Мосты не горят [Тата Ефремова] (fb2) читать онлайн

Наталья Навроцкая. Мосты не горят

ГЛАВА 1

Мы остановились у железнодорожного переезда. Мимо шел «Москва-Адлер». Стук колес, шелест, скрип, знакомые с детства запахи. Предвкушение, жареная курица, синеватые яйца вкрутую, из окна дует. На море еще не сезон, и отпуск в мае — большая лотерея: то ли грозы грозят, то ли солнце палит побледневшие после зимы носы и плечи. Если останусь жива, куплю билет в плацкарт. Не в купе, нет. В плацкарт, чтобы не оставаться в одиночестве ни на одну секунду. Буду смотреть на людей, буду видеть в их глазах обычные заботы – обыденность. Такое наслаждение.

Машина тронулась с места. Мои попутчики — трое парней крепкого телосложения. За всю дорогу ни разу не назвали друг друга по имени, только кликухи: Скат, Дирижабль или Жаба (похож, тут уж ничего не скажешь), Кошак. Все трое – телохранители Киприянова.

Кошак посмотрел на меня в зеркало заднего вида:

— Чё, боишься?

Я промолчала, отвернувшись к окну, теребя замочек сумки. Тот, что сидел рядом с водителем, Жаба, ухмыльнулся и бросил:

— Не бойся.

Скат, сидевший рядом со мной на заднем сидении, поморщился. Он всю дорогу морщился. Из них троих он единственный более-менее претендовал на статус человека с интеллектом: ему не нравился бодренький шансон из магнитолы, ему не нравился пошловатый треп попутчиков, и я ему не нравилась. Да и вся затея ему не нравилось, он этого и не скрывал. Или хорошо притворялся.

Я пыталась прочувствовать своих спутников, пока они были от меня на расстоянии вытянутой руки. Кое-что мне удалось. Вот, к примеру, Жаба. Полный примитив. Мне даже показалось, что как только я переводила на него свое внимание, он нарочно выдавал самые отвратительные мысленные образы. Судя по ним, если у него и была прошлая реинкарнация, то в ней он был животным. И в этой далеко не продвинулся. Зато инструмент между ног у него работал прекрасно, от того мысли у него были как жижа, подтекающая из разорванного мусорного пакета. Я старалась не слушать их - в них не было воспоминаний, Жаба жил одним днем. Покажи он мне хоть какие-то образы, я бы вытерпела и перетрясла его, как торбу с гнилой соломой.

Кошак, водила, был хитрым и умным. Обладал юмором, достаточным даже для того, чтобы уязвить в самое сердце, а не только анекдотец трепануть под шашлык. Он единственный был для меня как открытая книга. Он был опасным. Любое мое противостояние ему было бы тут неуместным. Поэтому я молчала. Он бы не сомневался: «Борис Петрович, так она побежала, что мне было делать? Вы ж сами говорили, что она…ну…эта… типа экстрасенса. Вот и Жаба — свидетель. Она с ним что-то сделала, он очумел просто». Хотя, нет, Кошак не стал бы меня убивать сейчас, дождался бы момента поудобнее. Здесь Скат, явно главный среди них троих, и Киприянов по головке не погладит. Кошак боялся только Киприянова. А еще, что я наведу на него порчу.

Скат прервал мои размышления:

— Еще минут сорок. Скоро заправка. В туалет там, воды попить?

Я кивнула. Подышала свежим воздухом, прошла в туалет, постояла у раковины, пропуская холодную, пахнущую хлоркой воду сквозь пальцы, прислушиваясь к покашливанию Ската у выхода. Сбегать я не собиралась, это было не в моих интересах. Да и куда бежать? Киприянов умел находить людей. Один раз меня нашел, найдет и второй. К тому же, я сама этого хотела.

Они просто позвонили в дверь. Я открыла. Сама не помню, как оказалась в машине. Даже не представляла, что такое возможно. Что я буду подбираться к Киприянову с одной стороны, а он атакует меня с другой. Что он мог знать? Во мне жили и конфликтовали два противоположных ощущения: азарт и усталость от поисков и ожидания. Мне потребовалось четыре месяца, чтобы определить источник. Четыре месяца не самой худшей жизни. Я прижилась здесь, обустроила скромное, но удобное жилье, обзавелась друзьями. Но, говорят, на ловца и зверь бежит. Вот только кто нынче ловец, а кто зверь?

Остаток пути я молчала, Киприяновские шестерки лениво перебрасывались фразами. Ни о чем. Сколько я ни прислушивалась, ни крупицы полезной информации не извлекла. Скат нервничал. Что-то он знал. Мне нужно было с самой первой секунды повести себя истерично: Куда вы меня везете? Какое имеете право? У них могло бы что-то вырваться, а я уж сопоставила бы намеки и догадки. Догадок-то у меня было всего несколько, как банальные, так и на грани невозможного, и все, в перспективе, с печальным для меня исходом.

Мы подъехали к внушительному особняку у реки. За рекой торчали Красногорские высотки. Длань Киприянова простиралась над всем районом. Но жил он поближе к центру паутины, как и положено пауку. Впрочем, в городе поговаривали, что в последнее время он совсем отошел от дел. Оно и понятно, почему.

Джип въехал через центральные ворота, покатился по подъездной с соснами и бездарно наваленными кучами камнями, должными изображать альпинарии. Меня провели через роскошный холл, по мраморной лестнице с заглушающим шаги пестрым ковром, на второй этаж, в обитый теплым деревом, пахнущий табаком и книгами кабинет. Жаба остался за дверью. Скат вошел первым:

— Борис Петрович, вы позволите?

Из кабинета раздался раздраженный голос:

— Сеня, привез? Заводи, быстрее.

Я вошла. Сеня-Скат отошел в сторону, и я увидела Киприанова. Темноволосый мужчина, лет сорока восьми, с глубоко посаженными глазами, выпирающими передними зубами и острым, неприятным почти до физической боли, взглядом. Я видела его несколько раз в городе и на обложках местных газет и журналов. В других обстоятельствах мне бы сейчас было очень страшно.

Борис Киприянов – местный авторитет, власть имущий. Предприниматель, бизнесмен, меценат, вхожий в высшие административные круги. Как и все, выходец из лихих девяностых, с впечатляющим послужным списком ходок и закрытых, за отсутствием улик и благодаря своевременному исчезновению свидетелей, уголовных дел. Крысак. Так его называют местные. Киприянов сам родом из здешних краев.

Лера подарила мне книгу с байками Красных Гор. Одна история повествует о том, как после войны на Бортневский элеватор, что до сих пор стоит на левом берегу реки Бортянки, завезли добытое по репарации зерно. За зерном пришли крысы. Бог знает, где они отсиживались и лучше не думать, чем питались, пока люди умирали от голода. Охранники элеватора днем и ночью отбивались от крысиного полчища палками - грызуны нападали стаями. Где-то раздобыли котов, оголодавших и готовых на все. Первое время люди охотились заодно с ними, чтобы крысы не сожрали мурзиков вместе с зерном. Кошки плодились, крысы отступали. Выжили самые осторожные и ловкие. Среди них был Крысак – огромный бурый зверь с крупными желтыми резцами. Говорят, что приподнимаясь на задних лапах, он мог достать до колена взрослого человека. Его боялись даже сторожа и работники элеватора. Он нападал первым, и на людей, и на котов. Нападал и скрывался. Суеверные крестились – одни говорили, что в Крысака вселился дух убитого наци, другие, что крысы обладают коллективным разумом и мстят людям через грызуна-убийцу. Однажды Крысака ранили из ружья. Он лежал на гнилых досках, истекая кровью, и люди толпились вокруг, боясь подходить ближе. Кто-то ткнул его лопатой, зверь взвился и исчез в щели между трубами. Больше Крысак на элеваторе не появлялся. Видимо, сдох где-то от раны, или собаки прикончили (коты к нему даже раненому подходить боялись).

Ох, не к добру вспомнилась мне эта история. Киприянов лежал передо мной на кушетке в стиле арт-деко, шарил по мне узкими глазками. Если бы узнал, о чем я думаю, я бы и копейки не дала за свою жизнь. Хотя, смотря что ему надо, Крысаку.

Киприянов был болен. Лицо у него было коричневое, как сухой осенний лист, и тело горело, как в пламени. Тьма обратилась в болезнь и достала его изнутри, жарила без огня. Я чувствовала его боль. И все. Совершенно нечитаемый человек. Как странно. Словно я на какое-то время лишилась незаметного, но такого привычного бокового зрения.

Полноватая светловолосая женщина в зеленом медицинском халате и с усталым озабоченным лицом настраивала капельницу у левого бока больного. Она бросила на меня недовольный взгляд. Как же, я смела побеспокоить ее пациента. Интересно, сколько он ей платит за этот неравнодушный взгляд и гримасы сострадания? А она знает, что он убийца?

Киприянов заметил, куда я смотрю, и кинул медсестре через плечо:

— Выйди.

Та состроила очередную мину, но спорить не стала. Киприянов не тот человек, чтобы с ним спорить.

— Сеня.

Скат, не помешкав ни секунды, скользнул к двери, встал там с каменным лицом. Комната была длинная и узкая, голос Крысака гас в тесных пространствах между громоздкой мебелью (ампир, барокко), оседал на стенах, обитых итальянской шелкографией, тонул в обивке. Роскошь. Эклектика. Безвкусица.

— Не такой я тебя представлял.

— Меня?

Уж совсем молчать я не могла. Люди не молчат, когда их насильно сажают в машину с затемненными стеклами и увозят к черту на кулички. Люди боятся, они говорят, потому что им страшно. Они чувствуют себя беспомощными, крошечными. Начинают понимать, как легко можно потерять достоинство и жизнь.

— Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? Почему я здесь? Вы кто?

— А разве тебе не сказали? — Киприянов разочарованно поцокал языком.

— Нет! По какому праву?!

Я подпустила в голос истеричных ноток. А руки у меня и вправду немного тряслись. От напряжения. Поправила очки на носу, неуверенным, нервным движением. Одни люди в очках кажутся более слабыми, домашними, другие приобретают шарм, третьи ставят преграду между собой и окружающим миром. В моем нынешнем облике очки – небольшая деталь, добавляющая «образу» ущербности и некрасивости. В них я просто классическая старая дева.

Скотина, даже сесть мне не предложил. А я не могу сесть сама. Я испуганная тетка, библиотекарь в областном центре. Испуганные тетки не садятся без приглашения в домах с лепниной и каминами. И я стояла, осматриваясь краем глаза. Разглядела у окна книжный шкаф красного дерева. Ампир. Британия, начало девятнадцатого века. Мечта. Тысяч четыреста, если не больше. Если бы у меня было постоянное жилье, я бы жила в ампире. Писала бы письма на липком от патины бюро, а печенье хранила бы в буфете красного дерева. Впрочем, кто сейчас пишет письма?

Киприянов понял мой взгляд по-своему, мол, баба первый раз в такую роскошь попала, ошалела совсем, зенки в кучку собрать не может. Что-то в выражении его лица поменялось, черты смягчились, в глазах промелькнула растерянность . Он кивнул на банкетку, обитую гобеленом. Подделка под девятнадцатый век, но хорошая. Я села, прижимая к животу в спешке прихваченную из дома сумочку с документами. На паспорте — не я. Той женщине тридцать девять лет. Мне меньше. Но мы отдаленно похожи. Только я обычно не ношу очки, даже сейчас на мне простые стекла без диоптрий. И еще немного грима: под глаза, на лоб, чтобы казаться старше. Грим я собой не взяла, не успела. Придется впредь полагаться только на «обаяние». Держать иллюзию намного сложнее, чем пользоваться гримом, можно отвлечься и раскрыть себя раньше времени. Ничего, у меня тусклые, неопрятные волосы мышиного цвета. Ничто не портит женщину так, как неухоженная голова.

Все мои документы – подделка. Я устроилась на работу в Красногорскую областную библиотеку по липовому диплому. Только так могла приблизиться к Крысаку. Киприянов с некоторых пор не посещал светские мероприятия, ушел из политики и всюду появлялся в сопровождении трех телохранителей. И только в библиотеке он проводил по нескольку часов каждую неделю, изучая редкие книги и рукописи по краеведению и фольклору.

— Жанна Викторовна, — мягко произнес Киприянов. — Вы меня не узнаете?

— Не-е-ет, — проблеяла я.

Крысак наклонил голову набок:

— Я, видите ли, страстный краевед, увлекаюсь изучением городских легенд и местных сказок. Красногорск – особое место. Чего про наши места только не написано. А еще я спонсор программы по модернизации старого библиотечного фонда в Красногорском районе. Мы с вами частенько в библиотеке сталкивались.

— А-а-а, — пробормотала я, — конечно, Борис…

— Петрович. Киприянов.

Киприянов резко сменил тон, перешел на «вы». Я мигом подхватила новые правила игры. Даже сделала вид, что немного расслабилась.

— Борис Петрович, так у нас столько посетителей каждый день, — я нервно захихикала, — всех разве запомнишь? И все же…

— Ну да, ну да, — Киприянов продолжал разглядывать меня, склонив голову к одному плечу. — Вот, сразу вспомнил о вас, как возникло затруднение. Вы уж простите, что выдернул вот так…без предупреждения. И ребят моих простите. Они парни простые, грубые, если обидели чем…

— Ничего, ничего, — забормотала я, — ничем…ничем не обидели…хотя, неожиданно…

— Да уж, — Киприянов развел руками, зацепил пальцами трубочку от капельницы, поморщился, махнул головой на пластиковый флакон с лекарством. — Вот, любезная Жанна Викторовна, времени у меня маловато, хожу, так сказать, по краю. Ну так об этом, наверное, все газеты трубят?

Трубили. Пока их не заткнул кто-то свыше. Особого ажиотажа, впрочем, новость не вызвала. Продавщица тетя Лиля из киоска на углу Ключевой и Красной прокомментировала болезнь местного олигарха плевком из узкого окошка и словами: «А че ему сделается? За границей разрежут и сошьют заново. Может еще и голову к чужому телу присобачат. Сейчас это умеют. Но Бог все видит. И до него доберется». Тете Лиле почти семьдесят. Она заслуги Крысака хорошо помнит.

Не дождавшись от меня ответа, Киприянов продолжил:

— Я к вам как к знающему человеку. По личной рекомендации…

(Интересно, по чьей же?)

— …Не откажете в просьбе, Жанна Викторовна? Уж очень вас хвалят.

— Да, да, конечно, если это в пределах моей компетенции.

(Старые девы очень любят лесть. Они краснеют и поправляют очки указательным пальцам, промахиваясь мимо дужки и пачкая стекла).

— Сеня.

Я уже и забыла про охранника у дверей, вздрогнула, когда тот отделился от стены, прошел вглубь комнаты к тому самому шкафчику красного дерева и вернулся со стопкой книг. Я приняла у него из рук тяжелые тома, положила их к себе на колени. Сверху оказалось старинное издание «Трансцендентальной магии» Элифаса Леви, 1896 года. Я подняла взгляд на Киприянова. Тот смотрел на меня со странным, жадным выражением лица. Он ждал моей реакции. Под «Трансцендентальной магией» оказался «Поиск пути. Разоблачение богопротивных практик и умений» его преподобия благочестивого Винсента Кройера, 1795 год, Лондон, печатный дом братьев Плюгар. С картинками разоблачений и наказаний. Хм, разнообразная подборка. Такое на сон грядущий вряд ли почитаешь. «Практический курс рунического искусства» А. Платова. Издательство: София, 1999 год. Штамп нашей библиотеки. Ну-ну. Я перекладывала книги на столик с мраморной столешницей. «Джонатан Стрендж и Мистер Норелл», Кларк Сюзанна. «Жемчуг проклятых», Маргарет Брентон.

Я вспомнила, что надо изобразить удивление по поводу присутствия современных изданий среди старинных. Изобразила. Следующую книгу я не смогла просто так переложить к стопке просмотренных. «Нравы и повадки фей. Воспоминания и размышления Оливера Фергюсона, эсквайра, побывавшего в плену у лесного народа в год тысяча семьсот тридцать втором от рождества Христова, записанные им самим». 1813 год. Издательство Бенсли, Флит стрит. Я не смогла совладать со своими пальцами. Они сами раскрыли книгу и пробежались по шелковистым страницам. Я знала ее почти наизусть, разумеется, лишь по электронной версии. Ничего более достоверного мне не встречалось.

— Вы читаете по-английски? — спросил Киприянов.

Я с трудом оторвала взгляд от изображения существа с плоским лицом, острыми ушами и выпирающими из-под верхней губы клыками.

— А? Нет…увы… Какая прелесть! Должно быть, редчайший экземпляр! Вы хотите, чтобы эти книги оценили? Вот эти три, я имею в виду. Но я должна уточнить, что я не специалист по старине. Если вы хотите передать их в дар…

— Нет, не хочу.

— Тогда я не понимаю.

Киприянов слегка откинулся на подушку, пожал плечом, пряча в глазах разочарование. Он думал. Я ждала.

— Сеня, шкатулку.

Исполнительный Сеня, морщась, словно от зубной боли, подал шефу лаковую коробочку с ломберного столика. Что-то он знал, этот Сеня-Скат. В чем-то Крысак ему доверился.

Киприянов взял в руки шкатулку. Лицо у него сделалось тихое, почти мечтательное. Руки пробежались по потрескавшемуся от времени лаку, коснулись крошечных боковых ручек. Щелкнул замочек, что-то звякнуло. Киприянов держал в руках кулон на толстой золотой цепочке. Цепочка была новая, с современным плетением. А кулон… Плоская подвеска в стиле «мементо мори», с одной стороны юная дева с пышными локонами, с другой – скелет. Оправа из серебра – у дарителя было тонкое чувство юмора. Ажурная работа, впечатляющее напоминание о том, что жизнь мимолетна, а смерть вечна. Похожих подвесок сохранилось много. Но только похожих. Такие, как те, что держал Киприянов, на «e-bay» не купишь. У таких долгие семейные истории. Или короткие семейные истории, подобные моей.

Киприянов заговорил, покачивая кулоном, как маятником. Пластина вертелась, локоны превращались в гнилую паклю вокруг черепа.

— Лет пятнадцать назад оказался я далеко от дома и попал в одну нехорошую историю. Сама история к моему рассказу отношения не имеет, скажу только, что вследствие ее загремел я в психушку с почти полной потерей памяти. Один. И никого рядом. Все бы ничего, и память потихоньку начинала восстанавливаться, и ребятки мои меня почти разыскали, но встретился мне там один человек. Псих, как и все. Называл себя Странником. Рассказывал всякую несусветицу. А потом исчез. Вышел в садик погулять и исчез. Как будто не было его никогда. Персонал с ног сбился, а он как сквозь землю провалился. Перед побегом он рассказала мне, что вот-вот уйдет. По мосту. Подарил мне эту вещицу. Очень ко мне привязался этот Странник. Говорил, что раньше ушел бы, но, мол, хотел удостовериться, что со мной все в порядке будет. Как только удостоверился, так сразу и ушел… Возьмите.

Я с трудом разлепила губы:

— Что?

Киприянов протягивал мне кулон. Его лицо заострилось, губы посерели. Сеня услужливо вытянул руку, чтобы помочь, но Крысак вдруг оскалил зубы и гаркнул:

— Пшел вон!

Скат отшатнулся, вгляделся в лицо шефа и тихо спросил:

— Вам больно? Позвать Эллу Ивановну?

— Прости, Сеня. Больно. Позови! — Киприянов тяжело дышал, я заметила, что белки глаз у него пожелтели.

Он все еще держал в вытянутой руке кулон. Я приподнялась и, сохраняя на лице недоуменное выражение, приняла из его пальцев тяжелую цепочку. Сердце билось так, что Киприянов, наверное, мог бы услышать его стук. Как завороженная смотрела я на полупрозрачную деву в серебряном овале. Это не слоновая кость. Не моржовая, не мамонтовая и не носорожья.

— Почему ты так сказала? — произнес Киприянов, тяжело дыша.

— Что? — спросила я, с трудом отрываясь от созерцания кулона.

Крысак опять перешел на «ты». Плохой знак.

— Что это редчайшее издание. Фергюсон. Откуда ты знаешь?

— Я ведь библиотекарь, — я позволила себе растянуть губы в подобострастной улыбке. — Очень красиво. Слоновая кость?

— Нет, — прохрипел Киприянов, ему становилось все хуже. — Это рог единорога.

— Единорога? — «удивилась» я. — Единороги — мифические животные.

— Нет! Они существуют!

Громкий выкрик Киприянова совпал с появлением медсестры. Элла Ивановна, с лицом, сведенным в одну сосредоточенную морщину, отпихнула меня, невольно вставшую с места, в сторону и занялась больным.

Киприянов простонал:

— Он все равно сюда вернется. Захочет… опять… посмотреть на свой … дом. Недолго… ждать.

Я перехватила взгляд Сени. Тот слегка развел руками и кивнул на капельницу. Потом указал глазами на дверь. Я понимающе закивала. Мы вышли. Я вспомнила, что еще держу в руках украшение и отдала его Скату.

— Шеф переутомился, — сухо заметил Сеня, с непонятным выражением глядя на кулон, лежащий на его огромной, гладкой ладони. — Лекарства иногда действуют… непредсказуемо.

Я кивала, как китайский болванчик. Сеня попросил меня подождать у двери, а сам вернулся в комнату. Слышно было, как Киприянов хриплым голосом отдает ему распоряжения.

— Следуйте за мной, — сказал Скат, выходя из комнаты.

Я успела разглядеть зад Эллы Ивановны, склонившейся над столиком с лекарствами и суховатую руку Киприянова на его вздувающемся и опадающем от тяжелого дыхания животе.

ГЛАВА 2

Я плохо представляла себе планировку дома, но могла с точностью сказать, что меня ведут не к входной двери. Мы поднялись на третий этаж по узкой боковой лестнице. В пролете стояла подставка с китайской вазой. В вазах я не разбираюсь, по мне, что мин, что цин – все одно. Полукруглая площадка с высокими сводчатыми окнами и дверьми была заставлена экзотическими растениями в огромных кадках. Воздух пах ботаническим садом. Мы повернули налево. Я старалась запомнить путь. Но в голову лезли строки из электронной версии книги Фергюсона, забитой в мой смартфон.

Фергюсон описывает повадки единорогов, живущих в Стране Фей. Рог единорога необыкновенно прочен и остер. Крупные самцы могут наносить друг другу страшные раны в борьбе за самку. Поэтому природа распорядилась мудрым образом: в конце зимы старый рог отпадает. Весной у самцов лбу остается лишь «ножка». От этого их битвы не становятся менее яростными— единороги бьются друг с другом копытами и кусаются, но не наносят такой урон поголовью. Осенью самцы…

— Сюда, пожалуйста, — сказал Сеня, шагая в сторону.

Небольшая уютная комнатка с мансардным окном. Бюро с патиной, кровать с витыми столбиками, сервант девятнадцатого века, бумажные обои с розочками, не удивлюсь, если подлинные, эпохи Регенства. Все, как ты хотела, дорогая. Довольна? Я стояла посреди комнаты, осматриваясь.

— Вот, Жанна Викторовна, — сказал Скат. — Наша гостевая, одна из лучших.

Он толкнул незаметную дверцу справа.

— Санузел. С другой стороны кровати – вход в гардеробную. Ваши вещи сейчас привезут.

— Мои вещи?

— Да, разумеется, — Сеня изобразил легкое удивление. — Вам же понадобится… одежда и все такое. Я послал к вам Веру, одну из наших горничных, очень хорошая девушка, можете обращаться к ней, если что-то будет нужно.

— Хорошо, — промямлила я. — Но разве я здесь надолго? У меня…работа…

Они даже не попросили у меня ключи от квартиры, будто бы так и надо.

— Может быть, вам нужны какие-либо книги, справочники? Я распоряжусь, вы только скажите.

— Не-е-ет, не знаю…я…честно говоря… еще не совсем представляю себе свой… круг обязанностей. Что я должна буду делать…какие… консультации?

Скат сокрушенно покачал головой:

— Увы, я не в курсе. Борис Петрович вас проинструктирует, как только ему станет легче.

— Да-да, конечно…

— Добавлю, что весь дом и библиотека, а также сад в полном вашем распоряжении. Борис Петрович особо это подчеркнул. Завтрак у нас в девять, обед в четыре, ужин в восемь. Так удобно Борису Петровичу. Если проголодаетесь или возникнут какие-либо вопросы — вот кнопка вызова прислуги, у двери. В город вам, к сожалению, нельзя, Жанна Викторовна. На этот счет особые распоряжения шефа. Он хочет полной концентрации, без отвлекающих моментов. Еще раз повторюсь: за всем, что нужно – к Вере. Она каждый день выезжает за покупками с поваром и экономкой. И еще одно, — Скат протянул руку, — ваш мобильник, пожалуйста. Особое распоряжение Бориса Петровича. Концентрация. Полная концентрация.

Я послушно сунула руку в карман своей дешевенькой лаковой сумочки, достала старенький «филипс», отдала его охраннику и жалобно протянула:

— Но как же…? У меня друзья… на работу опять же надо позвонить, предупредить…

— Не волнуйтесь, — утешил меня Сеня, — на работе предупреждены, вам оформлен отпуск за свой счет… Борис Петрович оплачивает каждый день вашего здесь пребывания. Двести евро в сутки вас устроят? Вне зависимости от объема работы.

— Устроят…да…разумеется…вы сказали двести? Господи…это же…много… что же мне нужно будет делать?

— Консультировать Бориса Петровича по интересующим его моментам, конечно, вы же слышали.

— Да, но…

— Ни о чем не беспокойтесь. Обед вы, к сожалению, пропустили. Ужин в восемь. Если голодны, я распоряжусь насчет легкого полдника.

Сеня стоял, наклонив голову, ждал моего ответа. Я посмотрела вглубь него. Не люблю это делать, словно заглядываю в чью-то спальню, пока хозяева спят доверчивым сном. Но сейчас другой случай. Однако глубоко в эмоции Сени проникнуть я не смогла. Глубоко в эмоциях Скат был таким же ледяным, как его взгляд. Странно.

Глаза у Сени были неестественно голубые. В них страшно было смотреть из-за этой небесной синевы вокруг крошечного зрачка. Парню отлично давалась роль невозмутимого, вышколенного мажордома, учитывая то, что его хозяин начал сходить с ума: толковать о Странниках и единорогах (еще и привез в дом странную, глуповатую бабу в растоптанных туфлях).

Я отказалась от полдника. Сказала, что устала. Сеня вышел, а через некоторое время в комнату, постучавшись, вошла молодая девушка с милым круглым личиком и ямочками на щеках, Вера. В руках у нее была моя сумка с вещами. Вера помогла мне развесить одежду и разложить по полочкам всякие мелочи в гардеробной. Горничная была немногословной. Я продолжала играть при ней роль растерянной барышни, в жизни не видевшей ничего, слаще морковки, и совершенно потерявшейся в новых обстоятельствах. После ухода девушки я немного посидела на кровати. Я уже заметила несколько камер в комнате. Надеюсь, в туалете они не будут за мной подглядывать? И кто там дежурит за мониторами? Жаба?

Я села за бюро и заглянула под крышку. Нашла ручку и бумагу. Бумага была старинная или имитацией под старину, желтоватая, с изящным вензелем в уголке – причудливо вырисованной буквой «К». Ручка была самая обыкновенная, шариковая, фирмы "Бик". Я долго вертела ее в руках, думала. Написала записку Лере: «Лера, мне нужно на несколько дней уехать. Это по работе, интересный заказ. Присмотри за моей квартирой. Не забудь про циперус. У меня все хорошо. Привет Максимке и Семе». Потом я вышла из комнаты. Никто, слава богу, запирать меня не собирался. Я действительно была свободна в своих передвижениях.

Дом был хорошим. Он стоял на чистой земле и питался силой реки. Когда-то давно неподалеку жил древний, в меру могущественный народ, возможно, какое-нибудь мирное племя, обожествляющее природу. Дом был чист, наивен и любопытен, как ребенок. Ни одна капля насильственно пролитой крови не была им впитана. Лишь где-то глубоко под основанием лежали мирные кости, сотни лет назад похороненные со всеми необходимыми почестями. Если черная тень деятельности Киприянова и касалась Дома, то только косвенно, мимолетом, но здесь Крысак никогда не творил свои преступные дела. Отсюда легко было бы строить мосты. Стоило мне подумать об этом, и от стен, потолка и пола ко мне потянулось робкое, но нетерпеливое внимание Дома. Он был здесь, он принял меня, как дорогого гостя, захватившего с собой невероятные подарки, и ждал, когда я покажу ему свои чудеса, как дети в глуши ждут шапито с клоунами и акробатами. Он знал, кто я на самом деле, и это меня удивляло. Откуда?

В комнатах (я заглянула в приоткрытые двери) было не так спокойно, как в пустых коридорах. Киприянов превратил Дом в свалку дорогой мебели, подобранной без вкуса и видимой цели. Так действуют не истинные любители старинного «настоящего», а коллекционеры-дилетанты с деньгами и гонором – лишь бы побольше и подороже. Мебель «фонила» - слишком много судеб отпечаталось на ней, хороших и не очень, слишком много прикосновений, крови, любви, смертей. К счастью, в моей комнате ощущение чужого присутствия было не столь сильным – я чувствовала лишь мерный ток времени и легкую грусть. Грустило дерево подлокотников, тосковали книжные полки, хрусталь на люстре казался каплями слез. Такую мебель нельзя выносить из стен старинных домов, где она жила, уж лучше уничтожить ее вместе с домом или оставить на темных чердаках. На чердаках она доживет свой век, как в доме престарелых: осыплется, рассохнется, выгорит, станет приютом для желающих уединения и ностальгических воспоминаний, но это будет правильней.

Погруженная в раздумья, я перешла в другое крыло через цокольный проход, заставленный книжными полками, и не заметила, как заблудилась. Дом и снаружи казался большим, а внутри ощущался лабиринтом. Я читала в Лериной книги, что на этой стороне Бортянки стояли до революции купеческие особнячки. Киприянов обновил переднее крыло, «украсив» фасад «новорусским» стилем с башенками. Заднее крыло, уходившее в глубину сада, было совсем обветшавшим, и внутри, и снаружи. Повсюду была пыль. Она взвивалась красноватыми облачками от ковровых дорожек под моими ногами – глиняная взвесь из раскрытых окон, охряная пыль Красногорска. У Киприянова, по всем признакам, было мало прислуги. Окна в этом крыле были грязны, пустые комнаты оглушали эхом шагов. Я бродила битых полчаса, пытаясь найти лестницу, которая не привела бы меня к наглухо закрытой мансарде или в подвал с висячими замками на всех дверях. Это было сердце дома, постройка примерно начала позапрошлого века.

В каком-то закутке с грязным окном мне наконец-то встретилась горничная. Другая, не Вера. Она вывела меня к выходу в сад. Тот был еще более запущен, чем дом. Я побродила по дорожкам вдоль зарослей юкки. Высохшие плети цеплялись за мою юбку. В наполовину пересохшем водоеме плавали жирные кои. Над прудиком когда-то был декоративный мостик – от него остались лишь деревянные опоры.

Между стволами мелькнула белая блузка.

— Вера! — крикнула я. — Погодите!

Горничная меня не услышала – ветер зашумел листвой. Достав из кармана записку к Лере, я устремилась за девушкой, перепрыгивая через ямки и трещины в высохшей земле. За кипарисами, некогда выстриженными, но давно потерявшими форму, обнаружился сарай с решетчатыми окнами и побитыми в них стеклышками. Я подошла ближе, заглянула в один из проемов, отпрянула – в сарае было двое: Вера и Жаба. Вера стояла у самого окна, Жаба растягивал светлое покрывало на облезлом топчане. Вера раздевалась. Мелькнуло округлое обнаженное плечо и спина с нежным пушком над ягодицами. Я поспешно отошла подальше. Притаилась за кипарисом, отходя от шока. Ай да Жаба! Нет, ну а чему я удивляюсь? Тяжело девушке в наши дни хорошее место найти. А если нашла, так заручись протекцией. Что далеко ходить. А Жанна Викторовна моя? Можно сказать, с потрохами продалась за двести евро в день.

Я вернулась к дому. У двери в сад курил Скат.

— Сеня, не могла бы я… не могли бы вы… вот… записка… к подруге. Адрес…тут, на обороте. Конверта нет.

— Попросите Веру, — терпеливо, как маленькому ребенку, сказал мне Скат.

— Не могу ее нигде найти.

Сеня бросил быстрый взгляд на кипарисовые кущи. Взял у меня листок.

— Ладно, схожу, отправлю из местного отделения.

— Спасибо, — сказала я.

Вернувшись в комнату, я проанализировала мои ощущения за день – итак, мне показалось, что все обитатели дома затаились в ожидании, и за каждым моим шагом внимательно наблюдают. Я задавала себе вопрос: чего ждет Киприянов? Или кого?

ГЛАВА 3

Четыре дня подряд я удостаивалась чести завтракать, обедать и ужинать за одним столом с суровой докторшей Эллой Ивановной. Я вела себя робко, запиналась, задавала вопросы, таращилась. Моя собеседница оказалась врачом высшей категории, а не медсестрой. Действительно, стал бы Киприянов довольствоваться младшим медицинским персоналом? Элла Ивановна смягчилась, узнав, что я простой библиотекарь, консультирую Бориса Ивановича по вопросам… литературы…да, да… и ни на какое особое место в кругу приближенных к умирающему, но еще такому желанному олигархическому телу, не претендую. Элла Ивановна много говорила, в основном жаловалась на то, что Киприянов отказывается ехать лечиться за границу. Внутри нее клокотал протест. Больше всего докторшу беспокоило угасание пациента и его скорейшая кончина. Смерть Киприянова означала отлучение Эллы Ивановны от дома, который еще неизвестно, кому достанется, и возвращение к будням обычного врача на зарплате в местном онкологическом отделении (это, если еще примут обратно).

Я боялась, что к нам присоединяться телохранители Киприянова, но хозяин дома все же соблюдал определенную иерархию. «Шестерки» почти все время проводили в пристройке у въезда на территорию. Жаба с утра появлялся в доме (я старалась не выходить в эти часы из комнаты), заходил на несколько минут к шефу в спальню и уходил с озабоченным видом. Прыгал в машину, за рулем которой был Кошак, и уезжал. Потом вечером в определенное время опять навещал Киприянова. И так каждый день.

Я читала, бродила по саду, стараясь не приближаться к сарайчику для инструментов, и старому крылу. Мне нравилось общаться с Домом. У него были секреты, но, соскучившись по общению с, он готов был мне их раскрыть. Он помнил нас еще с тех пор, когда был камнем, глиной и деревьями, от того его многоголосие иногда меня путало и утомляло.

Киприянов несколько раз справлялся о моем благополучии через Сеню. Я пыталась выяснить, когда начнется моя «работа», но Скат молчал. Только сообщил мне, что отправил письмо. На пятый день, за завтраком, он присоединился к нам в столовой. Разрешил мне на минуту включить телефон и просмотреть входящие звонки и сообщения. Там была эсэмэска от Леры: «не волнуйся. циперус твой жив. работай спокойно. ждем».

— Что такое «циперус»? — спросил Скат, жуя поданную Ларой (еще одной девушкой из прислуги) запеканку.

Он даже не удосужился скрыть то, что копался в моем телефоне и прочитал записку к Лере.

— Это.. такое растение… семейства осоковых, — сказала я. — Очень любит полив.

А еще это наш особый код. Он означает: «Я в опасности. Ничего не предпринимай. Пока справляюсь». Если бы я написала: «Не забудь про удобрения для циперуса», это означало бы, что я в беде, и Лерка принялась бы бить в набат. У нее были адреса и телефоны. Идея была Леркина. Она ею очень гордилась. Таким образом она чувствовала себя причастной… ко мне. Проблема, однако, была в том, что я не очень верила в свое спасение в случае, если моя миссия выйдет из-под контроля. А это, кажется, уже происходило.

— Понятно, — сказал Сеня, не спуская с меня своего хрустального взгляда.

Вечером того же дня я увидела в окно второго этажа, как к парадной двери подъехала машина Киприянова. Из нее вышли Жаба и еще какой-то мужчина. Последнего я рассмотреть не успела – Жаба быстро увлек его в дом. Я спустилась по лестнице на один проем, но ниже идти не решилась, села на ступеньку и прислушивалась. Через пару минут по первому этажу в кабинет Киприянова прошла Лара с подносом, уставленным тарелками с едой. Она вернулась за пустым подносом спустя полчаса. В кабинете кого-то покормили, кого-то голодного – поднос был пуст, а тарелки словно вылизаны. Потом этот кто-то в сопровождении Ската ушел в старое крыло, его провели по первому этажу, через цокольное – к этому времени я была уже там, пряталась в нише с очередной китайской вазой. Опять не успела ничего толком разглядеть.

На следующий день Элла Ивановна вывезла Крысака к завтраку в инвалидной коляске. Перед ним поставили тарелку с жидкой кашей, но он не стал есть – отодвинул блюдо, достал сигареты и закурил. В ответ на возмущенный протест Эллы Ивановны только матерно рыкнул. Врач обиделась, но из-за стола не вышла.

— Жанна Викторовна.

Я совершенно непритворно вздрогнула.

— Да, Борис Иванович…

— Петрович.

— Ой, простите… Борис Петрович, я так рада, что вам стало…

— Насколько мы с вами продвинулись?

— Я не совсем… простите…

Крысак втянул дым и выпустил аккуратное колечко.

— Мы с вами прогуляемся после завтрака. Хочу вам кое-что показать.

— Да, конечно…

Мы прогулялись. Киприянов вылез из кресла и шагал рядом. Элла Ивановна скорбно молчала и шла следом, пока он не захлопнул перед ней одну из дверей. Мы оказались в старом крыле, в незапертой комнате, где я однажды уже была. Я провела здесь несколько часов, болтая с Домом. Здесь было уютно, благодаря хорошо сохранившимся книжным полкам с дореволюционным изданием Вальтера Скотта, удобному, но очень пыльному креслу и низкому топчану у окна.

Киприянов подошел к окну, раздвинул шторы резким движением, от которого даже охнул, и поманил меня пальцем. Я подошла. Он схватил меня за волосы на затылке одной рукой, а второй сдавил мне горло, наклоняя мою голову к стеклу. Он был еще очень силен, несмотря на болезнь.

— Ну, смотри! Смотри!

С меня свалились очки. Впрочем, они мне были не нужны. У меня отличное зрение – я увидела, как по саду, срывая цветочки, пританцовывая и громко что-то выкрикивая, бегал Странник. Лицо его было счастливым. Он посмотрел на окно, увидел меня и помахал. Ему было плевать, что Крысак душил меня, прижимая к стеклу. Странник пребывал в своем обычном радостном безумии.

— Я искал его несколько лет. Странника. Жаба его вчера привез. Повезло мне, да? Вот такой я баловень судьбы. Он мне в психушке еще говорил, а я не верил. Кто ж ему, психу, тогда верил. Этот дом…усадьба Копытовых… он в нем жил… сто лет назад. Слышала, тварь, этот парень здесь жил сто лет назад! Книжки эти читал. Ему на серебряном блюде, бл&ть, почту по утрам подавали. «Не изволите ли откушать у генерала Синичкина?» А я этот дом купил. Знал, что он в него когда-нибудь вернется. Ну не может Странник без своего дома, никак! Узнаешь? Странника узнаешь?

— Вы мне больно делаете, — прохрипела я.

— Больно?! Тебе больно? Болит у тебя? Да ладно! Тварь, так ты ж, наверное, и не бессмертная? А? Щас проверим.

Киприянов отпустил мои волосы, и в этот же миг что-то твердое, холодное коснулась моего затылка.

— Так ты бессмертная или нет? Мостов нет, бежать некуда. Мозги по стеклу. А ничего! Мои ребятишки тут все вымоют. Говори: узнаешь Странника?

— Да! Да! — выкрикнула я.

— Ну вот и хорошо, — неожиданно спокойно сказал Киприянов.

Он отошел от меня, устало опустился в кресло, махнул дулом на топчан:

— Села.

Я подчинилась. Ноги у меня дрожали. Я совсем даже не бессмертная.

— Он тебя тоже узнал. Давно вы с ним встречались в последний раз?

— Года четыре назад.

— Ну так это не много. Я думал, тебе лет триста, — Крысак хмыкнул.

— Мне тридцать два. И это правда. Я не знаю, что он обо мне наговорил, но…

— Да мне плевать на тебя и на твою братву. Делайте, что хотите. Ради чего вы здесь болтаетесь, мне не интересно. Мне нужно было одну из вас, тварей, изловить, я и изловил. А теперь будешь делать, что я скажу. Ведь так у вас положено? Типа, ты в моей власти. Крест могу показать, святой водой побрызгать. Испугаешься?

— Я обычный человек. Родилась в Вологде тридцать два года назад. У меня умерли отец и мать. Я росла в детдоме…

— Это кому-нибудь другому будешь в уши заливать. Я тоже Фергюсона читал. Но ты… как тебя там, кстати…здорово умеешь лапшу на уши вешать. Я за тобой три месяца следил. Ну чистая крыса библиотечная: шмыг туда, шмыг сюда. Мимикрия, бл&ть. Пока рассмотрел… Когда все закончится, отдам тебя ребяткам. Вот они удивятся. Они никогда ни с кем из твоего племени не…

— Только посмей, — тихо произнесла я и встала.

— Вот!!! Твою!!! Стоять! Не двигайся!

Он подался назад, отодвинулся вместе с креслом так, что ножки с отвратительным скрипом процарапали древний паркет, направил на меня дуло, скрывая испуг за злостью. Отдышался, выдавил:

— Ты, исчадие… не напугаешь… все будет по моему… думаешь, я тебя отпущу на все четыре стороны? Такой шанс упущу?

Я промолчала, медленно опустилась на место под дулом пистолета, стирая остатки иллюзии с лица.

— Попробуй сделать еще что-нибудь подобное, и я тебя пристрелю. Ты, небось, не одна… оттуда. Другую найду. И пацанам своим скажу, чтоб держали тебя под прицелом. Все равно ты нелюдь, тварь…выдала себя. А знаешь, как я тебя выследил? Никогда не догадаешься. Таких книг осталось шесть, все в руках коллекционеров. Я их все шесть отследил. И вдруг, мать моя женщина, заказ, по ай-пи прям рядом. Вот повезло, так повезло, думаю. Успел Фергюсона купить. Думал: и что в нем такого достоверного? Прочитал – все понял. Раньше я вас боялся. Странник меня шибко испугал. А теперь я все про вас знаю. Вы только рожи корчить и горазды… Потом я за тобой следил. Потом рассмотрел, думаю, не-е-е, что за коза драная. Ни рогов, ни крыльев. А ты себя выдала… А ведь до этой секунды сомневался, а ты выдала… — голос Киприянова ослаб, он сглотнул слюну и заговорил вновь. — А знаешь, что я сделаю, когда выздоровею… Знаешь?… Не знаешь. Я сам тебя отымею. Потому что ты красивая молодая девка. И не надо было меня пугать – мне так еще интереснее…вот только скажи мне, как тебя, такую хорошую, ко мне под бок занесло? А? Только не бреши про стечение обстоятельств и перст судьбы. Не поверю.

— Я искала… своих… одну знакомую…

— Ах ты, везуха! Нашла? Подружка твоя, что ли? Валерия Петровна?

— Нет! Нет! Лера не причем, совершенно, она не знает. Та девушка умерла. Ее убили.

— Да ты чё! Что ж вы так легко дохнете, а?! Вот так прям и убили? Кто же ее, а?

— Кто-то с… необычной кровью. Иной не смог бы.

— Ну дела! Столько вот бродит вас по земле, а никто даже не подозревает. Ладно, сделаю вид, что верю. Что тебе нужно, чтобы провести меня по мосту?

— Мост.

— Будет тебе мост. Еще что? Что там может понадобиться?

— Ничего.

— Врешь. Я ведь должен взять с собой еду и воду. Не пытайся. Меня. Обмануть. Что я должен взять?

— Еду и воду, — послушно отозвалась я. — Там нельзя ничего есть людям не с нашей кровью. Иначе забвение.

— Я смогу пройти?

— Сам – нет. Я проведу.

— Ладно, — Киприянов забормотал под нос. — Ты, конечно же, попытаешься ТАМ сбежать. Нужно все предусмотреть… Завтра. Мы пойдем завтра. Погуляем денек-другой в райских кущах.

— Только нельзя сразу надолго, — быстро заговорила я. — Сразу нельзя. Фергюсон был человеком с нашей кровью, но и ему стало плохо. Надо привыкнуть.

Крысак пронзил меня подозрительным взглядом, пожевал губами.

— А откуда такая забота? Понятно. Боишься, что если я там скопытюсь, мои ребятки тебя прибьют?

Я кивнула.

— Сколько?

— Минут десять сначала. Там другой воздух… другой мир… шок…

— Хватит, чтобы я выздоровел?

— Да… на какое-то время… пока тело не переработает… кровь… она поменяется.

Киприянов хрипло засмеялся:

— Вот это мне как раз и нужно. Я мог бы попросить Странника, но не доверяю психам. Ладно, гуляй пока. Сегодня Сеня повезет тебя в город. Оденешься там, маникюр-педикюр, причесон. Мне надо видеть рядом с собой бабу, которую ябуду хотеть, а не пугало. Иначе после всего пущу тебя в расход. Вокруг меня много баб было, вот только все разбежались… в последнее время… кхе…кхе… Попробуешь сбежать – Жаба произведет отстрел всего семейства твоей Леры. Въехала?

— Да. Не трогайте ее, я все сделаю.

— Обещай от имени своего народа. Клянись своей кровью.

— Я клянусь кровью своего народа, что отведу тебя в свой мир и не попытаюсь сбежать.

— Идем.

ГЛАВА 4

На следующий день Странник ушел. Он всегда так делал: появлялся, когда хотел, и исчезал по своим безумным делам. А Киприянову, когда он узнал об исчезновении Странника, стало хуже. Жаба приволок меня к нему в спальню. Крысак смотрел мне в глаза и хрипел. Жаба протащил меня по саду и по всему дому, не совсем понимая, что он и я должны делать.

По большому счету, Странник меня чуть не подставил. Все осложнилось бы, узнай Киприянов, как просто любой из нас может построить средство для отступления из подручных материалов. Если бы я захотела, меня бы уже не было в этом доме. Мне пришлось лихорадочно соображать, что говорить, если я не найду ничего похожего на мост, пока Жаба таскал меня по саду. Но оказалось, что Странник не стал особо заморачиваться. Он принес из сарая широкую доску, положил ее поперек прудика и был таков.

— Вот, — я ткнула пальцем в доску. — Это тоже мост.

Жаба выматерился и пошел докладывать. Через час у пруда появились Кошак и садовник. Кои выловили, пруд накрыли пленкой, опоры для моста спилили. Идиоты.

Несколько дней, пока Крысака накачивали лекарством, меня никто не трогал. Но в субботу утром Жаба вошел ко мне в спальню в сопровождении Веры и, не обращая внимания на мои протесты, смел с полок в гардеробной всю одежду. Вера, бросая на меня виноватые взгляды, собрала с пола вещи и уложила их в мою сумку. Весь мой «стародевичий» гардероб, унылые юбки, вытянутые свитера и блузки с жабо, отправился в большую металлическую бочку в углу сада. Жаба полил вещи средством для розжига и поджег. Мой паспорт был у Киприянова. Я боялась, что он поступит с ним так же, как Жаба с одеждой. Я не могла пользоваться документами из моей человеческой жизни, опасаясь, что Крысак отследит по ним Игоря или тетю Лиду, мне стоило больших трудов раздобыть хорошее удостоверение личности. Однако паспорт на имя Жанны Викторовны Могиляк мне отдали, когда Сеня повез меня в город.

У Фергюсона в книге сказано, что ни одна фейри не может нарушить клятву, данную от имени своего народа. Все так и не так. Любую расплывчатую клятву можно обойти. Сам Крысак свято верил Фергюсону и моей клятве. А вот не надо было. Но я не собиралась сбегать, пока Лера была под прицелом. И у меня были связанные с Киприяновым незаконченные дела.

Я была рада избавиться от общества Крысака хоть на пару часов. Если бы не деревянно-вежливая фигура Ската, я бы на время забыла, в каком положении нахожусь. Приятно было отказаться от роли, которую я играла последние семь месяцев, роли забитой старой девы, извиняющейся каждый раз, когда ей наступали на ногу.

Люди, сами не подозревая об этом, вытягивают из нас силу. Но мы приходим в их мир, потому что очарованы ими так же, как они нами. В любой большой толпе я чувствую нашу кровь. У кого-то ее больше, у кого-то меньше. Иногда я хожу вокруг, ощущая недоброе присутствие посланцев мрака, принюхиваясь, точно зверь, но зло, совершаемое людьми, часто закрывает от меня их суть. У человеческого зла в этом мире тоже есть покровители. Они, подобно нам, живут среди людей, оставляя после себя потомство. Мы мало что о них знаем, но некоторые из нас могут «чуять» их на расстоянии.

Торговый центр был огромен. Мне понадобилось не меньше часа, чтобы определиться со списком покупок. Но Скат удивленно поднял брови, когда я подошла к нему в кафе.

— Что, и все?

— Да. Мне достаточно.

Сеня заглянул в мои пакеты:

— Вы, наверное, шутите. Белье, пара джинсов и футболок? — он достал из кармана мобильник, что-то понажимал. На экране высветилась заставка банковского приложения. — Вы не истратили и четверти выделенной суммы. Борис Петрович будет недоволен.

— Передайте Борису Петровичу, что он может идти лесом, и что в моих устах это не просто оборот речи. Он поймет.

— Да. Конечно.

Сеня сухо улыбнулся, дав понять, что оценил шутку, но его наши с Борисом Петровичем отношения не касаются. Он отошел от столика, долго говорил по телефону, вернулся, сел, налил мне и себе минеральной воды, произнес деловито:

— Парикмахерская, вечернее платье, украшения.

— Вечернее платье-то зачем? — устало спросила я.

Скат удивленно покачал головой:

— Я думал, вы обрадуетесь. Женщины ведь любят вещи. Шмотки, брюлики.

— Я люблю вещи, — сказала я, прикрывая глаза. — Они придают жизни яркость. Хорошие вещи остаются, становясь незаметными, или уходят, даря приятные воспоминания. Я не люблю то, что привязывает к себе. Вещи бывают злыми.

— Как тот кулон? Почему шеф на нем…

— Помешался?

— Зациклился.

— Добрые вещи могут стать злыми в недобрых руках… но вы ошибаетесь, Сеня. Однажды кто-то, полюбивший всем сердцем, привез кусочек рога из далекой страны и заказал ювелиру эту вещицу. Красота с одной стороны, смерть с другой. Это был подарок для любимой, судя по изображению. Не чтобы напугать, а чтобы напомнить: жизнь коротка, и я проведу отмеренное тебе время с тобой. Все время, до конца.

— Тебе? Не нам? — спросил Сеня.

— Вы задаете правильные вопросы, Александр, — сказала я. — Я устала, закажите мне кофе с молоком.

Я вышла из примерочной в зеленом платье с юбкой до пят из нескольких слоев полупрозрачного шифона. Чувствовала себя куклой, злилась. Продемонстрировала Сене ценник, бросила вызывающе:

— Как вы думаете, Борис Петрович будет доволен?

Скат мельком взглянул на ценник, осмотрел меня с ног до головы, одобрительно кивнул:

— Зеленый – ваш цвет. Давайте покупки, я подожду вас в машине.

— Не боитесь, что сбегу?

— Я в чем-то провинился перед вами?... Не сердитесь на меня, Жанна Викторовна, не надо. Я не причиню вам зла, вы мне очень симпатичны, — Скат посмотрел мне в глаза.

— Вы мне тоже, Сеня, — смягчилась я. — Простите.

И все-таки на парковку я спустилась вся раздраженная. Ненавижу, когда кто-то прикасается к моим волосам. Зато с головы была смыта дрянная пепельная краска. В школе наша классная все время лезла мне в голову с брезгливой гримасой – пыталась разглядеть «отросшие корни». В интернате некоторые девочки уже в двенадцать лет пытались стать блондинками, выжигая волосы пергидролем. Многие из них потемнели, повзрослев, а я все светлела. Наша кровь не сразу дает о себе знать. Никто не остается прежним, даже такие полукровки, как я. Я впервые прошла по мосту в тринадцать, а потом, за несколько лет, изменилась почти до неузнаваемости. Тогда-то я и встретила Странника. Здесь, в этом мире, который я никогда не считала своим.

— Да, вообще-то я такая, — буркнула я в ответ на удивленный взгляд Сени.

Тот повел плечом, мол, чего только не бывает, но всю дорогу поглядывал на меня в окно заднего вида.

Мы попали в пробку из-за аварии на дороге. Я попросила Сеню остановиться, вышла, чтобы постоять босыми ногами на еще не успевшей прогреться земле. Шоппинг меня вымотал. Скат ждал меня у машины. Сказал, глядя на багровеющий в закатных лучах горизонт:

— Я Борису Петровичу всем обязан. Он меня из такого дерьма вытащил. Помог нам с матерью. Мой отец был ему другом. Киприянов – неплохой человек, поверьте, просто вспыльчивый. Привык получать от жизни все. И вдруг эта болезнь. Это он из-за нее такой.

— Это ваше мнение, Сеня, — откликнулась я. — Я его не разделяю.

— Если бы он желал вам зла, то поверьте… Мне кажется, вы ему нравитесь… как женщина. С самого начала. У него все женщины… всегда были незаурядные. И вы тоже… Я теперь это вижу. А Борис Петрович увидел сразу. И у вас много общего. Он тоже любит книги.

— Спасибо, — сказала я. — Это утешение. Только вы ничего не знаете. Мы с Борисом Петровичем заключили… соглашение. И я просто выполняю свою часть. Ничего личного между нами нет и быть не может.

Больше в пути мы не разговаривали. Сеня на миг приоткрылся, и я что-то уловила в его мыслях. Всего лишь мгновенное воспоминание: глаза, смех, но мне этого хватило. Я поняла, что не уйду, пока не докопаюсь до истины.

Элла Ивановна сначала меня не узнала, но когда я поздоровалась, чуть не задохнулась от ярости. Жаба и Кошак смотрели на меня недобро. Я ожидала от них пошлостей и сальных шуточек, а они глядели так, будто я была убийцей, нанятой для уничтожения их обожаемого босса. Садовник подумал, что я недавно приехавшая родственница Киприянова. Вера удивилась, в ее глазах читалась зависть. Я подарила ей дорогие очки от солнца, и она подобрела. Вот и хорошо – одним недоброжелателем меньше. Киприянов весь вечер не выходил из комнаты. Он позвал меня утром следующего дня. Ему было плевать, как я там выгляжу – в тот момент он еле передвигался. Элла Ивановна сделала ему укол обезболивающего и ушла, даже не посмотрев в мою сторону. Она была очень сильно встревожена.

Киприянов встал с постели, не дождавшись, когда подействует лекарство. Лицо его было в бисеринках пота. Мы шли по коридорам целую вечность: Скат сам вел шефа, подставив ему плечо. Мы остановились у двери, прежде всегда запертой. Пока Сеня подбирал ключ из связки, Киприянов схватил меня за руку и привлек к себе. Прошептал:

— Молись, чтобы я не сдох раньше времени.

Это была большая комната, соединявшаяся анфиладой с несколькими другими залами и широкой террасой. Когда-то, возможно, здесь проходили балы. Посреди комнаты, прямо на потертом, ссохшемся паркете, стоял мостик, снятый, как я догадалась, с садового пруда. Он казался маленьким, совсем игрушечным. Мне на мгновенье пригрезилось, что открылись широкие двустворчатые двери, и стайка детей, одетых средневековыми рыцарями и дамами, веселится в пыльных дорожках струящегося из окон света. Это был Дом с его картинами прошлого. Он предчувствовал волшебство. Он радовался, как ребенок, потому что еще ничего не знал о человеческом вероломстве.

Я очнулась от прикосновения металла к руке. Крысак пристегнул мою правую руку к своей левой наручниками. Он ухмылялся, морщась при этом от боли. Я потрясла рукой.

— Демонические существа не любят холодного железа, — с хриплым смешком произнес Киприянов.

— Это сталь, мудак, — сказала я.

— А это? — он быстрым движение достал пистолет из кобуры на поясе, направил мне в лоб, касаясь дулом кожи. — Достаточно холодный? Думаешь, причипурилась немного, и я все? Размяк? Вякнешь еще раз в таком духе, и я тебя слегка покалечу. Жить будешь, ходить по мосту будешь, ноги раздвигать будешь, вякать – не будешь.

Сеня прошелся по залу, подергал двери слева и справа. Мне не удавалось разглядеть его лицо. Но Киприянов, должно быть, его проинструктировал. Я не удивилась тому, что Крысак позвал на первое испытание именно Сеню-Ската. Кто еще в этом доме, кроме самого Киприянова, мог похвастаться интеллектом и выдержкой? Зато стойкости к чарам местному персоналу было не занимать, это я признаю.

Сеня занял место слева от моста. Я так и не смогла поймать его взгляд. Крысак кивнул ему.

— Как там течет время? — спросил Киприянов.

Еще один правильный, хороший вопрос. Рука Киприянова касалась моей. Я чувствовала, как сильно его трясет от волнения. Он верил. Другой человек назвал бы болтовню Странника о Зеленых Холмах и Третьем Пути бредом сумасшедшего. А Крысак верил. «Если я заболею, я к врачам обращаться не стану. Обращусь я…». К сказке. К россказням полубезумного бомжа-скитальца.

— Так же, как здесь.

— Помни, ты поклялась. Сеня, ты знаешь, что делать, если мы не вернемся через двадцать минут.

Скат кивнул с каменным выражением лица.

— Ну, — сказал Крысак.

Я шагнула на мост.

ГЛАВА 5

Когда мне было тринадцать, старшие парни из нашей школы-интерната решили, что я достаточно созрела, чтобы доставить им немного удовольствия. Началась охота, и «охотники» получали от нее не меньше кайфа, чем от предвкушения ее итога. Это сейчас я понимаю, что могла довериться, пожаловаться кому-нибудь из взрослых, попросить о помощи, хотя… не знаю… Стаса Миролюбова и его компанию боялись даже воспитатели. Это была та еще ОПГ со своей иерархией, отвоеванной на районе территорией и подобием «общака». Поэтому я чувствовала себя затравленным зверьком, пытающимся лишь отсрочить неизбежное. Две недели я передвигалась по интернату короткими перебежками, пряталась в толпе девочек. Я была очень осторожна, но никогда даже представить себе не могла, что прямо в лапы Миролюбовской банды меня передадут как раз наши девчонки. Сначала я думала, что они таким образом откупались, чтобы Стас и его крысята их не трогали, потом узнала, что «биксы» боролись за право «гулять» со Стасом на правах официальной подружки, а я была разменной монеткой в их конкурсе на занимаемую должность.

Не буду вдаваться в подробности того, как я оказалась в подвале. Мне заклеили рот скотчем. Парни не спеша раздели меня, лениво переговариваясь. Из их разговоров я узнала, как с максимальным удовольствием использовать женское тело так, чтобы «никто не заметил». Они все-таки боялись разборок с воспитателями и учителями.

Мне до сих пор иногда снится этот сон: я, обнаженная, перед похотливо улыбающимися нелюдями. Я не помню их лиц, никого, кроме Стаса, а страх все тот же. Я всегда просыпаюсь в ужасе, в холодном поту. Время не властно над некоторыми воспоминаниями.

Я смогла вырваться и побежала, сорвав с лица скотч. Вслед мне неслись улюлюканье и хохот. Подвал был длинным, но спрятаться было негде. В отчаянии я залезла на длинный малярный верстак, не чувствуя боли от вонзающихся в ступни, ладони и колени крупных заноз, забила руками по узкому цокольному окну. Никто снаружи не услышал моих криков. Миролюбов со снисходительной ухмылкой запрыгнул на верстак и пошел ко мне, расставив руки. Я попятилась, подумав о том, как хотелось бы мне стоять сейчас на мосту над бездной, а не на шатком деревянном помосте. О том, что охотно рассталась бы с жизнью, шагнув в пропасть, лишь бы закончилось это унижение.

Под тяжестью крупного Миролюбова верстак затрещал и сложился. Я упала… И кубарем покатилась вниз. Трава была влажной. Я цеплялась, но лишь выдирала ее с корнем из мягкой земли. На середине склона меня развернуло, и я заскользила вниз на животе. На меня неслась бездна, о встрече с которой несколько секунд назад я так мечтала. У самого края обрыва трава уступала место каменистой полоске обнаженной дождями скалы. Отчаянно взвизгнув, я выставила перед собой руки, пропахала длинную борозду ладонями, но остановилась. Я лежала, глядя перед собой сквозь запорошенные землей веки. Передо мной простиралась водная гладь. Солнце припекало затылок. Из-под обрыва взмывали вверх чайки, оглашая воздух по-человечьи деловитыми криками. Я подняла голову. Надо мной кружилась крупная черная птица. Вот она нырнула вниз, темная тень скользнула, на миг заслонив солнце. Птица ушла вбок, развернулась и пронеслась мимо скалы. Я почувствовала, как сознание покидает меня. Это был дракон. Тучный асфальтово-серый дракон с отвисшим брюхом. И, кажется, с седлом и всадником…

Я очнулась на закате. Холод проник под вязаное пончо, в который я была закутана. Лежала я на склоне, немного выше той борозды, где помятая трава и комки взрытой земли указывали на место моего падения. Я села и огляделась. Солнце садилось в море. Стремительные крылатые тени, разрезающие его золотой диск, привели меня одновременно в восторг и содрогание. Рядом со мной на тонкой тарелке с немыслимо красивым узором лежало румяное яблоко. Ветер трепал листок желтоватой бумаги, привязанный ленточкой к его черенку. На листке была надпись: «Ешь. Тебе можно». Осторожно взяв в ладони яблоко, словно оно могло взорваться прямо в моих руках, я встала. За спиной у меня обнаружился старый арочный мост, высотой в половину моего роста. Он выглядел нелепо посреди высокой травы. Я обошла вокруг моста. Доски были темными и склизкими. С одной стороны до половины арки сырой налет был стерт. Я вдруг поняла, что вошла в этот мир по этому самому мосту. Мне не нужно было ничего объяснять. Я все еще верила в сказку и интуитивно почувствовала, что нужно делать.

Я прошла по мосту в обратную сторону, вернувшись в школьный подвал. Там никого не было. В узкие окна вливались сумерки, на грязном полу была разбросана моя одежда. Кое-как отряхнув ее от пыли, я оделась и аккуратно свернула накидку.

К счастью, двери подвала не были заперты. Я благополучно добралась до своей спальни, не встретив по дороге никого из своих преследователей. Меня не было несколько часов, но мое отсутствие осталось незамеченным, я даже успела к ужину.

Несколько дней подряд я ходила по школе, словно Ассоль по своей недружелюбной деревне, улыбаясь, храня в душе теплый, умиротворяющий секрет. Когда я начинала сомневаться в реальности произошедшего, я доставала из кармана яблоко и смотрела на него. Понимая, что многие часы в моей теплой ладони вряд ли могут способствовать его свежести, я решилась надкусить его в постели после отбоя. Его вкус я помню до сих пор. Яблоко было с сожалением съедено, но от дивного путешествия у меня еще оставалось вязаное пончо. Сидя вечером на кровати, вполуха слушая болтовню подруг, я рассматривала его причудливый узор, убеждая себя в том, что мне непременно нужно вернуть накидку владельцам.

Через пару дней восторженного полузабытья я поняла, что за мной следят. Мое исчезновение на краю рухнувшего верстака не могло остаться незамеченным. Члены Миролюбовской банды появлялись подле меня по одному, отслеживая каждый мой шаг. К этому моменту мои чувства немного улеглись, и я стала мечтать о возвращении на травянистый холм. Картина дракона, несущего на своей спине гордого всадника, стояла у меня перед глазами. Единственное, что пугало меня – это мысль о том, что я могла банальным образом сойти с ума, «чокнуться» от страха, что на самом деле в подвале со мной произошло нечто плохое, то, о чем я забыла в своем безумии, и скальный обрыв над морем был лишь плодом моего воображения.

Однажды вечером я спустилась в подвал, просто чтобы еще раз взглянуть на место несостоявшегося преступления и, может быть, понять, что именно произошло тогда. На двери висел замок. Я разочарованно покачала его, и тут сзади кто-то схватил меня, заткнув мой рот ладонью. Я скосила глаза. Это был Стас.

— Тихо, — рявкнул парень. — Убью, если заорешь. Поняла.

Я кивнула. Миролюбов испугал меня до дрожи в коленках. Но все-таки не так, как в тот злополучный и одновременно счастливый для меня день. Он сунул мне в руки холодный ключ и заставил открыть замок, угрожая, что размозжит мою голову о металлическую скобу на двери. Мы вошли внутрь, Стас подтолкнул меня к полуразбитому верстаку:

— Иди. Покажи, как ты это сделала. Ну!

Значит, все это было взаправду. Внутренне ликуя, я шагнула на верстак, но вдруг вспомнила, что забыла накидку в комнате. Если уж я решусь уйти сейчас, быть может, насовсем, если примут меня жители волшебной страны, мне следовало вернуть одолженную у них вещь.

— Нет, — я повернула назад. — Я должна кое-что взять, я вернусь…

Стас шагнул ко мне, больно сжал мое плечо и нервно рассмеялся. Зрачки у него были широкими и страшными, словно озера мглы.

— Издеваешься? Сейчас! Иначе…

Я попятилась, стараясь вырваться… и мы оказались на склоне холма вместе. Стас охнул и отпустил меня. Я отбежала. Спотыкаясь и оглядываясь, он побежал за мной. Я пронеслась вдоль обрыва и ворвалась в лес, обрамляющий зеленый луг. Миролюбов остался на склоне. Я готова была звать на помощь, стараясь не думать о том, кто, теоретически, может обитать в волшебном лесу. В детстве мама читала мне много сказок об обитателям волшебных лесов: феях, гоблинах, гномах и лесных духах. Если в этом мире водятся драконы, то кто еще может обитать в зарослях? Я с опаской наблюдала за Стасом из-за деревьев, гадая, что делать дальше. Темнело. Миролюбов топтался на холме. В какой-то момент я разглядела, как он падает назад, плашмя, будто подкошенный. Во мне боролись страх и сочувствие. Я понимала, в каком шоке был Стас, на какой-то миг даже забыла, что Миролюбов был жестоким мерзавцем. По интернату о нем ходили отвратительные слухи. Даже если половина из них оказалась бы правдой, я должна была бежать от него сломя голову безо всякого чувства вины. Меня вдруг словно током ударило: а если Миролюбов найдет мост на вершине холма и сообразит, как путешествовать в этот мир?

Когда я решилась выйти из леса и подойти к Стасу, для него почти все было кончено. Увиденное на минуту парализовало меня. Потом, плача, трясясь от ужаса, я побежала к мосту и оказалась в подвале. Я села на пол, обняв себя руками. Никогда, я больше никогда не пойду ТУДА! ОНО УБИЛО ЕГО! С трудом придя в себя, вернулась в гостиную. Одна из воспитательниц заметила мое состояние, и я соврала, что плохо себя чувствую. Несколько дней провела в медизоляторе. Мне не нужно было особо притворяться, чтобы убедить окружающих в том, что я заболела: меня бросало то в дрожь, то в холод, во сны приходил навязчивый бред.

Миролюбов пропал. Надежда на то, что он каким-то образом перенесся в наш мир из волшебного, угасла, когда я вышла из изолятора. По интернату ходили милиционеры, воспитанников по очереди вызывали для бесед. Кто-то из банды все-таки проговорился. Не знаю, что решились рассказать дружки Миролюбова, но меня допрашивали особенно тщательно. У Стаса обнаружился довольно обеспеченный и влиятельный отец, который знать не хотел сына при жизни, зато после его исчезновения поднял шумиху в прессе. Ничего так и не выяснилось – я, понятное дело, молчала. Страницы желтых газет пестрели статьями о маньяках и пришельцах, похищающих людей. Тогда-то меня и забрала тетя Лида, сестра моего отца. Она прочитала о деле в центральной газете, куда тоже просочилась информация о пропавшем прямо из стен интерната мальчике. Тетя Лида и ее глухонемой сын Игорь едва сводили концы с концами в полузаброшенной деревне, практически изолированной от города дорожной хлябью и отсутствием транспорта. Ей пришлось пешком добираться до ближайшей остановки автобуса и занимать на билет по соседям - в их деревне зарплату медработникам задерживали по полгода.

Тетю я любила. Хотя она редко приезжала, зато часто писала и присылала посылки с пирожками, сухими яблоками и картошкой. Начитавшись жути о нашем интернате, она забрала меня насовсем, сожалея лишь о том, что не сделала этого раньше.

— Сама себя обманывала, — каялась она. — Боялась, что еще одного не потяну. Видишь, каков у меня наследник. Ничего, прорвемся. Если Бог дает детей, он и на них подкидывает.

Так и вышло. Страна постепенно вступала в новую эпоху. Мы переехали поближе к райцентру. Я пошла в новую школу. Вернулась на холм через год, повзрослевшая, насмотревшаяся на смерть в теткиной больнице, где я помогала ей добывать лишнюю копеечку, ухаживая за больными. Я просто соорудила в нашем садике небольшой мостик из кусочков волнистой черепицы и прошла по нему так, словно всю жизнь только этим и занималась. Я уже не боялась, потому что познакомилась со Странником. Его привезли в теткину больницу, и он сразу узнал во мне фейри-полукровку. У меня было столько вопросов, но этот сумасшедший, еще не старый на вид мужчина время от времени впадал в безумие. Прежде, чем его забрали от нас в психиатрическое, Странник успел объяснить мне, почему умер Миролюбов. И тогда я смирилась и приняла законы Зеленых Холмов, и в душе обязалась следовать им. Это была малая плата за то, что дарил мне тот мир.

Когда я вернулась, на Холме все было по-другому. Там тоже настала осень. У самого обрыва я нашла полусгнившие остатки одежды Стаса. Поддела их палкой и сбросила в море. Накануне из газет я узнала, что Миролюбов со своей бандой охотились на местных бомжей и убили одного из них на спор. Журналисты много чего раскопали о делах, творившихся в нашем заведении. Меня, слава богу, никто больше не донимал вопросами. Интернат вскоре закрыли.

Я проводила на холме долгие часы – просто сидела на склоне у моста, пока не замерзала до костей. Поздней осенью драконы перестали летать. Я мельком видела какие-то тени на окраине леса, но они не подходили близко. Скука придала мне решимости – я потихоньку стала заходить в чащу и нашла в ней дом, старый, но чистый, с самодельной, грубо вырезанной из дерева мебелью и посудой. В углу дома обнаружился сундук с хламом и несколькими книгами, внутри одной из которой было указано имя владельца – Оливер Фергюсон. Ниже стояла дата – 1728 год. Еще в сундуке был мешочек, а в мешочке - золотые монеты. Я отнесла их тетке, наврав, что их для меня припрятала мама. Тетка не удивилась: у нас в семье раньше водилось множество дорогих и занятных вещиц. Она лишь изумилась тому, что я смогла сохранить золото в интернате, где каждый был на виду, но я опять ей солгала, даже сделала вид, что перед этим съездила в школу и откопала деньги из-под березки в саду. Тетя Лида сумела сбыть монеты, оказавшиеся английскими золотыми гинеями, коллекционерам. Несколько книг я продала сама, торговцам на букинистическом развале. Наше благосостояние заметно улучшилось. К тому времени я выяснила, что время вне зеленого холма течет медленнее, и проводила долгие часы в доме Фергюсона у сложенного из камней очага, возвращаясь домой прежде, чем меня начинали искать.

Позже я много раз встречала Странника. Кровь фейри притягивала его. Он любил потомков Древних, но вел себя непредсказуемо: шнырял по мостам туда-сюда, оказывался в неожиданных местах, одетый не по сезону, часто голодный и грязный. Иногда он приносил мне яблоки и сотканные из ярких нитей грубоватые, но красивые вещи. Я ничего не могла от него добиться и немного его боялась. При упоминании мной Холмов рядом с «моим» мостом, Странник начинал сильно расстраиваться и плакать, зато потом гладил меня по голове и сочувственно повторял «Бедная зимняя девочка, бедная. Терпи и возрадуешься, дорогушенька.» На мои вопросы не было ответов, пока я не встретила Аглаю.

ГЛАВА 6

Киприянову сразу же стало плохо. Он сначала упал на колени, а потом завалился на бок, потянув меня за собой. Я запомнила, куда он положил ключ от наручников – в задний карман брюк.

— Сука, — простонал Киприянов, почувствовав, как я копаюсь в его кармане. — Ты ж себе… смертный… приговор… подписала… и подруге своей.

Я посмотрела на море, потирая запястье, и засекла время по дорогим наручным часам Крысака, боясь провести на Холме больше десяти минут. В организме Киприянова шли страшные по силе процессы. Когда-то я испытала их эффект на себе: первый раз, когда из моих рук выходили занозы от малярного верстака из школьного подвала, второй – когда я сломала руку во время гололеда. Холмы лечили. Приводили человеческое тело в идеальное состояние. Когда-то я мечтала отвести сюда двоюродного брата, но Аглая меня отговорила.

— Он черен внутри, — сказала она, увидев Игоря. — Не знаю, откуда в нем такая чернота. Холмы его не примут.

Я знала, откуда в душе моего брата тьма – он ненавидел людей. Он «убивал» их не раз, если не в реальности, но в своих мыслях и жутких компьютерных играх. Я так и не рассказала ему о Холмах. Мы с ним упустили то время, когда могли протянуть между нашими душами нити родственной любви или хотя бы симпатии. Я обещала себе не брать на Холмы никого из людей, но нарушила обещание, первый раз ради смертельно больного ребенка и второй – сейчас, ради Аглаи.

За десять минут этот мир изгонит из тела Киприянова часть болезни, но задержи я наше возвращение, и Холмы заставят его оплатить долг перед родом человеческим. В мои планы это не входило. Пока. Я могла бы оставить Крысака на Холме без особых угрызений совести, но Сеня с его странными воспоминаниями, Жаба и Вера, Кошак… Кто-то из них был причастен к смерти Аглаи. Мне нужно было отделить козлищ от агнцев, а не бить слепой мстящей дланью.

Десять минут прошли. Киприянов извивался и стонал. Я подняла его с земли, перекинула его руку через свое плечо и потянула к мосту. К счастью, в первые секунды торжества Крысака мы отошли от него всего на несколько метров.

— Сильная, бл&ть, — просипел Крысак мне в ухо.

Ты даже не знаешь, насколько.

Мы ввалились в бальный зал. Скат бросился к нам. Его немного потряхивало. Я сгрузила Киприянова ему на руки, буркнула:

— Ему скоро станет лучше. Нужно подождать.

Сеня принялся хлопотать над полумертвым шефом, а я пошла к двери. Уже выходя, я оглянулась и поймала взгляд Киприянова из-под полуопущенных, скованных страданием век. Н-да, напрасно я вернула Крысака в его нору, напрасно – отольются кошке крысиные слезы.

Несколько часов подряд я слышала доносящиеся снизу вопли Эллы Ивановны, на которые Киприяновские шестерки отвечали монотонным бубнением. Вскоре голоса переместились к парадному входу. Я вышла в «ботанический сад» и подсматривала из-за занавески. У входа стояла машина, Элла Ивановна разыгрывала сцену «ухожу с гордо поднятой головой и небольшим скандалом». Она взывала к совести Жабы и Кошака, хватала за грудки Сеню-Ската, размахивала мобильным, грозясь, что обратится в прессу. Жаба и Кошак стояли у открытой двери джипа и молча подергивали могучими плечами. Наконец Скат, перекричав врача, подошел к ней и что-то зашептал на ушко. В руки Эллы Ивановны переместился узкий, пухлый конверт. Бастион пал. Элла Ивановна прослезилась и отбыла.

В течение последующих трех дней из дома Киприянова была удалена почти вся прислуга, за исключением Веры и Лары. Вечером того дня, когда мы впервые посетили Холмы, Крысак ожил. Ему становилось все лучше. Элла Ивановна была бы в шоке, увидев, как ее умирающий онкологический пациент бегает по утрам трусцой по дорожкам в саду. С улучшением состояния Киприянова усилилось и наше противостояние.

Кульминация наступила вечером, через четыре дня после нашего с Крысаком короткого путешествия. Я уже собиралась ложиться спать, когда в дверь постучал Сеня. Резко открыв дверь, я наконец-то смогла поймать его взгляд, вот только вместо хрусталя в глазницах были мертвые, мутные стекла. Легкая нетрезвость не мешала ему, однако, держать под контролем мысли.

— Жанна Викторовна, — умоляюще пробормотал Скат.

— Что? — устало спросила я, сразу догадавшись о причине визита. — Борис Петрович изволят вызывать?

Сеня кивнул, опустив глаза. С первого этажа доносилась искаженная расстоянием шальная музычка: тыц-тыц, бамс-бамс. Я шагнула в коридор, но Сеня выставил перед собой ладони:

— Борис Петрович очень просил... то платье.. зеленое... пожалуйста...

— Саша, вы издеваетесь? — ровным тоном спросила я. — Я устала, я спать хочу, какое может быть платье?

— Вы приглашены...

— В вечернем платье на спонтанную пьянку? Не смешите меня, Сеня, — я отодвинула молодого человека и пошла по коридору.

Киприянов расслаблялся в компании Жабы и Кошака. Неофициально и дружественно. В комнате с камином и лепниной. Я вошла и поморщилась от запаха еды и разгоряченных тел. Окна были закрыты. Киприянова морозило, несмотря на частичное выздоровление. Даже сейчас он был одет в плотный джемпер. На старинном бюро надрывалась магнитола.

— Вишь, Паш, как ее коробит, —отреагировал Крысак при моем появлении, толкая Кошака и указывая на меня.

Кошак ухмыльнулся. На ломберном столике на пластиковых тарелках разложены были огурчики, круг колбасы, крупно нарезанная луковица и черный хлеб. Подмокшая в рассоле соль просыпалась на инкрустацию. Киприянов пьяненько погрозил мне колбасным кольцом:

— Хочешь? С чесночком! Что, не жалуешь чесночек?

Он вдруг огорченно протянул:

— Е&ать, а где платье?

Кошак оглядел меня с ног до головы, глумливо подняв брови: это ж какое хамство! Даже головой покачал, откинулся назад, положив локти на спинку дивана, того самого, на котором еще недавно корчился от боли Киприянов. Жаба сидел ко мне спиной на банкетке и жрал. Вошла Вера. Наклонилась к Крысаку, негромко что-то сказала, указывая на столик с «яствами». Киприянов нетерпеливо от нее отмахнулся:

— Потом, потом. Верунь, сигарку мне.

Я заметила короткий взгляд Жабы, брошенный на Веру, попыталась проникнуть в его мысли. Ничего. Жижа. У Веры все под слоем тоскливого страха. Как же с вами все сложно-то!

Диск закончился и с шипением выскочил из дисковода. Стало тихо. Крысак закурил, поглядывая на меня сквозь клубы дыма своим острым, звериным взглядом.

— Я тебе за что деньги плачу? Где платье?

Я молчала. Пепел с сигареты Киприянова падал на ковер. Ковер был очень красивый, старинный, выдержавший тысячи, десятки тысяч шагов, но еще яркий. По кромке шел узор в завитушках: ромб, круг, ромб, круг, круг, ромб. В одном месте заметна была протоптанная от двери дорожка – бордовый ромб был затерт сильнее других.

— Сень, ты ей заплатил?

— Нет, Борис Петрович, распоряжения не…

— Ну, так заплати. Сейчас. Возьми в сейфе. Она поэтому и не слушается. Нет бабла - нет доверия. А нам с ней взаимное доверие ой как нужнО!

— Хорошо, Борис Петрович.

Сеня вышел. Киприянов кинул Кошаку:

— Запри дверь.

Я не успела даже дернуться – сначала ко мне подскочил Жаба, я увидела его страшный, насмешливый прищур совсем близко. Потом Кошак, вернувшийся от двери, заломил другую мою руку – в нем бурлила нехорошая садистская удаль.

Киприянов налил себе водки, выпил, не морщась. Бросил:

— Держите ее. Она сильная.

Жаба хмыкнул. И на секунду приоткрылся. Я чуть не захлебнулась от выпущенных им на секунду из-под контроля образов. Откуда? Почему?

Пока я отходила от шока, Крысак подошел ко мне, полусогнутой, присел на корточки и заглянул мне в лицо:

— Говорят, феи очень мстительные. А люди? Нет? Что ты, сучка, там, у себя на Холмах, устроила? Тебе трудно было меня предупредить?

— Я предупреждала, — прохрипела я.

— Предупреждала она… Посмеяться надо мной хотела? И где твои братики и сестрички? Я думал, ты еще кого-нибудь позовешь… запасную обойму прихватил, — он взял со стола нож, вытер салфеткой крошки, поигрывая лезвием, вернулся ко мне, пробормотал задумчиво, словно обращаясь к самому себе. — Почему же ты до сих пор не ушла? Что тебя здесь держит? Скажешь? Или мне чуть-чуть наступить на тебя? Чего ты боишься больше всего?.. Разденьте ее. Нет у нее крыльев, отвечаю. Найдете – штука баксов каждому.

Киприяновские шестерки завозились. Им неудобно было меня держать и раздевать, преодолевая мое молчаливое, но яростное сопротивление.

— На диван ее, а? — просипел Кошак, мотая кистью, зазевавшись, он подставил руку под мой укус.

Крысак поморщился:

—Ну кто ж так баб раздевает?

Подошел ко мне со спины, не выпуская ножа из рук. Меня обдало холодом, когда он сгреб ткань футболки в свою горячую ладонь. Ткань затрещала и разошлась под лезвием. Под нож попала застежка бюстгальтера.

- Я же говорил, — скучным голосом заметил Киприянов. — Обычная баба. Ладно, свои три сотни вы уже заработали. Будем продолжать?

- Дальше мы сами, шеф, — заржал Кошак.

- А я, пожалуй, погляжу, — Крысак вернулся на диван.

Я перестала сопротивляться. Жаба и Кошак воодушевились и перекинулись парой победных фраз. Я скосила взгляд на камин, не обращая внимания на возню, которую Кошак затеял со сложной застежкой моих брюк. Моя полуобнаженная грудь его отвлекала. Жаба дышал мне в шею. Крысак ел яблоко, отрезая от него ломтики. Взгляд его, направленный на меня, становился все злее. Я догадывалась, о чем он думал. Он меня провоцировал, пытаясь определить границы моих сил и способностей. Я ответила ему спокойным взглядом - глаза его с опять пожелтевшими белками стали бешеными, он снял с кончика ножа ломтик яблока языком и, видимо, порезался – задвигал челюстью, злость во взгляде обратилась в плохо скрываемую ярость. Интересно, до какого предела он позволил бы своим шавкам развлекаться? А с меня, кажется, хватит.

Язычки пламени в камине заплясали веселее. Один из них вытянулся и пополз вверх. Занялся венок из сухих цветов под глубокомысленной мордой оленя на грубой подставке. Затрещала шерсть на шее чучела, по комнате пополз запах паленого волоса. Цветы на венке скукожились, взорвались искрами. От искр занялась занавеска. Жаба и Кошак уже несколько секунд стояли, завороженно уставившись на оживший огонь. Киприянов стал медленно подниматься с дивана. Кошак взвизгнул, отпустил меня, бросился к шторе, но Жаба не разомкнул рук, лишь прошептал что-то полным ужаса голосом. Книжный шкаф у камина распахнул створки, полопались от жара стекла, полетели по комнате, хлопая страницами и разбрасывая тлеющие клочки, горящие книги. Кошак сорвал штору, принялся ее топтать, крича:

— Антон, огнетушитель! В коридоре! Шефа выводи!

Жаба бросился к двери. Я упала, увернувшись от летящего в лицо куска горевшей ткани. Жаба возился с замком, потопывая и поскуливая.

Но Кошак вдруг замер, протянул руку ко второй шторе, поводил ладонью над пламенем, сквозь пламя. Крысак, до сих пор молчавший и спокойный, негромко произнес:

— Харэ, пацаны. Разве вы не видите, что это все не настоящее? Иллюзия. Феечка наша расшалилась. Пятерочка ей за актерское мастерство. Вы, двое, успокойтесь. Выйдите. Нам с Жанночкой поговорить надо. Веру позовите. Пусть принесет… что-нибудь накинуть…

Телохранители послушно вышли. Кошак поигрывал желваками, Жаба молчал и смотрел в пол. Я поднялась на ноги.

Огонь стихал. Пламя втягивалось в пепел и угли, иллюзия растворялась. Через минуту все было на своих местах, целое и невредимое, только на полу валялась мятая штора, сорванная в панике Кошаком. Мы стояли напротив друг друга, я и Киприянов. На миг я даже прониклась невольным к нему уважением – не каждый сохранил бы трезвое мышление среди того огненного хаоса, что я устроила. Хотя объяснение было простым: Крысак внимательно читал Фергюсона и много общался с наивным, болтливым Странником. Ох уж мне этот Странник! Однако Киприянов еще не знает, на что я способна, когда совсем «расшалюсь» - не видел настоящих иллюзий, в которых можно остаться навеки. Аглая научила меня всему, она была настоящим мастером. Без иллюзий она не смогла бы так вольготно проводить время в нашем мире. Она отводила глаза, меняла внешность, имитировала запахи, тепло, холод, могла «превратить» море в пустыню, а из мирного городского вида создать фантасмагорический пейзаж. Он могла быть очень опасна, но вот только это ей не помогло – теперь я понимаю, почему. Я должна, просто обязана все время напоминать себе, зачем я здесь, иначе я растворюсь в этой игре, что навязал мне Киприянов со своей маниакальной страстью к противостоянию и победе над чужой волей.

—Пойми, я просто пытаюсь выжить, —с совершенно человеческой интонацией сказал вдруг Киприянов.

— Боже, что я слышу?! Неужели?! — фыркнула я. — После стольких дней фокусов ты наконец-то решил поговорить со мной по душам, на равных, как человек с… почти человеком. А все это…? — я поправила на плечах сползающую футболку.

— Вот именно… почти, — отозвался Крысак. — Ну… прости, погорячился. Страшно мне рядом с тобой. Психую, как пацан.

Киприянов молча сел. Ему становилось хуже, это было очень заметно.

— Я ведь не дурак. Все это… в книге – выдумки: клятвы, святая вода, железо, серебро… Я Странника столько лет ловил, а он… как сквозь пальцы. И вдруг ты… сама… не скрывалась почти. Я все время жду, когда ты меня прикончишь. Как-нибудь. Ты же можешь, Странник говорил, вам это как два пальца. Взять все это, — он обвел рукой комнату, — нарисуешь мне над пропастью зеленую травку или пару ступенек к лестнице добавишь, и ага… А ты терпишь. Зачем?

— Я же объясняла.

Киприянов прищурился:

— Так это правда, насчет убитой подружки? Типа, тоже фея? А я тут при чем?

— Пока не знаю. Может, и не при чем.

— Да ладно. Сама ж говорила, кто-то из ваших ее прикончил…волшебных.

Я вздохнула, села на банкетку:

— Видишь ли, все тут очень… запутанно. Ты хоть понимаешь, почему Странник к тебе так проникся в психушке, или где вы там познакомились? Зачем он тебе «мементо мори» подарил? Ну, тот кулон из кости единорога… Странник – фейри Истинный, настоящий. Его сын тоже умел ходить по мостам. Это было… давно. Люди тогда еще верили. Сына Странника пленили члены тайного ордена. Его заставили провести на Холмы нескольких человек. На Лугах юноша освободился, но недооценил своих противников и, вместо того, чтобы бежать и прятаться, вернулся к отцу. Другие члены ордена настигли его в этом мире и убили. Странник ничего не смог сделать. С тех пор он… ищет по земле своего сына. «Мементо мори» фейри дарят своим избранникам-людям. Мы все, знаешь ли, очень влюбчивы. Фейри, даже полукровки, живут долго, люди – мало. Кулоны остаются в семье и переходят к детям. От силы крови зависит продолжительность нашей жизни. Странник принял тебя за своего сына. В тебе есть наша кровь.

Киприянов сверкнул глазами:

— Значит, я тоже могу …

— Нет, не можешь. Если кто-то тебя не провел в детстве или ранней юности, способность находить дорогу будет потеряна. Это … как прививка, запечатленные изменения…

Глаза Крысака потухли:

— Говорю же, не убивал я твою подружку. Как она хоть выглядела?

— Рыжая. Кудрявая. Голубые глаза. Очень красивая.

— Фотка есть?

— Нет. Она не фотографировалась, по понятным причинам.

Киприянов задумался.

— Была одна рыжая.. Видел ее раз или два в манеже. Запомнил, потому что такую не забудешь. Глаза… да, синие.

Я заволновалась:

— Когда?

— Полгода как… не, раньше, осенью….

— Это она, Аглая. Она просто помешана была на лошадях. А здесь в Красногорске ведь конезавод?

— Один из лучших в стране. Манеж хороший, тренеры международного класса, ипподром…

— Она должна была найти место, чтобы тренироваться. Она дня без этого не могла прожить.

— Да, не убивал я, — с досадой сказал Киприянов. — Заметил, не стану скрывать. Только мне уже не до этого было. Я только узнал… Пил три дня. Потом взялся за себя: прогулки, свежий воздух, врачи, терапия… И все равно: я всего раза три ее видел.

Я прищелкнула языком:

— Все не так просто. Вольно или невольно ты собрал вокруг себя потомков фейри. Вы все, за исключением Павла. Даже Вера.

— Антон? Что, тоже?

— Да.

— Сеня.

— Однозначно.

Киприянов озадачился, задумался.

— Любой из вас мог бы…

— Но если нас так много на земле, почему именно мы?

— Потому что… я знаю…

Потому что в доме Аглаи на Калле-деи-Черкьери завелась крыса.

— Это ужасно! — восклицала подруга. — Венеция – прекрасный город, но с этими тварями никто ничего не может сделать! Недавно я видела, как она бежит по цветочным горшкам у соседа. Остановилась и посмотрела наменя в упор, даже усмехнулась. Как будто знак судьбы!

— Аглая, — с легким упреком сказала я, любуясь видом из окна. — Крысы не умеют усмехаться. Ты что-то опять придумываешь.

— Да? — подруга остановилась посреди комнаты, воздев руки к небу. — Ты пойми, этого человека все называют Крысаком. И это… это не просто кличка! Я боюсь как бы он не сделал ничего дурного с…

— С кем? — напряглась я. — С тобой.

Но Аглая вдруг засмеялась и подбежала ко мне, распахнув объятья.

— Тюшенька! Я, кажется, влюбилась! Ты не представляешь! Я хочу с ним жить, хочу родить от него маленькую девочку, маааленькую, хорошенькую девочку. Мы будем с ней играть… я научу ее ходить по мостам!

— Аглая, кто он?

Но она закружилась по комнате, ее рдяные волосы вспыхивали в лучах яркого итальянского солнца.

— Потом! Потом! Я вас обязательно познакомлю! Я увезу его оттуда! Ему там плохо! Это скверное место! Я подозреваю… Не важно. Фейри должны жить рядом с мостами! Под Солнцем! Он хороший… чистый… несмотря ни на что! Я покажу ему Холмы! У нас будет все!

ГЛАВА 7

Появление Веры вывело меня из раздумий. Она принесла блузку и заслоняла меня от взгляда Киприянова, пока я переодевалась.

— Что случилось с теми людьми? — продолжил разговор Крысак, когда Вера ушла.

— С какими?

— С теми, что пошли на Холмы с сыном Странника.

Я помедлила с ответом, отведя взгляд.

— Они не вернулись.

— И что? Может, они там еще?

— Все возможно.

— Как ты узнала, что… как ее… Аглая мертва?

— Ее маскот… кулон рассыпался в пыль. Так бывает, если погибает последний в роду.

— Тюшенька, подержи его у себя.

— А как же…?

— Да, да… Я набираюсь решимости, — улыбка у Аглаи вышла какой-то жалкой. — Но пока не уверена.

— Не уверена, что любишь его?

— Нет… нет… Дело не в этом… Просто подержи, ладно? Мало ли что.

— Когда ты мне расскажешь? Я волнуюсь.

— Скоро…скоро…

Возникла пауза. Мой собеседник смотрел на меня, натужно растягивая губы в светской улыбке.

— Мы так мило беседуем, — сказал Крысак. — Как друзья. Надеюсь, теперь так будет всегда.

— Не будет, — равнодушно отозвалась я.

Киприянов поднял брови:

— Почему?

Я встала с банкетки и подошла к шкафу с книгами. Дом рванулся ко мне обиженным сознанием – ему не понравилась недавно творимая в нем огненная магия. Прости, беззвучно отозвалась я. Я сняла с полки пластиковый короб с книгой Фергюсона, медленно открыла его, полистала переложенные калькой плотные страницы. Киприянов был как стрела на тетиве – остер, напряжен и нацелен.

— Нет, ты только погляди, — хмыкнула я, демонстрируя ему изображение лесного духа, клыкастого и хвостатого. — Ты в курсе, что когда Оливер Фергюсон вернулся, его объявили сумасшедшим. Он действительно вел себя странно: толковал об Элизиуме, о том, что может в любой момент рассыпаться в прах, о потомках какого-то Гренделя, преследующих его – он был хорошо образован, читал древние свитки… Никто не знает, кто привел Фергюсона на Холмы по мосту, кто вернул обратно. Я лично подозреваю какую-нибудь интрижку или шутку. Мы, феи, такие выдумщицы…Он много времени проводил в глубине леса по левую сторону от Холмов, там, где время идет вспять. В мире фейри сменилось множество зим, а в мире людей – лишь несколько лет. ..

Я вернулась на свое место, продолжая листать книгу.

— А может быть, кто-то намеренно использовал его в качестве летописца фейри. Столько фактов, столько легенд было им собрано… И все же… Только посмотри на это чудовище! Какая нелепая выдумка! Нет, нет… Я думаю, это была любовь. Оливер вернулся с разбитым сердцем. Одна из нас сильно его обидела, и в книге он выставил фей никчемными созданиями, притворщиками, лукавыми и наивными одновременно. Всю оставшуюся ему жизнь в мире людей Фергюсон обвинял лесной народ в своем похищении. Родственники заперли его в Бедламе. Фергюсон содержался в относительно хороших условиях, но жаловался на то, что его поместили в место, где потомки Гренделя могут к нему спокойно подобраться, ибо он не слышит мыслей окружающих из-за постоянного шума и суеты, не может сосредоточиться и истощается от близости человеческого безумия.

Улыбка на лице Киприянова превратилась в кривую усмешку, он не отводил от меня болезненно блестящих глаз.

— К счастью для Фергюсона, — продолжала я, — его вызволил из лечебницы племянник. Оливер боялся до конца дней своих, а прожил он весьма долгую жизнь, — на ночь запирался на замок и искоренял вокруг дома ползучий плющ. После его смерти племянник нашел в бумагах дяди рукопись, которую посчитал литературным капризом покойного. Он предложил ее издательству в качестве сборника выдуманных историй и даже заработал на ней фунтов двести, немалые деньги по тем временам. В ту пору в моду опять вошли легенды и мифы.

— К чему ты все это мне рассказываешь? — вдруг хрипло спросил Киприянов.

— К тому, что мы с тобой все время играли в одну и ту же игру. Я все думала, почему именно тебя Странник принял за своего сына. А потом поняла. Кровь. В тебе очень сильна частица Истинной крови. Ты ведь всегда был на шаг впереди других, во всем: в бизнесе, политике, в выживании, в конце концов, верно? Что тебе помогало? Не то ли, что ты способен чувствовать мысли и эмоции других? Не читать их, нет, упаси Господи. Однако твоя дьявольская интуиция так сильна, что ты сразу меня почувствовал. Еще в библиотеке. И про то, что я участвовала в онлайн аукционе, пытаясь купить Фергюсона, ты узнал позже. Но ты все равно сомневался. Потом появился Странник со свей патологической искренностью. И ты убедился, что я — это я. И, руководствуясь советом Фергюсона, принялся устраивать вокруг меня театральные представления с угрозами, аттракционами невиданной храбрости и похоти. Чтобы отвлечь, чтоб я, в свою очередь, не смогла осуществить СВОЮ задачу. Уж очень ты испугался. Почему? А затем, опять же, памятуя предупреждения Фергюсона, вдруг резко сменил гнев на милость. Ты был так искренен, открыт для общения. «Эти создания при всей своей богопротивной натуре, весьма доверчивы и падки на человеческие чувства, каковые есть влюбленность, любовь между родителями и детьми, сострадание и жалость…» — процитировала я. — Поговорим, значит, по душам? Кого ты покрываешь, Крысак? Ты покаялся в том, что видел мою подругу. Полуправда – это почти правда, да? С ее помощью можно отвлечь на себя внимание. А вдруг я что-то подсмотрела в твоих воспоминаниях! Так вот, не подсмотрела. Ты закрыт для меня почти полностью. Но другие – нет.

Киприянов взвился с дивана, рванулся ко мне, но остановился в шаге, тяжело дыша.

— Ты его не тронешь.

— Сеню? Кто он для тебя?

— Это тебя не касается. Выполни свою часть сделки, а я выполню свою – и все! Разойдемся по хорошему! Клянусь, я тебя не трону! Ни сейчас, ни после!

— Ты видел Аглаю?

— Да! Он меня с ней познакомил.

— Он твой сын, да?

— Да!

— Он знает об этом?

— Знает. У меня с его матерью был мимолетный роман. Потом она вышла замуж за моего друга… Сеня недавно только узнал… и про меня… и про болячку мою – решил со мной остаться…

— Меня не интересует история ваших отношений. Что было потом? После того, как Сеня познакомил тебя с Аглаей?

— Ничего! Она исчезла. В один прекрасный день. Я думал, она его просто бросила.

— Ты знал, кто она? Ты понял, что она фейри?

— Нет. Я видел ее мельком, она почти сразу ушла. Я сказал ему, что у них ничего не получится. Слишком… красивая, надменная…образованная… богатая. Сеня никогда звезд с неба не хватал. Что она могла в нем найти?

— То, что тебе понять не дано.

Киприянов волновался. Ему было трудно дышать, на лбу выступил пот.

— Что ты будешь делать дальше?

— Найду убийцу.

— Это не Саша, не он! Он не мог!

— Я выясню.

— Что потом?

— Я покараю убийцу. И исполню свою часть договора.

— А если….? Если я откажусь, отступлюсь? Если не стану больше требовать, чтобы ты отвела меня на Холмы? — Киприянов потер лицо непослушными пальцами.

Я поморщилась:

— Ты предлагаешь свою смерть в обмен на правосудие? Если ты не убийца, твоя смерть мне не нужна. У тебя свой урок. И ты его усвоишь. Я не уйду. Договор есть договор. Серебро и святая вода – это действительно выдумки, а клятвы, данные фейри, – нет.

Киприянов стоял, словно не в силах приблизиться ко мне, сжимая и разжимая кулаки. И все-таки я его недооценила. Он решился. Он предпочел отказаться от возможности выздоровления и искоренить грозящую сыну опасность в моем лице. У него не было при себе любимого «Глока», поэтому он решил меня придушить – шагнул ко мне и сомкнул пальцы на моей шее. Но к этому моменту я уже стояла на краю ковра. Ромб, круг, ромб, круг, круг, ромб. Старое дерево с пятнами красной морилки в завитушках. Узкий, хрупкий мостик. Одна досточка – затертый до бледности ромб – держалась совсем плохо, на нее часто и много наступали. Я несильно ударила по ней пяткой в мягкой домашней туфле, и она с треком выпала. Мост можно сделать из чего угодно. Однажды я ушла на Холмы по дорожке, выложенной из книг.

Я шагнула назад, потянув за собой Киприянова, и мы с ним рухнули во тьму.

ГЛАВА 8

Мы с Аглаей столкнулись на мосту у Холма. Я выходила, она входила. Она налетела на меня всем своим скульптурным, крепким телом, и я, тщетно попытавшись устоять на ногах, покатилась в подмерзшую траву.

Я сидела на траве, ошарашенно глядя на девушку на мосту. Она была невероятно красива. Именно такими я представляла фей в детстве – высокими, кудрявыми, рыжеволосыми. Девушка стояла, схватившись за перила, согнув ноги в коленях для устойчивости. Она была одета в узкое короткое платье с узором, напоминающим древесную кору. Золотистый шарфик повис на одном ее плече. Ноги, обутые в бежевые туфли на шпильке, разъезжались на обледенелых досках. Девушка оглядывалась с изумленным выражением лица.

— Господи, девочка, что же ты тут натворила? — пробормотала она наконец. — Здесь же отродясь зимы не было.

Я не успела и рта раскрыть, как она спрыгнула на траву, протянула руку, помогая мне подняться и заговорила на разных языках, требовательно глядя мне в глаза.

— Я не понимаю, — пролепетала я.

— Бог мой! Да ты русская! — изумилась девушка. — Поверить не могу! Вот так встреча! Ну, я могла бы догадаться. Русская зима на Холмах Искупления, ха!

— М-м-м, — сказала я.

— Я Аглая! — девушка протянула мне узкую ладошку.

— На.. Настя. Я…

— Все потом. Иначе я сейчас дам дуба прямо здесь. Слушай, Настя. Ситуация такая. Ты же знаешь, что до заката по мосту можно вернуться только в то место, откуда пришел?

Я кивнула. (Это я успела выяснить весьма болезненным способом). Как только солнце заходило за море, мост открывал дорогу в любое знакомое место, но не раньше.

— Так вот… Мне УЖАСНО не хочется возвращаться сейчас туда, где я только что была. Поняла? Нет! Не так! Мне НЕЛЬЗЯ туда возвращаться, категорически. Ты можешь что-нибудь с этим сделать? – Аглая обвела жестом Холм.

Я помотала головой. Я понятия не имела, как именно все это сотворила. Мне просто казалось естественным, что в мире фейри времена года сменяются так же, как в нашем.

— Тогда мне крышка! — весело сказала Аглая. — В таком виде мне не успеть дойти туда, куда еще не добралось твое воображение, — она махнула рукой в сторону леса, — прости за каламбур. Я, конечно, не умру, но замерзну основательно. И мне не хочется проверять, что победит: исцеляющая сила Холмов или устроенная здесь тобой… Сибирь.

— Ты…ты фея? — сумела наконец выдавить я.

— А кто же еще?! — Аглая шутливо помахала в воздухе краями шарфика, словно крыльями. — А ты новенькая, да? Совсем малышка. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Сколько ты здесь уже?

— Месяцев… шесть.

— А где твои родители? Кто привел тебя сюда? Отец или мать?

— Никто. Я сама пришла, случайно. Мои родители погибли, давно, в аварии.

Аглая подняла бровь:

— Ты уверена?

Ее вопрос сбил меня с толку.

— Ладно, потом расскажешь. Офигеть! Я попала на Холмы Искупления! Последний раз была здесь, когда… давно, короче… Видимо, это я с перепугу, — Аглая присела и опустила одну руку в снег. Я заметила, что костяшки пальцев на ней распухли и кровоточили. — Некогда было магию творить, — объяснила она, поймав мой взгляд. — Пришлось по-простому, тыком. Ничего, сейчас все пройдет. Мне нужно добраться до Колыбели. Знаешь, где Колыбель?

— Нет.

— Мило. Ты что, так и сидишь здесь все это время?

— Да.

— Брррр…

Я не поняла, относилась ли гримаса Аглаи к холоду или к тому, что я ответила утвердительно на вопрос о Холмах.

— Я здесь полгода, но никого, кроме тебя, еще не встречала.

— Ну, это вполне объяснимо. У нас у каждого есть свой любимый мостик. Холмов и мостов много, можно годами ни с кем не пересечься. Но я, в свою очередь, не встречала никого, кто облюбовал бы Холмы Искупления. Я сама сегодня сюда случайно… влетела. Хотя, раз познакомилась с тобой, то, видимо, не случайно. Как ты здесь живешь?

— Нормально. Там, за речкой, жил человек. Так что я не первая, — сказала я, пожимая плечами, немного уязвленная.

— Ну да, ну да, — задумчиво проговорила Аглая. — Точно.

— Кстати, — оживилась я. — Пойдем туда, в дом. У меня там есть запасная куртка и другая одежда.

— Что же ты молчала? — вскричала Аглая. — Побежали! У меня сейчас кишки смерзнутся!

И она с хохотом понеслась к лесу, проваливаясь каблуками в тонкий слой свежевыпавшего снега. Я побежала за ней. На бегу я думала, радоваться ли мне тому, что на Холмах, кроме меня, теперь есть еще кто-то? Я выросла одиночкой, замкнутой и неразговорчивой девочкой. Проблема усугублялась тем, что я могла улавливать обрывки человеческих мыслей. Чего я только не наслушалась, в том числе и о себе!

В школе вокруг меня все время крутились мальчишки, но стоило им со мной познакомиться, они тут же под разными предлогами начинали дружить с другими девчонками. У меня не было ни одной подруги – моя одноклассница, с которой у меня вроде бы стали налаживаться приятельские отношения, как-то призналась, что не хочет стать при мне «некрасивой подружкой». Аглаю никто и никогда не назвал бы некрасивой подружкой.

Нет, я все-таки обрадовалась. Я провела в этом мире столько времени, а он все еще оставался для меня тайной за семью печатями. С тоской следила я за драконами, изредка пролетающими над склоном, где я подолгу сидела у обрыва. Драконы не садились на Холмы Искупления, лишь иногда я ловила на себе их жутковато-прекрасные, задумчивые взгляды. Из леса и на мосту никто никогда не появлялся. Я даже не могла спуститься к морю, хотя мне очень этого хотелось, – края обрыва тонули в лесной чаще. Заходить в лес мне было страшно – я читала про Ван Хельсинга, потерявшегося во времени, вернувшегося из прошлого, и воспринимала эту историю всерьез. А вдруг все будет наоборот: я заблужусь и состарюсь в чаще, а в нашем мире пройдет всего лишь несколько месяцев?

Мы добежали до дома Фергюсона. Я развела огонь в очаге и нашла запасную одежду. Я много чего перетаскала в дом из нашего мира: книги, мелкую утварь и мебель – в нем стало уютно. Мои брюки оказались Аглае коротковаты, а замшевые ботинки, наоборот, болтались у нее на ногах – помогли толстые вязаные носки.

— Уф, — радостно выдохнула моя новая знакомая. — Так намного лучше, правда? А ты миленькая. Такая беленькая. Ты из северных, да?

— Не знаю.

— Кто был фейри в твоем роду?

— Не знаю.

Я рассказала Аглае свою историю. Она лежала на старом спальнике у очага и зевала, прикрывая ротик.

— Бедная сирота, — искренне посочувствовала она. — Я знаю, как тяжело терять близких. Прости, я так устала. Колыбель подождет. Скоро закат, но я не хочу уходить. Хочу узнать о тебе побольше. Никогда не встречала полукровок, способных так долго прожить на Холмах Искупления. Говорят, тот человек, что жил в этом доме, сошел с ума.

Я испуганно огляделась.

— Не бойся. Ты сильная. Второе или третье поколение, я думаю. У тебя есть маскот?

Я знала, что это такое. Странник показывал мне страшноватые амулеты фейри.

— Наверное, родители не успели мне его передать.

— Наверное.

Аглая перевернулась на бок.

— А ты уверена… ну, что твои родичи погибли?

— Мне так сказали… и я читала заметку в газете…

Аглая вздохнула:

— Да, видимо, так оно и было, бывает. Иначе они как-нибудь уже связались бы с тобой. Ведь должен же был кто-нибудь научить тебя ходить по мостам. Хотя ты и сама прекрасно научилась… извини, не прекрасно… я помню… Странно…

— Что?

— А, ерунда. Просто вспомнилось кое-что. Вообще-то, у фей такой цвет волос, как у тебя – редкое явление. Тебя словно снегом припорошили. Знаешь, почему погиб тот мальчик?

— Да, Странник мне говорил.

— Хорошо. Ты вырастешь, многому научишься. Я могу тебя научить. Но никогда, слышишь, никогда не приводи на Холмы Искупления того, в ком не уверена.

Фея замолчала, глядя на закопченный потолок.

— Ты … с тобой такое случалось? — тихо спросила я.

— Да, — сухо ответила Аглая. — Это тоже был мальчик. Наполовину зиф.

— Кто?

— Мы — фейри, они – зифы. Потомки морских чудовищ. Выглядят как люди, ходят как люди, женятся, выходят замуж, рожают детей, на чудовищ совсем не похожи. Едят обычную еду, умирают от старости и болезней. Но эти Холмы никогда не примут ни одного зифа, потому что в природе зифов заложено разрушение. Зиф не может прожить жизнь, не убив хотя бы одну фею, иначе он умрет во цвете лет, истощившись. Мы с ними родственники, очень дальние, поэтому нас иногда путают. Так просто, на взгляд, вообще никогда не отличить.

— Мы тоже произошли от чудовищ?

— Все в этом мире произошли от чудовищ, — Аглая снова зевнула.

Мне очень хотелось расспросить ее о фейри, зифах, драконах и чудовищах, но она уже засыпала, а мое время заканчивалось, даже с учетом временных искажений Холмов.

— Возвращайся завтра, — уловив мои мысли, сонно сказала Аглая. — И принеси что-нибудь поесть. Возьми деньги у меня в клатче. Там есть рубли.

— Не надо, — шепотом сказала я. — Я принесу. Только ты никуда не уходи, ладно?

— Не уйду. Пойдем завтра вместе к Колыбели. И на Поляну Снов. И в грот Заб… забвения…

— Ага!

Я еле дождалась утра. Наврала тетке, что иду в поход с одноклассниками. Та меня отпустила – ей было не до моих проблем, все ее силы отнимал Игорь. Мой двоюродный брат как раз вступил в тот возраст, когда, толкаясь, падая и поднимаясь вновь, мы ищем свое место в мире. Вот только, в отличие от меня, привыкшей к широким мостам, он ходил по лезвию бритвы, над пропастью.

Мне смешно вспоминать, как в тот день я кормила Аглаю домашним сыром и квашеной капустой. Аглаю, привыкшую к роскоши, девушку, способную позавтракать в Париже, пообедать в Нью-Йорке и поужинать в Стокгольме. И она с удовольствием ела горячую картошку и вареные яйца, запивала еду козьим молоком, бросая на меня довольные, ласковые взгляды. Как я была горда!

Мы углубились в лес, и зима закончилась. Аглая сняла куртку, ботинки и пошла босиком. Я последовала ее примеру. Мы оставили одежду на краю дубовой рощи и вошли под сень древних великанов. Трава была мягка, цвели деревья, пели птицы, с поляны, на которую вывела нас тропа, с шумом ломая кусты, в воздух поднялся серебристо-синий дракон. Если бы я могла, я осталась бы в этом лесу навсегда.

Я носилась вокруг Аглаи, как разыгравшийся щенок, а она, снисходительно поглядывая на меня, ступала по сочной траве, словно королева на прогулке.

— Аглая, а где мы? Это другая планета? Мы инопланетяне?

— Не знаю, дружочек. Истинные никому об этом не рассказывают. Может быть, мы действительно не с Земли.

— А почему фейри выходят замуж за людей?

— И женятся тоже. Но редко. После войны с зифами больше тысячи лет назад мужчин Истинных осталось очень мало. Фейри не могут без любви, семьи. Моя мама отправилась искать свое счастье в мир людей очень молодой, даже по людским меркам. Ее взяла к себе семья фейри, выдав за свою племянницу. Они жили на Урале, где много мостов и других проходов в мир фей. Там она познакомилась с моим отцом. Она оставалась с ним до самой его смерти, обманывая окружающих с помощью иллюзий. Они много переезжали, а я выдавала себя сначала за их внучку, а потом — правнучку. Когда отец умер, мать ушла… сюда. Она Истинная. Отец все знал, она почти сразу же все ему рассказала и подарила свой маскот. Я передам его своей дочери.

— Значит, ты…?

— Да, милая. Я видела рождение Великого Немого, несколько революций и много чего другого.

— Почему в сказках феи похищают младенцев из колыбелек и подкладывают вместо них своих детей?

— Это выдумки. Так делают зифы.

— Зачем зифам убивать?

— Когда-то давно они пошли против законов Холмов, и их изгнали. Им нужна энергия. Все просто, видишь? Все, как в мире людей – хочешь есть, пожирай других.

— Они едят фей?!

— Нет, солнышко, им хватает убийства. Они забирают энергию Холмов, текущую через нас с самого рождения, вне зависимости от того, ходим ли мы по мостам. И…

— Что?

— Ну ладно, ты должна знать… Среди людей они могут быть очень милыми и обаятельными, знаешь ли. Создают такие иллюзии, что даже мы попадаемся. Иногда они очень успешно притворяются нами, только Истинные способны из разоблачить. Выбрав фейри в качестве возлюбленной или возлюбленного, они живут с ним или с ней, питаясь энергией Холмов. Но все равно рано или поздно заканчивается смертью. Или одного, или другого. Фейри умирают, если зифы высасывает их, зифы умирают, если фейри их разоблачают. Увы, первое происходит чаще, чем второе…. Однако мы уже пришли…

На огромной скале, заслоняя собой горизонт, высился исполинский замок. Он сам казался нерукотворной скалой – серый, грозный, устрашающий. О его возрасте свидетельствовали лишь плющ, затянувший ров и основание сплошным ковром, и выпавшие из короны донжона зубцы.

— Замок первого короля, — негромко сказала Аглая, предупреждая мой вопрос. — Одна из королев фейри влюбилась в короля-человека. Тот был прекрасен и велик. Она спасла его, вынеся с поля битвы после смертельного ранения. Холмы приняли человека и вылечили его раны, но на земле он считается погибшим в бою. Многие фейри осудили свою королеву, но потом началась война с зифами, и Король повел за собой волшебный народ. Он выстроил здесь этот замок, чтобы обороняться. Зифы были изгнаны, и мир установился на Холмах.

— Они все еще живут там?

— Нет, замок пустует много веков.

— Куда они делись потом? Ну, король и королева.

— Никто не знает. Говорят, Король вернулся на землю под другим именем, чтобы сражаться с зифами там, куда они были изгнаны., а Королева последовала за ним, стала смертной и …

— Они умерли в один день?

— Так тоже говорят…

— Замок – это и есть Колыбель?

— Нет, вон Колыбель.

Я опустила глаза ниже. У самого рва росло странное дерево. Издали мне показалось, что на нем копошится стая золотистых птиц, но когда мы подошли ближе, я увидела то, от чего долго не могла прийти в себя. Дерево было увешано… игрушками… Погремушки с крошечными колокольчиками, искусные цветы с капельками росы, фигурки драконов и странных птиц с крупными клювами – все они были сделаны из золота. Лишь кое-где на ветвях позвякивали серебряные вещицы – крошечные ложки с изящной гравировкой, изображавшей ветви плюща. Каждая игрушка держалась на грубой веревочке, некоторые крепились на кругах, сплетенных из прутиков, в волнах ветра, поднимающих густую траву на склоне, они сталкивались и создавали прекраснейший переливчатый звон. От блеска у меня заболели глаза. Я взяла в руки цветок. Это была лилия с длинными пестиками и брильянтовой крошкой на тычинках.

— Что это? — благоговейно спросила я.

— Это нам, — спокойно ответила Аглая. — Выбирай.

Я сохранила свои первые игрушки – лилию и дракончика с рубиновыми глазками. Позже я часто бывала у Колыбели, и поняла, почему дерево так называют. Если лечь под ветви на мягкую траву, создается ощущение, что мир был только что рожден и украшен руками заботливой матери.

— Мне всякий раз до слез жалко, — призналась Аглая. — Но ювелиры порой задают слишком много вопросов, и приходится переплавлять… К счастью, когда берешь что-нибудь, на этом месте на ветке появляется другая игрушка, такая же прекрасная. Я ни разу не видела двух одинаковых. Я обычно беру погремушки – они самые непритязательные.

Мы возвращались назад и встретили в лесу двух полукровок, мужчину и женщину. Они помахали Аглае, и та прокричала им вслед пожелания удачи.

— Много нас, таких? — спросила я, уставшая от впечатлений дня.

— Да, — Аглая улыбнулась. — А знаешь, эту… как ее… — она назвала имя известной актрисы-красавицы. — Она тоже из наших.

— Да? — изумилась я.

— Точно говорю!

Аглая принялась сыпать именами знаменитостей: актеров и актрис, политиков, аристократов. Мы шли по тропе. Вскоре похолодало. На краю дубовой рощи мы оделись в теплое, и Агата начала подшучивать над моим талантом превращать вечное лето в четыре банальных времени года. Я подняла голову и увидела, как солнце совершает по небосклону путь в обратную сторону. Мы возвращались на Холмы Искупления, в мое время.

ГЛАВА 9

У Киприянова был шок. Его швырнуло на пол комнаты, и он застонал от резкого света. Все они были здесь – Антон-Жаба, Паша-Кошак, Сеня-Скат и Вера. Для них, должно быть, прошло несколько минут с нашего исчезновения, для Киприянова – вечность. У Веры дрожали руки – на подносе позвякивала посуда, собранная с ломберного столика. Сеня бросился к отцу. Из оброненного им конверта веером разлетелись по ковру банкноты с изображением моста на голубом фоне.

Жаба тут же направил на меня ствол. Он был готов и рад выстрелить – я видела это по его глазам, но в этот момент Киприянов, открыл глаза, выгнулся и, неестественно искривив рот, закричал:

— Нет, Антон, нельзя! Не могу… умирать…Нельзя! Не стреляй!

Я засмеялась. Сначала тихо, потом громче. Смех мой отразился отовсюду, и набитая антикварной мебелью комната не смогла поглотить его. Зазвенели и лопнули стекла – на этот раз это не было иллюзией. Киприянов скорчился на коленях у сына, закрыв голову руками. Вера уронила поднос, вскрикнула и зажала уши. Жаба и Кошак вздрогнули, не выпуская оружия.

— Вы же все знаете, зачем я здесь, — сказала я, с удовольствием прислушиваясь к том, как отражение моего смеха гуляет по дому. — Пусть убийца признается, и все будет, как прежде.

— Что ты с ним сделала? — сдавленным голосом спросил Сеня, в ужасе глядя на отца.

— Я показала ему альтернативную дорогу, — любезно ответила я. — Место, куда попадают люди после жизни без моральных ограничений. Мир между. Вечную тьму. Ад. Чтобы он не думал, что его поступки останутся безнаказанными.

Киприянов поднял голову и схватился за ворот рубашки Сени:

— Быстро, собирай вещи! — умоляюще забормотал Крысак. — Уедешь… нужно… нужно.

Сеня взял отца за запястье, послушал пульс, нахмурился, потянулся к карману.

— Нет! — страшным голосом закричал Крысак. — Никому не звони, слышишь! Нельзя! Мы.. одни… Все будет… хорошо… я должен… не могу… нельзя… возвращаться. Там мрак, слышишь! И больше ничего! Мост… я должен жить…все исправить…

— Покайся! — вежливо предложила я.

Киприянов, казалось, на секунду пришел в себя. И сделал именно то, что я ожидала.

— Жаба! Кошак! Связать ее! Нет, на цепь! Если она сбежит, вы... я вас… Водки, Вера, дай водяры!

Вера с ужасом посмотрела под ноги, на пол и осколки.

— Ну!

Через секунду ее уже не было в комнате. Жаба и Кошак засуетились. Им было страшно, но шеф велел. Они исполнили его приказ дословно – посадили меня на собачью цепь, заклепав на одной моей лодыжке полоску металла. В комнате, где меня заперли, в стену был вогнан крюк, пол был забит однотонным ковром, в одном углу стояла моя кровать – узкое, твердое ложе, в другом кучей была свалена одежда. Свержу, жалким, помятым комком, зеленело шифоновое платье. Цепь позволяла мне дойти до унитаза в крошечной ванной, но принять душ я уже не могла, равно, как и подойти к окну. В комнате было пыльно и душно, Вера приносила мне еду. Она так боялась меня, что заскакивала на одну минуту, подхватывала с полу грязную одежду, оставляла поднос у кровати и убегала, чтобы чуть позже в том же темпе забрать нетронутые тарелки. Я пыталась с ней поговорить, но она только ежилась от моего голоса.

Киприянов пришел через четыре дня, остановился на пороге. Глаза у него были красные, воспаленные.

— Довольна?

Я положила ногу на ногу, звякнув цепью.

— Чего не жрешь?

— Опасаюсь за свою драгоценную жизнь!

— Ты че, думаешь, я травить тебя стану?!

— Ты не станешь, другие – могут!

— Ешь, я сказал. Ты мне живая нужна. Отведешь меня туда. Нас. Надолго.

— Хочешь жить вечно?

— Хочу. Сама виновата. Не нужно было устраивать... — Киприянов запнулся.

— Экскурсию в ад? Так это был еще не ад, просто выпавшая из моста перекладина. Пустота. Трещина между мирами.

— Я думал, что ничего не боюсь в этом мире, —с усилием выдавливая из себя слова, сказал Киприянов, — но эта тьма... мрак... ничто. Я третью ночь заснуть не могу.

— Я не могу заснуть семь месяцев, — холодно заметила я. — Помог бы ты мне, а, Крысак?

Киприянова вскинул на меня красные глаза, пошевелил губами, словно хотел что-то сказать, но не сказал ничего - вышел и загремел массивным ключом в замке.

Пришла Вера. От подноса вкусно пахло.

— Вкусно пахнет, — сказала я.

— Утиное рагу, — прошептала Вера.

— Ах, сладки утиные лапки! А ты их едал? Нет, я не едал. Мой дядя видал, как барин едал, — с выражением процитировала я.

Вера закусила губу и отвернулась.

— Вы бы поели. Борис Петрович…

— … осерчали, — вздохнула я. — Знаю. Но есть не буду.

— Мне попадет, — тихо сказала Вера.

— Скажи, что пыталась, но я из твоих рук вкушать не согласилась.

— Зачем вы так? Я с первого дня…

— Сколько ты здесь? Года два, так? А Борис Петрович когда заболел? Не с твоим ли появлением?

Вера отступила на шаг, оглянулась на дверь.

— Сколько тебе лет? Сто? Двести?

— Вы сумасшедшая!

— Больше не носи мне еду. Я ничего есть не буду. Так Борису Петровичу и передай. Прости, если обидела понапрасну.

Вера помедлила и кивнула. Ушла. Ни взглядом, ни эмоциями не выдала, скользнули ли мои слова по поверхности непонимания или вонзились в самое нутро. Никого я здесь нормально не чувствовала. Просто игра вслепую какая-то.

Дверь за Верой запирал Жаба. Заглянул внутрь, глумливо усмехнулся, скользнув взглядом по цепи на моей ноге, сложил из пальцев пистолетное дуло и выразительно пошевелил губами: пиф-паф!

Я лежала, бездумно глядя в потолок. Даже не сразу поняла, кто вошел.

— Здравствуйте, Жанна Викторовна.

— Я вовсе не Жанна и совсем не Викторовна.

— Знаю, догадался.

Скат подошел совсем близко, протянул ладонь. Я не коснулась его руки, села.

— А вам, Сеня, вроде папаша ваш ко мне приближаться не велел.

Сеня сел на край кровати, дернул плечом:

— Почему вы мне сразу не сказали? Я думал, вы мне доверяли.

— Ты ее искал?

— Три месяца. Не верил, что она могла вот так… после всего… Я знал, что нам не быть вместе, но… Потом решил: куда я со свиным рылом… Сначала пил, потом… стал жить, как раньше. Знаю, я слабак, не смотрите на меня так… Вы уже поняли, кто… убийца?

Я помолчала, спросила:

— А ты не боишься? Что я думаю на тебя.

Сеня опять дернул плечом. Ответил холодно:

— Думай, что хочешь. Если виноват в чем-то – накажи. Но не за то, чего я не делал. Я ничего не понял, что отец мне пытался объяснить. Древняя магия какая-то, мосты эти, куда ты его водила, что там с ним сделала — не важно это все. Хочешь, я сейчас… для тебя, все, что попросишь. Жабу вырублю, Кошака, цепь перепилю, только отдай мне его, убийцу, а?

Я вздохнула.

— Все-то вы пытаетесь со мной сделки заключать. Одному одно надо, другому – другое. Не нужно ничего. Не ссорься с отцом. Все это не твое. Аглая тебя полюбила. Но люди иногда совершают странные поступки. Не подходи ко мне… пока, не пытайся общаться. Я не хочу предвзятости.

Сеня кивнул и вышел.

Вечерело. Я задремала. Проснулась от щелчка – кто-то неумело пытался провернуть ключ в замке. Сердце мое тревожно забилось. Я была одна, без оружия, прикованная к стене. Рассмотрев появившуюся в дверном проеме сутулую фигуру, я с облегчением вздохнула.

— Ну, здравствуй, девочка.

— Господи, Странник, как я рада тебя видеть!

— Дорогушенька.

Странник слюняво облобызал меня в обе щеки.

— Как ты тут, дорогушенька? Сыночек мой тебя не обижает?

— Странник, ты-то мне и нужен!

— …Не обижает? — Странник напряженно заглянул мне в глаза.

И он, и я хорошо видели друг друга в полумраке.

— Нет, нет, не обижает.

— Вот и славно.

Странник вскочил с кровати, принялся бродить по комнате, выписывая странные спирали. Он всегда так двигался. Аглая говорила, что он ходит по энергетическим полям, которые могут видеть только Истинные. Он несколько раз споткнулся о цепь, но не обратил на нее никакого внимания.

— Странник…

— Дорогушенька, пустовато у тебя здесь. Совсем нет мостов. Сколько раз я говорил тебе – запасайся мостами. Путь к отступлению – залог благополучного возвращения….

— Странник!

— … Я вошел через эту дверь. Нашел старый ключ. Мой дом меня помнит, подсказал, где он лежит – старенький ключ… Милый, милый дом. Я так рад, что Николенька теперь живет в этом доме, как и мечтал. И ты теперь здесь. Чудненько! Чудненько!

— Странник, ты помнишь Аглаю?

— Аглая? Нет, я не помню много имен. Много имен – зачем? У тебя совсем нет мостов… как я теперь уйду? Я не хочу через дверь. Мне нужно… я не помню, куда…

— Рыжая девушка. Дочь Истинной из Долины Родников.

— На балу у вице-канцлера Николенька танцевал с одной рыженькой девушкой… не помню… много имен… Они сказал, я должен с тобой поговорить…

— Кто?

— Не помню… Я поговорил?

— Господи, о чем?

— Ты так испугалась, маленькая зимняя девочка!.. Но я не помню, чего…

Я застонала, спрятав лицо в ладонях.

— Дорогушенька, у тебя совсем нет мостов…

— Странник, — осенило меня, — здесь есть зифы?

Странник остановился, замер, словно собака в стойке.

— Зифы… Бедный Николенька…

— Сколько их здесь?

— Трудно… много имен…

— Их здесь много?

— Нет. Маленький зиф, один, совсем не опасный, — Странник заулыбался и завертелся вновь, — гнать его взашей, гнать! Николеньке было совсем худо, но он поправляется. Спасибо тебе, дорогушенька. Я говорил им: бедное дитя! Но потерпи, немного… уже немного…

— Ты мне это говоришь?

— А… вот и мостик, — Странник шустро вскарабкался на мою кровать, встал босой ступней на перильце спинки, упершись ладонями в потолок, прошел несколько шагов и исчез.

— Еп…, — громко сказала я в пустоту комнаты. — ну ты и дура, мать!

Наверное, последние события размягчили мой мозг, поскольку раньше я могла увидеть мост даже в игре света и тени на асфальте. А остальное – работа воображения, главное – сосредоточиться, удержать картинку, не дать созданному в голове образу выскользнуть из внимания.

Длины цепи вполне хватало – крюк находился в метре от кровати. Я встала на спинку и покачалась: перильце скрипело, но выдерживало вес моего тела. Туман и влага. Я пропустила закат – начался новый виток времени, и в течение следующих суток мост приведет меня только в опостылевшую комнату с крюком в стене. Если же кто-то из команды Крысака заметит мое отсутствие, тот обязательно исполнит свою угрозу в отношении Леры. Или все они разбегутся: зиф и полукровки. Что за расклад?

Взошла яркая луна. Полнолуние – время обманчивого света. Я стояла на середине моста, борясь с растущим отчаянием, прикованная за ногу, словно галерный раб. Странно, должно быть, выглядела в комнате цепь, уходящая одним концом в никуда. И что дальше? Если я не освобожусь, то могу просто не пережить эту ночь – в гостеприимном доме Крысака я смотрюсь в дула чаще, чем в зеркала. Вдруг, будто из морской глубины, с неба сошло и медленно растворилось в тумане гулкое и протяжное стенание. Я замерла. От этого звука защемило в груди. Где-то высоко летели вглубь материка ночные птицы-каландеры. Их оперение подобно снегу на горных вершинах, ничто и никогда не может его запятнать. Их крик напоминает зов матери, потерявшей своего ребенка. Я читала о них в древних бестиариях, но рисунки не могли передать их величие и грацию. Каландеров ошибочно изображали похожими на земных чаек, на самом деле это огромные существа, способные взять с собой в полет ребенка или подростка. У них мощные клювы и зеленые глаза.

Я подняла голову и отчаянно закричала. Тишина. Потом, возродив угасшую надежду, в темноте забились, захлопали невидимые крылья. Каландер, похожий на бестелесного духа, появился из плотной белесой дымки. Его изумрудные глаза с любопытством оглядели меня и потемневший от времени мост. Я позвенела цепью.

— Пожалуйста.

Каландер шагнул на доски моста, поднимая и на секунду сжимая мячиками чешуйчатые лапы, поводя плечами в плотном белоснежном оперении. Кажется, это была самочка. Она поймала мой взгляд и внимательно всмотрелась в мои глаза – я с трудом поборола в себе желание их опустить. Птица подошла ближе. Один щелчок, и цепь была перекушена. Мне и этого хватило бы. Но не давая мне сойти с моста, каландер коснулась холодным клювом моей лодыжки. Она действовала клювом, как консервным ножом. От нее пахло зерном и влагой. Мне хотелось коснуться чуть встопорщенных перьев на шее, но я не решилась. Было больно – металл вдавливался в кожу, однако через минуту я была свободна.

— Не знаю, как я смогу тебя отблагодарить… — начала я.

Птица наклонила голову, мигнула, отступила назад и вдруг резко взмыла вверх, задев крыльями края моста.

— Спасибо, — крикнула я ей вслед. В туман и лунный свет.

У моста в лунном свете я разглядела на траве белоснежное перо. Прихватила его с собой – через несколько минут из мягкого оно превратится в стальное, и кромки его станут острее бритвы. Чем не оружие.

Я знала склон вдоль и поперек, к тому же туман стал рассеиваться. Обрывки цепи полетели вниз с обрыва, как много лет назад то, что осталось от прежнего моего недруга. В доме Фергюсона я первым делом разожгла очаг, нагрела воды и смыла с себя пыль, грязь и пот. Потом стала искать что-нибудь съестное. На полке обнаружились пачка сухарей и плитка шоколада. Доедала я уже на ходу, жадно вгрызаясь в сухарь, морщась от вкуса шоколада ( не люблю сладкое). Шла и думала.

Я превращу дом в камеру пыток. Зачарую, ослеплю и оглушу иллюзиями. Если нужно, приведу на Холм и брошу умирать на траве. Не пощажу никого. С меня довольно, игра вышла на следующий уровень.

Я поняла, что переоценила свою решимость идти до конца, когда вошла по мосту обратно, на спинку своей кровати. Как выяснилось, не одна я хороша в создании иллюзий. В комнате царил мрак. Мрак. Непроглядная бархатная тьма без единого намека на какие-либо очертания в ее глубине. Во мраке меня ждал зиф.

ГЛАВА 10

Я не умею летать, не хожу по воде, плохо переношу голод и холод и тяжело встаю по утрам. Из доступного мне «наследства» Истинных – только перемещения из мира в мир, умение ощущать общую направленность мыслей-эмоций-сознания… и иллюзии.

Расклад сил был таков, что мне оставалось только таращиться во тьму и гадать, прилетит ли оттуда пуля, ткнется под ребра нож, или зиф обойдется своими врожденными способностями, о которых, кстати, я знала крайне мало. Ну почему я никогда не слушала Аглаю?! Наши общие знакомые-полукровки всегда считали ее одержимость зифами небольшой, забавной «крейзинкой». К слову, я давно поняла, что представители нашего народа весьма беспечны. Холмы избаловали нас. Многие уже забыли про войну. Наши извечные враги столетиями охотятся на нас, но никто, даже Истинные, не знают, откуда приходят чистокровные зифы, и никто, кажется, и не пытается это выяснить. Феи, что с них взять? Им бы порхать по жизни, играть, веселиться. Всё, на что я могу теперь полагаться, это неподтверждённые домыслы, слухи, столетиями гуляющие в нашей среде, и гравюра из старинной книги с изображением клыкастой твари с перепонками. И еще: зифы живут среди людей, охотятся только на фейри полукровок, поскольку Истинные способны их почувствовать, они обаятельны, но не очень умны, от того редко бывают успешными в человеческом мире и по возможности стараются привлекать к себе поменьше внимания.

Меня окружала тьма. Я осторожно шагнула со спинки кровати на едва скрипнувший под моими ногами матрас, надеясь, что почувствую хотя бы движение воздуха, если зиф атакует. Но он молчал. Странно, но кажется, я действительно могла его ощутить. Для меня он был как фигура в плотном тумане: ничего не видно, ничего не понятно, но знаешь, что там кто-то есть.

— Не подходи, — сказала я, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие, перо каландера было еще мягким, но край уже успел затвердеть. — Я вооружена и задешево свою жизнь не отдам.

— Мне не нужна твоя жизнь, — раздался бесплотный и бесполый голос из мрака. — Я хочу заключить с тобой сделку.

— Становись в очередь, — выдохнула я. — И вообще, какие могут быть сделки с зифом!?

— У меня есть то, что нужно тебе. У тебя – то, в чем нуждаюсь я. Почему бы нам не договориться?

— Я хочу видеть, кто ты.

— А ты еще не догадалась?

— Догадалась, но не хочу разговаривать с невидимками. Я, знаешь ли, много лет прожила среди обычных людей.

— Я тоже, — помедлив, отозвался голос, — и в этом моя главная проблема.

Тьма постепенно начала рассеиваться. Проступили очертания окна под короткими, словно обрезанными ножом полосами лунного света, мрак отступил в глубину комнаты. Я изо всех сил вглядывалась в полутьму и с трудом сдержала вздох. То ли облегчения, то ли разочарования.

Она не стала манерничать и предстала передо мной без покрова иллюзии. Главное теперь не разглядывать ее слишком жадно. Я всё-таки в первый раз лицезрела зифа, хоть и полукровку, скорее всего. Личико у нее оставалось всё таким же миловидным, но глаза округлились, и в них отчетливо проступило что-то рыбье. Локоны волос, тяжелой массой падающие до колен, отливали зеленцой, губы казались неестественно алыми. Понятное дело, никакого клюва и плавников, или что там изображали на старинных гравюрах, – девушка как девушка, просто немного… потусторонняя на вид. Совсем не страшная. Нет, страшная. Очень.

— Где Жаба?

— Сегодня тебя охраняет Павел. Он спит.

— Ха!... Следовало догадаться. И все, должно быть, крепко спят, кроме нас двоих. Ну, что ж… Теперь мне все ясно, — сказала я.

Вера мигнула. Мне показалось, или у нее двойные веки – одно обычное и одно полупрозрачное?

— Ты ничего не знаешь, — ее голос стал прежним, вполне приятным.

— Да ладно, — я опустилась на кровать, села на подушку, скрестив ноги. Сдается мне, сегодня меня убивать не будут. — Ты нашла себе настоящий розарий, жила и питалась. Вряд ли, конечно, высосала Киприянова, ты же не приближалась к нему настолько близко. Если, конечно, с ним не спала. Не спала ведь? Тебе и Антона хватало. А потом ты узнала, что Сеня – сын Бориса Петровича. Это стало бы для тебя подарком – женить на себе богатого в перспективе парня, еще и с кровью фей, и со временем стать хозяйкой всего. А тут появилась конкурентка. И ты решила ее убрать.

— Я не убивала Аглаю, — спокойно сказала Вера.

— Я не говорила тебе, как ее звали.

Вера фыркнула:

— Имеющий уши да услышит.

— Тогда изложи мне свою версию событий. И поподробнее о том, чего ты хочешь от меня и что можешь мне предложить.

Вера впервые с начала нашей беседы пошевелилась. Волосы ее тоже ожили, приподнялись над плечами, пошли волнами, словно под напором подводного течения. Она, кажется, непритворно нервничала. Я смотрела на нее, затаив дыхание, – дивное это было зрелище.

— Я скажу тебе, кто убийца.

— Я уже догадалась. Почти.

— Ты сомневаешься. В этом доме ты глуха. Как добьёшься признания? А если ошибёшься? Хочешь стать убийцей? Что Холмы Искупления делают с убийцами?

Я прикусила губу:

— Говори. Я тебя слушаю.

Вера порывисто вздохнула. Ее босые ноги оторвались от пола – она повисла в полуметре от ковра, вся обтекаемая невидимыми потоками, от которых вздымалась ткань сорочки над коленями и волосы играли волнами. «Обалдеть можно», — подумала я.

— Мой отец – человек, мать – зиф. Он всегда был для нее особой пищей. Он – врач, хирург, спасает людей…

— Понятно, — кивнула я. — Другие энергии: подаренная жизнь, вечная благодарность пациентов… Есть, чем поживиться.

— Да, — глаза Веры блеснули. — Мать процветала. Нет, она делала это не со зла. Она… любила по-своему. Но он все равно заболел. И я… уговорила её уйти, оставить нас. Я его лечила по больницам, коллеги помогли, бывшие пациенты, он не умер, но… угасает. Мы продали всё. Я боялась… ушла из дома… прихожу редко. Пожалуйста, отведи его на Холмы!

Вера рванулась ко мне сквозь смутно угадываемую водную пелену вокруг, и я невольно отшатнулась. Она поняла и «отплыла» назад.

— Так-так-так. А ты сама не боишься за него? Что делают Холмы с… нарушившими принцип «не убий»?

Вера взволнованно покачала головой:

— Он… никогда… только спасал.

— А как же шутка: у каждого врача есть своё личное кладбище?

— Нет, нет…

— Ну смотри. Что дальше?

— Ты даже не представляешь, что, — Вера улыбнулась. — Тебе понравится.

…Мы вернулись, когда дом еще спал. Я была утомлена и возбуждена одновременно. К горлу подкатывала тошнота – сказывалась усталость от нескольких часов мысленной речи. Надеюсь, Холмы меня услышали и сделают то, о чём я просила. Я не могла отменить их решения, но могла их отсрочить. Всё изменилось, не изменилось лишь моё твёрдое намерение покарать злодея. Пусть события идут своим чередом, но правда должна открыться.

Утром пришел Киприянов. Кажется, даже не удивился, увидев меня у окна, без цепи. Достал из кармана наручники, шагнул ближе.

— Нет, — твердо сказала я. — Я и так иду с тобой, добровольно.

— Добровольно, — повторил Крысак устало, — это от слов «добрая воля». Какая же она добрая, твоя воля? Я с тобой словно на плаху поднимаюсь.

— Так не ходи, — сказала я.

Киприянов бросил на меня тяжелый, обжигающий ненавистью взгляд, но наручники спрятал.

Мы пошли по коридору к комнате с мостом. В глубокой нише у поворота в новое крыло копошилась Вера с тряпкой и веничком для сметания пыли.

— Свободна на сегодня, — отрывисто бросил ей Киприянов.

Вера кивнула, подхватила пластиковое ведро и двинулась в противоположную от нас сторону.

У дверей в бальный зал маячила знакомая фигура, Киприянов резко остановился.

— Сеня, — сказал он, багровея. — Я же просил тебя… Ты же должен был… Так! В аэропорт, быстро! Я…

— Нет, — Сеня покачал головой, улыбаясь одними глазами. — Я обязан быть рядом с тобой. Не проси, не уговаривай – я так решил.

Киприянов, серый и постаревший, посмотрел в глаза сыну и зашёл в зал. Жаба и Кошак стояли в нескольких метрах от моста. Появилась Вера со стопкой контейнеров с едой и пятилитровой бутылкой воды, скорбно объяснила в ответ на недовольный взгляд шефа:

— Лара заболела. И вообще…

Это её «вообще» повисло в воздухе среди всеобщего молчания. Стало заметно, как нервничает Кошак. Он забрал продукты у Веры, с заметной опаской подошел поближе к мосту и стоял, оглядываясь на невозмутимого Жабу. Я внимательно посмотрела на Антона. После ночного разговора с Верой мне трудно было решить, как относиться к нему теперь. Мне не понравился расклад сил – Киприянов явно собирался взять с собой Кошака. У того от страха лезли на лоб глаза, но он топтался у моста, не пытаясь сопротивляться и спорить. Мне следовало вмешаться в ход событий.

— Я хочу предупредить, — холодно сказала я, мой голос зазвучал среди всеобщего молчания..

Киприянов, уже стоявший возле Кошака, обернул ко мне серое лицо.

— … Мы идем на Холмы. Это древнее место, древнее, как…

— Заткните её кто-нибудь… — устало пробормотал Киприянов.

Никто не произнес ни слова. Я надеялась, что Вера успела подготовить почву. Я видела страх почти во всех обращенных на меня взглядах. Почти во всех.

—… Земля. Превыше всего в этом мире Холмы ценят жизнь. Поэтому забирают её у всех, кто когда-либо отнял жизнь у другого, пусть даже единожды, но осознанно. Я прошу вас: подумайте, прежде чем ступать на древнюю землю. Я не смогу ничего сделать, если Холмы Искупления подпишут вам смертный приговор.

Киприянов хмыкнул:

— Чушь! У Фергюсона нигде…

— Потому что он не знал. Никто при нём на Холмы Искупления не попадал. Он был достаточно безгрешен, чтобы они приняли его. Однако он сошёл с ума. Этого ты ведь не станешь отрицать?

— Борис.. Петро…вич, — вдруг промямлил Кошак. — Я не могу, не пойду… Простите…

Он попятился к двери. Киприянов, онемевший от негодования, развёл руки в стороны, глаза его налились красным:

— Кого вы слушаете? Павел, быстро, пошёл!

— Нет, — неожиданно твердым голосом выкрикнул Кошак. — Это вся ваша… магия… да ненормально все это! Не хочу! Я тут такого за последние дни насмотрелся – с сортира не слезаю! Да у меня всегда так – как понервничаю, сразу… ! Отпустите, Борис Пе…

Киприянов вдруг отбежал к окну и согнулся. Слышно было, как его рвёт. Вера ойкнула и подбежала к хозяину с платком. Тот вернулся, сел на досточки моста, устало провёл взглядом по телохранителям.

— Вы что не понимаете? Я же сдохну.

— С нами там что-то плохое случится, я чувствую. Не надо… — мямлил Кошак.

Крысак колебался. Я посмотрела на Веру.

— Я тоже боюсь, — пискнула та. — Мне бабушка ТАКОЕ рассказывала! Она тоже была… немного…из этих. Говорила, что там трава людей заживо сжирает. Сначала ничего, а как человек зазевается, сразу все соки из него высасывает.

— Сказки, — сказал Крысак.

— Не сказки, — сказала я. — Пойдёшь туда – и ты обречён.

— Я там уже был.

— Недолго.

Крысак посмотрел на горничную из-под красноватых век:

— Что же ты раньше молчала, дура?

— Я не знала… Вы ведь мне ничего не рассказали..

— Не хватало еще… — пробормотал Киприянов. — Антон, пойдёшь со мной?

Жаба вздрогнул:

— Я… Я тоже … слышал… простите… не могу…Вы же знаете… при таком раскладе меня первого…

Я незаметно кивнула Вере: молодец, хорошо поработала. Киприянов свесил голову на грудь и закрыл лицо руками.

— Я пойду, хотя бы ненадолго, мне надо жить… — донеслось до нас.

— Там ты жизнь потеряешь быстрее, чем здесь. Решение за тобой, — сказала я. — Я предупредила.

— Почему ты мне раньше не сказала?

— Ты сам знаешь – хотела тебя убить.

— А теперь не хочешь?

— Нет. Ты и так достаточно наказан.

— Это точно, — Крысак грустно усмехнулся. — Ну хотя бы на десять минут, как тогда.

— Дней на пять подзарядиться? И что, будешь держать меня при себе до старости? Уверен, что удержишь?

Киприянов молчал.

— Прими неизбежное, — продолжила я. — Здесь и сейчас. Пока не поздно, исправь то, что еще можно исправить. В прошлый раз тебе повезло – Холмы иногда бывают милостивы к приходящим впервые. Но они прочли тебя, как книгу. И содержание её им не понравилось, поверь. В этот раз они не будут медлить. Решай.

В зал вошло утреннее солнце. Дом молчал вместе с нами. Он чувствовал скорбь приговоренного к смерти и разделял ее. Внутри меня шел отсчёт: тик-так, каждая секунда словно капля воды. Мост скрипнул – Киприянов поднялся и шагнул к двери, проговорил, пряча глаза:

— Уберите здесь все, мост верните в сад, а то вид там – чёрт знает что… А ты, Жанна Викторовна, иди домой, Сеня расплатись и отвези… гостью в город…

«Ну же!», — подумала я.

— Нет, — сказал Сеня. — Так не пойдёт.

Я выдохнула. Киприянов удивлённо посмотрел на сына.

— Я не хочу тебя терять, — с жаром произнес тот. — Только-только обретя.

Я невольно покосилась на Жабу. Антон усмехнулся и едва заметно покачал головой.

— Сенечка, — с неожиданной нежностью произнёс Крысак. — Она права, так надо…

— Всё это выдумки.

— Нет, сына, боюсь, что нет. Странник…

— Ты должен попытаться!

— Всё это не имеет смысла. Да сразу понятно было … — быстро заговорил Киприянов. — Я как утопающий… за соломинку… А мне распоряжения нужно отдать. Всё, слышишь, тут всё тебе останется. У нас мало времени, мы должны обсудить, как ты дальше будешь. Врагов у меня много. Боюсь я за тебя.

— Не верь ей! — сказал Сеня. — Как ты не понимаешь? Это её месть. Она просто не хочет, чтобы ты жил, всё еще думает, что ты убил ту её подружку.

— Её? — спросила я, показывая на мост.

Сеня машинально посмотрел и быстро выхватил пистолет из кобуры на поясе. Раздалось два выстрела: одна пула вгрызлась в деревянную обшивку под подоконником, от другой стеклянным водопадом осыпалось окно. В тот месте, где все мы секунду назад видели рыжеволосую девушку с измождённым лицом и пятном крови на груди, уже никого не было.

— Сень, ты чего? — выговорил Кошак, застывший рядом с Жабой.

Сеня быстро направил дуло на телохранителей:

— Оружие на пол, быстро!

— Саша! — выдохнул Крысак.

— Сань, — повторил Кошак. — Ты чё?

— Быстро, я сказал! Вера, собери стволы.

Вера подчинилась, подгоняемая моим взглядом, протянула оружие Скату. Сеня взял один ствол в другую руку, остальные выкинул в окно, Вера, кусая губы, заперла дверь и отдала ему ключ. Жаба и Кошак отошли к стене с растерянными лицами – Скат застал их врасплох. У Сени немного тряслись руки, но любой, кто взглянул бы сейчас на его лицо, тут же уверился, что он выстрелит без колебания. Киприянов молча хмурил брови, пытаясь понять, видно было, что ему больно и боль отвлекает.

— Больше никаких иллюзий! — угрожающе выговорил Сеня, обращаясь ко мне. — Бери отца, идём. Ты тоже, Кошак. Грабли поднял и на мост!

Павел побледнел, подошёл, подняв руки.

Я произнесла:

— Оставь отца. Зачем он тебе ТАМ?

— Поведешь троих, — отрезал Сеня.

— А Павел? Зачем тебе там Павел?

— Хочу посмотреть, правда ли, о чем мне говорили. Про траву и росу. Отец мой сильный, может, и выдержит, а Кошак – человечишка, в крови заляпанный, жить ему там одну минуту. Хочешь, ставки сделаем?

Павел рванулся. Сеня ударил его рукояткой в скулу и подтолкнул на мост. Киприянов помог Кошаку удержаться на ногах – сам он тоже был под прицелом. Повинуясь знаку Ската, подошла Вера – принялась укладывать в пакет воду и еду.

— Если я не пойду? — спросила я.

— Пристрелю всех, похороню, уеду, найду другую. Меня спрячут. Не в первый раз.

— Как Аглаю?

— Как.

— Зачем тебе все это?

— Мне незачем. Есть люди, которым нужно. Это очень влиятельные люди. Им важно очистить землю от подобных тебе и Аглае ублюдков.

— Это зифы?

Саня засмеялся:

— Ты шутишь? Посмотри на неё, — он показал на Веру. — На что она способна? Жрать и трахаться, что для неё одно и то же.

Вера подняла на Сеня недобрый взгляд. «Не надо», показала я ей глазами. Она сжалась и засуетилась, пытаясь втиснуть контейнеры в узкий пакет. Я слышала, как запыхтел Жаба, но дула Сениних пистолетов, словно обезумевшие часовые стрелки, метались, указывая на всех по очереди.

— Что же это за люди?

— Не твоего ума дело. Иди.

— Меня ты тоже убьёшь?

Сеня одарил меня холодным прозрачным взглядом.

— Смирись с неизбежным. Так ты, кажется, говорила? Иди.

— Почему ты стрелял ей в сердце? Не хватило решимости выстрелить в голову?

— Иди!! — разъярённо закричал убийца. — Не пытайся меня отвлечь!

Сеня быстро развернулся и выстрелил Антону в плечо. Взвизгнула Вера. Жаба с удивлённым лицом закачался и сел на пол, зажимая рану.

— Ничего личного, Дирижабль, — кинул Скат. — Сам понимаешь, рисковать не могу.

Он перевел прицел на Веру, застывшую в ужасе, помедлил, улыбнулся и ступил на мост, ткнув меня дулом под ребра. Я взяла за руки Павла и Киприянова, Сеня обнял меня одной рукой за талию, глумливо прижав к себе. Нас поглотил туман. На Холмах было пасмурно, в воздухе дрожала морось. Как только мы вошли, невысоко над нами захлопали невидимые крылья – Сеня пригнулся, но не потерял бдительности. Впрочем, все, кроме меня, в тот момент были подавлены и бессильны: Кошак трясся от страха, на лице Киприянова застыло бессмысленное выражение.

Туман вдруг начал рваться клочьями и таять. Солнце всё так же пряталось за тучами, но приоткрывшийся вид на море был великолепен. Я схватила Кошака за руку и, отступив назад, с силой толкнула его за спину, в комнату. Павел исчез, словно вмиг стал невидимым, только мелькнуло полупрозрачное, искаженное ужасом лицо. Скат выругался, потом, беззвучно шевеля губами, скинул с плеч туго набитый рюкзак, спрыгнул с моста, аккуратно наклонился, потрогал траву под ногой, вздохнул, поднялся и… выстрелил мне в висок. Вернее, думал, что выстрелил. На его лице возникло недоумённое выражение.

— Можешь выбросить свои пушки, здесь это все не действует, — сказала я.

Сеня нажал на курок во второй раз, и в третий, и в четвертый.

— Здесь нельзя убивать. Только у Холмов есть исключительное право вершить суд.

Скат грязно выругался, помянув моих ублюдочных предков, потом тряхнул головой и снисходительно усмехнулся:

— Какая разница. Главное, я здесь.

— Ты здесь, — согласилась я. — Что дальше?

— Мне нужно найти своих.

— Здесь нет твоих. Убийцы не живут долго на Холмах Искупления, я же объясняла. Ты не понимаешь?

— Это ты не понимаешь! В книге написано, что здесь люди живут вечно, люди с кровью фейри. Во мне есть кровь фейри. Да-да, я тоже ублюдок, представь себе. Но я – правильный ублюдок, первый за двести лет правильный выблядок, спасибо папочке… избранный, если хочешь. Первый из вас, кто согласился идти правильной дорогой. Вы столько лет грешили на зифов: «О, подлые твари! Вы губите прекрасных фей!» Зифы, ха! Тупые рептилии! Вы так и не поняли, кто на вас охотится?!

— Орден, — сказала я. — Пурис омниа пура. Для чистых все чисто.

Сеня торжественно кивнул. Обвел рукой пространство вокруг.

— Чистое для чистых. Чистая земля. Не загаженная ни грязным, жадным человечеством, ни надменными нелюдями. Чтобы всё начать сначала. Как долго мы этого ждали!

— Ты надеешься, что те люди, что отправились сюда двести лет назад с Николаем, сыном Странника, еще живы?

— Да, — Скат облизал губы, глаза его светились фанатичным огнем, — они здесь. Они не могли выбраться. Или не захотели. Я найду их.

— А как собираешься выбраться ты? Ты же не сможешь вернуться по мосту.

— Мне незачем. Я останусь. Из мира людей придут такие же, как я. У нас есть феи посговорчивее тебя и Аглаи. Они организуют переходы, принесут оружие. Если понадобится, будем воевать мечами. Мы очистим этот мир от тварей. Здесь, на Холмах Искупления, убивать нельзя, но есть другие земли, и там когда-то шла война. Я читал о Короле. Он убивал зифов, зифы убивали фей, значит, вы всё-таки смертны. Мы разыщем зифов, всех, кто затаил обиду против фейри, и призовем их под свои знамена.

— А потом перебьете?

— Зифы, негры, евреи, феи, эльфы болот, тролли, гоблины – когда-то Бог был слишком милостив. Но сменялись тысячелетия, количество ошибок перешло в качество, и миру грозит гадкая, грязная смерть от существ, не ведающих истинного пути и не способных его увидеть. Ошибки должны быть исправлены.

Киприянов вдруг застонал и сел на землю. Потом лёг и закрыл глаза, кажется, он потерял сознание.

— Тебе не жаль отца? — спросила я.

Сеня хмыкнул, покачал головой и спросил, с жадным любопытством глядя на Киприянова:

— Что случается здесь с убийцами?

— Ты скоро узнаешь это сам. Почувствуешь на собственной шкуре.

Сеня откинул голову назад и захохотал:

— Глупая… какая же ты… глупая…тетёха. Я с самого начала видел тебя насквозь. Ты жалела МЕНЯ! МЕНЯ жалела! Ах, бедный Сеня, он потерял любимую! Он единственный, кто ко мне хорошо относится в этом паучьем гнезде! Милый, милый Сеня! Вы такие… вам достался этот мир, с его способностью исцелять, с его недрами и волшебством… просто так… А вы таскаетесь по миру людей, сюсюкаете над младенцами, раздаете эти ваши серебряные ложки, даже не скрываетесь особо. Одариваете своей феерической любовью, словно нищему пятак суёте. А все потому, что вы считаете остальных глупцами. Только ведь на каждую дичь найдется охотник! Слышишь! На каждую! Думаешь, я пошел бы, не подстраховавшись?

Сеня вытащил из-под ворота рубашки знакомый мне железный медальон с латинской надписью по кругу «Puris Omnia Pura», с благоговением поцеловал его.

— Он выкован из железа от посоха Святой Терезы Авильской, первой фейри-полукровки, полностью отвергнувшей свое происхождение и изгнавшей из себя дьявольский темперамент путем монашества - он защищает меня и моих братьев от нечистой силы. С ним я неуязвим.

— О… — многозначительно протянула я.

— Ты мне больше не нужна. Держать тебя при себе я не хочу – ты ненадежна. Я отпускаю тебя. Можешь идти и рассказать своим подружкам обо мне и моих братьях – все равно скоро Орден настигнет вас всех. Никто не уйдет. Живи, пока есть время.

Конечно, он меня отпускал. Что он мог со мной здесь сделать: стукнуть камнем, придушить? Он так рассчитывал на свою пушку, а она оказалась бесполезной. В любой момент из леса могут выйти мои «родственники». Бедный Сеня.

— Как… милостиво… нет слов. Что ж, — медленно продолжила я, — ответная услуга - ты хотел знать, что случается на Холмах с убийцами? Позволь, я расскажу тебе… Это будет короткий рассказ. С чего начать?.. Конечности их уходят в землю, со ступней начинается растворение. Это не больно, верно?

Сеня посмотрел вниз и попытался пошевелить ногами.

— Они не могут больше говорить, потому что их тело начинает таять, как свечной воск…

Скат замычал, дёргаясь.

— … но они еще способны стоять. Растворение продолжается. На теле выступает роса. Она стекает в траву. Здесь всегда влажная, жирная земля, поэтому трава такая густая и зеленая.

Сеня уже ушёл в землю почти до колен. Трава обвила его икры и впилась в тело. Слава богу, Киприянов был без сознания. Я не впервые видела процесс умерщвления Холмами приговоренных к смерти, но даже меня подташнивало.

— Они падают, — монотонно продолжала я. — Роса стекает по их лицу. Плоть истончается, но они еще способны мыслить и осознают, что с ними происходит… Они способны слышать. Что же они слышат? Например то, что однажды я нашла в траве кучку проржавевших насквозь медальонов с надписью «Пурис омния пури». Там, рядом, догнивали остатки алых шёлковых плащей.

У Сени заклокотало в горле, он понял, наконец, что это не сон и не иллюзия. Я отвернулась, посмотрела на лес.

—…Здесь многое сохраняется надолго, только не тела. Что же дальше? А, им многое открывается… к ним подходят убитые ими и говорят с ними… Что же они говорят?

— То, что нужно было стрелять в голову, — мстительно произнесла Аглая, наклоняясь над своим убийцей.

ГЛАВА 11

— Я испугалась, — сказала я. — Я так испугалась!

Аглая молчала. Ветер бродил в ветвях, раскачивая золотые игрушки. Колыбель играла свою древнюю мелодию. Прямо над моей головой раскачивался и звенел единорог с сапфировыми глазами. Я вспомнила Сеню и его последний взгляд.

— Того, что ты не выживешь, того, что Холмы не пустят меня больше сюда, — продолжила я, предупреждая вопрос Аглаи, — того, что я теперь тоже убийца.

Я знала, что скажет Аглая, но все равно хотела это услышать. Хотя бы для того, чтобы ее голос еще раз напомнил мне: это не сон, она жива.

— Ты ничего такого не сделала, — тихо сказала Аглая. — Он сам этого хотел. А Холмы вынесли приговор. Две тысячи лет люди живут, вернее, пытаются жить по завету «прости ближнего своего, что бы он ни совершил, даже своего врага – прости». Но Холмы искупления древнее. Они не видели прихода Всепрощающего, они не знают, что можно простить. Их принцип – око за око, жизнь за жизнь. И все же… почему они не убили Крысака?

— Я договорилась с ними. Обещала, что все будет по-другому. Киприянов выпил воды из Грота Забвения. Сам.

— Сам?! — Аглая еле слышно охнула.

— Да.

Я вспомнила требовательный взгляд и дрожащую руку Киприянова. «Дай! Хочу забыть!»

— Физически ему стало легче. После того, как мы вернулись. Он ничего не видел, не видел… как Сеня…. но все понял.

— Что же с ним будет?

— Он будет жить. Не знаю, сколько. Наверное, достаточно, чтобы что-то понять. Я почему-то верю, что он поймет…Прослежу за этим, ведь я обещала Холмам. Видишь, все меняется, и Холмы тоже. С Киприяновым Антон. Ему уже лучше, ранение оказалось неопасным. У них много времени, чтобы познакомиться заново.

— Расскажи, я ничего не знаю… не помню.

Я вздохнула:

— Начну с начала. У одного мужчины примерно в одно время было две любовницы. Кровь фейри сильна, и обе родили сыновей. Одна из них была из хорошей семьи, она не хотела огласки, а Киприянов не собирался жениться, поэтому ко всеобщему удовлетворению он быстренько нашел ей богатого мужа, известного адвоката. Сеня рос в любви и уюте. А вторая женщина… помнишь, в девяностые были очень популярны местные конкурсы красоты… Спонсировали их разные криминальные структуры. На одной из таких конкурсов Киприянов и познакомился с матерью Жабы, в смысле, Антона. Не знал, что она родила, видимо у нее были свои причины скрыть факт рождения ребенка от подобного отца– что-то потом с ней произошло, то ли передоз, то ли мокруха какая. Антона воспитывала бабушка.

Мальчик рос как трава, связался с криминалом, в один прекрасный день пересекся с Киприяновым, а тот по пьяни стал трепаться о своих любовных победах. Антон, не будь дураком, смекнул и сопоставил кое-какие факты из рассказанного Крысаком и своей биографии. Он не собирался мстить или шантажировать, нет, наоборот – Крысак был для него чем-то вроде иконы, Жаба из кожи вон вылез, чтобы попасть к тому в телохранители. И чувства у него были весьма сентиментальные. Да, он туповат, неразвит, груб, но отца искренне любит и о своих способностях немного осведомлен – жизнь подсказала.

Пару лет назад в доме появилась Вера. Антон поначалу с ней не очень церемонился (чему она, по причине своей природы, была весьма рада), а потом как-то привязался – рассказал ей все, а она посоветовала признаться во всем отцу. Но тут Киприянов привел в дом Сеню. Жаба затаился, не зная, что теперь делать, с таким-то раскладом сил. Я была права: Вера тут же сделала стойку на Сеню. А что? Красавчик, образованный, наследник, фейри, в конце концов. Идея убийства нашей милой зифе всегда претила, она предпочитала питаться по чуть-чуть, хотя убийство фейри… это да… поэффективнее, раз… и живи пару десятков лет, не боясь постареть или истощиться. Впрочем, вернусь к Сене. Они с Киприяновым не стали распространяться о своем родстве – мало ли. Только Антон обо всем догадался. Но не он один был такой умный. Во-первых, Сеня-Скат сразу понял, кто перед ним. Это я-то, наивная, гадала, как так получилось, что столько полукровок под одной крышей собралось, а он сомневаться не стал — справки навел. Во-вторых, в один прекрасный день Вера, истощенная заботой об умирающем отце, позволила себе «хлебнуть» лишку. И попалась. Сеня крепко взял ее в тиски. Она испугалась. Орден прихлопнул бы зифу, как муху, никакие ее магические способности не помогли бы. По требованию Сени она спала с Антоном и рассказывала о каждом его шаге, разыскивала зифов, согласных пойти на новую войну с фейри. Скат обещал им часть Холмов, но зифы, еще помня недавнюю по их меркам схватку с феями, наотрез отказывались. Сеня занервничал. Я не сказала, кто его отчим? Отчим Сени, мнимый друг Киприянова, правая рука главы русского филиала Ордена. Киприянов был у них под особым наблюдением, ибо силен… зараза. Понятно, в каком мозговом штурме вырос мальчик. Орден уже много раз отлавливал фей, но мало кто из них согласился помогать…. Аглая, скажи, как…?

Аглая прикрыла глаза. Холмы вылечили ее тело, но душа… воспоминания… Стриженая почти налысо, похудевшая до прозрачности, она казалась такой хрупкой и уязвимой. Волосы отрастут, но как заново вырастить мир в сердце?

— Знаешь, есть такая примета, — заговорила она, с трудом подбирая слова. — Если фейри влюбляется по-настоящему, и возлюбленный ОТВЕЧАЕТ ей взаимностью, она может на мгновение увидеть свое будущее рядом с избранником. Со мной такое бывало. Те люди уже мертвы, а я помню… А ты? Нет, ты еще не разу не влюблялась по-настоящему. Ты – особенная, разумная, прагматичная, сильная. Если бы не ты…

Я быстро заморгала, смахивая непрошенную слезу с ресниц.

—… Он был так мил. Немного… потерян… жалость, иногда она подменяет собой любовь… Говорил, что готов всю жизнь поклоняться мне как божеству, не надеясь ни на что взамен. Он был прекрасный любовник, опытный, несмотря на молодость. И каждый день будто бы отдавал всего себя… мне. Конечно, я видела, что он фейри, мечтала, что кровь сложится, что дети у нас будут сильными. И все-таки… Я не увидела нашего общего будущего… ощущение, что что-то не так, оно росло. Вера… там поблизости крутился зиф, я чувствовала и волновалась, не могла отделить мысли… А потом… мы были в постели… он заговорил о Холмах, об Ордене. А я словно почувствовала облегчение – вот она, его истинная суть, и отказалась, хотела уйти. До сих пор не пойму, почему он выстрелил мне в сердце, а не в голову. Как я выжила? Ничего не помню.

— Сеня рассказал Вере. Наверное, чтобы лишний раз припугнуть. Он не знал, что ты была еще жива. А Вера взяла с собой Антона и поехала в лес. Они сразу нашли то место, где ты была закопана заживо – жимолость выросла там за несколько часов. И расцвела. Вера тут же смекнула, что для нее – это шанс: ты могла выжить, обратиться к своему народу и избавить ее от Сени. А еще она могла использовать тебя как средство убеждения, козырь, чтобы уговорить фейри отвести ее отца на Холмы. Когда я появилась в доме, она долго ко мне присматривалась. И лишь когда убедилась, что со мной можно договориться и что как только я отведу Сеню на Холмы, тот меня убьет, решила открыться… Жаба был против, я ведь угрожала его обожаемому отцу. Вере пришлось его долго уговаривать. В ту ночь они с Антоном отвезли тебя к ее отцу в больницу. Тебе сделали операцию, извлекли пулю. Но ты начала светиться. Нельзя было оставлять тебя в больнице. Энергия стала вращаться… словно крылья… из лопаток по кругу… Я сама видела: ты лежала, и радуга трепетала вокруг тебя. Отец Веры очень хороший человек. Я отвела его на Холмы – у него саркома, сказались годы, проведенные с женой-зифой. Он забрал тебя домой, оборудовал дома палату из списанного оборудования. Они ухаживали за тобой, а Сергею Олеговичу становилось все хуже. Ты знала, что у зифов энергия вращается против часовой стрелки? И что они могут переходить с места на место через водную поверхность и зеркала, как мы по мостам? Жуть, правда? Вера пошла с нами – мы отнесли тебя вглубь земель, чтобы выгадать время. У нас было всего несколько часов до рассвета в человеческом мире. Сергея Олеговича мы оставили на склоне. Он тяжело перенес пребывание на Холмах, почти все время провел в полуобмороке. Надеюсь, с ним теперь все будет хорошо, я наведаюсь к ним пару раз, доведу лечение до конца. Представляешь, с неба спустился белый каландер и смотрел ему в глаза. Знаешь легенду? Если человек приговорен, каландер отводит взгляд, если еще может выздороветь – смотрит в глаза, пока тому не станет легче. Я волновалась за Веру. Но, видимо, мир сошел с ума: фейри убивают, а зифы бродят по Зеленым Лугам. Ей было плохо, но она терпела, ради отца… не знала, что зифы способны так любить.

Я замолчала, задохнувшись от воспоминаний: вот я несу Аглаю в чащу, бегу, не замечая ее тяжести, впрочем, она так худа, что весит не больше подростка. Меня мучает вопрос: если Холмы лечат, почему во время войны феи погибали в схватке с зифами? Выживет ли Аглая? Кажется, я говорю вслух, и Вера мрачно замечает:

— Потому что мы сражались не только с помощью оружия, но и с помощью врожденных сил. Но не бойся, полукровки гораздо сильнее Истинных в вопросах выживания. К тому же, я на вашей стороне.

— Куда мне теперь? — вдруг жалобно спросила Аглая. —Микелле, наверное, уже сдал мою квартиру другим людям.

— Останься здесь. Проведай мать. Я буду приходить. Тебе нужно восстановиться. Твой маскот рассыпался – ты была мертва несколько секунд, на операционном столе. Зимой, когда единороги сбросят рога, тебе будет чем заняться, ведь ты так прекрасно режешь из кости. Может, и я, наконец, закажу тебе «мементо мори». Знаешь, уже давно хочется влюбиться, — пошутила я.

Аглая не улыбнулась.

— Как мне теперь? — спросила она.

На этот вопрос я не смогла ответить.

Правило «закрепленного моста» - большая головная боль для любой фейри. Аглая рассказывала, что в детстве, помимо школьных задачек, ей приходилось решать тесты, заданные мамой-феей: просчитай самый простой путь туда-то, если у тебя столько-то закрепленных мостов. Дело в том, что попасть куда-либо по мосту, не побывав там заранее, невозможно, по крайней мере, для полукровок. Только Истинные могут переходить, куда им вздумается, и то, извлекая образы мест из сознания людей. Поэтому у полукровок такое правило: хочешь куда-то вернуться – оставь там свой мостик. К счастью, никакой опасности сдвинутые или вообще убранные мосты для фейри не представляют. Если в том месте, куда ты направляешься, кто-то убрал или повредил твой мост, ты просто туда не попадешь. Хорошо, что в свое время мне это объяснила Аглая. Иначе я бы голову сломала, гадая, почему хожу по только что сооруженному мостику взад-вперед, но никуда не перехожу. Нас, способных ходить по мирам, очень мало. Мы очень осторожны, иначе давно бы выдали себя. Отсюда вопрос: кого привлек Орден в качестве проводников на Холмы, кто согласился на предательство?

В квартире в Красногорске роль моста у меня играла деревянная конструкция, купленная в магазине «Растительный мир»: длинная скамеечка и несколько металлических обручей под цветочные горшки. Можно было бы намалевать мост прямо на полу, но не тот у меня интерьер, и слава богу, что я не стала этого делать, учитывая последние события. В «плену» у Киприянова я боялась возвращаться в эту квартиру, не зная, сколько у Крысака доверенных людей и не поджидает ли меня здесь кто-нибудь. Теперь мне всегда придется быть очень осторожной. Но и прятаться до конца дней своих я не собираюсь.

Конечно же, Лера переставила многострадальный, свежезалитый питательным раствором циперус на скамейку, и я врезалась в него коленкой. Горшок зашатался, плеснул водой на пол, но я успела его подхватить. Прислушалась к звукам внизу, даже легла на пол, «сканируя» сознанием квартиру Леры. Никого.

Лера – свадебный фотограф. Сема – строитель. Максимке три года, он пока не ходит в садик, сегодня, наверное, как всегда у бабушки. Не хочу сейчас являться на глаза Лере – я устала. А впереди столько дел! Я провела в доме Киприянова несколько часов после тех событий. А потом ушла. Мне не было там больше места, уходя, я уносила с собой лишь чувство жалости. Удовлетворение принесло лишь выздоровление Сергея Олеговича. Отец Веры все это время сохранял полную невозмутимость, словно ему каждый день приходится оперировать девушек со свечением на спине и путешествовать сквозь миры. Но новость о том, что ему стоит воздержаться от близкого общения с дочерью, совершенно деморализовала его.

Я прошлась по своей квартире. Везде чисто. Лера навела порядок после разгрома, устроенного парнями Киприянова. Они здесь побывали не один раз, а разгромили все, скорее всего, после начала нашего с Крысаком противостояния. Об этом напоминает теперь только разбитый ноутбук на столе – Лера собрала все выпавшие из клавиатуры кнопки и аккуратно сложила кучкой, рядом записка: «Ну где ты? Я волнуюсь. Как объявишься – быстро ко мне». Нет, Лера, извини, не сейчас. Увидев тебя и Максимку, я размякну, захочу отдохнуть, а у меня еще столько всего впереди. Свой смартфон я нашла в тайнике на кухне – громилы не смогли его отыскать. Я подключила его к сети и стала с нетерпением ждать, когда значок батареи изменит свой цвет с красного на зеленый. Несколько сообщений от Игоря, ну, как всегда – просит денег. Пропущенные звонки от тети Лиды – ей нужно позвонить, она не умеет писать эсэмэски. Позвоню из поезда.

Я перешла в квартиру подруги, у нее тоже есть символический мостик – это коврик в комнате Максика, с рисунком в виде дорожек, рельсов и светофоров, мы с Лерой вместе его выбирали, с учетом моих пожеланий. Максим водит по нему машинки.

Тикали старомодные часы на серванте. Телевизор все тот же, старый, в холодильнике не густо. С моего последнего визита материальное положение семьи не слишком улучшилось. Зато на полках больше нет скопления бутылочек и блистеров с лекарствами, и все долги, насколько я знаю, выплачены. Лера никогда не примет от меня денежной помощи, но я хотя бы могу дарить подарки Максику. Я оставила Лере записку: «У меня все хорошо. Дело оказалось сложным, мне придется уехать. Оплачивай квартиру, деньги я переведу. Будь осторожна. Если вдруг заметишь что-то подозрительное, звони. Номер тот же. Настя».

По дороге на вокзал я попала в пробку. К счастью, до отправления поезда было еще несколько часов. Красногорск – небольшой городок, с узкими улицами и вечно неработающими светофорами. Я смотрела в окно и гадала, буду ли скучать. Буду. По Лере и Дому Киприянова.

Со своей соседкой снизу я познакомилась почти сразу же после переезда. В тот день я накупила в супермаркете кучу разных мелочей и ковыляла по лестнице вокруг шахты неработающего лифта, проклиная высокие ступеньки и аварийные службы. Если бы не женский голос, раздающийся с верхней лестничной площадки, я соорудила бы мост прямо с третьего этажа.

— Сёма, ну и ты меня пойми, — говорила женщина. — Ты же знаешь, я не могу сейчас отказаться от фотосессии, они мне потом ни одного заказа не дадут… Я знаю… Да понимаю я… Мама в больнице… Нет, не может… Ладно, ладно.

Я доплелась до четвертого этажа, изнемогая под тяжестью сумок. Поздоровалась. Девушку Леру из нижней квартиры я уже знала – отдавала ей почту, почему-то упорно попадающую в мой почтовый ящик. Я вымученно улыбнулась в ответ на приветствие соседки, та пошла следом за мной на свой этаж. В руке у нее была сумка-футляр, в таких носят фотооборудование. Грустно кивнув мне и ответив на несколько светских фраз о погоде и неработающем лифте, Лера подошла к своей двери, но почему-то не стала открывать ее. Я миновала соседку и украдкой смотрела, как она стоит, закрыв глаза ладонью, у двери, с приготовленными в руке ключами, а рука ее дрожит. Бросив покупки в коридоре у вешалки и заперев дверь, я спустилась вниз. Лера все еще была там, она боролась с рыданиями, отворачивая от меня лицо.

— Простите, — сказала я. — Что-то случилось?

Соседка помотала головой.

— Может, я могу помочь?

Лера повернулась ко мне. Нет, она не плакала – глаза у нее были сухими, но в них была такая безнадежность, что я не выдержала и заглянула к ней в мысли. Обрушившаяся на меня оттуда лавина отчаяния смешалась с моими эмоциями в столь горький коктейль, что я несколько секунд пыталась безуспешно отделить свою тревогу от чужой.

— Да ничего… Знаете, — медленно произнесла соседка, — дела житейские. На работу зовут, а ребенок… приболел… Не с кем оставить.

— Так это не проблема, — оптимистично сказала я. — Давайте я посижу с…

— … Максимом. Нет, — девушка покачала головой. — Мне не удобно. К тому же…

— … вы меня почти не знаете, — продолжила я за нее. — Да уж. Согласна, мы едва знакомы. Я своего ребенка тоже постороннему человеку не доверила бы.

Я замолчала, переминаясь от неловкости момента.

— У вас есть дети? — спросила Лера безжизненным голосом, перебирая ключи.

— Нет. Но мне бы очень хотелось, — я вдруг вспомнила, что нахожусь в образы Жанны Могиляк и поспешно добавила, — если получится, конечно… уже…

— Все получится, — девушка вяло улыбнулась, все еще рассматривая ключи в руке , но словно не видя их. — Подождите.

Я не поняла, имеет ли она в виду мои перспективы материнства или предлагает зайти. Она наконец открыла дверь. Из квартиры на меня пахнуло специфическим больничным духом.

— Еще час, и я опоздала, — прошептала Лера, доставая из кармана телефон. — Впрочем, уже все равно. Давайте хоть чаю попьем. У меня вкусное печенье, я много пеку… когда дома сижу. Проходите на кухню.

Она прошла в комнату, а потом вернулась со словами:

— Спит.

Планировка квартир у нас была одинаковая, я нашла бедно обставленную, но чистую кухню с детским стульчиком у окна. Лера налила мне чаю. Чай был скверным, дешевым, я с трудом сделала несколько глотков, но печенье было вкусным, хоть и отдавало маргарином. В комнате захныкал ребенок, соседка убежала, комкая фартук, я слышала, как она тихонько что-то напевает. Звякнул телефон, Лера досадливо зашипела, быстро отключила звук, ушла в спальню и несколько минут говорила с кем-то. Когда она вернулась, я подумала, что она уже жалеет о том, что пригласила меня на чай. Но она встала у кухонной плиты, опустив глаза и, нервно сжимая и разжимая пальцы, сказала:

— Мне предлагают двенадцать тысяч за съемку. Если я выеду сейчас, то успею. Очень нужны деньги… Вы говорили, что можете…

— Я могу, — поспешно сказала я. — Совершенно не занята, посижу, сколько нужно.

— Сколько мы вам будем должны?

— Вы о чем? — я искренне возмутилась.

— Давайте, я заплачу. Нет? Тогда обращайтесь в любое время с любой просьбой, — она позволила себе робко улыбнуться. — Буду перед вами в долгу.

— Договорились, — сказала я.

Лера несколько раз звонила с фотосессии. Я отвечала, что ребенок спит, не плачет, а я смотрю фильм по ноутбуку. Максим и правда спал. Перед этим мы наигрались с ним в прятки и наелись йогурта. В семь вечера мне полагалось дать ему какое-то лекарство с тяжелым запахом, но я спустила его в унитаз. Лера еще несколько раз оставляла меня с Максимом. Мы с ней подружились: я рассказала ей о своей нелегкой стародевичьей судьбе, она, не вдаваясь в подробности, поделилась своей историей и сообщила о страшном диагнозе Максика. Я пять раз брала Максима на Холмы. Он даже научился там ходить, от моста прямо мне в руки, босиком по траве. В доме Леры воскресла надежда, а сама она становилась все задумчивее, я часто ловила на себе ее взгляды. В один прекрасный день я открыла Лере дверь, а та, пройдя в комнату, молча опустилась передо мной на колени. Я смотрела на нее, слушала ее мысли. Она знала, что я не совсем человек, хотя в ней не было ни капли нашей крови. Но она поняла. Если бы я в тот момент потребовала ее жизнь или душу, она бы их отдала. Я рассказала ей все, и с тех пор мы стали искать Аглаю вместе.

ГЛАВА 12

Я села в поезд. В плацкарт, не купе. Слушала людей, смеялась, подружилась с двумя симпатичными молодыми людьми, шести и восьми лет, пофлиртовала с бородатым путешественником – дауншифтером из Москвы, наелась вареной картошки с копченой рыбой и освоила новую карточную игру.

Тетя Лида к моему приезду напекла пирожков. Мы сидели на веранде, слушали цикад и разговаривали. Тетя Лида тяпнула рюмочку наливки собственного приготовления и размякла.

— Хорошо как, — сказала я. — Рекой пахнет, светлячки... Помнишь, как мы с Игорем светлячков ловили?

Тетя Лида грустно кивнула, глядя в окно. Прокашлялась, тихо произнесла:

— Хорошие здесь места, дом хороший, люди дружные.

— Игорь пишет?

— Нет. Поеду к нему. Поехать, как ты думаешь?

— Не знаю, — честно призналась я.

Зная Игоря, полагаю, визиту матери он не обрадуется. Тетя Лида ему теперь не нужна. Это раньше он терпел ее, потому что в ней нуждался. А нынче на моем банковском счету настроен автоматический перевод – каждый месяц на карту моего двоюродного братца с него уходит приличная сумма. В ответ я требую, чтобы он дважды в месяц посещал собрания клуба глухонемых «Тишина». Я периодически проверяю, не обманывает ли он. Иногда он жульничает, притворяется больным, но открыто конфликтовать не решается, зная мой характер. Игорю всегда мало этих денег. Он тратит все на компьютерные прибамбасы, заказывает на дом еду и девушек, иногда неделями не вылезая из квартиры, которую, кстати, ему купила я. Мы с братом не слишком жаждем друг друга видеть и общаемся только посредством электронных писем и телефонных сообщений.

Раньше я часто расспрашивала тетю Лиду о моих родителях, полагая, что она что-то скрывает. Но шли годы, и со временем я поняла, что тетка мало что знает. Когда мне было девять, наша машина упала в пропасть с горного серпантина на побережье. Я каким-то образом выжила, меня нашли на уступе скалы ниже того места, где автомобиль слетел с трассы – скорее всего меня выбросило в открывшуюся дверь, когда машина ударилась о кручу. После гибели родителей я в буквальном смысле осталась без ничего, ведь жили мы как цыгане, вечно переезжали и нигде не задерживались больше трех месяцев. Наше имущество помещалось в багажнике машины. Я находилась на семейном обучении и раз в полгода сдавала экзамены в школе в Вологде. Все наши родственники думали, что отец инженер и ездит по стройкам, но после его смерти выяснилось, что ни мать, ни отец нигде не работали.

Я ничего не помню. Ничего. Тетя Лида утверждает, что на опознании останков узнала обоих моих родителей, и что сомнений в их гибели быть не может. Но, подрастая, я все ковырялась в ее душевной ране, не давая ей зажить, высказывая все новые предположения, пытаясь докопаться до истины, пока в одинпрекрасный день всегда сдержанная тетка не наорала на меня. Она кричала, что моя мама была блаженной, что она заставила моего отца вести какую-то странную жизнь, превратив его в бесприютного раба. Что сама тетка именно из-за этого не хотела забирать меня из детдома, так как видела во мне черты матери. Что ее брат так увлекся странной девушкой, моей мамой, что оторвался от родных корней, а она… о ней почти ничего не было известно. И если бы не она, то возможно… И тогда я поняла, что они действительно погибли. Что тетя Лида видела их мертвыми, обгоревшими. Иначе она тоже верила бы в возможность ошибки и не смогла бы этого скрыть. Должно быть, я слишком привыкла к волшебству, чтобы смириться сразу, но постепенно смирилась с мыслью, что на мою долю отмерено лишь ограниченное количество чудес.

Где-то вдали загрохотало – приближалась гроза. Я выложила на стол пачку купюр.

— Вот, на хозяйство, крышу там починить, ты ж говорила, надо.

Тетя Лида округлила глаза:

— Настюш, откуда такие деньжищи? Все никак не пойму, кем ты работаешь там? Неужели платят столько?

— А то, — весело сказала я. — Я же говорила тебе: я консультант по редким книгам, за мало, кому попало, не продаюсь. Гляди!

Я подняла с пола сумку и достала «Нравы и повадки фей» Фергюсона. Киприянов вряд ли заметит теперь пропажу, а книга мне действительно нужна – в ней моя юность, надежды и страхи. Здесь, в доме тети Лиды, будет мой штаб. Аглая дала мне адреса «наших», и я не успокоюсь, пока не предупрежу всех. Несколько фей-полукровок уже наблюдает за домами Киприянова и Сениного отчима.

— А… ну тогда… — неуверенно, но несколько успокоено пробормотала тетя Лида, разглядывая редкую книгу.

Она незаметно накрыла деньги полотенцем и смела их в ящик стола.

— Слушай, Настюш, тетя Клава звонила. Помнишь сестру мою двоюродную, из Харькова?

— Жива еще? — удивилась я.

— Жива. Все говорю ей: переезжай ко мне, досмотрю, ты ж одинокая…

Я кивнула. Эпопея с престарелой одинокой тетей Клавой длится уже несколько лет. Сдается мне, она так и помрет в пустом, но родном доме, и, надо сказать, я ее понимаю. Тетя Лида однажды сказала, что из всей семьи мужа моя мама сблизилась только с тетей Клавой. Понимаю, почему. Никого добрее и ласковей старенькой Харьковской тетушки я не встречала.

— Так, слушай, что она вдруг вспомнила, — тетя Клава заговорила, отведя взгляд. — Вроде о твоей прабабушке. Говорит, твоя мама после свадьбы ей рассказывала, что ее дед встретил твою прабабку во время войны, когда наши войска наступали. Мол, она к нему прямо из леса вышла, белая, прям, как ты, думали, седая – не говорила, но понимала. Наши бойцы подумали, она из местных, что фашисты над ней поизмывались. Устроили они ее к оставшимся в живых на постой, а твой дед за ней потом вернулся, очень она красивая была и к нему привязалась. А потом деда из-за нее в лагеря отправили, а она то ли тоже под раздачу попала, то ли успела схорониться. Вроде как, они потом встретились и в Сибири жили, на поселении. Дочь их, твоя бабушка, потом в Казахстане жила, а мама твоя…

Я жадно вслушивалась, онемев от удивления. Значит, я фейри по линии матери, четвертое поколение. Кто-то, или прадед, или дед, или отец тоже были с волшебной кровью, иначе во мне она бы уже разбавилась до потери способностей. Конечно же, тетя Лида сама попросила тетю Клаву вспомнить хоть что-то. Судя по обрывкам мыслей, моя тетка до сих пор чувствует себя виноватой за тот разговор, когда она наговорила мне гадостей.

— Память стариков – странная штука, — сказала она. — Иногда вспоминается то, о чем и думать забыл.

— Больше ничего? — спросила я.

— Нет,— ответила тетя Лида.

И то хорошо. Истинные, живущие среди обычных людей, редко что-либо им рассказывают. И полукровки тоже. Сеня был не прав, говоря о том, что мы не особо скрываемся. Попытайся я сейчас начать поиски информации о своих пра-пра родителях, не найду ничего.

— Теть Лид, — спросила я. — А тетя Клава ничего не говорила о кулоне, таком костяном…старинном, странном…вроде был такой в семье?

— Нет, ничего…

— Ну ладно. Я поживу у тебя?

— Ты надолго?

— Не знаю. На пару месяцев. Работать буду. Мне только интернет нужен. Придется в город ездить, в интернет-кафе.

— Тогда комнату Игоря нужно освободить, — тетя Лида с радостью поверила моему вранью. — Завтра займемся.

Я помогла тетке убрать со стола. Она постелила мне на веранде, пока комната брата стояла загроможденной. Моя бывшая коморка уже давно была пристроена к кухне – это была моя инициатива, не думала, что когда-либо задержусь у тети Лиды больше, чем на пару дней.

Утром следующего дня я проснулась на рассвете и пошла гулять. В окрестном леске по пути к станции нашла подходящее бревно. Я знала, что со мной сделают частые переходы по мосту, но ничего не могла поделать – кто еще мог вытянуть на поверхность всю тьму, скопившуюся под слоем волшебной пыльцы? Здесь, в доме тети, будет моя берлога. Сюда я буду возвращаться, предварительно постаравшись замести все следы. Я знаю, что лучше было бы остаться на Холмах Искупления, но я так долго была там одна. Не могу больше.

После обеда мы принялись за уборку в комнате Игоря. Тетя Лида, вздыхая, запалила костер на огороде. По ее словами, пришло время «чуток подчистить закрома». В огонь отправились старые свитера брата, поеденные молью, мои порванные кроссовки и разные неопознанные тряпки. Игорь никогда ничего не коллекционировал, не читал книг, не хранил памятных вещей, поэтому я немного удивилась, когда обнаружила в глубине серванта задвинутую за пузатый чайник железную коробку из-под печенья. Я открыла коробку и сразу поняла, почему брат ее спрятал – он воровал в детстве, немного, но со вкусом (и я, и тетя об этом знали, но перевоспитать Игоря не могли): свеча в виде розы, ластики в форме пирожных, фигурки из «киндеров», чьи-то золоченые запонки, серебряный браслет. Мой. Его мне подарила одна фейри из Африки. На дне коробки лежал костяной кулон. Я вынула его из коробки.

Скорее всего он попал в руки брата в те дни, когда тетя Лида хлопотала о похоронах моих родителей. Они с Игорем останавливались тогда в нашей временной квартире, и двенадцатилетний подросток с волчьим взглядом (именно таким я его запомнила) рыскал по комнатам. Такая вещь, вне сомнения, сразу привлекла его внимание. Это был «женский» маскот, предназначенный для избранника: череп с одной стороны и грустный мужской профиль с другой, « я буду с тобой до конца». Возможно, где-то на Холмах еще живут мои прабабушка и бабушка. Быть может, мои родители тоже живы. Странно, но теперь я была склонна в это верить.

Люди думают, жизнь фей должна быть волшебна по определению. Те немногие, кто знает о нашем существовании, видит только его красивую сторону. Но если бы мне предоставили выбор: взросление под крылом заурядных родителей, брак, со всеми его радостями и разочарованием, старость и смерть – обычная судьба, счастливая или не очень, или то, как я живу сейчас, я бы ни секунды не сомневалась. Я выбрала бы человеческую жизнь. Как там было написано на железных медальонах, выкованных из посоха Терезы Авильской: «для чистых все чисто»? Члена Ордена переиначили латинское изречение под свои нужды. На самом деле оно гласит: будь чистым душой, и мир будет чист для тебя. Я кинула маскот в реку, чувствуя, что поступаю правильно. Мамы нет. Некому было передать мне реликвию, и мне некому ее подарить. Глядя на затрепетавшую воду, я усмехнулась. Невесты из меня не получилось. Получиться ли «воин света»?

ГЛАВА 13

Я вернулась в Красногорск через полгода. Мосты совсем вымотали меня. Вошла в свою комнату, и сил моих хватило только на то, чтобы принять душ, переодеться в залежавшуюся пижаму с терпким запахом лавандового масла и рухнуть на кровать. Я спала двое суток, вставала, только чтобы попить воды и сходить в туалет. Кажется, в квартиру несколько раз приходила Лера.

На третий день меня разбудил запах оладьей. Лера хлопотала на кухне. Она обняла меня, сразу прогнав чувство вины и неловкости. Я не звонила и не писала. Но для Леры, судя по ее искренне обрадованному лицу, все было хорошо, так хорошо, как только могло быть.

Отодвинувшись, Лера осмотрела меня с ног до головы.

— Ну надо же. Как прическа и отсутствие очков меняет женщину! Захожу - лежит… таинственная незнакомка, снежная королева, белая, бледная, будто неживая. Присмотрелась – дышит, даже сопит. Вот честно говорю – не узнала. А потом думаю: кто еще мог в этой квартире заявиться из неоткуда и вот так запросто улечься спать? Где ж ты пропадала, волшебница?

— Долгая история, — уклончиво ответила я. — Дела семейные.

Лера легкомысленно кивнула, мол, ей такое знать – некрепко спать. Кто моя «семья», она прекрасно осведомлена, но лишние подробности ей ни к чему, я и так вовлекла ее в свои опасные проблемы. Соседка подпрыгивала от нетерпения, уж очень ей хотелось показать мне подросшего Максимку. В квартире Леры пахло хвоей, большую комнату украшала пушистая ель в новогоднем убранстве. Боже мой, ведь уже декабрь, подумала я. Максик сначала стеснялся, потом залез на колени и внимательно рассматривал меня, ощупывая мои волосы и лицо.

— Как он? — спросила я, хотя сама прекрасно видела, что Максимка здоров.

— Отлично! — выпалила Лера. — Врачи вот только не верят в полное исцеление. Замучили нас анализами. Завтра вот тоже на прием, плановый, правда, в поликлинику по прописке. А я не смогу, у меня съемка, перед Новым Годом много свадеб. И Сема в командировке.

— Ты ему ничего не рассказывала?

— Нет, — Лера энергично потрясла головой. — Он думает, это то дорогое лекарство.

— Пусть так и думает, — сказала я. И предложила: — давай я свожу Максика завтра на осмотр. Заодно прогуляемся по торговому центру, покатаю его на карусельках. Так соскучилась!

— Ой, — обрадовалась подруга. — Только в нашей поликлиннике все время очереди. Зато врач у нас хороший, молодой специалист, добрый, спокойный, Макс его любит.

Лера принялась меня расспрашивать, не веря, что в моих последних «поездках» по миру я ничего интересного не видела, не запомнила и не приобрела. Я отшучивалась, сравнивая себя с моряками дальнего плавания, которые после кругосветного путешествия способны рассказать только о том, что из спиртного подают в портовых барах.

Не ожидая последствий такого масштаба, мы с Аглаей разворошили осиное гнездо и, само собой, заработали только недоуменные взгляды со стороны Истинных. Как же меня бесили гордые представители Древнего Народа с их непоколебимой верой в свою неуязвимость! Они не могли принять то, что из мира, в котором они уже столько сотен лет так весело проводили время, в их волшебные леса может войти Зло. Один из Первых упрекнул меня в кровожадности, мол, я убила свидетеля на Холмах Искупления. Что мне стоило сразу представить его перед ясны очи Первых? Мол, много веков назад Холмы Искупления использовались как место дознания и казни для отступников. Быть может, я совсем не случайно попала на них в детстве по первому же построенному мной мосту? И что это было за странное, спонтанное попадание, а?

Тогда, по собственной инициативе, я обошла, где-то по мостам, где-то своим ходом, всех знакомых мне и Аглае фей, на наш взгляд, способных противостоять опасности. Мы создали небольшое сообщество полукровок, готовых сражаться с Орденом. Но нас было так мало. Полукровки принялись за выслеживание и рассекречивание Ордена с энтузиазмом детей, играющих в детективов. Мало кто из них понимал и понимает всю опасность. Достаточно лишь упомянуть о том, как отнеслись они к делу захвата и допроса отчима Сени-Ската. В первую же ночь в своем доме, где несколько полукровок держали его под охраной, надеясь добиться признания, Красногорский адвокат, глава филиала Ордена, был убит — задушен. Узнав о том, что в комнате, где он содержался, на стене было оставлено зеркало в рост человека, я долго смеялась сквозь горькие слезы. Но кое что полукровки-детективы все же узнали — несколько имен фей-предателей, большинство которых Орден принудил к содействию весьма извращенными и жестокими способами. Клубок стал распутываться, однако большинство его нитей были оборваны почти сразу же после того, как полные энтузиазма феи принялись за дело. Ну почему среди нас полным-полно художников, скульпторов, кутюрье, актеров и актрис, но нет ни одного сотрудника Интерпола, эксперта-криминалиста или профайлера? Мы почти раскрыли заговор, но Орден ушел в подполье. Змея уползла под камень, который нам не под силу приподнять. Но она все еще там — ждет, когда можно будет повторить атаку. И зифы. Они беспокоят меня не меньше, чем Орден. На чьей они стороне? И что они, вообще, такое? По возвращению в Красногорск я была разочарована и обессилена. Вот сейчас нам очень пригодилась бы помощь Истинных, способных ощущать и предчувствовать.

Вечером я наведалась к Киприянову, пройдя через Холмы, но мост, который, как я полагала, находился в том же бальном зале, привел меня в сад. Я чуть было не рухнула в пруд, покрытый тонкой корочкой льда. Сад был приведен в порядок и очень красив в этот зимний вечер. Но мне не дали им полюбоваться. У будки на въезде залаяла собака, и я увидела, как она мчится ко мне — огромный, страшный питбуль. Тогда я представила себе балкончик в библиотеке и успела шагнуть на него за секунду до того, как пес оказался на мосту.

Полки библиотеке были пусты, на полу рядами выстроились картонные коробки. Я заглянула в одну из них, внутри были книги. Дом был тих и нем.

В кабинете Киприянова нашлись бумаги, подтверждающее то, что я и так знала из газет – местный олигарх передал исторический особняк Культурному Фонду Красногорска. Итак, «Николенька» покидает родное гнездо. Странник, наверное, расстроится. Впрочем, что ему, Истинному, найти человека с волшебной кровью в неволшебном мире – раз плюнуть. А вот мы Странника так и не отыскали. И это очень негативно повлияло на результаты нашей «спецоперации» по поимке членов Ордена.

Я искала хоть кого-нибудь из бывших обитателей Дома. Нашла. В столовой у большого панорамного окна в инвалидной коляске сидел Киприянов. Рядом с ним спиной ко мне была Вера. Она кормила бывшего олигарха с ложечки. Трогательная картина. Я стояла и рассматривала человека, через одержимость которого были спасены многие из моих «братьев» и «сестер». Но сам Киприянов своими действиями лишь приумножил собственную скорбь. Из газет мне стало известно, что у бывшего олигарха в начале осени случился инсульт.

Он сидел в коляске вполоборота ко мне. Одна половина лица у него была стянута параличом, но он сразу увидел меня, поднял одну руку и протянул ее к двери. Вера вдруг дернулась и через секунду уже стояла подле меня, держа разделочный нож у моего горла. Лезвие покачнулось и опустилось. Зифа сердито зашипела, на миг пахнув на меня запахом водорослей, и мотнула головой:

— Полоумная! Я могла тебя убить!

— Что ты здесь делаешь?! — возмутилась я, придя в себя после неожиданной атаки. — Тебе нельзя быть рядом с ним.

К моему удивлению Вера покаянно опустила голову и всхлипнула:

— Да знаю я! Но теперь все равно уже…

— Что, дела совсем плохи?

Вера кивнула.

— А Антон? Ты его погубишь!

Вера надула губы:

— Это наши с ним дела, не вмешивайся!

— Ладно, ладно, — я подняла ладони в примирительном жесте. — Ты предупреждена, он, надеюсь, тоже.

— Да.

— Вот и славно.

Вера вернулась к Киприянову. Тот рассматривал меня без тени мысли в глазах. Борис Петрович еще больше пожелтел и осунулся. От него веяло смертью. Я помялась и задала вопрос, который мучал меня в последнее время:

— Он признал Антона?

— Да, — Вера зачерпнула ложечкой суп. — К счастью. Сразу.

Я с облегчением выдохнула. Вода из Грота Забвения действует и на Истинных, и на полукровок, позволяя стирать болезненные воспоминания и сохранять менее ранящие. Но для обычных людей один глоток – гарантия полной и стойкой амнезии. Сколько таких несчастных, попавших Волшебному Народу под горячую руку, бродило и бродит по земле? Я волновалась за Киприянова, потому как его ослабленное здоровье в сочетании с Водой Забвения могло дать неожиданные результаты. Вот так разлучила бы отца и сына по причине отсутствия оного в памяти родителя. Но, в конце концов, Крысак сам меня попросил.

— Мы тут такое пережили, — продолжила Вера. Ложка в ее руках задрожала, и жидкость пролилась на салфетку у ворота Киприянова. —Набежали тут… разные… А Пашка смылся, испугался. Никто не верил, что с Борисом Петровичем такое приключилось, все думали, он решил своих кинуть… Антон еле разобрался. Он всех знает. Заткнул волкам глотки.

Я хмыкнула: да, наследник достоин своего папаши…

— Борис Петрович многое помнит. Тоша ему фотографии показал, рассказал все: как жил, мыкался до встречи с ним. Сказал «Буду, батя, тебе утешением», а тут… такое… ночью, никто не ожидал. Инсульт. Не одно, так другое. Только мне кажется, — Вера промокнула губы Киприянова салфеткой, — он помнит. Во сне говорил. «Сеня, Сеня…»… Мы уезжаем. Антон купил небольшой домик у озера. У нас теперь немного денег, но все будет нормально.

— Как твой отец? — спросила я.

— Очень хорошо, спасибо. Вернулся к работе. Спасибо тебе.

— Я проведаю его как-нибудь, свожу на Холмы.

— Мы перед тобой в долгу.

— Ты знаешь, как его вернуть, свой долг.

Вера коротко кивнула.

— Я помню. «Твои» были здесь. Я рассказала все, что могла. Я и дальше буду вам помогать. Это не из долга… или страха. Так надо.

— Я понимаю.

— Нет, не понимаешь. Один из тех, кто приходил сюда, был из Первых… Он не верил, что Холмы не убили меня. Допытывался. Много спрашивал про тебя.

— Это неважно теперь, — сказала я без особой уверенности. — Им все равно, Истинным. Они больше вас не беспокоят, если ты не будешь … ну, ты поняла…

Я набралась смелости, подошла к Киприянову и заглянула ему в глаза. Вера отступила на несколько шагов и насуплено смотрела на нас. Потом бросила:

— Ладно, пойду Тоше позвоню.

У дверей она обернулась и сухим, будничным тоном сказала:

— Не селись вблизи стоячей воды и не держи в доме больших зеркал. На всякий случай.

Я кивнула. Вера вышла. Киприянов глядел на меня. Из уголка рта на парализованной половине лица выползла на подбородок ниточка слюны. Я вытерла ее уголком салфетки.

— Мне жаль, — сказала я.

Он медленно моргнул. По желтоватой пергаментной щеке стекла слеза.

По поводу больших очередей в поликлинике Лера не преувеличивала. За два часа я устала развлекать непоседу Максимку мультиками на смартфоне и прогулками по коридору. Малышей было много, в проходах между кабинетами едва было можно протиснуться. В Красногорске активно строились магазины и банки, но не школы, детские сады и поликлиники.

Когда мы влетели наконец в кабинет, Маскимка хныкал, а я готова была растерзать любого, кто посмел бы встать у меня на пути. Врач стоял ко мне спиной у полки с медкартами.

— Здрасьте! — гаркнула я.

— Здравствуйте, — отозвался «молодой специалист», листая папку.

Медсестра, пожилая дама, подняла глаза от стола, за которым заполняла какие-то бланки, и устало кивнула.

— Фамилия.

— Бахтин. Максим.

— А, Максимка, — оживился врач, оборачиваясь и усаживаясь за стол. — Привет. Ты сегодня не с мамой?

— С тетей, — суховато подтвердила я.

— Сётя Шанна, — подтвердил Максим.

— Я Игорь Матвеевич, помнишь меня?

— Дя, — кивнул ребенок.

Не доверяю молодым специалистам. На мой взгляд, понятие сие оксюморон есть.

Врач негромко разговаривал с медсестрой, пока я снимала с Максика шубку, шарфик и шапку. Женщина вышла из кабинета. Игорь Матвеевич поднял на меня глаза.

… «Если фейри влюбляется по-настоящему, она может на мгновение увидеть свое будущее рядом с избранником». Хм, звучит мелодраматично. Но одно дело, когда тебе об этом рассказывает подруга, мечтательно подкатывая глаза и для убедительности прижимая руку к сердцу, другое — когда сама проваливаешься в омут видений, где ты персонаж сказки о любви. Такой реальной, что происходящее наяву меркнет.

Люди не часто влюбляются с первого взгляда — трудно за миг полюбить того, о ком ничего не знаешь. Мы — фейри. У нас есть наши видения, мы отдаемся тому, что было, что будет и чем успокоится наше сердце. Мы даже знаем, почему наши избранники уготованы именно нам.

Я не была готова к такому вихрю эмоций. Я увидела Холмы и себя рядом с Игорем, ветер шевелил его непослушные русые волосы, а серые глаза его сияли. Мы купались в озере с мягким песчаным дном, на его плечах блестели капли воды, и Колыбель пела нам свою вечную песнь, лежали в густой траве над морем, и драконы с любопытством поглядывали на нас, спускаясь все ниже. Шел дождь, радуга опустилась к самой земле. Мы бежали вдоль прибоя по мокрому песку, хохоча и подставляя лицо под разноцветные струи. Но все это могло стать лишь приятной картинкой, не способной соблазнить мой циничный ум. Дело было в другом: я знала, что здесь, в этой комнате, в нескольких метрах от меня, бьется самое храброе сердце на свете. Сердце мальчишки, игравшего в детстве в капитанов и полярных летчиков, сердце, которое никогда не привыкнет к горю и боли вокруг, сердце, взявшее в соратники цепкий ум и светлую душу. Разве могла я остаться равнодушной к диву? Нет, не могла.

— Простите, вы никогда не убивали? — пролепетала я.

Чудесное начало знакомства! Я готова была шлепнуть себя по губам, но Игорь Матвеевич понимающе покосился на дверь и хмыкнул.

— Не приходилось. Но иногда очень хочется. Особенно в пробках. Так что я вас понимаю.

— Да… вот… — промямлила я облегченно. — Такая очередь…

— Ну-с, юноша, на что жалуемся?

— Мы не жалуемся, — сказала я и испугалась: что ж я такое говорю-то, а ну как сейчас закончится осмотр, а с ним и сказка.

— Дя, — сказал Максик.

Предатель.

ОН улыбнулся мне, немного покраснев:

— Это очень хорошо. Следующий осмотр после Нового Года, — и поинтересовался ровным тоном, заполняя медкарту. — Вы придете… или мама Максимки?

— Я… наверное…если не уеду…

Да куда я теперь уеду?! Аглая, ты должна была меня предупредить, должна была! Чертовы видения! Все было так хорошо — серо и скучно!

Игорь Матвеевич подошел к Максику. Я на всякий случай отодвинулась и принялась рассматривать детский календарь на стене. Настя, держи себя в руках. Не суйся к человеку в голову, тем более, что ты ничего не можешь в ней прочитать. Кровь фейри? Не вижу, не чувствую. Кто он? Храброе сердце. Победитель тьмы, Ведущий, Semper fidelis — тот, кто всегда верен, Покоритель драконов. Господи, откуда все это лезет в мое сознание?!

— Сильнее вдохни. Вот так. Теперь спинкой повернись. Голова не болит?

— Неть.

— Нужно сдать несколько анализов. Чудесный случай, просто чудесный. Максимка у нас — ходячая тема для диссертации и… надежда, да, правда Макс?

Игорь Матвеевич сел заполнять медкарту. Он заполнял ее долго и, кажется, рассеянно. Несколько раз что-то зачеркнул, едва слышно чертыхнувшись:

— А вы сами из наших краев?

— Я? Нет… но я… думаю, что задержусь… ненадолго…

— Хорошо, — врач кивнул с улыбкой.

Что хорошего-то?! Осмотр заканчивается, в дверь с недовольными минами уже несколько раз заглянули следующие в очереди мамочки. Не помню, как я одевала Максимку. Очнулась в коридоре. Максик дергал меня за руку, мамаши толкались и шипели.

— Идем?

— Да, Максюшка, идем, — я горестно вздохнула и пошла, оглядываясь с тающей с каждым шагом надеждой.

Игорь догнал меня у самого выхода. Забежал вперед, протянул мне яркую рекламку:

— Вот, я подумал… вам, наверное, будет интересно… Красногорск не такой скучный город, как может показаться с первого взгляда. Здесь есть отличный джаз-клуб – музыка, еда… Завтра у меня выходной, если вам…

— «Мосты не горят», — прочитала я.

— Это название группы. Если вам интересно…

— Мне очень-очень интересно, — подхватила я, не веря в свое счастье. — Я очень-очень люблю джаз… И мосты… Хорошо, что они не горят — всегда есть надежда…

… Весь остаток дня я была словно во сне. Считала часы до завтрашнего вечера. Вот, уже сутки с хвостиком. Еще немного, и будут сутки без хвостика.

В торговом центре ко мне подошла маленькая девочка в розовом платьице и с прозрачными розовыми крылышками, надетыми на плечики. Она посмотрела, как я сажаю Максика на карусельную лошадку, и сказала:

— А я знаю, кто ты.

— Кто? — спросила я, улыбаясь.

— Ты фея, как и я.

— Ух ты, как ты догадалась? — «удивилась» я.

— Вот так, — девочка махнула пластмассовой палочкой со звездочкой на конце. — И мне мама сказала?

— Правда? А где твоя мама?

— Там, — девочка неопределенно махнула рукой куда-то к лифтам. — Тебе нравится быть феей?

— Очень. Особенно сегодня.

— А крылья у тебя есть? — девочка покрутилась на пятке.

— Сейчас нет, но если они мне понадобятся, то появятся.

— Трудно быть феей, нужно всем помогать.

— Да, — совершенно искренно признала я.

— Ладно, мама меня зовет, — сказала девочка. — Нас ждет папа.

— Удачи.

Она кивнула и побежала по проходу, к молодой женщине в длинной дубленке, стоявшей возле гардероба. Женщина сняла с девочки крылья и принялась одевать ту в шубку. Она подняла глаза и посмотрела на меня. Наши взгляды на миг встретились. Я окаменела.

«Да, — услышала я чужую мысль. — Это не сон».

Раскрылись двери лифта. Женщина вошла внутрь, держа девочку за руку. Она повернулась и вновь поймала мой взгляд.

«Я пришла сюда ради тебя. Не ищи нас. Мы встретимся, но не здесь и не сейчас».

Двери закрылись. Карусели остановились. Я опомнилась, схватила Максика под мышку и побежала. Обежала эскалатор и увидела лифт, спускающийся по шахте. Моя мама, молодая, живая и невредимая, такая же, какой я ее запомнила по фотографиям и расплывчатым воспоминаниям детства, смотрела на меня сквозь прозрачные стены, девочка махала мне рукой.

«Подожди! — «крикнула» я. — Почему! Только скажи мне, зачем?!»

«Так было нужно. Ты поймешь. Ты уже поняла. Милый малыш».

«Он не мой».

«Я знаю. У тебя родится дочь. Мы встретимся, когда все закончится».

«Что закончится? Что?! Как вы… могли?! Столько лет?!»

«Доведи до конца то, что начала. До встречи. Прости».

Лифт достиг первого этажа. Женщину с девочкой у фонтана встречал немолодой мужчина. Женщина что-то сказала ему, и он поднял голову. Я узнала его и беззвучно заплакала. Как они могли?! Максик с удивлением коснулся пальчиком моей слезы. Мужчина, женщина и ребенок скрылись в дверях торгового центра. Мое сердце разрывалось от боли. Кто-то положил руку мне на плечо. Аглая. Я не смогла вымолвить ни слова из-за душивших меня слез, подруга сочувственно погладила меня по щеке, облокотилась о перила и заговорила, глядя вниз:

— Здесь, в этих горах, так сильна магия. Фейри стремятся сюда, словно бабочки к чаше нектара. Никогда не знаешь, кого встретишь тут.

— Зачем они так со мной поступили? — хрипло спросила я.

Подруга попыталась меня обнять. Я молча отстранилась, сухо произнесла:

— Лера приехала за Максимкой. Мне надо отвести его вниз.

Аглая осталась стоять у прозрачного ограждения, наблюдая за тем, как мы с Максиком спускаемся на лифте. Подъехали Лера и Сема, подруга заглянула мне в лицо, молча подхватила сына и унесла в машину.

Я стояла у дверей центра на морозе, не чувствуя холода. Люди входили и выходили, одни жадно предвкушающие, другие удовлетворенные или недовольные, изнеможенные, радостные, потерянные, угнетенные, возбужденные. У каждого своя боль и своя радость. Из подземной парковки одна за одной выезжали машины. Быть может, они еще здесь: молодая женщина, мужчина в возрасте и маленькая девочка, моя сестра. Аглая выросла передо мной, накинула мне пальто на плечи и молча повела за собой. Очнулась я только за столиком в небольшом пабе. Через запотевшее стекло я видела занесенную снегом улицу и деревья в рождественских огнях.

— Где мы? — спросила я.

Аглая махнула рукой:

— Какая разница? Один известный курортный городок в горах. Как насчет покататься на лыжах? Прости, что потащила тебя через мост. Знаю, как тебя это выматывает, но что может быть лучше для разговора, чем тихое кафе и кружка пива в местечке, где мало кто говорит по-русски.

Подошел официант. Аглая заговорила на незнакомом мне языке. Чешский? Я улыбнулась. Аглая всегда говорила «э гуд пайнт» - добрая пинта. Она любила пиво. Мне было все равно, что она закажет.

— Здесь тихо, — сказала я

— Да, причем всегда. Поэтому я часто здесь бываю.

— Ты обо всем знала?

Аглая помедлила:

—Первые уходят, —сказала она. – Отказываются от бессмертия и уходят в мир людей. Раньше это запрещалось. Сейчас кто может им противодействовать? Они ведь Первые … Скоро на Холмах не останется Истинных.

— Это плохо?

— Это эволюция. Все так, как должно быть… Твоя мать связала ту накидку, помнишь? Ту, что ты хранишь до сих пор. Она думала… вдруг ты догадаешься…Истинные помогли им инсценировать смерть. Не спрашивай, как.

Я и не собиралась спрашивать – не смогла вымолвить ни слова.

—Они послали к тебе Странника. Когда ты перестала приходить. Бог знает, каких трудов им стоило уговорить его и заставить не забыть. Ты тогда очень испугалась… Все было под угрозой срыва.

— Что все?

— Пророчество. Теперь ведь ты знаешь, что это такое?

Я кивнула, судорожно вздохнув. Теплая волна счастья, эйфория, и сердце трепещется, словно хочет высвободиться, взлететь и унести меня за собой. Теперь я знаю. Но почему именно сейчас? Все сразу.

— Я не могу здесь задерживаться. Мне надо будет уйти.

Аглая улыбнулась:

— Уйдешь. Этому как раз никто не посмеет помешать, зимняя девочка.

Подошел официант со столовыми приборами. Я занервничала:

— Аглая, хватит загадок. Я готова. Говори.

— Ну что ж…

И она заговорила.

… Фейри давно живут со страхом в сердце. Много лет их мир находится под угрозой вторжения. Как они жалеют, что двести с лишним лет назад пустили на свою землю чужака! Что рассказали ему свои легенды, показали свои слабости! Одна из фей провела его на Холмы Искупления, где он остался жив. Оливер Фергюсон странствовал по Лугам и писал свои заметки – он провел на в Волшебном мире много лет и скопил много золота с ветвей Колыбели. Его вернули, как он и просил. Он так стремился домой, а мир людей посмеялся над ним. И тогда он начал искать способ возвратиться обратно. Он основал тайное общество, Орден. Как, оказывается, много можно сделать, имея в руках сотни золотых погремушек! Вначале участники Ордена всего-навсего пытались найти полукровок, скрывающихся под видом обычных людей, чтобы те указали основателю путь в Волшебный мир, но феи умеют скрываться.

Оливер потратил почти все свои деньги на деятельность Ордена. Родственники, видя, как Фергюсон проматывает свое состояние, которые, как они считали, он вывез из колоний, поместили его в сумасшедший дом. Выйдя из него, Оливер озлобился и дописал несколько последних глав, выставляя в них фейри исчадием ада. После его смерти Орден продолжил свою деятельность, он уже давно обрел свои собственные цели, капитал и иерархию. Только вот, к власти в нем пришли люди, в интересы которых входило нечто большее, чем поиск Третьего Пути. После выхода книги, его члены перешли к решительным действиям. «Нравы и повадки…» были для них как «Майн кампф» для последователей Гитлера. Орден выкупил почти все экземпляры единственного издания. Нет, эта попытка пройти на Холмы была далеко не первой, но самой продуманной и подготовленной. Детище Фергюсона за двести лет превратилось в сплоченный коллектив фанатиков, а ведь известно, что нет ничего крепче братства одержимых общей идеей.

Однако тридцать с небольшим лет назад по человеческому летоисчислению одна из дочерей Холмов, полукровка по имени Александра, встретила своего будущего мужа. Большинство фей видят в момент встречи пророческие видения, но Александре привиделось нечто неожиданное: она узрела не только прекрасные мгновения рядом с возлюбленным, но и предназначение своей еще не родившейся дочери. Пророчество было страшным: Александра должна была оставить свою маленькую дочь на волю судьбы, чтобы та по прошествии лет могла прорвать стену между мирами. Будущей матери пришлось решать, пойти ли по предначертанному пути или отказаться от избранника. Она выбрала первое, потому как второй вариант грозил миру фей страшными последствиями…

— Постой, — перебила я подругу. — Если бы я не смогла самостоятельно пройти по мосту тогда, в детстве…

— Я бы погибла. Никто из фей не пошел бы на переговоры с зифом. Отец Веры умер бы, а она просто избавилась бы от моего тела, тем более, что мне оставалось… недолго. Сеня связался бы с другой феей, у Ордена уже была целая картотека, и убедил бы ее провести его к Истинным. Конечно, он попал бы в другое место, не на Холмы Искупления, благополучно миновав расплаты. У него была готова легенда: он был моим возлюбленным, меня убили подлые зифы, вуаля, вот вам Вера на блюдечке, а дальше… сей панику и властвуй: зифы среди нас! Феи гибнут пачками! А это, позвольте представить, другие «несчастные влюбленные, потерявшие своих подруг»…

— Это я знаю, — перебила я подругу. — Отчим Сени рассказал кое-что перед гибелью. Но это бред какой-то…неужели, Истинные поверили бы…

— Да, — твердо сказала Аглая. — Ты ведь не смогла его «прочитать». А он такой не один. Посмотри на нас. Мы существа искусства, любви, волшебства. Открой любую книгу о магии и любви и будь уверена, что написал ее потомок фейри. Единственная война, в которой мы смогли победить, имела место только потому, что возглавлял ее король людей. Ты спутала им все карты. Благодаря жизненным обстоятельствам, выковавшим твой характер, ты не фея, живущая среди людей, а человек, открывший для себя мир фей. Может быть, ты думала, что ты – Золушка, которую все-таки не пустили на бал, а только дали поглядеть на него в окошко, но это не так. Первый мост в гиблое место – твой выбор. Спасение пропавшей подруги – тоже. И месть, да… Никто из нас не помышлял бы о мести, ведь недаром у нас есть Холмы Искупления, но ты пошла до конца… Тебя проверяли. Истинные вставляли тебе палки в колеса, но ты нашла способ. Еще одно небольшое усилие… и ты будешь свободна от всех пророчеств. Закончи войну с Орденом, продолжи начатое. Ты теперь не одна. Многое изменилось. Некоторые из фей так воодушевлены, что готовы общаться с зифами. Такого не было тысячу лет.

Я долго молчала. Мы ели какую-то еду, смотрели в окно, слушали скрипку грустного музыканта. Я знала, что пойму, что на моей чаше весов долг перевесит боль воспоминаний девочки-сироты. Картинка сложилась, и в ней не только моя судьба была разрезана на бесформенные кусочки. Но сколько времени займет процесс смирения и принятия? Только одно грело мне душу – мысль о том, что где-то за сотни километров от меня молодой мужчина во врачебном халате ласково берет на руки очередного маленького пациента. Когда-нибудь он возьмет на руки нашу дочь.

Я подняла голову и встретилась с жадным взглядом подруги. Аглая подобралась, сбросила с лица участливую мину и потерла руки:

— Хватит вздыхать и обижаться. Все хорошо, а будет еще лучше. Сейчас ты мне все расскажешь! Каков он?

— Кто?

— Потомок Короля?

— Кто?!

— Твой избранник.

— Окстись! Он обыкновенный человек! В нем ни капли волшебной крови!

— Это ты – обыкновенная дура! Тебе любовью глаза застлало?!

— Что, еще одно пророчество? — в панике завопила я. — Не хочу!

— Да куда ты денешься! Все продумано еще до нас. И дети ваши… их уже ждут на Лугах, — подруга еще раз запустила пальцы в клатч и достала маскот на толстой серебряной цепочке.

Я потянулась к нему, но она отдернула руку.

— Ладно, — сказала я, усмирив волнение. — Хорошо, я поняла. Он – потомок Короля. Но какого…черта!

Аглая подкатила глаза, но отдала мне маскот. Я взяла кулон, намеренно избегая поворачивать его «мертвой» стороной. Бог мой, он был похож, этот грустный юноша, искусно вырезанный из рога! Похож на Игоря! Вот только на нем была корона!

— Осталось вырезать надпись. Что написать? — спросила Аглая.

—Напиши… — пробормотала я, — «я буду с тобой до конца». Банально, я знаю. Зато правда. Нет ничего лучше старых, добрых пророчеств.

Конец

Оглавление

Наталья Навроцкая. Мосты не горят