Один день короля Харууна [Айре Вест] (fb2) читать онлайн

Король Харуун проснулся как привык ― около семи утра. Он полежал, слушая, как на улице снаружи шаркает метла уборщика, а потом с силой провёл рукой по лицу и резко сел, откинув одеяло.

В такой час можно было не зажигать свечи или плошки с жиром. Утренний свет уже проникал сквозь узкое окно королевского жилища. Харуун нашарил у кровати тапки, надел их и, не раздеваясь после пробуждения, пошёл готовить себе завтрак.

Жилище его представляло собой небольшую, как и у всех жителей города, комнату. Напротив входной двери, отгороженная ширмой, стояла кровать. По левую сторону от неё ― сколоченный из досок шкаф, где Харуун за одной дверцей хранил свою скромную одежду, а с другой на полках стояли глиняные ёмкости с только вчера выданной ему на месяц мерой припасов: мукой, сухофруктами и прочими съестными вещами, которым тепло не могло навредить.

По другую сторону от двери, так, чтобы не сразу бросался в глаза, он примостил фильтр для воды, бочонок с краником, в котором плотным слоем почти доверху был уложен берёзовый уголь. Такой фильтр был обязан иметь каждый горожанин. У окна стоял стол, за которым король обычно работал, занимаясь делами города. На нём лежали оставленные с вечера бумаги и стояла оплавившаяся сальная свечка. Край бумаг был прижат тяжёлой чернильницей со сделанными из ржавчины чернилами, рядом валялось деревянное перо с затупившимся металлическим наконечником.

Больше в комнате ничего примечательного не было, за исключением крючка для верхней одежды на двери, кирпичной печи, устроенной, по обыкновению, посередине комнаты, с дымоходом, уходящим в крышу, и кое-какой посуды на ней. Возле печи на деревянном полу лежали глиняные пластины, подогнанные насколько возможно плотно, ― защита от выпавшего уголька.

Харуун взял с печи чайник, поставил под открытый краник бочонка, поднял стоявшее возле фильтра ведро с набранной с вечера водой и осторожно начал наливать её в уголь. Через пару минут по дну чайника застучали капли, а затем раздался прерывистый звук льющейся воды. Нацедив чистой воды сколько было нужно, Харуун водрузил чайник на плоский верх печи. Затем он разжёг огонь с помощью огнива и кремня, подождал, пока он займётся, и закрыл железную дверцу.

В свою единственную сковородку Харуун капнул остатков масла, выдавил два куриных яйца, которые достал из шкафа, ― это были последние ― посолил, размешал и стал ждать, пока приготовятся. Снедь, которая могла храниться долго, раздали ещё вчера, в предпоследний день месяца, масло он взять забыл, а скоропортящиеся продукты необходимо было брать только по мере того, как они в доме кончались. Харуун понадеялся, что хотя бы за яйцами сегодня сходить успеет.

Он сел на табуретку и, подпирая голову кулаками, наблюдал в щель между печью и неплотно прилегающей дверцей, как горит внутри огонь. Машинально он окидывал взглядом свой дом, проверяя, соответствует ли он санитарным нормам, не завалялось ли по углам пыли и нет ли угольной крошки на пластинах возле печи.

На улице уже раздался звон колотушки о медную дощечку и надсаженный голос старой Ханы, которая уже много лет занимала должность хранительницы времени:

– Семь часов! Семь часов! ― кричала она с равными промежутками между словами. ― Семь часов!

Её голос стал удаляться вдаль по улице, и за ней, словно волна, шёл нарастающий шум просыпающегося города: хлопанье дверей, детский писк, топот ног, собачий лай. Он поднимался за стенами королевского дома, постепенно превращаясь в монотонный будничный гул, из которого изредка выделялся какой-то слишком резкий или слишком громкий звук.

Харуун заварил себе чаю ― залил кипятком сушёные травы, которые положил в кружку, отщипнув из пучка, висящего под потолком, подул на поверхность окрасившейся в зелёный воды и отхлебнул. Тем временем приготовилась и яичница; он поставил кружку прямо на пол, взял сковородку, грубо выкованную вилку и принялся поедать свой завтрак прямо так, без тарелки, закусывая вчерашним хлебом и посыпав сверху стружками сушёной свинины.

Ел он с жадностью, торопясь и обжигаясь, потому что его мысли уже занимала та суета, которая только и ждала его возникновения на пороге собственного дома, та суета, составляющая городскую жизнь, которой он ежедневно управлял и которую поддерживал.

Харуун был молод, у него вполне хватало сил каждый день по несколько раз обегать подчинённый ему город, раздавать распоряжения, присутствовать в общественных местах, помогать в работе и, наконец, заниматься документами и расчётами. Его волосы к лету выгорали под солнцем и становились совсем белыми, кожа наоборот круглый год была красной и обветренной, а с рук не сходили мозоли, ожоги и царапины ― и это несмотря на то, что благодаря своему статусу он был отстранен от тяжёлой работы, которую выполняли другие его подданные.

Поев, он убедился, что сковорода испачкана только маслом, которого хватит на ещё одно приготовление пищи, и бросил её обратно на печь, туда же кинул вилку, залпом выпил чай, открыл дверцу и швырнул мокрую траву в огонь, который зашипел и тут же проглотил добычу. Затем он принялся одеваться ― переменил спальную одежду на уличную, натянул поверх панталон короткие летние штаны, вместо тапочек влез в сапоги, состоящие из кожаной портянки с приделанной снизу деревянной подошвой. Через голову он надел рубаху из грубо тканого холста, поверх ― жилет из дублёной свиной кожи, завязал шнуровку спереди, проверил, лежит ли в кармашке кусок мела.

Затем Харуун не глядя сгрёб со стола государственные бумаги, взял их под мышку, захватил флягу с водой, открыл засов на двери и с топотом сбежал со второго этажа по шаткой деревянной лестнице, которая была приделана к дому снаружи.

Первым, кто встретился ему этим утром, был сын соседки снизу, шестилетний Йен, который палкой сгонял курицу с дымовой трубы. Труба выходила с первого этажа через стену и имела удобный выступ, на котором и примостилась пеструшка.

– Доброй воды, ― поздоровался Харуун, ― ты в школу не опоздаешь?

– Доброй воды, ― ответил Йен, который не отрывал взгляд от курицы. ― Конечно, опоздаю.

И он обернулся к королю, щуря лиловые глаза и улыбаясь щербатым ртом.

– Мама велела мне её поймать, ― добавил он. ― На обед зарежет.

– Хорошо, тогда лови, ― сказал Харуун. ― Пока!

У него мелькнула мысль помочь соседу и зайти с другой стороны, чтобы спугнуть курицу ему в руки, но он остановил себя, помня, что юный гражданин города должен уметь справляться с таким нехитрым делом сам.

Он обогнул дом, зашёл за угол и, поднявшись по разбитому крыльцу, постучал в хлипкую дверь, а затем толкнул её. Харуун попал в такое же помещение, как и у него наверху, разве что немногим побольше. Посередине комнаты стояла такая же печь, на которой кипел котелок, а у котелка хлопотала смуглая женщина в подоткнутой под брючный ремень рубашке. Была в комнате и ширма, отгораживающая от общего пространства постель, где спали обитатели дома.

– Привет, Офелия! ― громко поздоровался Харуун. Женщина вздрогнула и обернулась, в руке у нее был нож, который она точила о камень.

– Харуун! Доброй воды, ― ответила она, ― я думала, это Йен вернулся.

– Я его встретил, ― сказал Харуун, ― зашёл спросить, ты получила разрешение?

– На что? ― не поняла Офелия. ― А, на курицу? Конечно да, спроси Леа, она подтвердит, у неё всё записано.

– Ну тогда ладно, я просто уточнить, ― сказал Харуун. Ему было неловко, что он спросил, теперь получалось, что он подозревал Офелию в нарушении. Мог бы действительно зайти к Леа, ведь контролировать её как входило в его обязанности.

– Ничего, ― ответила Офелия. ― Ты сегодня будешь на суде?

– Куда я денусь, и на принятии в ученики буду, ― ответствовал Харуун. ― Ну, хорошей тебе воды.

– И тебе! ― откликнулась Офелия, возвращаясь к своему занятию. ― Увидишь Йена ― скажи, чтобы не баловал, а то задница отведает ремня.

Харуун кивнул и вышел.

– Мать с тобой слишком строга? ― спросил он Йена, который играл в охотника, подкрадываясь к успокоившейся было курице.

– Это пройдёт, когда я съеду, ― серьёзно ответил Йен.

– А ты уже собрался?

– Пока нет, но скоро. Я уже большой. И дом себе присмотрел. Ты слышал, что Шуша сегодня съедет?

– Не слышал, а что, она говорила?

– Она давно всем говорила, ты где был?

– Считал курс муки к курсу металла, ― признался Харуун, почёсывая в затылке. ― Ладно, нужно будет зайти к ней и поздравить. Пока, я побежал, хорошей воды!

Он отворил калитку ― шаткую часть заборчика, кое-как подвешенную к остальному забору, и вышел на улицу, минуя кусты, сидящие возле.

Улица была широка, Харуун знал, что она по ширине повторяла ту улицу, которая проходила здесь раньше. Чтобы дойти до противоположной её стороны, нужно было пересечь сначала пешеходную и проезжую часть. Там можно было беспрепятственно ходить и там вполне могли разминуться две запряжённые свиньями повозки. Затем ― миновать центральную часть, где были устроены длинные огороженные грядки, потом опять пройти по пешеходной части и той, что предназначалась для проезда ― и только тогда можно было упереться в забор соседей напротив.

Дома на всём протяжении улицы были двух или трехэтажными, со скособоченными крышами и покосившимися трубами. Построенные из старых кирпичей снизу и новых вверху, из кусков старых зданий, они порой теснились, налезая друг на друга. Между ними часто зияли зазоры, и через некоторые из них даже при желании взрослый человек не мог бы протиснуться. Дома стояли по пять, по шесть, по восемь на том пространстве, которое в прошлые времена, как гласили скудные сведения, занимало одно здание. Теперь же былое величие померкло и все уменьшилось ― и дома, и обжитое пространство, и человеческое могущество, и отведённый человеку срок жизни.

Первым, на кого король наткнулся на улице, был огородник Пелле. Он сидел к нему спиной и возделывал грядку с морковью.

– Уже трудишься? ― доброжелательно спросил Харуун, подавив желание пройти мимо. Пелле дёрнул плечом, не глядя на него. Он ещё обижался на короля за отказ в прошении о переселении.

– Не стоит тебе сердиться, ― сказал Харуун, когда молчание слишком уж затянулось, а стоять как дурак было уже совсем неловко. ― Сам знаешь, что нельзя.

– Летти тяжело ко мне ходить, ― глухо отозвался Пелле, ― там в горку.

– Так ты к ней ходи, ― предложил Харуун, хотя знал, что говорит только из вежливости, ведь всё и так уже было решено.

– Куда уж! Сам знаешь, как она живёт, с двумя детьми, никто ещё не съехал. Предлагаешь нам любиться на полу на глазах у детей?

– Пошлите их куда-нибудь! ― не выдержал Харуун. ― Почему на меня обижаешься? Не я устанавливал правила.

Пелле выпрямился, посмотрел с прищуром, по его бородатому красному лицу тёк пот.

– Не ты. Но ты подумай, что надо сначала выполнять ― дух закона или букву?

Харуун смолчал, и так понимая, что все знают ― он слишком мягкотелый, норовит войти в положение каждого, а отказав, начинает мучиться и думать, правильно ли сделал.

– Что плохого, что жене будет ближе ко мне ходить? ― продолжал Пелле, размахивая тяпкой. ― Не станем же мы с ней под одной крышей ночевать, в самом деле!

– Зато ночевать ты собрался через пять домов от её. Так дело не пойдет, ― рассердился Харуун. ― Иди и подавай на меня в суд, если думаешь, что я неправильно решил. И Трейвендес тебе скажет, что ты неправ! То и есть дух закона, как ты говоришь: всё ради нашей безопасности!

Пелле в последний раз махнул рукой, собираясь было вернуться к своей работе, но в этот момент на них с Харууном налетел Эндрю Тилен, низкорослый и бодрый старичок сорока двух лет, на ходу чем-то перекусывающий.

– Харуун, как хорошо, что я тебя встретил! ― воскликнул он, щеря в улыбке беззубый рот. ― А ты отстань от него, бездельник, ишь чего удумал, законы не для того писаны!

Он схватил Харууна под локоть и оттащил в сторону.

– Что случилось? ― спросил тот, уловив его тревогу.

– Ведь Нэм и Энни не вернулись ещё! ― прошептал Эндрю ему на ухо.

Харуун мгновенно подобрался, и всякие разговоры о допустимости или недопустимости для мужа и жены ночевать в такой опасной близости друг от друга сразу выскочили у него из головы.

– Да ты что! ― тихо воскликнул он. ― Ведь Хана уже рассвет пробила!

– Им же под землёй не слышно, ― философски сказал Эндрю. ― Но они всегда вовремя возвращались. А сейчас что-то нет их и нет. Светили в провал, а всё равно. И верёвка не шевелится.

– Не поднимай шума, ― распорядился Харуун. ― Просто позови к провалу Эндел, Брайана и Вольтара, я буду там. Всё понял?

И, не послушав, что ответил ему Эндрю, он бросился бегом по улице.

Харууну, тренированному и закалённому трудностями, не составило труда добраться до провала, где уже собрались люди, тщетно вглядывающиеся в темноту. Видимо, его распоряжение не поднимать шума запоздало: всё новые и новые горожане тянулись к месту происшествия.

– Пропустите, ― отрывисто приказал Харуун, подбегая к самому провалу. ― Расступитесь!

Провал, как называли обычно в городе вход в подземелье, представлял собой древние, почти полностью раскрошенные ступеньки, сухие только там, где на них падало солнце, а ниже ― мокрые от воды и слизи. У провала стоял хорошо укрепленный ворот, на который была намотана длинная двойная верёвка, уходящая вниз. Она помогала охотникам выбираться наверх, держась за неё, в то время как сами они бывали навьючены тяжёлой, ещё тёплой добычей. Сейчас верёвка не шевелилась, а просто лежала на ступеньках.

– Король тут! ― раздался общий вздох. Санитары, одетые в свои громоздкие костюмы, пытались оттеснить народ подальше.

– Кричали вниз? ― спросил Харуун. Кричать в подземелье не запрещалось, в отличие от крика на улице.

– Ещё как кричали! ― подтвердил за всех Хуанито Эжемаль, который занимался работой по дереву и жил к провалу ближе всего. Голос его был надсажен.

– Бросать факелы побоялись, могли сжечь верёвку, ― добавила юная Кристина Гасс, ученица Ханы, которая вместо того, чтобы сидеть в хранилище времени и отсчитывать про себя секунды, наверняка из любопытства одной из первых примчалась на место происшествия.

Харуун мог бы сам первым очертя голову броситься вниз, но он знал, что у него нет на это права. Из тех, кого он позвал, первым добежал Вольтар, который догадался захватить с собой гарпун. Ему не понадобилось ничего объяснять: для того, чтобы сообразить, что охотники не вернулись вовремя, не требовалось особой смекалки.

– Они выбились из графика всего на пятнадцать минут, ― сказал он, растерянно глядя на черноту внизу.

– Четырнадцать минут одиннадцать секунд, ― поправила Кристина и закрыла глаза, беззвучно шевеля губами, ― так она отсчитывала секунды.

Харуун молча указал вниз, кто-то снял ремень и подал Вольтару, и он уже успел закрепить с его помощью спасительную верёвку у себя на поясе, как вдруг через всё сгущающуюся толпу пробралась Эндел, схватила Харууна за рукав одной рукой и Вольтара за пояс ― другой.

– Однашды я опошдала на двадцать минут, ― прошамкала она. Седые волосы выбились у неё из-под платка, но она не поправляла их. ― Крысы ишкушали меня так, что я едва могла идти, но я выбралашь.

– У тебя не было тогда ученика, ― возразил запыхавшийся Брайан, нагоняя её. ― У Нэма есть Энни, так почему он не послал её за помощью? Нет, что-то случилось, и безоружными нам лучше туда не соваться!

– Тем, кто не имеет отношения к крысоловам, туда лучше вообще не соваться! ― грохнул у Харууна за спиной кузнец Элтар и на всякий случай отвёл его от провала. ― Не стоял бы ты тут, король.

– Я не собираюсь туда падать! ― вскипел Харуун, уязвлённый тем, что его опекают как маленького. ― Приготовить факелы! Оружие! У вас пять минут!

– Пять минут! ― пискнула было Кристина, когда подошедшая Хана схватила её за волосы и оттащила прочь.

– Ты что делаешь! ― шипела она, волоча девчонку за косу. ― Ты позоришь меня! Я сама буду отмерять тут время! Пошла прочь!

Воцарилась сосредоточенная суматоха. Кто-то принёс связку факелов, кто-то ― тёплые вещи, кто-то ― кожаную броню, защиту от крыс. Мёртвая зона вокруг провала давно была нарушена, в минуту, когда охотникам могла грозить опасность, все забыли о том, что могут принести в город опасную болезнь. Ближе всех стояли санитары, Лас, Фаренне и Сильвен, рослые мужчины, которые в том числе занимались охотниками и их добычей сразу после того, как они вернутся. У санитаров было право на многое. Они были с ног до головы облачены в защитные кожаные одеяния, а их лица закрывали специальные фильтры для дыхания. Сейчас они начали одевать Вольтара в принесённую броню охотника.

Харуун осмотрелся и хотел было напомнить всем о недопустимости приближения к провалу, но тут он увидел, что по улице с трудом ковыляет Джанин, начальница стражи, которая ныне находилась в декретном отпуске, и её живот, обтянутый зелёной тканью платья, колыхается впереди неё. За Джанин бежала её мать Альса, которая обычно распоряжалась крысиным мясом: готовила и ходила по улице, раздавая желающим перекус. Сейчас при ней не было её неизменного лотка. Альса на ходу уговаривала дочь не рисковать ребёнком, но непреклонная стражница упрямо продвигалась вперёд, опираясь о копьё, которое не оставляла даже в декрете.

– Сколько прошло минут? ― спросила она, останавливаясь возле Харууна и отдуваясь. От её дыхания светлые волосы, упавшие ей на лицо, подлетели и снова упали, она нетерпеливо смахнула их. Ее положение тяготило её, и она переживала, что не сможет быть полезна.

– Восемнадцать минут двадцать две секунды, ― ответила Хана. Кристина рядом с ней утирала слёзы собственной косой.

– Так ещё не всё потеряно, ― обрадовалась Джанин. ― Они точно должны быть где-то неподалёку.

– Все в этом уверены, ― ответил Харуун. ― Народ спустится и их вытащит. Ты только не волнуйся, тебе вредно волноваться.

– Боишься, что рожу до срока? Мне ещё пять дней, ― усмехнулась Джанин.

Вольтар тем временем нетерпеливо переминался, ожидая, пока ему дадут факел и оружие, и уже готовый начать спуск. Он когда-то пробовал себя в качестве охотника на крыс, но потом ушёл в огородники. Сейчас только он обладал необходимыми навыками выживания под землёй, за исключением престарелой Эндел.

– Верёвка, ― сказал Хуанито.

– Я пристегнулся, ― махнул рукой Вольтер, но Хуанито настаивал:

– Верёвка шевельнулась!

Разговоры сразу замерли, и на площадке перед провалом установилась тишина. Теперь и Харуун видел, что верёвка в самом деле немного натянулась, а потом ослабла, как будто её дёргали откуда-то издалека.

– Нэм! Энни! ― позвал Элтар, наклоняясь вниз и пытаясь заглянуть в темноту. ― Вы там?

Никто ему не ответил, но верёвка дёрнулась снова.

Харуун не смотрел ни на кого из окружающих, только на верёвку, от которой Вольтар уже отстегнул ремень, опасаясь неладного. Король знал, что все вспомнили рассказы о том, как тяжела была жизнь первых маленьких людей, когда приходилось жить в таких провалах и растить там детей, укрываясь от гнева богов. Теперь там водились только жирные крысы, пожирающие всё живое и даже друг друга. При должной сноровке охотников они превращались в почти неиссякаемый источник мяса наряду со свиньями, но память о страшных временах всё равно осталась.

Верёвка зашевелилась куда более размеренно, похоже было, что кто-то вытягивает себя на поверхность, упираясь ногами в разрушенные ступеньки.

– Нэм! Энни! ― закричал уже и сам Харуун. ― Отзовитесь!

Ему показалось, что снизу донёсся слабый голос, но он не был уверен.

– Кричали? Кричали? ― переговаривались люди, заглядывая в провал. ― Ты слышала? Нет?

И наконец, выступив из кромешной мглы, в поле зрения показалась маленькая фигурка двенадцатилетней Энни, сгибающаяся под тяжестью отборного десятка убитых крыс. Они висели у неё за спиной, привязанные хвостами к деревянной палке, которая крепилась ремнями, охватывающими руки под мышками.

Перебирая руками, Энни взбиралась наверх, и последние её рывки жители приветствовали дружным восклицанием восторга. Перед ней расступились, держась на предписанном санитарными нормами расстоянии. Энни положила гарпун на землю, и к ней тут же подбежали санитары. Они помогли ей стащить со спины тушки крыс, снять шапку, тряпку, закрывающую лицо, загрубевшие от крысиной крови перчатки, промокшие сапоги.

Она села прямо на землю, усталая, но довольная; она не выглядела встревоженной и только показала назад дрожащей от слабости рукой:

– Там, ― сказала она. Глаза она держала закрытыми, чтобы солнце не ранило их своими лучами.

Потом она легла на спину и закрыла лицо тряпкой, не торопясь идти мыться.

– Нэм идёт, ― сказал Харуун, присев, чтобы было лучше видно. Верёвка дёргалась, кто-то догадался налечь на ворот… И внезапно из тьмы на свет выбрался не всем известный Нэм, а совершенно чудовищная фигура, да такая, что многие в едином порыве отбежали подальше с криком ужаса.

Харуун отшатнулся, инстинктивно закрывая собой Джанин, которая крепче перехватила копьё. Он всматривался в копошащуюся фигуру, силясь найти в ней что-то человеческое. С трудом в ней опознавался мужчина. Всклокоченные грязные волосы и неровная борода скрывали почти всё его лицо. Невозможно было понять, где заканчивалась его одежда и начиналось тело ― всё было совершенно ровного цвета засохшей грязи.

Выбравшись на поверхность, он упал на колени, а потом на четвереньки, и его голова коснулась земли. Вслед за этим человек издал хриплый звук, который, вероятно, надо было расценивать как выражение радости. Он заслонялся от света руками с обломанными и окровавленными ногтями.

– Да это же Туркас! ― воскликнул кто-то.

Шокированный, король сделал шаг вперёд, забыв о санитарной зоне. Впервые за всю историю города изгнанник смог выжить и вернуться обратно ― неслыханно, неописуемо… И совершенно непонятно, что с ним делать дальше.

Это в самом деле был Туркас Стен, осуждённый за непреднамеренное убийство Маркуса Стена, своего единоутробного брата. Его присудили к изгнанию ровно три месяца назад. В день оглашения приговора его вывели за черту города и оставили там. Стражники ночь и день отгоняли его от ворот и от пшеничного поля, когда он пытался то перелезть через стену, то украсть недавно взошедшие колосья, то когда он просто стоял внизу, слёзно умоляя впустить его обратно. Вскоре Туркас исчез и больше не появлялся, и все сочли, что его уже нет в живых. Ведь говоришь «изгнание» ― подразумеваешь «смерть». Говоришь «за стеной» ― подразумеваешь «смерть». Говоришь «лес» ― подразумеваешь «смерть».

А теперь Туркас появился из-под земли, словно так и было нужно. Куда же смотрели Нэм и Энни? Почему они взяли его с собой? Неужели он использовал своё красноречие и смог уломать их, уговорить так, как не смог уговорить стражников?

Нахмурившись, Харуун взял у Джанин копьё и тупым его концом перевернул несчастного преступника. Сомнений не было ― Туркас, потрёпанный до нечеловеческого состояния, с гноящимися глазами, с ранами на руках, но живой.

Никто не мог бы продержаться за чертой города так долго, к тому же не имея с собой никаких инструментов и приспособлений, кроме той одежды, которая была на нём надета. Однако Туркас оказался здесь и был жив.

Харуун обернулся, желая получить объяснения у Энни, но она лежала, не обращая внимания ни на кого вокруг, а из провала тем временем уже выбирался и Нэм. Из-под тряпки показалось его обезображенное крысиными укусами лицо со свежими ранами, он так же, как и его ученица, сбросил свой груз, гораздо более тяжёлый по сравнению с её, и крыс тут же унёс Фаренне. Несмотря на чудесное явление преступника, мясо всё равно портилось, крыс нужно было подвергнуть обработке и отдать на разделку мяснику.

– Доброй воды, ― хрипло сказал Нэм и прикрыл глаза ладонью от света.

– Объяснись, ― потребовал Харуун. ― Почему вы позволили Туркасу вернуться?

– То, что он знает, может оказаться важным, ― ответил Нэм и вслепую протянул в сторону гарпун, который тут же выхватили у него две пары рук, защищённых от заразы кожаными перчатками. ― Дайте нам с Энни перевести дух, и мы вам всё расскажем.

– Как распорядишься? ― спросила Джанин, подступив к Харууну с левого плеча. За ней стояли Лиам и Айрис, стражники, готовые по первому её слову сделать с Туркасом что угодно.

Харуун осмотрелся. Собравшиеся на безопасном расстоянии от охотников жители ждали его решения. Перекинуться словечком с Нэмом он не мог, все бы услышали, а подойти было нельзя.

Король перевёл взгляд на изгнанника. Тот лежал неподвижно, грудь его часто вздымалась, а руки конвульсивно скребли землю. Было очевидно, что он страдает.

– Позаботьтесь о Нэме и Энни, ― громко распорядился Харуун, ― думаю, этого вам напоминать не следует.

Туркас глухо застонал, очевидно, что он слушал и не услышал своего имени, и это вселило в него ужас.

– Выдайте Туркасу двойную меру воды для мытья, ― продолжал Харуун, ― и двойную меру питьевой воды. После обработки отведите его в больницу. Когда придёт время суда, мы решим, что с ним делать дальше.

Он понимал, что вряд ли люди, которые так явно увидели в явлении Туркаса волю богов, будут ей противоречить. Не хотят же они, чтобы с неба снова упал огненный камень, чтобы покарать их? Теперь Туркасу придётся остаться здесь и снова жить с ними. А если он опять кого-нибудь убьёт?

Вот незадача!

Но постепенно все распоряжения Харууна были выполнены. Сильвен поднял на руки Энни, Лас помог идти Нэму. Они скрылись в здании санитарной станции, где избавляли от заразы и охотников, и их вещи. Отведя их, санитары вернулись. Лас поднял брошенные вещи, Сильвен побежал к колодцу, чтобы набрать лишние меры воды для Туркаса.

Всё это время сам Туркас, глухо постанывая, лежал на земле. Наконец настала и его очередь идти в санитарную станцию, его увели, подхватив под локти, и стало совершенно не на что смотреть.

– Расходитесь, ― приказал Харуун. ― Расходитесь, всё закончилось. Занимайтесь своими делами!

Все его планы на день оказались безнадёжно испорчены и сдвинуты. Он должен был зайти к Леа и просмотреть итоговые записи о городском имуществе, но казначей наверняка не дождалась его и сверяла баланс сама, без тех сведений, что утром Харуун забрал у себя из дома.

Горожане в самом деле постепенно разошлись. У провала остались только Хана, Кристина и Джанин с матерью. Хранительница времени и её ученица были заняты тихим переругиванием, пока Хана не спохватилась и не схватилась за свою колотушку.

– Семь часов сорок восемь минут! ― проговорила она и своим обычным быстрым шагом пошла по улице.

Кристина помчалась за ней, явно на ходу вымаливая прощение.

– Иди скорее, ― сказала Джанин матери, отсылая её прочь. Харуун не обманулся ― она хотела поговорить с ним. ― Иди, крыс много, Марик уже, наверное, их жарит.

Это было ложью, ведь Фаренне ещё даже не выходил из здания, и речи не шло о том, что он успел отнести крыс мяснику. Но Альса ушла, всё поняв правильно.

– Ты умно распорядился, ― сказала Джанин, когда они с Харууном остались одни.

– Я боялся, что люди начнут протестовать, ― признался тот.

– Случай из ряда вон, ― промолвила Джанин. Они с Харууном медленно пошли по улице, и он поддерживал её под руку. ― Но твое решение взвешенно… Конечно, ты сам прежде поговоришь с Нэмом и Энни?

Приказов Харууна слушались, как, собственно, и приказов Джанин, но он видел только внешнее и не мог сказать, о чём говорят и что делают горожане за его спиной.

– Разумеется, ― ответил он.

Поскорее бы Джанин рожала и возвращалась в строй. Сейчас она была совсем не работоспособна. Толстая, неуклюжая, никуда не успевающая, она только выслушивала доклады своего заместителя и советовала, где нужно усилить караулы. Но раньше она снабжала Харууна поистине ценными сведениями. Она ухитрялась узнавать о вылазках за границу и попытках протащить в город что-то без санкции санитарного инспектора раньше, чем злоумышленники успевали подготовиться к преступлениям. У неё был настоящий нюх на попытки нелегального обмена. В конце концов, это она приказала установить слежку за Кайрой…

Харуун и Джанин медленно прошли мимо дома Бенни Тиркса и Айрис Лаверры, где за низким забором гнездились пышные цветы; мимо дома, где в первом этаже жила ткачиха Янна Гарт, а во втором устроил свое гнездо самый ловкий стрелок из лука, стражник Ойген Конмаэль; мимо летних загонов с ездовыми свиньями, мускулистыми, крепко стоящими на толстых ногах, и мимо загона со свиньями, предназначенными на убой, более толстыми и жирными.

Под ногами у них неспешно бродили куры, каждая с металлическим колечком на ноге, на колечке ― порядковый номер, чтобы было легче учитывать при пересчете городского имущества.

– Нэма и Энни будут расспрашивать и до тебя, ― заметила Джанин.

– Потому я пойду к ним сразу же, как только они приведут себя в порядок, ― сказал Харуун. ― Пошли кого-нибудь узнать о них и доложить мне.

Джанин осмотрелась и подозвала к себе Амина Латара, который сгребал в совок мусор возле своего порога. Она передала ему распоряжение Харууна, заметив только, что идти следует не только к королю, но и доложить ей самой.

– Тебе разве нужны такие тревоги? ― спросил Харуун. ― Лучше не влезай в это.

– Мне здесь ещё жить, ― резко ответила Джанин. ― Моему ребёнку здесь жить. Не говори мне о тревогах.

Они пошли дальше, мимо огорода, который располагался по центру улицы, и оказались на перекрёстке. Перед ними была вторая городская улица, менее важная, но всё же заметная, в отличие от третьей, которая и вовсе шла вдоль крепостной стены, с другой стороны стиснутая домами. Названий у улиц не было. Жители привыкли обходиться более точными указаниями: «у кузнеца», «к дому Харууна». В крайнем случае называли улицы Главная, Вторая и Дальняя.

Здесь, на перекрёстке Главной и Второй, располагалось подобие городской площади. При желании тут могло поместиться всё население. На перекрёсток выходило крыльцо школы, а в последний день месяца, если была необходимость, в том же здании открывался суд. Сейчас в школе шёл урок, и через открытое окно доносился размеренный голос учителя Кимрита, который что-то диктовал.

Вторая была застроена жилыми домами, ближе к воротам располагалась больница, не так далеко от неё был незаметный вход в храм, а в конце возвышалась сторожевая башня.

Харуун и Джанин двинулись по Главной в том же темпе.

– Ты же понимаешь, что возвращение Туркаса взбаламутит некоторых, если не всех? ― тихо проговорила Джанин, как будто себе под нос. ― У нас есть смутьяны, и не всех их можно посадить в подвал под домом стражей. Некоторые из них смутьяны только в мыслях, но от мыслей недалеко до поступков, а мысли не прочтешь…

– Ошибаешься, ― проговорил Харуун, тоже как будто про себя. ― Многие от мыслей никогда не перейдут к делу.

– Но можно навредить и бездействием, ― заметила Джанин. ― Город работает, как муравейник, а что будешь делать, если кто-то станет плохо выполнять всю работу?

– Мы слишком завязаны друг на друге, ― подтвердил Харуун. ― Без кузнеца нельзя, без казначея, судьи, врача, хранителя времени, охотников, стражей… Да только не в этом ли наше преимущество? Если боишься чего-то нехорошего, подумай: чьё-то бездействие ему самому и отзовётся. Разве не так мы живём с начала времён?

– С начала времен маленьких людей, ― поправила Джанин. ― Раньше все было по-другому.

– Никто не знает, как на самом деле было раньше.

Они помолчали некоторое время; дом Джанин всё приближался, и Харуун знал, что ему придётся оставить её и идти к казначею работать, когда они достигнут крыльца.

– Что ты сделаешь с Туркасом? ― спросила Джанин.

– Выслушаю.

– А потом?

Харуун досадливо поморщился.

– Мы уже изгнали его один раз, ― сказал он. ― Но волей богов он остался жив. Если мы попробуем снова, не обрушится ли на нас их гнев?

– Может, и обрушится, ― подтвердила Джанин. ― А если он начнёт рассказывать, что за стенами можно жить?

– Можно жить! ― фыркнул Харуун. ― Все видели, в каком состоянии он пришёл. Это не жизнь.

– Харуун, он выжил там без инструментов, огня и крыши над головой, ― настойчиво проговорила Джанин. ― Люди задумаются, что же будет, если взять инструменты, животных, огонь, оружие… Если пойти туда не на обычную вылазку, не на похороны…

– Я последую воле своего народа, ― ответил Харуун, не показывая ей, что от ее слов ему сделалось страшно. ― Всё меняется. Когда-нибудь.

Джанин остановилась перед ним, своим животом закрывая ему дорогу дальше.

– В прошлый раз, ― сказала она, ― боги сделали больших людей маленькими именно потому, что всё менялось.

– Потому что это они все меняли, ― возразил Харуун. ― А мы ничего не меняем, мы просто подстраиваемся. Если там есть место, где тоже можно жить, почему бы не пойти туда?

– Можно жить? В чаще, кишащей дикими животными?

– Туркас остался жив, ― напомнил Харуун.

– Я вижу, что с тобой не договоришься.

– Ещё объяви меня смутьяном.

– И объявлю!

– О чём мы спорим? Туркас ещё ничего не сказал.

– И правда, ― опомнилась Джанин.

– Я должен идти.

– Суд в три часа, помнишь?

– Помню. А принятие в ученики ― в одиннадцать, не пропусти, ― ответил Харуун. ― Мы с Леа будем пока проверять счётные книги.

– Смотри, не опоздай, Кимрит обидится, ― беззлобно съязвила Джанин и ушла, запахнув на животе верхнюю тунику.

Попрощавшись с Джанин, Харуун отправился обратно, миновал перекрёсток и по Второй дошёл до дома Леа, поднялся на крыльцо, толкнул дверь. В городе старались не запираться, не было привычки воровать. Зачем, если в любой момент можно было попросить понравившуюся вещь попользоваться, да и владение слишком большим количеством вещей не было необходимостью?

– Доброй воды, ― сказала Леа. Она сидела к двери спиной за единственным полагавшимся каждому жителю города столом и сосредоточенно водила кончиком пера по строчкам в огромной амбарной книге.

– Доброй воды, ― сказал Харуун, пинком пододвинул табуретку и сел сбоку от стола, опершись спиной о стену. ― Фух!

– Что случилось? – спросила Леа, не отрываясь от книги. ― Там был шум на улице.

– Нэм и Энни отстали от графика на двадцать минут, ― пояснил Харуун. Думать о Туркасе ему не хотелось.

Леа помолчала, прежде чем ответить. Она была немного рассеянна, и записи о розданных мерах еды явно волновали её больше, чем Туркас, о котором она, как и все жители города, уже забыла и думать.

Харуун смотрел на её профиль, на то, как она щурится. Её волосы были скромно срезаны выше плеч и едва закрывали уши. Из разрешённых украшений Леа носила только висячие серьги с синими камушками. Синий цвет не особо одобрялся, так как был цветом неба, но его и не запрещали. В остальном Леа не отходила от предписаний. Её повседневной одеждой было серое платье с выцветшим зелёным платком. Она меняла его на рубашку и серые же штаны, когда занималась физическим трудом. Харуун никогда не говорил этого, но серый удивительно ей шёл. Впрочем, он никогда не видел её в одежде другого цвета…

– Судя по тому, что ты спокоен и говоришь про двадцать минут, они все же выбрались, ― сказала Леа, когда вспомнила о его присутствии, дойдя до конца страницы.

– Выбрались. И привели с собой Туркаса.

Только теперь Леа оторвалась от амбарной книги.

– Туркаса? ― тихо переспросила она. ― Живого? Разве он не…

– Абсолютно живого, ― подтвердил Харуун. ― Только грязного, как кусок земли.

Леа отложила перо и отодвинулась от стола, чтобы смотреть прямо на собеседника.

– И что теперь? ― спросила она, покусывая нижнюю губу. ― Когда новая казнь?

– Казнь? Следи за языком. Это называется «изгнание». Боюсь, что казни не будет, ― усмехнулся Харуун. ― Боги явно объявили свою волю, вернув его живым.

– И среди нас будет жить убийца.

– Может, они его простили.

– Боги ― да. А Малика? А Эсвет? А Раджан и Викки? Жёны и дети Маркуса разве не вправе потребовать, чтобы…

– Туркас должен рассказать, что с ним было, ― прервал Харуун. ― Когда вымоется и отоспится, я его выслушаю.

– Нужно спросить у Матушки, как быть, ― нерешительно проговорила Леа.

– А что она скажет? Что мы маленькие люди?

– Мы и есть маленькие, уж не большие точно.

– Если Матушка не решит, если суд не решит, что с ним делать, пусть народ решает голосованием.

– Хорошо, как скажешь.

Леа вернулась было к книге, но остановилась.

– Что он может рассказать, не знаешь?

– Не знаю. Даже приблизительно. Если только он что-то нашёл.

– Что он мог найти?

– Какое-то укрытие, ― предположил Харуун. ― Впрочем, ладно, давай займёмся делом.

Он вытащил из-за пазухи помятые листы, которые забрал из дома.

– Смотри, следует это вписать. Я рассчитал соотношение.

Леа взяла листы и стала молча переписывать рассчитанное, не вдумываясь и полагаясь лишь на Харууна.

Они сводили месячный баланс и фиксировали курсы; завтра на стене башни мелом и углём нарисуют картинки, которые будут точно иллюстрировать все их расчёты. Сколько на начало месяца было свиней и кур и сколько осталось, сколько давали воды за сколько муки, сколько предполагается зарезать кур и свиней в следующем месяце ― и так далее. Потом будет совещание по бюджету ― и тянуть город дальше, разрешать, запрещать, подсчитывать, бегать туда-сюда, проверять колодец, проверять, как идёт кузнечное дело, как делаются лекарства, как хорошо идут поставки крысиного мяса, соблюдается ли положенная гигиена, всем ли выделяют положенные меры воды, никто ли не пытается взять себе больше, чем может съесть ― и снова записывать. На порядке и строилось управление городом, который, даже если бы всё его руководство исчезло, мог бы работать и самостоятельно.

Леа переписала всё, что он принёс, закрыла книгу и отложила в сторону.

– Давай поговорим, ― сказала она.

Харуун молча глядел ей в глаза.

– Ты не боишься? ― спросила Леа.

– Мне нечего бояться, ― ответил Харуун.

– Хочешь быть свергнутым?

– Меня бесполезно свергать? Ради чего?

– Ради того железного ящика с монетами, что стоит в школе?

– Уж если кого и надо свергать ради монет, так это тебя. Ты же носишь ключи от него.

– Я просто ношу ключи, и все это знают. А ты ― король.

– И что? Кто-то тоже хочет стать королём? Ну, пусть побегает с моё. Кто-то хочет загрести себе все монеты? Зачем? Что на них можно купить?

– Свиней. Второй этаж своего дома. Харуун, в прошлом было именно так, и видят боги, я не хочу повторения.

– Свиньи не продаются, они принадлежат всем. Второй этаж тоже, потому что тому, кто его занимает, будет негде жить. Тогда какой смысл?

Леа постучала пальцем по книге.

– Смотри, Харуун. Проще простого взять всё это и объявить своим. Заставить отдавать часть еды и воды.

– Знаю. Но один человек столько не сожрёт, да никому это не понравится. Мы все это уже проходили. И боги сказали, что больше такого видеть не желают.

– А сейчас кто-то верит в богов? ― спросила Леа тихо. ― Когда они так долго молчат?

– Ты веришь?

– Древние были мудрее нас, ― проговорила она. ― И те, кому было откровение, не могли врать. Мы все знаем, что больших людей сбросили с небес, потому что там им не место. Что если попытаться прибрать к рукам весь город ― это и есть попытка снова забраться на небо? Люди стали забывчивы, даже маленькие…

– Кому нужно владеть городом, тот сначала попробует склонить на свою сторону всех жителей, ― рассудил Харуун. ― Иначе он захватит кузницу, но не захватит кузнеца ― и что тогда?

– Тогда он захватит его детей, ― проговорила Леа. ― Харуун, тебе нужен наследник.

– Вот те раз! ― удивился король. ― Столько лет об этом не шло и речи ― и вот! С чего ты вообще об этом заговорила? Кто-то собирается меня свергнуть? Ты что-то знаешь?

– Я ничего не знаю, ― проговорила Леа. ― Но вернулся Туркас. Даже я понимаю, что он таким образом открыл дверь с той стороны. Люди захотят выслушать его. Ты знаешь, по какому поводу будет суд. Харуун, мы сидим в повозке, которая катится с горы, потому что свиньи, её везущие, сошли с ума. И я не знаю, будем ли мы живы, когда окажемся внизу.

– Не держи людей за идиотов, ― резко возрази Харуун. ― Это в прошлое время брат шёл на брата, а сейчас разве одна половина города может подняться на другую?

– Туркас убил Маркуса из-за лишней меры воды, ― сказала Леа. ― И Туркас вернулся.

Харуун сжал кулаки.

– Я выслушаю Туркаса, ― сказал он глухо. ― И весь город выслушает Туркаса. А потом город решит.

Он встал, резко отодвинув табуретку.

– И тебе лучше тоже прийти, когда он будет говорить, ― сказал он и вышел на улицу, не прощаясь. Леа молчала за его спиной все время, пока закрывалась дверь, хотя он был уверен, что она пожелает ему доброй воды.

Разговор раздосадовал его. Харуун нелюбил смотреть дальше, чем того требовали сиюминутные обстоятельства; он выполнял свои обязанности, и этого было достаточно. Мысли, что кто-то может быть этим недоволен, он старательно гнал от себя прочь.

Куда пойти, Харуун пока не знал, поэтому он просто вышел и постоял на улице возле дома Леа. До принятия в ученики оставалось порядочно времени. Посланник насчёт Нэма и Энни ещё не прибыл. И Харуун, движимый беспокойством, поднялся на городские стены.

Они окружали город с незапамятных времен, защищали его от ветра и диких зверей. Кирпичи, из которых они были сложены, позеленели и покрылись мхом, но если присмотреться, можно было заметить, в каком месте новые стены, построенные после падения больших людей с небес, смыкались со старыми, возведёнными ещё в их время. Там цвет и структура кирпича заметно отличались. Можно было видеть и заложенные кирпичом окна. Иногда Харуун задавался вопросом, насколько же большими были дома людей, которые жили тут раньше, и каковы были они сами. Старики говорили, что дома доходили до облаков, наверное, с их крыш люди и поднимались прямо в небо, размахивая широкими крыльями… Впрочем, никто из ныне живущих не мог точно сказать, что было давно в незапамятные времена.

По лестнице, приставленной к стене, Харуун забрался на самый верх и выпрямился, осматривая открывшиеся ему два мира. Справа он видел улицу и крыши домов своего города. Видел, как ходят люди, занимаясь своими повседневными делами. С высокой точки можно было рассмотреть, что дома построены на фундаментах более больших зданий, можно было даже рассмотреть противоположный край городской стены. За ней, невидимое отсюда, расстилалось тщательно охраняемое поле пшеницы, отвоёванное у леса и обнесенное стеной пониже. Слева же открывалось зеленое море леса, там верхушки деревьев колыхались под ногами, между ними сгущалась пугающая зелёная темнота, и до горизонта виднелся один только дикий заросший лес.

Справа жили люди. Они работали, смеялись, рожали детей, толкли в ступках лекарственные травы, разминали для фильтров уголь, который вытаскивали из костров, мололи пшеницу, растили овощи, делали бумагу из древесных опилок, учились в школе, становились взрослыми, охотились, перенимали у мастеров свое будущее ремесло. Там была жизнь.

Слева была смерть: острые клыки, непроходимые леса, глубокие топи, и так до бесконечности, до горизонта, до самого неба, которое так и не покорилось людям до конца.

Харуун взглянул на ту часть стены, которая была сложена из новых кирпичей. Он мог точно сказать, где заканчивалась улица в древние времена: вот она, упиралась прямо в стену. И дальше, за стеной, росли деревья, теснясь точно на том пространстве, которое было раньше пустым. На обломках зданий расти было тяжелее, кроны смыкались там не до конца, обозначая места, где раньше были дома, не давая забыть, что люди не всегда были маленькими. Харуун попытался представить на месте бесконечного леса бесконечный город ― и не смог.

– Ты что задумался? ― окликнул его Мелле. Опираясь о копьё, он легко перебирался через покрошенные временем, ветром и дождями зубцы стены.

– Всё тихо? ― спросил Харуун вместо ответа.

– Как видишь, ― сказал Мелле, пожав плечами. Ему было шестнадцать, он выбрал в наставники Джанин и с тех пор нёс службу на стенах и в разведке.

Харуун присел на корточки, держась за один из зубцов. Сесть, свесив ноги, Мелле бы ему не дал. Слишком опасно для короля.

– Ты собираешься жениться? ― спросил Харуун, касаясь зубца щекой. Солнце пригревало ему в спину, ветерок шевелил волосы.

– Когда-нибудь соберусь, когда разрешат, ― философски ответил Мелле. ― Боюсь только, моя очередь не сразу подойдет, ну и правильно, не морить же лишних детей голодом?

Харуун кивнул. Его очередь подошла два года назад, но он до сих пор никого не выбрал и никто не выбрал его. И без того положенное количество жителей было превышено то на трёх, то на пять человек. По расчетам Леа, это была небольшая погрешность, но все же любое превышение количества людей в то время как количество еды оставалось прежним, заставляло казначея нервничать. Что там ― заставляло нервничать всех. Скоро родит Джанин, лишних людей станет четверо. Вся надежда оставалась на то, что зимой умрёт кто-то из стариков, они зимой часто простужаются…

– А ты хочешь детей? ― спросил Харуун, как бы продолжая беседу, но на самом деле преследуя свои цели.

– Если жена забеременеет, куда же деваться? ― спросил Мелле так же философски.

– Они все беременеют, рано или поздно, ― пробормотал Харуун.

Прошли жестокие времена, когда еды было ещё меньше, чем сейчас, и все дрались, отнимая друг у друга последние крохи. То ли зима стала не такой суровой, то ли люди помягчели сердцем, но лишних детей больше не закапывали живьём, а без разрешения забеременевших женщин не выводили на площадь с позором и не били по животу, чтобы сделать им выкидыш.

Сейчас не было такого ужаса, дружелюбие и равноправие царили в городе как самая выгодная форма общения и сотрудничества. Горожане стали куда сознательнее. При правлении Харууна никто не смел потакать своим эгоистичным желаниям и заводить детей без квот. Никто не смел решать проблемы насилием. Кто поднимет руку на швею, к кому потом понесешь расползающуюся одежду? Каждый был при своем деле и каждый был незаменим. В этом состояло благо и ― Харуун видел это ― опасность. У каждого мастера были ученики, а если бы их разом не стало? Чему-то были обучены все, но не всему…

Сейчас еды было больше, можно было бы разрешить некоторый избыток населения, позволить родиться и десяти, и двадцати младенцам, но Леа, которая просиживала за расчетами едва ли не по целым дням, только морщилась, когда ей озвучивали эту мысль. Однажды она вышла из себя и нарисовала на стене башни несколько линий, каждая из которых означала количество благ и количество людей, будущее или настоящее.

– Один неурожай ― и мы погибли! ― кричала она. ― Вы что, совсем статистики не понимаете?! Двадцать человек ― это сейчас не проблема! Когда каждому будут отмерять по четверти пайка ― вот это будет проблема!

Контроль рождаемости и так уже был установлен до неё, и причём куда более доброжелательный, чем раньше, но Леа все равно дергалась, понимая, что любая случайность в супружеской связи разрушит её стройные расчёты.

Была тут и ещё одна загвоздка ― Авель Прим, в обязанности которого входила в том числе и обязанность делать записи о смерти и рождении, точно должен был знать, кто от кого рожден, чтобы потом назначать людям супругов и всеми силами избегать близкородственных браков.

Никто не хотел вырождения и голодной смерти ― первым делом было выжить, и эта мысль висела над городом, как огромный камень, грозящий сорваться с небес. Расчеты Леа, забота о животных, сбор лекарственных трав, рождение детей по разрешению ― всё это было подчинено одному.

А если они всё же опять что-то нарушили? Маленькие люди не обладали силами больших, они не летали в небесах и не вгрызались в землю, но что если неправильно поставленный светильник в храме мог разгневать богов? Что если мысль о том, чтобы выбраться за стену и пожить там, могла побудить их уничтожить людей совсем, раз уж они не смирились с поражением? А король, далёкую прабабку которого боги пощадили с тем, чтобы она взяла на себя бремя заботы о своём народе, не знал, что делать, сомневался, даже не предполагая, как поступила бы властительница Шарлотта на его месте.

О да, это Шарлотта собрала бывших больших людей, утешая их и помогая. Она налаживала связи, она сама таскала камни, которые остались после разрушения города, она хоронила умирающих. И она вытащила, вытащила больших людей из пучины ужаса и отчаяния и назвала их маленькими людьми, внушив мысль о смирении.

Королева Шарлотта терялась в веках, её далекий потомок не знал даже, откуда пошёл его род и кем они были раньше. Сказки не в счёт, в сказках люди летали на крыльях, в сказках большие люди убивали своих жён из ревности, а родственников ― из мести, и всё в воображении Харууна представало бесцветным и плоским, как он ни силился вообразить себе прошлое.

– О чём задумался? ― спросил Мелле. Он сидел на стене, свесив ноги, ему было можно, он не был потомком знатного рода, просто смуглый простолюдин с бесцветными глазами.

– О королеве Шарлотте, ― признался Харуун.

– Хм, ― ответил Мелле, видимо, ожидая продолжения. ― И что ты о ней думаешь?

– Как бы она поступила на моем месте.

– Ты про Туркаса?

Харуун кивнул, не уточнив, что Туркас был здесь только частью, предвестником беды, и далеко не единственным.

Мелле пожал плечами.

– Шарлотта была милосердна. Она бы приняла его и оставила в городе.

– Он пришёл оттуда, откуда не возвращаются, ― промолвил Харуун.

Мелле понял его.

– Мы никогда не были убийцами. Ты же знаешь, убийство человека ― табу.

– Мы всего лишь выбрасываем людей за стены города, ― фыркнул Харуун. ― Безо всего. В том числе и зимой.

– Но мы их не убиваем. Вот видишь, Туркас остался жив.

Харуун промолчал ― разговор принимал опасный оборот.

– Десять часов! ― раздался снизу голос Ханы.

– Десять часов! ― выкрикивала Кристина, которая бежала за ней вслед. Раздавался звук колотушки. ― Десять часов! Через час ― принятие в ученики!

– Мне пора, ― сказал Харуун и поднялся. ― Нужно подготовиться и прийти в школу пораньше.

– Понимаю, ― немного завистливо кивнул Мелле. Он не мог явиться, его место было здесь.

«Как хорошо, когда у каждого свое место, ― думал Харуун, спускаясь вниз по лестнице. ― И когда порядок не нарушается».

Он осмотрелся, уверился, что и Мелле, и другие стражники стоят как нужно, спиной к городу и лицом к лесу ― и нырнул в сторону, за поленницы дров, сложенные под стенами крепости. Он проскользнул там, тихо ступая сапогами с износившейся подошвой, затем обогнул укрепление, перелез через низкий заборчик, прошмыгнул по заднему двору дома Эндрю Тилена, помахал рукой сидящей в пыли трёхлетней Анаис Ларисоль, которая сосредоточенно выковыривала из земли червяков, снова перепрыгнул через забор, приземлился на обломки глиняных горшков, обогнул уличный гончарный круг под навесом и замер, когда горшечных дел мастер Эльс отворил дверь, чтобы посмотреть, кто шумит. К счастью, Харуун стоял за углом дома, но если Эльс догадается обойти дом вокруг, то увидит его.

– Это кошки, наверное, ― раздался из дома звонкий голос тринадцатилетней ученицы Эльса, Мелассы. Ученики много времени проводили в домах своих мастеров, но Харуун почему-то не взял её в расчёт.

– Не отвлекайся, ― велел Эльс, и в доме снова что-то зашумело. ― Крути вот так.

Выдохнув, король двинулся дальше, пригнувшись, проскочил под окном и, не разгибаясь, перевалился через следующий заборчик.

Перед ним маячила новая дверь ― в этом доме их всего было четыре, и оба этажа принадлежали одной семье, хотя всем остальным это было запрещено. Эта семья много веков защищала город от болезней и напастей и потому пользовалась всеми мыслимыми и немыслимыми привилегиями. Членам этой семьи позволялось входить везде, куда вздумается, занимать любые понравившиеся места, и никто не мог им в этом препятствовать.

Под ноги Харууну выскочил пёстрый комочек, за ним ещё один, и он, присев, погладил кошачьи спинки. Внутри кошачьего дома раздались шаги, и на порог вышел смотритель ― Бенни Тиркс, дряхлый старик сорока четырёх лет от роду, который занимался кошками сколько себя помнил и посвятил им всю свою жизнь. В руках он держал блюдо с мелко нарубленными крысиными хвостами и лапами, должно быть, это были останки тех крыс, которых сегодня принесли Нэм и Энни. Значит, у Альсы должны быть уже только что пожаренные куски мяса. При мысли об этом Харуун почувствовал, что голоден.

Не замечая его, Бенни прошёл чуть подальше и начал разбрасывать останки на землю. Почуяв свежую кровь, со всем сторон поднялось кошачье воинство. Белые, бесцветные, полосатые, пёстрые, рыжие и чёрные, гладкие и пушистые, они соскакивали с крыши, перепрыгивали через забор и бежали старику навстречу, кровожадно урча.

Кошек никогда не кормили досыта, но приучали к запаху и вкусу мяса грызунов. С крысами они справиться чаще всего не могли, и нередко бывало так, что очередной пушистик куда-то пропадал ― тогда Бенни говорил, что бесстрашного охотника инстинкт повёл вниз, под землю, на погибель, и оплакивал павшего воина. А вот с мышами и прочими грызунами кошки расправлялись беспощадно, натаскивая порой за ночь горку трупиков на порог кошачьего дома.

Не все кошки постоянно жили в специально отведенном для них доме. Часть из них выбрала своими обиталищами дома горожан, и не стоило сомневаться, что там они были привечаемы и обласканы.

– Кто здесь? ― спросил Бенни, подняв голову. Он был подслеповат, и ему часто помогал его ученик, Марти Ханс, который перенимал у него науку ― как ухаживать за кошками, как принимать роды, как лечить, как играть и развлекать, чтобы они не скучали. Но Марти здесь сейчас не было.

– Это я Харуун, ― сказал король. Он выпрямился и подошёл. ― Доброй воды, Бенни.

– Доброй воды, ― откликнулся тот. ― Не поможешь раскидать?

Немного раздосадованный задержкой, Харуун принял у него тяжёлое блюдо и разом высыпал его на землю. Урча, кошки набросились на еду, и от их пёстрых спин зарябило в глазах.

– Экий ты резвый, ― проворчал Бенни.

– Да я только мимо проходил, ― извиняясь, ответил Харуун. ― И как их не погладить?

Кошек он в самом деле любил больше, чем собак, и они были поприятнее, чем свиньи или чем безмозглые куры.

– И правда! ― просиял Бенни и, с трудом наклонившись, поднял на руки пёструю пушистую красавицу.

– Это Мила, ― безошибочно определил он. ― Посмотри, какая у неё блестящая шёрстка.

Харуун согласился и погладил кошку. Бенни не спрашивал у него, что была за тревога и шум утром, он вообще мало чем интересовался, помимо кошек.

– Придёшь на суд? Или на принятие в ученики? ― спросил Харуун.

– Даже не знаю… ― задумался Бенни. ― Альфреда вот-вот окотится, на Марти разве можно положиться?

– Нет, конечно, ― поддакнул Харуун. ― Можно я через дом сокращу?

– Конечно, проходи.

– Спасибо! Доброй воды! ― воскликнул Харуун и взбежал на крыльцо. Он попал в просторный дом, весь состоящий из одной комнаты. Наверх вела крепкая лестница. Внизу везде были дощечки для точки когтей, лежанки, домики, полки и гамаки ― настоящий кошачий рай. Харуун вышел в противоположную дверь, не потревожив двух кошек, которые в обнимку спали на одной из лежанок, и отправился дальше. Он отворил заднюю калитку и попал под большую покосившуюся яблоню.

Он преодолел пространство, любовно засаженное лекарственными травами, и попал на задний двор больницы. Поглядывая по сторонам, Харуун прокрался вдоль её стены, достиг окна и заглянул в него. Окно было открыто, и ему не составило труда сразу увидеть Туркаса, который лежал на хорошо устроенной постели возле жаровни. Было очевидно, что даже в тёплый день его бил озноб. Он был вымыт и, наверное, накормлен, и сейчас, хоть и исхудалый, он был больше всего похож на того Туркаса, кого знал весь город.

Рядом с Туркасом прямо на полу сидела Анна и толкла лекарства в ступке. Уходить она никуда не собиралась, таким образом, поговорить с больным наедине никак не вышло бы, не вызывая подозрений.

Убедившись все же, что его приказ исполнен в точности, Харуун отправился дальше и, попетляв огородами и проходами между домами, вышел к дому Энни. Если за ним, по его распоряжению, и приходили, то у Леа не застали, и он решил сам проверить, что с охотниками. Нэм жил на втором этаже, к нему не так просто было добраться по лестнице, которую было хорошо видно с улицы, но вот Энни…

Харуун добрался до её окна. Он поднялся на цыпочки и постучал. Ему никто не откликнулся, и он постучал ещё. Наконец в доме раздался шорох, и ставни отворились. Выглянула заспанная Энни, уже умытая, но встрёпанная. Она была одета в одну только рубашку, тем самым нарушая правило спать в одежде, чтобы не остаться беззащитной, если что-то будет не так или нагрянет беда.

– Что тебе? ― грубо сказала она.

– Прости, что разбудил, ― повинился Харуун. ― В двух словах: что сказал вам Туркас?

– Он сказал, что дошёл до моря, ― буркнула Энни. Она тёрла глаза и зевала, и Харууну стало стыдно, что он беспокоит ее.

– Что есть море, мы все и так знаем, ― сказал он, ― это в летописях записано и в отчётах. А что он видел в море?

– Не в море, а за морем. Погода была ясная, он видел другую землю, и на той земле двигались огни, ― сказала Энни. ― Мы сразу сказали, что у него были галлюцинации от голода и одиночества, но он клялся, что это правда.

– Но в море ― насколько видно ― нет другой земли, ― быстро сказал Харуун. ― Мы бы знали.

– Или боги её придвинули, пока не стало видно, ― сказала Энни. ― У тебя всё? Пусть Туркас сам рассказывает.

– Молчи об этом, ― велел Харуун. ― Это приказ, поняла?

– Поняла, ― ответила Энни со вздохом и закрыла ставни с той стороны.

Некоторое время Харуун ещё постоял под окном, отказываясь себе признаваться в том, что боится.

Никто из тех, кто добирался до моря, не видел никакой земли. Путешествовать по воде никто не мог ― как коснуться воды, когда она в любой момент может стать ядом? Моря яда ― довольно сильный аргумент в пользу того, чтобы даже не думать об этом.

Это могли быть просто какие-то блуждающие огни. Или неведомые искры. Или отражение звёзд. Или галлюцинации. Или боги в самом деле легким толчком придвинули землю откуда-то из-за горизонта. И тогда могло так оказаться, что на ней тоже живут какие-то люди.

При этой мысли Харууна пробрало морозом. Он занёс было руку, чтобы постучать и спросить Энни, в какое время суток Туркас видел огни, но остановился. Туркас сам всё расскажет, когда придёт время.

У него ещё оставалось около получаса, и он провёл его в медленном пути до школы, где уже начал собираться народ. Харуун взял у Альсы крысиную лапку, внёс своё имя в тетрадь учёта и обглодал мясо, присев у стены дома напротив школы. Народ собирался, из класса вынесли длинный стол, расставили стулья. Наконец народу стало столько, что Харуун уже не видел, что происходит на другой стороне перекрёстка. Стало понятно, что пришли все, кто хотел, и многие оглядывались в поисках своего короля.

– Одиннадцать часов! Одиннадцать часов! ― прокричала Хана, пробираясь через толпу со своей колотушкой и верным хвостиком ― Кристиной. Перед ней расступались, уважая хранительницу времени.

– Одиннадцать часов!

Голос у Ханы был хриплым от постоянного крика, удивительно, как она делала его настолько громким, чтобы слышали все.

Харуун поднялся, вытер сальные пальцы о штаны и пошел в открывшееся пространство вслед за ней. Еще только одиннадцать часов, а уже столько всего случилось, что у него голова шла кругом и он едва не забыл заранее придуманную речь.

Принятие в ученики ещё называлось открытым уроком, открытым ― потому что проходило оно на открытом воздухе и туда мог прийти любой желающий. Уроком же это мероприятие было оттого, что это был последний урок детей, на котором они уже перед всем городом демонстрировали итоги обучения. К счастью, длилось всё не больше часа. Всего час требовался учителю Кимриту, чтобы показать, что завершил обучение.

Харуун вышел впереди всех и снова увидел стол. За ним уже сидели дети, остальным пришлось стоять кто где. Харуун нашёл глазами Кимрита, который не отходил от стола далеко, и кивнул ему ободряюще. Сам Харуун тоже учился у этого невзрачного на вид человека, который, тем не менее, всегда держался с неуловимой статью, сознавая своё высокое положение. Это Кимрит за два отведённых для этого года научил его читать, писать, считать, рисовать графики, дал те знания о мире, которыми все пользовались и сейчас. Он преподавал историю, и под его присмотром Харуун переворачивал дряхлые страницы летописей, которые день за днем ― таковы были правила ― отмечали происшествия. Анита родила. Матти упал со стены и разбился насмерть. Из-под земли выскочила стая крыс и напала на двоих детей. Боги снова бросили с неба камень, но не попали в город. Урожай хорош. Урожай плох. Разведка не вернулась. Уллейв заставили скинуть лишнего ребёнка. Свадьба. Похороны. Рождение. Свадьба, похороны, похороны. Нечего есть. Новый урожай. Петре убил свою жену. Достроена башня.

Он помнил, как его потрясли записи о жизни людей, которых уже не было на свете. Крысы уже не нападали на людей, строения нуждались только в ремонте, количество людей почти не угрожало запасам еды, разведка всегда возвращалась, но он представлял, как бы он жил во времена своего прапрапрадеда, и неизменно холодел. Прошлые времена виделись ему временами, когда даже люди скалили зубы, не то что сейчас, в мире, когда все пришли к порядку и сотрудничеству, когда настали дни настоящего смирения, когда никто больше не посягал на власть богов и все только смиренно молились им в храме, не называя по именам.

Он взял этот город в мире и должен был оставить его еще более процветающим в рамках того, что было позволено богами.

Харуун окинул взглядом собравшихся. Открытый урок был традицией города, которая проводилась раз в год. Для этого люди отрывались от работы и шли сюда, к школе, стояли на улице и слушали, что говорят их дети. Теперь все смотрели только на него, он должен был открыть церемонию.

– Я приветствую вас, горожане! ― громко сказал король и выдержал паузу. ― Снова наши дети выходят из этих стен, готовые выбрать себе учителя. Кто-то из них уже покинул стены материнского дома, кто-то только готовится сделать это и начать жить самостоятельно.

С этими словами он взглянул на Шушу, которая так и лучилась радостью и готова была лопнуть от гордости: все знали, что она вступит во взрослую жизнь уже сегодня. Нужно ей что-то подарить на новоселье, может быть, чайник?

– По традиции, ― продолжал Харуун, ― мы собрались здесь, чтобы выслушать наших детей, которые расскажут нам, чему успели научиться за два года.

Ученики, которые проучились только один год, не участвовали, они теснились неподалеку, глядя во все глаза на мальчиков и девочек на год старше ― девяти и девяти лет. Было видно, как те волнуются.

– Теперь я лучше предоставлю слово учителю Кимриту, ― сказал Харуун. Он не любил долгих речей, а из-за всей этой беготни и вовсе потерял желание размусоливать то, что можно было сказать в двух словах. Другое дело ― праздники вроде Дня обмена вещами. Они проводились дважды в год, знаменуя переход зимы в лето и лета в зиму. Тогда не нужно было пафосно стоять перед всеми, а можно было просто ходить по домам и предлагать то, чем давно не пользовался, смеяться, ободрять, делиться своей мерой еды. Не чета сегодняшнему мероприятию под ясным небом, когда все взгляды устремлены на шестерых нервничающих детей в ожидании, что они сейчас расскажут, как сильно они любят свой город и как они смиренны, как они приняли свою участь маленьких людей и как надеются городу послужить.

Харуун отступил в первый ряд, сливаясь с собравшимися, и впереди всех вышел Кимрит. Он то и дело вытирал слёзы, впрочем, и когда Харуун покидал школу, он так же расчувствовался, а было это тринадцать лет назад.

– Я рад приветствовать вас здесь, дорогие сограждане, ― сказал Кимрит, широко расставив руки, как будто пытаясь обнять всех собравшихся или наоборот желая защитить от них своих учеников. ― Я хочу, чтобы вы выслушали детей со всем положенным вниманием и чтобы вы протянули им руку на пороге школы, когда они покидают её. Им предстоит стать полноправными членами общества и приносить пользу нам всем. Кто знает, с чем вам будет помогать Шуша или Викки? С чем вы придете к Остену? Сейчас они сами пусть расскажут, чему научились у меня и куда направятся дальше.

И он тоже отступил. Повисло такое молчание, что было слышно, как в небе шуршат перья пролетающего над городом голошеего ворона. Наконец произошло шевеление, и из-за стола поднялся Остен, тонкий мальчик с бездонными глазами насыщенного синего цвета, словно небо в сумерках.

– Уважаемые сограждане! ― сказал он голосом, таким же тонким, как и он сам. ― На протяжении двух лет достопочтенный учитель Кимрит день за днём передавал нам свою мудрость. Он рассказывал нам о том, как жили люди раньше, делился с нами скудными сведениями об их жизни до Гнева богов, о том, как они жили потом. Он рассказывал нам, как читать летописи, учил нас писать и считать, учил составлять планы, читать графики и схемы, показывал нам, как именитые мастера нашего города трудятся день ото дня. Он не скрывал от нас ничего, что знал сам, и подталкивал нас к тому, чтобы мы узнавали новое сами. Мы передадим эту мудрость нашим потомкам. От лица всех учеников я выражаю учителю Кимриту глубочайшее почтение и обещаю никогда не оставить его в беде.

Прошел вздох ― речь Остена всем понравилась. Непохоже было, что он воспользовался чьими-то подсказанными словами, скорее, просто много читал и смог сочинить её сам. Харуун не сомневался, что мальчик сейчас скажет, что намеревается пойти в ученики к самому Кимриту. А что ― хорошо подвешенный язык, умение удержать аудиторию, ну а уж начитался он так, что будь здоров.

Наступал самый ответственный момент ― выбор учеником учителя.

– Поведай нам, Остен, кем ты хочешь стать и какую пользу будешь приносить городу? ― хрипло произнёс Кимрит. Он стоял, опираясь о стол, и не сводил глаз со своего лучшего ученика. Как правило, о своём выборе не объявляли заранее, можно было только посоветоваться со своим будущим мастером, а порой обходились и без этого. Неужели и Остен ничего Кимриту не сказал? Харуун поймал себя на том, что напрягся.

Конечно, в городе существовали и квоты. Никто не позволил бы десяти ребятам одновременно пойти в ученики к гончару, когда три ткача остались бы без учеников. Дети знали свои возможности, а варианты всегда были обсуждаемы.

Остен осмотрел всех, худой, хрупкий, голова на цыплячьей шее. Нет, не стражник, такой силу не применит. Не строитель, не охотник на крыс, да и у Нэма уже есть ученица…

– Я тщательно изучил историю нашего города, ― заговорил Остен, и мгновенно воцарилась тишина.― Здесь многие воевали, уходили на охоту, строили и разрушали. Здесь были голод и болезни и многие другие напасти. И всегда находились люди, которые помогали другим справиться с последствиями… ― Он потерял голос от волнения, закашлялся и закончил: ― С последствиями этого.

Только не это, подумал Харуун. Мальчишка убежит в ученики к летописцу через две недели. Хрупкий, что выдает нервную и впечатлительную натуру… Тебе ли встречаться с грязью, болью и ужасом? Тебе ли налегать на плечи бредящих, уговаривая снова лечь в постель, тебе ли поднимать лежачих, зашивать раны, ободрять родильниц? Твой ли путь ― только кровь и боль?

– Я хочу стать врачом, ― продолжил Остен. ― И я обращаюсь к Анне Локвинес с просьбой взять меня в ученики.

– Анна, Анна! Где Анна? ― зашумел город, толпа зашевелилась, раздалась в стороны, и Харуун, привстав на цыпочки, увидел, как вперёд пробирается Анна, прижимая рукой к груди концы шали, растерянная, сама недавно вышедшая из учениц и быстро потерявшая наставника. Оставшаяся наедине со всем, что падало на врача в городе, где не обходилось без болезней и ран. Так вот в чём дело!

Анну вытолкнули вперёд, и она замерла, глядя на Остена, ― растерянная юная девушка.

– Анна, ты возьмёшь меня в ученики? ― серьёзно спросил Остен.

Анна осмотрелась, робко, почти затравленно. Она имела полное право ответить отказом, но Харуун знал, что она скажет «да». Она не посмеет отказать, надеясь на более подходящего кандидата. Их может и не быть. Её самой может не стать уже завтра ― и на кого останется город, на десятилетнего мальчика, единственного, кто пожелал лечить других?

– Я беру тебя в ученики, Остен Кир, ― сказала Анна. ― Я научу тебя всему, что знаю, чему меня научил мой наставник.

Остен вышел из-за стола, и стало заметно, что он дрожит от волнения. Теперь он должен был произнести ритуальные слова и окончательно стать частью города.

– Я маленький человек, ― сказал Остен, ― и я смотрю на небо без гордыни. Я принадлежу земле и клянусь не делать того, за что боги могут покарать меня.

Пронёсся шёпот одобрения. Шуметь, кричать и хлопать было запрещено, поэтому жители только радостно приговаривали что-то ободряющее себе под нос, каждый своё.  Харуун почувствовал, как напряжение оставляет его. Пусть будет этот тощий мальчишка, неважно, мальчишки ещё вырастают, ещё как вырастают, потом будет не узнать. Пусть, он знает, на что идёт. Если не сбежит от первых же родов ― у города будет два врача. А это лучше, чем один или ни одного.

Люди улыбались друг другу, возбужденно переглядывались, видно, не одного Харууна посетили эти мысли.

Следующей была Шуша. Она поднялась, опередив Энди, который ещё только собирался открыть рот, и он разочарованно сел на место.

– Я за эти два бесполезных ― извините, я сказала, бесполезных? ― года в школе научилась всему, что знала и до этого! ― пропищала она. Горожане дружно засмеялись. О характере Шуши все и так знали, поэтому никто не удивился, от неё ждали чего-то примерно такого. Харуун засмеялся от души: одна Шуша умела развлекать так, что некоторые сползали по стене от смеха.

– Однако я благодарна учителю Кимриту за то, что два года он безо всякого толку попытался вложить в мою голову хоть немного науки. И вот я с радостью выхожу из этого убогого ― простите, божественного заведения ― и пинком открываю дверь в новую жизнь!

Харуун гадал: выйдет ли сменщица для Джанин? Пойдёт ли Шуша работать на строительстве? Что она достойный член общества, несмотря на всю свою эксцентричность, было понятно. Кропотливая работа, требующая усидчивости ― это не для неё. Курьер? Возможно…

Харуун жестоко ошибся.

– Я много думала, ― продолжала Шуша. ― Как же мне послужить этому славному городу, кроме которого нет ничего на целом свете? Вы наверное, решили, что я побегу разносить посылки или приказы? Или что я стану сидеть целый день на стене и пялиться вдаль? Или что я пойду в разведку и мне там откусят мои драгоценные ноженьки злые волчищи? Нет, как бы не так!

Вместе со своим народом Харуун затаил дыхание.

– Я прошу мастера Авеля Прима взять меня в ученицы, ― произнесла Шуша и тут же скорчила рожу: что, не ждали?

Харуун попытался представить шебутную и временами противную девчонку за летописями ― и у него не получилось. Видимо, ни у кого не получилось. Нельзя было не обращать внимания на всеобщее замешательство. Из толпы вышел и сам Прим, уже готовый спорить, но наткнулся на непреклонный взгляд Шуши. Он мог и отказать, но все же один ученик лучше, чем никакого.

– Я беру тебя, Даннесте Ивемарк по прозвищу Шуша, ― произнёс он. ― Но единственная шалость ― и ты пойдёшь грести навоз.

– Сволочь! ― внезапно выкрикнул Энди, вскакивая. ― Ты отобрала у меня учителя!

Видимо, он до последнего надеялся, что ей откажут. Сейчас он стоял, сопя и сжимая кулаки. Его лицо пошло пятнами.

– Стоп! ― вмешался Харуун, выходя вперёд. Он почуял скандал и решил сразу его предотвратить. ― У нас не объявляют свои намерения пойти кому-то в ученики, а обдумывают их наедине с собой. Чего ты хотел от своей будущей профессии?

– Науки о прошлом! Я хотел много читать, узнать ещё больше! ― со слезами воскликнул мальчишка. ― Я хотел переписывать старые летописи! Научиться делать бумагу и сшивать её в тетради! Остен правильно сказал, что наше прошлое важно! Я хотел быть уважаемым человеком и горожанином!

– Стоп! ― рявкнул Харуун. ― Каждый из нас ― уважаемый горожанин по праву своего рождения. Ты глубоко заблуждаешься, Энди Гарт, если считаешь, что мы любим друг друга только за поступки, а не за то, что мы есть на этом свете. И не стоит оскорблять Шушу, она ничего у тебя не отнимала.

– Прости, ― буркнул Энди, опуская голову. ― Простите все.

– Ты повёл себя некрасиво, оскорбил учителя Кимрита, Шушу, нас всех, ― продолжил Харуун. ― За это я лишаю тебя права выбора учителя и назначу его тебе сам. Город, справедливо ли это?

– Справедливо! Справедливо! ― раздались голоса. Сквозь шум Харуун услышал, как плачет Ванесса Гарт, мать Энди, не в силах сдержаться. Такой позор!

– Ступай к матери и утешь её, ― распорядился Харуун. ― Ты пока ещё не стал полноправным гражданином, но город наказал тебя и город прощает тебя.

Не поднимая глаз, Энди вышел из-за стола и прошёл вперёд. Перед ним расступались, но никто не злобствовал, наоборот, мальчика трогали за плечи, за волосы, утешая. Это не было концом, Харуун знал это, как знал и то, с кем тихо поговорит, чтобы не вынуждать соглашаться при всех. Пусть Энди и казалось сейчас, что его жизнь кончена.

Дойдя до матери, Энди обнял её, уткнулся лицом ей в живот и застыл. Его плечи не дрожали, но Харуун знал, как жестко можно давить в себе слёзы, и жалел мальчишку за его амбициозность и несдержанность.

– Я прошу у города прощения за своего ученика, ― произнёс Кимрит. Ему поднесли табуретку, и он тяжело опустился на неё. ― Пусть следующей выступит Викки.

Поднялась Викки, дочь Малики и Маркуса, племянница Туркаса, крепкая, хотя и изящная девочка с совершенно белыми волосами, пёстрой кожей и фиалковыми глазами.

– Горожане! ― произнесла она, волнуясь и не зная, куда деть руки. ― Вы должны знать, что я благодарна вам за поддержку, которую вы оказывали мне, моей матери, а также моему брату и его матери, когда наш отец Маркус был подло убит. Я полностью сознаю себя маленьким человеком и знаю, что мои чувства ― это смирение, смирение и ещё раз смирение перед волей всемогущих богов. Но сегодня боги ясно изъявили свою волю. И я говорю вам, что не пойду в ученицы к ткачихе Янне, как собиралась. Я прошу у уважаемой начальницы стражи Джанин взять меня и научить всему, что она знает сама.

Харуун оглянулся, ища Джанин в толпе. То, что Викки так резко переменила своё решение, можно было понять: на её детские плечи тяжким грузом легло осознание того, что боги могут пощадить убийцу ― значит, преступников надо карать самой. Это было ясно, как день. Нужно будет попросить Матушку с ней поговорить. Харуун не умел смягчать ожесточившиеся сердца, только умел понять, что сердце ожесточилось. Потому он, не глядя на Викки, которая ждала, пока откликнется её будущая наставница, стоял, тоже выискивая Джанин.

Но её среди собравшихся не было, что можно было понять: глубоко беременная женщина вряд ли захотела бы сама толкаться в толпе. Она просто не думала, что кто-то из детей выберет её.

– Ничего страшного, ― сказал Кимрит, когда стало понятно, что Джанин нет. ― Мы все знаем её положение. Тебе стоит сходить к ней домой и попросить у неё ученичество наедине. В этом не будет ничего плохого.

Викки всё равно принесла клятву городу, чтобы у этого было множество свидетелей, и села на место.

Оставались ещё двое, Аслан и Джинни. Аслан, не мудрствуя лукаво, попросился в ученики к собственному отцу, мяснику Марику, сказав, что ему всегда нравилась эта работа. Никто не препятствовал ему, так как идти в ученики к кому-то из родственников ни в коем случае не возбранялось. Зато Джинни как раз изъявила желание стать ткачихой и была принята Янной, единственным мастером среди ткачей, у кого ещё не было ученика.

На этом церемония закончилась, и те дети, кто сегодня стал полноправным гражданином, пошли в храм, чтобы пожертвовать на алтарь богам что-то из своего припасённого имущества. Их сопровождали родители и новые учителя, церемония была по больше части непубличной, и потому остальные люди возвращались к своим делам.

Помня про свои обязанности, Харуун протиснулся через расходящуюся толпу.

– Энди! Ванесса! ― крикнул он и наконец достиг матери и сына, понурых и усталых. Ванесса пыталась увести Энди, а он и не препятствовал, обессилевший от досады.

– Стойте, ― проговорил Харуун. ― Не держите на меня зла.

– И ты нас прости, ― сказала Ванесса. ― О боги, за что мне такой позор!

– Нет никакого позора, ― заверил её Харуун. ― Энди всё уже понял. Энди, ― обратился он к мальчику, который не поднимал на него глаз. ― Ты понял, за что был наказан?

– За оскорбление, ― буркнул тот. ― За непочтение.

– Правильно, ― подтвердил Харуун. ― Мы не оскорбляем друг друга, это низко. Оскорбление, словесное или иное, ведёт к тому, что мы начинаем ненавидеть друг друга. Ты же не хочешь навлечь на нас гнев богов?

– Слушай, что говорит король, ― сердито сказала Ванесса, подталкивая сына в спину. Подошёл Кимрит, поняв, что происходит что-то важное.

– Я не обвиняю тебя, Энди, ― проговорил Харуун. ― Ты не сдержался, не подумал. Но никто больше на тебя не сердится.

– Кто теперь возьмёт меня в ученики? ― спросил Энли, и Харуун видел, как у него трясётся нижняя губа.

– Ты хотел книги, прошлое и чтобы быть важным и уважаемым, ― сказал он. ― Не стоит считать себя лучше других, мы маленькие люди, мы все ― пылинки на сандалиях богов. Но учителя я тебе найду. Раз я сказал, значит, я это сделаю, ты веришь слову короля?

– Верю, ― проговорил Энди и поднял на него заплаканные глаза. Харуун протянул ему руку для пожатия, и когда мальчишка робко вложил свою ладонь в его, сгрёб его целиком и крепко обнял.

– Мы все тебя любим, Энди, ― проговорил он. ― Никто из нас тебе не враг. Не держи зло, ладно?

– Не буду, ― хлюпнул носом мальчишка.

Харуун поднял глаза и увидел, что у угла школы стоит Леа, крепко сжимая в руках свою неизменную тетрадь с кусочком уголька, привязанным к ней на верёвочке, и осуждающе смотрит на всю сцену. Харуун выпустил Энди и поднялся.

– Леа, подойди, ― сказал он негромко, но девушка услышала и приблизилась. Энди непонимающе смотрел на неё, пока озарение не коснулось его лица.

– Что скажешь, Леа? ― улыбнулся Харуун. ― Строптив ― как ты. Имеет своё мнение ― как ты. Амбициозен ― совсем не как ты, но незачем быть полностью похожими, правда?

– Ты меня доконаешь, ― вздохнула Леа, сурово глядя на него, но к мальчику обратилась уже с искренней улыбкой. ― Должна тебя предупредить, Энди. Люди могут солгать, а цифры ― нет. Если ты готов к правде, то будь моим учеником!

Харуун порадовался, видя, как просияли и Энди, и Ванесса.

– Я буду! ― воскликнул Энди. ― Буду! Обещаю слушаться, и…

– Принеси клятву! ― подсказала Ванесса.

Энди поклялся быть маленьким человеком, стоя посередине площадки перед школой в присутствии матери, короля, бывшего учителя и нынешнего.

– Теперь иди, ― сказал Харуун. ― Догоняй остальных, принеси жертву.

– Учитель Леа, вы пойдёте со мной? ― спросил Энди.

– Пойдём скорее! ― сказала та, взяла его за руку и быстрым шагом направилась к храму. Могла бы побежать, но почему-то не побежала, только подобрала юбку.

– Я так переживала за него, ― сказала Ванесса, снова вытирая слёзы. ― А он вот что устроил.

– Не плачь, ― строго сказал король. ― Город не бросает своих никогда, не толкает оступившихся в спину. У твоего сына вся жизнь впереди, Ванесса.

Ванесса ушла работать, и на перекрёстке остались только Харуун и Кимрит.

– Каждый новый выпуск и всё по-разному, ― сказал старый учитель, глядя на улицу. ― Вон оно как вышло. Кем-то они станут…

– За Энди не бойся, ― сказал Харуун. ― За Шушу. За Остена тоже не надо бояться, он знает, что делает. А вот с Викки могут быть проблемы.

– Она ― девочка в себе, ― проговорил Кимрит. ― Особенно после смерти отца. Слыхано ли дело, убийство… потом суд. Помнишь, она не плакала на суде. И вот Туркас вернулся. У неё наверняка земля из-под ног ушла… Что делать будем, король? Ученица стражницы ― это не просто так. Я думал, она пойдёт в ткачихи…

– Я попрошу Матушку с ней поговорить, ― сказал Харуун. ― За ней надо присмотреть, особенно сначала. Мало ли ― вздумает мстить.

– Вели присмотреть за матерями и братом тоже, ― подсказал Кимрит. ― Сам знаешь, как говорили древние: насилие порождает насилие. Только мы все это не сразу поняли. А когда стали жить по-другому, стали друг друга уважать ― тут и боги прекратили бросать камни…

Харуун знал, что последний камень боги сбросили ещё когда был жив его дед, и тогда они едва не попали в город. Он слышал, что жители неделю молились в храме, сменяя друг друга, и приняли решение жить иначе. Что если Викки, которая знала об этом только по рассказам старших, будет плевать на то, что решил город? Что если месть уже ослепила её?

Харууну снова стало страшно. Леа говорила, что они катятся под гору, но нет, они никуда не катились, они балансировали над пропастью. Один неверный шаг ― и они могут умереть. Неправильно поставленный светильник ― вряд ли, а вот одно убийство, которое потащит за собой новые…

Туркас. Всё дело было в Туркасе. Если бы он как все нормальные преступники сгинул в лесу, но нет! Обязательно нужно было выжить и заразить город своим горячечным бредом. И это ещё никто не знает, что именно он видел. Когда узнают… Придётся посылать разведку, чтобы опровергнуть его слова.

Или подтвердить.

Что он будет делать как правитель, если окажется, что на горизонте есть земля, Харуун не знал. Готовиться к тому, что один кусок земли наедет на другой и случится великое землетрясение? А если огни, которые Туркас видел, были не огнями той неведомой земли, а огнями на кораблях? Кто те люди, которыеосмеливаются путешествовать по воде? А если эти огни принадлежат новым неведомым тварям наподобие тех, что бродили и до сих пор иногда бродят по лесам, как доносит разведка? Что если они выберутся на сушу и начнут пожирать людей?

Мы маленькие люди, напомнил себе Харуун. Никто из нас не смотрит на небеса с вожделением. Богам не за что нас карать, а тех, кто осмеливается их спровоцировать, мы покараем сами.

Мысль навела его на нечто новое, время на раздумья у него ещё было, и чем больше он думал, тем больнее ему становилось, как будто раззуживал болячку. В конце концов Харуун обнаружил, что стоит у входа в сторожевую башню, не зная, что сказать стражникам.

– Ты чего? ― спросил один из них, глядя на него с удивлением.

– Я пришёл… ― сказал Харуун и запнулся. ― Я пришёл повидать её перед судом.

Его пропустили без разговоров, и Харуун беспрепятственно стал подниматься по узкой лестнице, на каждой площадке бросая взгляд на всё уменьшающиеся крыши города.

Башня была построена на основе старой стены, которую ставили ещё большие люди. Они возводили здания иначе, и при перестройке было видно, что из земли и стен торчат железные столбы, которых никто больше не умел делать. Угол башни составлял угол древнего дома, две стены. Оставшиеся две пристраивали уже позже. Но никто не смог сравняться с величиной, которую это здание составляло раньше. Всего три больших этажа ― самое высокое здание в городе.

Харуун остановился на площадке третьего. Перед ним не было двери, только забранный решёткой угол. В камере было светло от дневного солнца, которое пробивалось в зарешёченное окно. На полу было разбросано сено, имелось одеяло, ночная ваза ― и больше ничего.

Кайра зашевелилась, поднимаясь ему навстречу. Выглядела она хуже, чем во время ареста, когда Харуун видел её в последний раз. Сколько она уже провела здесь? Кажется, три недели. Делопроизводство шло долго ― опрашивали свидетелей, собирали вещественные доказательства преступления, изучали их, и судья знакомился с материалами. Исход дела Харуун не мог бы предсказать, на его памяти такого ещё не было. Это во времена его матери один человек позволил себе совершить нечто подобное, однако он и сейчас жил и здравствовал в городе, встав на путь исправления. Этим человеком была Матушка, которая день и ночь присматривала за храмом. Изменения были кардинальны: больше она и не помышляла о прежнем, искренне раскаявшись. Харуун полагал, что скорее всего, Кайру приговорят к уничтожению её творений и к прислуживанию в храме под началом Матушки. Были все основания предполагать именно это, несмотря на строгость судьи Трейвендеса.

Кайра была бледна, её тёмные волосы спутались в беспорядке, под глазами залегли синяки. Она поднялась и не слишком твёрдой поступью подошла к решётке.

– Пришёл поглумиться? ― спросила она хрипло.

– Нет, ― ответил Харуун, помня, что Кайра резка на язык и вряд ли растеряла это свое качество за месяц заключения. ― Я пришёл приободрить тебя перед судом.

– Так суд сегодня? ― уточнила Кайра, хотя в её голосе не было оживления. Странно, она же должна была радоваться, что скоро выйдет отсюда и снова станет частью города…

– Да, ― сказал Харуун. ― Тебя не обижают здесь?

Он напрасно спрашивал это, и так было понятно, что никому не позволено обижать человека, даже если он временно удалён из города как подследственный.

– Нет, ― коротко ответила Кайра. ― Что-то ты поздно решил об этом узнать.

– Я узнавал через стражников, они докладывали, что ты не нуждаешься в еде и воде и что тебя навещают.

– Да, ― ответила Кайра неопределённо. ― Что-то ещё?

Харуун помялся, думая, проявляет ли он таким образом свою слабость как правитель или нет.

– Кайра, ― сказал он, ― я очень надеюсь, что ты раскаиваешься в том, что сделала.

Кайра отстранилась от решётки, и на её лице появилось омерзение.

– Раскаиваюсь? После того, как вы решили уничтожить всё, что мне дорого? И я ещё и должна раскаиваться?

Харуун протянул руку через решётку и схватил Кайру за грязный ворот рубашки, притянул к себе.

– Послушай меня, ― прорычал он, вкладывая в свои слова весь свой страх, ― ты знаешь законы! Ты их прекрасно знаешь! И ты нарушила их сознательно! Не говори, что не понимала, ты всё понимала, но тебе было плевать на город! Что если именно твои действия…

Он запнулся. Её действия послужили тому, что Туркас убил брата? Был отправлен в изгнание? Тому, что боги пододвинули землю? Нет, бред, Туркаса не было три месяца, Кайру арестовали месяц назад, но ведь она втайне творила свои чёрные дела уже год…

Харуун понял, что в подвижках земли уже почти не сомневается.

– Что?! ― прошипела Кайра в ответ, вцепившись в его руку и пытаясь её стряхнуть. Их лица, полные ненависти, были так близко, что Харуун чувствовал дыхание Кайры. ― Что-то произошло?

Харуун выпустил её, отступил, чтобы ей не вздумалось плюнуть в него или оцарапать.

– Туркас вернулся живым, ― с неохотой сообщил он.

На Кайру это известие произвело такое же впечатление, как и на всех остальных, она была потрясена, но при этом не скрывала своих эмоций… радости?

– Он вернулся? Сам? Оттуда, откуда вернуться нельзя?

– Он вернулся и говорит, что видел, будто боги пододвинули землю из-за моря и теперь она движется на нас. Теперь ты видишь, к каким последствиям привело твоё безрассудство? Когда земли столкнутся, они расколются пополам!

– Врёшь! ― с отчаянием произнесла Кайра.

– Не вру. Пока никто в городе не знает, все ждут, пока он придёт в себя и расскажет точнее.

Кайра поморщилась.

– Что, все думают, что это из-за меня?

– Пока нет, но ты начала свои дела год назад. Боги долго на это смотрели, и…

– Прекрати меня пугать своими богами! ― взъярилась Кайра. ― Кто знает, есть ли они на свете?

– А кто по-твоему, бросает камни с неба?

– Камни летят сами, дурак! Не видел, как листья падают с деревьев? Так же и звёзды перестают светить, гаснут и падают!

– А кто покарал больших людей за то, что они натворили? Не боги? Не боги уничтожили их большую часть?

Кайра отстранилась.

– Харуун, ― сказала она, ― какой же ты всё-таки дурак. Уходи и расспрашивай своего Туркаса, может, он ещё что тебе наплетёт.

Она отошла и села на сено, обняла колени руками и уставилась в стену.

Харуун ещё какое-то время постоял перед решёткой.

– Ты точно отказываешься от адвоката? ― спросил он.

– Я буду защищать себя сама, ― произнесла Кайра. ― Иди прочь. Не хочу никого видеть.

По крайней мере, Харуун сделал всё, что мог.

Он вышел из башни, провожаемый сочувственными взглядами стражников, и направился в храм, рассудив, что молитва и жертвоприношение уже должны были закончиться. Он немного ошибся: ученики, их родители и новые учителя ещё не разошлись. Харуун протиснулся сквозь тесный проём, спустился вниз по винтовой лестнице. Вход в храм был почти что замаскирован. Только если знать, куда идти, можно было добраться до нужного провала в стене. Никто не пытался расширить его или сделать дверь. Маленькие люди и молились тихо, почти неслышно, под землёй, чтобы не потревожить богов своими громкими голосами и не навлечь их гнев.

Харуун вошёл в помещение, освещенное светильниками со свиным салом. По случаю церемонии их было больше, чем обычно. Матушка уже заканчивала завершающую молитву, и он видел только затылки людей, стоящих на коленях перед алтарем. На алтарь они положили свои жертвы: кто голубя со свёрнутой шеей, кто отрез ткани, кто собственноручно сделанные бусы ― всякий старался во славу богов кто во что горазд. Однако ни в коем случае дары не должны были быть слишком богатыми ― из-за страха перед гневом.

– Пусть боги не смотрят вниз, как мы не смотрим вверх, ― громким шёпотом, который отдавался во всех углах храма, говорила Матушка. Она стояла на коленях спиной к алтарю и лицом к молящимся, сжимая на груди сморщенные руки. ― Пусть они не обратят на нас свой гнев, ибо мы послушны.

– Мы послушны! ― шёпотом повторили все, кто молился. Чтобы не торчать при входе столбом, Харуун тоже опустился на колени позади всех и молитвенно сложил руки. К богам не обращались с просьбой помочь, только с мольбой не наказывать, и потому он только надеялся, что прегрешения города останутся незамеченными. Пусть всё произойдёт наилучшим образом, Викки не станет мстить убийце отца, Кайра раскается и будет прощена после служения в храме ― да и Матушке уже давно нужна сменщица… И пусть окажется, что зловредный Туркас всего лишь галлюцинировал, что нет никаких огней…

В это пожелание он вложил весь свой страх и отчаяние, и как будто бы освободился от них.

– Пусть боги опустят свои стопы не там, где стоит наш город, ибо мы не стяжатели, ― продолжала Матушка.

– Не стяжатели! ― шёпотом ответили люди.

– Пусть боги бросают камни не в нас, ибо мы кротки и нас не за что наказывать, ― проговорила Матушка.

– Мы кротки! ― ответил храм.

Матушка воздела руки вверх.

– Идите с миром, дети мои, и бойтесь божественного взгляда в сердце своём, ― сказала она. ― Да славятся великие боги, разрушители и каратели.

Зашуршали юбки, накидки. Все поднимались, каждый, прежде чем выйти, кланялся алтарю. Харуун прижался к стене, чтобы не мешать выходящим, и дождался наконец, что храм опустел.

Матушка обернулась к нему. Её седые волосы были, по обыкновению, растрёпаны, но она не обращала на это внимания. Смотрительница храма редко выходила отсюда, передвигалась по большей части на коленях, а разговаривала шепотом, сама воплощая собой принцип не гневить богов. На неё можно было только равняться.

– Ты хотел поговорить? ― шёпотом спросила она и резво подползла на коленях к алтарю, поправила кусок ткани, укрыв им мёртвого голубя. Потом она подобралась к горящим светильникам, затушила лишние.

– Хотел, ― сказал Харуун. В её присутствии он и сам разговаривал шёпотом, впрочем, в храме голос старались никогда не повышать. ― Ты благословила детей. Что о них думаешь?

– Хорошая смена, ― ответила Матушка, глядя на него блестящими глазами из-под кустистых бровей. ― Городу нужен врач. От Шуши не ожидала, но пусть будет как будет, не понравится ― уйдёт к кому-то другому.

– Она упрямая девчонка, ― сказал Харуун, ― возьмётся за что-то и не отступится.

– С годами перестанет быть такой резвой, остепенится, ― заметила Матушка, ― мало, что ли, я вас повидала на своём веку? Что на самом деле тебя беспокоит, король?

– То, что Туркас вернулся, ― признался Харуун, ― нет ли в этом руки богов?

Матушка посмотрела на него долгим взглядом, прежде чем ответить.

– Мы этого знать не можем, Харуун, ― сказала она. ― Лучше бы боги на нас не смотрели никогда, но я-то знаю, что они смотрят.

Она поправила косынку на плечах, зябко поёжилась, и это была отнюдь не старческая холодная кровь.

– Мне сорок восемь лет, Харуун, ― сказала она, ― я вдвое старше тебя, и я многое видела и чувствовала. Но взгляд богов не спутаешь ни с чем. Иногда делаешь что-то в храме и чувствуешь: вот он.

– Тебе страшно тогда? ― спросил Харуун неслышным шёпотом.

– Я привыкла, ― ответила Матушка. ― Дать тебе совет?

– Дай, ― сказал Харуун, склонив голову.

Это Матушка короновала его в этом самом храме, как раньше короновали его мать, его деда, его прадеда… Корона уцелела с древних времён чудом, её передавали из рук в руки и защищали ценой своей жизни. Она показывалась людям только один раз на протяжении жизни короля ― на коронации, а всё остальное время хранилась где-то в храме. Харуун мог бы поклясться, что в жизни не видел такой красоты ― корона была сделана из золота и усыпана блестящими драгоценными камнями. Это был великий артефакт ещё во времена больших людей, что говорить про времена маленьких!

Он как будто снова почувствовал тяжесть короны у себя на голове.

– Не препятствуй тому, что не можешь остановить, король, ― сказала Матушка. ― Ты понял меня?

Харуун сжал её сморщенную руку.

– Понял, ― ответил он. ― Ты говоришь о том, что моя власть имеет пределы. Но что мне делать с…

В этот момент его уха коснулся отдалённый звук, как будто наверху кто-то кричал.

– Ты слышала? ― спросил он. ― Кажется, меня зовут.

По ступеням промчались чьи-то быстрые шаги, и безо всякого почтения в храм влетел Мелле, с разбегу бухнулся на колени, вспомнив о том, где находится.

– Харуун! ― выдохнул он, силой переводя себя с крика на шёпот. ― Туркас умер!

– Спасибо! ― прошептал Харуун Матушке, торопливо прощаясь с ней, и вскочил.

Они выбежали наверх, и на мгновение Харууну пришлось зажмуриться от солнечного света после полумрака храма.

– Бежим! ― воскликнул Мелле, и они побежали, перепрыгивая через неповоротливых толстых кур, через распиленные доски, приготовленные для ремонта дома Ханы, огибая людей, большая часть которых уже знала, Харуун был уверен ― знала…

Сначала возникло ощущение, что в больницу набилось немерено народу. Был Ватракс, заместитель Джанин на посту начальника стражи, который на время выполнял её обязанности ― когда она ему это позволяла, конечно; была Анна, которая жалась к стене, комкая платок на шее и не замечая, что вот-вот порвёт его, был Остен, который держался куда мужественнее неё, по крайней мере, ничем не показывал, что первый день ученичества выбил его из колеи. Был здесь Авель Прим, конечно, по долгу службы. И наконец, когда в больницу вошли Харуун и Мелле, стало казаться, что в помещении совсем тесно.

Харуун устремил взгляд туда, где, как он видел из окна, лежал Туркас. Теперь он был, несомненно, мёртв. Его глаза были широко раскрыты, взгляд упирался в потолок, на губах высыхала пена, но, судя по одеялу, которое не было сброшено на пол, умер он быстро и если и испытывал мучения, то они скоро закончились.

В комнате висело мрачное молчание. Наконец, поняв, чего от него ждут, Харуун медленно подошёл к постели Туркаса и закрыл ему глаза. Осознание, что теперь он никогда не услышит правду, настигло его поздно и принесло только разочарование. Боги сказали своё слово ― разве он мог этому препятствовать? Следовало расспросить Туркаса раньше! Но боги не желали, чтобы город знал правду и готовился к своей участи…

Харуун развернулся к своим подданным.

– Мелле, ― сказал он, указывая пальцем на стражника, чтобы подкрепить свои слова уверенным жестом, ― возьми себе напарника и отправляйтесь к домам Нэма и Энни, проверьте, всё ли в порядке. Если да, оставайтесь при них неотлучно. Если нет, поднимайте тревогу.

Повинуясь его приказу, Мелле тут же умчался, а на улице раздался голос Джанин.

– Разве же мне дадут спокойно разродиться? ― вопрошала она, поднимаясь по ступеням.

Она возникла в дверях, опираясь на неизменное копье, которое из оружия превратилось в посох. Ватракс немедленно подставил ей стул. Джанин тяжело уселась, отставила копье к стене и повернулась к дверному проёму:

– Заходи.

Неслышной тенью вошла Викки, скромная ученица, которая выглядела невинно и испуганно одновременно. Однако от Харууна не укрылся её взгляд, который она исподлобья бросила на мёртвого Туркаса. Затем Викки встала за стулом наставницы и спрятала руки за спиной.

– Итак, произнесла Джанин, ― он мёртв. Анна, ты подтверждаешь смерть?

– Да, ― тихо сказала та, не отходя от стены.

Джанин вздохнула.

– Авель, протокол.

Авель Прим выхватил лист из своей папки и начал строчить на нём куском грифеля. Пока Джанин диктовала официальные фразы, Харуун обошёл вокруг постели покойного и осмотрел вещи, которые лежали рядом. Но кроме глиняной кружки и кувшина с водой на столике рядом с ним ничего не было.

– Отчего умер Туркас? ― спросил Харуун, прервав Джанин. ― Анна, я тебя спрашиваю. Подойди сюда.

Анна отклеилась от стены и подошла, потерянная и удручённая. Харуун понимал её ― смерть пациента по врачу всегда ударяет больно, как бы они ни старались этого не показывать.

– Туркас был очень измождён, ― сказала она. ― Санитары помогли ему помыться и переодеться, отнесли сюда, я напоила его и дала поесть. Возможно, он не выдержал именно этого.

– Как это? ― резко спросил Харуун.

– Так бывает, ― пояснила Анна. ― Вы же знаете, если долго голодавшего сразу обильно накормить, он умрёт. Организм не успел перестроиться.

– Ты давала ему обильную пищу? ― спросила Джанин.

– Нет, только куриный бульон, кусочек мяса и немного сухарей… ― робко произнесла Анна и оглянулась на Остена.

– Запишите показания врача, ― велела Джанин Авелю Приму. ― Вы пришли после молитвы и нашли его мёртвым?

– Всё так, ― подтвердила Анна.

– Тогда отчего он умер? ― спросил Ватракс. ― Он оголодал и добрался до еды, которая была приготовлена в больнице? А ты не видела, потому что была…

– На открытом уроке, ― подтвердила Анна. ― Когда я уходила, он спал.

– Какая еда оставалась здесь? ― спросила Джанин.

– Немного бульона, куриная грудка, сухари, ― перечислила Анна.

– Проверить, ― приказал Харуун, указывая на печь, на которой стояла кастрюля.

Ватракс подошёл и откинул крышку.

– Мяса нет, ― сказал он. Харуун сделал шаг ближе и заглянул, чтобы убедиться своими глазами.

– Он обожрался, ― подвела итог Джанин. ― Потрясающе. Ватракс, тебе придётся заняться похоронами.

Ватракс кивнул и вышел. Анна стояла у постели Туркаса, едва не плача.

– Как я могла? ― повторяла она. ― Как я могла не уследить? Не подумать?

– Учитель, это не ваша вина, ― попытался Остен её утешить, обнимая её за пояс. Он ластился к ней, как ластится щенок к матери. ― Учитель, не плачьте! Анна! Прошу тебя!

Харуун развёл руками, как будто тоже подводя итог. Боги распорядились так. Безмозглый Туркас… И всё же у него словно гора упала с плеч. Разговоры об огнях можно спокойно объявить бредом сумасшедшего, Нэма и Энни поблагодарить за милосердие, оказанное изгнаннику, ― и тема будет закрыта.

И ещё следует послать разведку к берегу моря ― чтобы самому было спокойнее.

Харуун подал руку Джанин, мазнув взглядом по Викки. Девчонка тут ни при чём, никто не замарал руки кровью, и это было правильно. Маленькие люди никого не убивают. Джанин могла бы гордиться ученицей.

Они вышли прочь, сопровождаемые Авелем и Викки. Второй раз за день Джанин опиралась на руку Харууна, а Викки теперь несла её копьё.

– Суд придётся перенести, ― морщась, сказала Джанин, касаясь живота.

– Тебе больно? ― встревожился Харуун.

– Ничего. Ребёнок толкается. Когда уже это закончится… Еле хожу.

– Придёшь на суд?

– Если не засну… ― проговорила Джанин, отдуваясь. ― А это вероятно. Пошли за мной кого-нибудь, желательно за полчаса до начала, чтобы я успела дойти.

– Могу велеть повезти тебя в повозке, даже свиней не надо запрягать, довезут руками, ― пошутил Харуун.

– Ещё чего, ― злобно прошипела Джанин, ― растрясут, стукнут ребёнка. Сама дойду. Фух!

Она откинула волосы с лица, протянула руку за копьем и обратилась к Викки:

– Ты выбрала бесполезного наставника, девочка.

– Ты самая лучшая наставница из всех, Джанин, ― сказала та, сияя глазами. ― И я буду нянчить твоего ребёночка.

– Авель, ― сказал Харуун, ― передай всем, что суд, возможно, придется перенести, пока не похоронят Туркаса.

На время похорон откладывались все дела и мероприятия. Те, кто желал присутствовать, тот присутствовал, а к обычной жизни город возвращался только тогда, когда все положенные почести были отданы смерти.

Харуун задумался, допустимо ли хоронить Туркаса так же как хоронили бы любого другого горожанина, но потом понял, что ситуация настолько из ряда вон, что лучше просто соблюсти правило: умерший в городе будет похоронен как горожанин.

Авель ушёл с вестью, которую прежде всего должен был донести до судьи.

– Спасибо, Харуун, ― сказала Джанин. ― Не провожай меня, пусть Викки проводит.

И Харуун остался один на улице. Ему следовало дождаться, пока Туркаса подготовят к погребению, и участвовать в похоронах, но этот момент наступал не прямо сейчас, несмотря на то, что хоронили в городе быстро. Ведь труп мог отравить всё вокруг себя и перенести заразу. У него было около получаса.

Харуун бездумно отошёл прочь и присел на ступени первого попавшегося крыльца. Голова гудела ― столько происшествий за один день ещё не случалось, прошло всего полдня, а всё уже слилось в его памяти в бешеную круговерть.

Интересно, Матушка предчувствовала смерть Туркаса или просто пыталась сказать, чтобы король не препятствовал тому, что происходит?

За его спиной скрипнула дверь, и он не оборачивался, пока не услышал голос Ионы.

– Ты что сидишь? ― спросил Иона, трогая его за плечо шершавой рукой с мозолями.

– Устал, ― коротко ответил Харуун. Иона подумал и сел рядом с ним, сощурился на солнышко. Харуун скосился на него ― водомер был невозмутим.

– А у колодца Сандерс? ― спросил он.

– Угу ― ответил Иона, блаженно щурясь. ― Говорят, Туркас помер?

– Да. Я сам ему глаза закрыл.

– Туда ему и дорога, ― безмятежно ответил Иона.

– Гневишь богов, ― попенял ему Харуун.

– Я не на них свой голос поднимаю, а на убийцу и мятежника, ― ответил Иона. ― Он думал, что притащится в город и испортит тут воду, а на самом деле боги его покарали, а нас не тронули.

– Он умер, обожравшись, ― сказал Харуун после паузы, чтобы внести ясность.

– По собственной глупости, ― отрезал Иона, и разговор смолк.

По притихшей улице прошёл Ватракс, неся в руках белое полотнище для савана. Он вошёл в больницу и скоро оттуда вышел, отдал какой-то приказ подбежавшему Лиаму.

– Когда суд? ― спросил Иона, прервав молчание. ― Переносится?

– Пусть судья решит сам, ― ответил Харуун. ― Зависит от того, как быстро похороним, должны за два часа управиться.

– Расправимся с ещё одной мятежницей ― и не о чем будет беспокоиться, ― сказал Иона. Не было удивительным, что, хотя дел сегодня должны были разбирать три, он упомянул лишь об одном. Это суд над Кайрой подразумевали все, когда говорили, что ждут решения судьи.

– Расправимся? ― переспросил Харуун.

– Ты думаешь, Трейвендес вынесет приговор о помиловании?

– Я думаю, что Кайру отправят прислуживать в храме и не вставать с колен, ― признался Харуун.

– За такое?

– Она никого не убила.

– Всех нас могла убить.

– Это только записи.

– А ты милосерден, король. Забыл, что она уже перешла к делу?

– Но мы пресекли.

– Посмотришь, что будет. Если бы не возвращение Туркаса…

Харуун понял, что Иона может быть и прав. Если бы не вернулся Туркас, люди не были бы встревожены. Если бы он сам не сказал Кайре о Туркасе, то она, может, и попридержала бы язык на суде. А теперь не попридержит. Всё проклятый Туркас! Даже после смерти он продолжал пакостить.

Харуун проводил взглядом Остена, который вышел из больницы и прошел по улице туда, откуда явился Ватракс и куда умчался Лиам. Через пару минут мальчик вернулся и приблизился к Ионе и Харууну. В руке у него была крысиная лапка.

– Харуун, ― сказал он. ― Можно мне с тобой поговорить?

– Конечно, ― ответил тот. ― Говори, что у тебя за проблема?

Остен замялся, облизнул с лапки жир.

– Я столкнулся с трудностями в первый день ученичества, ― сказал он. ― А моей наставнице нужна помощь. Я не знаю, как поддержать её в этот час. Может, ты мне что-то посоветуешь?

– Будь рядом с ней и следи за тем, что ей может понадобиться ― вода, еда, отдых, ― сказал Харуун. Остен спрашивал очевидное, все и так знали, что нужно тому, что потерпел неудачу и тяжело это переживал.

Остен покачал головой.

– Мне кажется, это будет долгий разговор, ― сказал он. ― Можно пройтись с тобой?

– Пойдём, ― вздохнул Харуун. Только душеспасительных разговоров ему тут не хватало…

Остен обернулся к Ионе, помахал ему и повёл Харууна в проём между его домом и соседним. Они прошли проулок, вывернули на свалку. Это место, по мере возможности отгороженное, охраняли собаки. Сейчас там работали два неутомимых санитара, неузнаваемые в своих костюмах. Они отбирали то, что нужно было сжечь, то, что нужно было выбросить за стены города и то, что ещё может пригодиться в хозяйстве. Рядом с ними горел костёр, над которым стояла решётка, на решётке жарились куски крысиного мяса. Сюда же выходила задняя дверь дома мясника.

Остен по пути жадно обглодал лапку и кинул кость одной из собак. Началась грызня, но они не стали смотреть. Остен повёл Харууна вдоль забора и тащил за собой, держа за рукав, пока они не уткнулись в забор, который отделял дома от огородов. Если обогнуть огороды вдоль городской стены, можно было выйти к началу Дальней улицы, которая, в свою очередь, огибала город, и снова попасть на Вторую, к воротам и больнице.

Харуун остановился у забора, увитого побегами помидор, на которых созревали маленькие, зелёные ещё плоды.

– Говори, ― велел он, уже давно поняв, что речь пойдёт не о том, как утешать Анну. Остен твёрдо посмотрел ему в глаза снизу вверх.

– Я считаю, что Туркаса убили, ― сказал он.

Харуун отвернулся и провёл рукой по лицу. Час от часу не легче.

– С чего ты это взял? ― спросил он иронично.

– Если бы он просто объелся и получил спазмы и заворот кишок, то он умер бы медленнее, ― объяснил Остен. ― И откуда тогда пена на губах? А куда делись кости от мяса, которое его убило? Ведь не слопал же он и кость, которая должна была от грудки остаться! Я думаю, что его отравили.

– Отравили, ― повторил Харуун. ― Анна знает о твоих предположениях? Почему она сама не сказала сразу, что это отравление? Если даже ты понял.

– Анна знает. Когда всё случилось, она растерялась, потому подтвердила про смерть от еды, ― тихо, но решительно говорил Остен. ― Она согласилась с моими предположениями, когда смогла спокойно подумать.

– Почему она не пошла ко мне сама?

– Она боится.

– Чего?

Остен замялся.

– Убийцы, если он есть? ― догадался Харуун.

– Да. Она ничего не видела и не знает, но мои слова расстроили её.

– Угу. И кто же, по-твоему, Туркаса убил?

Остен скосил глаза направо и налево, как будто высматривая пути отступления, и не торопился отвечать. Харуун шумно выдохнул и присел на корточки, чтобы не торчать над забором так, чтобы было видно с другого конца огорода.

– Так, давай разбираться, ― сказал он. ― С чего ты взял, что его убил я? И почему ты пошёл с этим ко мне же?

– Потому что я не уверен до конца, ― сказал Остен, глядя на него невозможно печальными глазами. Он тоже присел, и теперь выходило так, что они шушукаются, спрятавшись за плетнём.

– Я могу позвать Хану, и мы сейчас в точности и по времени воспроизведём мой путь по городу этим днём, ― сказал Харуун. ― И опросим свидетелей. И ты увидишь, что я никак не мог убить Туркаса, потому что когда я видел его в последний раз, с ним была Анна, а потом я присутствовал на площади у всех на виду.

– Ты заходил в больницу? ― уцепился Остен. Умный парень, далеко пойдёт.

– Я заглядывал через окно, чтобы убедиться, что всё в порядке, ― тихо сказал Харуун. ― Туркас спал, с ним была только Анна.

– Что она делала? ― нахмурился Остен.

– Толкла что-то в ступке… Проклятье. Давай рассуждать логически. Анна идёт на урок, перед этим будит Туркаса и поит его ядом. Напоить человека в таком состоянии легко, он даже не поймёт, что пьёт. Она возвращается уже с тобой… Вы сразу поняли, что он мёртв?

– Да, мы вошли, и сразу стало понятно.

– Дальше что было?

– Анна выбежала, стала искать стражника. Это оказался Мелле, он шёл с поста. Она сказала ему позвать тебя и начальство…

– Мелле позвал Ватракса раньше, чем меня, ― понял Харуун, ― я был в храме, он меня не сразу нашёл. Ватракс позвал Прима ― для записи как летописца. С ним не пришла Шуша. Почему?

– Она готовится к переезду.

– Понял. Кто позвал Джанин и Викки?

– Ватракс? Его дом недалеко от дома Джанин. Он мог забежать к ней, она все же его начальство.

– Кто угодно мог зайти в больницу, пока все были на открытом уроке, ― заметил Харуун. ― Всё ещё думаешь, что это был я?

– Ты был на виду, но по приказу…

– Я клянусь тебе, что это не я и я не отдавал приказ убить Туркаса.

– Хотя мог бы, ведь это выгодно городу.

– Чтобы навлечь на всех гнев богов? Нет, спасибо.

Остен смотрел упрямо.

– Он не будет мутить воду, если умрёт.

– Он уже всё взбаламутил.

– Но кто-то пытался заставить его замолчать.

– Или отомстить за Маркуса.

– Викки всё время была с нами, она всё время была в школе, а потом вы видели её…

– Она пошла к дому Джанин…

– Дом Джанин в середине Первой, она бы не успела туда и обратно даже бегом.

– Её бы заметили. И ей нужно было достать яд. Сразу. У нас нет яда.

– Тот, кто знает травы, мог бы помочь.

– Анна?

– Или кто-то ещё.

– Например, ты сам.

Они говорили почти шёпотом, почти соприкасаясь лбами, спрятавшись за забором, сидя на корточках друг напротив друга.

– Я мог, но я этого не делал. Где были Малика и Раджан?

– Ты упираешь на месть?

– Не стоит сбрасывать со счетов… ― Остен замялся.

– Преданность городу? Эта преданность может выйти боком. Если боги увидели убийство…

– Я знаю, король, потому и беспокоюсь. Мне страшно, что моя наставница ― соучастник убийства.

– Не ешь и не пей из её рук, ― предупредил Харуун. Вряд ли это вправду была Анна… Хотя как знать. Но нет, она не могла нарушить клятву служить людям… Людям или городу? А разве это не одно и то же?

– Я не буду верить никому, пока всё не разрешится, ― серьёзно заметил Остен.

Чуткое ухо Харууна уловило шорох за спиной, как будто сдвинулись листья на грядке позади него, за забором. Он быстро приложил палец к губам и заговорил уже громче:

– Не бойся за Анну, она не столь слаба, как тебе может показаться. И не думай, что зря выбрал стезю врача. То, что случилось ― не твоя вина, так бывает. Не стоит опускать руки. Ты нужен нам всем, это к тебе мы понесем свое горе. Будь сильным, я говорю тебе это как король… и как пациент тоже. Ты понял меня? Заботься об Анне, и она оправится уже на следующий день.

– Я буду, ― ответил Остен, принимая правила игры, ― но до чего это сложно! Я боюсь, что теперь меня назовут нытиком и трусом.

– Никто не назовет тебя так, мы все учились и ошибались, ― приободрил Харуун. ― И чтобы я больше такого не слышал!

– Да, ваше величество! ― ответил Остен звонко и поднялся. ― Я пойду к Анне. Прошу, не говори никому, что я был таким… слабым.

– Я твой король и я никогда не буду над тобой смеяться, ― заверил Харуун. ― Мой долг ― поддержать любого, кто обратился ко мне за помощью. Беги. И не забудь покормить Анну, она сейчас сама не вспомнит, что нужно поесть.

Остен кивнул и убежал. Харуун постоял с минуту, глядя в небо и чутко прислушиваясь, не шелохнётся ли ветка у него за спиной, а потом разом повернулся и перепрыгнул через забор, повалив его и смяв кусты помидор. С грядки через заросли метнулась быстрая тень, но Харуун догнал её в два прыжка, невзирая на помятые растения, и они с Викки, которая отчаянно лягалась и царапалась, упали в межу. Харуун навалился на неё, зажимая ей рот рукой, и добился того, что сопротивление ослабло. Девчонка слюнявила его ладонь, но никак не могла цапнуть как следует, и Харуун выпустил её из объятий, впрочем, не давая ей отползти.

– Ты подслушивала, ― сказал он, нависая над ней. ― И не стыдно тебе? Узнала про слабость Остена и решила ему отомстить?

– Вы говорили не про него, ― выплюнула Викки. ― Я не дура, вы говорили про убийство!

– Ты сама сюда пришла или тебя послали?

Викки промолчала, и пришлось встряхнуть её.

– Ты сама пришла или Джанин велела за мной присмотреть?

– Джанин, ― с неохотой призналась Викки. ― Она беспокоится. Я только смотрела, где вы. А вы заговорили о…

– О подозрениях. Хочешь признаться в убийстве Туркаса?

– Это не я, придурок, ― обозлилась Викки, ощерилась, показывая мелкие некрасивые зубки. ― Я всё время была на виду.

– А твой брат? Твоя мать? Бывшая жена твоего отца?

– Они были на площади, ты что, не видел? Никто из нас его не убивал. Но я буду защищать того, кто убил!

– И навлечешь на нас гнев богов! Не ты ли сегодня клялась быть маленьким человеком?

Викки молчала, тяжело дыша.

– Я рада, что Туркаса больше нет, ― сказала она.

– Я тоже, ― признался Харуун, ― понятия не имел, что с ним делать, а теперь оно само разрешилось. Расскажешь Джанин о подозрениях?

– Ты будешь открывать следствие по делу Туркаса? ― не ответив, спросила Викки. ― Я не буду ни против кого свидетельствовать.

– Тебе и не надо. Ты невиновна, твои мать и брат невиновны, ты была на церемонии и ничего не видела.

Харуун поднялся, отпустив её.

– Не держи гнев в своём сердце, ― сказал он. ― И ты будешь достойным стражем.

Девчонка отползла, поднялась на ноги, отряхнулась, глядя с неприязнью.

– Я расскажу Джанин обо всём, что услышала и поняла, ― пообещала она. ― Начальница стражи должна знать об этих подозрениях. Ты веришь Остену?

– Он прав ― логически. Но может и ошибаться. В любом случае ― передай Джанин, что никакого следствия не будет. Ты помнишь: я сказал, что рад, что Туркаса больше нет, хотя и нельзя радоваться чужой смерти. Иди.

После того, как Викки ушла, он расправил помятые кустики, поправил забор и отправился прочь тем же путём, каким Остен привёл его сюда.

Он помахал рукой санитарам, свернул за дом Ионы, перекинулся с ним, ещё сидящим на крыльце, парой слов, пересёк улицу и пошёл так же, как крался сегодня утром, только в обратную сторону ― мимо огорода с травами за больницей, преодолел забор и оказался на территории кошачьего дома. К самому дому он не пошёл, а присел по ту сторону забора, у той его части, что была к больнице ближе всего.

Харуун пошарил по земле руками, а потом стал последовательно осматривать пространство перед собой. Рыжий кот спокойно наблюдал за ним с поленницы. Харуун поднялся и, согнувшись, перешёл на другое место, едва не споткнувшись об играющих котят. Он обогнул поленницу и пошарил за ней, а потом выпрямился, уловив какое-то движение в другой стороне.

Не слишком далеко, но так, что он не заметил сразу, шла какая-то напряжённая возня, которая то прекращалась, то затевалась вновь. Харуун приблизился и обнаружил серую кошку, которая прижималась к земле, ворча и скрывая что-то между лап. На неё наседали ещё четверо пушистых, видимо, учуявших добычу. Харуун настиг их за пару шагов, распугал злодеев. Кошка попробовала сбежать, но он ухватил её буквально за хвост, получил по руке когтями, но добычу свою не выпустил. Кошка рычала, в зубах у неё была зажата куриная кость. Харуун отобрал её, осмотрел и безошибочно узнал кость от грудки, которая остаётся, если съесть мясо и хрящ. Он бросил её обратно кошке и поднялся.

– Ты чего по земле ползал? ― спросил Марти, подбираясь к нему и опасливо заглядывая в лицо.

– Потерял кое-что, ― безэмоционально сказал Харуун.

– А я подумал, что ты у кошки еду отнимаешь.

Харуун промолчал.

– Альфреда окотилась, хочешь посмотреть? ― спросил Марти. ― Бенни сейчас с ней.

– Нет, ― ответил Харуун. ― Не хочу её беспокоить. Пойду, пожалуй.

Он направился к забору, перескочил через него и крадучись отправился обратно к больнице. Ему было все равно, что подумал про него Марти, который наверняка смотрел ему вслед.

Подойдя к окну больницы, он сначала заглянул в окно. Туркаса уже убрали в саван и теперь Анна сидела на краю кровати и спешно зашивала его. Она была одна. Харуун подтянулся на подоконнике, Анна вздрогнула, ахнула и выронила иголку.

Харуун приложил палец к губам, чтобы она не шумела.

– Тихо, ― произнёс он шёпотом. ― Не хочу заходить через дверь. Как снаружи?

– Повозку уже снаряжают, только ждут, пока дошью, ― ответила Анна шёпотом. ― Остен пошёл приглашать людей на похороны.

– Я нашёл куриную кость во дворе дома кошек, ― сказал Харуун, ― Остен может быть прав, Туркаса убили. Заставили выпить яд, а мясо для отвода глаз бросили туда, где его точно съедят.

– Что же делать? ― спросила Анна.

– Ничего, ― откликнулся Харуун. ― Просто будь осторожнее. Или забудь об этом.

Не было похоже, что убийца она, хотя…

– Если его отравили, какой это мог быть яд?

– Какой угодно, от многих трав можно умереть мгновенно. Ты думаешь, зря мы учимся различать травы?

– Вот именно, все, кто хоть раз выходил за стены, знают, как выглядят алый корень или инеистый мох.

– Их ещё нужно принести, ― неслышно сказала Анна, вновь берясь за иголку. ― И где-то хранить.

– Или вырастить, просто вырастить на крыше дома или где-нибудь ещё. Где-то найти…

– Конечно, не думал же убийца, что Туркас вернётся, не готовился же его отравить.

– Это всё ещё очень зыбко, кроме косточки, у меня нет подтверждений.

– Кого ты подозреваешь в убийстве? ― спросила Анна.

– Много кого. Например, тебя.

– Меня?

Анна снова прекратила шить, уставилась на Харууна прозрачными глазами.

– Ты была с Туркасом, ты толкла что-то в ступке, ты могла напоить его ядом и уйти.

– Я этого не делала…

– А если вспомнить, какая ты была на церемонии…

– Я этого не делала! ― крикнула Анна с неожиданной злостью. ― Если тебе напела Джанин, то я в этом не виновата! Я врач, а не убийца!

– Тш-ш! ― заволновался Харуун. ― Не кричи, я тебе верю. Зашивай, остальное моя забота. Про наш разговор молчи. И вот что…

– Что?

– Не торопись.

Харуун спрыгнул обратно на улицу, попетлял задворками, едва пролез в щель между домами и вышел на улицу, оглядевшись и убедившись, что никто не заметил, откуда он явился. Он бросил взгляд в сторону больницы, которая осталась довольно далеко. Перед ней действительно стояла повозка, возле ― двое стражников, и народ уже собирался, чтобы участвовать в церемонии. Не то чтобы многие хотели проводить Туркаса в последний путь.

Харуун пересёк Вторую, снова сунулся в щели, проулки и через огород добежал до дома Леа на другой стороне улицы. Он ворвался в него, по обыкновению, быстро и без предупреждения.

– Стучать надо! ― рявкнула Леа. Она стояла спиной ко входу и готовила обед. ― Сядь. Что ты хотел?

Харуун плюхнулся на ту табуретку, на которой сидел утром, и прижался затылком к стене. Затылок гудел. Он откупорил флягу и отпил из неё. Вода принесла небольшое облегчение.

– Послушай меня, ты, затворница, ― сказал он. ― Слышала, что Туркас умер?

– Слышала.

– Я должен участвовать в похоронах.

– Если похороны будут как обычно, то разумеется, ― подтвердила Леа.

– Не как обычно мы не придумали, ― отозвался Харуун. ― Пока нас не будет, вот что должна будешь сделать ты…

– Погоди, ― прервала Леа. ― Разве пока процессия не вернулась, все не должны сидеть тихо по домам?

– Они и будут сидеть тихо по домам! А ты будешь обходить их со списком.

– Каким списком?

– Списком жителей, поимённым! Вон у тебя заготовлен, я знаю! Возьми чистый, для учёта воды.

– Так, и что я должна буду делать? Не воду же учитывать, ещё следующий отчётный месяц не начался, мы же только сегодня закончили…

– Знаю, не части. Предварительно из этого списка вычеркнешь себя, меня, Джанин, Ватракса, Викки и всех тех, кого ты точно видела возле школы во время церемонии. Кого ты точно видела, а не тебе кажется, что видела! Потом к тебе придёт Шуша со списком… Проклятье, стража уже сменилась! К тебе придёт Шуша со списком…

Харуун сжал пальцами переносицу.

– С тобой всё в порядке? ― спросила Леа. Она присела перед ним на корточки и заглядывала в лицо. ― Какой список? Почему придёт Шуша?

– Список сегодняшних караулов. Стражников, которые были на своих постах во время открытого урока, тоже вычеркнешь. С оставшимся списком пойдёшь по домам и будешь спрашивать…

– Что спрашивать, Харуун?

– Что угодно, хоть про воду, хоть про налог, хоть про самочувствие, хоть про прошлые грехи! Но вторым вопросом ты должна задать следующий: был ли ты у школы и кого видел рядом с собой.

Леа прикусила нижнюю губу и нахмурилась.

– Я не стану этого делать, пока ты не объяснишь мне, что к чему.

Придётся, видимо, говорить. Харуун вздохнул.

– Туркас умер не сам. Его убили. Напоили ядом, пока Анна отлучалась. Пока все стояли возле школы. Моя цель ― выяснить, кого там не было. Потому что тот, кого там не было, и есть убийца. И я хочу, чтобы Джанин о расследовании узнала как можно позднее. И Ватракс, и Викки, потому что они обязательно доложат ей.

class="book">– Почему ты не хочешь, чтобы она знала?

Харуун посмотрел на неё с осуждением.

– Леа, она вот-вот родит. Она и так пришла смотреть на Туркаса и пыталась открыть следствие, сидела в больнице со своим пузом и диктовала протокол. А сама еле двигается и всё время хочет спать. Ты хочешь, чтобы у неё от нервов начались осложнения?

Леа покачала головой и поднялась.

– Я сделаю как ты сказал, мой король, ― сказала она.

Это «мой король» показало всё её отношение к тому, что затеял Харуун.

– Ты не веришь моим подозрениям?

– У меня есть другие проблемы, помимо того, чтобы расследовать, кто убил этого отщепенца, ― сухо ответила Леа, помешала мясо на сковороде и пошла к полкам, где хранились её документы. ― Даже если кто-то и убил, то мне всё равно.

Харуун кивнул, хоть она этого и не видела, и вышел.

Туркаса ещё не выносили, телега по-прежнему ждала у больницы, и он, убедившись в этом, бросился по улице бегом ― в обратную сторону. Ему помахали, окликнули, он крикнул в ответ, что скоро придёт, и не стал сбавлять хода. Харуун миновал грядки, загоны со свиньями, свернул направо, промчался по Первой и выскочил к водокачке, которая располагалась посередине улицы на небольшой площадке.

Водокачка представляла собой глубокий колодец, который был проделан в незапамятные времена. Вода снизу вверх доставалась с помощью ведра, которое раз за разом бросали вниз и доставали наверх. Сейчас на дежурстве был Сандерс. Он с натугой крутил ворот, доставал ведро и выливал его в большую бочку, которая стояла рядом на каменном возвышении. Для того, чтобы вылить воду, ему требовалось подняться на него. Потом он спускался и снова закидывал ведро. В бочке вода проходила первоначальную очистку слоем угля. Если кому-то была нужна вода, то он приходил со своим ведром, наливал воды через кран в низу бочки и отмечался напротив своего имени в специальном списке, который в конце дня шёл для учёта Леа.

Харуун поздоровался с Сандерсом, но тот его не заметил, крутя ворот. Тогда он обогнул водокачку и добежал до дома Шуши, подкрался к двери и, осторожно приоткрыв ее, заглянул внутрь.

Шуша была там, она сидела на полу и гремела чем-то, заталкивая в мешок ― действительно готовилась к переезду. Но её мать Исхильд тоже была в доме.

– Ш-ш-ш! ― прошипел Харуун и открыл дверь. ― Доброй воды.

– Доброй воды! ― откликнулись мать и дочь и уставились на него в ожидании.

– Я снова что-то натворила? ― спросила Шуша, оглядываясь на Исхильд.

– Нет, ― сказал Харуун, пытаясь скорее что-то придумать. ― Просто я сейчас собираюсь на похороны, а потом будет суд, так что я зашёл сейчас, чтобы напутствовать тебя. Можно сказать тебе несколько слов наедине?

– Пошли, ― сказала Шуша и решительно утянула его на улицу. На ступеньках она остановилась и сморщила нос, глядя на Харууна снизу вверх. ― Будешь ругать меня за то, кого я выбрала?

– Нет, ― сказал Харуун, помимо воли посмотрев наверх, на второй этаж, где жил огородник Тарро Эмерти. Ставни на окне были закрыты. ― Ты сделала такой выбор, какой подсказало тебе сердце. Потому я хочу сказать, чтобы ты ничего не боялась и шла своей дорогой, какую сама выберешь.

Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что у их разговора нет свидетелей, Шуша следила за ним, что-то понимая, и ждала, что он скажет. Харуун перешёл на шёпот.

– У меня к тебе есть секретное поручение, ― сказал он, зная, что девчонка купится и будет слушать его. ― Сейчас, когда все на время похорон будут сидеть по домам, ты должна пойти в дом стражи и выкрасть оттуда расписание караулов на сегодняшний день. Потом ты его принесёшь Леа, она будет тебя ждать. Поняла?

– Зачем? ― проницательно спросила Шуша.

– Расскажу потом, если сделаешь, ― пообещал Харуун. ― И тебя никто не должен видеть. Сделаешь?

– Сделаю, ― кивнула Шуша. Её глаза горели азартом. ― Знаешь, как я по крышам лазаю?

– Молодец, ― сказал Харуун. ― Мне пора, доброй воды.

Он помчался по улице назад, как сумасшедший, и, завернув за угол, понял, что всё же не опоздал. Тело Туркаса как раз выносили из больницы и укладывали на телегу. Харуун замедлил шаг, к повозке подошёл запыхавшись.

– Я готов, ― сказал он. Рядом с телом на телегу уложили несколько лопат, Харуун протянул руку за копьём, проверил кинжал на поясе. Свиньи, запряжённые в телегу, недовольно похрюкивали, и один из стражников взял их под уздцы.

Почти все, кто собрался на похороны, были из стражников ― как будто сговорились. Был здесь Мелле, была Алексис, Лиам, Якоб и некоторые другие. Пришёл Элтар и ― нежданно ― Малика.

Похоронная процессия двинулась вдоль по улице, в тесных местах растягиваясь. Харуун шёл прямо за телегой и видел перед собой тело Туркаса в саване. Ноги его качались туда-сюда. Кто же убил несчастного? Кто отравил его воду и поднёс ту глиняную чашку к его губам?

Процессия достигла ворот. По распоряжению Ватракса, который был здесь, одетый в свою блестящую броню, ворота стали медленно открываться, пока стражники налегали на ворот с цепями. Харуун смотрел, как ползёт вверх большая деревянная створка, зажатая каменными стенами, и не чувствовал совершенно ничего ― ни страха, ни волнения, которые предшествовали выходу наружу, за защищённые стены города.

Повозка решительно въехала под сень листвы. Здесь бывшая улица шла дальше. Лес полностью покорил бы это пространство, если бы не люди, которые на какое-то расстояние расчищали дорогу от мелкой поросли, чего сверху не было видно из-за пышных древесных крон.

Было непривычно видеть вокруг себя не каменные дома, а деревья и кусты. В кустах что-то шуршало, лесная прохлада сглаживала жар летнего дня. Ноги Туркаса подпрыгивали и тряслись сильнее на неровной почве, позванивали приготовленные лопаты.

Впереди шёл стражник с копьём наготове, следом ехала повозка, затем шёл Харуун и за ним двигались все остальные, вооружённые, настороженно посматривающие по сторонам. Удалиться на половину мили в глубь им в таком малом числе ещё можно было, но и тогда не следовало терять бдительность. Уходить дальше уже было опасно ― не успеешь добежать до ворот, если вдруг что. Как Туркас ухитрялся выжить в этом безумии, где всякая тварь норовила сожрать? Что он ел? Как пил отравленную воду? Теперь уже не спросить…

Как бы вторя мыслям Харууна про отравленную воду, впереди показался ручей, который пересекал дорогу в этом месте. Ручей перепрыгивали, опираясь о копья, боясь коснуться воды даже носком обуви, закрывались и отскакивали подальше, когда телега тяжело переваливала через него, разбрызгивая чистую только на первый взгляд воду.

Мог ли Туркас умереть не от яда, который ему поднесли в чашке, а от яда, который несколько месяцев копился в его теле?

Наконец процессия добралась до того места, где повозка уже не могла проехать. С этого места разведчики должны были идти куда осторожнее, пробираться сквозь заросли, постоянно держа друг друга в поле зрения и следить, чтобы не наткнуться, например, на гнездо бесцветных шершней. Харуун не знал, почему шершни называются бесцветными, может, это значило, что когда-то они были цветными ― но он точно знал, что встреча с ними сулит смерть.

Лиам и Элтар сняли тело Туркаса с повозки и понесли, взяв за ноги и за плечи. Остальные, в том числе и Харуун, охраняли их, посматривая по сторонам.

– Давайте здесь, что ли, ― сказал наконец Элтар, когда они набрели на относительно ровное место.

Кладбищ в городе не устраивали, не ставили могильных камней и памятников, как бывало раньше. Эта традиция выродилась, оставив только саму церемонию. Никто не стал бы ходить в лес, чтобы навестить могилу близкого человека, он просто оставался в летописях и в памяти живых, потому и в том, чтобы отмечать место погребения, не было смысла. К тому же дикие звери часто раскапывали могилы и пожирали трупы, как ни старайся зарыть поглубже. Люди делали что могли ― остальное было напрасной тратой сил, которые можно было употребить на благо города.

Туркаса положили на землю, Харуун принял у кого-то лопату и наметил контуры могилы. Первым вонзил лопату в тяжёлый пласт, откинул в сторону, перевернув травой вниз.

Работали втроём: он, Элтар и Сайме, стражник. Копая, Харуун поглядывал на Малику. Та стояла со скрещёнными на груди руками и гордо поднятой головой и смотрела на труп в саване. О чём она думала? Втайне переживала радость по поводу окончательной смерти убийцы мужа? Это было нехорошо, ведь боги знают даже мысли людей, но как заставить другого человека перестать думать и чувствовать, чтобы не навлечь на себя гнев?

Туркас взбаламутил весь город, и Харуун надеялся, что, когда они его закопают, он наконец перестанет оказывать свое злобное влияние на горожан. Разумом он понимал, что этого не случится.

– Может, хватит? ― спросил Лиам, когда могила дошла Харууну до пояса. Тот уже копал один, с остервенением вбивая лопату в коричневую землю. Под лопатой что-то хрустнуло, но он не стал смотреть, вышвырнул прочь вместе с землей.

Он знал от Кимрита, что если пойти в лес и начать копать, то на глубине примерно в длину руки начнут попадаться предметы, которые остались с той поры, когда люди ещё были большими. То были остатки их прошлого величия, остатки их магических артефактов, с помощью которых они могли следить за всем происходящим на земле, уподобляясь в этом богам, артефактов, с помощью которых они почти мгновенно перемещались на огромные расстояния, уподобляясь в этом богам, артефактов, с помощью которых они воплощали любую свою мысль, уподобляясь в этом богам. Как, наверное, было больно потерять иллюзию своей божественности…

Харуун представил неведомый огромный город, находившийся на этом месте. В каком, наверное, ужасе были его жители, когда боги, устав от их своенравия, непокорности и стремления занять небеса, начали защищаться и показали, кто на самом деле велик и всемогущ. Как, наверное, они испугались, видя огромные раскалённые камни, которые летели на них с неба. Как они падали, когда их наколдованные крылья не могли больше поймать ветер. Как они бросали всё и бежали, охваченные животным ужасом, сравнявшись с животными, показав свою истинную суть.

Боги были правы, как всегда правы.

«Я смиренен, я покорен», ― мысленно повторял Харуун, не замечая, что делают его руки, пока голова была занята ужасными картинами смерти и разрушения. У них были дети, и эти дети ползали в пыли возле мёртвых тел родителей, пока сверху обрушивались гигантские башни, которые они понастроили для своих нужд, пока разрушались их обиталища, их волшебные артефакты, пока рушилось всё.

В этом аду смогла уцелеть королева Шарлотта; исторические сведения говорили, что её успели спрятать под землёй. Зачем большим людям нужны были подземные убежища? Значит, в глубине души они знали, что творят, знали, чем всё закончится, знали, что испытывают терпение богов… И однажды оно кончилось. Только потому, что Шарлотта признала, что её народ был не прав, боги не добили выживших, но тогда несчастным пришлось влачить жалкое униженное существование на пепелище, оставшемся от былого величия… Именно тогда руки королей и вельмож, никогда ранее не утруждавших себя, покрылись мозолями. А сколько лет после этого уцелевшее племя ютилось под землёй, боясь выйти на поверхность ― вдруг боги ударят снова? Хотя и подземные жилища не уберегли бы их от гнева богов. А уж пить неочищенную воду никто бы не рискнул до сих пор, и потому Анна обходила дома, проверяя фильтры ― пить воду без очистки запретили предки. Они же не велели одеваться в яркое ― чтобы не привлечь внимания богов. Они же не велели громко кричать и петь ― чтобы не разгневать…

Как там Анна? Как Леа, Шуша, справились ли они…

– Харуун, может, хватит? ― спросила Алексис, переминаясь с ноги на ногу. ― Давайте уже закапывать.

Харуун выбросил наверх лопату, выбрался сам с помощью Лиама, и Туркаса опустили в могилу. Он шмякнулся вниз и оказалось, что он голова его осталась чуть приподнятой, потому что он упёрся затылком в стенку могилы.

– Поправить? ― спросил Сайме.

– Закапывай, ― приказал Харуун.

За лопаты взялись уже не те, кто копал могилу, а стражники со свежими силами, и над последним пристанищем Туркаса вскоре высился земляной холмик. Харуун вздохнул и с усталостью осмотрел тех, кто собрался на похороны ― от него ждали положенной речи.

Всё замолкло, только шуршали от ветра листья.

– Я надеюсь, ― сказал Харуун, ― что Туркас будет спать спокойно и больше не потревожит нас. Я, твой король, отпускаю тебя.

Он применил наиболее мягкую формулировку, зная, что боги не любят, когда маленькие люди ненавидят друг друга и вредят. Он знал также и то, что ещё до заката могила будет разрыта, Туркаса вытащат падальщики и растерзают на куски.

– Кто-то хочет ещё что-то сказать? ― спросил Харуун, глядя на Малику. Малика не пошевелилась, только рот сжался чуть сильнее.

– Пусть будет так! ― подытожил Харуун и взял лопату на плечо.

Что произошло потом и с чего началось, он не смог бы сказать. Закричал Альвис ― он стоял ближе всего к кромке кустов, сверкнул наконечник вскинутого копья. Вслед за этим на поляну выпрыгнула пухоспинная рысь.

Пухоспинная рысь по праву считалась одной из самых опасных тварей, населяющих лес. Ничего не боящееся животное, она воспринимала людей как пищу и, не раздумывая нападала, невзирая ни на что. Спастись от её когтей и клыков было весьма сложно, а тот, кто попался ей в одиночку, мог и вовсе не рассчитывать на спасение.

Появившаяся у могилы рысь была весьма крупным экземпляром ― или Харуун уже забыл, каковы они бывают. Она доходила бы ему до пояса, если бы приблизилась. Она уверенно стояла на широких толстых лапах и скалилась, показывая клыки и розовый язык.

Малика завизжала ― она единственная была здесь безоружной. Стража в ответ на оскал ощерилась копьями, Лиам натянул лук, ожидая только подходящего момента, но рысь не оставалась на месте, она кружила, выискивая в обороне слабое место. Тупая агрессивная тварь, с которой будет нелегко справиться.

Харуун вместо копья так и сжимал в руках лопату, рукояти не хватало, чтобы держать зверя на расстоянии, как получилось бы с копьем. Малику задвинули в середину, по могиле Туркаса кто-то протоптался, но сейчас это было неважным. Рысь на пробу потрогала лапой копьё, Алексис сделала выпад, рысь отскочила.

– Спокойно, ― проговорил Харуун. ― Как только прыгнет ― всаживайте копья в живот!

Его попытались задвинуть к Малике, но он не дался и продолжил замыкать собой круг, стоя плечом к плечу с Этаном и Сайме. С лопатой.

Рысь шипела, прижимая уши. Очевидно, что ей хотелось есть; ну а жителям города хотелось жить дальше. Рысь сделала выпад лапой, Сайме сунул копьё ей под нос, и она, зарычав, прижала его и попробовала на зуб. Свистнула стрела и вонзилась ей в бок. Рысь взвизгнула, её серая шкура пошла волной. Сайме бросился вперёд, пронзил её копьём, вышло откровенно неудачно, под грудину, не задев сердце. Рысь повалилась набок, и тогда Харуун, который оказался ближе всего, занёс лопату и изо всех сил опустил её острой кромкой на шею чудища. Он был силён, как и другие, ведь он с детства выполнял тяжёлую работу. И сейчас он с первого удара рассёк рыси горло.

Харууна обдало кровью. Рысь забилась в агонии у его ног. Сайме опомнился, сделал шаг в сторону, чтобы было удобнее, и всадил в неё копьё, снова и снова. Движения рыси затихли, замерли жёлтые глаза.

Харуун в оторопи отошёл назад, хотя уже весь перепачкался.

– Уходим, ― приказал он. ― Все начеку! Быстро, быстро!

Первой помчалась Алексис, водя копьём по кустам, за ней, схватив оружие и лопаты, ― все остальные. Харуун оглянулся на рысь, увидел торчащие сосцы и убедился, что у неё есть котята, которые теперь, скорее всего, погибнут. Он отбросил мысль поискать их, забрать и приручить. Они не приручаемы, они ― чудовища, которые появились после того, как боги обрушили небо на землю.

Почти бегом они добрались до телеги, пошвыряли лопаты, Харуун догадался отдать Малике свой кинжал, и они поспешили обратно в город. Стражники, которые шли последними, едва ли не пятились, прикрывая отход. Как Туркас выжил, о боги, как?! Харуун задумался, что Туркас мог что-то и скрыть. Но что? Что же, теперь он унёс свои тайны с собой в могилу!

До города добрались быстрее, чем из города. Свиньи так и поторапливались, почуяв присутствие зверя. Стражники на стенах открыли ворота. Вернувшуюся похоронную процессию встречала небольшая толпа, плотно стоящая по ту сторону ворот, и первой, кого Харуун увидел, была Леа. Она ахнула, бросилась к нему, и только теперь Харуун понял, что, должно быть, весь в крови.

– Король ранен! ― взвизгнула какая-то женщина.

Харуун поднял руку, успокаивая народ.

– Тихо! ― сказал он, повышая голос. ― Это не моя кровь!

– Король убил рысь! ― объявил Этан, кладя руку ему на плечо. ― Разойдись!

– Я не один убивал! ― запротестовал Харуун. ― Будь я один, она бы меня сожрала. Расскажите, как всё было!

– Потом расскажут! ― взволнованно сказала Леа. ― Идём со мной, хоть умоешься! Ну почему ты всё время лезешь на рожон?

Последнее она произнесла, уже вытащив его за руку из толпы и решительно ведя к себе домой, благо было недалеко.

– Я не лезу на рожон! ― протестовал Харуун. ― Я делал то же, что сделал бы любой горожанин! Мы обязаны защищать себя и друг друга!

Он замолчал тут же, едва за ним закрылась дверь. Леа уставилась на него снизу вверх, осуждая и тревожась.

– Ты точно не ранен? ― спросила она.

– Нет, нет, ― отмахнулся Харуун и перешёл на шёпот: ― Ну? Что? Шуша приходила?

Леа указала ему на стол, где лежали её бумаги, и Харуун склонился над ними. Шуша не подвела, и Леа уже успела свести баланс. Из общего списка были вычеркнуты стражи, которые не имели права покидать свой пост, были вычеркнуты те, кто точно был на площади, и Харуун, пробегая взглядом список, понял, что многих он видел и сам, просто не запомнил, что эти люди на площади действительно присутствовали.

– Я как раз выписывала тех, кто не пришёл или о ком не было сведений, что он пришёл, ― сказала Леа, наливая воды из положенной дневной меры в таз. ― Иди, умывайся. Рубашку сними.

– Как ты успела всех обежать? ― спросил Харуун. Он снял жилет и рубашку и склонился над тазом, зачерпнул воды.

– Я ходила не ко всем, ― сердито отозвалась Леа. ― Выборочно, это статистика. И теория вероятности, возможно, хотя я её плохо понимаю. ― Она осматривала капли крови на его одежде. ― Ты в самом деле убил рысь? Сам? Копьём?

– Лопатой! ― отфыркавшись, сказал Харуун. ― Брось тряпки, пиши список! Да, прямо сейчас!

Леа поджала губы, бросила его одежду на табурет и села, взялась за перо. Она закончила, когда Харуун уже вдоволь наумывался, расплескав почти всю воду на пол, и подсел к ней, посвежевший.

– Одежду постирать надо бы, ― сказала Леа, отрываясь от своего дела.

– Сам постираю как-нибудь, ― сказал Харуун, представив, что сейчас ему придётся ждать, пока она управится и пока одежда высохнет.

– Хоть рубашку дай, ― сказала Леа, ― вечером принесу.

– Ладно, ― проворчал Харуун, ― если тебе нечем заняться. Ну, готово?

Леа подала ему список и молчала, пока он читал. Харуун взял перо, вычеркнул ещё несколько имён ― стариков по большей части, включая Матушку, ― свернул бумагу и убрал в жилетный карман.

– Одиннадцать осталось, ― сказал он. ― Одиннадцать человек, которые на церемонии вроде бы не были, на стенах не были…

– Как по-твоему, кто убил? ― спросила Леа, кусая губы и глядя на него невозможными глазами.

– Откуда я знаю?

– А делать что станешь?

Харуун подпёр голову рукой.

– Не знаю… ― проговорил он. ― Даже не знаю, стоит ли это вообще ворошить. Туркас мёртв, всё закончилось.

Леа посмотрела на него.

– Что таращишься? ― озлился Харуун. ― Без тебя проблем хватает, нечего меня осуждать! Ты сама уже знаешь, кто убил, и я знаю! Ну и что теперь? Хватать и в темницу сажать?!

Он поднялся, надел жилет на голое тело.

– Ну? ― спросил он, стоя у двери. ― Прячь список, который украли у Ватракса, и пойдём. Раз мы с похорон вернулись, то и суду скоро быть!

Леа выполнила его указания, поправила одежду, волосы ― и они в самом деле отправились на суд.

По причине хорошей погоды судебное заседание проводили не в помещении, а на открытом воздухе, там же, где до этого утром проходило принятие в ученики. Народу собралось ещё немного, но неутомимая Хана уже делала своё дело.

– Без пятнадцати минут три часа! ― выкрикивала она, стуча своей колотушкой. ― Почти три часа! Суд скоро начнётся! Суд!

– Эх, мы забыли и ничего не захватили! ― сказал Харуун. Заседания длились долго. Зная это, жители тащили ящики, стулья, табуретки, лавки, кто что мог, теснились, задевали друг друга ― и каждый стремился занять место поближе, оставив только небольшой проход по центру.

Тот стол, за которым утром сидели дети и который даже никуда не уносили, теперь занимал судья Маглор Трейвендес. В обычной жизни судья был плотником и изредка выполнял какие-то работы с камнем. Но раз в месяц, в последний его день, он по надобности превращался в скучнейшего человека, который, казалось, дышал только законами и формулярами.

С краю стола сидел Авель Прим, который запасся чистой бумагой. Его сопровождала Шуша, которая уже учтиво открыла и пододвинула ему чернильницу, очинила перья и теперь примостилась за его плечом, ведя себя так тихо и чинно, что Харууну становилось страшно. Шуша нашла его глазами и подмигнула, он помахал ей. Никто бы ничего не заподозрил, ведь он только приветствовал. Из здания школы вынесли скамью и поставили её отдельно, так, чтобы всем было хорошо видно ― то была скамья подсудимых.

Трейвендес уже разложил все бумаги и сидел, сцепив заскорузлые пальцы и уставившись на них. Он ни на кого не смотрел, ожидая только начала суда.

– Садись, Харуун, ― сказала Офелия, грубовато ткнув короля в бок. Он обернулся, заметив её. Она сидела в первом ряду. ― Смотри, на лавке место свободное.

Харуун взглянул ― свободное место на лавке было только одно. И он уступил его Леа, а сам сел у её ног прямо на нагретую солнцем землю, вымощенную гладкими камнями. Леа чуть подобрала юбку, сложила руки на коленях, и, запрокинув голову, Харуун увидел на её лице выражение смущения.

– Прекрати, ― тихо сказал он. ― Всё хорошо.

Леа не ответила.

Харуун запахнул жилет на груди, приподнялся и осмотрел присутствующих. Опаздывающие садились или вставали на задних рядах, стражники блестели оружием и бронёй, люди переговаривались, толкались, между рядов промчался Йен, убегая от задирающей его Алисии, и уткнулся матери в колени.

Где-то позади всех загремела колотушка.

– Три часа! ― прокаркала Хана. ― Три часа!

Харуун удивлялся, как она так точно определяет время. Он знал, конечно, что этому учатся с малолетства, что хранитель времени постоянно в голове отсчитывает минуты и секунды и это не прекращается никогда. Разбуди хранителя ночью ― и она скажет, который час, с точностью до секунд. Он думал, что, наверное, к концу жизни все хранители сходят с ума.

Как только Хана замолкла, Трейвендес поднялся и встал, глядя прямо перед собой. От него волной понеслась тишина, и последними замолкли задние ряды. Стражники вытянулись в струнку, стукнули о булыжники концы копий. Харуун тоже поднялся, и Леа, и Офелия, и все, и так в полной тишине они простояли несколько секунд, выжидая положенное время.

– Именем города, ― сказал Трейвендес, ― мы начнём этот суд и будем судить по справедливости.

Он сел, и следом за ним все так же опустились на свои места, кроме стражников, которые стояли по периметру, охраняя порядок.

– Должностные лица, обязанные присутствовать при судопроизводстве, ― скучно проговорил Трейвендес. ― Присутствует ли его величество Харуун?

– Я здесь! ― откликнулся тот и помахал рукой. Трейвендес не мог его не видеть, но все знали, что судья следует букве закона до последней запятой.

– Присутствует ли начальница стражи Джанин Ли?

Джанин присутствовала. Она сидела где-то левее, на одном из первых рядов. Плечом Харуун почувствовал напряжение Леа ― он касался им её колена.

Трейвендес по очереди вызвал саму Леа, Анну как санитарного инспектора, Хану, Прима и наконец убедился, что все должностные лица находятся на суде, как им и положено.

– Рассматривается, ― сказал он, ― первое дело. Ответчик ― Хуанито Эжемаль. Прошу пройти на место. Адвокат Эжемаля ― Лоренс Юшш.

Хуанито вышел из толпы и с кислым лицом пересел на скамью подсудимых. Юшш, который обычно служил стражником, взял стул и сел рядом с ним.

– Истцом выступает город в лице санитарного инспектора и врача Анны Локвинес, ― продолжил судья. ― Предмет обвинения. Ответчик систематически в последние месяцы нарушал санитарные нормы, что и было установлено Анной Локвинес при стандартных визитах. Ею была подана соответствующая жалоба королю. По королевскому указу было начато судопроизводство.

Харуун поёрзал и устроился поудобнее.

– Это надолго! ― прошептал он Леа. По традиции рассматривались сначала незначительные дела. Никто не сомневался, что Хуанито присудят максимум штраф или общественные работы. Все ждали другого, но сладкое было оставлено на десерт.

Как свидетеля обвинения вызвали Анну. Она вышла, встала у судейского стола, сжимая в руках листок бумаги.

– Вы проводили в доме Эжемаля стандартные осмотры? ― спросил Трейвендес.

– Да, ваша честь, ― ответила Анна. ― Я проводила их в установленные сроки. Вот здесь у меня график осмотров ― они проводятся каждые две недели.

– Что вы нашли в доме Эжемаля в первое посещение из тех, когда вы заподозрили неладное, и когда это было?

– Это было шесть недель назад, ваша честь, ― сказала Анна. ― Тогда в доме Эжемаля я заметила пыль по углам, в частности, это была кошачья шерсть. Также он замёл мусор под кровать, не выбрасывая его для сожжения.

– Какой это был мусор?

На задних рядах начали шептаться.

– Это были огрызки мочёных овощей, а также я нашла там нечто, напоминающее засохшую свиную кишку.

– Что вы сделали?

– Дала рекомендации ― подмести пол, выбросить мусор, сделать влажную уборку.

– В ваше следующее посещение это было выполнено?

– Судя по всему, нет…

– Судя по всему?

– Боги, какой же он придирчивый! ― прошептала Офелия, касаясь пальцами переносицы и качая головой.

– В доме был мусор, но не тот, что раньше. Вероятно, Эжемаль всё же сделал уборку, но потом всё равно набросал нового мусора.

– Какой мусор это был на этот раз?

– В сковороде я нашла объедки, там были кости и жир с жареной курицы. На полу была пыль и шерсть, также немного опилок. И уличная грязь у порога.

– Вы дали такие же рекомендации?

– Да, и настояла на них.

– Что произошло в третье ваше посещение?

– Я увидела, что мои рекомендации совершенно точно не были выполнены. Отсутствовали объедки, но положение ухудшилось, Эжемаль не занимался больше никакой уборкой. Я сочла за лучшее написать жалобу и инициировать судебное разбирательство.

– Вашей жалобе был дан ход, ― сказал Трейвендес и помахал листом бумаги. ― Вот подпись его величества, вот распоряжение обследовать дом Эжемаля ещё раз, под протокол. Вот ваше заключение, оно приобщено к делу. Вы находите, что дом Эжемаля не соответствует санитарным нормам и может представлять опасность для города. Вы подтверждаете свои слова?

– Да, ваша честь, подтверждаю.

– Можете сесть, ― разрешил Трейвендес. ― В рамках судебного разбирательства…

– Мой выход, ― прошептала Леа. Харуун посторонился, чтобы ей было удобнее встать и выйти перед всеми.

– В рамках судебного разбирательства был произведён осмотр жилища специалистом по имущественным и финансовым вопросам, ― продолжал Трейвендес. ― Леа Конмаэль, вы готовы дать показания?

Леа вышла на то же место, что до этого занимала Анна, и встала, заложив руки за спину.

– Да, ваша честь, ― сказала она. ― Я правдиво отвечу на все вопросы.

– Вы осмотрели дом Эжемаля после получения распоряжения?

– Да, ваша честь. Я также подготовила подробный отчёт о том, что я там увидела, он приобщён к делу.

– Что же вы там обследовали и что там увидели?

– Я пришла к выводу, что Эжемаль владеет слишком большим количеством вещей, ваша честь, ― сказала Леа. ― Так, у него имеется три сковороды. В шкафу я нашла двенадцать банок с припасами, в одной из которых, с мукой, завелись мошки. Также там была банка с орехами, часть из них покрылась плесенью. Я осмотрела одежду Эжемаля и нашла, что у него пять рубашек, две из которых он самостоятельно выкрасил в яркий цвет.

– Насколько яркий? ― поинтересовался судья.

– Достаточно яркий для того, чтобы это уже подпадало под нарушение запрета о яркой одежде.

– Принесите вещественные доказательства, ― распорядился Трейвендес.

Сбоку появилось шевеление, и стражник Констанций Селтон, который обычно выступал помощником судьи, вынес рубашку, высоко подняв её над головой.

– Ярковата, ― хмыкнул Харуун себе под нос. Эжемаль действительно рисковал, впрочем, никто не видел, чтобы он носил такое на улице. Рубашку можно было бы назвать допустимой, если бы она была цвета охры, но Эжемаль что-то добавил в краситель, и ткань оказалась неровного рыжего цвета.

Рубашка была продемонстрирована всем собравшимся, за ней и вторая, хотя она и была более линялой и блёклой.

– Вам есть что сказать ещё? ― уточнил судья.

– Нашлись ещё нарушения, но они мелкие, ― ответила Леа. ― Я отразила их в отчёте.

– Можете сесть.

Леа вернулась на место. Трейвендес стал читать по бумаге:

– На основании этих данных Хуанито Эжемаль обвиняется в следующем:

«а» ― нарушение санитарных норм, степень тяжести средняя,

«б» ― необоснованное владение непозволительно большим количеством съестных припасов, повлёкшее за собой их порчу,

«в» ― необоснованное владение слишком большим количеством кухонной утвари,

«г» ― необоснованное владение слишком большим количеством одежды,

«д» ― нарушение запрета на окрашивание одежды в слишком яркие цвета. Предоставляется слово защите.

Юшш встал.

– Ваша честь! ― сказал он. ― Я представляю интересы моего подзащитного и в его защиту имею сказать следующее. По пункту «а» мой подзащитный частично признаёт свою вину, однако просит принять во внимание следующие обстоятельства: так как он служит сторожем на поле, а в последнее время фиксируется повышенная активность птиц, то он всё своё рабочее время и даже время после смен проводил, отгоняя их от посевов пшеницы. Таким образом, у него просто не хватало сил и времени на то, чтобы привести свой дом в порядок.

– Когда у Эжемаля выходной? ― осведомился судья.

– Каждый седьмой день…

– Как вы использовали ваш выходной после того, как вам сделали замечания относительно состояния вашего жилища?

– Я спал, ел, ходил за водой, общался с горожанами, вернулся домой только вечером, ― сказал Эжемаль. Голос у него был виноватым.

– Время, которое вы потратили на общение с другими горожанами, могли бы потратить на уборку, ― постановил судья. ― Обстоятельства не являются смягчающими. К тому же речь идёт о шести неделях с момента первого зафиксированного нарушения. В крайнем случае, вы могли бы попросить кого-то убраться в вашем доме в ваше отсутствие. Или вы боялись, что помощник обнаружит испорченную еду или раскрашенную одежду?

Эжемаль молчал пристыженно.

– Далее, ― велел судья, снова давая слово Юшшу.

– Ваша честь, ― снова заговорил тот. ― По остальным пунктам мне тоже есть что сказать в защиту Хуанито. Я обращаю ваше внимание на то, что мой подзащитный может страдать некоторыми нарушениями психического характера.

– Поясните?

– Страсть к накопительству, ваша честь. Все знают, что накопительство запрещено законом. Но этот тот случай, когда порочная страсть сильнее доводов разума. Я прошу принять во внимание: мой подзащитный в некоторых случаях не контролирует себя.

– Обращался ли когда-нибудь ваш подзащитный за медицинской помощью по этому вопросу? ― спросил Трейвендес. ― Прошу ответить врача. Анна, встаньте и ответьте.

– Я свидетельствую, что Хуанито Эжемаль никогда не обращался ко мне по этому вопросу, ― сказала Анна со своего места. Харуун не видел её, но был уверен, что она так же смущённо комкает свой платок.

– Отклонено, ― сказал Трейвендес. ― Далее.

Юшш смутился, уже два его довода были разбиты в прах. Что же, он не был квалифицированным юристом, просто вызвался защищать своего друга и свойственника.

– По пункту «в», ― сказал он куда менее уверенно. ― Мой подзащитный использует три сковороды. Одна досталась ему как подарок от матери, и он редко жарит на ней пищу, это больше память. Вторая сковорода служит для быстрой поджарки. Третья предназначена для готовки более внушительных порций. К тому же мой подзащитный не знал о том, что три сковороды запрещено иметь.

– Незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение, ― возразил судья. ― Если у Эжемаля возникли сомнения, он мог обратиться за разъяснением. Он этого не сделал. Отклонено. Запрещено иметь вещи, которые не используются. Их необходимо передать кому-то, кто нуждается в них больше. Что по пункту «г»?

Юшш обернулся на Эжемаля с тоской и пожал плечами.

– Мой подзащитный признаёт свою вину по этому пункту, ― сказал он. ― Вы всё равно скажете, что у него не такая работа, на которой за год изнашивается две дюжины рубашек. По пункту «д» ― мой подзащитный окрасил рубашки для собственного развлечения и никогда не показывался на улице в таком виде.

Трейвендес постучал пальцами по столу.

– Вам понятно, что такое «категорический запрет»? ― спросил он. ― В законе написано, что категорически запрещено иметь окрашенную в яркие цвета одежду. Не «надевать», не «носить на улице». «Иметь». Или вы считаете богов идиотами? Считаете, что они не могут видеть сквозь стены и крыши?

Харуун вспомнил, что говорила Матушка про взгляд богов, и поёжился. Интересно, следили ли они за этим судебным процессом или не различали букашек, сливающихся с серым и бежевым фоном? Яркие рубашки уже от греха подальше унесли.

Юшш молчал, нервно озираясь.

– Нет, ваша честь, ― сказал он. ― Извините.

Харуун видел, что ему стоило большого труда не посмотреть на небо.

– Вам есть что еще сказать?

– Нет.

Трейвендес обернулся к Харууну.

– Ваше величество?

Когда-то в заседаниях суда участвовал и государственный обвинитель, но постепенно традиции изменились, и его функции взяли на себя и сам судья, и король, который обязательно должен был сказать своё слово перед вынесением приговора. Это слово решающим не являлось, король мог лишь высказать свои пожелания относительно приговора, а судья уже решал, принимать их во внимание или нет.

Харуун стал подниматься, но его опередила Джанин.

– Прошу слова, ваша честь! ― сказала она. ― Простите, я сидя.

– Говорите, Джанин, ― разрешил Трейвендес. Его голос потеплел.

– Мне кажется, вы упустили важную вещь, ― заговорила Джанин. ― У подсудимого пять рубашек, но откуда он их взял, если каждому горожанину позволено иметь только три? А пища? Вы выяснили её происхождение?

– Это хороший вопрос, ― заметил Трейвендес. Харуун заметил, что в его голосе поубавилось решимости. ― Подсудимый, отвечайте, откуда вы взяли остальные рубашки и пищу?

Эжемаль вытаращился на него, как будто впервые видел. Харууна кольнуло странным предчувствием. У него создалось ощущение, что что-то пошло не так. Хуанито даже поднялся со скамьи. Его глаза бегали туда-сюда.

– Я нашёл их на свалке… ― проговорил он.

– Еду ― на свалке?! ― ахнула Джанин, и не она одна. Такое кощунство было немыслимым. ― Ложь!

Хуанито взял себя в руки.

– На свалке я нашёл рубашки, ― пояснил он. ― А пищу я накопил из того, что мне полагалось. На случай беды.

– То есть, ты голодал, чтобы копить еду? ― выкрикнула Джанин. ― А что ты всё-таки ел?

Трейвендес похлопал ладонью по столу.

– Вы нарушаете порядок, Джанин, ― сказал он. ― Если у вас есть подозрения, что пища и рубашки украдены или выменяны в обход официального разрешения, то вам стоит изложить их на бумаге, и мы откроем судопроизводство снова. Сейчас же мы рассматриваем другое дело. Ваше величество, вы можете говорить.

Харуун поднялся.

– Ваша честь, ― сказал он. ― Я прошу снисхождения для обвиняемого. Но учитывая общественную опасность его деяний, прошу установить над ним надзор.

– Принято, ― ответил Трейвендес. Харуун сел. Слово было предоставлено Эжемалю. Он совсем поник, не то что сегодня утром. Наверное, надеялся, что Юшш сможет правильно построить защиту.

– Ваша честь, ― сказал он, ― ваше величество, горожане. Я прошу меня простить за то, что я сделал. Но единственное, чего не понимаю: почему вам помешали мои рубашки?!

Трейвендес враз перестал быть скучным, и где-то сквозь его облик проступил харизматичный работяга.

– Ваши рубашки ― самое опасное деяние! ― горячась, воскликнул он. ― Мы можем исправить ваше накопительство, отобрать ваши вещи. Но если боги разгневаются, нам конец! Если они заметят это яркое пятно в нашем городе… Вы понимаете, что может произойти?!

– Откуда я знаю… ― начал Эжемаль. На него зашикали.

– Ты сейчас договоришься! ― прошипела Офелия. Было понятно, что своим невежеством Эжемаль уже начал злить судью. Он и сам это понял, замахал руками и сел.

Через минуту, когда всё успокоилось, Трейвендес, выпустив пар, начал оглашать приговор. Прижавшись виском к колену Леа и закрыв глаза, Харуун слушал его голос.

По решению суда у Эжемаля изымались две сковороды по его выбору, изымалась большая часть банок с припасами. Уцелевшую пищу должны были распределить во время обычной раздачи мер еды. Яркие рубашки необходимо было сжечь. Также Эжемаля обязывали каждые два дня предоставлять доступ в дом для санитарного инспектора.

– В дополнение, ― проговорил Трейвендес, ― так как обвиняемый показал своё невежество, он приговаривается также к повторному изучению древней истории под руководством учителя Кимрита. Заседание по этому делу окончено.

– Наконец-то, ― выдохнула Леа. Она уже ёрзала в нетерпении.

– Рано радуешься, ― проговорил Харуун. ― Ты же знаешь, что там ещё Олли и Стернс.

Ещё через минуту на скамье подсудимых оказались двое ― Олли, низенькая курчавая женщина двадцати лет от роду и её девятнадцатилетний муж Стернс, высокий и широкоплечий парень. В летнее время они занимались огородами, осенью помогали заготавливать пищу, а зимой делали всё, что попросят ― были разнорабочими.

Предмет обвинения всем был ясен. Собственно, ясен он был с тех самых пор, как у Олли не получилось в очередной раз в одиночестве помыться в публичной бане и Мельса Хорн заметила её живот, о чём доложила сначала Приму, а потом дело дошло и до Харууна. Всё время до суда по городу ползли слухи, а супруги вели себя тихо. Кто-то по-доброму подтрунивал над ними, кто-то осуждал, и только некоторой части горожан было понятно, чем это грозит и каковы могут быть последствия для всего города.

– Олли Банваде и Стернс Рури, вы обвиняетесь в том, что без разрешения завели второго ребёнка, ― сказал судья. ― Защищать себя вы решили сами. Приступим к разбирательству.

Дело было щекотливым, это оказался тот момент, когда личное выходило в публичную сферу и затрагивало интересы всех жителей города. Харуун сел поудобнее на затекающей пятой точке и приготовился слушать.

Сначала выступила Анна, которая засвидетельствовала, что Олли находится на пятом месяце беременности. Олли подтвердила, что это правда.

– Это значит, что вы пренебрегли законом, регулирующим супружескую жизнь. Для напоминания всем присутствующим и ввиду исключительной важности вопроса я прошу зачитать конкретное положение, ― потребовал Трейвендес.

Авель Прим зачитал. Харуун испытал лёгкое смущение и нервозность. Закон о супружеской жизни был сложным и многоступенчатым актом, регулирующим интимную жизнь горожан вот уже сорок с чем-то лет. Его основу составлял категорический запрет на такое сношение между мужчиной и женщиной, при котором могло произойти непредвиденное зачатие. В этом был безусловный смысл: если каждая женщина начнёт рожать по ребёнку в год, то однажды кончатся все полезные ресурсы, даже если выживут не все дети. А если даже половина их выживет и вырастет, то они родят собственных детей, произойдёт демографический скачок во втором поколении, и долго ещё нехватка пищи и места будет аукаться городу. При том, что идти ― некуда, а продовольствие под строгим учётом. Это было именно то, о чём тогда предупреждала горожан Леа, и вот теперь всё равно нашлись несознательные, кто собственное удовольствие поставил превыше интересов города.

В периоды же брака допускалось сношение только между мужем иженой, чтобы не было сомнений в отцовстве. Когда город разрешал супругам завести ребёнка, они должны были приложить все усилия для этого, а когда им ещё или уже не было это разрешено, то всеми силами этого избегать. До брака и между завершением старого и вступлением в новый брак соития запрещались, для девушек запрет был очень строгим, для мужчин ― менее. В конце концов, женщины, которые постоянно или временно утратили способность к зачатию, могли принимать мужчин по своему усмотрению, даже находясь в браке.

Строгость закона компенсировалась тем, что на любые сношения, не ведущие к рождению детей, смотрели благожелательно. И вот теперь, когда у супругов были все возможности для того, чтобы избежать злополучной беременности, они так провинились!

– Вызывать в качестве свидетеля Мельсу Хорн очевидно бессмысленно, ― сказал судья. ― Ваше положение и так более чем очевидно. В качестве свидетеля обвинения вызывается Авель Прим. Что вы можете сказать о брачном состоянии обвиняемых?

– Олли Банваде и Стернс Рури вступили в брак два года назад, ― сказал Прим. ― Я лично выдал им разрешение, просмотрев их родословную на пять поколений назад.

– Кем они приходятся друг другу?

– Братом и сестрой в четвёртом поколении. Им было разрешено завести одного ребёнка, что они и сделали. У них родился Кей Банваде, по записи в родословной ― Банваде-Рури.

– Брак был расторгнут?

– Нет, не был, так как обвиняемые не заявляли о готовности вступить в следующий брак. Хотя я постановил, что следующего ребёнка Олли Банваде должна была родить от Иссе Нолы, а Стернс Рури мог на выбор вступить в брак с Мегрет Сутаф или Офелией Вереск.

– Как же, так я его и взяла после такого, ― пробормотала Офелия.

– Вопросов больше нет, ― сказал Трейвендес. ― Обвиняемые, как вы можете пояснить мотивы своего проступка?

Олли и Стернс переглянулись, Олли при этом прикрыла живот. Стернс встал.

– Ваша честь, ваше величество, горожане, ― сказал он. ― Мы не хотели. Это вышло случайно. ― Он растерянно оглянулся. ― Мы правда не хотели. Простите нас.

Это было настолько жалко, что Харуун поморщился.

– Олли Банваде, вы это подтверждаете? ― продолжал судья.

– Да, ― с испугом сказала Олли.

– Не было ли со стороны Рури какого бы то ни было насилия по отношению к вам? Не вступал ли он в сношение с вами, применяя угрозы, подкуп, шантаж, физическую силу?

– Нет! ― возмущённо воскликнула Олли. ― Ничего такого не было!

– Хорошо, ― сказал Трейвендес. ― Вы признаёте Рури отцом ребёнка?

– Признаю.

– Значит, вы также несёте ответственность за произошедшее.

Олли побледнела и поникла.

– Продолжим, ― сказал Трейвендес. ― Вам больше нечего сказать в своё оправдание?

Супруги молчали.

– Вызывается свидетель обвинения Анна Локвинес.

Анна вышла на прежнее место.

– Я прошу вас ответить, были ли в случае Рури и Банваде способы избежать этого зачатия?

– Несомненно, были, ваша честь, ― ответила Анна, не краснея. Она отвечала, как примерная ученица, хотя сама не имела практического понятия, о чём говорит: после гибели её наставника Анну берегли и никто не посмел бы даже намекнуть ей на замужество, понимая, что рождение ребёнка несёт в себе огромный риск.

– Поясните, какие именно, ― потребовал судья.

– Если супругам не разрешено заводить ребёнка, они должны либо прекратить интимную связь, либо обходиться без… без проникновения, ― заговорила Анна. ― Так как это может иметь последствия.

– Как, по-вашему, эти последствия могла предотвратить Олли Банваде?

– Жена имеет полное право не допускать к себе мужа, если имеет опасения, что зачатие состоится. Также она может настаивать на определённых видах сношения, которые не приведут нему. В исключительных случаях она имеет право звать на помощь и сопротивляться. Судя по тому, что я знаю, Олли ничего из этого не сделала.

– Хорошо, а как зачатие мог предотвратить Стернс Рури?

– Муж обязан прислушиваться ко всем пожеланиям жены, ― сказала Анна. ― Также если зачатие под запретом, он обязан не допустить… не допустить его известным образом. Он также этого не сделал.

– Подсудимые, поясните, почему вы не предприняли никаких мер?

– Я… Всё вышло случайно… И очень быстро. Я не успел. Я не думал, что так выйдет. Мы тогда увлеклись… Мы давно не были вместе, и я подумал, что успею… ― заговорил Стернс, в конце срываясь на невнятное бормотание.

– Позорище, ― себе под нос сказал Харуун. Всё было ясно, дело оставалось только за судьёй, но Харуун даже приблизительно не смог бы угадать, каков будет приговор, поэтому, когда ему предоставили слово, обошёлся дежурной фразой с просьбой проявить снисхождение. Спустя несколько минут Трейвендес вынес приговор.

– Учитывая тяжесть содеянного и учитывая некоторые известные нам демографические законы, а также наше текущее положение с некоторым перенаселением, я постановляю, что в случае, если родится девочка, город примет её, а если родится мальчик, то он будет немедленно удалён из города.

Пронёсся удивлённый вздох: жители ожидали обязательных работ или запрета на дальнейшее деторождение, но не этого. Олли зарыдала, хватаясь за живот, а Стернс понуро молчал. Пусть скажет спасибо, что его не приговорили к кастрации. Харуун слышал о таком случае, но не застал осуждённого в живых. Тот успел здорово подпортить городу жизнь, незаконно произведя на свет шестерых горожан, которые не могли вступить в брак между собой.

– Также, ― продолжал Трейвендес, ― оба супруга в назидание приговариваются к позорному бревну до конца дня, а Стернс Рури как наиболее виноватый в преступлении ― ещё и к десяти ударам кнута. Приговор привести в исполнение немедленно.

– Опять отсрочка! ― досадливо вздохнула Леа. Толпа зашевелилась, предвкушая зрелище.

Стражники тем временем уже подняли супругов со скамьи и сейчас связывали им руки за спиной. Олли рыдала, у Стернса тряслись губы.

– Пойдёшь смотреть? ― спросила Леа.

– Придётся, ― ответил Харуун безо всякого энтузиазма. Мысль о Кайре глодала его куда больше, чем наказание для провинившихся Олли и Стернса. Это всё забудется, а вот происшествие с Кайрой…

Осуждённых повели по улице к месту, где находилось позорное бревно. Оба они низко опустили головы и еле плелись, отчего стражникам приходилось то и дело подталкивать их тупыми концами копий между лопаток. Харуун последовал за всеми, но так как первыми оказались те, кто сидел на задних рядах, то они с Леа отстали.

Когда Харуун, ведя за собой свою спутницу, протолкнулся к месту совершения экзекуции, уже всё было готово. Позорное бревно находилось в конце Первой улицы и представляло собой простое бревно, укреплённое между построенными из кирпичей козлами таким образом, чтобы на него можно было усадить человека. Стернса уже посадили на него верхом и для верности связали ноги. Элтар, вспомнивший свои обязанности, принёс кнут. Олли тихо скулила в руках стражников, которые держали её поодаль так, чтобы она всё видела.

– Сама виновата! ― грубо обратилась к ней Мельса. ― Кто тебе мешал его к себе не допустить?

– Тварь ты, вот ты кто, ― сдавленно произнесла Олли, не глядя на неё. Её лицо распухло, и Харууну стало её жаль. Он ничего не мог сделать, тут решал судья, он и так просил о милосердии. В конце концов, речь шла об интересах города.

– Это ты тварь! ― выкрикнула Селеста Винс, которая сама родила только два года назад. ― Твоя дочь будет мою объедать! Да чтоб у тебя парень родился!

Олли затряслась и молча опустила голову.

– А ты тоже хорош! ― обратилась Селеста к Стернсу, который сжался, ожидая, когда его начнут бить. ― Если не можешь удержаться, что ты за мужик такой?

– Хватит! ― прикрикнул Харуун, выступая вперёд и обвиняюще указывая пальцем то на Селесту, то на Мельсу. ― Замолчите обе! Провинившихся и понесших наказание город принимает обратно! А ваши слова несут только ненависть и раздор!

Ослушаться его не посмели, обе замолчали, насупились.

– Приступайте, ― распорядился Харуун.

Кнут свистнул в воздухе и опустился на плечи Стернса. Он заорал, и на его рубашке тут же показалась кровь. Олли вскрикнула, как будто этот удар пришелся и по ней. Харуун сделал Элтару знак пороть не так усердно, кузнец понял.

– Два! Три! Четыре! ― громко считал он, посматривая на Харууна. Стернс кричал, Олли скулила, как побитая собачонка.

– Десять! ― провозгласил Элтар и обернулся к горожанам с кнутом в руке, показывая, что эта часть наказания выполнена.

Стражники подтащили Олли к бревну и усадили её верхом спиной к мужу. Ногу она поднять не могла, пришлось ей помогать. Олли всхлипывала и озиралась, глядя вокруг из-за завесы волос. Когда она села верхом, её беременный живот стал ещё более очевиден, и Харуун задумался, кого же он до поры таит в себе, будущую гражданку города или будущий труп.

Принесли ведро навоза, смешанного с водой, и Пелле, подняв его на плечо, щедро вылил его содержимое на головы осуждённым ― сначала Стернсу, потом Олли. Коричневая жижа потекла по их волосам, по плечам, пачкая зелёного и серого цвета одежду. Оба застыли, сидя неподвижно, видимо, стараясь, чтобы не попало в глаза.

– Идём, ― сказал Харуун Леа. Он хотел вернуться на суд раньше, чем туда повалят все. Он знал, что Олли и Стернс просидят так до вечера и только после захода солнца им позволят сойти с бревна и отмыться. Он полагал наказание несколько чрезмерным, но не смел спорить с судьёй.

Они с Леа устроились на прежнем месте. Судья не пошёл смотреть на исполнение приговора, а остался за столом и перебирал судебные документы. Стражники по его поручению уже вытащили на видное место перед публикой то устройство, которое послужило причиной следующего разбирательства, а на стол с краю положили второе, от которого Авель Прим старался держаться подальше.

Наконец все горожане пришли обратно от бревна позора и каждый кое-как устроился на своём месте. Некоторые продолжали обсуждать увиденное. Йен куксился, видимо, жалел Олли и Стернса. Офелия ласково гладила его по голове и шептала что-то на ухо, выражение лица у нее было озабоченным. Харуун успел удивиться, что ещё не привели подсудимую, как тут Трейвендес встал и хлопнул в ладоши. Шум немедленно затих.

– Пока вас не было, мы с Авелем немного посовещались, ― сказал он. ― И решили, что вынесем на голосование вопрос о деторождении. Пока что на детей нет квот, всё и так перекрыто, а ведь ещё должна родить многоуважаемая Джанин.

Харуун знал, что той разрешили забеременеть зимой, она и сама этого хотела, рассчитывала родить, пока ещё молода. Но, к несчастью, зимой никто не умер, и вот теперь ― превышение количества жителей…

Сама Джанин, которая, понятное дело, никуда не ходила, при упоминании своего имени вяло помахала рукой и похлопала себя по безразмерному животу.

– Мы полагаем, что зимой умрут по меньшей мере пять человек, ― продолжал судья, ― и квоты появятся. Но пока мы находимся в довольно опасном положении и не можем предсказать, насколько хорош будет нынешний урожай. Посему я предлагаю вернуться к практике удаления из города нежелательного ребёнка и распространить ее и на последующие подобные случаи.

Леа рядом с Харууном испуганно ахнула.

– Как?! ― воскликнула она.

– Очень просто, ― пояснил судья, ― плод несанкционированной беременности должен быть удалён из города, и в последующих случаях не будет делаться исключения для девочек. Разумеется, если до появления ребёнка на свет количество жителей уменьшится, то будет проявлено снисхождение.

Пронёсся шёпот. Харуун поднялся.

– Я полагаю, что мы вынесем предмет на голосование не раньше следующей недели! ― громко заявил он. ― Пока же обдумайте то, что вам предложено. Я поддерживаю уважаемый суд и предлагаю перейти к рассмотрению следующего дела.

– Дело! Дело! Следующее! Ведите мерзавку! ― послышалось со всех сторон.

И наконец привели Кайру. Такая же прямая, как палка, исхудавшая, но с горящими глазами, она шла между двух стражников. С достоинством она опустилась на скамью подсудимых.

Как по мановению руки затихли все шепотки и разговоры, и над местом суда повисла напряжённая тишина. Многие с ужасом смотрели на устройства, которые находились рядом со столом судьи.

– Рассматривается третье дело, ― произнёс Трейвендес. Он говорил негромко и вроде бы даже понизив тон, однако Харуун не сомневался, что его прекрасно слышно и на задних рядах. ― Обвиняется Кайра Рисари, швея.

Трейвендес замолчал. Он должен был говорить либо о том, в чём обвиняют Кайру, либо вызвать свидетелей, но сейчас, скорее всего, судье просто отказывала сила духа. И он отклонился от процедуры вовсе.

– Уважаемые сограждане, ― сказал Трейвендес, теряя свой официальный вид на глазах. ― Прежде чем мы приступим к рассмотрению этого дела, я должен сообщить вам о его исключительности. Сведения, которые мне известны, я нахожу ужасающими. Прошу не воспринимать его как обыденное. Итак, приступим. Предмет обвинения. Установлено,  что подсудимая Кайра Рисари систематически на протяжении последнего года, как она сама призналась, занималась… ― судья сделал паузу. ― Изобретениями.

По рядам прошёлся новый вздох: слово было пугающим.

– Изобретениями оружия, ― повторил Трейвендес. Это было ещё страшнее. ― На основании этого вы обвиняетесь в нарушении закона, установленного самими богами.

Харуун наклонился вперёд и увидел, что Кайра презрительно усмехается, скрестив руки на груди.

– Мы выслушаем показания свидетелей, ― сказал судья.

Харуун слушал вполуха, он и так был знаком с материалами дела. Сначала выступил Кэранд, стражник. Это он стал свидетелем того, как Кайра ночью тащит домой доску, чтобы затем распилить.

– Я не придал этому значения, ― сообщил стражник. Он стоял перед всеми, опираясь на копьё. ― Я только удивился, что она тащит доску поздно вечером. Почему не взять её днём? Потом я понял, что тогда пришлось бы объяснять, зачем ей доска, это бы проверили и она бы сразу попалась.

– Когда это было? ― спросил судья.

– Месяца три назад, ― ответил Кэранд. ― Или четыре. Было ещё холодно.

Прикрыв глаза, Харуун слушал заново всю историю, которая разворачивалась перед ними. Кайра потеряла осторожность, обезумев от власти, которую ей давало осознание, что она нарушает законы и приближается к большим людям. Она сумела соорудить одно устройство и прятала его у себя в постели, чтобы не нашла Анна, когда придёт с санитарной инспекцией. Но безумие гнало её дальше ― и однажды Кайру застали в сарае на Дальней улице за сооружением нового приспособления. Она пыталась прикрыть его сеном, но это было бесполезно ― за ней уже какое-то время следили, ведь так тесно живущие люди не могли не заметить странного в её поведении. Стражники откинули сено, и всё стало очевидно. В тот же день Кайра отправилась под арест. Допрашивала её сама Джанин, которая никак не могла сидеть спокойно, даже будучи уже беременной. Ещё какое-то время шло разбирательство, и вот теперь настал день, которого с трепетом ждал весь город.

Опросив свидетелей, которые давали показания о странном поведении Кайры, опросив стражников, которые арестовывали её, Трейвендес обратился к самой Кайре.

– Кайра, ― сказал он, ― улики очевидны. Показания свидетелей также говорят не в вашу пользу. Вы отказались от адвоката. Что вы можете сказать в свою защиту?

Кайра поднялась. Её надменный вид вызвал у Харууна смутное чувство тревоги: что-то подсказывало ему, что сейчас всё опять пойдёт не так.

– Ничего, ― произнесла Кайра.

– Она решила устроить из суда посмешище… ― тихо проговорил Харуун. Его голос потонул в гуле голосов. Леа молчала, сидя как каменная.

Трейвендесу пришлось похлопать рукой по столу.

– Тихо! ― сказал он. ― Поясните свои слова.

– Если защита заключается в том, что я, по вашему мнению, должна отпираться и говорить, что эти вещи сделала не я, что мне их подбросили или что я их нашла на дороге, то вы ошибаетесь, ― сказала Кайра. С её лица не сходила презрительная усмешка. ― Эти вещи придуманы и сделаны мной собственноручно с полным осознанием того, что я делаю.

Харуун почувствовал, что начинает беситься от одного вида на её лицо. Трейвендес развёл руками, обращаясь к собравшимся.

– Я полагаю, что эти слова означают полное признание Кайрой своей вины.

– Я этого не сказала, ― прервала его Кайра. ― Я сказала, что сделала эти вещи, но я не считаю свой поступок преступлением.

– Вы можете считать его чем хотите! ― рассердился Трейвендес. ― Но то, что вы говорите, свидетельствует о вашем неуважении к суду и к закону! О том, что вы не почитаете богов! Или вам неизвестно, почему введены те правила, которым мы неукоснительно следуем?

Этот вопрос был риторическим, о правилах знали все. Королева Шарлотта, которая вывезла на себе всё в первые годы ужасов и разрушений, сгорела за несколько дней, подхватив простуду или случайно выпив отравленной воды ― это не было достоверно известно. Кто-то говорил, что королева была отравлена приближёнными. После неё остался малолетний король Георг и рассыпающееся на глазах государство, которое она только-только успела восстановить в границах намного больших, чем можно было сейчас увидеть с крепостной стены.

Тут же сами собой возникли различные группировки, и на развалинах прошлого мира развязалась бойня за ресурсы, которая продолжалась несколько лет. Вот тогда и появились те четверо, которым было явлено божественное откровение. Все, кроме одной, родились ещё в старые времена и бродили по руинам, пытаясь устроить свою жизнь и помочь другим людям. Красс Юртон был начальником отряда, который защищал то, что успела сохранить королева. Он отбивал у разбойников награбленное и возвращал его людям, которые пытались заниматься земледелием на отравленной земле. Он преследовал и казнил бандитов, которые не подчинялись властям. Мелек Оджибин в те времена странствовал в поисках лучшего места, вооружённый до зубов, и брался за любую работу, если она была связана с насилием. Его жена Лейсан всюду путешествовала с ним, и не раз они давали отпор тем, кто хотел их убить. И последняя, младшая из четверых, Идгерд Висес ― несчастная девушка, которой пришлось скитаться без крыши над головой, обменивая доступ к своему телу на крохи еды.

Никто из них не был праведником, даже наоборот, но однажды они встретились у костра ночью, и эта ночь вошла в легенды. Ничто не предвещало удивительного, но именно этим четверым было явлено божественное откровение ― единственный за всю новую историю случай, когда боги обратились к людям напрямую. Боги установили законы и сообщили их Юртону, Висес и чете Оджибин, и сообщили так, что все слова навечно остались словно выжжены в их памяти. Некоторые законы были лишь подтверждением того, что люди до сих пор делали, например, очищали воду, прежде чем коснуться её. Некоторые законы были совершенно новыми.

Кайра нарушила два из них. Один гласил, что ни в коем случае нельзя совершенствовать устройства и приспособления, которыми уже обладают люди. Ведь в прошлом боги разгневались именно на это ― на то, что с помощью устройств люди пытались достичь такого же совершенства, как и боги. Второй закон говорил об оружии. Чтобы боги не решили, будто люди хотят снова на них напасть, категорически запрещалось оружие, кроме копий, мечей, ножей и луков. Были оговорены и условия ― ничто не может лететь быстрее и дальше, чем выпущенная из лука стрела или брошенное копьё.

Таким образом получилось, что Кайра, нарушая эти законы, совершила чудовищное преступление, которое грозило городу разрушениями, если бы боги заметили, что она пытается использовать новые приспособления.

Кайра помолчала, наверное, не найдясь с ответом. Харуун тоже молчал, гадая, как из его товарки по играм выросло такое чудовище. В какой момент всё пошло не так?

Трейвендес, видимо, решил, что Кайра признает поражение.

– Я полагаю, ― сказал он, ― что для окончательного установления вины нам только следует понять, каково действие этих приспособлений.

– Необязательно! Не надо! ― воскликнул кто-то. Наверное, люди испугались, что изобретения будут применены прямо сейчас. ― Нет, нет!

Трейвендес привстал.

– Никто не будет их испытывать! ― сказал он, повысив голос. ― Подсудимая, я требую от вас объяснений, для чего вы создали эти вещи?

Кайра снова встала.

– Для чего? ― переспросила она. ― Вот это ― усовершенствованный лук.

Она показала на тот предмет, который лежал у судьи на столе.

Харуун и сам догадался, что это такое. Он видел и тетиву, и изогнутую дугу лука, но только к ней зачем-то была присобачена доска и какие-то пружины.

– Чтобы стрелять из него, не нужно откидывать руку изо всех сил, достаточно завести тетиву за крючок и потом отпустить его, ― пояснила Кайра.

– В этом нет никакого смысла, ― сказала Джанин со своего места. ― Ты бы хоть посоветовалась с кем, дура.

– Тихо! ― прикрикнул судья. ― Мы не оскорбляем друг друга!

Джанин развела руками.

– В этом есть смысл, ― сказала Кайра. ― Пружина сильнее человеческих рук.

– Неправда! ― закричал Ойген, самый умелый лучник из стражников. ― Лжёшь!

– Тихо! ― снова велел судья. ― Что вы можете сказать о другой машине?

– Это для того, чтобы поднимать камни на большую высоту при строительстве, ― объяснила Кайра. ― Это ворот, как тот, который у колодца. Тут опоры. Я не успела доделать.

– Ты хочешь сказать, что захотела не руками кирпичи таскать? ― выкрикнул кто-то.

– Всегда руками таскали, ― сказала Офелия негромко. ― Ишь, выискалась, белоручка.

Слово взял Ватракс ― неожиданно для всех.

– Видя, для чего эти изобретения, ― сказал он, ― я выражаю благодарность тем, кто выследил эту мерзавку, и стражникам, которые предотвратили преступление. Кто знает, что бы она наизобретала потом?

– Без оскорблений, ― снова велел Трейвендес, но уже вяло. ― Кто может ещё что-то сказать?

Поднялась Хана, которая сидела где-то позади всех.

– Я! ― сказала она. ― Из-за таких, как Кайра, близится конец времени! Сначала она не хочет таскать камни так, как делали всегда, а потом она захочет пить неочищенную воду! Из-за этого случается невесть что, осуждённые возвращаются, когда должны были умереть, и несут всякий бред!

Харуун навострил уши. Нэм и Энни стали болтать, несмотря на запрет? Или Туркас бредил при Анне, а она рассказала кому-то по простоте душевной?

– Я пила неочищенную воду! ― громко заявила Кайра.

Все взгляды обратились к ней.

– Неправда! ― воскликнул кто-то.

– Могу выпить хоть сейчас! ― выкрикнула та. ― Клянусь памятью своих родителей!

– Этого не может быть, ― заявил Трейвендес. ― Ты бы уже давно умерла, ведь вода отравлена, пока её не очистить фильтром.

– Она была отравлена раньше, но сейчас природа сама её очистила, ― возразила Кайра. ― Ведь прошло столько лет! Когда четверо придумывали божественное откровение, конечно, воду нельзя было пить просто так… Что, хотите сказать, никто в детстве на спор не пробовал? Вот ты, Харуун?

У Харууна вспыхнули уши. Он с ужасом вспомнил тот момент, когда его застали за тем, как он на спор лизал остатки отравленной воды в ковшике, которым её черпали из ведра. Как его драли за эти несчастные уши ― страшно было вспомнить. К счастью, всё обошлось. Он думал, что просто не успел выпить достаточно яда, чтобы умереть, но Кайра почему-то считала, что вода изначально не была опасной.

Он не стал отвечать, помня, что, кажется, свидетелем того происшествия была не только одна Кайра.

– Среди нас нет самоубийц, чтобы пытаться опровергнуть или подтвердить твои слова, ― сказал судья.

Кайра едва не подпрыгнула на месте.

– Дайте мне неочищенной воды! ― потребовала она. ― Я покажу вам, что пить её не опасно!

Трейвендес замялся, и Харуун решил, что пора брать дело в свои руки.

– Это серьёзное заявление, ― сказал он, ― но я как король запрещаю тебе это делать. Если ты выпьешь нечистую воду и умрёшь, то твоя смерть будет на всех нас, а мы не убийцы. Если ты выпьешь и не умрёшь сразу, нам нужно будет ждать, пока это произойдёт, а ведь мы должны вынести тебе приговор до заката.

Кайре велели сесть на место, и она повиновалась.

– Прошу слова! ― внезапно сказал Мелле, который был одним из стражей, охранявших её. Ему позволили говорить.

– Никто из вас не заметил, что она сказала, будто божественное откровение было придумано? ― спросил он, осматривая всех. ― Мне же не могло послышаться?

– Я тоже слышал! ― раздались голоса. ― И я! И я!

– Подсудимая, вы действительно так сказали? ― уточнил Трейвендес.

– Да, я так сказала, ― подтвердила Кайра, не удивившись.

– В таком случае, я добавляю к вашему обвинению ещё и богохульство, ― сказал тот. ― Невзирая на то, что раньше это обвинение вам не предъявлялось!

Четверо, конечно, не были богами, но боги пожелали говорить с ними, и сомневаться в этом значило сомневаться в богах. Немудрено, что жители так возмутились.

– Добавляйте, ― великодушно разрешила Кайра. Харууна так и покоробило от её хамства.

– Мне останется только вынести приговор, ― подытожил судья. ― Подсудимая, вы хотите сказать последнее слово?

– Хочу, ― с охотой согласилась Кайра. Она снова поднялась, и ей это позволили.

– Горожане! ― сказала она таким тоном, будто собиралась произнести не последнее слово, а праздничную речь. ― Я прожила среди вас долгих двадцать лет. Вы воспитали меня ― и воспитали так, что я стала задумываться о том, как устроена наша жизнь и то, что нас окружает. И, открыв в себе тягу делать что-то, выходящее за рамки позволенного, я приняла это в себе.

Её слушали, затаив дыхание. Если бы по площадке пробежала кошка ― её услышали бы.

– И между законом и собой я выбрала себя, ― продолжала Кайра. ― Потому что выбрать закон ― значит подчиняться правилам, которые уже не нужны. Правилам, которые не работают. Правилам, которые придуманы нарочно, чтобы ограничить нас. Когда-то они спасали нас, но сейчас законы четверых ― клетка, клетка с открытой дверцей, надо только увидеть её!

– Богохульство! ― прошептала Офелия. Трейвендес приподнялся.

– Подсудимая, это богохульство! ― сказал он, вторя всеобщим мыслям. ― Намеренное! Наглое! Демонстративное!

– Вы все слепы! ― продолжала Кайра, не обращая на него внимания. ― Но за мной придут и другие! Дети города, я обращаюсь к вам! Вы должны изменить эти законы! Четверо случайно встретились у костра, разговорились, и кто-то из них придумал гениальную идею, чтобы объединить нас. Но она выполнила своё предназначение и больше не работает! Мои изобретения…

– Замолчи! ― велел Трейвендес, вскакивая. Кайра оттолкнула Мелле, прыгнула на скамью подсудимых, встала в полный рост.

– Никаких богов нет! ― прокричала она. ― Нет, слышите! И делайте со мной что хотите!

– Заставьте её замолчать! ― приказал Ватракс не своим голосом.

Мелле и Лиам после короткой борьбы стащили Кайру со скамьи, и Лиам заткнул ей рот, ловко вставив верёвку между зубов. Кайру силой усадили на место, и Лиам встал позади неё, натягивая верёвку. Мелле держал её за руки, быстро связывая, и не зря, Кайра вырывалась, пытаясь что-то ещё сказать, но верёвка мешала ей.

– Слово короля, ― поспешно проговорил Трейвендес.

Харуун встал.

– Я прошу суд о милосердии, ― сказал он. ― Я прошу, чтобы Кайру признали безумной и определили в больницу на лечение.

Это всё, что он мог сделать, слово короля было прошением о снисхождении, но при мысли о том, что Кайра с её речами и изобретениями останется в городе, у него кровь стыла в жилах.

– Суд выслушал ваше прошение, ― сказал Трейвендес, ни секунды не думая, ― и он отклоняет его. Кайра Рисари, принимая во внимание вашу исключительную опасность для города, вы исторгаетесь из нашего общества и больше не являетесь его полноправным членом. После заката вы будете удалены за стены. Ваши так называемые изобретения и записи о них будут уничтожены в огне в вашем присутствии. Немедленно!

Что же, Кайра была виновата сама. Вместо того, чтобы смиренно признать вину и отправиться на перевоспитание к Матушке, она наговорила такого, что в глазах горожан окончательно превратилась в чудовище. Ещё и пыталась совратить детей с их пути. Вот этого ей точно никто бы не простил.

Зачем Харуун искренне пытался вступиться за неё? Он не знал, но ему было по-настоящему жаль обезумевшую Кайру. Видимо, Трейвендесу было тоже её жаль. Иначе как объяснить, что он оставил её в городе до темноты? Вместо того, чтобы в ужасе метаться по лесу при свете дня, она найдёт быструю смерть в зубах хищников, которые бодрствуют по ночам и в поисках пищи подходят к самым воротам.

Толпа раздалась, освобождая место для костра. Кто-то побежал за сеном и дровами. Тем временем Лиам схватил Кайру, по-прежнему удерживая её за верёвку, растягивающую ей губы, и заставил подняться. Ничего не требовалось объявлять, все и так знали, что делать.

– Я отрекаюсь от тебя! ― первым сказал Мелле. Он стоял ближе всех. К Кайре подошла Алексис.

– Я отрекаюсь от тебя! ― повторила она. Вслед за ней потянулись остальные. Кайра бешено вращала глазами, что-то мычала и то и дело дёргала связанными руками.

– Пойдём, ― сказал Харуун Леа, и она поднялась, как будто не понимая, куда её зовут.

Харуун подождал своей очереди и остановился перед Кайрой. Её лицо было искажено злостью, но глаза смотрели с тоской. Из растянутого верёвкой рта текли слюни.

– Как ты могла? ― тихо спросил Харуун. И громко добавил: ― Я отрекаюсь от тебя!

Разожгли костёр. Леа встала рядом с Харууном, чтобы смотреть. Он понял, что не помнит, произнесла ли Леа слова отречения вместе с остальными, но сейчас это было неважно. Огонь охватил сначала приспособление для поднятия грузов. Когда он разгорелся как следует, Алексис опустила в костер приспособление для запуска стрел. Последними в огонь полетели разрозненные листы ― записи Кайры, её расчёты и рисунки.

Харуун думал, что преступница будет кричать и извиваться во время уничтожения её вещей, но теперь Кайра стояла неподвижно и не отрывала взгляда от огня.

Когда дерево прогорело настолько, что изобретения потеряли возможность быть использованными, Кайру тихо увели стражники. Должно быть, до вечера её запрут в башне.

Зрелище закончилось. Некоторые ещё смотрели, как горят вещи Кайры, но это было менее интересно. Леа отвечала на вопросы о том, когда будет разделено имущество осуждённой, и то и дело забывала слова. Сережки в ее ушах мелко тряслись.

Харуун вышел из толпы и какое-то время бродил по городу туда-сюда, гадая, внесли ли слова Кайры сомнения в души горожан. Но как было это понять? Навстречу ему попались Алексис и Летти, обе с копьями. Они как будто патрулировали улицу, но при том ни на кого не смотрели.

Ещё ничего не улеглось. Сумбурный день с самого утра пошел кувырком, и сейчас это было очевидно. Кто смог и успел, тот пообедал. Проголодавшийся Харуун пошёл к дому мясника. Во дворе кипел котёл, супом распоряжался новоиспечённый ученик, Аслан. Он разливал его для желающих и отмечал в специальной тетради, кто сколько взял. От него так и веяло гордостью.

Харуун взял себе миску супа, и, присев на какой-то ящик, съел его, не поняв даже, какое в нём было мясо ― куриное, свиное или крысиное. Суд вымотал его; Кайра стояла перед глазами. Впервые за всё время своего правления Харуун почувствовал, как несуществующий трон скрипит под ним, грозя рухнуть. Королей не выбирают, но что если… Эти мысли пугали его. Он был одним из горожан, он не задирал нос и не чурался работы, но почему у него такое чувство, что всё рушится, разъезжается в стороны, как плохо сколоченные леса, с каких год назад свалился Ами Уэст?

Что может быть плохого? Горожане поскандалят и займутся своими делами, Кайру сожрут в лесу этой ночью, и всё устаканится. Потом будет осень, День обмена вещей, потом зима, к которой нужно готовиться как следует… Кто будет устраивать бунт зимой? Кто зимой уйдёт из города, если только не выгонят?

Голова шла кругом. Харуун знал, что в старое время королей свергали, но маленькие люди не безумцы, кто будет свергать лидера?

Он вымыл миску в специально предназначавшемся для этого ведре и вернул её хозяину.

Куда пойти сейчас? Делать уже ничего не хочется, все планы порушены… Мимо него по улице промчалась Викки, которая с уверенностью куда-то спешила. Он задела Харууна плечом, но даже не обернулась. Он осмотрелся и последовал в ту же сторону.

Вики спряталась за забором перед домом Маргериты Вульф, и её макушка едва виднелась за обвивавшим его диким виноградом. Харуун подошёл поближе и притворился, что рассматривает его.

– Что тебе? ― тихо спросил он.

– Джанин просит прийти, ― прошептала Викки. ― Не сейчас, ближе к вечеру, часу в девятом.

– Понял.

Девчонка шмыгнула носом.

– На новоселье к Шуше пойдёшь? ― спросила она.

– А уже пора?

– Пора. Она вот-вот переедет. Пошли вместе?

– Только домой забегу.

В первый раз за день Харуун взбежал по лестнице, отворил дверь дома и заметался по комнате. Что же подарить? Он осмотрел чайник ― нет, не подойдет, самому пригодится. Он рванул ящик стола. Точно!

И Харуун сбежал вниз, прижимая к груди стопку бумаги.

– Это? ― удивилась Викки, которая ждала его внизу.

– Что же еще подарить ученице летописца?

Вики держала кусок некрашеной ткани, стараясь, чтобы край не сполз на землю.

– А это мне мама подарила, ― похвасталась она. ― Добыла за излишек муки.

Она осеклась, закашлялась, посмотрела в сторону с нарочитым интересом. Харуун мысленно отметил себе спросить у Леа, откуда у матери Викки излишек муки, кто из ткачей его принял и имел ли на то право.

– Угу, ― сказал Харуун, притворяясь, что не заметил того, что она сказала.

Не торопясь, но и не медля, они добрались до нового жилища Шуши и поднялись на второй этаж. Открылась дверь, и навстречу им стал спускаться Тензиф Исте, который что-то бормотал. Викки и Харуун пропустили его и вошли сами.

Шуша, конечно, ещё не обустроилась. Сейчас, едва не лопаясь от гордости, она как раз разворачивала мешок, который принесла с собой. В мешке были кучей свалены штаны, рубашки, пара мисок, ложка, одеяло. Удивительно, как она это всё тащила.

– Доброй воды! ― сказала она и радостно ощерилась. ― Ещё ничего не приготовила, уж не обессудьте.

– Ничего и не надо, ― отказался Харуун. ― Это мы к тебе с подарками.

Шуша выпрямилась и встала, заложив руки за спину. Это был её день, и она была намерена насладиться им сполна. Харуун подтолкнул Викки в спину, показывая, чтобы она говорила первой.

– Дорогая Шуша! ― сказала Викки, протягивая Шуше кусок ткани. ― Поздравляю тебя с новосельем и со становлением полноправной горожанкой!

Сама Викки съехала от матери немногим раньше, и ей Харуун подарил пряжку на пояс, которая и сейчас была на ней.

С благодарностью Шуша приняла отрез ткани и обняла Викки.

– Спасибо, спасибо, спасибо! ― сказала она, махом развернула ткань, накинула на плечи, край упал на пол, и Шуша повертелась вокруг своей оси, любуясь. ― Какая красота!

– И от меня прими подарок, ― сказал Харуун. ― Вот тебе для дальнейшей учёбы и работы.

Шуша взвизгнула от радости и схватила пачку бумаги так, будто никогда её не видела.

– У меня будет своя бумага! ― закричала она. ― Моя собственная! Целых… десять… двадцать? Двадцать пять листов?! Да тут же целую летопись написать можно!

Она смотрела на него, запрокинув покрасневшее лицо, и Харуун невольно улыбнулся в ответ.

– Пользуйся на здоровье, ― сказал он. ― По осени будут готовить новую бумагу, тебе теперь перепадёт ещё, и на законных основаниях.

Шуша осмотрела их, сияя, и стало понятно, что ситуацию надо как-то двинуть дальше.

– Кхм, ― сказал Харуун. ― Викки, не могла бы ты нас оставить? Мне кажется, я должен дать новоиспечённой гражданке кое-какие наставления.

– Мне ты их не давал, ― подозрительно нахмурилась Викки.

– Конечно, нет. Ты и так всё знаешь. А Шуша… ― Харуун перевёл на девочку задумчивый взгляд. ― А Шуша ― это Шуша!

Викки не стала спорить и откланялась. Харуун проверил, что она действительно ушла, а не подслушивает под дверью.

– Спасибо, что помогла, ― сказал он Шуше.

– Не за что, ― откликнулась она. ― проще простого, как будто не я лучше всех лазаю по крышам? А что за дела такие были?

Харуун предупреждающе поднял вверх указательный палец.

– Это дела города, и если я тебя не посвящаю, значит, так и надо.

Шуша сощурилась.

– У тебя тёрки с Джанин, да? ― спросила она.

– Держи язык за зубами, ― предупредил Харуун. ― Это дела города на самом верху.

– Это как-то связано с Туркасом? Ага! Я вижу! Значит, связано?

Харуун не успел ответить, по лестнице застучали шаги.

– Никому ни слова! ― шёпотом предупредил он.

– Ох, как тяжело к тебе добираться! ― простонал Авель Прим, открывая дверь. ― Ну, покажи своё жилье! О, и Харуун здесь!

– Учитель! ― радостно воскликнула Шуша и захлопотала, подставляя Приму стул. ― Смотрите, чего мне надарили!

– Хорошо, хорошо, ― проговорил Прим, рассматривая дары. ― И чайник есть? Как прекрасно. Из ткани рубашку шить будешь или штаны? А это что? Бумага! От кого же?

– От меня, ― сказал Харуун. ― Ладно, я поздравил уже, пойду.

– Подожди меня там, ладно? ― попросил Прим. И этот хотел что-то ему сказать!

Харуун некоторое время поболтался внизу, пиная камешки. О чём ни думай ― об урожае, о новых горожанах, о том, что надо зайти и взять несколько яиц ― всё равно мысли сворачивали на Кайру.

Может, пойти посмотреть на неё в последний раз? Или попросить прощения за то, что город оказался несправедлив? Но в чём тут могла быть несправедливость? Кайра совершила ужасный поступок, и если бы боги разгневались, то мало бы жителям не показалось! Придуманные боги! Это надо же так сказать!

Алексис и Летти снова прошли мимо, одинаково держа копья, закинутые на плечо. Летти грызла мочёное яблоко. Харуун догнал их, окликнул.

– Вы не знаете, куда повели Кайру? ― спросил он.

Летти перестала грызть яблоко, они с Алексис обменялись напряжёнными взглядами.

– Зачем она тебе? ― спросила Алексис.

– Я хотел… ― начал Харуун и замялся. Он вздохнул и нашел в себе силы признаться: ― Я хотел с ней поговорить… напоследок.

– Не стоит, ― предостерегла Летти. ― Она больше не часть города. Тебе не нужно с ней говорить.

– Знаю, ― повинился Харуун. ― Но всё ещё думаю…

– Не надо, ― сказала Алексис. ― Мы всё сделали правильно.

– Так где она?

– В доме стражей, ― с неохотой ответила Летти и предупредила: ― Не ходи туда.

Они ушли, оглядываясь на него с тревогой.

Харуун и сам уже понимал, что идея поговорить с Кайрой ничего не даст ни ему, ни ей. Её нужно просто спокойно отпустить. Тем более что жить ей оставалось немного: солнце уже склонялось к западу.

Из дома Шуши вышел Прим, и Харуун помог старику спуститься. Они зашагали по улице.

– Пойдём ко мне, ― сказал Прим коротко. ― Что покажу.

Они добрели, вошли в калитку, и Прим провёл Харууна в свой дом, который больше всего был похож на кабинет. Не было здесь видно банок с припасами, не было видно кастрюль и сковородок, зато шкаф почти полностью занимали свитки и книги в деревянных обложках, а на стене было тщательно выцарапано генеалогическое древо.

– Не рассматривай, ― отмахнулся Прим, ― всё уже устарело, а все не помещаются. Много нас стало, много….

Он, кряхтя, сел за стол и предложил Харууну место рядом.

– Вот о чём я хотел поговорить, ― сказал он. Его серые глаза с покрасневшими веками блестели под кустистыми бровями встревоженно. ― Я слышал, ты сегодня убил рысь.

– Так и было, ― подтвердил Харуун. ― Но мне помогали.

– Неважно, ― отмахнулся Прим. ― Ты дрался с диким зверем. Рысь тебя ранила?

– Даже не поцарапала. К чему вы это?

– К тому, что в следующий раз тебе может так не повезти, король, ― сказал Прим и добавил после паузы: ― Ты должен жениться, город это одобрит. И завести ребёнка. Я обещал твоей матери, что буду о тебе заботиться, но моих сил нет больше это видеть. Ты суёшься к диким зверям и бегаешь по бабам. Ходил к Селесте, ходил к Джанин…

– Когда было можно, ― вставил Харуун.

– Я и не говорю, что это запрещено, ― ответил Прим. ― Но чем бегать к чужой беременной жене, лучше обзавестись своей и девять месяцев не знать горя, правильно я говорю?

– Не упирай на это, ― поморщился Харуун. ― Ты о моём здоровье заботишься, что ли?

– Я о городе забочусь. Умрёшь ― нового короля или королевы уже не будет. Подумай, о чём я говорю, женись.

– Так ведь нет больше квот на детей до следующего лета, ― напомнил Харуун.

– Для тебя ― всегда найдётся, ― сказал Прим,открыл стол и начал в нём рыться.

– Это что же ― я исключение?

– В некоторых вещах король может быть исключением. Вот!

Прим достал толстую тетрадь, в которой новые листы были подшиты по мере того, как заканчивались старые, и стал листать её. ― Тебе можно породниться с Алексис или Тимат, например. Если хочешь постарше, то с Офелией. У неё уже двое здоровых детей. У Мельсы один, вот насчёт Ласьи не могу сказать, рискованное дело, кто знает, сможет ли она забеременеть и родить, а то только время потратим.

Харуун взял тетрадь и уставился в неё.

– Ты их самих спрашивал?

– Нет ещё, я к тебе сначала. Это же ты у нас упёртый.

– Я не упёртый, ― равнодушно сказал Харуун и посмотрел на стену. ― Даже не знаю…

– Ты с ума сошел? Что значит ― не знаю! Бобылём помрёшь? Скоро народ интересоваться станет, почему это венценосного ребёнка всё ещё нет, хотя король здоров.

– Кто поинтересуется, тому я зубы пересчитаю, ― обещал Харуун. ― Что насчёт девиц помоложе? Анны? Леа? Бет?

– Про Анну ты сам знаешь, её трогать никто не посмеет, пока она мальчонку не выучила, а это лет пять, как минимум, ― замахал руками Прим. ― Леа? Что, нравится тебе Леа? Сейчас посмотрим, почему я ее тебе не предлагал…

Прим отнял тетрадь и стал листать.

– Что ты меня с толку сбиваешь?! ― рассердился он. ― Сам знаешь, что она тебе троюродная сестра, какая женитьба? И Бет эта… Палка худосочная и опять тебе в родстве. У неё мать ребёнка три раза скидывала, вот что у них там. Кто её возьмёт-то? Так и будет прясть одна, только на учеников и надежда. Алексис, Тимат и Офелия.

– Не хочу Офелию, ― отказался Харуун. ― Я бы Джанин подождал.

– Что? Какое ещё ждать? Пока она не выкормит, ей никто снова беременеть не разрешит! Два года, а то и больше! Ты с ума сошел! А сдохнуть ты можешь уже завтра!

Харууна покоробили его слова, и он скривился.

– Думай что несешь, ― сказал он. ― Такое чувство, что меня убить хотят, вот и смотрят, как бы с кем свести поскорее.

Прим замер.

– Вот почему ты не женишься? ― тихо спросил он и оглянулся на окно, как будто боясь, что за ним может быть кто-то, кто подслушает их. Харуун встал, выглянул, проверил ― и закрыл ставни. В комнате стало мрачно. Он в полумраке дошёл до стула.

– У тебя есть подозрения? ― спросил Прим совсем другим тоном.

– Нет никаких подозрений.

– Но почему-то ты это сказал?

– Ты что, не видишь, как всё рушится?! ― рассвирепел Харуун. ― Никто не чтит законы! Сначала Туркас, потом Кайра, ещё эти все… по мелочи… А ведь с мелочей всё и начинается! С яркой рубашки! Ты думаешь, что я не боюсь гнева богов?

– Мы все его боимся, ― успокаивающе сказал Прим.

– Джанин хотела как лучше, ― пробормотал Харуун, ― а что из этого выйдет…

– Что? ― не понял Прим.

– Ничего, ― вздохнул Харуун. ― Забудь.

Прим немного помолчал.

– Я тебе вот что скажу. А сам ты законы чтишь? Или там, где речь идёт о твоём удобстве, предпочитаешь на них глаза закрыть? Кто пил воду нефильтрованную? Кого за это в детстве за уши драли? Не помнишь? На суде-то отмолчался. А вот Кайра помнила, недаром вы вместе росли. И кто к тебе по ночам ходит, рассказать не хочешь?

Харуун вздрогнул.

– Кто ещё знает? ― спросил он.

– Не бойся, старик Авель вас не выдаст, ― усмехнулся Прим. ― И что будешь делать с таким раскладом? Как будешь голосовать, когда Трейвендес на следующей неделе объявит голосование?  Молчишь?

– Если никто законы не соблюдает, ― сказал Харуун, ― то надо их менять.

– Ну иди, заори об этом на площади и увидишь, что будет. Это таким, как Кайра, это позволено, а тебе нет.

– Зачем она изобретала свои штуки? Она могла навлечь на нас гнев богов, ― произнёс Харуун и сам услышал беспомощность в своем голосе.

– А кто знает, есть ли те боги?

Харуун отшатнулся.

– Ты безумец! ― воскликнул он. ― Ты безумен, старик!

Он поднялся, у двери остановился.

– Только не говори, что ты Кайру и научил этой ереси! ― обвиняюще прошипел он.

– Не я, ― спокойно ответил Прим. ― Не я.

Харуун выбежал прочь, не раздумывая.

Слова старого летописца что-то глубоко затронули в его сердце. Бесцельно Харуун отправился к себе, но дома не сиделось. Он взял ведёрко, вылил остаток воды в фильтр и отправился за свежей водой. К его досаде, он опоздал и пришлось занять длинную очередь. Уже был час, когда горожане, кое-как покончив с дневными хлопотами, заботились о завтрашнем дне и шли набирать воду, чтобы завтра наполнить ею фляги, чтобы завтра ею умыться, напоить детей, сварить суп, если будет позволено.

Харуун занял очередь за Келтесом Пирсом, и тут же сзади со своим ведёрком пристроилась Офелия.

– Ишь ты, ― сказала она, ― который раз пересекаемся.

– Ага, ― ответил Харуун. У него не было желания разговаривать, и он отметил, что не у него одного. Обычно очередь за водой была местом для того, чтобы почесать языком, но сейчас горожане молчали, словно придавленные всеми событиями, которые произошли за день. Харуун выглянул из-за спины стоящих впереди, вытянул шею и бросил взгляд туда, где поодаль от колодца стояло позорное бревно.

Олли и Стернс сидели там, куда же им было деться? Две стражницы охраняли их, поникших, опирающихся спинами друг на друга, и даже с такого расстояния Харуун увидел вьющийся над ними рой мух.

Он встал прямо и больше не смотрел в ту сторону.

– А каково сейчас там ей! ― донеслись до его уха слова, опасливо сказанные вполголоса, и он вздрогнул, поняв, что это какая-то горожанка не сдержалась, говоря своей соседке о Кайре.

Действительно, каково ей сейчас? И каково будет потом, одной в лесу, где даже на вооружённую похоронную процессию уже через два часа напала голодная рысь? Но выжил же Туркас, как-то же выжил Туркас?

Харуун ломал голову над этой загадкой и не мог её разрешить. Где Туркас прятался, что его не достали зубы и когти? Что он ел? И если бы он просто сидел на одном месте! Так нет же, он путешествовал, он добрался до моря, до которого, по слухам, неделю нужно было пробираться через лес!

А что если он солгал или просто думал, что говорит правду, а сам был во власти галлюцинаций? Харууна прошиб холодный пот. Куда спрячется человек, стремясь спастись от хищников? Залезет на дерево? Но рыси тоже лазают по деревьям. А вот куда они не сунутся, так это под землю.

Под лесом идут тоннели, которые были построены ещё богами. Охотники докладывали даже, что периодически в тоннелях встречаются завалы, причём очевидно, что обвалился потолок какого-то большого сооружения. Зачем древние жили в подземных дворцах, было маленьким людям неведомо, но охотники предполагали, что из каждого такого сооружения был выход на поверхность. Кажется даже, они составляли схему, но эта информация принадлежала к профессиональной тайне и потому Харуун никогда её не видел.

Это всё объясняло. Паникующий Туркас добрался до такого входа или просто провалился под землю ― и решил остаться там жить. Угрожали ему разве что крысы, но и тем было чем заняться, кроме как им. Вот почему Туркас был настолько грязен ― в тоннелях текли ручьи, но этого было недостаточно, чтобы помыться, а выходить наверх во время дождя он не рисковал. Вот чем всё объяснялось. Если бы он догадался об этом раньше, то Туркас был бы жив.

Впрочем, как ни крути, это только осложнило бы ситуацию. Как было доказать, что он галлюцинирует? Что было с ним делать, когда он поправился бы? Принимать в городе убийцу? Туркас был горяч и подрался, не думая о последствиях, ударил слишком сильно. Кого бы он ударил ещё? Как ни крути, его смерть избавляла от многих проблем. Только что мешало ему тихо сдохнуть в лесу? Воля богов?! Это благодаря этой воле он взбаламутил всех? Теперь решат, что выжить можно или что старые законы не так однозначны и можно по-разному их трактовать. Запретить разговоры о законах? Ввести наказание за обсуждение решений суда и короля? За обсуждение прошлого в неподобающем ключе?

И ради всего святого, что он ел?!

Харуун очнулся, когда Офелия сильно толкнула его в плечо.

– А ты что скажешь? ― грубо спросила она. ― Что молчишь?

Харуун вынырнул из своих невесёлых мыслей и обнаружил, что случайно брошенная кем-то фраза уже спровоцировала нешуточный спор.

– Поясните! ― потребовал он, пытаясь сделать так, чтобы никто не понял, что он не слушал.

– Я говорю, что Кайру можно и пожалеть было, ― сказала Мельса. ― А Пелле говорит, что убить на месте.

Харуун рассвирепел тут же, мгновенно.

– Ах так! ― закричал он, сам нарушая правила поведения на улице. ― Глупая ты баба! Пожалеть! Олли ты, значит, не пожалела, а Кайру давайте пожалеем и вернём! Чтобы она тут нам ещё чего-то наизобретала? Чтобы на нас опять обрушился гнев богов? Если мы расплодимся, и нам жрать нечего станет, так это только наши проблемы. А пытаться бросить камень в небо ― это что? Это не богохульство? Это не объявление войны? А какие камни в ответ полетят, не думаешь?

Очередь, распавшаяся было, когда он заговорил, примолкла.

– Есть Трейвендес, и что он скажет ― то будет исполнено! ― горячо проговорил Харуун. ― Но есть и другие судьи! И наша задача ― согласовывать земные приговоры с их небесными пожеланиями!

Вперёд вышла Анна, которая трогательно держала обеими руками своё ведёрко.

– Харуун, ― сказала она, и все замерли, слушая, что она скажет. ― Но ведь боги очень давно не подавали никаких знаков! И законы написаны очень давно. Откуда мы знаем, не изменились ли их желания?

Вот почему всё рушилось ― потому что крепкая узда ослабла. Харуун и сам это чувствовал, но здесь одной только его власти не хватало. Как сдержать то, что трещит по швам?

В мгновение он решился на авантюру. Если он неправ, боги покарают его. А может, и нет.

– У меня нет другого выхода, ― горько сказал Харуун.

Он шмякнул об землю своё ведро, прошёл несколько шагов в сторону и бухнулся на колени, молитвенно сложив руки и глядя в ясное летнее небо, тронутое тёплыми вечерними красками.

– О боги! ― завопил он во всю глотку, чтобы его зов уж точно дошёл до небес. ― О боги, взгляните, я взываю к вам, милостивые и великие!

Он не видел сограждан, но слышал их изумлённые, испуганные вздохи.

– Что ты делаешь… ― прошептал кто-то, но никто не посмел ему мешать.

– Я умоляю вас, о боги, дайте нам знак! ― взывал Харуун. ― Направьте нас! Укажите, чего вы желаете! Правильно ли мы поступаем? В нас нет разума и величия, так ведите нас! Это я, король Харуун, умоляю вас, валяясь в пыли!

Первой на колени опустилась Анна, потом Офелия, потом Мельса, Келтес, Остен…

Никто не посмел возвысить голос, и богов умоляли нестройным шёпотом.

Краем глаза Харуун посматривал на произведённый эффект. Боги наверняка смолчат, но ведь что-то обязательно произойдёт, и именно это можно будет назвать знаком. Все они будут ждать его, внимательно всматриваясь в окружающее. И найдут этот знак. А дальше его можно будет трактовать.

Втайне Харуун допускал мысль, что знак будет настоящим вроде внезапного грома с небес, и тогда бы он первый упал в пыль ничком, боясь наказания за дерзость, но небеса были молчаливы и пусты. Прошла минута, другая.

– Мы будем ждать вашего знака, о боги, ― сказал Харуун и поднялся.

После внезапного религиозного порыва все чувствовали себя неловко. Сходились, пряча глаза, и набирали воду, ни на кого не глядя, отмечались в книге. Постепенно очередь дошла и до Харууна, он взял себе меру воды, хотя не знал, что будет с ней делать, и побрёл к себе.

Порыв вымотал его, мысли теснились в голове, ходили по кругу. Права ли была Кайра, предположив, что законы были написаны людьми и для людей, а не угаданы, не явлены в божественном откровении? Он представил себе развалины города, ещё не скрытые бесконечным лесом, и Великих четверых, которые сидели у костра, совещаясь. Тех великих, которые были детьми, когда камни летели на город. Они хотели повторения? Нет. Они хотели, чтобы человеческий род жил дальше. Как ― неважно, главным было выжить. И если боги разгневались на то, что люди хотели достичь небес с помощью своей магии и изобретений, была логика в том, чтобы уничтожить то, что осталось, и запретить изобретать. Ничто не должно лететь со скоростью большей, чем стрела, пущенная из лука. Стрела ― залог выживания, камнеметательная машина ― предвестник войны и колыбель для новых машин. Усовершенствованный лук не нужен, если можно обойтись старым. Окажись Харуун на месте кого-то из четвёрки, он и сам думал бы так же.

Они оставили только то, что было необходимо для выживания. Знания статистики, знания о наследственности, знания о пахоте, огородничестве, охоте. Как прясть, дубить кожу, завещали очищать воду, потому что в их времена она была отравлена… В их времена, а сейчас?

Но присутствовали ли боги у того костра, возле которого решалась судьба маленьких людей? Город был основан позже, а тогда охотники, странники и собиратели бродили по развалинам того, что осталось от жилищ больших людей, и убивали друг друга, отнимали еду. Четверо принесли мир, установив законы, и этот мир продержался столько лет…

Дома не сиделось, и Харуун вышел снова. Во дворе Йен гонял курицу прутиком. Курица квохтала и бегала, уже порядком уставшая.

– Не зарезали? ― безразлично спросил Харуун.

– Столько всего случилось, мама решила на завтра отложить, ― сказал Йен. И крикнул уже в спину: ― Заходи, если что, поделимся!

Харуун только отмахнулся, он не чувствовал голода. Он снова прошелся по улице, дошел до больницы, но заходить не стал. Постояв возле, он обогнул соседний с ней дом. Тут дома плотно прилегали друг к другу, никаких заборов не было, и Харуун беспрепятственно проник в узкий проход между ними. Кошачий дом остался в стороне, и Харуун двинулся дальше. Ему не приходилось перелезать через заборы, напротив, в путанице задних дворов, поленниц и грядок он выбирал самый простой, прямой и беспрепятственный путь, не пытаясь припомнить, куда он приведёт, и всё же внутренне обмирая.

Наконец он уткнулся в заборчик, за которым жадно тянулись к солнцу какие-то сладко пахнущие цветы. Харуун пошарил по забору, толкнул его, и часть поддалась. Она была просто прислонена к остальному забору, даже не привязана.

Он вошёл, закрыл проход за собой и обогнул дом.

На крыльце дома сидела Джанин. Она отдыхала, подставляя лицо последним лучам солнца, которое опускалось за городскую стену. Копьё стояло рядом с ней.

– Доброй воды, ― сказала Джанин, увидев Харууна. ― Ты рано. Я хотела…

– Зайди в дом, ― приказал Харуун. Джанин непонимающе смотрела на него. Он подошёл к ней и поднял едва ли не силой, Джанин слабо вскрикнула, и они оба замерли, опасаясь, как бы не привлечь внимания. Но на грядках посередине улицы копалась Малика, неподалёку кормил кур Тейе, и никто из них ничего не заметил.

Харуун втолкнул Джанин в дом, плотно закрыл за собой дверь.

Они так и стояли у закрытой двери, глядя друг на друга. Джанин тяжело дышала.

– Зачем? ― спросил Харуун.

Джанин не было смысла отпираться, по его виду и так было понятно, что он всё знает. Но она всё же начала.

– Что ― зачем? ― спросила она.

– Зачем ты убила Туркаса?

Лицо Джанин исказилось в гневе. Она была напугана, но гнев оказался сильнее.

– А ты бы его не убил?! ― сдавленно проговорила она.

– Нет, ― ответил Харуун спокойно. ― Или убил бы, но иначе. А ты дождалась, пока все пойдут смотреть на учеников, пошла в больницу дворами, дала Туркасу яд… В том состоянии он принял бы что угодно от кого угодно. А ты была его женой.

– Замолчи! ― прошипела Джанин. ― Я отреклась от него, и я ему не жена! Я его знать не знаю!

– А вот это, ― Харуун показал на её живот, ― всё равно останется с тобой. Или это не его ребёнок?

– Чего ты хочешь? ― спросила она, готовая защищаться. Сейчас страх, который она сдерживала весь день, побеждал, и из грозной начальницы стражи она на глазах превращалась в растрёпанную напуганную женщину.

– Не бойся, ― сказал Харуун. ― Твою вину доказать нельзя. Если только сама не решишь признаться. Я задам тебе другой вопрос: это твоя собственная воля побудила тебя убить его и скрыть следы преступления?

Джанин посмотрела на него непонимающе.

– Конечно, моя. Чья же ещё? Или ты хочешь сказать, что мне кто-то велел это сделать? Кто же?

– Откуда я знаю? Трейвендес? Прим? Боги?

– Боги? Прим? Харуун, с тобой всё в порядке?

– То есть, ты не слышала гласа с небес и ничего такого не было?

Джанин отступила. Она смотрела на него с жалостью, беспокойством и непреходящим испугом. Но Харуун знал, что не обидит её, а она этого не могла знать. И он мстительно не хотел заверять её ни в чём.

– Тебе нужно отдохнуть, ― сказала она, стараясь, чтобы голос был твёрдым. ― Я не шучу. Ты сам на себя не похож.

– Я спрашиваю тебя: ты исполняла волю богов, свою собственную или думаешь, что свою собственную, но на самом деле это была воля богов?

Джанин отступила от него ещё.

– Харуун, я не знаю… Что ты такое говоришь? Как можно не понять, что тобой управляют? Почему ты думаешь, что глас с небес слышала только я? Он же должен быть громким!

Харуун молчал.

Джанин поборола страх, наверное, вспомнила, что раньше могла свалить с ног одним ударом, подступила к нему, взяла за рукав.

– Послушай, тебе нужно отдохнуть. Иди домой, ты зря меня пугаешь. Я не признаюсь в убийстве.

– Тебя никто бы не осудил, ― устало сказал Харуун. ― Твоё брюхо ― твоё спасение. Отнять мать у законного ребёнка не стали бы. И если вдруг кто-то тебя обвинит, говори, что исполняла волю богов и имела божественное откровение. Яд, если остался, выброси или закопай. Знать не хочу, откуда ты его взяла.

Он вышел и хлопнул дверью.

Солнце садилось быстро. Харуун мог бы пойти к воротам смотреть, как Кайру выталкивают за ворота, но он подумал, что нужно будет преодолеть целых две улицы, и не пошёл. Он отправился домой, намереваясь не выходить оттуда до утра.

Дома он снял жилетку и принялся за наведение порядка. Он закрыл ставни, зажёг плошку с жиром и при её тусклом свете подмёл пол, а мусор бросил в печь. Он вымыл сковороду в ведре с водой, предназначенной для хозяйственных нужд, вымыл руки, умылся и сел за стол.

Пальцы его подрагивали от усталости, ноги гудели, голову словно сдавливало. Это был очень тяжёлый день, и теперь, добравшись до его окончания, Харуун не мог даже испытывать радость. Он вспомнил, что так и не раздобыл яиц. Можно приготовить ужин из того, что есть, но для этого нужно встать…

Кайра скоро будет мертва. А вот он всё ещё жив, и завтра обязан будет встать и снова приниматься за дела, как и все остальные, и даже больше. Он собирался перед сном зашить запасную рубашку, которую порвал позавчера, когда таскал кирпичи для ремонта одного из домов, но, посмотрев на свои трясущиеся пальцы, понял, что не сможет этого сделать.

Он сидел так долго. Ставни были закрыты, но Харуун знал, что снаружи уже темно. Где-то за стеной города подходила к концу жизнь Кайры Рисари.

Следовало просто лечь спать, но вдруг какой-то посторонний звук насторожил его, и Харуун открыл глаза. Заскрипели ступеньки, в дверь кто-то осторожно поскрёбся.

Стараясь не шуметь, Харуун подошёл.

– Кто? ― тихо спросил он.

– Это я! ― ответил ему шёпот из-за двери, и он открыл.

Леа проскользнула в комнату, сняла с головы шарф-обмотку и огляделась. В одной руке она несла его выстиранную рубашку, в другой ― какой-то узелок.

– У тебя опять ничего нет? ― осуждающе спросила она. ― Почему я должна обо всём заботиться?

Она протянула узелок Харууну.

– Перекуси, ― сказала она, ― тут хлеб, яйцо и остатки подливки.

Харуун развернул узелок. В нём лежали два куска хлеба, между которыми была намазана подливка и раскрошено яйцо, сваренное вкрутую.

– Я без тебя есть не стану, ― воспротивился он. ― Бери кусок. И больше не носи мне последнее.

Они поели, разделив скудный ужин и запив его процеженной и вскипячённой водой.

– Как думаешь, ― сказала Леа, ― вправду ли нефильтрованную воду можно пить и не умереть?

– Попробуй, ― фыркнул Харуун и задумался. ― Если Туркас пил воду и выжил, может, так можно.

– Недолгое время, ― заметила Леа. ― Лучше не рисковать.

– Но о послаблении ты всё же думала?

– Любое изменение в законах должно быть тщательно взвешено и вынесено на голосование, ― твёрдо сказала Леа.

– Я с тобой согласен. Что думаешь по поводу предложения Трейвендеса?

Леа изменилась в лице и медленно опустила руку с недоеденным куском хлеба.

– Я не знаю, ― сказала она. ― Наше хозяйство выдержит прибавление как минимум десяти человек. По расчётам, лишних сейчас будет четверо, но ты знаешь, что зимой точно кто-то умрёт, а поэтому убивать ребёнка…

– Леа, это нарушение законов, ― напомнил Харуун. ― Не за это ли мы бьёмся? Чтобы закон соблюдали и чтобы он был един для всех. Мне предлагают сделать исключение, ― без перехода сообщил он.

– Исключение? Какого рода?

– Мне предлагают жениться и завести наследника. Как можно скорее.

– Прим? Я говорила тебе! Утром я то же самое тебе говорила!

– Ты не имела в виду прямо сейчас, а он имел.

– Вот как, ― холодно произнесла Леа. ― И кого же он тебе предлагал?

– Алексис, Тимат или Офелию.

– Ты согласился?

– Нет.

Леа смотрела на него с упрямством, и он знал, о чём она думает.

– Он о нас знает, ― сказал Харуун.

Леа вздрогнула и оглянулась, как будто кто-то мог заметить их прямо сейчас.

– Мы же были осторожны, ― растерянно сказала она.

– Были, но он знает.

Леа оглянулась снова, кусая губы, и вдруг поддалась отчаянному порыву.

– Женись на мне! ― проговорила она сбивающимся шёпотом, схватив Харууна за руку. ― Женись на мне как можно скорее!

Харуун медленно отнял руку.

– Прим запретил, ― сказал он. ― Ты мне слишком близкая родственница.

– Всего лишь троюродная сестра.

– Этого достаточно для отказа.

– Значит, это нормально ― сделать для тебя исключение и разрешить ребенка, а разрешить жениться на той, кого любишь…

– Леа! ― вскочил Харуун. ― Тш-ш! Не кричи так!

Он обхватил её и прижал к себе.

– Харуун, ― сказала Леа очень тихо. ― Ты говоришь, что закон должен быть един для всех. Ты боишься позорного бревна?

– С чего мне его бояться? ― спросил Харуун. ― Я ничего такого не сделал.

Она подняла на него глаза, полные слёз, и Харуун почувствовал, как его сердце ухнуло в пятки.

– Мы же… были осторожны… ― непослушными губами выговорил он.

Леа горько усмехнулась.

Вмиг ему стали понятны и её разговоры о женитьбе, и то, как она шла, стараясь не бежать, и то, как она омертвела, услышав предложение судьи убивать всех детей, которые родятся без разрешения.

Харуун глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя.

– Я что-нибудь придумаю, ― беспомощно сказал он.

Леа вырвалась из его объятий.

– Все мужчины так говорят! ― зашипела она, как разъярённая кошка. ― Но на позорном бревне будешь сидеть и ты вместе со мной!

Харуун ничего не успел ответить, до его слуха донёсся самый ужасный в городе звук ― удары молота по тревожной доске.

Медная дощечка заливалась на крепостной стене так отчаянно, что сразу было ясно ― городу грозит смертельная опасность.

Харуун и Леа переглянулись, потом Харуун схватил с печи нож и бросился наружу.

Что могло произойти? Нападение? Но кого? Рысь проникла в город и стражи её пропустили? Или другие чудовища лезут на жителей? Или пожар? Или дело в Кайре?

Весь город в мгновение ока высыпал на улицу, многие с оружием. Плакали дети, орали свиньи, квохтали разбуженные куры, метались огни плошек и светильников. Вот где пригодились заветы предков спать одетыми!

– Какой протокол? ― выкрикнул кто-то с истерикой в голосе.

По протоколу должен был быть объявлен план первый ― защита, когда все, кто мог, принимали участие в борьбе с бедой, а кто не мог, тот уходил в безопасное место. Тогда давали два длинных и два коротких удара. Был и план второй ― когда спасались все. Тогда чередовали один длинный удар и три коротких. Но сейчас в дощечку колотили безо всякого порядка, как будто делавший это стражник был охвачен безумной паникой.

– Пошмотрите наверх! ― закричала Эндел неподалёку.

Харуун задрал голову и ничего не увидел, но по толпе пронеслись крики ужаса. Он обернулся, чтобы понять, куда все смотрят, и в неровном свете плошек увидел лицо Леа, которая смотрела в другую часть неба. Харуун взглянул туда же и сначала не понял, что происходит, а потом ужас сковал его, заставив замереть на месте.

На небе примерно в северной его части горела необычайно яркая звезда. Она уже затмевала своим светом соседние звёзды, и было очевидно, что готовилась поглотить и следующие.

– Знак! Знак! ― надрывался кто-то. ― Король просил знак! Боги дают знак!

Харуун, напрягая зрение, всматривался в звезду, и все кто стоял вокруг, делали то же самое. Звезда разгоралась, и теперь было понятно, что она движется, оставляя за собой белесый хвост, видный на тёмном небе, ещё догорающем с западной стороны.

Всё затихло, и жители не отрывали глаз от божественного явления.

– Это не звезда, ― произнёс кто-то, и его голос был хорошо слышен в наступившей тишине. ― Это камень летит.

Харуун вцепился в Леа, не отрывая глаз от камня. Теперь было очевидно, что это ― действительно, посланный руками богов огненный камень летел с неба прямо на город, чтобы поразить его и разрушить. Парализованные ужасом, жители стояли на улице, матери обнимали детей, кто-то всхлипнул, но никто не бросился в надежде спастись.

Все знали за собой свою вину.

– Великие боги, пожалейте нас! ― сказал Харуун, понимая, что его молитва не будет услышана. Ему казалось, что он уже чувствует небесный жар на своей коже.

Огненный камень приближался. Он с гулом промчался над головами приготовившихся к смерти жителей, описав большую черту и разделив небо надвое. Свет озарил зубцы крепостной стены, спустя несколько секунд вздрогнула земля, и до жителей донесся глухой звук удара.

Все взгляды снова обратились к небу в поисках новых камней, но там ничего не было.

– Король Харуун заступился за нас! ― произнесла Мельса.

– Он сказал своё слово!

– И боги вняли!

Харууна схватили. Его трясли за плечи, заглядывали в лицо, гладили по спине, падали перед ним на колени.

– Благословен наш король! ― кричал Пелле, надрывая глотку. Только что он обмочился от страха, но не заметил этого.

В конце улицы раздавались крики, и Харуун, растолкав всех, поспешил туда. Он плохо чувствовал свои ноги от только что пережитого ужаса.

– Дайте ей вздохнуть! ― кричала Хана, отгоняя собравшихся возле Джанин, которая сидела на земле и заходилась в истерике. ― Анна, где Анна? Джанин, дорогая, успокойся, боги нас помиловали!

Джанин не слушала. Её длинные волосы растрепались, она издавала жуткие квакающие звуки и колотила кулаком по земле.

– Джанин! ― крикнул Харуун, надеясь, что его голос заставит её прийти в себя, но этого не случилось. Джанин запрокинула голову и обеими руками вцепилась себе в лицо, начиная его расцарапывать.

– Держите! ― закричала Хана. Джанин успели схватить, прежде чем она нанесла себе вред, и, вырываясь, она продолжала кричать.

Протолкнулась Анна с плошкой в руке, посветила на Джанин и сердито рявкнула:

– Вы куда смотрите! У неё роды начались! В больницу, быстро!

Джанин подхватили на руки и понесли как есть, в мокром платье, заходящуюся плачем. Харуун знал, почему она не выдержала ― она думала, что это из-за неё боги едва не покарали весь город. Джанин унесли, и Харуун остался стоять, не зная, куда податься.

– Помолимся! Помолимся! ― раздался призыв, и, словно получив побуждение к действию, толпа двинулась в храм. Харуун как во сне пошёл туда же. Он потерял в толпе Леа, и это его беспокоило.

– Харуун, наш провидец и заступник, ― сказала Офелия, на ходу погладив его по плечу.

«Да вы все свихнулись!» ― хотел сказать Харуун, но смолчал.

Он опустился на колени в последних рядах тех, кто не вместился в тесный храм.

Многоголосым шёпотом вознеслась сбивчивая молитва, в которой каждый благодарил богов за дарованную жизнь. Харуун тоже что-то шептал, поглядывая по сторонам. Плакали дети. Из больницы неподалёку донёсся протяжный женский крик.

Харуун привстал на коленях, осмотрел затылки и сгорбленные спины и наконец нашёл того, кто был ему нужен.

– Ватракс! ― позвал он, но заместитель начальницы стражи не отозвался. Тогда Харуун встал и пошёл к нему, тесня молящихся. Он коснулся плеча Ватракса, привлекая его внимание, и заставил выйти прочь из толпы. Они отошли на край улицы.

– Собирай людей, оружие и инструменты, ― приказал Харуун. ― Выдвигаемся через час.

Как бы ни был Ватракс одурманен произошедшим, он сообразил, что это уже из ряда вон.

– Куда? ― воскликнул он.

– В лес.

– В лес?! Ночью?! После такого?

– Мы должны знать, что там упало. Не оставили ли нам боги какого-то послания, ― прошептал Харуун. ― Собирай людей!

Неохотно, как будто сомневаясь, Ватракс пошёл в толпу молящихся. Харуун стоял на прежнем месте и ждал. Он не хотел никого видеть и потому поднял глаза к небесам. Небеса молчали, перемигиваясь звёздами.

Собрались через час. Охотников тащиться в лес не было, и Харууну пришлось своей деятельной натурой, а то и прямыми угрозами пойти в одиночку подбадривать народ. Собралось шестеро: сам Ватракс, Элтар, Сайме, Аксель, Алексис и Зойтан.

– Лопаты, ― командовал Харуун. ― Факелы. Оружие. Вода, еда.

Наконец всё было собрано. Леа, бедная влюблённая беременная Леа висела на Харууне, пытаясь отговорить от опасного путешествия, и, не выдержав, он в раздражении оттолкнул её.

Мало кто в городе заметил, что король собрал отряд и уходит. Все были заняты молитвой, придавленные несбывшимся ужасом, а из больницы всё так же периодически доносились крики Джанин. Должно быть, роды проходили быстро.

Харуун в подробностях расспросил стражников со стены, где, по их мнению, упал камень, и сам поднялся на стену, чтобы рассмотреть вдалеке проблески огня и столб белого дыма.

– Что ты хочешь найти? ― спрашивала Алексис, когда Харуун сразу свернул с дороги в заросли и начал пробивать себе дорогу длинным ножом. ― Здесь могут быть дикие звери!

– Они разбежались от такого грохота! ― возразил король.

Он как сумасшедший вгрызался в заросли, под его ногами хрустели птичьи гнёзда, к лицу липла паутина, волосы путались в ветвях. За его спиной так же сосредоточенно продиралась маленькая команда, сверкало пламя факелов. Судя по запаху дыма, они шли правильно.

Наконец запах гари стал острее, и Харуун, подняв голову, увидел опалённые и кое-где тлеющие верхушки деревьев. Он как одержимый бросился вперёд, и вскоре через поломанные деревья они вышли к месту падения ужасного камня. Перед ними было круглое пространство величиной с городскую площадь, и всё оно представляло собой выжженную землю.

– Ищите! ― велел Харуун и первым направился в центр воронки.

– Что искать?

– Найдёте ― поймёте, ― сказал Харуун. Земля была горячей, и он не мог долго оставаться на одном месте, как будто ступил на огромное кострище.

Он пошёл к центру, где в земле была приличных размеров вмятина, заглянул в неё. Внутри лежал камень. Обычный, просто оплавленный. Харуун протянул к нему руку и зашипел ― он был всё ещё горячим.

– Это не камень, это металл, ― сказал Элтар со знанием дела, заглядывая через плечо.

Харуун допустил мысль, что его могут сейчас прибить и прикопать тут, но его люди растерянно бродили по краям обожжённой полянки, кашляя от дыма, и смотрели себе под ноги.

– Нашла! ― воскликнула Алексис, когда отдаленные проблески будущего рассвета уже очертили кроны деревьев.

Она щурилась и дула на пальцы. Наклонившись, Харуун различил у её ног продолговатый кусок опаленного металла. Харуун поднял его и рассмотрел. Металл всё ещё был горячим, и приходилось перебрасывать его из одной руки в другую. Харуун подумал, что он определённо когда-то подвергался обработке. Подошедший Элтар подтвердил опасения короля, найдя в обломке просверленную дырку, как будто для маленького гвоздика.

– Что это может значить, Харуун? ― спросил он. Остальные сгрудились вокруг них, не думая о том, что надо смотреть по сторонам на случай появления диких зверей.

– Как будто бы я знаю!

– Ты вымолил у богов прощение для нас, ― заметил Ватракс.

– Я такой же человек! ― не выдержал Харуун. Бессонная ночь давала о себе знать. ― Я знаю не больше вашего!

Сайме пожал плечами, Аксель отошёл в сторону и стал искать новые куски. Но это было бесполезно. Харуун бросил найденное в центр образовавшейся воронки и первым взялся за лопату. Вскоре с уликами было покончено.

– И вот что я вам скажу: вам нужно молчать о том, что вы видели, ― приказал он. ― Я категорически запрещаю вам что-либо рассказывать. Когда спросят, вы скажете, что это ужасно.

– Так и говорить? ― уточнил Сайме.

– Так и говорить! Вы ничего не видели и ничего не знаете, ясно?

Как побитые собаки, поплелись они обратно в город, не замечая, что оставляют клочки одежды на ветвях, не заметили бы они и хищника в зарослях. Они вышли на дорогу и пошли по ней, перепрыгнули ручей. Вокруг всё было тихо, видимо, камень действительно распугал и самых страшных хищников.

Шедший впереди Ватракс замедлил шаг. Посередине дороги лежало что-то тёмное. Отряд молча обошёл это препятствие. Проходя мимо, Харуун взглянул вниз и увидел Кайру. У неё не было лица, внутренности успели выесть.

В городе вернувшихся встречали с опаской, с растерянностью. Большая часть жителей всё ещё молилась, но среди стражников, которые открывали ворота, стояла Леа.

– Что там? Что там? ― спрашивали все наперебой.

– Вот что, ― сказал Харуун. ― Лучше туда не ходить. Никогда. Вам понятно?

Угрюмое выражение на лицах было ему ответом. Никто из них не понимал, что происходит, и все чувствовали, что он темнит.

– Там горит голая земля, ― пояснил Харуун. ― Сама по себе. Думаю, боги не хотят, чтобы мы нашли остатки камня.

Перед ним расступились.

Он не очень понимал, куда идёт, пока не оказался в доме Леа. Харуун тяжело опустился на табурет и в изнеможении закрыл глаза.

– Но мне ты можешь сказать правду? ― умоляюще прошептала Леа, едва не плача. Она стояла перед Харууном на коленях, глядя снизу вверх, и только сейчас, взглянув на неё из-под налитых тяжестью век, он понял, насколько она любит его, эта сухая строгая девушка, помешанная на своих цифрах, и насколько он любит её.

– Всё было не так, ― ответил он ей.

Леа вопросительно подняла брови.

– Мы нашли там кусок металла со следами обработки. Он свалился с неба. Я думаю, что весь этот камень и был целиком из металла. Что это было какое-то… ― Харуун замялся, пытаясь отыскать слово, слова не шли, тяжело ворочались на языке.

– Устройство, ― подсказала Леа. ― Изобретение.

– Да.

– То есть, ты не думаешь, что боги…

– Что боги швырнули в нас первым, что под руку попалось? Нет. Я думаю, что богов и вовсе не существует.

Леа несколько минут переваривала эту мысль.

– Хорошо, а как ты объяснишь разрушение мира больших людей? Что-то ведь упало на их город или города?

– То же, что чуть не упало на нас сейчас.

Она не понимала, и он объяснил:

– Эту вещь сделали большие люди. Я думаю, они сделали очень много таких вещей. И однажды они все упали вниз и разрушили города. А потом остатки людей раскаялись в своих изобретениях, придумали запреты и богов, чтобы объяснить их.

– Кайра была права… ― прошептала Леа.

По её лицу было видно, что она еще сомневается.

– Но Харуун, если ты теперь в этом так уверен… То как жить дальше? Почему ты не расскажешь всем?

Король молчал.

– А как я буду тогда ими управлять? И разве они мне поверят после того, что испытали? Разве ты мне веришь?

– Верю, ― призналась Леа. ― Но не потому, что думаю, что ты прав. А потому, что после камня с неба все и думать забудут про убийства нежеланных детей.

Её глаза сияли решимостью.

– Женись на мне! ― проговорила она. ― Женись! Не на год или два, как обычно делают! Я хочу быть только с тобой! Это наш шанс всё изменить!

– Леа, но правила…

– В подземелье правила! Зачем правила, если они всё равно ничего не стоят и придуманы только потому, что люди испугались самих себя?

– Они были правы, что боялись, ― рассудил Харуун. ― Ведь в конечном итоге они погубили самих себя и всё, что их окружало. Ты не можешь поручиться, что так не будет снова. Когда новые люди опять подвесят что-нибудь в небе, нас уже не будет в живых.

– Тогда поступи как Великие четверо!

– Как?

– Скажи, что тебе было видение!

– Какое видение?

Леа прошлась из угла в угол, неутомимая, как будто она успела поспать за эти сутки.

– Харуун, ― сказала она, ― мы должны признать, что всё рушится. Есть система, да… Но люди нарушают законы, и в большом, и в малом. Сначала тайно выменивают еду, потом тайно выходят за стену, потом рожают детей когда им вздумается, потом… изобретают вещи.

– Если всё сразу отменить, то мы погибнем, ― напомнил ей Харуун. ― Мы будем убивать друг друга за кусок хлеба. Женщины будут рожать каждый год и умирать от этого чаще. А женщин у нас больше половины города…

– Я знаю! ― нервно воскликнула Леа. ― Но у нас есть и хорошее. Мы выжили, мы справились. Мы помогаем друг другу. Мы не оскорбляем друг друга. И не считай людей полными дураками!

– Ну да, конечно, ― вполголоса возразил Харуун.

– Есть вещи, которые нельзя так сразу отбрасывать, ― продолжала Леа. ― Нужно аккуратно, понимаешь? Но ради нашего ребёнка это надо сделать. Клянусь, я не позволю ему умереть! Да гори синим пламенем вся эта статистика, если из-за нее моего ребенка отнесут в лес!

– Да, ― согласился Харуун, мимоходом вспомнив о Кайре. Глаза у него закрывались.

Леа остановилась, глядя на него с состраданием.

– Иди и ложись, ― сказала она. ― Набегался уже, сутки на ногах.

Она помогла Харууну стащить измазанные в грязи сапоги и уложила в свою постель. Сама она не ложилась, хотя могла бы, ведь для неё ещё оставалось место. Харуун укрылся хорошо знакомым ему одеялом с запахом какой-то душистой травы. Глаза его закрывались, и через несколько минут он уже крепко спал.

Леа задумчиво посмотрела на него и вышла из дома, остановилась на крыльце. С востока небо уже светлело. Возле храма по-прежнему молились жители, стоя на коленях прямо на земле. Издалека Леа различила с краю большую тёмную фигуру Офелии и рядом с ней маленькую ― Йена. Она видела, что уставший Йен хотел подняться, но Офелия с силой нажала на его плечо и заставила снова склониться перед мощью всесильных богов.