72 часа [Денис Зорин] (fb2) читать онлайн

Денис Зорин 72 часа

Вступление:       Меня зовут Зорин Денис, прописан в городе Верхнедвинск Витебской области. Гражданин России. Восемь лет назад впервые побывал в Беларуси и влюбился. И год спустя купил дом в Верхнедвинске. Кровавые события августа не оставили меня равнодушным, хотя я понимал, что мне следует соблюдать тишину и не реагировать, иначе меня просто депортируют. Но когда вскрылись пытки и убийства любимых беларусов, я наплевал на все меры предосторожности и начал писать в своих соцсетях всё, что я думаю. Я понимал, что и за мной придут. Но и молчать я не мог. На митинги не выходил по совету местных друзей, потому что иностранцев просто вывозили из страны. В ноябре я был в Москве по делам, мне написали соседи: «Тебя ищут, тебя посадят. Не приезжай». Я ни секунды не сомневался. Я хотел быть со своим народом. Звучит пафосно, но я именно так и чувствую беларусов – это мои люди, я им многим обязан.      Я хотел страдать вместе с ними.

29 декабря: Первый день, когда я чувствовал себя здоровым после двух недель тяжёлой болезни. Утром побывал в поликлинике, где меня послушали, измерили температуру. Я был здоров. Затем отправился в миграционную службу. Пришло время подавать документы на продление вида на жительство. Там меня пригласили побеседовать на второй этаж РОВД. Оставили ждать в коридоре. Задержали в 10:30. Перед задержанием я успел сходить на почту оплатить пошлину (54 byn). Потянулись долгие часы ожидания. Мимо меня ходили люди, заходили в кабинет №6 и выходили. В кабинете кто-то воскликнул: «Кто такой Зорин?! Впервые о нём слышу!» Вот это было неприятно. Обычно меня всегда все знают. «Нужно сделать так, чтобы такой фразы в этих стенах больше не звучало», – подумал я. Я был уверен, что со мной быстро поговорят и отпустят. Подумаешь, я писал про трибунал для всем нам известного гражданина. Сейчас это уже мало кому интересно. Я начал нервничать, когда все люди вышли из кабинета, заперли его на ключ и ушли на обед. Я всегда нервничаю, когда обедать уходят без меня. Но в этот раз чего—то ждали. Я достал телефон и написал друзьям, что меня арестовали и будут сажать. Почему я сделал такой вывод, сказать не могу, я не всё могу сейчас написать, даже намекнуть не могу. Близкие все эти моменты знают, этого пока достаточно. Скажу коротко: я услышал, что за мной едут из Витебска. Переписывался я недолго, минут десять, как появился дежурный и попросил отдать ему мой телефон. «Посетителям нельзя с телефоном сюда». Оказывается, я посетитель. Посетитель может уйти в любой момент. Но я не мог.

Утром ничего не ел и не пил, но в туалет меня погнало. Спросил проходящего мимо сотрудника: «А если мне нужно в туалет, мне что делать?» Повёл меня в общий туалет рядом с дежуркой на входе. Сунулся в одну кабинку – там нет бумаги, сунулся во вторую – и там нет. Подниматься на второй этаж к моей куртке, где у меня бумажные платки, было плохой идеей. «Что же вы за люди такие?!» – шептал я сам с собой, пока рылся в урне для использованной бумаги. Но там решительно вся бумага была грязная. В повидле, если иносказательно. Использовать повторно было невозможно. Мне улыбнулась удача во второй кабинке. Сверху лежали два куска туалетной бумаги, сложенной в несколько слоёв с остатками мочи. Бумага успела высохнуть наполовину. Вот этим я подтирал себе зад. Мыла там не оказалось, видимо, каждый сотрудник ходит со своей бумагой и своим мылом. Напротив того места, где я сидел уже несколько часов, размещался стенд с историей организации. НКВД, НКВД, НКВД. На каждой строке НКВД с новыми добавочными буквами. Организация долго сохраняла название, потом вообще отказалась от этих букв, а зря: методы остались те же. С той разницей, что в Куропатах не расстреливают. Но это лишь пока. Мне нечем было заняться, потому снова и снова я читал о славных днях НКВД, когда они меняли своё название, в чьих застенках я сейчас и находился. «Они даже не стесняются», – снова и снова ловил я себя на этой мысли. Священника из нашего костёла они тоже так долго держали в неведении? Или он узнал о расстреле в последний момент? Это та же самая организация. Теперь я понимал, что я попал в жернова, что нужно готовиться к любому сценарию, вплоть до вывоза в лес и пулю в затылок.

Примерно в 17:30 приехали два следователя из Витебска. Я просидел в коридоре семь часов. Кто-то рявкнул: «Собирайся! В карьер на расстрел!» И заржал от своего остроумия. Пока я надевал пуховик, ко мне подскочил лысый человек в штатском. Он весь день ходил мимо меня молча, но теперь не сдержался.

– Ну что, оппозиционер, будешь ещё писать в интернете?

– Я буду писать ещё больше. – ответил я ему тихо.

– Что—о—о—о?! Да ты з-з-з-дохнешь в тюрьме!!! – кричал он мне вслед.

Меня посадили в автомобиль, два следователя спереди и «рядовой» рядом со мной. Следователь задал вопрос:

– Вы ведь уже догадались, за что вас задержали?

– Меня задержали? Мне сказали, что со мной хотят побеседовать. Нет, не догадываюсь.

– Сейчас мы поедем к вам домой, покажете нам свои компьютеры и телефоны. Посмотрим на них, может, и забирать ничего не будем. (Враньё)

– Я хочу позвонить в посольство консулу и своему адвокату. – Да-да, обязательно позвОните. (Враньё)

– В чём же меня обвиняют?

– Скоро узнаете. У нас есть все доказательства: ай пи, биллинги, всё видно, откуда вы писали. Нам даже не требуется ваше признание, доказательств хватает. (Враньё! Всё враньё!)

– Меня обвиняют в попытке государственного переворота?

– А что вы ёрничаете? Мы же с вами по-хорошему. У нас работа такая, нужно отработать бумажку. Нам радости не доставляет заниматься такими делами.

«Товарищи из Витебска» прикинулись такими добродушными простачками, вынужденные заниматься бумажной волокитой и бюрократией. Только у меня дома мне показали постановление на обыск. Некий следователь из Витебска возбудился делом в конце ноября по поводу оставленного мною комментария в интернете о местном участковом. Удивило то, что моим делом занимается отдел по борьбе с наркотиками. Несколько следователей.

– Так вы мне наркотики привезли?! – воскликнул я радостно. Теперь я всё понял, как и за что меня будут сажать.

Следователь помладше смутился.

– Да нет, просто у нас не хватает следователей, вот и назначили.

Очень вероятно, что планировалась отработанная схема «Подкинуть и посадить». Забегая вперёд, скажу, что после моего освобождения ко мне пришли несколько незнакомых человек, сказали, что они соседи с другой улицы. Обшарили каждый угол в доме. После их обыска я потом неделю наводил порядок. А следователи из Витебска, чьих имён я не знаю, потому что имён своих не называли, вели себя сдержанно, обшаривали полки с трусами аккуратно, мне даже не пришлось складывать заново.

Лишь месяц спустя я вспомнил название того чата, организованного местной активисткой, которая по слухам сотрудничала с КГБ, сдавая всех опасных для власти людей. Она уверяла, что каждый участник надёжный, можно обсуждать всё. Например, когда рисовать протестную символику или выходить на тайный пикет. Все под колпаком у КГБ.

Участковый был моим хорошим знакомым, в своё время мне сильно помог, за что я ему благодарен по сей день. Его выбрали потому, что не в первый раз его оскорбляют в интернете, людей находили, хватали, сажали на несколько суток и более, присуждали выплачивать моральную компенсацию. В среднем по 1 500 byn с человека. Я рассмеялся. Они не осмелились возбуждаться насчёт моих реальных высказываний в интернете, потому что люди стали бы копировать эти высказывания. А сфабриковать дело о комментарии труда не составило и не вызывает общественного интереса. И они были правы: ни одно издание не заинтересовалось моим делом. Меня ведь не пытали и не насиловали, писать не о чем. Я отказался признавать вину. Меня долго убеждали признаться. Один мой знакомый рассказывал, как следователи работали с ним. Убеждают так, что ты сам начинаешь верить, что совершил деяние, хотя точно знаешь, что не совершал, но сомнения закрадываются. Со мной схема была такой же.

– Может, написали и забыли?

– Нет, не забыл. Нет, не писал.

– Заметьте, мы ведём себя вежливо, не избиваем вас.

– Меня это тоже удивляет.

Во время переписи моих компьютеров я задал вопрос:

– Может, мне собрать сумку для тюрьмы?

Молодой следователь удивился:

– Нет! Никто вас в тюрьму не повезёт.

Очень важный момент. Очень! При обыске следователь переписывал номера компьютеров, айпэда и айфона, всё, как положено. Но вот одна крошечная досада. Совсем мелочь. Мне забыли отдать копию списка моей техники. А значит, они у меня ничего не брали и ничего не должны. Ну да, есть понятые, но я не стану их беспокоить. Потому что с ними или без мне всё равно ничего не вернут. Так работает система в Беларуси, таких случаев много.

Они заранее знали, что меня надолго посадят в Витебское СИЗО, схема была отработана. Но в последний момент ситуация резко изменилась.

После обыска мы вернулись в РОВД, где опять чего-то долго ждали в коридоре. Затем меня завели в кабинет, где со мной остался разговаривать один из следователей. Добродушие и вежливость были оставлены за дверью. Около часа мне рассказывал, как сотрудники выполняют приказ, вылавливая всех несогласных, а если приказ будет нарушен, то он станет предателем, а предатели никому не нужны. Риторика для первоклассников, но точно не для меня. Время от времени заходил следователь помладше, «модный пиджачок», как я называл его про себя. Надеюсь, это не попадает под статью 369 УК РБ. Немедленно признаю вину и готов отбывать срок в концлагере под Слуцком. Его приталенный пиджачок очень ему шёл, но злобный взгляд выдавал сотрудника НКВД. Что-то мешало им забить меня дубинками на каменном полу карцера. В какой-то момент я отрешился от происходящего и наблюдал происходящее со стороны. За собой, за входящими сотрудниками, которые трясли передо мной листком из принтера копией комментария из «секретного» чата, который выдавался как неоспоримое доказательство моего злодеяния.

– Это ваше единственное доказательство? – я откровенно смеялся над этой бумажкой. Где она была утром, когда я рылся в туалетных урнах…

– Нет, конечно! У нас много доказательств (модный пиджак разводит руками, показывая, как много у них доказательств). Но мы же не будем сейчас их показывать.

– Почему нет? Я не стесняюсь. Я очень хочу узнать, как вы меня вычислили по айпи, когда в момент написания преступного комментария меня вообще не было в Беларуси. Это легко доказать.

Такой подлости от меня не ожидали.

– Где же у вас Телеграм?

Следователь разочарованно смотрел в экран моего айфона.

– А у меня его просто нет.

– А если мы его установим через симку, там всё будет?

Я пожал плечами. Что «всё» он хотел там увидеть? Оскорбления местного участкового? Нет, там такого точно не будет. Мало того, что у меня нет Телеграма, так ещё и в Беларуси меня не было.

– Вот признался бы, был уже дома.

Я смеюсь:

– Дома были бы вы, а я сидел бы на нарах в камере. Я предпочитаю невиновным пойти в тюрьму.

Около шести часов вечера приехал местный следователь. Единственный человек, который представился. Кто были эти двое из Витебска, я не знаю. В копиях, выданных мне, их имён нет. Меня привели к нему, он без эмоций объяснил мне, что он будет вести это дело, по его инициативе он включён в группу следователей. Группа следователей… Почему ещё до сих пор в Беларуси существует преступность? Сегодня для допроса уже поздно, поэтому допрос будет завтра. По закону меня задерживают на 72 часа для проведения следственных мероприятий. Я представил, какие следственные мероприятия у них будут 31 декабря и 1 января.

– Так что, нам выгружать всё из багажника и оставлять вам? И его тоже вам оставлять? – услышал я от модного пиджака разочарование дня. На тот момент я не понимал, что мне очень повезло. Какая—то сила отбила меня у Витебских следователей из отдела по борьбе с наркотиками. Предлагаю открыть новый отдел: по борьбе с Зориным Денисом.

Модный пиджачок попросил меня достать всё из карманов. У меня забрали всё вплоть до бумажных платков. Гигиеническая помада позабавила следователей.

– Это для чего?

– Губы сохнут на морозе.

Посмеялись между собой.

Модный швырнул мне помаду.

– На, это чтобы у тебя рот не засох.

Меня развеселило его желание унизить меня, но фантазии хватило только на финт с помадой. Забрав помаду, я оказался рядом с другим следователем.

– Вспоминайте обо мне за новогодним столом, – тихо сказал ему. Очень надеюсь, что вспоминал.

Все мои вещи, в том числе ключ от дома и бумажные платки, были помещены в коробку и опечатаны полосками с печатями и липкой лентой. Что им мешает открыть коробку без меня, я не знаю. Полоски наклеиваются новые, лента тоже. Коробку забрал       следователь. Единственный сотрудник, который мне представился. Скорее всего это спасло мой дом от внеурочного визита незваных гостей с целью оставить мне «подарок».

Все процедуры были завершены. Кабинет покинули все сотрудники следственных и прочих органов. А что было дальше, я писать не могу. Придётся ждать.

ИВС. Изолятор временного содержания. Философия ИВС – задержать на несколько суток можно любого человека. Для разбирательств и уточнений. А пока идут разбирательства, человека нужно унизить максимально сильно, не нарушая закон. Для этого просто создаются условия, в которых человек перестаёт быть человеком, он автоматически превращается       в существо на несколько порядков ниже.

В ИВС очень холодно, почти как на улице (около нуля), дверь открыта настежь, видимо, для свежего воздуха арестантам. Надзиратель – молодой парень – и дежурный наблюдали, как я раздеваюсь. До трусов. Вся одежда прощупывается и обследуется металлодетектором.

– Нужно снять трусы.

Надзирателю неловко. Он не привык принимать «Политических», чаще пьяницы и дебоширы. Дежурный глянул на мой пах, но перехватив мой взгляд, отвёл глаза.

– Нужно присесть один раз.

Я приседаю. В последующие разы приседал два раза.

– Когда вы будете поливать меня из шланга ледяной водой?

– Такое только в фильмах ужасов показывают. Надзирателю явно не по душе всё, что он делает со мной. Обувь в камере не положена, потому я разуваюсь и в носках захожу в камеру.

В камере Раймонд, гражданин Литвы, почти два года его возят сюда на суды из Витебского СИЗО. Вёз на фуре медикаменты из Латвии в Москву, в Бигосово его встретили высокие чины в погонах из Полоцка, обнаружили 140 килограммов каких-то наркотиков. Гашиш или марихуана, что-то растительное. За время следствия из него вытянули 9 000 byn под видом оплаты различных экспертиз. В Беларуси практика обкатанная: сажать кто побогаче и потом тянуть деньги. В это время кто-то строит себе дом. Умные прикидываются валенками: денег нет, родственников нет, продавать нечего. Таких выпускают через пару месяцев. История с Раймондом      заслуживает особого внимания. Из разговора с ним я нашёл много нестыковок следствия и фактов. Я сделал вывод, что человек невиновен. Ещё в детстве директор школы, заслуженный учитель России, говорила про меня: «У него невероятно развит синтез и анализ». То есть способность собирать информацию и делать выводы.

Камера представляет собой помещение с двумя двухъярусными кроватями, сваренные из толстых труб и реек. В углу ведро с крышкой. Узкий стол, стульев нет, лавок нет. Нет раковины с краном. Воды просто нет. Можно стоять и сидеть на шконке, постелив одеяло. Лежать запрещается. Стоять и сидеть. Ходить – два шага вперёд и два шага назад. Под потолком круглосуточно светит лампочка. Даже с лампочкой продумали, чтобы заставить человека страдать. При таком свете нельзя читать, но при этом она резко светит в глаза. Раймонд научил меня класть пуховик над кроватью, чтобы создать тень. За весь день я ничего не ел и не пил. Есть не хотелось, но очень хотелось пить. Раймонд попросил у надзирателя воды для меня. В окошке появилась алюминиевая посудина, измятая так, словно по ней проехал танк. В ней была бурая жидкость, напоминающая свекольный отвар. Делать было нечего, пить хотелось ужасно. Небольшими глотками, за беседой с сокамерником, я выпил этот напиток. Опознать его не удалось. После него мне стало худо с животом, страшные болезненные позывы на дефекацию, в животе громко бурчало, я изнывал от стыда перед приличным человеком, а он делал вид, что ничего не слышит. Сесть срать на ведро было исключено, я предпочитал принять мучительную смерть. Вспомнил, как в детстве читал роман о евреях, которых везли в товарных вагонах на смерть. Женщины умирали от разрыва мочевого пузыря, потому что не могли публично сесть на корточки над дыркой в полу. Я был как та стеснительная еврейская женщина.

В 21:30 меня повели на «прогулку». Там можно покурить и воспользоваться дополнительной услугой. Во дворе стоит сортир: деревянная кабина с дырой в полу, над которой надо раскорячиться так, чтобы не упасть в неё. В ИВС можно было сделать нормальный туалет и водить людей туда. Но ИВС не для того существует, чтобы создавать комфорт, тут нужно страдать. И чем больше, тем лучше. Раймонд дал мне туалетную бумагу. Сам предложил. Если бы он не дал, мне пришлось бы воспользоваться носками, а в холодной камере, да с голыми ногами то ещё удовольствие. ИВС не предоставляет бумагу. Мои бумажные платки меня спасли бы, но у меня их предусмотрительно забрали. Знали товарищи следователи из Витебского отдела по борьбе с наркотиками, что такое ИВС. Сперва нужно избавиться от мочи. Это просто, но непросто, когда стоят два надзирателя и пристально смотрят на тебя. Так положено, это их работа. Я долго не мог справиться и ужасно страдал, что заставляю их ждать на холоде. А потом дело пострашнее: дефекация в позе орла. Колени моментально затекают, все сфинктеры сжимаются, ноги разъезжаются, приходится руками упираться в стены, а штаны держать уже нечем, да и неважно, дальше пола не упадут. Кряхтел и мучился над дырой, но ничего не вышло. Вернувшись в камеру, я снова стал мучиться от позывов, отбой в 22:00, сам берёшь первый попавшийся матрас и подушку. На следующую ночь ты будешь спать уже на другом матрасе. Я всю ночь мучился животом. Ненавидел сам себя за то, что не могу нормально просраться в сортире. Миллионы россиян так живут всю жизнь и не находят в этом каких-либо неудобств. А для меня этот аттракцион стал пыткой.       За весь день я ничего не ел и выпил только стакан помоев, от которых чуть не обделался ночью.

30 декабря: Ночь прошла в полузабытьи. Я не могу спать при свете. Не могу спать на подушке, которая больше похожа на камень, чем на подушку. У меня дома четыре или пять подушек на кровати, которыми я обкладываюсь перед сном. А здесь можно обложиться только собственным матом. В 06:00 Раймонд, мой первый в жизни сокамерник, поднялся, свернул матрас и положил его на верхний ярус. Так положено по правилам ИВС, которые я прочёл позже от безделья. Там ещё есть пункты «Воспитательные мероприятия» с 16:30 до 17:30. Со временем могу ошибаться, распорядок не успел заучить наизусть. Их у нас не было. А вот один мой друг, когда отбывал арест за митинги, каждый день встречался с идеологами для беседы. И каждый день они были разные. Вот уж чего много в Беларуси, так это идеологов. И зарплата у них от 1 500 byn. До и после встречи он раздевался донага и приседал. Раймонд мне дал второе тонкое одеяло, чтобы мне было не так холодно сидеть. В такое раннее время я не могу общаться и выполнять осмысленные действия, слишком рано для меня, я просто сплю сидя. До 08:00 я терпел, потом выгул до сортира. Я совершенно опозорился, неправильно использовав его. Сидя нельзя ссать, моча летит не вниз, а вперёд, заливая подступы к дыре. Руками упирался в стены и со всей силы тужился, чтобы выдавить из себя ненавистный кал. В этот момент я ненавидел себя за то, что у меня есть ЖКТ. Раймонд после этого мне деликатно объяснил, что пиструн нужно рукой направлять вниз. Было очень стыдно, что после меня люди пойдут по льду. Сегодня я тоже отказывался от еды, чтобы решить проблему с безумным сраньём и ссаньём. Никогда раньше не замечал, что мне так часто нужен туалет. Туалет и душ, если позволите, потому что после сранья я иду мыться в душ. Я совершенно не пригоден для жизни в тюрьме. Мыть руки негде. Этот момент никак не предусмотрен. Перед выходом на выгул и после него надзиратель даёт антисептик на руки. Профилактика коронавируса! За три дня я лишь один раз мыл руки, и то они были в наручниках. Об этом позже.

После выгула Раймонд получил веник и совок, старательно подмёл пол. Затем (это меня удивило) он из бутылки сбрызнул дощатый пол водой и тряпкой вытер. По полу я ходил в носках, обувался в коридоре возле камеры, успев отморозить себе ноги. И обувь была промороженная насквозь.

Около десяти утра меня повезли к следователю на допрос. Первым делом раздеваться донага, приседать, одеваться, руки перед собой, наручники, ко мне пристёгнут конвоир и ещё двое по бокам с автоматами, «три красивых охранника» (по Высоцкому). Конвоиры не проявляли ко мне ни отвращения, ни симпатии, для них это было ежедневной рутиной возить преступников на допрос. Следователь первым делом попросил снять с меня наручники. «Он же не убежит». Конвоир ответил: «Он сказал не снимать». Кто этот ОН? Сам ОН?! Затем поинтересовался, как мне в камере, всё ли меня устраивает. Я сказал, что всё чудесно, вот только нет туалета, из-за этого я всё время хочу в туалет.

– Что, прямо сейчас хотите?

– Да, нет сил терпеть.

Я решил, что любым способом должен попасть в туалет для людей. И стыд тут неуместен. Я для них не человек, потому могу себе позволить быть бескультурным животным. Следователь сказал, чтобы меня отвели в туалет.

– Вы не будете отстёгивать меня от себя?

– Нет.

– Я буду срать, придётся вам вытирать мне зад.

После этого меня отстегнул от себя. То есть поссать с пристёгнутой рукой к его руке было не страшно, а вот уже дела поважнее поколебали решимость конвоира выполнять приказ самого ЕГО. Я воссел на унитаз и хотел закрыть дверь, но мне сказали не закрывать. Двое конвоиров стояли и смотрели, как я сру. А я получил огромное удовольствие, извергнув из себя всё то, что так давно требовало выхода. Ощущения были невероятными! Подтирать зад в наручниках получится не у каждого, но я сумел. А потом мне предложили помыть руки. В наручниках. По факту это было полоскание под проточной водой. Мне удалось выдавить мыло из диспенсера, но намылить руки не получилось. Это был единственный раз за трое с половиной суток, когда мне удалось помыть руки. Жаль, что на допрос возили лишь один раз, туалет там намного лучше нашего.

Затем мы вернулись в тёплый просторный кабинет. Следователь не проявлял ко мне каких-либо эмоций, говорил ровным голосом, всё по протоколу, как положено. Пришёл государственный адвокат, я подписал отказ от адвоката, ибо цирк не люблю с детства. Мне было озвучено, что я имею право не свидетельствовать против себя, то есть не давать показания. Нет, показания я давать буду.

– Что вы можете пояснить по поводу комментария в интернете?

Я пояснил, что именно этот комментарий я не писал. Есть много других комментариев, за которые меня можно посадить, и я не стану отпираться.

– Никто не хочет посадить вас в тюрьму, – сказал следователь. А мы помним, что следователи всегда говорят правду.

Мне пришлось рассказывать очень много: почему я именно в Верхнедвинске поселился, как это вышло. Он не поверил моим словам, что мне очень понравился город. Что тут может нравится? Это же не Сан-Диего и не Майами.

– А вы не скрываетесь от российского преследования по политическим причинам?

– Где? В Беларуси? Скрываться от России? Нет, для этого нужно ехать дальше.

Последний вопрос был «Ваше отношение к выборам». У меня в голове сразу высветились два слова: «3%» и «Трибунал». Но вслух я сказал следующее: «Я за мир и покой. Если будет мир, то всё упорядочится и войдёт в норму». Лживый ублюдок я. Но что поделать, посадить меня в тюрьму – это их задача, я не могу им в этом помогать. После допроса мне пришлось подписывать бесконечное количество бумаг. Моим делом занимается группа следователей из Витебска, реально несколько фамилий в протоколе. Наш следователь включён в эту группу был вчера.

Когда стояли в коридоре в ожидании машины, следователь вышел и сказал, что меня скоро отпустят. Я выразил удивление, это очень неожиданно.

– А вы что, хотите сидеть в тюрьме?

– Нет, не хочу, но если надо, то придётся.

Мне следовало уточнить, что есть «скоро» в его представлении. Потому что я всё же отсидел предписанный мне срок. А я себе представил, что уже сегодня я выйду на свободу и окажусь за праздничным столом у друзей. Но меня вернули в камеру, предварительно раздев до трусов по старой традиции. Днём мне поступила передачка от друга, что стало полной неожиданностью и очень тронуло. Он принёс воду в бутылке и колу, но начальник ИВС не разрешил передавать мне воду, хотя в списке разрешённого к передаче она числится. Двое суток меня держали без воды. Мандарины от друга меня спасли, я их начал есть сразу же. Завтра рано утром мой замечательный сокамерник уезжает в Витебское СИЗО, я уже смогу пользоваться ведром с крышкой. Он заранее озаботился, попросив надзирателя принести ему новый рулон туалетной бумаги и набрать воду в бутылку. Это человеческое и христианское поведение. К тому же мы оба оказались католиками. Эти два дня мы много говорили, он признался в любви к книгам, а я тоже книголюб с раннего детства. Записал мои рекомендации для чтения:

«Прощание с Матёрой» В.Распутина

«Архипелаг       ГУЛАГ» и «Один день из жизни Ивана Денисовича» Солженицына. Это для примера.

Он много мне рассказал о своём родном городе в Литве, о своём детстве, как русский преподаватель учил его говорить по-русски. Я открываю то, что я писал от руки после выхода на свободу и понимаю, что очень много не могу сейчас написать сюда.

Вставать в 04:30, потому нам разрешили лечь спать в 21:00. Знал бы я, что буду радоваться такой возможности. За день очень устал, да ещё ранний подъём сделали своё дело, я был рад лечь под двумя одеялами. И матрас уже не вонял бомжами, и подушка не была такой каменной, как в прошлую ночь. И я понимал, что велики шансы нам больше не встретиться в этом мире. На глаза набегали слёзы, и я прятал их под одеялом.

Я мог бы описать надзирателей, их работу, поведение; в моей тетради про них написано много, но мои слова им могут навредить. «Если кто-то к тебе хорошо относился, не пиши об этом. Они сильно пострадают от своих же». Такой совет я получил от друга, который трижды сидел за участие в митингах. Мне тяжело даются эти строки, воспоминания не из лучших, но я продираюсь сквозь эмоции, чтобы выполнить обещание поделиться пережитым.

31 декабря: Раймонд встал в 04:40, надзиратель подал ему кипяток, Раймонд заварил кофе в пластиковом стакане 0,5. Ложку нельзя иметь, потому он просто трясёт стакан, чтобы кофе растворился в воде. И в 05:00 он с вещами покинул камеру. Я не вставал, потому что лучше лежать, чем сидеть. Перед выходом он махнул мне на прощание. Ну а как нам ещё было прощаться… Мы знакомы всего два дня, но этих двух дней хватило понять, какой он золотой человек. Не навязчивый, в разговор вступал только тогда, когда я начинал говорить, всё время старался меня подкормить, а я говорил, что мне наоборот нужно скинуть двадцать килограммов; человек, влюблённый в свою страну и в свой родной город. Теперь я обязательно побываю там, только Литва станет открытой.

В 06:00 надзиратель попросил меня вставать. Нужно было вставать немедленно, нельзя, как я обычно делаю, полежать ещё пару минут, морально готовясь к расставанию с постелью.

– Вот, я встал.

– Я вижу. Нужно свернуть матрас и убрать наверх.

– Немедленно этим займусь.

Окошко для подглядываний закрылось. После сворачивания матраса дела закончились, можно было присесть и отдохнуть. Часам к семи случилось то, чего я больше всего боялся все эти дни: дефекация. Надеюсь, не видели меня через камеру в камере, а если видели, им же хуже. Ищите на ютубе видео «Денис Зорин ходит на ведро». Завтрак в 08:00, надзиратель с надеждой спросил меня, буду ли я кушать. Такое неуместное слово в этом месте… Я не стал отказываться, ибо это очень серьёзное развлечение и способ убить время. На завтрак были отварные рожки с обжаренной морковью и луком. Впервые ел такое на завтрак и впервые в моей жизни ел такое блюдо. Подали в глубокой пластиковой тарелке и с алюминиевой ложкой. Я не побрезговал стаканом от Раймонда, мне в него щедро налили чай по самые края. А когда я отхлебнул оттуда, он оказался сладким! Я удивился и порадовался. Что же была за бурда в первый вечер, я так и не понял. Утром на весь день подают в окно хлебную пайку, три куска серого и три куска белого хлеба. Куски толстые, получается как целая буханка хлеба. «Если я столько буду съедать хлеба, то уже не смогу выйти из камеры!» – подумал я. Хлеб у меня не забрали, мол, пусть будет, на всякий случай. И действительно, выпил чаю с куском серого хлеба (когда сидишь как истукан, это хоть какое-то разнообразие в жизни). После завтрака в коридоре включили радио. Передавали новогодние песни на русском и английском языках, что должно было способствовать праздничному настроению. И были передачи на беларуском языке, что мне очень нравилось и помогало коротать время. Передавали речь Лукашенко перед силовиками. «Я уйду тогда, когда последний ОМОНовец скажет мне «УХОДИ!» Я тогда думал, что мы все должны начать искать этого последнего ОМОНовца.

В некоторые моменты накатывало отчаяние, дико не хотелось сидеть в камере. Порой нападал психоз, и я начинал осматривать камеру на предмет того, чем я мог бы себя умертвить. Такая возможность была весьма велика, просто я не нашёл ничего подходящего. Задушить сам себя подушкой я точно не смогу. Крыша едет реально.

Каким-то образом я досидел до обеда (14:00). Обед состоит из двух блюд: суп и компот. Выступлю в защиту первого: суп вкусный и в большом количестве, плюс хлеб и жить можно. А вот второе уже на ужин. Его можно запросить сразу, а ужинать уже чем Бог послал, либо не ужинать вовсе.

Как проводил время. Сидел на железной кровати, постелив одеяло. По словам Раймонда здесь кровати ещё хорошие, в Витебском СИЗО, где он находится, расстояния между рейками слишком большие, потому всё съезжает туда и сваливается, а по ощущениям, будто лежишь на рельсах. Когда ноги сильно замерзали, а мёрзли они всё время, потому что было холодно, а на мне тонкие носки, к третьему дню превратившиеся в грязные тряпки, то подтягивал пуховик и заворачивал ноги в него. Долго сидеть так не получалось, приходилось ноги спускать вниз, в самый холод (тянуло из открытой двери во двор). Пару раз засыпал, уронив голову на грудь. Проснувшись, не мог поднять голову, потому поднимал её руками. От Раймонда осталось два журнала со сканвордами на литовском. Их я читал время от времени, пытаясь найти знакомые слова. Литовский язык я изучал совсем мало, потом бросил, решив, что нужно больше уделять времени вещам более важным. А зря. Когда глаза уставали разбирать буквы, клал журналы рядом с собой и просто смотрел на обложки, подолгу размышляя. В одном положении сидел часы напролёт. Это дико тяжко, но вариантов не было. Утешал себя тем, что в давние времена пленников сажали в яму, где не было ведра с крышкой, но зато были дожди и ночной холод. В 17:20 доставили мужчину: Евгений Александрович (это отчество) 1984 года рождения. Что-то случилось с его сожительницей, не дотянули до заветной полуночи. Услышал его фразу: «Я взял её с двумя детьми». Мне показалось, что он не раздевался и не приседал со спущенными трусами, его довольно быстро посадили в соседнюю камеру. Вскоре он начал похрапывать, чем привлёк внимание надзирателя. Он схватил дубину и начал лупить ею в его дверь, пока тот не проснулся. Я зажал уши, чтобы не оглохнуть. Спать можно сидя и так, чтобы было непонятно, что ты спишь. Привет тебе, Евгений, если ты это читаешь! Постарайся больше не дебоширить.

В 21:30 вечерний выгул. Сюда входит личный обыск надзирателем и вынос ведра мной. Потом нужно стоять лицом к стене, а в камере проводят всем известный «шмон». Самое неприятное было, когда палкой начинали стучать по кроватям. Стучали изо всех сил. Цель данного мероприятия мне осталась недоступной, а задавать вопросы надзирателям не лучшая идея.

Попробуй угадать самое счастливое время в тюрьме. Правильно, это время отбоя. 22:00! Весь день меня уничтожал сон, а тут можно безнаказанно вытянуться во весь рост, закутать ноги, чтобы они наконец-то согрелись и забыться тревожным сном. Или просто лечь! Не спать, спать трудно в таких условиях. Но просто лежать под одеялом на матрасе уже наслаждение. Я ничего не чувствовал, не переживал, что вот-вот наступит Новый год, а я в таком положении, неизвестно когда выйду из застенок белорусского НКВД и выйду ли вообще. Новый год наступит и без меня. Сердце странно себя ведёт, работает с перебоями и моментами слишком сильно бухает в груди. Я представил, как умираю в камере, а мои тюремщики будут доказывать свою невиновность и непричастность. Но кто ж им поверит? Умереть за Беларусь в темнице – самая лучшая смерть. От этой мысли стало хорошо на душе, и я даже задремал.

Вечером на смену заступил надзиратель, которого я очень жалел: канун Нового года, а он с преступниками. Ему не сиделось, потому он просто ходил по коридору туда-сюда. Коридор короткий, потому его «топ-топ-топ» мимо моих дверей звучало каждые три минуты, это тоже мешало уснуть. Но всё равно я его жалел. Он тоже отбывает свой срок, за небольшие деньги. Я подслушал: зарплата у них 1 000 byn и чуть больше на сто byn.

Меня разбудили выстрелы пиротехники, ощущение было такое, что палят прямо над головой. Вам весело, люди? А тут пленники пытаются поспать!

Как наступил 2021 год я не заметил, потому что часов у меня нет. Никто не кричал и не звенел бокалами с шампанским. В Верхнедвинске люди стреляют за час до полуночи, потом все бегут домой за стол, встречают полночь и вскоре опять спешат на улицу запускать оставшиеся петарды и фейерверки. Предположу, что затишье в канонаде и стал тем моментом тишины, когда мне удалось ещё немного подремать. А потом меня ждали «навагоднiя прыгоды» (новогодние приключения – бел.язык).

1 января 2021: Я лежал под одеялом и слушал звуки разрывающихся петард. Ощущение такое, словно лежишь в могиле. Жизнь бурлит совсем рядом, но ты к ней уже не имеешь отношения. А надзиратель всю ночь так и ходил туда-сюда. Им нельзя спать, у них нет комнаты для отдыха, из удобств железный табурет, прибитый к полу. Им нужно постоянно заглядывать в камеры, чтобы пленники не нарушали распорядок. Каждый раз, как он заглядывал ко мне, я мысленно ему говорил: «Прывiтаньне, сябар!» Наверно, он думал о пенсии. И чтобы никогда не приходить в эти катакомбы.

Сперва привезли женщину. Она сама вызвала милицию, её забрали и посадили в женскую камеру (срок отбывали ещё несколько девушек). И всю ночь, с короткими перерывами, стучала в дверь и кричала: «Люди, помогите! Я здесь!» Хотелось ей крикнуть: «Что ж ты такое пила?!» А ещё ночью привезли мужичка, изрядно подгулявшего, видимо, устал в пути, не сумел достичь пункта назначения. Но хотя бы Новый год встретил на воле. Скорее всего милиционеры ему жизнь спасли. А часа в три ночи кто-то из них двоих обосрался. Простите за такое слово, но ему нет аналогов, оно передаёт смысл с эмоциональной окраской. Да и не претендует моё сочинение зваться литературным шедевром. На помощь надзирателю пришёл ещё один человек, предположу, что это был дежурный. В моей камере взяли ведро для мытья пола, набрали воды и повели несчастного в сортир мыться. А там минус пять по Цельсию. «У меня ситуация получше», – подумал я.

В шесть утра надзиратель заглянул в окошко для выдачи пищи. «Ну что, пора вставать». Жалел меня, наверно. Хотя нужно отдать должное, они ко всем относились спокойно. В 08:00, по расписанию, вынес ведро с мочой в сортир в сопровождении двух надзирателей. Перед выходом и после обязательно личный обыск и обыск в камере. Завтрака не было, потому что кафе, которое готовит для ИВС, работает сегодня не с раннего утра. Нужно было как-то убить время, сегодня была надежда на освобождение, хотя я понимал, что арест могли продлевать бесконечно долго. Но сегодня особенно было тяжко, хотелось домой. Если меня продержать так десять дней, я точно с собой что-то сделаю, тут уже дело не в характере и не в дурости, а в психике. Больше всего мне нужна свобода. Ни любовь, ни деньги, ни власть не заменят мне свободы. Если я чувствую, что я где-то начинаю напрягаться, я немедленно увольняюсь, ухожу, уезжаю. Улетаю! Тут я снова посмотрел на книгу «Я вор в законе», но уже без отвращения, как в первый день. И я начал читать её при тусклом свете камерного освещения. На удивление текст был интересным, книга помогла мне скоротать время до обеда. Утром кто-то в коридоре обронил: «До понедельника». Я сразу решил, что это про меня. До понедельника – это ещё три дня сидеть. Я к этому был морально готов, потому особо не расстроился. Следователь же сказал, что я «скоро выйду», делим на два и получаем, что выйду, но не скоро.

Днём из соседней камеры раздался храп. Второй голос сказал надзирателю: «Ладно, оставь, пусть поспит». Добрый у нас народ.

Примерно в 14:30 начали раздавать еду. На первое дивная солянка. Большая порция! Много мяса и колбасы в тарелке. И наваристый бульон. Приобщился к празднику. От такой солянки даже немного захотелось жить. Надзиратель предложил второе, но я сказал, что пусть останется на ужин.

– А вдруг вас выпустят?

– Тогда достанется кому-то другому.

– Это так. Но может всё-таки покушаете второе? Там котлеты с пюрешкой.

Он подал мне две совершенно замечательные котлеты, на вид запекались в духовке. И они из мяса. Пюре с подливкой тоже очень вкусные. Передаю повару огромную благодарность, это единственный радостный момент за всё время ареста. После еды надзиратель принёс табель на подпись.

– Не переживайте, за это платить не придётся.

Мне даже стало смешно:

– Об этом я как раз не переживаю.

– Так когда вас выпустят?

– Скорее всего, не скоро, – ответил я.

– У меня написано, что сегодня в 18:00.

Вот хитрец. Сперва спросил, а потом сообщил.

В 16:30 раздалось из—за двери: «Андреич!» Так меня назвали впервые, и я больше никому не позволю повторить такое. «Собирайся!» – надзиратель был такой радостный, будто это его освобождают после трёх суток в карцере. Собираться – это встать, надеть пуховик и маску. Обувь в коридоре за дверью. Ночью я думал, что попрошу соседа принести болгарку и вскрыть мою дверь в дом. Потому что я был уверен, что мне не вернут вещи из карманов, в том числе и ключи от дома. Но зря волновался, коробку с вещами принесли. Но сперва наше любимое раздевание догола, приседание. Зачем? Я что-то могу вынести из камеры? Ведро с крышкой или заточку, слепленную из хлебного мякиша?

Затем по списку началась выдача моих вещей. Надзиратель и тот же самый дежурный, который забрал у меня мой айфон. В протоколе задержания айфон значился, а вот в коробке его не оказалось, только кожаный чехол от него. Дежурный впал в ступор:

– И что делать? Я же сам его забирал, где же он теперь?

Надзиратель тоже не знал, как тут поступить. Мне хотелось быстрее покинуть это заведение, потому я сказал, что подпишу, будто я всё получил и претензий не имею. Айфон отслужил верой и правдой десять лет и пал смертью храбрых в застенках НКВД. Его забрал следователь из Витебска в модном пиджачке, так его из рук не выпускал, всё пытался установить мессенджер. Не получится: там нужно ввести пару паролей и предъявить результат БАК-анализа. Я боялся, что меня сунут обратно в камеру, предварительно заставив снова раздеваться и приседать с голым задом. Позже я увидел, что моя копия протокола возврата вещей не содержала пункта «телефон» совсем. Только чехол от него. Словно насмешка. После подписания протокола дежурный насел на меня с паспортом. Он и конвоиры 30-го декабря хотели попасть ко мне домой, чтобы забрать мой российский паспорт. Следователь не отдал им ключ от дома, сказал «Я договорюсь». Кому нужен мой российский паспорт? Дежурному или конвоирам? С какой целью? Не позволить мне уехать из Беларуси? Без паспорта в Россию спокойно можно выехать, я пытался им это объяснить. Дежурный наседал и настаивал. Потом он придумал, что паспорт нужен в миграционную службу, мол, будут решать, что делать с моим видом на жительство. «Во вторник вас там ждут, паспорт будет у них», – сказал он. Разумеется, он меня обманул: пятого января я туда ходил, у них нет ни ВНЖ, ни паспорта. Когда я подавал первый раз на ВНЖ семь лет назад, они даже тогда не забирали паспорт, потому что это имущество другого государства, просто не имеют права его держать у себя. А теперь простой дежурный из окошка имеет право забирать у меня мой паспорт иностранного гражданина. Я был вынужден согласиться, потому что не хотелось обратно в камеру. Российский паспорт мне не нужен, да и фотография там мне никогда не нравилась из-за дурацкой причёски. Дежурный отправил парней в форме на машине, довезли меня до дома, были чрезмерно вежливы, неестественно вежливы. Один вошёл ко мне домой, я вынес ему мой паспорт.

– А ещё какие-нибудь документы у вас есть?

– Есть документы на дом. Надо?

– Нет, на дом не надо.

– Тогда мне больше нечего вам предложить.

Первым делом развёл огонь в котле, потому что в доме за три дня стало холодно. Потом вышел на улицу спросить у людей который час (дома посмотреть время негде). Проходящая мимо пара сказали, что 17:20. Отлично, я успеваю к вечерней мессе (сегодня обязательный день для католиков).

Благодарности: Ночью начался зуд в паху, расчёсывал до крови и не мог остановиться. Красные пятна на внутренней поверхности бедра – эпидермофития. Три дня в трусах без смены и без мытья способны меня добить окончательно. Сходил в аптеку за мазью «Тридерм», 25 инт за небольшой тюбик (три раза пообедать в роскошном ресторане рядом с Католическим храмом). И я предпочёл бы пообедать, чем мазать себе пах противной мазью. Шчыра дзякую за навагоднi падарунак!

А ещё неделю кашлял, временами захлёбываясь от кашля. Пролечился и выздоровел.

Заключение: А теперь очень важный момент. Прошу обратить внимание. У меня нет ненависти ко всем, кто лепил мне дело, кто меня арестовывал обманом под видом «побеседовать», как меня удерживали семь часов в коридоре под видом посетителя. Если бы арест оформили в 10:30, то меня выпустили бы 1-го января в 10:30. Я всем всё простил. По-христиански. Мне не стыдно и не страшно. Я надеюсь, вам тоже.

История не закончилась, дело до сих пор открыто, вполне возможно, что сейчас, пока вы читаете эти строки, я уже мотаю срок на зоне. Помните о репрессированных беларусах, помните обо мне.