Ничья [Габриэл Сам] (fb2) читать онлайн

– Тяжёлые, есть осложнения, делается всё возможное, но… – медсестра не договорила.

– Вы хотите сказать… есть угроза жизни?

– Я этого не сказала. Надо ждать.

Марка вдруг охватила дрожь, он потерял чувство реальности:

– Где это происходит? Я должен видеть Олю, куда надо идти? – он сделал несколько шагов, но медсестра преградила ему дорогу.

– Пожалуйста, успокойтесь, вас туда сейчас уже не пустят, и, поверьте, врачи у нас опытные, делают всё необходимое. Вам лучше всё-таки сесть и ждать, садитесь, пожалуйста.

– Ждать… ждать… – повторял Марк.

Он сел на стул, положил руки на колени и просидел неподвижно в таком положении сорок минут. Что за странная штука – жизнь, думал Марк, живёшь, суетишься… а ради чего? Неужели для того, чтобы однажды исчезнуть, не оставив никого и ничего после себя? Люди оставляют научные теории, изобретения, иным удаётся сотворить великие произведения искусства. Простые люди растят детей в надежде, что те будут творчески более продуктивными. А что оставит он? Его даже добрым словом никто не помянет, разве что два-три человека. Когда была жива мать, Марк знал, что живёт ради неё. После смерти матери прошло десять лет. Десять пустых лет! Если Оля не выживет, его охватит жуткая пустота, беспросветная тьма никчёмного существования. Но нет, он уже не сможет так жить. Уж лучше смерть. Да, теперь он понимает чувства того старика, что хотел умереть и надрывно плакал над своей убогой судьбой.

В комнате было тихо. Ему казалось, время остановилось, хотя был слышен глухой ход настенных часов. Медсестра словно затаилась, её присутствие не ощущалось. Вдруг в коридоре послышались шаги. Кто-то прошёл мимо закрытой двери. Медсестра быстро встала и вышла из комнаты. Человек, видимо, остановился, поскольку шаги перестали звучать, и начал что-то говорить. Гулко раздавался в коридоре низкий мужской голос. Марк насторожился и стал прислушиваться, однако ничего из речи не уловил. Звуки будто рассеивались в пространстве. И вдруг медсестра внятно произнесла:

– Муж здесь, ждет вас в ординаторской.

Сомнений не оставалось, речь шла о нём. «Сейчас войдёт, – подумал Марк, – что он собирается мне сказать?» Нервы у Марка были на пределе, он отчётливо слышал собственное сердцебиение. Дверь, наконец, распахнулась, и в комнату вошёл невысокий лысый мужчина лет пятидесяти, в халате, с выпуклыми глазами и густыми усами. Марк при его появлении поднялся со стула и почему-то стоял сгорбившись.

– Ну что, слава богу, всё обошлось, – спокойно произнёс мужчина. – Жена восстанавливается, а девочка родилась крохотная, что поделаешь, недоношенная, но ничего страшного, думаю, всё будет нормально. Не таких выхаживали.

Марк медленно воспринимал смысл сказанного.

– А… как жена? – спросил он.

– Не скрою, была на грани, помучились мы немало, но всё уже позади.

Марк подошёл к доктору, обнял его, на глазах появились слёзы.

– Ну, ну… что вы… – мужчина смутился, – успокойтесь, я же сказал, угрозы жизни нет. Скоро заберёте жену и дочку домой, всё будет хорошо.

– Спасибо, доктор.

Марк сделал глубокий вдох:

– Когда можно жену увидеть?

– Думаю, завтра. Впрочем, позвоните, вам скажут.

Медсестра проводила доктора до двери, затем повернулась к Марку с улыбкой:

– Поздравляю! Дочка родилась! А это был наш светила, Владлен Петрович Рождественский. Уж если он сказал, что всё будет хорошо, можете не сомневаться.

– Спасибо вам огромное! – Марк достал из бумажника две пятитысячные купюры и положил их на стол.

– Что вы делаете?! У нас не принято!

– Это на тортики, – бросил он и быстрым шагом пошёл к выходу.

Марк сел в машину и только сейчас понял, что у него родилась дочь. Прежде чем завести двигатель, он несколько минут, улыбаясь, пытался уложить в сознании это событие. Он настолько был подавлен страхом за жизнь Ольги, что слова доктора о параметрах новорождённой и поздравления медсестры пропустил мимо ушей. И вот теперь вдруг осознал, что родилась Верочка, то крохотное существо, о котором мечтала мать.

– Мама, я назвал её в твою честь! – произнёс он вслух.

Марк пришёл домой, не раздеваясь, сел в кресло и так просидел минут десять, уставившись в одну точку. Вспомнил, что не ужинал, но есть почему-то не хотелось. Подумав, что надо сообщить Игорю и Жанне о рождении дочки, он достал телефон. Но, поразмыслив, положил его на журнальный столик и решил, что лучше позвонить им завтра. Игорь и Жанна не были с Ольгой знакомы, однако знали, что она в роддоме и живо интересовались у Марка состоянием её здоровья. Разговор с друзьями о столь важном в его жизни событии ожидался обстоятельный и долгий, особенно с эмоциональной Жанной. Но сейчас Марк по своему внутреннему ощущению после испытанного стресса не был готов к длинному разговору, поэтому отложил его на утро, когда увидит Ольгу и новорождённую.

До сегодняшнего вечера Марк за них не беспокоился, благодушно строил планы на будущее. Ему казалось, что всё идёт своим чередом: через пару месяцев Ольга родит, он привезёт её с ребёнком домой и вплотную займётся обменом квартир. Он даже успел присмотреть одну большую четырёхкомнатную квартиру в своём районе и собирался посоветоваться с Ольгой. Но раздался тревожный звонок незнакомой женщины – и безмятежность мгновенно исчезла. А там, в ординаторской роддома, в минуты сильных переживаний Марк остро почувствовал, как всё на свете зыбко и непредсказуемо, планы рушатся в одночасье, а жизнь близкого человека может внезапно и безжалостно оборваться. И сейчас, сидя в кресле, он благодарил судьбу за то, что роды в итоге завершились благополучно, что у него теперь есть полноценная семья и больше не будет его преследовать страх приближающейся старости. Раньше, ещё до встречи с Ольгой, когда Марк думал о том, что ждёт его впереди, ему с неизбежностью являлся образ одинокого ничтожного старика, которому остаётся только ждать своей кончины. Но сейчас душа его была полна надежд. Она подсказывала, что ему удалось избежать этой жалкой участи. Свои ощущения Марку захотелось выплеснуть. Он взял телефон и позвонил:

– Привет, Левон!

– О! Марк Львович! Здравствуйте! Очень рад вас слышать.

– Да, давно не общались. Как Гая, как Давид Сасунский?

– Спасибо, всё хорошо. Как вы поживаете?

– У меня всё замечательно. Знаешь, я показал твою картину приятелю, он искусствовед, авторитет, к его мнению прислушиваются. Он сказал «неплохо», и ещё сказал, что ты во мне чего-то там уловил. Он большой сноб, в его устах «неплохо» – это высокая оценка. Я тебя с ним познакомлю.

– Спасибо, буду очень рад.

– Хочу сказать тебе, Левон, что меня не ждёт участь твоего дяди.

– Бог с вами, Марк Львович! Что вы такое говорите?! Дядя скончался месяц назад. Я отвёз прах в Ереван, похоронил рядом с дедом.

– Соболезную. Но я имел в виду другое. Левон, у меня сегодня родилась дочь!

– Вай! – воскликнул Левон, – Марк Львович, поздравляю! Какая замечательная новость! Так вы всё-таки женились?

– Можно и так сказать.

– Я очень рад за вас. Как зовут супругу?

– Ольга.

– А по отчеству?

– Левон, она у меня не старая.

– Ха! Понятно. А дочку уже назвали?

– Да, её зовут Вера, как мою маму.

– Замечательное имя! Марк Львович, у меня к вам большая просьба.

– Какая?

– Я хочу быть крёстным вашей дочки. Не откажите.

– Конечно. Я очень рад, Левон.

– Спасибо. Вы только скажите, когда наметите время крестин. А знаете что, Марк Львович, если вы пожелаете, мы можем крестить ребёнка в Эчмиадзине. Я такие крестины организую, век не забудете!

– Спасибо, Левон. Мне всё равно, в какой церкви крестить. Христос один, а конфессий развелось много, но надо поговорить с женой.

– Конечно.

– Вот что я ещё хотел сказать тебе, Левон. Береги Гаю, маленького Давида, рожай детей и забудь ту ерунду, которую я говорил тебе в отеле.

– Марк Львович, вы удивительный человек!

– Мы ещё сыграем вничью.

– Непременно сыграем!

Май 2011 года

Лето

Лето начиналось не по календарю. И не потому, что уже в мае солнце начинало припекать и в Ереване наступала жара. И даже не потому, что появлялись, радуя глаз, первые фрукты и ягоды: спелая алыча, маленькие зелёные сочные яблоки, черешня и сладкая клубника. Один только их завораживающий вид уже выразительно говорил: вот оно, лето. Но для нас, девяти-десятилетних мальчишек, живущих в одном доме и вечно пропадающих во дворе, ни эти первые обласканные солнцем плоды, ни начало школьных каникул, ни даже то, что мы уже выбегали во двор в летней униформе – трусах и майке, не являлись критериями наступления лета. Оно наступало в тот день, когда бассейн во дворе наполняли водой. Этого знаменательного события – открытия купального сезона – мы каждый год вожделенно ждали с приходом первых тёплых дней. Наш небольшой уютный двор словно преображался: наполненный водой бассейн становился центром притяжения, создавал атмосферу детской радости и ощущение полноты жизни. Иначе нельзя объяснить то щемящее чувство восторга, которое охватывало меня, девятилетнего мальчика, когда, проснувшись ранним утром, я выбегал на балкон, чтобы увидеть наполненный до краёв бассейн и лёгкую рябь, подёргивающую водную гладь.

Наспех умывшись и быстро позавтракав, я спускался во двор прямо с балкона первого этажа и шёл к бассейну. В детстве мы с сестрой никогда не ходили во двор через подъезд – всегда спрыгивали с балкона. Высота составляла около полутора метров. Прыгать с такой высоты было боязно, поэтому мы пролезали между деревянными балясинами перил (одну из которых сняли, устроив лазейку) и, наступив на широкую бетонную опору под балками балкона, уже с высоты чуть более метра спрыгивали во двор.

Одновременно со мной и, думаю, с теми же ощущениями выбегали из подъездов ребята и устремлялись к бассейну. Он располагался в центре двора. Впрочем, размеры его были таковы, что назвать его бассейном можно лишь с большой натяжкой. Представьте ёмкость в форме окружности диаметром не более четырёх метров и глубиной около метра. И в этой ёмкости мы плавали с шести лет и почти до окончания школы. Вы скажете: для детей такая лохань вполне годится, но где в этом, с позволения сказать, бассейне диаметром всего четыре метра можно плавать юноше? Оказывается, можно, если приноровиться двигаться не по диаметру, а по кругу, стараясь держаться как можно дальше от центра. Более того, мы в бассейн ныряли. Глубина один метр нас, мальчишек, вполне устраивала, но она не останавливала и парней старшего возраста. Мы даже разбегались, чтобы повыше подпрыгнуть, прежде чем нырнуть в воду.

Основным ограничением для такого маленького бассейна являлось количество одновременно находящихся в нём детей. Но это ещё зависело от возраста. Шести-семилетних ребятишек теснота не заботила. Особыми привилегиями пользовались парни старшего возраста, которые не так часто входили в воду, но при их появлении у бассейна младшим приходилось вылезать из воды. Причем без принуждения. Среди дворовых ребят соблюдалась укоренившаяся норма отношений. И надо заметить, здесь сила роли не играла, преимущество давал возраст. Сказывалась разница в три-четыре года. Если, к примеру, надо было сбегать за мячом, который во время игры в футбол улетал через стену в соседний двор, или сходить за питьевой водой для команды, это делали те, кто моложе.

Круглая форма бассейна позволяла экспериментировать, например вращать в нём воду. Несколько человек, находясь внутри, начинали одновременно двигаться по кругу, придерживаясь ближе к стенке. Немного погодя движение их ускорялось настолько, что шаги переходили в бег и уже не поспевали за сильным вращением воды. После такой раскрутки можно было лечь на воду и вертеться вместе с ней или попробовать плыть против её движения, что требовало немалых усилий. Другой забавой для нас было создание одной высокой волны. Круглая форма бассейна и здесь играла немаловажную роль. Чтобы поднять такую волну, нужно было встать в его центре, лучше двоим, взявшись за руки, и вместе синхронно и не очень быстро опускаться на корточки и выпрямляться, повторяя эти движения до тех пор, пока вода не начнёт на них реагировать. В результате вода начинала подниматься в центре бассейна, опускаясь по краям, а в следующем такте – подниматься по краям, опускаясь в центре. Продолжая раскачивать волну, уже подпрыгивая вместе с ней, мы поднимали её выше человеческого роста. И тут особое удовольствие – нырнуть, когда вода в центре начнёт подниматься.

Создание высокой волны являлось для нас ещё и способом быстрого опорожнения бассейна, когда необходимо было сменить воду. Поднимаясь по краям, она выливалась наружу, ручьями пересекала двор и сливалась в узкую канаву, проложенную по периметру двора для отвода дождевой воды. Способ помогал почти на треть опорожнить бассейн, после чего в дело вступали мы с вёдрами. Часа три уходило на то, чтобы общими усилиями вычерпать оставшуюся воду. Затем мы тщательно промывали дно тряпками и снова наполняли ёмкость через шланг. Вообще мы относились к нашему бассейну трепетно. Ополаскивали ноги, перед тем как нырнуть. Без этого вход в бассейн воспринимался как преступление, а уклонение от работ по его опорожнению вёдрами и чистки дна перед заливом воды считалось предательством.

Ещё у нас сложилась добрая традиция бросать в бассейн монеты. Делали это в основном взрослые мужчины, чаще всего жильцы дома или их гости, которым нравилось наблюдать, как мальчишки резвятся в воде. Иногда бросали монеты молодые парни, уже зарабатывающие, которые всего пару-тройку лет назад сами ныряли в бассейн, но сейчас уже не могли себе этого позволить и завистливо наблюдали за нашими играми. А если кто забывал бросить монетку, мы, конечно, напоминали ему об этом.

Монеты сверкали на дне, когда вода ещё оставалась чистой, но уже через несколько дней она мутнела, и это являлось сигналом к тому, что пришла пора её сменить. Иной раз на дне бассейна набиралась приличная сумма, разумеется, если у нас хватало терпения ждать несколько дней, пока она накопится. И тогда мы сильно вращали воду, чтобы монеты скапливались в центре, и ныряли за ними. Деньги тратились на всякого рода лакомства: мороженое или, что бывало чаще, свежие пирожки с мясом или пончики с заварным кремом. Их прямо в противнях, можно сказать, с пылу с жару привозили в магазин, расположенный в нашем доме.

Должен сказать, что наш любимый бассейн изначально таковым не являлся. А был он декоративным фонтаном в окружении ухоженных деревьев и цветочных клумб, огороженных низкими деревянными заборами. Я ещё застал тот последний год, когда в его центре торчала труба, правда, уже без рыбины на конце, из пасти которой, как рассказывали старожилы, когда-то бил фонтан. Из трубы вытекала струя воды, наполняя емкость бассейна, и опорожнялся он, разумеется, не вёдрами. Имелся сток, а слив и залив воды управлялись вентилями. Но система эта в результате многолетней эксплуатации снашивалась, ржавела и в итоге пришла в негодность.

Мне было пять лет, когда я впервые увидел наш замечательный двор, влюбился в него и сразу оказался возле фонтана. На воде качался маленький деревянный кораблик, и мне захотелось достать его. Я нагнулся, чтобы дотянуться до кораблика, но достать его никак не удавалось. Я тянулся всё дальше и дальше и в результате свалился в воду. А поскольку плавать ещё не умел, стал барахтаться и захлёбываться. Увидев это, моя семилетняя сестра, испугавшись, закричала и побежала домой – звать на помощь родителей. В этот день у нас гостили родственники. Можете представить, какой переполох она устроила, ворвавшись в комнату в разгар застолья и громко объявив, что я тону в бассейне. Родственники в панике высыпали во двор и увидели жалкую картину: я стою весь мокрый и, нагнувшись, отчаянно кашляю и выплёвываю воду, которой изрядно наглотался; а меня держат за руки мои спасители – парень и девушка из нашего дома. Ребята мирно играли в волейбол, когда вдруг моя сестра истерично закричала и куда-то побежала. Увидев, что из воды торчат и судорожно дёргаются чьи-то руки, а голова то всплывает, то исчезает под водой, они подбежали, схватили меня за руки и вытащили наружу. Так завершился первый в моей жизни опыт подводного плавания.

Дом, куда мы заселились, был построен в 1930 году с толстенными стенами и высокими потолками. Отделанный крупным необработанным туфом, он и сегодня возвышается углом на пересечении двух центральных улиц города. Будучи четырёхэтажным, он смотрится вровень с пятиэтажным зданием, выросшим впритык к нему значительно позже указанного времени. Оба крыла дома с одинаковыми фасадами и небольшими выступающими каменными балконами соединяются широким овальным фронтоном. На первом этаже во времена моего детства располагался гастроном с большими стеклянными витринами, выходящими на обе улицы. Это был известный в городе продуктовый магазин, прозванный в народе угловым гастрономом. Меж тем жители близлежащих домов употребляли более точное определение – магазин Эндзака, по имени директора, который долгие годы неизменно оставался на этом посту.

Овальный фронтон с высокими колоннами, полукруглые каменные перила балконов между ними, мраморные подъездные лестницы с массивными перилами и фигурными балясинами, а также высокие межэтажные окна подъездов с деревянными решетчатыми рамами и широкими подоконниками придавали дому основательность и солидность. Могу вообразить, каким девственно чистым и опрятным предстал он перед новосёлами – только что сданный в эксплуатацию, со свежеокрашенными стенами, широкими коридорами, просторными ванными комнатами и длинными деревянными балконами со стороны двора.

Моя семья въехала в этот дом в 1957 году, когда он был уже изрядно потрёпан изнутри, оставаясь внешне практически неизменным. Квартира требовала капитального ремонта, который, судя по устаревшей внешней электропроводке, до этого ни разу не производился. Ванна, раковины и унитаз были изношены до предела. На кухне с прокоптелым потолком стояли две керосинки и два столика – один для нас, второй для соседей. Вода в кран поступала, разумеется, только холодная. Холодильника тогда ни у нас, ни у соседей не было. Помню, сливочное масло держали в воде. Скоропортящиеся продукты употребляли в день покупки. Хранить их можно было только в зимнее время на балконе. В доме имелась автономная отопительная система, которая, до того как провели газ, работала на угле. Котельная и хранилище угля располагались в одном из его цокольных отсеков, доступ к ним осуществлялся со двора.

И ещё помню отверстие во входной двери нашей коммунальной квартиры, оставшееся от вынутого старого замка. Пока мы жили с соседями, оно не заделывалось, использовалось детьми в качестве глазка. Взрослые в него не смотрели. Им пришлось бы для этого наклоняться. Впрочем, глазок в те годы был неактуален – дверь открывали сразу, не спрашивая, кто пришёл. А мы, дети, не отказывали себе в удовольствии смотреть в этот «глазок». Любопытно же было увидеть, кто спускается по лестнице, кто поднимается, с кем говорит и кого ругает ворчливый сосед по лестничной клетке.

В течение 27 лет внутри дома всё ветшало и приходило в негодность, в то время как двор всё ещё оставался замечательным и даже становился лучше. За это время поднялись посаженные деревья, разрослись кусты роз, а толстые виноградные лозы, дотянувшись до верхних этажей, размножились и обняли балконы тонкими ветвями. Ранним утром приходила курдянка в национальной одежде, отливающей всеми цветами радуги, и начинала орудовать жесткой метлой, царапая тишину утреннего сна жильцов. А предварительно её муж, чтобы не было пыли, шлангом поливал все закоулки, затем щедро орошал растительность, после чего утопающий в зелени двор благоухал. В детстве более притягательного и уютного места для меня не существовало. Двор был огорожен с двух сторон толстыми каменными стенами высотой более двух метров, которые вместе с двумя крыльями дома образовывали квадрат размером примерно в половину футбольного поля. Большие железные ворота открывались, когда заезжала какая-нибудь машина, например, для сбора мусора или с целью опрыскивания деревьев. Речь идёт о том незабываемом времени, когда наш замечательный двор ещё не был изуродован гаражами. Автомобиль считался запредельной роскошью.

Но однажды он во дворе появился. Нечто габаритное, накрытое брезентом, очертаниями напоминающее машину, обнаружилось утром. Заинтригованные, мы ходили кругами, потом, осмелев, стали поднимать края брезента, пытаясь определить, что там за сокровище. Терялись в догадках, кому оно могло принадлежать. Наконец вышел из подъезда шестилетний Алик и заявил:

– Это наша машина! Папа ночью пригнал её сюда на буксире, временно, сказал, что она старая и что будет её ремонтировать в мастерской.

Отец Алика был изобретательным и мастеровитым. Его инженерные мозги не давали покоя рукам. На свой велосипед он установил мотор и ездил на работу, не вращая педали, а для сына из подручных средств собрал маленький мотоцикл с коляской. Настоящий, работающий на бензине. Мотоцикл весь блестел, выглядел очень эффектно и, разумеется, тарахтел. Мы его называли тртрык (пукальщик). Второго такого чуда в городе не было. Когда Алик, оседлав свой тртрык, появлялся на улице, люди оборачивались и восторженно провожали его взглядами. В коляску Алик сажал покатать девочек до пяти лет, шестилетние уже не помещались. Сам он неизменно вызывал у взрослых умиление: розовощёкий, улыбчивый, с маленьким носиком и большими слегка выпученными глазами. Да ещё в коротких штанишках и белой рубашке с галстуком-бабочкой. Как тут не умиляться! Но так его одевали в праздничные дни. Однажды нарядный Алик собрался с родителями на прогулку. Пока те одевались, он вышел во двор и стал с завистью наблюдать, как его сверстники резвятся в бассейне. Когда один из мальчиков, стоя у кромки бассейна, готовился нырнуть, Алик решил его толкнуть. Подбежал к нему сзади и… но в последний миг тот прыгнул в воду, а следом за ним в бассейн полетел и Алик. Как раз в этот момент из подъезда вышли его родители. Самое безобидное слово в потоке брани, которую отец обрушил на сына, сопровождая подзатыльниками, было «ишак».

Однако Алик отца не очень боялся. Царём-повелителем в их семье был дед, перед которым трепетали все домочадцы. При его появлении Алик съёживался. Один только громоподобный голос деда приводил мальчика в дрожь. Это был человек железной сталинской закалки, категоричный и бескомпромиссный, и даже внешне (носил густые усы) напоминал вождя народов. Алик мог ослушаться отца, но деда – боже упаси! Как-то раз у него во дворе началась перепалка с худенькой девочкой по имени Рузанна. Она дразнила его с балкона второго этажа. Кажется, обзывала пучеглазым. Он злился и орал: «дура набитая, уродина безмозглая» – и ещё что-то подобное. Однако ругань на неё никак не действовала. Девочка продолжала смеяться и дразнить его. Но стоило Алику назвать её селёдкой, как она взбесилась, разошлась не на шутку: взяла картофелину, прицелилась и пустила в Алика. Снаряд полетел на удивление метко – картофелина треснула на голове у обидчика. Вокруг раздался хохот. Алик, почесав макушку, схватил камень… но вовремя одумался и решил прибегнуть к самой крайней мере – пожаловаться отцу Рузанны. Не зная его имени, он стал громко звать:

– Рузаннин папа! Рузаннин папа!

На зов, естественно, вышел на балкон его собственный отец:

– Чего надо?

– Я не тебя звал, – небрежно бросил Алик и продолжил: – Рузаннин папа! Рузаннин папа!

– Вот дуралей! – возмутился отец. – А ну, давай домой!

– Рузаннин папа! Рузаннин папа! – звал Алик, не обращая внимания на требование отца.

Но тут раздался зловещий голос деда:

– Марш домой! Щенок!

Мальчик сразу умолк, сник и понуро поплёлся к своему подъезду.

Когда Алик сказал нам, что машину пригнал отец, мы переглянулись:

– А он дома?

– Уехал в командировку, приедет завтра утром.

Мы оживились:

– Давай посмотрим машину.

– Папа просил проследить, чтобы никто к ней не подходил.

Посыпались упрёки:

– А тебе жалко?.. Мы же только глянем… Вот жадина!.. Деда боишься?

– Его нет дома, – сказал Алик.

– Тем более…

Скоро под нашим напором он сдался:

– Ладно, давайте.

После того как брезент был снят, мы испытали разочарование. Сокровищем оказался насквозь проржавевший открытый виллис времён войны, причём абсолютно голый: ни коробки передач, ни тормозов, ни стёкол, ни фар, ни глушителя на нём не было. Даже днище местами отсутствовало. Остались только порванные сиденья, руль и колёса со сношенными до предела шинами, а под капотом – старый двигатель.

Пока мы вяло осматривали ржавый виллис, кто-то из ребят оказался за рулём:

– Ух ты! – восторженно воскликнул он.

И тут наше разочарование сменилось сладостным предчувствием удачи – мы вдруг сообразили, что объект наш. Потому что хуже того, что открылось нашему взору, сделать уже невозможно. Нас охватил бешеный азарт, и в следующую минуту мы с визгом завалились в машину.

– Э!.. Вы чего? Ведь обещали только посмотреть… – запротестовал Алик.

Правда, возмущался он не очень уверенно.

– Да что с ней будет, с этой рухлядью? Ха!.. – веселились ребята. – Садись и ты. Хочешь за руль?

Когда сняли из-под машины упоры и толкнули её на несколько метров, выяснилось, что колёса слушаются руля. И началось! Шумное ралли вокруг клумб, окаймлявших бассейн, не могло не привлечь других участников. Скоро нас набралось не менее десяти. Одни, пыхтя, толкали виллис, в то время как другие, тесно завалившись на сиденья, с улюлюканьем подгоняли их. Девочкам выделили особо почётные места.

Двор был с небольшим уклоном, и толкать вверх загруженную под завязку машину ребятам стоило немалых усилий. Зато на спуске можно было в неё запрыгивать. Ответственная роль отводилась водителю, который должен был вовремя поворачивать руль, чтобы после спуска машина плавно шла на подъём. Иначе, ввиду отсутствия тормозов, наша затея могла привести, мягко говоря, к нежелательным последствиям.

Весёлое катание с перерывами на ныряние в бассейн продолжалось весь день. На вопросы соседей, знает ли хозяин виллиса, что мы творим, Алик только пожимал плечами. С наступлением сумерек мы решили поставить машину на место и накрыть брезентом. Но тут кого-то из ребят прямо-таки осенило:

– А что если загнать её за ворота и…

– Вот здорово! – дружно оценили мы идею.

За воротами начинался крутой подъём, а за ним шла ровная дорога. Мы открыли ворота и, толкая пустую машину, вывели её задом через крутой подъём на ровную поверхность. После чего, чуть подтолкнув вперёд, запрыгнули в неё и уже на хорошей скорости покатились во двор. Таким манером мы раза три скатывались вниз, при этом вовремя поворачивали руль, чтобы машина постепенно сбавляла скорость и в итоге останавливалась. С каждым разом желающих прокатиться становилось больше. На четвёртый раз нас уже было человек десять. С такой нагрузкой машина покатилась ещё быстрее. А когда надо было повернуть налево, в тесноте произошла сутолока, и двое ребят, не удержавшись, навалились на водителя, в результате чего руль повернулся вправо. Раздались вопли:

– Куда?!.. Держи руль!.. Влево!..

Но было уже поздно. Виллис на хорошей скорости снёс небольшой деревянный забор и влетел в ствол высокого дерева.

– Уф!.. Ах!.. Ох!..

Несколько человек вывалилось из машины. Почти все получили травмы и ушибы. Больше всех пострадал водитель – расшиб себе лоб.

Что касается виллиса, то он теперь уже годился только на металлолом: согнутый бампер ушёл куда-то вниз, искорёженный капот оторвался, радиатор сложился, двигатель скособочился и шатался, кусок разорванной шины переднего колеса болтался.

После того как мы слегка очухались и с ужасом стали взирать на то, что натворили, кто-то из ребят хихикнул, словно в рот попала смешинка. Она стала быстро скакать от одного к другому, и на нас напал неудержимый хохот. Потирая ушибы, мы смеялись долго и заразительно, до колик в животе. Но уже скоро наступило жестокое отрезвление, и мы с тревогой стали осознавать произошедшее. Алик заплакал. Кто-то трусливо засеменил к своему подъезду. Слава богу, было темно, и только один взрослый оказался свидетелем катастрофы – пожилой мужчина с первого этажа.

– Вот к чему приводят ваши необузданные выходки! Отвечать будут родители! – вынес он суровый приговор, грозя нам пальцем.

Машину мы еле оттащили от дерева и с трудом подогнали на исходное место – колёса руля уже не слушались. Затем стали восстанавливать забор. Едва успели накрыть искорёженный виллис брезентом, как Алика позвали домой. Мы в испуге стали его уговаривать:

– Ты сегодня никому не говори. Слышишь? Завтра отец приедет, тогда и скажешь. Понял?

– Понял, – хныкал он, утирая слёзы.

Наш расчёт был на то, что когда отец Алика завтра обо всём узнает, наши родители, вероятнее всего, будут на работе. Это, конечно, не смягчит суровое наказание, но хотя бы отсрочит.

На следующее утро мы стояли возле изуродованной машины, покаянно опустив головы, а отец Алика поносил нас на чём свет стоит:

– Сукины дети!.. Вы что натворили?! Варвары! Уроды! – распалялся он. – Что мне теперь с ней делать? Я вас спрашиваю!

– Но ведь она ржавая до дыр… – тихо пробубнили мы.

– Мозги у вас ржавые! Идиоты!.. Кто мне заплатит за ущерб?

Тут Алик, у которого левое ухо было заметно краснее правого, неосторожно обронил:

– Ты же говорил, машина тебе даром досталась…

Мы переглянулись и хмыкнули.

– Охламон! – взбесился отец и дал сыну подзатыльник. Затем обратился к нам: – Я буду говорить не с вами, балбесами, а с вашими родителями.

Разбитый виллис стоял под брезентом недели две. Потом его автогеном разрезали на части и куда-то на грузовике увезли. Отец Алика, к счастью, так и не обратился к нашим родителям, но о том, что мы отчебучили, все в доме знали уже на второй день.

Иногда летним вечером приезжал на машине киномеханик с аппаратурой и крутил во дворе кино. Это событие происходило редко, внося оживление в привычную атмосферу дома. Жильцы высыпали во двор со своими стульями, устраивались рядами перед экраном и под шум трескучего проектора смотрели кино. А когда во время просмотра в ближайшем окне вдруг загорался свет, раздавались возмущённые голоса: «Просили же не включать!» В такие минуты что-то трогательно домашнее объединяло соседей, словно собралась на праздник большая семья из нескольких поколений.

Закрытый с четырёх сторон двор будто изолировался от остального мира. Здесь текла своя захватывающая детская жизнь. Она, как мне тогда представлялось, резко отличалась от той, что происходила за пределами двора, которая казалось чужой, неинтересной и даже малоприятной. В доме жила разношёрстная детвора со старшими братьями, сёстрами, родителями, бабушками и дедушками. В пятидесятых годах редкая семья имела возможность жить в отдельной квартире. Это считалось роскошью. Подавляющее большинство семей ютилось в коммуналках. Многодетные семьи могли занимать две комнаты в коммунальной квартире, но чаще даже они жили в одной. Наша семья, состоящая до рождения моей младшей сестры из пяти человек (родители, бабушка, старшая сестра и я), жила в двадцатичетырёхметровой комнате несколько лет. Положение изменилось, когда отцу за определённые заслуги по работе дополнительно выделили однокомнатную квартиру, которую пришлось обменять на соседнюю двадцатиметровую комнату. А до тех пор её занимала семья из четырёх человек: супруги с двумя дочерьми примерно нашего с сестрой возраста. Но мы, дети, в комнатах не любили находиться. Благо общий балкон со стороны двора был достаточно просторный. И всё же днём большую часть времени мы проводили во дворе. А где ж нам оставалось быть, когда в доме тесно, а во дворе так интересно? Сама атмосфера двора притягивала. А сколько детей! Ведь даже в цокольных этажах жили семьи. В те годы семьи с тремя детьми не считались многодетными и не являлись редкостью, наоборот, они преобладали. В нашем доме жила лишь одна семья, которую мы называли многодетной, потому что в этой семье было восемь детей. Самый младший среди них, помнится, уступал по возрасту своему племяннику.

Детей нельзя было удержать дома. До позднего вечера слышались голоса родителей, зовущих своих отпрысков:

– Ну, сколько можно?! Скоро десять!

А нам всё было мало. Под вечер атмосфера двора приобретала особый шарм – начинались игры с участием девочек. Днём мы с ними не водились. Они играли в свои классики, скакалки, камушки и прочие, как мы называли, девичьи игры, в которых мальчишки, как правило, не участвовали. У нас были свои интересы. Например, нам было очень любопытно, что произойдёт с бутылкой, если затолкать в неё кусочки карбида, залить водой и закрыть пробкой. Она взорвётся или только пробка выстрелит? Или игра в ножик на испытание, пройти которое не каждому было по зубам. Сама незамысловатая игра включала десять ступеней бросания ножа с нарастающей сложностью. А испытание заключалось в том, что проигравший должен был проползти в темноте без фонаря через узкий подземный ход к глухо закрытому помещению газоубежища, расположенному в подвале нашего дома, и чем-то металлическим сильно ударить по его тяжёлой железной двери. Можете представить, какой при этом раздавался жуткий звон под землёй, если снаружи был хорошо слышен отдающийся эхом страшный гул! Подземный ход представлял собой узкий бетонированный тоннель, служащий для газоубежища запасным выходом. Длина хода составляла примерно

15 метров. Он завершался во дворе небольшим бетонным домиком, похожим на конуру большой собаки, с гладкой покатой крышей. По тоннелю можно было двигаться только ползком, причём развернуться в столь тесном пространстве почти не представлялось возможным. Но мы ухитрялись это делать, туго свернувшись калачиком. Первый раз проползти в кромешной тьме до железной двери и суметь развернуться в тоннеле – значило пройти боевое крещение. Процедура служила у нас своего рода проверкой на вшивость.

Однако в ножик мы чаще играли на щелбаны. Проигравшему щелбаны наносились зверские. Ребята наловчились это делать с такой силой, что у того, кто подставлял голову, летели искры из глаз.

Была ещё одна знаменитая игра – в ремни. На асфальте чертился большой круг, в котором по радиусу клали кожаные ремни от штанов. Играли две команды от трёх до пяти человек в каждой. Столько же клали ремней. Согласно жребию одна команда оставалась внутри круга без права покинуть его, а вторая – вне круга без права вхождения в него. Первая охраняла ремни от второй, которая пыталась завладеть ими. Перед игроками внутри круга стояла сложная задача: одной ногой, не покидая его пределов, ухитриться другой достать ногу противника, когда тот пытается вытянуть ремень, или схватить его и затащить внутрь круга. Если это кому-то удавалось, команды менялись местами. Если же противнику везло больше и у него получалось завладеть ремнём, он начинал им выбивать другие ремни и хлестать по ногам тех, кто находился внутри круга и пытался этого не допустить. Правила позволяли бить только по ногам и не разрешали игрокам внутри круга трогать ремни или наступать на них. Нередко они оказывались в тяжелом положении, особенно если противнику удавалось выбить все ремни. Тогда начиналось избиение их ремнями, пока не удавалось схватить кого-то из стана противника и затащить внутрь круга. Домой после этого мы являлись с синяками на ногах, и не всегда получалось скрыть их от матерей. Они категорически запрещали нам играть в эту «дурацкую и жестокую» игру. Но отказаться от неё означало потерять у ребят уважение к себе, что для настоящего пацана было хуже смерти.

И всё же самое большое место в нашей дворовой жизни занимал футбол, несмотря на часто устраиваемые жильцами скандалы из-за разбитых стёкол. Мы не уставали играть в футбол и нырять в бассейн, чередуя эти занятия целый день.

Я в детстве вообще не знал, что такое усталость. У меня на этот счёт сложилось твёрдое убеждение, что люди устают только на работе. Хотя до конца постичь, почему это происходит, я не мог. Мне казалось, что взрослые, говоря об усталости, подчёркивают свою значимость, и я даже верил, что человек работает много, потому что он в своей области незаменим.

В пору созревания фруктов у нас появлялось ещё одно любимое занятие – несанкционированный сбор плодов (преимущественно ещё зелёных) в близлежащих фруктовых садах. Я уже упоминал о том, что летом мы выбегали во двор в трусах и майках. Разумеется, можно было ходить в одних трусах, без майки, и это в жару даже комфортнее, тем более что во дворе майка сразу снималась и до поры вешалась на ветку дерева, либо бросалась в кусты. Но она не была лишней. Майка, заправленная в трусы, превращалась в ёмкий карман, куда можно было спрятать массу вещей. В частности, рогатку, перочинный нож, велосипедный ключ, небольшую трубку, из которой можно было стрелять шариками хлебного мякиша, наконец, что-то съедобное, да мало ли что. А когда мы осуществляли набеги на соседние сады, майка приобретала первостепенное значение. Действительно, куда ж ещё прятать ворованные из чужого сада плоды, если не за пазуху. Летом набеги на сады производились нами довольно часто, но требовали предельной осторожности – у каждого сторожа имелась увесистая палка. Сторожа хоть и были, как правило, люди пожилые, им, естественно, не угнаться за девятилетним мальчишкой, но палками своими они владели виртуозно. Иной раз незадачливому воришке приходилось долго сидеть на дереве и выслушивать ругань сторожа, который, размахивая палкой, пытался достать его, а то и грозился привести за руку домой и оштрафовать родителей. Последняя угроза производила должное воздействие и порой даже доводила мальчугана до слёз. Но стоило сторожу чуть отвлечься (для этого у нас были заранее отработанные приёмы), как воришка спрыгивал с дерева и был таков. Помню случай, как однажды сторожу удалось-таки поймать одного из налётчиков, прихватившего солидный куш.

Произошло это в парке, расположенном напротив нашего дома. Он был огорожен решётчатым деревянным забором, а внутрь пропускали только по билетам, которые продавались в кассе у центрального входа. В парке имелась летняя эстрада с деревянным амфитеатром, были также рестораны, кафе и танцплощадка, где по вечерам играл оркестр. Словом, это было место культурного отдыха горожан. Мы с друзьями тоже иногда проникали туда, но, разумеется, не по билетам и отнюдь не для праздных развлечений. Мы лезли через забор исключительно за абрикосами, алычой и миндалём. Они росли здесь задолго до того, как на этой территории был создан парк. Домик сторожа находился недалеко от атакуемых нами фруктовых деревьев и хорошо был виден сквозь решетчатый забор тому из нас, кто стоял на стрёме. Так что в минуту опасности нас всегда вовремя выручал тревожный клич «Атанда!»

Но однажды клич этот прозвучал, к сожалению, с опозданием. Услышав его, один из налётчиков едва успел спуститься с дерева, придерживая одной рукой раздутую майку с абрикосами, как вдруг перед ним неожиданно вырос тихо подкравшийся сторож и схватил его за руку. Остальным участникам набега, включая меня, удалось перемахнуть через забор и скрыться. Но скоро, оказавшись в безопасности, мы, в тревоге за судьбу нашего товарища, вновь тихо подкрались к забору и, припав к щелям, стали наблюдать за происходящим. Сторож крепко держал пацана за руку и, размахивая палкой, угрожал:

– Сейчас как огрею тебя по заднице! Будешь знать, сукин сын, как лезть сюда. Где твой дом? Ну-ка, быстро расскажи, где ты живёшь, ну! – сурово покрикивал он.

Мальчик жалостно съёжился, пугливо следя за движениями палки. Скоро под грозными окриками сторожа он стал тихо плакать, а на требование назвать свой адрес уже откровенно зарыдал и сквозь рыдания повторял, что больше никогда в парк не полезет. Сторож опустил палку, подвел бедолагу к сколоченному из грубых досок небольшому столу, установленному между деревьями, и строго потребовал:

– Ну-ка, вываливай всё, что украл.

Мальчик высыпал из майки зелёные абрикосы и сразу перестал плакать в надежде, что, оставив награбленное добро, получит свободу. Но не тут-то было.

– Вон сколько нарвал! – возмущался сторож. – Они же зелёные, ещё до половины своего роста не дошли! Не жалко? Я тебя спрашиваю, стервец ты этакий, – продолжал он, тыча пальцем в голову мальчика, – не жалко?

Бедняга снова начал всхлипывать и говорить, что больше не будет.

– Если б они хотя бы спелые были, – продолжал сторож. – Как эту зелень можно есть? Что молчишь? Я тебя спрашиваю! Вот ты мне сейчас покажешь, как это едят. Ешь!

Мальчик поднял на него глаза:

– Есть?

– Да, ешь, а я на тебя полюбуюсь. Давай!

Воришка принялся грызть абрикосы, опасливо поглядывая на сторожа, который с удивлением наблюдал, как тот один за другим поглощает кислые плоды. Съев уже штук десять (примерно треть того, что лежало на столе), мальчик виновато опустил голову и тихо прошептал:

– Больше не могу.

– Вот как? Воровать, значит, можешь, а есть уже не можешь? Зачем столько набрал?

Мальчик молчал.

– Отвечай!

– На весь день… на завтра…

– Запасливый, стало быть. Нет, разбойник, сейчас всё при мне съешь, ни одного не оставишь. Будешь меня вспоминать, когда тебя понос прихватит. Ешь!

Мальчикснова заплакал, взял со стола ещё один абрикос и стал медленно грызть, всё громче и громче всхлипывая.

– Перестань реветь! – строго сказал сторож, – слышишь? Хватит, говорю, хватит!.. Ладно, запомни сам и предупреди своих дружков, тех, что сейчас прячутся за забором: если кто ещё раз сунется сюда, сильно огрею палкой, возьму за ухо и отведу к родителям. Пусть ответят за воровство. Понял?.. Я тебя спрашиваю, понял?

– Понял, – промямлил мальчик.

– А теперь иди!.. Нет, постой, – и сторож указал на стол, – забирай своё добро.

Мальчик угрюмо собрал оставшиеся абрикосы обратно за пазуху и зашагал в сторону забора.

– Ты куда пошёл? – остановил его сторож, – есть же выход, иди по тропинке.

Впервые один из нас вышел из этого парка не по проторенной дорожке, перемахивая через забор (для чего приходилось сначала взбираться на дерево, чтобы дотянуться до верхушки забора), а через арку центрального входа.

Конечно, подобного рода занятия не терпели участия девчонок. Но по вечерам нас к ним тянуло. И тогда начинались общие игры: волейбол, город за город, ловитки и другие. Но больше всего нам нравилась игра в прятки после наступления сумерек. В тёмное время суток игра эта обретала особую привлекательность. Можно было в каком-нибудь укромном месте оказаться с девочкой совсем близко или даже тесно прижаться к ней в темноте, якобы для того чтобы остаться незамеченным для водящего. Прятки привлекали ещё и тем, что являлись игрой демократичной, в том смысле, что с нами могли играть не только сверстники, но юноши и девочки старшего возраста. Однажды мне посчастливилось во время игры оказаться рядом с девочкой старше меня лет на пять, к которой я испытывал симпатию. Я попытался спрятаться за широкую дверь тёмного подъезда, когда она там уже находилась. Она сразу схватила меня за руку, притянула к себе и приложила пальчик к губам, мол, тихо, не шевелись. Я, разумеется, не шелохнулся и стоял, полный радости от того, что оказался с ней рядом. Мы пробыли в темноте довольно долго. Водящий уже успел всех обнаружить, кроме нас. Девочка держала меня за руку и тихо хихикала, радуясь тому, что он никак не может нас найти. Когда же он приблизился к двери, за которой мы прятались, она вдруг силой потянула меня вплотную к себе и замерла. Я прижался к ней, обнял её и чуть не задохнулся от счастья. В течение нескольких секунд я вкушал её запах и ощущал тепло её тела. В эти секунды у меня возникло страстное желание, чтоб это блаженство длилось вечно. К сожалению, водящий нас заметил, громко об этом всех оповестил, и счастье оборвалось. Девочка рассмеялась, быстро выскочила из-за двери и побежала за ним к ребятам. А я ещё некоторое время оставался стоять, медленно освобождаясь от обуявшего меня волнения.

Обычно игра в прятки становилась последней – после неё мы начинали расходиться по домам. Иногда допоздна оставались во дворе парни и девушки старшего возраста. Тёплый вечер не отпускал. В наступивших сумерках их тянуло пообщаться. Легкий ветерок, неизменно поднимающийся летними вечерами в городе, нежно ласкал свежестью после дневной жары. Его мягкие порывы распространяли пьянящие запахи цветов, и в этом щемящем душу воздухе под музыку шелестящей листвы неминуемо возникал контакт юных душ. Рождалась приятная атмосфера общения, которая неизбежно подталкивала к откровениям, пусть наивным и, возможно, опрометчивым, но бесконечно притягательным в нежном возрасте.

Однажды, когда почти все уже разошлись по домам, мы с приятелем решили задержаться во дворе, чтобы полакомиться персиками. Во дворе росли два небольших персиковых дерева, плоды которых никогда не доходили до зрелого состояния. Мы их съедали зелёными, преимущественно под покровом темноты, чтобы взрослые не видели. Угощали девочек. Каждому предоставлялась возможность таким способом выразить кому-то свою симпатию. Днём мы на такие действия не решались, поскольку могли нарваться на бдительных и ворчливых жильцов дома.

В тот вечер кроме нас во дворе оставалось ещё трое ребят примерно одинакового возраста, около четырнадцати лет. Они сидели на ящиках в тёмном углу двора, тайком курили и что-то тихо обсуждали. Мы находились поодаль и с нетерпением ждали, когда они уйдут домой. Нам хотелось провести операцию без свидетелей. Ребята были намного старше нас и могли просто не позволить срывать персики, так как мы этим сильно злоупотребляли, а плодов на деревьях оставалось уже мало. Но они, похоже, не собирались расходиться, продолжали своё обсуждение и поначалу не обращали на нас внимания. И вдруг все трое, как по команде, затихли и уставились на пожарную лестницу, ведущую на крышу дома. Затем один из них подошёл к нам:

– Вы что тут расселись? – начал он грубо, – вам давно пора домой. Ну-ка марш по домам!

Мы встали и нехотя поплелись в сторону нашего подъезда.

– Давай спрячемся и подождём, – шепнул мне приятель, – они всё равно скоро уйдут.

Мы незаметно прошмыгнули за небольшой бетонный домик запасного выхода газоубежища и, сидя на корточках, стали наблюдать за ребятами. Они встали, огляделись и быстро подошли к пожарной лестнице. Озираясь по сторонам и убедившись, что их никто не видит, ребята начали поочерёдно, подпрыгивая, хвататься за лестницу, подтягиваться и, взобравшись на неё, подниматься вверх. Дойдя до третьего этажа, они остановились и стали тянуться к одному из окон. Сюда выходили окна ванных комнат, расположенные по обе стороны от пожарной лестницы. Окно, в которое смотрели мальчики, относилось к квартире, где жили две сестры, привлекательные девушки-студентки с небольшой разницей в возрасте. Вероятно, одна из сестёр в это время находилась в ванной и, скорее всего, мылась. Такой вывод напрашивался, судя по тому, с каким вожделением и с какой жадностью ребята уставились в окно. Бедняжка не догадывалась о присутствии наблюдателей, а нам снизу было хорошо их видно в свете, падающем из ванной комнаты. Скоро один из них расстегнул ширинку и стал дёргаться. Он, похоже, не просто созерцал, но ещё кое-чем интенсивно занимался. И вдруг тот, который стоял ниже на лестнице, резко произнёс:

– Ты меня облил, идиот!

Трудно сказать, услышала эту реплику девушка из ванной комнаты или неожиданно заметила за окном наблюдателей, но оттуда вдруг раздался её пронзительный крик. Созерцатели среагировали мгновенно. Они на удивление быстро спустились, спрыгнули с лестницы и, нырнув в темноту, скрылись. Когда ребята исчезли, мы с приятелем встали, намереваясь быстро уйти от греха подальше. Но вдруг из подъезда выскочил отец девушек с фонарем в руке.

– Где вы прячетесь, сучьи отродья?! – заорал он.

Мы в испуге снова затаились за домиком и замерли. Мужчина стал рыскать по тёмному двору, освещая перед собой фонарём, и всё повторял:

– Ах, вы подонки! Ах, вы сукины дети!

Когда он оказался в дальнем углу двора, приятель шепнул мне:

– Давай спрячемся за кусты. Он нас там не найдёт.

Не успел я сказать, что лучше сидеть и не дёргаться, как он переметнулся через кусты, растущие в полутора метрах от бетонного домика, и залёг. Блуждающий по двору мужчина, видимо, уловил произведённый шорох и направился в нашу сторону. Если бы я последовал за моим приятелем, непременно произвёл бы такой же шум и наверняка усугубил бы наше положение.

Когда мужчина стал приближаться к бетонному домику, я в испуге съёжился и, затаив дыхание, пытался определить, с какой стороны он подойдёт ко мне. Шаги приближались и стали раздаваться слева. Я ещё чуть помедлил, чтобы он вплотную приблизился к домику и, улучив момент, тихо, по-кошачьи завернул за его угол и замер. Сердце у меня сильно колотилось, а душа, что называется, ушла в пятки. Мужчина посветил фонарём то место, где я минуту назад находился, затем бросил луч на густо растущие кусты, за которыми лежал ниц мой приятель. Не обнаружив его за плотной листвой, он пошёл дальше по двору, освещая фонарём закоулки. Через некоторое время после безрезультатных поисков он, наконец, зашагал в сторону своего подъезда, повторяя ругательства в адрес неведомых созерцателей. Мы с приятелем ещё несколько минут оставались неподвижными, прислушиваясь в тишине к его шагам. И только убедившись, что мужчина поднимается по ступеням подъезда, мы вышли из укрытия, без единого слова тихо проскользнули вдоль тёмной стены двора к нашему подъезду и стремглав пустились по лестнице домой.

Самым странным в этой истории могло показаться наше поведение: мы с приятелем вели себя так, словно были в чём-то виноваты. Мы действительно испытали сильный страх. Но чего боялись? Конечно, отец девушек мог заподозрить нас в непристойном подглядывании, но, откровенно говоря, такое нам даже в голову не могло прийти. И дело не в том, что мы не смогли бы дотянуться до пожарной лестницы, даже подпрыгивая, разве что одному встать на плечи другого. А в том, что хотя в девять лет мы, естественно, проявляли интерес к противоположному полу и даже влюблялись, но это происходило по-детски наивно и чисто, если угодно, возвышенно. В этом возрасте нет ещё того жгучего сексуального интереса к женскому телу, которое могло толкнуть нас на подобный поступок. В конце концов, если бы отец девушек нас обнаружил и пришлось бы держать ответ, мы могли бы откровенно объяснить, в каком положении оказались и что видели. Но именно этого мы опасались – выступить в роли свидетелей. Выдавать своих ребят – дело последнее. У нас во дворе такое не прощалось. Поэтому пришлось бы врать, изворачиваться и выдумывать, мол, кого-то видели, неизвестно кого, который спрыгнул с пожарной лестницы и убежал. Толком его в темноте не разглядели, но можем точно сказать, что он не из нашего дома. Этому, конечно, никто бы не поверил, и начались бы жуткие, изматывающие душу допросы взрослых с обещаниями строго наказать за враньё. А поскольку мы даже под пыткой не рассказали бы правду, всю оставшуюся жизнь нас считали бы лгунами.

Поздно вечером, уже лёжа в постели в тёмной комнате, я ещё чувствовал внутреннее напряжение от пережитого и думал о завтрашнем дне. Что если отец девушек затеет расследование? Начнёт допытываться у ребят, кто-де ушёл вчера вечером домой, а кто оставался во дворе допоздна. Интересно, как тогда эти трое поведут себя? Любопытно будет наблюдать за ними. Смогут ли они не выдать себя? А как они поступят, если пронесёт и расследование не даст результата или вовсе не состоится? Будут ли ребята скабрёзно делиться своими впечатлениями с другими? Скорее всего, не станут, это рискованно, ведь слух может дойти до отца девушек, и тогда им несдобровать. И всё-таки здорово, что нам с приятелем удалось остаться незамеченными, думал я. Мысли роем кружились у меня в голове, не давая заснуть. Но скоро они стали медленно куда-то удаляться и постепенно тонуть в доносившихся снаружи звуках вальса.

В соседнем парке играл духовой оркестр. По вечерам он звучал на танцплощадке, расположенной напротив наших окон. Через открытые окна в комнату вливалась до боли знакомая музыка. Я помнил почти все мелодии, исполняемые оркестром, мог насвистывать их безошибочно, хотя понятия не имел об авторах произведений. И когда сегодня вдруг звучит вальс Шостаковича или полонез Огинского, ассоциации уносят меня в далёкое детство, в то волшебное время, когда я засыпал в тёмной комнате с открытыми окнами, в которые лились эти мелодии. Меня тогда от этих дивных звуков охватывало сладостное волнение. Они словно обволакивали меня, и уже в полусонном состоянии мне вдруг начинало казаться, что только я один чувствую их прелесть. А те взрослые, которые сейчас танцуют на площадке, ничего в них не смыслят. Они – эти важные мужчины в белых рубашках и женщины в надутых юбках «солнце клёш», надетых поверх нижних юбок (для поддержания формы, как объясняла моя взрослая двоюродная сестра) – слишком заняты друг другом, чтобы слушать музыку. И порой мой детский эгоцентризм усугублялся до той крайности, когда мне казалось, что там, на площадке, кружатся не живые люди, а манекены, которые только притворяются живыми. Что оркестр, состоящий из таких же манекенов, только имитирует игру, а музыка льётся откуда-то сверху, разливается в пространстве и наполняет комнату исключительно для меня. И никто, кроме меня, её не слышит, потому что реально существую только я один. А всё, что меня окружает и вокруг меня происходит, – всего лишь иллюзия, плод моего воображения. Постепенно моё полусонное сознание, проникнутое этими странными мыслями, отключалось, и я, наконец, засыпал под звуки вальса, не подозревая, что подобные фантазии приходят в голову не только мне и чаще всего они посещают незрелые умы в юном возрасте.

Ноябрь 2015 года

Дукас

Весной завершилось строительство офицерской гостиницы, и все молодые офицеры, обитатели временного общежития, оборудованного для них в одном из корпусов воинской части, переселились в свежевыкрашенные номера. Это знаменательное по местным меркам событие состоялось в апреле 1975 года в небольшом городке с населением около четырнадцати тысяч жителей, что было сопоставимо с численностью личного состава дислоцированной здесь дивизии. Новое здание гостиницы заметно выделялось среди старых городских построек, но, видимо в целях экономии, строилось по устаревшему проекту, не предусматривающему в номерах туалетов. Они, как и в общежитии, оказались в конце коридора. Однако было и существенное отличие, которое особенно радовало новосёлов, – на каждом этаже гостиницы имелись душевые кабины и даже стиральная машина. Подумать только – душевые кабины! Принимать душ в любое удобное время! Не ходить в эту старую, убогую, дурно пахнущую городскую баню. Настоящий прорыв в цивилизацию!

В гостинице иногда останавливались командированные военные, но в основном она предназначалась для проживания холостых офицеров дивизии. Неудивительно, что среди постоянных её жильцов преобладали молодые лейтенанты, не так давно окончившие военные училища, либо так называемые офицеры-двухгодичники, призванные на два года в армию после окончания вузов. Я принадлежал к числу последних.

Долгожданное переселение в новое жильё происходило в чудесное время года, когда буйно цвела черемуха и тусклый городок, утопая в зелени, преображался. По вечерам ласково дул тёплый ветерок, воздух наполнялся благоуханием, а лёгкий шум шелестящей листвы таинственно нашёптывал сквозь насыщенный ароматами воздух о чём-то сладостном и манящем. И от этого шёпота и дурманящего воздуха у молодых лейтенантов учащался сердечный ритм. Весна искушала соблазнами и будоражила горячую кровь. Ещё бы – ведь вокруг появлялось столько коротких юбок! А к лету их количество в городе заметно возрастало. Некоторые девушки учились в крупных городах и возвращались домой на каникулы. Другие просто приезжали в гости к родственникам. Иной раз молодому лейтенанту хотелось привести девушку в гостиничный номер, но это, как скоро выяснилось, оказалось делом мудрёным. Жизнь провинциального городка диктовала свои правила существования. С одной стороны, здешние барышни стремились сойтись с каким-нибудь офицером – выйти замуж за военного считалось большой удачей. С другой стороны, им приходилось вести себя осмотрительно, чтобы не давать пищу злым языкам, – молва не щадила представительниц прекрасного пола, посетивших офицерскую гостиницу. Среди местных девушек это считалось позором. И отнюдь не потому, что они были слишком целомудренны. Многие из них предпочитали номеру гостиницы загородные кусты. Провинциальный менталитет доминировал над здравым смыслом. Примечательно, что в первые дни после сдачи гостиницы были случаи, когда некоторые не в меру отчаянные девицы по вечерам проникали в номера через окна первого этажа, взобравшись на плечи своих ухажеров. И это лишь ради того, чтобы избежать любопытных глаз и особенно встречи с дежурной, которая завтра непременно поделится со знакомыми своими наблюдениями. Однажды проникновение таким способом нескольких девиц в гостиницу не прошло незамеченным, дежурная стала стучаться в двери и устроила скандал. Девушкам пришлось тем же путём спешно ретироваться. Но слух о происшествии стал быстро распространяться и обрастать красками. Снежный ком покатился, сплетни начали приобретать яркие оттенки. Уже рассказывали, как дежурная врывалась в номера и заставала обнаженных девиц в сладострастных позах, а тем приходилось, прикрывшись простынями, хватать впопыхах одежду и с визгом выпрыгивать из окон. И пошли после этого про гостиницу слухи о том, что, мол, молодые лейтенанты заманивают туда девушек и устраивают в номерах оргии. Тема особенно привлекала молоденьких девчонок, которые при упоминании об офицерской гостинице начинали переглядываться и хихикать. А после нашумевшего случая за ней устойчиво закрепилась репутация о месте, где ставят клеймо молоденьким девушкам. Так что пройтись барышне в сопровождении молодого лейтенанта мимо дежурной считалось верхом неприличия.

Номера офицерской гостиницы, за исключением двух «генеральских», были стандартные: с двумя кроватями, умывальником, двустворчатым шкафом и довольно вместительной антресолью. Однополчан селили вместе или в соседние комнаты, чтобы в случае объявления учебной тревоги посыльным не пришлось искать их по этажам. По этой причине меня поселили в номер с лейтенантом Станиславом Дукасом, врачом и тоже двухгодичником. Он исполнял обязанности начальника медпункта нашего батальона.

Моему соседству Слава искренне обрадовался. Человек он был своенравный и на редкость остроумный. Лёгкость в общении и исключительная коммуникабельность в нём сочетались с иронией к людям и умением держать их на расстоянии. Я чувствовал его доброжелательное ко мне отношение и сам испытывал к нему симпатию, однако к нашему соседству в одном номере отнёсся с некоторой настороженностью.

Дело в том, что Дукас, к сожалению, спивался. День у него начинался с утреннего похмелья, а к вечеру Слава обычно бывал пьян. На службу он являлся позже всех офицеров и, разумеется, уже навеселе. Острослов с прекрасным чувством юмора, он всюду возбуждал к себе интерес, разгонял скуку и привносил оживление. Там, где Слава появлялся, вскоре раздавался дружный смех. Он обладал способностью обнаруживать в предметах, явлениях, людях некие грани, которых не замечали другие. Его саркастические реплики часто кусались, и некоторые офицеры не без основания побаивались острого языка Дукаса. Его анекдоты и комментарии неизменно сопровождались смехом слушателей, между тем как те же фразы в устах другого человека такой реакции не вызывали. Юмор – явление загадочное.

Был у нас в батальоне секретарём комсомольской организации прапорщик Кравцов. Шуток он не понимал. Не реагировал даже на самые, казалось бы очевидные. Видимо, ген, отвечающий за юмор, у бедняги отсутствовал. Когда он узнал, что я не состою в комсомоле, впал в отчаяние, не мог поверить.

– Как? Не может быть! Вы же учились в вузе! Вы офицер Советской Армии! Может, потеряли комсомольский билет? Так мы новый выпишем, – говорил он мне.

Кравцов несколько дней ходил за мной по пятам, просил написать заявление о вступлении в комсомол. Наконец я придумал, как остановить его преследование, сообщил, что собираюсь вступить в партию.

– Но это невозможно! Вы даже не комсомолец.

– Возможно, – сказал я и, понизив голос, доверительно сообщил: – мои дела уже рассматриваются в штабе дивизии.

– Вы не шутите?

– Разве такими вещами шутят? – произнёс я укоризненно.

Он понимающе кивнул.

По территории части Кравцов передвигался стремительной походкой, обычно с какими-то бумагами, озабоченным лицом и острым ощущением всей тяжести возложенной на него миссии. Однажды его за руку остановил Дукас и спросил:

– Напомни, какой рукой честь отдают?

– Правой… – ответил тот машинально.

– А левая на что?

Кравцов на несколько секунд задумался, потом догадался:

– Ты шутишь?

– А ты не так уж безнадежен, – сказал Слава.

– В каком смысле?

– В медицинском.

– Не понял?

– Заходи на обследование.

Кравцов ушел озадаченный.

Авторитетов Дукас не признавал, субординации не соблюдал, начальству дерзил. Словом, позволял себе неслыханные для младшего офицера вольности. Можно сказать, привилегией врача-двухгодичника, пренебрегающего военной карьерой, пользовался в полной мере. За это ему так и не присвоили звание старшего лейтенанта. Он, разумеется, не переживал. В зависимости от ситуации и количества выпитого Слава мог быть миролюбиво добродушным или пугающе агрессивным. Впрочем, пьянство Дукаса особого неприятия у начальства не вызывало. Комбата больше раздражало его наплевательское отношение к дисциплине. Вообще в армии к пьянству относились снисходительно. А что оставалось делать? Как с ним бороться, если явление, можно сказать, неискоренимо?

Рядом с нашим батальоном располагался танковый полк, которым командовал свирепый подполковник, этакий мордоворот с крутым нравом. Одно его появление вызывало дрожь у подчиненных. Однажды, обходя утром построенный на плацу полк, он обнаружил отсутствие командира одного из батальонов.

– Почему не вижу командира? – гаркнул подполковник.

Вышел вперёд заместитель комбата и дрожащим голосом начал:

– Товарищ подполковник, вчера… – и тут он, понизив голос, осторожно продолжил, – отмечали, по случаю новоселья… с утра страдает, не в состоянии…

Свирепое лицо подполковника приняло сочувственно-проникновенное выражение:

– Тяжко ему, говоришь?

– Тяжко, – подтвердил заместитель комбата, кивая.

– Ну, пусть, пусть полечится… но чтобы завтра как штык! Ясно?

– Так точно, товарищ подполковник!

Против пьянства были бессильны даже грозные женсоветы с воинствующими жёнами офицеров и прапорщиков, которые устраивали своим мужьям головомойки почище судов офицерской чести. На холостого Дукаса это, естественно, не распространялось, однако женатые офицеры страдали. Старшина нашей роты прапорщик Коркушко называл женсовет по-японски – суки сами. Он умел находить разным названиям остроумные эквиваленты из матерных слов. Однажды Дукас спросил его:

– Твоя жена – член женсовета?

– Она исправно ходит на все собрания суки сами, – ответил Коркушко, – ни одного не пропустит. Знаешь почему? Не потому что я пью, а потому что ждёт, что приду вечером злой и изнасилую её за это.

– Да ты орёл, Мокрушко!

Славе нравилось коверкать фамилию старшины. Коркушко не обижался, он вообще ни на что не обижался. Это был человек исключительно легкий и бесконфликтный, с веселым нравом. Внешне полноватый, с откормленными щеками и игривыми глазами, он любил шутку, умел хохотать до слез и обладал редко встречающимся качеством – самоиронией. От его торопливой речи уже становилось смешно, к тому же он немножко шепелявил. Когда у Коркушки родилась вторая дочь, я его поздравил, затем самонадеянно сказал:

– Знаешь, как называют тех, кто одних девочек строгает?

Ответ последовал обескураживающий:

– Раз ты мастак, приходи вечером ко мне и попробуй. Если у тебя получится мальчик, попьём пивка за мой счёт.

В довершение сказанного – старшину звали Владимир Ильич.

На бумаге борьбу с пьянством в армии вели, разумеется, непримиримую, а на деле бархатно-мягкую, с осознанием неизлечимости болезни. Но формально какие-то меры против этого недуга должны были применяться. И вот замполит нашего батальона, мужик недалёкий, который тоже был не прочь иногда поддать, решил побеседовать с Дукасом на эту тему по-отечески. Сел с ним в курилке на лавочку и стал говорить, как после оценил его речь Слава, пошлости. В частности, вещал он о нравственном облике советского офицера, о его ответственности перед товарищами, о необходимости радеть за честь батальона и далее в том же духе. Поведение Дукаса замполит назвал безответственным и закончил торжественно:

– Порядочный офицер не должен так себя вести!

На что Слава сказал:

– А вы попробуйте.

Замполит опешил:

– Что попробовать?

– Быть порядочным.

Если бы в этот момент у замполита оказался пистолет, думаю, он пристрелил бы Дукаса. А Слава спокойно и с любопытством наблюдал, как человек впадает в бешенство.

С комбатом отношения у Дукаса сложились устойчиво антагонистические – оба друг друга возненавидели.

– Этот психопат хочет меня заставить вовремя приходить на службу, – возмущался Слава, – мозгов не хватает понять, что я не служака, что приличному человеку прежде надо опохмелиться.

Пару раз комбат сажал его на гауптвахту, затем перестал.

– Во подлец! – говорил он про Дукаса, – умудряется гауптвахту превратить в санаторий. Ему женщины туда посылки шлют!

Однажды подняли нас по тревоге в шесть утра и повезли на стрельбище. Офицерам выставляли оценки по стрельбе, и в соответствии с полученными результатами выводились показатели в целом по батальону. Славе пришлось ехать не похмелившись. Можете представить, какая это была для него пытка. В машине он начал брюзжать:

– Подняли ни свет ни заря, везут на какие-то б… стрельбы… не наигрались в войну, засранцы…

Всю дорогу он изнывал, а когда прибыли на место, комбат велел ему оставаться в машине и не высовываться. Кому-то из офицеров было поручено стрелять вместо Дукаса.

– Испортишь дрожащими руками наши показатели, алкаш хренов! – рявкнул на него комбат.

– Боится, гад, что пристрелю его, – буркнул Слава.

Показатели нашего батальона неожиданно оказались лучшими в дивизии. По возвращении в часть комбат построил офицеров и поблагодарил всех за высокий процент попадания в цель. И вдруг послышался голос Дукаса из строя:

– А что им не попасть, коли все трезвые.

Даже комбат расхохотался.

Женщин Слава предпочитал исключительно замужних – заводил связи преимущественно с офицерскими жёнами и, как правило, заметно старше себя. Ему даже удалось привести женщину в офицерскую гостиницу. Такой трюк в среде молодых лейтенантов считался высшим пилотажем. О похождениях Дукаса ходили слухи. В частности, упоминали жену одного майора из танкового полка, а через некоторое время стали говорить о его сожительстве с женой капитана из того же полка. Слухи распространялись быстро. Женский персонал батальона называл его бабником, мужчины употребляли более точное словцо. Даже комбат однажды после окончания офицерского совещания решил в шутку завести с ним разговор на эту тему:

– Говорят, ты ходок. Поимел всех офицерских жён танкового полка, теперь к нашим жёнам подбираешься?

Дукас ответил в своей манере:

– Можете не беспокоиться, ваша жена не в моём вкусе.

Сначала мне казалось, что Слава сам распространяет о себе слухи. Он мог по пьяной лавочке рассказать любую небылицу. Убедительно и красочно. Но однажды он явился в гостиницу с разорванной губой и переливающимся лиловым фингалом под глазом.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Это животное, эта невежественная скотина сломала мне ребро!

– Кто?

– И это вместо благодарности! Представляешь? Мало того, что я добросовестно исполняю его функции…

– Чьи функции?

– Этого недоумка, который, забыв о супружеском долге, неделями колесит по полигонам, затем неожиданно является, когда я в поте лица выполняю его обязанности, в самый, можно сказать, ответственный момент и лезет на меня с кулаками. Где справедливость? Жену избил! Животное! Мне кажется, ревность присуща только убогим. Бедная женщина! Я намерен навестить её и утешить.

– Рискуешь быть окончательно изуродованным.

– Как благородный офицер я не могу поступить иначе, не могу оставить женщину в длительном томлении. Наконец, как врач я просто обязан утолить её сексуальную жажду.

– Как врач, – говорю, – ты бы лучше позаботился о своём здоровье и победил эту пагубную страсть к водке. Я тоже люблю выпить под хорошую закуску, но есть предел, после которого просто тошно.

– Ты говоришь банальности.

– Больно видеть, как ты спиваешься.

– Не будь занудой.

– Дело твое.

Был такой случай. В актовом зале дома офицеров собрался весь офицерский корпус дивизии. Отмечали, кажется, День Победы. В буфете продавали спиртное, бутерброды с ветчиной, сыром и пирожные. Вход был увешан шарами и флагами. На улице играл духовой оркестр. На сцене в три ряда сидели командиры воинских частей. Собрание должно было вот-вот начаться. Наш комбат опаздывал. Наконец, запыхавшийся, он вошел в зал и направился в президиум, чтобы занять своё место. На полпути неожиданно остановился, снял фуражку (заметив, что члены президиума сидят без головных уборов) и стал оглядываться по сторонам, кому её отдать. Рядом со мной ближе к проходу сидел лейтенант Иванчук из нашего батальона. Комбат быстро подошёл к нему и вручил фуражку:

– Держи до конца собрания, – сказал он и быстрым шагом направился к сцене.

Когда уже все расселись, и воцарилась относительная тишина, а командир дивизии уже направился с папкой к трибуне, в зал вальяжной походкой вошёл Дукас. Он улыбался, что свидетельствовало о его приподнятом настроении, вернее о том, что определенную дозу спиртного он уже принял. Слава подошёл к нам и стал смотреть, нет ли вблизи свободных мест. Заметив в руках Иванчука две фуражки, хмыкнул:

– Собираешься милостыню просить? Думаешь, двумя фуражками больше наберёшь?

– Одна не моя. Комбат просил подержать её до конца собрания, – опрометчиво выдал Иванчук.

– Которая фуражка комбата?

– Эта, – показал он и с недоумением посмотрел на Дукаса.

То, что произошло в следующий момент, было настолько неожиданно, что мы с Иванчуком опешили и на несколько секунд онемели. Слава набрал в легкие воздуха и вдруг, нагнувшись над фуражкой комбата, густо и смачно плюнул в неё. Затем он выпрямился и спокойно направился к свободному креслу, продолжая улыбаться. На лице Иванчука появился ужас. Мы оба уставились на фуражку комбата, на дне которой блестела мутноватая лужица. Иванчук повернул ко мне испуганное лицо. Он выглядел растерянным и беспомощным.

– В буфете есть салфетки, – подсказал я.

Командир дивизии уже читал свой доклад, когда Иванчук вскочил с места и побежал к выходу, держа в руке фуражку комбата. Минут через десять он вернулся и, уже несколько успокоившись, шепнул мне:

– Следа почти не осталось… Что ты смеёшься? По-твоему смешно? Убью гада!

Слава тайком носил мою одежду – брал вещи, которые я редко надевал. Как-то раз, перебирая свои вещи в шкафу, я заметил следы грязи на рукаве куртки, манжете рубашки и штанине брюк и не мог вспомнить, где и когда их испачкал. Вскоре посягательство Дукаса на мой гардероб обнаружилось. Произошло это на улице. Я увидел его в обществе молоденькой симпатичной девушки, по всем признакам приезжей. Местных девушек Слава не очень жаловал. Он стоял спиной ко мне и что-то увлеченно рассказывал. Она кивала ему очаровательной головкой и улыбалась той детской непосредственной улыбкой, которая у взрослых вызывает умиление. Естественно, девушка привлекла моё внимание, и я даже не сразу заметил, во что был одет Слава. Только подойдя к ним ближе, я узнал на нём свои вещи. Брюки оказались ему немного коротковаты (он был чуть выше меня ростом), но куртка и рубашка пришлись впору.

Я остановился в двух шагах от них в ожидании, когда Слава меня заметит. Но он был слишком увлечён собеседницей. И лишь когда она посмотрела в мою сторону, он обернулся ко мне. Увидев меня, Слава даже не смутился, произнёс нечто хамовато-старорежимное:

– Ступайте, сударь, нечего пялиться на девушку.

Мне пришлось отреагировать:

– Я ведь, сударь, могу потребовать сатисфакции.

Слава улыбнулся:

– Потребуешь, только после, а сейчас, пожалуйста, исчезни.

Ладно, думаю, черт с тобой, но шмотки мои, наглец, больше носить не будешь.

Примерно через час он явился в гостиницу. Войдя в номер, Слава, не раздеваясь, плюхнулся на кровать и с загадочной улыбкой уставился в потолок. Что-то таинственно новое появилось в блеске его глаз. Никогда раньше я не видел его в таком, я бы сказал, созерцательно блаженном состоянии. Минуты две он молчал. Не скрою, я был заинтригован и с любопытством за ним наблюдал. Наконец он начал выплёскивать свои эмоции:

– Ты не представляешь, что за прелесть эта Анечка! Ей всего девятнадцать, а она уже много знает, а главное – слушает, реагирует, понимаешь, старик, правильно реагирует! Это ж такая редкость! А какой юмор, какая улыбка, голосок! Ты не поверишь, я сегодня практически не пил, готовился к встрече.

– Давно её знаешь?

– Сегодня была наша вторая встреча, вернее третья. В этой дыре встретить такую девушку! Я о таком даже мечтать не мог. Местные девицы, сам знаешь, все какие-то странные, или зажатые и ограниченные с кучей комплексов, или наоборот – развязные дуры. Уж лучше шашни с офицерскими жёнами. Вокруг одно убожество. И вдруг – Анечка! Словно инопланетянка. Первая наша встреча была случайной, короткой. Я увидел её в переговорной на почте. Сидит незнакомка, милая такая, видно, что не местная. Не помню, с чего я начал, сказал какую-то чушь. Смотрю – отвечает. Причём без жеманства, естественно, не кокетничает, не говорит глупости, просто улыбается. Я даже протрезвел, веришь? Она из Киева, приехала к родственникам по семейным делам. Знаешь, при ней со мной происходит что-то странное, вроде выздоровления после длительной болезни. В детстве, помню, болел ангиной, тяжело болел, высокая температура держалась несколько дней, думал – умру. На пятый день проснулся после долгого сна абсолютно здоровый. Сразу захотелось пожрать и поиграть в футбол. При виде Анечки я словно выздоравливаю, как после той ангины, хочется жить, слушать её голос, смех, видеть её улыбку. При ней я обо всем забываю, появляется вдохновение, уверенность, но после… всё думаю, думаю… в сущности, что я для неё? Почему она согласилась на свидание со мной? Два раза! Не знаю, даже странно. Знаешь, мы ведь с ней никуда не заходили, сидели в парке, гуляли по этим убогим улочкам, только общались… Завтра утром она уезжает. Я хотел проводить её, но… с ней будут родственники. Я родственников не люблю… Анечка пригласила меня в Киев…

– Поедешь?

– Обязательно поеду. На следующей неделе. Даже если эта сука комбат не разрешит.

– И пить бросишь?

– Да, брошу, вот увидишь.

Помолчали. Затем Слава медленно поднялся и стал снимать с себя мои вещи и вешать в шкаф.

– Ты можешь носить их в Киеве, – сказал я.

Он хитро улыбнулся:

– А как же твоё требование сатисфакции? Передумал? Спасибо тебе, конечно, за понимание, но ты, пожалуйста, не унижай меня. Я в состоянии купить себе одежду. Просто некогда было этим заняться. Вот в Киеве и куплю. А моё старьё пора выкидывать. Мне не хотелось в нём встречаться с Анечкой.

Мы с ним в этот вечер допоздна беседовали за шахматной доской. Он в шахматы играл неплохо, но в этот раз проигрывал, был невнимателен и расслаблен, зато выглядел довольным и умиротворённым, строил радужные планы на будущее. Его благостное состояние передавалось мне, приятно было видеть Славу трезвым и счастливым.

На следующий день он вовремя вышел на службу. Не пил. Я его подбадривал:

– Так держать! Собираешься говорить с комбатом о поездке в Киев?

Слава улыбался:

– Рано ещё, пару дней подожду.

Правильно, думаю, прежде надо закрепить свой новый имидж. Через пару дней он, прежде чем говорить с комбатом, решил услышать голос Анечки. Пошёл на почту заказывать переговоры, но скоро вернулся.

– Поговорил? – спрашиваю.

– Нет. Дошёл до почты, повернул обратно. Не знаю, что со мной произошло… не решился. Не могу я говорить с Анечкой, не видя её лица, её улыбки. Лучше пусть моя поездка будет для неё сюрпризом.

Голос у Славы почему-то дрожал, и выглядел он растерянным и сникшим. Странно было видеть его таким подавленным. Всегда уверенный в себе ироничный Дукас, который за словом в карман не полезет, который своим острым языком готов размазать кого угодно, вдруг «не решился» или попросту струсил. Но чего он испугался? Я догадывался «чего», чувствовал какая идёт у него внутренняя борьба, как она изматывает ему душу. Я видел, какой он приходил по вечерам, – трезвый и уставший от этой изнуряющей внутренней борьбы.

Мне хотелось поддержать и подбодрить его, и я сказал:

– Конечно, ты прав. Лучше поехать без звонка. Позвонишь из автомата, где-нибудь рядом с её домом. Чтобы встреча произошла сразу. Это будет даже эффектно.

– Ты меня понимаешь, – улыбнулся Слава.

На следующий день после службы мы с друзьями ужинали в ресторане, я вернулся в гостиницу поздно, около часу ночи. В холле меня остановила дежурная:

– Помогите своему приятелю добраться до койки.

– Кому? – я не сразу сообразил, о ком речь, но потом спросил: – Где он?

– Лежит на лавке возле площадки за гостиницей.

Площадка эта не освещалась, и увидеть ночью человека, лежащего на лавке, было трудно. Скорее всего, кто-то сообщил дежурной, что Слава там лежит. Фуражка валялась на земле, он спал, обняв лавку с обеих сторон. Разбудить его удалось с трудом. К сожалению, это не помогло, мои попытки поставить его на ноги оказались тщетными. Пришлось тащить Славу на себе.

– А… дружище… – бормотал он за моей спиной, – знаю… думаешь, я трус… да?.. трус?.. ты ведь так думаешь?

– Ты не просто трус.

– А… ну давай… конечно… давай свою… нравственную оплеуху… молчишь?.. знаю, что ты хочешь сказать… что я… безвольное говно… так?

– Я устал тебя нести. Может, ты сам пойдёшь? Я тебя поддержу.

– Разумеется, сам… но ты скажи… я безвольное говно?

– Ты предал Анечку и самого себя.

Я поставил Славу на ноги и на мгновение опрометчиво отпустил. Он рухнул на землю. Пришлось снова его поднимать и тащить на себе.

– Не смей… слышишь?.. не смей… – продолжал он бормотать за моей спиной.

– Чего не сметь? – спросил я.

– Произносить её имя… иначе я… как ты… сказал в тот день… потребую этой самой… сатисфакции…

Тяжелее всего было поднять Славу по лестнице на второй этаж. Ребята с первого этажа помогли дотащить его до койки.

– Спи, – сказал я и выключил свет.

– Не указывай… и вообще… ты… не самый лучший армянин… у меня был приятель армянин… пил со мной по-чёрному…

– Я тоже умею пить, только не по-чёрному, – улыбнулся я.

– Слабак… – шепнул Слава уже во сне.

Запой у него длился несколько дней. Однажды ночью я проснулся от шума. Слава, шатаясь, возился возле умывальника. Оказалось, он решил воспользоваться раковиной как унитазом. Это стало для меня последней каплей. Я взорвался, выдал ему весь свой арсенал матерных слов, а на следующий день переселился в комнату моего друга. К счастью, его сосед оказался сговорчивым и согласился перейти в другой номер гостиницы.

После моего переселения мы со Славой иногда встречались. Он бывал, как обычно, навеселе, приветливо со мной здоровался, держался непринужденно. В гостинице Дукас появлялся редко. Ходили слухи, что его приютила какая-то женщина.

Июнь 2014 года

Встреча

В теплый майский день после университетских занятий студент неторопливо шёл по улице, держа в руке папку, где хранились тетради с записями прослушанных лекций. Он немного отстал от однокурсников, которые ушли вперёд, чтобы раньше других занять столик в «Сквознячке» – одном из излюбленных мест студенческой молодёжи. Это открытое кафе располагалось в пролёте большой арки красивого здания в центре города и вполне оправдывало своё название: даже в жаркие безветренные дни здесь присутствовало небольшое движение воздуха. Дойдя до перекрёстка, студент остановился в нерешительности: то ли идти в сторону «Сквознячка» и присоединиться к компании друзей, но тогда придётся ограничиться булочкой и чашкой кофе; то ли всё же пойти домой и пообедать. Вокруг шумел город. В этом месте всегда было многолюдно. Толпы людей сновали в противоположные стороны. Он стоял в задумчивости, лениво обводя невидящим взором прохожих. Неожиданно его безразлично блуждающий взгляд перехватила девушка из толпы. Она быстро двигалась в пешеходном потоке и, увидев его, замедлила шаг. Когда глаза их встретились, девушка чуть приподняла брови, улыбнулась и решительно направилась в сторону студента.

Это была яркая полногрудая красавица с большими карими глазами, чувственным ртом и гладкой смуглой кожей. Копна чёрных волос, собранная сзади, открывала маленькие уши и красивую длинную шею. Крепкие ноги не отличались стройностью, но этот небольшой изъян с лихвой компенсировался её пленительной внешностью и летящей походкой. Студент, заметив взгляд девушки, стал озираться, чтобы определить счастливца, которому предназначалась её улыбка. Но она вдруг остановилась прямо перед ним и просто, как старому приятелю, сказала:

– Привет!

Он удивлённо посмотрел в её огромные глаза и растерянно ответил:

– Привет!

Девушка приподняла брови, продолжая улыбаться:

– Похоже, ты меня не узнаёшь?

– Знакомое лицо… – студент начал усиленно тормошить свою память, но никак не мог вспомнить, – кажется…

– Ну-ну…

– Похоже, встречались… на вечеринке? Нет?

Улыбка на лице девушки стала угасать, она разочарованно вздохнула:

– Эх, ты! На вечеринке… – и тихо добавила, – жаль.

Он стоял растерянный:

– Прости, пожалуйста, но… может, тыподскажешь?

– Нет, дорогой, не подскажу, – ответила девушка довольно твёрдо, но через мгновенье улыбка вновь заиграла на её лице.

– Ну, тогда скажи хотя бы, как тебя зовут.

– Ладно, скажу, только… У тебя есть время?

– Да, есть.

– Давай немного прогуляемся, может, вспомнишь.

– Хорошо.

– Тогда пошли, – весело скомандовала девушка.

Они перешли улицу и медленно пошли по длинному бульвару мимо фонтанов, открытых кафе и небольших прудов.

– Идёшь с занятий? – спросила она, бросив взгляд на папку в его руке.

– Да. Ты тоже?

– Нет.

Студент был заинтригован, не сводил с незнакомки глаз и тщетно пытался вспомнить, где же он мог встречаться с этой загадочной красоткой. Она чувствовала, как он напряжён, шла рядом и лукаво улыбалась.

– Ты не обижаешься на меня? – спросил он виновато.

– За то, что не узнаёшь меня?

– Да.

– Уже нет, – она ласково на него посмотрела, – я очень рада тебя видеть.

Студент был озадачен. Девушка так нежно на него смотрит и, похоже, хорошо его знает. Ему всего двадцать один год, а он уже старик-маразматик, который не в состоянии вспомнить такую красавицу. Позор!

– Послушай, – неожиданно студента охватило беспокойство, – может, мы дальние родственники и действительно встречались? Я не помню всех своих родственников.

Девушка вдруг громко и заразительно рассмеялась. Смуглое лицо её пылало. Она словно излучала в эти мгновения поток обаяния. Студент жадно смотрел на неё и непроизвольно улыбался, любуясь, как эта красавица заливается смехом.

– Нет, мы не родственники, – сказала девушка, – можешь не беспокоиться. Но почему ты задал этот вопрос?

– Не хотелось бы, чтобы мы оказались родственниками.

– Это потому, что я тебе понравилась?

– Понравилась? Как ты можешь не нравиться?! Я иду и любуюсь тобой.

– И всё же ответь. Я нравлюсь тебе?

– Очень.

– Это хорошо, – она удовлетворенно вздохнула и остановилась, чтобы взглянуть на грациозных лебедей и взмывающие ввысь струи фонтанов.

Студент был не просто очарован, он испытывал внутреннее волнение и уже чувствовал её власть над собой. Сексуальная, с огоньком в глазах, девушка не была похожа на студенток, с которыми ему приходилось общаться. Она казалась старше и опытнее. В ней уже было что-то от зрелой женщины, которая знает себе цену, знает, чего хочет и к чему стремится.

– Ты обещала назвать своё имя.

– Алла, – сказала она и внимательно на него посмотрела.

Он вновь на некоторое время задумался и стал повторять услышанное имя:

– Алла… слушай, а как насчёт детства?

Она опять рассмеялась:

– Нет, рядом на горшках мы не сидели.

Студент растерянно улыбнулся, потом вдруг хлопнул себя по лбу:

– Кажется, я вспомнил! В пансионате, зимой. Правильно?

Она молчала.

– Ты ещё рассмеялась, вот как сейчас, когда я в баре схватил по ошибке чужой коктейль и немного отпил. Помнишь?

– Вспоминаю…

– Мы тогда и познакомились. Ты ведь тоже в третьем корпусе жила?

– Во втором.

– Второй был на ремонте.

– Я не помню номера.

– И ещё ты здорово на лыжах каталась. Я любовался, когда ты лихо спускалась с горы.

– Неужели?

– Да. Но мы, к сожалению, мало общались, ты была не одна, и твой ухажёр, помнится, ревновал. Вы, кажется, рано уехали.

– Да, но видишь, тебя я хорошо запомнила, а вот ты…

– Прости, но если честно, тогда ты была другой.

– Другой?

– Ну да, ходила в спортивном костюме, в солнцезащитных очках, словом, не выглядела так… соблазнительно как сейчас.

– Понятно, – улыбнулась она, – кажется, всё выяснили.

– Я реабилитировал себя?

– Полностью.

– Скажи, Алла, а ты ещё встречаешься… с тем парнем?

– Каким парнем?

– С которым была в пансионате.

– Ах, с ним! Нет, мы просто друзья.

– Это замечательно! – радостно воскликнул студент.

Она широко улыбнулась и нежно провела рукой по его лицу:

– Какой ты милый… – потом смущенно отвела взгляд и сказала: – Только давай пойдём обратно. Мне нужно домой.

– Как? Уже? Может, еще погуляем, где-нибудь посидим, кофе попьём?

Она посмотрела на часы, задумалась и неожиданно предложила:

– А хочешь, я тебя угощу домашним кофе, моим?

– Ты приглашаешь меня к себе домой?

– Да, приглашаю.

Они пошли обратно по бульвару и вернулись к тому месту, откуда начали прогулку.

– Я живу в том белом доме, – показала Алла.

– Подожди минутку, я сейчас вернусь.

Он направился к цветочному киоску, но она остановила его:

– Нет! Никаких цветов. Я не хочу. И ещё, я сейчас пойду одна, а ты придёшь минут через пятнадцать. Второй подъезд, пятый этаж, квартира тридцать два. Запомнил?

– Да, но… зачем такая конспирация?

– После объясню.

Сказав это, она вспорхнула и, быстро перейдя улицу, направилась к дому. Студент смотрел ей вслед, мысленно повторяя номер квартиры, а в голове возникли вопросы. К чему эта конспирация? Кого она боится? У неё определённо кто-то есть.

Когда студент вышел из лифта, дверь в квартиру была приоткрыта. Алла его ждала. Впустив гостя, девушка быстро закрыла дверь, взяла его за руку и повела в гостиную.

– Садись, кофе уже готов, сейчас принесу.

Алла принесла на подносе две чашки черного кофе и пирожные. Он протянул ей плитку шоколада:

– Это вместо цветов.

Она улыбнулась:

– Спасибо.

Студент хоть и был голоден, но ограничился одним пирожным.

– Как тебе мой кофе? – спросила Алла, после того как он двумя глотками осушил чашку.

– Замечательный!

– Возьми ещё пирожное. Сама пекла.

– Нет, спасибо, я не голоден. Может, потанцуем?

– Что?.. – и она опять залилась смехом.

– Ты очаровательна, когда смеёшься!

– Танцевать… – она не могла остановиться, – ты просто хочешь меня обнять.

– Да, хочу.

Алла перестала смеяться, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Так обними.

Он словно вылетел из кресла, бросился к ней, обнял, повалил на диван и жадно припал к её губам. Она обвила одной рукой его шею, а второй стала чуть-чуть придерживать его неистовый напор:

– Пожалуйста, не так агрессивно, я сама страстная, но надо неторопливо, нежно…

Он крепче прижал её к себе и стал медленно и долго целовать, пока нежные прикосновения губ не переросли в жаркие лобзания. Его рука инстинктивно проникла под кофточку и стала судорожно дёргать застёжку лифчика.

– Подожди, я сама, – сказала Алла.

Она сняла кофточку и обнажила грудь. Он скинул с себя рубашку, с вожделением взглянул на её прекрасные полные груди и припал к ним в страстном исступлении. Алла гладила студента по волосам, затем, взяв его за подбородок, приподняла голову:

– Скажи мне что-нибудь.

– Что сказать?

– Например, скажи ещё раз, что я тебе нравлюсь.

– Очень нравишься, – прошептал он, продолжая целовать ей грудь.

– Похоже, тебе нравится только моя грудь.

– Нет, – сказал он и поднял голову.

– Нет? Не нравится? – она улыбнулась.

– То есть, конечно, нравится, но не только грудь.

– А что ещё во мне тебе нравится? – спросила Алла, проводя ладонью по его лицу.

– Мне нравится твоя кожа, и ещё ты прелестна, когда смеёшься, мне очень нравятся твои глаза.

– Глаза?

– Да. Они не просто большие и красивые. Сколько бывает красивых, но пустых глаз, в которых нет жизни. А в твоих есть искорка, они у тебя живые, сексуальные. Мне всё в тебе нравится.

Алла слушала, опустив взгляд, а потом посмотрела на него глазами, полными слёз.

– Если б ты знал, как долго я ждала этих слов!

– Да, жаль, что мы не сошлись раньше. Но ничего, у нас всё впереди.

– Знаешь… я до нашей встречи только однажды была влюблена, ещё в школе, в одноклассника. Но он не обращал на меня внимания, абсолютно никакого. Я была худая, угловатая, замкнутая, совсем не интересная, в восьмом классе носила косы, когда многие уже стриглись по моде.

– Влюблённость в нежном возрасте неизбежна, но она быстро проходит.

– Ты так считаешь? А вот я страдала, даже школу из-за него поменяла, чтобы не видеть каждый день, чтобы забыть.

– Что ж это за герой был такой? Небось какой-нибудь смазливый Ален Делон? Дурак он был, раз не замечал тебя.

– Нет, он был мальчик мужественный и очень милый. Ты чем-то мне его напоминаешь, – Алла лукаво улыбалась.

– Вот уж нет. Никого я не напоминаю.

– Правильно дорогой, мужчина хорош, когда он неповторим. Иди ко мне.

Они вновь слились в долгом поцелуе. Огонь страсти стал разгораться, он чувствовал трепет её плоти в своих объятиях, рука его потянулась вниз и нырнула под юбку. Она его остановила:

– Нет, туда нельзя.

Он убрал руку, смущённо опустил глаза и сказал:

– Да, конечно, я понимаю. В первый же день… этого делать не следует. Нам предстоит ещё много времени провести вместе.

Она вновь погладила его лицо:

– Ты очень мил. Но причина проста – я беременна.

– Что? Ты шутишь?

– Нет, не шучу.

Алла говорила спокойно, улыбалась и продолжала ласкать студента. А его словно огрели обухом по голове. Он невольно бросил взгляд на её живот.

– Пока не видно, – сказала она, – но уже скоро будет заметно.

Студент смотрел на неё широко раскрытыми глазами:

– У тебя есть муж?

– Пока жених, но скоро станет мужем, совсем скоро.

– Алла, я не понимаю…

– Знаю, ты сейчас осуждаешь меня, но поверь, судить проще всего. Понимаешь, так редко выпадает в жизни счастье, что очень не хочется от него отказываться.

– Я не осуждаю… да и какое у меня право на это… а кто твой избранник?

– Добрый, заботливый мужчина. На пятнадцать лет старше меня.

– На пятнадцать лет?! Он же старый.

– Когда тебе будет тридцать шесть, ты не будешь так думать. Муж должен быть старше жены.

И тут она словно спохватилась:

– Ой! – вскочила с дивана и стала быстро одеваться, – время вышло, дорогой, тебе пора уходить.

Студент был в замешательстве. В этом неожиданном финале он вдруг остро почувствовал утрату. Хотя терять ему было, по сути, нечего, но в душе он не мог смириться с тем, как внезапно и безжалостно оборвалась их идиллия. Словно у него что-то украли. Он ощущал себя несчастным и потерянным, вернее лишним, тем, кого хладнокровно выставляют за дверь. Студент надел рубашку, взял свою папку с тетрадями и понуро последовал за Аллой к двери. В последний раз обнял её и спросил:

– Скажи, мы можем видеться?

– Нет, мы больше никогда не увидимся. И, пожалуйста, не приходи сюда, иначе ты погубишь меня. Обещай.

– Обещаю.

– Молодец. В лифт не заходи, спускайся по лестнице.

Она его нежно поцеловала и сказала:

– Прощай!

Он вышел на лестничную клетку и, перед тем как сзади захлопнулась дверь, вдруг услышал:

– Забыла сказать: я никогда не умела кататься на лыжах.

Студент вышел на улицу растерянный и озадаченный: «Как же так? Выходит, она меня разыграла? Кто же она? Где мы встречались? Почему, черт возьми, я ничего не помню?» Он шёл и то и дело останавливался, задумчиво морщил лоб, напрягая память и силясь что-то вспомнить, но безуспешно.

С этого дня Алла не выходила у студента из головы. Даже когда он начинал думать о чём-то другом, неожиданно обнаруживал, что мысли возвращаются к ней. Но его мучили не только тщетные попытки идентифицировать девушку. Чувственная тяга к Алле возрастала с каждым днем. Она захватывала воображение студента и порой, перехлёстывая через край, уносила его в жгучие интимные грёзы. Когда он вспоминал Аллу в своих объятиях, её гладкую кожу, нежные прикосновения и страстные поцелуи, возникало неодолимое желание вновь с ней встретиться. В такие минуты студент вылетал на улицу и шёл к её дому с надеждой хоть издали увидеть Аллу. Несколько дней он ходил вокруг её дома, наблюдал за подъездом, но девушка так и не появилась.

И вот однажды ему удалось её увидеть, но это длилось меньше минуты. Алла вышла из подъезда, к ней подошёл мужчина, обнял, потом они сели в машину и уехали. Больше он её не видел – ни на следующий день, ни через день, ни после.

Но думать об Алле студент не переставал. Мысли о ней настолько им овладели, что он начал скрупулёзно перебирать детали их единственной встречи – с момента её появления до той минуты, когда за его спиной захлопнулась дверь её квартиры. Он вспоминал её движения, жесты, смех, всё, что Алла говорила и над чем смеялась, каждое произнесённое ею слово. Вспомнил про жениха, который на пятнадцать лет старше неё, и как она сказала, что в тридцать шесть лет он сам не будет считать себя старым. Выходило, что она его ровесница. Следовательно, их жизни протекали синхронно и когда-то где-то пересеклись. Но когда и при каких обстоятельствах? Студент решил прибегнуть к логике.

Свою жизнь он разделил на три этапа: детство, школа и университет. Детство Алла исключила сама, родственную связь тоже. В университетской среде он её не видел. Правда, вузов много и ручаться за все, разумеется, невозможно. Но на студентку она не очень похожа. Он начал воскрешать в памяти события и встречи прошлых лет, в которых могла быть хоть какая-то вероятность её присутствия. Вспомнил свои поездки, вечеринки, дни рождения, пикники, молодёжные форумы и прочие мероприятия, в которых принимал участие. Вспомнил даже какие-то мимолётные встречи и шапочные знакомства, которые, казалось бы, давно должны были сгинуть из памяти, а встречу с такой яркой девушкой, как Алла, восстановить не смог. Какой-то необъяснимый, загадочный провал в памяти. Может, он с ней в школьные годы встречался? Школу оканчивали одновременно. Но школ больше, чем вузов. Когда и где они могли встретиться? Скорее всего, они могли видеть друг друга, только если учились в одной школе в параллельных классах. Но это тоже исключалось – свой выпуск 1969 года он хорошо знал. Вероятнее всего, их знакомство могло состояться на какой-нибудь вечеринке, которых в те годы было немало. Но Алла вечеринку исключила в самом начале. Она ещё говорила, что была влюблена в одноклассника и даже из-за него поменяла школу… Стоп! Студент даже вздрогнул от неожиданной догадки. Не может быть! Неужели…

Догадка посетила его во время лекции. Едва дождавшись её окончания, он выскочил на улицу и помчался домой. Влетел в свою комнату, резко выдвинул ящик письменного стола и стал рыться в бумагах. Нашёл стопку школьных снимков, выложил их на стол и принялся перебирать. Со всех фотографий смотрели лишь хорошо знакомые лица. Он достал общую фотографию учеников 8«А» класса и стал внимательно всматриваться в лица одноклассников. Во втором ряду стояла невысокая, большеглазая, худая девочка с двумя косами. Взгляд у неё был сосредоточенный и серьёзный. Студент долго держал в руке фотографию, вспоминая эту скромную девочку, с которой несколько лет учился, но толком не знал, практически с ней не общался. Он силился вспомнить хоть какой-нибудь связанный с ней эпизод, но не мог. В памяти всплыл лишь один случай, когда она протянула ему свой ластик, заметив, как он мучается, стирая жирную карандашную линию твёрдым ластиком. И попросила оставить его себе, сказав, что у неё есть второй, такой же мягкий.

Держа в руке фотографию шестилетней давности, студент снял телефонную трубку и набрал номер одноклассницы.

– Лена, привет!

– Привет! Слушай, как ты вовремя позвонил! Я только что повесила трубку. Знаешь, с кем я говорила? Ни за что не догадаешься.

– Даже не пытаюсь.

– С Жоржеттой Михайловной!

– Вот как? Она вышла замуж?

– Не кощунствуй, ей уже поздно. Она умница, учительница классная.

– Да, основы английского она в нас впихивала.

– Ещё как! Даже ты кое-чему научился. Но мы с ней говорили о жизни. Много смеялись, у неё хорошее чувство юмора.

– Я не перестаю удивляться твоей энергии и осведомлённости. Со всеми общаешься, обо всех всё знаешь.

– Это не сложно, было б желание.

– Вопрос на засыпку.

– Интересно какой?

– Сначала возьми нашу общую фотографию восьмого класса.

– Ты меня заинтриговал. Подожди… взяла, что дальше?

– Во втором ряду третья справа. Кто это?

– Алла Овакимова. Пришла к нам, кажется, в пятом классе, ушла после восьмого. И что?

– Ты её после школы видела?

– Конечно, не раз. В чём вопрос на засыпку?

– Где ты её видела?

– Она косметолог, причём хороший. Работает в салоне на улице Пушкина рядом с аптекой. Там и виделись, последний раз месяца три назад. Поболтали. Почему интересуешься?

– Мы с ней встретились на улице, случайно. Она сама ко мне подошла, а я её не вспомнил и этим, кажется, расстроил. Она так и не открылась. Я подумал, что, скорее всего, мы учились вместе, нашел её на школьной фотографии, но решил уточнить у тебя.

– Я могу тебя понять. Она здорово изменилась, расцвела, стала красавицей. В школе была замухрышкой неприметной. Вообще нам надо собраться, что скажешь?

– Готов по первому твоему зову.

– Опять я? Какие вы все безынициативные.

– Зато любим тебя.

– Подхалим! Ладно, позвоню. До встречи!

– Пока!

В салоне косметики ему сказали, что неделю назад Алла вышла замуж и уехала в Америку.

Ноябрь 2014 года

След

В пору моей юности – шёл 1967 год – случай подарил мне встречу с удивительной девушкой, которая, подобно комете, ворвалась в мою жизнь и вскоре покинула её, оставив после себя яркий след. Взаимная симпатия у нас возникла сразу, буквально с первого взгляда между нами вспыхнула романтическая искра, и уже скоро установились близкие отношения. Впрочем, связь была вполне невинной и довольно хрупкой, длилась недолго и оборвалась по моей вине. Собственно, это было неизбежно. Девушка в свои двадцать лет была намного старше меня. Умная, интеллектуально развитая, она к тому же обладала чуткой и восприимчивой душой, способной любить. Я же в пятнадцать лет был слишком юн и, естественно, во многом ей уступал, что меня угнетало. Она об этом догадывалась: при общении со мной всячески старалась не проявлять своего превосходства, а вести себя так, словно его и нет. Во всяком случае, уж точно не придавала ему значения. Вероятно, чувства, которые девушка испытывала ко мне, заслоняли перед её взором мои несовершенства, а может, подавляли в ней желание обращать на них внимание. В конце концов, я был ещё совсем мальчик. И в тех случаях, когда в чём-то ошибался или давал маху (чаще всего чего-то не знал), она тактично приглушала моё замешательство – мол, знания и опыт приходят с возрастом, а у меня всё впереди. Как бы то ни было, во время наших свиданий – этих памятных вечеров, которых было всего шесть, – мои оплошности на фоне той нежности, которую мы испытывали друг к другу, для неё выглядели пустяками. В эти ещё тёплые вечера наступившей в Ереване золотой осени нас охватывало взаимное влечение и поглощало настолько, что исключалось возникновение малейших шероховатостей в отношениях. Впрочем, за такой короткий срок они едва ли могли проявиться.

К тому времени я уже брился и, можно сказать, окончательно вырос, то есть достиг максимального с учётом моей генетики роста и даже выглядел старше своих пятнадцати лет. И, естественно, уже испытывал сильную тягу к противоположному полу, и в этом не был исключением среди своих сверстников. Гормоны в нас играли, и мы с приятелями не упускали случая устроить вечеринку, как только появлялась такая возможность. Когда чьи-то родители куда-то уезжали или отлучались из дому на весь вечер, мы приглашали девушек – пили с ними вино, болтали, слушали магнитофонные записи рок-музыкантов, танцевали. Танцы обычно начинали под ритмичную музыку, но довольно скоро переключались на медленные лирические мелодии, позволяющие во время плавных движений обнять партнёршу. Тушили свет, прижимались с девушками, уединялись, целовались. Так что у меня уже были невинные контакты с прекрасным полом и даже случился один полноценный контакт с женщиной, который по её инициативе произошёл в тот год в курортном городе под шум ночного моря. Но знакомиться в общественных местах с девушками, а тем более заигрывать с ними, я не умел.

Встреча произошла в кинотеатре. Со мной был приятель, звали его Эдик. Перед нами сидели две девушки. До начала фильма оставалось несколько минут. Одна из них достала из сумки два яблока и предложила подруге:

– Может, погрызём?

– Нет, здесь неудобно, лучше после, – ответила та.

Яблоки попались мне на глаза, и прежде чем она их спрятала обратно в сумку, я неожиданно для себя тихо произнёс:

– Яблоки с древа познания.

Моя короткая реплика была услышана и привлекла внимание девушек. Та, что сидела слева, обернулась и обдала меня пронзительным взглядом больших черных глаз с длинными ресницами. Высокий лоб, правильные черты лица, густые брови, красиво очерченный рот. Глядя на неё, я смущённо улыбнулся. Девушка на несколько секунд задержала взгляд, будто изучала меня, затем на миг отвела глаза в сторону, задумалась, после чего вновь пристально на меня посмотрела и вдруг взяла у подруги яблоко и протянула мне:

– Угощайтесь, – сказала она и тоже улыбнулась.

Я ещё больше смутился:

– Нет, что вы, спасибо.

– Отчего же нет? Угощайтесь, – настаивала она.

Тут, кажется, я нашёлся что ответить:

– Не могу, хотя бы потому, что их у вас всего два.

Девушка, не отводя от меня жгучих глаз и продолжая улыбаться, на секунду задумалась, затем сказала:

– Хорошо, тогда я вас угощу конфетой, у нас их три, хотите?

Я окончательно растерялся:

– Нет, спасибо, – и в замешательстве невпопад сказал: – Это была шутка.

Её открытый взгляд выражал доверие и интерес, словно приглашал к диалогу. Заметив моё смущение, девушка рассмеялась:

– Жаль, что вы отказываетесь от моих угощений.

Но тут вмешался Эдик, который, сидя рядом, дёргался, жадно смотрел на неё и явно искал повода подключиться к разговору:

– Он не ест сладкого, а я люблю.

– Замечательно! – весело отозвалась девушка.

Она достала конфету и протянула ему:

– Пожалуйста. Вы, похоже, более общительный, нежели ваш друг, который почему-то от всего отказывается, – сказала она, бросив на меня быстрый взгляд и продолжая улыбаться Эдику.

Я молчал. Эдик сразу оживился, взял конфету и, склонившись к ней, многозначительно произнес:

– Вы правы, лучше иметь дело со мной.

– Вот как? – ухмыльнулась она, приподняв брови, но ничуть не смутилась.

В этот момент в зале погас свет, и девушка повернулась к экрану. Начался фильм. Но после разговора с очаровательной незнакомкой он нас уже не слишком занимал. Эдик заметно возбудился, на протяжении всего сеанса ёрзал в кресле, тихо шептал мне на ухо хвалебные оценки внешних данных нашей собеседницы, а если и смотрел на экран, то безучастно. Впрочем, меня тоже не интересовало, что там происходило. Наши мысли были заняты незнакомками. Обе девушки – брюнетки, стриженые, симпатичные и, скорее всего, на несколько лет старше нас. Та, что сидела справа, молчала и ни разу во время разговора не обернулась. Но я уловил на её лице иронию, когда её подруга смело пошла на контакт. Смелость в женщине всегда подкупает. Инициативная женщина вызывает интерес, а если к тому же она умна, заслуживает восхищения. А если при этом ещё и привлекательна внешне, она становится неотразимой. Такие женщины, как правило, ведут себя активно, знают себе цену и редко сомневаются в своих поступках. Поведение впереди сидящей девушки нас с Эдиком не могло не заинтриговать. Полагаю, он, как и я, теперь думал о том, как себя повести после окончания фильма: можно ли подойти к девушкам и попытаться познакомиться, или же не следует преувеличивать значение случайного короткого диалога и воспринимать проявленную со стороны одной из них любезность как повод для знакомства. Ведь мы явно моложе их. А вдруг они поднимут нас на смех, если мы предпримем такую попытку? Впрочем, это были мои мысли. Эдик в подобных ситуациях не утруждал себя сомнениями, действовал без колебаний.

В темноте он наклонился ко мне и прошептал:

– Кажется, я ей понравился.

– Не уверен, – сказал я тоже шёпотом.

– Ты же слышал, ей нравятся общительные.

– Она лишь сказала, что ты общительный.

– А это что означает?

– Что?

– Что я ей понравился.

– Гениальный вывод.

– Ладно, после фильма выясним.

Эдик был старше меня на год. Когда знакомился с девушками, к своему возрасту пару лет прибавлял. И ещё представлялся студентом университета, хотя на самом деле ходил в вечернюю школу. Враль неисправимый.

Когда фильм закончился и народ стал выходить из зала, Эдик снова оживился:

– Если она обернётся и посмотрит на меня, значит, я ей понравился.

И тут девушка действительно повернула голову в нашу сторону и улыбнулась.

– Ты видел? – сказал он, торжествуя, – ты заметил, как она на меня посмотрела? Пошли за ними, будем знакомиться.

– Раз ты ей понравился, иди сам.

– Их же две, вторая тоже симпатичная, пошли!

– Нет, мне не хочется.

– Ты не хочешь поддержать меня?

– Вторая явно не желает идти на контакт. Я буду лишним.

– Ну, как знаешь, – прошипел он недовольно и отправился догонять девушек.

Через час Эдик явился ко мне домой. Загадочно улыбаясь, закинув руку за спину, с надменным видом покорителя сердец вошёл в комнату и плюхнулся на диван.

– Ну как, познакомился? – спросил я.

– Разумеется, – ответил он небрежно и снисходительно добавил: – Они обрадовались, когда я к ним подошёл.

– Как их зовут?

– Значит, так: мою зовут Роза, – заявил он безапелляционно, – а вторую Анна. Представляешь, едва я подошёл, Роза сама начала разговор. Анна всю дорогу молчала, а Роза… слушай, она такая живая, остроумная, язык подвешен. Видно по ней, что бакинская армянка.

– Она из Баку?

– Да, живёт в Баку, в Ереван приехала на десять дней. Слава богу, уезжает не завтра. Анна ей приходится какой-то родственницей. Ты заметил, какие у Розы глаза красивые? И всё остальное на месте, скажи? – И не дожидаясь ответа: – Кстати, она нами интересовалась, мол, сколько лет, где учимся…

– И что ты ей сказал?

– Я ничего не скрывал, – тут Эдик самодовольно улыбнулся и хитро подмигнул мне, – сказал, что мы оба студенты первого курса университета…

– Опять соврал.

– Это не важно.

– По-твоему, не важно?

– А что ты хочешь? Она учится на третьем курсе филфака. Надо ж было хоть как-то соответствовать. А теперь стой, не падай – сегодня у нас вечеринка, я их пригласил.

– Куда ты их пригласил?

– К тебе домой.

– Ты хотел сказать, к себе домой?

– Шучу, но вечеринка состоится.

– Где?

– У Араика. А что? У него отдельная комната, довольно большая, он сейчас один, брат в отъезде. Я с ним поговорю. Пригласим ещё кого-нибудь, Сусанну, например. Она внешне не очень, но, по-моему, Араику нравится.

– Ты взял у девушек телефон?

– Нет, Анна не дала. А Роза у неё гостит, но записала наши телефоны и обещала вечером позвонить.

– Наши?

– Да, на всякий случай попросила и твой телефон. Ладно, мне надо торопиться, скоро вечер, – сказал он, вскакивая с дивана. – Роза обещала позвонить в семь, в запасе два часа. Я пошёл договариваться с Араиком. Жди моего сигнала.

Сигнал поступил уже минут через сорок по телефону:

– Замётано! – радостно воскликнул Эдик. – Араик согласился, Сусанне сам будет звонить. Я покупаю вино, он – конфеты, а ты купи фрукты.

– С девушками говорил?

– Нет, сижу дома, жду звонка.

Роза позвонила мне. Я, откровенно говоря, не удивился. Просто подумал, что такая умница вряд ли могла клюнуть на легковесного болтуна Эдика. Но для меня всегда оставалось загадкой, чем я-то ей приглянулся, этой решительной, неординарной и внешне интересной девушке. Звучит банально, но, похоже, любовь действительно загадка. Да, я не был маменькиным сынком, физически достаточно развит, умел за себя постоять, соображал, не тушевался, не был уродлив, и до встречи с Розой перед девушками не пасовал. Но рядом с ней я был никто – ничего собой не представляющий пятнадцатилетний школьник без особой эрудиции, которому до её уровня расти и расти. К тому же ещё совсем мальчик, моложе её на пять лет, пусть даже внешне выглядел чуть старше своего возраста.

Роза позвонила ровно в семь.

– Добрый вечер, Самвел! – в голосе мелькнула нота сомнения, я ли взял трубку.

– Здравствуйте, Роза!

– Вы меня узнали?! Это радует.

– Я вас запомнил.

– Приятно слышать. Ваш друг пригласил нас с Аней в гости. Вы собираетесь к нему идти?

– Он приглашал не к себе, а к нашему приятелю.

– Вот как? Но это неважно. Так вы будете?

– Да, я буду. Только вы позвоните, пожалуйста, Эдику. Он с нетерпением ждёт вашего звонка.

– Хорошо, что будете. Не беспокойтесь, я не стану испытывать его терпение. Сейчас позвоню.

До прихода наших новых знакомых в комнате Араика уже было шумно. Звучали песни Шарля Азнавура, заглушаемые громким смехом Сусанны, девушки доброй, отзывчивой и компанейской, но раздражающе громкоголосой. Она пришла с подругой, которая, в отличие от неё, говорила тихим голосом и лучше понимала юмор. Услышав музыку, зашла «на огонёк» и молодая соседка по коммунальной квартире, которая неизменно присутствовала у Араика на всех подобных мероприятиях. Узнав, что намечается вечеринка, она восторженно блеснула глазами, побежала к себе переодеться и скоро вернулась с записями Дженис Джоплин.

Наконец пришёл Эдик с девушками, шумно со всеми поздоровался и стал представлять нас своим спутницам. После того как каждый из нас выразил своё удовольствие от знакомства, все кое-как разместились вокруг небольшого журнального столика с угощениями. Кто сел в кресло, кто на кровать, кому-то попался стул. Разлили по бокалам вино и выпили за встречу. Эдик предложил тост за своих новых подружек – Розу и Анну, двух сестёр, как он их представил, потом, правда, уточнил: двоюродных. С ними его, как он выразился, судьба сподобилась свести сегодня в кинотеатре. Мы стали чокаться и желать девушкам здоровья. Роза поблагодарила за тост, сказала, что повод для знакомства подал я, и рассказала, как она всячески старалась меня угостить и как я скромно отказывался. Подруга Сусанны спросила про фильм, понравился ли он нам и стоит ли его смотреть, на что Эдик уверенно заявил, что американцы плохое кино не снимают. Розе пришлось его поправить, сказать, что фильм английский, и, отвечая на вопрос, высказать о нём своё суждение. Она прекрасно владела речью и быстро привлекла к себе всеобщее внимание. Говоря о фильме, Роза назвала его посредственным, приводя доводы, впрочем, высказывала их ненавязчиво:

– Как мне показалось, сюжет излишне затянут, события, к сожалению, предсказуемы, что уже характеризует картину не лучшим образом. И хотя актёры играли неплохо, но в целом фильм впечатления не произвёл.

Ни я, ни Эдик ей не возражали. И тут в наступившей паузе она обратилась ко мне, направив на меня жгучие лучи своих глаз:

– Самвел, а вам фильм понравился?

– Очень, – сказал я.

Мой ответ Розе показался неожиданным. Она чуть подняла брови:

– Интересно чем?

– Тем, что во время сеанса мы с вами встретились.

Лицо её озарилось счастливой улыбкой:

– Прекрасный ответ. Я очень рада это слышать.

Эдик, который следил за всем, что делала и говорила Роза, сверкнул на меня глазами и украдкой показал кулак. Когда Сусанна с Араиком стали медленно кружиться под музыку, он пригласил Розу на танец и не отпускал её в течение трёх следующих блюзов. Звучал надрывный голос Дженис Джоплин в записи, к сожалению, не лучшего качества. Мы с Араиком поочерёдно приглашали остальных девушек. Таинственная Анна всё больше молчала, а на адресуемые ей вопросы отвечала скупо и односложно. И только слабая улыбка на её лице помогала рассеять подозрения в заносчивости и говорила о том, что такова её молчаливая натура. Я же больше общался с миловидной подругой Сусанны, предоставив Эдику возможность использовать свой шанс с Розой. Он держал её, похоже, цепко и отпустил лишь в образовавшуюся паузу при смене магнитофонной ленты. Когда вновь зазвучал завораживающий голос Азнавура, Роза подошла ко мне:

– Эта песня Шарля моя любимая, я могу вас пригласить?

– Конечно, – я встал и взял её за руку.

Звучала знаменитая Isabelle, несомненно, одна из лучших песен Азнавура, которая буквально с первых аккордов берёт слушателя за душу. А как хороша в аранжировке партия скрипки! Даже не представляю исполнение этой песни (впрочем, и других его произведений) кем-то ещё, кроме автора с его уникальным голосом и неподражаемой манерой пения.

– Спасибо за приглашение, – сказал я Розе.

– Ваш друг ведёт себя настойчиво, но он не в моём вкусе.

– Но… мне бы не хотелось его игнорировать, – слукавил я, поскольку именно этого мне и хотелось.

По взгляду Розы я вдруг сообразил, что допустил бестактность по отношению к этой инициативной девушке и решил исправиться:

– Хотел сказать, что сам бы с удовольствием вас пригласил, если б не он.

– Это уже лучше, теплее, – рассмеялась она.

Мы с ней разговаривали, медленно кружась. Она восторгалась песней Азнавура, вообще его творчеством, затем с сожалением сказала, что скоро ей придётся из-за учёбы покинуть Ереван, что ей здесь нравится. И вдруг спросила:

– Какой у тебя факультет?

Тут я растерялся, вспомнил, какую небылицу наплёл ей Эдик. Наверное, я покраснел, потому что Роза заулыбалась:

– Что произошло? Почему вдруг смутился? Прямо как в кинотеатре, – она продолжала улыбаться и, похоже, ей нравилось моё смущение. – Может, я поторопилась с обращением на «ты»?

– Нет, конечно.

– Тогда в чём причина?

– Я не учусь в университете.

– Не учишься? Не поступил?

– Ещё не поступал… – В этот момент мои пятнадцать лет показались мне унизительными. Я не сумел пересилить себя и, уподобившись Эдику, соврал: – Учусь в выпускном классе.

– Ах, вот как… Выходит, Эдик сказал неправду?

– Да… узнав, что ты студентка третьего курса филфака, он… решил, что правда тебя может разочаровать. Поэтому… не знаю, постеснялся, что ли…

– Вряд ли он умеет стесняться. А возраст? Тебе уже есть семнадцать?

– Да, – выдавил я.

Она задумалась. Мне в эти секунды хотелось провалиться куда-нибудь.

– Я понимаю, ты разочарована, – сказал я.

– Нет, – она слабо улыбнулась, – только мне немножко жаль… – затем тихо произнесла: – Впрочем, было очевидно, что ты моложе.

Мы с Розой медленно кружились под мелодии Азнавура и не разлучались в перерывах между ними. Наблюдавший за нами Эдик постепенно стал утрачивать первоначальный энтузиазм, заметно приуныл и даже сник. Я решил подойти к нему:

– Послушай, старик, прости меня, но ты свидетель, я сам никаких шагов не предпринимал, инициатива исходит от неё.

– Ладно, не дёргайся, я не беру в голову.

В этот вечер мы с Эдиком проводили девушек домой и я договорился с Розой о встрече на завтра.

Встречались мы вечерами, обычно перед закатом солнца и всегда в одном и том же месте, недалеко от центральной площади. Немного гуляли по городу и с наступлением сумерек шли в парк. К этому времени он становился почти безлюдным, только редкие влюблённые пары оставались на скамейках под пёстрыми сводами пока ещё не опавших деревьев. Мы с Розой всегда находили пустую скамейку в тёмном уголке опустевшего парка. Здесь, вдали от людских глаз, мы болтали, обнимались, целовались.

Каждый вечер после небольшой прогулки мы приходили в этот парк и шли к месту, уже ставшему для нас интимным гнёздышком, и почти всегда находили нашу скамейку свободной. Мне нравилось приходить сюда с Розой. Да и что я мог ей предложить? Разве что сходить в кино или посидеть в кафе за чашкой кофе. Однажды она спросила:

– Мы опять идём в парк?

– Хочешь, зайдём в кафе, или посмотрим, что в кинотеатрах идёт?

– Не хочется. Если нет другого предложения, лучше посидим на нашей скамейке.

Я тогда не понял, что она подразумевала под другим предложением. Но в кино мы всё-таки пошли. В те дни вышел в прокат фильм Бондарчука «Война и мир» и Розе захотелось посмотреть его. Я взял билеты в кинотеатр, в котором мы с ней впервые встретились. И места оказались примерно там, где мы сидели в день знакомства. Когда сели в кресла, Роза обвела зрительный зал взглядом и улыбнулась.

– Чему улыбаешься? – спросил я.

– А ты не догадываешься?

– Ах, да… мы здесь увидели друг друга, и ты пронзила меня взглядом.

– Помню, как ты трогательно смущался. Боже, неужели это произошло всего несколько дней назад?

После сеанса обсуждали фильм. Роза сказала, что он снят довольно близко к тексту произведения и что режиссёру удалось, как ей показалось, передать дух, заложенный Толстым в романе. Затем она спросила, что я об этом думаю. Думать об этом я, к сожалению, не мог, поскольку мне предстояло прочесть это произведение только через год. И я решил поменять тему, заявив самонадеянно, что к Толстому отношусь равнодушно, а вот Стендаль мне очень нравится. И стал восторженно рассказывать о Жульене Сореле из недавно прочитанного мною «Красного и чёрного», лишь бы не возвращаться к Толстому.

– Ты, похоже, не читал «Войну и мир», – сказала Роза.

– Не читал.

– Не переживай, ещё успеешь.

Порой она удивляла меня своей проницательностью и чутким отношением ко мне, проникновенным интересом ко всему, что касалось моей скромной персоны. Однажды похвалила:

– У тебя есть способности, из тебя выйдет толк, только надо больше читать.

– Ты так считаешь?

– Конечно, читать надо больше.

– Я про способности. По-твоему, они есть?

– Я убеждена.

– Но почему?

– Ты умеешь думать и не спешишь с ответами. А я умею видеть и чувствовать.

Да, в умении чувствовать и замечать детали ей нельзя было отказать.

В те дни мне искренне казалось, что, кроме нашей скамейки в укромном месте и нежных объятий, нам для счастья ничего не нужно. Во всяком случае, о большем я даже не думал и не догадывался, не подозревал, что для неё, возможно, этого мало. Однажды, после того как, разогретый жарким поцелуем, я коснулся её груди, она быстро расстегнула кофточку и обнажила грудь. Я заворожённо смотрел на открывшиеся моему взору пленительные округлости и стал медленно протягивать к ним руку. Настолько медленно, что Розе пришлось самой положить её себе на грудь. В эти мгновения я вспомнил, как летом у моря, оказавшись в подобной ситуации с женщиной, которая сняла с себя купальник, я не медлил, действовал решительно, набросился на неё, как изголодавшийся жеребец. Меня даже не смущала неуклюжесть моих действий и то, что ей пришлось подсказывать мне и управлять мною. Запомнились её слова: «Я, кажется, совращаю тебя…»

Но с Розой я был предельно осторожен. Когда она расстегнула кофточку, я повёл себя более чем сдержанно и, кажется, смутился. Уж слишком трепетно к ней относился. Что касается опыта, то его у неё было меньше, чем у меня. Она ласково провела ладонью по моему лицу и шепнула:

– Милый, давай не будем стесняться друг друга.

В другой раз, когда мы, обнявшись, сидели на скамейке, Роза вдруг сказала:

– Жаль, что нам некуда идти, нет у тебя приятеля, к которому мы могли бы прийти и остаться вдвоём.

Я молчал, признавая тем самым свою беспомощность в осуществлении её желания. Возможно, она намекала на комнату Араика, где состоялась наша вечеринка? Не знаю. Хотя, если вдуматься, это была, пожалуй, единственная более или менее вероятная возможность оказаться наедине. Других вариантов у меня не было. Араик жил со старшим братом в комнате, расположенной в конце длинного коридора большой коммунальной квартиры. Комната родителей находилась в начале коридора. Так что братья от них были удалены, можно сказать, двумя (если мне память не изменяет) соседями по коммуналке. Это обстоятельство создавало мнимое впечатление их независимой жизни. К ним родители заходили редко. И тем не менее вероятность их появления в случае, если бы мне удалось уговорить Араика с братом оставить нас с Розой наедине, была. Однако, будь у меня даже более подходящая, нежели комната Араика, возможность, я вряд ли ею воспользовался бы, просто потому что не был к этому готов. Меня мучила совесть обманщика, она терзала и подталкивала открыться Розе, сказать ей, наконец, сколько мне лет. Но я не решался, опасался её реакции. Именно поэтому меня порой пугала её безоглядность в чувствах ко мне. Она присутствовала в её глазах, втой страсти, которая неизменно вспыхивала в ней в моих объятиях. Хотя, разумеется, я не мог знать, была ли Роза готова до конца предаться этой страсти.

– Послезавтра я уезжаю, – сообщила она мне грустно, – смогу приехать не раньше, чем через три месяца. – Роза молча смотрела на меня, потом отвела взгляд и вдруг прошептала: – Боже, какая мука меня ждёт в эти месяцы!

Меня поразили её слова. Ни она, ни я ни разу не произнесли слово «любовь». Подумать только! Эта незаурядная девушка почему-то испытывает ко мне какие-то чувства. Ко мне, мальчику, да ещё лгуну, который обманул её, прибавив к своему возрасту два года. Ведь она бесконечно верит мне и даже не подозревает, какой я подлец! Да, подлец, и прежде всего потому, что боюсь открыться ей. Боюсь её реакции, разочарования, даже не представляю, что произойдёт, когда предстану перед ней жалким пятнадцатилетним мальчиком.

В последний вечер Роза подарила мне плюшевого пуделя. Он несколько лет стоял у нас дома на пианино. Накануне она предупредила, что собирается сделать мне на прощанье подарок. Я, разумеется, тоже решил её порадовать. Мне очень хотелось подарить Розе пластинку Азнавура с песней Isabelle. Но в те дни она была жутким дефицитом, и мои старания результата не дали, пришлось ограничиться маникюрным набором в футляре. Помню, как она слегка улыбнулась и сказала, что этот набор у неё будет то ли четвёртым, то ли пятым. По-моему, поступила безжалостно. Могла бы отнестись более снисходительно к юноше, который впервые в жизни преподносит девушке презент. О том, каких мук стоил выбор подарка, я умолчу.

Прощаясь, Роза спросила:

– Может, тебе удобнее получать письма до востребования?

– Присылай на мой домашний адрес. У нас не принято открывать чужие письма.

Однако мой отец чуть было не открыл письмо Розы, когда доставал корреспонденцию из почтового ящика. Это случилось примерно через неделю после её отъезда. Обычно письма приходили отцу. Увидев свою фамилию на конверте, он начал распечатывать его, как вдруг обнаружил на нём моё имя и только после этого обратил внимание на обратный адрес и фамилию отправителя.

– У тебя в Баку есть знакомые? – спросил отец с некоторым удивлением, передавая мне письмо.

– Да.

Он ещё несколько секунд смотрел на меня в ожидании внятного ответа, но, не дождавшись, отвёл взгляд, мол, не хочешь – можешь не отвечать.

В письме Роза писала о своих буднях, о занятиях в институте, о том, как у неё проходит день. Писала просто и живо. Слог – замечательный! Но что мне особенно понравилось – ни слова о своих чувствах ко мне. И лишь косвенно в одной фразе: «Ловлю себя на том, что не могу сосредоточиться во время лекции. Такого со мной не случалось». До сих пор помню некоторые фразы из письма, даже смешной стишок, сочинённый её преподавателем. В качестве эпиграфа к письму Роза привела цитату из «Евгения Онегина»: что день грядущий мне готовит?

С этого дня начались мои страдания. Вначале я обрадовался – появилась удобная возможность в ответном послании открыться Розе, написать о себе правду и покаяться, рассказать о муках совести, которые я испытываю, и, возможно, даже снискать прощение. С такими мыслями я сел за стол, готовый изложить на бумаге всё, что меня мучило, излить, так сказать, душу. Но это оказалось не так-то просто. Написав первое предложение: «Здравствуй, милая Роза», я застрял – дальше не шло. Писать письма мне никогда не приходилось, и я не подозревал, что правильно формулировать собственные мысли на бумаге надо ещё уметь. Одно дело – говорить, другое – писать. Если б я адресовал своё послание не Розе, а кому-то другому, думаю, проблема так остро не стояла бы, можно было особо не напрягаться. Но выразить Розе в письме грамотно и внятно то, что давно меня терзало, при этом просто и искренне, как писала она, стало для меня непосильной задачей. Тем более что в этом деле ограничиться несколькими предложениями оказалось невозможно. Кроме всего прочего, необходимо было соблюсти не только орфографию, но какую-никакую стилистику. Разумеется, я старался, но, как оказалось, ни в том, ни в другом в свои пятнадцать лет силён не был.

Написал одну страницу, прочёл и порвал – не то. Надо, думал, сразу писать о главном, без предисловий. Но о главном у меня тоже не очень получалось. Всё как-то нескладно и даже неестественно. Трижды переписывал, исправлял, зачеркивал, добавлял и в конце рвал. Так я мучился несколько часов. Наконец далеко за полночь сотворил на двух страницах (почерк у меня размашистый) вымученное послание. Мне даже показалось, что справился, вроде написал неплохо. Счастливый, лёг спать с чувством исполненного долга, решив с утра отправить Розе своё творение.

Все пословицы хороши, но, на мой взгляд, нет среди них более точной, чем эта: утро вечера мудренее. Прочтя утром написанное мною письмо, я ужаснулся. И эту белиберду я собирался отправить Розе?! Порвал и, чуть поразмыслив, решил не спешить, взять тайм-аут.

Через пару дней я предпринял новую попытку. На сей раз письмо уместилось на одной странице. И хотя оно не сильно отличалось от предыдущих версий, я скрепя сердце вложил его в конверт и пошёл отправлять. Уже на подходе к почтовому ящику меня остановила мамина знакомая, преподаватель вуза. Она интересовалась, когда у моей мамы приёмные часы в поликлинике, собиралась привести дочь на консультацию. Но начала издалека: сначала спросила про мою учёбу, потом поинтересовалась здоровьем мамы, сетовала на отсутствие времени, чтобы встретиться с ней и пообщаться, затем задала свой вопрос и в конце попросила передать маме добрые пожелания. Я не очень внимательно её слушал, но уловил, что слова «время» и «внимание» она употребила в родительном падеже, и усомнился в правильности написания этих слов в моём письме. Вернулся домой, распечатал конверт, ещё раз прошёлся глазами по тексту – детский лепет! С горечью порвал письмо вместе с конвертом и швырнул в мусорную корзину.

Конечно, налицо явные признаки наивной закомплексованности пятнадцатилетнего юноши. Но откуда они у меня взялись? Я ведь ошибки и раньше допускал, однако особо не переживал и комплекса по этому поводу не испытывал, тем более что ошибки мною учитывались и в дальнейшем не повторялись. В данном случае напрашивается только одно объяснение – всему виною Роза. Но, положа руку на сердце, надо признать, что причина кроется всё-таки не в ней, а в моём обмане. Я ведь представился ей семнадцатилетним выпускником. Так надо ж было соответствовать. Негоже такому взрослому юноше ударить в грязь лицом. А если мой обман помножить на угрызения совести – как же было не возникнуть комплексу? Кстати говоря, моя закомплексованность в итоге возымела положительное действие, подтолкнула к повышению уровня своего образования. Не секрет, что в юношеском возрасте каждый год способствует скачку в развитии. Так что в семнадцать лет я уже был другим, более решительным, больше читал и уже неплохо писал.

Но в тот день, не отважившись отправить письмо Розе, я совершил роковую ошибку. Я уже упоминал о её снисходительном отношении к моим промахам. Полагаю, и на этот раз она отнеслась бы к моему корявому посланию спокойно, разве что чуть пожурила бы. Если б я его отправил, думаю, всё могло сложиться иначе. Но в те дни моя закомплексованность возобладала над здравым смыслом.

Невольно возникает вопрос: почему я не мог позвонить Розе, коль скоро не умел писать писем? Но не следует забывать, что мы с Розой жили в разных городах, поэтому ни я, ни она о междугородных звонках даже не думали. Их надо было заказывать в специальных переговорных пунктах (тогда не употребляли слово салон), которые обычно располагались в помещениях почтовых отделений, но далеко не во всех. Это было не всегда удобно, да и стоили такие звонки недёшево. Поэтому люди писали письма. Почтовая переписка пользовалась популярностью – в этом была не только потребность, но, если угодно, традиция. Эпистолярный жанр в нашей стране в те годы процветал. Почтальоны сновали по улицам с битком набитыми сумками. И, надо признать, жанр этот имел свои преимущества. Ведь в письме зачастую можно было вдумчиво выразить то, чего не скажешь в торопливом междугородном телефонном разговоре.

Прошёл месяц после отъезда Розы. Попыток написать ей я больше не предпринимал и старался об этом не думать. Но смутное ощущение тревоги не покидало меня, особенно когда звонил телефон. Однажды позвонила Анна:

– Самвел, меня Роза попросила передать тебе письмо. Мы можем встретиться?

Мне почему-то сразу подумалось, что встреча ничего хорошего не сулит, что присланное Розой письмо, раз она пожелала передать его из рук в руки, наверняка носит обвинительный характер.

Когда мы встретились, Анна спросила:

– Ты ей ответишь?

– Да.

В этот момент я был искренен. После звонка Анны я решительно настроился написать Розе. Передавая мне конверт, Анна вдруг сказала:

– Ты ведь в Пушкинской школе учишься?

Меня охватило беспокойство:

– Да.

– У меня там брат учится, – сказав это, она хитро улыбнулась.

Ну, вот и развязка, подумал я. Теперь Роза знает, сколько мне лет. Не зря же Анна упомянула брата, который учится со мной в одной школе, а значит, наверняка меня хорошо знает и ей обо мне рассказал.

В своих тревожных ожиданиях я не ошибся. Самые плохие предчувствия относительно содержания второго письма Розы оправдались. Оно начиналось без приветствия: «Итак, вы мне не ответили…» Остро резануло обращение ко мне на «вы». А дальше посыпались сентенции в самых оскорбительных выражениях. Мелькали эпитеты: «бессовестный лжец», «невоспитанный пятнадцатилетний мальчишка», «бесчувственный притворщик, не имеющий представления о морали»… В тексте она ни разу не упомянула моё имя, а в конце хлестнула фразой: «Можете не отвечать на это письмо, мне не нужен ваш детский лепет». Тут она, конечно, попала в десятку.

Читать о себе такое было неприятно, пусть даже я заслуживал её гнева. Самолюбие моё Роза задела. Но я чувствовал, что меня по-настоящему ранят не оскорбительные её уколы. Больнее всего меня задело обращение ко мне на «вы». В постскриптуме Роза грозилась обязательно приехать в Ереван, чтобы посмотреть в мои бесстыжие глаза, а в скобках написала: «Может, они всё же не бесстыжие?» Эта последняя фраза одним махом перечеркнула весь предыдущий текст. Весь её гнев и все выпады в мой адрес вдруг улетучились. Последним предложением Роза, по сути, оставляла шанс не разрушать окончательно нашу связь, невзирая на мой юный возраст. Это я из письма уловил, но, к сожалению, не уловил другую важную вещь. Она, как позже выяснилось, всё-таки ждала от меня ответа, ждала несмотря ни на что. А я смалодушничал, воспользовался разрешением не отвечать на её резкое письмо. Ведь в нём Роза писала, что не ждёт от меня ответа, что ей не нужен мой детский лепет. Здесь она проявила присущую женщине противоречивость: говорить одно, подразумевать другое. Где ж мне было в моём возрасте постичь такое…

Прошло ещё два месяца. Мне уже казалось, что наша связь, скорее всего, оборвалась и всё в прошлом. В глубине души я этого желал, по крайней мере, чувствовал, что после того, как я разрушил её представление обо мне, разрыв неизбежен. Правда в письме она обещала приехать, чтобы посмотреть в мои «бесстыжие глаза», но стоило ли к этому относиться серьёзно? Мало ли угроз мы произносим в пылу горячности?

Однако в том, что Роза всё-таки приехала, мне пришлось убедиться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Она узнала меня по голосу и без предисловий пошла в атаку:

– Вы дважды мне не ответили, дважды поступили по-хамски…

– Роза, послушай…

– Я в вас не просто разочаровалась, вы человек без чести и достоинства…

– Если ты будешь таким тоном…

– Не смейте говорить мне «ты»! Мальчишка!

– До свидания! – я повесил трубку.

Буквально сразу же последовал звонок:

– Не смейте бросать трубку! Извольте слушать!

Я едва сдерживал себя, чтобы не ответить грубостью:

– А ты не смей так говорить со мной!

– Вы не заслуживаете уважения…

– Не хочу слушать, – я снова повесил трубку, затем снял её и положил рядом с аппаратом. Примерно минут двадцать трубка лежала, издавая прерывистые гудки. После того как я вернул её на место, телефон больше не звонил.

Атака была напористой, даже слишком. Откровенно говоря, такого потока агрессии и оскорбительных слов в свой адрес я не ожидал. Девушка она смелая и решительная, об этих её качествах я знал, и они мне нравились, но не мог предположить, что Роза может сорваться и выплеснуть на меня столько злобы. Нужен был жизненный опыт, чтобы понять женщину, почувствовать её раненую душу и суметь осторожно и бережно её успокоить. Но откуда ж у мальчика жизненный опыт?! Слова её я воспринял как оскорбление, моё самолюбие страдало.

Поздно вечером, ближе к двенадцати часам, когда в доме все, за исключением моего отца, уже спали, раздался телефонный звонок. Отец часто засиживался допоздна в гостиной за чтением книг и газет или решением шахматных задач.

Звонок меня разбудил. Отец не любил подходить к телефону, но в данной ситуации ему пришлось – мало ли что могло произойти, надо было узнать, что послужило поводом для столь позднего звонка.

Когда через несколько секунд после «алло!» отец спросил «кто это?», меня посетило смутное предчувствие. Но, думаю, нет, вряд ли Роза будет звонить в столь поздний час. Я стал прислушиваться – с кем же отец говорит? Но он больше молчал, говорили на том конце. Монолог был достаточно длинный. Отец слушал и лишь изредка коротко вставлял: «…так», «…да?», «…вот как?», а в конце сказал «ладно» и повесил трубку. У меня ещё оставались сомнения относительно моего предчувствия, но когда отец вместо того чтобы вернуться в гостиную, направился в мою комнату, сомнения рассеялись.

– Ты спишь? – спросил он.

Я глупо подтвердил:

– Да, а что?

Отец чуть помедлил, глядя на меня, задумался, что-то вроде иронии скользнуло по его лицу, или мне показалось в темноте, потом сказал:

– Ладно, спи, – и вышел из комнаты.

Я остался в недоумении. Что это было? Почему он ничего мне не сказал?

Роза позвонила через несколько дней. Это был последний её звонок. Я снял трубку и услышал:

– Наберитесь терпения не бросать трубку.

– Слушаю.

– Я завтра уезжаю. Вы должны вернуть мне мои письма.

Ну уж нет, думаю, они мои, не отдам. И соврал без зазрения совести:

– Я их сжёг.

Последовала длинная пауза.

– Вы не имели права это делать.

Тут я покаялся:

– Прости.

Она чуть помедлила, но уже ничего не сказала и повесила трубку.

Не знаю, может, требование вернуть письма служило поводом встретиться со мной, а я упустил эту возможность? Сомневаюсь. Во всяком случае, тогда мне так не показалось. Но даже если я ошибался, к чему этот жёсткий тон и обращение ко мне на «вы»? Я не терплю, когда женщина начинает командовать. Она ведь при этом теряет самое ценное – женственность. И уже пропадает всякое желание с ней общаться. Но если Роза действительно в глубине души желала встречи со мной и нашла для этого повод, а не подразумевала возврат писем через Анну, почему она не сказала просто «верни мне мои письма». Даже без «пожалуйста», но другим голосом, более мягким, а лучше тем, которым она ласкала мой слух, когда мы обнимались на скамейке в тёмном парке. И тогда, возможно, всё пошло бы иначе. Но я не вправе упрекать её в чём-либо, и мои слова ни в коей мере нельзя расценивать как укор в её адрес, тем более что речь идёт всего лишь о предположении. Вина в разрыве наших отношений исключительно моя и она всегда со мной. Есть только одно, но очень слабое для меня утешение – то, что последнее моё слово в разговоре с Розой было «прости».

Её письма я хранил долгие годы. К сожалению, они исчезли вместе с другими дорогими мне письмами после моего отъезда в Москву в 1978 году. В моё отсутствие из дома вынесли на помойку старый письменный стол, не заметив в одном из его ящиков стопку конвертов. Я переживал. Очень жалею, что не сумел сохранить письма Розы.

Относительно загадочного ночного звонка я так и остался в неведении. Вопреки моим ожиданиям, отец и после ни словом о нём не обмолвился. А мне не хотелось говорить с ним на эту тему.

Январь 2016 года

Светлый (сюжет для сценария)

После утомительной деловой поездки Александру не терпелось добраться домой. Жена сообщила по телефону, что его ждёт экзотический ужин, а дочка, которой не так давно исполнилось четыре года, приготовила папе сюрприз.

Солнце клонилось к закату. До столицы оставалось двести пятьдесят километров. Стрелка индикатора горючего приближалась к нулевой отметке. Александр сбавил скорость, чтобы в очередной раз не пролететь мимо заправки. Он уже полтора часа ехал по шоссе без остановки, не снижая скорости. Вскоре Александр увидел указатель, а через минуту показалась сама бензозаправочная станция. Он подъехал к колонке, вышел из машины и, только подойдя к стеклянной двери салона станции, заметил на ней предупреждающую табличку: «Технический перерыв. Идёт заправка бензина». Александр чертыхнулся, вернулся к машине и уже собирался сесть, однако представшая взору картина вынудила его застыть на месте.

Из салона вышла богиня – так он мысленно её назвал – ослепительной красоты женщина в ярко-оранжевом платье выше колен. Стройная, породистая, с тонкими чертами лица и нежной золотистой кожей, она, держа в руке бутылку минеральной воды, плавной походкой направилась к внедорожнику, стоящему у соседней колонки. У неё были голубые глаза с длинными ресницами, густые каштановые волосы, загорелые крепкие ноги в открытых туфельках на невысоком каблуке. Её жемчужные серёжки и бусы переливались в лучах предзакатного солнца.

Александр снял солнцезащитные очки и жадным взглядом проводил женщину. Она не могла не заметить, какое впечатление произвела на него, мельком взглянула на Александра, и в уголках её рта заиграла едва заметная улыбка. Когда она открыла дверцу машины, чтобы в следующую минуту исчезнуть из поля зрения мужчины, у него непроизвольно сорвалось с языка:

– Вам, похоже, повезло. Успели заправиться!?

Женщина посмотрела на Александра оценивающим взглядом и, как ему показалось, с некоторой иронией. Поскольку она не торопилась с ответом, он решил её спровоцировать:

– У вас улыбка Джоконды.

На сей раз она повернулась к нему, внимательно посмотрела в глаза и сказала:

– Вам должно быть известно, что это самая опасная улыбка.

– Разве? Мне казалось, самая загадочная.

– Это одно и то же, – сказала женщина, теперь уже открыто ему улыбаясь. – Нет, к сожалению, я тоже не успела заправить машину.

– Нам с вами не повезло, – продолжал Александр, отмечая про себя, что разговор завязался и что женщина не торопится сесть в машину. – Вам сказали, сколько придётся ждать?

– Да, минут двадцать.

– Будем ждать?

На её губах вновь заиграла улыбка Джоконды – её позабавило «будем».

– Я ждать не стану, – ответила она, – мне хватит бензина, чтобы доехать до ближайшей заправки.

– Значит, не повезло только мне. Может, подскажете, где ближайшая?

– Если ехать по шоссе, через шесть километров, а если сюда, – и она указала на дорогу, которая уходила от шоссе мимо бензозаправочной станции в глубь леса, – километра три.

– Вы поедете по шоссе?

– Через лес, мне это по пути.

– Я за вами.

– Шесть километров – не так уж много. Вам же ехать дальше по шоссе? – сказала женщина, словно знала его путь. Вероятно, по внешнему облику и манере держаться она угадала в нём столичного жителя.

– У меня бензин на исходе, – посетовал Александр.

– Как хотите, – красавица лукаво улыбнулась, села в машину и направила её в сторону леса. Александр поехал следом.

Вскоре поднялся ветер, тяжелые лиловые тучи заволокли небо, и яркий солнечный день сменился стремительно сгущающимися сумерками. Дорога шла через лес, затем вывела на широкое поле, где ветер усилился не на шутку. Пошёл мелкий дождь. Пришлось сбавить скорость, так как видимость из-за поднявшейся пыли и неожиданно наступивших сумерек стала ухудшаться. Они успели проехать до середины поля, когда всё вокруг потемнело, порывы ветра достигли такой силы, что стали раскачивать машины. Спортивный приземистый автомобиль Александра качало не сильно, но силуэт высокого внедорожника в плотной тёмной пыли, возможно, оттого, что он иногда выезжал на обочину, порой кренило настолько, что угроза перевернуться представлялась вполне реальной. Вдруг в воздухе вместе с песком и мелким мусором угрожающе низко стали пролетать непонятные крупные предметы. В темноте их трудно было распознать; похоже, это были откуда-то занесённые разрушительным ветром тонкие листы кровельного железа. Сзади раздался резкий скрежет металла. Обернувшись, Александр на миг увидел согнувшийся от ветра металлический лист, который исчез в густой пыли и, судя по звуку, задел заднее крыло машины. Он продолжал медленно двигаться за внедорожником, уже с трудом различая его очертания и не видя дороги. Наконец они миновали поле, и дорога опять пошла через лес. Но, проехав не более ста метров по мелким камням и сучьям, усеявшим всю дорогу, пришлось остановиться – впереди лежало сваленное дерево. Дорога была хоть и двусторонней, но достаточно узкой, едва позволяющей движение в обе стороны. Сила ветра возрастала, деревья сгибались под мощными потоками воздуха. Вдруг послышался треск – это ломались и с шумом падали деревья. Сзади раздался оглушительный хлопок, а следом страшный грохот – метрах в десяти от машины Александра рухнула большая сосна и перекрыла дорогу. Не успел он обернуться, как услышал протяжный скрип согнувшегося прямо над ним высокого дерева. Александр подал машину вперёд, пытаясь уйти от опасности быть раздавленным стволом, и впритык приблизился к внедорожнику. Но через секунду сообразил, что поступил опрометчиво, потому что в таком положении полностью избежать удара не удастся, и угроза стала неотвратимой. Он судорожно переключил на заднюю передачу, но успел отъехать лишь на три метра, как раздался треск, словно что-то лопнуло над ухом, и дерево рухнуло, оторвав стволом передний бампер его машины, по счастью, не задев капот. Обе машины оказались в ловушке. Оставалось лишь уповать на божью милость, чтобы следующее дерево при падении не накрыло их.

Прошли ещё примерно десять страшных минут бессилия перед грозной стихией, прежде чем порывы ветра стали ослабевать. Женщине во внедорожнике эти минуты показались вечностью. Двигаться ей было некуда – впереди дорога была закрыта, сзади её перегораживал ствол, сорвавший бампер машины Александра, а дальше лежали поперек дороги сваленные деревья. Она могла бы, подчинившись инстинкту самосохранения, выйти из машины, чтобы уменьшить вероятность трагического исхода. Но её парализовал страх. Женщина сидела, съёжившись, полностью отдавшись воле судьбы, и лишь зажмуривала глаза, в очередной раз слыша снаружи грохот.

Испытывать страх или даже леденящий душу ужас перед смертельной опасностью естественно для человека. Но Александр не ощущал ни того ни другого. Ему почему-то казалось, что ничего страшного больше не произойдет. Притом что ситуация подсказывала обратное – в любую минуту его машину могло раздавить очередное падающее дерево. Такое иногда случается с человеком, когда он умом понимает опасность нависшей над ним смертельной угрозы, но страха почему-то не испытывает. Видимо, страх, как прочие сильные чувства, является функцией души, а не сознания. Зачастую, когда душа ранена, человек боится того, что совсем не смертельно и чего, если исходить из здравого смысла, бояться не следует. Но она, душа, избирательна, у неё свои, порой не поддающиеся разуму мотивы, побуждающие человека испытывать те или иные чувства. Не чувствуя страха перед разбушевавшейся стихией, Александр тревожился за женщину, которая, будучи одна в машине, наверняка была сильно напугана.

Когда ветер заметно стих, дождь стал усиливаться и перерос в ливень. Вода лилась стеной, стучала по крышам машин, хлестала по стёклам. Слева и справа потекли мощные потоки дождевой воды, унося с собой сломанные ветки и сучья. Помня, что бензин на исходе, Александр выключил двигатель, быстро разулся, закатал до колен брюки, босиком выскочил из машины и, шлёпая по воде, подбежал к внедорожнику. Когда он сел в машину, женщина радостно воскликнула:

– Ой! Как хорошо, что ты пришёл! Боже, как страшно! У меня чуть сердце не вырвалось из груди! Я такого стресса никогда не испытывала! Ещё на заправке услышала по радио о надвигающемся ураганном ветре, но чтобы такой силы! Как ты думаешь, ураган прошёл? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Да ты весь мокрый!

Она достала из бардачка салфетки и участливо протянула Александру:

– Возьми.

Её неожиданная непосредственность приятно удивила Александра. Женщина улыбалась и обращалась к нему на «ты», как к старому приятелю. На душе у него сразу стало тепло – спасибо небесам за этот ураган!

– Я переживал за тебя, – сказал Александр. Ему хотелось скорее произнести «ты». Её чарующие голубые глаза смотрели на него доверчиво и ласково. Там, на заправке, когда она вышла из салона, такая яркая, недоступная и загадочная, да ещё с иронией во взгляде, ему показалась, что ей лет тридцать. Но сейчас, сидя рядом с ней, он увидел милую девушку, вряд ли старше двадцати пяти, которая нуждается в мужской защите и искренне рада его появлению.

– Тебя как зовут? – спросила она.

– Александр, а тебя?

– Сивилла.

– Как интересно! Пророчица?

– И колдунья, – обронила она с улыбкой.

Дождь лил как из ведра. Теперь уже не деревья трещали, а небо, казалось, совсем близко разрывалось молниями и оглушало громом. Уровень воды угрожающе поднимался. Было ощущение, будто машина стоит под водопадом. Минут через пятнадцать грязевые потоки закрыли колёса внедорожника.

– Боже! – воскликнула Сивилла, – неужели они нас поглотят?

Александр обернулся и, к ужасу, не обнаружил своей машины. Он машинально схватился за ручку дверцы, но в ту же секунду сообразил, что стоит ему выйти – и бурные воды снесут его. Тут он увидел свою машину в боковом зеркале. Она оказалась в десяти метрах от того места, где стояла прежде. Мощные потоки сдвинули её вправо на обочину и оттеснили к стволу упавшей сзади сосны. Похоже, если бы не это сваленное дерево, машину унесло бы далеко, и судьба её могла бы сложиться трагически.

– Пожалуйста, не надо выходить, – испуганно попросила Сивилла, – всё равно сейчас ты ничего не сможешь сделать.

Через несколько минут ливень стал понемногу ослабевать, небесные струи начали редеть, и в течение следующих десяти минут дождь окончательно стих, а потом и вовсе прекратился. Неожиданно пробился солнечный луч, и оказалось, что сумерки ещё не наступили.

– Господи! Неужели всё? – воскликнула Сивилла.

– Похоже, да.

Вода ещё текла по дороге, но уровень её стремительно падал и скоро снизился до щиколотки. Оба босиком выскочили из внедорожника и подошли к машине Александра. Она стояла на обочине, зарывшись колёсами в грязевую жижу, вся облепленная ветвями и глиной. Оторванный бампер каким-то чудом одним концом ещё держался за неё. Александр открыл дверцу, из машины хлынул поток воды. Он сел за руль и включил зажигание. Сначала двигатель чихал и откашливался, но с третьего захода завёлся. Но попытки Александра вывести машину на дорогу ни к чему не привели – она стала ещё глубже погружаться в желеобразную почву. В итоге ему пришлось отказаться от усилий вытащить её из трясины. Александр достал телефон, собираясь позвонить в дорожную службу, чтобы сообщить свои координаты. Индикатор на дисплее показал отсутствие связи. У Сивиллы был другой оператор, но её телефон тоже оказался вне зоны покрытия.

– Да… – вздохнул Александр, – положение усугубляется. Теперь надо понять, как нам выбираться отсюда.

Пути закрыты. Впереди, как, впрочем, и сзади, дорога завалена кронами упавших деревьев. Александр хотел идти пешком обратно до шоссе, пока не появится связь, – они ведь отъехали всего на два километра. Сивилла предложила не торопиться, а немного подождать, может, связь восстановится. И действительно, пока они обсуждали эту тему, на дисплее телефона вдруг возникла характерная «лесенка» – индикатор уровня сигнала. Александр быстро набрал дорожную службу. Ему ответили, что уже задействована необходимая техника для расчистки и ремонта дорог в этом районе, а также прилагаются усилия для восстановления линий электропередач. Работы начались, но разрушений и завалов много на дорогах, так что на быстрый приезд «аварийки» рассчитывать не следует.

– Похоже, нам здесь придется заночевать, Сивилла, – он задумчиво смотрел на неё.

– Не переживай, я сейчас позвоню, и за нами приедут.

– На вертолёте прилетят?

– Нет, прорвутся бравые ребята из нашего города.

– Женихи? – спросил он игриво.

– Ты угадал.

– Они у тебя на танках разъезжают?

– Помимо этой дороги – она относительно новая, её не так давно прорубили через лес – есть старая, которая обходит лес. Правда, она в два раза длиннее, но ничего, через пару-тройку часов ребята будут здесь. Старая дорога выходит на поле, откуда мы сюда заехали.

– Вот как? – Александр оживился, – но ведь отсюда не больше ста метров до этого поля.

– И что? – удивилась Сивилла.

– Погоди звонить. Чем ждать три часа твоих женихов, не лучше ли нам попробовать на твоём внедорожнике прорваться к полю?

– Ты так испугался моих женихов, что решился на подвиг Геракла – расчистить сто метров сваленного леса?

– Чего не сделаешь от испуга. Надо попробовать, пока не стемнело. Упавших деревьев не так много.

– Ты это серьёзно?

– Вполне.

В багажнике машины Александра среди прочих принадлежностей для пикника, которыми он пользовался, когда выезжал с семьёй за город, хранился небольшой топор с металлической ручкой для рубки сухих веток. Он открыл багажник, разделся до пояса, достал топор и принялся за работу. Наиболее сложной оказалась задача сдвинуть с дороги большую сосну, которая рухнула сзади и по счастливой случайности не позволила потокам унести его машину. У остальных сваленных деревьев на этом участке стволы оказались тоньше, справиться с ними было проще. Когда он усердно орудовал топором, подошла Сивилла, в кедах и перчатках.

– Какое чудное преображение! – воскликнул Александр.

– Я буду тебе помогать! – улыбнулась она.

– Твое присутствие меня волнует.

– Ты не смотри на меня, лучше скажи, что делать.

С большим трудом им удалось подвинуть перекрывшую дорогу сосну. Её крупные ветви Александр предварительно срубил, а ствол, хоть и был сломан, но крепко держался за основание. Сместив его на три метра, они не освободили дорогу, но открыли обочину.

– Если несколькими ровными слоями покрыть этот участок ветвями, – рассуждал Александр вслух, – уже можно будет по нему проехать.

Плотно, в три слоя, он устлал непролазную жижу ветвями и, орудуя топором, стал потихоньку продвигаться в конец леса. Сивилла помогала убирать срубленные стволы и ветви и тайком поглядывала на его мускулистый торс. Она восхищалась его сноровкой, тем, как он ловко справлялся с завалом и насколько разумно действовал, чтобы не выполнять лишней работы. Некоторые деревья от сильного ветра и ливня лишь согнулись. Им надо было помочь разогнуться.

Полтора часа непрерывной работы, кажется, дали результат. Александр выпрямил спину, вытерся салфетками, которые дала ему Сивилла, и, ещё раз визуально оценив выполненную работу, сказал ей:

– А теперь, подруга верная, вся надежда на тебя. Включай полный привод и жми на газ, чтобы максимально быстро проехать обочину. Учти, если остановишься, застрянем здесь навсегда. Действуй!

– А как же это? – Сивилла указала на низко склоненное над дорогой дерево с треснутым стволом.

– Моим топором его долго рубить, я ствол подниму, когда ты будешь проезжать. Вперёд!

Сивилла развернула внедорожник, для разгона сдала чуть назад, вплотную прижавшись к ветвям лежащего сзади дерева, и резко нажала на педаль акселератора. Машина засвистела шинами на месте, затем рванула вперёд и вылетела на обочину, стреляя из-под колёс мелкими камнями, ветками и ошметьями глины. Проехав по грязи метра три, она на несколько тревожных секунд застряла в густой жиже, отчаянно вращая колёсами. Настланные поверх грязи ветви с треском исчезали под тяжестью внедорожника. Но вскоре, цепляясь шинами за те же ветви, он с визгом вырвался из плена, обдав всё вокруг грязевым дождём, и, пролетев под стволом дерева, который Александр высоко держал двумя руками, выехал из леса.

Сивилла выскочила из машины с криками восторга:

– Ура! Здорово!

– Молодец! – похвалил её Александр.

Она подбежала к нему, взяла обеими руками за голову и чмокнула в губы.

– Это ты молодец! – воскликнула Сивилла радостно. – Умница!

Он стоял, ошарашенный, и смотрел на неё влюбленными глазами.

– Как здорово ты всё придумал! – лицо её светилось.

– А можно ещё? – спросил он.

– Что? – не поняла Сивилла.

Александр показал губами. Она рассмеялась и сказала:

– Нет, достаточно одного раза, садись, поехали.

– Куда?

– Поедем в наш город Светлый, уверяю, он тебе понравится, вот увидишь.

– Светлый? Звучит приветливо. Это близко.

– Не далеко.

– А как же моя машина?

– Не беспокойся о ней. Её завтра же привезут тебе в целости и сохранности.

– Твои женихи?

– Не совсем. Но это тоже не важно. Всё будет замечательно, ты останешься доволен.

– Ты волшебница?

– Да, и, как ты уже заметил, прорицательница.

– Хорошо, но сначала надо бы умыться, у тебя, помнится, была бутылка воды.

Они помыли руки. Затем Александр умылся, нагнувшись под небольшой струйкой воды, которую Сивилла лила на него сверху из бутылки. Он вытерся, закрыл машину и, глядя на улыбающуюся красавицу, спросил:

– А где та заправочная, к которой мы ехали?

– Туда мы уже не попадём. Но по старой дороге тоже есть заправки. Не пропадём.

Они двинулись в путь. Скоро окончательно стемнело. Дорога шла через поля и небольшие населённые пункты, которые сполна испытали на себе разрушительную силу урагана. Электричества нигде не было – дороги не освещались, дома утопали во мраке. Под свет фар внедорожника время от времени попадали упавшие столбы линий электропередач, разрушенные коттеджи с искорёженными, а то и сорванными крышами. В одном из населённых пунктов высветился сгоревший дом, люди вытаскивали из него уцелевшие вещи. В другом посёлке в темноте машину чуть не занесло в кювет, после того как она переехала что-то мягкое. Сивилла вскрикнула и вышла из машины, прихватив фонарь. На дороге лежала собака.

– Боже! Неужели я её задавила?

Александр внимательно осмотрел собаку, освещая её фонарём.

– Нет, она уже была сбита.

– Но её нельзя так оставлять, надо перенести хотя бы на обочину.

Из ближайшего дома на звук резко затормозившей машины вышел мужчина. Сивилла спросила:

– Это ваша собака?

– Нет, – он подошёл ближе, – вы её задавили?

– Нет, она здесь уже лежала. Видимо кто-то до нас. Надо дотащить её до обочины, поможете? – спросил Александр.

– Сейчас приду, – мужчина вернулся в дом.

Через минуту он вышел с лопатой и, поддев собаку, стал проталкивать её на обочину.

– Завтра днём уберут, – сказал он и с горечью добавил: – Проклятый ураган! Столько разрушений! Всё разворотил.

– Да, я вам сочувствую. Если помощь не нужна, мы поедем.

– Чем тут поможешь?! Конечно, поезжайте!

– Спасибо.

Дальше ехали молча. Они проехали в темноте километров шесть, когда после очередного поворота вдруг вдали показались огни. Сивилла воскликнула:

– Смотри!

Впереди показалась освещённая дорога и сверкающая огнями заправочная станция. Молодой заправщик с наушниками в ушах поразил их тем, что даже не слышал об урагане.

Стоя за высоким столиком, они перекусили бутербродами и горячим кофе. Настроение улучшилось. Сивилла стала рассказывать о своём городе. Александру представился сказочный городок из детской книги. Он слушал её оживленный рассказ и думал о том, что такой патриотизм свойственен людям, живущим в небольших городах. Жителю столицы он кажется несколько провинциальным.

– Я позабочусь о тебе, – воодушевлённо говорила Сивилла, – устрою в лучшую гостиницу.

Она улыбалась и, похоже, была счастлива, а он безмолвно любовался ею.

– Ну что ты молчишь? – Сивилле хотелось, чтоб он реагировал.

– Мне понравились твои губы.

Она рассмеялась:

– Не сочиняй, они лишь слегка коснулись тебя. – Сивилла внимательно посмотрела на Александра и спросила: – У тебя всё хорошо с женой?

– Какая проницательность! Я ведь не ношу обручального кольца.

– Видно по тебе, что женат. Ухоженный. А кстати, почему не носишь?

– Оно мне великовато, однажды чуть не выскользнуло с пальца в бассейне. Могу потерять.

– Пока это первая ложь, которую ты произнёс.

Александр улыбнулся:

– Разве тебя обманешь?!

– И не пытайся, всё вижу, сам сказал, что я проницательная.

– Да… – произнёс, тихо вздыхая, – обворожительная…

И уже в машине, когда они отъехали от заправочной станции, Сивилла, чувствуя на себе его взгляд, сказала:

– Смотри, завезу тебя в глушь, заворожу, и останешься ты, милый, со мной навсегда.

– Может, я этого хочу.

– Конечно, хочешь, вижу, как глаза у тебя блестят, как ты весь горишь, – она игриво улыбнулась, не глядя на него, – но это ведь ненадолго. А я, если возьмусь за тебя, то уже не отпущу, знай: заворожу. Всё ещё хочешь?

Сивилла взглянула на Александра и, не дожидаясь ответа, спросила:

– У тебя, наверное, прекрасная жена?

– Да, она у меня замечательная.

– Красивая?

– Ну… не такая эффектная, как ты, но милая.

– Я так и думала. Ты, должно быть, очень любишь её, – и, сделав небольшую паузу, сказала: – Её и дочку.

Александр с удивлением посмотрел на неё:

– Как ты догадалась, что у меня дочь?

– Значит, попала, – улыбнулась Сивилла, – я ведь так сказала, наугад. Хочешь ещё одного ребёнка? – и добавила: – Мальчика.

– Не знаю, не думал… мальчика? Пожалуй, хочу.

– Будет у тебя мальчик. И не один. Двое.

Александр засмеялся:

– Знаешь, а ведь я начинаю верить твоим предсказаниям… Странная ты… – он пожирал её глазами. Взгляд задержался на бёдрах, и он тихо произнёс, – сексуальная…

Платье Сивиллы хоть и не было слишком коротким, но, вследствие вынужденных движений за рулём, задралось довольно высоко.

– Вместо того чтобы пялиться на мои ноги, ты бы лучше следил за дорогой. Ведь тебе придётся возвращаться, а здесь такая глухомань! Недолго заблудиться на машине.

Действительно, они ехали уже больше часа и оказались довольно далеко от того места, где осталась его машина. Дорога не только петляла, но пересекалась с другими дорогами, и уже совершенно невозможно было определить обратный путь.

– Ничего страшного, – сказал Александр, – навигатор выведет. Далеко ещё до твоего города?

– Ещё километров пятьдесят.

– Как? Ещё пятьдесят километров?

– Это разве много, если учесть твое желание быть со мной наедине? – игривая улыбка вновь скользнула по её лицу.

«Нет, совсем не много, да и какое это имеет значение!» – думал Александр. Околдованный её чарами, он уже был во власти этой фантастической женщины, которая так уверенно управляла в ночи большим внедорожником по неведомым ему дорогам.

– Я тебе благодарна, – вдруг сказала Сивилла, не глядя на него, но чувствуя на себе его вожделенные взгляды.

– За что? – удивился он.

– За сдержанность, – она бросила на Александра быстрый взгляд, – не каждый способен достойно пройти испытание.

Александр тоскливо выдохнул:

– Если б ты знала, чего это мне стоит!

Сивилла одарила его ласковым взглядом:

– Тот, кто не выдерживал, потом горько раскаивался. Я колдунья, – напомнила она и прошептала: – Всему своё время.

У Александра зазвонил телефон.

– Привет солнышко! Как ты?.. Я сегодня уже не смогу приехать. Представляешь, по пути заехал заправить машину, как вдруг нагрянул ураган, да такой силы, что стал валить деревья, полетели крыши с домов… Что?.. Нет, всё обошлось, со мной всё в порядке. А? Да, было предупреждение, но я не обратил внимания. Знаешь, ливень прошёл жуткий, вокруг потоки воды, ты себе не представляешь, просто реки текли. Дорогу в лесу завалило сломанными деревьями, моя машина завязла в грязи на обочине, так и не смог её вытащить. Сейчас еду в обход – деваться некуда, вернее, меня везут… Нет, у водителя внедорожник, но нужен тягач… Куда? Еду в ближайший город, относительно недалеко расположенный. Там я ночь проведу в гостинице, а завтра позвоню в дорожную службу или возьму какой-нибудь грузовик и вернусь за машиной. Надеюсь, к этому времени дороги расчистят. Да,конечно, жаль, но так получилось, что поделаешь… ладно, не скучай, солнышко. Целую вас.

Александр спрятал телефон и больше не смотрел на Сивиллу. Он ещё пребывал в оболочке семейной атмосферы, в которую его вовлёк разговор с женой. Сивилла почувствовала его состояние, сидела молча. Он медленно возвращался в реальность. Наконец она нарушила затянувшееся молчание:

– Как ласково звучит – солнышко! Меня никогда так не называли. Знаешь, я даже чуть позавидовала твоей жене, несмотря на то, что ты ей нагло солгал.

Александр сделал круглые глаза:

– Солгал?

– Конечно. И это вторая ложь за сегодняшний день.

– Не понимаю.

– Ты ей, бедняжке, преподнёс всё так, словно оказался жертвой обстоятельств. Ты вроде как рвался к ней, чтобы этой ночью слиться воедино, а коварная судьба развела вас. И у тебя не было другого выхода, как ехать с водителем, как ты меня назвал, в ближайший город за грузовиком.

– Разве не так?

– Так, да не так. Конечно, глупо рассказывать жене, которая ждёт тебя с нетерпением, что водитель предлагал тебе продолжить путь по шоссе, где через шесть километров будет заправка.

– А если б на полпути двигатель заглох?

– Чтобы на шесть километров не хватило бензина? Вряд ли. И потом, у тебя была возможность подождать на месте двадцать минут. Ты прекрасно понимал, что на это времени уйдёт даже меньше, чем съездить до ближайшей заправки, залить бензин и вернуться обратно на шоссе. Но ты ел меня глазами и увязался за мной, причём без всякого шанса, что тебе что-то обломится.

– Да… – он глубоко вздохнул, – всё по полочкам разложила. Даже скучно стало.

Александр нахмурился. Ему показалось, что у Сивиллы изменился тон после звонка жены. Куда-то подевались ласковый голос и нежный взгляд.

– Э-э, только без обид, я терпеть не могу обидчивых мужчин.

– Я не обижаюсь, просто понял, что мне, как ты выразилась, не обломится.

– И ты расстроился?

– Пожалуй, нет, скорее успокоился.

– Жаль… – тихо шепнули её губы.

Он не разобрал:

– Ты что-то сказала?

– Нет.

Сивилла, не отрываясь от дороги, посматривала на Александра, чтобы убедиться, что он действительно не обиделся. Ей этого очень не хотелось. Он задумчиво смотрел в окно, отвернувшись от неё, а в голове мелькнуло, что, может, это и к лучшему, если ему ничего не обломится. Совесть будет чиста перед женой.

Александр был молод, общителен, умел производить на людей приятное впечатление, и не только на женщин, хотя женщины относились к нему особенно благосклонно. Со сверстниками он легко вступал в контакт, быстро переходил на дружеский тон, при этом не подпускал их к себе слишком близко. Приятелей у него было много, но вряд ли он мог кого-то назвать близким другом.

Женился Александр в тридцать лет по любви, однако нельзя сказать, что был влюблён в свою будущую жену. Он любил её, женственную и заботливую, спокойной нежной любовью, как любят ребёнка или младшую сестру. Их сближение происходило без взрывных эмоций и страстей, по крайней мере, с его стороны. Она была младшей сестрой его приятеля. Александр с ней виделся всего несколько раз и не мог знать, что девушка влюблена в него. Он обратил на неё внимание, когда случайно это обнаружил. Стал присматриваться к девушке и увидел в ней свою жену. Никого из тех, с кем бывал он раньше, рядом с собой в качестве жены Александр не представлял. При следующей встрече в доме у приятеля он преподнёс девушке цветы. Это стало для неё таким неожиданным сюрпризом, таким счастьем, что на глазах у неё появились слёзы. Она бросилась ему на шею и жадно поцеловала в щёку.

Когда Александр познакомил будущую жену со своей мамой, она сказала:

– Хорошая девочка, и возраст для тебя идеальный.

Он вспомнил формулу, о которой мать ему поведала пару лет назад, когда впервые заговорила с ним о необходимости жениться: возраст невесты, вступающей в брак, не должен превышать половины возраста жениха плюс восемь лет.

– Ты всё же не ответил на мой вопрос, – вывела его из задумчивости Сивилла.

– Какой вопрос? – спросил Александр.

– Как у тебя с женой?

– Ты же сама сейчас сказала, что я её очень люблю.

– Я имею в виду секс.

Он удивлённо посмотрел на неё и улыбнулся:

– Я вот думаю, кто мог бы задать мне такой вопрос? Пожалуй, никто.

– Ты можешь не отвечать, но мне очень интересно.

– Зачем тебе это знать? Я ж тебя как мужчина не интересую.

– Я этого не говорила. Мне известно, что мужчины полигамны. Я ловлю на себе взгляды женатых мужчин каждый день, но всё же хочется понять их. Может, у них жены несексуальные?

– Ладно, удовлетворю твоё любопытство. У меня с женой в этом отношении всё замечательно. В ней сочетаются два важных для женщины качества – сексуальность и обаяние. Мне это нравится.

– Но при этом ты не прочь переспать с другими женщинами?

– Это уже допрос с пристрастием!

– Повторюсь, ты можешь не отвечать, но мне хочется понять мужчин.

– Понять?! – усмехнулся Александр. – Это вы загадочные и непостижимые, а мужчины все односложные и прозрачные, просто… как ты заметила, полигамны. Лишь в одном, пожалуй, они немного отличаются – в активности по части, как ты выразилась, переспать с другими женщинами. Если говорить о женатых мужчинах, диапазон колеблется от особей совсем неразборчивых, то есть без каких-либо тормозов, готовых переспать с любой молодой женщиной, до так называемых однолюбов. Но справедливости ради надо признать, что подавляющее большинство мужчин – без тормозов.

Александр замолчал, Сивилла ждала продолжения:

– Что замолчал?

– А что ты хочешь услышать?

– Не кокетничай, ты прекрасно знаешь, что я хочу услышать.

– Тогда скажи, что я тебе не безразличен.

– Я уже ответила тебе.

– Уклончиво. Ты меня пытаешь, а сама уходишь от ответа.

Она ласково на него посмотрела:

– А разве мой взгляд тебе ни о чём не говорит?

– Опять загадки!

– Какие вы, мужики, бестолковые!

Выдержав небольшую паузу, Сивилла тихо заговорила:

– Ты мне нравишься. И наверняка нравишься многим женщинам. Ты из той породы мужчин, в которых женщины влюбляются, поэтому я хочу услышать искренний ответ.

– Что за порода такая? Первый раз слышу. Можно поподробнее?

– Какие могут быть подробности? По-моему, не секрет, что есть много мужчин, которые не то чтобы совсем безликие, скорее пресные, без огонька, изюминки. Их безошибочно можно определить, они проявляются сразу. Ты к ним не относишься.

Александр был польщён – его исключили из списка безликих и пресных, тем более что Сивилла, как ему показалось, слишком категорична в оценке мужчин.

Ей же хотелось понять, почему он, имея прекрасную и вроде бы любимую жену, не прочь переспать с другой женщиной:

– Так как же относительно других женщин?

– Хорошо, слушай, – начал он. – До того как жениться, я успел переспать со многими женщинами, очень разными. Но за пять лет супружеской жизни ни разу не изменил жене. Возможность такая, как ты догадываешься, была, и не одна. Но я этого не делал. Однажды мне пришлось ночью уехать из загородного дома моего приятеля, где я был без жены, исключительно ради того, чтобы этого не произошло. Он, конечно, меня не понял, и тем более не поняла молодая красивая его соседка, которую он пригласил специально для меня. Я удовлетворил твоё любопытство?

– Почти. Ответь, пожалуйста, почему ты всё-таки не переспал с ней, с этой соседкой? Что именно тебе помешало?

– Знаешь, – сказал Александр, задумавшись, – мне легче ответить, почему я за тобой поехал. Когда ты на заправке шла к машине, я не мог оторвать глаз от тебя, ты, словно сошедшая на землю языческая богиня красоты, заворожила меня. А когда мы встретились глазами, меня будто током ударило, и сейчас я говорю с тобой, а меня в дрожь бросает – так сильно ты мне нравишься. Никогда со мной такого не было.

Она остановила машину на обочине, повернулась и, чуть наклонившись к нему, мягко провела рукой по его лицу. Александр приблизился к ней, Сивилла стала медленно и нежно целовать его в губы. Он жадно прижал её к себе, и нежные поцелуи скоро переросли в жаркие лобзания. Страсть стала разгораться, его рука медленно скользнула с талии на грудь, затем опустилась к бёдрам и нырнула под платье. Сивилла схватила его руку, отодвинула от себя и сказала коротко:

– Нет.

– Но… почему? – будучи весь в огне, он вновь протянул к ней руку, но она придержала её и ответила:

– Не сейчас и не здесь.

– Если б ты знала, на какие муки меня обрекаешь!

Она снова мягко провела рукой по его лицу и прошептала:

– Извини, милый, тебе придётся немного потерпеть.

Дорога шла в гору. Когда вдали на высоком холме заиграло множество огней, Сивилла сказала:

– Приближаемся.

Внедорожник въехал через арку на ярко освещённую улицу, которая вела к центральной площади города. Слева и справа – невысокие дома в два-три этажа, покрашенные в разные цвета. Рядом с оранжевым домом с изображенным на фасаде слоном – голубой дом с дельфином. Небольшие балкончики с выпуклыми металлическими перилами увешаны цветами. Вдоль широких тротуаров, выложенных разноцветной плиткой, высокие раскидистые платаны чередовались с низкими липами, кроны которых, благодаря умелой стрижке плотно растущих ветвей, имели шарообразную форму. Улица сверкала огнями, газоны были ровно подстрижены, дорожная разметка казалась свежеокрашенной. Во всём чувствовалась старательная рука заботливого хозяина. Витрины ярко светились – некоторые из магазинов в это позднее время ещё работали. Несмотря на час ночи, на улице было много людей. Большинство из них сидели в открытых кафе. Повсюду играла музыка.

– Сивилла, у вас по ночам люди не спят? – спросил Александр.

– Сегодня пятница, можно гулять до утра. Многие так и поступают после рабочей недели. У нас два крупных предприятия: по выпуску бумаги и мебели. Эта улица – главная в городе, здесь кафе, рестораны, кинотеатры, концертный зал. Народ в основном скапливается тут. Остальные улицы относительно тихие.

Вскоре машина выехала на небольшую эллипсовидную площадь с фонтаном из тёмного мрамора в центре. Из пасти каменного Левиафана мощная струя воды в музыкальном сопровождении периодически взлетала вверх, рассекаемая разноцветными лучами. Площадь представляла собой архитектурный ансамбль из трёх зданий и церкви, возведённых из одного и того же камня. Автору проекта нельзя было отказать во вкусе. Здания, выполненные в строгом стиле, отличались фасадами и орнаментами. В одном из них располагалась администрация, о чём свидетельствовал реющий на крыше флаг города. С противоположной стороны находился драматический театр. В третьем здании, перед которым остановился внедорожник Сивиллы, располагалась гостиница «Центральная». На площади работали два кафе, в обоих было многолюдно. Снаружи играл оркестр, молодёжь на небольшой площадке танцевала под ритмичную музыку.

Стоило Сивилле и Александру выйти из машины, как стали раздаваться голоса молодых людей, сидящих за столиками в кафе:

– Привет, Сивилла!

– Кто это с тобой? Присоединяйтесь к нам!

Сивилла взглянула в сторону кафе, но на призыв не отреагировала. Глаза её кого-то искали. Подбежал мужчина лет сорока, тщедушный, сутулый, с редкими длинными волосами:

– Приветствую! – воскликнул он и стал бесцеремонно разглядывать Александра.

– Привет! Это мой гость, Александр, – представила Сивилла, строго взглянув на сутулого, как бы желая предупредить, мол, смотри, поделикатнее.

– Гость? – мужчина с любопытством продолжал изучать Александра, – твой?

– Где механик? – спросила она, продолжая смотреть в сторону кафе. – Позови его. Он нам нужен.

– Сейчас свистну, – пообещал сутулый, достал телефон и позвонил: – Валяй в «Центральную», – произнес он в трубку, – ты понадобился Сивилле.

Затем он обратился к Александру, протягивая руку:

– Давай знакомиться, я – Друг.

– Чей друг? – спросил Александр, пожимая руку.

– Твой, – ответил тот, улыбаясь.

– Ну, спасибо, осчастливил.

– Меня так зовут – Друг. Но мы подружимся, вот увидишь.

– Человеку с таким именем вряд ли можно отказать.

Подошёл механик:

– Привет Сивилла!

– Привет! Слушай, надо завтра забрать машину Александра, она застряла в лесу на новой дороге в двух километрах от шоссе…

Она не успела договорить – подошли ещё двое мужчин. Один из них сразу бросался в глаза своими габаритами и свирепым видом. Это был гигант ростом более двух метров, мощного телосложения, с бычьей головой, тяжеленным подбородком и пудовыми кулаками – один из тех редких человеческих индивидов, с которым очень не хочется ссориться. Второй был его противоположностью: субтильный, с правильными чертами лица, приятным открытым взглядом и тоже высокий, хотя ниже великана сантиметров на пятнадцать. Не только внешне, но по характеру и по всем другим признакам они разительно отличались, и приходилось поражаться тому, что эти двое являлись родными братьями. Гиганта звали Самсон, брата его – Авель. В отличие от Самсона, который, дожив до двадцати пяти лет, не прочёл ни одной книги и, кроме физического труда и спорта, ничего не признавал, Авель был хорошо образован, занимался наукой, преподавал математику. Самсон был груб, невежественен, но инициативен и напорист. Авель, наоборот, – вежлив, мягок и нерешителен. Когда Сивилла созрела для замужества и стала первой красавицей в городе, к ней стали свататься многие неженатые горожане. Это продолжалось в течение нескольких лет. Она отказала всем. Тогда пришёл к ней Самсон – произошло это за неделю до описываемых здесь событий – и сказал:

– Выходи за меня и будешь самой счастливой на свете.

Сивилла ответила:

– У тебя мозгов не хватит сделать меня счастливой.

Самсон не растерялся:

– Тогда выходи за моего брата. У него больше всех мозгов в нашем городе.

– А что же он сам не придёт?

Самсон и тут не растерялся:

– Не мог же он опередить старшего брата.

Несмотря на то, что Самсон был моложе брата на полтора года, никто не сомневался, что старшим является именно он. Авель сам его воспринимал как старшего. Самсон с детства оберегал его, заботился о нём. Услышав от Сивиллы вопрос о брате, он сразу смекнул, что надо ковать железо, пока горячо. Самсон быстро вышел на улицу и бегом пустился домой. Надо было видеть, как этот великан, подобно слону, мчится по улице, и перед ним с удивлением и улыбками расступаются прохожие. Дома он схватил брата за плечи и начал трясти его:

– Иди к ней, она хочет выйти за тебя замуж.

– Кто? – не мог понять Авель.

– Сивилла! Беги к ней.

– Откуда тебе известно, что она хочет замуж за меня?

– Она сама сказала.

– Сама?.. Может ли быть такое? Брат, ты шутишь?

– Да иди же! Я ей обещал, что ты придёшь свататься. Она ждёт.

Авель был единственным мужчиной в городе, к которому Сивилла относилась с искренней симпатией. Она даже пыталась заставить себя влюбиться в него, но попытка заведомо была обречена на неудачу. Он обладал незаурядными способностями, имел привлекательную внешность, у него был мягкий характер, при этом его нельзя было назвать тюфяком, но всё же не было в нём чего-то важного, не было той энергии, того огня, той мужской воли, которая нравилась Сивилле, которая заставила бы её сердце учащённо биться. Конечно, он и не мечтал о том, что Сивилла обратит на него внимание, а тем более осчастливит своим согласием выйти за него замуж. Даже после того как она дала согласие, Авель, будучи умным человеком, точно определил её отношение к себе. И ей это понравилось. Сивилла давно знала, что он любит её, причём понимала, что у него истинные, глубокие чувства, в отличие от тех прочих, которые сватались к ней и, может, даже были влюблены в неё, но которые, как ей казалось, не были способны на настоящие чувства. Она со свойственным ей чутьём распознала любовь в глазах Авеля, хотя, надо признать, он чаще отводил взгляд, когда они встречались глазами.

Однажды (это было в театре) Сивилла перед зеркалом поправляла волосы и вдруг увидела его отражение через другое зеркало на соседней колонне. Авель стоял в нескольких шагах и смотрел на неё с детским восторгом, забыв обо всё на свете: о том, что она может заметить его, что он должен непременно скрывать от неё свои чувства. Он почему-то считал, что у него нет и не может быть никаких шансов завоевать расположение такой красавицы, такой умницы, а мечтать о взаимности просто глупо. Если бы он на миг повернул голову и взглянул в зеркало, то увидел бы, что Сивилла за ним наблюдает. Но он настолько увлёкся счастливой возможностью смотреть на неё, когда она этого, как ему казалось, не замечает, что не мог оторвать глаз от неё. Сивилла улыбнулась и повернула голову в его сторону, и тут он вдруг понял, что она за ним наблюдала в зеркале. Авель покраснел, сконфуженно отвёл глаза и быстро удалился.

Самсон вывел растерянного брата на улицу и, подталкивая, проводил до дома Сивиллы. Перед дверью Авель остановился и вновь обратился к брату:

– Нет. Самсон, я не могу, пойми, это нелепо… Видимо, вышло недоразумение. Ты наверняка неправильно её понял, а я не хочу быть посмешищем…

Но тут дверь открылась и появилась Сивилла:

– Авель, пожалуйста, заходи, – пригласила она и, обращаясь к Самсону, который уже готов был войти вместе с братом, сказала, – а ты уходи или, если хочешь, подожди. Ты нам не нужен.

Самсон покорно кивнул и стал ждать. Она проводила Авеля в гостиную, посадила на диван:

– Садись. Хочешь кофе? У меня есть вкусное печенье.

Не дожидаясь ответа, Сивилла вышла из гостиной и через несколько минут вернулась с подносом. Перенесла с подноса на столик вазу с печеньем, поставила перед Авелем чашку кофе, взяла свою чашку в руки и села в кресло напротив.

– Попробуй, – предложила она, улыбаясь, – заодно оценишь моё умение варить кофе.

Он смотрел на неё горячим взглядом, не отрываясь, молча. Неожиданно его стал бить озноб.

– Что с тобой? – забеспокоилась Сивилла, – тебе плохо?

– Нет, сейчас пройдет. Это от волнения, все хорошо, – сказал он, улыбаясь, но озноб не прекращался.

– Да ты весь дрожишь! – она села с ним рядом. – Ну что ты? Успокойся, – Сивилла нежно провела рукой по его щеке и сказала: – Ты сделаешь мне предложение?

– Я тебя очень люблю.

– Знаю, но предложение ты пока не сделал.

– Сивилла, выходи за меня замуж.

– Согласна, – ответила она совершенно спокойно и спросила с улыбкой: – Ты удивлён?

– Я это понял, как только вошёл сюда.

– Почему ты не спросишь, люблю ли я тебя?

– Ты ко мне хорошо относишься и… может быть, полюбишь.

Сивилла смотрела на него с удивлением и нежностью:

– Надо же! У тебя действительно самые лучшие мозги.

В тот же день, когда Сивилла дала Авелю согласие выйти за него замуж, Самсон постарался, чтобы весть дошла до жителей города. Это не требовало особых усилий, достаточно было сказать об этом одному человеку, и не важно кому.

Да, Сивилла испытывала к Авелю искреннюю симпатию, но не более того. И чтобы понять, почему её выбор пал на него, необходим небольшой экскурс в историю города, в котором она родилась и выросла.

Город, имеющий трёхсотлетнюю историю, был основан неким опальным графом по прозвищу Светлый. Граф возвёл его на земле, доставшейся ему в наследство от отца, которому она была отдана во владение высочайшим повелением за заслуги перед отечеством. Вначале, до появления собственно города, который впоследствии был назван в честь самого графа, им была построена крепость на вершине самого высокого холма. С востока крепость выглядела неприступной, эта сторона холма была скалистой и крутой, здесь вершина резко обрывалась вниз. Именно с этой стороны открывался великолепный вид на распростёртую внизу живописную долину, где текла река. Вода была чистой, но настолько тёмной, что дно реки не просматривалось, несмотря на небольшую глубину. Реку так и назвали – Тёмная. Вдоль неё граф построил дорогу, которая, дойдя до северного основания холма, поворачивала на запад и уже с пологой его стороны размашистой петлёй приводила в крепость.

Граф походил на крупного викинга, обладал недюжинной мужской силой, могучим аппетитом и крепким здоровьем, позволившим ему дожить до семидесяти трёх лет. В те времена такой долгожитель являлся редким исключением. Он унаследовал от своих предков светлые волосы, за что и получил своё прозвище, а также неуёмную сексуальную энергию и родовой деспотизм. Со своими людьми он не церемонился, за малейшую провинность жестоко наказывал, а за непослушание мог и казнить.

Когда в крепости стало тесно, он распорядился начать строительство города. Оно шло быстрыми темпами под неусыпным оком самого графа. Его приказы должны были выполняться неукоснительно. Нерасторопных и провинившихся он просто сбрасывал в пропасть с самой высокой точки холма. Несчастные не имели ни малейшего шанса выжить: они падали вниз, ударяясь несколько раз о скалы. Но такая процедура наказания со временем графу наскучила, и он велел построить возле крепостной стены небольшой амфитеатр, на сцене которого производилась уже цивилизованная экзекуция с использованием инструментариев предварительных пыток и финальным актом отсечения головы осуждённого. Суда, естественно, никакого не было, граф эту миссию брал на себя. Всё немногочисленное население города обязано было присутствовать при казни.

Граф за свою жизнь издал всего один письменный указ, который мы бы сейчас назвали гражданским кодексом. Впоследствии он лёг в основу негласной традиции города Светлого, которая с определёнными издержками соблюдалась все триста лет его существования. Указ звучал категорично и коротко: Гражданами города могут быть только люди графа Светлого! Вообще к посторонним граф относился с подозрением, они его раздражали. Указ касался лиц мужского пола, притом что об этом в нём ничего не было сказано. Граф распорядился составить список горожан, который пополнялся с каждым новорождённым мальчиком, зачатым либо одним из его людей, либо им самим. Ему и в голову не могло прийти наделять женщин какими-либо правами. Он просто считал их своей собственностью. Граф был женат только однажды. Будучи молодым, он женился на прелестной шестнадцатилетней девушке незнатного происхождения, но с богатым приданым. Бедняжка умерла при родах, оставив ему дочь, которая была, пожалуй, единственным существом на свете, к кому он проявлял некоторое расположение. Жениться второй раз граф считал бессмысленным. Благо он имел в течение долгой жизни бессчётное количество любовниц, которые исправно рожали ему потомство, так что жителей в городе хватало. «Плодитесь и размножайтесь!» – повторял он, уподобляя себя Всевышнему, и сам трудился на этом поприще в поте лица. В списке горожан присутствовала вся его челядь мужского пола, поскольку граф не сильно отличал своих отпрысков от прислуги, тем более что этот половой гигант умудрился обрюхатить почти всех молодых горничных, поварих и прочих девиц. Суть изданного указа заключалась в том, что пришлых мужчин, не числившихся в списке, в городе быть не должно. «Все бабы наши! – громоподобно извергал граф, – если кто чужой на них позарится – голову под топор!» И действительно летели головы у несчастных, лакомых до женских прелестей лазутчиков, безрассудно рисковавших жизнью, проникая в город к своим избранницам. Экзекуция проводилась в торжественной обстановке в городском амфитеатре. Граф не церемонился даже с законными мужьями, которые пытались защитить своих жён от посягательств его ненасытной плоти. Подвергал их за это унизительным наказаниям плетью, но головы в первое время не отрубал. «Вы все мои дети!» – объяснял он мягкость своего решения.

За триста лет существования города нравы, естественно, претерпели изменения, но единственный указ графа Светлого, как было уже упомянуто, негласно и с некоторыми послаблениями соблюдался. Головы сегодня не отрубали, но человек со стороны воспринимался только как гость. Стать горожанином удавалось лишь тем, кого брали в мужья жительницы Светлого. Со временем такие чужаки становились полноценными горожанами и отношение к ним со стороны сограждан ничем не отличалось от отношения к аборигенам. Но как только речь заходила о традициях, чванливые потомки графа не упускали случая козырнуть своим происхождением. Книга горожан мужского пола велась аккуратно, и те, кто в неё попадал, приобретали статус потомка графа Светлого. Первая такая книга, сохранившаяся ещё со времён самого графа, была выставлена в музее города на территории старой крепости.

Женщина традиционно не получала этого статуса и, выйдя замуж за человека, не обладавшего им, чувствовала себя несколько ущемлённой, поскольку рождённый ею мальчик тоже не имел статуса. Меж тем мужчина мог жениться на ком угодно и даже уехать из города, сохранив за собой и за своими сыновьями статус потомка графа Светлого. И не удивительно, что в городе Светлом весьма поощрялись браки между горожанами. Всё это, конечно, попахивало мужским шовинизмом, и дискриминация по отношению к женскому населению города касательно пресловутого статуса, несомненно, была вопиющей. Но поскольку статус ничего, собственно, не давал, кроме горделивого осознания своей генетической связи со знаменитым пращуром, возглавляющим родовое древо горожан, женщины, как существа практичные, активного протеста не выражали. Лишь иногда кто-то из представительниц прекрасного пола мог высказаться в том смысле, что пора уже распрощаться с атавизмом и перестать вести книгу потомков графа-самодура. Мужчины, как и следовало ожидать, категорически с этим не соглашались и в душе считали, что прав был граф, который знал, кого вносить в список своих потомков.

Но однажды произошёл беспрецедентный случай, взбудораживший всех жителей Светлого. Молодая женщина приставила к дверям мэрии протестный плакат, назвав его меморандумом, на котором, не стесняясь в выражениях, изложила всё, что думает о «плебейской традиции узколобого графа». По ходу она обвинила руководителей города в «дремучем консерватизме и мужском шовинизме», обласкав их крепкими словцами. Недели две народ обсуждал не столько сенсационное событие, сколько саму персону, осмелившуюся на такой демарш, не задумываясь над затронутой ею проблемой. Мужчины неожиданно стали проявлять к ней интерес и провожать её взглядами. Некоторые даже прозрели, оценивая внешние данные автора плаката, и уже послышались реплики типа: «А ножки у неё вообще-то ничего!» Большинство женщин решило, что скандалистка именно этого и добивалась – какие ещё цели могла преследовать незамужняя и внешне неинтересная баба? Но были и такие, которые поддержали смелую женщину, высказали ей благодарность и даже подписались под текстом плаката, выражая свою солидарность. Справедливости ради надо признать, что последних оказалось не много. В целом горожане были убеждены, что надо бережно относиться к своей истории, корням и считали почётным долгом поддерживать древнюю традицию основателя города. Таких взглядов придерживались и родители Сивиллы.

Отец её умер относительно молодым. Главный архитектор Светлого, он был одним из самых уважаемых людей в городе. По его проекту и исключительно благодаря его усилиям был воплощен архитектурный ансамбль на центральной площади города, обновлены многие улицы, восстановлена старая крепость. Однако он успел реализовать лишь часть своих планов, скоропостижно скончавшись от инсульта в сорок девять лет. Хоронили его с большими почестями, скорбели все жители Светлого.

Преданность своему городу Сивилла унаследовала от отца, который вложил в строительство Светлого душу и талант. Он привил дочке интерес не только к истории города, но и к архитектуре. Сивилла не так давно окончила университет, получила хорошее образование в этой области и твёрдо решила довести до конца незавершенные проекты отца. Она знала, что никуда не уедет из Светлого. Слишком глубоко и основательно была в ней заложена неразрывная связь с городом. К тому же она чувствовала особое отношение к себе со стороны горожан, как к дочери всеми уважаемого человека. Конечно, если бы она оставила Светлый, например, вышла бы замуж и уехала, никто бы её не упрекнул, скорее люди выразили бы сожаление. Но такой поворот в своей жизни Сивилла исключала, она усматривала в этом предательство, причём даже не по отношению к памяти отца, а к самой себе.

Она видела свою судьбу, и не зря её назвали Сивиллой. Когда её из роддома привезли домой, собралась родня. Дед посмотрел на новорождённую и сказал: «Надеюсь увидеть её сыновей». В этот момент девочка чихнула, и дед глубокомысленно изрёк: «Этот чих – пророческий!» Новорождённую назвали Сивиллой. Когда девочке исполнилось восемь лет, ей рассказали эту историю. Она подошла к деду и заявила:

– Я исполню твоё желание.

– Знаю, – улыбнулся он, – ты мне уже обещала.

…Итак, когда Сивилла говорила механику о необходимости вывезти оставленную в лесу машину, подошли братья Авель и Самсон.

– Сивилла, я звонил, ты не слышала? – начал Авель.

– Были перебои в связи… – она не договорила, – познакомься, это наш гость Александр, а это мой жених Авель.

– Очень приятно, – улыбнулся Авель, протягивая руку.

Александр, несколько обескураженный услышанным, пожал протянутую руку и немного опоздал с ответом «мне тоже», глядя на Авеля с немым вопросом – почему жених? Ах, да, вдруг вспомнил Александр, ведь несколько часов назад он сам завёл с Сивиллой разговор о её «женихах». Правда, он говорил с юмором, но из этого отнюдь не следовало, что она обязана была в ответ шутить. Ещё тогда ему показалось, что не зря на один из его вопросов о них она ответила «ты угадал». Но почему-то живое воплощение жениха, внезапно возникшее перед Александром, стало для него неожиданностью и даже привело в некоторое замешательство. В эти секунды в голове его мелькнула мысль, которую смело можно назвать отрезвляющей.

«А что же ты думал? – мелькнула у Александра отрезвляющая мысль, – чтобы у такой красавицы не было жениха? Нет, интересно, на что ты рассчитывал? И потом, кто ты такой, чтобы вообще интересоваться ею? Разумеется, у неё есть жених! А у тебя, нелишне будет напомнить, есть жена и дочь! Вспомнил, нет? Ах ты, двуличный, похотливый кобель! Ты хочешь Сивиллу, жаждешь переспать с ней! А как же жена? Милая, нежная, любящая! Как ты её называешь? Да, солнышко, ты её именно так называешь. А в постели? Какие нежные слова ей шепчешь? Пропустим. Может, ты влюбился? Ну конечно влюбился, кто бы сомневался! Это ведь для многих мужских особей самое настоящее оправдание, чтобы бросить семью. И совесть у них чиста при этом, если, конечно, она наличествует. Хорошо, допустим, только допустим, что ты добьёшься желаемого, и Сивилла будет твоей. Что тогда? Она не похожа на женщину, с которой можно разок порезвиться и забыть. Да на такую ты не обратил бы внимания. Тебе нужна Сивилла. Надеюсь, помнишь её слова «если возьмусь за тебя, то уже не отпущу, знай, заворожу». Что ты об этом думаешь? Готов бросить своё солнышко? Оставить любимую доченьку, которая ждёт не дождётся, чтобы показать папе приготовленный для него сюрприз? Говоришь, дочку никогда не оставишь? Ну, это ты сейчас так думаешь. Хорошо, хорошо, не кипятись, не оставишь! А сама дочка как поступит? Она же вырастет, станет тинейджером. А знаешь, как они ведут себя с отцами, которые бросили их матерей? Вот именно, режут правду матку и смачно посылают таких биологических отцов по известному адресу. И тебе не избежать подобной участи, это уж совершенно определённо. Что? Ах, ты, оказывается, всё прекрасно понимаешь и семью свою не бросишь? И Сивилле, говоришь, ты не очень-то нужен? Вот как? Что ж, похоже, ты протрезвел после появления Авеля. Да… вот ещё что… этот эпизод в машине… гм, знаешь, забудь про него, мало ли что может случиться с эмоциональной женщиной в минуту слабости. Но ты ведь сильный мужчина, не так ли?»

Сивилла сознательно не представила Самсона Александру, чтобы избежать рукопожатия. Хотя Александр мужчина не слабый, но этот циклоп, как она за глаза называла Самсона, мог невольно раздробить любую руку.

Она стала быстро рассказывать Авелю о произошедших в пути злоключениях:

– Александр ехал за мной к заправке, как вдруг налетел ураган, страшный, деревья в лесу валил, сносил крыши коттеджей, каким-то чудом нас не угробил! У машины Александра оторвало бампер свалившимся деревом. Ливень был жуткий, вода поднялась выше колес, потоки чуть не унесли его машину. Она так и осталась там, в лесу, увязла в грязи. Если б не он, я бы умерла со страху. Я уже собиралась звать вас на помощь… Хорошо, что удалось выбраться из леса. Александр молодец! Прорубил дорогу сквозь сваленные деревья. Если б не он…

Сивилла улыбнулась, глядя на Александра, затем обратилась к механику:

– Надо завтра вывезти его машину сюда.

– Сделаем, – ответил механик и попросил у гостя ключи.

После того как Александр их отдал, к нему обратился Авель:

– Выходит, вас познакомила стихия?

– Пожалуй, да.

– Спасибо вам большое, – Авель ещё раз протянул руку, – слава богу, вы оказались рядом и помогли Сивилле в тревожные минуты.

Александр пожал руку и тоже улыбнулся (открытый взгляд Авеля располагал) и сказал:

– Я, собственно, ничего особенного не сделал. Только вот машину мою надо бы завтра… нужен тягач… – Александр искал глазами Сивиллу, которая стояла поодаль и говорила по телефону.

– Да, конечно, не беспокойтесь, пожалуйста. Он человек ответственный, – уверял его Авель, полагая, что Александр ищет глазами механика, который успел удалиться, – он всё сделает.

– Да, да, не тревожься, – вмешался Друг, – он задачу понял. А ты герой, оказывается. Сивиллу нашу, можно сказать, от стихии спас. Это тебе зачтётся, не сомневайся.

Всё это время Самсон стоял как изваяние и с каменным лицом изучал Александра. Похоже, он унаследовал от своего пращура подозрительное отношение к посторонним. Александр несколько раз бросал в его сторону взгляд из чистого любопытства – не часто приходится видеть человека таких размеров. Подошла Сивилла. Она улыбалась:

– Пошли, Александр, познакомишься с хозяином.

– Это кто?

– Директор гостиницы, колоритная фигура, я сейчас с ним говорила.

И она повела Александра в гостиницу.

– У вас, похоже, все – колоритные фигуры, – улыбнулся он, – кто этот гигант с кулачищами?

– Этот циклоп – брат Авеля. Странно, правда?

– Авель… значит… твой жених? – Александру хотелось понять отношение Сивиллы к жениху. Эпизод в машине не выходил у него из головы, он до сих пор ощущал дурманящий запах этой девушки.

– Да, он тебе не понравился?

– Наоборот, он произвёл на меня приятное впечатление.

– Это хорошо, – сказала Сивилла и поспешила поменять тему: – Тебя обслужат достойно.

Они вошли в гостиничный холл с мраморными колоннами, мозаичным полом, дорогой мебелью и прочими признаками комфортабельного современного отеля. Посередине холла в ожидании стоял невысокого роста полный мужчина с пышными усами и белёсыми бакенбардами. На нём плотно сидел светлый костюм, сливающийся с белой рубашкой и светлым галстуком, и от этого он выглядел почти круглым.

– Ещё раз добрый вечер, хозяин! – с улыбкой приветствовала его Сивилла.

– Привет, Сивилла, – произнёс он скороговоркой и протянул руку Александру: – Привет, дорогой, выпить чего-нибудь хочешь?

– Выпить? – повторил Александр, – вообще-то поздно…

– Тогда держи ключ, – и хозяин передал ему пластиковую карту, – третий этаж, номер триста пятый.

Поблагодарив, Александр вынул бумажник с намерением оплатить, но вдруг услышал:

– Не суетись, это потом.

Хозяин, несмотря на свой грозный вид и фамильярное обращение, располагал к себе. Он производил впечатление добродушного человека, как и многие полные люди. Почему-то возникало ощущение, что он постоянно улыбается, невзирая на то, что ни один мускул на его лице не шевелился. Ему каким-то образом удавалось делать это глазами.

– Всё будет отлично! – пообещал он Сивилле.

– Спасибо, – ответила она и перевела взгляд на Александра, – ладно, отдыхай, завтра увидимся, спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

– Когда завтракать будешь? – спросил хозяин после того, как Сивилла ушла.

– Где-нибудь в десять.

– Хорошо, отдыхай.

Александр направился к лифту, нажал кнопку вызова и вдруг сзади услышал:

– Ты что, спать собрался?

К нему, улыбаясь, приближался Друг.

– Да, собираюсь.

– Ну ты даешь! Сегодня же пятница, вернее, уже суббота, а что может быть лучше ночи с пятницы на субботу в городе Светлом?! Пошли, познакомишься кое с кем, выпьешь, посмотришь, как у нас народ гуляет, поучаствуешь. Пойдём!

– Правильно рассуждает, – одобрительно кивнул хозяин.

Предложение прогуляться по ночному городу Александру понравилось:

– Спасибо за приглашение, куда пойдём?

– Найдем куда, пошли.

Они вышли на центральную площадь. Лёгкий ветерок, обдав Александра приятной ночной прохладой, окончательно развеял сон, который уже подступал к нему, когда он шёл к лифту, настроившись принять душ и лечь в свежую постель. Друг предложил сначала зайти в ближайшее кафе, где он оставил большую компанию коллег-актеров из драматического театра.

Он стал знакомить с ними гостя, представив его героем-спасителем Сивиллы. Александр, смутившись, оборвал его пафосную речь коротким замечанием, что героизма никакого не было. Но живой интерес к нему почему-то не иссякал, и вопросы относительно обстоятельств его знакомства с Сивиллой не заставили себя ждать. Александру пришлось бегло рассказать об урагане и о том, как он попал в их город. Видя, что тема гостю явно не по душе, Друг сообщил, что им пора уходить, поскольку в планах – посещение ночного клуба. Попрощавшись со всей компанией, они вышли на площадь и прошлись вокруг фонтана. Друг стал говорить об архитектурных достоинствах ансамбля, упомянув, что автором уникального, как он выразился, проекта является отец Сивиллы. Затем они свернули на центральную улицу и, миновав пару летних кафе, подошли к зданию, на двери которого было крупно написано «Ты не ошибся!» Их встретил молодой улыбчивый парень в майке с такой же надписью:

– Вам повезло, остался последний свободный столик.

Пройдя по коридору, парень вывел их в зал и проводил к столику, сервированному на двоих. На нём были бутерброды, фрукты, бутылка красного вина и вода. Зал оказался полон народу и, похоже, народ этот был уже хорошо разогрет. На крохотной сцене выступал мужчина, фонтанируя остротами, от чего публика периодически взрывалась хохотом и аплодисментами. Александру, в отличие от Друга, который живо реагировал на шутки ведущего, остроты не показались слишком уж удачными. Другу приходилось их расшифровывать, так как они были привязаны к известным в городе событиям и разным нюансам местной жизни. В следующий свой выход ведущий заметил, что Александр – единственный в зале человек, кто вяло реагирует на его реплики, и быстро подошел к нему с микрофоном:

– Если не ошибаюсь, вы впервые в нашем клубе?

– Да, – ответил Александр.

Выяснив, что гость из столицы, ведущий произнёс в микрофон:

– Давайте поприветствуем столичного гостя! – Раздались аплодисменты. – И попросим его помочь нам установить истинное соответствие присутствующих в зале мужчин и женщин.

Разогретая публика ещё раз громко зааплодировала, ещё не зная, что затеял ведущий. Правда, сразу из разных мест прозвучал один и тот же вопрос:

– Что означает истинное соответствие?

– Скоро узнаете, господа, терпение!

– Что я должен делать? – забеспокоился Александр.

– Поверьте, ничего сложного. Главное – вы тоже, наконец, будете смеяться, – ответил ведущий и, достав из кармана черный платок, завязал им Александру глаза, затем проводил его на сцену и повернул спиной к залу.

– Дамы и господа! – начал он, – в отличие от большинства присутствующих, которые знают, кто с кем пришёл сегодня сюда, кто на ком женат и, скажу больше, кто с кем живёт, – город у нас, сами знаете, небольшой, всё про всех известно – наш столичный гость в этом плане в абсолютном неведении. И вряд ли за короткое время присутствия в этом зале он успел заметить, кто с кем сидел. По большому счёту это даже неважно для выполнения им той миссии, которую мы на него возложим.

– Короче, давай миссию! – нетерпеливо прозвучал чей-то нетрезвый бас.

– А миссия, – продолжал ведущий, – будет заключаться в следующем. Сейчас из зала выйдут сюда семь пар… Нет, лучше пять, семь на этой сцене не поместятся, пять пар мужчин и женщин. Пусть каждый желающий выйдет на эту сцену, взяв за руку свою жену-подругу. Дальше расскажу, а пока мальчики встают справа, девочки – слева. Прошу! Смелее!

На сцену вышли шесть пар. Мужчины построились с одной стороны сцены, женщины – с другой. Затем ведущий подошёл к Александру и развязал ему глаза.

– А теперь наш гость попробует определить, кого привёл сюда за руку в качестве своейжены-подруги каждый из мужчин. Или лучше сформулировать так: кто на его столичный вкус из стоящих тут очаровательных женщин более подходит тому или иному мужчине. Мы сейчас об этом узнаем. В случае отгадывания, то есть, если наш гость подведёт к мужчине ту, с которой тот сюда пришёл, а не чужую, а об этом мы узнаем по их страстному поцелую, гостю присуждается приз – рукопожатие мужчины и поцелуй жены-подруги. Начнём?

– Валяй! – разрешил нетрезвый бас.

– Пожалуйста, кто первый?

Первым вышел на середину сцены мужчина лет семидесяти с озорной искоркой в глазах. В ряду женщин стояла и улыбалась его маленькая, круглая как мяч, жена. Эта была единственная пожилая пара на сцене. Остальные участники выглядели не старше сорока лет. Среди женщин присутствовала молоденькая девушка лет двадцати, и примерно такого же возраста парень стоял в ряду мужчин. Александр, недолго думая, к всеобщей радости зрителей подошёл к улыбающейся молоденькой девушке, взял её за руку и подвёл к старику. Тот в восторге обнял её и под общий хохот полез целоваться. Но круглая жена-подруга была начеку. Она сразу выскочила из строя, силой оттащила старика от девушки, сурово вытолкала его со сцены, крутя пальцем у виска. Прогнав мужа под неумолкающий хохот публики, она усадила его на стул и, когда Александр уже собирался приступить к следующей паре, неожиданно вернулась на середину сцены и стала недвусмысленно намекать жестами, что ей больше подойдёт молоденький парень. Под общий хохот и бурные аплодисменты Александр удовлетворил её желание. Парень оказался высоким, и круглая женщина начала подпрыгивать, чтобы закинуть руки ему за шею. Ведущий, сжалившись над ней, решил помочь бедняжке, подошёл к растерянному парню и нагнул его. Круглая жена старика, жестом поблагодарив ведущего, сначала обняла парня, согнутого почти под девяносто градусов, затем взяла его под руку и торжественным шагом под аплодисменты зрителей покинула с ним сцену. Из оставшихся мужчин и женщин Александр угадал лишь одну супружескую пару, но призами наградили его все участники представления. В конце ведущий посоветовал трём парам, которых на свой вкус перетасовал Александр, прислушаться к мнению столичного гостя.

Затем выступил мим, который подходил к столикам и забавно кого-то копировал, гипертрофированно изображая бросающуюся в глаза деталь внешности или манеру поведения. Но более всего Александру понравились молодые ребята, лихо исполнившие несколько музыкальных пародий.

В начале четвертого ночи ведущий объявил о завершении программы и пригласил всех на дискотеку в соседний зал.

– Этого мне уже не осилить, – сказал Александр.

Чувствуя усталость и острое желание принять горизонтальное положение, он попрощался с Другом и вернулся в гостиницу.

Было уже без четверти одиннадцать, а Александр ещё спал. По будням он просыпался в семь утра. Лишь в выходные, если накануне вечером по тем или иным причинам засиживался допоздна или за полночь возвращался с женой из гостей, просыпался позже. И тогда под утро ему снились сны, иногда фантастические, чаще абсурдные. И сейчас ему снилось, но совсем не абсурдное, а вполне реальное видение, будто жена склонилась над ним, улыбается, гладит тёплой ладонью его лицо, нежно целует в губы и почему-то называет его соколом. Ему хотелось спросить у жены, что на неё нашло? С чего вдруг она стала к нему так обращаться? Но почему-то он не мог этого сделать. И тут Александр понял, что он спит, и, чтобы задать ей вопрос, надо проснуться. Он сделал над собой усилие, открыл глаза и вдруг увидел перед собой не жену, а незнакомую молодую женщину, которая улыбалась, гладила его по лицу, нежно целовала в губы и действительно называла его соколом.

– Просыпайся, сокол, скоро одиннадцать, я тебе завтрак принесла.

Горничная в коротенькой юбке, цокая высокими каблуками, подошла к комоду, на котором стоял сервировочный столик для завтрака в постель, схватила его за края и, также цокая каблуками, вернулась к Александру.

– Поднимайся, садись, – сказала она, мило улыбаясь, и поставила столик на постель. – Кофе, молоко, но если хочешь чай, я принесу.

Александр смотрел на неё, хлопая глазами. Ноги у горничной – сумасшедшей красоты, а юбка на ней настолько короткая, что кажется, если она чуть-чуть нагнётся, можно увидеть цвет её трусиков. Александр, наконец, очнулся:

– Спасибо, я выпью кофе…

– Ладно, сокол, завтракай, я потом зайду, всё заберу, – не переставая улыбаться, она повернулась и медленно пошла к двери.

Александр, глядя ей вслед, низко наклонил голову, но, не добившись желаемого результата, быстро схватил лежащую на блюдце маленькую ложку и бросил на пол. Горничная обернулась, посмотрела на него, лукаво улыбаясь, затем взглянула на брошенную ложку, подошла к ней, присела, соединив колени, подняла её, потом приблизилась к Александру и, наклонившись, медленно произнесла ему на ухо:

– Не хулигань, сокол!

Продолжая улыбаться, она указательным пальцем провела по его щеке и снова, играя бёдрами, направилась к двери с ложкой в руке.

«Да!.. – думал он, когда горничная ушла, – чудеса!.. не город, а загадка».

Александр позавтракал, принял душ и побрился. Когда он вышел из ванной, столик для завтрака исчез, а постель была аккуратно убрана. Он оделся и позвонил жене, сказал, что сегодня обещали доставить машину, так что вечером будет дома. Затем спустился в холл. Хозяин стоял на вчерашнем месте в строгом костюме, на сей раз серого цвета.

– Привет! Пиво будешь? – спросил он.

– Добрый день, пожалуй, выпью, – ответил Александр.

– И мне кружку, – с кресла поднялся Друг, которого Александр не сразу заметил.

– Налей им светлого, – обратился хозяин к бармену.

Оба подошли к стойке бара и сели на высокие стулья.

– Ты тоже живёшь в этой гостинице? – спросил Александр.

– Не смешно, – ответил Друг, – тебя ждёт мэр города, выпьем пиво и пойдем к нему.

– Зачем я ему понадобился?

– Узнаешь.

– Он мне не нужен. Звони механику, выясни, что с моей машиной.

– Ну что ты кобенишься, мэр хочет поблагодарить тебя за спасение Сивиллы…

– Я уже говорил, что никого не спасал.

– Ну, подвига ты не совершил, но всё же помог ей в трудную минуту. Мэр намерен поблагодарить тебя и, кстати, не только на словах.

– Он собирается вручить мне орден?

– Знаешь что, ты парень неплохой, только задница у тебя дырявая.

– А у тебя она зашита?

– Прямолинейно реагируешь! Наш человек ответил бы иначе.

– И как же?

– Сказал бы что-нибудь смешное или, на худой конец, похвалил бы моё остроумие.

– Что может быть смешнее зашитой задницы?

– Дело не в этом, а в том, что ты огрызаешься как петух.

– Почему петух?

– Приходится констатировать об отсутствии у тебя чувства юмора.

– Конечно, откуда ж ему взяться? Я же не из вашего славного города.

– Кто ж тебя примет? Даже не мечтай. Возвращайся в свою столицу.

– Спасибо, что предупредил.

– Пойми, Сивилла – дочь выдающегося архитектора, много сделавшего для нашего города, к сожалению рано ушедшего из жизни, поэтому мэр…

– Ладно, ладно, сходим, только я не очень понимаю, за что меня благодарить. А как всё-таки насчёт механика? Позвони ему.

– Сейчас звякну, – Друг достал телефон.

Бармен поставил перед ними две кружки пива и обратился к Александру:

– Утром звонила Сивилла, просила связаться с ней, вот её телефон.

Он положил на стойку небольшой листок бумаги. Александр набрал указанный на нём номер:

– Привет, Сивилла!

– Привет! Отдохнул?

– Да, я поздно проснулся, вчера меня Друг любезно пригласил окунуться в ночную жизнь города, вернулся в гостиницу под утро.

– Понравилось?

– Было весело.

– Смотри, втянешься и останешься.

– Мне сейчас в категоричной форме заявили, что мне это не грозит, у вас чужих не любят.

– Неправда! – сказала она сквозь смех, затем тихо, почти шёпотом, добавила: – Ах! если б ты не был женат…

Последовало молчание, после чего Сивилла спросила:

– Что собираешься делать?

– Меня неизвестно за какие грехи тащат к вашему мэру, потом буду выяснять, что происходит с моей машиной.

– Думаю, её ещё не привезли. А к мэру сходи.

– Надеюсь получить медаль за вырубку леса.

Сивилла засмеялась:

– Может, медаль окажется золотой, пригодится. Позвони, когда прояснится с машиной. Не уезжай, пожалуйста, не простившись со мной.

– Я на такое не способен.

– Вот и замечательно. До встречи!

– До встречи!

Механик почему-то на звонки не отвечал.

– Ладно, – сказал Друг, – потом позвоню, он сейчас наверняка в дороге.

Они вышли на площадь и направились в сторону мэрии. День выдался замечательный. Жары пока не было, но солнце уже начинало припекать. У фонтана играли дети, из пасти каменного Левиафана тихо вытекала вода. Подойдя к зданию мэрии, Друг открыл массивную дверь, и они прошли в вестибюль. Здесь их встретил вахтёр и пригласил подняться по широкой лестнице на второй этаж. Секретарша, увидев гостя, быстро встала из-за стола и почему-то радостно приветствовала Александра, обращаясь к нему по имени. Затем она проводила мужчин в кабинет мэра.

Посреди огромной комнаты с широким дубовым столом и установленными по углам бюстами античных мыслителей стояли двое мужчин. Один из них – среднего роста, плотного телосложения, лет сорока пяти, с пышными усами, был в полицейской форме. Второй – худой, высокий и лысеющий, с сединами на висках, был в белых хлопчатобумажных брюках и ярко-жёлтом спортивном поло. Мэр производил впечатление человека, собирающегося на пикник. Его облик напоминал, что день субботний. При появлении Александра загорелое лицо мэра расплылось в улыбке:

– О! Александр! Весьма рад с вами познакомиться! Премного наслышан о проявленном вами участии в судьбе нашей дорогой Сивиллы, о ваших решительных действиях в очень непростых условиях…

– Да я, собственно, ничего особенного…

– Нет, нет! Вы ни в коей мере не должны умалять степень мужества и благородства вашего поступка, который, не побоюсь сравнения, сродни подвигам античных героев…

«С виду вроде нормальный, – подумал Александр, – но психушка по нему явно плачет».

– … Сивилла ведь у нас девушка необыкновенная, – продолжал мэр, – она дочь моего покойного друга, если хотите, дитя нашего города, его бесценная жемчужина…

Словесный поток мэра Александр уже не прерывал, обречённо ожидая своего ордена к концу речи:

– … мы вас занесём в список почётных гостей нашего города…

«Началось!» – подумал Александр.

– … поверьте, вы будете в компании очень уважаемых людей. И ещё. Мы сейчас с начальником полиции посовещались и решили преподнести вам подарок…

«Ну, наконец, всю жизнь ждал этой торжественной минуты вручения мне вашего сраного ордена» – внутренне усмехнулся Александр, но вдруг услышал:

– … все ваши расходы в нашем городе пойдут за счёт городской казны. Так сказать, подарок от наших горожан за вашу доблесть…

Это было действительно неожиданно.

– Очень мило. Спасибо вашим горожанам! – ответил Александр.

Далее мэр задал ему вопрос, который после только что преподнесённого им подарка мог показаться бестактным, если бы он не был тем часто задаваемым вопросом, который обычно адресуют гостю:

– Как долго вы пробудете у нас?

Александр невольно улыбнулся.

– О! Дорогой друг, – засуетился мэр, – надеюсь, вы не истолкуете превратно мой непроизвольный вопрос?

– Разумеется, нет. Сегодня уеду, если привезут мою машину.

– Да, я в курсе, – сказал мэр и обратился к начальнику полиции, – машину привезли?

Последний посмотрел на Друга.

– Должно быть, механик ещё в пути, но на звонки почему-то не отвечает, – виновато проговорил Друг.

– Это не дело, – возмутился мэр и вновь обратился к начальнику полиции: – Займись этим сам, отвези Александра к механику и на месте всё выясни.

– Будет исполнено!

Затем мэр вновь с улыбкой повернулся к Александру:

– Я бы посоветовал вам не торопиться с отъездом. У нас ведь много интересного. Мы хоть и не столица, но, уверяю вас, у нас есть на что посмотреть, – говорил он, театрально сопровождая слова мимикой, с поднятием и опусканием густых бровей. – Вы можете познакомиться с трёхсотлетней историей города, посетить музей, старую крепость, построенную ещё нашим прародителем графом Светлым.

Произнося последнюю фразу, он бросил взгляд на Друга, который, судя по последовавшему затем одобрительному кивку мэра, среагировал правильно:

– Конечно, всё это у нас впереди.

Продолжая рассыпаться в любезностях, мэр, наконец, попрощался с Александром, и трое мужчин вышли на площадь.

– Ну что, – начал начальник полиции, обращаясь к Александру, – пойдем, покажу тебе мои хоромы.

– Он имеет в виду полицейский участок, – пояснил Друг.

– Вы решили меня арестовать? – спросил Александр.

– К механику надо ехать на машине, а она у меня на участке. Это близко.

Они прошли метров двести по главной улице, затем на перекрестке повернули налево и, пройдя ещё примерно столько же, дошли до полицейского участка. В приёмной никого не оказалось. Начальник полиции прошёлся по комнатам и, не обнаружив дежурного, пришёл в ярость:

– Где этот сукин сын? – начал он орать, – дождётся у меня! Вот увидите, я ему задницу надеру в вашем присутствии!

В это время с заднего двора вялым шагом вошёл в помещение дежурный полицейский и спокойно произнёс:

– Ну что ты разорался?

– Почему пост покинул, шельма!

– Какой пост? Ты бы сначала посадил кого-нибудь. В будний день хоть есть с кем словом перемолвиться, а в выходной такая тоска здесь одному, – он с любопытством посмотрел на Александра и спросил: – А это кто?

– Это Александр, наш почётный гость, – ответил начальник полиции сурово. И вдруг его осенило: – О! Вот его и посадим! Хе!.. – обрадовался он собственной идее. – А что, у нас не хуже, чем в гостинице! Пойдём, покажу.

Он жестом предложил Александру следовать за ним по коридору, продолжая на ходу говорить:

– Кстати сказать, ты у нас на участке тоже будешь почётным, – затем он обратился к дежурному полицейскому: – Сколько у нас задержанных было в текущем году?

– Шестнадцать.

– Значит, – повернулся он к Александру, – ты будешь за номером семнадцать. Число знаменательное! Можешь гордиться!

– Чем же оно знаменательно? – усмехнулся Александр.

– Объясни нашему гостю, – обратился начальник полиции к дежурному, – чем знаменательно число семнадцать.

– Известно чем, – ответил тот, – это абсолютно некруглое число.

– Вот вам и объяснение, – удовлетворённый ответом, начальник полиции взглянул на Александра.

– Что за чушь!

– Ты объясни толково, – повысил он голос на дежурного, – чтобы гость наш понял, о чём ты говоришь.

– Ну… – начал тот, запинаясь, – значит, как ты меня учил, есть круглые числа, такие как десять, пятьдесят… короче, с нуликами на конце. Остальные некруглые. А число семнадцать абсолютно некруглое, так как оно ни на что не делится.

Друг сначала беззвучно трясся, потом разразился гомерическим хохотом. Начальник полиции невозмутимо смотрел на гостя.

– Оригинально называет ваш коллега простые числа.

– А мне нравится! Название «простые» для таких чисел, согласись, более чем невзрачное.

– Спорить не стану. Так как же…

Александр хотел сказать «насчёт того, чтобы съездить к механику», но начальник полиции уже открыл дверь помещения для задержанных.

– Вот, смотри! – показал он широким жестом, – комната отдыха с кроватями, за ней – столовая с холодильником и телевизором, душевая и туалет. Что ещё нужно? Ты знаешь, сколько тут мужей пересидело! Поссорятся со своими жёнами – и айда к нам. Однажды из таких бедолаг набралась компания преферансистов. Так их насильно потом жёны домой уводили, а меня эти стервы упрекали в укрывательстве своих мужей. Один парень тут целый месяц жил. Вот, не даст соврать, – указал он на дежурного, который кивнул, – восстанавливался здесь. Бедняга в себя приходил, жена заела его так, что домой не хотел возвращаться. Мы тут решили обучить его кое-чему. Парень оказался обучаемым, и что ты думаешь, треснул он ей разок (всего разок!), и стали жить они душа в душу. И тебя можем кое-чему научить, так что переселяйся из гостиницы к нам, и платить городской казне за тебя не придётся.

– Спасибо, я подумаю. Как насчёт распоряжения мэра съездить к механику?

– Я вижу, ты не большой ценитель настоящего комфорта. Ладно, поехали.

Мужчины сели в полицейскую машину и поехали обратно до центральной площади, оттуда свернули на улицу, которая круто спускалась к лесопарку. Дальше дорога шла через лес и привела к реке. Начальник полиции подъехал к берегу и остановил машину.

– Приехали! – сказал он, улыбаясь, – вон за рекой ангар, видишь?

– И что? – спросил Александр.

– Там механик, это его ангар, можешь идти к нему, а мы с Другом здесь позагораем, пока ты сходишь туда и вернёшься.

Александр с недоумением смотрел на начальника полиции, который стал раздеваться. Друг последовал его примеру.

– Вы это серьёзно?

– А что тебя смущает?

– Тут же нет моста, мне что, вплавь на тот берег переправляться?

– Почему вплавь? Тут брод, и ангар рядом. Тебе надо закатать брюки до колен, вполне достаточно. И вперёд.

Александр ещё минуту смотрел на раздевающихся мужчин, потом закатал брюки, снял туфли и носки, взял их в руки и двинулся к реке.

– Зачем туфли брать с собой? – удивился начальник полиции, – ты ж всё равно вернёшься.

Действительно, подумал Александр, до ангара можно и босиком дойти. Он оставил туфли с носками на траве и прошёл к реке. Осторожно ступил ногой в воду, затем сделал второй шаг. Вода была чуть ниже колен и какая-то тёмная, почти непроницаемая. Он обернулся и увидел, что начальник полиции уже разделся, а Друг пока возится. Чувствуя твердое дно под ногами, Александр уверенно сделал ещё пару шагов, а на третий провалился с головой в воду. Когда он вынырнул, увидел, как начальник полиции пробежался и нырнул в реку, а так называемый Друг, сидя на траве, от души смеялся. Александр выбрался на берег и стал выжимать свою одежду.

– Послушай, – обратился он к Другу, глядя, как усатый плещется в воде, – этот идиот – действительно начальник полиции?

– Ладно, не обижайся, он просто весёлый.

– У меня же в карманах документы, бумажник, телефон… а вам весело?

– День жаркий, все высохнет, разложи здесь на солнышке, а одежду повесь…

– Одежду там надо вешать, – крикнул из воды начальник полиции, указывая на длинный сук, – и давай ныряй сюда, гость дорогой.

– Правда, нырни, – сказал Друг, – вместе выйдете на тот берег и сходите к ангару, а я тут посижу и подожду вас.

– Да!.. – вздохнул Александр, доставая содержимое карманов, – с вами не соскучишься.

– Вода чистая, ты не думай, только с виду тёмная.

– А почему дно так резко обрывается?

– Сама река мелкая, лишь в этом месте глубина доходила максимум до метра. Русло здесь сужается. А мы уровень подняли, соорудив запруду. Крутые берега оказались под водой, и уже, как видишь, можно нырять.

Александр повесил на сук одежду и пошёл к реке. На сей раз он определил, где обрывается дно, и нырнул. Когда они вышли вдвоём на противоположный берег, он увидел массивные заграждения, установленные на реке для создания запруды.

– Как я мог их не заметить?

– С того берега они не очень видны, – улыбнулся начальник полиции. – А ты, парень, молодец, не хнычешь. Ладно, пошли. – И, сделав зверское выражение лица, он вдруг зарычал: – Сейчас я порву этого механика, если он до сих пор не привёз твою машину!

Внешне неказистая большая коробка ангара внутри оказалась современным сервисным центром. Двое голых мужиков в трусах, один из которых не кто-нибудь, а начальник городской полиции, как ни в чём не бывало, подошли к ресепшен. Их встретила милая девушка, ничему не удивляясь, разве что мельком взглянула на Александра.

– Чем могу помочь доблестной полиции? – спросила она с очаровательной улыбкой.

– Ах! Глядя на тебя, хочется петь серенады, читать стихи, – пафосно изрёк начальник полиции, – но я задам прозаичный вопрос: где, черт возьми, шеф этого заведения? – спросил он уже сурово.

– С утра выехал с водителем за машиной, которая застряла в лесу, – любезно ответила девушка и выразительно взглянула на Александра, мол, не беспокойтесь, за вашей машиной уже поехали.

– С утра? И до сих пор его нет? Где же этот шельмец?! Ну-ка соедини меня с ним, – потребовал начальник полиции.

Девушка позвонила и передала ему трубку.

– Здравствуй, дорогой! Ты где катаешься?.. Знаешь, что случается с человеком, не исполняющим волю начальника полиции?.. Какую волю? Почему до сих пор мне не представлена машина нашего гостя, занесённого, между прочим, в список почётных гостей Светлого… Что?.. Не понял?.. То есть?.. Теперь понял… Хорошо, будет сделано.

Вернув трубку девушке, начальник полиции повернулся к Александру:

– Ты в дорожную службу обращался?

– Да, я им звонил.

– Они через свою систему наблюдения обнаружили, что кто-то пытается вывезти твою машину, только что подъехали туда, до тебя почему-то не могут дозвониться, задержали механика. Теперь тебе надо снова позвонить им со своего телефона, отменить запрос и объяснить ситуацию, иначе подпортишь биографию нашего механика. Усёк?

– Конечно.

– Тогда плывём обратно. – Начальник полиции сделал несколько шагов к выходу, затем обернулся к улыбающейся девушке со словами: – В следующий раз принесу шоколадку.

– Лучше цветы.

– Ах! – вздохнул он, – как вы все одинаковы!

Вернувшись на противоположный берег, Александр обнаружил, что его телефон, побывавший в речной воде, перестал работать. Начальник полиции, осознав последствия своей шутки, взял на себя всю ответственность за происшедшее. Он позвонил в дорожную службу со служебного телефона, представился, объяснил причину неожиданно сложившихся обстоятельств и попросил разрешить механику вывезти машину. Затем он передал трубку Александру, который подтвердил сказанное, и проблема наконец разрешилась. Начальник полиции взял у Александра телефон и пообещал до отъезда непременно восстановить его работоспособность, в противном случае заменить новым. После этого он стал спешно одеваться.

– Что ж, теперь остаётся только ждать, пока машина будет доставлена. И поскольку миссия моя успешно выполнена… – тут он посмотрел на Александра, – надеюсь, у нашего гостя не осталось в этом сомнений?

– Абсолютно никаких, – ответил Александр, – я вам очень признателен за хлопоты и ценю ваш самобытный юмор.

– Рад слышать от человека, не лишённого способности ценить самобытное. Порой бывает так тяжко с людьми, не обладающими этим качеством. Ладно, засим, друзья мои, позвольте откланяться. Служба, знаете ли, не терпит отлагательств. А вы отдыхайте.

Александру ничего другого не оставалось, как провести вместе с Другом ещё примерно полтора часа на берегу реки в ожидании, пока одежда окончательно высохнет.

Вскоре по соседству расположилась шумная компания молодых людей, которые, немного поплескавшись в реке, приступили к приготовлению барбекю. Запах жареного мяса сразу напомнил друзьям о насущном, сигналы мгновенно достигли желудка, который начал настойчиво требовать принятия срочных мер. Друг спросил у гостя, какую кухню он предпочитает, на что Александр не преминул напомнить ему свой новый статус:

– А где вы кормите почётных гостей?

– Мы посетим ресторан, который заставит тебя ощутить блаженство.

Ресторан оказался на окраине города, недалеко от лесопарка. Идти пришлось не более двадцати минут. Трапеза была действительно королевской. Молодой барашек на вертеле с красным вином заставил-таки ощутить блаженство.

В жару после плотного обеда делать уже ничего не хотелось. Даже если бы машина Александра была готова к отъезду, он вряд ли сейчас тронулся бы в путь, тем более после принятого алкоголя. Друг пригласил его посетить музей города и старую крепость. Александр с тоской подумал, что приглашение придётся принять. Со стороны почётного гостя, расходы которого покрывает городская казна, было бы просто свинством отказаться от знакомства с главной достопримечательностью Светлого.

– Хорошо, – сказал он, – только не сейчас, пожалуйста. В такую жару после сытного обеда я не в состоянии по достоинству оценить ваши развалины.

– Какие развалины? Ты что? Тебе понравится, вот увидишь. Давай договоримся в семь вечера в центре парка, у памятника графу.

– Какого парка и какому графу?

Старая крепость, как её называли жители Светлого (хотя ни новой, ни какой-либо другой в городе не было), находилась на окраине городского парка, берущего своё начало недалеко от центральной площади. В центре парка возвышался бронзовый памятник графу Светлому, у которого обычно назначали свои встречи горожане. Друг объяснил гостю, как пройти к памятнику.

Александр вернулся в гостиницу в начале четвертого. Поразительно, но хозяин стоял на том же месте, но уже в светло-бежевом костюме. «Когда же он их меняет, – думал Александр, – если всё время стоит на одном месте?» На самом деле ему доставляло удовольствие видеть этого полного человека с забавными усами и бакенбардами. И даже вопрос, который тот ему задавал (а в том, что он его задаст, Александр уже не сомневался), в изнуряющую жару оказался отнюдь не лишним:

– Привет, пиво будешь?

– У вас только светлое?

– Налей ему тёмного, – велел хозяин бармену.

Кружка пива усугубила дремотное состояние. Придя в номер, Александр разделся, принял душ и рухнул на кровать. Два часа глубокого сна пошли на пользу. Он проснулся свежим и бодрым, хмель улетучился. Александр оделся и спустился в холл. К его великому удивлению, хозяина не было на посту. «Пошёл менять костюм», – решил Александр. К памятнику он подошёл за десять минут до назначенного времени. Бронзовый граф восседал в кресле, напоминающем трон, и выглядел суровым и величественным. Не успел Александр пройтись вокруг памятника, как услышал знакомый голос:

– Молодец! Не опаздываешь.

Экскурсию Друг начал с рассказа о графе Светлом, преподнося историю о нём в несколько приукрашенном виде, отличающемся от приведённого выше более реалистичного изложения. Чувствовалось, что он пересказывает уже устоявшийся, многократно повторяемый туристам текст. Они направились в сторону крепости, которая, как уже упоминалось, возвышалась на краю высокого холма. Метрах в тридцати от крепостной стены находилась самая высокая точка местности. Здесь огромная скала выступала вперёд, нависая над обрывом. Место это историческое, поскольку именно отсюда по приказу графа сбрасывали в пропасть провинившихся либо неугодных ему людей. Об этом Александру поведал Друг, когда они подошли к скале, отделённой небольшими пластиковыми заграждениями.

– А зачем заграждения? – спросил Александр, – сегодня не бросают людей со скалы?

– Вот ты смеёшься, а двое упали. То ли сами решили проститься с жизнью, то ли долго смотрели вниз. Кажется, Ницше сказал, что если долго всматриваться в бездну – бездна начнёт всматриваться в тебя. Говорят, затягивает, я не пробовал. А дальше уже крепостная стена.

Крепость занимала небольшую территорию, но была построена, что называется, на совесть. Она имела толстенные стены с зубцами, башни с глубокими бойницами и двойные крепкие ворота. Внутри неё находился большой каменный дом графа, а также несколько длинных строений, похожих на бараки, но с толстыми, прочно сложенными стенами. Здесь же были помещения для хранения карет и пролёток, конюшня и прочие хозяйственные постройки. Вход в старую крепость и музей города для посетителей был свободный, но осмотр экспозиций завершался в семь вечера. Сначала Александр с Другом обошли территорию крепости, затем прошли в музей города. Сотрудники музея отсутствовали, рабочий день уже завершился, в здании оставались лишь молодой охранник с женой. Их заранее предупредили о посещении почётного гостя, так что встретили они Александра с улыбкой и пригласили к осмотру.

– Это хорошо, что мы одни, – сказал Друг, – будет спокойно и тихо.

Экспозиции рассказывали об истории создания крепости и строительства города. Текст иллюстрировался картинами с изображением крепости в разных ракурсах. На одной из них был представлен его сиятельство граф, чей указующий перст, направленный на какой-то недостроенный объект, свидетельствовал о его активном участии в управлении строительством. Более поздняя история города иллюстрировалась фотографиями. Александр текста не читал, ограничивался комментариями Друга. Затем они вошли в дом графа. В первой комнате были выставлены его одежды для различных мероприятий, а также личное оружие и снаряжение. В центре комнаты под стеклянным колпаком ярко освещалось вышитое золотом свадебное платье юной жены графа, а рядом лежало бриллиантовое колье из её приданого.

– Это колье стоит баснословных денег, не меньше годового бюджета города, – комментировал Друг. – Жена графа умерла при родах в юном возрасте, не дожив до семнадцати лет. Бриллиантовое колье – далеко не всё, что оставил граф. Основная часть драгоценностей сейчас не выставляется, хранится в сейфе в этом же здании в специальной комнате. После смерти его сиятельства из-за наследства начались жестокие распри. Официального наследника он не оставил. Претендентов оказалось множество. «Вы все мои дети», – говорил граф горожанам. Мы же все, по сути, его потомки.

– Выходит, дети графа занимались кровосмешением?

– Это дети Адама и Евы занимались кровосмешением, иначе не было бы нас с тобой и остального человечества. А от графа рожали едва ли не все женщины города. Гигант был исключительный, не чета нам с тобой.

– Куда уж нам! Мы с тобой и половины города не осилим.

– Согласен. Так вот, после смерти его сиятельства к власти приходил то один, то другой его отпрыск. Кто нахальнее и нахрапистее, тот и захватывал эту самую власть, однако держался недолго. Самозванцы сменяли друг друга, но никто из них особого следа в истории города не оставил. Большую часть богатства они, разумеется, растратили, но даже то, что сейчас хранится в сейфе, – огромное состояние. Скажу тебе откровенно, даже сегодня вдруг находится идиот, который с какими-то нелепыми обоснованиями начинает претендовать на наследство графа. Сумасшедших хватает.

Далее они прошли в большую богато убранную залу, служащую гостиной. На одной из стен висел написанный маслом внушительных размеров портрет графа. Из гостиной широкие двери вели в анфиладу комнат, включая приёмную и столовую. За ними начинались коридоры, ведущие к спальням.

Продолжая свой рассказ, Друг через небольшую дверь в гостиной провёл гостя в кабинет графа. Здесь Александру попался на глаза старенький, но хорошо отреставрированный секретер.

– Раритет? – спросил он.

– Молодец! – похвалил его Друг, – наблюдательный. Секретер действительно древний.

Из всего богатого убранства дома, с коврами, картинами, бюстами, расшитыми обоями и дорогой мебелью, это был единственный предмет мебели, сохранившийся со времен графа Светлого.

Из кабинета выходили ещё две двери, кроме той, через которую они вошли. Одна из них вела в приёмную залу, а про вторую Друг сказал:

– А вот эта дверь ведёт в зал экзекуций.

– Куда? – не понял Александр.

– Да, да, в зал проведения пыток и казней. Граф был большой любитель таких зрелищ. Он выделил для этого специальный зал, обзавёлся широким ассортиментом орудий пыток, начиная от нагайки и клещей, заканчивая испанским сапогом и колодками. Пойдём, посмотришь.

– То есть сначала людей пытали, потом сбрасывали со скалы?

– Нет, после появления зала экзекуций людей больше не сбрасывали со скалы, а отсекали им головы топором.

– Это гуманнее.

– Палач у графа был отменный, отсекал головы не хуже гильотины. Это был второй палач, первого он сбросил со скалы за профнепригодность.

– В каждом деле нужен профессионал, – заключил Александр.

Дверь вела на слабо освещённую лестницу, уходящую вниз крутыми ступенями. Лестница привела их к тяжелой дубовой двери с металлическими дранками. Друг не без усилий отворил её в сопровождении протяжного, режущего слух скрипа, и они вошли в довольно просторное и ярко освещённое помещение. Но просторным оно могло показаться только с первого взгляда. Обман зрения возникал из-за того, что одна из стен почти целиком была зеркальной. В углу комнаты небольшая ковровая дорожка вела к возвышению, на котором стояло массивное кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками. В противоположном углу сверху свисали тяжелая цепь с хомутом на конце и петля виселицы. Цепь была перекинута через закреплённый на потолке ролик и намотана на толстый металлический штырь, вбитый глубоко в стену. Слева и справа от штыря висели старинные револьверы, сабли, инкрустированные кинжалы разных размеров. Напротив зеркальной стены находилась глубокая куполообразная ниша, представляющая собой настоящую клетку для животного, с толстой решеткой и металлической дверью с ушками для навесного замка. Расположенная рядом с клеткой дверь вела в небольшое подсобное помещение, предназначенное для хранения оружия и инструментов пыток. Посередине комнаты стоял массивный пень, на нём торчал огромного размера топор палача.

– Да!.. – воскликнул Александр, глядя на все эти орудия смерти, – предка вашего гуманистом не назовёшь.

– Он жил триста лет назад.

– А когда жили утописты?

– Начинается!.. Разговоры на эту тему всегда приводят к одному и тому же выводу: человек за всю свою историю по части жестокости не изменился, просто стал более изощрённым. Я лишь хотел сказать, что орудия насилия триста лет назад были другими.

– Да, пожалуй, в этом ты прав. В прошлом веке человек всё больше расстреливал себе подобных или сжигал их в печах, сегодня он взрывает себя в гуще толпы, чтобы людей забрать с собой в рай. А зачем зеркальная стена?

– Граф желал видеть процесс во всех ракурсах. Он сидел вот в этом кресле, наблюдая за экзекуцией.

Александр подошёл к звериной клетке.

– А здесь он держал голодного льва?

– Нет, это камера для осужденных на казнь.

– Неужели их приговаривал суд?

– Конечно, в лице графа. Ну что, пошли дальше, или ты желаешь взглянуть на испанский сапог и прочие подобные изобретения? Они в подсобной комнате.

– Нет, я не любитель. Во мне нет гена вашего графа.

– Твой предок, вероятно, был утопистом.

– Скорее всего.

Они поднялись обратно по лестнице в кабинет графа и продолжили экскурсию по остальным залам, затем вышли в ту часть дома, где когда-то обитала прислуга. Заглянули в прачечную и в кухню с котлами и печами. Кухня соединялась со столовой специальным узким коридором, предназначенным для быстрой подачи блюд. Пройдя через этот коридор, Александр и Друг оказались в большой столовой, откуда вышли обратно через гостиную в первую комнату, с которой начали осмотр. Дверь на выход почему-то была заперта. Охранник отсутствовал. На лице Друга отразилось удивление, и Александр предположил:

– Отошёл в туалет, наверное.

– Вдвоём, что ли, отошли? Обычно жена остаётся, когда он куда-то уходит. Зачем-то запер дверь! Эй, охрана! Где ты?

Ответа не последовало. Пару минут они стояли в ожидании, и тут Друг заметил, что стеклянный колпак, закрывающий свадебное платье жены графа и её бриллиантовое колье, скособочился. Подойдя ближе, они увидели, что колье отсутствует, подложка пуста, а стеклянный колпак сдвинут и наклонён.

– Непонятно, – сказал Друг, – может, охранник отнёс колье в сейф? Но без мэра он не может это сделать, там двойной код, один из которых хранится только у главы города. Значит, мэр здесь. Подождём немного, должны скоро вернуться.

Прошло ещё несколько минут, но никто не появился.

– Пойдём к ним, – предложил Друг. – Правда, нас в хранилище не пустят. Оно за мощной дверью, а перед ней металлическая решётка, как в банке. Туда ведёт длинный коридор из приёмной залы, но мы пройдём через кабинет графа. Так короче.

Друзья вернулись обратно в гостиную и вошли в кабинет графа. Дверь на лестницу в зал экзекуций была распахнута. Оттуда гулко, едва уловимо слышались глухие голоса.

– Странно, они, оказывается, внизу, – удивился Друг. – Что им там делать? Пошли, посмотрим.

Они опять спустились вниз по лестнице. Тяжелая дубовая дверь была слегка приоткрыта. Друг вновь с усилием отворил её. Вслед за протяжным скрипом изнутри раздался окрик:

– Кто это там?

Едва успели Друг и Александр войти в ярко освещённый зал экзекуций, как вдруг подбежали к ним четверо крепких мужчин в масках и стали заламывать им руки. Друг вскрикнул от боли. Ничего не понимающий Александр смог вывернуться и ударить в лицо одного из нападавших. Тот упал, но в ту же минуту подбежали двое других и схватили Александра за руки. В итоге общими усилиями скрутили Александру и Другу руки, туго завязав их сзади верёвками. Затем обоих подвели к креслу, в котором сидел человек и с любопытством смотрел на Александра. Это был мужчина лет сорока, с тонкими усами, небольшой острой бородкой, густыми чёрными волосами и живыми бегающими глазами. Александр посмотрел по сторонам и увидел в нескольких шагах от кресла охранника и его жену. Связанные по рукам и ногам, они стояли на коленях. Окровавленное лицо охранника выражало ярость. Рот молодой женщины был заклеен пластырем, в глазах её застыл ужас. Сидящий в кресле человек держал в руке исчезнувшее из экспозиции бриллиантовое колье. Он продолжал внимательно изучать Александра, затем, указывая на него пальцем, медленно перевёл взгляд на Друга и спросил:

– Кто это?

– Наш гость, Александр, я привёл его в старую крепость на экскурсию…

– Гость… – перебил он Друга и обратился к Александру: – А ты резвый.

– Развяжите нам руки и дайте уйти, – потребовал Александр.

Человек в кресле неприятно улыбнулся:

– Тебе не повезло. Я не рассчитывал вас здесь увидеть. Значит, такая у тебя судьба, – произнёс он, растягивая последние слова с какой-то зловещей интонацией.

– Послушай… – начал Друг, но тот перебил его.

– Будешь обращаться ко мне – граф, можно просто – ваше сиятельство. Иначе, – добавил он с той же ухмылкой, – тебе отсекут ухо мечом, как это сделал святой Пётр рабу Малху. Ты хоть и раб, но я не Христос, и вылечить тебя после этого не смогу.

– Я понял, граф. Можно узнать, что ты собираешься…

– Ты, жалкий потомок прачки, похоже, не отдаёшь себе отчёт, с кем говоришь,– оборвал он Друга, затем скомандовал человеку в маске: – Неси сюда меч.

– Нет, граф, не надо, я всё понял! – торопливо проговорил Друг, глядя вслед мужчине, который достал со стены кинжал и спросил:

– Этот подойдёт?

– Подойдёт.

Когда человек в маске, на ходу извлекая кинжал из ножен, подошёл близко, Друг взмолился:

– Пожалуйста, ваше сиятельство, умоляю, не надо, я абсолютно всё понял.

Мужчина приложил кинжал к уху Друга и взглянул на человека в кресле. Когда лезвие слегка задело кожу и кровь медленно стала стекать по уху, тот поднял руку:

– Подожди, послушаем, что означает «я абсолютно всё понял». Может, он действительно не совсем дурак. Слушаю тебя, Дружок.

– Я знаю, что родовая линия вашего сиятельства восходит к законнорожденной дочери графа Светлого.

– Это всё, что ты понял? И тебе не жаль правого уха?

– Конечно, не всё. Я очень сожалею, что нас было не так много, кто голосовал за ваше сиятельство на выборах мэра…

– Ты, оказывается, за меня голосовал? Жаль, нельзя проверить. Ладно, что ещё ты понял?

– Я понял, что народ большинством голосов сделал… неправильный выбор в пользу…

– Ну-ну…

– … потомка кухарки, – выдавил из себя Друг.

– Вот именно. Впрочем, чего можно было ожидать от всех вас, кухаркиных ублюдков… Ты не произнёс самого главного, но отсутствие одного уха на слух, кажется, не слишком влияет…

Взглянув на колье, которое тот держал в руке, Друг сообразил, что от него требуется:

– Граф, никто не должен сомневаться, что вы единственный законный наследник великого нашего прародителя.

– А вот он сомневается, – и человек в кресле указал на охранника.

– Ты меня знаешь, тварь… – хриплым голосом выговорил охранник, – я скорее сдохну, чем отдам тебе ключи от комнаты. Ублюдок ты, а не «ваше сиятельство».

– Видишь, Дружок, к сожалению, не все такие верноподданные, как ты. Не все осознают, что я единственный законный обладатель того, что оставил мой предок. Ты, надеюсь, помнишьсказанные мною слова, когда год назад я покидал мой город?

– Как не помнить, ваше сиятельство, после оглашения результата выборов ты… вы сказали, что обязательно вернётесь и будете главою города.

– Вот именно, вернусь и вступлю в наследство, включающее и эту крепость, и город вместе с вами, холопами. А пока я хочу взять то, что в сейфе, то, что мне принадлежит. Заметь, своё, не чужое. Кстати, ты помнишь, как мой предок поступал – он пальцем указал на охранника с женой – с такими людишками?

– Граф, но ведь ключи и код, который знает охранник, открывают всего лишь комнату, шифр сейфа хранится у мэра.

– У меня специалисты очень высокого класса, они отключили сигнализацию, откроют и сейф, сейчас занимаются металлической дверью. Откроют её и без ключей, дело только во времени. Надеюсь успеть до утра, но желательно завершить благое дело раньше, – он перевёл взгляд на охранника: – Знаешь что, мы тебя трогать не будем, спросим твою жену.

– Только попробуй её тронуть, мерзавец! – закричал охранник.

Мужчина в маске подошёл к женщине и сорвал пластырь со рта.

– Я ничего не знаю! – закричала она, – ни о ключах, ни о коде.

– Не знаешь?.. Верю. Значит, знает только твой муж. Сдаётся мне, он многое от тебя скрывает. Это несправедливо, – продолжал человек в кресле со зловещим холодком в голосе. – Разве позволительно мужу иметь секреты от любимой жены, от такой сексуальной женщины? Предлагаю тебе отомстить мужу, изменить ему. Можно с моими бойцами. Они у меня настоящие орлы… Что за слёзы? Зачем? С тобой ничего плохого не сделают, наоборот, будут любить тебя страстно, тебе понравится, вот увидишь…

– Подонок, не тронь мою жену! – орал охранник.

– Граф, пожалуйста, не надо, – взмолился Друг, – ну при чём тут женщина…

– Тогда начнём с тебя, ты что-то разболтался, начинаешь меня раздражать. Подвесьте этого болтуна за ноги для начала.

– За что, ваше сиятельство, не надо, прошу…

Двое мужчин в масках подхватили Друга и потащили к цепи с хомутом на конце, развязали ему руки, надели на ноги хомут и стали тянуть другой конец цепи. Друг начал истошно кричать и молить о пощаде.

– Послушайте, – вдруг поднял голос Александр, ошарашенный происходящим, – зачем людей мучить?

– Ты за-го-во-рил? – медленно, словно смакуя, выговорил человек в кресле, – это интересно! хотя тебе, может, лучше было бы промолчать. Мучить, говоришь? Неужели я похож на мучителя? По-моему, нет. Ведь каждый сам выбирает свою судьбу. Никто же не просил его лезть не в своё дело. Он сам напросился. А ты, разве не сам приехал в мой город, разве кто-то тянул тебя за руку в старую крепость и насильно спустил сюда по крутым ступеням? Разве сейчас кто-то тянет тебя за язык? Ты же должен осознавать, что каждый твой шаг, каждое твоё слово и то, что ты ударил моего человека, влияют на твою судьбу. Я внимательно тебя слушаю.

– Вы пришли сюда за драгоценностями…

– Добавь – за своими. Это хоть и не сильно, но всё же может повлиять на твою биографию.

– Хорошо. Вы пришли сюда за своими драгоценностями и сказали, что у вас специалисты очень высокого класса. Почему бы вам не дождаться выполнения возложенной на них задачи, не трогая людей? Вы получите свои драгоценности и уйдёте с миром. Люди не пострадают. Это же важно, в том числе и для вас.

– Вот как?! А ты, часом, не полицейский? А может, прокурор? То есть ты допускаешь, что меня могут судить, и притом весьма строго, если я возьму грех на душу и отправлю к своим кухаркам этих ублюдков? Можно сказать, заботишься обо мне?

– Я лишь апеллирую к здравому смыслу.

– Здравый смысл мне сейчас подсказывает, что нельзя ждать, надо торопиться. Приласкай её! – приказал он подчинённому, который ранее снял пластырь со рта женщины.

Тот схватил её обеими руками, женщина стала кричать, бить его головой и кусаться. Он с трудом приклеил обратно ей на рот пластырь, сорвал с неё короткую майку, обнажив грудь, поднял её на плечо и понёс в подсобное помещение. Скоро оттуда послышались похабные реплики и глухие женские стоны.

Всё это время охранник, молодой сильный мужчина, в ярости пытался вырваться из плена крепко связанных верёвок. Он дёргался, переваливаясь по полу с одного бока на другой, но безрезультатно. Александр, улучив момент, когда охранник оказался с ним рядом, наступил на конец верёвки, которой были связаны сзади его руки. Но развязался лишь наружный узел, остальные остались затянутыми.

– Ай-ай-ай! – злорадствовал человек в кресле, – что же ты усугубляешь своё положение? Я же объяснил тебе, что каждый сам творит свою судьбу. Я подумаю над тем, какую судьбу ты себе уготовил, а пока придётся тебя изолировать. В клетку его!

Двое мужчин в масках схватили Александра и повели в так называемую камеру для осужденных на казнь, закрыли за ним металлическую дверь и повесили замок. Александр посмотрел в сторону Друга, который висел головой вниз, издавая стоны и дёргая руками. Ноги его были зажаты у щиколоток хомутом, закреплённым на конце длинной цепи.

Человек в кресле продолжал глумиться над охранником:

– А жене твоей нравится! Слышишь, как она стонет? Смотри сколько у меня бравых ребят на очереди. Ну так где же ключи? И про код ты почему-то до сих пор ничего не сказал.

– Ты мразь, я тебя, суку, на куски порежу и ублюдков твоих порву, я всех их запомнил, из-под земли вас достану…

– Нет, кажется, я от тебя ничего толкового не услышал. Впрочем, идея резать на куски мне понравилась. Начнём с твоей руки. Ну-ка орлы, положите его руку под топор, будем рубить её по кусочкам, как он обещает делать это со мной. Ох, как бурлит во мне кровь моего великого предка! Испытаем его топор в деле!

Люди в масках схватили охранника, положили его рядом с пнём лицом вниз и стали развязывать сзади руки, стараясь удержать его в таком положении. Но как только верёвка была развязана, он стал отчаянно биться и чуть не вырвался. Наверняка ему удалось бы это сделать, если б ноги не были связаны. Четверо мужчин в масках навалились на него, и через несколько минут им удалось привязать одну руку охранника к его туловищу, а вторую положить на пень. Но удержать её там оказалось тоже не просто, рука всё время вырывалась на свободу, не позволяя мужчинам в масках её зафиксировать.

– Прибейте гвоздём, – посоветовал человек в кресле.

– Ты не посмеешь этого сделать, мерзавец! – прохрипел охранник.

– Ну, зачем мне это делать? У меня есть профессионалы. Тебе даже больно не будет, – проговорил он медленно, интонируя слова.

Из подсобного помещения принесли большой гвоздь и увесистый молоток. Четверо мужчин в масках, навалившись на связанного человека, наконец, зафиксировали его руку на пне. Пятый приложил гвоздь к ладони охранника и тремя сильными ударами на три четверти вбил его через ладонь в твердую древесину пня. Кровь выступила вокруг гвоздя, охранник отчаянно закричал.

– Ну что ты вопишь? – человек в кресле изобразил на лице отвращение. – Господь наш Иисус терпел, когда ему в ладонь забивали гвоздь. И тебе велел терпеть. Я всё-таки не понял, повтори, пожалуйста, ты хотел что-то сказать про ключи и код?

– Уу…блюю…док! – кричал охранник.

– Тогда продолжим. Резать на куски – это твоя идея, – сказал он и повернулся к онемевшему от ужаса Александру, – вот доказательство того, что человек сам творит свою судьбу.

Мужчина в маске поднял топор над рукой охранника, которая уже никуда не могла деться.

– Опомнитесь! – крикнул Александр, – это же варварство!

– Конечно, варварство, – подтвердил человек в кресле, – но идея принадлежит ему, – и указал на стонущего от боли охранника, – может, ты хочешь вразумить его ответить на мои вполне безобидные вопросы? И мы тогда не дадим ему так варварски себя губить. Попробуй.

– Ещё не поздно вам поступить так, как я предлагал.

– Твоё предложение убогое. Я не люблю ждать. Руби!

Топор резко опустился, срезав руку чуть выше кисти, и вонзился глубоко в пень, словно и не было перед ним никакой преграды. Кровь хлынула из руки струёй. Охранник, сидевший на полу, яростно закричал и рухнул на спину, унося с собой на пол остаток окровавленной руки. Александр вздрогнул.

Вопли и завывания, издаваемые охранником, вскоре стали постепенно стихать, переходя в глухие хриплые звуки, и через пару минут окончательно исчезли. Наступила напряжённая тишина, в которой слышны были лишь слабые стоны висевшего на цепи Друга. Люди в масках стояли в ожидании распоряжений. Человек в кресле сосредоточенно смотрел на упавшего охранника, для этого он даже привстал с кресла.

– Глянь, что с ним? – кивнул он одному из подчинённых.

Тот склонился над охранником, пристально посмотрел на него и сказал:

– Похоже, отдал концы.

Человек в кресле задумался.

– Что с женщиной? – спросил он.

Мужчина, который уносил жену охранника в подсобное помещение, красноречивым жестом показал, что с ней всё кончено.

– Тогда надо идти к сейфу.

– Что с этими делать? – спросил мужчина в маске, указывая сначала на Александра, потом на Друга, который, болтаясь на цепи, дёргался и тихо стонал.

– От них толку нет, кончайте обоих и пошли.

Ледяной холод пробежал по спине Александра. Человек в маске взял кинжал, подошел к висевшему вниз головой Другу и абсолютно хладнокровно вонзил острый клинок ему в сердце. Кровь медленно выступила у него на груди. Друг даже не пикнул, просто обмяк и бездыханно повис. Другой тем временем достал пистолет и, навинчивая на него глушитель, подошёл к клетке. Александр, прижавшись к углу ниши, с ужасом наблюдал за происходящим. Пот выступил у него на лбу, сердце учащенно билось. «Неужели это конец?! Так мало пожить! – мысли путались в голове Александра. – Как просто и обыденно! Господи, за что? – вдруг перед его глазами мелькнули лица матери, жены, дочки… – Проклятый город! Да пусть они режут друг друга! Но, в конце концов, при чём здесь я?! Надо что-то делать, что-то сказать, надо остановить…»

– Посмотрите охранника! – неожиданно громко прозвучал голос человека в кресле, – он вроде дёргается.

Люди в масках подошли к лежачему охраннику.

– Да, – сказал один из них, – очухался, но такой, полумёртвый.

В эту минуту мужчина с пистолетом поднял оружие. У Александра холодная капля покатилась между лопатками, губы дрожали. Но прежде чем он успел открыть рот, чтобы что-то выкрикнуть, человек в кресле скомандовал:

– Стой! Сначала надо кончить охранника, – и обратился к Александру: – У меня возникла идея. Ты мне показался резвым. Я дам тебе шанс остаться в живых. Тебе дадут пистолет с одним патроном, ты выстрелишь в голову охранника и пойдёшь с нами. Будем дружить. Что скажешь?

Александр молчал.

– Или тебя прикончат. Судьба, как я уже тебе объяснил, в твоих руках.

Александр ещё с минуту продолжал молчать, затем тихо произнёс:

– Хорошо.

– Дайте ему пистолет с одним патроном.

Человек в маске достал из пистолета магазин, высыпал в карман содержимое, оставив в нём один патрон, и вставил магазин обратно. Двое других открыли клетку, вывели Александра и развязали ему руки. Затем мужчина с пистолетом подвёл его к окровавленному охраннику и вложил в руку оружие. Александр в шоковом состоянии стоял и каким-то отсутствующим, невидящим взглядом смотрел на измождённого и жестоко изувеченного, почти угасшего человека. Тот, лёжа на спине, слегка повернул голову в сторону Александра и вдруг еле слышно прошептал:

– Стреляй.

Александр вздрогнул. Почти минуту он пребывал в оцепенении, словно оглушённый.

– Ну! – раздался сзади нетерпеливый возглас.

Все замерли в тревожном ожидании. Александр медленно поднял пистолет, целясь в голову охранника, несколько секунд держал прицел, слыша в тишине биение своего сердца, и вдруг резко повернул оружие в сторону человека в кресле и нажал на курок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Не прозвучало выстрела и после второго и третьего нажатия курка. Александр растерянно смотрел на человека в кресле, который почему-то улыбался, но на сей раз без омерзительной ухмылки, которая сопровождала все его сентенции, а открытой доброжелательной улыбкой.

Вдруг зеркальная стена стала медленно двигаться. Снаружи стали слышны возгласы и аплодисменты. Чем дальше двигалась стена, тем громче раздавались аплодисменты и восклицания «браво!» Александр, совершенно ошеломлённый происходящим, смотрел, как зеркальная стена куда-то уходит, обнажая небольшой зрительный зал, который был полон народу. Он стоял на сцене того самого открытого амфитеатра, который построил триста лет назад граф Светлый. Но сегодня это был уже прекрасно отреставрированный закрытый зал с хорошей акустикой и современным оборудованием. Чего стоила одна так называемая зеркальная стена, которая со стороны зрительного зала представляла собой антибликовое стекло, позволяющее видеть всё, что происходит на ярко освещённой сцене. Оно обладало хорошей звукоизоляцией, а все диалоги на сцене воспроизводились в зрительном зале через динамики.

Человек в кресле подошёл к Александру, снял парик, обнажая лысую голову, снял накладные усы и бородку, улыбаясь, по-дружески его обнял и произнёс:

– Молодец! Ты здорово держался!

Александр, ещё не совсем понимая, что вокруг происходит, вдруг узнал в нём приятеля Друга, с которым познакомился прошлой ночью. Тогда Друг его представил как ведущего актёра драматического театра.

– Как я мог тебя не узнать?! – поразился Александр.

– Хороший грим, профессиональная игра…

– Игра?!.. – повторил Александр, медленно вникая в смысл сказанного. – Постой! А как же…

Он повернулся взглянуть на окровавленного охранника. Но тот уже стоял рядом и тоже улыбался, показывая ему левую руку, ампутированную чуть ниже локтя, чистую, не окровавленную.

– Он однорукий, – пояснил ведущий актёр театра, – а то, что рубили, – всего лишь протез.

Александр внимательно посмотрел на прибитую гвоздём ладонь и лежащий на полу кровавый обрубок руки и удивился, как он мог не заметить раньше такой кондовый протез.

– Это для спектакля, – сказал охранник, – в жизни я ношу хороший протез, максимально приближенный к естественной кисти.

– Что вы там возитесь? – послышался голос Друга.

Александр, вдруг вспомнив, что ему вонзили кинжал в сердце, подбежал к нему и увидел, что кинжал всё ещё торчит у него в груди, а самого Друга аккуратно снимают с цепи.

– Ну, ты, парень, молоток! – воскликнул Друг, улыбаясь. Когда поставили его на ноги, он боязливо спросил: – Надеюсь, не обиделся?

Александр осторожно взялся за рукоять кинжала и стал слабо тянуть.

– Тяни сильней, он на магните, а лезвие ушло в рукоятку, – объяснил Друг. – На мне сейчас под рубашкой целое хозяйство, в том числе этот магнит.

Друг снял рубашку и продемонстрировал надетый на него широкий кожаный пояс с двумя лямками через плечи. От пояса с боков отходили два тонких стальных троса, которые, как объяснил Друг, проходя через штанины брюк, крепились к цепи. Хомут всего лишь не давал ногам удаляться от цепи.

Александр кончиком пальца потрогал так называемую кровь.

– Эта жидкость легко смывается, следов не оставляет, – сказал Друг.

Подошла жена охранника, улыбнулась и поцеловала Александра в щёку:

– Вы герой! В вас можно влюбиться.

– Спасибо. Вы на самом деле его жена? – спросил Александр.

– Нет, я актриса. Мы здесь все актёры театра. Кроме него, – она показала на «мужа», – он действительно охранник музея, но, как вы имели возможность убедиться, прекрасный актёр.

К Александру по очереди подходили, снимая маски и обнажая запотевшие лица, другие актеры и жали ему руку. Он узнавал в них коллег Друга, с которыми познакомился прошлой ночью. Один из них, улыбаясь, начал нарочито дёргать рукой свой подбородок, мол, здорово ты мне врезал.

– Да!.. – произнёс Александр, начиная приходить в себя, – вот это спектакль!

– Вас ждёт публика! – сказал ведущий актёр театра.

Он подвёл Александра к краю сцены, взял его руку, поднял вверх и воскликнул:

– Браво!

Публика взорвалась оглушительными аплодисментами. Подбежал, освободившись от амуниции, Друг, взял Александра за вторую руку и тоже поднял её вверх. Александр под бурные и продолжительные аплодисменты уже улыбался и вместе с актёрами кланялся зрителям.

После завершения импровизированного зрелища вся актерская братия поехала ужинать, прихватив с собой Александра. Сидели в открытом кафе на центральной улице. Подходили новые лица, компания увеличивалась, становилось шумно и весело. Те, кто присутствовал во время представления, считали своим долгом подойти к Александру с поздравлениями. Среди них были актеры и просто зрители, попавшие в этот вечер в амфитеатр. Но как они узнали о представлении? Кто их пригласил? Конечно, думал Александр, всё организовал и привёл народ на так называемый спектакль Друг. Во всяком случае, инициатива наверняка исходила от него. Но Александра сейчас мало волновал вопрос, чья была идея его разыграть. Его теперь больше интересовало, была ли Сивилла среди зрителей?

– Послушай, Друг, – начал он, – ты, конечно, разыграл меня мастерски. Я тебя за это ругать, так и быть, не стану, но хвалить тоже не хочу.

– Почему? Ты только подумай, какие у тебя будут потом воспоминания.

– И часто вы так разыгрываете гостей?

– Нет. К этому надо подходить весьма избирательно. Согласись, не каждый может пережить такого рода стрессы. Я тебя сразу приметил. Ты подошёл по всем параметрам, но решение по твоей кандидатуре принималось коллегиально.

– Вот как? И кто же члены коллегии?

– Все они здесь присутствуют. Я ещё вчера тебя с ними познакомил, предложил твою кандидатуру. Ты прошёл единогласно! – гордо произнёс Друг.

– Да… весёлый народ живет в городе Светлом. Скажи, а зрители откуда взялись? Ты что ли всех собрал?

– Не совсем. Были в основном друзья, родственники, приятели и друзья приятелей наших актёров. Но многие пришли с моей подачи.

– Сивилла была?

– Нет, конечно.

– Почему конечно?

– Ну… как тебе сказать… – Друг лукаво улыбнулся, – знаешь, я же не слепой, вижу, как она к тебе относится. Если б Сивилла узнала, ни за что бы не позволила тебя разыграть. Слава богу, ты держался молодцом, теперь, когда ей расскажут, мне не так сильно попадёт.

Скоро, к всеобщему удовольствию, появились музыканты. Они расположились прямо на улице недалеко от столиков кафе. Сразу полились легкие джазовые импровизации. Как водится в таких случаях, заказы музыкантам не заставили себя ждать, и вскоре джазовые мотивы сменились популярными мелодиями. Народ пустился танцевать. Когда грянула известная ритмичная музыка, компания дружно вскочила, увлекая за собой Александра, и направилась трястись и дёргаться на небольшом пятачке перед оркестром.

В толпе танцующих Александр случайно увидел знакомую фигуру, вернее знакомые женские ноги, которыми он любовался сегодня утром и которые не мог не запомнить. Юбка на сей раз была на женщине чуть длиннее той, в которой она исполняла функции горничной, но лишь незначительно уменьшала панораму обзора её восхитительных ног. Утренняя история с пробуждением была настолько неожиданной и загадочной, что Александра охватило неодолимое желание выяснить, что же такое это было? Его тянуло поговорить с женщиной, и он, двигаясь в танце, приблизился к ней. Поймав её взгляд, Александр улыбнулся:

– Привет!

– Мы знакомы? – спросила она.

Он даже растерялся от такой реакции. Но быстро оправился:

– Позвольте представиться – Сокол.

– Ах, вот ты о чём! Не обольщайся. Будить особо почётных клиентов гостиницы входит в обязанности горничной.

– Именно в той форме, в которой вы изволили будить меня утром?

– Я не отклонилась от письменных инструкций.

– На это есть письменные инструкции?

– Ты можешь прочесть их в рекламных буклетах нашей гостиницы.

– Я непременно это сделаю.

Неожиданно музыка прервалась, и танцующие стали расходиться. Горничная повернулась, чтобы уйти, Александру решил её задержать:

– Может, дождёмся следующего танца?

– Не стоит. Моему жениху это может не понравиться.

– В вашем городе девочкам назначают женихов с рождения?

– Нет, в день зачатия, – она рассмеялась и удалилась.

«Здорово меня отбрили!» – подумал Александр, возвращаясь за свой столик. Следующий танец, когда опять все вскочили и пошли дёргаться, он пропустил. Сидел, медленно потягивая виски, и наблюдал, как грациозно двигается в танце горничная. После того как музыка закончилась, Александр отвёл от девушки взгляд, не желая давать ей повода думать, что она могла ему понравиться. Краем глаза он видел, что горничная направилась в его сторону, хотя в прошлый раз она прошла к своему столику коротким путём. Проходя мимо Александра, она неожиданно наклонилась и прошептала ему на ухо: «Завтра утром тебе, возможно, удастся увидеть мои трусики». Сказав это, она быстро удалилась, оставив Александра в полном недоумении. «Да!.. – думал он в изумлении, – женщины – существа непостижимые. Поди их пойми. Говорят, чего хочет женщина – того хочет Бог! Поэтому столько споров о Боге, что никто о нём толком ничего не знает».

Ближе к одиннадцати вечера, в самый разгар пирушки, когда градус принятого алкоголя, раскрепостив актёров, усилил их тягу к самовыражению в виде коротких реприз и всякого рода баек и анекдотов, появилась Сивилла. Она была в чёрном вечернем платье и туфлях на высоком каблуке. Золотая цепочка с кулоном на её шее сочеталась с небольшими золотыми серёжками и тонким браслетом на руке. При появлении Сивиллы шум приутих. Она приковала к себе внимание присутствующих, и не только мужчин. Ею любовались. Сивилла была не просто красива, от неё исходил физически ощутимый поток обаяния. Она быстро подошла к Александру, улыбаясь, протянула ему руку, поцеловала в щёку и произнесла шёпотом: «Спрячь». Александр почувствовал в руке клочок бумаги и после рукопожатия смял его в кулаке.

– Ты так прекрасна! – сказал он, – от тебя невозможно оторвать глаз.

– Мне рассказали, что сегодня было в амфитеатре. Я горжусь тобой! – Сивилла с нежностью посмотрела ему в глаза, затем повернулась к Другу: – А ты подлец!

– Сивилла, – заулыбался Друг, – всё замечательно, он ничуть не обиделся.

– Я тебе этого не прощу.

– Не суди его строго, – заступился за Друга Александр, – он труп, ему вонзили в сердце кинжал.

– Сивилла, не сердись на него, – подключился ведущий актёр театра, – это было наше решение. Всё действительно прошло замечательно. Главное – Александр был на высоте.

– Все вы хороши.

– Садись лучше с нами, сегодня у нас весело.

– Спасибо, но я не могу. – Она снова обратилась к Александру: – Я звонила тебе днём, но твой телефон был выключен.

– Да, мы с Другом ездили к механику в сервисный центр, а телефон… разрядился.

– Я сейчас спешу. Извини, увидимся позже.

– До встречи!

Когда Сивилла ушла, Александру не терпелось прочитать записку. Он поднялся со стула и случайно поймал на себе взгляд горничной с дальнего столика. Она смотрела на него, чуть приподняв левую бровь, с едва уловимой улыбкой, в которой присутствовал оттенок сожаления. Её взгляд будто говорил: «Ах, вот ты с кем, оказывается, шашни крутишь!»

Александр прошёл в мужскую комнату, расправил скомканный в кулаке клочок бумаги и прочёл: «Жду тебя у памятника графу в половине первого ночи». У него застучало сердце. Он смотрел в зеркало, как бы спрашивая себя: «Ну что, доволен?» – и не знал, что ответить. Александр несколько минут постоял в раздумье возле зеркала, ещё раз прочитал записку, затем порвал её и бросил в ёмкость для мусора. Он испытывал двойственное чувство: радостное и в то же время тревожное. Его неудержимо влекло к Сивилле, но Александр понимал, что это свидание может иметь серьёзные последствия, и прежде всего для неё. Конечно, нельзя не отдать должное смелой девушке. Но ведь у неё жених. Расстроить свадьбу и уехать навсегда из этого города было бы подло, рассуждал Александр. Он чувствовал, что может резко и не в лучшую сторону изменить судьбу этой изумительной женщины. Ему этого не хотелось. Он искренне желал Сивилле счастья.

Но он не мог знать, что есть счастье для Сивиллы, которая влюбилась, и влюбилась впервые. Он не мог знать, как пела её душа, как она была им наполнена, какие несбыточные мечты возникали в её прекрасной головке. Он не мог знать, с какими думами она легла вчера спать, к чему привели эти думы и на что она решилась.

В начале первого Александр стал прощаться с актёрами, ссылаясь на усталость. Все очень тепло с ним расставались, женщины целовали, мужчины жали руку с пожеланиями счастливой дороги на тот случай, если завтра не получится его увидеть до отъезда.

– Я с тобой пока не прощаюсь, – сказал Друг.

Александр направился в сторону городского парка. В полночь освещение в парке выключали. Он изначально был создан для прогулок и отдыха без каких-либо питейных и увеселительных заведений. Здесь были только дорожки, скамейки и детские площадки. Городскими властями пресекались все попытки построить в парке кафе и рестораны. Поэтому по вечерам он пустел. А после полуночи здесь, как правило, никого не было. Иногда оставались на скамейках влюбленные пары, но сегодня и скамейки были пусты. Александр в темноте не сразу нашел прямую дорогу к памятнику, но он помнил, что надо идти к середине парка, и вскоре вышел на место встречи за пять минут до половины первого. Сивилла, увидев его, ускорила шаг. Она была всё в том же чёрном платье и, видимо, поэтому Александр не сразу её заметил в темноте. Увидел только, когда она уже побежала и бросилась ему в объятия. Сивилла обвила руками шею Александра, стала часто-часто целовать его и шептать:

– Милый… милый… У меня сердце разрывается от нежности к тебе…

Александр вдруг почувствовал, что теряет рассудок. Мгновенно улетучились мысли и слова, которые он собирался произнести. Слова о том, что он очень хочет, чтобы она была счастлива, и что надо им быть благоразумнее и не совершать поступков, которые могут омрачить… Но что сейчас говорить о словах, утонувших в потоке нахлынувших чувств и уже потерявших всякий смысл?! Объятый её пьянящим ароматом, чувствуя тепло её прикосновений, он стал целовать её нежно, долго, жадно…

Когда губы разомкнулись, она сказала:

– Я хочу, чтобы ты сейчас пришёл ко мне, – и продолжила, не дожидаясь ответа, – ты пойдешь минут через десять, после того как уйду я.

Она быстро объяснила Александру, как найти её дом, затем ещё раз поцеловала его и ушла. Скоро её фигура исчезла за густо растущими деревьями. Александр подождал минут пять и пошёл в том направлении, куда ушла Сивилла. Но не успел он сделать и десяти шагов, как откуда-то из темноты вдруг возникла и преградила ему дорогу огромная фигура Самсона. Он схватил Александра и мгновенно скрутил ему руки за спину.

– Ах! – только успел вскрикнуть Александр.

– Не дёргайся! Не то переломаю твои косточки, – грозно прозвучало над его ухом.

Самсон, сжимая одной рукой, словно пассатижами, руки Александра, от чего тот глухо застонал, легко и быстро снял свой ремень и туго завязал их ремнём.

– Я так и знал, сучара подлый, что у тебя на уме, – сквозь зубы басил Самсон. Отпустив связанные сзади руки Александра, он взял его левой рукой за шею. – На кого ты позарился, гнида?! На невесту моего брата?! Это тебе не спектакль, я тебя, суку, не пощажу.

– Ах!.. что ты… ах!.. – стонал от боли Александр, когда тиски на шее периодически сжимались, – что ты собираешься делать?

– Я собираюсь тебя научить, как вести себя в чужом городе и не злоупотреблять гостеприимством хозяев. Короче, не быть грязной, неблагодарной свиньёй…

– Послушай, ах!..

– Нет, ты меня послушай, мудила столичный. Я не люблю, когда меня перебивают. Для того чтобы дошли до мозгов твоей сучьей породы мои слова и чтобы ты до конца осознал всю мерзость своего поступка, я для начала отрежу тебе яйца и пришью их к твоей заднице красными нитками.

– Но это же глупо, ах!..

– Заткнись! Будешь говорить, когда я разрешу.

Тут вдруг Самсон на несколько секунд задумался, потом схватил Александра, легко поднял, положил себе на плечо и, держа его за ноги, гигантскими шагами направился в конец парка.

– Слушай, сумасшедший, куда ты меня тащишь?

– Ща… хе-хе… – ухмылялся Самсон.

Когда они подошли к скале, Александр вздрогнул:

– Ты что, совсем спятил? Что ты собираешься делать?

Гигант ударом ноги снёс пластиковые заграждения, подошёл почти к краю скалы и поставил пленника на ноги.

– У тебя же должны быть какие-то мозги, – взбесился Александр, – ах!.. – тиски вновь зажали ему шею.

– Я же сказал, не люблю, когда меня перебивают. Тебе рассказывали, как поступал мой предок с гнидами вроде тебя? Правильно, сбрасывал вот с этого самого места прямо на скалистый склон воронам на съеденье. Я поступлю с тобой так же. Не зря во мне течёт его кровь. Думаю, ты воронам понравишься. Но это лёгкая кончина, ты не заслужил такой. Поэтому я сначала, как уже обещал, отрежу твои яйца и пришью их к твоей заднице. Может, ты этого не хочешь? Вот теперь можешь отвечать.

– Не хочу.

– Тогда ты должен прыгнуть сам. Валяй! Прыгай!

Самсон отпустил шею пленника и встал перед ним, загораживая путь к побегу.

– Я вот что тебе скажу…– начал Александр и неожиданно нырнул ему под руку, пытаясь сбежать. Но цепкие клещи гиганта схватили его и поставили на место. Рука опять взялась за шею Александра и начала сжимать её пальцами. Когда он стал кашлять и задыхаться, Самсон отпустил тиски.

– Теперь стой и заткнись. Если пикнешь, шею сверну.

Сказав это, он свободной рукой достал телефон и позвонил:

– Авель, я сейчас нахожусь с нашим гостем на краю скалы. Он оказался мерзавцем, позарился на твою невесту! Если ты хочешь сам сбросить его вниз, немедленно приходи, не то я сделаю это без тебя!.. Да, именно он… Что?.. Нет, я не шучу!

Оборвав разговор, он сунул трубку обратно в карман. Телефон сразу же стал захлёбываться звонками, однако Самсон их игнорировал. Минут пятнадцать они ждали прихода Авеля, стояли, обдуваемые свежим ветром со стороны обрыва. Александр почему-то был убеждён, что Самсон его лишь пугает, и злился на него и на себя. На него, потому что тот затеял дурацкую игру, на себя – за то, что не заметил вовремя этого циклопа и не сумел улизнуть от него. Ещё за то, что втянулся в опасную игру, которая может навредить Сивилле. Но более всего он был удручён тем, как глупо и нелепо сорвалось их свидание. А счастье было так близко, так сильно стучало его сердце в предвкушении блаженства, в которое он, позабыв обо всём на свете, готов был окунуться. И ещё Александра беспокоило то, что сейчас Сивилла с нетерпением ждёт его и не может понять, почему он не приходит.

Подошёл Авель, вернее прибежал. Возле сломанных пластиковых заграждений он остановился, с удивлением посмотрел на брата и пленённого им Александра:

– Самсон, что всё это значит?

– А то, что этот мерзавец позарился на твою невесту!

Авель опустил голову, чуть призадумался и сказал:

– Брат, отпусти его, он завтра уезжает.

– Нет, я тебя позвал, чтобы ты столкнул его со скалы.

– Самсон, ну что ты несёшь?! Отпусти его!

– Нет!!! – взорвался он оглушительным басом, – ты должен это сделать! Она твоя невеста!

– Брат, прекрати этот цирк и не кричи.

– Ах, цирк? Я тебе расскажу, какой я видел цирк. Этот подонок целовал твою невесту взасос. Я их застукал возле памятника минут двадцать назад.

Авель изменился в лице. Если до этих слов он лишь мельком смотрел на Александра, то сейчас зло уставился на него, его глаза наполнились яростью. И вдруг в порыве гнева и жгучей ревности он рванул вперёд с явным намерением толкнуть соперника. Когда Авель подбежал к нему близко и протянул руки, Самсон отпустил Александра, который в следующую секунду должен был лететь вниз со скалы. Но произошло непредвиденное: в самый последний момент, когда Авель почти коснулся груди Александра, тот резко присел на корточки. Авель, споткнувшись, перекувыркнулся через него и по инерции, не удержавшись на краю обрыва, полетел со скалы вниз. Самсон заорал, упал на землю и протянул руку, пытаясь спасти брата, но не успел. Александр вскочил и, как безумный, пустился бежать. Он со связанными сзади руками перемахивал через кусты и клумбы, бежал со всех ног, не выбирая направления и не оглядываясь назад. Пару раз он падал, вставал и снова бежал. Испачканный, исцарапанный, он выбежал из парка на какую-то улицу и, пробежав по ней метров двести в жутком страхе, что Самсон его вот-вот настигнет, споткнулся обо что-то и упал. Александр в ужасе замер и стал прислушиваться. Вокруг было тихо. Он поднялся и осторожно оглянулся назад. Сзади никого не оказалось. Улица была пуста. Он постоял в тишине, чтобы немного отдышаться. Сердце сильно колотилось. Потом медленно пошёл вдоль улицы, глядя по сторонам. Ему всё казалось, что Самсон может неожиданно появиться из-за любого угла. Вдруг Александр увидел впереди полицейский участок, где побывал вместе с Другом сегодня днём. «Неужели это произошло совсем недавно?» – почему-то подумал Александр. Он остановился перед входом, с минуту поразмыслил и вошёл в ярко освещённую приёмную. Начальник полиции собирался уже уходить домой, когда неожиданно появился Александр.

– О! Это ты?! В такой час! – воскликнул начальник полиции, – решился всё-таки перебраться к нам?

Но тут он заметил испуганное лицо гостя, его неопрятный вид и, наконец, связанные сзади руки.

– Что случилось?

Александр не без волнения стал рассказывать о том, что произошла трагедия и что он является её невольным участником. Начальник полиции развязал ему руки, предложил стул и внимательно дослушал рассказ, а когда Александр его завершил, спросил:

– А всё-таки, зачем Самсон потащил тебя к скале?

– Я же говорил, он увидел меня с Сивиллой. Мы с ней встретились у памятника, общались, я ведь завтра…– тут Александр горько улыбнулся, – надеялся уехать. Не знаю, что он себе вообразил, но когда Сивилла ушла, этот циклоп набросился на меня, связал мне руки и потащил к скале. Поверьте, я не виновен в смерти Авеля, я только присел. А что мне оставалось делать? Погибнуть вместо него? Всё затеял этот проклятый циклоп!

Александр в отчаянии схватился за голову. Начальник полиции молча слушал, потом встал:

– Ладно, – сказал он и указал в сторону коридора, ведущего в комнату для задержанных, – там есть всё необходимое. Прими душ и ложись спать. Утро вечера мудренее.

– А как же… Самсон? Он будет мстить за брата.

– Ах, вот ты о чём. Спи спокойно, не беспокойся, здесь он тебя не достанет. Это я обещаю.

Александр прошёл в комнату, разделся и встал под душ. Долго стоял под струями воды, думая о том, в какую жуткую историю влип. «Но ведь нет моей вины, – успокаивал себя Александр, – в конце концов, Авель мог и не упасть, после того как я инстинктивно присел, я ведь не рассчитывал на то, что он упадёт, хотел лишь вырваться. Проклятый циклоп!».

Он вышел из душевой и стал вытираться, как вдруг услышал приближающиеся шаги в коридоре. «Самсон! – подумал Александр, – лёгок на помине!» Дрожь пробежала по телу. Он второпях завязал узлом на себе полотенце и стал нервно озираться по сторонам. На глаза попалась металлическая вешалка на стене. Он схватил её, быстро снял со стены, затем толкнул к двери стол и забрался на него. Он стоял на столе, расставив ноги, с металлической вешалкой наготове, когда в комнату вошёл начальник полиции. Увидев его, Александр облегченно вздохнул и медленно опустил вешалку.

– Да! – в изумлении протянул начальник полиции, – чего только не видела эта комната, но голого мужика на столе, вооружённого вешалкой! – такого ещё не было. Если б ты меня убил, я б тебе этого не простил. Слезай и верни предмет на место, у него другое назначение.

– Вы же ушли домой, я и подумал…

Александр спустился со стола и повесил вешалку на стену.

– Я же тебе обещал, – начальник полиции улыбался, – здесь никто тебя не тронет, поверь и успокойся. И вот ещё что… твой телефон уже в порядке, но – добавил он, когда Александр протянул руку, – ты получишь его только завтра. Он побудет у меня на всякий случай, чтобы ты не делал лишних телодвижений, потому как ты сейчас возбуждён. Несколько минут назад на твой телефон звонила Сивилла. Ты меня извини, но я поговорил с ней. Во-первых, потому что звонки были очень настойчивые и с местного номера. Во-вторых, учитывая то, что произошло, я решил выяснить, кто из местных звонит тебе в такой поздний час. Поверь, только из лучших побуждений…

– Что сказала Сивилла? – нетерпеливо перебил его Александр.

– Она придёт сюда с минуты на минуту, хочет с тобой поговорить, ужасно возмущена тем, что ты вынужден здесь прятаться от Самсона.

– Она знает?

– Нет. Мне сейчас надо уходить, но перед тем как я уйду, ты должен дать мне слово. И вот какая у меня к тебе просьба, вернее не просьба, а требование. Иначе я её к тебе не пущу.

– Какое требование?

– Я ей сказал только то, что ты здесь прячешься от Самсона, потому что он видел тебя с ней в парке. Всего остального она не знает и знать не должна. Если ты мне даёшь слово мужчины об этом ей не говорить, я её пущу к тебе.

– Но она завтра же узнает обо всём.

– Это не твоя забота. Даёшь слово?

Александр задумался. Ведь первая мысль, которая пришла ему в голову, когда он услышал, что вот-вот придёт Сивилла, и была в том, чтобы подробно рассказать ей, как всё произошло, и убедить её в своей невиновности в смерти Авеля. Как же не сказать ей об этом?

– Я жду, – напомнил начальник полиции.

«Что же делать? – думал Александр, – может, это последняя возможность встретиться с ней. Кто знает, что меня ждёт впереди и через что предстоит пройти после того, что случилось? Надеюсь, когда ей станут известны детали произошедшей трагедии, она поймёт, что я не виновен, а при случае, если появится такая возможность, я ей подробно всё объясню и ещё скажу, какой ультиматум сегодня поставил мне начальник полиции».

– Хорошо.

– Смотри, я тебе верю.

В эту минуту раздался слабый хлопок входной двери.

– Кажется, она уже здесь, – обронил начальник полиции и удалился.

Сивилла буквально ворвалась в комнату. Александр не успел даже брюки надеть, оставался с завязанным на бёдрах полотенцем. Девушка стала в тревоге ощупывать его руки, грудь. Он с удивлением смотрел на неё.

– Что этот циклоп с тобой сделал? – спросила она, – ничего не повредил?

– Нет, Сивилла, – Александр улыбнулся и обнял её. – Успокойся.

Она прижалась к нему:

– Правда? Расскажи, что произошло.

– Он наблюдал за нами. Когда ты ушла, неожиданно выскочил из темноты и… попытался схватить меня, но… мне удалось увернуться от него и сбежать сюда.

– Молодец! Он больше не тронет тебя, пусть только попробует, проклятый циклоп!

Сивилла обвила руками шею Александра и прижалась к нему щекой. Мучимый мыслью об Авеле и о том, какая трагическая весть ожидает её уже через несколько часов, он не мог расслабиться и в полной мере ощутить прелесть её прикосновений.

– Я не хочу больше тянуть, – прошептала Сивилла. Её лицо пылало, она вся светилась счастьем: – Я люблю тебя, и эта ночь наша.

Александр вдруг как будто очнулся, почувствовав её трепетную плоть в своих объятиях. Внутри у него вспыхнуло, загорелось и стало пламенеть. Он крепче прижал Сивиллу к себе и припал к её губам. Долгий, страстный поцелуй разогрел её желание. Она учащённо дышала:

– Брось матрасы прямо на пол и потуши свет…

Сивилла быстро всё с себя скинула, и тела их, слившись воедино, окунулись в обжигающий омут страсти. Все тревоги и мысли обоих сгинули в бездне любви.

Александр проснулся, когда солнце уже ярко светило. Он лежал голый на матрасе, согнув колени. Рядом никого не оказалось, но аромат Сивиллы всё ещё витал в воздухе. Лёгкая улыбка играла на лице Александра, послевкусие сладострастной ночи не покидало его. Он медленно встал и начал одеваться, затем умылся, думая о том, что Сивилла уже наверняка знает о произошедшей ночью трагедии. Эта тревожная мысль бросила тень на приятные ощущения. Он начал восстанавливать в памяти вчерашние события в хронологическом порядке. Ему показалось удивительным и странным, что все они вместились в одни сутки.

Было тихо, словно всё вокруг вымерло. Александр осторожно отворил дверь комнаты, вышел в коридор и прошёл в приёмную. И здесь никого не оказалось. Похоже, дежурный полицейский бродил где-то на заднем дворе. «И это называется полицейский участок?!» – мелькнуло у него в голове. Он осторожно открыл входную дверь и вышел на улицу. Утреннее солнце слепило глаза. Александр в задумчивости встал. В голове зависли вопросы: что делать дальше? куда идти? Будет, конечно, суд и, возможно, его осудят. Александр вдруг подумал, что до суда ему никуда нельзя отлучаться. А ведь он так и не добрался до дому и, скорее всего, долго ещёне увидит жену и дочь. Господи, за что всё это?! Может, ему прямо сейчас и поехать домой? Хотя бы с дочкой повидается. Ведь никто же не предупреждал его, что нельзя до суда уезжать из этого проклятого города. Но нет, его исчезновение могут расценить как бегство. Вот наказание! Он стоял в нерешительности, не зная, куда идти. Потом медленно двинулся в ту сторону, откуда ночью пришёл в полицейский участок. Ноги сами вели его в парк. Вскоре Александр перешёл на быстрый шаг, словно кто-то подталкивал его в спину. Вошёл в парк, торопливо миновал памятник графу и направился к злополучной скале. Снесённые пластиковые заграждения свидетельствовали о реальности случившейся ночью трагедии. Одолеваемый жаждой непременно посмотреть вниз, он подошёл почти к краю скалы, как вдруг услышал сзади зловещий бас Самсона:

– Что, тянет?

Александр вздрогнул, ледяной холод пробежал по всему телу. Он обернулся и лишь на миг увидел жуткое лицо гиганта. Самсон толкнул его со словами:

– Теперь твоя очередь!

Александр успел только ахнуть и с искажённым лицом, тщетно хватаясь руками за воздух, полетел со скалы вниз. Через секунду он шлёпнулся на что-то упругое, пружинистое и, лёжа на спине, не мог понять, что произошло. Животный страх парализовал его. Несколько секунд он лежал недвижно в ожидании появления старухи с косой, но, к удивлению своему, слышал частое биение собственного сердца. Вдруг сверху высунулась улыбающаяся физиономия Самсона:

– Что, испужался? Хе-хе-хе!

Александр смотрел на него широко открытыми глазами, почему-то радуясь появлению этой бычьей головы. Затем он посмотрел вниз и увидел жуткую скалистую крутизну, переходящую далеко внизу в пологий склон уже знакомой ему реки Тёмной. Он лежал на широкой металлической сетке, закреплённой в нескольких метрах ниже выступа скалы на четырёх вбитых в неё кронштейнах.

– Ты вниз не смотри, – басил сверху Самсон, – говорят, затягивает, хе-хе… Эту железную сетку установили после того, как двоих идиотов затянуло.

Александр медленно стал возвращаться в реальность с радостным ощущением, что остался жив. И тут его посетила другая счастливая мысль:

– Послушай, выходит… Авель тоже жив?

– А ты думал?

– Как это здорово!

– По сценарию ты должен был падать, а не он. Но кто ж мог ожидать от тебя такой прыти, что ты в последнюю секунду присядешь. Даже я не ожидал. Можешь гордиться, обвёл меня вокруг пальца!

– Кто ж этот сценарист?

– Я, конечно, – гордо произнёс Самсон.

– Какая же ты свинья!

– Ну, ну, полегче, я же могу обидеться.

– Проклятый циклоп! Как мне отсюда выбраться?

– Только Сивилле позволено меня так обзывать, и то за глаза. Если ты ещё раз так меня назовёшь, я твои яйца к твоей заднице пришью розовыми нитками. Извинись.

– Извини.

– Другое дело. Посмотри направо, там ступеньки, видишь? ведут к небольшой смотровой площадке, держись за перила.

Александр выбрался наверх по ступенькам и вспомнил, что когда они с Другом были здесь и тот рассказывал ему про это место, он ещё тогда заметил эти перила, уходящие за скалу, и даже собирался спросить, куда они ведут. Но тема разговора увела их в сторону, и он забыл о своём намерении.

Самсон вышел ему навстречу, похлопал по плечу и даже изобразил на лице что-то вроде улыбки:

– Все путём, не держи на меня зла, твоя машина, уже помытая и заправленная, ждёт тебя.

– Послушай, ты же следил за мной. Как же я мог такого… верзилу не заметить?

– Хе-хе… – ухмыльнулся Самсон, – да, я следил, видел, как ты крадучись вышел из полицейского участка. Стоял и, похоже, колебался, не знал, куда податься. Если б ты решил удрать и пошёл бы на выход из города, то попал бы в мои нежные объятия. Но ты двинулся в противоположную сторону. Я сразу смекнул, куда ты нацелился, и пришёл сюда раньше тебя. Есть такая истина – преступника всегда тянет к месту преступления.

– Я не преступник.

– Это ты сейчас так говоришь. А пять минут назад выдал себя.

– Каким образом?

– Что ты сказал, когда узнал, что брат мой жив?

– Не помню.

– Ты вздохнул и радостно воскликнул: «Как это здорово!» Будто у тебя камень с души свалился. Так что в глубине души ты точно считал себя виновным. Ведь если б ты не присел, брат мой не упал бы со скалы.

– А ты, оказывается, психолог, Самсон!

– Вот сейчас ты правильно ко мне обратился. Так держать! И вот ещё что. Мы сейчас пойдём с тобой на центральную площадь, там стоит твоя машина, в ней твой телефон. С тобой придут прощаться Сивилла и Авель. Так вот, Сивилла не в курсе наших с тобой игр со скалой. Она думает, что ты спрятался в полицейском участке от меня, потому что я видел, как ты с ней целовался, и за это собираюсь пришить твои яйца к твоей заднице синими нитками. Сивилла позвонила мне утром, велела прийти за тобой в полицейский участок и, как она выразилась, дружески, можно сказать, любя, – тут Самсон изобразил на лице уродливую гримасу, отдалённо напоминающую улыбку, – проводить тебя до машины. Что я, собственно, и делаю. Если с твоей башки упадёт хоть один волосок, Сивилла грозилась отменить своё венчание с Авелем. Видишь, я твою башку пока не трогаю. Так вот, я очень надеюсь, что она никогда не узнает о наших с тобой играх со скалой. Ты ведь умеешь держать язык за зубами, правда? Ты же мужик! И на сцене неплохо держался, я видел. Лучше пожелай Авелю и Сивилле семейного счастья и помни, что я умею пришивать яйца к заднице…

– Зелёными нитками, – завершил Александр.

– Хвалю! На лету схватываешь!

Скоро они подошли к центральной площади.

– Пришли. Вон твоя машина, – показал Самсон, – как видишь, и бампер установили, так что можешь выкатываться.

Автомобиль стоял перед гостиницей. Сивилла и Авель сидели за столиком в ближайшем кафе. Увидев Александра, оба встали и пошли ему навстречу. Самсон улыбался, демонстративно дружески хлопая Александра по спине.

Едва успели все обменяться приветственными фразами, как откуда-то возник Друг (кто бы сомневался!) и вскоре появился улыбающийся начальник полиции.

Прощались с Александром тепло, произносили слова благодарности и пожелания счастливого пути. Все жали ему руку, кроме Самсона, который только мигнул, когда они встретились глазами. После рукопожатий Александр направился к машине, однако, обуреваемый желанием хотя бы на минуту остаться наедине с Сивиллой, он сделал несколько шагов, обернулся и взглянул на неё. Она медленно подошла к нему. Оба несколько секунд молча смотрели друг на друга с грустной улыбкой.

– Ты доволен? – спросила Сивилла.

Он любовался её голубыми бездонными глазами, читая в них всю глубину заданного вопроса.

– Расставаться с тобой… для меня пытка.

– Будешь вспоминать меня. И как я заманила тебя в наш город.

– Знаешь, у меня странное ощущение, словно я провёл здесь целую вечность. Может, я во сне и всё, что произошло со мной, мне только чудится?

– Значит, понравилось! – обрадовалась она.

– Есть что-то магическое и в городе, и в людях. Даже имена у вас экзотические… тебя, правда, зовут Сивилла?

Она рассмеялась:

– Когда мне было четыре дня от роду, дед посмотрел на меня и сказал, что желал бы видеть моих сыновей. Я в ответ чихнула. Дед решил, что это пророческий чих. Меня назвали Сивиллой.

– Ты собираешься исполнить желание деда?

– Обязательно исполню.

– Выйдешь за Авеля?

– Выйду.

Александр, немного помедлив, тихо сказал:

– Желаю счастья!

– И ты будь счастлив, милый!

Сделав ещё шаг в сторону машины, он опять остановился, задумался, затем обернулся к ней и спросил:

– А ураган тоже был?

– Ураган и прошлая ночь – самые счастливые события в моей жизни! Прощай!

Александр неторопливо подошёл к машине, на миг задержался, бросив взгляд на глубокую царапину на заднем крыле, затем сел и медленно повёл её по центральной улице.

Он выехал из города через арку, в которую два дня назад въехал ночью. Проехав метров пятьдесят, Александр остановил машину, обернулся и прочёл надпись на арочном полукруге:

СВЕТЛЕЕ НЕ БЫВАЕТ!

В этот момент у него зазвонил телефон:

– Привет, солнышко! Еду, скоро буду…

Кроме единственной дочери, у Александра больше не было детей. Сивилла на следующий год родила двоих мальчиков-близнецов.

Июнь 2012 года

Ануш

В этом слове есть шелест листвы,

Шёпот мерно журчащей воды

Про ощущенье дивное,

Сладостное, интимное,

Способное душу объять,

Как радость иль как благодать.

Блаженное то состоянье,

Когда с утоленьем желанья

Нахлынет на сердце отрада,

Пьянящая душу услада.

И вот уже эти симптомы,

Подобие сладкой истомы,

Вдруг чувствуете Вы нутром,

Прожилками, всем существом.

Как от студёной воды

В знойные летние дни;

Или от утра желанного,

Свежего, благоуханного,

И от нахлынувшей свежести

Вы пробуждаетесь, нежитесь;

Или когда пред закатом,

Дымом шашлычным объяты,

Вкушаете мякоть ягнёнка,

Смакуя вино потихоньку…

Да мало ли в жизни мгновений,

Дарующих нам наслажденье!

А имя такому блаженству

Сродни самому совершенству —

Звучит, словно горный родник,

Который сквозь скалы проник

И, струйками падая вниз,

Исполнил природы каприз:

В жару – освежающий душ.

И шепчет как будто: «Ану…ш».

Мариам

На дымчатом стекле двери

Искрится луч, играя цветом.

То солнца жаркие лучи

Всю комнату залили светом.

Через открытое окно

Снаружи свежесть проникает.

В разгаре утро уж давно,

И пенье птиц не умолкает.

Вдруг слышится за дверью шорох,

А следом лёгкие шаги.

Они приблизились и скоро

Стихают быстро у двери.

За тканью дымчатой стекла

Знакомый силуэт мелькает.

К двери приблизилась ОНА,

И сразу сердце замирает.

Я вижу очертанья рук

И личика её. И жду.

И вскоре слышу лёгкий стук

Прелестных пальцев по стеклу.

Но дверь не тороплюсь открыть.

Хоть знаю, что визит не праздный —

Ко мне вопросов может быть

Не меньше сотни, самых разных.

Она немножко шепелявит

(Забавная игра природы),

Но сей изъян она исправит,

Ведь ей всего четыре года.

Кончается моё терпенье:

– Кто там? – вопрос я задаю.

И нет прекраснее мгновенья

Ответ услышать поутру.

Как будто сладостный поток

Мне льётся на душу бальзам —

Я слышу звонкий голосок:

«Я же, дедушка, Мариам!»

Май 2012 года

Редактор – Елена Здорик

Изображение на обложке – «Шахматы-конь-фигура-контраст», адрес: https://img4.goodfon.ru/original/960x544/0/9c/shakhmaty-kon-figura-kontrast.jpg. На сайте Goodfon.ru указано, что разрешается скачивать бесплатно.

Примечания

1

Оглавление