Ночь на вокзале. Сборник рассказов [Ирина Петрова] (fb2) читать онлайн

Ночь на вокзале

Вика хлопнула дверью, на ходу застегивая курточку. «Ну и пусть, пусть!» Щека горела, комок подкатывал к горлу, мешал дышать. На ходу она вскочила в первый попавшийся автобус и забилась в уголок, размазывая слезы.

Мать ударила ее по лицу! В последнее время Вика с матерью часто ссорилась. Вика наполучала двоек, пропускала уроки, и вчера по этому поводу мать вызывали в школу. Вчера мать ничего ей не сказала, только вздыхала. А сегодня? С чего у них началось? Наговорили друг другу. «Дура! Ненавижу!»– вспомнила Вика свои слова, вспыхнув от стыда.

На Вику нашло зло, она всех ненавидела: учителей, за то, что равнодушно ставят двойки, девчонок за их веселость и модные шмотки, чувствовала себя негодной, злой и некрасивой! «У всех дети как дети, а у меня идиотка какая-то »– вспомнились материны слова.

Быстрей бы стать взрослой, подправить внешность и все бы увидели, что она тоже чего-то стоит.

Вика взглянула в окно и сквозь огни города увидела в отражении стекла свой распухший от слез нос. Один мамин знакомый сказал, что у нее красивый профиль,– и теперь она часто, смотрясь в зеркало, поворачивалась в профиль.

В автобусе было тепло, вокруг тихо переговаривались люди, и Вика постепенно успокоилась. Оказалось, что автобус идет на вокзал.

Через час она была на автовокзале. Смотрела на мигающие рекламы, читала расписание, разглядывала суетящихся пассажиров. Здесь кипела жизнь. Все было необычно. Менялись лица, кто-то бежал, кто-то разговаривал, все суетились. То и дело открывалась и закрывалась дверь, меняя состав пассажиров. Вика нашла свободное место и села, думая, что мать теперь ищет ее по знакомым или бегает по улицам. «И пусть попереживает»,– мстительно думалось ей.

С поездами у Вики было связано много детских воспоминаний. Когда-то их семья жила в другом городе неподалеку от железнодорожного вокзала, и они с мамой гуляли по мосту, а внизу в уютных освещенных купе со шторками ехали люди в неведомые города, стучали колеса и раздавались таинственные голоса с вокзала. Все сливалось в неизведанное счастье, которому когда-то поедет и Вика. И хоть она до сих пор никуда не ездила, поезда в ее жизнь привносили праздник. Отец появлялся в доме всегда неожиданно. Вместе с непогодой и усталостью привозил вокзальную еду и подарки. Помнила Вика его небритую колючую щеку и мамин сияющий взгляд, семейные обеды и прогулки. Это, наверное, и было счастье. Уже два года как отец не приезжал и не присылал вестей. Вика донашивала когда-то модную куртку – последний его подарок. Ну разве могла мать понять, как она стыдится своей куцой куртяшки особенно когда приходилось сталкиваться с молодым учителем истории, в которого она тайно была влюблена?

Вика поежилась, место ее оказалось неудачным, из двери дуло. Пассажиров в зале поубавилось, зато появились бомжи, цыгане и влюбленные. Наверное, тоже пришли погреться.

Влюбленные садились подальше от людей и начинали целоваться. А одна парочка расположилась недалеко от Вики. Она разглядела длинные блестящие волосы девушки, ее крашеные ресницы, пальцы с маникюром. Девушка казалась ей верхом совершенства. Они с парнем о чем-то тихо переговаривались, не обращая ни на кого внимания.

От усталости у Вики разболелась голова, и незаметно для себя она задремала. Проснувшись, испугалась, что в зале стало темней, кассы закрылись, и народу осталось совсем мало. А знакомая парочка продолжала целоваться. Вике почему-то стало стыдно. Она встала и увидела полоску голого тела в распахнутом пальто девушки. Пошла к выходу, но ноги ее не слушались, онемели от долгого сидения, и, споткнувшись обо что-то она шарахнулась в темноту. Получив тотчас сильный толчок в грудь, полетела к колонне. Вслед несся трехэтажный мат. «Кто это?»– хихикнул девичий голосок. «Да … какая-то!»-ответил парень.

У Вики от обиды и боли выступили слезы, и она выскочила за дверь. Направилась к железнодорожному вокзалу. Если бы в этот миг приехал отец, они вместе бы вернулись домой, и счастье бы вернулось в дом.

Видимо только что пришел поезд, пассажиры повалили из дверей, торопясь поймать такси. Вика никуда не торопилась, зашла в вокзал, почувствовала себя немного защищенной. Здесь светилсь табло и реклама, пахло кофе и выпечкой. Вика выскребла из кармана монетки, на такси все равно не хватит, встала в очередь, на пирожок хватит.

Она отошла к столику. Рядом пристроились двое мужчин.

–Дэвушка, давайте познакомимся, меня Гога зовут,– сказал маленький, черный похожий на грузина. – Он Андрей, – показал он на своего приятеля с помятым лицом и непричесанными волосами.

–Вика, -сказала она, польщенная, что ее посчитали взрослой.

–Андрюх, ну-ка купи девушке шоколадку, – сказал черный, протягивая сторублевку.

–Не надо, – испугалась Вика. Но когда парень принес и разломил красивую плитку, не удержалась и взяла кусочек.

–Ешь, ешь,-улыбался черный.

Нет, он ей даже чем-то понравился: вежливый, красивый, на мизинце перстень-печатка, а особенно усы. «На Атоса похож»,– решила она. По ночам Вика зачитывалась Дюма, и у нее был свой образ романтического героя. И историка чем-то напоминает.

А вот второй парень был Вике противен, он напоминал ей алкоголиков, которых часто приходится видеть на улице, да еще что-то незнакомое мерзкое было в его улыбке и взгляде.

–Ты в каком классе-то учишься? – спросил он ее.

–В седьмом,-ответила она.

–Фьюить!– присвистнул он, переглядываясь с черным.

–Прелестный ребенок,-сказал тот.

–Куда едешь?– спросил лохматый.

–В Казань,– соврала она, назвав первый попавшийся город.

–Татарочка, значит,– сказал черный.

–Скорей еврейка, -усмехнулся лохматый.– Пойдем с нами , у нас в машине фрукты, лимонад, а потом в целости отвезем хоть до Казани, хоть к маме.

На минутку ее соблазнила возможность быстро попасть домой, но что-то странное в их поведении насторожило ее.

–Денег тебе дадим. Мамке деньги нужны?– спросил черный в самое ее ухо.

–Пойдем, погреешься, замерзла ведь,– опять переглянулся он с лохматым, обнимая ее за плечи и прислоняясь щекой к ее щеке так, что она увидела золотую коронку и почувствовала запах спиртного.

Вика рванулась изо всех сил и побежала. Оказалась на перроне. Сердце трепетало. Страх, постепенно закрадывающийся в ее душу, теперь овладел ею совершенно. Она обошла здание вокзала и еще некоторое время бродила по улице, пугаясь темноты, но еще больше боясь встретить их.

Вернувшись, поднялась на второй этаж и села рядом с большим семейством и их сумками. На нее покосились, но ничего не сказали. Глаза стали слипаться, и через минуту она уже спала.

Проснулась от ощущения чьего-то присутствия и ужаснулась. Семейства рядом уже не было, зато вплотную к ней сидел какой-то человек, больше похожий на урода. У него была непропорционально большая голова, пустые глаза, выпирающий живот, затянутый широким ремнем, хотя ноги были тощие и, несмотря на весну, в каких-то ободранных детских сандалиях.

Вику словно ледяной водой окатили, по телу пробежали мурашки. Она вскочила и перешла на другую скамейку, где сидели два пассажира и тихо беседовали, заглядывая в записную книжку.

Потом она еще несколько раз пересаживалась поближе к людям. Но вдруг заснула.

Проснулась Вика оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Это оказался полицейский. Урод сидел рядом, держа ее руку, которая почему-то лежала на его колене.

–Вот пристал,– чуть не плача, сказала она, отвращением одернув руку.

–Пошел вон, чтоб я тебя здесь не видел,– сказал полицейский, приподняв урода за шиворот.

Он комично скрючился, запищал, проявил незаурядную прыть, улепетывая на тонких ножках.

Полицейский привел Вику в комнату, где уже сидели две девчонки.

Вика попыталась им улыбнуться.

–Что, знакомые?– спросил полицейский.

–Вот еще,– скривила накрашенные губы та, что посмелей.

Некоторое время Вика отвечала на вопросы, потом ее отпустили, взяв с нее обещание уехать домой с первым автобусом.

–Да ты не бойся, к тебе этот псих больше не пристанет,– успокоил ее знакомый полицейский.

До шести оставалось два часа, но спать больше не хотелось. Хотелось домой. Все обиды перегорели. Мама ведь тоже, наверное, не спала эту ночь.

Она уже сидела в автобусе, когда в окно увидела этого же урода.

«Вот тебе!»-не удержалась она, чтобы не показать ему фигу.

Дома, когда ее обняла у порога мама, она почувствовала, как же они друг друга любят. «Жива, это главное»,– сказала мама. «Прости меня»,– сказала дочь. Они смотрели друг на друга и понимали, что все-все могут друг другу простить.

            Бес в стакане

-Хорошая девка,– уверяла тетя Варя, специально остановившись около женщин, сидящих на лавочке. – В руках все горит. А уж Сереженьку люби-ит…

–Да,да,– кивали соседки. Соглашались, хвалили новую семью.

–Пьющая она,– прошептала одна на ухо другой, когда тетя Варя ушла.

–Что ты! Я вообще не понимаю, как они сейчас, не оглядевшись, сойдутся и живут – гражданский брак у них называется. А уж Таньку то вся округа знает…

Из подъезда со счастливой улыбкой выскользнула Таня, прошла под чужими взглядами, свернула на тротуар к новостройке. Гибким упругим телом ловко лавировала между прохожими, чертыхающимися на узкой тропке, отжатой свежеструганным забором. Тихонько напевала.

Всё ей улыбалось вокруг: пыль, вмиг запачкавшая туфли, автомобильные гудки, ветер, гоняющий бумажки по разбитому тротуару.

За несколько недель, которые она жила с Сережей, жизнь ее очень изменилась. Все девушки с мужьями, мамы с колясками казались ей теперь родными. Сладкая мечта о счастье, заслуженном годами потерь и обид, кружила ей голову, расписывая жизнь по дням до самой старости.

Она стремительно и легко промахала пол-улицы. Торопилась купить Сереже подарок. В универсаме во множестве зеркал, среди других людей отразилась стройная светлоглазая шатенка –Таня себе понравилась. Поправила модную стрижку, улыбнулась и устремилась к мужским отделам. Покупать что-то «своему» мужчине было приятно, да и деньги у нее теперь водились, Сережа много работал.

К вечеру счастливого дня тщательно готовились, все-таки тридцать лет.

За стол сели втроем- Сережа, Таня и тетя Варя. Гостей не ждали. Сергей налил дамам шампанского, водки в доме не держали. Таня была весела и все было хорошо пока Сережа не сказал, что завтра уезжает в командировку на неделю. Дорожная бритва, купленная Таней пришлась как раз кстати. Уехал он еще затемно.

Тане не спалось, она допила шампанское, но стало еще хуже, хоть за поездом беги. Весь день она ходила букой, потом ушла и уже к вечеру следующего дня вернулась домой «не в форме».

– Что ж ты делаешь, девонька? За старое принялась?– ахнула тетя Варя.

–То вы меня старым попрекаете? Что вы обо мне знаете?

–Где пропадала-то? Что я Сереже скажу?

–А ничего не говорите. Грустно мне очень, тоскливо без Сережи.

–Без водки тебе тоскливо. Правильно Клавдия Петровна говорила, алкоголичка ты.

–Я не буду больше. Поверьте мне,-ловя тети Варины руки, взмолилась Таня. В глазах ее блеснули слезы.– Правда, правда! Только Сереже ничего не говорите.

–Я что ж. Сами решайте… Ведь он тебя со школы еще любил. И когда ты успела так испортиться?

Таня промолчала.

–Только в магазины теперь буду ходить я,-забрав с тумбочки кошелек, сказала тетя Варя.

–Да пожалуйста.

«А еще прикидывалась добренькой!»-подумала Таня. Отношения с Сережиной матерью были навсегда испорчены. И иначе как старухой теперь ее про себя Таня не называла. «Еще прошлым тычет, свя-ятая,»– обиделась Таня

В прошлом было много всякого. Помоталась по гарнизонам, сначала с мужем, потом без мужа, имела даже высокопоставленного любовника, который пытался наставить ее на путь истинный, она его по своему любила, но даже он не знал, что она ведет тайный счет любовникам и останавливаться на двузначной цифре не собирается. Когда вернулась к родным, кто-то из них тоже пытались ее спасти. Где они сейчас, спасители? В минуты обиды она злилась на целый мир. Вот и Сережа, почему он не рядом? Разве она хочет быть плохой?

Утром следующего дня Таня нарочно взялась за домашнюю работу, мыла скребла, гладила, пока все не засверкало чистотой. В глубине души теплилась маленьким зеленым росточком ее мечта. Она ждала Сережу как свое спасение, молилась на него, плакала. Встретила его бурными ласками, и казалось, ничто не разлучит их.

–Ты скажи, я все для тебя,– уверяла она.

– Не пей, просил он,-глядя в ее светлые широко расставленные глаза.

–Не буду, – обещала она. Он жалел ее, прижимал к себе, она чувствовала себя защищенной от всего плохого. Если бы так было всегда!

По утрам он уходил на работу. А она прикидывала в уме, где бы выпить, да так, чтобы не заметила старуха. Иногда по нескольку дней выпить и вовсе не удавалось. Таня крепилась, делая напоказ старухе домашнюю работу, но потом «сдавала позиции», запиралась в комнате и горько плакала с непонятной тяжестью на душе. Иногда по утрам она мучилась так, что не могла ни есть, ни пить. Тогда срывалась.

Идти к собутыльникам не решалась. Прибегла к своему давнему способу.

В магазине с утра было мало народа. Она встала в небольшую очередь, вежливо извинившись перед женщиной с большой сумкой. Сама же исподтишка следила за солидным, добродушным на вид мужчиной, расплачивающимся впереди. Мужчина сунул увесиситый кошелек в карман и двинулся к выходу. «Даст, не даст»,– гадала Таня.

У выхода они оказались вместе. Она тихонько тронула мужчину за рукав и взглянула на него своими наивными глазами, полными слез. Он удивленно слушал ее, не уходил.

–Все было, – покаянно шептала Таня.– Муж хороший, дети. Сама виновата, знаю.– Глаза ее блестели, щеки разрумянись, будто от стыда. Она знала, как действуют на мужчин ее слезы. «Даст»,– торжествовала она.

Мужчина оказался щедрым и таким воспитанным, что никто ничего не заметил.

Таня лихорадочно метнулась к кассе, толкнув женщину с большой сумкой.

–Осторожней,-сказала она.

–Я стояла,-не извинилась Таня.

Продавщица равнодушно подала ей бутылку и сдачу.

Она бежала домой, не обращая никакого внимания на женщин с колясками, на теплый ветерок, шаловливо ласкающий кожу. На лице ее играла бессмысленная улыбка. У соседнего дома с ней заговорили два подвыпивших парня, она отмахнулась от них. Еще несколько дней назад такие не посмели бы заговорить с ней, а сейчас они принимали ее за свою. Но теперь Таня не обращала на мелочи внимания.

Пила она дома, закрывшись от старухи. Достала из-под угла дивана запрятанный стакан и налила в него заветную жидкость. Нутро ее мелко просяще задрожало. Чувствовала, как оживает, заполняется пустота внутри, всеми красками расцвечивается мир. И она смеялась тихонько, про себя, чтобы не слышала старуха.

Так продолжалось день за днем, водки требовалось все больше, и иногда Сергей заставал Таню спящей. Но каждый раз лаской и уговорами ей удавалось смягчить его.

В последний день Таня, уснув, неосмотрительно оставила бутылку около постели. Да и сам день был неудачный, она поскандалила с продавщицей, а потом, на беду, с бабками у подъезда. Она спала и не слышала разговора Сережи с матерью.

Растолкав ее, Сергей начал допрос. Она повела себя глупо, стала все отрицать, лгать и искать виноватых. Пьяной она становилась смелой и лезла на рожон. Все что-то доказывала, кричала. Сергей чувствовал ноющую боль в сердце, раздражение. Но спорить с Таней не стал.

–Всё!!!– сказал он.

Покидал в сумку ее немногочисленные вещички, взял под мышки и выставил за дверь, как тряпичную куклу.

Таня несколько раз пнула ногой дверь и отправилась к подруге. Верка встретила ее с распростертыми объятиями.

–Какая-то полоса черная,– пожаловалась Таня.

–Плюнь,-успокаивала подруга, втайне завидовавшая начавшемуся было Таниному семейному счастью.

Вечер пролетел быстро. Разговоры и тосты перемежались смехом и слезами. Потом явились и гости6 бывший танин бойфренд Ванюшка с дружком. Пили спирт, как воду. Таня уснула здесь же на диванчике. Проснувшись в смраду, она некстати вспомнила чистенькую Сережину квартиру и заплакала от обиды. Но слезы ее почему-то разозлили Ванюшку, и он несколько раз по-хозяйски ударил ее ладонью по лицу.

–Что своего жалееешь? А меня побоку?!

Иван не договорил. Таня, истерично вопя, кинулась на него, схватив со стола бутылку. Он шарахнулся в сторону. Бутылка покатилась по полу, разлилась. Но бес снова сунул ей в руку стакан, и она с ненавистью метнула его в пьяное, так не похожее на Сережино, лицо Ванюшки. Попала. Потом кто-то сбил ее с ног, и она уже ничего не помнила…

–Смотри, смотри, опять к Фоминым пошла. Ой, ты погляди-и,-запричитала бабушка у подъезда.

Под глазом у Тани набух сиреневый фингал, блузка была не первой свежести. Зачем она ходила сюда? Она спряталась в подъезде, скоро должен был прийти с работы Сергей.

–Что пьянка с людьми делает! Говорила я Варваре, она меня не слушала. Хорошая, говорит, девка. Вот тебе и хорошая!

–Да-а…Оттуда мало кто возвращается. Из разврата не возврата,– подъитожила та, что помоложе и стала искать глазами внука.

Скрипели качели, весело галдели дети, ветерок шелестел листвой.

Во дворе было уютно. Погода, кажется наладилась.

Большой человек

Он привык к себе как к высокопорядочному человеку, отличному семьянину, уважаемому всеми начальнику. Он жил фактически для семьи, деньги отдавал, никогда не изменял жене. Никогда!

С чего вдруг она начала этот спор? Нарвалась, что называется, довела его! Она – старая обрюзгшая истеричка – обозвала его импотентом! Убить ее мало! Мало…

Он вспомнил…что уже убил.

Он – честный человек, за всю жизнь ни у кого не украл копейки, всегда исправно платил налоги, не бросал окурки мимо урны, жену возил на курорты, покупал ей постарела, и никто не обращает на нее внимания. Может, если б у них были дети… Да что теперь говорить!

Зачем она наговорила ему столько слов, зачем пошла в ванную, зачем разбила его бритву? Он не соображал, как толкнул ее, помнил только, что она упала, стукнувшись головой о ванну, и по белому кафелю растеклась лужа крови.

До приезда врачей он в ванную не заглядывал. Был не в себе. Но злость не проходила. «Дура! Вот дура!» – шептал он, сжимая кулаки. Он машинально что-то отвечал врачам, кажется, все же ему хватило ума сказать, что она упала сама из-за низкого давления. Такое с ней бывало.

Несмотря ни на что, он не испытывал к ней никакой жалости и был рад, что ее, наконец, увезли… Конечно, она умрет. Травма была ужасной. Столько крови он еще не видел.

Он начал прибираться, так как любил чистоту. Жена же была неряха. Вымыл начисто пол в ванной, выбросил в мусоропровод осколки бритвы. Следуя раз и навсегда установленному режиму, лег спать в положенное время. В желудке сосало от голода. За минуту до этого он заглянул в холодильник и растерялся от множества судков и мисочек, махнул рукой, взял колбасу. Но как-то не жевалось и не глоталось.

Засыпая среди хаоса тревожных мыслей, он даже прикинул расходы на похороны и свои знакомства по этой части.

Ему казалось спал долго, но прошел всего час. Из забытья жизнь вернула его в действительность. От одной ясной мысли бросило в пот:

«А вдруг его посадят в тюрьму за убийство?» Но ведь он даже не бил ее никогда! Он – убийца!– такого быть не может! Ах, если бы вернуться во вчера, когда еще все было хорошо!

Еще вчера он подписывал бумаги, шутил с переводчицей (лучше бы он на самом деле завел с ней роман или женился даже). Вспомнилось, как она была, когда они вместе ездили в Н…, была не прочь остаться у него на ночь. Но он, как порядочный человек, не заводил романы с подчиненными. Вместо этого они закатились в ресторан. На обратном пути случилась какая-то неприятность. Ах, да он кажется сбил собаку: вывернулась неожиданно из темноты. Он чертыхался, оправдывался. Она тогда назвала его убийцей… Отношения их с того дня как-то испортились, и он уже подумывал о ее увольнении.

Жизнь, как кинолента, разматывалась в обратном направлении. Вспоминались живо десятки рукопожатий, улыбок, заискивающих взглядов. Совещания. Планерки. Горел, что называется, на работе.

Дома одно и тоже каждый день. Да он к этому привык. Только он мог вытерпеть часовые телефонные разговоры жены с подругами. А бесконечное лечение от бесплодия?! Она обвинила его в том, что он заставил ее сделать первый аборт.

Она забыла, как они жили тогда! Снимали квартиру, экономили на всем.. в его жизни даже намека на будущую карьеру не было. И он долго уговаривал ее повременить с ребенком. Они тогда любили друг друга и никто, кроме их двоих им был не нужен. Да, хорошее было время.

Молодость вспоминать было приятно. Он был счастлив по-настоящему. Сколько было веселых застолий с друзьями! Где те друзья сейчас? Позднее он сам стал избегать встреч с ними, ссылаясь на дела. Но как он не пытался думать о другом, в глаза кидалась молодая, веселая Маша. Маша последних лет – совсем другой человек.

И вот эти два образа жены слились в один болезненный и кровавый. В нем проснулась жалость. Часы летели со скоростью секунд. Постель горела под ним, он не знал, что с собой делать. В нем шевелилось и росло что-то человеческое: ужас, стыд, отвращение к самому себе. Он физически ощущал, как седеют волосы на его голове, струйки пота бегут по груди. Он смахнул одеяло, сел, уставившись в полумрак. «Господи, что это?»– взмолился он. И вдруг его осенило: телефон.

–Алло! У вас там должна быть… – говорил он, молясь и путаясь.

– Больная спит. Ей назначено лечение. Не переживайте вы так, завтра можете навестить, – ответил бодрый девичий голосок.

–Жива?Жива!!!– воскликнул он, и из самого нутра к глазам покатилась слеза.

За окном забрезжили сумерки и высветили на стуле халат жены. Будто она встанет сейчас, наденет его и пойдет в кухню готовить мужу завтрак. Большой человек на миг показался себе маленьким и ничтожным, обыкновенным мужиком, которому без жены никуда.

                  Бомж

( фрагмент романа И. Петровой «Идеальный мужчина» в обработке).

Шли святки. Люди ели мясо, запивая его вином, или, уютно устроившись у телевизора, наслаждались домашним уютом. А на улице замерзал бомж.

Мороз под тридцать градусов продолжался уже не первый день. Слепой старик, у которого он жил в аварийном подвале, метался в жару. Есть было нечего и надо было идти на улицу.

Превозмогая боль коченеющих рук и ног, он заходил в подъезды и звонил непослушной от мороза рукой в случайные двери. В одной квартире дверь открыла девочка лет десяти и тут же захлопнула ее, испуганно ойкнув.

Из-за другой бешено залаяла и застучала когтями по дереву собака. И он, звонко стуча застывшими ногами, обутыми в рваные холодные «дутыши», неуклюже выбежал вон. Дальше также не везло. Во всех глазах читал он свою ненужность и убожество. Люди отводили взгляд и старались отвлечься от тяжелого впечатления, что он проводил. Кожа на руках лопалась, кровила, но он уже привык и к боли. Всё же женщины были добрей. Он жадно сгрыз, неуклюже держа, несколько печений, проглотил яйцо, сплевывая приставшую скорлупу, хватил у подъезда снега.

В следующем подъезде вкусно пахло жареным мясом, отчего, приглушенный болью, его аппетит только усилился. Выбрав дверь попроще, позвонил, прислушиваясь к звукам изнутри. Дверь слегка приоткрылась. Встретил удивленный взгляд молодой женщины, а ниже любопытный доверчивый взгляд маленького мальчика. Женщина кивнула и ушла. Вскоре сунула ему подмышку пакет. Вздохнула, глядя на его руки, велела немного подождать и через минуту вынесла рукавицы. Что-то согрелось в его душу, и оттого физическая боль стала острей. Он открыл рот для благодарности, но женщина вдруг изменилась в лице, исказив его мимолетной гримасой отвращения и жалости, поторопилась закрыть дверь.

Он вышел из подъезда и побрел – никому не нужный в пустоте стылого вечера. Вдруг отчего-то перестало хватать воздуха, и он прислонился к случайному забору, почти не чувствуя холода, погрузился в тягостный полусон.

Как живуча душевная боль! Все умирает и застывает в человеке, а душа рется к лучшему. Умирая, он видел окна родного дома и мать. Он сделал несколько жутких шагов на свет. Ему отчетливо показалось: вот он дом, вот он! Шагнув на последнем дыхании к крыльцу, он рухнул, гулко стукнувшись об пол чужим деревянным телом.

Он не слышал, как втаскивала его в дом, выбиваясь из сил, седая старуха, как она причитала над ним, как над покойником. Женщина жила на свете уже девятый десяток лет, много знала, многих похоронила на своем веку, но тут растерялась. То, что это бомж, она поняла по тонкому плащику и дырявым сапогам. Что же делать? Бежать за скорой за две улицы? Но она не надеялась на свои силы, да и телефон мог просто не работать. Через миг она приняла решение. Достав из-за божницы начитанную долгими ночами мазь, смазала ею вспухшие кровоточивые руки бомжа, сняв одежду, смазала все тело. Больной застонал.

– Потерпи, сынок, потерпи,– приговаривала она. – Как хоть звать-то тебя

–Витя,-проговорил он. Вместе с теплом в тело возвращалась нестерпимая боль.

Сквозь стоны и бред напоила старуха больного святой водой и оставила лежать у печки, укрыв одеялами. «Господи, помоги рабу Божию Виктору, исцели раны его смертные! Богородица-заступница смилуйся!»-до света молилась старуха.

Мерцала лампада. Стонал больной. Мелькали тени в углах, пугая ее, наползала холодом тьма из-за плеч, голоса чужие слышались, виделись в окнах лица умерших. Крестилась молитвенница, падала на колени, билась лбом об пол.

Лет тридцать уже она исцеляла молитвой и наговорной водой безнадежных, и тянулись к ее дому несчастные…

Опустила она крест в банку с водой, шепчет, просит Бога. Еще больше тени сгущаются. Застучало что-то под крышей, над иконами прямо. Все вокруг черным-черно стало, только лики светятся. Не отводит старуха глаз. «Не впервой это. Пугают!»

Застонал больной. О смерти просит. «Спаси раба Твоего, Господи!», – еще слезней молится старуха.

До света молилась она, как сквозь стену черную пробивалась. Отозвалась Богородица, сошла с небес, сиянием озарила. Душа старухина воспарила, тело покинула, распласталась перед Царицею Небесной. И ни за что не хочет от благодати такой в темное, столбом стоящее тело, возвращаться, чужое оно.

Миг всего чудо продолжалось. Но знает старуха, все теперь будет как надо, по-Божьему. Задула она лампадку и почувствовала, как в избе тепло и ласково стало, больной спокойней дышит, да и на улице, по всему видно, мороз начал стихать.

Два месяца мазала старуха Виктора мазями и поила святой водой. Стала она ему вместо родной бабушки.

–Со смыслом ты живешь, баба Шур!– утверждал Виктор.

– А как без смысла-то? Умирать скоро. Я в тот день, когда ты пришел, томилась сильно. Чуяла, что работа мне предстоит.

–А что, бабушка, молитва разве работа?

–И какая! Сколь раз за ночь мне зудело: брось, не молись, не жилец он!

– И мне чудилось, будто умер я, пришел к раю, а мне говорят: грехов много, иди назад, грехи замаливай.

–Вот то-то…Конь на четырех ногах, да спотыкается. А ты молись, сынок, Бог тебя и не оставит.

После смерти спасительницы, Виктор остался верен Богу…