Второй шанс 4 [Геннадий Борисович Марченко] (fb2) читать онлайн

Книга 535658 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Геннадий Марченко Второй шанс-IV

Глава 1

Наверное, с полминуты я сидел, словно обухом по голове ударенный. Очнулся, когда батя бесцеремонно толкнул дверь и, откусывая от здоровенного бутерброда с колбасой и сыром сразу половину, прошамкал с набитым ртом:

– Слыхал, Максимка? Андропов-то коньки откинул!.. А, ну ты, я гляжу, тоже новости смотришь, значит, точно слыхал. Сказали, что скоропостижно, скорее всего, сердечко прихватило. А вот если бы сказали, что после долгой и продолжительной болезни… Ну да хрен с ним, помер и помер, другого посадят на его место.

Да уж, хотелось бы знать, кого именно. Первым позывом было ломануться к телефону и набрать Сергея Борисовича, чтобы узнать хоть какие-то подробности. Я был более чем уверен, что без вмешательства его команды, в которой по-любому состоят большие чины, тут не обошлось. Но тут же себя одёрнул. Ага, так тебе Козырев и начнёт расписывать подробности устранения Андропова по телефону, зная, что его линия стопудово прослушивается, как и у любого сотрудника УКГБ.

В конце концов, какая разница? Главное, что Юру убрали, царствие ему небесное, а это значит, что теперь ответвление этой реальности от той, которую я прожил в прошлой жизни, начнёт расходиться всё сильнее и сильнее. Ну что, товарищи ловцы-оппозиционеры, есть теперь смысл меня валить? Или это у вас на уровне принципов?

Я отложил гитару в сторону и лёг на кровать, закинув руки за голову. Убьют меня или не убьют – процесс не остановить. Я оказался просто стволом, из которого вылетела пуля. И теперь меня можно хоть переплавить, но пуля летит уже сама по себе и делает своё дело. Например, прошила насквозь председателя Комитета госбезопасности и полетела дальше. Проинструктированные мною через Сергея Борисовича неравнодушные люди теперь действуют сами, и моя помощь, думаю, им уже не понадобится. Ловцы не ловцы, но теперь я имею право расслабиться в плане глобальных воздействий на политико-экономическую движуху в СССР, и заниматься тем, чем хочу. А именно драться на ринге, писать книги и сочинять-подворовывать музыку.

Так что решил я Козыреву не звонить, если захочет что-то рассказать – я готов его выслушать. Вместо этого решил позвонить Корн, мы с ней не общались уже месяца два. Узнаю хоть, как идут дела с картиной.

– Ольга Васильевна? Добрый вечер, Максим Варченко вас беспокоит…

– Максим, здравствуй! Ты что-то давненько не звонил, я уж подумала, может, тебя судьба фильма и не интересует?

– Ещё как интересует, Ольга Васильевна, потому и звоню. А заодно поздравить с прошедшими.

– Спасибо, и тебя тоже! Что по киноленте, то зимние натурные и павильонные сцены почти отсняты. Остались натурные весенние и летние съёмки, это по хронометражу примерно минут тридцать, то есть примерно треть фильма. Главное, что укладываемся в график и не выбиваемся из бюджета, если тебя эта информация тоже интересует.

Что ж, спасибо тебе, товарищ Корн, за хорошую информацию. А пока можно определиться с планами на завтра. Не так уж их и много. С утра заскочу на Главпочтамт, что напротив драмтеатра, отправлю заказным письмо Льву Брониславовичу, личность которого у меня вызывает подозрения. Но это ещё не доказанный факт, да и надо выполнять свои обещания. Потом бегом в училище, заскочу в директорскую, расскажу Бузову про новую песню о поездах и грустных проводницах – текст первых двух куплетов и припева у меня уже готов, думаю, в течение получаса добью всю песню, и даже мысли о скоропостижной кончине Председателя КГБ этому не помешают. Сегодняшнюю тренировку в «Ринге» я проигнорировал, оправдание, если что – устал с дороги. Хотя в моём возрасте да с моими данными это звучит немного наивно. Зато завтрашнюю репетицию никто не отменял, свой коллектив я обзвонил по приезду. Как раз и будем работать над новой вещью.

Стоит ли Ингу после репетиции приглашать на свидание? Пока не уверен, мы и так с ней пару дней находились бок о бок. Не скажу, что устали друг от друга, но в отношениях тоже нужны хотя бы небольшие паузы, это я вам как бабник с многолетним стажем говорю, хе-хе. И добавлю, что чем реже встречи – тем они ярче, независимо от того, насколько вы влюблены друг в друга.

А вот в воскресенье после посещения бабули можно куда-нибудь сходить, чтобы потом сделать недельный перерыв. Пора уже приступать к новой книге, а то что-то я малость обленился. Правда, и поездки эти – то в Москву, то в Ялту – немного выбивают из колеи. Суетливыми получились новогодние праздники.

Хм, а не взяться ли мне за детективы? Придумаю собирательный образ сыщика, и тот будет у меня путешествовать из книги в книгу, как Лев Гуров у Леонова. Вон его книга на полке стоит, а я уже знаю, что будет в следующих, ещё не написанных. У него главный герой закончил юрфак и начинает карьеру в МУРе инспектором уголовного розыска, чтобы через двадцать лет дорасти до, если не изменяет память, звания полковника. Насчёт МУРа мысль хорошая, в Москве народу много, соответственно, и разнообразных преступлений совершается куда больше, чем, к примеру, в относительно маленькой Пензе. А вот какой временной пласт выбрать? Современный или торкнуться в прошлое?

Конечно, так и подмывало скоммуниздить у Чхартишвили-Акунина идею о приключениях Эраста Фандорина. Но пока, думаю, наша цензура ещё не доросла до того, чтобы пропускать в печать сочинения о похождениях сыщика, состоящего на службе у царского режима. Вот если бы он, раскрывая преступления, при этом ещё и состоял в «Народной воле»… Аж самому стало смешно.

Да и вообще воровать ещё и чужие книги – конкретный моветон. Пусть даже я дословно, естественно, ни одного романа не помнил, и пусть даже воровать у такого нехорошего человека, которым оказался Григорий… как его там… Шалвович, кажется. Как его сильно торкнуло на фоне событий в Крыму, и понеслось оно по трубам. Так что пока подождём с Фандориным, отложим про запас.

А может вообще начать с момента становления советских правоохранительных органов? Предположим, главный герой, совсем ещё юный, году эдак в 1921-м вернулся с фронта, где, естественно, воевал за красных. Сам-то он из крестьян, но в Москву его привёз сослуживец, уволившийся вместе с ним, заманил рассказами о том, что снова ставшая столицей Москва даёт большие возможности на любом поприще. Была бы голова на плечах, а она вроде бы у нашего героя имелась. Кстати, надо бы имя ему придумать. Ну, допустим, Платон, нормальное такое древнегреческое имя, навевающее мысли о философии. Но наш Платон тому Платону рознь, он будет не только думать, но и действовать. А фамилия пусть будет Мечников. А что, неплохо звучит – Платон Мечников. Карающий меч революции, так сказать.

Итак, попав в Москву, от руководства московского РКСМ[1] Платоша тут же получает предложение поработать на ниве борьбы с преступным элементом. ВЧК, которая вскоре станет ГПУ НКВД, идёт лесом – ещё не хватало моего героя сделать соучастником облавы на «врагов народа». Пусть лучше с УГРО работает, ловит уголовников.

А что в то время собой представлял столичный УГРО, он же МУР? Это нужно искать справочную информацию, с кондачка такую задачку не решить. Снова придётся идти в библиотеку в надежде, что там хоть что-то отыщется. Может быть, ещё жив кто-то из ветеранов пензенских органов, начинавших в то время. Но что они смогут мне поведать о московском уголовном розыске?

А не подключить ли к решению проблемы моего знакомого полковника Любушкина из Ленинского РОВД? Не исключено, что Александр Викторович сможет по своим каналам как-то поспособствовать получению документов, описывающих историю московского УГРО. Ну или, если не будет возможности переслать документы, хотя бы договориться со столичными коллегами, чтобы приняли меня и проводили в какой-нибудь архив. И заодно смогут подсказать кого-то из ветеранов, кто ещё в памяти, чтобы те поделились со мной своими воспоминаниями.

Не знаю, завтра Любушкин будет у себя или нет, можно в понедельник заглянуть к нему после учёбы. Надеюсь, он не в отпуске, иначе старт моей затеи может затянуться, а меня уже эта идея всерьёз захватила. Признаться, чесались руки смахнуть несуществующую пыль с чехла пишущей машинки, воткнуть её в сеть и начать долбёж по клавишам. Это и есть писательский зуд.

По идее, на личный приём нужно, наверное, записываться. Может, прорвусь, на крайний случай всё же запишусь на какой-нибудь другой день. Жаль, что не догадался в прошлый раз спросить номер его рабочего телефона, а лучше ещё и домашнего. Не думал, что когда-нибудь Любушкин мне понадобится.

До понедельника, назначенного мною днём встречи с полковником, можно будет уже продумать примерный сюжет, чтобы, если у Александра Викторовича возникнут вопросы по будущей книге, можно было кинуть ему наживку. Да что там, пусть уж наш герой будет уроженцем одного из сёл Пензенской губернии, как говорится, мелочь – а приятно. Окончил, скажем, три класса церковно-приходской, то есть читать-писать и циферки складывать умел, сызмальства отличался храбростью и смекалкой. В Гражданскую служил в разведке, не раз ходил к белым в тыл, проводил диверсии. За подрыв, например, состава с боеприпасами был награждён красными шароварами. А вот за следующую операцию – пленение и доставку через линию фронта белогвардейского полковника – получил уже орден Красного Знамени.

А не вернулся в родное село потому, что… Ну я не знаю, вся родня от какого-нибудь тифа вымерла, и остался наш Платон круглым сиротой. А может так быть, что решил в Москве найти хорошую работу и материально помогать своим сельским родственникам. Пожалуй, так будет гуманнее. А потом, например, к нему в столицу, скажем, младшая сестрёнка переберётся, на которую положит глаз начальник Платона, и у него в МУРе заведётся некий блат… Нет, конечно, это я передёргиваю, и вообще, рано пока ему о сестрёнках думать, самому бы обустроиться.

До того, как прикорнуть, я успел всё же добить оставшиеся два куплета песни, которую назвал просто – «Дорога». Наверное, Николаю Степановичу больше пришёлся бы по душе вариант «Железная дорога», но я на такое в жизни не пошёл бы.

Утром первым делом отправился на пробежку под вяло падающими с неба хлопьями снега. Давненько что-то не получалось бегать, с прошлого года, в горку к скверу Лермонтова даже немного задохнулся. Затем принялся выполнять всё задуманное накануне. Пока с Главпочтамта, где отправил заказное нотариусу, бежал в «рогачку», на фасаде ДК имени Дзержинского увидел большой портрет Андропова с траурной ленточкой в верхнем правом углу. В сердце кольнуло… Только почему-то сейчас я в полной мере осознал, что Андропова не стало по моей вине. Кто я такой, чтобы по моему требованию человека, каким бы плохим он ни был, лишали жизни? Я что, возомнил себя богом?

«Эк тебя, брат, в достоевщину понесло, занялся тут самобичеванием, – разозлился я сам на себя. – А не хочешь на глазок хотя бы прикинуть, сколько жизней будет спасено благодаря смерти одного упыря, решившегося отправить вчерашних мальчишек в афганскую бойню? По-моему, неплохой получается размен. Не говоря уже о том, что вряд ли кончина председателя КГБ так уж сильно подорвёт обороноспособность нашей страны. Может быть, она наоборот крепче станет… Хотя что гадать, главное, чтобы Афганистан в этой истории не случился».

Николай Степанович моё появление воспринял с ироничной усмешкой:

– О-о-о, кого я вижу! Неужто сам Максим Варченко соизволил явиться в училище?!

И тут же, увидев на моём лице нарождающуюся обиду, с извиняющей миной на лице заметил:

– Да ладно, не обижайся… Как съездил? Как там Ялта?

– Спасибо, Николай Степанович, замечательно. И Ялта даже зимой хороша, там как раз снегопад случился на второй день. Близко познакомился с Ротару, её мужем, их ансамблем «Червона рута». Подарил Софии Михайловне две песни, надеюсь, скоро вы их услышите по радио или даже телевидению в каком-нибудь концерте. Мне даже творческий вечер организовали в Крымской филармонии… А я тут между делом песню написал, «Дорога» называется. Про поезда, проводниц…

– Серьезно? А когда покажешь?

– Спою когда? Да если хотите, можно хоть сейчас, только до актового зала дойти, где гитара лежит…

– Через четыре минуты перемена закончится, – заявил Бузов, кинув взгляд на настенные часы над дверью. – Давай на следующей, сразу подходи к актовому залу.

– А может, лучше вы послушаете её уже в инструментальной аранжировке? Неделя максимум – и должна зазвучать как в концертном исполнении.

– Думаешь?

– Да точно говорю, Николай Степанович, совсем другое звучание, чем я тут под обычную гитару начну что-то изображать.

– Хм… Ладно, через неделю – так через неделю. Точно уложитесь? Смотри, в следующую субботу показываете мне песню.

На репетицию пришли только Валя и Юрка. Лена сегодня на занятиях в «кульке» почувствовала недомогание, сказала, чтобы репетировали без неё. Мол, вроде как простудилась. Ну ничего, и втроём справимся, тем более я пока не знал, куда в этой песне приткнуть электроорган. Звуки стука колёс он вряд ли издаст, тут должна работать ритм-секция в лице бас-гитары и барабанов.

Ребята в тему вошли легко, уже через час мы могли представить композицию на суд Бузова. Правда, без сольной гитарной вставки, я пока ещё не придумал, как она должна звучать. В любом случае впереди целая неделя, что-нибудь сочинится.

После репетиции я не придумал ничего лучше, как навестить нашу заболевшую клавишницу с передачкой. Успел на Центральный рынок к самому закрытию. Не торгуясь, купил яблок, апельсинов, мандаринов, до кучи плитку шоколада – благо что не бедствовал. Держа перед собой пакет, как знамя, двинулся на Урицкого, к дому Лены. И вот здесь меня поджидал неприятный сюрприз. На входе во двор я столкнулся с возвращавшейся откуда-то с другой стороны улицы нашей «больной». При этом она довольно мило щебетала с каким-то парнем, державшим её под локоток. Дальше произошло то, что Гоголь в своём «Ревизоре» назвал немой сценой. Длилось это несколько секунд, после чего Лена выдавила из себя:

– П-привет… А ты чего здесь?

– Да вот передачку заболевшей клавишнице несу. Наверное, дома под одеялом мечется в горячечном бреду. Держи, передашь ей при случае.

С этими словами сунул в руки опешившей Ленке пакет, развернулся и пошёл прочь. Услышал только в спину голос парня:

– Ленок, а это кто? И что за больная клавишница?

И этот меня не узнал… Видно, придётся ещё здорово работать над собственной популярностью, постебался я про себя. Нет, оно, конечно, приятно сознавать себя в какой-то мере знаменитостью, это вполне естественная реакция любого индивидуума, за исключением выбравших добровольное заточение в монастыре. И то, небось, сбегают туда, чтобы смирить гордыню. Но мне всё же не хотелось подцепить звёздную болезнь и стать копией какого-нибудь Вити Селезнёва. Радовало, что у меня хотя бы не столь мерзкий характер, я был уверен, что что-то человеческое во мне ещё осталось, и я не пойду к цели по трупам.

А что касается Лены… М-да, задачка. Зачем она придумала себе такую отмазку? Не могла просто сказать, что у неё на вечер имеются свои планы? Уж вошли бы в положение, всё-таки дело молодое, любовь-морковь и всё такое… Постеснялась? И это Ленка-то? Уж кто-кто, но она точно никогда и ничего не стеснялась. Особенно если вспомнить, как она меня чуть не изнасиловала в собственном подъезде.

Короче говоря, остаток вечера меня не покидало гадливое чувство, когда я вспоминал о Лене. Даже работа над первой главой будущей книги не смогла его заглушить. Пока накидывал мысли в тетрадь, не фиг зря тратить бумагу и красящую ленту. Копейки, конечно, по сравнению с тем, какие я привёз деньги от Ротару, уже сегодня отложенные мамой на сберкнижку. Уже на вторую – я предложил маме не складывать, так сказать, все яйца в одну корзину, а лучше завести несколько сберегательных книжек. Мало ли…

А на первую ещё и авторские отчисления шли. И не только от песни «Две звезды», Пугачёва уже представила публике композицию молодого пензенского дарования «Позови меня с собой», имевшей не менее сумасшедший успех. Это я мог судить хотя бы по тому, что она тоже звучала чуть ли не из каждого утюга. То есть по радио я уже точно слышал её несколько раз, в том числе по заявкам радиослушателей в передаче «В рабочий полдень». А если бы на дворе стояло лето – неслась бы песня из каждого раскрытого окна. Ну или почти из каждого.

«Две звезды», кстати, тоже звучали, особенно после того, как Алла и Слава Добрынин исполнили её на финальном шоу «Песня-78». А вообще пора и наши песни в мир продвигать, то есть на официальную эстраду. Часть уже была зарегистрирована в ВААП, жаль, в эту поездку не додумался взять партитуры других наших песен, к которым цензура точно не смогла бы прицепиться. Ничего, в следующий раз захвачу. Вот поедем с мамой подписывать договор с Пугачёвой и Стефановичем, заодно и в ВААП заскочу.

Да, договор я всё же решил подписать. Лучше уж, как говорится, синица в руках… Софе тех двух песен хватит надолго, она станут её визитными карточками, в этом я был более чем уверен. А с «Примадонной» предстоит нам долгое и плодотворное сотрудничество, уж кому, как не мне, знать, какое блестящее будущее её ожидает. Понятно, что в связи с моей переделкой истории что-то может измениться. Например, ежели СССР не развалится, то партийные органы и через двадцать, и через тридцать лет могут по-прежнему цепко держать в своих лапках отечественную эстраду. И уж вряд ли они позволят Алле Борисовне почувствовать себя эдакой Салтычихой, решавшей, кого казнить, а кого миловать.

Воскресенье я начал с традиционного похода к бабушке. И мне жутко не понравилось, что она меня не сразу узнала. Минут пять дверь не открывала. Что спрашивал, какой ещё Максим, что мне от неё надо? Потом после очередного стука в дверь всё же открыла и удивлённо округлила глаза:

– Максим?! А что, сегодня уже воскресенье?

Что это – первые признаки старческой деменции? Похоже на то. В той жизни почему-то эти симптомы наступили у неё гораздо позднее. Неужто моё вмешательство в ход истории повлияло и на здоровье бабули?

Как бы там ни было, думал я, глядя, как она жарит мои любимые пельмени, с этим придётся что-то делать. Вот так поставит чайник на плиту и спать отправится. Или вообще плиту включит, а зажечь огонь забудет. К себе забрать? Конечно, вариант, дома пусть не весь день, но уж с вечера до утра всегда кто-то есть.

– Бабуль, а может, пока у нас поживёшь? – ненавязчиво поинтересовался я у неё.

– Где, на Карла Маркса? Что я в этой халупе там забыла?

Ну вот, даже не помнит, что уже почти год как съехали оттуда. А ведь привозили её на нашу новую квартиру, всё ходила. Охала, не могла понять, как нам удалось отхватить пуст даже из вторичного фонда, но такую престижную по меркам просто пензенского обывателя квартиру. Делаю ещё одну попытку разбудить в ней память:

– Так мы ж переехали, помнишь? На Московскую, напротив Дома быта.

– Переехали? А почему я не знаю? Даже если и переехали, я отсюда никуда не съеду.

Да-а, ситуация тяжёлая. Я привстал и дотянулся до плиты, выключив газ под сковородкой с уже подгоравшими пельменями. Чуть позже, макая их в сметану, мрачно закидывал в себя, заодно размышляя, что делать с бабушкой. Даже сейчас страшно одну оставлять. В итоге не придумал ничего лучше, чем, попрощавшись с бабулей после того, как сходил в магазин и пополнил запас её продуктов, торкнуться к её подружке, соседке дверью напротив, Анне Николаевне. Оказалось, та уже начала замечать с некоторого времени странности в поведении моей престарелой родственницы, и сама хотела мне об этом рассказать.

– Не могли бы вы за ней иногда приглядывать, пока мы решим вопрос, как нам с ней дальше быть? – попросил я старушку.

– Да отчего ж, конечно, могу. Я и так к ней забегаю время от времени, правда, в последний раз она меня не пустила, сказала, что не знает меня.

Ещё лучше… Может, сиделку нанять? Денег-то хватит оплачивать даже круглосуточное дежурство. Но в её квартирке и одному-то развернуться негде, куда тут ещё и сиделку-то приткнуть? Спать, правда, можно на раздвижном кресле, сам на нём ночевал несколько раз, но всё равно это не вариант. Нужно принимать кардинальные меры.

Конечно, есть вариант отдать бабулю в Дом престарелых, в прошлой жизни мне так и пришлось поступить, до сих пор немного стыдно, но тогда у меня просто не было другого выхода. Помимо маразма бабуля страдал кучей сопутствующих заболеваний, а там хотя бы за ней ухаживал квалифицированный медперсонал. Да и навещал я её так же, каждое воскресенье, пусть даже она в конце концов и перестала меня узнавать.

Батя же к тому времени окончательно перебрался на малую родину, где его матушка – моя вторая бабушка – тоже понемногу сдавала. Правда, там имелась куча родственников, и бабушка в общем-то постоянно была окружена заботой, но батя решил, что без него не справятся.

Придя домой, собрал домочадцев и объяснил ситуацию. На семейном совете было решено всё же попробовать бабулю уговорить переехать к нам. В зале у нас помимо большого дивана. на котором спали родители имелся ещё и диван поменьше, на нём маленькая бабуля поместилась бы в самый раз. Если всё же откажется наотрез – будем думать дальше.

Ближе к вечеру позвонила Инга. А я за всеми этими треволнениями с бабулей уже и забыл про неё.

– Привет, что делаешь?

– Привет! Да вот дилемму одну решаем.

– Что-то серьёзное?

– Да как сказать… Бабуля в маразм впадает, а живёт одна, оставлять её без присмотра как-то боязно. Предложил к нам переехать, так она упирается. В Дом престарелых тоже отправлять не хочется.

– А почему сразу в Дом престарелых? Мы вот в прошлом году мою бабушку – маму отца – определили в санаторий Володарского. Как раз тогда там две скважины с минеральной водой открыли, и он из сезонного Дома отдыха стал санаторием круглогодичного действия. По путёвке на месяц покупали, и каждый месяц продлевали. Она, правда, всего полгода протянула, но условия там, я тебе скажу, отличные. Сосны, собственная комната, постоянный уход, питание прекрасное, да и подруг себе сразу нашла.

– Вот это неплохой вариант, может, бабулю и удалось бы заманить на такой отдых.

А почему бы и нет? Покупали бы ей путёвки каждый месяц, и пусть себе живёт там, гуляет по тропинкам между сосен и общается с такими же престарелыми друзьями. Эту идею я тут же озвучил отцу с матерью, они, конечно же, заинтересовались. Им тоже ведь не улыбалось бояться, возвращаясь с работы, застать вместо квартиры пепелище. А то и весь дом спалит.

– А сколько стоит путёвка? – спросила мама.

– Да какая разница, что у нас, денег нет?

– И правда, что это я, – смутилась она.

В итоге первоначальное решение с переездом бабули к нам оказалось заменено на предложение отдохнуть месячишко в санатории. Предлагалось наведаться к ней мне с мамой в следующее воскресенье и поговорить с ней, предварительно изучив вопрос с путёвками.

Пришлось тепреь уже мне набирать Ингу и просить выяснить у родителей, как и через кого можно достать эти самые путёвки. Она попросила не класть трубку, я слышал, как она о чём-то говорит с предками и через полминуты услышал голос Михаила Борисович.

– Добрый вечер, Максим! Мне тут Инга в общих чертах пересказала вашу ситуацию. Ты хочешь узнать, как можно достать путёвку?

– Да, хотелось бы выяснить заранее, а то наобещаем бабушке, а ничего не получится. Хотя ещё не факт, что её саму удастся уговорить.

– У меня есть номер рабочего телефона главного врача санатория, завтра у нас понедельник, давай я ей с утречка наберу, а потом уже тебе сообщу, что к чему.

Назавтра после учёбы, заскочив домой наскоро перекусить, я двинулся в Ленинский РОВД. Дежурный капитан в будке за оргстеклом меня, естественно, тормознул, поинтересовавшись, куда я, собственно говоря, собрался?

– Мне к полковнику Любушкину, по срочному вопросу.

– По какому срочному? Он принимает по записи.

– А вы позвоните ему и скажите, что это Максим Варченко, который выступал на Дне милиции с песней про оперов.

Лицо капитана тут же изменилось:

– Тот самый Варченко? – недоверчиво переспросил он.

– Не верите? Вот, смотрите.

С этими словами я протянул ему свой паспорт. В прежней жизни в этом возрасте я его никогда с собой не носил, а уже позже, наученный реалиями своего постперестроечного и впоследствии путинского будущего, когда документ могли потребовать в любой момент, несмотря на славянские черты моей физиономии, стал брать его с собой постоянно. Да и случись что – быстрее опознают, тьфу-тьфу.

Эту привычку я перенёс и в свою вторую молодость, так что сейчас дежурный придирчиво изучал мой паспорт.

– Действительно, Варченко, – подтвердил он, возвращая документ. – Ладно, сейчас наберу товарища полковника.

Через пару минут я уже сидел в знакомом кабинете. Полковник встретил меня чуть ли не с распростёртыми объятиями, не забыв поинтересоваться:

– Что-то и впрямь серьёзное?

– Для отечественной литературы – безусловно!

Дальше разговор проходил под чай с банальными сушками и карамельками. Выслушав мою просьбу, Александр Викторович на минуту задумался, перебирая в уме какие-то варианты. Наконец, с хрустом разломив в своей мощной ладони сушку, изрёк:

– Нет у меня в Москве таких связей, чтобы обеспечить тебе доступ к подобного рода документам. Да и в любом случае, думаю, если архивы закрытые, тебя не пустят, несмотря на твои писательские успехи. Другое дело – пообщаться с ветеранами МУРа, наверняка их ещё немало осталось в живых. Но моё имя в Москве ничего не значит… Пожалуй, попробую поговорить с начальником УВД Облисполкома генерал-майором Улановым. Всё-таки должность обязывает иметь соответствующие знакомства. В пятницу в УВД планёрка, после неё, думаю, будет возможность пообщаться приватно. Он тебя запомнил, даже попросил ему на плёнку переписать песню с концерта. Так что, думаю, чем-нибудь, да поможет.

Он вырвал из перекидного настолько календаря лист и написал на нём ручкой номер.

– Вот, это мой телефон, звони в пятницу после двух часов.

– А до скольких можно звонить?

– Ну, часов до шести я точно буду на месте.

После этого Любушкин как бы невзначай глянул на часы, и я понял, что пора закругляться. Поблагодарил хозяина кабинета за чай с сушками и отдельно за то, что согласился мне помочь, после чего, удовлетворённый итогами встречи, отправился снова в училище. К репетиции я успевал, нам кровь из носу нужно было успеть к ближайшей субботу отточить исполнение «Дороги». Собрались снова втроём.

– Чё-то Ленка захандрила, – сообщил Юрец. – На занятиях в «кульке» была, но какая-то вся не в себе малость. Наверное, болезнь ещё даёт о себе знать. Спрашиваю: «На репетицию придёшь?» Говорит: «Не знаю, скорее всего нет». Валька спрашивает её, что стряслось, она ничего толком сказать не может.

– Подозреваю, что в ближайшее время она здесь точно не появится, – хмуро сказал я. – А может быть, и совсем мы её не увидим, я-то уж точно.

– С чего ты взял? – опешил Юрка.

Не хотел я изначально никому рассказывать об этом случае, но в этот раз что-то меня разобрало пооткровенничать. Узнав, как обстояло всё на самом деле, парни малость скисли.

– Вот оно что, – пробормотал Валентин. – Тогда она и впрямь может больше не появиться, если ей так стыдно. И что будем делать? Искать новую клавишницу? Или клавишника? Я могу кое с кем из ребят поговорить…

– Всё же предлагаю не разбрасываться кадрами. Завтра у вас сколько пар? Три? И у нас тоже. Значит, закончим примерно в одно время. Постарайтесь Лену в фойе задержать под каким-нибудь предлогом, чтобы я успел добежать до «кулька».

– Стыдить её будешь? – почему-то насупился Юрка.

– Если начну стыдить, то она точно забудет к нам дорогу, – вздохнул я. – Придётся уговаривать… Надеюсь, у Лены хватит соображалки, чтобы понять, какие перспективы у неё с нашим ансамблем.

– Это точно, мы уже в своём «кульке» настоящие звёзды, – довольно ухмыльнулся Юрец.

– И не только в «кульке», – в не менее довольной улыбке расплылся Валя.

– Быть звёздами на уровне города, конечно, приятно, – согласился я, – но нужно стремиться к большему.

– Ты-то и так уже звезда всесоюзного масштаба, тебя вон в «Песне года» показывают.

– Юра, и вас тоже будут показывать вместе со мной, когда песни нашего ансамбля начнут попадать в ротацию хотя бы радио «Маяк», – сказал я. – Может быть, я нам дорогу прокладываю, сотрудничая с Пугачёвой и Ротару, так сказать, завожу нужные знакомства. А вас буду тянуть за собой, если, конечно, вы вдруг не решите, что вам со мной не по пути.

– Макс, уж во мне-то можешь не сомневаться, – от прилива чувств Юрка даже ударил себя ладонью в грудь.

– И я пока не вижу причины для расставания, если только ты сам не захочешь от нас по каким-то причинам избавиться.

– Валя, какие могут быть причины?

– Я не знаю, – пожал тот плечами. – Ну, например, найдёшь более профессиональных музыкантов…

– Глупости! Вы и так многое умеете, а если мы все ещё и будем продолжать работать над собой, повышая свой уровень, то зачем нам кто-то ещё? В конце концов, наш дебютный «Осенний альбом» слушает вся страна, хотя он и записан, если честно, через пень колоду. По идее нам бы с вами пробиться на профессиональную студию… Ну может у меня и получится это решить если не в ближайшее время, то…

– В течение года, – встрял Юрец.

– Нет, год – это долго, – с самым серьёзным видом возразил я. – Давайте я себе планку в полгода поставлю, и это максимум.

– А в Пензе есть нормальные студии?

– На местном радио и телевидении, наверное, есть. Помните же, в прошлом году наше выступление в программе «Парус» записывали?

– Так это было вообще в позапрошлом году, – поправил меня Валька, – как раз после ноябрьских.

– Ну тем более… Может, получится по старой дружбе с Вишневским договориться.

Телефоны Вишневского у меня были, и домашний, и рабочий. Сразу же после репетиции я его из дома и набрал, получилось дозвониться на рабочий.

– А, Максим, привет, привет! А ведь я сам собирался тебе звонить, ты как будто мои мысли читаешь.

– Что, снова в «Парус» зовёте?

– А куда же ещё?! Не каждый раз земляки в «Песне года» появляются, пусть и не поют, но получают заслуженные дипломы и их видит вся страна.

– Я, в общем-то, не против… Но только я звонил вам по другому поводу.

– Понятно, что не в программу напрашивался, – хмыкнул Дмитрий. – Ну, выкладывай, что там у тебя?

Выслушав мою просьбу, задумался.

– Максим, для хорошей записи, насколько я знаю, нужна многоканальная аппаратура, даже у нас такой нет. В Москве – там да, можно найти студию и кроме той, что на «Мелодии», и то я тебе ничего точно не подскажу.

– Жаль, – констатировал я. – Хотя у меня теперь в Москве имеются кое-какие подвязки, может, получится найти и договориться.

– А к нам-то ты завтра сможешь прийти на запись?

– Во сколько? А то я тренировки уже чуть ли не месяц пропускаю, меня скоро тренер на порог клуба не пустит.

– У нас запись программы в 16 часов. А тренировка у тебя во сколько? В семь вечера? Я думаю, успеешь, обычно укладываемся в полтора-два часа.

– Тогда ждите. Какие вопросы ожидать?

– Да я попрошу тебя только про поездку на «Песню года» рассказать, ну может, и про сотрудничество с Пугачёвой. В принципе, мы твой кусок можем записать первым, и спокойно побежишь по своим делам. Что-нибудь споёшь под гитару?

– Под гитару? Хм, не знаю, можно по идее…

– Отлично, тогда мы тебе и гитару в студию обеспечим. Всё, бывай, а то меня, кажется, начальство ищет.

Так вот, студию не нашёл, за то на запись телепрограммы попал. Честно говоря. Не очень хотелось туда тащиться, но раз уж пообещал… Со средствами массовой информации нужно дружить, особенно в это время, когда они имеют реальный вес. Заметка о тебе в положительном или отрицательном ключе могут резко изменить твою жизнь в лучшую или худшую сторону. Не говоря уже и телевидении, куда мне завтра придётся идти.

Вечером в программе «Время» как бы между делом сообщили, что новым председателем КГБ СССР назначен прежний заместитель Андропова Семён Кузьмич Цвигун. Тут я задумался насчёт того, является ли Цвигун членом группировки, в которой, как я точно знал, состояли Сергей Борисович и его непосредственный шеф, или он ничего о ней не знает? И войдёт ли в неё, когда ему последует такое предложение? Если, конечно, последует, а то вдруг и его… кхм… ожидает скоропостижная кончина.

После занятий, как и обещал, я трусцой двинулся в сторону культпросветучилища. Валя и Юрка с заданием справились, уже одетые, о чём-то болтали с Леной в фойе. Та стояла в расстёгнутом модном пальтишке до колен, с улыбкой слушая рассказывавшего, видно, что-то весёлое барабанщика, и надувала жвачный пузырь. Анекдоты он, что ли, ей травит? Увидев меня, правда, Юрка сразу же замолчал, а Лена, повернув голову, слегка побледнела, и пузырь жевательной резинки тут же лопнул, прилипнув ошмётками к её губам.

Я подошёл, пожал парням руки, и повернулся к ней:

– Лен, можем мы отойти куда-нибудь в сторонку, поговорить?

– О чём? – прищурилась она, сжав уже чистые от жвачки губы в тонкую полоску.

– О нашем будущем.

– О нашем – это чьём?

– Лен, ну хватит уже несмышлёную девочку из себя строить, давай лучше отойдём и спокойно пообщаемся.

– Ладно, – обречённо вздохнула она, – пошли на улицу, по пути поговорим.

Вышли все вчетвером, чуть поотстав, плелись Валька с Юркой плелись, хотя Вале и нужно было идти домой в другую сторону.

– Неудобная ситуация получилась вчера, – начал я, пнув носком ботинка ледышку. – Наверное, я тоже был немного не прав, с ходу взяв такой язвительный тон. Но и ты должна меня понять… Я думал, ты и правда приболела, а оказалось, у тебя были какие-то свои дела. Сказала бы честно, что у тебя свидание – разве кто-то был бы против? Музыка музыкой, но на личную жизнь каждый из нас тоже имеет право. Или ты просто разочаровалась в музыке и в нашем ансамбле в частности?

– Нет, почему сразу разочаровалась, – смутилась Лена. – Меня вон и Юрка с Валькой сегодня спрашивали насчёт моего будущего в «Гудке», я сказал, что в общем-то не против, но…

– Что но?

– Но не знаю, как теперь на это посмотришь ты.

Она наконец-то повернула голову и посмотрела мне в глаза. Наши глядели длились секунд десять, после чего я улыбнулся:

– Пойми, найти клавишника не такая уж и большая проблема, особенно после того, как на местном уровне мы добились кое-какой известности. Но для меня мы все – одна семья, и каждый из вас мне по-своему дорог. Ни в одной семье не бывает всё гладко, все мы живые люди со своими эмоциями и амбициями. Но в нормальной семье после ссоры всегда наступает мир, и я хочу тебе сейчас предложить перемирие.

Она даже остановилась, и я краем глаза заметил, что и Валя с Юркой так же остановились в нескольких шагах позади нас. А Лена, как-то искоса глянув мне в глаза, негромко произнесла:

– У меня такое чувство, словно со мной разговаривают мои мама или папа.

– Ну, раз я руководитель нашего коллектива, то можешь меня считать папой, – постарался я перевести всё в шутку и тут же посерьезнел. – Итак, как ты поступишь: останешься с нами или нам искать на клавиши нового участника? Я не тороплю тебя с ответом, можешь взять день на раздумья, но завтра ты должна точно сказать – да или нет.

Прошло, наверное, с полминуты, после чего Лена, решительно тряхнув кудрями, выдохнула мне в лицо с облачком ментолового пара:

– Я остаюсь!

– Прекрасно! – я постарался скрыть нахлынувшее на меня облегчение строгим выражением лица. – Прекрасно, я в тебе, если честно, и не сомневался. Значит, завтра жду тебя на репетиции. И на будущее… Если у тебя возникнут какие-то личные дела – подходи ко мне, или звони, телефон ты знаешь, я всегда готов войти в положение.

Обернувшись к парням, которые явно навострили уши, я улыбнулся:

– Похоже, вопрос улажен, Лена снова с нами. Вернее, она по-прежнему с нами, поскольку нас и не покидала. Через час у меня съёмка на телевидении, поэтому предлагаю завтра после репетиции отметить наш крепкий союз в какой-нибудь кафешке. Предлагаю «Снежок», от него домой добираться всем не так далеко, в шаговой, можно сказать доступности. Кстати, у меня завалялась кое-какая денюшка, так что банкет за мой счёт.

Предложение было принято на «ура», особенно Юркой, не самое хорошее материальное положение в семье которого было мне известно, отчего он не мог себе позволить лишний раз вот так просто сходить в кафе и угостить мороженым с лимонадом или какавой не то что свою девушку (которой у него вроде как в данный момент не наблюдалось), но и самого себя.

На телевидение я заявился в приподнятом настроении, хоть и голодный – заскочить домой пообедать так и не успел. Чувствую, голодать мне так до позднего вечера, то есть часов до девяти, когда вернусь с тренировки, так как успею домой только заскочить за формой и в лучшем случае легко перекусить.

Как Вишневский и обещал, меня он записал в первую очередь. В течение примерно сорока минут мне пришлось делиться впечатлениями о финальном конкурсе «Песня-78», вспомнить о том, как я познакомился с Пугачёвой и как складывается наше сотрудничество. Естественно, умолчав о финансовой стороне вопроса, благо что ведущий эту тему как-то и не затрагивал. Оно и правильно, не нужно будоражить умы советских граждан цифрами, которые они не в состоянии переварить. Не принято было в СССР известным писателям, композиторам, режиссёрам и прочим деятелям культуры афишировать свои доходы, дабы не вызвать праведное недоумение пролетариев и тружеников полей.

Нет, комбайнёры в страду, например, тоже неплохо зарабатывали, кое-кто мотоциклом, а то и автомобилем обзаводился, но заработать свою кровную тысячу они могли именно что за месяц-два, и впахивать приходилось денно и нощно – это вам не за печатной машиной сидеть или стоять за мольбертом. А всё остальное время комбайнёры и трактористы получали обычные механизаторские 120 рублей, как какая-нибудь доярка. Между прочим, встававшая в 4–5 часов утра на утреннюю дойку, и ещё далеко не везде их труд автоматизирован, многие до сих пор доят вручную, зарабатывая себе синдром запястного канала и прочие профессиональные болячки.

Понятно, что в деревне при варящей голове и работящих руках люди не бедствуют, каждая нормальная крестьянская семья имеет личное подсобное хозяйство, то есть держит поросят и курей, а то и корову в придачу, обязательно огородик и желательно сад, обеспечивающий к осени хозяев фруктами и ягодами. И это не считая десяти-пятнадцати соток под картошку. Но всё это хозяйство требует постоянного ухода, приходится вкалывать не только на ферме или в полях, но и дома, и только зимой, когда все урожаи убраны, сельчанин имеет возможность на отдых. Который, правда, зачастую сопровождается беспробудным пьянством, и не только относительно мужского населения деревень и сёл. Спивается страна, в чём-то, безусловно, меченый был прав, объявляя «сухой закон», но, сука, прежде чем объявлять, посмотри, чем это дело закончилось в Штатах! Да что там Штаты, и у нас ведь такое уже было. Когда начало Первой мировой повлекло за собой указ о запрете продажи спирта и вино-водочных изделий с момента мобилизации до окончания войны, то пополнение казны резко сократилось, тысячи рабочих спиртзаводов потеряли работу, резко выросло изготовление и употребление суррогатных напитков, процветала наркомания. Ни хера ничему людей история не учит, как наступали на грабли, так и наступают, продолжая набивать шишки.

Забежав за формой, я мог перекусить и не на скорую руку, но предпочёл перед тренировкой не набивать живот. В клуб заявился самым первым в приподнятом настроении: соскучился по занятиям в зале, по спаррингам.

– Надо же, картина Репина «Возвращение блудного сына!» – без особой, впрочем, иронии в голосе приветствовал моё появление Храбсков.

– Это не Репин, а Рембрандт, – поправил я тренера, растягивая рот в улыбке. – Здравствуйте, Валерий Анатольевич!

– Привет! Давай переодевайся, сегодня буду тебя гонять, как сидорову козу.

Пока народ подтягивался, я уже вовсю разминался, и каждый норовил кинуться ко мне чуть ли не с объятиями, неизменно признаваясь, что видел меня по телевизору. А я всем рассказывал, что скоро меня и по местному телевидению можно будет увидеть. Храбсков своё обещание сдержал, заставлял меня в этот вечер впахивать как проклятого, но к спаррингу я всё равно подошёл уверенным в своих силах. С каким же удовольствием я гонял по рингу Димку Мамина, который в прошлой жизни в боксе был на голову меня сильнее! А сейчас он на моём фоне выглядел как перворазрядник против Мастера спорта. Хотя что это я, у меня же и впрямь имелось соответствующее звание, а у Димки на самом деле 1-й юношеский. Так что я попросту доказывал своё моральное и техническое превосходство, в результате чего уже на второй минуте спарринга Храбсков велел прекратить избиение младенцев.

– Вишь ты, Максим, вроде как за праздники килограммов набрал, а всё равно движение хорошее, и скорость присутствует. Кстати, давай-ка на весы, посмотрим, сколько жирка нагулял.

Весы показали 78.400. Эдак я, похоже, уже понемногу перебираюсь категорию до 81 килограмма. И мне в ней, во всяком случае на данный момент, достаточно комфортно. О чём я и сообщил тренеру.

– М-да, – почесал тот свой стриженный загривок, – что ж нам тебя теперь, в полутяжёлый определять? До первенства РСФСР у нас ещё почти полтора месяца, посмотрим, может, похудеешь. А нет – значит, будем в следующий вес тебя заявлять.

На республиканском турнире у меня даже в полутяжёлом вряд ли найдётся достойный соперник, а на первенстве Союза придётся выгрызать себе место в этом весе. Самым грозным соперником виделся Саня Ягубкин, представлявший Украину и Донецкую область в частности, будущий чемпион мира, по трагическому совпадению пролетевший мимо трёх Олимпиад. Так что рубка на Союзе предстоит нешуточная, а куда деваться, если я хочу лететь в Японию на чемпионат мира… Разве что усиленно худеть, но чудится мне, что это мой нормальный вес, к которому мне придётся теперь привыкать. Пусть максимум кило-полтора скину, но насиловать себя в этом плане не стоит, главное – ощущать себя комфортно.

Вышел из клуба – с тёмно-серого неба, отражавшего свет городских огней, крупными хлопьями валит снег. Лепота! Шёл домой не спеша, добрался как раз к программе «Время». Не успел скинуть ботинки, как раздался телефонный звонок. Так как я находился в коридоре рядом с телефоном, то, естественно, сам поднял трубку.

– Максим?Добрый вечер, это Козырев!

– Добрый, Сергей Борисович! Что-то случилось?

– Хотел от лица руководства пригласить тебя завтра заглянуть к нам к 15 часам дня, сможешь подойти?

В груди тут же поселился какой-то неприятный холодок. Ладно бы на явочную квартиру пригласил, к этому я уже привык, а то сразу в Управление. В такие организации вызывают только на официальном уровне, а не всегда по повестке, вот как меня сейчас.

– Хм… Не намекнёте, по какому поводу?

– Не переживай, по приятному, – хмыкнул на том конце провода Козырев. – В общем, подходи к трём часам дня, дежурный будет предупреждён, покажет, куда идти. Только паспорт всё равно захвати на всякий случай.

Положив трубку, я облегчённо выдохнул. Судя по настроению собеседника, вроде как отправлять меня на Колыму или мазать зелёнкой лоб пока не собираются.

И всё же на следующий день порог этого грозного учреждения я переступал не без внутреннего трепета. Дежурный вызвал по телефону провожатого, которым оказался какой-то безликий, моложавый тип в сером костюме, и тот проводил меня в кабинет самого Лазарева. Там уже присутствовал Козырев, при моём появлении поднявшийся со своего стула раньше руководителя и шагнувший навстречу с протянутой рукой.

– Спасибо, Ефим, можешь быть свободен!

Это уже Лазарев кивнул моему провожатому и тот молча исчез, неслышно прикрыв за собой дверь. Начальник управления тоже поднялся, неторопясь вышел из-за стола.

– Ну что, Максим Борисович, позволь от лица нашего Управления, Управления Комитета госбезопасности Крымской области и Комитета госбезопасности СССР выразить тебе благодарность за проявленные героизм и находчивость во время задержания вооружённого преступника. И позволь вручить тебе вот эту почётную грамоту от наших крымских коллег.

С этими словами он взял протянутую Козыревым грамоту в скромной рамочке, но при этом под стеклом, и вручил её мне. Там было просто написано: «За проявленный героизм» без всяких подробностей.

– Спасибо…

Мелькнула было мысль выдать «Служу Советскому Союзу», но в последний момент я от неё отказался, чай, не военный и не сотрудник правоохранительных органов.

– А это вот от нас! Хотели было часы «Командирские» подарить, но Сергей Борисович отговорил, сказал, его племянница тебе уже какие-то дорогие подарила. Так что вот…

Он мне протянул перьевую ручку в золочёном корпусе с искусно выполненной гравировкой: «Варченко М. Б. за героизм и находчивость». От кого и за что именно – также не указано.

– Спасибо! А как же я дома объясню, за что мне такие подарки?

– Уже можешь рассказать, – отмахнулся Лазарев. – Новость о предотвращённом теракте прошла по западным радиостанциям, причём с подробностями. И когда стало ясно, что инцидент уже не скроешь, небольшие заметки появились в «Правде» и «Красной звезде». Хоть это уже не государственная тайна, но ты своих попроси особо насчёт этого дела не распространяться, а грамотку поставь куда-нибудь в укромное место, не на показ.

– Понял, – выдавил я из себя улыбку. – А можно вопрос?

– Смотря какой.

– О том, что произошло 5 января…

Лазарев с Козыревым переглянулись, после чего Иван Ильич глянул на настольные часы с профилем Дзержинского на циферблате.

– Так, мне ведь нужно убегать по делам… Максим, о том, что случилось 5 января, сообщали по телевизору, поверь, больше тебе знать не нужно.

– Может, я провожу тогда гостя? – предложил Сергей Борисович.

– А, давай, – согласился Лазарев. – Я тогда уже, наверное, сегодня в контору не вернусь, ты там по делу Коровина подготовь мне к утру доклад, хорошо?

– Будет сделано! – отрапортовал Козырев и легонько подтолкнул меня к выходу.

– До свидания, товарищ генерал-майор, и спасибо за грамоту и ручку, – успел сказать я, прежде чем меня мягко выпроводили в приёмную.

Когда вышли в коридор, Сергей Борисович предложил заглянуть на чашку чая в его кабинет. Я понял, что он хочет мне что-то сказать, не предназначенное для посторонних ушей. Кабинет у дяди Инги был помельче, но зато выглядел более уютным. Наполненный водой из-под крана электрический чайник закипел буквально через минуту, так что разговор, словно мы снова сидели на кухне явочной квартиры, проходил под чаепитие.

– Максим, я тебе и раньше хотел сказать, но вот сейчас как раз представился случай… Ты бы с крупными сумами прекращал вот так в самолётах летать, без сопровождения взрослых. Я понимаю, что ты парень здоровый, сам кому хочешь физиономию начистишь, но вдруг в другой раз их будет не двое, а трое, четверо, пятеро… Да ещё и с ножом, а то и огнестрельным оружием. А с тобой, между прочим, моя племянница была, не дай бог с ней что-нибудь случилось бы, причём это произошло бы по твоей вине. Ты это понимаешь?

Я чуть сушкой не подавился, кое-как откашлялся:

– Понимаю, Сергей Борисович. Знай я, что так выйдет – уговорил бы Ингу остаться в Пензе.

– Да не в Инге тут дело, – досадливо поморщился он. – Я тебе вообще пытаюсь втолковать, что внешне ты выглядишь на пусть и крепкого, но подростка, а значит, у некоторых людей может возникнуть соблазн тебя, так сказать, раскулачить. Ещё и пачками купюр на досмотре в аэропорту размахивал, совсем страх потерял.

– Да не то что размахивал… Вы случайно не в курсе, кто всё-таки организовал нападение? Или этим делом милиция занимается?

– Как раз хотел тебе рассказать, ты меня опередил… Задержанный на допросе ни в чём не сознался, подельника не сдал, как и того, кто их навёл на тебя и твои деньги. А в том, что они действовали по наводке – не могло быть никаких сомнений. По нашей просьбе это дело под свой контроль взяли наши крымские коллеги. Главным подозреваемым был нотариус, который оформлял сделку, так как он знал о деньгах. Проверили его биографию, там всё чисто, на допросе ни в чём не признавался. Так как прямых улик не имелось, отпустили под подписку. Тем временем пробивали пассажиров с вашего с Ингой рейса, может, кто-то из них увидел деньги на досмотре и по прилёту в Москву позвонил своим подельникам. Но среди пассажиров тоже никто не имел криминального прошлого. Тогда в чью-то светлую голову пришла идея потрясти милиционера, который тебя досматривал, и вот тут попали в точку. Как ты говорил – оборотни в погонах? Тот раскололся на первом же допросе. Оказалось, у них там в Крыму под личинами сотрудников органов правопорядка работала чуть ли не целая банда, сейчас Крымское УКГБ проводит расследование их деятельности. И не просто в Крыму, у них имелись связи с Москвой, поэтому неудивительно, что сразу после отлёта рейса этот, хм, «оборотень» позвонил в столицу и дал на тебя наводку. Ну а дальше ты сам всё знаешь. Пока эта вся информация, но я тебя попросил бы о ней не распространяться.

– Всё понял, Сергей Борисович, и впредь с деньгами постараюсь вести себя более аккуратно. А насчёт 5 января что-нибудь скажете или это государственная тайна?

– Тебя так интересует кончина Андропова?

– В общем-то, да, – кивнул я и при помощи жестикуляции поинтересовался, не может ли здесь стоять прослушка.

– Всё нормально, – улыбнулся Козырев, – здесь можно говорить спокойно. Ты пей, пей чай, он у меня с душицей, полезный и ароматный. Тёща в деревне собирает всё лето по лугам и полям, потом сушит и нам дарит… А что касается безвременной кончины Юрия Владимировича, то подробностей, извини, рассказать не могу. Даже если и хотел бы, сам не до конца владею информацией, этим занимались люди совсем другого уровня.

– Понятно, значит, ему помогли уйти, на пять лет раньше отпущенного ему срока, – криво усмехнулся я. – Хотите знать моё мнение? Я ни грамма не жалею, что так произошло, и даже горжусь тем, что стал инициатором преждевременного ухода этого человека. Потому что его смерть, хочется верить, спасёт десятки тысяч жизней ребят, которые могли бы сгореть в горниле афганской войны.

– Ещё не факт, что не будет Афганистана, – трезво заметил Козырев, оторвавшись от разглядывания на дне опустевшей кружки остатков душицы. – Хотя предпосылки к тому, что наши войска не пересекут границы с этой страной, имеются. В декабре, как ты знаешь, Брежнев подписал договор о дружбе и сотрудничестве с Тараки, которого, если верить твоей информации, в сентябре должны удавить люди Амина. Так вот, сообщаю, что не далее как вчера Амина самого удавили. Вернее, это было обставлено как самоубийство. Возможно, уже в завтрашних газетах об этом что-то напишут, а если нет – ты теперь и так знаешь.

Ничего себе, резво действуют ребята. Видно, выражение моего лица было столько красноречивым, что Сергей Борисович понимающе улыбнулся и тут же резко посерьёзнел:

– Сам понимаешь, всё, что ты только что услышал – не должно выйти за пределы этого кабинета. Но я в тебе уверен, ты вроде бы умеешь держать язык за зубами. К тому же без тебя ничего этого не случилось бы, так что в какой-то мере ты имеешь право знать, что происходит…

– После кончины Андропова наблюдение за мной снимут? – задал я не то что животрепещущий, но всё же интересующий меня вопрос.

– Посмотрим, пока рано об этом говорить, – ушёл от прямого ответа Козырев.

– А чей протеже Цвигун? Брежнев предложил?

– Брежнев? – хмыкнул Сергей Борисович. – После кончины Андропова в тот же день Брежнев с инсультом оказался в «кремлёвской больнице». Тяжёлым для него потрясением стала новость о смерти соратника. Но это тоже информация не для посторонних ушей, так что должен понимать степень моего к тебе доверия. Так что Цвигуна выбирали без него на закрытом пленуме ЦК, памятуя, что Семён Кузьмич как раз был в какой-то мере протеже Брежнева. А на пленуме так же рассматривалась возможная замена Леониду Ильичу, если вдруг он не сможет вернуться к выполнению своих обязанностей. Сейчас Брежнев вроде бы в сознании, но, насколько я знаю, состояние тяжёлое. Ещё не факт, что выкарабкается, а если выкарабкается, то вряд ли сможет восстановить прежнюю работоспособность. Хотя какая там работоспособность… Видел его новогоднее обращение? Лучше бы не выступал.

Я сделал большой глоток остывшего чая, чтобы промочить пересохшее горло, и несколько травинок попали на язык. Поморщившись, проглотил, не выплёвывать же при собеседнике.

– Да уж, умеете вы удивлять, столько информации на меня вылили за один присест. И кого готовят в преемники Брежневу?

– Пока об этом рано говорить, пленум не пришёл к единому мнению. Есть реальные кандидатуры, две-три, но я пока воздержусь от имён. Скоро всё и так станет ясно.

– Понял, не дурак, – кивнул я. – Между прочим, вы помните, я говорил, что Цвигун застрелился в начале 1982 года? Якобы решит не продлевать свои мучения на фоне рака мозга или лёгких. Хотя задним числом информацию о болезни вроде бы опровергал его лечащий врач. Там ещё по слухам дочка Брежнева фигурировала с алмазами от Буряце, но стреляться из-за этого…

– Согласен, как-то глупо. А твою информацию примем к размышлению.

– Цвигун, часом, не из нашей команды?

– А вот это тебе пока не нужно знать, – нахмурился Козырев. – И вообще, засиделся ты что-то у меня, а мне ещё отчёт писать.

– И точно, у меня самого через полчаса репетиция, – заторопился я, бросив взгляд на часы. – Меня отсюда как, выпустят?

– Выпустят, я тебя сам провожу на выход. Как чай, кстати, понравился? Вот, держи, дома заваришь.

Я автоматически сунул в карман куртки полиэтиленовый пакет с травой, а в голове моей царил полный сумбур. Да-а, это я удачно зашёл, грамоткой с ручкой обзавёлся, да ещё столько интересного узнал. Будет над чем подумать.

Глава 2

Владимир Викторович Епифанов, больше известный в Пензе как местный дурачок Вольдемар, на сон никогда не жаловался. В полуподвальном помещении, где хранились мётлы и лопаты – его рабочий инструмент, он и жил, ночуя на продавленном топчане. Через каморку проходила труба отопления, так что зимой Вольдемару в этой кладовке было вполне комфортно. А ещё у него была электрическая плитка, которой он, при всей скудости своего ума, вполне сносно пользовался.

Разум Вольдемара был не замутнён проблемой выживания с тех пор, как он оказался выпущен в свободную жизни из школы-интерната для детей с отклонениями в психическом развитии. Удивительно, но при постоянном недоедании в интернате Вольдемар вырос здоровым малым за метр восемьдесят, косая сажень в плечах. Случалось, перед сном он раздевался догола, вставал перед прямоугольным куском зеркала с отколотым углом и разглядывал собственное отражение. Потом сгибал руки в локтях, с удовольствием наблюдая, как вспухают кубики бицепсов, напрягал пресс, тут же покрывавшемся кубиками. При этом он не занимался никаким видом спорта, а всего лишь брал по утрам в руки метлу или лопату, выполняя свою работу. В плане физического развития природа оказалась к нему благосклонна, в отличие от наполнения черепной коробки. Во многом сказались гены деревенских родителей-алкоголиков, которых лишили родительских прав, когда мальчику исполнилось три года. Во время очередного запоя голодное дитё вознамерилось привлечь к себе внимание криком. Что бы сынуля не доставал их своим криком, они выгнали мальчугана на улицу в одной рубашонке, на 20-градусный мороз. Маленький Володя сквозь плач стучал в дверь в тщетной надежде, что ему откроют. На его счастье, мимо шла соседка, которая увидела эту жуткую картину, проскочила через висевшую на одной петле калитку и схватила мальчишку в охапку. Дома отогрела, не понадобилось даже вести парня к фельдшеру, а на следующее утро вместе с ним отправилась в район, в органы опеки.

Наверное, это было даже к лучшему, так как всего через месяц родители Володи угорели, отравившись угарным газом, иначе на местном погосте в одну могилу закопали бы не два, а три трупа. Вольдемар помнил, что у него были отец с матерью, но воспоминания о них не будили в его душе абсолютно никаких эмоций. И даже когда в более взрослом возрасте ему рассказали, как погибли родители, он отнёсся к этой новости совершенно равнодушно.

Несмотря на то, что предки его были законченными алкоголиками, сам Вольдемар рос абсолютным трезвенником. Лет в десять за компанию с чуть более взрослыми воспитанниками интерната он попробовал глотнуть водки, его тут же вырвало и с тех пор Вольдемар не брал в рот ни капли. Он и без водки знал, как себя развеселить, а заодно и заработать. Бывало, увидит одинокую девицу, идущую куда-то по Московской через его подведомственную ему территорию, подлетит верхом на метле и с криком: «Такси подано!» насильно усаживает несчастную позади себя. Так и скачут они по Московской на потеху прохожим, а отказать такому лбу, которому по причине умственной отсталости всё равно ничего не будет, «пассажирки поневоле» боялись. Доскачут до перекрёстка – тут Вольдемар без выкрутасов заявляет: «Слазь, приехали, с тебя десять копеек». И платят, а куда деваться, да и что такое десять копеек – здоровье дороже.

Кстати, к своей работе Вольдемар относился ответственно. В шесть утра уже на улице, потом днём обойдёт владения с метлой или лопатой, а то и скребком наперевес, и контрольный обход вечером. Где надо – подметёт или снег покидает, а если увидит, что кто-то мусорит, подойдёт и, не повышая голоса, попросит за собой убрать. Желающих поспорить обычно не находилось.

Так и жил Вольдемар, радуясь скромной дворницкой зарплате, приблудной кошке Машке и 10-копеечному «извозу», пока с некоторых пор во сне не стали ему нашёптывать ГОЛОСА, что пора бы разобраться с одним молодым человеком, заодно демонстрируя портрет того, кого, по их мнению, дурачок должен освободить от бренного существования. Вольдемар просыпался среди ночи в холодном поту, и до утра уже не мог больше уснуть. А на следующую ночь ГОЛОСА появлялись снова, и вновь перед его глазами маячил портрет парня, которого он должен убить.

– Я не могу никого убить, – плакал он, проснувшись в очередной раз, размазывая одной рукой слёзы по небритому лицу, а второй прижимая к себе недовольно урчавшую Маруську, привыкшую спать у него под боком.

– Нет, ты можешь, ты должен убить, – нашёптывали ему ГОЛОСА следующей ночью. – Если ты этого не сделаешь, мы будем приходить к тебе до конца твоей жизни.

Эти визиты в конце концов стали сопровождаться приступами жуткой головной боли, что доводило Вольдемара до исступления. Вскоре он уже готов был на всё, лишь бы это наконец прекратилось. Только ГОЛОСА почему-то не подсказывали, где найти этого парня, из-за которого он теперь ходил постоянно невыспавшимся. Даже бригадир Елена Петровна заметила, что он изменился, осунулся и в его работе пропал огонёк.

– Володя, ты часом не заболел? – участливо интересовалась она. – Может, тебе в поликлинику сходить, провериться?

Вольдемар отрицательно тряс головой, и бригадир, махнув рукой, шла дальше.

Всё изменилось в один из январских вечеров. Он механически долбил скребком наледь на асфальте, как вдруг словно что-то заставило его поднять голову. В этот момент Вольдемар его и увидел, того парня из своих страшных снов. Ошибиться было невозможно, тот как раз миновал участок, совещённый уличным фонарём, и шёл как ни в чём ни бывало, не обращая на дворника никакого внимания, словно бы погруженный в какие-то свои мысли.

Вольдемар что есть силы стиснул металлический черенок скребка, зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Сейчас он уже видел только удалявшуюся спину, но не могли быть и тени сомнения в том, что это он, тот, на которого ему указывали ГОЛОСА. И словно бы в тот же миг он их услышал снова, и они шептали, словно вкручивая шурупы в его мозг: «Убей, убей, убей…»

* * *
Сначала я услышал позади себя быстрые и тяжёлые шаги, затем увидел быстро растущую удлинённую тень, и инстинктивно двинулся чуть правее, освобождая обгонявшему меня человеку дорогу. А в следующее мгновение в то самое место, где я только что находился, с хрустом врезалось острие скребка, банального скребка, которым дворники соскребают наледь с асфальта.

Дальше тело действовало на инстинктах, оно само отклонилось, когда насаженное на металлическое древко лезвие полетело мне прямо в лицо. Только теперь я смог более-менее рассмотреть нападавшего. К моему величайшему изумлению, это был не кто иной, как Вольдемар, местный юродивый, работавший на этом верхнем участке Московской дворником.

Что на него нашло, думал я, с огромным трудом уворачиваясь от очередного выпада. По ходу, у мужика окончательно кукушка съехала, от тихого помешательства его уже кинуло в буйное. В любом случае мне с этим амбалом справиться будет затруднительно, единственно правильный вариант – делать ноги. Добегу либо до таксофона, либо до Ленинского РОВД, как получится, сообщу о буйном психе. Надеюсь, по какой-то неизвестной причине он только на меня возбудился, и больше никому их прохожих вреда причинять не станет.

Я резко развернулся к нападавшему спиной и стартанул, как мне показалось, не хуже Бена Джонсона в олимпийском финале[2]. Но только в следующий миг почувствовал такой силы удар в спину, что меня швырнуло вперёд, словно котёнка от удара ногой. Вот только кошки умеют приземлять на четыре лапы, готовые тут же бежать дальше, а я в этом плане им заметно проигрывал. Успел только перевернуться на спину, прежде чем на меня сверху уселся Вольдемар, а его пальцы, своей крепостью похожие на обрезки арматуры, сомкнулись на моей шее.

Я задёргался, пытаясь одновременно освободить шею от мёртвого захвата, но это было равносильно попытке разжать пальцами тиски. Подумалось, что вот сейчас этот придурок расплющит мою трахею, но какая разница, я всё равно умру от удушья. В то же мгновение мне на лицо что-то капнуло. Посмотрел в глаза своему убийце – ого, не может быть! Да он плачет! Тут же к чему-то в памяти промелькнул ещё не снятый фильм с Марком Дакаскасом «Плачущий убийца». А ещё мгновение спустя я увидел, как позади Вольдемара нависла тень и кто-то лупит его по голове, отчего та болтается, словно у китайского болванчика.

«Спасибо тебе, добрый прохожий!» – промелькнуло в моём угасающем сознании.

Вот только пальцы Вольдемара по-прежнему крепко сжимали моё горло. Он что, робот что ли?! Я хрипел и извивался, но это лишь растягивало мои мучения. Прощайте, мама и папа, прощай Инга, больше мы уже не свидимся.

А затем вдруг хватка на моей шее резко ослабла, пальцы разжались, и я со свистом всосал заскучавшими по кислороду лёгкими такой прекрасный холодный воздух.

– Живой?

Я открыл глаза, глядя на склонившегося надо мной мужика. Рядом стояли ещё несколько человек, похоже, зеваки. А это, значит, мой спаситель.

– Вроде живой, – прохрипел я, осторожно трогая горло.

Блин, больно! Надеюсь, Вольдемар мне там ничего сильно не повредил. А что со связками? Интересно, долго я так буду хрипеть?

Мне помогли подняться. Вольдемар лежал без движения, видно, я даже не заметил, как его стащили с меня.

– А он-то живой? – спросил я всё ещё хриплым голосом мужика.

– Живой, – посмотрел на лежавшего без движения психа мой спаситель. – Полежит немного и очухается. Вроде как местный чудак, да?

– Ага, только раньше он считался безобидным.

Только сейчас я обратил внимание на то, что руки лежавшего на боку Вольдемара заведены за спину и запястья схвачены наручниками. Это что же, меня милиционер что ли спас? Или…

– Вы от Сергея Борисовича? – негромко спросил я.

– Кхм… Товарищи, давайте расходимся, ничего интересного не произошло, просто пьяный напал на подростка. Расходимся, расходимся, нечего тут устраивать сборище.

Народ с неохотой начал рассасываться, и вскоре мы с моим спасителем остались вдвоём, если не считать всё ещё неподвижно лежавшего Вольдемара.

– Тебе медицинская помощь нужна?

– Пока не знаю… Горло болит, а что там внутри – это, наверное, отоларинголог посмотрит. А может, и рентген понадобится сделать.

– Надеюсь, ничего серьёзного он тебе не повредил… Присмотришь за ним, пока я наряд по «02» вызову?

Пока он бегал звонить, Вольдемар очнулся, во всяком случае, слабо застонал и пошевелился. Интересно, как он его вырубил? Может, черенком скребка по башке огрел? Кстати, похоже, этим скребком Вольдемар мне в спину и запустил, не мог же он сделать такой огромный прыжок, чтобы сбить меня с ног ударом руки. Что на него всё-таки нашло, с чего он вдруг вызверился именно на меня? И опять в голову полезли мысли о «ловцах», я не исключал, что это именно их рук дело. Вернее, мозгов, ведь мой «ловец» предупреждал, что они могут воздействовать на сознание человека, заставить его выполнять их команды. А мозг у Вольдемара – самое то, своих мыслей раз-два – и обчёлся, реальная марионетка. Чего он только плакал – непонятно. Может, потому, что не хотел меня убивать, но вынужден был это делать под давление внушаемых ему мыслей? Не знаю, что он расскажет следователям или психиатру, или обоим сразу, но думаю, что теперь ему надолго гарантирована палата в областной психиатрической больнице. А тот, кто меня спас – по-любому человек Козырева. Вон как ушёл от прямого ответа, в противном случае последовали бы встречные вопросы типа: «Какой ещё Сергей Борисович?»

А вот и он, лёгок на помине. Даже слегка запыхался. Шикнул на снова начавших было собираться любопытных, кивнул на стонавшего Вольдемара:

– Ну как, отжил голубок? Сейчас его оприходуют.

– Спасибо вам, – наконец вспомнил я, что нужно поблагодарить человека. – К сожалению, не знаю вашего имени…

Он пристально посмотрел мне в глаза:

– Оно тебе и не нужно знать.

Дальше он ничего сказать не успел – появился жёлтый «УАЗ» с синей полосой на боку и мигающей колбой проблескового маячка на крыше, но с выключенной сиреной. Задняя часть спецтехники представляла собой автозак. Из машины выбрались сержант-водитель и пассажир в звании старлея.

– Что тут у нас? – немного усталым голосом поинтересовался старший лейтенант и кивнул на лежащего Вольдемара. – Этот, что ли, хулиганит? Вольдемар? С чего это он вдруг?.. А кто наряд вызвал, вы?

– Да, я.

Мой спаситель достал из-за пазухи корочки, развернул их перед носом старлея, тот тут же подобрался, покосился на меня.

– А это, я так понимаю, пострадавший? Сильно он тебя, парень?

– Пока не знаю, – уже не так сильно просипел я и снова потрогал горло. – Сначала скребком пытался зарубить, потом душить начал. Спасибо товарищу прохожему, выручил.

Я кивнул в сторону чуть засмущавшегося чекиста, и милиционеры поглядели на него с уважением.

– Может, в больницу?

– Да, думаю, нет такой необходимости, спасибо, я лучше домой.

– А заявление?

– А нужно?

– Так ведь как мы оформим задержанного без заявления пострадавшего?

– Лейтенант, давайте я провожу парня до РОВД, там и напишет, а этого пока везите в обезьянник, а завтра уже будет видно, куда его – на допрос или в психбольницу, – предложил обладатель корочек.

Так мы с ним вместе и двинулись вниз по Московской, а через четверть часа я уже писал заявление. Как выяснилось, первичное заявление может подать даже несовершеннолетний без взрослых представителей – их присутствие будет необходимо в суде, если до него, конечно, дойдёт дело. В нашем варианте – далеко не факт, учитывая то, что преступник состоит на учёте в психоневрологическом диспансере.

Мой спаситель всё время находился рядом, и когда мы вышли из РОВД, предложил проводить меня до дома.

– А вы знаете, где я живу? – поддел я его. – Может, мне в Арбеково нужно ехать.

– Не говори глупостей, – хмыкнул он.

– Ну да, что это я… Ладно, провожайте. Может, всё-таки познакомимся?

– Хм… Ну, можешь называть меня Виктором Анатольевичем.

– Максим… Ну да вы и так знаете. А вы что, меня от дома моей девушки пасли? Я, честно говоря, слежки не заметил.

– Максим, не задавай глупых вопросов. И что это за выражение – пасли? Где ты нахватался таких слов?

– Вы прямо как моя мама, – хмыкнул я. – Правда, в последнее время она обходится без нравоучений… Ладно, спасибо ещё раз, если бы не вы – придушил бы он меня, как пить дать. Кстати, что грозит Вольдемару?

– Для начала пройдёт психиатрическую экспертизу. По идее, его нужно отправлять на принудительное лечение. Он же дурачок, наблюдается в психдиспансере, так что от уголовного преследования освобождается априори.

Виктор Анатольевич проводил меня до самого подъезда, когда прощались через рукопожатие, я поймал любопытные взгляды пенсионерок из соседнего подъезда, выгуливающих во дворе своих внуков. Сейчас на парочку что-нибудь насочиняют. Хорошо ещё, в это время нет такого падения нравов, как это случилось в прежней истории после развала СССР, а то бы ещё небось и однополую любовь приплели.

Дома я ничего про нападение говорить не стал, ни к чему родителям, а особенно маме лишние волнения. Может быть, они и вообще не узнают об этом происшествии, разве что, когда уже придёт повестка в суд. По логике вещей душевнобольного всё равно ведь должны судить, но перед этим он обязан пройти психиатрическую экспертизу. Посмотрим, нечего раньше времени коней запрягать.

– Максим! – встретила меня мама настороженным взглядом, когда я разделся в прихожей. – Что это у тебя за пятна на шее?

Хотел было глупо пошутить про засосы, но всё же решил сказать правду. Рано или поздно мама, наверное, всё равно узнает про этот инцидент. Постарался только не слишком сгущать краски. Мол, успел только за шею схватить, но тут прохожие помогли, скрутили дурачка и милицию вызвали. Пришлось даже заявление писать на Вольдемара.

– Господи, да что ж это делается?! Средь бела дня мальчика чуть не задушили!

– Ну, не средь бела дня, а средь тёмного вечера, скорее, – отшутился я. – И какой я мальчик? Ростом уже с отца, а плечами так и пошире.

– А с голосом что у тебя, ты из-за этого сипишь?

– Наверное… Да не переживай ты так, ма, всё пройдёт.

В общем, она ещё долго не могла успокоиться, в итоге даже Тане позвонила, нужно ей было перед кем-то высказаться. О Таня, моя первая женщина, обладательница потрясающей груди… Хм, что-то я совсем не о том думаю. Хотя… Как поглядеть, в моём возрасте уже как раз о том.

Пока она изливала душу подруге – совратительнице малолетних, я смывал под душем ужасы минувшего вечера. Вытираясь, поразглядывал в зеркале синяки на шее. Ещё один кровоподтёк наливался на спине, напоминая об ударе металлическим черенком скребка. Завтра придётся под джинсовую куртку в училище надевать свитер с высоким воротником.

– Мам, а что у нас на ужин? – спросил, появляясь из ванной.

К моей вящей радости, на ужин была картошка-пюре с сарделькой, и особого дискомфорта от поглощения еды я не испытал. Когда мама поинтересовалась, почему я игнорирую хлеб, честно сказал, что твёрдую пищу глотать пока больно. И вообще надо есть меньше мучного. А то, мол, в свою весовую категорию попадать перестал.

– Глупости какие, ты растёшь, тебе наоборот нужно больше хлеба и мяса есть.

– Так я мясо ем, это белок, он полезен, от него мышцы растут. А в мучном углеводы, от них только жир прибавляется.

– Ну не знаю, в моём детстве и хлеба не всегда хватало, а мясо мы хорошо если раз в неделю ели… А как же ты послезавтра петь будешь? – сменила она тему. – У вас же, ты говорил, директору училища песню какую-то принимать должен.

– Надеюсь, за пару дней голос восстановится, в крайнем случае Валька споёт.

Но это, конечно, совсем крайний вариант. Валя припев знает, там мы на два голоса поём, а вот с куплетами… Если что, придётся ему по бумажке петь.

Сегодня, кстати, Юрка опять завёл разговор про то, что не пора ли нам, молодым талантам, начать уже концертную деятельность? Учитывая дефицит свободного времени, когда мне приходилось разрываться между музыкой, боксом и литературой, да ещё полдня в «рогачке» просиживать, я к этой идее отнёсся без особого энтузиазма. Но, глядя в загоревшиеся глаза соратников, не смог утопить огонь их надежды в болоте собственной рутины. Обещал подумать над предложением.

После ужина сел было за тетрадь, чтобы накидать дальнейшую сюжетную линию в истории с Платоном Мечниковым, но после недавних событий в голове царил полный сумбур. В итоге присоединился к маме, в одиночестве смотревшей в зале «Служебный роман» – после программы «Время» началась вторая серия. Сел рядом на диван, прижался к ней, она принялась гладить меня по волосам, не забыв поцеловать в макушку, как когда-то в детстве.

– Ой, ну какой же негодяй этот Самохвалов! – воскликнула мама, когда главный отрицательный персонаж фильма попросил передать в местком письма с признаниями любви от бывшей сокурсницы, а теперь подчинённой Оли Рыжовой в исполнении Немоляевой.

Тут меня что-то и понесло. Я прочитал маме целую лекцию о том, что Рыжова сама во всём виновата.

– Какого фига она продолжает с упорством ползущего на окопы танка домогаться Самохвалова, когда он уже не раз давал ей понять, что между ними ничего быть не может?! На Западе это называется харассмент, за домогательство у них могут и в тюрьму посадить. Конечно, предавать огласке письма – та ещё гнусность, но изначально именно Рыжова повела себя в корне неправильно.

Мама серьёзно задумалась, так до конца фильма и сидела с задумчивым выражением лица. Разве что под конец встрепенулась и вдруг завела разговор о бабушке. Только тут я вспомнил, что сегодня, когда мы гуляли, Инга передала мне записку от отца с телефоном главврача санатория имени Володарского, и завтра эта Юлия Витальевна ждёт от нас звонка не позднее 5 часов вечера. Тут же метнулся в прихожую и вытащил из кармана куртки бумажку с телефоном.

– Этой Юлии Витальевне покажется странным, если с ней буду общаться я, а не кто-то из взрослых, – сказал я, передавая маме записку. – Так что звонить придётся тебе, тем более у тебя на работе в кабинете есть телефон.

– Есть, один на пятерых, – кивнула мама.

– Ну какая разница, пусть подслушивают, хотя… Там же, скорее всего, будет обсуждаться и денежный вопрос.

– Лучше я тогда позвоню из холла с первого этажа. Там, правда, уличный автомат, две копейки опускать надо, но зато телефон висит в укромном закутке, и посторонние не станут подслушивать.

На том и порешили. Я наказал маме не стесняться в намёках на горячую материальную благодарность, но цифрами в прямом эфире не козырять, конкретно нужно будет договариваться при личной встрече.

Потом она пошла на кухню что-то готовить на завтра, к приезду отца из поездки, а я пошёл в свою комнату, в надежде уснуть. На часах было одиннадцать вечера, и сон пока не шёл. Дотянулся до приёмника, поймал BBC, передававшему новости в рамках «Русской службы». Качество приёма было так себе, но сквозь шумы создаваемых «глушилками» помех в целом можно было понять, о чём говорят. Как раз «Русская служба новостей» передавала новости.

– По-прежнему с Советском Союзе предпочитают скрывать подробности захвата самолёта, следовавшего рейсом Пенза-Харьков-Симферополь. После выхода в нашем эфире этой новости в советских газетах «Правда» и «Красная звезда» вышли лишь небольшие заметки, где человека, пытавшегося вырваться из-за «железного занавеса», иначе как террористом не называют. А у нас появилась дополнительная информация. Как выяснилось, молодым человеком, обезвредившем угонщика, оказался не кто иной, как 16-летний русский писатель и музыкант Максим Варченко. Именно его песня «Heart-Shaped Box» всё ещё на лидирующих позициях американского и английского хит-парадов и, по слухам, её планируют выдвинуть на одну из номинаций премии «Грэмми», Церемония, напомним, состоится 15 февраля в Лос-Анджелесе. Правда, автору композиции советские власти вряд ли дадут разрешение на выезд…»

Дальше я уже слушал вполуха. Ого, вот это ни фига себе! Честно говоря, про «Грэмми» я как-то и не думал. И ведь действительно, не выпустят, черти, в Штаты. Я бы даже за свой счёт слетал, так вдруг захотелось окунуться в мир «загнивающего капитализма», потусить с легендарными и ещё живыми легендами мировой музыки. Тот же Джон Леннон погибнет только через год, может, он тоже там появится? Хотя, чего это я размечтался, однозначно не выпустят, можно даже не заикаться.

А тем временем началась «Программа поп-музыки из Лондона» с Севой Новгородцевым, и первой прозвучавшей композиций оказалась… Ну да, «Heart-Shaped Box». Ох, Курт, дружище, спасибо тебе за всё!

Лёг на кровать, закрыл глаза и слушаю несущуюся сквозь помехи «глушилок» западную музыку. Вот почему у нас не могут на радио хотя бы запустить аналогичную передачу? Например, большую часть посветить отечественным коллективам и исполнителям, знакомя радиослушателя не только с эстрадой, но и с музыкантами типа «Машины времени», а под занавес выдать в эфир «пёрплов» или «зеппелинов». И не нужны нам будут никакие Севы Новгородцевы. Хотя мужик молодец, радует население 1/6 части суши качественной музыкой.

Не успела передача закончиться, как неожиданно раздался звонок от Сергея Борисовича. Мама с кухни до телефона добежала первой, потом махнула рукой мне, стоявшему в дверях в одних тирсах, мол, тебя спрашивают.

– Максик, а что это дядя Инги тебе то и дело звонит? – спросила она шёпотом, прикрывая ладонью мембрану. – У вас с ним что, какие-то дела?

– Вроде того, – так же шёпотом ответил я. – Он же в КГБ работает, я у него вроде нештатного помощника.

И, игнорируя мамин удивлённый взгляд, вместе с телефоном умотал в свою комнату. Сев на кровать, наконец произнёс в трубку:

– Здравствуйте, Сергей Борисович. Подозреваю, что вы уже в курсе, раз звоните в такое время?

– Ещё бы я не в курсе. Ты как себя чувствуешь?

В голосе Козырева слышалось плохо скрытое волнение, и я поспешил его заверить, что со мной всё замечательно. Ну разве что горло ещё немного побаливает, а сипение практически прошло. Мне связки нужны в рабочем состоянии, у меня послезавтра, в субботу, премьера песни лично для Николая Степановича, мне сипеть никак нельзя. Если завтра лучше не станет, то позвоню уже знакомой врачу-фониатру, пусть подскажет, что тут можно сделать. Но про то, что мне исполнять песню перед директором училища, я, естественно, Козыреву говорить не стал, ни к чему его грузить моими заботами.

– Я сейчас звоню, между прочим, из РОВД, – сказал Сергей Борисович. – Только что беседовал с задержанным, а то следователь утром придёт, а мне, сам понимаешь, хотелось как можно скорее кое-что для себя выяснить.

– Честно говоря, не думаю, что это нападение было подстроено западными спецслужбами, – заметил я. – Это же городской дурачок, видно, что-то ни с того ни с сего просто втемяшилось ему в голову…

– Не телефонный разговор, Максим, – строго осадил меня Козырев. – Давай-ка завтра подходи в «чайную» к трём часам дня, я там буду как раз кое-какие свои дела решать, и на тебя время найду. Сможешь?

– К трём часам? Хорошо, подойду, мы ведь ненадолго?

– Я думаю, четверти часа нам с тобой хватит.

«Чайной» с некоторых пор мы в разговоре между собой стали называть явочную квартиру, так как каждые наши посиделки сопровождались чаепитием. Так что о встрече в «чайной» можно даже при посторонних. Прежде чем попрощаться прощались, я попросил:

– Сергей Борисович, вы моему спасителю, который Виктор Алексеевич, какую-нибудь благодарность объявите, что ли. Если бы не он – я бы с вами сейчас не разговаривал.

– Насчёт Виктора Алексеевича не беспокойся, – хмыкнул в трубку Козырев, – он получит по заслугам. Давай, подходи завтра, поговорим.

Когда я уже окончательно отходил ко сну, услышал, как негромко хлопнула входная дверь, и голоса матери и отца. Батя прибыл из поездки, сейчас кормить его будет, подумал я, проваливаясь в темноту. И практически тут же осознал, что я стою на знакомом берегу по колено в траве, сразу понял, что где-то рядом мой «ловец». И в самом деле, мгновение спустя я увидел его ноги, выше которых мой взгляд упорно не хотел подниматься.

– Теперь видишь, на что способны мои оппоненты?

– Я так и подумал, что это их рук дело. Не мог этот малахольный, никогда ни на кого не поднимавший руку, так вот без всякой причины напасть на незнакомого прохожего с явным намерением его убить. Но, я так понимаю, они могут предпринять ещё одну попытку?

– Вполне, я чувствую их окрашенные бордовым цветом эманации, что по человеческим понятиям значит ярость.

– Да, но какой смысл теперь в моей смерти? Дело-то сделано, я вообще уже не при делах.

– Какой смысл в том, что планеты вращаются вокруг солнца, в том, что солнце вращается вокруг центра галактики и его «энергетического котла»? Так и здесь не стоит искать смысла. Можешь просто порадоваться, что за тобой наблюдают и охраняют.

– А вы, значит, не можете обеспечить мне хоть какую-то защиту?

– Что ты подразумеваешь под этим словом? Суперброню, как у героев ваших земных комиксов? Или магический оберег?

Мне показалось, что в его голосе промелькнула насмешка.

– От оберега я бы не отказался, – бурчу обиженно себе под нос. – Я думал, мы с вами в одной команде, а вы мне не хотите помочь.

– Не хочу помочь? – теперь в его голосе зазвучал металл. – Вообще-то я и так для тебя немало сделал только тем, что позволил жить в этом теле. Да и кто тебя предупреждал о том, что тебе может грозить опасность?

– Предупреждать – одно, а реально помогать – немного другое. Я же не могу постоянно ходить и озираться. У меня нервы, в конце концов, не железные, – продолжал совестить я его. – Лучше бы тогда про них и не говорили, про этих злых «ловцов», всё равно меня комитетчики охраняют.

Повисла пауза, которую собеседник нарушил негромким, таким человеческим покашливанием.

– Кхм, в твоих словах есть резон. Если ты настаиваешь, я могу кое-что для тебя сделать, но процесс обещает быть достаточно болезненным.

Так-так, а это уже интереснее. Интересно, что он задумал?

– А поподробнее можно?

– Ты наверняка слышал о так называемом шестом чувстве, которое помогает предугадывать грядущие события. Кто-то называет это ясновидением, кто-то банальной интуицией. Я могу немного развить твою интуицию в том плане, что она будет тебе подсказывать, когда твоей жизни может угрожать реальная опасность. Этот вариант интуиции будет срабатывать в течение трёх-четырёх, максимум пяти секунд до того момента, как твоему здоровью может быть нанесён непоправимый ущерб. На большее я не рискну из опасения, что твой мозг просто не готов выдержать столь мощного вторжения. Но, поверь, и этих нескольких секунд тебе может хватить с лихвой.

– Я не против, но что для этого нужно делать?

– Тебе – ничего, всё проделаю я, вот только…

– Что только?

– Это будут не самые приятные ощущения.

– В смысле?

– Если ты уверен, что знаешь о боли всё, то я поспешу тебя разочаровать. Когда я начну ковыряться в твоих мозгах, обычная мигрень покажется тебе ласковым поглаживанием. Если я увижу, что твоей жизни или здоровью грозит опасность, то прекращу вмешательство. Ну что, готов? Или лучше всё оставить как есть?

Ох ты ж мама дорогая… Это что он там собрался со мной делать? Даже представить страшно. Но, с другой стороны, он же обещал тормознуть, если мне совсем плохо станет. Эх, была не была!

– Охрана от чекистов – это хорошо, что доказывает сегодняшний пример, но не постоянно же на них рассчитывать. Я согласен!

– Что ж, это твой выбор.

В голосе «ловца» послышались нотки удовлетворения, а в следующий миг для меня началось нечто из серии, когда живые завидуют мёртвым. Прав был «ловец», прав, сука, когда предупреждал о невыносимой боли. Это можно было сравнить с тупым металлическим буром, медленно ввинчивавшимся в мой мозг. Я орал и не слышал сам себя, все звуки этого мира заглушала боль. Нет, не боль, а БОЛЬ, мать её! Перед моими глазами проносились красные всполохи, и я откуда-то знал, что это моя кровь, циркулирующая по сосудам головного мозга, в который проклятый бур ввинчивался и ввинчивался. Сука, да когда же это прекратится?!!

– Максим! Максим! Господи боже ты мой! Отец, чего ты стоишь столбом, вызывай «скорую»!

Я открыл глаза, увидел над собой перепуганное лицо матери, и прошептал:

– Не надо «скорую».

– Максик!

Она, в одной ночнушке, кинулась мне на грудь, поливая моё лицо слезами. А я, помня о неожиданного исчезнувшей, как и не было, головной боли, прижал её к себе, и тоже почему-то не смог сдержать слёз. Ну то есть всхлипнул разочек, и только сейчас понял, что у меня из носа что-то течёт. провёл пальцем и глянул в свете ночника, что там. Бляяя, это не сопли, это кровь! Вот сейчас мама увидит и точно отца снова отправит «скорую» вызывать. А оно мне надо?

– Мамуль, мне срочно в туалет нужно сбегать, – негромко сказал я, аккуратно отстранив маму чуть в сторону.

Зажимая нос пальцами, я метнулся к двери, мимопосторонившегося отца, стоявшего в проходе в семейных трусах и майке. Вроде не заметили… Включил холодную воду, на удивление, кровь остановилась довольно быстро, не прошло и пары минут. Посмотрел на себя в зеркало. Ничего не изменилось, всё тот же 16-летний лоб, выглядящий на год старше. Разве что сердце всё ещё бешено колотилось да синяки на шее портили картину. Может, ничего и не было, никакого вмешательства в мой мозг, а просто кошмар приснился? Но умом я понимал, что «ловец» выполнил своё обещание, и одно только воспоминание о той боли, которую мне пришлось пережить, заставило меня страдальчески зажмуриться.

– Максим, с тобой там всё в порядке? – раздался из-за двери взволнованный голос мамы.

– Да, ма, я в норме. Просто кошмар приснился. Такой реалистичный – аж жуть. Как будто меня снова душат, – добавил я экспромтом.

– Глсподи… С тобой точно всё в порядке?

– Да точно, точно! – сказал я, выходя из ванной. – Идите спите, я щас тоже лягу.

– Может, с тобой пока посидеть?

– Ма! Ну ты совсем уже… Я что, маленький?

– Ладно, ладно… Но как же ты меня… нас напугал! Хорошо ещё, если соседей не перебудил.

Не успела она это сказать, как тут же раздался телефонный звонок. Оказалось, и впрямь пожилая соседка снизу, легка на помине! Интересовалась причиной ночных воплей. Мама её успокоила, мол, мальчику нехорошее приснилось, вот он и покричал самую чуточку.

А на часах было только пятнадцать минут второго. Спать и спать, если только, конечно, после только что пережитого я смогу уснуть.

Удивительно, но уснул. Поворочался минут десять с боку на бок и отрубился. А утром встал свеженьким как огурчик, и энергия у меня чуть ли не из ушей лезла. Когда мама увидела, как я одеваюсь на пробежку, у неё буквально глаза на лоб полезли.

– Ты куда это? – негромко, чтобы не разбудить отца, поинтересовалась она.

– Мам, всё норм, никакие кошмары не заставят нас изменить здоровому образу жизни.

– Ой, горе ты моё луковое…

С чего бы вот у меня такое приподнятое настроение? И это несмотря на ночные ужасы и вчерашнее нападение, едва не стоившее мне жизни. Кстати, не забыть заглянуть после уроков на явочную квартиру, где меня будет ждать Сергей Борисович.

Позвонил в уже знакомую дверь за три минуты до назначенного времени. Открывший мне Козырев выглядел хмурым и каким-то невыспавшимся.

– Привет, проходи, – посторонился он. – Чай будешь?

– Не откажусь, а то я к вам сразу с занятий, даже домой забежать не успел, сумку бросить. Тем более в «чайную» пришёл, – хмыкнул я.

– Долго рассиживаться не будем, у меня ещё… дела.

Мы прошли знакомым маршрутом на кухню, по мне – самое обжитое и уютное помещение в этой квартире. Серей Борисович поставил чайник на плиту, сел напротив меня, положил руки перед собой и сцепил пальцы.

– Знаешь, я соглашусь с тем, что ты мне вчера вечером говорил по телефону. Вольдемар этот – умственно неполноценный человек, вряд ли он мог выполнять команды западных спецслужб. Тут ещё такое событие ночью случилось…

Мне сразу стало как-то не по себе.

– Что случилось?

– Да Вольдемар этот учудил – разбил себе голову о стену изолятора временного содержания. Закрытая черепно-мозговая травма. Хорошо, его сокамерник шум поднял, иначе под утро дежурный обнаружил бы остывший труп. Срочно на «скорой» с мигалками увезли в областную больницу, где в нейрохирургии сделали трепанацию черепа. Сейчас Вольдемар в реанимации, врачи говорят, шансы пятьдесят на пятьдесят.

Вот это ничего себе! Вот это, блин, новость! Как обухом по голове…

– Умеете вы, Сергей Борисович, удивить, – покачал я головой и отхлебнул из чашки ещё горячий чай, простой, без душицы. – А что он вчера говорил на допросе?

– Да бред какой-то шизофренический нёс. Про какие-то голоса в голове. Пришлось ещё человека из опеки ждать, без него допрос нельзя было проводить, законы, понимаешь ли, у нас такие, поэтому так поздно тебе и набрал… Собирались его сегодня на психиатрическую экспертизу отправлять, а он, видишь, сам себя в больницу уложил. Только не в ту, куда мы хотели его отправить. Теперь придётся ждать, когда оклемается, если, конечно, оклемается.

– Инга, надеюсь, не узнает об этом происшествии? В смысле о том, что местный юродивый меня чуть не прикончил на виду у прохожих?

– От меня точно не узнает, а кто ещё ей может сболтнуть – не представляю. Надеюсь, всё обойдётся.

М-да, настроение уже не такое радужное, каковым было с утра. Вот ведь суки, «голоса» эти, довели беднягу сначала чуть не до убийства, а затем и до самоубийства едва не дошло. Кто их следующая жертва? Ну, то что я цель – это понятно, но кому они в следующий раз будут капать на мозги, агитирую разобраться с хорошим парнем Максом Варченко? Безобидному Сёме-дурачку, или постараются оприходовать, может, какого-нибудь спивающегося прапорщика, имеющего табельное оружие? Или мента… Пистолет и тем более автомат – это вам не дворницкий скребок, тут убить куда проще и быстрее.

Эй, вы, гады, как же с вами договориться? Молчите? Ну и молчите, а я буду жить, несмотря ни на что.

– О чём задумался?

– Да так, о своём, о бренном. Кстати, я тут кое-что вспомнил по некоторым событиям. Ручка-карандаш есть? Записывайте… Не помню, говорил уже или нет, кажется, нет, но в мае Маргарет Тэтчер станет премьером Великобритании. Ярая антисоветчица, приложившая немало усилий для распада СССР. Может быть, можно что-то ещё будет предпринять для недопущения этой мадам к власти?

– А вдруг после того, как мы тут с тобой начали резко менять историю, она не станет премьер-министром?

– Мы пока меняем по большей части историю развития СССР, до Туманного Альбиона, думаю, эти круги по воде ещё не дошли.

– Ясно, – сделал себе пометку в блокноте Козырев. – Что-то ещё?

– Да, авария на АЭС в США, случится в марте, если не ошибаюсь. Там расплавится что-то около 50 % активной зоны реактора. Это уж на ваше усмотрение, просто может служить очередным подтверждением факта моего появления из прошлого. И последнее… Летом, кажется, в августе, над Украиной произойдёт столкновение двух пассажирских самолётов. Погибнут почти двести человек, в том числе почти вся команда «Пахтакор».

– Это точная информация? – сразу же напрягся собеседник.

– В моей реальности это случилось, – пожал я плечами. – Тут я бы на вашем месте что-нибудь да предпринял.

– Это само собой, – кивнул он.

А потом я рассказал про новости по BBC, в которых упоминалась моя персона, и заодно про грядущую церемонию «Грэмми». Как бы в шутку намекнул, что Сергей Борисович мог бы поспособствовать моему появлению в Лос-Анджелесе.

– Ты давай, палку-то не перегибай, в Лос-Анджелес он собрался, – буркнул тот. – И вообще, почему ты слушаешь вражеские голоса? Вот настучат на тебя соседи…

– Так вам же и настучат, – хмыкнул я с довольной миной на лице.

– Всё равно веди себя осторожнее.

– А между прочим, чтобы советские люди меньше слушали всяких Новгородцевых, можно было бы и на нашем радио организовать аналогичную передачу, – озвучил я пришедшую вчера вечером в голову мысль. – А ещё лучше – молодёжное радио, и чтобы там современную музыку крутили, а концерты Рахманинова… Нет-нет, Рахманинова, как и прочих наших классиков, я очень даже уважаю, но молодёжи нужно немного другое. Вы же сами всё понимаете.

– Да понимаю, – вздохнул Сергей Борисович, – но пока с радио придётся подождать, есть более неотложные дела. И одно из них, кстати, уже требует решения.

Он выразительно посмотрел на часы, и я понял, что пора прощаться. Тем более чаю я уже нахлебался, а дома сейчас нормально пообедаю. Ничто и никто не помешают моему молодому аппетиту.

По пути купил «Московский комсомолец», в последнее время я стал его часто брать, там хоть есть что почитать. Расхватывали его моментально, но я сумел договориться с немолодой киоскёршей, она откладывала мне один номерок.

Дома, сев за тарелку с наваристым борщом, принялся листать газету. Долистал до рубрики «Звуковая дорожка», выходящей раз в месяц, и уткнулся взглядом в «Музыкальный парад», составленный, как указывалось, на основе опроса аудитории. В нём подводились итоги за 1978 год. Лучшей певицей признана… хм… Пугачёва, что меня почему-то не очень удивило. За ней шла Ротару, следом пристроилась Роза Рымбаева. В тройке лучших у певцов нет равных Яаку Йоала, за ним расположились Градский и Лещенко. Композиторы: Тухманов, Зацепин и… блин, и я! А после меня какие-то Паулсы с Пахмутовыми. Ну да, чего ж удивляться, если «Две звезды» звучат чуть ли не из каждого окна. Среди ВИА нет равных «Песнярам», на второе место ведущие «ЗД» поставили «Ариэль», на третье – «Весёлые ребята».

Ха, лучшим диском признана зарубежная пластинка, а именно всенародно любимой группы из Швеции «АББА». Следом только идут «Зеркало души-I» Пугачёвой и «По волнам моей памяти» Тухманова. За ними расположились полмаккартневская «Wings», «Зеркало души-II», «Bee Gees», альбом Леннона «Imagine» с одноимённым хитом, «Русские картинки» группы «Ариэль», «Я почти знаменит» Клиффа Ричарда и «Песняры-III».

А вот что касается номинации «Лучшая песня», то – па-бам, второй в списке после «Остановите музыку» Тухманова стоит «Heart-Shaped Box» Максима Варченко! Я аж чуть не поперхнулся куском мяса. Неожиданно… Как-то не предполагал, что эта вещь будет иметь успех и у нас. Хотя, конечно, периодически её слышу, пусть не из каждого утюга, любителей такого рода музыки в СССР ещё не так много, как песенок Пугачёвой, однако слышу чуть ли не каждый день. Мало того, позавчера мне сообщили, что на прошлой неделе её крутили по заявкам радиослушателей в программе «В рабочий полдень».

За моей (то есть нирвановской) песней расположились «Сонет Шекспира» Пугачёвой/Горбоноса, «Как молоды мы были» Пахмутовой и Добронравова, а за ними – «Две звезды», тоже, соответственно, за авторством Максима Варченко. Но окончательно меня добила 8-я позиция, на которой оказалась песня «Моя любовь» группы «Гудок». Согласен, на магнитоносителях в виде сингла она разошлась довольно споро, слышал пару раз из форточек, но не ожидал, что она доберётся до хит-парада «Звуковой дорожки». Я аж немного возгордился, показал бате, который собирался в вечернюю поездку, тот тоже возгордился за отпрыска. Вот ещё маме показать осталось, когда с работы придёт.

Интересно, кстати, чем закончились её переговоры с главврачом санатория? Надеюсь, нам всё-таки удастся устроить бабулю в приличное место, несмотря на возможные расходы. Ради близкого человека никаких денег не жалко. Нет, ну если бы речь шла о совсем уж невообразимых суммах, которые мы оказались бы не в состоянии заработать – вернее, я, учитывая, кто в семье главный добытчик – тогда да, хоть по миру иди с протянутой рукой. А нет-нет, да и закрадывается в голову мерзкая мыслишка, мол, бабуле осталось не так уж и много, чего ради неё так напрягаться? И чем быстрее уйдёт – тем быстрее освободит нашу семью от такой обузы. Гнал я от себя такие мысли поганой метлой, а они, заразы, то и дело возвращались, подползали тихой сапой.

А ведь и сам когда-нибудь стану таким. Надеюсь, всё же повезёт до самого конца оставаться в здравом уме и твёрдой памяти. Если, конечно, в этом варианте истории я доживу до глубоких седин, в той-то жизни даже до пенсии не дотянул. Правда, и ЗОЖ меня как-то обходил стороной, во вновь обретённой жизни постараюсь жрать в меру и только полезное и даже после того, как закончу с боксом, продолжать уделять внимание физическим нагрузкам.

Маму я всё-таки дождался, прежде чем собрался в «Ринг», и пока батя не сунулся к ней с газетой, поинтересовался насчёт звонка в санаторий.

– Послезавтра, в субботу в пять вечера просила быть у неё вместе с бабушкиными документами, включая выписку из истории болезни в поликлинике, где она стоит на учёте. Выписку выдают по запросу, Юлия Витальевна сказала, что позвонит заведующей поликлиникой, мне выдадут завтра на руки сразу. Про деньги пока не говорили, но я, как ты и просил, намекнула, что мы готовы хорошо заплатить.

– Ну и молодец! – похвалил я маму. – А в субботу поедем вместе, я, так и быть, пожертвую репетицией.

В конце концов, премьера песни для Бузова у меня завтра, так что на следующий день действительно можно сделать паузу. Горло, кстати, почти не болит, и разговариваю нормально, а то пришлось бы или премьеру переносит, или просить срочно Вальку выучить слова. Хотя он, вроде, пока репетировали, и так уже выучил. Во всяком случае, припев, во время которого он мне подпевает.

Пока пешочком неторопясь шёл в клуб, расположенный в весьма тихом местечке, практически за углом от будущего дома-музея Ключевского, утреннее настроение немного вернулось. Вольдемара, конечно, жалко, вон до чего несчастного дурачка изверги довели, но, с другой стороны, может быть, ещё выкарабкается, мужик-то он здоровый. Хотя, правда, не знаю, как физическая крепость соотносится с крепостью мозгов, если у тебя проломлена черепушка. Это с какой же силой нужно было вонзиться в стену, до какого отчаяния дойти… Жуть!

Тем не менее, тихий зимний вечер, безветренный, чуть морозный, скрип выпавшего днём снега под ногами – всё это действовало как хорошее седативное средство. Не говоря уже о эмоциях от прочтения «МК». Потешил, что называется, самолюбие.

Я прихожу не первый, но и не последний. Зашнуровывающий в раздевалке кеды Коля Пименов смотрит на меня с улыбкой.

– Чего такой довольный, как будто 10 тысяч в «Спортлото» выиграл?

– А чего ж грустить? Живой, здоровый, молодой – чем не повод для радости?

– Ну если так, то и я могу радоваться, – хмыкнул Коля.

– Правильно, Колян, всегда нужно искать в жизни повод для оптимизма, – подмигиваю ему и хлопаю по плечу с такой силой, что тот морщится, но хоть и криво, а улыбается.

Ровно в 19 часов начинается тренировка. Пятиминутная пробежка по залу, затем разогрев связок голеностопа, в которую входят ходьба на носках, на пятках, на внешней и внутренней стороне стопы, перекат с пятки на носок. Разминаем колени, делаем круговые движения, ходим гуськом с ладонями на затылке в полуприсяде – моё самое нелюбимое упражнение. Потом поясница и мышцы спины: наклоны вперёд и назад, «мельница», круговые вращения корпусом. Следом идёт плечевой пояс, локтевые суставы, кисти рук, шея… Завершает разминку массаж надбровных дуг, ушей, носа и подбородка. Это уже моё ноу-хау, которое я предложил Храбскову ещё в прошлом году, и Анатольич, подумав, согласился включить упражнение в разминочный комплекс.

Дальше прыжки через скакалку, бой с тенью, обстукивание мешков, работа в парах, работа с тренером на «лапах». Дальше спарринг, а после него силовые упражнения: прокачка бицепсов, трицепсов, пресса, косых мышц спины, ягодичных мышц. Встаю на весы – 77. 450. Напеваю под нос: «Всё идёт по пла-а-ану».

Как обычно после занятий в клубе, домой иду не спеша, совершенно не задумываясь, что на меня может кто-нибудь напасть. Почему-то я уверен, что вкачанное в меня «ловцом» шестое чувство позволит избежать нежелательных последствий. В крайнем случае убежать: иногда отступление не есть показатель трусости.

Дома на ужин остатки вчерашней мятой картошки и жареная рыба – к моему приходу мама нажарила целую кастрюлю минтая. Дешёвая рыба, но вкусная, если правильно приготовить. Я себе целых три куска положил. Ем и смотрю маленький кухонный телевизор, а там новости по пензенскому телевидению. И слышу, как ведущий выпуска Дмитрий Куликов разглагольствует:

– А сейчас наш в нашем эфире сюжет о строительстве первой в Пензе пиццерии. Да-да, не удивляйтесь, скоро пензенцы смогут отведать настоящую итальянскую пиццу. Слово нашему корреспонденту Дмитрию Инюшкину.

Дальше на экране появляется первый этаж жилого дома на улице Суворова, часть которого превращена в эту самую пиццерию. Уже и соответствующая вывеска над входом, правда, без особых изысков, просто – «Пиццерия». Разве что с одного бока надписи изображён советский флаг, а с другого – трёхцветный итальянский. Да уж, дружба народов…

На фоне парадного входа корреспондент рассказывает, что месяц назад по задумке второго секретаря обкома партии Георга Мясникова на месте, где когда-то располагался промтоварный магазин, было решено начать строительство пиццерии, первой не только в нашем городе, но и, возможно, в СССР. Это совместный советско-итальянский проект, так как в нём принимают непосредственное участие итальянские специалисты.

А вот и синхрон[3] с Мясниковым, где-то на полминуты. Георг Васильевич выглядит важно, в каракулевой шапке и пальто с каракулевым же воротником, разглагольствует, как предложил товарищам по обкому идею пиццерии, и его дружно поддержали. И вот теперь строительство вступает в завершающую фазу.

Вот ведь жук, мою идею выдал за свою! Ну а мне и не жалко, пусть пользуются, лишь бы народу было хорошо. Мы с Ингой тоже будет туда захаживать, если, конечно, выстоим огромную очередь. Я прекрасно помнил по фотографиям и видео, что творилось, когда в Москве открылся первый «Макдональдс», уверен, и в скромной Пензе очереди будут на полкилометра.

Тем временем Мясников предлагает пройти внутрь, где камера выхватывает уже почти готовый интерьер. А ничего так, симпатично, и не какие-нибудь столики для стоячих с круглыми крышками из ДСП и тонкого пластика, как в дешёвых забегаловках, а столы и стулья из настоящего массива дерева. Дальше попадаем на кухню с конвекционными печами, там к корреспонденту подводят итальянского специалиста, по проекту чьей компании строится пиццерия, и тот через переводчика рассказывает, как всё будет выглядеть и когда заведение распахнёт свои двери. Оказывается, приедет даже итальянский пиццайоло, который на первых порах будет учить своих пензенских коллег готовить настоящую пиццу. Причём нескольких видов, включая классические «Неаполитано», «Маринаро», «Каприччозу» и «Маргариту». И даже «Кальцоне» промелькнула в разговоре, хотя по мне это скорее пирог, нежели пицца. Ингредиенты все будут местные, кроме сыра, который первое время станут доставлять из Италии – местные сыроделы готовят не совсем то, что нужно для настоящей пиццы. Причём в целях рекламы первые полгода поставлять будут бесплатно – у них, оказывается, как заметил итальянец, планы по популяризации в СССР своего сыра.

– Но это ничего, со временем мы научимся делать сыр не хуже, чем в Италии или Швейцарии! – улыбаясь, уверенно заявляет Мясников.

Да, Георг Васильевич, твоими бы устами да мёд пить. Посмотрим, что получится на самом деле. Но если получится – я только поаплодирую. А то, что продукт импортный, и покупать сыр пока придётся за валюту – не проблема. На фоне ажиотажа доходы пиццерии попрут со страшной силой, естественно, в бюджет города или области, смотря под кем окажется заведение. Но даже если и города – всё равно в итоге эти доходы пойдут в областной бюджет, или я совсем ничего не понимаю в современной экономике.

Надо бы как-то пообщаться с Мясниковым насчёт пиццерии, предложить возможность заработка для студентов в роли разносчиков пиццы. Почему бы и нет? После учёбы им всё рано делать нечего, лучше всяко, чем в подъездах портвейном травиться. Из желающих подзаработать выстроится очередь, а это реально карманные деньги. Летом можно развозить пиццу на велосипеде, а зимой… Ну, наверное, всё же на общественном транспорте, этот вопрос ещё нужно будет продумать. И звонить будут, заказывать, если не с домашнего, то с уличного телефона. Поначалу заказ пиццы на дом (или на работу) будет казаться буржуйской замашкой, но рано или поздно привыкнут.

Только покончил с ужином, как позвонил Катков.

– Что же вы, голубчик, совсем про нас забыли? Взлетели под облака аки орёл, и на нас, грешных, совсем не поглядываете. Вы уже у нас в Союзе почитай месяц, пора бы и членские взносы заплатить.

Ишь ты, каким штилем заговорил. Совестит меня, да ещё на «вы» обзывается, вроде как обиделся, хотя в голосе чувствуется какая-то весёлая ирония.

– Виноват, Николай Иванович, совсем запамятовал, завтра же занесу после учёбы.

– Заноси, заноси, – перешёл на привычное «ты» Катков. – Не забыл, что на следующей неделе выходит 1-й номер нашего журнала с твоим «Сиротой»?

Блин, а ведь забыл! Так закрутилось всё, столько событий… Но не сознаваться же в таком, стыдно.

– Как же, Николай Иванович, такие вещи не забывают, – самозабвенно вру я. – Надеюсь, парочку авторских экземпляров оставите?

– Что ж парочку, у нас пять штук выдают авторам. Так что можешь через недельку заходить за журналами с авоськой. А 6-го февраля приходите с мамой или отцом, в гонорарной ведомости нужна будет подпись совершеннолетнего представителя, и пусть паспорт захватят. Пока получишь за первую треть романа, за остальные две части будешь получать по мере их публикации.

Я скромно задавил в себе вопрос, какую сумму составит первая треть, как-то неудобно интересоваться такими вещами советскому писателю, пишущему как бы за идею. Идея идеей, однако получать честно заработанное не забывали. Вспомнились читанные в моём будущем воспоминания Довлатова. В частности, после своей эмиграции в 1978 году (а ведь это случилось всего год назад) он вспоминал, что как-то ради денег написал рассказ на 2 авторских листа на производственную тему. Главными героями этого небольшого произведения были наивный неопытный журналист и передовой рабочий. На создание идейно правильного рассказа автор потратил одну неделю, а получил за свой опус вознаграждение в тысячу рублей.

При этом вспомнилось, что Юлиан Семёнов за публикацию романа «Семнадцать мгновений весны» получил всего 500 рублей. Правда, за сценарий к фильму – 50 тысяч. Чувствуете разницу? Недаром я вычитал где-то, что из творческой богемы в СССР лучше всех жили сценаристы и драматурги. Да-да, и драматурги тоже, поскольку им с каждого показа спектакля по их пьесе шли неплохие отчисление, не сравнить с отчислениями авторам песен.

К слову, с Семёновым (чья настоящая фамилия Ляндрус), нас объединяет то, что в юности он тоже занимался боксом. В голодной юности, когда после войны отца арестовали по контрреволюционной статье за то, что он был соратником Бухарина, Ляндрус-младший не стеснялся боксировать и за деньги. Подпольные поединки проводил его тренер в своём клубе. Собиралась богема из числа любителей пощекотать нервы, ставили на боксёров приличные по тем временам деньги. Случались и договорные бои, Семёнов сам вспоминал, как за тридцать рублей ложился в нокаут, а потом эти деньги отправлял отбывавшему срок отцу.

И, насколько я помнил, Семёнов дружил с Андроповым. Надеюсь, смерть Председателя КГБ не стала для Юлиана Семёновича слишком сильным ударом, он ещё не всё написал, что впоследствии вошло в анналы приключенческой литературы. Тот же «ТАСС уполномочен заявить», он этот роман, если не ошибаюсь, должен опубликовать как раз в этом году.

Между прочим, насколько я помнил, став богатым и знаменитым, писатель зачастую свои гонорары перечислял Фонду культуры и Детскому фонду имени Ленина. Может, и мне начать перечислять? На жизнь вполне хватает, всё, что можно купить – куплено, разве что машины нет, а приспичит – и её купим. Только не бате, ему она ни к чему, он зимой здесь, а летом в тайге пропадает. Исполнится восемнадцать – тогда и думать будем.

И вообще, раз я зарабатываю в том числе и на чужих песнях, то как тут не помочь ближнему своему? Так что о благотворительности уже можно начинать задумываться всерьёз. Только упаси бог меня перечислять деньги во всякие Фонды, где они попросту канут в Лету. Исключительно адресная помощь, например, какому-нибудь Детскому дому. Или, к примеру, накупит спортивного инвентаря для своей же боксёрской секции. А то ведь мешки, груши, перчатки – это же такое старьё, штопаное-перештопанное! А канвас нашего клубного ринга… Там же швов больше, чем зубов во рту Анатольича.

Я долго не мог уснуть, вдохновлённый идеей обновления клубного инвентаря. В моём воображении рисовались картины, в которых фигурировал не просто скромный клуб бокс «Ринг», а Дворец единоборств, аналогичный тому, который в XXI будет возведён в Кривозерье, на окраине Пензы, при губернаторе Васе Бочкарёве, ныне скромном заместителе начальника автоколонны. С каждого возведённого на территории области и тем более города объекта Вася получал свой куш, ну да это ни для кого не было секретом. Думаю, и для Путина тем более. Но он устраивал Президента на этом посту долгие годы, всё-таки Василии Кузьмич был крепким хозяйственником, этого у него было не отнять.

Хотя нет, Дворец единоборств – слишком помпезное сооружение. Нужное, не спорю, там смогут заниматься тысячи ребят, но вот мне по душе больше был скромный, уютный зал. Типа того, что имелся сейчас в «Ринге», хотя если бы зал был чуть больше – я бы ничего не имел против, нынешний всё же тесноват. Может, когда-нибудь и построю то, что лично мне хочется, например, собственной зал, как у Фредди Роуча, тренировавшего легендарных боксёров Мэнни Пакьяо, Бернарда Хопкинса, Владимира Кличко… Даже мой земляк Рома Кармазин у него занимался. Под эти сладостные мысли я и уснул, чтобы через несколько часов встретить новый день, полный новых планов и новых надежд.

Глава 3

Валя, Юрка и Лена появились, как и обещали, сразу после окончания занятий в своём «кульке». У нас они тоже завершились параллельно, и я уже ждал их в актовом зале, который открыл сам – с некоторых пор Петренко стал мне ключи доверять. А моих музыкантов уже давно пропускали без вопросов, все знали, что они приходят не своровать что-нибудь (хотя что в училище воровать кроме парт и мелков), а репетировать со мной песни.

К их появлению я уже вытащил на сцену и подключил аппаратуру и инструменты, так что они пришли, можно сказать, на всё готовенькое.

– Ну что, парни и девчата, генеральный прогон?

– Погнали, – ответил за всех Юрка, занимая место за барабанами.

Пару раз отыграли, меня всё устраивало, после чего я отправился за Бузовым. Постучался, прежде чем открыть дверь, сунул нос внутрь – там Николай Степанович общался с завучем.

– Чего тебе, Варченко?

– Хотел пригласить вас в актовый зал, мы готовы представить обещанную песню.

Пару секунд в глазах Бузова плещется немой вопрос, после чего шлёпает себя ладонью по лбу.

– Ах ты ж, я и забыл, что эти гаврики обещали мне новую песню. Галина Анатольевна, не желаешь присоединиться?

Так что в актовый зал вернулись втроём. А туда уже заглядывали любопытные первокурсники, человек десять будущих помощников машиниста.

– А ну брысь! – прикрикнул на них с наигранной серьёзностью директор.

Те, как воробьи, кинулись врассыпную, а мы степенно прошествовали в актовый зал: я и следом за мной двое зрителей. При нашем появлении Валя, Юрка и Лена, что-то весело обсуждавшие, сидя прямо на краешке сцены, свесив с неё ноги, резко подобрались и нестройным хором поздоровались с новь прибывшими.

– Здравствуйте, здравствуйте! – кивнул им Бузов. – Присаживайтесь, Галина Анатольевна, посмотрим, что они нам приготовили.

Я тем временем легко запрыгнул на сцену, перекинул через шею ремень от гитары, посмотрел на своих орлов… и орлицу. Движением бровей спросил: «Готовы?» и, дождавшись утвердительных кивков, бросил Юрке:

– Давай счёт.

Клавишным в этой песне я нашёл единственное применение – изображать гудок паровоза в начальном проигрыше (intro) и финальном (outro). Всё остальное держалось исключительно на ритме, плюс инструментальная вставка, без которой, по моему дилетантскому разумению, не должна обходиться ни одна уважающая себя композиция. Да и надо же лидер-гитаристу проявить свой мастерство! Конечно, Ван Халеном или хотя Джимми Пейджем я себя не считал, даже до Зинчука мне было как пешком до Луны, но кое-что изобразить мог, тем более перед неискушёнными директором училища и заведующей учебной частью.

Но до этой самой вставки ещё нужно было дожить, и я, проиграв бодрое вступление, имитирующее стук вагонных колёс, запел:

Мой поезд отходит
От станции в полночь
Стоим на перроне
На вкус прощанье горечь
Но… Остыло всё давно
И вроде всё равно
Поверь, жизнь не кино
Но…
Кошусь на зрителей, те пока никак не выражают своих эмоций. Завуч в свою очередь косится на Бузова, ждёт его реакции, чтобы тут же её продублировать. Становится немного смешно, но я пою второй куплет:

Колёса на стыках
Диктуют морзянку
Снаружи лишь холод
Но я не жду стоянку
Но… Остыло всё давно
И вроде всё равно
Поверь, жизнь не кино
Но…
И пошёл припев на пару с Валькой:

Пролетают километры
Дуют северные ветры
За окном мелькают города
Загрустила проводница
Отчего-то ей не спится
Светит путеводная звезда
Звезда…
Согласен, по тексту песня «Дорога»[4] должна исполняться ну никак не подростками типа нашего ВИА, но что же мне, писать песню про весёлый паровозик? Извините, наступить на горло собственной песне (хе-хе, каламбурчик) превыше моих сил. А мы входим в раж и вторую часть песни исполняем так душевно, что Николай Степанович всё-таки не выдерживает, начинает чуть заметно кивать в такт и постукивать ботиночком об пол. Уловив настроение начальства, Галина Анатольевна улыбается и обозначает хлопки ладонями так же в ритм нашей композиции. После финального аккорда, на который наложен затихающий гудок поезда, какое-то время в актовом зале стоит тишина, во время которой в моей голове проносятся самые разные мысли от «щас смешает нас с дерьмом» до «в таком восторге, что никак не переварит». Наконец Бузов, кряхтя, поднимается, и следом вскакивает фигуристая завуч, отчего её спелые груди задорно подпрыгнули.

– Ну что, Галина Анатольевна, – повернулся к ней Николай Степанович, – по-моему, очень даже неплохо.

– Я тоже так считаю, – прощебетала она.

Бузов повернулся к нам:

– Только слова уж больно… Какие-то расставания, проводница у вас грустит. Может, стоило сочинить что-то повеселее?

– Николай Степанович, ну это же жизненно! – взмолился я. – Да, песня в какой-то мере навевает грусть, но нельзя же всё время веселиться, должно оставаться место и для светлой грусти. «Анна Каренина» Толстого тоже не водевиль, но её перечитывают и фильмы по этой книге ставят.

– Ишь ты, Толстого вспомнил, – хмыкнул Бузов. – Ладно, молодцы, ребята, в общем-то приятная песня, если к словам не сильно придираться, то сойдёт. Можете включать её в свой… этот… как его…

– Репертуар, – с готовностью подсказала завуч.

– Вот-вот, в него, – подтвердил Николай Степанович.

Может быть, всё закончилось и не столь феерично, как я рассчитывал в своих мечтах, но и не самым худшим образом. Бузов и завуч не стали задерживаться в актовом зале, отправились по своим делам, видимо, дообсуждать то, что они обсуждали во время моего появления в директорском кабинете. А мы принялись сдержанно друг друга поздравлять с удачной премьерой песни.

– Макс, так что всё-таки с концертами? – напомнил Юрка. – Помнишь, ты обещал подумать?

И точно, как-то у меня эта мысль выскочила из головы, почти сразу же после того разговора. А ведь и впрямь обещал, а свои общения я привык выполнять. Что ж, придётся заняться этим делом, вот только сообразить, куда сначала податься. По моим воспоминаниям, в эти годы концертировать можно было только от лица какой-то творческой организации, например, областной филармонии. Это в Москве лафа, у них там имеются Москонцерт, Росконцерт, Союзконцерт, Московская филармония, Московская областная филармония…. Никого не забыл? А что в Пензе к услугам профессиональных музыкантов? Одна на всех областная филармония. Вот и получается, с какого перепуга наш ВИА должны принять в её состав? Там небось и своих бездельников хватает, вряд ли имеются вакансии на эстрадный коллектив из четырёх человек, да ещё несовершеннолетних. И не посмотрят, что худрук – тот самый Варченко. Это ж надо ставку людям делать, пусть и копеечную, организовывать им концерты, короче говоря, вряд ли они захотят на свою неповоротливую задницу лишний геморрой. Да и нам какой резон у них ошиваться? Никакой свободы, за нас будут решать, когда и где мы должны выступать. Выпустят на одну песню в сборном концерте по случаю какого-нибудь Международного женского дня – вот и вся радость.

Нет, мы должны быть сами по себе, а как это сделать – нужно посоветоваться с теми, кто в теме. С тем же Октябрём Гришиным, например. Он мне ещё в позапрошлом году давал номер своего телефона, надеюсь, он не изменился. И кстати, вот его хор-то, между прочим, в филармонии не состоит, это хор областных профсоюзов, от которых они, я так полагаю, и выступают. С другой стороны, коллектив у него вроде как самодеятельный, если память не изменяет. А мы что, хотим стать профессионалами? Устраивать чёсы по необъятной стране, состригая бабки? Кто нас, недоучек, отпустит?

– Созвонюсь с одним человеком, может, подскажет, как нам стать полноценной боевой… то есть эстрадной единицей, – пообещал я ребятам перед тем, как мы разбежались.

Но прежде я на троллейбусе доехал до местного отделения Союза писателей, вручил бухгалтеру обещанные взносы в размере рубля двадцати копеек, заодно немного поболтали с Катковым о моих литературных планах, после чего двинулся домой. Мама на работе, батя с утра в поездку укатил, заглянул в холодильник – обнаружил ещё вчерашнюю кастрюльку супа со звёздочками. Это я варил, такой пакетный суп мне с детства нравился, только картофелинку покрошил мелко, чтобы погуще был. Дал маме передышку, и так после работы все вечера готовит на двух здоровых мужиков: сама-то поклюёт как птичка, зато мужа с сыном накормит от пуза.

Поставил суп на плиту, предварительно пошкрябав по дну черпаком, чтобы звёздочки не прилипли, а сам тем временем набрал товарища полковника. Гришину потом наберу, а Любушкин от меня ждёт звонка. Тот, по счастью, оказался в своём кабинете, сразу же поднял трубку.

– А, Максим, здравствуй, дорогой! Я про тебя не забыл, поговорил сегодня с Улановым, он, знаешь, тоже прямо так заинтересовался, сказал, что есть у него кое-какие связи на Петровке, и он постарается в ближайшее время поговорить с людьми, которые могут помочь. Твой номер у меня есть, так что как только – так сразу.

Ну и ладненько, думал я, опуская трубку на рычаг. Надеюсь, дело сдивентся мёртвой точки. А теперь звоним Гришину, пора решать вопрос с нашими концертами.

Трубку взяла его супруга, когда я представился, голос её прям-таки потеплел. Однако сказала, что Октябрь Васильевич с репетиции из Дворца культуры имени Кирова вернётся нескоро, готовятся к какому-то отчётному концерту.

– Спасибо, – поблагодарил я собеседницу. – А во сколько всё же позвонить, хотя бы примерно?

– Часов в девять, может быть, уже будет. Или, если хотите, оставьте свой номер, я ему передам, он сам наберёт.

Мама вернулась с работы позже обычного, оказалось, забегала в поликлинику за выпиской из истории болезни бабушки. К её приходу я ещё и картошки нажарил на сливочном масле. Самому что-то захотелось, да и мама, я знал, любит жареную картошку, а я ещё и яйцом полил для разнообразия.

В четверть десятого раздался звонок от Гришина. Узнав, в чём причина моего к нему интереса, тут же предложил не городить огород, а попросить директора училища договориться с его коллегой из ДК имени Дзержинского.

– Вы же по одному ведомству проходите, думаю, если ещё и руководство пензенского Отделения Куйбышевской дороги подключится, то начальство Дворца культуры не откажет. Тем более, я так понимаю, вам эта приписка нужна для галочки, чтобы соответствующие органы не вменяли вам подпольную концертную деятельность. А ещё посоветую вам найти всё же худрука, в силу возраста способного не только ставить подпись где положено, но также выполнять функции администраторе коллектива.

– А где же его искать? – задал я резонный вопрос.

– Где? Хм… А знаете, юноша, есть у меня на примете один способный молодой человек. Не слышали такую фамилию Гольдберг?

– Это который Гольдберг, Семён Романович? – переспросил я на автомате.

– Точно, он! А вы уже с ним знакомы?

Вот опять ляпнул, не подумавши. Конечно, Гольдберга я знал в своём будущем как продюсера, первым ставшим организовывать в 90-е в Пензе концерты эстрадных и оперных звёзд. Будучи воспитан на классической музыке, он не мог отказать себе в удовольствии пригласить артистов оперетты, оперы или балета, и даже если уходил с ними в минус, то отыгрывался на эстрадных звёздах типа Киркорова или даже Пугачёвой. Им он в те годы организовывал концерты летом на стадионе «Труд», а там вместимость была тысяч десять.

С самим Гольдбергом пересекались как-то пару раз, но вряд ли он даже запомнил моё лицо. А вот у него внешность характерная, главной достопримечательностью на лице были выдающийся нос и густые усы. Плюс очки с линзами в почти круглой, немного сплющенной сверху оправе и кучерявая грива на плечах.

– Не то что знаком, так, слышал краем уха, – отмазался я.

– Тогда можете мне поверить на слово – это очень энергичный и при этом, что самое главное, порядочный молодой человек. Он сейчас преподаёт теоретические дисциплины в музыкальной школе № 1, но ему там, насколько я знаю, уже тесно, хочет чего-то большего. Вот пусть и попробует с вами сработаться. Как вы, не против попробовать?

– Да нет, можно, конечно, попытка, как говорится, не пытка.

– Вот и ладно, я ему… наверное, уже завтра позвоню. Думаю, он согласится с вами поработать, тем более с самим Максимом Варченко.

И сказал так серьёзно, не понять, подколол сейчас меня или в самом деле считает мою персону какой-то выдающейся. А в общем-то, на фоне лучших песен Октября Васильевича «18 лет» и «Милая роща» мои (хотя в основном заимствованные) вещи и впрямь выглядят на порядок круче. Не иначе в нём всё же засел червячок профессиональной зависти.

На следующий день после уроков отправились с мамой в санаторий имени Володарского. Насчёт санатория с бабулей я говорил вчера, метнувшись к ней сразу после занятий. Она, к счастью, меня признала, открыла дверь, а над предложением отдохнуть месячишко почти и не размышляла. Мол, надо так надо, да и то, засиделась я в четырёх стенах, как в тюрьме. Я даже не ожидал, что всё так легко получится, главное, чтобы она не забыла о своём обещании отправиться на отдых.

Глядя через забор, понимаю, что за последующие сорок во внешнем виде санатория лет внешне мало что изменится, разве что появится ещё пара корпусов. А административный находится сбоку от въездных ворот, так что на территорию санатория нам пока попасть не судьба.

Юлия Витальевна приняла нас сразу. Это оказалась немного полноватая женщина в районе пятидесяти лет, но при этом чувствовалось, как в ней буквально клокочет энергия. Её взгляд задержался на мне, она даже прищурилась, затем откинулась в кресле и с каким-то видимым облегчением произнесла:

– А вы ведь Максим Варченко, верно? Я всё думала, может быть, с однофамильцами имею дело, а сейчас вас увидела, и сразу вспомнила, что это лицо не раз мелькало в телевизоре.

Я согнул руки в локтях, выставив перед собой ладони:

– Сдаюсь, вы меня вычислили.

Все заулыбались, обстановка сразу же стала почти что доверительной.

– А ещё муж купил вашу книгу про войну, я, правда, не читала, но теперь обязательно прочитаю. Жаль, с собой нет, а то бы муж очень обрадовался автографу автора.

– Может быть, и не последний раз видимся, ещё будет возможность написать пожелание на титульном листе, – заметил я с обнадёживающей улыбкой.

После такого пролога начался разговор о деле. Сначала она ознакомилась с выпиской из истории болезни бабули. Покивала чему-то своему, затем предложила посмотреть условия проживания.

– Сосны, берёзы, липы гарантируют чистый воздух и позволяют забыть о том, что санаторий находится в черте города, – вещала тоном экскурсовода главврач, шествуя впереди нас по посыпанной песочком тропинке. – Вот эти кружевные терема, признанные памятниками деревянного зодчества, особенные. В дореволюционный период богатые купцы, предприимчивые фабриканты, лесопромышленники и чиновники с удовольствием строили здесь свои дачи, приманенные целебным воздухом ахунского леса и уединением. От них и остались эти великолепные теремки.

Я бы, может быть, и предпочёл один из деревянных домиков на территории санатория, предназначенных для проживания гостей, но в него можно было заселиться только целой семьёй. Наглеть и просить под мою бабулю целый «особняк» мы не рискнули.

В главном 9-этажном корпусе посмотрели палату… то есть номер, в котором теперь будет жить наша бабуля на пару с такой же бабушкой-одуванчиком. Как нам шепнула Юлия Витальевна, мамой главы Облсовпрофа. Надеюсь, бабушке тут будет не скучно, и она быстро подружится со своей новой соседкой, Викторией Тимофеевной.

Кровати удобные, стоит чёрно-белый, но всё же телевизор, на стене копия картины «Мишки в сосновом бору». По нынешним временам если и не «люкс», то где-то рядом.

Питание трёхразовое, есть и диетическое меню, по которому будет столоваться и наша диабетическая бабуля. По назначению врача можно будет пить и минеральную воду. На территории санатория имеются две собственные скважины. Одна из них – с хлоридно-натриевой водой – предназначена для лечения желудочно-кишечных заболеваний.

К услугам отдыхающих небольшой бассейн, спортивный зал и даже кинотеатр на 100 мест, где каждый вечер крутят фильмы.

Когда вернулись в кабинет главврача, зашёл разговор о материальной стороне дела. Выяснилось, что если бы путёвка была от профсоюзов, то обошлась бы она всего в 15 рублей. Но так как бабуля ни в каких профсоюзах уже не состояла, то придётся заплатить 25 рублей.

– Но, если ей нужен будет отдельный номер, персональный уход, постоянный, так сказать, пригляд, включая ночное время, услуги медицинской сестры… сами понимаете, это дополнительные расходы, – доверительно понизив голос, добавила Юлия Витальевна.

– Сколько? – спросила мама недрогнувшим голосом.

– Ещё двадцать пять.

– Мы согласны, – заявил я, пока мама не сболтнула что-нибудь лишнее. – Когда можно будет всё оплатить и привезти бабушку?

Часть из этих денег, уверен, пойдёт в карман Юлии Витальевне, как бы не весь четвертак, хотя сумма не такая уж и большая. Или мне просто так кажется на фоне наших доходов? А главврач, думаю, кормится не только с нас одних, в итоге ежемесячно набегает вполненормальная сумма.

Покидали мы кабинет с чувством выполненного долга. Путёвка на месяц куплена, дополнительные услуги оплачены и уже в понедельник нашу престарелую родственницу можно будет привезти в санаторий. Главврач пообещал лично заняться её обустройством.

Правда, и мне, и маме пришлось в понедельник с утра отпрашиваться с работы и учёбы. Бузов после субботнего выступления был ко мне благосклонен, вошёл в ситуацию, маму начальство, хоть и побурчав что-то, тоже отпустило, но до обеда. Бабуля не ожидала, что вопрос будет улажен так скоро, принялись торопливо собирать вещи, стараясь не забыть самое необходимое. Потом от Анны Николаевны по телефону вызвали такси, и «Волга» с комфортом доставила наши тела к санаторию.

Юлия Витальевна нас уже ждала, заодно приготовив для автографа мой роман «Остаться в живых». Написал что-то, как мне показалось, достаточно душевное.

Процесс оформления не занял много времени. Мы все вместе в сопровождении старшей медсестры направились в главный корпус, заселять бабушку. К нашему великому облегчению, всё прошло без сучка и задоринки. Санаторий мы покидали с лёгким сердцем, в уверенности, что вручили бабулю в надёжные руки. Из кабинета главврача вызвали такси, которое меня высадило у дома, а маму повезло на работу.

Сегодня из-за бабули даже репетицию отменил, не был уверен, что управился бы до трёх часов дня. А время, кстати, два доходит, пора бы и пообедать. Заодно по привычке включаю телевизор, хотя и знаю, что днём по телику смотреть вообще нечего. Пощёлкав переключателем, понимаю, что и впрямь тоска. Со вздохом выключаю телеприёмник и ставлю перед собой на специальную подставку-держатель «Слово и дело» Пикуля. В позапрошлом году маме досталась на работе, какая-то лотерея у них там была, хотя она, по её словам, предпочла бы стиральную машинку – главный приз межцеховой лотереи. В прошлой жизни читал как раз в юности, в этой, вселившись в себя самого, ещё не брал в руки, так что, хоть и помню сюжет, читается с некоторым интересом.

Вечером – звонок от Стефановича.

– Максим, на что же ты, – начал он выговаривать мне с укоризной, – взял и отдал Ротару две хорошие песни.

– Откуда вы всё знаете, Александр Борисевичи? – совершенно не испугавшись, поинтересовался я.

– Так ведь земля слухами полнится. А уж в эстрадной тусовке, сам понимаешь, они разносятся в мгновение ока.

– Ну так что ж такого? Мы же с вами ещё не подписывали договор, а я посчитал, что те песни больше подходят Ротару.

А что, я вполне мог позволить себе говорить с мужем Пугачёвой если и не с позиции силы, то на равных. На них свет клином не сошёлся, в конце концов, могу закидать песнями любого исполнителя, сейчас уже, думаю, каждый будет рад со мною сотрудничать. Мне вот, например, Сенчина жутко нравится, и как певица, и как женщина. Возьму и ей что-нибудь подарю, пусть поёт на здоровье.

– Так за чем же дело стало, приезжайте с мамой в Москву, и подпишем наконец договор – уже без наезда, с нотками просительности в голосе предложил Стефанович.

– Надо подумать, в какой день нам будет удобнее, посовещаться с мамой… Ей уже как-то неприлично каждый раз отпрашиваться с работы. Думаю, следующая суббота нас устроит. А я уж, так и быть, отпрошусь у директора своего училища в какой уже раз… А может, вы сами к нам? – неожиданно пришла мне в голову мысль.

– То есть? – опешил собеседник.

– Нет, ну а что, нотариусы и у нас в Пензе есть, какая разница, подпись какого юриста будет стоять под документом? Если уж Алла не может, пусть вам выпишет доверенность, приедете один.

– Максим, – взмолился он, – ну зачем всё так усложнять? У нас с Аллой каждый день расписан буквально по минутам, может лучше всё-таки вы к нам? Тем более хлеб за брюхом не ходит.

Это ещё с какой стороны посмотреть, кто хлеб, а кто брюхо, подумал я, стиснув трубку. Но в целом я понимал позицию собеседника, не желавшего уступать какому-то малолетке. Ладно, чёрт с ним, не будем давить на его чувство собственной гордости.

– Ох, Александр Борисович, не хотите вы погостить в славном Сурском крае, – притворно вздохнул я. – А то бы я вам устроил экскурсию по памятным, так сказать, местам… Так уж и быть, постараемся в следующую субботу подъехать с мамой. Может, даже ещё какую композицию захвачу, тут у меня кое-что наклёвывается.

Пока я, честно сказать, не знал, что у меня наклёвывается, но стырить что-то было практически минутным делом. Память – великая вещь, особенно если ты вдруг оказался в прошлом и можешь из неё выудить массу полезной информации. В моём случае относительно не только событий в стране и мире, но и в плане музыки. Книги я принципиально не стал бы копировать, хотя, как с тем же Фандориным, соблазн имеется. А вот в боксе память бесполезна. Толку с того, что я знаю, кто выиграет следующие Олимпийские Игры в тяжёлом весе? Правда, если Афганистана не случится, может, и американцы подъедут. Хотя всё равно вряд ли кому по силам одолеть непобедимого Стивенсона. Разве что… Мне следующим летом уже будет 18, как раз можно на взрослом уровне боксировать. А набрать за полтора года пять-шесть кило – для растущего организма не проблема.

Вот блин, завёл себя аж такими мыслями, так прямо и висит перед глазами картинка, как я в присутствии тысяч орущих зрителей бьюсь с легендарным Теофило. Нет, всё-таки он, пожалуй, будет покруче меня, как ни пыжься, а кубинец действительно заслужил право называться великим.

Или может наконец написать что-нибудь самому для Примадонны? Что-нибудь попсовое, с налётом романтики? А может, наоборот, предложить нечто брутальнее, в роковом стиле? Нет, ну пела же она в моём прошлом весёленький рок-н-ролльчик «Найти меня», на свою же, кстати, музыку. Или чуть пожёстче типа «Где же ты, любовь?». А может, и нечего придумывать велосипед, эти же вещи ей и подсунуть?

Мама приходит где-то на час позже обычного, за неё её дела никто делать не спешил, пришлось самой нагонять. Если так прикинуть, она свой ежедневный план может выполнять не за восемь рабочих часов, а в два раза быстрее. Только толку-то, всё равно пришлось бы высиживать до окончания рабочего дня. Поэтому половину времени сотрудницы учреждения занимаются кто чем: от выщипывания бровей до разгадывания кроссвордов, не забывая делиться сплетнями. И нет такой темы, на которую женщина не могла бы посплетничать, вы уж мне поверьте.

Да что ж такое, снова кому-то неймётся! Мама поднимает трубку и зовёт меня. Голос моложавый, но, несмотря на моложавость, уже чувствуется некий апломб. И этот апломб мне знаком, потому что именно так когда-то незабвенный Семён Романович.

– Алло, Максим? Добрый вечер, это вас беспокоит Семён Гольдберг. Мне ваш телефон дал Октябрь Васильевич, сказал, что у вас молодой коллектив, которому необходим художественный руководитель.

– Всё верно, – подтвердил я, – нужен, так как без совершеннолетнего руководителя мы не имеем права выступать на концертах за деньги. А моим ребятам они точно не помешают.

Особенно Юрке, подумал я, главному инициатору кассовых сборов.

– Я так и понял, – легко соглашается собеседник. – Поэтому предлагаю встретиться и обговорить этот вопрос, так сказать, со всеми заинтересованными лицами.

– Из заинтересованных только я да мои музыканты. Давайте встретимся, думаю. Вам всё равно придётся с нами знакомиться. Завтра, во вторник, и послезавтра у меня тренировки, приходите в четверг к пятнадцати часам на репетицию в железнодорожное училище, я вас встречу внизу и проведу в актовый зал, где мы репетируем.

– Договорились, – мне даже показалось, как Гольдберг кивает своей кучерявой шевелюрой. – В целом я уже имею представление, слушал ваши магнитофонные записи. Но встретиться, посмотреть, как вы работаете вживую, безусловно, необходимо. Вы с директором вашего училища уже говорили насчёт Дворца культуры имени Дзержинского?

– Завтра собирался, надеюсь, пойдёт нам навстречу.

Бузов пошёл навстречу, обещал переговорить с кем надо. Что ж, лёд тронулся, господа присяжные заседатели! В четверг, как и обещал, Гольдберг появился в фойе училища. Внешне через сорок лет он не слишком-то и изменится, разве что в шевелюре и усах появится немного седины, да морщины на лице станут более выраженными. А взгляд сквозь линзы очков всё тот же, внимательный и почему-то всегда немного насмешливый. Обмениваемся рукопожатиями, кожа ладони нашего будущего худрука словно бархатная. Ну так не грузчиком работает, преподаватель в музыкальной школе. Вежливо интересуюсь:

– Надеюсь, визит сюда не нарушил ваших педагогических планов?

– У меня сегодня занятия в музыкальной школе начинаются в пять вечера, так что время есть. А что у вас с директором, пообщались?

– Пообщался, Николай Степанович не возражает, но всё же сказал, что посоветуется с руководством Пензенского отделения Куйбышевской железной дороги. Если начальство поддержит – вопрос с портом официальной приписки отпадает.

– Порт официальной приписки, неплохо сказано, – улыбается Гольдберг. – Что ж, давайте знакомиться с коллективом.

– Давайте, наверное, если вы не возражаете, я всё же вас сначала со своим директором познакомлю, Николай Степанович жаждет пообщаться с вами лично. Надеюсь, это ненадолго.

– Ну что ж, если жаждет – я не против, – улыбнутся гость.

Знакомство уложилось буквально в четверть часа. Бузов задал Гольдбергу несколько вопросов, тот спокойно, по пунктам ответил, после чего Николай Степанович дал понять, что кандидатура Семёна Романовича его устраивает.

По пути в актовый зал ненавязчиво интересуюсь у Гольдберга, на какую экономическую выгоду от этого проекта он рассчитывает для коллектива и для себя лично. Семён Романович останавливается, задумчиво большим и указательным пальцем правой руки оглаживает усы, и смотрит на меня взглядом, в котором плещется вся печаль еврейского народа.

– Максим, я, конечно, не Павка Корчагин, чтобы бесплатно надрываться за идею, но пока, считаю, о материальной стороне дела вести разговор рано. Нет смысла делить шкуру неубитого медведя. Предлагаю для начала попробовать, а там поглядим, стоит ли овчинка выделки. Тем более мне самому интересно, что из этого получится.

В актовом зале Гольдберг жмёт парням руки, а Лене галантно целует тыльную сторону ладошки, чем вызывает у неё лёгкий культурный шок. Затем снимает своё скромное пальто, под которым к моему удивлению (и похоже, не только к моему) оказывается цивильный костюм-тройка. Гольдберг, судя по всему, не против, что к нему обращаются по имени-отчеству, видно, привык уже в музыкальной школе к уважению учеников. Садится в кресло в первом ряду, мы располагаемся напротив, на краю сцены. Валя и Лена свесив ноги, а мы с Юркой подогнув их под себя по-турецки.

– Итак, давайте сразу расставим все точки над i, – предлагает Семён Романович. – Что мы хотим от этого проекта? Я так понимаю, мы хотим стать концертируемым вокально-инструментальным ансамблем, который сможет зарабатывать деньги на концертах как по Пензе и области, так и за её пределами. Но на первых порах хотя бы в нашем регионе. Всё верно?

– Верно. Угу. Точно, – вразнобой соглашаемся мы.

– Я ваши записи слушал, у вас вполне зрелый коллектив с разнообразным репертуаром. Конечно, до «QUEEN» нам ещё расти и расти, да и о таком вокалисте, как Фредди Меркьюри, пока приходится только мечтать, но в целом я считаю, что ВИА «Гудок» способен собрать хотя бы небольшой зал какого-нибудь Дома культуры. Ну хотя бы Дворца культуры имени Дзержинского, при котором, если всё получится, ансамбль станет штатной единицей. И не чисто номинально будет там числиться, а регулярно давать концерты и делать выручку себе и учреждению. На их месте я бы даже не раздумывал, так как уверен, что дело у нас пойдёт.

Мы молчим, переглядываемся. Подход Гольдберга мне нравится. Пока нравится, но, зная его в будущем, я уверен, что какой-нибудь заподлянки от Семёна Романовича можно не опасаться. А посему с обворожительной улыбкой выдаю:

– Что ж, я полностью поддерживаю нашего без пяти минут художественного руководителя. Правда, через какое-то время могут возникнуть некоторые сложности. У меня ещё, как вы знаете, периодически случаются соревнования по боксу. Опять же, сборы всякие там, да и тренироваться нужно. В этом году Валя, Юрка и Лена заканчивают учёбу, по идее им придётся где-то проходить практику. Можно с кем надо договориться, чтобы практика проходила в составе нашего ансамбля. Но через год Юрка, например, скорее всего отправится отдавать долг Родине, а это минимум два года, а то ещё вдруг на флот попадёт. Да и я могу загреметь, хотя в планах после окончания училища попробовать поступить в Литературный институт. Если не попаду на очное, то, боюсь…

Юрка задумчиво чешет нос, понимает, что тут я прав.

– А почему только вы, я по здоровью вроде тоже прохожу, – неожиданно подаёт голос Валентин. – Хотя… Я же собрался в МГИК[5] поступать.

Меня так и подмывает рассказать анекдот про Рабиновича в армии. С трудом сдерживаюсь, всё-таки передо мной сразу два «единоверца», вдруг ещё обидятся. Будут потом мне припоминать… Серживая улыбку, говорю с самым серьёзным видом:

– Валя, ты больше пользы принесёшь здесь, чем в советской армии, запомни это. И правильно, не растрачивай талант на военный духовой оркестр, где твоя скрипка всё равно не пригодится, лучше в институт культуры поступай. Может, станешь новым Ростроповичем.

– Ростропович виолончелист.

– Та же скрипка. – отмахиваюсь я, – только большая… Да и Лена может выскочить замуж, а там пойдут дети, пелёнки-распашонки, и будет уже не до музыки и тем более гастролей по России… И другим союзным республикам.

– Ничего я не выскочу, ещё чего! – попыталась возразить наша клавишница, надувшись, как мышь на крупу.

– Все вы, девушки, так говорите, а потом не успеешь оглянуться – уже семеро по лавкам, – философски произнёс Гольдберг с видом пожившего раввина и тут же улыбнулся. – Не обижайтесь, Елена, но такова правда жизни… Итак, к чему мы пришли? Несмотря на возможные проблемы с составом ввиду его молодости у нас в запасе, тем не менее, имеется несколько месяцев. Мы хотя бы можем попробовать что-то сделать, а там уже будет видно. Возможно, кому-то придётся искать пусть временную, но замену, тут не до обид, дело важнее. Я же со своей стороны буду стараться делать всё возможное, чтобы уже вскоре о нас заговорила как минимум Пензенская область.

О как, молодец, хмыкнул я про себя.

– Не только о Максиме, который и так уже успел прославиться, – веско добавил Семён Романович, – но о всём коллективе. Я уже так и вижу афиши с вашими портретами.

И он провёл раскрытой ладонью перед собой слева направо, словно бы разглаживая тут самую видимую только ему афишу. Нет, в его администраторских способностях я никогда и не сомневался, разве что он по молодости ввиду отсутствия опыта может где-то накосячить. Надеюсь, не сильно.

– Ещё предстоит сдача концертной программы худсовету при Комитете культуры пензенского Облисполкома, – продолжал между тем Гольдберг. – А это едва ли не самое сложное, так как в худсовете могут оказаться закоснелые ретрограды от музыки, а в Пензе таких хватает. Плюс в составе комиссии будет присутствовать какой-нибудь комсомольский секретарь, а то и партийный. Чтобы избежать ненужных проблем, предлагаю включить в репертуар парочку вещей маститых авторов о комсомоле. Есть варианты?

– Предлагаю «И вновь продолжается бой», – опережаю всех я, – и «Мой адрес – Советский Союз».

– Хм, а потянете «И вновь продолжается бой»? Может, что-нибудь попроще?

– Потянем, – уверенно заявляю.

А сам вспомнил клип новосибирского струнного трио «SILENZIUM»[6]. Эх, жаль, нет у нас в группе таких девчонок, владеющих скрипками и виолончелью. Представляю, как старые пердуны из худсовета только от одного вида девиц в обтягивающих белых блузках, коротких юбочках и гольфах будут писать кипятком. И естественно, поставят крест на нашем проекте, тут даже к гадалке не ходи. Но, чёрт возьми, как бы это эффектно выглядело!

– Семён Романович, откуда вы всё это знаете? – вывел меня из мечтаний своим вопросом Юрка. – Про худсоветы, песни комсомольские… Мы же вроде как у вас первые?

– Юра… Юра ведь, верно? Так вот, Юра, не смотрите, что я молод, поверьте, я крайне любознателен, стараюсь постоянно расширять свой кругозор не только в сфере непосредственно музыки, но и околомузыкальном пространстве. Не вдаваясь в подробности, скажу, что могу похвастать некоторыми знакомствами в среде антрепренёров, и не только местных.

Ишь ты, антрепренёров! Выудил словечко из своего лексикона.

– Кстати, – продолжил Гольдберг, – я могу иногда с вами выходить на сцену, так как владею некоторыми духовыми инструментами, в частности кларнетом. А также могу помочь с аранжировкой, если будет такое желание.

– Может вы ещё и песни сочиняете? – немного бесцеремонно поинтересовался Юрка.

– Увы, композитор из меня так себе, хотя, признаюсь, в юности баловался, как и все мы, пытался сочинять что-то романтическое под фортепиано… Но я вовремя понял, что пытаться – не значит творить, и сосредоточился на учёбе, а впоследствии на педагогической деятельности.

Не пора ли немного поставить на место этого самодовольного типа, по-барски развалившегося в обычном зрительском кресле, закинув нога на ногу? Этак он всё и всех под себя подомнёт, а я его вообще-то пригласил лишь в силу невозможности существования профессионального ВИА без совершеннолетнего худрука.

– Семён Романович, не в обиду… Давайте сразу договоримся, что каждый будет заниматься своим делом. То есть вы занимаетесь чисто административной деятельностью, а нам оставите творческий процесс. Если на выходе музыкального продукта у вас будут какие-то замечания и пожелания, мы с радостью вас выслушаем и, возможно, воспользуемся помощью.

В глазах Гольдберга всё же промелькнула лёгкая обида, но в следующее мгновение он как ни в чём ни бывало улыбнулся:

– Да я, собственно говоря, и не собирался особо вмешиваться в ваши творческие поиски. А за предложение делиться советом – спасибо, как-никак я у меня профессиональное музыкальное образование и я чем-нибудь да помогу.

Это он сейчас вроде как уел нас, трое, мол, даже «кулёк» ещё не закончили, а один вообще самоучка, хоть и талантливый, Пугачёвой песню написал. А он, понимаешь, музучилище закончил и преподаёт в музыкальной школе, и мы по сравнению с ним пигмеи. Усмехаюсь про себя, а вслух говорю:

– Что ж, похоже, мы с вами обговорили интересующие нас моменты, и я предлагаю вам, Семён Романович, посмотреть, как мы репетируем. Если я не ошибаюсь, вам в музыкальную школу к пяти часам, так что мы успеем прогнать для вас вещи, которые могу войти в концертный репертуар.

Жаль, конечно, но такие песни, как «Одна», «Моё сердце», и уж тем более «Волколак» из этого списка пришлось исключить. Члены худсовета за них нас не то что по головке не погладят, а вообще сообщат куда следует. Семён Романович, слушая нас, то и дело кивал чему-то своему, периодически автоматической шариковой ручкой делая в блокноте какие-то пометки.

Отыграли практически внеплановой концерт. Предварительно наш репертуар выглядел следующим образом: «Ковчег», «Ищу», «Незнакомка», «Когда идёт дождь», «Старый дом», «Моя любовь», «Франсуаза», «Дорога», и, конечно же, «Посвящение» на мои стихи и музыку Валентина. Ну и необходимый довесок в виде «И вновь продолжается бой» и «Мой адрес – Советский Союз». Вот тебе и готовая программа!

Была мысль захватить полушансонную «Проводницу», но это нужно подключать Ладу Касаткину, к тому же для обычного ВИА, решившего не позиционировать специализацию лидера, две песни о железной дороге – небольшой перебор. Надеюсь, Лада не слишком расстроится, она тогда один раз с нами и мелькнула с этой песней, а в силу скромности характера на меня заискивающе не смотрела.

– Неплохо, неплохо, – одобрительно покивал Гольдберг, когда мы закончили. – Я бы, пожалуй, внёс местами кое-какие коррективы, но это как-нибудь в следующий раз, мне ещё до музыкальной школы надо успеть добраться.

Проводив Семёна Романовича, я поинтересовался у своих музыкантов:

– Ну что, ребятушки, как вам наш потенциальный художественный руководитель?

– Деятельный, сразу видно, – выпятил по-верблюжьи нижнюю губу Валентин. – Как говорит мой папа, будем посмотреть.

– Твой папа умный человек, зря не скажет, – с серьёзным видом подтвердил я. – А пока у меня к вам просьба. Сочинялась одна вещица, хочу Пугачёвой её показать, давайте попробуем записать хотя бы начерно?

– Что за вещица? – оживился народ.

– Сейчас я напою под гитару, а после уже попробуем с инструменталом. И запишем, зря я, что ли, магнитофон из дома тащил.

На этот вечер у меня было запланирован поход в кино с Ингой, но так удачно получилось, что, пока ещё был дома, позвонил Любушкин.

– Ну что, Максим Борисович, с тебя причитается, – довольно пробулькал он в трубку.

– Судя по всему, Уланову удалось договориться с товарищами из МУРа? – не смог сдержать я улыбки.

– Ага, нашли тебе ветерана, 82 года, стоял у истоков московского уголовного розыска, начинал с низов, простым опером, дослужился до подполковника. Зовут Ефим Павлович Калитурин. Старенький, но в разуме, готов поделиться воспоминаниями. А там у него их, я думаю, на три книги наберётся.

– Замечательно, может, я трилогию и напишу.

Дальше мне были продиктованы адрес этого самого Калитурина и его домашний телефон с подсказкой, что он живёт с дочерью и внуком, кто-то из них, скорее всего, трубку и поднимет.

– Ещё раз моя искренняя признательность, Александр Викторович. Если книга, на что я надеюсь, увидит свет, ваши с Улановым имена будут указаны в предисловии.

Нет, не коньяк же я буду, несовершеннолетний детина, предлагать начальнику РОВД! Тем более что Любушкин, мне кажется, на том конце провода аж покраснел от удовольствия, как представил, что его фамилия будет красоваться в предисловии книги.

А не слишком ли я резв? Двое у меня уже есть, если этот Калитурин наговорит – его тоже придётся вписывать. Уже трое. А товарищей с Петровки, которые тоже содействовали? Хотя их имена пока для меня загадка, возможно, таковой и останутся. Всё-таки надеюсь, что обойдётся тремя, бог, он, как известно, Троицу любит.

Кстати, с мамой после звонка Стефановича я поговорил, с Бузовым насчёт очередной командировки тоже, так что в пятницу вечером выезжаем в Москву. Подписание договора, думаю, займёт не так много времени, и до вечера весь день свободный. Может, мне заодно и к ветерану уголовного розыска напроситься, посижу с ним несколько часов, и считай, за одну поездку сразу два дела сделано. По-хорошему, наверное, за раз он мне всё не расскажет… Ну так мне главное – записать самое важное. Например, имена руководителей МУРа, вплоть до начальника отдела, имена известных бандитов, так как мой герой, ясное дело, на мелочь размениваться не собирается. Обязательно нужно будет запротоколировать всякие имевшие место быть события и даты… В общем, всё, что будет упоминаться в моей книге, и что имело место быть на самом деле, иначе от «заклёпочников» не отобьёшься.

Если задним числом появятся вопросы, на крайний случай есть телефон, надеюсь, если уж сам Ефим Павлович глуховат, то кто-то из присутствующих в доме послужит в качестве «переводчика». Как же всё-таки хорошо, что у нас дома стоит аппарат, спасибо Михаилу Борисовичу. В эпоху отсутствия интернета для делового человека вещь практически незаменимая.

А чего я, собственно, выжидаю? Надо звонить, в Москву-то уже завтра выезжаем. С первого раза дозвониться не получилось, было занято. Перезвонил минут через десять, на этот раз удачно. Трубку, судя по голосу, поднял молодой человек. Поняв, что нужен Ефим Павлович, закричал:

– Де-е-ед! Тут тебя к телефону.

Понятно, внучок, стало быть. Порадовало, что ветеран уголовного розыска не глухой, орать в трубку не пришлось и, судя по манере вести разговор, во вполне ещё здравом уме. Не сорвал, значит, Любушкин.

О моём возможном визите Калитурин был предупреждён, и насчёт субботы не имел ничего против. Что ж, прекрасно, подумал я, опуская трубку, теперь и в самом деле получится за одну поездку сделать сразу несколько дел.

К дому Инги я подошёл без предварительного звонка в половине седьмого вечера, а в кармане у меня лежали билеты на вечерний сеанс в «Родину», там показывали «Блеф» с Челентано. Начало сеанса в 18.45, время на часах ровно половина, Инга должна вот-вот появиться. Прошло минут пять, и я начал с нетерпением поглядывать в окно её комнаты, выходившее во двор. Там горел слабый свет, и никаких теней, как обычно бывает, когда человек перемещается по комнате. А она бы должна перемещаться, собираясь на улицу.

Минутная стрелка доползла до отметки сорок минут, по-прежнему ничего не происходило, и я решительно толкнул дверь подъезда. Взлетев на третий этаж, надавил кнопку дверного звонка. Секунд десять спустя послышались шаркающие шаги, дверь открыла Нина Андреевна. Глаза красные, явно заплаканные, и у меня от нехорошего предчувствия тревожно затрепетало сердце.

– Максим, извини, – дрожащим голосом сказала она, – Инга сейчас не может с тобой пойти. У нас… В общем, у нас дома серьёзные проблемы.

– Э-э-э… Понял… Но с Ингой всё нормально, надеюсь?

– С ней, слава богу, всё хорошо, но то, что случилось, её коснулось тоже… Извини, Максим, я больше не могу говорить. Она тебе сама позвонит… Позже.

Мне показалось или нет, что Нина Андреевна всхлипнула, закрывая дверь? Что ж такое у них произошло? Мне прям вот любопытно стало… Но и по-прежнему тревожно, всё-таки Козыревы – почти что родня, а значит, всё, что касается их, в какой-то мере касается и меня. И просто так мама моей девушки плакать не будет.

Блин, как же узнать-то… Звонить им сейчас глупо и бестактно. Завтра позвонить и попросить Ингу? Нет, лучше я утром подкараулю её у подъезда, когда она пойдёт в школу. Надеюсь, не огреет портфелем.

Я посмотрел на припаркованный во дворе «Жигуль» Михаила Борисовича. Тот казался сейчас каким-то сиротливым, захотелось даже подойти и погладить его по крыше. Тьфу ты, ну и глупости же лезут в голову!

Наутро я, как и планировал, караулил Ингу у её подъезда. Странно, что машина её отца всё ещё стоит, по идее, он уже должен был уехать на работу. В голове билась мысль, а вдруг всё настолько плохо, что она и в школу не пойдёт? Но нет, вышла, как обычно, только какая-то осунувшаяся, лицо не то серого – землистого оттенка. Увидела меня, и тут же насупилась, затрепетали ноздри, а губы сжались в тонкую нить. А сама молчит, только стоит и буравит меня взглядом.

– Э, хм… Привет!

Надо же с чего-то начинать. Чувствую себя последним кретином, такое ощущение, будто грязными пальцами лезу в чужую миску.

– Привет, – бурчит она, всё так же глядя на меня исподлобья.

– Я тут вчера к вам заходил, твоя мама сказала, что у вас в семье какие-то проблемы. Наверное, это не совсем моё дело, но я подумал, может быть, смогу чем-нибудь помочь?

– Вряд ли, – криво усмехнулась она и медленно двинулась со двора.

Я шёл рядом, не зная, что ещё и сказать. Какая-то идиотская ситуация… Вроде бы мне ясно дали понять, что я здесь не нужен, однако не могу себя пересилить и уйти, предоставив Ингу спокойно идти в школу одной.

Мы миновали «Родину», где слева от входа с колонами висела афиша фильма «Блеф», на который мы вчера не попали, и тут я не выдержал, взял её за рукав и развернул к себе лицом.

– Инга, ну сколько можно? Ты учишься в 10-м классе, тебе в институт поступать… да что там – в университет, а ты ведёшь себя как маленькая девочка. Ну-ка прекращай надувать губы, которые мне очень хочется поцеловать, и рассказывай, что у вас случилось?

Ну вот, в уголках глаз набухли слёзы, того и гляди разревётся, а я жуть как не люблю успокаивать плачущих женщин. Поэтому единственное, на что меня хватило, это просто прижать Ингу к себе, мы так и стояли минуты три, несмотря на удивлённые взгляды прохожих.

Наконец она отстранилось от меня, достала носовой платок и промокнула покрасневшие глаза, а заодно вытерла хлюпающий нос.

– Макс… Это просто кошмар. Папа…Он изменил маме.

Да что ж такое, снова слёзы полились, теперь уже градом. Я как воспитанный мальчик тоже всегда ношу с собой носовой платок, и каждое утро он у меня свежий, так что сейчас я им и воспользовался.

Пара минут, и вот уже отвожу всхлипывающую Ингу в подворотню, чтобы не маячить у всех на глазах. Куда она вот с такими глазами в школу? А сам думаю, как же это так Михаил Борисович прокололся? И не исключено, что с Татьяной, во всяком случае, о других его любовницах я не слышал.

– Вчера маме знакомая сказала, что папа… что папа… В общем, у него близкие отношения с какой-то парикмахершей, – всхлипнула она, а я про себя тихо вздохнул. – Когда папа пришёл с работы, мама устроила скандал, и папе пришлось во всём признаться.

– Надеюсь, они помирились?

– Пока нет, папа сегодня спал в зале на диване. Да какой там спал, всю ночь к холодильнику ходил, к бутылке прикладывался, только под утро заснул. Мама вчера кричала, что позвонит на работу, расскажет об его аморальном поведении. Ой, не знаю, чем всё закончится… Да что ж вы за мужики такие, ни одной юбки не пропустите! – неожиданно обвиняющим тоном заявила она, страдальчески нахмурив лобик.

– Ну… Знаешь, вы, женщины, тоже не святые, – вступился я за сильную половину человечества. – А вообще каждый индивидуален. Есть и такие, кто всю жизнь хранит верностью единственному или единственной, но таких, конечно, подавляющее меньшинство. Мы же вот с тобой дали клятву друг другу, верно?

– Думаешь, ты сможешь её не нарушить?

– Почему это сразу я? А в себе ты уверена? Ладно, не дуйся, я же поклялся любить всю жизнь только тебя одну? А я хоть раз нарушал свои обещания? Вот видишь! Давай-ка вытрем слёзы и беги в школу, у тебя через… через одиннадцать минут первый урок, может ещё успеешь. А я сегодня вечером в Москву опять еду, ну, я тебе уже, кажется, говорил. Всё, беги… Нет, постой!

А как же теперь мне её не поцеловать? Самое то для поднятия настроения. И она с готовностью подставляет губы, уже не сжатые ниточкой, а чуть приоткрытые, между которыми проглядывают жемчужно-белые зубки. А ещё язычок, этот шаловливый язычок…

– Ты смотри, а! Средь бела дня лижутся, совсем совесть потеряли!

Блин, вот откуда эта бабулька с бидончиком нарисовалась? Такой кайф обломала. Инга, смутившись, убегает, а я, показав бабке кулак и вызвав тем самым очередную порцию порицаний, тороплюсь на остановку. У самого через десять минут уроки начинаются, не знаю даже, что пока придумать в оправдание.

Пока трясусь в вымерзшем троллейбусе, размышляю над незавидными перспективами Михаила Борисовича. Надеюсь, Нина Андреевна всё же простит супруга (если тот, конечно, покается), и не совершит такую глупость, как заявление на развод или звонок на работу. Понимать должна, что благосостояние семьи зависит практически исключительно от Козырева. В лучшем случае выговор на партсобрании, а то могут и в должности понизить. Или вовсе погнать из «жёлтого дома», и куда он тогда со своим волчьим билетом?

Интересно, кстати, чем Михаил Борисович объяснит на работе сегодняшний прогул? Приболел? Да ладно, не мои проблемы, что-нибудь придумает, калач он тёртый. А вечером после тренировки позвоню Инге, узнаю, чем у них там дело закончились. Или не закончилось, во всяком случае, буду в курсе.

В шесть вечера с тревогой в сердце набрал Ингу. С ней-то самой у нас вроде всё нормально, если судить по поцелуям в подворотне, а вот что с её родителями – это я надеялся сейчас выяснить.

– Мы можем встретиться? – спросила она негромко в трубку.

– М-м-м, через полтора часа у нас с мамой поезд. Ну давай я подскочу, минут тридцать у меня ещё есть в запасе.

Инга ждала меня во дворе. Мы зашли в подъезд, расположившись на подоконнике между вторым и третьим этажами. Я взял её за ладонь в свои, как бы намекая, что уже можно, и она вздохнула, отчего её грудь под расстёгнутой дублёнкой заманчиво приподнялась.

– Короче, вроде помирились, – чуть слышно произнесла она. – Папа сегодня на работу не ходил, проспал, ну, сам понимаешь… Сначала я пришла из школы, он всё глаза от меня прятал, потом мама с работы пришла. Ну и он к ней с извинениями… Я в своей комнате закрылась, но дверь прикрыла не до конца.

А то, думаю, какая женщина откажет себе в удовольствии подслушать, тем более, когда решается будущее семьи?

– В общем, папа поклялся больше никогда маме не изменять. Сказал, что это было в первый и последний раз. Насчёт первого не уверена, но надеюсь, что это был действительно последний раз.

Дай-то бог, дай-то бог…. Ну хоть так пока, но что-то я сомневаюсь, что Михаил Борисович при удобном случае по прошествии времени упустит возможность оседлать какую-нибудь молодую кобылицу. Особенно если та сама возжелает себе такого перспективного любовника. В чём-то я с Ингой согласен, мы, мужики, порой думаем не той головой, что у нас на плечах.

– Уверен, что всё образуется, – тем не менее заявил я. – Многие через это проходят, и ничего, браки только ещё крепче становятся.

– Ты-то откуда знаешь?

– Книжки умные читаю… Любовь моя, увы, я вынужден откланяться, поезда ходят по расписанию, и «Сура» ждать нас не будет. Что тебе привезти из белокаменной?

– Цветочек аленький, – хмыкнула она.

– Ну это само собой, а помимо цветочка? Бусы из жемчуга заморского, платок тончайшего шёлка, али шубу соболиную?

– И первое, и второе, и третье! Да нет, Макс, ну серьёзно, я даже не знаю, что у тебя попросить. Сувенир разве что, какую-нибудь мелочь. И давай уже, беги, а то и правда на поезд опоздаете.

Поцелуй на прощанье – и ветром лечу по ступенькам вниз. До дома добегаю за пятнадцать минут, чудом ни разу не поскользнувшись и не упав. Мама уже на чемоданах. О ситуации у Козыревых я ей ничего не рассказывал, не выдавать же мне Татьяну. А если не называть её имени, то мама возьмёт и проболтается Тане по телефону, что Михаил Борисович спутался с какой-то шалавой, с парикмахершей. Да и вообще, лучше маму оберегать от лишних треволнений, она у меня одна.

На чемоданах – это громко сказано. У нас с собой всего-то по сумке, причём у мамы та самая итальянская, из-за которой я ввязался в криминальные дела, и мы пешком отправляемся на вокзал. Вызывать такси, чтобы проехать километр-полтора – слишком уж по-буржуйски. Это из категории про советских людей, которые в булочную на такси не ездят.

На вокзале мы за двадцать минут до отправления поезда, занимаем свои места в купе – в СВ, к сожалению, билеты достать не получилось: когда вчера бегал за билетами, узнавшая меня кассирша шепнула, что из Пензы в Москву едет представительна делегация во главе с самим Ерминым, и она рада бы помочь, да не имеет такой возможности. Но зато продала билеты на две нижние полки в вагоне по соседству с вагоном-рестораном.

Учитывая, что мы с мамой как-то предпочитаем всегда обходиться собственной снедью, факт наличия вагона-ресторана лично мне был по барабану, но я всё же одарил кассиршу обворожительной улыбкой. Да и, по большому счёту, перекусили мы дома ещё до отъезда, что-то вроде раннего ужина, а утром будем в Москве, и уж вопрос с питанием в этом мегаполисе не должен стоять априори. Правда, Стефанович нас обещал с вокзала увезти к нотариусу, и час-другой, понятно, будет не до завтраков, ну и ничего, нагуляем аппетит.

Однако поспать на нижней полке мне оказалось не суждено. Компанию нам составила супружеская чета средних лет, и я благородно уступил нижнюю полку женщине, которая к тому же, судя по чуть выпуклому животику на достаточно худосочном теле, пребывала в интересном положении. Засыпая под стук вагонных колёс, подумал, что несколько месяцев спустя вот так же буду ездить в Москву, чтобы повидать Ингу. Я почему-то был уверен, что она поступит в МГУ, буду наведываться к ней в общежитие… Или на съёмную квартиру: надеюсь, Михаил Борисович расстарается для дочки, устроит её со всеми удобствами. Да, второй вариант явно предпочтительнее, там нам никто не помешал бы наслаждаться друг другом.

Глава 4

Стефанович стоял у своей «Волги», приплясывая в модных ботиночках на московском морозце. Увидев нас, расплылся в улыбке и помахал затянутой в чёрную перчатку рукой. Вижу, что в машине с работающим двигателем на переднем пассажирском кто-то сидит, в тонкую щель приспущенного стекла выплывают облачка сигаретного дыма. Понятно, сама Алла Борисовна, ей выходить из тёплой машины не комильфо, предпочитает курить в салоне. Значит, Стефанович разрешает.

– Как добрались?

– Поезд с рельсов не сходил, соседи по купе не храпели, – отшучиваюсь я. – Здравствуйте, Алла!

– Здравствуй, Максим, – благосклонно кивает Примадонна. – Здравствуйте, Надежда…

– Михайловна, – подсказывает мама, забираясь на заднее сиденье. – Но можно без отчества.

Едем уже знакомой дорогой к уже знакомому нотариусу. Повсюду символы грядущих Олимпийских Игр. Было бы неплохо к Олимпиаде песню, что ли, какую придумать… Или позаимствовать, хотя, мне кажется, все, кто хотел, уже свои творения к этому событию написали.

– Да, кстати! – вспоминаю я и лезу в сумку. – Александр Борисович, можете поставить?

– Что это? – спрашивает он, принимая от меня аудиокассету.

– Здесь, если можно так выразиться, «рыба» новой песни, назвал её «Любовь, похожая на сон», на кассете название написано, – подсказываю я. – Пела наша клавишница Лена, она же и аккомпанировала себе, ну и мы помогли, само собой. Получилось, правда, на скорую руку, за пару часов отрепетировали и записали. Ребята хотели, чтобы мы включили её в свой репертуар, но я сказал, что песня писалась с прицелом на Аллу Борисовну.

– Ладно, давайте послушаем.

Александр Борисович и вставляет кассету в кассетоприёмник магнитолы, из которой до этого лились «бониэмовские» напевы. Фортепианный проигрыш вроде того, что мне запомнился у Крутого, а затем зазвучал низковатый, чем-то похожий на голос Пугачёвой голос нашей клавишницы:

Я в глаза твои, как в зеркало смотрюсь
Отраженье потерять свое боюсь.
Не хочу, чтоб ты лишь гостем был
В сумраке ночей, и в судьбе моей
Я люблю тебя, как любят в жизни раз
Словно солнца в мире не было до нас
От забот и мелких ссор ты меня увел
И ключи от счастья для меня нашел, для меня нашел
И вот грянул припев:

Любовь, похожая на сон
Сердец хрустальный перезвон
Твое волшебное «люблю»
Я тихим эхом повторю
Любовь, похожая на сон,
Счастливым сделала мой дом,
Но вопреки законам сна,
Пускай не кончится она…
Текст остальных куплетов я, хоть убей, не помнил, поэтому пришлось выдумывать на скорую руку что-нибудь, подходящее по смыслу. Пусть я и не Резник, и даже не Лариса Рубальская, но пару куплетов накидал, и легли они, на мой взгляд, вполне даже гармонично. Гадаю относительно реакции в первую очередь Примадонны, но сижу прямо за ней, и вижу лишь полупрофиль, а если точнее, то выглядывающие из-за воротника дублёнки кончик носа и подкрашенные ресницы левого глаза. Показалось, что реснички и левая же ноздря трепещут, или нет?

Песня заканчивается, мама молча меня гладит по руке, мол, какой ты у меня молодец, а Стефанович вопросительно смотрит на супругу. Та выдерживает театральную паузу, но я уже знаю, что она возьмёт песню, потому что это будет ещё один несомненный хит в её репертуаре, и не позволит, чтобы я отдал её кому-то другому.

– Я уже говорила тебе, Максим, что ты талант? Так вот, теперь я скажу, что ты гений.

Ого, услышать такое их уст придирчивой Пугачёвой дорогого стоит. Но в том, что песня если не гениальна, то где-то рядом – соглашусь. И в этом заслуга композитора Игоря Крутого, а также неизвестного мне поэта-песенника[7].

После того, как сдержанные восторги утихли, и кассета вместе с партитурой перекочёвывают в сумочку Пугачёвой, та вдруг завела разговор про Ротару, но Стефанович её мягко осаждает – как-нибудь в другой раз. Тем более что показалась уже знакомая мне нотариальная контора. Несмотря на тёмные очки, немногочисленные посетители Примадонну тут же узнают. Слышу за спиной перешёптывания: «Пугачёва, Пугачёва…» А я вот без очков, и моя фамилия почему-то не звучит. Ничего, какие наши годы, утешаю я сам себя.

Мы движемся к нужной двери. Очередь в кабинет нашего нотариуса состоит из одной лишь женщины, но та не успевает даже ничего сказать, как Стефанович заявляет: «Нам назначено», и после короткого стука открывает дверь, пропуская вперёд Аллу и нас с мамой.

Договор на ближайшую пятилетку к нашему появлению уже составлен, остаётся только поставить подписи самой Аллы Борисовны и моей мамы. Но я отодвигаю предложенный мне для ознакомления документ в сторону и, переводя взгляд с насторожившейся Пугачёвой на такого же моргающего глазами Стефановича, говорю:

– Алла, Александр Борисович… Я долго думал и пришёл к выводу, что, пожалуй, в наш договор нужно внести некоторые поправки. Предлагаю заключить договор на 5 лет с ежегодной оплатой три тысячи рублей при условии, что каждая из сторон в любой момент может его расторгнуть. Естественно, при условии, что за прошедший год обе стороны выполнили свои обязательства. При этом мы прописываем, что я гарантирую Алле Борисовне три шлягера ежегодно, а то, что идёт сверх нормы, – это уже отдельная ставка. Скажем, по две тысячи за песню, плюс, само собой, авторские отчисления. Если Алла Борисовна от них отказывается, я могу распоряжаться песнями на своё усмотрение. Пугачёва и Стефанович переглянулись, после чего Алла что-то прошептала тому на ухо. Тот, глянув на меня, кивнул, затем в ответ также что-то шепнул жене на ушко, и когда та тоже кивнула, обратился ко мне:

– Хорошо, мы принимаем твои условия. Владимир Евгеньевич, вы всё слышали, вас не затруднит составить новый договор?

– Без проблем, – отозвался нотариус, – только придётся минут двадцать подождать.

– Да, кстати, – добавил я, – Алла Борисовна, вы ведь планируете и в этом году тоже выступить на фестивале в Сопоте?

– Хотелось бы, – ответила та, глядя на меня с вопросом в глазах, мол, что ты там ещё удумал.

– Я могу вам для фестиваля написать композицию, которая может стать настоящим хитом. Но в случае победы песня обойдётся вам в 5 тысяч. Согласны на такие условия?

– Молодой человек, авы не слишком самоуверенны?

– Нет, Алла Борисовна, не слишком. Почитайте итоги последней «Звуковой дорожки» в «Московском комсомольце». Я вам больше скажу, моя песня «Heart-Shaped Box» выдвинута на премию «Грэмми». Так что, – наглею я окончательно, – самоуверенность здесь не при чём, я просто реально оцениваю свой уровень.

Снова переглядывания, но на этот раз на ухо никто никому ничего не шептал, Алла самостоятельно приняла решение.

– Хорошо, мы заплатим 5 тысяч, но только в случае победы! Хотя это будет очень проблематично.

– С чего бы? – удивляюсь я.

– Я побеждала в прошлом году. А в истории фестиваля ни разу не было случая, чтобы один и тот же исполнитель выигрывал два года подряд. Даже если ты напишешь мне суперхит, как говорят на Западе, судьи всё равно могут решить, что победу нужно отдать кому-то другому.

Хм, вот об этом я как-то не подумал. Но, в конце концов, попытка не пытка, о чём я и сказал Пугачёвой. А через четверть часа подписи мамы и Аллы Борисовны стояли под заново составленным договором.

– Сняли мы со сберкнижки пятнадцать тысяч, но теперь придётся отдать тебе только три, – пожал плечами Стефанович, доставая из дипломата две упаковки 25-рублёвок. – Но ты сам так решил.

– Ничего, целее будет, – глубокомысленно заявляю я, глядя, как собеседник разрывает банковскую упаковку на одной из пачек и отсчитывает пятьсот рублей. Подвинул деньги почему-то мне, а я отдал деньги маме, тут же спрятавшей их в сумку.

Далее подписываем отдельный договор на песню «Любовь, похожая на сон», после чего покидаем нотариуса. На крыльце нотариальной конторы Стефанович из вежливости интересуется нашими планами.

– Сейчас зайдём в какое-нибудь приличное заведение, а то во рту крошки не было, – говорю я. – Потом я отправлюсь по своим делам, а мама прогуляется по столице, может, в Третьякову заглянет. Заглянешь, мам?

– Загляну, – послушно кивает она.

– Ну тогда счастливо оставаться! – жмёт мне руку Стефанович. – Кстати, ориентировочно в конце февраля состоится премьера нашего фильма «Женщина, которая поёт». Могу достать пригласительные… вам с мамой, – добавляет он после некоторой паузы.

– Если получится вырваться – то почему бы и нет?

Мы прощаемся, Стефанович с Аллой садятся в «Волгу» и, так и не предложив довезти нас до «какого-нибудь приличного заведения», уезжают по своим делам. А мы направляемся в ближайшую сберкассу, где мама оформляет аккредитив. По этой бумажке она теперь сможет получить деньги по возвращении в Пензу, главное, не потерять её. Мама это прекрасно понимает и прячет бумагу в недра сумки так, что никакой воришка наш аккредитив не сопрёт, если только вместе с сумкой.

Время ланча, но мы так голодны, что готовы съесть завтрак и обед одновременно. Рестораны – слишком пафосно, да и не факт, что они в это время уже работают. А вот встретившееся рядом со сберкассой кафе «Ивушка» на проспекте Калинина нас вполне устроило и ассортиментом, и обслуживанием. Вышли из заведения сытыми и повеселевшими, хотя. Вроде бы, и до этого не было особых поводов для грусти.

– Ладно, беги, – напутствовала меня мама, – а я пойду по музеям прогуляюсь. Не забудь, в шесть вечера на вокзале.

– Буду как штык, – обещаю я, выискивая глазами автобусную остановку.

Сначала еду в ВААП с пачкой партитур, упакованных в картонную, зелёную папку. Там меня встречают как старого знакомого, снова в дело идут подношения – секретарше коробку шоколадных конфет «Тарханы», а завотделом я без лишнего шума вручаю бутылку «Золотого петушка». Поэтому регистрация моих (и не только моих) произведений проходит достаточно быстро, и я в половине первого покидаю гостеприимное учреждение.

Сразу же с таксофона звоню Калитурину. Тот выражает чуть ли не бурную радость по поводу моего появления в Москве и ждёт немедленно к себе. Жил он на Малой Молчановке, практически в самом центре столицы. По телефону говорил, что улица по факту является переулком, и мне легко будет найти строение номер восемь, тем более что это знаменитый дом со львами. Якобы эти львы мелькают в советских кинофильмах, я по-любому должен был их узнать. А каких кинофильмах – не объяснил, я же постеснялся уточнять. Главное, что знаю точный адрес, а уж что там за львы и где они снимались – дело десятое.

Кстати, удивительно, что улицу в советское время не переименовали, в отличие от подавляющего большинства улиц исторического центра столицы. Такие красивые названия заменили на не пойми что… Например, Камергерский переулок сейчас называется проездом Художественного театра. Другой переулок – Большой Казённый – носит имя Аркадия Гайдара. Не имею ничего против этой, в общем-то, более чем неоднозначной фигуры советского писателя, но прежнее название мне нравится куда больше. А переименовать Протопоповский переулок в Безбожный?! Это ж каким безбожником надо быть, прости господи за такой каламбур! Опять же, Никольская улица стала улицей 25-го Октября, Манежная площадь – площадью 50-летия Октября. Новый Арбат удостоен чести носить имя всесоюзного старосты. Потомки хоть и вернут исторические названия большинству улиц, но тоже иногда такое учудят… Взять хотя бы улицу Солженицына, до революции носившую название Большая Алексеевская, а затем Большая Коммунистическая. В правительстве Москвы сидели либо дебилы, либо либеральная мразь, если додумались до такого. Руки бы поотрубал!

И так в каждом советском городе. У нас в Пензе тоже хватает переименованных после революции… Улица Городок стал улицей Карпинского, Губернаторская – Советской, Дворянская – Красной, Инвалидная – Баумана, Казанская – Урицкого, Лекарская – Володарского, Нагорная – Кураева, Покровская – Калинина, Рождественская – Максима Горького… Это то, что я помнил, а так-то, по идее, практически все улицы подверглись переименованию.

Ладно, бог с ними, с улицами, а наш Калитурин, как бы там ни было обитал, считай, в самом центре столицы. Казалось бы, всего-навсего подполковник, а райончик куда как блатной[8]. Да и дом… Хм, а вот и он. Монументальное здание, явно дореволюционной постройки, то ли в семь, то ли в восемь этажей, хотя, скорее, восьмой этаж с маленькими оконцами просто мансарда.

И львы мне точно знакомы, однозначно видел в каком-то фильме, а может быть, как утверждал подполковник в отставке, и в нескольких. Какие-то они, правда, непонятные эти львы, у каждого не хватает по лапе. Но об этом думать будем после[9].

Справа от входа табличка, указывающая, что в этом доме с 1917 по 1918 годы жил и творил знаменитый советский писатель Алексей Николаевич Толстой. Прохожу мимо львов, толкаю тяжёлые с виду, но достаточно легко открывающиеся двери. В просторном фойе обнаружилась консьержка – бабуля со взглядом прошедшего службу в НКВД следователя. При этом она не чистила наган, а занималась вполне мирным делом – вязала, судя по всему, детские носочки.

– К кому?

– К Ефиму Павловичу Калистратову.

– Как вас представить?

– Максим Варченко, из Пензы, – мысленно вздохнув, назвал я себя.

Она подняла трубку с аппарата чёрного пластика, наверное, ещё времён войны, набрала короткий номер.

– Вера, твой папа кого-то ждёт? Ага… Проходите, 3-й этаж, 12-я квартира.

Последнее адресовалось уже мне, и под всё ещё подозрительным взглядом консьержки я двинулся вверх по широкой лестнице, хотя мог бы и подняться на лифте. Но тут всего-то три этажа, а лифт – штука такая, ещё и застрять может.

М-да, даже нашим пензенским небожителям вроде Мясникова или даже Ермина, пожалуй, далеко до простого столичного подполковника милиции, думал я, застыв перед массивной дверью высотой чуть ли не три метра. Впав в какой-то непонятный ступор, я никак не решался нажать кнопку дверного звонка. А нажимать и не понадобилось – изнутри щёлкнул запор и в образовавшуюся створку я увидел женщину лет пятидесяти с волосами, накрученными на мелкие бигуди.

– Здравствуйте! – улыбнулся я, как мне показалось, настолько дружелюбно, насколько это вообще возможно.

– Здравствуйте, – не так широко, но не менее дружелюбно улыбнулась она в ответ. – Проходите, раздевайтесь. Давайте я приму ваше… вашу куртку. Тапочки, пожалуйста!

Прихожая не такая уж и просторная, как я ожидал, но длинная, со встроенным слева шкафом для одежды, где я вижу в отражении большого зеркала свою смущённую физиономию. Ну-ну, Максим Борисович, не тушуйтесь, посидите со старичком час-другой – и на свободу с чистой совестью.

А вот, похоже, и он сам – Ефим Павлович Калитурин собственной персоной. В клетчатой рубашке, застёгнутой на все пуговицы, и в выглаженных брюках. Отметил про себя, что слегка прихрамывает. А старик-то крепок, выше меня на полголовы, плечи широкие, а ладони не сказать, что как совковые лопаты, но грабельки приличные. Представил, как он своими ручищами хватал за шкирку хулиганов и отвешивал им леща – аж мысленно содрогнулся.

– Ну, с приездом, товарищ писатель!

И сказал это вроде как на полном серьёзе, без малейшей иронии в голосе, протягивая руку. Ладонь была сухой и на удивление мозолистой. Причина этих мозолей выяснилась, когда я оказался в немаленьком таком зале, с обычной в общем-то обстановкой, но обставленным резными деревянными поделками. Фигурки птиц, животных, людей, изображённых в слегка лубочной манере… Взгляд зацепился за раскинувшего крылья орла, сидевшего на как бы торчавшей из стены ветке, за парочку лосей с лосёнком, за портрет Дзержинского А в углу стоял на задних лапах чуть ли не метровой высоты мишка с раззявленной пастью. Передними лапами он обнимал бочку, на которой было вырезано «МЁД».

– Ого, ну и красота, как в музее, – совершенно искренне восхитился я.

– Мои работы, – не без гордости сообщил Ефим Павлович. – На старости лет потянуло к дереву. Я так-то с детства ещё в деревне любил ножичком что-нибудь повырезать, а как на пенсию вышел – так словно с цепи сорвался. Утром встаю – и сразу за работу. Дочь поначалу всё ругалась, что лаком пахнет, а потом привыкла.

Заметив, что мой взгляд задержался на чёрно-белом, слегка пожелтевшем фото в рамке, где были изображены куда как более молодой Калитурин с какой-то миловидной женщиной на фоне пальмы, он пояснил:

– Это мы с моей Натальей, 1936 год, отдыхаем в Ялте, в ведомственном санатории. Она тоже в МУРе работала, делопроизводителем. Семь лет назад её не стало.

А я заодно мысленно прикидываю размеры жилплощади. Пожалуй, метров семьдесят, а то и восемьдесят. Из зала две двери, значит, квартира трёхкомнатная. В зале метров тридцать квадратных, плюс две комнаты метров по пятнадцать-двадцать, плюс кухня метров десять – из коридора видел в дверной проём. Двери на кухню, кстати, как и у нас, нет. По мне – так и не к чему, кухонными запахами атмосферу в доме не испортишь, не сортир, в конце концов.

Потолки высокие, метра четыре в высоту, пол паркетный, паркетины стёрлись, местами виднеются относительно новые дощечки. Обои, судя по всему, клеили давно, в тех местах, куда падает солнечный свет, слегка вылиняли. Мебель преимущественно не новая, но крепкая, как вон тот приземистый, обитый тёмной кожей диван с валиками. Почему-то подумалось, что такой же мог стоять в рабочем кабинете генералиссимуса. Выкурив трубку и выпив стакан крепкого чая из стеклянного стакана в подстаканнике, в редкие минуты отдыха Иосиф Виссарионович мог прилечь, накрывшись шинелью, и немного вздремнуть.

– А внук всё грозится мне персональную выставку устроить, да оно мне как-то и не очень надо, – снова проник в моё сознание голос ветерана. – Эй, Мишка, ты чего с гостем не поздороваешься?

Одна из дверей приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся худосочный молодой человек в больших очках и с невнятной порослью на лице, которая, вероятно, должна была придавать ему более брутальный вид. Он сделал несколько шагов в моём направлении и протянул руку.

– Здравствуйте!

– Очень приятно!

– Дед, могу я идти дальше кандидатскую писать? – спросил он предка с плохо скрытыми раздражением.

– Иди, иди, профессор, – разрешил тот и, когда дверь за внуком закрылось, пробурчал. – Вот ведь, старший внук по моим стопам пошёл, до заместителя начальника райотдела уже дослужился, – сказал Ефим Павлович, когда дверь за Михаилом закрылась, – а этот в науку пошёл. Мечтает стать светилом в биологии. Лучше бы женился… Тридцать лет почти парню, а всё в холостяках ходит.

– Ой, а сам-то во сколько женился? – донёсся с кухни голос дочери.

– То, Верка, какие годы были? Первым делом мы новое общество строили, а опосля уже о себе думали…

– Опосля… Всю жизнь, считай, в Москве прожил, а всё от своих деревенских словечек не избавишься.

– А ты меня не стыди перед гостями, не матерные чай слова, у нас в Трефиловке так испокон веков говорили…. И говорят. На службе я, сама знаешь, обходился без этаких выражений, а дома могу говорить как хочу. Ишь, стыдить надумала…Ты это, Максим, с дороги голодный небось?

– Да я по пути к вам перекусил…

– В какой-нибудь забегаловке? Это всё баловство, а дочь с утра такой борщ наварила – пальчики оближешь! Верка, ну-ка борщеца подогрей нам.

– Да уже поставила, через две минуты будет кипяток, как ты любишь.

– Вот и молодец! А ты, Максим, ступай руки вымой перед едой, у нас заведено за стол садиться с чистыми руками.

Санузел оказался совмещённым, ванна старой, сантехника тоже помнила, вероятно, лучшие времена, в том числе унитаз со сливным бачком, выкрашенным, как и ведущая от него вниз труба, уже облупившейся зелёной краской. Плитка только на полу, местами выщербленная, но ничего не подтекало, и в общем-то чистенько. А в целом не такая уж и элитная квартира, подумал я, вытирая руки махровым полотенцем. Большая, это да, но тут на одной сантехнике – желательно финской – разоришься. Не говоря уже о прочих ремонтах.

С чистыми руками я наконец добрался до кухни. Здесь его дочь уже накладывала в плетёную корзинку куски бородинского хлеба и нарезного батона. Следом на столе появились две крупные миски с дымящимся борщом, в которые Вера шлёпнула по столовой ложке сметаны.

– Лучку, – негромко скомандовал Ефим Павлович.

Вера послушно откромсала перья зелёного лука, произраставшего из посаженных в ящичке с землёй на подоконнике луковиц. Часть была мелко порезана на разделочной доске с узорным орнаментом, и отправлена в тарелки, остальное предлагалось есть вприкуску.

– Тоже моя работа, – показал Ефим Павлович глазами на разделочную доску. – Я их дочке три штуки сделал, вон две ещё на стене висят.

– Водочку из холодильника достать? – спросила Вера у отца и тут же смущённо улыбнулась. – Поняла, гость ещё возрастом не вышел.

– О, у меня же для вас пензенский сувенир! – вспоминаю я и мчусь в прихожую, где оставил сумку.

Вскоре возвращаюсь с очередной бутылкой «Золотого петушка».

– Никогда такую не пробовал, – бормочет Калитурин, разглядывая этикетку. – Пожалуй, спрячу пока, а как гости придут – так и распробуем. А тебе и правда рано ещё спиртное употреблять, хотя им выглядишь поздоровее иного взрослого.

Борщ и впрямь кипяток, но я ведь тоже такой люблю, по мне, горячие блюда должны быть действительно горячими, а уж если прохладительные – то лёд. Такой вот я бескомпромиссный, хе-хе.

Немного поперчил – это я люблю, а лук хрумкал без соли, так как старался себя в сладком и солёном слегка ограничивать. Запаха лука изо рта я не боялся, на подобные случаи у меня всегда при себе жвачка. Да и перед кем стесняться того запаху? Дед вон тоже лучок наворачивает за милую душу, а больше вроде как ни с кем встречаться не собираюсь.

Ели молча, оно и правильно, никакие разговоры не должны мешать приёму пищи. Дед предложил добавки, но я вежливо отказался, представив, что ещё предстоит пить чай из огромных кружек, уже приготовленных к чаепитию, и закусывать, судя по всему, сегодня же испечёнными пирожками, горка которых высилась на огромной тарелке. Не иначе к приезду дорого гостя подготовились, хотя, может, у них так заведено, по выходным пирожки печь.

Ефим Павлович чай заваривал лично, насыпав в заварочный чайник индийского из пачки со слоном, и бросив туда же ещё по щепотке какой-то травы из двух бумажных пакетиков. Похоже, как и Сергей Борисович, любитель нестандартных подходов в этом вопросе. Пока заваривался, хозяин понемногу начал выспрашивать, что я такое затеял, ради чего он мне понадобился.

– Хочу, – говорю, – книгу написать о Московском уголовном розыске в годы его становления. А главным героем решил сделать молодого парня, выходца из деревни, который воевал за красных, а затем стал ловить в столице преступников.

– Это, считай, про меня и будешь писать, – довольно хмыкнул Ефим Павлович. – Я как раз деревенский, из Трофимовки, что в Башкирии. Слышал про нашу Трофимовку? Нет? Ну и ладно, твой-то герой из какой деревеньки будет? Из Пензенской губернии? Не бывал я в ваших краях, а вот одного бандита – твоего земляка – ловить приходилось. Не слышал про такого Макара Соловьёва по кличке Соловей? А в своё время в 37-м в Москве здорово шалил, сколотил банду из трёх человек, грабили магазины. Я тогда уже капитаном был, возглавлял опергруппу по его поимке. Я его пристрелил при задержании, а то шустрый был мерзавец, акробат, одно слово, едва через забор не перемахнул. Мне тогда директор милиции Леонид Давыдович Вуль лично вручил орден «Знак почёта».

– Директор милиции?

– Что, непривычное звание? До войны много чего было по-другому, и в званиях в том числе.

– Долго у вас Вуль начальником был?

– При мне всего ничего, – почему-то неохотно ответил собеседник, не глядя мне в глаза. – Его буквально месяц спустя арестовали и в 38-м к стенке поставили как врага народа. Я уж, если честно, ждал, что и за мной могут прийти, раз уж он мне орден вручил. Обошлось… Чистку тогда нам хорошую устроили.

Он наконец встретился со мной взглядом, и в его глазах я увидел две маленькие льдинки.

– Не побоюсь сказать, но некоторых взяли за дело, – тяжело сказал он. – Хотя были и невинно осужденные, кого-то реабилитировали только после смерти… Так, чаёк, думаю, уже поспел, подставляй кружку.

Наш разговор продолжился в его кабинете, куда мы переместились из кухни. Накидав в себя под ароматный чай чуть ли не с десяток обалденно вкусных пирожков с капустой и яйцом, я чувствовал себя этаким Гаргантюа и, отдуваясь, с готовностью рухнул в предложенное мне хозяином мягкое кресло.

Кабинет больше напоминал небольшую деревообрабатывающую мастерскую. На столе лежала очередная заготовка, пока было непонятно, что из неё мастер собрался делать. К своему удивлению, на застеленной кровати я увидел свой роман «Остаться в живых», изданный «Молодой гвардией». Книга была закрыта, но примерно из середины торчала закладка в виде обычной деревянной щепочки. Проследив за моим взглядом, Калитурин довольно хмыкнул:

– Почитываю вот твою книжку перед сном, позавчера начал и как-то незаметно до середины добрался. Как узнал, кто ко мне приедет в гости, так решил ознакомиться немного с твоим творчеством. И то хорошо у меня дочка в «Ленинке» работает, взяла из фондов, а так в свободной продаже твою книжку и не найти.

– Эх, жаль, что казённая книга, а то бы автограф оставил, – совершенно искренне вздохнул я. – Ну и как вам роман?

– Как? Хм… Интересно написано. Честно говоря, я даже малость засомневался, что это пацан написал, думал, может ошибка какая закралась, или кто-то взрослый специально себе такую биографию сочинил, зачем-то решил подшутить. Но вот тебя увидел, пообщался малость – и понял, что мог, мог ведь написать.

При этом, прищурившись, погрозил мне пальцем, на что я ответил смущённой улыбкой. Не он первый и, думаю, не последний, кто изначально видит в этом какую-то аферу. И я их понимаю, поскольку никто, кроме двух товарищей из УКГБ по Пензенской области и неизвестных мне сопричастных не догадывается, кто на самом деле скрывается за личиной подростка-переростка.

– Ну так что тебя конкретно интересует? – перешёл к делу Ефим Павлович, увидев, как я вооружился ручкой и большим блокнотом в твёрдом переплёте.

Подумал. Что пора бы ради таких вот встреч обзавестись портативным магнитофоном. Включил – он и записывает, а потом в спокойной обстановке дома неторопясь можно и расшифровать. Можно дома в комиссионку заскочить, но почему-то мне казалось, что вряд ли там я найду нужный мне аппарат. В Москве это сделать было гораздо реальнее. Но времени бегать по столичным комиссионкам уже вряд ли останется. Да и денег с собой рублей пятьдесят. У мамы налички где-то около сотни должно было быть, не считая аккредитива. Но мы с ней теперь встретимся только перед отъездом в Пензу. Значит, вопрос с приобретением диктофона – то есть портативного магнитофона – откладывается на неопределённый срок.

Тем временем я объяснил, что хотел бы услышать от ветерана уголовного розыска, тот покивал и неторопливо, ориентируясь на скорость моей стенографии, приступил к рассказу. Как же мне повезло, думал я, что этот старик в своём уме и твёрдой памяти, да ещё и со слухом всё в порядке, не нужно кричать ему в ухо каждый вопрос. Сейчас ему восемьдесят один, по ходу повествования упомянул, что родился 12 сентября 1897 года. В 18 лет был призван на германскую, там в окопах наслушался большевистских агитаторов и, когда представилась возможность, переметнулся к красным. Воевал во 2-й Орловской пехотной дивизии под началом Сытина, оборонял Астрахань под руководством начдива 13-й стрелковой дивизии 8-й армии РККА Анатолия Ильича Геккера. Там же вступил в РКП (б). Осенью 19-го оборонял Петроград от войск Юденича, был ранен, с тех пор осталась лёгкая хромота. К строевой оказался негоден, после госпиталя поступило предложение помочь навести порядок в Москве, стал сотрудником созданного недавно уголовного розыска.

– Я ещё застал первого начальника МУРА Сан Максимыча Трепалова, – говорил Калитурин. – Он мне вот этот значок под номером тридцать шесть лично вручил.

Ефим Павлович выдвинул ящик стола, достал из него, судя по всему, вырезанную им же деревянную шкатулку, открыл её, покопался внутри и показал мне треугольный значок, по ободу которого шла надпись «Московский уголовный розыск, а чуть ниже середины под изображением раскрытого глаза и над перекрестием серпа и молота красовалась цифра «36». Треугольная форма и глаз по центру тут же навели на мысль о масонах, но вслух я сказал, что это, наверное, очень почётно – попасть в первую сотню МУРовцев.

– До этого Трепалов в ВЧК работал, а потом по рекомендации Дзержинского был назначен начальником МУРа. Перед ним поставили задачу очистить Москву от чрезмерно расплодившейся уголовщины. Сан Максимыч был человеком исключительного хладнокровия и отваги, принимал личное участие в ликвидациях банд, поимке опасных преступников. Именно ему принадлежит авторство традиции Московского уголовного розыска, которая укладывается в емкую фразу «Навстречу опасности первым идет старший!». С поставленной задачей Трепалов успешно справлялся. Уже к моменту моего появления в уголовном розыске количество убийств и разбоев сократилось в 3 раза, а грабежей – в 9 раз. Под его руководством в Москве было ликвидировано несколько наиболее свирепых банд: Сынка, Гришки-Адвоката, Партизана, Сабана, Зюзюки, Гусека, Голицына – он же Князь, Селезнёва – он же Чума…

Я сидел и записывал, прикидывая, хватит ли мне пятидесяти страниц блокнота и, что самое главное, как долго я здесь задержусь? Так-то мы с мамой договорились встретиться в шесть вечера на вокзале, сейчас на часах половина третьего, часа два – два с половиной в запасе имеются. Как время будет поджимать, начну задавать наводящие вопросы.

Блокнота мне хватило, хотя и впритык – к концу нашей встречи в нём оставалось четыре страницы. А вот ручки немного не хватило, тут уже Ефим Павлович выручил. Без четверти пять сердечно поблагодарил гостеприимного ветерана.

– А то бы ещё посидел, – не без сожаления сказал вошедший во вкус Калитурин.

– Со всем бы моим удовольствием, но не могу, мы с мамой договорились встретиться в шесть часов на вокзале.

– Тогда конечно, езжай. А когда в Москве в следующий раз появишься?

– Да кто ж его знает, так вроде не планируешь, а потом раз – и приходится срываться. В любом случае у меня есть ваш телефон. Вы не будете против, если я вас в случае чего наберу, вдруг вопрос какой появится?

– Звони, конечно, я всегда дома. Разве что могут попросить перед школьниками выступить, я же в комитете ветеранов МВД состою. Вот и приходится выступать, особенно перед какой-нибудь серьёзной датой.

Сердечно попрощавшись со всеми обитателями квартиры, в том числе с выползшим снова из своей комнаты Михаилом, я наконец покинул гостеприимного ветерана. С консьержкой внизу тоже попрощался, она в ответ буркнула что-то нечленораздельное. А выйдя на улицу, неожиданно понял, что мне срочно нужно сбросить балласт, всё-таки солидная порция борща и пирожки сделали своё дело.

Но не возвращаться же назад, поэтому было принято решение искать отхожее место в первом попавшемся заведении общепита. Ну а куда ещё податься в центре Москвы? Ни одного овражка с кустиками, всё как на ладони. А до того, чтобы гадить в подъездах, подтираясь оставшимися чистыми листочками из блокнота, я ещё не докатился.

Первым на пути попался кафетерий, но, когда я спросил у тётеньки за прилавком, есть ли у них туалет, та сделала губы жопкой.

– Туалет для клиентов, нечего сюда как в общественную уборную бегать.

– Тогда продайте мне пожалуйста стакан какое и сочник. Спасибо… А теперь покажите, где туалет.

И ведь центр столицы, а сортир какой-то привокзальный, сплошная антисанитария. Хорошо хоть газеты имеются нарезанные в большом количестве. Обложил ими грязный стульчак, так, надеюсь, не подцеплю какую-нибудь заразу.

Сделав свои дела, вышел в зал.

– Какаву-то с сочником возьмите, – окликнула меня тётка за прилавком.

– Оставьте себе, – громко ответил я. – И в уборной наведите порядок, не туалет, а свинарник какой-то. Санэпидстанцию к вам пришлю.

– Да ты…

Что «я» – уже не услышал, так как покинул сие гостеприимное заведение. Наверное, это услышали немногочисленные посетители кафе, так же, как и услышали мои слова о местном сортире. Может и правда накляузничать в санэпидстанцию?

И вдруг я понял, что мне угрожает реальная опасность. Моментально вернувшись в реальность, я понял, что перехожу дорогу на красный сигнал светофора, а справа на меня несётся гружёный «ЗИЛ», и его водитель, глядя на меня широко открытыми глазами, судорожно жмёт на тормоз, но на скользком асфальте машину заносит юзом, и я понимаю, что ещё секунда – и меня попросту снесёт. Единственное, что успеваю сделать, это рухнуть пластом на асфальт и, словно в замедленной съёмке, вижу проносящийся над собой карданный вал самосвала.

Следующее, что отложилось в памяти – это как я стою посреди дороги, а меня обступили люди, трогают меня, что-то говорят, и как из кабины самосвала в буквально вываливается несчастный водитель. На негнущихся ногах приближается ко мне, глаза всё ещё по полтиннику, рот открывается, но только я ничего не слышу. Плотину глухоты прорвало как-то внезапно, и в моё сознание врывается целая какофония звуков.

– Сынок, – лопочет какая-то старушка, – живой, слава богу, живой!

– Да-а, как это он умудрился под самосвалом отлежаться, – качает головой мужчина с портфелем.

Наконец водитель до меня добирается, хватает за грудки, трясёт и чуть ли не со слезами на глазах кричит:

– Что ж ты творишь-то, дурак?! А если бы я тебе переехал? Если бы насмерть? А у меня дети, жена больная, если бы меня из-за тебя посадили? Они бы по миру пошли!

– Да не посадили бы, – пытался успокоить его смахивающий на простого работягу мужик, кое-как отцепив того от меня. – Он же сам под машину кинулся. Да ещё и на красный свет побежал.

Я потряс головой, приходят в себя, отчего шапочка на моей голове едва не слетела. Прижал руки к груди.

– Товарищи, простите Христа ради, задумался!

– Задумался он, – передразнил «работяга». – Дать бы тебе по шее… Ты как себя чувствуешь? Ничего не поломал?

– Да вроде всё на месте, – констатировал я, оглядывая и ощупывая себя.

– Испачкался только, – заметила вопившая давеча старушка и попыталась варежкой отряхнуть мне спину.

Между тем рядом остановились ещё несколько автомобилей, водители которых покинули кабины, присоединившись к толпе любопытствующих.

– Так, в чём дело?

А вот и гаишник нарисовался. Народ наперебой кинулся объяснять, а я стоял, понурив голову и чувствуя себя полным кретином. Сотрудник Госавтоинспекции быстро навёл порядок, народ рассосался в течение буквально пары минут. А дальше он отвёл меня в круглую стеклянную будку, стоявшую на следующем перекрёстке, где принялся составлять протокол.

– Проезжая часть – не место для подсчёта ворон, – укорял меня инспектор, заглядывая в мой паспорт. – Мог спровоцировать крупное ДТП. Да и сам чуть не погиб. Как умудрился так удачно упасть, что самосвал над тобой пролетел?

– Сам не знаю, – пожал я плечами. – Может, благодаря занятиям боксом успел среагировать.

– Постой-ка, постой-ка… Ты тот самый Варченко, который чемпион Европы по боксу?

– Ага, юниорского, – кивнул я.

– И который книжку написал… м-м-м… «Остаться в живых»!

– Угу…

– И который в «Песне года» был? Этой… Пугачёвой и ещё там какому-то артисту песню сочинил?

– Добрынину, – подсказал я.

– Точно! А я-то смотрю – лицо знакомое! Да как же ты так, парень?! Ведь подумать только, страна могла в один момент лишиться и перспективного боксёра, и писателя, и композитора… А родители твои где?

Я честно рассказал, что с мамой мы почти через час встречаемся на вокзале.

– Что же нам с тобой делать?.. Ладно, обойдёмся без протокола. Вы свободны, товарищ Варченко, – перешёл на официальный тон гаишник, возвращая мне паспорт. – Но впредь постарайтесь быть более внимательны на дороге.

– Спасибо, товарищ старшина! – с чувством произнёс я, пряча документ во внутренний карман куртки.

Оказавшись «на свободе» и всё ещё переживая про себя недавние события, пришёл к выводу, что это мне не иначе как помогла вкачанная в меня потусторонней сущностью интуиция. Что ж, не самые приятные ощущения, сопровождавшие «закачку», того, пожалуй, стоили. Представил, что случилось бы, не сработай «шестое чувство», и сразу малость поплохело. Ладно я, перерожусь во что-нибудь в этом самом «котле», но маме-то каково было бы узнать, что единственный сын… Аж на слезу прошибло, всё-таки старческая сентиментальность ещё даёт о себе знать.

Маме о едва не унёсшем мою жизнь происшествии я ничего рассказывать не стал, как известно, нервные клетки не восстанавливаются. Это, правда, сейчас известно, а учёные в моём будущем уже точно знали, что восстанавливаются. Однако на фоне переживаний у человека может случиться инфаркт или инсульт, так что ну её, от греха подальше. Родных надо беречь.

Мама, правда, заметила, что я какой-то не такой, как она сказала, дёрганый. Но я придумал отмазку, что стал свидетелем ДТП, в котором, не исключено, пострадали люди. И то мама прижала ладонь ко рту, сделав брови домиком, тем самым демонстрируя своё сострадание, пусть даже и к незнакомому человеку.

На этот раз нам достались места в СВ, и ни кс кем делиться полками не пришлось, благо что в купе СВ их всего две, и обе нижние. Перед сном успели поговорить о моих «спонсорских» планах.

– Максим, твои деньги, ты их зарабатываешь, поэтому распоряжайся ими на своё усмотрение, – сказала мама в ответ на моё предложение о закупке инвентаря для клуба. – Отец, конечно, может что-то возразить, но на его месте я бы лучше молчала.

Батя и впрямь попытался вставить свои пять копеек, мол, с какого перепуга я должен тратить деньги из семейного бюджета на какую-то секцию, которая находится на балансе какого-нибудь ведомства. Вот пусть они и закупают инвентарь. Однако после пятиминутного выплеска эмоций от мамы отец предпочёл за лучшее закрыться в ванной, сделав вид, что ему неожиданно приспичило.

А во вторник после тренировки я задержался, чтобы поговорить с Храбсковым.

– Валерий Анатольевич, давайте мы с вами составим список хотя бы самого необходимого, – заявил я, отхлёбывая в тренерской из стакана горячий чай. – Думаю, новые перчатки точно не помешают, как боксёрские, так и тренировочные шингарки. Мешки, опять же, два новых, в прошлом году полученные клубом по распределению, а пять провисли, всё их содержимое вниз ушло. Груша у нас одна, уже зашитая сбоку.

– Да, я сам зашивал в прошлом месяце дратвой, – кивнул Анатольич.

– Но груш в «Спорттоварах» нет, я вчера заходил, узнавал… Покрытие ринга тоже штопано-перештопано. Ему сколько лет?

– Лет семь-восемь…

– Пора менять. В «Спорттоварах» я н спрашивал, но вряд ли мы его там найдём?

– Вряд ли, – согласился Храбсков, – мы его, помню, из Москвы с Петровичем привозили.

Петрович – это ещё один тренер в нашем клубе, раньше Храбскова появился, он вёл две группы младших и старших юношей. Возраста он был уже предпенсионного, постоянно жаловался на какие-то болячки и грозился при получении статуса пенсионера сразу же забить на бокс. Не знаю, в прошлой жизни Петрович впахивал в зале чуть ли не до семидесяти, пока его не разбил инсульт прямо на тренировке.

– Так ты что, правда собрался всё это купить для клуба?

Анатольич всё ещё не мог поверить, что его ученик действительно решил потратить собственные, как он выразился, сбережения на обновление клубного инвентаря. Но в итоге мы всё же договорились встретиться завтра во второй половине дня возле магазина «Спорттовары» на Красной. Туда я сбегал накануне, в понедельник вечером после репетиции, выяснил, что у них имеется боксёрский инвентарь, и теперь оставалось найти машину, которая могла бы всё это перевезти в клуб. Храбсков договорился за пару бутылок водки с соседом по дому, у которого была возможность покалымить на «буханке», и вместе с ним к четырём часам дня подъехал к магазину спортивных товаров.

– Девушка, я вчера общался с заведующей магазина насчёт закупки боксёрского инвентаря.

– Сейчас я её приглашу.

Продавщица, по возрасту уже и не совсем как бы девушка, скрылась в подсобке, откуда через полминуты вернулась вместе с заведующей. Та проводила нас с Анатольичем в подсобку, забитую спортивным инвентарём. Примерно полчаса спустя мы с тренером загрузили в «уазик», выскребя подвал подчистую. В том смысле, что забрали всё, имеющее отношение к боксу. А как-то: семнадцать пар боксёрских перчаток, тринадцать пар «шингарок» (всё, что имелось), пять мешков (больше тоже не было), семь пар боксёрок от 40-го (меньше не было) до 42 размера, 12 маек красного цвета и 8 синих – тоже всё, что было более-менее подходящего для подростков размера. Боксёрские трусы были только белого и красного цветов, причём их имелось в достатке, и я, посоветовавшись с Храбсковым, взял двадцать штук. Ну и до кучи закупил имевшиеся в наличии двадцать две резиновые капы: не анатомических по строению челюсти, как у меня, а литых, достаточно тонких, такие при желании можно и прокусить.

По ходу дела выяснилось, что югославские капы из термосиликона сюда тоже, оказывается, пару раз завозили в прошлом году, но их быстро разбирали. А вещь хорошая, термосиликоновую и я бы себе взял. Её легко можно подогнать под строение своих зубов. Для этого нужно опустить капу в кипящую воду не больше чем на минуту, потом на пару секунд в холодную – и в рот. Плотно сжать зубами, заодно втянув в себя воздух, чтобы сжатие получилось наиболее сильным. Подержать так капу минуту, вынуть изо рта и опустить в холодную воду, дабы «закалить» слепок. Если с первого раза не получилось, можно весь процесс повторить заново.

За всё отдал 1128 рублей 35 копеек. Самыми дорогими получились мешки по 75 рублей 80 копеек за штуку. Эти копейки, конечно, меня преизрядно насмешили, но кто-то же ведь решил, что это оптимальная цена, которая блюдёт интересы как производителя, так и покупателя.

В этот вечер тренировались ребята Петровича. Они и помогли разгрузить «буханку», живо интересуясь предназначением экипировки. На что мною был дач чёткий ответ: мешки, само собой, вешаются для всех, также в «общий котёл» идут перчатки обоих видов, а вот боксёрки, трусы, майки и капы в первую очередь предназначены для учеников Храбскова.

– Повезло тебе, Анатольич, с воспитанником, – косясь в мою сторону, завистливо сказал Петрович.

– Да и мне с тренером тоже, – парировал я.

И только после этого сообразил, что мои слова Петрович может истолковать таким образом, будто он плохой тренер. Пришлось срочно выпутываться из скользкой ситуации, лепетать, что и Василий Петрович тоже классный наставник, и вообще, в нашем клубе работают лучшие тренеры по боксу. По Пензенской области уж точно.

Кто донёс – без понятия, Храбсков божился, что не он, Петрович, по его словам, тоже не сознавался. Как бы там ни было, в пятницу, когда мешки уже висели на положенном месте, а экипировка была роздана парням, на вечернюю тренировку приехала съёмочная группа пензенского телевидения. Тема сюжета – молодой и талантливый писатель Максим Варченко, являющийся к тому же перспективным боксёром, сделал своей альма-матер царский подарок. Это так журналистика сказала, когда под объективом камеры мне, потному и с перчатками на руках, пришлось давать интервью. Удивительно, но снимать сюжет отправили женщину – Светлану Белову, которую я частенько видел на экране в новостях. Не знаю, насколько она хорошо разбиралась в боксе, но в целом речь шла о юном меценате, то бишь обо мне.

– Ведь весь этот инвентарь стоит немалых денег! – округляла глаза корреспондентка, суя мне под нос микрофон.

– Для родного клуба мне ничего не жалко, – заявил я с самым серьёзным видом. – Тем более что я могу позволить потратить часть своих гонораров за изданные книги и написанные песни на спортинвентарь. Кто знает, вдруг благодаря вот этому мешку появится новый чемпион мира?

– Но им можете стать и вы, Максим, учитывая, что в декабре в Японии запланировано проведение первого в истории чемпионата мира среди юниоров.

– Да, я знаю, и поэтому помимо занятий литературой и музыкой стараюсь всегда находить время для тренировок. Впереди первенство РСФСР, затем союзный чемпионат, по итогам которого будет проведён отбор в сборную на поездку в Японию. Как вы верно заметили, он первый в истории, и стать его победителем будет вдвойне почётно.

Сюжет вышел в эфир только в понедельник, в вечерних новостях, о чём был Беловой предупреждён заранее. Посмотрели всей семьёй новости, даже батя надулся от гордости за меня. Во вторник в очередной раз стал главной звездой училища, причём Бузов как бы в шутку намекнул, что в учебном заведении старая мебель, которая давно не обновлялась. Я про себя чуть не поперхнулся, подумав, что у человеческой наглости нет предела. А тут ещё Степаныч просительным тоном завёл шарманку:

– У меня ведь племянник женится в эти выходные, говорит мне вчера, как было бы здорово, сыграй у него на свадьбе ваш вокально-инструментальный ансамбль.

– Николай Степанович, – не выдержал я, – а как было бы здорово, посодействуй вы нам в получении статуса профессионального коллектива!

– Так я как раз сегодня иду к начальнику отделения, за вас просить!

– Да? Хм… Надеюсь, он не откажет?

– Я буду его ОЧЕНЬ СИЛЬНО просить, – заверил Бузов, прижимая ладони к груди.

– Тогда, может быть, мы и найдём время сыграть на свадьбе вашего племянника.

Во вторник утром директор встретил меня с радостной улыбкой.

– Ну что, Максим, Бузов обещал – Бузов сделал! Вопрос с прикреплением в качестве вашего ВИА в состав творческих коллективов ДК имени Дзержинского решён положительно. Михаил Денисович помнит, чей гимн в поездах и на вокзалах играет, при мне позвонил директору Дворца культуры. Попробовала бы она возразить.

Она – это Антонина Геннадьевна Мещерякова, директор учреждения культуры. Руководила ДК уже лет семнадцать, кажется. В прежней жизни сталкиваться с ней не доводилось, а в этой парочку раз мимоходом. Женщина была с характером, так что могла и возразить, зря так о ней Бузов. Но, видимо, не увидела ничего плохого в том, если в её учреждении будет числиться коллектив, лидер которого сочиняет песни самой Пугачёвой.

Думал, визитом телевизионщиков дело обойдётся, ан нет, на вторничную тренировку пожаловали одновременно журналистка «Пензенской правды» Людмила Харлова и Юрий Ряшин из «Молодого Ленинца». И каждый со своим фотокором. От «МЛ» был уже знакомый «малыш» Палыч, от «ПП» – худой и долговязый Владимир Гришин, характерной особенностью которого было отсутствие большого пальца на правой руке. При этом они постоянно переругивались при выборе лучшей позиции. Ну точно Штепсель и Тарапунька.

Мама, естественно, купила обе газеты, заметки в которых обо мне появились синхронно через день. Ну и отнесла на работу, как обычно, похвалиться. А домой пришла в расстроенных чувствах. Это было заметно невооружённым глазом, и я, естественно, поинтересовался:

– Мам, что стряслось?

– Ой, Макс, ну их…

Она отмахнулась, и прерывисто вздохнула, явно едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Я сел рядом, приобняв её за плечи, и тоже вздохнул:

– Давай-ка рассказывай.

Да, пришлось включать режим взрослого, а больше некому было его включать – батя опять укатил в поездку. А у мамы товарки на работе оказались стервами, видите ли, они ещё после сюжета по новостям стали на неё косо поглядывать, а уж когда она принесла газеты, одна из них, самая стервозная, заявила, что постыдилась бы выпячивать тут перед всеми своё материальное благосостояние. Мама, конечно, не лыком шита, достойно ответила, что деньги сыном не наворованы, а заработаны трудом и талантом, и лучше коллега на свою семью внимание обратила бы, где муж пьёт, а сын не вылезает из детской комнаты милиции. В общем, чуть до драки не дошло, разорались так, что из других отделов люди на шум прибежали.

– Не знаю, как завтра на работу пойду, меня вот прямо мутит от одной мысли, что завтра снова увижу эти рожи.

Она всё-таки сдержалась, не расплакалась. А я сидел и думал, что вот вроде бы радовался, когда удалось маму пристроить на такое, казалось бы, тёплое местечко, а оказалось, народец там с гнильцой. Хотя что уж говорить, чувство зависти всегда было свойственно людям, и если одних успехи других мотивируют траться тоже добиться успеха, то подавляющее большинство готово всю жизнь барахтаться в дерьме, лишь бы сосед тоже рядом барахтался. Про то и анекдот, мол,выколи, боже, мне один глаз, но только чтобы сосед обоих лишился.

Надо что-то думать… Новую работу ей искать? Опять к Михаилу Борисовичу податься? Он если и не скажет, то подумает наверняка, мол, зажрались совсем. Нет, лучше к нему не соваться. Там ещё, тем более, не утих семейный скандал из-за этой Тани, ему точно пока не до моей мамы.

Жаль, нельзя своё дело организовать, куда-нибудь маму, может, и пристроил бы. Правда, у неё лучше всего получается тексты набирать на машинке, но она и готовить может неплохо, а уж шарлотку делает – пальчики оближешь! Интересно, кто-нибудь в мире открыл «Шарлоточную»? Навряд ли, я в той жизни сколько прожил – ни разу такого не слышал.

Ладно, пока не будем гнать лошадей, может, пока в её отделе завтра не так уж и сильно будут кипеть страсти, а скорее всего, всё обойдётся надутыми губами и «я с тобой не разговариваю». Обычно бабы они как – поорут и успокаиваются, выпустив пар, может, всё ещё обойдётся. Однако подумать над маминым будущим всё-таки стоит.

Между тем настало время поближе познакомиться с Мещеряковой и оформить наше членство, так сказать, в стенах Дворца культуры. В субботу мы с ребятами отыграли на свадьбе племянника Бузова, получив каждый по четвертаку и по сумке со снедью и водкой, а в воскресенье отправились во Дворец культуры. И Гольдберг как раз смог подскочить, хотя и предупредил, что у него в запасе максимум полчаса.

– А как же вы, Семён Романович, будете нашими делами заниматься, если у вас постоянно музыкальная школа, даже в воскресенье? – поинтересовался я, пока мы всё бандой поднимались на второй этаж к кабинету директора.

– Сегодня репетиторство, – сознался он и улыбнулся в усы. – Если у нас дело пойдёт, я музыкальной школой могу и пожертвовать.

Это да, рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. А уж Гольдбергу и вовсе на роду написано гнездиться в тёплых местах.

Мещерякова приняла нас не сразу, заставив минут десять сидеть в приёмной, где мы заняли все свободные стулья. Наконец от неё вышел какой-то тип в косоворотке и с баяном подмышкой, и нам было разрешено переступить порог кабинета. Там мы снова уселись на предложенные нам стулья, после чего строгая директриса без экивоков перешла к делу, что мне, в общем-то, понравилось.

– Значит, и для нашего учреждения планируете зарабатывать? – спросила она, когда Гольдберг от лица коллектива объяснил перспективы ВИА в стенах Дворца культуры.

– И ещё как! – усмехнулся он. – Уверен, на выступлениях ансамбля будут аншлаги. Даже если «GoodOk» станет давать по концерту в неделю, а у вас зал на сколько мест?.. На семьсот? Вот и представьте, какая выручка потечёт в казну учреждения.

– Потечёт-то потечёт, только мы всё равно её сдаём, себе ничего не оставляем. А деньги на зарплату сотрудникам, на оборудование и прочие ремонты из Минкульта получаем, каждый раз смету приходится составлять. Кстати, знаете, какая у вас будет ставка за каждый концерт? По 5 рублей 50 копеек на брата…. И на сестру, – добавила она, покосившись на Лену. Вас устроят такие цифры?

– Но мы сможем организовывать, скажем так, гастроли, – приподнял брови с намёком Гольдберг.

– Да не дура, понимаю, что с них и планируете кормиться, – усмехнулась Мещерякова. – Вы только, главное. Не влипните в историю. Я-то скажу, что ничего не знала, мол, поехали куда-то, а куда – не имею ни малейшего понятия. А вот вам… и прежде всего вам, как худруку и единственному совершеннолетнему, Семён Романович – может влететь по первое число.

– Понимаю ваши тревоги, Антонина Геннадьевна, но я почему-то уверен, что всё будет хорошо. Меня моё предчувствие ещё никогда не обманывало.

– Ой, смотрите, Семён Романович, смотрите… Были бы вы Ивановым, я, пожалуй, и не поверила бы вам на слово. А с вашей нацией у меня пока – тьфу-тьфу – никогда проблем не возникало.

– Хм, – смутился Гольдберг, – спасибо, конечно, за комплимент… А насчёт афиш как нам быть? Кто у нас занимается этим вопросом?

– На этот счёт у нас имеется художник-оформитель, нарисует в лучшем виде.

– Ну это, я так понимаю, у входа будет просто надпись с названием коллектива, временем концерта и стоимостью билетов. А вот чтобы по горлу расклеить, как когда приезжают всякие ВИА «Пламя» или «Поющие сердца»?

– На это у нас фонды не выделяются. Можете за свой счёт, пожалуйста, хоть всю Пензу обклейте… Вы мне вот что скажите… Репетировать где планируете? В принципе, у нас тут есть свободное помещение, раньше там базировался детский хор «Соловушка», но руководитель уехал в другой город, а заменить его оказалось некем. Давайте и в самом деле туда перебирайтесь. Раз уж вы собрались нам деньги зарабатывать и выступать по выходным, то не таскать же вам инструменты с аппаратурой каждый раз из железнодорожного училища. У нас тоже кое-какая аппаратура имеется, я вам покажу после собеседования, но я видела вашу, и она мне показалась более современной.

Минут десять мы ещё продуктивно общались, после чего Мещерякова и впрямь повела нас смотреть аппаратуру. Не соврала, наша-то получше будет. Ну это я ещё по прошлым концертам в стенах Дворца понял. Придётся сюда переезжать. Вот только согласится ли Бузов на то, чтобы купленные за счёт училища аппаратура и инструменты перекочевали в ДК? Можно будет попробовать договориться на предмет, что пока они ему не нужны – мы будем всем этим богатством пользоваться.

На прощание Антонина Геннадьевна предложила нам прийти на следующий день, в понедельник. Завтра с утра она подготовит приказ в отдел кадров о нашем зачислении с символической ставкой 30 рублей в месяц, а худрук будет получать аж целых 50. Услышав такие цифры, Гольдберг усмехнулся в усы, и мы за компанию с ним мысленно усмехнулись. А я ещё и с грустинкой. Мне от всех этих левых гастролей только геморрой по большому счёту светит, и ввязываюсь я в это лишь ради ребят. Ради того же Юрки, который, может быть, наконец-то купит себе не только фирменные джинсы, но и мотоцикл, о котором все уши нам прожужжал в последние полгода. А может, я ему свой подарю, всё равно не такой уж и большой я любитель покатушек. Или не подарю… Ладно, кто знает, может, к лету он уже и на свой любимый «Иж-Юпитер» заработает. Лето покатается, а по осени в армию загремит. А Валька в Москву поступать уедет, а Ленка… Ленке, кажется, всё равно, куда после «кулька» податься, она и правда, наверное, мечтает замуж выскочить. В любом случае коллективу уготована не такая уж и долгая жизнь. Не пойму всё-таки, зачем Гольдбергу это понадобилось. Быстрый заработок? Или хочет на нас набить руку? Кстати…

– Семён Романович!

Я отделился от своих и догнал уже почти скрывшегося за углом худрука.

– Что такое, Максим?

– Семён Романович, предупредить вас хотел…

Глаза его пару раз моргнули за линзами очков.

– О чём предупредить?

– Если вдруг когда-нибудь надумаете нас кинуть, то помните, что ваш подшефный – чемпион Европы по боксу.

– А-а-а…

– Шутка! – улыбнулся я ему всеми своими ещё целыми зубами и, развернувшись, пошёл обратно к своим.

Глава 5

Читаю свежий номер «Пензенской правды», где в интервью со старшим тренером области по боксу Алексеем Пчелинцевым подводятся итоги чемпионата Центрального федерального округа. Вторым призёром стал Александр Немков в полулёгком весе, благодаря серебряной медали завоевавший путёвку на чемпионат РСФСР. Остальные семь пензенских боксёров в призёры не попали.

Слабенько, товарищи, слабенько… Только в следующем марте мне исполнится 18, и я смогу выступать на взрослом уровне, а пока приходится доказывать своё мастерство в юниорских турнирах. Но мне и тут есть что выиграть, главная цель, конечно же – декабрьский чемпионат мира, которому будут предшествовать месячные сборы на Дальнем Востоке. Акклиматизация, мать её, но без этого никуда.

Мысль о «мундиале» занимает меня даже больше, чем мысли о книге, над которой я уже вовсю тружусь, и о будущем нашего ВИА. Здесь тоже процесс пошёл, Гольдберг уже договорился, что наш первый в истории сольный концерт (свадьбы не в счёт) состоится в стенах ДК в следующую субботу, 20 января. Изначально он предлагал пятницу, мол, всё равно вечером, после учёбы, но я ему напомнил, что у меня по пятницам вечером тренировки. И то нам выделили в субботу отнюдь не вечерний prime-time, который уже давно застолбил за собой коллектив народной песни и пляски, а предложили время с 16 до 17.30, чтобы между нами и «народниками» оставалось полчаса на подготовку сцены.

С лёгким содроганием вспомнил, как мы позавчера на сцене ДК имени Дзержинского сдавали программу худсовету. Его состав Гольдберг прояснил нам за сутки до выступления, сказав, что главная опасность будет исходить от инструктора горкома КПСС Светозарова, известного своим, как сказал Семён Романович, гнусным характером и нескрываемым антисемитизмом. Также в состав худсовета вошли секретарь Железнодорожного райка ВЛКСМ Анна Глухова, преподаватель музыкального училища Абрам Штейнвиль, ещё один педагог Роман Давыдов и во главе приёмной комиссии – мой старый знакомый Октябрь Васильевич Гришин. Вот на него-то у меня и была надежда, что в случае чего заступится, хотя в наших песнях ничего крамольного не было, да и плюс бонусом шли «И вновь продолжается бой» и «Мой адрес – Советский Союз». Разве что можно придраться к качеству исполнения, но мы вроде бы отточили программу если и не до совершенства, то где-то рядом.

Однако мандраж присутствовал, и не только у меня. Даже Гольдберг волновался, впрочем, ему по статусу как худруку до́лжно было испытывать беспокойство за исход дела. Что уж говорить о моих ребятах, которых перед самым выходом на сцену я обнаружил в выделенной нам для репетиций комнатушке выпивающими портвейн. Что уж совсем меня потрясло – с ними сидела и Лена, в момент моего появления как раз делавшая маленький глоток из наполненного на треть гранёного стакана. Вставил им по первое число, пообещав нажаловаться Гольдбергу, который побежал встречать членов комиссии. Конечно, никуда бы и никому я не нажаловался, но пригрозил на полном серьёзе, что в случае повторения буду искать других музыкантов.

Надеюсь, моя угроза возымеет действие, так сказать, на будущее, а в этот раз хорошо, что не успели распить всю бутылку. Не знаю как Юрец (есть подозрение, что это он приволок портвешок), а Валя с Леной могли даже со стакана так набулькаться, что их опьянение было бы заметно на сцене невооружённым глазом.

Приёмка нашей программы проходила около часа. То есть мы свой репертуар исполнили минут за сорок, вставив «И вновь продолжается бой» в концовку первого, если можно так выразиться, отделения, а песню «Мой адрес – Советский Союз» – в финал нашего шоу. Это мы на общем собрании группы… то есть ВИА так решили по моему предложению, мол, запоминается лучше последнее, вот пусть наши возможные недруги из числа членов худсовета и вспомнят, что мы поём в том числе и «правильные» песни. Остальные же минут двадцать оказались посвящены обсуждению выступления группы «GoodOk». Слегка придрались к содержанию «Ковчега», комсомольского секретаря волновало, что за дом такой герой песни построит на холме, и каких именно дураков он собрался этим удивлять? И к чему вообще в творчестве советского ВИА библейские мотивы? А песня «Когда идёт дождь»?! Что это за слова «ты слишком красива в своём чуть поношенном платье»? Не слишком ли взрослый репертуар для подросткового ансамбля?

К счастью, мы с ребятами и в первую очередь Семёном Романовичем предвидели такие вопросы, а потому постарались подготовить адекватные ответы. Пусть они порой звучали и не очень убедительно, однако с грехом пополам вроде бы от комсомолки отвертелись.

Но тут Светозаров нашёл до чего докопаться. Его, видите ли, возмутила надпись на большом барабане, выполненная на английском языке. Он сначала даже не разглядел толком в этих завитушках название ансамбля, а когда ему объяснили, что это, Светозаров стал надуваться подобно жабе.

– И как это понимать?! Это же налицо преклонение перед Западом!

Поскольку Гольдберг растерялся, тут уже мне пришлось борть бразды правления в свои руки. Мне на объяснение хватило минуты.

– Игорь Васильевич, это игра слов, и ничего более. Надпись обозначает как бы и гудок локомотива, и в тоже время состоит из двух английских слов, которые переводятся каждое по себе как обозначение чего-то хорошего. Мы же не какие-нибудь сатанисты, у нас не череп с когтями на барабане нарисованы, и не каббалистические знаки, а всего лишь слова Good и Ok.

Тут за нас ещё и Гришин неожиданно – а может, и ожидаемо – вступился, а он имел весь не только в музыкальном мире Пензы, так что Светозарову пришлось в итоге пойти навстречу.

В целом же практически все присутствующие здесь творческие люди сошлись во мнении, что репертуар подобран удачный, и мастерство юных музыкантов на достойном уровне, не хуже, чем у некоторых давно уже гастролирующих ансамблей. Правда, Роман Тигранович Давыдов намекнул, что не помешала бы духовая секция, а опередивший меня Гольдберг тут же согласился, но добавил, что пока такой возможности не имеется, однако как только – так сразу. Ладно, надеюсь, что этого «как только – так сразу» ждать придётся ещё о-о-очень долго. Или и в самом деле «духовики» не помешали бы? У «Самоцветов», например, духовая секция иногда очень даже в тему. Но пока и в самом деле не до труб с саксофонами. А на крайний случай наш худрук может взять в руки кларнет – та же дудка с кнопками.

Когда худсовет наконец покинул Дворец культуры, и мы собрались в гримёрке, я достал конфискованную у ребят, а затем припрятанную мною бутылку белого портвейна «Алабашлы», в которой креплёного вина оставалось чуть больше половины ёмкости.

– Вот теперь можно и отметить! Семён Романович, подставляйте стакан.

В преддверии нашего сольного концерта Гольдберг, следует отдать ему должное, развил бурную деятельность. Правда, хотел это сделать за мой счёт. А именно попросил денег на печать афиш в типографии издательства «Пензенскую правда», чтобы развесить их по городу. Пообещал вернуть… когда-нибудь, когда заработаем. В том смысле, расходы будут поделены на всех участников коллектива. На что я возразил, мол, афиши на стене Дворца культуры будет вполне достаточно, чтобы сарафанное радио разнесло новость по всей Пензе. Даже предложил побиться об заклад, но Гольдберг не рискнул. И правильно сделал, потому что, хоть билеты и поступили в продажу за три дня до нашего выступления, на второй день их уже в кассах не было.

Ещё мне стало стыдно, когда позвонил друг детства Андрюха Валиахметов и поплакался, что им с Игорем тоже билетов не досталось. Вот же блин! Я ведь только Ингу пригласил, заныкал пригласительный, как-никак каждому из нас по пять штук дали, чтобы на наше выступление могли прийти родители или ещё кто-нибудь из близких. На маму с отцом я, само собой, закроил два пригласительных, третий для Инги. А тут вот ещё Андрюха с Игорьком. Да и про Пашку Яковенко я совсем забыл.

А где взять ещё три пригласительных? Не у своих же клянчить, у них тоже в обрез… В общем, договорился лично с Антониной Геннадьевной, что мои три друга сядут на приставные стулья. Так мои, едва я об этом обмолвился, следом двинулись к Мещеряковой и тоже выклянчили для своих знакомых по два-три дополнительных стула. Мне после этого даже было неудобно смотреть в глаза директрисе.

Как бы там ни было, а день нашего первого сольного концерта неотвратимо надвигался. Вроде бы не впервые выступать приходится, а всё равно, чем ближе суббота – тем хуже сон, и вообще дёрганый какой-то стал. С утра в день нашего выступления обзвонил всех, кто должен был прийти с моей стороны, напомнил, чтобы не опаздывали – ждать буду всех на входе в фойе за пятнадцать минут до начала концерта, после саунд-чека.

Последнюю неделю мы репетировали уже в выделенном для нас Мещеряковой помещении. Инструменты и аппаратуру Бузов разрешил перевезти. Упомянув, правда, что всё это находится на балансе училища, и в случае чего мы обязаны вернуть арендованное имущество в стены учебного заведения по первому требованию. Сегодня Степаныч, кстати, тоже будет в зале, ему и без пригласительного найдут место в первом ряду.

Бузов, к слову, вошёл в моё положение, освободил сегодня от уроков. Что удивительно, сам предложил, а я, подумав, согласился.

Попробовал напечатать хотя бы пару страниц своей новой книги под рабочим названием «Сотрудник уголовного розыска». Впрочем, не исключаю, что это название в окончательной версии и останется. Если дело дойдёт до второй книги с этими же главными героями, то можно будет использовать это же название, добавив к нему что-то более конкретное вроде «Сотрудник уголовного розыска. Дело Косого». Пару страниц я осилил, но мысли постоянно возвращались к предстоящему концерту, и я в итоге пошёл ан кухню, где навёл себе чаю и заодно включил телик.

По Первой программе шла передача «Больше хороших товаров». Жуя бутерброд с «Докторской» колбасой, я не смог скрыть ироничной ухмылки, когда смотрел репортаж с минского производственного объединения «Горизонт».

– А сейчас мы на линии сборки телевизионных приёмников цветного изображения «Горизонт-723», – вещала лучившаяся оптимизмом журналистка. – Серийный выпуск этого лампово-полупроводникового телевизора начат в 1977 году. Он отличится размером экрана – 61 см по диагонали, и применением блока цветности на микросхемах, а также сенсорного блока управления. Однако самое интересное в модели – наличие отдельной акустической системы с двумя динамическими головками и усилителем. Она полностью автономна и может также использоваться для усиления звука с радиоприёмника, магнитофона и любых других аппаратов. Данную модель можно приобрести в любом уголке нашей страны.

Ага, можно, если у тебя есть лишние… Кажется, 750 рублей, если память не изменяет. Какой-нибудь медсестре с окладом в 80 рублей придётся отдать за такой телевизор свою 10-месячную зарплату, при этом отказывая себе абсолютно во всём. А в моём будущем приличный китайский телик можно было взять за третью, а то и четвёртую часть средней зарплаты по стране.

Ну тут я, может быть, передёргиваю, техника в моём 21 веке ввиду превышающего спрос предложения была по карману даже медсестре. Не айфон, конечно, последней модели, или даже 3D-телевизор, но намного более дешёвая альтернатива имелась всегда. И не факт, что по качеству намного хуже.

Первым из моих – не считая прибывших на пять минут раньше родителей с Ингой, которых я проводил на их места во втором ряду – прибыл Пашка Яковенко. Телефона у него дома нет, пришлось ногами идти, приглашать на концерт. Давненько не виделись, за это время Пашка подрос и раздался в плечах. Прийти согласился без раздумий.

Поручались, подождал, пока он спустится в гардероб и вернётся обратно. Народ уже вовсю заполняет зал. К своему удивлению и негодованию, обнаруживаю на одном из трёх наших приставных стульев двух девчонок.

– Безбилетницы? – грозно хмурю брови, и те мигом испаряются.

Сажаю Пашку на стул и наказываю на стоящие рядом стулья никого не пускать, они для Игоря с Андрюхой. Он их в общем-то должен знать, как-то в одной компании самодельные ракеты запускали. Только вернулся в фойе – как увидел эту парочку, оглядывавшуюся в поисках меня. Помахал им рукой, увидели, заулыбались, особенно Андрюха расплылся в улыбке, словно верный пёс при виде вернувшегося из командировки хозяина.

Наконец всех рассадил и, слыша за спиной перешёптывания: «Смотри, это сам Варченко», бегом за кулисы. Мои тоже своих родителей и друзей рассадили, тут же следом появляется запыхавшийся Гольдберг. Где вся его степенность?! Видно, что наш художественный руководитель тоже весь в волнениях.

– Аншлаг, на улице люди готовы за билет переплатить в три раза! – выдыхает он. – Видел Мясникова, тот с женой пришёл. И ещё телевидение… Только бы не опростоволоситься!

Ого, сам Георг Васильевич пожаловал! Это серьёзно… Вдруг ему не понравится – тогда наш проект закроется, не успев открыться. Да и группу, то бишь ВИА могут распустить. «Отче наш» что ли прочитать на всякий случай?

А насчёт телевидения – это я с Вишневским по телефону позавчера поболтал, вроде как похвалился. Он-то, оказывается, был уже в курсе нашего грядущего выступления. Как бы между прочим я посетовал на отсутствие возможности сделать видео или кинозапись с последующим наложением звука, всё-таки хотелось увековечить наш дебютный «сольник». Вишневский подумал-подумал, да и сказал, что как минимум сюжет он обязательно снимает для новостей, но также попробует поговорить с руководством на предмет полноценной видеозаписи концерта. Начальство пошло ему навстречу, и вот сейчас в зале стояли две здоровенные студийные камеры «КТ-178» на мощных штативах, и ещё одну, портативную «КТ-190», взгромоздил на плечо третий оператор. Трансляция со стационарных и переносной камеры, как я успел выяснить, шла на стоявший за последним рядом режиссёрский пульт, за которым сидела уже знакомая мне Светлана Николаевна.

Картинка и звук тут же записывались на солидных размеров видеомагнитофон «Кадр-3ПМ». Количество техники и людей с телевидения впечатляли, и это накладывало на нас ещё большую ответственность.

Публика тем временем заканчивает рассаживаться, и примерно четверть пятого на сцену выходит местный конферансье – артистка разговорного жанра Амалия Константиновна Вульф. Она происходила из поволжских немцев, была худой до безобразия (про таких в моём детстве говорили «доска – два соска»), но обладала при этом приятным, бархатистым тембром голоса.

– Дорогие друзья! – обратилась она к притихшему залу. – Мы рады приветствовать вас сегодня на нашем концерте. Сегодня для вокально-инструментального ансамбля «Гудок» знаменательный день, для ребят это первое сольное выступление. Все они являются учащимися средних специальных заведений. Валентин Гольцман, Юрий Скопцев и Елена Кутузова в этом году заканчивают культурно-просветительское училище. Все они учатся на отлично и прекрасно владеют музыкальными инструментами. В частности, Валентин Гольцман овладел бас-гитарой, Юрий Скопцев – барабанами, а Елена Кутузов Бля, кто ей текст составлял?! Надо же такую официозную херню нести! Эх, поленился выяснить, как нас будут представлять и теперь стою тут с пылающими от стыда ушами. В зале кто-то со мной солидарен, слышу чей-то крик:

– Хорош уже, мы и так их знаем!

В щелочку между кулисами вижу, как по центральному проходу между рядами идёт немолодой мужчина с повязкой дружинника, выискивает глазами крикуна. Но того не сдают, больше половины зала молодёжи, то есть в моём понимании до 30 лет, и сдавать товарища дээндэшникам противоречит их жизненным принципам. Да и было бы за что выводить из зала человека, он, в общем-то, по делу кричал.

– А имя вокалиста и гитариста коллектива Максима Варченко многим уже хорошо знакомо. Достаточно вспомнить его появление в рамках телевизионной передачи «Песня-78» в конце прошлого года. Максим является автором песни «Две звезды», которую исполняет дуэт Аллы Пугачёвой и Вячеслава Добрынина. Максим Варченко также является молодым писателем, его перу принадлежит роман «Остаться в живых», вышедший в издательстве «Молодая гвардия»…

Мне уже хочется выскочить на сцену и оттащить эту дуру от микрофона. Сдерживаюсь из последних сил, понимая, что такая выходка может поставить крест на нашей ещё толком не успевшей начаться карьере. Особенно на глазах у Мясникова.

– Итак, встречайте… Вокально-инструментальный ансамбль «Гудок»! Художественный руководитель Семён Гольдберг!

Наконец-то, слава Всевышнему! Я уж думал, этот бред никогда не закончится. Натягивая на лица улыбки, под вопли молодёжной части аудитории выходим на сцену. Кошусь в сторону балкончика, такое ощущение, что встречаюсь взглядом с Мясниковым, по спине почему-то бегут мурашки. Нет, нужно как-то абстрагироваться, иначе это не концерт будет, а мучение. Тьфу на Мясникова, забыл про него, только я и переполненный зал. Вернее, мы и переполненный зал, что-тоя единоличничать начал.

Наши с Валей гитары на специальных подставках, дожидаются хозяев. Юрец занимает место за ударной установкой, Лена тоже чуть в глубине сцены, левее, если смотреть из зала – за «Юностью-73». Вогнал «джек» в разъём (хорошо что под «джек», а не пятиконтактный DIN), окинул взглядом свою банду, кивнул Юрке, чтобы дал счёт…

Первой пошла «Незнакомка», дабы сразу немного завести публику, хотя, кажется, она и так сама себя успела разогреть. Вернее, молодёжная её часть. Многое, оказывается, знали слова песни наизусть, поэтому неудивительно, что припев добрая часть зала подпевала хором. А я пел, и то и дело поглядывал на Ингу, сидевшую рядом с моей мамой. Та сегодня выглядела сногсшибательно, в коротком чёрном с серебристой вязью, спускавшейся от левого плеча к груди, с причёской, после посещения салона приобретшей вид искрящихся, лакированных кудрей, с лёгким макияжем, придавшем ей ещё больше сексуальности.

В какой-то момент я подмигнул ей, что вызвало у любимой прилив крови к щекам и смущённую улыбку. Что-то мне в этот момент прямо-таки резко её захотелось, хоть бросай гитару и тащи Ингу за кулисы. Да и то, мы с ней последний раз любились… Ну да, когда летали в Ялту, там, в гостиничном номере, под звуки хоккейного матча всё и случилось. А потом у Козыревых случился этот скандал, и тут уж нам было не до постельных утех. И ещё на прошлой неделе у Инги были… В общем, «красные дни» календаря, опять не до этого. Неудивительно, что мой половозрелый организм после более чем двухнедельного воздержания требовал серьёзной разрядки. От «ручной работы» я уже как-то отошёл, мне реально хотелось взять Ингу за кулисами, пусть даже в какой-нибудь подсобке, на столе…

– Макс, у тебя что, стояк? – услышал я голос оказавшегося рядом Вальки в тот самый момент, как мы закончили песню.

Скосив глаза вниз, убеждаюсь, что и впрямь плотно обтягивающие промежность джинсы слегка вспучились в причинном месте. Хорошо, что у меня «MUSIMA» низко висит, нижний край деки как раз закрывает этот выдающий меня с головой бугорок. Вот, блин, попал… Вернее, чуть не попал. Давай-ка, Максим Борисыч, думай о чём-нибудь другом, не хватало ещё оконфузиться на дебютном концерте группы «GoodOk». И вообще, песня закончилась, и в первой паузе я планировал обратиться к зрителям с приветственным словом.

– Добрый вечер!

Мой усиленный микрофоном крик разнёсся, казалось, по всему здания Дворца культуры. В ответ раздался рёв, некоторые из числа молодняка повскакали с мест, и трое несчастных дээндешников растерянно озирались, не зная, куда кидаться первым делом утихомиривать самых буйных. Эх, это они ещё на концертах какого-нибудь Элиса Купера или вообще «Sex Pistols» не бывали, вот где мрак. Там сидячие места вообще противопоказаны, иначе в конце шоу от кресел ничего не останется.

– Спасибо, что пришли сегодня на наш концерт!

И новая порция криков и свиста, аж слегка уши закладывает. Ну ничего, придётся привыкать. И снова кошусь в сторону балкончика. Мясников с женой в полусумраке выглядят невозмутимыми.

– Это действительно наш первый сольный концерт, поэтому мы, конечно, очень волнуемся. Надеюсь, это волнение никак не отразится на качестве нашего выступления, тем боле что, насколько я вижу уже по первой песне, вы настроены позитивно. И мы постараемся, чтобы домой вы сегодня ушли в хорошем настроении. А мы продолжаем!

Дальше по заранее оставленному нами списку отыграли «Ковчег», «Ищу», «Старый дом», исполненная соло под гитару без примочек баллада «Франсуаза», и «Мой адрес – Советский Союз». Именно этой вещью я решил закончить первое неофициальное отделение концерта, оставив «И вновь продолжается бой» на финал.

Георг Васильевича и его супруга после исполнения песни аплодируют, от сердца немного отлегло. Далее я устроил небольшой творческий вечер, минут на десять, дав ребятам передохнуть, попить водички и сбегать в туалет, если вдруг кому-то приспичит. Порассказывал о себе всякие истории, поделился творческими, так сказать, планами, краем глаза наблюдая, как гордо выпячиваю грудь мама с папой и Инга, после чего объявил продолжение концерта.

Вторую часть начали с песни «Когда идёт дождь», после которой девичья часть публики потребовала исполнить песню на «бис». Пожав плечами и переглянувшись со своими музыкантами, решили исполнить просьбу. Затем отыграли «Поезд», «Никогда он уже не вернётся из боя», «Посвящение» и «Мою любовь». В финале исполнили «И вновь продолжается бой» в такой рок-обработке, что зал буквально встал на уши. Меня ещё подмывало спеть не «…и Ленин такой молодой», а «…и Леннон такой молодой», но всё же удержался от искушения. На глазах у второго секретаря обкома партии такое мог совершить разве что самоубийца.

Валька и Лена подпевали мне на припевах, но могли бы и не подпевать, потому что мне подпевал весь зал. В едином порыве пели и молодёжь, которых захватил этот всё сметающий на своём пути драйв, и те, кому скоро выходить на пенсию – были в зале и такие.

Когда закончили, весь зал, включая бельэтаж и чету Мясниковых, аплодировал стоя. А у меня по спине ползла противная струйка пота, и ещё я почувствовал, что моим связкам нужен теперь как минимум трёхдневный отдых. Нет, никаких «бис», я на ногах, ребята, едва стою. Говорю в микрофон осипшим голосом, что через сорок минут на эту сцену выйдет коллектив народной песни и пляски «Сударушка», и с нескрываемым стёбом предлагаю раскупить оставшиеся билеты на их выступление. Кидаю взгляд направо, где между кулис уже топчутся «народники». Судя по гримасам, у них теперь ко мне личные счёты. Блин, что-то я в запарке не подумал, как бы не пришлось с извинениями идти. А ещё лучше, купить им ящик коньяка и десять коробок шоколадных конфет, так сказать, за мир во всём мире.

Но это мы потом обдумаем, а пока прочь со сцены!

– Это триумф! – влетает в репетиционную со съехавшей на бок бабочкой Гольдберг. – Ребята, поздравляю, дебют удался на все сто!

– И теперь я понимаю, что мы не зря бронировали столики в «Азербайджане», – говорю с довольной ухмылкой.

Нет, ну а как, надо же было отметить наше полноценное боевое крещение. Могло всё, конечно, завершиться и провалом, но лишь чисто теоретически. А потому родители музыкантов ВИА «GoodOk» организовали что-то вроде комитета по обустройству праздничного застолья. Мы, Варченко, не стали выступать спонсорами, хотя и могли бы легко потянуть гулянку в ресторане на полтора-два десятка человек. Всё-таки кто-то мог и обидеться, решив. Что мы считаем их не то что нищебродами… Да ладно, именно так и решив! Поэтому решили, что все скидываются в общий котёл, плюс я ещё плачу за Ингу, как за своего персонального гостя.

Неожиданно дверь распахивается и в помещение входят Мясников с супругой. Второй секретарь обкома партии пытается скрыть улыбку, но она всё равно наползает на его щекастое лицо.

– Молодцы, поздравляю!

Он поочерёдно жмёт всем руки, даже Лене, хотя, я вижу, едва сжал её ладошку. На лбу Гольдберга испарина, но он находит в себе силы на ответную улыбку.

– Мощно, меня аж до мурашек пробрало, когда вы пели «И Ленин такой молодой». У Кобзона неплохо, но там всё более академично, а у вас такая энергетика, что, казалось, стены Дворца культуры того и гляди рухнут. Ну и ваш репертуар местами вполне неплох. Поздравляю с дебютом, так держать!

И ушёл, а мы, едва за гостями закрылась дверь, облегчённо выдохнули. Ну уж если сам Мясников нас похвалил, то теперь нам сам чёрт не брат! А вот уже и наша родня в двери ломится, тоже поздравляют, а кое-кто намекает, что пора двигаться в ресторан.

«Азербайджан» располагался в одном здании с фирменным магазином под таким же названием. Если магазин об этой солнечной закавказской республикой напоминал лишь некоторыми видами товаров, то в небольшом. Но уютном ресторане торгаши с рынка соответствующей национальности любили посиживать вечерами. Это я уже по второй половине 80-х помнил, до этого как-то по ресторанам был не ходок. А вообще заведение уютное. И блюда там, кстати, подаются в том числе азербайджанской кухни. Популярностью у посетителей пользуются сделанный по всем канонам плов и люля-кебаб, а фирменное блюдо – осетрина под гранатовым соусом с картошкой-фри, называется «Бакинский бульвар». Это я сейчас знаю, а в прошлой свой жизни о фирменных блюдах ресторана «Азербайджан» узнал в более зрелом возрасте.

Смысла вызывать такси никто не видел, так как от ДК до ресторана пешком не больше десяти минут. Шли шумной. Весёлой толпой. Батя как-то быстро сдружился с родителями Юрки, так как они люди были простые, сейчас он ему рассказывал о дальневосточных красотах и уверял, что по весне снова укатит на малую родину, и если повезёт, то устроится сезонным рабочим в артель старателей.

– А можно ведь и себе в карман какой-нибудь самородок «нечаянно» положить, наверное?

– Можно, но, во-первых, после смены всех обыскивают вплоть до осмотра ротовой полости и заднего прохода, а во-вторых, если ты всё же сумеешь где-то прикопать самородок незаметно от товарищей, то может оказаться, что кто-то тебя всё же «срисовал», и тогда… Знаешь, сколько в тайге бесследно пропадают людей?

И всё в том же духе. Нашёл, называется благодарные уши. Гольдберг, в свою очередь, что не составило для меня никакой неожиданности, успел «скорешиться» с папашей Вальки, тоже нашли общую тему для разговора.

Тем временем добрались до «Азербайджана», где нас ждали заранее зарезервированные столики. Общим числом – четыре, за каждым могли разместиться по шесть человек. Но мы с разрешения администратора составили их в одно целое, и расселись как бы и семьями, но в то же время общим кагалом. Я оказался рядом с Ингой, а она рядом с моей мамой. То есть, как я для себя определил, мне предстояло ухаживать за моей девушкой, а бате, соответственно, за женой.

Под ненавязчивые восточные мотивы выглядевших вполне по-пензенски музыкантов на объединённом стали начали появляться холодные закуски, включавшие в себя несколько видов салатов, заливное, мясные и рыбные нарезки. Между тарелками подобно космическим ракетам на стартовом столе возвышались бутылки грузинских и молдавских вин, меж которых затесались прозрачные ёмкости с водкой и кувшины с охлаждёнными напитками. Лимонад в бутылках здесь не подавали, считая это, видимо, признаком дурного тона.

По первоначальным прикидкам, без учёта спиртного на каждого гостя ужин должен был обойтись в пределах трёшки. Со спиртным, если округлить – пятёрка. Взрослые заранее договорились, что на каждую семью будет отдельный счёт и, хотя столы составили вместе, но каждый столик обслуживался индивидуально. В плане яств и напитков мы могли бы, пожалуй, всех перещеголять, разве что семья Валентина могла составить нам конкуренцию, но решили вести себя скромно. Не выпендриваться пришли, а хорошо посидеть, покушать, выпить… Молодёжь, правда, имеет лишь право на пару бокалов вина, да и то, все уже на пороге совершеннолетия, всем по 17 лет, и только мне ещё 16. Хотя до 10 марта, до моего дня рождения, ждать осталось не так уж и долго.

Я ел, пил, не забывая следить, чтобы в бокале Инги, всегда было налито. Впрочем, своё белое вино она пила чисто символически, изредка пригубляя его из пузатого бокала. К моменту, как стали подавать горячее, в большом зале ресторана не оставалось ни одного свободного столика. Отдельной чисто мужской компанией веселились, как я понял, торговцы с Центрального рынка, представляющие ту самую закавказскую республику, в честь которой и был назван этот ресторан. Судя по радостным восклицаниям, они там тоже что-то там отмечали.

Периодически южные гости то и дело поглядывали в нашу сторону, причём, как я отметил, один из них, усач с животом и двойным подбородком особенно часто глазел в нашу сторону, как я догадывался, на Ингу. Да уж, сегодня она выглядела сногсшибательно. Я и сам вроде как невзначай раз за разом касался её руки своей, а когда её ладонь как бы случайно под столом скользнула по моему бедру, остановившись в районе промежности… В общем. Окажись мы сейчас наедине, я бы не медля ни секунды совершил, так сказать, надругательство над юным и прекрасным телом.

Между тем музыканты заиграли, как скажет в ещё неснятом фильме «Вокзал для двоих» узбекский посетитель ресторана, что-то ритмическое. Как раз с восточными мотивами. И тут неожиданно возле нашего столика нарисовался тот самый усач.

– Дэвушка, разрешите пригласить вас на танец?

На лице Инги промелькнуло слегка брезгливое выражение, но кавказец состроил столь просящую гримасу, что она вопросительно посмотрела на меня. Я пожал плечами, мол, на твоё усмотрение. Всё-таки Инга не моя вещь, захочет – потанцует, не захочет – пошлёт товарища деликатно. Не послала, встала, направилась с усатым в центр зала, где имелся свободный пятачок специально для любителей танцев. Я надеялся, что ритмический танец обойдётся без взаимных прикосновений, не медляк всё же, но кавказец, судя по всему, считал по-другому. Не прошло и минуты этой нескончаемой, как мне казалось, мелодии, как он попытался одной рукой ухватить Ингу за талию, а вторую вообще положил ей на бедро. Я стиснул вилку с такой силой, что, казалось, она сейчас согнётся в моей руке, но в следующее мгновение выдохнул: Инга мягко, но настойчиво убрала его руки и слегка дистанцировалась от кавказца. Однако эта свинота… пардон, кажется, задел чувства некоторой части верующих! Так вот, эта редиска снова взяла курс на сближение и Инге пришлось чуть ли не убегать от настойчивого ухажёра. Тут уж и я не выдержал, с шумом отодвинул тяжёлый стул, направился решать неожиданно возникшую проблему.

Руку усатого я перехватил в тот самый момент, когда он вознамерился ею вновь залапать мою девушку.

– Гражданин, – процедил я, – мы с вами так не договаривались.

– А в чём дело, слюшай, э?!

– Девушка не хочет, чтобы вы касались её своими… руками.

Я чуть было не добавил «волосатыми», после чего взял Ингу за руку и повёл её на наши места, краем глаза заметив, как напряглись за своим столом азербайджанцы. Музыка как раз стихла и музыканты отправились на перекур или перекусить, однако горе-танцор вошёл в раж и никак не хотел угомониться.

– Э-э, ты чего, молокосос, совсем страх потерял? – возмутился он, дёргая меня за рукав пиджака.

Я выпустил руку Инги и медленно повернулся к кавказцу, который был точно с меня ростом, поэтому наши глаза оказались на одном уровне. Глядя в его почему-то расширенные зрачки, я негромко, но внятно произнёс:

– Скажи спасибо, что вокруг люди…

– А то что? – чуть не выпрыгнул он из штанов. – Ты мэня пугать что ли будешь, э?

– Я не пугаю, я бью… И обычно один раз, второй уже не требуется.

– Так, что тут происходит? – услышал я голос отца, за которым, как оказалось, подошел Гольцман.

От столика кавказцев тоже подошли двое разобраться, что за дела. Усатый, размахивая руками, начал с ними общаться на своём гортанном наречии, то и дело кидая в мою сторону горящий огнём взор. Те тоже смотрели на меня без одобрения, и я, чтобы не стоять как дурак перед ними столбом, сказал своим:

– Пойдёмте за стол, неохота слушать их нерусскую тарабарщину.

В спину я услышал гневные выкрики на смеси русского и, должно быть, азербайджанского, однако, не желая устраивать замес в приличном заведении, никакого внимания не обратил, а дёрнувшегося было батю разобраться, чего они там «тявкают» прихватил за локоток и тоже повёл на место.

Кавказцы ещё немного пошумели, однако, видя, что мы на них демонстративно не обращаем никакого внимания, тоже вернулись за свой столик. За нашим же, счетверённым уже, шушукались, обсуждая данный и инцидент, и даже Борис Ефимович высказался в том духе, что не мешало бы вызвать милицию. Впрочем, тут уже администратор подсуетился, о чём-то общаясь с кавказцами возле их столика, наверное, успокаивал. А хотелось, ей-богу, хотелось начистить рыло усатому.

Ну да ладно, не будем портить себе настроение, сегодня мы празднуем наш профессиональный дебют. Тем более что минут через двадцать-тридцать азербайджанцы ушли восвояси, и мы со спокойным сердцем продолжили отмечать знаковое для ВИА «GoodOk» событие. Первым нашу компанию покинуло семейство Лены Кутузовой, нашей клавишницы. Ну как семейство – она была только с мамой. Следом, чуть погодя, отправились домой Гольцманы. И Гольдберг с ними за компанию, видимо, нашедший в Борисе Ефимовиче единомышленника. Чувствую, Валька теперь окончательно станет его любимчиком, он и так уже относился к «единоверцу», как я заметил, с изрядной долей симпатии.

Когда Инга посмотрела на часы и сказала, что обещала родителям быть дома не позднее десяти. Я, естественно, отправился её провожать, наказав своим особо не засиживаться. А то батя вон как раскраснелся под водочку, смотрит на маму масляными глазами, шепчет ей что-то на ушко, и она аж вся в смущении, улыбается, раскраснелась… Чувствую, сегодня ночь у них будет жаркой, несмотря на то, что я буду спать в соседней комнате.

Выходим с Ингой под лёгкий морозец, решаем, что время до десяти еще целых полчаса, можно прогуляться по Московской в горку пешком. Вот только далеко уйти нам не удалось.

– Эй, стой, да!

Они что же, так и стояли часа полтора недалеко от входа, карауля меня? Морозец хоть и слабенький сегодня, но для привыкших к южному теплу кавказцев даже минус 3–5 уже должны ощущаться как вполне серьёзные холода. Вон как носы покраснели, шмыгают соплями поочерёдно, как оркестр шмыгалок, но вид боевой. Однако их… шестеро, а я один. Ну ладно, полтора, если вспомнить, как Инга меньше месяца назад лихо лупила сумкой грабителей в Москве. А вокруг… Мягко говоря, немноголюдно.

– Какие-то проблемы?

– Чичас у тебя будут проблемы, – выкрикнул один из «зверьков», ростом метр с кепкой, зато развязный, как «шестёрка» на зоне. – Ты за что Валида обидел, э?

– Это вон того усатого с брюхом?

Я хамил, специально выводя кавказцев из себя. Если кинутся дезорганизованной толпой – больше шансов, уворачиваясь и работая ногами, поймать их на встречке. С другой стороны, в горячке могут и за ножи похвататься, а что они у них имеются – это к гадалке не ходи. А сам, не глядя на Ингу, шиплю:

– Беги в ресторан за подмогой.

– Я тебя не брошу…

– Беги, говорю!

Она и рванула со всех ног, а следом на меня навалилась эта галдящая на смеси русского и азербайджанского орава озабоченных мужчин. Наверное, поняли, что девчонка помчалась за помощью, и они за ней (за девчонкой то есть) уже не успеют, поэтому решили до прибытия подкрепления намять мне бока.

Вот только я был настроен решительно против. И потому первым делом включилноги, но не размахивая ими на прикрытом снежком льду, где можно поскользнуться и стать лёгкой добычей врагов – и куда только дворники смотрят! – а используя чисто для передвижения. И для пусть не частых, но действенных ударов руками, преимущественно прямыми встречными. Один уже лежал на заснеженно-заледенелом асфальте, но вроде как шевелился, второй только что словил в «бороду» и застыл на месте, зачем-то сплёвывая в ладонь кровавое месиво. Не иначе, золотой зуб ищет.

– А ну разойдись, суки!

– Убью на хер!

О, а вот и подмога пожаловала. Батя и Юркин отец, а следом и сам Юрка неслись во весь опор. Из дверей следом выскочили мамы моя и Юрки, а ещё Инга. Надеюсь, они не полезут в эти чисто мужские разборки.

Пусть наши с Юркой отцы и изрядно навеселе, но морозец наверняка их немного отрезвил, и они готовы уничтожить любого, кто встанет ан их пути, да и Юрка тот ещё лось. Оставшись вчетвером против четверых (пятый с разбитым ртом, кажется, уже не рвался в бой) азербайджанцы включили заднюю скорость, в панике ринувшись наутёк. Для проформы мы сделали вид, что пытаемся их догнать, но, пробежав квартал, возвращаемся обратно. Поверженный мною противник уже на карачках, и наши женщины лупят его сумками. Естественно, захватили с собой, как же можно сумку оставит без присмотра? Бедолага пытается уползти за угол, но подскочивший батя отвешивает ему полновесный пендель.

О, а это вроде не кто иной, как усатый брюхач… Или брюхастый усач? В общем-то, какая хрен разница, главное, что в наших руках виновник всей этой заварушки. Батя хватает его за воротник распахнутой дублёнки, рывком ставит на ноги. Вид у Валида неважнецкий, как бы ещё со страху не обделался.

– Ну что, – рычит отец, – прямо здесь тебя, гниду, прибить?

– Брат, брат, – попытался тот снова рухнуть на колени, воздевая руки кверху, – прости меня!

– Твой брат в овраге лошадь доедает, – блеснул остроумием отец.

– Я дам денег! – ничуть не обиделся Валид. – Вот, возьми… Всё, всё отдам!

Трясущимися руками он стал вытаскивать из карманов мятые купюры, протягивая их отцу, при этом парочка пятирублёвок упала на снег.

– Подбери, – с металлом в голосе произнёс батя. – И спрячь, мне твоих поганых денег не надо.

Первый раз вижу его таким, но, с другой стороны, в прошлой моей жизни подходящих ситуаций не случалось, чтобы отец выглядел столь брутально.

Между тем усатый торопливо стал засовывать деньги обратно в карманы, не забыв поднять упавшие пятёрки. Мы молча наблюдали за его телодвижениями, и я, честно сказать, не знал, что с этим бедолагой делать. Выглядел он жалко и в то же время вызывал отвращение, хотелось, чтобы этот боров попросту испарился. Видно, такие же мысли бродили и в голове отца.

– А теперь исчезни, – тихо, но с угрозой в голосе сказал он. – И чтобы я тебя и твоих дружков больше не то что в ресторане – в городе искать устал. Увижу вашу кодлу на рынке – пеняй на себя.

Понятно, что тащиться с проверкой на рынок батя и не надумает, так, попугать решил южного гостя и его кунаков.

– Я всё понял, спасибо, брат, спасибо…

– Какой я тебе брат?! Шакал тебе брат! Пшёл вон!

Азербайджанец испарился в мгновение ока. Батя и отец Юрки дружно закурили, а мы с Ингой решили, что до десяти часов быстрым шагом до её дома дойти всё же успеем. Опоздали всего на пять минут, в подъезде на прощание Инга одарила меня сочным поцелуем.

– Какой же ты у меня…

– Какой? – переспросил с улыбкой, глядя в её лучащиеся счастьем и любовью глаза.

– Храбрый, – выдала она после секундного раздумья.

– Ты тоже храбрая, в Москве грабителя сумкой лупила, и сейчас вот помогла нам разобраться с абреками.

– Да ладно, только и сделала, что за помощью сбегала.

– А потом, как водится, в качестве орудия возмездия применила сумку, в которой помимо косметички вмещаются пара кирпичей.

Инга не выдержала, прыснула, зажал рот ладошкой.

– Ой, ну вот не надо… Мы вообще втроём были с твоей мамой и мамой Юры. А этот… который со мной танцевал, был раздавлен морально.

– Ого, слова какие знаешь!

Я снова потянулся к её губам. Что поделать, нравится мне целоваться с красивыми девушками, особенно когда они готовы ответить взаимностью. Так что домой Инга вернулась примерно с получасовым опозданием.

В воскресенье мы совершили семейный вояж к бабушке. Даже отец поехал, хотя и пытался увильнуть, заявляя, что у него после вчерашнего застолья болит голова. Ага, а ночью, как я и предполагал, это не помешало им с мамой… В общем, они начали, выждав примерно двадцать минут после того, как я закрылся в своей комнате. Но сон ко мне после яркого на события дня и вечера в частности не шёл, а потом ещё эти пыхтения из зала вернули меня мыслями к Инге, и рука сама потянулась к промежности. Но силой воли всё-таки сдержался. Тем более у нас завтра вечером свидание на моей территории и, подозреваю, мы будем точно так же пыхтеть, я во всяком случае. Женщинам что? Лежи и получай удовольствие, а нам, несчастным мужикам, приходится напрягаться так, что иногда после постельных утех чувствуешь себя как после хорошей тренировки. Недаром многие «сердечники», особенно в возрасте, не рассчитав силы, окончили свою жизнь на лежавших под ними девицами.

Предчувствия меня не обманули. Сначала-то мы попили чайку на кухне с пирогом, который мама напекла и дал бабушки, у которой мы были днём, и на домашних. Классный пирог, с луком и яйцом, с хрустящей корочкой после того, как мама немного подержала его в духовке перед приходом Инги.

Потом мы в моей комнате немного послушали «вражеские голоса», поговорили о премии «Грэмми», где мне могло что-нибудь обломиться, ну а дальше… Дальше мы устали терпеть и принялись срывать друг с друга одежды. Прозорливая мама, сдернув отца с его любимого дивана, потащила того в кино, и мы могли не ограничивать себя в силе издаваемых нами стонов и криков. Нет, орать во всю силу лёгких, конечно, не стоило, всё-таки не в бункере находимся, хоть дом и «сталинка», но ежели как следует завопить – сбегутся соседи. Но нам и не требовалось вопить, не орать легли на кровать, а получать удовольствие.

Первым застонал я… Ну а как не стонать, когда твоя девушка делает тебе… В общем, в мечтах я, конечно, прокручивал и не такое, но, когда Инга со словами: «Сейчас я сделаю тебе сюрприз» стащила с меня трусы и, помяв зачем-то мой и без находящийся в боевой готовности орган, обхватила его своими пухлыми губками, я оказался в лёгком шоке. Да ещё, видимо, чувствуя, что я готов уже извергнуть семя, сделал паузу, после чего продолжила с прежним усердием. Блин, где она этому научилась?!

Когда всё свершилось, и она лежала рядом, поглаживая меня пальцами по ещё безволосой груди, я подумал, что, наверное, должен ответить взаимностью, то есть сделать ей кунни… Такого слова она точно не знает, но от этого суть не меняется. И вообще… Я уже разрядился, а она-то ещё ждёт!

Начал, впрочем, с излюбленного и уже апробированного тактильного изучения вкусовыми сосочками языка кожных покровов своей девушки. Возможно, именно так сформулировал бы мои действия какой-нибудь начитанный деятель. В общем, как ни назови, а облизал я Ингу отменно, особенно увенчанные затвердевшими сосками груди, одну за другой. На мгновение замер перед обрамлённой лёгким пушком пещеркой и после секундного замешательства всё же нежно раздвинул пальцами её края и дотронулся кончиком языка до истекающей соками розовой плоти. Тело Инги пронзила лёгкая дрожь, и она инстинктивно, должно быть, надавила ладонями мне на голову, отчего мой язык проник в неё ещё глубже.

– О-о-о!

Это я, похоже, добрался языком до пресловутой точки G. Точно, вот эта горошина… Теперь уж останавливаться поздно, нужно доводить дело до конца. Не прошло и полуминуты, как Инга изогнулась дугой, схватив меня цепкими пальцами за не такую уж и короткую шевелюру, а из её рта вырвался протяжный, полный сладострастия стон.

Минут десять спустя я взял её уже в обычной, «миссионерской» позе, на этот раз использовав средство контрацепции югославского производства. На третий раз, что удивительно, ни у меня, ни у неё сил уже не хватило. А я-то думал, что мы устроим настоящий секс-марафон. Видно, недостаточно всё же изголодались.

Как настоящий джентльмен, проводил свою девушку, когда вернулся – мои уже были дома. Батя понимающе ухмылялся, мама смотрела на него с укором, а у меня полыхали уши. Вроде не первый раз, все всё понимают, но вот гляди ты… Или, может, это меня Инга вспоминала, говорят же, если о тебе кто-то вспоминает – у тебя горят уши. И это вполне могло быть правдой, в смысле, что Инга сейчас думает обо мне, потому что я тоже думал о ней.

Из сладких воспоминаний меня выдернул звонок Каткова.

– Максим, а ты знаешь, что первый номер за этот год разошёлся буквально за неделю? Конечно же, не знаешь. Ну так вот, я тебе говорю. Такого никогда ещё не было и, смею заявить, что всё благодаря твоему роману. В редакцию пришло уже два десятка адресованных тебе писем, а также письма, в которых люди просят напечатать дополнительный тираж 1-го номера. Я как раз сегодня был у Мясникова, говорили на эту тему. Скажу по секрету, он не против допечатать ещё тысячи три экземпляров к трём тысячам уже напечатанных. А учитывая ажиотаж, мы заранее договорились, что и следующий тираж будет шесть тысяч. И это уже серьёзная прибыль, Георг Васильевич умеет считать деньги.

Ну да, все мы умеем считать деньги, думал я, лёжа на кровати минуту спустя. Только что-то Катков не обмолвился, что и у меня по идее должен вырасти гонорара. Но это я уж так, из вредности, не такие уж и большие там фигурируют суммы, чтобы из-за этого расстраиваться.

Перед сном решил отвлечься, сел за пишущую машинку. Скелет моего нового романа понемногу обрастал плотью. Появлялись новые персонажи, каждого более-менее значимого из них я старался прописывать объёмно, чтобы никто не посмел меня упрекнуть в «картонности» моих героев. В прошлой жизни, впрочем, меня в этом тоже было трудно обвинить.

Закончил в первом часу, и то после того, как в дверь постучала мама: «Сынок, тебе завтра в училище. Спать будешь ведь на ходу».

Кое-как уснул, и показалось, едва перешёл в фазу быстрого сна, как ощутил себя на уже знакомом берегу и тут же услышал не менее знакомый голос.

– Максим, это наша последняя встреча, – как мне почудилось, с оттенком лёгкой грусти сказал «ловец». – Во всяком случае, пока ты находишься в этом теле.

– Вот оно как… Решили не уходить по-английски, попрощаться? А что же стали причиной нашей разлуки? – тоже в грустной тональности пошутил я.

– Меня, если говорить доступным тебе языком, перебрасывают в другой сектор галактики.

– Ага, ясно… Теперь я, получается, с плохими «ловцами» один на один. Или сколько их там?

– Не угадал!

Теперь в его голосе мне почудились довольные нотки.

– Они больше тебя не потревожат, я решил вопрос…. Кардинально.

– Вас же нельзя уничтожить, – пробормотал я в надежде, что это не так.

– Уничтожить нельзя, а закинуть в отдалённую часть Вселенной можно, если сильно постараться. Я постарался, правда, позаимствовав для этого силы из «энергетического котла». Сейчас они находятся в гравитационном поле такого же «котла» галактики, отдалённой от Млечного пути на триллионы световых лет.

– Вот это здоровская новость, прямо гора с плеч! – совершенно искренне обрадовался я и тут же с тревогой в голосе поинтересовался. – А-а-а… а ваш дар, вы его обратно заберёте?

– На то он и дар, что подарен, а подаренное не отнимают, – вздохнул собеседник, как показалось, с оттенком сожаления. – Так что пользуйся, можешь считать это моим тебе прощальным подарком. Один раз он тебе, можно сказать, уже спас жизнь, возможно, спасёт и в будущем.

И на этом наш диалог закончился. «Ловец» всё-таки ушёл по-английски, без обычного в таких случаях «прощай». Ну и ладно, чего переживать, я ведь даже никогда не видел его лица, каждый раз только босые ступни в чёрных, расклешённых штанах, да полный самоуверенности голос. А всё равно как-то грустно… Но и радостно в то же время осознавать, что твоей жизни никакие «ловцы» угрожать уже не посмеют. А уж про ДАР и говорить не приходится, возможно, в будущем он не раз спасёт мне жизнь.

В понедельник репетиции не было, нам всем нужна была передышка, а вот когда в среду мы собрались в среду, так, чисто прогнать кое-какие старые вещицы, к нам пожаловал Гольдберг, причём с интересной новостью.

– Ребята, за наш дебютный концерт мы получили по 7 рублей, и это, конечно, не те деньги, ради которых стоило бы рвать жилы. Но теперь появилась возможность заработать нормальные деньги. Я только что вернулся из Сердобска, в это воскресенье нас приглашают выступить в местном РДК. В районном Доме культуры, – уточнил он. – Надеюсь, ни у кого планов на этот день нет?

Мы переглянулись, нахмурив лбы, вспоминая свои возможные планы. Вроде бы никто ничего не планировал.

– Ну и отлично! – потирает свои ладошки Гольдберг. – Делимся только с директором РДК, а при условии, что зал на триста мест будет заполнен до отказа, и мы сможет дать не один, а два концерта подряд… Ведь сможем?

Мы снова обмениваемся взглядами. Моя связки вроде как неожиданно быстро восстановились, но я на всякий случай пожимаю плечами.

– Но мы же постараемся, верно? Так вот, я уже всё посчитал. Билеты будут продаваться по рублю, два концерта – шестьсот рублей. Сто пятьдесят руководство РДК забирает себе за аренду помещения и аппаратуры…

– А мы не со своей аппаратурой поедем? – спрашиваю я.

– Хм… Видите ли, ребята, дело в том, что с транспортом не получается, и нам придётся ехать в Сердобск на первом рейсовом автобусе. И обратно так же, на последнем, он отправляется с местного автовокзала в Пензу в 6 вечера. Но меня заверили, – торопливо добавил он, – что у них вполне современная аппаратура. Я в этом деле пока не особо разбираюсь, но с виду вполне новая, сам видел. Там при ДК есть свой ансамбль, играют в основном на танцах, для них в прошлом году приобрели всё необходимое, включая электромузыкальный инструмент «Вермона» производства ГДР и барабаны тоже из Германской демократической республики. Гитары, само собой, имеются, но я подумал, возможно, вам удобнее играть на своих, к которым уже привыкли. Впрочем, дело ваше.

– А во сколько первый автобус? – интересуюсь у Семёна Романовича.

– В 7.15 утра.

– Так рано?!

На лице Лены проступило страдальческое выражение. Оно и понятно, девчонке хотелось бы в единственный выходной нормально выспаться, а тут надо ни свет, ни заря тащиться на автовокзал.

– Искусство требует жертв, – сочувствующе вздохнул я. – В общем, ехать примерно полтора часа… Я так понимаю, оба наших концерта должны втиснуться в промежуток примерно с 10 утра до 17 часов вечера?

– Ну, в 9 утра у них выступление детских коллективов, это часа на два, а затем главная сцена РДК в нашем распоряжении. Так что между концертами у нас будет минимум час отдыха, мы даже успеем пообедать в местном кафе, что напротив РДК. Либо можно поесть до концерта, они работают с 10 утра. Там неплохо кормят, я сегодня у них обедал… Ну так что, едем? Если да – они завтра же начинают продажу билетов. На каждого, включая меня, в равных долях должно выйти по 90 рубликов.

Мы переглянулись в третий раз. Мне-то, если честно, вот уж нисколечко не хотелось тащиться в Сердобск на рейсовом автобусе. Даже из-за 90 рублей. Тогда как у остальных участников нашего ансамбля глаза-то загорелись, особенно у Юрки, в бюджете семьи которого, подозреваю, недавняя пьянка в «Азербайджане» проделала небольшую прореху. Для него эти 90 рублей точно лишними не будут, даже за вычетом проезда на автобусе. Валька… Он как все, тем более если инициатива исходит от единоверца. Ну это я так думаю, глядя, как они в последнее время скорешились, особенно после ресторана, где Гольдберг сидел рядом с семейством Гольцманов и всю дорогу они с Борисом Ефимовичем обсуждали что-то своё. А Ленка после того случая с мнимой болезнью готова, кажется, на всё, лишь бы не выпасть из обоймы. Да и карманные деньги разве бывают лишними? А я… Я просто не могу отказаться по той причине, что это стало бы предательством по отношению к нашему маленькому и дружному коллективу.

– Думаю, желающих отказаться от поездки нет, – отвечаю за всех и вижу в глазах ребят полное одобрение.

В субботу мы ещё раз прогнали нашу программу, влёгкую, без особого надрыва, а домой мы с Валькой ушли каждый со своей гитарой, чтобы рано утром с ними же явиться на автовокзал.

К счастью, никто не опоздал, хотя Лена пришла всего за десять минут до отправления, несмотря на то, что я ей позвонил на домашний телефон минут двадцать седьмого. Нам достался не раздолбанный «пазик», а вполне комфортный «ЛиАЗ», хотя в салоне и пованивало слегка бензином. Зато печка в этот морозный день грела так, что уже на подъезде к Колышлее половина пассажиров, включая нас, избавились от верхней одежды. Разве что старики, продолжали париться в своих телогрейках. Но они по ходу движения один за другим покидали автобус на расположенных по краям трассы остановках, выходя у своих сёл и деревень.

В Сердобске в прежней жизни я бывал раза три. Чуть ли не главная достопримечательность города – а населённый пункт носил именно такой статус – Михайло-Архангельский собор. Насколько я помню, закрыт был в 1937 году и передан под военный склад. По просьбе прихожан в конце Великой Отечественной собор разрешили открыть, в 1946 году он вновь был освящен. Ещё здесь на местном часовом заводе выпускают знаменитые часы с кукушкой, которые пользуются в стране огромным спросом, но их не так-то легко достать. Ещё одна достопримечательность – Сазанский подземный монастырь под Сердобском, но сейчас туда лучше не соваться, в божеский вид всё будет приведено только после развала СССР. Как говорится, не было бы счастья, на несчастье помогло. А вот Сердобской часовой завод обанкротится и закроется, не будет больше россиянам никаких часов с кукушкой.

– Подъезжаем, – отвлёк меня от раздумий голос сидевшего впереди Гольдберга.

От автовокзала до РДК пришлось топать пешком минут двадцать. Городок в общем-то не такой уж и маленький, просто на наше счастье автовокзал расположен недалеко от центра. Плакат с анонсом нашего выступления обнаружился прямо перед входом, на специальном стенде в числе прочих афиш.

Нас чуть ли не с распростёртыми объятиями встретил директор РДК – полноватый и низенький мужчина с хитрецой в глазах, чем-то смахивающий на Огурцова из «Карнавальной ночи» в исполнении Ильинского. Представился Виктором Ильичом Хованским.

– Как добрались? Не сильно замёрзли? А вы, если не ошибаюсь, Максим Варченко? Как же, как же, видел вас по телевизору, и по областному телевидению вас показывали. И почитывал вас, наша библиотека подписана на журнал «Юность»… Пойдёмте, покажу вам наш Дом культуры. Может, музей заодно посмотрите? Ну а что, торопиться пока некуда. На сцене вон, слышите, детишки поют.

К окончанию экскурсии детишки петь перестали и вообще освободили главную сцену. Мест в зале действительно было ровно 300, а билеты и впрямь продавались по рублю – всё это я выяснил, заглянув после саунд-чека в кассу. Доверяй, как говорится, но проверяй. Правда, у меня не было возможности выяснить, сколько на самом деле возьмут себе организаторы за аренду зала и всего прочего, но тут уж приходилось верить Гольдбергу на слово. Да даже если и прикарманит себе лишний полтинник, не так уж и обидно, в конце концов во всём мире менеджеры зарабатывают на порядок больше своих музыкантов. Это я тут просто решил покачать права, припугнуть немного нашего худрука, чтобы не зарывался.

На «перекусить» в кафе напротив РДК времени уже почти не оставалось, да и что-то не рискнули мы с Валькой оставлять без присмотра наши гитары. Решили, что лучше в «антракте» сбегаем, как раз и аппетит нагуляем.

В зале оказалось достаточно прохладно, поэтому после саунд-чека мои музыканты грелись в комнатушке местного ВИА, который назывался незатейливо «Сердобчане». Его участники в полном составе пришли с нами знакомиться ещё перед саунд-чеком, всё-таки нужно было кому-то показать, как обращаться с местной аппаратурой, выдать нам, так сказать, барабаны и клавишные. Лена, кстати, довольно быстро разобралась с гэдээровской двухрядной «Вермоной», и заявила, что по сравнению с нашей «Юностью» это просто как земля и небо. То есть небо – это, естественно, «Вермона». Пообещал, что со временем и у нас такая будет. А почему бы и нет? Возьму и куплю на свои, если захочу. Знать бы только, где.

– Так мы в Москву за ней по осени ездили с замдиректора РДК, – объяснил мне руководитель «Сердобчан» Гена Талантов – патлатый парень лет двадцати с небольшим. – Получилось взять только у спекулянтов за 2400. Повезло ещё, что обошлось без отчётности, иначе мы уехали бы несолоно хлебавши.

В целом, конечно, на нас местные музыканты смотрели с пиететом, ну а уж меня буквально пожирали восторженными взглядами, отчего я чувствовал себя несколько скованно. Гена предложил отметить знакомство при помощи самогона, который гнала его проживавшая в одном из сёл района бабка. Но мы скромного отказались, заявив, что перед выступлением не пьём.

– Тогда после второго вашего выступления раздавим, – радостно предложил Гена.

– Там будет видно, нужно ещё отыграть, – уклончиво ответил я.

Отыграли, и ещё как! На нашем первом концерте переполненный зал (похоже, тут явно не по три сотни билетов продавали) просто стоял, что называется, на ушах. Если мы начали ни шатко ни валко, привыкая к местным реалиям, то по ходу выступления разогрелись во всех смыслах, и задали жару сердобской публике. Вместо запланированных часа двадцати концерт шёл час сорок.

– Расчёт будет после второго концерта, – заявил Семён Романович, когда Юрка заикнулся было про деньги. – А пока у нас есть время по-человечески перекусить.

Кафешка под названием «Берёзка» напомнила мне о сети инвалютных магазинов. Внутри было чистенько, и готовили тут неплохо, Гольдберг не соврал.

– Народ, обжираться не будем, а то сейчас на сцену выйдем сонные, – предупредил я. – Вас, Семён Романович, это не касается.

– Да я тоже не большой любитель наедаться, по мне видно, – улыбнулся он и шлёпнул ладонью по своему впалому животу.

Это да, сколько его помнил – всегда отличался завидной для своих лет стройностью. А сейчас вообще палка палкой.

Второй концерт начали без раскачки, благо что публика, основу которой составляла молодёжь, снова вела себя как на рок-концерте. Да мы, собственно, и играли практически рок, совсем не то, что показывали на приёмке худсовета. В общем, снова поставили зал на уши, хотя пред вторым выступлением директор РДК просил немного сбавить обороты.

– На второй концерт придёт первый секретарь райкома КПСС Василий Кузьмич Фролов с женой, дочкой и подружкой дочки, как бы не осерчал, – с тоской в глазах говорил Виктор Ильич.

Мы с кислыми минами пообещали не буянить, но обещание, честно говоря, не сдержали. Краснолицый Фролов с семейством расположился в VIP-ложе в виде маленького балкончика сбоку от сцены. Слева от него сидела монументальная супруга, а справа – такая же тумбочка, только габаритами поменьше. Наверное, дочка, а рядом с ней, похоже, худосочная подруга.

Лица родителей хранили непроницаемое выражение, а вот дочурка и её подруга не скрывали своих эмоций. А когда я спел «Мою любовь», обе вскочили и вместе с остальной женской половиной зала, перегнувшись через перильца, стали что-то кричать и хлопать в ладоши. На лицах Фрола и его жены застыло выражение неподдельного ужаса. После этого, уже когда мы начали исполнять предпоследнюю песню «Когда идёт дождь», я косился в сторону VIP-ложи, и видел, как Фролов склонился к жене и что-то ей сказал. Та, поджав губы, кивнула. Далее случился разговор с дочкой, та принялась отчаянно мотать из стороны в сторону головой, не соглашаясь на что-то. Как оказалось, ей предлагали покинуть концерт. В итоге взрослые ушли, а она с подругой осталась, и в концовке нашего выступления обе уже никак себя не сдерживали. Как ни крути, а девочка – всего лишь обычный подросток, невзирая на положение папаши.

А у меня в груди появилось нехорошее предчувствие. И она оправдалось, когда после концерта какая-то женщина меня и Гольдберга пригласила в его кабинет. Собственно, Гольдберг и так собирался идти к директору за расчётом, поскольку тот что-то не спешил зайти к нам после выступления, и сейчас подумал, что нас и приглашают, чтобы получить честно заработанное.

– Зачем только тебя ещё пригласили? – недоумённо пожал он плечами.

А в кабинете мы обнаружили помимо самого Хованского первого секретаря райкома партии и его супругу. У всех троих лица были мрачные, но у Виктора Ильича присутствовало ещё и выражение слегка побитой собаки.

– Вот они, художественный руководитель ВИА «Гудок» Гольдберг Семён Романович и лидер коллектива Максим Варченко, – грустно представил нас Хованский, даже не предложив сесть.

– Хороши голубчики, – прокряхтел Василий Кузьмич. – Что же это вы, вместо нормального концерта устроили непонятно что! Даже слова не подберу, бедлам какой-то, довели зрителей до какого-то сумасшествия, хорошо хоть креслами не кидались.

– Они у нас прикручены к полу саморезами-пятидесятками, – осторожно заметил Хованский.

– А уж дочь моя, – не обращая на его слова никакого внимания, продолжил Фролов, – уж на что тихая, скромная девочка, и то словно с цепи сорвалась… Кстати, Ольга, где она?

– Сказала, с подругой к ней в гости пойдёт.

– Ну мы с ней ещё дома поговорим… Так вот, в то время как мы прикладываем все усилия к тому, чтобы наша молодёжь воспитывалась в духе марксизма-ленинизма, в духе любви к своей Советской Родине, что она может вынести с такого вот, позволения сказать, концерта? Ничего хорошего!

– Позвольте, – негромко, но настойчиво возразил Гольдберг, – но эта программа была принята худсоветом, а в составе комиссии присутствовал инструктор горкома КПСС товарищ Светозаров.

– Светозарова я знаю, странно, что он разрешил исполнять такой репертуар… А вы, Варченко, вы же такие книги пишете, песни для Пугачёвой – а сами на сцене обезьянничаете. Это уж ни в какие ворота!

– Василий Кузьмич, – не выдержал я, – это НОРМАЛЬНЫЙ концерт, и не наша вина, что вам по телевизору показывают в лучшем случае «Песняров» и «Самоцветы». Есть и другая музыка, и поверьте, в том, что мы исполняем, нет никакой крамолы на советский строй или попытки подорвать моральный дух нашей молодёжи. Эффект от исполнения нами песни «И вновь продолжается бой» на порядок сильнее, нежели когда это поёт Иосиф Давыдович Кобзон. Он поёт для стариков из ЦэКа на всяких кремлёвских концертах, а мы поём по-настоящему для молодёжи, и именно наше исполнение поднимает в них патриотический дух, а не забронзовевший Кобзон.

Лицо Фролова так налилось кровью, что казалось, его голова сейчас лопнет и во все стороны брызнут ошмётки мяса и мозгов.

– Что… Что ты сказал, сопляк?! – наконец просипел он, хватаясь за сердце. – Старики из ЦэКа? Забронзовевший Кобзон?

– Вася, тебе нельзя волноваться…

– Уйди, Оля, со своим нитроглицерином… Посмотри! Посмотри, кого мы с тобой воспитали! И вот такие, как он, будут строить коммунизм?! Да они скорее разрушат то, что мы построили, ради чего проливали пот и кровь, разрушат до основания, а затем… А затем они начнут строить КАПИТАЛИЗМ!

Громко прошептав в полной тишине это слово, он поднял вверх указательный палец и выпучил налитые кровью глаза. Мне реально стало страшно, и не только за него. Случись что с этим деятелем – так ведь я виноватым окажусь. Не приведи бог инфаркт или вообще – тьфу-тьфу – коньки отбросит… Даже не хочется думать, что за этим может последовать. Но мне есть что сказать в ответ.

– Не знаю, чем мы всё же так вас вывели из себя, но неделю назад на нашем концерт был Георг Васильевич, и ему всё понравилось. Даже в гримёрку зашёл, поздравил нас с успешным дебютом.

Я видел как-то вживую хамелеона, даже в руках держал в контактном зоопарке. И сейчас лицо Фролова мне напомнило ту самую ящерицу, но при этом способную менять не только окрас, но и поведение. Прямо как у Чехова с его Очумеловым[10].

Вмиг побледневший Василий Кузьмич зашлёпал губами, и наконец выдавил из себя:

– Георг Васильевич? Э-э-э… Георг Васильевич одобрил? А-а-а… А в целом, если подумать, не такое уж и плохое выступление, да, Оля?

И он со страдальческим выражением лица посмотрел на супругу. Та, сделал глотательное движение несуществующим кадыком, натянула на своё будто высеченное из булыжника лицо улыбку.

– Полностью согласна! Я бы даже сказала, это было очень ярко, мне даже хотелось иногда подпевать.

– Вот-вот, – оживился Фролов, – и у меня, знаешь ли, такое желание появлялось. Особенно вот это… Неба у-у-утреннего стяг! В жизни важен первый шаг! Гордо реют над страною… И так далее.

Он как-то совсем скис и беспомощно смотрел на меня, хлопая глазами. Точно так же хлопал глазами и Хованский, пребывая в небольшом шоке от резкого изменения ситуации. И только Гольдберг прятал в усах ироническую ухмылку.

Понимая, что инфаркт первому секретарю райком пока не грозит, я решил, что спектакль пора заканчивать. Бросив взгляд на часы, с извиняющим видом произнёс:

– Товарищи, у нас автобус на Пензу через тридцать пять минут. Вы уж извините, но нам пора.

Фролов и его жена синхронно закивали, как пара китайских болванчиков, а мы с Гольдбергом развернулись и с чувством собственного достоинства покинули кабинет. За дверью Семён Романович остановился, растерянно глядя на меня.

– А как же деньги?

В этот момент дверь позади нас снова распахнулась, выпуская наружу Хованского.

– Семён Романович, вот, возьмите, как договаривались.

С этими словами он сунул ему в руку обычный конверт. Гольдберг заглянул внутрь, лицо его приобрело явно более радостное выражение, и он с чувством пожал Виктору Ильичу руку.

– Спасибо! Надеюсь на дальнейшее плодотворнее сотрудничество! Как там себя ваш секретарь чувствует?

– Матерится про себя, – довольно хмыкнул Хованский. – Здоров вы его умыли, а то я уж подумал, что мне после вашего концерта скоро замену найдут. Кстати, поспешите на автовокзал, а то вдруг ещё билетов на автобус не достанется, придётся вас в местной гостинице на ночлег устраивать.

Глава 6

14 февраля – День всех влюблённых. В постперестроечной России это знали все, даже дети. И отмечали, как ни странно, хотя я предпочитал всегда делать вид, что это праздник буржуйский, и не фиг тратиться на цветы и прочие духи с золотыми побрякушками.

В СССР о Дне святого Валентина никто и слыхом не слыхивал. А если и слыхивал, то считал это очередной религиозной глупостью, придуманной католиками. В принципе, я был солидарен с этим утверждением, однако решил всё же преподнести своей девушке букет дорогущих роз с Центрального рынка. Просто так, без повода. Все женщины любят цветы без повода, а роза – королева цветов, так что получите и распишитесь.

Инга и впрямь обрадовалась, а как при следующей сообщила, мама тоже порадовалась, что у её дочурки такой заботливый и романтичный жених. При слове «жених» Инга слегка вспыхнула, но что уж тут – жених и есть. Пока, правда, грядущую свадьбу мы не обсуждали, вообще старались не касаться этой темы, но уверен, каждый из нас не раз возвращался мыслями к тому, что рано или поздно ЭТО случится, и как вообще после ЭТОГО будет складываться наша семейная жизнь? Вариантов в моей голове было несколько, от «жили они долго и счастливо» с кучей детишек и внуков до развода на второй месяц. Жизнь – штука такая… Человек предполагает, а бог располагает.

Утром 16 февраля я первым делом включил радио, и стал бегать по частотам, где базировались «вражеские голоса», упорно продиравшиеся сквозь трест «глушилок». Ни на «Русской службе BBC», ни на «Радио Свобода», ни на «Голосе Америки» – нигде ни слова о премии «Грэмми»! Сейчас в Лос-Анджелесе вечер, как раз церемония в полном разгаре. Ну ладно, вечером послушаю, может, Сева Новгородцев обмолвится.

Весь день в училище сидел как на иголках, а вечером после тренировки едва дождался, когда наконец в эфир выйдет Сева Новгородцев в рамках своих ежепятничных «Рок-посевов». Ну уж он-то, музыкальный эксперт, точно должен хоть что-то сказать про «Грэмми»!

Пропела труба, дробно отработала бас-гитара, после чего раздался женский голос:

– Говорит Лондон! Вы слушаете Би-Би-Си. Последние полчаса мы посвящаем программе популярной музыки, которую подготовил для вас Всеволод Новгородцев.

И снова фоном музыка, а спустя несколько секунд из тьмы пространства вынырнул похрипывающий и прерывающийся «глушилками» голос Севы:

– Добрый вечер, друзья! Неделю назад мы начинали нашу передачу с зачитывания писем, но сегодня главные новости летят из-за океана. В Лос-Анджелесе состоялась 21-я церемония вручения премий «Грэмми», на которой были объявлена победители в следующих номинациях: «Запись года», «Альбом года», «Песня года», «Лучшая запись сочинений для оркестра», «Лучшее женское вокальное поп-исполнение» и «Лучшее мужское вокальное поп-исполнение», «Лучшее женское вокальное R&B-исполнение» и «Лучшее мужское вокальное R&B-исполнение», «Лучшее инструментальное джаз-соло», «Лучший инструментальный джаз-бэнд» и «Лучший разговорный альбом». И сразу же хочу начать с новости, которой мне не терпится с вами поделиться… Лучшей песней по итогам 1978 года признана композиция русского автора и исполнителя Максима Варченко «Heart-Shaped Box», выдержавшая нешуточную конкуренцию с Билли Джоэлом и его композицией «Just the Way You Are»…

Словно бы невидимая пружина подбросила меня вверх, и я заорал чуть ли не во всю силу своих лёгких:

– Да-а-а! Да-а-а!

Дверь распахнулась, и в дверном проёме показалась перепуганная мама.

– Максим, что случилось?

– Случилось, мама, ещё как случилось!

На моём лице застыла, словно приклеенная, счастливая и глупая улыбка. Ложка дёгтя, конечно, во всем этом присутствовала, и звали её Курт Кобейн. Эта награда должна была достаться ему, настоящему автору песни, но… В который уже раз оправдывал себя тем, что чёрт его знает, как история развернётся, может, Кобейн не в грандж ударится, а станет петь попсовые песенки. А может, и вообще подсядет на наркоту, и ему вообще будет не до музыки. Правда, он и в той реальности стал наркоманом, но хотя бы успел выпустить три альбома.

Пока я рассказывал маме, в чём дело, Сева за моей спиной уже успел поставить «Heart-Shaped Box».

– Вот, слушай!

Мама до этого эту песню слышала один или два раза, когда я ставил венгерскую пластинку, но сейчас послушно села рядом и замерла перед торжественностью момента, Меня же вообще потряхивало от возбуждения и, не в силах справиться с эмоциями, как только песня закончилась, я рванул на кухню и хряпнул рюмку наливки.

– За победу! – объяснил я маме, появившейся следом.

– Ой, а что же теперь будет? – спросила она растерянно.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Вряд ли мне в США устроят гастроли. В лучшем случае статуэтку граммофона перешлют из Америки, поставлю на полку и буду на неё любоваться.

– Ой, ну надо же… Отец приедет из поездки, мы его обрадуем.

Эту ночь я почти что вообще не спал. Уснёшь тут, когда такие новости! А едва дождавшись семи утра, принялся обзванивать Ингу и своих музыкантов, чтобы со всеми поделиться радостной новостью. Договорились отметить это дело вечером походом в «Снежок» – наиболее демократичное кафе в центре Пензы, где к тому же подавали самое вкусное мороженое в креманках. Я с собой принёс захваченную из дома с разрешения мамы почти полную бутылку наливки, и мы, сидя за угловым столиком, втихую её оприходовали на пятерых.

Несколько дней я терялся в догадках, получу ли я вообще заветную статуэтку? Меньшову вон за фильм «Москва слезам не верит» передали «Оскар» вообще несколько лет спустя[11]. И тут в среду мне позвонил не кто иной, как собкор в СССР американского издания «USA Today» Генри Стоун.

– Максим, ты уже знаешь, что стал обладателем престижной музыкальной премии?

Я в ответ соврал, что слышал от одного из знакомых, а тот от другого знакомого, но вроде как до конца не был уверен в правдивости информации. Не признаваться же представителю недружественной державы, что я слушаю «вражеские голоса».

– Ок, я тебя понял. А теперь можешь мне поверить – премия «Грэмми» твоя! Мои поздравления, Максим!

– Спасибо! Это действительно прекрасная новость!

Я постарался через телефонную трубку передать ощущение неподдельного счастья. В общем-то, я и вправду был счастлив, просто за эти несколько дней эмоции слегка поутихли.

– Жаль, конечно, что тебя не было на самой церемонии, – продолжал Стоун. – Но ребята сделали красиво. На большом экране мелькали твои фото, кстати, сделанные мною во время визита в твой город, а фоном шла песня. Но я сам не видел, поскольку нахожусь в Москве, мне рассказали.

– А что с наградой? – не выдержал я.

– Награду за тебя получил атташе по культуре советского посольства. Он сказал буквально, что награда найдёт своего героя. Ну это у вас, русских, такое популярное выражение. Но что-то мне подсказывает, что статуэтку тебе никто отдавать не собирается. И я хочу написать об этом в своём издании. Но только чуть позже, когда сделаю запрос на имя министра культуры и получу от него ответ. Либо не получу, в любом случае у меня будут развязаны руки.

– Так может всё-таки отдадут? – выразил я слабую надежду.

– Очень сильно в этом сомневаюсь. Вашим начальникам от культуры зазорно, когда граждане СССР получают награды на фестивалях, проходящих в стане потенциального врага. Атташе приехал просто потому, что иначе статуэтки была бы отправлена спецпочтой на твой адрес. То есть они там подстраховались, чтобы ты точно её не получил… Я бы хотел ошибаться, но, думаю, так на самом деле и есть. В любом случае мне придётся о тебе писать. Даже если вдруг каким-то чудом «награда найдёт героя», я с удовольствием буду освещать это событие в своей газете.

На том и расстались. А мне оставалось лишь надеяться, что вопреки предположением мистера Стоуна у руководителей советской культуры проснётся совесть и мне, пусть даже безо всякой помпы, вручат позолоченный граммофончик.


В субботу мы с Ингой пришли поглазеть на открытие пиццерии, которая так незатейливо и называлась – «Пиццерия». А если повезёт – то и попасть внутрь. Мне-то что, а вот Инге ужасно хотелось отведать настоящей итальянской пиццы.

Народу собралось – мама не горюй. Вроде бы никто особо не рекламировал сегодняшнее открытие заведения, я сам узнал чисто случайно от Вальки, но вся небольшая площадь перед пиццерией оказалась запружена народом. Валька с Юркой и Леной тоже здесь оказались, причём мы не договаривались пересечься, но каким-то чудом в этом людском водовороте наши маленькие компании встретились. Так все вместе, активно работая локтями, и пробились в первые ряды.

Открытие было проведено по всем канонам соцреализма. Первым с крыльца пиццерии речь в микрофон толкнул Мясников. Мол, мы строили-строили и наконец построили. И вообще это чуть ли не подарок наших итальянских друзей во имя дружбы двух государств, которых многое связывает.

«Ещё в далёком XIII столетии, – вещал Георг Васильевич, – во время монголо-татарского нашествия разрушительные набеги на русские земли делали возможным и захват Европу. Желание христианских народов усилить совместные действия в борьбе против общего врага побудило итальянских представителей навестить русские земли. Несмотря на то, что визиты носили дипломатический характер, стороны имели возможность познакомиться с местной культурой, обычаями и традициями. Совершались визиты выдающихся личностей, к которым относится и приезд Аристотеля Фьораванти. Именно он построил Успенский Собор в Московском Кремле…»

Ну и в том же духе минут на пятнадцать, включая информацию, что в обозримом будущем Пенза может стать городом-побратимом итальянского города Менаджо, расположенного на берегу знаменитого озера Комо. М-да, Мясников был большим любителем поговорить, что, однако, не исключало его работоспособность и умение внедрять что-то новое. Чему свидетельством хотя бы вот эта пиццерия.

Представитель итальянской стороны Виченцо Карбоне, за время пребывания в Пензе уже выучивший несколько слов на русском, обошёлся без переводчика, и был куда более краток. Сказал, что его земляк – специально выписанный с Апеннинского полуострова пиццайоло – уже трудится на кухне, готовясь порадовать первых посетителей настоящей итальянской пиццей.

После выступления Карбоне почётной грамотой за досрочную сдачу объекта был награждён прораб этой… Можно сказать и стройки, хотя все работы производились уже внутри готового помещения, встроенного в первый этаж здания. Разве что внутри могли что-то перепланировать. В общем, наградили куском картона того, чьи работники тут приложили руку, а затем итальянец и Мясников под бравурную музыку духового оркестра торжественно перерезали алую ленточку, после чего Георг Васильевич объявил пиццерию открытой…

Учитывая, как ломанулся было внутрь народ, тут же оттеснив нас в сторону, должно было произойти что-то ужасное… Травматология сегодня оказалась бы переполненной, а на Ново-западном кладбище прибавилось бы свежих могил. И возможно, что и детских, учитывая, сколько в этой толпе было несовершеннолетних, пришедших как с родителями, так и без оных. Но власти догадались подсуетиться, организовав коридор из милиционеров и крепких мужиков с красными повязками на предплечьях, так что обошлось без увечий.

Внутрь запускали по тридцать человек, затем, когда, видимо, кем-то там поторапливаемые люди выходили, на их место запускали точно такое же количество. Вышел один – запустили одного, вышли трое – запустили троих. Всё это грозило затянуться надолго. Мы потоптались в сторонке и пришли к выводу, что лучше зайти в другой раз, когда ажиотаж немного схлынет, а то в такой обстановке никакого удовольствия от поглощения пиццы не испытаем. Однако только двинулись прочь, как сзади раздалось:

– Максим!

Это был не кто иной, как сам Мясников, который резво двигался в нашу сторону, размахивая двумя руками сразу. Подойдя вплотную, сказал, слегка запыхавшись:

– Я тебя с твоими друзьями ещё приметил, когда речь говорил. Подумал, что надо вас провести, всё-таки идея пиццерии, Максим, от тебя исходила, заслужил.

Мясников подмигнул, и кивнул в сторону толпы.

– Такая толкучка… Я бы и сам, наверное, нестал стоять. Идёмте, ребята, я вас провожу через служебный вход, отведаете пиццы.

Ну мы и пошли. А что, отказываться, если зовут? Тем более не абы кто, а второй секретарь обкома партии! Который ещё всё-таки вспомнил, кто подал идею пиццерии. Вот и пошли всей кодлой следом за ним, через служебный вход, да не в общий зал, а в отдельный, где имелся один длинный стол и вокруг него с десяток стульев. Не иначе для VIP-персон и делали. За столом уже сидел давешний итальянец и награждённый грамотой прораб. Судя по лицу последнего, он чувствовал себя здесь явно не в своей тарелке, но вынужден был изображать радость, пусть и с некоторой натугой.

Куски пиццы разных видов уже лежали на красивых фарфоровых тарелках, но и помимо итальянского блюда здесь было на что посмотреть и что вкусить, включая графинчик с водкой и бутылки с настоящими, как я догадывался, итальянскими винами. Пицца на фоне остальных блюд типа груздей в сметане и шашлыков из форели смотрелась чуть ли не бедной родственницей. Высилась даже гора блинов, возле которой стояли вазочки с вишнёвым, смородиновым и абрикосовым вареньем, сметанница и блюдечко с мёдом.

– Прошу любить и жаловать, – представил нас Мясников итальянцу с прорабом. – Это Максим Варченко, наша местная знаменитость… Тебе сколько, шестнадцать? А, уже семнадцать… Так вот, в семнадцать лет он уже публикует свои книги, и не только в журналах, дерётся на ринге, уже успел выиграть чемпионат Европы среди…

– Юниоров, – подсказал я.

– Ага, среди юниоров, – кивнул Георг Васильевич. – А ещё пишет песни, которые исполняют звёзды советской эстрады. Вчера только по радио выступала Ротару с песней про хуторянку, и сказали, что её автор не кто иной, как вот он.

Итальянец послушно улыбался, хотя, думаю, он и знать не знал, кто такая Ротару, и уж тем более вряд ли слушает её песни. А я ведь, честно говоря, и не знал, что Софа так быстро подсуетилась, вон, уже в ротацию попадает с моими песнями. Вернее, пока с одной, хотя, не исключаю, и «Лаванда» вскоре зазвучит из всех радиоприёмников страны. А потом и из телеприёмников, уж для «Песни года», на мой взгляд, оба хита прямо-таки напрашиваются.

– А эти молодые люди, – продолжал между тем Мясников, – играют в его ансамбле. Я недавно был на их концерте, очень мощно играют, очень мощно.

Ингу, похоже, он тоже записал в состав ВИА «GoodOk». Никто и не возражал, сегодня можно.

– О, мюзика я любить! – воскликнул Виченцо Карбоне, играя почти брежневскими бровями. – В Италии все любить мюзика.

– Сан-Ремо, – подыграл ему я, присаживаясь рядом с Ингой.

– О, си-си, Сан-Ремо! Ви бывать там? Нет? Почему?

Ну вот что ему сказать? Потому что простой советский человек так просто не может взять и слетать в Сан-Ремо. Во-первых, он столько не зарабатывает, а во-вторых, хрен его кто выпустит в капстрану. В Болгарию и то не каждый может попасть, что уж говорить про Италию.

– Я ещё слишком юн, – отвечаю ему с улыбкой, – но, думаю, через год-другой обязательно побываю на фестивале в Сан-Ремо. И не только побываю, но, возможно, и стану его участником. Да, Георг Васильевич?

Мясников чуть не поперхнулся грибочками в сметане.

– Да, а почему бы и нет? – справившись с дыханием, заявил он. – Если человек талантлив, то для него у нас открыты все дороги. Хоть в Сан-Ремо, хоть куда лети!

Вот же прощелыга, смеюсь я про себя, так меня и отпустили. Даже не уверен, что и за свой счёт разрешили бы слетать, а уж выступить… Это ж опять худсоветы, цензура, сунут мне, мол, ты не состоишь даже в Союзе композиторов… Кстати, не помешало бы вступить. Если мои песни поют Пугачёва с Ротару, значит – имею право! У того же Гришина и узнаю, позвоню сегодня вечером, как это дело можно обстряпать.

– Это так, – соглашаюсь, – и я уверен, что история с премией «Грэмми» – всего лишь недоразумение.

– Что ещё за история? – напрягся Мясников.

– Ну как же, – говорю я как ни в чём ни бывало, – недавно в Лос-Анджелесе проходила 21-я по счёту церемония вручения премии «Грэмми» в области музыкальной индустрии. И моя песня на английском языке была признана лучшей песней года. Статуэтку в виде позолоченного граммофона получил атташе по культуре советского посольства. Мне тут на днях звонил собственный корреспондент в СССР американского издания «USA Today» Генри Стоун – вы должны его помнить – и он сказал, что если мне премию не передадут, то он об этом скандальном случае напишет в своей газете. Бог с ней, с несостоявшейся поездкой, отдали бы заработанное.

– Э-м-м… Кхм…

Георг Васильевич зашамкал мясистыми губами и отложил вилку в сторону.

Итальянец с интересом прислушивался к нашему разговору, забыв об еде, и только прораб, пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, хлопал рюмку за рюмкой и закусывал всем подряд. И то, когда ещё такая возможность представится?

– Это точная информация?

– Насчёт чего?

– Ну что тебе премию вручили… То есть ты там всех победил?

– Однозначно, – подтвердил я.

– Да? Хм… Возьму дело под свой контроль, – шлёпнул он ладонью по лакированной поверхности стола. – Завтра же… Хотя нет, теперь уже в понедельник поговорю с Ерминым, а потом, думаю, созвонимся с Демичевым. Попробуем прояснить этот вопрос.

А сам нет-нет, да и косится на навострившего уши Виченцо. Боится, что тот разнесёт у себя, как русским нелегко выбраться из-за «железного занавеса», что от ставшего в одночасье знаменитым музыканта утаивают его заслуженную награду.

– Георг Васильевич, – решил я сменить тему. – Мне тут в голову одна идея пришла… Почему бы не наладить в Пензе выпуск джинсов, скажем, под названием «Sura», в честь нашей реки, но на латинице? Молодёжь, к сожалению, падка на иностранные названия, придётся пока с этим мириться. С товарищами итальянцами контакт уже какой-никакой есть, помогут с фурнитурой, и наши связи станут ещё более крепкими. С Индией у нас вроде бы и так мир-дружба – ткань будут поставлять. Мы нашу продукцию сможем продавать по всей стране, представьте, какой доход получит бюджет области! Джинсы будут качественными и по доступной цене, без заоблачных накруток, как у тех же спекулянтов.

– Звучит заманчиво, – снова покосился Мясников на итальянца. – Как думаете, сеньор Карбоне, помогут нам итальянцы с фурнитурой?

– О, си, конечно! Многие бизнесмен с радость будут поставлять в Россия свой продотто. Если хотеть, я есть поговорить с некоторый бизнесмен.

– Поговорите, сеньор Карбоне, но мне сначала нужно обсудить эту идею с главой области и с директорами профильных предприятий. Возможно, швейная фабрика Клары Цеткин взялась бы, там и оборудование современное, и специалисты опытные, всё на лету схватывают, – бормотал он словно бы про себя и тут же встрепенулся. – А почему ткань обязательно из Индии?

– Насколько я знаю, с начала 60-х годов текстильная промышленность Индии переживает настоящий бум, достаточно посмотреть, сколько джинсов они продают по всему миру, в СССР в том числе. Там умеют изготавливают качественный деним.

Которой, правда, в отличие от американского, не трётся, подумал я, но знатоки умеют придавать ему необходимый фирменный вид при помощи обычных отбеливающих хозяйственных средств.

– А вообще, – отвлёк я Мясникова минуту спустя от общения с итальянцем, – Пензу и Пензенскую область в целом можно сделать экспериментальным регионом.

– Это в каком же смысле?

– Может быть, помочь кооперативному движению? Хотя бы немного и по мелочи?

– Та-а-к, – протянул Мясников, – продолжай.

– Я что имею в виду… Пусть люди выйдут из тени и начнут зарабатывать деньги, с которых будут платить налоги в доход областного бюджета и страны в целом. Те же парикмахеры, портные, репетиторы, служба быта, торговцы сельхозпродукцией… Поначалу, понятно, люди отнесутся к такому предложению с опаской, будут думать, что это какая-то провокация, что как только они выйдут из подполья – их тут же и повяжут. Но со временем, когда они поймут, что вот Иванова как стригла – так и стрижёт, а Петров как ремонтировал обувь – так и ремонтирует, но уже на законных основаниях, отчисляя в налоги небольшую часть от прибыли, то ситуация коренным образом изменится в лучшую сторону.

– Предлагаешь вернуться во времена НЭПа?

– В какой-то степени. И, если подумать, в НЭПе не было ничего плохого. Нэпманы занимались мелочёвкой, а заводы и фабрики построились бы независимо от их наличия. Так что зря товарищ Сталин прикрыл Новую экономическую политику.

– Гляжу на тебя – подросток, хоть и здоровый, – задумчиво сказал Георг Васильевич. – А когда слушаю – ну чисто доктор экономических наук. Или как минимум кандидат.

Посидели мы, в целом, не так долго. Пиццы и прочих яств отведали, запили всё это ввиду несовершеннолетия безалкогольными напитками, после чего я намекнул своим, что пора бы и честь знать. Тут у взрослых дядек свои разговоры, опять же, бухать при «детях» им как-то не с руки, так что вежливо откланялись, оставив Мясникова переваривать не только грибочки в сметане, но и мысль о производстве в нашем регионе изделий из джинсовой ткани.

Вечером я не забыл позвонить Гришину, поинтересоваться возможностью вступить в Союз композиторов СССР. Тот сказал, что для начала можно вступить в республиканский союз, а там уже можно будет и о союзном подумать. Пообещал взять вопрос на заметку.

На следующий день мы выступали в Никольском РДК, где нас, кстати, завалили подарками с местного стекольного завода «Красный гигант», которому и принадлежал Дом культуры. Тоже дали два концерта, на втором присутствовал директор завода с женой и двумя сыновьями. От них-то помимо заранее обговорённого Гольдбергом гонорара и вручались подарки – наборы посуды из хрусталя, которые мы везли на выданной нам от директорских щедрот машине с превеликой осторожностью, обхватив коробки руками. Нужно ли говорить, как обрадовалась мама! Хотя у нас и так имелся кое-какой хрусталь, но советская женщина разве откажется от такого набора, за которым, если выбросят в продажу, выстраивались огромные очереди?

Вечером ближайшей пятницы я уже садился в вагон «Суры». Позавчера звонил Стефанович, пригласил на субботнюю премьеру фильма «Женщина, которая поёт» меня и маму, пообещав парочку пригласительных. Эти выходные у меня были свободными, и в общем-то я готов был метнуться в столицу, хоть она уже и поднадоела мне в последнее время. Но ехать всё равно придётся, так как 26 февраля в Калинине, то бишь бывшей Твери (а возможно и будущей), стартует первенство РСФСР. Придётся высаживаться на Казанском и чесать на Ленинградский вокзал, а оттуда электричкой до Калинина. То есть если я еду на премьеру, то в Пензу мне возвращаться не резон, поэтому я и захватил с собой сумку с боксёрской амуницией. Ночь в Москве как-нибудь переживу, а с утра или днём, как захочу уже, можно будет сесть на электричку до Калинина.

Там уже пересечёмся с Храбсковым, в воскресенье же заселимся в гостиницу. Это у него уже там свои какие-то договорённости с организаторами. Просто знаю, где и когда мы с ним там встречаемся. А вообще нам с Анатольичем, по ходу, неделю придётся куковать в одном номере местной гостиницы. Неделю – если я пройду весь путь до финала, в чём у меня почти не было сомнений. Заявлять же меня Анатольич собрался в полутяжёлую весовую категорию, так как ниже 77 кг мой вес ни за что не желал опускаться.

Так вот, в эти выходные у меня никаких дел вроде бы не намечалось, поэтому лично я мог смотаться в столицу, а вот мама вынуждена была отказаться – она пообещала бабушке, что навестит её в воскресенье, привезёт фрукты. В санатории кормили неплохо, но бабуле под конец зимы захотелось яблочек с апельсинами, о чём она так и заявила в прошлое наше посещение, узнав нас не с первого раза. Деменция прогрессировала, и мы перед уходом зашли к главврачу, заплатив очередной взнос за содержание престарелой родственницы и поинтересовавшись состоянием бабули. Та нас успокоила, намекнув, мол, не переживайте, за ваши деньги уход за ней будет самый наилучший.

Что ж теперь, получается, пригласительный пропадает? И тут я подумал, а почему бы не уговорить съездить Ингу? Так ведь и уговаривать не пришлось, отложила все свои дела и дала согласие. Я на всякий случай позвонил Стефановичу, предупредил, что вместо мамы приедет моя девушка. Александр Борисович не имел ничего против, даже, как показалось мне, обрадовался. Хм, с чего бы ему радоваться, глаз что ли, на Ингу положил? Помню, он ещё в «Праге» после «Песни-78» то и дело бросал в её сторону масляные взгляды… У-у-у, старый перец! Впрочем, какой уж там старый, ему ещё и сорока нет. Вот уж кто старый – так это я, хотя и выгляжу подростком. Но об этом я старался не слишком думать, а то додумаюсь до того, что начну обвинять себя в педофилии.

В общем, родители Ингу отпустили без вопросов, и до Москвы мы также добрались без проблем, хоть и в обычном купейном вагоне. Если бы Стефанович позвонил хотя бы парой дней раньше, то я успел бы взять билеты на СВ… Ну ничего страшного, соседи достались приличные, женщина с дочерью лет двенадцати, которая, в отличие от матери, меня тут же узнала, о чём на ухо сообщила маме. Причём таким громким шёпотом, что это не стало секретом и для нас с Ингой. Женщина исподволь принялась меня разглядывать и, когда тронулись, не выдержала и напрямую спросила, тот ли я Максим Варченко?

Я, честно говоря, хотел сказать, что они ошибаются, что меня не первый раз принимают за какого-то Варченко, но Инга меня опередила, толкнул в бок локотком.

– Вот видишь, Максим, слава летит впереди тебя! – заявила она с улыбкой.

И посмотрела на меня с такой нескрываемой гордостью, что мне не оставалось ничего другого, как сознаться в том, что я – это я. После этого на меня просто градом посыпались вопросы, причём дочка от мамаши не отставала, а Инга так и продолжала выпячивать свою упругую, обтянутую маечкой с надписью «Princess», которую я привёз ей из Венгрии. С тех пор Инга малость подросла, как и её грудь тоже, а без бюстгальтера соски проглядывали довольно соблазнительно. Мама дочки-всезнайки косилась на грудь моей девушки явно без одобрения, но всё же больше её интересовал я. Хорошо, что где-то час спустя запас вопросов у этой парочки закончился, и мы начали понемногу готовиться ко сну.

В качестве снотворного устроившаяся на нижней полке Инга прихватила «Rigas modes», он же «Рижские моды» от Дома моделей Риги в русскоязычной версии. Я же специально купил на вокзале 1-й номер за этот год «Техники-молодёжи». Первым делом пролистал в конец, обнаружив там фантастический рассказ Сергея Шарова «Ученик Герострата». Немного наивно, но как бы я писал в это время, ничего толком не зная о компьютерах? Едва ли не больше меня заинтересовало интервью с чехословацким писателем Людвигом Соучеком под заголовком «О будущем с оптимизмом». В частности, он предполагал, что к 10-тысячному году произойдёт полное смешение рас, и человек будущего станет смуглолицым. Учитывая грядущее проникновение в Европу жителей Северной Африки (а что этому сможет помешать на фоне надвигающейся глобализации?) я не сомневался, что смешение рас случится намного раньше, через сто-двести лет. Хотя азиаты, пожалуй, сумеют сохранить свою идентичность, а вот белой расе грозит полное исчезновение.

Премьера кинокартины в расположенном на Арбатской площади кинотеатре «Художественный» в 17 часов. Программу времяпровождения мы составили с Ингой заранее, она согласилась стать моей спутницей в поездках по столичным комиссионкам и «Берёзкам» (благо чеки имелись), где я намеревался приглядеть нормальную электрогитару. Нормальную – это значит гибсоновский «Les Paul» или «Fender» в приличном состоянии. Чисто внешне «Gibson Les Paul» своими обводами деки, двухрядными колками и расцветкой «Sunburst» мне нравился больше. Вообще считается, что на «Gibson» играть проще. И что «Gibson» хорошо дружит с любым перегрузом, он поёт ленивыми густыми нотами. А на чистом звуке «LP» мутноват и расслаблен, выдавая глубокие джазовые вздохи. Тогда как «Fender» – он якобы более грубый, норовит вырваться из рук, весь дрожит на аккордах, и рождён для самого кристального, прозрачно острого звука, холодного и ершистого.

Но при этом кто только ни жаловался, что «Gibson» тяжел и неудобен, в то время как тот же «Stratocaster», когда вы его прижимаете к себе, словно рубашка, сшитая специально для вас. Однако в целом, если будет стоять выбор – я всё же возьму «Gibson Les Paul». Как-то в своём будущем за границей забрёл в музыкальный магазин, поочерёдно на «Stratocaster» и «Les Paul» проиграл знаменитое вступление песни «Stairway to heaven», потом поэкспериментировал с «примочками», и понял, что душа всё же больше лежит к гитарам из Нэшвилла, нежели к их «товаркам» из Скоттсдейла.

Я был уверен, что если найду гитару – то это будет оригинальная модель, произведённая на штатовских фабриках, а не в Китае. А значит, в качестве продукции можно будет не сомневаться. Хотя в моём будущем со временем и китайцы научились делать неплохие гитары, причём, что естественно, на порядок дешевле, но фирма есть фирма. И уж мне ли экономить на инструменте, с которым, судя по всему, будет связано моё музыкальное будущее?! Так что из дома я прихватил нормальную сумму, которой, по моим подсчётам, могло хватить на приобретение даже новой гитары, ежели вдруг такая чудом мне попадётся. А также чеки, так как я собирался заодно заглянуть и в «Берёзку».

Возникал вопрос, где я буду хранить покупку, если мне придётся на неделю зависнуть в Калинине? В крайнем случае будет лежать в гостиничном номере, надеюсь, горничная не позарится на гитару, разве что вдруг окажется советской Дженнифер Баттон[12].

Инга моталась за мной повсюду, словно Крупская за Ильичом. Со станции на станцию, с автобуса на троллейбус, с троллейбуса на автобус… Объехали все комиссионки в центре Москвы и в ближних, что называется, пределах, количеством семь штук, но ничего приличного найти не удалось.

Зато в одной из комиссионок на проспекте Будённого в районе остановки 8-я улица Соколиной горы я присмотрел себе диктофон «PHILIPS». Думаю, в будущем он мне ещё пригодится, наверняка придётся с кем-то общаться, как в прошлый раз с Калитуриным. Состояние оказалось отличное, размеры…. В карман не влезет, но в сумку вполне. Надеюсь, три сотни целковых (включая двадцатку за кассеты) не уйдут коту под хвост.

Заглянули по ходу дела сначала в «Лейпциг» на Ленинском проспекте, где с трудом отбились от стоявших прямо у прилавка спекулянтов, которых всё больше интересовала возможность выкупить одежду и затем, как я понимаю, уже толкнуть её на более выгодных условиях. А потом добрались до музыкального магазина на Неглинке. Выбор оказался скуден, а когда я заговорщицким голосом поинтересовался у относительно молодой продавщицы, нет ли у неё знакомых, кто может достать фирменную гитару, она посмотрела на меня со скукой во взоре.

– Работала тут одна с нами, подгоняла клиентов знакомому спекулянту, имела с этого свою копеечку. Спекулянта посадили, он её сдал, и хорошо ещё, что дело закончилось увольнением. Так что, молодой человек, кто вас знает, вдруг вы…

– Да вы что?! Да я…

– Нет уж, мне проблемы не нужны. Что-то показать? Нет? Дело ваше, весь ассортимент перед вами.

Когда вышли на улицу, Инга дёрнула меня за рукав ставшей совсем уж тесной лётной куртки, отчего я предпочитал даже не застёгивать молнию:

– Макс, а что она имела ввиду, когда говорила, что вдруг ты… Кто?

– Да, – отмахнулся я, – намекала, что я засланный казачок. Ну вроде как если не штатный сотрудник ОБХСС, то, возможно, нештатный… Ладно, давай ещё в «Берёзку» заглянем, прошвырнёмся на Сиреневый бульвар, мне в Пензе один знакомый говорил, там могут быть музыкальные инструменты.

Один знакомый – это Раф Губайдуллин, которого я навестил перед отъездом. Всего-то год с небольшим не виделись, а словно целая вечность миновала. Сказал, что их ресторанный квинтет играет мои песни, но авторские с них взимают исправно, а после, когда я объяснил, чего хочу, подсказал, где в Москве можно посмотреть инструмент. Сиреневый бульвар тоже оказался в этом списке.

В целом не ближний свет, но на метро терпимо. Вышли на «Щёлковской», а оттуда на троллейбусе несколько остановок. Рядом со входом в магазин крутились какие-то подозрительные личности, видимо, перекупщики чеков, но на нашу парочку они не обратили внимания, пока не поняли, что мы направляемся именно в «Берёзку». Один, правда, только дёрнулся в последний момент, но было уже поздно. Тем более что сразу за дверью на стуле сидел молоденький милиционер. Сержант при нашем появлении было рыпнулся, но я продемонстрировал ему чеки, и он с неохотой сел на место. Гитары здесь были представлены в основном акустические, имелась парочка «Музим» типа моей, а остальное не представляло вообще никакого интереса. Разве что синтезатор – однорядная «Вермона», которой, несомненно, обрадовалась бы Лена. Посмотрел я на неё, посмотрел… Нет, не в этот раз. 1400 чеков, но у меня с собой всего была тысяча. Да таскать этот электромузыкальный инструмент была охота, гитара всё-таки габаритами поменьше.

– Не судьба, – вздохнул я, потянув Ингу к выходу. – Зато, с другой стороны, не буду ничем обременён, руки более-менее свободны.

Шагнули на засыпанный какими-то химикатами московский асфальт, только зашли за угол, как к нам тут же кинулись трое отиравшихся там парней.

– Ребята, чеки продаёте? – первым спросил долговязый, в коротком пальтишке и без шапки, но с намотанным на шею шарфом.

– Нет, чеки самому ещё пригодятся, – мотнул я головой.

После чего мы с Ингой продолжили было наш путь, но долговязый оказался настойчив.

– Хорошие деньги предлагаю, зря отказываешься.

– Может, импортные шмотки нужны?

Это уже другой спросил, коренастый тип с усиками, в джинсах и цветастой, совсем не шедшей ему куртке.

– Шмотки не нужны, спасибо, мы тут другое смотрели.

– Так ты скажи, что надо, может, у нас есть, – вклинился третий, с волосами до плеч и сигаретой в зубах.

– Гитара нужна, штатовская, вряд ли у вас такая найдётся.

– Так ты музыкант, что ли? Погоди-ка, ты мне кого-то напоминаешь… Бл… парни, да это, кажись, Максим Варченко!

– Точняк, он! – подхватил долговязый. – И я смотрю, вроде как лицо знакомое. О, а я же по «голосу» слышал, что он премию «Грэмми» выиграл с песней английском, как её… Во, вспомнил – «Heart-Shaped Box»! Она у меня даже на кассете есть.

– Так ты чё, реально «Грэмми» выиграл? – подозрительно прищурился парень в яркой куртке.

– Реально, только саму статуэтку мне, возможно, так и не удастся подержать в руках.

Дальше, когда эмоции поутихли, выяснилось, что у одного из парней – а именно длинноволосого Вити, имеется знакомый, специализирующийся на доставке и продаже музыкальных инструментов. Вот у него точно есть всё! И он даже готов нас немедленно к нему проводить, если конечно, мы ему оплатим не только проезд. Всё ж таки человек время потратит, а оно в его работе дороге, вдруг выгодного клиента здесь упустит.

– Если сделка состоится, то полтинник с меня, – пообещал я.

– А если нет?

– Десяткой отдарюсь.

Витя задумался ненадолго, потом махнул рукой:

– Ладно, идёт. Только я с автомата позвоню Вадиму Николаевичу, может, его дома нет… И как ты говоришь гитара называется? Ага, постараюсь запомнить.

Витя вернулся через пять минут, видно, телефон-автомат находился недалеко.

– Дома он, и говорит, этот, как его, «Gibson» какой-то есть мол, пусть приезжает такой знаменитый клиент и смотрит. По цене не спрашивал, такие вещи уже при личной встрече обговариваются.

Вадим Николаевич обитал на третьем этаже дома № 17 на Большой Ордынке.

– Здесь Ахматова жила в 13-й квартире, как раз под квартирой Вадима Николаича, – пояснил Витёк.

Мы поднялись на нужный нам этаж 5-этажного строения дореволюционной постройки и, остановившись у крепкой металлической двери, Витя позвонил условленным образом – два коротких, один длинный. Затем замер перед глазком, растянув губы в улыбке, после чего где-то минуту спустя защёлкали засовы и на пороге появился одетый в «адидасовский» спортивный костюм… Олег Басилашвили. Тот самый, из «Служебного романа», а не дряхлый борец с путинским режимом. Я даже опешил на какое-то мгновение, застыв, кажется, с раскрытым ртом.

– Что, думаете, я Олег Басилашвили? – спросил он со смешком, правда, не бархатным баритоном актёра, а каким-то скрипучим голосом. – Многие поначалу впадают в шок, пока не услышат, как я говорю… А вот вы действительно Максим Варченко. Польщён, польщён… Ладно, к делу. Я так понимаю, вас интересует гитара производства США? Какая именно модель?

– Виктор сказал, что у вас есть «Gibson».

– Есть, – кивнул он. – Только не здесь.

– И далеко ехать? – немного скиснув от перспективы снова куда-то тащиться, поинтересовался я.

– Недалеко, дверь напротив.

Однако… Нехило товарищ устроился, две квартиры в одном и том же доме, да ещё и дом-то непростой. Наверное, одна из квартир как минимум кооперативная, либо в какой-то кто-то фиктивно прописан. Впрочем, меня сейчас это должно мало волновать.

Прежде чем хозяин захлопнул дверь, так и не впустив нас внутрь, я успел разглядеть сквозь тоннель коридора часть зала, заметив телеприёмник цветного изображения «Sony Trinitron» и магнитофон «SHARP». Любитель японской техники?

– Витя, а ты чего тут? – обернулся к нашему провожатому Вадим Николаевич. – Привёл клиента – и спасибо.

– Так я это… – пролепетал тот.

– Я ему денег обещал, – заступился я за него.

– Много? – хмыкнул хозяин.

– Полтинник, если сделка состоится, десятку – если встреча закончится ничем.

– Вот мошенник, – добродушно качнут тот головой. – Ещё и с меня небось возьмёт свой процент за доставку клиента… Возьмёшь, Витёк?

Вадим Николаевич хлопнут волосатика по плечу, и тот, виновато шмыгнув носом, смущённо улыбнулся.

Дверь и тут была оббита железом, выглядя ещё более кондовой, оборудованной двумя замками. А за ней… А за ней трёхкомнатная квартира практически без мебели, но при этом почти полностью заставлена коробками с импортной техникой. Телевизоры, магнитофоны, автомобильные магнитолы, приёмники, стиральная машинка «Philips» и даже холодильник «Bosch».

– Музыкальные инструменты в дальнем помещении, – пояснил Вадим Николаевич, предлагая следовать за ним.

Вторая комната была завалена стопками упакованных в прозрачный полиэтилен одеждой. Спортивные костюмы, джинсы, платья, куртки… Я даже удивился, почему это он ещё и обувью не спекулирует.

– Прошу!

Да, тут было на что посмотреть! Синтезаторы «Yamaha» и «Arp Odissey», микшерные пульты, гитары электрические и акустические, две бас-гитары, приличных размеров гитарный кабинет, акустические колонки… Разве что барабанов не хватает.

А вот среди всех эти «Музим» и «Риккенбеккеров» я что-то не разглядел обещанную. Но оказалось, не всё так просто. Вадим Николаевич протиснулся в угол, где из-за каких-то коробок извлёк на свет божий чёрный кофр. Положив его на пол к моим ногам, присел, откинул защёлки…

Да, это был «Gibson Les Paul», самый настоящий. Понял я это по нескольким, запомненным из прошлой жизни деталям. Гриф сделан из одного бруска красного дерева. Правда, именно благодаря этой особенности «Gibson'ов» головы грифов имеют свойство ломаться, однако это указывало на то, что в руках я держал оригинал. Хотя и читал где-то в сетях, будто бы даже у настоящих «Gibson'ов» левая и правая части головы бывают склеены из отдельных кусков дерева, но подобные «уши» не являются признаком поддельной гитары. Про окантовку грифа не помню, а вот главный признак – анкерный стержень, и здесь выемка под регулировочный болт анкеры закрывалась треугольной, с изогнутыми краями пластиковой крышкой с двумя болтами… Да что я туплю, в это время вообще, наверное, подделок ещё не штамповали!

И цвет… «Cherry Sunburst» ласкает глаз. Я влюбился в неё с первого взгляда. Заметив, как я медленно погружаюсь в нирвану, Вадим Николаевич деликатно кашлянул.

– Нравится? Знаете, кому принадлежала? Стасу Намину! А ему её новую привезли из Штатов. Играл на ней от силы полгода. Говорит, ни за что мне не отдал бы, но месяц назад деньги срочно понадобились. Обещал выкупить…

Понятно, типа бери быстрее, а то уйдёт законному владельцу. Не знаю, Намин был её прежним хозяином или на самом деле какой-нибудь Вася Пупкин, но гитара с виду классная.

– Можно проверить звучание. Я не сильно в этом разбираюсь, вон там всякие провода лежат, сами тогда воткните куда надо.

Чтобы подсоединить гитару к «комбику», мне понадобилось несколько минут. Сначала выкрутил звук почти до нуля, затем, уже пытаясь что-то наиграть, стал его постепенно прибавлять. Хорош звук! Так, теперь с педалью попробуем… Так увлёкся, играя тему из «Money for Nothing» Марка Нопфлера, что на какое-то время вообще выпал из реальности.

– Классный музон, – выдохнул Витя, когда я не без сожаления выдёргивал шнур из гитары. – Это что, из новой песни?

– Ага, сочиняю понемногу.

– Я, конечно, в некотором роде дилетант в настоящей музыке, но смею заверить, вы играли мастерски, – расплылся в подобострастной улыбке Вадим Николаевич. – Вы с этой гитарой словно созданы друг для друга!

Она по-прежнему висела у меня на шее, и так не хотелось её снимать…

– Неплохой инструмент, – согласился я. – А что по цене?

– Цена самая демократичная… Ну, с учётом того, за сколько мне Намин продал гитару. Так что обойдётся она вам всего в тысячу двести… И это вместе с кофром, – торопливо добавил он.

Такие деньги у меня были, я полторы тысячи с собой взял. Но для приличия всё же решил поторговаться.

– Помилуйте, Вадим Николаевич, гитара, конечно, хорошая, но тысяча двести…

– Максим, уверяю вас, если бы я захотел на этой операции заработать, то продал бы и дороже, желающих пруд пруди. Таких фирменных гитар на весь Союз раз-два – и обчёлся. Это просто я не спешил, думал, Стас заглянет, выкупит обратно. Но, так уж и быть, сотню готов скинуть, чисто ради моего к вам уважения. Очень уж ваш роман мне понравился про юношу, который в 1941-й год попал.

Надо же, и этот читал… В общем, на тысяче сто ударили по рукам. Полтинник я, как и обещал, отстегнул чрезвычайно довольному Вите.

– А «Yamaha» и «Arp Odissey» почём? – спросил я на всякий случай.

– Три пятьсот «Yamaha» и две восемьсот «Arp Odissey»… Может быть, что-то из электроники интересует? – поинтересовался хозяин этой пещеры Али-Бабы, видя, что я не готов пока платить столько за синтезатор.

– Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз… Кстати, не боитесь вот так показывать чуть ли не первому встречному свой… хм, склад?

Улыбка Вадима Николаевича стала ещё шире.

– Кто не рискует – тот не пьёт шампанского. Да и какой вы первый встречный? Ко мне люди с улицы не ходят, всё больше по рекомендации. А дверь? Такую только динамитом брать… Что ж, приятно было с вами иметь дело!

Витя, на какое-то время после нашего ухода оставшийся с Вадимом Николаевичем наедине, догнал нас уже на улице.

– Ну вот, не зря сходили, – довольно прокомментировал он и тут же понизил голос, ещё при этом зачем-то стрельнув глазами по сторонам. – А что касательно, как ты сказал, нежелательных гостей… Я тебе скажу по секрету, у Вадима Николаевича имеются связи и в криминальном мире, и в ментовской среде. Так что грабануть его – это нужно быть полным идиотом… Так, мне на остановку, а вам куда? На Арбатскую площадь? Тогда на метро, тут рядом станция «Третьяковская». Ну, бывайте! Рад был познакомиться с самим Максом Варченко!

Да и я рад был с тобой познакомиться, Витёк, ежели в результате урвал «Gibson Les Paul». Удачи тебе в твоём нелёгком и опасном бизнесе!

А на часах уже десять минут четвёртого, до начала премьерного показа час пятьдесят. Должны успеть – Стефанович обещал нас встретить на служебном входе в половине пятого. Даже время на перекусить останется, потому что есть хотелось неимоверно. У нас весь день во рту не было ни крошки, если не считать купленного с утра в ларьке на вокзале эскимо в шоколаде.

Но утолить голод желательно в шаговой доступности от «Художественного», чтобы быть готовыми в случае чего бросить всё и рвануть к кинотеатру. В «шаговой доступности» обнаружилась вполне цивильная «Блинная», где можно было посидеть за столиками. Помимо блинов как с начинкой, так и без оной можно было перекусить салатами и борщом либо ухой из минтая. Мы выбрали борщ, тем более что раздатчица сметаны не пожалела. Ну и блинов, само собой, с чаем, я так вовсе взял два стакана. Ем – а сам то и дело поглядываю на прислонённый к спинке соседнего стула кофр. Как же приятно сознавать, что внутри находится предел мечтаний многих советских гитаристов!

Двадцать пять минут пятого подошли на служебный вход. Тут у дежурного уже толпились с десяток человек. Как выяснилось при кратком знакомстве, когда меня признала парочка томящихся в ожидании, всех их Александр Борисович обещал провести, кого по пригласительным, а кого и так просто.

– Слушай, с твоими вещами нужно что-то делать, – заявил Стефанович, окинув меня скептическим взглядом, когда уже провёл нас внутрь. – Ну не потащишь же ты всё это в зал? Идём, нам с Аллой выделили комнатушку, чтобы она смогла переодеться, там и оставим.

Алла на деликатный стук мужа в дверь ответила протяжным:

– Входи-и-ите!

Пугачёва как раз приводила себя в порядок, увидев нас с Ингой в отражении прямоугольного зеркала, тут же развернулась с кисточкой в одной руке и набором теней в другой.

– О, Максим, Инга… Рада вас видеть. Молодцы, что добрались на премьеру. Саша, надеюсь, ты недалеко их посадишь?

– Что ты, Алла, третий ряд, почти по центру.

– Мог бы и на первый посадить.

– Ты же знаешь, там…

– Да знаю, знаю…

– Вот именно! Замминистра культуры, председатель Госкино, директор «Мосфильма»… Ну и исполнители главных ролей, включая тебя, режиссёр, оператор… Так что третий ряд – не самый плохой вариант.

– А Зацепин всё-таки не пришёл?

– Если бы пришёл – я бы знал. Видно, всё не может простить[13].

Уточнив на всякий пожарный, что гримёрка закрывается на ключ, и будучи более-менее уверенным в сохранности своих вещей (мы ещё и верхнюю одежду там оставили), заняли свои места в зрительном зале. Вижу несколько знакомых лиц, преимущественно актёры, меня тоже узнают, это видно по любопытным взглядам сидящих поблизости зрителей.

По ходу пьесы я всё же увидел себя с мамой, когда снимали сцену в ДК завода имени Лихачёва. Причём камера выхватила крупным планом почему-то именно наши лица из всей массовки, задержавшись на нас несколько секунд.

– Ой, это же ты с мамой! – пискнула Инга.

Фильм, если честно, мне не очень понравился, даже учитывая, что в одной из сцен Алла дуэтом с Добрыниным поют «Две звезды». В целом он мало чем отличался от виденного мною в прошлой жизни, а я был далеко не фанатом этой картины. Если бы в фильме были заняты рок-музыканты, ну или хотя бы что-то такое рядом – то, думаю, его популярность просто зашкаливала бы. Но такой фильм никто бы сейчас снять не позволил, с этим-то, насколько помню, была масса проблем.

В финале зал аплодировал стоя, мы тоже с Ингой встали за компанию, она – отбивая ладоши со счастливой улыбкой на лице, а я вяло хлопая, с кисловатой миной. Правда, когда меня вместе со участниками съёмочной группы пригласили на сцену и, пока я поднимался, зал свистел и аплодировал, пришлось изобразить на лице если не бурную, то как бы искреннюю радость. Мне даже перепало несколько букетов, когда публику с цветами допустили к сцене. Я выбрал самый красивый и вручил его Инге.

В гримёрке, выделенной, я так понял, исключительно для Пугачёвой, и где нам с её благословения было разрешено оставить вещи, мы оказались с ней одновременно.

– Пожалуй, не буду смывать макияж и переодеваться, – сказала она, задумчиво разглядывая себя в зеркало. – Всё равно сейчас едем отмечать премьеру.

– В ресторан? – на автомате спросил я, даже не задумываясь о том, что и нас (меня как минимум) могли бы пригласить.

– Нет, на этот раз собираемся у Ники Щербаковой…[14] Ах, ты же не знаешь, кто это! Ника – это суперженщина, у неё собирается вся богема. Вот и мы с Аллой сегодня пригашены, а также режиссёр фильма… Ну а вы, наверное, ещё успеете на вечерний поезд.

– Я Ингу посажу на «Суру», а сам останусь. Завтра мне нужно быть в Калинине, там стартует первенство РСФСР по боксу.

– А ночевать где собираешься?

– Да вот думаю, то ли в какой привокзальной гостинице переночевать, то ли… То ли в подъезде каком-нибудь у батареи.

– Да ну, совсем уж что ли… Самый известный подросток Советского Союза будет в подъезде у батареи ночевать? Саш, а может, он в моей квартире переночует? – спросила мужа Пугачёва. – А мы у тебя денёк поживём. Тем более там давно надо прибраться, привести жилище в божеский вид.

– Ага, завтра нам как раз будет до уборки, – хмыкнул Стефанович. – Нет, я в общем-то не против. Можешь хоть сейчас ключи ему дать. Проводит Ингу и пусть въезжает. Ты как, Максим, не против такого варианта?

– Ещё бы я был против! Спасибо вам!

– Ну и отлично… А то может, захватим его к Нике, пусть посмотрит на современную богему? – повернулся Александр Борисович к Алле.

– А не рано ему? Хотя… Поедешь с нами?

– Да ну так-то можно, – пожал я плечами. – Но только мне Ингу всё равно нужно на поезд посадить.

– Так в чём проблема, посадишь – и приедешь на тусовку. Там всё как раз будет в разгаре, уверен, многим будет интересно с тобой познакомиться. Да и ты обзаведёшься новыми связями.

В итоге я отвёз Ингу на Казанский, а она настояла на том, чтоб забрать у меня гитару, мол, нечего таскаться с такой тяжестью, и пообещала занести её к нам домой. Если, конечно, дома кто-то будет, иначе придётся тащить её уже к себе домой.

– Отец должен быть, – сказал я, напрягши извилины, – он из поездки как раз сегодня должен был вернуться. Слушай, а я сейчас с межгорода домой позвоню, пусть он на вокзал утром придёт и встретит тебя. Так что и таскать эту бандуру тебе не придётся.

Батя без вопросов согласился встретить Ингу с поезда, а маме, которой я попросил передать трубку, в двух словах рассказал о премьере, не забыв упомянуть, что и нас с ней показали.

– А ты, как утром будешь на работу собираться, проследи, чтобы отец не проспал, – предупредил я её.

После чего с чувством выполненного долга и сумкой, где вместе с экипировкой находился и диктофон-магнитофон (задним числом подумал, что надо было его Инге тоже отдать), отправился по адресу, который мне продиктовал Стефанович – дом на Садовом кольце рядом с Малой Бронной. Добрался уже к девяти вечера. Прежде чем нажать кнопку звонка, прислушался к доносящимся из-за двери голосам и неожиданно раздавшему взрыву смеха. Наконец решился, но, похоже, звонок не услышали. Позвонил снова, на этот раз дверь распахнулась, и моему взору предстала ярко-накрашенная женщина средних лет, в платье до пола и с бокалом шампанского в руке.

– О-о, друзья, а до нас, кажется, наконец-то добрался обещанный Максим Варченко! – воскликнула она, обернувшись в сторону комнаты, из которой доносились голоса.

– Давай, снимай с себя всё… В смысле, верхнюю одежду, – чуть пьяно хохотнула она. – Насчёт остального пока подождём.

– А-а, Максим!

Это уже Стефанович появился на зов хозяйки квартиры. И тоже с бокалом в руке.

– Проходи, мы тебя заждались, я всех предупредил, что у нас должен появиться сам Максим Варченко… Кстати пока не забыл, вот, держи ключи от квартиры Аллы. Адрес помнишь? Вешняковская-11, 1-й корпус…

– Да помню я, помню, – сказал я, забирая ключи и пряча их в карман джинсов.

А что, джинсы – универсальная одежда, плюс заправленная под широкий ремень джинсовая рубашка. На премьере я не выглядел в таком прикиде «белой вороной», да и здесь, собственно говоря, хватало «джинсовых».

– Друзья! – разнёсся по квартире голос Александра Борисовича. – Прошу любить и жаловать – Максим Варченко собственной персоной! Надеюсь, здесь нет человека, кто не знает, кто это такой?

– Я лично не знаю.

Это пробурчала сидевшая рядом на тахте унылая женщина неопределённого возраста в больших очках с роговой оправой. Она мне явно кого-то напоминала, но вот кого – не мог вспомнить.

– Лера, ну тебе с твоими идеями о свержении Советской власти, конечно, не до музыки, разве что «Марсельеза» удовлетворит твоему вкусу. – хохотнул проходивший мимо худой тип в таких же очках, в чёрной водолазке под пиджаком и мятых брюках.

Лера? Ёкарный бабай, да это, похоже, Валерия Новодворская! Не в психушке, не в лагерях, и даже не за 101-м километром, сидит, развалившись, и спокойно листает какую-то книгу в коричневом перелёте… Ого, Лукреций, «О природе вещей». Кажется, мне точно такое же издание 1946 года попадалось когда-то в библиотеке в начале 90-х, в переводе Петровского.

М-да, баба-то в общем умная, её бы энергию – да в мирное русло. И что она вообще делает на этой тусовке? Понятно, что здесь, наверное, собрались не только поэты, писатели, художники, музыканты и артисты. Но всё равно я если и представлял себе Новодворскую, то либо закрывшейся в пыльной и грязной комнатушке с такими же одержимыми соратниками, вынашивающими планы по развалу СССР, либо на митинге с самодельным плакатом, призывающим отдать под суд «кровавую гэбню».

Ну да бог с ней, с Валерией Ильиничной, меня уже тащат к заставленному напитками и закуской столу. Стульев нет, вернее, они есть, только располагаются у стен комнаты, так что всё это похоже на фуршет. Да и закуски соответствующие, разного рода нарезки, салаты, фрукты, а посреди стола большой торт с кремовыми розами, правда, уже сильно посечённый местными сластёнами. Вон тот, в водолазке, уже семенит к Новодворской с блюдечком, на котором покоится нехилый такой кусок торта, а та смотрит на этот ломоть чуть ли не с вожделением. Нет, совершенно ничего нет в ней от женщины, пусть даже пока она ещё и похожа на существо противоположного пола.

– …а он ведь премию «Грэмми» выиграл, – донёсся до моего слуха голос одного из гостей. – Максим, ты знаешь, что твоя песня на премии «Грэмми» признана лучшей?

– Знаю, – кисло улыбнулся я.

– А саму премию, эту статуэтку в виде маленького позолоченного граммофона тебе отдадут?

Что тут сказать? Не буду же я объяснять, что второй секретарь пензенского обкома партии пытается что-то предпринять, но что получится – одному Демичеву ведомо. А то, может быть, и у него даже нет таких полномочий, вдруг там нужна будет санкция лично Леонида Ильича? Ну или хотя бы Суслова, главного идеолога СССР.

– Работа над этим ведётся, – отделываюсь общей фразой. – Надеюсь, рано или поздно я всё же подержуеё в руках.

Один из гостей – как оказалось, перспективный фотограф Валерий Плотников – принёс с собой фотокамеру, и периодически фотографирует собравшихся. Пару раз объектив его фотоаппарата оказался направлен и на меня.

Тем временем разговор заходит о каком-то Василии Ситникове, который живёт в подвальной квартире на улице Кирова, под носом у КГБ. Звучат фразы, что это реинкарнация Распутина. У него имеется отдельная молельная комната, обитая мехом. Что при этом он богатый человек, собирает и продаёт иконы, а каждая икона у него в золотом окладе. Что он без конца рисует Лавру или Кремль со снежинками, и каждую снежинку выписывает по несколько дней. Свой китч он продаёт дипломатам и другим иностранцам. А его любимое развлечение – собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода присутственных местах, например, в американском посольстве.

В этот момент раздался голос хозяйки квартиры:

– Володя звонил, они с Мариной минут через тридцать приедут.

Какой Володя и какая Марина – я узнал как раз полчаса спустя, когда раздалась трель дверного звонка, а вскоре из прихожей зазвучал знакомый голос с хрипотцой:

– Сегодня, извини, без цветов… А с Мариной ты знакома? Марин, ты у Ники, кажется, ещё не была… Была? Хм, а почему я не помню?

– Володя, вы у меня оба были в позапрошлом году, просто ты тогда… Как бы сказать…

– Так и скажи, что нажрался, как свинья, и всё забыл, – с долей самоиронии сказал Высоцкий. – Ну давай уже, проводи к столу. Марина не знаю как, а я после спектакля голодный как собака.

Вот я его и лицезрю, кумира миллионов современников и тех, кто вырос на его песнях. Увы, это не моя история, Владимир Семёнович как автор и исполнитель своих песен никогда не был мои кумиром. Для меня на персов месте всегда стояла мелодия, для Высоцкого – текст, хотя некоторые песни вполне себе мелодичны. Но эта манера исполнения… Вот как актёра я его вполне уважаю. Особенно за роли в картинах «Служили два товарища» и, конечно же, «Место встречи изменить нельзя». В роли Жеглова я не видел никого другого, кроме как Высоцкого. Но как ни крути – легенда, живая легенда, и от осознания значимости момента у меня почему-то сразу пересохло во рту, а на лбу выступила испарина.

Между тем здоровавшийся с мужчинами за руку Высоцкий добрался и до меня. На мгновение задумался, затем изрёк:

– Ника, ты уже на подростков начала западать?

– Володя, ну что ты, в самом деле, – со смущённой улыбкой откликнулась хозяйка салона. – Это Максим Варченко, он для фильма Аллы песню написал, ты её точно должен был слышать, называется «Две звезды».

– Такую музыку не слушаю, – нахмурился Высоцкий и, так и не подав мне руки, шагнул к столу. – Ну-ка, чем нас тут потчуют?.. Не-не, убери рюмку, Витя, я сегодня за рулём.

Витя – это был не кто иной, как ещё далеко не старый сценарист Виктор Мережко.

– Правда, Викто́р, – обратила к нему Марина Влади, делая ударение в имени на французский манер. – Не стоит, нам ещё домой ехать, тем более что Володя дал мне слово не пить до 8 марта.

– А с чего это именно до 8 марта? – удивился Мережко.

– В этом день мы выпьем шампанского. А там посмотрим, да Володя?

– Угу, – кивнул Высоцкий с набитым едой ртом.

Вот почему Высоцкий с Мариной не пришли чуть раньше?! Услышав, что я «Грэмми» выиграл, думаю, он бы не стал так воротить нос. Я не выдержал, втихую налил себе рюмку «Столичной» и опрокинул в себя, закусив малосольным огурчиком.

Кстати, смотрю, с Пугачёвой у Высоцкого отношения довольно прохладные, приветствуя друг друга, оба ограничились чуть заметным кивком, тогда как Стефановичу Владимир Семёнович всё же пожал руку. Ну это меня в общем-то не касается.

Между тем кто-то разыскал гитару и, пристроившись на стуле в углу у фикуса, начал неумело бренчать, напевая себе под нос что-то типа «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

– Игорь, перестань мучить гитару. Вон пусть лучше Володя нам что-нибудь споёт.

– Ребята, я на спектакле наорался, играя Хлопушу[15], а вы меня хотите ещё петь заставить. Да и на семиструнке я привык, а это шестиструнка.

Но народ всё-таки уломал Высоцкого взять в руки гитару. Оказывается, он и на шестиструнной вполне себе могёт. Начал с весёлой «В жёлтой жаркой Африке», затем «В королевстве, где всё тихо и складно…», следом «Подумаешь – с женой не очень ладно…», и пока он пел, присутствующие кидали взгляды на Влади, чьи щёки горели румянцем.

Пока он пел, Пугачёва и Стефанович тихо отбыли восвояси.

– Задержишься? – спросил Александр Борисович тихо, прежде чем они пошли одеваться.

– Ага, когда ещё Высоцкого вживую послушаю.

– Ну смотри… У тебя во сколько электричка в Калинин?

– В 14.05.

– Отлично, тогда к полудню ближе мы с Аллой подъедем, чтобы тебе не пришлось ключи соседям оставлять.

После седьмой или восьмой песни Высоцкий аккуратно прислонил гитару к кадке с фикусом.

– Всё, хорош, а то уже, чувствую, связки совсем садятся. Пусть ещё кто-нибудь споёт, вон, Миша Анчаров[16], например.

– Я бы с радостью, да вон палец сегодня утром порезал, консервы открывая, – продемонстрировал тот и впрямь забинтованный указательный палец.

– А вот молодой человек может быть что-нибудь нам исполнит?

И все после слов Мережко посмотрели на меня. Я с трудом сглотнул застрявший в горле ком, и мне почему-то непременно захотелось хряпнуть ещё рюмашку.

– А что, парень премию «Грэмми» выиграл, – добавил кто-то из гостей.

– В смысле «Грэмми»? – приподнял брови Высоцкий.

Ну вот, всё-таки узнал, интересно, какой будет его реакция? Когда Владимиру Семёновичу объяснили, в чём дело, он посмотрел на меня уже с неподдельным интересом.

– На гитаре-то, надеюсь, играть умеешь?

– Доводилось пару раз, – постаравшись добавить в голосе иронии, ответил я.

– Ну тогда, может, и правда нам что-нибудь исполнишь?

Я взял в руки инструмент, сел на стул, с которого только что привстал зад Высоцкого, пробежался пальцами по струнам, подтянул четвёртую и задумался, что же им такого исполнить… Что-то из репертуара нашего ансамбля? Лучше, пожалуй, из того, что не вошло в официальную программу. Того же «Волколака», может, и зайдёт этой богеме.

Зашло… Пусть и не было оваций, но в глазах публики явно читался интерес, даже Высоцкий одобрительно покивал головой. Правда, я вспомнил песню, которую когда-то написал в конце 80-х, в одно время запав на Башлачёва и иже с ним. Особенно затёр до дыр, помнится, «Время колокольчиков». Песню я назвал «Моя печаль светла»[17], но со временем она мне что-то разонравилась, всё-таки это не мой стиль. Возможно, в данный момент времени пришлась бы ко двору, особенно той части собравшихся, что отличалась вольнодумством.

Играется она реально на трёх аккордах, разве что в припеве их «целых» четыре. Главное – добавить в голос побольше безумия, как у того же Башлача или Егорки Летова. Но слова…

Над крестами вороньё
А вокруг одно враньё
В друзей рядятся враги
Промывают нам мозги
Серый город, серый снег
Серый ходит человек
Серая плетётся тень
Себя ищет третий день
Два куплета – дальше припев, который состоял всего лишь из трёх слов, как раз и лёгших в название вещи. Затем ещё по паре куплетов с припевами.

Кляп во рту, хоть оборись
Если хочешь, то борись
Если страшно – просто плачь
Хочешь есть – возьми калач
На распутье лай собак
Не рассыпать бы табак
Соль крупицами на хлеб
Бог, наверное, ослеп
Все в колонны, строго в ряд
Нужно выполнить обряд
Влево шаг иль вправо шаг
Сразу ты народу враг
Дым клубится из трубы
Пахнут соснами гробы
Улыбнись разбитым ртом
Лучше выглядеть шутом
Представил, что в компании собравшихся наверняка затесался стукачок, а возможно и не один. А это может мне грозить очень серьёзными неприятностями, потому как в «сером человеке» любой соображающий человек может угадать, например, Суслова. И если вот такое моё творчество дойдёт до Михал Андреича… Вот тогда меня, пожалуй, не спасут ни Сергей Борисович с Лазаревым, ни их столичные покровители.

Ладно, погодим совать голову в петлю, спою-ка я им лучше «Никогда он уже не вернётся из боя». Главное, спеть с душой, с лёгким надрывом…

Когда закончил – несколько секунд в квартире царила полная тишина, которую первым нарушил Высоцкий. Подошёл и протянул мне руку.

– Неплохо! Извини, думал, ты всякую ерунду для Пугачёвой сочиняешь, а оказывается, есть у тебя и приличные вещи.

– Спасибо, – поблагодарил я его, невольно краснея.

В этот момент меня едва не ослепила яркая вспышка – это незаметно подкрался Плотников.

– И звезда с звездою говорит, – с улыбкой поддел нас он. – Володя, фото с меня. А вам, Максим, как можно отдать?

– Завтра до обеда я в Москве, а потом на электричке уезжаю в Калинин на первенство республики по боксу.

– Так ты ещё и боксёр? – воскликнул Высоцкий.

– Есть немного, в прошлом году выиграл юниорское первенство Европы.

В общем, с Плотниковым договорились, что завтра я сам к нему подъеду часам к 11, а с Владимиром Семёновичем рамы расстались если и не как друзья, то уж точно, как хорошие знакомые. Щербакова попыталась было меня уговорить остаться на ночь, обещала постелить в дальней комнатушке, но когда я представил, как эта нетрезвая женщина полезет в мою постель, а мне, давшему клятву верности Инге, придётся её обламывать… Нет, вдруг и не полезет, шут её знает, но, в любом случае, когда эти гости разойдутся? Мне что, в 4 утра спать ложиться? Нет уже, лучше я на квартире Пугачёвой нормально отосплюсь.

Глава 7

Валерий Плотников обитал вместе с семьёй хоть и в центре столицы, в Пестовском переулке, но ютились в полуторке. А ванную комнату он использовал в качестве лаборатории.

– Мы вчера только под утро разошлись, – посетовал он, моргая воспалёнными глазами. – Но я жену предупредил, чтобы в 8 утра меня разбудила, я же обещал тебе фото отпечатать.

А что, вполне неплохо мы с Высоцким получились. Оба в профиль, я при этом на полголовы его выше, даже учитывая, что бард на тусовке был обут в ботинки на солидном каблуке. Вчера никто не разувался, правда, и ковров на полу в зале, где мы фуршетили, я что-то не приметил. На фотографии Высоцкий слегка улыбается, я тоже, но смущённо, и даже, мне кажется, на чёрно-белом фотоснимке заметно, что у меня покраснели щёки и уши.

И это было ещё не всё. Плотников снимал весь вечер, так что я обнаружился и на других фотографиях. На одной я с маленьким бутербродом в руке стою между Пугачёвой и Стефановичем, слушаю, как Алла мне что-то втирает. Кажется, про «Сопот» разговор шёл, она спрашивала, что там с песней для фестиваля? Ещё на одной фотографии я на заднем плане, тянусь к какой-то тарелке вилкой, а на переднем в камеру улыбается Борис Мессерер[18].

Когда я заикнулся про деньги, Плотников печально покачал головой:

– Максим, ты о чём? С друзей я денег не беру.

Вот как, мы, оказывается, друзьями стали? Нет, я в общем-то не против дружить с человеком, вхожим в элиту, так сказать, отечественной культуры, потому и не рискнул вставать в позу, мол, у сурских собственная гордость. Поблагодарил и бегом в метро, нужна гнать на Вешняковскую-11, куда Стефанович с Пугачёвой должны были уже скоро подъехать.

Я всё же успел вернуться до их приезда. Кстати, завалившись в квартиру ночью, до кухни я не добрался, разделся и рухнул на уже разложенный диван. А поутру, проснувшись, обнаружил в раковине гору немытой посуды. На некоторых тарелках застывшие куски еды, чашки потемнели от кофе и чая. К своему изумлению, рядом с пачкой соды тут же обнаружил моющее средство «Fairy», знакомое мне по моему будущему. Хотя чего удивляться, Алка катается за границу, может позволить себе привезти оттуда импортное моющее средство. Да и здесь, в Москве, вполне могла приобрести, просто нужно места знать и иметь соответствующие связи. Тут даже нашлась губка для мытья посуды в виде поролоновой рукавицы, которую нужно было надевать на руку. Так что за десять минут, кабы не раньше, все тарелки оказались перемыта и сложены стопкой на столе, как и два отмытых до блеска стакана.

Потом я сунулся в холодильник: несмотря на поздний фуршет, в животе с утра уже урчало. Обнаружил во внутренностях «Донбасса» слегка заветревшиеся ломтики сыра, полкаталки сервелата и пару бутылок кефира. Был бы с похмелья – кефир пришёлся бы к месту. В хлебнице лежала половина нарезного, в стенном шкафчике нашёл индийский чай и сахар. Взял одну из отмытых чашек, заварил себе чай, сделал бутерброд с колбасой и сухим, но ещё не потерявшим вкус сыром, и в общем-то результатами завтрака оказался удовлетворён. А после этого и поехал искать тот самый Пестовский переулок.

Теперь же, вернувшись обратно, прежде чем раздался дверной звонок и на пороге объявились Алла Борисовна и Александр Борисович, успел ещё и по-быстрому прибраться в квартире, а в холодильник закинуть купленные в соседнем магазине продукты. Пугачёва, увидев результаты моей деятельности, оказалась в лёгком шоке, а Стефанович задумчиво покряхтел, но промолчал. А я попрощался, быстро собрался и рванул на Ленинградский вокзал.

На электричку успел впритык, хотя в общем-то можно было подождать и последнюю, которая отправлялась в 22.00. И надо же такому случиться, что я оказался в одном вагоне со своим тренером! Вкратце рассказал Анатольичу о своих приключениях в Москве, похвалился фотками с Высоцким и Пугачёвой, что вызвало у Храбскова прилив неподдельной зависти.

– Вот ведь жизнь у тебя, Максим, какая насыщенная, – вздохнул он, возвращая мне фотографии. – И откуда всё это вдруг взялось? Я же помню, каким ты в клуб пришёл, ну, извини меня, рохля рохлей. И вдруг как всё резко переменилось. Словно бы тебя подменили!

Знали бы вы, Валерий Анатольевич, как близки к истине… Да скажи я правду – всё равно не поверили бы. Это вон Сергей Борисыч к такому выводу пришёл, ну так он провёл большую предварительную работу, прежде чем вызвал меня на тет-а-тет.

Первым делом отправились в гостиницу «Центральная», выделенную для участников турнира. Находилась она аккурат напротив цирка, который почему-то и принимал первенство республики. Питание – в кафе при гостинице, оно работало с 8 утра до 8 вечера, это вам не почти круглосуточный ресторан.

За нами был забронирован 4-местный номер. То есть за нами и ещё одним спортсменом и тренером. Боксёра звали Хафиз Нигматуллин, он представлял Башкирскую АССР, город Нефтекамск. Вес – первый полусредний, является чемпионом своей республики. Впервые приехал биться на первенство РСФСР под руководством личного тренера Рудольфа Мухамадеевича Гибадуллина. Наставники между собой тут же скорешились, а мы с Хафизом тоже нашли общий язык.

Вообще-то он был потрясён, что удостоился чести жить в одном номере с такой знаменитостью, для него это в первую очередь – чемпион Европы среди юниоров. Музыкой парень интересовался постольку-поскольку, но запись нашего ВИА у него имелась, и вот когда выяснилось, что это мой коллектив – я в его глазах поднялся на вообще недосягаемую высоту. Книги он не читал вообще, читал только то, что задавали по школьной программе, и то через пень колоду. Так что мои литературные потуги для него вообще ничего не значили. Человек твёрдо решил стать великим боксёром, всё остальное – побоку. Но поскольку я в прошлой жизни о «великом боксёре» по имени Хафиз Нигматуллин никогда не слышал, видимо, что-то у него не сложится.

А может быть, теперь и сложится, «эффект бабочки» никто не отменял, а тут не то что бабочка – медведь, можно сказать. Сколько уже всего изменилось, так что не удивлюсь, если Хафиз когда-нибудь станет чемпионом мира, или, того хлеще, выиграет Олимпиаду. А может и в профессионалы подастся, вдруг к тому времени в СССР начнёт развиваться профессиональный бокс!

Успели с Храбсковым заглянуть в гостиничное кафе, а навстречу нам не кто иной, как сытый Вася Шишов. Радостно обнялись, пообщались минут пять, пока Анатольич не напомнил, что кафе в любой момент может закрыться и мы останемся голодными.

Утром половина постояльцев гостиницы, а то и больше, ломанулась в цирк. Здание относительно новое, его выстроили в 1971 году, рассчитан на две тысячи зрителей. Но в целом мне всё напомнило мой первый турнир, который проходил осенью 78-го тоже в цирке. И там Верочка так на меня смотрела… Чёрт, вот вспомнил о ней, и сразу гормоны ударили в голову. Теперь у нас с ней точно шансов нет: я с Ингой, тем более под клятвой хожу, а она вообще замуж вышла. Ещё того и гляди молодой мамой станет. Ну а что тянуть? Карьерой она не сказать чтобы сильно озабочена, это вон её муж должен стремиться стать генералом. А ей, не исключено, ещё предстоит за ним попутешествовать по бескрайним просторам СССР.

Первенство проходит между гастролями двух цирковых трупп. Вчера, в воскресенье, состоялось последнее представление артистов цирка на Цветном бульваре, а через неделю здание оккупирует труппа из Еревана. Из всех армянских циркачей я знал только безвременно ушедшего клоуна-мима Леонида Енгибарова, и то тот, если ничего не путаю, родился в Москве.

Сразу же взвешивание, я, как и ожидалось, попадаю в полутяжёлый. Где-то через час в коридоре напротив комнаты оргкомитета вывешиваются списки участников поединков предварительного этапа. Какой-то Василий Кум из Чапаевска мне достаётся в первом раунде. Забавная фамилия… Вот и посмотрим, будет ли нам забавно на ринге.

Наша пара по списку девятая, на ринг выходим вечером. В преддверии боя с разрешения тренера отправился исследовать Тверь… тьфу, Калинин! Назовут же, ни себе ни людям, хоть бы обратно быстрее переименовали. Только, боюсь, если Союз не развалится, то хрена с два переименуют.

Однако такой ценой возвращения старых названий мне, честно говоря, не хотелось. Снова пережить 90-е, безработицу, нищету, перестрелки на улицах, видеть пьяную морду Ельцина… На фиг, на фиг! Да и привык я уже в СССР жить: тихо-спокойно, пишу книжки, сочиняю музыку, боксирую, влюбляюсь, опять же… Блин, да у меня всё есть! Даже за границу катаюсь, причём в какой-никакой капстране побывать успел. Хочется, конечно, и в Штаты наведаться, побродить среди нью-йоркских небоскрёбов, и в Париже на Эйфелеву башню забраться, и в Барселоне сфотографироваться на фоне Храма Святого Семейства… Но пока наиболее реальный вариант – Япония. Тоже по-своему экзотичная страна, да ещё выпускающая лучшую в мире электронику. Если попаду в сборную, то по-любому затарюсь всякими продвинутыми вещичками – гаджетами, как говорили в моём прежнем будущем.

Но чтобы попасть, нужно для начала выиграть первенство РСФСР, а затем и СССР. С этой мыслью я гулял по Твери, как решил для себя называть этот город. Да и многие местные, я слышал, называли себя не калининцами, а тверичами.

Прогулялся по городскому саду, по набережной Волги мимо памятника Пушкину, миновал Старый мост, здание речного вокзала… А ведь где-то сейчас по городу бегает юный Миша Воробьёв, в будущем – знаменитый шансонье Михаил Круг. Но станет ли теперь шансонье, вот в чём вопрос… И могу ли я в таком случае использовать его песни? В этот период времени точно не могу, во всяком случае те, что подходят под определение «блатные». Ни один худсовет не пропустит их к исполнению. Да и вообще творчество Круга в круг моих предпочтений (о, каламбурчик) явно не вписывалось. Оставим его песни ему, может, когда-нибудь и споёт.

Претворять в жизнь проект «Попасть в Японию» я рьяно принялся уже в первом бою. Вася Кум оказался длинноруким крепышом, к квадратному туловищу словно бы приделали длинные, худые руки. Но он почему-то не пользовался преимуществом в длине рук, регулярно подпуская меня на среднюю дистанцию, где я чувствовал себя максимально комфортно. Всё было кончено к концу первого раунда, когда, поняв, что сюрпризов от соперника ждать не стоит, я провёл мощную атаку, которая хоть и не завершилась нокаутом, но так потрясла Кума, что рефери, опасаясь за его здоровье, тут же остановил бой.

Понятно, что над судьями ко всему прочему довлела моя известность, и они уже заранее готовились к тому, чтобы «спасать» от непобедимого Варченко его оппонентов. Я был не против, мне не всегда нравилось избивать соперников до полусмерти (если только соперник не выводил меня из себя), к тому же каждый нокдаун и тем более нокаут мог в будущем отразиться на здоровье спортсмена.

Моя сосед Хафиз тоже выиграл, хоть и пришлось ему помучаться с соперником все три раунда. Радости у него хватило бы на троих. Про Васю Шишова и говорить нечего, это просто машина.

Первый тур был растянут на два дня ввиду большого количества участников, так что следующий бой у меня состоялся только в среду. И это был уже поединок ¼ финала. Бой в дневной части соревнований, против москвича Игоря Лапочкина. Тоже ни о чём не говорила фамилия, но это не значит, что можно выходить на ринг спустя рукав. Бокс – да и спорт вообще – легкомысленности не прощает.

Но этот парень оказался с характером. Пропускал, да, но гнулся, а не ломался. Намучился я с ним, думал, все кулаки об его локти отобью. Рефери тоже хорош, видел же, что я веду бой, что соперник в лучшем случае отвечает одним ударом на десять моих… Но, может, рефери просто стало интересно, выстоит ли мой соперник весь поединок? Выстоял, молодец, и даже не так много синяков заработал, как я рассчитывал. А я хорошо вымахался, майку после боя можно было выжимать. Но, опять же, у меня имелся день отдыха. Полуфиналы назначены на пятницу, а финалы пройдут в субботу. Почему не в воскресенье? Потому что в этот день цирк уже должен оказаться в распоряжении армянских циркачей. Надеюсь, после полуфинала (который я, надеюсь, выиграю) сил на решающий поединок останется достаточно.

А вот мой сосед свой бой проиграл, и они с тренером грустно с нами распрощались. Пожелал Хафизу дежурно удачи в будущих боях, но в целом на парня было больно смотреть.

Перед полуфиналами организаторы устроили для оставшихся в строю спортсменов и их тренеров культурную программу с экскурсией в Торжок. Посетили музей Пушкина и фабрику золотого шиться «8 марта». Прикупил маме и Инге по расшитому золотом кошельку.

А на следующий день у меня полуфинал, и против меня выходит… Бык! В нём весу навскидку под центнер, однако он каким-то образом затесался в мою весовую категорию. Костяк, что ли, лёгкий? Ну да ладно, не бежать же к судьям, мы уже на ринге, и этот Кирилл Яценко из Ростова-на-Дону всем своим видом демонстрирует, что сейчас будет делать из меня отбивную. Похоже, не признаёт авторитетов, попробуем опустить парня с небес на грешную землю. Вернее, на канвас, если получится.

В первом раунде я собирался провести разведку боем, но ростовчанин рванул на меня, отринув в сторону все сомнения. Пришлось побегать, держа «бычка» на дистанции акцентированными встречными ударами, которые, казалось, не наносят сопернику ни малейшего вреда. Кое-кто из заполнивших до отказа цирк зрителей даже начал подбадривать Яценко, и они, похоже, его подхлёстывали ещё сильнее.

Первый раунд по очкам я наверняка выиграл, но настойчивость соперника нервировала. Что, если он не сбавит оборотов? Хватит у меня сил все три раунда «порхать как бабочка и жалить как пчела»?[19]

Во втором раунде он всё же меня достал. В ушах поселился лёгкий звон, но я всем своим видом демонстрировал, что готов продолжать поединок. В этот момент, надеюсь, весьма кстати пришёлся совет, который я когда-то вычитал в интервью с Ромой Кармазиным. Тот говорил, как правильно восстанавливаться после стоячего нокдауна. Надо головой потрясти. Но не явно трясти. Если ты будешь мотать головой, соперник поймет, что ты в нокдауне или пропустил тяжелый удар. Надо делать, как будто ты уклоны делаешь, но жёстко при этом их делать, чтобы голову встряхивать. Это должно выглядеть правдоподобно. Правда, он добавлял, что такие вещи нужно оттачивать на тренировках, но мне пришлось импровизировать по ходу дела. Кажется, никто не догадался, что я едва не оказался в нокдауне.

В перерыве более-менее восстановился, а в середине третьего раунда заманил я Кирюху в свою ловушку, в свою паутину отступлений. Не ожидал он, что я неожиданно включусь и обрушу на него град ударов, практически наплевав на защиту. Храбсков в моём углу, наверное, пребывал в шоке от моего самоуправства, поскольку в перерыве призывал меня держать прежнюю линию. Опешивший и не привыкший обороняться ростовчанин на несколько секунд просто превратился в тренировочный мешок, и я с удовольствием накидал по этому «мешку» апперкотов и хуков. Последний боковой слева был, пожалуй, лишним – соперник уже заваливался на канвас, но я не смог отказать себе в удовольствии послать перчатку вдогонку падающему сопернику.

В общем-то, бой мне понравился, заставил меня напрячься, выжать из себя практически максимум. А уж что говорить про публику, которая мою финальную атаку встретила восторженным рёвом. Если бы на юниорском первенстве присуждался приз за самый красивый бой, то наверняка его получил бы этот поединок.

По сравнению с полуфиналом финальная встреча получилась чуть ли не лёгкой прогулкой. Сергей Шестопалов из Энгельса действовал технично, но слишком осторожно. А когда я решался на затяжную атаку, он каждый раз уходил в глухую защиту, горбясь и пряча лицо в перчатки, как черепаха прячет голову в панцирь. В конце раунда я всё же пробил его защиту, пару раз сумев вогнать перчатку в печень, а когда соперник чуть опустил правую руку, чтобы наконец прикрыть свой важный внутренний орган от столь грубой агрессии, я воткнул кулак в открывшуюся челюсть. После этого Серёга «поплыл», и я не стал его отпускать, довёл дело до логического завершения. Рефери остановил поединок буквально за несколько секунд до гонга на перерыв.

– Молоток, Макс, поздравляю с почином! – радовался после боя Храбсков. – Теперь впереди первенство Союза, полетим в Омск… Или поедем, посмотрим, как нас спорткомитет профинансирует. Но лучше, конечно, самолётом, три-четыре часа – и там, а на поезде почти два дня пилить.

Вообще-то, на мой взгляд, перерыв между республиканскими соревнованиями и первенством СССР слишком уж короткий, но у руководства федерации бокса свой взгляд на такие вещи. Тем более что первенства союзных республик проходят параллельно, и в Омске все окажутся в равных условиях.

Между тем меня наградили грамотой, медалью и маленьким Кубком в виде позолоченной фигурки боксёра. Дал небольшое интервью корреспонденту «Советского спорта». Вернулись в гостиницу, теперь завтра утром на электричку и в Москву, а оттуда наезженным путём в Пензу. И вот здесь меня ждал лёгкий шок. Да даже и нелёгкий, если честно, а охеренный. Расстегнув молнию сумки, я обнаружил… вернее, не обнаружил внутри ни диктофона, ни кассет.

Так вот и сидел на корточках растерянно, пока на меня не обратил внимания вышедший из душевой Храбсков.

– Ты чего застыл? Потерял что-то?

– Потерял, Валерий Анатольич, – растерянно пробормотал я. – Диктофон с кассетами скоммуниздили.

Дальше мы отправились искать директора, но она, как выяснилась, находилась на больничном, и гостиницей в данным момент руководила старший администратор Елена Андреевна Павлова, официально исполнявшая обязанности директора. Довольно симпатичная женщина в возрасте чуть за сорок, отметил я про себя. Чтобы ей легче было сообразить, я сказал, что спёрли не диктофон, а магнитофон, ничуть в общем-то не погрешив против истины. Она суровеет лицом, спрашивает, из какого мы номера, и дальше мы направляемся в нашу 4-местную комнату.

– Что-то ещё пропало? – спрашивает Павлова, разглядывая номер.

– Пока не проверяли, – бормочет Анатольич.

– Проверьте.

Особо проверять-то и нечего, всё наше имущество мы хранили в спортивных сумках. Значит, уволокли только мой «Fhilips» и чистые аудиокассеты.

– Ключи от номера никому не давали?

– Да нет, – говорит Храбсков, – брал у дежурной, ей же и сдавал.

– А с вами тут ещё двое жили…

– Они съехали три дня назад, после этого магнитофон ещё в сумке был. Он ещё с утра в ней находился, – говорю я.

– А вы ведь… эм-м-м… Максим Варченко? – наконец озаряет администраторшу. – Я думала, вы песни сочиняете, а оказывается, ещё и боксом занимаетесь?

В ответ пытаюсь шутить:

– Я вообще разносторонняя личность. Только за магнитофон всё равно обидно.

– Найдём, – заявила она, впрочем, без особой уверенности в голосе. – Сколько он стоил?

– Вместе с кассетами триста рублей, в комиссионке брал на проспекте Будённого в Москве.

– Знаю такую… Чек не сохранили?

– Вроде не выбрасывал, сейчас посмотрю… Ага, вот он.

– Действительно, триста… Что ж, будем искать. Давайте пока не будем вызывать милицию, может быть, сами найдём.

– Мне всё равно, – говорю, – главное, чтобы магнитофон нашёлся.

– С вахты ключи могла взять только горничная, – задумчиво пробормотала она себе под нос. – Сегодня Лида дежурит, она у нас месяц всего работает, женщина немного странная, но я пожалела её, двое детей малолетних, одна воспитывает… Ладно, это к делу не относится. Она должна была прибраться в ваше отсутствие. Сейчас выясним, Лида до восемнадцати часов должна быть на месте, время без десяти шесть.

Лида действительно брала ключи в наше отсутствие, однако на месте её не оказалось, дежурная сказал, что она ушла где-то полчаса назад.

– Так рано… Даже не отпросилась… Какие-то вещи при ней были? – спросила Елена Андреевна.

– Да как обычно, сумка, вроде больше ничего…

– Большая?

– Я бы не сказала… Вот как у меня.

Дежурная достала из-под стола сумку, в которую легко могли уместить два моих диктофона. Елена Андреевна мощно втянула носом воздух и выдохнула:

– Не помнишь, где она живёт? Не хочу лишний раз к себе в кабинет подниматься…

– У меня тут должно быть в журнале записано, – засуетилась женщина. – Ага, 1-й проезд Котовского, дом 35.

– Частный сектор, – кивнула администраторша и посмотрела на нас. – Не хотите со мной прокатиться?

Мы с Анатольичем переглянулись и синхронно пожали плечами:

– Да можно и прокатиться.

То, что тренер собирался тоже ехать, я воспринял как само собой разумеющееся, случись с ним такое, как и со мной – я бы тоже рванул за компанию. Наверное, это пресловутый дух коллективизма, присущий советским людям.

Елена Андреевна раскатывала на «копейке», «обутой» во внесезонную резину. Храбсков уселся с ней рядом, я сзади, и мы поехали. Дорога заняла минут сорок, последние пару километров еле ползли по занесённому снегом частному сектору, освещаемому редкими фонарями. Наконец добрались до места.

Дом, где по информации дежурной должна была обитать Лида, представлял собой кренящееся набок строение с двускатной крышей, цвет которой из-за одного большого сугроба на ней определить не представлялось возможным. Окна маленькие, в одном не хватало стекла, и дыра была заложена подушкой.

Через участок проходит тазовая труба, значит, не совсем тут всё печально, как минимум печка должна быть с газовым отоплением, да и готовить нет нужды с помощью газовых баллонов или вообще закинутых в печку дров.

Собаками тут и не пахло. То есть у соседей цепной кобель гавкал не дуром, а здесь было тихо, и только от ограды к дому вела протоптанная тропинка. Но сначала я обошёл дом, завернув за угол, увидел, что в двух прикрытых занавесками окнах горит свет и мелькают тени. Значит, будет с кем пообщаться.

Не знаю, как Елена Андреевна собиралась разговаривать с подчинённой, но я почему-то был уверен, что эта Лида вряд ли будет настаивать на повестке в милицию и допросе у следователя при адвокате. Не то что я считал эту горничную за умственно неполноценную… Просто было у меня такое чувство.

На стук в дверь долго никто не открывал, пришлось Елена Андреевне даже стучать каблуком сапога, прежде чем на пороге нарисовалась, кутаясь в видавшую виды и поеденную молью шаль женщина какого-то неопределённого возраста. При виде нашей компании глаза её испуганно забегали, а кожа лица приобрела бледноватый оттенок.

– Что, Лидия, не ждала гостей? – ровным голосом спросила администраторша. – Может, пригласишь в дом?

– А… а зачем? – чуть дрожащим голосом поинтересовалась Лида, так и закрывая своим телом дверной проём, если так можно сказать о довольно тщедушной на вид женщине.

– Разговор у меня к тебе.

– А это кто? – кивнула она в нашу сторону.

– А это постояльцы того самого номера, где ты сегодня убиралась. Ну что, так и будем стоять? Предлагаю поговорить пока без привлечения милиции. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я?

Глаза её забегали ещё больше, она закусила губу, затем обернулась назад и всё же, пусть и с неохотой, посторонилась.

– Не понимаю я, Елена Андреевна, о чём вы говорите… Какая милиция? Ну проходите, конечно…

Не успели мы протиснуться мимо неё в маленькие сени, как из глубины дома раздался хриплый крик:

– Лидка, кого там принесло?

– Это ко мне, Вася, с работы пришли…

– Какого … им тут надо?

– Поговорить пришли, не знаю, о чём… Можете не разуваться, я завтра буду прибираться.

Это уже нам. Ладно, потопаем в обуви. Минуем ещё одну приоткрытую дверь, из-за которой доносился мужской голос, и оказываемся в кухонке, размерами чуть больше сеней. На допотопной плите в кастрюле что-то варится, из-под закрытой крышки вырывается духовитый пар, кажется, картошка.

А в зале дым стоит столбом, и за круглым столом сидят три мужика самого разбойного и пропойного вида, с них хоть картину пиши «Мы вышли из леса». На столе две бутылки водки, одна уже пустая, вторая початая, нехитрая закуска. Из дальней комнатушки, где вместо двери висит какая-то пёстрая занавеска, выглядывают двое спиногрызов: мальчонка лет пяти и девочка лет трёх. Оба одеты кое-как, худющие, а в глазах застыли одновременно испуг и надежда.

– О чём базарить собрались с Лидкой?

Вопрос задал плечистый мужик с длинными, как у обезьяны, руками, и низкоскошенным лбом. На пальцах и тыльной стороне ладони правой руки характерные наколки. Он же, судя по голосу, и орал, когда мы были в сенях. Елена Андреевна смерила его холодным взглядом.

– Это наше с ней дело, – невозмутимо ответила она. – Лидия, мы можем где-нибудь спокойно поговорить?

– Дык… В спаленке если только, – она кивнула в сторону комнатушки, и дети тут же порскнули внутрь.

– Не, а я не понял, вам чё надо? – не унималась «обезьяна», вставая с табурета. – Вы за чё базарить пришли? Ты кто вообще?

Он ткнул кривым пальцем в сторону Елены Андреевны, а у меня возникло стойкое желание втереть ему промеж ушей, чтобы его мясистый, в красных прожилках нос сплющился в лепёшку.

– Это наша администратор, Елена Андреевна, – торопливо ответила Лида. – Вася, мы только поговорим, и они уйдут.

– Уйдём, если вернёте вещи, которые вы, Лидия, взяли в номере вот этих людей. И даже, возможно, обойдёмся без милиции. Но в нашей гостинице вы после этого работать не будете.

Лида снова закусила губу и затравленно посмотрела на свою начальницу, похоже, уже бывшую, на нас с Анатольичем, затем на Васю.

– Слышь, ты чё гонишь, бля? Ты чё, хочешь сказать, Лидка воровка, что ли? Ты в натуре рамсы, что ли, тёха, попутала?

Спокойствию Елены Андреевны, напомнившей мне в этот момент героиню Анны Михалковой в сериале «Простая женщина», можно было лишь позавидовать.

– Лида, это кто вообще?

– Это Вася, – пролепетал та испуганно.

– Вася, вы бы не вмешивались в чужие разговоры. И вообще, здесь дети маленькие, а вы распиваете при них спиртные напитки, да ещё и материтесь.

– Слышь, тёха, ты меня чё, жизни учить будешь?

– Во-первых, она тебе не тёха, а женщина, и звать её Елена Андреевна, – выступил вперёд Анатольич. – А во-вторых…

– А во-вторых, вы щас на хер съеб…сь отсюда.

– Точно, пусть валят, – поддакнул его собутыльник. – Хер ли припёрлись, мешают людям культурно отдыхать.

– Слышали? Мешаете культурно отдыхать. Так что делаем отсюда ноги, пока они у вас ещё целые.

– То есть ты уверен, что переломаешь нам ноги? – приподнял одну бровь Анатольич.

Я видел, что сохранять спокойствие ему приходилось из последних сил, да я и сам уже закипал, пальцы моих рук непроизвольно сжались в кулаки.

– Тебе-то, прыщ? Да легко. Даже без их помощи, – он мотнул головой в сторону оскалившихся жёлтыми зубами собутыльников. – А потом вон тому шкету шею намылю. Ноги, так уж и быть, ломать ему не буду, пожалею пацана.

Храбсков и впрямь не отличался габаритами, даже ниже меня на полголовы, да и статью поскромнее. Однако он был взрослым, а по моему лицу всё равно видно, что я ещё на пороге совершеннолетия. Вот только Вася не знает, с кем связался, и потому для него стало полной неожиданностью, когда Анатольич сделал быстрый шаг вперёд и пробил двойку ему в «бороду».

Вася не упал, он упёрся задницей в стол и помотал кудлатой головой, приходя в себя. Провёл ладонью по лицу, с удивлением разглядывая на пальцах кровь. Всё-таки весовая категория у Храбскова не та, чтобы вот так запросто отправлять в нокаут таких амбалов. А тот выпрямился, покачнулся, но всё же удержался на ногах.

– Ну всё, сука, п…ц тебе!

В его руке каким-то непонятным образом материализовался нож, только что лежавший на столе рядом с огрызком полукопчёной колбасы, а в следующее мгновение блеснувшее в свете тусклой лампы лезвие должно было войти Анатольичу в печень… Должно было, но не вошло – моя реакция оказалась быстрее. Я не отталкивал тренера с траектории движения руки отморозка, я просто изменил эту самую траекторию посредством удара ребром ладони по предплечью, в самый последний миг, когда лезвие уже коснулось куртки.

Вася всё же удержал нож в стиснутых пальцах, хотя и ощерился от боли. И тут же под истошный бабий вой: «Убиваю-ю-ю-т!» я заехал носком ботинка ему по голени.

– Бляяяя…

Вот теперь нож на полу. Понимаю, больно, но не фиг с тесаком кидаться на людей. А Лида продолжала вопить на одной высокой ноте, и ей вторили дети из-за занавески, заливаясь протяжным плачем: «И-и-и…»

– Вот сука, куртку порезал!

Ого, не ожидал от Анатольича таких крепких выражений! Да ещё при женщине… Хотя на его месте я бы, пожалуй, выразился и покрепче. Эту куртку он, помнится, пару лет назад в Москве покупал, она была всё ещё как новая. Но лучше уж куртку, чем кожу.

Между тем события разворачивались со стремительной быстротой. Двое подельников «обезьяны» оказались не робкого десятка, причём оба кинулись на меня. Но на пути одного из них оказался Валерий Анатольич и, на этот раз не уступая габаритами сопернику, серией коротких ударов отправил того на дощатый пол.

Это я увидел краем глаза, сам будучи занят разборками с третьим головорезом. Тот решил применить против меня в качестве метательного оружия пустую бутылку из-под водки. Но я уже словно бы по наитию успел подхватить табурет и принял на его сидушку летевшую в мою голову бутылку. Стекло оказалось крепким, либо бросок слабоват, в общем, не разбилась стеклотара. А вот от моего ответного броска табуретом ему пришлось закрываться руками. Больно, понимаю и даже где-то немного сочувствую, однако распускать сопли в данной ситуации недосуг, нужно заканчивать дело. Я и закончил, той же самой табуреткой отлупив бедолагу так, что он, скукожившись на полу, завыл, прося снисхождения. На своём, маргинальном языке:

– Бля, парень, бля, не убивай, в натуре, у меня самого пацан растёт, сиротой в натуре оставишь…

Застыв над ним с занесённой в руках табуреткой, к удивлению, достаточно крепкой, чтобы всё ещё оставаться целой, я медленно выдохнул:

– Пшёл отсюда, мразь!

Тот дважды не заставил себя просить, шустро этак, по-собачьи, на четвереньках двигаясь к выходу. А в следующее мгновение раздался оглушительный настоящий рёв, и в меня въехал локомотив… То есть по ощущениям локомотив, а в действительности это был Вася, который, немного очухавшись, решил отомстить своему обидчику, изобразив из себя регбиста. Когда тебя сносит такая туша, да ещё пытается после этого придушить своими крепкими, татуированными пальцами – удовольствие, скажу вам, небольшое. Тем более что хватке его пальцев мог бы позавидовать иной бульдог, а то и стаффтерьер.

Сразу же в памяти всплыл Вольдемар, который тоже хотел отправить меня на тот свет похожим способом. В тот раз мне на помощь пришёл сотрудник госбезопасности, сейчас же… Сейчас выручила Елена Андреевна. Она оказалась расторопнее Анатольича, опустив на голову Василия тот самый табурет, которым я колошматил его подельника. Вася сразу обмяк, а я не без труда сдвинул с себя этот центре обмякшей плоти и (кажется, гортань не повреждена) поблагодарил мою спасительницу:

– Спасибо, Елена Андреевна, если бы не вы…

– Да не за что, – кивнула она. – Лида, заткнись, пожалуйста, воешь как сирена, а то сейчас соседи милицию вызовут. Хотя… Был у тебя шанс, но ты им не воспользовалась.

Один из душегубов, которого я отпустил, уже успел сделать ноги. Оставшихся двоих мы надёжно спеленали, после чего Анатольич отправился искать телефон-автомат. Я подумал, что найти в этом захолустье таксофон – задача не из лёгких, однако Храбсков вернулся уже минут через пятнадцать.

– Автомат не нашёл, зато через два дома у соседей стоит телефон, с него и вызвал.

В ожидании самого тренера, а затем и милиции Елена Андреевна проводила с Лидой воспитательную беседу. Но та, судя по её остекленевшему взгляду, казалось, отключилась от всего вокруг происходящего. В состояние транса она впала моментально после того, как старший администратор велела ей заткнуться, и теперь, казалось, ничто не может вернуть её в реальный мир. И в этот момент вдруг из своей спаленки показался мальчонка, не без труда удерживающий в руках … мой диктофон. Я тут же кинулся к нему на помощь, не дай бог уронит.

Выходит, и обыска дожидаться не пришлось, моя вещь возвращается ко мне. Но на мальчонку по-прежнему было жалко смотреть. Мне даже в какой-то момент захотелось оставить аппарат парнишке, хотя на кой он ему, дошколёнку? Ему бы лучше одежонку приличную да еды нормальной. И его сестрёнке заодно. Мать называется!

В той же спаленке под кроватью обнаружилась и упаковка кассет. Конечно, условия, в которых жили дети, это… Аж ком в горле встал. Что-то я к старости становлюсьсентиментальным… Так-то я, конечно, понимал, кто и что я и, как мне казалось, сумел более-менее адаптировать сознание в соответствии со своим молодым телом. Но всё же тот, сейчас уже 60-летний Варченко, что сидит где-то глубоко внутри молодого Максима, изредка прорывается наружу. Как вот сейчас… В прежней жизни в свои 17 лет я бы вряд ли воспринял вид несчастных детишек столь эмоционально.

К моменту появления милиции спеленатые бандиты давно уже очухались. Матерились, извивались, пытаясь освободиться, но в ответ разве что удостоились нескольких лёгких пинков, чтобы особо не дёргались.

– Ого, да это, похоже, Вася Кукушкин, он же Кукуха! – радостно осклабился капитан, и его такими же довольными улыбками поддержали приехавшие с ним лейтенант и сержант. – Как удачно получилось, его милиция уже полгода ищет по всей стране, а он к старой знакомой всё же пожаловал. Шевченко, помнишь, я говорил начальству, что за домом нужно наблюдение установить? Не послушали… А это кто с тобой, Вася? О-о, похоже, Колян Дымов, по кличке Дымок. Дымок, ты свои лёгкие табаком ещё не сжёг?

Дальше последовала сцена надевания наручников, составления протокола по поводу драки с порчей личного имущества в виде куртки Анатольича, и препровождения уголовников в «уазик».

– А с вами что будем делать, гражданка Борисова?

Та вышла из ступора, когда её Васю, как оказалось, старого знакомого и нынешнего сожителя, который приводил сюда бухать своих дружков, уводили под белы рученьки. Из её глаз градом хлынули слёзы, одновременно она жаловалась на свою несчастную судьбу, мол, появился в доме мужик, хоть как, но помогал, а теперь она одна с двумя детьми, да ещё уволенная из гостиницы, пойдёт по миру. Я подумал, что чем с такой мамашей жить, уж лучше детям будет в детдоме, как бы ни кощунственно это звучало.

И вот теперь капитан обратил внимание на уже переставшую выть, но пока ещё всхлипывающую Лиду.

– Ну так что мы с вами будет делать? Что молчите, Лидия Витальевна? Что голову повесили?

– Нечего мне сказать.

– Раз нечего, то, видимо, придётся вам проехать с нами.

Она посмотрела на капитана исподлобья, её верхняя губа дрогнула, как у хищника.

– А детей мне с собой в камеру?

– Так мы вас надолго не задержим… Пока. Кто-то из соседей сможет за детьми приглядеть, пока будем оформлять вам подписку о невыезде?

– Нет у меня таких соседей.

– Что ж вы, гражданка Борисова, столько лет здесь живёте, а с соседями так и не подружились? Дети посещают дошкольное учреждение?

– Посещают, – бурчит она, опустив глаза.

А стоявшие рядом сынок и дочурка вцепились пальчиками в её грязный халат, глазёнками огромными хлопают, и молчат.

– Такое ощущение, что их кормят только там, а дома они щепки грызут… Даже не знаю, что с вами делать. Хоть тоже детей в отделение отправляй.

И посмотрел почему-то на меня. Я пожал плечами:

– Я свои вещи в общем-то вернул, так что писать на Лидию Витальевну заявления не вижу особой нужды. Особенно учитывая наличие у неё двух несовершеннолетних детей.

– Значит, обойдёмся без заявления, – не скрывая облегчения, заключил капитан.

Не скрывала облегчения и Елена Андреевна. Думаю, лишний скандал, связанный с подведомственной гостиницей, ей ни к чему. А историю с теперь уже бывшей горничной, может быть, как-то удастся спустить на тормозах.

– А за курточку указанные в протоколе 65 рублей вам Кукушкин, скорее всего, будет выплачивать компенсацию, находясь в заключении, – подытожил представитель органов правопорядка, обращаясь к моему тренеру. – Выплаты, конечно, не сразу и не вот, но рано или поздно своё вернёте. Срок ему светит сто процентов, и суд, уверен, не будет тянуть с отправкой Кукушкина в места не столь отдалённые.

Милиция отбыла восвояси, и мы остались вчетвером: я, Анатольич и Елена Андреевна, а напротив нас кусавшая губы Борисова, в которую мальцы вцепились так, словно боялись, что мамку у них отнимут.

– Вот что, Лидия, – глядя в глаза бывшей горничной, жёстко произнесла старший администратор. – Завтра придёшь в отдел кадров и напишешь заявление по собственному желанию, потом ко мне на подпись. Так уж и быть, не будем портить тебе трудовую книжку 33-й статьёй. Хотя бы сможешь себе какую-нибудь работу подыскать. И не надо на меня смотреть волчицей! Ты вообще должна в ноги упасть вот этому молодому человеку, молиться на него, что он не стал писать на тебя заявление… Ладно, идёмте, товарищи, это всё равно, что об стенку горох. Не забудь, Борисова, завтра в отдел кадров за расчётом. Так уж и быть, рассчитаем, чтобы хоть было чем детей кормить, пока новую работу не подыщешь. Если не явишься – придётся по 33-й увольнять за прогулы.

По пути к машине Елена Андреевна всё вздыхала, жалела детей, у которых такая беспутная мать.

– Ну вот кто из них вырастет? – вопрошала она, напряжённо глядя на освещаемую фарами заснеженную дорогу. – Этого забрали, так она другого себе такого же уголовника найдёт. Уж на что я не люблю детские дома, но мне кажется, это единственный выход из данной ситуации. Да и… Да и в конце концов можно попасть в приёмную семью. Я сама выросла в приёмной семье, мои родители погибли при бомбёжке поезда, а меня, 4-летнюю, ревущую от ужаса девчонку, удочерила одна из спасшихся при бомбёжке женщин.

Голос её на мгновение дрогнул, но она тут же справилась с эмоциями и уже более твёрдо произнесла:

– Я тоже одна растила сына с семи лет, так уж получилось, не уберегла мужа, сгорел от рака за три месяца… Но старалась, чтобы мой Лёша ни в чём не нуждался. Парень закончил институт в позапрошлом году, сейчас в Москве в конструкторском бюро работает, вот жениться вроде как собрался. Я считаю, рано, надо в столице сначала нормально обустроиться.

Видно, давно у неё не было повода выговориться, раз так откровенничает с почти незнакомыми людьми.

– Скучно одной, наверное, вечерами? – спрашивает Анатольич с долей сочувствия в голосе.

– Не без этого, потому и сижу на работе допоздна, хоть чем-то есть себя занять. Иногда жалею, что одного только с мужем успели родить, может, второй была бы девочка, сейчас бы ещё в школе или институте училась.

В гостинице, уже в номере, говорю Храбскову:

– Спасибо, Валерий Анатольевич!

– За что? – удивляется тот.

– За то, что ввязались во всё это ради меня.

– А ты думал, я тебя брошу? Даже если бы знал, что придётся рисковать здоровьем? Нет, Макс, не бросил бы, и ты тоже, думаю, на моём месте поступил бы так же… Куртку, конечно, жалко, может, у Елены Андреевны получится прилично её заштопать. Хоть до Пензы доеду не с дырой в брюхе.

В этот момент раздался стук в дверь, и на пороге появилась старший администратор.

– Вот, Валерий Анатольевич, ваша куртка. У меня как раз нитки почти такого же цвета есть, вот и пригодились.

– Ого, и впрямь шов почти незаметен, – восхитился Анатольич. – Спасибо вам, Елена Андреевна!

– Да не за что… Вы, кстати, ужинали?

– Как-то с этой суматохой не до того было, а сейчас ресторан, наверное, уже закрылся, время девять.

– У нас хоть и не ресторан, но готовят девочки неплохо, – улыбнулась Павлова. – Таня ещё не должна была уйти, идёмте, я и сама без ужина осталась, попрошу, чтобы нас накормили.

Невысокая и кругленькая, с румянцем на тугих щёчках Таня излучала само добродушие. Не сильно интересуясь нашими предпочтениями, уставила стол таким количеством одуряюще пахнувшей еды, что мне стало грустно от осознания того, что я просто физически не смогу отведать всё, что стояло перед нами. Ну если только по чуть-чуть… Но тут же с голодухи и после адреналинового выброса на фоне недавних событий смолотил целый казанчик тушёной картошки с мясом. После чего понял, что места в желудке осталось дай бог на чай с блинами. Вот только с какими? С капустой и яйцом или луком и яйцом? Или просто вон тоненькие, без всего, как я люблю, которые можно макнуть в варенье?

А между тем Анатольич и Елена Андреевна по ходу пьесы довольно мило общались, делясь каждый историями из своей жизни. Больше говорила Павлова, ну так ведь женщина, они все любительницы поговорить. Храбсков, правда, тоже не сильно отмалчивался, и в какой-то момент я с удивлением узнал, что мой тренер, оказывается, уже третий месяц как в разводе. Ничего себе… Хотя с какого перепугу он должен был мне это рассказывать раньше? Это всё-таки личная информация. Зато теперь стало понятно, почему он в преддверии новогодних праздников ходил такой хмурый.

Чувствуя, что мой живот вот-вот лопнет, я решил оставить их наедине друг с другом, и отправился в номер. Глаза уже начинали слипаться, но прежде чем я отрубился, успел заглянуть Храбсков. Не включая свет, извиняющимся голосом сообщил:

– Макс, я сегодня… это… в другом номере переночую.

– Не имею ничего против, хоть одну ночь без вашего храпа спокойно посплю.

– А я что, храплю? – напрягся Анатольич.

– Шучу…

– Тьфу ты! Нашёл чем шутить, когда у меня… В общем, буду утром.

А утром тренер выглядел как кот, объевшийся сметаны. В его взгляде так и читалось, что ночь прошла более чем успешно, и в то же время на лице мелькало сожаление по поводу грядущего отъезда. Думаю, он бы с превеликим удовольствием остался жить у этой симпатичной вдовушки.

Однако нужно было отправляться в Москву, а вечером садиться в поезд. Уезжали мы с чувством выполненного долга, главная цель – победа на первенство республики – была достигнута, а помимо этого Анатольич в постели с довольно привлекательной и при этом состоявшейся женщиной ещё и удовлетворил своё мужское эго. Неудивительно, что и в Москве, по которой мы немного пошлялись в ожидании вечернего поезда, и в самом поезде взгляд тренера то и дело застилала мечтательная поволока.

Кстати, шлялись – не совсем верное определение. В том смысле, что сначала я озаботился поиском подарков для мамы и Инги к 8 марта, а затем без предварительного звонка успел заглянуть к Полевому.

– Максим, чертяка!

Он так обрадовался, словно увидел вернувшегося с войны сына. Ну или как минимум из похода на Эльбрус.

– А я уж подумывал тебе звонить в Пензу… Садись, мы сейчас чайку организуем.

Для начала поделился своими спортивными успехами. Рассказал, как там Тверь, поскольку для Полевого город, где прошло его детство, никакой не Калинин, а именно Тверь. А дальше под чаёк он мне рассказал, что собирается начать публикацию в журнале второй серии приключений Вити Фомина под названием «В предгорьях Карпат».

– А то, понимаешь, читатели просто бомбардируют письмами, будет ли продолжение романа «Остаться в живых»? Тем более что некоторые уже откуда-то слышали про то, что одной книгой приключения твоего героя нет ограничатся.

– Так я в разных интервью и выступлениях на публике об этом упоминал…

– А, ну тогда ясно! Ты же теперь, как говорят на Западе, медийная личность, – без тени сарказма сказал Полевой.

По словам Бориса Николаевича, мой роман прошёл «литовку» и уже отправлен в печать, публиковать его он планировал начиная со следующего, мартовского номера.

– Это тебе и своего рода подарок к дню рождения, – добавил он. – У тебя ведь 10 марта? Ну вот, и номер в начале марта выйдет из печати. Осталось всего-то с недельку подождать. А договор на издание, так уж и быть, заключим задним числом. Когда твоя мама или отец смогут оказаться в Москве? Пока не знаешь… Желательно в течение следующего месяца, тем более есть ради чего прокатиться в белокаменную, сам понимаешь, в СССР писатели за свой труд получают соответствующее вознаграждение.

С этим трудно было спорить, я на своей шкуре уже узнал, что литературный труд в нашей стране оплачивается по высшей ставке. Равно как и на ниве музыки, когда в твой карман регулярно капают авторские отчисления.

Из всех видов моей деятельности разве что бокс не приносил доходов. Хотя… Если вспомнить подаренный мотоцикл, да две заграничные поездки, благодаря одной из которых я с песней «Heart-Shaped Box» стал практически звездой мирового уровня, то можно считать, что и здесь имеются очевидные плюсы.

По возвращении в Пензу был в очередной раз встречен как герой: Кубок, грамота и медаль заняли место рядом с прежними наградами, к этому времени в этой части квартиры успел образоваться этакий «уголок Дурова», где вместо зверей – мои награды.

Созвонился с Ингой, тоже за меня порадовалась, в этот же вечер встретились, вручил ей кошелёк, в котором лежал железный олимпийский рубль – чтобы в кошельке никогда е заканчивались деньги. Маме, кстати, я тоже олимпийский рупь в расшитый золотом кошелёк положил.

Назавтра позвонил Бушманову в «Молодую гвардию», а то как-то успел слегка забыть о его существовании, несмотря на то, что дома на книжной полке на видном месте красовался роман «Остаться в живых». А он ведь обещал издать и продолжение… В смысле – обещал похлопотать, приложить, так сказать, все силы. Об этом я ему и напомнил, когда он поднял трубку.

– А как же, Максим, конечно, я всё прекрасно помню! И твоя книга стоит в планах издательства, но только на август. Так что придётся потерпеть. Но и это неплохо, учитывая, что многие более зрелые писатели своих публикаций ждут годами. А твой первый роман, между прочим, вышел дополнительным тиражом, гонорар за потиражные уже со дня на день должен быть переведён на сберкнижку твоей мамы. И кстати, роман «Ладожский викинг» также стоит в планах нашего издательства, но только на конец года. Куй, как говорится, железо, пока горячо, а ты сейчас в нашей стране весьма популярная фигура. И не только в нашей… Поздравляю с премией «Грэмми»!

– Спасибо…

– Просто диву даюсь, как ты всё успеваешь?! Сейчас над чем работаешь? Или паузу взял?

Рассказал Бушманову про новый проект, тот чуть ли не в ультимативной форме потребовал прислать или лично привезти рукопись похождений Платона Мечникова в эпоху становления московского уголовного розыска.

– Я-то знаю, как ты интересно можешь писать, без всей этой шелухи и растеканий мыслью по древу с идейным уклоном, чем страдают многие наши, извиняюсь, мастера печатного слова, – понизив голос, сказал он. – Поэтому, как только закончишь – хочу видеть рукопись у себя на столе!

Пришлось пообещать, что у Бушманова будет право первой ночи. В конце концов, издательство «Молодая гвардия» – одно из самых известных в СССР, и публиковаться под его эгидой мечтают многие авторы. В самом деле, сколько писателей годами обивают пороги и «Молодой гвардии», и куда менее престижных издательств в надежде увидеть свои творения отдельно изданной книгой, или на худой конец в каком-нибудь сборнике. А тут мне, 17-летнему (ладно, ладно, не ворчите, пусть уже почти 18-летнему) оболтусу делают такие предложения, так с чего я должен отказываться?

А спустя сутки после возвращения из Москвы встретиться со мной захотел Георг Васильевич Мясников. Пригласил к себе в кабинет к 8 утра, из-за этого снова пришлось отпрашиваться, на этот раз с первой пары.

Судя по виду второго секретаря обкома партии, он собрался сказать мне что-то хорошее. И я не ошибся, потому что речь зашла о «Грэмми».

– Пришлось, конечно, попотеть, – стал набивать себе цену Мясников. – Ходил к Ермину, тот сделал запрос в Министерство культуры, в ведомстве Демичева тоже изобразили какие-то телодвижения, после чего они всё же пришли к решению, что надо бы премию тебе всё-таки вручить. И не только вручить, но и сделать это публично, с привлечением средств массовой информации.

– Ого, с чего это вдруг?

– Что значит «с чего»? Что значит «вдруг»? Это твоя заслуженная награда, другое дело, что нашла она тебя не сразу. Ну так и доставлять её пришлось с другого конца земного шара. Демичев пообещал подтянуть не только газеты, но и телевидение. Решили назло нашим западным недоброжелателям доказать, что даже их никчемные награды находят своих героев… Извини, немного погорячился с «никчемными», но ты мою мысль, надеюсь, понял?

– Да я и не обижаюсь, «Песня года» куда круче какого-то «Грэмми», – добавил я в голос толику сарказма.

– А чем тебе наша «Песня года» не нравится? – вкрадчиво поинтересовался Георг Васильевич.

– Да вы что, я же совершенно искренне сказал! Нашу «Песню года» смотрит вся страна… У них «Грэмми», правда, тоже вся Америка смотрит, но населения в СССР больше, значит, и «Песню года» народу смотрит больше.

– Смотри у меня, – то ли в шутку, то ли всерьёз погрозил он мне указательным пальцем. – Короче говоря, вручать тебе премию будут 9 марта, на следующий день после празднования Международного женского дня и накануне твоего дня рождения. Такой вот тебе подарок, с моей, кстати, подачи дату выбрали, так что цени.

– Георг Васильевич, мой ансамбль вечером 8 марта в драматическом театре участвует в концертной программе, посвящённой Международному женскому дню. Мы успеем на поезд?

– Мы с тобой 9-го утром летим на самолёте – я буду тебя сопровождать в качестве официального представителя – так что успеем, не переживай. Я тоже, кстати, буду в театре, награждать вместе с Ерминым передовиков… передовиц… передовичек… Тьфу! Короче, награждать лучших женщин города и области. А церемония твоего награждения пройдёт в Министерстве культуры, и «Грэмми» тебе вручит, возможно, сам Демичев. Он в последнее время неважно себя чувствует, но, надеюсь, сил вручить тебе статуэтку у него хватит. Костюм-то есть приличный?

– Увы… Был один, так я в него уже не влезаю, всё больше в джинсах.

– Надо купить, – сурово сдвинул брови Мясников. – Чтобы всё – как положено: выглаженный костюм, белая сорочка, галстук, начищенные ботинки…

– Может, без галстука, как-нибудь более демократичное?

– Демократичное – это вон пусть в Америках у себя они хоть голышом вручают друг другу премии, а у нас всё серьёзно. Так что озаботься, уж купить у тебя или даже пошить на заказ есть на что, думаю, на книгах и песнях нормально зарабатываешь. Не хочу, чтобы в Москве надо мной из-за тебя посмеивались.

Так и пришлось заняться поиском приличного костюма. Но дело это оказалось нелёгким, то, что предлагала отечественная текстильная промышленность, меня категорически не устраивало. В итоге так и пришлось идти в ателье «Берёзка», располагавшемуся напротив Кукольного театра на Московской, выбирать самому ткань и доплачивать за срочность, чтобы успели сшить к 8 марта, так как в этот день ателье по случаю праздника уже не работало.

Два дня спустя меня пригласил на встречу Сергей Борисович. Как обычно, на конспиративной квартире, которую мы промеж себя в шутку называли «чайной».

Поздравил с победой на первенстве РСФСР, поинтересовался моими делами и планами, затем неожиданно спросил с ироничной ухмылкой:

– Ну как тебе, понравилось богемное общество?

– Какое? – не сразу понял я.

– Которое собирается на квартире у некоей Ники Щербаковой.

– А-а… Вы и про этот постыдный факт моей биографии знаете, – понимающе кивнул я.

– Почему же постыдный? Ты вёл себя вполне пристойно… В отличие от некоторых гостей её салона. И песни пел… вернее, вторую песню спел правильную. Только зачем про волка какого-то ещё пел?

– Про волколака, – поправил его механически. – Это я так, немного похулиганить решил.

– Похулиганить… О твоём «хулиганстве» информация уже на следующий день дошла куда надо, хорошо ещё, что нам твоё дело спустили, велели разобраться на месте. Считай, от меня лично получил выговор.

В этот момент я мысленно перекрестился, что не стал исполнять «Над крестами вороньё», иначе, боюсь, так бы легко не отделался.

– А я вчера с Мясниковым общался, с Георгом Васильевичем, – продолжал Козырев. – Он не знает про наши с тобой дела, что мы вообще с тобой знакомы, но в разговоре упомянул про твои рацпредложения с джинсами и кооперативами. И что ты вообще предлагаешь сделать Пензенскую область экспериментальным регионом.

– Да? А вы что?

– А я как бы ненавязчиво намекнул, что твои задумки по-своему интересны, и могут иметь серьёзное экономическое обоснование… Ну и относительно «Грэмми». Знаешь, благодаря чему решили всё же вручить награду? Вернее, благодаря кому? Мистеру Скотту! Испугались некоторые, что в западных СМИ появится скандальная информация, будто обладателю «Грэмми» не отдают заслуженную награду. Скотт теперь наверняка попытается сделать с тобой интервью, ну или что-то вроде того, так что ты в разговоре с ним будь поаккуратнее. Не первый раз, но всё же… А то расслабишься и сболтнёшь что-нибудь не то.

– Насчёт этого не волнуйтесь, – легкомысленно пообещал я.

– Моё дело предупредить. А то вон даже поёшь не всегда то. Представляешь, если бы в той компании затесался журналист из капстраны, да хотя бы тот же Скотт? И затем о твоей выходке узнали бы на Западе… Боюсь, даже мне было бы после этого трудно тебе помочь. Так что помни мои слова: осторожность и ещё раз осторожность.

– Да я понял… Вы мне лучше скажите, как там дела у Брежнева?

– А что это тебя вдруг Брежнев заинтересовал? – посерьезнел Козырев.

– Так ведь сами говорили, плох он, вот и думаю, ведь наверняка ему уже подыскивают замену?

– Состояние стабильно тяжёлое, – как мне показалось, даже с некоей толикой сочувствия вздохнул Сергей Борисович. – И думаю, что на прежнюю должность он уже не вернётся, тут ты мыслишь в верном направлении. А что касается кандидатуры на пост генерального секретаря… Пока не могу ничего сказать, но вскоре ты сам всё узнаешь.

Глава 8

8 марта – это ещё робкая, но всё же весенняя капель, слепящее солнце и бездонное, лазурное небо! И сегодня, в Международный женский день, стоит именно такая погода. Накануне праздника написал несколько поздравительных открыток, отправил немногочисленным родственницам. А сегодня с утра мы с батей поздравляем маму, вручаем огромный букет тюльпанов и набор закупленных в Москве дезодорантов. С цветами в преддверии праздника напряжёнка, брал на рынке по 50 копеек за штуку. Для Инги и будущей тёщи, кстати, тоже. Успели с мамой по-быстрому навестить бабушку, поздравить с праздником, вручить помимо продуктовой передачки поздравительную открытку. Оказавшегося на работе главврача тоже поздравили, в смысле, я поздравил, как мужчина, вручил конверт, в котором помимо открытки находились несколько купюр.

А затем я рванул к Козыревым. Инге помимо цветов дарю духи и золотое колечко. В школу, может, и не наденет, я-то прекрасно помню, как у нас классный руководитель отчитывала девчонку только за то, что она пришла в школу с проколотыми ушами. А было это уже в 8-м классе, когда девки уже вполне половозрелые. Что уж говорить, если Инга придёт в школу с золотым украшением… Думаю, вызов родителей на разговор к «классухе» обеспечен.

Да и, что греха таить, я в чём-то с такой постановкой вопроса был солидарен. Не у всех школьниц родители настолько состоятельные, чтобы дарить им золотые украшения. А всё это порождает чувство, так сказать, не только элементарной зависти, но и классового неравенства, что идёт вразрез с нормами социалистического общества. Завись что-то от меня, я бы, пожалуй, разрешил носить драгоценности в определённых пределах только после окончания школы. Ну или дома, пусть даже на улице, но не в компании одноклассников.

Но в этот раз не удержался, решил побаловать любимую колечком с завитушками и тремя фианитами. Тоже в Москве по случаю купил, так-то золотые украшения в Союзе дефицит, хоть и не каждому по карману. Кстати, своего рода алаверды, на 23 февраля та презентовала мне обтянутый телячьей кожей «дипломат». Вещь, конечно, презентабельная, я теперь с ним в «рогачку» хожу, вызывая зависть одногруппников. Хотят по мне, так сумка удобнее, в том смысле, что носить её можно через плечо, а тут одна рука всегда занята ручкой «дипломата». Но Инге я ничего такого, естественно, говорить не стал, не хватало ещё обидеть девчонку своими глупыми рассуждениями.

Погуляли под мартовским солнышком до четырёх часов, и когда оно потянулось к горизонту – уже и на концерт надо собираться. Мой «Гибсон» хранится дома, слишком дорогая вещь, чтобы так просто оставлять в репетиционной. Но на концерт именно «Лес Пол» я и возьму, старая «Музима» теперь будет использоваться как запасной вариант. «Юность» и ударную установку в театр ещё переправили накануне, оставили там в комнатушке под замком, чтобы чего не спёрли. Не смогли нам организаторы предоставить синтезатор и барабаны, своих у них нет, а на праздничном концерте мы единственный эстрадный ансамбль. Будут петь ещё солисты областной филармонии, я так понял, под аккомпанемент фортепиано и под «минус». Выступят также народные коллективы и, само собой, хор под управлением Октября Гришина.

Ингу я провёл в театр как участницу коллектива, хотя, глядя, как расплывалась мне в улыбке дежурная бабуля на служебном входе, я мог бы провести заодно и кучу поклонниц. Они откуда-то прознали, что я сегодня буду в театре, и толклись кучкой у служебного входа. Написал кучу автографов с пожеланием счастья. Одна, правда, неожиданно кинулась целоваться, да ещё и на глазах у Инги, пришлось буквально отдирать её от себя.

Свободных мест в зрительном зале, понятно, не было, даже на втором и третьем ярусах, но Инга, казалось, была и сама рада наблюдать за нашим выступлением из-за кулис. Так она, вероятно, более остро чувствовала свою ко мне причастность.

А я отправился на поиски Гришина. Впрочем, искать его пришлось недолго, он нашёлся в окружении участников хора. Спросил его о своих перспективах насчёт вступления в Союзе композиторов РСФСР.

– Звонил в Москву, сказали – пиши заявление. В смысле, тебе нужно написать, и они там у себя его рассмотрят, – обрадовал меня Гришин.

– А как писать, подскажете?

– Так, у нас с тобой ещё есть время, даже официальная часть пока не началась, пойдём, поищем ручку с бумагой.

Нашли у секретарши главного режиссёра театра Семёна Рейнгольда, которая по причине мероприятия сегодня оказалась на рабочем месте, как и сам Семён Моисеевич. Написал на стандартном листе 11-го формата под диктовку текст немудрёного заявления. На отдельном листочке – адрес головной организации Союза композиторов РСФСР. Оставалось запечатать в конверт и отправить в Москву, где моё заявление примут на рассмотрение. По словам Гришина, скорее всего, вопрос решится положительно. Его бы устами…

Ну, дай-то бог всё сложится. Не то что мне так жизненно необходимы корочки члена, так сказать, Союза композиторов, но когда-нибудь, уверен, они мне пригодятся. Жизнь – штука непредсказуемая, и желательно, плывя по её течению, запастись парочкой спасательных кругов.

Тем временем прозвучали фанфары военного духового оркестра, и на сцену вышел первый секретарь обкома партии Лев Борисович Ермин.

– Дорогие, любимые наши женщины! Каждый год мы с особой теплотой и сердечностью поздравляем вас с Международным женским днём 8 Марта! Этот прекрасный светлый праздник приходится на то время, когда природа пробуждается после долгих зимних ночей. Всё ласковее пригревает солнце, и на смену снежному покрывалу идёт радостное разноцветье. Да, у весны женское лицо. И каждая из вас, наших матерей и дочерей, жён и сестёр, подруг и невест, несёт в себе её свежесть и красоту…

И так минут на пять. Понятно, текст не сам писал, имеются в его свите спичрайтеры. Под аплодисменты уступил место какой-то орденоносной ткачихе, та уложилась за пару минут, но пафоса было хоть отбавляй. Благодаря руководящей и направляющей роли партии… Коммунистическая партия забоится о нас… Моя бригада в преддверии московской Олимпиады взяла повышенные обязательства завершить пятилетку в четыре года…

Далее выступили Мясников, представитель профсоюзных организаций, знатная доярка, после чего началась раздача «слонов». Грамоты, почётные знаки, материальное поощрение в виде премий… Удивительно, но в числе награждённых оказалась не кто иная, как начальник комиссии по делам несовершеннолетних Ленинского РОВД Алевтина Андреевна Тарасова. Та самая, что на пару со следователем Лещенко пыталась склонить меня сдать нашу тамаду Виолетту Фёдоровну. Однако… Наверное, всё же свою работу она выполняет в целом добросовестно, если удостоилась какого-то там почётного знака.

Ну а дальше неофициальная часть, то есть концерт. Мы выступаем предпоследними, перед хором профсоюзов. Сегодня я надел новый, с иголочки костюм, только вчера из ателье, специально для Мясникова, пусть полюбуется. Да и в целом перед женщинам в джинсах выступать, пожалуй, моветон. Это не разнузданные перестроечные восьмидесятые, и тем более не отмороженные девяностые. Мои музыканты тоже, вняв просьбе негласного руководителя ансамбля, то бишь меня, приоделись цивильно, так что мы сегодня такое вот лапочки, исполняющие посвящённые женщинам романтические песни.

Вообще-то, насколько я помнил, такие мероприятия обычно проводились в канун праздника, чтобы, например, сегодня все могли спокойно отметить за праздничным столом в кругу семьи. Но с чего вдруг местному начальству ударила в голову моча провести мероприятие именно 8 марта – оставалось только гадать. Ситуацию прояснил Гольдберг, выяснивший, что вчера Ермин был в Москве как раз на аналогичном мероприятии, куда собрали глав областей, а без него проводить здесь торжества как-то не рискнули.

Как бы там ни было, настал наш черёд выступать. И появление ВИА «GoodOk» залом было воспринято с энтузиазмом: на фоне статичных певцов из филармонии и русских народных песен и танцев мы смотрелись глотком свежего воздуха. Даже для немолодых женщин, составлявших подавляющее большинство зрителей.

Сегодня мы для исполнения выбрали три песни, эта цифра чуть ли не неделю назад была обговорена с организаторами концерта. Попросили, чтобы со сцены прозвучали желательно позитивные вещи, никаких мрачноватых «Когда идёт дождь» и «Моя любовь». Поэтому начали с задорной «Незнакомки», а затем запустили нашу «свадебную» вещицу под названием «Потому что нельзя». Правда, исполняли мы её один раз, на свадьбе дочери Бузова, и из-за своей совсем уж голимой попсовости я как-то постеснялся вписать её в наш репертуар. Но сейчас публикой, состоявшей преимущественно из числа зрелых женщин, композиция была встречена весьма восторженно.

Ну а третьей вещью стала песня, и вовсе отдающая кабацким духом – «Ах, какая женщина!» от группы «Фристайл». Надеюсь, всё будет не так карикатурно смотреться, учитывая, что исполнять её должен брутальный мужчина типа Лепса или Серова. Но я мальчик с виду большой, да и в голос добавил романтики, на репетициях, во всяком случае, вроде бы выходило неплохо.

Едва исполнил куплет и припев на пару с Валькой, как не только женская, но и мужская часть аудитории «возбудилась», а следующий припев зал пел с нами хором. Я то и дело крутил головой в сторону левых кулис, где стояла Инга, с улыбкой вместе с залом аплодируя в такт песне. Я всем своим видом показывал, что «ах, какая женщина» – именно она, и никто другая.

Успевал, конечно, поглядывать и в зал. Там Ермин, правда, выглядел слегка обалдевшим, видимо, некоторые слова его всё же задели за живое. Видимо, где поётся про ресторан, хмельную голову, про «так близки наши тела»… Мясников, поглядывая на босса, тоже чувствовал себя слегка не в своей тарелке. Но раз уж мы взялись за гуж… В общем, пришлось исполнять песню на бис. Надеюсь, подобная выходка обойдётся без последствий. В конце концов, именно наше выступление доставило собравшимся больше всего положительных эмоций, в первую очередь женщинам, ради которых всё это и затевалось.

После завершения мероприятия меня за кулисами успел перехватить Георг Васильевич.

– Ты, конечно, дал жару… Лев Борисыч так в своём кресле ёрзал, как будто ему кнопку подложили… Я чего тебя искал-то. Ты к завтрашнему мероприятию должен подготовить текст. Не слишком большой, на пару абзацев, мол, спасибо за награду, этот успех стал возможен…

– …благодаря неустанной заботе партии и правительства? – не удержался я.

– Опять язвишь? Но в целом мысль понял верно. Только не такими казёнными выражениями, а как-то более литературно. Ты же писатель!

– Ладно, – вздохнул я, – постараюсь к утру написать.

– Уж постарайся, а завтра мне бумажку с речью покажешь.

В семь утра следующего дня на Московской возле моего дома припарковалась чёрная «Волга». Спускаясь вниз, покачал головой: на стекле окна лестничной площадки красовалась сделанная губной помадой розового цвета надпись: «Максим, я тебя люблю!» И пронзённое стрелой сердечко. Позавчера только мама оттирала, которая мне и сообщила об этой надписи, а ей, в свою очередь, наша престарелая соседка. И вот снова… Какая-то слишком уж настойчивая поклонница. Хорошо хоть фанатки пока не дежурят в подъезде. Я кое-как стёр надпись ребром ладони, тут же приобрётшего розовый оттенок, уже во дворе протёр руку снегом.

Мясников сидел на заднем сиденье, кивком головы предложив мне садиться рядом.

– В костюме? Выглаженный, чистый? Молодец! Текст готов?

– Вот, держите.

Мясников придирчиво принялся изучать мои каракули. Достал из-за пазухи шариковую ручку, пару слов зачеркнул, что-то вписал, вернул бумагу мне:

– Вот, учи, чтобы к началу церемонии от зубов отскакивало.

Никаких тебе пробок, личного автотранспорта практически нет, так что до аэропорта домчались буквально за двадцать минут. Летим на компактном ЯК-40, которому суждена ещё долгая жизнь. В смысле, этой модели – в XXI веке она всё ещё будет востребована. В небольшом салоне на два десятка пассажиров свободных мест нет. Мясников, даже не поинтересовавшись моим мнением, располагается возле иллюминатора. Ну и ладно, пусть любуется облаками, а я вздремну…

Однако сон не шёл, и я решил заняться более полезным делом – инвентаризацией песен. У меня их уже столько накопилась, что про некоторые из числа давно не исполнявшихся уже успел забыть.

Достал блокнот, на первой же чистой странице написал: «Репертуар». В этот список вошли песни из нашей одобренной худсоветом программы: «Ковчег», «Ищу», «Незнакомка», «Когда идёт дождь»[20], «Старый дом», «Моя любовь», «Франсуаза», «Поезд», «Никогда он уже не вернётся из боя», «Посвящение»… Подумав, дописал «И вновь продолжается бой» и «Мой адрес – Советский Союз» отметив в скобках (бонус).

Дальше список нежелательных к публичному воспроизведению песен: «Одна», «Моё сердце», «Волколак» и «Моя печаль светла».

Затем список песен, которые мог бы одобрить худсовет, но по какой-то причине я не стал заявлять их на рассмотрение. Во всяком случае пока. Это «Новогодняя», «Новогодняя-2», позаимствованная у «Дискотеки Авария», «Потому что нельзя», «Обручальное кольцо», «Малиновка», «Родительский дом», «Птица счастья» и «Электричка». Последние пять вещей из этого списка мы пели на свадьбах. Почему потом все, включая меня, забыли… вернее, забили на них? Я-то периодически вспоминал, но тут же снова мысленно отбрасывал в сторону, считая эти песни слишком уж попсовыми. Ну и что, можно их выпустить отдельным альбомом, так сказать, экспериментальным, назвать его типа «Романтический альбом», а самим петь то, что нам нравится. Если к этим пяти добавить обе «Новогодних» и хит «Белого орла… А-а, чего уж там, и второй хит можно добавить – «Как упоительны в России вечера». Тоже вписал в этот список. Ну и хоть на «Мелодию» вези, выпускай диск-гигант. Кстати, с фирмы грамзаписи могли бы давно уже позвонить, поинтересоваться, не набралась ли у нас материала на пластинку? А чем мы хуже других? Ведь иной раз такое унылое говно выпустят… Я не говорю уже про миллионные тиражи пластинок с речами того же Брежнева, только винил переводят.

Теперь «Прорвёмся!»… Её мы исполнили всего однажды, на День советской милиции. Даже не знаю, куда её приткнуть… А может, сделать отдельный репертуарчик для выступления пред силовиками? Хотя бы пяток песен накидать для начала. Но как ни тужился – ничего про милицию не вспоминалось, кроме как уже известной песни из сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи».

Зато для армейских подобрать песни куда легче, «Любэ» мне в помощь, благо что в своё время мы с моей группой освоили чуть ли не весь их репертуар. Тот же «Комбат» пойдёт на ура, «Родина-мать» тоже неплохо. Кстати, «Никогда он уже не вернётся из боя» тоже будет в тему. Ещё «Солдат» у «Любэ» прекрасно вписывается в общую канву. Жаль, «Самоволочка» не прокатит, ни один худсовет её не одобрит. «Давай за…» тоже не поймут, не уверен, что спецназ уже имеет место быть. В целом такой вот короткий списочек можно было сыграть на День защитника Отечества, жаль, что праздник минул пару недель назад. Наверняка в театре или ещё где-то проходили празднование и концерт, могли бы и нас позвать выступить. С другой стороны, в нашем репертуаре песен-то соответствующих практически и нет, разве что «Никогда…». Зато теперь будут.

Так, идём дальше… Ещё у нас имеются инструментальная вещь «Crazy Frog» и «Heart-Shaped Box». Первую можно куда-нибудь впихнуть, вторая уже сама себя впихнула, получив премию «Грэмми», которую мы и летим получать.

Теперь песни, которые я отдал другим исполнителям, приносящие самую большую прибыль. Пугачёва исполняет «Две звезды», «Позови меня с собой», «Любовь, похожая на сон», в столе пока держит «Пригласите танцевать». У Ротару пока две моих вещи – «Лаванда» и «Хуторянка». Что-то мне подсказывает, Софа про меня не забудет, обязательно попросит ещё что-нибудь сочинить. В этом плане я правильно поступил, что не стал подписывать с Пугачёвой 5-летний договор, настояв на 1-летнем с последующей пролонгацией. Не хочется оказаться заложником пусть и известной (а впоследствии ставшей ещё более известной, во всяком случае, в моей истории) певицы. «Золотая клетка» меня отнюдь не привлекает, хочется быть востребованным у как можно большего числа артистов.

Может, я хочу что-нибудь Кобзону написать! А что, подходящих для него песен – масса. Взять ту же газмановскую «Москва – звонят колокола». На каждом празднике будет заходить только так. Если, конечно, слегка подкорректировать текст, заменить тех же двуглавых орлов и «золото икон» на что-то более актуальное. Опять же, звонят колокола… Отсылка к колокольням и церквям, тоже на что-то другое менять нужно. В общем, довести текст до ума и можно хоть Кобзону, хоть Лещенко её впаривать.

Дальше я принялся записывать в блокнот свои мысли по сюжету книги «Сотрудник уголовного розыска». У меня с собой имелся ещё другой блокнот, большой, в котором я конспектировал воспоминания Калитурина, и заглядывая сейчас в него, я думал, какую ещё приключенческую историю придумать для всего героя. А не сделать ли его «наживкой»? Скажем, в Москве завелась банда, грабившая богатеньких «буратин», а это по идее представители зарождавшегося НЭПа. Вот и изобразит Платоша этакого мажорчика, якобы нэпманского сынка, сорящего в ресторане деньгами, и тем самым выманивая на себя бандитов.

Пока сочинял – объявили посадку в аэропорту «Быково». Через двадцать минут мы уже садились в машину пензенского представительства в Москве. Было, оказывается, и такое в советские времена. Сразу поехали на улицу Куйбышева, где находилось здание Министерства культуры СССР. Георг Васильевич оторвался от созерцания проносившегося мимо пейзажа, повернул свою увенчанную каракулевой шапкой голову в мою сторону:

– Ты-то, наверное, в Москве уже чаще меня бываешь?

– А куда деваться, приходится, – пожал я плечами.

Дальше ни он, ни я развивать тему не стали. И так всё понятно: в глазах Мясникова я молодой, да ранний, с которым непонятно пока как себя держать. То ли всё так же поглядывать свысока (ты ещё пацан, а я второй секретарь обкома), то ли уже начинать воспринимать как равного. Ну или почти равного, во всяком случае по уровню влияния. Только он влияет на людей и события со своих позиций второго секретаря, а я влияю на людей посредством своей музыки, своих книг… Да и бокса, наверное, в каком-то смысле.

В здании Минкульта нас проводили в небольшое помещение, похожее на комнату отдыха. Сказали, ждать здесь, пока не вызовет к себе Демичев. К нашим услугам был электрический самовар, доверху заполненный водой, баночка растворимого кофе, рафинад, пачка индийского чая, вазочки с печеньями, сушками и конфетами. И даже туалетная комната, куда Георг Васильевич направился первым делом.

Я, не стесняясь, тут же навёл чайку (кофе я любил со сливками, а их не наблюдалось), Мясников, подумав, тоже попросил заварить ему чаю, только не очень крепкого. Я допивал уже вторую чашку, когда дверь распахнулась и приведший нас сюда моложавый чиновник попросил следовать за ним.

Идти пришлось недалеко, кабинет Демичева находился на этом же этаже. Пётр Нилович носил дымчатые очки, волосы с сединой были красиво уложены волнами, а гладко выбритое лицо поблескивало, словно покрытое кремом[21].

– Здравствуйте, Георг Васильевич! – сказал он чуть слышно, слабо улыбнувшись и вставая из-за стола. – Как добрались?

Они с Мясниковым поприветствовали друг друга, затем министр пожал руку мне. Рукопожатие с его стороны было каким-то нежным, деликатным, и я в ответ осторожно сжал его ладонь.

– Чаю уже попили? Так, сейчас время доходит половина одиннадцатого, садитесь, у нас есть ещё время пообщаться… Расскажите пока о себе, молодой человек. Я слышал, вы учитесь на железнодорожника? Планируете связать свою жизнь с железной дорогой?

– Честно сказать, не уверен. В идеале хотелось бы посвятить себя литературе. Ну и музыке, если будет время.

– Угу, вот оно как… А бокс?

– Ну а что бокс… Это ещё лет на десять, от силы пятнадцать. Да и то, если пойму, что боксёр из меня средний, то брошу раньше.

– Почему же средний, – вклинился Мясников. – А чемпионат Европы кто в прошлом году выиграл?

– Первенство Европы, – поправил я на автомате. – Так это по юниорам, и сколько было случаев, что в юношеском возрасте спортсмен считается чуть ли не восходящей звездой, а как переходит во взрослый спорт – так куда только всё девается?

– Согласен… Ну так что же, железнодорожника, значит, из вас не получится?

– Значит, не получится, – пожал я плечами. – Закончу училище – попробую поступить в Литературный институт.

– Угу, тоже дело. Кто знает, вдруг страна в вашем лице приобретёт великого писателя, и мы с Георгом Васильевичем будем гордиться знакомством с вами?

И вроде как без тени сарказма сказал, так что я, поразмыслив, решил не обижаться.

– А что вас волнует?

– В каком смысле?

– Просто хотелось бы знать, чем дышит современная молодёжь?

– Эм-м… Собственно говоря, у меня в общем такие же устремления, как и у моих сверстников.

– То есть джинсы и жвачка?

– Зачем же так утрировать, Пётр Нилович? Есть, конечно, и такиепаршивые овцы в стаде, которые за джинсы и жвачку готовы чуть ли не Родиной торговать. А как же те, кто отправляется осваивать целину или строить БАМ? Это ведь тоже молодёжь, вчерашние студенты! А студотряды? Да и среди нынешних школьников немало таких, кто мечтает стать космонавтом, моряком, совершать открытия… Так что вы зря, Пётр Нилович, всех под одну гребёнку.

– А как же мнение, что молодёжь всегда восстаёт против норм, авторитетов и догм? Разве не так?

Ишь ты, провокатор.

– Это естественно! Гормоны бурлят, требуя кипучей деятельности, и то, что создавали отцы и деды, кажется устаревшим, хочется ломать и строить своё, новое. Вспомните хотя бы себя в этом возрасте!

– Хм, ну, вы сравнили, Максим… Когда я был молод, мы строили новое государство, окружённое вражескими странами. Мы воевали в Испании, давали отпор фашисткой Германии… Там я уже, конечно, был постарше, но мальчишки сбегали на фронт, а некоторые приписывали лишний год, а то и два, чтобы отправиться громить фашистов… А вот мне сказали, что ваша песня, которая победила в Америке – это какой-то там рок. Мне кажется, для нашей страны это не совсем актуально, вы со мною согласны, Георг Васильевич?

– Безусловно, Пётр Нилович.

– А моё мнение таково, – нагло встрял я, – что нашу молодежь надо воспитывать на отечественном роке, чтобы слушали не вражьи голоса, а своих исполнителей! «Самоцветы», «Пламя» и прочие «Голубые гитары» – это всё, конечно, хорошо, но молодежи требуется более современная музыка с нормальными русскими текстами. И я над этим работаю.

– С текстами на английском?

– Ну почему же сразу на английском? Это было скорее исключение из правил, вполне можно сочинять рок и на русском. На английском – это актуально для зарубежных гастролей, а внутри страны в плане того же воздействия на умы молодёжи нужен как раз русский язык.

– Весьма рассудительная речь дал столь молодого человека, не находите, Георг Васильевич?

Ну вот, теперь меня будут обсуждать при мне же. Интересно, кстати, где хранится мой граммофончик? По идее он должен находиться здесь же, в кабинете министра культуры, но может быть и в другом помещении, в каком-нибудь сейфе.

Тут в дверь деликатно постучали, показался давешний моложавый чинуша.

– Пётр Нилович, пресса собралась, все готовы.

– Идёмте, товарищи, нас ждут.

Зал не такой уж и большой, но уютный. Нашу маленькую делегацию встречают вспышки фотокамер. Телевидения нет, я даже немного разочарован. Зато газетчиков хватает, и среди них я замечаю Генри Стоуна – в его руках фотокамера «Nikon». Стоун незаметно мне подмигивает, я в ответ улыбаюсь уголками губ: ни к чему собравшимся видеть, что между нами как будто дружеские отношения. Приятельские – ещё куда ни шло, мы с ним оба прекрасно понимаем, что представляем две тихо враждующие державы, и в дёсны целоваться не собираемся.

– Дорогие друзья! – негромко начинает Демичев. – Сегодня, как вы все знаете, мы собрались здесь по весьма приятному поводу. А именно – вручение нашему юному соотечественнику Максиму Варченко премии…

Он на мгновение запинается, затем, вспомнив, продолжает с улыбкой:

– …премии «Грэмми». Советские музыканты уже добивались подобного успеха, но лишь в классической музыке, достаточно вспомнить великого пианиста Святослава Рихтера. И вот наконец у нас есть победитель в категории эстрадных исполнителей. Премия «Грэмми» присуждена уроженцу скромной, провинциальной Пензы, который сумел заявить о себе на весь мир.

И снова появился моложавый помощник Демичева, на этот раз он передал шефу позолоченный граммофончик, а тот на паузе, предоставив возможность фотографам сделать снимки, вручил премию мне. Тяжёленькая статуэтка, явно не пластик.

– Большое спасибо за награду американской Национальной академии искусства и науки звукозаписи! – начал я ответную речь. – И огромную благодарность хочу выразить своей стране, которая дала мне возможность творить, создавая не только литературные, но и музыкальные произведения. Спасибо моим родителям, которые верили в меня и всячески поддерживали. Спасибо моей девушке, моей музе…

Представляю, что творится в душе Мясникова, учитывая, что от изначального, утверждённого им текста остались только два первых предложения. Я так-то не вписывал в текст эти строки, понимая, что Георг Васильевич их вычеркнет. А сейчас не считал, что, произнося эти слова, совершаю что-то криминальное. Американские звёзды кино и эстрады, получая свои премии, благодарят всех, включая родственников, почему я не могу упомянуть в своей речи родителей и любимую девушку? Они-то мне уж всяко ближе, чем партия и комсомол.

В общем, когда закончил, на Мясникова было страшно смотреть, казалось, его сейчас хватит апоплексический удар. А вот Демичев, что любопытно, совершенно никак не проявлял своих эмоций, сохраняя бесстрастное выражение лица. Может, после, когда вернёмся в кабинет (если вернёмся) будет визжать и топать ногами?

Далее последовал своего рода пресс-подход. Меня обступили корреспонденты отечественных изданий и единственный представитель зарубежной газеты в лице Генри Стоуна. Пришлось минут пять отвечать на вопросы, среди которых, к счастью, не оказалось провокационных. Разве что Стоун не удержался:

– Максим, если вам за хорошие деньги предложат гастроли по Соединённым Штатам, вы примете предложение?

– Вопрос, конечно, интересный, – улыбнулся я. – Но, во-первых, если ехать – то всей группой… всем ансамблем, без ребят я не поехал бы. Во-вторых, чтобы ехать на гастроли, нужно иметь англоязычный репертуар. Вряд ли местная публика заинтересуется песнями на русском. Мы же не фольклор поём, русские народные песни, может, и пришлись бы ко двору в качестве экзотики. У нас же пока всего одна песня на английском. В-третьих, нужно учитывать, что я ещё занимаюсь боксом, и время от времени приходится выступать на соревнованиях. А это ещё и подготовка к турнирам, как минимум месяц приходится напряжённо готовиться. Так что тут возникает проблема со свободным временем, а я не соглашусь пожертвовать соревнованиями, поскольку в этом году всё подчинено декабрьскому чемпионату мира.

– Но ещё далеко не факт, что вас бы отпустили на гастроли советские власти…

– А кого конкретно вы имеете в виду? – всё с той же приклеенной улыбкой поинтересовался я.

– Да вот хотя бы мистера Демичева, – отзеркалил улыбку Стоун.

– А что я? – вскинулся стоявший неподалёку Пётр Нилович, услышав, что прозвучала его фамилия.

– Тут вот корреспондент зарубежной газеты уверен, что вы бы не отпустили мой ансамбль на гастроли по США.

Видно было, что Демичев смущён, он не знал, что ответить, и в итоге выдавил из себя:

– Если бы поступило такое предложение, мы бы его обязательно рассмотрели и приняли коллегиальное решение.

Когда мы вернулись в кабинет, Мясников принялся было меня чихвостить, но Пётр Нилович мягко его осадил:

– Георг Васильевич, ну что вы, право слово, набросились на юношу? За что его ругать? Он в своей короткой речи и свою страну поблагодарил, которая его выпестовала и взлелеяла, ну и родителей, а отец с матерью – это святое. Особенно мать. Родина-мать зовёт – слышали же такое выражение?

– А девушку-то свою зачем приплёл? – всё кипятился Мясников.

– Ну а что девушка? – так же невозмутимо откликнулся Демичев. – Это у них на загнивающем Западе с их гомосексуалистами молодой человек может сказать: «Спасибо моему парню!», а у нас страна традиционных ценностей. А если она действительно его муза? Георг Васильевич, прошу вас, не ругайте вы его. Хоть я и не любитель таких песен, благодаря которой Максим выиграл приз, но он сумел доказать, что и наши, советские музыканты, если захотят, могут быть не хуже так называемых западных звёзд.

Разве мог Мясников ослушаться самого министра культуры СССР? Вот и пришлось ему скрипеть зубами, но свои претензии оставить при себе.

По пути в аэропорт Георг Васильевич обиженно сопел, глядя в окно «Волги». В самолёте уже не сопел, но всё ещё дулся. Когда около семи вечера самолёт приземлился в пензенском аэропорту, вроде бы уже отошёл, даже руку пожал на прощание, когда меня высаживали возле моего дома.

– Завтра в училище придут интервью брать журналисты «Пензенской правды» и «Молодого Ленинца», – просветил меня напоследок Мясников. – Не забудь захватить статуэтку для фото. И кстати, хоть с днём рождения заранее не поздравляют, я уж с твоего позволения нарушу эту традицию. С днём рождения!

Дома, конечно, порадовались факту получения награды, даже небольшое застолье организовали – батя как раз вернулся из поездки. Небольшое – потому что день рождения у меня всё-таки завтра, в субботу, и завтрашним вечером стол будет куда серьёзнее. В этот раз мне было разрешено выпить рюмочку наливки. За столом неторопясь рассказал, как проходила церемония.

– Так что теперь читайте обо мне во всех центральных газетах, – добавил я не без самодовольства.

Позвонил Инге – как было не похвалиться любимой девушке?!

– Ты мой герой, – промурлыкала она в трубку. – Завтра я тебя так поздравлю…

О-о, я сразу же представил, как будет выглядеть поздравление! Уж с чем-чем, а с фантазией у меня проблем никогда не было. Правда, как мы это сделаем? Инга приглашена к нам, Андрюха с Игорем и Пашкой Яковенко тоже. Кстати, Пашка обещался прийти с одноклассницей Надькой Соколовой. Не знал, что у него роман с первой отличницей моего бывшего класса. А после застолья, возможно, останется время, чтобы уединиться с Ингой в моей комнате. Но, блин, ни поорать, ни постонать… Ладно, что-нибудь придумаем.

Утром я проснулся с мыслью: ну вот, теперь мне до совершеннолетия ещё ровно год! Смогу на законных основаниях лить в себя спиртное, хоть никогда и не был любителем выпить. Мама с батей, как только я высунулся из своей комнатушки, тут же поздравили меня с днём рождения. Вручили подарок – роторную электробритву «Бердск» с тремя головками. Я тут же решил испытать её в деле, хоть и брился только вчера, перед полётом в Москву. Шум электробритва создавала невероятный, к тому же отец пожаловался, что по экрану телевизора шли помехи, но зато, как верно заметила мама, её можно спокойно брать с собой в дорогу, бриться в любом удобном месте, где найдётся розетка, тогда как для обычной бритвы требуются мыльный раствор и помазок. После процедуры ликвидации мелкой щетины на коже появилось лёгкое раздражение, тут пригодился подаренный до кучи лосьон после бритья.

Граммофончик засовывать в сумку, где и без того свободного места было не так много, не рискнул, завернув в несколько слоёв газеты и понёс в руках. Ребята в группе, конечно, при виде статуэтки оживились, каждый норовил подержать её в руках, но до них, как я понял, так и не дошло, насколько это круто – стать обладателем самой престижной премии в мире музыки. Ну да, позолоченная статуэтка, ну типа сокурсник что-то там в Америке выиграл, ну круто… К концу первой пары все уже, казалось, и забыли про мой граммофон.

Журналисты заявились ближе к концу занятий, с разрешения мастера мы уединились на перемене в актовом зале, где спокойно проговорили целый урок и меня сфотографировали во всех ракурсах со статуэткой в руках. Заодно поздравили с днём рождения.

Не успел вернуться домой, как звонок от Вишневского.

– Старик, поздравляю с 17-летием, почти взрослый теперь! – радостно заявил он. – И заодно с получением премии «Грэмми». Как ты смотришь на то, чтобы сняться у нас в «Парусе», рассказать про премию?

– Да в общем-то можно, но только отдали мне её задним числом. Вряд ли телезрителям будет интересно слушать, как мне её вручал Демичев.

– Расскажешь про песню, как создавалась, как она оказалась в числе претендентов на премию «Грэмми»… Ну я не знаю, у тебя же вроде язык хорошо подвешен.

– Это понятно, а вот саму песню вы в эфир пустите?

– Хотелось бы, вообще-то, – задумчиво произнёс Дмитрий.

– У меня предложение… Давайте запишем у нас в студии видеоклип на эту песню. Реально такое сделать?

– Хм, в принципе реально… Давай я в понедельник обговорю этот вопрос с начальством, если даст добро – снимем во вторник, а в среду у нас уже будет запись программы, которая выйдет вечером ближайшей пятницы. Почему во вторник? Потому что я в среду уже должен буду объявлять: «А сейчас мы посмотрим видеоролик на эту самую песню». Либо, если наша задумка не удастся, скажу: «Давайте послушаем эту песню», и придётся обойтись только аудиозаписью… Кстати, сама-то аудиозапись у тебя есть?

– Есть пластинка, для которой песня писалась в Москве.

– В принципе, тоже вариант, с пластинки можно на плёнку переписать, наша техника позволяет это сделать.

День рождения отметили весело. Отец умчался в поездку, а мама немного с нами посидела и, просветив нас с Ингой относительно блюд, которые и когда подавать на стол, ушла к соседке, чтобы не мешать молодёжи вести себя непринуждённо. Ну мы и вели… Стол сдвинули в сторону, врубили на полную катушку «Бони М», и отплясывали до тех пор, пока съеденное не утрамбовалось в наших желудках. А значит, настало время торта. Мама в этот раз сама пекла, пораньше отпросившись с работы, и торт получился знатным. Большой, бисквитный, с кремом – схомячили почти весь, оставив по куску маме и отцу.

Конечно же, всем разрешил подержать в руках граммофончик, но, по моему мнению, ребята не совсем сознавали значимость этой премии, для них это была просто прикольная, блестящая штучка. Ну и ладно, сам-то я прекрасно сознаю, как и люди, имеющие отношение к музыке во всём мире.

Естественно, не обошлось без подарков. Инга вручила мне флакон мужского парфюма «Habit Rouge» – настоящая Франция. Было немного неудобно принимать такой дорогой презент (а я догадывался, что он реально дорогой) на глазах у остальных друзей, чьи подарки оказались куда скромнее. А когда в начале десятого вечера со мной попрощались ушедшие вместе Пашка и Надя, мы наконец остались с Ингой наедине.

Входную дверь я на всякий случай запер изнутри, если что – мама позвонит. А в течение следующих двадцати минут мы с моей девушкой наслаждались друг другом. Кто-то скажет – не так долго, но тут тоже важен вопрос – как провести эти двадцать минут. Можно просто лежать рядом друг с другом и лениво предаваться ласкам, а можно устроить такие скачки… Вот мы с Ингой и поиграли в наездников. Причём наездниками были по очереди, и честно скажу, когда она оказывалась сверху – ощущения я испытывал на порядок сильнее.

У Вишневского всё-таки получилось договориться с начальством насчёт видеозаписи. Как он мне потом объяснил, поначалу шеф не горел желанием, но, когда Дмитрий положил ему в понедельник утром на стол свежий номер «Комсомольской правды» с публикацией о вручении мне награды самим Демичевым, тот сдался.

Мама, к слову, тоже накупила газет, но на работу, наученная горьким опытом общения с завистливыми коллегами, уже не носила. Правда, газету в отдел принёс её непосредственный начальник, встал посреди кабинета и потряс печатным изданием: вот, мол, гордитесь, что работаете вместе с Надеждой Михайловной, матерью знаменитого земляка.

Из-за записи на телевидении тренировку пришлось пропустить, в общем-то, после успешного выступления на первенстве РСФСР я имел право на некоторые поблажки. Это ближе к первенству Союза, то есть уже со следующей недели снова начну пахать до седьмого пота.

Мои ребята новость про запись восприняли с энтузиазмом. В том числе и тот факт, что в студии «Паруса» они тоже появятся в качестве гостей – Вишневский не имел ничего против моего предложения. В студию мы заявилась все как один в джинсе́, чтобы соответствовать духу песни. Для полноты образа не хватало патл до плеч, но это разве что в отношении меня, при желании мог бы отрастить, но боксировать с такой шевелюрой неудобно. А Юрка с Валей, не говоря уже про Лену, могли себе позволить, так что щеголяли с длинными лохмами.

Композицию мы когда-то давно уже репетировали, вчера повторили материал, к тому же в студии у нас имелась возможность сделать несколько дублей. Когда я и мои музыканты начали снимать ботинки и носки (Лене я разрешил с её колготками не разуваться, да и за синтезатором её нижнюю часть тела не особо видно) на нас посыпались вопросы – что это за стриптиз мы собираемся здесь устроить?

– Задумка такая, – объяснил я, – демонстрирующая раскованность советских музыкантов.

Режиссёр записи вопросительно посмотрела на Вишневского, тот озадаченно пожал плечами.

– А может, лучше всё-таки в обуви?

– Дмитрий, ну мы же не без штанов выступаем, а всего лишь без носков. Что в этом криминального или дискредитирующего советскую молодёжь?

– Действительно, по большому счёту и придраться не к чему, – вздохнул он. – Ну давайте изображать хиппи, так уж и быть.

В итоге даже Лена не выдержала, сходила в туалет, где стянула свои тёплые колготки, и тоже встала за «Юность» босиком и, как и мы, она тоже была в джинсах. Ну хотя бы педикюр в порядке, подумал я, разглядывая её накрашенные ногти.

Недаром говорится, что Бог любит Троицу! С третьего дубля вроде бы записали, не прошло и часа с момента нашего появления в студии.

– А можно будет увидеть, что получилось, ещё до выхода программы в эфир? – спросил я Вишневского.

– Давай мы завтра соберёмся все вечером, и до начала записи «Паруса» попросим показать нам видеоролик.

Видео получилось очень приличным, пусть весь клип и был снят в студии. Цвета, конечно, не такие чёткие, как я привык в своём будущем, но многого требовать от современных кинескопов было бы глупо. Это даже не японские телевизоры, а наши, советские. Надеюсь, в целом плёнка приличного качества, и когда представится возможность посмотреть её на хорошем телевизоре – я буду приятно удивлён.

Вишневский решил, что сначала отснимет кусок с нами, а дальше мы покинем студию, и в кадр сядут остальные приглашённые. А уже после монтировки наш кусок окажется в середине состоящей из трёх частей программы, которая должна выйти в эфир в ближайшую пятницу.

Запись прошла без эксцессов. Моё приподнятое настроение передалось всем участникам моего коллектива, даже обычно застенчивый Валя – и тот пару раз пошутил. Статуэтка «Грэмми» стояла на круглом журнальном столике между нами, ещё перед началом съёмок оператор взял её крупным планом. Я всячески упирал на то, что это не только моя победа, это победа всего нашего ансамбля, и ребята смущённо улыбались, понимая, что к этой песне не имеют ни малейшего отношения. Однако я их сюда притащил – мне их и пиарить.

Гольдберга я тоже приглашал на запись, но он скромно отказался, заявив, что эта песня мною была написана ещё задолго до его появления в нашем коллективе, и он тут совершенно ни при чём, да и не хочется ему пока афишировать свою деятельность в лице художественного руководителя. Те, кому надо, и так это знают, а всем знать ни к чему.

А снег к середине марта уже почти совсем сошёл. И как-то неожиданно подкатило первенство Союза. Вроде бы только вчера выиграл республику, и снова нужно готовиться выходить на ринг. Последнюю неделю я полностью посвятил тренировочному процессу, впрочем, успев в предыдущие выходные съездить с коллективом в Кузнецк – второй по величине город области. Мы там успели дать концерт вечером субботы и на следующий день сразу три концерта. И каждый раз рассчитанный на 800 зрителей (600 в партере и 200 балкон) зал недавно возведённого Дворца культуры «Родина» был не то что полон – переполнен.

Из Пензы мы приехали на арендованном на пару дней автобусе, водителя пришлось так же устраивать на ночлег в гостинице и обеспечивать питанием. Но учитывая, что по итогам четырёх концертов, не считая расходов на транспорт и того же водителя, мы заработали по триста сорок рублей на нос – игра стоила свеч. Всяко комфортнее добираться в «пазике», чем трястись в электричке. Тем более мы смогли спокойно загрузить всю аппаратуру и музыкальные инструменты.

В этот раз Гольдберг сделал билеты подороже, нежели на предыдущие выступления нашей группы… То есть ансамбля, конечно, просто в разговорах между собой нам было проще именно таким словом обозначать наш коллектив. В общем, в первые ряды партера билеты продавались по два пятьдесят, дальше по два рубля, а на балкон по полтора. Я в уме примерно подсчитал, выходило, что вроде как Романыч нас не кинул, если поверить, что 15 % выручки ушло директору ДК, которой по идее тоже нужно было с кем-то делиться, чтобы её делишками не заинтересовались соответствующие органы. Плюс оплата услуг водителя, бензин за наш счёт, размещение и питание в гостинице. Где-то так и выходит. Ребята, а особенно Юрец, были весьма довольны финансовыми итогами поездки.

Ну а меня больше впечатлило, как нас принимали. Если честно, то, конечно, весь ажиотаж крутился вокруг моей фамилии. В первый день мы подъехали к служебному входу, чтобы спокойно разгрузить «пазик» от аппаратуры и инструментов. Не знаю уж, откуда местные фанатки прознали, что мы будем разгружаться за два с половиной часа до начала субботнего выступления, но пяток девчонок тут уже дежурили. При моём появлении раздался такой визг, что я испуганно дёрнулся было обратно в автобус, но быстро совладал с эмоциями, улыбнулся девушкам, помахал рукой, даже успел ответить что-то на восторженные вопли поклонниц. После чего встречавшая нас директриса попросила девочек отойти и не мешать выгрузке аппаратуры.

Вечером после первого концерта на кузнецкой земле перекусили в кафешке при гостинице и поднялись в номера. Лене повезло, ей как девочке достался отдельный, я поселился с Юркой, а Валя, как и ожидалось, вместе с Гольдбергом. Не знаю, как фанатки вычислили, где находится окно нашего с Юрцом номера, но часов в десять вечера они принялись скандировать мою фамилию. Я рискнул выглянуть в щелку между шторами, и тут же был замечен, вызвав новый шквал счастливых воплей. К счастью, кто-то сообразил вызвать милицию, и прибывший вскоре наряд навёл порядок. Обошлось без задержаний, видимо, на первый раз просто предупредили.

Думал, теперь спокойно отдохнём. Ага, щас! Едва я улёгся спать, как в оконное стекло раздался осторожный стук. Направив свой взгляд в сторону окна, я охренел, увидев по ту сторону довольно-таки симпатичную девичью мордашку.

Нас поселили на последнем, третьем этаже гостиницы, и я просто сначала не поверил своим глазам. Как могла забраться сюда эта чокнутая девица? Юрка отлучился в туалет (здесь он был один на весь этаж, в конце коридора, но хотя бы на две кабинки) так что разбираться пришлось мне в одиночку. Я кое-как сдвинул замазанные белой краской шпингалеты, открыл окно и выглянул наружу. Ага, оказывается, справа находилась пожарная лестница, вот на ней-то и стояла отчаянная девчонка, которой на вид не дашь больше шестнадцати.

– Максим, – простонала она, – я вас люблю!

– Можно и на ты, – вздохнул я.

После чего помог ей забраться внутрь. Девица стояла напротив меня, в глазах её сияло самое настоящее счастье, несмотря на комичность ситуации: на мне из одежды были только майка и трусы.

Тут распахнулась дверь и появился одетый в трико Юрка.

– Ого! А у нас, оказывается, гости? – чуть ли не облизнулся он.

– Угу, – буркнул я, – незваные. Тебя как зовут-то, чудо?

– Катя, – пискнула она.

– Вот что, Катя… Сейчас этот молодой человек, наш барабанщик Юра, проводит тебя на выход. И больше, умоляю, не лазь по пожарным лестницам, а то свалишься, и я буду себя всю жизнь винить в твоей смерти.

Я видел, что Юрка с трудом сдерживается, чтобы не заржать, аки конь. Да уж, картина маслом…

– Ой, а можно я вас поцелую? – прошептала она, молитвенно сложив ладошки перед собой. – Ну хоть один разочек, ну пожалуйста!

Девица явно была на грани восторженной истерики, того и гляди расплачется от счастья.

– Ладно, целуй… Только в щёку, – предупредил я.

– А меня можно не только в щёку, – прыснул Юрка.

Когда он, проводив счастливую чуть ли не до описанных трусов гостью, вернулся в номер, со смехом стал рассказывать, как офигела дежурная, увидев, что из гостиницы выходит посторонняя.

– А ты что?

– А что я? Сказал, что это дочка директрисы Дворца культуры. Приходила передать от мамаши ключи от гримёрки.

– И что, поверила? – хмыкнул я.

– Куда она денется? – тоже хмыкнул Юрка.

На самих концертах кузнецкие девчата устраивали истерику не хуже, чем девицы с «загнивающего» Запада на виденных мною в прежней жизни архивных кадрах с выступлений «битлов». Тут ещё, наверное, сыграла свою роль и вышедшая в эфир как раз накануне передача с нашим участием и показанным в её рамках клипом. В это время телевизор народу смотрит не в пример больше. Альтернативы всё равно нет, разве что почитать книгу или периодику.

Я, кстати, выклянчил, вернее, даже выкупил всего за пятнашку (по себестоимости) видеокассету с нашим клипом на песню «Heart-Shaped Box». Осталось купить видеомагнитофон, чтобы хоть иногда её пересматривать.

А что, в хозяйстве вещь нужная. У Вадима Николаевича видел японскую модель в коробке. Стоить, конечно, будет как чугунный мост, уж точно не дешевле гитары. Но сейчас, слава богу, такой момент в жизни Максима Варченко, что можно время от времени позволять себе дорогие приобретения. А куда их, деньги, копить? Квартира есть, машина нам пока не нужна, так что, как пелось в одной песенке из 90-х, жить нужно в кайф. При этом периодически позволяя себе тратиться на благотворительность, как в случае с клубом, которому я помог с инвентарём.

Заодно можно прикупить видеокассеты с голливудскими фильмами. Может, повезёт найти что-то из новинок, то, что станет доступно советскому зрителю лишь несколько лет спустя. А может, и не станет. Далеко не все фильмы, особенно якобы содержащие сцены насилия и эротики, появятся в советском прокате. А знаменитые видеомагнитофоны «ВМ-12», за которыми будут выстраиваться километровые очереди, появятся разве что лет через пять, и приобрести это чудо техники по цене мотоцикла сможет далеко не каждый. Хотя, кто знает, вдруг кооператорам разрешат открыть видеосалоны? В моей истории страна через это прошла, прежде чем распавшийся Союз наводнили южнокорейские видеомагнитофоны по более-менее доступным ценам.

А что касается Вадима Николаевича, то у него же можно и гитарный кабинет присмотреть. Когда брал гитару, конечно, обратил внимание на 20-ваттный «маршалловский» комбик, но денег было в обрез, не чеками же расплачиваться. Опять же, таскаться с ним полдня – то ещё удовольствие, когда я у тебя и так в руке не такой уж и лёгкий кейс с гитарой. Учитывая, что «Лес Пол» я хранил дома, такой комбик мне бы пригодился. Воткнулся в него – и играй себе в половину громкости, не сильно донимая соседей.

Отработали кузнецкие гастроли, а дальше началась целенаправленная подготовка к первенству СССР. Ради такого случая Храбсков приходил в клуб каждый день, чтобы проводить со мной индивидуальные тренировки. А 23 марта днём мы с ним садились следующий в сторону Сибири поезд, чтобы утром 25-го, в воскресенье, выйти на узловой станции «Омск-Пассажирская».

В этот раз участников турнира расселили по разным гостинцам. Видно, у принимающей стороны возникли проблемы с размещение боксёров и тренеров в одном месте. Нас с Анатольичем «закинули» в пригород, в ведомственный санаторий «Коммунальник». Мне кажется, название «Коммунальщик» на слух лучше ложится, но тут со своим уставом в чужой монастырь, как говорится, соваться не след. Не самый плохой, кстати, санаторий, коммунальщики позаботились, что бы отдых для своих здесь превратился действительно в отдых. Тут даже 25-метровый бассейн имелся, в котором мы с Храбсковым с удовольствием поплескались в день заселения.

В тот же день успели заглянуть в спорткомплекс «Юность», где будут проходить соревнования. Спорткомплекс отдан на растерзание боксёрам, тренерам и судьям. Настоящий Вавилон, учитывая, что здесь были представлены все республики СССР, и повсюду звучала разноголосая речь. Тут же встречаю всех своих старых знакомых – Васю Шишова, Лёху Никифорова, Юру Гладышева, Толю Микулина, Саню Лебедева, Исраела Акопкохяна, Саню Ягубкина… Самым опасным соперником, по нашему с Храбсковым мнению, был действующий чемпион Союза Александр Лебедев. И пусть на первенстве Европы прошлым летом он проиграл какому-то румыну и остался без медалей – не стоило расслабляться раньше времени.

Лебедев представляет также РСФСР, но на первенстве республики не принимал участия, а то бы мне точно пришлось там с ним рубиться. Как выяснилось ещё по ходу турнира в Калинине, Саня как действующий чемпион страны в своём весе был освобождён от отбора на первенстве РСФСР, приняв участие только в первенстве ДСО «Буревестник», которое ожидаемо выиграл.

Регистрация, взвешивание, жеребьёвка – и вот я уже знаю имя своего первого соперника. Это Антон Антонов из Черновцов. По сетке мы с Лебедевым можем встретиться только в финале, не иначе, организаторы подсиропили. Надеюсь, оба доберёмся до финала без приключений, Саньке я пожелал удачи по ходу предварительных поединков. Причём пожелал с глазу на глаз, он меня тоже напутствовал добрыми словами. Однако видно было, что Лебедев, пытаясь сохранить внешнюю невозмутимость, всё же слегка нервничает. Да и я, если честно, отнюдь не был невозмутим, впрочем, это вполне обычная и ожидаемая реакция.

Нормально так подрались с этим Антоновым, хотя Храбсков и кричал из моего угла, чтобы я проявил рассудительность. Пошли оба вперёд без разведки, и в первом же раунде всё и закончилось. В этой рубке я оказался на голову сильнее, хотя поначалу соперник нехило так напирал, видимо, решив поставить на кон всё: либо со щитом, либо на щите. Получилось, что со щитом оказался я, правда, получив небольшое рассечение под левым глазом.

В виду этого обстоятельства в следующем бою против узбека Махмудова мне пришлось выбрать осторожную тактику. Держался на дальней дистанции, в обмен ударами практически не вступал, однако мои точные джебы левой раз за разом выводили оппонента из себя. Южный, вспыльчивый характер, вот и злился, лез вперёд, надеясь хоть раз меня зацепить. Чем-то напомнил моего соперника по финалу прошлогоднего первенства Союза Усманова, тем более что и национальность та же самая. Усманов, кстати, и на этом первенстве выступал, но в более лёгкой весовой категории, из которой я поднялся наверх, иначе наши дорожки могли бы вновь пересечься.

Победу я одержал по очкам, а левое плечо после такой усердной работы одиночными и двойными джебами так устали, что только следующим утром я смог нормально поднимать руку. День отдыха оказался весьма кстати, к тому же рассечение практически совсем затянулось, о нём больше напоминал небольшой желтеющий «фонарик» под левым глазом.

В этот день организаторы устроили нам по желанию экскурсию, и я посетил острог, в котором в середине прошлого века отбывал каторгу Достоевский.

– До Омска Достоевского везли по Тюкалинскому тракту, через Ишим, Аббатское, Тюкалинск, – нудно вещала ёжавшаяся в видавший виды полушубок экскурсовод. – С тракта заиндевевшие тройки вбежали в прямую улицу Тобольскую (ныне Орджоникидзе) с небольшими одноэтажными деревянными домиками по сторонам. А вскоре перед ехавшими открылась большая площадь – эспланада Омской крепости. Кругом вдали виднелись городские постройки, посреди площади – старая городская роща с кривыми, редко разбросанными берёзами и небольшим, занесённым снегом вокзалом. Тройки повернули к земляной второклассной крепости.

В общем, проникся вместе с другими экскурсантами, заодно психологически разгрузился.

Четвертьфинал свёл меня с представителем Латвийской ССР Карлисом Айварсом. В отличие от предыдущего соперника этот левша оказался техничным, хладнокровным, с хорошей реакцией. В атаку особо не лез, но и в защите не отсиживался. Однако не было в нём изюминки, отличающей классных боксёров от середнячков. Не хочу себя перехваливать, но мне было чем удивить соперника. В третьем раунде я его окончательно задёргал финтами, чередуя удары с дальней и средней дистанций. И выносливость начала его подводить, движение замедлилось, чем я тут же воспользовался, вогнав излюбленный боковой левой в печень и добавив ею же слева в челюсть. От дальнейшего избиения латыша спас рефери.

– В полуфинале тебя ждёт белорус Жданович, – рассказывал вечером Храбсков, когда мы в очередной раз лениво плавали в санаторном бассейне. – Серьёзный товарищ, своего соперника по четвертьфиналу уложил во втором раунде. Удар справа у него бронебойный, ещё и с нырком делает, так что постарайся не подставляться.

Я внял предупреждению коуча, и как зеницу ока (и её тоже, гы) берёг левую сторону челюсти. Ради этого пришлось перестроиться на правостороннюю стойку. Её мы тоже тренировали, считая, что боксёр должен работать в «неродной» стойке если и хуже, чем в «родной», то ненамного. Фокус удался, соперник иногда попросту не знал, что делать, бездумно пытаясь пробить защищавшую мою левую сторону перчатку. Безоговорочная победа по очкам, правда, по итогу боя моё левое плечо вновь дало о себе знать. И теперь уже не от усталости, соперник реально накидал мне в это место, такое ощущение, что я попал на микроразрыв связок. Но тогда я подумал, что это временно, к завтрашнему бою пройдёт, и мы с Анатольичем отправляемся смотреть второй полуфинал, где Саня Лебедев, казалось, без проблем разберётся с представителем Казахстана.

Фамилия казаха Садыков, а зовут Батыр. Реально батыр, если учитывать, что вообще казахи в таких серьёзных весах – скорее исключение, чем правило, у них от природы мелкое телосложение. Чтобы, наверное, было удобнее скакать на низкорослых степных лошадках.

Так вот в этом полуфинале произошла трагедия, несчастный случай, катастрофа – называйте как хотите. Короче говоря, соперник Сане достался серьёзный, крепкий орешек, об который он обломал… Нет, не зубы, а руки. Вернее, запястье правой руки, когда в третьем раунде попытался провести мощную атаку и пробить этого похожего на словно бы вытесанного из одного цельного куска гранита казаха.

У меня, если честно, чуть слёзы на глаза не навернулись, когда я смотрел, как побледневший Саня показывает руку врачу. Затем его увели в раздевалку, и я не выдержал, рванул следом. Там на моих глазах Лебедеву на травмированное запястье наложили шину, а затем отправили в травматологию. Прежде чем сесть в «скорую», Санька обернулся ко мне, с печалью в глазах сказал:

– Жаль, что я пролетел мимо чемпионата мира. Макс, отомсти завтра за меня.

Ну а куда мне деваться, придётся мстить, иначе я и сам пролечу мимо Токио. Да и помнил я, как прыгал по рингу счастливый казах, даже не подошёл к сопернику поинтересоваться, как у него там дела со здоровьем. Шлёпнул Саньку перчаткой по плечу и давай дальше отплясывать какой-то свой ритуальный танец.

Но на душе у меня было всё же легче, чем если бы пришлось биться за путёвку на чемпионат мира с товарищем. А тут уже ясно – перед тобой реально соперник, которого не стоит щадить, и от осознания этого в крови начинал закипать адреналин. Единственное, что настораживало – левое плечо по-прежнему побаливало, отчего я на разминке старался беречь руку, не действуя в полную силу.

– Что с рукой? – встревоженно спросил Храбсков, останавливая разминку.

– Да чёрт её знает… После боя с белорусом побаливало плечо, думал, к утру всё пройдёт.

– Бляха муха, – невольно ругнулся Анатольич, – вот только этого нам сейчас не хватало! Что ж вчера врачу не показался? Думал он… Ты вообще в состоянии боксировать?

– А у меня есть выбор? Хотите, чтобы уплыла путёвка в Токио?

– Ты прав, терять нам нечего… Ну хотя бы береги плечо, не подставляй его лишний раз. Может, снова в правосторонней поработаешь? Или хотя бы фронтальной?

– Посмотрим, как пойдёт, – мотнул я подбородком.

Невзирая на проблему с плечом, на бой я вышел заряженным, Анатольичу даже не пришлось меня накачивать. В тему перед глазами стоял эпизод из фильма «Ринг», который я видел в той своей юности. Там герой в исполнении Александра Пороховщикова в раздевалке перед боем говорит молодому боксёру, зашедшему выразить свой респект: «Ты, Володя, отойди в сторонку, я ведь должен разозлиться».

Плоское, словно блин, лицо соперника, на котором прятались маленькие глазки, выражало желание закончить со мной как можно быстрее, невзирая на все мои регалии. Батыр, однако, не стал кидаться вперёд сломя голову: как только он пытался это сделать – сразу же из его угла на казахском что-то кричал тренер, и оппонент, словно пёс, послушно подчинялся команде.

Я тоже не рвался на Садыкова, памятуя о своём плече, предпочитая менять стойки и тем самым вводя казаха в заблуждение. Заодно не мешает присмотреться к сопернику. Хотя в общем-то в его бою с Санькой уже присмотрелся и сделал для себя кое-какие выводы, но всё равно разведка не будет лишней.

В целом поединок складывался по нашему с Храбсковым сценарию. Я кидал слабые джебы левой, акцентированные правой, постоянно двигался, памятуя, что правильная работа ног – как минимум половина успеха. Всё складывалось неплохо до тех пор, пока во втором раунде, видимо, получив наставления от тренера, соперник не решил проверить меня на вшивость. Проверка состояла в нескольких затяжных атаках, когда Батыр, весящий, такое ощущение, явно больше заявленных на взвешивании 80 кг, пытался зажать меня в углу и обработать серией коротких ударов по голове и корпусу. И вот тут-то после очередной его атаки я понял, что моя левая рука вообще отказывается работать, максимум, на что она способна – это находиться в согнутом состоянии, защищая левую часть корпуса и головы.

Картина Репина «Приплыли»! Кое-как я продержался второй раунд, а в перерыве, когда Храбсков спросил, почему я совсем перестал бить левой, объяснил причину. Тот даже перестал обмахивать меня полотенцем.

– Так что теперь, – растерянно спросил Анатольич, – снимаемся?

– Ну уж нет, – буркнул я. – Попробую побегать от него с одиночными джебами правой.

А вот тренер моего соперника, похоже, заметил, что с моей левой рукой что-то не то, и как только начался третий раунд, Садыков принялся раз за разом обрабатывать моё левое плечо. Ого, блин, а ведь больно! И теперь я вообще не могу руку толком поднять, она так и норовит повиснуть плетью.

Ноги, мои любимые, шустрые ноги, давайте, спасайте меня! И я начал скакать по рингу антилопой гну, удирающей от голодного льва. Но всё же иногда позволял себе лягаться… то есть выкидать в сторону казаха одиночные правой. И что приятно, пару раз я умудрился его серьёзно зацепить.

Рефери тоже заметил, что моя левая рука висит плетью, а я морщусь от боли, остановил поединок.

– Что у вас с рукой? Вы можете продолжать бой?

– Да всё нормально, просто мне плечо слегка отбили, сейчас пройдёт.

Прозвучала команда «бокс», и началась вторая серия фильма о погоне льва за антилопой. Чувствуя, что времени остаётся совсем мало, Батыр попёр на меня танком, продолжая молотить уже не только несчастное левое плечо, но и всего меня от пояса и выше. Причём пёр, уже просто опустив голову, словно решив меня заодно и забодать. Эта гонка меня уже изрядно утомила, я стал двигаться медленнее, и прекрасно сознавал, что даже если дотяну до финального гонга, то вполне могу по очкам и проиграть, и это вызывало во мне чувство бессильной ярости.

И тут то ли озарение на меня снизошло, то ли это и есть класс боксёра, но в какой-то миг, будто глядя плёнку в «рапиде», я увидел не только безумные, налитые кровью глазки соперника, но и его совершенно открытую челюсть. В короткий апперкот я вложил все оставшиеся силы, понимая, что, если удар не достигнет цели – за оставшееся время боя от любого тычка свалюсь на канвас.

Но я же везучий сукин сын! С ликованием наблюдаю, как Садыков замирает, будто врезавшись с разбегу в стену, а затем его чёрные зрачки закатываются, и он падает сначала на колени, а затем заваливается набок. На автомате иду в нейтральный угол. В ушах у меня словно вата, я с трудом слышу голос рефери, отсчитывающего… Нокдаун или нокаут? И только услышав возглас: «Аут!», я понимаю, что это победа.

Глава 9

Победителей награждал лично старший тренер сборной СССР Алексей Киселёв. Прилетел специально в Омск на финальные поединки, посмотреть на ближайший резерв основной сборной страны. После моего боя с казахом подошёл вместе с врачом и старшим тренером юниорской сборной Чеботарёвым, поинтересовался, что у меня с рукой.

– Шут его знает, Алексей Иванович, висит плетью, даже поднять не могу.

В подтверждение своих слов я сделал попытку приподнять руку и поморщился от боли.

– Надеюсь, это всего лишь сильное растяжение, – чуть позже сказал врач, ощупывая моё плечо и следя за моей реакцией.

На моё счастье и к облегчению Храбскова, эскулап оказался прав, я отделался хоть и сильным, но всё же не разрывом, а растяжением связок. Хирург в траматологии ещё раз тщательно осмотрел руку и зафиксировал руку с помощью самодельного бандажа из эластичного бинта.

– Желательно месяц руку не тревожить, – сказал он, закончив манипуляции. – Надеюсь, пока соревнований не предвидится?

– В декабре чемпионат мира.

– Ну, до декабря, если будете соблюдать режим, ваша рука будет как новенькая. По возвращении в Пензу советую заглянуть в физкультурный диспансер, там должны быть специалисты по спортивным травмам.

В диспансере подтвердили поставленный омским травматологом диагноз и так же посоветовали руку лишний раз не тревожить, на этот раз наложив более профессиональный бандаж, который относительно легко снимался и надевался, это если мне, например, ванну захочется принять или постоять под душем. Однако всё остальное время было указано его носить, даже не снимать, ложась в постель. Ладно, месячишко потерплю, а там понемногу начнём готовиться к чемпионату мира.

Мама, само собой, поохала, Инга тоже за меня малость испугалась, но я своих женщин быстро успокоил. А вот Гольдберг был опечален донельзя. Все его планы насчёт гастролей по области шли прахом. Я предложил взять на это время какого-нибудь сессионного гитариста, а Валька, мол, и сам горазд петь, все тексты знает.

– Да ты пойми, народ-то ведь на тебя валит, на Максима Варченко, – вздыхал Семён Романович. – Даже если ты просто встанешь на сцене – твоим поклонницам и этого будет достаточно.

– То есть вы настаиваете, чтобы я даже с примотанной к телу рукой выходил к публике?

– Ну микрофон-то здоровой рукой держать ты сможешь! Или просто стоять возле стойки!

Я мотнул головой. Мне было понятно желание Гольдберга заработать, но, если бы дело было только в нём – я простопослал бы его куда подальше. Однако я прекрасно понимал, что тут замешаны ещё и интересы моих музыкантов.

– Ладно, я готов вас выручить, но на этот шаг я иду лишь ради ребят, чтобы они смогли заработать. И это значит, что нам нужен гитарист… Вернее, басист. Гитарные партии знает Валентин, даже может соло к некоторым песням сыграть, я сам видел. А вот басовые партии полегче, сессионный бас-гитарист может из разучить за пару-тройку дней.

– Есть кто на примете? – сразу же оживился Семён Романович.

– Думаю, найдём.

Первым делом я отправился в ресторан гостиницы «Пенза», где по вечерам играл ансамбль с Рафом Губайдуллиным в составе. Вот от такого лидер-гитариста, кстати, я бы не отказался, но… Согласился бы он быть на вторых, или даже третьих, учитывая ещё нашего худрука, ролях? Да и у нас вроде как молодёжный коллектив, а Рафу за тридцать. Опять же, может, ему спокойнее приходить по вечерам в ресторан ради пусть и меньшего, но стабильного дохода, нежели мотаться по области.

– О-о, сколько лет…

– …сколько зим, – добавил я, пожимая его маленькую, пухлую руку.

– Слушай, я тебе завидую чёрной завистью! Мне премия «Грэмми» в жизни не светит… А что у тебя с рукой?

– Поскользнулся, упал, очнулся – гипс, – отшутился я. – Удачно так съездил на первенство страны по боксу.

– Ох ты… Что-нибудь выиграл хотя бы?

– В общем-то, золотую медаль.

– Ого, поздравляю! В Пензе оценили твой успех?

– А то! Председатель спорткомитета грамоту вручил. А от обкома ВЛКСМ меня собираются теперь выдвигать кандидатом на областную конференцию, а там и на всесоюзный съезд, говорят, могу поехать.

– Ишь ты, всесоюзный съезд – вещь серьёзная… Ладно, это всё лирика, я чувствую, ты не просто так пришёл, верно?

– Верно, Раф, просто так не потащился бы сюда, хотя послушать, как ты играешь – настоящий меломан никогда не откажется.

Объяснил Губайдуллину суть проблемы, заставив его на минуту задуматься.

– Есть у меня на примете хороший бас-гитарист, Саша Казаков. Хотел сначала Жору Васильева порекомендовать, но Санька – настоящий виртуоз бас-гитары. Он как раз Жору Васильева в «Искателях» подменил. Потом играл в филармоническом ансамбле «Ровесники», но что-то у него там с руководителем коллектива не сложилось, сейчас он инженером радиосвязи устроился во Дворец пионеров. Я тебе запишу его телефон, скажешь, я поделился, а сам уже попробуешь договориться.

– А по отчеству его как?

– Викторович, кажется… Да брось ты, какие к чёрту отчества среди музыкантов, тем более ему лет тридцать всего. В общем, звони. Если не повезёт – попробуем с Жорой договориться, он сейчас в Доме радио работает корреспондентом.

На удивление, Казаков согласился почти без раздумий. Даже не поинтересовался размерами оплаты труда, сказав, что по идее может отпроситься с работы в любой момент. Уже на следующий день он заявился на репетицию со своей бас-гитарой, и стал изучать партии к песням нашего репертуара. Схватывал Саша всё на лету, и при этом ещё и импровизировал, превращая басовые партии в совершенно новые инструментальные ходы. Я не мог не заметить, как ревниво следит Валя за успехами сессионного бас-гитариста и, оставшись один на один, успокоил его, что это всего лишь временно приглашённый музыкант, который знает, что после того, как я снова смогу взять в руки гитару, мы с ним попрощаемся.

Первая поездка в новом, расширенном составе состоялась за пределы области, в Саратов. По трассе не так уж и далеко ехать – всего-то 230 км. Снова арендовали знакомый «ПАЗик» вместе с тем же водителем. Мама ни за что не хотела меня отпускать, мол, с одной рукой ты себя толком обслужить не сможешь. На это я ответил, что дома как-то обслуживаю, и на гастролях уж как-нибудь смогу застегнуть ширинку джинсов.

Затем она привела другой аргумент:

– Вот зачем это тебе нужно? Что у нас, денег нет?

Деньги у нас были, и неплохие, на сберкнижке у мамы лежало около двенадцати тысяч. Плюс дома наличкой около тысячи, так, на разные расходы, в этот ящик стола ложилась зарплата родителей и моя стипендия. И не нужно забывать, что на ту же сберкнижку падают пусть и не такие уж большие, но всё же авторские отчисления от исполнения песен, и туда же переводились гонорары за книги.

– Я как негласный лидер коллектива должен думать не только о себе, но и о своих музыкантах, – вздохнул я. – А билеты продаются не на ансамбль «GoodOk», а на Максима Варченко. Не могу же я их подвести!

В Саратове подготовка проводилась более серьёзно. Гольдберг подсуетился, чтобы по всему Саратову висели афиши, так что к нашему первому субботнему выступлению билеты на все концерты (в воскресенье по кузнецкому сценарию планировалось дать два) оказались проданы. Ими, по заверению нашего счастливого худрука, даже спекулировали, толкая в две цены.

Семён Романович договорился насчёт выступлений в цирке, рассчитанном на тысячу мест. Удалось ему впихнуть нас в «окошко», образовавшееся между гастролями двух цирковых трупп. Всё – как месяц назад на первенстве республики в Калинине.

Пока ехали, я задумчиво пялился в окно. В полях ещё белеют островки снега, но уже солнце светит чуть ли не по-летнему ярко, я уже минут через двадцать поездки скинул демисезонную куртку, иначе просто бы запарился. Из-под колёс нашего «пазика» во все стороны летят грязные брызги, все встречные машины одного, серого цвета, каким, наверное, будет и наш автобус через несколько километров пути.

За баранкой неразговорчивый Лексеич – довольно угрюмого вида мужик лет сорока пяти с вечной тёмной каёмкой под ногтями крепких, узловатых рук. Не знаю, как наш водила договаривается в своём автотранспортном предприятии, чтобы забирать на выходные автобус, но мужик уже становится практически членом нашего небольшого коллектива. За соответствующее вознаграждение, разумеется.

Лексеич поругивается, лишь когда автобус попадает колесом в скрытую водой выбоину на кочковатом асфальте, и нас ощутимо потряхивает. Но когда выбираемся на бетонку, выложенную до самого Саратова в качестве запасной взлётно-посадочной полосы, ухабы пропадают, но вместо этого начинается мелкое дребезжание на стыках бетонных плит. Впрочем, к нему быстро привыкаешь, и вскоре уже не обращаешь внимания.

Поселились мы в цирковой гостинице «Арена», куда нас определил директор цирка Владынин[22]. Мужчина приятной наружности, улыбчивый, возможно, в том числе и от ожидания прибыли. Не знаю уж, что он там и как положит в свой карман, может, у него тоже есть прикормленный человек или какие-то хитрые ходы, но внакладе, я был уверен, Владынин не останется.

Нам же, как подсчитал Гольдберг, должно перепасть за три выступления аж где-то по семьсот рублей на нос, так как билеты в первые ряды продавались уже по трёшке, а на остальные места по два рубля. Это за минусом оплаты водителя с автобусом и бензина, к счастью, в эти времена копеечного.

– Вышло бы больше, но Владынин потребовал двадцать процентов от выручки, – прояснил мне ситуацию Гольдберг. – Я, честно тебе говорю, пытался настоять хотя бы на пятнадцати, но он упёрся – и ни в какую.

Приходилось верить Романычу на слово. Он как худрук и администратор коллектива в одном лице, имел право договариваться с принимающей стороной с глазу на глаз, моё же присутствие при переговорах, невзирая на мой слегка звёздный статус, могло вызвать резонные вопросы.

Что касается ажиотажа вокруг наших концертов, то и здесь продолжилась девичья истерия. Естественно, саратовские девчонки сходили с ума по мне, любимому. К служебному входу так просто было не подойти, нужно было миновать ворота, через которые въехал наш автобус, а они запирались изнутри. Пока автобусу стоял у ворот в ожидании, когда их наконец откроют, наш «пазик» окружила толпа человек в пятьдесят. Причём в скоплении девиц я заметил нескольких парней, одного даже довольно взрослого, уже лет за двадцать. Девушки визжали не дуром, двое вообще трясли плакатами, на которых фломастерами было написано признание в любви Максиму Варченко. От всей этой ситуации я чувствовал неловкость и в то же время меня распирало ощущение высокомерия, которое я упорно пытался в себе загасить.

«Запомни, – твердил я себе, – как минимум половина твоих успехов принадлежит другим людям, которых ты попросту обокрал, хоть и пытаешься это представить, как будто они могли в этой реальности и не написать своих песен. И ничего бы этого вообще не было, не залети моя душа по какой-то ошибке в моё же молодое тело».

Каких усилий мне каждый раз стоило обуздать мою гордыню… В последнее время я убедился, что звёздная болезнь реально существует, и как простому человеку трудно ей противостоять. Но я боролся, стараясь по-прежнему соответствовать образу простого пензенского паренька…. Ну или парняги, учитывая мои габариты.

Со стены гримуборной на нас скалились музыканты ВИА «GoodOk», даже Казаков присутствовал на это цветной, вполне респектабельной по нынешним временам афише. А я стоял правым боком вперёд, маскируя таким образом примотанную к телу левую руку. Такие же Гольдберг нам подарил перед отъездом, успев на днях метнуться в саратовскую типографию и привезти оттуда штук пятьдесят. Остальной тираж ушёл на расклейку по афишным тумбам Саратова – Семён Романович не скупился, считая, что вложения (а вкладывались мы все) окупятся сторицей. Хотя, думаю, и без всяких афиш сарафанное радио разнесло бы по почти миллионному Саратову весть о приезде ставшего вдруг резко знаменитостью Максима Варченко и Ко.

На первом концерте творилось настоящее безумие. Не успели мы выйти на арену, как девичья часть публики зашлась одним нескончаемым воплем, отчего мне даже пришлось попросить зрителей вести себя хоть немного поприличнее. Вроде бы вняли, правда, едва начали исполнять «Когда идёт дождь», как девчонки завопили с удвоенной силой. Вот уж никогда не мечтал стать кумиром для девчонок пубертатного возраста. В первой моей жизни слушательницами песен подобного рода были дамы постарше, для которых я мог спеть и просто под гитару. А когда выступали с музыкантами в клубах, туда несовершеннолетних попросту не пускали.

«Когда идёт дождь» и «Моя любовь» пришлось исполнять на бис. Наверное, половина девушек в зале захлёбывалась в экстазе слезами. А мне то и дело на инстинктах казалось, что у меня на шее висит гитара, и руки сами тянулись к несуществующему грифу, забывая, что одна из них в согнутом состоянии надёжно «принайтована» к левой стороне тела.

– Ребята, это что такое было? – спросил по пути в гримёрку наш офигевший басист.

– А это, Александр, – важно заметил я, – не что иное, как всенародная любовь.

– Охренеть… Сколько в разных пензенских группах играл – но с подобным ни разу не сталкивался. Такое ощущение, что в Саратов приехали как минимум «Битлз».

– А как максимум? – сдерживая улыбку, спросил Валя.

Вместо ответа Саня только махнул рукой. А в гримёрку следом за нами влетел счастливый Гольдберг.

– Что творится, что творится, – захлёбываясь, простонал он. – Половина публики осталась в зале, девчонки кричат: «Максим, я тебя люблю!» Их никак не могут вывести… А ты ещё, Макс, не хотел ехать. Да разве добились бы мы такого эффекта без тебя?!

– Я не то что не хотел, я раздумывал. Так-то я на больничном, если что.

– Больничный больничному рознь. Вот если бы ты с ангиной лежал – тогда да, толку от тебя не было бы никакого. А раз можешь петь – так и нечего отлынивать, – довольно хохотнул Гольдберг.

– Семён Романович, – предостерегающе сказал я, – вы не смотрите, что я однорукий. У меня ударная – правая, и с ней всё в порядке.

Наш худрук тут же поперхнулся своим смехом, вызвав в ответ улыбки присутствующих, даже немного отошедший от шока Саня ухмыльнулся уголком губ.

А следом к нам пожаловали визитёры в лице… Бари Алибасова и Юрия Лозы. Двое лидеров группы «Интеграл», которая сейчас как раз базируется в саратовской филармонии, а гремит по всему Союзу. Зашли выразить, так сказать, респект молодым, но умудрившимся собрать полный зал в местном цирке коллегам. А заодно пригласить в расположенный неподалёку ресторанчик, чтобы познакомиться поближе в неформальной обстановке.

– У нас там всё схвачено, – улыбается волосатый Алибасов, – ужин за наш счёт.

– Тут не всем по 18 лет, – сомневается Гольдберг.

– В паспорта никто заглядывать не будет, я же говорю – у нас всё схвачено! Если только какая проверка придёт, ну так о каждом приходе администратора ресторана извещают заранее.

А чего ж отказываться? Все только «за», тем более мне и самом было интересно пообщаться с одним из первых российских продюсеров, а заодно и с автором хита «Плот». Помнится, Лоза сочинил эту песню, ещё работая в «Интеграле». Не исключено, что она уже записана в какую-нибудь неприметную тетрадку с клеенчатой обложкой. В любом случае тырить её у уважаемого мною музыканта я не собираюсь.

Лучший, по утверждению Алибасова, ресторан Саратова назывался «Волга», и находился на набережной одноимённой реки. Бари Каримовича здесь действительно знали, швейцар при входе учтиво ему улыбнулся, пряча в карман «красненькую». Администратору Алибасов при нас денег не совал, может быть, позже отблагодарит за то, что тот заранее, видимо, по просьбе будущего продюсера «На-На» (теперь уже не факт, что «На-На» случится в этой истории) зарезервировал для нас столик. Вернее сказать, стол, за него можно и вдесятером усесться. Он прячется в маленьком закутке за раздвинутыми сейчас занавесками, на небольшом возвышении типа кафедры или амвона – почему-то именно такое церковное сравнение пришло на память.

В другой стороны зала звучит негромкая музыка. Кучерявый пианист в тёмных очках, напоминающий героя Ширвиндта из «Вокзала для двоих», играет что-то лёгкое, с джазовым оттенком. С отстранённым выражением на лицах ему подыгрывают басист и саксофонист, барабанщик лениво стучит щётками по барабанам и тарелкам.

Появилась официантка, достала из кармашка блокнотик и карандаш, приготовившись с вежливой улыбкой выслушивать наши пожелания. Через несколько минут на столе появились холодные закуски, бутылки с напитками, в том числе и крепкими. Алибасов, к которому пару раз уже подходили здороваться какие-то люди из числа посетителей ресторана, хозяйничал вовсю. Лене налил вина, Валя с Гольдбергом тоже предпочли вино, рюмки остальных участников застолья наполнились водкой в разной пропорции. Нам с Юркой Бари Каримович плеснул чисто символически, себе – почти до краёв. У Лозы и Казакова тоже полные рюмки. Ладно, буду налегать на лимонад, благо что официантка подсуетилась и следом за спиртными напитками на столе появились запотевшие «чебурашки» с фруктовой шипучкой.

– Ну что, за знакомство!

Все «чокнулись», влили в себя разной степени градуированности жидкость, а дальше уговаривать закусывать было не нужно, мы все изрядно проголодались, так как перед саунд-чеком удалось перекусить лишь на скорую руку в цирковом кафе. В этот момент от одного из столиков, за которым отдыхала компания с лицами далеко не благостной наружности, нам передали бутылку 5-звездочного коньяка. Бари Каримович в ответ с улыбкой до ушей поклонился дарителям, прижав правую руку к груди.

– Местные авторитеты, – пояснил нам вполголоса Алибасов. – Удивительно, но уважают не только творчество Высокого или Аркаши Северного, но и нашу музыку… А я вот, если честно, никогда бы не подумал, что доведётся сидеть за одним столом с музыкантом, получившим премию «Грэмми». Максим, ну-ка расскажи, как ты докатился до такой жизни? Что нужно сделать, чтобы получить золотой граммофон?

«Всего-навсего угодить в собственное тело на сорок с лишним лет назад», – грустно усмехнулся я про себя. А в следующее мгновение подумал, что чего грустить-то? Получил возможность прожить практически всю жизнь заново, и эта жизнь уже кардинально отличается от той, что я прожил в первый раз.

– Данную ситуацию следует рассматривать в комплексе, – с важным видом заявил я. – Всё же не только музыкальные способности у меня неожиданно проявились, но также литературные и спортивные.

– Да-да, вон Юра читал твой роман в каком-то журнале, – кивнул Алибасов в сторону жующего бутерброд с красной рыбой Лозы. – Меня, конечно, больше интересует музыкальная часть вопроса. С чего это всё вдруг? Озарение?

– Можно, наверное, и так сказать, – пожал я плечами. – Может, на тренировке получил удар по голове, и что-то в мозгах перенастроилось, я ведь действительно накануне вечером в спарринге словил хороший удар в голову, аж в ушах зазвенело.

Ну а что я ещё могу сказать? Пусть хоть такая ложь сойдёт за правду.

– Во, Юра, понял, как гениями становятся? Может, тебя тоже по голове стукнуть? – заржал Алибасов.

– Бари, себя лучше стукни, – невозмутимо ответил Лоза, прицениваясь, чтобы ещё такого вкусного ухватить.

Под горячее Алибасов окончательно взял бразды правления в свои руки, только его одного и было слышно. Я попытался было пообщаться с Лозой на музыкальную тему, но Бари и здесь вклинился, заставив меня рассказывать, как Демичев вручал мне статуэтку. Но я всё же сумел поговорить с Лозой, в ходе беседы вызнав, что «Плот» пока ещё не написан, ни музыки нет, ни текста.

Алибасов тем временем рассказывал о своих браках, коих на данный момент набралось уже три. Первый раз женился в 18 лет на сверстнице, правда, брак продержался всего три месяца. Однако за это время успели зачать сына, которому же 12 лет. В следующий раз выбор Алибасова пал на девушку значительно младше его самого – разница в возрасте составляла 12 лет, что совсем не смущало 30-летнего Бари. Развелся он с юной особой из-за ее измены, но не с другим мужчиной, хотя такая тоже имела место быть в этих отношениях, причем с другом Алибасова, а измены духовной. Супруга пожаловалась на мужа в партком, поскольку тот постоянно пропадал на работе, а домой приводил товарищей, ей же хотелось больше заботы и ласки от любимого супруга. После первого же выговора в свой адрес Бари попрощался с «изменщицей».

В третий раз его избранницей стала молодая москвичка, которую Бари планировал перевезти в Саратов, но до совместного проживания дело так и не дошло. Не захотела жить в глухой, как она считала, провинции, так что менее чем через год пара оформила развод, и сейчас Алибасов снова был свободен.

Выслушав эту эпопею, Семён Романович не выдержал, с извиняющей улыбкой выдавил из себя:

– Может, пора уже закругляться? А то у нас тут не все совершеннолетние.

Понятно, это с намёком на меня, я один тут только что 17-летие отметил. Мои музыканты из «кулька» уже совершеннолетние, всем по 18, не говоря уже об остальных участниках застолья.

Так-то, думаю, Гольдберг переживает насчёт завтра, чтобы мы не мучились с похмелья, а были огурцами, как-никак два концерта ещё играть. В общем-то, молодёжь особо на спиртное и не налегала, разве что Юрец уже три рюмки в себя залил. Но он, подозреваю, с трёх рюмок точно не упадёт.

На прощание Алибасов всем нам вручил свои визитные карточки. А я обмолвился, что с удовольствием сходил бы на концерт «Интеграла» в Пензе. Бари Каримович пообещал, что они постараются как-нибудь включить наш город в свой гастрольный тур.

У гостиницы, несмотря на позднее время, в ожидании нашего появления отирались с пяток девчонок.

– А-а-а, Максим! – раздался девичий визг на всю округу.

Пробираться мимо них пришлось в окружении своих музыкантов и Гольдберга, взявших меня в плотное кольцо охраны. Я ещё сегодня днём в момент заселения на всякий случай проверил, не проходит ли возле наших окон пожарная лестница. Лестница проходила у другого угла дома, так что в моё окно мог постучаться разве что Карлсон. Ну или Карлсониха.

Вновь, как и в Кузнецке, разгонять озабоченных барышень пришлось наряду милиции. Что удивительно, с утра девушки вновь начали подтягиваться к гостинице, и выход к автобусу, который доставил нас к цирку, в очередной раз пришлось обставлять как охрану первого лица государства. Потому что, если бы не мои ребята и Гольдберг с Казаковым – меня точно порвали бы на сувениры.

Ещё большая толпа ждала нас у ворот во внутренний двор цирка. Но сегодня их открыли сразу же при подъезде нашего «ПАЗика», так что штурма автобуса случиться не успело. Помахивая в окно ошалевшим от счастья девчонкам, я думал, что в любом городе страны, пожалуй, наберётся кучка моих фанатов, эдак не зазорно выступать уже и на столичных сценах. Лещенки и Кобзоны – ну-ка подвиньтесь, молодая смена пришла!

Первый воскресный концерт в 15 часов. Перед началом небольшой саунд-чек, и за полчаса до начала выступления, перед тем как начинают запускать перовых зрителей, мы скрываемся в гримёрке, где гоняем чаи и слушаем байки от нашего сессионного басиста. Тому есть что вспомнить, всё-таки на какой-никакой сцене уже второй десяток лет.

Я первую половину дня провёл плодотворно, накидывал в блокнот наброски новых историй о похождениях Платона Мечникова. Тут ведь что самое главное, когда пишешь книгу? Правильно, сюжет, это своего рода скелет будущего произведения. Ты хоть как классно выпиши образы и диалоги, но без хорошего, увлекательного сюжета книгу никто читать не станет. Естественно, когда у тебя и сюжет неплохой, и всё остальное прописано как надо – тогда и получается качественный продукт. Как минимум качественная графомания, не всё же нетленки Стругацких и Вайнеров читать.

У меня роман понемногу подходил к завершению. Две трети книги уже набраны на машинке. Вообще-то, цельная картина того, чем она должна закончиться, в моей голове уже сложилась. Оставалось добавить некоторые штрихи, чем я полдня в гостинице и занимался, благо что правая рука, в отличие от левой, была рабочей.

И это, кстати, позволило мне заодно немного расслабиться, а то на фоне всего этого ажиотажа я начал чувствовать себя не в своей тарелке. Хотя уже вроде бы и не первый день, как говорится, замужем, но почувствовать себя полноценной звездой что-то не совсем получается.

По характеру, как ни крути, мне всё же ближе тихая, кабинетная работа за пишущей машинкой, а такие вот всплески хороши изредка, для поддержания тонуса. Но в последнее время этих всплесков усилиями того же Гольдберга становится всё больше.

Адреналин бурлил в крови, когда я выходил на сцену. Или, как сейчас, на арену. Стою с примотанной к телу левой рукой, озираю заполненный до отказа почти одной молодёжью зал, а внутри меня клокочет эдакий вулканчик адреналина. И только в этот момент я с полной отчётливостью понимаю, что они все мои, что я имею над ними власть, и они готовы выполнить практически любой мой приказ. Некоторые даже и с крыши многоэтажки сиганут не раздумывая.

Ох, не сотвори себе кумира: правильно Господь завещал Моисею. Такая сила в плохих руках превращается в страшное оружие. Вон как в своё время Адольфа Алоисовича боготворили, и чем дело закончилось!

Как и накануне, после заглавной песни пообщался с публикой, объяснил, где и при каких обстоятельствах травмировал руку.

За время концерта брал несколько таких пауз, давая возможность передохну́ть и музыкантам, и себе. На экваторе шоу по уже ставшей традиционной схеме представил своих музыкантов, в том числе сессионного бас-гитариста, который скромно встал рядом с Леной.

Тысячный зал цирка терпеливо внимал каждому моему слову, лишь изредка раздавались крики с требованием исполнить тут или иную песню. А под конец выступления кто-то начал кричать, и неожиданно зал тут же подхватил, скандируя: «Heart-Shaped Box», «Heart-Shaped Box»…

Тут я малость растерялся. Я бы её исполнил, но она не утверждена худсоветом, да к тому же кто вместо меня сыграет гитарную партию?

– Может, удовлетворим желание народа? – услышал я голос Вали, который пытался перекричать беснующийся зал.

– А кто играть-то будет? Ты же видишь, я однорукий…

– Так я могу?

В ответ на мой недоумённый взгляд Валя скромно пояснил:

– Я дома на акустике её разучил по твоим же нотам, а на репетициях мы играли, пока тебя не было, пару раз, там уже на твоей «Музиме». Там риффы и переборы на самом деле совсем несложные.

– Точно сможешь?

– Точно.

В общем, зажгли на свой страх и риск так, что стены цирка реально ходили ходуном. Что меня окончательно поразило, судя по артикуляции губ многих зрителей и зрительниц, они знали слова песни. Может быть, просто что-то похожее на слух кричали, но в общем-то рот открывали в тему.

Закончив петь, я выждал несколько секунд, поклонился публике вместе с музыкантами, и мы рысцой отправились за кулисы. И на этот раз Саня всё ещё пребывал в шоке:

– Я думал, круче чем вчера быть уже не может, – тряс он головой, словно не веря увиденному. – Но то, что мы сотворили сейчас… Это нечто!

Э-э, брат думал я, глотая услужливо поданный Гольдбергом чай, вот когда так будет бесноваться целый стадион – тогда да, будет о чём рассказать внукам. А это всего тысяча зрителей. Но в общем-то тоже приятно.

Директор цирка влетел следом за нами в гримёрку и несколько секунд хлопал глазами, прежде чем выдавить:

– У меня даже Никулин таких оваций не срывал!

А спустя минуту, выплеснув свои эмоции, устало закончил:

– Ребята, а можно, вы последний концерт проведёте не так… э-э-э… оглушительно? А то, боюсь, уже сейчас до руководства города донесут, что в цирке творится форменный бедлам.

– Так а мы что? – включил я дурачка. – Просто исполняем свой репертуар, кстати, утверждённый худсоветом, мы же не виноваты, что публика так реагирует.

– Да это-то я понимаю… Но хотя бы вот эту, на английском, можно её не петь? Вчера же не исполняли!

– Народ просил, как отказать? – пожал я здоровым плечом, делая брови домиком.

Владынин вздохну и обречённо махнул рукой. Поворачиваясь, бросил:

– Тут за дверью журналист из «Зари молодёжи» стоит, просится на интервью. Что ему сказать?

– Да пусть заходит, – легкомысленно вякнул я, опережая возможные возражения коллег по цеху.

Ну а что, жалко, что ли? Человек выполняет свою работу, может, рубля три заработает на болтовне со мной. Тем более какой-то веской причины для отказа я не видел, а нам тут ещё час почти куковать до начала следующего концерта.

За директора цирка закрылась дверь, а спустя несколько секунд после осторожного стука снова открылась, и в дверном проёме показалась… Нет, вернее сказать, показалось неземное существо. Почему-то именно такая аналогия первым делом пришла мне на ум. Девушка реально напоминала ангела во плоти: вся такая воздушная, включая невесомую, одуванчиком, причёску, а на аристократической бледности лице сияли казавшиеся огромными васильковые глаза.

По-моему, подобное состояние сейчас испытывали все присутствующие, за исключением разве что Лены, в глазах которой, как я успел заметить, тут же зажглись ревнивые огоньки. И чего это Владынину вздумалось вводить нас в заблуждение? Журналист… Вообще-то журналистка, да ещё какая!

– Здравствуйте!

Голос был подстать внешности, словно бы по небольшой гримёрке, в которой чудом уместилась такая толпа народу, рассыпались колокольчики.

– Здравствуйте, красавица! – опередил меня включивший режим «донжуана» Казаков, учтиво подвигая гостье свой стул. – Как вас звать?

– Полина, – смущённо улыбнулась девица, опустившись на краешек стула.

– Полина… Какое чудесное имя, отправляющее нас в прекрасный девятнадцатый век. Полина Виардо, Полина… В общем, много их там было, Полин. Так кто же из здесь присутствующих вас конкретно интересует? Надеюсь, один из вопрос будет адресован и мне?

– Ну вообще-то редактор просил интервью с Максимом Варченко, – захлопала длиннющими ресницами Полина.

– Эх, не судьба, – хлопнул себя по ляжкам Саня с напускной обидой. – А я-то рассчитывал…

– Хорош уж, Саш, девушку смущать… Полина, давайте не будем тянуть резину, задавайте свои вопросы.

Вопросы, впрочем, от стажёрки газеты «Заря молодёжи» оказались банальными. Но мне просто нравился процесс общения с ней, даже несмотря на периодические подколки от своих музыкантов. Особенно старались Юрец и Саня, последний вообще по поведению выглядел старожилом коллектива. Не иначе перед саратовской журналисткой распетушил хвост.

Но она смотрит только на меня, распахнув свои неимоверно огромные, как лесные озёра, глазищи, в которых я, чувствую, просто тону. Что ж ты со мной делаешь, саратовское чудо?!! В глушь, в Саратов можно ехать только из-за неё одной!

Бррр… Очнись, Макс, забыл, что у тебя есть Инга?! Я едва не ущипнул себя, чтобы вернуться в реальность. Такое ощущение, что меня околдовали без моего на то согласия. Нет, так не пойдёт, дорогая Полина. Фото? Да бога ради, можешь меня на свой любительский ФЭД щёлкать сколько влезет.

– Но лучше фото сделать с арены, во время выступления, – говорю я.

– А можно?

– Вам всё можно.

Я улыбаюсь, но уже облегчённо, её чары на меня сейчас если и действуют, то совсем немного, в зобу дыханье не перехватывает. М-да, что же это такое сейчас было, даже испарина на лбу выступила…

Полина покидает нас, а я открывашкой сковыриваю пробку с бутылки с минеральной водой и под насмешливым взглядом Сани опустошаю практически одним глотком. Лыбься, лыбься, а звезда-то тут я, а не ты, хе-хе.

Гольдберг уже умчался по каким-то своим делам, я так понял, по финансовым, а у нас до выхода на арену ещё двадцать пять минут. Можно сбегать по малой нужде, туалет где-то в конце коридора, если память не изменяет.

Заключительный концерт обошёлся без «Heart-Shaped Box», никто из зрителей вроде бы не делал попытки потребовать её исполнения. Да и градус энергетики был пониже, всё-таки первое воскресное выступление отняло немало сил, прежде всего вымотав меня эмоционально. Однако зрители, похоже, ничего не заметила, даже если в их числе оказались и посетители дневного концерта, которым было с чем сравнивать. Во всяком случае, экстаз зрителям мы сумели доставить.

Как и Полине, которая, наверное, извела несколько катушек плёнки, фотографируя наше выступление. После концерта снова заявилась в гримёрку, что бы на этот раз выразить своё восхищение. Мне показалось, что она с готовностью прыгнула бы в постель, и не только мою. Саня, не устававший оказывать девице знаки внимания, в её глазах сейчас тоже выглядел звездой, хоть и пожиже горящей. В итоге Лена взяла на себя смелость выставить настойчивую стажёрку за дверь.

В гостиницу мы уже не вернулись, съехав из неё ещё утром. Пока мы выступали, вещи хранились в гримёрке, правда, под хлипким врезным замком, который можно было выбить с одного удара ногой. К счастью, ни у кого, имеющих доступ в коридоры цирка, такой мысли не возникло. Да и Гольдберг по договорённости периодически наведывался к гримёрке, проверяя целостность замка.

Расчёт производился уже в автобусе. Семён Романович ещё в первые дни на посту худрука намекал, что мог бы платить мне бо́льшую ставку за счёт остальных, но я категорически отверг такой вариант. Всем поровну! Поэтому в автобусе все получили по 720 рублей. Дале больше, чем изначально прогнозировал наш худрук-администратор. Парни и Лена, пряча купюры кто куда – в основном во внутренние карманы одежды – выглядели очень довольными. Ещё бы, полугодичную зарплату рядового инженера они поимели за пару дней! Люди чувствуют себя взрослыми, разве могли они мечтать о ТАКИХ карманных деньгах? Юрец теперь точно к лету «Яву» купит, или как минимум «ЧеЗет». Да и мне приятно такие деньги держать в руках.

В этот момент чувствую на себе чей-то пристальный взгляд, такой пронизывающий, что аж до мурашек. Поднимаю глаза – и Лексеич тут же отворачивается. Свои семьдесят рублей он тоже припрятал, хотя, конечно, по сравнению с нами его гонорар не идёт ни в какое сравнение. С другой стороны, бензин с амортизацией мы ему оплачиваем, проживание и питание тоже, его дело – крутить баранку, тогда как нам приходится вкалывать на сцене. Когда мотались в Кузнецк – Гольдберг заплатил Лексеичу полтинник, сейчас вроде как чутка подальше, вот и накинул двадцатку.

– Ну что, можем трогаться, – говорит довольный Семён Романович, завершив раздачу «слонов».

– А может, заскочим куда-нибудь перекусить? – спрашивает Юрец. – А то с утра окромя буфетных бутербродов во рту ничего не было.

– Лексеич, не знаешь, где здесь можно нормально перекусить?

– Не, в самом Саратове не знаю, я тут всего второй раз, – отвечает тот, выруливая на проезжую часть. – Если готовы с часик потерпеть – можно нормально поесть в Петровске, там хорошее придорожное кафе.

– Ну что, ребята, потерпим часик? – обращается к нам Гольдберг. – Всё нормально, Лексеич, народ готов потерпеть.

– Лады, едем до Петровска. Я только это… Тормозну щас возле телефона-автомата, привет передам дружку армейскому.

– А чего ж раньше не передал, мы полтора дня в Саратове ошивались, – говорит Казаков. – Ещё и вживую смогли бы пересечься.

– Да ну забыл про него, а вот сейчас вспомнил. К старости память подводит. Да я мухой!

Ближайший таксофон встретился буквально через квартал. Лексич припарковал автобус у тротуара, заскочил в будку, снял трубку, сунул в прорезь «двушку» и где-то с минуту общался с невидимым собеседником. Причём, судя по выражению лица нашего водителя, разговор шёл чуть ли не сугубо деловой. Если бы я позвонил армейскому дружку, то невольно расплылся бы в улыбке уже в начале разговора.

Лексеич снова занимает место в кабине водителя, трогаемся, у меня, глядя на уличные фонари, в голове крутится песня:

Огней так много золотых
На улицах Саратова-а-а…
Песня, в общем-то, исполняется от женского лица, но и мужики частенько её затягивают, хоть там и поётся про любовь к женатому. Хорошая мелодия пленяет сердца всех без исключения – в этом и весь секрет.

Выезжаем на трассу, за окном темень, в свете тусклой салонной лампы вижу в грязном стекле мутное отражение своей физиономии. Что, Макс, устал? А ты как хотел, сам во всё это ввязался. Я закрываю глаза, устраиваюсь поудобнее и медленно погружаюсь в дремоту.

Просыпаюсь от того, что ощущение мерной качки куда-то исчезло. Открыв глаза, обнаруживаю, что автобус стоит на обочине, свет фар выхватывает из темноты указатель поворота на село Озерки.

– Владимир Алексеевич, что-то случилось? – встревоженно спрашивает Гольдберг.

– Что-то мне звук движка не нравится, – бурчит тот, открывая переднюю дверь. – Такое ощущение, что свечу заливает, надо глянуть от греха подальше… А вы можете пока свои дела сделать, если кому нужно.

И впрямь, не помешало бы отлить, думаю я, выбираясь наружу. Конечно, с одной рукой делать это не слишком-то сподручно, но в целом я уже успел натренироваться. Мужики справляют малую нужду рядом, Лена отбежала подальше. Гольдберг, облегчившись, спрашивает у Лексеича, рассматривающего внутренности двигателя при помощи карманного фонарика:

– Владимир Алексеевич, ну что там? Скоро поедем?

– Да что-то не пойму, в чём дело, – бормочет Лексеич. – Пойду-ка заглушу двигатель, выкручу свечи, хотя кажется, дело не в них.

На мой неискушённый взгляд, в шуме двигателя я ничего необычного не слышал, но Лексеич всё-таки водитель со стажем, он на слух должен улавливать малейшие погрешности в работе «сердца» машины. Надеюсь, наш водитель правится с проблемой, иначе придётся ловить попутку. Завтра кому-то на учёбу, кому-то на работу, ночевать на трассе нам совсем не улыбалось. Хотя и с попутками тут не очень, легковушек практически не попадается ни в ту, ни в другую сторону, только редкие грузовики и фуры дальнобойщиков.

Едва глохнет двигатель, как из темноты позади нас появляются два пятна света, а полминуты спустя рядом притормаживает «Жигулёнок» 3-й модели. Номера заляпаны грязью, да и цвет машины из-за покрывающего её налёта не различить. С водительского места выбирается коренастый мужик, с переднего пассажирского – статью точно такой же, словно родной брат. Подол его куртки странно оттопыривается, словно он что-то там прячет. А вот лиц не разглядеть, оба будто специально пытаются оставаться в тени.

– Чё, мужики, сломались? – интересуется водила, попыхивая сигареткой, в свете которой я успеваю разглядеть родимое пятно на левой щеке. – Может, помощь какая нужна?

– Да херня какая-то, не пойму, что там с движком, – как мне показалось, слегка нервно отвечает Лексеич. – Да вы езжайте, думаю, скоро починюсь.

В это мгновение пассажир «Жигулёнка» выхватывает из-под полы куртки обрез двустволки, наставляет в нашу сторону и орёт не дуром:

– А ну руки в гору! Быстро!

Ловлю себя на мысли, что вижу происходящее как-то отстранённо, будто на экране кинотеатра. Гольдберг (я прямо-таки словно бы вижу ошарашенное выражение его лица) медленно поднимает руки, следом поднимают остальные, включая Лексеича. Подумав, я тоже поднимаю правую руку.

– Вторую поднял! – гавкает мне обладатель обреза.

– Не могу.

– Чё за «не могу»?!

– Она у меня примотана к телу.

– Перелом, что ли? – чуть успокоившись, спрашивает тот.

– Можно и так сказать.

– Товарищи, а что вообще происходит? – подаёт голос Семён Романович.

И тут же получает прикладом под дых, отчего складывается пополам и опускается перед бандитом на одно колено, словно бы перед дамой сердца. В следующее мгновение в его голову упираются спаренные стволы обреза.

– Вопросы тут задаём мы, понял, козлина очкастая?

Гольдберг ничего ответить не может, ещё никак не восстановит дыхание, его хватает лишь на то, чтобы несколько раз кивнуть головой.

– Короче, – подаёт голос водитель «Жигулёнка», – это ограбление. Предлагаю без лишнего шума сдать вашу наличность. Где она у вас хранится? По карманам?

– Хрен тебе, а не наличку! – неожиданно заявляет Лексеич. – Я эти деньги своим потом заработал, и никому отдавать их не собираюсь.

Удар прикладом в спину от оказавшегося сзади бандита с обрезом бросает Лексеича на борт «ПАЗика», но наш водила всё же сумел устоять на ногах.

– Вы чё, в натуре?! – рычит вооружённый грабитель. – Совсем страх потеряли? Думаете, я вас пугаю? Думаете, оно незаряженное или там холостые? Кто хочет проверить, ну? Нет желающих? Тогда быстро бабки гоните!

Даже будь у меня здоровой и вторая рука, я бы не рискнул испытывать удачу. Деньги – дело наживное, а вот здоровье и тем более жизнь… В общем, вместе со всеми сдал гонорар от концертов. В другом кармане лежали тридцать рублей на карманные расходы, но бандюганы обыскивать ни меня, ни моих товарищей не стали. Видимо, больше четырёх тысяч наличкой их вполне удовлетворили.

– Приятно было иметь с вами дело, – на прощание ухмыляется водила «Жигулёнка», закончив рассовывать деньги по карманам куртки. – Удачной дороги, клоуны!

– Сам ты клоун, – тихо огрызается Юрка.

Но грабители его уже не слышат, хлопают дери машины, следом заводится двигатель легковушки и «Жигули», развернувшись, растворяются в темноте, только красные огни стоп-сигналов ещё издевательски подмигивают нам какое-то время.

– Валька, руки-то опусти.

– А, да, – запоздало реагирует на мои слова Валентин, опуская руки.

– Что же это такое?! Как такое вообще возможно в наше время? Это какое-то средневековье! – восклицает оживший Гольдберг.

– Это, Семён Романович, гоп-стоп, – вздыхаю я.

– Кошмар какой-то… Владимир Алексеевич, ну что там с вашим мотором? Нам немедленно нужно добраться до ближайшего отделения милиции!

– Щас заведёмся, – бросает тот как ни чём ни бывало, снова залезая с фонариком во внутренности двигателя. – Надеюсь…

А меня больше интересует, как так получилось, что нас ограбили именно в тот самый момент, когда мы имели на руках большую сумму денег, да ещё и с местом подгадали, будто знали, что мы встанем именно здесь со сломанным двигателем. И сломанным ли вообще?

В моей голове пазл сложился очень быстро, и когда Лексеич с довольным видом уселся за руль, заявив, что можно ехать, а ближайшее отделение милиции находится в Петровске, я опустил ему на голову заранее подобранный на обочине булыжник.

Раньше у меня не было опыта вырубания человека таким вот методом, и я боялся чутка перебрать, чтобы не отправить Лексеича на тот свет или не сделать его инвалидом. Видимо, надо было всё же бить сильнее, поскольку Лексеича хоть и повело, но сознания он не потерял. Бросив каменюку на пол, я тут же добавил крюк в челюсть, и на этот раз цель оказалась достигнута.

– Ма… Максим, т-т-ты что делаешь?!

Да уж, на долю нашего худрука сегодня выпало более чем достаточно, любой на его месте начал бы заикаться после того, как к его голове приставили обрез. А тут ещё главная звезда шоу, судя по всему, с катушек съехала, лупит водителя булыжником по башке.

– Спокойно, Семён Романович, – невозмутимо отвечаю я. – Как вы думаете, кто навёл на нас этих… уродов? Ну же, включите мозги! Не показалось странным, что после того, как мы получили от вас деньги, Владимир Алексеевич побежал звонить какому-то дружку, про которого вспомнил в последний момент? И с двигателем, я более чем уверен, всё в порядке, просто нашему водителю нужно было придумать причину, чтобы остановиться именно здесь, возле знака поворота на село Озерки.

– Точно, – поддержал меня Юрец, – всё один к одному! Вот тебе и Лексеич!

Народ тут же загомонил, обсуждая возможное соучастие в ограблении со стороны Владимира Алексеевича.

– Но ему же тоже досталось! – никак не хотел поверить в такой поворот событий Гольдберг. – Вон как ему прикладом по спине врезали.

– Это чтобы правдоподобнее выглядело, – говорю я. – Кстати, пока он не очухался, предлагаю его привязать к переднему пассажирскому сиденью.

– Почему именно к переднему? – спросил Валентин.

– Мне так будет удобнее вести допрос.

– В смысле допрос? – не понял Семён Романович. – Я думаю, это прерогатива следственных органов.

– Хочу им немного облегчить работу. Зря, что ли, диктофон с собой таскаю? Вот на него и запишем его раскаяние.

В моём будущем, насколько я помнил, диктофонная запись вроде бы не являлась доказательством в суде, даже если эксперты признали бы её настоящей. Как с этим дело обстоит сейчас – можно только догадываться. Но в любом случае задокументированное на плёнке признание – уже хоть что-то.

Участие в привязывании водилы к сиденью с помощью весьма кстати найденного в кабине мотка провода приняли Юрка и Саня Казаков. Только когда уже понемногу приходящий в себя Лексеич оказался надёжно примотан к сидушке, а руки его были распластаны в стороны, как крылья, Гольдберг тихо спросил:

– Максим, а ты что, признание из него собираешься добывать… силой?

– Посмотрим, – невозмутимо пожал яздоровым плечом, – всё будет зависеть от степени упёртости объекта.

– Это же подсудное дело!

– Но мы же не будем органам рассказывать о методах допроса, верно? А Лексеичу, если он признается в соучастии, они вряд ли поверят. И вообще, кому неприятно на это смотреть – могут пока проветриться.

Проветриться отправились только Гольдберг и Лена, а вот Валентин, к моему удивлению, предпочёл остаться.

– Пацаны, вы чего? – подал голос окончательно пришедший в себя Лексеич. – Слышь, Варченко, ты зачем меня ударил? На хера меня вообще связали?!

– Владимир Алексеевич, есть у меня подозрение, что вы с этими грабителями заодно, – нарочито нежно проворковал я. – И что это именно в вашу светлую головку пришла идея поиметь зажравшихся, каковыми вы нас считаете, артистов.

– Ты чё несёшь, придурок? – скривился Лексеич. – Ну-ка развяжите меня, я этому однорукому щас уши пообдираю!

До этого я никогда не совал другому человеку пальцы в ноздри. В кино такое видел не раз, но вот чтобы сам… Даже выпади случай – побрезговал бы. А вот сейчас не побрезговал, засунул, и потянул верх, отчего Лексеич дёрнулся тоже было вверх, но привстать помешали провода.

– А-а, сука, больно же! – простонал он.

– Конечно, больно, а потому, дабы не сильно вас калечить, предлагаю рассказать на магнитофон, как вы задумали и разработали эту операцию. А заодно озвучить имена подельников. Готовы?

– Сука, я тебя в рот…

– Сань, будь добр, зафиксируй его голову.

Давление большими пальцами рук на глазные яблоки тоже действенный способ, про это я где-то в интернете читал. Правда, сейчас приходится применять один палец ввиду травмированности второй руки.

– А-а-а!

Вот орёт, как оглашённый! Эдак, чего доброго, и в Орешках услышат. Орёт, но сознаваться не собирается. А Валька всё же не выдерживает, вылетает пулей из салона, только Юрка и Казаков ещё держатся, но и у них на лицах шок.

Ладно, оставим глаз в покое, попробуем ещё один вариант. Если и он не подействует, то придётся применять более изощрённые способы типа спиливания зубов напильником, благо что вон в железном ящике с инструментом я его усмотрел.

– Владимир Алексеевич, вы же неглупый вроде человек, должны понимать, что в милиции вас всё равно расколят, – говорю я, заталкивая в рот жертве здоровенный кляп из грязной, промасленной тряпки. – Если согласны говорить – мигните два раз.

Зажимаю нос пальцами, прекращая доступ воздуха в лёгкие, пусть теперь попробует ушами подышать, если получится. По-моему, ни у кого в мире подобный трюк ещё не прошёл.

Лексеич, попытавшийся было мотнуть головой и освободить нос, дважды мигнул где-то полминуты спустя.

– Ну вот и ладненько, – говорю я, щёлкая клавишей записи на диктофоне. – А теперь рассказывайте всё по порядку. И постарайтесь ничего не упустить, помните, что чистосердечное признание может серьёзно облегчить вашу участь.

На то, чтобы излить душу на аудиокассету, Лексеичу понадобилось минут десять. За это время в салон вернулись нагулявшиеся Гольдберг с Леной и отдышавшийся Валька. Когда компакт-кассета оказалась в кармане моей куртки, встал вопрос, что делать дальше. Семён Романович неожиданно вспомнил, что деньги, которые мы заработали в Саратове, не совсем, скажем так, официально проведены. И как нам придётся объяснять следственным органам наши мегакрутые по нынешним временам заработки – он пока не представлял. Как бы на ещё большие неприятности не напороться.

– М-да, закавыка, – пробормотал я, механически поглаживая лежавшую в кармане компакт-кассету.

В этот момент мои пальцы наткнулись на кусочек картона. Я достал визитку Бари Алибасова и в моей голове что-то щёлкнуло.

– Семён Романович, можно попробовать один вариант. Если и он не прокатит – тогда и впрямь мы окажемся в тупике.

Глава 10

Вести автобус в направлении Саратова мы всё же доверили Лексеичу. Саня признался, что может сесть за баранку, но нас могут тормознуть на посту ГАИ при подъезде к городу, а тут лучше иметь на руках документы. Да и вид привязанного к сиденью человека может гаишников, как пошутил Казаков, насторожить. К тому же дружки нашего Лексеича обитали в самом Саратове, во всяком случае водитель «трёшки». В старой однушке в доме под снос, как пояснил предатель.

Как он сам поведал под запись на диктофон, этот Костя действительно был его сослуживцем, и они вот уже четверть века поддерживали приятельские отношения, так что в Саратове наш водила оказался далеко не впервые. По словам Лексеича, сам он к криминалу раньше никакого отношения не имел, тогда как сослуживец уже успел отсидеть три года за грабёж, и вообще слыл шебутным малым, только удача до сих пор спасала его от более крупных сроков. И сейчас, когда не устоявший перед соблазном больших денег Владимир Алексеевич предложил поиметь музыкантов, тот сразу же согласился.

План операции был обговорён заранее, ещё по приезду в Саратов, а когда мы покидали город, Лексеич с телефона-автомата проинформировал Костю, чтобы тот с напарником выезжали в направлении на Озерки. И всё бы у них получилось, если бы не я с моими дедуктивными способностями. Вернее, с моими мозгами дедушки из будущего, приученного ещё с 90-х к самым неожиданным поворотам человеческой натуры.

После поста ГАИ Лексеича снова скрутили, на этот раз просто уложив на пол в конце салона. Тот, правда, попытался оказать сопротивление, но Саня с Юркой, да и моя рабочая правая лишили его надежды на успех.

После этого за руль сел Казаков, и по пути мы тормознули у первого же попавшегося телефона-автомата. Общаться с Алибасовым решил сам, надеясь, что тот дома, а не снова просиживает вечер в ресторане. Вернее, ночь, поскольку на часах уже первый час ночи.

– Алё! – раздался в трубке хрипловатый голос основателя и лидера «Интеграла».

– Бари Каримович, это Максим Варченко… Прошу прощения за поздний звонок, но у нас тут случилось небольшое ЧП.

– Что за ЧП? Что-то серьёзное?

– Не телефонный разговор.

– Понял… Ладно, давайте ко мне домой.

– А вы один живёте?

– Хм… Ну сейчас у меня, скажем так, одна знакомая гостит, но если дело действительно важное, я на такси отправлю её домой.

– Лучше отправить, Бари Каримович, дело очень серьёзное.

– Ладно, – вздохнул он, – запоминай адрес.

Жил Алибасов, что меня откровенно удивило, в элитном районе Саратова, да ещё и в двухкомнатной квартире. Я-то был уверен, что всего несколько лет назад переехавшим из Казахстана музыкантам дадут что-то типа съёмного жилья, не исключено, даже поселят в коммуналках, но вот Бари Каримович, видать (как минимум для себя), сумел выбить шикарную жилплощадь. Шикарную – в смысле по нынешним временам, к тому же учитывая район, по габаритам она не производила такое уж серьёзное впечатление.

– Может быть, не стоит уголовников привлекать? – перед тем, как подняться к Алибасову, сделал робкую попутку отговорить меня Гольдберг. – Кто его знает, чем всё может закончиться…

– Отступать поздно, вперёд, на баррикады!

В общем-то, я и сам понимал, что решать наши проблемы за счёт криминалитета – не самый лучший вариант. Ещё неизвестно, сколько эти ребята попросят за свои услуги, так может случиться, что овчинка не будет стоить выделки. Либо сделают всё по дружбе, из уважения к Алибасову, но кто знает, вдруг когда-нибудь попросят об ответной услуге? И хорошо, если это будет просьба бесплатно выступить на юбилее какого-нибудь авторитета.

Однако другого выхода я пока не видел. Был бы обоеруким – мог попробовать как-нибудь при помощи того же Саньки и Юрца (он парень крепкий и решительный) нагрянуть к грабителям с обрезками арматур и вытрясти из них наши бабки. Но если кто-то из наших пострадает? Имею я право рисковать чьими-то жизнями? Так что пока Бари Каримович оставался самым перспективным вариантом.

К Алибасову поднялись я и Гольдберг, остальные остались в автобусе, заодно карауля связанного Лексеича.

– Ну выкладывайте, что такого у вас стряслось, ради чего мне пришлось деваху вот с такими дынями выгнать в ночь? – с напускной обидой пробурчал лидер «Интеграла».

На рассказ у меня ушло минут десять, в доказательство я предложил послушать аудиокассету с признанием водилы. Бари не отказался, и когда запись закончилась, мотнул головой:

– Да-а, ну и влипли вы… Хорошо хоть живы остались. Значит, просите договориться с кем-нибудь из авторитетов? Хм… Так-то это были… хм-хм… не совсем настоящие авторитеты.

– То есть? – не понял я.

– Да это цеховики гуляли да крупные саратовские спекулянты. Понятно, у них есть какие-то подвязки с криминалом, но не уверен, что настолько серьёзные, чтобы воры за вас вписались по полной.

– Вот же бл…, - хлопнул я себя по колену здоровой рукой. – Выходит, зря мы вас ночью дёрнули. Эх, был бы хоть пугач какой, можно было бы этих гадов на испуг взять.

– Погоди-ка, – оживился вдруг Алибасов. – Есть у меня как раз из числа цеховиков один знакомый, имеет небольшой подпольный цех по пошиву дублёнок, тоже, что удивительно, поклонник нашей группы, я у него дублёнку по себестоимости брал. Звать его Ашот Вазгенович. Живёт он в пригороде, и как-то приглашал меня пострелять по банкам из настоящего револьвера времён чуть ли не Первой мировой. Купил ещё у себя в Армении с рук, так, говорит, на всякий случай, ещё и несколько пачек патронов взял.

– И что, он сможет одолжить?

– Ну-у, не знаю, но попробовать попросить можно. Спит, правда, скорее всего уже, но выхода нет.

Спустя минуту Алибасов уже общался с этим самым цеховиком.

– Ашот Вазгенович! Да, Алибасов… Извините, что так поздно звоню, тут у меня люди сидят, которым нужна помощь. Но это не совсем телефонный разговор.

В общем, вскоре мы снова садились в автобус, теперь уже в компании с Алибасовым, покосившегося на связанного, с кляпом во рту водителя.

– Хм, у вас тут и впрямь всё серьёзно. А кто за рулём? Вы? Ну, тогда я сяду на переднее пассажирское, буду показывать, куда ехать.

Ехать пришлось на окраину города, Ашот Вазгенович обитал в собственном двухэтажном доме с высоченным каменным забором, из-за которого была видна лишь часть второго этажа. В калитку был встроен электрический звонок, маленький и толстенький хозяин выкатился к нам лишь через пару минут после того, как Алибасов надавил кнопку из коричневого пластика.

– Здравствуй, дорогой! Это те самые люди, которым нужна помощь? – спросил он, глядя на стоявших позади Алибасова меня и Гольдберга. – Заходите, серьёзные дела на улице не решаются. Если они действительно серьёзные. Только тихо, мои все спят.

Общение происходило в маленькой комнатушке, впрочем, очень уютно обставленной, нам даже был предложен настоящий бразильский кофе, и я за нас Гольдбергом ответил, что не прочь отведать столь дефицитный продукт. Да, такого кофе я не пил, кажется, целую вечность. Даже в прежней жизни мне нечто подобное привелось отведать всего-то несколько раз, а в этом времени на фоне цикория растворимый считался чуть ли не деликатесом. Надо будет как-нибудь в Москве в «Берёзке» закупиться.

Но спекулянты пока подождут, сейчас мне приходится заново объяснять ситуацию, и по мере того, как продвигался мой рассказ, хозяин коттеджа мрачнел всё больше. Когда же я закончил, он бросил в сторону Алибасова мимолётный взгляд, в котором легко угадывалось осуждение, мол, зачем меня во всё это впутываешь, вслух же сказал:

– Значит, вам нужен револьвер? У меня он есть, Бари не соврал. И я вам могу его одолжить, причём, из уважения к Бари, дам бесплатно, но при условии, что на нём не будет трупов. Если же придётся мочить – револьвер можете не возвращать. Выбросьте его в Волгу, и желательно подальше от берега. Бари, ты с ними?

На лице продюсера читалось явное нежелание ввязываться во что-то ещё, но, видимо, так вот отказать он не мог, поэтому неопределённо пожал плечами:

– Ну, наверное…

– Бари Каримович, не стоит, – сказал я. – Вы и так для нас много сделали, просто покажите мне, как управляться с этой игрушкой.

– Игрушкой, – хмыкнул армянин. – Сейчас принесу, ждите меня здесь.

Ашот Вазгенович выкатился из комнаты и вернулся спустя несколько минут, карман его халата оттягивал какой-то тяжёлый предмет.

– Вот, смотри, как с этим нужно работать, – сказал он, извлекая из одного кармана револьвер, а из другого горсть патронов. – Чтобы его зарядить, нужно первым делом убедиться, чтобы курок не стоял на боевом взводе…

На объяснение ушло около пары минут, после чего я повторил действия Ашота Вазгеновича, и тот удовлетворённо кивнул. Затем взял оружие, протёр его носовым платком и снова вручил мне.

– Напоминаю, что в случае чего я к нему не имею никакого отношения, – веско заявил он. – Если что-то пойдёт не по плану – сразу в Волгу. И не забудь свои отпечатки стереть.

– Спасибо, вы нас очень выручили, – совершенно искренне поблагодарил я цеховика. – Не подскажете, где тут ближайшая заправка? А то нам, чувствую, до Пензы уже не хватит.

– Здесь недалеко есть, возле трассы, я сам там заправляюсь, – махнул он маленькой, волосатой ручкой куда-то в сторону от Саратова.

Залили полный бак, и рванули снова в город, теперь уже окончательно решать вопрос с возвратом похищенных у нас денег. По пути высадили Бари возле его дома, на прощание поблагодарив за помощь, а сами минут пятнадцать спустя припарковались за квартал от здания по адресу, указанному Лексеичем. Ему же невольно пришлось выступить в роли штурмана, так как Саратов никто из нас толком не знал, а прохожих, чтобы подсказали дорогу, нам так и не встретилось.

На дело отправились я, Саня, Юрец… и Лексеич. Басист и барабанщик сами вызывались, когда я озвучил просьбу пойти со мной кого-то ещё, так как вести под конвоем водилу, а там ещё двое, и у них имеется обрез… В общем, один бы я вряд ли бы справился, а так уже был шанс.

Лексеича мы купили на то, что если он нам посодействует, то мы, так уж и быть, никаких предъяв кидать ему не станет. Конечно, его гонорар в размере 70 рублей уйдёт в пользу пострадавшей стороны, а наше сотрудничество на этом закончится, но хотя бы он не сядет, будет так же работать в своём АТП, зарабатывая на прокорм двум детям и жене.

Тот, правда, побурчал, что всё-таки западло сдавать корешей, которые к тому же могут наведаться в Пензу и отомстить, но я сказал, что это уже его проблемы. Хотя есть альтернатива – срок за организацию ограбления и соучастие в составе ОПГ, выражаясь языком будущего, если такое будущее, конечно, наступит.

– Вон в окне Костяна свет горит.

В сторону окна у него получилось только кивнуть подбородком, так как руки были по-прежнему связаны за спиной. Вроде как и пообещал глупостей не делать, но бережёного, как известно, Бог бережёт… Или смысл этой поговорки совершенно другой? Ладно, сейчас не до того.

В подъезде воняло кошачьей мочой и какими-то кухонными запахами, словно кому-то приспичило ночью что-то жарить. Поднялись на второй этаж, остановились возле обшарпанной фанерной двери, из-за которой доносились какие-то невнятные звуки вроде как говорили. Дверного звонка не имелось, глазка тоже, поэтому, как рекомендовал Лексеич, Саня просто постучал согнутым пальцем в дверь. Я не стучал, потому что у меня в руке был револьвер, боялся, что от стука рукояткой он, чего доброго, ещё выстрелит. В этот момент я сам себе напоминал героя моего двигавшегося к финалу романа Платона Мечникова, то в паре эпизодов книги так же стоял у двери с наганом в руке.

Изнутри квартиры звуки разговора смолкли, затем мы услышали, как с той стороны двери кто-то тихо подкрался и словно бы принюхивается, пытаясь определить, кому не спится в ночь, как говорится, глухую. Чуть толкаю в бок Лексеича, и тот говорит:

– Костян, это я, Володька.

Тишина, после чего следует вопрос:

– Ты один?

– Да один, один…

– А где эти… музыканты? Вы же должны были в Пензе уже быть.

– Так ведь в самом деле мотор вскоре сдох, – выдал заранее отрепетированный ответ Лексеич. – Этих артистов я на попутки рассадил, а сам остался в моторе ковыряться. Когда починил, подумал, что есть шанс метнуться за своей долей, вроде не так далеко от Саратова отъехал.

Снова тишина, наконец щёлкает замок, дверь начинает открываться, и в этот момент я луплю по ней ногой. Она реально слетает с оказавшихся такими же хлипких петель, накрывая находящегося за ней Костяна, так что я просто бегу по нему, лежащему под дверью. Надеюсь, мы успеем свалить отсюда до приезда милиции, которую вполне может вызвать кто-то из соседей, чей покой я нарушил своими действиями. Тем временем влетаю в комнату и навожу ствол револьвера на второго головореза, который сейчас сидит за столом с раскрытым от удивления ртом, в одной руке кусок хлеба, в другой вилка, на которую нанизан малосольный огурчик. У меня непроизвольно слюна чуть не брызнула, всё-таки толком последний раз ели в ресторане с Алибасовым, а после этого скромный завтра и бутерброды с чаем вместо нормального обеда.

Но тут же беру себя в руки и говорю:

– Не ждал, гнида? Смотри не подавись с перепуга. Давай-ка, поднимай свою задницу и показывай, где наши деньги… Живее, сука!

– Да понял я, понял! – подскакивает он от моего окрика. – Только деньги Костян прятал, с него и спрос.

Между тем Саня и Юрец извлекли несчастного Костяна из-под двери, тот ещё словил под дых от барабанщика, и сейчас пытался отдышаться. Я неторопясь приблизился к нему, приставил к его щеке с родимым пятном ствол револьвера:

– Жить хочешь? – прошипел я. – Тогда доставай наши бабки.

– Вовка, сука, сдал нас…

Лёгкий удар рукояткой револьвера по темечку заставил Костяна действовать более активно. Не прошло и минуты, как деньги, которые бандиты, к счастью, не успели потратить, осели в карманах Юрки и Сани. Неудачливых грабителей мы тоже скрутили (вернее, я в этот момент держал их на мушке), и пинками погнали наружу. Глазком была оборудована лишь одна квартира на площадке, и мы по моей команде разом подняли воротники курток, чтобы в случае чего остаться неузнанными.

Загнали гавриков в автобус, уложили на пол, велели вести себя тихо, после чего Лексеича усадили за руль, велев газовать в сторону окраины Саратова. Увидев съезд на просёлочную дорогу, велел сворачивать туда.

– Зачем? – настороженно поинтересовался тот.

– За надом. Езжай.

Наше путешествие закончилось на небольшом пустыре, где местами ещё белели пятнышки снега.

– Лексеич, у тебя тут лопата, кажется, была в салоне… Да, вон она, за последним сиденьем. Бери, копать будешь… И на надо на меня так смотреть, я же пообещал, что вернёшься домой, к детям? А я своё слово держу.

Я указал, где копать, и чтобы в ту сторону светили фары автобуса, стоявшего с заведённым движком. Попросил своих подвести к пока ещё неглубокой яме пленников и с ленцой в голосе произнёс:

– Знаете, что это? Нет? А это ваша могила… Братская. Оба в неё ляжете, а закопаем живьём.

Лена позади меня всхлипнула. Вот же блин, дура, договаривались же втихаря, что это всего лишь воспитательная мера. Да и Гольдберг вон отвернулся, тоже мне, тонкая душевная организация.

– Да вы чё, мужики?!

Да, брат, ты ещё не знаешь, что я пережил 90-е, и пусть сам в криминальных разборках участия не принимал, но фильмов на эту тему насмотрелся достаточно, равно как и начитался соответствующей литературы. Так что ничего нового я не открыл, тем более что на самом деле никого живьём закапывать не собирался.

Однако эти двое далеко не были уверены в том, что я шучу, а потому тот, который угрожал нам обрезом, реально бухнулся на колени.

– Мужики, богом клянусь, это всё он, Костян, он подбил меня. А я вообще не при делах, я не хотел…

– Да чё я, это Вовка! Он всё придумал, ему и отвечать! За что? За что живьём-то?!

– Хочешь, чтобы я тебя всё-таки пристрелил?

Приподнимаю бровь, и вижу, как по щекам Костяна текут слёзы. А его дружок и вовсе, кажется, обгадился, что-то пованивать начало.

– Хорош, Лексеич, им и так сойдёт, – говорю, – метр уже есть. Сверху присыпем, чтобы лесные зверюшки не раскопали раньше времени, и нормально. Давайте, прыгайте в яму.

Тот, что обделался, вдруг было рванул с места, словно заяц, но я был готов к такому повороту событий и, так как стоял рядом, успел сделать подсечку. Удар носком ботинка по рёбрам лежавшему оппоненту и приставленный к голове ствол револьвера окончательно отбили у того охоту к побегу.

– Я сказал – в яму, а не в лес! Живее!

Когда, смирившись с тем, что им кранты, оба лежали в яме, я кивнул Лексеичу, и тот бросил вниз лопату земли. Затем ещё и еще, старясь сделать так, чтобы не попасть на лицо.

– Ладно, хорош.

Лексеич с видимым облегчением остановился, отвернувшись от ямы. Нелегко человеку предавать друзей, но это тоже воспитательный момент, и я не собирался ни с кем миндальничать.

– Ну что, голубчики, уяснили, что поступили неправильно? – спросил я, присев на краю ямы. – Учите, это был воспитательный момент, в следующий раз, если с кем-то из наших, включая Владимира Алексеевича, что-то случится, я вас из-под земли достану и в неё же закопаю. Только уже по-настоящему. Всё поняли?

– Поняли, поняли…

– Выберетесь сами, уж как-нибудь… Счастливо оставаться!

Так и не выстреливший ни разу револьвер мы вернули хозяину, заверив, что решение вопроса обошлось относительно мирным путём. В какой-то момент я пожалел, что вообще связался с Алибасовым и его дружком-цеховиком, всё-таки лишние свидетели – они всегда лишние. Но затем подумал, что, пожалуй, верно подстраховался, не факт, что вооружись мы обрезками труб или арматуры, чувствовали бы себя так же уверенно и всё обошлось бы мирным путём.

В Пензу вернулись под утро. Ещё в автобусе взял со всех слово, чтобы о происшедшем – никому.

– Сами понимаете, вас же затаскают по следователям, – ввернул я веский аргумент. – А что им сказать, вы не знаете, выложите всю правду, и такой геморрой у нас всех случится… Так что лучше просто забудьте.

Лично у меня на сон оставалось максимум часа два. Я уже не видел смысла ложиться, посидел на кухне, выпил крепкого чая, и начал собираться в училище. Мама из-за меня тоже рано вскочила, сидела рядом со мной на кухне, а я рассказывал её про нашу поездку. Деньги отдал сразу же. А вот про связанные с ними приключения не обмолвился ни словом. Сказал, что автобус на полпути сломался, ждали, пока водитель устранит поломку.

На уроках я изо всех сил боролся со сном, однако удавалось мне это с трудом. В принципе, я мог бы попытаться оформить больничный в связи с травмой руки, но это был сомнительный повод самоустраниться от учёбы. Если бы ногу повредил и не мог ходить – другое дело. Так что кое-как удавалось вздремнуть на переменах, предварительно попросив парней не слишком шуметь.

Верочка на своём последнем уроке литературы обратила внимание на мои воспалённые глаза, спросила, не заболел ли я часом, пришлось признаться, что ночью так и не удалось поспать. В общих чертах рассказал то же самое, что и маме, и она отпустила меня с урока домой, пожелав нормально выспаться. Так как после концертов репетиции я отменил своим волевым решением, то советом Верочки воспользовался по полной, и мой молодой, здоровый организм продрых аж до завтрашнего утра.

Первые дни я реально побаивался, что вся эта история с грабежом и последующим возмездием всплывёт наружу. Строил в голове версии, что предпринять в случае, если сам попаду под какую-нибудь статью типа издевательства над людьми. Самым оптимальным вариантом видел обращение за помощью к Сергею Борисовичу. Не может такого быть, чтобы он бросил соратника в беде! Да, где-то мне пришлось выйти за рамки закона, но это была вынужденная мера. Было бы лучше, пристрели я бандитов? Или, напротив, не прими воспитательных мер? Конечно, может попенять, что не обратились в милицию, устроили самосуд… Но ситуация с нашими заработками пикантная, мягко говоря, тут, чёрт возьми, и сам Козырев может нас прищучить. Я даже не исключал, что он знает о махинациях Гольдберга, но по какой-то причине пока нас не трогает.

В общем, решили с гастролями повременить. После такого стресса, да ещё и на фоне отсутствия транспортного средства… Я высказал идею, что хорошо бы нам приобрести собственный автобус, чтобы ни от каких АТП не зависеть. Даже заставил Гольдберга составить мне компанию во время визита к директрисе Дворца культуры, чтобы обсудить этот вопрос. Антонина Геннадьевна напомнила, что при ДК имеется как раз «ПАЗик», но он привязан к учреждению, выполняя большой объём работы, в том числе по перевозке творческих коллективов на гастроли по области. Впрочем, учитывая, что мы зарабатываем для ДК неплохие деньги (10 % отчислений от наших концертов, как сразу и договаривались, шли в казну Дворца культуры), то она обратится к руководству Пензенского отделения Куйбышевской железной дороги насчёт возможности приобретения хотя бы подержанного транспортного средства.

После той истории в Саратове Валя и Гольдберг стали поглядывать на меня… в общем, опасливо коситься, словно я и с ними мог проделать нечто подобное, типа закопать живьём. Понятно, в глазах этих двух представителей миролюбивого иудейского племени я чуть ли не гестаповец. Но, в конце концов, я же никого не убил и даже не покалечил. Я вообще выжал максимум возможного из столь щекотливой ситуации. Надеюсь, со временем эти косые взгляды в мою сторону исчезнут, и мы снова станем одной семьёй.

А пока суд да дело, страна отметила День космонавтики, и я, глядя по телевизору праздничный концерт, в очередной раз пожалел, что не дорос ещё до выступлений на таких ответственных мероприятиях. Тем не менее решил, что на следующей репетиции представлю своим архаровцам песню «Трава у дома». Текст по большей части я помнил, подобрать аккорды, думаю, не такая уж большая проблема, навскидку рабочей правой набросал ноты, покажу их Вальке, пусть по ним попытается сыграть, я подскажу в случае чего. Соло… Оно играется легко, но всё равно это я уже сам потом подберу.

А пока нужно готовиться к поездке на юбилей Аллы Борисовны. Приглашала она меня ещё до эпичной поездки в Саратов, и вот вдобавок и 13-го позвонила, напомнила, что ждёт. Конечно, приятно, что сама Пугачёва приглашает меня лично на свой день рождения, но, блин, ей же ещё и подарок нужно найти! И желательно песню. Хоть она в этот разу и не обмолвилась, но между слов прямо-таки сквозило, что от новой песни для своего репертуара она бы не отказалась. Вариантов-то много, но какой выбрать?

Мучился сомнениями до тех пор, пока в первых числах апреля как-то мама не встала у окна, глядя на залитый солнцем двор, и не произнесла:

– Погода-то сегодня какая!

Тут-то меня и торкнуло. Память сразу выдала клип с Ларисой Долиной на песню «Погода в доме».

– М-а-ам…

– Чего?

– А ты можешь по старой памяти договориться, чтобы в типографии напечатали поздравительный адрес?

– Наверное… А кому?

– Помнишь, я тебе говорил, что Пугачёва приглашает на свой юбилей?

– А-а, понятно! Ну давай пиши, что там в адресе будет, а я отнесу кому нужно, в одном экземпляре напечатают без визита к начальству, только, конечно, заплатить придётся.

– Само собой заплачу, не вопрос.

Так что через день я держал в руках пахнувший свежей типографской краской поздравительный адрес с портретом Пугачёвой (где только нашли) и оттиснённые золотом ноты с текстом.

А с моими музыкантами мы записали минусовую фонограмму. С текстом я их тоже ознакомил, для общего сведения.

– Жаль, что такая хорошая песня снова уходит на сторону, – вздохнула наша клавишница, когда мы закончили.

– Это точно, – поддержали её парни.

– Народ, всё понимаю, но обещал Пугачёвой… Давайте я вам компенсирую ваши труды?

– В смысле? – не понял Юрец.

– Ну… Заплачу, – выдавил я из себя, краснея как опущенный в кипяток рак.

– Макс, да ты чё, мы и так благодаря тебе в шоколаде, – восклицает барабанщик. – Вот ведь как скажешь… А песни реально могли бы и мы исполнять, вон как у Лены здорово выходит… Но мы же всё понимаем, так что не обращай внимания на брожение умов.

Что они понимают – я догадывался, хотя никогда и не раскрывал условий сделки ни с Пугачёвой, ни с Ротару. Но мои ребята не дураки, конечно же, понимают, что не за просто так я отдаю песни звёздам отечественной эстрады. Хорошо хоть не завидуют, во всяком случае, откровенно. С другой стороны, прав Юрка, где бы они ещё такие бабки могли заработать?

Придя домой, представил, как вручаю кассету Пугачёвой… Нет, надо её красиво как-то упаковать, чтобы смотрелось нарядно. Точно, нужна красивая шкатулка! И я принялся искать в Пензе эту самую шкатулку. Вообще с ними какой-то странный напряг, из того малого количества, что удалось найти, не устроило ничего. Без слёз не взглянешь. С тоской вспомнил Ташкент, где на рынке Чорсу купил шкатулку из карагача. Сейчас в ней мама хранит всякие безделушки, фиг экспроприируешь. Знал бы наперёд – закупил бы ещё парочку. Теперь придётся побегать по Москве, там вариантов побольше.

День рождения Примадонны выпадало на воскресенье, и праздновать своё 30-летие она собиралась в этот же день, в ресторане «Узбекистан». Договорились, что у ресторана я должен появиться к 6 часам вечера. А на следующий день вечером спокойно уеду домой поездом, а может и с утра даже улечу, если подсуечусь с билетом на самолёт. Я подсуетился, так как мне не хотелось в очередной раз отпрашиваться у Бузова на целых да дня. Прогуляю занятия понедельника, один день – ещё куда ни шло. Николай Степанович попросил передать Пугачёвой привет от него.

– Не забудь, пусть знает, что благодаря директору училища Николаю Степановичу Бузову Максим Варченко смог побывать на вашем юбилее.

В общем, вечером 14-го сел на фирменный поезд «Сура». Поехал с одним дипломатом. Внутри – зубная щётка с тюбиком пасты, вафельное полотенце, памятное мне больше всего почему-то по армейской службе, а не по советским больницам, куда я пару раз попадал, мыло в мыльнице, портмоне, паспорт, электробритва, свежая белая рубашка, пара завёрнутых в газету бутербродов с колбасой и сыром (взятых исключительно по настоянию мамы), гэдээровские запасные трусы, смахивающие на плавки, пара носков, аудиокассета и поздравительный адрес. На случай, если мне сильно не повезёт, и дипломат по пути на праздник каким-то образом сопрут, дубликат аудиокассеты хранился во внутреннем кармане пиджака. Где, собственно, и часть денег.

На юбилей я отправился в сшитом на заказ костюме, посчитав, что среди «костюмированных» гостей в джинсах буду смотреться белой вороной. Уже мог травмированную руку осторожно всунуть в рукав пиджака, и следом в рукав куртки, после этого снова подвесив её на повязку-косынку.

На ночь брюки, пиджак и рубашку повесил на вешалку на двери двухместного купе спального вагона. Ехать довелось с директором Колышлейского молочного комбината Виктором Филаретовичем – мужиком простым, но, как мне виделось, по-своему хватким. Тот сразу выложил на стол разнообразную снедь, среди которой я не обнаружил никаких молочных продуктов, предложил угощаться и принялся рассказывать, что едет в Москву на совещание работников молочной промышленности РСФСР. Так как на подведомственном ему производстве показатели неплохие, едет он в столицу, можно сказать, с гордо поднятой головой.

Затем переключился на разговор непосредственно о комбинате. Спустя какое-то время, видимо, заметив, что я заскучал от его весьма «увлекательного» повествования, предложил мне рассказать, по какой надобности я еду в Москву.

– Да вот, – скромно сказал я, – Алла Пугачёва пригласила на свой юбилей.

– Пугачёва?! Да ладно!!!

Я пожал плечами, мол, можете верить, можете не верить. Причём пожал сразу обеими без каких-либо болезненных ощущений – спасибо спортивному массажисту, которого мне подогнал Храбсков, и его чудодейственным, хоть и вонючим, мазям.

– Нет, правда! – допытывался Виктор Филаретович. – Неужто сама Пугачёва? А ты откуда её знаешь?

– А я ей песни пишу.

– Погоди, погоди… А как, Максим, говоришь, твоя фамилия? Варченко? Вот же ведь! – хлопнул он себя ладонями по ляжкам. – А я-то думаю, кого ты мне напоминаешь… Я ж тебя видел по телевизору! Программа какая-то молодёжная шла по пензенскому телевидению. У нас плохо в Колышлее ловит, но у меня антенна трёхметровая на крыше дома стоит, так что приём нормальный. Я обычно не смотрю такие вещи, а это с дочкой про школу заболтался, она у меня в девятом классе учится, и тут смотрю, какой-то ансамбль на английском песню поёт, а потом с его участниками ведущий общается. А ещё дочку спрашиваю, мол, что это за исполнители, из Москвы, что ли, а она мне, мол, эх ты, папка, совсем не следишь за современной музыкой! Это же Максим Варченко со своей группой! От него все подростки Советского Союза без ума, он даже в Америке премию получил. А ещё его показывали в «Песне года», он Пугачёвой и ещё какому-то дядьке песню написал. Что-то про звёзды она мне сказала, я сразу забыл…

– «Две звезды», – подсказал я.

– Точно! Вот, говорит, в Пензе, у нас под носом, знаменитость живёт, а ты и не знаешь. А я ей, мол, зачем мне каких-то музыкантов знать, я Зыкину знаю, Кобзона знаю… Не то что знаю вот лично, но пластинки у меня дома есть, по телевизору их выступления смотрю… Разве ж мог подумать, что с такой знаменитостью ехать в одном купе придётся?!! А с рукой чего?

Спать легли ближе к полуночи, у меня от болтовни соседа даже малость голова разболелась. Утром проснулся в начале шестого – поезд в серой дымке пасмурного рассвета ещё только подбирался к столице. Сосед спокойно похрапывал, скомкав между ног и простыню, и полушерстяное серое одеяло. Поворочался с боку на бок – сон так и не шёл. Ладно, пойду умываться и бриться электробритвой, пока туалет свободен. Надеюсь, что свободен.

Два часа спустя мы с моим попутчиком пожали друг другу руки и разошлись на площади трёх вокзалов в разные стороны. Он в Министерство мясной и молочной промышленности, а мне до 6 вечера предстояло найти в Москве красивую шкатулку. Интуитивно двинул на Арбат, и почти сразу же наткнулся на вывеску антикварного магазина.

– Добрый день, молодой человек! Что вас интересует?

Пожилой, худощавый продавец за прилавком разглядывал меня, опустив на нос лекторские очки.

– Здравствуйте, есть у вас шкатулки?

– Ещё бы, – хмыкнул тот. – На какую цену ориентируетесь?

– Сумма роли не играет.

– Понятно, понятно, – недоверчиво хмыкнул тот. – Есть две шкатулки восемнадцатого века, одна, правда, не в очень хорошем состоянии, зато вот эта, из фарфора… Посмотрите, вроде бы и небольшая шкатулка, но какая изящная работа французских мастеров, выполненная в стиле рококо! Шкатулка с маленьким секретом, чтобы её открыть – вот здесь нужно надавить утопленную кнопочку – опля! А здесь, на донышке, даже можно разглядеть инициалы автора, не побоюсь этого слова, произведения искусства. Стоит, правда, пятьдесят пять рублей…

– Можно поближе поглядеть?.. Угу, как раз входит. Беру!

– Вот так сразу? – опешил продавец.

Он, видимо, только начал входить во вкус, а тут какой-то пацан суёт в историческую реликвию аудиокассету и заявляет, что готов немедля заплатить немалые деньги, чуть ли не зарплату уборщицы.

– Может быть, посмотрите другие шкатулки? – с надеждой в голосе спросил он.

– Нет, спасибо, мне эта приглянулась.

– Что ж, воля ваша, – последовал чуть заметный вздох разочарования. – Упаковать шкатулку?

– М-м-м… Пожалуй, не стоит, я спрячу её в дипломат.

Так вот быстро обзавёлся подарком для Аллы Борисовны, в очередной раз подумав, насколько в Москве даже в это время проще решать многие вопросы. Пожалуй, рано или поздно придётся перебираться в столицу, если я не хочу топтаться на месте. В том числе и в плане эстрадных потуг.

Переберётся ли мой ВИА? Не знаю, ребят жалко терять, но в крайнем случае придётся ими пожертвовать. Самодеятельные гастроли с Гольдбергом я считал лишь временной мерой. Ну год, ну два покатаемся, срубим бабла, пока нас какой-нибудь ОБХСС не прищучит…

Всё равно я не видел себя звездой эстрады, мне не хотелось тратить на это большую часть жизни. Кто-то без этого жить не может, какой-нибудь Кобзон или Мик Джаггер, а мне ближе тихая, кабинетная работа за печатной машинкой. А лучше за компьютером. Надеюсь, доживу до тех лет, когда на моём столе будет стоять отечественная разработка, не хуже ихних Макинтошей. Можно же надеяться, пусть и в глубине души, что у нас начнут делать нормальные вещи для людей, и можно будет гордиться не только ракетами, цирком и балетом.

Так что книги писать – пожалуйста, кабинетная тишина для меня ближе сцены, а всплесков адреналина хватает и на ринге. И вообще, вся эту тусовка, все эти концерты с фанатеющими девицами стали меня утомлять. Не того я склада, не создан для сцены, хоть и пытаюсь сам себя сломать об колено. Но раз уж так получилось, раз уж я несу за ребят ответственность, то пока придётся терпеть. Пусть успеют немного заработать, прежде чем наш коллектив прикажет долго жить. Может, даже сколотят стартовый капитал на приобретение кооперативной квартиры, прежде чем задумаются о свадьбе. Хотя у того же Вали эта проблема, думаю, стоит не столь остро, да и у Лены родители не бедствуют, разве что Юрка не может похвастаться преуспевающими предками. Однако деньги лишними не бывают, даже если их много, эта аксиома давно не требует доказательств.

В районе «Узбекистана» я появился заранее, часа в четыре. В ожидании начал торжественного мероприятия отправился побродить на расположенный недалеко Центральный рынок, по правую руку от цирка на Цветном бульваре. Купил у какого-то то ли армянина, то ли азербайджанца букет алых роз, обошедшийся в червонец, и тут мой взгляд наткнулся на цыганистого вида мужика, обвешанного цветастыми полиэтиленовыми пакетами. Предлагаемая продукция в основной своей массе рекламировала джинсы «Montana», сигареты «Camel» и «Marlboro», «Coca-cola» и «Johnnie Walker»… О, да это не кто иная, как сама Алла Борисовна! Фото явно передрано с обложки пластинки «Зеркало души», причём сама надпись, насколько я помню, накладывавшаяся на растопыренные пальцы певицы, была ловко заретуширована. Хотя, может, кто-то сумел раздобыть оригинал студийной фотографии, купив негатив у автора.

Короче говоря, недолго думая, я приобрёл пакет с Пугачёвой за пять рублей, куда вложил поздравительный адрес. Надеюсь, юбилярше будет приятно получить ноты в пакете со своим изображением. А всё это до поры до времени будет храниться в дипломате.

В половине шестого вечера я подобрался к «Узбекистану» максимально близко, заняв позицию на лавочке через дорогу. То и дело у входа в заведение притормаживали легковушки. Парочка такси, а в основном частные автомашины, преимущественно «Волги» и несколько «Жигулей». Не только пассажиры, но и водители двигались в ресторан. Интересно, они же все наверняка будут бухать, неужто в таком состоянии спокойно сядут за руль?

Заметил в числе входящих кучерявую шевелюру поэта-песенника Ильи Резника. Затем мелькнули Кобзон, молодой, но уже очкастый Буйнов, в компании с ещё парой товарищей, Слава Зайцев… В прежней жизни бывать в «Узбекистане» как-то не доводилось, ни в советском, ни в постперестроечном. Наверняка в 21 веке его, как и все рестораны советской эпохи, подвергли реконструкции. Ну вот заодно и поглядим, что там внутри, насколько всё соответствует статусу одного из самых престижных ресторанов столицы.

А вот и сам юбилярша! Её и какую-то голенастую девчонку в синей куртяшке, из-под которой выглядывал подом розового платья, привёз Стефанович на своей «Волге». Хм, да это, похоже, Кристинка, такой выдающийся папин носик – довольно характерная отметина. В кои-то веки мама рядом с дочкой, которая мешает полноценной творческой деятельности и личной жизни. Впереди у Орбакайте фильм «Чучело», и вполне успешная певческая карьера. Хоть вокальными данными дочка Примадонны никогда не отличалась, но в целом голосок ей поставят. Это если судить по моему будущему, как повернётся в этой реальности – можно только предполагать.

Ладно, хорош тут строить предположения, пора уже и самому двигать, тем более что с хмурого вечернего неба начал накрапывать дождик. Миную оградку, передо мной две двустворчатых двери высотой чуть ли не в два моих роста. Я видел, как народ заходил в левую. Зажав между ног дипломат, здоровой рукой хватаюсь за ручку, тяну на себя. На удивление створка легко поддаётся, и тут меня вместе со звуками живой музыки встречает мощной грудью швейцар – настоящий гренадёр под два метра ростом.

– Куда? – гудит он, как из бочки. – Сегодня закрытое мероприятие.

Значит, весь ресторан арендован Аллой Борисовной и Стефановичем. В целом правильно, нечего посторонним пялиться, как гуляет звезда отечественной эстрады.

– Я в числе приглашённых.

– Фамилия?

Он сверяется со списком в журнале, недоверчиво меряет меня взглядом, после чего отходит в сторону:

– Проходи…те.

Куртку оставляю в гардеробе, снял, умудрившись практически не потревожить руку. Ничего, на следующей неделе иду к хирургу, может, разрешит уже ходить без этой повязки. Понемногу рукой уже шевелю, не испытывая болезненных ощущений. А ещё через месячишко, надеюсь, смогу понемногу включаться в тренировки. А то чувствую, начал жирком заплывать в последнее время. Да ещё сейчас нажрусь-напьюсь.

В животе, кстати, даже урчало от голода, обеденный заход в какую-то пельменную лишь ненадолго утолил чувство голода. А здесь уже от одних доносящихся с кухни запахов слюни чуть ли не до пола.

На небольшой сцене что-то лёгкое наигрывает квинтет… Прищурившись, оглядываю зал. Столы, на которых уже присутствуют напитки в бутылках и кувшинах, а также лёгкие закуски и нарезки, составлены буквой П, в его главе, как я догадываюсь, будут восседать юбилярша и её супруг, а также дочка. Кристина уже ёрзала на мягком стуле с ажурной, в восточных узорах, спинкой, тогда как мама и отчим где-то пропадали.

Какая-то пожилая пара появилась позади меня, стоят, растерянно озираются. Эти-то какое отношение к этому празднику имеют? Хотя…

– А вы, случайно, не родители Аллы? – спрашиваю, подойдя к ним поближе.

– Да, я папа, Борис Михайлович, а это моя супруга Зинаида Архиповна, – с готовностью мужчина.

– Тогда вам, наверное, во главу стола, сядете рядом с юбиляршей. Вон там ваша внучка уже сидит…

А Кристинка тоже нас замечает, её узкое лицо расплывается в улыбке, она подскакивает, словно у неё под задницей пружина, и летит в объятия дедушки с бабушкой. Не стану им мешать, лучше разузнаю, куда мне садиться. Кто бы подсказал?

– Молодой человек, как ваша фамилия?

Похоже, это метрдотель. Несмотря наназвание ресторана, одет не в узорчатый халат, а в чёрный костюм с белой сорочкой и чёрной бабочкой. Ботинки смазаны так, что в них можно смотреться, как в зеркало. Узнав мою фамилию, проводит к одному из пока ещё свободных мест, я сажусь по левую руку от Ильи Резника и по правую от Вячеслава Добрынина. Слава долго трясёт мне руку, интересуясь травмированной левой и по ходу расспрашивая о моих последних успехах в боксе, литературе и, конечно же, музыке.

Наконец доходит очередь до сидящего слева Резника.

– А вы, значит, тот самый Максим Варченко, что пишет Алле песни? – спрашивает тот, улыбаясь краешком губ.

Глаза добрые-добрые, но в их глубине прячется что-то вроде ревности. Понятно, что Резник не композитор, в этом плане он со мной соревноваться не собирается, но я ведь отдаю клиентам песни ещё и с текстом. А вот здесь у нас равная ситуация, можем пободаться. И если бы тексты, пусть написанная и не мной (а порой всё же переписанные, где я не помнил оригинальный текст) были бы плохи, то в его голосе не сквозила бы тщательно скрываемая зависть.

– Да, тот самый, – отвечаю я с лучезарной улыбкой. – Приятно наконец-то познакомиться с известным поэтом-песенником Ильёй…

– Рахмиэлевич, но я предпочитаю без отчества, не каждому дано его выговорить, – смеётся тот. – Хочу задать один вопрос… Вы не хотели бы попробовать написать музыку на какой-нибудь из моих тесов?

– Хм, до этого как-то сам писал и тексты, и музыку, но почему бы и нет? Есть что-нибудь предложить?

– Да вот, только что написал, на днях, правда, распечатать не успел.

Резник достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот, раскрыл его ближе к концу и дал мне в руки.

– Вот оно, стихотворение, называется «Лестница».

Ё-моё, так я прекрасно помню незамысловатый и лёгкий мотив этой песенки в исполнении Пугачёвой. Когда впервые услышал в начале 80-х – долго ходил, напевал про себя. Причём ни автора музыки, ни автора текста я так и не узнал, неинтересно мне это было. Есть песня – есть исполнитель, что ещё нужно? Оказывается, слова к ней написал сидящий рядом Резник.

– Думал, кому его можно предложить из композиторов, а тут с вами познакомился. Если не получится – ничего страшного, может, обращусь к кому-то более маститому.

– А что, можно попробовать. Мне кажется, этот текст хорошо ляжет на какую-нибудь лёгкую, запоминающуюся мелодию. Может быть, даже Алле Борисовне и предложим.

– Тогда держите.

Резник вырывает из блокнота листок с текстом и протягивает мне.

– Так стихотворение у вас, я так понял, в единственном экземпляре?

– Ничего страшного, я все свои стихи храню вот здесь, – он постучал себя согнутым пальцем по высокому лбу.

– Я смотрю, вы уже познакомились!

Услышав знакомый голос, оборачиваюсь и вижу Аллу. На ней балахонистое платье, под которым надёжно скрыты уже начинающие округляться телеса Примадонны. Причём, если память не изменяет, в этом платье она мелькала в некоторых сценах фильма «Женщина, которая поёт».

– Привет, Илья, привет, Максим!

Пугачёва чмокает в щёку сначала Резника, затем меня. От неё пахнет нотками жасмина, можжевельника, гвоздики, ландыша и ещё чего-то неуловимого. С Добрыниным, я так понял, они уже поприветствовали друг друга раньше. Увидев на щеке Ильи Рахми… тьфу, короче, на щеке Резника лёгкий след губной помады, машинально провожу тыльной стороной ладони по своей щеке.

Я вручил Алле Борисовне букет, и она, снова чмокнув меня в щёку, побежала дальше, приветствуя других гостей, а нам уже жал руки подошедший следом Стефанович.

– Молодец, что выбрался из своей Пензы… Обратно решил как, поездом, самолётом?

– Самолётом, в 8.20 вылет из «Быково».

– Ресторан арендован до полуночи, – склонившись к моему уху, негромко сказал Стефанович. – Ещё не придумал, где будешь ночевать?

– Да, наверное, в зале ожидания аэропорта подремлю…

– Ну это ты брось! По пути из ресторана завезу тебя к знакомой, вы у неё в декабре с Ингой останавливались, она тебе постелит… Не подумай ничего плохого, Марина приставать не будет, – хмыкнул он, – она, как бы тебе сказать… В общем, мужчинами не интересуется, так что на твою честь покушаться никто не будет, – окончательно понизив голос, сообщил он.

– Так она же вроде как разведёнка…

– Вот потому и разведёнка, что, пожив с мужчиной, окончательно поняла – это не её… Ладно, я сейчас схожу позвоню ей, чтобы не ложилась спать до твоего появления…

Александр Борисович отправился звонить гримёрше с «Мосфильма», неожиданно оказавшейся лесбиянкой. Интересно, по месту службы знают о странностях этой Марины? Подозреваю, что если знает Стефанович, то наверняка ещё кто-то в курсе. Но, видно, или жалеют, раз не увольняют, или… Или у неё там своё, так сказать, лобби. Может, она спит со своей непосредственной начальницей? А что, даже в СССР иногда случались достаточно странные вещи.

Стефанович вернулся пару минут спустя.

– Договорился, сегодня ночуешь у Марины. Только не проспи самолёт.

И хлопает по больному плечу, отчего я невольно морщусь. Заметив мою реакцию, тут же извиняется, с трудом убеждаю его, что всё нормально, плечо практически зажило, а поморщился я больше по привычке.

Тем временем наконец дан старт юбилейным торжествам, и в зале с микрофоном в руках появился ведущий вечера, не кто иной, как Геннадий Хазанов. Ну, думаю, раз сегодня в эпицентре событий Хазанов, то значит, жди море шуток. И не обманулся в своих ожиданиях. Геннадий Викторович успевал не только превозносить юбиляршу, но и вспоминать смешные байки из жизни Пугачёвой, коим сам был свидетелем, а ещё периодически вставляя в свои монологи анекдоты. Он и мероприятие начал, пародируя Брежнева, правда, вскоре прекратил.

Хазанов дело своё знал, не давая гостям скучать ни минуты. Интересно, сколько ему Алла забашляла? Или он чисто по старой дружбе? Как бы там ни было, даже, казалось бы, банальные конкурсы Геннадий Викторович сумел обставить так, что все с радостью принимали в них участие. По большей части они были интеллектуальными, так что я с моей травмированной рукой тоже мог принять в них участие. И с удовольствием принимал, умудрившись даже выиграть в качестве приза игрушечный «Москвич-412». Масштабная моделька в коробочке с прозрачной боковиной из плёнки. У меня дома сейчас всё ещё стояла моделька из этой серии, только милицейская «Волга».

На столе тем временем одни блюда сменяли другие. С голодухи трудно было удержать от желания моментально смести с тарелки всё на неё наложенное. Тем более что готовили в первом в Москве ресторане азиатской кухни отменно. Салаты с мясом, свежими овощами и зеленью, шурпа, лагман, а также пельмени и манты в наваристом, насыщенном бульоне, шашлык из курицы и баранины, люля-кебаб… Всё это исчезало во мне пусть и не с космической скоростью (я всё же старался придерживаться правил приличия), но и не сильно задерживалось на тарелках.

Тем временем ведущий не забывал представлять гостей, которые после этого толкали поздравительную речь и вручали юбилярше подарок. Одной из первых юбиляршу поздравила вычурно одетая, полноватая женщина лет пятидесяти. Оказалось, какая-то Алина Редель. В памяти что-то всколыхнулось, но не более того, певиц с таки именем и фамилией что-то не припомню. Наверное, просто хорошая знакомая.

Некоторые предпочитали подниматься на сцену и поздравлять юбиляршу песнями под аккомпанемент местного квинтета, а поэты читали посвящённые юбилярше вирши. Где-то час спустя после начала мероприятия дошла очередь и до меня.

– А теперь позвольте представить самого юного, если не считать Кристину, гостя сегодняшнего вечера, – заглядывая в красиво оформленную папку, заявил Хазанов. – Это Максим Варченко, многие из присутствующих знают, что Максим написал для Аллы несколько песен, и одна из них уже прозвучала в рамках телепрограммы «Песня года». Слово нашему гостю!

Хорошо, что я догадался подготовить небольшой спич, а то стоял бы и тупо раскрывал рот… Хотя, наверное, как-нибудь всё же выкрутился бы, за последний год пришлось дать столько интервью, плюс пресс-конференции и творческие вечера, что кое-какой опыт уже имеется. Но лучше всё же к таким вещам готовиться заранее, вот я и подсуетился, предчувствуя, что придётся толкать речь.

– Друзья! – обращаюсь как бы ко всем собравшимся. – Есть люди, к которым тянет, рядом с которыми хорошо и надежно. И Алла – одна из них!

Теперь я смотрю на неё, Пугачёва улыбается, ей приятно слышать на фоне банальных поздравлений такой слегка нестандартный заход.

– Поэтому сегодня, в твой юбилей, тебя окружают верные друзья. Так пусть же не только в праздники, но и в любой другой день рядом с тобой будут преданные люди, готовые прийти на помощь! В этот праздничный день от всего сердца желаю тебе крепкого здоровья! Иди по жизни легко, без ненужных тревог и изматывающих проблем. Пусть все заботы будут только в радость. Счастья тебе, солнечных дней и большой удачи в жизни и творчестве!

Юбилярша и все собравшиеся дружно аплодируют, а я заявляют, что готов исполнить в честь Аллы Борисовны одну из своих новых песен, которая, как я уже слышал из доверенных источников, разлетелась по советским ресторанам. Запрыгиваю н сцене, спрашиваю музыкантов, знакомы ли они с песней «Ах, какая женщина!», и те, улыбаясь, дружно кивают.

– А я и не знал, что это твоя песня, – доверительно сообщает руководитель коллектива. – Отличная вещь, идёт на ура.

Спев и сорвав овации, возвращаюсь на место, достаю из дипломата шкатулку, в левую руку беру лёгкий и не причиняющий неудобств поздравительный адрес в пакете портретом Аллы, и двигаюсь в направлении юбилярши. Теперь уже моя очередь чмокать её в щёку.

– Недаром говорится, что лучший подарок – это подарок, сделанный своими руками. Сразу предупреждаю – шкатулку делал не я, а кто-то из французских мастеров 18 века. Но то, что внутри – уже моя работа. Вернее, моя и моих музыкантов из вокально-инструментального ансамбля «GoodOk».

Я ставлю перед ней шкатулку, нажимаю секретную кнопочку и поднимаю крышку. Все сидящие рядом привстают с мест и вытягивают шеи, чтобы рассмотреть, что находится внутри. Алла аккуратно берёт аудиокассету, встаёт и с довольной улыбкой демонстрирует гостям подарок.

– Это минусовая фонограмма новой песни, называется она «Погода в доме». А вот здесь, – протягиваю Алле пакет с её изображением, – ноты и текст.

Пугачёва снова лезет ко мне целоваться, на этот раз даже касаясь моих губ.

– Спасибо, Максим, я знала, что ты сумеешь меня порадовать!

– А давайте послушаем, что за песня!

Это выкрикнула та самая загадочная Редель. По её раскрасневшемуся лицу заметно, она уже успела поддать.

– А что, правда, давайте послушаем, что Аллочка будет нам исполнять со сцены в скором времени, – слышу чей-то мужской голос, кажется, Буйнова. – Поставим «минусовку», споёшь нам, Аллочка?

Вижу, что Алла слегка растеряна, механически открывает адрес с партитурой, читает, закусив нижнюю губу, затем лицо её светлеет.

– Вроде бы простая мелодия, можно попробовать, – говорит она.

– Просим! Просим! – звучит со всех сторон.

– Мама, давай спой, покажи всем! – требует Кристинка дёргая мать за платье.

Хазанов в микрофон орёт, что знает, куда всунуть кассету. Чуть ли не силой выхватывает её у юбилярши и трусцой направляется к музыкантам на сцене. О чём-то шепчется с руководителем ансамбля, тот кивает, берёт кассету и скрывается позади колонок. А спустя несколько секунд из них полились звуки вступления песни «Погода в доме». К тому временем Алла уже на сцене, в одной руке держит микрофон, в другой – адрес с партитурой.

Теперь моя очередь кусать губы. Как-то она исполнит композицию? Проигрыш, и я невольно делаю движение головой, мол, вступай. Но Алла, к её чести, в нотной грамоте разбирается неплохо, вступает где нужно, и поёт практически строго по нотам. Спустя три с небольшим минуты публика бешено аплодирует юбилярше, а та сама аплодирует, показывая пальцем в мою сторону.

– Замечательная песня, – совершенно искренне заявляет в микрофон Пугачёва. – Спасибо, Максим, вот уж удружил так удружил. Уверена, я её исполню на «Песне года».

После чего, спустившись со сцены, приближает губы к моему уху:

– Успел залитовать и в ВААП зарегистрировать?

– Пока ещё нет, – так же тихо отвечаю я. – Но по тексту не должно быть претензий, там всё очень пристойно.

– Согласна, но давай не затягивай с этим, а то я без литовки не могу её петь. Как залитуешь – сразу мне звони, чтобы я была в курсе.

– Договорились… Кстати, у тебя Кристина ещё не поёт?

– Уже начинает понемногу. К прошлом году, например, выступила на телевидении – в передаче «Весёлые нотки» она спела песню «Солнышко смеётся». А что, хочешь и ей что-то предложить?

– Почему бы и нет?

– Хм, ну, в общем-то, можно попробовать. Только там расценки, сам понимаешь, будут другие, Кристинка ещё деньги не зарабатывает пением…

– Да я вообще первую песню подарю, – заявляю легкомысленно.

– Тогда мы с тобой подружимся, – смеётся Пугачёва.

– Эй, Алла, Максим, хватит уже там шептаться! – кричит хорошо поддавший Буйнов. – Давайте уже поднимем бокалы за юбиляршу!

К полуночи праздник покинула примерно половина гостей. Я сидел до последнего, ожидая, когда меня отвезут к этой самой Марине. У гримёрши я оказался ближе к часу ночи. Эта Марина была вполне миловидной женщиной лет под сорок, и даже сейчас, в это время, выглядела вполне ухоженной, с лёгким макияжем на лице. Даже не скажешь, что лесбиянка, те обычно представлялись мне мужеподобными. Хотя… Если вспомнить любовный дуэт из моего будущего, состоящий из одной башкирской рок-певицы и жеманной блондинки, снимающей и снимающейся в кино, то вот вторая-то выглядит вполне женственно. И тут понятно, что она играет роль «жены», а рок-певица – «мужа». Не исключено, что у этой Марины тоже имеется «муженёк».

– Ничего, если я тебе постелю в зале на диване?

– Без проблем, – отвечаю я, борясь с зевотой. – Можно я душ приму?

– Без проблем, – парирует Марина и мы с ней синхронно смеёмся.

Я отрубаюсь моментально, впрочем, не забыв Марину попросить, чтобы завела будильник на половину седьмого. Полчаса мне хватит на сборы, а на дорогу в аэропорт уйдёт минут сорок.

Однако проснулся я намного раньше, за окном ещё царила ночь, а по моей груди ползло что-то… Блин, это же пальцы, и принадлежат они не кому иному, как этой самой Марине, возлежавшей рядом со мной. Какого хрена?!! Она же лесбиянка, с какого полезла она полезла в мою постель?!

Вот, заметила, что я проснулся, уже и целоваться лезет. А рука с груди перемещается в область паха, где непроизвольно наливается силой «хоботок».

– Марина, – шепчу я, кое-как увернувшись от поцелуя. – Марина, ты что делаешь? У меня невеста есть, я дал ей слово никогда в жизни не изменять. Да и ты…

– Что я? – как ни в чём ни бывало переспрашивает она низким, сексуальным голосом.

– Ты же вроде как… Ну, из этих…

– А, так ты в курсе, – тихо смеётся она. – Сашка рассказал? Ну, неважно… Да, я действительно люблю женщин. Но вот тебя увидела, как ты в одних плавках выходишь из душа, и что-то во мне всколыхнулось.

Вообще-то на мне не плавки, а гэдээровские трусы, дизайном выгодно отличавшиеся от советских семейных труселей. Но я не поправляю хозяйку, лихорадочно соображаю, что предпринять в данной ситуации.

– Увидела тебя, – продолжала между тем Марина, – и всю меня жаром из печки словно обдало. Сама себе удивилась, вроде прекрасно всё это время обходилось без мужиков, а тут на тебе, морок какой-то. Спать легла, думала, пройдёт, но нет, только жарче стало. Я уж и пальцами себя ублажала, но мысли были только о тебе. Сама не знаю, что со мной…

– Но я же клятву дал!

– Думаю, если ты один раз переспишь лесбиянкой – то это не нарушит твоего обещания., данного твоей невесте. У тебя же ведь нет ко мне каких-то чувств, верно? Значит, ты меня не любишь, и всего лишь помог одинокой женщине удовлетворить её мимолётный порыв… Ты лежи, я сама всё сделаю.

Она взгромоздилась на ой уже подготовленной к соитию половой орган и начала медленно двигаться. Я лежал, закрыв глаза и слыша своё бешено бьющееся от возбуждения сердце. Что мне оставалось делать? Только покорно лежать, позволяя одинокой, исстрадавшейся без настоящего мужского хрена женщине практически самоудовлетворяться. Она кончила уже минуты через три, сопровождая свой оргазм глухим, протяжным стоном. Решив, что и мне терять нечего, я мощно разрядился в партнёршу, а её лоно с готовностью приняло моё семя. Надеюсь, это не будет иметь для меня серьёзных последствий в виде внебрачных детей.

Затем она, нежно поцеловав меня в губы, отправилась принимать душ, а я повернулся на бок и почти тут же снова провалился в сон.

Через день после возвращения в Пензу по просьбе Сергея Борисовича у нас состоялась очередная встреча в «чайной». Мне даже уже стало нравиться сюда приходить, зная, что здесь меня напоят вкусным чаем и не будут сильно ругать, даже если в чём-то провинился. Так было и на этот раз.

– Максим, я, честно скажу, не имею ничего против ваших «левых» концертов, но ваш руководитель прямо-таки жилы рвёт. Ладно ещё по области, здесь я могу как-то вас прикрыть, но в том же Саратове… Там сейчас директора цирка трясут местные комитетчики. Просто повезло, что у соседей в региональном управлении тоже есть наши люди на высоких постах. Дело о ваших разборках с криминалом они у УВД тоже забрали, этих двух клоунов, что вас грабили, по своей системе сейчас ведут.

– И чем нам это грозит? – спросил я, холодея внутри.

– Надеюсь, всё обойдётся, я же говорю, у нас там свои люди. Но я тебя пригласил, чтобы предупредить: поаакуратнее со своими гастролями. Обуздай слегка Гольдберга, а то нам придётся вызвать его на беседу, и для него последствия могут оказаться куда как плачевными. Да и вам придётся слегка перекрыть кислород. Уж писал бы ты книги и писал, да даже песни мог бы сочинять для той же Пугачёвой, а все эти гастроли до добра не доведут.

– Понял я вас, Сергей Борисович, спасибо за предупреждение. Завтра же поговорю с Семёном Романовичем.

– Вот и молодец. Чайку подлить?

– А давайте, что-то от ваших слов в горле пересохло.

Пока пил вторую кружку пахнувшего чабрецом чая, вспомнил про Брежнева.

– Что-то новенькое есть от Леонида Ильича? Не идёт на поправку?

Козырев отставил свою кружку в сторону и, прищурившись, негромко сказал:

– Новости есть, но я тебе не скажу, завтра ты сам всё узнаешь

Примечания

1

Российский коммунистический союз молодёжи.

(обратно)

2

В финальном забеге на дистанции 100 метров Олимпиады 1988 года канадский спринтер ямайского происхождения Бен Джонсон установил мировой рекорд, однако три дня спустя дисквалифицирован за применение анаболического стероида станозолола.

(обратно)

3

Синхрон – часть телевизионного репортажа. Интервью с героями, прохожими. Корреспондента в кадре нет, только герой.

(обратно)

4

Сама песня на YouTube будет выложена на днях, здесь сделаю ссылку. Это так, если кто-то всё же туда захаживает))

(обратно)

5

Московский государственный институт культуры

(обратно)

6

https://youtu.be/eT80Jl5f4Ro

(обратно)

7

Стихи принадлежат молодой в то время поэтессе Валерии Горбачевой

(обратно)

8

По словам коренных москвичей, в те годы центр Москвы отнюдь не считался «блатным» районом. И уж тем более не считались таковыми старые дома, в которых зачастую ещё существовали коммунальные квартиры с требовавшими замены коммуникациями. Престижно было жить в центре или рядом, но в новостройках. Например, в «домах-книжках» на проспекте Калинина, ныне Новый Арбат.

(обратно)

9

Эти львы мелькают в таких фильмах, как «Офицеры», «Девушка без адреса» и «12 стульев». Изначально львы были со щитами, однако впоследствии они исчезли. По легенде, во время Великой отечественной войны, когда Москва подвергалась авианалетам, жильцы очень переживали за львов. Тогда было решено спрятать их в бомбоубежище, чтобы сохранить такую достопримечательность дома. Считается, что тогда-то щиты и раскололись. Когда львов вернули на место, они долго стояли с одиноко поднятыми передними лапами. В 1992 году щиты снова вернули на место.

(обратно)

10

Полицейский надзиратель Очумелов – герой рассказа Чехова «Хамелеон»

(обратно)

11

Получил он ее лишь восемь лет спустя на первой церемонии кинонаграды «Ника». И тогда, однако, режиссёру награду никто не хотел отдавать навсегда. Владимир Меньшов каким-то чудом сумел унести её домой.

(обратно)

12

Американская гитаристка, известная своим совместным выступлением с Майклом Джексоном в поддержку нескольких его туров.

(обратно)

13

Композитором кинофильма изначально был Зацепин, которому и принадлежала идея картины, Пугачева попросила включить несколько композиций юного поэта и композитора Бориса Горбоноса, якобы инвалида из Люберец. Режиссер согласился, а позднее было установлено, что никакого Горбоноса нет, а песни написала сама Пугачева. Зацепин серьезно обиделся – и на мистификацию, и на то, что его мнение в данном вопросе не учли.

(обратно)

14

Салон Ники Щербаковой располагался в квартире с выходом на крышу, в шикарном доме на Садовом кольце около Малой Бронной. Там собирались как диссиденты, так и ревнители советского строя жизни, но преимущественно люди, имеющие отношение к искусству. Салон, как и другие аналогичные места, где собиралась так называемая богема, находился под «колпаком» у КГБ. Правда, к концу 70-х под нажимом комитетчиков такие салоны стали прикрываться. Щербакова, встав в середине 80-х перед выбором – заграница или тюрьма, выбрала заграницу.

(обратно)

15

Роль Высоцкого в спектакле «Пугачёв».

(обратно)

16

Писатель, поэт, драматург, переводчик, архитектор, живописец – Михаил Анчаров считается одним из основоположников жанра бардовской песни в Советском союзе.

(обратно)

17

https://www.youtube.com/watch?v=lAKxxOXAj6k&t=4s далеко от идеала, но хотя бы ознакомить с мелодией.

(обратно)

18

Известный театральный художник, вторым браком был женат на Белле Ахмадулиной.

(обратно)

19

Девиз Мохаммеда Али.

(обратно)

20

Появилась студийная версия https://www.youtube.com/watch?v=_Hdrvap0wMw

(обратно)

21

Именно так Демичева описывал Юрий Любимов.

(обратно)

22

Фамилия немного изменена.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • *** Примечания ***