Россия: выбор пути. Становление Российского парламента. [Вячеслав Михайлович Панкратов] (fb2) читать онлайн

Панкратов В.М Россия: выбор пути Становление Российского парламента

Пролог

1.

Утром 1 марта 1881 года Александр II подписал проект «конституции».

По большому счету, конечно, ни о каком введении конституции не было и речи. Это был план привлечения представителей земского самоуправления к участию в обсуждении проектов необходимых реформ. Однако прежде проект «конституции» должен был пройти через Государственный совет. У его разработчика министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова и у поддерживающих его «либеральных бюрократов» во главе с военно-морским министром великим князем Константином Николаевичем и великой княгиней Еленой Павловной не было сомнений, что проект будет принят.

Но далее произошла страшная драма.

В самом центре столицы, на Екатерининском канале, прогремели два взрыва. Пострадали кучер, конвоировавшие императорскую карету казаки и случайные прохожие. Александру II сильно раздробило ноги и всего изрешетило осколками бомбы. Истекавшего кровью его доставили в Зимний дворец, где он и скончался.

Террористический акт имел необратимые и далеко идущие последствия не только для династии Романовых, но, прежде всего, для исторической судьбы всей Российской империи.

Ники, будущему самодержцу Николаю II, тогда было тринадцать лет. Испуганный, растерянный, он силился понять, за что, по какому праву те, кто называли себя революционерами, убили его дедушку. Мальчик слышал от взрослых о какой-то «Народной воле», о прокламации, где дедушку называли тираном. Что имеют эти безумные люди против их семьи, за что они так ненавидят Романовых, а значит, и его Ники? Что им плохого сделал дедушка? Разве не он освободил крестьян от помещичьей зависимости? Не он реформировал суды? Не он дал самоуправление земству? Царь-Освободитель. Это ведь его, Александра II, так называл народ. Значит, он был любим своими подданными. Тогда почему нигилисты травили его, как зверя? Почему и прежде на него покушались? Но тогда Господь отвел руку убийц…

2.

На восьмой день после гибели Александра II было назначено заседание Государственного совета. На нем должна была решиться судьба «конституции» графа Лорис-Меликова.

Еще год назад Александр III, в ту пору цесаревич, узнав, что император одобрил либеральную программу, писал графу: «Слава Богу! Не могу выразить, как я рад, что Господь так милостиво и с таким доверием принял Вашу записку, любезный Михаил Тариелович… Теперь смело можно идти вперед и спокойно и настойчиво проводить Вашу программу на счастье дорогой родины и на несчастье господ министров, которых, наверно, сильно покоробит эта программа и решение Государя, — да Бог с ними!»

Но теперь, после 1 марта, Александр III словно прозрел, от взрыва бомбы спало с глаз «бельмо» либерализма, а письмо К. П. Победоносцева лишь укрепило его в необходимости править твердой рукой, наводя суровый порядок в государстве, жестоко расправляться с нигилистами и революционерами.

Константин Петрович писал: «… Час страшный и время не терпит. Или теперь спасать Россию и себя, или никогда! Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжить в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, — о, ради Бога, не верьте, Ваше величество, не слушайте… Это будет гибель России и Ваша… Злое семя можно вырвать только борьбой… на живот и на смерть, железом и кровью».

Беду Победоносцев видел и в «дряхлых евнухах», окруживших трон. Гнать их, изменников, надо. А так же — графа Лорис-Меликова: «Он фокусник и может еще играть в двойную игру».

3.

Заседание Государственного совета открыл император.

— Граф Лорис-Меликов докладывал покойному государю о необходимости созвать представителей земств и городов. Мысль эта в общих чертах была одобрена покойным моим отцом… — Царь прервал речь. Грузное его тело еще плотнее вдавилось в кресло, так что оно затрещало, пальцы твердо сжали подлокотники. Суровый вид Александра III не предвещал ничего хорошего. Он продолжил, пристально оглядев присутствующих: — Однако вопрос не следует считать предрешенным, так как покойный батюшка хотел прежде окончательного утверждения проекта созвать для рассмотрения его Совет.

Он предложил Михаилу Тариеловичу зачитать записку. Тот читал составленный им еще до 1 марта проект и, когда дошел до того места, где говорилось об успехах, достигнутых примирительной политикой по отношению к обществу, государь оборвал его:

— Кажется, мы на этот счет заблуждались.

Царь перевел взгляд на Победоносцева. Опытный царедворец Лорис-Меликов понял: всесильный Победоносцев уже успел переговорить с царем. Значит, предстоит серьезная схватка.

Взял слово граф Строганов. В прошлом попечитель Московского учебного округа, генерал-губернатор Первопрестольной, председатель Московского общества истории древностей российских, последние четверть века член Государственного совета, Сергей Григорьевич, возраст которого подходил к девяноста годам, заявил:

— Ежели пройдет сей проект, власть окажется в руках разных шалопаев, думающих не о пользе общей, а только о своей личной выгоде. Путь, предлагаемый министром внутренних дел, ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для государя, ни для России.

— Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции, — сказал император.

И тут заговорил граф Валуев. Вот уже двадцать пять лет он при дворе: министр внутренних дел, руководил земской и цензурной реформами, министр государственных имуществ, председатель Кабинета министров. Петр Александрович известен был своим искусным лавированием между консерваторами и «либеральными бюрократами». Граф словно не заметил реплики императора и говорил, что проект Лорис-Меликова очень далек от настоящей конституции и что принять его следует безотлагательно, удовлетворив тем самым справедливые притязания общества.

— Предложенный проект необходимо принять. — Это уже слово взял граф Милютин, военный министр. Дмитрий Алексеевич — умеренный либерал. Один его брат, Николай Алексеевич, принадлежал к группе «либеральных бюрократов», другой, Владимир Алексеевич, рано ушедший из жизни, был близок к петрашевцам, преклонялся перед идеалами утопического социализма.

— Разлад между правительством и обществом слишком опасен, надо выразить обществу внимание и доверие, пригласив депутатов для государственного совещания. Весть о предполагаемых новых мерах проникла и за границу…

— Да, да… Но император Вильгельм, до которого дошел слух о том, будто бы батюшка хочет дать России конституцию, умолял его не делать этого, — оборвал графа Милютина государь.

Министр выдержал жесткий взгляд императора и продолжил, стремясь убедить царя, что в проекте нет и тени конституции.

Последовавшее затем выступление министра почты Макова вызвало раздражение даже у императора своей лестью и верноподданическим раболепством. Поняв, что перебрал, Маков смолк.

И тут же с горячностью начал министр финансов Абаза. Поддержав лорис-меликовский проект, Александр Агеевич, тоже примыкавший к «либеральным бюрократам», стал говорить, что самодержавие останется незыблемым, несмотря ни на что. Но и обществу надо дать послабление, дабы успокоить его и не допустить резких шагов.

— Я понимаю, — сказал вновь взявший слово Лорис-Меликов, — как трудно идти навстречу пожеланиям общества в дни таких испытаний и потрясений. Но другого выхода нет. Я сознаю свою вину перед Россией, потому что не уберег государя, но, видит Бог, я служил ему всей душой и всеми силами. Я просил об отставке, но его величеству неугодно было уволить меня…

— Я знаю, Михаил Тариелович, вы сделали все, что могли, — сказал император, имея в виду прозвучавшее в роковой день предупреждение об опасности, которым Александр II пренебрег и все же отправился в Михайловский манеж.

Дошла очередь и до Победоносцева. Белый, как полотно, с бескровными губами, задыхаясь от волнения, он говорил… нет, бросал обвинения Лорис-Меликову и его поддерживающим:

— Я в отчаяньи. Когда-то польские патриоты кричали о гибели родины — «Finis Polonias!». Теперь, кажется, приходится нам, русским, кричать — «Finis Russias!» — «Конец России!» Проект министра внутренних дел дышит фальшью. Явно, что хотят внести конституцию, не произнося страшного слова. Почему депутаты будут выражать действительно мнение страны? Почему? Все это ложь и обман…

— Я того же мнения, — вставил царь. — В Дании министры мне сказывали, что депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей. — И уже обращаясь к Победоносцеву: — Продолжайте, Константин Петрович.

Чувствуя поддержку государя, тот говорил с еще большим напором:

— Нам предлагают устроить говорильню вроде французских «Etats generaux». Но у нас и без того этих говорилен — пруд пруди: земские, городские, судебные… Все болтают, и никто не работает. Хотят устроить еще и всероссийскую верховную говорильню. И это тогда, когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе еще не погребенный прах благодушного царя, который среди бела дня растерзан русскими людьми, нам решаются говорить об ограничении самодержавия! Мы должны сейчас не о конституции говорить, а каяться всенародно, что не сумели охранить праведника. На вас всех лежит клеймо несмываемого позора.

К кому были обращены последние слова, понял каждый. Этим — «на вас всех лежит» — Победоносцев отделил себя от остальных.

— Сущая правда. Мы все виноваты. Я первый обвиняю себя, — тихо произнес царь, опустив глаза, дабы не встретиться взглядом с Победоносцевым.

Все молчали.

Так долго продолжаться не могло.

Тягостную тишину нарушил Абаза:

— Речь Константина Петровича — мрачный обвинительный акт против царствования покойного императора. Справедливо ли это? Цареубийство — вовсе не плод либеральной политики, как думает Константин Петрович. Террор — болезнь века, и в этом неповинно правительство. Разве не стреляли недавно в германского императора, не покушались убить итальянского короля и других государей? Разве на днях не было сделано в Лондоне покушение взорвать на воздух помещение лорд-мэра?

Лорис-Меликов заметил, что выступление Александра Агеевича вызвало недовольство императора: тот всем своим видом демонстрировал, что мнение Победоносцева более всего отвечает его убеждению.

Последовавшие затем речи других министров, а также принца Ольденбургского, великих князей Константина Николаевича и Владимира Александровича не развеяли сомнений Лорис-Меликова: Победоносцев похоронил проект. А заодно была решена и участь его автора — отставка стала неизбежной.

4.

Уступки либеральным ожиданиям общества не произошло.

Великий князь Александр Михайлович отмечал: «Идиллическая Россия с Царем-Батюшкой и его верноподанным народом перестала существовать 1 марта 1881 г. Мы понимали, что русский царь никогда более не сможет относиться к своим подданным с безграничным доверием… Романтическая традиция прошлого и идиллическое понимание русского самодержавия в духе славянофилов — все это будет погребено вместе с убитым императором в склепе Петропавловской крепости».

Бремя власти

1.

Что делать?

Забыть бы о государственных делах, никого не принимать, уйти от всего этого и отдаться семейным заботам…

Полгода назад, к великой радости Николая II, Александра Федоровна, его милая Аликс, родила долгожданного наследника. Но вскоре радость омрачилась печалью: врачи установили, что мальчик болен гемофилией — болезнью, при которой даже самая незначительная царапина вызывает сильное кровотечение, способное привести к смерти. Болезнь цесаревич Алексей унаследовал от матери. И вот эту тяжелую рану государь вынужден таить от посторонних глаз в глубине души.

От великих княгинь Анастасии и Мелицы — дочерей черногорского короля Николая I, бывших замужем за великими князьями — братьями Николаем Николаевичем и Петром Николаевичем, государь слышал о благочестивом старце из Сибири Григории Распутине. В высшем петербургском обществе о его чудодейственном целительном даре уже ходили легенды. Анастасия и Мелица предлагают пригласить старца к Алеше. Императрица заинтересовалась. Ах, если бы это и впрямь помогло!..

Пожалуй, надо будет позвать…

2.

И что это за злой рок преследует его и семью?

Николай II родился 6 мая — в день Иова Многострадального, на чью долю выпали самые ужасные испытания. К тому же шла молва, что в день крестин Николая, в то время, когда шествие направилось из храма под торжественный колокольный перезвон, орден «Андреевская звезда», жалуемый при рождении каждому члену императорской семьи, вдруг неожиданно сорвался с подушечки, которую нес церемониймейстер, и с шумом упал на пол.

Это расценили как худое предзнаменование^[1].

А потом еще и бракосочетание было отмечено скорбной печатью.

Александр III желал при жизни своей женить сына, и потому из Германии спешно была вызвана в Ливадию невеста Николая, принцесса Алиса — Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, дочь великого герцога Гессенского Людвига IV и великобританской принцессы Алисы, внучки королевы Виктории.

Министр двора граф Воронцов-Дашков, как и все, потрясенный болезнью государя, забыл отдать распоряжение о том, чтобы на границу выслали императорский поезд, и невеста будущего самодержца Российского вынуждена была ехать в Крым как простая смертная.

Там, в Ливадии, по настоянию врачей, пребывал в то время Александр III. У царя болят почки, горлом идет кровь, опухли ноги, дышать трудно… Он весь осунулся, похудел — одни уши торчат. Врачи делают все, дабы облегчить страдания больного, но… Час кончины близок, и потому здесь уже собрались родственники, царедворцы…

Казалось бы, какая при этих обстоятельствах свадьба, отложить бы до конца траура. Но жених и невеста не желают ждать, они торопят, говоря, что выполняют волю покойного.

Илларион Иванович Воронцов-Дашков, знавший Николая еще с пеленок и относившийся к нему по-отечески, попробовал было отговорить. Куда там, Николай закинулся, остался недоволен.

Бракосочетание молодого царя с принцессой Гессен-Дармштадской, при крещении нареченной Александрой Федоровной, состоялось менее чем через неделю после похорон Александра III. Медовый месяц проходил в атмосфере панихид и траурных визитов. Великий князь Александр Михайлович по этому поводу заметил: «Самая нарочитая драматизация не могла бы изобразить более подходящего пролога для исторической трагедии последнего русского царя».

Молодая императрица с трудом говорила по-русски. К тому же далекая от сложных взаимоотношений придворной жизни, она делала ошибки, незначительные сами по себе, но в глазах высшего общества равносильные страшным преступлениям. В ее отношениях с окружающими чувствовалась натянутость. Ее осуждали за «холодный снобизм», в то же время всячески подчеркивали обаятельность вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Эти сравнения между матерью и молодой женой государь принимал очень близко к сердцу, и завершилось все это тем, что отношения между двором и светом приняли натянутый характер.

Все это угнетало Николая.

3.

Бремя власти давило.

Стоя возле в бозе почившего Александра III, Николай вдруг понял, какого государя потеряла Россия и, осознав это, ужаснулся: сможет ли он, подобно родителю, удерживать великую империю на краю пропасти; способен ли будет сдерживать воинственные порывы Германии, которая по-прежнему мечтала о господстве в Европе, и не допустить развязывания войны на континенте, что удалось осуществить Александру III, прозванному «царем-миротворцем»; удастся ли ему обеспечить рост российской промышленности, укрепить земледелие. И что он должен будет для этого сделать? Продолжить политику «Россия для русских», ограничив тем самым влияние евреев на заводы и фабрики, капитал? Усилить влияние русской администрации в Прибалтийском крае и на других окраинах империи? Теперь он, законный самодержец, в ответе за судьбу страны — перед предками, передавшими в его руки огромную Российскую империю; перед современниками, которые смотрят на него с надеждой; перед потомками, коим он должен будет оставить Россию великой и процветающей, государство, с которым вынуждены будут считаться другие народы.

4.

Надо отдать должное Александру III: не будучи предназначенным к царствованию, он уступал в образовании своему старшему брату, умершему в молодости от туберкулеза цесаревичу Николаю, в честь которого и назвал своего сына, и поэтому лично следил за воспитанием трех сыновей, особо уделяя внимание образованию наследника престола.

Первая воспитательница царских детей Александра Петровна Олленгрэн получила следующее наставление: «Ни я, ни великая княгиня (тогда Александр был еще наследником престола, великим князем — В.П.) не желаем делать из них оранжерейных цветов. Они должны хорошо молиться Богу, учиться, играть, шалить в меру. Учите хорошенько, повадки не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не поощряйте ленности в особенности. Если что, адресуйте прямо ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные русские дети. Подерутся — пожалуйста. Но доказчику — первый кнут. Это — самое мое первое требование».

Николаю пошел девятый год, когда начались учебные занятия. Генерал-адъютант Г. Г. Данилович, в прошлом начальник пехотного военного училища, составил расписание занятий так, что в неделю приходилось 24 урока: русский язык, чистописание и арифметика — по четыре урока, английский и французский языки — по три урока. Закон Божий, история и рисование — по два урока. Занятия проходили с 9 часов утра и до 5 часов вечера шесть дней в неделю и составляли четыре учебных часа в день с перерывами на завтрак, для прогулки на воздухе и гимнастических упражнений.

Пестовали наследника лучшие государственные и ученые мужи. Курс политической истории преподавал Е. Е. Замысловский, читавший лекции по русской истории в Петербургском университете и историко-филологическом институте. Международное право — М. Н. Капустин, бывший профессор Московского университета, автор первых в России систематических руководств по международному праву. Духовник царской семьи, протоиерей И. Л. Янышев читал курсы канонического права, богословия, истории Церкви и религии. Один из выдающихся экономистов, министр финансов в 1881–1886 годах, идеолог либерально-реформаторского направления, академик Н. Х. Бунге преподавал статистику и политэкономию. Основатель отечественной школы физиков-химиков академик Н. Н. Бекетов (двоюродный дед поэта А. Блока) читал курс общей химии. Преподавание юридических наук (курсы энциклопедии, законоведения, государственного, гражданского и уголовного права) взял на себя К. П. Победоносцев — первый советник Александра III, он же осуществлял общее руководство образованием наследника.

В команду учителей в области военных знаний входили профессор и член-корреспондент Петербургской академии наук, генерал от инфантерии Г. А. Леер (стратегия и военная история), профессор Академии Генерального штаба, почетный член Петербургской академии наук, генерал от инфантерии Н. Н. Обручев (военная статистика, или военная география, дававшая всестороннее географическое, этнографическое, военно-экономическое и политическое знание возможных театров военных действий), начальник Академии Генерального штаба, боевой генерал М. И. Драгомилов (боевая подготовка войск), генерал, инженер-фортификатор, более известный как выдающийся композитор и музыкант Ц. А. Кюи (фортификация). Кроме того читались лекции по истории военного искусства, геодезии, топографии, тактике, артиллерии и военной администрации.

Николай был прекрасным наездником, отличным стрелком, к тому же увлекался входившими тогда в моду теннисом, парусным, конькобежным и гребным спортом. В совершенстве владел немецким, французским и английским языками. Говорят, что его английский выговор приводил в восхищение профессоров Оксфордского университета.

Да и сам Александр III готовил наследника с юных лет к тяжелой и ответственной обязанности монарха Российской империи. В беседах он посвящал Николая в суть проводимой им внутренней и внешней политики, делился своими планами государственных преобразований…

5.

И все же, когда настанет час восшествия Николая на престол, он ужаснется:

— Сандро, что я буду делать! Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!

Великий князь Александр Михайлович увидел, что голубые глаза двадцатишестилетнего императора наполнены слезами, и постарался успокоить его, хотя в глубине души сознавал, чем вызвано отчаяние государя — Россия стояла перед неизбежной катастрофой, и он не знал, как противостоять этому.

Ходынка

1.

С самого приезда в Первопрестольную государь пребывает в приподнятом настроении. Торжества хоть и утомляют, но на душе — праздник.

Вечером 14 мая, в день, когда состоялась коронация, по обыкновению скупо, однако с некоторой сантиментальностью он записывает в дневнике:

«Великий, торжественный, но тяжкий, в нравственном смысле, для Аликс, Мама и меня, день. С 8 часов утра на ногах, а наше шествие тронулось в 1/2 10. Погода стояла к счастью чудесная.

Красное крыльцо представляло сияющий вид. Все это произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном, но не забывается во всю жизнь!!! Вернулись к себе в половине второго. В 3 часа вторично пошли тем же шествием в Грановитую палату к трапезе. В 4 часа все окончилось вполне благополучно, душою, преисполненною благодарностью к Богу, я вполне потом отдохнул. Обедали у Мама, которая к счастью отлично выдержала все это длинное испытание. В 9 часов пошли на верхний балкон, откуда Аликс зажгла электрическую иллюминацию на Иване Великом, и затем последовательно осветились башни и стены Кремля, а также противоположная набережная и Замоскворечье.

Легли спать рано».

А вот земский деятель, один из основателей партии кадетов, будущий Председатель II Государственной думы Федор Александрович Головин вспоминал:

«Особенно смешным и жалким показался мне государь во время торжественного шествия после коронования из собора во дворец. Бледный, утомленный, с большой императорской короной, нахлобученной до ушей, придавленный тяжелой парчовой, подбитой горностаем, неуклюжею порфирою, Николай казался не величественным императором всея Руси, не центром грандиозной процессии, состоявшей из бесчисленных представителей всевозможных учреждений, классов, сословий, народностей громадного государства, а жалким провинциальным актером в роли императора, ему не подходящей».

В последующие дни Николай II принимает подразделения от духовенства, высших учреждений, дворянства, земств и городов, от двора, свиты, военных, казачьих войск, волостных старшин русских и инородцев. Принимает иностранцев… Гуляет в Нескучном саду… Читает многочисленные телеграммы, поступившие по случаю коронации… Посещает Большой театр, где давали первый и последний акты оперы Глинки «Жизнь за царя» и новый балет «Жемчужина»…

Стояли чудесные весенние деньки. Город разукрашен флагами. Звон колоколов. Толпы народа, кричащие «ура!» Золоченные портреты царственных особ.

Белокаменная сияет красотой и умиляет празднествами.

2.

На 18 мая на Ходынском поле было назначено народное гулянье.

Лишь близкие знали об интимном желании Николая быть любимым всеми, по преимуществу простыми людьми и притом только русскими^[2]. Праздненства на Ходынке должны были продемонстрировать всенародную любовь к молодому царю.

Загодя, по распоряжению «хозяина» Москвы — генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, дяди императора, выставили громадные щиты с приглашением на праздник. За несколько дней по предприятиям ходила полиция и приказывала отпустить служащих. Потянулся в Москву и народ из окрестностей, прослышав, что с подарками будут давать царские платки: на одних нарисована корова, на других — лошадь, на третьих — изба; какой кому достанется, тот и получит в дар от царя лошадь ли, корову, дом.

К тому ж, во многих магазинах напоказ были выставлены эмалевые, белые с золотом и гербом, с царским вензелем и короною и датою «1896» разноцветно разрисованные кружки. Народная молва разнесла, что и их тоже будут давать.

Владимир Гиляровский, корреспондент «Русских ведомостей», таким увидел Ходынское поле 17 мая, накануне праздника.

«Поле застроено. Всюду эстрады для песенников и оркестров, столбы с развешанными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и меда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный дощатый театр и, наконец, главный соблазн — сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.

… Каменный царский павильон, единственное уцелевшее от бывшей на этом месте промышленной выставки здание, расцвеченное материями и флагами, господствовало над местностью. Рядом с ним уже совсем не праздничным желтым пятном зиял глубокий ров — место прежних выставок. Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы. В длину этот ров по направлению к Ваганьковскому кладбищу тянулся сажен на сто. Ямы, ямы и ямы, кое-где поросшие травой, кое-где с уцелевшими голыми буграми. А справа к лагерю, над обрывистым берегом рва, почти рядом с краем его, сверкали заманчиво на солнце ряды будочек с подарками».

… Уже стемнело.

У разведенных костров говорили, что на завтрашнее представление привезли ученых слонов… Говорили, что завтра будут бить из земли фонтаны пива-вина — только подставляй кружку, а то и прямо глотку…

Ходынское поле, полное радостных звуков, яркого пляшущего света костров и причудливых, прыгающих теней, казавшееся впотьмах бескрайним, ждало своего часа.

На рассвете наступило жуткое, тягостное затишье. Все примолкли и словно досадовали, что пришли сюда и забыли зачем…

Люди все прибывали и прибывали, наседали на передних, что пробились поближе к будкам. Воздух был неподвижен и невыносимо тяжел, полный зловонных испарений.

В толпе зарождалась озлобленность и отчаяние — тупое и жестокое. Каждый чувствовал себя в ловушке, из которой не видно выхода.

Толпа напирала… Вот уже кто-то упал…

Очевидец пишет: «И люди ходили по людям, смешивали их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица… И я ходил по упавшим, добивая их вместе со всеми невольно. Вот чувствуешь, что под тобой человек, что ты стоишь на его ноге, на груди, весь дрожишь на месте, а податься некуда. Сами собой поднимаются ноги… Но плечи и грудь твоя крепко зажаты соседями, хочешь, не хочешь — шевели ногами, поспевай и иди в этом дьявольском хороводе вместе со всеми… И смерть, и ад со всех сторон! Ни понять, ни разобрать ничего нельзя было… Кричали, дрались, ругались, дико визжали и, кажется, грызлись между собою все».

Артельщики, назначенные раздавать гостинцы, сидели в будках. А возбужденная, шевелявшаяся толпа галдела, напирала, готовая своей массой смести будочки. И дрогнули артельщики, не выдержали и стали кидать кружки с царскими вензелями и узелки со снедью в толпу.

— Дают, дают! — заорал кто-то остервенело.

— Налетай, не зевай!.. — подхватила голосистая баба.

Толпа ахнула — и даванула…

Стоял такой ужасный крик высокими нотами ненависти, отчаяния и плача, что в ушах он отдавался бесконечным пронзительным свистом, от которого ползли мурашки по спине и темнело в глазах… «Словно стоишь у раскрытого зева вулкана или над адом и слышишь в отдушину адские звуки», — свидетельствует очевидец.

Все произошло в течение каких-то тридцати минут.

Москва содрогнулась…

3.

Императору о катастрофе на Ходынском поле доложили в половине десятого утра. Однако горькую пилюлю подсластили, не назвав истинных размеров трагедии: сообщили лишь о трехстах погибших.

«Какое отвратительное известие… А ведь до сих пор все шло, как по маслу», — Николай смахнул с глаз накатившуюся слезу.

Меж тем при общей растерянности кто-то уже отдал распоряжение перевозить затоптанных насмерть и покалеченных в полицейские участки и больницы.

Да и само Ходынское поле быстрехонько стали приводить в порядок, чтобы к назначенному часу приезда государя ничто не напоминало о страшной трагедии. К тому ж надо было держать фасон и перед иностранцами, присутствовавшими на коронации.

При дворе гадали, будут или нет отменены назначенные на полдень торжества. Поговаривали, что герцог Эдинбургский припомнил, что при праздновании пятидесятилетия царствования английской королевы Виктории было 2500 убитых и несколько тысяч раненых. И никто этим не смущался.

Китайский сановник Ли Хун-чжан в беседе с Сергеем Юльевичем Витте поинтересовался, будет ли доложено о катастрофе царю, и, услышав в ответ, что непременно, покачал головой и сказал:

— У вас государственные деятели неопытные. Вот когда я был генерал-губернатором, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людишек. Я же всегда писал богдыхану, что у нас все благополучно, никаких болезней. Ну, скажите на милость, для чего я стану огорчать своего императора сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все от него бы скрыл. Для чего бедного огорчать.

4.

Позавтракав в половине первого, государь и государыня в сопровождении свиты поехали на Ходынское поле. Навстречу им все еще катили фуры и дроги с трупами задавленных, у иных под головами лежали узелочки с подарками, другие крепко сжимали гостинцы в мертвых руках.

Когда Николай, бледнее обычного, вышел на балкон царского павильона и раскланялся, хор в тысячу человек под руководством известного дирижера Сафонова грянул «Боже, царя храни». Сотни тысяч заполнивших поле закричали «ура!». Ударили пушки. Затем хор запел «Славься», потом опять «Боже, царя храни». И все катилось из одного конца Ходынки в другой многоголосое «ура!».

Как будто и не было никакой катастрофы.

«Не молитвою об упокоении тысяч погибших на народном празднике… отметил православный царь народное бедствие, а дурачеством балаганных кривляк, песнями и танцами скоморохов…» — писал Федор Головин.

А Витте заметил по этому поводу так: «Мне представляется, что если бы государь был тогда представлен собственному влечению, то, по всей вероятности, он отменил бы эти празднества и вместо них совершил бы на поле торжественное богослужение. Но, по-видимому, государю дали дурные советы, и не нужно было быть особенно прозорливым, чтобы понять, что советы эти исходили от московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, женатого на сестре императрицы».

Сам Николай в дневнике о «народном празднике» писал: «Собственно, там ничего не было, смотрели из павильона на громадную толпу, окружающую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и „Славься“».

5.

Впрочем, император не все поверил бумаге.

Пока толпа кричала «ура» и гремела духовая медь, в царском павильоне обстановка постепенно становилась напряженной. Великие князья Михайловичи, не сдерживая своего негодования, потребовали немедленной отставки генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, коего они считали главным виновником трагедии, и прекращения коронационных торжеств.

Николай II молча глядел поверх людского моря, расплескавшегося у его ног.

За московского градоначальника вступилось старшее поколение великих князей.

Император по-прежнему хранил молчание.

— Ники, не уже ли ты не осознаешь весь ужас сложившегося положения? — обратился к нему великий князь Николай Михайлович. — Вспомни про французских королей. Они танцевали в Версальском парке, не обращая внимания на приближающуюся бурю. И что сталось с ними?.. Помни, Ники, — сказал он, глядя прямо в глаза государю, — кровь этих тысяч мужчин, женщин и детей останется несмываемым пятном на твоем царствовании. Ты не в состоянии воскресить мертвых, но ты можешь проявить заботу об их семьях. Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую.

6.

На вечер того же дня был назначен бал у французского посла графа Монтебелло. Кто-то слышал, как два француза у царского павильона говорили, что бал не состоится. Однако в министерстве императорского двора никто ни подтвердить, ни опровергнуть этого не мог. Министр граф Воронцов-Дашков не исключил возможность присутствия на балу царя.

При других обстоятельствах он бы посоветовал императору прислушаться к своему сердцу, а не к нашептываниям приближенных, и отменить бал. Однако после свадьбы государя в его отношениях с императорским домом образовалась трещина, которая постепенно становилась все глубже. Николай уже не желал, чтобы знавший его с пеленок министр, водил его, самодержца, на помочах, как маленького. Но Николай не заметил, что теперь опекать его начали другие, особенно близким советником стал великий князь Сергей Александрович.

Оставалась надежда на духовника государя, отца Янышева. Он много лет прожил за границей и слыл в обществе человеком образованным. Однако Янышев мялся, вздыхал, говорил уклончиво, так что нельзя было понять, возьмется ли он убедить царя отменить бал или, по крайней мере, не ездить к Монтебелло. В конце концов, когда уже отвертеться стало невозможно, Янышев сказал:

— Разве я могу беспокоить государя такими заявлениями?

Странно это было слышать от священника, духовника православного царя, говорившего, что Николаю II свойственны такие качества, как смирение, скромность и человеколюбие.

7.

… Бал был роскошным. Съехалось все общество. Вполголоса переговаривались об утренней трагедии. Говорили уже о двух, даже пяти тысячах погибших.

Главноуправляющий комиссии прошений Дмитрий Сергеевич Сипягин приехал почти одновременно с графом Витте. Первый, кто встретился им, был великий князь Сергей Александрович. Витте поинтересовался, будет ли государь.

— Непременно, непременно, — с сияющей улыбкой отвечал московский генерал-губернатор. — Правда, многие советовали государю просить Монтебелло отменить этот бал или не приезжать. Но государь с ними не согласен. По его мнению, утренняя катастрофа есть величайшее несчастье, но несчастье, которое не должно омрачать праздник коронации. Ходынскую катастрофу подлежит в этом смысле игнорировать.

Поодаль стояли великие князья Михайловичи. Сергей Александрович видел их, однако подходить не стал: не забыл неприятный разговор в царском павильоне на Ходынском поле. При дворе знали, что московский генерал-губернатор не любит, когда с ним не согласны, раздражается, теряет способность судить хладнокровно и логично.

Объявили о приезде государя и государыни. По залу прошелестело: «Государь приехал всего на час».

Открылся бал. Первый контрданс Николай танцевал с графиней Монтебелло, а Александра Федоровна — с французским послом.

Меж тем, как только зазвучала музыка, великие князья Михайловичи, пренебрегая правилами придворного этикета, покинули бальную залу. Это не осталось незамеченным.

Когда и император собрался было уезжать, великий князь Сергей Александрович с улыбкой на лице, которая, казалось, так и прилипла к нему на весь вечер, принялся отговаривать. К нему присоединились великие князья Владимир и Алексей. Втроем они стали просить Николая остаться на ужин, сказав, что его отъезд может показаться сентиментальностью, да и вообще не стоит из-за какого-то там несчастья портить себе праздник.

— Вы и так, государь, весь вечер грустны, — заметил Сергей Александрович. — Вам это решительно не идет.

Впрочем, долго упрашивать и не пришлось. Николай, казалось, и сам только того и ждал, чтобы кто-нибудь его о том попросил.

Покинул он бал в два часа ночи.

… На Ваганьковском кладбище торопились захоронить погибших. К рассвету предполагалось всех зарыть.

8.

Три недели торжеств и восторга. Балы, приемы, вечера, прогулки, беседы, обеды…

Настало воскресенье, 26 мая — день отъезда. Похоже, все эти празднества утомили Николая, если он пишет в дневнике: «…Главное утешение знать, что все эти торжества и церемонии кончены!»

Это был девятый день Ходынской трагедии, когда по православному обычаю поминают усопших.

Великий князь Константин Константинович накануне писал государю: «Милый, дорогой Ники, как было бы удивительно и трогательно, что б ты приказал отслужить по невинно убиенным панихиду в Своем присутствии. Какое бы это произвело умиротворящее впечатление! Я знаю, что Твое время рассчитано по минутам. Еще лучше этого знаю, что суюсь не в свое дело. Но Твое благо дороже мне других соображений…»

И все же, отправляя эту записку, Константин Константинович был почти уверен, что Ники просьбу его не исполнит.

Так оно и случилось.

Генерал Алексей Николаевич Куропаткин, будущий военный министр, печально констатирует: «…Народное гуляние устраивалось не для народа. Народ должен был представлять только величественную живую декорацию, что этой декорации в данную минуту надо было покричать „ура“ и побросать „шапки“».

Противостояние

1.

Новый, 1905 год, Николай II ознаменовал записью в дневнике: «Да благословит Господь наступивший год, да дарует он России победоносное окончание войны, прочный мир и тихое, безмятежное житье».

Не случилось.

Россию в войне с Японией по-прежнему преследовали неудачи. В феврале в многодневном бою под Мукденом русская армия потерпела поражение и вынуждена была отступить. В мае эскадра адмирала Рожественского в Цусимском проливе была уничтожена японским флотом…

Ни одной победы. Сплошные поражения. И как результат — подписание унизительного для России мирного договора.

Прочный мир, тихое безмятежное житье тоже оказались призрачными.

В Россию ворвалась революция…

А началось все с обычного трудового конфликта на Путиловском заводе, повлекшего за собой стачки. Вслед забастовали и другие предприятия, требуя введения восьмичасового рабочего дня и повышения заработной платы.

2.

И все же революционный взрыв можно было предотвратить. Так, в частности, считал министр финансов Коковцев. Он обладал замечательным качеством: государственные интересы ставил выше личных амбиций. Противник рабочего движения, убежденный враг всяких попыток революционным путем изменить общество, Владимир Николаевич признавал требования рабочих справедливыми. Возможно, он предвидел, что игнорирование интересов растущей массы пролетариев рано или поздно приведет к бунту, способному уничтожить ту Россию, которую он любил и которой служил.

После долгих сомнений Коковцев в канун 9 января выступил с призывом к петербургским промышленникам спокойно и беспристрастно изучить требования рабочих и хотя бы частично их удовлетворить.

Его не услышали.

8 января Николай II записал в дневник: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестности вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определялось 120 000 чел. Во главе рабочего союза какой-то священник-социалист Гапон».

Священник петербургской пересыльной тюрьмы Георгий Гапон, лидер Общества русских фабрично-заводских рабочих, считал, что возможно примирение самодержавия с рабочим классом на основе создания фабрично-заводских организаций, «где бы Русью, настоящим русским духом пахло, откуда бы вылетели здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей Родины и на действительную помощь своих братьев-рабочих». Устав Общества был утвержден еще 25 февраля 1904 года правительством.

3.

С утра 9 января огромные толпы, с пением псалмов, неся иконы и царские портреты, двинулись со всех сторон к Зимнему дворцу, чтобы подать государю петицию об улучшении быта рабочих, о созыве всенародного Учредительного собрания для проведения демократических реформ. Правительство о предстоящем шествии знало, а потому пути к Зимнему были перекрыты войсками и полицией. Поначалу демонстрантам было предложено разойтись с миром. Те отказались. И солдаты, повинуясь приказу, открыли огонь. Народное шествие, осененное иконой Спасителя, было расстреляно, искромсано, разметано, растоптано. В тот день, вошедший в историю России как «кровавое воскресенье», погибло более 1200 человек, около пяти тысяч получили ранения.

Вечером, по своему многолетнему правилу, Николай II беспристрастно записал: «В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствии желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска были вынуждены стрелять в разных частях города: было много убитых и раненых».

Расстрел рабочих в Петербурге потряс империю.

Россия взорвалась волной забастовок.

Лишь это заставило правительство вспомнить о предложении Коковцева. Срочно была создана специальная комиссия, которой предстояло выработать мероприятия по «рабочему вопросу». Вскоре Николай II утвердил предложенную программу, включающую пересмотр закона о стачках, сокращение рабочего дня, создание больничных касс…

Но было уже поздно.

Теперь участники забастовок выдвигали в основном политические требования: свобода слова, собраний, печати, принятие Конституции.

4.

Петербург.

… Великий и священный Град, Петром и Пушкиным созданный.

Это лишь поэтическая метафора. Не более. Холодный, каменный, заложенный на зыбком, гнилом месте в выморочном углу России, — искусственный, серый, скучный, давящий своей громадой и монументальностью.

Семя всегороссийского зла в самом Петербурге.

В этом государь убежден твердо. Как и в том, что перемен жаждут только интеллигенты-либералы, а народ этого ничего не хочет. Пожалуй, ни в одном другом государстве на протяжении веков не было столь стойкой традиции интеллигенции, в особенности творческой, при любых практических правителях становиться в оппозицию к власти. А потому Николай II, подобно другим царям, недолюбливал интеллигенцию. И не скрывал этого.

Интеллигенция платила той же монетой.

Это лишь один из памфлетов, ходивших в начале XX века по рукам. Автор его — Константин Бальмонт.

5.

Государь заблуждался.

Россия жаждала перемен.

Даже некоторые представители монархического «Союза освобождения» выступали за конституцию.

На кого опереться? Где же те люди, которые способны остановить эту революционную заразу, чтобы она из столицы не расползлась по всей империи?

Князь Святополк-Мирский, назначенный министром внутренних дел после убийства эсерами Плеве, подал ныне в отставку, да еще и заявил: «Если не сделать либеральные реформы и не удовлетворить вполне естественные желания всех, то перемены будут уже в виде революции».

Тоже мне — успокоил!..

Ну, как тут не вспомнить Вячеслава Константиновича Плеве, которого он считал не только другом, но и незаменимым министром внутренних дел.

— Я сторонник крепкой власти во что бы то ни стало, — говорил Плеве корреспонденту французской газеты «Матен» весной 1902 года, усаживаясь в министерское кресло. — Меня ославят врагом народа, но пусть будет, что будет. Охрана моя совершенна. Только по случайности может произойти удачное покушение на меня.

Впрочем, в обществе не разделяли мнения царя о Плеве. Видный государственный деятель эпохи Сергей Юльевич Витте назвал того «бессовестным полицейским». И было отчего. Плеве прославился тем, что в борьбе с революционерами не брезговал провокациями, широко применял крутые жандармские меры. Ему говорили, что со дня на день возможна студенческая демонстрация. Он отвечал: «Высеку!». Ему говорили, что среди демонстрантов будут курсистки. Он в ответ: «С них и начну»! «Всех не перепорите, Вячеслав Константинович», — говорили ему. А он: «В кандалы закую. На эшафот отправлю»!

Личной охраной статс-секретарь и сенатор Плеве был озабочен не случайно. Уже возникла и начала действовать эсеровская боевая организация. К тому же он надеялся на своего сверхсекретного агента-провокатора, фактического руководителя боевиков Азефа.

Не спасло.

Июльским утром девятьсот четвертого года бомба эсера Егора Созонова разнесла карету министра в щепу.

Да, строго Господь посещает нас своим гневом!

6.

Новый генерал-губернатор Петербурга Трепов, прежде бывший московским обер-полицмейстером, чтобы как-то сгладить последствия 9 января, решил продемонстрировать «единение» царя с народом и организовал встречу государя с рабочими. Император в Александровском дворце выступил перед ними с речью, завершив ее так: «Я верю в честные чувства рабочих людей и непоколебимую преданность их мне, а поэтому прощаю им вину их».

Государь остался доволен встречей с «народом». Он милостиво простил своих подданных.

Да только не ведал Николай, что «депутация» рабочих была подобрана из пролетариев, связанных с охранным отделением.

А по столице, меж тем, уже гуляла эпиграмма Федора Сологуба:

«Ангел-хранитель» трона

1.

Мало кто сомневался, что политический и экономический строй России находится в интенсивном процессе изменения. Идея демократии, утверждения принципов свободы приобретала все больше сторонников.

Писатель-демократ Владимир Галлактионович Короленко в одном из публичных выступлений сказал: «Перед русской общественностью вырисовываются контуры будущего. А каково оно будет — это зависит от степени сознательности общества».

Степень сознательности общества и государственной власти оказалась неадекватна эволюционному, реформаторскому пути развития. На смену конституционному движению шла борьба в крайних формах: жесткие меры сверху, жесткие меры снизу… Непоследовательные правительственные реформы не давали выхода из кризиса. Индивидуальный террор революционеров тоже вел в тупик.

Тот же Плеве в 1902 году при своем назначении на пост министра внутренних дел сказал Николаю II: «Если двадцать лет тому назад, когда я был директором департамента полиции, мне бы сказали, что в России возможна революция, я засмеялся бы; а теперь мы накануне революции».

А Витте в конце 1904 года сообщал: «Все земство и дворянство против самодержавного царя». Он же несколько позднее высказал императору, что «…вести прежнюю политику реакции совершено невозможно, что это приведет нас к гибели».

Мягкий по характеру, государь далеко не всегда сам бывал инициатором контрреформ, реакционных правительственных решений, репрессивных мер. Но друзей чаще всего искал среди консерваторов, поддержку видел в репрессивном аппарате.

2.

Один из тех, кому доверял император, к чьему мнению прислушался, был обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев. Вот образец государственного деятеля, считал он: проницательный, образованный, культурный, верный самодержавию, твердый и непреклонный, он ко всяким нововведениям и реформам относится критически — осторожно.

Государь знал, в обществе Константина Петровича называли столпом консерватизма, реакционером. Эта репутация закрепилась за Победоносцевым еще со времен Александра Ш.

Его не любили.

На него писали ядовито-злые эпиграммы:

Его побаивались.

Бывший приятель, князь Мещерский как-то написал ему: «К вам приходить боишься. Вы стали слишком страшным, великим человеком…»

Победоносцев был страшным для всей России.

Он следил за каждым поворотом кормила государственного корабля, вмешиваясь в дела министерств и департаментов. Он был главным ступором реформ в России.

Так, при обсуждении в департаменте Государственного совета проекта об ответственности хозяев фабрик и промышленных предприятий перед рабочими за смерть, увечье и т. д., Победоносцев произнес большую речь, напрочь «забив» его. Он говорил, что проект пропитан симпатиями к различным социалистическим идеям, что, проникая из-за границы, идеи социализма входят в сознание правительства и что правительство, под давлением рабочих, проводит законы крайне социалистического характера. Понятно, что после такого выступления законопроект отправили в долгий ящик.

Георгий Чулков, популярный писатель начала XX века, сравнивал Победоносцева с фантастическим пауком, раскинувшим по всей России свою губительную паутину.

А Александр Блок писал так:

Именно он, Константин Петрович Победоносцев, был вдохновителем императора, который ему безоговорочно верил и всецело доверял.

3.

Когда 20 октября 1894 года умер от болезни почек Александр III, и Николай Александрович Романов из великого князя и наследника стал царем, со всех концов России к нему посыпались петиции с просьбами о демократических реформах. Писали дворяне, предприниматели, интеллигенция, крестьяне. Все надеялись, что со смертью Александра III вернутся времена либеральных реформ Александра II. Депутация земских деятелей даже обратилась с просьбой о создании уж если не парламента европейского типа, то по крайней мере представительного органа с весьма скромными функциями.

Все ждали первого публичного выступления Николая II.

И дождались.

17 января 1895 года в Зимний дворец на большой прием по случаю бракосочетания императора Российского с немецкой принцессой Алисой Гессенской были приглашены депутации от дворянства, земств, городов и казачьих войск.

«Пусть все знают, — твердо заявил государь, — что я… буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».

Все поняли, кто был истинным автором выступления, чьи идеи озвучил Николай II. Он стоял здесь же: высокий, худощавый, лицо гладко выбрито, в очках. Поговаривали, что граф Лев Толстой своего Каренина писал с него, Победоносцева. Так же сух, немногословен, не терпит необоснованных возражений, не льстец, не карьерист, служит за идею.

И как же выступление Николая II было созвучно манифесту Александра III, в котором провозглашалась программа царствования: «Посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стать бодро на дело управления, в упоении на божественный промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».

Одна рука водила пером. Рука Победоносцева — «ангела-хранителя» трона, как саркастически называли его современники.

4.

В последнее время Константин Петрович заметно сдал. Что и говорить, к восьмидесяти годам подходит. Но по-прежнему тверд и непреклонен в отстаивании идей самодержавия, все также желчно высмеивает либералов и то, что они называют демократией. Продажность, личные амбиции, закулисные интриги и краснобайство политических дельцов — вот они, прелести демократии. Все эти буржуазные парламенты, которыми кичится Европа, — ни что иное, как жалкие говорильни.

И эту демократию навязывают России!..

Но отчего они не могут понять, что это — гибель для России. Только самодержавие как форма государственного устройства, вырабатывавшаяся на протяжении веков, способна обеспечить благополучие всего народа, а не отдельных групп, политических партий.

Николай, воспитанный на триедином понятии — православие, самодержавие, народность, — считал: «усеки» один из этих принципов — и погибла Россия. И потому продолжал бороться за сохранение монархии.

Но он слишком доверял «ангелу-хранителю» трона и не услышал, а может, и не желал слышать голоса других. Меж тем, видный деятель либерального движения князь Сергей Трубецкой говорил: «Современное государство, — каков бы ни был его политический строй, — нуждается в развитии общественности для того, чтобы справляться с бесконечно усложняющимися задачами… А там, где такая потребность не получает должного удовлетворения, государство идет к неизбежному упадку».

Вынужденная уступка

1.

Еще не справили сороковины по невинно убиенным в Кровавое воскресенье, а из Первопрестольной пришло сообщение: 4 февраля убит генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович.

В тот день его высочество по обыкновению выехал из Николаевского дворца в канцелярию генерал-губернатора на Тверской. И когда карета была уже подле Никольских ворот, навстречу выскочил мужчина в крестьянском платье и с разбега, шагов с четырех, бросил бомбу. Взрыв был такой силы, что его слышали в отдаленных частях Москвы. Особенно большой переполох случился в здании суда. Судьи, канцеляристы попадали со своих мест: одни подумали, что это землетрясение, другие, что рушится старое здание — все окна по фасаду были выбиты. Когда минут через десять пришли в себя и догадались, в чем дело, многие кинулись из здания суда на улицу.

Человек тридцать, сбежавшихся к месту взрыва несколько ранее, пробовали высвободить из-под обломков изуродованное тело великого князя. Зрелище было ужасное: головы не оказалось, валялись оторванные рука и часть ноги…

Меж тем, человек, что кидал бомбу, поднялся — вся его поддевка была истыкана щепой, висела клочьями и обгорела, с лица лилась кровь; он подобрал лежавшую неподалеку шапку и, шатаясь, пошел… Но далеко уйти не удалось; сзади послышались крики: «Держи его, держи!..» На него навалились городовой, околоточный, скрутили руки, обшарили карманы, за пазухой — нет ли револьвера.

2.

Кровь, пролитая на пути к Зимнему дворцу, отозвалась кровью, пролитой близ Николаевского дворца. Позднее на суде Иван Коляев скажет в своей речи:

«…Великий князь был одним из видных представителей и руководителей реакционной партии, господствующей в России. Партия эта мечтает о возвращении к мрачнейшим временам Александра III, культ имени которого она исповедует. Деятельность, влияние великого князя Сергея тесно связаны со всем царствованием Николая II от самого начала его. Ужасная ходынская катастрофа и роль в ней Сергея были вступлением в это злосчастное царствование. Расследовавший еще тогда причины этой катастрофы граф Пален сказал, в виде заключения, что нельзя назначать безответственных лиц на ответственные посты. И вот боевая организация партии социалистов-революционеров должна была безответственного перед законом великого князя сделать ответственным перед народом.

Конечно, чтобы подпасть под революционную кару, великий князь Сергей должен был накопить и накопил бесчисленное количество преступлений перед народом. Деятельность его проявлялась на трех различных поприщах. Как московский генерал-губернатор, он оставил по себе такую память, которая заставляет бледнеть даже воспоминание о пресловутом Закревском^[3]. Полное пренебрежение к закону и безответственность великого князя сделали из Москвы, поистине, какое-то особое великокняжество. Преследование всех культурных начинаний, закрытие просветительных обществ, опыты политического развращения рабочих, преследование всех протестующих против современного строя, — вот в какого рода деяниях выражалась роль убитого, как маленького самодержца Москвы. Во-вторых, как лицо, занимающее видное место в правительственном механизме, он был главой реакционной партии, вдохновителем всех репрессивных попыток, покровителем всех наиболее ярких и видных деятелей политики насильственного подавления всех народных и общественных движений. Еще Плеве заезжал к великому князю Сергею за советами перед своей знаменитой поездкой в Троицкую лавру, за которой последовала поездка на усмирение полтавских и харьковских крестьян. Его другом был Сипягин, его ставленником был Боголепов, затем Зверев. Все политическое направление правительства отмечено его влиянием. Он боролся против слабой попытки смягчения железного режима Святополк-Мирского, объявляя, что „это — начало конца“. Он провел на место Святополка своих ставленников — Булыгина и Трепова, роль которого в кровавых январских событиях слишком известна. Наконец, третье поприще его деятельности, где роль его была наиболее значительна, хотя и наименее известна: это — личное влияние на царя. „Дядя и друг государев“ выступает здесь, как наиболее беспощадный и неуклонный представитель интересов династии».

Закончил Каляев свою речь таким словами: «Мое предприятие окончилось успехом. И таким же успехом увенчается, несмотря на все препятствия, и деятельность всей партии, ставящей себе великие и исторические задачи. Я твердо верю в это, — я вижу грядущую свободу возрожденной к новой жизни трудовой, народной России.

И я рад, я горд возможностью умереть за нее с сознанием исполненного долга».

В Московской охранке по поводу убийства великого князя запишут: «Все ликуют».

Так отреагировала Первопрестольная, не забывшая Ходынку.

3.

Николай II уступил.

Он вынужден был это сделать. Конституцию от него требовало общество.

Николай хорошо помнил слова покойного батюшки: «Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет эру смуты и кровавых междоусобиц». Но в отличии от 80-х годов теперь атмосфера в России была наэлектризована до предела: оказалось достаточно короткого замыкания — 9 января, — как полыхнуло по всей империи.

Убежденный монархист граф Витте писал: «Сохранить самодержавие, когда неограниченный самодержец многолетними не только несоответственными, но и губительными действиями расшатал государство и когда подданные его не видят более или менее основательных надежд в будущем, особенно трудно в XX веке, когда самосознание народных масс значительно выросло и питается тем, что у нас названо „освободительным движением“.

…Ум мой после всего пережитого, после всего того, что я видел и вижу на верху, меня привел к заключению, что другого выхода, как разумного ограничения, как устройства около широкой дороги стен, ограничивающих движение самодержавия, нет».

18 февраля 1905 года государь издал рескрипт на имя министра внутренних дел Булыгина, который содержал знаменательную фразу о том, что монарх вознамерился «привлекать достойных, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений».

Россия впервые услышала от самого императора слова о необходимости созыва Думы. Однако в доверительной беседе с лидером «Союза русского народа» Марковым Николай II заметил:

— Николай Евгеньевич, вы, я думаю, понимаете, что Дума должна быть государевой. Назвать можно и государственной, но по сути своей она должна быть государевой. — Он сделал ударение на последнем слове. Привычка смотреть на государство как на свою вотчину — это у Романовых в крови.

Общество поняло, что имел в виду император, и объявило бойкот «государевой думе».

Булыгин подал прошение об отставке. Николай ответил ему:

— Александр Григорьевич, возвращаю прошение ваше об увольнении с должности. Мы живем в России, а не в какой-нибудь республике… Когда царь находит нужным уволить министра, тогда только последний уходит со своего поста.

4.

6 августа был опубликован Манифест об учреждении Государственной думы и положение о выборах. Ныне, говорилось в Манифесте, настало время призвать выборных людей от всей Земли русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включая для сего в состав высших государственных учреждений особое законодательное установление, коему предоставляется разработка законов, обсуждение законодательных предложений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов.

Манифест никого не удовлетворил. Его критиковали и справа, и слева — общество расценило его как грубую подачку, требовало более радикальных реформ и продолжало акцию неповиновения, в рамках которой в начале сентября у либералов и социалистических партий одновременно возникла идея всеобщей политической стачки.

Начали ее 19 сентября печатники Москвы. В течение месяца в акции солидарности участвовала почти половина московских рабочих. В октябре их поддержали столица и провинция. Бастовали полтора миллиона человек. Страна оказалась парализована, когда к стачке примкнули железнодорожники и телеграфисты.

В условиях, когда власть неспособна была подавить революцию, а у ведущих партий не было сил взять всю инициативу в свои руки, Николай II подписал 17 октября Манифест.

ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ

Божию милостью Мы, Николай второй, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая.

Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великой, тяжкою скорбью преисполняют сердце Наше.

Благо Российского Государя неразрывно с благом народным, и печаль народная — Его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое неустроение народное и угроза целости и единству державы Нашей.

Великий обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства Смуты. Повелев надлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядков, бесчинства и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, Мы, для успешнейшего выполнения общих преднамеченных Нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего правительства.

На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли:

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы, на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающего до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее развитие начала общего избирательного права, вновь установленному законодательному порядку, и

3. Установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думой и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.

Призываем всех верных сынов России вспомнить долг перед своей родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с Нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.

Дан в Петергофе, в 17-й день октября, в лето Рождества Христова тысяча девятьсот пятое, Царствование же Нашего одиннадцатое.

На подлинном собственного Его Императорского Величества рукою написано: Николай.

5.

Манифест вызвал растерянность на местах и не внес успокоения: «смута и волнения» не только не прекратились, но и распространились по всей империи. В городах проходили то революционные, то контрреволюционные демонстрации, власти не знали, как реагировать на погромы, в деревнях крестьяне жгли помещичьи усадьбы.

Если умеренно-либеральные круги общества восприняли Манифест как исполнение их желаний конституционного преобразования России, то левые — социал-революционеры и социал-демократы — ни в малейшей степени не были удовлетворены и были готовы продолжить борьбу до конца. Правые же круги отвергали содержащиеся в Манифесте уступки революции и требовали сохранения неограниченного царского самодержавия.

В обществе считали Николая II мягким и даже легко управляемым.

Да, он был добрым и мягким — то, что касалось семьи. Но легкоуправляемым?.. Идеи других быстро находили отклик в его душе, если они были созвучны его мнению. Потому-то он всецело доверялся Победоносцеву, что тот твердо стоял против каких-либо поползновений на монархию.

Но Николай вынужден был уступить давлению общества. И Победоносцев — тот, перед кем еще недавно трепетали министры, — подал в отставку. Весть об этом разнеслась по столице уже 18 октября. «Ангел-хранитель» трона не смог смириться с Манифестом, видя в нем уступку самодержавия «безумным злодеям», путь к конституции — всему тому, против чего он так решительно боролся сорок лет служения империи.

Один из шутников по этому поводу писал:

На политическую авансцену России выходили новые фигуранты — представители партий, которые 26 марта 1906 года вступят в борьбу за голоса избирателей.

6.

И все же царь пытался сохранить за собой влияние на парламент, на формирование «государевой думы».

Уже на следующий день после обнародования Манифеста публикуется высочайшее повеление о создании Совета Министров, его председатель и министры назначаются и меняются только государем и несут ответственность не перед Госдумой, а лишь перед монархом.

То был упреждающий удар, направленный на то, чтобы вывести правительство из-под контроля парламента.

Последующие документы коснулись преобразования Государственного совета в верхнюю законодательную палату: половина членов Госсовета назначалась непосредственно императором, другая избирались. Законопроект, прошедший через Думу, должен был поступить в Госсовет и только после его одобрения передавался на рассмотрение царю. Таким образом, Госсовет был законодательным противовесом Думе. При необходимости он мог заблокировать любой неугодный правительству закон.

Это дало повод позубоскалить:

«Я им этого никогда не забуду!»

1.

Открытие Государственной думы было намечено на 27 апреля 1906 года.

Начались приготовления. Александру Федовичу Трепову было поручено объехать все европейские столицы дабы изучить там порядок проведения парламентских заседаний.

Какая ирония судьбы! Сын и брат «прославившихся» своей жестокостью высших полицейских чиновников по повелению государя занимается устройством российски парламента. Трепову приглянулся французский порядок. Правительство не возражало.

А потом пожалело. Надо было завести на английский манер: там в палате общин нет трибуны и выступающие произносят речи с мест, обращаясь к председателю, а не к собравшимся, и, стало быть, не поощряются реакцией зала.

Предполагалось, что для Государственной думы со временем будет возведено специальное здание, но позже, обследовав многие помещения, сошлись на Таврическом дворце, построенном Екатериной Великой для светлейшего князя Григория Потемкина. Произведя незначительные переделки, оборудовали Екатерининский зал под заседания. В центре массивных белых колонн установили огромного размера портрет государя Николая II, заключив его в массивную дубовую раму, сверху которой — царский вензель. Место председателя — у «подножия» портрета, перед ним — трибуна с гербом российской империи. Кожаные кресла депутатов расположили цолукругом, так что внимание было устремлено на царя, незримо присутствовавшего в зале.

2.

Церемониал открытия Государственной думы вместе с бароном П. П. Корфом взялась сочинять сама императрица Александра Федоровна. Она хотела придать этому событию особую пышность и согласованность с русскими обычаями.

Александра Федоровна, императрица-мать Мария Федоровна, великие князья и княгиня участвовали в жарких спорах, каким образом царскому семейству прибыть на церемонию из загородной резиденции — на яхте или в кортеже, решили — на яхте; долго не могли определить: в короне или в порфире, длинной пурпурной мантии, надеваемой монархами в торжественных случаях, быть государю на открытии, решили — в порфире.

Дамы августейшего семейства шили специальные платья, подбирали жемчуги и бриллианты, чтобы все было в «русском стиле». И не замечали, что эта суета вызывала раздражение: в стране льется кровь, действуют чрезвычайные суды, а в некоторых губерниях голод — до нарядов ли?

3.

И вот этот знаменательный день настал — день рождения российского парламента.

Великий князь Константин Константинович запишет в своем дневнике, что он ожидал увидеть на улицах Петербурга толпы ликующего народа, но они были пусты. На Дворцовой площади у Зимнего стояли лишь спешившиеся кирасиры, сияя на солнце своими начищенными латами.

По сценарию предусматривался торжественный прием Николаем II в Зимнем дворце членов Государственного совета и депутатов Государственной думы, а после — первое заседание думцев в Таврическом дворце.

Все шло, как и было задумано.

Августейшее семейство собралось в покоях императрицы: мужчины в парадных, расшитых золотом мундирах, увешанные российскими и иностранными орденами, дамы — в атласных платьях с соболями, в жемчугах и бриллиантах.

По Николаевскому залу кучками бродили депутаты.

Генерал Н. Врангель, отец будущего Главнокомандующего Добровольческой армии белых, так писал о депутатах:

«Какая смесь одежды и лиц. Поляки в кунтушах, восточные халаты и чалмы, священники, каких в городах не видать, дерзкие и развязанные волостные писари из разночинцев, сельские учителя, самоуверенные интеллигенты, крестьяне, удивленные сами увидеть себя в роли заседателей». Они явились, замечает он, «демонстративно одетые в затрапезные платья».

Говорили, что Александра Федоровна, потрясенная подобными выходками, не сдержала слез, а Николай II заявил: «Я им этого никогда не забуду!»

Царь раздражался неспроста. По случаю торжественного открытия Думы депутатов-крестьян хотели одеть за казенный счет во фраки, те же отвергли это и некоторые даже в весьма неприличных выражениях.

После долгого ожидания членов Госсовета и Думы пригласили в Георгиевский зал. Когда установилась тишина, под пение капеллы на обозрение выборным, признанным ограничить самодержавную власть, внесли императорские регалии: печать, меч, знамя, державу, скипетр и корону.

Следом шел российский самодержец. За ним — попарно обе императрицы и великие князья. Шли в направлении, где под балдахином из красного бархата стоял царский трон, на спинку которого была наброшена порфира.

Исполнили «Боже, царя храни». Состоялся торжественный молебен. Потом все встали, где кому положено.

Государь медленно и важно направился к трону, взошел по красным его ступеням и сел на том самом престоле, силу которого намеревались ограничить думцы.

Николаю II подали бумагу, и он громко, внятно и медленно начал читать речь, в которой назвал депутатов «лучшими людьми» и выразил надежду, что они станут ему верными помощниками в работе на благо Отечества, ибо он хочет передать наследнику благоустроенное и могущественное царство.

«Чем дольше он читал, тем сильнее овладевало многими волнение, слезы лились из глаз. Слова речи были так хороши, так правдивы и прозвучали так прекрасно, что ничего нельзя было добавить или убавить. В них было и величие, и вера в светлое будущее России, и любовь к народу, и желание видеть его счастливым», — запишет в дневнике великий князь, президент Петербургской академии наук Константин Константинович.

Все завершилось дружным «ура!» присутствующих.

4.

На выходе из Зимнего дворца «лучших людей» встретили торжественными приветствиями толпы народа.

Однако долетали и крики: «Амнистия!»

«Амнистия!» — кричали и стоящие по берегам Невы люди, когда пароход вез депутатов на первое заседание в Таврический дворец.

«Амнистия!» — доносились крики из тюрьмы «Кресты».

Россия требовала освобождения политзаключенных.

Сам Николай II на официальном открытии Думы не присутствовал. Это он поручил сделать стаст-секретарю Э. В. Фришу, исполнявшему секретарские обязанности при царе.

«Вам, господа, — заявил тот, — предстоит историческая задача, и вы благостию Всемилейшего Государя нашего поставлены Основным Законом об учреждении Государственной думы в полную возможность дружно работать, и работать усиленно, над водворением в нашем Отечестве законности и основанного на незыблемом законе порядка».

Но уже первые шаги Государственной думы вызвали в аристократических салонах недовольство. Великий князь Константин Константинович пишет: «О, какое томление духа и сколько опасений за будущее возбуждает эта Дума! Не будет ли она терять время в пустозвонной болтовне крайнего направления, пренебрегая делом? Чего доброго ждать от называемых „лучших людей“, от якобы представителей народа, от деланной Государственной Думы, когда немедленно по ее открытии, когда ею был избран в председатели Муромцев и еще до его вступительной речи, по его приглашению взошел на кафедру мерзавец Петрункевич, потребовал от правительства амнистии всем находящимся в заключении политическим преступникам, и когда это требование не только принято единогласно, но и покрыто рукоплесканиями?»

5.

По мнению высшего петербургского общества, выборные Думы оказались в своем большинстве сборищем злобных и завистливых новоиспеченных политиков и дикарей; шептались, что от последних ждать добра не приходится.

Говорили, что в свободное от заседаний время одни депутаты митинговали, другие пьянствовали, однако полиция их не трогала — по статусу были неприкосновенны.

А тут еще наружу выплыла неблаговидная история: царская администрация пыталась подкупить депутатов богатыми квартирами с намеками на возможность последующего выкупа на льготных условиях, а также установить высокую зарплату и прочие заманчивые блага.

Получился грандиозный скандал.

Так или иначе, конфронтация ветвей власти началась в первый же час деятельности Думы.

Столкновение Таврического дворца с Зимним воплотилось в «Ответном адресе» Думы на речь царя, в котором излагались основные положения программы деятельности депутатов: создание «ответственного» правительства, формируемого думским большинством, утверждаемого и подотчетного Думе; ликвидация Государственного совета как органа, противоречащего демократическим основам; отмена чрезвычайных комиссий и укрепление судов; организация выборов, которая гарантирует их действительную всеобщность и защиту от манипуляций администрации; проведение аграрной реформы.

6.

О реакции августейшего семейства можно судить по записям великого князя Константина Константиновича: «Ответ Думы на тронную речь — гадость. Дума — очаг революции»; «В Думе процветает та же революция и не слышно ни одного разумного слова».

Правительство же стало искать, чем ответить взбунтовавшимся «лучшим людям», чтобы уязвить их самолюбие. В частности, решено было не вносить в Думу никаких правительственных законодательств. Потом все же, в насмешку, выдали депутатам законопроект о кредите на строительство котельной при оранжереи в Юрьевском университете.

А что касается «Ответного адреса», то правительство отвергло все до единого предложения Думы. Это был не просто открытый вызов депутатам, а крупная и продуманная провокация: правительство знало, что «лучшие люди» не потерпят такого обращения к себе и взбунтуются.

Так оно и вышло. Дума отозвалась лозунгом: «Власть исполнительная да покорится власти законодательной!»

Большинством голосов (против голосовали только 11 человек) Дума выразила недоверие правительству, предприняв, таким образом, попытку отправить его в отставку. Правда, такого права у нее не было, но это мало смущало думцев. Орган фактически безвластный, Дума имела лишь возможность открыто говорить о нуждах народа и быть услышанной во всей России и за ее пределами.

И Российский парламент был услышан: легитимность правительства оказалась сомнительной — как никак свое недоверие ему высказали «лучшие люди», «представители народа».

7.

Вокруг правительства Горемыкина началась закулисная возня. Шли негласные переговоры о формировании нового, причем в министры намечались в большинстве своем депутаты. Переговоры о посте премьер-министра велись с председателем Думы С. А. Муромцевым и профессором истории П. Н. Милюковым. Портфель министра предлагался даже «мерзавцу» И. И. Петрункевичу. Но они отказались, даже сочли себя оскорбленными.

И все же главным камнем преткновения между Думой и правительством стал аграрный вопрос. В Думе существовали две концепции: умеренная предусматривала отчуждение частнособственических земель в пользу малоземельных крестьян, радикальная — социализацию всей земли с последующим наделением ею всех крестьян по «трудовой норме». Правительство и тот, и другой вариант отвергало, видя в них смертельную угрозу для России.

И тогда Дума обратилась к народу с разъяснениями своей позиции по земельному вопросу — о требовании отчуждения помещичьих, монастырских, кабинетских (принадлежащих царской семье) земель.

В Таврическом дворце к концу июня уже поговаривали о необходимости других форм борьбы с правительством. Все тот же Петрункевич так заявил по этому поводу: «Момент борьбы еще не наступил. Когда он наступит, мы заговорим другим языком».

Тогда же, в конце июня 1906 года, Константин Константинович запишет: «Люди положительного монархического направления ждут разгона Г. Думы, диктатуры, крутых мер, казней, насилия, террора в ответ на террор. Другие, и я к ним присоединяюсь, полагают, что Думу лучше не трогать и дать ей самой провалиться в обществ[енном] мнении».

Царь не стал ждать наступления этого момента: 8 июля он встретился с премьером И. Л. Горемыкиным и недавно назначенным министром внутренних дел П. А. Столыпиным — первого отправил в отставку, второго назначил новым главой правительства.

На следующий день было опубликовано решение государя о роспуске Думы. Она просуществовала 72 дня.

8.

Весть была ошеломляющей. Несмотря на то, что это было воскресенье, 120 депутатов выехали в Выборг и оттуда обратились к народу с «Выборгским возванием», в котором призвали население России в знак протеста не платить налоги и не выполнять закон о всеобщей воинской повинности.

Из губерний к Муромцеву шли телеграммы сочувствия. В Кронштадте и Выборге матросы взялись за оружие — их расстреляли из пушек.

Народ умолк.

При открытии первого заседания Думы С. А. Муромцев сказал: «Совершается великое дело, воля народа получает свое выражение в форме правильного, постоянного действующего, на неотъемлемых законах основанного, законодательного учреждения».

Великое дело… Воля народа… Все это было попрано одним росчерком пера Российского самодержца, продемонстрировавшего подданным и всему миру свое единовластие.

Депутаты первой Государственной думы подготовили 29 законопроектов, из них одобрили на пленарных заседаниях только два. Они сделали около 300 запросов, на которые получили от правительства отписки.

Первая Дума торопилась и мало что успела.

9.

20 февраля 1907 года в Таврическом дворце соберется вторая Государственная дума. И по воле народных масс она окажется куда более левой. То будет ответ царю за прежний разгон. Но и ее постигнет участь первой. Потом будут третья Дума, прозванная в народе лакейской, четвертая, которая обвинит императора и правительство в измене и объявит о своем намерении взять власть.

А 1 марта 1917 года Всероссийский самодержец Николай II подпишет отречение от престола.

И вот гримаса истории: текст отречения монарх передаст депутатам Думы А. И. Гучкову и В. В. Шульгину.

Приложения

Историческая справка

К весне 1906 г. правительственной комиссией был подготовлен Избирательный закон, необходимый для реализации Манифеста 17 октября. Законом устанавливались четыре избирательные курии: дворянская, городская, крестьянская и рабочая. Выборное право было устроено так, что один голос дворянина приравнивался к трем голосам мещан, 15 крестьян и 45 рабочих. Повсюду, кроме больших городов, избиратели голосовали за выборных, либо сразу за депутатов Думы. Такое положение о выборах не отвечало демократическим принципам всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, за которые боролись либеральные и демократические партии.

В начале 1906 г. был подготовлен проект организационной структуры будущего российского парламента. Государственный Совет был преобразован в верхнюю законодательную палату. Законопроект, разработанный Думой, должен был поступать в Госсовет и только после его одобрения передавался на рассмотрение царю. Половина членов Госсовета назначалась императором каждый год, другая половина избиралась на 9 лет (с ротацией через каждые три года), причем крестьянство и пролетариат к выборам не допускались. Дума лишалась права рассматривать некоторые статьи бюджета, не имела законодательной инициативы и не могла преобразовываться в Учредительное Собрание.

26 марта 1906 года Россия впервые в своей истории вступила в предвыборную кампанию. За голоса избирателей боролись многие партии.

К правому крылу партийной системы относились монархические партии. Одной из крупнейших партий этого типа был «Союз русского народа», руководимый доктором А. М. Дубровиным и помещиком В. М. Пуришкевичем. Возникшие как консервативная общественная реакция на революционные события 1905 г. монархические партии взяли в своих программах обязательство охранять русское самодержавие. От царского дома монархисты требовали установления власти «железной руки», т. е. диктатуры. Центральное место в их программах занимал лозунг «Россия для русских!»

Центристские позиции в партийной структуре России занимали две крупные буржуазные партии: Союз 17 октября (октябристы) и Конституционно-демократическая партия народной свободы (кадеты). Обе эти партии организационно оформились из либеральных групп в октябре-ноябре 1905 г.

Правоцентристские позиции занимали октябристы во главе с московским промышленником А. И. Гучковым. Их численность составляла около 60 тыс. человек. Октябристы представляли себе будущее государственное устройство в виде наследной монархии, ограниченной конституцией. В основу их программы легли положения Манифеста 17 октября. Октябристы требовали гарантированной свободы предпринимательства, отмены правительственного надзора за деятельностью и развитием промышленности, предоставления рабочим права на забастовки, установления политических свобод. Фактически партия стояла на позициях классового сотрудничества, полагая, что конфронтация с пролетариатом экономически неэффективна.

Позиции«левого центра» занимали кадеты, лидером которых был известный историк П. Н. Милюков. Партия кадетов была самой крупной либеральной партией. Ее численность к 1907 г. оставляла около 100 тыс. членов. Кадеты претендовали на «внеклассовый» характер своей партии. В программе первоочередное внимание они уделяли взаимоотношениям гражданина и государства. Их основными требованиями были установление политических свобод, равенство всех граждан перед законом, отмена сословных привилегий и смертной казни, политическая амнистия, неприкосновенность личности, отмена всех ограничений личных и имущественных прав. Эти требования были особенно популярны в среде российской либеральной интеллигенции, чьи интересы объективно выражала партия кадетов. Позиция кадетов по аграрному вопросу была расплывчатой. Они предлагали, выкупая у помещиков земли «по справедливой» (нерыночной) цене, создать государственный земельный фонд, из которого нуждающиеся, безземельные и малоземельные крестьяне могли бы получить «сообразно с особенностями землевладения и землепользования в различных областях России».

Весной 1906 г. состоялись выборы в I Государственную Думу. Большевики и эсеры бойкотировали эти выборы, а меньшевики приняли в них активное участие и смогли провести в Думу несколько депутатов. «Союз русского народа» в Думе мест не получил. Правый фланг составили октябристы (14 мест), образовавшие в середине июля фракцию «мирного обновления». Левое крыло Думы занимали «трудовики», преимущественно из крестьян (107 мест), по своей программе близкие к эсерам, и социал-демократы — меньшевики (17 мест). Весь центр принадлежал кадетам, получившим наибольшее число мест — 153. Таким образом, по партийному составу I Дума была левоцентристской, либеральной и оппозиционной по отношению к самодержавию. Председателем думы был избран кадет профессор С. А. Муромцев.

В числе делегатов I Государственной Думы был и наш земляк — Иван Дмитриевич Бугров (1857–1927), крестьянин, староста Мотовиловской волости Арзамасского уезда.

Государственная Дума начала свою работу 27 апреля 1906 г. С первых же дней между ней и царским правительством обнаружились резкие противоречия. Главным камнем преткновения между правительством и Думой стал насущный вопрос революции — аграрный. В Думу было внесено три проекта его решения (кадетов, «трудовиков», смешанной группы депутатов, близкой к эсеровским кругам). Царское правительство было обеспокоено радикальными аграрными законопроектами и поторопилось распустить Думу. Использовав думское обращение к народу, в котором говорилось о разногласии между Думой и правительством по крестьянскому вопросу, император манифестом от 9 июля распустил ее, обвинив предварительно в «разжигании смут».

Выборы во II Государственную думу отличались от выборов в I Государственную Думу участием в них партий социалистического и пролетарского толка, применявших в ходе предвыборной борьбы тактику «левого блока». Итоги этих выборов не оправдали надежд властей. По составу она оказалась еще более радикальной, чем первая. Левые партии получили 222 мандата из 518, или 43 % всех думских мест. Усилилось и правое крыло парламента за счет монархистов (33 мандата) и октябристов (19 мандатов). Поляризация Думы произошла благодаря потере кадетами 80 мест. Тем не менее «партия народной свободы» пока еще довольно прочно удерживала позиции ведущей парламентской силы. Не случайно поэтому председателем Думы был избран кадет Ф. А. Головин.

Депутатам II Государственной думы являлся арзамасский протоирей Федор Иванович Владимирский (1843–1932). Хотя формально он не состоял в партии конституционных демократов, однако поддерживал платформу кадетов. Вместе с другими представителями духовенства резко выступил против репрессивных мер со стороны правительства, в частности, против военно-полевых судов.

II Государственная Дума открылась 20 февраля 1907 г. Комиссии сразу же приступили к разработке многочисленных законопроектов. В апреле 1907 г. в Думе развернулись ожесточенные дебаты по двум вопросам: аграрной политике и принятию чрезвычайных мер против революционеров. Дума отказалась публично осудить революционный терроризм и, более того, 17 мая проголосовала против «незаконных действий» полиции. Становилось ясно, что II Дума не будет следовать намеченной Столыпиным программе. 1 июня Столыпин потребовал от Думы исключения 55 депутатов (социал-демократов) и лишения 16 из них парламентской неприкосновенности, обвинив их в подготовке государственного переворота. Не дожидаясь думского решения, Николай II объявил 3 июня о роспуске Думы и назначил созыв очередной на 1 ноября 1907 г. В манифесте говорилось также об изменении избирательного закона. Этот акт ознаменовал собой окончание революции.

Выборы в III Государственную думу были организованы по новому избирательному закону. Число выборщиков от помещиков и крупной промышленно-торговой буржуазии значительно увеличивалось. Как и прежде, от участия в выборах отстранялись женщины, студенты и военнослужащие. К выборам допускались крестьяне-домохозяева. В результате только 13 % взрослого населения могло принять участие в выборах.

III Государственная дума отработала весь предусмотренный законом пятилетний срок (1907–1912). Последняя — IV Дума, просуществовала без малого 5 лет, формально прекратила свою Деятельность 6 октября 1917 г.

Характерной особенностью развития российского парламентаризма явилось его постепенное сползание вправо: чем больше опыта приобретала Дума, тем совершеннее и профессиональнее была ее деятельность, тем консервативнее становилась она как по своему составу, так и по господствовавшим в ней идеям.

Дума осуществляла свою деятельность главным образом в трех направлениях: обсуждала законопроекты, утверждала государственный бюджет, осуществляла различные запросы в адрес правительства по поводу незаконных действий властей.

Речь Ф. И. Владимирского на заседании II Государственной думы

— Господа народные представители, я имел намерение осветить поставленный вопрос об уничтожении военно-полевых судов с христианской точки зрения, но предшествующие ораторы, говорившие вчера, достаточно доказали, что существование у нас военно-полевых судов не отвечает евангельским законам.

Так, высокопочтенный епископ Евлогий^[4] и душевный иерей Тихвинский, безусловно, доказали, что существование у нас военно-полевых судов противно Евангелию и учению Христа Спасителя. Поэтому я более не намерен входить в эти подробности, но совершенно присоединяюсь к заявленному ими мнению и предложению и только разве напомню и подтвержу то, что сказано было вчера священником Тихвинским словами именно Христа Спасителя, заключенными в этой священной книге. А именно ответ Христа Спасителя ученикам, которые просили Господа, чтобы он дозволил им снизвести с неба огонь, опалить противников. Он ответил им: «Вы не понимаете духа моего и сами не знаете, какого духа должны быть». И Он оставил их и ушел из того селения. Вот и мне кажется, что и те люди, которые еще решаются подтвердить законность военно-полевых судов, они тоже не понимают духа Христова. Мало того, Христос Спаситель прямо сказал: «Я милости хочу, а не жертвы». Таким образом, я исчерпываю этот вопрос и говорю безусловно, что военно-полевые суды — беспощадная уличная расправа, самосуд и не могут быть оправданы этою священною книгой.

Вспомните, для чего Христос взошел на Крест, для чего дозволил себя убить? Чтобы мы никогда сами никого не убивали. Вот была его цель: чтобы мы, исполненные любви, жили, как братья. И придет время, что это на земле исполнится, будет мир Божий и правда Божия.

Также я обратил внимание на слова одного оратора, носителя истинного христианства, именно почтеннейшего Булгакова^[5], который указал, что правительство, признавшее себя христианским, обязано и управлять вверенным ему государством по-христиански. Против сего возражать, конечно, невозможно и дополнить, кажется, нечего. Но я также понимаю и затруднения правительства. В самом деле, наша гражданственность так расшатана и мы так далеко ушли в своеволии; но, с другой стороны, и правительство дошло до таких крутых и жестоких мер, противных христианству, что тут является заколдованный круг.

Правительство объявляет нам, что оно тогда введет обещанные нам гражданские свободы, когда граждане притихнут и будут корректны. С другой стороны, волнующиеся и восставшие говорят: «Мы притихнем тогда, когда правительство нам исполнит обещанное». И с той и с другой стороны мы не видим решительного шага к примирению. Правительство обещало немедленно приступить к исполнению тех свобод, того государственного строя, который обещал Манифест 17 октября. Я надеюсь, что это не слова. Надо обещать дело. Но дело в том, что как же поступит тогда правительство? В силу прежнего своего положения будет ждать, пока притихнут? Но выходит как-то ни так ни сяк. Одни будут выжидать, когда притихнут, другие будут выжидать обещанных свобод. Таким образом, является заколдованный круг.

Кому же первому сложить, так сказать, свое оружие? Кому на очереди стоит выйти с духом примирения? Я полагал бы, этот вопрос можно решить очень просто: все вы семейные люди, сами были детьми, помните себя в детстве и сами имеете детей. Когда два брата поссорятся и подерутся, кого из них прежде всего вы будете останавливать? Ведь, конечно, того, кто постарше, поумнее. Вы скажете ему: «Ты постарше, ты поумней, так уступи». И мир водворится.

Казалось, кто первым должен явиться с шагом примирения? Правительство. Правительство выразилось, что обладает опытом, значит, за ним первый черед. Вот мне, казалось бы, как выйти из этого невероятного заколдованного круга тех ужасов, которые мы переживаем. Сколько времени? Три года. Помните, по священной истории, египтяне три дня были в египетской тьме. Это была такая тьма, которая их мучила кошмарами, представляя им ужасы и страхи. Это была, помните, девятая казнь, одна из самых страшных. Мы эти страшные казни египетские переносим не три дня, а три года. Нужно над нами сжалиться, нужно милости просить, а не жертвы.

Я позволю себе высказать свое собственное чувство. Быть может, оно и неправильное, но я много прожил на своем веку, был свидетелем того жестокого режима, когда крестьяне терпели невозможное обращение от своих помещиков. И мне чудится тот вопль, тот хлыст, тот самосуд обращения жестоких помещиков, которые благодаря гуманнейшему, царство ему небесное, незабвеннейшему императору Александру II миновали. Крепостное право пало. Убито было это чудовище. Но я сказал много, что оно было убито: оно было только смертельно ранено. Проходят годы, и это чудовище начинает шевелиться и поднимать свою голову. Может быть, мне это чудится, может быть, я ошибаюсь, что в этих военно-полевых судах возникает прежнее. И желательно было бы, чтобы забыто это было навсегда.

Еще печалят и заставляют скорбеть мое сердце также и площадные уличные самосуды. Они мне покоя не дают, в том смысле именно, что они убивают в нашей славянской крови добродушие и приучают нас к жестокости. Вчера один оратор, между прочим, привел пример, как развращается у нас юношество и детство даже, как дети начинают играть в виселицу. А я был очевидцем игры в погромщики. Вот чем начинают забавляться наши дети, вот какие они получают уроки. И сохранится ли то славянское добродушие, которое веками, тысячелетиями уже у нас окрепло. И я напомню обращение славян с преступниками. Мне помнится, что, кажется, ни в одном культурном европейском народе нет такого добросердечного, можно сказать, милосердного отношения к осужденным преступникам. Прямо их называют несчастными — будь то убийцы, грабители. Но добродушная душа русского человека-славянина не может высказать жестокого осуждения своего и в душе своей от доброго сердца называет его несчастненьким.

 Мало того, я припоминаю из жестоких времен давнишних, 50 лет тому назад, когда у нас еще существовали публичные казни, когда наказывали плетьми на эшафоте — и помню, это была ужасная картина. Помню много народа, женщины со слезами бросали свои последние, может быть, лепты^[6] на эшафот, чтобы задобрить палача. Вот какая черта в характере нашего русского народа, и едва ли такую черту можно где встретить. И что же, очень возможно, что мы загасим эту искру — не искру, а, может быть, огонь: огонь можно превратить в искру и можно совсем потушить. Вот чего мне жалко.

Еще я вижу в этих кровавых наших событиях, о которых у нас сейчас идет речь, один недочет. Вы знаете и помните, что русские всегда были отзывчивыми и всегда стояли за угнетенных; шли беззаветно за угнетенных инородцев-греков, шли также с полной горячностью на защиту сербов и болгар. Этот неподражаемый, можно сказать, русский героизм бескорыстен. Но благодаря настоящим условиям жизни, нашей последней политике мы рискуем потерять этот величайший в мире героизм русского народа. Ведь история человечества не кончилась еще; кто знает, может быть, представится случай опять русскому народу выйти на защиту, возгорится ли тогда этот огонь — постоять за правду? Но чего я особенно боюсь, как бы тогда нам не сказали: да что вы лезете в такое святое дело со своими окровавленными в братской крови руками? Вот что ужасно!

Поэтому я счел своим долгом высказать мои личные тревоги. Дай Бог, чтобы они не оправдались. Но мне успокоиться трудно. И я жажду того дня, когда увижу свет гражданской свободы нашего русского народа.

Так как я принадлежу к партии… нет, не к партии я скажу, я принадлежу к тому русскому народу, который отличается на весь мир своим благодушием, своим геройством. Я к тому именно русскому народу и принадлежу и желаю всему этому почтеннейшему собранию принадлежать к нему, не принимая, конечно, нового типа русского народа, почему-то с приставкой «истинного». Поверьте, что я в глазах своих всегда имел изящный художественный образ русского народа — и вдруг пришел новейшественный маляр и мазнул его.

Призыв к свободе, единению разума и закона

Нельзя основать правление на законе, если одна державная власть будет и составлять закон, и исполнять его. Поэтому следовало прежде всего отделить друг от друга законодательную, исполнительную и судебную части, сосредоточив их в разных, независимых одно от другого государственных органах.

М. М. СПЕРАНСКИЙ.

Великие исторические эпохи воспитывают и призывают к рулю государственной власти людей выдающегося ума и воли, одержимых грандиозными общественными идеями.

Таким был Михаил Михайлович Сперанский, жизнь и деятельность которого протекала в конце XVIII и в первой половине XIX века.

Проникнутый убеждением в необходимости перемен, Сперанский вполне отвечал тем стремлениям, которые в первые годы своего правления высказывал Александр I.

В 1808 году Сперанский начинает разработку всеобщей реформы государственного устройства и всего законодательства.

Он желал скорейшего завершения начатого дела и предлагал определить срок для полного преобразования — 1811 год.

Как мыслитель Сперанский сформировался в начале XIX в. Широкая образованность позволила ему познакомиться с основными направлениями политической мысли в западноевропейских странах. Он, безусловно испытал, влияние французских просветителей, немецкой политической школы, значительным оказалось и влияние английских политических писателей.

Однако его собственная политическая теория была оригинальной. Глубокая религиозность мыслителя обусловила его философские позиции. Бог выступал у него как верховный создатель и законодатель природы и общества. «Право верховное, — писал Сперанский, — не есть право в обыкновенном смысле: оно есть право божьей милостью, право священное, свыше устроенное и одно, которое можно назвать правом естественным. Оно состоит в том единственно, чтобы давать законы, основанные на правде, и управлять по оным без всякого своего корыстия».

Для Сперанского человек есть инструмент, с помощью которого происходит одухотворение мира природы. Вместе с тем человек является существом социальным. А общество «есть арена, на которой люди сообща идут к высшей цели — единению с Богом и личному спасению». Законы, данные Богом, Сперанский разделил на три категории: законы природы, разума и нравственные законы.

Философия права у Сперанского распадается на три части: абстрактное право, мораль, нравственность. Исходным пунктом права выступает свободная воля.

Первая заповедь права по Сперанскому — будь юридическим лицом и уважай других в качестве таковых. Его формула такова: «Не делай другому того, чего не хотел бы себе».

Воля личности должна проявляться не только в чем-то внешнем, но и во внутреннем мире. Внутренний мир личности есть мораль. Воля человека проявляется не в мыслях, а в делах и намерениях, считал Сперанский.

Никакое доброе намерение не может служить оправданием дурного поступка, тем более правонарушения. Основное понятие морального сознания — добро, абсолютная конечная цель народа. Творить добро, заботясь не только о своем благе, но и о благе других, велит нам долг.

Выше всего Сперанский ставит нравственность. В ней проявляются органические формы общности людей — семья, гражданское общество, государство. «Силы нравственных существ, — писал он, — распределены им от Бога по его правде. Тщетно было бы испытывать сие распределение в ведре премудрости сокровенной; утверждать, что оно произведено сообразно природе каждого существа или тем вечным понятием, как творец имел о сущности каждого творения утверждать, что природа существ определяется их природою, ибо силы их суть, их природа».

Политические идеалы Сперанского не явились плодом случайного изучения наследия отечественных и зарубежных мыслителей. Он еще в юные годы размышлял о государственном устройстве, о чем доказывает проповедь, произнесенная им 8 октября 1791 г., когда он был еще девятнадцатилетним юношей. Уже тогда он интересовался основными вопросами государственной жизни, социально-политическими проблемами общества. «„Премудрый государь“ может высоко поднять в глазах света свое правление, „ему может удивляться свет“, — провозглашал он в проповеди в Александро-Невской лавре. — Но если ты не будешь на троне человек… не низойдешь с престола для отрения слез последнего из твоих подданных; если твои знания будут только пролагать пути твоему властолюбию, если ты употребишь их только к тому, чтобы искуснее позлатить цепи рабства, чтобы неприметнее наложить их на человеков и чтобы уметь казать любовь к народу и из-под занавеси великодушия, искуснее похищать его стяжания на прихоти твоего сластолюбия и твоих любимцев, чтобы поддержать всеобщее заблуждение, чтоб изгладить совершенно понятие свободы, чтоб сокровеннейшими путями провести к себе все собственности твоих подданных, дать чувствовать им тяжесть твоей десницы и страхом уверить их, что ты более, нежели человек: тогда, со всеми твоими дарованиями, со всем сим блеском, ты будешь только счастливый злодей; твои ласкатели внесут имя твое золотыми буквами в список умов величайших, но поздняя история черною кистью прибавит, что ты был тиран твоего отечества».

Весьма характерно замечание Сперанского относительно духа народного: «Дух народный, если не рождается, по крайней мере сильно ускоряется действиями и податливыми началами правительства… Нужно изъяснить пользу общего мнения и необходимости управлять им. Легко приметить можно, что чем народ и правительство просвещеннее, тем менее таинств политических. В деспотических государствах все таинственно. Чем больше государства приближаются к началам свободы, тем число тайн уменьшается… В государствах, где существует общее мнение о предметах управления, суждения могут быть в видах своих весьма различны, но все они идут к одной цели, к общему добру. Там добрый закон не скользит по поверхности, но укореняется в сердцах, и исполнение его делается общественною потребностью».

Как видим, Сперанский говорит о привлечении к участию в делах государственных «народное мнение». Отсюда понятно, почему общество в проектах Сперанского играет столь важную роль. По его проектам, деятельность всех государственных органов должна совершаться публично: заседания Государственной Думы, Сената, судов. «Главный предмет реформы, — считает он, — состоит в том, чтобы правление, доселе самовластное, было бы установлено и основано на непреложенных законах».

Будучи превращен из самодержца в ограниченного правителя, монарх, тем не менее, сохраняет широкую власть — он продолжает оставаться главным исполнителем и имеет исключительное право выступать с законодательными инициативами. Однако ему приходится делить свою законодательную функцию с выборным собранием — Государственной Думой, которая должна собираться каждую осень без специального созыва. Через Думу проходят все законы и налоги, и она обладает правом требовать отчета от министров и разъяснений в случае нарушения основных законов.

Когда переведенный из ссылки в Перми губернатором в Пензу, Сперанский узнает от Столыпина о стремлении создать в Петербурге комитет по реформам, он пишет в столицу: «Много можно сделать добра, начав вещи не с того конца, с коего ныне, по общим слухам, они начинаются. Кто метет лестницу снизу? Очистите часть административную. Потом введите установительные законы, т. е. свободу политическую, а затем приступите постепенно к вопросу о свободе гражданской, т. е. к свободе крестьян. Вот настоящий ход дела».

Он считал необходимым «в коренном законе… нынче же установить общим правилом равенство гражданских прав как личных, так и вещественных для всех подданных и, следовательно, не допускать никакого в сем разделения состояний». Он требовал, чтобы гражданские права принадлежали всем без исключения подданным Российской империи. Политические права он считал необходимым распределять «по состояниям». Сперанский усматривал «необходимость во введении в России трех состояний (сословий): дворянство; люди среднего достатка и народ рабочий».

Первое сословие Сперанский предполагал наделить всей совокупностью политических и гражданских прав, а также еще и особым правом владения населенными недвижимыми имениями с возложением на него обязанности законного правления ими. Кроме того, членам этого состояния предоставлял еще ряд дополнительных привилегий, вытекавших из дворянского звания.

Люди среднего достатка обладают всеми гражданскими правами, а политическими — соразмерно имущественному состоянию (цензовый принцип). Таким образом он стремился наделить всеми правами и буржуазию.

К народу рабочему причислялись все поместные крестьяне, мастеровые, их работники, домашние слуги.

Гражданскую свободу реформатор разделял на два вида: свобода личная и свобода вещественная, другими словами, имущественные права. Для обеспечения личной свободы Сперанский определил следующие гарантии: никто не может быть без суда наказываем; никто не обязан личную службу отправлять иначе как по закону, а не по произволу другого.

Все развитие политической жизни Европы являло, по мнению Сперанского, «переход от феодального правления к республиканскому», и никакая сила не смогла противостоять этому неумолимому процессу. «Тщетно власть державная силилась удержать его напряжение; сопротивление ее воспалило только страсти, произвело волнение, но не остановило перелома». «Тот же самый ряд происшествий, — писал он, — представляет нам история нашего отечества». Так, Сперанский пришел к выводу, что Россия не может стоять в стороне от экономических и политических преобразований Европы, что для нее нет иного пути развития. Он не сомневался в неизбежности и своевременности реформ в России, в ограничении на первых порах самодержавия, в принятии конституции страны.

М. М. Сперанский шаг за шагом подводит царя к необходимости безотлагательных реформ. Он предлагает сконцентрировать законодательную власть в новом органе — Государственной Думе, исполнительную передать министрам, а судебную — Сенату.

Вся реорганизация центрального управления, как предполагал Сперанский, должна проходить по четырем основным направлениям: новая система управления базируется на принципах конституционной монархии; усиление роли общественного мнения, которое должно быть сдерживающим началом для тирании и произвола; максимальное приближение к модели подлинно монархической администрации; создание и сохранение таких институтов, которые соответствовали бы принципам подлинной монархии.

Отмечая резкое падение авторитета самодержавной власти, очевидную невозможность ограничиться «частными исправлениями», прямо заявляя о «всеобщем неудовольствии», Сперанский делал вывод: «Настоящая система правления не свойственна более состоянию общественного духа и настало время переменить ее и основать новый вещей порядок». Этот новый порядок вещей был, по существу, не чем иным, как ограничением самодержавия и созданием в России монархии буржуазного типа.

Сущность необходимых преобразований состоит в том, чтобы «правление доселе самодержавное постановить и учредить на непременном законе», а для этого прежде всего необходимо разделение властей, ибо «нельзя основать правление на законе, если одна державная власть будет составлять и исполнять закон». Разделение властей требует такой их организации, при которой «одна будет действовать в образовании закона, а другая — исполнение, третья — в части судной».

Принцип разделения властей реализуется всей политической системой. Представительным законодательным органом является Государственная Дума. Кроме того, Сперанский предложил создать Государственный совет, который, по его мысли, должен соединить все формы власти с предоставлением государю общего руководства.

Непосредственное управление страной поручается министерствам. Властно-распорядительные функции на местах осуществляются также выборными советными органами — волостной думой (выбирается только владельцами недвижимости); окружной думой (из числа депутатов от волостных дум); губернской думой (из числа депутатов от окружных дум).

Государственная дума — высший законодательный орган страны. «Никакой новый закон не может быть принят без уважения (одобрения) думы. Установление новых податей, налогов и повинностей уважаются (рассматриваются и одобряются) в думе». В том случае, если большинство в думе отвергает законопроект, то он «оставляется без действия».

Проекты Сперанского отличались смелостью, крупными масштабами и конкретностью. Они разрабатывались с учетом задач, стоявших перед страной, и практически на сто лет предвосхитили мероприятия, о которых в условиях революционной ситуации был вынужден заявить Николай II в Манифесте «Об усовершенствовании государственного порядка» 17 октября 1905 г.

При жизни реформатора его идеи почти не получили практического воплощения, но идеи Сперанского утвердили в общественном мнении представления о конституционном образе правления, показали передовым русским людям всю презренность состояния, при котором подданные государства являются не гражданами его, а рабами. В России, утверждал реформатор «действительно свободных людей нет, кроме нищих и философов». Нужна была недюжинная смелость для того, чтобы произносить и писать подобное. Своими трудами Сперанский призывал прогрессивную русскую общественность перейти от критических мыслей к позитивному решению проблем. «Ни в каком государстве, — подчеркивал он, — политические слова не противоречат столько вещам, как в России».

Если бы господствующий класс во главе с царем сумел проявить политическую дальновидность и пойти по пути, начертанному реформатором, вполне вероятно, что им удалось бы повернуть Россию на буржуазный путь развития. Но русское дворянство прочно держалось за свои привилегии и проявило полную глухоту к провидческим предсказаниям мыслителя.

Идеи Сперанского были усвоены передовыми умами второй половины XIX в. и, безусловно, сыграли свою роль при подготовке социальных и политико-юридических реформ 60-х годов XIX века. Они нашли свою частичную реализацию в реформах Александра II, особенно в судебных уставах 1864 г., воплотивших ряд конституционных принципов в организации системы правосудия. Политические же предложения М. М. Сперанского получили осуществление только в Манифесте 17 октября 1905 г., но тогда уже было поздно направлять Россию по либеральному пути, выбор был сделан окончательно в сторону революционных преобразований.

Литература

Архипова Т. Г. Румянцева М. Ф., Сенин А. С. История государственной службы в России XYIII-XX вв. Учебное пособие. — М.: РГГУ, 1999.

Александр Михайлович (вел. кн.) Книга воспоминаний. Париж, 1933.

Белоконский И. П. Земство и Конституция. М., 1910

Большой энциклопедический словарь. В 2-х т. (Под ред. А. М. Прохорова). — М.: Советская энциклопедия, 1991.

Баранов Ю. А., Хрустаев В. М. Романовы. Гибель династии. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000.

Бурцев В. Л. В погоне за провокаторами. М., 1989.

Витте С. Ю. Воспоминания. В 3 т. — М., 1960.

Вострышев М. И. Августейшее семейство. Россия глазами великого князя Константина Константиновича. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001.

Гапон Г. А. История моей жизни. М., 1990.

Государственная дума России в документах и материалах. М., 1957.

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1922.

Дневник императора Николая II. М., 1990.

Ерошин М. П. История государственных учреждений дореволюционной России. М.: Высшая школа. 1993.

Зырянов П. Российская госудасртвенность в XIX-начале XX века // Свободная мысль, 1995, № 8.

История Отечества: очерки истории России XIX-начала XX вв. /Сост. С. В. Мироненко/. М., 1991.

История Российского государства /Сост. С. В. Карпущенко/ С.-Пб.: ИМПАКС, 1994.

История России (Россия в мировой цивилизации). Учебное пособие для вузов. (Под ред. А. А. Радугина). — М.: Центр, 1997.

Калиничев Ф. И. Государственная дума: сборник документов и материалов. М., 1957.

Ключевский В. О. Краткое пособие по русской истории. М.: Рассвет, 1992.

К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. М., Пг., 1923.

Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990.

Мельгунов С. П. Последний самодержец. Черты для характеристики Николая II. М., 1990.

Отречение Николая II: воспоминания очевидцев. Документы. М., 1990.

Панкратов В. С. С царем в Тобольске. Из воспоминаний. М., 1990.

Письма Александру III. М., 1925–1926.

Политическая история. Россия — СССР — Российская Федерация. В 2-х т. — М.: Терра, 1966.

Пушкарев С. Г. Обзор русской истории. М.: Наука, 1991.

Разделение властей и парламентаризм. М., РАН. Институт государства и права, 1992.

Савинков Б. В. Избранное. М.: Политиздат, 1990.

Святополк-Мирская Е. А. Дневник // Исторические записки. Т. 77. М., 1965.

Сироткин В. Г. Вехи отечественной истории. М., 1991.

Смолярчук В. И. А. Ф. Кони и его окружение. М., 1990.

Соколов Н. А. Убийство царской семьи. М., 1990.

Томсинов В. А. Светило русской демократии. Исторический портрет М. М. Сперанского. М.: Молодая гвардия, 1991.

Христоматия по истории СССР. 1861–1917. Под ред. В. Г. Тюковкина. М., 1990.

Череменский Е. Д. Царизм и третьеиюньская дума. // Вопросы истории. 1973, № 1.

Череменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма. М., 1976.

Чибиряев С. А. Великий русский реформатор. Жизнь, деятельность, политические взгляды М. М. Сперанского. М.: Наука, 1989.

Шацилло К. Ф. Первый штурм. М., 1990.

Шацилло К. Ф. Русский лебирализм на кануне революции 1905–1907 гг. М., 1985.

Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки (Сост. и автор вст. статьи Д. А. Жуков). М.: Современник, 1989.

Примечания

1

В семье Романовых знали о предсказании Серафима Саровского, гласившем о царствовании сына Александра III следующее: начало XX века — кровопролитная война. Голод, мор, трясение земли. Сын восстанет на отца и брат на брата.

(обратно)

2

Учитель английского языка К. И. Хиссом рассказывал: «Однажды мы читаем вместе с маленьким Николаем Александровичем один из эпизодов английской истории, где описывается въезд короля, любившего простонародье, и которому толпа восторженно кричала: „Да здравствует король народа!“ Глаза у мальчика заблестели, он весь покраснел от волнения и воскликнул: „Ах, вот я хотел бы быть таким…“»

(обратно)

3

В 1828–1831 г.г. — министр внутренних дел, прославился своей жестокостью при подавлении «холерных бунтов».

(обратно)

4

Евлогий (Георгиевский Василий Семенович, 1868–1946) — архиепископ с 1912 года, управлял Холмской и Волынской епархиями, член Государственной Думы 2-го и 3-го созывов, эмигрировал из России в 1919 году, митрополит Западноевропейский, умер и похоронен в Париже.

(обратно)

5

Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944) — русский экономист, религиозный философ. С 1923 года в эмиграции, жил в Париже.

(обратно)

6

Лепта – слово по происхождению греческое, обозначающее мелкую медную монету, – никакого отношения ни к лепоте, ни к лепету не имеет. (Прим. для эл. книги).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Бремя власти

Ходынка

Противостояние

«Ангел-хранитель» трона

Вынужденная уступка

«Я им этого никогда не забуду!»

Приложения

  Историческая справка

  Речь Ф. И. Владимирского на заседании II Государственной думы

  Призыв к свободе, единению разума и закона

  Литература

*** Примечания ***