Освобождение (fb2) читать онлайн

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Посвящается:

Эриху Хартманну, чьи доблесть и мужество вели меня на этом пути

Пьеру Ришару, воплотившему в своих ролях самый лучший образ

Борису Березовскому, который ни в чем не виноват

Братьям Вачовски и лично Матрице

Брэндону Ли и последней сыгранной им роли, которые так много для меня значат

Маркизу де Саду, который никаким боком сюда не относится

Баффи, которой совсем нечего делать

Анне Райс, гениальному плагиатору

Зигмунду Фрейду

Петровичу из седьмого подъезда

Такэде Сингэну

Девушке из метро

Первому президенту России Б. Ельцину

Коту Кузьке

Таксе Луше

Всему коллективу Склифа

Моему психоаналитику

Всем моим собутыльникам и всем кто меня терпел все это время

Т.т. Кольту, Токареву, Шмайссеру, Браунингу и особо — тов. Бертольду Шварцу и всем жителям общежития его имени.

Благодарности:.

Эксклюзивные.

Господу Богу — за то, что он допустил все это.

Всем, кто решится это прочитать.

Сверхособые.

Елене Бондаревой — за готовность сыграть Венусю, так и не понадобившуюся.

Сергею Красовицкому — за образ Ксавье и подсказки. Вечная тебе память, мой друг, спи спокойно.

Илье Дрибинскому — отдельная благодарность за техническую поддержку и прикрытый левый фланг.

Сергею Федоруку — за то, что изводил меня своими придирками и советами.

Адиле Рустамовой — за образы, пинки, тычки и попытки свести меня с ума разговорами о музыке.

Сергею Руденко — за то, что напомнил об одном очень важном деле.

Рою Дюпюи | —

Майклу Уинкотту | — за образы Ульрика.

Ивану Журавлеву| —

Кирону Донегану | —

Ульрику Адьярай | —

Наталье Дубровиной| —

Светлане Клименко | — за образы Беллы.

Татьяне Логуновой | —

Бел-Атарх Адьярай | —

Люси Лоулесс | —

Мику Джаггеру |— за образ Николаса.

Адиле Рустамовой | — за образ Алины и за попытки закатать меня в дурдом.

Мишель Гарсия Хикс| —

Кристоферу Уокену| — за образ Рамсеса и подсказки.

Марии Ретюнской | —

Максу Шкурко — за образ Миронова и извечный оптимизм, который мне сильно помог.

Анне Половинкиной — за красоту, психотерапию, терпение и умение сделать правильный выбор.

Юлии Басмановой | — за самоотверженность, подсказки и редакцию.

Федору Алексееву| —

Мадонне Луизе Веронике Чикконе — за ударный ветеранский труд и вдохновение.

Евгению Боровикову — за ценные комментарии, поправки и редакцию.

Фаруху Бульсара — за ценные подсказки и консультацию.

Владимиру Гусеву — за образ.

Михаилу Швальбу — за образ Киприана.

Анне Соловейчиковой — за «Роз Д'Анжу».

Джеральду Брому — за труды и картины.

Крису Акиллео — за труды и графику.

Питеру Бертеро — за подсказки.

Валдису Кравцаускасу — за образ, подсказки и всемерную поддержку.

Юрию Бакланову — за одного типа и образ.

И куче другого народа, который фигурирует в книге.

Особые.

Брэму Стокеру — за вдохновение.

Фрэнку Копполе — за то же самое.

Морису Дрюону — туда же.

Альберту Брокколи — за его работу.

Джону Леннону — за то, что он жив и скрывается от журналистов.

Брюсу Ли — за то, что он жив и скрывается от журналистов.

Элвису Пресли — за музыку и за то, что он жив и скрывается от журналистов.

Великому Композитору Вагнеру — за «Полет валькирии».

Джорджу Лукасу — за масштабность.

Михаилу Булгакову — за очень-очень многое.

Юрию Лужкову — за этот город-ад.

Коллективу «Nihilistic Software» — за подсказки.

Всем сотрудникам «Swastika Records».

Всем сотрудникам «Black Skull H&S».

Всем сотрудникам дизайн-бюро «Twilight» и лично Федору Алексееву.

Всем, кто работает в лечебнице № 14.

Музыка.

Консультанты: Дарья Иванова-Турунен, Татьяна Романенко, Фарух Бульсара, Владимир Ульянов (это не прикол!), Виталий Сонников, Адиля Рустамова, Александр Бочков.

Заглавные темы: Beatles, Rammstein, Queen, Nightwish, Brian Eno, Clannad, London Symphonic Orchestra, Enya, Marilyn Manson.

Музыкальное сопровождение: Король и Шут, Overkill, Nightwish, Beatles, «Шняга» и Артем Богачев, Queen, Brian Eno, ToTo, Б. Гребенщиков, H.M. Highlander Battalion Music Band, Три Топора, Doors, Little Richard, Led Zeppelin, Jimmy Hendrix & Co, T-34, Гарик Несчастный и «Скелет В Шкаfoo», и многие, многие, многие другие, за что я их всех очень благодарю.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Погоны из джокеров

Пролог и сплошное издевательство над читателем (можете пропустить, если не нравится)

Вот и второй раз за все это удивительное время услужливый мистер Гейтс распахнул передо мной белоснежный лист «Ворда». Вы спросите, как может быть так, чтобы мертвец колотил по клавишам? Но один-то раз вы благополучно проглотили всю эту невероятную бурду? Почему бы вам не поднапрячься, присесть и, как штангист, надувая щеки, не проглотить ее во второй раз?

Прошлый текст, который мне удалось-таки пропихнуть в ваш мир, для вас сделал удобочитаемым мой хороший друг Серега Эпштейн. Точнее, как бы это объяснить, альтернативный Серега Эпштейн получил эти дискеты от меня всегдашнего (ого-го! Я говорю и переливаюсь золотыми бликами как демиург). И этот текст я умудрился написать сам, таким, как он бы выглядел в его руках, с его предисловием из того времени, которого вроде как и не было. Я вернулся. Но вернулся несколько раньше, чем так варварски покинул наш мир, чтобы ахнуться оземь в своем. Я вернулся, чтобы устроить правосудие, нет, скорее правосудилище или правосудно (с ударением на вторую о). Короче, трепещите сволочи. Монстры в городе.

Хотя, если честно, вернулся я не совсем чтобы по своей воле. Точнее, совсем не по своей. И даже, если рассмотреть все с точки зрения трезвой науки, совсем не возвращался. И ничего так и не смог сделать. Однако…

Начну с самого начала, как Белый Кролик. И буду писать, пока не дойду до самого конца.

Exodus/Erratum

Все началось весенним утром. Она как всегда проснулась раньше меня и вместо теплого бока я, наполовину проснувшись, нащупал лишь еще теплые простыни. На столе, накрытом для завтрака, нагло развалился пергаментный листок. Лежал, точнее, до того, как Венуся утянула его оттуда и устроилась с ним на полу, по-турецки сидя на белой медвежьей шкуре. Венуся, надув губы, подала его мне.

— Тебе. От твоих друзей, любителей покрутить вселенными.

— Я не кручу вселенными, солнышко. У меня нет друзей кроме тебя. Я и попал-то сюда в целом по дурке.

Угу. Сложенный пополам лист А4, вроде тех, на которых я делаю наброски. Финская бумага без водяных знаков, 80 г/м. Хватит, Ватсон. Вы все равно не Шерлок Холмс.

Письмецо, отбитое бесстрастным таймсом лазерного принтера, было, надо сказать, из тех, что пишут в шпионских фильмах — так и слышишь то шипение, с которым напускают угрожающего туману. Такие подбрасывают под дверь Секретной Службы Ее Величества. «Mission, sir?»

«Здравствуйте, коллега.

Мы ценим то, что, вы обратили свое внимание на события, от которых зависит исход игры миров и Сил. Ваше присутствие в Бытии сильно обеспокоило обе Силы. Но нам кажется, что вы были бы заинтересованы исходом битвы. Наличие у вас собственного мира, неподконтрольного никому, сильно раздражает Силы. Мы надеемся, что вы понимаете, как обе они жаждут вступить с вами в контакт и склонить на свою сторону. Также, мы надеемся, что вам ясно, что в случае вашего возвращения им проще уничтожить вас, чтобы ни одной из сторон не достался опасный союзник. Посему разрешите предложить вам новый, совершенно новый вариант. В наших силах организовать вашу высадку ДО момента вашего окончательного переселения в ваш мир и тем самым предотвратить (при вашем непосредственном участии, разумеется) ваш переход в Небытие.

Желаем всего наилучшего».

— Бред. Кому я тут коллега? Это раз. А два — хрен, напрыгались. Я вам не Люк Скайуокер. И даже не Дарт Вейдер. Еще бы понять, что они так ласково именуют переходом в Небытие…

— По-моему, они намекают на то, что халява с собственным миром должна быть оплачена. Мы же с тобой умерли. Вот тебе и почти половина пути в небытие. Кто-то держит нас в состоянии бытия, ожидая подходящего момента, чтобы использовать. Я терпеть не могу, когда меня кто-нибудь использует, кроме одного зануды, да и то для удовлетворения его мерзких потребностей.

— Твоих, заметь, тоже. Мне нравятся огненно-рыжие с зелеными глазами, представляющие собой смесь Августина, Филипа К. Дика и дона Кастанеды. Но мне не нравится, когда они так правы. Я процентов на семьдесят уверен, биологически мы, скорее всего, мертвы и, возможно, червяки с Ваганьковского и…

— Преображенского.

— И Преображенского кладбищ уже заработали отрыжку, обгладывая два костяка — изящный и не очень.

— Изящный мой?

— Ну, если ты назовешь изящным мой…

— Хорошо, дальше.

— Итак, пошлое слово «душа» приобретает хоть какой-то смысл. Наши, назовем их, души болтаются между чем-то и чем-то, удерживаемые кем-то или чем-то, кому выгодно их использование.

— У тебя талант на очевидности.

— Венусь, гениальное всегда очевидно. Только очи, которые его видят, редки как брильянты в навозных кучах.

— Мне сбегать за лавровым венком, Цезарь?

— Нет, Клеопатра, лучше прикажи принести смоквы. Ситуация куда более похожа на ту, со смоквами. Распутываем логический клубок с самого начала. Меня беспокоят те двое, которых я видел перед прибытием…

— Ты знаешь, когда я чиркнула по венам, отключаясь, я тоже видела каких-то двоих, переливающихся как радуга. Это называется предсмертный бред. Ты говоришь, что они вышли из стены. У нас в подъезде жил на первом алкаш — он регулярно пытался в стену пройти. По-моему, у тебя немножечко крыша с места тронулась, когда ты меня увидел… — у этой романтичной особы периодически бывают та-акие приступы реализма, что становится страшно.

— Молчи, — я крепко обнял ее.

Этот мраморный профиль в темноте, по-моему, до конца моих дней будет преследовать меня. Как хорошо вот так стоять, вдыхая запах ее волос, ощущая биение ее жизни сквозь ее кожу, чувствовать ее дыхание. Может быть, ее тепло когда-нибудь растопит некоторые ледяные страницы, запрятанные в мою подкорку…

— Иди сюда, — я потянул ее на диван — Когда ты близко, мне лучше думается.

— Завтрак остынет…

— Париж стоит обедни. Наше сосуществование тоже стоит. Хотя бы завтрака.

Мы легли рядом, прижавшись друг к другу и, закрыв глаза, прислонились друг к другу лбами. В такой ситуации совершенно не нужно громко говорить — достаточно шепота.

— Первый раз я получил доступ в Мир, когда меня чуть не убили. Критическое состояние какой-то из моих подсистем что-то делает с реальностью. Если в тот раз это была труба, то в этот раз — пистолет. Что-то, что разделяет продолжение и прекращение жизненных функций, служит переключателем входа в мир. Первая полусмерть включила, вторая — выключила проход и выкинула меня сюда. Ты почему-то тоже оказалась здесь.

— Ну, это-то ясно. Я за год, проведенный здесь до нашей смерти, насквозь пропиталась гиацинтовым ароматом фантазий. Куда мне еще было пойти? И потом, один, ты здесь бы сошел с нарезки полностью, — она чмокнула меня в лоб, — а я пока что единственный, как она называется? Единственная контргайка.

— Гиацинтовыми были твои духи, когда мы встретились в метро…

— Нет. Это был запах мечты. Мы оба не знали, чего хотели, но ужасно хотели чего-то.

— Мы хотели взорвать нашу жизнь. И мы ее взорвали.

Я почувствовал, что она открыла глаза. Паритетно открыв свои, в который раз утонул в зеленоватой глубине ее мыслей.

— Почему я каждый раз тону в твоем взгляде?

— Потому что каждый раз забираешься своим взглядом слишком глубоко. Ты каждый раз смотришь мне в глаза так, как будто видишь их в последний раз и хочешь всосать все мои мысли разом. Я не могу выдержать твой взгляд. «Твой взгляд сокрушает разум, Сын неба».

— Ва аиу ашхе этцара гео, ахи. Твой взгляд просто выключает разум. Давай думать дальше, а то у нас талант уходить от темы в расцвеченные солнечными пятнами джунгли изящных переливов фантазии. Sweet-talking всегда подождет. Вторая полусмерть (или все-таки смерть?) прекратила мой доступ. Я не могу выбраться. А если не могу выбраться, то, подозреваю, что не смогу и открыть вход.

— Если ты не можешь выбраться отсюда, почему тогда письмо очутилось здесь?

— Я же отправил посылочку. К которой, кстати, по-моему, кто-то приложился мягкой лапкой. Может, здесь завелся третий?

— Не думаю, — ответила она, краснея как свежий помидор.

— Тогда получается, что тут система «Ниппель» в прямом смысле слова

— ?

— Туда дует, а обратно — нет. Ниппель. Как в шине. Ну, такая маленькая фиговинка, которую можно открутить и сдуть колесо. Не занималась? Могут, правда, открутить головенку, если застукают… В знак протеста против засилья мирового капитала штук двадцать у «Мерседесов» выкрутил. Но ситуация похожая. Сюда можно всякую дрянь засунуть, а обратно нельзя.

— Дрянь, это, стало быть, мы. Ниппель выкрутили, чтобы ты мог написать и отослать обратно ответ. Это, кстати, дискриминация по половому признаку или что? Пишут-то только тебе.

— Скорее нет, чем да. Нас, возможно, рассматривают как два компонента, катализатор и реагент. Как в противопехотной мине. Наступил — хрясь стеклышко, смешались — и джибзы до потолка, фонтаном. Мир-то я придумал. А попала после прекращения биологических функций сюда первая ты. Я-то, как ты помнишь, оказался тут двумя днями позже. По праву первооткрывателя пишут мне любимому. Только раз тут ниппель, обратно пропускать нельзя, шина сдуется. Не хочу шлындаться туда-сюда, с риском поехать на ободах. Ведь пока цел мир, целы и мы.

Венуся прикусила губу.

— А может их всех по-русски и доходчиво послать в… даль? Можем отказаться. Я не умею играть вселенными. Меня здесь все устраивает.

— Вот это я и сделаю.

Взяли означенный листок, я извлек из своего кабинета «Паркер», которым у вас расписывался Дуайт Эйзенхауэр, и так и поступили. Подписались оба. Потом я еще немного подумал и тиснул поверх фиолетовый штамп «Уплочено», чтоб совсем по-булгаковски. И сели завтракать, стервецы.

На следующее утро на том же месте появился новый листок. И написан он был гораздо яснее предыдущего.

«Коллега, —

— Мы ценим ваше мнение, как и мнение вашей спутницы, но нас пугает то, что вы не совсем четко понимаете ситуацию. Этот вопрос не имеет предлагаемого вами третьего ответа. Возможны только два варианта: вы высаживаетесь в нормальном мире и помогаете нам и, в первую очередь, себе жить дальше или вы отвергаете ваш шанс и растворяетесь в великом ничто.

Факт существования вашего мира как данности, не контролируемой никем, кроме вашей головы из допустимого беспокойства превратился в серьезнейшую раковую опухоль, если вы, конечно, представляете, что это такое. Опухоль удаляют, а ваш мир свернут. Если вам дорого ваше существование, настоятельно рекомендуем вам принять первый вариант. В целях продвижения вас в нужном направлении, мы рассматриваем возможность изъятия вашей спутницы в нормальный мир и, уверяем вас, те вещи, которые могут с ней случится, если события начнут развиваться именно так, практически неограниченно неприятны, тем более что обстоятельства, в которых мы (и вы) оказались, не связывают нас такими архаичными понятиями как жалость или мораль. Если вы изберете тактику отказа от сотрудничества, в случае если ей будет нанесен какой-либо вред, то просим обратить внимание на вариант два. Если же вы готовы пожертвовать ей (а вы не готовы), то опять-таки обратите внимание на вариант два. Не будем скрывать, что ваше исчезновение будет для нас большим ударом, но не катастрофой и мы сможем обойтись и без вашей помощи. Ваше участие — выгодный всем способ сохранить ресурсы для нас и ваше существование — для вас.

Желаем всего наилучшего».

— Вот теперь тебя уже по-настоящему используют, Венуся, — пробормотал я.

— Отлично. Мне, насколько я понимаю, сделают что-нибудь гадкое, чтобы тебя расшевелить. Как в какой-нибудь сказке для детишек возраста начала полового созревания.

— Да-да, маде ин Толкиен. Я очень не люблю, когда играют на моих чувствах. Особенно как в эпических сказках и с помощью таких медиаторов как ты.

— Ты можешь что-нибудь сделать?

— Я не знаю, что это. И, если это сильнее Мира, то и сильнее меня. Пренеприятнейше. Выходит, нас приперли к стенке и взяли за яйки. Пожалуй, как рекомендовал Манштейн, стоит начать переговоры с нашими друзьями по ту сторону фронта. Но учти, тебя я не отдам никому. Или два последних патрона — наши.

— Как у вас мужиков все с пафосом… — что ж у тебя, родная, голос так дрожит? Пока еще ничего страшного не случилось. Прорвемся… Если, конечно, прорвемся.

Венуся серьезно испугалась. И даже устроила небольшую истерику. И обвинила меня во всех грехах. И всплакнула. Задействовав весь доступный мне арсенал утешительных средств и приостановив распространение упаднических настроений, я сел писать самую высокомерную капитуляцию, которую мог придумать. «Снявши голову, по волосам не плачут. Если уж подписали той водичкой, что сердце гоняет, контракт с сами знаете кем — извольте кушать и не морщиться». Мне потихоньку тоже становится страшно.

Долгие проводы

Как я уже говорил, капитуляцию я написал самую высокомерную. Запросил всего, чего только можно. Согласился сотрудничать, в обмен на гарантии безопасности для себя и Венуси. Сценарий у меня созрел примерно такой: высадиться в вашем мире, сделать то, что просят мои наниматели, а потом как-нибудь устроить им винегрет из Хрустальной, Варфоломеевской и Длинных Ножей ночи, заправленный утром стрелецкой казни и щедро посыпанный последним днем Помпеи, чтобы не могли до меня добраться, а потом (не ясно, правда, как) совершить обратную амбаркацию, сиречь возвращение десанта на корабли, вернуться в мой мир и зажить с Венусей по-прежнему. План, если рассмотреть на трезвую голову, строился на трех в корне неправильных принципах: «Все татарин кроме я», «Дуракам всегда везет» и привычке считать, что если я в своем мире могу гору хоть снести, хоть воздвигнуть легким усилием воли, то и в вашем все патроны, кроме моих, холостые, а фашисты в картонных танках — вроде как бутафорские.

Гарантии, конечно, были те еще, что называется под честное индейское. Но я получил-таки из этих ребят обещание не трогать Венусю. Опять-таки, хоть и письмом, под честное индейское. Мне подробно разъяснили, сколько я должен пройти прямо из ворот, чтобы попасть в апертуру выхода. «Раньше-то я сам их делал, учат еще сволочи» Прислали еще стеклянную на вид палочку, кою нужно преломить, дабы апертура (так ведь, Дверь назвали, что кишки узлом!) раскрылась, и я в нее прошел. Сказали, что когда я ее преломлю неважно, попаду, все равно в нужную точку, но лучше бы в пределах тринадцати наших дней от получения, а то индейцы перестанут быть честными.

С проходом в мир все было ясно. Теперь мои мысли крутились вокруг того, что может ждать меня в нем, кто это такой гениальный и странный, что я ему нужен.

Как я узнал, незадолго до самоубийства получив тетрадь от нашего с вами общего друга Ульрика, (его, кстати, я, практически без колебаний, отнес, как и прочих черноглазых друзей, к врагам. С кровососами не дружу), мир несколько отличается от наших стереотипов. Есть шестнадцать основных кланов вампиров, и они правят миром. Книжки серии «Маскарад», творение бессмертного тов. Стокера, вся прочая печатная лохматура, фильмы — то ли написаны, то ли сняты чуть не при непосредственном участии или одобрении высшего вампирского совета. Подобным способом они с одной стороны готовят людей к открытому сосуществованию, постоянно привнося свои образы в жизнь, а с другой расслабляют нас, дескать все сие выдумки. (Как звучит-то, а? СОСУЩЕ-ствование) и параллельно умело путают и без того слабые следы. Они же спонсируют все исследования в интересующих их областях науки и все остальное, что может принести пользу их вспыльчивому роду. Хорошую, кстати, ренту можно срубить за триста лет существования. Положил в какой-нибудь Бэнк оф, допустим, тысячу фунтов. Лет через двести пришел, забрал тыщ десять. И ничего делать не надо. Прогресс в их руках, и все его плоды в основном необходимы в первую очередь им. Пришелец из другого, без людей, мира не может их не заинтересовать. К тому же пришелец — тоже покойник, живущий после смерти. Это раз.

Я попутно намеревался провернуть одно дельце, связанное с проворачиванием лопат в чужих кишках и голов вокруг оси. Я как-то сразу решил, что найду и сотру в пыль всех, чьими стараниями ей было так плохо. Мне нужно было убить всех, кто поставлял попавший к Венусе кокаин. На остальных наплевать, пусть везут, пусть наркоманы дохнут, на них мне положить с пробором, и на потребителей и на поставщиков. Обидевшие ее должны умереть. И точка. Я уже решил. Со стороны выглядит по самой малой мере нелогично: огромным и безжалостным криминальным империям, похоже, собирается противостоять психованный длинноволосый очкарик. Смешно-с. Но ничего. Очкарик, мало, что такой же безжалостный, он еще умный и нервный, как и полагается быть маньяку. Он сам хуже десяти вампиров. Как это в «Вороне»? «Ты не сможешь меня убить, потому что я уже мертв» и эдак фантомасско-дракулически — «Ха-ха-ха ха-ха!». Под органную музыку. Еще враги, это два.

Наконец, молодой человек, кого-нибудь шлепнувший, непременно приводит в состояние экстаза благодарных зрителей из ментовки. Точнее, не из поганой конторы в серой форме (у-у, суки! Всех бы в нужнике перетопил, если б только так нужник, как суть человеческого существования, не уважал), а наиболее ее приличной части, с вкрадчивым кошачьим именем и такими же когтями. А может и гепеу, пардон, фесебе подключат. Те, к которым я должен по идее обращаться («Окропить помещение! И пять мотоциклов с пулеметами!») за поимкой вампиров и наркоторговцев могут, меня послушав, и в дурдом упечь, а то, что еще веселее, и им же в руки сдать, чтобы поступили со мной по их усмотрению. Еще враги. Это три.

Бывает. Восемь бед — один ответ. И еще: сменить обойму и каждой беде — контрольный в голову.

Для устранения всех неприятностей с законом, буде таковые возникнут, я изобразил средне потертое, как после года-двух использования, удостоверение лейтенанта Особого отдела Службы внутренней безопасности ФСБ. Не знаю, есть ли в природе такие отдел и служба в ФСБ, но звучит чрезвычайно таинственно и угрожающе. Авось ментов пару раз прокатим.

В своем мире я привык спать с оружием, поэтому надо было чем-то обороняться в вашем, чужом и враждебном. Я остановил выбор на ТТ. Безотказная, простая, хоть и тяжеловатая, артсистема с хорошим боем (насколько помню, редкий бронежилет держит пулю ТТ), правда, останавливающее воздействие низковато. Но этому я готов помочь. Очень распространенные на черном рынке и дешевые патроны.

Свою пагубную роль сыграли въевшиеся в сознание боевики с ливнями гильз из затворных окон и платками неяркого дульного пламени. Я привык к фонтанам штукатурки и вою компактных «Узи» и «Ингрэмов». Чтоб темп стрельбы — так 1200 в минуту, чтоб магазин — так на 32 патрона, и разрывными, разрывными от бедра, веером… Короче, переделал я ТТ, простите, если сможете, товарищ Токарев. Магазин распух до 13 патронов, а ствол на два пальца выпер вперед. Я радостно ловил ухом четкие щелчки автоматики пистолета, когда увесистая железяка, пометавшись своим красным глазом, растущим из-под полуметрового глушителя, по дальней стене, с сытным чавком выплевывая гильзу, дернувшись, вставляла новый патрон на место только что отстрелянного. Думал я этот шедевр часа полтора, прежде чем он соткался из воздуха.

Может, жить по тысяче лет и хорошо, но уму-разуму это не учит. «Повелитель всего мира» любезно подарил мне тетрадочку (а я, дурак, еще отказывался), по прочтении коей и небольшого сеанса углубленных логических размышлений пришел я к трем выводам: вся кровососущая братия явно не переносит серебра в крови, полной кровопотери и солнечного света, скорее всего ультрафиолета. Вот и получились пульки: серебряная рубашка, внутри — залитый свинцом тяжеленный вольфрамовый сердечник, на носу — герметично закрытая пластиковым колпачком экспрессивная полость с начинкой из шестнадцати миллиграмм метацианида. Этой дряни, ей-ей хватило бы миллиграмма на ведро воды, чтобы рюмкой слона завалить…

Яд для вампиров мог быть как острая приправа, но вот серебро точно должно устроить им язву желудка. Для простых смертных это было бы опасно: пули получились тяжелые, с двадцати пяти метров пробивали в сосновом бревнышке здоровенную дырку насквозь, выдавая с той стороны фонтан мелкой щепы, в мясе разворачивались в нехилый цветок, ах, нет и нет на меня Гаагского трибунала… а из экспрессивной полости сыпался цианид. Пороху пришлось немного навесить, чтобы выплюнуть такую увесистую пулю. После обоймы, отстрелянной без глушителя, Венусе пришлось кричать, чтобы я услышал ее сквозь звон в ушах, а рука звенела от отдачи и тяжести оружия…

— Может, тебя взять с собой что-нибудь поосновательней? — пробормотала она, вертя в руках тяжелую штуковину, — у тебя же есть «Узи».

— У меня может быть и авианесущий крейсер, если честно. Только если я буду катать за собой танк на веревочке, милиция этого не оценит. И потом, представь, какой будет конфуз, если я буду надеяться на автомат, а он возьмет и расползется в ничто через секунду после перехода.

— Неприятно… — протянула Венуся, мечтательно заглядывая в дуло.

— Поэтому положи, пожалуйста, пистолет, пока никто не прострелил себе свою рыжую голову и не испачкал всю стенку.

— А кто сказал, что это возможно в Мире? — и приставила дуло ко лбу.

— Никто еще не сказал что это невозможно. Мне этого хватает, — я осторожно отвел дуло в сторону, вынул у нее из рук пистолет и в наказание выдал ей щелчок по лбу. Оружие, даже выдуманное — слишком опасная игрушка.

Помимо ТТ я брал с собой еще ПСМ, маленький, удобный и легкий, словно сделанный для того, чтобы сидеть за ремнем на спине.

Я так вот по-геройски размышлял и хорохорился, повязывая голову красной тряпкой, хотя, если честно, не знал, что буду делать в случае попадания в меня самой дохлой пистолетной пули из ментовского ПМ — сразу откинусь, от вида собственной крови или чуть попозже, когда мозги перегорят от болевого шока. Бронежилет, тоненький до ужаса — не верится, что эта в полторы сопли толщиной жилетка, остановит летящий со сверхзвуковой скоростью кусочек металла — у меня вызывал только страх и тихое сомнение. Молодой человек в штурмовом бронежилете в центре столицы будет очень сильно привлекать всеобщее внимание. Будем набирать пакет. Рассудив так, я нержавеющей проволокой прикрутил к внешней матерчатой покрышке миллиметровые титановые пластинки. Кил на десять потянуло. Вот когда начинаешь жалеть о том, что знаешь анатомию — набито в тебе черт знает сколько всякого ливера — не могли побольше свободного места оставить — и знаешь, что шлепнет в тебя пулька вот сюда — сразу откинешь сандалеты, а вот сюда — минут тридцать еще подрыгаешься и покричишь, но все равно сдохнешь. Бр-р-р…

Сто пятьдесят патронов для ТТ, пятьдесят — для ПСМ. На первое время должно хватить.

Деньги в вашем мире — тоже оружие. У меня с собой было 300000 сто и пятисотдолларовыми купюрами. Киллеров найму — цельную роту.

Наконец, венец подпольного производства — паспорт РФ, по которому я на пять лет старше и родился в г. Гагарине, Смоленской области.

Далее, фонарик, морской, натовская модель с вкрученной в него невероятно мощной галогеновой лампочкой (грелась, сволочь, так, что у нее даже колба была из кварцевого стекла) с возможностью отдельно ультрафиолетовой и инфракрасной подсветки, двадцать пять метров стального тросика, три лимонки и прочая дребедень, включая несколько неприятных сюрпризов вроде выкидного ножа в рукаве… но зачем говорить? По тексту узнаете, так будет интереснее.

И вот, утром, за сутки до истечения срока, я наскоро побрился, оделся по вашей погоде, на минус десять в самую толстенную и грубую, чтоб на полу стояла, кожанку, взял рюкзак с долларами и патронами и присел на дорожку в свое любимое кресло. Венуся села напротив, зажав сложенные ладони между коленок. Глаза красные, лицо бледное, на щеках — лихорадочный румянец, губы искусанные. Третью ночь подряд плакала, зачем-то уходила это делать в гостиную.

— Не плачь, нос распухнет. Вернусь я, честное слово. Не убегу от тебя ни к кому.

— Плохо все это кончится. Мне сны страшные снились, запертые двери и убежать от кого-то нельзя.

— Глупости. Вернусь. Вернусь, «с ним», а не «на нем». Жди меня, и мы встретимся.

Встали. Обнялись на дорожку. Венуся меня перекрестила и поцеловала. Губы холодные, вздрагивающие. Мне, если честно, тоже стало страшно. Она была как радар — видела время вперед на многие километры, но совершенно непонятно что обозначали отметки на экране: самолет или стаю птиц. Всегда верю ее предчувствиям. Не хотелось бы, чтобы она видела, как я ухожу, поэтому попросил ее сходить в ангар за забытыми часами, оставил на столе загодя написанную записку с тремя пошлыми словами и вышел.

Я вышел на крыльцо, окинул взглядом великолепную диораму с сияющим весенним солнцем, щедро разливающим расплавленное золото в лужи, лес, покрытый только проклевывающимися зелеными листочками, упорно лезущую из-под бурой прошлогодней листвы травку, толкнул ворота, прошел положенные двадцать пять шагов и обернулся, чтобы, возможно, в последний раз увидеть Дом и Мир. Достал пистолет и взвел его — если там сразу начнут убивать, хоть один будет мой — поводил по земле прицелом для проверки и разломил в руке палочку, сделав шаг назад. Войду жопой вперед, как Меншиков к султану, чтоб много чести не было.

Вокруг меня появился какой-то серый туман и последнее, что я увидел в залитом солнцем мире — удивленное лицо Венуси, выбежавшей на крыльцо.

— Часы! Часы забыл…

Я так и не понял, увидела ли она, как я махнул ей рукой…

Касание, или Как нас там принимают

Твою мать! Опять такое же приземление! Спиной оземь, затылком, похоже, о кирпич.

Достаточно темная, не очень большая комната. Спертый воздух, через малюсенькое загаженное оконце под потолком еле пробивается серый свет, похоже, от уличного фонаря, пыль и тлен. Подвал? Надо мной, сквозь остатки тумана, склонился какой-то темный силуэт. Я тут же осветил лазерным прицелом его предполагаемый лоб и, дав страшного петуха горлом, закричал:

— Руки за голову, к стене! Пули серебряные, стреляю сразу!

Силуэт быстро заложил руки за голову и отошел на пару шагов к ближайшей стене. Я, морщась от звона в голове, с трудом, кряхтя, встал. Пол засыпан какой-то дрянью, похожей на битый кирпич. Я продолжил играть свою роль.

— Спецотдел ФСБ, вы арестованы… Ноги шире, падла (бесполое ругательство, sic! Не знал я еще, кто мне попался). День, месяц, год, страна, место, президент кто, живо! — как мне помнится, проверяют время именно таким способом

— … января 1999 года, среда, Россия, Москва, президент Ельцин, — голос женский, очень привлекательный на слух. Она не боится. Духи. Не бомжиха. У дамы неплохие нервы — другая бы рухнула на пол или устроила истерику.

Я представил себе картину: псих с пистолетом нападает на женщину, крича про ФСБ и серебряные пули, и параллельно выясняет, кой нонче год на дворе. Хотя, что делать почтенной женщине в этом поганом месте? Ну, ладно. Дата сходится, за …цать дней до нашей смерти. Можно, кстати, по наглянке припереться на собственный день рождения.

— Оружие есть? — как можно грознее…

— Есть, пистолет, — спокойно отозвался силуэт. Хм, а она суть не просто дама…

— Доставай. Одной рукой. Пальчиками, за ствол. Очень медленно. И бросай, пальчиками же, на пол. Подальше.

До чего же глупо. Я отчаянно корчу из себя Джеймса Бонда, хотя, если передо мной профессионалка, во мне в любую секунду может образоваться область, напоминающая дуршлаг. Противно даже. У нее длинные ногти, накрашенные черным лаком. Она осторожно отвела в сторону руку с оружием, и пистолет с тупым звоном брякнулся об пол.

— Ты одна?

— Одна. Честное слово.

«All the lonely people…» — заткнитесь, Джонни и Пол!

Я нашарил во внутреннем кармане фонарик и вытянул его из недр куртки.

— Врешь ведь, конечно… Ну, что ж, поворачивайся. Будем знакомиться.

И щелкнул кнопкой…

Она, взвизгнув «Не надо!!!», метнулась в сторону и, скорчившись на полу, закрыла голову руками. От неожиданности я спустил курок. Грохнуло, аж уши заложило, по стене с визгом проскочила искра, завоняло кислым.

— Я умоляю, не надо, выключи! — кричала она.

Ага… Кварцевая галогенная лампа. УФ-излучение, стало быть. Слабенькое, но все же… я, поди, и забыл про него.

— Выходит, что меня теперь встречают кровососы? Ты сможешь быстро сказать, что вам нужно?

— Да, — а вот теперь она действительно боится. Кто боится — тем можно управлять. Какое-то время, естественно, — выключи свет, я твой друг.

— У меня нет друзей среди ваших. Минус десять очков за тактический просчет и столько же за попытку меня поймать на дружбу. Я поставлю красный светофильтр, и ты медленно встанешь. Только не дури — я двину пальцем и тебя уж если не испепелит, то хоть обожгу напоследок хорошенько. Пошла.

Я медленно сдвинул красное стеклышко и, держа на прохладном усике палец, перевел красный круг на нее. Она осторожно вытянула наружу руку, проверяя, нет ли убийственного ультрафиолета, и встала…

Белла. Вот почему голос такой знакомый.

Оригинально. Очень оригинально. Сверхоригинально. Главный специалист по мальчикам и девочкам из клана Адьярай. «В наших когтистых лапках, хе-хе-хе», — наперебой заверещали демоны в моей голове.

— Ну, теперь ты веришь, что я твой друг? — она улыбнулась.

Барышня, ну за кого ж вы нас принимаете? Стыдно. Вам триста, а нам еще двадцати не стукнуло, но нам почему-то ясно, что этим способом нас не взять. Если вам улыбнулась клыкастая красотка, это еще не повод не вкатить ей девять граммов в лоб, я так разумею.

— Очень приятно, — сухо отозвался я, — как там дела в подвластном мире?

— Неплохо, но требуется твоя помощь, — она опять очень мило, по-домашнему улыбнулась. Очень интересно, как тепло умеет улыбаться этот безжалостный и хладнокровный хищник, — я ждала тебя с нетерпением, господин Вопрос.

Меня, похоже, берут на лесть… как мило. Она опять улыбается как Клава Шиффер на снимке с Копперфильдом…

— Он, кстати, тоже наш. Копперфильд наш.

Что?! Значит, легчайшее теплое давление как от пуховки на висках появилось не случайно… Копаемся в чужих мозгах? В моих мозгах и так полно своего народа. Я просто взбеленился.

— Вон из моей головы, гнида! — прошипел я, сдвигая светофильтр.

Белла снова пала ниц, спрятав все открытые части тела. Давление не исчезло, а лишь чуть ослабло. Я с размаху пнул ее в бок. Бац.

— Вон из моей головы!

Она сдавленно простонала, но не изменила положения. Прикольно. Вас бьют, а вы не сопротивляетесь. Бац. «Я бью не женщину, а самку. Самку враждебного вида, труп» сказал я себе.

— У тебя хватит ребер для третьего пинка? Или ты прекратишь свои штучки и заговоришь по-человечески, или — я приставил дуло к ее затылку и осветил ее сверху — у меня их много, на тебя один не жалко.

— Что мне сделать, чтоб у тебя открылись глаза? — со стоном прорычала она, пытаясь вжаться в пыльный пол, — вскрыть себе вены? Я хочу помочь тебе, дурак. Я твой друг.

— Ложь. Минус двадцать очков, — «Я действительно вывел ее из себя, или как?» — За дурака еще минус пятьдесят. У тебя осталось десять без единицы, то есть ноль очков. Даю пять минут. Говори только правду, чтобы не потратить их так же глупо. Насчет вен, кстати, неплохая идея. Во-первых, прекрати копаться у меня в голове, — произнося это, я подумал, что сейчас выстрелю. Еле удержался. Но она либо сдержала себя, либо действительно ушла из моей головы — не пошевелилась, — во-вторых, я сейчас поставлю светофильтр, ты встанешь, лицом ко мне, и мы поговорим. Три секунды на каждый ответ. Если что не так пойдет, не обессудь — мне еще не приходилось убивать трупы, но могу начать. Вставай. Но сперва поклянись, что ни сейчас, ни впредь не посмеешь читать мои мысли.

— Клянусь черной клятвой крови. Я не буду читать твои мысли.

Я отошел и наблюдал, как она, возмущенно отряхиваясь, встает, держась рукой за пострадавший бок.

— Убивает ли вас серебро?

— Да. Даже царапина вызывает долго не заживающую гноящуюся рану, все время болящую как будто ее жгут огнем.

— А если я сейчас выстрелю для проверки, скажем, тебе в ногу? — я поднял пистолет.

— Нет — нет-нет. Не надо. Я могу умереть, — она либо хорошая актриса, либо действительно боится, уходя от красного глазка, — я твой друг.

— Это у тебя заклинание или заклинило? «Я твой друг»?

— Нет, я просто действительно твой друг. Я хочу тебе помочь.

— Ол райт. Допустим. Кто писал письма?

— Мы.

— Кто организовал переход?

— Мы, я, Рамсес и Ульрик. Ты нам очень нужен.

— А гадости про Венусю кто писал?

— А, про нее? Мы во… — она запнулась, потому что я посветил ей лазером в глаз.

— Неверный ответ. «Нее» следует произносить с придыханием обожания. И рассматривать меня как часть нее и наоборот.

— Хорошо. Так и произносить, раз тебе так сильно этого хочется. Я только так и буду произносить. Убери пистолет и успокойся. Я твой друг.

Черт с ним. Поверю. Кто ни поп, тот батька.

— Ладно. Надо хоть кому-нибудь поверить. Что ты хочешь?

— Меня ждет машина. Пойдем, расскажу.

— Тогда веди.

Я убрал пистолет, поднял рюкзак и пошел за ее спиной, затянутой в черную кожу.

Во дворе, куда мы вышли из подвала старого дома, стоял черный «Линкольн». Гробы на таком возить…

Мы сели, машина тронулась, я как-то загляделся в окно. Поток воспоминаний о потерянном мире пошел по моим извилинам, я поплыл сквозь них. «I Me Mine»…

Меня сшибло с сиденья, приложило об пол, а шею зажало стальным обручем. Я ощутил на себе тяжесть Беллы, запах ее духов и ее фиалковое дыхание.

— Запомни, — ее дыхание жжет мне ухо, — у меня, похоже, благодаря тебе, действительно было сломано ребро. Мне редко когда было так больно. Ты думаешь, я не чувствую боли? Я могла убить тебя раз шесть, после того, как ты убрал пистолет и свой проклятый фонарь. Вот я сейчас чуть нажму, и твоя глупая шея хрустнет. Или прокушу твое горло и выпью из тебя столько крови, сколько захочу. Или сотру твою личность в порошок и сделаю из тебя своего раба. Или прикажу запытать насмерть, хотя могу это сделать сама и с большим удовольствием, но не хочу тратить целую неделю. Или что-нибудь еще. Но я прощу тебя на первый раз, потому что ты идиот. Ты нужен нам и у тебя есть власть, недоступная нам. Мы забудем этот случай и будем друзьями.

— Белла, — какой у нее нежный голос и пугающе глубокие глаза! Так мурлычет пантера над куском мяса. И сердце мое в пятках, но говорить надо убедительно, хотя и душновато здесь, — на моей левой руке четыре перстня с серебряными шипами. Я, разумеется, идиот, но ты ведь понимаешь, что не сможешь сломать мне шею мгновенно, и что будет, если я ударю тебя в висок, или просто, пусть даже немного, оцарапаю кожу? Я прошу у тебя прощения за то, что причинил тебе боль и оскорбил, но я не представлял, в какой ситуации я оказался и прошу быть снисходительным к моему незнанию. Забудем ОБА эти случая и будем друзьями.

Белла тут же ослабила захват.

— Ха. Ты определенно нравишься мне, мальчик, — она поцеловала меня в ухо и поднялась на сиденье, — из тебя вышел бы отличный сын, если бы ты, подчеркиваю — ты бы захотел. Я редко предоставляю смертным шанс выбрать судьбу. Ты не сдаешься, даже когда наполовину мертв.

— «Не отступать и не сдаваться!» — мой брат служил в десанте, — пропыхтел я, устраиваясь рядом.

— В десанте?

— Да, Войска Дяди Васи — с неба в бой.

— Ты сейчас тоже что-то вроде десантника — с неба, в незнакомой местности…

— Ага. Продолжить аналогию? Знаешь, почему десантникам при выброске давали паек на три дня? Потому что через три дня предполагался или подход своих войск или полное уничтожение десанта. Мои войска далеко.

— Но ты, надеюсь, не думаешь, что мы тебя уничтожим?

— Сейчас — разумеется, нет. Я вам нужен. Потом — очень даже… Продолжаю про десантников. При угрозе жизни десантника есть неписаный приказ — «Умри, но уничтожь все ценное, до чего сможешь добраться, причини врагу наибольший ущерб». Так что мое неминуемое уничтожение будет громким. Намек ясен?

Белла сморщила нос и нахмурилась.

— Pathetic… Too bookish. Твое красноречие оставляет желать лучшего, но ты, как я вижу, боишься смерти. До определенного предела. Страх — благодетельное чувство.

— Смею напомнить, что смерть для меня свершившийся факт. И он поставил это событие в ряд бытовых и почти приятных.

— Но потом тобой, как и всеми вами овладевает безумие… — «Я не люблю, когда такие речи произносят с такой медовой мечтательной улыбочкой…» — Что ж, теперь я знаю, кого я могла бояться почти так же, как своего брата, если бы была смертной. Ты тоже никогда никому не веришь, кроме себя. Но ты чуточку страшнее, потому что ты не любишь играть с врагом. Тебя интересует не красота победы, а поражение противника. Надо будет подкинуть Ульрику новую главу в его философский трактат: «Философия авиабомбы».

— Не надо мной смеяться. И не надо меня бояться. Я ведь твой друг, как ты говоришь. Веришь? — «Или просто льстишь?»

Какое умное зондирование. Я ведь ей только что выдал весь свой психологический климат. Может, со мной играют в поддавки, делают скидку на мою убогость и глубокое детство? Кого тут шлепнуть для повышения статуса? «Или его дальнейшего понижения?»

Белла мотнула головой.

— Не верю. Мой бок тоже. Но я верю в твою честь, даже когда не могу заглянуть в твои мысли. Ты ведь связал меня обещанием не делать этого…

Бардак

— Слушай, Белла, а что там поделывает твой пока еще не коронованный братец?

— Незнаю.

Белла приложила палец к губам и, порывшись в сумке, извлекла ручку и блокнот. Написала строчку по-английски и отдала блокнот мне.

«Vorsight! Машину слушают. Говори о чем-нибудь постороннем, но ни слова вслух об Ульрике. Я сама скажу все, что нужно».

«Кто такой любопытный?»

«Разве это так важно? Если это враги, это опасно, если это Ульрик — вдвойне опасно. Микрофон прямо перед нами, под обивкой. Только не трогай, а то можно всю игру испортить».

«Ульрик не доверяет тебе? Боится, что твое теплое место займет другой?»

«Ульрик ничего не боится — я знаю свой статус. Ульрик не доверяет никому, но мне — чуть-чуть».

«Значит, микрофон поставили другие. Играешь в радиоигру?»

«Нечто вроде. Если испортить микрофон, можно не найти его хозяина. И потом, если микрофон ставили по приказу Ульрика, то его порча будет означать, что я желаю что-то от него скрыть. Даже сломанный, микрофон выдаст предателя».

«Что в лоб, что по лбу…»

— Разреши ввести тебя в суть дела.

— Валяй.

— Статус Ульрика уже решен, все прародители согласились. Провозглашение его императором — вопрос недели или девяти дней. Главной проблемой можно счесть то, что мы по обыкновению перегрызлись из-за шкуры неубитого медведя. Есть несколько фракций, каждая из которых вполне законно претендует на возможность влиять на будущего императора. Проще говоря — полный бардак. Самые опасные — берлинская секция Адьяри — Адьярай уль саат, Ночные бабочки. Их основала двести лет назад Айше Шинефолдар. Айше — ныне покойная Айше — дочь Рамсеса, сестра покойного Сетти, со-мать ныне покойных Влада, Алексиса, Ларе и здравствующих меня, Ульрика и парочки совсем засранцев из Нью-Йорка — Криса и Люси, которых мы лет пятьдесят как запихнули туда под надзор друзей Махари. Формально и я и Ульрик можем сказать, что мы родня Уль саат. Меня вообще давно хотят сделать главой Уль саат. Но все, кто был обращен до основания Уль саат, отошли в лоно благословленного самим Рамсесом Уль нар — Убийц ночи. Ульрик — глава Уль нар, московской, токийской, пражской, краковской, венской, туринской, римской, франкфуртской, амстердамской, брюссельской, лионской, парижской, марсельской и барселонской секций — всех Уль нар Европы. Египтом, Африкой и за океаном — на новых землях — восточно-бережной, канадской, техасской, западно-бережной, остальными североамериканскими и латиноамериканской секциями управляет Рамсес, но Ульрик — рука и голос Рамсеса там. Отдельно идет австралийская секция, ей управляют совместно Унгари из Токио и Рамсес. За Уль саат — берлинская, стокгольмская и бременская секции Адьярай. Все Уль саат — «бешеные» — молодые и амбициозные вампиры примерно одного поколения, какими были Влад, Алексис, Ларе и Ульрик — «Веселый квартет» лет двести назад, они еще слабо уважают жизнь и готовы сломать голову, но откусить от пирога власти свой кусок. Они бы и рады получить вменяемого руководителя, но только не в моем лице, — она улыбнулась каким-то своим мыслям.

— Белиберда, но в общих чертах ясно. А что конкретно дает близость к императору?

— Корм, гарем, участие в совете, возможность подсказывать и слегка давить на императора. Ну, естественно и деньги, развлечения и все такое прочее. Потом есть еще Унгарай Да рик — Пылающие клинки, токийская секция, родственники истребленных Орденом в начале джихада парижских Унгари. Их лидер — Дзиро — большой друг Ульрика, они вместе устроили переворот и джихад, он изоляционист до мозга костей, но, насколько я нас знаю, власть и всласть — однокоренные слова… Все вышеперечисленные любят, ну, по меньшей мере, благожелательно терпят, Ульрика и хотят лишь поучаствовать. А вот Алари и Бруккари недовольны тем, что по приказу Ульрика половину их истребили. Но половинное сокращение старших членов клана в случае предательства Крови — это заповедь восемь, комментарий один, все поправки, все прецеденты… Сами виноваты — они погрязли в связях с Орденом. В конце концов мы с ними враждуем уже пять тысяч лет…

— Итак, один небольшой кусок сыра на несколько мышей. Как же вы похожи на людей…

— Даже больше, чем хотелось бы нам самим. Я знаю, что на меня готовится покушение или похищение с целью использования…

Слово «покушение» отдалось в моих ушах как громовой, сыплющий вселенскими искрами щелчок тумблера, величиной с Останкинскую башню. Меня скрутило, и я опять повалился на пол. В мозгу крутят со скоростью миллиарда кадров в секунду пленку, то вперед, то назад, с произвольного места. Я пробил крышу машины и увидел под собой горящие фонари, грязные крыши, наш катафалк, путаница покрытых бурым снегом, сжатых в какой-то параноидальной молитве, пальцев переулков. Жар. Из какой-то подворотни исходит жар. Там стоит микроавтобус. В нем — лица. Вампиры. Чувствую их красноватое сияние и запах раздавленных рыжих муравьев… Они чего-то хотят. Огонь. Патроны. Огонь. Так снимает Джон Ву — то быстро, то размазанно-замедленные кадры. «Оно» наполняет меня, чтобы пламенем излиться из моих пальцев. Они настроены враждебно…

Щелк. Точнее ТР-Р-Р-Р-А-Х! Очевидно, снова пробив крышу, валяюсь на полу автомобиля. Белла с ужасом смотрит на меня.

— Ты одержим Зверем!..

— Не ори так громко. То есть не шепчи так громко. Это эпилепсия. Бывает у людей. Ты дождалась своего покушения. Через квартал от нас — убийцы. Кто такой бритый, с проколотым ухом, нос с горбинкой, губы все время сложены в презрительной гримасе?

— О-о-о… Ты откуда-то знаешь Гафиза?

— Нет. Я не знаю никакого долбанного Гафисса, брось шепелявить, у меня болит голова… Он сидит в фургончике, где убийцы.

Интересный разговор. Один, держась за голову, катается по полу и стонет, другая достает «Узи».

— Его действительно зовут Г-Аффисс. Или Гафиз. Это убийца Уль саат. Значит, с ним могут быть два или три человека и еще один вампир, он работает именно так. У тебя есть еще оружие?

— А ты думаешь, я буду драться?

— У водителя есть АК. Машина неплохо бронирована. Ты будешь драться или нет?

— Пошла к черту. Свинец воздействует на меня хуже, чем серебро на вас. Я буду лежать на полу, а еще лучше прикажи остановить — я убегу.

— Ты же мой друг. Или уже нет?

Вот стерва! Она ловит людей на слове еще лучше меня.

— Хорошо. Но помни — лучшее укрытие — спина соседа по окопу. Заповедь один на войне.

Белла искривила губы в неопределенной улыбке.

Наперерез нам — это было хорошо видно через прозрачную перегородку — выехал грязный микроавтобус «Тойота». Какой-то Палермо, мафия, честное слово… Водитель вывернул руль и ударил по тормозам. Тяжеленный катафалк развернуло боком, и наш гробовоз с преужасным грохотом двинул бортом в «Тойоту». Ее отшвырнуло метров на пять. Улица почти перегорожена. Белла, перегнувшись через меня, открыла дверь и дедовским, но верным способом — пинком — выбила меня на улицу. Я уже на лету полез под куртку и извлек на свет божий пистолет. Ууххх… Колени обожгла бурая снежная жижа, не замедлившая просочиться сквозь джинсы. Ожил дергающийся рубиновый зайчик. Белла уже распласталась вместе с водителем на капоте и издырявила кабину «Тойоты». Судя по забрызганному изнутри раскрошенному в нескольких местах стеклу — удачно. Из задней двери вывалился человек с автоматом. Мне ничего не оставалось, как навести лучик и дважды нажать спуск. Как красиво звучит мой урод! Мощно, сочно, с подвывом… Человек закашлялся, схватившись за грудь, и загорелся.

— Браво, мальчик! Это твой первый Адьярай!

— Иди к черту, старушка! Я тебе не мальчик…

Обитатели «Тойоты» заняли оборону. Она вдруг с шипением просела на один борт, сминая пробитые шины. В руках Беллы танцует автомат. Водитель сосредоточенно, короткими очередями дырявит борта микроавтобуса. Вокруг что-то просвистело — я оказался весь покрыт пылью, высеченной из стены. Ого. Это в меня. За машину. В воздухе, в нашу сторону полетел какой-то черный предмет. Водитель, видимо, увидел его раньше меня и, когда он упал, бросился на него, закрыв своим телом гранату. Взрыв прозвучал на удивление тихо. «Это похоже на приказ «Спасти любой ценой». Я перебежал на четвереньках к капоту. Чикаго, мать вашу, 1930 год! Что за жизнь в вашем мире? Не успел приехать — уже пальба и гранаты».

— Что будем делать, Белла?

Очередь. Бум. Бум.

— У тебя серебряные пули. Они смертельны. Но слишком мал темп стрельбы. Тебя издырявят, как только ты высунешься. И ты не сможешь стрелять. Черт. Жалко Ральфа.

Снова очередь Беллы. В нас в ответ вылетает, наверное, килограмм свинца как минимум из трех стволов.

— У меня есть гранаты.

— Умеешь кидать?

— Стабильная тройка по физкультуре.

— Кидай.

Я извлек из рюкзака рубчатое яйцо и выдернул колечко. Раз! Когда я упал на грязный асфальт, то рядом с моим лицом упала скоба. Насколько я понимаю, граната приземлилась. Точно за «Тойотой». Два, три, четыре… Нас с Беллой окатило дождем из рассыпавшегося мелкими градинами стекла из окон машин и окрестных рам. Посмотрим результат. Один держится за стену и мотает головой. Трах в него. Загорелся. Белла перескочила через капот. Убьют ведь. Как сэр Ланселот, не желая допустить смерти дамы, я последовал за ней. К шапочному разбору — Белла раздергала длинной очередью последнего горе-киллера.

Я обо что-то споткнулся. О Господи! На меня укоризненно глядела голубыми глазами оторванная горбоносая голова. Вот, значит, и Гафиз. Ну и поделом.

— Выстрели в моего. Быстрее.

— Зачем?

Смысл этого я не понял — горячая ладонь пальцем проткнула мое горло и дала по ушам. Я даже увидел, как из окруженного оранжевым сиянием дула вылетает вторая пуля. От обиды, что меня так нехорошо убили, я выпускаю в него все, что осталось в пистолете, закрываю глаза и готовлюсь помирать — шутка ли, похоже, что пробита яремная вена и какая-нибудь сонная артерия разом и то, что не перебит позвоночник, утешает мало. Я упал. Какое темное небо… Меня не спасет даже сам Склифосовский со всем своим институтом… Белла, Ульрик, извините, что не смог помочь, прощайте. Ах, Венуся…

Не столь быстро, или Что-то проясняется

— Вставай. Хватит дурить, — эта бесчувственная тварь легонько подтолкнула меня носком сапога.

— Дура! Я умираю! Звони в скорую, меня могут из клинички вытащить, если приедут быстро, — пробитые связки хрипят и булькают, я чувствую вкус крови у себя во рту.

Белла просто сатанински расхохоталась.

— Он умирает! Ты УЖЕ труп! Вставай, дырка уже зажила.

— Правда?

— Истина, твою мать.

Я вялой рукой ощупал горло. Действительно, кроме гладкой кожи, потеков крови и следов достаточно небрежного бритья ничего нет.

— Ты вдумайся, как может быть нанесено повреждение тому, кто уже мертв, но еще не умер? Ты будешь чувствовать боль, но твое тело будет моментально возвращаться к тому состоянию, в котором оно было в последнюю секунду перед тем, как ты покинул этот мир. И так целых…цать дней, пока не придет день твоей смерти. И тогда ты умрешь наверняка, если ничего не изменишь.

Белла явно была в восторге. У меня этот восторг совершенно не вызывал аналогичного чувства. Двадцать дней подряд убивать и чтобы боль чувствовал, но не умирал… Торквемада мечтал о таких клиентах. Отплевался сгустками — кровь, похоже, моментально сворачивается, встал, отряхнулся и похлопал себя по окончательно изгвазданным и промокшим штанам.

— А более развернутое объяснение этому имеется?

— Имеется. Его тебе поведают Ульрик и Рамсес через два дня, когда вернутся из Англии.

— Черт побери, мне даже не хочется есть, хотя адреналин выплескивается через край…

— А тебе и не должно хотеться. Ты не нуждаешься в еде, ее энергия тебя пока или уже не поддерживает. Я тоже ем скорее для удовольствия и по привычке, чем от необходимости. То же самое и с алкоголем — его нужно колоссальное количество, чтобы вызвать хоть какое-то подобие опьянения. Меня поддерживает кровь, сила крови. А в тебе нет ничего. Ты сейчас скорее кучка атомов, удерживаемая необычайно мощной мыслью. Холодная мыслящая плазма. Из тебя ничто не вытекает и ничего не втекает. До тех пор, пока жив ты-первый, который компенсирует твою пустоту. Уничтожить тебя в этом состоянии можно, наверное, только термоядерным взрывом. Так говорит Рамсес.

— А не проще ли убить меня-первого?

— Это значит переписать Бытие, что почти невозможно.

— Но мы-то с тобой его только что переписали изо всех стволов?

— Относительно возможно так и будет. Ты здесь все равно на птичьих правах, только потому, что Рамсес и Ульрик угробили неизвестно сколько, «УГРОБИЛИ неизвестно сколько ЧЕГО, хотелось бы знать…» чтобы тебя вытянуть и перевести в более-менее приличную форму.

— Ясно. А если мне все-таки не удастся остановить себя или что там еще…

— Тогда ты как его… а, да, ты аннигилируешь.

— Это как?

— Как небольшая бомбочка. Рамсес в свое время занимался штатовской ядерной программой, и он прикинул, что в тебе, по самой малой мере, около двух гигатонн тротилового эквивалента. Мы, разумеется, если все пойдет не так, за сутки до того отвалим из Москвы. Километров на тысячу.

До чего же приятная перспектива. Выжечь всю Москву до самой МКАД, если рвану на трибуне Мавзолея…

Стоп. Это же выйдет совершенно та же петрушка, что я наблюдал в своем мире. Там от Москвы не осталось камушка на камушке. Полный бардак. Лента Мебиуса из ленты Мебиуса какая-то. Значит, для возникновения моего мира, нужно чтобы я разрушил этот? Значит, моя смерть неизбежна и закономерна, и без нее нельзя? Но в моем мире не было ни смертных, ни вампиров…

Стало быть, я должен остановить себя, во что бы то ни стало. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, что будет дальше и донести до моих возможных читателей хоть какую-то правду (или ложь, что, если верить приплетенному сюда ядерной физикой старику Эйнштейну, равновероятно).

— Слушай, Белла, а с ментами у вас тоже все схвачено?

— С кем?

— С милицией, это сленг.

— Нет. Не со всеми. Ты намекаешь, что пора бы сматываться? Неплохая идея, только надо всех сжечь, зачистить концы.

— А наш гробовоз?

— Очень жаль микрофон, но и его тоже.

Произнося эти слова, она с неженской силой подняла изуродованное тело нашего водителя и запихнула его в машину.

— What the hell are thee starring at? Take gas, ‘tis in the car, and burn him.

— Well, I’ve never used to burn corpses.

— Shall I teach thee?

— Nope. Experience is the best teacher.

— Ну, хоть в философии ты преуспел. Полей Ральфа хорошенько, его душа должна получить достойные проводы.

Мистер Тарантино, ау! Вы отдыхаете — такой реальности нет даже в ваших чернейших фильмах. Белла прошептала что-то вроде молитвы и поднесла зажигалку. Остатки канистры вылили на оттащенные в «Тойоту» тела и тоже подожгли. Быстро, однако, управились — минуты три, по моим внутренним часам.

Вот вдалеке послышался вой вышедшего на охоту сине-белого хищника. Он раскрутил свои оранжевые и синие мигалки и, рыча мотором, уткнулся серебристым носом с радиаторной решеткой в дорогу, повинуясь безошибочному инстинкту хищника, по тревожному телефонному трепету понесся туда, где еще не впиталась в грязный асфальт свежая кровь. Отвратительно оперативно появился этот «Форд», доверху, небось, набитый хмурыми парнями в жабьей серой форме.

— Тикаем.

Первый раз вижу, чтобы женщины так бегали от правоохранительных органов на каблуках-шпильках. Хрямс. На одном каблуке — второй остался в предательской щели древнего асфальта.

— Новые сапоги! — страдальчески взвыла Белла, приземляясь на бок.

— Вставай! Я не хочу в КПЗ. Там грязно и плохо пахнет. Обопрись об меня.

Три с половиной ноги хорошо, но четыре все же лучше. В подворотню. Счастье! Возле тротуара стоит уже заведенная «копейка». Хозяин — «гражданин лопух» как дефиниция — шапка петушком и болоньевая куртка…сятого года рождения готовится торжественно погрузить сухопарое тело в уже открытую дверцу своего ржавого рыдвана. Белле надо было играть в регби, она плечом снесла его как картонную коробку — к противоположной стороне улицы и забросила себя за управление. Я совершил непростительный по потере времени пробег полукругом и занял правое место. Никогда не думал, что «копейка» способна на такой шикарный старт — восемьдесят почти с места. Сто. Сто по кривоколенным дворам в районе Бульварного кольца.

— Куда мы теперь?

— Туда же, куда и ехали. В бордель.

— В бордель?!

— Центр отдыха и релаксации. Место, где усталого самурая накормят, напоят, помоют, и спать уложат. Если захочет — не одного. Идеальное место для тебя. Надежная охрана. Спокойные, услужливые и доброжелательные девушки, ванна, массаж, хорошая еда и небольшой сон. Я определила для тебя свою любимую комнату, которую сама спроектировала и лучших девушек. Они красивые, умные и молчаливые.

— Тоже вы держите?

— Это бордель, мальчик, один из наших всегдашних источников дохода. Валюта, доллары, бабки, понимаешь? Потом, из хорошо обработанного спящего клиента можно выкачать немного крови и он ничего не почувствует. Некоторые даже испытывают от этого удовольствие. Этот центр релаксации лучший в Москве. И находится под моим покровительством и управлением. Четыре части чистого дохода я отправляю в казну Адьярай, а пятую оставляю себе. На тряпки, побрякушки (страх как люблю черный жемчуг) и прочую ерунду. Потом, там трудится моя хорошая подруга, она такая очаровательная нимфоманочка с задатками кинорежиссера, мы с ней снимали такие фильмы… Мы понимаем друг друга с полуслова и частенько скрашиваем друг другу досуг. Если бы ты мог только представить себе, как она умеет целовать меня в…

— Хватит. Я не хочу туда ехать и слушать твои извращенные исповеди. Останавливай рыдван. Я перекантуюсь где-нибудь в гостинице.

— Ну уж нет. Там тебя найдут. Если ты думаешь, что к тебе будут у меня приставать — много думаешь о себе. Пока ты не захочешь, а я не прикажу, они не посмеют даже подумать о воплощении твоих фантазий. И вообще, не отвлекай меня, я за рулем.

Обдав чудесным фонтаном бурой жижи элегантного господина в кашемировом пальто, наша «копейка», прочертив бортом искристую дорожку по стене подворотни, в кою она вошла юзом, как шайба в ворота, посланная лихим ударом Буре, вылетела в очередной двор.

— Ты знаешь самую скверную черту доцентов, Белла?

— Они импотенты? — «Тебя что, пробило на сексопатологию?»

— Нет. Они экономят на бензине. Это был классический доцент, не получавший денег года полтора. У нас в баке, если хочешь знать, от силы литров пять несусветной дряни. На четырех с половиной из них не поедет даже примус. Сбавь скорость, за нами никто не гонится. У ментов своих проблем до кучи, а несчастный доцент, если его не хватил инфаркт и ты ему ничего не сломала, еще не позвонил куда надо —

— Через двадцать минут взойдет солнце. Ты, надеюсь, понимаешь, что такое гореть заживо, хоть тебе это и не грозит? До борделя еще минут десять-пятнадцать езды.

Перескочили Бульварное кольцо, я успел лишь заметить длинный нос, локоны и долгополое пальто Николая Васильевича. Составители ПДД перевернулись в гробу еще один раз. Белла ловко вывернула наш болид из-под колес завизжавшего МАЗа. Мы где-то между Арбатом и Кропоткинской, опять пошли переулки. Белла затормозила и свернула к обочине.

— Вылезай. Приехали.

Бар «Морской пес», солидная, как зверообразная морда выглянувшего охранника, металлопластиковая дверь.

— Возьми машину, отгони по адресу владельца, в бардачок засунь тысячи три зеленых и записку с благодарностью. В конце припиши, что ради его же здоровья, машину у него не угоняли, и чтоб ключи в зажигании больше не оставлял.

Детинушка двинул надбровными дугами и козырнул.

«К пустой голове руку ложит, сукин сын». Этот парень человек, иначе бы он не поехал днем по солнцу…

— Пошли, что стоишь? — Белла ухватила меня за руку и, ковыляя, потянула по достаточно крутой лестничке в полуподвал.

Бар как бар. Накурено так, что колун всплывает под потолок. Музычка, тяжелый и быстрый хаус, то самое, от чего у меня болит голова. Бармен, бледный как смерть… Ба, да тут все либо бледные от способа существования, либо багровые от духоты и выпивки. Некоторые оглянулись. Один, глянув на наше с Беллой соединение руками, сочувственно покачал головой.

— Ты скольких своих любовников загрызла, старая извращенка? Меня тут провожали такими взглядами, как будто я покойник… хотя, скорее, дважды покойник, — сквозь зубы забормотал я в ее дергающееся на ходу ухо.

— Еще раз назовешь меня старой извращенкой — нос сломаю или коленную чашечку вырву. Штук пятнадцать за прошлый год, и не загрызла, а всего лишь разжилась литром-другим крови, — так же сквозь зубы, пробормотала Белла, не прекращая слегка кланяться на глубокие поклоны и ритуально прикрытые ладонью глаза.

— Понятно… радостная перспектива, что и сказать.

— Они были одноразовые дураки, жеребцы без фантазии. Половина мужского пола способного к контакту страдает именно этим.

Мы прошли за занавеску из стеклянных бус, потом по темному, коленчато понижающемуся коридору. Тут явно работали кондиционеры, в воздухе пахло благовониями. Обитые красным шелком стены, вкрадчивый, как и все азиаты, перс-ковер. На перламутровой кожи диванчике развалилась полуголая коротко стриженая девица со следами всех мыслимых пороков на лице. Из сумочки на прозрачном столике выкатилась зажигалка, валяется зеркальце и хитро подмигивает добрый дедушка Франклин с тощей пачки баксов. Девица вяло листала тонкую книгу в розовом переплете вроде меню с видами различных барышень и молодых людей в разных комбинациях и по отдельности и, надо полагать, с расценками. Судя по полусгоревшей сигарете, лежащей в вялых пальцах, она уже получала чисто эстетическое наслаждение от одного созерцания оного меню или была настолько loaded, что не замечала, как обвалившийся столбик пепла испятнал серым ее белую как рыбье брюхо кожу.

Белла нажала на изящно, золотым дельфином, изогнутую ручку. Из-за почти неразличимой двери в стене послышался звонок в три тона.

— Последний рывок, — пробормотала Белла, когда открылась дверь.

За дверью нас ожидал почтительный амфитеатр обожающей холеной девичьей плоти. Десять или двенадцать пар прекрасных и изысканно подведенных глаз смотрели мне в грудь, так, чтобы была мистическая ненаправленность взгляда и желание заглянуть в эти карие, серые, голубые, зеленые, холодящие или воспламеняющие, ледяные или бархатные глаза. Как по команде, губы изрешетили нас пулеметным огнем отточенных и нежных улыбок. Барышни ловко опустились на колени и синхронно показали свои волосок к волоску расчесанные макушки. Гамма от черного как ночь, до переливающегося голубыми искрами платинового. Грамотная колориметристика, но ни одной рыжей.

Белла жестом подняла их и звучно расцеловалась с двумя или тремя, прошла в какое-то подобие зала для приемов и утянула и меня и свиту за тяжелые бархатные занавеси. Метров двадцать пять вниз по винтовому кованому кружеву узкой лестнички и мы очутились в почти аналогичном зале, оформленном в морском стиле — дельфины, арбузогрудые наяды, перламутр, аквариум во всю стену с блестками разноцветных, похожих на галлюцинации совершенно обкурившегося наркомана, дрожащими пальцами вколачивающего непослушный зеленый каннабис в трубку с длинным чубуком, рыбок. Еще один коридор с аквамариновыми стенами, многократно переломанный, и что-то вроде гостиной, Белла плюхнулась там на один из интимных, в стиле «Луёв Шашнадцатех», диванчиков, и протянула ноги для разувания. Девушки разделились на две группы. Шесть так же молча обступили ее, разули, сняли с нее кожаное пальто, принесли туфли, столик с едой и двумя или тремя сортами напитков, стулья. Ко мне обернулись тоже шесть. Я сбросил нежную руку с плеча куртки. Обмен взглядами между «моими» и Беллой. Да, я не хочу раздеваться. Белла уселась за столик.

— Присаживайся. Что будешь пить? Вино, водка, пиво, я предпочитаю перед сном сок. Витамины положительно влияют на кожу…

— Воду. Они люди?

— Да, а что такого?

— Хорошо. Просто хорошо. Кого из них ты больше любишь?

— Всех. Сегодня — ее, — Белла небрежно махнула пальцем в сторону голубоглазой брюнетки, отдаленно похожей на себя.

— Пусть она сядет рядом и попробует все, что у меня в тарелке. Все должны класть оттуда же, откуда кладут тебе. Пусть пробует даже воду.

Произнося это, я извлек ТТ, демонстративно вставил новую обойму, передернул затвор и навернул глушитель. Пистолет черной гадюкой лег на белую скатерть. У девушек не произошло никаких изменений ни в скорости точных и плавных жестов, ни в мимике. Белла пожала плечами и сделала разрешающий жест рукой. Принесли еще два стула. Рядом с Беллой села русоволосая с льющейся прической девушка с серыми глазами.

— Ульрик говорит, что нарушать симметрию некрасиво.

— Как пожелаешь. Я здесь гость и не знаю ваших обычаев.

Барышня стоически, мысленно, очевидно, оплакивая диету и осиную талию, пробовала все, что отправлялось ко мне на тарелку, при этом спокойно улыбаясь и не забывая тепло и доброжелательно поблескивать глазами — я не смотрел на свою соседку, поэтому выводы были сделаны мной по напарнице Беллы.

— Ты сыт? — спросила Белла, оставляя на салфетке, которой она вытирает губы кровавые следы помады.

— Вполне.

— Время отхода ко сну. Половина одиннадцатого утра. Пойдем смотреть твою комнату.

— С удовольствием.

Я, не свинчивая глушителя, взял пистолет, встал, повесил на локоть рюкзак, взял под руку одну из молчаливых барышень и проследовал вслед за Беллой. Ничего комнатушка. Ковры, пылающий камин, кресло-качалка, шкафчики, грандиозная готическая кровать, пригодная для игры в футбол, с обилием подушек и бархатным пологом. Вполне уютная нора для такого как я.

— Располагайся, — Белла царственным жестом обвела комнату, — Санузел за вон той дверкой. Твои шесть знают все о нравах мужчин и сделают все, чтобы тебе было комфортно, — достойная реклама и рекламодатель удалился в сопровождении обожающей свиты.

Идиотизм. Стоять под прицелом шести пар обожающих глаз невыносимо.

— Мы служим.

— Спасибо. Скотч. Быстро.

— Какое виски пьет господин? Сколько? — ни тени удивления.

— Нет, клейкую ленту, — снова ни тени удивления.

Одна упорхнула. За это время я разделся до джинсов и рубашки. Броник и рюкзак положил рядом с кроватью. Вернулась упорхнувшая через минуту, с катушкой. Я протянул руку за катушкой. Ну, хоть какое-то недоумение. Хотя, похоже, что у них мозг работает в одну сторону. Предполагается приматывание скотчем к кровати или приклеивание девушек друг к другу или заклеивание ртов. Нет, и всех вместе я нас тоже склеивать не собираюсь. Я примотал пистолет к правой руке и пошевелил пальцами. Вроде ничего. Поставил на предохранитель. То-то. Если ночью захотят вынуть — скотч, отлепляемый от кожи настолько приятен, что разбудит и мертвого. То есть меня. Кинул ей обратно катушку. Лег поверх одеяла.

— Господин желает, чтобы мы развлекли его?

— Нет.

— Разделили с ним сон?

— Нет.

— Может быть, одна из нас ляжет у него в ногах, чтобы согревать его?

— Нет, черт возьми. Я еще не успел остыть. На сегодня все свободны.

— Да.

Барышни (не скрою, достаточно красивый момент) разделись, принесли из шкафчика шкуру, расстелили ее в ногах кровати, набросали поверх подушек, все улеглись на это импровизированное ложе, накрылись одеялом, пятеро, прижавшись друг к другу, закрыли глаза, а шестая осталась бодрствовать. «На шухере, стало быть. Боятся, как бы я от них не удрал». И правильно боятся. Надо думать, как я буду выкручиваться из сложившейся ситуации.

Мои наниматели (сиречь команда Белла — Ульрик и пока неизвестный мне Рамсес) пока меня не съедят. Я им для чего-то нужен. Представить себя, подобно Лилу, блюющим вертикально вверх энерголучом и раскалывающим злобную планетку я не мог. Что же от меня хотят?

Трата ресурсов, на которую намекало письмо, стало быть, не столь уж для них и неощутима, раз они смогли вытянуть меня из этого моего райского КПЗ, затратив при этом такое количество энергии.

Я снова вернулся к своим размышлениям относительно своего мира. Что же такое Мир и отчего я, мы, не умерли? У меня в машине был припадок вроде эпилептического. Вас начинаем бить крупная дрожь, потом вы чувствуете, как у вас словно замерзают кости — обжигающий, невыносимый холод, который потом переходит в такой же жар. Сознание переходит во что-то вроде ждущего режима. Все понимаешь, а сказать не можешь, видишь что-то и когда-то. Такое со мной случалось и до смерти. Пару раз.

Вашим миром управляет вечная война Порядка и Хаоса. Что одно, что другое — абсолютный нуль или полная энтропия. Победа любого — конец всего. Вампиры поклоняются Хаосу. Люди считаются детьми Порядка. Что же тогда Орден, почти истребленный Ульриком? Чьи они дети?

Принимаем гипотезу. Сейчас, допустим, в мире правление Порядка. Солнце убивает детей Хаоса. Если победят дети Хаоса и Хаос, то солнце будет смертельно для… Люди или Орден? Бардак.

А если система трехкомпонентная? Порядок и Орден, Хаос и Кланы, Равновесие и Человечество? Младшая раса, сочетающая в себе качества двух и нужная обоим. Тоже вероятно. Может, мы есть та самая искомая симметричная гармония? Неплохая версия, стоит принять в качестве рабочей.

Орден и Кланы ведут дурацкую по целям и результатам, но бескомпромиссную войну. Они не знают друг о друге почти ничего, кроме того, что оппонент — противник, которого нужно убить, чтобы выжить. Вполне резонно. Свет не знает о тьме и наоборот.

За этими размышлениями разум мой постепенно сполз в ту самую тьму, и я заснул.

Утро, точнее вечер в духе Тулуз-Лотрека

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу одним куском, что барышни так же мирно спят, только смотрящая переместилась на четыре позиции влево, если вахты часовые, то проспали мы от четырех до ил сколько-то там часов и я накрыт-таки по колено пледом. Пистолет так же примотан к руке, обойма на месте. Броник — перегнулись — и рюкзак с курткой — тоже на месте.

Не сгрызли меня. Уже радостно. Я осторожно слез со своего высокого пьедестала и, прошипев: «Спать всем!» на одновременно открывшиеся глаза и по-сержантски подобострастно повернувшиеся головы, вышел в коридор.

Братья-китайцы! Ваш скотч невозможно оторвать без болевых ощущений! Измените что-нибудь в рецептуре! Слипшийся комок по-людски опустил в пепельницу.

Судя по пятерым девицам в черных шортах и таких же топиках, трое дремлют на коврике возле двери, двое стоят по бокам, эта дверка ведет непосредственно к хозяйке этого чудесного места. Она либо спит, либо вытворяет какие-то непонятные кульбиты на простынях со своими подопечными. Бог ей судия. Мне туда заходить не нужно, да и барышни явно проводят дни в тренажерном зале и на татами.

Пойду, понаблюдаю трудовые будни (блудни) высококлассного борделя.

В «гостиной» кормят друг друга с рук фруктами две девушки из вчерашних. На диванчике, поджав длинные ноги, вообще спит непонятный тощий, с седым ежиком, человек, сильно смахивающий на Мика Джаггера. Увидев меня, девушки прекратили свои гастроэротические упражнения и одна из них осторожно подергала спящего за руку. Человек, не открыв глаза, проворно выставил перед собой здоровенный револьвер. Еще один параноик вроде меня. Девушка с возмущенным писком шлепнула его по руке. Человек так же, не открывая глаз, убрал оружие и сел, протирая глаза. Тут же указал этой парочке на дверь и молчал, пока они не убрались. На груди серого, узкого в талии пиджака, блеснул сапфировыми глазами серебряный череп. Судя по этому знаку отличия — это Николас, командующий гвардией Адьярай, ближайший военный советник будущего императора Ульрика.

— Добро пожаловать в рай, молодой человек.

— И тебе не кашлять, Николас.

— Мне приказано называть тебя Гость. Не возражаешь?

Одна из традиций вампиров — строжайшее соблюдение имен, званий и тягчайшие кары за неправильное именование.

— Называй меня Джон Доу. Как неопознанных покойников в Штатах. Или Вася, как у нас.

— Хорошо, Вася.

— Насколько я понимаю, ты прибыл вперед Ульрика для зондирования ситуации и обеспечения его безопасности?

— Тебе нашлось бы неплохое место в нашей разведке. Именно так. У меня еще есть приказ охранять тебя любой ценой и содействовать во всех начинаниях. Ну, кроме устроения государственного переворота, ненужных убийств и других бесполезных и трудноосуществимых вещей. Я, кстати, не понимаю, откуда ты, Джон Доу.

— В смысле?

— Ты не вурдалак, не голем, не зомби, не вампир и не ревенант, даже не смертный и не крестоносец. Я никогда не видел такого странного сияния — тускло-зеленое, переливающееся в голубое, с золотистыми блестками.

— А теперь объясни мне смысл всего, что ты только что сказал. Я знаю только, что мертв, хотя вполне жив.

— Значит ты уже не вампир. Ты знаешь об энергии жизни?

— Нет. Я знаю, что во мне ее невероятно много или, наоборот, совсем нет. Расскажи мне обо всем, что знаешь.

— Учти, я только солдат, а не философ и не ученый. Энергия — это что-то, что движет мир. Она концентрируется в крови. Больше я не знаю, об этом надо спрашивать наших колдунов и философов. Голем — это слепленная из глины или какого-нибудь еще мусора тварь, полностью похожая на человека, в которой минимум энергии. Она тупа как сама глина или земля, но невероятно сильна. Неплохая подмога в бою, когда нужно что-нибудь выломать, поднять или спрятаться от пуль. Голем живет, пока цела сама кукла. Стоит отколоть кусочек и энергия вытечет. Зомби требует немного больше энергии и его делают из трупа, при этом сохраняются некоторые полустертые черты прежнего человека, но зомби нуждается в постоянной подпитке от его создателя. Это существа с привнесенной энергией — они светятся бурым, их сияние пахнет чем-то вроде огурцов или травы. Я сам убил множество и зомби и големов. Как противник — почти нуль. Это скорее бесплатная рабочая сила.

Вампиры — это существа с возобновляемой энергией. Они могут поглощать и аккумулировать ее, продолжая жить практически вечно. Ревенанты — полулюди-полувампиры — это спящие вампиры. Они живут как люди, только чуть дольше, до тех пор, пока в них не попала кровь вампира и не пробудила их. Вурдалаки — тоже что-то среднее между людьми и нами, их делают из людей, они могут жить, как и зомби, очень долго, питаясь кровью своего хозяина-вампира, они привыкают к ней и не могут без нее. Все мы светимся разными оттенками красного, запах нашего сияния похож на запах убитых красных муравьев или масла из лимонной корки. Опасный или очень опасный противник.

Люди — существа с возобновляемой постоянной энергией. Она в них возобновляется но только до какой-то определенной точки, а способность восстановления постепенно угасает, от рождения к смерти. Они еще вынуждены питать свое тело, иначе оно не сможет поддержать в себе энергию. Люди сияют золотисто-оранжевым с искрами и сияние людей пахнет ванилью или фиалкой. Мой любимый запах, запах еды. От нейтрального, до худшего из врагов.

Орден или крестоносцы. Их суть становится понемногу ясной в последнее время, особенно после исследований Ульрика и Сетти. Они, скорее всего существа с постоянной энергией. Крестоносцы не нуждаются в подпитке, не едят и не пьют кровь. Убить их можно только так же как вампира, только на них отрицательно действует солнечный металл — золото, а не лунное серебро. Я убил много крестоносцев и могу сказать, что это опасный или даже опаснейший противник. Их мало, но они могут дремать в своих убежищах веками, не нуждаясь ни в какой подпитке. Они сияют белым с золотыми блестками свечением, и их сияние пахнет как грушевая эссенция или винный уксус.

— Ясно. Ясно, что ни хрена не понятно. Так как, говоришь, я свечусь?

— Тускло-зеленый с голубыми проблесками и золотистыми искрами. В тебе почти нет энергии, хотя ты отдаешь муравьями. Ты похож на ревенанта… Хм. А ведь я знаю, кто ты. Так светятся призраки, Питающиеся Пустотой. Еле заметная зелено-голубая дымка. Но в тебе полно золотистых искр, как в человеке… я бы сказал, что ты скорее всего похож на непонятным образом втягивающий энергию призрак ревенанта, если это можно как-то совместить. Твои искры — признак втягиваемой энергии, не обращенной в кровь, но они белее, чем обычные золотистые. Ты классически мертв — твое тело мертво, энергия вытекла и вернулась в Круговорот, а сущность, вместо того, чтобы раствориться в Небытии, осталась здесь и втягивает для подпитки мертвую первичную энергию. Да только для призрака ты не слишком полупрозрачный.

— Ничего не понятно, правда, Николас? Мне самому непонятно. Я по местному времени даже и не собираюсь думать умирать.

— ?

— Это будет связано с кокаином. Наркотики.

— Ты употреблял Мерзость?!

— Нет. Не я. Не совсем я. Близкий мне, как часть меня, человек. Я, честно говоря, и умру по своему собственному решению.

— Плохо. Отвергать жизнь, даже в вашем смысле этого слова — грех и трусость.

— У меня было помрачение рассудка… Более дорогого человека у меня де было.

— Так ты был влюблен? Эта смесь горя и счастья сводит с ума даже нас. Я, помнится, лет девяносто назад тоже был…

— Я не был. Есть. И, надеюсь, буду.

— Ты хочешь расквитаться, насколько я понимаю… — губы Николаса растянулись в недоброй улыбке. О, кажется месть их любимое дело…

— Правильно. Почему ты, кстати, называешь наркотики Мерзостью?

— Потому что всякий верующий в Хаос скорее согласится потерять руку или ногу, чем сознание и самого себя. Потерять себя — значит добровольно проиграть в игре жизни и смерти. Вампиры изгоняют в Небытие всех, кто замечен в употреблении Мерзости. Но я не понимаю, я, наверное, уже слишком давно не человек, чтобы понять тебя: зачем мстить за того, кто сам предал себя и тебя, если ты был предан ему или ей?

— Ты слишком долго не человек, Николас. А может, не успел ничего понять, пока был человеком.

— Но как это быть так преданным и оставаться таким верным тому, кто предал?

— Как тебе сказать… За нее я бы голым летом в полдень на солнце вышел. Понимаешь?

— Не совсем, но да. Ты, ведь, в общем-то, то же самое и сделал, точнее сделаешь.

Как хотите, но с обретением практического бессмертия у людей, очевидно, что-то происходит с головой. Они думают, говорят и делают совершенно не так. Но для достижения нужных мне целей — даже этого хватит.

— Среди вас есть торговцы наркотиками?

— Не совсем. Среди наших (я перевожу слово ghoul как «вурдалак») вурдалаков есть. Лучшая форма рабства, сам понимаешь. Распоряжением Ульрика они платят дань и им запрещено расширять рынок. Это лучше, чем бессмысленное убийство всех торговцев. Эти будут понемногу травить вас, но не более, а вот если пространство торговли освободится, то на него придут новые люди, расширят продажи и бороться придется снова, с еще большим количеством мрази.

— За сколько вы можете найти в Москве человека?

— Если он продолжает жить после жизни — то за десять минут. В моем ноутбуке — файлы со всеми данными на всех вампиров в вашей стране и в Европе. Если он еще жив — максимум сутки.

— Найдите мне человека, его зовут пошло — Саша Иванов. Ему около семнадцати-девятнадцати лет. Блондин, коротко стрижен, глаза противные слишком бледно-голубые, росту… вот такого, может чуть ниже, недавно, предположительно месяц назад, вышел или из тюряги или из наркологической клиники. Обитает где-то в районе Преображенской, скорее всего в ведомственных домах. Это все, что я о нем знаю.

— Что тебе принести? Ухо, руку, голову?

— Нет. Мне нужно знать, у кого он берет кокаин. А у того — у кого берет тот. И далее по цепочке, пока не выйдете на большого поставщика. Все в цепочке, кто выше Саши — должны умереть. Можно и при моем участии. А вот Саше остро нужен несчастный случай — пусть его в день моей смерти собьет… собьет… мусоровоз. Да, именно мусоровоз.

— Сложно. Но можно. И мусоровоз тоже можно.

— Спасибо. Это моя цена.

— Цена за что?

— За то, что я согласился с вами сотрудничать.

— Вы, вижу, уже познакомились? — окликнула нас издалека Белла, уже проснувшаяся, одетая и накрашенная за время нашей короткой беседы.

— Вполне.

— Это Николас, как ты уже, наверное, понял. Он воевал в Трансваале, когда его нашел Ларе. Если верить моему братцу — лучше него был только принц Евгений Савойский, в его времена. Николас воевал в обе Войны и все войны после. Он у нас отличный воин. — Белла взлохматила седые волосы стратега. Николас быстро поймал ее руку и поднес к губам.

— Ваше Высочество…

— Брось, Николас. Я еще не императрица, и вряд ли ей буду. Императорская наложница, глава женской половины дворца, но никак не императрица, — Белла повернулась ко мне — В императрицы прочат дурочку Наин ни-Бруккарай Да шат, «Голубоглазую лань», как называет ее ее хозяин, Далт Бруккарай Да шат, для того, чтобы замирить стариков и утихомирить распрю. Она еще ревенант, если ты еще не понял ее имени, ей всего девятнадцать лет. Ульрик обратит ее, как и полагается, в день ритуала. Ее сочли достойной, так как она совершенно красива, на ее теле нет ни одной родинки или шрама, как и полагается.

— А если бы был? — спросил я.

— Ее не выдали бы за Ульрика. Шрам — портит, даже самый маленький, родинка — человеческий признак. А так — смотрины послезавтра. Она предстанет обнаженной перед старейшинами кланов, и они подтвердят наличие требуемых признаков. Свадьба через неделю после смотрин… Ей, впрочем, недолго царствовать — ее отравят.

— То есть как отравят?

— Это дорогой и почетный подарок, но он должен быть сломан. Если она будет отравлена мной — мое положение упрочится, а тщеславные Бруккари не пикнут. Они получат свою честь родителей императрицы, достаточно мизерную ренту и еще раз поймут, что ошиблись, заключив союз с Орденом, я же, как единокровная сестра императора, получу свою диадему Императорской наложницы и стану хорошим союзником императору Ульрику. Женись на чужих — но спи и думай со своими, вот золотое правило. Императорская наложница имеет свободный доступ к телу императора, а я, вдобавок, возглавлю Адьярай, Ульрик займется межклановыми вопросами, словом все в выигрыше.

— Кроме Наин.

— Естественно. Я еще больше тебя заинтригую, Бруккари знают о судьбе своего подарка. Это молчаливое соглашение между ними и мной. И еще больше заинтригую. Наин тоже знает о своей судьбе. Я виделась с ней и сообщила ей ее судьбу. Глупенькая, но красивая и храбрая девочка. Она неплакала и не подавала никакого вида, что скорбит о своем скором финале. Мне ее немного жаль, но она оказалось той вражеской пешкой, которую я обязана съесть, как бы мне не нравилась сама пешка. Она попросила самый сильный яд, чтобы умереть быстро.

Вот так. Относительно невинное существо покорно пойдет под нож амбиций этой очаровательной женщины. А я-то почти начал относиться к тебе по-человечески, Белла…

— А что ей мешает хорошенько оцарапаться, если она, конечно, не хочет умереть?

— Дурацкий ты задал вопрос. Запрет, страх стать изгоем, достойный надзор и хорошее промывание мозгов. Она считает эти мучения своей миссией во имя всех детей Хаоса.

— И что значит самый сильный яд?

— То, что она умрет быстрее, чем за три ночи. Ты же знаешь, что мы умираем труднее, чем вы. Она примет яд и попросит меня добить ее, но не ранее чем через сутки. Сутки ей придется потерпеть, таковы наши правила. Впрочем, если она отравится на пустой желудок, то яд всосется моментально, она быстренько вытошнит все свои сожженные внутренности и потеряет сознание. А там — чик по горлу и все, не больно.

Ай да нравы. Ай да спокойствие. Так и хочется воскликнуть «Лаврик, генацвале, гдэ били мои глаза»… Ну да ладно. Я, конечно не супермен, не питаю никаких симпатий к этой несчастной особе, но можно помочь. Хотя бы попытаться. Раз я рыцарь на белой кляче, то обязан спасать всех девиц, с голубыми ли, с зелеными ли глазами. Сладостно вспомнилась Венуся…

— А почему же ты не стала императрицей? Я не вижу шрамов или родинок.

— Шрам есть. Его почти, к сожалению только почти, не видно. Под левой лопаткой такая беловатая ниточка. Остался с прежних времен, а родинки исчезли.

— «С прежних» — это с каких?

Белла прикрыла глаза и мечтательно вздохнула.

— Открой мне свою память, если хочешь знать с каких. Я передам тебе все воспоминания. Это было самое замечательное время в моей жизни, когда я впервые влюбилась…

— В женщину?

— Ну, разумеется. Хотя некоторых мужчин я люблю куда больше, но иначе я бы не разговаривала с тобой…

Предыстория номер один, переданная из ума в ум

Влажной ночью, когда запах жасмина так сладострастно и наркотически пронизывает запах цветущих лип, а воздух похож на прозрачную и прохладную воду родника, во дворе харчевни Бризака на лионской дороге стояли, опустив смирные морды во вкусное сено, восемь серых в яблоках коней. Карета, украшенная гербами с ревущими леопардами, стояла у навеса. Там же, не расседланный, стоял вороной конь под чепраком с австрийским орлом. Данный факт, для тех, кто родился после Тридцатилетней войны, и всех многочисленных авантюр Его Величества, был бы странен и наводил бы на панические мысли. Кавалерия австрийского императора на лионской дороге?! Невозможно? Еще как возможно, гляньте, как блестит шитье под луной…

В харчевне тоже странности — путешественники не собираются спать, напротив, они разговаривают, это хорошо слышно через приоткрытое окно. Пахнет стряпней и вином. Путники говорят, скорее кричат, по-немецки, их трое — два мужчины и женщина, хотя один то и дело вставляет французские фразы.

Если знать австрогерманский диалект, то разговор презанимательный.

— Не желаю ничего знать, Айше! Я отрицаю тебя и твою фальшь. Я довез вас до границы и даже дальше. На этом все мои обязанности по отношению к тебе кончились. И ты, и твой дружок Сетти больше мне не нужны. Ты изменяла мне со всеми подряд, с мужчинами и женщинами и требуешь, чтобы я остался здесь хотя бы ради нашей любви? Наша любовь, будь она проклята, сдохла лет сто семьдесят назад, если вообще родилась и валяется в канаве с окостенелыми ногами, как кляча, которую уже наполовину исклевали вороны.

— Я прошу тебя остаться. Мы не можем без твоей шпаги. У нас большие дела в Париже и Лионе.

— А Влада-младшего прикажешь бросить в плену у Инкари?

— Мы сами еле спаслись…

— Нам бы не пришлось спасаться, если бы кое-кто не замочил подол и не бросил всех, утащив «Моего обожаемого Ульрика» с собой. Я не желаю прятаться ни под чьим подолом, меня сочтут трусом. В Вене меня ждут друзья, а в Париже — участь пешки в твоей игре или игре еще пары-тройки поганых старцев.

— Тебя назовут трусом, если ты ослушаешься приказа своей матери, твоего друга…

— Моя мать без малого двести лет назад похоронена в замке Мункач. Ты мне не мать, даже если в моих жилах течет твоя поганая кровь. Мне на тебя наплевать. Мои друзья в Вене.

— Не гневи меня, детеныш! Эти сумасброды не достойны называться моими детьми!

— Я уже не детеныш, брось это слово, Айше, ибо я могу свернуть тебе шею двумя пальцами. И твоя магия не поможет тебе сохранить жизнь. Мне больше не нужна твоя опека и твоя похоть. Я ухожу от тебя и возвращаю тебе все обязательства. Отныне мы в войне. А от того, что они перестали называться твоими детьми, потеряли не они. Потеряла ты.

— Глупец! Знаешь ли ты, какие формулы произносишь?! Я обратила, вырастила и воспитала тебя! Всем, что у тебя есть, ты обязан мне.

— Я знаю, что ты до смерти боишься этих формул. Шпагу, коня и одежду я добыл сам. Больше у меня нет ничего, а, следовательно, ничего твоего. Что же до уз крови — можешь забрать их и заткнуть ими свою похотливую дырку.

— Мерзавец! Я же любила тебя превыше всех своих детей…

— Кого ты когда любила…

Пощечина. Звонкая, женская. Плевок. Мужской, меткий. Злобное шипение дуэтом. Взвизгнули доставаемые из ножен металлические предметы.

— Mes amis…

Примирителю, похоже, с сочным хряпом двинули кулаком в лицо. Звук падающего стола и поехавшей и колющейся посуды. Даму просто — судя по шороху и болезненному вскрику — отшвырнули с дороги.

Из харчевни выбежал, запихивая шпагу в непослушные ножны, молодой человек. Он подбежал к коню, размотал поводья, решительно нахлобучил треуголку, вскочил в седло и припустил на восток.

Теперь за окном был уже дуэт.

Дама рыдала, рычала в бешенстве и ругалась самыми подлыми словами на, как минимум, восьми языках, четырех из них мертвых, богохульствовала и отбивалась от успокаивающего ее кавалера. Жалкий лепет самого папаши Бризака служил тихим аккомпанементом к этой буре страстей.

Затаившуюся под окном тень все эти водопады оскорбленного чувства интересовали мало. К тому же, языков, кроме дрянного арго лионских трущоб, хуже королевского клейма выдающего владельца как воришку, прощелыгу и наглеца, тень не знала.

«Если сейчас эта курица, от которой, похоже, сбежал молодой любовник, не проплачет еще с полчаса, то я буду не я. Они остановились в двух верхних комнатах. Раз плюнуть — мадам, ваши побрякушки и тряпки уже почти загнаны Корявому Полю. Мне их хватит до Рождества, если грамотно распоряжусь».

Сии греховные мысли принадлежали Клэр, как она сама себя называла, де Фуа (de Foie, «печенка», вместо аристократического de Fois), потому что родилась она в закоулке за лавкой продавца требухи, в самом гнилом и преступном месте, прозванном Кошачьей Могилой, семнадцатилетней воровке с двенадцатилетним стажем. Старая цыганка Розалинда утверждала, что ее, ее матери, устроил в одну прекрасную ночь какой-то молодящийся проезжий дворянчик, поэтому Клэр имела полное право на дворянскую фамилию.

В ту же прекрасную ночь, дворянчика нашли заколотого и обобранного в полусотне шагов от мамашиной двери — такой уж квартал Кошачья Могила и примыкающая к нему Веселая улица. Мамаша и ее друзья научили срезать кошельки, вскрывать замки и выклянчивать медяки. Если было мало, она била Клэр смертным боем, особенно когда начала попивать, но мамаша, слава Богу, протянула свои некогда стройные ноги и Клэр уже три года была на вольном воровском и мошенническом промысле. Жилось неплохо, весело и привольно, иногда даже сытно, одето и тепло, пусть и попросили ее под тощий зад коленом с роскошной маменькиной хаты под красным фонарем, через три дома от церкви святой Агнессы. Она жила на чердаке, за занавеской, вместе со своей подружкой и приходящими к подружке парнями. Боялась, кроме Божьего гнева, только двух вещей — виселицы и того, что ее снова пустят по кругу, как два года назад, пьяные солдаты. Мужчины вызывали у нее с тех пор только ужас и дурноту до черных пятен в глазах при одном прикосновении, поэтому избрать для себя стезю своей матери и зарабатывать хорошие деньги одним местом она не могла, хотя была бы, если хорошенько отмыть, вычесать всех блох и приодеть, хорошенькой, даже смахивающей на девушку из хорошей семьи.

Клэр перекрестилась, вытянула руки, нащупала выпирающую балку, подтянулась, закинула, по самые некуда явив из-под драной юбки, длинную грязную ногу на эту же балку, выпрямилась, потом осторожно, прижавшись к стене, подошла по балке к окну. Окно со скрипом открыло путь в комнату.

«Какие же у нее духи! От них просто кружится голова… Где этот чертов ларец с побрякушками? А, вот и он. Не зря я захотела спереть у этого индюка Бризака гуся — не увидела бы ларчик, не стала бы богатой».

Воровка осторожно откинула крышку. «Да на это можно купить целый замок!», пронеслось в голове, когда алмазный отблеск обжег завидущие глаза, и она начала запихивать постукивающие и звенящие, посверкивающие в ярком свете луны драгоценности за пазуху. Ларец опустел. А это что? На самом дне лежит вычурная брошь из темного металла. Клэр ухватила ее и…

Брошь внезапно зашевелилась. Клэр завизжала и в ужасе бросила ее в серебряный прямоугольник лунного света на полу. С совсем не металлическим стуком украшение покатилось по полу и остановилось, дергаясь, пока не перевернулось на брюхо. Безделушка поднялась на хитиновых коленчатых лапах, выставила клешни и задрала грозный скорпионий хвост.

«Дура. Зачем я визжала?» пронеслось в голове. В ту же секунду на скрипучей лестнице послышались быстрые, грозные мужские шаги. Клэр хотела бежать, выскочить в окно, но ватные ноги примерзли к облитому луной полу. Так ее и застал вошедший мужчина.

Рука сгребла ее за волосы так, что голубые искры из глаз посыпались. Клэр с готовностью пустила в ход зубы.

Мужчина удивленно-болезненно хмыкнул, выпустил волосы и наотмашь ударил ее по лицу. От удара она упала, и побрякушки предательски выкатились из дырявого платья, весело звеня и подскакивая на дощатом полу под аккомпанемент звона в голове. Клэр почувствовала, как из разбитого носа хлестанула кровь.

— Так ты здесь воруешь? Что ж, у меня есть отличное лекарство от воровства. Сейчас ты его попробуешь на вкус.

Клэр что-то невнятно пропищала в ответ. Рука ухватила ее за плечо и легко подняла с пола, порвав платье. Побрякушки тренькая раскатились по всей комнате, засевая ее голубыми бликами бриллиантов. Другой рукой незнакомец снова намотал ее волосы на кулак и повел из комнаты. Клэр на подкашивающихся ногах следовала туда, куда волок ее этот ужасный человек. Она одной рукой пыталась зажать разбитый нос, а другой удержать разорванное платье, чтобы прикрыть грудь.

Он выволок ее через всю харчевню на двор и просто швырнул к столбу у коновязи. Клэр ударилась головой об этот столб, и у нее все поплыло перед глазами. Человек взял под навесом веревку.

«Он хочет меня повесить!»

Она рванулась вперед, упала на колени, и, пачкая кровью из носа белые ботфорты, начала целовать его ноги, крича, что была голодна, что она сирота и не хотела его кусать.

— Ври дальше… — злорадно произнес дворянин, поднимая ее за волосы.

Он окончательно разорвал на ней платье до самого пояса и пихнул к столбу. Клэр снова поцеловалась с твердым деревом и почувствовала, как ее запястья немилосердно стянула веревка. Человек взял с козел кнут и, небрежно помахивая им, подошел.

— Говорят, что таким насмерть засекают лошадей. Ты не лошадь, но мы это проверим.

Свистящий удар раскатом грома потряс тело Клэр. Кожу на лопатке рассекло, по спине потекла первая струйка, а в глазах так же потекла лунная ночь. Клэр кричала, пока в груди не кончился воздух.

— Приятно? На кого ты работаешь? — осведомился дворянин, отводя руку для следующего удара.

— Прекрати издеваться, Ксавье. Она действительно хотела есть. Ты посмотри на нее — тоща как кошка, — это произнесла вышедшая во двор дама, — отвяжи ее, дай, чем прикрыться, немного денег и отпусти на все четыре стороны…

— Сударыня, она хотела украсть ваши драгоценности. И я не уверен, откуда эта «сирота». Она классический ревенант и, я подозреваю, что такой же классический лазутчик.

Шурша шелками необъятных юбок, дама обошла обнимающуюся со столбом Клэр и ухватила воровку двумя холеными пальцами в колючих перстнях за подбородок.

— Так ты лазутчик или нет, дитя? Кому ты служишь? Только не лги, я все равно узнаю правду.

— Нет, мадам, поверьте, я всего лишь хотела украсть что-нибудь, чтобы продать, мне хотелось есть — глаза знатной дамы давали, казалось, в лунном свете жуткий фосфорический отблеск, этот взгляд пронзал душу как кинжал, но Клэр, собрав остатки мужества, решила врать до последнего и разжалобить богатую мадам, — я сирота, мадам, я питаюсь подаянием…

— Не лги мне! — острые ногти и перстни впились в щеки Клэр — Ты от рождения живешь воровством, да еще и как твоя мамаша-потаскуха, скачешь в постель к любому мужику за два су…

— Я не потаскуха, мадам! Я не могу…

— Вот это уже правда, — дама как-то странно улыбнулась и отпустила ее подбородок.

Затем мадам извлекла из глубокого выреза платья маленький кинжал и одним взмахом перерезала веревку.

— У меня есть кое-какие соображения по твоему поводу. Пойдем, — она обняла Клэр за плечи и потянула к освещенному прямоугольнику двери.

— Какие, мадам?

— Узнаешь, и это, возможно, станет твоим самым большим приключением.

Слова «Большое Приключение» вызвали у Клэр не очень приятные ассоциации с образом королевского пристава и Монфоконской виселицы. Так называл ее старик Бляш, старьевщик и пьяница, которому, когда его вешали в свое время за разбой, посчастливилось сорваться и быть помилованным. Клэр попыталась вырваться из гостеприимных объятий, но рука дворянки внезапно стала как камень, а острые ногти впились в плечо.

— Только не надо сбегать. Ты мне понравилась, но симпатии переменчивы, а Ксавье еще не убрал кнут. Понимаешь?

— Да, мадам.

— Вот и чудесно. В твоих устах это будет моей любимой фразой. Произноси ее почаще, но не так, чтобы я сочла тебя дурочкой. Ксавье, дай ей попону… хотя подожди. Возьми попону и иди за нами.

Клэр в очередной раз попыталась прикрыть наготу остатками платья, одновременно стараясь не сбиться с шага. Они вернулись в харчевню. Седой Бризак восстанавливал порядок на столе, в уме, очевидно, подсчитывая, какую сумму он сможет слупить с проезжих скандалистов, так, чтобы не заработать вместо полновесных золотых луи полновесную дворянскую оплеуху. Дама вытолкнула Клэр на свет и сорвала с нее все тряпки, в которое превратилось драное платье. Клэр вспыхнула и попыталась закрыться руками, за что тут же заработала небольшую пощечину.

— Стой как солдат, руки по швам и нечего стыдиться. Хозяин последний раз пахал жену лет семь назад, а Ксавье и так тебя видел голой. Ну? Руки по швам! Смотри мне в глаза! Улыбайся!

Клэр, одуревая от позора и ужаса, подчинилась.

— Прекрасно. Прекрасно. Прекрасно! Так, подними подбородок. Грудь вперед — Господь тебе ее приделал не для того, чтобы прятать!

Дворянка подушечками пальцев приподняла ее подбородок. Потом ее рука так же бесцеремонно залезла в рот и растянула губы. Хмыкнула. Зубы оказались на удивление белыми и прочными. Обошла ее кругом, прикоснувшись к спине. Вместо дергающей боли распоротой кожи прошло легкое покалывание и Клэр почувствовала, что боль унялась, как будто все тут же зажило. И еще она мельком заметила, что ее спасительница как будто быстро облизнула испачканные в ее крови пальцы и на секунду прикрыла глаза. Напоследок дворянка, еще раз, взяв за подбородок, повертела голову Клэр, придирчиво осматривая лицо. Затем, сверкающие камнями пальцы быстрым взмахом прошлись по подбородку, шее, груди, обтекли пупок и немного нажали в самом, теплом, темном и пушистом на ощупь, низу. Дама с интересом пронаблюдала, как дрогнули губы Клэр.

— Что ж, прекрасно! Ксавье, подай Клэр попону! Клэр, садись за стол, ешь и пей вволю, нас ждут великие дела. Извини, милочка, платье подождет до завтрашнего вечера, пока ты вымоешься и лишишься волос на теле, да и вшей у тебя больше чем у меня червонцев, ха-ха-ха… Приличные девушки так не ходят. Хочешь зеркало? Только не пугайся, у тебя ведь разбит нос, но кровь уже не течет, вся опухоль пройдет к следующему вечеру you have my word… Хозяин! Завтра к вечеру — большую бочку горячей воды, хоть из-под земли, я плачу.

Бывшая воровка, а теперь уже неизвестно кто, взяла тяжелое в золотой раме треугольное зеркало и робко посмотрелась в него. За исключением засыхающего пятна крови под носом и несколько распухшего носа она, впервые увидев свое отражение в настоящем прямом зеркале, сочла себя то ли красивой… то ли нет… или да? — черные прямые волосы, бледная гладкая и немного пыльная кожа с грязными дорожками слез, разбойничьи, с чертенятами, огромные бледно-зеленые глаза, яркие, перепачканные подсыхающей кровью, насмешливые губы, ведьмины, узкие, четко очерченные, черные недобрые брови… Отражение в зеркале было похоже на нее как две капли воды, и как две же капли воды — на ее спасительницу, сидящую напротив.

— Мы похожи, правда?

— Да, мадам.

— Возьми платок, намочи в воде и оботрись. На. Я, кстати, совсем забыла представиться. Меня зовут Аглая фон Барнитцке, графиня фон Барнитцке, а это — она ткнула вспыхнувшим бриллиантами пальцем в мрачного дворянина в алом, расшитом золотом камзоле, уткнувшего подбородок в пенные кружева, — твой мучитель, маркиз де Ферпье дю Фар. Но, поскольку ты стала нам ближе, ты можешь называть нас просто — Айше и Ксавье. Мы путешествуем инкогнито, нам нужно добраться до Парижа, но по пути мы заглянем в твой родной Лион, заодно отдадим долг молочнице, вернем украденные туфли Жану-башмачнику и обтяпаем пару-тройку других дел…

Клэр была раздавлена этой развязной речью. Графиня, похоже, знала о ней все, лучше, чем все лионские сплетницы вместе взятые. Айше беззаботно рассмеялась, словно перекатывая смехом сухо постукивающие бриллианты.

— Не бойся, ты тоже сможешь узнавать все про людей. Потом. Чуть позже…

* * *

— Это мой последний восход солнца, Белла, — вслух произнесла Клэр, наблюдая за розовым началом дня святой Клары из окна одного из замков близ Парижа.

Сегодня, на ее двадцать второй день рождения, должно состояться то, к чему она шла без малого пять лет. Она уже плохо различала себя и ту, в которую ее постепенно превращала Айше. Клэр осталась где-то там, под Лионом, далеко. Этим телом владела Белла, Бел-Атарх, покорная служанка, ученица и любовница Айше Шинефолдар, сытая, сильная, хладнокровная и умная женщина, а не дрожащая вечно голодная воровка. Она жила теперь вместе со своей госпожой, ночью бодрствуя, а днем отдыхая в темных покоях, прилежно изучая бесчисленные премудрости детей Хаоса. Первые два года было тяжело, и Айше частенько приходилось браться за розгу, чтобы вогнать через задние ворота то знание, которое не влезало в голову. Белла ревела и проклинала все на свете, а Айше невозмутимо закрывала у нее на шее золотой ошейник со своим именем и отправляла спать. Но грамота, счет, фехтование, стрельба из пистолета и лука, чтение мыслей, история, теология, философия, искусство обольщения и любовных игр, начатки магии и прочее, прочее, прочее, ливнем сыплющееся на голову ученицы не шло ни в какое сравнение, и с лихвой окупалось тем, что творила с ней Айше перед сном. Двери рая казались грязной и косой калиткой, по сравнению с теми утонченными удовольствиями, которым они предавались. Особенно, когда Айше завершала припадки страсти восхитительно-болезненным, сводящим с ума укусом в шею. Белла готова была отдать всю свою кровь, ради того, чтобы продлить этот сладостный дурман, когда Айше, лаская нежную кожу шеи губами, высасывала еще, еще, еще одну капельку крови. И ничто не могло сравниться с теми секундами, когда ее губ касалась капелька крови Айше, на вкус похожая на смесь взрыва, старого вина, райских яблок и много другого, чему Клэр не могла представить названия.

Белла уже знала вкус крови. Она с удовольствием пила коровью, свиную, птичью и человеческую кровь, в особенности ценя кровь девушек, ее ровесниц, которые шли торговать собой, а попадали в цепкие и смертельные объятия учительницы и ученицы. Она легко распознавала все семьсот семьдесят семь основных букетов крови, умела оценить разницу между живой кровью и кровью, собранной у свежего трупа, и достаточно разбиралась в анатомии, чтобы не умертвить пищу раньше времени.

Платья, украшения, яства, вина, кареты — Белла получила все и разом, даже балы, среди таких же, как и она, питающихся кровью.

Если Клэр сходила с ума от ужаса, видя чужую кровь и страдания, то Белла с явным удовольствием часами торчала в пыточной, в подвале замка, куда нередко попадали разные глупцы, наблюдая. После того, как она упросила Айше ознакомить ее с устройством и действием дыбы, и она часа два провисела с выкрученными руками, задыхаясь от боли и какого-то непонятного счастья, Белла решила для себя хотя бы несколько часов в месяц посвящать этому восхитительному и поучительному занятию.

— Вот я и стала чудовищем, как моя госпожа, — вслух сказала Клэр.

— Ты была никем, никем не стала, никем и умрешь, Клэр. Лучше быть прекрасным чудовищем, чем смазливым ничем, — раздраженно перебила сама себя Белла.

— Если я умру, ты умрешь тоже, ты же я, ты не можешь без меня.

— Меня зовут Бел-Атарх, Беллатрикса, яркая звезда южного неба, предвещает, восходя в квадратуре Марса, несчастную и гибельную любовь, либо, в Венере, долгую и бурную жизнь. Бел-Атарх не верит в твои глупости и знает, что ты умрешь сегодня. Я буду жить долго, очень долго, очень-очень долго и еще дольше, жить рядом с моей госпожой, жизнью, с которой не сравнится ничто. Умри и отстань.

Белла еще раз полюбовалась рассветом. «Не понимаю, что смертные находят в этом зрелище. Это годится только чтобы любоваться драгоценными камнями, но камни прекрасны и при светильниках…».

Она почувствовала приближение Айше и, быстро захлопнув ставень и задернув глухую штору, привычно опустилась на колени, склонив голову. Белла про себя залюбовалась своими чистыми, гладкими и ухоженными руками, длинными полированными ногтями и несколькими перстнями старинной работы, камни которых кровавыми, голубыми и травяно-золотистыми брызгами, играли на фоне белой матовой кожи. Юбка простого, но роскошного и невероятно дорогого платья, ковром окружала ее, а на голове чувствовалась тяжесть трех традиционных кос женщины-неофита и скалывающего их золотого гребня. Это не драное платье и босые грязные ноги…

Белла как всегда и как никогда была готова начать свою фантастическую жизнь.

Поезд в ад отправляется, леди и джентльмены

… — Уф-ф. Ну и начало карьеры, — воспоминание прервалось так же внезапно, как и началось, — Ты, стало быть, продалась за вино и жареную утку?

— Нет. Я продалась за целую спину и приключение. Ты представляешь, что Ксавье сделал бы с ней минут за пять? Она бы умерла, разорванная кнутом до самого хребта, в обнимку со столбом или от болевого шока. У покойника была тяжелая рука.

— Но про тебя нельзя сказать, что твой болевой порог понижен…

— Она и я — разные вещи. В разумных дозах боль восхитительна. Я это уже давно поняла. Но боль как и вино пьют в меру.

Я предпочел промолчать. Наин, невеста императора, я, кажется, догадываюсь, как вам помочь… если у вас, конечно, все в порядке с чувством самосохранения и этим самым порогом.

— Тебе здесь понравилось?

— В борделе? Неплохо. Здесь квартируешь ты одна?

— Одна? Нет. Здесь еще двадцать четыре девушки. Это мое маленькое уютное любовное гнездышко и я иногда прячу от Ульрика здесь своих мальчиков и девочек.

— А ты не боишься говорить это при военном советнике императора, Белла?

— Нет, разумеется. Он в курсе всех наших внутрисемейных проблем. И, потом, Николас молчалив как рыба. Даже когда докладывает будущему императору. Кстати, Николас, не выберешь себе кого-нибудь на пару часов? Тебе надо отдохнуть с дороги. Я знаю твои вкусы.

— Нет, к сожалению нет. Наш гость уже загрузил меня заданиями на неделю. Мелочи, но мелочи приятные.

— Мелочи? Приятные? У нашего гостя нет мелочей. Посвяти меня, мне интересно.

— Следует найти одного человека и спросить его, откуда он берет Мерзость. А потом убрать всех по восходящей цепочке. Просто и, в общем-то, бесполезно, но это затрагивает проблемы чести.

— Спросить? Что ж, я умею спрашивать.

— Нет, Белла, — она положительно не может без садо-мазо упражнений, — Я имел в виду именно спросить. Ты неверно поняла Николаса. Он получит свое в свое время. И в своем месте. Если мне все удастся, то именно так, а если нет — то, значит, и правды нет.

— Если речь идет о торговцах Мерзостью, то на это требуется санкция Совета, мы все-таки стрижем с них деньги. Которую, впрочем, может заменить решение Императора. А я ближайший человек императора и это значительно упрощает дело. Но я пришла не за этим. Если здесь Николас, то через десять-двенадцать часов здесь будет Ульрик. А вместе с ним и Рамсес.

— Через семь часов, если быть точным. Из-за срочности мне пришлось лететь днем, в прескверном гробу в отсеке для домашних животных…

— Время переместить нашего гостя в убежище Адьярай. Там уже все должно быть готово. Если нет — Эгли у меня получит на орехи. Засветить мы его уже засветили, будем ждать реакции.

— Что значит реакции?

— Увидишь. В свое время и в своем месте. Это межклановая политика, нам нужно кое-кого проверить. А пока мне нужно что-то сделать.

Белла наклонила голову, словно прислушиваясь. Через несколько секунд пришла завтракавшая вчера с нами девушка. Белла плавным движением руки подозвала ее себе и, обняв, прижалась губами к ее рту. Прощание с любовницей?

Что за черт! У них по подбородку течет кровь. Я подался вперед, чтобы получше рассмотреть алую жидкость. То, что я принял за страстную игру двух сплетающихся языков оказалось совершенно другим. Девушка, причмокивая и стоная от удовольствия, вылизывала текущую изо рта и по подбородку у Беллы кровь. Зрелище жуткое, особенно если сравнить корчащуюся в приступе какой-то противоестественной страсти с полузакрытыми глазами барышню и прямо стоящую с остекленевшими, широко распахнутыми глазами Беллу.

Они, наконец, разлепились и девушка упала ниц, целуя сапоги своей повелительницы. Белла наклонилась и обхватила пальцами ее затылок, подняла и, опустив перед тем указательный палец другой руки в свой окровавленный рот, запрокинув ее голову, прочертила им полосу по лбу.

Кланяясь, девушка ушла.

Зрелище не для слабонервных. Белла взяла со стола салфетку и вытерла лицо.

— Вот теперь все. Я покормила Таню, можно ехать.

Покормила? Ее голос похож на голос хозяйки, насыпавшей коту «Вискас»!

Где-то я это уже видел. А-а, знаю. Когда по ящику вертели документальное кино про южноамериканских летучих мышей-вампиров. Они живут колониями в пещерах, часть вылетает на охоту, а часть остается присматривать за молодняком и помещением. Потом, вернувшись, охотники отрыгивают часть пищи своим собратьям, сторожившим пещеру. Все они одним миром мазаны… Только здесь это еще приобрело черты какого-то жуткого ритуала.

Я сходил за курткой и рюкзаком. Мы повторили путь наверх, только уже втроем. Снова ночное зимнее небо, танцующий в голубом луче фонаря снег, хруст, сверкание и бесчисленные переходы от белого к черному и синему. За день погода переменилась — вчера я с Беллой шлепал по раскисшей жиже, а теперь — скользкая тонкая корочка превратила асфальт в полигон для разбивания голов.

Очередной гробовоз — точная копия предыдущего, так трагически закончившего свои дни в неизвестном переулке, распахнул свой ало-атласный зев, отвалив боковую черную дверь как просящую пасть.

За рулем снова громила вроде покойного Ральфа. Где они только достают таких одинаковых питекантропов с такой преданностью?

Верчение по переулкам и дворам продолжалось около получаса. Я готов поспорить, что мы дважды проезжали по одному и тому же месту не раз и не два. Я все равно, прикинув время, расстояние и виденные мной в окно приметы, вычислил, что стоим мы где-то между «Полянкой» и «Третьяковской», где я много раз был. Кремль от нас вон в том направлении, Димитрова — вон в том. Угу. Значит, не доверяют мне, правильно делают. Остановились возле вентиляционного киоска метро, если судить по деготно-железному запаху дующего теплого ветра. Я люблю запах железной дороги — запах путешествий и приключений, но сейчас у меня приключения безо всяких железных дорог. Так и есть — желто-кремовая будка со ржавой дверью и большим замком. Николас поковырялся в нем, отворил со страшным визгом дверь и первым спустился вниз. Белла подтолкнула меня к черному провалу. Я заметил, что у нее в руках автомат, а в наличии у Николаса под плащом чего-то посерьезнее, чем кольт, не вызывало сомнений, ибо плащ оттопыривался по меньшей мере подозрительно. Ведут как конвой зэка, честное слово… Я достал свою «дуру» и дослал патрон, мило улыбнувшись на изогнутую вопросом бровь Беллы и подбородком указав на ее экипировку. «Око за око, красавица».

Пыльный штрек. Темнота — хоть глаз коли. Николас подошел к стене и визгнул рубильником. Штрек озарила череда запыленных лампочек в ржавых решетчатых колпаках. Их блеклый ряд тянулся, насколько я мог видеть, на полкилометра или более. «МПС 1952 г. Осторожно, высокое напряжение!» — прочел я на распределительном щите. Под ногами не просто слежавшаяся пыль — плотный войлок, прочерченный тропинкой чьих-то недавних (хотя, что здесь значит «недавних»?) шагов.

— Пошли.

— Далеко?

— Километра два.

В лицо дул метрошный ветер. Передо мной маячила покачивающаяся при ходьбе спина Николаса, сзади слышались шаги Беллы. Один раз сквозь маленькое зарешеченное окошко я услышал рев и увидел огни проносящегося мимо нас поезда. По моему внутреннему компасу, мы снова шли в центр, минуя жирными удавами ползущие по стенам кабели, щиты с датами, имеющими отношение к временам глубокого исторического материализма, решетки выходов вентиляции, бесчисленные лампочки, натыканные через каждые десять метров. Я сбился со счета на сто пятидесятой.

— Стой, — Николас поднял руку.

— В чем проблема?

— У тебя нервы в порядке?

— Не жалуюсь. А что?

— Сейчас, через двадцать шагов, будет выход в тоннель метро. До следующей двери — примерно столько же по тоннелю. Надо еще перебежать путь и перепрыгнуть контактный рельс. Сам понимаешь, идти рядом с подземной гильотиной, едущей с полной скоростью, удовольствие то еще. Тебе она не повредит, но уволочь может далеко.

— Никогда еще не ходил под гильотиной. Веди.

Николас снова повел нас вперед. В конце штрека ожидала еще одна ржавая дверца и рубильник. Открыв ее, Николас поставил нас с Беллой в нишу возле дверцы, сказав прижаться друг к другу как лучшим друзьям, взвизгнул рубильником и снова погасил свет. Дверцу закрыл на ключ. Где-то в отдалении послышался шорох, постепенно переросший в грохот и вой. Мимо пронесся, мазнув сливочным маслом своих огней, поезд.

— Бежим до двери. Если слышишь поезд — падай, где стоишь, и постарайся прижаться к стене.

Пробежка до следующей двери прошла благополучно. Николас опять поковырялся в столетнем замке и открыл новую дверцу. Еще один штрек. Он закончился за поворотом, через пятьдесят метров. Дверь, которая, похоже, могла без особых для себя последствий выдержать артобстрел, изготовлена из нержавеющей стали, снаружи одни заклепки, колесо запирающего «краба» и заслонка-глазок, двадцать на двадцать сантиметров.

Глазок моментально ожил, сперва, как и полагается в нашем гостеприимном мире, оттуда высунулся ствол пулемета, а потом предложили стоять и осведомились, кто идет.

Николас ответил какой-то фразой на латыни, похожей на пароль. Ствол тут же исчез, а колесо завертелось. Дверь бесшумно отворилась, и нас встретили несколько стволов, направленных на нас. В маленькой караулке было несколько охранников, один стоял у двери, остальные целились в нас и за нас, чтобы никто не проскочил следом.

Увидев Беллу, которая вошла последней, охрана сразу размягчилась и опустила оружие. У этих ребят при взгляде на меня на лице вырисовывалось плохо скрываемое недоумение, они не могли понять, кто я такой и что мне нужно. Хотел бы я сам понять… Белла резким жестом распределила их снова по местам и пошла впереди.

Открыли вторую толстенную дверь, и мы очутились в убежище. Ковры, стены с цветами, провокационно журчащая вода, мягкий свет от ламп с зелеными колбами, воздух совершенно нейтрален, с легким запахом не то благовоний, не то духов моей спутницы. Запах я, кстати, узнал. Так же пахло в комнате лионской харчевни триста лет назад.

Навстречу нам быстро шагала, позванивая золотыми браслетами, невысокого роста девушка, одетая в черное платье с зелеными, произвольно струящимися полосами. Она, не доходя нескольких шагов до нас, остановилась и пала на колени, вытянув перед собой руки в черных по локоть шелковых перчатках.

Белла щелкнула пальцами. Девушка поднялась, потупив огромные серые глаза, но перед этим быстро и вопросительно обшарила меня глазами, словно не зная, чего ожидать. Требовательно взглянув, Белла, как мне показалось, о чем-то спросила, поскольку выражение лица служанки изменилось, она утвердительно наклонила голову и сделала несколько плавных жестов пальцами. Белла усмехнулась и ответила тремя быстрыми сериями, напоминающими азбуку глухонемых. Снова наклон головы.

— Разреши тебе представить Эгли, мою старшую экономку.

— Приход твой из солнца во тьму — радость, Эгли, — выговорил я, прежде чем въехал, что говорю.

— Тень приятна, когда стоишь рядом с тобой, — судя по звучанию — заученный, но не ожидавший применения ответ.

Беллу передернуло.

— Откуда ты знаешь формулу приветствия? И употребляешь ее при неподобающем приветствии, она же мебель, мальчик! — зашептала она в ухо.

— Если честно — я ее не знаю вообще. Хотя нет — знаю. «Это приветствие Адьярай, девочка, запомни его. Вежливость и соответствующие имена для соответствующих вещей — ключ успеха или неудачи в обществе». Верно цитирую?

— Верно. Ты, похоже, взял больше воспоминаний, чем я готова была дать…

Белла, видя, что Эгли все стоит в позе почтительного ожидания, взмахом подбородка отправила ее выполнять неизвестное мне задание.

— Она отчиталась в проделанной работе. Доходы, расходы, состояние дел за двое суток, здоровье всех членов общины и прочие житейские дела. Твоя комната готова.

— Она работает на тебя как рабыня? Это та самая Эгли, с которой вы с Ульриком вытворяли всякие штучки в твоем духе?

— Да, это она. Если ты спросишь, почему она меня до сих пор не отравила или не задушила, я скажу тебе, что ее жизнь принадлежит мне. По всем правилам, после допроса я должна была вскрыть ей…

— Короче, убить. Не надо подробностей.

— Да, именно убить. А я оставила ей жизнь, следовательно, ее жизнь до сих пор за мной. Я в любую секунду могу потребовать от нее самоубийства, если буду ей недовольна. И она старается, чтобы я была довольна.

— А почему она носит перчатки? Не хочет, чтобы ты видела, что сотворила с ее руками?

— Ногти, которые я удалила, давно отросли, а пальцы приняли прежнюю форму. Я расцениваю это как возникший после нашей памятной беседы комплекс. Ну, и маленькую месть с ее стороны — каждый раз, когда я вижу ее руки, у меня в ушах стоит ее, прошу прощения за пошлость, действительно душераздирающий хрип. Не очень приятно слышать такое от некогда гордого и сильного существа вроде нее.

— Твоя чувствительность меня просто пугает, Белла… Сколько у меня времени до приезда Ульрика и Рамсеса?

— Часов шесть.

— Мне нужен Интернет.

— Интернет?

— Именно. Уорл-уайд уэб. Вы можете сделать такое в моей комнате, только не прослушивая канал? Мне противно, когда меня слушают.

— Зачем это?

«Действительно, зачем? Я не знаю, куда отправить письмо. Но адрес можно узнать у Эгли. Эгли сговорчивая девушка. Нужно что-нибудь совсем гадкое и пошлое. Скажем так…»

— Я запомнил несколько номеров крупных выигрышей в сетевых лотереях. Половина, если хочешь, будет твоя. На остальное, если выгорит дело, куплю себе шоколадку.

— Значит, ты больше человек, чем я думала, — протянула Белла, почти разочарованно, — Я прикажу сделать все в течение пяти минут.

Снова пришла Эгли.

— Следуйте за мной, господин.

Белла рукой словно передала меня своей служанке. Пошли. А насчет человека — так это вы верно подметили, cherie, я даже еще больше человек, чем вы ожидали. Только вот зачем спасать эту самую царскую невесту? Мне она, как и все вампиры, в общем-то, по барабану. Пускай помучается, если ритуал такой, я, в целом, очень даже не против. Чем меньше вас, тем больше нас, как говорится.

Нет. Не могу. Взыграл во мне сэр Ланселот, как бы его не травили и не вытирали бы из меня. Уважать себя перестану, если так случится, что прекрасную даму отравят и в придачу зарежут.

Комнатушка похожа на ту, в которой я ночевал в борделе. Вплоть до мебели. Кстати, о борделе. Я не сомневаюсь, что перевозка меня по Москве — довольно дохлый трюк, спланированный в основном для отвода глаз. Если посчитать, на сколько мы отъехали от «Морского пса» и сколько и куда мы прошли по подземельям, то, в принципе, я вернулся туда же. Бордель, скорее всего, — верхний уровень подземелья или соединен с ним проходом. Резонно. Значит, они просто не хотят, чтобы я, если меня спросят, рассказал истинное местоположение логова. Начинаем.

— Задержись, Эгли.

— Да, господин?

— Вы держитесь в Сети? Ты знаешь сетевые адреса европейских кланов? — это я произнес ей в ухо, шепча как можно тише.

— Да, господин, — Эгли, похоже, смущена, но не подает виду.

— Мне нужен адрес Бруккарай Да шат. Немедленно. Считай это своей маленькой-маленькой местью Белле. Ты ведь ужасно хочешь отомстить. Я твой ключик. Используй меня. Я твой единственный шанс.

Эгли отшатнулась. Она боится чего-то. Но через выражение страха у нее на лице проступает надежда и зловещая улыбка.

— Вы хотите сделать что-то с императорской невестой? Это заговор?

— Это не твоего ума дело. Отомсти. Мне нужен адрес Бруккарай Да шат! — шипи как можно злобнее и внушительнее…

— Я не знаю его.

— Должен ли я сказать Белле, — «Сказать что, идиот? Что сказать?» — …сказать Белле о некоторых твоих, скажем так, вольностях? Или сказать, что этот разговор затеяла ты?

Яблочко! Эгли напряглась. Она явно боится гнева Беллы.

— Я жду, не медли, — я полубессознательно избрал построение фразы, присущее одной только Белле и максимально постарался промодулировать ее голос.

Эгли шокирована, Эгли медленно, но верно дрейфует в сторону измены.

— Я знаю только … больше мне ничего не известно.

— Больше я и не прошу. Можешь идти.

Эгли повернулась ко мне спиной и, похоже, на ватных ногах, пошла к двери. На полпути она обернулась и тихо произнесла:

— Вы только что убили меня, господин.

— Ты убила себя, когда продалась Сетти и Ордену, — вот и все, чем я смог ее утешить. Жалости к этой жертве интриг у меня, похоже, не возникало, да и не могло возникнуть — чем меньше вас, тем больше нас. Я ненавижу предателей, кем бы они ни были, — только не вздумай бежать к Белле и стучать на меня. «Действительно, почему бы ей не побежать и не рассказать все?» — …А то Ульрик обидится.

Похоже что упоминание персоны императора, производит здесь эффект жидкого гелия, вылитого на спину. И так же верно замораживает мозги слушателя. Эгли четко поклонилась и исчезла. Одновременно с этим в комнату вошли вооруженные автоматами вампиры, которые принесли компьютер, модем и прочую необходимую аппаратуру.

Я проводил взглядом последний почтительный поклон и вдавил кнопку на системном блоке.

Письмо родилось сразу, идею я уже, много раз, обмозговывал.

Наин.

Все, что ты прочтешь ниже — Наш собственный приказ. Исполняй его, как исполняешь все веления Нашей Крови.

По прочтении сего, копию уничтожь собственноручно.

То, что ты немедленно сделаешь, прочитав мое послание, будет твоей миссией во имя благополучия всех нас. На карте судьба Вселенной, и Мы приказываем сделать все, чтобы оправдать высочайшее доверие, оказываемое тебе.

Ты должна потребовать или взять собственный маникюрный набор или бритву, или любой другой острый предмет. Нанеси себе на любую часть тела, несколько глубоких разрезов. Скрой факт их наличия до момента смотрин и не подавай вида, что тебе больно.

Если ты сделаешь все так, как надо, Мы готовы принять тебя в качестве ближайшей фрейлины при моем новом дворе и возвеличить, сделав своей ближайшей старшей дочерью.

Если ты ослушаешься данного приказа, начнешь раздумывать и отложишь его исполнение или исполнишь его неточно, Наш гнев постигнет тебя, как и неминуемая ужасная смерть.

Твой господин, U.

Отбив по-английски этот повелительный бред, адресовав его будущей императрице, с приложением пометки «Прочитавший сие помимо непосредственного адресата навлечет на себя Наш тягчайший гнев. Ульрик Адьярай», я отправил послание на просторы всемирной паутины. Бог даст — дойдет непрочитанным, а эта несчастная фанатичка прочитает его без посторонних и у нее не хватит ума сомневаться в оригинальности отправителя.

После чего я побродил по какому-то порносайту, заглянул в какой-то чат и выключил компьютер. Завертелось. Вздремну-ка я часик, пока не приперлись мои работодатели…

Неправедный гнев Беллы

Проснулся я от грохота, с которым распахнулась моя дверь.

Дверь распахнула Белла. Оригинальным способом — судя по крови и невменяемому выражению лица — головой Эгли, которую, вместе с ее носительницей, она держала за волосы. Может, здесь так принято? Эгли, совершенно растерзанная, мазнула по мне сумасшедшим взглядом, вывернув, насколько ей позволяла цепкая пятерня Беллы, голову. Н-да. Картинка у нее явно не стереоскопическая — один глаз совершенно заплыл чернильного цвета синяком.

Значит, либо письмо прочитали до адресата, либо адресат его прочитал сам и сделал всекак надо. Я нащупал под подушкой пистолет и сдвинул предохранитель.

— У вас всегда открывают двери таким способом?

Белла, словно с недоумением посмотрела на обвисшую Эгли и с нецензурным рыком отшвырнула ее в угол. Я только сейчас заметил, что на Белле ничего нет. Значит, известие застало ее в постели. Эгли, с болезненным стоном приземлившись в углу, попыталась на четвереньках проползти обратно к выходу, но Белла звонким ударом босой ногой вернула ее в угол. Эгли очевидно решила больше не искушать судьбу и, всхлипывая, скорчилась в углу.

Я уже вынул пистолет и до времени держал его за спиной.

Белла выдернула себе из-под стола стул и уселась на него верхом. Яростно потерла лицо ладонями и заговорила глухим отрывистым голосом.

— Ты знаешь, что мне сообщили десять минут назад? Наин Бруккарай отправилась к вечернему омовению, и служанка обнаружила у нее на руке ДЕСЯТЬ ПОРЕЗОВ найденной в ее покоях пилкой для ногтей. Сама Наин утверждает, что это приказ свыше, и она не раскаивается в содеянном. Она бьется в истерике и ее сейчас пытаются как-то вылечить, чтобы не сорвались смотрины. Но я знаю, что они ничего не смогут сделать с этими порезами. Я подумала, что девочка сошла с ума, но мне сказали, что она получила какое-то письмо из Москвы. К сожалению, служанка, принесшая его, во время допроса сошла с ума уже по-настоящему. В отделе связи мне сказали, что единственный выход в Сеть был только с одного компьютера. Объясни, зачем ты сделал это?

— А с чего ты взяла, что это я, тем более я сделал?

— Не лги мне, человек. Больше некому. Эгли созналась, что она дала тебе сетевой адрес Бруккарай Да шат. Отвечай.

Игра пока, кажется, выиграна вничью, если допустим такой термин. С шансом перехода в атаку и мата вашему покорному слуге. «Ой, таки такого мата, шо многим, я так думаю, и вообче таки не снилось…» Рука моя совершенно срослась с вертикальными рубчиками на рукоятке ТТ. Придется говорить.

— Я пообещал себе, что не допущу ни одной смерти из-за задуренных мозгов. А еще я спас тебя. Ведь Ульрик не знает о запланированной гибели своей будущей соправительницы?

Белла скрипнула зубами.

— Не знает. Я планировала это целый год. И ты разрушил это за поганые десять минут!

— Не кричи на меня. Я уже сделал это.

— Да. И теперь мое влияние покатилось псу под хвост. Из-за тебя.

— Ну, зачем же так, расстраиваться, кричать, бить верных слуг, Белла? Считай, что Эгли расплатилась с тобой. И не таким болезненным способом, отметь. Ты все равно остаешься ближайшим спутником императора Ульрика, правда, без диадемы, — произнося «без диадемы», я, скажу без лишней гордости, ловко увернулся от запущенного в меня бронзового подсвечника.

Подсвечник со звоном и грохотом ударился о резное изголовье моей кровати. Это уже не игра. Белла спрыгнула со стула и бросилась ко мне. Я быстро спрыгнул с кровати и прицелился в нее. Останавливающий эффект у лазерного луча просто поразительный — увидев у себя между грудей рубиновую букашку Белла сразу остановилась в трех шагах от меня. Я отвел луч в сторону.

— Не отсвечивай срамными частями, интриганка. Я сделал то, что на моем месте сделал бы любой офицер и дворянин. Прошу прощения, если нарушил твои планы. Сядь и успокойся. Может быть, я тем спас тебе жизнь.

— Дай мне одеяло, — Белла овладела собой, только в глазах оставался злой огонь, — ты не дал мне договорить с Настей.

— А ты всегда ведешь диалоги в духе гимнософистов?

— С моими любовницами — да. Ты это хотел услышать?

— Не совсем.

Я спиной, не убирая пистолета, отошел к кровати и стащил одеяло и кинул его Белле. Она поймала прошуршавшее в воздухе одеяло и, свернув его, бросила на свой стул. Подошла к Эгли и несколько раз ударила ее ногой, потом подняла ее за волосы, плюнула в лицо и выкинула в распахнутую дверь.

— Свои семьдесят семь ударов ты получишь позже. Пока иди и прикажи приготовить мне ванну.

Эгли молча приземлилась на колени, потом, шатаясь, встала и поклонилась своей хозяйке.

Белла накинула одеяло и развернулась ко мне.

— Прекрасно. Я превращу ее зад в одно со спиной — в перепаханное поле. И это будет моя маленькая месть. Пошли в ванную, мне нужно немного успокоиться. Там и поговорим. И убери свою дурацкую железку, я тебя не съем.

Ванная комната, совмещенная с салоном физиотерапии. Мечта, типа чисто конкретная реально мечта толстолобика в малиновом пиджаке. Белла, возлежа в джакузи, налитом минералкой, отдала свои руки и лицо девушке с акупунктурными иглами, они так странно и завораживающе колышутся, когда она говорит…

— В итоге, у нас есть испорченный императорский подарок, потерянная диадема и опороченное имя Ульрика. Многим это стоило многого. Я имею в виду опороченное имя Ульрика.

— Не могу себе представить, как может Ульрик обидеться на то, что кое-кому не дали посамовольничать. И спасли симпатичное живое существо от неприятной участи, — созерцание волнующейся воды и красивого женского тела под ней настраивало меня на миролюбивый и медитативный лад.

— Он не настолько романтичен, как ты, возможно, думаешь. Ульрик — прагматик до мозга костей. Я не знаю, какую ужасающую форму примет его гнев, когда он узнает, что ты наобещал и как ему придется это расхлебывать.

— Я думаю, что этого брака он не хотел. Поэтому гневаться особо не будет.

— Ясен пень, не хотел. Он, наверное, сам бы устранил ее. Годика через три. А я хотела это сделать быстрее и проще, чтобы не потерять ничего. Ульрик одобрил бы все мои действия. Задним числом, разумеется. А теперь, как по-твоему?

— По-моему, ты сама себя успокаиваешь. И зря давишь на меня. Если он таков, как ты говоришь, то твое самовольство может быть осуждено.

— Еще слово в таком духе — запущу в тебя мылом, — ответила она, не раскрывая глаз, — Кажется все? — это уже обращено к хозяйке волшебных игл.

Она молча кивнула и быстро вытащила все иглы. Белла поднялась, влезла из пузырящейся чаши и легла на массажный стол. Вошли еще две девушки. Ее полили маслом и начали обрабатывать втроем. Я терпеливо сидел в своем углу. Мания собственного тела — это, похоже, чисто женское заболевание, после смерти не ослабевающее, как я вижу. Так бы я и сидел в состоянии вялого пофигизма, если бы в комнаты не вошли новые действующие лица.

Одного, в черной, расшитой серебром одежде, я узнал сразу. Молодой еще человек с длинными седыми волосами, с чувственным ртом и контрастирующими с этим ртом холодными колючими серыми глазами. За ним следовал невысокий человек лет пятидесяти, тоже в черном, похожий на мумифицированного ястреба — острые черты, тощее тело, выдающиеся кости лица, острый длинный нос, ледяные, чуть выпуклые голубые глаза, тонкие бледные, зло сложенные, губы и такие же, как у Беллы, густо, по-ночному черные волосы. Я мысленно окрестил его «Ангел смерти».

— Чем опять провинилась Эгли? — устало поинтересовался Ульрик.

— Я, кстати, немного прошлась ей по твоему кабинету и нашей общей комнате… Извини, Ульрик. Здравствуй. Здравствуйте, повелитель.

— Ты как всегда очаровательна и непосредственна, — немного хриплым тенором ответил гость номер два.

— Да, Белла. Он прав. Ты живешь так, как будто императором провозгласят тебя, а не меня. Я видел это царственное «немного»: придется заказывать новую дверцу для книжного шкафа, взамен расколотой тобой и отчищать ковер. Не говоря о том, что ты разбила ее лицом мое любимое зеркало. Я, правда, в нем не отражаюсь, но все же… Хорошо, что только стекло, а то и бронзовая рама работы Челлини могла пострадать от твоего гнева. Но это еще цветочки, молодой человек, — Ульрик повернулся ко мне, — моя экспрессивная сестренка, хотя нет, скорее, осколочно-фугасная сестренка, обрабатывала свою горничную коллекционной шпагой, которую я привез из-под Ваграма, так, что шпага погнулась. Ей едва не была уничтожена картина маэстро Джотто «Изгнание Каина», потому что она уронила ее по стены, когда, судя по следам на обивке, била Эгли о стену. И многое, многое, многое другое. Голландский коврик перед камином прожжен, недалеко было до пожара, потому что Белла пару раз ударила Эгли горящей головней из камина. Эта же головня, брошенная на нашу общую постель, уничтожила одеяло и простыни. Пока она вместе с Эгли шла до ваших апартаментов, на их пути стояло ровно восемь горшков с красивыми, самое главное — никому не мешавшими, цветами — я считал — а теперь, после того, как Белла в порядке следования била о них чьей-то головой, их всего четыре целых, один треснутый, но все опрокинуты и три, соответственно разбито. И, наконец, венец всего — вот этот факс от Далта Бруккарай Да шат, обнаруженный мной в нашей общей комнате. В нем говорится, что мою невесту испортили какие-то злодеи, подмахнув приказ моим именем. Далт в истерике, спрашивает, чем он прогневил меня, что я приказал ей испортить свое тело. У девочки нервный срыв и температура сорок. Многовато за сутки. Я жду объяснений.

— Вон. Ты ничего не слышала. Вы тоже вон и тоже ничего не слышали, — Белла отправила служанок, — Я была недовольна работой Эгли. Она сделала то, что делать было совершенно запрещено. Вдобавок, она разрушила всю работу, которую я делала на протяжении почти целого года. У меня была вспышка гнева. Вот и все.

— Прекрасно. Очень убедительно. Но это никак не объясняет содержания факса. Я, в общем-то, благодарен тому, кто это сделал, ибо он избавил меня от многой головной боли и снова поставил Бруккарай на место, но отдавать приказы от моего имени, обещать от моего же имени сделать кого-то гросс-фрейлиной, тем более моей со-дочерью… занимательно, не правда ли?

— Подобная интрига была, когда я служил при дворе Мешех-Лугальзагеси. То же самое я провернул и в Риме. Пошло, но тонко и эффективно, — пробурчал «Ангел Смерти».

Лугальзагеси… это что-то из древней истории… Вавилонский сан. Боже ты мой! Неужто этому гражданину… Это не иначе Рамсес, прародитель Адьяри. Так вот как выглядят после пяти тысяч лет беспрерывного существования…

Хорошо сохранился старичок, ничего не скажешь.

— Однако, мне кажется, — наигранно-задумчиво продолжал Рамсес, — что взорвалась Бел-Атарх, но фитилек тянется совсем в другое место…

— Вы не верите мне, повелитель? — холодно осведомилась Белла, приподнимаясь на массажном столе.

— Помилуй, Белла! Неужто ты считаешь, что я думаю, что ты настолько глупа или не знаешь правил? Лучшая ложь — это правда. Все что ты сказала — чистая правда. А то, что ты промолчала — тоже правда.

Белла застенчиво улыбнулась, как нашкодивший ребенок.

— С тобой ясно, сестра, — Ульрик повернулся ко мне, — а чем можешь дополнить ее рассказ ты?

— Условие можно?

Рамсес прыснул. Да-да, я веду себя как кролик, оказавшийся в клетке с удавом и требующий от удава каких-то кондиций.

— Можно.

— Белла рассказывает свою правду сразу после того, как я расскажу свою, — не надо так впиваться в меня взглядом, Белла…

— Это будет ее выбор.

— Хорошо. Мне, в общем-то, наплевать, скажет она или нет. Я узнал, что будущей императрице недолго править и решил ее как-нибудь спасти. Эгли сказала мне адрес в Сети и я отстучал туда письмишко. Прошу прощения, что попользовался твоим авторитетом, но это было единственное возможное решение. «Прикрой Эгли»… На Эгли, впрочем, пришлось чуть-чуть надавить авторитетом и… стволом.

Рамсес тихо рассмеялся, отвернувшись от меня.

— Это гениально! История все-таки повторяется. Я сам делал именно так.

Смех у старичка просто отвратительный. От этого клекота сипения и шипения сосет под ложечкой и шевелятся волосы.

— Значит, наш гость и здесь опередил наши самые дальние планы. Что ж, сделать ее гросс-фрейлиной — просто, как и моей со-дочерью. На шестой сотне лет пора, наконец, обзаводиться серьезным потомством, а не сопливым материалом или вурдалаками.

— Отметь, Ульрик, ты уже говоришь, как один из Старых, — Рамсес погрозил тонким пальцем — могут высохнуть мозги.

— Да, они могут высохнуть. Тогда, чтобы еще усилить впечатление, я выражаю Белле свое порицание. Бить слуг нехорошо, Белла, — когда Ульрик говорил это, его губы зло кривились в подобии саркастической улыбки, — даже если они провинились, ведь они — наши родственники.

— Идите оба к черту, — Белла слезла со своего пьедестала и накинула черный, в шелком вышитых драконах, халат, решительно направляясь к выходу.

— Все-таки я ничему тебя не научил за это время, сестренка.

— Я знаю, — бросила Белла через плечо.

Предыстория номер два, вспомненная одним из участников

Париж вяло кутался в лохмотья, устав от голода, санкюлотов, гильотин, якобинцев и патриотических речей. Всякий добрый буржуа хотел только одного — хоть короля, хоть черта, хоть дьявола, но кого-нибудь, кто вернет Франции гордость былых времен и тугую мошну парижанам. На улицах, вокруг пылающих костров, дуя в ладони, стояли патрули с заряженными ружьями. Они, как было сказано, охраняли город от воров. Что воровать-то, ситуайен Робеспьер? Не всякий в наши времена может позволить себе кус тухлой конины… От того, что будешь дни напролет горланить «Марсельезу» и «Смерть Бурбонам!» сытее не станешь. Э-хе-хе… Подкинь-ка, голубка моя, дровец в эту проклятую печку — топишь ее топишь, а тепла все нет…

Один из патрулей, стоявших на углу, состоял из молодых и неплохо по нынешним временам одетых людей. Одежда на них явно была с чужого плеча: матло сочетались с изысканными камзолами и драными плащами, на некоторых были кюлоты с чулками, но в качестве обуви — деревянные башмаки-сабо. Та еще, словом, компания. Соединив эти разнородные предметы туалета в одно, нетрудно было догадаться, что эти буяны жили в основном тем, что отыскивали и убивали, перед тем ободрав как липку, уцелевших аристократов. Судя по говору — все они плебейских кровей, кроме одного, с длинным лицом и воспаленными веками, он говорит как аристократ.

— Я все не пойму Анри, как ты мог наплевать на свое происхождение и стать санкюлотом?

— Я же тысячу раз говорил — я бастард. Папаша — да сдохнет он в петле — сделал меня своей экономке под угрозой кнута. И я такой же, как вы нищий, только меня воспитывали в дворянской семье. Это не мешает мне ненавидеть все их дьяволово семя не хуже вас.

— Где твои аристократы, Поль?

— Ага, от этого мороза сдохнуть можно.

— Сейчас бы всем по девке и вина, а не стоять здесь, не караулить неизвестно кого…

— Говорю вам, ребята, я сам их видел. Это две бабы, постарше и помоложе. Старая держит молодую под замком. Я сам в щелку видел, как она хлестала ее по щекам, когда слуги привели ее. Поссорились, видать, или помоложе — ее экономка или камеристка, поймали ее на ложках или заигрывала с любовником старшей. А побрякушек на старой — как в ювелирной лавке. Не знаю почему, но она встает вечером и ложится спать утром. Боится, видимо, народа, дворянская сволочь.

— Точно, боится. У нас в Безансоне один кюре тоже начал жить по ночам, думал, что так его не смогут найти и поймать. Утречком мы его поймали и ровно в полдень повесили сушиться, чтоб больше ни от людей, ни от революции не прятался по ночам.

— Где ты их видел? Не тяни волынку!

— В подвале, возле дома Жасо на улице Менял.

— Это вон там, — говорящий ткнул пальцем в продранной перчатке в сторону дома с погасшими окнами.

— Нет, Жан, — Анри задумчиво потрогал подбородок, — она не народа боится и не революции. Вы помните ту шлюху, которую мы нашли недалеко отсюда недели две назад? Жюно тогда чуть в штаны не наложил.

— С разорванным горлом?

— Да-да. Именно с разорванным горлом. А как вы думаете, почему ее еще и вверх ногами повесили на стропиле?

— А хрен ее знает. Может, чтоб все видели, каким паскудным местом она себе на жизнь зарабатывала, ублажая проклятых аристократов.

— Нет, Поль. Ее так повесили, чтобы вытекла вся кровь.

— Неужто кому-то в наше время захотелось колбасок с кровью? — смеясь, произнес Поль.

— Нет, не колбасок. Кому-то захотелось самой крови.

— Что-то эта шлюха не была похожа на христианского младенца, чтобы ей заинтересовались жиды…

— А это и не жиды, Жюно. Ты что-нибудь слышал о живых мертвецах, что сосут кровь у людей?

— Брось эти бредни, их моя бабка рассказывала, когда вконец из ума выжила, Анри. Нет никаких живых мертвецов-кровососов. Ты же сам говорил, есть только то, что проверяемо опытом.

— Говорить-то говорил, но Сен-Жермен говорил еще, что нельзя считать, что чего-то нет, пока его отсутствие не доказано опытом. Говорят, эти твари мрут, только если в них попадет серебряная пуля или им оттяпают голову. Жюно, у тебя была сабля. Ага, она здесь. Сплющим-ка пару-тройку монет и зарядим ими пистолеты. На всякий случай.

— Ох, Анри, совсем ты с ума сошел. Хотя… Этак будет даже смешнее, если аристократа застрелят деньгами и вдвойне смешно, если он окажется, как ты говоришь, кровососом.

Нашли подходящий камень и, действуя другим, как молотком, сплющили и смяли несколько монет в комки. Ими зарядили по одному пистолету из двух, имевшихся у каждого. Чувствуя себя должным образом экипированными и подготовленными ко встрече с неизвестностью, шайка развернулась, чтобы направиться к входу в подвал.

— Вы как хотите, ребята, а я не пойду, — побледнев, сказал один, — что-то у меня от баек Анри мороз по коже. Я лучше на стреме постою.

— Ну, приходи, как штаны просохнут, трусишка, — рассмеялся весельчак Поль, а за ним расхохотались остальные.

Бравые грабители зарядили оба мушкетона, взяли в каждую руку по пистолету, проверили, как ходят в ножнах шпаги и, убавившись в числе на одного, пошли к дому Жасо.

Полукольцом окружив дверь и взведя все курки, они приготовились к нападению.

Анри подошел к двери и ударил в нее несколько раз кулаком.

— Именем революции откройте! Нам известно, что в этом помещении скрываются аристократы. Не…

После «Не…» он не успел договорить. За дверью бахнул выстрел, и на поверхности появилась дырка, всех обдало щепками. Стой Анри чуть левее — он бы лишился головы.

— Вот черт! Ломайте дверь!

Компания как один человек навалилась на дверь и выбила ее внутрь. Человека с ружьем, которое он лихорадочно перезаряжал, сразу же застрелили. Жюно подбежал и одним ударом, памятуя о наставлении Анри, отрубил у тела голову. На галерее появился еще один слуга, в руках держащий ружье. В него выстрелил весельчак Поль. Человека отбросило к стене, окропив ее кровью, но он и не подумал падать, а разрядил свое ружье в Поля. Полю пробило грудь, и он с предсмертным хрипом повалился на пол. Человек достал из-за пояса пистолет и начал его уже поднимать, чтобы использовать по назначению, но Анри опередил его и выстрелил из пистолета с серебряной пулей. Человек жутко завыл, повалился на пол и загорелся. Один из грабителей бросился к Полю, только чтобы убедиться, что Поль бесповоротно мертв.

— Дьявол! Анри, ты был прав! Бедняга Поль попал ему в брюхо, а он и не подумал умирать. Ты видел, что с ним сделало серебро?

— Видел? Я сам в него выстрелил! Это самый настоящий мертвец-кровосос! Пошли, убьем их всех!

— Я не пойду, Анри.

— Трус! — Анри отвесил говорившему пощечину, — слушайся меня и все будет в порядке.

Шайка поднялась на галерею. Осторожно, выставив вперед оружие, они пошли по темному коридору. Кто-то снял со стены светильник, и теперь компания шла в зыбком мутно-желтом свете. Анри достал шпагу. Внезапно бухнул выстрел и Анри, услышав стон позади, рванулся вперед и погрузил шпагу в темный силуэт. Светильник выпал, но не погас. Силуэт схватился за лезвие руками и пошел на Анри.

— Жюно! Жюно! Голову ему долой!

— Есть!

Жюно ловко, даже в таком ограниченном пространстве, взмахнул саблей, и голова покатилась на пол. Анри утер лицо, которое забрызгала хлещущая из перерубленной шеи кровь.

— Что там?

— Жан, похоже, тоже готов. Эти гады видят в темноте лучше кошек.

— Нас осталось трое, ребята. Роже, возьми в обе руки пистолеты с серебряными пулями, ступай от меня по левую руку. Жюно, мы бьем их, если Роже промахнется.

Внезапно Анри развернулся на шорох и выстрелил в появившегося человека. Этот тоже загорелся.

— Нас поймали, Анри! — взвыл в ужасе Роже.

— Молчи, трус. Их здесь не может быть больше. Они нападали по одному, а не кучей, значит, их было меньше, чем нас. Нам же больше достанется, когда этих пришили. Значит, здесь есть еще только две бабы, и, может быть, один слуга. Молодую держат где-то под замком, с ней мы поговорим потом. Найдем старшую — побрякушки будут наши даже без драки. Их здесь держат кровососы, чтобы потом сожрать, я так разумею. За то, что мы ее спасем и не будем казнить, она сама отдаст все золото. А потом еще и сама, чего доброго отдастся…

— Слушай, Анри, а если бы ее хотели сожрать, зачем ее выпускать из дому? Может, она ими верховодит, а сожрать хотят ту, что помоложе?

— Черт возьми, а ведь ты прав, Жюно. Скорее всего, именно так. Молодая кровь вкуснее.

Трое грабителей двинулись к концу коридора. Из-под двери выбивалась полоска света, слышалась беготня, как будто там что-то срочно собирали. Роже высадил плечом дверь, чтобы тут же получить метко брошенный кинжал между дико вытаращенных глаз. Черноволосая красавица-дама, стоя в одном белье и чулках посреди сброшенного платья, сжимала одной рукой пистолет, а другой внезапно швырнула в лица нападавшим горсть нюхательного табака. Пока они кашляли, чихали и терли глаза, дама быстро выскочила из груды фижм, подхватила ларец с драгоценностями, накинула черный шелковый плащ и одним прыжком выскочила в отворенное окно под потолком. Оттуда послышалось ржание лошади и удаляющийся стук копыт.

Когда грабители пришли в себя после этой неожиданной атаки, Анри, растирая слезящиеся глаза, быстро обшарил комнату. Жюно в это время пытался привести в чувство мертвого Роже. Поняв, что это бесполезно, Жюно присоединился к обыску. Только двадцать луидоров в брошенном кошельке, подвязанном к фижмам.

— И ради этого мы потеряли почти всех друзей! Ты видел, как она сиганула в окно? Точно, нечистая сила. Как это я не успел в нее выстрелить? Ну, ничего, хоть девку эту найдем и поиграем с ней, раз эту стерву не поймали.

— Простите, гражданин, мы, насколько я понимаю, ищем одну и ту же особу? — это произнес звучный голос у них за спиной.

Жан и Анри повернулись, как ужаленные. В двери стоял, широко расставив ноги в пыльных ботфортах, атлетически, но изящно сложенный молодой человек, одетый по австрийской моде, только без парика, длинные волосы рассыпались по плечам. Холодные серые глаза из-под надвинутой на них треуголки цепко обшаривали гостей. Ярко-красные губы улыбались, как улыбались два четырехствольных пистолета немецкой работы у него в руках.

— Как вижу, я опять немного опоздал. Что ж, бывает. Я умею терпеть. А вы, гражданин и вы, гражданин, похоже, занимаетесь спасением революции от аристократов? И аристократов от их тощих кошельков? Благородное занятие, не спорю. Зачем же тогда трогать моих собратьев? Тем более, что вы все, за исключением вас, Анри, перебиты?

— Э-э-э… нас здесь вообще-то двое, — подал голос Жюно.

Бах! Бах! Жюно повалился на пол с дыркой в переносице, а шпага Анри сломалась у самого эфеса.

— Дослушивайте до конца, молодой человек. Вас погубит ваша торопливость, — рассмеялся незнакомец сквозь голубое облако порохового дыма.

Он спокойно обошел как громом пораженного Анри и пошарил пистолетным стволом в сброшенных юбках.

— Змея сбрасывает кожу, чтобы было легче ускользать. Так же делает и женщина. Они еще теплые, а запах ее кожи я узнаю всегда.

Анри в эту секунду прыгнул и кошачьим движением воткнул незнакомцу в спину стилет, до времени спрятанный в рукаве.

— Ну, вы, я вам скажу, совсем несносны, — протянул незнакомец обернувшись, схватил Анри за горло и сжимал его до тех пор, пока не хрустнули позвонки, а тело с несомненными симптомами обмякло, — хорошо хоть камзол темный, дырка не так видна.

Ульрик повернулся на каблуках. Он чувствовал где-то присутствие еще одного вампира и, изогнувшись, выдернул стилет и взял светильник. Ага. В отнорке коридора еще одна дверца с лестницей, ведущей в подвал. «Молоденькая», ухмыльнулся Ульрик. Он пошевелил в воздухе пальцами, согласно которым щелкало в замке и замок, открывшись, упал на пол.

— Выходите, сударыня. Вы свободны, как все дети Хаоса. Только без глупостей.

В темном провале появилось измученное лицо Беллы.

— Во имя Хаоса, крови! — прохрипела она, падая на колени.

— Если вы пройдете в комнаты вашей тюремщицы, то вас ждут три чудесных, еще свежих и теплых трупа. Не погнушайтесь, ничего лучше в этом мерзком городе пока нет.

— Благодарю, — Белла рванулась вверх по лестнице и с урчанием присосалась к одному из тел.

Ульрик поднялся в комнату Айше и подождал, пока она утолит первый голод, так терзающий молодых, пока они не накопят побольше крови.

— Значит, ты Бел-Атарх. Ученица и любовница чертовки Айше. Я слышал о тебе много. Талант.

— Бывшая. Я ей сейчас перегрызу горло даже без зубов.

— Ого. Значит, у нас общие цели.

— Какие, кроме того, что я задолжала тебе свою жизнь?

— Меня зовут Уль-н-арик и я тоже ученик Айше Шинефолдар. И тоже бывший любовник. Соответственно — твой со-брат. Твоя война — это часть моей войны. И все это кроме того, что ты задолжала мне жизнь. Но я сперва хочу знать, как ты оказалась в том положении, в котором ты оказалась. А то вдруг ты прикидываешься, а моя почтенная прародительница устроила в твоем лице отличную ловушку, — последнюю фразу Ульрик произнес на латыни.

— И что же будет, если моя история не удовлетворит тебя? — Белла так же перешла на латынь и в словесное нападение.

— У меня шесть серебряных зарядов. Боюсь, что тебе может хватить одного, — Ульрик печально посмотрел в дула одного из пистолетов.

— Прекрасно. Ты не истратишь ни одного. Клянусь тебе Хаосом, я твой друг. Все это началось еще при Луи XIV. Мне сейчас сто двенадцать. Я была воровкой, жила в Лионе. Однажды я дрыхла в кустах возле дороги, рядом с харчевней Бризака. Я ждала темноты, чтобы украсть у него гуся. Но меня разбудила карета. Ее сопровождал всадник. Я сразу почувствовала, что в этой карете есть чем поживиться. Они остановились в харчевне Бризака, и я видела, что дама, которая вышла из кареты, несла большой ларец с драгоценностями. Она занесла его в комнату, поставила на стол и ушла вниз, потому что всадник ссорился с ней и с тем, кто правил лошадьми. У них началась драка, всадник выбежал в гневе, сел на коня и ускакал. Потом я полезла за ларцом и попалась. Ксавье Унгарай Сом рит схватил меня и оттащил во двор, чтобы забить хлыстом насмерть. Он принял меня за лазутчика Бруккарай. Айше вышла и приказала ему прекратить. У меня все равно остался шрам на спине… Она привезла меня в Париж, пять лет учила нашим премудростям и девяносто лет назад обратила. Мы прекрасно жили, пока не началась проклятая революция. Убежище сожгли, мы остались без слуг, почти без денег. Ксавье, перед тем, как сбежать в Испанию, достал нам это убежище, чтобы мы жили. Жили! Другие кланы плевали на наши головы, и эта мразь вымещала все на мне. Она начала продавать меня для плотских утех другим кланам и тогда не била, чтобы следы не портили кожу. Адьярай продают как шлюху! В позапрошлую молодую луну я нашла и попросила Хьолгу Сальгарай укрыть меня под плащом своей милости. Адьярай умоляет о милости и спасении! Хьолга согласилась поговорить с прародителями, чтобы принять меня в потомство И-Тана. Когда Айше узнала, то не оставила на мне живого места. Она как сошла с ума. Я уже шесть раз висела на вывернутых руках, по несколько суток, пока не теряла сознание. Айше заперла меня в этой гнусной каморке, в которой солнце освещает все, за исключением узенькой полоски возле стены. Она перестала кормить меня кровью. Посмотри, я перегрызла свои запястья, чтобы хоть как-то заглушить голод. И так я провела последнюю луну. Пока не пришел ты, — Белла снова набросилась на труп.

— Душещипательно. Я тронут, — сухо произнес Ульрик, — она же не изменилась. Принимаю твою клятву. Только меня она не смела бить и сдавать внаем, потому что знала, что я сверну ей шею одной рукой и магия ей не поможет. В итоге я решил, что нам без лучше чем с. Я не верю в знаки судьбы… но судя по твоим словам, первый акт твоего пути совпал с моим бунтом. Всадник в таверне — это я. Пикантная подробность — сюда меня направил именно Ксавье. Он любит оплачивать долги, пусть даже опосредованно. Я даже почти рад, что эти болваны меня опередили, напав на вас…

— И что же мы будем делать, господин? — Белла вопросительно подняла забрызганное кровью лицо.

— Не называй меня господином. Я не господин тебе. Ты такая же, как и я — отверженная. Нас четверо. Если хочешь — иди на все восемь сторон ночи. Если хочешь — присоединяйся к Квартету Бешеных. Ларе, Влад, Алексис и я.

— Одна я погибну от голода и солнца. У меня нет денег, убежище осквернено и разрушено, я опорочена и опозорена. Другие плюют на мою голову. Я хочу другой жизни. Я хочу власть, богатство и почитание. Я хочу иметь свой гарем. Свои украшения. Своих рабов. Я хочу прокусить горло старой потаскухе Айше Шинефолдар Адьярай. С тобой я могу достать это, — Белла встала и подошла к Ульрику, взяла его руку и положила ее себе на голову, — веди. Ты будешь моим господином и моим мужчиной. Я делаю свой Выбор.

— Опрометчиво. Тебе ведь не совсем нравятся мужчины, если я правильно понял Айше?

— Не совсем. Но не все.

— Клянешься ли ты черной клятвой Хаоса и даешь ли ты слово Крови, что последуешь за нами до тех пор, пока не осуществишь свою месть?

— А почему только до того как осуществлю месть?

— Потому что дальше распадется наша единственная связь.

— Она не распадется, господин

Рояль-флэш, моя жалкая тройка бита

— Вот так все и началось. Потом мы нашли Рамсеса, которого считали погибшим в последнем походе на Орден. Рамсес все-таки согласился помочь нам и восстановить свое главенство над Адьярай.

— У меня были небольшие трения с моей дочерью, — улыбнулся Рамсес, — к сожалению, мой лучший ученик, Сетти, тоже оказался предателем. Старый сюжет. Дерево и тогда и сейчас гниет с сердцевины… Но теперь, когда все улажено, требуется самая малость.

— Что же вы требуете от меня?

— Дело в том, что мы, точнее, я пришел к выводу, а остальные не смогли доказать обратного, так вот, мы пришли к некоторому выводу. Вывод состоит в том, что для облегчения нашего существования и скорейшего построения нового лучшего мира мы должны немного подправить игру Хаоса и Порядка. В пользу Хаоса.

— Что значит «подправить в пользу Хаоса»?

— Это значит, сделать так, чтобы Хаос шел всегда как минимум на очко впереди Порядка.

— Вы дадите мне кувалду и покажете, как ремонтировать механизм Вселенной?

— Не совсем. Мы хотим немного сжульничать. Две тысячи лет назад эру перевеса Порядка начал не умирающий живой. Завершить ее может не живший мертвый. Он должен когда-то родиться от союза двух вампиров. Но зачем нам ждать черт-те-сколько лет с неизвестным результатом, когда можно все сделать быстро? У нас есть ты. В течение этих двадцати дней — ты прекрасный не живший мертвый самого лучшего качества, которое можно себе представить.

— Вы меня часом распинать не собираетесь? Я не похож на Иисуса Христа, лжив, грешен и тащу за собой невероятный воз грехов. И потом, уж эту-то чашу я точно собираюсь мимо рта пронести.

— С одной стороны — кто тебя будет спрашивать. С другой — распинать тебя никто не собирается. Не нужно. Нужен лишь факт твоего присутствия в момент нужного положения планет, когда мы сможем предъявить тебя Силам, когда они, наконец, передерутся за право узнать, кто же ты такой. Драка, надо сказать уже началась и достаточно успешно идет. Сейчас повсюду полыхают полярные сияния, на Солнце, как понимаешь, пятна и вспышки, скоро пройдет небольшая цепочка землетрясений и так далее по списку.

— А если я предотвращу все ваши планы по поводу превращения планеты Земля в вашу вотчину? Ляпну вот так, что я фальшивка надувная, вас за жопу возьмут и об забор…

— Ты говоришь прямо как Флэш Гордон, Минга Безжалостного на тебя нет… А про красавицу Дэйл наш Флэш не забыл, а? Она сейчас в шлюзовой камере, дружок. На кнопочку нажал — внешний люк открылся — очаровашка Дэйл отправилась в долгое космическое путешествие.

Где мой пистолет!? Почему я не могу прямо сейчас закатить пулю в этот ухмыляющийся пятитысячелетний череп? Все предусмотрел, сволочь.

— Я еще больше скажу. Ты попался в одну из самых дешевых и простых ловушек. Тебя поймал твой страх. Все могло продолжать существовать сколько угодно, ибо весь твой мирок — полтора искрящих нейрона у тебя в мозгах. Он весь спрессован между двумя хроноквантами и ты тоже. Ты сейчас то, что представлял за секунду до того, как умер. Тебя, кстати, только через неделю найдут, протухшего. Несмотря на морозную погоду. И она сейчас тоже выдумка твоего воспаленного воображения. Ее вскроют, распотрошат и разложат по цинковым столам, на нее будут долго пялиться и хохмить студенты, потом, попыхивая папироской, ее коряво зашьют грязной ниткой и кинут на соседний столик, чтобы через сутки приодеть и зарыть, как и все отбросы в землю…

Ух, как же я бью, когда убийственно спокоен… Меня определенно нельзя так цинично злить.

Ульрик поджал губы. Рамсес, проклиная все на свете, схватился за глазницу, из которой хлестала кровь, и упал на колено. Нету больше глазика у него, ножик торчит у него из глазика, сломанный, а ручка у меня в руке. Вот я сейчас еще перстеньками ему серебряными, но Ульрик стальными когтями впился в мое плечо, посадив меня снова и прижав к стулу. «Не советую. Это не твое время. Сейчас вообще еще не время», прозвучало у меня в голове. Ульрик позволил себе тень улыбки. Это следует понимать как одобрение? Ни хрена не понятно.

Рамсес, ругаясь сквозь зубы, встал на ноги и, опершись рукой на стол, выдернул отломанное лезвие из головы.

— Неплохо. Очень неплохо. Но это на два-три дня. Новый вырастет. Редко видел, чтобы гнев так затмевал рассудок. Для существа, которое, стоит мне сказать лишь одно слово, может рассыпаться в пыль, ты ведешь себя на редкость глупо и храбро, — смеясь, проговорил Рамсес.

— А я как орел расейский, о двух головах родился. И еще третья у меня будет, сука! Твою отвинчу и на пояс повешу, — я отбросил сломанный нож, порываясь встать и сбросить руку Ульрика.

Рамсес лишь рассмеялся еще громче, повернулся ко мне спиной и вышел.

— Опрометчиво. Ты поступил, не подумав, — Ульрик поводил пальцем по остывающей воде в джакузи и размазал по полу ногой пятно рамсесовой крови, — я бы так не стал делать.

— Иди ты туда же. Лжец, трус и холоп, ваше величество.

Ульрик отскочил, сжав в кулаке кинжал. Я выставил вперед левую руку с перстнями, свою единственную защиту и оружие. Хотя чего мне бояться? Убьет — так даже лучше. Я опустил руку.

— Никто, кто называл меня так, не говорил больше, — бешенство у него в глазах может растопить Антарктиду одной вспышкой…

— Ты трус, лжец и холоп. Я говорю это тебе еще раз, если уши мхом заросли. Кроме того, вашей честью можно вытереть задницу и она не пострадает, а только улучшит свой вид и запах. Вы все — трусы, лжецы и холопы. Вы заманили меня сюда хитростью, вы хотите заставить меня работать на ваших господ бесчестием. Да, это дела великих — грозить смертью женщинам и оскорблять покойников. Я не желаю вас знать.

Я повернулся и вышел из ванной. Кажется, последний раз у меня так шумело в ушах и плавали кровавые пятна перед глазами, когда я буду бить Сашу. Где здесь выход? Почему я не могу плакать? Однако стоп. Вместо ярости в груди вырастал холодный и колючий пузырек безжалостного рассудка. Сейчас добраться до пистолета и всех перестрелять. Наперерез мне бросился какой-то слуга. Я, не глядя, смазал его по лицу перстнями. Слуга страдальчески взвыл и, дымя разлагающимся лицом, начал кататься по полу.

Тут меня ловким ударом под колени сбили с ног. Я упал на спину.

— Остынь. Не время начинать дрязги, — сказала голова Ульрика, появляясь в моем поле зрения.

— Пошел к черту. Я разрываю свой контракт.

— Я повторяю, не время начинать дрязги. «Возьми себя в руки и думай головой. Я твой союзник, это все, что тебе следует знать. Пока следует знать», — это же звучит в моей голове.

— Пошел на хер!

Ульрик схватил меня за одежду и поставил на ноги, ловко увернувшись от перстней. Он перехватил и заломил мне руку, прижав к стене.

— Запомни, если ты сделаешь все как следует, если мне удастся все, что я задумал, мы вытащим и ее и тебя. Мне нужен твой потенциал. Все кончится хорошо, поверь. Я нужен тебе, если ты хочешь жить и дать жить ей.

— Чем ты подтвердишь свою ложь на этот раз?

— Ничем. Это не ложь.

— Возможно, я поверю тебе. Принеси мои пистолет, броник, куртку и рюкзак.

— Это все, что тебе нужно?

— Пока это все, что я могу вам противопоставить. Ваша смерть — вот единственная ценность, которой можно торговать.

— Ты удивляешь меня. Мы больше всего ценим жизнь, хоть и формально мертвы, а ты стремишься к смерти. Ты хуже привидения, дружище. «ОСТЫНЬ! Хватит истерик! Я готов тебе помочь!»

Урод. Что он имеет в виду? Голос в моей голове говорит как Ульрик, но его губы произносят совсем другое… Это сильно смахивает на шизофрению. Размышления меня, похоже, остужают… я даже начинаю что-то думать про сотрудничество.

— Если вы цените черное, то вы цените и белое, как его антипод. Я слишком люблю жизнь, чтобы так просто сдаться. Я не нитка в вашем гобелене и не муха в вашей паутине. Вы сами себя вплели в гобелен и паутину с ядерной бомбой в центре. Пока я бомба, я буду командовать вами. Если Силы узнают, что вы, как изящно выразился этот одноглазый ублюдок, сжульничали — гарантирую, что от вас и мокрого места не останется. Про себя я думаю то же. Я постараюсь.

— И разорвешь союз с той, что за гранью?

— Не мысли приземленно, Ульрик. Небытие лишь объединит нас. Полностью. Так, что никто не сможет ничего сделать.

— Белла права. Тебя уже нельзя испугать. Но с тобой можно работать, пока твои желания идут параллельно нашим нуждам.

— Невероятно верное наблюдение. Итак, работаем?

— Работаем, — Ульрик щелкнул пальцами и приказал подбежавшему лакею, — принеси пистолет, куртку, бронежилет и рюкзак гостя.

Как приятно ощутить в руке тяжесть килограмма должным образом скомпонованной стали! Я выщелкнул обойму и проверил патроны. Мои. Серебряные.

Внезапно зазвонил телефон у Ульрика в кармане. Ульрик выслушал и, сложив телефон, улыбнулся.

— Дело сделано. Мы нашли второе звено в цепочке кокаина. Николас ждет нас районе нового Арбата. Не желаешь поехать?

— С удовольствием. У вас есть арсенал?

— Сколько угодно. Что предпочитаешь?

— Хотелось бы НК-24, натовское обозначение «Гатлинг». Но ее ставят на советские штурмовые вертолеты. Меня вполне удовлетворит что-нибудь маленькое, со зверским темпом стрельбы и глушителем. Я хочу, чтобы им отрывало ноги и руки. Но тихо. Настоящая смерть всегда должна приходить тихо. Это я в каком-то кино слышал.

— Мясник, маньяк… безвкусно. Впрочем, я сам иногда пользуюсь таким же. Как пожелаешь, если такова твоя воля. Пошли.

Мечта пироманьяка и параноика с манией преследования, арсенал располагался ниже убежища. Что-то вроде темного физкультурного зала с низким потолком, в воздухе витает стойкий аромат горелого пироксилинового пороха и ружейного масла. Аккуратные ряды шкафов с вороненой механикой. Пирамиды из ящиков с магазинами и коробками патронов. Все, от наганов, до автоматических снайперских двадцатимиллиметровых пушек. Тю. Это же полный комплект для небольшой армии.

— Это что, какое-то мясорубительное кинище, вроде второго «Терминатора»?

— Нет. Это всего лишь наш маленький запас на случай войны. Шестьсот тридцать пять человек надо вооружать, плюс, наверное, столько же наемников и союзников.

— Я не видел в убежище столько боеспособных мужчин.

— Любой, даже наш самый дохлый женский материал, подготовлен лучше солдата регулярной армии. Они не нуждаются в бронежилетах, приборах ночного видения и страховках. Как ты сам, наверное, убедился, убить кого-то из нас, можно только разорвав на куски взрывом гранаты или одним из хорошо известных тебе способов. Мы воюем и оттачиваем мастерство веками, а не собираем в голове за полтора дня монстры на базе ТТ… Вот твой Хеклер-Кох МП5М3. Магазины в маленьком ящичке под стойкой автомата. Там же сложенная «разгрузка».

Я, издав радостное рычание, обхватил рифленое цевье. Глушитель нашелся в таком же ящичке. Шесть магазинов я запихнул в задние карманы джинсов. Еще четыре, туго набитые медно блестящей смертью я соединил специальной защелкой попарно и вставил в карманы специальной «разгрузки» (я с ней, надетой под куртку, буду похож на медведя), взятой с соседней полки и еще один вставил в приемник.

— Где у вас тут тир?

Ульрик махнул рукой. Загорелись лампы, освещающие стандартный пятидесятиметровый тир. Я подошел к позиции и навинтил глушитель. Движком передвинул поясную мишень на пятнадцать метров. Больше при моем мастерстве и разбросе пуль с рук не выйдет, да и не нужно. Когда я надавил на спусковой крючок, автомат чуть не вырвало из рук. С пуканьем и тихим, но жутким свистящим рыком, под нежный звон струйкой отлетевших, падающих и подпрыгивающих на бетонном полу гильз, мишень относительно короткой очередью была разнесена в щепки. Я насчитал десять дырок. Пятая часть магазина как минимум, однако. Надо будет экономить патроны. Из глушителя поднимался, извиваясь папиросной струйкой, вонючий дымок. Моя злоба вылетела вместе с пулями, теперь я переориентировался на месть.

— Семь магазинов и глушаку конец, — прокомментировал Ульрик, глядя на мои достижения в трубу, — доволен?

— Я буду доволен, только когда меня отпоют. И в гробу буду лежать с такой довольной улыбкой, что дети, вспоминая, будут кричать по ночам. Едем же.

Где-то в районе Нового Арбата. Чертовски много насилия

Где-то в районе Нового Арбата (мы прошли пешком, чтобы не привлекать внимания), в бывшем доходном доме, располагалась квартирка. В ней Саша брал порошок. Хорошая квартирка, нечего сказать. На улицу выходили семь окон, еще пять во двор. Десять комнат? Что-то вроде того, насколько я разбираюсь в хороших квартирах.

— Это квартира — студия художника, я сверялся с базой данных и мыслями соседей. Только вот уже лет пять, нет художеств, а есть только распространениенаркотиков. Я стоял под дверью. Вечеринка, — к нам подошел, небрежно помахивая укороченным АК Николас.

— Ах, художник… — протянул Ульрик, — дитя муз и богемы.

— Не разглагольствуйте. Мне нужно мстить.

— А ты когда-нибудь убивал человека? — Ульрик осадил меня внезапным и жестким вопросом.

— Нет. Если не считать тех, что напали на нас с Беллой, когда я прибыл. Но я научусь. Если я решил их убить — значит, я их убью. Потом, своим поступком по отношению к ней, они вычеркнули себя из людей.

— А тебе не кажется, что твоя подруга не так непорочна, как кажется тебе? Она сама выбрала потерять себя…

— Еще одно слово — и я потеряю тебя, Ульрик. Не вноси сомнения в голову фанатика. Раскаиваться и искупать грехи я буду потом. Убьем их всех.

— Всех?

— Кроме женщин, детей… нет, дураков я пропущу. We’ll continue speaking English to be unrecognized. Let’s go.

Николас улыбнулся и пошел к подъезду.

Шестой этаж. Уф. Без лифта это занудливо — считать множество ступенек.

Ульрик вынес филенчатую дверь одним ударом «казака». За ней обнаружилась железная решетка. Ульрик что-то прошипел как автоген. Эффект точно автогенный — решетка, рассыпая яркие шарики горящего металла, отломилась в петлях и с грохотом рухнула на пол. Какая-то ужасно прогрессивная музыка и запах горящих тряпок. Я засветил красный фонарик. В прихожей кто-то корчится на полу. Запах и звуки не оставляют сомнения — блюет. Николас щелкнул его шокером. Я передернул затвор. Дверь направо — какие-то два детины пялят во все щели скуренную особу с пергаментной кожей. Особа увидела нас и завизжала. Ульрик щелкнул пальцами, и все счастливо уснули. Дверь налево. Пусто. Мольберты, рулоны, пыль, пыль вековечная, и какая-то еще дребедень из области искусств. В колене коридора тоже какое-то пыхтение и возня на полу. Ульрик тем же щелчком пальцев отправил счастливую пару в объятия Морфея.

— The painter is in the next room. I feel it. Loud music plays there. Painter has something green on.

Из какой-то двери вышел детина и промычал что-то невнятное, но грозное. Ульрик, не тратя слов, поприветствовал его рукояткой пистолета в переносицу.

Мимо накуренной кухни, где сидели несколько достаточно приличного вида молодых леди и джентльменов, я показал им автомат и они, без всяких дальнейших разъяснений, улеглись лицами в пол. Тертые калачи, надо понимать. Вот и комната с громкой музыкой. «Громкая» музыка, нечего сказать — уши закладывает. Горит бра. Стол, заставленный бутылками и закуской, там же валяется зеркальце со следами порошка. Очередью в переливающееся табло музыкального центра я успокоил музыку. Тихая паника. Ульрик включил верхний свет. Вокруг стола покоем стоят диваны. Публика, за исключением лежащих на диванах, сбилась в кучку. Господи Боже… Да здесь употребляют всеми мыслимыми способами. Николас потрогал одного лежащего на диване стволом.

— This one is good and dead. Overdose.

— Where’s this damned painter, Nicholas?

— Dunno. Inside this little crowd for sure, I feel, — и снова улыбнулся.

Я ногами и стволом автомата раздвинул этот комок паники. Что это Николас все так лыбится? Мелькнул зеленый рукав. Я ухватился за него и вытащил на свет художника. Хренов Николас! Он знает, что английский не поддерживает родов… Это she-painter, если можно так выразиться. Самка художника. Зрачки в ужасе или в приходе расширены, кудрявые черные волосы потны и спутаны. Молитвенно смотрит мне в глаза. Я отвернулся, чтобы не видеть взгляда человека, которого убью. Может это не она?

— Ти кокаин торговать? — надо симулировать английский акцент…

— Я. Сколько хочешь? Все отдам. Тэйк. Бери. Тэйк олл. Все бери, — визжит она, ерзая на коленях. Она, похоже, думает, что я пришел сюда за кокаином…

— Ask her memory, Ulrich. I want to know the next piece of this chain.

— As you wish, cap.

Ульрик подошел к художнице и положил руку ей на голову. Ее глаза на секунду закатились, но потом вернулись в свое нормальное состояние.

— Done. I know everything. What a tiny soul…

Я повернулся к ней. Угадав мои следующие действия, она бросилась к моим ногам, крича что-то. Подавив в себе жалость и омерзение, я дал очередь. Дернувшись и неловко вывернув голову, словно желая увидеть оставшуюся за спиной жизнь, она распростерлась на набухающем разорванном ковре. Сдвинув переводчик на режим одиночного огня, я выстрелил ей в ухо, чтобы прекратить возможную агонию. Опаленные огнем волосы скрутились в неровные спиральки. Мое первое убийство. Господи, прости.

Проследовал на кухню и в порядке какой-то компенсации за загубленную жизнь сказал обмершим ребятам:

— No drugs!

Иммельман в вакууме, который делает весь сюжет. Пальбы не меньше

Внизу нас ждала машина. «Как же, наверное, рады тишине ее бывшие соседи…» Венуся, я убил для тебя первого дракона, моя Гвиневер.

Николас уселся напротив на диванчике.

— Расскажи, где и как ты достал информацию об этой художнице?

— Просто. Приехал по нужному адресу. Увидел твоего Сашу на улице. Подошел сзади, — Николас достал и радостно потрещал в воздухе шокером, — раз, он упал. Я выпотрошил его перегорелую память и, чтобы отвести поиск в сторону, вытащил его бумажник. Вроде как ограбление. Вот. Полторы тысячи долларов. Он как раз собирался к этой торговке.

Я молча вертел в руках бумажник. Меня душила бессильная и бесплодная злоба и слезы. Почему кругом и даже в зеркале одни идиоты? Он же очухается и пойдет просить денег к Венусе. Я не хотел этого. Я только что запустил маховик, который приведет к ее смерти… Господи, как же я не хотел… Николас заглянул мне в глаза и молча отвернулся. Жгущий пальцы бумажник я швырнул в окно, на улицу. Радуйтесь, рабы мятых бумажек… За них погиб еще один человек.

— Отлично. Ты только что облагодетельствовал какого-то бомжа. А он их все равно пропьет.

— Доброе дело лучше злого. Хотя оно все равно ведет за собой зло. Кто у нас следующий по списку?

— Один человек из полукриминального мира твоего города. Я даже знаю его. Он платит дань одному из наших вурдалаков. А с виду обычный торговец недвижимостью. Ты убьешь его сейчас? Или хватит на сегодня?

— Мне безразлично. Он и так умрет. Скорее всего, завтра ночью. При моем участии.

— Ты на удивление просто относишься к чужой смерти…

— Я принадлежу к тому поколению, которое убивает каждый день — навел крестик, щелкнул мышью и убил очередную картинку на экране. Если тебя убьют — загрузил сохранение и снова убиваешь. Придуманные вами счетные машины ожесточают людей. Сегодня я лишь использовал более совершенную вычислительную технику. По одной миссии в день — так играют для удовольствия, Ульрик.

— Вы пугаете меня, люди, я снова говорю это.

— Мы сами пугаем себя. Что даст нам ваше правление вашего Хаоса? Новые войны? Режимы, инкрустированные броней по живому мясу? Которые приведут лишь к нашему полному озверению и исчезновению… Впрочем, правление Порядка не лучше — меланхолическое пестование пестиков и растворение во всеобщей нирване как диктатуре духа тоже не по мне.

— Ты говоришь достаточно нелепые вещи. Порядок правит вами сейчас. Бронированные режимы — детище именно вашего порядка. Ваша свирепая одержимость навязать другим свой образ мыслей отвратительна. Хаос даст вам свободу. Все, что создали ваши гении — все выбивается из Порядка. Кипение живой мысли, простая и ясная иерархия и полная свобода внутри и вне ее.

Я промолчал. Такое противоречие только льет воду на мельницу составленной мной днем в борделе теории. Надо оставить все как есть…

— Представь, сколько я могу отдать за то, чтобы пройтись солнечным днем по улице, чувствуя ветерок на коже, не на закате, а в полдень, не закупориваясь в кожаные светонепроницаемые одежды, без защитного грима на лице, взглянуть на солнечный мир без солнцезащитных очков и линз… Почувствовать то, что я чувствовал последний раз почти целых пятьсот лет назад: здоровый человеческий сон, похожий на дымку, настоящий человеческий голод, а не ревущее безумие голода крови, любовь, а не мрачную неутолимую похоть, дружбу без условий и эдиктов, а не осторожные и непрочные союзы тех, кто стремиться упредить предательство предательством.

— И обречь на это многих других?

— Я еще не думал об этом. Я об этом вообще не думаю.

— А тебе не кажется, что обречь на это пять миллиардов ради пятисот тысяч вас, по меньшей мере, достаточно эгоистично?

— В общем, эгоистично. Но вы того заслуживаете. «Еще пара таких забросов в мою совесть, и некому будет помогать тебе, дурень! Рамсес сожрет меня как муху, если хоть что-нибудь заподозрит. Не провоцируй ответы, твою мать! Машина на прослушке, а слушает нас сам Рамсес!»

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы соблюсти условия договора и сделать для вас как можно меньше. «Если слышишь меня, щелкни пальцами. Что ты хочешь сделать?»

— У тебя, к счастью, пугающе маленький коридор, почти никакой, вот так — Ульрик щелкнул пальцами, — «Я хочу помочь тебе. Я готов вытащить твою Венусю из твоего искрящего мира в твоих мозгах. Но это возможно только при условии, что ты откажешься и забудешь свой мир. От тебя лишь требуется подставить Рамсеса под гнев Сил. Грамотно, чтобы не разразилась капитальная война. Я превращу наш джихад против Порядка в скрытую инфильтрацию. Мы лишь глубже проникнем во все ваши властные, экономические и общественные институты, что, в общем-то, ничего не изменит. Я хочу научить нас сосуществованию».

— Как ты думаешь, кто будет стоять за этим торговцем недвижимостью? «Николас нас может слышать? Ты не боишься, что он настучит?»

— Я же уже сказал — один из наших вурдалаков берет с него дань. «Смею заметить, что я никого еще не заложил. Я дал клятву и мой господин — Ульрик, брат моего покойного господина Ларе. Ты ведешь себя достаточно нетактично и нелогично — если бы я не был доверенным лицом, то Ульрик не стал бы начинать открытый внешний диалог» — Николас погрозил мне пальцем.

— А этот вурдалак поставляет ему что-нибудь?

— Пока не знаю. Но вполне возможно, что именно так. Вурдалак в основном контролирует поставки сравнительно низкокачественного оружия для наших союзников в Москве, Петербурге и Киеве. Когда его нашли — он, конечно, баловался поставками наркотиков, но нам нужно было оружие, много и сравнительно дешево.

— Сравнительно дешево это как? И в каком количестве?

— Развязанная вами война в горах Юга позволяет уводить оружие достаточно большими партиями. Дешево — означает, что если мы половину этого продадим и прокрутим деньги через наши банки, то уже будем в прибыли, так, что сможем купить еще три четверти аналогичной партии оружия.

— И как мы с ним разберемся?

— Как пожелаешь. Как ты пожелаешь.

— И вам не жалко одно из своих созданий?

— Совершенно не жалко, — вмешался Ульрик, — от Беллы потребовалась лишь капля крови для того, чтобы сделать его вурдалаком, каждую луну. Мы найдем нового главу для его шайки. И так наверняка будет лучше — новым будет управлять еще и страх. Приехали.

Я вышел из автомобиля в свет фонаря. Э-эх. До чего же затекла поясница… Родион Романыч, вы были не правы. Хоша, может быть, с точки зрения успокоения совести, руссишер топором лобанить не так сподручно, как стрелять из чуда сумрачного тевтонского гения.

— У меня есть предложение. Давайте завалимся в «Бункер». Как тебе, Николас?

— Вполне. Пусть наш гость увидит, как мы умеем отдыхать после работы. Только я для размаха предложил бы «Логово Дракона». «Бункер» слишком мрачен и общедоступен. Устроим маленький шумок, персон на сто, из избранных.

— Резонно.

Ага. Дворницкая. Ульрик подошел к двери, осмотрелся по сторонам, взмахом руки открыл замок. Ведра, метлы и лопаты. Выход мусоропровода. Он подошел к облицованной кафелем стене и нажал на одну из плиток. Стена, как и полагается, отошла назад и в сторону. У них прекрасно развито правило не входить туда, откуда вышел… Мы протиснулись в узкий проход, и пошли по совершенно темному коридору. Дверь за нашей спиной закрылась. Я засветил фонарик с красной линзой.

— Ты ничего не чувствуешь, Николас? — внезапно остановившись, спросил Ульрик.

— Чувствую. Странно. Откуда-то пахнет землей.

Какой землей? Я тщетно втягиваю воздух, но не чувствую никакого запаха, кроме духоты и пыли. Они, должно быть, нюхают лучше овчарки.

— Должно быть, свод обвалился где-нибудь, и осыпалось немного земли…

— Может быть… лучше так, чем иначе. Пошли быстрее. Мне это не нравится.

— Гниль, Ульрик. Я чувствую гниль…

Гниль? Какая-нибудь крыса сдохла в подземельях и сейчас разлагается.

— Николас… Сними пушку с предохранителя. Это сочетание плохо пахнет. Патроны надо будет экономить, у меня только четыре обоймы. У тебя как всегда один в приемнике и два с собой? Мне очень знакомо это сочетание. Лучше бы его не встречать.

— Я тоже так думаю, — прошептал Николас.

Я достал свой пистолет и проверил его. Отчего так задергались мои провожатые? У меня сейчас автомат, к нему десять рожков по пятьдесят патронов каждый. Тридцать девять патронов для ТТ готовы, в подсумках, двенадцать в обойме, один в стволе. Мы можем в четыре ствола раздербанить все что угодно, кроме, пожалуй, танка…

— Отдать тебе мой автомат, Ульрик? В темноте я все равно ничего не вижу… — я стащил разгрузку и вытянул из задних карманов еще шесть рожков.

— Давай. На вот тебе мой «Глок». Держи обоймы, только не ошибись.

— Шахматную под 9 мм Парабеллум и мою однорядку под 7,62 ТТ? Ты плохо обо мне думаешь… Хотелось бы только знать, чего это мы с вами так опасаемся.

— Зомби. Я боюсь, что нас ждут зомби.

Какие, к свиньям, зомби? Маде ин Гаити, что ли? Бокор, пляски, рыба фугу и вэлыкий духь Дьжа, который всэм велел курыть марихуану?

— Нет. Не made in Haiti. Самые настоящие зомби. И я боюсь, что по наши головы. Отступать наверняка бесполезно. Возле входа нас могут встретить. Придется драться.

— Нет проблем, начальник. От серебра еще никому хорошо не было, — я демонстративно помахал в воздухе пистолетом. Зачем махал, не понимаю. Темно было как в заднице у афроамериканца.

— Ты не совсем понимаешь. Зомби слабо боятся серебра. Если убить кукловода — тогда да, они моментально выключаются. Их нужно буквально разорвать на куски, чтобы убить.

— Бьюсь об заклад на все что угодно, это Бруккари. Они весьма преуспели в оживлении мертвецов за последние пятьдесят лет. Последний раз я видел их созданий году в восемьдесят шестом. Они двигаются вдвое быстрее обычных зомби и будут, пожалуй, не совсем безмозглы.

— Я видел их вместе с тобой, Николас. Надеюсь, что они не сильно преуспели в модернизации своих трупов.

— Я тоже, господин.

Внезапно Ульрик меня оттащил в сторону и закрыл фонарик рукой.

— Гаси свет, — беззвучно прошептал он мне в ухо, — Николас, отвечаешь за сохранность гостя головой.

Так, вглядываясь в темноту и слыша стук сердца прижавшегося рядом к стене Ульрика, я просидел около минуты. Мне уже начало надоедать и я подумал встать, когда услышал вдали далекий мерный звук. Сперва, мне показалось, что это дышит Ульрик или Николас. Но звук начал приближаться. Я услышал отраженные стенами шаги, вздохи и хлюпанье. Я не отношу себя к робкому десятку, привык к живым мертвецам, но тут, признаюсь, волосики на голове зашевелились…

Я по шороху и движению воздуха почувствовал, как Ульрик направил ствол автомата в направлении звука. Достал оба пистолета и снял их с предохранителя. Первая очередь Ульрика меня ослепила яркой желтой вспышкой дульного пламени. Я проморгался через пару секунд и открыл огонь по той тени, которую приметил как цель Ульрика. Поскольку скрываться дальше смысла не было, засветил фонарь, повесив его на шею на шнурке, взял пистолеты по методу Чоу Юнь-Фата и продырявил первого попавшегося. Он несколько раз дернулся и загорелся в тех местах, куда попали серебряные пули. Подсветка уже есть, но зомби, похоже, не собирался отправляться на покой. Очередь со звоном ударила меня в грудь и выбила из нее весь воздух. Комплект из кожанки, титана и бронежилета вроде бы выдержал, но я с трудом удержался на ногах, отбросило назад. Я, лежа на спине, прицельно добил обойму с серебром ему в голову и добился-таки своего — зомби задымил и повалился на пол. Сунув пистолеты в нагрудные карманы, подобрал его оружие и, поймав в круг красного света очередного живого мертвеца, удерживая прыгающий и моментально раскаляющийся автомат, высадил в него весь рожок. Зомби отшвырнуло к стене, где он, подергиваясь, и остался. Я кинул на пол горячий автомат и снова полез в карманы за пистолетами. Меня обхватили сзади чьи-то руки в испачканных землей обрывках одежды. М-да. От Ульрика или Николаса так не пахнет. Отчетливо увидев стертые до костей пальцы у себя перед глазами, я попытался вывернуться и, повернувшись, ударил локтем. Никакой реакции — они не чувствую боли и не дышат, поэтому удар в солнечное сплетение не работает. Я разорвал ему кожу на руке перстнями. С таким запахом, наверное, не горит даже навоз. Руки не ослабли, а лишь сильнее сжались. «Мне не могут сломать ребра, но это все равно больно». Я наугад долбанул перстнями в его предполагаемую голову. Вся рука в какой-то жиже, но друг жмурик отвалил. Во время этой короткой схватки я, видимо, неловко двинувшись, сдернул красный светофильтр. Фонарик теперь испускал чистый белый свет. Попавшая в него тварюга тут же задымилась и рухнула. Солнце, я люблю тебя! Судя по звукам, Ульрика и Николаса оттеснили вдаль зала.

— Ульрик и Николас! На пол оба! Солнце! — судя по стуку брошенных автоматов, команда выполнена.

И направил фонарик как брандспойт на кучку живых мертвецов. Слитный хрюк, дым и все. Только зловоние. Как говаривал Петр Петрович Гарин, кончено со всеми. Ульрик и Николас лежат, натянув плащи на головы и спрятав руки. Еще несколько раз провел фонариком по залу. Чисто. Сдвинув красный светофильтр, подошел к лежащим вампирам и потрепал их.

— С меня пиво, ребята.

— Почему пиво? — вставая, осведомился Ульрик.

— Я такую игрушку в первый раз вижу. Блеск. Если когда-нибудь такое выпустят на CD-ROM, переломлю себя и куплю лицензионную копию.

— Ты сумасшедший. Мы были на волосок от гибели.

— Я знаю. И про волосок тоже знаю.

Только сейчас я заметил, что спереди плащ Ульрика совершенно разорван пулями и залит кровью. То же самое касалось и Николаса. Значит, железный Ульрик все-таки чего-то на этом свете боится. У Николаса была прострелена голова, и он слегка пошатывался.

— У них были мачете. Посмотри.

На полу действительно валялся нож-мачете. Значит, наши вонючие гости собирались заниматься головотяпством в худшем смысле этого слова. Не знаю, как насчет меня, а для моих спутников это могло кончиться плохо.

— Что у них с руками, Ульрик?

— А как ты думаешь, зачем откапывать мертвеца, если он сам себя может откопать? Пока они пробивались через мерзлую землю, он истерли свои руки до костей. Им только чуть-чуть помогли.

— А почему же от них так воняло, если земля была мерзлая?

— Значит, покушение готовилось заранее, за несколько дней. Они успели, и разморозиться, и протухнуть. Это поднимает некоторые вопросы относительно того, кто подготовил покушение. Он должен был знать об этом туннеле и как-то узнать о нашем проходе. Жаль, что здесь нет живых. Я бы сразу узнал, кто это сделал.

— Я прострелил одного обычными пулями. Он упал и не смог встать, только дергался.

— Ты чудо. Одна из твоих пуль, скорее всего, перебила ему позвоночник. Где он?

— Где-то там.

Мы подошли к уползающему на руках мертвецу. Ульрик наступил ему на руку и, достав нож, разрезал вены на полуразложившейся руке. Брызнула, если так можно выразиться, кровь. Так даже тухлятина не пахнет. Ульрик без тени брезгливости поймал на палец несколько капель и слизнул. Недолго перекатывал их во рту, как знаток, оценивающий букет.

— Бруккари. Как я и думал. Но есть кое-что интересное. Помимо Бруккари. Это была прекрасная идея с твоим фонариком. Их энергию крови высосало в момент. Кое-кто ответит за этот маленький неприятный визит своей головой.

— Ты, как и все эгоисты, забываешь об одной вещи. Они зачем-то схватили меня, а не пытались меня убить. Целью нападения был я.

— Это-то я понял и без твоей помощью. Вас, людей, погубит торопливость. Я не закончил насчет Бруккари и кое-чего интересного. Бруккари лишь помогли переправить энергию в их тела. Объем энергии, кстати, совершенно пугающий. Реальная энергия была взята совсем из другого места. Угадай с трех раз, откуда?

— Кто-то из твоих родственников?

— Precisely. Именно кто-то из моих родственников. Я бы даже сказал, кто-то из моих ближайших родственников

— У тебя их много таких?

— К сожалению, мало.

— Ну и прекрасно, это упрощает и сокращает поиск.

— Ты глуп, мальчик. Скажи мне, кого ты знаешь как моего ближайшего родственника? Теперь ты понимаешь, кого я имею в виду?

— Белла ведет свою собственную игру? Не может быть. Она предана тебе и э… любит тебя…

— Ты еще и наивен… Мы не знаем, что такое любовь, пора бы это понять. Если это она, то мы уже трупы. Точнее, трупы мы с Николасом. Ты-то и так труп. Рамсес уже знает обо всех моих планах, коими я имел неосторожность с ней поделиться. Черт возьми, до чего же глупо… Так я не попадался еще никогда… Теперь ты наш единственный козырь. Мы не должны допустить, чтобы ты попался в лапы к Рамсесу. Тобой можно торговаться, но продавать тебя нельзя. Если Рамсес добьется своего с Хаосом и Порядком, то мы ему и так станем не нужны. Императором провозгласят его без малейшей запинки, если мы ничего, в мы, разумеется, ничего не успеем сделать. К тому же он примоген, первый и любимый сын Каина, старейшина из старейшин, один из четырех Основателей. Он может быть зол на меня еще и за гибель его любимого внука через Айше, Сетти. Сетти был предателем, но кого это интересует? Мы все кончились, парень. Единственное, что мы можем сделать — это оттянуть свой неизбежный конец еще на несколько дней.

— Но не более …дцати, как ты сам понимаешь…

— Да. Это преступно мало. Мы пропали.

Надо срочно что-то придумывать. Может, попытаться убить двух зайцев сразу?

— Откуда такая паника, Ульрик? Давай думать. Мы сейчас мертвы, так? Вводная. Точнее, вы мертвы. А я, ну, допустим… как-нибудь удрал. Прибегу в погреб, навру с три короба. Рамсес утихнет и забудет о вас. А там уже решай — убью Рамсеса и Беллу, взорву ваш ватерклозет, чтобы их затопило дерьмом или что-нибудь еще.

— Жаль разочаровывать тебя, но Рамсесу достаточно лишь коснуться твоей памяти, чтобы выяснить всю правду вплоть до этого самого диалога.

Думай, думай голова. А то будет отвечать задница…

— А если не коснется? Ты можешь поставить фильтр или вставить фальшивые воспоминания для Рамсеса? Ты ведь можешь это сделать? Я помогу вам с ним разобраться, а ты поможешь мне вернуть Венусю и не детонировать. Мир останется целым, войны Порядка и Хаоса не начнется, как и господства Хаоса. Подумай. В конце концов, это скверный аргумент, но хуже вам уже не будет.

Ульрик хмыкнул, теребя подбородок. Потом ухмыльнулся.

— Люди, вы изворотливее крыс. Я думаю, что твой план сработает. Процентах в десяти случаев… Расслабься. Я сейчас вставлю тебе в мозги фальшивку.

— Стоп. Нужна какая-нибудь отмазка для того, чтобы не нашли ваши тела…

— Можно было бы обрушить свод — откапывать нас никто не станет, если тебе поверят. Ведь у тебя есть граната?

— А нас самих не засыплет?

— Процент риска всегда есть…

— У меня в рюкзаке еще две гранаты.

— Одну. Я думаю, что одну можно вставить в какую-нибудь щель потолка и рвануть с помощью какого-нибудь шнура. Не мог бы ты думать менее хаотично?

— Нет. Держи. Здесь двадцать пять метров. Вот еще вам сто пятьдесят тысяч зеленых. На обустройство, чтобы не трогать счета, — я торопливо отсчитал увесистые пачки из рюкзака.

— Ты просто тактический гений. Тебе непременно надо стать одним из нас. Такой талант не может умереть…

— Надо чаще смотреть скверные детективы, Николас. Очень способствует. Ты, как я погляжу, уже оживел?

— Да. Пулю из головы уже выдавило. У меня их в рубашке сейчас штук двадцать катается.

— Быстро, нечего сказать. Что все-таки я должен делать, Ульрик?

— Смотреть, слушать и запоминать. Кто что говорит и как себя ведет. Кто активизировался. Кто наоборот ушел в тень. Кто льет крокодиловы слезы, а кто хочет отомстить. Смотри и слушай все.

Фонарик начал тускнеть. Черт. Жрет, как и вся буржуйская техника слишком много.

— Давайте быстрее. А то я выход не найду без фонаря.

— Тут просто. Из этого зала только прямо по этому коридору. Выключи пока фонарь.

Ульрик плавно поднялся под потолок и ножом поковырял в креплениях (фонарь я выключать не стал).

— Готово. Место есть. Давай свою лимонку.

— Ты это как сделал?

— Дыхание правильно затаил. Лимонку давай. И погаси фонарь.

Я повиновался и в темноте сунул ему в руки гранату и моток тросика. Ульрик, как я понял, снова взлетел и примостил там гранату.

— Дело сделано. Я буду ждать тебя через эту ночь. Ровно в полдень, возле памятника Карлу Марксу.

— Как — в полдень? Не сгоришь?

— Я соответствующим образом оденусь и закрою все видимые части тела специальным гримом. Потом, зимнее солнце не так уж сильно жжет, и я успеваю восстановиться быстрее, чем оно меня сжигает. Только двигаться надо помедленней, чтобы не тратить попусту силы. Ладно. Расслабься, я ставлю фальшивку.

— Готово?

— Уже десять раз, еще до вопросительного знака. Начнет действовать через несколько минут. Прощай. Беги в коридор как можно дальше, чтобы не пришибло взрывной волной.

— До свиданья. У нас говорят до свиданья.

Я как спринтер, за которым пустили борзых, припустил, касаясь, чтобы не сбиться с пути, стены, по коридору и успел пробежать метров сто, когда за спиной грохнуло, рвануло воздухом и пылью так, что я покатился через голову. Когда осела пыль, я включил издыхающий фонарик и проверил путь своего отступления. Туннель завален под потолок, метров на двадцать от выхода в зал, где произошел бой. Прекрасно. Одежда, как и полагается по легенде, грязна до омерзения и в ней несколько дырок от пуль. Поверят. Обязательно поверят.

В гости к холодильнику с бородой, ночью

Я вылез на поверхность снова через дворницкую. Ага. Новый Арбат, стало быть, там. Значит «Морской пес» там. Полчаса пешком. Надо как-то сориентироваться с временем и пространством, чтобы начать свою игру. Пощупал через карман удостоверение. Вот она, истинная броня для каждого советского человека. Мимо меня проехали, светя мигалками, два автомобиля. Реагируют на взрыв? Так и есть. В соседнем дворе, располосованном оранжевым и синим официальным светом с крыш авто, стоят несколько машин. Пожарные, служба газа, менты. Скорой помощи пока нет, оно и к лучшему.

Я развернулся спиной к этим идиотам в погонах и зашагал в обратную сторону. Уф. Так лихо и с таким потрясением основ я не рисковал еще никогда, тем более оказавшись между двух покойников. Теперь в бар «Морской пес». Шпионаж будем учинять.

Говорить надо с истерическим петухом в голосе, иначе не поверят. По дороге к «Морскому псу» я купил в открытой палатке несколько комплектов больших батареек по полтора вольта и какие-то псевдофирменные часы. Заплатив буржуйскими валютами с королевским «Сдачи не надо» я еще и осведомился, который час, а то, якобы, часы не по чему поставить. Часы-то как раз не врали. Врал я. Выставив 18–42, я наконец-то почувствовал себя укорененным в мире. Теперь я ориентируюсь здесь во всех четырех измерениях.

Замкнув холодный браслет вокруг запястья, я, не спеша, пошел к борделю. В «Морском псе», похоже постоянное веселье. Грохочет музыка, как всегда накурено, народ гогочет, все, видимо, только начинается. Я отодвинул с дороги охранника и сунул ему двадцатку.

Изображая одышку и нервы, подошел к стойке и потребовал воды. С удовольствием высушил большой стакан ледяного фильтрата. И в наглую пошел за дверь-занавеску. Прошел означенными коридорами и спустился в предбанник. Обильно с денежными мужчинами, об которых жеманно трутся мои старые знакомые. Я, не обращая внимания на всю остроту ситуации, подошел и пнул дверь на нижний уровень. Дверь жалобно тренькнула привешенным с той стороны колокольчиком и восприняла в покрытие бурый след от ботинка. Открыли не сильно быстро, но все же с тем почтительным испугом, который сопутствует шишкам.

— Мне нужна Белла. Быстро. Произошло что-то неописуемое.

За ней упорхнули. Я прошел дальше, плюхнулся на диван, сбросив грязную куртку, словно в изнеможении отстегнул замки броника, достал пистолет и в свете нескольких пар удивленных глаз быстро набил патронами из коробки все обоймы. Одну вставил и взвел оружие.

Когда я закончил, пришла Белла. Не докрашенная, с ароматической сигаретой, в сопровождении трех служанок, вооруженных косметикой и прочими аксессуарами.

— Что случилось? Где Ульрик и Николас?

— На том свете, насколько я понимаю. Произошла какая-то чертовщина. Мы шли через подвал и дворницкую. Внезапно на нас напали какие-то уроды. От них воняло хуже, чем из выгребной ямы. У них были сабли. Николаса убили сразу, а Ульрик пытался вместе со мной удрать, но они подстрелили его и добили саблями. Они схватили меня и пытались куда-то утащить. На них совершенно не действуют серебряные пули, они горят, но местами, куда пуля бьет. Я ухитрился включить фонарик и убить половину светом. Я хотел сбежать, но я не знал, где проход. Потом я понял, что он там, куда они меня пытались не пустить. Пока я махал фонариком — вроде ничего, они не могли подойти. Они пальнули в меня из автомата, а батарейки сели. Тогда я достал гранату и швырнул в них. Граната взорвалась и начал валиться потолок. Я еле смог оттуда убежать. Все засыпало землей. Мы в жопе, мы в полной жопе без Ульрика, Белла!

Белла не моргнула. Она лишь сломала в пальцах стеклянный мундштук, не обращая внимания на распоровшие кожу острые края. И улыбнулась.

— Что ж, Рамсес будет… скорее всего, рад. Третий выход из убежища накрылся, но это мелочи… Ульрика постиг печальный, но закономерный конец и я, несмотря на всю скорбь, даже в чем-то удивлена, что только сейчас. Императору не пристало шляться без охраны по всяким непонятным местам. Мне его жаль, но придется жить дальше без него… Эти вонючие друзья что-нибудь говорили?

— Какие разговоры! Они просто все изрешетили из автоматов и искромсали саблями, — «На мякине я не ловлюсь, сударыня…»

— Значит, это были зомби. И их сделали скорее всего Бруккарай На Рик, других мастеров я в Москве не знаю. Или кто-то со стороны нанял Бруккарай для этого.

— У вас опять заговоры?

— В каком-то смысле все в порядке, эпизод из множества войн. Эпизод, более-менее громкий, но, в каком-то смысле, совершенно рядовой. Ульрика убрали совершенно по-нашему. Итак, придется сообщить Рамсесу, что он, наконец-то император. И теперь я все-таки стану императрицей. Он сумеет надавить на старейшин. Как говорится, что ни происходит — все к лучшему в этом лучшем из миров.

Вот так. Значит, она пожертвовала Ульриком ради диадемы. И продолжает свой утренний макияж. Ну-ну. Думаю, что Ульрик будет рад тому, что его подозрения оправдались.

— А как же я, Белла? Как же я?

— Что ты имеешь в виду?

Я пересказал ей то, что случилось со времени ее ухода до того момента, когда вышел Рамсес.

— Ты поступишь так, как скажет Рамсес. Нет иного пути. Упрямство приведет только к лишним жертвам.

Макияж был окончен. Белла взяла зеркало белым с одной стороны и зеленым стеклом с другой, — в обычных не отражалась — и придирчиво осмотрела себя.

— Прекрасно. Вы свободны, девочки. Мой завтрак в мою комнату. На двоих, — повернувшись ко мне, — ты завтракаешь со мной.

— Мне сейчас, в общем-то, кусок в горло не лезет… Да и мне это не сильно нужно, сама знаешь.

— Пролезет. Привычкам нужно потакать. Иначе ты впадешь в безумие самоограничения. А это хуже всего. На троих, девочки. Разбудите Настю.

Белла встала, взяла меня за руку и повела за собой вниз. Вот возьму сейчас и жахну тебе из пистоли в голову, интриганка. И забрызгает меня твоими трехсотлетними мозгами. Думаешь, умнее всех… Но меня чугунной цепью сковывает «договор» с Рамсесом, удерживает оставшаяся за гранью мира Венуся, обещание, данное Ульрику и прочее, прочее. Моя рыжеволосая совесть… Как же нас с тобой подставили… Смертным воистину не место в играх бессмертных. Все происходит по чьей-то злой и извращенной воле, которая пытается нас использовать как свои покорные орудия или через нас кого-то использовать. Но у нее ни хрена не выйдет, пока мы вместе. Мы не игрушки ни в руках судьбы, ни в чьих-либо еще руках. «Кроме собственных, дружок, кроме ваших собственных ручонок. Все ведь вы с ней сами начали!..» Заткнитесь, демоны в моей голове… Не смущайте мою веру. Пока я верю — я еще живу. Хоть в каком-то смысле.

А ведь я сейчас занимаюсь самым классическим клятвопреступлением… Белла дала слово не влезать ко мне в мозги. Стоит ей хорошенько влезть — и весь план испарится в один момент. Не дай Бог ей подать вид, что она что-то знает. А то будет на мне сегодня две смерти… Раздумья на винтовой лестничке — судя по всему не мое сильное место. В итоге я оступился, споткнулся и остатние четыре ступеньки пролетел вниз головой.

— Тебе следует уделять больше внимания дороге. Хотя я понимаю твои чувства. Тебе тяжело, ведь ты убил человека, даже не для того, чтобы защитить себя…

— Ты ничего не понимаешь, Белла. Я не убивал человека. Я убил существо, вычеркнувшее себя своими поступками из разряда людей. «Место встречи изменить нельзя» — «Я убил бандита». Понимаешь? Можешь считать меня прогнившим релятивистом, но я знаю, что поступил правильно и несть мне в том греха. Единственное, что сейчас занимает меня — это Венуся. Она должна вернуться или хотя бы не убивать себя. Ради этого я готов пойти на многое. Половинки надо соединять, иначе они бесполезны.

— Тут ты делаешь ошибку, мальчик. Суть некоторых половинок в том, чтобы как можно дольше оставаться подальше друг от друга.

— Разумно. Но это не тот случай. Мне нужна моя Венуся.

— Обделен женским вниманием? По тебе не скажешь. Достаточно симпатичный для мужчины…

— Ты тупа как фрейдист, Белла. Прости, если оскорбил тебя или твою философию. Мне не нужно женское внимание. Мне нужна Венуся. А ей, судя по всему, нужен я. И никто другой нам не указ и не помеха.

— Ясно. Ромео, тебе стоит поесть и лечь спать. Быть может, сон тебя немного успокоит. Рамсеса я беру на себя. Сегодня ты познакомишься с Настей.

— Что это такое?

— Не что, а кто. Это одно из самых очаровательных созданий, которых я встречала на этом свете. Я бы с удовольствием сделала ее одной из нас, но у нее полная несовместимость… впрочем, при достаточном количестве крови можно пробить даже эту несовместимость. Одна беда — она совершенно не может приучить себя пить кровь. Не понимаю. Это очень вкусно, питательно и приятно. Но думаю, что я ее приучу и к этому.

— Где ты ее взяла?

— Разве Ульрик не даст тебе свой дневник, чтобы хоть немного подготовить тебя к встрече? Поймала, как золотую рыбку, в твоем родном городе.

— И где же такие золотые рыбки водятся?

— Там же где и все остальные проститутки. Она только начинала свою карьеру. Хорошенькой девочке стало скучно в родном Златоусте, и она рванула в Москву. И еще не успела окончательно начать процесс морального и физического гниения.

— А она сама пошла за тобой?

— Нет, конечно же. Но потом она оценила все преимущества своего положения. У нее есть все и у нее есть я, а это куда лучше многих других вещей.

Я предпочел промолчать. Было бы интересно поговорить с самой Настей и узнать, что она по этому поводу думает. Хотя, мозги у всех промыты, а уж ей-то промыты с особым тщанием. И потом, что нужно существу, которое продает себя за деньги? Пожрать, поспать, сходить в сортир и все. Да, еще чтоб стойло было теплое и не сильно пахло.

Как я и думал, в задних помещениях борделя располагался проход в основное логово. Плохо работаете, камрады. Я ведь все запоминаю. И эти штучки с поездками вокруг трех сосен и проходами под землей заставляют ваши напыщенные теории хрустеть и хрустеть по швам…

Проход в логово был без охраны. Только сейфовых пропорций дверь. Код 0783150580 может запомнить даже младенец, особенно если, его набирая, прикрывать панель с клавишами достаточно неловко. Хорошо… очень хорошо. Не знаю что, но я думаю, точнее мне кажется, что я где-то знаю, какой финт учиню. Нужно только дождаться рассвета.

В гости к холодильнику с бородой. Часть вторая, в самом логове, ночью

Белла провела меня по коридорам в свою комнату. Там уже стоял небольшой, на гнутых ножках круглый столик, сервированный на троих. В углу, сидя на подушке, нам поклонилась Эгли. Ну и регенерация… Синяков нет, ни отека, ни ссадин. Или все просто тщательно запудрено и замазано гримом. Третье место за столиком занимала прозрачная как стебелек блондинка в ажурном золотом с висюльками ошейнике (это первое, что мне бросилось в глаза) и каком-то простом белом одеянии. Впрочем, волосы с левой стороны были заплетены в косичку и перевязаны черно-зеленой лентой. Черное и зеленое здесь, похоже, цвета госфлага. Эгли обычно ходит в черно-зеленом, Белла предпочитает черный, но — только что заметил — у нее на запястье зеленый шнурок. Ульрик носит либо однотонно-черные одежды, либо — это, скорее всего, официально-парадный мундир — в черном с серебряным орнаментом. Поганец Рамсес — в черно-сером. Значит — черный, зеленый и серебро или серый…

— Знакомься. Это Настя. Это…

— Вася. Просто Вася.

— Очень приятно, — Настя наклонила голову и улыбнулась. Еще одна черта здешнего женского контингента — молчать, кланяться и улыбаться, даже если у нее приказ тебя нашинковать в мелкую крошку.

— Садись. Твой прибор — этот.

Премного благодарен. Прибор, значит, этот…

Я молча ел. Фруктовый салат… Венуся трижды склоняла меня к съедению оного. Я помню ее слова «Здесь же калорий ноль, а пользы уйма… ну ложечку хоть попробуй» Девушки трещали и целовались. Если учесть, что рядом с фруктовым салатом лежат пакетики крови (на вид граммов по пятьдесят каждый), то натюрморт какой-то чернушно-сюровый. Не заметив, я начал проворачивать в пальцах вилку. Верчение предмета в руках у меня по смыслу совпадало с наполеоновским дрожанием левой ноги. Мы на пороге великих мыслей, господа. Потом положил в тарелку всякой всячины, поверх положил пакетик с кровью и молча протянул тарелку Эгли. Она косо взглянула на Беллу и приняла посудинку.

— Я ее на этой неделе больше не кормлю, — вполголоса заметила Белла по-английски, специально с чудовищным французским акцентом. Намек, причем, скорее всего, намек исключительно для себя…

— А я и не утверждаю, что я — это ты. Мне больше нечем ей отплатить за твои побои.

— Ты еще не знаешь, что такое мои побои. И не дай Бог тебе узнать. Типично людская черта — платить по чужим долгам, забывая заплатить по своим, вот что говорит в тебе. И еще надутое (pompous) благородство и дурацкое (ridiculous) сострадание.

— В настоящий момент у меня нет ни одного долга, кроме того, что я сильно должен Венусе. Клятвы, выбитые принуждением, ведь недействительны?

— Ммм… Не знаю. Так говорит салическое право, а оно испытало достаточно сильное влияние с нашей стороны… Ну, скорее всего, ты прав. Только это не освобождает тебя от обязанности служить с нами нашей цели. Глаз, кстати, Рамсесу, не стоило выковыривать. Свое поражение надо принимать с честью. Хотя, согласна, старина Рам выведет из себя кого угодно.

Стоп мысли. Я, кажется, знаю, что я сделаю. Ох, как же это глупо, пошло и рискованно. Такие предприятия удаются только в боевиках и детективах категории «В» или даже «С», да еще в сказках. Однако, объективно оценивая весь имеющийся реальный опыт, вынужден с грустью признать, что иного у меня нет. Зато будет. Ох, как будет. Я же теперь все-таки могу хулиганить, сколько мне вздумается. Вилка завращалась с удвоенной скоростью. Закономерно, она вылетела-таки и, перепугав Настю, со звоном упала в угол.

— Черт, — пробормотал я, сжимая кулаки, — руки мои — враги мои.

— Нервы твои — вот враги твои, — улыбнулась Белла, щелчком пальцев притянув упавшую вилку к ладони и положила ее на стол.

— И это тоже. Я постоянно начинаю что-нибудь вертеть в руках, когда чем-то недоволен.

— Ты сильно переживаешь по поводу гибели Ульрика? Вот уж не думала, что ты будешь опечален. Уничтожен один из тех, кто начал эту игру. Ты должен быть рад.

— Уничтожен тот, с кем я мог сыграть свою собственную, стравив вас всех. И потом, я готов был подчиняться Ульрику, но никак не этой ходячей мумии.

— А ты коварен…

— Не жалуюсь. Ты не боишься лишних ушей?

— Здесь их нет. Эгли не имеет никакого влияния и постоянно на виду. Настя, любовь моя, тебе ведь все это, по-моему, до веника? Так что, как видишь, ушей здесь кроме нас вообще нет.

Я тем временем опорожнил стакан яблочного сока и отвалился на спинку стула. Надо выжидать.

— Слушай, Белла, а как бы мне машину достать? Я же ведь не отменял своего плана мести.

— Прямо по коридору в бордель, там зайдешь в подсобку и откроешь дверь с кодом 810131. Запомнил? А дальше — гараж. Водить умеешь?

— Умею. Не шибко, правда.

— Ну, это поправимо. С такими номерами, мигалкой и спецталоном тебя никто не тронет. А если что — в машине сотовый, на нем номер. Нечто вроде агентства «Нет Проблем» по вызову. Машина, кстати, имеет стекла с антисолнечным покрытием.

— Стекло и так гасит 95 % ультрафиолета.

— Ну, или что-то в этом роде. Я не сильно разбираюсь, но в ней можно сидеть летом в полдень. Поиск твоих жертв я перепоручу новому, после Николаса начальнику нашей разведки. Покойник совмещал все чины сразу. А Владислав-младший займется только тем, что у него выходит лучше всего.

— Что ж, прекрасно. Слушай-ка, а что это за такая ВДНХ вон в том шкафу?

Шкаф, действительно, был заполнен всяким интересным добром: наручники, хлысты, цепи, хром и черная кожа, и всякое прочее из арсеналов г-д Сада и фон Захер-Мазоха разом. Наручники моментально оказались включены в мой интересный план…

— Это мой маленький склад игрушек. Интересно?

— Забавно, скажем так. Очень забавно… Наводит на размышления.

Действительно, наводит. Вон та, например, деталь туалета с шипами. Белла, согласно моему воображению, если еще добавить хлыст и высокие сапоги, в ней выглядит просто… Ржевский, молчать! я сюда не за этим пришел…

Откланявшись и поблагодарив за завтрак, я ушел в свою комнату и, поставиввстроенный в часы будильник на десять часов утра, лег на кровать, чтобы, подобно всякому убежденному негодяю забыться крепким сном.

Я лег поверх одеяла, и тут меня посетила одна странная мысль. Когда я собирался стреляться, Белла была рядом с Ульриком. Значит, если я не перекраиваю Бытие, то она либо невиновна, что невозможно, либо, вот змея… и тут сумела выкрутиться и остаться в живых. Но я уже перекраиваю реальность самим своим здесь появлением, значит, тогда она действительно была несказанно удачлива, а в этот раз — и в этот раз тоже, ведь ее заговор с Рамсесом против Ульрика не недельное дело… Зомби ведь протухли. Что ж, Ульрик, думаю, будет несказанно рад поговорить с предательницей с глазу на глаз.

Осознав благородство своего поступка, я повернулся на бок и, как и было обещано, отрубился.

Продолжение предыдущей главы. Ближе к полудню, если кому не ясно

Ровно в десять мой будильник заверещал. Мне показалось, что затрубили несколько стад слонов, бегущих по выжженной невыносимым солнцем желтой и плоской саванне. Воровской рукой я прихлопнул его активность. Угу. Ну, Господи помоги! Иду на дело. Проверил пистолет и навинтил глушитель. Надеюсь, до его использования в бою не дойдет. Мой план как раз и строится на хлипкой надежде, что не придется. Я видел в шкафу несколько пар браслетов. Белла будет похожа на металлиста. Взяв рюкзак и куртку, я направился к комнате Беллы. Пистолет сунул в карман.

Охраны возле ее дверей, как и предполагалось, не было. Я подошел к двери и прислушался. Угу. Либо сопрягаются, либо спят. Выдохнул и решительно постучал.

Дверь через тридцать длиной в вечность ударов сердца открыла Белла. Слабо одетая. Что-то короткое и кружевное.

— Это твоя традиция, отрывать меня от сна?

— Извини. Все-таки я действительно обделен женским вниманием… я… как бы сказать…

— Не могу заснуть.

— Да. Именно не могу заснуть.

— Не ори так. Настя спит. Короче, тебе нужна женщина.

— О да, — «И это, в целом, правда. Кто скажет, что Белла — мужчина, пусть выстрелит в меня из гранатомета», — и меня очень заинтересовал твой шкафчик.

— Угу. Только без судорожных жестов. Тебя здесь понимают. Ясно. Тебе нужна госпожа или рабыня?

— Что, простите?

— Ты хочешь, чтобы били тебя или бить сам?

— Думаю… э-э-э… что интересно было бы… э-э-э… побить самому. Так… для… практики.

— Ты безумно агрессивен. И почему-то безумно смущаешься, хотя речь идет о простых и жизненных вещах. Поднимешься в бордель и спросишь Таню. Только будь с ней помягче. Она хоть и игрушка, но все же говорящая. Шкаф в твоем распоряжении, а я пошла спать. Возьмешь все, что тебе нужно. Счастливого времяпрепровождения…

Белла махнула рукой и повернулась спиной. Этого я, в общем-то, и ждал. Bang-bang! Maxwell’s silver hammer played twice on her head… Рукояткой пистолета по теплому затылку. Это выглядит каким-то зеркальным взаимоотражением — черной блестящей рукояткой по черным блестящим волосам. Белла без звука подкосилась коленями и повалилась на спину. Не знаю как, но, по-моему, проломленный череп им не вредит. Нормальному человеку я бы его сейчас точно проломил. Вот и ладушки. Осторожно подхватив ее падающее тело, я положил его на ковер. Моей извечной катушкой скотча склеил ей запястья за спиной. На первое время хватит. В шкафчике, помимо наручников обнаружился еще и кляп-намордник. Откроем ротик, Белла… готово. Кричать ты уже не будешь. Если, конечно, быстро очнешься, в чем я сомневаюсь. Рука у меня о-очень тяжелая, когда надо. Ее ноги и руки были скованы между собой, для верности обмотаны скотчем. Пошарив по шкафчику, обнаружил еще и ошейник с поводком. Ошейник, как явствует из названия, пришелся на шею, а конец поводка я завязал морским узлом на цепи тех наручников, что сковывали ее щиколотки. Из этого, по-моему, не выпутается даже Гудини. Готово.

Даму завернуть в покрывало с дивана и на плечо — делай раз. Пистолет в руку — делай два. Я вышел в коридор. Женское пристрастие к хорошей фигуре прекрасно — нести ее достаточно легко. Самое главное и классное то, что я совершенно не нашумел.

Из-за угла внезапно вывернулся какой-то громила с автоматом на плече. Я успел увидеть в его глазах удивление или, скорее, недоумение, прежде чем воткнул в него несколько пуль. Этот упал, не издав ни звука, и не загорелся. Вурдалак, надо полагать. Черт. В коридоре воняет порохом. Если они все нюхают так же, как Николас и Ульрик — моему плану крышка от медного таза. Звонкая такая… В темпе вальса поспешим к призывно улыбающимся наядам на стенах борделя.

Подсобка. Подсобка. Подсобочка… АУ! Кроме одинаковых дверей для клиентов здесь ничего больше нет. А, вот она. Действительно незаметная дверь. Я сложил Беллу на ковер и убрал весь хлам с пути. В конце еще одна дверка. Код 310181. Открылась. Ну, надо же, открылась…

Гараж как гараж, несколько разных машин. Я выбрал крайнюю — «Волгу». Беллу поверх покрывала еще обмотал несколькими слоями пленки, пока скотч не кончился и положил на заднее сиденье. Поверх бросил куртку, бронежилет и рюкзак в как можно большем беспорядке. Двигатель с прославленным в веках лязгом газовского мотора лязгнул, заскрежетал, икнул, поперхнулся первой порцией бензина, но потом выправился и зарычал ровно и уверенно. Ох, когда же я последний раз сидел за рулем? А, помню. Когда на джипе ездил в Москву. По вашему времени — год с чем-то. Поднявшись по спиральному пандусу на уровень вверх, заметил ворота и будку с охранником. Помахал ему рукой, что, мол, открывай, все в порядке. Все-таки тоталитарный стиль управления сильно упрощает coup d’etat. И людям и нелюдям. Пропустил, не пикнув, а стоило ему повнимательнее глянуть, ЧТО у меня на заднем сиденье — скажем так, ахнул бы. Из гаража при убежище я выехал в обычную подземную автостоянку. На торпеде только сейчас увидел мигалку, и, открутив вниз стекло, водрузил сей несомненный атрибут власти на крышу.

В стоянке я достаточно быстро вырулил к выходу и увидел, наконец, солнце. Неяркий, но несказанно приятный розово-желтый блин медленно карабкался на дальние крыши. В его лучах даже размазня на дороге приобретала какой-то приятный оттенок. Судя по указателям, на Остоженку можно вырулить через правый поворот. А оттуда до Маркса — рукой подать и все по прямой. Я встал у обочины и, опершись подбородком на сложенные поверх руля руки, решил немного отшлифовать некоторые детали своего плана. Жаль, что курение вызывает у меня лишь отвращение, а то, если закурить, глубоко затягиваясь и пуская дым сквозь ноздри — совсем гибрид из какого-то совкового фильма и рекламы «Кэмел». Сзади послышалось мычание. Кажется, Белла очнулась. Я перегнулся через сиденье и разрезал ножом, лежавшим до того в бардачке, скотч возле ее лица. Когда я осторожно отвел край покрывала, она смотрела на меня тем взглядом, как будто уже видела мою голову у себя в руках, отдельно от тела. Получился очень интересный монолог. Хотя то, как она извивается, ее выражение лица, сжатие челюстных мышц и шипение могут заткнуть за пояс Цицерона.

— С добрым утром. Извини, конечно, что так отправил поспать, но тебя надо было извлечь на свет Божий. А? Нет, я про тебя даже в ответ такого не думаю. Мне показалось, что небольшая прогулка тебе не повредит.

Что бы такого интересного наврать, чтобы вызвать у нее неприятные мысли и, может быть, разговорить? Нет, кляп вынимать не стоит, она может владеть искусством гомеровских сирен. Попугаем. Чего она боится, но чтобы это было похоже на привычные ей приколы. А, есть. Предательство внутри предательства… Планы внутри планов.

— Думаю, Рамсес был рад услышать от тебя о смерти Ульрика и Николаса. Впрочем, ты сама скоро встретишься с Ульриком. Думаю, что он будет рад услышать это от меня. Он — это, сама понимаешь, Рамсес. Да-да, Белла, все произошло именно так, так странно… но, согласись, очень элегантно. Мне это делать, признаюсь, не очень приятно, но таково условие нашего договора с Рамсесом, а я, видишь ли, в последнее время становлюсь прагматиком. Ничего личного. Он помогает мне, а я делаю небольшой подарок ему. В общем-то, это его излюбленный шантаж, но я думаю, что более выгодного пути, тем паче иного пути, у меня нет. Так вот союзники уходят в вечность, еще даже не успев извлечь выгоду из своего союза. Хотя диадему ты получишь. Рамсес сказал, что в гроб тебя забьют всю в золоте с диадемой на голове. В гробу будут отверстия для воздуха, тебя, по его словам, поставят в лучший склеп. Надо полагать, у тебя будет достаточно времени, пока ты не умрешь, чтобы почувствовать всю прелесть императорской диадемы. «Как она чуть стягивает волосы, как она тускло блестит в свете издыхающих ламп. И ты будешь неделями умолять о быстром конце» — я дословно цитирую Рамсеса, отметь пожалуйста.

Похоронить заживо — это была одна из самых страшных казней вампиров. Я прочел об этом в дневнике Ульрика. Тогда, в двадцатые годы этого века, так казнили за непомерные амбиции одного из младших Адьяри. Его заперли в несгораемом шкафу и бросили на дно какого-то безымянного высохшего колодца во Франции. Когда покойник Сетти через три месяца приказал поднять этот импровизированный гроб, то труп заключенного в него вампира был наполовину разорван и съеден им самим, чтобы заглушить голод крови. Но, если верить Ульрику, это был очень молодой, семидесятилетний вампир, его жажда была сильной, поэтому он сошел с ума и начал пожирать сам себя быстро. Значит, в возрасте Беллы это будет около года. По тому же дневнику мне стало известно, что такой неприятной участи он удостоился, кстати, именно благодаря некой Б. Имею сильные подозрения, что эта самая Б., которая предлагает в восьмую ночь тринадцатой растущей луны 1928 года казнить изменника именно этим способом, и есть та самая Б., что лежит на заднем сиденье. Приятная перспектива, особенно для нее, нечего сказать…

Белла надела маску презрительной отрешенности и, насколько могла, отвернулась.

Итак, в мои мысли она не влезает. Мрак. Тебе, девка, аминь может настать через полчаса, а ты клятвы соблюдаешь… Не скрою, чести тебе не занимать. Но вот ума… Сейчас, когда я могу, опершись на руль, все хорошенько обдумать, то придуманная мной версия гибели Ульрика кажется, настолько дохло и криво сделанной, что корявые стежки белыми нитками просто лезут в глаза. Есть, впрочем, и другой, куда более неприятный вариант.

Белла безо всякого влезания в мои мысли поняла, что я вру. Быстренько сбегала к Рамсесу и все разъяснила. Они сообразили вдвоем новый план. Решили сыграть со мной в мою игру по своим правилам. Значит, в том, что я так легко получил машину и выехал из логова, не только моя заслуга. В машине, соответственно, может быть все, что угодно, от маячка до полкила пластида. А, скорее всего, если я что-то в этой жизни смыслю, и то и другое. Этим похищением из сераля я хоть как-то им отомщу. Если рванет, то и ее тоже приложит.

Стоп. Есть же еще и третий вариант. Все это — от начала и до конца игра Ульрика. И зомби были подставные. Что же выходит? Ульрик якобы мрет, я благополучно шпионю, он выносит… кого? Правильно, Рамсеса и Беллу. Вариант разветвляется. Какие возможны комбинации? Ульрик и Рамсес выносят Беллу? Белла не держит ни одного ключевого уровня ни в одной игре. Или я слишком мало знаю. Ну, мало знаю, это не просто априори, это еще слабо сказано.

Выходит, главный дурак здесь я. Делаю, не пойми что, не пойми ради кого. И, если я главный дурак, то, выходит, что меня за дурака и считают. Продолжить играть дурака или все-таки начать самообразование?

Нет, если так думать, то можно с ума сойти. Это паранойя.

Венуся… Может, Рамсес и прав? Тебя нельзя вытащить из моего мира без него или он лжет и тебя можно вытащить как угодно? Или, что хуже всего, тебя вообще нельзя вытащить?

Значит, единственным моим самым верным шансом является предотвратить доступ тебя в мой мир. Говоря по-русски, не дать тебе вскрыть вены. Так я и спасу тебя здешнюю и, может быть, уберегу ее от превращения в ее копию в моем мире. Но мир, если верить Рамсесу, вскоре свернут. Или, если верить ему же, он представляет собой искру между двумя-тремя нейронами, искрящими у меня в голове, и пока голова цела, она, прожившая после смерти, тоже жива. Теперь стоп. Если я отменю ее самоубийство, то и мое самоубийство тоже автоматом отменится. Таким образом, я, выходит, отменю себя нынешнего, все мысли и поступки, которые я сделал. Мое нынешнее существование тоже прекратится, закольцевавшись в какой-то несуществующий кусочек-отрезок. Или же, своим поступком, я пихну реальность в другую колею, и таких проблем не станет? Я сейчас задымлю…

ТТРРАХ! В груди взрывается атомная бомба, и мои, стремительно превращающиеся в плазму, кусочки уносятся вместе и в смеси с раскаленным сверхзвуковым потоком излучения. Все-таки пластид… Белле, надо полагать, тоже пришел конец.

Облака… Это что, рай в самом пошло-комиксовом его представлении? Нет, я, однако же, снижаюсь. Мои частицы несет огромный поток. Я гибок, могуч, бестелесен и стремителен в воздухе, как какой-то гибрид истребителя с дельфином. Подо мной расстилается бирюзовая вода с мириадами солнечных блесток. Это похоже на огромный мелкий океан. Даже как-то чувствую резвящихся в нем разноцветных рыбок. Линии, похожие на скринсэйвер. Внезапный уход за пределы атмосферы. Вишу в рассыпанном на черном бархате бисере ярких звезд. И тут в моих ушах зазвучали голоса. Эта какофония голосов напоминала орган — каждый звук играли одним голосом.

«Чего ты хочешь?!»

«Честно говоря, сперва знать, что за хрень тут творится».

«ОН Не ЗнаеТ… оН не зНаЕт. Чего же он хочет?»

«Я хочу вернуть Венусю, оторвать яйца старому мерзавцу Рамсесу и прекратить все раз и навсегда. Можете помочь?»

«Помочь?» — нервно захохотали и взревели голоса — «ПОМОЧЬ?»

«Мне нужна помощь. Кто вы?»

Молчание.

«ПрИди ко мНе» — на два хора.

«Эй, вы еще тут?»

«Мы всегда» — почти обиженно взвыли голоса.

«Что это значит? Назовите себя, кто вы. Я чувствую, что вы могущественнее всего, что я видел. Помогите мне. Я не хочу ломать реальность, но я не хочу оставлять ее такой, как она есть».

«Помоги мне!» — снова на два хора. Ничего не понимаю. Мое умирающее сознание шутит? Или мое сознание в порядке и я действительно встретил что-то?

«Если я помогу чему-то одному, то что, говоря по-одесски, мне с того будет?»

«ВСЕ!!! Но не помогай ему!»

«Вы можете говорить по очереди? Или вам настолько не хочется уступать?»

«Да! Не слУшАй!»

«Не слушай кого? Кого из вас?»

«Это! Не СлУшаЙ ЭтО».

«Слушайте, я ни хрена ни понимаю. Вы можете говорить яснее или связаться со мной попозже? Либо помогите мне, не мешая друг другу, если вам так уж трудно договориться, либо придумайте, как объяснить мне все это. При том количестве силы, которое я чувствую в вас, это, наверное, несложно».

«Нам НуЖен Ты!»

«А мне нужна помощь».

Тут, похоже, контакт оборвался. Я спал, упершись лбом в баранку.

Внезапно мои внутренности ожили, как совокупляющиеся змеи и я еле успел открыть дверцу. Как ни странно, меня не стошнило, а лишь прошла по телу колючая электрическая волна и все.

Припадок. Это всего лишь очередной припадок. Сбой в моих чертовых перегоревших мозгах. Интересно, а что будет, если в следующий раз он начнется, когда у меня в руках будет граната? Я глянул на часы. Полчаса до полудня. Ульрик будет удивлен.

В гости к холодильнику с бородой. Часть, слава Богу, последняя (с полудня, минут до двадцати первого)

Правило следовать за потоком сработало. Я не допустил ни одной ошибки. Снова забросанная тряпками Белла всю дорогу молчала, впав, похоже, в ступор. Я затылком чувствовал ее презрение. Остановив машину прямо под носом у изобретателя марксизма вылез, потянулся. Нет, езда без прав по Москве — не наше хобби, слишком напрягает. Постовой было двинулся в мою сторону, но, увидев номер, козырнул и вернулся к своему перекрестку. А вот и Ульрик. Я узнал его по темным очкам и торчащим из-под капюшона пальто седым прядям. Высокая фигура, завернутая в кожаное пальто, мрачно торчала на лавке, дожидаясь меня.

Я подошел и сел рядом. Настроение под кремовыми лучами зимнего дня было приятное и дурашливое.

— Как дела, профессор? Явка не провалена? Если провалена, то где герань?

— Прекрасно. Что происходит у нас в логове?

— Тишина, как обычно. Я сказал Белле о твоей гибели. Если она не играет, то она никак не опечалена. Она сама отправилась сказать об этом Рамсесу. Упомянула пару раз о диадеме и о том, что не было счастья — несчастье помогло.

— Что лежит у тебя на заднем сиденье?

Я повернулся к нему. За фотохромными очками не видно глаз, но это, похоже удивление.

— Сюрприз. Предатель в собственном соку.

Ульрик поджал губы.

— Этого я не предусмотрел. У тебя скверная привычка выполнять просьбы на двести процентов. Ты меня озаботил решением того, что с ней делать.

— Поспрашивать и — хрясть — тудыть ее в качель.

— Ты предлагаешь слишком скоропалительные решения.

— А ты можешь придумать что-нибудь другое?

— Она тебе, между прочим, чересчур доверяла. С другим бы такой способ похищения не прошел. А твои подозрения получасовой давности верны, но не совсем.

Я НЕ ЛЮБЛЮ, КОГДА ЛЕЗУТ В МОИ МОЗГИ!

— Ульрик, я запрещаю тебе лазить в мое сознание. Поклянись, что больше этого не сделаешь. Или я перестану с тобой работать.

— Ладно, решение твое тверже камня, и это последнее, что я вижу в твоей голове. Клянусь черной клятвой крови. Я больше не залезу в твои драгоценные мысли. Но я бы хотел оставить за собой право диалога с тобой в непредвиденных ситуациях. Просто мысленно заговори со мной. И, наверное, пользоваться твоими глазами. Иногда.

— Принимаю твои слова. Может, пора двигаться? Думаю, сидеть на солнышке тебе неприятно и все такое…

— Верно. Пристроишься за моей зеленой «Вольво». Поедем в убежище. В мое новое убежище.

Ситуация проясняется. Но не сильно

Мы час крутили по городу, забирая все больше и больше к северо-востоку. Полная глушь. Улица Ивантеевская. Домина солидных пропорций, с навешенной на него вывеской «Barclay». Ульриков «Вольво» подъехал к въезду в подземный гараж и коротко мигнул фарами. Судя по тому, что дверь открылась сразу же, тот, кто сидел на том конце провода от камеры безопасности, знал, что за гости у них должны быть. Большущий гараж со стенами как в фюрербункере, пустой и гулкий. Ульриков «Вольво» куда-то пропал. К машине сразу подошли два человека с автоматами, и один из них жестом приказал мне вылезти из машины. Я чуть не рассмеялся — какие-то два недавно обращенных вампира или вурдалака имеют наглость указывать мне, человеку-ядерной бомбе? В том, что это свежак, не сомневаюсь — другого у Ульрика просто не могло остаться. Я вылез. Люди знаком же велели отойти от машины и осторожно раскрыли дверцу. Тут же подбежали двое в шлемах из металлической сетки и, выставив вперед стволы, извлекли из машины Беллу. Ее развернули и, надев на голову кожаный мешок, поверх него надели и примотали, пропустив ремни у нее подмышками, такую же металлическую сетку.

Белла не сопротивлялась. Ее как бревно взвалили на плечи и понесли куда-то вглубь гаража. Когда там стукнула дверь, в гараж снова вошел Ульрик.

— Очень хорошо. Теперь, ее ждет неприятный сюрприз в моем лице. Я обдумал твои действия по дороге и теперь нахожу их чрезвычайно полезными. Предатели должны платить по счетам.

— Резонно. Кстати, об уплате по счетам. А где мой торговец недвижимостью?

— Еще жив. Но сейчас не время заниматься сведением твоих счетов. У нас неприятная перспектива остаться не только без короны, но и без того, на чем ее носят.

— Это у вас. А мне нужно как-то добиться того, чтобы исполнился план Рамсеса. Или настолько разрушить его, чтобы ничего похожего не осталось. А что ждет Беллу?

— Бог ты мой, какие глупости ты спрашиваешь… Допрос, разумеется. Все будет в ее руках — рассказать все и сразу и умереть быстро или же поизводить меня своим упрямством и все равно рано или поздно умереть. Зная свою сестру, я склоняюсь ко второму варианту. Она готова доставлять неприятности другим наибольшее доступное время, даже если их цена слишком высока для нее самой.

Он криво улыбнулся. По-моему, он так и не верит в возможность предательства. Ну и наивен же мой замшелый друг. Уж кто-кто, а он-то должен знать, что такое коварство, заговор и предательство. Если верить его дневнику, то он всю свою жизнь провел либо, плетя заговоры, либо раскрывая их, изредка перемежая все это временами, когда он охотился за кем-то или кто-то охотился за ним. Непонятны мне все эти законы мира кровососущих тварей, как были так и есть.

— Пошли. Белла уже готова встретиться с нами.

— А мое присутствие обязательно?

— Разумеется, ведь своим присутствием здесь она обязана тебе. Ты начал это, поэтому чаша и твоя тоже.

Ульрик повел меня в глубину подвала этого странного дома. Никогда не думал, что такие дома могут иметь настолько огромные подвалы, как этот. Очевидно, их строят для того, чтобы в них прятались вампиры. Значит, строительная фирма состоит с ними в контакте. Или состоит под их контролем. Учитывая глубокую инфильтрацию вампиров во все сферы бизнеса, такой вариант возможен и почти совершенно логичен. Мы проходили мимо открытых дверей, за которыми были видны тренировочные залы, в которых занимались бойцы, склады, помещения для отдыха, комнаты с генераторами и все прочее, что нужно для автономного существования под землей.

— А откуда все это, Ульрик? Я имею в виду, как все это появилось? Не на те же дохлые сто пятьдесят кусков, что я тебе дал?

— Это мой небольшой запасной аэродром. Личная гвардия Уль-н-Арика Адьярай Уль нар, в сто с лишним человек. Я начал ее набирать по разным городам еще три года назад. Просто в местной секции пропадали один или два бойца. А я, как ты понимаешь, там не груши околачивал. Потихонечку переманил на свою сторону около сотни человек и наобращал в Москве еще немного. Такое случается, потому что межклановые войны никто еще не запрещал. Но я запрещу. Запрещу указом императора всех Адьярай.

— Для этого тебе еще надо стать им, не забывай.

— Я не забываю. Ты ничего не понимаешь в политике, как я погляжу. Подземелье в Москве — мое, а не Рамсесово. Официально, пока не до всех дошла информация о моей гибели, кандидат в императоры — я. Но она и не дойдет, потому что я еще до того разослал всем приказ не поддерживать Рамсеса и саботировать любую его попытку утвердить свою власть. Будь он хоть миллион раз Примоген, смещение всеми одобренного лица не понравится никому. Он думал, что знает наши законы и нравы лучше меня. Что ж, как это ни неприятно, но мне придется указать ему на его ошибку самым жестоким образом. Таким нападением на меня он оскорбил не только меня одного. Он тем самым показал, что мнение всего нашего сообщества не влияет на него. А если он не считается с интересами вида — он либо глуп, либо амбициозен, либо имеет какой-то интерес против всех нас. Ни одно из трех не приветствуется. Я с легкостью могу доказать, что он нарушил сразу семь из тринадцати заповедей Каина со всеми прецедентами и поправками. И я это уже доказал. Наконец, его желание установить правление Хаоса будет означать Рагнарек. Ты знаешь, что такое Рагнарек или Геенна?

— Конец мира, гибель богов, рождение нового мира.

— Верно. А теперь подумай, кто из нас хочет погибнуть, пусть ради счастья тех немногих, что выживут? И кто, если выживет, согласится променять вечную жизнь на смертное существование, зная, что бывшие смертные начнут охоту за его кровью?

— Ты знаешь, Ульрик, по-моему, вы все гоните какой-то чудовищный порожняк. А кто же те, которых вы зовете крестоносцами? Кто они?

— Не знаю. Мы можем только догадываться. Их кровь смертельна для нас. Точнее, она превращает нас в смертных, что, в общем-то, одно и то же. Они не нуждаются ни в чем. И совершенно бесплодны. Они берутся неизвестно откуда и неизвестно как.

— Предлагаю рабочую версию. В системе три компонента. Люди — это существа Равновесия. И миром правило и правит Равновесие. Смысл бытия — в вечной войне двух сил, порождающей Равновесие и бытие.

— Ты часом даосских и греческих мудрецов не обчитался? Я отринул подобные мысли еще два века назад, хоть в них и была определенная прелесть закругленности. То, что ты предлагаешь слишком просто и противоречит тысячелетним законам.

— Ни в коем разе. Я никого не обчитывался. Мы тысячу лет крутили Солнце вокруг Земли и ничего, спокойно приняли обратное. А касательно простоты — был такой классный чувак, звался Оккам. Он про эту самую простоту шибко хорошо говорил.

— Хорошо. Примем это как рабочую версию и успокойся. Не хочешь чего-нибудь дерябнуть? Зрелище будет не из приятных, сразу предупреждаю.

— С удовольствием бы дерябнул, но положение мое не позволяет ощутить хоть какой-нибудь эффект от данного процесса. Пошли к Белле. Может, она увидит тебя и от ужаса расколется.

Белла устроилась на крестовине из нержавеющей стали в самом неприятном виде — вверх ногами, да еще и под наклоном, так, чтобы висеть на прикованных к крестовине сочленениях. Охранник включил яркий фонарь и блоком поднял крест с распятой Беллой так, что ее лицо, скрытое кожаным мешком оказалось на уровне наших лиц. Ульрик сделал ему знак рукой, он снял мешок. Белла на мгновение зажмурилась, отвернувшись от яркого света, но охранник силой повернул ее голову к свету.

— Здравствуй, сестренка. Вот уж не думал, что доведется так встретиться.

У нее на мгновение дрогнули, чуть прикрывшись, веки. Я почувствовал, как в голове Беллы со свистом провернулись колесики. Значит, она либо поняла, что просчиталась, либо соображает свою собственную игру. Но она овладела собой, снова надев маску отрешенного презрения.

— Здравствуй. Можешь передать своему господину Рамсесу, чтобы катился в пекло, прихватив с собой вас обоих.

— Неплохо играешь. Рамсес все же твой господин. Ведь ты не будешь отрицать, что диадемы ты была готова добиться всеми доступными способами.

— Не передергивай. Ты всегда знал, что я была дурой и следовала обетам, данным тебе в 1794, а теперь ты просто хочешь избавиться от меня, чтобы выслужиться перед старым псом.

— Здесь передергивает кто-то другой. Ты вступила в сговор с Рамсесом…

— Нет.

— Подстроила покушение…

— Нет.

— И теперь пытаешься предательством вывернуться из предательства, предав того, ради которого предала.

— Нет…

Последнее «нет» прозвучало как-то странно и оборванно. Не понимаю…

— Знаешь ли ты третий пункт седьмой поправки второго комментария к одиннадцатой заповеди Каина?

— Да, — Белла на мгновение прикрыла глаза. Я не большой специалист по мимике перевернутых лиц, но по ее лицу пробежала какая-то тень.

— Всякий подозреваемый, трижды ответивший «нет» на выдвинутые обвинения, может быть подвергнут допросу с применением силы до тех пор, пока не скажет правды или не подтвердится справедливость обвинений. Откажешься ли ты от своих слов, сказанных ранее?

— Нет, и ты это прекрасно знаешь, брат. Если я откажусь, я подпаду под девятый пункт.

— Ты осознаешь, что выбираешь путь боли и унижения?

— Я выбираю путь правды. И мне… безразлична дорога.

— Ты утверждаешь, что говоришь правду? — Ульрик принялся ходить вокруг нее. Он был похож на паука, набрасывающего петли паутины на плененное насекомое.

— Я утверждаю, что обвинения, которые ты выдвигаешь против меня, ошибочны. Ты не добьешься от меня обвинения обвиняющего во лжи. Я тоже умею проводить допрос.

— «Умела», — давай будем говорить о тебе в прошедшем времени, пусть это и психологическое давление. Ты знала, что может быть с тобой? Будешь ли ты утверждать, что принимала решения, будучи в уме?

— Вполне… Я еще не истлела, чтобы говорить со мной в прошедшем времени!

Ульрик возвел глаза горе и развел руками. Кажется, это означает «Ну, это никогда не поздно…», насколько я могу видеть из своего угла.

— Боялась ли ты боли и унижения?

— Я боюсь неправды. А неправда — это ты, и тот, кому ты лижешь зад. И еще этот дурак.

— Ты показала храбрость перед лицом боли. Подумай о боли. Подумай о страхе и унижении.

— Я думаю о правде. Страх, боль и унижение — ваш удел. Если тебе и Рамсесу нужно убить меня — убейте. Вы можете низко со мной поступить, но никогда — унизить. Это мое заднее слово.

— Я предлагаю тебе открыть свое сознание и покаяться во всем. И ты сохранишь свою жизнь. Сделай желание жить своим задним словом, и ты будешь жить.

Белла высокомерно стиснула челюсти и промолчала. Отвернуться ей не удалось.

— Она хочет молчать, — с вялой усмешкой повернулся ко мне Ульрик, — И прикрывает ложью ложь, — он, похоже, получал от этой отвратительной комедии не больше удовольствия не больше, чем я.

— Почему она не открывает свое сознание тебе, если не лжет?

— Потому, что лжет и не хочет говорить правду. Ложь легко отличить, но она лжет невероятно искусно.

— И что ты хочешь делать?

— Я не буду применять никаких пыток. Для этого мы слишком долго и слишком сильно были вместе. Я просто спрошу ее мысли. Мягко, но сильно. И чем сильнее будет сопротивление — тем сильнее будет вопрос.

Ульрик жестом выгнал из комнаты охранника.

— Поверни вон то колесо, чтобы она была вертикально вверх ногами.

Подручный палача. Венуся надавала бы мне пощечин, если бы узнала, что я теперь работаю именно им. Даже ради нее. Лязгая, крест встал вертикально.

Ульрик закрыл глаза, глубоко вдохнул и, сложив вместе пальцы, вытянул вперед левую руку. Он начал говорить нараспев какие-то непонятные стихи на непонятном языке. Не открывая глаз, он подошел к Белле и согнул кисть так, чтобы пальцы смотрели вниз. Я заметил сильнейший ужас в ее глазах. Продолжая напевать, он несколько раз покачал рукой, не размыкая пальцев. Белла попыталась отвернуться, но Ульрик схватил ее за волосы и вернул голову в прежнее положение. Вдруг я увидел, что из-под ногтей на левой руке Ульрика выступают блестящие черные вязкие, похожие на нефть капли. Белла сдавленно не то застонала, не то взвизгнула. Капли превратились в струйки, текущие ей в нос. По тому, как напряглись мускулы Ульрика и как трясется ее голова, видно, что она изо всех пытается вырваться, даже ценой собственного скальпа. Струйки иссякли. Ульрик убрал руку и открыл глаза.

Одним движением руки он повернул крест и вместе с ним Беллу в нормальное вертикальное положение.

Я увидел ужас и беспомощность в ее глазах. Но они внезапно закатились, и все ее тело охватила мелкая дрожь. Из кривящихся, как в припадке эпилепсии, губ потекла пена. Судороги, выкручивающие ее тело, дергающиеся и стягивающие осьминожьими щупальцами ее тело, были видны невооруженным глазом. Из глаз и носа закапала кровь. Пена, текущая изо рта приобрела сперва розовый, а потом кровавый цвет. Меня охватил страх. Со священным ужасом кролика перед удавом, наблюдал я, как струйка кровавой пены протекает по дергающемуся подбородку и судорожно пульсирующему горлу, стекает между грудей и по животу и капает на пол.

Белла захрипела и обвисла на привязи. Я снова включился, увидев движение Ульрика. Он извлек нож и подошел к ней. Ну, вот, кажись, и конец. Я выдержу. Я буду спокойно смотреть на то, как он отрежет ей голову.

Напиток, крепостью 180 градусов

— Ты идиот, — бросил он через плечо, — ты абсолютный идиот. Она совершенно невиновна. Ключи!!! — проорал он, обращаясь к закрытой двери.

В камеру вошел охранник. Вдвоем они опустили крест и разомкнули кольца. Беллу положили на стол. Ульрик ножом прочертил у нее под горлом крестообразный разрез. Из него, не смешиваясь с темной кровью, вылилась та самая черная жидкость, которая использовалась для допроса и проворной ртутью всосалась в пальцы Ульрика.

— Быстро, еду. Самую лучшую. Рассчитывай на литр.

Охранник убежал. Тем временем Ульрик быстро закатал рукав и разрезал вены на руке. Он взял безвольно мотающуюся голову Беллы, открыл рот и начал лить туда свою кровь. Под ее веками шевельнулись зрачки. Белла двинула губами и, схватившись за его руку, не открывая глаз, присосалась к разрезу.

— Может, ты объяснишь, почему я идиот и почему ты делаешь то, что делаешь?

— Она никогда не вступала в заговор с Рамсесом, она была всецело предана мне, а ты своими подозрениями заразил меня и, тем самым, чуть не угробил моего лучшего ближнего.

— Так она не при чем?

— Совершенно не при чем.

— А как же диадема и то, что она радовалась возможности обрести ее через Рамсеса?

— Господи, да не знаю. Она бредила этой диадемой с самого начала нашего знакомства. А ты понял это как тягу к предательству и, если быть точным, оклеветал ее.

— Зараза не прицепится, если иммунитет не сдох. Ты почему-то очень хорошо поверил в мою клевету. Значит, ты и сам не без греха.

— Я параноик. А как еще ты прикажешь думать? Я до сих пор не знаю, кто все-таки помог сделать зомби. Но не… она, это точно.

— Поразительно ловко ты перекладываешь все тухлые яйца в одну корзину. Ты дал мне задание. Я исполнил его. Я не виноват, что задание было неверным.

— Заткнись, — Ульрик взмахом руки отрубил дальнейшую дискуссию, — Ты в дерьме по уши. Она действительно думала, что мы оба работаем на Рамсеса. Ты же так любезно рассказал ей о ее скором конце… Я немного завидую ее способности доверять.

Кушать… гм, подано. Охранник привел за собой несколько человек. Белла уже открыла глаза и лихорадочно искала, где бы еще чего поесть. Ульрик вырвал у нее свою руку и за руку подтащил одного из еды, парня лет двадцати пяти. Белла, не слезая со стола, обхватила его руками и ногами и впилась в шею. Парень обмяк и расплылся в идиотской улыбке. Она, как мне показалось, несколько часов прижималась губами к его шее, гладя его по голове.

— Стоп, — скомандовал Ульрик, видя, что парень уже потихоньку, все так же идиотски ухмыляясь, зеленеет, выдернул его из объятий Беллы и пихнул к двери — следующий.

Следующей была какая-то барышня. Белла с треском раздраженно оторвала мешающий воротник кофточки и прокусила ей кожу на шее. Ее даже не пришлось выдергивать — сама рухнула на пол. Констатировав кровопотерю немного больше допустимой, но не мешающую жить, Ульрик отволок ее в угол и прислонил к стене.

— Стоп. Еще.

И «еще» покорно подставило горло под укус. Потом было еще одно «еще» и одно «Let’s repeat».

Белла, вытирая окровавленный рот, отвалилась на стол, другой рукой гладя живот. Охрана, суетливо кланяясь, забрала всю еду и ушла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Внезапно, кривясь, требовательно махнула рукой. Ульрик тут же подал какую-то емкость, над которой она, судорожно вцепившись в его плечо рукой, склонилась. Терпеть не могу, когда кого-то при мне рвет. Тем более кровью.

— Опять пожадничала, — сказал Ульрик, направляясь к закрытой двери, чтобы отдать испорченный продукт охране.

— Ты пожадничаешь сам, когда тебя так же выжмут. Я запомню твою кровь правды надолго. Подойди.

Ульрик, поставив лоханку на пол, подошел. Раз-раз — Белла со вспыхнувшим в глазах бешенством, с рыком отхлестала его по щекам. Думал раньше, что такой звук бывает только в дешевых гонконгских фильмах про кунг-фу, ан нет. Ульрик молча коснулся симметричных глубоких царапин с выступившей по краям рубиновой росой. Белла, собирала ее пальцами и невозмутимо, один за другим, облизывала их блестящим ярко-розовым языком.

Примирение между вампирами, похоже, состоялось. Получить по физиономии в свою очередь я явно успею.

— Я грязна, устала и у меня болит все. Ванну. Массаж. Хочу спать. Из-под земли достань мою одежду, или хоть что-то похожее или я не отвечаю за свои поступки.

Ульрик снял и отдал ей свое кожаное пальто. Белла, обхватив его шею рукой, подпрыгнула и устроилась у него на руках.

— Здесь слишком грубый и холодный пол. Мои ноги не заслуживают такого обращения.

Я потихонечку пошел по стенке. Нарываться на неприятности мне явно не хотелось. Может, она не заметит меня или забудет о моем скромном участии в ее похищении. Я уже достиг двери, когда получил оглушительный звенящий удар по затылку. Несмотря на то, что упал и вдобавок кувырнулся через голову, почти тут же восстановил ориентацию и обернулся.

— Женщин нельзя бить пистолетом по голове. Нехорошо. Особенно когда они тебе доверяют, — холодно сказала Белла, убирая ногу обратно под ульриково пальто и снова запрыгивая ему на руки, — Это аванс. Основную часть я придумаю после того, как приму ванну.

Звучит мрачно и узнаваемо. Если у вас предполагаемый визит к зубному врачу вызывает легкий морозец под ложечкой, то перспектива оказаться в руках садомазохистки, чей производственный стаж — двести лишним лет, вызывает легкий и нежно подташнивающий французский frisson, плавно переходящий в брутальный и американский freeze-on. Особенно если перспектива помереть и хоть этим ее огорчить отпала, точнее, если говорить научно, отпадет целых… черт возьми, я потерял счет дням…

— Не думаю, что это пойдет тебе на пользу, — в лучших традициях шпионских фильмов я погрозил, снимая с предохранителя, ТТ.

Ульрик и Белла переглянулись. Когда они так резко успели подружиться снова? По-моему ей минут пять назад было очень плохо по вине того, чью шею она так нежно обнимает. Не понимаю их порядков. Ульрик пожал плечами. Что это все значит?

— Слуга проводит тебя в комнату, отведенную тебе — следуй за ним, — Ульрик ткнул пальцем в подбежавшего человека.

— Премного благодарен. Там, надеюсь, очень крепкая дверь?

— Да. Он даст тебе ключ.

Я проследил, как Ульрик с Беллой на руках повернулись и пошли по коридору. Что замыслила этот монстр под нежной кожей? Наличие двери и ключа меня немного успокаивает. Может, процедура приведения себя в порядок успокоит ее? Или братец ее так отымеет, что она уже не захочет ничего предпринимать по моему поводу… Надежды юношей питают. Питают. Но не делают сытыми. Слуга почтительно дождался, пока я повернусь к нему. Сделав приглашающий жест рукой, он отправился по коридору, расположенному под прямым углом к тому, по которому ушли вампиры. До меня донесся смех Беллы. Что же за дрянь он залил в нее, что она так быстро раскололась? «Кровь правды» — это, конечно, звучит, но механизма действия совершенно не объясняет. Скорее всего, это какая-то часть его самого, способная выходить из его тела и возвращаться обратно.

Дневник говорил о нескольких годах, проведенных с неким кшатрием Шри Сиджха в монастыре в Кашмире. Точнее, дневник сообщал о начале периода словами «Невероятно. Удивительно. Я должен это узнать». Потом обрыв кончился, возобновившись в 1834 году словами «Весьма интересно. Удивительно. Я это узнал, неплохо, даже с точки зрения моего гуру-Бруккари. Пора исчезнуть».

Что же за знание культивируют Бруккари? И зомби у них, и эта черная дрянь, способная вытягивать правду из кого угодно… Родовое древо вампирских кланов сильно запутано, но то, что Бруккари никогда не были родственниками Адьяри (и, благодаря мне, похоже, что в этом тысячелетии и не станут) это точно. Я сильно сомневаюсь, что они с удовольствием приняли в свои ряды Уль-Н-Арика Адьярай. Который, впрочем, в те поры был беглецом и отверженным, а никаким не Адьярай Уль нар. Старый лис, скорее всего, сыграл с несчастными доверчивыми врагами в свою игру: предложил свои услуги как потенциальный агент в стане врага, получил информацию и навыки и смылся. Как я знаю его, очень по-ульриковски.

Насколько я представляю себе дальнейшую действительность, она достаточно проста. Ульрик сдает меня Рамсесу как разменную бомбу с часовым механизмом, предварительно проинструктировав меня о том, как сорвать все планы Рамсеса и подставить его под гнев обломавшихся Сил. Я подставляю Рамсеса, получаю Венусю и снова живу с ней припеваючи и закусываючи в мире, который никто никогда больше не тронет. Идеально. Как на бумаге. Ди эрсте колонне марширт… Только вот как бы с этим планом не обмаковаться на всю катушку.

Вошел в комнату. Точная копия моей комнаты в логове. Даже камин сделан. Рюкзак швырнул на ковер к кровати. Какой же высоты должен быть дымоход, если пламя горит в подвале? Я плюхнулся на кровать и положил пистолет на тумбочку. Потом, припомнив смех Беллы, встал, закрыл дверь на ключ и после этого снова плюхнулся на кровать. Эх, как же все неплохо выходит… как у ослика Иа. Что бы вот только такое придумать, чтобы все вышло просто отлично.

Время кое-что записать для истории. Взяв из рюкзака блокнот, карандаш бегло, конспективно записал то, что послужило основой для всего, что вы, возможно выше прочитали. Подвел баланс. У меня осталось сто пятьдесят тысяч денег. Еще столько же мне должен Ульрик. Осторожен, кстати. Не сказал, что у него есть запасной аэродром здесь, взял бабки и не поморщился. Вполне возможно, что он не совсем был уверен в качестве своей заплатки на моей памяти. Около сотни смертельных для всех патронов. Куча планов на будущее и куча затей, как осуществить мое возвращение на белой лошади к Венусе. В том, что именно на лошади, именно на белой, с ее шарфом на локте — я почти не сомневался. Поглядим.

Потрясатели Вселенной

Писанина отняла у меня несколько часов. Я кинул вдрызг уработанный блокнот на рюкзак, потянулся, чувствуя, как затекла спина, и отвалился на подушки. Поели, как говаривал один правильный кореш, теперь можно и поспать. Пистолет мирно упокоился на тумбочке. Да на что он мне вообще? Кругом бдительная и мощная стража. Дверь крепкая, Белла явно не проломится. Уже порядком надоевшие перстни, из-за которых от пальцев сильно воняет металлом я снял и положил к пистолету на тумбочку. Можно даже ботинки снять. Хм-м. А я точно жмурик. Носки уже неясно, сколько не меняю, а несомненных органолептических признаков нема. Так, пребывая в состоянии полной беспечности, и заснул.

Не знаю уж, отчего я проснулся. То ли от ощущения сдавленности в груди, то ли оттого, что почувствовал, как кто-то гладит мое лицо. Какой приятный сон, пронеслось в голове… но приоткрытые глаза вернули к реальности.

Белла! У меня на груди, улыбаясь как покойник, точнее, покойница, упершись руками в бедра, сидела Белла.

Издав какое-то задыхающееся «иэхмм» я дернулся назад, сиречь к изголовью. Ее сияющие в неярком двойном свете от бра и камина колени стиснулись, выжимая из меня еще одну порцию воздуха, так, что продвижение составило лишь пару сантиметров. Тут я заметил, что одета дама только в муаровое платье из теней. Это не легче. Одетая илираздетая она хуже кобры, находящейся в крайней степени раздражения. Когда я постарался, резко выбросив вправо руку, дотянуться до пистолета, то мои смертоносные пожитки кучкой отлетели и брякнулись о стену. Пальцы хватанули лишь воздух. Белла лишь еще шире улыбнулась и погрозила пальцем. Жалко, что описаться не могу, а то самое время… «Отче наш, иже еси…» как же там дальше? Мысли совершенно запутались в заледеневших кишках. Осталось только ощущение звенящего тихого ужаса.

— Вот мы с тобой и оказались в постели… Нравится?

Я не смог ничего выговорить. Что она собирается со мной делать? Слуга. Падла, он дал ей второй ключ. А я как дурень понадеялся на дверь. Слова и гипотезы в моей голове катались как пьяные матросы в драке, затеянной в портовом кабаке.

У нее была нежная молочно-белая кожа, почти как у Венуси. Но ее совершенно сложенное, чистое и гладкое тело не вызывало никаких эмоций, кроме ледяной волны ужаса и омерзения, как если бы там, где находилась украшенная двумя ярко-розовыми сосками безупречных пропорций и симметрии грудь, копошились в непонятной игре смерти, обнажая пожелтелые ребра, жирные черви, а сочные губы не разложились, оголив босховский оскал черепа, пялящегося на мир пустыми черными дырками вместо удлиненных янтарно-зеленых глаз. Большего антиэротизма я в жизни не видел и, боюсь, что уже не увижу.

Белла нагнулась ко мне, и я почувствовал, как ее упавшие волосы мягкой щеткой коснулись моего лица. Горячим и влажным языком она провела у меня на лбу короткую линию. Руки как парализовало, я забыл о них, я не мог сбросить с себя этого черно-мраморного демона.

— Я решила, что ты проведешь ночь со мной.

Ну и ё-моё… Вот это наказание. Хана. Нет. Пытайте меня. Можете мне оттяпать все выступающие части тела по выбору. Тупой алюминиевой ложкой или вообще суровой ниткой. Но я не буду вступать ни в какие… вот с ЭТИМ.

— Я не буду ничего ни с кем проводить, — просипели мои частично послушные связки.

— Будешь. Так хочу я. Ты не будешь сопротивляться.

— Я не трахаю трупы. Ии в-вообще, я выполнял приказ. Т-ты мне отвратительна.

— А я не труп. Совсем не труп. Потрогай, — Белла схватила мою безвольную руку и провела ей по своему телу, — я мягкая и теплая. Разве ты не хочешь попробовать меня? При том, что вопросы того, кто здесь что хочет, решаю я.

— Уйди!!! — давление в моих ушах настолько высоко, что, кажется, сейчас выскочат от огромных барабанов глаза.

Моя истерика ее только рассмешила. Она соскользнула с меня и легла рядом, положив голову мне на грудь.

— Боюсь, что привести тебя в рабочее состояние может только вагон слоновьего возбудителя. Надеюсь, это ненадолго, а не на всю жизнь, — Белла серебристо и нежно рассмеялась, так что волосы на голове зашевелились, — Успокойся. В моих планах не было заставить тебя вступить со мной в связь. Хотя я могу. И я прекрасно понимаю, какие эмоции я вызываю у тебя, именно поэтому ты меня сейчас пустишь под одеяло и нежно, я настаиваю, нежно обнимешь. И мы будем с тобой спать бок о бок весь день. Это будет твоим наказанием за мое хорошее отношение к тебе, того не заслуживавшему. Ты должен будешь хорошо относиться ко мне, хотя в душе у тебя совершенно другое.

И возлег он с ней на одно ложе. И накрыл ее своим одеялом. И обнял он ее, как было подчеркнуто, нежно, и как того требовали обстоятельства и она сама. Пусть меня вытошнит. Я все-таки человек без чувства брезгливости. Или, в данный момент, без желудка, чтобы меня вывернуло наизнанку. Постепенно, когда Белла прижалась ко мне спиной и, судя по всему, уснула, ужас немного прошел.

Подумаешь. Кусок мяса, которому триста лет. Я в руках держал и похуже мясо — сосиски из институтской столовой вообще, и на вкус, и на цвет, и по консистенции были постарше Рамсеса. Только вот я не встречал в институтской столовой еще ни одной сосиски, наделенной такой внешностью, клыками и настолько темным, отточенным и извращенным разумом.

Внезапно она сбросила мою руку и резко повернулась, ежась и морщась.

— Недостаточно нежно? — вообразив самое худшее, выдавил из себя я.

— Хуже. Я не могу привыкнуть к твоим прикосновениям. Ты знаешь, каким холодом от тебя несет?

— Я стараюсь испытывать к тебе самые теплые чувства, честное слово.

— Я не про то. От тебя идет смертельный мороз. Как от призрака. Ты выпиваешь мое тепло, стоит тебе лишь прикоснуться ко мне.

Я машинально прикоснулся рукой к щеке. Ничего такого, она теплая и никакого холода я не ощущаю.

— Дело не в температуре твоего тела. Я тоже сперва чувствовала тепло. Но в глубине, тебя наполняет пустота и смертельный, древний лютый холод. Ты втягиваешь любую жизнь и поглощаешь ее, как древний могущественный призрак.

— Что ты имеешь в виду? Я похож на привидение? Немного телесен для привидения.

— Ты понимаешь разницу между wraith и ghost?

— Синонимы для обозначения одного и того же — того, что считается тенью умершего человека.

— Неправильно. Ghost — это действительно слабый отблеск личности, редкий гость, это отражение сильных эмоций человека или вампира, его мучений, любви или чего-то еще. Безобидное существо, иногда оно обладает пророческим даром, поэтому всегда полезно и мы очень уважаем все знаменитые привидения. Wraith — это не просто привидение. Это яркая личность, не потерявшая своих черт, живущая и мыслящая…

— Класс. Загробная жизнь на этом свете, не становясь одним из вас…

— Не совсем так. Скорее даже совсем не так. Ты знаешь, как становятся wraith? Ими становятся через причинение другим при жизни боли и страданий, пожирание чужих душ. И, чем больше принесено в жертву ненасытной пустоте внутри, тем сильнее wraith, пожиратель душ. Они существуют в постоянной тоске и боли, лишенные всего. Единственная, и то, краткая и отравляющая радость для них — уничтожить еще больше жизни, всосать еще больше душ. Твой город, кстати, славится своими призраками. Здесь одновременно существует множество душ злодеев, от преступлений которых, как это ни патетически звучит, содрогалась земля. Но они еще более омерзительны, потому, что те, кто ими стали, были в большинстве настолько мелкими и гадкими душами, что их отрицают даже как потенциальную пищу их более мощные собратья.

— Значит, усатый дядя Джо до сих пор жив и творит свои злодейства?

— Да. И этот тоже. Он пожрал души всех, кто похоронен в вашем большом некрополе в центре, включая ту, что принадлежала его духовному отцу. Если бы ты мог видеть и слышать как мы, ты бы увидел, как в определенные ночи к нему слетаются мертвецы, достают его душу из могилы и с воем грызут ее своими туманными в ночном свете зубами. И будут грызть еще долго, поверь мне. А он пытается компенсировать свои мучения и еще сильнее пытается причинить страдания тем, кого поглотил. Зло порождает зло.

— И конца этому не будет?

— Будет. Если вы, конечно захотите, и догадаетесь.

— А он силен?

— В определенной мере. Но он лишь хлопушка перед мортирой, когда речь идет о том, что лежит в земле Эррин. Вот это пожиратель душ, который заткнет за пояс всех остальных.

— Какой-какой?

— Эррин. Так называют свою землю ирландцы. Там есть один островок. В Ирландии, месте самом, до некоторого времени, дальнем из известных нам, курган великого и ужасного короля-отступника. Своей магией он стирал в пыль непокорные народы, говорят, что он мог остановить движение светил, маятник мира в его руках был как игрушка. Он, не став Адьярай, достиг практического бессмертия и готов был уничтожить и нас и наших врагов, Орден, чтобы пожрать нашу силу и знания. В конце концов, все Адьярай и многие люди и дети Ордена, объединились, включая нашего общего праотца, мудрого Каина, и разбили его в такой битве, что многие захлебнулись в крови убитых и реки почти по всей Европе месяц текли кровью. Каин пожертвовал собой, своей сущностью, чтобы уничтожить отступника. Каин стал первым и последним из нас, кто обрел спокойную смерть от старости. Старился он, правда, долго и успел передать сосуды со своей кровью вампира другим, приказав, чтобы через триста тридцать три поколения у него появились прямые потомки. Эти дети Каина — наши Примогены, среди которых — Рамсес-Йа… а ты ему глаз выковырнул…

— Впечатляющая легенда. Надо будет расспросить, если увижу Рамсеса, каково это было.

Белла внезапно рассмеялась.

— Это было за сто веков до того, как родился тридцать три раза пра-прадед Рамсеса.

— Ну и дата… А что сделали с именитым жмуриком?

— Отвезли труп в самое дальнее и защищенное из известных мест и похоронили в страшной глубины могиле, засыпав ее доверху всеми золотыми побрякушками, награбленными им за много веков и еще своих столько же добавили и серебряным песком. А сверху насыпали большой курган из земли и камней.

— Отчего так много драгметаллов?

— Серебро предотвращает злые испарения его души. А золото — это идеальная ловушка.

— Что значит идеальная ловушка? Для кого?

— Все призраки жадны до своих погребальных даров. Они охраняют их от расхитителей веками, видя в этом смысл существования. Ему дали, что охранять, и теперь он навеки привязан к своей могиле. Это очень тонко — заставить его охранять то что он награбил и чтобы веками это давило на его труп. Идеальное наказание — его наказывают его же грехи.

— А как вы это охраняете? За столько лет какой-нибудь головастый парень нашел бы и раскопал все побрякушки. Ваш покойничек в лучших традициях Стивена Кинга завладел бы своим спасителем и устроил бы вам капец на все время. Теперь-то вы не смогли бы его убить.

— Просто. Он не может перейти через воду. Он привязан, как и все духи, к земле, к определенному месту: к камням, к могилам, к руинам и так далее. А окажись на этом острове какой-нибудь головастый парень — он бы сбежал оттуда, поседев от страха. А не сбежал бы — умер от того же страха. Испарения призрака, даже проходя через серебряный песок, продолжают действовать. Да и побрякушки, которые он там найдет, не принесут ему никакой пользы. Давай лучше спать. Если хочешь, я расскажу тебе, как наш с Ульриком союз пришел к тому, к чему шел сто двадцать лет

Фрагмент из истории. Как избавиться от честного слова. Приблизительно тридцатые годы

Оберлейтенант люфтваффе Эрих Эддиер поздно вечером 16 октября вошел в свою маленькую квартирку на шестом этаже большого дома на Нортштрассе и, воровато оглядевшись, крепко запер дверь на ключ. Задернул все шторы. Ключ положил в карман форменных галифе. В ванной, придерживая пальцами зеркало, повернул его, так чтобы показалась его оборотная, золотая сторона. Придирчиво осмотрел свое отражение в желтом металле. Пригладил коротко подстриженные седые волосы, промоченные дождем, который сейчас умоляюще стучал, прося его впустить, в окно.

Эддиер жил один, несмотря на все остренькие взгляды, которыми одаривала его фройляйн Ширах, консьержка в этом большом доме. Про еще молодого оберлейтенанта по дому ходили самые невероятные слухи. Говорили, что он поседел в войну, когда, соврав о годах, отправившись в 18 году на фронт в пятнадцать лет добровольцем, оказался завален в блиндаже вместе с несколькими мертвыми солдатами и смог прорыть дыру только через несколько суток. Правда это была или нет, но молодой еще летчик с печальным взглядом был сед как лунь. Говорил он с легким австрийским акцентом, как фюрер, только очень тихо и спокойно.

Еще по дому ходили слухи, что из его квартирки регулярно доносятся странные голоса. Чаще всего доносился мягкий низкий женский голос, но, когда однажды фройляйн Ширах пришла к нему по какому-то придуманному поводу, чтобы увидеть эту таинственную незнакомку, в квартире был он один. На вопрос, не слышал ли он женский голос, он кивнул на работающее радио.

«Он работает в гестапо и выискивает врагов рейха». «Нет, он ученый и работает над секретным оружием для люфтваффе». «Он секретарь рейхсфюрера Геринга». «А может, он просто шпион?» — задал вопрос кто-то. Этот же умник накатал в гестапо донос. Из гестапо действительно приехали, но забрали почему-то автора доноса. «А, ну вот видите — он сам из гестапо или разведки» — даже с каким-то облегчением рассказывали все об этом случае.

И те, и другие, и третьи, и даже умник, которого оберлейтенанту лично пообещали использовать на благо промышленности Рейха — все они ошибались. Оберлейтенант служил в ночной эскадрилье ПВО «Нахтигалль», где все восхищались его кошачьим ночным зрением, жил спокойной жизнью и почти всегда один.

Оберлейтенант нажал на кафельную плитку, открывающую тайник. Достал оттуда бутылку, открыл, причмокнув, поболтал ее в воздухе и отпил из нее немного ее содержимого. Закрыл, поставил на место и захлопнул тайник. Потом тщательно смыл с губ кровавые следы, справившись об их отсутствии у зеркала.

Затем он прошел в комнату, сбросил китель на спинку стула, снял салфетку, скрывающую его скромный ужин — бутылка молока, немного мяса и хлеба. Он спокойно прожевывал очередной кусок под стук дождя, когда в стекло постучался еще кто-то, кроме падающей воды.

Оберлейтенант невозмутимо положил вилку, проверил, достав из кобуры, «Парабеллум» и пошел открыть окно. В комнату ворвался шумный влажный воздух и брызги дождя. Вместе с ними, в мокрых пятнах, извиняющейся скороговоркой пробормотав:

— Я хочу тебя прямо сейчас, слишком долго не виделись, — ворвалась Белла.

Ульрик, придерживая одной рукой повисшую на нем и рвущую с него одежду Беллу, другой закрыл окно и задернул шторы…

Сидя на полу, в окружении разбросанных вещей, Белла закурила свою сигарету с розовыми лепестками и, обращаясь к уже снова одетой спине своего брата, достающего из шкафчика бутылку вина, сказала то, за чем, собственно и прилетела, несмотря на дождь и грозу.

— Мм. Теперь мне гораздо лучше. Да, у меня радостная весть от Сетти. У нас в Москве всплыло, что наша со-мать направляется сюда.

— Сюда? — Белла почувствовала, как у Ульрика вопросительно изогнулась бровь.

— Именно. И прибудет на вокзал из Бремена.

— Она стареет. Это очень неосторожно.

— Не забывай, что это ее город. Здешняя секция Адьярай — это ее секция. И тебя ежеминутно ищут.

— Пусть ищут. Они ищут меня ночью. А я разгуливаю днем, благодаря тому Бруккари, что учил меня в Индии. У меня, к сожалению, всего семь воинов. Но я готов рискнуть.

В окно снова постучали. Ульрик повернулся, снимая «Парабеллум» с предохранителя, краем глаза заметив озорную улыбку прикусившей костяшки сжатой в кулак руки Беллы. Он подошел и отдернул шторы. В открытое окно шагнули Сетти, Николас и Алексис.

— Тень гуще рядом с вами, повелитель, — произнес, поклонившись, Ульрик. Произнес, как равный равному. Главой клана Уль нар изначально был он. Но, чтобы не связывать себя связанной с руководством рутиной, передал место ближайшему ученику Рамсеса, которого, вдобавок, был младше на четыреста лет. Уступив в немногом, он обрел спокойствие и свалил все проблемы на голову другого, более опытного начальника.

— Твоя кровь — моя кровь, — пробормотал, отмахиваясь от официальностей, Сетти, — у нас мало времени. Белла говорила, что все займет не более двадцати минут, а вышли все сорок.

— Пока мы… вы стояли снаружи?

— Да, на чертовски узеньком карнизе под проливным дождем.

Белла, невозмутимо пожав плечами, тихо рассмеялась, она снова одевалась, пересев на постель Ульрика.

— И что же мы хотим предпринять? У нас нет никакого плана, мы не знаем ничего, кроме самого факта ее прибытия.

— Это не так уж мало. До нас дошло, что она прибудет в бронированном гробу под охраной двадцати отборных воинов-вурдалаков. Прибудет в полночь. Она думает, что неуязвима. И я так тоже думаю. Но вот момент ее прибытия в логово на Паризерштрассе — хороший случай, просочившись внутрь, захватить ее и разобраться с ней.

— Нет, Сетти. У меня есть другая мысль. Я предлагаю ударить сразу на станции.

— Это опасно. Она запросто увидит нас…

— Мы ее тоже. Она сильнее всех нас, вместе взятых, значит, наш козырь — наглость и внезапность. Взять штурмом вагон и сжечь ее, пока она в оцепенении. Насколько я знаю ее, гроб выгрузят на сортировочной станции и оттуда повезут в убежище. Она так делала всегда, даже в век карет. Перестрелка на сортировочной стации никого не поранит, мало кто услышит пальбу, потом, станция пустынна и мы можем быстро занять все ключевые позиции вокруг вагона. Перебьем всех и сожжем Айше. Туман нам не помеха.

— Мне не нравится понятие «туман», Ульрик, — криво усмехнулся, потирая горло Алексис, — наводит на неприятные воспоминания о Лондоне.

— Подумаешь. Та инсценировка, которую мы устроили для старины Ксавье, до сих пор работает. Он все еще уверен в том, что видел и растрезвонил всем, что Алексис Адьярай был убит своим братом в лондонских доках.

— Возможно. Но то, как ты обошелся с истинным виновником преступлений Джека Потрошителя… это жестоко. Убить человека его же способом — злая шутка.

— Зло порождает зло. Его смерть была ничем не хуже той, что он обеспечивал другим. Но это частности. Что же мы решим?

— Атаковать, — внезапно подала голос Белла, — и только атаковать. Я жду не дождусь, когда я смогу отомстить.

— За что?

— За те унижения, что я перенесла от нее.

— А ты, будучи материалом, хотела чего-то большего? — рассмеялся Сетти.

— Я не материал и точка. Если здесь нет мужчин, то на нее пойдет женщина. Я одна попытаюсь убить ее.

— Не надо вести себя как леди из рыцарского романа. Это серьезнейший вопрос межклановой политики. То, что она не нравится большинству здесь присутствующих — еще не повод спешить. Особенно недавнему материалу, которому следует молчать, слушать, повиноваться, и снова молчать, ибо такова от века судьба всего материала, кем бы он ни был.

— Я не…

— Брейк, — вмешался Ульрик, отбив уже вытянутые вперед для атаки руки Беллы и на всякий случай отодвигая Сетти — мы собрались здесь, чтобы убить Айше. Ценю твою дипломатичность, Сетти. Равно как и твою пылкость, Беллатрикса. Здесь все друзья или ничего у нас не получится. Я надеюсь, что оружие есть у всех?

— Да. Немецкие МП-40. В магазинах — пуля серебряная, пуля свинцовая. Хорошо и для людей и для наших.

— Прекрасно. Сейчас я достану свое оружие, и мы полетим на эту станцию и займем свои места. Вы все сыты?

— Под завязку. Нам попались какие-то пьяные матросы.

Ульрик достал из тайника в ванной два автоматических «Маузера» и распихал обоймы по карманам. Если нужно, с этими пистолетами, которые могли стрелять очередями, он был смертоноснее взвода пулеметчиков. Подошел к стене и снял с нее шпагу с широким еще, как делали только в шестнадцатом веке, клинком. Не обращая внимания на других, он вытянул ее из ножен и долго любовался холодным блеском своей ровесницы, не утратившей за прошедшие четыре с лишним сотни лет ни гибкости, ни остроты.

Все шагнули в черную пасть окна и вылетели в дождь, во тьму, не зная, что ждет их дальше. Кто-то надеялся. Кто-то терзался сомнениями. Белла перебирала в памяти страницы своей жизни. Ульрик был спокоен как камень. Он остановил внутренний диалог и не питал никаких сомнений относительно судьбы своей прародительницы. Рано или поздно это случится.

Серая пелена тумана над сортировочной Берлин-46 была почти непроницаема для тусклого света луны, что проникал сквозь плотные облака.

Белла, выставив вперед автомат, лежала на крыше какого-то строения. Ульрик спокойно развалясь как в кресле, сидел в углу, который образовывала Г-образная постройка. Остальные прятались за штабелями леса и сложенными шпалами. Вокруг неизвестно откуда доносились бодрые звуки работающего организма железной дороги: стук, выкрики рабочих, пыхтение маневровых паровозов и звон металла.

Вот откуда-то послышалось одышливое медленное «туф-туф» подходящего паровоза. Ульрик подобрался и проверил оба пистолета. Из клубов тумана, с седой бородой пара, тающей в прохладном и сыром воздухе, вылез локомотив. Состав был маленьким — паровоз, платформа с контейнерами, украшенными штампами с ревущими леопардами, и товарный вагон. Ульрик чиркнул зажигалкой, проверяя, работает ли она — за его спиной стояла канистра с бензином с горловиной, из которой торчала тряпка. Еще одна такая импровизированная бомба, он знал, была у Сетти.

На платформе и вагоне были люди. Ульрик чувствовал присутствие восемнадцати или двадцати двух человек. И еще, даже сквозь гарь и деготь, он чувствовал запах кожи, некогда сводивший его с ума. Его обладательница сейчас, должно быть, лежала, оцепенев, в гробу внутри товарного вагона.

Он резко вскочил, выставив вперед пистолеты. Спусковые крючки, по очереди послушно уйдя назад, высвободили две коротких очереди. Вспышки осветили ночь. Упали, загоревшись, трое вурдалаков. С крыши простучала очередь Беллы, освободив заднюю площадку товарного вагона. Из-за шпал добавили Сетти, Николас и Алексис. Пули вспороли доски вагона и сбили с крыши еще одного охранника.

С поезда запоздало ответили. Чувствуя давление воздуха перед идущими пулями, Ульрик перекатился за штабель леса, краем глаза заметив фонтанчики, которые они выбили из шлака, когда пронзили воздух там, где он стоял секунду назад. За штабелем он поджег фитиль и швырнул канистру в платформу с контейнерами. Судя по хлопку и воплям, взорвались пары, бывшие в канистре и горящим бензином облило тех, кто прятался за контейнерами. С противоположной от Ульрика стороны поезда слитно и четко отстукивало оружие другой части нападающих.

Белла осыпала крышу гильзами, не давая никому на поезде поднять головы. Еще через двадцать секунд стрельба сама собой стихла. Ульрик перезарядил опустошенное оружие. Поезд продолжал по инерции идти, но потом резко включились тормоза и, рассыпая на рельсы оранжевые искры, паровоз, с шумом выпуская клубы пара, встал. Машинист выскочил из кабины и, пригибаясь, побежал прочь, ловко подныривая под вагоны составов, стоявших параллельно месту схватки.

— Белла, сколько у тебя?

— Трое.

— У меня семеро. Сетти? — крикнул Ульрик.

— Мы приложили семерых. Трое на Николасе, один мой и трое на Алексисе.

— Машинист убежал, значит, поезд чист. Дело сделано!

Они, оступаясь на сыплющемся под ногами песке и щебне, подбежали к товарному вагону. Ульрик отстрелил замок и подсадил Беллу, чтобы она первой влезла в логово своего врага. Затем влез сам.

— У тебя чулок поехал и прострелена нога. Везет, свинцовая пуля.

— Мелочи. Давай шпагу. Мне не терпится ее проткнуть.

Они взяли шпагу обеими руками, каждый со своей стороны, установили острие на крышке гроба, там, где грудь и единым слитным движением резко опустили руки. Острый клинок с треском прошел сквозь усиленную крышку и с силой стукнулся в дно гроба.

— Что за черт?

— Не понимаю.

Ульрик вырвал шпагу из гроба и осмотрел клинок. Он был чист. Его поразила страшная догадка. Срывающимися руками он откинул крышку. Пусто. Только одно платье, пропитанное запахом Айше.

— Ловушка!

Снаружи послышались голоса и выстрелы. Ульрик и Белла бросились к дверям. Алексис, схватившись за живот, занимался огнем. Николас, хромая бежал по крышам едущего невдалеке поезда и тащил на себе Сетти. Выход из вагона был окружен полукругом вооруженных автоматами вурдалаков.

За их спинами, со смехом аплодировала происходящему похожая на Беллу женщина.

— Ты проиграл, мальчик мой, — крикнула она, — прими поражение достойно. Выходите оба из вагона, я хочу посмотреть на вас поближе.

— Она права, Беллатрикса, — пробормотал Ульрик, кусая губы, — Бросай оружие.

— Ни за что. Лучше смерть!

— Тише. А то тебя услышат и исполнят твое желание. Живая собака лучше мертвого льва — она еще может кусаться, — Ульрик выбросил оба пистолета и засунул шпагу обратно в ножны, — мы выходим. Не стреляйте, — он вырвал из рук сестры автомат и кинул его туда же.

Они подошли к краю и спрыгнули вниз. Ульрик одной рукой прижимал к груди шпагу, а другой держал Беллу, чтобы она не натворила глупостей. Айше, придерживая подол длинной юбки, раздуваемый ночным ветром, подошла к ним.

— Ты кажешься взрослой Бел-Атарх. Твоя нелюбовь ко мне взрастила тебя лучше, чем моя любовь.

— Расскажи это мертвым, которым ты продавала меня. Они все умерли, и я была рядом!

— Пустяки, — рассмеялась Айше — ты ведь знаешь, что младший не может дышать, если так не велят старшие. Хотя твои задние слова ясны как лунная ночь. Теперь ты, — повернувшись к Ульрику — ты мое лучшее дитя. Твое сердце тверже камня, но твой разум гибок и всепроникающ как вода, ты страстен как пламя и прозрачен и изменчив как воздух. И я знаю, что твой брат Сетти рано или поздно падет в блеске твоего величия. Если ты, конечно, переживешь сегодняшний день.

— Ты заливаешь мед в наши уши. Зачем ты оставила нас в живых?

— А что помешает мне сделать вас мертвыми? Твой друг — храбрый, но глупый Алексис, уже догорел. Но я сделала все это только затем, чтобы повидаться с вами. Идите за мной. Нам надо поговорить.

Ульрик огляделся по сторонам и еще крепче сжал локоть Беллы. Ему отчаянно не хотелось расставаться с жизнью. Шпага против дюжины автоматов… Нет. Он в любом случае не успеет ничего сделать. Придется пока покориться. Пока…

Их вежливо провели к автомобилю и заставили сесть рядом на заднее сиденье. Несмотря на повязки на глазах, Ульрик вполне представлял себе, куда их везут. И не удержался от улыбки, когда внутренним взором увидел, что их дважды, чтобы сбить с толку, провезли по одному и тому же месту.

Убежище Айше мало чем отличалось от остальных, разбросанных по всей Европе и Новому Свету. Оно точно так же располагалось в подвальном помещении старого дома и уходило вглубь, рассыпаясь в бесконечную паутину туннелей. Помещения, оформленные в стиле арт деко — ближе к входу, ампир, рококо, елизаветинский стиль, выдержанные в готическом стиле — вглубь, потом что-то из франкского стиля темных веков, еще глубже — античность и, наконец, украшенные росписями критские залы. Было даже подобие светового дворика в критском дворце, искусно сымитированное в подземелье. Это подземелье отражало историю своей хозяйки, повторяя ее жизненный путь.

Айше блистала при всех дворах: от праздников во дворце ва-на-ка Кносса, где ее гибкое тело танцовщицы и железный разум стратега и интриганки, соблазнили полуторатысячелетнего Рамсеса, и он даровал ей бессмертие, дворца императора Каракаллы, темных переходов дворцов Хильперика и Одоакра, до залов елизаветинского Вестминстера, где она очаровала молодого дворянина из посольства императора Священной Римской Империи и даровала бессмертие тому, кого назовет Уль-н-арик Адьярай, а потом — далее, сквозь сады Трианона и салоны Парижа и Петербурга.

Пленников ввели в этот солнечный дворик и оставили там. Слуги принесли скамьи, стол, зажгли, взамен погасшего потолка, светильники. Свет колыхался на полу и поблескивал, отражаясь в имитации ночного неба у них над головой. Ульрик огляделся, поставил шпагу к колонне и сел на скамью. Белла, цокая каблуками, принялась расхаживать взад и вперед.

— Что нас ждет, Ульрик? — спросила Белла, покусывая губу. Неопределенность пугала ее, а близость ее прежней госпожи потихоньку превращала ее в то, чем она была около двухсот лет назад. Испуг затмевал ее разум, она больше не надеялась на Ульрика. Ее брат, несокрушимый как стена, похоже, смирился с поражением и готов был снова стать рабом Айше.

— Ничего хорошего. Жди. Мудрый Сакурака Мадзу любил говорить: «Не торопи неизвестное. Знание может оказаться страшнее незнания». Я думаю, что все образуется. Тем или иным способом.

— Ты покорился?!

— Я покорился обстоятельствам, которые были сильнее нас. Но я готов изменить все, если они дадут слабину.

— Это твой типичный ответ без ответа, слова, худшие, чем молчание!

Ульрик, пожав плечами, промолчал. Слуги внесли вино в кувшине, три стеклянных кубка, сладости и с поклоном удалились. Ульрик обошел столик, присматриваясь к стоящим на нем яствам, «А нас неплохо накормят…» — пробормотал он, и снова сел. Сохраняя расслабленную мину, вытянул из кувшина в воздух несколько капель размером с виноградину и начал жонглировать ими, не касаясь руками, одной только силой воли.

Белла зарычала и, подбежав к безмолвно крутящимся в воздухе темным шарикам, наотмашь ударила по ним рукой. Ульрик молча стер с лица рубиновые брызги.

— Чем ты занимаешься?! Ты на пороге Небытия! Очнись и хватит жонглировать этим вином! Или ты забыл нашу клятву? Ты уже предал меня или думаешь, как бы это поудобнее сделать?

— Это успокаивает меня. Не мешай мне думать. А сама думай что хочешь.

Белла отвернулась и, прислонясь лбом к колонне, беззвучно заплакала. Ее мечты, все, чем она жила столько лет, пошли прахом. Она чувствовала близкий холодок Небытия. Потом ей овладело безразличное послушание Судьбе, и она села на пол, прислонившись спиной к колонне.

Ульрик тем временем стащил с пальца перстень, добавил несколько монеток из кармана и стреляную гильзу, завалившуюся к нему в карман во время их последнего боя, и все это запустил в воздух. Предметы закружились в замысловатом танце, временами сталкиваясь и побрякивая так, что выходила веселенькая песенка. Ульрик внезапно улыбнулся и начал отбивать такт пальцем по столу. Белла со злобой плюнула в темноту и отвернулась. Ее брат, столько учивший ее быть стойкой, сдался как жалкая тряпка. Она даже хотела перерезать себе горло его шпагой, все еще стоящей у стены, но потом подумала, что такого подарка Айше она не даст никогда.

Безмолвно до того наблюдавшая за этим из смотровой щели в двери Айше наконец вошла и зааплодировала. Ульрик живо вскочил и поклонился, как умели кланяться только при дворе императора Иосифа — нижайше преданно, любезно, но с достоинством. Белла снова со злобой плюнула в темноту. Поблескивающее кольцо отплыло в сторону, продолжая крутиться и напевать свою песенку.

— Я рада, что твое искусство выросло за эти годы, сын. Это нам пригодится. Так могут только немногие Палари-фокусники. Встань, Бел-Атарх.

На Беллу этот голос подействовал как удар хлыста. Она снова почувствовала себя покорной служанкой своей могучей госпожи. Из нее выдернули стержень. Она встала и нетвердыми шагами подошла, встав рядом с Ульриком.

— Я хочу предложить вам союз. Мы забудем прежние раздоры. Союз против Рамсеса и Сетти. И мир под нашей властью. Я ведь ваша мать и всегда желаю добра своим отродьям, как бы нехорошо они себя не вели.

— Сладкие слова, Айше. Но не окажется ли сладкий плод с червячком? — улыбнулся Ульрик.

— Нет, что ты. Твоя осторожность радует меня. У меня сейчас фактически нет другого выбора. Как, впрочем, и у вас двоих. Вы сильно прижали меня в последнее время. Но ты и она не сознаете что творите. Я заинтригую вас. Ваш глава, Сетти вступил в связь с вашими и моими врагами. Сильными, страшными и безжалостными. Вы оба стоите в списке мертвых, дорогие мои. Но свою жизнь вы сможете сохранить только когда поклянетесь мне в верности. По-моему разумный обмен. А что ты думаешь, Бел-Атарх?

Белла чувствовала, как ей овладевает чья-то чужая, могучая воля. Она поняла, что проиграла по всем статьям. Единственное, чего ей хотелось — это жить. Неважно как. Унижение ее уже не пугало.

— Я в вашей власти, госпожа, — и, как когда-то, склонила голову. Ульрик покосился на нее, но потом снова начал смотреть на Айше.

— Вот и прекрасно. Значит, вы оба готовы мне служить и тем самым сохранить свои жизни? Хоть тебя, Белла мне придется наказать сильнее. Итак, вы готовы?

— Да, — тускло и безвольно произнесла Белла.

— Разумеется, как того требует Судьба, — как всегда, не говоря прямо ни «да», ни «нет», ответил Ульрик.

— Годы не изменили тебя, Ульрик. Ты все так же похож на секретаря посольства — скользок как налим и никогда не отвечаешь полностью прямо, все так же любишь повилять.

— Ты как всегда наблюдательна. Годы не изменили и тебя, госпожа.

Айше покусала губу и немного нахмурилась. Ей всегда нравилась лесть ее покорных слуг, но эти двое стали покорными слишком быстро. За Беллу можно не беспокоиться — ее разум всего лишь игрушка, все винты и пружинки которой Айше знает наперечет, потому что сама их делала, но вот Ульрик… Слишком, слишком быстро. С ним можно работать, но контроль, контроль и еще раз контроль. В искусстве подкопов и подножек он даст фору кому угодно.

— Поклянитесь же, — Айше подошла к столу и разлила вино в кубки.

Ульрик и Белла встали на колени и произнесли:

— Клянемся клятвой Хаоса и вручаем тебе наши сердца руки и жизни, до тех пор, пока нас не освободит от наших обязательств твоя воля, наша или твоя смерть или конец света.

— Принимаю. Поднимитесь.

— Этот мне. Этот тебе, Белла. Это тебе Ульрик. До дна. За нас и Вечность!

Внезапно раздался резкий звон упавших металлических предметов и журчание раскатывающихся в разные стороны монеток. Все резко повернулись на звук, Айше положила руку на висящий на поясе кинжал. Кольцо из побрякушек, до того вертевшееся и игравшее музыку, распалось и рассыпалось по полу.

— Негоже так терять концентрацию, Ульрик. Ты оторвал меня от торжественности момента. Однако пьем же!

Ульрик виновато, как провинившийся слуга, улыбнулся.

Все трое осушили кубки. Ульрик снова собрал предметы в воздушное кольцо и они, отбренчав, в порядке компенсации, какое-то подобие бравурного туша, слетелись к нему на ладонь. Он сунул их в карман.

— Но ты обещала нам рассказать нечто важное о союзе, который заключил Сетти с нашими врагами.

— Ах это… Ну это мелочи. Сейчас у меня есть куда более важные вещи, чтобы сказать. — Айше положила руку на плечо Беллы, — Я недовольна тобой Бел-Атарх. Ты отняла у меня моего любовника, пусть бывшего и враждебного. Ты в свое время отказалась исполнять мою волю и оскорбила меня этим. Это нехорошо. Наконец, ты избегла наказания, которое я тебе назначила. Его нельзя избегнуть. Ульрик нуждается в хорошем примере наказания и послушания. То вино, которое ты только что выпила — в нем был яд.

Белла стояла как громом пораженная, сквозь звон в ушах слыша слова Айше «Я была готова. Но не так же болезненно!». Кубок выскользнул из ее ослабевших пальцев и со звоном, пугающим в этом зале, разлетелся на части.

— Когда ты почувствуешь первые ужасные колики, которые начнут выжигать тебя изнутри, помни о своем ослушании. Помни о моей власти. Скоро начнется твоя смерть. Впрочем, я готова быть милосердной. Ты можешь взять шпагу Ульрика и прямо сейчас заре…

Договорить Айше не успела. Ее тело стянула в клубок волна невыносимой боли, взрывом пришедшей из живота. Она упала на колени, удивленно глядя в лицо невозмутимо улыбающемуся Ульрику. Второй приступ боли исказил ее лицо. Изо рта Айше потекла, дымясь, темная кровавая пена.

— И прямо сейчас зарезать свою отравленную мной госпожу, Белла, — закончил Ульрик.

Белла стояла, все еще не веря своим ушам и глазам. Ульрик довольно грубо взял ее за плечи и встряхнул. Белла, запрокинув голову назад, расхохоталась, тыча пальцем в бьющуюся на полу Айше. Тогда он несколько раз ударил ее, чтобы привести в чувство, по щекам.

— Не стой. Ты ждала этого столько лет. А у нас сейчас несколько минут. Это твоя война.

Белла проснулась. Она подбежала к колонне и схватила шпагу, взмахом стряхнув с нее отлетевшие и загрохотавшие в углу ножны. Подбежав к своей корчащейся на полу неудавшейся госпоже, ногой перевернула ее на спину и несколько секунд вглядывалась в искаженное болью лицо.

— Это за меня и за все остальное! — и пробила ей, наступив ногой на горло, клинком грудь.

Тело Айше выгнулось, она попыталась ухватиться за клинок руками, но Белла, ногой, сняв ее с горла, снова прижала тело Айше к полу и с железным свистом острого клинка, перерубила ей шею. Хлынула отравленная дымящаяся кровь. Обезглавленное тело забило ногами, но, секунду спустя, еще пару раз дернувшись, затихло.

— Вот и все. Мы свободны от клятвы данной ей, а ты свободна от клятвы данной мне, — буднично подытожил Ульрик, — прощай, если хочешь. Только верни мне мою шпагу.

— Я следовала за тобой не из-за клятвы. И готова принести новую, — Ульрик поймал брошенную ей шпагу.

— Многовато клятв на сегодня, — поморщился Ульрик.

— Как хочешь. Но я все равно пойду за тобой. Как ты спас меня уже второй раз? И, в общем, нас…

— Просто. Просто, как и все сложное. Я не стал пороть горячку и устраивать, как некоторые, истерику. Меня заинтересовал легкий налет на стенках одного кубка. Я предположил, что это яд, а не просто небрежно вымытая посуда. Нужно было быть слепым и тупым чтобы не понять, что этот кубок явно не для Айше. Отказываться пить или сообщать об отраве тебе было бы безрассудно и неосторожно. Я попробовал, не разучился ли я переносить по воздуху жидкости. Убедившись, что не разучился, устроил всю комедию с монетками перстнем и гильзой. Концентрацию потерял не я, а Айше, когда все это рухнуло. Я осторожно, когда она отвлеклась, перенес вино из одного кубка в другой, и все случилось так, как случилось. В ближайшие дни тебе придется посильнее питаться — на стенках могли остаться следы яда, а следы — это тот же яд. Поэтому лучше иметь резерв крови, взамен той, которую выжигает.

Когда они, перебив половину охраны убежища, выбрались из обезглавленного логова ныне покойной Айше Шинефолдар, Белла почувствовала, что избавилась от огромного груза, который носила в себе много лет. Теперь она была сама себе госпожа.

* * *

— Потрясающе. Морис Дрюон — жалкое чтиво в мягкой обложке по сравнению с вашими интригами. Если ты, конечно, ничего не приукрасила… Но я бы не хотел принять в них большее, чем сейчас, участие.

— Магия, яд, кинжал, слова, слова, слова. Слова. Обычная история из ряда историй о борьбе за власть. Ульрик знает их гораздо больше. Давай лучше спать.

— Я могу уйти на диванчик.

— Нет. Лучше уйду на свою кровать в свою комнату. Мне не хочется еще раз пережить этот холод. До свидания вечером

Размен фигурами

Несколько дней я провел, записывая и корректируя свои записи в блокноте. С вампирами я не пересекался. Все в убежище было так же тихо. Слуги услужливы, насколько могут быть услужливы военные, кровать мягкая, еда — от пуза. Но мы-то с вами по историческому опыту прошлых веков знаем, что так тихо бывает только в Хиросиме ранним августовским утром 1945 годика — ты еще не видишь инверсионного следа старушки «Энолы Гей», но гостинчик уже в воздухе и распирает своей черной тушей брюхо бомбардировщика, а он как злокозненная ворона, летит над миром и ожидает только момента, чтобы с высоты сбросить каплю.

Если я хоть что-то в этой жизни смыслю, то не сегодня-завтра меня попросят вернуть обратно Рамсесу. К этому я был полностью готов. Ему я нужен живой и сговорчивый. А раз так — я просто буду следовать его приказаниям. Все, что можно было сделать против него — уже сделано и нет возврата. Оружие я оставлю Ульрику. Надо только вокруг ствола обернуть одну записочку.

«Дорогой император всех Адьяри.

Пишу тебе, или уж если так пошло, вам, из вашего собственного убежища …того января сего года. Завтра мой день рождения. Поэтому я в праве потребовать подарок. Тем более, что я уже сейчас знаю свою судьбу и почти знаю все твои слова.

Если я тебя правильно оценил, то ты уже знаешь, где сейчас живет та, ради которой я ввязался в эту бодягу. Если ты ценишь правило «Услуга за услугу», то за возвращенного тебе близкого человека я потребую от тебя любой ценой сохранить близкого мне человека. Постарайся, чтобы все выглядело реалистично, а то часов в шесть к ее телу прибежит неуравновешенный псих и, не дай Бог, не поверит, и не побежит стреляться. Тогда всему бултых в темную воду. Сохрани ее! Может, если все удастся не так, как я задумал, у меня выйдет начать все по второй. Очень на тебя надеюсь.

P.S. Только не превращай ее в одну из вас! Умоляю! Даже если это единственный шанс. Если не сможешь иначе — дай умереть».

Еле успел сложить записку и сунуть ее в кобуру. В дверь властно постучали.

— Мои двери открыты для тех, кто пришел с миром.

— Боюсь, что лучше мне в таком случае не входить, — пробормотала Белла, закрывая дверь у себя за спиной, — только что у Ульрика был очень неприятный телефонный разговор.

— Рамсес очнулся?

— Именно. И…

— И хочет получить меня, грешного, обратно?

— Именно.

— Что ж, я готов. Где назначен обмен?

— Я не готова говорить об этом. Пошли, Ульрик ждет нас.

Я сожалением вытащил так и не пригодившийся ПСМ и кинул его на постель рядом с ТТ. Счастливо оставаться, вы уже мне не понадобитесь. Мне уже вообще не нужно оружие. Только вера и воля. Рюкзак я тоже оставил. Как это там — «Нагими пришли, нагими и уходим»? В моем случае скорее «безоружными».

Ульрик ждал нас, развалясь в черном кожаном кресле и молча разглядывал ногти.

— Уже знаешь, зачем мы здесь собрались?

— А как же.

— Рамсес требует тебя обратно. Иначе он раскроет всех нас людям. И на этот раз у меня нет выбора.

— Так отдай меня обратно. В чем проблема?

— Ты мой единственный козырь в игре против него.

— Ты в покер играть умеешь? А в преферанс?

— Да, конечно. Только как это относится к делу?

— Так вот и относится. Все вы в буржуйские игры играете. А я так разумею. Есть в России такая игра — «дурак». Основная цель — сбросить все карты и оставить противника с их наибольшим количеством. Если оставишь с парой шестерок — значит, оставил «с погонами». А под это не грех хоть козырного туза дать. Я лично сейчас играю в дурака. И намерен оставить старичка с просто-таки фельдмаршальскими погонами. Один погон — Венуся, другой — я.

— Из этой глоссолалической и напыщенной речи я понял только, что ты все еще надеешься выиграть один. Ты серьезно?

— Precisely, как ты любишь говорить.

— Это нонсенс, возведенный в степень нонсенса.

— Как угодно. Мне самому нужен Рамсес. Потом, если я рвану у него в руках — тебе его даже не придется убивать. Скажут, что погиб от неудачного эксперимента. Ты-то при любом исходе выиграешь. Даже если он отклонит маятник к Хаосу. Так что отпускай меня. И не забывай перешлепать всех, кого я просил.

— Хорошо. Я исполню твой психоз. Воля моя не распространяется на безумцев. Только обещай мне не помогать отклонить маятник к Хаосу.

— Чтобы меня потом печатали в газетах: «Человек, убивший пять миллиардов»? Благодарю покорно. Я в самые свои злобные минуты не мечтал шлепнуть больше ста тысяч. Шутка. Нет, я не буду помогать ему. Ни под каким соусом. Я не настолько сумасшедший.

После сего знаменательного ибессодержательного разговора — позиции те же, на ход событий не повлияло никак, все, как были при своей решимости, так и остались — я пошел к выходу. До бара доберусь своим ходом на метро.

— Да, вот еще. В моей комнате оружие. Завтра мой деньрод. Я оставляю оружие тебе. Обязательно его проверь. Но только завтра.

— Как хочешь.

— Последняя услуга, твое величество: дай-ка ты мне червонец на дорожку. И, если уж так на меня не надеешься, прикажи, чтобы за мной по мере возможностей приглядывали твои люди. Куда бы я ни пошел.

— Это входит в стоимость билета. Счастливого, насколько это возможно в эти ночи, пути.

Бар. Неизвестно сколько часов или дней. Карты открываются

Все шло именно так, как я и предполагал. Я приехал на «Арбатскую» и просто прошел до «Морского пса». Там меня встретили как и полагается — стволом в ребра и напряженными лицами охраны. Сняли все предметы обихода — часы, нож, даже амулет-скелетик забрали и заперли в какую-то комнатушку без окон. Обстановка хилтоновская, номер-люкс — кровать, унитаз и раковина. Ах да, еще очко для подачи еды. Но мне ее в силу объективных причин никто не подавал. Строить планы побега было явно бесполезно, да и открывать замки голыми руками я не умел. Осталось только сидеть на койке и по ударам сердца отсчитывать время (Я, правда, не был уверен в том, что это сердце, а не его какая-нибудь поддельная имитация). На тридцать восьмой тысяче с чем-то камера моя задрожала и начала, плавно сплющиваясь, закручиваться винтом.

Клянусь, ЛСД не употре…

— АгА! Вот Ты гДе! Мы ИскАли ТеБя.

— Чего вы искали-то? Здесь я сижу.

— Что тЫ РешиЛ дЛя СебЯ? ПоМожешь Ли ты Мне?

— Кому из вас? Вы можете хотя бы договориться, кому говорить в какую очередь?

— ЭтО ЗнаЧит ПреИмУЩество!

Э, стойте-ка, добродию! Голова моя два уха… Что было написано в письме? Игра. Вечная игра Порядка и Хаоса. А я соломинка чтоб к дубине для тяжести привязать. Интересно. У них и так все есть. А нужен им я. Может, им проще меня шлепнуть, чтобы ни себе ни людям? Ладноть, последний тест.

— Назови себя! И это может решить, кого мне поддержать.

В ответ меня буквально раздавило звуком. Упав на пол, я попытался зажать уши, еще не поняв, что звук идет, минуя уши. Это как миллиард органов, размером с Эверест, играющих всего Баха одновременно и калейдоскоп в каждом глазу, причем проворачивают не трубку, а мою голову.

— Понял. Понял. Я вас понял. Мне нужно еще чуть-чуть подумать. Что меня держит здесь?

— ВолЯ.

— Моя?

— И ТвОя тоЖе. Но болЬше воЛя тоГо, Кто хочет чТо-то ИзМенитЬ. Он МноГо стаРше ТебЯ.

— А вы хотите что-то менять?

— Не ЗнаЮ.

— Я помогу тебе. И не помогу твоему врагу. Я не сделаю ничего, чтобы изменить ситуацию в пользу твоего врага. Что за мир в моей голове?

— Это твОй мир. Ты разДелеН пополам. То, что ЗА гранЬЮ, деРжиТ дрУгуЮ чаСть.

— А я в Небытии?

— ПопоЛам…

— Значит, мне нужна вторая половинка?

— Не очеНь… Ты… И ТвоЯ СмерТь… сеЙчас вы По РазНЫе сТороны ГрАни. И сЕйчас вы Оба ИсПАРяетесь в НеБытиЕ…

— А ты поможешь мне, стать целым?

— Это ТвоЕ Дело…

И тишина. Камера снова стала прямой. Батарэйка сель, коннект савсэм разорвалься…

Встав с пола, я отряхнул одежду и снова сел на койку. Блин. Судя по ощущениям — только что зажила прокушенная губа. Прекрасно. Если я не слышу голоса в психиатрическом смысле, то я только что разговаривал с силами мироздания. Хотя мой приятель, работавший санитаром в «Кащенке» говорил, что его подопечные тоже с ними разговаривают. Проклятая эпилепсия, из-за нее ничего не понятно. В любом случае, я с кем-то о чем-то договорился.

Открылась дверь и в нее вошли два охранника. Меня невежливо подняли за шиворот и потащили куда-то вглубь логова.

— Отвалите, козлы! Я сам пойду!

Охранники отпустили куртку и дали мне подняться. Я сунул руки в карманы и пошел за тем, что стал впереди меня, подгоняемый ласковыми толчками автомата в позвоночник. Так, гуськом, мы дошли до двери в одну из комнат. Дверь открыли изнутри.

— Присаживайся, — Рамсес ткнул пальцем в кресло напротив своего, — настает время раскрыть все карты.

— Благодарю. Ульрик говорит, что твой расклад совсем плох…

— Не так, как хотелось бы ему. Да, я немного отброшен от рычагов управления. Но я борюсь не за них. Ты ведь знаешь, за что я борюсь.

— Натурально, знаю.

— Это уже хорошо. А когда я получу то, что нужно мне — он будет маленькой песчинкой в океане моего могущества. Я говорю о духе короля-отступника. Ты знаешь, что это такое?

— В общих чертах.

— Белла рассказала, по глазам вижу. Именно с его помощью я овладею знанием и сотру их в порошок. Да, еще разреши поздравить — твоя изворотливость с историей о битве с мертвецами в туннеле просто чудесна. Она поверила в нее и убедила меня не проверять тебя. Теперь-то я вижу, что заплатка на твоей памяти шита белыми нитками… да, я взял ее кровь, для того, чтобы разобраться с Ульриком, отвечаю на твой вопрос. Она никогда не сознается в этом. Она всегда будет пытаться казаться монстром без страха и жалости, но внутри она всего лишь женщина, напуганная и неуверенная, и это похоронит тайну надежнее всех угроз…

— А может, Ульрик ее уже простил?

Рамсес расхохотался.

— Как-как? — отсмеявшись, спросил он, — простил? Ты все-таки еще очень молод, пойми, это не оскорбление, а диагноз. Ульрик никого никогда не прощает. Он безжалостный хищник, готовый на все ради своего выживания. И та сентиментальность, которая на него временами накатывает — это только сентиментальность любого нормального высокоинтеллектуального хищника. И Белла такая же, достойная пара ему. А что до их привязанности, про которую тебе так ловко промыли мозги… Они испытывают друг к другу не больше чувств, чем хорошо притертые детали любого смертельного механизма. Да, я просто восхищен их актерским талантом.

— Я не знаю. Твои слова слишком похожи на правду. Я не буду об этом думать.

— Это и есть суровая правда. Я слишком долго здесь существую, чтобы сейчас тебе лгать.

— Ты лгал мне, когда вытащил меня из Мира.

— Это другой случай. Клянусь, три ближайших минуты я буду говорить правду. Слушай, ты мне действительно нужен. Я готов к тому, чтобы раз и навсегда разделаться со всеми нами и покончить со всем. Да, и с собой, и Ульриком тоже.

— Зачем? — «Это уж совсем странно…»

— Странно? Но я хочу окончить Противостояние. Ты знаешь, что будет, если я на секунду остановлю Маятник?

— Победит Хаос.

Рамсес улыбнулся и покачал головой.

— Нет. Победит Жизнь. Мы все, и Адьяри, и Охотники, станем целыми. Мы станем вами и прекратим терзать ваш мир и вас. Ты удивлен?

— Это не укладывается ни в одну из моих разработок, — «Что врать-то? Буду говорить то, что думаю. Ему врать бесполезно».

— Бесполезно, ты прав. Факты — упрямая вещь. Я старше всех живущих и я уже устал от вечной войны. Я хочу со всем покончить.

— Я… не знаю. Мне не, точнее хочется верить тебе. Но, если ты еще говоришь правду, что случится с той, которая для меня значит больше чем все остальное?

— У тебя еще две с небольшим минуты. Я верну ее и тебя к вашему Началу. Вы станете тем, кем были.

— Так Ульрик хочет оставить все как есть?

— Конечно. Он любит власть и магию больше, чем солнце. Теперь ты понимаешь, почему он хочет помешать мне?

— Не совсем. Если судить по нашему последнему разговору в ванной, ты не очень меня уважаешь…

— Игра, игра, молодой человек. Надо же показать Ульрику, какой я гадкий. И тебе тоже, иначе Ульрик считал бы твои мысли.

— Мне неприятно это говорить, но я что-то внутри меня шепчет, что ты можешь быть прав.

— Я прав. Туман подозрительности все еще окутывает тебя. Хочешь узнать, как стать целым?

— Ты выдашь мне тайну? Я ведь тогда могу тебя покинуть…

— Вся тайна… — Рамсес хитро улыбнулся, — вся тайна, молодой человек, в том — крепче держитесь за кресло — в том, что никакой тайны нет. Просто нет. Я и сам не знаю, почему вы оба смогли остаться в Бытии. Хотя, скорее всего — все дело в том, что ты называешь Миром. Мироздание в свое время дало сбой, а твое бешеное желание удержало его.

— Ты поможешь вернуть ее?

— Я не могу помочь. Отныне ты один. Все зависит от тебя.

Я промолчал. Последний раз… точнее, следующий раз, когда я почувствую это — это когда я буду пытаться растрясти ото сна ее мертвое тело. Одиночество.

— Можешь ответить на вопрос? — Рамсес с интересом поглядел на меня поверх сложенных пальцев — Как это — чувствовать себя самым последним атомом на кончике шпаги?

Не знаю, что и сказать. Рамсес точно выражает мои чувства. Именно, самый кончик шпаги, нацеленной кому-то в грудь.

— Чертовски много железа за спиной.

Карты сданы

Так плохо я себя еще, наверное, никогда не ощущал. Несколько часов назад я был пешкой в игре. И мог не думать, как мной ходят — я все равно бы вывернулся из пальцев и пошел по-своему. Но так вот, разом открыть, что тобой никто не ходит и кругом нет никакого плана, пусть даже того, который следует нарушать… А сейчас я чувствую себя марионеткой, у которой взмахом ножа обрезали все ниточки разом и ее тормошат, пытаясь заставить плясать так же бойко. Весь мой замысел треснул по всем швам разом и оказался лишь глупой выдумкой самонадеянного юнца. Желания брать ответственность на себя нет, ну никакого. Брать ответственность на себя — значит становиться взрослым. А мне это противопоказано. Боюсь, что сработает правило Питера Пэна, и я потеряю способность летать.

Что мне делать? Единственное, чего мне сейчас хочется, так это прибежать к Венусе и, уткнувшись носом ей в живот, долго каяться и оправдываться. Она все поймет и простит мне мою слабость…

Нет. Слабостей она не прощает. Да и сам я знаю, что не прощаю слабостей самому себе, и, тем более, всем остальным. Значит, надо сжать зубы и драться.

Я — «Я боюсь. Будущее темно и покрыто ядовитым туманом».

Она — «Мир слишком долго принадлежал тебе одному. Пора дать попользоваться другим».

Я — «Мне не хватает тебя. Я лишен поддержки. Я не чувствую за своей спиной никого близкого».

Она — «Помнишь, как мы расстались? Я не успела сказать тебе что-то важное».

Я — «Что?»

Она — «Я не знаю. Ты ушел, прежде чем услышал мои слова. Это что-то… я не могу сказать, какое-то… нет. Я не знаю».

Я — «А что ты сейчас видишь? И видишь ли вообще? Время в Мире не остановилось, когда я ушел?»

Молчание. Наш воображаемый диалог оборвался.

Что я должен сделать, чтобы как-то выполнить свое слово, данное Ульрику, а с другой стороны — Рамсес ведь предлагает (если не лжет) тоже очень неплохой вариант?

В варианте Рамсеса куда больше интересных возможностей и он может соединить меня с Венусей. Что мне и требуется. Но кто скажет мне, что он не наврал с три короба, чтобы склонить меня на свою сторону? Если взглянуть на рамсесов вариант поведения Ульрика и Беллатриксы — все действительно именно так и обстоит, и поддерживать их не стоит ни при каком раскладе.

Если смотреть на то, как представляет события Ульрик, то помогать не стоит именно Рамсесу.

Все было бы просто — кому ни помогай, все равно какая-то дрянь выходит. Куда ни кинь — всюду клин, ситуация простая и уже привычная. А тут мне сказали, что все, чего я хочу добиться, зависит только от меня. И ладно бы я знал, как поступить, но как раз этого я совершенно не знаю.

Я сидел в своей комнате с одной дыркой и отчаянно пытался как-то вызвать Силы на диалог. Счет сердца оказался бесполезен. Попытка несколько часов подряд, до дыма из ушей, размышлять о какой-нибудь неразрешимой дилемме тоже не привела ни какому результату. Меня не пропускали на диалог. Плохо. Уж эти-то два игрока не будут мне врать.

С нашего поворотного диалога с Рамсесом прошло около восьми часов. Знаю точно, одно я сделал правильно: оставил оружие. Сейчас на арену вышли такие слоны, что пистолет не поможет. И даже морское орудие не поможет. Мое оружие должно быть спрятано где-нибудь еще. И возможно во мне. Надо дергать за все рычажки, вдруг один из них запускает процесс? Метод научного тыка на практике не раз доказывал свою пользу.

Дверь открылась, и я даже слегка обрадовано пошел к выходу. Там меня уже ждали два симпатичнейших питекантропа с автоматами.

— Что опять? — спросил я Рамсеса, когда меня к нему привели. Рамсес, поверх своего обычного наряда, был одет в какую-то рясу с капюшоном, сшитую из плотной и грубой материи.

— Летим в Ирландию. По моим расчетам время уже подошло. Девять часов до нужной отметки. Самолет уже заправлен и стоит на полосе.

— А где же твой гроб?

— Самолет непроницаем для солнца. А до аэродрома мы доедем на аналогичной машине. Пошли.

Мы проследовали до уже известной подсобки и сели в одну из стоявших в гараже машин. Рамсес откинулся на спинку, глубоко надвинув капюшон, и всю дорогу молчал. Ленинградка как всегда была забита машинами. Не доезжая «Шереметьева», мы свернули в сторону. Если мой внутренний компас работает правильно, то мы как-то подъезжаем к аэропорту с другой стороны. И точно. Над нами периодически с грохотом рушилось небо, не выдерживая тяжести взмывающих птиц с серебристым полированным брюхом. Машина подъехала к сетчатым воротам с охраной, проехала их и долго крутила между ангарами. Наконец нас подвезли к прогревающему двигатели небольшому реактивному самолету с невиданной еще эмблемой на хвосте — жезл Меркурия, только с перепончатыми мышиными крыльями вместо птичьих и надписью «Estherghassi Airlines, New York». Рамсес, поджав руки к груди и опустив голову, прошел к самолету. Охранники жестом пригласили меня вылезать из машины. Что ж, персональный авиарейс туда блин — это тоже неплохо. А уж то, что не в грузовом отсеке — так просто замечательно. Охранники расселись по местам, меня усадили в кресло напротив Рамсеса, дверь закрылась, я услышал, как двигатели изменили режим. Poyehali! Самолет вырулил на полосу, я почувствовал, как меня потянуло вперед — сидел против хода — и потом, когда после короткого толчка пол зачем-то встал на дыбы. Мы в воздухе. Рамсес все так же молчал, соединив закрытые рукавами руки на груди. Уже подумал, не спит ли он, но когда один из охранников принес на подносе пакетики с кровью он, выпростав из-под складок руку, показал два пальца. Охранник с поклоном передал два пакетика и ушел в хвост. Рамсес взял один, открутил крышечку на конце прозрачной трубочки, заправил ее под свисающий край капюшона и, наверняка, с задумчивым видом, чего не было видно под капюшоном, начал потягивать свое любимое лакомство.

Я присмотрелся к столику. На нем валялись какие-то журналы. Я взял один из них, без обложки. Как и все интеллигентные люди начал читать с предполагаемого конца. И наткнулся на старый анекдот.

«Дневник командира партизанского отряда.

28 января 1943 года — Пришли и отбили у немцев сторожку лесника.

29 января 1943 года — Пришли немцы и выбили нас из сторожки.

30 января 1943 года — Пришли и отбили у немцев сторожку лесника.

31 января 1943 года — Пришли немцы и выбили нас из сторожки.

1 февраля 1943 года — Пришел лесник и к черту выбил из сторожки и нас и немцев».

Или что-то в этом духе.

Я рассмеялся. Вот вам и готовый сюжет на тему. Правильно сказано: нет мудреца мудрее своего народа. А я-то думал, за кого стоять, балда! Обоих мордой об стол и взашей! И это будет совершенно честно — я никому из этих двух хищников не помогу. А раз уж моя судьба в моих руках и повлиять на нее они не могут — то и с этим справимся. Жизнь снова стала похожа на летящую в цель стрелу. Знаю что делать, знаю, как делать, знаю, когда делать. Никаких колебаний или вопросов. Я предался самому жестокому оптимизму, пребывая в котором отрегулировал кресло, чтобы почти лежать и максимально наглым тоном потребовал у охраны коньячку.

Питекантроп заулыбался и ровным голосом поведал, что если я еще себе что-нибудь позволю, он прострелит мне коленный сустав. Я постарался так же трогательно улыбнуться, и поведал ему о последствиях разгерметизации самолета на высоте 8000 метров над уровнем моря, ибо пуля из его «Калашникова» несомненно, прошьет колено насквозь, равно как и пол герметичного салона.

Рамсес двинул рукой, и охранник ушел в хвост. Вернулся он оттуда с подносом, на котором в тарелочке лежал нарезанный лимон и стояла рюмка с благородного цвета напитком.

Чувствуя вкус, но, увы, не ощущая эффекта, я почтительно вытянул рюмочку и заел лимонным кружком.

Обидно даже — на вкус коньяк отличный, такой только в Доме мог создавать, сто лет выдержки, а вот убойная сила — ноль.

Повернувшись на бок, так, чтобы видеть заходящее за хвостом солнце, я вдруг ощутил чувствительнейший укол в руку. Хватило ума не дернуться и промолчать, я срочно начал перебирать в уме все известные мне тексты песен, на случай если меня слышит Рамсес.

Как же я мог забыть… В правом рукаве — выкидной нож, а в левом-то что? Правильно, пятнадцатисантиметровая игла из серебра, миллиметра три толщиной, спрятанная в молнии, стягивающей левый рукав косухи! Ее и прощупать толком нельзя было, пока я, неловко повернувшись, не надавил на нее, сдвинул ее в своем тесном ложе и не воткнул ее себе в руку. Вот что все-таки значит судьба плюс дырявая голова.

Если мои расчеты верны, то полетим мы через Скандинавию. А это, кстати, легко узнать — прижавшись к иллюминатору (хорошо, облаков нет, все видно) я увидел под нами воду. Значит, это Балтика. До Северного моря мы никак бы не долетели.

— Дозаправка в Осло, — сообщил вошедший пилот. Знаю же географию, несмотря ни на что.

Ах как хорошо… Попроситься размять ноги и аккуратно вытащить иглу. Загнуть тупой конец как Г — вот и оружие, в руке можно держать. И держись, старый хрыч, за воздух.

Я как-то чувствовал, что мне все же необходимо долететь до Ирландии. Моя судьба почему-то ждет меня на этом зеленом острове. Может быть, работало поднадоевшее всем шибко интеллигентным людям совковое чувство необходимости побывать за границей, может быть мое предчувствие вело меня вернее моего чувства — не знаю. Последние несколько дней я очень внимателен к мелочам.

Когда я исчерпал половину известных мне битловских текстов, я принялся за Моррисона, а потом за «Суперзвезду». Гиллан, кстати, был очень неплох…

К диалогу Христа и Иуды в Гефсиманском саду я почувствовал крен и пологое снижение. А вот и Осло. «…that I despise you! — You’re liar, you, Judas! — And what if I stay here and ruin your ambitions…» — э, что-то я начинаю путаться…

Удар, визг покрышек, дробная тряска, когда наш самолет коснулся бетона норвежского аэропорта. К нам подъехал тягач и затащил в ангар. Дверь наконец-то открыли. Я встал и пошел к выходу. Рядом с самолетом несколько раз присел, попрыгал, помахал руками, покрутил головой. Охранник с каменным лицом следил за этой разминкой, потом, очевидно утомившись, сел на ступеньку трапа и закурил. Я сунул руку в левый рукав и незаметно вытянул иглу. Приседая, загнул ее об пол, придавив ногой, буквой Г сантиметров на пять. Теперь она могла быть легко извлечена из рукава в любой момент и крепко зажата в руке. Из кулака, если, зажав иглу, пропустить ее между указательным и средним пальцами, торчало по-хирургически противно поблескивающее жало около десяти сантиметров длиной. Тому, который хотел колено прострелить — первому воткну в любую доступную часть тела. А вот с Рамсесом лучше не связываться. Скажет что-нибудь, и, действительно, в пыль рассыплюсь, как он грозил. На него найдутся свои киллеры, рангом повыше.

Из самолета вышел Рамсес. «She keeps a Moet et Shandon in her pretty cabinet», песню — запевай! Лицо у него было такое сосредоточенное, (капюшон откинут), аж жуть. Явно не понимает, чего я так распелся. Ой, чует мое сердце, поздно поймет. Настоядзая самурау доржен рюбити симерти ручсе дзем рюбити дзенсина. (Басманов, это для тебя! Надеюсь, реминисценция одного из наших диалогов, посвященных проблемам корреляции культур и прононциации не сильно испортит текст). И поэтому я пою, чтобы показать смерти свою в ней незаинтересованность. Мол, проходи, без тебя дел полно. Подошли техники, от самолета отошли все посторонние и в ссохшиеся от многочасовой гонки баки желтой струей с голубым токсичным отблеском полился керосин. Как же я, однако, люблю представлять то, чего не вижу… Струя проходит сквозь толстый удавный шланг на борту полосатой автоцистерны и исчезает в алюминиевом соске горловины, пристроившейся под лючком в корне крыла. Просто эта струя с острым и теплым запахом, течет в моей памяти, когда я из простой канистры лью ее в воронку на баке «Сопвича». И еще жирный сырой запах земли, распоротой хвостовым костылем самолета, когда она парит под солнцем, отдавая небу недавно выплеснутую на себя воду. Венуся принесла прямо на поле какую-то еду и мы пообедали в тени самолета. Потом был дождь, который мы переждали под брюхом «Сопвича», прижались друг другу сидя на оси между широко расставленными колесами, и предательская, неясно как шаловливой змейкой вылезая из двигателя, струйка черного масла, пролившаяся мне на физиономию, как раз когда мы решили, что пора поцеловаться.

— Не спи, замерзнешь, — Рамсес подошел и тронул меня за плечо, — так глубоко задумываться тебе не стоит.

Самолет, оказывается, был уже заправлен. Это было что-то вроде сна наяву, в который я погрузился, сам того не заметив. Заправлен. А жаль. Можно было, как мистер 007, сорвать заправку, отобранной зажигалкой (крупным планом — чиркающие нервные руки с «Ролексом») поджечь лужу и выбежать из дверного прохода, обязательно одновременно с оглушительным взрывом и покатиться от взрывной волны по рифленому бетону, чтобы потом прижаться губами к клубничному ротику блондинки, загодя спасенной от злодея. Не так, конечно, но если бы я устроил что-то подобное — думаю, до Ирландии мы бы добрались гм… с опозданием. Хоть пригоршню гаек в бак можно было бы кинуть.

А за отсутствием зажигалки и блондинки, статистов и оператора с командой пиротехников я покорно поплелся в самолет.

Опять та же рулежка, взлет, набор высоты. Просунувшийся в салон пилот сообщил, что на месте мы будем аккурат в девять пятнадцать по Гринвичу.

— Что ж, Ульрик будет уже там, на верхней галерее — пробормотал Рамсес.

Какой Ульрик? Какая галерея? Неужто меня опять проели как дурачка на ярмарке? Значит союз…

— Как это удобно, — продолжал Рамсес, повернувшись ко мне, — коронация нового императора проходит в замке Глен-Хулакин. А оттуда до того места, где мы будем работать — минут двадцать быстрой ходьбы. Я как раз накрою их всех, если мне удастся. И, соответственно, ты накроешь их всех, если мне не удастся сделать задуманное.

Блеф по-черному

Вот мы и снова на воздусях. В иллюминаторе постепенно сгущается китайской тушью чернота. Самолет, судя по всему, проходит через атмосферный фронт — нас покачивает и встряхивает. Рамсес так же неподвижно сидит в своем кресле и молчит. Интересно, о чем думает этот реликт? За пять тысяч лет можно поднакопить разных воспоминаний целую кучу. Пока рассортируешь их по полочкам, может пройти не один час, особенно если каждое для удовольствия прокрутить еще раз.

Внезапно я ощутил в салоне какое-то движение. Так я чувствовал любую потенциальную угрозу. Быстро повернувшись от иллюминатора, осмотрел весь объем. Пусто. Два охранника за занавесью, говорят, Рамсес и я. Дверь в кабину пилотов закрыта. Черт. Наверно шутит моя подкорка.

Давайте думать логически. Салон плохо освещен. Самолет покачивает. Может быть, плеснула какая-нибудь занавеска на проходе, из двух имеющихся? Нет. Непохоже.

А! Что это было? Что-то мелькает на периферии зрения. Какая-то легкая тень. Я вылез из кресла. Надо детально осмотреть салон… Я не спец, но это похоже на какие-то вампирские штучки. Не дай Бог, Ульрик задумал ликвиднуть самолет.

Вот! С другой стороны. Я метнулся туда и тщательно осмотрел все, заглянув даже под кресла. Пусто. Нет, вот оно! Справа. Справа определенно было какое-то движение. Смотрим справа. Тоже пусто.

Нет, на шалящую подкорку это явно не похоже. Это похоже на то, что кто-то, пользуясь «правилом лягушки», грамотно обходит меня со спины с какой-то неясной целью. Так. Периферическое зрение острее реагирует на свет и движение. Скосив глаза в сторону, но стараясь уделять больше внимания тому что на периферии, я, медленно и аритмично поворачиваясь в разные стороны осмотрел салон. Что-то так аккуратно движется, что реагирует на него только периферическое зрение. Может быть, оно похоже на хамелеона или камбалу? Подстраивает свой цвет под цвет реальности или прозрачно как медуза? Или гипнозом выключает себя из реальности, но резкие движения глаза мой мозг не успевает соотнести с приказом «не видеть»?

Я приблизился к столику. Взял журнал. Туго свернутый в трубку «Космополитэн» не дубинка, но бьет сильно. Уже начал отворачиваться, но мое внимание остановила странная деталь. Поначалу я даже не понял, в чем странность. Когда я брал журнал, то, подняв, стряхнул салфетку, отвернулся и стал сворачивать.

Салфетка мирно висела в полуметре от пола.

Может ткань такая легкая или какой-нибудь сквозняк держит ее в воздухе? Нет, я провел вокруг салфетки рукой, и ниток никаких нет. Салфетка явно настоящая. Впрочем, в воздухе она не висит. Миллиметр за миллиметром она дрейфовала вниз.

Я поднял со столика еще одну салфетку и тоже запустил ее в воздух. Вторая салфетка так же повисла в воздухе рядом с первой. Так быть не может. Я нервно схватил салфетку, ожидая, что она намертво застрянет в воздухе и ее оттуда уже не вытянешь. Нет. Салфетка совершенно свободно подалась и оказалась у меня в руке безо всякого напряжения, колыхнувшись, как под водой.

Гравитация не менялась — ощущение давления на ноги, когда я стою, то же самое, что и всегда. Значит, я почему-то воспринимаю вещи быстрее, чем они происходят.

Вот тут я и увидел эти странные движущиеся вещи. Это похоже на облачко тумана размером с человеческую голову, синевато-зеленоватого, прозрачного, стремительно носящегося по салону. Несколько — штук пять — этих облачков носились с тихим звуком, похожим на звук разрываемой бумаги, свободно проходя через стенки и возвращаясь обратно, быстрые и незаметные.

Вот так глюки.

Ого. В салоне появился новый персонаж. И в наглую занял мое кресло — я видел руку в черном рукаве, расслабленно свисающую с подлокотника. Осторожно, чтобы не спугнуть гостя, я повернулся к нему, вытянул из рукава иглу и крепко зажал ее в кулаке. Тихо подошел и… обомлел.

В моем кресле сидел… разумеется, я, кто же еще мог в нем сидеть. В голове немного заискрило от неожиданности. Я боязливо осмотрел своего двойника. «Если шевельнется — бью иглой. В горло или в глаз». Я как я. Только бледный, лежит в кресле скорее оттого, что его туда положили, а не по собственной воле, голова повисла. Странное чувство — приподнимать за подбородок считающуюся твоей голову… Зрачки — как булавкой проколоты, как будто он видит ярчайший свет (или, может быть, уже ничего не видит?).

Демоны в моей голове заверещали и принялись играть в чехарду.

Сказать «Ничего не понимаю» было не к моменту. Я СОВЕРШЕННО ничего не понимаю. А света меж тем в салоне действительно прибавилось, словно на лампы подали лишние вольты. Может, самолет уже разбился или в нас попала молния? «Мое сознание вышло из тела… Нет. О каком теле идет речь, если я и так одно голое сознание без тела?». Пойду-ка я посмотрю, как там охрана. Отдернув занавесь в хвосте, я увидел следующую сцену — один охранник передавал другому кружку с каким-то питьем и так замерз. Другой миллиметр за миллиметром протягивает за ней руку. Значит, я сейчас движусь быстрее пули.

План созрел моментально.

Сейчас — охранников, потом — пилотов. Нет. СПЕРВА, в порядке следования — Рамсеса, потом взять автомат и заставить пилотов посадить самолет где-нибудь в Хитроу, Эдинбурге или Глазго. Других крупных аэропортов на Британских островах я не знал.

Одному охраннику, больно врезавшись в ладонь, игла вошла в ухо. Другому, который уже начал поворачивать глаза на меня — в висок. Кружка, поворачиваясь, повисла в воздухе, из нее плавно начали выпадать темные капли. У одного охранника из уха, у другого из виска диковинными медленными фонтанчиками вырвались белое пламя и дым. Капли дрейфовали до самого пола, чтобы там коронами, ударившись о ковер, взорваться, и начать впитываться. Я подхватил дрейфующий автомат и поставил к креслу, чтобы тот не ударился и не поднял шум. Почему же нет звука? А, ну да. Я живу со сверхзвуковой скоростью и по всем законам физики просто не могу слышать большую часть спектра. Туманные облачка так же бойко сновали во всех направлениях, проходя сквозь струйки дыма из ушей и носов ссыхающихся свежеумерших вампиров.

Свет еще прибавился. Откуда-то появился серый туман, в котором желтоватыми лучами дискотечных лазеров засветились похожие на бесконечную паутину линии. Нет, пока зрение еще не совсем ухудшилось надо пойти и прикончить Рамсеса. Потом развернуть летало и попробовать понять, что же делать с моим двойником. Может мне из некой вселенской каптерки вернули мое тело и сейчас его уже можно обратно надеть? Только как надевают тело я, убей Бог, не знаю. Ничего. Было б тело, далее сообразим.

Я вышел из-за занавеси и решительно направился к Рамсесу. Двойник все так же валялся в кресле. Сейчас мы тебя, мумия ходячая…

И ничего.

Сработали несколько фотовспышек, и я потерял контроль над телом.

Уф. Перед глазами быстро рассеивается кровавый туман, голова звенит, но легчает мне тоже быстро. Я обнаружил себя так же сидящим в кресле напротив Рамсеса. Никаких облачков, лучей и тумана. Какой хороший был сон… Жаль, быстро кончился.

Рамсес внезапно откинул капюшон и вскочил с кресла, направляясь к занавеси.

А может и не сон… Если судить по вони и вон тем струйкам дыма, что сочатся по полу.

— Как ты это сделал? — он ткнул пальцем в два скрюченных обуглившихся тела.

— Просто. То есть не знаю. Так же, как и верну себе все свое.

— Иглу, — при слове «свое» по его лицу пробежала какая-то тень.

— Да пожалуйста, — я вытянул ее из рукава (выходит, я ее для работы и не вынимал?) и тупым концом вперед подал ее Рамсесу, — сколько угодно. Она мне уже не нужна. Ты, кстати, меня пугал, что можешь произнести какое-то нецензурное слово и я рассыплюсь. Произноси. Хочу рассыпаться.

Видимо я никогда раньше не видел краснеющего вампира. Рамсес просто побагровел, как будто ему не хватало воздуха. Но быстро согнал краску и рукавом выдернул у меня из руки серебряный предмет.

— Понимаю. Очень хочется, но не очень можется. Точнее, совсем невозможно. Значит, ты мне солгал. И про миссию тоже солгал.

— Нет. Лгать тебе не ложь. Тебя ведь нет.

— А я думаю да. Знаешь, Рамсес, в чем сейчас мое преимущество? Я могу выйти из самолета, а ты нет. Порвет на куски…

Когда в голове прояснилось, я приподнялся и сплюнул кровью. Хорошо хоть все сразу восстанавливается — а то была бы не улыбка была, а полная дырка.

— Мое преимущество в том, что я могу съездить тебе по физиономии, а ты нет — Рамсес уже сидел в кресле, закрывшись капюшоном, — и тем заткнуть тебя на какое-то время. А потом — уже не моя юрисдикция.

«Юрисдикция. Что значит юрисдикция? Кому он хочет меня сдать? Как это соотносится с нашим разговором в Москве? Соответственно, Ульрик не совсем его цель. Ну хоть под конец можно было бы без поворотов на сто восемьдесят… А почему «конец», когда это может статься только начало? Не хочу. И так тошнит от всей этой смысловой акробатики. И если это только начало, то какое же должно быть крещендо?».

Я снова занял место напротив Рамсеса. И что все-таки это значит?

Внезапно все предметы обострились. Их очертания стали сложены из бритв, режущих глаза. Я не мог терпеть это и закрыл глаза руками. Жжение и резь не ослабели постепенно, а внезапно прекратились. Да, должен сказать, я же вернулся в этот мир с тем зрением, какое было у меня лишь в моем мире. Сто процентов и никаких очков. Мой мир, очевидно, как-то подстраивал свою физику под зрение, которое его видело.

Я отвел руки и открыл глаза. Красотища! Все, что я вижу — будто внутрь поместили мощную лампочку, и свет именно вылезает, как паста из тюбика, из щелей. У Рамсеса свет идет из-под ногтей руки, лежащей на подлокотнике, его тело окружает красноватая дымка. Сам я, посмотрев на свои руки, вижу то же самое — из моих рук, между пальцев и из-под ногтей идут лучи белого света, а в кончики пальцев как будто вставили лампочки — они изнутри налиты красным светом. Теперь я понимаю, что говорил Николас — видеть как они. Но я, похоже, вижу больше. Весь салон превратился в сплошной калейдоскоп света.

Свет кажется издает легкое гудение и слегка пульсирует. Это удивительное и приятное зрелище. Но белый свет совсем не белый. Видно, как по нему проскакивают разноцветные тени, и он то прибавляет, то тускнет. Я снова перевел взгляд на руки. У меня задрожали пальцы.

Постепенно дрожь пальцев перешла в их произвольное сжатие и разжатие. Что удивительно — научиться, независимо от безымянного пальца, складывать мизинец достаточно трудно, тут же они болтались совершенно произвольно. Появилось ощущение ломоты от запястья и до локтя. Сквозь тело с гудением прошли несколько раз волны раскаленного воздуха. Самолет тряхнуло, пол поехал косо и вниз.

По барабанным перепонкам зацарапал звук.

— We’re loosing controls sir! This bird’s unstable. Damn it! All the gauges went mad! We’d better jump off her, sir.

— Do anything. Now. Land this plane or be dead, my back word.

— Too hard, sir. Some sort of EMP field, fuckin’ huge burst of electricity. I don’t understand anything, the sky was clear… All comms are jammed, gauges are dead. ‘M afraid we won’t land on manual.

Самолет затрясся и загрохотал, как пущенная по камням железная бочка. Вопли из кабины усилились.

— I said land it. Is THAT clear? — так же спокойно сказал Рамсес.

— Wait a sec… We don’t loose altitude anymore. It’s all right sir! Gauges are back alive! What the hell was that?

Боюсь, я знаю, как звать это that. Руки скакали как сумасшедшие, как будто к ним привязали ниточки и дергали изо всех сил. В голове бушует океан, над которым проскакивают сиреневые росчерки молний. Я чувствую, что колочусь головой об кресло, но ничего не могу с собой поделать. Странный припадок, раньше я терял сознание…

Тут в пляс пошли ноги, выталкивая меня из кресла. Рамсес мрачно смотрел на меня. Когда мне удавалось попасть глазами в его взгляд, в нем читалось какое-то странное чувство. Испуг? Непонимание?

Когда сквозь сердце, по ощущениям, пропустили несколько киловольт, меня выгнуло дугой и выбросило вон из кресла. Появился зуд и покалывание в коже, как будто меня облепили злобные муравьи. Потом перехватило горло, стало трудно дышать. Перед глазами поплыли черные пятна. Когда я уже начал терять сознание и проваливаться в одно из этих черных пятен, свистопляска внезапно прекратилась.

Перевернувшись на живот, я попробовал приподняться на руках. Получилось. Ничего не болит, не расплывается и не прыгает. Только ощущение, которое после судорог, но оно в каждой мышце.

Уф. Ледяные мурашки по всему телу. Но ничего. Выживу. И еще попрыгаю и повеселюсь, пришла откуда-то уверенная мысль.

Черно-белое кино

Остаток пути я пролежал на полу. Меня несколько раз словно переезжало танком. Время то проваливалось в затяжное пике, то вставало, как валаамова ослица. Во рту беспрестанно стоял кислый электрический вкус. В ушах шумели Вудсток, Прохоровка и все прибои мира разом.

Потому удар и дробную тряску катящегося по аэродрому самолета, я воспринял как освобождение. Рамсес поднялся с кресла и помог встать мне, придерживая за локоть. Чувствовалось все как с капитального перепоя. Мир плавно поворачивался то в одну, то в другую сторону, громкость то увеличивали, то уменьшали. Одной рукой вцепившись в Рамсеса, другой, промахиваясь, отталкиваясь от спинок кресел и переборок, я проковылял к выходу.

На аэродроме, сквозь плотные серые шнуры ливня, с трудом были видны прожектора, поминутно перекрываемые сиреневыми фотоблицами молний.

— Это в честь тебя! Гордись, парень, — перекрикивая дождь, сообщил мне вампир.

— Что за хрень, Рамсес? — даже голоса своего не узнал. Какое-то карканье.

— ОНО приближается. На тебя раз за разом совершает атаки та твоя половина, что осталась где-то в другом месте. Она пытается пробиться к тебе.

— И что с того?

— Материя и антиматерия. Читал в школьной программе?

— Ну да. При встрече аннигилируют. И что с того?

— То, что до обеих твоих смертей осталось менее суток. Детонатор отщелкивает последние часы. Я уже с трудом сдерживаю другую половину. На это остается все меньше сил у меня и все больше сил… у твоей другой половины.

— Что ты хочешь сделать?

— Я хочу заставить дух и силу короля-отступника подчиниться мне и отсечь другую половину. Иными словами сделать не бывшее бывшим.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты — не бывшее. Тебя вроде бы как никогда не было. Если я рассеку твою связь, я смогу остановить маятник, исчерпав конфликт.

— А почему я? Разве во мне такая великая сила и мудрость?

— Нет. Просто ты слабее всего связан со своей смертью. Ты самое слабое звено этого мира. Твоя воля подточила твою связь с порядком, которым все идет. Ты ничтожество в ядерно-физическом и философском смысле этого слова. Да и в моральном тоже. Ты убиваешь даже не из желания, а из нежелания. Ты ведь ее убил, — прокричал Рамсес, разбрызгивая в стороны бриллиантовые в свете огней брызги.

— Кого я убил?

— Ты оказался глух к ее мольбе о помощи. Ты испугался и эгоистично счел, что тот возвышенный образ, который у тебя в голове дороже ее самой. Твоя выдумка оказалась для тебя дороже просящего о помощи живого человека. Твои лживые принципы оказались для тебя важнее главного подарка судьбы. И ты загубил самый бесценный подарок судьбы.

— Ложь! — мой рот захлебнулся ливнем.

— Правда…

— Я не убивал ее! Я никого не убивал! Все, кого я уничтожил — это были не люди. Они вышли из человеческого состояния…

— Кому ты это, кроме себя пытаешься доказать? На каком основании ты судишь людей? Послушай себя. Каждая твоя фраза начинается с «я».

— Она же еще жива! И есть еще сутки, чтобы все исправить.

Рамсес остановился и покачал головой, мокро блестящей в каплях, проносящихся вниз.

— Ты так ничего и не понял… ТЫ уже ничего и никогда не изменишь, как бы ты того не хотел. Даже твоя бешеная воля не сможет сделать бывшее не бывшим. Ты не бывшее. Прими судьбу с той же гордыней, с которой ты всегда ее принимал. Пошли, ты не убежишь от судьбы.

Он повернулся и снова пошел к стоящей на краю полосы машине. Я сел на землю, прямо в лужу и пару раз ударил, поднимая фонтаны брызг по бетону. Боль привела меня в чувство и в какой-то степени отрезвила. Мне кажется, что я окончательно схожу с ума. Не вижу абсолютно никакой логики в своих поступках и даже никаких чувств, поддающихся истолкованию.

Вскочив, я побежал к машине, плюхнулся, поливая все текущей с себя водой, на сиденье рядом с Рамсесом и хлопнул дверью.

Когда мы проехали около двадцати минут по дороге от аэродрома, Рамсес показал в окно.

— Видишь руины на том холме?

Я пригляделся. За окном, покрытом каплями, где-то на чертовом краю земли, черное на черном, виднелся какой-то выпирающий гнилым зубом корявый силуэт.

— С трудом. Что это?

— Это развалины замка Глен-Хулакин. Там уже несколько тысяч лет проводятся все самые значительные шабаши.

— В развалинах?

— Нет, в колоссальном подземелье замка. Общая площадь, если мне не изменяет память — двести миллионов квадратных метров. Ульрик и Белла сейчас там. Скоро он возложит на себя черную корону и станет императором. Через… два с половиной часа, если быть точным.

— И что мне с того?

— Я думаю, что он будет разочарован. В случае удачи он станет смертным. В случае неудачи — когда здесь, на десять миль в радиусе, образуется глубиной в милю воронка, мало кого в мире будут интересовать ошметки, принадлежавшие императору всего мира.

Значит, мы едем к могиле короля-отступника. Это, как говорила мне Белла, совсем недалеко от замка, на каком-то острове. Но что-то побережьем и не пахнет. Дорога все так же петляла между холмов, обзора не было никакого, да еще и в дождь, поэтому я стал сомневаться, а есть ли вообще такой остров.

Мы выехали на равнину. И вот, по левую сторону, в трепетном свете молнии я увидел тускло-серую шершавую терку озера, полосуемого ливнем. Последи него, горбом закостеневшего доисторического чудища торчал остров.

Мы вышли из машины и снова попали под озонированный громом водопад. Гром проходил по небесным рельсам составом в пятьдесят вагонов, порождая рокочущую дрожь от ушей до земли, нервно вздрагивающей под ногами.

— Дай-ка мне руку, — сказал Рамсес.

Я без колебаний повиновался. Он крепко ухватился за мою кисть и шагнул вперед. Я пошел за ним, но мой первый же шаг подкинул меня в воздух почти на метр.

— Отлично. Летим.

— Летим куда?

— На остров.

— А что, нет другой дороги?

— Есть. Дорожка из камней, но по ней надо прыгать. Тебе хочется прыгать под дождем?

— Ну, я бы предпочел попрыгать…

— Глупости. Полетели.

Руку мягко дернуло, и потащило вверх, вслед за Рамсесом. Мы изящной дугой взмыли вверх и полетели на высоте третьего этажа над озером. Наблюдение водяной терки под собой, когда без всего летишь через струи той воды, что рассыпается брызгами в десяти метрах под твоими болтающимися в воздухе ногами, не успокаивало.

Мы с чавком коснулись земли. Остров был покрыт прошлогодней жухлой травой и грязью. Пара корявых, как на дыбе изломанных деревьев и больше ничего. Очертания П-образных каменных ворот, составляющих кольцо. Таких ворот было шестнадцать, одни стояли прямо, другие немного покосились от времени, но до сих пор можно было видеть глубоко врезанные в ноздреватый источенный камень руны.

— И что теперь, Рамсес?

— Тебе — стоять и смотреть, я же — буду работать.

Я нашел камень посуше (чистая иллюзия, потому что все камни были одинаково и совершенно мокрыми, но душу немного успокаивает камень, который кажется хоть чуточку суше остальных) и сел, наблюдая за действиями Рамсеса.

Рамсес обошел все ворота, зажигая на земле огонек. В зеленоватом свете шестнадцати огоньков он встал в центре кольца. В проемах ворот натянулась какая-то бледная туманная паутина, и я почувствовал что-то. Это ощущение можно передать как чувство человека стоящегорядом с реактором — ты чувствуешь, что за стенкой булькает колоссальная смертельная мощь, но ты не можешь ее ни увидеть ни пощупать. Сияние огоньков стало ярче. Я увидел, как двигаются губы Рамсеса, но шепот я слышал как будто в огромном зале в своей голове…

Внезапно весь мир опять стал соткан из бритв. Я слышал тихое низкое гудение и ногами почувствовал дрожь.

— Ты ГотОв?

— Нет. Не знаю. Это Вы?

— Нет, ЭтО Я! Я! неТ, Я!

— Мы друг друга поняли. Я сдержу свое слово, насколько это будет зависеть от меня. А вы?

— У Нас всеХ нЕт другоГО выбоРа… Мы всЕ СдЕрЖИМ даННое слОво. Уходи.

— Куда? Зачем?

— В БезоПАсное месТо. ДаЛьше я справЛюсь само.

— А Венуся? Как же ваша часть сделки? Мы же договорились.

Я почувствовал, как чьи-то мягкие, но мощные руки подняли меня и, поставив на ноги, подтолкнули в каком-то направлении.

— ИДи. ПридешЬ. СейЧас.

Контакт оборвался. Что мне хотели сказать? Посмотрев вверх, я увидел, что облака зловеще сгустились над островом и ежесекундно озарялись невиданным венцом кольцевых молний. Земля качнулась от раската грома.

Понял. Повторять приглашение не надо. Я скакнул в ту сторону, куда меня толкали, и побежал по крутому склону вниз.

Набрав полные ладони грязи и жухлой травы, проехавшись на спине по крутому берегу, я шлепнулся ногами в ледяную воду. Передо мной лежала уходящая к берегу строчка округлых валунов, взрывающихся водяными брызгами, как ливень колотил их по бокам. Я почувствовал, как плавно, словно собираясь в пляс, присела и качнулась земля. О Боже! Боже милосердный! Спаси и сохрани, хоть я этого и не достоин, даже если Ты этого не хочешь…

Несмотря на общую панику, в голове царила ледяная ясность и небывалая, сверхпроводниковая, скорость мысли. Прыгнули… Оп. Есть. Еще раз. Так… еще камушек. Скользкий. Если у них сейчас… Оп. Есть камушек! Так. Значит, начались разборки между такими сторонами мира, что с моими скромными возможностями там делать нечего. Р-раз! Неудачно — руку порвал об острый край. Но это мелочи. Тут же зажило. Оп-па… Зажило. Значит — я еще душа без тела. Ногу сюда. Я еще душа. Сейчас идет ночь прямо перед нашей смертью. У меня еще двенадцать или четырнадцать часов. Найти телефон. Позвонить ей. Отговорить. Попросить подождать меня. Отсрочить. А дальше уже можно что-нибудь придумать. Так. Российское консульство в Дублине. У меня амнезия. Не знаю, как здесь оказался. Хорошо, что английский знаю… Раз… Удачно. Руку выше, на этот выступ. Подтянулись. Вскарабкались. Сгруппировались, прыгаем. Ух. Неточно. Руки ухватились, ноги царапают камень под водой. Еще чуточку. Еще чуточку… В любом случае… Уф. В любом случае, если я переживу эту ночь, то я буду просто Денди. Своими усилиями сделать новую реальность. Не дать ей сделать то, что она сделала. Сделает. Еще раз… мимо.

Подняв фейерверк вспыхнувших в свете молнии брызг до самого неба, я плюхнулся в воду. В тяжелой одежде человек тонет почти сразу — я точно помнил это с курса выживания. Я уже начал шарить рукой по кожанке в поисках молнии, когда понял, что стою на коленях на дне, а вода еле доходит мне до пояса. Петляя как пьяный, оступаясь, я выбрался из ледяной воды на пологий, засыпанный щебнем берег. Теперь бежать. У этих игроков инструмента точнее и тоньше термоядерного взрыва не бывает. Вот этот холм может меня скрыть. Одежда мокрая, идет крупный дождь — тоже достаточно неплохо в смысле потенциальной защиты. Процентов семьдесят за то, что земля там, где я упаду, не оплавится.

Земля еще раз дернулась несколько раз подряд. Упав на колено, я обернулся и стер воду с лица. В черный горб острова несколько раз с таким грохотом, что закладывало уши, ударила петлистая изломанная лапа молнии. Судя по тому, как осветился остров, вспыхнули трава и деревья. В остров из облаков вонзилось какое-то подобие молнии — ровный бело-голубой столб огня, ревущий и вздрагивающий. Лицо почувствовало волну горячего воздуха, пришедшую оттуда. Вокруг ярко освещенного горба поднялись клубы пара. Господи Боже… что за температура если кругом острова вскипает вода? Бежать. Только бежать.

Опять поднявшись на ноги, я, путаясь в кочках, на разъезжающихся ногах побежал дальше в темноту и дождь. Где должен быть Глен-Хулакин? Кажется там. Да. В свете молнии видел какой-то силуэт.

Я скатился на дно ложбинки и упал в воду лицом. Встать. Бежать. Только бежать.

Я не помню, сколько я бежал. Может быть минуту, а может быть и час. Бег был, впрочем, относительный. Приходилось то почти на четвереньках взбираться на холмы, то осторожно, бочком, спускаться с их мокрых боков. Может быть час, а может быть год. Постепенно рельеф стал выравниваться. Гроза прекратилась и дождь вроде как пошел на убыль.

Теперь я бежал по полого понижающейся равнине. Дождь перестал. Бежать по ровному месту было приятно. Потом решил экономить силы и перешел на свой обычный способ передвижения — быстрый широкий шаг.

Было темно. То есть не совсем, было все сравнительно неплохо видно, но как ночью.

Я отшагал еще девятьсот с чем-то шагов в том же направлении, делая поправку на отклонение влево. Никуда я не пока пришел. На горизонте не было никаких ориентиров, поэтому я лишь твердо держался выбранного направления. В Европе ведь нельзя заблудиться. Весь континент — один сплошной мегаполис.

Я прошел еще несколько сот шагов, может быть даже тысяч. Ничего. Равнина по-прежнему полого понижалась.

Только сейчас, еще через несколько сот шагов я заметил странность. Я двигался, мял траву, скрипел мокрой кожей куртки — только ничего кругом не было. Меня окружало полное безмолвие. Должно быть, лопнули барабанные перепонки. Щелкнул пальцами около ушей. Щелчок был прекрасно слышен. Звук моих пальцев растворился в пустоте — как будто я стоял в огромнейшем зале. Значит, перепонки целы. Отрадно. Но почему кругом ни звука?

Странно. У меня, кстати, развязался шнурок. Когда наклонившись, чтобы его завязать, моя рука коснулась травы, стало ясно, что что-то не так не со мной, а с тем местом, где я стою. Трава была сухая и совершенно нейтральная на ощупь. Нейтральная — то есть у объекта в форме травинки не было ощутимой температуры, никакой ощутимой фактуры поверхности, ничего. Размяв ее в пальцах, чтобы понюхать, я, было, поднес руку к носу, но ничего не вышло. Травинка рассыпалась в мельчайший, как пудра, порошок. Что за чертовщина? Порошок быстро высыпался из сложенных щепотью пальцев.

Я присмотрелся. Весь мир, который меня окружал, был как тончайшими белыми линиями прорисован на угольной бумаге. Это было похоже на негатив черно-белой фотопленки.

Вот так долина скорбной тени… В черном (именно черном) свете окрест была видна только полого понижающаяся равнина, покрытая все такой же черной травой, ровное, как потолок из засвеченной пленки, неподвижное небо.

Как бишь его Данте описывал Лимб? Вам, может быть, лучше известно, но одно скажу — помнил, что скука там смертная — вот она и есть, вышеупомянутая скука. Даже повеситься не на чем, за неимением деревьев. Но философов нет. И прочих деятелей античного мира тоже не видно, что, в общем-то хорошо, ибо по-древнегречески или по-латыни я ни бельмеса не знаю.

Я потряс часы. Молчат. То ли время здесь стоит, то ли батарейка дохлая, то ли нежная электроника не выдержала убийственных для нее всплесков электричества.

Еще раз сорвав травинку и удостоверившись, что она несколько секунд продолжает быть продолговатым предметиком, а потом рассыпается в пудру, пошел дальше. По праву первооткрывателя я назвал это место Унылыми Равнинами. Ориентир был один — неуклонно понижающийся склон.

Через десять раз по десять тысяч шагов (удивительно, но факт, я даже сам сперва сомневался — пройти десять тысяч шагов безо всякой усталости и несколько раз перепроверял свои подсчеты) я еще раз присел на корточки и попробовал сорвать травинку. Мои пальцы зачерпнули мелкий прохладный порошок. Пепел? «Кокаин…» сурово прокомментировал один из моих персональных демонов. На язык это все-таки был пепел. Хотя кокаин я не пробовал. Может, он тоже вкусом как пепел. Неважно. Я неизвестно сколько времени шел по равнине, покрытой пеплом. Мировой пожар не только раздули, но он, по всей видимости, уже прогорел… Равнина, по-прежнему освещенная черным светом, все так же уходила вдаль.

Вот вдали наметилось какое-то изменение рельефа. Ух ты, мать честная… где-то, не далее чем в паре километров от меня, переливаясь всеми цветами, сиял какой-то огонь. То, что это не звезда было ясно хотя бы из того, что он стоял гораздо ниже горизонта, то есть ниже по склону.

Я снова перешел на трусцу. Если это костер каких-нибудь путников, то не напугаю ли я их? Или, наоборот, не воспримут ли они меня как отличную закуску? Если это маяк, то все отлично — это человеческий мир.

Через полторы тысячи шагов я с разбегу налетел на что-то твердое, сильно наподдавшее мне в грудь. Поднявшись и отряхнувшись, я с удивлением заметил, что это стенка. Невысокая, как раз мне по грудь. Сложена из стародавних, длинных источенных черных кирпичей, очевидно, лет пятьсот назад. Насколько было видно вправо и влево, стена шла на всю длину. Значит, это все-таки Англия. Такие стены разделяют овечьи пастбища. Огонь пылал не более чем в трехстах метрах с той стороны стены. Ну, гуд ивнинг, джентлмен. Я оперся руками и закинул ногу на эту стенку. В этот момент пришла совершенно странная мысль прислушаться к моим демонам. Кое-кто из них вопрошал, а смогу ли я перелезть обратно. Другие разделились на два лагеря — одни говорили, что смогу, другие что нет. Нет, все-таки эти ребята у меня в голове полные психи с квитанцией. Конечно смогу. А пока гравитация помогла мне спуститься со стены на землю.

Остатние триста метров я пробежал уже легко. Меня словно тянуло дальше, вниз по склону.

The place named Heaven

Я подбегал к источнику света, сокращая расстояние огромными прыжками. Это был даже не костер, а какой-то прожектор, пробивающий тоннель бриллиантового света в темноте. Я решил дать крюка и забежать сзади и со стороны, чтобы посмотреть, откуда исходит этот луч.

Луч исходил из ниоткуда. Словно в окружающем пространстве была дырка, через которую светил прожектор. Неплохо для начала. Очень неплохо. Значит, это действительно дырка в пространстве.

Я зашел дырке en face.

………………………………………………………………………………………………………………………………Проставленные здесь точки должны, по сути дела, показать мое глубокое искреннее изумление. Не знаю, поняли ли вы его глубину, но ну ооочень глубоко.

За окном был Мир. Да-да, тот самый Мир…

Дальше можете не читать, если не хотите пессимизма. Если хотите, напишу для вас специальный вариант концовки. С хеппи-эндом, чего мне самому всегда хотелось

* * *

Какое-то время мои мозги со скрипом соображали, отчего вдруг такое везение. Демоны сперва застыли в недоумении, а потом бросились в драку, обуреваемые желанием доказать оппоненту любое обратное мнение. С трудом прихлопнув скандал у себя между ушей ладонями я робко осмотрел окно. Овальное. Метра два по длинной хорде. Края укреплены какой-то переливающейся перламутром и голубыми разрядами материей.

Картинка в окне позволила мне сразу узнать Мир. Это был как огромный сверхчеткий фотоснимок Дома, снятый с полянки перед ним. До раскрытых ворот метров пятнадцать-двадцать. И в воротах, недоумевающе раскрыв глаза, стоит Венуся! Отлетевшая на ветру прядь непокорных рыжих волос повисла в воздухе, словно она выбежала мне навстречу и так и осталась на пленке.

Неужто она меня встречает?

До чего же хорошо. Так кончаются только сказки.

Первым желанием было броситься сквозь проход. Но мой рассудок, за прошедшее время приучивший меня думать критически и ничего не принимать на веру, скомандовал «стоп машина».

Меня остановил блеск металлического предмета у нее в руке. В свете того, что я пережил, эта штучка могла оказаться чем угодно, от острого как игла стилета вплоть до пошлого мегаломаньяческого детонатора термоядерного фугаса. Какое-то странное ощущение deja vu. Где же я видел эту картинку?

Черт возьми!

Это не встреча. Это наше РАССТАВАНИЕ! У нее в руках мои часы, которые я забыл перед уходом.

Однажды, кстати, я действительно забыл у нее свои часы. Папа поинтересовался, откуда могут на туалетном столике дочери взяться явно мужские Casio. Венуся на голубом, то есть на зеленом глазу заявила, что нашла их в школе и даже знает, чьи они. У нас был разговор…

Неважно!!!

Итак, это расставание. В Мире не прошло и секунды.

Я еще раз осмотрел проход. На самой верхней части эллипса были три цифры. Обыкновенный красный жидкокристаллический дисплей как в обменном пункте. Номер этажа? Мира в системе Бытия? Палаты в Мировом Дурдоме? Галактики в кентуре, если смотреть слева от Большой Медведицы? 035. Что значат эти 035? Словно издеваясь, вместо 035 выскочило 034. И, когда я начал танцевать уже от 034, выскочило 033.

Бог ты мой. Я бы не хотел, чтобы это было как в кино. Такие штуки обычно ставят на киношные бомбы киношные злодеи-арабы. Это таймер. И он отсчитывает последние секунды до свертывания Мира. Ни за что не поверю, что такая пошлая штука может быть порождением моего сознания. 032.

Действовать надо!

Я протянул руку и прыгнул вперед. Когда я по ощущениям проходил сквозь пленку мыльного пузыря, в голову пришла мысль — может, таймер остановится, как оно обычно бывает, на отметке 007?

— Забыл! — она запнулась, увидев вместо моей растворяющейся спины мою мокрую и перепачканную физиономию — Ты же только что уходил. Где ты валялся?

— Далеко. Потом расскажу. Это фантастическая история, ты будешь смеяться… Уходим!

— Куда?

Она так мила, когда удивляется…

— Не знаю. Надо уходить. Осталось двадцать секунд.

— Какие двадцать секунд? Что ты несешь?

— До того, как все кончится. Смерть. Конец. Конец всему. Мир все-таки придется оставить.

Венуся попятилась. Если это желание собрать свои пожитки, то оно не вовремя.

— Венусенька, я обещаю тебе все платья и все побрякушки мира, реального мира, все что угодно. Только дай мне руку. Умоляю, дай мне руку.

Подбежав к ней, я схватил ее руку и сдернул с места. Ненавижу грубость, но в окно она прошла почти швырком. Я еще раз оглянулся. Мир был прекрасен и вечен как никогда. Мысленно отдав честь тонущему кораблю, который носил нас столько времени, я спрыгнул в черные волны неизвестности.

Она уже стояла по ту сторону.

— Смотри!

Окно дрогнуло, и начало постепенно сужаться. Мир в нем поплыл и начал растворяться как во сне, расплываясь черным туманом забытья. Так же оно начиналось, только наоборот, когда я был в коме…

Окно, отрезав последний бриллиантовый лучик, закрылось и исчезло. Мы стояли посреди черной равнины. Тьма проникла в ее глаза и осталась там следом испуга. Венуся схватила меня за руку.

— Где мы?

— Хороший вопрос. Я и сам не знаю. Я пришел оттуда. В той стороне Ирландия, — я махнул рукой вверх по склону.

— Ирландия? Какая Ирландия, когда мы были в Москве?

— Не знаю. Но Ирландия самая настоящая. Поверь мне на слово.

— Ты объяснишь мне хоть что-нибудь?

— Да. Честное слово, даже лучше, чем смогу. Только сначала мы выберемся отсюда в Ирландию.

Она решительно сжала мою руку. Рука об руку мы дойдем до самых звезд, до тех мертвых звезд, что тускло светят у нас над головой.

Я сделал первый шаг вверх по склону. Он оказался странно трудным. Словно в ботинки положили по кирпичу. Топ. Подняв облачко пепла с утоптанной черной земли, упала моя нога.

— Мне трудно идти, — пожаловалась Венуся.

Так. Кажется, я догадываюсь, что будет правильным ответом на вопрос «Где мы?». Сложились и склон и стена, и даже положение временного окна в Мир. Теперь я знаю, что это за место, куда легко попасть и невозможно вернуться. В голове всплыли даже точные строки из Урсулы Ле Гуин. Почему-то она точнее всего определила это место. Мы в области, называемой смерть. И та древняя стенка гораздо старше тех пятисот лет, которые я ей дал сначала. Ей как минимум двадцать миллиардов. И наша задача — дойти до нее. Дойти любой ценой и перелезть. Будет ли меня ждать Тень?

Венусе я ничего не скажу. Доведу и переброшу через стенку. Вперед, старая кляча! Иду ломать своего кого-то там! Час Х уже настал, не надо героизма.

— Пошли.

— Я не могу. Может, лучше вниз?

— Не лучше. Внизу я не был. Вверху — наш мир. Идем.

— Мне трудно идти. Ты понимаешь меня? Еще пара таких шагов и я лягу.

— Тогда я понесу тебя. Идем!

Трудно идти — не самая точная дефиниция. Это как с веригами и с пудовой гирей на каждой ноге идти в вертикальную стену. Шаг. Еще. Судя по тому, как она страдальчески стискивает влажной рукой мою ладонь, ей еще хуже. Еще шаг. Я встал ей за спину и уперся грудью, проталкивая Венусю вперед.

Неизвестно через сколько времени я понял, что она на пределе. Каждый ее выдох уже сопровождался не скрываемым стоном. У нее неплохая спортивная подготовка, она должна быть выносливее меня, изредка баловавшегося качалкой. Плохо дело. Перекинув ее руку через себя, я потащил ее дальше. Обычно легко поднимал ее на одной руке, теперь ее тело давило вниз с тяжестью гранитной плиты. Она запрокинула голову, и время от времени тихо повторяла одно и то же: «Не могу. Не могу. Стой».

Черта лысого, барышня. Пойдем дальше. Через сотню шагов я понял, что мои подгибающиеся колени предательски дрожат.

Венуся немного отдохнула и теперь могла двигаться сама. Так же как и я.

— Отвлекись. Не думай о тяжести. Мы придем, и все будет окей.

— Не трепись, — меланхолично простонала она в ответ, — по-моему, я сейчас сдохну. Я хочу идти вниз.

— Если ты сделаешь хоть шаг назад, я тебя ударю. Пообещай, что сделаешь то же самое, если я только подумаю повернуть назад.

— Ты сумасшедший.

Я промолчал, потому что в легких уже не было воздуха для продолжения разговора.

Первым на колени упал я. И тут же встал. В смысле несколько метров полз на коленях, а потом снова пошел на полусогнутых. Она шла рядом, сгорбившись и повесив голову, даже не видела моего падения.

Неизвестно сколько времени мы, опираясь друг на друга, тащились вверх. У нее на пыльном лице появились грязные дорожки от слез и пота. На горизонте уже показалась стенка.

К подножию Стены Плача мы подошли уже на карачках.

— Отдохнем, — предложила Венуся, обессилено приваливаясь головой к древнему камню.

— Принято. И штурмуем стенку. Ты первая.

— Ты чего-то боишься? Я чувствую страх в твоем голосе.

Какой к свиньям голос…Сиплое шелестение.

— Боюсь, что если я перелезу первым, я уже не вытяну тебя. И ты повернешь назад. Я сам уже хочу вниз.

— Нет. Я… Не позволю… тебе назад.

Я и сам не позволю. Если смогу. Склон так манил вечным покоем, что я готов был бросить ее и бежать вниз.

Первой полезла она. Неловко забросила руки на стену, я плечом подпер ее в бок и впихнул на стену сперва одну ее ногу, потом другую. У меня еще хватило сил столкнуть ее на другую сторону. Судя по глухому шуму и болезненному стону, она перевалила через рубеж.

Итак, она живет. Руку сюда. Другую сюда. Нога не задирается. Еще раз. Одна нога на стене. Прыжок, чтобы лечь на стену животом на какое-то время полностью меня обесточил. Я лежал на стене, одной ногой в смерти, а руку уже свесил в жизнь.

— Отползи. Я прыгаю.

Венуся с шорохом отползла в сторону. Свесился с высоты и сполз, ударившись головой и плечом оземь. Все. Мы уже по эту сторону.

Идти стало немного легче. По крайней мере, я знал, что обратно перелезть через стену уже не смогу.

Теперь уже ничто не мешало идти. Но сил почти не осталось. Мы снова подперли друг друга и поковыляли вверх по склону.

— Ты знаешь, что-то меня колбасит, — прошептала Венуся.

— Аналогично. Я сейчас отдам концы.

— Почему ты выбрал путь вверх? Мы не дойдем до конца…

— Я не знаю, что ждет нас на пути вниз. Пришел я сверху и теперь иду туда, где я все знаю. Тебя сочтут за настоящую ирландку. Вперед.

Через полтора парсека (мне показалась именно так), я почувствовал под ногами черную траву.

— Мы на полпути. Ура…

Венуся промолчала. Ее била крупная дрожь. Я посмотрел на нее. Лицо страдальческое, мокрое и грязное. Глаза полузакрыты. Ничего. Дойдем, умоемся оба. Благо вода в озере еще не успела, наверное, остыть. Я снова стал смотреть вперед.

Еще несколько шагов спустя внезапно послышался ее удивленный возглас. Я почувствовал, что ее рука стала держаться за мою откуда-то снизу. Черная трава на глазах разлезалась и превращалась в черную воду, и она была в ней уже по пояс. Я попытался вытащить ее, но сам по колено погрузился в ледяную жидкость.

— Держись! Ты же умеешь плавать!

Единственным ответом были ее наполненные ужасом глаза, смотрящие на меня снизу вверх. Я ушел с головой под воду, вынырнул, отплевываясь и матерясь. Она беспомощно посмотрела на меня. Еще раз попытавшись вытянуть ее наверх, я задрал руку и совершил худшую из ошибок. Ревущий поток, в котором мы оказались, вырвал у меня ее пальцы и оттащил в сторону. В темноте бледным пятном мелькнуло ее лицо и пропало. Дернувшись в ту сторону, я шарил руками в воде. Бесполезно. Пусто. Меня крутило и куда-то несло со скоростью и грохотом курьерского поезда. Я высунулся, насколько мог, из воды и закричал, что было сил и воздуха в груди.

— Венуся!!! Venus!!!

Но мой голос пропал впустую. Волна накрыла меня и закрутила в водовороте. Отчаянно работая руками и ногами, чувствуя, что сейчас лопнут легкие, слыша вокруг себя серебристое бульканье пузырьков воздуха, я попытался вырваться наверх. Меня долбануло боком о какой-то камень. Я извернулся и вцепился в его ослизлые края. Ноги нащупали каменистое дно. Темно, хоть глаз коли. По понижению уровня воды стало ясно, в какой стороне берег. Грубый, холодный мокрый песок под ногами. Одежда тянула вниз как свинец и поливала все шумными струйками воды. Я на четвереньках прополз несколько метров.

Меня еще раз как переехало танком. Только теперь он еще мстительно прокрутился на мне раза три-четыре. Снова встав на четвереньки, я пополз перпендикулярно неведомому потоку. Руки запутались в мокрой траве. Да. Трава. У нее густой травяной запах и травяная текстура. Вокруг по-прежнему было темно. Ну, ничего. Зрение восстанавливается в последнюю очередь. Может, Венуся выплыла на берег выше или ниже по течению? Я отчаянно пытался верить, что она спаслась. Все равно, пока нет глаз, искать бесполезно.

Господи, все-таки я сделал это. Трава. Значит, я снова в вашем мире. Я снова живу.

Я отполз еще на несколько метров от потока. Еще раз танком. И еще раз. И несколько раз электрические разряды от головы через кишки до самых пальцев ног. Но ничего. И не такое переживал. Руки нащупали твердую поверхность. Бетон. Это же что-то вроде дороги…

Зрение потихоньку приходило в норму. Вокруг словно глубокая ночь света почти не видно.

Внезапно меня осветил ревущий свет, приближающийся сбоку.

Не успев ничего сделать, я ощущаю, что свет буквально пронизывает меня и ужасный, сочно-хрусткий оглушающий удар, который пробивает все тело.

Глупо. До чего же глупо — вылезти в жизнь и тут же попасть под грузовик.

Погоны из джокеров

Первое, что я почувствовал, когда ко мне начало возвращаться сознание — противный соленый вкус крови во рту. В голове малиново в багровых сполохах отзванивают колокола. Я лежу на спине. Подстилка похожа на битый кирпич. Мне надоел битый кирпич.

По телу прошла горячая волна. От пальцев одной руки до плеча, потом другой руки. Потом по обеим ногам, животу и груди. В конце концов, приятно обожгло лицо и голову, а сознание начало приходить стахановскими темпами. Колокола какой-то местный Петр снял и переплавил. Я открыл глаза. Черное небо. И с него, медленно кружась, падают какие-то белые штучки. Холодрыга. Видно все как с бодуна и дальше метра все расплывается в разноцветном тумане.

— Твои очки, — произнес в стороне женский голос.

Действительно, холодные дужки охватили мое лицо, и видеть стало гораздо лучше. Чьи-то горячие руки приподняли мою голову.

— Твое счастье. Человеческое тело легко восстановить, — черт, да это же голос Беллы.

Ее лицо вплыло сверху в поле зрения. Она сидит на корточках и придерживает мою голову руками. Да. Так. Судя по деталям пейзажа, я действительно в Москве.

Прочистив непослушное горло, просипел:

— Значит, все-таки выгорело? Я дома… Кто президент?

— Ельцин, Ельцин. Это единственный вопрос, который ты задаешь женщинам, сваливаясь с луны? Тебе пока вредно дергаться. Полежи еще минуты две.

Сбоку показался Ульрик.

— Можно поздравить тебя с императорским троном?

— Теперь да. Странно, что тебе не стерло память.

Что значит стерло память? Я помню все от начала и до конца.

— Кажется, несколько секунд назад ты сказал, что я буду разочарован?

— Да. Теперь ты понял, почему?

— Похоже.

Я приподнял голову и плюнул густеющей слюной. Кровавый плевок улетел и размазался по свежему снегу.

— Чем вы меня напоили?

— Ничем. Что, по-твоему, должно быть во рту у человека, который прострелил себе голову, посыпался с четвертого этажа и разбился в лепешку? У тебя только что был уровень повреждений трижды несовместимый с жизнью.

— Ясно. А что с ней?

— Так сильно хочется посмотреть? Что ж, как пожелаешь.

Что-то в его тоне не понравилось мне. Очень сильно не понравилось.

— Что с ней?

— Относительно в порядке.

Это сочетание мне не нравится совсем.

— Поехали. Сейчас же.

— Зачем ехать? Полетим.

Ульрик и Белла взяли меня за руки, и мы все рванули ввысь. Полет над Москвой у меня в голове смазался в один большой огненный платок.

Мы опустились в темном углу близ ее дома. Возле подъезда стоят реанимобиль и милицейская машина. Ульрик сунул руки в карманы и подошел к ней со стороны окошка водителя. Мы с Беллой, продолжавшей придерживать меня за локоть, стояли у него за спиной.

Судя по тому, как напряглась спина вампира и какому-то еще ощущению, я почувствовал, что Ульрик что-то делает. Он решительно постучал в окно. Стекло отъехало вниз, и он поднес пустую руку к широкому усатому лицу высунувшегося водителя.

— Капитан Сергеев. ФСБ. Кого ждешь сержант? Здесь ритуальное убийство?

Водитель хлопнул глазами, словно вглядываясь в несуществующее удостоверение.

— Да какое, хер, убийство, капитан, — водила деловито затянулся сигаретой, — девка тут, наркоманка. Вашенского, кстати, полковника дочка. Ломка началась, вот она с катушек и съехала. Уж второй раз за три года ее вытаскивают, я оба раза дежурил. Наглоталась таблеток, как в тот раз, водкой запила, да, видать, чтобы вернее было, вены порезала. Ох, молодежь херова. Чё не сидится без этой дури? Короче, слышь, то ли руки у нее тряслись, то ли крови она испугалась, в общем, неглубоко чиркнула. Кровищи вроде много, а результат-то ноль, до вен не достала. Ее там сейчас спец — Петров такой, откачивает. Ничего. Жить будет. Только долго ли? Батя ее, из-за засранки этой, драться полез. Сейчас сидит, Петров этот ему успокоительного закатил полтора куба. Херня полная, мать ее за ногу. Драть ее надо было в детстве, вот что я скажу… Машка, фотографирует все, ее на каждый висяк возят, спускалась, говорит минут через десять ее там доделают, повезут в…скую, там уж капитально займутся. И отца тоже. Как бы он со всего умом не поехал. В общем, такие дела, начальник.

— А мать что, не знает?

— Так нет матери. Я вот своей Вальке говорю — скажи спасибо, что у тебя, дуры, мамка есть. Есть кому на путь поставить.

— Вот блин. Я чё зазря бензин тратил сюда ехал? Участкового этого на хер в бараний рог согну. Звонит, козел, куда, мать его, не нужно, оттуда нам звонят, кричат — ритуальное то ли убийство, то ли самоубийство, сатанисты, ети его в душу…

— Давно пора… Нам этот Паничкин заполошный самим уж в печенках сидит. Насчет сатанистов не знаю, а лейтенант по рации говорил, что в квартире много следов грязных. Как будто какой мужик заходил, ее обыскивал, когда она в отключке была.

— Ну, спасибо, удружили — Ульрик усталым жестом потер лицо, словно действительно смертельно устал от дежурства, — Ладно. Сейчас ее увезут, пойду, посмотрю. Как-никак нашу контору затронули. Ваши-то там, стало быть, уже?

— Там, там, родимые. Куда ж нам деться. О, вона ее несут…

— Ладно, бывай.

— И вам не болеть, товарищ капитан.

Со скрипом отворилась дверь подъезда. Вынесли носилки. Было плохо видно, все заслонила фельдшерица с капельницей в руке, я лишь увидел прощальным огнем полыхнувший рыжий завиток на фоне темного одеяла. Задвинули в машину, залезли, хлопнули дверью. Доктор под руку вывел пошатывающегося венусиного отца и посадил его в машину.

Ульрик развернулся и подошел к нам.

— Ты слышал достаточно?

— Да… хуже некуда. Как ты мента-то разговорил?

— Гипноз. Вас он не видел.

Значит, я буду помогать ей выздороветь и избавиться от ее болезни. Пробраться в …скую, и говорить с ней, видеть ее, держать ее за руку.

— Пустая затея. Брось.

— То есть? Здесь ты меня не остановишь уже никак, учти, твое величество.

— Пустая затея. Она ничего не помнит.

— То есть?

— То есть ей, в отличие от тебя, стерло память. Она с трудом помнит, кто она, а вот тебя уже для нее не существует. Равно как и всего, что с ней было за последние года три-четыре. Ты вызовешь у нее лишь страх и глубже травмируешь ее. Она замкнется и никогда не станет нормальной. Через два-три года — можешь попробовать. Но если тебе ее жалко, я бы не стал экспериментировать.

Я промолчал. Судьба все-таки дерется без правил.

— Куда тебя отнести? — спросила Белла.

— Не знаю. У меня ничего не укладывается в голове… На набережную. К мосту возле Белого Дома. Там, где все началось.

— Как пожелаешь.

Мы снова стояли на набережной. В бурой воде на мелкой волне болтались оранжевые головы фонарей, вампиры молча смотрели на меня, а я смотрел сквозь них. Говорить было нечего.

— Да, — Ульрик полез под полу своего балахона, — твой пистолет.

Я молча принял оружие, взвесил в руке приятное рубчатое тело, проверил обойму, передернул затвор и швырнул ТТ в Москва-реку.

— Мне больше не за что сражаться, как бы пафосно это не звучало. Оружие мне не нужно. Я отменяю свой заказ на убийства.

— Тогда… приходит самое время прощаться.

— Да, пожалуй что.

Мы с Ульриком молча пожали друг другу по скандинавскому обычаю запястья.

Белла обняла меня, обдав теплом и запахом своих духов.

— Хочешь, я могу сделать так, что ты придешь домой, ляжешь спать и все забудешь? А когда проснешься, все будет похоже на длинный фантастический сон… — прошептала она мне на ухо.

— Не хочу. Точнее не смогу забыть, — зашептал я в ответ.

Объятия Беллы стали тверже.

— Ну, тогда как хочешь. Только не растрепи про нас, — в ее шепоте прозвучал щелчок затвора и холодный лязг стали, — а то тебе никто не поверит… — снова медовая задумчивость.

— А что вы мне еще можете мне сделать? Я уже был мертв. Не страшно.

Белла отстранилась и, улыбнувшись, взяла меня ладонями за уши.

— У тебя в этих очках такой странный и до смешного интеллектуальный вид… А сделать мы, мой милый храбрый дурачок, можем гораздо хуже, чем убить тебя. Мы — она вздохнула и нежно похлопала меня по плечу — мы можем сделать тебя одним из нас. А это, как ты понимаешь, хуже всего. Прощай, — прозвучало уже через ее плечо, когда они оба начали медленно таять в воздухе.

Глава последняя, самая короткая, но ее писать тяжелее всего

Вот и все. С тех пор прошло уже два года.

Прошло ведь каких-то два года, а многие недавние поступки и вещи кажутся мороком, маревом и невероятной глупостью. А такие реальные собственный мир, рыжеволосая красавица, странная парочка, владеющая этим миром, ланселотовы эскапады под свинцовыми водопадами, стокеровская мистика, звон гильз и шпаг, и прочее, прочее, прочее, действительно кажутся фантастическим сном, ярким и несбыточным. Ускользая из сознания, сон цепляется за краешек своими слабыми корешками, сотканными из тумана, но время сглаживает те царапины, которые оставляют корешки на песке и сон превращается в воспоминание о сне.

Вчера произошло последнее событие, приделавшее замочек с отбитой на нем пробой к моей цепочке.

Я ехал в метро. Обычная ежедневная поездка с «Лубянки» на «Библиотеку». Я смотрел на свою руку, вцепившуюся в хромированный поручень и читал приклеенную поверх окна рекламу. Поезд вдруг резко, подъезжая к станции затормозил. Голова моя закономерно дернулась и в поле моего зрения попала чужая левая рука, тоже держащаяся за поручень. Тонкие пальцы с маникюром, впрочем, местами неприлично и диссонансно обгрызенным крепкими зубами этой нервной особы, скупое узенькое золотое колечко на среднем пальце, побелевшие и выступившие от напряжения косточки. Где-то я это уже видел. Я скользнул взглядом ниже и остолбенел. Ниже, завернувшийся рукав пальто обнажил тонкое белое запястье, густо унизанное бисерными браслетами. Но под их пестротой я четко увидел три или четыре пухлых розовых полосы и затверженную как ориентир на карте родного летного поля родинку.

Меня захлестнула океанская волна с запахом гиацинта. Я совершенно не понимал в чем дело. Я ухватился за это тонкое запястье как утопающий за брошенный с корабля канат. Обладательница руки в ужасе дернулась и повернулась ко мне. Зеленые глаза из под упавшей от резкого движения на лицо медной пряди смотрели с испугом. На лице появилось узнавание… потом сомнение… недоумение… и страх.

— Это же я! ты помнишь меня? Ты помнишь нас?

Она издала какой-то сдавленный вскрик, вырвала руку и, прорвавшись сквозь толпу, выбежала в открывшуюся дверь. Ехать под взглядами половины вагона, рассматривающего нового Чикатило я не хотел. Как взбесившийся бульдозер проложил себе путь к двери и вылетел на платформу. Рыжей вспышки путеводного огня, который так долго вел меня, ее не было в бушующем море одинаковых голов.

* * *

Я жду. Я как всегда и как никогда готов к новым приключениям

ДОЛГОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

Предисловие автора

Все нижеизложенное — может быть плод больного воображения. На этих страницах так много дерьма, что вас может утопить. Но это часть меня. И, может быть, станет частью вас. Боль и неприятности лучше делить с кем-нибудь, чем складывать в баночку и хранить в шкафу вместе с фамильным скелетом.

Сейчас, когда я пишу эти строки, окидывая взглядом прошлый текст, где я оглянулся на бывшее с нами, я почти что счастлив. У меня есть все, чего можно пожелать, кроме самого, возможно, дурацкого из желаний — желания свободы. Мы вдвоем не жалеем о том, что выбрали.

В итоге, я уговорил мир отправить маленькую посылочку тому, кому я могу доверять. Дойдет ли она? По-моему мир тоже делает это втихаря. Надеюсь. И еще просьба — не судите за некоторую излишнюю откровенность и, умоляю вас, держите ваших драконов запертыми.

Однако Венуся тянет меня в спальню, ибо далеко за полночь. Странно, но в мире без вашего времени, время идет своим чередом, а мы с ней стоим в нем, как палки в текущей воде. Мы каждую секунду с вами, но вечность без вас.

Я тешу себя надеждой, что мне удастся вернуться в ваш мир и постараться все исправить. Впрочем, шансов на это — один деленный на бесконечность из бесконечности. Поэтому читайте вести с другого берега времени. Оценивайте. Можете немного полить грязью — до нас все равно не доплюнуть. Да иду я, иду…

Рассказ душевнобольного

Август был холоден так, как было холодно то пространство над нами, из которого лобастой волчьей стаей угрюмо глядели вниз зеленые звезды. Некоторые из них падали в дальний лес, оставляя стынущий след на сетчатке, росчерком пера отмечая мгновение своей жизни. Луна размером с хорошее блюдо была в бурых пятнах и ночами лениво каталась по зубчатой кромке, проливая волны вязкого оранжеватого света на замирающее от холода то, что находилось внизу.

Липкий и ледяной — вот те слова, которыми можно описать мир. Когда я выходил на улицу, то спиной ощущал чей-то тяжелый, холодящий и безразличный взгляд. Такой обычно бывает у существа, похожего на безголового медведя, только двухметрового, тяжеленного со слипшимся черным мехом. Оно настолько тупо, сильно и безразлично, что может отвернуть тебе голову, а потом бросить тело и пойти дальше, одному ему ведомой дорогой, ухая и с бульканьем оставляя слизистые следы.

Я постоянно носил с собой выкованный мной нож, надеясь, что хотя бы этот кусочек металла с деревянной рукояткой может спасти меня. Те финтифлюшки на лезвии, которые я вырезал, скопировав с рунной надписи на клинке галльского меча по моему мнению могли защитить меня от некоторых опасностей.

Когда имеешь дело с таким медведем самое опасное — стоять к нему спиной. Он боится взгляда и на несколько секунд застывает, прежде чем раствориться в воздухе, если вы успели на него посмотреть.

Вы можете счесть меня сумасшедшим, но, согласитесь, что если вы в своем мире, то уж населить вы можете его кем угодно.

Тень хуже медведя. Она (или он, или оно — не столь важно для существа про которое можно сказать только то, что нельзя сказать ничего) может подстерегать тебя где угодно и когда угодно. При этом она совершенно не нападает. Она смотрит. Смотрит тем взглядом, который прожигает одежду и твою голую спину под ней жидким азотом.

Я убил около шести или семи теней только благодаря тому, что смог заметить их краем глаза, успеть схватить их и несколько раз ударить ножом, так, чтобы она с отвратительным свистом растворилась в воздухе. Одна крепко оцарапала плечо, разорвав армейскую куртку. У этих тварей определенно какая-то гадость на когтях — плечо болело, кровоточило и опухало около недели.

Когда начинаешь бояться мира в твоей голове — это значит что ты сам не в порядке. Слишком долгие погружения всегда приводят к легкой шизе, особенно когда ты полностью сознаешь, что совершенно один. Я не раз просил мир создать мне подругу или друга или хотя бы какое-нибудь живое существо, преданное тебе настолько, чтобы выслушивать тебя. К сожалению, мой мир судя по всему не мог сделать ничего подобного. Это наверное какая-то форма расплаты за то, что мир может создавать что угодно остальное.

Время приходилось забивать идиотскими развлечениями вроде бреющих полетов на антикварной технике или пальбой из ручного пулемета по падающему с небес фиолетовому снегу из тающих не долетая до земли пластиковых тарелок из «Макдональдса», слушанием музыки и чтением книг, сеансами воображания и трансформации чего угодно во что угодно и даже в не пойми что. Иногда я удил рыбу или бесцельно шатался по лесам. Я возвращался в дом, запирал ворота и дверь и клал на стол заряженный кремневый пистолет, чтобы спокойно поесть. Насколько мне было известно, ни одно живое существо не выдерживает прямого попадания двадцатимиллиметрового отточенного куска стального болта. В последнее время некоторые твари возникали даже в Доме, что противоречило всем законам, поэтому пистолет никогда не покидал своего места среди столовых приборов. Законы здесь устанавливаю я, но иногда что-то начинает беситься у меня в голове.

Почему кремневый пистолет? Просто на мой взгляд изящное и благородное древнее оружие лучше смотрелось среди споудовского фарфора и настоящего датского столового серебра. Хотя заряженный новейший «Глок-18» я тоже держал при себе. Лазерный целеуказатель, знаете ли…

Мой мир был исследован мной на триста-четыреста километров вокруг Дома, насколько хватало топлива в баках истребителя. Направления были взяты мной с авиационного гирокомпаса, показания которого на удивление соответствовали реальности — солнце с завидным упорством вставало на местном востоке и садилось на местном западе. Магнитный компас и радио в Мире не работали вообще и даже не создавались. Да и кому здесь что передавать и принимать? Триста-четыреста квадратных километров вокруг дома были мной сняты с воздуха и представляли достаточно подробную карту. Прошлым летом мной были предприняты несколько вылетов на «Мустанге» с подвесными баками. Это был самый дальнобойный самолет, который я мог в одиночку снарядить и подготовить к полету, хотя пока я его снарядил, чуть пупок не развязался. Ни шестьсот километров на север, ни столько же на юг не принесли ничего нового. На севере я обнаружил большую реку, вроде нашей Волги. Может быть это она и была. С севера, востока и юго-востока Дом окружали сосновые леса с редкими проплешинами опушек и километровых полян. На запад уходила большая всхолмленная равнина, перерезанная местами полосами таких же лесов. Зимой бывало до минус тридцати пяти, а летом до плюс тридцати пяти. Флора и фауна наши, за исключением некоторых видов, которые, впрочем, были похожи на привычных нам существ. Помимо этого имелась пресловутая фауна новолуния. Это были материализованные страхи и кошмары, во всяком случае я понимал их происхождение в выдуманном мире именно так и эта фауна явно голодала, ибо единственная возможная для нее жратва была ростом метр восемьдесят семь, параноидально осторожна, жила за высоким забором и никогда не расставалась с чем-нибудь колюще-режущим или огнестрельно-разнокалиберным.

Жизнь моя текла достаточно однообразно и псевдоразмеренно. Я точно знал, когда буду завтракать или ужинать — когда захочу, вставать — когда захочу, заниматься чем угодно — тоже, когда захочу.

Странная парочка, или Верьте своему подсознанию

Ленька Гвоздь был типичным новым русским. Лопоухий, белобрысый, бывший боксер, с затылком, переходящим в шею и спину и золотой цепью на оной шее. Но свое стокилограммовое пузо он наел будучи шестеркой у Ножа, которому только что ботинки не чистил, стремясь угодить и выслужиться перед хозяином. Нож был тем нередким случаем, когда человек похож на свое прозвище — тощий как лезвие, смугловатый и очень непредсказуемый, просто до мурашек. Беспредельщик поначалу, убивавший всех своих подельников, на кого падало подозрение, он теперь держал в своих мускулистых набитых перстнями волосатых руках с неожиданно аристократическими длинными пальцами, всю дурь из Казахстана, поступающую через Казанский вокзал, полтора десятка милицейских чинов, заводик фальшивой водки, сотню готовых за него в огонь и в воду бандитов, несколько гостиниц и автостоянок на откупе и небольшойсупермаркет, торговавший в основном вороненой сталью из-под прилавка. Главным же его занятием были Шереметьево и высокоочищенный кокаин для богемы. Никто не знал, из каких канав вылезла эта мечта прокурора, но свое место он завоевал невероятно быстро и жестко, а, заняв его, остановился на достигнутом, никому не мешал зарабатывать и вскоре стал достаточно солидной и почтенной фигурой. Сейчас Нож жмурил от удовольствия голубовато-серые, глубоко посаженые глаза и гладил черную кожу увесистого чемоданчика. Деньги были его второй после «баб» слабостью. Вова Нож обожал покорность купленных девиц и их крики. Но более всего он любил когда лупили его, лупили по всем местам гибким свистящим хлыстом. Ему нравились женщины, которые могли его «обломать».

Сейчас Ленька Гвоздь вез своего хозяина в одно из тех мест, где для дорогих (очень и не очень) клиентов имелся широкий, точнее широченный, выбор всяких двуногих игрушек. «Может и перепадет чего» — думал он, поворачивая руль в сторону, противоположную гостинице «Москва».

— Тормози. — Нож ткнул его тростью. Этот аристократический атрибут он подсмотрел в каком-то из американских фильмов про мафию.

По тротуару в переулке околачивалось с дюжину девиц известного рода. Заметив серый «мерс» они бойко подскочили к окошкам и принялись выставлять свои прелести для оценки.

— Не. Поехали дальше.

У знакомой мадам не нашлось подходящего товара. Обманул ожидания и друг, обычно сдававший Веру — волоокую блондинку с Украины с нечеловеческой грудью. Помели Веру, не заплатил вовремя ответственный съемщик крыше в погонах. Съемщику пообещали расквасить все что можно, если не родит Веру в понедельник.

В переулках тоже было негусто. Нож уже почти разочаровался, когда увидел тонкий силуэт на углу.

— О! Жми туда.

«Мерс» прошелестел покрышками и его крыша оказалась на одном уровне с обтянутым черным латексом бедром. Жрица любви оказалась затянута в черный латекс с ног до головы, имела черные, прямыми струями льющиеся на бледное лицо волосы до плеч и томно, прислонясь к стене, выпускала из ярко-алых губ дым от тонкой сигареты, вставленной в черный же тонкий мундштук. Нож, нашарив на подлокотнике кнопку опустил стекло. Сквозь переливающийся в неярком свете рахитичного фонаря перламутровый дым из-под прямой челки в него впились зеленые глаза. «Как у волка» — почему-то вспомнил один из солнечных дней своего детства, проведенных в зоопарке, Нож.

Его окутало каким-то дурманом, словно медовый дым сигареты был наркотиком. Нож, облизнув губы, оценил и ширину ее бедер и грудь и вообще нестандартный облик.

— Итак, ты будешь смотреть? — раздался низковатый грудной голос, с мягкой манящей дрожью на конце фразы.

— Э… Нет. Сколько?

— Сто чтобы посмотреть, тысяча, чтобы потрогать, а на остальное у тебя может не хватить денег, — медленно промурлыкала она и бархатные губы растянулись в задумчивой и одновременно насмешливой улыбке.

Нож почувствовал что-то странное — эта гибкая, тонкая женщина то ли смеялась над ним, то ли затягивала его. Горьковатый запах духов и медовый дым сигареты, красота и необычность обволакивали его теплым одеялом, покоряя и дразня. Он мог бы сжечь весь свой чемодан с долларами, помани она его пальцем. Нож нервной рукой нашарил тугую пачку и незаметно отделил от нее стопку в палец толщиной. Достав ее на свет фонаря, он помахал деньгами в воздухе — он не фраер, и за ценой не постоит.

— Столько хватит?

— Возможно. А возможно я не возьму с тебя ничего — и опять улыбка.

— А ты…можешь-то что?

Проститутка на мгновение задумалась, изогнув бровь, а затем ее лицо обрело прежнее спокойное и мудрое выражение.

— Все, — она уперлась ногой на невообразимой шпильке в край двери и извлекла из-за голенища ботфорта стек, которым приподняла подбородок Ножа — Если ты, конечно захочешь… и сможешь. Ты не пожалеешь о том, что выбрал меня, — она повернулась и демонстративно впилась в длинными, выкрашенными черным лаком, ногтями в освещенное упругое полушарие.

Нож совсем потерял над собой контроль. Так бесстыдно дерзко и умело ему еще ни одна женщина себя не предлагала. Он был готов на все. Странно, но где-то на самом дне его души маленький голосок надрываясь вопил «Стой! Что ты делаешь! Опомнись! От нее исходит опасность! Брось! Скорее, скорее прочь отсюда! Нет! Остановись!» Нож отмахнулся от невидимого стража и распахнул дверь. Женщина черной змеей пролилась в нутро машины и хлопнула дверью, устраиваясь на сиденье. Теперь, в не очень ярком свете внутренней лампы, Нож мог ее рассмотреть получше. Ей можно было дать одновременно и семнадцать и сорок лет, потраченных, разумеется, на постоянный уход за собой, питание в лучших ресторанах и сон на шелковых простынях. Он довольно неуверенно протянул руку к ее бедру, но узкая горячая ладонь остановила его на полпути.

— Будь терпелив. Ты получишь то, чего хотел. Там, где это делаю я.

— Ага. Это… хорошо.

— Возьми еще какую-нибудь цыпочку из местных. Пусть поучится — она погладила его колено.

Повинуясь тычку тростью, повеселевший при намеке на «дополнительную порцию» Гвоздь подрулил к тротуару.

— Вот эту, — тонкий палец указал на блондиночку лет семнадцати в пальто «под далматинца» поверх аналогичных трусиков и топа. Минус двести баксов и странная женщина в черном провела языком по плоскому животику вокруг пупка своей коллеги.^[1]

Прошло около пятнадцати минут, за которые белокурая Настя облегчила страдания закипающего при мысли о вечере с Беллой Ножа прямо в машине, а темноволосая Белла указывала где свернуть. Рыча и расплескивая лужи «мерседес» углубился в какие-то переулки в районе «Красносельской». Чем дальше, тем тусклее были фонари и глубже лужи, загаженней становились узкие переулки.

— Почти на месте. — Белла указала на несколько темных окон чудом сохранившегося особняка.

Тут наша история принимает совсем странный оборот. В свете фар внезапно возник человек. Именно возник, ибо если за секунду до того вас не было, а потом вы появились как из воздуха, то вы именно возникли. Машина мягко ударила в него и отшвырнула к стене. Гвоздь с матерным воплем ударил по тормозам и, взвизгнув, машина качнулась и встала. Человек зашевелился и тоже встал.

— Блин, Гвоздь, он нам тачку помял! Оторви ему башку, козлу, — суд Вовы Ножа в отношении неизвестного бродяги, посмевшего вдобавок и выжить — кто же еще как не бродяга, будет ошиваться ближе к полуночи в таком противном месте? — был как никогда скор и несправедлив.

— Ага. Щас я ему яйца на уши намотаю, — запыхтел, вылезая из машины, громила.

Он косолапо, матерясь под нос, подошел к человеку в длинном черном пальто и схватил его за плечо. Дальнейшее мало напоминало голливудские фильмы про драки — человек просто коснулся плеча нападавшего Гвоздя и тот, как будто ему дали ногой под колени, упал навзничь. Затем человек в черном с места запрыгнул на крышу машины. Глухой удар, машину вторично качнуло и раздался тихий голос «пострадавшего»:

— Есть кто дома?

— Я тте щас устрою, гад! — Нож извлек пистолет, отчего Настя взвизгнула и полезла под сиденье. Белла так же, имея судя по всему просто каменные нервы, сидела, улыбаясь.

Заполнив салон кислым дымом пистолет выплюнул три кусочка смерти. Через дыры в крыше сияло звездное небо.

— Не угадал. Мимо, — опять послышался тихий насмешливый голос.

— Сиди на месте, ужин. Ты нам нужен живой, — послышался голос Беллы вместе с шорохом и Нож ощутил своего тезку у себя на кадыке. Нож скосил глаза вправо, но вместо обольстительницы в черном увидел пустое место. Ноготь слегка поцарапал его левую щеку — Белла, сидя слева от него, обворожительно улыбалась, глядя на него совершенно пустыми и безжалостными глазами.

Человек в черном распахнул дверцу и без замаха ударил Ножа в солнечное сплетение. У того глаза вылезли на лоб. Бледные с тонкими длинными пальцами руки подняли Ножа как пустой мешок, вынули за лацканы из машины и, держа на весу, отнесли в багажник стоящего рядом лимузина.

Затем человек в черном пошарил под сиденьем и извлек оттуда скулящую Настю. Она с ужасом смотрела в ничего не выражающее лицо. Человек в черном поднял руку для одного последнего удара.

— Подожди, Ульрик. Мне нужна новая игрушка. Ты ведь БУДЕШЬ слушаться меня, детка? — спросила она, застегивая на шее пленницы поводок, сделанный из своего ремня. Настя быстро закивала. — Я так и думала. — Белла опять улыбнулась. — Пошли.

Ульрик сунул ей в руки чемодан с деньгами и молча ткнул пальцем в направлении лимузина. Обогнул «мерседес» и подцепил кончиками пальцев крышку багажника. Хмыкнув, слегка дернул вверх, за чем последовал противный звук рвущегося металла. Замок долой, причем, как говорится, с мясом. Затем взял стоящую там у стенки канистру с бензином и пошел с ней к валяющемуся громиле. Гвоздь был заляпан грязью и собственной рвотой, из носа текла кровь и, несмотря на все свои усилия он лишь слегка мог приподнять голову и еле-еле шевелил руками и ногами. Человек в черном наклонился над ним и откинул крышку канистры. Струя бензина омочила Ленькино пузо, заставила его закашляться и расчихаться, когда попала на лицо и потом аккуратно прошлась по обеим штанинам. Гвоздь что-то забулькал, но бульканье и плеск струи бензина были громче того бульканья, которое издавали его парализованные голосовые связки. Ульрик подошел к стене и на ней пальцем, оставляя светящуюся в темноте дорожку, прочертил сверху вниз линию, потом по асфальту, к бензиновой луже. Отошел на пару шагов, полюбовался работой, что-то пробормотал себе под нос, взял канистру и положил ее на грудь Гвоздю.

— Приятнее умереть хоть с кем-то в обнимку. А? Вот и я так тоже думаю — приятнее.

Снял с Гвоздя галстук и, обмакнув его в бензин, сунул в предварительно открытый бак «Мерседеса», потом заглянул в салон. Подобрал пистолет, хмыкнув, вынул со словами «Такой у меня еще нет» магнитолу и разбил, чуть двинув бровями, зеркало заднего вида, едва отразившись в нем. Еще пошарив, открыв бардачок, пошуршав старыми газетами и прочей дребеденью, он извлек оттуда несколько кассет. «Большой чих-пых, или Привет с зоны господам из влиятельных, — прочитали прищуренные глаза в кромешной темноте. — Какие ж вы, господа, чес-слово убогие!».

Затем так же неторопливо отошел к своей машине, сел за руль, впихнул в приемное окошко магнитолы кассету и повернул ключ. Ульрик глянул назад, увидел уже задранные вверх серебряные босоножки Насти и щелкнул в воздухе пальцами, нажимая ногой на газ. Разлитый бензин вспыхнул распускающимся цветком сине-оранжевого цвета, огромным факелом, взрывом тепла и оранжевой огненной ваты с опаленными краями, в мечущемся ярком свете которого стало видно, что никакого обшарпанного особняка и, тем более, ни какой-нибудь помойки, ни контейнера, на пустыре нет. Прощальный взгляд в зеленое зеркало заднего вида на неистово бьющегося в предсмертных конвульсиях пылающего и орущего человека и не менее красиво пылающий в булькающей пузырящейся краске «Мерседес» и черная длиннорылая машина выехала на Верхнюю Красносельскую, направляясь в центр сквозь ночные улицы, унося своих странных пассажиров и две их жертвы неизвестно куда, чтобы затеряться в сведенном титаническими судорогами кишечнике переулков центра. «Tie your mother down! Tie your mother down!» — кричали голосом Фредди Меркьюри динамики…^[2]

Tie your mother down

«Tie your mother down! Tie your mother down!» — кричали голосом Фредди Меркьюри наушники в моих ушах. Я валялся на диване в комнатке рядом с библиотекой. В принципе дом не имел конфигурации. Он лишь соответствовал моим примерным о нем представлениям и изнутри помещался внутри моего дачного дома, который я копировал внутрь этого мира. Я встал и пошел в ангар. Всегда хотелось иметь коллекцию^[3] истребителей, помимо той коллекции их копий, которая стояла дома в Москве. Я похлопал свой любимый «Фокке-Вульф» — черные FS — JG (ягдгешвадер) 52, эскадрилья S (штурмгруппе) и желтая А — командир, попутно мои собственные инициалы, по крылу. «Да, дружище, придется возвращаться в Москву. Еще одна неделя в этом мире и я могу сойти с ума. Мой мир, порождение моего воображения, враждебнее обычного и мне нужно показать ему что-нибудь хорошее».

Трава вкрадчиво глушила звук моих ботинок, осыпая их тусклым полупрозрачным жемчугом утренней росы. Пахло свежестью, холодком и сосновой смолой. Стволы сосен стали розовыми из буро-оранжевых, вокруг, казалось, заиграла какая-то не то тончайшая музыка или одна звенящая нота. И, вдруг, я услышал пение птиц. Мой мир пел мне голосами птиц в августе, когда из-за неровной кромки леса вальяжно, неторопливо, выкатилось розовое огромное солнце.

«Привет, мир! Ты как всегда прекрасен, лучше того, в который мне придется вернуться. Прости. Я привезу тебе нечто невероятное и прекрасное». Мир с сожалением пробормотал что-то листьями и уронил несколько капель. «Я понимаю. Этот восход действительно великолепен. Спасибо». Потом я открыл дверь и боком проскользнул в мерзость…

Я был там же, откуда ушел — в моей квартире, месте постоянных ссор с родителями, отлеживания боков на продавленном диване и походов на чертову учебу. Хотя нет, со школой покончено. Я поступил в институт и сейчас догуливал первую декаду последнего месяца моих последних каникул. Этот мир не давал мне ничего кроме ненависти и тупого непонимания. Я дважды хотел перешагнуть порог этого мира, оставаясь один-одинешенек. Хотя и здесь я не прав. Этот мир дал мне возможность открыть дверь в лучший мир не открывая дорогу безносой, когда меня саданули обрезком трубы по голове и я почти потерял зрение, столь острое и чуткое в моем мире. Такова была плата. И еще этот мир подарил мне ее.

Подарок, честно говоря, был неожиданным по форме и содержанию. Если я не ошибаюсь, то чья-то иронически настроенная невидимая рука оборвала ручки моего пакета в загаженном переходе с «Библиотеки» на «Александровский сад» как раз в левой «ноздре» около восьми вечера в декабре. Она не могла не споткнуться и не наградить меня заслуженным эпитетом, когда отороченный мехом башмачок раздавил коробочку с микросхемами. Я, помнится, издал звук «ы-ы-ы-ы!» такой тональности как будто острый каблук наступил мне на ухо. Как ни странно мы не только не разошлись, но и разговорились по дороге, она буквально вцепилась в наше знакомство. Она ехала в Сокольники домой, а я ехал на Красносельскую по делу. Мы уговорились продолжить знакомство, встретившись под мостиком на той же «Библиотеке». Меня поразила ее красота: бледное лицо, украшенное глазами, то темнеющими до цвета листвы старого клена, то становящихся похожими на прозрачные колумбийские изумруды, те самые, которые, ну вы знаете, дают тот самый золотистый теплый отблеск. Правильный нос, нежные, чуть пухлые розовые губы — никакой косметики, черт подери! — только чуть подведенные глаза. Ее правая бровь была как бы чуть-чуть надломлена где-то возле середины из-за небольшого белого шрама, почти целиком прятавшегося за густой и ровной линией цвета мореного дерева. Чуть-чуть румянца на скулах, маленький, но прячущий за собой недюжинной силы характер, подбородок. И все это в доходящем до пояса фантастическом взрыве кудрей цвета состарившейся на воздухе меди, пахнущей медом. Рыжая.

Ведьма в ореоле пахнущих сыроватым гиацинтом духов. Напалм в драгоценном сосуде из алебастра, с пальцами закованными в многочисленные серебряные кольца всех мыслимых форм. Настоящая ведьма.^[4]

Чертушка в моем лице нашел себе подходящую пару. Наше совместное безумие сделало наш союз чем-то большим, чем просто союз двух молодых людей, объединенных общим чувством. Никто не знал ни о чем — таковы были меры предосторожности, нами предпринятые. Хрустальный росток не должны были залапать ничьи сальные пальцы и мы оба это прекрасно понимали. Слава Богу, ее отец работал сутки-сутки и был вдов уже семнадцать лет, поэтому баловал свою дочку до безумия. Мы почти не задавали друг другу вопросов относительно друг друга. Я знал, что она занималась художественной гимнастикой, которую бросила за год или полтора или два, (какая к черту разница?) до нашего знакомства, но до сих пор сохранила невероятную гибкость и не приобрела ни грамма сверх того, что отпустила себе на оставшуюся жизнь, училась где-то или не училась вообще, что-то делала и вообще была собой. Мы жили от четверга до четверга, когда я прилетал весь в мыле и жадно и торопясь прижимал к губам пахнущие серебром пальцы, зарывался в тяжелые завитки носом, а она прижималась ко мне так, как будто хотела, мурлыча, чтобы мы растворились друг в друге. Две половины людей нашли друг друга.

Я встал из кресла, чтобы дойти до кухни. Наше двуединое существо, к несчастью, было разделено расстоянием и странным богом по имени МГТС.

— Это я. Здравствуй.

— Я рада. Ты…

— Да.

— Прекрасно. Я успею чего-нибудь сбацать пожрать.

— ?

— Угу.

— Тогда я что-нибудь куплю выпить. Красное, или белое?

— К мясу.

— Да.

— Ты захватишь все остальное?

— Конечно.

Мы обходились минимумом слов, потому что были почти во всем согласны и понимали друг друга без лишних сотрясений воздуха. Такое взаимопонимание установилось почти сразу же после нашего знакомства.^[5]

Когда я вышел из подъезда, то показалось, что в сером воздухе августовского дня есть что-то тревожное. Однако все было как прежде — те же жирные серые голуби урча чистили грязные перья сидя грязными комьями на ядовито-желтых трубах снаружи зданий, по низкому небу тащились похожие на вату вынутую из дверной обивки облака и по лужам, радужные на буром, плыли бензиновые пятна. Я поежился под курткой — тонкая джинса была, пожалуй, прохладновата, чтобы носить ее одетой прямо на футболку и хлопковую водолазку. Кутузовский проспект встретил необычной тишиной, которую, хищно, как перед прыжком, припав на капот, разрезали несущиеся со свистящим ревом словно четверка истребителей, машины президентского эскорта. «Наше вам с кисточкой, Борис Николаевич, сильный-державный-царствующий-на-славу-нам» — злобно пронеслось в голове. Из-за этого престарелого царька, парализованного по-моему на голову, перекрывали движение от Крылатского до Нового Арбата и я несколько раз опаздывал в разные нужные мне места.

Меня окружали простые русские лица. На них так густо стояли различного рода печати — от вполне невинных, удостоверяющих носителя как выпивоху, до, на мой непросвещенный взгляд, достойной смертного приговора — печать непроходимой агрессивной тупости и хамства. Сосед по автобусу справа, изрыгая вонь гнилых зубов и поганой водки начал толкать стоящему за моей спиной со-уж-не-знаю-кому что-то про президента, «жидов» и чеченцев. Козлы. Я ненавидел подобный род существ за одну внешность и запах. Остервенелые старухи перебрехивались визгом из-за места, поминая те времена, когда были зубы, волосы, память, мускулы и, конечно же, ну конечно же, великий товарищ Сталин. Автобус, астматически хрипя столетним движком, икотными толчками упорно шел на восток по Кутузовскому проспекту. Ах князь Петр Иваныч! И что ж это за садист посадил вас так на лошадь, да еще заставил с лицом озверевшего Рэмбо день-деньской держать на отлет руку со шпагой?… В толпе изредка мелькало одно-два приличных благообразных лица, пока я шел ко входу в Киевский вокзал. Грязные противные цыганки, о чем-то сварливо галдящие на своем птичьем языке, окруженные толпой таких же поганых цыганят, одетые в пурпурные в зеленый цветок халаты поверх мохнатых серых рейтузов. Ободранные воришки с белесыми славянскими глазами на острых запачканных личиках провожали более-менее прилично одетого человека взглядом лисы, глядящей на виноград. Хорьки, готовые разорвать друг друга и никогда не светит им стать кем-то из нас.

Если говорить про другой конец социальной лестницы — над жирной самодовольной рожей в дорогом пиджаке витающий крепкий запах пота, который не может перебить даже вылитая на себя бутылка дорогого одеколона. Тошнит-с.

Все лица искажены гримасой озабоченности чем-то. По-моему люди надевают эту маску когда настолько убоги, что пытаются заменить реальную жизнь каким-то по их мнению важным суррогатом. Когда человек чувствует себя несвободным даже от себя — он худший из рабов, ибо он не может даже убежать или восстать против своего поработителя.

На «Красносельской» мой карман оттянула бутылка дешевого вина — редкостной, как ни странно, вкусноты вещь. Алкаши явно что-то в этом понимают. Подтверждаю свою идейную близость к этому веселому синеносому племени. По крайней мере они не пытаются выставить из себя ничего фальшивого. Было странно смотреть на людей, куда-то идущих под неслышимую ими музыку в моих наушниках. Ах люди-люди! И чего вам все надо? Кому вы служите, деньгам? Они протекут сквозь ваши пальцы как грязная вода вашей стиснутой бетонной могилой реки. Почему никто из вас не может посмотреть вверх а вниз глядят все, вдавливая натруженные плечи в хомут жизни? Зачем вы хороните себя в ваших душах — унылых болотах, которые даже тиной зарасти как следует не могут? Куда вас несет сразу после дождя, когда надо искать в себе? В себе, а не в проклятых мятых бумажках, от которых ваши пальцы перестают щупать чужие сердца!^[6]

Монтажники-высотники

Угол карниза продувало резким по-осеннему холодным ветром. Сидящий на высоте шестидесяти метров человек лишь равнодушно запахивал плащ и жмурил серые глаза на яркую полоску заката. Ульрик очень любил этот угол здания МГУ на Воробьевых горах. Не лишенный сентиментальности, он по возможности провожал все закаты здесь, на открытой четырем ветрам площадочке, где снизу его можно было принять за ворону. Заходящее светило почти не посылало убийственного ультрафиолета и не очень резало глаза. Рядом, прошелестев по воздуху, присела Белла. Она с опаской посмотрела в неподвижные глаза с пылающим в них пламенем уходящего вниз за щербатый абрис нижней челюсти горизонта солнца.

— Ты вернешься сегодня домой?

— Нет.

— Значит я буду спать в одиночестве?

— У тебя есть новая игрушка. Ты не будешь скучать, Беллатрикса.

На него похоже напал очередной приступ тоски. Временами ее собрат погружался в мрачное безумие, которому предшествовали именно такие приступы беспричинной тоски. Он без руля и ветрил шатался по городу, словно что-то искал, бредил и мучался. Когда он возвращался, то просто валился на свой любимый продавленный диван и засыпал. Когда просыпался, то снова был спокоен и как всегда ровен.

Все они были с приобретенными за долгие годы жизни странностями. Но странности Ульрика были … странными. «Вы глухие и, увы, тупые. Очевидное проходит мимо вас» — вот и все объяснения. Сейчас его лучше было не трогать. Во время одного из таких приступов он разбил пристававшей Белле губу, она, впрочем отплатила той же монетой: расцарапала острыми когтями лицо и порвала ухо.^[7] Они пять лет не разговаривали, но, в итоге, помирились на почве дружбы против одного из младших и чересчур нахальных отпрыском того древа, на верхних и самых толстых ветвях которого находились их места.

Она пожала плечами и с места сорвалась в воздух. С ума сходят поодиночке и она совершенно не была заинтересована в создании прецедента исключения из этого правила. Ее ждало уютное подземелье, новая одежда и ночь в одном очень широко известном в их очень узких кругах клубе в районе Чистых Прудов.

Ульрик не пошевелился, так же бесстрастно глядя на пожар стекол с той стороны реки, вяло перекатывающей свои буро-зеленые воды. Он молча сидел еще минут пять

— Ты чего-то ждешь, дитя Хаоса?

— Нет. Разве что смерти говорящего со мной, — голос Ульрика был тихим и усталым.

— А я жду твоей.

— Это поможет кому-то, говорящий со мной?

— Да. Каждая смерть Адьярай помогает всем нам.

Ульрик редко слышал самоназвание своего сообщества, тем более из уст совершенно незнакомого существа. Где-то справа и сзади себя он ощущал тепло, на расстоянии около трех метров стоял не то человек, не то кто-то из своих и угрожал ему. Надо потянуть время…

— Как зовут тебя, желающий моей смерти? — «Где же кинжал? У него нет необходимого холодного оружия… только короткий нож… и здоровенная штука из железа, сложной конструкции. Ага» — пальцы нащупали гладкое дерево рукоятки — «Он что, вышел против меня с автоматом? Человек… еще немного потянуть… чтобы он не услышал щелчок…». Левой рукой он аккуратно извлек крупнокалиберный пистолет и снял его с предохранителя.

— Не имеет значения, вампир. — «А-а-а… Человек».

— Почему вампир? Просто немного более совершенный род существ, чем вы, люди. «Приготовились. Как только он начнет говорить, прыгаю».

— Ты мё…

Сильные ноги выбросили Ульрика с его места в сторону и развернули в сторону говорящего. Он, оказалось, носил темные очки и бляху из желтого металла на груди. Пистолет резко прогрохотал и Ульрик как в замедленном кино увидел клочья ткани, вылетающие позади левого плеча своего противника. К его чести, спуск автомата он выбрал довольно быстро. Очередь коротко простучала по карнизу.

«На взлет» — приказал полегчавшему телу Ульрик и вознесся на следующий карниз. Его несостоявшийся убийца сейчас прижимал руку с автоматом к левому плечу и озирался, ища взглядом противника. Ульрик стоял выше его и за его спиной. В последних лучах валящегося в тартарары солнца блеснул клинок, на котором загорелись сиреневым светом глубоко врезанные в металл руны. Комок тьмы со сверкающим лезвием бесшумно обрушился на спину неистово закричавшего человека. Только один удар — в основание шеи и повернуть лезвие до хруста. Людям этого хватает. Правую руку Ульрика обожгло фонтанчиком липковатой жидкости, а левой он, вырвав клинок, пихнул охотника вниз. Тело в развевающемся плаще с воплем ушло за край серо-желтого камня. «Готов». Потом снизу послышался звук удара и отвратительный и жалобный одновременно вой потревоженной сигнализации. «Н-да. Одной целой тачкой в городе стало меньше». Теперь надо было сесть и отдышаться. Сквозь шум крови в ушах и бешеные толчки сердца пробился откровенный и радостный хриплый хохот в глубине души. Ульрик тоже рассмеялся. Он просидел еще минут десять. «Стоит, однако, посмотреть, кто был этот фантазер. За десять минут он бы не ушел далеко, хе-хе». Он повторил путь вниз, только с более благоразумной скоростью. Внизу стоял орущий и мигающий белый «Ниссан» с продавленной и вмятой внутрь крышей в пятнах, кажущихся черными с золотом в по-кошачьи подбегающих сумерках. Все как полагается. Кроме трупа.

Спрашивать у пятящихся людей «Вы не видели, тут где-то должен быть труп, но он мог меня не дождаться и уйти, в плаще такой?» было бы в высшей степени неэтично. Могут не то подумать. Телефон. Надо позвонить Беллатриксе. Ближайший автомат на довольно легкий удар ответил фонтаном коричневых кругляшей. Ульрик честно взял два и пошел к оставшимся исправным. ^[8]

— «Бункер»! Говорите, — высморкалась в ухо ожившая трубка.

— Эстерхази, говорит родственник Беллы. Передайте ей трубку с пометкой «особо срочно».

Пауза, заполненная треском помех и барабанными раскатами ревущей музыки.

— Да?

— Кто-то из наших только что попытался оттяпать мою ветку от нашего дерева. Сама понимаешь, неудачно. Отваливай. Тебе придется возглавить нашу атакующую команду, правда я еще не знаю кого атаковать. Смотри по обстоятельствам. Предупреди клан. Готовьтесь к нападению, кого-то должны были очень сильно потрепать, созовите младших и найдите где-нибудь Сетти. Необходимо что-то поскорее делать, потому что все, кто в клубе еще не знают, а время — наш козырь. Я к нам, организую оборону на всякий случай. Удачи, Бел-Атарх.

— И тебе так же Уль-Н’Арик.

Белла откинулась в кресле. Щелчком пальцев подозвала свою телохранительницу.

— Уходим.

Стоя в дверях скоростного лифта, готового вознести ее на поверхность, она отдавала по принесенному радиотелефону короткие команды.

На выходе она столкнулась с одним из младших Метари. Он был ободран, вонял гарью и горелым порохом. На губах Беллы появилась улыбка пресловутой кошки, сожравшей пресловутую канарейку. «Ага…»

В лимузине она прямо поверх вечернего платья одела бронежилет и, немного подумав, со вздохом разрезала мешающий узкий подол кинжалом.

— Волосы.

Телохранительница заплела их в короткий хвост. Потом Белла достала помаду и провела по лицу две красных полоски от левой скулы к уголку рта. Кроссовки заменили туфли, пока телохранительница завязывала шнурки, Белла загнала в приемник «Узи» обойму и клацнула затвором. «Война началась».

Шакалы против гиен

Через три минуты после ухода Беллы в клуб вбежал грязный и окровавленный человек с пистолетом в одной руке и саблей в другой.

— Нас предали! Кто-то из приезжих разрушил наш дом! — раздалось в темном зале.

— Метари-дол предали… можно захватить их подземелье… Кто их соседи?.. Адьярай… Нет, Здагари-эр имеют больше прав… а где тогда Ларс? Они будут спорить… — и шепот, шепот, шепот…

Высокий молодой человек со светлой бородкой судорожно выхватил сотовый телефон. Его распоряжения были почти идентичны тем, которые отдала Белла.

К разбитому и разграбленному подземелью, вход в которое находился возле Экспоцентра, начали постепенно стекаться микроавтобусы подотчетных Белле и Ульрику людей. Сорок три бойца, считая Беллу.

— Если мы успеем, то Здагари останется укусить локоть и смириться с фактом. Ларс в клубе, поэтому следует ожидать прибытия Бешеной Элен. Но их нет, как и нет, по-моему, запасного входа в подземелье Метари, — Белла рассуждала вслух перед командирами групп — Берем пещерку чисто и без шума, перегоняем материал, оставшихся, не желающих с нами сотрудничать — в расход.

Все покивали и, открыв неприметную дверь в подземном переходе, углубились в освещаемый редкими пыльными лампочками и кажущийся заброшенным штрек.

Команда захвата стояла перед разбитыми дверями в подземелья Метари. Огромные стальные половинки были иссечены и местами оплавлены. Одна была отворена и бессильно болталась, навевая ассоциации с челюстью паралитика. За ними были богатство и упроченное положение.

— Вперед, — скомандовала Белла.

Бойцы просочились в щель. Внутри все было заполнено дымом, под ногами хрустели упавшие куски и кусочки стен и потолка, кое-где выбивались из-под завалов озорные язычки пламени.

Треск проводки, пятна крови, расстрелянные стены и кучи гильз. За поворотом — то же самое. Левее кто-то воспользовался гранатой, чтобы превратить обидчиков в спутников на пути в ад. Клочья умельца и клочья одного или двух нападавших еще дымились, распространяя смрад горелого мяса.

Постепенно, бешено двигая стволами на каждый шорох, они втянулись в большой зал, построенный на месте неудачной станции метро.

«Интересно, кто это все устроил. Никто из наших не стал бы нарушать Перемирие. Но если бы и нарушил, то обязательно бы остался, захватив новое подземелье».

— Найдите ключника, чтобы он передал нам полномочия владения, и найдите материал, — крикнула Белла.

— Ни за что! — прозвенел под сводами женский голос, поддержанный глухим ропотом множества других.

— Свет!

— Слушаюсь, — бойцы зажгли фонари и к дрожащему и мигающему свету ламп прибавилось месиво теней от танцующего пламени и желтых блинов на стенах.

На полпути к следующей двери стояла аналогичная группа, предводительствуемая другой женщиной, ростом выше Беллы и со светлыми, заплетенными в косу волосами. За ее спиной толпилось с полсотни бойцов. Затворы были передернуты почти одновременно.

— У нас больше прав!

«Их человек тридцать пять или сорок. Почти поровну. Можно устроить Настоящую Драку. Но Элен надо вывести из игры как можно раньше. И вдохновить бойцов. Сколько раз за триста лет я дралась? Меньше чем Элен за пятьсот. Впрочем мертвые сраму не имут. Была не была».

— А нас просто больше, Элен — пробормотала Белла и рванулась, отшвыривая автомат, вперед.

Две женщины с шипением вцепились друг в друга и покатились по битому стеклу и кирпичу, кусаясь и царапаясь как две разъяренные дикие кошки. Отряды около секунды стояли в замешательстве, потом чья-то меткая очередь расколотила последнюю функционирующую лампу и они, бросив огнестрельное оружие, с криком устремились друг на друга с кинжалами и саблями.

Душная пыльная темнота наполнилась криками, лязгом и запахом крови. Этот запах приводил сражающихся в неистовство, будоражил и звал к новым убийствам. Из сравнительно ровного боя получилась всеобщая рукопашная свалка, изредка озаряемая вспышками выстрелов тех, кто благоразумно приберег свои пистолеты.

Белла неудачно получила в ухо, когда бросилась на Элен. «Она выше и тяжелее меня, мне надо ее повалить» и с ругательством ударила ее в висок. В ответ у нее вспыхнул свет в том глазу, куда угодил кулак соперницы. Теперь они катались по острым углам между множества ног, пытаясь придушить друг друга или прокусить глотку. Из многочисленных царапин сочилась кровь, собирая грязь и пыль. Белла второй раз получила в ухо и в ответ с наслаждением врезала противнице в глаз. Потом она пропустила удар коленом в бок, но прокусила Элен предплечье. Ее, ухватив за волосы, несколько раз ударили, так что у нее потемнело в глазах, головой об пол. Они рыча рвали друг друга острыми и крепкими ногтями, метясь в глаза, Белла в обмен на разбитую губу лбом разбила Элен нос. «Пора с этим кончать» — пронеслось в голове — «Она меня доконает». После еще одной минуты катания по битому стеклу и серий обмена ударами Белла ухитрилась подобрать оброненный кем-то кинжал и воткнуть его Элен в плечо. Та зарычала и ослабила сомкнутые на горле Беллы пальцы. Белла ударила ее коленом в грудь и повалила на лопатки. Сама бросилась ей на грудь и уже не видя, куда бьет, гвоздила кинжалом, пока не почувствовала, что лежащее под ней тело перестало дергаться и извиваться. Тогда она откинула распустившиеся во время схватки волосы назад, прижалась ртом ко всё еще упоительно пахнущей и теплой шее и прокусила кожу.

Она потеряла чувство времени, когда, глоток за глотком, высасывала из тела поверженного врага солоноватую жидкость, три или три с половиной литра.

Ее подняли с трупа и встряхнули руки Ульрика.

— Зря, — пробурчала она, чувствуя переполненный желудок. — Зря трясешь.

Ульрик оттащил ее в угол, где ее вырвало. По собственным подсчетам Беллы, в желудке осталось около половины первоначального количества его содержимого. Прискорбно мало. Личность Элен будет поглощена и использована во благо победителя.

— Ну, как там? — спросила Белла, вытирая остатками рукава рот

— Победа. Их было пятьдесят два, здесь остались пятьдесят, трое еще живы. Я успел только к самому концу, разобрался с двумя сам и помог еще некоторым. Судя по тому, сколько из тебя вышло, с Элен ты разобралась еще почти в самом начале.

— Угу. У них забрали материал?

— Можешь, кстати, сама посмотреть — мимо них проводили толпу в рубашках цветов Метари, низший из классов в иерархии вампирских семей, запас на случай войны и средство для вербовки бойцов, путем простого соблазнения и укуса — Мужской материал отгонят позже. Этих конвертируем послезавтра.

Белла, позабыв о только что скверном самочувствии, упруго вскочила и подошла к ним.

— Мне нравится вон та, беленькая. Я получу ее? — прошептала на ухо брату Белла. — Мы будем развлекаться с ней и Настей втроем.

— Сколько угодно, моя Черная Луна, сколько угодно.

Белла замурлыкала. Она мурлыкала всю дорогу домой, когда свернувшись калачиком на заднем сиденье дремала, наслаждаясь теплом и сытостью. У нее будет много новых игрушек…

Просто поток сознания

Когда лежишь и глядишь в потолок, то, если присмотреться, на белом фоне начинают проплывать тонкие, почти незаметные узоры. Сейчас я наблюдал один из таких узоров над собой. Нечто среднее между кружевом и амебой из мягкого стекла, кружащееся и ускользающее. Мои мысли текли совершенно свободно, проливаясь сквозь извилины и растворяясь в неярком свете проходящем за задернутые шторы. Я люблю так отпускать себя в свободное плавание, когда не знаешь, куда тебя принесет течение. Это похоже на заплыв Офелии, когда она напевает песенки, погружаясь в тяжелеющем роскошном платье в прохладную глубину.

Левое плечо мерно то жгло то холодило дыхание моей Венеры. Судя по тому, как она дышит, и двигающимся под веками глазами, в ее голове работает кинотеатр повторного фильма, в котором прокручиваются последние три часа нашей жизни. Интересно было бы посмотреть, как оно выглядит в ее сне.^[9] Упертый в мой бок сосок просто окаменел.

Нет, такое направление приведет к ее побудке после получаса сна и она будет не в духе. Расслабиться… Я запустил руку в одурманивающе пахнущие кудри и приказал себе думать о чем-то другом, машинально поглаживая в их теплой массе. Надо как-нибудь ввести ее Мир, но так, чтобы она не произнесла «Ты сумасшедший!» без смеха. Интересно, не начнет ли он ревновать? Хотя нет, он же давно знает о ее существовании, раз Мир является частью меня.

Мой якорь… Без нее я бы уже давно что-нибудь с собой вредоносное точно совершил. Все яйца сложены мной в одну корзину, сплетенную из рыжих волос. И среди них ой как много тухлых. По крайней мере, наше сосуществование наполняло нашу и мою жизнь смыслом. Ради того, чтобы встречаться с ней, можно бросить все остальное. Она стала для меня неразменной ценностью, эталоном, по которому можно отсчитывать все остальное. Во всяком случае все женские лица я отсчитывал с нее. Все эти тонны конспирации и молчания — игра двух по-своему сумасшедших людей. Вполне возможно, что все это — секрет Полишинели, опекаемый свихнувшимися подростками, эксперимент этого мира или его очередная злая шутка. Он довольно сильно меня бил с завидным занудством в самые неподходящие моменты. Просто представить невозможно, как не вовремя. Сокровище ценно и захватывающе, пока его стережет дракон. Особенно если сокровище — замок, который запирает толстенную дверь, за которой вышеозначенное пресмыкающееся сидит. Имя, которое звучит как мед, как ее хрипловатый финальный стон — Ора (Aura).

Я просто балдею, когда вижу как она ест. Ее постоянная гиперактивность порождала такой аппетит, что отведенные себе крохи она поглощала с поистине рубенсовской страстью. Она может получать удовольствие от малого, хотя может это и есть все — тот, кому можно доверить свои самые странные фантазии, немного еды, крыша над головой и возможность быть любимой? При строгом рассмотрении, мне бы тоже этого хватило. Но мой дар — или проклятие? — требовал хотеть большего. Я могу поделиться хоть с ней, потому что никому больше не могу доверить подобной тайны, сама возможность показать то, что я хочу показать людям — уникальна как и полученный мной подарок, как она сама и стечение обстоятельств. Я обожаю смотреть как переливаются при движении мускулы под кожей цвета свежих сливок. Как она дышит, пьет, ходит сидит. И все это уникально. И все это наше. Все-таки это была не труба, а волшебная палочка…

Я могу устраивать закаты и рассветы, фейерверки и танцы светлячков, ветер, заставляющий стонать и выгибаться деревья или почти украдкой ласкающий кожу. Бассейны из шампанского, монстры, тысячи и тысячи различных невероятных и невозможных вещей. Невозможных у вас, в этом скопище пропитанных дымом и ненавистью каменных коммунальных склепов, недавних дефолтов и давно лоботомированных девяносто девяти процентов населения. Невозможно в Москве.

Кстати о Москве.

Ей в моем мире было отведено подобающее место. Я как-то решил осмотреть Москву моего мира. Мегаполису полагалось находиться в двухстах сорока километрах к югу от Дома. Там она и была. С высоты было видно огромное поле камней и высохшее, забитое в железобетонный корсет, русло реки. Когда, посадив «Фокке-Вульф» у себя на полевом аэродроме, решил на следующий день наведаться туда на джипе, то получил неизгладимое впечатление.

Я взобрался на огромный холм, получившийся из разрушенного здания МГУ на Воробьевых горах. Вокруг, торчком и вповалку, стояли, лежали, висели друг на друге, оплавленные монолиты из буро-черного стекла. Москва была выжжена. Причем похоже что термоядерным взрывом. По с трудом узнаваемому Кольцу я выехал на Тверскую и направился к Кремлю.

Ветер жутко выл в пустых глазницах полуразвалившихся источенных временем и дождем башен и играл водой, скопившейся в упавшей звезде. Я посидел на окислившемся каркасе, потом пошел к сложенному из гранита капищу. Позеленелая бронзовая дверь отворилась на удивление легко. Осколки, пыль и запах тления. «Да будет место се пусто!» — и в ужасе плюнул в отгнивший череп желтого червечеловека, некогда наводившего ужас на всех живших в том мире, который вы зовете реальным. Я приказал Миру как можно скорее забить здесь все травой и деревьями, чтобы и духу не осталось. Река, которая по моему слову вернулась в сбросившее гранитную корку русло, снова полилась зеленоватой лентой.

Я очень долго сидел и смотрел на прибывающую воду. Может быть это смоет скорбь этого места?..

Она заворочалась. На меня в упор уставились огромные темные глазищи ночного зверька. Они живут на Мадагаскаре и похожи на совершенно сторчавшихся наркоманов — такие же тощие с синюшными лапками и большущими удивленными глазами. Цвета бутылочного стекла с золотыми искрами два бездонных омута с кучей чертей, до времени сидящих и лопающих дешевую финскую колбасу на дне. «Почему ты не спишь, когда так хорошо спать?» «Не знаю. Я просто сплю наяву…» «Ты опять начинаешь улетать в эмпиреи, милый мой…» «Да, пожалуй что. Но к тебе я вернусь даже с того света…» Розовый бархат губ насмешливо сморщился: «Боюсь что я тебя испугаюсь». Узкая ладонь прикрыла мои глаза: «Спи». Хотел бы я, чтобы все команды отдавались так же. Она поудобнее устроилась и снова провалилась в сон. Я успел поймать ее за руку, когда начал засыпать сам.

Сон можно было назвать по меньшей мере странным. Я видел пылающую на пустыре усыпанном сором и битым стеклом машину. Затем вспыли из зеленоватой тьмы чьи-то глаза, с нескрываемой насмешкой смотрящие в мои. Тревога начала потихоньку захватывать меня. Совершенно непонятные образы… Сиреневый свет… Дым…стена из желто-серого камня. Она тянет ко мне руки. Ветер играет ее волосами. Но она падает! Она падает! Она падает вниз от меня, стоящего на краю какой-то металлическо-бетонной конструкции. «Помоги — и-и-и-и!..» я рвусь за ней, но я лишь слегка цепляю ее ледяные пальцы и всем телом ощущаю удар и противный стеклянистый хруст входящих в тело невидимых лезвий. «Что же ты наделал? Что ты наделал?» — я лежу на спине и вижу как она плачет надо мной…

… - Что ты делаешь? Ты мне сейчас сломаешь руку! — ее глаза встревожено смотрят на меня со дна колодца из ее волос. Она лежит у меня на груди и разжимает мои сведенные пальцы. Ненавижу просыпаться в холодном поту, смешанном с той прохладной слизью, которую оставляет на вашем теле кошмар. Ее конечно же нет, но вы ощущаете ее так же отчетливо как судороги сводящие живот и проваливающееся, еле карабкающееся к жизни сердце. Она массирует мне виски и целует закрытые глаза. «Все уже прошло. У тебя просто слегка не все дома. Но я все равно тебя люблю». Я просто обнял ее и так лежал.^[10]

— Я умер в своем сне. И ты тоже.

— Значит мы будем долго жить и радовать друг друга.

Как конкретно мы друг друга радовали в оставшиеся три четверти часа — не ваше, если честно, дело. Какое вам дело до взаимоотношений двух психов?

Потом было наше обычное прощание — она выталкивала меня из дому, одновременно прижимая к себе. «Тебе нужно идти. Нас не должны ни в чем заподозрить». Возможно, в следующий раз уже мне придется спасать ее из липких щупалец твари по имени кошмар.

Взмигнув синим, турникет пожрал сунутый в него прозрачно-желтый жетон. Из черт-те-знает-куда ведущей дыры выкатилась, пугая огненными глазами сине-зеленая гусеница. We are the champions… Только смерть может разлучить нас! Только смерть!

Гость из прошлой жизни

Ульрик сидел в кресле-качалке в комнате Беллатриксы и, опершись острым подбородком на кулак, глядел в пламя камина. Пламя всегда привлекало его, хоть в виде горящего американского бомбардировщика, которых он насшибал в свое время более чем достаточно, хоть в виде походного костра в прерии во времена Авраама Линкольна или в виде пожара того же самого города, в котором он сейчас жил, случившегося в 1812 году.

За его спиной резвилась в постели хозяйка комнаты. Ее задыхающийся голос, прерываемый расклеивающимися звуками поцелуев аккомпанировал треску дров. Сегодня была очередь Насти, которая, стоя на коленях в перине, ртом усугубляла сладкие муки своей повелительницы, изредка отрываясь от этого занятия чтобы встретиться губами с Беллой.^[11]

— Как ты думаешь… М-мм… Еще… да…ммм! Сюда…Ах… Так как ты думаешь, кто это сделал? Ежу понятно… что не… м-м-м!.. да … свои. Еще. Ах…

— Кто-то со стороны. Скорее кто-то из Европы. У них там давно не было заварухи. Я даже могу предположить, что это парижская или барселонская секция. Мои люди уже проверяют все прибывшие за месяц грузовые автоколонны поезда и самолеты. Все же согласись, при большевиках здесь было лучше. Настроили лишних станций, границы закрыты, мышь не проскочит, наши люди у них везде работают… никто ничего не слышит не видит и не знает, если, конечно, изредка кого-нибудь подмазать или исчезнуть.

— Да, наверное… Плеткой! — кожа хлестко заставила Беллу взвизгнуть — ммм… да, еще, туда… Аа! Спасибо… а теперь быстрее…глубже… аах!.. поцелуй меня… Нынешний режим тоже неплох. Языком!.. да!.. Мы неплохо…м-м-м…вооружились, расширились и обустроили еще полтора километра подземелий.

— Слушай-ка, ты скоро закончишь? — Ульрик начинал злиться — Мне надо с тобой поговорить без пауз и когда у тебя будут не столь заняты мозги и…

— Ааа! Почти… еще… о! … пальцем… помоги себе… да…вот так… да, да, да, еще, еще…Сейчас… ААА! — ее колени распрямились и упали на кровать. Белла выгнулась, нацеливаясь заострившимися сосками вверх.

Она, постанывая, гладила Настю по голове и плечам.

— Иди сюда, я еще поцелую тебя.

Девушки слились.

— Ты хочешь остаться здесь? — Настя мотнула головой, целуя живот своей любовницы.

— Тогда иди. Я, наверное, буду спать у тебя.

В зеркале над камином Ульрик увидел спину встающей девушки, набрасывающей на себя халатик. Она обула туфли и, держа скомканное белье в руке еще раз поцеловала лежащую Беллу.

— Иди, любовь моя…

Ульрик возвел очи горе и стоически дождался пока мягко стукнет дверь. Белла улыбаясь с закрытыми глазами перебирала пальцами волосы, сводя и разводя ноги. Потом выскочила из измятой постели и устроилась на шкуре перед камином, у ног Ульрика. Отблески огня ласкали белоснежную кожу спины. Белла сидела по-турецки и от удовольствия жмурила глаза.

— Потрясающая девушка. Понятливая, пылкая, нежная и сильная… Ладно — видя как Ульрик опять закатил глаза — Так что ты говорил насчет грузов из Европы?

— Если они конечно прибыли из Европы, не могли пройти незамеченными. Даже при нынешнем бардаке они не могут спрятать весь клан под полой в аэропорту или под сиденьем легковушки. Дальше. Им нужно хорошее место чтобы жить и оно у них есть — иначе в подземельях Метари вас бы встретила не только Элен. Следует проверить по нашим каналам все подходящие места в Москве, в которых могут поселиться наши сородичи.

— Резонно. Нужно еще раз прижать Эстерхази на предмет того, кто у него осведомлялся насчет жилищ. Наши почти всегда находят их через местный клуб. Так и вижу этого морщинистого козла на дыбе, — Белла повернулась обратно, чтобы огонь грел грудь и живот — если они еще соблюдают обычаи, то они могут назначить встречу в том же самом «Бункере» и там выдвинуть свои предложения, но чтобы так сразу атаковать не самый слабый клан из живущих в Москве и не оставлять никого на развод? По меньшей мере престранно.

— У меня есть другая версия. Представь, что Орден возродился

— Глупости. Орден в ближайшие сто лет не поднимет головы. Этот мир наш. Наш уже пятьдесят лет после той войны, в которой мы почти уничтожили Орден и создали наш мировой порядок. Еще пятьдесят лет — и мы сможем выйти на поверхность и править людьми открыто. Все, чем они пользуются — изобретено или усовершенствовано нами.

— Если ты помнишь хоть что-нибудь из нашей истории, о том же говорили наши прародители перед тем как накрыли орден тамплиеров, почти семьдесят процентов наших активов, загнали нас в глубокое подполье и учинили инквизицию. Мы противопоставили этому прогресс, но в Тридцатилетней войне мы передрались из-за шкуры неубитого медведя и нас снова ткнули носом в грязь. Орден нельзя контролировать. Люди, более низкие чем мы существа, берут свое численностью и плодовитостью. И они реально могут победить нас, цивилизацию уникумов.

Белла молча вернулась на кровать и начала сосредоточенно гладить себя между ног.

Ульрик встал с кресла, подошел к кровати и посмотрел ей в полуприкрытые глаза.

— Твоя похоть меня удивляет. Тем более, я знаю, что она полностью отсутствует

— Это меня успокаивает. Можешь помочь мне плеткой.

Ульрик молча взял резную рукоятку и, перевернув свою сестру, от души огрел ее по круглому заду так, что на нем отпечатался белый след. В принципе, будь под ее кожей живая кровь, след стал бы кроваво-фиолетовым

— А! Ты совершенно не умеешь этого делать. Куда ты меня тащишь, черт возьми? Пусти руку!

— Одевайся. Десять минут. Мы едем обратно в «Бункер», у меня есть некоторые идеи.

Ворча, Беллатрикса оделась. «Надо будет ему сегодня устроить представление — найти какую-нибудь милашку из нашего материала и чтобы она под моим руководством заездила его до окончательного исхода дури из головы. Как он может две недели без женщины?» — про себя отметила Белла — «Сидеть в машине я не смогу».

В машине она лежала на животе и листала журнал, пока ее брат меланхолично доставал и убирал обратно в трость узкое лезвие шпаги. По лицу Ульрика плавно перетекали муаровые тени от уличных фонарей, заставляя так же перетекать неторопливые и осторожные мысли. Лет шестьдесят назад он был большим знатоком по части всяческих заговоров, как в части распутывания, так и в искусстве их организации. Шеф клана был на пути в Москву с конгресса в Ватикане. «Сетти не понравится это. Он может счесть это за то, что я хочу его подсидеть. Хоть за столько лет и можно Потом: придется как-то давить, чтобы они не дали странному делу о пальбе в центре города ход. И еще чертовски интересно, почему сегодняшняя встреча так похожа на то, что я не чувствовал уже лет пятьдесят… Человек явно не мог так изуродовать несчастный автомобиль и уйти насвистывая». Потом он перевел глаза на лежащую Беллу. «Она помешалась на белокурых девочках». Потом на часы. «Почти тридцать часов на ногах… На отдых следует отвести не менее шести-семи часов и наконец-то выпить крови».

Машина качнулась возле двери в подвал. За изуродованной временем и руками человека дверью в подвал во дворе дома на Чистопрудном бульваре скрывалась другая, стальная, полированная и пост со скучающими охранниками. Полторы минуты чтобы, миновав винтовую лестничку, сесть в лифт и опуститься в клуб.

Несколько молодых вампиров, будучи изрядно навеселе, гоготали у стойки. Пожилой бармен, он же хозяин заведения, похожий на сицилийца, щурил глазки-маслины и трескуче похохатывал в ответ на шутки веселящейся молодежи. Белла была не в духе, ей хотелось отыграться на ком-нибудь за все еще горящий огнем зад, поэтому на сделанное вполмысли игривое замечание одного из недавно обращенных юнцов, обернувшегося на шелест ее платья, ухватила его острыми ногтями за физиономию так что кровь закапала, от души приложила его пару раз головой об стойку и прошипев «Mind your own business!», уронила с табурета.

— Здравствуй, Эстерхази — Ульрик и Белла переглянулись и, похоже, пришли к некому молчаливому соглашению

— А в чем собственно… — тут Ульрик бесстрастно глядя поверх его головы извлек бармена за лацканы из-за стойки.

— В кладовые, — распорядилась Белла, моментально оценив оперативную обстановку, — а вы — тихо, если не хотите вместе с ним.

Там почтенного трактирщика приподняли над землей и совершенно неприлично повесили за шиворот на пыльный крюк, торчащий из стены. Белла извлекла из декольте короткий и необычайно острый нож и ухватилась за сморщенную мочку украшенную золотой серьгой-кольцом.

— Сам расскажешь, кто приехал на этой неделе в Москву? Кто искал жилище? Или ты считаешь что два уха — это тщеславие?

— Белла, ну зачем же так обижать своего старого друга? Зачем тебе мое ухо, оно на вкус совершенная гадость… Я, право же, только выполняю свои обязанности, как и все Эстерхази…

Белла дернула уголком рта и оттянув мочку уха Эстерхази подняла нож

— Ну да, сюда заходил один лысый тип. Говорил только по-английски со странным акцентом. Спрашивал где можно достать место для жилья. Я больше ничего не знаю — зачастил допрашиваемый, с заметным облегчением провожая глазами руку Беллы, отпустившую ухо

— Еще. Ты знаешь больше

— Ничего я не знаю, — возмутился Эстерхази

— Знаешь. Знаешь. Все Эстерхази знают больше чем говорят

— Я нетипичный Эстерхази. Я все сказал. Все что знаю. Честное сло…

Белла провела лезвием по морщинистой щеке. Закапала кровь.

— Белла, девочка моя! Ну зачем же так не доверять старому другу? — хихикая забормотал Эстерхази — Ну, да, был еще факс из Франции, который получили Унгари. Я больше ничегошеньки не знаю, честное слово. Кстати этот лысый тип сидит в восточном зале. Все. Я пуст, больше ничего не знаю. Только не говорите никому, что я нарушил Тайну Перемещения…

— Я бы тебе больше, старому дураку и болтуну, и не доверила. — Белла равнодушно глядя в глаза поддала ему коленом в пах, так, что Эстерхази слетел с крюка.

— За что? Меня ж девочки любить не будут! — проскулил он, извиваясь от боли на полу.

— Врать грешно, а непрофессионально врать еще и стыдно, — и добавила в бок шпилькой.

Ульрик вывел ее за руку в зал.

— Прикрой меня…

В темноте бритый череп было отлично видно. Незваный гость кутался в крытую алым бархатом в золотом шитье бобровую шубу и сидел спиной к залу.

— Попадешь? — Ульрик дал Беллатриксе серебряный нож, — не в меня, разумеется…

— Раз плюнуть

— Тогда я пошел… — растягивая слова пробормотал Ульрик. Эту лысину он где-то уже видел.

Когда он выдвинул себе стул и сел напротив, то последние сомнения растаяли как лед на солнце. Гость имел нездорово бледную кожу, с насмешливым интересом глядящие на мир серые чуть выпуклые глаза и улыбающиеся бледные губы.

— Ну, здравствуй, Ксавье. Каким ветерком тебя закатило в наши края на этот раз?

— А-а-а! Ульрик из Адьярай, — он изобразил радостное удивление, показав крепкие, чуть желтоватые от бесконечных сигарет, зубы, — я еще помню как ты меня подставил под расстрел в Париже в сороковом году — Ксавье погрозил пальцем, выпуская через ноздри дым.

— Не фига было приставать к офицеру победоносной германской армии на глазах у армейского патруля, — Ульрик пожал плечами, — лягушатник.

— Бош поганый… Меня очень неприятно тогда поставили к стенке, а ты удалился под ручку с этой дамочкой и уверен всю ночь ты не заживал, а кувыркался с ней

— Что было то было. Что было — прошло. Но, помнится мне, с тех пор я не был в ваших местах. А вот что ты делаешь в моих — это совершенно другой вопрос, задаю его я, и сегодня не сороковой год

— Видишь ли, в Париже стало не совсем спокойно. Наши Здагари долго выпячивались и в итоге получили по носу от ваших родственничков, Палари. Вышло совершенно по-дурацки и образовалась теснота, хотя свободных подземелий было выше крыши. Случилась изрядная массовая драка, закрутилось, завертелось… — Ксавье махнул рукой — Короче говоря, мы решили не искушать судьбу и отвалить в вашу дыру, самое восточное место исключая Токио, к своим Унгари.

— Для чего вышибли Метари из своих нор и почему-то не захватили материал и подземелье. Что ж родственников-то не пожалели?

— Метари? Интересно, интересно, — глаза Ксавье сузились в задумчивые щелки — Мы не трогали Метари. Нас всего пятнадцать, из них четыре женщины. А у нас нет обычая учить женщин воевать, мы не такие свирепые как вы, потомки Рамсеса

— Вас просто мало били. Надо было больше практиковаться в выживании… А все же, если честно, почему я вижу тебя?

— Ты, чертов телепат… В Париже исчез целый клан. Безо всяких следов. Всем фосфорную шашку на пузо и — пшш! И никто ни до ни после ничего не слышал, не видел и знать не знает. Это очень похоже на работу Ордена. Знаешь — Ксавье доверительно понизил голос и наклонился к Ульрику — мне кажется, что Орден возродился…

— Интересно, но я высказал похожее предположение минут сорок назад. Если хочешь, вы можете пожить у нас, пока все утрясется. В гостевом отделении, естественно. Ваши Унгари перетопчутся без своих родственников. Да и искать вас будет куда труднее чем в одном подземелье с родственниками.

— Не могу отказаться от подобного предложения. Кстати, твоя сестричка еще жива? Я с содроганием вспоминаю число соблазненных ей девушек в пресловутом католическом колледже в Ланденау. Если мне не отшибло память, то Айше именно на этой почве в свое время перевела ее на нашу сторону, правда потом Белла благодарно — о, прославленная в веках благодарность Адьярай! — шлепнула свою восприемницу. И заняла место сексуального монстра в вашем клане — бисексуальная садистка и мазохистка со склонностью — извини, но дальше про тебя — к некрофилии. Бр-р-р…

— Зоофилка. Ты это забыл. Она спит и со смертными тоже, поэтому она еще и зоофилка

— Ваш старейший клан, по имени которого мы все себя именуем — это все-таки просто все наши пороки, собранные воедино, а? Такого количества сумасшедших, блудниц, извращенцев, мясников, хладнокровных убийц — слушай, кстати, а зачем все-таки Влад с Алексисом отрезали ногу той девчушке? — я не упомню.

— Здесь дело в пропорции. Мы старше, соответственно, если процент отклонений такой же, то у нас просто было больше шансов это получить. Но у меня к моей сестре не возникает никаких вопросов…

— Да, наверное. Мы, если помнишь, тогда классно засадили Алексиса в Бедлам^[12]. Вот потеха! Хотели пошутить, а он возьми да обидься — Владислава подставил с этим поджогом, да и избил он его в общем-то зря… а потом окончательно съехал с катушек, начал по ночам крошить лондонских проституток, да так открыто, что все газеты завопили про него. А тебе пришлось прервать его гастроль, по соображениям маскировки

— Да, из-за тумана у меня заклинило револьвер, дурацкая модель, Адамс-Трэнтер 1882 года. Покупал в лавке на Солсбери — если помнишь его — шепелявый такой — «Пошледняя модель, шэр, ошечки не бывает!» — а с саблей усопший управлялся не хуже меня, так что пришлось попотеть…

— Или, вернемся назад, все же знают, как твоя обожаемая сестричка «Имею-всех-кого-вижу» шлепнула свою любовницу и восприемницу? Она правда сама полезла, не подставлять же горло…

— Как не помнить то, чему я сам оказался свидетелем! «Или одним из тех, кто это устроил…» Она жива и сидит за твоей спиной, нервно держит метательный ножик. Родовая осторожность, знаешь ли… Можешь помахать ей ручкой. Сейчас мы позовем ее и начнем говорить о деле, потому что о добрых старых временах мы уже поговорили.

Ксавье осторожно поднял руку и пошевелил в воздухе пальцами. Ульрик коротким жестом подозвал Беллу сесть рядом. Вернувшемуся кряхтящему и потирающему бок Эстерхази заказали по бокалу красного вина, кинули ему перстень в знак примирения, и со звоном сдвинули тонкие как мыльный пузырь стенки.

— За нас и за вечность!

— За дружбу и взаимопонимание, — пробормотала Белла прежде чем пригубить вино.

…A little bit of magic in the air…

На скамейке напротив меня понуро сидел гражданин, источающий пары спирта так интенсивно, что, казалось он может воспламениться от поднесенной к нему спички. Вечер, однако. Вагон немилосердно швыряло на неровностях, отчего гражданин постоянно клонился то вправо то влево. На скамеечке в углу парочка, не обращая внимания на исторический контекст, отчаянно предавалась радостям поцелуев в метро. Смотреть в пустом вагоне было откровенно не на что. Плеер погнал «Brighton Rock». Да, здесь действительно нужна малая толика волшебства.

Первое: мне нужен более-менее свободный день чтобы свезти ее на дачу, в место наиболее близкое к нашему месту назначения.

Второе: вытянуть ее из дому из-под сверхбдительного ока папы.

Я запрокинул голову и закрыл глаза. Под веками плавала оранжевая пленка…

Совершенно такая же пленка плавала под моими веками около восьмидесяти часов спустя, перед тем как я немного приоткрыл глаза на немилосердное солнце. Было солнечно, но прохладно, за окном жалуясь шептала листва на тополях, словно чувствовала свою неминуемую гибель в холодных морщинистых пальцах старухи-осени. Пока я приводил себя в то состояние, которое можно с натяжкой назвать порядком, небо затянуло серой ватой, скребущей по крышам. Опять пасмурно.

Отвратительный тип в черном мрачно топтался возле автомата на углу Стромынки. Потом, видимо решившись, с оглядкой набрал номер и ударил неулыбчивое лицо телефона чуть ниже диска. Лене звонил какой-то Леша, приятель ее подруги Оли, и спрашивал не хочет ли она поехать на день рождения его брата. Лена с жаром ответила что да очень и сообщив об этом папе направилась в свою комнату. После чего с сумочкой на плече чмокнула родителя и со свистом понеслась вниз по лестнице, вниз да по широкой. Нельзя сказать что Леха перевернулся бы в гробу, в силу того, что в гробу он не лежал, но если бы узнал, что празднует день рожденья брата, то по меньшей бы мере удивился, ибо не только не праздновал, но и никакого брата не имел.

Девушку в черном означенный тип поджидал за первым же поворотом.

Парочка не совсем чтобы инкубаторская, но очень на то похожая. Когда мы наконец оторвались друг от друга, я оглядел ее. Н-да. С поправкой на формы, размеры и высоту каблуков мы были одеты одинаково. Тем оно и лучше. Ээ… муж и ээ… жена — вполне одна сатана.

Полтора часа в ведении славного МПС и мы слегка обалдело стояли на платформе. Ее слегка укачивало в поездах, поэтому волна свежего холодного воздуха в котором ощутимо стоял запах осени — запах тумана, влажный аромат подгнивающего сена, какое-то сладкое ощущение закономерного конца всему лету, дымка и яблок — была весьма кстати. Ненавижу когда ее раздевают взглядом лысоватые граждане далеко не первого урожая. Она казалось не замечала этого и, думая о своем, куталась в волны своего необъятного черного свитера.^[13] Вообще ненавижу людей, которые думают что им что-то можно. Все можно только мне.

Мы купили яблок. Она сосредоточенно обтерла восковую корочку об живот и вгрызлась в прохладную кисловатую зернистую мякоть. Ей тоже нравится этот неощутимый переход от жары к холоду, от процветания к увяданию. Городской ребенок делает первые шаги в родной природе.

Рыже-глинистого цвета веснушчатый шофер довез нас почти что до того места, где я обычно высаживался, только я вышел чуть-чуть пораньше, а она — как раз на том месте. Невдалеке показались наш бревенчатый дом и клюнувший на все бока сразу бордовый хозблок-автобус с невыразимо беспорядочно расставленными серебристыми латками эпоксидной грунтовки.^[14]

— Дай мне руку.

Я ощутил холод серебра в своей правой ладони и горячее биение закованного в него живого тепла. Сезам откройся… И шагнул вперед…

Вокруг нас медными чешуйчатыми колоннами готического храма в предзакатном тумане пронизанном розовыми кинжалами, которые посылало солнце, поднимались сосны. Пахло смолой и свежестью, сменяющей уходящее тепло вечера.

— Ничего не понимаю. Только что было пасмурно — и вот солнечный и ясный закат… — ее голос недоуменно рассыпался и заблудился в колоннах-стволах. Я видел ее черной тенью окруженной золотым сиянием на фоне пылающего и растекающегося по горизонту солнца — а откуда здесь эти деревья? Слушай, у меня что-то помутилось в голове, когда ты взял меня за руку. Это — уже с недоверием — что, снова твои гипнотизерские штучки?

— Нет. — Я старался говорить как можно убедительнее и торжественнее. — Посмотри на часы.

— Чушь какая-то. Ну хорошо, десять десять и еще… пятнадцать секунд …пятнадцать секунд? Пятнадцать секунд?! У меня сломались часы.

— В таком случае и у меня тоже. — Я поднес свои «Касио» к ее постепенно расширяющимся глазам, и стрелка и жидкокристаллический индикатор под ней стояли на месте, — Здесь десять тринадцать и тридцать две секунды. И так будет всегда.

— Что значит «всегда»?

— Всегда. Форева. Навеки. Постоянно. Ты стоишь в другом мире.

— Не дури, а? как я могу стоять в другом мире, если точно знаю, что метров двадцать назад лежит дорога с машинами?

— А ты в этом уверена?

— Как и в том что ты безуспешно пытаешься меня надуть.

— А может быть стоит пойти и посмотреть?

— Или дать кому-то в глаз, чтобы перестал издеваться?

— О-кей. Если она там есть — ты мне даешь пинка, если нет — ты мне веришь.

— Готовь задницу — она, махнув по воздуху волосами, повернулась и побежала назад.

Я сел на корточки стал ждать. Вернулась она медленнее чем ушла.

— Там только это — Венуся обиженно протянула мне крепкотелый боровик. Крепкотелый и свежий как редиска, — и-и никакой дороги. Вообще никакой…

— Кто прав?

— Но ты не можешь быть прав по определению. Такого не может быть.

— Не могли мы встретиться, однако же встретились. Прими как факт. Кстати вернемся мы точно в ту же секунду как и ушли. А ближайшая дорога — в разбомбленной тыщу лет назад Москве. И ведет в никуда. Пройдемте со мной, миледи, а я уж вам за полчаса все растолкую или хотя бы попытаюсь…^[15] А в целом — добро пожаловать в санаторий «Strawberry Fields». Форева, разумеется.

Как карты лягут

После странной встречи со своим «Скажем так, что… другом» — подумал Ульрик, сидя в машине, он неторопливо и осторожно размышлял, пряча истинные мысли за потоком автоматической чепухи на поверхности сознания.

Вдруг засигналил телефон. Ульрик взял трубку и до него донесся хрипловатый голос его шефа.

— Что ты сделал?

— Ничего что противоречило бы моим обязанностям. — «Хмм… Ему кто-то стучит? Да, скорее так, чем иначе. Я могу иметь неприятности».

— Зачем ты начал войну?

— Ее начал не я. На меня напали двенадцать часов назад и я до сих пор гадаю, кто из чужих это сделал. Здагари уже принесены извинения и гибель Элен будут трактовать как неудачную дуэль.

— Мне придется расхлебывать кашу, которую вы, голубки, заварили. Я всегда знал что вас нельзя оставить вдвоем даже присмотреть за чайником. Я больше не желаю видеть вас обоих в своем логове. Я сейчас над Белоруссией, через два часа буду дома. Молитесь всем богам, чтобы вас там уже не было. Я отрекаюсь от вас.

— Но куда мы денемся, мастер?

— Куда угодно, меня это не касается.

— У нас есть свое логово, отвоеванное у Метари.

— Не желаю ничего знать! Убирайтесь!

— Да, и потом, я сильно подозреваю, что Орден не только не умер, но и возродился. Я очень обеспокоен последними событиями. Меня как-то нашли в месте, о котором знаем только вы, Белла да я. Мне кажется, что кто-то копает под меня и нас всех… — осторожно начал Ульрик.

Странная пауза.

— Хотя лучше… нет… лучше я свезу вас в Глен-Хулакин на съезд вождей Адьярай и мы обсудим ваше поведение, — «Коллегия маразматиков вынесет нам за то что мы сделали смертный приговор. Нам, лучшим из всего нашего чертова семейства. Не хочу!»

— Ваша воля, сэр, но я бы не стал раздувать местное дело вроде передела сферы влияния до скандала внутри Семьи.

— Запомни Ульрик — ты мне всегда мешался под ногами. Ты не только втравил нас в войну, но ты еще и слишком много знаешь, чтобы уйти в другое логово… — «Опа! А я был о нем лучшего мнения. Старая свинья все еще боится что кто-нибудь выдаст что было в вине у Айше перед тем как она «напала» на Беллу. А ведь все замыслил он. Ну, ладно, шайзекюббель… Ты сам этого хотел» Ульрик почувствовал что приходит в холодное расчетливое бешенство — …Ты меня слышишь?!!

— Так точно. Я только опасаюсь не слышит ли нас кто другой, из твоих охранников, — елейно прошептал Ульрик

— Нет, черт возьми. Если да, мне наплевать! Я приказываю тебе оставаться на месте и ждать суда. То же касается и Беллатриксы

— Слушаюсь, повелитель.

Слово главы клана было законом. Дурацкая самурайская норма. И это слово произнесено.

Ульрик укусил стиснутые холодные пальцы. «Как же не хочется умирать… Надо делать, надо что-то делать! Если Беллу оставят в живых, то сделают наложницей. А они ее оставят, чтобы помучить и довести до позорного самоубийства, и заставят цепляться за жизнь. Старики любят такие развлечения и развлекаются так столетиями, пока у них хватит терпения и выдумками. Мне в этом отношении несколько проще — нет головы нет и проблем. Хотя как посмотреть — фантазия у стариков всегда была на уровне».

Мысли крутились как шарики в подшипнике — твердые и прохладные. «Почему я тогда согласился участвовать в заговоре? Чтобы теперь меня мой же сообщник, с моей помощью добившийся всего, что он имеет меня же и положил на плаху?» Умирать ужасно не хотелось, особенно после четырех веков такой интересной жизни. Если бы он был чуть-чуть повыше рангом, чтобы самому апеллировать к совету вождей…

«Неплохо было бы получить чуть больше свободы и полномочий. В кланах есть многие постарше, но не поопытнее меня. Если считать Сетти самым-самым, то от верховенства меня отделяет только одна ступенька». Мысли успокоились и перешли на свой обычный, рамеренный и осторожный шаг. Сейчас Сетти может остановить только смерть. И вот, в голову Ульрика ночным вором вкралась странная в своей привлекательности мысль. «А почему бы, действительно, не… остановить его?». Чрезвычайно интересно. Но как? Уговорами на него не подействовать, остается запугать, что тоже невозможно, или уничтожить. Уничтожить — интереснее всего, так как сулит наибольшее количество возможностей. И потом, Ульрик нутром чуял, что Сетти в истории с нападением играл слишком непонятную роль. Настолько же непонятную, насколько и, кажется, очевидную. А в условиях начавшейся войны можно будет свалить все на кого-нибудь другого.

Убийство вышестоящего члена клана никогда не было приветствуемым делом среди вампиров. Если совершивший его не имел на то глубоких и понятных всем оснований и оно тем самым не было негласно одобрено всем кланом. Сетти уже почти девятьсот лет и по крови он третий от Рамсеса, который до сих пор где-то скрывался, живя пятую тысячу лет. Впрочем, Ульрик сам был третьим от Рамсеса, его восприемницей была сама Айше. Ее прихлопнули совместно Беллатрикса, Алексис, Сетти и он сам. Давно это было… Если он узнает кто его убийца, то проклянет его во веки веков… А ведь может и не узнать. Но ослушаться приказа, убить своего близкого родственника, начальника, главу клана? «Чтобы занять его место. И править кланом во славу рода во веки веков». Хорошее объяснение… гм. Решено, в качестве способа самосохранения избираем убийство. Сейчас Сетти летит в самолете и добраться до него никак нельзя, он практически неуязвим на высоте девяти-десяти километров. Он и сам так думает.

Есть одна разработка … да. Ульрик не зря прожил много лет в Индии и Японии. Многие обычные для его круга способности были в нем развиты и обострены до крайности. Ведь времена шпаг и прочего холодного антиквариата прошли и близкий контакт не так уж и необходим. Да и ситуация располагает именно к модерновому варианту уничтожения своего шефа.

Раз и нету… И поставить всех перед свершившимся фактом. А Белла? Ее можно приблизить и этим купить ее молчание. «Хотя куда уж ближе?». Или — или просто запугать, он многое о ней знает. Замолчать ее на несколько месяцев, а потом устроить ей покушение на самого себя с непременной смертью покушавшейся… «Я становлюсь похожим на Сетти. — поймал он себя — после всего, что мы вынесли с ней вместе, убить ее? Да ни за какие коврижки — но осторожность взяла свое, — во всяком случае пока…». Решено. Он просто ей ничего не скажет и будет наблюдать за ее реакцией.

Осторожно перевел глаза на спящую Беллу. Так. Попытаем судьбу на картах — выпадет так выпадет, хоть какое-то самооправдание. Он протянул руку за колодой Таро. Сейчас… Пальцы нащупали прохладный прямоугольник…

Смерть во всем своем безобразии костляво лыбилась с карты вытянутой им, пытаясь ржавой косой порезать держащие карту пальцы. Не что иное, а именно Смерть. Ничего и толковать не надо. Что же, значит Сетти уже умер. «Значит, другого пути нет. Действуй».

Ульрик вздохнул, закрыл глаза и попытался охватить внутренним взором территорию в воздухе, над которой находился самолет его шефа. Что-то вроде этого… западная Белоруссия, высота может быть от шести до десяти километров, маленький самолетик «Лиэрджет», в нем ли Сетти? Осторожно коснулся сознания пилота. Всплыло суровое, арабского типа, лицо главы клана. Вот он. А теперь… «Теперь моя очередь наносить оскорбления».

Операторы радарной станции под Смоленском были немало удивлены, когда дежурный истребитель ПВО изменил курс. Ульрик тихо выругался, когда текущая из глаз пилота кровь начала заслонять обзор. Истребитель качнулся на крыло, повернул, прибавил газу и нацелил хищный острый нос на запад. Ульрик на вопли из наушников досадливым взмахом чужой руки выключил радио. Как в старые времена, только чуть побыстрее и посложнее. Где тут у них активизируются ракеты? Ага, здесь. Пятьдесят километров сожжены в адских печах двигателей. Через три-три с половиной минуты выход на предельную дистанцию обнаружения радаром. Как бы не промахнуться, самолетик очень маленький, а ракеты сильно сбавили в качестве с советских времен… Еще сто километров перемешались с выхлопами двигателей и кристалликами льда в инверсионном следе. Теперь надо снизиться. Высота десять километров. Ручку от себя… на бортовом радаре всплыла зеленая точка. Скорость и высота полета этой точки соответствовали нужным тому, кто сейчас контролировал тело пилота. Теперь еще прибавить газу. Отлично, парень, мы с тобой станем героями. Хроники происшествий, разумеется. Ручку немного влево и на себя. Истребитель проделал в ночном небе трехкилометровую дугу, оранжево светя выхлопами. Выровнялись. До цели еще двадцать шесть километров. Можно немного расслабиться. Вот где-то вдали, между кудрявых гор ночных облаков, мигнула рубиновая точка проблескового огня и, за ней — изумрудная другого маячка. Вот и «Лиэрджет» Истребитель покачал крыльями чтобы система наведения «плотнее» захватила цель. Ручка газа выпустила на свободу ревущих демонов сзади. Теперь двадцатиметровая стрела из титана и нержавеющей стали с гудящим воем разрезала воздух в полтора раза быстрее звука. Пальцы пилота плотно охватили рукоятку и на дистанции в два километра вдавили в пластик гашетку. Оставляя за собой дымный след с крыла сорвалась белая оперенная сигара и нацелилась пьяно-красным носом на выхлоп двигателей маленького реактивного лайнера. Ульрик успел увидеть отсвет иллюминаторов прежде чем испуганно шарахнувшуюся во все стороны небесную тьму осветило пламенем разбитого двигателя. Корпус лайнера напоминал решето. «Аминь, черная душа… А на этом и вам спасибо, майор Башмаков Дмитрий Сергеевич. По крайней мере вы погибнете на своем рабочем месте и вам никто больше не задержит жалование. Спасибо, извините и прощайте». Пилот пьяно, словно соглашаясь, мотнул головой, когда Ульрик покинул ее и его тело бесчувственно навалилось на рукоятку управления, еще точнее направляя ревущую на грани разноса двигателей машину в подраненный «Лиэрджет».

Метровый стальной гарпун — приемник воздушного давления на носу истребителя — как бумажную пробил обшивку лайнера и вошел в находившуюся за ней грудную клетку уже бывшего главы клана Адьярай сбоку, фактически разрубив его пополам. Остальной самолет разорвал в металлические лохмотья подбитое воздушное судно и перемолол всех, кто в нем находился. Когда через доли секунды вспыхнул распыленный керосин, это была уже никому не нужная, хоть и эффектная иллюминация, сожжение уже сожженного.

«Надеюсь — превозмогая наваливающуюся медведем усталость думал Ульрик — что после таких сюрпризов не выживают. В крайнем случае это можно будет списать на проделки проклятого Ордена. А сейчас в логово и спать, спать, спать».

Крысы в кладовой

Ульрик отказался от услуг своей безотказной сестры. Шесть часов отдыха — вот что ему было нужно, а не шесть часов акробатики на перине. Он отключился едва коснувшись головой подушки, как отключался после вылетов во время службы в «Вильде Зау». Внутреннее сознание продолжало анализировать все доступные ему данные. Внешнее сознание прощупывало ощущения и мысли обитателей логова. Когда он снова открыл глаза, то обнаружил, что неугомонные пальцы продолжают выстукивать тот же «ритм размышления», что и до отхода ко сну.

Кто доносит? Кто следит? Кто готов в случае странного исчезновения Сетти мстить? Что и как бы он делал сам в такой ситуации? Он непрестанно перелистывал и тасовал лица обитателей подземелья. Триста шестьдесят два, из них триста шестьдесят один под подозрением.

Он оделся и, плеснув в лицо водой, направился в столовую. Суетным украшением своей персоны можно заняться позднее и при более удобных обстоятельствах — получить в ухо серебряный штифт от обслуживающего тебя вурдалака пошло и унизительно. По дороге, собирая волосы в хвост и перематывая его лентой, он сузил круг до тридцати человек. Но нельзя же всех тридцать допросить одновременно.

Нужно еще сузить круг подозреваемых. В дверях столовой он, держа в руках кувшин с пивом, кус мяса и хлеб, столкнулся со старшей управительницей средних покоев.

В голове мгновенно пролистнулись странички досье: бывшая полячка, возраст на момент обращения — семнадцать, данный возраст сто восемьдесят восемь, очень красивое имя — Эгли. К насилию не склонна, хотя, по слухам, любит помучить мужской материал (по обоюдному согласию, в отличие от Беллы).

Одета как и полагается одной из средних — в просторное зеленое шелковое платье украшенное переплетающимися черными линиями и удобные сандалии, в которых обычно ходили все постоянно живущие в логове женщины.

Эгли в быстром поклоне спрятала взгляд огромных темно-серых глаз и звеня браслетами сложила руки в жесте покорности и внимания.

— Мои соболезнования, господин. Я узнала что повелитель Сетти погиб вчера ночью.

— Я скорблю о нем. Как настроение у наших подданных?

— Они еще ничего не знают.

Не та интонация. Не тот взгляд. Ульрик подобрался. Он почувствовал ложь. Она неправильно произнесла «соболезнования господин» — слишком большая, хотя и неуловимая непривычным ухом пауза и не та долгота звуков, выдающая какие-то другие ощущения. Несмотря на это он произнес положенные формулы взаимного участия и пожелания удачи и, поставив кувшин на стол, выдвинул один из стульев из-под длинной столешницы и приступил к завтраку. Эгли ходила за спиной, толкая легкий ветерок и позванивая своими золотыми браслетами. Он потянулся за кувшином, когда почувствовал слишком резкий шуршащий ветерок и звон браслетов громче обычного. Не выпуская кувшина, расплескивая пиво, рывком, опираясь животом на край стола, перекатился влево. Бац! Узкое треугольное лезвие вошло в темную древесину. Он сделал обратный перекат и со всей силой опустил кувшин на затылок наклонившейся в ударе Эгли. Она со стоном опустилась под стол. Ульрик хихикнул — он остался без пива, с ручкой в руке, оглушенной женщиной вымокшей в пиве и остатками пресловутого напитка по всей зале, в том числе и на своей одежде. Потрогав по самую рукоятку утонувший в мореном дубе кинжал, он убедился, что засадили его в стол почти что с неженской силой. Ульрик вздрогнул при мысли о том, что вообще-то приблизительно на середине траектории острого лезвия находился его собственный затылок. Лужа шипя растекалась по столу. Трезво рассудив, что платье Эгли в ближайшее неопределенное время не понадобится, он раздел ее, посадил уперев спиной в массивную привинченную к полу ножку стола и оторвал от платья две широкие полосы, скрутил их в жгуты и одним связал ей руки за спиной, а другим соединил ее горло и вышеупомянутую ножку. Теперь, очнувшись, она не смогла бы даже приподняться чтобы пропустить связанные руки под собой и попытаться перегрызть веревку. Растекающийся и смешивающийся с пивом макияж плодил фантастические узоры на лице. Что делать с остатками платья, которые он держит в руке? Можно вытереть пивную лужу на столе. За вытиранием пришла в голову другая идея — как-то зафиксировать ей челюсти, чтобы она не смогла откусить себе язык. Сделано.

«Дурак! Надо было ее сразу брать за жабры — как я сразу не сообразил, что запретил связистам кому-нибудь что-нибудь сообщать. Если бы она не имела никакого другого источника информации, то о смерти Сетти ничего бы и не знала. Теперь поиск сильно облегчится — она-то наверняка знает сообщников».

Он всухомятку дожевал мясо, посмеиваясь над своей глупостью, едва не стоившей жизни. Потом позвал одного из самых преданных себе бойцов и приказал никого не пускать в столовую без различия чинов и званий. Громила кивнул и щелкнул затвором короткого автомата.

Ульрик побежал в спальню Беллы.

— Вставай — зашептал он, наклонившись над сестрой — нельзя все время спать!

— Ты все-таки решил? — пробормотала она, обвивая его шею руками и подставляя губы для поцелуя.

— Нет, не то время. В нашей кладовой завелись крысы — я держусь за одну из ниток заговора.

— Интересно. А что за заговор? — Беллатрикса моментально проснулась.

Ситуация обязывала. Пришлось рассказать всю историю с вчерашним полетом истребителя.

— Ты с ума сошел. Хотя и покойный тоже. И что прикажешь делать?

— Убирать всех доверенных лиц Сетти. У них наверняка есть приказ убить нас если с ним случится что-нибудь странное.

— А как мы их найдем? И что дальше?

— Одна уже сама нашлась. Мы ее спросим и она нам все расскажет. А что дальше — это один из вопросов, которые нельзя задавать. Пока нельзя

— А она останется жива после того как мы ее поспрашиваем?

— Все будет в ее руках.

Через полчаса Эгли расположилась в кресле из нержавейки в одной комнатке с особо толстыми стенами. Ей в лицо направили пучок слепящего яркого света. Рядом на стуле, рассматривала ногти Беллатрикса. Ульрик вертел в пальцах наушники.

Затычку изо рта вынули. Эгли покрыла всех самыми отборными ругательствами, какие знала.

— Ты неплохо держишься — как можно мягче проговорил Ульрик — Я льщу себе надеждой, что ты будешь умницей и сама расскажешь кто еще имел покровительство Сетти. В противном случае ты доставишь себе самые невероятные неприятности.

Еще один залп ругательств.

— Неплохо. Я все же предлагаю тебе поговорить с нами в другом ключе — он коснулся ее щеки. — Мне откровенно жалко тебя, поверь мне…

— Давай начнем, Ульрик. Меня беспокоит что у нас мало времени. — Белла потянулась за одним из лежащих на столике рядом хромированных инструментов

— Не надо пока. У нас навалом времени. Мы же не дадим ей умереть на вторые сутки допроса, а? — Ульрик внимательно наблюдал за глазами сидящей в кресле женщины. «Надо пробудить в ней жалость к самой себе».

Эгли молча отвернулась.

— Портить такую красоту было бы поистине преступлением — вздохнул Ульрик — но иногда, в целях справедливости, нужно совершать преступления.

Он зафиксировал ее голову, вставил между век расширители, чтобы она не могла спасти глаза от бьющего в них света и положил в рот резиновую прокладку. Белла молча схватила один из бьющихся пальцев и сунула его в маленькие тиски.

— Я еще раз предлагаю тебе спасти себя от ненужной боли.

Мычание означающее «Пошел …». Ульрик дал знак Белле. Она не меняясь в лице вырвала щипцами ноготь. Вопль. По щекам прокатились первые мокрые дорожки. Ульрик проверил кассету в плеере и нажал на пуск. Кровоточащий палец был посыпан солью. Теперь крик-мычание стал постоянным. Затем Белла повернула вороток и где-то на пятом обороте послышался влажный звук раздавленной кости. Глаза закатились.

— Плохо. Промой и перевяжи палец. Через минуту она очнется. Слепая она не нужна —Ульрик ослабил расширители, чтобы веки могли сомкнуться.

— Может немного форсировать события?

— Зачем? Пока палец является для нее пороговым уровнем боли. Не бойся, дойдем и до вырезания зубов раскаленным ножом, если нужно.

Эгли снова слабо застонала.

— Очнулась? Ощущения, полагаю так себе. Ничего не желаешь сказать? Основой рок-музыки является ритм. Чем он жестче, тем, знаешь ли, сильнее воздействие на слушателя. Может нам сделать ритм пожестче?

Молчание. «Продолжаем» — Ульрик махнул рукой Белле. Второй палец разделил судьбу первого. В глаза закапали жгучий раствор. Крик стал почти непрерывным хриплым визгом. Белла молча измерила прыгающий пульс и принялась за третий. Ульрику не понравилось как кричит допрашиваемая, — «Плеера не слышно из-за нее!», поэтому ей заткнули ноздри и закрыли рот кляпом с маленькой дырочкой, через которую начали засыпать мелкий жгучий порошок. Поток кровавых слез прекратился и теперь она лишь пыталась моргать не закрывающимися глазами. Когда через изувеченные пальцы начали пропускать ток высокого напряжения — снова потеря сознания.

— Дадим ей отдохнуть. Перевяжи ее, как очнется, вколи ей в сердце немного кислоты что ли… Хм-м, а у нее начинается обезвоживание… Мне все-таки интересно, что покойник так нас ненавидел… В ходе обычной борьбы случается и не такое. Старушка Айше тоже была не ангел, что и говорить, но с такой скоростью избавляться от соучастников благодеяния — это, наконец, просто нетрадиционно.

— Айше была единственной, кто понял мои желания тогда. И отблагодарила за мою любовь

— Деньги к деньгам, дураки к дуракам — в том, что именно тебя она нашла, есть некая, э-э-э, как бы это сказать закономерность. То, что ты оказалась в наших рядах — заслуга понравиться Айше. Но стоит ли мне напомнить тебе твои собственные слова… Кстати, почему ты согласилась ее шлепнуть? Из-за ревности, peut-etre?

— Иди в задницу, — Белла сделала неприличный жест.

Он вынул расширители и промыл глаза Эгли. Освободил из захватов голову. Минут через пять Эгли снова открыла глаза и попыталась поднять голову. Ульрик поднес к распухшим губам стакан с кровью. Проглочено без остатка.

— Подай-ка сюда тазик, — и терпеливо дождался, пока подействует растворенное высококонцентрированное рвотное.

Дождавшись конца, обмыл ей холодной водой лицо и подставил зеркало.

— Ну, как ты себе нравишься? По-моему лучше некуда. Блюешь как обожравшийся щенок. А ведь может быть еще интереснее. И еще в десять раз интереснее. Может, побеседуем по-нормальному?

Эгли замотала головой. Ульрик пожал плечами и снова зажал ее голову в задранном положении, заткнув рот и ноздри. Глаза уже изрядно красные оставили на время в покое. Немного подумал, теребя подбородок. Затем раскалил на спиртовке скальпель и прижал его к нежной коже чуть пониже соска. Тело выгнулось и задрожало. Послышалось журчание.

— Писаться нехорошо. Особенно при женщинах, — назидательно сказала Белла и вогнала ей в правое предплечье спицу. Повторив операцию с другим — пустила ток…

Через шесть часов в комнатке пахло всем чем угодно: озоном, мочой, горелым мясом, медикаментами, кровью и нагретым металлом. Оба заинтересованных в результатах лица изрядно подоглохли от бесконечного крика. На теле Эгли не осталось почти не одного живого места, при этом был нанесен только минимальный возможный урон и Ульрик начал подумывать о более радикальных мерах вроде ультрафиолетового прожектора. Но Эгли заговорила. Почти неслышным сорванным голосом она назвала пять имен. Ульрик погладил ее по голове.

— Вот видишь, как все просто. А стоило ли упорствовать?

— Нет… Нет, господин. Простите…

Он подозвал Беллу и тихо пробормотал ей на ухо:

— Вылечи ее, обласкай и сделай самой доверенной своей служанкой. И не дай ей покончить с собой. Месяц-другой в зафиксированном состоянии… Она будет предана тебе как пес

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты, при всех твоих талантах, по моим подсчетам раскололась бы на полчаса раньше…

Белла, поджав губы, промолчала.

Через час преданные новому главе клана бойцы вынесли из подземелья пять свертков в полиэтиленовых пакетах, три побольше и два поменьше. Микроавтобус направился к одному из подмосковных мусоросжигательных заводов.

Ничего лучше у нас пока нет

Она лежала в ванной. Собственно говоря, назвать грандиозную овальную чашу из фарфора династии Мин ванной можно было с большой натяжкой. В воздухе пахло розовым маслом и горьким миндалем, лепестки роз плавали в парящей воде. Где она откопала в Доме эту помпезную залу, отделанную малахитом и черным с ярко-голубыми вспыхивающими внутри блестками камнем и мраморным потолком, освещенную трепещущим бескопотным пламенем заправленных ароматическим маслом светильников — я честно говоря не знаю.^[16]

— А мне здесь нравится, — пропела она поднимая на пальцах опененной ноги губку.

— Мне тоже — я в этот момент хотел пройти из ангара в библиотеку и наткнулся на новую дверь.

— Я буду здесь мыться каждый день. От меня будет потрясающе пахнуть, не то что от некоторых — потом и бензином, как сейчас.

— Если надоест — душевая кабинка в углу ангара, — я оставил ее наслаждаться ванной ее мечты, а сам пошел в библиотеку — создавать по книжкам на базе нескольких поздних невоплощенных машин Третьего Рейха супер-истребитель. Два или три ублюдка уже отправились на металлолом — один просто развалился, когда я из укрытия запустил двигатели, а два других разорвались в воздухе, когда я поднял их на автопилоте. Кажется дело было в пресловутом «Махштосс-эффект» и я потихоньку подбирался к решению проблемы.

Когда я возвращался с замасленным томиком, она стояла под душем, смывая пену и промывая волосы.

— Отвернись, — прикрывая наиболее соблазнительные части руками.

Как будто я ничего подобного никогда не видел. Это прекрасное тело я знал почти досконально. Странная смесь поведения девственницы середины прошлого века и мощной но ненавязчивой агрессии. Глубокое и искреннее целомудрие во всем, но стоит только неосторожно затронуть не те «рычажки» — на волю вырывается поток бешеной энергии и буйных ненасытных фантазий. Вот в этом-то и вся прелесть: вы каждый раз должны завоевывать ее расположение…

Было откровенное желание постучаться головой о клавиатуру «ноутбука», на экране которого без изменений торчала провальная схема крыла. Почему-то оно не держало нагрузку, хотя было скопировано с наилучших возможных образцов.

Нет, к черту. Сохраняем файл и отваливаем мыть руки. Сегодня же у нас ба-а-льшой ужин. Должна быть индейка, вино, куча всякого гарнира вроде картофельной соломки или отварной с базиликом цветной капусты или чего-нибудь еще из обширных кладовых кулинарных познаний Дома. И конечно же мое любимое мороженое «Death By Chocolate».

Из зеркала на меня глядел чрезвычайно симпатичный (во всяком случае мне любимому) молодой человек в кителе Люфтваффе поверх футболки с гербом «Queen» и черных джинсов. Называется стиль «К папуасам попал немецкий мундир».

Моя Венера что-то сильно копалась. Предупредительный стук в дверь и я тут же вошел. Угу. Картина ясна — она предавалась одному из излюбленных женских удовольствий — рылась в огромных шкафах своей спальни.^[17] На одной ноге (обутой) чулок натянут и закреплен, на другой (принадлежащая обувь в метре от объекта) нет, при этом с лихорадочным бормотанием в каждой руке держится по две вешалки с платьями, поочередно прикладываемыми к груди. Готова — острый случай шмоткофрении отягченный широким ассортиментом — хочется всего и сразу и нельзя одновременно.

— Я подобрала белье, но никак не могу справиться с собой что надеть.

— Черное. Оденься в черное. Мой любимый цвет неудачников и сумасшедших. Тем более белье и чулки вроде бы тоже черные.

Потрясающе красивая игра мышц под обтянутой прозрачной черной тканью бархатистой кожей, когда она встала с корточек и, выпрямившись, проковыляла к оставленной туфле. Сразу став выше ростом и прямее она наклонилась чтобы поправить чулок и потом протянула руку за платьем. Угольно-черная змеиная кожа, скрывающая бархатной гладкостью ткани все тело от пяток до запястий и обвивающее до самого подбородка шею. Не видно ничего, но подразумевается все.

Извечным жестом руки прошлись по бокам и бедрам, проверяя все ли в порядке. Теперь настал черед ее маленького индийского сундучка быть распотрошенным. На правой и левой руках появились подобранные под настроение кольца и перстни. Окольцованный левый мизинец соединился серебряной цепочкой с браслетом на руке. При хорошем ударе такой оперстненной ручкой можно, наверное, убить человека, но для еды это все снова будет сниматься.

Ручку кренделем и я провел ее в столовую. На столе истекала золотистыми слезами жира здоровенная индюшка, предчувствуя скорый конец в желудке одной хищной рыжей особы. Горы и реки всего остального. Лукулл пирует у Лукулла сегодня ночью.

— Я сбиваюсь со счета…

— От разнообразия?

— Нет, от количества калорий. Ты собираешься все это съесть?

— Ну, положим, я рассчитываю что кое-кто мне поможет. Мороженое, например, еще не создано. Большинство гарнира тоже появляется по желанию.

— Если я это хотя бы наполовину употреблю, то мне придется бежать вокруг света, чтобы сжечь все это.

— Хорошо, можно сделать, чтобы в твоей тарелке кусок сала в шоколаде посыпанный сахаром будет менее калориен чем яблоко.

— Хотя один раз объесться не помешает… За дело?

— Присядем. Что предпочитаешь — готическое кресло вроде моего или что-нибудь помягче?

— Помягче.

— Пожалста…

Я разлил желтоватое вино в синие бокалы.

— Понеслись. Да текут дни наши по желанию нашему, как сказал один умный старый еврей.

Совершенно каннибальская трапеза. Я наблюдаю сквозь легкое покрывало затуманивающего сознание вина как ее ровные белые зубы терзают розоватое мясо несчастной птицы. Она уже слегка опьянела, это видно по более влажному чем обычно блеску глаз и румянцу, которым горят ее щеки. Встряхивая головой, она мизинцем откидывает вьющиеся медные струи волос назад. От птички вскоре остались одни нервюры и шпангоуты, а под стол отправилась четвертая бутылка. Я помахиваю могучей бедренной костью, бывшей некогда аппетитной левой лапкой и с набитым ртом рассуждаю параллельно о Шекспире и тонкостях русской и европейской демонологии. Она смеется в ответ на мои шутки и хохмы и изредка, глядя на меня поверх стекла, прикладывается то к бокалу с вином, то к бокалу с дистиллированной водой. Готово. До мороженого как я и предполагал, к сожалению не дошло. Для рефрешмента я предложил кофе и свежие черешни. Принято. Но к низенькому японскому столику она встала с трудом. Скинула туфли и встала как и полагается на колени. Положив руки на колени Ора прикрыла глаза и, посидев так несколько секунд абсолютно отрешенным голосом произнесла:

— Ты меня напоил так, что я не могу устоять на каблуках. Редкий случай.

— А мы сейчас кофейку. Очень способствует…

— М-мм. Да, пожалуй. ^[18]

Две чашечки обжигающего горьковатого напитка дымились на серебряном подносе. Рядом горкой в вазочке лежали тугие прохладные темно-красные в черноту ягоды. Мое открытие — горький горячий крепчайший кофе и прохладная терпковато-сладкая черешня. Попробуйте, если хотите.

Ей полегчало и ее начало клонить в сон.

Комната наполнилась музыкой. Я протянул ей руку. Мы качаемся на сине-ало-черных, прошитых золотыми блестками тарелок асимметричных волнах битловской «Don’t let me down», одновременно паря и в воде и над ней, как дельфины, пробиваем то серебряный потолок, взмывая в изумрудно-зеленое небо, то синий прозрачный пол вслед за вокалом. Три минуты тридцать две секунды разливаются в три тысячи триста двадцать лет между нашими прижатым висками. Мы думаем вместе.

— Хм.

— Ты хочешь что-то сказать? — ее дыхание жжет мое ухо.

— Да, и стою перед дилеммой. Ты не ревнива? Если я сейчас скажу, что ты самое дорогое, что у меня есть, то обидится мир. Если я скажу, что мир и ты — самое дорогое, что у меня есть — обидишься ты, — я, бормоча, целую маленькое опаловое ухо, спрятанное за размотавшейся пряжей Парок ее волос.

— Не забивай голову глупостями мироздания. Ты когда-нибудь загремишь из-за них в дурдом. А я, несчастная, буду стоять под окнами и ждать часов свидания. Поэтому дай слово, что оставишь все как есть.

Она опять закрыла глаза.

Потом мы снова заняли свои места по двум сторонам столика и долго смотрели друг другу в глаза.

— По всем канонам жанра сейчас ты должен меня отнести в постель — полушепотом прозвучало под треск веселого пламени в камине.

— Нет, моя прекрасная леди. Вы сейчас дышите только стоя, лежать вам никак нельзя. Сейчас мы пойдем кормить шемблеров.

— Кого? — она удивленно поднимает глаза от блюдечка, где кофейной ложечкой гоняет одинокую черешню.

— Шемблеров. Местная зверюшка вроде нашего шакала. Страшно уродливая и страшно забавная. Обожает объедки — я несколько раз гонял его с помойки. А так судя по всему питается лягушками, жуками и прочей дрянью. Я называю его шемблер.

— Тогда помоги мне встать, — она выпрямилась и с моей помощью встала. В два широких шага одолела расстояние до края коврика и окунула ноги в туфли.

— Накинь покрывало с моего кресла. Ночи здесь прохладные.

Венуся, придерживая руками плед на плечах с удивлением смотрела как я достаю из шкафчика автомат и щелкаю затвором.

— Зачем?

— Паранойя. А если серьезно, то если есть шемблеры, то есть и те кто такую гадость кушает. И он должен быть немного больше, проворнее и сильнее, чем лопоухие ребята.

Мы вышли на северную смотровую вышку. Я щелкнул прожектором и, кинув вниз за стену в круг света кости индюшки, посвистел. В ответ раздалось знакомое дебиловатое хихикающее тявканье и в круг света вбежали на мягких тонких лапах несколько полосатых рыже-коричневых в мохнатой иглистой шерсти лопоухих собак не собак, но что-то вроде этого. Старшая самка рыча куснула своего наглого мужа, прозванного мной за рваное ухо Холифилдом и урча набросилась на объедки. Молодняк затеял потасовку за кусочки поменьше. По-моему это для них было просто развлечение, потому что такая команда могла не только собирать объедки и личинок, но и воровать добычу у волков или загонять косулю.

Венусю эта возня рассмешила. Она прижалась ко мне теплым телом и громко звеняще рассмеялась. Шемблеров словно ударили. Мгновенно забыв о драке они организованно подхватили все до последнего кусочка и смылись во тьму.

Смотреть было не на что. Я подхватил ее и отнес в ее комнату. Том Петти, «Последний танец Мэри Джейн», живая импровизация на тему клипа. От нее пахло теплом, хорошим вином и миндалем. Там помог ей раздеться, не уснуть в ванной и не угодить зубной щеткой себе в глаз. После чего отнес в постель.

— Спи.

— А ты?

— А я буду спать в ангаре, на койке. Тебе надо одну ночь поспать соло, чтобы освоиться и привыкнуть. Сны здесь всегда очень яркие и цветные.

— Спасибо. Ты понимаешь… меня… А-а-а-м… — она зевнула, показав розовые как у котенка язык и небо.

Я пошел в ангар и там устроился на адмиральской полутораспальной койке, накрывшись отличным английским армейским одеялом, которые полагались только летчикам-истребителям. Пружины запели о битве за Англию и рокоте авиационных двигателей. Почитал на сон грядущий из Экклезиаста. Уже соскальзывал в сон, когда ощутил каким-то живущим в затылке чувством движение в огромном пространстве ангара. Меня словно пружиной подняло на кровати. В ногах кровати стоял, покачиваясь, призрак в развевающихся белых одеждах.^[19] Таких шуток мой мир еще не выкидывал. Слегка заледенев спиной, я выдернул из висящей на стенке рядом с койкой кобуры пистолет и с удивительной даже для себя проворностью оттянул назад ствол.

— Убери пушку, вояка, — ворчливо зашептал призрак — и подвинься. Мне страшно спать одной.

Шелестя складками шелковой ночной рубашки она скинула ее и, теплая, скользнула под одеяло.

— Обними и держи крепче, — положив мою руку на узкую талию и пропуская другую под собой.

— Страшно?

— Нет, койка узкая.

Только голос у нее почему-то дрожал.

Когда скелет вываливается из шкафа

Ксавье после исторического распития в «Бункере» добрал еще. В голове у него зашумело и затанцевало, хотя для человека такая доза алкоголя была бы просто сногсшибательной в прямом смысле этого слова. Ему почти начал нравиться этот город, такой холодный и неприветливый на первый взгляд. Поправил под шубой так и не понадобившийся короткий меч. Все-таки неплохо вовремя мириться, за пятьсот с лишним последних лет это было им накрепко усвоено. Странная, на вид бесхозная фура, в которой временно проживал он и его женщина, вместе с несколькими средними и двумя бойцами, стояла в районе Остоженки. Сейчас он принесет всем хорошую весть и они наконец-то смогут нормально пожить. Ксавье быстро зашагал «домой» по пустынным залитым оранжевато-желтым светом фонарей узким и извилистым улочкам. Старому лису Ульрику можно поверить. На время. А потом видно будет.

Ксавье почти подошел к месту и проходил мимо, судя по запаху, лет сто не вывозившейся помойки, завалившей угол образованный двумя домами, когда почувствовал всем телом какую-то опасность. Он запустил руку под шубу и проверил как ходит меч в ножнах. Крысы пища возились в мусоре и плеща водой пробегали, расплескивая мелкую лужу, под угол дома. «Везде, однако ж, кипит жизнь». В прохладном ночном воздухе он увидел поднимающийся от дыхания парок, светящийся в неярком свете фонаря. Человек. Ксавье видел золотистое свечение живого существа. Только в нем были какие-то странные искорки. Ксавье не придал этому никакого значения, приписав все местной национальной культуре пития. «Какой-нибудь клошар ищет себе ужин», — почти спокойно пронеслось в голове. Он повернулся и пошел своей дорогой, смеясь над тем как испугался безобидного бродяги. Сразу за этим он почувствовал толчок и острую боль в груди. Уже издалека он услышал шлепок тетивы арбалета и увидел, скосив вниз глаза, как из-под алюминиевых стабилизаторов воткнувшейся в грудь стрелы фонтанчиками плеснула кровь. «Черт! я получил… Надо бы вынуть эту дрянь. И придется восстанавливаться». Его беспечность чуть не стоила ему жизни. «Ульрик? Не похоже. Он бы так не стал шутить, а бил бы сразу. Впрочем пути ульриковы неисповедимы. Надо сваливать».

Твердой рукой он выдернул стрелу и решил, несмотря на боль в груди и слабость попытался взлететь, чтобы прыжком взобраться на крышу и уйти от возможной погони. Выкрутил из непослушного кармана пистолет и несколько раз наугад выстрелил в темноту. Потом не выпуская его из руки, сделал короткий разбег и поднялся на воздух. Его ноги уже коснулись края ржавого железа. «Не на того напали, умники», — довольно сказал себе Ксавье. И в этот момент его в спину ударил свинцовым кулаком заряд картечи из помпового ружья. «Обидно…», — вспыхнуло в голове и погасло после страшного удара об асфальт. Он попытался встать и убить своего невидимого врага, когда получил второй заряд, швырнувший его назад и опрокинувший на спину. «Этого я долго терпеть не буду. Меня огорчили, сейчас же избавлюсь от нежелательной аудитории». Ксавье, лежа на спине, попытался прицелиться в темный силуэт с дымящимся ружьем. Но силы, питавшие его тело так долго, после третьего и четвертого заряда картечи покинули свою развороченную обитель. Он еще успел увидеть в голубом свете фонаря лицо своего врага — скуластое, длинноносое с тонкими бледными губами над каким-то балахоном из грубой ткани с бляхой на шее. «Орден, будь он проклят… сожгут».

…Наутро обитательница этого двора бабушка Маша пришла на помойку за бутылками, дававшими неплохую прибавку к ее пенсии. Но вместо бутылок она увидела нечто совершенно безвыгодное — скалящий зубы обгорелый скрюченный костяк. Старые ноги отнесли ее в ОПОП быстрее чем в молодости случалось бегать на свидания. Хмурый спросонья участковый — у него на соседней улице нашли фуру с четырнадцатью скелетами внутри и россыпи гильз безо всякой маркировки — зевая выслушал известия о еще одной находке и успокоил ее, что это, мол, бандитские разборки и больше ничего подобного не будет. В подворотне была видна собравшаяся вокруг мигалок толпа и автофура. Вдруг над толпой винтом взвился в небо счастливый бабий визг — «Граждане! А оне ж серебряныи-и!!!» и люди пихаясь локтями поперли разбирать кусочки драгоценного металла прямо на место происшествия. Одним словом, вещдоков не осталось.

Их бы и так не осталось, потому что вечером некоему очень крупнозвездному чину позвонили кое-откуда и вежливо попросили забыть, намекая на немалые выгоды для здоровья означенного крупного чина. Некий чин, спав слегка с лица, позвонил кое-куда и кратко приказал дело закрыть. После чего позвонил в другое место и доложил о закрытии дела до его открытия. На другом конце хмыкнули и, поблагодарив за внимание и понимание, положили трубку. Потом перезвонили еще куда-то, оттуда перезвонили еще куда-то и еще и еще. Так, по цепочке, мрачно сидящему возле камина Ульрику, достались все документы и вещдоки.

— Обиднее всего то, что он мог подумать будто его подставил я, — пробормотал он, постукивая пальцами по стопке бумаг.

Белла молча шуршала, расхаживая по комнате, черным платьем.

— Значит Орден жив

— И еще как, — потянувшись с кресла он кинул в весело подпрыгнувшее от новой пищи пламя несколько несущественных листов бумаги

— Надо бы всех предупредить и снова созвать всех под знамена Адьярай, как и прежде, — Белла умела изрекать совершенно гениальные, но столь же совершенно невыполнимые решения.

— Но как с ними бороться? Они весьма выросли в навыках за пятьдесят лет. Тот что на меня напал на крыше был неплохо обучен. Он даже не был похож на человека по ощущениям… Новый Великий поход? Да, его, пожалуй стоит начать, чтобы мы не перегрызлись от страха. Но что он нам даст, если всех нас убьют?

— Нас всех и так убьют если мы его не начнем

— М-да. Пресловутый случай выбора между «точно плохо» и «может быть плохо». Но тогда придется многим пожертвовать. Временами слишком многим. Я лично готов жертвовать, чтобы не пожертвовать жизнью.

— Значит ты хочешь стать новым вождем? А как же ты говорил про вечную обреченность на провал? Как тебе оказаться в шкуре убитого Сетти?

— Никак — на третье, ведь Рамсес еще жив, забудь — на второе, да — на первое. И добавлю, последним.

— Ты хочешь Рагнарека^[20], мой безумный брат.

— Пусть даже и Рагнарека. Но после будет кому возродить наш мир, не нам, так кому-нибудь из нас. И первым из них будет убивший первого из нас.

— Ты многого хочешь. Орден неплохо маскируется, не хуже нас.

— Нет ничего тайного среди людей. Я найду его в течение недели. И его голову брошу перед советом как знак подтверждения.

— Наши братья спросят где Сетти.

— Я отвечу им что он погиб от рук Ордена. В недельный срок все вожди должны быть в Глен-Хулакине…

— Значит, без пощады?

— А видишь како-либо другой выход? Без пощады. Круши и жги

…Неделю спустя Ульрик сидел на корточках на крыше одного из домов на западной окраине Москвы. Несколько человек умерло под пытками перед тем как он оказался здесь. Он нервно попробовал спуск разборной винтовки. Еще пять человек ждали когда хозяин подаст им сигнал. Внизу шел какой-то длинный мужчина в долгополом темном плаще, рядом с ним еще один. Ульрик потер палец о штанину чтобы он не соскользнул со спускового крючка. Пуля ударила жертву над правой бровью и отбросила назад. Его спутник попытался извлечь из-под плаща автомат, но выбежавшие бойцы скрутили его и кинули в машину к трупу товарища. Задымив визжащими покрышками, джип рванулся с места. Ульрику теперь предстоял самостоятельный отход через метро и малозаметную дверцу в переходе под Театральной площадью. Он, не шибко торопясь, нацарапал на алюминиевом прикладе еще один крестик, разобрал винтовку и, покидав части в спортивную сумку, прыгнул вниз. Странно, но милиция подъехала почти мгновенно — он не успел даже отойти десяти шагов.

За спиной — истошный крик «Стой!!!» и рокот мотора. Ульрик побежал по лужам, протыкая тенью от одежды и сумки желтые блины света от фонарей. «Сейчас вдарят из автомата…», — подумал он, придерживая слишком интенсивно болтающееся творение Адидаса. Не ошибся — сзади послышались сочные во влажном вечернем воздухе, отрывистые шлепки выстрелов. Ушедшая рикошетом из-под ног пуля взвизгнула о вечном. «Черт с ней с маскировкой. Надо уходить, а то попадут так, что слишком долго будешь приходить в себя». Он выбрал самый простой путь — взбежал по стене дома наверх и оттуда поднялся в темнеющее небо к круглой пятнистой луне.

На входе в подземелье его встретили новостью. Новость была неприятна, интересна и малопонятна. Мнимый труп подал первые признаки жизни, в то время как живой внезапно умер, и выглядело это как остановка сердца под внушением. Труп начал говорить и выразил несколько пожеланий. От таких вестей ленивая кровь Ульрика сделала несколько быстрых кругов. Его догадки обретали плоть, но… этих тварей все же истребили, всех до единой, полвека назад.

— И чего же хочет покойник?

— Поговорить с вами, господин

— Да? Очень интересно. И как же он мотивирует такое странное желание? «Не может быть чтобы он был одним из нас! Орден никогда не использовал ничего подобного врядовой миссии…».

— Тем, что это окажет огромное влияние на все кланы.

— Его, надеюсь, закрепили?

— Все в лучшем виде, господин

— Угу. Что ж, посмотрим на этого клоуна.

Отдав несколько распоряжений, Ульрик направился в комнату допросов.

Человек («Не человек, — напомнил себе Ульрик, — что угодно, но не человек») был распят на станине из нержавеющей стали в комнате допросов. Он повернул насколько ему позволяли фиксаторы голову и внимательно осмотрел Ульрика.

— Насколько я понимаю здесь главный вы? Нам есть что обсудить.

Ульрик прикрыл глаза. Вылет в непризнанную людьми столицу этого мира пока откладывался. Так же он чувствовал напавшего на него на крыше МГУ, так же он чувствовал их век и полвека назад. Не человек, не вампир, что-то третье, что-то необычное, что-то страшное. Мир оказался еще загадочнее, чем ему казалось.

Просто хорошее времяпрепровождение

Август внезапно потеплел. Стояла странная для этого времени жара, в лесу откуда-то полезли цветы и появились бабочки. День удлинился. В лесу недалеко от Дома само собой возникло озеро с молчаливой и прозрачной водой. Когда Венуся впервые увидела его во время одной из пеших прогулок по лесу, то, присвистнув, сбросила с себя одежду и с царственным видом вошла в воду.

— Никогда не купалась без всего. По-моему очень интересно, — откидывая мокрые ржавые пряди с лица прокричала она, соизволив показаться, после четверти часа непрерывного плавания, только по пояс в воде — оно прозрачное как… как вода.

Я тоже проверил озеро на прозрачность. Внизу, в зеленоватой дымке, где давило на уши, мятыми драными лентами зеленого и бурого шелка стояли водоросли и серебристыми монетками мелькала красноглазая рыба. Она рыже-белой стрелкой пробила серебряный потолок и подгребла ко мне. Между ресниц застряло несколько пузырьков воздуха и огромные зеленые глаза, увеличенные водой были похожи на ту зеленую глубину, в которую они с любопытством смотрели.

— Поплыли к середине, — задыхаясь предложила она, когда мы вынырнули — там должно быть еще интереснее.

Сказано — сделано. Мы проплыли к тому, что после небольшого спора двух голов на поверхности воды решили назвать серединой. Там было глубже всего и били ключи, питающие озеро. Я увидел дрожащие очертания холодных струй, поднимающихся с кипящего серебряным песком дна. Сверху сквозь воду падали лучи цвета белого вина и заставляли изумрудами вспыхивать зеленые нити. Вы не пробовали целоваться под водой?

Думаю, праматерь всего женского рода покраснела, за мораль женского рода — Венуся приобрела просто порнографическое отвращение к прикрытию собственного тела в пределах озера. Хотя покраснела, скорее завидуя своей правнучке: рай в границах средней полосы обрел свою Еву. Надо сказать, что Еву тщеславную — она постоянно просила меня рисовать, без устали позировала и у меня накопилось огромное количество рисунков.

Наша жизнь приобрела вид законченной системы: сутки были поделены приблизительно на три части и были распределены между сном, развлечениями и временем, когда каждый был предоставлен самому себе. У нее были библиотека, озеро, тренировочный зал, ящик и видак. У меня — ангар, мастерская, студия и опять-таки библиотека. Мы стали есть два раза в сутки и без конца занимались тем, чем должны заниматься двое здоровых молодых людей предоставленных самим себе. Венуся объедалась брусникой растущей на просеке, скопированной мной с одного благословенного местечка в южной Литве, загорала, хотя все было без толку: кожа цвета свежих сливок упорно не хотела принимать солнце и занималась собой в тренажерном зале. Я не догадывался как такой антисанитарный образ жизни может украсить ее: кожа приобрела какой-то внутренний свет, похожий на освещенный изнутри неглазированный фарфор, волосы, казалось, стали еще гуще и если снаружи выгорели, то изнутри наоборот стали еще больше похожи на состарившуюся медь, глаза снова заблестели влажным ведьминым блеском. Она правильно отъелась — сколько нужно того чего нужно там где нужно. Вот уже год наблюдал за превращением долговязого существа женска пола в возрасте дцати с половиной лет в очень красивую и умную молодую женщину и отметил, что в последние две недели это превращение стремительно пробегало свой финал. От нее пахло сандаловым дымом, миндалем, молоком и ее собственным неповторимым запахом, запахом чистой кожи.

Однажды я решил примерить полный турнирный доспех. Надо же почувствовать себя в шкуре Айвенго — мечта каждого мальчишки в возрасте от десяти до ста десяти лет. Неделю-две я переделывал латы пфальцграфа Максимилиана Рыжебородого. Средневековые хроники называли его великаном. Зная о том, как выросло человечество за семь веков я достал именно великанские доспехи. Брехня. Великан был на десять сантиметров выше Венуси и, соответственно, на столько же ниже меня. В плечах — видал я многих женщин в русских селеньях и поболее оплечьем. Словом, переделывать пришлось ОЧЕНЬ много. В итоге я гордо стоял в мастерской, оставалось только дотянуться до шлема. Это было последней каплей. Средневековое железо потянуло вниз, мстя за варварскую подгонку. Со звуком кучи черного и цветного металлолома я рухнул на пол. Подняться со спины не удалось. Ограничена подвижность конечностей и слишком большая нагрузка — пятьдесят, наверное, с чем-то кило. Что делать? Эх я бы этого пфальцграфа за бороду, вместе с оруженосцами, свитой и дружиной и Чернышевского тоже, чтоб не выдумывал таких вопросов…

Через час призывов Венуси на помощь и барахтанья на полу приперло в сортир. Держался я еще полчаса. Господи! Кажется в инквизиции пытали более милосердно. Я заорал с удвоенной мощью.

— Ты чего гремишь? — наконец-то ее голос слышен издалека. Господи, направь ее в правильную сторону, а не то раб твой лопнет…

— Иди сюда. Живее, если я тебе еще нужен.

Она пришла.

— Хватит ржать, — рычал я, стиснув зубы, — У меня сейчас из ушей польется.

— А что делать?

— Ну я тебя много раз раздевал, теперь твоя очередь.

— Консервным ножом?

— Не юмори, женщина. Бери нож со стола и режь ремешки. Живее, умоляю, а то я лопну.

Я не знаю, как продержался последние пять минут. Громыхая остатками обмундирования пулей полетел сами знаете куда. Она хохотала лежа на полу и болтая в воздухе ногами, исступленно бия в пол кулаками так, что ее прошибли слезы. Ничего смешного не нахожу. Обычная рабочая ситуация…

Мы делали что хотели, как хотели и когда хотели. По вечерам она вытаскивает меня из ангара на холм, наблюдать за закатом солнца. Венуся питает странную любовь к этому явлению природы. Она обнимает мою голову, лежащую у нее на коленях, и ворожит, неслышно шепча только ей известные заговоры, шевеля в воздухе драгоценными перстнями, вспыхивающими в исчезающих красных лучах. Ее пальцы кажутся сделанными из расплавленного металла, когда она проводит ими перед моими глазами закрывая и открывая солнце. Раскаленная сковорода, оставляя за собой колышущийся струями воздух, плющилась о землю и медленно валилась в находящуюся за лесом дырку в земле. В наплывающих сумерках начинали выползать обитатели ночи, в посвежевшем воздухе слышались ночные звуки, бесшумно чертили свои зигзаги летучие мыши. Проводив кончик раскаленного диска за зубчатую кромку мы шли за стол. Все что хочешь в любое время дня и ночи. Потом какая-нибудь кассета в видеомагнитофоне, под которую она чаще всего засыпала, если по ходу действия чего-нибудь не взрывалось или я не слишком сильно орал в восторге от работы кинопулемета времен войны. Два юных дикаря спорили до хрипоты о таких вопросах, размышляя над которыми сломало голову не одно поколение философов. Надо сказать, временами доходило до воздвижения демаркационного валика из одеяла вдоль кровати.

Она довольно серьезно взялась за изучение пыльных томов, которые, как я надеялся, были мной надежно спрятаны на адских задворках библиотеки. Вопросы типа «Где можно достать нужный кинжал?» или «Что такое мандрагора?» стали частыми. Венуся захотела начать диалог с Миром.

Я не придавал этому увлечению особого значения. Хотя следовало бы.

Одним не шибко прекрасным вечером я осознал, что для просмотра заката уже очень поздно и уже неплохо видны звезды. Она нарушила традицию, что было не в ее правилах.

Записка гласила: «Приду попозже. Не жди, садись обедать. В.». Я побегал по дому. Нема. Потом без стука ворвался в ее комнату. Отсутствующий колдовской инвентарь, который она в последнее время хранила на своем столе, красноречиво свидетельствовал о том куда и зачем намылилась юная ведьма. В лес, черт бы ее подрал. И меня, заодно, за то что оставил ее одну и показал ей в свое время в лесу неизвестного происхождения круглую полянку выложенную кольцами круглых серо-голубых камешков с одним поставленным на попа большим камнем в центре. Кастанеда определял такие странные места как места силы. Нелицензированные мероприятия с такими мощностями я бы запретил вообще, как форму подрывной и диверсионной деятельности. Подхватил дежурный автомат и несколько рожков, проверил как работает оружие. Не то чтобы я знал что он меня защитит, многие твари (судя по следам — какие-то когтистые копыта или вроде того, ОЧЕНЬ глубоко вдавленные в почву) были, по-моему, настолько здоровыми, что пуля 5,45 — бесконечно верю в нее и ее убойную силу — для них была бы как слону дробина, но тяжесть оружия в руке придавала какую-то внутреннюю наглость и немного успокаивала. Прибор ночного видения тоже не помешал. В зеленоватых сумерках в окулярах лес казался зловещим и спутанным сооружением из веток и листьев, которые как в худших ваших кошмарах хватают за ноги и плечи. Симфонический струнный оркестр сверчков врезал в ночной воздух стрекочущие трели своих скрипок. Где-то обалдело от луны и нежданного тепла, орали лягушки в лесном болотце. Когда из папоротников на меня уставились две раскаленные в лучах инфракрасной подсветки точки, я с перепугу дал очередь, переполошившую ночной лес и только потом обнаружил, что чуть не убил невинного хорька, вышедшего на свой ночной промысел. Ругаясь на своем стрекочущем хорьковом языке зверек исчез в темноте. Теперь лес напряженно молчал.

До полянки было около полукилометра. Днем бы я прошел их за пятнадцать минут. Грохот автомата не мог затеряться среди стволов и она бы откликнулась. В голове начали проплывать картины в духе Стивена Кинга или Уэса Крейвена. Но вот откуда-то я услышал то ли всхлип, то ли шмыганье. Я рванул по направлению к полянке, потеряв при этом прибор ночного видения и теперь довольствовался светом полной луны, серебрящей стволы и ветки. Ничего не видно, я столкнулся разок с деревом. Когда я выломился из кустарника то увидел сверхинтересную картину.

Совершенно голая Венуся, экипированная лишь колдовской диадемой на рыжих волосах и всеми своими побрякушками на остальных местах с опухшими глазами жалась спиной к центральному камню. В свете издыхающего костерка вокруг нее молча стояли тени. Восемь или десять штук. Но я никогда еще не видел таких крупных и так нагло стоящих перед человеком. Они были структурированы и внешне были даже больше похожи на черный силуэт человека с непомерно длинными, ниже колен когтистыми пальцами и вздутием между плеч вместо головы, чем на обычный сгусток темноты величиной с собаку. Угольно-черные силуэты обступили ее кружком и, похоже, держали ее в осаде уже несколько часов, потому что она уже не плакала, а лишь мелко дрожа изредка всхлипывала. «Эдак можно и пи-пи наделать» — отчетливо помню слова в моей голове.

Я, честно говоря, не знал чего делать. Мистические существа могли не следовать основным законам зоопсихологии. Я заорал во всю мочь чтобы их напугать и провел ревущим и дергающимся автоматом дугу, целясь выше скорчившейся Венуси, надеясь не попасть в нее. Тени с визгом бросились врассыпную. Она почему-то тоже поползла, впрочем не ко мне, а от меня. Я скрючивающимися от полноты чувств пальцами включил фонарь. Потом, не тратя лишних слов сгреб ее за пушистый загривок и швырнул к аккуратно сложенной в кучку одежде и сандалиям. Почему-то адреналин уничтожает чувство веса и соображение — потом, анализируя происшедшее я подумал, что одеваться ее можно было и не заставлять, но в тот момент это казалось жизненно важным делом. Она молча приземлилась и зачем-то стала с убийственной медлительностью обуваться.

— Портки одень, дура! И рубаху, все остальное бросай!

Теперь она шевелилась побыстрее — запрыгнула в джинсы и ухитрилась попасть трясущимися руками в рукава. Вроде бы прикрыта, ветками ее не иссечет. Уходим. Я расстрелял оставшиеся патроны в темноту и вогнал в приемник новый рожок.

— Уходим, — она тупо стояла, моргая и дрожа — уходим!!! Ты меня вообще слышишь?

Я подбежал к ней и попытался пинком задать нужное направление. Она полупрошла-полупробежала несколько шагов и, будто без ног, рухнула в траву. О черт! Я подхватил ее и побежал. Ее заплетающиеся ноги то оживали, то повисали безжизненно. Я чувствовал бьющую ее крупную дрожь. Пятьдесят с небольшим килограмм не шибкая ноша, на постройке дачи я шестиметровые бревна таскал, но когда эта ноша у вас в одной руке, и делает вид, что держится за вашу шею, тем более бежите вы со стремительно леденеющей спиной по ночному лесу… ^[21]

— Ну Леночка, ну миленькая, ну шевели же ты, мать твою, ножками! — орал я ей в ухо.^[22]

Она яростно кивала, стиснув зубы делала несколько шагов и снова повисала. Сзади послышалось шипение. Главное не бояться! Не бояться! Тени чувствуют страх. Бежать, бежать, бежать. Dead on time! Dead on time! Dead on time! Сзади завыли волки. Лес безжалостно хлестал нас ветками, позади послышались такие звуки, как будто за нами тяжело дыша гнался кто-то огромный, ломающий сучья как спички. Я всхлипнул и, развернувшись, дал несколько выстрелов назад. Когда я повернулся, то столкнулся лицом к лицу с ужасом — я узнал какие глаза у медведя, когда они очутились на одном уровне с моими. Полувытекшие бельма на разложившемся лице мертвеца полуспрятанном в мокрой шерсти — вот какие. Тут-то я завизжал громче своей ноши. Хорошо что палец от ужаса сжался как и все остальное и я выдал полмагазина в брюхо проклятой твари. Закономерно, советское значит лучшее — под напором «Калашникова» он осел назад и, похоже, сдох. Я снова вернул пляшущий в руке фонарь в исходное положение и, подбросив Венусю повыше на плечо, снова побежал. Мы дважды падали так, что искры из моих глаз затмевали всю панораму ночного леса, зато она начала реагировать — выругалась, когда я ее уронил. Фонарь раскокали на втором разе. В панике, без света, сердце готово выскочить у вас из горла, надо бежать, а ноги сделаны из гнилой ваты.

С трудом помню как мы дотащились до дома, где я сбросил ее на ковер перед камином. Побежал закрыть ворота, включить все прожектора и защитную систему — на углах периметра и над воротами стояли автоматические самонаводящиеся пулеметы с сонарами, активизировавшиеся при пересечении чем-нибудь движущимся охраняемого периметра. Неделю ставил, дивная и великолепная механика, «Дженерал Электрик», Юнайтед Стейтс оф Америка. Они выплевывали по 6000 пуль в минуту и имели огромный боекомплект — 12000 патронов в ленте, в огромном жестяном бачке. Бесконечно верю в тяжелую крупнокалиберную бронебойную пулю (калибр.50, вес 50 г, очень просто запомнить), раз в 5,45 вера кончилась. Вроде успокоился, порты мои чисты и сухи, и сердце бьется лишь в животе, а не в пятках. Оно к лучшему. Будем ждать развития событий. Я успел притянуть Венусю к себе, расположившись напротив запертой двери в комнату — последний рубеж обороны — (В Москву удрать не догадался!) с самым крупнокалиберным «дуром» какой я мог удержать — автоматом Томпсона, в руке. Она молча сидела с закрытыми глазами и, дрожа, до крови кусая губы, раскачивалась как тибетский монах в молитве.

Вот тут-то в ворота так долбанули, как будто там стоял средневековый таран, аж задрожало все. У меня в этот момент тоже задрожало, причем тоже все, сердце, провалившееся обратно в пятки, колотило в пол. Тут же ударили все пулеметы сразу. Она заткнула уши руками и бросилась ничком на пол, лицом в Ваську — шкуру белого медведя. Было желание повторить ее поступок. Острое.

Раздался омерзительный мяукающий вой, только как если бы мяукал слон или что побольше. «Что ж пулеметы-то его не берут? Почему эта тварь не дохнет?». Я выбежал на крыльцо и с него увидел поверх ворот какую-то здоровенную шерстистую тушу и валящихся в разные стороны под жалами пулеметов волков и теней и такую мерзость, которой даже названия нету. Рванул затвор и, матерясь, поливал огнем до тех пор, пока не понял, что пулеметы смолкли не исчерпав и десятой доли боекомплекта, а раскалившийся ствол жжет мне руку.

Тогда я просто с грохотом выпустил пустой «Томпсон» из рук на доски и пошелдомой. Шемблеры все уберут. Если не лопнут, конечно.

Венуся снова сидела по-турецки, спрятав лицо в ладони.

— Все? — спросила она меня, приоткрыв один глаз.

— Да, финал. Амба всей твари, полный пиздец.

С ней случился припадок. Она захохотала и забилась в конвульсиях по полу, ударяясь затылком, спиной, руками, ногами. Я перепугался невероятно, бросился к ней, встал на колени и, поймав дергающуюся голову, начал гладить ее лицо, уговаривая прекратить. Сумасшествие совершенно не входило ни в мои, ни, скорее всего, в ее планы. Она перестала смеяться так же резко как и начала, и замолчала, икая. Потом встала на четвереньки, подползла ко мне, села на колени и, с невероятной силой обхватив руками и ногами, зарыдала. Я целовал ее распухшее от слез лицо в ручейках текущего из глаз соленого счастья и шептал на ухо какие-то глупости, пытаясь ее успокоить. Минут через десять она действительно успокоилась, выплакав остатки всего что у нее было. Я незаметно накапал в стакан валерьянки и поднес стекло к ее губам. Она еще дрожала, шмыгала и всхлипывала, пока пила, но выражение глаз стало более-менее осмысленным. Почему-то плакала она, когда все уже проехало. Всегда говорил, что женщина — существо не нашим умом деланное.

Первый (он же последний) опыт колдовства я реконструировал по своим отрывочным впечатлениям и отдельным ее словам, в перерывах между залпами слез. «Я-а тебя обо-ралассь…» Выглядело все скорее всего так. Она, прихватив с собой всю дребедень, пошла на полянку и дождалась восхода луны. Разожгла по всем правилам костерок, разделась, начертила на земле всю эту мутоту и приступила к священнодействию. Вот тут-то и появились из ниоткуда сперва странные полосы тумана, а потом и вылезли какие-то черные силуэты.^[23]

Я ухитрился впихнуть в нее несколько самых вкусных и калорийных кусочков и заставил проглотить рюмку коньяка. Глюкоза успокаивает и питает, а коньяк расслабляет. Потом отвел ее в ванную комнату, причем шла она туда почти без моей помощи. Там помог вымыться от земли, помог обработать царапины йодом и, пообещав вернуться через пять минут, уложил ее в постель.

Оставив ее засыпать, пошел в столовую, и, перекрестившись, высушил из ее же рюмки коньячку. «Ну и слава Богу!». Потом немного подумал, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, и решил, что организм требует еще для закрепления эффекта. Помогло. Вроде обошлось небольшой истерикой. Система защиты работала как часы, Венусе маленько отбило язык, но к утру, думаю она отойдет и снова начнет говорить больше чем два-три слога в минуту. Дежурный автомат я перезарядил и положил на столик рядом с кроватью. Потом умылся и залез под одеяло. Неплохо повеселились. Ради таких моментов стоит жить. «Блажен, кто посетил сей мир…» Ее бедро напоминало гибкий ледяной мрамор, дыхание было испуганным замерзшим, мелким и неравномерным Она на автомате обхватила меня руками и через некоторое время, согревшись, задышала во сне, ровно и глубоко.

«Я настаиваю на эвакуации…». Такая мразь просто так не лезет — весь мир порождение моего сознания и, похоже на то, что дурацкое колдовство приоткрыло-таки одну из пыльных дверок в самых глубоких подвалах моей души. Одну из тех, к которым я подхожу чрезвычайно редко и то затем, чтобы проверить надежно ли висит на ней пудовый замок. Допускаю, однако, что подобные пыльные дверки есть и в ее сознании.

На следующее утро я проснулся раньше обычного времени и, постаравшись не разбудить ее, пошел на пресловутую полянку. Там сел, автомат положил на колени (всегда бы и всюду его с собой носил!) и настроился на диалог с миром.

Неприятная получалась картинка. Ночь полнолуния принадлежит темной стороне моего мира. Этот обряд, насколько я понял по остаткам полузатоптанных мной рисунков на земле должен был что-то усилить. В чашке на дне осталось немного зелено-бурого зелья с таким запахом, что его могли бы с успехом применять в качестве отравы для тараканов. А! Эта дурочка хотела сварганить какое-то зелье. Не знаю, дождался бы я ее в раю, если бы попробовал хоть каплю подобной мерзости…

Мир похоже ее приревновал ко мне и решил напугать. К сожалению, теней она раньше не видела и не знала, что чем больше ее боишься, тем больше она наглеет, превращаясь из просто противного соглядатая в опасное и неконтролируемое никакой привычной логикой существо. Вот и стояли они кружком, потому что приказа убить не получили и росли-вырастали до никогда мной не виданных размеров.

«Мне стыдно за тебя, мир. Такой огромный и мудрый ты испугался наивной попытки попробовать свои таланты в магии? Это было сварено… Не спорю, — я успокаивающе поднял руку, когда протестующе заскрипели деревья — но если бы она наступила мне на ногу, я бы не стал доводить ее до обморока. Она принесет тебе свои извинения». Мир сердито ответил, что дело совершенно в другом, в ней самой. Признавать свои слабости он, как и я, не любил. Знакомое поведение.

Я подобрал сандалии, белье, разлохмаченный слегка отсыревший томик по колдовскому искусству и забросил все в один из бездонных карманов выгоревшей до приятного зеленоватого цвета гнилой соломы куртки. Сандалии упорно не влезали, поэтому я связал их ремешками и повесил на шею. Пошарив по земле подобрал гильзу и, поставив автомат на предохранитель, я засвистел в нее потихоньку сочиняемый по дороге «Марш мокрых штанов или как не обделаться, держа в руке пушку». Предохранитель, впрочем, немного подумав, потом снял.

Она спокойно завтракала, сидя в одиночестве за столом.

Я внушительно извлек из кармана все ее причиндалы и рядом положил снятые с шеи сандалии.

— Что скажете, Прекрасная Елена? Что поделывали в такой час на данном тухлом месте?

— Ничего особенного, Менелай. Передай мне булку… Скажу что спасибо, конечно, за спасение в духе Гомера и прочих классиков, а так я больше ничего не знаю. Геройский ты парень, честное слово, еще раз тебе это говорю. Все чем могу — подарю ночью, если захочешь.

Дурочку она валять умеет. Удар in sexto.

— А если я спрошу для чего вы, Цирцея-отравительница, хотели сварить ту омерзительную субстанцию, которая имеет наглость именоваться хоть чем-то?

Пауза. Хотя ответила она довольно быстро овладев собой с совершенно безразличным видом. Но булка в ее пальцах оказалась неисправимо смята и уронила несколько медовых слез.

— Для вас, мой рыцарь на белой кляче, для кого же еще?

— Вы не уверены в своих и моих чувствах, или просто решили поэкспериментировать? Я прощу вам первое и выдеру за второе. Говорите.

— Ээ… ну я просто решила немного побаловаться…

Меня пробило.

— Повторяю один раз, он же второй и последний. Все что сварено здесь действительно обладает теми свойствами, которыми их желает наделить варящий. Я варил азотную кислоту из воды. Колдовство и баловство — разные понятия. Тише… Далее. Кой черт надоумил тебя переться на Черную полянку в ночь полнолуния? Нет ничего опаснее чем твои страхи, которым известна вся твоя рыжая подноготная. Далее. Ты знаешь, почему я сейчас не плачу над твоими ошметками? Потому что тени тебя не разорвали. А знаешь почему они тебя не разорвали? Лично я не знаю, а ты тем более. По-моему мир слишком меня уважает, потому их и держал. Молчать!!! Но это по-моему и в этот раз. Посему постановляю властью данной мне Господом Богом — второго раза не будет: ты забываешь о том о чем читала, тем более что читала плохо и невнимательно и более ни ногой на поляну! — я врезал кулаком по столу, так что подпрыгнули стекла.

Потом уселся на свое любимое «кресло Фауста» и принялся за завтрак. Бешенство потихоньку проходило. Она спокойно доела и, обойдя стол, обняла меня за плечи, устроившись на подлокотнике. Моя психология для нее в стадии пяти пальцев. В кои-то веки! «Прости и не психуй. Я совершенно не хотела ничего такого. У меня просто ум за разум зашел». «У меня тоже, извини, что наорал».

— Ну ты же знаешь, что я никогда с тобой не расстанусь, — зашептала она в ухо — и никому-никому не отдам.

— You are playing with fire, Aura, — пробормотал я, вдыхая запах ее волос.

— Of course I am.

— You’ll have to pay for this outrage.

— I’m ready. How?

— Ты принесешь извинения миру и дашь ему несколько капель своей крови в знак сочувствия его боли.

— Я готова. Пошли?

— Да, пошли.

Мир не очень дружелюбно нас встретил. Деревья качались и весьма неодобрительно скрипели, трепеща листьями на ветру. Мы миновали выступ леса и прошли на холм. Там она, вздрогнув губами скорее в ожидании боли, чем от нее самой, уколола булавкой с черепом на конце палец и уронила в спутанный узор травы одну, две, три рубиновых капли.

Ничего не изменилось, пока она шептала извинения. Потом откуда-то возникло здоровенное яблоко и стукнуло ее по макушке. Мир явно, с присущим ему странным чувством юмора, намекал, что по мозгам она уже получила и сам не против восстановить добрые отношения.

— Можешь съесть этот дар, Елена Ньютоновна, — произнес я подобрав круглый золотистый плод с красными бочками.

— Спасибо. Оно все же довольно увесистое — пробормотала потирая ушибленное место Венуся.

На уровне чувств мир передал, что я был не совсем прав. Произошедшее было не совсем так, даже совсем не так… Но я отмахнулся.

Нам предстоял прощальный ужин и отход в наш родной мир. Ах, если б я знал, как пойдут дела. Может быть нам больше не придется сюда попасть?

Интересное кино…

Ульрику никогда еще не предлагали «поговорить» с такой разницей в положениях. Его собеседник либо лишился рассудка, насколько вообще можно говорить о наличии рассудка у существа, настолько отличающегося от тебя, либо здесь спрятано что-то большее, чем просто враг. Но что может быть больше?

— Скажите, вы любите свой клан?

— А вы любите свою организацию?

— Я слишком многим ей обязан, — «Как и я, как и я…».

— Угу. Значит, мы еще поговорим

— Уверяю вас, не терять интереса — в ваших интересах, если так можно выразиться. Премного благодарен, за столь профессионально продырявденную голову, вы даже не испачкали мою одежду. Я рассчитывал что смогу связаться с вами таким путем, но не рассчитывал, что так скоро. Однако к делу…

— Я сам предпочитаю задавать вопросы. И выбирать ритм беседы. Иначе вам будет очень — Ульрик выделил голосом слово «очень» — очень больно

— Понимаю вас. Пожалуйста

— Итак, вопрос первый. Кто вы?

— Я ваш… скажем так, дальний родственник. Очень дальний. Почти бессмертен, как и вы все, но служу другой стороне

— Учитывая ваше достаточно… гм… поведение на крыше, и особенно после — я сделаю вид, что охотно верю. И что же вы делаете на той стороне, мой дальний родственник?

— Служу, как и все. Как вы. Некоторым идеалам

— Исчерпывающий ответ, — «Каждое его слово — ложь» — напомнил себе Ульрик — «Как и каждое мое»

— И наши интересы пересекаются, заметьте

— Интересы?

— Вы, как глава клана, теперь вы — глава клана, заинтересованы в сохранении власти? И в росте его численности? А мы наоборот заинтересованы в ее снижении. До нуля. И наоборот. Но умные головы есть с обеих сторон. Вы не мешаете нам, а мы не мешаем вам. Это спасает нас от взаимоуничтожения. Кто не нравится вам как главе клана попадает к нам, а те, кто не нравится нам — к вам. Вместе можно управлять миром, если разграничить сферы интересов. У нас был договор с Сетти, вы, как я вижу, настолько умны, что ухитрились-таки его приложить. Думаю вы тоже оцените преимущества такого расклада, ведь вы умнее Сетти. И много, много амбициознее…

— Допустим, — в голове Ульрика заработало несколько параллельных мыслительных процессов. «Невозможно. Такой сговор? Это значит, что мы все под таким колпаком… Все что я знал — ложь. Но что кроме лжи я вообще знал?», «Так-так… он думает что у меня вчера зубы прорезались… власти никогда не бывает достаточно. Уж я-то знаю… Нельзя делить неделимое, нельзя разграничивать то, что нужно иметь целиком», — А теперь допустим и то, что вы заговариваете мне зубы в надежде выиграть время, или это провокация, в расчете на камеру и тех, кто смотрит за нами. Разочарую вас, камеры здесь нет.

Оба находящихся в комнате параллельно думали о своем, пряча друг от друга свои мысли. Оба пытались прощупать защиту друг друга. Пока безрезультатно.

— Помилуйте, какая провокация! Я совершенно честно предлагаю вам некий вариант сотрудничества. Вы убили Сетти — прекрасно, черт с ним, давайте работать вместе. Раз вы смогли быть умнее и сильнее его, значит так тому и быть. Ведь вы предполагаете добиться большего, я знаю…

Ульрик сложил перед собой пальцы рук и посмотрел сквозь них на своего визави

— И тот, кто убьет меня, станет для вашей организации еще более выгодным партнером?

И тут же перебил себя

— А кто еще поддерживает подобный вариант сотрудничества?

— Все поддерживают. Большинство глав родов тоже за наш вариант развития взаимоотношений

— Значит вы предали своих предков… предали их цели, их жизни и их смерти

— Да кому оно нужно, вся эта проржавевшая геральдика и дурацкие нормы вашего и нашего права? Проснитесь, на дворе почти третья тысяча лет как наша эра.

— Я никогда не сплю. Уже почти четыреста пятьдесят лет. Вы это забыли… — Ульрик обошел своего собеседника кругом — А если я сейчас прикажу вас убить и потом уничтожу предателей? Вас — медленно, их — быстро.

Привязанный от души рассмеялся. На слух Ульрика несколько, впрочем, нервно…

— Сколько угодно. Пробуйте. Пытайтесь. Убить меня еще сложнее чем вас. Попробуйте, будьте мои гостем! И вас и ваш клан уничтожат в течение суток. Мы найдем нового, более разумного и сдержанного главу клана или того, что от него останется. Возможно, нам помогут ваши собратья… Или мы уничтожим вас лично и поставим кого-нибудь поумнее и посдержаннее. И мы продолжим строительство нового лучшего мира без вас

— Хорошо, я подумаю над вашим предложением

— Соглашайтесь, соглашайтесь. Это ваш единственный путь, предложение от которого невозможно отказаться. Ведь собрать больше девяноста девяти воинов вам запрещает ваш кодекс. А нарушать его — не в ваших интересах

— Посмотрим… «Единственного пути нет. Если ты начал так думать — это самоправдание в том, что ты был слишком глуп, чтобы видеть остальные».

Потом Ульрика заинтересовал один из кусочков воспоминаний в голове пленника. Он остановил внутренний диалог и симулировал слабину в одном из участков защиты. Привязанный не преминул этим воспользоваться. Когда он, торжествуя «пробил» «защиту», его воля была схвачена, зажата и раздавлена Ульриком. Ульрик нанес удар, котороый в материальном смысле был бы сравним ударом парового молота. Глаза его собеседника закатились и из носа и ушей от внезапно скакнувшего давления хлынула кровь. Импульс, последовавший за этим, пробил защиту, выскреб и высосал все нужные кусочки как пылесос. Ульрик пошатнулся, потому что прорыв чужих мыслей в его голову был неприятен, как врыв органа, как миллиард звуков, вкусов, запахов и цветов разом. Чужое в них было все, от начала и до конца. Да, это действительно то существо… Сконцентрировавшись он поймал равновесие сознания и задавил Зверя, которого это неожиданное вторжение взбесило и сделало агрессивным, немного притушил ярость крови и обрел чуть больше контроля над собой. Теперь надо покинуть это место. Стоит того, чтобы быть представленным широкой публике…

Ульрик вышел из камеры. Пленник, понимая что проиграл и высосан до дна, крыл его самой отборной руганью и пытался вырваться из захватов. Голова Ульрика немного плавала, как бывает каждый раз, когда в один присест поглощается и трансформируется слишком большое количество сил. Шатаясь он вышел и отпихнув охранника сел в углу прямо на пол. Сжав кулаки, пригнув голову к коленям, Ульрик подавил Зверя в себе и заставил пройти припадок бешенства, несколькими формулами он привел в порядок тело и ум. Из-за всплеска силы, правая манжета потемнела и играла голубоватым дымком. Ульрик охладил свое тело. Такого он не ожидал никак. Чтобы пропустить под носом ТАКОЕ — нужно или быть полным идиотом или очень сильно стараться. Идиотов среди вампирского рода не наблюдалось, хотя и было полно сумасшедших. А если это не глупость, то, перефразируя, это преступление. «О вреде чрезмерной закрытости наших конкурирующих организаций. На семьдесят процентов уверен, что никто из рядовых членов Ордена тоже ничего не знает о подобном заговоре. Это просто ломает все наши прежние планы и взгляды».

Поднявшись он почувствовал выкручивающий внутренности и извилины голод. Нет. Сейчас не время. Он приказал слуге доставить в свои комнаты кого-нибудь из стада и пошел в маленькую комнатку, смежную с комнатой допроса. Камера все-таки была и не одна.

— Слышала разговор? — спросил он у поднимающейся из кресла к нему навстречу Беллы.

— Слышала и записала, сир, — Белла показала прекрасные жемчуга зубов в хищной улыбке — кино произведет эффект разорвавшейся бомбы на Глен-Хулакинском фестивале.

— Ты умница, моя черная луна. Хотя тебе предстоит работенка не из легких. Отснимешь за сутки еще кассеты три подобной документалистики?

— Нет проблем. Мы его съедим потом?

— Конечно нет. Их кровь смертельна для нас, если он тот, за кого себя так удачно выдает. Только голову я возьму с собой в Глен-Хулакин, — он погладил мурлычущую Беллу за ухом — постарайся, пожалуйста, без выколотых глаз и отрезания частей лица. Все что ниже — в полном распоряжении твоей фантазии. Чем больше ты от него услышишь, тем интереснее будет кино. Пообещай сохранить ему жизнь, наври ему с три короба, как ты это умеешь и самое главное держи свое внешнее сознание чистым и открытым. Он знает, что его выпотрошили и будет петь долго, с паузами. Постарайся, чтобы паузы были короче, а песни дольше и содержательнее. Содержательнее, а не громче. Получится никак не раньше чем через сутки, но ведь ты еще ни разу не подводила меня, не так ли?

Ложь, логика, вытягивание нужных ответов, вопросы-ловушки и вообще любая игра в слова были любимым делом Ульрика. Многое он узнал, до многого он догадался.

Помимо этого он уговаривал, уламывал, напоминал старые долги, улещивал, угрожал и сулил, дотягиваясь до своих агентов в Москве. К половине суток у него было уже триста или четыреста опытных бойцов. Еще сто он нанял под свое слово у разных бандитских группировок, чтобы потом, использовав, лучших из них обратить. К половине суток благодаря усилиям забрызганной кровью Беллатриксы стало известно еще больше

— У меня просто оргазм от его боли!

— Иди и вымойся, эротоманка! Ходить в испорченной еде непристойно. И не позволяй никому облизывать себя, я уже говорил тебе, что их кровь ядовита, даже при поверхностном контакте

— Я не могу удержаться, мне кажется он получает удовольствие

— Он не получает никакого удовольствия. Контролируй своего Зверя, иначе в очередной раз в поисках удовольствия начнешь снимать с себя кожу. Покажи зрачки… Сколько времени ты уже не спишь? Почему ты постоянно куришь? В мои времена за курение…

— Я знаю, отрубали голову, я ничего не могу с собой поделать… И еще больше времени я ничего уже не ем.

Ульрик протянул руку, Белла впилась в его запястье и сосала до тех пор, пока он не отбросил ее голову щелчком пальцев и ухватил за волосы ниже затылка, там где любое их натяжение вызывает боль, чтобы контролировать каждое ее движение

— Вымойся и поешь нормально. В тебе слишком мало крови. Я попрошу кого-нибудь из слуг, чтобы он проследил, а то ты опять выпьешь кого-нибудь до дна… Если еще раз унюхаю сигареты, тем более с марихуаной, я тебя выдеру.

Белла оскалилась

— Ах да… Ну тогда я тебя буду долго и нежно ласкать.

Белла ухмыльнулась и, извернувшись, в шутку попыталась достать зубами до руки брата.

— От сигарет у тебя пожелтели зубы, дорогая моя. И твой рот от них воняет как разрытая могила. Иди, и я надеюсь, что ты забудешь о сигаретах. Хотя бы до следующей луны…

Под пытками, посулами, угрозами и гипнозом видеокамере стали известны еще некоторые подробности. В разных концах мегаполиса вспыхнули перестрелки, прогремело несколько взрывов, кое-кого похитили, кое-кого уронили в воду или сбило машиной, кое-кто прыгнул из окна или надышался газом, погиб на пожаре или вскрыл себе вены, кто-то свалился в метро на рельсы или наелся протухшей колбасы. Словом, завертелось. Некоторых, в других городах, без объяснения причин забрали компетентные органы или опоздали на самолет или поезд. Сутки подходили к концу.

В итоге, Ульрик расхаживал по огромному залу засыпанному гильзами и залитому кровью, помахивая заляпанной шпагой и, жмурясь от удовольствия, вдыхал запах крови, чавкал в ней сапогами, чертя в густеющих лужах непонятные даже ему самому узоры острым клинком. Случилось то, чего он хотел — двести воинов Ордена попали в устроенную им ловушку, гоняясь за призраками в коридорах до тех пор, пока все двести с чем-то человек не очутились в зале. Тогда все выходы перекрыли упавшие бетонные плиты с бойницами, из которых ураганным свинцовым ливнем заговорили автоматы. Остальных добили вручную.

— Готово, хозяин! — перед Ульриком вытянулся, утирая окровавленные губы командир группы уничтожения, — все кто нужен — живы, кто нет — на том свете. Ребята напились до отвала и славят ваше коварство.

— Я доволен. Мои воины подтвердили свою славу непобедимых. Твое имя, командир? — Ульрик начал с обычного ритуального вопроса

— Николас, сир. Обращен Ларе. Сто лет беспорочно служу Адьярай

— Отныне ты получаешь полномочия командующего моей гвардией. Возвеличь тринадцать самых свирепых, тринадцати дай от моего имени подарки из материала секции красный-три, тринадцати объяви мое благоволение, остальных ободри от моего имени и прикажи готовиться к новым заданиям. Отчет через час у меня на столе, — Ульрик достал из кармана брошку в виде черепа с сапфировыми глазами и опустил ее в благодарные ладони Николаса.

«У меня есть адъютант. Он был у моего брата, но брата нет, а я есть. И это хорошо». Свежепожалованный заместитель убежал приводить в исполнение приказ. Внимательно глядя ему в спину Ульрик выкинул из другого кармана бутылочку со смертельным даже для вампира ядом и проследил как темные капли и осколки стекла разлетаются в стороны по полу.

Час спустя сорок пар глаз пожирали Ульрика на кратком совещании.

— Я полагаю вы все довольны. Особенно получившие материал. Учтите, однако, что женщина плохое одеяло, когда хочешь спрятаться под ним от опасности. Ладно, к делу — перешел он, взмахом руки отрезав смех, — В наших рядах изменники. Наша задача — пепел из них. Их задача — пепел из нас. Я думаю, дальнейшее ясно. Вот список, — он помахал в воздухе бумажкой, — Кто в нем — тех без разговоров ко мне. Кто сопротивляется — не мешайте умереть, хотя живые они все же интереснее. Кто помогает им или защищает их — если в течение полуминуты не выяснится, что делают они это по своей невообразимой глупости — туда же. Вперед, у вас есть два с половиной раза по ночи.

В этот день и в следующий за ним день, и в день следовавший за этим, мусоросжигалки и ТЭЦ дымили особенно по-черному, давясь забитыми в них до отказа трупами. Николас с восторженными и мрачными искрами в глазах доложил об очищении Москвы от изменников и приспешников Ордена. Рубикон был перейден, дальше — победа или гибель.

Об этом же Ульрик сообщил через два дня, как тигр в клетке расхаживая по маленькой комнатке в Глен-Хулакине. Семь пар равнодушных и осторожных глаз следили за его перемещениями. Приятелей он выбирал под стать себе — недоверчивы и осторожны… он уламывал их уже сутки.

— Кто скажет, что ты сам не из Ордена, а привезенные тобой кассеты не фальшивка? Люди при нашем участии весьма преуспели в иллюзиях…

— Ты сам тот, кто сделал обман искусством, Коппер. Я совершил невозможное — дал вам кусочек моих воспоминаний о допросе. Это подделать можно? — огрызнулся Ульрик

— У меня хорошие друзья… — улыбнулся смуглый красавец

— Моя голова вам в том порукой. Если мало, скажите что еще надо отрезать…

— Ульрик, как ты предлагаешь это проверить? Свободны ли твои мысли от несовершенства?

— Этой ночью на Совете Вождей. Провокация. Банальная провокация. К тем кто под явным подозрениям — приставить загодя охрану. Шпаги, пистолеты и прочее должны быть на всякий случай при вас. Над входом можно разместить что-нибудь помассивнее и скорострельнее, посадить туда моего Николаса и так перекрыть все пути для телохранителей, которые явно не смогут оценить, что их господ убивают во имя общего дела и интересов расы

— Ты можешь себе представить, сколь ужасна будет месть Вождей, если мы провалимся?

— На этом-то я и строю свой расчет. Их сила велика, в десятки раз более нашей. Но у них есть слабость — они привыкли мыслить десятилетиями и столетиями. Их месть, сколь ужасна бы она ни была, дважды протухнет за это время. Я предлагаю вам действовать секундами и мыслить часами. Вот наша сила. Старики уже не обеспечивают роду Каина его место. Наша история — это путь вырождения и сдачи позиций. Мы не погрязли в грязи мнимого величия и не подточены великим страхом.

— И это и есть та самая блестящая идея?

— Идея как идея сама по себе мертва. Это фикция, просто взгляд на вещи. Но идея оплодотворяется верой. Вера в идею — вот что делает ее чем-то большим чем мысль. Что такое вера, скажете вы. И будете правы как никогда, ибо в вас не осталось веры ни во что, кроме того, что вы сами видели и слышали. И еще в вас живет самая главная вера. Вы знаете, во что верит каждый из всех здесь присутствующих. И я это знаю тоже, потому что я сам часть этого. А? Не слышу!? — Ульрик облокотился на стол — Вы молчите? Что ж я знаю, в чем вы уверены. Мы все, и я тоже, верим в то, что где-то там, то ли вдали, то ли уже не за горами. Мы верим в свой страх. У каждого из нас он свой, но он есть у каждого из нас. И есть еще один, самый главный страх и вы и я о нем знаем, потому что он из тех Неизвестных Ответов, О Которых Нельзя Задавать Вопросы. И вот в это вы верите. Вы все знаете или чувствуете, как колеса судьбы делают свой оборот. И вы все знаете, что каждый его скрип — это Вопрос, Который Нельзя Задавать, каждый его оборот — это новый Ответ, О Котором Нельзя Спрашивать. И вы знаете, что Рагнарек рвется в наши сердца как бешеный волк. И вот та вера, которая есть в ваших сердцах. Вот та вера, которой овладеет моя идея. И вот та идея, которая овладеет всеми вами.

Предложение было принято. Шесть «за» и один «за со скрипом» — Ульрик назвал это так. «Скрипящего» он сразу отнес к следующей волне чисток. Негоже делать историю с плохими союзниками.

— Ты загоняешь нас палкой в историю

— Иначе она палкой выгонит нас всех

Несколько. Часов?

— Мне скучно, бес!.. Мне чертовски скучно!

Я оторвался от «Двенадцати цезарей» издания 1909 года, типографiя Горохова, Мойка 23, Санктъ-Петърбургъ. Она лежала на диванчике, положив одну стройную обтянутую джинсами ногу на другую и в упор смотрела на меня злющими зелеными глазами.

— Запас тряпок в гардеробе слишком велик, чтобы перемерить их все, притом они с завидным занудством все пошиты на меня. Даже подобного пошлого развлечения лишили. Библиотека огромна, но в ней столько книг по тактике и военной истории, что всего шестьсот штук женских романов.^[24] Прочитав их все, прихожу к выводу, что, либо их пишет один и тот же человек, либо все люди флиртуют и трахаются одинаково. Ты постоянно торчишь в ангаре или библиотеке и бурчишь, чтобы я тебе не мешала. Все мыслимые позы на твоих рисунках уже отображены. Мы можем взбеситься от такой жизни… Вдобавок испортилась погода.

— Тебе скучно? Мне тоже. Подумаем вместе, как рассинить нашу серую жизнь?

Она спрыгнула с диванчика и, пробежав по комнате, возмущенно плюхнулась рядом со мной.

— Зануда.

— Зажравшаяся невоспитанная девица.

— Что думать будем, голова профессора Доуэля?

— Будем исходить из данности. Сейчас октябрь месяц и даже я не в состоянии что-нибудь сотворить с проклятой погодой здесь. Заняться «этим» у меня, да и у тебя, похоже, нет настроения. Поесть тоже не хочется. Остается одно — в Москву, в Москву…

— Там мой папа и твой вуз.

— Не то. В местную Москву.

— Смотреть на глыбы расплавившихся домов? Спасибо нет. Меня в дрожь бросает при мысли о том, что одной из них может быть мой дом.

— А тебе не все равно? Ты и так и так по всем срокам умерла, даже если и пережила взрыв. В этом мире тебя нет. Я имею в виду твоего аналога здесь.

— Начались разговоры о смерти…

— К концу надо всегда быть готовым. Беда не в том, что человек смертен, а в том, что он внезапно смертен, как сказал классик. Поэтому я всегда готов.

— Пионер-камикадзе! Кстати, какая бы у тебя была форма? — она с улыбкой наклонилась ко мне.

— Конечно же саван и красный галстук с черепами. На посту стоять с косой, — я скорчил рожу, соответствующую образу.

— Мрак. Ты можешь думать?

— У тебя есть противопоказания по разреженному воздуху и качке?

— Вроде бы нет. А что… — в этом голосе слышны нотки опасения, ХЕ-ХЕ!

— Чудесно. Пошли в ангар.

— Ты хочешь засадить меня в свой летающий гроб?!

— Не совсем. «Фоккер-Эйндекер», модель 1915 года. Выше километра не летает, как и быстрее трехсот в час.

— Не хочу! — она дернулась в противоположный угол дивана.

Но было поздно. Я спрыгнул с дивана и ухватил ее за руку. Взгромоздив на плечи и не взирая на возмущенные вопли и кулаки, бьющие по спине, потащил в ангар.^[25]

Черно-белый двухместный «Фоккер» радовал глаз своими старомодными очертаниями.

— Одевайся. Бриджи, кожаная куртка и шлем обязательны. Можешь захватить еще и перчатки.

— А как же белый шарф?

— Белый шарф, май бьютифул леди, — я с «важностию необычайной»^[26] поднял вверх перст указующий, — суть знак отличия. Он полагается только тем, кто хоть раз был в воздушном бою.

— А ты в нем был?

— Нет. Но я очень наглый, поэтому шарф мне уже присвоила комиссия.

— Какая комиссия?

— В составе авторитетнейших людей, естественно.

— ?

— Меня, меня и еще раз меня. Беги одевайся.

— Ладно, хвастун. Я полезу в этот комод только ради тебя, — так и знал, что ей понравится.

— Сие не комод, а этажерка, женщина!^[27]

Она сморщилась и замахала руками. «Один хрен». В общем да, тоже мебель.

Я нажал на кнопку открывания дверей. Огромные ребристые половинки из серого алюминия с ревом потревоженного металла разошлись в стороны. Ну-с, попробуем себя в качестве бурлака. Я вынул стояночные башмаки из-под колес и, зацепив крюком самолет, вытащил его на поле. Пахло туманом, мокрой травой и бензином. Облачка в сторону, в сторону. Немного солнца… вот так. Теперь надо зацепить посадочный костыль за довольно хитрое устройство — держалку. Поскольку придерживать меня за хвост на прогреве двигателя было некому, то она держала меня тросом до команды по радио. На приборной доске (святотатство!) я самовольно добавил современные (40-х годов) тахометр, искусственный горизонт, спидометр, гирокомпас и альтиметр, после чего оказался при пяти приборах, которые более-менее не врали.

Можно одеться. Бомбардировочная куртка! Немецкие перчатки! Английский шлем! Серые галифе Люфтваффе! И конечно же очки! Второй шлем я подогнал до размера 58, на волосы ей, думаю, налезет. Из ящичка достал заветный белый шарф и обмотал им шею. Потом взял вторые очки и пошел в ангар.

Почти понимает — стоя посреди ангара в кремовых бриджах и коричневой курточке на меху она от нечего делать гоняла по бетонному полу носком сапожка гайку.

— Прошу. Шлем и очки.

— Премного благодарна… Жмет.

— Ослабь два ремешка с боков.

Мы вышли на поле, где я подсадил ее в самолет. Poyehaly!

Движок чихнул и замолотил по воздуху деревянным пропеллером. В его рычании потонули остальные звуки. Прогрелись и разогнали обороты. Держалку долой. Самолет начало потряхивать. Пробежались и на себя ручку. Есть отрыв.

— Ээй! Слушай! — она кричала мне сзади, явно в панике — А где здесь парашют?

— Как тебе сказать… — приходилось перекрикивать мотор — Мы сейчас чуток перегружены. С парашютами мы бы вообще не взлетели, тяжело очень было бы.

Сзади послышался сдавленный вопль.^[28] Она захотела вылезти и пыталась расстегнуть привязные ремни. Щас! Сам застегивал…

— Ты куда, дурная голова?

— Назад хочу!!! Поворачивай! Я без парашюта не хочу!

— Поздно, Клава. Наслаждайся полетом.

Наслаждаться было чем. Под нами расстилались разноцветные пятна леса, еще зеленые луга, по которым скользили тени от облаков. Я немного покачал крыльями, чтобы показать, что машина под моим контролем. Широкий круг. Мы летели на высоте около семидесяти пяти метров над нашим миром. Обернулся. Вроде попривыкла, только губы бледные.

— Ну, как?

— Потрясно! Только очень высоко…

— Наоборот низко. Метров триста бы еще набрать надо.

— Не надо!!!

— Как скажешь, — сам потихонечку добрал до сотни метров.

— Красиво?

— Да. А что это за точки внизу?

— Где?

— Слева и спереди.

— Это называется на десять часов, — я немного опустил вниз левое крыло. — По-моему шемблеры какую-то корову жрут. Сейчас посмотрим, — по пологой горке вниз.

— Ой не надо!!! Я просто так спросила! Мне совсем не интересно!

— Усе под контролем, шеф, не боись. Да, точно, шемблеры.

Стая брызнула врассыпную, когда над ними ворча пронеслась с девичьим визгом «Ой врежемся!» крестокрылая птица.

И так далее.

Через полчаса я посадил самолет на поле и зарулил в ангар. Вылезла она с моей помощью и немного пришибленная.

— Айн момент. Сейчас принесу.

— Угу… что… принесешь?

Я сбегал за вторым шарфом и, прихватив алюминиевую кружку, подбежал к «Фокке-Вульфу». Там приоткрыл нужный краник в нише шасси и налил полкружки розоватой жидкости.

Вернулся и обмотал ей шею шарфом. Потом вручил кружку.

— Прошу — с. Непременно — залпом.

— Что это? — слабым голосом спросила она, беря посудину.

— Гидравликкрафтс-штофф номер 12. Дистиллированная вода, спирт высшей очистки, глицерин. В просторечии «Ликер-шасси». Поздравляю с первым вылетом, младший лейтенант Венуся.

Она покорно приложилась к кружке. Залпом… потом закашлявшись, выпучив глаза.

— Это же чистый спирт!

— Нет, семьдесят процентов. Водку, что ль не пила?

— Ну и пакость.^[29]

— Извини, обычай. Пойдем заедим?

— Да, хотелось бы, — она помахивала возле раскрытого рта рукой, — потом прикрыла его рукой и захихикала.

— Что ржете, жеребцы?!

— У тебя вся физиономия копченая! Только от очков белые пятна…

— На себя посмотри. Сама тоже как скумбрия.

Зря сказал. Она минут десять гоняла меня по ангару с воплями про испорченную навеки кожу. Надо было все-таки пообождать со спиртом. Потом, когда я на бегу пообещал, что это по большей части пыль и любое какое-нибудь косметическое молочко все снимет, она, выдохшись, успокоилась. В общем развеялись — хорошо что пусковую рукоятку для Ме–109 не заметила.^[30] Килограммовая загогулина на моей спине выбила бы хорошую зорю…

Ночной совет

Длинный зал, тускло освещенный лампами из темно-синего стекла был похож на дно бесконечно уходящего вверх колодца, его потолок терялся в темноте, где светили искусственные звезды. Длинный черный стол на тридцать два места с маленьким фонтанчиком настоящей крови в центре. Четыре председательских места занимали два похожих лицами на руины старика, кудрявая женщина без возраста, с тонкими арабскими чертами и огромными чуть удлиненными глазами— Хьолга Зальгари, присутствовавшая не в силу многочисленности клана, но из-за почтения к ее возрасту и репутации, дочери Рамсеса, со-дочери и любовницы самого И-тана, и каменноскулый несговорчивый стриженный ежиком человек с орлиным носом. Старики — Тэт Бруккари и Мосс Шеньяри шептались, женщина улыбаясь рассматривала ногти, ежик — Зааэль Алари — упрямо молчал.

Кругом сидели представители старой элиты, по двое из самых влиятельных кланов каждой ветви. Так было с момента постройки этого замка, уже тысячу лет. Но не в этот раз. На местах Унгари сидели непроницаемый азиатским лицом эмиссар из Токио и нервничающая тридцатилетняя девочка — самое лучшее и наименее безмозглое, что Дзиро и Ульрик смогли достать из остатков Унгари — материала. Поддержка коварного и бесстрастного Дзиро была гарантирована. Заговорщиков, двенадцать, хватило, чтобы образовать жидкий полукруг. На дурочку Унгари можно было не рассчитывать, еще восьмерых Ульрик отнес к потенциальным союзникам — уж больно они хотели старшинства своего клана. Хьолга Зальгари трепетно относилась к родственникам-Унгари, поэтому она ничего не скажет. Алари и Бруккари злы за гибель Здагари, своих родственников. Ничего не понятно.

Была еще одна новость. Ульрик максимально нагло развалился на двух стульях. «Шокируй их!»

Эффект получен. Кругом подчеркнуто открыто мысленно шептались: «Он же еще первую кровь с губ не утер! Каков найденыш! Каков наглец!» Заговорщики хранили торжественное молчание, хотя каждый, наверное, в закрытом диалоге либо ругался либо молился Хаосу. «Шепчитесь-шепчитесь, миленькие. Сейчас мы вас всех схаваем, без гарнира, соли и горчицы!» — злобно думал Ульрик. Прозвучали трубы. Собравшиеся сложили руки и пробормотали положенные формулы. Заседание началось.

— Беру слово! — крикнул Ульрик, вспрыгивая на стол.

Собрание застыло с открытыми ртами. ТАК ритуал еще не нарушали. Девочка из Унгари, уже приложившаяся к никогда прежде не виданному расточительству — фонтанчику из крови — поперхнулась и закашлявшись, выплюнула обратно струйку красной жидкости. Хьолга было приподнялась, чтобы «Похлопать ее по спине?!», но Ульрик так яростно топнул ногой в кованом «казаке», что она невольно опустилась на свое место. От него ожидали сидения тише воды и ниже травы, после того, как он занял при слишком странных обстоятельствах свое место. Тем более, что он был в полтора раза моложе многих собравшихся.

— Я пришел сюда, — его голос тупо грохотал в зале, — чтобы сделать три вещи. Первое — я объявляю себя властителем всех Адьярай по праву данному нам по старшинству рода. Второе — я объявляю Орден возродившимся и объявляю джихад! Третье — я объявляю всех, кто не поддержит меня приспешниками Ордена и предателями нашей расы и ее дела!

— Он сошел с ума! — бешеный шепот в полутьме.

Ульрик с высоты стола оглядел лица. Несколько самых примолкнувших и побледневших взял на заметку. Ульрик, коверкая латынь, мешая ее с немецким, английским и элементарной матерщиной, выученной в России, бил ножнами в стол, в театральной ярости расхаживая по нему и ставя каблуки с таким усилием, как будто забивал в него гвозди. Он быстро, но расчетливо и с необходимыми подробностями изложил все обвинения и факты. Он умел возбудить подозрительность вампирской души… Повисла тяжелая тишина. Отчетливо чувствовались накапливающиеся в воздухе грозовые разряды. Ульрик, немного охрипнув после получаса непрерывного крика, прочистил горло, ощущая боевые барабаны у себя в висках. Глаза сидящих, закончив созерцать беснующегося оратора, с ненавистью и подозрением сверлили соседей. «Не люблю пауз! Чертовски не люблю пауз!». Он попытался создать максимальное психологическое давление. Концентрация быстро терялась, силы, которыми он подавлял аудиторию грозили утопить его в себе.

— Может быть это прояснит ваши заплесневелые мозги, почтенные вожди?! — Ульрик снова топнул ногой и заговорщики извлекли отрезанные головы предателей и положили их на стол, цепко оглядывая лица возможных жертв

— Это провокация, я ни с кем не сговаривался! Мы просто хотели сохранить кланы. Спросите у… — взвизгнул и осекся один из Махари, ткнув рукой в сторону стариков, поняв, что в страхе выболтал лишнее.

— Смерть! Смерть предателям! — Хьолга Зальгари с места всадила пулю из пистолета в голову сидящему напротив больше всех занервничавшему представителю Махари.

«Отлично!!! Обожаю такие завязки сюжета. Ты гений, Хьолга!» В следующую секунду другие быстрые руки тоже извлекли оружие. Ульрик уже потянулся за своим «Гризли», но вторым выстрелом ему прострелили бедро, он рухнул под множественное щелканье затворов и шипение доставаемых сабель, отчаянно ругаясь и сжимая пистолет в вытянутой руке. Медведеподобный Гор Данкари опрокинул стол вместе с ним. Ульрик получил дубовой столешницей по затылку, но ухитрился выползти из-под стола, окончательно запутавшись в мантии и потеряв ориентацию. Заговорщики бросились с мечами к заранее намеченным жертвам.

По Ульрику пробежали, осыпав гильзами. Он чертыхаясь барахтался на полу, путаясь в мантии, пытаясь встать, на него упало обезглавленное тело, залив бьющей кровью черный бархат. Он краешком глаза увидел стреляющего с двух рук Дзиро. Прекрасный стиль. Пальба. Крики. Звон острых лезвий. Визжащие от углов рикошетные пули. Потом по нему еще раз пробежали, очень чувствительно поддав по ребрам, когда споткнулись. Наконец Ульрик выпростал голову из-под мантии и бочком, отстреливаясь наугад в сторону вероятного противника, отполз к стене. Ужас, какая неразбериха. В заложенные толстыми засовами двери, заслышав шум и пальбу, ломились телохранители присутствовавших в зале совета. «Справится Николас? Если нет, то нам придется туго, вплоть до странного русского слова «каюк».

Потом у оппонентов кончились боеприпасы. Предатели сражались с храбростью обреченных, но восемнадцать клинков против десяти быстро решили все дело в пользу обвинения.

«Кажется, выгорело», — с сумасшедшей дергающейся улыбкой он ковылял по коридорам Глен-Хулакина, принимая поклоны и поздравления. «Те, кто спасся, будут работать в два раза усерднее, чтобы отвести подозрения. А потом мы и их выявим!».

Джихад

Ульрик, одетый в простой черный расшитый черным же шелком костюм стоял на краю уступа, окруженный телохранителями и друзьями. Рядом, в черном, расшитом зеленым шелком, специально сшитом для этой церемонии платье стояла его сестра. Ее шея руки и волосы рассыпали сотни ломких зайчиков от множества бриллиантов и изумрудов. Их окружали те, кому Ульрик доверял и был чист от измены. Те, кто не смог отвести подозрений, отсутствовали в этом зале — они уже рассеялись дымом и распались пеплом. Молодые вожди, в крови которыхеще не остыло и не замутнилось пылью мелких интриг пламя хаоса, заняли их место. Внизу в длиннющей прямоугольной зале рокоча волновалось людское море. Все кланы прислали своих вождей и нескольких самых опытных командиров и теперь их штандарты и флаги трепетали на концах длинных пик в потоках восходящего теплого воздуха. В потайной комнатке за его спиной сидели прародители и прародительницы, поддержавшие «мм-да, эээ, единогласно» единственного оставшегося ближайшего родственника.

Род вампиров очистился от предателей и был готов к джихаду как никогда. Мир почти лежал у их ног. Воины внизу шепотом обсуждали жестокость, бесстрашие, ум и коварство нового вождя и схожие таланты стоящей рядом с ним сверкающей женщины, строили планы как управлять покоренными скотами и делили красавиц.

Ульрик с усталым удовлетворением оглядел это неровное море. Он потратил год с того дня, как привез на совет весть об измене. Это море было его частью. Пять тысяч воинов, каждый из которых имел под командой от ста до пятисот свирепых и не боящихся ничего бойцов, были готовы на все. Это вдохновляло, заставляя парить его душу в волнах теплого воздуха, поднимающегося от толпы. Далекие планы как зрелое яблоко — готовы упасть в руку… и самое главное не спутать яблоко с его иллюзией, не захватить пустоту.

Кажется он готов. Ульрик досчитал до десяти и поднял руки. По ушам трижды ударил рев пяти тысяч глоток, так же внезапно сменившийся полной тишиной, как тишина взорвалась ревом.

— Воины и вожди Хаоса! Я обращаюсь к вам как тот, кто будет вашим вождем. Мы все собрались здесь чтобы начать поход против людей. Вы сделали меня своим вождем. Вы освободили нас от предателей. Вы те, кто принесет мне победу. Я тот, кто даст вам власть. Я тот, кто даст вам больше чем власть. Я тот, к кому обращены ваши помыслы. Я — Предреченный. Я — Начало. Я — ваша вечная Жизнь. Я — Фолд Арр даль Кэосс (Черное Пламя Хаоса)!

В ящике из сандала принесли реликвию — корону из черненого золота, украшенную огромными зловещими рубинами. Было слышно как шуршит парча, когда ее разворачивали. Там же лежал короткий церемониальный меч.

— Здесь и сейчас, я Уль н’Арик даль Адьярай, принц Хаоса, короную себя короной Хаоса, чтобы вести моих воинов к победе и благоденствию и принести первозданный Хаос на землю, дабы установить мир и счастье для всех детей Хаоса. В этом клянусь своей кровью, кровью Хаоса! — Ульрик рассек мечом ладонь и, разведя средний и безымянный пальцы, вскинул окровавленную левую руку над головой.

Зал напрягся и застучал клинками об пол. Когда первые капли упали на пол, стук стих. Ульрик набрал в легкие побольше воздуха.

— Я — ЛЕВАЯ РУКА ТЬМЫ!!!

Стены содрогнулись от грохота тысяч голосов, выкрикивавших клятвы и пожелания долгого правления. Воинам джихада предстоял пир, а Ульрик смертельно хотел повалиться и отдохнуть после трехдневной церемонии коронации, не позволявшей смыкать глаз. Глен-Хулакин был наполнен воинами, женщинами, свезенными со всего мира, чтобы их ублажать, черными монахами, прародителями и жрецами. Такого количества вина и крови хватило бы на небольшое море. «Интересно, что из этого выйдет». Он повернулся спиной к залу и пошел к своим покоям. Позади, следуя за быстро идущим господином, шли тринадцать охранников. Беллу сопровождала ее собственная охрана из пяти женщин, могущих дать фору многим мужчинам. Ходили слухи, что она спит с ними со всеми сразу и приглашает в постель смертных, по нескольку за раз, но последний распустивший язык про это на неделю был посажен на кол и домыслы прекратились.

Охрана расположилась на полу возле закрытой двери их спальни. Ульрик как всегда отметил про себя, что его сестра предается делу любви особенно страстно и изощренно после созерцания казней, пыток, или масштабных торжеств. Его мозг сверлила навязчивая мысль и он не знал с чего начать ее высказывать. После очередного раза раза он взмахом руки сбросил Беллу с себя.

— Я еще один раз сделала бы это сверху! — возмутилась она, приземляясь на бок рядом с ним.

— Хватит. Сколько можно раз за разом инициировать оргазм? Ты все равно в реальности его не чувствуешь, это лишь твое самовнушение своему телу… Твой поиск экстремумов боли и удовольствия меня всегда то ли забавляет то ли пугает, я не знаю, что больше. Раз уж мы заговорили об удовольствиях… я должен поговорить с тобой насчет твоих развлечений

— Это запрещено? Я теперь почти равна тебе. Никто не может запретить мне что-либо делать

— Конечно. Но то, что твоей фавориткой является Настя — человек, смертный, проходило только в Москве. Теперь тебе придется подыскать себе объект страсти среди наших. У Насти в наличии полная несовместимость. Ты даже не сможешь сделать ее своим вурдалаком. Мы не сможем ее обратить. Если косо смотрят на тебя, могут косо посмотреть и на меня, а это грозит делу. Откажись от нее

— Понятно, — Белла потеребила губу — этого требуют высшие цели. Но она по-моему по-настоящему любит меня. Это было бы предательством, бросить ее.

Ульрик пожал плечами. Он не понимал эти чувства, и не разделял их. Плоть давно мертва, осталось лишь любоваться совершенством той плоти, что еще жива. Он редко позволял себе влюбиться, если вообще знал что это за чувство. Привязанность это слабость. А слабость… От этого чаще всего происходили неприятности. Но один окованный сундучок он хранил как зеницу ока, оберегая лежащие в нем трофеи — письма, подарки, фотографии и прочую дребедень, так ценную для памяти.

— Хорошо. Я решу эту проблему. Сама. Только последний раз встречусь с ней.

Ульрик взмахнул рукой в жесте предоставления полной свободы действий.

Белла вернулась часа через три, с русым локоном в руке.

— Готово. Больше нет проблемы.

— ?

— Я выпила ее. Ее последний вздох со мной. Прикажи не сжигать ее, а похоронить здесь, в земле, по человеческому обряду

— Мое сердце — твое сердце, Бел-Атарх. Я чувствую твои чувства

— Ни фига ты не чувствуешь, — отрезала Белла, ложась рядом с ним, — я хочу спать.

«Власть и чувства — плохо смешиваемые ощущения».

Ему вспомнился Париж, цветущие каштаны весенней ночью 1941 года. Она совершенно перевирала «Эрих», когда называла его по имени. Желтоватое вино с пузырьками под полосатой тенью от маркиза отдавало в нос и в голову, а пыльца ирисов, купленных за невероятные для скромного, но «шикарного» молодого офицера Люфтваффе, пятнала голубой рукав кителя. Он в то время был уже двадцать лет как в загуле, порвал связи с кланом, жил в свое удовольствие, никого не знал и знать не хотел. Война кончилась, дураки-англичане могли отсиживаться за своей тухлой канавой — их бы все равно рано или поздно достали. Ульрик мечтал тогда проехать по покоренной Англии верхом, через много лет после того, как ему пришлось уносить оттуда ноги. Он планировал покорение туманного Альбиона на 1942. Не склалось. Германия увязла в войне. Ульрик отчаянно дрался в небе Европы, валя один бомбардировщик за другим, но их по какой-то извращенной логике становилось все больше и больше, а веселых парней с которыми он делал вид, что обедал за одним столом — все меньше и меньше.

Потом он стоял под проливным дождем с бесполезным букетом и наблюдал как увозят тело зарезанной женщины. Он подозревал, что это было не просто ограбление. Точнее, ограбили его.

А потом, в январе 1945 он просто посадил свой самолет в Голландии и смылся. Дальнейшая служба потеряла всякий смысл. Как и все остальное. Уже который раз подряд…

Он открыл глаза и увидел над собой уже до тошноты привычный полог императорской кровати. Власть хочет от него слишком многого. И она, к несчастью, это получит. Он поглядел на поднятые со столика часы. …дцатое февраля 1999 года, 08–32. У них было грандиозное дело этим вечером в Москве. Необходимо встретиться кое с кем. Этого ждали все предсказатели но один только Ульрик точно знал, где и что произойдет. Этот (или эта?) человек был тем, с кем бы пришлось считаться, ибо такова игра Хаоса и Порядка.

Закат

Деревья как им и полагается, облезли. В песочных часах природы перевернулись колбы и на нас через дырочку сверху посыпался снег. Он не таял на ее ресницах и пятнал белым черный мех на воротнике ее шубки. Мир скрипел и посыпал свою проеденную людьми плешь солью. Год потихонечку сползал к корням разнаряженной ели. Мы готовились отпраздновать двухлетие нашей странной встречи в метро и строили планы. Университет отнимал изрядное количество времени, но я ухитрялся изыскивать время для наших безумных встреч.

Празднование Нового года прошло именно так, как мы хотели — море выпивки, закуски и любви. Она упала с кровати и стукнулась головой о столик, только заснув в пять часов. Не знаю почему, но мы оба хохотали как сумасшедшие.

Тут, как водится в природе, где беды не от нас ходят, а к нам, появился «сукин сын». Не то чтобы я ревновал, хотя ладно… ревновал и страшно. Этого козла звали Саша. Эдакий бледный хорошо одетый мажор, завсегдатай дискотек и мальчик думающий что ему принадлежит все на этой земле. Хотя не скрою, умом его природа не обделила, как и сотовым телефоном. Из какой канавы выползло это существо я не знал, а Венуся молчала как Зоя Космодемьянская на допросе, учиненном немецко-фашистскими оккупантами. Он, похоже был ее давним знакомым, но что-то я его не знал до декабря. Права у него тоже были странно широкие.

В его голубых, аж в белесые стираные джинсы цвет, глазках я читал какую-то странную отрешенность. Как будто через них видно, что половина лампочек в голове перегорела и искрит, заставляя его мысли как-то шарахаться из стороны в сторону. Такое выражение было у знакомых мне психов. Он чувствовал себя в ее квартире как дома, намекал на какие-то давние сроки знакомства и вообще вел себя гостем из прошлой жизни. Ее, разумеется.

Очень не люблю покойников.

Она изрядно тяготилась его присутствием и несколько раз намекала мне на нежелательность встреч с ним. На предложение послать его она мялась и отвечала, что не может этого сделать. На вопрос почему — еще менее разборчивое бормотание и отнекивание. Чрезвычайно странно. Я решил поговорить с ним с глазу на глаз. Для крайнего варианта на руке был тяжелый браслет из нержавейки в палец толщиной.

Он клятвенно пообещал более не беспокоить. Это помогло. На неделю.

Семь дней спустя я снова отловил его у двери. На вопрос где были его уши он растягивая звуки пропел, что просит прощения и больше не появится.

Еще три дня спустя я опять застукал его препирающегося с Венусей возле полуоткрытой двери. Она не хотела его пускать.

Я довольно резко ухватил его за ворот и осведомился, чего же боле.

— А ничего. Я просто зайти хочу

— Я ж тебя предупреждал, чтобы ты ей более не мешал

— А кто ты такой?

— Рука судьбы. Сейчас подниму и с лестницы спущу

— Ты бы очки поберег, фраер. Не выпендривайся много

— Это поглядим, петушина рваный, — у меня в приятелях ходила добрая половина Сокольников и все тушинские урки мне были знакомы, — больше сюда ни ногой. Хлебало разобью и ноги из жопы повыдергаю. Ясно? Вот и пошел вон.

Еще неделю спустя опять засек его ошивающегося возле подъезда дома Венуси.

Я достаточно спокойно спустил в рукаве браслет в кулак. Один удар уже мой, с ног сшибу точно.

— Я тебя предупреждал? — бросил я в ненавистную спину.

— Аа, явился. Ну, допустим. Только поздно уже, — он, посмеиваясь обернулся ко мне.

— Ну тогда не обижайся — сейчас морду бить буду, — с расстановкой извинился я, пока спускал стекла в карман.

К моему глубокому удивлению он ударил первым. Скула хорошо заныла. Я, не разогревшись, не совсем точно ответил в поддых, потом наотмашь по уху. Получил в плечо. Потом по другому борту. Меня пробило на боль — ее перестаешь чувствовать. От адреналина кулаки стали легкими а перед глазами поплыли прозрачные кровавые пятна. Я провел раза три ему в челюсть и достаточно неплохо в скулу. В обмен мне разбили губу. Кайф! Потом этот мастер единоборств попытался поразить меня ногой сами знаете куда. Я успел повернуться и вспышка боли случилась в бедре. Ногу отсушило. Чертовы гриндерсы. Я зарычал и умудрился подхватить его ногу. Тут-то и получил он по яйцам, на растяжке. Время Пепси! Браслетом в морду, ему рассекло кожу. Саша повалился наземь, на истоптанный снег, дергаясь и пятная все красной юшкой. Я пару раз от души зафутболил ему по ребрам и по башке, приподнял за лацканы, чтобы еще и лбом по носу заехать. При совершении сего поступка из сашиной поганой куртки вывалился пакетик. С порошком.

Я подобрал его и демонстративно, перед сашиными туманящимися от боли глазами, пока он корячился на земле, разорвал. Порошок смешался со снегом и ветром. Ах ты сука еще и торчишь…

— Запомни, гнида, торчок! Капнешь кому — в следующий раз от тебя останется только ксива твоя. А тебя уж не будет. Запись желающих уже идет. Пошел отсюда!

— Ладно, ладно… сволочь. Только не бей больше. Сука, мою… дурь рассыпал!..

Я для ускорения добавил по обтянутому фирменными джинсами заду. Саша бочком, крабом, придерживая рассеченную щеку рукой, чтобы не капало, затрюхал в темноту. Я прислонился к стеночке, постоял, чтобы «дуууу!» в голове поутихло и пошел к Венусе.

— Нет больше твоего наркомана, — устало провозгласил я, привалившись к косяку, когда она открыла мне дверь. В прихожей было довольно темно. Она расхихикалась. Я почувствовал, как что-то не то повисло в воздухе. Она нашарила пальцами выключатель. Я видел в свете, идущем из комнаты, что ее покачивает. Щелк!

— А… У тебя кровь, — ее голос был безразличен и тих.

— Хер с ней. Пройдет, — я размазал красную жидкость по лицу рукавом кожанки.

В заливающем все безжалостной правдой свете я увидел ее блестящие глаза и дурацкую улыбку. Так она никогда не улыбалась. Из ее тела словно выдернули какой-то стержень и сейчас она стояла как стоит сложенная куча тряпок.

— Пройдет… Пройдет! — запрокинув голову она рассмеялась.

Меня как ножом резанул этот странный смех. Ее в этот момент потащило в сторону, на безучастно взирающие на всю эту сцену суровые плащи и пальто. Скрюченные пальцы бессильно попытались ухватиться за ткань. Мимо. Еще, еще, еще… упала. Приподнятое настроение улетучивалось. Во мне еле спотыкались взрывающиеся фонтанами мысли. С четверенек она снова шатаясь встала.

— Лена… Ты… ты что, под кайфом?!!

— Ага. Я уже давно под кайфом, — весело кивнула она и опять завалилась на пол.

Там ее постиг очередной приступ смеха. Она захлебываясь корчилась на полу, смеясь неизвестно над чем. Холод по спине и рвущиеся нити, на которых висит сердце. У нее начались спазмы и я оттащил ее в туалет. Ее долго рвало, рвало нити, которые связывали нас. Моя голова пошла кругом. Потом рвота прекратилась и я оттащил ее к раковине. Еще и нажралась. Схватив за волосы сунул ее голову под ледяную как пустота под сердцем ревущую струю воды. Поднял и надавал пощечин, встряхнул, еще сунул под воду. Немного пришла в себя. Я закричал в ее запрокинутое лицо, давясь бешенством, яростно встряхивая ее за мокрые волосы. Это наверное было больно, но мне было наплевать.

— Что ты сделала с собой?! Зачем? Ты же продала себя. Ты продала меня за это дерьмо! Ты продала нас, все что у нас было! Говори!

Ее голос был почти спокоен.

— Я ни-ичего не прродавала. Просто я понюхала. П-по с-старой памяти. Ой, у тебя лицо такое…

Извиняюсь за подробность, но тут я ударил ее по лицу.

— Не бей меня. Я ведь просто п-понюхала, — у нее закатились глаза и она поползла вниз.

Зарычав, я снова привел ее в чувство, несколько раз встряхнув под ледяной струей. Потом оттащил в ее комнату и швырнул в кресло. Она там всхлипывая свернулась, обхватив колени руками. Я сел напротив, чувствуя, как жгут ссадины противные соленые дорожки из глаз. Ее глаза бродили по комнате, словно не могли ни за что зацепиться. Потом повернулась ко мне спиной в черном свитере и заплетаясь языком в мыслях безразлично заговорила в пустоту, временами словно куда-то проваливаясь и снова возвращаясь.

— Ты знаешь, почему я бросила гимнастику? Потому что села на систему. Я просто не хотела ничего кроме него, только бы еще разок… Это счастье, когда ты его принимаешь в себя. Тебе хорошо и ничего больше не хочется… но без него плохо, а с ним — хорошо… Я… и в постель попала в первый раз тоже под… А потом меня папа засек. Он избил меня так, что я неделю лежала в постели, у меня было сотрясение мозга. Да, избил. О чем я? Избил… А потом привел к доктору. Меня лечили. Как в тюрьме… было, помнишь ты показывал мне пленку из корейских лагерей смерти… Они били… током и не давали спать, кормили таблетками и меня постоянно тошнило… Этот Саша — сын одного из его начальников, в ФСБ. Его снова выпустили и он пришел ко мне. Он говорил, что все расскажет отцу, что я будто снова начала и хотел меня… Он грозился подкинуть мне пакетик, если я не дам ему денег. А потом заставил вдохнуть… Как же больно… Это такой кайф… но они же меня лечили от этой дури… Отец не хотел, не хотел… не хотел скандала, а ведь он дал мне попробовать на… как его… дне рождения его шефа. Вычистили меня. Он хотел все сохранить в тайне. А зачем… сохранять когда… не хочется проблем? Если бы моя мама не умерла, когда я родилась… если бы у меня была мама… Мне тогда было плохо. Я наглоталась всех таблеток, которые нашла. Зачем они меня откачали? Мне ведь было так хорошо. Папа сказал, что убьет меня. Меня ломало сутками. Они меня мучили и не давали ничего. Даже сдохнуть не давали… А зачем мне жить? Зачем мне жить? Зачем мне жить? А они даже сдохнуть не давали. Больно. Мне было так больно. Так… а этот… Мама бы не… ну ты понимаешь. Они меня вылечили. Но я перестала видеть хорошие сны. Папа запретил мне общаться со всеми кроме тех кого он знал. Это так унизительно, так больно, что … Держалась… Я полгода держалась. А потом я встретила тебя. Ты такой… Странный… Еще страннее меня. Мне было с тобой хорошо, хотя было плохо. И сейчас даже хорошо, когда мне плохо, но мне было лучше… когда не было плохо. А когда было плохо, то было… Было… Я даже забыла, что такое… А ты знаешь, что я хотела, когда мы встретились? Решила, что вот если дозу купила, то сейчас вмажусь и под поезд… Не бросилась… Хотя надо было бы. Я бы тогда не встретила тебя и нам не было бы так плохо. А в поезде… нет, под поездом — она рассмеялась, повизгивая — что я несу? Нет, в метро, но без поезда. Ты держал меня на плаву… как в озере… Больно… Господи, как же это было больно, когда они меня лечили… Нет, я не о том… больно… Больно… было больно… А т-теперь — кайф!.. — остальное потонуло в бормотании и икоте.

Я сидел, раздавленный ее словами, которые проходили по мне, которые я не слышал. Напротив меня лежала, вздрагивая, куча грязных вонючих тряпок с огненно-рыжим скальпом. Грязь, грязь, даже под ее чистой кожей. Это предательство. Опять. Единственный человек, которому я доверял. Меня как разорвало на куски и я молча смотрел как она, дрожа плечами, то ли плачет, то ли смеется, пока темнота не пожрала нас. Заноза из заершенного железа в груди. Там было пусто.

— Уходи, — глухо сказала она, — уходи, пожалуйста. Уходи! Вон отсюда! Ты мне не нужен — она повернула заплаканное лицо. Ее дрожащие губы кривила странная улыбка. — Ты не имеешь на меня никаких прав, если думаешь что я еще твоя. Я предала тебя, потому что ненавижу тебя, самовлюбленный трус… тряпка… я не знаю как тебя назвать. Живи в своем выдуманном мире… Я тебя ненавижу! — она резко вскочила и набросилась на меня.

Я отшвырнул ее на пол ударом по лицу. Негодяй. Святотатец. Как я мог ударить ее? У меня не могли подняться руки на произведение искусства. Эта пощечина пушечным погребальным салютом поставила окончательную точку в наших отношниях. Там она скорчилась и заплакала, потом, немного успокоилась. И с блаженной улыбкой опять повалилась на ковер. Во мне не было ни единого человеческого чувства или желания. «Убью гадину…». Забил бы ее сейчас насмерть ногами, она бы все равно ничего не почувствовала. Но я все равно любил ее. Она же лгала, чтобы прогнать меня, я бешено надеялся, что она лгала. Мне хотелось обнять ее, унести ее куда-нибудь, но я знал, что все бесполезно. Полный и … провал.

— У тебя всегда есть мой телефон… — вот и все, что выдавил я, поднимаясь чтобы выйти.

Потом поскреб застывающую корочку крови на губе и вышел за дверь, из-за которой неслись ее стоны и икота. С неба медленно кружась в лучах фонаря падал черный снег…

Конец?

Я прожил почти неделю в том состоянии, которое называется кошмаром наяву. Со мной случился припадок, прямо в университете. Хорошо, что я был в туалете, когда он начался, и никто не видел моего позора, когда через все мои конечности словно пропускали переменный ток. Это похоже на то, как «Титаник», разломясь пополам, величественно уходит в пятикилометровую темнеющую глубину, вниз, вниз, вниз…

Но в один из совершенно черных дней я почувствовал, идя по засыпанной снегом Н-ской, как в мое лишь ноющее, уже попривыкшее к боли сердце вошла раскаленная игла, я просто сел в грязь. Я рванулся к метро, почувствовав что должен увидеться с ней, упасть на колени и плакать, просить о пощаде, спасти ее, унести, украсть.

Я с выпрыгивающим из горла сердцем, проклиная себя, бежал к ее дому, кусая пальцы и колотил в стенки лифта, пока он поднимал меня. Подбежав к квартире яростно позвонил в дверь. Молчание. Еще позвонил. Я ударил в нее. Огромное стальное полотно паюсно блестящего металла беззвучно ушло из-под моего кулака в темноту прихожей. Ужас охватил меня. Я ворвался в ее комнату и увидел отсвет.

Отсвет на ее щеке. Отсвет на панели магнитолы, уже кончившей играть ее любимую музыку. Она лежала, раскинув руки и ноги, на своей, на нашей кровати. В воздухе повис запах ее духов и другой запах. Отблеск от резака для бумаги. Ковер под ее свесившейся с краю рукой был мокрым. Бледность уничтожила ее красоту. Совершенный бледный профиль на фоне черного окна. Она лежала на белой простыне, подложив подушку, которую столько раз стоная кусала когда мы были вместе, под голову, одна-одинешенька посреди черного в полумраке комнаты пятна. Схватил ее за руки. Потом схватился перепачканными липкой жидкостью руками за голову. Потом снова обхватил ее. Ее тело было все еще гибким и упругим, оно еще хранило в себе тепло, но оно уже было налито тяжестью смерти, черной жидкостью, поблескивающей в проникающем с улицы свете фонаря, налито так, что ее избыток вылился наружу. Огонь погас. Я кричал ей в уши, я хотел ее разбудить, я целовал ее, тряс ее, но она упорно спала.

Из моей груди вырвался вопль. Осталось только выть, как волк на падали. Я не узнал своего голоса. От нее осталась лишь бессильно мотающаяся на моих руках тяжелая, похожая на нее кукла. Потом меня обуяла паника. В глазах расцветали и рассыпались фонтанами голубых искр огненные цветы, крутящиеся черные воронки с серебристыми краями, зелень и пение неведомых птиц в ушах. Я не помню, как выбежал, как добрался до дома и, подхватив в верхнем ящике своего письменного стола пресмыкающеся-рубчатую рукоятку, дослал патрон. Это мой пропуск на свидание. Девять миллиметров надежно открывают все двери. Перед глазами как на рвущейся кинопленке мелькали наши дни и ночи. Предателей на войне приговаривают к расстрелу. Молчаливый судия уже стукнул молотком и дело закрыто, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Мой путь лежал к одному из строящихся домов на Краснопресненской. Пусть думают, что я просто пропал…

Я шатаясь взошел по бетонной лестнице. Похоже на подходящее место. Сверху был как на ладони инкрустированный огнями ненавистный город. Под моими ногами хрустел снег, навалившийся белой шубой на серые ребра бетонной клетки. Хрусть. Хрусть. Хрусть…

А вот этот хрусть уже не принадлежит мне. Я обернулся, сжимая пистолет, к тому, кто мог нам помешать.

Из стены вышли два человека. Странный мужчина с нежным как у юноши лицом, но с такой печатью старости на нем… с белыми волосами собранными в хвост, одетый в какой-то странный балахон или рясу и довольно высокая женщина с прической под египетскую царицу в том, что наши друзья англичане называют «black leather pussycat suit».

— Вы кто?! — мой голос сорвался на неприличный визг, а дергающееся дуло повернулось к ним своим черным, таким черным зрачком.

— Не бойтесь, молодой человек. Мы не собираемся вам мешать в том, что вы задумали. Что хочешь делать — делай быстрее, как сказал один умный еврей, — проговорил мужчина.

— Думаю что наша встреча, как и все ваши встречи не случайны, — промурлыкала женщина. Она отчетливо напоминала волка, хотя мурлыкала как огромная черная кошка, играющая в воздухе лапой, ломающей хребет быку, с опадающими лепестками.

Они подошли поближе. Меня припечатало к месту — оба были безглазы. Вместо человеческих глаз в орбитах были помещены гладкие черные шары. Ни фига себе парочка.

— Так вы оба мертвы?

— Да, молодой человек. И давно, по вашим меркам, очень, очень давно. А вы, между прочим, тоже скоро будете мертвы, точнее наполовину уже умерли. Кстати, как вы узнали что мы оба и давно?

— У вас обоих глаза черные. Обычные люди так не делают, — мужчина довольно удивленно хмыкнул.

— Вы тоже необычный человек, если видите это. Ваше сумасшествие делает вам честь нормального в этом безумном мире. Разрешите представиться — всегда забываю это сделать — Ульрик, льстящий себе мнением, что он повелитель этого мира. Его сестра, Беллатрикса — большой специалист по мальчикам и девочкам, единственный с кем я делю кров стол и постель.

— А вы не того, часом? не мои глюки?

— Куда нам… Сидим вот тут, тебя дожидаемся, пиво пьем.

— Изредка целуемся — снова промурлыкала женщина.

— Ценю подобное времяпрепровождение. И долго ждете?

— Вот как в одной нездоровой голове оформился приговор, так и сидим. Чувствуем смерть на расстоянии, знаешь ли. Дай, думаем, поглядим, кто это такой помирать собрался, а то от чего ж это так явственно пятна на солнышке видны.

— Поглядели? Какие пятна, вы с ума сошли… И как я вам, тошнит? Предатель, так ведь?

— Да. Очень, надо сказать, интересно поглядеть. Интересно в первую очередь потому, что в первый раз встречаю столь странного человека. А с определениями я не вполне согласен. Вы знаете про Игру? Нами всеми играют высшие силы и победивших в этой игре, похоже не будет, только временно выигравшие. Но вы по-моему собираетесь выиграть у них всех. На этом поле есть черный ферзь. И вам волей-неволей придется встать на вашу клетку и сыграть свою игру. Пусть ферзь и с придурью, преогромной, на два умноженной — вас же двое? — или это все-таки возведение в квадрат? — он забормотал, погрузившись, очевидно, в математические вычисления глубины помрачения моего рассудка, — но надо же с чего-то начинать, — Ты представляешь, как ОНИ забегают, когда фигура начнет играть ИМИ? Это будет потрясающая новая игра. Только нужно пройти шахматную школу

— С удовольствием бы помогла. Слушай, она ведь правильно в нем что-то нашла… А? Насколько я вижу вашу судьбу, молодой человек… — поддакнула темноволосая женщина, но ее хлопнул по плечу партнер.

— Вот, возьмите, — мужчина протянул мне тетрадь в палец толщиной, — потрясающее чтиво, если разберете почерк. Можешь воспользоваться при написании одной из своих повестей, когда в тебе просыпается твой гений…

— Несомненный гений!

— Ее найдут на моем окоченевшем трупе, глупцы!

— Нет. Не найдут, слепец. Напишете, — осознай, что ты сделал и что это значит в масштабе, да хотя бы вот этого всего — так говорить вместе — слово один слово другой — надо долгонько тренироваться!

— Вы мне надоели. Я вас не понимаю. Я страшно устал от вас и от всего. Давайте сюда тетрадь, если вам так хочется, и оставьте меня одного, — я сунул ее под куртку

— Окей, мечтатель. Делай с собой что хочешь. Мы уходим.

Я кивнул на прощание этой сумасшедшей парочке и встал на край плиты. Последний раз оглянул Москву. Приложил холодное колечко дула к виску и глубоко вздохнул. На счет три жму.

— Да, молодой человек… Должен вам сказать, спустив курок, вы будете слегка ужасно разочарова…

БАММ!!! У меня все вспыхнуло неоном, острая боль от удара молотком и в темнеющих огнях я увидел в последний раз бетонные гробницы родного города-ада и край выскальзывающей из-под ног бетонной плиты. Полет… Темнота… Покой…

Полет… Темнота… Покой…

Часы бегущие на месте.

Круги разного цвета и форм, проходящие сквозь меня и сквозь друг друга.

Полет… Темнота… Покой…

Полет… Темнота… Покой…

Полет… Темнота… Покой…

Кончилось все так же резко, как и началось. Я пребольно обо что-то ударился всем телом. Потом ко мне вернулось осязание. Какие-то упругие волокна, ломающиеся под пальцами. Как длинная шерсть. Вернувшееся обоняние наполнило легкие запахом мощной теплой земли, травы, цветов. Райские кущи? Непохоже, хотя бы из-за звона комаров, один из которых не замедлил впиться мне в щеку. Потом забрезжил свет. И я встал. И пошел. На четвереньках. Потом с трудом поднялся на две кости и ощупал голову. Пуля растворилась, судя по всему еще в стволе — голова на удивление цела и сравнительно неплохо варит. Наконец смог разглядеть в заливающем все солнечном свете свои руки. К черту куртку. В ней жарко. Я шел по залитому палящим солнцем лугу под пение птиц и кузнечиков, царапая пуговицы негнущимися пальцами, пока не остался в джинсах и футболке. За холмом я увидел знакомые верхушки. Это же сосновый бор! У меня подкосились ноги, я сел на траву и заплакал хуже бабы. МОЙ МИР…

Потом я сорвал ребристо-сочный стебель щавеля и, пожевывая его, пошел к Дому. Мне не нужно было никаких объяснений. Объяснения меня затрахали. Я просто хотел здесь жить.

Когда я вошел в дом, привычным толчком ладони раскрыв дверь, она сидела в моем «кресле Фауста» и читала какую-то старинную книгу. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Все ясно. Кажется это так.

— Тебя долго ждать. Будешь завтракать?

— Да, пожалуй что.

Потом я вымыл руки, навестил ангар, завалился на диван с ноутбуком, притянул ее к себе и, заглянув в бушующее пламя ее волос, коснулся клавиатуры. Итак…

…Август был холоден, как было холодно то пространство над нами, из которого лобастой волчьей стаей угрюмо глядели вниз зеленые звезды. Некоторые из них падали в дальний лес, оставляя стынущий след на сетчатке, росчерком пера отмечая мгновение своей жизни. Луна размером с хорошее блюдо была в бурых пятнах и ночами лениво каталась по зубчатой кромке, проливая волны вязкого оранжеватого света на замирающее от холода то, что находилось внизу…

Комментарий неспециалиста

Уф-ф. Наконец-то он отрубился. Печатаю я не очень быстро, в смысле вообще никак, но некоторые свои мысли изложить смогу. Я не знаю, почему ночью в Доме нет отопления кроме спальни, но ледяной ноутбук на голые коленки — брр!..

Сперва надо разочаровать желающих халявы, а то он тут так все классно расписал, что просто топитесь девушки в прудах — на всех там хватит места.

Во-первых, то, как мы здесь оказались — совершенная и чистейшая правда. Вены резать противно, никакого погружения в сон не происходит, падаешь в противно-зеленоватую визжащую темноту, стирающую тебя до основания. Стреляться, честно скажу, не пробовала.

Во-вторых, да, да мы предали друг друга. Но мера за меру, мы, по-моему, искупили свои вины. Или сейчас за них отбываем.

Мне ужасно жалко папу. Ведь если он меня найдет (или не найдет — не знаю, что хуже?), то это его окончательно прибьет. Совершенно не знаю, как я рухнула на Ваську. Точнее не знаю, что от меня рухнуло на Ваську. Вмазаться совершенно не тянет, если он написал и про это тоже.

Скучаю ли я? Да, конечно. Но если ты даже пробьешь головой стену, что будешь делать в соседней камере? Для вас мы перестали существовать. Мы духи, которым даже не суждено привидениями хоть на минутку навестить вас, в вашем мире.

Страшно? Может быть. Хотя в общем-то нам уже нечего бояться.

Я совершенно не знаю (да и не хочу знать) почему мы в том положении, в котором мы есть. Кажется этот выдуманный мир — нечто вроде изолятора, в котором нас держат. Но скорее всего нас придерживают — до времени. Он не может больше пройти обратно. Возможно потому что умер. Но если бы он умер, то его бы не стало. Как и меня. И мира. Так и висим между жизнью и смертью или как это там называется.

Так вот и живем, ссоримся и миримся, развлекаемся, гуляем, (вчера повалил вместе с собой в сугроб!), едим, пьем и веселимся. Но я бы не стала на вашем месте пробовать попасть сюда. Здесь продают билеты только в один конец и еще неизвестно, до какой станции.

Он постоянно твердит о предназначении и скором побеге из рая. По-моему, он несколько расшатал себе нервы, у него бывают припадки и видения, из раза в раз все более четкие, потому просит меня держать его голову в руках иногда несколько раз в день. «Это держит меня в себе». А кто будет держать в себе меня, эгоист несчастный? Наша задача — притирание друг к другу, как клапаны у него в двигателях. Притираемся. (Скажу по секрету, великий авиаконструктор угробил уже шестой опытный образец. Он полную луну ходил как пришибленный). Бывает, что он несколько дней подряд совершенно этого не просит.

Это странная тюрьма. В ней можно все, кроме побега. Но, зная его, я все больше уверена, что он уже начал подкоп.

Мы долго ссорились по поводу изложения некоторых фактов. Выставить из кабинета и закрыть дверь на ключ! Мне что, пять годиков вчера стукнуло? Он хуже ребенка — прячет фрагменты по разным файлам, шифрует и прячет. Объяснение — «Некоторые куски могут обидеть тебя». Меня по-моему нельзя обидеть больше, чем уже есть. Хотя некоторые куски, касающиеся моей биографии (если они вообще там есть) мне, наверное, очень болезненны. Насколько я понимаю, все разговоры между (гм!) «не нашими» происходят то ли на латыни, то ли на английском или другом межъязыке, хотя некоторые определенно знают русский. Для моего приятеля английский не составляет проблемы. Он даже не отмечает перехода на другой язык.

Если я правильно понимаю, то описываемое происходит в период с декабря 1996 — о месяц надежд… по февраль 1999? наш черный февраль — что дальше, в этом безвременном пространстве я не зн р (фрагмент оборван — С.Э.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Освобождение

Необязательный пролог

Ну-с, здравствуйте, дорогие мои.

Вы, надеюсь, меня все так же не любите? Очень рад. Можете временно считать себя светочами морали и ндравственности.

Подведем краткий итог предыдущих серий.

Итак, молодой человек: довел девушку до самоубийства, самоубился сам, псевдовоскрес, уничтожил кучу другого народа и не народа, сорвал: приведение вселенной к гармонии, поставку наркотиков, убийство невесты императора всех фран… нет, что я пишу, вампиров, несколько покушений и т. д. и т. д. и т. д. В общем, вы это где-то уже читали. Нацарапал от чужого имени несколько прескверных каракуль.

Жизнь бездарная и достойная презрения.

И вот, таперича, стало быть, родил он, похоже, и новое порево.

Кушайте, дорогие мои, ибо я сам не знаю, будет ли у этой гиштории конец. Демоны в моей голове кричат и командуют, каждый на свой манер и единственное, что я могу сделать, это вывалить все на клавиатуру.

Прелюдия 17 июля. Приключения начинаются, или Вот она где, наука-то…

Несколько времени назад, я снова начал ощущать спиной чей-то навязчивый взгляд. Маниакально-депрессивный психоз во всей его красе, отягощенный манией преследования в моем эпикризе засиял просто огненными письменами навроде явившихся Валтасару.

Все мои беды начинаются в метро. Ну, почти все. В толчее распаренных лиц, сквозь лес задранных в небо, как на антивоенной демонстрации, рук, я чувствовал чье-то присутствие.

Раскаленная Москва, давясь, запихивала в черные рты своей подземки сырое от пота ворчащее человечье мясо. Практика. Неизвестно почему, к лету народ как-то катастрофически размножается и неизвестно почему каждого, несмотря на отсутствие толстой зимней одежды, становится в несколько раз больше.

Вот и теперь (о проклятая красная линия, кроваво наискось перечеркнувшая мне всю жизнь!) в распаренном вагоне ощутимо тянуло могильным холодком приключения (да, Пиноккио, тебя ждут страшные приключения!), несмотря на жару пугающим и не приносящим никакого облегчения. Откуда было ему взяться, если в 11 вечера в вагоне нет никого, кроме двух бомжей, всплывающего под потолок топора, спящего мента и меня? Я как всегда стоял лицом к двери, чтобы не видели меня, а я мог просматривать весь вагон, для своих физиономических нужд. В летящей справа налево черноте за стеклом не было ничего, кроме того, что я уже описал и катающейся по пыльному полу пустой бутылки из-под пива.

Была лишь одна незаурядная деталь: у двери напротив в пыли отпечатались женские туфли на каблуках-шпильках. Очевидно, прошла дама по мокрому пятну от точащего слезы конденсата кондиционера, а потом пришла в метро. Или наступила в пивной ручеек, прочертивший вагон вдоль пополам.

Я немного поразмышлял над тем, как такое могло быть и что это такое с философской точки зрения: дама, может, уже спит, а туфли стоят в прихожей, может быть завтра она их уже вообще никогда не наденет, а следы — вот-с, извольте, как только что отпечатались. Поезд начал потихоньку завывать и гасить скорость, мой выход — «Библиотека» (до сих пор обхожу тот пятачок, на котором все началось) и я решил все ж таки оглянуться, чтобы в последний раз поглядеть на это философское чудо… и не увидел никаких отпечатков.

То есть, конечно, они там были. Но не в совсем том виде, в котором я их ожидал увидеть. Дело в том, что эти отпечатки были накрыты черными бархатными «лодочками», в которые, как выяснилось пятью сантиметрами выше, была вставлена обеими ногами женщина.

Почувствовав мой взгляд на своих скульптурных коленках, доступ взгляда к коим обеспечивался черным платьем для коктейлей, дама опустила от лица на уровень декольте раскрытый порнографический журнал и лукаво мне подмигнула.

Ах, если б я носил кепку… Клянусь мои волосы бы ее проткнули насквозь.

У дамы на молочно-белом лице выделялись несколько пятен: ярко-алые, с порочным кармином в уголках, губы, очень красивые янтарно-зеленые, как у леопарда, глаза и стрижка «а-ля Матильда», черного дерева рамой обрамляющая эту изнеженную и жестокую маску.

Под грохот раскрывающихся дверей, рискуя попасть ногой между вагоном и платформой и оную сломать (ногу) я сделал шаг к свободе, платформе и спасению. И был чем-то ласково взят за локти и вежливо, но оч-чень настойчиво продвинут именно обратно в вагон.

— Don't make it bad.

Белла широко и гостеприимно улыбнулась мне и с резким шорохом отбросила журнал в сторону.

— Ты, насколько я вижу, все еще помнишь меня?

И рассмеялась серебряными колокольчиками. Но мне в тот момент это больше напомнило пересыпаемые ланцеты.

— И тебя, и твоего стоящего за моей спиной братца-императора, императорская наложница. Неужели я вам так помешал?

— Я пропущу твою остроту мимо ушей, ибо мой титул — соправительница. Нет. Ты нам еще не помог.

Так. Хорошо. По меньшей мере, на людях они меня не поубивают.

— Ты о них? — удивился за моей спиной Ульрик.

С места бомжей встали два спортивного вида молодых человека. С места спящего мента поднялась светловолосая, с прической а-ля Мадонна-1985 девушка с ярко-голубыми глазами, одетая в черное обтягивающее трико и черные же кроссовки.

Я обернулся. Ульрик стоял, скрестив руки на груди и перекрывал выход. Из теней перехода-мостика вышли еще двое.

— По-моему я уже напомогался вам выше крыши, — буркнул я, начиная щупать зыбкую почву диалога

— Ты помогал в первую очередь себе. И нам по мере возможностей. А теперь время помочь нам и по мере возможностей — себе. Познакомься, Наин Адьярай Уль Нар, Голубоглазая Лань.

Девушка церемонно, как борец на татами, поклонилась мне. Мы уже знакомы… Ответил поклоном на поклон. Белла достала из декольте хрустальный шарик.

— Видишь? — покрутила его в пальцах.

— Вполне.

Белла швырнула его в сторону девушки в черном. Та поймала его в воздухе двумя пальцами выброшенной вперед руки и в следующую секунду раздавила, так что брызнули во все стороны окровавленные кусочки стекла.

— Объясняю суть. То же самое она может сделать с любой, подчеркиваю, любой частью человеческого тела. После… ну, ты знаешь чего, у нее совсем не осталось мозгов. Пришлось срочно собрать ей новые, из того, что было под рукой. Как назло, жалости, страха, боли и любви под рукой не оказалось. И теперь несчастная девочка ничего этого не чувствует и, боюсь, что не почувствует никогда. Оргазма она тоже не может достичь, а это, уверяю тебя, одна из главных составляющих женского хорошего настроения. Ты представляешь, что может сделать женщина, которой уже два года и вечность в перспективе не ведом оргазм…

«И если она узнает, кто в этом виноват…»

Белла радостно покивала головой.

— Она будет тебя сопровождать. Скорость бега — до пятидесяти километров в час.

«Из чего делаю вывод, что бегать бесполезно»

— Ты просто умница, — Белла

— Мы наворотим таких дел… — Ульрик.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Интермеццо. Не укради

Втолкнуть девчонку на выходе из МАРХИ в джип и ударить по газам оказалось чуть сложнее, чем планировалось.

Обычно за дочкой нефтяного короля (точнее валета, но все равно с толстенным кошельком) приезжал темно-синий «Паджеро». Паша и Саша брали рюкзак и папку с рисунками и чертежами, клали в салоне и Алина запрыгивала на упругую спину сиденья. Если Алину не несли ноги (тогда джип подъезжал к одному из клубов), Паша и Саша деликатно откидывали в сторону очередного прыщавого ухажера, брали господскую дочку под белы руки и отводили в машину. Алину ждало ледяное молчание Абдуллы Мусаевича и сжатые в ниточку губы Дины Рашидовны, а Пашу и Сашу — скука в отдельной комнате, куда изредка заходили другие охранники.

Теперь и Саша и Паша, в жизни похожие друг на друга как братья, были разительно отличны. У упавшего на торпеду Саши вся верхняя половина лица представляла собой кровавую воронку, а удивленно вытаращивший глаза Паша откинулся на сиденье и выпустил через губу темно-бурый шнурок, судя по всему вставленный через опаленную дырочку у него на груди, залитой клюквенным соком. Их «Паджеро» стоял в подворотне возле Бульварного кольца, и Алину встречалисовсем другие люди.

Она обнаружила подвох слишком поздно. Сдав последний экзамен, выходила к машине. Темно-синий «Паджеро» с тонированными стеклами был на месте. Она удивилась, почему охранники не вышли встречать, но трезво рассудила, что лучше сидеть в машине с кондиционером, чем стоять на солнце и потянула дверь на себя.

Чья-то рука схватила ее за плечо, еще одна за руку и еще одна за шиворот, швырнули в машину, на чьи-то колени. Она удачно, так что у туфли лопнул ремешок на щиколотке, лягнула одного из похитителей в лицо. На том удача и кончилась.

Мужчина зашипел от боли и она получила тычок шокером в бок…

Противный яркий свет ударил по векам. Алина замычала, закрываясь от него рукой. Она лежала на чем-то ребристом. Припомнив предыдущие события она подскочила на панцирной кровати. Комнатка. Алюминиевый бак. Окошко под потолком, а на нем решетка и с той и с другой стороны.

Алина встала, отчего вся комната, кружась, съехала вниз. С трудом успела к баку и ее долго выворачивало наизнанку. Болели все мышцы разом. Она все же нашла в себе силы подойти к двери и подергать ручку. Как и следовало ожидать, дверь не поддалась. Алина без особой надежды пнула дверь ногой, но кроме возвращенного согласно всем законам физики импульса ничего не получила. Она села на кровать.

«Значит, меня по-настоящему похитили. А что им нужно? Папкины деньги или его доля в правлении?». От этих мыслей она заревела, размазывая слезы и остатки косметики по лицу. «Вот бы папка пришел… Сейчас дверь откроется, а там он, Саша с Пашей, Вадик, Петро и все остальные ребята».

Дверь действительно открылась. Только вместо отца с пистолетом и кучей ребят там оказался противный смуглый мужик. Саид. Саша с Пашей его однажды спустили с лестницы, когда тот что-то требовал у отца. Папка сказал, что Саид работает на Толика. Толик — хохол, но стоит под свердловскими.

— Проснулась? Ай, хорошо.

Алина подобрала ноги под себя и приняла самый презрительный вид, на который была способна. Внутри закипало бешенство.

— Ты только нэ дуйся понапрасну. А то щэчки твои пэрсиковые савсэм нэкрасивые станут. Нэ бойся, папа твой чэловэк умный, отдаст, что у нэго люди просят и ты домой поедишь.

— Папка тебя дерьмо жрать заставит, если пополам не порвет! Не даст он вам ни хрена, найдет и ноги поотрывает!

— Ай-ай, зачем так говоришь? Отдаст. Сам прибэжит. А нэ отдаст… Ми люди добрые, ми тебя дажэ на кусочки рэзать нэ станэм. И убивать тожи нэ станэм. Ти у нас в кыно сниматься будэшь, с красивым малчиком, дэньги зарабатыват. Отдихай пока, сейчас кушить принесут. Нэ бойся, нэ плачь, а то глазки твои бархатные опухнут, савсэм нэкрасивая станэшь, а у нас завтра съемка. Дасвыданья, Алиночка дарагая.

Долгая речь и издевательская манера выбили у Алины последние пробки

— Я тебе сама башку отверну, козлина гребаный! Ты у меня на своих кишках болтаться будешь! Я тебе глотку перегрызу, если папка тебя раньше не убьет!

— Ай-яй-яй, кто тэбя воспитывал, такая красывая дэвочка, а так ругаешься…

Он вышел, в двери несколько раз провернулся ключ.

Алина, не остыв, не сразу поняла, что это такое за «кыно», с помощью которого деньги зарабатывают. А когда поняла, слезы сами собой брызнули в три ручья.

Еду, складную табуретку и тазик с водой и столик принесли два крепкошеих парня и встали рядом. Алина подошла к тазику и долго держала лицо в холодной воде. Она подумывала о голодовке, но в животе было настолько убедительно пусто, что она, сохраняя страдающий вид, села за стол.

Пустые тарелки, тазик и «мебель» унесли.

Алина долго выписывала круги и восьмерки по свой камере. Мысль о самоубийстве во избежание позора каждый раз натыкалась на самосохранение, да и самоубиваться было нечем. Потом с размаху бросилась на кровать и, поплакав в ладони, провалилась с мыслью о свободе в сон.

Через полчаса после того, как она ровно задышала во сне, началась такая мутная и гнусная жуть, от коей зашевелились бы редкие волосинки на покрытой частыми холодными каплями голове самого сэра Альфреда Хичкока.

Из-за запертой двери были чуть слышны похрустывание и звуки вроде щелчков и клекотания. Звуки были негромкими, но ощутимо отвратительными и совершенно потусторонними и противоестественными.

Потом дверь содрогнулась от нечеловеческой силы удара и повисла на одной петле. Вторым ударом ее положили на пол коридора.

По комнате, что было отлично видно из коридора, были разбросаны обрывки того, во что была одета Алина. На стенах — мелкие кровавые брызги. В коридор хлынул тошнотворный запах убоины и распоротых кишок.

Опираясь двумя тонкими, покрытыми пластинами хитина, ногами на выбитую дверь, в проеме стояло существо, похожее на опиатную помесь бронированной чернотелой осы и богомола, пропорциями отдаленно напоминающее человека. Оно имело две руки, две ноги и голову на короткой шее. На этом сходство с человеком заканчивалось. Каплевидная голова. Четыре крючковидных как у паука-фаланги челюсти, восемь маленьких фасеточных, похожих на блестящие пуговицы, глазок на закруглении, связывающем челюсти и вытянутый конусом назад затылок. Грудь бочонком, покрытая, как латами, неправильными, находящими друг на друга пластинами. Узкая талия и узкие бедра, переходящие в длинные тонкие гнущиеся назад ноги, украшенные гребнями из мелких и длинных шипов. Существо за отсутствием стоп опиралось на три длинных когтя — два вперед, один назад — на каждой ноге. И, наконец, у него были длинные, ниже вывернутых колен, руки, каждая снабженная четырьмя похожим на чудовищно вытянутые автоматные патроны длинными пальцами.

Охранник от избытка чувств хрюкнул, уронив кроссворд в чашку с кофе. Этот звук как нажатый спусковой крючок привел существо в движение.

Одним невероятным прыжком оно покрыло около трех метров и воткнуло все пальцы левой «руки» в голову и горло охранника. Тот ухнул, пустив ключом кровь изо рта, раскинул руки и повис на длинных черных пальцах, по которым хлынула кровь. Второй уже коснулся кобуры, когда пила из мелких шипов на предплечье неуловимо метнувшегося к нему существа прорвала ему горло до самого позвоночника, а чудовищной силы удар отшвырнул его в угол, под самый потолок. Весь коридорчик был залит хлещущей, кажется, отовсюду красной жижей.

Через время которое требуется чтобы достать и закурить сигарету, существо выбило наружную железную дверь, одним прыжком вскочило на трехметровую кирпичную ограду, на несколько секунд задержалось на ней, слизывая длинным бежевым языком липкие брызги с черной брони, спрыгнуло вниз, вмяв крышу дорогого авто, и странными скачками устремилось к ближайшему лесу. Из дома ветерок доносил горький дурманный запах крови и солоноватое зловоние растекающегося из поврежденных труб газа, явно свидетельствующее о том, что скоро раздастся хлопок и там начнет хозяйничать веселое рыжее пламя.

За гибель всех охранников, повара, собак и даже рыбок из разбитого аквариума и полный погром на даче Толик-Хохол устроил бы Саиду крутой «разбор полетов». Он вообще многое мог бы устроить, если бы сейчас из сквозной дырки на месте глаза лежащей в гостиной возле оторванной ноги саидовой головы не вытекало что-то похожее на смесь творога с томатным соком, а сам Толик находился наполовину в шкафу с посудой, на четверть под перевернутым столом и на все остальное был разбросан по углам комнаты.

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Посольство императора Священной Римской Империи прибыло в расположенную близ Лондона резиденцию Ее Величества — охотничий замок Хартфорд — хмурым осенним утром. Ее Величество Елизавета Английская неподвижно сидела на троне, утопив свой узкий и острый подбородок в воротник расшитого золотом платья цвета дубовой коры, плотно сложив накрашенные губы, капризной раной смотревшиеся на набеленном лице. Толстый слой белил, румяна и тени превращали ее уже немолодое лицо в вечную безвозрастную маску деспотической воли, мощи и равнодушного величия. Подкрашенные (королева начинала седеть) и усаженные крупными жемчужинами рыжие косы, уложенные в сложную прическу, не оживляли этой маски, а, наоборот, подчеркивали противоестественную фарфоровую белизну и придавали ей сходство с каким-то языческим идолом.

Посольство принимали в тронной зале. Королевский трон находился на возвышении, но послы — громадного роста пышно разодетые австрияки — могли смотреть в глаза королеве, не поднимая взгляда. Весьма нахально. Королева с усталой неприязнью смотрела на этих, черными воронами слетевшихся на алый бархат, дворян. Вопрос как всегда был тонкий, но неразрешимый и болезненный. У королевы болела голова. Полные ехидного и жесткого ума чуть прищуренные серо-голубые глаза Ее Величества на первый взгляд равнодушно скользили по зале, меж тем внимательно оглядывая послов одного за другим.

Она отвлеклась от напыщенной и однообразной латыни лорд-канцлера королевства и сосредоточилась на послах. Итак: герцог Цоллерен, надутый сановник, большая шишка при дворе Его Величества. Скользкий и безжалостный тип и его добродушные пухлые щеки, усы подковкой и щелки-глаза обманули бы кого угодно, но не королеву. Его брат, тоже Цоллерен, как две капли воды похож на брата, но чуть посуше и говорит как железом лязгает. Явно привык решать вопросы с высоты кавалерийского седла. Они друг друга стоят, сожрут, выплюнут и скажут, что было невкусно. Типичные упертые посланцы вероломной Империи, уверенные в полном превосходстве своих войск и флота, факт, который, к сожалению, королева могла лишь принять но не изменить. Пока. Пока не могла. А вот этот человек уже поинтереснее.

За спинами братьев стоял такой же высокий, как и они, молодой человек. Толмач. Молод, молод. Лет двадцать-двадцать пять, не более. Одет неброско, но дорого, в серый с серебром бархат. У него высокий лоб, упрямый выступающий подбородок. Тонкие усы оттеняющие красивые, но жестоко сложенные губы, лицо же выбрито глаже, чем некоторым женщинам дается от рождения. Экстравагантно. Может быть… нет, фигура и лицо мужественные, на пассию братьев не смахивает, да и в мужеложстве они замечены не были… Очень интересно. Он держался скромно, но опытный взгляд королевы улавливал в его позе и жестах привычку управлять и распоряжаться. Такой молодой человек и так высоко для своих лет. Родственные связи? Королеве не понравился его взгляд. Она вообще не любила людей со своим типом взгляда. Его широко распахнутые светло-серые глаза смотрели будто в сторону, скользили равнодушно и невнимательно, но видели все, насквозь. При этом они были «наглухо закрыты» — по ним совершенно невозможно было прочесть его мысли. Толмач быстро и тихо шептал на ухо братьям ответы лорд-канцлера. Дворянин, но не из высшей аристократии — слишком крепок для вырожденцев, хоть и весьма изящно сложен. Воспитанник, пасынок, вот кто он. Руки белые, как у студента или священника, с очень сильными пальцами… Возможно ученик или сын одного из императорских советников… хотя… в манере держать пальцы фехтовальщик чувствуется больше чем писец. На пальцах единственный перстень. Явно подарок или наследство матери — на мизинце. Весьма интересный человек…

Незаметным движением пальцев королева подозвала из-за спины леди Уоллес.

— Джейн, милочка, посмотри на толмача, — не двигая губами, прошептала королева.

— Да, Ваше Величество. Вижу.

— Выйди и посмотри на их оружие. Они, как обычно, оставили его при входе. Какую шпагу сдал толмач?

Леди Уоллес кивнула (королева знала, что это единственный ответ на ее просьбу, другого не бывает) и беззвучно растворилась за пологом трона, где находилась маленькая потайная дверца. В том, что ее ближайшая подруга и горничная, точно исполнит приказ, королева не сомневалась. Другой жест. Вызов герцогини Скарборо.

— Да, Ваше Величество

— Толмач. Он меня тревожит

— Да, Ваше Величество?

— Завтра вечером мне нужно знать о нем все

— Любым способом, миледи?

— Любым

— Да, Ваше Величество.

В способностях Маргарет Скарборо королева не сомневалась. Ходили слухи, что эта особа ведьма. Королева не очень верила в эту чушь про ведьм, но знала, что ее не расстающаяся с черной траурной вуалью камеристка, бледная как и все англичанки, с ускользающим бледно-зеленым взглядом, с сатанинскими угольно-черными волосами, могла вытащить какие угодно сведения. Скарборо была сведуща во многих науках, в том числе и тех, за которые в прежние времена церковь по головке не гладила, ведь иначе как вмешательством нечистой силы ее нестареющие лицо и тело объяснить было нельзя… Еще Елизавета знала, что Маргарет Скарборо способна обольщать мужчин в минуты и влюблять их в себя до состояния умоисступления. Поэтому в том, что странного толмача раскусят еще до завтрашнего вечера, королева была уверена.

— Миледи? Я осмотрела его оружие

— ?

— Этот человек носит не придворную шпагу, а самую настоящую, тяжелую боевую.

Королева еле заметно кивнула, отблагодарив леди Уоллес.

Ну-ну. Этот молодой человек особая особа при особе Императора, никак не меньше, мысленно скаламбурила королева. Тайна. Тайная миссия. Да. Именно так. Что может делать такой человек у нас в Англии? Неприятный тип. Одинаково хорошо работает и языком и шпагой и, надо ожидать, что ядом тоже. Что же он здесь делает, приехав так плохо замаскированным? Козни континента? Или он приехал утрясти дела тех, кто приехал в Англию два месяца назад? В любом случае, следует вечером поговорить с Маргарет Скарборо. Ее ждет достойный и интересный противник.

Несколько дней спустя, в Сэйнтджорджфорде, маленькой деревушке ютящейся у подножия мрачной глыбы замка Конисворт, что в тридцати милях к юго-западу от Скарборо, в харчевне «Дудка и петух», происходил следующий разговор.

За столом сидели четыре человека, трое мужчин и женщина, закутанные в плотные темные плащи. Между собой они говорили на гаэлике, том диалекте, который и во времена отца нынешней королевы можно было сыскать только в самом глухом углу Ирландии.

— Что говорят наши друзья на континенте?

— Дела идут неплохо. Заново отстроили убежище в Праге, доходы удвоились со времен прошлого солнечного цикла. Мы потеснили Унгари и других детей И-Тхана в нескольких городах. Бруккари и их союзники молчат и затаились, они зализывают раны. Мощь Адьяри растет.

— Адьярай Уль Рик, будем точны. Да сом, Нха Шин, Да Атарх, Уль Шат и остальные могут подождать с ростом своей мощи. Меня радуют вести о Бруккари. Дети Зуль-Н-Арика скоро поймут бессмысленность своих претензий на главенство среди детей Каина.

— Ты прав, Сетти. Какие указания от господина Рамсеса ты принес, Эстерхази?

— Никаких, госпожа Шинефолдар. У меня есть лишь подарок.

— Подарок?

— Да, он прибыл на Остров совсем недавно.

Айше «Шинефолдар» («Черный жемчуг») Уль Рик посмотрела в глаза своему младшему брату Сетти Уль Рик и громко подумала «Слушай в оба, Сетти. Это какое-то изменение ситуации на континенте. Рамсес почему-то прячет отличные вещи на Острове».

— Каков он?

— Это ревенант. Очень способный молодой человек. Ваш господин отслеживали его жизнь от рождения, отобрали его, правильно подкинули смертным, устроили, обеспечили неплохое образование и карьеру. Мы устроили ему несколько поединков. Он дерется с яростью одержимого Зверем, но в то же время изящно, сохраняя чистоту разума.

— Чье семя?

— Это пикантный вопрос. Моим ртом говорит господин Рамсес: «Он сын одной из ни-Бруккари от нашего ни-Адьярай Рамсес-айа. Ее захватили живой и подчинили, скрестив с нашим ревенантом, в котором пятнадцать частей крови Бруккари и одна Адьярай. Кровь Бруккари переполняет его вены, и он даже сейчас может кое-что».

Так вот почему Рамсес так долго медлил. Умно. Примоген долго выбирал верную дорогу, хорошую кровь и, как всегда не прогадал.

— Подробнее

— В нем нет духа Бруккари, но многие способности, данные Бруккари Каином, дремлют в нем. Господин Рамсес считает, что кровь Адьярай обогатила бы его способностями Адьярай, а те таланты, которыми славятся Бруккари, были бы поставлены под контроль крови Адьяри.

Айше про себя быстро произвела подсчет. Обычные таланты Адьярай, сопротивляемость Солнцу, невероятная способность к черной магии. Игра стоит свеч. Из этого ни-Бруккари может получиться отличный разрешитель щекотливых вопросов железом и серебром.

— Мне кажется, что я его уже видела. Он прибыл с посольством, как толмач.

— Вы как всегда правы, госпожа.

— Я благодарна Рамсесу за подарок. Кто должен его обратить?

— Вы, госпожа. Моим ртом говорит господин Рамсес: «Это редкий случай, когда две разных ветви сливаются в одну. Я полагаюсь на тебя, Айше, это редкий и дорогой дар Судьбы. Нам нужен этот ни-Бруккарай, возможно он займет свое место в наших рядах на самом высоком уровне».

— Если это все, то ты свободен, Эстерхази.

— Я служу Ночи, госпожа, — тот, кого называли Эстерхази, встал, почтительно поклонился и вышел.

— Эдвард.

— Да, госпожа, — заговорил до того молчавший третий мужчина.

— Приготовь все, я хочу увидеть его в деле как можно скорее.

«И Маргарет Скарборо доложит Ее Величеству, что толмач был убит на дуэли, в ссоре с бывшим любовником Черной Вдовы Скарборо. А Айше Шинефолдар пополнит ряды Адьярай еще одним воином».

Франц Дайним рассеянно глядел в огонь. Молодого человека привлекала вечно неповторимая игра язычков пламени в разверстой пасти камина.

«Отвратительный климат, отвратительный город, отвратительные правители еретического народа». От англичан можно ждать любой подлости. Он не совсем понимал, что заставило Штосса, по прозвищу «Левое ухо» — из-за привычки нашептывать все свои рекомендации императору стоя слева за троном — включить его в состав посольства. Да, Франц мог говорить на этом гундосом языке много лучше некоторых местных. Но он мог так же свободно говорить и на квакающем и картавом наречии французов, раскатистом испанском и даже немного на шепелявых чешском и польском и на головоломном мадьярском. И быть толмачом при любом другом посольстве. Да, Франц был приемным сыном бездетного графа Карла фон Штольцфейна, близкого, еще детства, друга и советника императора. Но что заставило Штосса направить его именно в эту страну? Тем более что истинные функции Франца немного отличались от дипломатических расшаркиваний и обязанности бубнить на ухо перевод двум братьям Цоллеренам, справедливо называемым «Шенбрённскими волками».

Франц уже не очень много, но уже и не очень мало лет был одним из тех, кого в долгих и темных коридорах императорского замка обтекаемо называли тенью императора. И никогда не были уверены, что знали в лицо. Официально он был сокольничим при императорской охоте. Неофициально и постоянно он был из тех людей, в обязанность которым вменялось быть глазами и ушами императора в замке и в столице. Обязанности молодого господина Дайнима шли, впрочем, еще дальше, чем участие в разговорах и сбор информации.

«Любезный молодой человек» — придворные дамы дали наилучшее из возможных определений этому молодому человеку.

Франц знал, что его присутствие часто сопровождает волна липкого ужаса. Его любезность некоторых ободряла и располагала к себе, а некоторых наоборот заставляла бледнеть и трястись. Прозвищем императорского протеже стало «Черный Меркурий». Он приносил вести «сверху» и, слишком часто — неприятности. Приказывать Францу могли только император, Штосс и его приемный отец Штольцфейн. И часто приказы были односложны и однозначны: «Смерть». Император сидел на постоянно готовой взорваться пороховой бочке: аристократы не очень любили железную руку и трезвую голову своего правителя, зато очень любили урвать свой кусок от имперского пирога и считать ветви своего генеалогического древа, поэтому люди вроде Франца всегда находились рядом с монархом, а зачастую были воплощением самого монарха, осуществляя его волю на расстоянии, одергивая задавак, усмиряя бунтовщиков и казня изменников.

Вот и сейчас ему предстояла подобная работа. Кто-то из высшего света начал пописывать в Англию. Письма, разумеется, были шифрованные, и говорилось в них не о ценах на английское сукно. Автора уже обработали, он предпочел плахе жизнь, выдал всех соучастников и получил возможность стать послом, страшно подумать — в Московии. В жуткой стране, где по улицам ледяными ночами ходят огромные медведи и волки, где король, чтобы развлечься, тысячами убивает своих подданных, а дворянство, даже самые древние и благородные роды, почитают его богом и целуют обувь… у императора было хорошее чувство юмора, но иногда все же Его Величество был немного жесток в своих шутках.

Франц обладал редкостным чувством: чувствовать присутствие людей. Не так, как обычные люди, не по ощущению взгляда, по еле слышимому дыханию, а каким-то щекотанием в затылке ощущал присутствие другого человека, мог даже сказать, что это за человек и, часто, предсказать его намерения.

Вот и на этот раз что-то зашевелилось у него в затылке. Франц тут же вспомнил, что оба двуствольных пистолета лежат в дорожном сундучке, а шпага на столе возле кровати. При нем был лишь его «Немой» — маленький изящной работы пистолет, с особым устройством ствола — ствол пистолета был туго обернут слоем промасленного войлока и, поверх войлока, была набита еще одна стальная трубка — звук получался не громче тихого кашля. У пистолета был закрытый замок, чтобы не было видно вспышки затравки на полке, а заряжался он особым порошком, почти не дававшим дыма. Маленькая, диаметром с горошину, продолговатая бронзовая пуля в форме падающей капли уверенно пробивала легкую кирасу и заставила многих врагов императора онеметь навсегда.

С внутренней стороны к левой руке был приторочен тесемками небольшой стилет.

Франц быстро сунул руку под расстегнутый на груди камзол. Другую — подмышку и схватил рукоятку стилета. Со стороны могло показаться, что молодой человек, скрестив руки на груди и небрежно откинувшись в кресле, любуется огнем.

Вот послышался и шорох. Женщина. Так заметают по полу пышные юбки. Рост средний, носит туфли на небольшом каблучке. Стройная — шаги легкие, летящие. Подходит справа, от двери, где должны были с той стороны быть гвардейцы. Значит она, скорее всего, из дворцовой прислуги. Не стоит особо беспокоиться. Хотя, если вспомнить, что у Франца среди коллег имелась Анхен Стаффе, у которой под юбкой всегда висел миниатюрный арбалет, заряженный тремя иглами с трупным ядом, а в корсете был лишний (и очень прочный) шнурок, следует проявить разумную осторожность.

Он скосил глаза и увидел стоящую со стопкой белья в руках женщину лет двадцати. Волосы очень светлые, вьющиеся. Платье зеленовато-серое по французской моде.

— Меня зовут Маделен, господин Дайним. Я горничная и приставлена к вам для услуг, — произнося это, она присела в книксене бесстыдно, глядя ему в глаза незабудковым взором, прогибаясь больше нужного вперед и показывая в вырезе платья грудь.

Франц молча кивнул. Она говорила по-английски с теплым гортанным акцентом голландки. Для услуг. Многозначительная фраза. Жестом указав ей на кровать, он снова обратился к созерцанию огня. Итак, оба Шенбрённских волка сейчас спят в своих комнатах, восточнее по коридору. Перед дверьми и снаружи и внутри спят верные дворяне, это не считая гвардии королевы, стоящей через каждые десять шагов и по трое — возле дверей. Надежно и безопасно. Его собственная дверь тоже охранялась двумя гвардейцами. Все крыло дворца населено братьями по крови и вере, и, хоть от протестантов можно ждать любого подвоха, посольство, в крайнем случае, не продаст своих жизней дешево. Франц знал, что его шпага и против другой шпаги и против алебарды стоит многого. Окно выходит в сад и на стену, за которой виден унылый луг, находится на втором этаже. Если что — у Франца под поясом вокруг талии всегда была обвязана тонкая шелковая веревка около двадцати футов длиной, а стилет, если немного повернуть подвижную гарду, годился как замена крюку-кошке.

Горничная с шелестом стелила простыни и с тугим звуком взбивала подушки. Видя на стене тень от ее изящного, обтянутого, когда она наклонялась, чтобы поправить перину, платьем задка, Франц дернул углом рта. Оставшаяся в Вене графиня Шефер могла бы ничего и не узнать.

Горничная закончила с кроватью и прикрыла дверь. Интересно. Это местный обычай?

Франц все так же глядел в огонь. Она подошла сзади. Колеблется? Странно, подозрительно. Возможно ее хотят подсунуть ему, чтобы скомпрометировать или привлечь на свою сторону… или посмотреть, не попытается ли он ее о чем-либо ее расспрашивать… Ну, что ж. Дамы ведь не зря произносили «Любезный молодой человек» с придыханием возводя ангельски невинные глаза в область небосвода. Если здесь думают, что женщины — его слабость — пусть так и думают.

Наконец Маделен зашевелилась. Она подошла к нему слева и неуверенно погладила рукой его щеку. Франц утвердительно кивнул. Вторая рука запуталась у него в волосах. Он почувствовал, что девушка встала на колени рядом с креслом и ощутил ухом ее прерывистое дыхание. Она поцеловала его ухо и тут же слегка прихватила его зубами. «Так не бывает». Вытянув руку, Франц обхватил ее, поднял, заставил сделать полукруг и привлек себе на колени. Горничная устроилась на нем и продолжила свои игры с ухом Франца, целуя теперь и ниже, изредка касаясь его шеи горячим и влажным языком. «Что-то… явно… не так». Его левая рука легла ей на пушистые волосы, рассыпавшиеся из-под чепца, а правой он прошелся по ее спине, прикидывая, сколько времени займет расшнуровка. Ее дыхание стало более бурным и недвусмысленно говорящим о ее состоянии. «Быстро заводится. При всем при том, что я для нее явный предмет работы».

Франц понял, чего так не бывает. У него никогда не замутнялось сознание, даже в самый разгар любовных игр. Он всегда был в какой-то своей части спокоен, как бы страстно ни вела себя его другая часть. Теперь его окутывал теплый дурман.

Внезапно шею потревожила боль. Франц чуть сжал руку на шее девушки, чтобы показать, что ему больно, что она, расшалившись, прикусила кожу сильнее нужного.

— Эй, не прокуси мне горло…

И тут его сосулькой пронзила одна-единственная мысль.

«У НЕЕ НЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЗУБЫ! ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОЧЕТ ПРОКУСИТЬ МНЕ ГОРЛО!»

Словно почувствовав его мысли, горничная с непонятной для женщины силой попыталась отвести его голову в сторону.

Дальше Франц не понял, что произошло. Заработали его рефлексы. Правая рука ухватилась за подбородок лже-горничной, а левая за ее затылок. Коротким разрывающим движением, с влажным хрустом Франц свернул ей шею.

Тело обмякло. Франц отбросил ее от себя и схватился за свою шею. Горничная, все так же охватывая его раздвинутыми коленями, неловко прогнулась назад и мягко стукнулась головой об пол. На ладони остались два еле заметных пятнышка крови. Все-таки она действительно его оцарапала. Теперь ее маленькая, обутая в черного бархата туфельку правая нога оказалась у него на плече. Свет камина ярким пятном выхватил ее повернутую, словно она хотела оглянуться назад, голову. В голубых глазах застыло недоумевающее выражение. Рассыпавшиеся волосы окружили ее голову переливающимся золотистым ореолом и некоторые волоски уже свернулись спиральками от жара… Пугающее зрелище. Но это не было особенно страшно для привыкшего к чужим смертям Франца. Страшны были ясно видные в страдальчески приоткрытом рту два клыка в верхней челюсти и два, поменьше, в нижней. Клыки были как у крупного венгерского дога.

Францу сразу вспомнились рассказы его кормилицы-мадьярки о живых мертвецах, сосущих кровь у людей. Он, чертыхнувшись, сбросил с себя и отпихнул труп подальше от камина.

Проклятые еретики! Они в сговоре с самим чертом, используют нечисть, чтобы обтяпывать свои грязные делишки. Англичане в сговоре с нечистой силой — неплохая тема для доклада Штоссу. Что же делать? Эта тварь не могла так просто проникнуть во дворец. Охрану звать бесполезно. Кто его подставил? Она пришла не к послам — представителям сильнейших и знатнейших родов Империи, а к нему, путешествующему под личиной толмача. Ага. Кто-то в Вене дал протечку. Его раскрыли, и теперь за ним идет охота. Франц в какой-то мере даже испытывал чувство гордости — послать мертвечиху вместо обычного наемного убийцы… он чего-то да стоил.

«Бежать. Во дворце я как в мышеловке. Дохлятину — в шкаф, никто не услышит и не увидит какое-то время. Написать левой рукой вызов на дуэль. И записку для слуги Цоллеренов, который придет меня будить, чтобы они дня три прикрывали мое отсутствие. Оставить все на видном месте и в окно». Все это он решил, когда быстро вытаскивал из сундука дорожное платье — черный с красным камзол и серый плащ. Денег должно на первое время хватить. Потом — в Лондоне у Штосса свой человек, он сможет укрыть на время, которое потребуется Францу, чтобы выполнить свое основное задание. Внезапно он краем глаза заметил движение. Что за черт?

Мертвая горничная уже стояла на ногах. Она с противным хриплым стоном повернула голову обратно, покачала ей из стороны в сторону, чтобы, очевидно, убедиться в правильности посадки и улыбнулась ему, грозя пальцем.

Впервые в жизни Франц почувствовал, что у него сердце, запутавшись в кишках, проваливается в пятки.

Но рефлексы императорского сокольничего и сейчас работали. Не думая, Франц одним движением выхватил и, как раскрываясь в па на плитах Шенбренна, послал вперед стилет. Два свистящих оборота в воздухе. По самую рукоятку в область чуть пониже ключицы — не было человека, который бы не издав ни звука не упал замертво. Его рука пошла обратно, за отворот камзола и выхватила пистолет. «Немой» чихнул, выплюнув небольшое облачко голубого дыма, а у горничной чуть повыше левой брови расцвела роза. На каминную полку фонтаном ударила зашипевшая на раскаленной решетке кровь. Тварь беззвучно упала ничком. Волосы на затылке были пропитаны густым багрянцем.

Теперь Франц был уверен, что его убийца мертв. Но Эльжеберет говорила, что убить такого кровососа можно только проткнув его сердце и отрубив голову. «Как это по-польски?.. А, вспомнил — «upyr». По-итальянски такая гадина называется «vampir». На мадьярском…»

Франц взял шпагу, вытащил ее из ножен и, носком сапога перевернув лже-горничную на спину, воткнул ей клинок в грудь. Он мог поклясться, что когда сталь с шелестом входила в ее тело, руки трупа дернулись, словно желая схватиться за лезвие и остановить его. Штаны и камзол залило несколько вишневых, почти черных струй. Ничего, у него есть дорожное платье. Он провернул клинок в ране и, выдернув его, рассек горло трупа. Затем охотничьим ножом окончательно отрезал голову.

«На мадьярском эта тварь называется «vopyr». Интересно. Такие разные наречия, а названия везде похожие».

За отделением головы пришла другая мысль. А что, если действительно погибнуть? Сунуть тело в камин, камин глубокий, весь воздух протягивает вверх, вонь горящего тела никто не услышит. Тело так обгорит, что его не узнают, если, конечно, не обратят внимания на разницу в росте. Нет. Он не был уверен, что английские чиновники особых поручений настолько плохо знают свое дело. Так. Труп все же в шкаф. Он достал из сундучка бутыль с тягучей черной жидкостью — каменным маслом, которое он употреблял для ухода за оружием и хорошенько, насколько позволяло количество масла, пропитал им простыню. Получился непроницаемый для воздуха кокон, который должен был скрыть запах разложения. А вот голову можно кинуть в камин.

«Странно — я отрезал ей голову, а крови почти нет. В ней не набралось бы и двух унций крови, насколько я понимаю».

Возле камина был хороший запас дров. Франц развел самый сильный огонь и осторожно, чтобы не испачкаться, положил тело на простыню. Внезапно в лицо ему ударило пламя, чуть не опалив брови и усы: тело мертвой твари вспыхнуло огнем. Но не из-за масла: оно горело само по себе, как будто было сделано из хорошо просушенного липового дерева, со сладковатым тошнотворным запахом. Франц, задержав дыхание, ногами откатил труп к камину и переложил через решетку. Что ж, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь — гадина сама устроила себе похороны. В несколько минут среди пылающих углей остался только почерневший костяк. Голова. У волков, убитых в императорских лесах, в качестве трофея вынимали клыки, здесь же речь шла не просто об охотничьем бахвальстве — таких зубов у императорского толмача быть не могло, да и оставлять такое доказательство тоже грех. Что ж, такого трофея не доставалось еще ни одному ловчему… Франц, умело втыкая лезвие стилета в десну, как делают охотники, с хрустом выломал все четыре клыка и сложил их в кошелек. Вытер испачканные слюной и кровью пальцы о волосы головы и, несильно размахнувшись, швырнул ее в пламя. Еще раз проверил все, вытер о наволочку стилет, кинул наволочку в огонь и повернул гарду, так, чтобы стилет превратился в «кошку». Размотал веревку и привязал конец к кольцу, которым оканчивалась рукоятка оружия. Осмотрел комнату. Два узелка с одеждой, кошелек, пистолеты и их принадлежности, нож, огниво, стилет, веревка, шпага и то, во что он был одет, испачканное кровью упырихи так, как будто он резал телят. Отныне у него ничего нет, и сам он умер. Официально его искать не будут — англичане никогда не признаются, что напустили на него упыря, это может дать ему еще около двух дней форы. Неофициально же… все куда сложнее и хуже — Франц совсем не знал их возможностей, но для себя решил считать их втрое большими, чем те, которыми обладал его император.

Он выкинул оба узелка в окно, пристроил остальное за пояс и соскользнул по шнуру на землю. Пусть поищут.

Бесшумно прошел мимо часовых (славящихся особенной бдительностью!) через парк и котом перебрался через стену.

Отошел на милю и на обочине дороги переоделся в дорожное. Всю остальную одежду он тут же сжег.

Пусть поищут.

17 июля. Продолжение. Характер Д’Артаньяна вырисовывается, или Клиент хамит

— Ты переменился. Повзрослел. У тебя появился циничный взгляд и постоянно презрительное выражение лица. Можешь кончить старым брюзгой, если уберешь отчаяние на дне твоих мыслей, которое ты прячешь за темными очками.

Белла нарезала круги вокруг меня, пристально вглядываясь в лицо при каждом полукруге en face.

— Благодарю. Ты не изменилась вообще.

— Женщины после тридцати вообще не меняются, — четверть круга.

— Ста тридцати? — полкруга.

— Doesn’t matter, — еще круг.

Я положил ногу на ногу, чтобы испортить ей траекторию.

— У меня сейчас закружится голова.

— У меня тоже, Белла. Сядь. Ты не вытянешь из него ничего сверх того, что он хочет дать, я предлагаю нам всем fair play, — Ульрик положил ручку, которую вертел все это время в пальцах.

— Излагайте суть, вы же пригласили меня не для того, чтобы ходить кругами. Я опять вам зачем-то нужен. Я только не понимаю, зачем. Трижды спас вам не-жизнь, дал императорскую корону и не помог другу Рамсесу.

Белла пододвинула стул и села рядом с Ульриком. Заговорил Ульрик.

— Как ты знаешь, я немного увлекаюсь проблемами Бытия и Небытия. Тебе знакома формула «Бытие определяет сознание»? Я уделил много времени изучению их соотношения и, как мне кажется, копнул чуть глубже и именно в том направлении, в котором нужно копать. Главное, в чем я ошибался, была сама формула.

— «Битье определяет сознание», как говорил мой учитель литературы?

— Еще смешнее. «Сознание определяет Бытие». Немой вопрос, я понимаю. Не всегда, не везде и не у всех… Мы заглянули в твои файлы…

— А это fair play?

— Честнее некуда — ты ведь прочитал мою тетрадь… Да-да, ты прав, проникнуть в компьютер несложно. Особенно если владелец часами торчит в интернете с включенным винампом. Теперь мозаика потихонечку складывается, особенно хорошо после получения цельного представления о том, что такое «Мир»…

— «Мир» это затопленная космическая станция, гордость советской космонавтики и гноящаяся заноза коммунопатриотов. У меня был Мир…

— Не надо перебивать, больше узнаешь — английская народная мудрость, — жестко и наставительно сказала Белла

— Больше узнаешь, меньше проживешь, русская народная мудрость

— У тебя был Мир: странное ответвление течения времени и места, может быть, впрочем, и не совсем времени и места. Пророк Магомет однажды, знаешь ли, посетил с подробной экскурсией все небеса, перед тем увидев покачнувшийся кувшин. Посетил и вернулся, чтобы его поймать…

— Я не совсем пророк и уж подавно не Магомет

— Чертовски тонко подмечено… Магомет страдал чем-то вроде эпилепсии, это я знаю из вторых рук, но верю, так как сообщил это мне в свое время Рамсес — он снабжал оружием его армию в Йемаме. Не чувствуешь, как потянулись друг к другу кусочки головоломки? Какой-то дефект в мозгу либо выбивает твое сознание в мир галлюцинаций и разыгравшегося подсознания, либо позволяет тебе проходить куда-то, куда не пройти просто так.

Кажется, я начинаю понимать. У меня не было ни одного припадка с того проклятого февраля. Они начались с того сотрясения мозга, из-за которого я потерял зрение. Стоп. Но ведь Венуся была со мной в Мире?

— Точно. Ты прав. Это не может быть необычайно яркой галлюцинацией. Во-первых, потому что галлюцинации на двоих науке не известны. А во-вторых…

Белла достала из-под столика картонную коробку и вывалила ее содержимое на его поверхность.

Коробки с патронами. Несколько длинных обойм. Деньги. Моток шнура. Покрытый кровью сломанный нож с выкидным лезвием. Маленький плоский пистолет ПСМ, глушитель и поверх всего — здоровенный черный ТТ с удлиненным дулом.

— Voila

— Ну и что. Может быть, и это все и все вы — тоже галлюцинация. И я до сих пор умираю в феврале 1999 года.

— Возьми что-нибудь в руки. Пощупай

— И далее что? Человека касаются карандашом, внушив, что это сигарета, появляется ожог

— Ты невыносим! — крикнула в потолок Белла.

Я сосредоточился на рассматривании ногтей. «Siuil, siuil, siuil a ruin… Siuil go sochair agus go ciuin… Siuil go doras agus ealaigh liom… Is go dte tu mo mhuirnin slan…»

— Прекрасно. Теперь ты поешь по-ирландски. Я очарована, — Белла откинулась на спинку стула

— Cuaigh m’en aep arse…

— Таких ругательств в этом произведении нет, насколько я помню, — улыбнулся Ульрик, — я предлагаю прекратить валять дурака и заняться делом

— Присоединяюсь. У меня почти не осталось терпения. Хотя голос Мойи Бреннан у тебя в голове звучит действительно божественно.

Я демонстративно допел песню до конца. Ульрик трижды тихо хлопнул в ладоши. Пришлось встать на стул и раскланяться. Потом, будучи полностью удовлетворен результатами, спрыгнул и сел на стул верхом.

— А знаете, о чем я сейчас думал?

— Ты пел песню и наслаждался тем, что изводил нас

— Неправда ваша, профессор. Я вычислял, успею ли я схватить пистолет, в котором, судя по всему, патрон имеется, закатить в ваши вековые организмы по свинцовой горошине, и начать думать, как отсюда выбраться.

Оба вампира переглянулись и расхохотались. Белла, привстав, обняла меня и похлопала по спине.

— И что же ты вычислил? — отсмеявшись, спросил Ульрик

— Не стоит.

— Вот как… — мяукнула Белла

— Да. Времени точно может хватить только на один выстрел. Если же я смогу перенацелиться на вторую цель, будет обидно, если в пистолете только один патрон. Поэтому я запнулся на том, кто из вас мне дороже

— Дилемма из дилемм, — пробормотала Белла — если б он еще знал, как мне смешно…

— Не будем вводить тебя во искушение.

Ульрик двинул рукой и все лежащее на столе растаяло как сахар в стакане.

— Это действительно была иллюзия. Все, что ты принес с собой — все исчезло.

— А что же я тогда выкинул в Москва-реку?

— Надо же было проверить, как ты себя поведешь. Вот я и сделал иллюзию

— Испугался, что я сразу же стрелять начну?

— И это тоже. Где еще мир возьмет такого гениального вождя, если меня убьют? Но ты повел себя алогично, хотя это вполне в рамках. Ты ведь очень предсказуем.

— Да, — перебила Белла — ты с вероятностью сто процентов всегда поступаешь непредсказуемо, алогично, ни в какие ворота, с ног на голову и так далее

— Очень неприятно, особенно если на тебя рассчитывают. Хотя ты всегда добиваешься своих целей, тем или иным способом.

— И вот теперь…

— Чтобы сделать тебя чуть более предсказуемым, я император всех детей Хаоса, готов принять твою вассальную присягу. И, клянусь своим именем, освободить тебя от нее, как только ты этого захочешь

— А если я откажусь?

— Ну, начинается, — Белла устало закатила глаза, — я теряю выдержку.

— Меньше надо было прогуливать историю права, молодой человек, хоть наше право и не вполне похоже на ваше. Клятва, полученная принуждением таковой не считается, потому что все дети Хаоса свободны, а в клятве содержатся строки что-то вроде «Я, доселе свободный от каких-либо уз, полностью добровольно распоряжаясь своей свободой, передаю свои руку, сердце и жизнь такому-то. Клянусь служить ему до тех пор, пока меня не освободит от данных обязательств его воля, моя или его смерть или конец света»

— Мне известны некоторые граждане, избавившиеся от присяги и нарушившие ее посягательством на жизнь сюзерена…

— Ничего подобного. Яд был перенесен из бокала в бокал до того, как я принес присягу. Так что ни с правовой, ни, тем более, с моральной точки зрения, я ничего не нарушал.

— Казуистика. А если ты прикажешь мне что-нибудь, что противоречит всем моим принципам?

— А ты будешь утверждать, что они у тебя есть? Особенно после того, как не далее недели тому назад ты утверждал, что убийство не представляет моральной проблемы, а лишь финансовую — какая сумма компенсирует страх возможного возмездия

— Это снова казуистика. Я не говорил о себе, если вы внимательно подслушивали

— Хуже чем говорил. Ты подумал о себе

— OK. So, what the crap do you want from me?

— Все тот же «крэп», что и в тот раз. Помоги нам разобраться, и — баш на баш — получишь некоторые блага для себя, в частности неиспорченную жизнь и прочее менее важное

— Mon Dieu… вы за кого меня принимаете? Ближайшие три или четыре года я в основном сам безуспешно пытался разобраться хоть в чем-то. Потом плюнул, ибо не получалось в упор. И с тех пор живу с твердым ощущением того, что сижу на атомной бомбе, которую уже сбросили.

— Mein Gott in Himmel если тебе так угодно начинать фразы с иноязычных слов, нокуда делся прежний ты? Где «девять граммов всем в череп»? где «кило пластида и нейтронную бомбу мне, живо!» где «залить все на фиг напалмом с бреющего»? Ты начинаешь, мягко говоря, фарисействовать и уходить от темы разговора.

— Dio mio, если вам обоим так угодно, я наигрался в вершители судеб. Уже давно. Играйте сами.

Белла спрыгнула со стула, обошла меня, походила за спиной. Сейчас походит, утихнет и снова сядет. Даже успокоился. И вдруг мне в правое плечо впились четыре когтя, я ощутил противную теплоту, как под рубашкой потекли, извиваясь от боли, струйки.

— Я не Тайсон, могу не только ухо откусить. Ты хочешь, чтобы с тобой поговорили по-плохому? По-моему просто нарываешься на это, — в голосе Беллы мне послышались доселе незнакомые напевные интонации и приглушенный горловой рык, — сейчас это восемь миллиметров. Спорим, ты выдержишь до десяти, а потом нет?

Больно просто ужасно, перед глазами со звоном проступают черно-зеленые пятна. Держаться. Боль есть лишь поток тока по нервам. Серьезных повреждений все равно нет. Не думать.

— У меня было много искушения сделать так, чтобы никто сейчас не дырявил мне шкурку. Я выдержал из чистого интереса.

Клянусь, я почувствовал, что когти углубились с микрометрической точностью еще ровно на два миллиметра. Ульрик встал и тоже зашел мне за спину. Ну, все. Конец.

— Хватит, — Ульрик. Скости ему, Господи, тысячу… нет, жирновато… полтысячи лет адских мук!

— Я должна его проучить, — Белла, бесстрастно

— Я сказал, хватит, — Ульрик, прогреваясь

— Он заработал, — Белла, до детонации пять секунд

— Перестань, — Ульрик, повышая голос

— Я не люблю, когда я как дура прошу, вместо того, чтобы, как полагается, требовать, — Белла, на полтона выше

— Я не люблю, когда не слышат мой голос, — у Ульрика голос лязгает

— А я не люблю, когда мне приказывают, — Беллу, похоже, трясет.

Слушайте, решайте поскорее, но пока, если вас не затруднит, выньте этого монстра из моего тела!

Решение пришло быстро. Треснула пощечина, больше похожая на оплеуху. Когти из меня резко выдернули и попытались привести в действие. Глухой стук. Блок. Хлесткий удар. Мягкий стук тела по полу.

— Здесь командую я, Белла, — мягко произнес Ульрик.

— Иди к черту…

Я позволил себе развернуться. Белла, опираясь на одну руку, встает с пола. Правая половина лица пылает, из глаз текут струйки крови. Она совершенно по-человечески скривилась, размазала текущую из глаз кровь по щекам и уж совсем неподобающе для царственной дамы/монстра шмыгнула носом, пустив из глаз еще несколько струек крови.

— Cochon! — с плачем сказала она, отпихнула его руку и, издав что-то между стоном и скулежом, выбежала вон

— Лихо. А вы что, плачете кровью? — спросил я, проследив за грохотом захлопнувшейся дверью.

И тут же огреб по морде. Не до нокдауна, конечно, но ощутимо.

— В следующий раз будешь хамить, познакомишься со мной. Понял? — голос Ульрика спокоен, но эдакий, знаете ли, блеск пулеметных дул в его глазах убеждает выше крыши, — Да. Плачем.

М-да. Врать? Разумеется врать, раз жить хочется. И хочется остро.

— Яволь, геноссе Адьярай-уль-Нар, понял и прочувствовал. Честно говорю, хамить больше не буду

— Вот и хорошо. Итак, ты согласен? Учти, это, возможно будет захватывающее и смертельно опасное приключение, настоящий шпионский боевик с тобой в главной роли. Нервы пощекочешь лет на десять вперед. Второго такого шанса может и не быть.

Гм. Знакомая формулировка. Захватывающее приключение — это как раз то, чем Айше соблазнила Беллу. Я так и слышу ее голос… И потом, клятва, как ни крути, будет недействительна — ведь все равно она выбита принуждением. Считать ли соблазн завуалированной формой принуждения? Ульрик слишком заметно спокоен, а сценка с пощечиной ох как сильно смахивает на постановочный трюк… Но шанс, приключение, адреналин…

— Ладно, даю слово и все такое. Хочу пару тысяч на первое время

— Тысяч чего?

— Долларов, не рваных же калош. Ты ведь до сих пор мне должен сто пятьдесят тысяч

— Они все равно растаяли, — проворчал он — К чему тебе такие деньги?

— Куплю своей девушке конфет

— У тебя сейчас нет постоянной девушки.

— Хорошо, истрачу на наркотики.

— Ты не употребляешь наркотики

— Устрою грандиозную вечеринку для друзей

— Грандиозная вечеринка на троих?

— Окей, сделаю апгрейд компьютеру

— Куда дальше, сквозь потолок?

— Я просто люблю деньги. Ага?

— Более или менее.

Я подождал несколько минут, пока принесут деньги, ссыпанные в пластиковый мешок.

— Все твои. Без обмана

— Окей, босс. На сем, как я понимаю, завершим на сегодня? Только вот бы дырки бы поправить…

Ульрик помусолил воздух пальцами. Плечо обожгло, боль моментально исчезла.

— Рубашка черная, пятен не видно. Всего хорошего, мы с тобой свяжемся. До выхода тебя проводят. И с тебя девять девяносто пять за медицинские услуги

— Долларов? — я был несколько ошеломлен

— Не рваных же калош…

И исчез, подлец.

Меня вывели на «Арбатскую» и проследили за тем, как я сел в вагон. До дома план окончательно созрел и зарумянился.

18-27 июля. Погоня за снаряжением, или Безумие вступает в решающую фазу

Я молча пересыпал в руках длинные, как пальчиковые батарейки, патроны для своего «Нагана». Каждая тупорылая свинцовая пуля сияла новенькой серебряной головкой. Когда эти похожие на упрямых бычков серые тупицы войдут в плоть, головка их еще и расклинит. Most effective, your majesty.

Наган, с благородной сединой ветерана на вытертых вороненых боках. Теперь он блестел, смазанный моторным маслом «Шелл Геликс Плюс», лежа на мешковине. Мой экземпляр гордо носил на борту 1940. Сразу видно — при дяде Джо делали — воронение стойкое, все детали с минимальным допуском, грубовато-изящные бакелитовые щечки рукоятки. Стало быть, из него последний раз стреляли где-то в районе шестидесятых. Я купил его полтора года назад за двести пятьдесят долларов у одного моего знакомого, который вращался в стрельбищенских кругах. После всего, что со мной произошло три года назад, я не мыслил себя без оружия. Патроны 1984 года выпуска — самые свежие, которые оказались в наличии в 2001 году.

До сих пор помню доверительно понижающего голос продавца — «Бери, бери, бьет как «Калашников». Нет того бронежилета, который бы его без битых ребер выдержал». Калашников не Калашников, но если я что-то смыслю в оружии — большего останавливающего действия при таком калибре, «чистом» стволе и за двести пятьдесят долларов было почти не найти. Достаточно маленький, компактный и, самое главное — безотказный. Сто патронов. На деньги, часть из тех, которые мне дал вампир, я накупил всякой дребедени из дешевого серебра, вроде той, что Венуся (царство ей небесное и ВОН ИЗ МОИХ СНОВ!) носила на руках. Переплавил все в автомастерской, в маленьком тигельке, подогреваемом пропановой горелкой, нарезал на маленьком токарном станке семьдесят головок-болтиков, сверлом вынул из семидесяти пуль нужную ямку, нарезал резьбу и туго ввинтил туда головки. Кто скажет, что у меня из семидесяти пуль оказалось хоть две с нормальным центром тяжести — обе всажу в него. И снова вставил пули в длинные латунные гильзы.

Протянул руку за револьвером, обхватил приятно прохладную в горячем воздухе автомастерской рукоятку, лихим гусарским жестом раскрутил, прокатив по руке, пустой барабан и быстро, приставив дуло к голове, трижды, в сопровождении сухих «тку-клик-клан», выбрал спуск. Эх, поручик, просрали мы Россию… Ладно. Пора заряжать. Я сбросил щиток, провернул барабан, одновременно крутя патроны в другой руке и…

… И был неприятно, до холодка в животе, удивлен. Я маялся дурью, имея в барабане два патрона. И один из них в той каморе, которая, приди мне фантазия нажать четыре раза, пошла бы под боек. Это были два патрона, наугад взятые изо всей партии, чтобы проверить, как они подходят. Судьба, однако. Кисмет.

Медленная, конечно, перезарядка — шомполом по очереди семь гильз вон, потом снова семь патронов… Может семи хватит и так, а может — и не успею ни разу выстрелить.

Неделю я провел как на иголках, вооружаясь по мере сил. Мои наниматели что-то затаились. Жара, вонь. Москва дымится на солнышке и распухает как труп.

От нечего делать прикрутил к дулу изолентой лазерную указку и попробовал результат. Слабая замена лазерному наведению. Приспичило. За один день сделал хомутик с прецизионными винтами с трещоткой и добился-таки соответствия лазерного зайчика и дырки от пули. Импровизированный прицел разместился зажимом на прикрывающей спусковой крючок скобе, потому что снизу ствола мешал шомпол, а наган приобрел просто бластерные очертания. Попутно на рукоятке приклеил сенсорный выключатель — прицел загорался и горел пока рука сжимала оружие. Переделка и пристрелка стоили мне двух с половиной коробок обычных патронов.

В магазине «К…» удалось приобрести скрытого ношения кобуру и пристроить к ней отдельный кармашек для патронов, сделанный из кожаного портсигара. Семь патронов (все с серебром) в барабане, семь (обычных) в маленьком кармане джинсов, двадцать один в портсигаре.

С этим арсеналом можно нащупать стволом хоть какой-то шанс выжить.

Вечером (сильно вечером), возвращаясь, домой на новую квартиру, (мы переехали летом после событий, которые произошли в предыдущих частях) я проходил сквозь длинную и темную как прямая кишка подворотню. Здесь было прохладнее, асфальт не источал текущие вверх струи горячего воздуха. Одуряюще воняли выстроившиеся в линию по-военному зеленые мусорные баки. В темноте бесчинствовали и матерно пищали друг на друга роющиеся в отбросах крысы. Я немного задержался, чтобы подышать (по возможности не обращая внимания на вонь) продувающим подворотню относительно прохладным ветерком. Уж и не знаю, что привлекло мое внимание к потолку подворотни, но именно это «не знаю что» позволяет мне сейчас писать эти самые строки.

По потолку споро мелькнул рубиновой мошкой зайчик от чьего-то прицела, и было так, как будто он собирается упасть мне на затылок. Мелькнула мысль — может быть какой-нибудь юный дегенерат развлекается с новой цацкой — лазерной указкой. Но демоны очень серьезно посоветовали не быть столь легкомысленным и немного испугаться — сопляка всегда можно будет потом побить за дурные шутки. Не уделяя внимания подробностям, я шарахнулся в сторону мусорных баков. Сзади что-то фукнуло, и подворотня на секунду чуть осветилась. Мне резко, словно за него ухватились, рвануло воротник рубашки и повеяло теплом по шее. Впереди визгнула ушедшая рикошетом пуля. Распугав брызнувших с писком во все стороны крыс, я завалился между баками и проворно подобрал торчащие из-за этого прикрытия ноги. Очень вовремя — бак несколько раз тупо звенел, по мере того, как его протыкали пули. Пять…Шесть… Семь… Мой убийца скрежетнул вынутой обоймой. Ага. У него семизарядный пистолет. Мой ход. Выдернул из-под левой руки наган и вывалившись из-за бака трижды выстрелил в сторону уважаемого оппонента. Вспышки почти ослепили меня, а грохот в подворотне был такой, как будто столкнулись два товарных вагона. Противник принял соломоново решение — развернулся и побежал. Черный силуэт на фоне черного двора был виден очень плохо, но я все же еще дважды выстрелил ему вслед. Он вскрикнул и подпрыгнул на бегу. Взревел мотор, по подворотне мазнули галогеновые фары, визгнули тормоза, несостоявшийся киллер прыгнул в машину и иномарка (судя по задним огням), вильнув задом, рванула вон из двора. Под запал я выбежал, прицелился чуть повыше огней и, выпустив последние две пули, долго еще жал на спуск, вполне четко слыша, как боек бьет по пустым гильзам. Осветились окна домов. Я рванул назад в подворотню. Поскользнулся, чуть не упал, в сторону отлетела гильза, на которой чуть не сломал себе шею. Метнулся за ней, подобрал, сунул в карман и побежал дальше. Добежал до троллейбусной остановки, успел в отъезжающий троллейбус, проехал две остановки, вышел, перешел на другую сторону и снова сел на троллейбус. Проехал одну остановку и вышел. Обратно возвращался спокойным шагом, только зашел в темный угол, чтобы перезарядить теплый револьвер, гильзы обтер носовым платком и выбросил в мусорный бак. Вот и первое боевое крещение. В подворотне уже работала милиция (еще бы, двести метров от районного отделения), стояла, несмотря на поздний час, толпа любопытных. Я подошел, тоже полюбопытствовал. И пришлось загадочно и довольно улыбнуться — на залитом желтым электрическим фар светом асфальте жженые следы шин и жирные клюквенные капли.

Найденная гильза оказалась от патрона.45 АКП. Семь зарядов — это, если верить справочнику, Кольт 1911 или что-то вроде этого. Карманная гаубица, мать ее. Хорошо же я отделался (матери наврал, что воротник оторвал, зацепившись за что-то там такое): не послушай я демонов, получил бы в башку вот такенную дулю диаметром 11,43 миллиметра. А пока можно, крутя гильзу в руке, полистать справочник.

Итак, что мы имеем? В России и в СССР никогда не выпускалось оружия под такой патрон. Какое-то количество, допустим, пистолетов Кольта М1911, М1911А1 или М1911 «Гавернмент модел» попало сюда или до (во время) революции (у полковника Най-Турса, помнится, был Кольт) или, что тоже возможно, во время войны, по ленд-лизу. Тогда пушка старше моего нагана. Был, впрочем, еще один вариант — трофей любой из бесчисленных советских войн. А гильза имела маркировку произведенной между 72 и 84 годами на американском заводе ни где еще, а в самом городе Хартфорде. Дар Вьетнама? Или Афганистана? Был еще один вариант — новая покупка и моделей тут мог быть просто зловонный фонтан. Но зачем покупать в Россию оружие под тот патрон, который днем с огнем не сыщешь? Дороговато. Тем более для киллерских операций — выстрелил и выкинул — у нас всегда предпочитали китайский ТТ.

Ульрик всегда носит с собой крупнокалиберный пистолет. Только марки я не знаю. И у него достаточно денег, чтобы не беспокоиться о доставке патронов. Но если попасть в Ульрика пулей с серебряной головкой — будет много огня, дыма и вони. Да и багровые пятна на асфальте не похожи на почти черную кровь вампира. Если только он не расплакался по дороге от обиды. И самое главное доказательство — Ульрик живет в несколько раз быстрее любого человека, видит в темноте лучше совы и кошки вместе взятых, и может, судя по всему, еще и впадать в своеобразный транс, в котором он воспринимает и действует еще в несколько раз быстрее. Он вполне может увернуться от пули, а самое-самое главное — за пятьсот лет обращения с пистолетами можно научиться не мазать мимо цели. Подождем объяснений.

Так и получилось. Во время очередного сидения в тупом чате (а какой еще вам хочется в 2 часа дня?), включился новый собеседник, обозвавшийся Дракулой. «Knock-knock-knock… Wake up lad! Follow the black mistress on «Novoslobodskaya»» — пришло мне по привату. Угу. Значит мы смотрели «Матрицу»… «The Matrix hath thee, Dracula… Answer me first — who tried to shoot me couple o’days earlier?» «What? Are you kidding?» «Not a damn thing. Answer me, I’m beginning my countdown. Five.» «They weren’t one of ours. I mean of mine. We must check it.» «Fucking классно сказано, Ульрик! Ты кто, император или директор дурдома? Во мне едва не наделали отверстий на расстоянии прямой видимости без асептики и местного наркоза!!! Я бы лучше охранял свой единственный шанс…» «Ты слышал меня — через полчаса на «Новослободской» тебя встретят. Счастливо».

И все. Переться летом в район дорогой альмы-такой-то-матери (Менделеевка) для встречи неизвестно с кем и чем — слуга покорный. Я еще раз осмотрел наган и оделся для выхода на улицу. Из прохлады подъезда в раскаленную и сухую сауну улицы — уф, скорее в тень. Протрясшись положенные полчаса на метро, пропитавшись потом своим и всех, кто, доброжелательно матерясь сквозь зубы, давил на меня со всех сторон в переполненном вагоне, я вышел на «Новослободской». Теплый пахнущий туннелями ветер принес какое-то облегчение. Платформа, по которой только что пронеслись толпы …и гостей столицы, была почти что пуста. Сгорбленная бабка в оранжевом жилете поверх синей метростроевской робы мела пол в углу. Я прислонился к стене и стала ждать. Бабка все так же мела пол, постепенно приближаясь ко мне, мимо нас проходили кучи различных граждан. Толчок в спину вывел меня из созерцания. Бабка, оказывается, пятясь спиной, ткнула меня ручкой швабры. Недовольно заворчав, она обернулась.

И подмигнула мне неожиданно молодым на чистом лице голубым глазом.

— Иди к дверце в конце платформы. Я пойду за тобой. Только не бойся и не дергайся

— Хорошо, бабуль. Есть не бояться и не дергаться.

Наин говорила по-русски с легким металлическим акцентом и чуть прищелкивала на некоторых согласных.

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Ее Величество проснулась в дурном расположении духа. Сентябрьское солнце, словно желая поддразнить королеву весело светило через узорчатые разноцветные стеклышки в окнах. Елизавета Английская потянулась, соображая, что не так.

В ногах королевской кровати мрачным изваянием стояла Маргарет Скарборо.

— Война, ваше величество, может быть война.

Сон королевы как рукой сняло. Она щелкнула пальцами (жест и звук перенятые ей у покойного батюшки), вызывая прислугу. Все новости она предпочитала выслушивать за своим утренним туалетом.

— Докладывай

— Ваше величество, тот толмач, которого вы мне вчера указали, исчез

— Исчез?

— Исчез, ваше величество. Часовые возле дверей ничего не слышали, часовые в парке тоже ничего подозрительного не обнаружили.

Королева потянула на шее нитку жемчуга. Знак тягостного размышления.

— Дальше. Ты знаешь больше, Маргарет

— Вы как всегда проницательны, ваше величество. Сообщаю вам то, что мне доложили. В камине найдены обгоревшие кости с остатками плоти. Комната перевернута вверх дном. На стенах следы крови, как будто резали поросят.

— Австрияки знают?

— Разумеется нет, ваше величество

— Хорошо. Это даст хоть какой-то шанс выиграть время. Говори дальше

— Скелет все считают принадлежащим толмачу. В золе — пуговицы с его камзола и пряжка ремня…

— Что значит «считают», Маргарет? — перебила королева

— Ошибаются, ваше величество. Толмач шести с небольшим футов росту, а в скелете от силы пять с небольшим. Кости тонкие, да и таз женский, это свидетельствовал ваш медик

— Женский?

— Да, ваше величество. Маделен, одна из горничных этого замка пропала сегодня утром. Она бы быстро посадила его на крючок, узнай мы об этой связи, а потом из него можно было бы вить веревки

— Значит в камине…

— Именно, ваше величество. Она, возможно, что-то увидела, что видеть не полагалось

— Очень жаль, была славная девушка — «И блудливая как кошка» подумала Елизавета, — а это была не твоя задумка?

— К сожалению нет, ваше величество. Если бы я знала… Она погибла ради вас

— В сторону сантименты, Маргарет. Говори дальше

— Мы не знаем, куда исчез толмач, мы не знаем, что ему нужно и где его искать

— Но толмач своим побегом ушел из-под покровительства императора и как бы исчез, — лицо королевы разрезала хитрая и довольная улыбка большого политика, — теперь, буде мы возьмем его живым, мы сможем его хорошенько потрясти и узнать, что же задумали император и его римское святейшество… так. Так. Первое — ни слова австриякам. Скажем, что он сбежал, прихватив с собой мою служанку. Второе — всем шерифам и капитанам, а особенно комендантам портов приказать разыскать его и взять живым. И особенно потрясти стоит всех ганзейских итальянских и немецких купцов. Третье — немедленно завтрак. Мне не терпится начать большую игру

— Изумительно придумано. Будет сделано, ваше величество, — кланяясь, ответила Маргарет Скарборо «Еще бы, ведь потому ты и королева, что думаешь почти как я» — подумала Айше Шинефолдар.

Франц фон Дайним грел руки на костерке, одинокой звездой теплящемся под тусклыми осенними звездами чужого английского неба. Воняло горелыми тряпками, и горелой кровью, в которые постепенно превращалась его старая одежда. Теперь следовало раздобыть где-нибудь лошадь и добраться до дома купца Маранелли на Тинкер-стрит в Лондоне. Там — получить новые грамоты, новое платье и помощников.

Костер догорел. Франц успел соорудить из шелкового шнура замену кобуры для тяжелых двуствольных пистолетов и повесить их на портупею шпаги. Заодно перезарядил «Немого» и сунул его за ремень портупеи. Лондон был от него на юго-восток, около двадцати миль по лесистой равнине. Ночной холод пробирал, но он постарался не думать о неудобствах и согреться на ходу.

Мили через три, у развилки дороги стояла харчевня. На висящем щите была изображена летучая мышь, держащая в коготках косу. «The Bat and Scythe» — гласила вывеска «Язык сломаешь, пока выговоришь, — подумал Франц, — до чего все-таки противное наречие». Окна были ярко освещены, внутри слышалась музыка. «Какой-то дьявольский шинок… все честные люди давно, помолившись, спят, а тут гульба. Другого, впрочем, выбора нет — мне нужна лошадь».

Он толкнул дверь и вошел в освещенную множеством масляных плошек душную харчевню. В углу наяривали на двух дудках, флейте, лютне и скрипке музыканты. Посетители ели, пили, хохотали, обнимали известного рода девиц, о чем-то спорили. За стойкой стоял колоссальных размеров мужичина и, ухмыляясь, протирал пивные кружки.

Франц кинул ему серебряный имперский талер (монета ходила по всей Европе) и спросил немного поесть и светлого пива. Кабатчик куснул монету, принес все в минуту и собрался было уходить, но Франц остановил его, показал ему из кулака еще три серебряных талера и указал на место рядом с собой.

— Ответишь на пару вопросов, любезнейший?

— Отчего бы и нет, коли вам, сударь, до того интерес есть

— Вот и славно. Твоя харчевня? — Франц начал издалека

— Моя. Уже пятнадцать лет и харчевня и постоялый двор мои

— Славное дельце. И прибыльное — даже ночью клиенты есть. У нас в Ноттингеме ни разу я не видел, чтобы харчевня ночью работала

— Да уж, не жалуюсь на прибыли. А что ночью клиенты — так оно даже и прибыльнее будет. Видали мою вывеску? Коса и летучая мышь, бьюсь об заклад в два полновесных шиллинга, что больше такого названия нет во всей доброй Англии. Мой прадед вон в том овраге, — кабатчик ткнул толстым пальцем в окно, — зарубил косой живого мертвеца-кровососа. Эта гадина загрызла кучу народа в округе. Стукнется оземь — превратится в летучую мышь — и полетел. Чуть кто ночью идет один — жик! — нет человека, глотка порвана, кровь всю высосали. Тогда мой прадед — ох здоров был парнище, как люди говорят, пошел к ведьме одной, схватил ее и говорит — не скажешь, как тварюгу замочить, перекрещу и еще «Отче наш» над тобой прочту. Ведьма повертелась, конечно, жалко ей такое же сатанинское отродье выдавать, но сказала, что его только косой можно убить. Вот он взял косу, пошел в овраг, нашел нору, в которой гад прятался, дождался, пока он вылезать из норы начнет и снес ему косой башку.

«Ага» — тихо произнес кто-то в голове Франца. Он положил на стол еще три серебряных талера.

— Страсть Господня! И как у него смелости хватило?

— Сильно, видать, задолела наших проклятая тварь, вот и вся храбрость — кабатчик, усмехаясь, вытер руки о фартук

— Знаешь, кабатчик, я бы где-нибудь купил лошадь — к утру надо быть в Лондоне. Нет ли у тебя одной, а то моя пала мили за две отсюда, к Хартфорду?

— Нет, сударь, лошадей на продажу не держу, да и у наших не возьмешь. Хороший барышник есть в Биггин Хилле, миль пять к югу отсюда, берет не очень дорого и лошади у него справные. Только вот странно вы в Лондон едете из Ноттингема — порядочного крюка дали. Харчевня моя севернее Хартфорда на десять миль.

Франца это неприятно удивило, но он быстро овладел собой.

— Вот что значит спрашивать дорогу у ночных пьяниц! В Хартфорде я спросил как короче добраться до Лондона и какой-то гуляка указал мне эту дорогу

— Хм… неприятно. Но Святая Дева в любом случае охранила вас. Если бы ваш конь не пал, вы бы заехали прямиком на земли барона Хулигэна

— А что это за барон?

— Ну, сударь, ваш Ноттингем совсем дыра, вы уж меня простите! У нас про барона Хулигэна и всю их проклятую хулигэновскую семейку каждая собака знает. Разбойники, головорезы, святотатцы и убийцы

— Ни за что не поверю, — «Англичане любят поспорить…», — их немедленно поймали бы и повесили

— Ничего не докажешь, сударь. По суду они чище чистого. А как копнешь, — кабатчик зловеще и многозначительно пошевелил в воздухе пальцами

— Ай да места у вас, любезнейший…

Дальнейший разговор не клеился никак, и Франц оставил попытки вызнать что-нибудь еще о местных обитателях. Его упорно не желала оставлять одна мысль — как он оказался здесь? Он шел по лондонской дороге к Лондону, на юго-восток. А пришел еще севернее. Странно. Кормилица рассказывала ему сказку о проклятом братоубийце, который никак не мог вернуться домой в Польшу, а все дальше и дальше уезжал к Турции, за своей погибелью. Брата у Франца (насколько он знал) не было. Впрочем, если все люди братья, а отправил людей на тот свет он немало, вполне могло оказаться, что один и них был его неизвестным братом. Не так давно к людям в его послужном списке прибавились и нелюди…

Франц не был склонен к мистике. Все гораздо проще: его память подвела его, он прошел поворот и пошел не в ту сторону. Тарелка пуста, ночь покатилась к утру. Пора идти в Лондон, к полудню следующего дня можно успеть к Маранелли. Там и отоспимся.

Франц еще раз проверил оба пистолета и подвигал шпагой в ножнах. Все в порядке, он кивнул всему честному обществу и вышел из харчевни.

Ночь начала сереть. Туман постепенно уплотнялся, прижимаясь к земле. Франц прошагал по его собственным подсчетам около дюжины миль. Еще шесть в таком же темпе — и половина пути позади. Он подумал, что забавно выглядит — голова и плечи, торчащие в предутренней серости из плотного тумана. Дорога привела его к перекрестку. Впереди в тумане замаячил какой-то длинный предмет.

— Ага, вот и вы, господин придорожный столб, — вслух произнес он.

По столбу можно было узнать, сколько миль до Лондона, и куда дальше идти. Все прекрасно. Занимался тусклый осенний рассвет. Франц, насвистывая, подошел к столбу. М-да.

За столб себя выдавала грубо отесанная кленовая орясина, врытая в землю. От орясины отходил короткий сук, на котором вверх ногами была повешена голая деревенская девка. В том, что это именно деревенская девка не было никаких сомнений — типичная простолюдинка, как лицом, так и телом. Франц осторожно осмотрел тело. Угу. Повесили вверх ногами, отчего она и умерла, сильный прилив крови — в выпученных глазах лопнули кровяные жилы. Грязная крашеная коса таскается по земле. Сводня или какая-нибудь потаскуха, почтенные женщины не красят волосы в такой цвет. Шутят же, однако, протестанты… В Империи если бы дознались, что за ней какие-нибудь делишки, — тут же бы голову отрубили, безо всяких выкрутасов или по-простому вразумили батогами, если проступок не очень тяжкий. А повесить вверх ногами и оставить умирать…

Хотя нет. Франц присел на корточки. На шее фиолетовая борозда. Удавили. Собственной косой, если он что-то понимает в следах. Так. Интересно. Перед смертью ее еще и долго били охотничьим кнутом. О Господи… а зачем мертвой блудной девке вставлять между ног большую церковную свечу, да еще и, судя по потекам воска на вздувшемся животе, чтобы она горела? Франц перекрестился и пробормотал Pater Noster. Не иначе здесь был шабаш дьяволопоклонников. Недалеко от столба с покойницей в рассеявшемся тумане он увидел пятно выжженной земли от костра.

Сперва вампир. Потом история в «Косе и Летучей мыши». Теперь вот, на перекрестке четырех дорог — следы сатанинского действа.

«Или в Англии все сошли с ума, или сошел с ума я». Франц пребольно ущипнул себя за мочку уха. Нет, это не сон. Эту покойницу следует похоронить, чтобы не оскорблять лик земли. Франц кончиком стилета вытащил свечу из ее непотребного подсвечника и взмахом клинка перерубил веревку. Тело с глухим стуком упало на землю, привалившись головой к столбу. Теперь Франц мог видеть в сером свете начинающегося утра и спину покойницы: на спине было вырезано ножом «Hwlligaen» и кривой значок, вроде тех, которым клеймят лошадей. Хозяин харчевни был прав: семейка Хулигэнов была явно не христианских обычаев. Как бы теперь самому не попасть в лапы этих «веселых» людей.

Он огляделся. Пусто, спрятаться негде. Если эти люди на конях — бежать бесполезно, если у них хотя бы одна пика. Если у них только шпаги и пистолеты — он имел все шансы разжиться лошадью, ибо знал, как справиться в одиночку с двумя конными, а выстрелов на скаку он не боялся — слишком мало людей владело искусством стрельбы с коня, и слишком мало коней было выезжено ровно и не тряско.

Он достал шпагу и отмерил ей на земле прямоугольник будущей могилы. Клинком рыхлил землю и выгребал ее ладонями.

Франц углубился уже на фут, солнце поднялось выше, судя по его положению, было около девяти часов утра по итальянской системе, время позднего завтрака, когда сзади послышался конский топот. Он быстро вычислил, что едут двое, заходя со сторон, у них подкованные лошади средних статей, скорее блуазской или местной уэльской породы. Его двуствольные пистолеты лежали поодиночке на краях могилы, оба заряженные и взведенные. Четыре на четыре выстрела, если у них в седельных ольстрах по два одноствольных пистолета. Шпага была в ножнах, потому что сейчас он выгребал землю руками.

Всадники подъехали вплотную.

— Эй, парень, а что ты тут делаешь на нашей земле? — хриплый голос слева.

Неплохое начало разговора. Можно обойтись и без ссоры.

— Копаю могилу для этой мертвой женщины, ставшей жертвой беззакония

— Это я и так вижу, — снова слева

— Ты копаешь ее на нашей земле, — голос справа

— Я не знал хозяев этой земли, потому что заблудился

— А ты часом покойницу, пока нас не было, того, не обрюхатил?! — оба заржали

— Нет. Покойницу нельзя обрюхатить.

— Ты смотри какой умный! А как тебя звать-то, умник?

Франц на секунду задумался. Прозвище «Черный Меркурий»… Франц, Ференц, Фредерик… английский псевдоним, которым он должен был называться для Маранелли. Чего скрывать? Они и так мертвы, если что-нибудь замыслят.

— Меркьюри. Мастер Фредерик Меркьюри из Ноттингема

— Никогда не слыхал такого чудного имени. А мы братья Хулигэны. Слыхал про таких?

«Слыхал, слыхал. Вот уж с кем не хотел бы встретиться — пороху у меня только на четыре заряда…»

— Удивительно, судари, но и я ничего не слышал о вашем достойном роде

— А тебе и не нужно. Ты повернись лицом-то, негоже с дворянами спиной разговаривать…

Франц повернулся. Два братца, похожих как близнецы — немытые, небритые, нестриженые, гнилозубые, но одинаково разодетые в пух и прах, восседали на одинаковых гнедых конях шагах в десяти от него.

— Вот что, мастер Меркьюри. Не нравится моему брату Тому твоя рожа. Да и мне она тоже, ей-богу не нравится. А еще мне не нравится то, что ты снял нашу девку с ейного насеста. И моему брату Тому это не нравится. А вот твои шмотки и твой кошелек нам нравятся. Поэтому ты уж помолись, как умеешь, и отдавай нам все, чтоб кровью не испачкать. А мы тебя убьем ей-ей быстро и не больно. И похороним в этой самой могилке, которую ты так кстати почти вырыл.

Франц улыбнулся. Если бы братья знали его подольше, они бы поняли, что сейчас самое время повернуть коней и дать им шпоры. Но на их беду, знакомы они были меньше минуты.

— А мне, судари, кажется, что придется мне остаться на этот раз без христианского погребения. Что и вам со всей серьезностью предрекаю.

Братья переглянулись. Брат Том подивился на сумасшедшего и потянулся к ольстру за пистолетом. Его не представившийся брат полез за шпагой.

Франц этого и ждал. Пока руке врага задано одно направление — она не повернется в другом. Он спокойно начал падать назад, разбросав в разные стороны руки. Когда прохладное грушевое дерево рукояток оказалось у него в руках, он изогнулся в воздухе, свел руки вместе перед собой и выбрал сразу все четыре спуска. Четыре выстрела прозвучали единым залпом, белый дым скрыл братьев. Когда Франц почти упал спиной на дно незаконченной могилы, оба брата начали потешный кувырок через конский круп из седел, так как каждый получил по двойной порции полновесного чешского свинца в брюхо. Он выпустил пистолеты, прыжком встал на ноги и выхватил шпагу. Как выяснилось, зря. Оба Хулигэна, скуля, корчились на земле, согнувшись и держась за животы, а ошеломленные лошади, храпя, косили глазом на своих хозяев. Императорский сокольничий вогнал шпагу обратно в ножны и поймал лошадей за уздечки. Он быстро нагнулся и подышал лошадям в ноздри, чтобы те признали его. Теперь можно было осмотреть этих братьев-разбойников. Судя по почти черной крови, пятнающей землю вокруг хрипящих, беззвучно разевающих рты и загребающих ногами пыль братьев, Франц попал туда, куда хотел.

Он привязал лошадей к столбу, вернулся к братьям, срезал их кошельки, отвязал пороховницы, содрал с окровавленных цепляющихся пальцев несколько перстней и только после этого заговорил.

— Вас обоих ждет крайне мучительная и долгая, смерть, от которой нет и не может быть спасения. Я не священник, но советую исповедаться в своих грехах перед Господом. Только молча, а то разговор вызовет еще больше боли и лишь усугубит ваши страдания. Жаль, что этот урок станет вашим последним и, увы, вас уже ничему не научит.

У братьев еще хватило мужества послать его заплетающимися от боли и смертной тоски языками в ад. Франц пожал плечами, и продолжил рыть яму.

Пару часов спустя он бросил последнюю горсть земли на свежую могилу. Оставлять такую покойницу без креста на могиле опасно. Именно опасно, Франц дал себе слово отныне и навсегда поверить во всякую чертовщину. Поэтому он стащил с уже начавших восковеть братьев Хулигэнов шпаги, обе вынул из ножен и приторочил к седлу одного из коней, а из ножен связал куском веревки крест и плотно воткнул его в рыхлую землю свежей могилы.

Франц обтер грязные руки травой, уселся на коня, привязал повод другого коня к луке седла и только в седле перезарядил оба двуствольных пистолета. Пуль из веского и жесткого чешского свинца больше не осталось. К счастью, у братьев были мешочки с уже налитыми и окатанными пулями. Он взял одну и помял зубом. Мягковато. На английские пули он не особо полагался, так как знал, что свинец у протестантов чересчур мягкий и сильно портит ствол, но он перевесил все ольстры на ту лошадь, на которой сидел. Он вытянул из кобуры один пистолет и для пробы выпалил в столб. Дым вышел голубой, почти прозрачный, за ним было видно, как из столба брызнули щепки. У протестантов был отличный порох, да и пистолет бил на удивление сильно и метко. Успокоив запрядавших ушами и приседающих лошадей, Франц осмотрел пистолет. Хм. А что тут удивительного в таком верном бое, когда на пистолете стоят имперское и пассауское клейма? Даже протестант понимает хорошее оружие. И перезаряжается очень легко.

А это что? Из левого ольстра одного из братьев торчала блестящая рукоять. Франц достал совершенно необычное оружие. Во-первых, этот пистолет был в полтора раза длиннее обычного, приближаясь по длине стволов к карабину. Во-вторых, у пистолета было четыре граненых ствола достаточно маленького калибра и на каждом миниатюрная полка, шомпол помещался между стволов. Курок был один и с очень длинной спицей, кончавшейся шишечкой. В-третьих, к нему были такие же продолговатые, но свинцовые пули, как к «Немому». В-четвертых, у него была цельнометаллическая ложа из сквозной работы посеребренной стали. На толстых казенниках стояло странное клеймо — четырехугольный, плетеный из ремней, узел. Ирландская работа? Но стволы-то по рисунку стали явно итальянские и сработаны были в Брешии. Франц оттянул назад необычно тугой курок. Связка стволов провернулась на одно положение. Вот как… Занятная штука. Механический пистолет с перевертными стволами. Он вытянул руку и выстрелил в тот же столб. На этот раз выстрел прозвучал не в пример звонче и суше. Пуля не только пробила столб, но и, подняв фонтанчик земли, вошла в землю шагов за сорок от столба.

Франц тщательно перезарядил выстрелянный ствол. Надо же… в одной руке четыре пистолета и не надо тянуться за следующим. Только взводи курок и жми на спуск. Достать бы такой к паре… он развернул коня и поехал по той дороге, по которой приехал сюда.

Туман над землей окончательно и бесповоротно рассеялся. Неяркое и скупое октябрьское солнце освещало равнину и покрытые осенним золотом леса на горизонте. Дорога шла все вперед, лучи солнца начали, как греет солнце напоследок осенью, пригревать Франца и двух гнедых коней. На поле стояла неубранная копна сена.

«Вот и отдых, где можно поспать», подумал Франц, разгреб сено, воткнул одну из шпаг глубоко в землю возле копны, ослабил подпруги, привязал к эфесу лошадей, так, чтобы они могли есть сено, взвел все пистолеты и лег спать. На сегодняшний длинный день достаточно приключений, он всегда успеет к Маранелли и как всегда выполнит свое задание.

27 июля. Скажи мне, кто твой друг… или На фига козе баян — 9 ½

Наин разогнулась и совсем не старушечьей танцующей походкой направилась к концу платформы. Старая шутка. Выходы из вампирских подземелий в метро. Если быть достаточно параноидальным, можно даже предположить, что весь московский имени тов. Лазаря Кагановича — лишь удобная транспортная надстройка разветвленной сети логов, ходов и других коммуникаций между темницами и склепами. Играл я в такую игру. «Дьябло» называется…

Посторонился, чтобы дать даме дорогу, когда Наин открыла дверцу и, скрючившись в три погибели, я влез в пыльный зев прохода. Народец на платформе вполне возможно облез от удивления, но кому это интересно в наше время?

Проход вел вдоль путей, потом заворачивал дальше вправо от рельсов. Еще одна решетчатая калитка. Я полез под жилетку почесаться и попутно расстегнул хлястик на кобуре. Обернувшись назад, я выяснил, что Наин снова сменила наряд обратно на то же обтягивающее черное трико, в котором я увидел ее в первый раз. Она снова прошла вперед и с металлическим визгом отворила калитку.

— Иди вперед.

Угу. Так при товарище Сталине затылки дырявили. Но я пошел вперед.

Метров через сто по прямоугольной штольне, освещенной двадцатипятиваттными лампочками через каждые двадцать шагов — проще говоря, как у негра в заднице — в самом темном месте из стены с сипением и нечеловеческими вздохами полезло что-то в виде синеватого тумана, от чего потянуло ощутимым холодком. Аналогичный холодок прошел у меня вдоль позвоночного столба и рука сама охватила рукоятку револьвера.

— Спокойно, Ганс, свои, — окликнула этот туман Наин

— Аххсссвои… прекраснопрекрасноссследуйтеззссамной… толькопокажитемне пропускпропускпропуссссскххх, — сипя, забормотал туман.

Голос у этого сгустка был глухой монотонный и шелестящий, модуляции на уровне потрескивания, а определить пол вообще не представлялось возможным, хотя вряд ли даму назвали бы Гансом. Было похоже на то, что оно знает, как говорить слова, но не вполне в согласии со своими голосовыми связками или пользуется совсем не голосовыми связками для того, чтобы говорить.

В массе тумана постепенно оформилось какое-то подобие медузообразного сгустка из полностью прозрачного переливающегося глухими голубыми всполохами студня. С какой-то стороны это было похоже на объемный рентгеновский снимок человека, чем плотнее была ткань, тем ярче она светилась. Острые треугольные зубы и сетчатка глаз, вставленные в мутно-прозрачный череп светились голубым светом, такими же были еле видимые мутноватые кости скелета, окруженные стеклянной плотью, я смог различить в прозрачных ребрах бьющееся сердце и фаланги пальцев с чуть более яркими длинными ногтями.

— Хххххнаин…наиннаинэтоты…яааааауссззна…мойгосподиншшшждетттждетктоктктосссмертный?

— Это один из вассалов императора. Ты не мог бы получше сформировать связки, чтобы я могла тебя понять?

— Сссейччшассс…

Призрак (теперь я не сомневался, именно призрак), снизился, хлопнул по полу «ладонью» и всосал в себя поднявшееся облачко пыли. Оно затанцевало в воздухе и какое-то подобие глотки и трахей выстелило в воздухе серо-бурой раскорякой.

— Асссссп… Горассдо ллучшшше, нассколькольколько я п-понимаю?

— Да, ты прав. Веди нас к Ларсу.

«Ганс» повис, чуть колышась, в воздухе.

— Парольсссначшшалапароль…

— Кровь и пламя

— Хххорошшшоэтттофффверныйпрмрль.

«Ганс» с сипением выплюнул свои «связки» облачком пыли и, переливаясь, полетел вперед.

— Фу ты черт. Это что, настоящий призрак?

— Кто, Ганс? Не совсем. Он слуга Ларса, а настоящие призраки не служат никому

— Хорош слуга, тоже мне. Стакан воды не поднесет, расплещет

— Стакан воды он как раз поднесет. Если оденет подходящую форму — что-нибудь мелкодисперсное, вроде дыма или пыли, что он может сформировать в свое тело, поднесет даже большую книгу. Он уже лет четыреста в глубоком маразме, его разум во многом утерян, но не так безобиден как кажется. Это телохранитель Ларса

— Он что, может отрастить кулаки или поднять оружие?

— Нет, он имеет куда более эффективное и страшное оружие. Одним прикосновением Ганс может превратить твое или мое сердце в кусок льда или — у него скверное чувство юмора — заморозить кровь в нескольких сосудах мозга и оставить противника на веки вечные слюнявым идиотом

— А с чего он тогда служит этому Ларсу?

— Он всегда ему служил. Сперва был его лакеем, потом Ларс стал одним из нас, а Ганс умер и стал призраком

— А что этот Ларс такая за шишка, ведь не он идет на «Кропоткинскую», а мы сюда?

— Он глава московских Здагари-эр. Если ты чуть-чуть разбираешься в генеалогии и немного осведомлен о событиях последних двух-трех лет, то поймешь, почему лучше нам прийти к нему, чем ему к нам. Он, как и все Здагари, немножечко ушибся в свое время головой, помешался на мистических практиках Бруккари, но это именно то, что нам и нужно. Ты, впрочем, сам сможешь его расспросить.

Впечатляющая характеристика. Уж если изначально помешанные кровососы считают его сбрендившим, то this guy has real nuts troubles как говорят у Тарантино. Мистик-вампир означает, что у них он почитается за колдуна. Что же должен мочь нечеловек, чтобы его призналитаковым?

Ганс пролился в решетку в полу перед толстой даже на вид металлической дверью. Обычная сцена — глазок с дулом автомата, пароль-отзыв, скрип, дверь открыта.

— Сссллеээдуйте ссса мной… — просипел наш знакомец, вываливаясь из потолка.

И мы пошли за летящим впереди Гансом.

Покои главы клана Здагари-эр были завешены тяжелым красно-черным бархатом. В воздухе пахло черт знает чем — ладан, сандал, не сомневаюсь, что и трубочный табак с марихуаной — среди всего кружащего и туманящего голову дыма, мой нос смог размотать в голубоватых текучих лохмотьях и характерный сладковатый мотив. Тихо играла индийская музыка.

В голове появилось ощущение, которое бывает после двух-трех бутылок крепкого пива: еще не опьянение, но обостренное ощущение самого себя. Комнаты освещались разноцветными свечами в разлапистых шандалах, которые слабо потрескивали, выдавая микроскопические пыхающие колечки дыма.

Ганс интенсивно раскрутился и всосал в себя изрядное количество дыма. Получилась серая фигура, напоминающая человека со снятой кожей.

Судя по мебели, если все вампиры предпочитают обстановку именно своей эпохи плюс сто-сто пятьдесят лет (Белла предпочитала ампир, а Ульрик — рококо) этот тип застрял в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, типичный югендштиль, итого — вампир обращенный либо во времена Бешеного Квартета Ульрика и освобождения Беллы, девяностые восемнадцатого, либо во время таинственного изгнания Ульрика на Восток, тридцатые девятнадцатого (полторы фразы на протяжении всех его мемуаров в двести с лишним листов, заканчивающихся апрелем 1945). Но с модерновым столиком соседствует почерневшее резное кресло, сделанное не ранее 1600 года, а на стене висит копия (или оригинал?) чего-то сильно напоминающего Сандро Боттичелли. Доспехи в углу принадлежат все же скорее к 14, чем к 15 веку. А в забрале торчит мобильный телефон. Сапоги всмятку в общем, бесстилье. Неряшлив, однако, господин Ларс Здагари — окурки, пустая бутылка, развал книг по столам, тумбочкам, диванам и просто на ковре, хуже чем в моей комнате. Но нет ничего из оружия. Клан мистиков, а не практиков, в отличие от Адьярай.

Вдоль стен стояли плотно забитые книжные полки. Хм. Неплохая библиотека. Вон то издание «Malleas Maleficarvm» вполне может быть и с дарственной надписью господ Шпренгера и Инститора. А «Некрономикон»? Тоже может быть. Где-нибудь здесь могут быть и записи Парацельса или Герберта Аврилакского, не говоря уж о банальном творении господина Ла Вэя, чей корешок отчетливо виден меж потертых Льва Аллациуса и Якова Беме.

За портьерой слышался приглушенный диалог. Разговор ведется вроде на гаэлике, только я такого диалекта не знаю, ловлю только отдельные слова. Глухой тихий баритон, временами дающий оттяжку в подобие хриплого шепота — Ульрика ни с кем не спутаешь. Медовое глубокое контральто — разумеется Белла. Звучный с переливами баритон повыше ульрикова, в нем слышатся капризные интонации художника — неизвестный. Жесткий мужской голос с неправильными интонациями, говорит все время как сквозь зубы, командные нотки — какой-то азиат. Рискну предположить, что это еще неизвестный мне Дзиро. Холодное аристократичное выверенное до герца сопрано — не знаю. Какой-то современный смешливый голос — хриплое сопрано — с явным французским грассированием — тоже не знаю.

Вот теперь мне ясен цокающий и чокающий звонкий металлический акцент Наин — она все время говорила на этом языке.

Ганс просочился под тканью. Дискуссия на секунду смолкла. Звучный баритон что-то сказал. Надо полагать «Проси сюда».

Ганс вытек обратно.

— Проссшшуу…

Наин отошла к дивану и села, сделав такой жест, словно проталкивала меня за портьеру.

— So that’s the one who killed Rahmses? — эти слова принадлежали даме с густо-синими глазами с лицом то ли арабским, то ли кастильским, она при этом еще повела тонкими унизанными перстнями пальцами в мою сторону. У нее было такое выражение аристократического удивления на лице, как будто ее любимая болонка принесла ей дохлую лягушку, — He looks so… — секунду она с деланно беспомощным видом искала эпитет, — so unusually… usual, you know…

— Not him first, not him last, as it usually happens I reckon — ответил я, рассматривая генеалогическое древо, висящее на стене.

— О! Он говохить на хазный язык! — восхитилась обладательница смешливого хриплого сопрано

— Oui, et je peux parler votre langue natif plus bien que vous pouvez parler le de moi, madame, — ага, вот и ей рот заткнули, не ручаюсь, ох как не ручаюсь за правильность данной фразы, но уж если хамить то с блеском…

— Aye n’a l’ae siuil, — капризный баритон оказался развалившимся на диване человеком лет тридцати со светлой бородкой

— Да и ты мне тоже не особо нравишься, кривляка…

— Итак, перед вами мой смертный вассал, — подвел итог Ульрик, — язык, вы уже убедились, как перочинный нож — лезвий много и все режутся. Хамоват не в меру, но, что поделаешь, молодежь нынче испорчена. Пока единственный, кто сходил Туда и обратно и остался в рассудке.

В голове было такое ощущение, как будто все присутствующие толклись возле маленького оконца, оттирая друг друга и пытаясь заглянуть первым. Мысленно замахав руками и завопив «Пшли все вон!» я про себя зарядил раммштайновскую «Du Hast» на максимальную, какую мог себе вообразить, громкость. Давление исчезло. По тому, как поморщилась и невольно дернула руками, готовясь поднести их к ушам, дочь Кастилии, ни мои вкусы, ни интенсивность молчаливого звука их не удовлетворили.

— Это ты его научил? — спросил человек со светлой бородкой

— Нет, он сам скорее всего догадался, я даже не знаю как, — отозвался Ульрик.

Еще бы. Соврал, конечно, как всегда, императорское величество, но ваабче я очень догадливый и способный.

— Оружие, — Ульрик требовательно протянул руку и пошевелил пальцами, — зная тебя, я еще не знаю что за железка у тебя под левой рукой, но уже знаю, что она призвана убивать

— Твоя правда, ваше величество. Держи.

Попытавшись изобразить самую расслабленную и презрительную мину, я вынул револьвер и положил его Ульрику на ладонь.

— Теперь, как бы это ни звучало, время представиться по-человечески. Меня и Беллу ты уже знаешь

— Знаю

— Хьолга Зальгарай, примоген наследия И-Тхана — высокомерно обронила, дрогнув длиннющими ресницами. Арабка? Испанка?

— Ларс Здагарай-эр-атарх, если это тебе что-нибудь говорит, — улыбнувшись представился обладатель светлой бородки и закурил. Немец. Явный немец, хоть и акает как последний московит

— Унгару-сом-рит Дзиро, — проскрежетал азиат. Ага. Фамилия впереди имени. Япошка.

— Клодетт Палари-айа, Парижская Фокусница, — отбрасывая в стороны каштановые пряди хрипловато пропела француженка

— А меня вы и так все знаете, — я сунул руки в карманы, изображая тотальную независимость и спокойствие.

Чего от меня все хотят? Вот эта дама с васильковыми очами — физическая дочь Рамсеса, со-дочь И-Тхана. Какие чувства она, интересно, испытывает в мой адрес — ведь я стал непосредственной причиной смерти ее физического отца? А вздернутый носик этой шалуньи из Парижа мог бы свидетельствовать о легкомыслии, если бы не звездчатые серые глаза, полные глубокого, хитрого и вихлявого, но, надеюсь, веселого, ума. Хотя в местных условиях понятия «фокусы» и «веселье» может означать все что угодно. Щелки на лице азиата прячут пугающие и поблескивающие бледно-зеленые, вместо ожидаемых маслянистых темно-карих, глаза, челюсти сжаты как гидравлический пресс. Этот тип может вот так сидеть за секунду до того как оттяпать головы всем окружающим и снова сесть на место, оставшись таким же неприступным. Он похож на зажатый в клещах алмаз. Лениво покуривающий Ларс — типичный художник, избалованное музами дитя Аполлона, но кто знает, может быть, он работает не маслом или резцом, а скальпелем по живому мясу?

— Здесь все свои. Твой семизарядный монстр не нужен

— Мне с ним спокойнее, а вам — чуточку более нервно

— Черт возьми, я думала, что он один большой сгусток воли выдержки и мужества. Это просто параноик, пребывающий в состоянии постоянного аффекта, — Хьолга Зальгарай наморщила классический нос, — я не могу понять, как этот смертный одержал верх над Рамсесом, от него ведь даже не много пепла осталось…

— Я самое слабое звено. Рамсес имел глупость положиться на самое ненадежное звено. Раскусите зернышко перца, и вам испоганит вкус всего блюда…

— Я жвачка, прилипшая к вашему ботинку, я головная боль в воскресенье, я комар ночью в спальне, — рассмеялась Клодетт

— Нет, я выпирающий из сиденья гвоздь, — поправил я, — к делу, что вы от меня хотите?

Ульрик и Белла переглянулись, и каждый с видом «Ну, что я говорил(а)?»

Начал Ульрик.

— Те, кто присутствуют здесь, определяют лицо твоего мира. Ты, разумеется, в каком-то смысле тоже. Это самый узкий круг посвященных и самый властный коллектив на этой планете. Мы пытаемся управлять вашим неуправляемым обществом и хоть как-то обуздать наших собратьев. В последнее время мы значительно продвинулись в наших делах и мы готовы к тому, чтобы полностью прекратить все разногласия между потомством Каина. Совсем интересные вещи выясняются в последнее время. Твоя очередь, Ларс.

— Zu befehl, Ульрик, — Здагари вскочил со своего дивана и ловко швырнул через всю комнату докуренную до половины сигарету в пепельницу — все началось года полтора назад. Подчиненные Клодетт рыскали по парижской канализации по своим делам. Цыгашки всегда страшно любят таскаться по сточным канавам…

Клодетт слегка постучала по столу согнутым пальцем. Ларс осекся и сделал невинное лицо

— Один из них заметил небольшой регулярный дефект во внутреннем шве романской кладки, который обычно дает ее разборка и повторная кладка. Цы…циркачи любят побрякушки, поэтому предводитель поисковой группы приказал оповестить Клодетт о возможном замурованном кладе. Клада, разумеется, никакого не оказалось, но нашелся мумифицированный труп одного из наших, нашпигованный осиновыми кольями. На шее у него была табличка из золота с тонкой гравировкой. Табличку принесли Клодетт и у нее хватило ума не принять ее за украшение. Клодетт…

— Спасибо. Сточная канава, к слову, пахнет чуть лучше, чем гроб с червями… но это к слову. Вязь, вязь, вязь — вся табличка покрыта вязью. Мне поначалу показалось, что это просто-напросто одно из украшений наших предков, чудесный привет из прошлых веков, работа была просто потрясающая, даже для нас, мы ведь еще и клан ювелиров, знаешь ли… Я поехала в Амстердам к Мастеру Соломону Паларай. Соломон покрутил эту безделушку в руках, нажал на край таблички и она распалась на тринадцать тонких пластинок, как листочки книги. Он сказал, что такая вещь могла быть сделана только безумным Кэлдэром Паларай, Пропавшим Мастером-Пророком и никак не позже самого начала четырнадцатого века, а вязь более всего похожа на старый секретный язык бессмертных. Старый секретный язык Каина сейчас знают только несколько десятков наших и ни один из них не принадлежит к потомству Рамсеса или И-Тхана. Я немедленно связалась с господином Ульриком и сообщила о находке…

— Я всего лишь попросил Ларса…

— А я всего лишь получил пластинки и прочитал письмена. Оказалось интересно, особенно в свете твоих приключений. Потом мои слуги порылись в библиотеке Ватикана и Королевской Библиотеке и достали некоторые дополнительные сведения касательно генеалогии нынешнего императора, в частности…

Слишком много сведений. Я поднял руку, останавливая его речь.

— Прошу прощения, что перебиваю. Я, конечно, получил какую-то информацию, но теперь хочу, чтобы вы проверили, правильно ли я все понял. Я буду соображать вслух, а вы будете меня, если что, поправлять. Итак, — я подошел к вытканному на шелке знамени, изображающему генеалогическое древо родов сынов Каина, — вот тут, куда я тычу пальцем, большая ветка — кто сидит на ней?

— Это ветвь Рамсеса Йа или Айа, старшего из примогенов, физической дочерью которого я являюсь, — ответила Зальгари

— Что значит старшим?

— То, что он воспринял свой дар от Каина как считается раньше всех

— Считается раньше всех… Кем из вас?

— Ну, его потомками, разумеется, — рассмеялся Ларс, одновременно жестом возвращая начавшую вставать Клодетт Палари на место, — хотя я тоже скорее думаю, что его брат, наш примоген, был несколько позже, года на полтора-два

— Это вот эта ветка?

— Она самая, порожденная родным братом Рамсеса Зуль-Н-Ариком

— Значит, первые роды, насколько я понимаю эту вышитую надпись — Адьяри и Бруккари

— Множество кланов Адьярай и Бруккарай, если уж быть точным. Адьярай были первыми, кто получил благословение кровью. Посему и все наше сообщество называется по общему Адьяри, за исключением Бруккарай, которые не хотят носить как название вида имя узурпаторов и называют себя Бруккарай, — при слове «узурпаторы» Белла слышно скрипнула зубами.

— Не надо эмоций, я лишь официально излагаю бытующую среди моих дальних родственников версию. Примоген Рамсес отдал свою пока смертную дочь за молодого полководца И-Тана или И-Тхана с Востока. Молодые как это даже сейчас бывает у смертных, сильно привязались друг к другу и Хьолга выбила у своего бессмертного отца вечную жизнь для И-Тана, который, к тому же очень сильно помог в ходе разразившейся тогда же, лет через пятнадцать после начала нынешних детей Хаоса, Первой Войны Наследников. И-Тан стал третьим примогеном и тут же даровал бессмертие Хьолге…

Представительница наследия И-Тана невозмутимо нарезала ногтем на скатерти ровные параллельные и перпендикулярные полосочки.

— Но было одно весьма странное, смутное и страшное пророчество Каина относительно конца всех бессмертных. «Моих детей погубят… — именно с такой паузой — три». Некоторые считают, что у старика в смертный час заплетался язык или его не так расслышали и он произнес вместо «чума» «три». Есть, впрочем, и другое объяснение — это был обрывок слова «братоубийство», предпоследний слог которого действительно звучит похоже на слово «три». Четыре века спустя мы поняли, что он, скорее всего, говорил действительно «три». У Охотников или Крестоносцев все сообщество построено на цифре 3, даже подшипники в их машинах имеют число шариков всегда кратное трем. Они нас почти истребили, но нам очень кстати на помощь пришел человек, предложивший нам модель мирного сосуществования со смертными, его зовут Мешех. Он и сейчас, возможно, живет где-то в секретных пещерах в Гималаях.

— И это четвертая толстая ветка?

— И это четвертая толстая ветка

— А что было дальше?

— Дальше, — ожил Ульрик, — дальше в Первой Войне Наследников Рамсес убил Зуль-Н-Арика, получив удвоенное проклятие Каина. Все дети Хаоса ужаснулись, ибо снова осталось три примогена, губительная тройка. Но судьба как всегда благоволит нам, хоть и в странной манере — против Рамсеса восстал И-Тан, решивший, что ему более подобает вести войско Хаоса к Концу Света. Рамсес был чуть опытнее в интригах…

— Поэтому я убила И-Тана и выпила всю его кровь, — невозмутимо сообщила дочь коварного Востока.

Продолжил снова Ларс.

— Установилась относительная стабильность. Были сравнительно мелкие межклановые войны, но в целом мы жили смирно и скрытно, постепенно проникая в человеческое общество как плесень в сыр. В самом начале 14 века разразилась вторая Война На Выживание, новая война с Орденом. Ото всех кланов осталось не более сорока- шестидесяти голов и мы снова были отброшены назад. Как только выжившие прикончили Орден, они колоссально расплодились, во многом слегка деградировав, в частности морально, и вернувшись в наше изначальное состояние — вольных охотников ночи. В Европе были целые области, умирающие от малокровия. Это был период ничем не стесняемой охоты, прекрасные времена… Вы это называете Столетней Войной и так далее. Города пустели в одну ночь и это списывали на пресловутую «Чуму». Елизавета Ботари, точнее ее хозяйка, некто… ну, это не важно, короче, принимала ванны из отборной крови молодых самок вашего вида…

Хьолга метнула в Ларса отравленный кинжал ненавидящего взгляда, а Белла завистливо и сдержано вздохнула

— Известный Влад Третий Тепеши или Цепеш из Румынии, весьма дальний родственник — через три колена и несколько смертных поколений — нынешнего императора, за одну ночь устраивал инсталляции из пятнадцати тысяч турок, посаженных на колья. При этом он даже не был вампиром, он был третьесортным ревенантом, вообразившим себя своим прославленным предком. Кем бы он себя не воображал, герб его предка — пылающий дракон — наводил страх от Вены до Константинополя. Плохо, кстати, кончили и предок и потомок. Ревенант был подставной фигурой — настоящий Влад Сажающий На Кол был к тому времени уже далеко… Бруккари уже не господствовали в Восточной Европе, и на кол сажали не вампиров, а всего лишь турок. Вот это был настоящий монстр: его уже не могла поддерживать человеческая кровь, он питался кровью бессмертных, он был так силен, что при желании мог двумя-тремя пассами проложить ущелье в Карпатах. Но власть и могущество ослепляют: среди смертных пошел гнилой шепоток, они слишком близко подобрались к тайне наследия Каина, потому что Влад слишком ясно демонстрировал свой потенциал. Наши предки решили уничтожить Влада и уничтожили…

— В то время, как, если уж кому-то так приспичило расписывать молодому человеку разные ужасы, в Испанских Нидерландах особенно прославился некий художник, расписывавший кожу девственниц, предварительно ее с них позаимствовав. Он же позднее придумает боди-арт… — ледяным тоном процедила Хьолга Зальгарай.

У-у… Как мы все друг друга любим. Сильней чем скорпионы в банке. Я уже играл на взаимном недоверии вампиров, в случае чего можно ведь и по новой так сыграть — пока твой трюк не раскрыт можно спокойно мухлевать и не прыгать с револьвером через стол.

— Когда в новооткрытых землях появилось достаточно еды, многие европейские колонии двинулись за океан. Меж тем Адьяри воцарились в центральной Европе, положив начало доминированию этого клана. Англия тоже попала под власть Адьяри. Адьяри взяли под контроль клан вурдалаков Эстерхази и стали контролировать все перемещения вампиров в Новый Свет

— Слово «воцарились» будет не совсем правильно. Мы лишь постоянно удерживали победы чаще других и смогли оттянуть часть одеяла на свою сторону, Ларс

— Несущественно. В это же примерно время молодой дворянин Франц фон Дайним отправляется в Англию в составе посольства Империи. Обычный политический убийца и авантюрист на службе имперского престола, но попутно — ревенант, ни-Бруккарай, подарок континентальных Бруккарай своим островным собратьям, человек-бомба, запрограммированный убийца. Он, сам того не зная, выполняет миссию своего клана по уводу рычагов влияния в Империи из рук Адьярай. И благополучно выводит из игры тамошнего резидента Адьярай. Англия остается бесхозной, хуже того, без присмотра Адьярай остается уже небезызвестная некоторым из здесь присутствующих могила короля-отступника

— Прерву тебя Ларс, — Ульрик встал, потягиваясь, обошел вокруг стола, положил руку мне на плечо и подтолкнул к креслу, — все это жутко и интересно, но наш гость пришел сюда за другим. Итог с его стороны — после всех его приключений и злоключений, несколько дней назад в него стреляли из американского оружия…

«Ах ты, скотина бессмертная… Прочитал-таки мою башку!»

— Из Праги мне донесли, что в городе высадился десант. Монахи-католики из Нидерландов, Германии и Америки. Еще раньше мои младшие брат и сестра донесли мне из Нью-Йорка, что одна известная американская кинокомпания спонсирует научное исследование останков Влада Цепеша. Отмечу три пункта: кинокомпания не наша, она принадлежит людям; в составе экспедиции в Румынию и Молдавию подозрительно мало ученых и подозрительно много опечатанных контейнеров, не подлежащих рентгеновской просветке; неделю назад сюда, в Москву, прибыла из Франции делегация ученых-архивоведов, все почему-то американцы, немцы или голландцы в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет и ростом не менее шести футов. Вывод?

Тут ожила доселе не принимавшая в дискуссии Белла.

— Орден не прибили до конца. Кто-то узнал, на кого мы полагаемся. Это — охотники, обладающие слишком большими сведениями. Очень наглые, не позаботились даже о подобающем оружии, чтобы осуществить покушение

— Вот-вот. Ты смотришь телевизор?

С какой стати такой вопрос? Ну, бывает, смотрю.

— Время от времени. А что?

— Гляди.

Ларс нажал кнопку на пульте. Стенки одного из шкафов раздвинулись, под ними обнаружился здоровенный плоский экран, музыкальный центр и колонки. Мигнула вурдалачьим глазом зеленая лампочка. По экрану пробежали полосы, пошла запись.

«Вы смотрите «Дорожный Патруль». В среду, …того июля в 5-30 утра на пульт дежурного ОВД «…ово» поступил сигнал об обнаруженном на …ской улице трупе неизвестного мужчины. На место выехала оперативная группа. (Кадры — улица, асфальт, на тротуаре лицом вверх лежит какой-то мужик в окровавленной футболке и голубых джинсах, кругом уже собрался народ, работают менты) Жертвой преступников, как следует из документов, обнаруженных в кармане одежды убитого, стал гражданин Соединенных Штатов Америки Крис Картер, приехавший в Россию с миссией от американского католического ордена Креста и Розы. Об его исчезновении вечером прошлого дня заявили в органы правопорядка его коллеги. Убийство, по версии следствия, не было связано с общественной деятельностью Картера — преступники охотились за старинным крестом, украшенным драгоценными камнями, который убитый всегда носил на шее и убили американского проповедника с целью завладеть ценным предметом культа. По версии следствия Картер был застрелен двумя выстрелами — в спину и в затылок из неизвестного стрелкового оружия, возможно кустарного производства, приспособленного для стрельбы патронами револьвера «Наган» в другом месте и выброшен на тротуар из машины на … ской. Представители следственных органов связывают смерть Картера с произошедшим в предыдущий вечер инцидентом в этом же районе, когда жители окрестных домов слышали ожесточенную перестрелку…»

Ларс выключил видеомагнитофон.

— Пф. Во врать горазд русский народ! У него был глушитель, а у меня всего семь патронов в барабане. «Ожесточенная перестрелка»…

В отношении убитого американца у меня не было никаких сомнений. В конце концов, он в меня выстрелил первым, и не будь он таким косым — я лежал бы сейчас на холодном цинковом столе, кромсал бы меня похмельный анатом, по телеку крутили совсем другую запись, а может быть уже бы и закопали, чтоб не протух окончательно, как говаривал покойник Рамсес. А уж то, что у меня в руках оказался наган — Бог создал людей, а полковник Кольт сделал их равными, как говорят сами американцы, я двумя руками за продажу гражданам оружия.

— Я восхищена тем, с каким апломбом ты играешь своей жизнью. Если это именно то, чего ты добиваешься, то хватит, иначе восхищение польется через край, — Белла взмахнула длинным мундштуком, прочертив в воздухе серо-голубую полоску дыма. Клодетт, состроив веселую рожицу тут же изогнула ее в некое подобие черепа и костей

— Итак, надеюсь, ты сумел сделать должные выводы из всего этого: у нас протекает крыша. Кто-то из охотников хочет тебя устранить, чтобы сорвался один мой отчаянный план

— То есть?

— Мир. Я хочу сделать твой Мир нашим домом. Время не течет, жизнь по ту сторону смерти, значит ненужное солнце тоже не страшно. Кстати, ты действительно щупал Стену?

— Так же, как сейчас щупаю стол или стул. Только отдать Мир не в моих возможностях. А коли и было бы, то все равно не отдал бы

— Не будь букой. Нам нужно место, чтобы спокойно жить — Клодетт, по-моему, начала говорить не дурачась

— Ага. Значит, надувание щек по поводу мирового господства оказалось надувательством и громким пуком в блюдце с мукой?

— Отнюдь. Мы можем поставить ваш мир на колени менее чем за сутки. Только зачем? Начать новую эру Хаоса и самим стать жертвами Охоты?

— А-а-а… — все эти разговоры о первоначалах и философии дуализма у меня еще с того раза вызывали досаду, острую боль в правом виске и металлический вкус во рту, — Может быть. Или не может. Какая мне разница?! Я уже был и младенцем и школьником и любовником и солдатом, удачу искал в местах пострашнее пушечного жерла и даже содержал свой дом и тащился как старик, и, возможно, уже снова впал во второе детство. По Шекспиру я совершил полный круг. Перспектива? Стать вашей жратвой а потом соприсутствовать на пиру где меня едят…

— А хочешь, я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться? — сумрачно усмехнувшись, перебил Ульрик

— Это как?

— Хочешь её?

Не знаю. Не знаю. Мое сердце сперва болезненно сжалось, потом горячей пружиной прыгнуло, протолкнувшись сквозь горло, в виски и провалилось обратно вниз. Я совершенно не умею управлять собой.

— Что значит её?

— Ты знаешь, о чем идет речь. Хочешь ее обратно? Она сейчас полностью здорова физически и почти как всегда здорова умственно, насколько это возможно для твоего отражения. Мы даже можем устроить ваше повторное знакомство

— Предполагается, что я сейчас с криком «Йес!» рвану заключать сделку?

— А разве не от этого ты до крови кусал пальцы, которые сейчас так дрожат, все эти годы? Разве что ты сможешь чохом отказаться от ее и своего счастья… — Белла отстраненно выпустила в воздух колечко дыма.

Да. Они знают, куда бить. Прямо в мои нервные центры, в того нежного лелеемого и охраняемого от кошмарного внешнего мира меня, прячущегося под толстой черной шипастой скорлупой. Точно в мою истыканную память, в самые ее кровоточащие и растерзанные места. Я вскочил со своего места и забегал взад и вперед, насколько это позволяла комната. Дьявольская сделка. Дьявольское искушение. Руки дергались сами собой, в горле стоял ком. Весь этот синедрион кровососов подобрался как перед прыжком, у всех хищно поблескивают старательно сохраняемые спокойными глаза, они похожи на какое-то подобие Гекаты — многотелое и многоголовое божество ночи и тяжелых снов, единое во многом.

Мой взгляд случайно упал на руки азиата. Он поглаживал скатерть кончиками пальцев, но выходило как будто он ее когтит.

«Нет, леди. Только свет победит тьму. Только свет». Неизвестно откуда пришла эта фраза Джеда Перепелятника, сказанная им леди Серрет в замке Терренон на острове Оскилл. Цитировать Урсулу Ле Гуин, конечно, самое место и время, да и на «свет» я не тяну, но есть в этой фразе что-то эдакое… а потом, что у нас оказывалось в горшке вместо золота, после сделки с чертями? То-то и оно. Дерьмо. Я потряс в воздухе руками, чтобы сконцентрироваться и зажал все мысли в голове ладонями. Логичнее, демоны. Логичнее.

— Вы здесь все плохие торговцы. Ты говоришь о ее теле и ее уме, Ульрик, но ты забываешь о главном. Если бы здесь был Николас, он бы высмеял тебя. Когда две армии равны силой и искусством полководцев, что решает исход сражения? Решает то, что ты замолчал. Что ты собирался продать мне взамен ее изуродованного духа, очередную подделку вроде Наин, а Белла? Можно ведь поставить вопрос еще смешнее: считаешь ли ты себя вправе торговать душой, тем более душой третьего человека ради того, чтобы получить мою? От нее не осталось ничего. Венуся умерла. Умерла в проклятом феврале два с чем-то года назад. Ты хочешь отдать мне живой труп… — проклятые связки сорвались на середине фразы и вместо непреклонного ироничного и сурового тона получился жалкий эпилептический фальцет

— У тебя сейчас начнется истерический припадок, — Хьолга мягко усадила меня на место, — его выкладки хоть и сумбурны, но верны. Ульрик, по-моему так играть нельзя, нажим слишком силен. И еще, по-моему ему следует подлечиться. Неделя-две в соответствующих условиях успокоят его нервы и приведут в пристойное состояние, что поможет и ему и нам всем

— Вы предлагаете мне экскурсию в дурдом?

— Угу. Именно в то самое место, которое ты так изящно поименовал. И не предлагаем, а очень настаиваем. Нам нужен психически адекватный партнер с крепкими нервами взамен твоих натянутых лохмотьев. Заодно и поразмыслишь на досуге

— А что вам там помешает меня не менее изящно запереть на ближайшие тысячу лет? Или, что еще изящнее, за две недели превратить в окончательного клинического идиота?

— Мое слово — ого, а Ульрик может, оказывается, быть уязвлен в лучших чувствах

— Так скажи его

— Наглый шантажист. Хорошо. За время твоего пребывания там тебе не будет сделано ничего кроме приносящего пользу тебе и твоему здоровью. Я, император Ульрик, даю тебе и всем здесь в том мое слово. И, кстати, если ты еще помнишь данное тобой, то я сообщаю тебе, что так начинается твое приключение.

Черти. Ловят на словах как фраера ушастого. Да, я давал слово. Согласен, делать нечего

— А чтобы ты мог хорошенько подумать, — добавила Белла, — у меня есть еще одна маленькая зацепка. Мне не верят, но я склонна думать, что у нас есть еще один случай, который мы можем считать твоим. Свернутые пространство, время и материя

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Франц фон Дайним сидел, подперев голову руками.

Голову было отчего подпирать. Руки Франца были грязны, манжеты засалились, и обветренные помороженные шелушащиеся пальцы он в отчаянии запускал в далеко не первой свежести волосы. Перед ним стояла полупустая пивная кружка и тарелка с объедками, он мог видеть ее бурый глиняный край и выскобленное потемневшее дерево, по которому плясал свет от масляных ламп, в харчевне «Висельник и веревка» в Йорке.

Да. Именно в проклятом Йорке. Почти на двести миль севернее того места, где он должен был быть два месяца назад. Он уже забыл сколько раз ехал по дороге на Лондон в сторону Лондона и каждый раз, проехав милю-другую, обнаруживал, что едет на север. Это граничило с безумием. Каким-то сатанинским маневром дорога выворачивалась из-под копыт его коня и вела снова на север. Он пробовал ехать полями, но поля еще вернее приводили его к очередному столбу, гласившему, что Лондон еще на несколько миль дальше…

В качестве ночлега он уже перепробовал все, что угодно — от трактира, кучи листьев, неубранных стогов сена до паперти, места меж лошадиных боков и будки сторожа, охранявшего виселицу на перекрестке Нортгемтонского тракта.

Ночи были уже очень холодными, в Бедфорде он купил три зимних войлочных попоны — две для лошадей, одну для себя.

Под Бедфордом он наткнулся на столб с объявлением, в котором достаточно подробно описывалась его внешность. Настолько подробно, насколько может быть описана внешность человека, за голову которого обещают шестьсот золотых крон. Он свернул назад, хотя уже почти привык к тому, что, как пешка на шахматной доске, может ходить только вперед, для того, чтобы, как выяснилось, объехать Бедфорд по длинной кривой. Проехав несколько миль по Хантингдонширу, графству еще севернее Бедфорда, Франц был встречен местным капитаном и полуэскадроном королевских войск. К счастью для него и, неминуемо, для некоторой части кавалеристов, Франц сделал правильные выводы из стука множества копыт на лесной дороге, свернул в лес и залег вместе с двумя лошадьми в кустах, прежде чем мимо него на рысях прошли кавалеристы. Он отодвинул ветку, отчетливо видел свиток в руке капитана и слышал, как тот еще раз читал кавалеристам приметы опаснейшего государственного преступника.

Он проехал по лесам на запад. Как выяснилось, компас в его мире оказался ополовинен: любое направление было доступно для него, кроме южного. И как бы далеко на запад или восток он ни проехал, Франц все время оказывался на дороге, ведущей на север. Он перешел Нин вброд, по полуразваленному и затопленному каменному мосту, обнаружившемуся в футе от поверхности воды. Поскольку теперь вечер наступал по-осеннему быстро, Франц привязал лошадей на берегу, набрав хвороста развел костер, поел и заночевал, завернувшись в плащ, на куче листьев в дюжине шагов от быстрых вод реки Нин, в которых он наловил раков, в дополнение к имевшемуся у него хлебу и фляжке с вином. В начале третьего часа ночи, насколько он мог судить по узкому серпику тусклой осенней луны, Франц резко проснулся от знакомого шевеления в затылке и нервного храпа лошадей. На том берегу Нин стоял чудовищный зверь, больше всего походивший в неверном лунном свете на огромную собаку-мастифа. Ее глаза горели нездешним зеленоватым светом, вокруг пасти были светящиеся пятна, по вздыбленной холке бегал бледный огонь. Чудовище шумно, что было слышно даже сквозь тихий плеск воды, вынюхивало следы на том месте, где он переходил реку. Внезапно оно оторвалось от следа, подняло голову и посмотрело на другой берег. Францу показалось, что эта адская собака смотрит прямо ему в глаза тяжелым злобным и мертвым взглядом. Зверь задрал голову вверх и глухо завыл. Франц, подстегнутый легким холодком, прокатившимся по спине, схватил пистолет и взвел курки. Тихий лязг и щелчок заставили «пса» прекратить вой и опустить голову. Теперь он точно смотрел в глаза императорскому слуге для особых поручений. Франц бесшумно выбросил вперед руку с пистолетом, загодя вычислив, куда нужно бить в темноте. Но тварь глухо заворчала и, одним прыжком бесшумно метнувшись над приречными кустами, исчезла в лесу.

Остаток ночи Франц провел, подбрасывая топливо в костер, в обнимку с пистолетами. Отныне он решил спать только при свете солнца.

В четырех милях от Лестера он пристроился к крестьянской телеге, ехавшей в город торговать. Возница оказался словоохотливым малым и между ними помимо прочих произошел и следующий разговор:

— А слыхали вы, сэр, о Девонширской собаке?

— Какой собаке?

— Девонширской собаке. Дня четыре назад ее видели ввечеру возле Ратленда, в соседнем графстве. Страх и ужасть, просто ужасть, говорят, до чего страшна. Сама черная, но шерсть с проплешинами, глаза — как тарелки, вся шерсть на спине светится могильным светом, воняет как будто месяц на солнце пролежала и еще у ей на голове рога и хвост змеей. Мне наш староста говорил, он слышал от цыган, что такое бывает, когда черти хотят заграбастать душу какого-нибудь неслыханного грешника, главный черт, чтоб ему неладно было, посылает по следам такого грешника это, значится, страшилище. Как оно грешника настигнет, так он либо от страха умирает, у него сердце разрывается, либо его черти еще живого в пекло утаскивают

— Значит, где-то по свету бродит грешник? — «А песик-то не дай Боже… Про рога и хвост змеей он, конечно, приврал, насчет облезлой шерсти не знаю, но в целом получается мой недавний знакомец. Идет по моему следу. Так. Ратленд еще севернее, если я хорошо помню карту Англии, а до меня оттуда миль двадцать. Пес, хоть и пришел с севера, оказался, слава Пресвятой Деве, на южном берегу, не поленился сделать изрядный крюк. Ночью через реку не эта тварь не полезла. Почему не ждал сразу на северном берегу? На северном берегу не было моих следов. Но эта скотина, кажется мне, обходится и без следов и нюха»

— Страшно сказать, сэр, выходит, что ваша правда. Бродит. И ладно бы его, поганца черти прибрали, так ведь, сколько людей из-за него помрут да заболеют!

— Как умрут и заболеют?

— А так. У кого сердце разорвется, кто от страха дурачком станет, кого навеки судорога скрутит и всяко так разно… Знающие, сэр, люди говорят, что эта собака вообще живет в Девоншире, но за грешниками по всей Англии бегает. А родом она из католической Ирландии, откуда ее в Корнуолл в незапамятные времена прогнали ихний апостол, святой Патрик и ихний король Кухулин…

«Кажется, начинаю понимать. Меня гонят. Гонят, как оленя на стрелков. Вот еще и пес появился. Только куда? На север? Что может быть на севере?»

С того памятного разговора Франц перешел на ночной образ жизни: ехал по ночам, а днем отсыпался в трактирах, чтобы к вечеру снова тронуться в бесполезный путь «к Лондону».

На лесной дороге в Лестершире на него напали разбойники. Двое получили по пуле, а третий — удар шпагой в бок, но Франц остался без одной лошади, которую убили, промахнувшись по нему из арбалета.

Там же, в Лестершире, только-только выехав на закате из деревеньки Миддлдью, где провел три дня в хижине местного протестантского попа, он обнаружил на обочине два трупа. Мужчина и женщина валялись на расстоянии полусотни шагов друг от друга. Мужской труп был страшно изорван и до неузнаваемости обезображен воронами и лисами. Франц по долгу своей официальной службы уже сталкивался с такими смертями — человека, скорее всего, разорвал медведь. В исклеванной руке мертвец все еще сжимал покрытый кровью кортик. По следам, отпечатавшимся в дорожной грязи, Франц примерно восстановил картину этой трагедии. Не далее двух-трех дней — трупы еще не начали разлагаться — что-то, а скорее одинокий медведь, еще не залегший в берлогу, так напугало их, что они потеряли рассудок, сбежали на обочину, бросились бежать со всех ног от человеческого жилья, до которого было не более полумили. Мужчина повернулся к опасности лицом, пытаясь если не убить зверя, то задержать его, но его моментально убили — трава не сохранила никаких следов борьбы. Женщина смогла пробежать не более шестидесяти своих шагов. Смерть настигла ее, одним ударом сзади сломав шею — голова покойницы была вывернута под совершенно диким углом — и, не спеша, принялось ее поедать. Не хватало части руки, были обглоданы ребра и нога. Франц впервые в жизни ощутил тошноту и непроизвольным жестом начал подносить руку к горлу, но, увидев в грязи один отпечаток, тут же передумал и, вскочив на нервничающую лошадь, дал ей шпоры, чтобы побыстрее уйти с этого проклятого места. В грязи четко был виден отпечаток лапы, вроде собачьей… с шестью пальцами.

«Собака ждала меня на дороге, а эти двое имели несчастье попасться ей на глаза» — думал Франц, нахлестывая лошадь.

Он уже подумал, что его бесконечная гонка на север окончится тогда, когда он доедет до самого конца земли и въедет в море.

По приезде в «родной» Ноттингем Франц решил часть пути проделать по воде и вместе с лошадью пересел на барку, идущую вниз по Тренту. На воде он в принципе не мог оставить никаких следов, но холодными ночами Франц все равно ощущал по временам все тот же тяжелый взгляд. Возле слияния Трента и Уз сошел на берег и поехал вверх по течению Уз, к Йорку.

Франц фон Дайним въехал в Йорк хмурым утром в начале ноября. Въехал, чтобы вот уже несколько недель пытаться выехать из заколдованного города. Поначалу он думал, что никак не может разобраться в головоломной планировке города, но потом понял, что ему никогда не суждено выбраться за пределы городских стен. Когда он попросил местного оружейника определить что за оружие он нашел на лошади братьев Хулигэн, оружейник повторил то же самое, что Франц подумал, когда взял пистолет в руку — стволы из Брешии, работа ирландская.

Деньги были на исходе, оставались перстни Хулигэнов две шпаги и пистолеты, но одно он не хотел продавать, а за другое не был уверен, что получит достаточно денег, чтобы прожить зиму. Ничего кроме убийств и ухода за оружием он делать не умел.

— Эй, здесь вы, мастер Меркьюри из Ноттингема? — голос хозяина зычной волной перехлестнул через гул голосов завсегдатаев «Висельника и веревки» — вас ищут ваши друзья!

«Друзья?» Франц недобро усмехнулся и полез под столом рукой к эфесу шпаги…

— Что значит подставной гонец?!!

— Гонец сообщил не те новости. Его обманули, подсунув двойника господина Рамсеса. Этот человек действительно ни-Бруккарай, но он намертво нацелен на уничтожение наших. Обращение спустило бы курок и он превратился бы в убийцу, убив первым того, кто его обратит и начал бы войну со всеми, в ком учует врага. С его возможностями он мог бы уложить несколько десятков наших, настоящий человек-бомба. Это только что привез настоящий гонец, господин Рамсес считает, что раскрыл планы Бруккарай…

Айше Шинефолдар в гневе сломала гусиное перо, которым писала письмо на континент. На бумаге размазалась клякса. Между пальцев у нее выступили капли чернил, ибо перо она еще и смяла.

— Вон, — прорычала она посланцу, процарапав рукой четыре скрежещущих полосы по лакированному пюпитру — Эдварда и Айрин ко мне! А ты вон, скотина, и не думай появляться на глаза!

— Слушаюсь, — он проворно выпятился в дверь, сохраняя на лице гримасу почтительного ужаса.

Госпожа Уль Рик выдернула из тщательно уложенной прически пару шпилек и выпростав удерживавшуюся ими одну из антрацитовых кос закусила ее витой шелк зубами — дурная привычка, появившаяся еще на Крите. Так-так-так… ее провели за нос как бабу на базаре: подставной гонец ведь передал слова «Рамсеса» с маленькой ошибкой — Рамсес никогда не строит фразы таким образом, но она решила не придавать этому значения. Но Рамсес еще и не прощает подобных ошибок если вести о них не предваряют вести об их исправлении. Проклятие.

Айше ударила кулаком по пюпитру и выругалась сквозь косу по-египетски, на языке своей второй родины.

Это оскорбление. Она знает как поступит с теми, кто ее оскорбил — она отрежет им носы и веки и заставит пить их собственную кровь. Она будет ножом вырезать их зубы из десен. Она вобьет в каждую из их костей по железному гвоздю и будет накалять шляпки, пока они не сойдут с ума. А потом прикажет содрать с них кожу, распять и выставить на солнце. Но сперва она лично разрежет это посланное убить ее ничтожество на тысячу, нет, три тысячи триста тридцать три кусочка и будет внимательно следить, чтобы он не умер на три тысячи триста тридцать втором…

— Мы прибыли, госпожа.

Айше развернулась на голос как для удара шпагой и выплюнула косу. Из-за плавающих перед глазами кровавых пятен она даже не почувствовала, как вошли два других вампира.

— Эдвард!

— Да, госпожа

— У нас предательство. Начать расследование и найти виновных. Отправить усиленные отряды к могиле короля-отступника, возможно ненавистные Бруккарай попытаются овладеть мощью мертвеца. Охрану в логове усилить до предела, послезавтра в полночь руководители всех секций Англии Шотландии должны быть у меня, неважно как, опоздавшие лишатся голов. Исполнять немедленно!

Эдвард коротко поклонился и вышел.

— Айрин! Приблизься. Я хочу чтобы ты до молодой луны нашла и убила одного человека, — Айше овладела собой и передала Айрин образтолмача, — его голова должна быть у меня до молодой луны. Если ты оступишься или опоздаешь, — она ухватила свою служанку за лицо, до крови впившись в него ногтями, — я прикажу впрыскивать тебе под кожу уксус и масло до тех пор, пока ты не почернеешь и не раздуешься как корова! Вон!

Айрин сделала книксен, даже не пытаясь стереть с лица черные капли крови и разводы испятнавших руку ее госпожи чернил и так же быстро вышла, бесшумно затворив за собой дверь.

Потом Айше вспомнила о своей первоначальной идее.

«Айрин!» — рявкнула она, так, что от высвобожденного мощного заряда воли пламя свечей в комнате на мгновение перестало светить.

Увидев склоненную голову вернувшейся Айрин, Айше Уль Рик немного успокоилась.

— Привези мне его живого. Нам с ним стоит поговорить. Иди. И прости что оцарапала тебя.

Айрин кивнула и вышла уже с новым заданием.

Но что это за непонятная история с мертвой горничной? Что могло произойти, что несчастная самочка увидела или учуяла в комнате толмача? Стоит все-таки еще раз тщательно проверить все самой, без мешающих запахами звуками и светом людей.

Меньше чем через три четверти часа Айше откинула моментально намокший от дождя капюшон плаща, пройдя в охотничий замок. Двенадцать миль в карете под проливным дождем кучер под страхом казни пролетел как ветер, не жалея лошадей.

Айше одной пощечиной заткнула тупого коменданта и сунула ему в лицо перстень с королевским вензелем. Прибежали слуги и повели ее по коридорам, как будто она не запомнила дорогу.

Оказавшись в комнате, Айше выгнала всех, запретила подходить на сто ярдов к двери, наглухо захлопнула ставни, задернула все завеси. Она задула светильник и начала необходимые манипуляции. В первую очередь она привела глаза в привычное ночное положение — если кто-нибудь увидел бы ее лицо, то начал бы, пожалуй, заикаться — из-за расширенных до предела зрачков ее глаза были теперь похожи на вставленные в орбиты почти черные шары с темным отливом старого красного вина. Теперь она видела лучше чем обычный человек в яркий полдень и, кроме того, видела тепло и мельчайшие изменения в ауре места. Несколькими глубокими вдохами она прогнала воздух сквозь нос — она чувствовала запахи как ночная бабочка. Обострившийся как у летучей мыши слух принес ей тихий скрип челюстей жучка-древоточца в стропиле, фырканье скотины в хлеву за несколько миль отсюда, разговоры слуг. Кровь отлила у нее от лица, перекачиваемая от ложного румянца в другие, более важные сейчас места — мозг и мускулы. Ее губы побелели, а десны наоборот налились кровью — она отпустила удерживаемые весь день во втянутом состоянии клыки.

Первым, что сообщили ей ее чувства было ощущение присутствия. В этой комнате пахло другим вампиром. Помимо легкого запаха ревенанта-толмача она чувствовала куда более сильный и жесткий запах настоящего вампира. Особенно сильно пахли стена и каминная полка. Их долго отмывали и прокаливали огнем, чтобы уничтожить все следы, но совершенных людей не бывает. Вампир. Молодая, около ста пятидесяти лет, женщина, но весьма сильная и опытная. Так — так. Игра становится все интереснее и интереснее. В синеватом полумраке, там, куда не дотягивалась рука слуги, Айше увидела переливающуюся оранжевыми всполохами точку на дубовой панели, покрывающей стену. То что нужно. Айше быстро пробормотала формулу концентрации воли и мешающие движениям платье и корсет сами собой расшнуровались, расстегнулись и разделились. Она перешагнула через ворох парчи и шелка и скинула туфли, отметив который раз про себя, что раньше одевались проще и удобнее. Айше легко подпрыгнула вверх и на четвереньках по стене подползла к интересующему ее пятнышку. Волосы пришлось формулой притянуть к спине, так как висеть вниз головой с заслоняющими лицо волосами расследуя такое дело неудобно. Стоя на коленях над засохшим пятнышком она несколько раз набирала полные легкие его запаха, прокатывая и прощупывая его и на вдохе и на выдохе, как гурман прокатывает во рту языком вино, оценивая его. Проклятие. Ненавистный букет Бруккарай свербел у нее в носу как уголек. Никаких сомнений — пятнышко крови оставил представитель Бруккарай, готовившийся к обращению. Как же связаны Бруккари и толмач, кроме крови? Если у него на сознании написано убить обратившего его, то зачем жертвовать не самой последней фигурой среди английских Бруккарай? Но над этим можно подумать позже, а пока Айше поднялась выше и, зажав ляжками стропило и свесившись вверх ногами, приняла любимую позу для слышания комнаты. Следы событий говорили о том же — Бруккари опутывала ревенанта обычными подавляющими чарами и готовила к переходу. У нее ничего не получалось и в итоге не получилось — Айше почувствовала вспышку страха, моментально перешедшую в ровную и холодную боевую ярость и ощутила долгую и многократную мучительную агонию Бруккарай. Затем, насвистывая, ей с хрустом отделили голову и дальше все произошло как произошло. После в комнате остались еще одни следы: после бегства толмача и бестолкового дознания коронера секретной службы в комнате побывал еще один вампир, тщательно закрывавший себя концентрированным щитом воли.

События все меньше начинали походить на ее первоначальные догадки и схемы. Айше несколько раз непристойно выругалась по-критски и спрыгнула на пол. Щелчком пальцев она вернула платье и потуже затянула корсет, чтобы прийти с помощью знакомых ощущений в состояние Маргарет Скарборо. Зрачки сузились, нос потерял чувствительность, так, чтобы она не умерла от шока, столкнувшись с какой-нибудь надушенной особой, слух приобрел обычную человечью остроту. Айше втянула клыки и перераспределила кровь в организме, чтобы снова походить на самку человека. С помощью золотого зеркальца она придирчиво осмотрела себя и поправила выбившуюся прядку.

И по дороге в лондонское логово и там, до самого утра Айше сматывала и разматывала клубок событий.

Она мысленно приказала доставить себе кого-нибудь из пленных Бруккарай. Сегодня днем стоило кого-нибудь сладостно заласкать насмерть.

— Милорд Уэксленд, мы желаем, чтобы вы приблизились, — полагающимся голосом без модуляций произнесла королева

— Как пожелает Ваше Величество, — пробормотал, склоняя седую голову Уэксленд.

У ее величества с утра подрагивали пальцы левой руки — она по давней привычке хотела засунуть большой палец в рот, что делала в минуты особенно тягостных размышлений, но этикет не позволял. Это бесило ее величество и уже однажды стоило головы долившему последнюю каплю в котел гнева неловкому кравчему, перелившему вина в кубок, дрожавший в руке.

— Что вы можете сказать нам по поводу поисков имперского шпиона?

— Он в кольце, ваше величество. Он долго вилял и петлял, но, судя по всему, ему нужно было попасть в Йорк, где он и остался. Сейчас мои люди следят за каждым его шагом. Я прошу ваше величество не гневаться, но я осмелился не отдавать приказа схватить мерзавца, так как предположил, что в Йорке у него связи и почитаю, что лучше ему самому навести нас на сообщников, чем арестовывать его и, возможно, обрубить все ниточки. Впрочем, если ваше величество соизволят приказать…

— Нет, Уэксленд, все как всегда правильно. Пасите его бережно как племенную овцу и не хватайте, пока он не свяжется хотя бы с одним из своих. И тогда хватайте обоих. Миледи Скарборо, сообщите ваши новости милорду Уэксленду

— Да, ваше величество, — Маргарет Скарборо присела в реверансе, поднялась, подошла к столику и, взяв там лист бумаги, стала рядом с Уэкслендом, — я читаю: «Маранелли — Аццатти (это имперский резидент в Кале). Человек не появился, но его уже ищут, из чего я делаю вывод, что он начал работать. Как только придет человек или весть о смерти Мильгоффа — немедленно сообщу. Протестанты принялись за нашу резидентуру, придется быть осторожнее. Последние новости — заложено два новых больших корабля, пришли вести из американских колоний, переправляю их с этой же почтой. Пришлите денег и новые клейма для денег». Человек Маранелли давно работает на нас, поэтому письмо даже не пришлось расшифровывать, он отдал нам точную копию. Вывод — нужный нам человек либо знает о том, что Маранелли не совсем можно доверять, либо получил указания работать в одиночку. В любом случае, от Йорка до того места, где содержится Мильгофф нет и десяти миль. Я предполагаю, что убийца ждет приказа.

— Говорите, что вы думаете по этому поводу, Уэксленд, — приказала королева

— Леди Маргарет все очень правильно расставила. В любом случае, приказ должен пересечь пролив и появиться на нашем острове. А пересечь он его может либо на бумаге, либо в голове, но и голова и бумага все равно окажутся у Маранелли. Наш человек скажет нам, мы проследим за тем, кого послал Маранелли в Йорк и накроем все змеиное гнездо разом. Это даст нам отличный повод пребольно наступить на пальцы его императорскому величеству, и, возможно, через Мильгоффа повлиять на расстановку сил в Империи, в том числе хорошо поссорить французов и императора. Война на континенте — мир у нас…

Шизофрения, как и было сказано, или Жди меня, и я вернусь. 28 июля — 11 августа

Тем же вечером меня свезли на Канатчикову дачу. Точнее на пятьдесят какой-то километр Казанского направления и вправо километра четыре с половиной, близ деревни Малое Зайцево.

Дурдом оказался очень милым почти частным предприятием для желающих поправить крышу богатеев и представителей политической и деловой элиты, со старыми, еще советскими замашками — все для дорогих гостей. Чистые стены, газоны, аккуратные и короткие как зубная щетка. У меня оказалась своя маленькая персональная палата и по заверению господина Бехиева Кирсана Олжасовича — главврача — мою крышу поставят на ноги в две недели, тем более, что она не так уж и сильно съехала, а курировать меня будет лично он.

Птички, щебечущие где-то там выше, солнышко, зелень, голубое небо и светлые стены персональной палаты с лоджией действительно начали действовать почти через полтора часа. Хотя это мог быть и отвар из трав, который мне перед тем порекомендовали выпить. Расслабуха, покой и свет. Полное доверие врачу и полное доверие пациенту.

Первую неделю меня предполагалось кормить всякой адсорбирующей всячиной и выводить из меня последствия убогой экологии родной преисподней (первопрестольной), слегка гипнотизировать и прояснять мои фобии и комплексы.

Сделали несколько раз томографию. Распиленные на срезы мои мозги были похожи на диковинную ночную черно-белую бабочку или лист непонятного дерева.

Ужин из «чистых» продуктов — никакого мяса. От мяса, как мне пояснили, я зверею. Когда я через девять дней моего пребывания попросил хоть какую-то музыку чтобы послушать перед сном, оказалось, что ни Queen ни ACDC ни даже Sex Pistols или чего-нибудь еще не положено.

— Вы, друг мой, положительно любите взвинчивать себя до состояния адреналинового шока, — отечески поведал мне Кирсан Олжасович

— Хорошо, признаюсь, люблю. Только этим и живу уже не помню сколько

— А вот послушайте лучше Баха. И воздействует глубинно и не взвинчивает совершенно.

Узнав, что на воле я рисую, мне выдали карандаши ластик и бумагу.

— Мне не нужны цветные. Незачем. Весь мир можно изобразить в двух цветах.

Нет, кота с гривенником я не рисовал и не пытался. Вместо этого я рисовал все что взбредет в голову. В голову идеи перли как шампанское из обезглавленной гусарским сабельным ударом бутылки так интенсивно, что я не мог остановиться и листы летели и летели.

Каждый вечер по итогам был разбор полетов.

— Прекрасно получается дым, — прокомментировал К.О., - только почему все время из дула? Хотя вот эта женская головка хоть и готически колюча, но очаровательна, особенно этот отрешенный и надменный взгляд, полузакрытых глаз. Только в линии ожерелья на шее что-то не так, как будто, прошу прощения ее оторвали… — К.О. остро взглянул мне в глаза.

(Оторванная голова Беллы, взгляд остекленевших глаз мне, похоже, не вполне удался)

— Нет-нет, все в порядке, с ожерельем, действительно что-то не так получилось, я как знал…

— Оригинальная эстетика. Советую попробовать пейзажи вокруг лечебницы, они очень умиротворяют. Ну-с, а вот это Антон Максимович?

(Антон Максимович — мирской псевдоним Ульрика)

— Угу.

— И почему в камзоле и треуголке? Хотя в нем, действительно есть что-то такое… А это?(следующий лист, Ульрик, расстрелянный из крупнокалиберного пулемета) Он проиграл дуэль? Почему тогда такое количество дырок…

— Ну, это символизирует столкновение средневекового благородства и ловкости авантюристов века Казановы с поганой реальностью современности…

— Угу. Хм…

— Вот-вот. Прежние добродетели и таланты валятся как карточный домик в век чистогана. Романтика осталась только в кино, где платят по штуке баксов за каждую улыбку

— Пессимистично

— Факт, Кирсан Олжасович. По-моему печальный факт. Осталось только взвинчивать себя до состояния адреналинового шока и жить в стиле киберпанк

— Да, да. Говорите, говорите

— Говорить что?

— Дальше. Дальше говорите, что вы думаете

— Э-э… Да я, в общем-то, уже все сказал…

Немая сцена.

Наутро после завтрака (расписание пришлось поменять — от ночного образа жизни я, оказывается, тоже зверею) я вылез за пределы своей палаты (от которой я все же, несмотря на все усилия докторов начинал потихоньку звереть) на шестьсот гектаров подвластной окрестной территории, дабы порисовать пейзажи, как и было показано мне моим лечащим врачом.

Погода блеск, кроссовки не жмут, небо голубое, переходящее в высоте в уверенный хром, с легкими полупрозрачными облачками и раскаленным добела пятаком солнца, вколоченным в зенит. До намеченного места, с которого открывался хороший вид на давно облюбованный мной пруд (подозреваю, что искусственный, для пущего умиротворения пейзажа) еще полкилометра.

Проходя мимо березовой рощицы посреди поля я заметил в ней меж серых, розоватых, черепаховых и просто пестрых стволов какое-то химически, как отбеленная и подсиненная ткань, белое пятно. Шо це такэ?

Зайдя за гребень ближнего холма я осторожно срезал, чтобы зайти с тыла. В рощице находился человек, одетый в белое — через редкие стволы видна белая кофта или рубашка. Соглядатай? Так вот и сучок на земле лежит весьма ухватистый… Пригнувшись я прошел еще пятнадцать метров, примериваясь по какому уху лучше бить новоявленного Булгарина-Видока.

Соглядатай сидел в позе лотоса, задрав голову носом вверх. Точнее носиком — в роще сидела и медитировала или делала вид, что медитировала, барышня. Не знаю, не мой вкус — волосы черные в синеву, очень узка в кости, очень тощая, сзади через кофту без плеч видны сильно выступающие рельефные не от мускулов плечи и плечи те узкие. Заходить с носа я не рискнул — все ж таки в дурдоме, может это племянница какого-нибудь олигарха, загремевшая сюда за тройное изнасилование крупного рогатого скота со взломом в состоянии наркотического опьянения, сейчас сидит, медитирует, а побеспокоишь — набросится и вон в тот умиротворительный прудик с зеленоватой водой оттащит чей-то труп. Наполовину съеденный.

Наплевав на увиденную в гробу выпендрежницу — надо же, мы все в белом медитируем, ой держите меня двое, пока я не убежал… я, сделав обратный крюк, пошел к прудику. Ладноте, КО, будут вам умиротворяющиеся пейзажики. На берегу быстро накидал на бумагу противоположную моему глазному дну поверхность земного шара и прорисовывая испанское черное кружево теней, которое отбрасывает покрытая бородами серого и бледно-бирюзового лишайника серотелая ветла (значит прудик изначальный, ветле не менее сотни лет), я как-то незаметно, под трепет листьев-уклеек, отклонился назад и уснул. Надо сказать, что заснуть на открытом воздухе, тем более в незнакомой местности для меня не только непривычно, но и необычно: не знать, что в трех метрах над тобой надежное бетонное перекрытие, а до окна шестого этажа сталинского дома может добраться только команда квалифицированных альпинистов с известного рода снаряжением и спать, то есть пребывать в состоянии преступной беспечности, отсутствия контроля над ситуацией и расслабухи… ну, знаете ли…

Снилось мне некое черное пространство, совершенно неясное в отношении размеров и наличия такого понятия как размерность. Пол был, но непонятный — местами как мрамор, местами чуть пружинит как резиновый коврик. Темно кругом было как в пузырьке с китайской тушью, свет распространялся чуть больше чем на два метра и похоже было, что светит сверху какой-то прожектор — куда ни пойди, все время в центре светового пятна.

Я прошел несколько десятков метров по невидимому полу.

И наткнулся на Венусю. Она молча стояла опустив голову и смотрела в пол. Во мне зашевелилось чувство непонятной угрозы.

У нее в реальности-то были некоторые ситуации, когда при определенном освещении и повороте головы она выглядела не просто страшно, а до дрожи в нижней челюсти жутко. При этом она как всегда была прекрасна, но жуть, жуть: как ангел по имени Люцифер. Сейчас же, когда она, улыбаясь, подняла голову и встряхнула ей, обычным движением распределяя волосы, я готов поклясться — мне встретился сам сатана, принявший ее облик. Она медленно подняла обе руки вытянув их ко мне ладонями вперед и я увидел, что ее руки окровавлены, а кровь идет из косых длинных крестообразных разрезов вдоль вен.

— Здравствуй. Да-да, ведь это ты со мной сделал, — вместе с ее обычным голосом изо рта вырывалось какое-то пробитое легочное шелестение и с лопающимися пузырьками выливалась на подбородок шаловливая рубиновая струйка… Господи, кто это с тобой сделал? За что? Зачем они заставляют тебя страдать? Зачем они дают мне это видеть, ведь я не могу…

Она в два расплывчатых как мокрая акварель шага приблизилась ко мне вплотную и провела окровавленной рукой по лицу. Я хотел бежать, но чувствовал, что меня по шею врыли в землю. Венуся медленно, обычным и хорошо знакомым мне движением обняла меня за плечи и я увидел ее лицо на расстоянии нескольких сантиметров от своего. От нее пахло сырыми гиацинтами, озерной водой и сырым запахом крови.

— Давай-ка я тебя с собой заберу…

И с силой прижалась к моим губам холодным как оружейная сталь, мокрым от крови ртом.

Проснулся я с трудом, напрягаясь, заставляя себя это сделать. В глазах плавали по сияющему дню черные бархатными амебами пятна. Сердце, надсадно стуча и давясь, с трудом качало кровь, превратившуюся в ртуть — руки и ноги были накачаны этой ртутью под завязку, отчего весили как гранитные валуны и были холодны как лягушачьи лапки. Реберные мышцы и диафрагма решили разорвать отношения и теперь работали вразнобой, порождая титаническую, неприличную как синеносый алкаш на надраенном полу в «Метрополе», икоту.

Осторожно, чтобы не отключиться, ибо мозгам явно не хватало кислорода, о чем они сообщали радостными серебряными бубенцами в ушах, я приподнялся и сел. Выдох, вдох. Еще разок. Икота потихоньку унялась, а усиленно прокачиваемый через легкие воздух вернул мне способность соображать.

Вот так. Если это был сон — зовите меня Петром Ильичом Чайковским. Она действительно пришла меня забрать, и у нее это почти получилось, не знаю каким образом. Мой организм явно собрался прекращать все функции и отключить и меня и демонский совет в голове от зелено-голубой картинки.

Карандаш на бумаге выводил только какое-то подобие кардиограммы, так что продолжать сеанс не имело смысла. Я поблагодарил окружающий ландшафт за терпение и, собрав пожитки, отправился обратно в дурдом. Тем более, что обед я, судя по часам, уже манкировал.

Вместо того, чтобы обратиться к специалистам за выяснением своего состояния и возможным средством его поправить, я пошел в свой «нумер» и усевшись на полу принялся размышлять. Мысли шарахались в стороны как тараканы на кухне, в которую внезапно вошел законный хозяин. Такой полной и завершенной гаммы ощущений, которую я попробовал во сне можно было сыскать только в реальности или в Мире. Или в Мире. Или в Мире. Ага. Или в Мире.

КО приводит меня в норму. Нормализует. А вдруг, не дай Бог, при нормализации он не те лючки сдвинет или уже сдвинул? Как бы ни явно я видел гибель Мира, где-то внутри у меня жила своего рода надежда, что хоть какой-то компонент останется. Как хвостик от вишни — ни толку ни вкуса, а поди ж ты — вишня с ним поставлялась, и он ее фактически пережил.

Вот сдвинет КО люки… «И сквозь них полезут глюки, — сурово отрезал кто-то еще, незнакомый у меня в голове, — или самого тебя внутрь затянут». Фауна Ночи, выпущенная в обычный мир, это нечто, смотри фильм с Сигурни Уивер в главной роли. А вот если меня затянут, то это уже мессир Данте Алигьери, после сумрачного леса, но перед чистилищем.

Отрезанный кусочек закольцевался? Очень вероятно. Если поверить Ульрику и моей единственной встрече с ней, все, что составляло ее как личность, оказалось стерто до уровня земли. Ничто, впрочем, никуда не девается, что я уже понял на личном опыте. И вот теперь она, оставшись в одиночестве на Унылых Равнинах, заскучала и позвала меня. Как хвостик от вишни.

Повторное самоубийство? Заманчиво, ведь с милой рай даже на Унылых Равнинах, или мы уйдем куда-то дальше, вниз по склону, через мокрые луга и черный туман…

Ага. Ага. Покончить со всем сразу, всех оставить с носом и жить (хм…) в совершенное свое удовольствие. Только вот большинство шахматных партий, в которых я участвовал, никогда не выигрывались одним ходом. То есть выигрывались они, конечно, одним ходом, которым ставился мат, но ему предшествовала чертова уйма других стратегических и тактических реверансов, разменов фигурами, отвлекающих маневров, атак и контратак.

«В конце концов, пытаться самовольно умирать, находясь в медицинском учреждении — глупо и попахивает переоценкой собственных скромных возможностей» — нет, этот суровый голос в голове мне положительно нравится. У этого парня острый и аналитический ум. Возможно я повзрослел, пришла вместе с зубами положенная мудрость? Стоит поговорить об этом. Только с кем?

Несколько хлопков по голове, обычно вызывавшие вой, скачки и истерические вопли потревоженного демонского совета ни к чему не привели. Совет лишил меня своего внимания. И отключился.

Ха-ха-ха. Я испугался, оставшись без голосов в голове! Так, похоже сходят с ума — становятся параноиком по поводу собственной паранойи. Это либо зеленое, либо одно из двух — то ли правое, то ли кислое. «Хватит дурковать. У тебя есть куда более серьезные дела. А легким выходом соблазняет чаще всего кто, знаешь?».

Правда ваша, прекрасный незнакомец. Венуся была девушка с характером и уж если чего решала, то доводила до конца. А вот конца-то мне как раз и не хочется, хоть раньше и хотелось часто и почти постоянно. И это нельзя воспринимать как легкий и приятный выход, каким бы желанным он ни казался. Выход и вход. Меня выкинули с черного хода и не оставили никакого выхода.

Я засвистел «Полет валькирии» и потянул на себя бумагу. Под карандашом выросла трава, пулеметные вышки на периметре, тесовые ворота, крыльцо и крыши Дома, за ним — смолистым готическим собором вековечный сосновый бор. Вот оно, то чего никогда не бывает. Никто и ничто мне не гарантируют возвращения туда. Будем считать, что это отрезано навсегда и способа пробиться назад нет как данности в пределах вашего мира. Я откинул лист.

Ульрик и Белла. Мрачная парочка вывалилась из склепной тени жирных штрихов 2М. Что-то вы мне крутите и насчет ваших целей, и интересов, и потребностей. Не совсем мне ясно, от какой печки вы танцуете и танцуете ли вы фламенко, а не гопака. Мир-то тю-тю, недоступен, и никто не сможет туда попасть, если только не собрать миллиона полтора хлопцев и в порядке математической вероятности тюкать их дюймовой цинкованной трубой по кумполу аккурат до состояния клинической смерти, а потом занудно ждать и смотреть, не выйдут ли они из комы с способностью открывать Дверь. Накладно выходит. Значит, ваша цель капельку в другом направлении обретается. Значит, вы мне как всегда врете, пусть даже во спасение моей персоны. Значит опять вас надо пинать ногами по жизненно важным органам и думать за себя и делать для себя. И Кирсану Олжасовичу веры прежней нет. Лист долой, давай новый.

Венуся. Похоже на то, что безносая приняла твой облик. Скверно, скверно, любовь моя, как скверно и скорбно… Я никогда не буду иметь того, что нужно отдать за шанс прикоснуться к тебе… Лист разорван на конфетти.

Надо что-то делать.

Делать. Action! В частности — бежать.

«Не валяй дурака. Они отыщут тебя в пять секунд, как только ты ногу занесешь над порогом этого места — они уже будут за спиной на расстоянии удара кинжалом».

А вот тут позвольте с вами не согласиться, бьютифул стрэйнджер. Прятаться и путать следы как пьяный заяц я умею неплохо. Да что путать, когда могу и не оставлять, перейти на нелегальное существование и меня не отыщут ни ЦРУ ни Моссад ни ваши зубастые величества.

Знакомое ощущение мурашек, как перед вылетом подбирающихся в тугой человеческий комок мышц просигналило, что я почти в порядке, как будто и не промывали мозги и не учили сдерживаться и не психовать. Сейчас со скрежетом пройдет по моим истерзанным венам адреналин, снова натянутся провисшие от окружающей манной каши лохматые струны нервов, руки-ноги станут легкими и верткими, стены проломаю, пасть порву, моргалы, как полагается, выдеру…

Но сперва все же надо довершить с Кирсаном Олжасовичем. Поставить, так сказать, все точки над всеми ё. Раскосые глаза и широкие скулы доктора Бехиева на бумаге оказались паутинными, будто засвеченными, словно в лицо ему светил мощный свет: легкие тени и белая бумага. Может быть человек действительно мне добра желает и делает. Добро? Но может ли что-то исходящее от биологического врага — как ни крути, для Ульрика и Беллы, даже для самой хилой особи из низших разрядов их стада, все, чье сердце качает свою собственную теплую кровь, являются в общем-то тем же, чем корова для гурмана — не живым существом с рогами, большими глазами, влажным носом, копытами и хвостом, а бифштексом, антрекотом, рулькой, вырезкой, голяшкой, шеиной, лопаткой, грудинкой и так далее — быть добром?

Круг замкнулся, мысли опять уперлись в непробиваемую дилемму.

В пять часов ко мне зашел сам КО. Я почувствовал это спиной, которой сидел к двери.

— Да-да, доктор, грешен. Пропустил обед, но все в порядке. Извините, что-то меня сморило на воздухе, вот заснул и проспал все на свете

— Заснул?

— Да. Впервые со мной такое. Уж больно все умиротворительно смотрелось

— Но хоть что-то нарисовалось?

— Разумеется. Вот, прошу, — я провернулся на месте и дал ему стопочку листов

— Ого. Это я?

— А разве не похож?

— Отчего же… даже очень похож… — «даже» прозвучало скорее как усеченное «даже чересчур» — А почему я такой белый?

Действительно, смугло-бронзовое калмыцко-казахское лицо КО должно было бы выглядеть несколько темнее.

— Ну так… Постоянно вижу вас в белом, — КО действительно всегда носил белое — белую рубашку или водолазку, белый пиджак или халат, — вот и засветило

— Да, очень интересно. Не возражаете, если оставлю себе? Меня первый раз рисуют пациенты

— Пожалуйста, — схема «тщеславие», схема «любопытство» или я своим рисунком выдал что-то такое, что не следовало выдавать? — это лишь мысли размазанные по бумаге. Бумага ваша, карандаши тоже, а мысли не стоят ничего. Изображение ваше, потому и принадлежит вам.

Он открыл следующий лист и подтянув свободной рукой стул, сел.

— Опять Антон Максимович и Белла Николаевна. Почему же опять так мрачно? Они вас обидели? Спрашиваю как доктор, предельная откровенность…

— Нет. Скорее даже сделали мне изрядное количество добра. Но они оба — самые настоящие вампиры.

КО слишком резко опустил руку с бумагой. Слишком резко — сантиметров на пять в секунду быстрее, чем он обычно это делает. И удивление у него на лице какое-то странное.

— Вампиры?

— Угу. У них на лице написано, что живут оба лет по триста и питаются христианскими младенцами. Тихонько, с анестезией, но питаются. Возможно во мне говорит воспитанный на святочных рассказах про дедушку Ленина юношеский социал-радикализм, но мне все крупные предприниматели кажутся кровососами

— Подробнее, пожалуйста

— Про социализм?

— Нет-нет. Про вампиров.

Оп-ля. Хотя, скорее, «о, бля». Самонадеянность фраера сгубила. В очередной раз хотел сказать правду, чтобы не поверили и посмеялись. Вот и сказал. Кирсан Олжасович вцепился в тему как ястреб в мясо, по глазам вижу. Ой выноси родимая, пся крев твою Сусанин…

— Про вампиров?

— Да-да. Антон Максимович и Белла Николаевна — вампиры, так?

— Только не считайте меня сумасшедшим, доктор. Это метафора. Смотрели «Дракулу» Фрэнка Копполы? Вот там у Гэри Олдмена глаза и манера смотреть мне напоминают Антона Максимовича. А у одного из прикроватных созданий в замке глаза Беллы

— Это правда?

— Обижаете. Я с вами откровенен как пациент с доктором. Кстати, с удовольствием бы пересмотрел фильм вместе с вами — отличная волшебная сказка про любовь и судьбу и никакого там жуткого насилия

— Мда? А я и не смотрел… Что ж, жду сегодня вечером на просмотр, тем более, что полюбил Олдмена со времен «Леона».

Тут уже моя очередь расслабиться и улыбнуться. Опасный момент вроде бы пройден.

— Как психиатр или как ценитель таланта?

Мой хитрый азиат получил свой билет на пароход «Затруднение».

— Скорее и то и другое. Он великолепно играет психически больных или неординарных людей. Я бы даже сказал, гениально симулирует. А хорошо симулирует, как говорят, только тот, кто хорошенько болен

— То есть псих не может симулировать здорового человека?

КО поморщился от непрофессионального слова «псих».

— Это-то и есть главная загадка. Начнем с того, что термин «здоровый человек» тоже расплывчат… У меня в практике, еще в советские времена, был один случай. Человек был «абсолютно нормален». До точки. А после точки перевоплощался в другого, тоже абсолютно нормального человека. Совершенно другого.

— Как компьютер с двумя операционными системами?

— Да, насколько я представляю себе компьютеры и операционные системы. Совершенно разные личности существовали в одном теле совершенно не подозревая друг о друге

— Мечта спецслужб, надо сказать

— Да, именно поэтому моей работой заинтересовались в КГБ. Был у них там один такой капитан. Очень много экспериментировал, был большой дока в фармакопее. Мы с ним достаточно плодотворно поработали, но потом его перевели в Питер, а меня тихонечко задвинули в Горький, в закрытый институт. Рыжий этот Лешка был, как солнце…, - и назвал фамилию Венусиного отца, — э, а что это вы, друг мой, так побледнели?

Я не умею управлять собой!!!

— Представил все эти ваши эксперименты…

— Нет, уверяю, дальше крыс, собак и… добровольцев из больниц не пошло. Сделали пару препаратов, прогнали испытания, один приняли. Я получил целую тысячу рублей и поездку в Финляндию. Ну да ладно. На вас, как я погляжу, скверно действуют подробности моей биографии — весь в красных пятнах

— Да у меня всегда так. После того, как испугаюсь, всегда расцветаю

— М-да. Сильны все же у вас эмоции, — и снова пронизывающе-остро поглядел мне в глаза — ну-с, как лечащий врач назначаю вам нарушение режима. Пойдемте в более удобное место, вам дадут поесть — на людей вашего типа успокоительно воздействует процесс усвоения пищи. Заодно и досмотрим рисунки.

И коротко тихо и сдержанно рассмеялся, воткнув мне в зрачки еще один пронизывающий взгляд.

«Вот ты и попал, — рассудительно констатировал Незнакомец, — если КО хоть наполовину не зря ест свой хлеб, то он не мог не обратить свое просвещенное внимание, как у тебя датчики ушли в потолок и при каких темах. Теперь он осторожненько оконтурит поле, и явно, вопросами или под гипнозом, вытащит из тебя все, факт за фактом, цепочка за цепочкой. А как докопается, забьют фонтаны голубые — тут тебе и самоубийство, и мир-галлюцинации и настоящие вампиры и Венуся и наркотики и амнезия и травма головы и клиническая смерть и прочее. Самое худшее, что ты таким макаром и Ульрика с Беллой заложишь (ежели КО о них еще не знает) и верняком загремишь в самый настоящий советский дурдом где из здоровых больных делают. И накормят там тебя всякой дрянью, пока не превратишься в растение, гриб или медузу, по усмотрению лечащего врача. Драть отсюда надо, парень. Чуешь?».

Ой как чую…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Интермеццо. Не убий

Самое скверное на войне — если вас застали врасплох.

Колонна грузовиков и БТРов шла по пыльной дороге из Самашек на север. Бойцы ОМОНа сидели на броне и курили, отдыхая после еще одной из бесконечных зачисток. Кто-то во втором, соколовском, взводе, похоже, разжился и кое-чем посущественнее, чем шесть духов, которых задержали сегодня утром — на жарком солнце отсвечивал пожаром ковер. Младший лейтенант Миронов отметил это для себя. Мы не контрактники, народ не грабим. Лезть вниз, внутрь в БТР не хотелось — во-первых жарко, во-вторых, подбитый БТР превращался в отличную братскую могилу со встроенным крематорием. Чего уж судьбу дразнить попусту.

Миронов думал, что опять придется — уже в третий раз — продолжать недописанное письмо домой, Юльке. Два раза его дописать не дали, все тревоги и проверки.

Ему эта так называемая война была до фени. Служи и служи, адреналин пережигай, на то ты и десант. Погано было только то, что на его глазах ломались его сослуживцы, героин и водка водопадом, тащили все, что плохо лежит. У себя он такого не допускал, если замечал, то сперва сам бил в морду, а потом писал рапорт. Ох, жарко. Под бронежилетом плещется пот — струйками.

Жуткая страна. У всех глаза голодные, злые. Все, от старика до сопливого пацана смотрят волком. Даже если в глазах страх, то все равно — за страхом волчья готовность броситься, разорвать, отомстить.

У соседей на прошлой неделе какая-то баба подорвала и себя и еще троих солдат во время обычного галдежа, «психбата», который чеченки устраивают каждый раз как в их село приходят русские. Солдатикам не совсем плохо — насмерть только одного, двух других спасли бронежилеты, каски и то, что граната взорвалась у чеченки в руках, когда она стояла отделенная от них еще одним рядом своих товарок. Одному отрезали ногу и руку ниже локтя, другому осколком прошило ухо, руку, один осколок остался в брюхе — увезли во Владикавказ. А то, что осколками этой же гранаты помимо самой бабы убило еще пять чеченок — чеченам, похоже, наплевать.

Вокруг разбитой школы, где они жили, кое-как заделав дыры, каждую ночь, как грибы, вырастали аккуратно расставленные мины-растяжки.

Вдалеке стрекоча стрекозиными блестками в винтах прошли два вертолета. От заброшенного и забурьянившегося поля поднимались вверх жидкие струи нагретого воздуха.

Миронов вытащил намозоленными пальцами из помятой от долгого лежания в кармане х/б пачки сигарету, сгорбился, чтобы укрыть робкий огонек он веселого ветра и сделал первую затяжку. Дым привычным мягким ожогом прокатился внутри. Выдохнул дым и сквозь голубоватую струйку, сломанную, разорванную и унесенную назад в двух пальцах от носа набегающим потоком воздуха, он увидел в кустах метрах в сорока от себя какой-то отблеск или вспышку.

Он уже набрал воздуха, чтобы отдать команду своим бойцам, но тут в борт БТРа ударил первый выстрел из гранатомета. Младшего лейтенанта оглушило, приподняло, он с удивлением увидел под собой сперва очень медленно улетающую вниз, а потом стремительным броском прыгнувшую к нему зеленую траву. Потом удар и темнота.

Миронов очнулся от того, что кто-то нюхал его лицо. Воняло псиной.

С трудом разлепив глаза он увидел на фоне восходящего солнца собачью голову. Вокруг него собралась небольшая стая удивительно похожих друг на друга тощих лопоухих дворняг с чудной, пестрой раскраской. Не иначе с одного помета. У кобеля, нюхавшего его, одно ухо было разорвано.

Поморщившись от звона в ушах и головокружения, Миронов сел. Автомат на месте — на нем он лежал боком. Собаки было метнулись, приседая и поджав хвосты назад, но потом передумали и уселись вокруг побитого и пораненного человека неровным кольцом.

Левая бровь была разбита, на лбу осталась засохшая и запекшаяся кровь, нижняя губа по толщине была похожа на картофелину и болела, когда он ей пошевелил. Каски на голове не было. В боку, которым он, похоже со всего маху приземлился на свой «Калашников», болело, но вроде бы все цело. Миронов пошевелил ногами. Правая штанина в лоскуты. Нет, все на месте, только побился очень сильно, ободрал обо что-то ногу до самого мяса и, похоже на то, чуток контузило.

Собаки все также сидели не сводя с него умных и внимательных глаз.

— Че сидите-то, лопоухие?

Собаки дернулись при звуке человеческого голоса, но уходить не думали.

Вот так свита. Он неуклюже помахал им рукой. Ближайший крупный пес неожиданно оскалил зубы и зарычал.

«Свита» немедленно приподняла зады и подошла на полшага ближе. Один пес очень красноречиво облизнулся.

— Ах вот вы что задумали, жрать вам хочется, значит!

Миронов сдернул с плеча автомат и клацнул затвором. Собаки, услышав металлический звук, моментально брызнули врассыпную и исчезли за ближайшим холмом.

— То-то, волки горные, — пробормотал он, ставя автомат на предохранитель.

Он разорвал пакет, снял штаны и перебинтовал кровоточащую ободранную ногу.

С сервисом все, пора и о душе подумать.

Ни дороги ни кустов. Кряхтя и морщась — нога саднила и кусалась болью — встал и натянул штаны. Вдалеке на пригорке какой-то лесок. Карты у него с собой не было. Он полез за пазуху, где на шнуре висел компас, но компас являл собой только раздавленный корпус, вытекший гликоль, согнутую немыслимым узлом стрелку и кучу металлической и пластиковой трухи, катающейся внутри осиротевшего корпуса.

Судя по солнцу, был уже вечер. Миронов встряхнул «Командирские». Часы были целы, но что-то внутри явно нарушилось — не слышно было даже намека на тиканье.

«И как я здесь очутился? Ох, башка болит. Все брюхо в траве и в земле. Не иначе полз я оттуда. На автомате, но полз, во как жить хотелось».

Но никакого следа он, когда сюда полз он не оставил. Или трава успела выпрямиться.

«Попал ты, товарищ Миронов. Незнамо где очутился. А тут, судя по всему, место дикое. Не дай Бог налечу на духов — поймают, изгаляться будут. У меня только один автомат да нож. Жратвы ноль, фляжка — половина. Идти надо. Так. Солнце там садится. Запад. Мне нужно на север. Хоть сколько пройду, зато точно, если не поймают, попаду к своим».

На горизонте бледно светилась полоса. Миронов пожалел, что не умеет ориентироваться по звездам. Ночью легко сбиться с пути. Ладно. Допустим, вон тот пригорок — ближайший ориентир. Не сводя с него глаз идти, найти следующий и так дальше.

Насколько представлял себе Миронов, он незнамо как оказался на равнинной части Чечни. Но духи и на равнине духи. И главной задачей было и остается прорваться к своим.

Он, перед тем, как отправиться на север, набрал сухих стеблей и травы. Ночи, хоть и лето стояло на дворе, были холодны. Сухой травы он набил в штаны и в карманы куртки. Хоть какое-то утепление.

Когда на равнину опустилась окончательная чернильная мгла, Миронов выбрал место на вершине холма, в кустах, и, скорчившись, чтоб меньше терять тепло, устроился спать, намотав ремень автомата на руку.

Утро встретило его теплыми лучами солнца и бурчанием в животе. Есть хотелось пока несильно, но Миронов знал, что потом захочется сильнее и, если он хочет дойти и выжить, то надо питаться.

Автомат не очень пригоден для охоты на дичь, но лучшего оружия он не имел. Он встал и пошел на север попутно не забывая отыскивать глазами чего бы поесть. Кругом было полно травы, в том числе и щавеля, который он есть не рискнул — во-первых, неизвестно точно, щавель ли это, а не какая-нибудь похожая ядовитая гадость, а во-вторых, получить понос в его положении значило еще быстрее лишиться сил и смерть от обезвоживания.

Мать-природа похоже вняла его мольбам — через три-четыре часа ходьбы он краем глаза засек какое-то движение. Тут же пригнулся и снял с предохранителя автомат. Невдалеке, метрах в пятнадцати, рылся в земле и периодически вставал столбиком какой-то зверек. Миронов, двигаясь как можно медленнее, как его учили на охоте, встал на колено и приставил оружие к плечу. Тщательно, насколько позволяло его оружие, прицелился. Он нервничал — этот непонятный зверь мог кормить его день а то и два, если экономить, и лишиться такого подарка по неосторожности будет непростительной глупостью.

Зверек порылся, прошел немного на четырех лапах, потом постоял на месте и, чтобы осмотреться поднялся и сел столбиком на жирные окорочка.

Миронову повезло — зверька он уложил одним выстрелом. Тут же, пригнувшись, подбежал, схватил теплую окровавленную тушку и, петляя побежал прочь, скрываясь за пригорками, если кто-нибудь слышал выстрел или видел его.

Когда он решил, что отбежал достаточно и опасности кругом нет, он наконец рассмотрел свою добычу. Зверек оказался бесхвостым, в густой короткой буро-рыжей шерсти, размером с маленькую собаку-болонку, с крысиными резцами в верхней челюсти и ушами как у кролика, только гораздо короче. Больше всего он напоминал раскормленную лопоухую морскую свинку-переростка. Миронов решил, что это сурок. В детстве он читал, что сурки у степных народов почитаются деликатесом, поэтому, как только нашел кустарник, наломал достаточно сухих веточек, рядом нарвал крапивы, ободрал тушку, выпотрошил сурка, половину разрезал для еды, половину оставил про запас. Насадил куски тушки вместе с крапивой на палочку, разжег костер и, обжигая пальцы, зажарил. Мясной дух ударял в нос, не оставляя никаких сомнений — это не только съедобно, но и достаточно вкусно.

Съел куски сурка без остатка. Наслаждаясь теплом от солнца и сытостью стащил сапоги и разложил портянки на просушку.

В этом мире вполне сносно жить, решил он. Только бы выйти к своим и не натолкнуться на духов.

Миронова беспокоила одна только мысль — куда же все-таки он попал. Он не мог далеко отползти от дороги на Самашки, а между тем не встретил ни дорог, ни полей, ни каких-либо еще следов человеческой деятельности. Словно на необитаемыйостров попал. Чечня, впрочем, была достаточно диким краем и вполне могло быть, что он в беспамятстве уполз куда-то далеко. Выезжали утром, а очнулся от вечером. Часов восемь. Полз, допустим, метров шестьсот в час. Если полз хоть два часа (во что Миронов не верил) перед тем, как потерять сознание — уполз на километр с небольшим. Непонятно.

Объяснение пришло само собой — видимо, не полз, а бежал. Стыдно, конечно, что сбежал, но это, возможно спасло ему жизнь. А потом от шока, вызванного контузией, отшибло память. Он помнил все, вплоть до того момента, как делая первую затяжку, заметил отблеск, а дальше — темнота, прерванная только неудачным банкетом дворняг-людоедов.

Он обулся, тщательно затоптал остатки костерка и засыпал их сверху нарванной травой, чтобы не засекли. Половину сурка обложил крапивой и, завернув в лопухи, положил в вещмешок. Солнце стояло близко к полудню. До того, как оно встанет в зенит, Миронов надеялся пройти до примеченного еще до трапезы холма.

Как он и рассчитывал, к подножию большого и довольно крутого холма, похожего формой на неправильную подкову с высокой центральной частью, поросшей редкими деревцами, подошел к полудню. Чертыхаясь и вспарывая сапогами дерн, взобрался на него, намереваясь осмотреть округу и увидеть куда дальше идти.

Каково же было удивление младшего лейтенанта, когда с вершины, возле растущей на холме березы он увидел одну только бесконечную всхолмленную равнину безо всяких намеков на горы. На севере, на расстоянии километров пяти-шести, виднелся высоченный лес мачтовых деревьев, по виду — сосен.

Миронов так и сел, где стоял, на землю.

Что же это такое? Значит, он не в Чечне?

Его размышления прервал далекий гул работающего двигателя.

Да-да, именно двигателя. Значит, до людей недалеко. Здесь тоже есть люди.

Вскочил. Обшарив окрестности взглядом Миронов заметил приближающуюся с юга черточку самолета. Из-за бьющего в глаза солнца он не мог различить, что за аппарат летит на него. Он заслонился от солнца ладонью. Это определенно был небольшой одномоторный самолет, идущий на высоте около ста-ста пятидесяти метров. Наверное какой-нибудь сельскохозяйственный кукурузник. Проследить, куда он полетит и идти туда. Миронов стал ждать самолета.

Металлическая птица, подлетев поближе, оказалась тупоносой, с прямыми, словно обрубленными на концах, крыльями, раскрашенной в два цвета — серый верх и бледно-голубое брюхо. В силуэте чувствовалась упругая мускулистая сила и уродливое изящество высококлассной боевой машины. Миронов не помнил, чтобы нечто похожее состояло на вооружении армии, но в Чечню везли опробовать всякое новое и экспериментальное оружие, поэтому удивляться он не стал.

Удивился до дрожи в коленях он тогда, когда отчетливо увидел на бледно-голубом исподе крыльев черно-белые пауки крестов, такой же крест, черные буквы FS и желтую A на фюзеляже и черную на белом ромбе свастику на вертикальном оперении.

Немец!!!

Миронов, повинуясь голосу крови, отравленной безотчетным, от деда-фронтовика доставшимся, гнездящимся в памяти поколений, страхом, кубарем слетел с дерева, бросился ничком на землю и спрятал руки под себя — светлые пятна на траве могли стоить ему жизни. С нарастающим гулом, переходящим в рев, приправленный голодным ворчанием зверя, самолет подходил все ближе и ближе. «Вот… Вот… Сейчас подлетит и как вдарит изо всех пулеметов… ближе… Камуфляж на траве не очень видно… Вот… Сейчас вдарит…» — Миронов вжимал лицо в траву, стараясь провалиться сквозь землю. Фашист словно издеваясь, казалось, летел все медленнее. «Это Фокке-Вульф 190… «фока»… дед говорил, их боялись как смерти… хотя это и есть сама смерть…»

Потом по ушам ударил рев двигателя и по скорчившемуся в траве человеку мазнула крылатая тень, которую младший лейтенант почувствовал даже сквозь сжатые до зеленых пятен веки. Пролетел. Миронов сразу подобрался, вскочил, и, в несколько прыжков покрыв метров десять, вломился в густой кустарник, растущий у подножия кривого дерева.

Там, сжавшись в комок под листьями и ветками, выставив автомат — больше для самоуспокоения, потому что надеяться сделать что-нибудь пулей 5,45 с бронированным металлическим стервятником глупо — он наблюдал, как самолет заложил вираж и развернулся обратно. Немец еще два раза с ревом прошел над тем местом, где все-таки, надо полагать, заметил человека. Потом пилот видимо решил, что ему показалось и положил машину на прежний курс. Младший лейтенант видел, как самолет долетел до того бора, куда он сам надеялся дойти, там сделал несколько кругов и пошел на снижение, очевидно на расположенный за бором аэродром.

Вот те бабушка и Юрьев день. Немцы!

У Миронова в голове все закрутилось в бешеном карнавале красок и мыслей, главной из которых была «КАК Я ЗДЕСЬ ОЧУТИЛСЯ?».

На дворе стояло лето то ли 1943, то ли 1944 года, насколько помнил увлекавшийся в школе военной историей младший лейтенант. Раньше такой самолет появиться не мог. Своей памятью о публикациях 90-х годов он помнил, что попасть к «своим» иногда означало еще худший вариант развития событий, чем попасть к немцам, СМЕРШ не дремлет. Что делать?!

Где он? Судя по ландшафту и погоде это могла быть любая полоса фронта, но скорее всего, если он подстрелил суслика — где-то Орел или южнее. Боев здесь еще не было — никаких следов, уж следы боев он знал как выглядят. Аэродром, на который сел немец мог быть только у немцев. Логично. Значит, Миронов сейчас в немецком тылу? Вот уж как хорошо вляпался. А вот КАК он вляпался ему было пока неинтересно. У него сейчас другие задачи — в частности не попасться немцам. Его автомат может стать родоначальником новой линии немецкого оружия. Все, что есть в его голове тоже потенциальное оружие или стратегическая информация. Его знания — как в фантастическом романе могут повернуть исход войны в пользу фашистов. Так. Фронт должен быть на востоке. Это по-любому. Идти надо на восток, пока не придешь к своим. Но прямо сейчас идти он не рискнул — испугался, что следующий возвращающийся домой немец будет удачливее, или засекут какие-нибудь патрули, решил дождаться сумерек.

Весь день он провел в этих же кустах, пытаясь сообразить, как же его угораздило попасть во времена второй мировой войны. Он уже смирился с внезапным переносом из Чечни неизвестно куда. Возможно, гибкость психики позволяла ему не сходить с ума на войне, сейчас он даже не раздумывал: условия игры изменились? что ж, будем играть по новым правилам. Забытый школьный курс физики и пара статей из «Аргументов и Фактов» и «Науки и Жизни» — вот и весь запас знаний по хронофизике. На закате вылез и пошел спиной к садящемуся багровому диску.

На небе высыпали крупные звезды. Потянуло ощутимым ночным холодком. Лес изогнулся рогом и теперь до него было около двух сотен метров. Мир был погружен в безмолвие, стрекот ночных кузнечиков и звездный свет. Единственным посторонним звуком был шорох и хруст травы, по которой шел лейтенант.

Внезапно в глубине полного ночных шорохов леса послышалась короткая очередь. Не больше чем двести, максимум двести пятьдесят метров до места, откуда стреляли. Несомненно «Калашников» — Миронов отлично знал этот звук. Но какой, к чертям, «Калашников», если на дворе 43 или 44 год? Впрочем тогдашнее оружие тоже могло звучать так же или похоже. Он снял свое оружие с предохранителя и присел в высокой траве. Тишина. Он вслушивался, до звона в ушах, минут пятнадцать. Когда он решил, что ему показалось или в лесу просто сломалась ветка и начал подниматься, новая порция звуков заставила его снова прижаться к земле. В глубине ночного леса, отчетливо, молодой звонкий голос отчаянным воплем, вполне разборчиво выдал чисто отечественную трехэтажную речевую конструкцию, за которой последовала длинная рваная очередь из автоматического оружия, лес давился эхом, стонал и выл в ужасе перед какофонией огневого треска, рассыпавшегося между стволов и развалившегося через минуту на хлесткую частуху отдельных выстрелов и коротких, по два-три патрона очередей. В лесу явно шел бой. Не иначе партизаны или десант решил пощупать немецкий аэродром. Первым порывом Миронова было бежать помочь своим, но он остановил себя — бездумно нарваться во время ночного боя в лесу на вражескую или свою пулю было бы проще простого. Перестрелка заглохла и превратилась в редкие отдельные выстрелы. «Поубивали всех наших?». Нет. Все тот же отчаянный голос потребовал идти вперед с упоминанием всех через семь гробов до сотого колена. Послышался далекий треск веток, крик и отдельные выстрелы. «Наша взяла! А командир у них боевой — причесал по матушке по самые печенки» — с удовольствием подумал младший лейтенант об уже давно умерших людях. Потом, уже гораздо дальше над лесом пометались голубые лучи прожекторов, завыла сирена и послышался перекрывающий все, отчаянный, захлебывающийся рев скорострельных пулеметов, поверх которого коротко и сухо трещал какой-то один особенно резкий автомат. На минуту он представил, какой ад творится так, где партизаны берут немецкий аэродром, захотел бежать и помочь, но в Чечне вот так однажды свои же вырезали огнем взвод разведчиков, решивших вмешаться в бой. Пулеметы стали давать большие перерывы, внезапно умолкла, словно зарезанная, сирена и раздалась короткая, далеко и неразборчиво, очередь того же резкого сухого автомата. И тишина. Миронов, опустил потную руку с цевья.

Теперь у него был один план — дождаться, когда станет светло и выйти к нашим. Потому что наши здесь точно есть. Он наломал лапника, улегся и моментально заснул.

Рассвет выдался холодным до костей, сырым и туманным. Даже и не поверишь, что вчера была жара. Лето все-таки чудное было в 1943 году. Миронов, ежась от свежести, проникающий сквозь х/б собрал свои невеликие пожитки и пошел туда, где по его предположениям, могло находиться место вчерашнего боя. Немного пройдя по заросшему лесу, он обнаружил на земле первый признак цивилизации — проржавевшую и наполовину рассыпавшуюся жестянку из-под консервов. Метров через пятьсот он вышел к грунтовой дороге, идущей вдоль леса. Услышав в расползающемся тумане бряцание сбруи, фырканье, мягкое шлепанье копыт, Миронов сошел с дороги и засел в кустах. Это с равным успехом могли оказаться и свои и немецкий обоз, еще не знающий о разгроме аэродрома.

Это оказался не немецкий обоз.

Из тумана вытрусила рыжая кобыла, запряженная в убогую телегу, на которой сидел с папиросой в зубах, держа в единственной руке вожжи, совершенно славянский типаж: седой небритый мужик в драной грязной телогрейке, непередаваемого цвета портках, замызганных сапогах и плоской и замасленной, как пригоревшая оладья из скверного теста, кепке.

Миронов вышел на дорогу, не опуская, впрочем, автомата.

— Здорово отец!

— Здорово…

— Немцы далеко?

— Чё?

— Немцы, спрашиваю, далеко? Я к нашим иду.

— Чё, бля?!

— Немцы, фашисты, фрицы понимаешь? Вчера здесь возле аэродрома бой был, я к нашим иду…

«Водитель кобылы», опасливо косясь на автомат, стегнул кобылу и она с увеличивающейся скоростью начала уносить его вперед. Уже через плечо прозвучало:

— О..уел что ль, служивый? Ты не пей так больше… Немцев еще в сорок пятом годе отсель спровадили. Вон Москва-то, — и славянский типаж взмахом острого щетинистого подбородка указал на еле видные далекие голубоватые параллелепипеды окраинных шестнадцатиэтажек…

Ах вот какие стеклышки вы себе завели, или Зачем ворчат унитазы? Вечер, ночь 11–12 августа

Пришли мы с дорогим КО не куда-нибудь, а в sancta sanctissima, кабинет самого КО. Удобная норка, в самый раз для паука, любящего распутывать сети чужих запутанных и перемешанных извилин. Мебель красного дерева в стиле модерн, сочетание света и тьмы. И над столом три (!) диплома об образовании — все «не наши», лампа, колоссальный аквариум (оказывается он тоже любит дискусов), музыкальный центр, на стене плоская панель телевизора, оптимальная температура (грешу, в каждой палате тоже поддерживался оптимум) и мягкий ковер.

Секретарша — тоненькая улыбчивая кореянка с пугающими глубокими глазами — принесла чай и три бутерброда, все с моими любимыми наполнителями — французский плавленый сыр, настоящий печеночный паштет и сырой беловатый сливочный сыр.

КО плавно опустился в кресло и взмахом руки предложил мне сесть за журнальный столик, где уже стоял поднос, напротив.

Остался один последний лист из пачки рисунков. Я немного подумал над тем, как будет изящнее — начать с паштета и закончить сыром или начать с сыра и закончить сыром. Да, пожалуй что, с сыра начало будет тоньше, решил я и вцепился в паштет.

Последний лист КО взял в руки и достаточно долго рассматривал. Вот уж не знал, чего он ждет, чтобы задать вопрос — то ли окончания моего прожевывания, то ли простраивает в уме фразу. На последнем листе был Дом. Поэтому жевал я как китаец жует свой рисовый паек — долго методично и вдумчиво. Интересно, кто быстрее — я проглочу бутерброд или КО выплюнет свой вопрос?

Дальше жевать не было смысла, получалось переиродивание Ирода. Проглотил.

У КО даже какая-то радость обнаружилась на лице.

— Вкусно?

— Весьма, доктор. Как раз то, что я люблю

— У меня к вам вопрос…

— Согласен. Только можно я сперва вам задам полностью откровенный вопрос и получу полностью откровенный ответ. Баш на баш. Как доктор Лектор агенту Старлинг, ну, с поправкой на то, что доктор вы, а я не людоед

— Не имею ничего против. Оригинальная образная система

— Первое что пришло в голову. Окей. Сегодня, когда я пошел рисовать к пруду — на запад от главного корпуса, наткнулся на одного человека

— То есть?

— Ну там есть небольшая рощица, слева от прудика. Вот там-то я и наткнулся на человека, который медитировал, точнее медитировала

— То есть вы наткнулись на женщину?

— Сильно сказано. Девушку, ненавижу это слово, как и слово паренек. Что-то семантическо-фонетически тошнотворное. Неважно. Так вот, я ее видел там перед тем, как дойти до пруда

— Что-то беспокоит?

— В общем да. Мне хотелось бы знать, кто это такая и что она делает в вашем заведении.

КО удивился.

— Зачем? Хотите познакомиться с моими пациентками на предмет…

— Нет-нет-нет. Никакого фрейдистского начала. Просто я заснул там на берегу и некоторое время пребывал одновременно в отключке и на расстоянии прямой видимости. Я … как бы это сказать… вот лежу я себе, без задних ног в объятиях Морфея, а барышне, обретающейся, надо сказать, в месте не для обычных людей, приходит фантазия взять камушек поувесистей да и тюкнуть меня по тому месту к которому уши приклеены. Понимаете?

— Да… понимаю. Вполне резонное опасение.

Судя по всему этот диалог все время не дает КО свернуть на тему, которую он хочет начать.

— Опишите мне ее

— Ну, рост стандартный женский — мне по плечо. Возрастной диапазон — от семнадцати до двадцати лет. Волосы прямые черные, худая, говоря дипломатично, как рыбья кость говоря точно, хотя половые атрибуты присутствуют. Глаза не разглядел, закрытые, ногти средней длины, без украшений, одета была в белую кофту с отрезанными рукавами — я показал рукой на плече как именно, — на ногах — кроссовки «Найк»

— Угу. Ее зовут Алина и опасности она не представляет

— Это вам так кажется, Кирсан Олжасович. А что она здесь делает, вы так мне и не ответили

— Есть уверенность, что эта история интересна?

— Мне вообще интересны все на свете интересные истории, если так можно выразиться

— Ну, как хотите, откровенно так откровенно. Это дочь одного из крупных бизнесменов. Около двух месяцев назад ее похитили с целью оказания давления на ее отца. Какое-то время ее держали в заложниках. Возможно она подверглась… м-м… психологическому и э-э… физическому насилию во время своего пребывания в неволе… установить трудно. Но ей, очевидно, удалось сбежать и через три дня после похищения ее нашли в лесу в Подмосковье. Совершенно раздетую, исцарапанную и избитую. Я вожусь с ней уже месяц и не без гордости могу сказать, что мне удалось помочь ей справиться с клаустрофобией и небольшими нарушениями координации и речи. Поступила она сюда в состоянии шока, который перешел в глубокую депрессию, а сейчас ее состояние значительно улучшилось, личность она достаточно сильная, но, к несчастью, сработали защитные механизмы — кусок памяти, который соответствовал этому периоду заблокирован, частичная амнезия. Увы, бороться с тем чего не можешь понять нельзя, а давить на нее будет опасно. Так что, как вы, надеюсь, поняли, опасаться не стоит. Я бы даже сказал — если подойдет к вам, помогите мне — постарайтесь разговорить ее на какую-нибудь нейтральную тему

— Понял.

Вот уж чего бояться — вспомнит, что ее кто-то изнасиловал, посмотрит — вон ближайший мужик и отмстит. Вот уж воистину, не родись у богатого папы…

— А не может статься так, что за ней прямо сюда приедут недоброжелатели ейного папаши и случайно кого-нибудь по пути не так стукнут?

— Исключено. Здесь неплохая охрана, да и об этом заведении мало кто знает

— Понятно…

— Алинин случай странным образом перекликается с вашим. Через еще один интереснейший случай

— А именно?

КО развернул мой рисунок лицом ко мне. Дом.

— Что это?

— Здание. Замок, только маленький, какой-нибудь охотничий замок времен королевы Елизаветы Английской, неудавшейся супруги Ивана Грозного

— А ОТКУДА вы взяли этот образ?

Вот тут придется быть честным. Паштет встал колом в горле. Но лучшая ложь — это правда.

— Ну, он изначально был в моей голове. Так сложился. Фантазия

— Вам никто не говорил, что ваше призвание разведка или криминалистика? Зрительная память…

— Нет. А что?

— Сколько раз вы были в этом кабинете, до этого раза?

— Один раз. Минут где-то пять

— Что рассматривали наиболее внимательно?

— Не помню. А, рыбок…

— Рыбок… отлично. Что ж, прошу прервать трапезу и пройти вот сюда.

Кабинет был визуально разделен пополам, одна половина отдана тому пространству, где мы сидели, а другое — книжным стеллажам. Между ними висели в рамках различные рисунки, умелые и не очень. Мы подошли к одному из них. Рисунок синей шариковой ручкой.

У меня защемило сердце. Так неумело держать ручку и старательно вырисовывать неуверенные линии, делая поясняющие надписи четким, но легким и нежным почерком с плавными полукруглыми росчерками и легким правым наклоном мог только один человек на свете. «Ворота». «Вон там мастерские». «Второй этаж».

Я прикрыл глаза, стараясь уловить и распробовать то чувство печальной нежности, которое пролилось во мне. Значит, мы снова пересеклись. И это снова она.

Но довольно. Мне надо играть. Я осторожно, кончиками пальцев подхватил странное чувство и бережно положил в укромное место внутри себя.

— Ух ты, — я подошел ближе и заинтересованно воткнулся носом в рисунок, как будто там было что-то новое, чего я не знал до того, — Это то же самое, что я сегодня намалевал. Это где-то уже было? Какая-нибудь новая постройка в Москве, отложилась в памяти, а потом оказалось на карандаше… Но интересно — первый раз кто-то подслушивает мои мысли

— Интересно. Вы очень сильно близорукий?

— В военкомат хожу без паники

— Угу. Тогда как оттуда, — КО ткнул пальцем в то место, где я стоял во время первой встречи, — можно было увидеть картинку?

— Это и вам вопрос, Кирсан Олжасович. Не видел я этой картинки

— В любом случае — либо абсолютная визуальная память, либо, — он многозначительно постучал себя пальцем по лбу, — третий глаз. Либо, — тут он в очередной раз пронзил меня своим рентгеновским взором, — либо кто-то из нас чего-то недопонимает или недоговаривает.

Уводить надо его с этой темы. Не нужно здесь копаться.

— Ну, хорошо. А кто тогда, — я небрежно ткнул пальцем в венусин рисунок, — нарисовал вот это. И как это связано с вашей поехавшей Алиной?

— Нарисовала это, как ни странно дочь моего товарища по работе над пресловутым препаратом ПД-136, - а доктор, между прочим, впервые назвал препарат, что такое: потеря самоконтроля или игра? — вот как довелось встретиться

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее

— В обмен на сотрудничество и откровенность?

— Насколько это возможно, — «А это невозможно совсем!»

— Полная откровенность, ваше честное слово?

— Мое. Честное

— Хорошо. Вернемся за стол.

Вернулись. Я снова принялся за остатки еды.

— Признаюсь, что не совсем гладко рассказал историю с раздвоением личности. История пренеприятнейшая. Мой друг, Алеша — он человек одержимый. В работе все дожимал до последней капли. Не жалел ни себя ни подчиненных. И мне однажды стало известно, что вместо того, чтобы опробовать препараты на… добровольцах, он несколько раз экспериментировал на себе. Для него это не имело никаких неприятных последствий, но вот то, что случилось потом… Мы поддерживали дружеские отношения и после нашей совместной работы, несколько лет спустя я узнал, что он женился. Как-то я заехал к нему, познакомился с его молодой женой, он сказал, что они ждут детей. Потом я снова пропал домой, в Алма-Ату, куда меня отправили из Горького, был один инцидент… И вот ко мне в институт из Москвы приехал мой бывший сотрудник, вместе с которым работали я и Лешка. Я спросил у него, как там наш общий знакомец. И узнал, что Лешкина жена умерла во время преждевременных родов, одного младенца не спасли, а девочка выжила. Ну вроде бы посочувствовал и забыл. А потом, после 91 года, когда я сюда перешел и стал заведовать всем этим сумасшедшим домом, он меня сам разыскал. У него случилось новое несчастье — дочка его, она занималась художественной гимнастикой, очень неудачно упала и ей делали операцию несколько раз. Вводили обезболивающее. Сработала, уже в ней, какая-то отрава, которую он испытывал на себе и в четырнадцать лет девочка на пустом месте получила не пойми что. Сперва начали отказывать легкие препараты. Потом по возрастающей, обезболивающее не берет, дозу задирали и задирали. Когда ее выписали, делать что-либо было уже бесполезно, но они и не совсем понимали что делать. Она начала потихонечку искать чем бы вмазаться. Удачно находила. А тут и тот еще круг общения — не знаю, как кара Господня, все дети сослуживцев наших бывших — наркотики, водка, расстройства психики, самоубийства, самоубийства, самоубийства… Лешка когда сообразил, в чем дело, она перетаскала из дома половину добра и сидела уже очень плотно. Ломки были такие, что она рвала на себе кожу. Побегали по всяким кудесникам, разумеется бесполезно. Резала себе вены, ко мне ее привезли, сняв с подоконника шестнадцатого этажа. В общем, конец, в ноль выгорела. И мне пришлось делать невозможное, стаскивать. Два года продержалась — выправилась, вела себя нормально, со старыми знакомыми разбежалась, интерес к жизни появился. А потом почему-то снова не удержалась — так и не пойму почему — и по новой съехала, за две недели обратно. Суть долгих речей — новая попытка самоубийства. В реанимации остановка сердца, две минуты клинической смерти, вытащили. Через полсуток — снова остановка сердца. Жить не хотела упорно и последовательно. Снова вытащили. Коматозное состояние. Из комы вышла сама, довольно быстро, но с непоправимыми повреждениями психики

— В смысле? — надо изображать интерес, хотя хочется кусать пальцы — раздвоение?

— Нет. Белый лист. Самый настоящий— память стерта. Не помнила, кто она, под себя ходила, с трудом говорила, про писать-читать я уж и не говорю. Остальное — вообще ничего. Черная зона. Помучались она и я, конечно: имя свое выговаривать через полтора месяца начала, потом легче пошло, потом постепенно мозаику мы сложили, но только до самых базовых моментов. Постоянные ночные кошмары, провалы в памяти — этого добра весь год хватало. Припадки. Борьке вот — санитару — челюсть сломала, ногой долбанула… Препаратами я побоялся лечить, не знаю, что у нее с биохимией до сих пор творится. Травки-муравки. По кусочку, по кирпичику, по щепочке — собрались. Ну, как собрались — если особо сильно вопросов задавать не будут — все в порядке, а так — все что до попадания ко мне — одна сплошная черная зона, в ней полтора фрагмента, даже глубокий гипноз не помогает. Единственный плюс — видимо полностью исчезла зависимость и воспоминания о ней…

— Нет повести печальнее на свете… — будь циничным и ироничным! — так как же все-таки появился этот рисунок? Мне интересна моя сторона истории

— Что, совсем не жалко девочку?

— Как вам сказать… Не жалко. Во-первых, за грехи отцов как обычно ответили дети, закономерная, а потому обычная история. Во-вторых, наркоманов по-моему надо расстреливать, не разбирая кто и как — сучка не захочет, кобелек не вскочит. В-третьих… в-третьих… ну, не жалко и все, — пощечину, пощечину мне за каждое слово! Гореть высокотемпературным пламенем в ледяном аду за каждое слово лжи, за напускное презрение и страх за свою шкуру. А вам, будьте вы прокляты, кровососы — гореть еще ниже меня, за то, что заставляете это делать… но мне все равно ниже, ведь я ей не помог… НЕВАЖНО!

— Угу, — протянул это «угу» КО весьма неприятно, как будто что-то нащупал или догадался

— И все-таки меня интересует, каким образом эта шизнутая наркоманка имеет отношение к виденной мной сегодня изнасилованной особе и, в конце концов, ко мне любимому

— А разве не ясно? Следите за логической цепочкой — у В сейчас такое же заболевание, как и у А три года назад, а С те же три года спустя приносит мне ту же самую картинку, которую часто видит во сне А. Но С не страдает и не страдал потерей памяти и нет сведений, что принимал наркотики, а рисунок его гораздо подробнее чем рисунок А. Что из этого следует?

— Вот уж на что не люблю ответа «вам виднее», но это он

— Из этого следует, что А и С либо видели одно и то же в сфере умозрительной, либо пересекались до нашего общего знакомства. И я скорее готов поверить что С имеет больше информации о нарисованном здании чем А, и А скорее видела это с подачи С. Продолжить?

— Логично, но не могу признать, что правдоподобно. Слишком сконструировано

— Хотите дойти до конца цепочки? Отчего бы нет — конец у цепочки весьма интересный. Мне бы хотелось знать, не встречались ли вы с одной юной особой женского пола. Зовут ее Елена. Она рыжая, с зелеными глазами, черты лица правильные, очень белая кожа, ростом чуть ниже ста семидесяти сантиметров, телосложение худощавое, проживает сейчас на северо-востоке Москвы. Уж не вы ли тот странный человек со стороны, хозяин воздушных замков?

— За исключением северо-востока и Москвы вы мне нарисовали портрет Елены Тальберг-Турбиной. Не имел чести знать кроме как по произведениям классиков, да и рыжие мне не нравятся, за сатанинский цвет, — внутренне икнув от страха выдавил я нагло наружу.

КО невесело усмехнулся и покачал головой.

— Что ж, я давал вам шанс самому выйти из той трясины, в которой вы сами запутались.

Он подошел к столу и достал еще один лист бумаги.

Факт. Он меня поймал. Прочно, как тройник, который я однажды засадил себе в ногу, неудачно взмахнув спиннингом. Он меня поймал. Он меня поймал.

С листа бумаги, который предъявлял мне Кирсан Олжасович на меня глядел хоть и по-венусиному коряво нарисованный, но тем не менее изобличительно-похожий я сам.

Запираться дальше насчет нашего знакомства не имеет особого смысла. Ну, хорошо, будем медленно отходить, постепенно признаваясь и сдавая позиции по мере отхода приближаться к уютной комнате с мягкими стенами в этом (уверен, КО никому не отдаст такой объект исследования) самом заведении. А там, Бог даст, с особенной теплотой припомнился мне образ Беллы и Ульрика, мои старинные и нежные знакомые, в которых я так сейчас нуждаюсь и вообще, похоже на то, что многим обязан, меня отсюда вытащат.

— Ваша правда. Мы с ней были знакомы какое-то время

— Вот так, — констатация — Почему же вы не говорили? Боялись?

— Да. Нет. Боялся, что правда о нашей связи может мне повредить

— Вам нельзя и не нужно бояться. Моя задача — помочь разобраться в том, извиняюсь, бардаке который вы сами устроили у себя в голове. Моя единственная задача — помочь, верьте мне. Вам должно быть неловко за то, что вы так злоупотребляли доверием, — «должно» звучит с ударением, утверждением, — Но я рад, что вы готовы помочь мне помочь вам. Ну-с, коли на сегодня, слава Богу, все печати молчания сняты, отправляйтесь к себе и поразмыслите, как нам разрешить ваши затруднения и лучше и быстрее.

Гаснут свечи, кончен бал. Я наголову разбит и готов цветами встречать оккупантов.

Светит мне рубашечка с длинными рукавами, ох как светит. Цитируя Толстого: «старичок ох властный, гордый», КО с живого с меня не слезет. Помимо профессионального интереса тут, похоже, еще и интерес личного свойства, венусин отец его давний друг. Вот какими делами занимался наш папочка, радость моя…

«Венера Монтекки — звучит неплохо, грехи отцов падут на головы детей, как и по сюжету Барда» — ожил незнакомец. Его мне только не хватало.

Дернуть отсюда надо как можно быстрее. И что потом? Только переход на полностью нелегальное положение, они знают, как меня зовут, как я выгляжу, где живу, и потому придется исчезнуть полностью и навсегда. Родители и родственники, конечно, переживут это как трагедию, но лучше если я пропаду, чем они опознают тело или будут носить передачи в психушку.

Траурным крещендо взревела доселе молчавшая труба в сортире. Отличный поминальный марш для людей моего склада… Пойду посмотрю в зеркало, быть может я что-нибудь придумаю, глядя себе в глаза.

Труба снова рыкнула. Как замурованный в пол дракон раззявился унитаз. Гудит, однако. В зеркале ничего нового не получилось.

Я вернулся в комнату.

Какая там у нас система охраны? Телекамеры явно есть хотя бы те, что на периметре, а внутри не только явные, но и скрытые. Датчиков движения нет — я ничего похожего не заметил. Санитары, которым не спится круглые сутки и медперсонал, поднимающий в лучшем случае визг, в худшем — тревогу.

На периметре забор. С моей спортивной подготовкой одолеть три метра с трубой наверху — чтоб не зацепился никто руками или крюком — фантастика, как, впрочем и с любой другой подготовкой без хорошей лестницы. Надо было лучше все облазить в предыдущие дни… Да, и наверху натянуты струны, которые реагируют на давление и оповещают охрану куды бечь.

А одним концом территория косо вламывается в лес.

План прост и гениален — выбраться наружу.

За решение не могу поручиться — сложновато. Думаем по этапам.

Первое. Камеры пусть глядят, с ними ничего не поделаешь. Камеры не хватают и не заламывают руки. Второе. Отвлечь охрану. Что привлекает охрану? Побег. Как устроить фальшивый побег? Угу. Кинув на проволоку что-нибудь. Тряпку. Мокрую, для веса. К примеру вот одеяло. А самому в лес, подобрать корягу какую-нибудь и айда через забор в другом месте. Третье. Средство для переправы. Корягу следует найти сейчас, загодя. Ага. Как пройти в лес не возбуждая подозрений? А просто — взять и пройти. Погуляти, порисовать к примеру. Четвертое. За забор и залечь до утра. За мои титановые фирменные часы меня добрые русские люди доставят до первопрестольной, а там уж видно будет.

Я, сохраняя спокойный вид снова собрал рисовальные принадлежности и отправился к лесу. Порисовать, так сказать.

От выхода до леса — триста шагов. Выходить я буду через заднюю дверь, через столовую. От столовой до переднего участка забора — пятьсот шагов. Прокрадываемся дотуда, кидаем одеяло, охрана дергает на сигнал, как вихрь но по возможности скрытно пробегаем без малого тысячу шагов и по орясине рвем в лес подальше. Там залегаем и ждем. Утром пробираемся в Малое Зайцево, на шоссе и к цивилизации. Критичные места плана: скорость ног, скрытность приготовления к побегу, готовность охраны ломануться на сигнал, причем, желательно, с ленцой. Три критических пункта. Вынести дверь моей палаты (КО не признает массивности дверей и замков, демократия во всем) и дверь подсобки не вопрос.

Строилась за корпусом какая-то постройка хозяйственная, фундамент лили из бетона в опалубке прямо в землю. Как только я ее заметил — сразу же включил в план. Везет мне сегодня, просто колоссально, как раз то что надо: работяги сегодня уработались и покинули площадку на моих глазах. И орясины уже никакой не надо. Оттуда я спер широченный, покрытый цементной шершавой коркой пятиметровый горбыль, кусок провода метра на три, и потом, оглядевшись, добавил еще две доски За пятнадцать минут я перетаскал их ближе к забору и соорудил какое-то подобие шалаша. Придет человек — ну псих домик себе построил. А прибегу я — раз ногой, опорная жердь выбита, «шалаш» валится набок и получается то, что в себе эта конструкция скрывает — из двух досок и горбыля, связанных проводом, я сделал удачное, надеюсь, подобие штурмового трапа. При достаточной ловкости и везении я пробегу по нему и наверху стены откину назад.

А если вот так призадуматься — что все это значит? Как нарочно мне подсовывает судьба (судьба ли?) отличные безотказные решения как раз тогда, когда они нужны. Подозрительно, по меньшей мере. Этак я вот бегаю, страдаю, борюсь — ладонь вот занозил, но вроде вытащил… короче веду себя как герой и антигерой тоже, а они там смотрят сквозь стекло, пометочки в журнале наблюдений делают, посмеиваются и решают, в какой еще лабиринт запустить эту несчастную двуногую крысу, сможет ли она догадаться, что надо вот на эту педальку нажать, а вот ту не трогать, и за каким поворотом вожделенная миска со жратвой…

Но все эти философские мелехлюндии не важны. Важен побег. Итак, дожидаемся первых звезд и делаем дело. Попытка только одна и проваливаться не стоит — вот смехатура-то будет, если прибегу к трапу, а там, с отеческой улыбкой — сам КО и два дюжих санитара…

Быстренько намалевал корпус со стороны леса. И вид на главные ворота тоже. Теперь я действительно ходил рисовать.

Ужин я проглотил как пулемет ленту — быстро и отчетливо патрон за патроном, но весь вкус слился в единый вой.

Где же звезды? Я сидел на полу в свое палате и пялился в окно. Горела настольная лампа. Внезапно в комнате стало темно.

Лампа, впрочем исправилась — мигнув, засветила вновь. Черт. Пока она не работала — электричества ведь не было. Камеры и периметр не работали. Лучший шанс, и я его упустил. Оповестил меня о своем наличии мочевой пузырь.

Я пошел в сортир. Трубы продолжали похоронно гудеть.

Когда я, застегнув пуговицу на джинсах, нажал на кнопку спуска и подкрашенный голубым ароматизатором поток рванул, пенясь, на дно, гудение заткнулось на самой высокой ноте. Ну, тишина, слава Богу…

И тут вода хлынула обратно. Я отскочил от извергающегося миниатюрного гейзера и не рассчитав взмаха руки, долбанул по полке над умывальником. Зеркало повалилось на пол, и со стеклянным всхлипом рассыпавшись сотнями сверкающих брызг. Свет вырубился повторно.

В темноте я увидел, как прозрачным голубым студнем из унитаза вылезает призрак.

— Ы-ыу. Кхххххх. Нннныыыы…. Это ттты?

— Смотря кто спрашивает, — я дрожа нижней челюстью зачем-то шарю по пуговицам на груди

— Хххх… Ганс… Меня зссовут Ггганссс…

— Рад… это, как его… встрече

— Не ффффижу тво… радоссстититит, ххотя ты меня у-у-узсснаааал

— Зачем ты здесь?

— Сспасти тебя. Асссп…

— От чего?

— Ссюда приехали лллюдилюдилюди плохо плохие люди… они хотят тебя забрать в ттемнонононоту…

— Убить?

— Кххх, — призрак кивнул

— Но я здесь как в ловушке… охрана

— Оххраны уже… сссссссссп.

Вот это тонкое как струйка пара из заварного чайника сипение означает «нет». Кххх — резкое — это, судя по всему, «да».

— Ууухх… ходи быстро. Мы поможем…

— Кто — «мы»?

Лучше бы я удержался от дурацкого вопроса — из унитаза по очереди вывалились еще шесть кусков голубого студня.

— Кклауссс… кххх, (щелчок), Фрицссс, А-а-абель, шшшш… кххх Ппетттер, Ссстеппан… Ганс-ффттрой.

Судя по призрачной нацистской каске, простреленной в оба борта, на голове этого Абеля, Ганс набрал команду из неупокоенных воинов доблестного Вермахта, нашедших временное пристанище на русской земле.

— Лапшин, Степан Антонович, — весьма четко представился призрак, третий слева, — политрук второго батальона 58 стрелковой дивизии. Убит 25 ноября 1941 под Москвой, без погребения, на действительной службе состою с 1976 года. До того по мелочам работал — пугал в своем бывшем доме на Божедомке. Теперь — командир взвода.

Он не сипел, а говорил приятным тенором. Похоже, что русский призрак мог напрямую проводить свои слова в мое сознание. В грудной клетке Степана Антоновича косо сидело что-то длинное и темное. Я невольно придвинулся, чтобы получше рассмотреть. И тут же, чертыхнувшись, отшатнулся — это был почерневший ножевой штык от немецкого карабина, проходящий сквозь пульсирующее голубоватое сердце.

— Очень приятно. Только э-э… несколько необычно

— Привыкнете, товарищ. Я тоже поначалу с этими ребятами не сработался, — призрак жутко ощерился, что должно было, видимо, означать короткую улыбку

— С вами я в безопасности?

— В относительной. Что здесь происходит с вами?

— Отстой, товарищ Лапшин, полный отстой. Мне лепят шизофрению и подбираются к информации о существовании императора и прочей компании… — я кратко, в пять минут изложил содержание периода моего содержания здесь.

Степан Антонович покружился в воздухе. Кажется это означает задумчивое хождение взад-вперед. Ганс сипел и булькал — в нем отчетливо виднелась задержавшаяся во время прохода по канализации вода.

— Вытаскивать надо тебя отсюда, парень, — все-таки русский человек на ты переходит быстро, но точно — сейчас делаем рывок и вон отсюда к чертям свинячьим. А мы тебя прикроем

— Ну уж нет

— Делай шшшто ссказзано! — яростно засипел Ганс, раздуваясь в несколько раз

— И совершенно безопасно. У нас мало времени

— Теперь — вперед. Отсюда нужно уходить. Мы прикроем отход, — и все растворились в стенах.

Я вышел, чавкая по разлившейся воде и несколькими ударами разломал стул. В руках очутилась слегка изогнутая дубинка, как хоккейная клюшка, получившаяся из задней ножки. Будет чем ответить. За мной покачиваясь вылетел Фриц.

В коридоре — глаз выколи — темно. Осторожно дошел до распашных дверей и уже вычислял, как пройти к выходу, когда натолкнулся на человека. По глазам резанул свет фонарика, человек вскинул руку и что-то тихо чавкнуло. Я тоже вскинул руку, пытаясь защититься. Мне опалило волосы на виске, ударило в ухо тупым потоком воздуха, толкнуло назад, но удержавшись на ногах и, ободренный наличием «прикрытия», я рванул вперед, надеясь снести стрелявшего как в американском футболе и запустить его затылком по лестнице, которая у него была за спиной. Человек что-то шепнул по-немецки и плеснул чуть не мне в физиономию какой-то жидкостью. Я приготовился к кислоте, но это на вкус была обыкновенная вода, но вот по последствиям…

Тут же обдало морозом кожу и мой Фриц с воем закрутился и растворился в воздухе. Вот тебе и прикрыли! Медным тазом…

Остаток расстояния покрыла рука с ножкой от стула — она с тупым хрустом приземлилась, так что переломилась пополам, в лоб неизвестному сыну тевтонов и кинула его назад. Он мгновение падал на спину, а потом покатился кувырком по лестнице. Судя по позе, в которой он остался лежать, наповал. Повезло.

Ополовиненное «оружие» я кинул в сторону. Черт. Призраки обо мне забыли. Выкручиваться придется, как бы того ни не хотелось, самому. За пистолетом лучше не спускаться — с той стороны активно шарят желтыми блинами света по стенам фонарики. Придется переходить к игре в прятки. Ага. На кухне должны быть ножи и запасной выход, через который намечал свой первоначальный маршрут отхода. Повернулся, побежал по коридору назад, к служебной лестнице, ведущей на нижние этажи. На середине коридора у меня выдернули пол из-под ног и я полетел навытяжку, пребольно ударившись, так что вылетели остатки воздуха из груди, однако стоило превозмочь ненужный ток по нервам и действовать, иначе отболит все и разом. Тут же, перевернувшись, вляпался рукой в какую-то лужу.

В худших традициях дешевых романов это действительно оказалась кровь, натекшая из мертвого тела в белой больничной униформе. Это об его ноги я споткнулся. В скупом свете летней ночи и отсветов фонарей, жидкость на линолеуме казалась черной с золотыми блестками, такой же черной как огромное пятно на груди мертвеца.

Где-то я уже видел то же самое… ах да. Когда умерла Венуся.

Не думать. Действовать. Втянув в высохшие от боли легкие воздух, криво встал и побежал дальше.

По возможности бесшумно спустившись по лестнице я повернул направо, к столовой и хозяйственным помещениям. Прокрался около десяти метров и услышал позади щелчок дверного механизма. Кто-то вошел в коридор. Из огромных окон столовой проникал еле-еле заметный свет ночи — сегодня было полнолуние. На фоне серого зева коридора мой черный силуэт мог стать мишенью. Просто удивительно, как в экстремальной ситуации начинают работать первобытные инстинкты и спецназовские мыслительные схемы. Поэтому я пригнулся и крысой проскочил сквозь коридор в столовую. Там, среди столов и колонн меня будет не так просто найти.

И тут, как на грех, какой-то Ильич сделал электрификацию — вспыхнули, ярко, словно обрадовавшись возобновленному электроснабжению, все лампы. На мгновение ослеп, но потом, как шилом в зад уколотый, перескочил стойку и очутился уже на кухне, на четвереньках пробежав к плитам. Повара хранили ножи в отдельном шкафчике слева от плиты, насколько я помню. Вот и он. Я ощупью нашел там шершавую деревянную рукоятку. Ага. Большой, около полуметра длиной, поварской нож. И молоток для отбивания мяса, с топориком на обратной стороне. Ну, у кого тут еще череп прочный?

Вооружившись, заполз в какую-то щель и стал ждать. Топориком по кумполу и добавить тесаком. Подходите, гости, дешево не сдамся.

С грохотом отворилась дверь ведущая из подсобки в кухню. Я отчетливо увидел охранника в камуфляже с помповым ружьем наперевес. Пробежал, даже не обратив на меня внимания, мимо. Он гаркнул и выстрелил, так что ваш покорный малость оглох. С другой стороны послышалось сквозь вату, переливчатое часто кашляющее пуканье и серебристый танец пустых гильз по кафелю. Взвизгнула рикошетная пуля, посыпались осколки. От такого кашля по спине продрал мороз — знакомыйзвук, под него разлетелась в щепу мишень в тире несколько лет назад и под него же закончился земной путь одной художницы. Еще раз рявкнул, разрывая барабанные перепонки, помпач. С тупым стуком упало тело. Поехала и зазвенела, разбиваясь, посуда. Кто? Послышался стон и упало второе тело. Проблема решилась сама: оба. Теперь подобрать оружие и драть к лесу.

На полу, залитом кровью и засыпанном битой посудой валялся ничком убитый охранник. Дальше, ко входу, уткнувшись лицом в ножку стола, лежит, раскинув руки неизвестный в черном. Я подобрал горячий, в кровавых брызгах дробовик.

Вот черт. Пустой. Обшаривать труп охранника не стану ни за какие коврижки. Кинул бесполезное оружие в угол. Незнакомец сжимает в мертвой руке хорошо знакомый образец — МР5-А3 с глушителем. Я опасливо подошел и, положив на пол нож, ухватился за автомат. Внезапно мертвец ожил и безо всяких неясностей повернул залитое кровью лицо ко мне, одновременно потянув оружие на себя.

Во мне все сжалось, сердце провалилось в кишки и чисто рефлекторным движением я взмахнул зажатым в левой руке молотком. Полукруглое лезвие топорика с противным хрустом вошло ему в русые волосы над ухом. Он вытаращился и открыл рот, словно несказанно чему-то удивился и, дернувшись, отпустив автомат.

Топорик явно не был предназначен для подобных антигуманных актов — он намертво застрял в черепе убитого мной человека.

Но убийство оказалось бесполезным — в автомате тоже не оказалось ни единой пули. Все руки были в крови. Омерзительно. Дошел до мойки, мыл руки, меня вырвало.

Когда разогнулся, электричество мигнуло. Подхватив нож, я устремился к выходу и оно окончательно погасло.

Я выбежал из задней двери. Туман. Луна. Лес там? Или там? Нет, все же там.

Затрещали кусты. Поверх них в тумане проехал скальпелем красный лучик. Нет, это определенно не мой день и вечер, как видно, тоже. Чуть не упав я развернулся обратно и припустил назад в корпус.

Сзади затрещало и засветило. Меня обдало кирпичной крошкой, когда я, прикрывая голову руками, согнувшись вбежал обратно. Куда сворачивал, какие двери открывал — не знаю, не помню и вообще не до того было. За собой я чувствовал дыхание моего убийцы и меднолобую смерть, готовую получить в медный зад стальным бойком.

Влетел в какую-то комнату. Снова горит свет. Все. Амба. Тупик. Дальше бежать некуда. Лопаты, тачка. Тиски, прикрученные к верстаку. Грабли. И на стене, поблескивая изогнутым рыбьим телом, висит на гвоздях коса. Коса. Я ухватился за деревянную ручку как утопающий за брошенную ему веревку.

Шаги ближе. Еще ближе.

Я развернулся к двери, сжимая свое трагикомическое оружие. Меня трясло от холода, но руки вспотели.

Открылась дверь. Хорошо, что парень был в маске — я не увидел его лица, когда со всего размаху, чиркнув по потолку, рубанул косо сверху вниз. Деревянная рукоятка несколько раз последовательно дрогнула в своем молниеносном движении, когда сталь проходила сквозь ключицу, лопатку и позвоночник, кровь свистнула диагональной каракатицей на пыльную стену.

Он издал звук, какой-то бульк или всхлип и тяжело, соскальзывая с изогнутого лезвия повалился, толкнув рукоятку на меня, лицом мне в ноги.

Снова ощутил рвотные позывы. Это было бы неразумной тратой времени. Рывком освободив косу, перепрыгнул через труп и побежал к выходу.

Из кустов, из тех самых, из которых вывалился чуть не убивший меня человек в маске, пространство перед корпусом было видно как на ладони. В правом крыле — темные окна, по стеклу мелькают фонари. Там ищут. Меня? Надо полагать. Ну ладно, пора и честь знать, даем деру.

Я начал поворачиваться, когда в мое плечо вонзились чьи-то когти. Рука, уже привыкшая к косе, пошла на замах…

Оказалось, что за меня ухватилась давешняя девка с амнезией. Как ее? Алина.

— Ты меня сейчас отсюда вывезешь. К папе и маме. Домой. Прямо — утвердительным тоном произнесла она, нацеливаясь прямо в глаза опиатно-огромными зрачками.

Ну и встреча. Волосы растрепаны, на лбу свежая царапина. Худое лицо, даже в голубом лунном свете видно, пылает нездоровым румянцем. Фу ты — а одета-то — в пижаму, на босу ногу все те же кроссовки «Найк», с приветом от сайентологов. Только сумасшедших мне не хватало.

— Ты меня отсюда вытащишь. Или я закричу. Мне наплевать что будет, либо отсюда, либо никак, понял?

Я испытал острое, мучительное нездорово отчетливое желание, нет, помилуйте, не рубануть косой, я же не изверг — коротко ткнуть ее в пульсирующую на тонкой шее нежно-голубую жилку распрямленными пальцами.

— Слушай, милая, шла бы ты на хер, а? — нет, с опасными психами так не говорят, а то ведь и вправду голос подаст, — Тебе здесь хорошо, подожди, придет добрый доктор, станет еще лучше, ты давай, давай, обратно, к доктору, тебя в палате мама с папой ждут и друзья, я сам видел. Давай, давай, потихонечку. Сходи посмотри. А я пока здесь твое место посторожу…

Ну, вроде бы хорошо. Мягко, с ее точки зрения, надо полагать что даже логично.

— Ты что, козел, охренел? Я сумасшедшая по-твоему? Не лепи мне тут горбатого: «там» отморозки с автоматами и жмуриков полна коробочка. Сам туда иди, раз они друзья. Я видела, я знаю, что ты уже давно сбежать задумал. Или вместе или я зову сюда. Считаю до трех. Раз…

С какого перепоя она что видела? Побег был замыслен часов шесть назад… Не иначе пресловутые флюиды…

— Хорошо. Хорошо. Только заткнись… Будут тебе папа с мамой

— То-то. Тебя я знаю как зовут, мне главный сказал. Меня зовут Алина

— Какой сюрприз, — (почему все читают мою карту? Ну и мы тоже по понтам) — Я, знаешь ли, читал ТВОЮ карту. А теперь будь добра заткнись и следуй моим указаниям, если не можешь сама ничего путного сообразить.

Алина фыркнула, но от комментариев воздержалась.

Возле ворот стояла машина, в ней — одинокий водитель. Здоровье портит, курит. Окно, что видно в лунном свете весьма ясно, открыто. Ага. План меняется, у меня… и у этой дуры, похоже тоже… у нас почти есть транспорт.

Я прокрался за кустами до ворот и осторожно подполз вплотную к машине. Как кончать этого типа? Окровавленный салон — брр… Решение пришло само — осторожно подняв косу, я, как на бильярде, размахнувшись, изо всей силы ударил концом древка в висок водителю. Сквозь тупой звук удара был отчетливо слышен хруст. Если готов — туда и дорога.

Минуту спустя мы с Алиной уже оттащили труп (несомненный труп, висок промят был внутрь и качественно) в кусты… не робкого, однако, десятка эта дочь степей, как оказалось… попутно снял в качестве трофея цепь с амулетом в виде кельтского креста. Я продырявил косой колеса рядом стоящим машинам, погрузились, и (хо-хо, ключи-то в зажигании), не включая пока фар, тихонечко, дабы не засекли, ударил по газам. Косу перед тем очутилась в багажнике.

В машине Алина моментально отклонила спинку сиденья до упора назад и заснула.

Мне пришлось даже не включать радио, чтобы избежать потенциальной вони по поводу испорченного сна. Дочки банкиров чаще всего страдают истерией и завышенными жизненными ценностями.

Машина, разумеется, через час-полтора окажется в базе по угонам, если я хоть что-то понимаю в людях. Посему на ней лучше доехать до ближайшего крупного шоссе и там ее на удалении полукилометра утилизировать путем сожжения. А потом, вдоль шоссе, попросить подвезти или добраться до ж/д. Сегодня я положил четверых. Совесть молчит. Совершенно. Есть даже какое-то удовольствие от хорошо проделанной работы. Можно подумать, что я провел полжизни в Шаолине — один, с пистолетом, ножкой от стула, второго, уже с автоматом (почему не взял? Ах да, пустой, вот так всегда, вспоминаешь, когда на отъехал на километр от места) оприходовал топориком для рубки мяса, третьего рубанул косой и на этот раз уже действительно сглупил, не взяв автомат, четвертый — в висок деревяшкой. А в сущности — паника, истерические движения и адреналин. Как крыса, зажатая в угол, которая нападает на кошку.

Лежа грудью на руле (в темноте машину не очень хорошо вожу, как, впрочем и на свету) я вывез нас на второстепенное шоссе, проехал по нему километров десять, пока не наткнулся на знак пересечения с главной автодорогой и указатель «Москва — 50 км», стрелка налево, стрелка направо, вперед-назад и так далее, до самого Тмутараканьска.

Проехав немного, съехал в лес, на грунтовку, проехал еще с полверсты и заглушил мотор. Время осмотреться, чего у нас есть, кроме окровавленной косы в багажнике.

Автомагнитола «Сони». Угу. Рублей пятьсот можно срубить, если здешние пролетарии села вообще знают, что такое автомагнитола и автомобиль. Угу. Бардачок. Алина недовольно замычала, когда я подвинул ее ногу, чтобы опереться на сиденье.

Тю. Вот это факт так факт — пистолет «Кольт» М1911А1 с удлиненным дулом и дополнительная обойма к нему. Так-так. Патрончики-то, батенька, той же серии. Знакомые все лица. Значит, приехали меня кончать (скорее всего) похожие граждане, отведавшие фетяски еще в той подворотне, меж мусорных баков. Отлично. Четырнадцать зарядов у меня есть. Туда его, за ремень. Просто так не возьмут.

Дальше — больше. Блокнот. Сделан в Германии. Написано все не по-русски и не по-английски и не по-французски и не на гаэлике. Какой-то романский язык — совершенно ясно, но кроме дат ничего знакомого, потому не ясно ни хрена моржовича. Почерк мужской, прямой, с сильным нажимом. Между страниц еще один подарок — купюра в 50 американских рублей. На ней надавлен какой-то номер. Ну, это ладно. Номер мы на свет — 8 902 18…- неразборчиво, но скорее 5 или 6, 47 2… - неразборчиво. Выявим потом, методом научного тыка, а пока что запишем прилагающейся ручечкой. Сотовый телефон? Скорее всего. А купюра — это, батенька, валюта бесспорная ибо американская, денежки, кои государь Петр главной артериею войны почитал. Вот и повоюем.

Газета. «Москоу Трибьюн».

Маленькая Библия на английском языке. Издана в Миннеаполисе, шестнадцать лет назад, ей, хоть и аккуратно, часто пользовались.

Так-так-так. Ага. Группа, говоришь… монахов, говоришь… Из Америки, Нидерландов и откуда еще там?

Я полез еще пошукать, зацепившаяся за рукав цепочка врезалась в шею. Амулет-то болтался поверх рубахи. Стоит наконец рассмотреть трофей.

Массивно, массивно, нечего сказать. В неярком свете внутренних автомобильных светильников блеснули камни и тускло подарило неповторимый маслянистый отблеск золото. Это был золотой кельтский крест, примерно со средний палец длиной, украшенный драгоценными камнями. На кресте был выложен утопленный до половины меч — клинок серебром, а рукоятка была выточена из бирюзы. На концах креста были слева направо, начиная с горизонтальной перекладины, вправлены четыре прозрачных камушка — круглый голубой, круглый бесцветный, круглый зеленый, а внизу, под острием серебряного клинка — каплевидный красный.

Угу. С мудростью в руке, чистотой в мыслях и верой в сердце. Серебряный меч попирает рубиновую каплю. С мечом победим — пролитая кровь? С мечом в руке против корня Каинова, как вам такая трактовка?

Вот мы и допрыгались. Это действительно охотники и действительно на вампиров.

«Но ты-то им зачем? Ты же не вампир, а в лучшем случае призрак ревенанта» — да знаю, мой рассудительный друг, и без вас знаю отлично. «Хотя, если рассматривать тебя как ключ к двери, которую не нужно открывать, то именно ключ следует уничтожать. Ты ведь попал в свою игру: убить не из желания, а из нежелания. Ты попал в Свою Игру».

«Да, — огрызнулся я, — то, что не в «Поле Чудес», это точно, и так видно. Пока встреча закончилась со счетом два-ноль в нашу пользу, как в общем-то и предполагалось, ибо проигранный раунд означает превращения и меня и всех квартирантов моей головы в ноль. Мне пока хочется, чтобы выигрывали знатоки, а не телезрители».

Куда делись призраки? Их мог послать только дорогой товарищ Ларс Здагари. Ульрик и Белла засунули меня в лапы КО и тем самым чуть не подставили под пулю. Точнее подставили и даже не чуть-чуть, а я совершенно некстати вывернулся и остался по своему обыкновению жив. Ларс действует по приказу Ульрика или ведет свою собственную игру? Если учесть, что он из ветви Зуль-Н-Арика, а память у вампиров долгая, Ульрика он может ненавидеть очень сильно. Рабочая версия.

«Об этом я подумаю завтра» — Скарлетт О Хара.

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Франц незаметно вытянул шпагу до половины из ножен. Теперь можно было и посмотреть, что это за друзья пришли по его душу. «Висельник и веревка» имел форму буквы Т с одним, к сожалению, выходом. Но окошко справа выглядит многообещающе.

Между столов и публики маневрировал, придерживая шпагу, изящный, тонкий, небольшого роста юноша, одетый модно и даже чересчур изысканно, с локонами пепельных волос, рассыпавшимися по плечам из-под английской шляпы.

Это лицо было женственным, изнеженным и ленивым, губы были слегка подкрашены. Так. «Девочка», «fille». Этого типа людей Франц навидался в разных городах: в Риме, в Амстердаме, в Париже. Особенно в Париже, ибо нравы французского двора в области любовных утех были смутны и смутительны, но с вполне различимым оттенком. Многих таких женственных особ отличала крайняя, излишняя жестокость. У герцога Тосканского личную охрану и сыск возглавлял именно пассивный мужеложец, говорили, что человек после одного только обмена взглядами с ним начинает говорить, да так, что не остановишь. Один, такой хлипкий и на него? Скорость, реакцию и искусство владения шпагой впрочем, никто не отменял. «В нормальных, цивилизованных странах, мужеложцев поджаривают на костре, а их «подруг» заставляют принять смерть с того же конца, коим грешили — сажают на кол. А честные горожане, если видят такого, плюют в него и швыряются камнями. У протестантов все же не все в порядке с верой и умом».

Франц рассматривал имперский закон, карающий всяких извращенцев наравне с богохульниками и разбойниками как верный и справедливый (Имперский Свод, вообще отличался трезвостью мысли и точностью формулировок): «Мужеложец позорит лик земной, род человеческий и Имя Божье одним своим существованием». Франц решил избавиться от пакостного существа одним тонким и бесшумным способом — он скрытно нажал и повернул верхнее кольцо ножен, и с другого конца ножен выскочила небольшая игла, покрытая отсроченным ядом, который специально для таких целей готовил Вейскопф, императорский алхимик: смерть обязательно наступала в течение минуты, но не подавая до того никаких симптомов, как фитиль в пушечной бомбе — горит, горит и, внезапно — взрыв. Человек хватался за сердце и умирал от сердечного удара. Техника применения тоже была интересна — проходя, убийца задевал ножнами по ноге жертвы, взбешенный дворянин требовал извинений, убийца задирался, ведя дело к дуэли, словесно и человека вроде бы поражал самый естественный сердечный приступ. Уж как подобрать пару задиристых слов для мужеложца, Франц догадывался.

Так. Он подходит. На расстояние щелчка ножнами по щиколотке, по бедру или по руке. Франц произносит пару обидных слов, зная, что яд уже течет в крови жертвы и спокойно дожидается пока не остановится сердце. Потом поднимает панику и быстренько уходит.

Но возле двери околачиваются двое куда более интересных персонажей — вон по тому, седоватому, явно веревка плачет — большие крепкие руки все сплошь в шрамах, какие бывают, если вражеская шпага ненароком проедется ниже гарды, а вон тот, дылда — сразу видно, что алебарда ему привычнее гусиного пера…

— Мастер Меркьюри из Ноттингема? — томным высоким голосом произнес незнакомец, подойдя и нарушив на время расчеты Франца, — какое поэтическое имя…

Пресвятая Дева. Это даже не «fille». Это еще большая гадость. Это кастрат, певец, каких стало модно выписывать из Италии или отсылать мальчиков для лишения пола туда. Бедра широкие, а под камзолом просматривается выступающая женственная грудь. Вот что уж хуже — ощущать рядом с собой существо своего пола с непонятными замашками или вообще неизвестно что. Кастратов держали при дворах и в Ватикане, их положение было неясно и церковь толковала его с паузами и многозначительными кивками и подмигиваниями. Многие женщины сходили с ума по этим существам, очарованные их ангельскими голосами и двуполой сущностью.

В любом случае, кем бы ни был этот посланец, он назвал Франца тем именем, которым должен был его назвать человек Маранелли. И это давало странному «другу» шанс прожить чуть больше, чем первоначально Франц отпустил. Шпага была тихо задвинута на место, кольцо на ножнах отжато и повернуто.

— Это я

— Рад нашей встрече, сударь.

— Взаимно, («сударь»? «сударыня»? «существо»?)

— Меня зовут Ирис Эддер или, — существо игриво подмигнуло, — Хрустальное горлышко.

Существо с непонятным именем (iris — цветок или употребляемое лекарями латинское название радужки глаза, Iris — усечение Iraclius, как, впрочем и Irinia, adder — то ли «гадюка», то ли уродливое «добавляющий», edder — баварская форма edler — благородный, знатный) все так же женственно двигаясь присело на краешек табурета напротив Франца.

— Чем могу быть полезен?

— Видите ли, — рукой существо покатало обглоданную куриную косточку по столу и понизив голос наклонилось поближе, — я прибыл сюда примерно на четверть часа раньше королевского пристава и взвода солдат Ее Величества. Вы, надеюсь, догадываетесь, зачем, точнее за чем они придут четверть часа спустя?

— Полностью догадываюсь. Отходим?

— Да. У ворот нас ждет карета. У вас много имущества?

— Четыре пистолета и узелок с одеждой, я поднимусь в свою комнату и немедленно заберу их. Еще лошадь, в конюшне

— Человек дела… мне это нравится. Лошадь подведете к воротам харчевни и ее у вас там примут, а мы поедем в повозке.

Франц подозвал хозяина харчевни, кинул на стол восемь золотых талеров, расчет за постой и еду и немного сверх обещанного. Эддер, профессионально проверив харчевню на предмет любопытных глаз, вышло.

Он поднялся в свою комнату и забрал пистолеты, предварительно проверив, все ли заряжены: один за пояс, вдобавок к уже сидящим за поясом двум, четырехствольный назад, под камзол, еще два за голенища сапог и один взял в руку. Узелок с пожитками повесил на левое плечо.

Лошадь он передал седоватому, а сам залез в легкую итальянскую повозку, украшенную гербом с ревущими леопардами. Эддер уже сидело внутри и проверяло свои пистолеты.

Возница свистнул, выстрелил над спинами лошадей хлыстом, сопровождающие пришпорили своих скакунов и вся процессия с грохотом обвала в горах Гарца вывалилась сквозь ворота харчевни на улицу по направлению к Южным воротам.

Франц уже знал Йорк неплохо, поэтому приближение Южных ворот вызвало в нем напряжение и ожидание невозможного — ведь он уже множество раз был лишен возможности ехать на юг, но ворота спокойно проскочили на полном ходу, повозка и всадники понеслись в ночь.

На расстоянии полумили от городских ворот навстречу им проскакали солдаты с факелами, спешащие в Йорк. Эддер тихо и музыкально засмеялось, провожая их глазами, в которых прыгали и блестели огненные брызги удаляющихся светочей. Франц тоже позволил себе ехидную улыбку.

— Вы позволите?

Существо указывало изящным пальцем на металлическую рукоятку четырехствольного пистолета.

Франц достал оружие и продул все четыре полки, чтобы не случилось нечаянного или «нечаянного» выстрела.

— Где вы достали такое чудесное оружие? — спросило существо, покрутив пистолет в руках

— У одного человека, который напал на меня. Трофей

— Такое оружие носят наши враги. Если вы позволите, наш оружейник изучит его, чтобы сделать такие же для нас самих. Пистолет вам, разумеется, вернут, в целости, сохранности и рабочем состоянии

— Сколько угодно, располагайте им к общей пользе. Кто наши враги?

— Весьма могущественная и злокозненная организация. Вам все расскажут на месте.

Айше Шинефолдар почувствовала укол пытающегося пробиться к ней сознания Айрин во время омовения, которое она всегда совершала после того, как восставала из дневного сна. Айше тихо ругнулась «Arsom ophuen!» — про себя отметив, что в последнее время очень часто употребляет словечки из лексикона Хильдерика Второго — и решительно прикрыла глаза.

Зрение Айрин прыгало, как всегда, когда едешь в карете. Напротив сидел господин Франц фон Дайним, в той расслабленной позе, из которой так хорошо получаются внезапные выпады, выстрелы и броски. Очень симпатичный мальчик. Он еще не подозревает, что его ждет в объятиях Вдовы Ночи. «Он в моих руках госпожа, — забился в висках голос, — Мы будем на месте через три с половиной часа. Верит мне полностью, насколько может верить такой человек, хотя в обличье кастрата я ему не очень приятна… Надо будет провести небольшую проверку неожиданностью» — Айрин лукаво рассмеялась про себя. Айше тоже улыбнулась, одобряя идею. Ничто так не проясняет натуру человека как резкое изменение сути его собеседника, к которому он привык…

«У него откуда-то оружие с клеймом Бруккари. Он утверждает, что это трофей и это правда. Но где он его достал?»

«Не суть важно, Айрин. Пистолет тоже пригодится, его надо скопировать и принять на вооружение нашего клана».

Щелчком пальцев подозвала служанку и та, дождавшись, пока ее госпожа поднимется в ванне, стала поливать ее из кувшина теплой водой. Айше поворачивалась, с наслаждением отдавая тело теплым струям, прикрыв глаза и перелистывая в памяти страницы последних недель.

Она переменила свое решение подвергнуть имперского убийцу мучительной смерти уже через полчаса после того, как отослала Айрин. Вместо этого она решила развернуть необычное дело совершенно необычным манером.

Он молод, силен, отлично сражается, очень устойчив духом. Прекрасный кандидат на место убийцы, действительно, Бруккари не просчитались. Но Айше никогда бы не стала тем, кем она стала, если бы ее ум ездил по дороге с одной колеей. Безмозглые Бруккари сами подсказали, что ей делать — она сделает его подобным себе, подарит бессмертие и поставит под контроль Адьярай бесценный дар — пятнадцать частей крови Бруккари и одна Адьяри, но обращенные не кем-нибудь, а именно ей, второй от Каина и настоящей первородной Адьярай. Только он должен сперва отдать свой смертный дар размножения привезенной из Европы редкостной добыче — ни-Бруккарай, целых три молодых самки, с теми же составляющими крови, что у него, при том все они были вурдалаками самого Рамсеса и единственными вообще носителями такого набора крови. Для этой операции (рискованнейшая операция, так как такие самочки были редкостью, выведенной сорока поколениями скрещиваний, а кровь Бруккари упорно не желала уживаться с кровью Адьяри) все самочки были доставлены из Европы на Остров и сейчас Айше сама кормила их с рук, пристально наблюдая за их самочувствием и циклами плодовитости. Сама Айше, как и другие женщины, давно забыла что такое истечение кровей, ее циклы были заменены общими для всех циклами жажды, совпадавшими с полнолунием, когда ее начинал донимать голод и раздражительность… Такая линия сохранит его свойства и за какое-то ничтожное количество поколений — три-пять — Айше выведет целую маленькую армию, двадцать или тридцать таких бойцов, каждый из которых будет ее потомком и истинным Адьярай, сохраняя в себе почти чистую кровь Бруккари.

«Я давно мечтала войти в историю Домов Хаоса… Как мать… назову их Непобедимыми… как Мать Непобедимых».

Она отлучилась из Лондона под предлогом поисков переводчика-убийцы, так, как в общем-то оно и было. Менее чем за трое суток непрерывной скачки, ее гроб привезли в вампирскую столицу севера Англии — замок Хатлестон. Еще через четыре дня ей привезли покрытого холодным потом Джованни Маранелли, купца с Тинкер-стрит. Его тут же привели в подземелья замка, где ему был подготовлен теплый прием. Сказать, что прием был теплым, будет, пожалуй, мало, ибо прием был просто раскаленный, как те клещи, увидев которые Маранелли поперхнулся воздухом и начал выдавать сведения так бойко, что дважды прикусил себе язык. Его даже не пришлось пытать.

Когда Маранелли отправили в Лондон, предварительно напоив кровью одного из приближенных Айше и сделав из него вурдалака на службе Адьярай, было известно все, что может быть известно о разведывательной деятельности Империи на Острове. Оттуда же стало известно и об имени-пароле. Айрин в Лондоне подслушала мысли одного из братьев Цоллеренов и принесла интересные сведения о биографии этого самого Франца фон Дайнима из памяти Цоллерена. С континента пришли запрошенные ей сведения и потихоньку начала складываться мозаика странных событий вокруг этого человека.

Итак, сейчас ему было около двадцати пяти лет. Его мать, наложница одного из высших имперских дворян, умерла родами. Айше весьма подробно узнала и биографию отца и биографию матери. Итак, отец — вурдалак, сын, внук и правнук вурдалака, ни-Бруккарай, но в общем-то ничего особенного — третьестепенный потомок по крови младшего из домов Бруккари, состоящего тем не менее прямом в родстве с Зуль-Н-Ариком. А вот с матерью куда интереснее. Девятая ступень селекционного брака, идущая ни от кого-нибудь, а от самого Влада Бруккарай, У-лада Да-рик-уль, известного людям как Влад сын Дракона (Дракула, как исказили его имя люди), Господина Валахии, Моравии, Румынии, Трансильвании, Венгрии, Болгарии, Польши Словакии и Силезии, Кровавого Бича Гнева Бруккарай. Айше за прошлые века сталкивалась с Владом не раз, и в постели, и за столом переговоров и на поле боя. Говорили, что он выпил за свою жизнь столько крови, сколько воды Нил выносит в море за три года и в том была правда — его взгляд в буквальном смысле слова прожигал каменные стены, он мог развалить каменный замок движением пальца, его армия мертвецов насчитывала более двухсот пятидесяти тысяч солдат… Племянник внука Зуль-Н-Арика и четвертый по крови от Каина, он не имел почти никаких прав на престол или примогенитуру, но его боялись все, включая Примогенов. В конце концов, когда не осталось врагов, способных противостоять ему и его скрытой империи, охватывавшей всю восточную Европу и Московию, его убили его же друзья и собратья. При негласном сотрудничестве Рамсеса и Айше, разумеется. А самого Влада заменили подставной куклой, полусумасшедшим дворянчиком-ревенантом. Близкородственные браки… В итоге сравнительно недавно почивший, сынок манекена окончательно съехал в бездну безумия и объявил себя Владом Сыном Дракона и начал отвоевывать у турок свои земли открыто пользуясь методами своего оригинала в отношении турок.

Кровь оказалась разлитой на несколько потоков, сохранившись лишь в вурдалаках, так как восприемников Дара не оказалось. И Бруккари преуспели в сборе крови в его потомках. Четыре сестры-мадьярки, ловко подсунутые на невольничьем аукционе в Стамбуле, после девяти поколений отбора и скрещивания понесли от одного отца. Три умерли сразу, иссохнув в несколько недель — потомок Влада пил кровь еще в утробе матери. Одна пережила беременность и умерла при родах. Как выяснилось, в ее кровь попала примесь крови Адьяри, от ее хозяина, потомка предателя-вурдалака Адьярай. Грандиозный замысел Бруккари провалился и рассыпался в прах — одна шестнадцатая чужой крови смешала все карты и отбросила их на восемь поколений назад. Виновных в провале живыми зарыли в землю, а младенца с серыми глазами, точь-в-точь как у его ужасного предка, поначалу хотели уничтожить, но потом нашлись разумные головы и его было решено сохранить, чтобы впоследствии сделать вурдалаком и потом, возможно, начать эксперимент по-новому, сохранив тем самым, промежуточный вариант и отыграть шесть-семь поколений. Сероглазое отродье назвали Фер-ра, Железный Глаз, или, по-человечески, именем Ференц, по-мадьярски, как и всех потомков линии Влада.

Он оказался в семье Карла фон Штольцфейна, которого судьба наградила бесплодной женой и с самого детства проявил черты свойственные его предку: крайняя осторожность в сочетании с почти безумным бесстрашием, чувственность и абсолютное, безжизненное, холодное безразличие к судьбе других, когда речь касалась дела, а главное — острый ум, разумно ограничиваемое воображение и леденящая в своей сдержанности жестокость. Маленькая копия с портрета — бледный мальчик лет четырнадцати с печальными глазами и сидящий рядом охотничий сокол.

Айше несколько раз перечитывала списки с протоколов имперских дознавателей и семейных архивов.

В восемь лет он поразил всех: застрелив из охотничьего арбалета слугу, пришел к отцу и сообщил о содеянном — слуга потихоньку воровал столовое серебро почти полгода, мальчик это видел и полгода молчал, пока не смог, наконец, достать арбалет. Когда его спросили, почему он не сказал взрослым раньше, он ответил, гордо глядя в глаза, что плох бы был тот сын Штольцфейна, который не смог бы сам защитить дом от посягательства.

В двенадцать он стрелял из арбалета лучше многих императорских гвардейцев, а отец не успевал менять учителей фехтования — мальчик слишком быстро усваивал их манеру и находил лазейки в их технике. На память всем побежденным учителям оставлял хорошие отметины.

Тринадцать лет были отмечены шестым выученным языком.

Когда Францу (как его теперь звали на австрийский манер) было около пятнадцати лет, он добивался признательности одной юной особы, бывшей его на год старше. История обычная, мальчишки осознавшие, что у них между ног и зачем это нужно, были такими всегда — и на Крите и в Фивах и в Лютеции и даже здесь. Юная особа высмеяла самонадеянного юнца при людях, а ее ухажер, бывший старше Франца на четыре года, жестоко избил тростью, подловив его где-то в городе.

Франц пролежал, выздоравливая, ровно неделю. А через три недели его обидчик вздумал проехаться верхом, пошел на конюшню, то ли поскользнулся, то ли оступился, упал горлом на раскрытую сенорезку и, соответственно, тут же отдал Богу душу. Юная особа поубивалась немного, но очень быстро утешилась, ибо безвременно почивший ухажер умер кстати — она уже обратила внимание на другого, брак обещал быть счастливым и богатым. Надо же было случиться так, что через две недели после похорон она пошла со своей дуэньей за покупками, ее просватали за другого, нужно было собирать приданое, а какие-то негодяи стукнули дуэнью по голове, скрутили невесту и куда-то оттащили. Как оказалось, в низкопошибный бордель, где невестой пользовались круглые сутки и на следующее утро выкинули, голую, в канаву. После этого забавного происшествия помолвка, разумеется, была расторгнута, а невеста то ли сама удавилась на пояске, то ли ее братья, не стерпевшие такого поношения, помогли ей.

Какое отношение к этому имел юный господин Дайним, приемный сын графа фон Штольцфейна? Да никакого! Он вообще за три дня до самого начала всех этих событий уехал вместе со своим приятелем Эрвином Стаффе в Прагу, учиться в тамошнем Университете. Приехал он туда, правда, с опозданием больше чем в полмесяца, но, сами понимаете, молодые люди, веселые трактиры, скверные дороги…

В Университете на кафедре философии он смог проучиться лишь полтора года. Приемный отец вызвал его в Вену, где он становится сокольничим при императорской охоте. И с этого момента его жизнь становится все менее ясной. Поездки в разные концы Империи сопровождаются странными и неожиданными убийствами, самоубийствами, дуэлями, изменениями завещаний, расторгнутыми помолвками и политическими союзами.

Колоритная компания подобралась вокруг него в двадцать лет: Эрвин Стаффе, его давний друг, изящно владеющий и лютней и шпагой, мастер убийственной эпиграммы и простого убийства, его сестра — Анна-Мария Стаффе, за глаза называемая Гадюкой, с которой по слухам сожительствовал чуть ли не весь двор, включая ее брата, разом, виртуоз ядов и тонкого шелкового шнурка из корсета, иногда не брезговавшая, впрочем, душить чулком, Рауль де Хара, Изумруд, испанец, которого прославили толченые драгоценные камни в вине и банальные выстрелы из арбалета в сердце на расстоянии в совсем не банальные двести шагов, Вейскопф — учитель Франца, императорский алхимик, один из лучших специалистов Европы по ядам, Айше сама не раз обращалась через посредников к нему за помощью в составлении ядов.

Заполучить такого сына — опасно, но и интересно.

И если Айше достанется потомок Влада… вот тут начнется потеха. Два главных конкурирующих дома долго ведут негласное состязание по выведению совершенного вампира. Соединить лучшие результаты в одну плоть и один разум и поставить его на службу Адьярай значит выиграть пятитысячелетнюю Войну за Первородство одним ударом. А если еще и наплодить двадцать-тридцать таких существ, остальные кланы можно будет привести к сотне членов, и, не нарушая конвенции, поставить весь ночной мир на колени, а затем, быть может, и овладеть миром дня.

— А-а! — Айше с досадливым возгласом выдернула кувшин из рук служанки, цедившей воду уж больно убогими струйками и вылила его на себя.

Потом последовал принесенный с улицы кувшин холодной воды, который Айше так же, лично опрокинула на себя, рыча от удовольствия, чувствуя, как вопят от контраста все ее нервы.

Завернувшись в покрывало из кипрского шелка, она щелчком пальцев подозвала слуг, которые отнесли ее в ее жилой склеп, там устроилась на шкурах у камина и приказала вести завтрак.

На завтрак были молодая монахиня и привезенный из Румынии крестьянин-полутурок. Айше, как и всякий утонченный ценитель вкусовых ощущений держала свою собственную коллекцию еды, чтобы каждую ночь радовать себя разнообразными букетами и оттенками вкуса. Мужчину она оглушила сразу, коротким заклятием, парализующим тело и выпила около полупинты крепкой и здоровой крови. С монахиней было интересней поиграть. Айше не стала оглушать ее или внушать обычный сладкий бред. Она просто набросилась, сорвала с нее одежду обездвижила ее руки, заломив их за спину, заставила встать на колени, прокусила кожу сзади на нервной шее и стала лакать стекающую вниз кровь прямо со спины. Такой тонкий привкус по всей видимости дают посты и истерическая религиозность… Это было баловство, десерт, поэтому Айше выпила не более среднего бокала, в основном получив удовольствие от ощущения страха, легкого запаха холодного пота и противостояния вялым попыткам освободиться. Монахиня воспринимала игры Айше и сам процесс кормления как муки за веру… ну, что ж, тут и душа спасалась и Айше была сыта. Наконец, натешившись вволю тонким вкусом, отпустила, напоследок наградив ее шлепком по филейной части.

Пришла экономка Ясмина и Айше отрыгнула ей в губы положенную долю, чтобы подтвердить свою приязнь и статус связывающих отношений. Айрин она кормила сама, из левой руки, не давая ей ничего больше со стороны кроме небольшой порции крови старшей пары ее личного материала. Такое кормление позволяло поддерживать теснейшую связь между ними и сохраняло в сознании каждой отпечаток личности другой, что было немаловажно для выживания. Охрана питается от Ясмины и Айрин. Эдвард, как консорт содержит свое маленькое стадо и постоянно обменивается кровью с Айрин и Ясминой, а также дает кровь своим воинам. От Айше — первая очередь к Айрин, потом вторая — к Ясмине и Эдварду, а от них вниз, до самых младших членов клана, питающихся простой кровью и получающих след Айше через четыре-семь ступеней.

Со всеми обязательными процедурами, за исключением туалета и подбора драгоценностей было покончено. Айше еще разок потянулась перед камином и решительно направилась в свою спальню.

Ясмина уже перестилала перины в роскошном двойном гробу. Айше посетила озорная мысль — явное влияние игривого настроение Айрин — может быть на первой аудиенции предстать перед этим убийцей обнаженным или одеться по кносской моде: с разрезной до талии юбкой и открытой грудью? Не надо так снижаться, пусть ради хорошей шутки — скотине не пристало видеть тело повелительницы всей Англии и Западных Земель своими человеческими глазами. Вот, когда он сможет нормально видеть, с ним можно будет провести день — чтобы ему были видны тончайшие изящно прорисованные силовые линии магических татуировок, слышно скольжение мускулов о царственную кожу и он ощущал движение ее внутренностей во время спаривания и стук гордого сердца, которому она, о, конечно же, шутки ради, даже позволит биться чуточку быстрее.

Айше остановилась на черном воздушном платье с капюшоном, по покрою напоминающему нынешние человеческие моды, но несравнимо воздушнее, безо всех этих надоедающих железок и китового уса — ей незачем было формировать идеальную фигуру, платье намекало и подразумевало. Ясмина помогла ей пришнуровать многослойные фальшивые рукава, расшитые свастиками, с бахромой и языками, имитирующими подгнивший классически строгий саван. Поверх Айше временно накинула покрывало из тончайшего черного шифона и натянула узкие перчатки черного бархата на руки. Готово. Волосы. Сбросив покрывало, и перчатки она вооружилась шпильками, Ясмина позвала на помощь Альстона, кудесника-парикмахера и его двух ассистенток. Волосы Айше уложили в сложную прическу, странную комбинацию a la Regina и кельтской прически с четырьмя косами.

Макияжем Айше всегда занималась сама, потому, последний раз придирчиво осмотрев свои волосы, выгнала всех и с помощью батареи баночек, пузырьков, коробочек, флакончиков и бутылочек, кисточек, палочек, щипчиков, лопаточек, довела себя до той степени совершенства, от которой люди немели, падали на колени и не знали, от чего кричать — от ужаса или от восхищения.

Убийца будет впечатлен. Если не лишится чувств. Но с его нервами… вряд ли.

— Замок Хатлестон, — Эддер ткнуло пальцем в окошко повозки.

Над мрачными дубами, облетевшими и простирающими с молчаливым криком во тьме изломанные руки-ветви, виднелись высокие зубчатые стены, как копье выступал узкий длинный донжон и клыками торчали остроконечные крыши угловых башен. Некоторые окна были освещены, на стенах виднелись прогуливающиеся взад-вперед точки факелов — замок охраняла бессонная и многочисленная стража.

Такие махины Франц видел не слишком часто — замок такого размера мог позволить себе только очень знатный и богатый человек. Карлштейн в чешских горах, одна из резиденций императора был, пожалуй, побольше, да и понеприступнее, ибо стоял на почти отвесной скале, но стены были равной толщины и башни понатыканы почаще. Равнина диктовала свои правила фортификации и кастраметации — нет отвесных склонов и стенок, неприступность здесь опирается на рвы, высокие и толстые стены и плотность обстрела из бойниц и ласточкиных гнезд. Даже с новейшими осадными орудиями, которыми в глубоком секрете оснастили императорское войско, взять такую твердыню с налета не удалось бы — только длительная осада и непрестанная бомбардировка, распространение болезней, перекидыванием через стены всякой дохлятины и нечистот и, чем черт не шутит, предательство кого-нибудь внутри, смогли бы расколоть этот орех.

Замок окружали два рва, причем первый мост находился в отдельно стоящей воротной башне, а второй, подъемный — внутри стен, соединявших сам замок с воротной башней. Каждый, кто хотел бы попасть туда, должен был бы сперва пройти внутрь прямоугольника воротной башни, дождаться спуска второго моста и потом уже пройти во вторую воротную башню, а только после этого — во внутренний двор замка.

Кто или что может ждать его в этих мрачных стенах? Такое строение может принадлежать только одному из знатнейших и богатейших вельмож. И при этом союзник Империи… Рочестер? Де Морней? Уэксли? Кто-то из принцев крови? Но у нынешней королевы нет никаких родственников, уж она позаботилась.

Впрочем, если смотреть осторожно — это прекрасная ловушка. Те же, кто сдал его упырю в Хартфорде могли знать и о Маранелли и о том, как назвать его условным именем. Кто в таком случае мог дать протечку? Снова неясно. О назначении казни Мильгоффа знали только император, его приемный отец и Штосс, самолично подобравший ему амплуа толмача. Ни одному из этих людей не могло и в голову прийти подобная гнусность, если только император ценой жертвы коня не намеревался отыграть вражеского ферзя, но Франц отогнал неподобающие мысли — он был слишком ценен и ловок для такой игры.

Во внутреннем дворе замка стражники — здоровенные парни с острыми как бритва совнами и алебардами, бледные, что было заметно даже в свете факелов, от непрестанного сидения в этом каменном мешке — вполне вежливо попросили его сдать все пистолеты. Эддер сдало все свои без колебаний. Франц последовал его примеру, отдав все пистолеты, включая четырехствольный и «Немого», заодно сдал пороховницу и мешочек с пулями. Весь внушительный арсенал был взят в охапку как дрова и куда-то унесен.

— Прошу, — пропело Эддер и сделало изящный жест в сторону входа в жилые помещения.

Они вошли в просторный холл, украшенный рогатыми головами оленей и паноплиями на стенах, и отдали плащи слуге.

Франц пригладил отросшие волосы и машинально провел рукой по давным-давно небритому подбородку — брадобреям он не доверял, после того как однажды сам, переодевшись брадобреем, перерезал в цирюльне города Ипс злоумышлявшему против императора графу Клаусу фон Моргентау горло, от уха до уха.

— Не смущайтесь, друг мой, — Эддер коснулось его руки, отчего Франц испытал острое желание руку сперва отдернуть, а потом ударить ей, точно в эти женственные подкрашенные губы, — вам дадут все необходимое, чтобы привести себя в порядок

— Буду рад, — сухо ответствовал Франц, постаравшись убрать из голоса шершавую ноту неприязни

— Но учтите, через полтора часа хозяин этого замка ждет вас. Не увлекайтесь суетным украшением своей особы, — и оно кокетливо поправило локоны и правый манжет.

Слуга провел его в его комнаты и потом в мыльню, где Франц наконец-то вымыться, впервые за несколько месяцев и сбрить надоевшую щетину, которую он раньше ровнял стилетом. Покинув мыльню, он не нашел ни своей одежды ни обуви, знакомыми оказалась только портупея с ножнами шпага и стилет — на скамьях лежали проглаженные и сшитые как будто на него вещи — от гентского пенного кружева пристежного воротника для наимоднейшего черного с белым и серебристым шитьем камзола, до вычищенных и смазанных новых ботфортов. Умно, ах как умно… заодно и обыскали одежду. Да, почерк имперских тайных служб чувствовался в этих стенах все отчетливее. Несомненно, и в мыльне была тайная дырочка для подглядывания — кому-то сильно захотелось увидеть мужские стати, нательный крест, медальон и коллекциюшрамов Франца.

Он расчесал волосы, повернулся перед зеркалом из отполированной бронзы, поправил портупею и решил, что опрятнее ему уже не стать. Недоставало, только одного предмета, потребность в котором Франц раньше считал не всегда оправданной — колета из толстой бычьей кожи или тонкой кольчуги, чтобы носить ее под одеждой. Опасность была разлита в воздухе как тонкий отравляющий дым «фараоновой змеи». Замок Хатлестон был просторен и удобен, но, нет слов, в нем чувствовалось что-то зловещее, как в Львином дворике в том же самом Карлштейне, рядом с колодцем, куда случайно упала нелюбимая императрица.

Движение. Франц почувствовал странное ощущение движения — что-то двигалось позади него, но при этом не касаясь ногами пола, ибо даже наработанный годами тонкий слух не ловил шороха стоп или подошв или шума одежды. Зеркало отразило лицо Эддера. До чего же плавно двигается эта тварь… явный коллега. Франц обернулся, но не увидел кастрата — зеркало сыграло дурную шутку — вместо сзади слева, Эддер стояло сзади справа. Теперь существо было одето в затянутый у шеи тесемками плащ из церковного цвета фиолетового шелка.

Когда их взгляды скрестились, одним движением руки оно дернуло завязки плаща и когда ткань, отплескав по воздуху легла неровным кругом на полу, Францу стало ясно, что он не заблуждался насчет существа — это была гораздо более чем просто «не мужчина».

Франц был шокирован странным перевоплощением, но женщина была так требовательна и прекрасна, что все произошло само собой, размазавшись и слившись в одну череду пиков и провалов, отдельных картинок и кусочков воспоминаний.

Когда Франц снова затянул портупею, странная женщина снова завернулась в свое одеяние и с ногами забралась на скамью, поглядывая на него.

— Иди, тебя ждут. А я посижу здесь. Возможно я приду к тебе вечером, перед сном… — сказала она по-немецки.

В этой стране дурацкие обычаи, но некоторые из них определенно не лишены смысла и очарования.

Из мыльни вел один-единственный коридор, освещенный факелами на правой стене. Оконные проемы слева были маленькими и узкими, а стены, как оказалось, толщиной около двенадцати футов, если предположить, что мерцающие в свете факелов витражи в окнах стоят посередине стены. Это была роскошная, удобная, и совершенно неприступная крепость. Интересно, были ли в такой твердыне казематы для пленников и были ли они столь же удобны?

В конце коридора два стражника с алебардами постучали в дверь и с обратной стороны ее открыли. Слуга поманил Франца к себе.

— Добро пожаловать, сударь. Меня зовут Эдвард, я здесь дворецкий и домоправитель. Хозяйка этого замка надеется, что вы отдохнули после утомительной дороги и вам нравится ваша новая одежда. Если вы готовы, я проведу вас во внутренние покои, где моя госпожа будет с вами говорить за ужином

— Всегда буду рад. Но как зовут хозяйку замка?

— Госпожа сказала мне, что ее имя вы узнаете от нее самой… Идемте же.

Айше откинулась на высокую прямую, изукрашенную гербами всех вампирских кланов спинку кресла. Возможность рассмотреть этого человека на расстоянии удара кинжалом представлялась ей впервые. Именно на расстоянии удара кинжалом, ибо помимо всего прочего, фальшивые рукава ее платья-савана скрывали два миниатюрных, острых как иглы стилета, напитанных ядом синей медузы — даже вампиры не выдерживали действия этого адского зелья, падая наземь в страшных судорогах, а обычный человек сперва терял управление своим телом, так как сводило сразу все мускулы и через пятнадцать-двадцать человеческих ударов сердца, умирал, исходя пеной.

Такой исход был бы неприятен, но сбрасывать его со счетов нельзя: он мог быть нацелен на то, чтобы убить ее при первой же удобной возможности, лишь увидев ее лицо. Подобные ловушки были в арсенале ее собратьев уже несколько тысяч лет.

Шаги, движение воздуха за запертой дверью. Запах Бруккари. Айше сложила руки перед собой, так, чтобы при первой опасности метнуть стилет из левого рукава и действовать с правым стилетом в руке. Вот идет то, что, возможно, перевернет мир с ног на голову и обратно. Ближе, мальчик, ближе. Я мать твоего перерождения.

Франц следовал за Эдвардом мимо гобеленов и доспехов, статуй и молчаливых как статуи охранников. У него было странное чувство deja vu, как будто он уже видел это во сне или когда-то очень-очень давно. Сочетание знакомого и чувства скрытой опасности. Странно. Руку на эфес, это успокаивает. Роскошь внутреннего убранства замка поражала не менее чем странности его архитектуры — на Севере любят большие окна с низкими подоконниками, а здесь были длинные и высокие стрельчатые щели, забранные витражами, как в церкви. На витражах часто повторялся один сюжет — нагой рыжеволосый человек с красным зубчатым нимбом вокруг головы шел, рыдая, преследуемый ангелом с огненным мечом, а рядом была другая картинка — обнаженная женщина с черными волосами обнимала этого же человека, одной рукой указывая в книгу, за которую он ухватился обеими руками, а другой указывала вверх, на небо, луну и звезды.

Никакой сюжет из библейских или апокрифических, известных Францу, не мог быть основанием для этого витража.

Стены были побелены, и на них и на потолке были фрески, похожие по размерам и мастерству исполнения на те, что он видел в Италии — чаще всего какие-то коронованные особы, битвы, суды и чудовища.

В холле, куда они вошли, на стене была огромных размеров фреска — рыжеволосая женщина в зеленых одеждах стояла или скорее, висела в воздухе, раскинув руки в стороны, так, что это кощунственно напоминало Распятие. На запястьях женщины, там, где должны были находиться гвозди, были красные ленты, спускавшиеся извивами вниз, как будто это были потоки крови.

Жутковатое местечко. И здесь отчетливо пахнет чернокнижной премудростью. Франц начинал раз за разом складывать кусочки головоломки, которых становилось все больше, но никакой более-менее внятной картины никак не получалось.

В размышлениях и наблюдениях он и его провожатый вошли в отделанный дубовыми панелями коридор, устланный коврами. В воздухе отчетливо был слышен аромат духов, тонкий и нежный и, одновременно, подавляюще-властный. Судя по этому запаху они приближались к апартаментам, в которых давно и постоянно жила женщина.

Женщина? Женщина в политике? Впрочем это Англия, которой тоже правит женщина, могущая дать фору многим королям-мужчинам. Кто же это может быть…

— Нам сюда, — дворецкий коротко постучал в дверь и с приглашающим жестом освободил дорогу.

В небольшой комнате сидела на богато изукрашенном стуле женщина в странном платье. У нее были неприятные бледно-зеленые как у молодой волчицы глаза и властное лицо, белизна которого подчеркивалась угольно-черными косами, прекрасное и гладкое до той степени, при которой теряется понятие и смысл самого понятия «возраст». Руки, брызгающие в стороны светом от многочисленных перстней свободно лежали на столе, ладонями друг к другу. Франц уже видел на приеме, после которого начались все его злоключения — Маргарет Скарборо. Остальное, кроме того, что сразу увидел Франц, пряталось в тени, ибо комната была освещена только двумя свечами зеленого воска — на фоне угольного силуэта ее фигуры лишь неясными намеками взблескивали драгоценности.

— Самое время познакомиться, господин фон Дайним… — тихо произнесла женщина

13 августа, разумеется, пятница. Экспроприация экспроприаторов, или То, как они борются против советской власти. Погоня за снаряжением — 2

Проснувшись от боли в пояснице и яркого солнца, бьющего сквозь лобовое стекло, я не сразу понял, кто я, зачем и почему я здесь. Затем догадался. Ночь, проведенная в машине не лучшим образом сказалась на моих костях — их все заклинило. Потянулся, с субдермальными скрипами и похрустываниями, распрямляясь на неудобном ложе. Сегодня должен быть хороший денек, но вот откуда и зачем?

Начинаем разбор полетов с ошибок. Обшарить трассу конечно же могли. Найти нас — тоже. Поступить по усмотрению — разумеется. Но, похоже, я совершаю их меньше чем они, коли жив и на свободе. Алина скорчилась на своем сиденье и все еще спит, подтянув к себе ноги. Н-да, уделает Господь такое, а потом смеется — покрытая гусиной кожей, торчащая из пижамных штанов щиколотка толщиной с мое запястье в лучшем случае. У покойницы Венуси, впрочем были не толще. Везет на миниатюреток и знакомства у меня протекают в самых непристойных обстоятельствах и местах…

— Подъем, рота! Уходить пора…

На эту бодрую фразу Алина не особо двигаясь, маловнятно послала меня куда следует.

Я не стал особенно цацкаться и легонько толкнул ее. В ответ меня чуть не цапнули ногтями за физиономию. Полутора сантиметров не хватило.

— Я ненавижу, когда меня будят!

— Хорошо, тогда я сжигаю машину вместе с тобой

— Пошел ты… — и что-то еще маловменяемое.

Ну, пошел так пошел. Как хочешь, Алиночка, только не беси меня, я псих опасный. Выдернул магнитолу из гнезда и еще раз обшарил всю машину. Боле ничего.

— Я серьезно говорю, я сжигаю машину!

— Кончай трепаться… Ничего умнее придумать не мог? А доехать на ней слабо?

— Мимо постов ГАИ? И других заинтересованных лиц? На известной машине? Склоняюсь перед вашим умом, княжна… Выметайся отсюда!

— Хорошо, хорошо. Только ты все равно козел

— Будешь плохо себя вести, объясняю первый и последний раз — выстрелю тебе в голову и оставлю в машине. Мне от тебя нет пользы. От машины тоже. Ее все равно надо сжигать, с содержимым или нет…

— Кишка тонка…

Нет, это положительно нехорошо. Задиристость должна быть хоть с какими-то проблесками интеллекта! Потопит нас обоих и накроет цинковой крышечкой если слушаться не будет. Надо поднимать авторитет. Она же читала (если читала, поверим ей) в моей карте «Неустойчив, склонен к насилию». Я аккуратно утопил кнопочку на рукоятке и обойма незаметно вышла, беззвучно упав на сиденье. Передернул затвор, как бы готовя оружие к выстрелу, на самом деле проверив, не было ли в патроннике патрона и постарался как можно резче приставил его ко лбу Алины. Немного надавил, чтобы холод ствола ощущался отчетливее и с глухим звоном спустил вхолостую курок.

По тому, как побледнела моя спутница и расширились ее зрачки, урок воспринят.

— Ясно, надеюсь? Кишка не дрогнет, если не будешь делать все как надо. МОЯ шкура мне дороже и для нее я сделаю все, что в моих и твоих силах. Потом можешь жаловаться папе, что я тебя железкой пугал. Но это только тогда, когда ты его увидишь.

Алина машинально потерла побелевший кружок на лбу и кивнула.

— Ты хуже Данилы Багрова.

Премного благодарен. Быть похожим на этого сонноглазого урода, жертву и продукт необходимости, возникающей в сознании засратого совка-импотента, возрождать величие России — спасибо. Просто огромное — на кого бы никогда не хотел быть похож. Ненавижу патриотические истины с блатным прононсом, изрекаемые коматозным говнюком.

— Я не похож на него, Алина. И не убеждай меня в обратном

— А на кого ты похож?

— На кого-нибудь из героев Такеси Китано — черные очки печальная улыбка и толстенная кишка в вопросах спуска курков. Я страшно устал быть тем, кто я есть. Путь самурая — путь к смерти, не верь черной лисе и тому подобная лабуда. Мне не хочется, но все-таки ужасно интересно жить. Это, впрочем, никому совершенно не интересно. Я должен доставить тебя к папе с мамой. Вылезай из машины.

Мы вылезли, я еще раз проверил наличие всех трофеев — крест, магнитола, записная книжка, пятьдесят долларов, пистолет за ремнем. Баба за спиной, кольт на брюхе, дорога — впереди, отличный зачин для какого-нибудь вестерна.

Машину (BMW старого выпуска) я полил бензином, и от прикуривателя — последняя услуга железного друга — запалил. Теперь стоит уходить — столб черного дыма в ясную погоду далеко видно, могут прибежать ненужные свидетели, сама машина еще, не дай Бог рванет, там все-таки металл, долбанет по голове и аминь.

Занялось темное пламя бойко и сразу видно, что до конца. Где же это было? Я опять прохожу по тому же месту, машину мы с Беллой сожгли тогда, когда началось мое возвращение.

К шоссе мы вышли за полтора километра от съезда на дорогу, где сейчас догорал наш экипаж. За это время Алина успела уложить волосы и надоесть мне своим голосом. Да, согласен, пижама и кроссовки не лучший выбор для светского раута, но мы ведь играем в партизан, не так ли? Где я тебе одежду куплю, милая? Ах мои проблемы… Не согласен. Не согласен. Я одет, сыт, финансово обеспечен, вооружен и очень, ну просто очень опасен. У меня нет проблем.

На алинино счастье, мы вышли к шоссе в районе маленького очажка цивилизации. Пролетарии из автосервиса восприняли жалостливую историю про то как проснулись, а машины нет и с видом делающих большое одолжение приняли навороченную магнитолу Sony за тысячу рублей. На тысячу рублей в придорожном шалманообразном вертепе были приобретены трусики и джинсы, с акустически и графически непристойным китайским названием, транслитерированным блестками косо поперек всей правой части седалища. Курточка от пижамы сошла за понтовую модную блузку, когда Алина, обнажив плоский живот, завязала ее узлом под мелькнувшими колыхнувшимися невеликими и зло заостренными прелестями, принципиально не отворачиваясь — гордые римлянки тоже переодевались при рабах, ибо что стесняться домашнюю скотину…

Через полчаса стояния возле конвейера автомобилей (один раз пришлось предъявить жаждущим любви непонятливым сынам гор торчащую из-за ремня рукоятку кольта) нас подобрала серая «Газель» с ранними арбузами, идущая в Москву. С меня пилот этого плавсредства взял только обязанность без перерыва травить свежие анекдоты. Еще три четверти часа тряски жары и пыли — и я попросил водилу высадить нас за метров за двести до МКАД, чтобы избежать контактов с досматривающими Серыми Братьями.

МКАД в лучших традициях скрытой войны была перейдена по поперечному водостоку, инфильтрация в Москву успешна, status yellow, request shift to status green.

Призывный взмах в воздухе пятисотрублевой купюрой, одной из трех, в которые превратилась зеленая бумажка в обменном пункте и ополоумевший от удачи шофер со стрелкой, заваливающейся за 80 вез нас не куда-нибудь, а в район Арбата, где квартировала Алина. Не так уж и далеко от пресловутого бара «Морской пес», кстати. Интересно.

Когда мы прошли мимо двух плечистых скучающих в обнимку с дробовиком «консьержей», взяв у них ключи, в прохладный подъезд и, наконец, захлопнули бронированную дверь, на часах было 10–30.

— Сперва мыться. Ты первый, потому что воняешь сильнее и хуже. Я потом, потому что хочу есть. Как закончишь — прямо, направо, прямо — моя комната.

Спасибо за комплимент. Делать нечего, раз воняю, значит в баню…

Квартирка по олигархическим (как я себе их представляю) меркам средней паршивости — нечто среднее между футбольным полем и артиллерийским полигоном по площади, три санузла, два этажа и стильный и бесполезный модный минималистский дизайн. В один из этих санузлов я и пошел. Как это там: по новейшим исследованиям у Сталина было три двойника, два тройника и один сетевой хаб на четыре подключения…

Посвятив полчаса оттиранию своей персоны от всех последствий ночных приключений (пыль, грязь, как оказалось даже маленькое пятнышко крови на левом запястье) я проследовал в комнаты Алины. Миленькие две комнатки с окнами на юго-запад и московские крыши — на стенах архитектурные наброски и цветочки. Дохленький компьютер. Музыкальный центрик. Пф. Куча фотографий самой Алины — ага, танцы, два вторых, одно третье и одно первое место, полгода назад — какая у нас диадемка… и наши глазки сияют ярче диадемкиных стекляшек — наша девочка бест, просто бест и бест из бест, пусть все это знают, а самое главное пусть она сама это знает. Семейная фотка — толстый большой мужик в шикарном сером костюме, женщина с черными глазами, сама Алина. Папа мама я, счастливая семья. В такой комнатке комплекс неполноценности не заработаешь. Ненавижу счастливые семьи. Теперь ясно, откуда такая заносчивость, как говорят у нас на Кавказе — мала в дэцтве жёпа драли.

Я сел на диванчик и, вытянув из-за пояса футболку, полировал пистолет, когда вошла в салатовом махровом халате Алина с мокрыми волосами. Не говоря ни слова она дернула пояс, представ передо мной спереди экипированной только вьетнамками. Потом развернулась спиной, сбросила халат с рук, тем самым предъявив миру обратную половину Луны, и полупируэтом плюхнулась на постель, последовательно сбросив остатки экипировки с правой и левой ноги.

— Удовлетворяй меня, — она требовательно похлопала матрас по упругой спине, — резинки в левом верхнем ящике стола.

Минутный ступор.

— Ты что, педик? — она в легком удивлении, перестав на мгновение болтать ногами, приподняла голову, — я же говорю, удовлетворяй…

Нет, не педик. И вообще последних три месяца у меня никого не было. Но чтобы вот так! System status: non-critical error; retry, abort, stop? /R; please wait while system runs check… repaired; reboot? /Y, please wait… system status: OK. Итак, хамство и барство. Отсвечивая срамными частями и свежевыбритыми подмышками, болтая в воздухе ногами, напротив меня лежит охреневшая самка гомо сапиенс, привыкшая, что по первому свисту все бегут на цырлах и спотыкаются. Я, меж тем мало что на цырлах не бегаю, даже когда кругом все бегают, так даже почти никогда не спотыкаюсь. И называть акт интимной близости «удовлетворяй» — c’est mauvais ton — как минимум и бездуховность как максимум, если тон сопоставим с тоном просьбы «подай, прими, пошел вон».

Я — ЗА духовное возрождение!!!

— Вот что, ma belle Aline, во-первых меня коробит тон, во-вторых конструкция, в-третьих, отношение ко мне как к фаллоимитатору. Мне вообще не нравится, когда люди не воспринимают других за рамками функций. Если настолько известно где чешется — потри пальцем, эффект похожий. Моя миссия окончилась за минуту до твоего появления. Где выход из квартиры? Ах да, сам знаю. Дасвыданья, Алиночка дарагая. Приходи как научишься себя вести.

Развернулся, пистолет за пояс, крест на шею и пошел до прихожей. Вот и кроссовки мои. Надо будет трахнуться — приду к Белле в подземный бардак. И даже там не буду приказным тоном оформлять заявку на «удовлетворение»…

Нет, мои дорогие читатели. Можете сально захихикать и понимающе ухмыльнуться. Позорно не продержался до конца. На моей репутации несгибаемо-нержавеющего самозатачивающегося пылевлагокислотоогнестойкого и ударопрочного участника духовно-рыцарского ордена — жирное буро-фиолетовое (от удара) пятно.

Сзади налетела Алина, неизвестно как оказалась спереди, обхватывая всеми частями тела и шепча все, что можно только прошептать в подобном случае, начала кусаться и царапаться и пр. и пр., сжимая в руке все ту же пачку «резинок». Мы еще и за безопасный секс…

В общем, когда минут через пять после окончания первого огневого контакта с противником на ковре перед дверью, стало ясно, что прихожей нам мало, мы сбежали в ее комнату. А потом в ванную. И снова в ее комнату.

Под непристойные подвывание и взвизги другой особы, мне вдруг все стало ясно: статуя не нужна. Важен не точеный мрамор над могилой, а ее регулярное и осмысленное посещение. Гори, мой роман… и Хасмонейский дворец и сушеная роза и тетрадка и мысли и все остальное…

Да, барышни, все мужики кобели, думающие именно этим местом, я мучительно чувствую, что и мой позвоночник оканчивается пушистым саблевидным хвостом. А может быть взрыв гомонов в голове и обвал неиспользованных гормонов, снятый прессинг и развал депрессии? В любом случае, Кирсан Олжасович — aut bene aut nihil — если жив, конечно, — ушастый ЛОХ, а не психиатр. Я чувствую себя великолепно, хоть и несколько устал, безо всяких его извращений и ухищрений.

Алина, наконец утихомирившись, спала, с темными кругами под глазами и жгла меня горячим дыханием. Я осторожно провел ладонью над ее телом, каждый раз ощущая как она излучает в инфракрасном диапазоне. У нее тонкое тело и сухая упругая кожа — вся энергия уходит в тепло. При ее массе тела — сорок семь(с большим натягом, плюс-минус, скорее минус два кило, она гораздо легче мешка с сахаром, в котором, как общеизвестно ровно пятьдесят) килограмма на сто шестьдесят пять-сто шестьдесят семь сантиметров роста, потоотделение может превратить ее в воблу. Так оно и есть — рыбья кость, fishbone.

Вот уж как интересно — абсолютная пустышка, отношения на физиологическом уровне близости и притяжения друг к другу, а вот гляди ж ты, уже какое-то шевеление внутри происходит. Рефлексия опять-таки. Но вот уж во что не поверю, чтобы в мерзкохарактерном небритом патлатом очкарике было что-то притягательное. Разве что кому-нибудь с сильного перепоя может показаться, что я похож на покойного Дж. Леннона или ныне живущего товарища Генри Роллинза. Но в стойке для сидюков из видимых одна мисс Бритни и «Выноси святых» (All Saints тож). Ну вот не поверю, что у девочки может такой блудный огнь разгореться в нимфоманской душе, ни за что не поверю и не уговаривайте. Что ей от меня нужно?

Так. Думаем дальше. «Консьержи», конечно, душевные ребята и ничто человеческое им не чуждо но я буду не я, если ее папе еще не накапали. Олигархи могут быть и ай-яй мала-мала ревностно блюдущими честь рода. Хотя судя по ухваткам и ощутимому опыту получения удовольствия от своего тела Алина не девственница уже шибко давно, если только тут не работает байка про царицу Тамару…

Проехали, надо думать о насущном.

План номер раз, пессимистический. Операция исчезновения. Вампиры меня подставили, охотники у меня на хвосте. Достать остатние доллары из заначки. Достать транспорт и дернуть во Владимирскую губернию, где у меня живет знакомый священник и лечь на дно, а родительский дом осчастливить перед тем письмом, на всякий случай из Жуковского. Потом оценить обстановку, либо возвратиться и жить дальше, избегая темного времени суток по возможности, либо… либо действительно раствориться и жить в одиночку.

План номер два, оптимистический. Вампиры меня любят и не подставляли. Или подставил кто-то из них, без ведома их съехавшего набекрень основного мозгового центра. Идем в «Морской пес»… нет. Вот в туда-то как раз и не идем. Кто меня в дурдом упек? Кто не сделал ничего для охраны? Кто два раза ничего не знал о покушении на мою персону? Вот то-то. Идем на «Новослободскую», к господину Ларсу Здагари, волею которого потусторонняя команда меня хотела спасти. Два гм… человека… н-да… искусства всегда найдут общий язык.

По трезвом размыслии выходило что второй план привлекательнее, из чего следовало, что действовать надо по первому.

А транспорт взять ни какой-нибудь, а самый настоящий байкерский байк в аренду. Полная независимость и неотслеживаемость, чтоб все было круто и с шиком, а достать его можно через Димона Волоса. Кто-нибудь из дружков может и отдать своего запасного коня.

Я дернулся позвонить Димону, но алинина цепкая пятерня схватила меня при первых попытках приподнять ее руку.

— Куда?

— Отлить, если так интересно

— Тогда иди. И как вернешься, сделаешь мне массаж.

Ну массаж так массаж. Все равно я не умею — два-три синяка от моих пальчиков, привыкших к клавиатуре и гаечным ключам гарантированы, сама напросилась.

Она не отрываясь смотрела мне в глаза. Только теперь, при свете полного дня, я увидел ее замечательное уродство — один глаз был серо-голубой, а другой — зеленый. Ух, ордынская кровь, чтоб ее… Еще одна ведьма, мало их на мою голову было.

Я нашел телефон и тихонько набрал номер Волоса.

Трубку поднимает кто-то незнакомый, женского пола.

— Диму бы услышать

— А он лежит, подойти трудно…

— Сильно датый?

— Нет, он ногу сломал

— Хорошо, я приеду сегодня вечером.

Очередная подружка. Ну, что ж, и то хорошо, есть кому спину почесать. Раз Волос сломал ногу, то на байк он явно не влезет. И даже без традиционного ящика пива обойдемся — от него с гипсом только хуже бывает. Я почти ощутил пальцами рукоятки и вывернул до упора воображаемую манжетку.

Единственное, что осталось, чтобы сделать это в реальности, это достать из заначки остатние тысячу долларов, выбить байк и дальше — прощай первопрестольная, здравствуй нелегальная жизнь. А телефон с купюры?

Отдам вампирам. Либо как подтверждение своего превосходства если они хотели меня подставить, либо как прелестную зацепку, если это действительно охотники.

Я вернулся в комнату и начал собирать одежду и одеваться.

На непонятный звук был немедленно приоткрыт серо-голубой (правый, точнее левый) глаз.

— Куда?

— Ты знаешь, Алина, с массажем придется подождать. Дела, срочно. Это твой телефон, на карточке возле зеркала? Прекрасно, вечером позвоню, спи дальше. Пока.

И, собрав все нехитрые пожитки, со всей возможной скоростью смылся, не забыв засунуть сзади за ремень пистолет и обойму.

Я вышел на Арбат. Жарко. Раскаленная брусчатка ощущается даже через подошвы кроссовок. Всегдашняя картина русского Монмартра — художники, праздношатающиеся, сувениры, фонари и прочее. В кармане что-то около тысячи рублей и четырнадцать зарядов. Неплохо на первое время.

Меж толп лавировали цыганки, нищие и роллеры.

Ощутив подергивание за рукав я обернулся. Две представительницы египетской национальности, старая и помоложе. Молодая цыганка нагло и застенчиво протянула ореховую ладонь.

— Хочешь, яхонтовый мой, тебе всю правду скажут? Она тебе погадает, всю твою жизнь расскажет

— А если я ее уже знаю?

Такой сценарий по-видимому не входил в программу выбивания денег из прохожих. Да на гипноз не поддаюсь — шибко циничен и недоверчив.

— Скажу даром, — вмешалась старая, — Если знаешь — ничего не дашь. Не знаешь — сто рублей дашь. Смотри, потом жалеть будешь, что наперед не узнал.

Ну, положим. Сто рублей у меня есть. Интересно. Я достал из кармана джинсов купюру и сунул руку снова туда, карманного промысла ведь никто не отменял.

— Говори. Говори, чего я не знаю.

Старая усмехнулась, что в сочетании с бельмом на глазу (как выяснилось при более детальном рассмотрении), производило жутковатое впечатление.

— Смерть над тобой кружит, дорогой.

Пф. А над кем она НЕ кружит, хотелось бы знать. Но цыганка не остановилась

— Не твоя смерть кружит, касатик. Твоя еще далеко, старый помрешь, старше меня. Вокруг тебя сама главная смерть косой машет, люди как трава валятся. Мой тебе совет — утихомирься, не ищи своей смерти, а то кругом себя народу положишь шибко много, не иди поперек судьбы. Не умереть тебе молодым. Иди.

Несмотря на жару, от путаного шепота пророчицы потянуло противным морговским холодком. Впрочем, все цыгане прирожденные психологи, знают с чего начать и чем продолжить. Глупости, глупости, но занятные.

Я положил сторублевку в руку молодой цыганки, развернулся и пошел дальше, по направлению к бульварам.

Дальше сюжет откровенно стух: не дойдя и второй дюжины шагов от места, где мне предсказали судьбу, услышал за спиной громкий скрежет и крики.

Обернулся я точно вовремя, чтобы увидеть, как, развевая клочьями зеленой сетки, целая секция строительных лесов, стоявших возле реконструируемого здания, слева от того места, где мне предсказали судьбу, величественно валится вбок, на все тех же не успевших сойти с места цыганок.

С колокольным грохотом звоном и треском вся конструкция ударилась оземь, подняв тучу цементной пыли и щепок. Резко дунуло по лицу воздухом, я согнулся и прикрыл рукой от пыльного облака нос и рот. Мимо, надо мной, пронеслась трехдюймовая крашеная желтой краской труба. Край моего глаза видел, как она с тупым и мокрым звуком стукнула в голову какого-то человека, в воздух полетели отчетливые брызги и, завертевшись, высекая искры из брусчатки, полетела дальше по улице.

Истерические вопли со всех сторон. Обе цыганки остались там, в пыльном облаке, в их судьбе не могло быть никаких сомнений. Их смерть, похоже, только что спикировала на крыльях из зеленой сетки.

Неплохо. Для начала очень даже неплохо. Сочтя за благо быстрый (местами даже лучше экстренный) смыв, я незаметно и быстро пошел дальше по Арбату, как будто ничего и не произошло.

На почте я купил конверт и лист писчей бумаги.

«Framing me was not a bad idea. I’m away from asylum and on the way to infinity. Do not search for me, I need your ‘help’ no more. Yours truly Guesst Whoo». Сопроводив эти четыре фразы телефоном, списанным мной с книжки, я запечатал конверт и на обложке написал адресата «Pour Madame et Monsieur Adiaray Uhl Nahr, avec mes compliments».

Не без некоторого душевного трепета я зашел в «Морской Пес» и отдал конверт бармену «для хозяев заведения». Так же оперативно исчезнув из предбанника в преисподнюю, дошел до метро и через тридцать минут был возле дома. За домом начинались бесконечные ряды крыш и зеленых боков ГСК «Ромашка» (почему-то такие неэкологичные места как гаражи называются настолько экологично, что, готов спорить, выбьют слезу у матерого гринписовца). Дошел до края гаражей, вынул кирпич и достал завернутые в полиэтилен стодолларовые бумажки, на которые рассчитывал приобрести право кататься на чужом байке и временно исчезнуть из стольного города Москвы.

Теперь на «Планерную», к Волосу. И снова метро и снова голубые вагоны и снова толкотня, жара, давка и пот. В пропахшем кошками темном подъезде не работал лифт. На восьмой этаж пришлось подниматься по лестнице.

Дверь мне открыла какая-то густо намазанная девка, в одной майке с «Айрон Мэйден». Не спросив ничего и не сказав ни слова, она развернулась и пошла на кухню. Понятно. У Волоса депрессняк, и в квартире лучше ничему не звучать.

Волос со страдальческим выражением лица полулежал на диване, выставив забетонированную от бедра до пятки ногу и на пузе собирал обрез. Его знаменитые на все Тушино патлы печально висели вниз и то и дело попадали в собираемый механизм, отчего он дергался и пускал сквозь зубы матюги.

— Чем дышишь, Волос?

— О, тело!.. Помаленьку. Ногу сломал, уже две недели. Козлы говорят еще месяц лежать, если все как надо пойдет

— С байка рухнул?

— Не. Едрена мать… не лезет… ага, вот… да бухой был, лифт вырубили, в подъезде как мудак с лестницы полетел. Сломал со смещением и ребро треснуло

— Душевно, что тут сказать. Слушай, а я вот к тебе пришел — не найдешь у кого-нибудь байк, на месяц, на полтора, запасной?

— Мой бери, если хочешь. Только за так не могу. Мне бабки нужны, пока не работаю, вон самому жрать, лекарства и Надьку кормить. Денег дашь — бери мой, все равно я месяц по минимуму не ездец. Ну, готово, — он щелкнул, пристегивая цевье к обрезу.

— Полкилобакса хватит? Без базара. Могу еще стольник накинуть за вот этот обрез.

Волос слишком давно меня знал, чтобы спрашивать где, откуда и зачем.

— А на хрена тебе обрез? И байк тоже… Задумал что или вдристался куда?

— Типа того. Но байк верну целый, не сомневайся. Хочу телку свозить на севера, до Архангельска

— Ага. Дело… а обрез тебе на хрена?

— Ну ты, Волос, даешь. Не в Расее живешь что ли? Народец у нас шаловливый и на шоссе и на местах

— Угу. Ну ладно, бери, — он протянул мне уже собранный обрез, — патроны вон в том ящике, только учти, я его не видел и тебя с ним тоже.

Я проверил оружие. Курковая «тулка» с горизонтальными стволами, 12 калибр. Работает. Хорошая штука. Смотрите фильм «Брат» (Боже, как я ненавижу этого урода Багрова!). В ящике я взял патронташ и отсчитал шесть зеленых бумажек. Волос оглядел их, потер, хмыкнул и достал из-под подушки ключи.

— Ладна. Эти от гаража, эти от байка. Угробишь машину, найду и голову отверну, учти, машина мне как родная

— Не боись. Мое слово железняк. Магнитный. У тебя, кстати, закрутка для патронов нигде не валяется? Нет? А плоскогубцы?

— В ящике

— Вон тот лак для ногтей я тоже временно экспроприирую

— Гвоздями заряжать будешь?

— Вроде того. Гвозди у меня уже с собой.

Я проверил обрез и патронташ, подобрал валяющуюся в прихожей газету и пошел на кухню, где распотрошил десяток патронов.

За несколько минут я добежал до метро. На выходе в каком-то ларьке я купил штук двадцать серебряных шариковых цепочек.

Рассыпал плоскогубцами несколько дешевых серебряных цепочек на звенья-шарики. «Надька» все это время безучастно занималась готовкой, что в общем-то и логично — раз человек пришел, значит надо, раз делом занимается — не мешай, раз помочь не сможешь. Снарядив десяток патронов, я спустил лишнюю дробь в мусоропровод, аккуратно закрыл жадно разверстые зевы «звездочек» на картонных гильзах и зафиксировал их тошнотворным ярко-красным лаком. Все, зубастые, есть и на вас управа.

Отужинав яичницей и чаем, я пошел вниз, в гаражи.

Неплохая машина — руками перебранный и модифицированный «Урал» с чопперной длинной вилкой. Обрез упокоился в сумке справа, я вытолкал мотоцикл из гаража, закрыл двери, надел фашистскую каску, которую Волос использовал вместо шлема, завелся и, стреляя сизым дымом из низко расположенных выхлопных труб, выехал.

Теперь самую малость осталось сделать. Во-первых, сбежать к отцу Николаю под Владимир.

Во-вторых, где-нибудь достать какой-нибудь бронежилет, раз уж я вышел на тропу войны. Но это после того, как я вернусь и сделаю Алине обещанный массаж. На часах 20:32, it’s gonna be а nice sunny day in area 51…

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Большой каменный мешок — вот что такое замок Хатлестон. И подвалы замка вдвое превышают его верхние помещения, где можно неделю не встретить ни одного человека. Хозяйка замка после ужина вообще не появлялась, странная женщина Ирис Эддер тоже куда-то исчезла, единственным знакомым человеком которого он изредка видел был Эдвард и тот чаще всего ускользал, ссылаясь на неотложные дела.

Но самое неприятное — Франц продолжал ощущать все тот же неприятный привкус опасности, разлитый внутри каменных стен. Его не могли отбить ни ежедневные упражнения со шпагой, для которых он нашел себе партнера — одного из офицеров охраны, фехтовавшего более чем хорошо, ни стрельба из пистолетов, которые ему по переданной через Эдварда просьбе выдали в оружейной замка. Кормили на убой, вина были отменные, но ничего не поделаешь — как в тюрьме за десятифутовыми стенами из тесаного камня казематной кладки. Его даже несколько раз посещали хорошенькие женщины, каждый раз новые, принесшие ему много удовольствия, но чувство тюрьмы не проходило.

А время уходило. Фон Мильгофф уже больше двух месяцев как должен быть мертв и очень хорошо мертв (Франц иначе не умел). Затягивать исполнение приказа императора значило выказывать в лучшем случае неуважение. Или есть другой приказ? Или Мильгофф зачем-то нужен и комбинация имеет куда больше ходов, чем это мог представить себе Франц, которому могли сообщить не все задание, чтобы в случае провала он не мог раскрыть всех планов императора?

Он еще раз перебрал в уме все подробности своего путешествия в Англию, от Гамбурга до Лондона и оттуда свой странный путь на север, начавшийся поединком с живым мертвецом. Было полное ощущение того, что все это время его как фигуру по шахматной доске переставляла чья-то невидимая рука, играя им в какую-то неведомую игру. И эта женщина — Маргарет Скарборо, которую он видел стоящей за троном королевы Англии… Человек императора так высоко — либо Штосс и его люди действительно могут достать луну с неба, либо она ведет двойную игру, либо, либо, либо…

Слишком много «либо» для одного человека, особенно когда над ним висит невыполненное задание императора.

В окно его комнаты виден заснеженный двор, кусок стены с бесконечно бродящими по ней часовыми и теряющаяся во мгле унылая равнина. Если чувство времени не изменяет ему, сейчас восемнадцать часов по итальянской системе, время вечерней службы — в замке, кстати нет ни часовни, ни каких-либо предметов религии, вообще ничего, что напоминает о вере — в это время обычно начинается хоть какая-то жизнь в Хатлестоне.

В дверь осторожно постучали.

— Входите, — бросил Франц, автоматически повернувшись боком и отойдя от окна, чтобы представлять наименее удобную мишень для арбалета или пистолетного выстрела.

Зашуршали юбки, в комнату вошла хозяйка замка и села на стул возле окна.

— Господин фон Дайним, как вам нравится Хатлестон?

— Благодарю вас, замок отличный. Но даже самый лучший замок временами бывает скучен, когда сидишь в четырех стенах без дела. С континента пришли какие-нибудь новые приказы для меня?

— Разумно и похвально. У вас, как я понимаю, множество свободного времени… что ж, сегодня я буду использовать ваше время сообразно приказам, полученным мной. Соблаговолите следовать за мной, вас ждет весьма интересная прогулка по замку

— С удовольствием последую за вами, куда бы вы меня не повели, — в «куда бы вы меня не повели» Франц вплел холодную и шершавую нить предостережения. Но только нить

— Раз так, возьмите с собой светильник со стола, чтобы был лучше виден путь.

Они спустились вниз, к переходу, арке, соединяющей башню, где располагались комнаты для гостей, с основными помещениями, располагавшимися в колоссальном донжоне.

— Знакомо ли вам имя Каина?

— Первоубийцы? Да, как и всякому доброму христианину, — Францу не понравилось начало разговора

— Тогда я хотела бы напомнить вам историю, из-за которой его имя стало нарицательным, пусть она и немного разнится с библейской. Как вы помните, его прокляли и изгнали…

— Апокриф?

— Нет, отчего же. Скорее, в Ветхий Завет вошло апокрифическое толкование, а настоящая история осталась только на камне. Вот, кстати, и он…

Она подвела его к небольшой стеле черного гранита, вмурованной в стену замка. Франц чувствовал что от нее исходит какая-то сила, которой обладают все древности, но эта каменная глыба была, судя по ощущению, в несколько раз древнее

— Считается, что она пережила Всемирный потоп, во что я сама, впрочем не верю. Скорее всего она явно была изготовлена после Потопа, вполне возможно, что во времена Моисея и Иисуса Навина, какие-нибудь ревнители правды не хотели, чтобы приверженцы Моисея похоронили правду — так написано на самом верху, поэтому мои знакомые ученые люди склоняются к тому мнению, что ее сделали за полторы тысячи лет до Рождества Христова. В любом случае, ее привезли как диковинку и установили сюда во время третьего крестового похода мои предки. Итак, эти крючковатые письмена — язык, на котором ныне никто из живущих не говорит, разве что безбожные жиды правят свои молитвы на его упрощенном и искаженном наречии

— А не является ли эта плита придумкой прелукавого душеуловителя Сатаны?

— Нет. Внизу, вы можете увидеть это — написано мелкими буквами имя мастера, который делал этот камень. Сатана, как известно, не подписывает свои творения никаким человеческим образом. Итак, здесь сказано, что после убийства Авеля Каин был изгнан за пределы обитаемых земель и проклят — проливший кровь как хищный зверь будет уподоблен хищному зверю — человеческая пища перестанет питать его тело, как и все растущее под солнцем. Он сможет есть только кровь и плоть живых существ, так как она растет не под солнцем. Осквернивший лик земли и дневной свет убийством не сможет смотреть на ясный день и солнце — оно будет сжигать его плоть, как огонь сжигает дерево. И, вдобавок, его страдания будут длиться вечно — до Страшного Суда его грешная душа не сможет покинуть его тело по естественным причинам, оставаясь в нем пока он будет пожирать плоть и кровь своих ближних. Дабы заклеймить его навеки как зверя-охотника, Господь отобрал у него образ свой и взамен дал ему облик хищного зверя — зубы его превратились в клыки, на руках выросли когти, плоть его потеряла здоровый цвет и стала бледной как плоть мертвеца, стал он сильным и ловким как волк и его постоянно стали снедать то жар то озноб — как напоминание о смерти и аде. Каин, обожженный и заклейменный проклятием, зная, что от него отвернулись и Бог и дьявол, бежал на край земли, преследуемый ангелом с огненным мечом. Вот эта фреска, изображающая проклятие и изгнание Каина.

Рыжеволосый человек схватившись за голову уходил между холмов, а за ним летел ангел в багровых одеждах.

— А теперь пойдем дальше.

Они прошли через длинный зал и вышли из основных помещений в библиотеку замка, располагавшуюся в угловой башенке донжона. На стене висела большая картина, написанная маслом в голландской манере — черноволосая женщина приобняла Каина за плечи одной рукой и указывала ей в книгу, лежащую у него на коленях, а другой рукой указывала на луну и звезды.

— Вам знакома история Лилит?

— Лилит — это ведь языческий демон вавилонян? Так?

— Нет, не совсем так. Лилит была первой женщиной, которую Бог создал, как и Еву из плоти Адама

— То есть? А где он взял ребро?

— Ну посудите сами: ребра парные, а разве у нас тринадцать ребер? Первоначально их было четырнадцать. На Еву, кстати, выпало неудачное, тринадцатое. Лилит была создана из тела Адама, чтобы ему не было одиноко и скучно. Бог сделал Лилит разумной, сильной, ловкой и прекрасной, полным подобием Адаму. Но Лилит не стала покоряться Адаму, так как была ни в чем не хуже его, она рассмеялась и прогнала Адама. Бог разгневался и изгнал Лилит за пределы рая, а взамен ее создал Еву, кроткую, послушную и глупую, какими и до сих пор являются многие женщины.

На слух Франца, между «пор» и «являются» госпожа Скарборо сделала несколько более длинную, чем обычно, паузу. Как раз такую, чтобы уместилось «в отличие от меня».

— Когда Каин был изгнан за пределы земли, Лилит нашла его и стала учить той премудрости, которую у нее забыл отобрать Бог. Как всегда все происходит в спешке — ее изгнали не заставив забыть все, что она помнила о рае и волшебстве

— Бог не делает ошибок, сударыня, я не богослов, но готов поспорить, эти ваши древние евреи наплели всякой чепухи от незнания: ни одно из Его действий не может быть ошибкой, но лишь его промыслом

— Возможно. Но кому это интересно, столько лет спустя — наплели они или не наплели? Мой рассказ совсем не о том. Лилит научила Каина всему, что знала сама, а до многого Каин догадался сам, благодаря своему острому и пытливому уму. Это и изображено на картине — Лилит, указывающая Каину на путь возвышения через познание. Даже дьявол не мог повторно свести его с его пути, таким хитрым и знающим он стал. Так Каин стал торить свой путь между Богом и дьяволом, не склоняясь ни к одному из них

— То есть он стал безбожником вроде язычников в Вест-Индии?

— Не совсем. Если бытьточным, Вест-Индия хоть и была его родиной, но ее нынешние обитатели — глупые люди, не могущие использовать его могущество и не знающие ничего о его величии. Каин — не безбожник, а скорее «безверник», он отверг само понятие веры в любой ее форме, считая явным только то, что мог проверить сам. Он сам создал законы, по которым стал жить в ночи. Как и прародитель Адам, Лилит жила очень долго, около тысячи с лишним лет, но в один день она умерла. И Каин остался один. Все его знания и таланты казались ему бесполезными и бессмысленными, так как никто не мог оценить их и все бежали от него. Он долго скитался в обществе сов, волков и летучих мышей, но в одну из ночей его тоска стала столь тяжела, что он не удержался и совершил свой второй великий грех — он передал свое проклятие, или дар — как вам угодно это назвать, другому человеку. Он выпил всю его кровь и запустил в его жилы свою. Так он создал существо не живущее и не мертвое, не человека и не зверя. Он создал того, кто называется вампиром, забрав и его жизнь и его смерть. Из-за того, что часть крови все же была человеческой, пошла порча породы Каина — говорят, что через тринадцать раз по тринадцать поколений вампиров, способность передавать проклятие полностью растворится в крови смертных.

Из библиотеки они прошли в сводчатый холл. На стене была фреска, изображающая коронованного черной короной рыжего человека и стоящих вокруг него вельмож и воинов.

— Вот Каин, праотец всех обитателей темной стороны и его первые потомки — тринадцать князей крови. Можно рассказать о каждом из них длиннющую историю, но у нас не так много времени, потому лучше кратко: это было время основания новых городов, богатства и процветания. Люди служили потомкам Каина как богам. Идемте же дальше…

На крюках висел большой гобелен, на котором была изображены триптихом воины, битва, в гуще которой был виден все тот же человек с кровавым нимбом и похороны.

— Это последняя битва Крови. В ней погибли почти все первые со-дети Каина, а оставшиеся умерли позже. Так было истреблено первое поколение. Лишь потом, через несколько тысяч лет кровь Каина снова оказалась в жилах людей и его потомки снова расплодились. Но по сравнению с прошлым — это жалкие остатки, горстка вымирающих тварей, тем более, постоянно истребляющих друг друга в непрекращающейся войне. То, что напало на вас в замке Хартфорд — отдаленный потомок, точнее потомица самого первоубийцы. Вот и все

— И как же это соотносится с вашим заданием?

— Все очень просто и очень сложно. Английский двор сильно насыщен этими существами и они обтяпывают свои дела под прикрытием. Вас послали сюда не с обычным заданием — вам предстоит убить одну из этих тварей

— Меня? Но я не знаю ни экзорцизмов, ни магии, не рукоположен в священники, чтобы уничтожать демонов и совершенно не похож на праведного рыцаря

— Не скромничайте. Одну тварь вы уже убили, и весьма хорошо. Кстати — на континенте оценили трюк с переодеванием и сожжением трупа. Вам помогает как искусство владения клинком, так и ваши нечеловеческие быстрота и хладнокровие

— За чем тогда стало дело? Я готов работать

— Ваша готовность похвальна, но пока что нет приказа. Про Мильгоффа пока можете забыть, он был второстепенным заданием, для отвода глаз здешних любопытных

— Мне нужно ждать?

— Да. И жить, скучая, в этом замке…

14 — 16 августа. Бегство на север

Под моей задницей как отбойный молоток рычит и прыгает по второй русской беде — Владимирскому тракту — мотоцикл «Урал». Сейчас вечер, солнце уже ощутимо краснеет, готовясь, сгорая от стыда за столь раннее отступление, провалиться сквозь землю. Там его подмажут, откалибруют, исправят все возникшие поломки, заправят горючим и снова, уже завтра утром, запустят вверх, чтобы оно светило и разгоняло всякую нежить своими кварцевыми лампами. На голубой скатерти неба длинные белесые потеки: очевидно, запуская солнце сегодня утром, сбили один стакан с молоком с Млечного пути и не стали убирать, надеясь, что никто не заметит. Нет, господа я вот заметил, а раз я заметил, то и другие могут заметить. До нужного мне съезда на грунтовку еще около тридцати километров, можно провести дефрагментацию событий предыдущих суток.

…Вполне освоившись с управлением мотоциклом за то время, пока я ехал обратно на Арбат, я слез возле подъезда, вынул ключ из зажигания и цепью с амбарным замком намертво зафиксировал переднее колесо и вилку. Кто, впрочем, рискнет угонять слишком приметный аппарат? Не знаю, придурков на Руси от века хватало. И обрез в газетке тоже следует забрать с собой, а патронташ… осторожненько двадцать патронов в карманы, а остальное — хрен с ним.

На мой звонок Алина ответила весьма радостным возбуждением и впустила меня в подъезд.

Нет. Переходить на нелегальное я не буду. Надо будет отсидеться месячишко в тиши и глуши, а за то время стравленные (искренне надеюсь, что Степан Антонович, если выжил, конечно, настучал-таки своему хозяину, кто и что меня не устроили в лечебнице дорогого КО), вампиры друг друга немножечко поубивают и у них будет немного больше проблем чем я. De profundis, Антон Максимович, и вы тоже — у меня от того с вами знакомства в стиле «ню» седых волос прибавилось — Белла Николаевна, надеюсь вас кокнут безболезненно, чтоб вам кайф обломать. Но все же…

Все же…

Все же странно все это. Все как-то сконструировано. Как-то все это прописано. Слишком много совпадений. Несмотря на дикие и отвратительные в своем похабстве кульбиты, сюжетная линия все равно с завидным занудством пробивает навылет именно то очко, которое метит ногтем Маргарита. Даже сквозь подушку.

Венуся. Знакомство. Любовь (Боже, как опошлили это слово мерзавцы от попсы и интеллигенции, оно уже звучит как остальные члены триады — кровь, морковь… «Носки!» — Саша Черный). Потом слом, смерть. Но до того — ее отец (если, конечно, КО не наврал мне для пущего драматического эффекта — уж больно сложный в исполнении сюжет, каждый раз требующий совпадения по миллисекундам и, ха-ха, миллиграммам) делает и испытывает препарат, который превращает ее в мою трагическую… Но в конце концов возникают эти двое, время целует свою собственную задницу, я возвращаюсь в никуда, чтобы потом снова лишиться смерти и увидеть ее живой, а в это время уже живет и работает КО, потом у вампиров начинаются какие-то свои собственные совершенно неясные мне интриги. Меня снова достают из шкафа и начинают выяснять все то же и про то же, дурдом, дочка олигарха, побег, цыганки. Разобраться в этом гордиевом узле сложно, скажу — почти невозможно. Такое бывает только в нехороших индийских фильмах категории «дабл-ю», даже не «б», или в мексиканских сериалах — «Хосе-Альберто, я потеряла память, но знаю, что беременна от твоего деда Кохонсио, который оказался сыном твоей незаконной дочери Луизы-Филиппы!». И все равно — все слишком точно и тонко. Повторяю, какие бы коленца ни откалывал сюжет, он все равно неуклонно движется к нужному кому-то месту и времени. Я почти уверен, что тот мордатый мужик с фотографии — Алинин папа — окажется тоже каким-то местом в уже происходившем или происходящем сюжете.

Внимательно смотри за женщиной в красном платье — это может оказаться агент Матрицы. А ведь похоже на то… Или, предположим, я — персонаж какой-нибудь компьютерной игры, «ShizoShooter», например. Тоже похоже. Не могу. Этого не должно быть — все мои и других хаотические, бессмысленные и бездарные действия все равно идут в одном направлении.

Проснуться. Я хочу проснуться!

Или… мой мозг умирает и напоследок выплескивает какую-то бешеную мешанину разрозненных галлюциногенных картинок, я до сих пор гнию в Склифосовском, субъективных … лет назад, но в реальности — «все еще» в 1996, в продолжающейся коме, и все безнадежно и вот уже, вот скоро, поняв бессмысленность всего, медики выдернут провода и отключат искусственное дыхание. Что это будет? Какую картинку мой мозг выплюнет напоследок, ощутив, что все, амба, выключают? Я увижу сбивающий меня мусоровоз с ярко-оранжевым баком? Меня застрелят? Я утону в свете? Или просто — чернота и все, точнее уже ничего, ВООБЩЕ НИЧЕГО?

Временами я напоминаю себе человека, который, стоя ровно посередине достопамятного поля в районе Прохоровки ранним утром известного дня, озабочен поисками оторвавшейся мундирной пуговицы: сейчас танки пойдут, в обе стороны полетят с околозвуковой и сверхзвуковой скоростью куски начиненной пламенем смерти, кила по полтора в минимуме — отстань, где же она, куда закатилась? за нарушение формы командир голову оторвет, еще пять минут…

Но это совершенно неважно, тем более, что впереди едущий КАМАЗ совершенно нахально перекрывает мне путь. Манжетку немного подвернуть, грузовик обойден слева с преимуществом в скорости в десять километров в час.

Продолжаем разговор.

Вернувшись к Алине и сделав обещанный массаж — вот так, я на положении очередной причуды долбанутой олигархишни (по аналогии с боярышней), я опять принялся обкатывать варианты.

КО безусловно на том свете, если задержался в лечебнице. Охотники действовали по методу выжженной земли. Призраки все расскажут Ларсу. Алина куда-то исчезла, тем лучше, не будет отвлекать… итак, призраки рассказывают Ларсу об обстоятельствах моей пропажи. Если телефон в конверте дойдет до Ульрика или Беллы, то его в худшем случае проверят и поймут, что я кое-кого обхитрил, потом задаст вопросы Ларс и начнется небольшая (локальная) кровавая баня, а в лучшем — по этому номеру выйдут на охотников (машинальное прикосновение к кресту напомнило мне обстоятельства его приобретения) и тоже устроят баню, а потом вопросы задаст Ларс и оно повторится. Лепота.

Алина вернулась.

— Пошли ужинать.

Ах, я, черт возьми, начинаю уважать женщин, воспитанных в восточных традициях.

Ужин оказался достаточно скромным по ассортименту блюд (осетра, фаршированного меч-рыбой, рябчиками и омарами под соусом из ананасов в шампанском не было), но чрезвычайно качественным и вкусно приготовленным.

За время ужина я обратил внимание на висящую на стене, в числе прочих холодных орудий убийства, саблю-катана. Не может быть, чтобы настоящая, конечно же реплика. Но башку раскроить может и реплика, если, конечно «клинок» не из пивной банки. Нет. Это не катана, а ее близкий родственник — вакидзаси, меч синоби, (слова «ниндзя» в японском языке нет и не было до 1980 года!), покороче и попрямее. Что тоже неплохо.

Я так заинтересовался, что прямо с тарелкой встал и пошел к мечу. Не выпуская вилки, я подошел и вытянул его из ножен. Н-да. Несмотря на клеймо с буквами хираганы близко к гарде — поделка, новодел, клинок хоть и массивный и в полный профиль, но чувствуется, что сталь О.Х.Р.Ж., какую на арматуру пускают.

— Откуда?

— А, этот? Отец говорит, что мой прадед привез с какого-то хагола

— Халхин-Гола, насколько я понимаю?

— Ну да, что-то в этом роде.

Горазд ты врать, дорогой товарищ олигарх. Не может быть, чтобы на Халхин-Голе оказался новодельный самурайский меч, из тех которыми экипировали офицеров Квантунской армии. Они были плохого качества, но не такого же… Хотя штука внушительная.

— Нравится?

— Угу. Хотел бы такой держать на письменном столе

— Так держи. Он твой.

Не понял. Это что, восточное гостеприимство или великодушие?

— А что скажет твой папа?

— Ничего. Ты же меня спас из шизариума, он вернется и я все ему объясню. Но лучше если ты сам все объяснишь — он просто обязан тебя наградить

— Мне не нужны ни золото ни жемчуг, готов отдать последнее за взгляд…

— Что-что? Это правда?

— Разумеется… Это ж Низами, чистая правда. Мне если честно не очень нужна награда, да и знакомство с твоим папой тоже может проистечь не вполне гладко

— Это потому что ты меня… не стоит беспокоиться…

— Ну, об этом я и не беспокоюсь, — шпилька, шпилька, вилы в бок! — просто мы из слишком разных слоев социума…

— Ага. Напакостил и в кусты?

— Могу исправить. Хочешь, отвезу обратно?

— А куда? Там уже все сгорело, — она посмотрела в окно через бокал, удерживая его в пальцах вытянутой к закату руки

— То есть?

— Ну, я подумала… то есть все как-то само получилось… в общем…

— Ты где-то раздобыла спички или зажигалку, потом руки сами собой потянулись к шторам…

— А вот и нет. Когда начался бардак, я подумала, что этому дому и так и так конец и на меня никто не подумает. Вылила духи на подушку, чтобы лучше горело, в них спирт. А под нее положила баллончик с дезодорантом.

Пироманка. Террористка. Отлично. Жутко. Оригинально. Разноглазая пироманка-террористка. Шансы на то, если поджог состоялся, что по следам удастся восстановить картину вторжения и собрать улики — соответственно ноль целых, столько ж десятых. Есть и положительная сторона дела: следы лично мои тоже очень может быть уничтожены. Успех на пятьдесят процентов.

— Осмелюсь спросить, зачем?

— А ты вот это видел?

Алина неожиданным маневром встала, развернулась и свергла одежды.

— Это я уже видел и даже трогал

— Нет, — возвращаясь в нормальное положение и возвращая одежды на место, — мне туда неделю почти каждый день кололи по два баллона.

Ну да. Причина ясна, как бред сивой кобылы в лунную ночь. А что бы она сделала со стоматологом? Нет, эти комиксы совсем не к месту, и вот этот эпизод из «Том и Джерри» тоже.

Угу. Потихонечку… Тянем-потянем…

— А как ты очутилась в дурдоме?

— Просто. Привезли на машине.

Люблю женскую логику, она то нелинейная и абсурдная, то прямая и, как в данном случае, еще и железная, совсем как рельс. Меня тоже привезли и тоже на машине.

— Не совсем о том спрашиваю. По какой причине?

— Потеря памяти, — гениально, еще один рельс

— А чем она вызвана?

Рельсы кончились. Grim tale, даже очень grim.

Итак, у некоего папика есть энная сумма либеральных ценностей и скромные 33 % акций одной (и много процентов акций другой) ма-а-аленькой керосиновой лавки. Другой папик и его типа солидные друзья (как часто бывает в программе «Мир Криминала», которую вот уже пятнадцать лет крутят по всей стране) взалкали небольшой гран-кусок оных ценностей и процентов, в связи с чем совершили деликатный наезд на предыдущего гражданина. Гражданин, как и предполагал, не оценил скромности запросов товарищей и, образно говоря, вынес их пинками за дверь. Пинать он умел со времен трудного предпринимательского детства, с занудством достойным лучшего применения попадая каждый раз по болезненным местам таки очень сильно. Товарищи приложили к синякам пятачки и опечалились — их друг позабыл о Дао и предался Темной стороне Силы. И стали они думать, как вывести заблудшего на светлый путь к коммунизму и общему счастью. Долго ли коротко, но нежная отроковица Алина, была при помощи нехитрого электронагревательного прибора, приглашена к какому-то из друзей ее папочки, чтобы ей некие добрые люди объяснили, как вывести папочку из тьмы безверия к свету бессребренического идеала. Предполагалось, очевидно, что отроковице так понравятся лекции, что она не только прослушает их до конца, но и поможет отцу обратиться в истинную веру, а папочка в награду за спасение его дочки из тьмы безверия отвалит героям цельных полцарства.

Но тут какая-то гадость оседает в жиклерах и сюжет летит под классический откос. Одновременно с началом кристаллизации гадости в жиклерах, у Алины шторку задергивают, до того самого момента, как ее обнаруживают в подмосковном леске, раздетую, исцарапанную и безмозглую.

— …Я не могу понять, где я так оцарапалась — как бритвой, длинные тонкие надрезы, очень неглубокие, по всему телу…

Хм. Если верить контактерам, так бывает у тех, кого похищали НЛО. Ну, вот только марсиан не хватало… Хотя все гораздо прозаичней: попробуйте, если интересно, поэкспериментировать — в голом виде сигануть через окно (разумеется застекленное и закрытое). Вот и разрезы с Дельты Павлина. Угу. Угу.

Еще один случай потери памяти. Нет, это определенно какой-то сериал — только там после изнасилования память теряют и из дурдома бегут… «Терминатор из Улан-Батора в Санта-Барбаре».

Крупный план — «I’ll be back!»

Действительно, бэк.

— Слушай-ка, Алина, мне вот что интересно… Ты абсолютно точно ничего не помнишь?

— Ой Аллах!.. Мне этот вопрос задолбали задавать. Не помню. И ужасно рада, что не могу вспомнить как меня насиловали

— Насиловали?

— Ну, Олжасыч сказал что это результат вытеснения чего-то там в куда-то там. Типа чтобы не вспомнить что было

— А лес там, замок, поляну с камушками, озеро — голубое-голубое?

— Не помню. Не помню! Я проснулась в каких-то посадках. Елки, молодые. Было ужасно холодно. Ужасно хотелось есть. Ужасно хотелось пить. И ужасно хотелось одеться. Больше ничего не помню. Никакого замка не было. И озер с камушками тоже не было. Я нажралась кислицы и еловых семечек. А потом меня нашли

— Менты?

— Ну да. Сперва схватили за руки за ноги, отвезли в ментовку, потом у кого-то ума хватило пробить ориентировку по похищениям. Потом папка приехал…

Кстати да. Надо бы мне ДО его следующего приезда когти рвать, а то если он решит, что из-за меня его дочурочка недополучила психотропных препаратов… М-м-м… Будет плохо.

— Ты знаешь, Алина, я, конечно не Олжасыч… но если ты не играешь, в твоих словах о происшедшем нет ничего… особенного

— В смысле?

— А то и в смысле. Прислушайся сама к себе, ты говоришь обо всем вполне спокойно, как будто либо тебя не похищали, либо ты им всем кадыки повырывала или это при тебе сделали. Мне почему-то кажется, что между моментом начала твоего сна и твоим пробуждением в костюме Евы что-то было

— И что?!

— Ничего. Мне это неизвестно. Провала во времени быть не может, холизм и детерминизм, значит случилось что-то, что твой организм либо не помнит, либо не желает вспоминать

— Ты говоришь так, как будто мой организм и я — совершенно отдельные вещи…

— Совершенно верно, поверь старому эпилептику. Ты заканчиваешься ниже подбородка. Точнее, подбородком заканчивается та штукенция в которой ты живешь. А ты — что-то еще, которое до времени сидит в коробке. И не факт, — мне припомнилась предпоследняя беседа с КО, — что ты там одна. Может быть там еще одна барышня или, чем черт не шутит, молодой человек. Или вообще «чужой», «оно», страшное, черное, шипастое, с выдвигающейся челюстью…

Алина вынула пальцы из ушей. Поместились они там на слове «черное».

— Ты не обкурился, а?

— Не-а

— Тогда ты просто шизо. И любишь пугать людей

— А ты знаешь, как убивают чужих?

— ?

— Их топят

— Ясно.

И мы утопили всех марсиан. Боюсь, что и зеленым человечкам и невинным плузмодам с созвездия Большого Бодуна тоже досталось. Бутылка коньяка оказалась чертовски большой. И остальные тоже. И нас обоих позвал Ихтиандр. Мы, касаясь друг друга боками, блевали четвертьвековым благородным напитком смешанным черт знает с чем и остатками легкого ужина в итальянский, особого дизайна унитаз.

Мир прокручивался в обе стороны.

Свет.

Темнота.

Нет, у нас нет флаера.

Какая параша. Я не люблю такую музыку.

Алина, ты восхитительна.

— Больше на… не… наливать.

Очень рад. Вася.

Темнота. Нет, свет.

Только не надо…

— Алина, пойдем.

Да, спасибо.

Нет. Не то.

Темнота.

Фонарь.

— Отлепись от стены.

Что значит полетели колготки?

— Они не летают. У них нет крыльев.

Как это куда?

Нет, я тебя люблю. Определенно…

Темнота.

Мир прокручивали в обе стороны.

…… №?%(%….;№!'''''''''''''''''''''',…

Проснулся на ковре. Алина свернулась калачиком и грела меня сбоку. Лицо как покойницы, отрешенное и опустевшее. Ах да. Мы вчера на пару напились. От нее еще слабо пахнет выпивкой. Я встал и набросил на нее одеяло с ее кровати.

Ну и рожа. Ну и… а может просто зеркало косое…

Я долго держал голову под холодной водой, пришел в себя и тихо выскользнул за дверь.

Охранник на выходе осуждающе — сочувственно мотнул головой. Не иначе он видел нас вчера вечером.

Перекусив в ближайшем «Макдональдсе» я направил руль в сторону стольного града Владимира. Дальше вам все и так известно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

16-17 августа. Люди в черном

Подъезжая к Владимиру (оставалось еще двадцать с небольшим километров) я заметил хвост. В лучших традициях шпионских фильмов — черный автомобиль, «девятка» с темными стеклами и малоприметными номерами.

Восемьдесят на спидометре.

Я решил немного поиграть с манжеткой. Девяносто. На этой скорости любая более-менее солидная колдобина на дороге может отправить меня через руль в вечность.

Автомобиль, не сильно напрягаясь, чуть поотстал. Где, говоришь, обрез? В крайнем случае — из двух стволов в лобовое стекло.

Впереди показался еще один КАМАЗ с фурой. Нарушим правила? Обгон справа. Дальнобойщик взревел клаксоном, не имея возможности пройтись по моей родословной обычным российским манером. Пожал плечами — производственная необходимость. В зеркале черная машина немного высунулась, примериваясь обойти грузовик, но не стала.

Да черт с ней с техникой безопасности! Помнится мне, метров через четыреста должен начинаться шикарный поворот. Недовольно взревев, двигатель выдюжил сто сорок с небольшим. Ужас. Просто ужас. Не дай Бог не удержу. Он же может еще сороковник наддать… Ладони в перчатках взмокли, руль ведет себя нервно. Грузовик и следующая за ним «девятка» достаточно медленно, но верно ушли назад.

За границу видимости я ушел с отрывом в четверть минуты. Там еще раз нарушил правила — сбросил скорость, по косой пересек встречную полосу и, не слезая с мотоцикла, спустился ниже насыпи. Заглушил двигатель, положил мотоцикл и лег сам за кустиком..

Грузовик прошел мимо. Киллерская машина тоже, таща за собой прицеп, доверху набитый огурцами, из которого торчали полузасыпанные зелеными пупырчатыми плодами грабли и лопата.

Ну, что ж. Мания преследования налицо.

Уж как я впер тяжеленный «Урал» обратно на насыпь и на дорогу — не спрашивайте. Попытки с двадцатой вышло, ценой закиданных грязью и травой штанов.

Остаток пути, мимо столицы Андрея Боголюбского, до поворота на Ленино (смеяться будете, но название еще дореволюционное, еще дореформенное — местный дореволюционный барин носил фамилию Ленин, на полном серьезе).

По мягкой грунтовке, среди полей и лесов было приятно катить, наслаждаясь воздухом и тихим шелестом мотора.

Какая-то злаковая культура покрывала все справа и слева от меня золотым ковром. Солнце уже ощутимо зарозовело и склонилось к взъерошенной холке леса на горизонте. На пригорке стояла церквушка в которой работал отец Николай. Такое на открытках печатать надо — навстречу мне попались наряженные в свои, очевидно, лучшие наряды, бабы в платках, с праздничными лицами, золото битой временем луковки сияло как на полотнах Глазунова — слезу вышибающим патриотическим блеском. При взгляде на меня, одна скорее чисто непроизвольно перекрестилась. Хм. В общем да. Восседающий на ревущем механическом монстре монстр в проклепанной кожаной куртке, грязных джинсах и фашистской каске, из-под которой виднеются только огромные черные очки и по самые очки натянутый на лицо шейный платок из конфедератского флага, попавшийся в таком тихом и благолепном месте действительно вызывает непроизвольное крещение.

Я подъехал прямо к церкви, заглушил мотор и пошел в божий храм. Каску снял и держал на манер фуражки на руке. Перекрестившись вошел. Навстречу мне шел звонарь, Федор. Он жил в Москве и был художником, но потом с какого-то перепугу рванул в провинцию обретать себя. Добровольно помогал отцу Николаю, звонил в колокола, реставрировал церковь. Сам себя он квалифицировал как «послушника».

В странном образовании, которое стараниями отца Николая, было создано на базе трех окрестных деревень и села Ленино царил почти полный коммунизм в его либерально-православной вариации. Я про себя дразнил святого отца «аятоллой Хомейни», но подвижки были налицо — народ, кроме самых запущенных алкашей вроде Кузьмича, не квасил горькую, работал, строился вел хозяйство, весьма успешно плодился и вообще жил правильно и чисто. И все за идею, вполне, впрочем, хорошую — спасение души и хозяйства. Время от времени к нему из разных мест прибывали всякие желающие того и этого. Или просто ищущие пути из цепких лап шизофрении и психического самоуничтожения. Арбайтен, думать и свежий воздух в отрыве от прежней жизни. Результатом общения с ним почти всегда было понимание чего-то важного и спасение. Он был очень терпеливый человек, прекрасный оратор и тонкий психолог, очень мягкий, почти как бетонный столб (прошу прощения за парадоксальную метафору, но именно так, мягкий как бетонный столб, в нем ощущался несгибаемый и непробиваемый внутренний стержень). Пипл работал тем, кем мог. Я, например помогал Федору, профессиональному художнику расписать храм.

— А где отец Николай?

На лице послушника проступило изумление. Ах да, я же напоминаю гангстера, платок с носа долой…

Федор узнал меня. Выражение на его лице стало похоже на то, которое приняло лицо Базена при виде д`Артаньяна, приехавшего за Арамисом.

— Опять приехал? Покаяться или так, отдохнуть от Вавилона, развеяться?

— Скорее и то и другое. Но больше отдохнуть. Как там моя стенка? Еще не осыпалась?

«Своей» стенкой я называл небольшое изображение сцены Страшного Суда на стене, два на один.

— Не осыпалась. Отец Николай ее поначалу закрасить хотел… дети пугались, с одной девкой истерика случилась.

Гы-гы-гы. Художник во мне не умер. Еще. Изображение было исполнено в манере черного сюрреалистического гиперреализма — как если бы Иероним-Рене Босх-Магритт писал, копируя Данте Габриэля Россетти или Х.Р. Гигера — я делал все эскизы и прорисовывал миллиметр за миллиметром почти три месяца. Отец Николай сам просил — поубедительнее, а мы рады стараться.

Да-да. Узнаю себя.

На фоне ядерной расцветки заката, красиво подсвечивающего снизу как окунутые в кровь темно-серые тучи, рыжекудрый ангел с воспламененным гневом прекрасным лицом указывал отметающим жестом ползающим в грязи и дерьме исступленным и потерявшим человеческий облик ордам грешников их путь по лунному пейзажу — в пылающие напалмовыми языками зубастые жерла вселенского крематория, возле которых уже суетилась с садистского вида инструментами рогато-хвостатая гоп-команда, а в глубинах выл в вулканической могиле враг рода человеческого. Я специально съездил в Москву за акриловыми красками и еще усилил эффект с помощью световозвращающих красок и люминесцентных пигментов.

Если бы я не знал автора, такая живопись произвела бы гнетущее и давящее впечатление. Ангел был ужаснее самого Сатаны в своем равнодушии. Искореженные, изуродованные и раздавленные тела, мразь и слизь. Отец Николай правильно сказал — нечистая сила.

Машинально провел рукой по краскам. Они были все также свежи и мощны, как и в тот день когда я предъявил окончательно высохшее творение заказчику. Точнее, это была некая епитимья — чтобы подвигнуть меня, … года назад, к переосмыслению своей многогрешной карьеры на этом свете. Он долго смотрел, потом перекрестился и пробормотал именно эти два слова «Нечистая сила!». И добавил:

— Ты, божья душа, по всему судя заживо в адском огне горишь. И не мне пока дано облегчить твои муки.

В чем-то он был прав. Мой ангел с зелеными глазами преследовал меня тогда днем и ночью на нетопырьих крыльях сияющего мотылька и ледяными когтистыми пальцами в перстнях и цепочках, впивался ржавыми иглами в сердце и стискивал мозг, так что от боли, казалось, лопнут глаза.

— Что ж не закрасили? Я бы такой ужас тоже в церкви не держал

— Кузьмич от нее пить перестал.

Да. Это событие. Кузьмич, бросивший пить — это почти как снег в июле на широте Аддис-Абебы.

Объяснение достаточно простое — индивидуум, коего непонятные фантазмы упаковывали в подобие бутылки, был изображен хоть и не очень похоже, но модель узнавалась сразу — деревенский ленинский пропойца Кузьмич. Я бы за такое себе морду набил, но он почему-то бросил пить… Сила наглядной агитации…

— Ладно, Федор. Пошли из Божьего храма, а то прикид у меня не самый подобающий.

Он молча (и закономерно) согласился.

Поселяне образовали неплотное полукольцо на дистанции десятка шагов от моего транспортного средства. Такие агрегаты здесь были явно в диковинку. Молча увидели нас. Молча проводили взглядом до лавочки при церкви и увидев, что я не мафиози, не фашист и не сатанист, а мирный, вполне культурный, хоть и непривычно одетый молодой человек, разговаривающий о своих делах с послушником, начали, было, терять интерес. Потом, судя по всему, кто-то вспомнил меня и по группке прошел отчетливый шелест. Угу. Да-да, я тот самый. Водки не пью, чищу зубы и сморкаюсь в платок. И кающуюся Магдалину в домике отца Николая нарисовал с вдовы Митрохиной (как за это не побили, не знаю). И Иуду в отличие от смуглых явно семитообразных прототипов, нарисовал белобрысым со светло-голубыми, столь памятными мне, выгоревшими изнутри глазами.

Мы болтали с послушником о самых разных вещах, произошедших с нами, пока мы не пересекались до тех пор, пока не наступили глубокие сумерки. Местные все так же тихо переговариваясь стояли, смотрели, некоторые курили.

— Так где отец Николай?

— Отслужил и домой пошел.

Угу.

— Ладно, Федор. Придется уж мне ваше благолепное гнездо побаламутить, пожить здесь месяц-другой

— А чего же ты натворил? — у него, как и у всех художников интуиция на высоте

— А то и натворил, что буду здесь отсиживаться, чтобы чего не натворить, — хороший выверт с финтом ушами. Мне нравится.

Федор еще немного помолчал. Потом деловито кашлянул, поднялся и пошел обратно в культовое сооружение. Я молча прошел через жиденький частокол местных, одел каску, натянул на лицо платок и запустил двигатель. Квартировал ленинский поп не поблизости от церкви, а отчего-то на отшибе, метрах в пятистах по «ноге» Т-образной сельской улицы, потому можно было и проехать.

До места оставалось не более полусотни шагов, когда я услышал за спиной рев выехавшего из проулка между дворами тяжелого грузовика, который полностью перегородил мне все пути к отступлению. Впереди вспыхнули сразу десяток автомобильных фар и клацающий металлический звук, слышимый даже сквозь звук уральского мотора был безошибочно определен мной как атрибут многочисленного огнестрельного оружия.

«По-пал…»

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

— …Что является нерушимым залогом Нашей дружбы, защиты и к Вам полного Нашего расположения, господин фон Мильгофф. Собственной Ее Величества рукой подписано: «Элизабет, королева»

— Да, это очень хорошо. Я ужасно рад. Но я сижу в этом замке вот уже полгода и вы продолжаете кормить меня вашими несравненными речами и письмами моей августейшей покровительницы. Мне обещали предоставить возможность вернуться на материк и поднять дворян против тирании императора. Мне обещали десять тысяч золотых марок единовременно и по две тысячи в месяц для того, чтобы я смог нанять и содержать войско. Если я вам нужен — дайте мне действовать. В случае же, если я — Мильгофф нервно хохотнул — скончаюсь у вас в гостях от старости — хоть похороните меня по обряду моей веры.

«Этого я вам, господин Мильгофф, гарантировать не могу. Зато честно обещаю спасти вас от старости».

Франц еще раз осторожно, чтобы свет, отразившись в глазах, не выдал его, поглядел через отдушину на Эвальда фон Мильгоффа.

Тот чем-то напоминал орла — худой, жилистый, у него был несколько крючковатый нос и большие выпуклые глаза с металлическим отблеском свечей. Даже в его уверенных резких движениях было что-то от пернатого хищника. Одежда — сочетание коричневого и серого тоже походила на оперение огромной птицы. Один из лучших фехтовальщиков Империи.

Нетерпеливым жестом Мильгофф приказал слуге подлить вина в кубок. Поднес было его к губам, но потом передумал и поставил обратно на стол.

В мешочке на шее у Франца была небольшая медная трубочка и крохотная пилюля, сделанная из сильнейшего яда. Яд ему дала Маргарет Скарборо. После двухдневных тренировок он, дунув в трубочку, выплевывал пилюлю на двенадцать футов и попадал ей в женский браслет.

— Я не думаю, что вам придется умереть здесь от старости, господин фон Мильгофф

— А где же, Шекли? И от чего?

— По милости Божьей от старости в собственной постели в Шенбренне или с честью в поле битвы

— Так вы все же считаете меня первым кандидатом на место императора?

— Разумеется. Ее Величество хотело бы дружить с разумным и добрым соседом, нежели с хищным и коварным врагом. Да и родословная у вас подходящая…

— За успех всяческих начинаний.

Оба отпили по глотку.

В принципе, Франц давно мог бы забросить яд в кувшин из которого им подавали вино. И этот жаболицый Шекли умер бы в одной комнате с несостоявшимся императором. Но одно дело — заезжий бунтовщик и кандидат в узурпаторы, а другое — камер-секретарь королевы. Разнюхивать будут в несколько раз тщательней и могут выйти на истинного виновника смерти. Точнее того, кто приговорил фон Мильгоффа, искать не надо, это и так всем известно, но могут найтись какие-нибудь доказательства и улики, которые можно будет предъявить. Императору, разумеется, наплевать на это, казненный бунтовщик не мог никаким образом повредить его величеству, однако в масштабах европейской политики последствия могли быть не слишком желательными. Да и лишние смерти не были у Франца в привычке.

Нужно было ждать, чтобы пилюля упала точно в кубок и желательно не булькнула.

Фон Мильгофф несколько раз брал кубок в руки и снова, не притронувшись, отставлял его в сторону.

Франц весь покрылся испариной. Он впервые за много дней вышел на охоту и немного нервничал, к тому же в узкой норе воздуховода было невероятно жарко от нагретого воздуха, поднимающегося от каминов.

Шекли поднялся и, сославшись на неотложные дела, удалился. Мильгофф отпустил слугу и некоторое время посидел в одиночестве. Прошло минут двадцать. Франц уже поднес трубочку к губам и начал прицеливаться, когда в дверь постучали условным стуком. Фон Мильгофф проверил кинжал и пошел к двери. Сейчас или никогда! Крошечный шарик отравы бесшумно упал в кубок и растворился. Франц приподнялся на локтях чтобы ползти назад, но его остановил разговор внизу. Говорили по-мадьярски.

— Сила и Знание

— Знание и Сила

— Итак?

— Он здесь. Сын Влада здесь и у него задание. Разумеется они клюнули на нашу удочку и думаю, что вы, Мильгофф — его цель

— Что я должен делать?

— Ничего. Нужно ждать момента. Здесь вы под самой надежной охраной. Как только из него выпьют всю кровь и он вкусит от дара Каина, он начнет действовать в нашу пользу

— Почему он еще не действует?

— Мы уже пытались организовать все в замке Хартфорд, но он как-то выкрутился. Не беспокойтесь, он не уйдет от нас, всему свое время — и или он попадется или мы добьемся своего…

— Хорошо. Буду ждать и извещу вас при первой же возможности, как только получу первые новости.

Хлопнула дверь.

Вот так так… значит кровососы и Мильгофф связаны между собой? В любом случае эти новости устарели. Из него не выпили кровь и смерти он не вкусил. А кто такой Влад? Поляк какой-то. Сын Влада — это он, Франц, раз «сын Влада и у него есть задание». Приятно, нечего сказать — оказаться сыном поляка. Тьфу. Не о генеалогии надо думать. Значит, англичане вообще не хотели его смерти в Хартфорде. Это все отдельная игра людей (или не людей), совершенно не связанных с Империей. Это грандиозная ложь, ведущая в колоссальную ловушку никакого престола никто не собирался захватывать. Он обязан вернуться в Австрию и предупредить своих покровителей, пока не произошло ничего. Завести всю огромную колесницу имперской секретной службы на ложную дорогу — невероятно…

Мильгоффа стоило бы схватить, заткнуть рот и вывезти в Империю, но Франц уже услышал как он поднял кубок.

Франц встал на четвереньки и решительно дал задний ход. Он слышал как Мильгофф вскрикнул от рези в животе и мучительно закашлялся. Потом завизжал как подстреленный заяц. Обратного пути не было, сейчас его начнет рвать кровью и в несколько минут судьба лже-бунтовщика будет окончена.

— Тревога! — выдавил из себя вошедший в комнату стражник, потом, когда до него дошло, что Мильгофф мертв, он вошел во вкус и истошно завопил, — Тревоогаааа!!!

Здание наполнилось топотом ног и лязгом оружия. Франц вжался в стену и замер, чтобы не выдать себя неосторожным движением. Он стоял в восьми футах над головами двух солдат на карнизе на котором с трудом помещалась нога и упирался руками в свод.

— Обыскать!

— Где?!

— Факелы, несите факелы!

По стенам метались тени, по коридорам метались ополоумевшие спросонья и от неожиданного переполоха стражники и слуги. Франц без особого труда, балансируя руками, прошел по балке под потолком холла и вылез на крышу. Под ногами хрустел снег и черепица под ним была весьма скользкой — одно неудачное движение и его ждал бы долгий полет вниз. Во дворе внизу, сквозь кружево падающего снега замелькали факелы. Маленький гарнизон, похоже, впал в панику. Оно к лучшему.

Он пригнувшись пробежал по коньку и нащупал веревку. Осмотрев узел, зажал ее ногами и скользнул вниз. Его конь ждал его в трехстах шагах, привязанный к дереву и накрытый попоной с белым верхом.

Франц едва коснулся ногами земли, как получил сокрушительный удар по лицу, заставивший его упасть на одно колено.

Боль вспыхнула в голове и вылилась на левый глаз. Во тьме он увидел силуэт с занесенной шпагой. Его ударили чашкой эфеса и кровь из раны на лбу заливала зрение. Рана неопасная, но, к несчастью очень кровавая и сильно ограничивающая его возможности. Не обращая внимания на звон в голове, Франц отпрянул назад от страшного в своей молниеносности укола, вскочил на ноги и выхватил свою шпагу.

Фехтовать с неизвестным противником он не намеревался — на стук клинков могут прибежать, или противник продержит его столько, что подойдут часовые. Боль вскипятила обычно холодную кровь императорского сокольничего. Убить, быстро и надежно.

Противник, увидев, что Франц вытащил оружие, отступил на шаг и высоко поднял вытянутую руку с оружием, удерживая клинок параллельно земле. «Итальянец». Да еще и правша. Франц манжетой размазал кровь, чтобы не мешала и зло усмехнулся. Из всех школ итальянская больше всего заботится о защите кожи от царапин и меньше всего о поражении противника. Придется преподать ему урок немецкой школы.

Сам он не особо спеша извлек дагу для левой руки и повернулся к своему обидчику левым же боком, чтобы изначально смутить его и в самом лучшем варианте развития событий одним ударом воткнуть разворотом из-за спины, свою шпагу ему в печень. Шпагу он держал чуть выше уровня пояса, несколько согнув руку и подняв кончик оружия на уровень глаз.

Неизвестный сделал первый ход, грамотно уйдя от даги и атаковав из четвертой. Франц развернулся правым боком и отбил клинок, одновременно сделав пугающий маневр дагой. Противник клюнул на эту удочку и сдвинул, чтобы парировать ложный удар, руку на несколько дюймов в сторону. Франц не преминул воспользоваться этим и ткнул шпагой в направлении сердца. Единственное, что успел сделать неизвестный — подтолкнуть уже идущее вперед лезвие локтем вверх. К глубокому сожалению Франца шпага вошла не в грудь, а в плечо, но при этом он все же успел немного провернуть лезвие, рассчитывая на то, что адская боль и потеря крови из этой раны ослабят противника. Тот зарычал и перекинул шпагу из правой руки в левую. По снегу начали выкладывать узор рубиновые брызги, кажущиеся в зимних сумерках бурыми. Левой рукой неизвестный владел как бы не лучше, чем правой и заставил Франца отступить на шаг назад. Две атаки пропали зря. Он оцарапал Францу локоть.

Франц не на шутку разозлился. К черту правила. Он снова вытер кровь манжетой. Надо поступать так, как поступают в кабаках — подло, но эффективно.

Выждав момент, когда его враг поднимет в очередной раз шпагу, он ударил по ней снизу вверх и, проскальзывая под задранным клинком, рванулся плечом вперед, вонзая ему дагу в живот. Франц налег на выточенный обоюдоострый клинок всем весом и как мог рванул его вверх и на себя, как хозяйка потрошит рождественского карпа, лезвие глухо скрежетнуло по ребру. Вторая манжета моментально пропиталась кровью, а незнакомец хрюкнул, сгибаясь, и выронил шпагу, хватаясь за Франца руками. Тот плечом толкнул его от себя, швырнул к стене, снимая с даги, и, даже не обращая внимания на последствия, побежал трусцой к лошади.

Очевидно они, сражаясь наделали шума больше, чем хотелось бы Францу. Проваливаясь почти по колено в ноздреватом снегу, продираясь сквозь драную кисею снега к лошади, он услышал смазанную ветром команду и нестройный залп мушкетов. Впихивая непокорное оружие в ножны он увидел, как впереди него и справа поднялись фонтанчики снега, пуля, звонко чокнув, сломала ветку на дереве левее. Он на ходу загреб снега рукой и приложил к рассеченной коже на лбу. Ледяной ожог немного успокоил горячую пульсацию боли.

Ноги, которые уносят хозяина от смерти, приобретают особенную резвость. «Сто шестьдесят два, сто шестьдесят три…». За промежуток между первым залпом и вторым он успешно миновал дистанцию прицельного огня из крупнокалиберного мушкета. Второй залп хлопнул хоть и четко, слаженно, но, увы, слишком далеко и били стрелки в валящееся с неба снежное покрывало, а не по конкретной цели, которая тем временем уже сидела в седле и направляла коня к дороге.

Франц почти не опасался погони. Во дворе было лишь три оседланных коня, а у Франца было пять пистолетов — четыре двуствольных и один четырехствольный, он один был как взвод мушкетеров.

Проскакав около двух миль самым бешеным аллюром, на который был только способен конь, он перевел его на размашистую рысь, чтобы животное немного отдохнуло и свернул с дороги на замерзшую реку. Становилось все темнее и темнее, погони можно было не опасаться. Он перевязал голову платком. По реке он рысью проехал еще около двух миль до моста, на который въехал и на первой развилке свернул налево, на Скарборский тракт, чтобы встретиться с Маргарет Скарборо в гостинице «Дудка и петух» вдеревеньке Сэйнтджорджфорд.

Покачиваясь в седле он размышлял над этим смешным совпадением — дама из рода Скарборо навела его на Мильгоффа, и он едет сейчас по Скарборскому тракту, который, как известно ведет из Йорка в Скарборо, город — ее родовое гнездо.

По привычке он перебирал в уме все известные ему факты.

Красавица скрывала свои года (Франц это понимал, ибо всем женщинам всегда хотелось быть на год моложе, чем они выглядели), но он сам с определением ее возраста становился в тупик. На вид ей было не более двадцати девяти или тридцати лет, но выражение глаз и повадки принадлежали куда более умудренной возрастом женщине, постигшей все тонкости и хитросплетения дворцовых интриг, в то время как ее кожа, которую она тщательно скрывала от солнца под плотной траурной вуалью и перчатками могла принадлежать очень здоровой шестнадцатилетней девушке. Зубы (Франц особенно гордился своими, белыми как мел и ровными, во многом благодаря тому, что он сызмальства был приучен чистить их толченым мелом, сообщавшим зубам чистоту и приятный блеск — мода введенная при имперском дворе через три года после его рождения) у нее были совершенно не стертые и напоминали ровный ряд острых жемчужин, которыми она равно легко расправлялась и с барашком и с дроздами. У нее были странные привычки: Франц был очень удивлен тем, что дама каждый день мылась, не очень в общем-то пачкаясь, в то время все самые чистоплотные люди, к числу которых принадлежал и он сам, ходили в мыльню раз в две недели и каждую неделю меняли сорочки. Жизнь в дороге и ночевки в самых разных местах приучили Франца мыть голову с отваром чемерицы не менее раза-двух в две недели и ежедневно расчесываться частым гребнем, отчего он был совершенно избавлен от общения с живущей в волосах нечистью. У нечисти было еще одно неприятное свойство — Вейскопф утверждал, что бешеные вши, если вгрызаются глубоко, попадают в кровь и вызывают то, что непросвещенные люди называют моровой язвой, так как бешеные вши не только кусают своего владельца, но и начинают нападать на других людей. Во всяком случае то, что Франц пережил в Венеции моровое поветрие семьдесят шестого года, он относил на счет отсутствия вшей и того, что он кружками пил укрепляющее коньякское вино.

Из косвенных источников ему было известно, что Маргарет Скарборо приходилась родственницей королевскому астрологу Джону Ди и происходила из сильно обедневшего рода де Дин, или Ди. Ди, с которым королева советовалась чаще чем со своими дворянами, видимо повлиял на Ее Величество и вытолкнул свою племянницу замуж за графа Скарборо. Через этого же Ди, очевидно, овдовевшая через год госпожа Скарборо приобрела весь тот преизрядный запас знаний, объемом которого она не переставала удивлять Франца.

Она входила в так называемую «Королевскую нижнюю юбку» — своего рода королевский совет, только составленный не из владетельных князей и родственников королевы, а из их жен. Англией правили женщины, а все отважные и премудрые мужи служили им.

Тот факт, что Джон Ди предсказал королеве корону и долгое царствование еще в ее юные годы, не был бы удивителен, если бы на момент предсказания будущая королева — тогда бедная и не вполне законная дочь короля Генриха — не сидела в самой комфортабельной и страшной тюрьме Англии — Тауэре, в ожидании топора. Шестым политическим чувством Франц ощущал, что в этом деле была какая-то огромная и страшная тайна. Так не могло быть, вершись все законным политическим порядком (с применением яда и кинжала, разумеется, как одних из обычных политических инструментов), воцарение Елизаветы было какой-то грандиозной и лихой затеей. Косвенным признаком этого служило и количество отрубленных по ее приказу разнокалиберных голов и какие-то подозрительные сперва похудение, а потом ожирение королевской казны. Премудрый астролог мог быть одинаково ловок в составлении и гороскопов, и ядов, и в организации подковерной игры…

Племянница (обычный, кстати, термин для обозначения незаконной дочери) Джона Ди сперва получает неплохой титул и не последнее состояние. И оказывается в «Королевской нижней юбке». И за троном королевы, на каждой аудиенции. И при этом каким-то образом в связи с Империей.

Голова кругом из-за всех этих совпадений.

Джон Ди, помнится, предсказал, что в этот год сын короля крови придет с востока на запад, приведенный женщиной, чтобы уйти на восток и поменять восток и запад местами. Предшественники нынешнего императора пролили реки чужой крови: хорошенько потрепали французов, да и нынешний император тоже неплохо. Французский король Франциск посидел в башне, у квакушек оттяпали преизрядный кус земли и пребольно надрали им уши. Насколько Франц был посвящен в тайны Шенбренна, следующий бросок планировался на восток, в пределы глупых славян — поляков. Не исключено, что нынешнее задание стало эпизодом в большой игре, имя которой европейская политика. А Маргарет Скарборо в нужный момент поставит подножку королеве, создав трудности в Англии и Англия будет выдавлена из Европы как чирей, хотя бы лет на десять, пока англичане будут разбираться на чьей голове корона лучше сидит. Вот и сбудется предсказание.

К Сэйнтджорджфорду он подъехал, когда снег перестал сыпаться с ночного неба и его заменила сияющая в черном бархате, украшенном мелкими острыми гвоздиками зимних звезд полная луна.

На пустынной деревенской улице единственной освещенной окнами стеной была харчевня «Дудка и Петух». Возле входной двери стояли, мерно выпуская на морозном воздухе клубы пара, два алебардиста из охраны Хатлестона. Скарборо была внутри и, несомненно с нетерпением ждала его рассказа об опасном и удачном предприятии. Тем более, что в последнее время причин ожидать его самым неожиданным образом добавилось.

17-22 (?) августа. Пять дней заключения или хулиганы и бездельники

Как я только мог вляпаться в такое дерьмо — не знаю. Скорее всего только я и мог в него вляпаться. План был идеален и по своей сути не имел ни одного слабого места. В глаза влезли штук пять ручных прожекторов и отчего-то очень отчетливо стали видны маленькие темные дырочки в руках у встречающих.

Я остановился и заглушил мотор, ведь игра в решето мне никогда не нравилась. Так и стоял с минуту, как пень, щурясь от бриллиантового голубого света, пока не подошли двое с автоматами наизготовку. Демонстративно распахнул куртку, чтобы он могли достать из-за ремня «Кольт».

Подошедшие двое держали автоматы на американский манер — прижатыми к плечу и нацеленными на меня. «Кольт» выдернули из-за пояса и весьма профессионально охлопали по всему телу, дабы не допустить проноса никакого вредоносного механизма.

После чего один сел на мой мотоцикл и отъехал в сторону источника света. Оставшийся стволом указал направление движения. Я все так же, держа руки на виду, пошел в нестерпимо яркий свет.

За завесой из света меня ждал гостеприимно распахнутый Мерседес «Геленваген».

— Руку, — произнес один из стоящих рядом с машиной людей

— Правую или левую?

— Любую. Руку.

Протянул руку, ожидая укола наркотиком, тычка шокером, выстрела, наручников и чего угодно еще. Эти же крепко взяли меня за руку и посветили на нее каким-то сине-фиолетовым фонариком. Я еще пальцами пошевелил в сиреневом свете.

Дальше больше. Руку помазали какой-то жидкостью. Снова посветили. Потом прыснули на нее из какого-то баллончика. Приложили железку. И еще раз посветили. Сказали «угу» хлопнули по плечу, приглашая залезать в машину.

Что за придурки? Пролезая внутрь, я никак не мог взять в толк, в чем состоял глубинный смысл этого дурацкого обряда. А потом стукнуло так, что колесики в голове закрутились с бешеной скоростью. Меня проверяли, не вампир ли я. Свет ультрафиолетовый, им купюры просвечивают, в жидкости явно ионы серебра, а перед этим мне пытались стереть несуществующую защитную краску. А раз так, кто мои новообретенные друзья? Охотники. Я попал именно в руки охотников.

Эти же ребята стреляли в меня в подворотне, они же устроили налет на клинику. Угу. Продержусь до первой сломанной кости, если будут допрашивать. Могут, впрочем, если судить по их прежним слабо уравновешенным действиям, и сразу в расход определить. А раз так, что делать? Уходить в отрицаловку. Тянуть время, чтобы понять, что такое им известно и что такого они от меня хотят.

— Присаживайтесь. Вы задали нам много работы, — произнес голос из глубины салона. Вроде бы без акцента, но с какой-то не совсем русской мягкостью на согласных, совершенно дезориентирующей в процессе определения национальности

— Благодарю. Хоть кому-то я нужен больше чем себе самому… — я плюхнулся на широкое как футбольное поле сиденье рядом

— Меня зовут Киприан. Я ношу титул митрополита вашей церкви, но это лишь вынужденная и временная мера. В действительности я занимаю несколько более солидный пост в гораздо более солидной организации

— Что за организация?

— Позвольте пока сохранить это в тайне. Не возражаете, если я включу свет?

— Вы хозяин здесь.

Мой визави щелкнул выключателем. Автомобильный плафон был не очень ярок, но даже в его свете стало понятно, что этот Киприан во всех смыслах неординарный человек. Внешне он был похож то ли на грека, то ли на араба, то ли на еврея, то ли на копта — чеканное смугловатое лицо с кинжальной бородой, прочерченной полосами седины, властные чуть навыкате карие глаза, тонкий нос и высокий залысый лоб. Очень аристократичное и властное лицо, действительно митрополичье, но самым неприятным был взгляд — быстрый и тяжелый. Он прочерчивал глазами вскользь, а ощущение было как будто он качественно залез к тебе в карман и в душу. Многовато людей лазит в душу за последние несколько недель, начинает надоедать.

— Итак, кто вы?

— А какого ответа на этот вопрос вы ожидаете, Киприан?

— Правдивого

— Как всегда… Я человек. Обычный человек, в обычности которого только что убедились ваши хлопчики

— А вы имеете какое-либо отношение к каинову семени?

— Простите?

— К каинову семени. Пьющие кровь

— К несчастью да. От этого отношения вот уже несколько лет мечтаю избавиться, но все как-то не получается. Отстреливал в свое время, по острой необходимости, помаленьку, но они все лезут

— А спецслужбы?

— Нет. Разве что была интрижка с дочерью одного чина из ФСБ…

— Мне кажется, что вы более обычны на словах, чем на деле. Вы не состоите в ордене Креста и Розы?

— Нет. А вы?

— Нет — по интонациям он не соврал — Вы хотите еще кое-что сказать

— Да. Одного человека из этой организации я застрелил, когда он хотел застрелить меня

— Так вы все-таки имеете отношение к вампирам?

— Нет, скорее нет. Я же говорил, что рад бы от них избавиться, но не получается никак

— Почему же орден Креста и Розы предпринял против вас жесткие действия?

— Понятия не имею. Может ошиблись. Может шарики за ролики заехали. Может я часть той схемы, о которой не знаю сам. Может быть что-нибудь еще.

Киприан откинулся на спинку и в задумчивости погладил бороду. Глаза у него поблескивали как у человека, который знает гораздо больше чем я и зачем-то просто проверяет меня.

— Хорошо. Вы прошли первый тест и сумели меня заинтересовать. Вас пока не убьют, — будничным тоном сообщил он.

Я счастлив…

— А вот то, что мы смогли наскрести по своим каналам. Около трех лет назад в среде вампиров произошли кардинальные перемены. Был уничтожен последний из Примогенов и избран новый император всех детей Каина, достаточно молодой и весьма амбициозный, чтобы представлять угрозу для всего мира. Нынешние вампиры уже, конечно, не те, что раньше, веке в пятнадцатом, это сравнительно небольшая кучка выродившихся и потерявших все здоровые социальные основания тварей, подтачиваемая постоянной грызней между кланами и внутриклановыми заговорами. Даже император не может прекратить стычки и помирить кланы. Но, как я уже говорил, это может в один не очень прекрасный день быть компенсировано, ибо нынешний император очень умен и амбициозен.

Я невольно кивнул. Умен и амбициозен. Пожалуй что. А еще бы я добавил — патологически расчетлив, дьявольски везуч и смертельно хороший актер.

— Но всего бы этого не было без одного маленького «но». Главная недостающая деталь куда-то все время пропадает. Итак, перечисляю белые пятна: заговор Примогена против его внука, нынешнего императора — провален; женитьба будущего императора на самке из конкурирующего клана, потенциально способная примирить и консолидировать кланы — сорвана; при совершенно загадочных обстоятельствах погибает сам Примоген. Везде есть какая-то маленькая и странная неувязка, какая-то шероховатость и скол. И везде, абсолютно везде видят человека похожего на вас

— Правда на вашей стороне, Киприан. Везде видят меня

— Главный вопрос, который мучает меня и моих людей — кто вы и в чьей игре вы фигура?

Гос-с-с-поди… Еще один очередной вопрос из категории тех, которые вызывают боль в виске и металлический привкус во рту.

— Увы, в чьей угодно, кроме собственной. Меня крутит как спичку в унитазе

— Вот как…

— К сожалению да. Самой моей большой мечтой на данный момент является покой и полное уединение, но меня все время встраивают в такой сложности схемы, что я не вполне понимаю даже того, что находится на расстоянии вытянутой руки

— Хм… Я думаю вы не откажетесь проехаться с нами в одно более удобное место?

— О чем речь, тем более я обязан вам жизнью…

Киприан молча выключил свет и откинулся на спинку. Машина тронулась с места и плавно набрала скорость. Мы снова ехали к Москве.

Несколько часов наш экипаж несся по шоссе, стрелка заваливалась за сто глубоко и оставалась там надолго.

Последним, что я заметил, перед тем, как водитель, сбросив скорость, начал сворачивать направо, был указатель «Москва — 38 км». С большого шоссе мы свернули на второстепенное и проехали по нему что-то около трех-четырех километров, потом на неширокую асфальтированную дорогу, к КПП и высокому бетонному забору. То, что было за ним напоминало скорее всего бывшую военную часть, именно бывшую, так как на всем лежала печать порядка, лоска и больших денег, чего у нашей армии не было от века. Горят фонари и прожектора, асфальт ровен, аккуратными рядами стоят одноэтажные длинные домики казарменного типа. Повсюду, несмотря на поздний час, ходят молодые люди в камуфляже и с оружием.

Наш маленький кортеж подъехал к еще одному, внутреннему периметру. За ним был сад. Сквозь приоткрытое окно водителя донесся тревожный ночной запах флоксов.

Меня проводили в дом и показали мою комнату — на окне наваренные из трехмиллиметровой стали жалюзи, дверь толстая и запирается снаружи электронным замком. За небольшой перегородкой — унитаз и раковина. Кровать привинчена к полу. Одним словом венец эволюции Алексеевского равелина.

Киприан откланялся и пообещал, что непременно зайдет ко мне утром, а пока рекомендует поспать и вообще успокоиться, ибо вреда мне никто пока наносить не собирается.

Я не раздеваясь лег на кровать, заложил руки за голову и принялся подсчитывать вероятность своего побега. На шестом нуле после запятой я плюнул на это неблагодарное занятие.

«Это тебе не картонные дверки у КО с ноги выносить», — майн готт… этот придурок опять здесь… Прекрасный Незнакомец обладал невыносимым до зубовного скрежета талантом изрекать самоочевидные глупости.

Будем думать по принципу «А как сделать еще хуже?». Вампиров я благополучно кинул, спасибо мне большое. Никто меня в этой глуши за колючей проволокой не найдет, да и искать меня здесь вряд ли кто будет. Из этого периметра меня могут извлечь только трое — Господь Бог, Таманская бронетанковая дивизия плюс батальон морской пехоты, при условии поддержки с воздуха, и сам Киприан.

Киприан может почувствовать во мне союзника. Ага. Вот тут уже можно поиграть в крысу. Но вот уверенности в том, что я не доиграюсь нет как нет. Киприан же достаточно четко и неоднократно указывал на мою категорию — расходный материал. Соответственно, если и остается вариант…

Стоп. А ведь наследил-то я в любом случае здорово. Уж до Ленино-то путь мой можно проследить при желании запросто. Кто пропал из дурдома? Двое. Из них один не светился. Прощупать все мои немногочисленные связи, да и пресловутые камеры на перекрестках можно привлечь… Не то что частный детектив, ревнивая жена сообразит. Значит играть нужно не в крысу, а в тянучки. Ну за неделю-то Ульрик и компания дотумкают, не зря же они невмирущие.

Если только я им вообще еще нужен…

Настал третий день моего визита в бетонную коробку. Мы каждый день по несколько часов беседовали с Киприаном о моих злоключениях, касаясь всего, даже самых маленьких и незаметных подробностей какие только могла удержать моя память. Он всегда был подчеркнуто любезен и пытлив, а я старался быть так же любезен и слить как можно больше порожней информации. Я ухитрился рассказать все, так и не выдав основного — где живут вампиры, что происходит внутри их сообщества и что я знаю об их основных действующих лицах.

В обмен я узнал, что в мире существует две организации, каждая из которых борется за освобождение человечества от вампиров.

Одна из них называется Цепь, а вторая — Орден Креста и Розы. Киприан по его словам возглавлял одно из крупных подразделений вышеупомянутой Цепи. И выходило так, что в Ордене Креста и Розы собрались исключительно плохие мальчишки — вруны, двоечники, лодыри и хулиганы. Но если бы они просто боролись с вампирами, было бы полбеды.

Дело в том, что вообще существует еще одна, сверхмогущественная организация, которая называется Орден. Если же быть точным в определениях, то организация называется «Order», сиречь «Порядок», или «Строй». И работают в ней на руководящих постах не люди.

Киприан, стараясь казаться уверенным в своих знаниях, сообщил мне, что те существа, которые работают в корпорации «Порядок» не являются ни в каком смысле ни людьми, ни вампирами. Им для жизнедеятельности вообще ничего не нужно — ни еды ни крови — и они не боятся ни солнечного света, ни серебра, ни укуса вампира ни черта лысого, кроме оттяпанной головы и пробитого сердца. Главной целью «порядочных» всегда было есть и будет полнейшее искоренение всех у кого проблемы с зубами. Но вот только это искоренение к нашему всеобщему неудовольствию будет сопряжено с тем, что по окончании процесса, «порядочные» благополучно усядутся на мировые троны и до обидного прочно прилипнут к ним ягодицами, а нас, грешных, построят или упорядочат сообразно нашим потребностям — молиться на наших господ и спасителей, много работать и мало хотеть.

Единственным спасением для человечества было пока то, что Ордер и Хаос благополучно вырезали друг друга до приемлемого нами состояния, так как вампиры тоже хотели усесться на те же самые троны, на которые уже нацеливались «порядочные».

— А почему бы просто не забить на этот конфликт и не жить самим по себе? Пусть себе уравновешивают друг друга и дальше…

На что Киприан тонко улыбнулся и изрек:

— Есть такая поговорка — «Паны дерутся, а у холопов чубы трясутся». Так вот, холопы, если вы еще не совсем поняли, это мы, младшая раса. И уравновешивать они друг друга предпочитают нашими руками и нашей кровью

— То есть ваш лозунг «Буржуев в море, даешь власть народа!»?

— Грубовато, — поморщился Киприан, — но прямо и верно. Именно — избавиться от обоих паразитов и жить так, как хочется нам, людям.

Черт возьми, где он был два года назад. Это же мои собственные идеи….

А пресловутый Орден Креста и Розы видит проблему однобоко — он хочет уничтожить только вампиров. И, разумеется, всех, кто не разделяет их спектр уничтожения, ибо Крест и Роза спонсируются «порядочными» и работают исключительно на них.

И вот некоторое время назад случился ряд перекосов — Ордену завинтили гайки по самые «не балуй», пропали некоторые из руководства кланов, склонявшиеся к сотрудничеству с Цепью или мирному сосуществованию с Орденом, был уничтожен последний из Примогенов и это, как ни странно, наоборот, только улучшило позиции его потомков. Обычно такие операции планировались и проводились в вековые периоды, а тут конь вампирской истории встал на дыбы и ударил в карьер: все вампироборческие организации в три года получили целый ряд жестоких и неожиданных ударов, таких, что некоторые еле смогли уползти в глухое подполье, а остальные были элементарно выкошены под ноль. Появился новый император, избранный в обход правила старшинства. Мир в итоге съехал к Хаосу как никогда раньше.

Интересно, а кто это у нас стоит одной из первопричин всего этого бардака? Мне кажется, что я его знаю… впрочем нет, мое скромное более чем скромное участие можно отсчитывать только с эпизода разборки с Примогеном. А если работает теория китайского полководца — того, что проиграл все битвы, потому что был неправильно похоронен, то участие мое куда как нескромно…

— Я сразу открою карты: у нас есть человек, рассказы которого может подтвердить существование того, что вы называете Миром. Мы верим на сто процентов, и потому мне так интересны все сведения, которые вы можете предоставить, — этим известием Киприан немного выбил меня из колеи.

Человек? Вот только не это… прелесть моя, ты же сошла с ума, ты же ничего не помнишь!

— И как же это она вам все рассказала?

— Рассказала? Этот человек мужчина.

Я прикусил язык. Вырвалось.

— Почему «она»? Что, кто-то еще знает и видел это? Кто она?

— Да нет. Я думал, колдунья, ведьма какая-нибудь, — и ведь как всегда правду… колдунья…

— Нет. Не колдунья. Он младший лейтенант. Младший лейтенант Миронов, Олег Эрастович.

Опа.

«ЖОПА!!!» — взвыл в голове хор.

Так я и думал. Бывшее КГБ как всегда постаралось. Сюжет-таки пробил помеченное Маргаритой очко на пиковой семерке. Этот младлей — какой-нибудь Доктор Зло на службе у Службы, в своей подземной лаборатории придумал какое-то встраиваемое в мозги прикрученного к нержавеющему столу зэка устройство, которое показывает что там в Мире.

Прекрасный, повторяю, сюжет.

От злости и бессилия я заржал.

Киприан смотрел на меня молча. Не знаю чего он там думал, но такая реакция скорее всего не входила в его прогнозы.

В итоге за три дня я заполнил с десяток тестов и протрепался почти сутки чистого времени.

Роль моя, как песчинки в механизме не стала яснее ни на шаг. Я мог поздравить себя с успехом и гуманизмом моих допросчиков.

Я рассказал все. Даже цвет всех моих носков.

Долго ли коротко, а дошли мы с Киприаном до того момента, когда надо было копать глубже. Но верхи не хотели, а низы не могли. То есть сознание не пускало, а подсознание никак не могло выплюнуть причину. Я уж думал, что сейчас призовут пару-тройку граждан с проводочками, клещами и дубинками, однако же вышло все куда проще.

Пришел один гражданин с блестящей коробочкой и жгутом.

— Мы с вами подошли к тому моменту, когда больше информации вы уже не сможете выдать. Но все же вы помните больше, чем можете вспомнить. Этому можно помочь, — Киприан указал на ампулу с желтоватой жидкостью, — здесь содержится вещество которое сильно стимулирует центры памяти и центры речи

— Пресловутая сыворотка правды? — я зачарованно глядел на блеск стекла

— Да, ее дальний потомок, одно из производных пентотала. Действует быстро и до конца

— То есть до конца?

— Когда вас часов через двадцать закончит рвать информацией, ваша память окажется почти полностью пуста. До уровня трехлетнего ребенка… э… если повезет. Это будет эффективнее, чем убить вас, ведь потом можно будет воспитать прекрасного помощника.

Круг замкнулся, господа присяжные заседатели! Теперь память и мне потрут. Трио «Безмозглые любовники», мать вашу… Я достаточно ловко тюкнул Киприана в коленную чашечку ногой и на развороте треснул ребром ладони гражданина в кадык. Вторая серия не случилась — Киприан с пола подсек мне ноги, а в комнату вбежали охранники. Меня зафиксировали в кресле, харкающего кровью гражданина унесли, пришел другой гражданин, закатал мой рукав и закатил мне в вену два куба смерти.

Ждать долго не пришлось.

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Айше планировала обращение в этом месяце, как раз на ночь Поворота Солнца. Все было готово к церемонии и она просчитала все возможные варианты.

Каково же было ее удивление, когда в один из вечеров ей доложили, что императорский сокольничий исчез. Ночь была испорчена совершенно.

Во-первых, Айше сломала шею своей десертной монахине, из-за раздражения не рассчитав усилий. Следующей каплей стало то, что один из пришедших за телом алебардистов зацепил и порвал своей дурацкой железякой любимый гобелен Айше. Она не стала наказывать его, но испорченный гобелен тоже не подлежал восстановлению. В ярости Айше проломила дубовый стол и (в-третьих) разорвала себе щепками кожу на руке. Восстанавливать кожу пришлось бы не более четверти минуты, но из-за клокотавшего внутри бешенства ей никак не удавалось сконцентрироваться и успокоиться и она почти два часа металась по комнате, закапав весь ковер кровью.

В-четвертых, из трех самочек понесли от фон Дайнима только две и одна уже начала умирать. Не прошло и месяца.

Ласки Айрин, тоже не принесли никакого облегчения или удовлетворения.

Хватит. Спокойствие.

Айше усилием воли заставила меня себя сесть на пол. Гнев начал проходить, уступая место глубокой концентрации и отрешенной работе мысли.

Чем старше был вампир, тем более жуткими по последствиям могли быть вспышки ярости и тем меньшая причина могла их вызвать. Айше сравнительно скоро должна была перевалить за четвертую тысячу лет и чем дальше, тем тяжелее ей становилось контролировать себя в то время, когда она была чем-нибудь недовольна или обижена. У возраста, впрочем, было свое достоинство, частично компенсирующее недостатки — сила воли и умение сдерживать себя с возрастом тоже росли.

Она даже не пыталась представить, какие умение и выдержку должен был иметь Рамсес, который был старше ее почти на полторы тысячи лет, чтобы всегда оставаться спокойным.

Ее многие века мучили голоса поглощенных ей вампиров, мутным осадком поднимающиеся в ее крови. Зачастую победить и высосать всю жизнь из противника было проще чем победить отпечатки его сущности в себе. Они продолжали биться в ней, спорить, кричать и командовать. Заставить замолчать очередной голос из этого хора, растворить его во тьме и сделать частью себя было очень непросто, но это было огромной победой. Она давила их по очереди, сперва слабых, потом, по мере того как ее сила росла, сильных.

Айше ощущала в себе голос Влада. Несмотря на запрет Рамсеса, она тайком вкусила его кровь, сразу после того, как они повергли его, раньше своего Примогена. Айше сразу же пожалела об этом акте тщеславия — несколько лет она провела в мучительном безумии и боли, которую была вынуждена постоянно скрывать, изрыгая только что выпитую кровь и тут же требуя новой, пока ее тело поглощало и переваривало кровь Бруккарай. Она смогла овладеть собой, отвоевать себя, но не могла пока задавить в себе неторопливый уверенный голос Сына Дракона. Каждое новое пробуждение мертвого врага сопровождалось тягостным ощущением кола, забитого в сердце, адской боли — кола, который позволяет существовать, думать и чувствовать, но не позволяет двигаться, говорить, питаться и использовать силу воли.

Она хорошо знала, что такое кол в груди: в возрасте сотни или полутора сотен лет для вампиров начинался период бунта, так как осознание своей ущербности и обреченности на вечную жизнь, переламывали человеческое сознание, рассчитанное лет на сто, как стебелек, и главной целью молодого вампира на какое-то время становилось мщение своему со-родителю. Многие отпускали бунтующих чад на все восемь сторон, потому что в подавляющем большинстве случаев жизнь в изгнании, если не убивала их, то делала сильнее и мудрее, и они всегда возвращались к своим повелителям. Рамсес не стал попустительствовать порывам Айше и просто-напросто пригвоздил ее стальным стержнем к стене, ограничив ее неполным бокалом крови в месяц. Айше простояла у стены, уцепившись за кол, пятьдесят лет, пока не поумнела и не привыкла к своей новой сущности.

Сейчас она ощущала присутствие Влада почти также отчетливо, как стражу за дверью: она чувствовала его запах и его свечение несмотря на то, что от Влада осталась только малая часть крови, полностью побежденная Айше. Влад как будто молча стоял и ждал, это пугало еще больше, чем попытки свести ее с ума, или сделать из нее марионетку. Это ощущение раздражало ее и запутывало мысли. Неприятным было и то, что оно возникало каждый раз при мыслях о Дайниме. Убитый враг ожил и, похоже хотел взять реванш.

Так не должно быть. Присутствие Влада в ней кроме явной опасности потерять себя в безумии таило и другую, куда более явную и страшную опасность: почуяв чужого в Айше, ее бы немедленно убили по соображениям безопасности, но был и еще один и еще более страшный исход. Если бы это учуял Рамсес, Айше не могла даже представить, какому наказанию он подверг бы ослушницу.

Не ожидая того момента, когда призрак в ней начнет действовать, Айше сконцентрировалась и ее сознание, завершило разбег прыжком, прочертило отвесную линию, подняв тучу брызг вонзилось в темные глубины ее памяти. Она плыла в темной жидкости или летела в ночи, окруженная тысячами мерцающих светлячков. Вокруг, подобно шелесту листьев были голоса и тенями проносились образы давно прошедших событий. Она нащупала в себе, среди тысяч шепотов, вздохов и движений, тончайшую нить ощущения Влада.

«Чего ты ждешь, девочка?! Найди меня, сделай меня мной!..»

«Ты мертв, старый враг. Ты лишь всплеск моей памяти, ничто текущее в ничем».

Затем, постепенно наращивая усилие и уточняя прицел она переломила сопротивление и разорвала его сущность на мириады перламутровых блесток, рассыпавшихся в беспросветной мгле. На этот раз она смогла остаться собой и на какое-то время заткнуть пугающий голос.

Мощными гребками Айше стала выплывать на поверхность сна-себя.

Очнувшись, она обнаружила, что вся покрыта кровавым потом, насквозь пропитавшим одежду, в ее теле болело все разом и конечности сводило то от жара то от холода. Свечи на столе уменьшились вдвое, значит в поединке с собой она провела почти два часа.

Нехорошо. Раз за разом она тратит все больше и больше усилий чтоб подавить в себе врага.

Внезапно приливной волной накатило наслаждение. Айше мурлыча покатилась по ковру, прижимая колени к груди, впиваясь в себя ногтями, сжимая себя ладонями, выгибаясь и прикусывая попадающие в рот пряди волос. Такое наслаждение не было сравнимо ни с одним из давно позабытых ей ощущений смертной плоти, ни по силе ни по сути, она испытывала его множество раз, но каждый раз оно было новым и таким же сильным. Это было то ощущение, которое вампир испытывает выпивая жизнь другого вампира.

Влад снова повержен. Прекрасно.

К Айше вернулись спокойствие и рассудок. Пусть Ясмина, Айрин и Эдвард слижут с нее кровь. Переменить одежду. И действовать. Он должен уйти во тьму в течение умирающей луны.

Холод стоял просто собачий. Лошадь шла ровной нетряской рысью, пуская из ноздрей длинные струи пара и такой же пар пускал сам Франц, сквозь редкие петли шарфа, которым он замотал рот и нос. Лошадь была покрыта длинной попоной, сам он закутался в шубу и поверх нее его прикрывал подбитый белкой плащ.

На родине морозы бывали и похуже, такие что вино замерзало в бочках, но на родине воздух был сух, а в проклятой Англии зимой и летом стояла постоянная промозглая сырость, подарок моря, поэтому даже легкий морозец пробирал до костей.

Солнце короткого зимнего дня клонилось к закату и было уже ощутимо медным. За шесть часов он проехал три четверти пути к Йорку и рассчитывал быть там до заката. Теперь он снова мог ехать на юг. Раз так — Франц решил прибиться к купеческому обозу и двигаться на юг, к Лондону и дальше, к портам на юге острова, где он надеялся сесть на корабль и достичь континента.

Дальнейшее пребывание на «гостеприимной» земле грозило смертью или тем, что было еще хуже — бессмертием.

Однако по порядку…

Франц решил еще раз перебрать в памяти все события, которые предшествовали его бегству из Хатлестона, в надежде на то, что отыщется какая-нибудь зацепка или след, которые он упустил.

Все началось с того вечера, когда он так некстати выполнил свое задание…

Он и Маргарет Скарборо уже почти полторы недели были любовниками. Франц никогда прежде не встречал женщины знающей те изыски, которые для нее были чем-то вроде обычных игр. Она привязала его так же сильно, как бутылка привязывает пьяницу — день без Маргарет был утрачен. Познав ее тело он еще глубже завяз в противоречиях — стоило найти предлог и возвращаться домой, но он ничего не мог с собой поделать, как и сказать, сколько же все-таки ей лет и кто она. Они виделись только по ночам и только затем, чтобы насладиться друг другом, а затем она исчезала, оставляя его одного.

Он никогда не видел ее днем, днем она скрывалась в многочисленных комнатах замка. Он никогда не видел ее за молитвой.

Поначалу он подозревал ее в дьяволопоклонстве, но не обнаружив никаких прямых доказательств, а самое главное, не подвергнувшись ни одной попытке обращения в противоестественную веру, он стал считать, что она предпочитает молиться в одиночестве. В конце концов в Англии, в чем он не переставал убеждаться, было слишком много людей со странностями.

Так, например, дворецкий Эдвард. Он держит себя с Францем как равный, скорее как хозяин радушно принимающий гостя чем как слуга, пусть даже слуга высочайшего ранга — домоправитель. Франц несколько раз видел, как дворецкий прогуливался по холлам разговаривая с кем-то невидимым, но ему могло показаться. Много раз Франц подсматривал, как Эдвард проходил по замку с разными людьми, но не мог понять, кто они и откуда взялись в Хатлестоне.

Количество врага узнается на кухне. По приблизительным подсчетам Франца в замке жило не более восьмидесяти человек. А еды готовили, грубо говоря, на сто восемьдесят. И среди отбросов, которые ежевечерне увозили на телеге чтобы утопить в ближнем болоте, не съеденного почти не было. Где же, спрашивается, едоки? Вряд ли узников, содержащихся в темницах замка кормят говядиной на вертеле, птицей и хорошим хлебом, а поят неплохим вином.

Замок оживал к вечеру и совершенно вымирал днем. Вечером он неоднократно замечал приезд карет и всадников в богатой одежде, а утром — отъезд. Замок был посещаем постоянно и скорее вечером, чем днем.

Быть может, Маргарет Скарборо — великосветская сводня? Может быть. Тем более, что для добывания чужих секретов это отличная профессия.

Примерно по этому кругу ходили его мысли, когда он, заткнув седельные пистолеты за пояс, возле конюшни отдал коня слуге. Вознамерившись было пройти через заднюю дверь в харчевню он услышал стук копыт и щелчки хлыста. К «Дудке и Петуху» подъехал, судя по звукам, запряженный четверкой возок и с ним несколько всадников. Кто бы это мог быть? И кому, кроме посвященных нужна убогая харчевня?

Франц осторожно прокрался к углу харчевни и наполовину высунул из-за него голову. Пространство перед харчевней освещали факелы, а перед самой дверью стоял черный возок. Четверо слуг вытаскивали что-то большое и угловатое, более всего похожее на ящик.

В сущности это и было ящиком, ибо когда слуга с факелом подошел и осветил этот предмет, Франц увидел, что четверо держат в руках ящик для мертвого тела, в просторечии называемый гробом. Гроб осторожно внесли в помещение.

Он так же медленно втянул голову обратно, чтобы не выдать себя шорохом или резким движением. Вот так гость на постоялом дворе. Зачем же покойника вносить с мороза в тепло? Чтобы качественнее протух? Странно. Он снова вернулся к конюшне и осмотрел зад харчевни, вдоль которого шла узкая галерейка, соединяющая жилое помещение с кладовкой. Он отошел несколько шагов назад, разбежался, подпрыгнув, ухватился за балку и втянул себя на галерейку. Подцепив кончиком даги крючок на двери, Франц тихонько открыл ее, затем вторую и оказался на втором этаже жилых помещений. В харчевне слышались голоса. Франц прокрался к лестнице, ведущей вниз и весь обратился в слух, оставаясь в тени, вне желтого треугольника света, проникающего с лестницы.

Разговора он не понял, так как разговаривали на каком-то странном жестко цокающем языке, не похожем ни на один из известных ему. Маргарет Скарборо разговаривала с мужчиной и было похоже, что она отвечает на его вопросы. Судя по интонациям мужчина был по своему положению выше чем Скарборо и она, по всему, почтительно отвечала на его вопросы.

Он подслушивал около десяти минут, за которые тем не менее, он услышал три знакомых слова «император», «Влад», и несколько раз «адьярай». Что такое «адьярай» Франц знал: по-мадьярски это означало что-то вроде «неупокоенный», так иносказательно называли разную нежить и, в частности, тварей называемых «vopyr». В разных языках слова могли просто одинаково звучать, однако совпадение было интересное.

Так так так… значит, Скарборо известно все то же, что знал фон Мильгофф? Она с ним заодно. Но зачем убирать руками Франца самого фон Мильгоффа? Свидетель. Или помеха на пути к росту. Нет. Не то.

Франц осторожно приник глазом к щелке в деревянной перегородке. Внизу за столом сидели Скарборо и какой-то незнакомый мужчина лет сорока-пятидесяти в темной одежде. Пустой гроб стоял у стены, крышка была прислонена рядом.

— Сходите, господин фон Дайним, сходите! Вы слишком шумно двигаетесь, — не оборачиваясь воскликнул мужчина, произнося немецкие слова с сильным голландским акцентом.

Франц вздрогнул. Он еще не встречал людей, которые могли бы расслышать, как он движется. Положив руку на эфес он, собрав остатки уязвленного достоинства неторопливо сошел вниз.

Человек оказался бледным, тощим, с черными волосами и выпуклыми голубыми глазами. У него было лицо человека, смеющегося одним ртом — голубые глаза не излучали ничего кроме вековечного ледяного холода.

— Меня зовут Раймонд ван Зассе, господин фон Дайним, мы с вами работаем одной мастерской. Я привез новости с континента

— Весьма рад оказанной чести, — Франц с достоинством поклонился собрату по цеху.

Оставалось только одно — проверить посланца.

— А что, в Вена погода такая же ужасная как и здесь? — спросил он.

Франц не отрываясь глядел в голубые глаза, ожидая реакции.

— В Вене? Я прибыл из Кале, а в Вене не был уже месяц…

Франц хорошо играл в карты и кости, поэтому когда внутри все оборвалось, он даже не подал виду. Этот ван Зассе должен был немедленно ответить «Ужасней здешней погоды в Вене быть не может».

Ловушка.

Что ж, по меньшей мере Франц дорого продаст свою жизнь, потому что против шестерых с алебардами и пистолетами он, скорее всего, не выстоит. Франц быстро прочел про себя Pater Noster и молитву Пресвятой Богородице.

— Впрочем в Вене не может быть погоды ужасней здешней, хоть месяц назад, хоть сейчас, — улыбнувшись произнес ван Зассе.

Эта пауза, промежуток в одну фразу перед паролем, насторожили Франца больше, чем насторожил бы его звук взводимого курка. ЕЩЕ БОЛЬШЕ похоже на ловушку…

— Присаживайтесь, вам предстоит многое узнать.

Ситуация, которую обрисовал ван Зассе, была если не страшной, то странной. В Империи вскрылся и был вовремя обезглавлен целый заговор чернокнижников и кровососов, намеревавшихся полностью извести все христианское население и впустить в страну турок.

Обычный человек не может почувствовать upyr, но существуют некоторые люди, которые могут не только обнаруживать их, но и убивать. И Франц — один из них. Вранье? Если да, то слишком хорошо и гладко сделанное, а от того еще более подозрительное

— Все следы заговора ведут сюда, в Англию, где страна просто кишит ими. Вас послали сюда, чтобы проверить, насколько вы хороши в деле и правда ли то, что кровососа можно убить. Дополнительное, второстепенное задание было дано вам для того, чтобы не предупреждать о настоящей опасности и сделать опыт как можно чище и приготовить вас к следующей, важнейшей части миссии

— Насколько я понимаю, Его Императорское Величество был удовлетворен моими действиями?

— Более чем, он был просто в восторге… Теперь о главнейшем. Его Императорское Величество соизволил предложить нам один замечательный план. Как вам, должно быть, хорошо известно, господин фон Дайним, юго-восточные и восточные рубежи Империи неспокойны и как военный плацдарм весьма неудобны. Тем более, что как доносит наша агентура из Константинополя и Венеции, новый султан планирует большое наступление на христианские земли в ближайшие пять-семь лет. Под предлогом будущей войны с поляками войска Его Императорского Величества постепенно и незаметно перетягиваются на восток и юг, возводятся новые крепости и так далее, но нельзя сражаться не имея за спиной надежного тыла. И вот тут на сцену должны выйти вы, господин фон Дайним…

— Каким же образом? Я готов проникнуть в Константинополь и уничтожить султана, но даже если мне это удастся, вспомните поступок Стефана Душана — он ничего не добился…

— Султан пешка, его бесполезно убивать, ибо в Блистательной Порте всем заправляют кровососы. Нам нужен надежный тыл. Как вам известно, подданные восточных и юго-восточных окраин владений Его Величества подвержены частым возмущениям, а главным, что вызывает их недовольство, является персона нашего Императора. Они не хотят быть управляемы из Вены, — при этом ван Зассе развел руки и воздел очи горе, словно говоря «Ну что с ними, дураками, сделаешь», — и хотят собственного правителя. Его Императорское Величество посоветовался со своими приближенными и, со свойственными ему мудростью и остроумием, предложил свой план…

— Насколько я понимаю…

— Да-да. Он вернет им их правителя. Вы станете правителем новообразованного княжества в составе Империи и поможете обеспечить надежные тылы для армии в случае войны с Турцией

— А почему выбор Его Величества пал именно на меня? Я ведь приемный сын и никто не примет меня в качестве законного наследника

— Здесь вы не правы. Вас зовут Ференц II Ракоши и вы единственный прямой потомок рода Ракоши, правившего на этихземлях почти пятьсот лет. У нас есть полный набор доказательств и множество свидетелей, так что это даже не подлог. Вы действительно князь Ракоши.

Франц был немного ошеломлен и чуть озадачен. Все это слишком напоминало рождественскую сказку чтобы быть правдой. Так, пообещав титул и земли, одурачивали мошенники высокого полета или государственные преступники, плетущие всякие байки своей возможной марионетке, которую они были бы не прочь увидеть на троне. Стоит, тем не менее оставаться спокойным и послушать, что будут плести дальше

— А почему же я оказался при австрийском дворе?

— Видите ли, здесь замешана политика… Ваш отец в свое время отказался присоединиться к заговору венгерских вельмож против Императора, но они провозгласили его своим владыкой и заставили участвовать в восстании, где он и погиб, во время подавления оного, его убили сами заговорщики. Ваша мать, будучи беременна вами, бежала из Темешвара в замок Мункач где сдалась войскам маршала Тилленштейна и отдалась под защиту Императора. В замке Мункач она прожила пять месяцев и скончалась во время тяжелых родов, но успела родить весьма крепкого и здорового мальчика, то есть вас. С особым конвоем вас и вашу кормилицу переправили в столицу, дабы Его Величество, Император правивший до Его Величества, решил вашу судьбу лично. Будучи человеком милосердным и справедливым, Его Величество решил, что поскольку сын не может быть повинен в грехах отца, а вы при личной встрече с Его Величеством показали отменное здоровье и небывалую для грудного младенца смышленость, он приказал сыну своего двоюродного брата, графу Карлу фон Штольцфейну усыновить вас, тем более что сам граф был бездетен. Так вы стали тем, кем были до этой нашей встречи.

— Значит, я князь Ференц Второй Ракоши?

— Именно, ваше высочество. И граф фон Штольцфейн, ибо ваш приемный отец полтора месяца тому назад оставил этот мир ради лучшего. Вы теперь один из первых дворян Империи и родственник всех царствующих домов Европы

— И как именно Его Императорское Величество планируют посадить меня на княжеский престол?

— Никто и не будет вас сажать. Венгры и румыны сами вознесут вас на него, как только услышат, что из изгнания вернулся их законный князь, да еще и родственник — по матери — их героя, сражавшегося с турками, румынского господаря Влада Третьего, по прозвищу Цепеш.

— Влада Кровопийцы? Влада Сажающего На Кол?

— Все это байки. Их придумали турецкие кровососы, чтобы опорочить своего врага и отвратить от него людей. Как известно, врага чаще всего обвиняют в своих собственных преступлениях. А что до кольев — вам ведь известно, что кол — первое средство от оборотней и живых мертвецов? Поэтому по приказу вашего прославленного предка всех живых турок, которых удавалось захватить, а также некоторых мертвых, протыкали кольями, чтобы надежно убить навсегда.

Так вот откуда Мильгофф взял «сына Влада»… Ван Зассе врал увлекательней некуда. В том, что ван Зассе врет у Франца не было никаких сомнений. Он чувствовал это всеми фибрами души…

Выстрел расколотил окно и ворвавшийся снаружи холодный ветер сорвал пламя свечей во тьму. В щербатый провал безнадежно светила серебристая полная луна, сверху, «заикаясь» от сквозняка еле коптил единственный не погасший светильник. Хозяин харчевни со вскриком шарахнулся под стойку.

Ван Зассе бросился вниз, к подоконнику, сжимая в руках два пистолета. Его лицо исказила жутковатая гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

— Они все-таки напали на нас! Напали! — проорал он.

Скарборо склонилась над стоящей подле нее шкатулкой и вынула еще четыре пистолета и пороховницу. Алебардисты вбежали внутрь и заложили дверь засовом.

Обе стороны — засевшая в доме и стремящаяся там оказаться — обменялись десятком-другим выстрелов. Скарборо спокойно, с равными промежутками, опустошала ствол за стволом своих изящных четырехствольных пистолетов и, судя по воплям из-за окна, не без известного рода успеха. Все помещение было заполнено едким пороховым дымом и пылью. Ван Зассе быстро перезаряжал и стрелял по еле заметным теням. Франц для острастки разрядил один пистолет в окно, второй оставил наготове, в случае если кто-то ворвется внутрь, а четырехствольный держал на самый крайний случай.

«Как они нашли меня?» Франц был уверен, что он не оставил за собой никаких следов, которые могли бы привести погоню из имения, где он убил Мильгоффа. Он вытащил шомпол из ствола пистолета, вставил его в ложе и снова занял позицию из которой было бы удобно стрелять.

Те, кто поймал его в ловушку, попались сами, но это никак не облегчало его положения и совсем не проясняло дела.

В разбитое окошко был хорошо виден переливающийся голубой снег и протянувшиеся по нему бледно-серые тени. Ван Зассе взвел курки и, высунув руку в окно, разрядил оба ствола. В ответ послышался вой и за окном ночь расцвела розовыми и оранжевыми всполохами.

«Что за чертовщина?» Франц осторожно высунулся из-за столба. В двухфутовом проеме окна было видно, что по снегу, пылая катается человек. Тут же Франца засыпало штукатуркой и щепками, выбитыми несколькими пулями, влетевшими в окно.

— Что за чертовщина, ван Зассе?!

— Никакой чертовщины, просто вы привели за собой хвост, господин фон Дайним. Ваши друзья, пьющие кровь, нашли вас. По запаху

— Почему он горит?!

— Потому что он вампир и я угостил его серебром.

Франц заметил тень за окном, крадущуюся к приставной лестнице. Пистолет в его руке, повинуясь движению пальца, харкнул дымом и длинным языком пламени. То, во что он целился, развернуло боком и отшвырнуло к стене. Несмотря на то, что пуля вошла в грудь (Франц еще не промахивался с двадцати шагов), существо после нескольких секунд неподвижности зашевелилось и встало на ноги. Вторым выстрелом Франц снова отправил живучую тварь к стене. Дворик постепенно заволакивало пороховым дымом. Выстрел ван Зассе поджег тварь и она забилась на снегу, подсвечивая беленую стену медовыми бликами. Нападавшие на время прекратили огонь.

— Вот, возьмите. Серебряные. Заряжать между двух пыжей.

Ван Зассе протянул ему горсть окатанных мелких пуль, покрытых воском. Франц быстро, пользуясь затишьем, перезарядил выстрелянный пистолет и по три пули дослал поверх заряженных.

Знакомое шевеление в затылке заставило его выронить пистолет и пригнуться. Силуэт, уже двинувший вперед шпагу был черен как сама тьма. В трех дюймах выше головы в деревянную панель вошел клинок шпаги. Франц в одно движение выхватил свое оружие и описав им длинную дугу распорол черной твари горло, свистящая в движении пассауская сталь почти отрубила голову, повисшую как капюшон, на позвоночнике. В потолок и кругом полетели струи жидкости. Силуэт сделал два пьяных шага назад, выронив свое оружие и зажимая обрубок руками, потом нащупал голову и попытался приставить ее назад. Сцена до тошноты напоминала Францу то, с чего началось его путешествие. Следующим движением он воткнул шпагу в грудь полуобезглавленного врага и действуя локтем, как рычагом, с силой повернул ее на пол-оборота. Тварь повела руками в предсмертной судороге и завалилась на спину.

Откуда взялась эта гадина? Окно кухни, выходящее во двор.

Словно подтверждая это предположение из прохода за стойкой выскочили еще четыре человека. Но здесь преимущество было на стороне обороняющихся — заполнив помещение кислым дымом прогрохотали четыре мушкета, которые алебардисты держали про запас. В каждом стволе было по несколько пуль, так как ворвавшихся в помещение отшвырнуло обратно в кухню, вокруг двери вырвало куски дерева и штукатурки и перебило всю посуду, стоявшую на стойке.

Целясь в дыму наугад, Франц разрядил два пистолета с серебром в трупы. Два тела загорелись.

— Где госпожа Скарборо?!

— Не беспокойтесь, Ракоши, она знает что делает и умеет постоять за себя.

Франц лихорадочно перезарядил выстрелянные стволы. Сверху слышался визг железа по железу и стук сталкивающихся клинков. Франц еще раз, насколько позволяли дым и единственный светильник, осмотрел поле боя.

Сверху послышался вой и грохот. Охранник из Хатлестона протащил, как мужик вилами, по лестнице, насадив на алебарду, вампира, который шипел и корчился в последней попытке добраться до своего мучителя. Ван Зассе, даже не оглядываясь, выстрелом добил вспыхнувшую тварь.

Теперь харчевня была освещена достаточно хорошо.

В нижнем помещении царил полный разгром. Стены напоминали пчелиный сот, повсюду валялась битая посуда и куски штукатурки. Дым завивался струями и выплывал в окно. Все кругом было забрызгано и залито кровью. Возле входной двери с кинжалом в боку валялся охранник, его шлем торчал из-под ноги убитой Францем твари. Один охранник, страшно ругаясь, зажимал простреленную руку, другой рукой тяжело опираясь на мушкет, другой охранник доставал из поясной сумки чистую тряпку, чтобы перевязать рану. Третий оставшийся в живых, хладнокровно счищал подошвой с алебарды дымящиеся куски.

По лестнице, в одной руке сжимая странную короткую саблю с кружком-гардой, а в другой, за волосы — две отрубленные головы, неторопливо сходила Скарборо.

— Я думаю это все, — сказала она, швырнув головы за стойку, из-за которой, как заметил Франц, торчали ноги хозяина харчевни.

Насколько было видно по их положению и по отсутствию реакции на подарок, сделанный Скарборо, его там настигла то ли шальная пуля, то ли клинок нападавших. Скарборо медленно протирала клинок носовым платком

— Кто это был? — спросил ее Франц

— Не знаю. Несколько кровососов и несколько их подручных. Нам следует немедленно вернуться в Хатлестон и переждать неделю-другую под надежной защитой его стен

— Теперь вы понимаете, почему я для скрытности путешествовал в гробу, Ракоши?

— Вполне.

Франц понимающе кивнул ван Зассе, чувствуя его правоту, но ноги чувствовали другое — под ними ощутимо горела земля, хотя, возможно, это ощущение создавала занимающаяся пламенем «Дудка и Петух». Пусть. Он поедет с ними в Хатлестон. Но не затем, чтобы отсиживаться, а чтобы в конце концов докопаться до истины, скрываемой этими людьми.

Через девять дней после ночного боя Франц приступил к осуществлению своего дерзкого плана. Он намеревался проникнуть в тайну Маргарет Скарборо любой ценой и сбежать на континент, дабы проверить предложенную ему голландцем историю и все же начать действовать по своим правилам.

Смерть отчима его почти не опечалила. В конце концов тому было уже шестьдесят два года — возраст весьма и весьма почтенный и такой итог был вполне закономерен, особенно при склонности отчима к излишнему полнокровию. По крайней мере он хорошо умер: в своей постели, верным слугой Императора и богатым человеком. Это его пасынка поджидала подчас страшная, а подчас нелепая и глупая смерть вдали от дома.

Итак, Ференц Второй Ракоши, господарь Валашский, Бранский, Румынский, Домачский, Ботшенкайский и других земель, князь Империи, граф фон Штольцфейн, фон Риттергау, фон Линц и владетельный князь Оствальд, барон фон Дайним, сеньор Лилиенклау — все это он, Франц фон Дайним. Ложь от первого до последнего слова. Он подкидыш, сын неизвестных родителей, родившийся неизвестно когда и неизвестно где, получивший расположение графа Штольцфейна, маленький надел и городок Лилиенклау. Ван Зассе и, Скарборо — чья-то невидимая рука, водящая за нос.

В один серый зимний день он зарядил все пистолеты, не забыв на всякий случай положить в один из них несколько кусочков серебра поверх свинцовой пули, повесил на пояс заранее выточенную шпагу и спокойно пошел на ту половину замка, где жила Скарборо. Тючок с теплой одеждой он положил за занавесью, возле двери, ведущей во двор замка. Его вело безошибочное чувство места.

Он впервые проник в западное крыло замка, в те помещения, куда раньше его пропускали только с охраной. Франц не очень разбирался в архитектуре и обычаях англичан, но мог поклясться, что тонкое ощущение опасности вернулось: сводчатые коридоры, колонны, балки, лесенки — все было какое-то не такое, чуть-чуть отличающееся от нормы. Не так распределялись ступеньки в коротеньких лестницах, не так сходились своды, не совсем так складывался камень на полах. И везде ощущалось чье-то присутствие, неуловимое, но отчетливое. То, что он чувствовал, когда попал сюда впервые, воскресло и стало в несколько раз сильнее, так как он мог внимательнее вглядываться в детали. Он никогда раньше не видел таких узоров на коврах и таких резных украшений на мебели, на стенах висело совершенно незнакомое оружие и по углам стояли странные доспехи, сделанные из бронзовых пластин, шлемы с высоким гребнем или чешуйчатые панцири, составленные из множества черных пластинок, увенчанные странными шлемами с украшениями в виде полированных рожек из светлой стали. Чем дальше он заходил, тем более неприятным становилось несоответствие.

Перекресток коридоров. Франц выбрал направление налево. Чудная дверь — не нормальная, прямоугольная или сводчатая, а высокая и суженная кверху. Он приник к двери ухом, стараясь уловить чье-нибудь присутствие, но за дверью никого не было. Попытки открыть ее не увенчались успехом — замок был слишком хороший и закрывал изнутри, на поверхности не было никакой ручки или замочной скважины. Пришлось довольствоваться небольшой щелью между дверью и косяком.

Комната за косой дверью была совершенно чужой — стены были из бледно-серого, чуть желтоватого камня и от пола до потолка покрыты какими-то странными значками: люди, птицы, снова люди, цветы, палочки, спирали и точки, некоторые значки были обведены овальными рамками. Значки не были похожи на орнамент, потому что, насколько мог судить Франц, почти не повторялись в сочетаниях. Странно. Очень странно.

Он повернул обратно.

Справа был проход в небольшой зал, освещенный масляными лампами. В конце зала располагался камин, в котором весело потрескивало пламя, а над камином висел портрет. Франц никогда не видел таких картин.

На холсте была в полный рост изображена Маргарет Скарборо и сходство с оригиналом было настолько велико, что казалось, будто портрет сейчас шагнет вон из рамы и легко спрыгнет на пол перед камином. Странная композиция, жутковатое сверхъестественное сходство с портретируемой. Покрой платья, в котором была изображена хозяйка замка был ему неизвестен, но платье было… странным, просто странным. Платье было более чем откровенным — открытые выше запястья руки и обнаженная шея, но нем не было ничего особенно неприличного, однако расположение деталей, крой и рисунок материи были совершенно непонятными и чужими. Еще более интересное зрелище являл собой фон за спиной у Скарборо. Она была написана на фоне странного знамени — кроваво-красное полотнище с белым кругом в центре, а в круг был вписан странный черный крест с загнутыми концами. Такой флаг не принадлежал ни одному из европейских домов и Франц сомневался, чтобы такие были в Империи или даже в богатых на всякие геральдические причуды германских княжествах.

Кивнув головой портрету, Франц вернулся к пересечению коридоров.

Вот дверь, за которой располагалась комната, где они первый раз встретились при свечах зеленого воска. Насколько он разбирался в устройстве домов, жилые помещения должны были быть неподалеку. Действительно, вторая дверь слева привела его в комнату, которая была настолько сильно пропитана ощущением, что он мог бы поклясться, будто хозяйка стояла посреди нее. На окнах были наглухо закрыты ставни и задернуты шторы. Франц взял очень кстати оказавшийся рядом подсвечник, высек огонь и зажег одну за другой все четыре свечи. Местами лежал слой пыли, которой Франц дал бы лет семь-восемь. Пыль покрывала и роскошную кровать и ковер тускло-серой кисеей. Где же сама Скарборо? Непонятно. Комната явно жилая, а вот постель нетронута и покрыта пылью. Дорожка в пыли вела к туалетному столику, стоящему возле стены. На стене, рядом со столиком висело огромное венецианское зеркало — три на шесть с лишним футов. Дорогая вещь. Франц был виден в нем с ног до головы. На зеркале пыли не было, а на столике царил некоторый беспорядок, сопутствующий его достаточно частому использованию. Значит, Маргарет не спит, но регулярно прихорашивается?

Франц подошел к столику и, освещая все, осмотрел многочисленные пузырьки и флаконы. Да, на них совсем нет пыли, ими достаточно часто пользуются. Так-так.

Наклоняясь над столиком он отметил странное поведение свечей: пламя отклонялось в сторону зеркала. Сквозняк, дующий сквозь стекло? Или зеркало, скрывающее тайный проход? Если да, то хозяйку замка нельзя упрекнуть в отсутствии осторожности…

Он несколько раз обвел зеркало свечами, пристально наблюдая за поведением пламени. Да, воздух определенно проходил в какую-то пустоту за зеркалом. Франц оперся рукой на угол столика, и пригнулся, чтобы получше осмотреть раму зеркала. Как только он достаточно сильно надавил на поверхность столика, зеркало, как показалось ему, качнулось вперед. Он быстро протянул руку, для того, чтобы поймать его и спасти себя от ненужных подозрений. Пальцы коснулись холодного стекла и… прошли за него. Франц стоял, одной рукой застряв в зеркале и не верил своим глазам — его рука наполовину ушла в зеркало, теперь похожее на маленький стоящий стоймя пруд, наполненный ртутью. За блестящей поверхностью рука ощущала сухой воздух. Франц был слишком занят, чтобы удивляться, поэтому он поглубже вдохнул и как в воду опустил голову в стекло. За странным жидким зеркалом был уходящий вниз проход, который освещали свечи, остававшиеся снаружи.

Франц осторожно пронес подсвечник через жидкость. Свечи продолжали гореть.

Он полностью влез в зеркало и сделал несколько шагов вниз. Лестницей пользовались давно и постоянно — ступеньки были изрядно вытерты. Освещая себе путь, он дошел до конца лестницы и там обнаружил короткий коридорчик, заканчивающийся дверью, из-под которой выбивался свет. Франц бесшумно вытащил шпагу из ножен. Что бы там ни было, он уже прошел ту точку, в которой еще можно было вернуться назад.

За дверью было сводчатое помещение отдаленно напоминающее часовню, на стенах горели светильники. Посреди него на каменных постаментах стояли два гроба, один такой, в котором хоронили супругов, завещавших похоронить себя вместе, второй обычный, на одного человека. Франц поставил подсвечник на пол и подошел к большому гробу. Какой-то болезненный интерес подталкивал его. Он, не выпуская из руки шпаги, ухватился за крышку и сдвинул ее.

Результат был жутким.

В гробу, на роскошной перине, слегка прикрытая кружевами, на спине, вытянувшись как солдат на часах, с яростно распахнутыми глазами лежала обнаженная Ирис Эддиер. Ее тело отливало в два цвета — лунный бледно-серый и желтоватый. Она выглядела так, как будто умерла пару суток назад. Ледяной холод, исходящий от нее пришпилил Франца к месту. «Кто спит в гробу с раскрытыми глазами?» Он медленно протянул руку и растянул ее липкие и прохладные губы. Рот Ирис Эддиер был как всегда полон прекрасных белоснежных зубов, среди которых выделялись два совершеннейшей формы клыка, в две трети дюйма каждый в верхней челюсти и в полдюйма в нижней. В следующую секунду только мгновенная реакция спасла пальцы: рот клацнул как стальной капкан. Взгляд покойницы стал осмысленным и сосредоточился на Франце. В этих глазах была безбрежная ненависть и угроза, но на дне был еще и панический животный страх. Франц понял, что она бы растерзала его на месте, тем более, что только теперь он понял предназначение ее длинных заостренных ногтей. Растерзала бы на месте. От нее шла волна смерти, ненависти и ярости. Однако теперь он понял причину страха в ее глазах, страха, который не перекрывала ни ярость, ни ненависть.

Франц расслабился и рассмеялся, осознав свое полное преимущество: она сколько угодно могла испепелять его взглядом, но совершенно не могла пошевелиться.

— Спокойней, красавица, а то я зашвырну твою прелестную головку в крепостной ров!

Покойница яростно зашипела, брызгая кровавой слюной между оскаленных зубов. Франц, не обращая внимания на шипение и гримасы прочитал над ней «Pater Noster» и перекрестил ее.

Реакция Эддиер на проверенное средство от нежити была настолько неожиданной, что следующим крестным знамением Франц осенил уже себя: она разразилась громовым воющим хохотом. Он отступил на несколько шагов и занес шпагу, чтобы поступить с нежитью в практическом ключе, отбросив оказавшуюся бесполезной религию.

В это время за его спиной взлетела и раскололась в щепы от удара об потолок крышка со второго гроба. Франц обернулся на грохот. Из гроба поднялась рука, а затем и голова экономки Скарборо. Когда он снова обернулся к первому гробу, Ирис Эддиер уже стояла рядом со своей домовиной и в руке у нее был тяжелый кавалерийский палаш.

Франц сделал шаг к выходу, одновременно подняв шпагу.

Непонятная сила приподняла его, как человек приподнимает за шкирку котенка, и швырнула через все помещение. От удара о стену Франц на мгновение перепутал верх и низ. В непривычном ракурсе — пол стоял вертикально — он увидел, как Эддиер покрыла одним прыжком почти пятнадцать футов и начала заносить свое оружие. Он перекатом ушел из-под удара, высекшего из пола искры и каменную крошку. Вскочив на ноги Франц рванулся к выходу. О чести или поединке не могло идти никакой речи: он бежал не от двух женщин, а от двух демонов, против которых не могла ничего сделать его слабая вера.

Эддиер с рычанием бросилась за ним.

Франц молнией взлетел по лестнице и проскочил сквозь «зеркало». Он не рассчитал, что нижний край зеркала находился на каком-то расстоянии от пола и поэтому полетел вверх тормашками к двери, ведущей в коридор. В проеме появилась шипящая Эддиер. Франц, лежа на спине, выхватил пистолет и всадил ей оба заряда в грудь. К несчастью, это не был пистолет, заряженный серебром, но демона все равно, забрызгав все кругом кровью, отшвырнуло обратно в проем.

Он выиграл около четверти минуты.

Подхватив тючок с одеждой, Франц выскочил во двор и — о удача! — чуть не попал под копыта коня, на котором ехал начальник охраны Хатлестона. Франц скинул его с седла одним махом, вскочил в седло сам и ударил коня каблуками. Благородное животное встало на дыбы и рванулось вперед. Проскочил двое ворот, лишь пригнувшись под падающей сверху решеткой во вторых. Вслед ему бухнули несколько выстрелов, но конь несся как ветер и стрелки не могли не промахнуться — пули взрыли снег далеко впереди.

Прижимаясь к горячей дергающейся шее коня, Франц всем телом пытался слиться со своим спасителем, помочь коню бежать еще быстрее, еще легче и как можно дальше от проклятого замка Хатлестон…

… Через без четырех дней полмесяца после Рождества, он въехал на подворье Маранелли в Лондоне. Хозяин, низенький, жилистый, сам взял коня под уздцы и отвел в конюшню. Чавкая по раскисшему от неожиданной оттепели снегу.

Отвратительней здешней погоды, по словам Маранелли, в Вене и быть не могло.

Хорошая погода в Вене успокоила Франца. Миссия так или иначе была выполнена, теперь начиналась самая интересная часть: добраться до Вены живым, если, конечно правда то, о чем врал ему ван Зассе.

Франц с трудом дотащился до отведенной ему комнаты в доме Маранелли и рухнул на кровать, компенсировать последствия почти недельной бессонницы.

Его краткий (как ему показалось) сон был прерван сильным пинком в бок.

Вокруг кровати амфитеатром кровавых кафтанов и отточенных алебард стояли королевские гвардейцы, за спинами которых молча стоял Шекли.

Этюд-фантасмагория с моралью и аннотацией. Неизвестно когда. Неизвестно где. Не совсем уверен, кто именно. Но скорее всего там же, что и в предыдущей главе и примерно в это же время — 25–27 августа

Комната стала превращаться в железнодорожный вагон — она вытягивалась как резиновая, с потолка начал капать дождь, я отчетливо услышал шум падающих капель. Державшие меня руки разжались.

Откуда-то издалека послышался голос Киприана:

— Как мне называть вашего потомка? Может быть Сергий? «Святой»?

Пол разъезжался как глина.

— Называйте как хотите, только сдохните все в ближайшие дня два-три. Я вам не розовый кролик, чтобы меня называть.

В сосудах как будто жидкое пламя — оно просто распирает мое тело и мне хочется взлететь, пробить потолок, раствориться размазаться в бешеной гонке вверх.

Даю голову на отсечение… тем более что она мне уже не нужна, я каркаю как ворон. Я пытаюсь говорить словами, но я знаю, что они слышат их как карканье. Значит надо каркать, чтобы они слышали слова. Если бы у меня было два миллиона долларов…

То что бы я.

С.

Н.

И.

Ми.

Сделал?

— Все присутствующие здесь умрут раньше времени, — ну это-то точно говорю не я, — от ожогов и ран, — это вообще не мой голос… я бы даже не придумал этого бреда, — это вам говорю совершенно не я! — во, голосовые связки снова мои…

Два миллиона долларов в тротиловом эквиваленте…

По всему телу озноб и жар. Все кругом начинает плыть как мед… в венах вместо крови иголки. Иголки в меду. Они покалывают, когда текут.

Пол с плеском сомкнулся над моей головой.

Я дернулся вверх, пытаясь хлебнуть воздуха, но жидкость была похожа на затвердевающую эпоксидную смолу, в которой я постепенно завязал как доисторическое насекомое. Превращусь в янтарь. Буду очень хрупкий и на пол бросать меня будет нельзя.

Полное впечатление, что мной выстрелили из дробовика — я разлетаюсь в стороны, чем дальше, тем больше удаляются друг от друга мои частицы.

Во тьме послышалось какое-то движение. Как и предполагалось, на поверхности закончился дождь из серебряных металлических шариков и наступило желтое. Это было похоже на грандиозных размеров глубоководную рыбу с хайлом, в которое спокойно влез бы стоящий у меня на груди тяжеленный товарный вагон. Эта тварь с ревом и грохотом заглотила меня как червяка на крючке. Вполне логично, ведь Наполеон Бонаквак проиграл Ватерлоо из-за груши. Я скорчился в тесном рыбьем желудке. Так. Теперь меня утянет вниз, на огромную глубину и давление раздавит меня в один плоский лист. КО повесит меня на стенку рядом с Алиной.

А как же Венуся? Если она увидит меня на одной стенке рядом с Алиной, то чего доброго порвет в клочки, ведь я просто.

Чистый лист бумаги.

Или.

Лист чистой бумаги.

Точнее в чистый лист бумаги я превращусь когда кончит работать наркотик — раз я буду плоский и белый, то мне не положено быть никем кроме чистого листа бумаги. Мимо меня проплыли мои мозги. Так глубоководная рыба проглотила и их тоже? Прекрасно. Я изловчился и подхватил прохладный комок. Проклятые мозги прямо в руке начали распадаться на извилины, как макароны. Нет. Так не может быть — лист бумаги не должен быть без мозгов, иначе на нем будут писать всякую околесину. Я сдернул куртку, и попытался накрыть их, но извивающиеся как бешеные дождевые червяки макаронины все расплывались и расплывались. В итоге, в куртку удалось собрать процента сорок два и семь десятых, насколько можно было верить часам. Надеюсь что у вас можно жить с сорока двумя и семью десятыми процентами мозгов?

Внезапно я понял, что желудок глубоководной рыбы — это все фигня, галлюцинация, вызванная наркотиком. Они меня отвлекали от истинной сути вещей. Я как был, так и оставался на полу, освещенный сверху прожектором. Свет раздражал и резал глаза, несколько попыток допрыгнуть до источника и выключить его не дали никакого результата. Тогда я запихнул куртку в задний карман, стараясь по возможности не смять лист бумаги и стал думать. Думать было приятно. Почти зелено.

О нет… только не это.

Где-то здесь должна стоять Венуся. Точнее самый демонский из всех адских демонов. Бежать почти бесполезно: здесь нет направления и бежать все равно надо в другую сторону, чего ни я, ни кто-либо еще из смертных не умеет.

Словно издеваясь, видимо в ответ на мои мысли, мимо, чуть не задев меня стойкой, пролетел огромный щит, указывающий, сколько килограммов до Москвы.

Бананы этой весной были дороги, когда в отопление пустили кровь то мигом нарисовался щит и демиург. Невозможность создания трюфелей зависти от пролета крякв. Шлеп. Шлеп. Шлеп шлеп. Это не я.

Ага. Стоп. Мыслим логически. Если я никуда не пойду, то и не наткнусь на Венусю.

Надо было сесть, но проклятые ноги сами понесли меня www.неизвестно. куда?

Когда я понял, что бегу вверх ногами по потолку, то страшно перепугался. Они тоже поняли, что я понял что они поняли что я понял и поэтому… поэтому я отклеился с потолка, ударился и заскользил, быстро, до тошноты вращаясь, по наклонной плоскости вниз.

Скучное движение вниз закончилось тупым ударом грудью о кочку, потом еще раз о кочку, теперь боком, и потом я всем телом, качественно, до искр из глаз, впечатался в стенку.

Оставаться в себе было настолько противно, что пришлось куда-то отвалить.

Когда я снова открыл глаза, потому что зеленоватая бездна в закрытых глазах затягивала и неприятно свистела, а это было страшно, я обнаружил, что снова лежу на черной траве.

Funny as hell, but this was the most horrible thing to think of…

Вот куда бы не хотел возвращаться.

Да, все было до омерзения знакомо. И стенка и склон перед ней и, тем более, склон за ней. Моя личность, как и личность Венуси оказалась стертой. Я как таковой оказался мертв. Единственное, что утешает — умер я относительно быстро и безо всяких неинтересных мучений, чего и всем желаю.

Дальше меня ждет только одно — перелезть через стенку и трусить вниз по Унылым Равнинам к Нагорью Скорби, где меня безусловно-ждет-не-дождется самое главное сокровище обоих миров.

Хм. Интересно, кстати. Неужели каждая душа сама решает, перелезать через стенку или нет? Да и еще один вопрос забавный — при том количестве людей, которые умирают каждую секунду в мире, народа к этой стенке должно подваливать как к пляжу Омаха, утром дня Д. Создавать такую штуку для каждого будет непозволительной тратой системного ресурса. Очевидно либо стена такая длинная, что между подходящими к ней дистанция в километр, либо все-таки стену и равнины для каждого делают свои.

Я подошел к стене и оперся на сухой выветренный камень рукой. Что мы имеем? Я здесь и наверх идти меня второй раз не хватит, тем паче вот я приду, а в моем теле уже благополучно обретается некий «Сергий», долбанный «святой»… Мир сверху мерзок, опасен, грязен, подл и жесток. Сюда я попаду вообще в любом случае, даже если выберусь сейчас. Третью серию я совершенно точно не вынесу. А впереди меня ждет Венуся и сладкое забвение с ней, все то, чего мы так долго и так безуспешно с ней добивались.

«Подними вытянутую руку над головой, резко опусти ее и в процессе опускания скажи: «А-а хер с ней!» — инструкция достаточно ясная. Когда ни помирать, все одно день терять… И прочие русские народные мудрости. Кстати, и мысли мои больше не путаются и не цепляются друг за друга, вот что значит качественно умер… Одним словом лепота. Лезем.

Решительно ухватившись за край стенки уперся каблуком и приподнялся. Где-то внизу, в черт-те-знает какой дали маячил чуть голубоватый сгусток света, вроде гнилушки. Ага. Знакомо. Так значит, меня там ищут Степан Антонович или Ганс. Интересно.

Это была моя последняя мысль на стене. Неожиданно сзади как будто какой-то огромный дядька ухватил меня за шкирку и мягко дернул вверх. О нет… Это Минос, Судья Преисподней, голову Сергия на отсечение даю.

Полет по косой вверх был долог и утомителен, от трения об воздух я превратился в один сплошной инверсионный след. Постепенно глаза мои закрылись и я элементарно заснул. Приятная такая темнота. Плывешь по течению…

Escape from castle Wolfenstein. 27–28 августа

Я открыл глаза.

Свет, вопреки всем моим ожиданиям не резал глаза и не был тошнотворного цвета.

В горле был сушняк и ужасно неприятное ощущение, как будто туда вставили палку. Скосив глаза я обнаружил у себя на лице какую-то прозрачную пластиковую конструкцию вроде уздечки. Эта дрянь была вставлена мне в нос и приклеена к коже прочными лентами, мешала не то что дышать, а нормально думать. По телу как будто несколько раз прошлись палками.

Очевидно за мной наблюдали и через малое время в поле зрения вплыла какая-то барышня в белом. Я поднял руку, в которую, как оказалось, была вставлена еще какая-то трубка и указал на намордник.

«Да, и желательно немедленно!» — попытался я выразить мимикой.

Трубки, придерживая мою голову рукой, вытащили, при участии еще одной барышни, подошедшей с другой стороны. Меня за малым не стошнило, настолько закружилась моя голова, когда ее приподняли, чтобы шланги вытащить. Вытащили. Стали смотреть на меня с тревожным вниманием.

Ага. Значит я в реанимации. Ну, здесь мне уже долго не быть, реанимировался. Должны, по идее перевести в общее.

Вот тут в комнату вошло то, отчего мне захотелось натянуть простыню на голову, провалиться сквозь землю и вообще я пожалел, что вернулся на этот свет.

В комнату вошла Белла. Одета она была в лучших традициях порнухи с участием «медсестер» — в белый короткий халатик и в белые чулки, края кружевных резинок как минимум на два пальца выступают ниже края коротенькой белой же юбки, мелькающей под халатиком. Королева китча. От страха у меня остро и уныло заболело в виске. В любом случае, Белла в белом, Белла в черном и даже Белла в голом виде — это Белла, как говорят в рекламе фирмы «Беретта» — девять миллиметров и ничего лишнего — смертельна на любой дистанции.

Мое движение — зарыться глубоко-глубоко в постель и не доставаться оттуда никакими способами ее немного озадачило.

— Кто ты?

— А fuckin’ кто я по-твоему?! Наполеон Бонапарт?!

— Верю. Ты все еще ты, — она сбросила туфли и села у меня в ногах по-турецки.

Несмотря на то, что вампиры мало меняются и мало устают, она казалась усталой и почти (что я говорю?!) приятной, если не принимать о внимание дурацкий наряд.

— Как себя чувствуешь?

— Благодарю, отвратительно. Если выдернут из меня все трубки, дадут попить и объяснят, что я здесь делаю, мне станет лучше

— Ага. Тебе не так плохо, как я предполагала. Ты явно идешь на поправку.

Загрызать или убивать меня пока не собираются. И то хорошо. «Пока», слава Богу, понятие растяжимое, а там уже будем поглядеть.

— Да, и если по мне еще пройдутся вашей магией, совсем захорошею.

Белла кивнула «медсестрам» и они провели над моим телом руками, оставляя щекочущее чувство прикосновения под кожей. Катетер из вены вытащили. Белла щелчком пальцев затребовала его и с довольным мурлыканьем слизала с длинной искривленной иглы мою кровь.

Я прополоскал рот и выпил несколько чашек минеральной воды.

— Это были остатки всякой дряни, теперь все выздоровление зависит только от тебя — констатировала Белла.

Ощущение избитого тела прошло, остались только слабость и страшная усталость. Я подтянулся повыше и тоже, стараясь не свалиться с кровати из-за головокружения, сел по-турецки. Башка была как ватой набита.

— Данке шен. Как вы меня нашли?

— Ну, мы получили одно странное письмо. Я не вполне понимаю, почему в нем говорится о какой то «подставе», но там еще был и…

Я тоже не вполне понимаю, почему Белла кокетничает. Уж кто-кто, а она обязана быть честной, зная, какое воздействие оказывает на меня.

— Телефон, который Ульрик догадался проверить, хотя я не вполне доверяла тебе. Стиль был твой, почерк тоже, на бумаге был твой след, твой запах, но еще были следы того, что ты писал это после недавнего воздействия каких-то наркотических средств и более того, на втором плане четко проступал запах какой-то молодой самочки твоего вида. От нее пахнет смертью, насилием и у нее есть мотив aahdhirranyerr (надеюсь, я правильно транскрибировал произнесенное Беллой слово)…

— Что такое «адхирраниирр»?

— Ну… Как бы тебе объяснить… Способность к Действию, к Изменению. Самочка — это disguise, внутри ее что-то еще помимо обычного человека. Она похожа на Таари, на очень старого, которые могут менять плоть

— А теперь то же самое и по-русски или по-английски или каком-нибудь человеческом языке

— Как угодно. Она (первое р русское, второе французское, окончание слова вообще напоминает мягкий горловой рык) Thaarsymarik-ehr, Shapeshifter

— Оборотень?

— Не совсем, не совсем. Даже совсем не. Но почти

— Выходит, я переспал с оборотнем?

Реакция Беллы была забавна. Она дернулась назад и вытянула вперед руки. Я отчетливо увидел, как ее ногти выползают вперед, за окрашенную лаком зону, а глаза опасно суживаются.

— Не двигайся

— Не очень-то и хотелось. В чем собственно дело?

— Открой рот и не шевелись, если не хочешь, чтобы я разорвала тебя на части.

Белла переместилась ближе и тщательно обнюхала меня. Внимательно. Подцепила когтем верхнюю губу (как бы она не устроила мне пирсинг!) и прощупала десны кончиком пальца. Потом вернулась на свое место.

— Можешь закрыть рот. Надо вычистить зубы, ты не чистил их три дня. Но это странно

— Что странно?

— Она не оборотень. Я бы сказала, что она на короткое время стала оборотнем, а потом снова стала человеком. И не успела или не захотела сделать тебя своим

— Кто такие в итоге оборотни?

— Наши ближайшие родственники. Сошедшие с ума, одержимые демонами вампиры, которые охотятся и на смертных и на вампиров. Они не соблюдают никаких законов Каина и не способны контролировать свои эмоции, зато им гораздо легче изменять свое тело

— Я несколько раз выводил ее на солнце. Она не загорелась и не рассыпалась

— Это еще больше усложняет дело. У Бруккарай есть знание, как временно противостоять солнцу, но это не более двух-трех часов и требует полнейшей концентрации и серьезных затрат крови. Сколько она провела на солнце?

— Да я думаю часа три, не меньше.

Белла прикусила нижнюю губу. Помолчала немного.

— Это следует обсудить с Ульриком. А какая она?

— Обычная. Капризная тощая девица…

— На ощупь

— Тощая. В основном

— Sithspit! Я спрашиваю о температуре ее тела!

— А… Ну, теплая. Нормальная

— Тупик. Она должна быть холодной как лягушка в одних местах и горячей как печка в других.

Интересно, в каких? Ладно. Мое время задавать вопросы.

— Возвращаясь к следам на бумаге. Как вы в итоге меня нашли?

— Дальше все совсем просто. Ульрик решил, что даже если ты попался и находишься под влиянием наркотиков или внушения, тебя все равно зачем-то следует спасать. У сотового телефона есть функция определения местонахождения аппарата. У оператора есть сведения о том, кому принадлежит сотовый телефон.

Так. Ясно. Выход на владельца, потом либо владелец, познакомившись с моей vis-a-vis сообщает координаты базы, либо он сам оказывается на этой базе. Базу берут либо тихо и почти бескровно, либо в лучших традициях Ульрика и Беллы — зубами, когтями и штык-ножом — и тогда я не очень уверен в судьбе ее обитателей.

— Итак вы взяли базу на копье…

— Да. Лобовой атакой. Проломили ворота бронетранспортером и искромсали все, что не бросало оружие.

Значит, все-таки зубами и когтями…

— Вам, кстати, не попадался некий Олег Эрастович Миронов, в чине младшего лейтенанта?

Белла на секунду сосредоточилась.

Вошла Наин.

Наряд у нее был еще более похабный: поверх вечного черного трико бронежилет, разгрузка, в ножнах на разгрузке здоровенный тесак «а-я-типа-в-два-раза-круче-Рэмбо», к ноге пристегнута кобура, на локтевом сгибе небрежно удерживается автомат, на поясе висят две «лимонки» и ремешок, на который надета дюжина метательных звездочек. Засохшие, темные пятна на трико… Да, я прав. Это не кетчуп и не фруктовый сок.

Она посмотрела в глаза Белле (меня постоянно пугает этот молчаливый разговор), достала из подсумка наладонный компьютер, несколько раз ткнула в него стилом, повернула голову ко мне.

— Миронов, Олег Эрастович, младший лейтенант ВС РФ. Сейчас он находится на два уровня ниже за очень прочной решеткой. Мы выясняем причины его пребывания здесь.

Она снова посмотрела в глаза Белле, молча кивнула и снова вышла.

Робот. Самый настоящий боевой робот. Но это не важно. Стоит поговорить с этим Мироновым, перед тем, как его съедят. Можно узнать много нового.

— А скажи мне на милость, зачем было засовывать меня в психбольницу?

— Ну, во-первых, у тебя действительно натянутые лохмотья вместо нервов. А во-вторых, нам не терпелось узнать, что же все-таки с твоей головой. У нас под рукой был один из самых лучших специалистов по человеческим мозгам. Вот и все

— А в-третьих, кто-то мне говорил, что у них есть случай похожий на мой, если я не ошибаюсь

— И тут ты прав. В этой клинике лечилась твоя подруга. И ее случай тоже очень похож на твой. Когда я стояла рядом с ней, я чувствовала почти то же, что и общаясь с тобой. Ты мне кое-чем обязан, за то, что она, в нарушение всех правил осталась жива и к ней приехала скорая

— Премного благодарен. То, что с ней случилось… в общем, лучше бы она умерла. Неважно. А что случилось с клиникой?

— Сгорела. Дотла, разумеется. Ее взяли штурмом Охотники и почти не оставили следов. Я была склонна считать тебя потерянным, но мой брат не был уверен в этом. Тебя, как ему кажется, кто-то вывел из зоны огня и вывез в неизвестном направлении. И всюду следы, Thaarsymarik-ehr, особенно рядом с твоими… Неужели он мог так хорошо прикинуться? Ведь тебя вывела маленькая тонкая девочка, а несколько трупов просто разрублены на части, у нескольких проломлена голова. Неужели ты действительно ничего этого не видел и не знал?

— Ну, положим, ты сама не сильно мускулистого сложения, а я все же уверен, что дюймовую трубу ты можешь повязать на шею вместо шарфа… Из клиники я вышел сам. Проломленные головы и один недорубленный жмур — на моей совести. И эту твою называемую непроизносимой отрыжкой «тонкую девочку» я тоже вынул оттуда сам.

Белла медленно и с уважением кивнула. О, мой рейтинг вырос на двести пунктов…

— Второй вопрос. Почему ты постоянно чего-то не договариваешь, Белла? Мне все время кажется, что ты уклоняешься от полного ответа

— На то есть особые причины, — уклонилась от прямого ответа Белла.

Причины так причины. Все равно я вам уже почти две недели не доверяю. Да, и вот еще…

— Скажи, а не было ли на поле боя найдено пары-тройки тел с замороженными сердцами или мозгами?

Белла, судя по умению владеть собой — профессиональный игрок в покер. Онаудивилась, как будто не знала, что я мог это видеть. Но что-то мне шептало на ухо, что то ли она знает немного больше меня, то ли я знаю немного больше, чем ей говорят

— Были. Пара-тройка, как раз

— Вот-вот. И я могу предположить, что вы даже не договаривались с господином Ларсом о предоставлении поддержки с воздуха?

— Допустим.

Вот так-то. «Допустим» либо звучит немного натянуто, либо сделано так, чтобы звучало немного натянуто.

— И вот еще одна загадка из тех, которые ты нам постоянно подкидываешь…

Белла извлекла мой трофей — золотой крест в нимбе поблескивал, прокручиваясь вперед-назад на цепочке и сиял капельками драгоценных камней.

— Они утверждают, что это было у тебя на шее

— Кто «они»?

— Бывшие хозяева этого комплекса

— Правильно утверждают. Было, на шее

— А ты знаешь, ЧТО это такое?

— Амулет. Кельтский крест. Прикольная цацка, я ее снял с одного из убитых Охотников. Про него и по телеку говорили

— Дай мне руку

— Зачем? — я быстро спрятал обе за спину

— Я не собираюсь ее отгрызть. Просто дай мне руку и я покажу тебе, где надо пощупать.

Она взяла мою руку, приказала вытянуть указательный палец и провела им по камушкам, справа налево, начиная в правого.

— Ничего странного?

— А чего обычного?

— Ах, ну да, ты же тупой. На камушках написаны нашим традиционным языком стихи

— Что за стихи? Они отполированы до зеркального блеска

— Ты не можешь почувствовать насечку крупнее граблей?

— Нет, если она отсутствует… ладно, они там есть. Что за стихи?

— Какая разница… пошлятина… важен акростих. «Делал Мастер Кэлдэр Паларай, в Париже, в год восемьдесят второго черного солнца». Понимаешь что это значит?

— Не совсем

— Кэлдер Паларай, Пропавший Мастер, Пророк Паларай. Тот кто смог растолковать книги Каина, чертову уйму намеков, недомолвок и загадок. И тот, кто сделал табличку, найденную Клодетт

— Тоже артефакт? Насколько он ценный?

— О бог пустой башки, лиши его своей милости хоть на минуту!

Так. Теперь я еще и пустая башка. Башка у меня не пустая. Она сейчас набита тяжелыми мокрыми опилками.

— Да, ты прав, и опилки уже начали тухнуть, поэтому сама разгадаю загадку. Восемьдесят второе черное солнце это восемьдесят второй праздник шестнадцатилетнего цикла, который случается раз в шестнадцать лет. В этом году сто двадцать пятый праздник. В девяносто девятый цикл случилось что?

— У меня нелады с большими числами и математикой вообще

— В 1584 году состоялось обращение нынешнего императора. В 1312 году состоялось что?

— Не знаю.

— Начало второй Войны на Выживание. Орден разобрался с последователями Мешеха, началась всеобщая резня в Европе.

— Ну и?

— Ну сопоставь, подумай своими опилками. Кэлдэр пишет пророчество относительно нынешнего императора, прячет и исчезает. И в этот же год делает этот крест. Ну?

— Что «ну»?

Белла потерла лоб. Ну не понимаю я. Тупой. И все равно половины фактов я не знаю. Она надела на меня амулет.

— Ладно. Хватит на сегодня. Покрути его в руках на досуге, ты заработал его в бою. Но сперва поспи — ты становишься белым, как рыбье брюхо, твоя кровь отливает от мозгов. Скажу только напоследок, что когда мы ворвались во внутренний периметр, ты лежал на полу соседней комнаты с табличкой «Идет допрос» в луже собственной блевотины и блаженно улыбался. Тебя именно вытащили именно с того света, — Белла решительно спрыгнула с постели и шарила ногой, разыскивая туфлю, — на твое счастье, у тебя оказалась сильная аллергия на введенный препарат.

Премного благодарен. Иначе в моей башке жил бы другой.

— Спасибо. Действительно спасибо, что не дали откинуться

— Не стоит благодарности. Я тебе еще на один раз должна.

Вот как. А если и этот раз я израсходую, то она меня нашинкует или просто так съест?

— Спи.

Белла от двери пассом мягко толкнула меня назад, на подушки, я почувствовал, как на меня розовой карамелью наваливается сон.

Следующее пробуждение было куда более приятным. Тело снова было моим, не звенело и не «плавало», голова соображала вполне ясно. И соображала она, что тело в норме, только затекло от долгого спанья, и катастрофически желает жрать. Возле кровати молча стояла Наин с автоматом наперевес. Черт побери, я не против каждый раз просыпаться рядом с женщинами, но такое количество таких женщин меня утомляет. Из окна падал вялый серо-розовый свет, не обезображенный никакой решеткой.

— Доброе утро

— Доброе утро. А что, сейчас действительно утро?

— Да

— В таком случае я бы позавтракал. А сперва бы помылся и побрился

— Да. Дверь налево. Новая одежда лежит вот здесь, все твоего размера. Белла сказала, что тебе понравится.

Нисколько не смущаясь присутствием дамы я встал и прошел в санузел. Жидкое мыло в бачке над раковиной, рисково тянуться за ним из ванной, одновременно удерживая ребристую змеюку душа… Ап! Нет-нет-нет. Мозги на кафеле пока отменяются.

Ладно. Тело сравнительно чистое. Жидкое мыло в качестве «Хэд энд Шолдерса», от него полное ощущение того, что башку обработали шкуркой. Эхма, бабье царство: бритвы нет. Ну, играем в Рэмбо — будем бриться тесаком, который так кстати носит одна из представительниц этого царства. Я высунулся из-за двери.

— Слушай, Наин, кинь мне твой классный ножик — у меня бритвы нет.

Я тут же пожалел о сказанном. Наин воспринимает все слишком буквально: «ножик» со свистом вошел в торец двери вблизи моего уха.

Спасибо. С трудом вытащив его, я закрыл дверь и повернулся к зеркалу. Ничего, ничего. Зарос немного, бледноват и глаза слишком бегают, но это мы все поправим. Вон какой у нас ножик. А заодно, я понял, что пора выкапывать томагавк войны, наносить на лица боевой цвет и втыкать в волосы перья. Почти полчаса я медитировал, глядя на текущую в унитазе воду, очищаясь от всяких недоработок и оттачивая план.

Не думаю, что меня поймет половина тех, кто прочитает это. Бритье с жидким мылом при помощи пусть даже острого как бритва десантного ножа, это удовольствие гораздо ниже среднего. Вся раковина была в кровавых потеках. Заодно я обкромсал слишком отросшие волосы, оставив на затылке «крысиный хвост», Косо, криво, ступеньками, но хоть не сильно напоминаю питекантропа. Обтерся полотенцем, окончательно измазав его кровью. Обряд инициации завершен, я вышел на тропу войны. Если сейчас, одевшись, закрыть голову руками и сигануть в окно, в кусты растущие за ним, то все очень даже получится. Наин, несмотря на всю ее крутость и то, что она урожденная ни-Бруккарай, на солнце не сунется. Их способности очень сильно слабеют днем и поэтому телепатически она никого, скорее всего, вызвать не сможет. Только надо мягче думать и как можно резче и неожиданней сигать в окно. Рации у нее нет, прямоугольник солнечного света ляжет ровно до начала короткого коридорчика, поэтому она не сможет какое-то время выбежать из комнаты, не рискуя обжечься. Но может и рискнуть. А, все равно попробую.

— Что у тебя с лицом?

— Я побрился. Можешь залечить?

По щекам прошла щекотка.

— А что с головой?

— Если ты имеешь в виду то, что на ней — я подстригся. Если то, что в ней — увы не твое и, еще большее увы, давно не мое дело.

Продолжать разговор она не стала.

Стараясь удержать внутренний диалог я одевался. Ну и вкусы. «Тебе понравится»? Трусы с майкой черные. Носки тоже черные. Широкие, военного стиля, темно-серые штаны. Брезентовый черный ремень с двузубой пряжкой. Темно-серый свитер грубой вязки с накладками на локтях и плечах. В общем, да здравствуют наши атлантические партнеры. Штаны я заправил в единственную угаданную вещь — высокие со шнуровкой и клапаном на липучке ботинки на танковой подошве, с титановыми скобками по ранту на носке и на каблуке. Такими «зеленые береты» проламывают головы тупым вьетнамцам. Побег побегом, но мне еще надо повидаться с гражданином Мироновым. Уж больно мне интересно, кто он такой и каким боком он к моему Миру касательство имеет.

— А где, кстати МОЯ одежда?

— Она испачкалась. Во-первых, ты ее всю испачкал, во-вторых, заблевал, в-третьих, один из наших бойцов весьма неудачно разнес саблей череп одному из допрашивавших тебя людей

— Из чего я делаю вывод, что она восстановлению не подлежит?

Она молча кивнула.

— Скажи, Наин, а уже помянутый мной младший лейтенант Миронов где сидит? Хотелось бы повидаться, о делах наших скорбных покалякать

— Строение шесть, нижний уровень. Во внешнем периметре, из ворот направо. Но это только с Ульриком или Беллой

— А в этом здании вообще хоть кто-то кроме нас есть? И кто вообще есть?

— Нет. Все Адьярай, кроме меня, за периметром, спят, вурдалаки очищают и охраняют территорию. Николас в Москве, Ульрик в Праге. Чужой крови нет. Так что тебе нечего бояться, пока я тебя охраняю

— Класс. Слушай, я жрать хочу страшно. Принеси чего-нибудь, если есть конечно, а?

— Через пять минут. Подождешь?

— Разумеется. Да, кстати, а что бы ты сделала, если бы я попытался отсюда улизнуть?

— Во-первых, ты бы этого не сделал. Во-вторых, — она посмотрела мне в глаза, — я бы вернула тебя обратно.

Охотно верю, валькирия терминаторовна. И вам это наверняка удастся и с сильным блеском. Но есть одна маленькая ниточка, за которую я вас могу подергать. Ма-аленькая…

— Скажи мне, как ты стала тем, чем стала?

— Что ты имеешь в виду?

— Скажи, что было три года назад, зимой, когда нынешний император только готовился стать нынешним императором?

Наин смотрела мне в глаза. Но сейчас она на секунду опустила взгляд куда-то в область моих ботинок. Touché, как называют это наши друзья-французы.

— Я готовилась стать дочерью и соправительницей императора

— Значит ты ничего не забыла, так?

— У меня хорошая память.

Ее ответы раз от раза короче. То ли я каждый раз бью все точнее, то ли все больнее. Давай парень, она все еще очень человек!

— А знала ли ты, что ждало тебя после того как ты бы ей стала?

— Да, — задрав подбородок.

Так. Так. Так. У нее все-таки автомат. Все провода оголены и только один отключает. Рисково. Рисково. Пусть скажет она.

— Опиши это

— Не желаю. Нет

— Желаешь. Я чувствую это, — надо сохранять уверенное выражение лица.

Она сорвала с плеча автомат и клацнула затвором. У нее в глазах страх, что еще хуже ярости. Ва-банк, ловить тут нечего.

— Вперед. Только один вопрос: ты хочешь убить меня или голос внутри себя?

Автомат вниз. Губы дрожат, по щеке катится рубиновая капля. Так. Еще чуть-чуть я поживу.

— Чего ты хочешь?!! — выкрикнула она, яростно встряхнув оружие.

Да. Я не ожидал такой скорой истерики. Это нехорошо и нечестно по отношению к ней.

— Просто мне кажется, что тебя очень скоро бы не стало.

Она медленно кивнула.

— А что бы ты сделала для человека, который спас тебе жизнь?

— Жизнь? Я растоптана, унижена и обесчещена этой жизнью. Белла презирает меня и не упускает случая чтобы унизить. Господин Ульрик, которому я служу, допускает меня за свой стол, но ему это можно… Я не могла не выполнить его приказ, но тем самым я нарушила верность своему клану и пожертвовала своей честью. Испортив свое тело я допустила великую трусость. Он даровал мне жизнь, забрав мою честь. Я ненавижу его! Я бесконечно благодарна ему…

— А Далт Бруккарай Да Шат? Что ты чувствуешь по отношению к нему?

— Откуда тебе известен mahrajbanneerjee?

Не совсем понимаю слово, но судя по употреблению это обозначение отца

— Известен. Я немного поучаствовал в ваших историях и наслышался разных имен

— Я… тоже ненавижу его. Но я его создание. Мои обязательства к нему вторые после долга к моему господину

— Что значит «создание»? ты его дочь?

— Нет. Адьярай размножаются вегетативно. Он создал то, чем я являюсь: мое тело, мой характер. Я его произведение, от самого момента моего зачатия.

Генетический конструкт? Киборг? Киборг-вампир? Серобуромалиновый вислоухий слонопотам? Это требует отдельного расследования, Скалли.

— И ты испортила его работу, выполняя приказ и спасая жизнь?

— Да.

Мне нужен высокопрофессиональный юрист, который помог бы мне распутать все эти путы двойных и тройных обязанностей и подчинения. И не менее (где же вы, КО?) профессиональный врач, чтобы потом расплести все извилины. Но вот в конкретном случае я готов поступить классически и распутать узел при помощи меча. Ниточка-нитка, я тебя поймал.

Она аккуратно, как будто боясь смазать грим, сняла каплю крови с щеки и выпила ее.

— А что бы ты сделала для того, кто спас тебе жизнь?

— Все, что угодно, что не могло бы отнять его жизнь

— Прекрасно. Итак, финальный вопрос нашей викторины, а то я уже порядком запутался. Знаешь ли ты, кто написал письмо, которое переломало тебя пополам?

— Господин Ульрик

— Не-а. Я заранее приношу все возможные извинения, — я непроизвольно встал в позу футболиста в «стенке», — и прошу простить меня, насколько ты вообще можешь прощать. Это был мой дурацкий экспромт.

Пауза. Наин отчаянно сопротивляется и цепляется. Ее мир раскалывается. Я почти слышу хруст. Интересно, что она чувствует в мой адрес? Есть все шансы проверить. Я изо всех сил старался думать о том вечере, когда я отослал письмо и чего я хотел. В общем-то, не допустить смерти. А палец-то, палец! Хрена ли хорошего охранника приставил ко мне Ульрик — у нее трясутся руки и судорожно сжимаются пальцы, один из которых, прошу заметить до сих пор просунут между спуском и спусковой скобой!

Внезапное резкое движение заставило меня дернуться в сторону. Автомат загрохотал в угол.

Она медленно опустилась на одно колено, схватила и поцеловала мою руку.

— Вручаю тебе себя.

Отлично. У меня есть вассал-вампир. Ей на вид двадцать, но ей будет двадцать, когда я буду дряхлой развалиной и она будет только быстрее, сильнее и смертоноснее. Мне это не нужно. Последнюю жизнь, которую мне доверили я раздавил в руках как драгоценную елочную игрушку из тончайшего стекла.

Какие слова надо говорить? Она их ждет.

— У вас есть какие-нибудь слова отказа от предложения?

В ее глазах ужас.

— Разве я недостойна?

— Нет, что ты. Ты во всех смыслах более чем достойна. Ты почти совершенна, тем более, что я по-моему уничтожил последнюю совершенную вещь в этом мире…

— Почему же ты отказываешься от меня?

— Потому что я не могу владеть другим… э-э… человеком. Мне непозволительно… э-э… заботиться о чьей-либо м-м-м… жизни, кроме своей. Во всяком случае сейчас… я не знаю. А если я приму твою клятву, то смогу ли я освободить тебя от нее?

— Нет

— А как же твои обязательства перед твоим со-отцом Ульриком?

— Они вторичны по отношению к тем, которые перед тобой

— А полностью отказаться принять твою клятву?

Наин в шоке. Да, ей попался смертный, который слишком часто бился головой и получал запредельные дозы разных препаратов.

— Это невозможно. Даже молчание признается согласием. Когда дитя Хаоса дарит свою свободу, это слишком ценно, чтобы отрицать. У нас нет ни ритуала отказа, ни ритуала отклонения этой клятвы.

У них нет ритуала. Я тут стою как идиот с коленопреклоненной вампиршей, а у них нет ритуала! Эти идиоты за пять тысяч лет не придумали ритуала! У них просто нет такого ритуала! Им во всем нужен ритуал. Да к черту ритуалы!!! Мне не нужен вассал, мне не нужна чужая жизнь. Ритуалы тоже, тем более что нет нужного. Хотя если рассматривать это как язык программирования, не поддерживающий такой команды…

— Э-э…

— И?

Что «И?»? Я же сказал, что не знаю! Идеи?..

— А, вот что… Так… Если я принимаю тебя, я становлюсь твоим полным господином?

— Да. Абсолютным

— Тогда когда я говорю, что принимаю, ритуал совершается? И все?

Она склонила голову.

— Все? В смысле я владею тобой?

Наин нагнула голову еще ниже.

— То есть я могу тебя продать, обменять, заложить, подарить или уничтожить? И ты не будешь рыпаться, в смысле ты примешь любое мое решение как данность.

Еще один кивок.

— Ага.

Так…

— А чего там говорить-то надо?

Она подняла лицо. Брови были страдальчески заломлены, но общим выражением был испуг. А, она не имеет права говорить мне, так как это будет подсказыванием, а я этим актом связываю свою свободу с ее несвободой и поэтому подсказка будет считаться толчком к ограничению моей свободы и я не приму ее по всем правилам. Долбанное самурайское сообщество. Она и так несколько раз говорила. Гос-споди, чего же в таких случаях полагается? Вариант уже созрел, но как это сказать? Хрен с ним. Как умею.

— Ну, я, значит… беру тебя в таком виде, в каком ты есть, и принимаю, короче, твою присягу.

Она еще ниже поклонилась.

— Все?

— Да. Командуй.

Ну, слава Богу. Ух, скомандую.

— Во-первых, встань.

Наин встала.

— Так. Значит, слушай сюды. Я, твой хозяин, полностью распоряжающийся тобой, беру тебя всю без остатка… беру. И дарю тебе же. И приказываю распоряжаться собой тебе. Такова моя окончательная воля и ты не можешь ее не исполнить.

Наин от моих слов пошатнулась.

— А теперь объясни, что я сделал

— Ты освободил меня тем самым от всех обязательств перед собой. Этим ты наложил на меня другие сильнейшие обязательства. Моральные

— Но я же сказал, приказываю распоряжаться собой. С моралью всегда можно вступить в сделку. А я рассчитываю на одолжение

— Одолжение? После такого подарка?!

— Ну ты же отныне свободный… человек. Пусть и в субординационной лестнице. Сделай мне одолжение. Тебе ведь Ульриком, второй ступени, приказано охранять меня и не дать сбежать из этого дома?

— Да

— И ты сделаешь ничего, противоречащего твоим приказам?

— Ничего и никогда

— Прекрасно. Тогда я попрошу тебя об одном. Если вырвусь из этого дома, не делай ничего, чтобы преследовать меня. Мешая сбежать как угодно. Capiche?

— Глупо. Но раз такова твоя воля… Я просто никогда не дам тебе сбежать. Пожалуйста, дай мне побыть одной. Я сяду здесь, возле двери, чтобы не терять тебя из виду.

И совершила фатальную ошибку, повернувшись ко мне спиной и начав движение.

Боже, какая блестящая комбинация и какой гениальный в своей обреченности, жестокости, нелепости и ужасе разговор. И опять возвращается посеянный мной ветер. Ладно. Ради этих секунд я все затеял.

Все, вопросов больше не имею. Ну, томагавки наголо…

В лучших традициях фильмов незабвенного мистера Ву, я взял короткий старт и, оттолкнувшись обеими ногами, закрыв руками голову, пошел по баллистической к свободе.

Через стекло я прошел как пуля — даже не ощутив никакого сопротивления. Прямо в воздухе я окончательно решил, что убью Миронова. Смяв густой жасмин я приземлился с перекатом на бок. За мной со всхлипывающим звоном доосыпалось стекло. Из оконного проема донесся злобный и жалостный одновременно вой Наин. Извини, девочка, но ты меня не удержишь, удерживай себя, ведь у тебя есть целая ты. Встал с клумбы. В направлении места посадки двигались два камуфлированных индивидуума с автоматами. Наглость города берет…

— It’s all right, guys. Just individual sparring. Мы просто тренируемся.

Произнося это я помахал им рукой как удачливый профессионал, не обращая внимания на отбитое плечо и повисшие на одной дужке очки.

— Тренируйтесь дальше, но только не так громко. В этом здании лежит важный больной, — сказал старший, опуская автомат

— Так точно.

Ффу… Больной, к сведению, уже не лежит. Больной уже поправил стекла и идет к воротам.

За внутренним периметром я обнаружил «УАЗ»-фургон. Фургон стоял как-то косо и мерзостно запустевши, воровато, стесняясь своего сиротства. Не иначе это след прежних хозяев базы, которых сейчас строят на новый лад. В фургоне — подозрительно знакомые длинные зеленые ящики с трафаретными надписями, не оставляющими сомнения в их внутренностях и картонные коробки. О, ваффен, я-я, фантастиш, gewehr!

Открытый был один, в нем я обнаружил АКС-74. Как будто так и полагается, взял себе. Рядом косо стоял простой мешковинный сахарный мешок. Как я и предполагал, в нем кто-то выносил с патронной фабрики боеприпасы, скорее всего, как это бывает, сам доблестный работник оной фабрики. Скрутил мятые серого свинца пломбы с других ящиков и вытащил еще два магазина. Все огромные карманы штанов (Белла была права, они нравятся мне все больше и больше) забил патронами и еще столько же запихнул в нагрудный карман свитера. Быстро набив один магазин, я примкнул его. Блестит масляно, вороненая сталь, черный пластик, абсолютный убивательный аппарат, изрыгающий пламя шестьсот пятьдесят раз в минуту, только затвор дернуть. Ну вот и все, живым не возьмут. Так, что у нас есть еще, вот в этих ящичках покороче? Угу. Тоже ничего. Пистолет Макарова во вкусно пахнущей деревянной лапше, завернутый в промасленную бумагу. И обойма, жаль пустая. А вот эти картонные коробки? Я криво расковырял одну и отогнул оторванный угол. Квадратные, увесистые как булыжники коробочки из бурого картона. Как же, знаем, не зря стрельбой занимались. Я распотрошил коробочку и вытряхнул на ладонь шестнадцать приятно холодных круглоголовых патронов. Вскрыв еще пару ящичков, я обзавелся еще двумя обоймами и наполнил их. Заряженный пистолет я сразу взвел и сунул сзади за ремень под свитер. Обоймы ушли в левый нарукавный карман. Восемь патронов из второй коробочки я спустил туда же, а потом взял еще две коробочки в карман. Вылез из фургона, повесил автомат на шею… и снова залез в фургон. Там я вытащил еще один пистолет, зарядил, взвел, сунул еще две обоймы в правый нарукавный карман и добавил еще одну коробочку поверх двух. Чоу Юнь-Фат из меня, конечно, хреновый, но два пистолета и стрельба с обеих рук эффективнее.

Эффективно, эффективно… будь честен с собой! Эффектно. Куда как более эффектно, чем по-ментовски лупить из одного ствола.

Поскольку на меня никто не обратил и, похоже, не собирался обращать внимания, с видом раздолбайствующего вурдалака на обходе периметра пошел к зданию, где содержался Миронов, на ходу набивая автоматный магазин. Слабость оккупировавших базу вампиров и их подручных была в их силе: никто в здравом уме не может предположить, что вооруженный до зубов диверсант (троцкист-вредитель, саботажник, белогвардеец, японский, английский и немецкий шпион) может вот так, прохладным утром, разгуливать по территории охраняемого объекта. Моя сила была (да не в правде, не в правде, расслабьтесь, я уже давно потерял всякий моральный облик) в моей слабости: найти одиночную крысу в тюрьме Алькатрас трудно, тем более, что хоть она и идет стелящейся походкой серой твари, но в остальном успешно мимикрирует под вертухая, да ее даже и не воспринимают как реальную угрозу, чтобы искать.

Вот и зря. Крысы переносят чуму.

Если я все правильно понимаю, то то самое строение номер шесть, где сидит гений конструкторской или/и эзотерической мысли (мысленно я уже записал его в покойные гении) находится справа от меня. Ага. Трафаретная цифра 6 в полметра ростом на стене в сорока шагах от ворот внутреннего периметра.

Жизнь (или не-жизнь?) вокруг меня в определенном смысле кипела. Повсюду были следы того, что порядки в этом учреждении установились абсолютно новые: прошли два патрулирующих вурдалака, из строения рядом со мной несколько пар вурдалаков, забросив автоматы за спину, за руки-ноги вытаскивали трупы в камуфлированной форме. Вход в это здание охраняли человек и два длиннорылых пулемета за неправильными полукружиями из мешков с песком. Приглядевшись, я заметил кровавые потеки на шеях мертвецов, а на некоторых даже четыре аккуратные дырочки от прокусов. Покойников в художественном порядке выкладывали скабрезной октябрятской линейкой вдоль бордюра. Да, внутри в подвалах перед рассветом явно был пир. Интересно, Белла опять выпила больше, чем вмещает ее желудок?

В центре территории, любовно охлопывая по жабьим бокам, как любимого борова мыли БТР. Не иначе тот, которым пробили ворота. Где они взяли его? Все-таки большая штука, ее нельзя спрятать, а всем ментам глаза серо-зеленой бумажкой не залепишь…

Заполнив второй магазин, я опустил его в опустевший карман и принялся за третий. В прогулочном, вразвалочку, темпе я прошествовал ко входу в строение номер шесть.

Перед дверьми стояли истуканами два мордоворота.

— Пароль.

Увидев на моем лице некоторое недоумение, истуканы оперативно дослали патрон и поймали мой силуэт в прицел. Ощущение пренеприятнейшее

— Пароль

— Какой на фиг пароль! Я только приехал, мне еще не сказали. Мне нужен один из заключенных. По его поводу я получил особые инструкции.

— Пароль! Шаг назад руки за голову!

Да пожалуйста. Я бы вообще ушел, но боюсь, что решительный рывок назад могут расценить как попытку сбежать и тогда точно послать очередь в спину

— Я не знаю

— Тогда проваливай отсюда и скажи спасибо, что ничего не отстрелили. Нет. Стой. Кто твой хозяин? Взвод?

Во рту у меня сильно пересохло. Надеюсь, я не сильно побледнел? Храбрые люди от страха краснеют. Но я-то не храбрый. Я всего лишь с придурью, которая меня неизвестно куда заводит. Врать. Врать дальше. Грязнее, наглее, убедительнее.

— Надеюсь, что когда я доложу о невыполнении особых инструкций, лично господину Николасу, он отговорит высокого господина Ульрика от крайних мер, ведь вы исполняли ваш приказ…

— Стой. Опусти руки. Какие особые инструкции? По поводу которого пленника?

— Миронов. Олег Эрастович Миронов. Сожалею, но это все, что я могу сказать. Мои инструкции касаются неразглашения содержания и смысла моих инструкций

— Проходи. Если будет нужна уборка скажешь парням внутри.

Я постарался задавить бешено колотящееся сердце. Обманули дурака на четыре кулака… Если ЭТО называется бдительность и ТАК охраняют самого вампирского из всех вампиров… ну, я не знаю! Так даже в фильмах Лесли Нильсена охрану арабского диктатора не дурят.

Уборка? Ах да. От слова «убрать».

Положив руки на автомат, я прошел в здание. Внутри на входе охрана была вдвое больше и немногословна. Раз надо, значит надо, по своей воле в это место никто никогда бы не сунулся. Здание внутри было приспособлено под тюрьму еще его прежними хозяевами из «Цепи». Три уровня вниз, прямой как известная кишка коридор и камеры — елочкой. Решетки набраны из титановых прутьев в полруки толщиной, никакой электроники, все надежно, добротно и вручную. Да, из таких тюрем не бегут, выход только один, он же вход, ведь за стенами камер располагается не вольный воздух, а кислый среднерусский суглинок. На втором уровне меня остановил судорожный вздох.

Из-за решетки, вжимая лицо между прутьями, на меня с ненавистью глядел Киприан.

— Ты… Ты…, - других слов у него от избытка чувств, похоже, не осталось

— Я, я. Вы как всегда правы

— Вампирский выродок, я с самого начала знал, что тебя надо уничтожить! Если бы Равиль не отговорил меня, я бы сейчас не был там, где я есть. Тебя не надо было изучать! Тебя надо было сразу же убить и сжечь! — возможно мой визави страдает тягой преувеличивать все на словах, свойственной южным людям, но я очень рад, что меня от него отделяет толстенная решетка, — если бы я мог, я бы сам перегрыз тебе горло, — Киприан шипел это брызгая слюной и бешено вращая глазами

— Что сделано — не переделаешь, Киприан. А с вампирами вы меня связали совершенно напрасно. Я, к слову, сейчас от них убегаю. И они ничего не могут с этим поделать… как и вы. Возможно это моя карма — убегать и мешать.

Киприан заметно успокоился. Бешенство было скорее всего маской. Может он пытался спровоцировать меня, увидев моих руках оружие и обрести легкую смерть? На несколько секунд Киприан погрузился в молчание.

— Но как? Как? Почему, за что? Кто ты такой, что рушишь все вокруг себя и сам успеваешь уйти из-под обломков? Что движет тобой?

— Не знаю. Совсем не знаю. Возможно это что-то внутри меня, возможно что-то вне меня. Поверьте мне на слово, Киприан, я бы с удовольствием провел с вами много времени в беседах. Выяснить, что это, зачем это и как… Много споров и много рожденной в них истины. Это трагедия, настоящая трагедия, но все предпринятые нами действия почему-то разводят нас все дальше и дальше. Возможно, случись все по-иному, мы действительно смогли бы изменить мир к лучшему, пока же происходящее не позволяет мне ценить этот мир превыше моей шкуры. И она пока сохраннее сама по себе или с вампирами — я добьюсь всего, включая конец света, чтобы она была целой

— В любом случае я этого, к счастью, не увижу, — спокойно улыбнулся Киприан, — а вот ты… Скажу тебе лишь одно — тебя сдал тот, кого ты считаешь союзником. Пусть это отравит тебе последние часы и я боюсь, что они будут не много дольше моих. Да, в чем-то ты был прав — как союзники мы добились бы большего. Но это моя, а не твоя ошибка и платить за нее мне. Беги. И разрушь еще больше.

Я молча отсалютовал достойному противнику автоматом. Да, это могло было быть хорошим союзом. Но мне еще надо бежать и бежать.

Уровнем ниже я обнаружил такой же коридор с камерами елочкой.

— Эй, кто тут Миронов? Амнистия, по домам, по случаю победы мировой революции, — я гаркнул так, что сам немного оглох — настолько зычным оказалось эхо моего голоса в бетонной коробке

— А не врешь? — отозвался чей-то хриплый голос.

Не знаю что, но я отказался от своего первоначального плана выудить всю возможную информацию из Миронова, а потом застрелить его. Возможно меня, как и Киприана, погубит излишний гуманизм.

— Истину глаголю.

Я медленно шел мимо камер. Пустая, пустая, пустая. Вот и полная. К решетке привалился какой-то человек в грязной и драной камуфляжной форме с нашивкой ВДВ. Он сидел, спиной опираясь на титановые прутья. От него ощутимо воняло. Хм. Значит он сидит здесь раньше меня, раз не мог помыться столько времени. На звук моих шагов он обернулся. У него были ярко-голубые глаза, особенно выделяющиеся на фоне сильно грязного лица, на лоб, украшенный ссадиной падали сосульками темно-русые слипшиеся волосы.

— Ты кто такой, очкарик? Не из Киприановых, часом, ребят?

— Часом нет. А ты сам, часом не из них?

— Да нет вроде. Так, сижу тут, кроликом подопытным работаю, думаю когда меня кончать придут. Месяц почти сижу

— Кончать пока отменяется. Говорить будем

— Нет. Я, знаешь, лучше помолчу. А то молчишь — в зубы, говоришь — в зубы. Надоедает.

А мужик ничего. С юмором. Ерничает даже когда от смерти в двух шагах.

— В зубы не будет. Про смену режима знаешь?

— Ты про этих-то? Видел, видел. Бабенка тут у них есть бешеная, по-моему на игле сидит. Саблей работает быстрей чем я ложкой. Двоих, стояли тут, такими ломтями нарезала, что страшно глядеть было.

Судя по вон тем засохшим лужам, речь идет о ком-то, кто мне хорошо знаком.

— А они хоть сопротивлялись?

— Не успели даже, не знаю уж как. Один почти в упор в нее стрелял, с полметра, но, видать, руки тряслись. Жик-жик и саблю облизала.

Да. Стиль тоже узнаваемый. А с полуметра не промахиваются. Вот и пятна на трико объясняются…

— А ты тут остался?

— А что, незаметно? До особого рассмотрения. Хорошо хоть, что воды дали, а то бы совсем сдох — три дня не кормят. Тут со мной еще по камерам человек двадцать прежних сидело, так их часа три назад всех вывели. Под индекс 200, не иначе.

В каком-то смысле он прав. Лучше бы ему не знать до поры, КАК при новом режиме в «двухсотые» производят и ПОЧЕМУ на рассвете. Нравится мне его жизненная позиция. Вытащить? А ну как бросится и убьет, я бы на его месте сделал именно так. И потом, я совершенно не понимаю, как этот человек может быть «свидетелем» и помочь киприановой братии что-то про меня выяснить.

— Объясняю ситуацию. Скорее всего, — а почему бы нет, версия очень жизненная, — тебя спасло то, что ты сильно немытый. Они тут вроде как все гурманы, поэтому немытых и вонючих не любят

— А ты посиди здесь с мое!

— Спокойно, спокойно, это констатация факта, а не оскорбление. Как ты здесь месяц назад оказался?

— Никак. Только чур не смеяться…

— Не смеюсь…

— …В Чечне контузило, в Москве очнулся

— То есть тебя привезли в госпиталь

— Да нет, сам дошел

— Из Чечни?

— Не знаю. Контузило. Очнулся среди поля. Пошел. Дошел до леса. Потом на меня фашист напал

— Фашист?

— Ну да. Самолет фашистский, «Фокке-Вульф». У него на боку нарисовано FSA. Я от него еле схоронился под березой. Он пошел на посадку за лес, где у немцев аэродром был. Ночью на аэродром напали партизаны, наши, я сам слышал, как у них один на весь лес матом крыл

— И дальше чего?

— А ничего. Заночевал. Проснулся. Пошел партизан искать, а вышел на окраину Москвы. Ну, Москва так Москва. Только к МКАД подошел — тут же меня менты повязали. Я-то сам московский, показал военный билет. Автомат отобрали. Свезли меня на губу. Я им все рассказал. А там говорят — что ты нам лепишь горбатого, младший лейтенант Миронов в Чечне служит. Проверили. Оказалось, что я числюсь пропавшим без вести, этим же утром весь мой взвод попал в засаду. Посидел недельку. А потом приехали какие-то уроды, забрали меня. Привезли сюда. Что-то начали спрашивать: да что, да как, да почему, да как я себя ощущал. Поколачивали для убедительности. А дня три тому назад ты сам знаешь, что случилось.

Объясните мне, кто из нас идиот потом, ладно?

Единственный фашистский самолет, который носит на фюзеляже эти три буквы… да-да, стоит в моем ангаре. Вернее стоял в моем ангаре. И ночью в лесу матом ругаться мог только я, расстреливая очередной рожок по атакующим тварям. А нападение было не на аэродром, а на Дом. Возникает вопрос: если этот контуженный младлей был в моем мире, когда мы оборонялись, то как он туда попал? Вообще-то пропуск в свой мир выдаю только я сам и попасть в Мир можно только со мной рука об руку. Не помню, чтобы я кого-нибудь вроде этого типа приглашал. Дальше больше: допустим, предположим и позволим ему попасть в Мир. Выйти можно куда угодно, но если входить в Мир из Чечни, то так и получится какая-нибудь местная чечня. Этот умник вошел в Чечне и оказался в сотне километров от Москвы, в радиусе трех километров от Дома. Это проблема номер раз. Проблема номер два: ночная бойня случилась по вашему времени в конце августа 1998 года, а время в Мире течет по-особому — можно войти и прожить в Мире сколько угодно долго, причем будут сменяться день и ночь, времена года, лунные фазы, несколько дней заживать порезы, но часы ходить не будут и Мир будет отказываться их сотворить; выход в ваш мир произойдет в ту же минуту и секунду, в которую произошел вход, но уже в том месте, которое представишь (чем дальше от точки входа, тем сложнее было удержать и без того зыбкий образ места). Кто такой Миронов? Уж не родственная ли душа? Или очередная сверхизощренная и суперопасная ловушка, в которую я, предполагается, засуну голову по плечи, если не засунул еще?

— Ну, ладно, гражданин Миронов. О дальнейшем погуторим, как говорится, после войны. Вот, положим, как я уже говорил, амнистия. Выпускаю я тебя из камеры. Что ты делаешь?

— Спасибо говорю

— Не кидаешься, не отбираешь автомат?

— А зачем он мне? Там сверху такие хлопцы стоят — и без автомата управятся

— Значит с головой у тебя все в ОК. В порядке, значит, общего просвещения, сообщаю, что я тоже своего рода беглец. Хлопцы наверху мне не друзья и они, слава Богу на вечные времена, еще не знают, кто я и что я собираюсь делать, а я собираюсь много стрелять и много хулиганить. А за мою услугу я попрошу тебя оказать услугу мне

— Ты «Крестного Отца» пересмотрел…

— Вроде того. Итак?

— Я у тебя в долгу буду в неоплатном

— Ага. А не захочешь ли мне составить компанию в отношении пострелять? Похулиганим опять-таки, по самую рукоятку. Патроны мои, транспорт мой, навыки твои. Как только все кончается, могу почти гарантировать амнистию, отсутствие проблем с законом и кучу либеральных ценностей в твердой валюте

— То есть «почти гарантировать»?

— Да ладно, мэн, не ломайся как монахиня, готовящаяся вкусить плотского греха. Если я говорю «почти», это значит, что могут отломать голову до того, как ты все эти благости получишь, — ложь во спасение? В любом случае гарантировать лично я ничего не могу, но очень нехорошо привыкаю к манипуляциям людьми как шахматными фигурами. Плохо, шанде, очень скверная тенденция, — в конце концов, если ты все пройдешь и останешься жив, разве это не достижение?

— Достижение

— Вот так. В какой ты форме?

— В российской. Грязной

— Я имею в виду физическую

— Меня уже неделю не били. Голодный, но бегать могу и в морду съезжу — мало не покажется.

— Ладно. Я почти такой же. Приступаем. Подними правую руку и повторяй за мной

— Тебя по голове не сильно били часом? Слабо без спектаклей? Нам уходить надо

— Не перебивай. Без спектаклей никак нельзя. Я могу повернуться спиной и уйти. Итак. М-м…Да хоть бы и так. Повторяй за мной. «Обязуюсь помогать и защищать освободившего меня человека и исполнять его любые приказы если они не бесчестны, не противоречат законам и обычаям ведения войны и не направлены против меня самого, насколько это может быть в моих силах. Я, до того несвободный, получив свободу волей освободившего меня, временно вверяю ему свою свободу до тех пор, пока меня не освободят от моих обязательств его или моя смерть, его воля, конец света и неисполнение им своих обязанностей в отношении меня, вверившего ему свою свободу»

— …свободу

— Принимаю. Теперь я. Я принимаю твои обязательства и буду защищать и помогать тебе, насколько это будет в моих силах и не предприму против тебя никаких действий противоречащих произнесенным тобой словам. Ну?

— Что ну?

— «Принимаю» или «не принимаю»?

— Принимаю. Все, вытаскивай меня отсюда.

Я дернул вверх болт, удерживающий засов и выдвинул его из пазов.

Миронов неторопливо поднялся и вышел из камеры. Проверка. Рисковая. Очень рисковая. В суицидальном ключе. Дослав патрон я отомкнул магазин и кинул оружие в руки младшему лейтенанту, одновременно сунув руки за спину под свитер. Он ловко поймал его и положил на локтевой сгиб.

— Ты что, думаешь что я не убил бы тебя прикладом? Я же пообещал.

Сечет. Даже лучше, чем я думаю. Действительно, прикладом было бы тише.

— Тест пройден. Ты веришь мне, я верю тебе

— А почему, кстати, «Калаш» в консервационной смазке?

— Какой дали.

Я кинул ему магазин. Миронов дернул затвор, ловко поймал в воздухе вылетевший патрон и впихнул его в магазин. Затем снова примкнул его и поставил оружие на предохранитель. Да, этот человек профессионал своего дела.

Так. В том конце коридора я видел маленькую душевую и шкафчики. В одном из них, распахнутом, на вешалке, даже какой-то спортивный костюм.

— Итак, задачи ближайшей пятилетки: ты идешь и моешься, там в шкафчиках есть какая-нибудь одежка, посмотри, что тебе может подойти по размеру. Автомат пока мне оставишь. Я вывожу тебя как пленного, находим транспорт и рвем отсюда когти к моим друзьям в Москве

— Идет, — Миронов разрядил автомат и кинул его мне.

Перебрасывание из рук в руки увесистой смертоносной игрушки. Игра для почти взрослых мальчиков. Сколько ему лет? Не думаю, что даже на четыре года больше моего.

Миронов вышел, отжимая мокрую майку. Одет он был трагикомично: камуфляжная серая куртка поверх спортивного костюма и армейские ботинки. В сочетании с многодневной щетиной на лице и отросшими ниже ушей русыми волосам он являл собой помесь боевика-чеченца и портового рабочего из американского фильма — крепкий парень с вечно нахмуренными бровями и ямочкой посреди выпирающего упрямым углом подбородка.

— Хорош, спасу нет, — пробурчал он, удрученным жестом потирая китайские «адидасы», — Пошли, что ли…

— Тогда руки за спину, шаг вправо-влево, прыжок на месте — попытка улететь

— А ты уверен, что нас пропустят?

— Выйти с боем? Еще меньше шансов. И потом, мне же нужен спектакль.

Он изобразил конвоируемого и я, взяв автомат как эсэсовец в советском кино, пошел за ним. Интересно, что он думает по поводу состояния психического здоровья того, с кем связался?

На втором уровне мы остановились возле камеры Киприана.

— Последний вопрос перед тем, как мы с вами расстанемся, Киприан. Где мой мотоцикл и то оружие, которое я привез с собой?

— Мы все взяли с собой. Мотоцикл здесь, в ангаре слева от въезда на базу, оружие в строении два. Бегите оба и разрушьте еще больше. Желаю удачи

— Спасибо. Желаю вам легко умереть Киприан. Больше ничего на ум не приходит, извините

— Благодарю. И вам того же.

Мы снова образовали пару «зэк-конвоир» и потопали к выходу. Спокойствие. Железное. Железобетонное. Играть. До последнего.

Возле охраны я сказал ему встать и положить руки на стену.

— Отворяйте. Я должен где-нибудь в ваших бумагах отметить перевод пленного?

Получив отрицательный ответ я оторвал Миронова от стенки и повел на волю. Ну, вон оно как все просто делается — спереть важного заключенного прямо из-под носа самой могущественной в вашем мире организации оказалось плевым делом и прошло ценой небольшого учащенного сердцебиения.

Все так же, гуськом, мы прошествовали до строения два, где над входом была лаконичная надпись: «Перед входом разряди оружие». Интересно, в кого? Временно сдав Миронова на руки трем прогуливающимся возле входа гражданам и повесив автомат на плечо стволом вниз, я вошел внутрь. В длинном помещении с цинковым прилавком стоял знакомый букет запахов — смазка, металл, дерево и немного кисловатый, горелый кордит. За прилавком, как радушный бармен, стоял вурдалак и любовно протирал тряпочкой красавицу-«Беретту». Вот бы мне такую и еще одну такую же.

— Расконсервировать и проверить автомат сможешь? Быстро?

— А чего у тебя автомат в заводской смазке?

— Тебя не было, подсказать, когда выдавали. Я с самолета, только заскочил в «Морской пес», схватил что ближе лежало и полетел сюда

— Давай. Пять минут подождешь?

— Могу и десять, все равно искать буду

— Что искать?

— Командование интересуют обрез двенадцатого калибра и к нему десяток патронов с кустарной серебряной картечью, старый кожаный патронташ и автоматический пистолет Кольта М1911А, 45 калибра, с удлиненным дулом.

Он тут же выложил на прилавок мой «Кольт» и две обоймы.

— Классная машина. Лежал на самом видном месте, я уж думал себе прикарманить. А что до патронов с серебряной дробью — их тут пруд пруди фабричных. Твои кустарные скорее всегодосюда не доехали. Патронташ где-то там же валялся. Вот та дверь налево. Я еще не закончил инвентаризацию, а ведь через два дня все это надо везти в Москву… извини

— Ладно, — я положил автомат на стойку и, опершись рукой, перепрыгнул через нее и прошел в указанную дверь.

«Цепь» вооружалась серьезно.

Мой обрез лежал на столе вместе с наполовину разобранным пулеметом Калашникова. Вдоль стен длинной комнаты стояли стеллажи, наполненные оружием. Я насчитал множество марок и модификаций, но больше всего было АК-74 и помповых ружей «Моссберг». Рядом стояли коробки с патронами 12 калибра. Я открыл одну и валяющейся на столе отверткой расковырял гильзу. Посыпалась на удивление светлая, сияющая картечь. Действительно серебро. Страшно хотелось набрать всего-всего и побольше.

Проблема была в том, что со всем добром надо было вернуться в Москву, а знакомство с милицией без охранной грамоты в мои планы не входит. И все хозяйство желательно чтобы можно было скрыть под одеждой. Я взял обрез и две коробки по пятьдесят патронов. Обрез я тут же зарядил из вскрытой коробки.

Потом я стащил свитер и прямо на футболку напялил новенький бронежилет из стопки в углу. Рядом стоял туристский рюкзак. Это серьезно меняет дело. Я вытряхнул из него какие-то грязные треники, скомканную газету и еще какую-то дрянь. Обернулся, обводя сокровищницу опытным глазом маньяка. Две коробки с серебряной картечью я положил на дно. Поверх положил еще штук шесть рожков для АК и еще один из кармана, вытащил из карманов коробочки с патронами для ПМ и еще четыре доложил. Потом засунул еще один бронежилет для Миронова. В отдельном стеллаже оказались любимые агрегаты КГБ — чешские «Скорпионы». Под патрон ПМ, слава Богу. Две обоймы в приемники, два «Скорпиона» в рюкзак. Четыре обоймы для них я рассовал по освободившимся карманам штанов. Потом подумал немного и россыпью навалил сверху в рюкзак еще охапку коробочек с патронами ПМ. Ух, кровавый маниак. Я не уверен, что это вообще когда-нибудь будет стрелять, и не убьют ли нас до того, как мы взведем оружие, но если стрелять, то стрелять по полной, на расплав стволов. Ну, еще полдюжины коробочек. Будет уж. В патронташ я рассовал вместо вытряхнутых обычных серебряные патроны и положил его сверху. Восемь патронов я сунул в карманы.

Бронежилет на мне стоял колом и под ним уже становилось очень жарко. Интересно, что будет, когда солнце раскалит небо до серого свечения, когда взойдет чуть повыше. Широкий свитер, одетый поверх, частично замаскировал выпирающие детали. Оружия у меня на взвод, патронов — на Третью Мировую. Прорвемся.

Я одел лямки рюкзака. Не то, чтобы неподъемно, но весьма увесисто. Кил тридцать будет, да еще и то, что на мне. Пистолеты, заткнутые за пояс, когда их придавил рюкзак, безжалостно впились мне в спину и в задницу.

Когда я вышел, распорядитель склада снова стоял за стойкой. Мой автомат был уже собран и проверен.

— А это что? — спросил он, ткнув пальцем в рюкзак

— Образцы. Николас сможет проследить их происхождение и их источники. Уж больно хорошее железо, грех бросать

— Угу. Автомат готов, работает как часы

— А «Кольт»?

— То же самое, как часы, хоть им и достаточно долго пользовались

— Это, между прочим, трофей. Из него стреляли Охотники

— Неплохо. Только смотри, патроны в нем староватые, мог деградировать порох

— Двум смертям не бывать…

Я повесил автомат на шею, пистолет взял в руку и на подгибающихся под тяжестью оружия ногах пошел к выходу.

Миронов сидел возле стенки и курил откуда-то взятую сигарету. Не иначе охрана угостила. Надо наводить порядок.

— Кто дал сигарету?!

Охрана вежливо молчала.

— Я, кажется, просил его охранять, а не развлекать. Это будет отражено в моем рапорте.

Охрана снова вежливо молчала, не рискуя нервировать трясущего крупнокалиберным пистолетом придиру.

Я скомандовал Миронову встать.

— Где тут у вас моторный двор?

— Там, — направление совпало с тем, которое я и предполагал.

Внутри ангара усиленно ревел мощный двигатель. Звук показался мне знакомым.

Отконвоировав Миронова до ангара и войдя внутрь я застал такую сцену — два патлатых вурдалака в косухах и кожаных штанах, бросив автоматы самозабвенно терзали движок волосовского «Урала», прокручивая дымящиеся круги на бетонном полу между стоящих «Волг», МАЗов и «козлов».

Миронов играл пленного отлично — при входе он стал на колени и заложил руки за голову. Так. Карт-бланш мой.

— Сми-ирр-на! — пытаясь перекричать мотоцикл и придать голосу побольше сержантской жесткости.

Мотор мигом остановили, подбежали к автоматам, нацепили их на плечо и неряшливо построились. Стоят криво, рожи выдают пристрастие к пиву. Боже ты мой… это хреновы псевдобайкеры, а не солдаты, это даже скорее самые помои псевдобайкерского сословия, подделывающиеся под фанатов двух колес и скорости. Не иначе их вытянули сюда только ради большого штурма, а вообще они выполняют задания где-то на стороне. Спереть у этих двух даунов мотоцикл будет проще простого.

— Как вы двое здесь оказались?

— Караулим.

Надо будет посоветовать Николасу, буде мы с ним пересечемся, набирать команду в России более осторожно. С такими кадрами работать нельзя.

— И сколько караулите?

— В шесть ноль-ноль заступили на пост

— Это называется заступили? Это называется пост?! — побольше сдерживаемой ярости в голосе, — почему оставили оружие?

Охламоны переглянулись с идиотским выражением лица.

— Вы здесь дежурите первый раз?

— Да

— Чей мотоцикл?

— Ну…мы… это, пришли, а он здесь стоит

— Чей мотоцикл?

— Ничей пока. Леха себе взять хотел

— То есть украсть имущество, находящееся на захваченной территории до того, как оно будет инвентаризовано

— А Леха хотел свой оставить взамен, — все, дело сделано, они оправдываются.

Действительно, в дальнем углу ангара стояли железные кони этих индивидуумов.

— Так вот, сообщаю вам, дети мои, что вы хотели упереть МОЙ байк.

Охламоны побледнели.

— Что делать будем? Автоматы для начала на пол. Пальчиками.

Я рассчитано резко дернул затвор. Охламоны побледнели еще больше. Все. Они в моей власти

— По-хорошему, вас бы следовало бы пустить по команде. Или тут же в расход. Но я покупал патроны на собственные деньги, поэтому мне их жалко тратить. И еще мне не хочется объяснять вашим хозяевам их просчет. Пусть они сами погибнут от своей глупости и тем самым помогут всему клану. Ты, с бахромой — охранять моего пленного. Сбежит — получишь пулю в каждый сустав. Куда? Без автомата. Тебе оружие доверять нельзя, будешь ручками ловить. Ты, патлатый — привести байк в порядок и залить полный бак. Даю две минуты.

На подкашивающихся ногах они бросились выполнять мой приказ.

Через две минуты все, действительно было готово.

Так. Транспорт у нас есть. Теперь…

Вообще захотелось мне покуражиться. Миронов в нынешнем виде на байке будет смотреться дико и подозрительно. По моим прикидкам шмотки бахромчатого ему пойдут.

Я ткнул в Миронова пальцем и сделал приглашающий жест рукой. Он встал и пошел ко мне. Бахромчатый шел рядом.

— Так. Раздевайся, модник, — я наставил на него автомат.

Бахромчатый оторопел.

— За. за. зачем?

— В жопу тебя оттрахать хочу… Живо!

Он весьма оперативно скинул, жилет, штаны и рубаху.

— Дальше не надо…

— Теперь ты (Миронову) — одевай это.

Миронов быстро переоделся в кожу. Ну, вылитый байкер, только жилет чуть велик.

— Стой пока. Ты (патлатому) — тащи сюда ваши шлемы и снимай косуху.

Приказ был исполнен в мгновение ока. Куртка оказалась немного коротка в рукавах, но это ничего.

— Значится так. Ваше шмотье конфискую за безалаберное отношение к обязанностям. Шлемы туда же. О своем отвратительном поведении доложите по команде, они примут соответствующие меры. Если не доложите — я ж вас найду, — людоедская улыбка, — и поступлю по совести… Приказ понят?

— Так точно. А-а это, разрешите обратиться, почему на байке?

— Потому что, юноша, байк мой, а пленнику спрыгивать с едущего байка или перехватывать управление не рекомендует ассоциация педиатров.

Я завел мотоцикл.

— Один открывает ворота ангара, второй сажает пленного мне за спину.

Бывший бахромчатый, теперь в дезабилье, побежал отворять.

За вырванные ворота мы выехали вообще без проблем. Курс нах Москау!

У меня там еще куча нерешенных проблем.

Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

Третью годовщину своего пребывания в заключении Франц отпраздновал глотком воды и кусочком сухаря…

Он совершенно потерял счет времени, потому что по его собственным, очень приблизительным подсчетам, уже три года не видел солнца. В камере было постоянно темно, постоянно прохладно и постоянно тихо. Он слышал от тех, кому посчастливилось побывать в узилище и выйти из него, что от долгого одиночества и темноты человек сходит с ума. Франц не был уверен в том, что он еще не сошел с ума. Но он был уверен, что несмотря ни на что жив и, насколько это было возможно в подобных условиях, телесно здоров.

Первое время его донимали видения. В черноте он видел картины из своей жизни, какие-то сады, слышал музыку, играющую так громко, что он не мог избавиться от нее затыкая уши пальцами. Ему казалось, что он сходит с ума, умирает, он терял сознание и… снова приходил в себя в своей темнице. Звук задвижки на отверстии, в которое ему просовывали еду был единственным доступным развлечением. Несколько раз он пытался сбежать — ему казалось, что стоит только побежать достаточно быстро и он вырвется на свободу, но он каждый раз натыкался на прохладный пыльный камень.

Ко вшам он привык к исходу второго или третьего месяца заключения. Зуд и укусы были почти развлечением: они не давали ему забыть о том, что у него еще есть тело. Еще он на ощупь ловил их у себя в волосах и каждая из тварей была для него более желанным трофеем, чем коронный десятилеток, добытый в Шварцвальде. Но если их ловить часто, вши быстро кончаются, поэтому Франц растягивал удовольствие.

Бессонница прошла через несколько недель. Он просто перестал понимать, спит он или бодрствует, все слилось в одинаковую черную массу. Поначалу его донимали удивительные, яркие и подробные сны, но какое-то время спустя сны прекратились и оставили его в покое.

В тысячный или двухтысячный раз он задал себе все тот же вопрос: почему он оказался здесь? Внутренне Франц готовился к суду, к пыткам и казни, но ничего этого не было. Его в тот же день, не говоря вообще ничего, привезли сюда и заперли. Похоже, что навеки. Потом Франц понял, что казнить его было бы слишком просто. Его приговорили к вечному забвению. Его лишили даже возможности наложить на себя руки — в камере не было ни одной балки, ни одного крюка, даже никакого острого угла, чтобы он мог разбить себе голову: стены сходились на конус, а сама камера, как он заключил, была квадратом с закругленными углами, двенадцать на двенадцать футов. Все что он мог — метаться от стены к стене. Веру в возможность уморить себя голодом он утратил после того, как попробовал это сделать — после одинадцати дней без еды он не выдержал и медленно разжевал кусочек хлеба вместо того, чтобы выкинуть еду в дыру и постепенно стал есть. Был еще шанс перегрызть себе жилы на руках, но Франц знал, что не сможет этого сделать. Он даже не был уверен, что когда он наконец умрет от старости или скверной еды, его отсюда вытащат до того, как он разложится и завоняет так сильно, что перебьет запах из той дыры в полу, в которую он отправлял естественные нужды. Он как-то попробовал расширить ее, потому что внизу протекала вода: из дыры тянуло сыростью, а вода всегда находит дырочку, это мог быть ручей впадающий в Темзу, Франц даже мог поклясться, что однажды видел отблеск света на стене ведущей косо вниз трубы, в которую, как он прощупал руками, без труда пролез бы взрослый человек, но тот, кто строил эту тюрьму знал свое дело — дыра была окружена цельным каменным кольцом, вроде мельничного жернова и пробовать раскрошить камень руками было бесполезно. Свобода была близко как никогда, но совершенно недоступна.

Его одежда пришла в крайнюю ветхость и болталась на нем как тряпье на пугале. Клочки от нее могли оторваться при любом неосторожном движении.

Самым странным для самого Франца было то, что отчаяние первых месяцев заключения сменилось каким-то отупелым спокойствием. Ну, пожил, погулял, погрешил — а теперь все, пора ответ держать.

Его сдал Маранелли. Франц не мог понять, как такое случилось, но проклятый итальяшка продал его с потрохами и сам привел королевских солдат. Франц с удовольствием свернул бы этому мерзавцу его цыплячью шейку… если бы мог до нее дотянуться, хотя бы на секунду.

Все то же спокойствие владело им, когда он нашел Штуку.

В начале он множество раз представлял себе, как случайно находит ложку или какую-нибудь железку и прокладывает ей себе путь к свободе и мести. Он раз за разом обшаривал камеру, он каждый раз знал, где она лежит, но под руками каждый раз было одно и то же — камень, камень, камень. Однажды, вытаскивая из дырки, через которую он получал баланду, в которой по временам можно было выловить десяток волокон мяса, к ней пучок лука, а иногда редьку или половинку вялого яблока или луковицу, воду и хлеб и, раз в три месяца, новую солому, чтобы на ней спать, он наступил рукой на холодную сталь.

Это была полоска, дюймов десяти в длину и дюйм шириной с двумя пробитыми в ней дырками. Больше всего это походило на заготовку для дверной петли и, скорее всего, ей и было. Как она попала в камеру — Франц не знал. Быть может она лежала там всегда, может ее принесли с соломой, куда она свалились, когда возок с соломой тащился по Лондону.

Происхождение Штуки было неважно. Франц просидел почти двое суток, прижимая ее к груди, прежде чем его истощенный ум поверил, что это правда, а не очередное видение.

И тогда он захохотал. Захохотал так, как никогда раньше не хохотал и замолк, испугавшись своего голоса. Он получил пропуск наружу.

Он почти неделю соображал, что лучше — продолбить дверь или продолбить камень вокруг дыры в полу.

Дверь была проще. Он даже тешил себя надеждой, что сможет в своем нынешнем состоянии убить охранника. Он проковырял в твердом дереве полудюймовое углубление, но потом бросил эту затею. Выбраться на волю через дверь было проще, но было бы сложнее выбраться из внутренних коридоров тюрьмы. Путь через дыру был хоть и дольше, но проще и надежнее. Главное — чтобы железо не сточилось до того, как он проделает достаточно большую дыру.

К счастью, это оказалась полоска прекрасной, твердой, очень хорошо закаленной стали из которой делаются токарные резцы, а каменное кольцо было из мягкого известняка.

Он ковырял неподатливый камень около полугода — двадцать семь раз по шесть черточек на стене, перечеркнутых седьмой горизонтальной. Кожа на руках сперва превратилась в кровавое месиво — инструмент был неудобен, да и кожа сама была не в лучшем состоянии, лопалась и долго не заживала, причиняя ему страшную боль, очевидно от скверной кормежки. Он зализывал свои раны языком и снова продолжал царапать, скрести, пилить и долбить проклятое каменное кольцо. На пальцах и ладонях наросли твердые как рог мозоли и Франц, ощупывая себя, понял, что в его теле остались только кости и мускулы — кости и тугие как проволока узелки мышц, обтянутые кожей. Тем лучше — проще будет пролезть в дыру. Третья черточка в двадцать седьмой неделе превратилась в галочку: две больших канавки, которые он начал протачивать полгода назад сошлись и он выломал кусок камня величиной с кулак. Теперь у него был молоток. Он не стал выбрасывать свою старую соломенную постель и обложил ей дверь, чтобы не были слышны звуки его работы. Из камзола и каблука правого сапога он соорудил какое-то подобие футляра с ручкой для камня, чтобы не раскрошить его о Штуку и смягчить звук удара. И работа пошла еще яростней. Второй кусок он выколол всего через два месяца. Потом он догадался добыть огонь и посмотреть на результаты. Несколькими ударами о стену он высек огонь. Когда горящая соломинка, свет от нее больно резал привыкшие к темноте глаза, осветила его труды, Франц обругал себя за бесцельно потерянное время. Он делал все неправильно и потерял около четверти своего инструмента.

Кольцо было закреплено раствором и всего было чуть меньше трех с половиной футов в диаметре и восемь дюймов толщиной. Труба под ним — два и три четверти фута, то есть ровно столько, чтобы смог протиснуться человек.

Правильным было бы разрезать кольцо пополам и, раскрошив изъеденный мочой раствор, вынуть полукольцо и проскользнуть в открывшуюся щель. Франц был терпелив и приучен к неудачам. Этому его научили его служба и его нынешнее положение. Через два месяца он завершил первый «разрез», на месте уже вынутого куска. Еще два месяца ушли на второй. От инструмента осталась только половина. Он начал бояться, что ему не хватит запаса длины медленно тающей полоски железа. Он отщепил от внутренней стороны двери несколько клинышков, расковырял раствор в нескольких местах и вбил их туда. Затем добросовестно помочился на них. И так делал несколько недель подряд. Клинышки, разбухая, постепенно распирали камень, в образовавшуюся щель Франц добавлял новые и снова поливал их. Постепенно он начал откладывать небольшие кусочки хлеба, чтобы отъесться перед побегом. Он снова начал видеть сны. Сны о свободе, которые только прибавляли сил.

Терпение. Терпение и упорство.

В один из дней или ночей, что для него было в общем-то совершенно неважно, потому что ночью он считал время в которое спал, а днем — то, в которое работал над своим побегом или ел, его разбудил какой-то хрусткий короткий звук. Франц моментально проснулся и стал оценивать услышанный им во сне звук. Он испугался, не могут ли это быть снова пришедшие к нему видения, но кроме обычной звенящей тишины и шума собственного дыхания он не услышал ничего. И тогда он понял — это отломилось полукольцо. Раствор не выдержал и отпустил камень. Сердце прыгнуло к горлу.

Трясущимися от волнения и внезапно накатившей слабости руками он осторожно ухватился за камень и попытался приподнять его. Раньше он легко бы приподнял его, ведь в камне было от силы сто фунтов веса, но сейчас это было не так просто. Чтобы немного сдвинуть камень ему пришлось приложить все свои усилия. Он был покрыт липким нездоровым потом, дышал как загнанная лошадь, совершенно выбился из сил, когда отвалил камень в сторону. Он поджег щепочку и кинул вниз. Внизу был мутный отблеск воды и, когда щепочка коснулась ее, он увидел, что вода текучая — последний отблеск крохотного огонька сместился в сторону.

Он хотел бежать немедля, но овладел собой. Он слаб. Он может утонуть. Он не знает что там внизу. Хороша смерть — утонуть в сточной трубе в двух шагах от свободы. Вместо этого он расковырял дырки в растворе, которым удерживалось оставшееся полукольцо и вбил туда освободившиеся клинышки.

Франц начал поедать свой запас сухарей. Он лежал, тщательно прожевывая скверные сухари из скверного хлеба и заставлял свое тело выздоравливать, наливаться силой, восстанавливаться перед отчаянным рывком на свободу. Он вставал только затем, чтобы намочить клинышки и доставить новые, поновить календарь и еще немного поковырять раствор. Каждую миску баланды он съедал и еще тщательнее чем раньше вылизывал посудину. Ощупывая свои руки и ноги он снова чувствовал мускулы вместо комков проволоки на костях.

Результат пришел раньше, чем он предполагал — знакомый хрустящий звук он услышал, когда переваривал новую порцию баланды и в задумчивости грыз один из последних сухариков. На ноги он вскочил прыжком и тут же пожалел — отлившая от этого резкого движения от головы кровь заполнила камеру искрами и звоном. Но это было лишь мгновение — он поймал равновесие и восстановил контроль над собой. Второе полукольцо Франц вынул и отвалил в сторону гораздо легче, чем первое, месяц назад.

Вот и все. Теперь только прыгнуть вниз и встретить неизвестность.

Он испугался, что на входе решетка, что он захлебнется в длинном тоннеле или застрянет и умрет от голода и жажды. Он испугался, что его заметят со стены и застрелят. Он испугался, что даже если выберется наружу, утонет в реке. Он испугался, что его поймают и снова бросят в камеру, где уже не дадут снова осуществить подобный дерзкий план. Он боялся, что войдут охранники и обнаружат его за приготовлениями к побегу. Он испугался, что там вообще нет никакого выхода.

Но выбора у него почти не было — либо риск и, возможно, свобода или смерть, либо страх и смерть все в этой же темнице, в двух шагах от солнца и воздуха.

Он решил все же успокоиться перед побегом. Отточенной Штукой он покороче обкорнал свалявшиеся волосы и, насколько это было возможно, обрезал усы и бороду, чтобы не быть столь приметной персоной, если кто-нибудь встретит его на улице. Заставив себя проспать еще несколько часов, Франц помолился и начал свой побег, для начала разувшись, потому что намокшие сапоги могли легко утянуть его на дно, если ему придется преодолевать любое более-менее значительное расстояние вплавь, и засунув Штуку за пазуху, пошел к дыре в полу. Три года, шесть месяцев и двенадцать дней забвения были, кажется, позади.

Он без особого труда пролез вперед ногами в отверстие, по возможности не обращая внимания на запах, настолько сильный, что он перебивал собственный запах Франца и обычную вонь, к которой он уже как-то притерпелся. Он стоял в косой трубе, растопырив локти и ноги, как пыж в стволе ружья. Он начал усиленно дышать, пока не закружилась голова и потом, набрав воздуха столько, сколько могли втянуть легкие, прижал руки к телу и сдвинул ноги вместе.

Франц проскользил по вонючей трубе почти двадцать футов вниз и, подняв фонтан бурых брызг, с головой уйдя под воду, но тут же вынырнул и ощупал пространство вокруг себя… Упираясь вытянутыми руками в свод, он стоял в абсолютно темной каморке с ослизлыми стенами, по горло в воде. Но где-то внизу он видел сквозь мутную воду еле заметный отблеск. Скорее всего, выход был в той стороне. Он опустил руку вниз и ощутил, что вода течет в направлении отблеска. Снова наполнив легкие воздухом до отказа, он нырнул и нащупал руками выступающий из стены полукруг узкого сводчатого прохода. Он протиснулся в него, обдирая плечи и колени и, с головой в воде, пополз на четвереньках вперед. Воздуха в груди почти не оставалось в ушах звенели колокольчики, проход, казалось, суживался и стискивал его, не давая двигаться вперед. И вот когда он уже был готов вместо воздуха глотнуть тухлой воды, он почувствовал, что его плечи вышли из каменной кладки. Франц оттолкнулся ногами и всплыл.

Когда он высунул голову из воды, его почти ослепил невероятно яркий свет, как бритвой резанувший по глазам. Прикрывая глаза рукой он осмотрелся. Было то ли самое раннее утро, то ли поздний закат — небо еще было черно и над шпилями и крышами Лондона занималось зловещее кровавое зарево. За его спиной громадой серого камня возвышалась огромная башня, ставшая на три года его домом. Он осторожно выполз на узенькую полоску берега и спрятался в густом ивняке, чтобы его не заметили со стен часовые. Воздух был душен и полон гари. В Лондоне столько печей, что когда их все начинают топить, принюхавшись можно подумать, что город горит.

Франц осмотрелся вокруг. До низкого берега было не больше девяноста футов, плевое дело, будь он в прежнем состоянии. В Праге он на спор переплывал куда более быструю Вельте (или, как ее называли местные, Влтаву), проплывая под порогами. А эта вонючая канава еле течет и вдвое уже. Он немного поискал и вскоре нашел то, что ему было нужно — прибитый к берегу топляк, пень с раскоряченными в стороны лапами-корнями. Спустив его на воду, пристроился за ним так, чтобы корни заслоняли его от часовых на стенах башни и, стараясь как можно тише грести, поплыл. Он не старался бороться с вялым течением, а лишь осторожно подгребал рукой, направляя свой корабль к берегу. Лондон как свинья загаживал то место на котором жил: до половины пути Францу повстречались тряпка, подметка, кусок дерьма, дохлая кошка и множество дохлых крыс. Минут за двадцать он доплыл до берега и вылез на мокрый деревянный настил. На какой-то дальней колокольне похоронно отбили четыре удара. Значит это все-таки утро. Судя по погоде, тому, что вода не морозила тело до костей и листве на чахлых умирающих деревьях, на дворе стоял июль, то есть Франц ошибся в своих вычислениях на месяц-полтора. Такая ошибка сама по себе несущественна и не плоха. Плыть через Темзу в октябре было бы куда сложнее.

Он пригладил волосы, промоченные тухлой водой.

Рядом зашевелилась куча тряпья и пропитой сиплый рык возгласил:

— Как водичка, дедуля?

— Сплавай сам, попробуй…

Обладатель сиплого рыка встал на ноги и подошел к Францу. Это был бродяга, лет тридцати ростом повыше его и, пожалуй, значительно шире в плечах.

— А сколько ты времени водичку видел только в плошке?

— Что ты имеешь в виду, добрый человек?

— А то, что от стен королевской тюрьмы Кавэрн чаще всего плавают те, которые долго там сидят.

Судя по манерам и одежде (не в пример, тем не менее, чище и целей чем у Франца) это был обитатель самого дна лондонского общества, то есть, в каком-то смысле — собрат по положению. От него нечего скрывать.

— Три с половиной года

— Нехило, хотя можно было и побольше, — бродяга размышлял по ходу речи, — Ты ведь, чай, какой граф или барон, раз угодил в Кавэрн? Государственная измена, да? А скажи мне, сколько твои друзьяки мне золота отвалят, если я тебя сейчас не сдам городской страже?

— Ты будешь разочарован, но у меня нет друзей, которые могли бы дать тебе денег

— Врешь, белая кость. Раз ты из благородных, значит золотишко всегда в наличии. А ну пошли к твоим. Или закричу!

— У меня нет денег. И нет друзей. Я просто такой же человек как и ты. Прошу тебя, не зови никого. Я сейчас уйду, а потом, если достану деньги, вернусь и отблагодарю тебя.

Франц устало посмотрел бродяге в глаза. Вот так собрат. В людях совсем умерло благородство… Обычно взгляда хватало, чтобы даже самые бойкие драчуны брали себя в руки… Может и этот поймет его положение?

Бродяга, вытянув руку к Францу, словно предупреждая его возможный побег, повернулся к домам и набрал в грудь воздуха.

Францу меньше всего хотелось бы начинать свою новую жизнь с убийства, да и особых сил у него не было. Но его вынуждали это сделать. Он ударил бродягу ногой под колени и тот с приглушенным возгласом повалился на спину. Затем он просто, всей массой, сконцентрированной в коленной чашечке, упал коленом предателю на горло. Бродяга выпустил изо рта кровавую пену и закатил глаза. Франц оттащил труп под прикрытие пустых бочек и телеги с остатками гнилой соломы и раздел его. Одежда бродяги была бы вполне в пору Францу и в ней, самое главное в чем он убедился, тщательно осмотрев швы, не было вшей. Сапоги тоже были точно по ноге, совсем чуть-чуть велики. Еще у усопшего был хороший ремень из бычьей кожи, охотничий кинжал, которым тот, благодарение небесам, не успел воспользоваться и кошелек — два шиллинга, семь пенсов. Голый труп неизвестного крикуна с тихим плеском скатился с настила и отправился в путь к морю. Одеваться в одежду покойника Франц не стал: перерыв кучу тряпья, в которой спал бродяга, он нашел мешок, в котором бродяга хранил свои пожитки. В мешке были чистая рубашка и штаны, холщовая куртка, в которой ходили мастеровые и чей-то поношенный жилет. В отдельную тряпочку были завернуты кусочек дегтярного мыла, бритва и обломанный гребешок. Франц даже пожалел, что лишил жизни столь честного и хозяйственного подонка. Теперь стоило привести себя в порядок — уж больно много налипло дерьма и грязи за три года заключения. Он быстро скинул свои лохмотья и залез в бочку, до половины заполненную дождевой водой, в которой провел около получаса, оттираясь и отскребая грязь. За это время небо из черного стало серым. Напоследок он ополоснулся в другой бочке и решил сбрить на теле все волосы, чтобы исключить попадание на себя бешеных вшей, неизбежно водящихся в каждом большом городе, да и волосы, отросшие ниже плеч тоже не мешало бы подровнять чем-нибудь кроме Штуки. Подойдя к третьей бочке, он наконец-то смог увидеть себя. В сером круге склонился темный силуэт, окруженный серыми же прядями. Франц решительно захватил одну над ухом и чиркнул бритвой.

Результат заставил его на секунду оторопеть и с проклятием выкинуть отрезанную прядь. Отмытые от грязи волосы не были его цвета. Из темно-русых они стали грязно-седыми. Так вот что имел в виду бродяга, называя его «дедулей»… Неужели он поседел за три года заключения? Или просидел так долго, что потерял счет дням и состарился? Но нет, несмотря на худобу его тело все еще было молодо.

С ругательствами, какие не часто можно было от него услышать, он сбрил усы и бороду, оказавшуюся тоже грязно-седой. В растительности в паху и на груди тоже было больше соли чем перца. И брови, о чем говорило его все более четкое отражение на фоне все светлеющего неба тоже… Тоже с проседью… Лицо обтянуто кожей, слишком выступают скулы…

Первым порывом Франца было обрить голову, чтобы избавиться от этой позорной седины. Тем более, молодой человек с седыми волосами был куда как заметен. Он уже занес бритву, но передумал. Искать будут еще молодого человека лет двадцати пяти-двадцати семи, а не седого бродягу, с голой, как у всех здесь живущих протестантов, мордой.

Франц оделся и подпоясался. Кинжал, кстати, оказался очень неплохой. Ткань чужой одежды неприятно цепляла многочисленные порезы. Голову он повязал, чтобы скрыть седые волосы, на манер голландских матросов тряпкой, собрал добытое имущество в мешок и, чуть сгорбившись, чтобы побольше походить на старого больного бродягу, побрел от реки.

Айше Шинефолдар, постукивая пальцем по столику, слушала доклад Эдварда. Опять никаких следов. С тех пор, как ее потенциального наследника схватили у Маранелли прошло три года и все следы были утеряны, все концы были пустыми: Шекли той же весной, до того, как она смогла улучить момент и заглянуть в его мысли, умер от сердечного приступа и был похоронен в освященной земле, арестовывавшие фон Дайнима солдаты тоже как-то распылились — одного через неделю зарезали в пьяной драке, второй умер от простуды спустя месяц, третий и четвертый попались на краже денег из полковых сумм и были повешены, так же, как и пятый, зарезавший первого. Айше сама, впрочем в какой-то мере способствовала этому, она допустила серьезную ошибку, в припадке бешенства разорвав Маранелли в трепещущие клочья, еще до того как он начал пытаться объяснить произошедшее.

Единственным, пусть слабым, следом, сделала в очередной раз вывод Айше, является как раз то, что все эти люди умерли. Это может быть простым совпадением, но это может быть и работой противника. Очень в стиле Бруккари. Но никто не мог ни подтвердить ни опровергнуть этого.

Бруккари в последнее время совершенно обнаглели. В последние месяц-два вооруженные стычки происходили с нежелательной частотой и приходилось постоянно пополнять ряды воинов. В нарушение негласного джентльменского соглашения, Бруккари часто использовали мушкеты, заряженные серебряной картечью, предпочитая их честной и эстетичной схватке на холодном оружии. Айше тоже не оставалась в долгу: ее агенты отравили воздух в убежище Бруккарай и оставили тех без их собственного стада, она лично, как мстительная тень, бродила по ночному Лондону и убивала всех Бруккарай или их союзников, каких только могла заметить и нагнать.

Несколько недель назад Бруккари совершили акт, поставивший их всех в крайне тяжелое положение. Одним из самых крайних и эффективных методов в войне между кланами было сокращение пищевой базы в городе, чтобы подорвать силы противника, пусть даже ценой некоторых сложностей для себя. Бруккарай завезли в город чумных крыс. Лондонцы начали умирать тысячами, заполняя воздух зловонием разложения и заваливая улицы своими телами. Добывать кровь становилось все труднее и труднее. После удачной операции Айше, думавшие, что они умнее всех, Бруккари остались без стада и тоже были вынуждены перейти к более активным действиям. Айше урезала рационы всех старших членов секции в пользу воинов, в том числе свои и теперь из-за голода ее раздражало буквально все.

Положение постепенно и неумолимо сползало к самому худшему: убийство себе подобных ради пропитания не одобрялось, но, увы, и не вполне четко осуждалось. Теперь боевые группы обоих кланов кружили по городу среди гниющих трупов с одной целью — захватить противника и высосать его кровь. Менее представленные в Лондоне кланы взвыли под бременем войны и начали пока тихо, но очень опасно роптать, угрожая в случае отсутствия завершения доставляющего всем одни неприятности конфликта сформировать коалицию и вырезать обе сражающиеся стороны до последнего, если война не прекратится в разумные сроки.

Бешенство билось в ней как пантера в клетке, так, что трещали стальные прутья ее воли. Она уже припугнула несколько малочисленных кланов, вынудив их принять вынужденный нейтралитет. Ближайшие родственники Бруккари сидели как мышь под метлой — лондонские Аларай лишились двух пятых и без того немногочисленного состава. В других кланах началась удачно подстроенная Айше внутренняя грызня.

В комнату втекла Айрин. Айше в последнее время стала замечать в ее поведении тень, слишком подозрительную излишнюю тень чего-то. С Айрин было что-то не так. Возможно девочка задумала высосать кровь своей правительницы, почувствовав, что пятьсот лет — это уже весьма солидный возраст. Возможно она слишком привыкла к достатку крови и теперь голодные времена выводят ее из равновесия. Склонив лицо, украшенное двумя красными полосами — символом войны, к руке своей госпожи Айше, беззвучно попросила позволения говорить вслух. Разрешение было дано.

— В городе пожары вышли из-под контроля. Смертные сжигали квартал за кварталом, чтобы огнем остановить распространение Черной Смерти, но теперь поднялся ветер с востока и огонь разбушевался. Смертные начали бегство из города. Я еще не знаю, но по городу ходят королевские приставы с гвардейцами и переворачивают все вверх дном. Они что-то ищут…

Айше напряглась как струна. Эта фраза отдалась в ней как удар колокола.

Каким-то седьмым чувством она уловила ЧТО ищут гвардейцы. Кусочек головоломки, который оставалось вставить, чтобы получилась цельная картинка не мог быть никакой другой формы. Из глубочайших тартараров ее души адской трубой взревел Влад, в ее глазах вспыхнули черные молнии. Вот оно. Она знает, что случилось. Айше невозможным усилием воли подавила ураган и стала быстро соображать.

Черт возьми… Эдвард и Айрин могли что-то почувствовать. Но нет, ничего не почувствовали.

Вот. Вот что за тень несет в себе Айрин… Это ревность и страх за свое положение. Она боится, что новообращенный оттолкнет ее от Айше. Что ж, это неплохо, на их неявном соперничестве можно неплохо воспитать обоих и проконтролировать их. Вот только что задумала Айрин? Убить Айше. Пусть она сама еще не признает это как оформившуюся мысль, но когда лет через десять мысль оформится, и Айше могут застать врасплох, может быть поздно. Убрать Айрин, как бы ни привыкла к ней Айше, угрозу нужно распознавать и устранять еще до того, как сама угроза почувствовала сама себя.

— Город все равно обречен. Смертные временно покинут его и на его пепелище отстроят новый город. Я приказываю: собрать всех, кто может держать оружие в эту же ночь. Мы ищем важнейшую со времен Второй войны вещь…

К исходу второй недели Айше держала в руках почти все нити. По ее приказу вырыли трупы солдат и она отчетливо ощутила следы Бруккарай. Она уже побывала в тюрьме Кавэрн, откуда, уверениям коменданта, еще никто не мог бежать. В камере, ужасном конусовидном мешке, где стояла такая вонь, что воздух был похож на какую-то жидкость, которую в силу ее плотности можно было резать ножом на ломти были следы фон Дайнима. Комендант сообщил, что неизвестного узника привез сюда камер-секретарь Шекли и приказал предать забвению. Айше несколько раз ткнула коменданта носом в разбитое каменное кольцо и приказала тут же во внутреннем дворике тюрьмы повесить, тем более, что Ее Величество, немало раздраженная последними событиями, из-за чумы съехавшая в Хартфорд, post factum поставила свою подпись на судьбе нерадивого коменданта с удовлетворением. На каменном кольце были слабые, но узнаваемые следы присутствия Бруккарай. Как если бы инструмент, которым продолбили кольцо был сделан ими.

Оставалось одно — найти самого беглого арестанта. За Айше играло то, что Лондон, как область поиска сам по себе сокращался от пожаров, но против были несомненно более серьезные факторы: рыщущие в поисках своего ревенанта Бруккари, королевские приставы и чума, от которой он мог умереть. Круги, как петля на шее висельника, сжимались и становились все туже и туже.

Бесплатный сыр, или Патентованное средство от перхоти доктора Гильотена. 28–29 августа

Я отъехал от разоренной базы на несколько километров и «сатанически» захохотал, как того просили разжавшиеся нервы. Джеймс Бонд и Остин Пауэрс — байстрюки чахлые по сравнению со мной. Так грязно, нагло и по-детски дела обтяпывают только черепашки-ниндзя: дурят тупых злодеев и приобретают себе друзей, повторяю уже который раз. Один кумир остался — дорогой Остап Ибрагимович, да и тот уже помер, потому сравнивать себя с ним бесполезно, а ведь работал я почти так же как он. Все как-то подозрительно дешево, просто, фарсово… Я ожидал от суперорганизаций чего-то большего, какого-то сверхковарного подвоха… если только я с самого начала не играю по их правилам в их игру и меня каждый раз загоняют в нужные им вилки выбора, именно в то ответвление, которое необходимо в текущий момент.

Единственная тень раскаяния у меня была только в адрес Наин. Не знаю почему, но я чувствовал какую-то тень раскаяния, какую-то неловкость за ее судьбу. Может быть, не вмешайся я тогда, ей было бы лучше. Да и сейчас я поступил с ней не лучшим образом, отыграв концерт на ее честности и чересчур хорошем ко мне отношении…

В леске мы с Мироновым остановились и поделили оружие. Я отдал ему кольт и один из «Скорпионов». Второй я сунул себе под куртку. АК и боеприпасы мы оставили в рюкзаке. Миронов весьма едко прокомментировал мой способ ношения бронежилета — задом наперед и личным примером показал как это делается правильно. Удивительно психологически гибкий человек — полчаса назад сидел в ожидании безвременной кончины неизвестно по какому поводу, потом был освобожден неизвестно кем и сейчас этот неизвестно кто везет его непонятно куда неясно зачем. A la guerre comme a la guerre, впрочем, война сильно упрощает чувства и щепетильные мелехлюндии: твой друг тот, кто стреляет в твоих врагов.

Мы проскочили расстояние до мегаполиса менее чем за сорок минут, прямо мимо Серых Братьев, которые, несомненно были бы слегка озадачены нашим содержимым, буде представилась бы им возможность нас обыскать… С такой бдительностью в Город легко пройдет полсотни увешанных оружием боевиков, прямым рейсом с гор. Город начинал накаляться как адская сковорода. Когда же кончится эта жара…

— Слушай, друг, а куда мы едем? — закричал мне в ухо Миронов

— Не знаю еще. Надо бы перекантоваться где-нибудь до вечера

— У меня тут, через два квартала направо, старый приятель живет, еще по той войне. Один живет, так что шуму не будет. У него и перекантуемся

— А человек-то надежный, а то припремся мы с арсеналом?..

— Не вопрос.

Я свернул через два квартала направо. Приятель, Гоша, как и было обещано, жил горьким бобылем. И то хорошо. Мы сели на кухне втроем и быстро, но весьма плотно позавтракали чем Бог послал. Миронов разрывался между желанием запихнуть в себя все что можно и уберечься от вреда, который могло принести неожиданное обжорство после довольно длительного воздержания. Я не понимал его. Мне дико хотелось жрать после нескольких дней, проведенных в Дальнем Пограничье и у подножия Стены.

Гоша ушел на работу. Я устроился на ковре и приказал себе спать. Сегодня вечером я хочу засунуть голову в змеиное логово, поэтому мне нужно быть спокойным и отдохнувшим.

Миронов воспоследовал моему примеру, но уже скорчившись на диванчике, куда я не рискнул влезть, боясь обидеть хозяина, да и голова с ногами у меня болтались бы на четверть метра с каждой стороны.

План операции, которая как-то сама собой получила название «Гильотина», ибо совались мы неизвестно куда и неизвестно зачем, был прост и в самых общих чертах давным-давно мной сформулирован. Я прихожу к Ларсу и выкладываю ему все факты как «руку» в покере. Ларс страшно мне благодарен, и начинает действовать против моих старых друзей. В это время садами-огородами начинается отход в сторону своих, чтобы не огрести ненароком какую-нибудь еще благодарность от любой из сторон и потом, как говаривали мы с тов. Мао Цзэдуном, будем ждать на холмике, пока тигры друг друга скушают.

Возможные слабые звенья — Клодетт, хоть какая-то родственница Ульрика, Дзиро, если он еще не улетел, он ведь изоляционист до мозга костей — цитата из Беллы, и его родственница, коварная дочь хитрого Востока Хьолга, фактический единственный Примоген, ровесница и дочь старого урода Рамсеса.

Сильные звенья — Ларс (если я все правильно вычислил; гложут меня сомнения, гложут), Наин (если ее еще не убили), шайка призраков (если им все еще приказано меня охранять, а не убить при первой возможности) и в общем все. Жидковато…

Я проснулся как Штирлиц, точно тогда, когда рассчитывал — небо сильно зарозовело и по нему протянулись к закату драные сиренево-розовые перья. Миронов сидел на кухне и приканчивал пачку сигарет, которых не видел почти месяц, если не считать той единственной, которую ему дали вурдалаки. В дыму, соответственно, можно было подвесить не только топор, но и наковальню и даже кувалду вместе с молотобойцем.

Может быть меня выдали какие-то внешние проявления, но Миронов сразу же спросил:

— Едем, что ли?

Да. Едем к Ларсу.

— Едем. Запомни только одно — ничему не удивляться, ничего не бояться и, если живы останемся, никому ничего не говорить. Если начнется стрельба — стрелять во все, что не падает с поднятыми руками.

Онприсвистнул и, сделав страшные глаза, картинно загнал в «Скорпион» рожок.

…Мы оставили мотоцикл возле давно примеченного мной деревянного домика в глубине застройки. Не знаю, как в тридцати метрах от Новослободской улицы сохранился этот сложенный из почерневших бревен домик на высоком фундаменте, но нравился он мне чрезвычайно. Транспорт был прикован за оба колеса к старому тополю в два обхвата толщиной. В очередной раз без проблем мы дошли до входа в метро и прошли мимо двух патрулей. На платформе я открыл дверку и мы оба спустились вниз, в полную неуверенность.

Отойдя достаточно далеко от платформы мы распределили оружие и патроны, выпотрошив наш рюкзак почти полностью. Миронов с АК наперевес сразу посерьезнел и сразу стал как-то неприятно, слишком скользяще и бесшумно двигаться. Я вынул пистолеты из-за ремня и сунул их в карманы брюк, чтобы при случае начать их очень внезапно использовать. Обрез с серебром сунул спереди за ремень, а свой «Скорпион», в отличие от Миронова, повесившего оружие на шею, повесил за спину.

Мы прошли чуть дальше того места, где я в первый раз увидел Ганса, шагов на десять. Из вентиляционной решетки справа потянуло знакомым могильным холодком и сквозь ржавую проволоку полился голубой кисель. Я поднял руку, давая Миронову знак не стрелять. Слава Богу, сегодня на посту был Степан Антонович, с застрявшим в груди штыком.

— Елки-моталки, а ты здесь откуда? Я думал тебя убили, когда сорвалась эвакуация.

Все-таки русский призрак он и в загробной жизни русский. Типичное начало диалога.

— А этот кто? — в глазах бывшего политрука загорелись зловещие льдистые огоньки

— Да так. Человек один, мы с ним вроде как повязаны, в одном окопе

— Понятно. А что тогда случилось?

— Пришли Охотники. Фрица, насколько я понимаю, прижучили по полной программе. Я остался без всего и пришлось думать на ходу. В общем и от бабушки ушел и от дедушки ушел и спрятался на время

— Правильно говоришь, Фрица больше никто не видел. И всех остальных тоже, кроме меня. А зачем ты сюда пришел?

— Выяснять что случилось. Мне из всей этой братии пока только твой хозяин никаких гадостей не сделал

— Он мне не хозяин. Просто надо что-то делать, вот я у него и работаю, пока, наконец, меня не найдут и не закопают по-человечески. А насчет гадостей… двадцать пять лет у него работаю, но пока он никого не облагодетельствовал.

Хм… отличный, кстати, посул. Можно обрести информатора в стане врага. У меня много друзей среди тех, кто разыскивает и хоронит убитых солдат. Им можно намекнуть…

— Слушай-ка, Степан Антонович, ты — русский, я — русский, хочешь, договоримся, а? Ну что тебе на этого фрица работать… Хочешь похороны по полной программе, с попом, с венками, с салютом? Насчет персональной могилы не гарантирую, но братскую, как минимум, постараюсь устроить

— Попа нельзя, — строго и печально ответствовал бывший политрук, — я член партии

— Да ладно. Уж и партии той десять лет как нет, а ты все-таки божья душа наверняка крещеный, смерть принял за Родину. Да, и потом тебя же за фактом гибели из списков все равно удалили. Никто, в общем не заметит.

Степан Антонович немного покачался в воздухе, очевидно размышляя.

— Ну ладно, попа тоже можно. Крещеный я

— Вот и хорошо. Ты мне только скажи, где тебя угораздило смерть принять?

— Село Верхние Пески, недалеко от Клина. Траншея там такая, с северо-западного края, в ней я этому немцу на штык напоролся, а потом нас всех и засыпало

— Хорошо. Буду жив, скажу людям, если найдут — похоронят…

— Спасибо. Только с чего ты, вдруг, такой заботливый?

Ну, тут нужно говорить честно. С призраками погибших, сражаясь за Родину, нужно говорить только честно.

— Да вот, думаю, чем бы тебя соблазнить, чтобы ты мне побольше рассказал о делах ваших

— Понятно. Что ж, все по-честному, у меня товар, ты купец… Дела наши не пойми как. Ларс что-то творит, твое начальство тоже куда-то мечется, но все идет, похоже, к одной большой заварухе. Мне кажется, Ларс хочет сделать Ульрику какое-то большое западло, только я не знаю еще как. Они друг друга вечно грызут, все им больше хочется

— Понятненько. А я вот иду как раз к твоему начальству, потому что желаю тоже Ульрику большую падлу сотворить

— А как же твоя присяга?

А действительно, как? Я ведь на полном серьезе присягал Ульрику. Хоть и думал параллельно, как бы извернуться и выскочить из-под присяги. Но он своими поступками нарушил принятое от меня обещание, так что я совершенно свободен. Абсолютно юридически чист.

— Ее нарушила принимающая сторона

— Во как… Да, тут Ульрик дал маху. Ну ладно, добро пожаловать, только потом, если что, не обижайся на меня — ты сам пришел.

И полетел впереди, указуя путь.

Глаза у Миронова, когда я обернулся, были отнюдь не круглые. И даже не квадратные. Он был спокоен, как нормальный солдат: велят стрелять, значит — стреляй, велят не стрелять — не стреляй. Уж в кого — это командирам виднее.

Мы прошли через все посты охраны, где нам всего лишь сказали поставить оружие на предохранители.

Лапшин просочился через дверь, ведущую в покои Ларса.

— Ты можешь войти. Твой спутник ждет здесь. Ему принесут, если он хочет, поесть, выпить, сигареты или что-нибудь еще.

Так сложилось, я демонстративно пожал плечами, повернувшись к Миронову

— Если через пятнадцать минут не выйду, действуй согласно плана Б.

То есть извини, что втравил тебя в эту историю, я уже покойник, выбирайся сам.

Внутри меня встретил все тот же господин Ларс Здагарай с неизменной сигаретой.

— Ну, наконец-то. Я очень долго ждал этого момента.

Он вскочил с оттоманки и ловко кинул сигарету в урну.

— Насколько я понимаю, ты пришел ко мне потому, что император начал играть не по правилам?

Точно. Не по правилам.

— И ты пришел сюда, чтобы сыграть с тем, кто играет по правилам?

— Почти

— Неплохо. А, позволь спросить, не сможешь ли ты представить при особом случае несколько свидетельств, которые убедили тебя что он нарушил со своей стороны свои вассальные обязательства по отношению к тебе?

Пришлось кивнуть.

— Так я и думал. Что ж, располагайся… Хотя стой, у меня есть для тебя подарок. Настоящий. Ein Hundert процентов. Сам увидишь

— Я пока больше интересуюсь игрой по правилам. Чем я могу помочь тебе как союзник?

— Уже как союзник? Быстро

— У меня совсем нет выходов

— Ясно. Честность за честность. Видишь ли, я давно мечтаю подгадить нынешнему императору и клану Бруккари… Ну почему за корону Хаоса должны бороться только старшие кланы? Я бы тоже не отказался примерить этот артефакт. Тем более, что их постоянная грызня вот уже несколько тысяч лет ставит все наше сообщество на грань самоуничтожения. Должна вмешаться новая, третья сила, не замешанная в предательстве Кланов как Бруккари, не имеющая репутацию кровавого инструмента подавления всего и вся как Адьяри, и не связанная ни с одним из Великих Домов. То есть мы, Здагари. Понимаешь?

— Утопить обоих баранов в речке и самому пройти по мосту? Отличный выход. А почему же Ульрик тебя не расколол раньше?

— Он как всегда поглощен собой, своей борьбой и великим делами. Он не заметил маленький камушек, о который ему суждено будет споткнуться и разбить голову

— И этот камушек ты задумал подложить на его дорогу…

— Разумеется. Видишь ли, среди наших до сих пор бродит мнение, что ты обладаешь какими-то сверхъестественными способностями…

— Обладал чем-то, вот и все способности…

— Не важно. Если ты помнишь, в этой комнате говорили о неких золотых пластинках, на которых были начертаны очень интересные вещи

— Помню. Что-то касательно нынешнего императора

— Увы, нет. Не совсем да, если быть точным. Я солгал, все равно ведь проверить некому…

— ?

— Никто кроме меня не знает старого секретного языка. Есть те, кто знает, но они не будут сотрудничать с Ульриком. И поэтому я мог говорить все, что угодно, как говорится от балды

— Но реального ты все равно ничего не скажешь…

— Почему?

— Потому что всю правду у вас в лучших традициях псевдошпионских фильмов говорят как раз перед тем как разделаться с жертвой, а я тебе зачем-то нужен

— Ты просмотрел слишком много фильмов. Мы не такие чудовища, какими хотим казаться…

Из чего делаю вывод, что правду мне все равно не скажут: они еще худшие монстры, чем пытаются казаться.

— Так вот, на пластинках написано следующее: Кэлдэр Паларай страшно устал жить в условиях непрекращающейся войны двух Великих Домов, каждый из которых хочет сделать все остальные кланы своими игрушками. Великие Дома, их четыре, как ты понимаешь, это Адьяри, Бруккари, Зальгари или Сальгари, мне привычнее произносить Зальгари, и Данкари. Данкари следуют заветам Мешеха и в основном абстрагируются от политики. Зальгари и вся их родня, даже сумасшедшие и опасные Таари предпочитают слушаться Хьолгу, которая в свое время уже досыта наигралась в большую политику. Еще у рехнувшегося Кэлдэра было несколько интереснейших видений, весьма подробно описанных на пластинках. И поэтому он решил учинить маленькую шутку, Палари ведь клан юмора, в том числе и черного. Он сдал всех вампиров людям и Охотникам и вбухал все свои накопленные за тысячи лет средства в создание Цепи. Помимо того, что Орден и Цепь будут в основном ровнять Бруккари и Адьяри, которых борьба за власть заставляет слишком неосторожно поднимать голову, лишнее давление заставит по принципу естественного отбора улучшать породу всех детей Хаоса, а то, что Орден и Цепь, несмотря на общую цель будут все время стремиться истребить друг друга, позволит по тому же принципу взаимно улучшать себя. Как видишь, настоящий ювелир — ювелир во всем. Он еще изготовил один из главных артефактов Цепи и подарил его лично основателю… а после того, обрадованные такой политикой его потомки уничтожили Кэлдэра, потом перерезали друг друга и знание оказалось потеряно…

Эге… Цацка на моей шее вообще-то принадлежит Ордену, раз ее наличие так задергало Киприана. Или Киприан наврал мне? Или все же ошибается Ларс? Или Ларс врет?

— Самое интригующее впереди. Второй пункт. В указанный Мастером год, корона Хаоса перейдет после тысячелетнего перерыва к Императору, который будет младше по крови всех глав Кланов. Кто это, надеюсь ясно без дальнейших подсказок. Ему будут мешать с помощью того, кто мешает мешающему. Дурацкая, но очень точная формулировка. Кто это, тоже, надеюсь, ясно, особенно тебе. Новый император сломает все традиции, соединит Великие Дома, уничтожит последнего из Примогенов и откроет Золотой Век Согласия вампиров, людей и бессмертных, который продлится семь тысяч лет, то есть снова вернет мир во времена Каина. После этого — увы, Рагнарек, Черное Солнце

— То есть конец света, насколько я понимаю?

— Вот-вот. И, если ты все правильно понял, то второй из трех пунктов пророчества выполнен и как раз в указанный год

— А в чем тогда затруднение?

— Все в том же. Я хочу просуществовать больше чем жалкие семь тысяч лет. Мне будет жаль, если этот мир свернут и вместе с ним все прекрасные вещи, которые в нем есть

— Свернут? Что ты имеешь в виду? Этот мир похож на мой?

— Ну… В какой-то, очень малой мере, скорее твой похож на этот… Он гораздо больше… и… э-э… в целом… гораздо, гораздо сложнее… Принцип в самых общих чертах похож, но… Это… м-м-м… Это слишком долго объяснять, чтобы ты понял… Это неважно.

Скалли, «The Truth Is Out There». Чем больше отгадок, тем больше загадок. Значит есть еще один стукнутый пыльным мешком чел!

— А что же?

— Нынешний Император — никакой не Адьярай. Адьярай — это прививка, культурное растение привитое на дичок. А дичок у него тот еще — он потомок Бруккари, ревенант самого Уль-ада Бруккарай Да-Рик-Уль, Сына Дракона. Адьярай и Бруккарай смешаны в нем и я не знаю чего в нем больше.

Хм. Может быть я чего-нибудь не понимаю, но есть у меня подозрение, что господин Ларс — дурачок. Предчувствие эдакое, знаете ли. Не Ульрик Адьярай, при всех его достоинствах и монструозной харизме станет этим императором. Наин Адьярай — вот это нехилый дичок с прививкой, настоящий монстр, Чужой и Хищник в одном лице, белокурая бестия, продукт генной инженерии, совершенство в квадрате. Баба на троне — это традиция, ломаная танком. Да и любовь к смертным тоже есть у нее, неизвестно, правда, на сколько веков ее хватит…

Вся современная история мира и история вампиров — всего лишь продукт злой шутки старого невмирущего цыгана… жуть, до чего смешно, животики надорвешь.

— От коктейлей голова болит сильно…

— Именно. А в последнее время у всех голова болит еще сильнее

— А что же дальше?

— Пророчество в общих чертах известно всем, но в точности его текст знаю только я. И для третьего пункта все равно нужно содействие чего-то больше всего похожего на тебя. Что-то вроде джокера, переменной Гейзенберга.

Стоп. Мысль с чмокающим звуком тяжелой пули вошла в мой мозг. И еще раз господин Ларс дурак. Вот теперь я понимаю суть моего разговора с Беллой и понимаю, к чему она пыталась протолкать мое неуклюжее мышление. Она пыталась заставить меня вычислить те вещи, о которых говорит Ларс. Вампиры мыслят быстрее меня и опыт тонких подковерных игр у них во много-много раз больше. А раз так — боюсь, что содержание табличек Безумного Мастера они знают чуть ли не лучше самого Ларса, наплевав на всякие там языки, если вообще не нашли никого, кто знает этот язык лучше него и сейчас кинули несчастному артисту-некроманту кость с аршинным крючком в ней. Союз мой, соответственно, с Ларсом, протух изначально. Плохо. Но это надо держать в себе, как второго козырного туза в рукаве. А пока благостно слушать и набираться ума-разума.

— Все, стремятся сделать две вещи: либо заполучить тебя в союзники, либо сделать так, чтобы тебя не получили другие То, что Рамсес улетел с тобой, а потом превратился в пепел, а ты благополучно вернулся обратно, считают подозрительным, очень подозрительным чудом. Ты даже не можешь представить голосование в Совете. Тебя не попытались уничтожить только потому, что голосов против было на два больше чем за. Один из них мой. Видишь ли, я ближе всех подошел к разгадке, потому что я в свое время считался очень неплохим алхимиком.

Ларс зажег новую сигарету и выпустил длинную струю сизого сладковатого дыма. Он молчал несколько минут. Выдерживал паузу. Эффектную, надо сказать.

— И какова же разгадка? — не выдержал я

— Ты катализатор. Вещество не расходующееся в ходе реакции, но вызывающее ее и поддерживающее ее. Ты вызываешь слом и перемены.

Пф-ф. Тоже мне, разгадка. Эти же почти слова мне говорил старый хрен Рамсес, за полчаса до того, как превратился-таки в пепел.

— Ты начал судить, не дослушав до конца. Ты катализатор. Но тебя нельзя заставить быть им до тех пор, пока ты не согласишься сам. Я не уверен в своей правоте, но тут какую-то роль может играть твоя воля. Если она не нарушена — ты поможешь и сделаешь необходимые колоссальные изменения. Если на тебя давить и вынуждать, ты тоже сделаешь работу, но попутно еще и раздавишь своего обидчика и изменишь все с точностью до наоборот

— Интересная теория

— Это скорее всего факт. И я намерен его проверить экспериментально. Итак, ты пришел ко мне сам и готов помочь мне сделать необходимые изменения. И вот мой сюрприз, моя добрая воля.

Он отдернул занавесь.

За занавесью, одетая лишь в черную бархатную ленточку на шее, стояла Венуся, небрежно, как Венера Боттичелли, прикрываясь ручкой с длинными розовыми ногтями. Гармония рыжего, розового и белого.

Ощущение у меня последний раз было такое тогда, когда я выбрал спуск, уперев дуло в голову.

Кровь от головы отлила в ноги с такой скоростью, что их потянуло на вялый шаг назад, а в глазах зачернело, как на слишком крутом вираже. Сердце спазматически и болезненно несколько секунд качало воздух, потом забухало, захлебываясь кровью, как кузнечный молот, забилось, стремясь вылететь из костяной клетки наружу. Все крутилось и шаталось.

Не может такого быть. И ты тоже с ними…

— Ну, каково? Точная копия. Я как-то подумал, раз ты потерял оригинал, да и оригинал вообще потерян, и Ульрик тебя так нехорошо пытался нагреть, не смогу ли я завоевать твое доверие, подарив тебе копию… Чуть вперед, повернись…

Он вывел ее вперед за руку, повернул вокруг и усадил на свою оттоманку, кинув малиновый бархатный плащ. Совершенным, знакомым движением, она поймала его и завернулась, подобрав под себя ноги. Ларс был доволен, как художник демонстрирующий свое последнее творение и знающий, что заказчик им покорен полностью, окончательно и бесповоротно.

Копия… копия, черт тебя дери. От этой копии, вбитый в висок длиннющий гвоздь начинает колоть своим кончиком сердце!!! А-а, будьте вы все прокляты… за что вы так бьете по моим чувствам… это бесчеловечно, нелюди…

Стоп, стоп. Стоп.

Timeo Danaos et dona ferentes…

Дар. Какой прекрасный, жестокий и страшный дар. Какой дьявольский соблазн…

Я нетвердо подошел к подарку и тщательно осмотрел. Нет. Это все же демон. Кожа ее не похожа на молоко, она слишком, мертвенно, бледна, как титановые белила. Ее огромные глаза не отдают теплой весенней травой, в них бездушный блеск оправленных в серебро изумрудов. Ее губы нежны и того чудесного бледного оттенка, который могла себе позволить только она, но в их сложении какой-то микрометрический изъян, жестокость, бесстрастие. И волосы, пусть их запах воздействует на меня как валерьянка на кота, слишком мрачного оттенка, как грязное пламя горящего бензина. Рисунок чуть голубых вен под кожей тот же, но эти иероглифы означают совсем другие слова. Это демон.

И тут произошло именно то, что пришпилило меня к месту кривым ледяным ятаганом. Она начала меняться. Она начала подгоняться под то, что я думал. Это не было заметно глазу, но я чувствовал это душой так же, как если бы она внезапно отрастила пару длинных клыков, когти и глаза с вертикальным зрачком. Она начала адаптироваться, превращаясь в абсолютный зрительный, обонятельный, звуковой и осязательный наркотик. Уловив мои мысли она внесла в свое тело ряд мелких и почти невидимых изменений, став именно тем, чем она должна была быть.

Или мой глаз стал постепенно привыкать, отметая незнакомые линии и точки, пристраиваясь к знакомым?

Представляя ловушку как что-то готическое, с многими лезвиями, шипами и ржавыми крючьями, Боже, какой же я был пошляк… Вот она, самая совершенная ловушка, мягкая теплая и прекрасная, но оттого не менее точно хватающая свою жертву и приковывающая ее к месту прочнее всяких цепей…

Я заставил себя не смотреть в ту сторону.

— Разве не нравится?

— Нравится. Слишком даже

— Ты на глазах погружаешься в депрессию. Что тебе не нравится?

— Мне не нравится кощунственное желание создать то, что уже создано и уже потеряно. Что это? Вампир, вурдалак, ревенант? Что ты хочешь мне подсунуть? Что это за сатанинское искусство?

— Отвечаю по порядку. Это ревенант. А этим владение этим, как ты называешь, сатанинским искусством — приоритет нашего клана. Бруккари разработали технику, но довести практику до совершенства смогли только мы. Наин — тоже наш продукт, сделанный по заказу Далта Бруккарай, совместно с ним. Это искусство называется Symariil-shaath, приблизительный перевод может звучать как Fleshcraft или Fleshware по-английски. Разве не прекрасные творения выходят из наших рук?

— Прекрасные… она мне кажется страшней всех демонов ада

— Ты привыкнешь. Это бунтует твое подсознание, ты даже со временем полюбишь ее и привяжешься к ней, как она к тебе. Только учти, как говорил Сент-Экзюпери, ты будешь в ответе за того, кого приручишь… Хочешь, отдельный дом где-нибудь далеко и большой, регулярно пополняемый счет? Двадцать, тридцать, сорок, много лет счастья с тем, кто идеально тебе подходит.

Ах, черт возьми, как мне несколько секунд хотелось гаркнуть «ДА!», если б вы знали. Соблазн дома, свободы и пленительного женского тела… как все это просто и недостойно.

Это надо завоевать, выгрызть у жесткой и свирепой судьбы зубами, убегая и преследуя, умирая и возрождаясь, пинаясь и царапаясь, кромсая все кругом огнем и сталью, вжимаясь в грязь ползти под сплошным ливнем свинца, захлебываясь матом и собственной кровью, теряя все и находя снова, только затем, чтобы снова потерять ради нового обретения, чтобы в тысячи раз сладостнее впиться в вожделенный плод, когда ты его обретешь. Иначе это будет здоровенное «пенопластовое» яблоко на витрине супермаркета.

Такая же подделка.

«Только свет победит тьму, леди, только свет».

Тут по Ларсу пробежала какая-то тень. Нет, он не выдал себя ничем, просто я задницей почувствовал, что он ощутил что-то не то, что-то выбивающееся из плана.

— Вот как! — лицо Ларса исказила ярость.

Это он к чему?

Послышался грохот. Так-так. Эти звуки издает дверь, когда ее кладут на пол плашмя в комнате, отделенной от нашей тяжелой портьерой. Потеря качества при выигрыше темпа? В комнату ворвался Миронов, бледный, со зло сжатыми челюстями. Я тут же выхватил обрез и взвел оба курка, нацелив оружие на Ларса.

— Двигаться не надо, Ларс. В стволах серебряная картечь, пальцы у меня нервные. Не успеешь, при всех твоих возможностях. Прививка от ваших штучек с мыслями у меня тоже есть. Что за подлость ты задумал?

— Я? Подлость?!! Это скорее ты обманул меня, воспользовавшись моим гостеприимством! — он ощерился, показав клыки.

Миронов уперся спиной в мою спину и взял под контроль портьеру.

— Что там, Миронов? — быстро пробормотал я, не выпуская Ларса из вида

— Ты не поверишь. Там та самая отмороженная белобрысая девка с саблей и какой-то патлатый старик с пулеметом.

О Боже… Это уже начинает меня нервировать. Такая патологическая близость одних и тех же персонажей — это уже слишком. Даже очень слишком.

Копия быстро приподнялась и скользнула к гобелену с древом кланов. Ларс сделал движение в ту же сторону, но гобелен с треском оборвался, махнув как мулета перед носом быка. Сходство усиливалось тем, что стоящая вполоборота в проходе Белла изящно чуть откинулась назад, как тореадор на арене, только вместо шпаги у нее в руке был «Узи». За ней, небрежно прокручивая на пальцах два крупнокалиберных револьвера, стоял Николас, прижимая шею стоящей на коленях Копии коленом к стене. Занавесь, через которую вошел Миронов раздвинули стволом антикварного немецкого пулемета МГ-42, зачем-то хромированного, а вслед за стволом прошел Ульрик, играючи удерживая тяжеленный агрегат в полусогнутой руке. Тылы прикрывала Наин с пистолетом и катаной.

Полная колода. И по восемь козырных тузов в рукавах. А посреди всего — спиной к спине два дурака-джокера.

— Счастлив видеть всех собравшихся, — радостно сказал Ульрик, одарив аудиторию улыбкой мертвой белой акулы.

Гос-споди… Дрына в его руке изрыгает двадцать пуль в секунду. Не дай, пожалуйста, чтобы это хромированное чудовище заговорило.

Взаимно. Мне все компания тоже совершенно отвратительна. Ульрик улыбается и показывает зубы. Это мягкая угроза, если я правильно читал его каракули.

Ларс улыбнулся не размыкая губ и чуть наклонил голову.

Вот сейчас или в течение ближайших тридцати четырех с половиной секунд, но никак не полсекундой позднее, если я хоть что-нибудь понимаю в их социологии, будет хай. Или, совсем точно, hail of lead. Самое первое и самое главное — понять, с какой стороны раздастся первый выстрел. И моя роль в этом не ясна. Так. Два патрона. Первый — в Николаса и Беллу. Возможно что и Копию тоже секанет, но ей серебряная дробь почти не страшна. Все равно она демон. Второй — броском руки за плечо в Ульрика и Наин. При всем том, что ни меня, ни Миронова не издырявят еще до начала моих необдуманных действий.

Я сбросил с плеча «Скорпион» и неловко взвел его, удерживая в левой руке.

Ульрик улыбнулся уже мне. Улыбка вышла почти человеческая.

— Вот там, — он указал пальцем наверх, — штурмовая группа общества любителей правильного прикуса «Цепь». Ты как обычно целишься не туда.

Я обратил внимание, что на руках у него аккуратно отполированные и покрытые лаком цвета запекшейся крови ногти, длиной около сантиметра. Он опустил пулемет, полез под свою странно скроенную куртку (гибрид косоворотки, военного кителя и пиджака) и извлек весьма изящной работы золотые часы на плотном шелковом черном шнурке.

— Если я все правильно рассчитал, то через две минуты, Ларс, они пройдут сквозь твою чудесную бронированную дверь, никак не раньше. Автогены у них, видишь ли, сравнительно слабые. Вычищать твою охрану уже не нужно. Может быть полминуты они будут обыскивать помещения и убивать всех, кого увидят. А потом они придут сюда. Это время ты можешь потратить на то, чтобы дополнить уже рассказанную тобой моему вассалу чудесную историю несколькими фактами

— Какую историю ты имеешь в виду, Ульрик? И какие факты?

— Друг мой, твоя Последняя Смерть всего в двухстах шагах, я бы не стал на твоем месте дурачиться… Хорошо… как хочешь. Зачем ты натравил на моего вассала Цепь, убив их руками моего ученого? Зачем ты устроил слежку за ним, копался в его голове и направил его в засаду Ордена? И, в конце концов, чем тебе так не понравился я сам?

Ларс, все факты несколько сбивают меня с толку, но лучше тебе чуточку поторопиться. Если эти мерзавцы в этот раз работают так же, как тогда, когда мы с Алиной сбежали из дурдома, то лучше очень сильно поторопиться.

Ульрик щелкнул крышкой и убрал часы.

Ларс гордо вздернул голову. Бородка топорщилась как зажатый в последней отчаянной атаке кинжал.

— Я вижу, что ты знаешь больше меня, Ульрик. И я знаю, зачем ты сюда пришел. Ты не сможешь унижать меня на глазах смертного. Ты лицемер, потому что я слышу твои мысли лучше тебя самого и я знаю, что ты хочешь убить меня, ищешь лишь формальный повод, один из пунктов Заповедей… Что ж, сообщаю. Во-первых, мне противно оттого, что на императорский трон усядется щенок, который в четыре раза моложе меня и заграбастал власть через двух аморальных баб, одну из которых шлепнул с помощью второй. Во-вторых, я бы с удовольствием размазал тебя и твою поганую сестренку но всем стенам МОЕГО города за то, что она убила мою Элен, мое совершенное творение. В-третьих, твои методы управления, меня от них тошнит, потому что как и твой прадед Бруккари, и дед Адьяри, ты выбираешь самый простой и тупой путь и идешь по нему, по колено в трупах и по горло в крови, угрожая во имя своих безумных амбиций уничтожить всех детей Хаоса. Я мог бы продолжать еще, очень долго, но боюсь, что ты сбежишь раньше. То, что я тебе сказал, скажут все здравомыслящие Адьярай, которых ты еще не обдурил и не запугал… Но я боюсь, твоя шлюха-сестренка прикончит меня, еще раньше чем ты, я ведь единственный кто попробовал ее в Париже, городе любви, и благополучно жив по сей день. Смотри, как у нее горят глаза, да и между ног тоже, уверен, мокро и горит…

Белла, спокойно. У тебя в руках автомат с колоссальным разбросом пуль, а Ларс стоит между мной и тобой. Я очень прошу тебя…

— Белла, спокойно. Очень тебя прошу, спокойно, — Ульрик снова поднял пулемет, — пусть побегает от тех, кого думал использовать, я — я оставлю ему жизнь.

Он повернулся ко мне.

— Благодарю за службу, мой вассал. Ты играл именно так, как я и задумывал: ни в какие ворота. Возвращаю тебе твои обязательства, ты полностью свободен. Ты же их кое-кому уже возвратил…

— То есть за службу?

— Я оставил в твоем сознании частицу себя. И уже забрал, еще до того, как ты узнал об этом, так что юридически я как всегда абсолютно чист. Слышал все что ты слышал и видел все, что ты видел. Ну, изредка, на правах консультанта, подкидывал тебе некоторые варианты решения. Ты их, правда, все равно не принимал и делал все как обычно… в любом случае я благодарен.

Ах, сволочь. Он всю дорогу играл мной как проходной пешкой. И за Алиной он тоже, надо полагать, понаблюдал по полной… Нет, здесь я деликатно выключался.

— А пока, на правах временного хозяина положения, тем более, что дверь почти пройдена, предлагаю все присутствующим, включая и вот это очаровательное рыжее существо, удалиться.

Николас отжал колено и поднял Копию. В полном соответствии с Оригиналом, глаза Копии полоснули старого солдата злющей зеленой молнией. Белла осторожно поправила плащ на ее плечах и, обняв, увлекла за собой в темный проход.

— Господин Миронов, Николас, ваша очередь.

Миронов вопросительно толкнул меня локтем. Им можно верить. Они наши друзья. Пока.

Я толкнул его в ответ. Миронов, не опуская оружия, прошел в темноту, его, пятясь прикрывал Николас.

Ульрик подошел и хлопнул меня по плечу.

— Спасибо. Ты ценный компаньон. Пошли.

И шагнул в коридор, жестом позвав за собой. Потом на секунду остановился на границе света и тьмы и через плечо, вполоборота, бросил, уже продолжая движение:

— Ах да, Наин… Ларс остается здесь.

Я обернулся на движение. Двигаясь плавно, медленно и молниеносно, как черная лента атакующей кобры, Наин сделала исполненный неземной грации первый шаг. Она тянула мысок и ставила ногу как балерина, в третью позицию. С началом второго шага так же выверено и с таким же потусторонним изяществом на уровень глаз взлетела свистящей струйкой застывшей ртути катана. Третий шаг короткой пробежки по сцене Большого ввел клинок в приоткрытый рот Ларса и, наконец, как будто клейкое время отпустило ее, четвертым шагом, расплывшись в скорости движения, Наин до половины, как пневматический молоток, вбила выскочившее из затылка Ларса оружие в деревянную панель за его спиной, с такой силой, что в воздух взлетела пыль.

Ларс висел на сабле как жук на булавке и судорожно дергал руками и ногами, пуская изо рта струйки черной крови.

Наин, очевидно, уловив проскочившую в моих мыслях ассоциацию, грациозно поклонилась несуществующему залу. Она левша…

Она легко подбежала ко мне и подтолкнула в грудь.

— Что застыл? Они уже здесь, его сейчас найдут.

Я развернулся и побежал вслед за с достоинством удаляющейся спиной Ульрика. За нами упала толстенная бетонная плита, предосторожность, задуманная на случай побега тем, кого Ульрик оставил с другой ее стороны.

На выходе мы погрузились в микроавтобус и вырулили на улицу. Возле вентиляционной будки метро стояли две «Газели», одинакового черного цвета с эмблемой руки, рвущей цепь — «Агентство недвижимости «Chain Realty». Наш транспорт затормозил и Ульрик откатил дверь

— Прошу не жалеть патронов, господа, — произнес Ульрик, театральным жестом указывая на автомобили.

В дверь дуло. Вместе с еще семью дулами. Это, наверняка, был бы хороший групповой фотоснимок. На лице Ульрика — его обычная полусомнамбулическая полуулыбка. Миронов зол, бледен и, похоже, не совсем понимает что происходит. Еще бы. Белла охвачена страстью разрушения — ноздри раздуты, улыбающиеся губы обнажают все четыре клыка. В своей стихии. Николас сосредоточен и мрачен. Лицо Наин вообще, как обычно, не выражает ничего. А я? Я по-моему готов заплакать. Машины перфорировали по самые некуда, вместе с теми, кто в них сидел. Все не сговариваясь переменили магазины и снова опорожнили их. Ульрик запалил фитиль у пластиковой канистры с зажигательной смесью и кинул ее точно в середину. Огнем начавшись…

Снова по газам. Ульрик достал из кармана коробочку с тумблером. Если я не ошибаюсь, это именно то, что я думаю…

— Я был бы не я, если бы не заминировал убежище Ларса. Так спокойнее, — пояснил он, щелкая рычажком

— Шампанского! — крикнула Белла, на секунду оторвавшись от нашептывания на ухо смущенной Копии, которую она уволокла в самый дальний конец салона.

Николас не заставил просить дважды. Пили все из горла трехлитровой бутыли.

Как странно и закручено все начиналось и какое все-таки простое разрешение всех проблем. Мной в очередной раз сыграли в любимую вампирскую игру — подставки.

Черт возьми, голова кругом…

Фрагмент истории. Времена короля Якова I

Ульрик открыл глаза. Сон, который был похож на легкую пепельную дымку, временную смерть, насыщенную шепотами, серыми тенями и шорохами их одеяний, созданных из пыли, прекратился.

Он отрегулировал глаза, чтобы воспринимать полумрак своей комнаты в венском убежище Адьярай. Вокруг было нескончаемое бормотание, шелест мыслей и обрывки картинок. Убежище вокруг него жило своей собственной жизнью, через стены доносились впечатления и чувства окружающих вампиров, вурдалаков и людей из стада, какофония запахов, звуков и мыслей.

Его терзал голод. Это были не обычные спазмы пустого человеческого желудка, которые он уже потихоньку начал забывать, а ревущее пламя в каждом кусочке плоти, боль-наслаждение, которую можно заглушить, загасить, залить, только пригубив божественного нектара, которым сочится человеческое тело. Солнце зашло, можно поохотиться, крадясь по крышам под нежным светом полной луны, потому что он презирает питание от стада, убивающее всю прелесть Охоты, тонкой игры хищника и жертвы. Вслушиваться в стук человеческого сердца, вдыхать запах кожи загнанной жертвы, особенно приятный, если жертва молода и полна сил.

Айше говорит, что с возрастом потребность в крови обычно сокращается, как растет способность контролировать себя и различного рода таланты детей Каина. Что ж, поживем — увидим. Но Охота… это развлечение и удовольствие заставляет его сердце биться бешено и быстро, по несколько раз в минуту.

Айше… Ульрик знал, что ненавидит ее. Он готов в любую минуту растерзать ее, пусть только она допустит слабость. Но она сводит с ума, она покоряет и очаровывает и ее кровь великолепна на вкус, она сводит его с ума, если ей, пусть нечасто, приходит фантазия побаловать его двумя-тремя капельками. Она увлекла его во Тьму, но, возможно, Тьма — это его путь.

Он отчетливо помнил, как начался его путь во тьме. Время для благодарности еще не пришло. Но придет. Поглощенная кровь дала ему невероятную, ни на что не похожую силу. И он знал, он прекрасно знал, но пока не мог это почувствовать в полной мере, зацепить познанием во время сна-себя, что еще глубже, в самых подвалах его души, дремлет как огромный огнедышащий дракон еще одна, невероятная и могучая сила, которая способна распылить Айше на мириады мельчайших брызг. Он тоже будет дремать. До поры до времени…

Айше прочно упиралась ногами в черепичный конек. Старая кошка долго думала бы, куда поставить лапу, но для отточенного тысячелетиями чувства равновесия этот конек был удобней широкой мраморной плиты. Старая кошка высунулась из своего убежища за печной трубой, почувствовав присутствие кого-то.

«Ступай-домой-полосатый-зверь-у-меня-здесь-своя-охота-не-касающаяся-тебя».

Кошка пригнула голову и сделала шаг назад, выражая согласие и покорность ощущению, возникшему в голове. Тем более, что существо, давшее ей это ощущение, было существом из кошачьих сказок и людских кошмаров, существом, с которым не надо было спорить. Она еще раз искоса взглянула в пылающие неживым светом глаза. Да, ее, к счастью, не интересуют чудесные подвальные мыши. Чтобы выразить согласие и отсутствие всяких намерений мешать, кошка уселась поудобнее и начала вылизывать свою шубку.

Айше вышла на последнюю петлю охоты. Цель близко. Необходимо забрать его во Тьму как можно скорее, пока его не забрало Ничто.

Внутри нее спорили голоса желания и осторожности. Айше чувствовала, что где-то рядом — Бруккари, готовый помешать ей совершить то, что планировала она. Она решила подчиниться осторожности и одним воздушным прыжком перескочила на соседнюю крышу. Ни одна черепица не скрипнула, пока она делала полукольцо.

Она зашла Бруккари в спину. Этот глупец даже не подавил свое сияние. Айше выпростала из рукава серебряный дротик и бесшумной тенью, скользнув по воздуху как по проволоке, оказалась менее чем в пятнадцати шагах от противника.

«Сдайся, отдай ревенанта и останешься жив» — открыла диалог Айше.

Бруккари был испуган тем, что его так легко обнаружили, тем, что он во власти врага, и страшно зол, почти в отчаянии.

«По какому праву?»

«По праву сильного».

«Это наш ревенант. Он не может отойти к вам, для этого нужны слишком сильные причины! Он опасен для всех нас, ты не понимаешь, что творишь! Его надо убить!»

«Воля высокого господина Рамсеса и моя говорит нет. Этих причин гораздо более чем достаточно. Я держу твое существование в своей руке. Уйди, и я оставлю его тебе».

Бруккари колебался.

«Я готова предложить перемирие. Здесь и сейчас, в следующую ночь не будет войны. Примиритесь, ибо вы проиграли этот бой. Не в моих силах прекратить войну за Наследие, но здесь и сейчас я предлагаю мир. Мои слуги готовы уничтожить ваше убежище по одному моему слову. Выбери мир».

Бруккари колебался. Потом Айше почувствовала, что он обращается к кому-то из старейшин клана. Ощущение, которое пришло через него, было много старше, почти такое же старое, как и сама Айше.

«Хорошо. Забирай этого ревенанта. Подавись им. Обрати его на свою же голову. Мы принимаем твой мир на десять лет, но мы пошлем послов к Рамсесу и спросим его самого, что думает он. Не жди пощады».

Айше усмехнулась. Обычная болтовня, яркие флаги, которыми прикрывают позор почетной капитуляции.

«Пшел вон!»

Бруккари, радуясь, что дешево отделался, сорвался в ночной воздух. Айше знала, что у него дома эта радость померкнет. Бруккари мастера насилия и над плотью и над разумом.

Вперед. К славе и осуществлению планов. Тем более, что фитилек ощущения ревенанта еле теплится на втором этаже следующего дома.

Оплывая липким потом, Франц лежал на грязных простынях и чувствовал как у него отнимаются ноги. Он подцепил чуму всего двое суток назад и вот уже… его распухшая от жара голова отчетливо понимает, что пусть в груди жарко бухает отдающееся в висках сердце и горло перехвачено раскаленным ошейником, в ноги уже полновластно вошла смерть, вянущий холодок разложения. Смерть была во всем — в тупой боли в кишках, в звоне в ушах, вонючем поту и пятнах в подмышках, в паху и под коленями, пятнах в глазах и на коже. Он не мог поверить что так глупо попался в лапы костлявой старухи. Еще вчера утром он проделал все упражнения, вместо рапиры размахивая кухонным вертелом, много раз присел, поклонился и сто раз поднял в каждой руке сорокафунтовый груз, как делал уже месяц после своего побега. В охваченном чумой и пожарами городе было полно брошенных домов и найти убежище было несложно. В брошенном доме он нашел и одежду, и обувь, и дрова и погреб с огромным запасом копченостей, хлеба, вина и овощей. Самое главное — в погребе стоял большой бочонок укрепляющего коньякского вина, первого средства от чумы и Франц каждое утро и каждый вечер выпивал по четверти кубка доброго, ударяющего в голову напитка. Чтобы избавиться от бешеных вшей, которые могли забрести в дом, он обтирался каждый день водкой, промывал волосы смесью воды и водки, настоянной на перце и чемерице и прокаливал над огнем одежду и постельное белье. Со всем этим арсеналом проверенных и надежных средств он не боялся чумы. На хорошей кормежке и крепком сне он быстро вернул себе свою прежнюю форму и, ощупывая свое тело, чувствовал всюду уже не твердые кости и жилы, а прежние тугие и крепкие мускулы. Одно было плохо — волосы из грязно-седых становились все больше между молочными и серебряными.

Вчера утром он выполнил упражнения. Днем он почувствовал слабость, которую сперва отнес на счет бордоского вина, выпитого за обедом, но к вечеру, когда его первый раз вырвало кровью и слизью, начался жар, его несколько раз мучительно пронесло и верхом и низом, он понял, что его песенка спета.

Он еле смог дотащиться наверх и забраться в постель. Он не смог подняться и встать на колени и исповедовался Господу, прося отпустить его грехи, лежа навзничь. С этого момента он знал, что дальше у него только одна дорога. Ночь и следующий день прошли между забытьем и бодрствованием, Франц не мог отличить одно от другого, постоянно задавая себе один и тот же вопрос: как такое могло случиться, как его могли подвести все предпринятые им меры, спасшие его в Венеции в 1576 году?

Ближе к полуночи, когда он уже несколько раз проваливался в черные вихри, холодок угнездился уже в груди. Руки были еще полны сил, но двигать ими не было никакого желания.

Он вынырнул из очередного мутного потока и с трудом разлепил глаза.

В ногах его кровати стояла Скарборо, в желтом свете масляной лампы она казалась вдвое выше обычного роста.

Франц захрипел и закашлялся смехом. Он так и не достанется кровососам, он умрет раньше чем они смогут его убить.

Скарборо тоже коротко рассмеялась, приподняв и отпустив повисшую как плеть руку Франца. Затем она присела на край его ложа, как заботливая мать.

— Слушай меня внимательно и думай, настолько, насколько ты можешь. Сейчас ты висишь над пропастью на тонком волоске. Еще полчаса или час, и тебя просто не станет. Все эти сказки про рай и ад и все остальное — брехня. Тебя просто не станет, ты будешь ничто, как то ничто, которое нас окружает. Я могу дать тебе шанс прожить очень долгую и очень интересную жизнь, стоит тебе только пожелать этого. Я могу быстро убить тебя и избавить от долгих и мучительных судорог и агонии. Выбирай.

Франц хотел хоть что-то ответить или подать знак, чтобы она оставила его наедине с судьбой и не мешала своими еретическими бреднями. После минуты усилий он смог пошевелить рукой, пытаясь показать ей, чтобы она убиралась вон.

— Хороший выбор. Но мне на него, по большому счету, наплевать.

Она несколько раз провела руками над телом Франца, вызывая под кожей жжение, боль и щекотку, которые заглушили и тошноту и тупое нытье во всех суставах. Франц почувствовал себя страшно слабым, но гораздо лучше. Весь его мир сосредоточился на четырех блестящих под влажной пленкой слюны клыках, освещенных зыбким огоньком лампы.

— Я мать твоего перерождения. Приди же во Тьму.

Скарборо с невероятной силой обняла его, приподняв, и прокусила шею. Франц, ускользающим от ужаса и слабости сознанием почувствовал как в ее горячий рот хлестнули из разорванных жил пузырящиеся струи. Он дернулся, пытаясь освободиться, но она лишь сильнее сжала его, полностью обездвижив. Франц чувствовал, как ее рот раскаленной печатью вжимается в его плоть и высасывает из него жизнь.

Крутясь как волчок он полетел на дно черной бездны, из которой не возвращаются, но внезапно ощутилприкосновение к своим губам. Это было женское запястье. На вкус солоноватая железная жидкость была самой жизнью. Он вцепился в него как утопающий и начал жадно всасывать эту жизнь в себя.

— Хватит, хватит! — Скарборо с трудом вырвала руку из внезапно окрепших пальцев.

Франц упал на подушку и видел Скарборо, облизывающую кровавые губы.

Сердце стукнуло неуверенно. Потом еще раз. И встало. Грудь отказывалась дышать. Франц, задыхаясь царапал воротник рубашки ногтями и отчаянно требовал жизни, погружаясь в липкие чернила смерти.

— Просто не дыши. Просто не живи, — вот что услышал он, прежде чем его поглотила тьма.

Еще несколько дней и ночей, перед тем, как увезти его в Хатлестон, она провела рядом с ним, рассказывая и показывая то, как себя надо вести в новом положении. Как управлять глазами, как управлять телом и теплом тела, как правильно нюхать воздух, слышать самые тихие и незаметные звуки, правильно пить и выбирать место для дневного сна. Как заглушить вечный хор голосов в своей голове и выделить из него, если нужно один-единственный голос, как тактично слушать чужие мысли и как надежно скрывать свои, выдавая на поверхность ничего не значащие ощущения, заведомую ерунду или ложь. Как обращаться со своим отныне мертвым телом.

— Запомни, отныне ты — то что ты думаешь. Ты не дышишь, но если ты будешь думать, что ты дышишь и тебя могут задушить, тебя смогут задушить. Ты можешь забыть о необходимости двигать ребра. Ты можешь забыть о необходимости питать свое тело человеческой пищей, потому что отныне твое тело мертво и не нуждается в пище. Ты будешь чувствовать боль, но небольшим усилием воли ты сможешь забывать о ней и быстро исцелять свое тело. Тебя нельзя убить до тех пор, пока в тебе есть хоть капля крови. Единственный способ — пробить твое сердце и отрубить голову. Еще тебя можно отравить серебром или сжечь, но больше нет ничего, что могло бы принести тебе непоправимый вред, даже солнечный свет может только обжечь тебя, если ты случайно подвергнешься его воздействию.

Проводи тонкую грань между голодом и сытостью. Голодая ты будишь в себе Зверя. Чрезмерно насыщаясь ты потакаешь ему и делаешь его сильнее. Если Зверь станет сильнее тебя — тебя убьют. Кровь животных может какое-то время заменить человеческую, но лишь на какое-то время, ведь мы созданы для того, чтобы охотиться на людей… Без человеческой крови ты умрешь, тебя поглотит Зверь. Кровь твоих собратьев питает гораздо лучше, но с их кровью в тебя переходит их сущность, их память, их опыт, тебе надо будет победить их в себе, чтобы они не завладели тобой и не свели тебя с ума. Кровь твоих собратьев по клану не обладает этими свойствами, но если ты начнешь охотиться на них — тебя убьют. Пить кровь собратьев по клану можно только в трех случаях — по обоюдному соглашению, в случае самообороны и по воле тех, кто принимает решения…

…Айрин раздражал новообращенный. От него слишком сильно воняло чужими. Спросите кого угодно — запахи Адьяри и Бруккари смешиваются в слишком пикантный букет. Этого не чувствовали младшие члены клана, но Айрин было уже далеко за пятьсот лет и ее тончайший нюх отчетливо разбирал в знакомых тонах собственного клана чужой запах, от которого когти вытягивались сами собой, а глаза застилала кровавая муть бешенства.

Более того, Айше отлучила ее от себя. Все внимание госпожи было теперь направлено на этого птенца-недоноска. Да, он силен как бык, да он самец, он умен, да в нем дремлют способности, недоступные никому… Ради этой дворняги она отобрала у Айрин ее любимую еду и постоянно гоняет по разным делам как какую-нибудь служанку, у которой еще клыки не прорезались. Она избегает общества Айрин и демонстративно пренебрегает ей, унижает ее больше всякой мыслимой меры, даже перед лицом подчиненных Айрин членов клана. Пренебрегает ей ради новообращенного, который не умеет пить по правилам и не вполне еще освоил маскировку: он постоянно ходит с открытыми зрачками и не умеет полностью втягивать клыки, постоянно царапая губы, он не может выпустить когти быстро и так же быстро их убрать… Айрин глухо зарычала, разрывая себе кожу на тыльной стороне руки, чтобы унять бешенство болью.

Ничего. Ничего, ничего. Новичок — это первая ступень. Когда она этим покажет Айше, чего она стоит и как с ней следует обращаться, она поднимется на вторую. А со второй ступени уже можно дотянуться до горла самой Айше, которая в последние полвека выглядит устало и работает очень неэффективно. Подтверждение тому — высокий господин Рамсес покинул Московию, где вот уже четыреста лет был его трон и переехал в замок Хатлестон. В Московию он отправил Сетти, своего внука. А Айше и вся ее свита отправились в Вену, во второстепенное убежище, освободившееся после отъезда Сетти. Это было унизительно, особенно зная, что Вена — родной город этого полукровки. Если Айше поглотит молодая и привлекательная самка, ведь высокий господин Рамсес не раз и не два высказывал свое удовольствие по поводу Айрин, то карьера этой самки может взлететь повыше луны…

Этой ночью она подстережет мерзавца в каком-нибудь коридоре убежища и задаст хорошую трепку, самое главное — не сильно запачкаться в его мерзкой крови, чтобы не вонять врагом. Пора показать новичку, кого госпожа любит больше и кому следует подчиняться, а кому командовать…

…Новость о смерти Айрин не очень удивила Айше. В конце концов это все равно входило в ее планы.

Она хотела преподать новичку урок и напала на него, чтобы примерно наказать и объяснить разницу в своем и его статусе. Пусть нападение Айрин было идеально спланировано, выверено и почти безупречно, пусть она была в пятьдесят раз старше, но она провалилось.

Новичок, как ей рассказали очевидцы схватки, поймал ее в прыжке, когда она в первый раз атаковала его и, не обращая внимания на режущие и рвущие его плоть когти, сломал ей позвоночник. Обездвижив ее, он по всем правилам ритуала прокусил ее горло и высосал всю, до последней капли кровь.

— Зачем ты сделал это?

— Я выполнял то, чему ты меня научила.

Он поглотил Айрин без остатка. Когда Айше вызвала его для объяснений, она не смогла почувствовать ни малейшего следа Айрин. Перед ней стоял еще вчерашний младенец, а теперь — уже очень взрослый и знающий вампир. Пусть Айрин не обладала полным набором знаний, которыми мог бы обладать вампир ее возраста, не была особенно сильна, ведь ее ролью было быть домашней игрушкой, но он завладел самым страшным оружием: ее памятью, памятью о всех просчетах, склонностях и слабостях Айше. В один миг из фигуры он стал Игроком

— Убивать своих сородичей?

— Да, если так велит первая заповедь, поправка три, все пункты с шестого, все подпункты. Я не нарушал Закона Каина, отца моего.

Айше могла поклясться своим именем, что она уже где-то, когда-то, видела, как блеснули его глаза… это как рык спящего дракона… ужасное, слишком знакомое ощущение… возможно она сама себя запутывает, но ей слишком хорошо знакомы и этот взгляд и эта манера держать голову… нет. Просто показалось.

Стоит наконец-то дать ему имя. Уль-н-арик. Ночь-на-клинке. Да, благородно, просто и изящно. И с должной долей иронии, которую враги, как всегда, оценят слишком поздно — ведь предка Бруккари звали Зуль-н-арик…

Конец конца, или Опять все сначала. 29–30 августа

На пути обратно мы попались в мокрые лапы долгожданного дождя. Он захлюпал по улице, по асфальту, забулькал в водостоках и размазал по лобовому стеклу разноцветные тени реального мира, московской ночи. Температура наконец-то упала в нужную сторону.

— Куда мы едем, Ульрик?

— Завершать начатое тобой

— Мной?

— Разумеется. Ты про гроб китайского полководца слышал?

— Tu es человек-пулемет, — вмешалась в наш разговор Клодетт, как оказалось сидевшая рядом с водителем, — я говорила тебе, чтобы ты перестал смотрел свою смерть. От это только много хуже, ты косишь всех, кого попадается твой прицел

— Когда ты мне говорила?

— «Не твоя смерть кружит, касатик. Твоя еще далеко, старый помрешь, старше меня. Вокруг тебя сама главная смерть косой машет, люди как трава валятся», — Клодетт прошамкала цитату точь-в-точь как старуха-гадалка.

Так. Значит по-русски мы тоже разговариваем, без галлицизмов и уродования синтаксиса. Оч-чень интересно. И здесь меня дурят.

— Ты убил даже тех, с помощью которых я передала тебе это! И еще двоих

— На них упали леса

— Если бы это не был ты, леса бы не шелохнулся

— А когда застрелили Кеннеди, меня в толпе не было?

— Хватит перепихиваться!

Ульрик фыркнул. Препираться, «перепихиваться» это нечто совершенно другое. Огрызаться, противоречить — что-то в этом духе.

— C’est n’importe pas у русских варварский язык, я не виновата…

— Хорошо, я больше не буду «перепихиваться». Только объясните мне, наконец, что к чему. Белла что-то начинала, но я в тот момент был слишком не в себе

— Что у тебя на шее? Правильно, артефакт. Кому принадлежал артефакт? Правильно, «Цепи». Где ты его взял? Снял с шеи убитого руководителя «Цепи». Второго, кстати, на твоем счету, потому что Кристофер Сэмюэл Картер, которого ты случайно застрелил в самом начале твоих приключений, руководил всей «Цепью» с семьдесят девятого года по это лето. Ясно?

— И что дальше, Ульрик? Покойный Ларс, кстати говорил, что это артефакт «Ордена»…

— Он врал тебе. Ты что, еще не понял сути? Продолжаю объяснять. У «Ордена» есть свои люди в «Цепи» и vise versa, как ты, наверное, сам понимаешь. Сотовый телефон, который ты нам послал вместе с невменяемым письмом — телефон агента «Цепи» в «Ордене». В общем-то обе организации почти знали, что делает каждая из них и каждая из них по-своему интерпретировала происходящее. Мы взяли его и спросили, к чему идет все дело. И только тогда мы поняли, что Ларс предпочитает защиту нападением

— Неужели ты думаешь, что старый секретный язык умер вместе с Кэлдэр? Пластинки уже давно-давным прочитали. Каждый Chef клана Палари знает этот язык. Мы готовили ловушку на последнего из заговорщиков, — опять вмешалась Клодетт

— Да, он подстраивал ловушку нам, еще не зная, что угодил в ловушку сам. Он думал, что с помощью тебя уничтожит нас, но…

— Но я — это картонная дурилка?

— Зачем же так… Ты — стреляная гильза крупнокалиберного снаряда. А почивший думал, что снаряд. И совершенно не мог понять, что пудовой гильзой, даже не стреляя, можно очень просто размозжить кому-нибудь голову. Боюсь, что он так и умер, не успев понять этот простой факт

— Но причем тут «Цепь» и «Орден»?

Ульрик обладает терпением пирамид. Что поделаешь, это он нанял идиота, а не я.

— Как всегда при всем. Он же последний из заговорщиков, или ты уже забыл? Он играл «Орденом» или за «Орден», как тебе угодно, у меня просто не было достаточно доказательств, чтобы уничтожить его. Киприан — тоже из «Ордена» и думал, что играет Ларсом, для достижения своих целей. Но в итоге, как и ожидалось, ты сыграл ими всеми, а я с твоей помощью смог не принимая прямого участия в игре выиграть

— А то, что Император — Бруккари? Разве он не хотел тебя этим шантажировать?

— Об этом знают все, включая Далта Бруккарай Да Шат. Это почва для примирения. А он плел тебе всякую ерунду

— Да, логично… Но ведь он же в общем-то хотел всем вампирам добра.

Тут расхохотались все, кроме меня, Миронова и Копии.

— Ульрик, объясни ему…

— Да, моя Черная Луна… Запомни уже в который раз — ни один вампир, если он не сошел с ума, не будет желать добра никакому вампиру кроме себя и очень, подчеркиваю, очень маленькой кучки своих друзей

— Значит, я всю дорогу играл за Империю?

— Увы. Возможно это твоя карма, играть за Темную Сторону, не желая того. Да и, согласись, слюнявая добродетельность Повстанцев куда менее привлекательна, чем скромное обаяние всемирного Зла, — театральный поклон.

Все как всегда. Как обычно, через задницу, к чему уже пора привыкнуть.

— Ладно. Остальное ты постигнешь сам. Или не постигнешь, что к лучшему. Кто ты? Зачем ты? Куда ты идешь? Ты не получил ответа ни на один из своих извечных вопросов, но это снова к лучшему, иначе в чем смысл, когда знаешь все ответы… Сегодня у меня хорошее настроение и я не прочь немного побыть добрым, перед тем, как отправиться с тобой на последнее на сегодня приключение. У тебя есть несколько фигур, перед тем как отставить их в сторону за ненадобностью, нужно сделать прощальный подарок каждой из них. Даю тебе желание на каждого и три для тебя лично.

Ульрик поочередно ткнул пальцем в Наин, Миронова, Копию и меня. Хороший шанс побыть хорошим.

Наин.

— Пусть Наин будет свободна. Как мы уже с ней условились. И никто ей пусть не мешает

— Желание два-в-одном. Не совсем по правилам, но ладно. Сделано.

Наин нервно отвернулась к окну. Не знаю что это, но это уже не моя проблема.

Миронов.

— Пусть он вернется домой и живет в свое удовольствие, а все его юридические проблемы решатся только в его пользу, плюс дайте человеку тыщ сто денег, не из тех, которые ты мне должен. И медаль, обязательно. Или какой-нибудь орден…

— Желание четыре-в-одном! Я боюсь третьего… Хорошо. Будет сделано.

Миронов отблагодарил меня кивком.

Копия…

— Я не знаю. Я убил оригинал. Мне не под силу решать за копию… Знаете, оставьте ее в покое. Пусть живет сама и сделайте так, чтобы ни о чем не заботилась, забудет о вас и обо мне и обо всем вообще. И без Беллы. Где-нибудь. Оставьте ее в покое. Или предоставьте ей решать свою судьбу самой, только без меня. Чем меньше я ее вижу, тем лучше и ей и мне

— Жестокое решение. Ты обрекаешь ее на жизнь… но будь по-твоему.

Копия ничего не сказала и не сделала.

А что же я?

— Вот сейчас еще одно приключение и все, отженись от меня сатана. Второе желание — подарите Волосу вместо его «Урала» самый шикарный «Харлей-Дэвидсон». А третье… я оставлю его на потом. Возможно я вспомню о твоем предложении, тогда, на набережной, Белла. Или твоей тогдашней угрозе. Или отчубучу еще что-нибудь

— Сделано. Твои желания все дороже и дороже…

— Скаред

— Мот…

Миронова мы высадили на Беговой. Я отдал ему все его оружие, которое он честно заработал и пожелал ему больше никогда не встречаться со мной, ведь я человек-неприятность…

По мосту мы подъехали к гостинице «Беларусь». Огромное, похожее на скопище сахарных голов или гигантскую друзу строение подслеповато светило многочисленными окнами. Мы объехали ее со стороны наименее парадной. Ульрик заправил в свой антиквариат свежую ленту и здоровенный бачок с ней взял в левую руку.

— Клодетт и это существо остаются в машине.

Николас исчез куда-то вверх, едва доведя нас до служебного входа. Вся наша небольшая группа вошла в здание, поливая все струйками дождевой воды.

— Так что же за приключение?

— Последний удар. Здесь база «Цепи» и тебе лично предстоит воткнуть кинжал в сердце твоего последнего врага

— Без тебя они не стали бы моим врагом

— Без меня они бы убили тебя и ты не осознал бы, кто твой враг. Идем.

Мы просто шли по ночной гостинице с оружием наизготовку. Никого на пути, все словно затаилось в ожидании распарывающих тишину очередей. Служебный лифт вознес нас на четырнадцатый этаж. Мы стояли в большом холле. В кресле возле двери спал, положив автомат на колени какой-то человек. Он умер во сне, потому что Наин метнула нож, девять оборотов и чмокающий звук.

Белла извлекла из сумочки толстую беловатую макаронину и по периметру прилепила ее на дверь. Ага. Взрывчатка.

Ульрик жестом приказал всем отойти чуть дальше и щелкнул пальцами. Грохнуло, вспыхнуло, на пол с плеском, посыпались стекла, вместе с ними в помещение ворвался шум ливня и вечернего города.

Я потряс головой и пошел, с двумя пистолетами, за Ульриком, в белый дым. Не было видно ничего, кроме блеклых язычков пламени. В дыму виднелась спины вампиров и все. Я шел за ними.

Внезапно взревел как атакующий тиранозавр пулемет. Я ничего так и не видел, кроме тусклой желто-белой редиски дульного пламени. Зато слышал я целый ад: грохот, звон гильз и фрагментов ленты, хриплые вскрики умирающих людей, сыплющуюся пыль и куски стен, визг и щелчки пуль, падающую мебель, треск дерева и перебитой проводки. И часто, слишком часто, отвратительный и бесстыдный шлепок, который издает плоть, когда встречается с летящим свинцом. Ульрик шел как штурмовой танк, просто водя стволом вправо и влево, короткими и долгими очередями рассыпая смерть. На фоне этого акустического джаггернаута блекло звучали хлопающие и позвякивающие очереди Беллы, и жесткие удары пистолета Наин. Я почти ослеп, оглох и задохнулся, несколько раз я наступал на что-то мягкое, бесцельно сжимая в потных руках свои пистолеты. Судя по всему я шел все медленнее и медленнее, постепенно теряя вампиров из вида.

Я уперся в стену. Коридор в этом месте поворачивал под прямым углом. Я подошел к продырявленной в нескольких местах двери.

Комната. В комнате беспорядок.

И в центре ее, целясь в меня, стоит Венуся. Комната была скверно и косо освещена упавшей на пол лампой, я лишь видел рыжие кудри и белую руку с маслянисто блестящим черным оружием, а за ним силуэтным отблеском угадывалось ее лицо.

Я страшно обрадовался и шагнул вперед, хоть и был в некотором замешательстве относительно того, как она сюда попала и что она здесь делала. Она очень медленно приподняла руку еще на несколько сантиметров, прицеливаясь точнее, и я увидел, что ее кисть, сжимающая револьвер, напряглась, готовясь выпустить в меня смерть. В уши, сквозь тупую вату ворвался ее отчаянный высокий крик и я увидел, что палец начал мало-помалу отводить назад спусковой крючок. Принять смерть из ее руки… это вполне справедливо…

На ее одежде появились несколько фонтанчиков пыли и дыма. Фонтанчик у бедра. Фонтанчик на животе. Еще фонтанчик на животе. Фонтанчик под левой грудью. Фонтанчик между грудей. Фонтанчик под горлом.

В той же последовательности маленькие дымные дырочки бесшумно напитались темнотой, пришедшей изнутри ее тела и она, плавно сведя перед собой руки, положив револьвер в воздух, отпрыгнула назад, как будто ее толкнули.

Когда она прогнувшись коснулась спиной стены, в мои уши ворвался отрывистый грохот. Спугнутое им время рванулось вперед.

Венуся лежала в углу, уткнувшись головой в изгвазданную кровью стену, скорчившись дергалась и икала. Ее нога, освещенная лампой, конвульсивно подергивалась, размазывая по полу клюквенно-красную кровь. Я видел, как спереди и сзади ее наливаются такие же лужи. Она еще раз захлебнулась стоном и обмякла.

— Ты сошел с ума — интимно шепнул мне в ухо Ульрик.

Что он наделал… Что он наделал… Что он наделал… Что я наделал… Что я наделал… За что?

— Эта пуля должна была войти в твою голову.

Что? А… Нет… Совершенно… Что же я наделал… Венуся… Боже… Как… Зачем…

— Очнись!

От чего? Безумие, спаси меня от этого…

Ульрик схватил меня за шиворот и несколько раз встряхнул.

Я что-то начал соображать.

Схватив лампу я рванулся к ней, чтобы успеть посмотреть на нее, пока она не окоченела, Боже, за что, опять, как в тот раз…

На полу, сломанная и разорванная пулями, прижимаясь щекой к полу, лежала незнакомая рыжеволосая женщина, которая закосила один голубой глаз куда-то вверх, мимо меня и сквозь потолок. Венусю куда-то забрали и подменили ее этим трупом. Это было так жестоко и так нечестно…

— Я откажусь работать с тобой, если у тебя при виде каждой рыжей женщины будет отключаться все что можно, — пробормотал Ульрик, помахивая дымящимся хромированным пулеметом и невозмутимо рассматривал когти — тебе срезало волосы ее пулей, а ты стоял как бык на бойне. Очнись…

Я очнулся. Я уже слишком давно очнулся и я этому не рад. Это была просто галлюцинация.

Но пришел страх. Если я увидел это так, значит я действительно ЖЕЛАЛ ее смерти?

Он посматривал на меня с неодобрением. У пришедшей Беллы все лицо было выпачкано кровью и она глядела на меня с недоумением. Наин — с сочувствием.

— Плохо. И то, что ты думаешь тоже плохо. Такая блестящая операция и так плохо отразилась на тебе… Надеюсь, хоть отход скрасит твою печаль

— Отход куда?

— Вверх. Снизу уже приехали пожарные и, боюсь, весь спецназ, который можно собрать в это время в Москве.

Мы вышли из комнат. За нашими спинами занимался пожар. Вверх мы поднимались по узкой решетчатой лесенке, пока не вышли на мокрую после уже умирающего дождя крышу. Вокруг было море разливанное огней — мой город жил и днем и ночью и тихо падали последние одиночные капли. Послышался треск запустившегося мотора.

На углу стоял мотодельтаплан. Расцветки британского флага. За управлением был Николас.

— Сдай мне все оружие

— Пожалуйста. Ульрик, оно все равно никого не делает счастливым.

Я отдал ему все что имел. До последнего патрона. Он же протянул мне мой наган. И вернул обрез с патронташем.

— Ты заслужил. Счастливо, — помахал мне Ульрик и свалился за край парапета

— Будь свободен, — Наин поклонилась и тоже шагнула в бездну.

Белла была более экспрессивна. Она обняла меня и крепко прижалась ко мне ледяной щекой. На ней были капельки дождя, но я понимал, что это скорее всего удачно симулированные слезы. Ведь никто и никогда не позволит соправительнице императора всего мира плакать на виду у смертного.

— Мне действительно жаль, что все так получилось. Прости. Я… я, похоже, становлюсь слишком мягкосердечна… Запомни, я всегда готова дать тебе забвение, если тебе станет совсем невмоготу… Прощай, надеюсь мы никогда больше не увидимся, потому что у нас от тебя одни только неприятности.

И сорвалась в воздух.

Николас поманил меня рукой. Я пошел к прогревающемуся дельтаплану.

— Да, стоп, — сказал, снова возникая за моей спиной, Ульрик, — вот, для красивого отхода…

Он сунул мне в руку магнитолу и нажал на пуск. Потом разбежался, подпрыгнул в воздух и растворился в темноте.

Пошипев пленкой, магнитола завела до боли знакомую классическую тему из «Джеймса Бонда». Под музыку я забрался на сиденье и машина, управляемая Николасом, скользнула прочь от этого места. Я хохотал до слез. Простите меня, но закончилось все глупо. Просто глупо.

Последнее интермеццо

— Неплохо. Неплохо, Белла. Наше расставание прошло до идиотизма романтично

— Мы хорошо отыграли свои роли и окончательно сбили его с толку

— Да-да. Сбили с толку. Конь а5.

Ульрик переставил своего черного коня так, чтобы в перспективе черный король Беллы оказался под ударом в течение ближайших двух ходов.

— Я до сих пор не могу понять что им движет

— Я тоже

— В принципе, смерть его любовницы могла бы подвинуть его принятию Решения. Совершенно запороговое событие для психики

— Однако не оказавшее никакого необходимого влияния, — черный слон Беллы лихим кавалерийским наскоком проник по белой диагонали вглубь обороны и осложнил ситуацию, — как и твоя задумка с копией. Ты только зря истратил слишком много денег

— Ты неправа — Ларс был настолько поглощен своими приготовлениями к мести, а моя спина так соблазнительно маячила перед ним, что он не мог не вытащить кинжал. Он проглядел, что внутри моих планов по поводу нашего друга были еще и планы на него самого. Разве ожидал он, что яма, которую он копал для меня окажется его могилой? Пешка в3

— Это должно меня испугать? Нет, я даже знаю, зачем здесь стоит твой конь. Вот так

— Неплохой ход

— Что ты думаешь по поводу этого существа, которое сейчас играет роль его самки? Она пугает меня. Возможность превращения потенциально опасна и мы не знаем что хочет это существо. В этом мире такого не может быть и представь себе, если в него начнут проникать подобные твари. Тебе, кстати, не кажется, что это одно из созданий его мира? У него должны быть желания, привычки и, самое главное, цели и страхи, но я не вижу ничего, что могло бы мне поведать хоть об одном из перечисленных пунктов. Если мои мысли правильны, оно пришло сюда не из любопытства и не на прогулку. Но если оно пришло, кто-то другой смог создать еще одну точку входа, значит наш друг не уникален. Тогда почему именно так, зачем, кто тот, кто открыл ему эту дверь?

— Я не могу думать о чем-либо, не понимая сути вопроса. Я не могу понять логику его поведения, я не вижу где его страх. Все-таки шесть человек, четверо с оружием, три бойцовых собаки… И все живое растерзано, быстро, почти моментально, но, не скрою, методично и последовательно — в порядке прохождения помещений. И бесцельно, совершенно бесцельно…

— Оно агрессивно, если ты еще не понял

— Спасибо за разъяснение. Ты агрессивна, я агрессивен, это существо агрессивно… Что это меняет? И ты и я можем оценивать опасность и чувствуем страх. Способен ли наш страх контролировать нас и способны ли мы контролировать свой страх и агрессию? Что происходит в этой голове? — Ульрик прикоснулся пальцем к виску, — Да наплевать, что там происходит. Я не хочу попасться к нему в объятия и все. Куда больше меня занимает то, зачем ему наш общий друг и зачем оно так активно втирается к нему в доверие

— Рассчитывает на то, что привязанность будет сильной?

— Нет, нет, увы, нет. Насколько я представляю себе это, никакой привязанности не на чем укорениться. Я не верю в существование души… Ферзь н5

— Ты слишком плохо знаешь пустыни. Пройдет хороший дождь и пустыня опять покроется цветами. Так было множество раз.

Ульрик подумал о своем сыне, которого он убил много лет назад в Лионе, прямо на выходе от какой-то шлюхи. Пусть сам он давно был мертв, а его сын был вурдалаком Айше. Сколько лет было ему? Он уже и не упомнит. За что Айше приказала убить этого вурдалака? Эту тайну она утащила за собой в Ничто. Он не испытал никаких чувств, когда проткнул шпагой его грудь и видел, как делает последний удар сердце и начинает остывать тело. Этому вурдалаку было гораздо за пятьдесят лет, при том, что употребление крови замораживает возраст. А ему теперь уже навеки под тридцать, как раз тот самый возраст, когда в замке Хатлестон родился его единственный сын от одной из смертных потаскух Айше, пока он сам еще был смертен… Все-таки парадоксально — убить собственного сына, выглядящего почти вдвое старше тебя самого, особенно когда и ты, и твой сын живете гораздо дольше положенного срока. Еще более парадоксально то, что если бы в чреслах этого пожилого человека оставалось жизнеспособное семя — в смертные времена Ульрика бывали случаи, когда некоторые могли зачать детей даже в пятьдесят лет — то вурдалак вполне мог быть отцом Беллы, которая по ее словам родилась в Лионе… «Белла — моя предполагаемая внучка. Нет, такие мысли могут свести с ума…».

— Не думаю. Не думаю что в этот они расцветут. Там слишком часто идут кислотные дожди сарказма. Итак, я повторяю, оно зачем-то рассчитывает на его привязанность

— Да, — Белла сделала жест, обозначающий уход

— Я ухожу от темы?

— Нет, я предлагаю на несколько мгновений отвлечься и посвятить меня в твои дальнейшие планы

— Ты уже и так знаешь. Все как прежде. Проникновение, переплетение и подтачивание. В одну прекрасную ночь нас примут как нечто совершенно нормальное. Самое главное — пропитать людей нами

— За сколько ты рассчитываешь обернуться?

— Не раньше чем я постигну нашу собственную сущность. Если считать с 1920, от начала работ по крови с институтом Богданова, каждые десять лет я делаю маленький шажок к истине. Параллельно с этим, твой хороший друг господин Кроули начал всерьез заниматься духовной составляющей моего постижения. Я думаю, что до истины мне осталось прошагать не более тринадцати-пятнадцати шагов…

— То есть к этому времени я буду в твоих годах, а ты будешь подбираться к седьмой сотне?

— Да. А разве тебя что-то беспокоит? Уж не возраст ли? — Ульрик улыбнулся

— Да. И возраст тоже. Никакие мази, кремы и витамины не помогут моей коже не превратиться в пергамент. Никакие туши и тени не заставят мои глаза блестеть по-молодому. Никакие румяна не вернут моим щекам цвета — от всех этих штучек с перекачиванием крови румянец получается между серым и сиреневым. Я вынуждена постоянно хватать за хвост убегающую лошадь

— Глупости, сестра. Фикция, мираж, чистая психология. Ведь ты уже никогда не постареешь. Посмотри на Хьолгу — куда как аппетитная особа, в ее-то возрасте…

— Я знаю. Но я не могу не чувствовать это. А Хьолга хороша до тех пор, пока ей не заглянуть в глаза, в которых все ее тысячи лет видны как на ладони

— Белла, если ты затеяла уход с основной темы ради разговора о проблемах твоей кожи, то это кокетство. Ты же знаешь, что моя сестра — воплощенные Эрос и Танатос вместе.

Белла изогнулась, чтобы посмотреть, как ведет себя левый разрезной рукав, а заодно скрыла улыбку. Тщеславие это маленькая, но очень приятная небезупречность…

— Итак, мы возвращаемся к нашей теме. Твои слова только что натолкнули меня на одну мысль. Что если все же попробовать продолжить разыгрывать нашу рыжую карту? У нас ведь осталась последняя…

— Нет. Не думаю, что он в третий раз клюнет на эту удочку. Я не совсем уверена, что хоть что-нибудь вообще получится с этим вариантом. В конце концов посуди сам — у меня есть ощущение, что судьба просто не допускает существования этой особи — первый вариант вскрыл себе вены, второй потерял рассудок при попытке восстановить на ее основе личность первого и наш герой вызывает у нее лишь ужас и боль, третий сейчас ревет и размазывает сопли в моих комнатах, она вызывает отвращение у него. Без Ларса мы не сможем сформировать ее личность в нужном направлении. Карта отыграна, просто оставь ее в моей коллекции

— В тебе говорит страсть коллекционера или рассудок стратега, Белла?

— Рассудок uber alles, как ты любишь говорить, а страсть — пикантное дополнение

— Что же ты предложишь?

— Ждать. Ведь времени у нас навалом. И постепенно собирать информацию об этом существе, которое выдает себя за Алину

— Да… Я немного поспорю для вида, но соглашусь с тобой. Времени у нас еще достаточно много…

В конце концов. Последняя глава, она же эпилог, хотя, разумеется, все было совсем не так

— Где тебя высадить?

— В Сокольниках… разумеется в Сокольниках, там еще одно незавершенное дело.

В Сокольниках я молча сидел на заборчике, ограждающем газон от желающих по нему погулять. Всю ночь я стучал зубами, но не чувствовал ни времени ни холода, потому что у меня в голове снова и снова, в мельчайших деталях прокручивались раз за разом, кадр за кадром все события нескольких последних лет. Сегодня утром кончается последнее лето.

Если все правильно, она должна делать утреннюю пробежку. Всегда. В любую погоду.

Я тупо сидел и слушал демонов в своей голове. Они все говорили по-разному, но вполне четко все время возвращались к одному и тому же. Мимо меня несколько раз проезжали какие-то машины, проходили какие-то люди. Мне, как и им, короче нам было друг на друга наплевать.

Небо постепенно засерело, потом зарозовело и начало подниматься солнце.

— Эй, парень… тебя чего, ломает? Я сам бывший, сейчас помогаю таким как ты. Пойдем со мной, тебе помогут, снимут ломку…

Я поднял голову. На фоне утреннего неба была голова и плечи. Это, как и полагается в мягком переплете, в который превратилась моя жизнь, был Саша. Даже шрам на физиономии был.

Он отшатнулся от меня в ужасе. Именно ужас был в его белесых глазах в это серенькое утро. Неужто я выгляжу настолько скверно? А, наган… Наган вот он…

— Ради Бога… Господи Иисусе… не…

— Беги. Беги отсюда.

Он повернулся и побежал, как в итальянском кино вдоль по улице. Поначалу прицелился ему в спину, и точно бы продырявил ее, но потом я опустил и спрятал оружие. Он-то что мне сделал? и не за этим я сюда пришел. Снова сел, но меня подкинул с места визг покрышек.

Я отчетливо видел как его, словно картонную куклу, на бегу сшибает и отбрасывает огромный, с оранжевым баком мусоровоз, неизвестно как выскочивший из узенького проулка между домами. До чего же глупо… Желать и не радоваться желаемому. Там, несмотря на ранний час собралась толпа любопытных. Чертовски глупо.

Да. Да. Да. Вот эти шаги я узнаю из многих тысяч других.

Не целясь, смотря себе под ноги, я поднял руку и несколько раз вдавил спусковой крючок. Я знал, что не могу промахнуться.

Все так же смотрел себе под ноги, потому что ее рука упала точно в мое поле зрения и я видел сквозь разбитое стекло на ее часиках как умирает в механизме под гильотиной секундной стрелки минута. На остальное я просто боялся смотреть.

Все были слишком поглощены эпизодом с мусоровозом, сбившим ублюдка, совершенно не заметили, как я наконец-то выполнил свою миссию. Теперь и она и я стали тем же что и были — совершенно ничем. Стрелка нарезала еще двадцать или двадцать пять кружков времени. Никто так и не заметил случившегося.

Над крышами победоносно взлетало солнце. Ее старательно обошли и пошли дальше несколько прохожих, совершенно ни на что не обращая внимания. Город начинал свой очередной рабочий день.

Вот сволочи… на их глазах совершилось тягчайшее, возможно, преступление, а они так и не заметили этого. Я проверил барабан. Три патрона.

Сволочи, сволочи, сволочи, сволочи…

Чтобы хоть как-то привлечь внимание к свершившемуся факту я выстрелами разбил два больших окна в магазине через дорогу. Нет. Ни фига. Никому это не было интересно. На нашу судьбу всем было насрать. От разочарования опускаются руки.

Воздух был зябок и неуютен. Крутясь откуда-то прилетел по косой золотой лист.

Тогда я поднял оружие, поудобнее повернул его в нужную сторону и, надеюсь что последний раз, выстрелил…

— Где тебя высадить?

— У «Морского пса», разумеется, Ульрик слишком быстро смылся…

Николас ничего не сказал. Мы долетели до площадки на Воробьевых горах и там пересели в машину. Байк… байк я заберу завтра утром.

В «Морском псе», в памятной комнате с наядами, сидели в креслах за изящным столиком Ульрик в смокинге и Белла в вечернем платье и играли в шахматы. Все фигуры были черными. Я вежливо кашлянул

— Что?! Опять?!!

Ульрик сделал такое движение, как будто хотел отогнать кошмар. Белла, чтобы скрыть улыбку, отвернулась. Я успел заметить, что и губы и глаза у нее накрашены зеленым.

— Нет. Не беспокойтесь, я не собираюсь у вас оставаться. Я пришел за деньгами

— Какими деньгами?

— Сто сорок семь тысяч девятьсот восемьдесят долларов десять центов

— Откуда такая сумма?

— Сто пятьдесят ты мне был должен. Минус две, ты мне их отдал. И минус два раза по девять девяносто пять. За медицинские услуги

— За что?.. — простонал Ульрик.

Белла, закрываясь рукой, хихикала.

— Я же говорю, за медицинские услуги. Два раза по девять девяносто пять

— Нет… За что мир породил тебя на мою голову?

— За грехи. Как щуку, чтоб карась не дремал.

Белла уже откровенно заливалась смехом.

Ульрик поднялся и пошел к двери.

Белла проследила за тем, как дверь закрылась и зааплодировала.

— Браво. Ты не перестаешь меня удивлять. Такая игра на грани фола, так изящно. Ты как всегда не понимаешь с чем играешь, поэтому всегда выигрываешь. До чего же ты смешной и наглый…

— Счастлив был развлечь вас

— А какой подарок ты потребуешь от меня?

— А можно?

— Разумеется, раз пошла такая игра

— Тогда… вы ведь куда-нибудь собираетесь сегодня, насколько я понимаю?

— Да. В Большой Театр, на особо камерные выступления для совершенно узкого круга… балет

— Во! Хочу шикарный клифт, как у Ульрика и два билета на этот сеанс

— Что ж… за два часа мой портной сможет построить тебе хороший костюм. Но тебе в это время придется тщательно привести себя в порядок. А у твоей дамы есть во что одеться?

— У моей дамы тряпок полный сундук. Одних джинсов штук восемьдесят.

Она хлопнула в ладоши и вызвали портного. Пришел портной и снял с меня все мерки.

Я приводил себя в порядок около часа. Прическа, конечно сильно оставляла желать лучшего, но с этим пришлось смириться.

На выходе Белла придирчиво осмотрела меня и отправилась бриться вместе со мной по второму разу. Я стоял, плотно ухваченный за нос, а Белла небрежно помахивала опасной бритвой и что-то мурлыкала себе под нос. Для нее я, похоже, офигенная шутка.

Вторичный выход состоялся как раз к готовому наряду и обуви. Да, армейские ботинки не совсем хороши… Я оделся. Белла осмотрела меня и обреченно вздохнула.

— Ты похож на макаку в смокинге… Создан для драных джинсов, безразмерных свитеров и кожаных курток. Ладно, пойдем позориться. Только все остальное забери, сложи в эту сумку

— Неужто в этом всю жизнь ходить буду…

Возле столика с шахматами стояла тележка вроде официантской и на ней лежали высокой стопкой мои доллары. И сверху десять центов. Доллары я свалил в пакет, поверх грязных ботинок. А монетку сунул в карман.

Ульрик был уже, очевидно, осведомлен о моей самой свежей выходке. Он уже улыбался. Да, притащить с собой бесплатного шута — это по-королевски. Ну и пусть я шут. Я оторвался на них на всю катушку.

Алина была немного удивлена, когда я заявился к ним, с букетом голубых и зеленых орхидей. Раскланявшись с ее родаками, я объявил, что срочно реквизирую даму на предмет просмотра особой программы в Большом. Папа, весьма холеный гражданин, знакомый по обложкам серьезных журналов, осведомился, кто я вообще такой и не тот ли я самый.

— Алина меня очень хорошо знает, Абдалла Мусаевич. Мы достаточно близкие знакомые. Что за спектакль? Не знаю еще, это сюрприз главрежа, но я думаю, что для президента, меня и американского посла придумают что-нибудь хорошее.

Врать надо на ходу.

— Охрана для Алины? Нет, спасибо, в смысле упаси Боже. Я думаю ФСО бдит в тройном режиме. Да и персона я не такая уж страшная, так, ястреб меж орлов прегордых…

Врать надо на ходу.

Большой оказался долгим и скучным, но Алине понравилось. По мне хороший рок-концерт с блевотиной, совокуплежем на сцене и откусыванием голов летучим мышам веселее…

На выходе я покрутил десятицентовую монету в руке.

— Ульрик, а ты мог бы, на прощание, если я кину монету, прострелить ее? Хочу на память повесить ее на одну цепочку с крестом.

Крест я, кстати, нарочно навесил поверх всего, как орденский знак. Неоднократно на протяжении спектакля я ловил на нем и себе взгляды и тактичное прощупывание мыслей. Но ничего, это даже хорошо. Пусть упыри знают, с кем дело имеют. Он щелчком пальцев перетянул монету в свои руки и кинул ее обратно мне. На мою ладонь она упала еще горячей, в ней была аккуратная дырочка. Как от пули…

— Где тебя высадить?

— На «Новослободской», разумеется, я же не могу оставить байк.

Мы с трудом сели на Бутырской улице из-за многочисленных растяжек и проводов. Пожав на прощание руку, я пожелал через Николаса всяческих благ царствующей семье и пешкарусом, под аккомпанемент возмущенных гудков и криков обрадованных моим вояжем по встречной полосе редких ночных водил дошел до прикованного к тополю мотоцикла. Магнитола, не прерываясь, вещала классические саундтреки.

Отсоединив мотоцикл от могучего ствола я взгромоздился на мокрое сиденье и перед тем, как завести двигатель, кратко обдумал предстоящие события.

Обрез и мотоцикл я отдам Волосу, потому что они его. А наган и магнитолу оставлю себе. На всякий случай.

В расслабленном настроении я доехал до Тушино, завел железного друга в гараж и прочно запер его, чтобы никто больше не мог покуситься на чужую собственность. Обрез я сунул под куртку.

Дверь мне открыла все та же девка, только уже не намазанная и в сравнительно пристойном облачении.

— О, привет

— Привет. Волос дома?

— Заходи.

Волос сидел на кухне за столом и ужинал. Не скрою, «Надька» умела, оказывается, готовить. Там была не яичница, а салат, суп в супнице (откуда только Волос ее достал?), жареное мясо и гарнир. Вместо пива или чая — сок.

— Здорово, Волос.

Он остановил ложку на полпути от тарелки и, не поднимая головы спросил:

— Разбил?

— Отчего же. В гараже стоит, целый и невредимый. Обрез с патронами лежит в прихожей

— А что так рано?

— Успел. Там до Архангельска-то — полтора плевка…

— Посрались с девкой, да?

Пожалуй…

— Ага. Почти

— А мы вот жениться надумали

— Поздравляю

— Спасибо. А еще с корешами решили открыть тюнинговую мастерскую. Байки делать и тачки. Не хочешь, дизайнером? Ну и покрутить чего там надо будет…

— Буду рад. Только чуть попозже, через неделю

— И так и так до середины сентября не начнем. Ногу только через две-три недели раскуют

— Ладно. Позвонишь мне. У меня, кстати, для тебя подарок есть. Если тебе ближним временем подгонят хороший байк, не смущайся. Это я э-э… в карты выиграл. Мне он на фиг не нужен, а тебе в самый раз

— В очко? — насмешливо спросил Волос, не веря, разумеется, ни одному моему слову

— Да нет. В подкидного дурака скорее

— Ты меня в следующий раз с собой возьми, посмотрю, где в подкидного дурака байки выигрывают

— Смех смехом, но тебе, я боюсь, не понравится

— Казино что ли поганое?

— Угу. Ужас до чего поганое.

И мы оба рассмеялись.

Он предложил мне место и еду. Так, за необязательным трепом, прошло время до половины одиннадцатого.

Откланявшись и поблагодарив за ужин, я двинулся на «Краснопресненскую». Там вышел на набережную, прямо напротив того места, где я в тот раз застрелился и, перед тем как выкинуть ненужное больше оружие, дал салют из семи залпов. За всех погибших: за Венусю и за меня, за Степана Антоновича, за КО и всех, кто там погиб; и за всех живущих, отныне и вовеки: за Венусю, за Волоса и его невесту, за Миронова и его жену, и всех-всех-всех остальных хороших людей и, каким-то боком, за меня тоже.

Я страшно устал, но я весел и спокоен. Пора, наконец возвращаться домой. Во всех смыслах.

Примечания

1

— Ну, это называется словом меньшинство. Хотя из общения (Бесконтактного, пошляк!) с некоторыми его гм представителями-льницами я вынесла много полезного. Всегда уважала чужой выбор. Наверное потому, что слишком сильно выбирали за меня.

(обратно)

2

— Я совершенно не понимаю, откуда он это взял. Больше всего похоже на фантастическийвинегрет из Брэма Стокера, «Икс-файлз», «Ворона» и всех известных мне американских фильмов. Но он говорит, что все это правда. А если он говорит так, то я должна ему верить. В таком случае все получается еще мрачнее чем в реальности, хочется завопить его любимый клич «Они среди нас!» и пойти жечь народ через одного.

(обратно)

3

— Коллекция! 150 экземпляров и все что к ним прилагается — это авиационный музей или авиабаза, а не коллекция. Он стоит среди ангара и, чуть не пуская радостные слюни, со счастливым смехом рассказывает сам себе (я затыкаю уши), что гайки на правом подкрылке у некого Хокера Харрикейна были фрезерованные и некто Темпест имел проблемы с рысканьем (?).

(обратно)

4

— Ах-ах-ах. Ох-ох-ох. Слышали бы вы, как он говорит в реальности…

(обратно)

5

— Тест на телепатию провалился. Но понимаем мы друг друга отлично.

(обратно)

6

— Подобные тирады случаются, когда он сильно не в духе. Не хватает только черного плаща и вздыбленного коня — романтический герой, бросающий свое проклятие сгнившему миру…

(обратно)

7

— Полная братская любовь и взаимопонимание. Напоминает «Ворона».

(обратно)

8

— Его (?) потому что временами он просто перевоплощается) излюбленный ночной негритянский юмор — в смысле ОЧЕНЬ черный.

(обратно)

9

— Гм, а оно разве чем-то отличается?

(обратно)

10

— Обычная процедура, так как ужастики — наши любимые сны.

(обратно)

11

— Спасибо Маше и Кате, его просветили… (Кто это такие? — С.Э.)

(обратно)

12

— Бедлам — лондонская лечебница для душевнобольных (Госпиталь Марии Вифлеемской — из усечения английского названия «St. Mary of Bethlehem’s hospital» и родилось слово Бедлам — С.Э.)

(обратно)

13

— Мне от качки в поездах ужасно тухло, особенно если смотреть в окно. Вот и куталась.

(обратно)

14

— ЭТО когда-то еще и умело ездить… (Я сам видел его, охотно верю — С.Э.)

(обратно)

15

— Он капитально меня напугал. Хотя поверила я только когда увидела Дом.

(обратно)

16

— Я ничего не откапывала, просто захотелось помыться после поганой электрички и я почувствовала какую-то дверь. Дом всегда пригоняет тебе ту комнату, которая тебе нужна.

(обратно)

17

— Бесконечная, черт бы ее драл, вещь. И все, что ни захочешь там есть. Сшито на твой размер и подогнано по фигуре так, как он притирает свои дурацкие клапаны. То же самое с обувью.

(обратно)

18

— Я объелась так, что ноги не держали. Вдобавок он меня напоил до состояния нестояния.

(обратно)

19

— Проснулась я с фингалом на лбу. Пока спьяну ходила по коридорам и искала свою кухню, чтобы попить — поцеловалась с косяком.

(обратно)

20

«Гибель богов» — конец света в германской мифологии, последняя битва между силами Хаоса и порядка (С.Э.)

(обратно)

21

— Ниччё не помню. Весь абзац как отрезало.

(обратно)

22

— Он еще кое-что орал, как я помню, только стесняется писать.

(обратно)

23

— Все правильно, только он мог бы и пораньше догадаться что меня нет и сообразить где я.

(обратно)

24

— Ненавижу эту жвачку, но когда все остальное — Манштейн, Тит Ливий и «Молот ведьм», — начнешь поневоле читать подобное гм… творчество народов Севера. Надо заняться созданием библиотеки «для девочек». (Отмечу в дневнике) Начать с Брэдбери и Достоевского.

(обратно)

25

— Все было совсем не так. Он за мной гонялся по библиотеке с угрозами, что засадит меня не только в этот гроб, но и в тренировочный «Мессершмитт». Я жутко боюсь, что этот антиквариат развалится прямо в воздухе. В итоге я решила, что все равно не отстанет, да и летала я только в Крым на лайнере, и для сохранения вида разрешила себя поймать.

(обратно)

26

— Это точно. Надулся, того гляди лопнет.

(обратно)

27

— Одно из самых худших оскорблений в его устах. Только послушать, с каким омерзением он вырисовывает: «Жже-нщщина…»

(обратно)

28

— Слабо сказано. Вопль был что надо, Хичкок о таких только мечтал.

(обратно)

29

— Омерзительное название и омерзительный вкус. Сразу же дает по мозгам, см. ниже.

(обратно)

30

— Зря!

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Погоны из джокеров

  Пролог и сплошное издевательство над читателем (можете пропустить, если не нравится)

  Exodus/Erratum

  Долгие проводы

  Касание, или Как нас там принимают

  Бардак

  Не столь быстро, или Что-то проясняется

  Утро, точнее вечер в духе Тулуз-Лотрека

  Предыстория номер один, переданная из ума в ум

  Поезд в ад отправляется, леди и джентльмены

  Неправедный гнев Беллы

  Предыстория номер два, вспомненная одним из участников

  Рояль-флэш, моя жалкая тройка бита

  Где-то в районе Нового Арбата. Чертовски много насилия

  Иммельман в вакууме, который делает весь сюжет. Пальбы не меньше

  В гости к холодильнику с бородой, ночью

  В гости к холодильнику с бородой. Часть вторая, в самом логове, ночью

  Продолжение предыдущей главы. Ближе к полудню, если кому не ясно

  В гости к холодильнику с бородой. Часть, слава Богу, последняя (с полудня, минут до двадцати первого)

  Ситуация проясняется. Но не сильно

  Напиток, крепостью 180 градусов

  Потрясатели Вселенной

  Фрагмент из истории. Как избавиться от честного слова. Приблизительно тридцатые годы

  Размен фигурами

  Бар. Неизвестно сколько часов или дней. Карты открываются

  Карты сданы

  Блеф по-черному

  Черно-белое кино

  The place named Heaven

  Погоны из джокеров

  Глава последняя, самая короткая, но ее писать тяжелее всего

ДОЛГОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

  Предисловие автора

  Рассказ душевнобольного

  Странная парочка, или Верьте своему подсознанию

  Tie your mother down

  Монтажники-высотники

  Шакалы против гиен

  Просто поток сознания

  Гость из прошлой жизни

  …A little bit of magic in the air…

  Как карты лягут

  Крысы в кладовой

  Ничего лучше у нас пока нет

  Когда скелет вываливается из шкафа

  Просто хорошее времяпрепровождение

  Интересное кино…

  Несколько. Часов?

  Ночной совет

  Джихад

  Закат

  Конец?

  Комментарий неспециалиста

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Освобождение

  Необязательный пролог

  Прелюдия 17 июля. Приключения начинаются, или Вот она где, наука-то…

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    Интермеццо. Не укради

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    17 июля. Продолжение. Характер Д’Артаньяна вырисовывается, или Клиент хамит

    18-27 июля. Погоня за снаряжением, или Безумие вступает в решающую фазу

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    27 июля. Скажи мне, кто твой друг… или На фига козе баян — 9 ½

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    Шизофрения, как и было сказано, или Жди меня, и я вернусь. 28 июля — 11 августа

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    Интермеццо. Не убий

    Ах вот какие стеклышки вы себе завели, или Зачем ворчат унитазы? Вечер, ночь 11–12 августа

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    13 августа, разумеется, пятница. Экспроприация экспроприаторов, или То, как они борются против советской власти. Погоня за снаряжением — 2

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    14 — 16 августа. Бегство на север

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    16-17 августа. Люди в черном

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    17-22 (?) августа. Пять дней заключения или хулиганы и бездельники

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    Этюд-фантасмагория с моралью и аннотацией. Неизвестно когда. Неизвестно где. Не совсем уверен, кто именно. Но скорее всего там же, что и в предыдущей главе и примерно в это же время — 25–27 августа

    Escape from castle Wolfenstein. 27–28 августа

    Фрагмент истории. Времена королевы Елизаветы

    Бесплатный сыр, или Патентованное средство от перхоти доктора Гильотена. 28–29 августа

    Фрагмент истории. Времена короля Якова I

    Конец конца, или Опять все сначала. 29–30 августа

    Последнее интермеццо

    В конце концов. Последняя глава, она же эпилог, хотя, разумеется, все было совсем не так

*** Примечания ***