была одним днём или, может, чередой дней, в каждый из которых они рождались заново, не помня о минувшем. В их вечности не было прошлого и не было памяти. Их вечность не знала и очерёдности событий, создающей прошлое. Ангельский дар – забвение.

Все наслаждения и прежде всего – светлую радость полёта – они ощущали сразу и непрерывно. И ветер, и свет, и музыка были для них одним целым. Вечность полнилась чудесами, меньшим из которых был миг, когда из облачной дали прилетела золотая частица божества, она закружилась, приближаясь, становясь всё огромней, закрывая небо, а потом пронеслась и пропала…

Ангелы были сильны и свободны, но лишь тогда, когда всемогущее божество смотрело на них любящим взглядом. Вместе с первыми ангелами был сотворён единственный закон: летать можно только при свете. Иногда божество уходило, но ангелы не знали об этом, они засыпали, чтобы вновь и впервые проснуться в ярком сиянии. Ангельские дары – близость божества и незнание мрака.

В вечности нет слова «однажды». Но если представить, что есть…

Однажды один из ангелов, с крыльями жемчужного цвета, проснулся в непроглядной слепой тьме. Глазами, привыкшими к свету, он невидяще смотрел вглубь пространства, потерявшего краски и очертания. Он смотрел в сторону божества, как смотрел каждый день своей вечности, но не видел его.

Он впервые остался один, словно все остальные обрели дар невидимости и, быть может, касались его, но он не чувствовал и не мог им ответить.

И тут же повсюду послышались чужие голоса, шептавшие о неведомой ему смерти, но он понимал этот шёпот. Он чувствовал, как неслышно приближается холод, чтобы забрать его душу.

Ангел взлетел, но ветер, друг крыльев, вдруг стал чёрной неодолимой стеной. Ангел поднялся выше, но и ветер поднялся навстречу, злобно взвыл и ударил, закрутил и снова жестоко ударил, бросая вниз, на смертную землю. Ангел бился с чудовищем, падая и поднимаясь, и снова падая, чувствуя, что ветер сильнее, чувствуя только холод и страх, но внезапно увидел, как впереди будто светится что-то далёким солнцем. Это было спящее божество.

Из последних сил он взмыл снова и полетел со всей ангельской скоростью, со всей верой, не видя и не чувствуя собственных крыльев.

Смерть летела за ним, исполинские ветви бросались навстречу, но сквозь них всё отчётливее виднелось, как божество засияло перед наступающей тьмой, как тьма превращается в тени и отступает, отступает от света.

Божество приближалось, всё сильнее светясь родным и загадочным светом, и ангел впервые услышал его тихую песню, не похожую ни на одну из мелодий райского сада, песню о возвращении домой, о жизни и счастливой вечности.

Божество приближалось и он с радостью увидел в нарастающем свете других ангелов с прозрачными крыльями, и один из них возник прямо перед ним, и вдруг весь вспыхнул пурпурным, оранжевым, красно-лиловым, потом вновь стал прозрачным и вздрогнул, затрепетал и исчез, став частицей божества, воздухом его дыхания, чистым светом.

Ангел был уже совсем рядом с незнакомыми, ни на что не похожими очертаниями двух громадных скал, за которыми начиналось божество, ему почудилось даже, что одна скала чуть сдвинулась, преграждая путь, но он уже пролетел между ними и медленно, нежась, плыл в блаженном потоке, поднимаясь, стремясь, ощущая всем существом, с какой любовью смотрит на него божество, как оно манит к себе, как оно обжигающе горячо, как оно ласково и жестоко…

Исчезнув в сиянии божества, он не мог уже видеть, как одна из скал зашевелилась. И не мог уже слышать слова:

– Сколько же сегодня мотыльков… Так и летят на огонь.

Был полувечер…

Был полувечер. Тени

лежали сломанными

стрелками часов,

обозначая хаос.

В пустыне высоты

затерянное солнце

вдруг увеличилось,

быстрее взгляда

превращая небо

в пурпурный шторм

и колдовской огонь,

кровь всех сердец,

отхлынувшую вверх,

и ярость красок,

слившихся в один

цвет вечности…

Закат сгорел,

оставив за собою

лишь синий пепел сумерек.

А дальше – ночь.

Ночь – память, фонари – воспоминанья.

Сонет (На землю опустилась ночь…)

На землю опустилась ночь.

Легко и нежно, как осенний лист,

но и всей тяжестью, разбив мгновенно

светильник дня в осколки фонарей.

Всё замерло в предчувствии луны.

Ни шороха, ни вздоха. Тишина

раскрылась, как цветок под небесами,

задумчиво молчащими в ответ.

Душа полна тобой,

как день недавний

был наполнен светом,

и сожаленьем, что в любви

своя неизмеримость расстояний.

Чем ближе ты, тем дальше,

и тем ближе,

чем больше разделяет нас ночей.

Оглавление

Хакер

Царствие Небесное

Проданная свеча

Преодоление

Пир победителя

Небо на земле

Дети в саду

Москва – Мытищи

Диктант

Быстрое течение

Свет божества

Был полувечер…

Сонет (На землю опустилась ночь…)