Дракон по имени Изабелла и другие самые обычные люди [Олеся Николаевна Бондарук] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Путник

Бабушка Гулнасаб начинала свой день с того, что осматривала свой скромный дом. Из комнаты вела дверь наружу, туда, где возвышались горы Памира, паслись несколько ее коз, и где две ее внучки играли, когда не были заняты домашними делами. Это и был весь ее мир, который она не покидала с самой своей молодости.

У стены справа от двери стоял старый буфет, за стеклом которого виднелась нехитрая посуда. На самом стекле была прикреплена маленькая фотография – сына бабушки Гулнасаб Анзура. Он сделал эту карточку много лет назад, когда понадобились фотографии для документов, а одна вот осталась лишней. Это было единственное изображение единственного сына, и только благодаря ему она еще могла увидеть его лицо. Пять лет назад Анзур со своей женой уехал на заработки в Екатеринбург, оставив двух своих дочек на попечении матери. Первые десять месяцев они исправно присылали деньги. Однажды Анзур написал письмо, что работать стало все тяжелее, а денег платят все меньше, а потому они попытают счастья в Москве. Это была последняя весточка от него, больше ни писем, ни денег бабушка Гулнасаб не получала.



Напротив двери было еще одно изображение – старый пожелтевший портрет Ленина. Его черты почти стерлись, но взгляд был все таким же строгим и энергичным, как во времена, когда Гулнасаб была не бабушкой, а задорной комсомолкой-хохотушкой. Она состарилась, согнулась и потеряла свою улыбку, в то время как Ленин смотрел на нее каждый день, не уставая, не теряя своей строгой веры. За это Гулнасаб его очень уважала и никому не позволяла портрет снимать.

На третьей стене висел календарь: две молодые красивые девушки в хиджабах благочестиво устремляли взоры к небу, а их руки были сложены в молитвенном жесте. Этот плакат подарила бабушке Гулнасаб соседка, его повесили на почетное место, и он сразу же стал главным украшением комнаты. Когда старушка смотрела на девушек, она почему-то немного смущалась и все хотела как-нибудь доказать им, что и она старается вести благочестивую жизнь, и что она, возможно, заслужила так же смотреть на небо, как и юные красавицы.

Утром сначала Гулнасаб смотрела на сына, потом на Ленина, потом на красавиц, словно здороваясь с ними. Иногда она мысленно разговаривала с ними, рассказывала о своих трудностях, а порой просила совета. Несколько лет назад она, бывало, могла и заплакать, когда говорила сыну, что дочки его уже пошли в школу, и что они уже не могут вспомнить маму, которую не видели так давно, ведь ее фотографии в доме не осталось! Теперь она уже не плакала, да и фотография сына стала для нее таким же изображением, как портрет Ленина или красавиц-мусульманок – абстрактным, словно чужим. Потом женщина отправлялась по своим делам, которыми занималась до позднего вечера, так что и глаз поднять на стены времени у нее не было. И только перед сном могла пожелать она спокойной ночи своим собеседникам. И был каждый день, как предыдущий, и горы стояли так же грозно, как тысячи и сотни тысяч лет назад.

Но в этот сентябрьский день привычное течение жизни маленькой памирской семьи было нарушено. Солнце уже стояло высоко и ярко освещало горы, когда Гулнасаб услышала звук шагов. К ее дому шли двое. Одного она знала хорошо: это был ее сосед, уже немолодой мужчина, одетый в старый синий спортивный костюм. Он вел под руку второго – молодого парня, чужака. Таких бабушка Гулнасаб видела по несколько раз за лето. Молодые путники из далеких стран, которые пытались изъясняться с ней по-английски, с огромными рюкзаками за спиной, не раз останавливались в ее доме, разделяли с ней и с ее внучками обед или ужин, а пару раз даже оставались на ночь. Но с этим явно что-то было не так. Он еле волочил ноги, обутые в шлепанцы, а не в яркие кроссовки, как привыкла видеть женщина на туристах. Почему, стало понятно, как только они подошли чуть ближе: ноги иностранца были стерты до волдырей. Но не это было самое главное, а то, что выглядел путник совсем больным. Его лицо было бледным, а черты лица заострились. Голова его была обмотана голубым шарфом, отчего он выглядел еще более странно. Не доходя до дома нескольких метров, он согнулся пополам, и его вырвало.

– Вот, Гулнасаб-апа, приюти гостя, – сказал сосед Карим. – Ты же знаешь, мне сегодня нужно уезжать, а оставлять его одного на дороге нельзя. Да и далеко еще до меня идти, не дойдет он.

– Что с ним? – спросила бабушка Гулнасаб.

– Он путешественник, француз, зовут Поль, пешком пришел из Душанбе. В горах пил воду из источника, вот и заболел. Отлежаться бы ему надо. Ты не переживай, он по-русски говорит, а ты ведь по-русски не забыла еще. Подлечится и пойдет дальше.

– Что же я, не вижу, что ты меня все уговариваешь? – рассердилась Гулнасаб, – Или я оставлю человека в таком состоянии на улице? Или я забыла законы гостеприимства? Веди его в дом!

Чужестранца осторожно завели в маленькую комнатку с ярким ковром на полу и на стенах, уложили на матрас, лежащий на возвышении, заменяющем кровать, и бабушка отправилась готовить для него чай. Парень был так измучен, он так устал, что почти сразу уснул. Он даже не услышал, как вернулись из школы девочки, внучки Гулнасаб, как они смеялись, играя в своих кукол, и как расспрашивали свою бабушку о пришлом человеке.

Два дня Поль почти не вставал, постепенно приходя в себя. Он оказался совсем юным, со смешными, торчащими во все стороны светлыми волосами, он был просто худенький высокий парнишка. Гулнасаб было его так жалко, что она спросила, не приготовить ли ему что-то, что он любит. Поль ответил, что уже давно не пил кофе, и что именно теперь, когда он ослаб, ему особенно хочется выпить хотя бы чашечку. Бабушка призадумалась. Кофе в их доме и не было, только вот если у соседки попросить. Она сама отправилась к жене Карима, того, что привел путника к ней дом. Они жили лучше всех среди соседей и без труда женили всех своих трех сыновей. А ведь это не так просто, за каждую жену пришлось платить калым: по два барана, по мешку муки и по два мешка картошки, не считая золотых украшений для родни и расходов на свадьбу. Мохтоб была доброй женщиной и сказала, что с радостью отдаст для гостя все, что осталось у нее в банке растворимого кофе, которая была в одной из коробок с американской гуманитарной помощью. Осталось там маленькая горсточка, около чайной ложки. Гулнасаб аккуратно переложила крупинки в пакетик и отправилась к себе. Дома она приготовила напиток и подала больному.

– Пей, сынок, тебе надо поправляться. Вот станет тебе получше, отвезем тебя в больницу, в город. Ты такой худенький! Как же ты очутился в горах один?

И Поль рассказал ей о своем путешествии. Как решил увидеть Центральную Азию, как объездил сначала Казахстан, как отправился в Киргизстан, где участвовал в праздновании айта, как после этого пешком пошел в Таджикистан, как путешествовал вдоль афганской границы, останавливаясь в домах гостеприимных жителей или просто в палатке. Он говорил по-русски с акцентом, но без труда, только иногда немного дольше, чем знакомые люди, подбирая слова. Было видно, как он был тронут заботой старой женщины, и как поразила его эта чашка кофе, ради которой она ходила к далекой соседке.

– Мне нравятся ваши горы, таких не видел раньше. И ваши люди очень добрые. Я был в Душанбе, провел там два дня. У меня есть друг в России, он родился в Душанбе, его мама работала там в театре, была актрисой. Он попросил меня сделать фото театра. Я его долго искал и не нашел, а потом мне сказали, что театр… как говорят? Его сломали. Больше нет театра Маяковского. Я сделал фото руин для моего друга, это грустно. Потом я пошел в горы, здесь я сделал много хороших фото. А потом заболел.

На третий день путнику стало лучше. Он уже познакомился с внучками Гулнасаб и со всеми соседками, которые приходили к ней под разными предлогами, уже знал историю ее сына, которая походила на десятки и сотни таких же историй почти в каждой семье Памира.

– Бабушка, я хочу заплатить вам, я живу у вас уже несколько дней, заплачу за комнату и за еду, – сказал Поль.

Гулнасаб перестала улыбаться своему гостю и нахмурилась:

– Ты хочешь обидеть меня? Да разве можно деньги брать с гостя? А что твоя мама скажет, если узнает, что я ее сына больного платить заставила? Разве мой дом – гостиница или ресторан?

– Тогда я хочу помочь, хочу работать с тобой, – ответил Поль, который уже не первый раз сталкивался с нежеланием местных жителей брать деньги за ночлег.

Гулнасаб снова улыбнулась.

– Пойдем, поможешь мне морковку копать. Вон там вилы стоят и мешки, мне-то одной тяжело. А девочки в школе, только к четырем придут, а еще им уроки делать. Картошку-то я уже выкопала, вот морковка осталась.

И они пошли вдвоем на крохотное поле, где старушка, как могла, выращивала овощи для своей маленькой семьи. В этот раз она была не одна, и работать ей почему-то было легко и приятно. Она снова вспомнила, как работала на этом же поле сначала с мужем, а потом с сыном, и как хорошо, когда в доме есть мужская рука.

Вечером, когда девочки сели играть, Поль присоединился к ним. Они причесывали друг друга, повязывали на волосы банты, заплетали косички, а потом расшалились и стали делать прическу своему французскому гостю. Его торчащие во все стороны волосы было нелегко пригладить, поэтому они сделали ему два хвостика и нацепили разноцветные заколки. Поль веселился от души, фотографировал девчонок и позволял им фотографировать себя. Гулнасаб смотрела на них и почему-то слезы подкатывали к ее глазам. Давно она не видела девочек такими веселыми. Поль придумывал все новые игры и играл с ее внучками, словно был мальчишкой. Да он и был им, двадцатипятилетним мальчишкой, который решил увидеть чужие страны, и который не боялся один путешествовать по горам. За эти несколько дней бабушка успела привязаться к нему, а потому ей было тяжело осознавать, что он вот-вот их покинет. Он уйдет, как ушел однажды ее муж, оставив ее с ребенком, как ушел ее сын в поисках лучшей жизни, как уйдут однажды в чужие семьи ее дорогие девочки. И останутся с ней только ее неизменные собеседники – портреты на стенах дома, истрепавшиеся, выцветшие, молчаливые.

– Поль, когда ты пойдешь дальше? Недельку еще у нас побудешь? – спросила она, надеясь услышать «да».

– Я пойду завтра. Мне нужно успеть вернуться в Душанбе на поезд. Потом поеду опять в Казахстан, там самолет.

– Ну хорошо, сынок, хорошо, – улыбнулась Гулнасаб, хотя ей совсем не хотелось улыбаться. – Если так надо, иди завтра.

Наутро всей семьей они провожали его в путь. Поль сделал несколько снимков бабушки и внучек и отдельно сфотографировал Гулнасаб у ее дома.

– Я вас не забуду. Спасибо вам за все, – сказал он, обнимая старушку на прощание.

– Иди, сынок, иди. И расскажи им всем, расскажи там, где ты будешь, что у меня тяжелая жизнь. Расскажи им, что мне трудно одной. Пусть они знают обо мне, пусть там, за горами, тоже знают обо мне!

Подбежали девочки, чтобы в свою очередь попрощаться с гостем, защебетали, захихикали, а потом долго кричали ему вслед «до свидания, Поль!», «пока, Поль!». Когда он совсем скрылся из виду, все пошли пить чай, а разговоров было только о нем. Внучки все спрашивали у бабушки, придет ли он еще, и будет ли опять с ними играть, и привезет ли им напечатанные фотографии. Гулнасаб ничего им не отвечала, потому что и ей хотелось спросить у кого-нибудь, вернется ли к ней ее гость, и поможет ли он снова ей на поле, и будет ли так внимательно слушать ее истории. Только вздыхала бабушка Гулнасаб. А потом она приступила к своим обычным делам по дому, и мысли ее вернулись в привычное русло.

– Бабушка, бабушка, – вдруг услышала она, как кричит ее старшая внучка. – Смотри что я нашла на кровати!

Она подбежала к ней, что-то сжимая в руке. Это была купюра в пятьсот сомони – огромная сумма для памирской семьи. Бабушка взяла разноцветную бумажку, обняла внучку и заплакала, словно хотела отдать этому миру все слезы, которые скопились в ней за несколько лет.



Дракон по имени Изабелла

Вот огнедышащий дракон. Страшный, угрожающий. А посмотришь под другим углом, ан нет, это же красивая девушка. Или нет, не так. Вот красивая девушка, еще и зовут Изабелла. А посмотришь, нет, совсем не девушка, а черный огнедышащий дракон.

Имечко еще такое, это мамаша постаралась. То ли сериалов пересмотрела по молодости, то ли книжек романтических начиталась. Больше она ничего не умела, мамаша, только книжки читать с романтическими героями на обложке, так всю жизнь и провела в книжках своих. Ну куда так называть ребенка – Изабелла? А сокращенно положено говорить – Заза, с французским прононсом и ударением на последний слог. Да только кроме мамаши никто ее не называл Заза, девчонки во дворе поначалу звали Изкой, а бабушка так вообще – Изочкой. Конечно, тут, хочешь не хочешь, а превратишься в дракона.

К школе она уже хорошо обросла чешуей и отрастила клыки, а потому уже класса с третьего одноклассники ее называли только Драконихой, а учителя – по фамилии. От злобы она научилась плеваться огнем и испепелять взглядом. В старших классах она так к этому привыкла, что и сама представлялась – Дракон. Ну не Изабеллой же ей представляться, в самом деле.

С именем Дракон в институт не берут, не положено. А с именем Изабелла она и сама бы туда не пошла, больно надо. Заново становиться Изабеллой, а потом ждать, во что превратишься, во французскую Заза, в непонятную Изку или придется по новой все отращивать, чешую, хвост, клыки. И неизвестно, как еще получится, а так уже и хвост есть, красивый, одним ударом коня убивает. Одним словом, дракон.

Куда с таким богатством, да с такой красотой? Она подумала-подумала, да пошла в ресторан официанткой. В стильный, красивый, полный стекла и металла, и непременно с очередью перед входом. В таких драконы себя чувствуют особенно хорошо. Ей выдали униформу – черную, крутую, под стать интерьеру. И осталась она там на пятнадцать лет. Однажды, в начале, повар попробовал назвать ее «деткой». До сих пор, наверное, вспоминает, как на такое драконы реагируют. С тех пор все ее называли в глаза чинно – Изабелла, за глаза – Драконом, посетители нейтрально – девушка, и только повар называл бешеной. «Бешеная» ей нравилось больше, чем «детка», поэтому она только предупредительно рычала. Говорили, что повар этот, звезда ресторанного небосклона, который начинал трястись только при ее упоминании и орал, что невозможно работать там, где набирают неизвестно кого, регулярно подкарауливал ее на парковке, у служебного выхода и даже у ее дома, предлагая по нарастающей цветы, подарки, свидание, сердце, купить квартиру, замужество, подарить ресторан и поклонение до конца жизни. Да разве заинтересуешь такой ерундой настоящего дракона?

Вот приходят новички в ресторан. Некоторые даже думают, что работа-то несложная, чего там. Дипломов получать не надо, а деньги неплохие. И все проходят через школу Драконов. Кто не умер от страха, отошел от ожогов и ран от страшных когтей, становятся лучшими в своем деле. Их в любые рестораны потом разбирают. Остальные остаются, сколько смогут, на день, на неделю, на месяц. Опытные работники даже ставки принимают, сколько из новеньких уйдет в первый день, а сколько – после первых выходных. Смотрят на признаки. Кто понаглее и из себя много строит, тот ломается быстро. Кто готов слушать, может и неделю выдержать. Когда пришла Лиля, даже спорить было неинтересно. Такие обычно на второй день не возвращаются: мягкие, добрые, чуть неуклюжие. А она плачет в кладовке втихоря и возвращается. Плачет в закутке за посудомоечной машиной и дальше работает. Плачет после смены, головой кивает, сопли кулачками размазывает, а не уходит. Даже интересно стало.

– Лиля, ты идиотка! Ты же никакая! Ты же людей посадила за стол на восемь человек, ты считать умеешь? Их сколько? – орет Изабелла.

– Двое, – пищит Лиля.

– Мы потеряли шесть мест! Ты их почему туда посадила?

– Других свободных столов не было, Изабелла, – продолжает пищать Лиля, придавая голосу подобострастный тон.

Понятно, что тут больше делать нечего, она бы и сама туда людей посадила. Но как же бесит эта пищащая дурочка, никакого характера! Она бы ответила так, что никто бы и переспрашивать не стал. А главное, ничего не говорит, управляющему не жалуется, с другими не треплется. Дурочка, одним словом.

Ну и осталась дурочка Лиля работать, да не на один сезон, как планировала, а на три года. А когда ты три года с человеком с одними и теми же ветряными мельницами борешься, то уже и не кажется он тебе таким дурачком. И вроде как и голос у нее не такой писклявый, и худые ручки не такие слабые, и цветастые платья не такие смешные. Даже муж Лилечки, такой же худенький и с таким же восторженным взглядом, уже не кажется таким слабаком, как в начале, когда приезжал забирать ее после работы в час ночи.

Прижилась Лиля, а все равно с ней все немного снисходительно обращаются. Вон новый помощник повара, только полгода работает, а уже ей указания пытается давать. Попробовал бы он так с Изабеллой даже через три дня ее работы! И как будто всерьез ее не воспринимают. Ну приходит вовремя, все делает, да и ладно. А сама Лиля всех как будто немного побаивается, а особенно – Дракониху. Лишний раз старается с ней не связываться. А остальные и внимания на нее не обращают.

Приходит однажды Лилечка, работает, как обычно, никто на нее и не смотрит. А Изабелле не по себе. Она хоть и огнедышащая, но все же волшебное существо, у нее седьмое чувство развито, всей кожей людей воспринимает. Подошла и спрашивает:

– Ты выглядишь усталой. Что случилось?

А Лиля отвечает просто, как будто перед ней обычный человек:

– Папа болеет, сегодня на скорой увезли.

И тогда Изабелла вдруг подошла и обняла ее, а потом говорит:

– Ничего, все обойдется.

Весь ресторан аж застыл. Бармен в кухню побежал, рассказать поварам, которые этого зрелища не видели – Дракониха в человека превратилась! Но не успел, она его заметила, улыбнулась во все свои три тысячи клыков и одним взглядом пригвоздила его к месту. А потом подошла и высказала все о скорости приготовления коктейлей и чистоту бокалов для вина. После такого какая кухня! Пришлось бежать за барную стойку и натирать бокалы, скрипя от злости зубами. Весь ресторан выдохнул с облегчением – все нормально, все, как и было. Не бывает в жизни чудес, никто ни в кого не превращается, особенно драконы. И пошли дальше заниматься своими делами.

А через два дня Лиля на работу не явилась, написав управляющему короткое сообщение – папа умер. Управляющий, конечно, человек нормальный, понимает, что горе. Но и ресторан работать должен, надо замену искать на неделю, а в разгар летнего сезона это сплошные хлопоты. Подошла к нему Изабелла и говорит:

– Я без выходных работать буду, за себя и за Лилю, справлюсь, не сомневайся.

Управляющий не сомневался, да и никто другой тоже.

– Зарплату ей сохрани, как будто за все смены. И чаевыми я с ней буду делиться, как обычно.

И ушла работать, даже минутный перерыв не брала, ни одной сигареты не выкурила. И когда Лиля вернулась через несколько дней, с черной повязкой на голове и с кругами под глазами, увела ее к столику перед баром, усадила, принесла кофе, села с ней разговаривать. Так и проговорила, болтала о чем угодно, даже рассказала, как ходила на свидание на прошлой неделе, как ее собаки съели соседские огурцы прямо с грядок, и пришлось извиняться, как зимой в отпуске ездила в горы. Даже песню спела, под которую ее кавалер пытался танцевать пригласить. И Лиля начала улыбаться, а из ее глаз ушла боль. А потом встала и пошла работать, как обычно.

А Изабелла достала сигареты, закурила и продолжала сидеть за столом, пуская облака дыма, прищуривая левый глаз. Ни дать, ни взять – огнедышащий дракон. А приглядишься – нет, просто хороший человек.



Подарок

Михаил шел по улице по грязному утоптанному снегу под серым низким небом. Настроение у него было такое же, как это небо – тяжелое, холодное и мрачное. Было 30 декабря 1999 года, и все вокруг готовились к встрече нового, такого необычного года. Кто-то предрекал конец света, кто-то надеялся на фантастическое будущее, а Михаил думал только об одном – о подарке на Новый год, который он должен купить своей жене. Но что можно купить, когда денег едва хватает на жизнь, а нужно еще столько всего! И шампанского, которое так весело открывать, но которое почти никто в семье не пьет, и конфет детям, которые верят в чудо и в то, что если вести себя совсем хорошо, исполниться может любое желание.

В магазинах, увешанных яркими гирляндами и елочными шарами, люди сосредоточенно разглядывали товары, толкали друг друга и спешили-спешили-спешили успеть до волшебного часа, как будто потом не будет ни магазинов, ни продавцов, ни ярких оранжевых мандаринов. Михаил попытался слиться с потоком покупателей, стать таким же целеустремленным, попытаться как можно лучше потратить те деньги, что были у него с собой, но мысль о подарке не давала ему покоя.

Ох уж этот подарок жене! Сколько раз он выбирал что-то совсем не то! Сколько раз он видел, как жена улыбается, а в глазах ее – удивление, насмешка, огорчение. Ну что стоит хотя бы прошлогодний новогодний подарок. Он откладывал три месяца, а потом в магазине, наполненном волшебными запахами, где прекрасные продавщицы похожи на сказочных фей, купил корзину, в которой были непонятные коробочки, бутылочки, пакетики. Корзина была покрыта прозрачной пленкой, чтобы не скрывать красоту коробочек с яркими рисунками, перевязана голубой лентой, и пахло от нее, как в этом магазине: фруктами, цветами, ванилью, короче, самой настоящей красотой. И конечно, Аня, любимая жена, должна будет обрадоваться всему этому, и конечно, она знает, что делать с этими пакетиками и бутыльками. Феи говорили ему что-то на своем волшебном языке, улыбались, вертели корзинку, указывали то на коробочку, то на пакетик, но он совершенно их не слушал, он просто был рад, что покупает подарок жене в таком месте, и что ему удалось сэкономить в такое сложное время, и представлял, как она будет ему улыбаться.

А потом, когда пробило двенадцать, и когда все они шелестели золотистой или серебряной упаковкой, разворачивая подарки, которые ждали своего часа под елкой, Михаил скрылся в спальне, и из-под старого полотенца на нижней полке в шкафу извлек заботливо спрятанную корзинку, купленную в царстве фей. Сначала жена улыбалась, а потом уже откровенно смеялась, когда развернула подарок и начала внимательно рассматривать содержимое корзинки. А Михаил стоял, не понимая, почему она пытается перестать смеяться, и почему она смотрит на него, как на ребенка, который совершил что-то забавное, но взрослые хотят оставаться серьезными, ведь несмышленыш так старался!

Да, этот подарок он запомнил надолго, тем более что Аня не упускала случая подтрунить над ним. Словно это было вчера, он помнил ее слова: «Ты купил мне набор для ванны? Соль для ванны трех видов, пену для ванны, украшения для ванны, масло для ванны? А ты что, забыл, что я никогда не принимаю ванну? А знаешь почему? Потому что у нас нет ванны, у нас только душ!» И только тогда стали возвращаться в памяти слова волшебных фей из благоухающего магазина: «релакс…. идеальное расслабление… нежная кожа после ванны… словно спа-салон на дому…» Ну конечно же, они говорили про ванну, а ему даже в голову не пришло подумать про свой дом! Ему представлялась роскошная комната, как в иностранных фильмах, и ванна стоит посреди, и свечи мягко освещают идеальный интерьер, а в воде – красавица, из той же страны фей.

Аня раздала бутылочки, коробочки и пакетики из корзины своим подружкам, тем, у кого ванна в доме была, а себе оставила на память корзинку, чтобы складывать в нее какое-нибудь свое рукоделие. И иногда, перебирая клубки и спицы, она начинала улыбаться и думать о своем, а Михаил знал – она опять вспоминает тот день, и как он стоял, растерянный, проклинающий про себя очарование магазинных фей и свою собственную неспособность придумать что-то оригинальное.

Он много раз дарил ей одни и те же духи, которые она любила, но ведь так хочется сделать сюрприз! Как он завидовал собственному тестю, который на очередной день рождения преподнес своей дочери простенькое тоненькое золотое колечко, украшенное тремя маленькими гранатами – словно три капельки гранатового сока. Жена так обрадовалась украшению, так долго разглядывала темно-красные камни, с такой гордостью надевала колечко на работу! Ну почему ему не пришло в голову подарить ей это кольцо? Ведь продавалось оно неподалеку от их дома, и стоило недорого, и выглядело очень красиво. А он пришел снова с теми же духами, которые она так любила, и которыми пользовалась уже много лет. Но нельзя же дарить одно и то же до конца жизни! И Михаил снова загрустил, снова выпал из праздничной толпы, в которой каждый человек четко знал, куда он идет, и почему стоит поторопиться.

Он вышел из магазина и пошел на небольшой рынок, который находился неподалеку. Может там, где продавщицы в толстых штанах и серых пуховых платках пьют бесконечный горячий чай, он сможет найти что-то оригинальное и красивое, а главное, недорогое?

Михаил не успел даже дойти до входа на рынок. На небольшой улочке вытянулся ряд нелегальных торговцев: бабушек, которые продавали банки с соленьями и вареньями, мужчин, распродававших какие-то свои гаражные запасы из болтиков, гаечных ключей, инструментов, короче, тех, кто хотел немножко подзаработать, но не желал платить за место на рынке.

На дальнем конце этого ряда стоял неопределенного вида мужчина, чуть сгорбившийся, в потерявшей цвет зимней куртке и замызганной вязаной шапке. От него слышались то ли стоны, то ли визги, то ли крики, почему-то приглушенные, неясные. Михаил попытался понять, что же происходит, чуть прищурил свои слегка близорукие глаза, но так и не понял, что за звуки издает странный мужчина. Все перекрывали крики торговок, разговоры прохожих и громкая музыка, которая звучала на рынке, и которую порой сложно было перекричать, когда ты находишься у самого входа, там, где висели динамики, и где спешащие успеть все купить люди протискивались в узкую рыночную калитку. Михаил уже был у самых динамиков, которые кричали про новогодние игрушки, свечи и хлопушки, уже там, где решительно настроенные люди преодолевали последний барьер железных ворот (и кто придумал сделать их такими узкими, даже двое не разойдутся), а те, кто выходил, тащили тяжелые сумки, полные новогодней снеди. И вдруг он снова услышал этот непонятный визг, который каким-то чудом пробился даже сквозь оглушающую песню, льющуюся из дешевых динамиков. Ему почему-то до смерти захотелось разобраться, что же такое происходит в ряду самовольных торговцев, и он снова пошел против потока, толкая людей, спешащих на базар.

Пять минут понадобилось ему, чтобы пробиться сквозь других покупателей и преодолеть весь ряд, расположившийся прямо под надписью «Торговля запрещена! Штраф…» Там, где была указана сумма штрафа, был нарисован неприличный рисунок, да и сама надпись уже выцвела, почти растворилась, а торговцы как приходили сюда каждый день, так и продолжали это делать. И не пугала их когда-то грозная, а теперь нелепая, умирающая надпись на старом, покореженном заборе маленького рынка. Когда добрался он до самого края, то увидел то, что не мог разглядеть со стороны входа, то, что держал мужчина в руке, и то, что издавало все эти рвущие душу крики, визги и стоны. В руках у серого грязного мужика, от которого разило перегаром, был самый настоящий живой заяц, которого он держал почему-то головой вниз, за лапы. Было сразу видно, что заяц этот будет биться за свою свободу до последнего своими сильными лапами, своим таким непривычным голосом, всем своим духом дикого животного, привыкшего убегать от хищников по степи и переживать суровые зимы.

– Вот, видишь, зайца поймал! – с гордостью заявил «охотник» в вязаной шапке Михаилу, почувствовав его интерес. – Купи, мужик, зайца! Знаешь, как под водку хорошо! На Новый год настоящая зайчатина. Купи, мужик, жена обрадуется!

Михаил представил, что скажет хрупкая Аня, когда он принесет ей настоящего живого зайца, изо всех сил вырывающегося на свободу, и предложит ей приготовить его «под водку», а потом подать на новогодний стол.

– Ну чего молчишь, мужик? Смотри, какой заяц! Бери, даже не думай! – продолжал уговаривать его странный продавец, протягивая несчастное животное к нему поближе, чтобы он мог лучше разглядеть.

И Михаил разглядывал. Светло-серую, с темным пятном на спине, шерстку, забавную черную полоску на хвосте, а главное, глаза, в которых были и боль, и страх, и отчаяние.

– Давай, бери, мужик, шесть килограмм заяц! Я сам взвешивал! А может, даже и семь, он же вертится, как черт. Я уже устал тут стоять с ним.

– Мне не надо, – сказал Михаил, – мы такое не едим.

А потом он отвернулся и снова направился к входу на рынок с его железной калиткой и трещащими динамиками, из которых лилась очередная новогодняя песня, которая за последние дни надоела всем хуже горькой редьки. Он не сделал даже трех шагов, потому что понял, что не сможет подойти к этим узким воротам, что низкое небо просто упало своей тяжестью ему на плечи, и нет сил ни искать подарки, ни слушать праздничные музыкальные шедевры. В левом кармане – деньги на шампанское, мандарины, конфеты, те, что дала жена со списком покупок. В правом – деньги на подарок, которые он собирал сам, потихоньку, отказывая себе в обедах и экономя на всем. Наверняка этого будет достаточно.

Он резко развернулся и снова подошел к горе-охотнику и просто спросил:

– Сколько?

– О, мужик, передумал! Правильно, будешь на новый год зайчатину есть. Тут же пять килограмм! Ну или даже семь, вон он какой жирный! У меня рука намётаная, я без всяких весов тебе скажу, что тут даже почти семь кило!

И он назвал сумму, напустив на себя делано равнодушный вид, и протягивая зайца снова ближе к Михаилу. Это нарочитое равнодушие дало Михаилу понять, что надо торговаться, и он начал торговаться. Никогда он не покупал зайцев, ни живых, ни мертвых, а потому не знал, на какие недостатки надо ссылаться. Но он начал торговаться яростно, страстно, вкладывая всю свою душу. Он сказал и про черные уши, и про пятно на спине, и даже про то, что глаза у животного мутные, может, он больной? А потом он просто достал из правого кармана деньги, половину того, что хотел продавец за живой товар, и замолчал. И конечно, тот не устоял, увидев, наличные, и мысленно уже представив, сколько он купит на нее водки, хватит на все новогодние праздники!

– Ладно, мужик, уговорил. Я просто стоять устал, – заявил он и протянул зайца Михаилу, как держал, головой вниз. Другой рукой он схватил тоненькую пачку банкнот и тут же скрылся в суетливой, озабоченной праздничными покупками толпе, словно и не было его. А Михаил остался, как стоял, с тяжелым зайцем в руке, который продолжал потихоньку пищать, и совершенно не представлял себе, что же делать дальше. Куда идти, что делать, а главное, как он теперь купит подарок?

Он разозлился сам на себя. Разве это было его проблема? Подумаешь, заяц! Разве у него есть время заниматься им, когда он даже не знает, что с ним, тяжелым и сильным (не семь килограммов, конечно, но все пять!), делать? А что нужно делать, когда не знаешь, как быть? Нужно идти, просто идти вперед. Так говорил ему его дед, который приучил его к этому простому правилу: идти по улице, по дороге, по тропинке, чтобы в конце концов прийти к какому-нибудь решению.

Михаил осторожно расстегнул одной рукой куртку, перевернул зайца и прижал его к себе, прикрыв курткой. Заяц перестал пищать, но пару раз больно ударил его лапами в живот. Михаил снова разозлился и решительно отправился в путь.

Он шел, шел и шел, пока не кончились дома. Он прошел по узкой дорожке между гаражей, а потом вышел на дорогу, которая вела к заброшенным заводам. Когда-то здесь была промышленная зона, а теперь – одни бетонные остовы, запустение и белые сугробы. Хорошо, что здесь еще ездили машины, и ему удалось пройти, не утопая в снегу, хотя идти было все тяжелее и тяжелее. И зачем он связался с этим зайцем? Да и поможет ли он ему, ведь там наверняка ждут его и такие горе-охотники, как грязный продавец в вязаной шапке, с его самодельными силками, и самые настоящие, с ружьями и капканами, да еще волки и лисы. Но уже поздно было поворачивать домой, оставалось только идти и идти вперед.

Наконец и заводы остались позади. Впереди расстилалась белая степь, и только в некоторых местах сквозь снег проглядывали остатки высокой сухой травы, да небольшие кусты, потерявшие свои листья до следующей весны. Михаил аккуратно расстегнул  куртку, наклонился и поставил зайца на землю, прямо в снег. И в ту же секунду, как будто он только этого и ждал, его ушастый пленник бросился прочь. Он отталкивался сильными задними лапами и ловко скакал по снегу, удаляясь от него все дальше и дальше. Очень скоро он скрылся за небольшим холмиком, а Михаил все стоял и смотрел ему вслед.

Он вдруг понял, что зря он переживает из-за подарка. Его жена все поймет, и улыбнется ему так, словно он преподнес ей самое ценное, что есть в мире, когда он расскажет ей эту историю. Он развернулся и удивленно оглянулся вокруг. Только теперь он увидел, что пока он шел, облака, серые и тяжелые, растворились, словно их и не было. Он увидел по зимнему ясное небо и яркое солнце, он увидел вдали дома, где люди готовились к празднику, и он просто пошел домой, и идти ему было легко и радостно.



Лёлина мама

Лёля – красавица. Хрупкая, маленького роста, с огромными голубыми глазами, она с детства была больше похожа на ангела, чем на обычного человека. И хотя возраст наложил свои неизбежные следы, – чуть заметные ниточки морщин, крохотная складка между бровей – она все еще выглядела великолепно. И когда она улыбалась, у ее собеседников было ощущение, что комнату озаряет маленькое солнышко.

Жила Лёля самой обычной жизнью, работала на обычной работе и воспитывала двух самых обычных детей. На этаж выше ее квартиры, в самом обычном доме, жила ее хорошая подруга – Валентина. Во многом жизнь у них была похожа: дети почти одного возраста, у обеих сын и дочка, одни и те же магазины, совместные прогулки и бесконечные чаепития по вечерам. Любимой их общей темой была диета. Лёля страстно мечтала поправиться хоть ненамного, чтобы появились в ее теле женские формы. Валя, у которой этих форм было чересчур много, так же страстно желала похудеть. Обе они жаловались друг другу: Лёля на то, что тяжело быть такой плоской и с такими худенькими ножками, а Валя – на то, что не может найти красивое платье пятидесятого размера, потому что все они, как назло, шьются до сорок восьмого, а то и сорок шестого. Каждая из них говорила, как она завидует другой, и как здорово было бы, если бы можно было одной все лишнее отдать, а другой – забрать.

Но как бы ни казались подруги близки, были они на самом деле очень разными. Миниатюрная Лёля обладала очень жестким характером, не стеснялась прикрикнуть на детей или нахального соседа, и с ней не хотели связываться ни местные подростки, ни даже всемогущие бабушки на лавочке перед домом. Валентина, наоборот, никогда не повышала голос, всеми силами старалась избегать конфликтов, а если с ней кто-то грубо разговаривал, просто терялась. Сложно сказать, почему стали близки эти женщины. Лёля, которая закончила девять классов, после работала нянечкой в детском саду, уборщицей, посудомойкой в заводской столовой, пока не нашла наконец-то, по ее словам, «приличную» работу – продавщицей детской одежды в крупном торговом центре. Валя, а точнее, Валентина Константиновна, преподавала в крупном вузе русскую литературу, в прошлом году защитила кандидатскую диссертацию и не проводила ни одного дня без книжки. Но зато дети их ходили в одну школу и в один детский сад, одновременно болели одними и теми же болячками, с завидной регулярностью ссорились друг с другом, а затем неизбежно мирились, чтобы снова собраться шумной компанией то в одной, то в другой квартире.

Никогда Валя не спрашивала свою соседку, почему она не стала учиться дальше, и почему с такой неземной красотой выбрала в мужья совсем обычного, ничем не примечательного мужчину. Ей такие вопросы казались неприличными, а сама Лёля никогда об этом не говорила, как не говорила она и своей семье, словно и не было у нее никого на всем белом свете. Валя, у которой были и родные братья и сестры, и двоюродные, и многочисленные дальние родственники, жалела Лёлю, потому что не представляла жизни без шумных праздников с многочисленной родной, без постоянных поздравлений с днями рождения. Иногда она думала, что ее подруга выросла в детском доме, но и про это стеснялась спросить.

Однажды летним вечером, когда Валя уже переделала все свои домашние дела и собиралась устроиться на диване с книжкой, в дверь постучали. Она открыла дверь и увидела на пороге Лёлю, но в каком виде! Не было голубоглазого ангела с русой косой, а стояла перед ней просто маленькая худенькая женщина, с красными от слез глазами, с дрожащими руками, с распухшим от плача ртом. Никакой силы больше не чувствовалось в ней, а только боль и отчаяние.

– Лёля, что случилось? – прошептала Валентина, которая никогда не видела подругу в таком состоянии. Она видела, как та сердилась, как злилась, как разносила в пух и в прах сантехников, что-то напутавших в трубах в подъезде, как ругала мальчишек, оборвавших цветы на клумбе, которую Лёля сама выращивала с огромной заботой, но она никогда не видела, чтобы та плакала. Даже когда были у нее проблемы с мужем, и она по-женски приходила пожаловаться в трудные минуты, ни слезинки она не проронила! И когда ее сын болел пневмонией в два года и не мог прийти в себя из-за резкого скачка температуры, а скорая все не ехала, Лёля только сжимала губы и цеплялась всеми пальцами за детское одеяло, так что руки белели от напряжения, но не позволила себе казаться слабой.

– Валечка, мне только что позвонили… Они сказали, мама моя умерла!

Валентина не знала, что и сказать. В первый раз она услышала, что у Лёли была где-то мама. Может, когда-то они поссорились, а потому и не виделись? Или просто они не могли увидеться, потому что жили далеко друг от друга, ведь бывает в жизни всякое. Не могла Валя найти слов для такого случая, да и разве поможешь здесь словами? Она взяла свою соседку за руку, затащила в свою крохотную прихожую и просто обняла ее. Так они стояли вместе, не двигаясь, пока она немного не успокоилась.

– Пойдем туда, посидим, пойдем, – тихо сказала Валя, увлекая Лёлю на кухню, там, где был мягкий свет, запах кофе и покой. – Лёля, прости меня, но я не знала, что у тебя есть мама. То есть, мама есть у всех, конечно, я просто не знала, что она была жива. Расскажи мне!

И Лёля, смотрящая незнакомыми глазами, рассказала ей все.

– Конечно, у меня была мама, и папа тоже. Только  жили мы очень плохо. Сколько я себя помню, мама пила. Не так, как пьют люди по праздникам или по выходным, а каждый день. Она не готовила еду, не стирала одежду, не следила за нами, ей было все равно. Всем занимался папа, как мог. Но главная проблема была даже не в том, что мама пила, а в том, что пьяная она уходила из дома. Находила себе компанию, каких-нибудь бомжей или таких же алкашей, как она, и оставалась с ними, иногда на несколько дней. Сначала папа искал ее, приводил домой, запирал, пытался ее как-то лечить. А потом он устал. Я была, наверное, в пятом классе, когда и он тоже стал пить – от бессилия, от горя. А мама продолжала уходить, только теперь папе не хотелось ее возвращать. И я помню, что после школы, когда все дети шли во двор играть, я шла искать маму. Обходила подвалы, теплотрассы, скверы, я быстро выучила все такие места. Находила маму, пьяную, грязную, иногда на одном матрасе с таким же грязным мужиком. Я не забуду никогда этот запах, который шел от нее! И ведь ее нужно было не просто найти. Ее нужно было уговорить пойти домой! Я плакала, просили ее, а потом я стала кричать на нее, бить ее. Я могла бы бросить ее там, но я еще надеялась, что однажды все поменяется. Что она придет в себя, станет обычной мамой, которая ждет своих детей со школы с обедом, которая шьет им карнавальные костюмы, которая кричит на них за двойку, а потом все равно целует на ночь. У меня ничего этого не было.

Я не помню, на что мы жили, кажется, папа продолжал работать, даже когда начал пить. Но жили мы очень бедно, одевались плохо, ели что придется. Надо мной все смеялись, но меня это не задевало. У меня были ночные кошмары, потому что я боялась, что однажды мама заберет меня с собой, и я стану такой же. Училась я очень плохо, никто за мной не следил, а в школе считалась ребенком из неблагополучной семьи, приходила на занятия, и то хорошо.

А потом папа заболел и перестал ходить на работу. Я всегда переживала за маму, где она, как ее найти, как привести домой. Я не думала, что что-то плохое может произойти с отцом. Он пил, но был таким тихим, таким печальным! Все время просил у меня прощения. Говорил, что это из-за него мама была несчастной, потому что она его не любила, а любила того, с кем быть не могла. Я была в седьмом классе, когда папа уснул и не проснулся. Утром я не смогла его добудиться, побежала во двор, привела каких-то людей, они вызвали скорую. Он умер – не выдержало сердце. И тогда я возненавидела свою мать. Из-за нее у меня не было детства! Из-за нее страдал мой папа, страдал так, что не смог дальше жить! И в этот день мне было все равно, где она, на какой теплотрассе ночует, с кем спит, я решила больше ее не искать.

Кто-то позвонил папиной сестре, моей тетке, которую я до этого не видела. Его семья не поддерживала с ним отношений из-за моей матери. Он отказался бросить ее, он ее любил. Говорят, что в молодости она была очень красивой, но и тогда о ней говорили плохо, была с ней какая-то темная история. Тетка забрала меня к себе. Я не знала, что она увозит меня за тысячу километров от дома, в деревню.

Тетка меня не любила, но обращалась со мной хорошо. Она взяла меня к себе только до окончания школы,о чем сразу и предупредила. Я думаю, она так понимала свой долг, так для нее было правильно, это было «как положено», как у людей. И хотя я понимала, что я там чужая, мне хорошо у нее жилось, наверное, это были лучшие мои годы. Она кормила меня, покупала одежду и даже делала подарки, на день рождения, на Новый год. Для меня это было так необычно!

Я прожила у нее почти два года, пока не закончила девятый класс. А потом вернулась в свой город, в родительскую квартиру, устроилась нянечкой в детский сад. Меня опьяняла свобода, я ходила на дискотеки, встречалась с мальчиками, мне казалось, что передо мной – весь мир! Подружки завидовали мне, потому что мне можно было гулять допоздна, меня никто не заставлял учиться или возвращаться домой засветло. А потом я поняла, что застряла. У меня не было никакого будущего, ничего, кроме квартиры в ужасном состоянии и нелюбимой работы. Я все время вспоминала папу, мне казалось, если бы он был рядом, мне было бы легче. Я встретила Виктора и вышла за него замуж, потому что он единственный знакомый мне человек, который не пьет вообще никогда, даже пива, даже глоточка вина. Я не могу смотреть, как другие пьют. И вроде все наладилось, а тут – этот звонок. Оказывается, мама все эти годы была жива, болела, жила в каком-то социальном приюте. А вчера умерла.

Валентина, потрясенная, не могла найти слов, чтобы что-то сказать. Что говорить в таком случае? Выразить соболезнования? Сказать, что теперь ее мама в лучшем мире? А этого ли ждет ее подруга? И заслуживает ли царствия небесного такая женщина? И она просто спросила:

– И что теперь, Лёлечка?

– Они предложили мне забрать тело, похоронить ее. А я ненавижу ее, ненавижу! Не хочу иметь с ней ничего общего! Я просто бросила трубку.

***

Они позвонили на следующее утро, а потом два дня хлопотали: собирали документы, договаривались с похоронным агентством, организовывали нехитрые поминки. В день похорон Валя боялась, что Лёле будет плохо, но она держалась и выглядела просто усталой. Когда работники кладбища опустили гроб и начали закапывать могилу, Валя оставила свою подругу одну и ушла в другой конец погоста. Там, под деревьями, в старой части кладбища, были могилы ее бабушек. Там все было привычно, от тропинок и скамеек до мраморным и гранитных памятников. Там не было зияющих могил, подготовленных для сегодняшних похорон, и словно ждущих очередную жертву, там не было плачущих родственников и растерянных друзей. Там росли на могилах цветы и газонная трава, и было там спокойно, тихо и привычно.

Там были две могилы, у которых она всегда останавливалась, и которые словно стали ей родными. На одной стоял очень красивый мраморный памятник с выбитым портретом немолодого мужчины и надписью «Он дарил добро». Валентина не знала, кто был этот человек, и почему его последнее пристанище украшают эти слова, но она любила представлять себе его жизнь, его поступки, за которые он заслужил такие слова. А рядом была другая могила, маленькая, со старым деревянным крестом и табличкой с датами рождения и смерти. Только месяцы отличались на ней, а год был одним и тем же. Почти стершиеся буквы говорили «Ушел на небо к Иисусу». Он не успел вырасти и совершить что-то такое, за что бы ему написали «Он дарил добро», и Валентина часто думала об этом ребенке и о его родителях. Справились ли они с этим горем? Или только и ждут того момента, когда и они, по их вере, отправятся на небо, где ждет их не только добрый Иисус, но и их малютка? Как и всегда, Валентина постояла у этих могил, уже заброшенных, поросших травой, а потом побрела назад.

А когда она вернулась, она увидела, что работа уже закончена, и что высится на могиле холмик свежей земли, и что установлен деревянный крест. А Лёля сидела у самого холмика, спокойная, со светлым лицом. Она увидела подругу и улыбнулась ей:

– Валя, мне так хорошо!

– Хорошо? – потрясенно спросила Валентина.

– Ты понимаешь, у меня наконец-то есть… нормальная мама. Как у всех, как положено, как у людей.

И она стала разглаживать землю на могиле, как будто поправляла складки невидимого одеяла, что-то тихонько напевая. А потом посмотрела на свою подругу и улыбнулась ей своей особой улыбкой, словно солнце вышло из-за туч.



Арман

– Да где же они, никак не могу понять? Вот здесь же я их оставил, не мог я в другое место их отнести!

Дедушка Болат растерянно озирался в просторной прихожей деревенского дома, где аккуратными рядами вдоль стены стояли туфли, ботинки, сапоги, сандалии, домашние тапки, вся обувь, которая только была в доме, кроме той, в которой он пришел. Уже вся семья собралась вокруг него, его дочка Алия перебирала по очереди каждую пару, хотя было совершенно понятно, что нужной здесь нет! Нет, и все тут! Растворилась в воздухе или украдена таинственными любителями старых ботинок – непонятно. И как же быть, ведь скоро автобус, который должен отвезти дедушку Болата в его село, а следующий будет только завтра. Ну не идти же ему босиком!

Алия выпрямилась и огляделась вокруг. Кроме ее отца, в прихожей был ее муж Марат, ее старшая дочка Жазира, ее брат Тимур со своей молоденькой беременной женой, которые тоже пришли в гости, но не из соседнего села, как их отец, а всего лишь с соседней улицы.

– Арман! – вдруг воскликнула она, явно поняв что-то. – Где Арман, кто-нибудь видел?

Конечно, это было странно, что ее младший сын, которому только исполнилось шесть лет, не стоит здесь со всеми и не ищет пропавшие ботинки. А еще более странным было то, что он не вышел попрощаться с любимым дедушкой, приезда которого ждал целый месяц! Весь вечер мальчишка не отходил от деда и примерно один раз в полчаса спрашивал: «А ты когда уезжаешь? А почему сегодня, может, ты останешься еще?» Не мог просто так внук пропасть и не сказать до свидания!

Дедушка Болат сразу же все понял и заулыбался.

– Арман, – закричала громче Алия, – это ты спрятал дедушкины ботинки? А ну-ка выходи сюда, хулиган!

– Ну что ты кричишь, дочка, это наверняка не он. Я, наверное, сам куда-то поставил, – робко сказал, улыбаясь, переминаясь с ноги на ногу. Он так хотел защитить своего любимого внука, что теперь мысленно ругал себя за то, что вообще объявил, что потерял свои ботинки. Ну а что же было еще делать, говорил он сам себе и сама себе отвечал: «Придумал бы что-нибудь, старый дурак!»

– Арман, – продолжала звать Алия, но уже не в прихожей, а в глубине дома. Она переходила из комнаты в комнату, заглядывала во все уголки, а все семейство продолжало толпиться в прихожей, не зная, стоит ли им тоже искать мальчика или снова приняться за поиски злополучных ботинок. Голос Алии снова приближался, она обошла дом и снова оказалась в прихожей со всеми.

– Он прячется снаружи, – сурово сказал она и вышла во двор, в котором была летняя кухня и сарай, а за ними – большой огород с теплицей, душем и вторым сараем. Спрятаться здесь можно было где угодно, и прятки были любимой игрой Армана, Жазиры и их двоюродных братьев и сестер, которые постоянно приезжали погостить. Все пошли за ней, кроме дедушки Болата, который так и остался стоять в одних носках. Он мог быть надеть старые шлепанцы своего зятя, но не захотел идти со всеми. Его строгая дочь наверняка накажет мальчика. Да его и наказывать не надо, достаточно отчитать или даже просто неодобрительно посмотреть!

Ох уж этот Арман! Сколько раз мать теряла его в собственном доме или дворе, когда он залезал в какой-нибудь уголок и начинал мечтать. Весь мир прекращал существовать для него, если он находил красивого жучка или видел листок смородины, прожилки на котором вдруг пробуждали его воображение и заставляли перенестись в какой-то другой, одному ему ведомый мир. Он не был тихоней, но он был таким добрым, слишком добрым, слишком открытым. Он так любил свою маму и свою сестру, что мог расплакаться даже когда они просто уходили в магазин. Он никогда не плакал громко, просто слезы начинали катиться по его щекам, и в глазах его было такое горе, что это не могло не тронуть окружающих. Вечером иногда он сидел рядом со своей мамой и просто смотрел на нее, не сводя восхищенных глаз. У Алии были длинные густые волосы, которые она заплетала в косу или закалывала повыше, чтобы не мешали во время домашних хлопот. Когда она смотрела телевизор, Арман потихоньку подходил сзади и незаметно, одну за одной, вытаскивал из ее волос все шпильки, а потом радостно смотрел, как волосы спадают по плечам и спине мамы.

– Ну зачем ты делаешь это? – постоянно спрашивала Алия.

– Мама, ты такая красивая, не заплетай волосы, – говорил он так, что она не могла на него долго сердиться.

Когда он мог, он проделывал то же самое с волосами сестры, которая была очень похожа на маму, и которую он всегда рисовал на своих детских рисунках рядом с ней. Это и был его любимый сюжет: мама и сестра, с распущенными волосами, а вокруг цветы, звезды и затейливые завитушки.

Конечно, только Арман мог додуматься спрятать ботинки своего деда, чтобы задержать его подольше в гостях. До автобуса двадцать минут, если поторопиться, еще можно успеть.

– Арман, – вот ты где! – услышал дедушка голос Алии. – Где дедушкины ботинки? Что ты смеешься, мы все знаем, что это ты их спрятал!

Голос раздавался издалека, видно, Арман спрятался на самом дальнем конце огорода, в кустах смородины. Наверное, он что-то отвечал, но его слышно не было. Наконец, все семейство вернулось в дом, окружив мальчишку, словно конвой. Жазира хихикала, Тимур хмурился, а Алия пыталась насупить брови, чтобы выглядеть построже, но лицо ее расплывалось в улыбке.

– Ну объясни дедушке, что ты натворил!

– Дедушка Болат, не уезжай сегодня, я так хочу, чтобы ты остался! Я сделал как в сказке, как принцесса из волшебной страны. Я прочитал в книжке. Останься, я тебе прочитаю!

И он побежал в свою комнату и тут же вернулся с книжкой в руках. Мечтатель Арман научился читать в пять лет и никогда не просил взрослых, чтобы они читали ему книжки, он любил оставаться со сказками один на один, и только Жазира иногда могла сидеть с ним рядом в этот момент. Дедушка прекрасно об этом знал и был тронут до глубины души.

– Арман, мой автобус уже ушел, я останусь ночевать у вас, только ты скажи, где же мои ботинки?

– Да мы уже спрашивали, папа! Он говорит, что он спрятал их давно, еще когда мы обедали, а теперь он не помнит!

Следующий час вся семья, включая Армана, искала дедушкину обувь. Единственное, что он смог вспомнить, так это то, что отнес ботинки в разные места, и что спрятал не дома, а снаружи. Когда начало темнеть, стало понятно, что спрятал он их слишком хорошо, и что сегодня их уже не найдут. Алия, ворча, ушла на кухню готовить ужин, а дедушка Болат устроился на диване рядом с Арманом, и тот прочитал ему про принцессу из волшебной страны:

– В далекой стране жила-была прекрасная принцесса Раджорши. По всему миру шла слава о ее красоте и о ее уме. Она правила своей маленькой страной, и подданные любили ее, потому что она была добрая, помогала беднякам и сиротам. Однажды явились к ней ее советники и визири и сказали: «О принцесса, ты прекрасна и справедлива. Но нашей стране нужен повелитель, а тебе – муж. Ты должна выбрать себе супруга. Семь прекрасный и достойных принцев явятся в наше королевство, позволь одному из них разделить твое бремя, пусть он станет твоим помощником и твоей опорой.» Прекрасная принцесса Раджорши не хотела выходить замуж, но она согласилась принять принцев и поговорить с ними, и если один из них окажется достойным, подумать о свадьбе.

И вот в назначенный день явились во дворец семь принцев, каждый из которых надеялся получить прекрасную Раджорши. Они взяли с собой богатые подарки, слуг и сундуки с одеждами и драгоценностями, чтобы показать, что они достойны быть рядом с ней. Но ни один подарок не приняла принцесса.

Целую неделю принцы жили во дворце, гуляли в тенистом саду, пировали, развлекались охотой и играми, но ни разу еще не видели принцессу. И вот наконец на восьмой день пошел сильный дождь, а к принцам явился слуга и сказал, что принцесса приглашает их в беседку в своем саду. Принцы надели свои лучшие наряды и отправились за слугой. Они шли по саду, и их одежды промокли, а обувь испачкалась в мокрой земле. Когда они подошли к беседке, слуга сказал: «Это любимая беседка принцессы, в ней много красивых вещей, а на полу лежит драгоценный ковер, который был подарен ее предкам лучшими мастерами из далекой страны. Принцесса просит вас снять обувь, чтобы не испачкать его». Принцы покорно разулись, и слуга забрал их туфли и унес, чтобы очистить их от грязи. Они зашли в беседку, в которой повсюду были расставлены красивые безделушки, вазы с фруктами и кувшины со сладкими напитками, но принцессы здесь не было. Вернулся слуга и сказал: «Ее высочество скоро придет, государственные дела задержали ее. А чтобы вам не было скучно, служанка подаст вам чай».

Он ушел, а вскоре принцы услышали сильный шум, крик и плач с улицы. Они увидели, что старая служанка, которая несла для них поднос, подскользнулась на мокрой земле и упала. Она не могла встать, а вокруг нее лежали разбитые чашки и рассыпанные сладости.

– Она слишком стара для такой работы, – сказал принц Назим.

– И слишком безобразна. В моем дворце прислуживают только красивые девушки, грациозные, как лани. Когда они стареют, я прогоняю их, – добавил принц Атиф.

– Она разбила столько посуды, ее следует высечь! – заявил принц Алан. – Наверняка это очень дорогой фарфор.

Принц Утсаб просто отвернулся и продолжил рассматривать безделушки.

– Может, надо позвать слуг, чтобы они ей помогли? – робко предложил пятый, самый молодой из всех, которого звали Амит. – Но как это сделать, мы не можем выйти отсюда босиком. На мне праздничный наряд, который стоит тысячу золотых, я не хочу испачкать его.

– Принцесса будет недовольна, что старуха испортила ей долгожданный прием, – заявил принц Тарун. – Боюсь, она будет в плохом настроении из-за этого.

А принц Ахмед не сказал ничего, он просто вышел из беседки, подошел к упавшей женщине и помог ей подняться. Он дал ей свою руку и осторожно повел ее ко дворцу, не боясь ни холодного дождя, который намочил его платье, ни грязи, которая прилипала к его босым ногам. Остальные принцы только посмеялись над ним, и каждый был рад, что он ушел, потому что одним претендентом на руку принцессы стало меньше.

Спустя полчаса вновь явился слуга и принес принцам их вычищенную обувь. Он извинился и сказал, что принцесса не сможет явиться сюда, а ждет всех в своем тронном зале. Там уже собрались все придворные, а на золотом троне сидела сама прекрасная Раджорши.

Все принцы выстроились в ряд, и тут принцесса спустилась к ним и подошла к Ахмеду, который так и остался в мокрой одежде и обуви. Она взяла его за руку и повела за собой, к своему трону.

– Я выбрала того, кто сумел доказать, что у него доброе сердце, и что он готов помочь любому, больному, бедняку, старику. Мне не нужен рядом тот, кто ценит только богатства и драгоценности, потому что они дают фальшивый блеск, который смывается самым простым дождем. Пусть на этом троне со мной будет тот, кто станет моим надежным помощником и моей опорой.

И в этот же день сыграли свадьбу. Принцесса Раджорши и принц Ахмед жили долго и счастливо в любви и согласии, и не было в этой стране таких добрых, умных и надежных правителей, как они.

Арман закончил читать сказку и посмотрел на дедушку:

– Ты видишь, как хорошо она придумала. Она спрятала обувь, чтобы посмотреть, кто из принцев хороший человек. А я спрятал твою, потому что и так знаю, что ты хороший, и потому что я не хотел, чтобы ты уезжал.

На следующий день Алия отправилась в магазин и купила отцу новую пару ботинок. На прощание он крепко обнял внука и пообещал снова приехать как можно скорее. Через месяц Жазира случайно обнаружила правый ботинок, а еще через несколько дней Алия отыскала левый. А Арман? Он читал книжки, потихоньку распускал волосы своей мамы, рисовал свою сестру, разглядывал жучков в саду и скучал по дедушке, а по ночам ему снился тронный зал, в котором восседала величественная и прекрасная Раджорши.