Падение с высоты собственного тела [Анна Розен] (fb2) читать онлайн

Анна Розен Падение с высоты собственного тела

АГНЕССА

Рыженькая девочка гуляла по опушке,

На пеньке сидела, поедая сушки.

Солнце целовало в рыжую макушку,

Щедро рассыпая по лицу веснушки…

Рыженькая девочка состригла рыжие кудряшки, спрятала в сундук шелковую ленточку, выбросила стоптанные сандалики и превратилась в Агнессу.

Агнесса ненавидела веснушки и большой рот с тонкими губами. Она выщипала белесые брови и обвела угольным карандашом вокруг белесых ресниц.

У Агнессы сорок первый размер обуви и широкое платье, которое жар-птицей окутало ее дебелое тело и круглые коленки с ямочками. В мясистых мочках розовых ушей, плотно прижатых к голове, висят разноцветные стеклянные горошинки. Они переливаются на солнце, когда Агнесса поворачивает крупную голову, чтобы посмотреть налево и направо, как учил когда-то тщедушный инспектор ГАИ. Коралловые бусики нежно оплетают дородную шею Агнессы, старясь не упасть в обморок от молочной белизны ее кожи.

Агнесса живет на двадцать пятом этаже муравейника, чтобы разговаривать с Богом через открытое окно. Этому никто не учил, но Агнесса откуда-то знала, что так можно. Ночью, когда одинокая звезда появлялась на черном покрывале неба, Агнесса садилась на подоконник и рассказывала в темноту о прожитом дне. В руках она держала кружку горячего чаю, а на коленках мостилась сухарница с сушками.

Сухарница была очень старой и норовила упасть от бессилия на пол, чтобы окончательно разбиться, и мастер не смог ее склеить. Сухарница мечтала о покое. Агнесса предпочитала не слышать мольбы сухарницы о выходе на заслуженный отдых и каждый раз насыпала в нее побольше сушек – ей не хотелось прерывать разговор с Богом только потому, что закончились сушки. Чай заканчивался после беседы и никогда не беспокоил Агнессу своими желаниями.

– Сегодня я встала после начала дня, – робко начала Агнесса. – Я знаю, что вставать нужно до зари, но не получилось. Я завела будильник, который устал звонить и замолчал, обидевшись на мою сонную глухоту.

– Агнесса, ты же обещала, – укоризненно произнес Бог.

– Обещала, но не смогла, – заканючила Агнесса. – Зато я почистила зубы перед завтраком, надела чистую одежду и загрузила стиральную машинку.

– А пол ты помыла? – строгим голосом поинтересовался Бог.

– Нет, не помыла, – испуганно ответила Агнесса.

– Нельзя быть такой грязнулей, Агнесса, – ласково попенял Бог.

– Я не грязнуля. Я открыла окно и пыль улетела на улицу, забрав с собой весь мусор прошедшей недели.

– Агнесса, ты выбросила мусор в окно? – ужаснулся Бог.

– Я не выбрасывала, он сам улетел. Стоял на подоконнике, а потом наклонился вперед и, расправив полиэтиленовые ручки, взлетел. Кусочки съедобного и несъедобного дивно закружились в воздухе. Любуясь ими, я решила, что после обеда обязательно пойду в парк на карусели. Там, вцепившись в тонкие нитки железных подвесок, я кружила вместе с разноцветьем огоньков над моей головой.

– Не придумывай, зимой не работают аттракционы, – отмел Бог выдумку Агнессы.

– Значит, я не ходила в парк, – ничуть не смутившись, что поймана на маленькой лжи, продолжила Агнесса. – Я раскачивалась на качелях во дворе и увидела юношу из соседнего подъезда. Он ловко чистил машину от снега и протирал фары тряпочкой. Теперь я знаю, он в нее влюблен.

– В кого влюблен? – озадаченно спросил Бог.

– Как же ты не понимаешь, он влюблен в девушку, которая села к нему в машину. Она еще говорила: «Ты совсем ополоумел от своей машины! Разве можно столько денег изводить на эту рухлядь». Юноша молча выслушал упреки и поцеловал девушку в напомаженные губы. Затем пришли мальчишки, чтобы покидать снежки в прохожих, а попали в меня. Я претворилась, что неживая и бесформенным комком рухнула прямо в сугроб. Мальчишки испугались, увидев, как с сугроба начала сходить лавина, и пустились наутек, чтобы избежать участи погребенных заживо. Я еще немного полежала и уткнулась глазами в макушку дерева – там было старое гнездо. Я подумала, что тоже хочу жить в гнезде, но дворник усомнился, что тонкие сучки смогут выдержать мою весомость. Он дал мне лопату и ведро с солью. «Посыпай, чтобы от тебя тоже польза была», – сказал дворник и ушел по своим делам. А потом я замерзла и застряла в лифте, когда нажала кнопку «СТОП».

– Зачем? – удивился Бог.

– Зачем нажала? – изумленно переспросила Агнесса. – Я же погреться хотела. Ты забыл, что окно в квартире осталось открыто для пакета с мусором. Теперь там холодно, снежинки водят хоровод прямо посреди комнаты. Если я их выгоню, то им негде будет хороводиться и хихикать, глядя на чайник, у которого от мороза свисток покрылся инеем.

– И долго ты грелась в лифте? – уточнил Бог.

– Не помню. Пришел мастер и хотел вытащить меня через щель, но я не смогла в нее протиснуться. Пришлось худеть в лифте неделю, может больше… Когда меня достали, была уже пятница. По пятницам я смотрю концерт и обязательно громко подпеваю, чтобы соседям не было скучно одиноко сидеть в своей квартире. В ответ они стучат по батареи – благодарят, а потом приходят ко мне и начинают громко кричать – это называется «читать рэп». Раньше еще участковый приходил, но у него нет никаких талантов и он больше не приходит – не хочет бесполезно молчать.

Агнесса притихла.

– Что было потом? – решил прервать тишину Бог.

– Потом соседи ушли. Концерт закончился. Наступила ночь. – Агнесса хотела взять очередную сушку, но сухарница оказалась пуста. Заглянув в кружку, она обнаружила, что чай тоже закончился. – Я пойду, до завтра, – коротко попрощалась с Богом Агнесса и плотно закрыла створку окна.

– Не забудь завести будильник на пять минут утра, – напомнил ей Бог.

БУДУЩЕЕ ИЗ ОДУВАНЧИКОВ

Идет толпа людей, чужих и незнакомых. Они тебе совершенно неинтересны. Иногда раздражают тем, что мешают пройти, соприкасаясь с твоим телом в плече, руке, бедре. Отталкивают своими запахами, забивая естество прозрачного воздуха. Они растворяются в твоих глазах, становясь обрывками ненужных воспоминаний. Ты не хочешь пересекаться с ними даже взглядом, но хочешь, чтобы их не было, совсем, и всех. Только ты! Только твои ощущения, чувства, мысли!

Но неведомая сила вдруг качнула застывший маятник. Он заставляет тебя услышать и увидеть человека, которого еще несколько минут назад не было в твоем понимании. Позже вспоминаешь, что мгновение, разорвавшее твой мир и впустившее в него другого, неуловимо.

Ты обращаешься к себе – как могло случиться, что чужой стал дорог? Причем дорог настолько, что ты уже не можешь вычеркнуть его, и не просто вычеркнуть, хуже – ты не можешь без него существовать. Заполняя собой все пространство, другой поглощает тебя, выделяя закуток внутри своей грудной клетки. Твои ощущения, чувства, мысли становятся однообразными, сливающимися в одну точку на фотографии в легкомысленной рамочке.

В какой-то момент разомлевшая душа захлебывается от восторга, что ее больше нет. Она стала частью, маленькой частичкой другого. Ее больше не раздражают прикосновения, запахи… Разум еще пытается что-то бормотать о неповторимости твоего личного, но ты не слышишь.

Ты плещешься в эмоциях, временами погружаясь на глубину, чтобы, нахлебавшись удовольствия, всплыть на поверхность, как тебе кажется, бесконечности. В ней, в этой самой бесконечности, всегда тепло и уютно, понятно и устойчиво, всегда есть будущее из одуванчиков и молодого кислого вина.

Ты склоняешь голову в поцелуе, стараясь понять вкус. Ты смыкаешь руки, обнимая что-то промелькнувшее внутри. Ты отдаешься, воскресая в новом и неузнанном себя.

Сколько это длится? Ты не можешь ответить. Ты продолжаешься в безвременье, пока маятник не качнется в противоположность.

Немного минеральной воды, колотого льда и ты вспоминаешь, что надо вскармливать плоть. Свою плоть и плоть другого. Еще нужна одежда – у нас холодный климат.

Маленькие крупинки белого колючего снега впиваются в покрасневшие пальцы, разрывая объятия. Ресницы прогибаются под тяжестью инея и застилают пеленой очертания случившегося. Пронизывающий ветер остужает разгоряченное нутро. Он холодит постель, заставляя подогревать мысли о неуместности и тяготах совместного существования.

Ты задумываешься, как могло случиться, что тебе стал дорог другой и действительно ли он тебе дорог? Ты вспоминаешь, что у тебя есть личное, которое разрастается в бесконечности, возвращая потерянное себя.

Другой не вмещается в это огромное личное, требующее внимания и заботы. Личное толкается, вытесняет другого и успокаивается. Только ты. Только твои ощущения, чувства, мысли.

В ОЖИДАНИИ

Я летела, торопилась, запыхалась… и пришла раньше. Раньше приходить на свидание, пусть даже на такое долгожданное, неприлично. Хотя почему? Кто придумал, что женщина должна непременно опаздывать, нет – задерживаться. Все эти игры не для меня. Я хочу его видеть и чем раньше, тем лучше.

Но что же теперь делать, когда еще куча времени до встречи?

Я такая красивая сегодня. Недаром всю ночь спала в бигуди, точнее пыталась пристроить на подушку голову так, чтобы эти круглые штуковины совсем не пробили черепушку. Зато завитушки, нет локоны, получились отменные, такие воздушные, манящие…

А вот глазки из-за недосыпа немного подкачали. Пришлось сырую картошку накладывать. Представляете лицо с картофелинами вместо глазниц? Умора или, как бы сказала моя соседка пубертатного возраста, зашквар. Но ничего, картошечка феффект дала – глазки распахнулись, темные круги под глазами «после бурно проведенной ночи» посветлели. Немного тонального крема, тени, тушь «пять в одном» и ты снова прелестница с искрящимся взором. На губки нанесла блеска, дабы подчеркнуть их нежность и припухлость. На счет припухлости я немного приукрасила, губки как губки, в общем средние губки. И, конечно же, бровки, слегка приподнятые и тоненькие как ниточка, карандашиком подвела.

Очаровашка, одним словом.

Иду по набережной, каблучки цок-цок, так звонко цок-цок, а его все нет. Наверное, он тоже думает, что женщина должна опаздывать и не торопится.

Я сегодня решила окутать шейку зеленым шарфиком из шелка. Легкое светлое пальто с зеленым шарфиком, а может лучше сказать с нежно бирюзовым? Да, так будет романтичнее, с нежно бирюзовым шарфиком выглядит очень привлекательно. При каждом шаге пола распахивается, и сторонний наблюдатель может увидеть мои круглые коленки в чулках сеточкой. Ох, уж, эти сеточки! Помню очень давно, когда первый раз мне исполнилось восемнадцать, я решила пощеголять своими ножками в сеточку перед возлюбленным – молодым худосочным парнем с городской окраины, и была крайне удивлена, когда он, после долгого рассматривания этой самой сеточки, с иронией спросил: «Сколько времени ты рисовала квадратики на ногах?».

Ну что же он не идет, так и спортсменкой по ходьбе на длинные дистанции можно стать. Сам вчера по телефону минут двадцать твердил -только не опаздывай, а то сюрприз не получится, и где сюрприз?!

Ветер какой-то пронизывающий, зря я легкое пальто надела и шарфик бирюзовый совсем не греет. Надо ходить интенсивнее. Десять шагов туда, десять – обратно, десять – туда, десять – обратно…

Мой первый муж, когда мы только познакомились, постоянно восторгался, как я на таких высоченных каблуках могу так быстро ходить. Могу! И до сих пор могу, даже спустя …цать лет после того, как он удрал за границу за своей американской любовью, точнее за ее и, соответственно, теперь и его «возможностью жить, как белые люди».

Я осталась одна на просторах нашего запущенного двора с младенцем на руках и без средств к существованию. Я бежала за ним по ступенькам убогой пятиэтажки на каблуках в десять сантиметров и кричала вдогонку: «А как же мы?».

В ответ прозвучал хлопок закрывающейся дверцы такси. Почему-то этот хлопок был такой громкий или мне показалось, что громкий. Я вернулась в свою двухкомнатную распашонку и долго сидела на кухне перед распахнутым окном, рассматривая старый тополь. Пух летел, как белый снег. Я тогда подумала, вот и зима настала.

Мой сегодняшний с сюрпризом, тоже любит, когда женщина носит туфли на высоких каблуках. Ноги, говорит, стройнее смотрятся, длиннее кажутся. Сам ростиком с небольшой комодик для белья, впрочем, в ширину тоже комодик, но душа… душа требует компенсации, вот и смотрит на сантиметры. И не думают они, наши комодики, как эти сантиметры приходится прилаживать, прихаживать к своим плоскостопным ножкам.

Когда мне было шестнадцать, на новый год под елкой обнаружились розовые лакированные туфельки на высоких каблуках. Правда, из-за своего экстравагантного цвета они не подходили ни к одному платью, но кого это волнует в шестнадцать лет. Главное их достоинство заключалось в высоченных каблуках. Я сразу решила надеть обновку в школу, чтобы в одночасье сразить наповал всех одноклассниц и, конечно же, одноклассников. Когда я доковыляла до класса и села за парту, то поняла, что не смогу больше подняться со стула, ноги просто отказывались стоять на столь головокружительной высоте. Подружки мне сочувственно улыбались, а за спиной, хихикая, крутили у виска пальцем. Самое веселье началось, когда меня вызвали к доске. С подгибающимися коленками и под радостное улюлюканье мальчишек, я побрела по классу, и вдруг правая нога подвернулась, раздался хруст, каблук сломался, а с ним сломалась и моя лодыжка. Так состоялось мое первое знакомство с высотой.

Ну, где, скажите мне, где мой ненаглядный.

Может покурить? Я никогда не курила по-настоящему, но пачка дамских сигарет, легких, как написано на этикетке, всегда лежит у меня в сумочке. Мне нравится вытаскивать сигарету из коробочки, плавным движением руки подносить ее к губам, и вот уже мужские пальцы заботливо щелкают зажигалкой. Струйка беловатого дыма замысловатыми завитками поднимается вверх, постепенно растворяясь в воздухе. Только что-то заботливых мужских пальцев не наблюдается. Нет, не буду курить. Еще раз десять шагов туда, десять – обратно.

Мы познакомились на выставке с поэтичным названием «Застывшая любовь». Смотрю, стоит невысокий дяденька с залысинами, пристально рассматривает очередной шедевр и так он внимательно это делает – присел немного, вытянул шею и даже прищурился. Мне стало интересно, сколько времени он может простоять в такой дивной позе. Я не поленилась, включила секундомер, минута прошла, две… Стоит. Жду. Стоит. Прошло пять минут. Я не выдержала, подхожу к нему, спрашиваю, чем его так заинтересовала картина. Тот, медленно повернув голову, страдальческим голосом сообщает, что его скрутил хондроз, и он боится упасть, если попробует идти без поддержки.

После столь впечатляющего знакомства, мы созванивались в течение нескольких недель и говорили, какой хороший я наблюдатель и отзывчивый человек. И вчера, наконец-то, он пригласил меня на свидание.

Давно я не ходила на свидания, видимо поэтому и пришла раньше. Забыла, что надо опаздывать, а потом извиняться, приговаривая, я так торопилась, так торопилась…

Вот и кудри мои совсем раскудрились от ветра и тушь «пять в одном» в уголках глаз немного потекла. Стою здесь, как дура, битых полчаса, а его все нет. Может я время перепутала, или место? Где-то ведь у меня помечено, сейчас найду в записной книжке. Смотрим на В. Вениамин – суббота, восемнадцать ноль-ноль. Смотрим на часы – суббота, восемнадцать ноль-ноль. Где же Вениамин?

И он идет ко мне на встречу, несет охапку белых роз, а я смотрю, как уплывает по морю белый теплоход…

ГОРОД-МЕЧТА

Я разлюбила Питер, я больше его не люблю. Это произошло так внезапно и стало таким открытием для меня, что сначала я даже не поверила пустоте, образовавшейся на месте моего города мечты.

Лето было очень жарким, даже в августе. Первый раз я могла увидеть город иным, и в который раз я могла почувствовать с ним единение, таким родным и близким.

Но я ошиблась. Меня встретили чужие свежеокрашенные фасады, стыдливо прикрывающие грязное, заваленное смердящим мусором нутро дворов-колодцев. Чувство брезгливости и чего-то щемящеобидного комом застряло в горле.

Нагретый асфальт окутал ноги жарким липким одеялом. Его можно сбросить, только приткнувшись в какое-нибудь кафе-забегаловку, где в меню все уже закончилось акромя прогорклых палочек картошки фри, столиков с наполовину облезлой табличкой «заказано», и сотканной из серых льняных ниток официантки.

Она уже не видит никого, хотя только обед. Ее интерес к жизни растворился еще в утробе матери, бумажное лицо не знает мимики, а водянистые глаза (это не цвет, а выражение) смотрят в никуда. И если кто-то скажет «что взять с приезжих», то будут неправы. Она – не приезжая, а самая что ни на есть питерская или петербурженка, кому как больше нравится.

Петербурженки очень сильно отличаются от «гостей города» и других разновидностей пришлых. Их выцветшие лица и такая же выцветшая одежда стали неотъемлемой частью питерской промозглой погоды с низким и отталкивающим небом. Это лето оказалось слишком жарким и солнечным для них. Слишком обнажающим их обезличенность. Как будто кто-то плеснул в них водой и краски смылись с их облика, некогда прекрасного, а может и нет, сейчас уже понять невозможно.

В вагоне метро они стремительно плюхаются на сиденье и закрывают глаза. В эту секундную стремительность вложена вся энергия их вытянутых и плоских тел, их обесцвеченных и обездвиженных лиц. Их мужчины скрылись от изматывающей духоты, а может быть вымерли. Их так мало даже вечером, когда горожане спешат с работы домой.

Петербург – это женщина с мужским именем, одинокая, замкнувшаяся в себе, на себе… И как всякая женщина, наскоро склеивая из непослушных губ подобие улыбки, она пытается быть неотразимой для чужих, и распадается на осколки, увидев отражение своих в помутневшем зеркале коммунальной квартиры.

Если на Невском витрины сияют, завораживают и манят, стараясь соответствовать баснословной цене своей холеной и респектабельной плоти, то свернешь в улочку и все те же убогие магазинчики с незатейливым ассортиментом и грязными окнами. Причем окна всегда огромные, бесстыже оголяющие перед каждым свой обветшалый и поношенный организм.

Недалеко от остановки престарелая мороженщица с изможденным лицом и потрескавшимися руками сортирует в морозильнике эскимо, стаканчики и рожки. Другого не бывает. Спрашиваю – почему? Растерянность и удивление смешиваются в близоруких глазах. Нет настроения баловать изысками и разнообразием. Как это по-женски.

Экскурсовод – стремительная, летящая, скороговоркой информирует… суть ускользает, да и не важна и не нужна она этому существу, монотонно отбивающему звуки о головы загнанных туристов. Она уже там, с другими, и чем больше будет их – других, тем больше она заработает. И нет ей дела, что не услышали, не поняли и хотели спросить.

Сейчас время, когда зарабатывают, а не восторгаются, задумываются, стараются осмыслить, познать… Женщина должна строить карьеру, содержать семью. Все усилия, желания, устремления направлены вперед – в обеспеченное и сытое сейчас. А человеческое тепло, душевность будут завтра, когда-нибудь, если будут.

Очень хочется крикнуть: «Остановись! Город-легенда, город-мечта, ты растворился в погоне за ложным, ты стал чужим, ты был единственным! Суровый и сильный, парящий и утонченный, загадочный и манящий…»

Я разлюбила тебя, Питер, я большего тебя не люблю.

ДЕВОЧКИ РАЗНОГО ВОЗРАСТА

Сегодня мне исполнилось семнадцать. Я жду, что встречу ЕГО – мою судьбу. Мою вторую половинку. Он будет самый лучший, самый красивый. Он обязательно будет любить меня до безумия. Именно так – до безумия.

Я иду по улице… нет, я в клубе… нет, до восемнадцати не пускают… Иду по супермаркету, а он шагает мне на встречу с тележкой, заполненной всякой всячиной. А я забыла тележку, поэтому несу в руках банку с огурцами, нет, не с огурцами, а… Я несу в руках что-то большое и неудобное. Он, увидев меня, мои завитушки волос, маленький платочек на шее и узкое запястье, усыпанное разноцветными бусинками самодельного браслета, приостанавливается, и поймав мой мимолетный взгляд, пытается заговорить. Немножко бестолково предлагает воспользоваться его тележкой и краснеет до самых кончиков ушей.

Я сразу понимаю, что понравилась, очень понравилась ему – моей судьбе двухметрового роста с пухлыми детскими губами и ежиком русых волос на голове. Мы вместе бродим по бесконечным рядам, заполненным пузатыми баночками и вытянутыми флакончиками. Там, среди ароматов и пестрых наклеек, он берет меня за руку и приглушенным голосом предлагает встретиться вечером.

Мое первое свидание. Я очень романтичная, немножко смущенная и невозможно красивая. Я спешу, прижимая к бедру маленькую лаковую сумочку на тонкой нитке из металлических звеньев. Я волнуюсь. Уже издалека вижу в его руках букет с шариками золотистых хризантем.

– Неужели мне? – спрашиваю у себя.

– Неужели мне! – восторгаюсь я.

Он не слышит эти рифмованные строчки, он ждет, меряя шагами пятачок около скамейки.

Меня переполняют эмоции, захлестывая штормовыми волнами неудержимой радости, восторга, трепета и чего-то еще, замешанного на страхе и желании убежать.

Я подхожу к нему, чтобы не заметил. Так нужно. Чтобы заранее не видел, но, обернувшись, ахнул. Не вслух, разумеется, а в глубине души, чтобы я увидела распахнувшиеся от удивления глаза, пересохшие губы, неловкое движение руки и робкое – это тебе… цветы…

Потом мы будем гулять до звездочек, зажигающихся осколками в небе. Он попытается меня обнять. Его рука, такая горячая, слегка коснется тонкими пальцами воздушного кружева на моем плече…

Я ничего не чувствую. Интересно, это из-за того, что мы уже кучу лет вместе или у меня просто нет настроения? Я отстраняюсь. Я не хочу ничего объяснять, да и он, по-моему, не особо горит желанием что-либо слушать. Он умает о чем-то своем, улетающем в другую плоскость существования. Я давно научилась видеть и принимать этот полет со множеством неизвестных.

Мне не жалко, ревности нет. У меня тоже есть другая плоскость или даже несколько. Почему мы вместе? Удобно, наверное. Ему удобно, что без обязательств, без истерик и с пониманием. А мне удобно… Почему мне удобно? С ним не холодно. Он теплый, как плюшевый медведь, к мягкому животу которого прислонишься, закроешь глаза… и тебе снятся детские сны со вкусом шоколадных конфет и березового сока. Я очень люблю березовый сок в больших трехлитровых банках с пожухшей бумажкой на круглом боку. Жаль, что его больше не продают.

Завтра мне исполнится сорок. Смотрю на себя в прямоугольник антикварного зеркала и отмечаю, что еще ничего – глазки блестят, контур лица не обвис тяжелыми складками бульдожьей породы. Живот не мешало бы подтянуть. Хотя некоторая округлость, ставшая несмываемым отпечатком состоявшегося материнства, более женственна. Впрочем, как и грудь, отяжелевшая, с маленькой ложбинкой меж уютных чашечек прозрачного бюстгальтера.

Надо что-то менять или кого-то менять. Разомкнуть спаянное, разорвать склеенное… Хочется, чтобы не только тепло, но и жарко, везде, в каждой клеточке, когда касается рукой. Хочется краснеть и глупо улыбаться, когда шепчет на ушко. Хочется замирать и покрываться пупырышками, когда слышишь шаги и чувствуешь дыхание. Осталось не так уж много времени. У женщины вообще времени не много. Тебе все еще кажется, что цветешь. Твои каблучки еще звонко и призывно стучат о разомлевшую поверхность уходящего лета. И шарфик на гладкой шее еще манит неутоленной жаждой чувственного и душевного наполнения. Улыбаешься в надежде… но мужчины слишком быстро теряют интерес, переводя взгляд на коротенькую юбочку подрастающей нимфетки.

Я помню, как невзначай обронила ключи и попыталась поднять их с заляпанного пола обветшалого подъезда. Тогда в моей спине что-то хрустнуло и встало несгибаемой палкой поперек поясницы. Еле доковыляла до продавленного дивана. Он хоть и старенький, но очень удобный.

Навечно запечатлев контур моего тела, диван с нескрываемым наслаждением принял меня в свои скрипучие объятия, нежно прижался потертыми подлокотниками, и надорвавшимися пружинами напел позабытую мелодию из проскользнувшей молодости.

Зря я перестала ходить в группу здоровья: гимнастика, водные процедуры, давление измерят, молоденькая тренерша модную диету подскажет.

Решено. Снова пойду.

Отмечу шестидесятилетний юбилей и пойду. Жаль только, что мужичков там нет. С ними веселее. Конечно, не со всеми. Мне чаще попадались занудистые. Я заметила, такие дольше живут. Видимо и там, наверху, не очень-то прельщает их постоянное недовольство, заунывность и мрачный вид.

Всем хочется хорошего настроения и положительных эмоций. И я не исключение. С превеликим удовольствием замутила бы легкий флирт с каким-нибудь седовласым балагуром. В кино ходили бы, на танцы «для тех, кому за…», а потом на лавочке сидели бы, вспоминая прошедшее и придумывая планы на завтра. Можно и на послезавтра. Как будто впереди бесконечность и мы будем жить вечно.

ДЕВИЧЬИ СЛЕЗЫ

Издалека доносились звуки женских причитаний:

Что ты рано замуж идешь?

Не сама я замуж иду —

Отдавая меня родный батюшка,

Отдавая меня родна матушка…

Это, сидя на лавке и обливаясь слезами, горестно голосили подруги невесты. Расплетали косу они девичью, чтобы молодую окрутить по-бабьи. Замуж Аленку выдавали. Навсегда она уходила из дома родительского в дом мужний. Навсегда покидала подруг своих.

Аленка тоже плакала. За нежеланного ее замуж выдавали. Не с ним она хотела жизнь свою прожить. Не ему она хотела ребятишек нарожать. Кручинится Аленка, что судьба ее загублена, но перечить родительской воле не может. Подчиниться должна она власти родительской и сменить ее на власть мужнюю.

Ох и страшно ей уходить в семью чужую. Что там ожидает Аленку? Станет ли она люба новой родне? Ничего не знает Аленка и заливается горькими слезами, прощаясь с подругами, с отчим домом…

Вдруг жених в избу входит, но не тот, что Аленке родители назначили, а другой – незнакомый. Берет он девушку за руку и ведет к двери. Подруги пытаются остановить Аленку. Ругают ее, что ослушалась она родительской воли. Но девушка не слушает подруг. Идет Аленка за своим суженным и такая радость у нее на сердце, так хорошо ей…

Какой странный сон и эти песни, навевающие грусть, тоску… А потом… потом новый жених… и все хорошо. И Аленка – это я, думала невеста, лежа на своей девичьей кровати. Сегодня она выходит замуж за Димитрия Сергеевича, Диму, Димасика…

Молодых познакомил отец Алены на своем юбилее. Сказал, чтобы присмотрелась и подумала. Партия отменная – человек интеллигентный, с положением, обеспеченный, ни в чем не будешь нуждаться, любые капризы выполнит. Пришлось присмотреться и подумать. Замуж все равно выходить надо, почему бы и не за протеже отца.

Дмитрий Сергеевич и правда оказался человеком воспитанным: встречал и провожал, как полагается новоиспеченному жениху, всегда интересовался настроением и предлагал развеется где-нибудь на островах. Разумеется, номера будут отдельными и вообще, если она не готова, то он не настаивает. Он все понимает, им нужно привыкнуть друг к другу.

Размышления прервала мать Алены, которая вошла в комнату, чтобы помочь дочери надеть свадебное платье.

– Как спалось? – с улыбкой спросила она и продолжила – сегодня такой торжественный день – я стану тещей. Все-таки какое неприятное слово «теща», – поморщилась мать. – Придумали же. Так как тебе спалось? – повторила свой вопрос будущая теща.

– Мне приснился очень необычный сон, – ответила Алена и рассказала о привидевшемся.

– Согласна, сон более чем необычный. Помнишь, как называется озеро в деревне у бабушки?

– Девичьи слезы, по-моему, – ответила Алена.

– Правильно. Название появилось во времена твой прапрабабушки и связано оно с нашей семьей, точнее с сестрой прапрабабушки. Если я правильно понимаю, то именно ее ты видела во сне, – задумчиво произнесла она и присела на кровать дочери. – Ее тоже звали Аленой. Я тебе никогда не рассказывала, но в нашей семье есть легенда про эту Алену. Бабушка говорила, она была настолько неотразима, что о красоте девушки слава ходила далеко за пределами деревни. Парни сватались к ней со всей округи, но родители решили выдать дочь за богатого человека – вдовца, который уже был не молод, а его взрослые дети жили своими домами. Он повстречал Аленку в лесу. Та возвращалась в деревню с подружками по лесной тропинке. Влюбился барин в красавицу бес памяти. Сватов послал к родителям Аленки. Все начали готовиться к свадьбе. Перед венчанием юная невеста в который раз стала умолять отца и мать не отдавать ее замуж за старика. Те и слушать не хотят, ругают Аленку, что счастья своего она по молодости не понимает – жить теперь будет в барском доме, муж ее драгоценностями обсыплет… Опять же родителям поможет копейкой. Поняла Аленка, что замужества со старым вдовцом не избежать, и так ей тяжело на душе стало, что бросилась она из родительского дома в лес. Добежала до озера и утопилась прямо в подвенечном платье, навсегда оставшись непорочной девушкой, а озеро потом назвали «Девичьи слезы».

– Какая страшная легенда, Аленку очень жалко, – грустно проговорила праправнучка.

– Это еще не все, – поспешила успокоить мать. – Твоя бабушка считала, что Аленка не утопилась, а побежала к своему любимому. Вместе они навсегда покинули родные места, поэтому больше их никто и никогда не видел. А фату Аленка специально на берегу озера бросила, чтобы все подумали, будто она утопилась, – закончила свой рассказ женщина. – Надеюсь, ты со своей свадьбы сбегать не собираешься? – уточнила будущая теща.

Дочь промолчала. Она тоже не любила Димасика, как та Аленка. Он нравился ей своей интеллигентностью, отцовской заботой, щедростью. С ним было приятно находится в обществе, но разве этого Елена, а по-домашнему Алена, хотела, думая о замужестве? Нет. Она мечтала о страстной любви, когда считаешь минутки до прихода любимого. Ей хотелось гулять до утра, держась за руки со своим избранником. Он прижимал бы к груди свою любимую Аленушку и целовал долгим поцелуем, а потом бы они поженились и сразу после росписи отправились путешествовать на машине далеко-далеко.

С Дмитрием Сергеевичем не приходилось думать о юношеской романтике. Взрослый мужчина был очень внимателен, но работа не оставляла никакой возможности жить вне жесткого графика. Разве романтика может быть по графику, размышляла Елена. Романтика спонтанна, любит импровизацию и не терпит никаких графиков.

– О чем задумалась, дочка? – поинтересовалась мать, надеясь, что ее ребенок на этот раз не станет чудить.

– Может это знак, что мне не надо выходить замуж за Диму?

– Вот этого я и боялась, – с грустью вздохнула женщина.

– Ты же знаешь, я не люблю его. Он мне нравится, конечно, но разве простой симпатии достаточно для замужества? – спросила Елена у матери.

– Если женщина руководствуется здравым смыслом, то да, – ответила мать.

– Ты тоже руководствовалась здравым смыслом, когда выходила за папу?

– В то время все было по-другому. Мы вместе учились. Он жил в общежитии, а у меня только своя кровать в проходной комнате тетиной коммуналки. Мы так были влюблены, что поженились в конце первого курса, как только нам исполнилось по восемнадцать лет. О каком здравом уме можно говорить в таком возрасте?! Ты – другое дело, – заключила мать.

– Вот и я хочу влюбиться.

– Тогда зачем согласилась на предложение Дмитрия Сергеевича? – недоуменно спросила мать.

– Подумала, что пора создавать семью, а он неплохой вариант, – простодушно призналась Елена. – А сейчас, после этого странного сна, я как будто очнулась. Что я делаю? – сама себе задала вопрос невеста, разглядывая свое отражение в зеркале. – Знаешь, что я надумала?

– Что? – с замиранием сердца спросила мать.

– Я прямо сейчас соберусь и уеду. Я сбегу со своей собственной свадьбы. Как думаешь, неплохая идея? – лукаво улыбнувшись, Елена посмотрела на испуганную мать.

– Доченька, может ты все-таки выйдешь замуж, а потом, если не понравится, разведешься? – попыталась уговорить та.

– Нет, я сбегу. – Елена достала чемодан и начала собирать вещи.      Расстроенная мать вышла из комнаты, понимая, что избежать грандиозного скандала не получится.

ДОМИК ИЗ КАРТОНА

В жизни так бывает, когда хочется одного, а тебе усиленно подсовывают другое, и главное, отказаться никак не получается. Тебе пихают, ты отталкиваешь, пытаешься увернуться, но даже отвернуться не получается. Тебя все равно разворачивают и всучивают.

Так было и со мной. Я не хотел покупать диван, я его только посмотрел. Ну, немного потрогал, а тут, откуда ни возьмись, появилась нимфа. Такая голубоглазая, в обтягивающей кофточке и лопочет, лопочет что-то быстро-быстро. Я заслушался, засмотрелся, чувствую, что о такой девушке когда-то мечтал, и, по-моему, даже женился на ней.

Жили мы в маленьком домике – чистеньком, светленьком. В комнатке, которая значилась как гостиная, кухня и спальня одновременно, стояла большая кровать, стол и три табуретки. В углу, на тумбочке, подернутый тонким слоем пыли, возвышался телевизор. По вечерам мы пили чай из бабушкиных пузатых кружек с розовыми цветочками на боку.

Хорошо было, а потом захотела она квартиру. Ну зачем ей квартира?! Я тогда так прямо и спросил, а она, моя осуществленная мечта, ответила, что надоело ей жить без удобств.

Расстроился я, спать неделю не мог, понимая, что счастье начинает трещать по швам. Попытался переубедить, напомнил, что десять лет назад обещали все «провести и обустроить». Если чуток подождать, то обязательно дождемся этого «провести и обустроить».

Не захотела она ждать и пообещала расстроить брачные узы, если не одумаюсь. Пришлось сдаться, ведь она – это моя мечта и вполне осуществленная. Как же можно отказаться от мечты?!

Стали думать, потом бумажки какие-то писали, деньги занимали, куда-то бегали и на тебе – квартира. В ней три комнаты, одна из них наша. Моя осуществленная мечта вся светилась от навалившегося счастья.

А потом стало совсем невыносимо. Мечта превратилась в вечно недовольную женщину, наполненную обидой и ненавистью ко всему живому, в том числе и ко мне, который так и не создал условий для идеального брака. Так и сказала: «Ты не мой идеал».

Поняв, что рекламная скороговорка не долетает до моих ушей, нимфа стала лопотать как-то не совсем уверенно, вопросительно заглядывая в мои глаза. Мне захотелось сказать ей что-нибудь приятное. Я сказал. Наклонился к ушку и сказал. Сначала совсем тихо, затем повторил погромче. Девушка покраснела, помолчала и спросила, буду ли я покупать диван в кредит или сразу оплачу.

Не нужен мне диван, у меня и дома-то никакого нет, неужели непонятно?!

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

Он ходит широкими, быстрыми шагами. Он торопится всегда, и глядя на этого вечно бегущего мужчину, мне хочется у него спросить: "Куда спешишь, человек?".

Как у всякого представителя сильного пола, который знает, что эксклюзивный автомобиль – это не только определенный статус, но и детское воспоминание о несбыточной мечте иметь самую лучшую машинку среди сверстников в группе детского сада, у него есть свой железный конь. Цвет, как и подобает настоящему взрослому мальчику, черный. Он лихо ввинчивается в поток таких же спешащих наездников.

Я приметила этого «шумахера» невзначай на каком-то из корпоративных сборищ. Потом мы столкнулись в столовой, которую новое начальство празднично переименовало в кафе, где по-прежнему на обед подавали первое, второе и компот.

Сегодня мужчина сидел напротив, что-то говорил фальцетом, и вдруг я увидела, насколько красивый профиль у моего соседа – высокий лоб, хорошо очерченные губы, прямой нос. Гладко выбритое лицо, испепеляющий взгляд и крупные с длинными, тонкими пальцами руки дополняли его образ.

Что я знаю об этом человек помимо того, что чувствую притяжение к привлекательному мужчине среднего возраста? Да и надо ли мне что-то знать о нем? Скучные страницы стандартной биографии есть у каждого, а скелеты в шкафу могут бать настолько ужасны, что уничтожат любую зарождающуюся симпатию.

Решено, ничего не хочу знать о нем. Пусть его персональные данные останутся тайной хотя бы на какое-то время. Бывая в одном и том же пространстве, нельзя сохранять интригу вечно, но оттянуть момент неоднозначной развязки с кучей сомнительных подробностей все-таки можно.

Так я размышляла под монотонное бормотание коучера, а по-простому, невразумительного вида, рано начавшего лысеть юноши, наивно полагающего, что он все знает о том, как добиться карьерного роста. На самом деле, ростик был очень средненький и не стоил того, чтобы тратить на него даже рабочее время. Думать о давно позабытых эмоциях было намного приятней. Тем более, я могла домыслить недостающие детали понравившегося мне визави. И я домыслила.

Мое воображение живописало маслянистую поверхность зажаристых гренок, щедро усыпанных тертым «президентским» сыром с колечками черных маслин. Он ел их, откусывая большие куски. Говорил, что эти незамысловатые бутербродики, стейк из форели с молодыми побегами папоротника и бокал белого сухого вина очень недурны.

Что я горожу?! – грубо одергиваю свои фантазии. Какой стейк, какие молодые побеги…. В столовке он всегда берет первое, второе, к которым прилагается пара кусков хлеба и компот – стандартный набор среднестатистического мужчины.

Я тоже за здоровое питание в рамках традиционной кухни. Все эти блюда по новомодным средиземноморским рецептам никак не хотят запечатлеваться в моем неповторимом генетическом коде жителя самой большой страны в мире. Я с благоговением отношусь к традициям прошлого и он, наверное, тоже с благоговением, поэтому вкушаем мы первое, второе и компот. Или многовато для романтического ужина? Тогда оставим второе – отбивная с овощной нарезкой и красным вином, а потом… десерт…

Десерт. Про притяжение и близость в дамских романах пишут… сейчас вспомню… по-моему, так – взгляд требовательный и страстный, руки – сильные и нежные, мужчина – охотник, женщина – трепетная лань… или наоборот… А вот еще – кончики его пальцев касаются груди, губы впиваются…

Редкостная пошлятина – ехидничает чей-то голос в моей голове, – не хватает только бокала шампанского с пузырьками и клубники со сливками. Никогда не понимала, в чем очарование этого литературного убожества – вторю ему я очень даже серьезно. Кстати, раньше к шампанскому подавали черную икру – дополняю вдогонку к убожеству.

Окидываю беглым взглядом ничего неподозревающего мачо: смотрит исподлобья, хмурится, поджимает губы, желваки ходят на скулах. Его раздражает всё и все – аршинными буквами бегущая строка раскрашивает черную полыхающую радужку. Сколько скрытых эмоций в этом раздражении. Не мужчина, а мечта!

Я вспоминаю, как совсем недавно его лицо озарялось мальчишеской улыбкой, оголяющей блеск зубов, – обманчивое впечатление открытости и дружелюбия. На тропе он один, хотя вокруг много сопричастных. Он волк. Надо проявить большую изобретательность, чтобы загнать этого хищника за флажки.

Несколько капель манящего аромата на хрупкие запястья станут прологом на пути к заколдованному кругу, отмеченного красной нитью. Охота началась.

КОГДА МЕНЯ ЕЩЁ НЕ БЫЛО

Он опять упал, уже второй раз за день. Он падает постоянно, сколько я себя помню. Я не знаю, откуда он взялся, но отчетливо помню, что еще в моем детстве выкидывал коленца в самый неподходящий момент – упадет с грохотом, заставляя оборачиваться прохожих, раскроется. Из него вылетят старые вещи. В нем всегда старые вещи, чтобы я туда не положила, в какие бы мешочки не поковала. Вещи все равно моментально начинают стареть, покрываются пылью, занавешиваются паутиной…

К тому же запах. Как только я не пыталась избавиться от противного запаха затхлости – и проветривала, и травяные сборы подкладывала, и лишнее выкидывала, оставляя только самое необходимое, самое дорогое, самое-самое… Но все безуспешно. Запах не выветривался, паутина не снималась, моль не выводилась.

К тому же он такой тяжелый – все руки оттянул, всю спину надорвал. И вид у него совсем поношенный: уголки отбиты, краска облезла, замки покрылись разводами ржавчины.

Носила его к мастеру, просила починить, подновить, облагородить. Мастер сказал, что все возможное сделает и сделал. На следующий день встаю утром, подхожу к своему сокровищу, чтобы полюбоваться, а он таращиться на меня замочками покореженными, поворачивается своими боками ободранными, ухмыляется ручкой сломанной, как будто и ремонта никакого не было. Смотрю я на него и чувствую, как по щекам слезки побежали, прозрачные капельки на пол закапали. Долго я так стояла, к стене прислонившись, чтобы не упасть от обиды на него и жалости к себе.

Потом в книге прочитала, что их ремонтировать можно несколько раз, главное, не отчаиваться, а быть уверенным в успехе. Я решила последовать совету и вновь отнесла его к мастеру, затем к другому мастеру, опять и опять… Но каждый раз утром я обливалась слезами и по-прежнему старалась не отчаиваться.

Как-то вечером по телевизору показали рекламу модного магазина. Вот куда мне нужно, подумала я. Хватит, сколько можно над собой издеваться, куплю новый. Пошла в магазин. Хожу между рядами, присматриваюсь, прицениваюсь. Может тот взять с металлическими клепками и кодовым замком? И цвет у него приятный и размер подходящий. Или лучше второй с краю – игривый такой, с розочками и блестящим карманчиком на боку. Нет, розочки уже слишком, да и дорого очень.

Больше часа брожу между полками, а душе ничего не приглянулось, то чересчур яркий, то, наоборот, скромняга, то большой и тяжелый, то маленький и неудобный. Продавщица предлагает помочь с выбором. Перечисляю приметы моей мечты: современный, надежный, веселенького оттенка, удобный, чтобы грязь не липла и мылся хорошо, чтобы форму держал и не ломался… Она внимательно слушает, а затем с улыбкой говорит, что таких в продаже не бывает. Требования у меня слишком не-ре-а-лис-тич-ны-е.

Я вздохнула и вышла на крыльцо, последний раз бросила взгляд на обманчивую витрину и поплелась домой. Придется ходить со своим. Но как не хочется, ох, как не хочется.

Может его потерять? Приехать в незнакомое место и оставить, будто забыла, нечаянно. И так хорошо мне стало от этой мысли, так радостно. Сразу вспомнилась старая карта, когда-то висевшая над кроватью, а ныне благополучно валявшаяся в кладовке на верхней полочке под папкой с детскими рисунками. Достану ее, карандашом линию прочерчу доточечки с непонятной надписью, чтобы не запомнилось. А то вдруг заскучаю, затоскую, вернусь. Если не помнить, то и возвращаться вроде как некуда.

Утро выдалось солнечное, приветливое. Именно так и должен начинаться день, меняющий все и сразу. Я надела самое красивое платье, волосы уложила. На вокзале купила билет. Еду, в окно смотрю. Он рядом стоит, к ногам моим жмется, чувствует что-то, переживает, наверное. Но я специально не замечаю, я для себя все решила.

Через десять минут выходить – так в расписании написано.

Подхватила его рукой и понесла к распахнутой двери. На улице пусто, кроме нас никто не вышел. Оглядываюсь, где бы лучше поставить, чтобы ему удобно было, – на газончик, под дерево. Там сухо, птички на ветках чирикают, ветерок обдувает.

Посижу с ним немного на дорожку и пойду. Обняла его, голову на растрескавшуюся крышку положила – мягко так, удобно. Зашептал он в ответ что-то ласковое, убаюкивающее и легко мне стало, очень легко, как тогда, когда меня еще не было…

КОЛОДЕЦ

Теплый летний день, из канализационного колодца, расположенного на тротуаре, доносится:

– Помогите! Помогите! По-мо-ги-те!

Крик умолкает. Через несколько минут:

– Кто-нибудь, помогите!

К колодцу подходит мужчина среднего возраста с пивным животиком и намечающейся лысиной. Он одет в светлые льняные брюки, белое поло и туфли в тон. Присев на корточки, мужчина заглядывает в колодец.

– Кто-то кричал или мне показалось?

Из колодца:

– По-мо-ги-те!

Мужчина:

– Точно кричат. Эй, кто там?

– Я упал в колодец, помогите выбраться?

Мужчина вздыхает:

– Ничего не разобрать. Может животина какая упала?

Из колодца:

– Мишка, друг, это ты?

Мужчина:

– Скулит что ли, никак не разберу.

В колодце:

– Ну, точно Мишка, вон и лысина блестит.

Уже громко:

– Мишка, помоги, это я – твой друг.

К мужчине неспешно подходит старик с замызганным пакетом в руках. На теле фланелевая рубашка в клетку и потертый коричневый пиджак, на ногах брюки неопределенного цвета и тапочки. Советует мужчине:

– А ты туда камешек брось и послушай. Если животное, то визжать будет, если человек, то обматерит.

Мужчина смотрит на старика и решает следовать его совету. Поднявшись, осматривает тротуар, находит несколько обломков кирпича, подходит к колодцу, примеривается и бросает. Старик, провожая глазами первый обломок, заглядывает в колодец. Оба прислушиваются. Из колодца доносится шум.

Старик:

– Что-то непонятно. Бросай второй.

Раздается нецензурная брань.

– Мужик, – удовлетворенно произносит мужчина.

– Точно, – подтверждает старик.

Мужчина:

– Чудак, ты зачем в колодец залез?

Из колодца обреченный возглас:

– Мишка, что я тебе сделал, за что ты меня убить хочешь?

Мужчина, обращается к старику:

– Похож на голос моего приятеля. Он как раз в соседнем доме живет. Странный немного. Денег в долг даст и не спрашивает, когда верну.

Из колодца:

– Помогите!

Мужчина:

– Это он, я его узнал, только слов не разобрать. Мы десять лет за одной партой просидели. Всегда в какие-нибудь истории влипает. В десятом классе влюбился в одноклассницу, признание в стихах написал, а она над ним посмеялась и предпочла меня. Он обиделся. А я причем? Я ему тогда сказал, что девчонкам нравятся крутые пацаны, а не такие, как он – нищий романтик. Подумаешь отличник, всем списывать давал… Кому это сейчас интересно. Верно, папаша?

Из колодца:

– Мишка, мы ведь друзья, помоги!

Мужчина:

– Опять что-то кричит.

Старик задумчиво смотрит в колодец.

– Может ему чего надо?

Мужчина:

– Думаете, он помощи просит? А я не уверен. Он может там сидеть в знак протеста. Это он любит. Я ларек в нашем дворе хотел поставить, так он с плакатом вышел «Прочь руки от детской площадки». Голодовку объявил и еще бабок позвал, телевидение. А я как лучше хотел, чтобы всем хорошо было.

Из колодца:

– Мишка, я тебя с того света вытащил, а ты лестницу принести не можешь.

Старик:

– Пойду я. – Уходит что-то бормоча себе под нос.

Мужчина:

– Лестницу ему принеси… А кто тебя просил меня с того света вытаскивать?! И потом, ты врач, клятву давал, а я никому ничего не давал, значит и не должен.

Мужчина плюет в колодец и, засунув руки в карманы светлых льняных брюк, направляется к припаркованному автомобилю.

ЛОЖЕ ИЗ ОПАВШИХ ЛИСТЬЕВ

Я спешу к тебе и к себе, но больше к тебе. Сегодня праздник. Сегодня солнечный день и праздник. Ты помнишь?

Мы познакомились осенью, было тепло и много желтых листьев. Они взлетали, когда ты острым носком ботинка разгонял их сонливость. Мы смеялись. Было хорошо.

Ты смотришь куда-то, прищурив глаза.

– Что ты видишь?

Молчишь.

– Что ты видишь? – шепотом переспрашиваю я, дотянувшись губами до твоего уха.

Пальцы переплетены, крепко, не разомкнуть.

Прошло всего несколько дней после знакомства, а нас не разлучить.

– Мы половинки, я так чувствую. А что чувствуешь ты?

– То же, – соглашаешься ты и целуешь мои пальцы.

– Мне не хватает воздуха от счастья, я задыхаюсь от счастья!

– Дыши глубже, – улыбаясь произносишь ты.

– Я заполняюсь пузыриками счастья!

– Пузырьками, – поправляешь ты.

– Нет, пузыриками, – настаиваю я.

Мне смешно. Я смеюсь очень громко, звонко хлопая в ладоши. Ты смотришь в мои глаза и улыбаешься.

Пальцы переплетены, крепко, не разомкнуть.

Пожелтевшая трава, опавшие листья… Они ложе для слияния наших тел, для слияния наших душ. Я кладу голову тебе на грудь, закрываю глаза. Ты перебираешь мои волосы, украдкой целуешь макушку, как будто я ребенок. Я хочу, чтобы этот день длился вечно.

– Все когда-нибудь проходит, – уверяешь ты.

– Все когда-нибудь проходит, – очень тихо повторяешь ты, прижимая меня к своему телу.

Похолодало. Мы идем по мощеной дорожке. Каблук застревает в маленькой прорехе между плитками, устилающими ступеньки. Я опираюсь на твою руку, высвобождаю каблук. Ты – моя опора. Я так чувствую.

Пальцы переплетены, крепко, не разомкнуть.

Вдруг разломилось целое, очень быстро и безвозвратно. Я не могу вспомнить. Я не хочу вспоминать. Я пытаюсь заглянуть тебе в лицо.

– Только не плач, я не могу видеть твои слезы, – хрипло произносишь ты. Тебе больно. Я вижу, как исказились твои губы.

– Что мне делать?

Молчишь.

– Что мне делать? – кричу я или не кричу. Не понимаю. Надо звонить, вызывать, повторять, что все плохо, непоправимо плохо. Слушают. Не могу объяснить, глотаю слова, захлебываюсь воплем.

– Ожидайте. – Будничный голос разрывает барабанную перепонку.

Не понимаю. Опять ничего не понимаю, только гудки доносятся из трубки.

Пальцы переплетены, крепко, не разомкнуть.

Все когда-нибудь проходит – любил повторять ты. Я спешу к тебе и к себе, но больше к тебе. Сегодня праздник. Сегодня солнечный день и праздник. Ты помнишь?

НАПОСЛЕДОК

– Я сейчас уеду. Насовсем. – Она пристально посмотрела мне в глаза, ожидая, что я начну ее останавливать.

– Ты правильно решила.

– Тебе все равно?

– Нет, но я ничего не могу изменить, ты же знаешь.

–Да, ты говорил, мы слишком поздно встретились, у тебя семья, дети. – Она замолчала. – А как же я? – спустя некоторое время спросила девушка и снова попыталась заглянуть в глаза, как будто хотела заглянуть в душу и убедиться, что слова – это просто звуки, а самое главное, другое, там – в глубине глаз. Другое означало, что он в ней нуждается, только в ней и ни в ком больше. Но его глаза были пусты. Заглядывать некуда.

– Может, ты передумаешь? – еще одна попытка воскресить надежду.

– Нет.

– Я могу тебе написать?

– Не стоит, зачем теребить рану, все равно изменить ничего нельзя.

Она заплакала, лицо перекосилось, пальцы нервно теребили пуговку на блузке.

– Я умру без тебя!

– Не драматизируй. Ты еще молода и встретишь достойного человека.

– Но я тебя люблю! Очень сильно люблю! У меня даже горло перехватывает, когда я говорю об этом!

Как нелепо она выглядит со своими признаниями. Глупо и нелепо. Почему она казалась ему хорошенькой? Никакой изюминки, ничего необычного. Взгляду зацепиться не за что, настолько обыкновенная, а когда плачет, становится безобразной и даже отталкивающей – покрасневшие маленькие глазки с жесткой щеточкой коротких бесцветных ресниц судорожно моргают и смотрят на тебя с преданностью брошенной собаки, вытянутый нос опух и свисает уродливой каплей над тонкими бескровными губами, растянувшимися в узкую змеевидную щель… Мужчина брезгливо поморщился.

Какие еще слова нужно сказать, чтобы он понял, ее душа превратилось в сплошное месиво из горя и боли. Неужели ничего не видит? Я не знала, что так бывает… так мучительно… так невыносимо…

Когда же подойдет поезд. Ведь знал, что все закончится истерикой, нет поехал, решил напоследок выполнить ее просьбу.

– Я отойду на минутку, куплю сигареты.

– Да, да…

Поезд прибыл. Проводница открыла дверь вагона.

– Предъявите билеты.

Почему его так долго нет, уже надо садиться в вагон, а его нет. Он сказал, что только купит сигареты и придет.

– Через минуту отправляемся, проходите в вагон, не задерживайте других.

– Да, да… Где же он? – проговорила девушка, взглядом ища в толпе провожающих ушедшего мужчину.

Внезапно ее лицо исказила судорога, и схватив проводницу за лацкан пиджака, она пронзительно закричала:

– Сбежал, сбежал! – в широко открытых глазах блестели слезы, щеки побледнели. Через мгновенье девушка обмякла и стала оседать на платформу, опрокинув свой небольшой чемодан.

Проводница захлопнула дверь. Раздался гудок. Состав медленно набирал скорость.

НА КРАЮ МОРЯ

– Ты знаешь, где кончается море?

– Море? – переспросила дочь. – С белыми барашками и солеными брызгами? – уточнила она.

– Да, с барашками и брызгами.

– На краю неба, – и показала пальчиком на линию горизонта.

– Почему там?

– Так дальше ничего нет, неужели ты не видишь? – удивилась девочка.

– Теперь вижу. Ничего нет. Там край неба и край моря.

– У бабушки за забором тоже край неба, – почему-то добавила дочь. – За забором тоже ничего не видно, – пояснила она.

– У бабушки за забором дорога, – засмеялась мать.

– Почему мы не уедем по этой дороге домой? Я домой хочу. Я к папе хочу, – заканючил ребенок.

– Эта дорога не ведет к нашему дому, – грустно произнесла молодая женщина.

– А где к нашему? – поинтересовалась девочка.

– К нашему дому дороги нет.

– Почему?

– Потому что нашего дома больше нет, – пояснила мать.

– Как нет? Мы же приехали из дома! – удивилась дочь.

– Помнишь, мы читали сказку про Элли? Ее дом унесло ураганом в сказочную страну.

– Помню, помню, у нее еще был маленький песик Тотошка, – захлопала в ладоши девочка. – Наш дом тоже унесло ураганом? – заволновалась она.

– Нет, наш захватила злая колдунья Бастинда.

– А как же папа? Почему он не выгонит Бастинду? – спросила дочка.

– Бастинда заколдовала папу и теперь он делает то, что она захочет, – с грустью пояснила женщина.

– Давай спасем папу, – предложила девочка.

– Папа не хочет, чтобы его спасали. Ему очень нравится жить в Фиолетовой стране, где правит Бастинда.

– А мы? Мы больше не нравимся папе?

– Ну что ты, доченька. Я же тебе сказала, папу заколдовали. Когда-нибудь чары злой колдуньи развеются, и папа к нам вернется. Надо только немного подождать.

– Я спасу папу, – с вызовом произнесла дочь. – Бастинду оболью водой, она растает и папа расколдуется.

– Ты слишком маленькая. Знаешь, сколько воды нужно, чтобы облить колдунью? Целую бочку. Ты не сможешь поднять ее.

– Хорошо, я подрасту, стану сильной и оболью водой из бочки, – поразмыслив, согласилась девочка. – В шестнадцать лет я уже смогу поднять бочку? – уточнил ребенок.

– Если будешь хорошо есть, делать зарядку по утрам, то сможешь, – с улыбкой ответила мать. – А сейчас пойдем обедать к бабушке. Она нас уже заждалась. – Женщина взяла девочку за руку и повела ее в сторону набережной.

– Ты знаешь, где кончается море?

– Какое море? Ты о чем? – спросила шестнадцатилетняя дочь.

– Это море, – мать повела рукой в сторону морской глади.

– Что за детские вопросы, – возмутилась та. – Отстань, дай я музыку послушаю.

– Море кончается на краю неба, – сама себе задумчиво ответила женщина.

– Кстати, – девушка достала один наушник и поинтересовалась, – отец не звонил?

– Нет. Зачем тебе?

– Отец обещал выслать денег, чтобы я поехала к нему на каникулы.

– Позвони ему сама, напомни, – предложила мать.

– Я не хочу с Бастиндой разговаривать. Когда я звоню, она почему-то всегда берет трубку и говорит: «Привет, деточка, папочка не может сейчас подойти, он занят», – передразнила невидимую собеседницу дочь.

– У него новая жена? Она молодая? – заинтересованно спросила мать.

– У него всегда новая жена, ты забыла? – с усмешкой ответила девушка. – А ты помнишь, как в детстве я хотела облить водой Бастинду? – вдруг вспомнила она.

– Да уж, – улыбнулась мать, воскрешая в памяти боевой настрой маленькой дочери, которая очень хотела уничтожить злую колдунью. – Ты мечтала, чтобы мы опять стали жить вместе с папой.

– Отец не может ни с кем жить долго, – заметила дочь. – Ему всегда нужна новая Бастинда – злая ведьма, а мы с тобой хорошие. Ему с нами было бы нелегко, – рассудила она.

– А с Бастиндой легко? – удивилась мать.

– Легко, ее любить не нужно. Если надоест, от нее всегда избавиться можно – вылил воды побольше и нет Бастинды. На нас воду лить нельзя – мы добрые, нас любить надо, а отец любить не умеет.

– Но тебя он любит! – воскликнула женщина.

– Он считает себя виноватым, – отрезала девушка. – Хватит о нем. Он предатель, – сердито заключила она.

– Если ты на него так обижена, почему ты хочешь снова поехать к отцу? – не унималась мать.

– Я хочу, чтобы он мучился, чувствуя себя виноватым, и платил за свою вину. Я так ждала, что он бросит Бастинду и вернется к нам, а он… Сначала была одна Бастинда, потом другая… К нам он так и не вернулся. Если я перестану ездить к отцу, он совсем меня забудет, а я его люблю. Все-таки он мой папа, – грустно вздохнула она и пошла в сторону набережной.

– Ты знаешь, где кончается море? – глухо спросила взрослая дочь.

– На краю неба, – ответила мать и с тревогой посмотрела в ее сторону.

– Он бросил меня, мама, – дрожащим голосом внезапно сказала молодая женщина. – Пятнадцать лет брака, дочь… Он ушел к Бастинде.

– Значит, в твоей жизни будет другой мужчина, – женщина успокаивающе погладила рукой по спине взрослую дочь.

– У тебя же после отца никого не было и у меня не будет, – сдерживая рыдания, ответила та.

– Я не хотела снова выходить замуж. Как представлю себе, что может опять появиться какая-нибудь Бастинда… опять переживания, боль… Но ты же не такая, ты сильная, у тебя все будет иначе, – уверенно сказала мать.

– Я люблю его! – обреченно воскликнула молодая женщина.

– Значит, борись за него.

– Облить водой Бастинду? – усмехнулась дочь.

– Можно и облить. Почему нет? – прыснула мать. – Принесешь ведро воды и выльешь на Бастинду. И на мужа тоже вылей, чтобы расколдовался – так ты в детстве говорила.

– Обещаю подумать, – ехидно ответила молодая женщина. – Я и не знала, что ты такая авантюристка.

– К сожалению, нет. Я обычная женщина – не уверенная в себе и не умеющая постоять за себя, – печально проговорила мать. – Ладно, хватит философствовать, пора возвращаться. Бабушка нас уже заждалась.

Женщина взяла взрослую дочь под руку, и они побрели в сторону набережной.

– Ты знаешь, где кончается море?

– Для нас на том берегу, – ответил мужчина.

– Неправильно, на краю неба, – поправила маленькая девочка. – Это мне мама сказала.

– О чем вы спорите? – спросила подошедшая женщина.

– Мама, папа не знает, что море кончается на краю неба, – пожаловалась дочь.

– Откуда ему знать. Это знаем только ты, я и еще бабушка. Когда я была маленькой, как-то раз мы гуляли по берегу, и она спросила: «Где кончается море?».

– Знаю, знаю, ты ей сказала, что море кончается на краю неба! – радостно воскликнула девочка.

– Правильно, – отозвалась мать.

– А мне бабушка рассказывала сказку про Бастинду, – сообщил ребенок.

– Сказку про Бастинду и наш папа знает. Он даже встретил такую когда-то. Правда, папа?

– Что было, то прошло, – недовольно произнес мужчина.

– А кто спас папу от Бастинды? – полюбопытствовала дочь.

– Мама спасла. Пришла с ведром воды и вылила на Бастинду и на меня заодно, – пробурчал отец.

– Какая у нас смелая мама! – восхитилась девочка.

– Мама у нас очень смелая, – нехотя согласился мужчина. – Я даже не ожидал, что она может такое сотворить.

– Я на многое способна. Если кому-то захочется снова попасть под чары Бастинды, то ему несдобровать, – зловеще прошептала женщина в ухо мужу.

– О чем вы шепчитесь? – спросила девочка.

– Я сказала папе, что скоро вернется твоя сестра и нам нужно приготовить праздничный стол, чтобы отметить ее приезд.

– Пойдемте быстрее домой! Вдруг мы не успеем! – спохватилась девочка и, взяв родителей за руки, повела их в сторону набережной.

ПАПЕНЬКА

Этот старикашка из парка породил мою подругу – Виву, странную Виву. Она придумала свою странность просто потому, что ей нравилось казаться необычной. Все в ее жизни было обычно, а Вива в этой обычности, как зелененький росточек среди серого растрескавшегося асфальта, необычная – она странная. Подруга так и представлялась –Вива Странная.

– Дива? – переспрашивал ничего непонимающий в странностях новый знакомец, чем сильно раздражал Виву и заставлял нервно откидывать голову назад, встряхнув жиденьким хвостиком крашенных волос.

Теперь старикашка навечно стал частью генетического кода моей странной подруги. «Папенька» – так язвительно именовала его Вива, вырезал из дерева метровые головы африканок с длинными шеями и тюрбанами на голове, перечитывал Гашека, чтобы посмеяться над похождениями «бравого солдата Швейка», и ненавидел женщин.

Однако ненависть не мешала папеньке приглашать их в свою квартиру одинокого холостяка, где, изображая романтику в виде дорогого или дешевого вина – это зависело от «подержанности» женщины, он использовал особу по прямому назначению. Затем он хладнокровно предлагал даме собрать свои шмотки и убраться к чертям собачьим.

Женщина обижалась, пыталась ему мстить, карауля у подъезда, чтобы плеснуть какой-нибудь дряни в лицо и на безукоризненно сидящий пиджак с шелковой рубашкой и галстуком в тон. Эффектное бурое пятно расползалось на груди обалдевшего казановы, а женщина начинала смеяться. В такие моменты папенька не церемонился с бывшей пассией и наказывал нападавшую ударом в грудь. В выражениях он тоже никогда не стеснялся, стряхивая нарочитую интеллигентность и выпуская наружу ненависть ко всему женскому роду сразу. В результате, действо сопровождалось угрозой в следующий раз переломать все, что может ломаться у такой-сякой потаскухи.

Специфическое отношение к противоположному полу не мешали папеньке несколько раз жениться и обзавестись детьми в количестве пяти штук, и что характерно – одними девочками, среди которых и была странная Вива. Природа как будто хотела посмеяться над ним, унизить своей неподатливостью в желании произвести на свет настоящего наследника мужского пола.

Эти пикантные подробности Вива вычитала в потертом дневнике своей матери. Именно они вызвали жгучее желание увидеть папеньку. Если папенька был такой плохой, то почему мама в него влюбилась?

Мать Вивы долго отказывалась давать дочери адрес папеньки, но сдалась под натиском ее экзальтированных воплей «покончить с собой». Мать понимала, Вива просто устраивает сцену, но рассудила, что когда-то она должна познакомиться с этим, который бросил ее еще в роддоме, узнав, что у него опять родилась дочь:

– Держи адрес, – переворошив содержимое сумочки, она выудила из нее записную книжку и вырвала оттуда исписанный листок. – Предупреждаю, кроме разочарования, ты ничего не получишь, – устала проговорила мать.

– Что же ты связалась с ним? – спросила Вива.

– Он так красиво ухаживал… обещал… – с горечью произнесла она.

Ничего, подумала Вива, она переживет разочарование. Она только одним глазком глянет, что из себя представляет папенька, а потом забудет о его существовании навсегда, как забыла мать этого казанову.

– Зачем тебе на него смотреть? – поинтересовалась я у своей странной подруги.

– Хочется, – витиевато ответила та. – Понимаешь, я на мать совсем непохожа. Глянь на меня, на эти жидкие волосы, нос крючком и кривые ноги… Моя мама красавица, а я? Кто я? – и сама себе ответила, – уродина.

– Если даже ты похожа на отца, то сейчас уже ничего не изменишь. Ты не можешь родиться заново с новой внешностью, – философски заметила я.

– Не только из-за внешности. Я вот думаю, неужели ему не интересно на меня посмотреть, познакомиться со мной? Может, мама преувеличивает, что он такой гад? Вдруг он изменился за это время? – с надеждой проговорила Вива.

– Не знаю, может изменился, а может и нет, – уклончиво ответила я.

– Какие милые девушки в этом парке, – прервал разговор подруг седовласый мужчина. – Разрешите присесть? – и не дожидаясь ответа, пристроился на лавочку рядом с Вивой. – Я, знаете ли, давно здесь не был – дела, дела… Я не помешал? – вдруг спохватился он.

– Нет, – небрежно ответила Вива, решив, что новый собеседник как раз подходит для репетиции встречи с папенькой. – У нас тут небольшой спор, – без предисловий обратилась она к подсевшему, – я считаю, что обязательно нужно познакомиться с отцом, которого никогда не видела, а моя подруга говорит, что не стоит. А вы как считаете?

– Ну, я даже не знаю, – от неожиданного напора собеседник на мгновение сконфузился, но быстро пришел в себя и продолжил уже обычным тоном, – девочки, зачем вам какой-то пропавший отец? У меня уйма дочерей и ни с одной я не вижусь. И вы оставьте старика в покое. Бабы только деньги тянуть умеют, толку от них никакого. Дуры все поголовно, но вы-то я вижу не такие, – спохватился он. – Вы очень милые барышни…

– Нет, вы только представьте, – продолжала настаивать Вива, – однажды к вам приходит дочь и говорит, что ей не хватало отцовского внимания и любви. Поэтому она всегда мечтала познакомиться с папой, пожить у него, чтобы узнать его поближе, понять, что он за человек…

– Глупости вы говорите, – возмутился пожилой мужчина. – Зачем мне эта дочь? Жить у меня еще собралась… Мне приживалки не нужны. И вообще, может, она самозванка какая. Может, ей квартира моя понадобилась, а меня в могилу свести хочет. Выставлю и дело с концом.

– И разбираться не будете? – уточнила Вива.

– Нет, не буду. Жил я без этой дочери всю жизнь и дальше проживу.

– И вам совсем не интересно кто она, как выглядит, чем занимается? – не унималась Вива.

– Совсем не интересно. Бабы дуры рожают, а потом тычут своими последышами всю жизнь – это твой ребенок, ты обязан, ты должен… А мне дети не нужны, мне и так хорошо.

– Дочь может ухаживать, если болеете, в старости там… воды подать – проговорила не совсем уверенно Вива.

– Смешная ты. Болеет, в старости… – засмеялся собеседник. – Всегда можно найти одинокую бабенку, которой страсть как хочется к мужику прилепиться. Вот она и будет воду подавать и еще благодарить станет, что позволяешь это делать. И выгнать ее в любой момент можно, если надоест. Выбор всегда есть: хочешь молодую возьми, хочешь постарше… Только руку протяни, и любая пойдет. Дуры бабы, одним словом.

– Пойдем, – сказала Вива и потянула меня за рукав платья.

Всю дорогу до дома она молчала и уже у подъезда с вызовом произнесла:

– Я все равно к нему схожу. Мой отец не может быть таким уродом, как это старикашка.

– Сходи, – не стала перчить я.

– Завтра и пойду. Ты со мной?

– Если ты хочешь… – начала я.

– Хочу, – перебила меня Вива.

На следующий день мы стояли около двери папеньки моей странной подруги. Вива никак не могла нажать на кнопку звонка – сомневалась.

– Может уйдем? – предложила я, видя ее нерешительность.

– Нет, – отозвалась Вива и с силой вдавила кнопку в металлический корпус.

Через некоторое время раздался щелчок и дверь открыл вчерашний старикашка из парка. Он удивленно посмотрел на подруг.

– Побежали! – закричала Вива и стремительно бросилась вниз по ступенькам. Я пустилась за ней следом.

Уже на улице, отдышавшись, Вива сказала:

– Мы никогда не будет об этом вспоминать, – и немного помолчав, добавила, – поклянись, ты никому не скажешь, что мы были у него!

– Конечно, даже не сомневайся. Никогда не вспомню и никому не скажу, – ответила я, преданно смотря в глаза своей подруге.

Немного побродив по тенистым улочкам старого квартала, мы присели на потертую скамейку около раскидистого тополя. Странная Вива уткнулась в свои ладони и горько заплакала, размазывая тушь по лицу и что-то бормоча себе под нос…

ПАДЕНИЕ С ВЫСОТЫ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА

Ох, как она обожала свою ненависть, животную и неконтролируемую ненависть! Она с упоением предвкушала, как внутри грудной клетки появляется тяжесть, разрастается и уже эта тяжесть, сдавливая грудь, по капле просачивается в живот, набухает, дыхание учащается… Еще немного и ненависть стремительным потоком разольется по всему телу, и тело превратится в огромный пульсирующий шар с гладкими глянцевыми боками.

В такие минуты, окружающие сжимались и становились какими-то невнятными точками. Их пробирала дрожь, пронизывая острыми иголочками тоненькую поверхность пупырчатой кожи. Зрелище этой деформации человеческой сущности подпитывало ее ненависть и продлевало ее наслаждение ненавистью.

Первым, от кого она избавилась, был собственный отец. Жалкий и никчемный пьяница, гуляка и балагур, он не давал ей чувствовать свое превосходство. У него получалось подавлять ее простым пренебрежением, нежеланием считаться с ней. Рядом с ним ненависть замыкалась внутрь утробы, и не находя выхода, начинала пожирать свою хозяйку.

Она тщательно продумывала и готовилась к освобождению, к тому, как ее ненависть развернется во всю ширь малогабаритной квартиры. Представляла, как мать, любившая до беспамятства этого забулдыгу, и не понимавшая, почему на старости лет должна остаться одна, прогонит отца из дома. Вышвырнет, как мусорный мешок, забитый до отказа останками биологического существования. И она поможет этой неумехе, такой сердобольной и всепрощающей. Она поддержит ее своей ненавистью. Она будет смаковать каждую минуту, наполненную упоительным ощущением власти, ее власти, даруемой ненавистью.

Позднее, вспоминая испуганные глаза отца, оказавшегося в тот день трезвым, и с неподдельным ужасом наблюдавший за ее перевоплощением, она с упоением думала, что эффект оказался более впечатляющим, нежели она рассчитывала: он пятился, открывал беззвучно рот, пытался ухватиться руками за дверь…

– Наташа, Наташа, пусть он останется, – вдруг робко попросила мать.

– Останется?! Останется?! – громко выкрикивала она, щедро сдабривая словами матери топку всепожирающей ненависти.

Отца больше нет в их жизни, может его вообще больше нет. Освободившись от подавляющей нелепости, она стала настоящей хозяйкой. Хозяйкой у матери, слепо исполняющей все ее прихоти, хозяйкой панельного метража, раскидав по крошечным комнаткам ворох палящих эмоций. Брат не в счет. Он такой же бесхарактерный, как и мать.

Вскоре появился муж. Она сразу поняла, что этот парень с мягким взглядом, краснеющий от собственной неловкости и неповоротливости, будет беспрекословно подчиняться ей. Он спал у ее двери, как преданная собака. Вымаливал свидания. Он просил у нее прощения за то, что когда-то в его жизни была одна – другая. Он бросал работу, мчался, чтобы выяснить, почему она не отвечает на телефонные звонки. Чем больше он старался укутать ее в ощущение тепла от пушистого и мягкого пледа, тем больше она ненавидела мужа. Его добродушие большого плюшевого медведя позволяло ей безнаказанно выплескивать свою ненависть. Его неспособность защищаться и нежелание причинять боль подстегивали ее воображение, заставляя придумывать все более изощренные способы унижения.

Она, громко смеясь и извиваясь все телом, изображала его конвульсивные подергивания во время близости. Она с радостью наблюдала, как его голос застревал в гортани, не в силах ответить на ее обвинения в мужской несостоятельности. Она могла поклясться, что в такие минуты его мужское начало распадалась на кусочки неопределенной формы, а в глазах появлялись прозрачные капельки солоноватой жидкости.

Первый ребенок стал еще одним поводом, чтобы подпитывать ненависть к мужу. Сын рос болезненным, вялым мальчиком, поздно начал ходить и разговаривать, и конечно, виноват в этом был муж. Она каждый день напоминала о вине, которую он никогда не сможет искупить. Ведь он изначально никудышный и никчемный. Она просто пожалела его, а теперь вынуждена страдать, и он должен быть благодарен. И он был благодарен. Он заискивающе заглядывал ей в лицо своими одутловатыми щеками. Он отдавал ей заработанное и радовался как ребенок, если она позволяла ему купить несколько порций любимого пломбира.

Она долго не решалась на второго – младенец слишком отвлекает, заставляя ухаживать за собой. Но чем старше становился первенец, тем все больше она хотела дочку, чтобы передать ей свою силу, убивающую и возносящую. Она расценивала себя как нечто уникальное, поэтому была уверена, что ее навыки и опыт настолько ценны, что не могут исчезнуть вместе с ней, они должны воплощаться снова и снова.

На УЗИ сказали, что будет мальчик. Она ответила докторше, что мальчик ей не нужен, у нее уже есть мальчик, а потом всю ночь представляла себе, как умирает этот ненужный. Но он не умер, его пришлось нести домой.

Где-то полгода спустя, она увидела, что муж очень привязался к мальчишке. Именно увидела, на фотографии. Во взгляде этого недотепы было столько любви и нежности, что ее даже передернуло от накатившей брезгливости. Впервые за пятнадцать лет семейной жизни в голове промелькнула мысль, что муж начал ускользать от нее. Нет, он ее не бросит. Но он перестал принадлежать ей. Что могло произойти? Неужели этот орущий кусок мяса смог отобрать его?!

Она, такая умная и правильная, хитрая и изворотливая, обязательно что-нибудь придумает. Ее ненависть подскажет верный ход, ее ненависть направит в нужное русло, как это было прежде.

Как-то вечером, когда муж пришел с работы, она объявила ему, что хочет развестись. Раньше при этих словах у мужа начинали трястись руки, в округлившихся глазах появлялся ужас загнанного животного…

Сейчас он продолжал неторопливо раздеваться. Он игнорировал ее, он стал безразличен. Впервые за много лет ненависть замкнулась в животе, впиваясь в розовую мякоть утробы своей хозяйки.

– Ты оглох? Я развожусь с тобой!

Ее слова повисли, а затем просто растворились в воздухе. В голове пульсировало – он стал как отец, он стал как отец!

Раздавленная и обессиленная, она лежала на кровати. Она перестала быть хозяйкой. Как могло случиться, что это тупое и примитивное существо заняло ее место. Место, которое принадлежит только ей, и никто не имеет право присваивать его. Она не сможет дальше с ним жить, как не могла жить с отцом. Но и одна она жить не сможет, она никогда не жила одна. У нее дети, у нее старая и ни на что негодная мать. Он загнал ее в угол, он во всем виноват, он предал ее…

Новая волна ненависти впилась в сердце и начала сдавливать его. Сначала потихоньку, затем сильнее, еще сильнее… Ненависть как будто наслаждалась тем, что могла причинять невыносимую боль. Она из всех сил старалась угодить своей хозяйке!

ПЕРЕХОД

С собой нужно обязательно взять лопату, спрей от комаров, небольшую бутылку воды, спальный мешок, можно маленькую подушечку и главное – спасительный пузырек. Он и есть то самое чудо, которое перенесет меня в другое. Я так решила. Мне так хочется. Я этого жду.

Где-то расписание на электричку, чтобы не оплошать со временем.

Выйду рядом с лесочком, а там недалеко…

Что же мне надеть? Кроссовки – это первое. Еще нужен спортивный костюм и какая-нибудь футболка – голубая – в тон распогодившемуся небу. Обязательно тонкое белье с кружевом цвета кофе с молоком. Схожу в салон, сделаю маникюр, укладку и брови. Хочу выглядеть красиво.

Кажется, все, ничего не забыла. Теперь осталось воплотить задуманное. Одежда потребуется новая. Где-то у меня был абсолютно «ни разу не надеванный» спортивный костюм. Подумаем-подумаем – в шкафу на самой дальней полке. Такой дальней, что придется нести табуретку, и вставая на цыпочки, вытянутой рукой произвести раскоп. Все спрятано надежно, на всякий случай. И теперь этот случай наступил.

В салоне исключительно по записи. Именно так – исключительно. Что она исключает непонятно, но несомненно, определит час икс. Хочу, чтобы переход случился до двух часов дня, когда солнце еще на макушке деревьев весит зреющим яблоком.

Красавишна неописуемая – глядя на себя новую в зеркале салона, подумала я. Мастера постарались, вложили душу. Стоит такое удовольствие дорого, но зачем мелочиться, когда на кону НАСТОЯЩЕЕ СОБЫТИЕ – крупными буквами отпечатывается в мозгу.

Сегодня у меня однодневный пост. В холодильнике, кроме минеральной воды, ничего нет, чтобы не тянуло разбавить однообразие, заесть волнение перед грядущим. В голове тоже пусто, как в холодильнике. Думала, подумаю, но не думается – каламбурчивая тишина. Наверное, так надо.

Электричка сотрясает организм, колеса монотонно отстукивают в голове тыдым-тыдым, тыдым-тыдым… Прикрываю веки, подставляю лицо солнечным лучам, тщетно пытающимся пробиться сквозь мутное окно вагона.

Моя станция. Пробираюсь к распахнутым дверям, стараясь не задеть сидящих объемным мешком за плечами. Моя нога касается потрескавшейся платформы, лопата бряцает о серую поверхность, пытаясь выскользнуть из рук. Подхватываю и сжимаю пальцами так, что белеют костяшки.

Иду по тропинке: вокруг листочки, деревья, кустарники – обычное наполнение за чертой городских выхлопов. Еще немного и должно показаться озеро, с одной стороны которого затерялся холмик в плену старых осин, как плешь под каской бывалого вояки.

Лопата легко вонзается в рассыпчатую плоть земли. Углубление ширится согласно параметрам моего тщедушного тела. Спальник обрызгиваю спреем. Пузырек по-дружески делится своим содержимым, которое я запиваю водой из бутылки с наклейкой «Живой источник». Осталось застегнуть молнию.

Все.

Смотрю в небо – глаза широко открыты, руки повисли безвольными плетями тела вдоль. Ноги расслабленно прямолинейны и только одна мысль окутывает затухающее сознанье – тебя никто не любит, ты должна умереть.

ПОДАРОК

Перебирая кривыми лапами и преданно заглядывая в глаза, Дора пыталась лизнуть заплаканное лицо хозяйки. Дора очень любила Ксюту, которая вытащила ее – крошечного щеночка из кустов осоки и тем самым спасла жизнь несмышленому кутенку.

Вечером, гуляя по берегу речки, девочка услышала писк в траве и подумала, что там, наверное, утка опять спрятала свой выводок, а сама ушла добывать пропитание.

– Вытаскивать утят из укрытия нельзя, чтобы утка могла их найти, но посмотреть на пушистиков можно, – так говорила бабушка, которой уже давно нет, как и деревеньки Елесино, куда Ксюта приезжала в детстве отдохнуть на все каникулы.

Девочка натянула рукава кофты до самых кончиков пальцев и стала раздвигать высокие стебли, старясь разглядеть того, кто так неистово пищал в зарослях. Вместо утят, в них сидела Дора и отчаянно звала на помощь.

Девочка вытащила щенка и отнесла к бабушке в дом. Толстенькая Дора с круглыми выпуклыми глазами и розовым влажным носиком оказалось очень любопытной поклонницей блинчиков и вареников с вишней, которыми бабушка баловала гостившую внучку.

– Это почемуй-то Дора? – удивленно приподняв брови, спросила бабушка. – Давай как-нибудь по-простому назовем, Глашкой что ли. Очень подходящее имя для дворовой собаки.

– Бабуля, ну какая Глашка? Это же французский бульдог! – воскликнула Ксюта.

– Почем ты знаешь? Нету у нас в деревне никаких французов и никогда не было – ни человечьих, ни собачьих, – отрезала бабушка. – Это блудливая Ерошка недавно ощенилась. Ейная будет.

– Почему Ерошка? Ерошка – это же мужское имя? – поинтересовалась Ксюта.

– А кто же его знает, – пожимая плечами, ответила пожилая женщина. – Все кличут Ерошка. Живет где хочет, незлобивая… Придет во двор, станет и смотрит, смотрит – есть просит, но не клянчит – гордая. Кинешь ей чей-нибудь, она хвать зубами и глазами так зыркнет – спасибо, значит, говорит. Щениться раза по два в год. Спасу от ейного приплода нет. Вот и твоя Глашка тожа ейная.

– Не Глашка, а Дора. Это французский бульдог, у одноклассника такой был – Блэк, – проговорила внучка. –Я ее с собой заберу в город, будет у меня в комнате жить, гулять с ней буду во дворе… – мечтательно рассуждала девочка.

– Ну, Дора, так Дора, – согласилась примирительно бабушка.

Когда за Ксютой приехали родители, чтобы забрать ее в городскую квартиру, Дора была принята в семью с один условием – кормить, убирать и выгуливать собаку будет только Ксюта. Иначе новоиспеченного члена семьи отправят к бабушке в деревню навсегда.

– Тебе не кажется, что Дора не очень подходящее имя для собаки? – уточнила мама у дочери.

– Очень даже подходящее. Помнишь, в журнале мы видели картину с двумя девочками? Одну из них звали Доротея. Ты сказала, что тебе очень нравится это имя и означает оно дар, подарок. А еще ты говорила, что это была святая мученица. Наша Дора тоже настоящая мученица, которая осталась без мамы, и мой подарок – ты и папа мне обещали подарить щенка на день рождения, но подарок нашелся сам немного раньше. Поэтому имя ей очень подходит.

С тех пор прошло уже много лет. Ксюта выросла, а Дора постарела, раздобрела и стала невыносимо громко храпеть во сне. На улице, быстро сделав свои собачьи дела, она демонстративно поворачивала в сторону подъезда, намекая, что уже пора возвращаться домой. Дора не хотела никакой прогулки, она хотела поскорее забраться в свою уютную «кроватку», которую Ксюта купила ей в специальном магазине для зверей.

Однажды Дора там побывала и приметила для себя кокетливый ошейник из разноцветных шлеечек. Она долго стояла рядом с вожделенной обновкой в надежде, что хозяйка обратит внимание на ее выбор, но Ксюта не обратила или сделала вид, что не понимает, насколько Доре хочется этот умопомрачительный аксессуар.

– Дора, ты скоро совсем разучишься ходить и заболеешь, тебе надо обязательно двигаться, – уговаривала Ксюта поседевшую упрямицу. – Знаешь, как плохо болеть? Это просто ужас: лежишь целыми днями в одиночестве – ни свежего воздуха, ни новых впечатлений…

Дора была непреклонна. Если бы обожаемая хозяйка только знала, ее самая большая мечта – это лежать целыми днями без воздуха и впечатлений, а рядом чтобы стояла полная миска хрустящих шоколадных шариков из той желтой коробки, которую Ксюта покупала для себя. Иногда лакомство перепадало и Доре, и тогда та, прикрыв от удовольствия глаза, чавкая и брызгая слюной во все стороны, разгрызала шарики в одно мгновенье.

– Дора, мы не пойдем домой, мы пойдем гулять, – игнорируя намеки собаки, настаивала Ксюта. – Ну всего один кружочек вокруг площадки, и я угощу тебя шоколадными шариками, – пообещала она и стала тянуть поводок, чтобы заставить Дору идти за собой.

Услышав заветное слово «шарики», Дора повернулась в сторону хозяйки, пристально посмотрела на нее, старясь убедиться, что та не обманывает, вздохнула и поковыляла на своих кривых лапах следом за Ксютой. Перед шариками Дора никогда не могла устоять.

Сегодня все было иначе. Хозяйка не уговорила идти на прогулку, не сулила лакомства, а сидя на лавочке, горько плакала. Перебирая кривыми лапами и преданно заглядывая в глаза, Дора пыталась лизнуть заплаканное лицо Ксюты. Ее сердце разрывалась от хозяйского горя, которого она не понимала. Дора только чувствовала, что Ксюте очень плохо, ей нужна помощь и поддержка. Но как помочь? Что может сделать старая собака, чтобы облегчить страдания хозяйки? И Дора завыла – протяжно, переливчато, тягуче, стараясь вложить в этот вой все слова утешения, которые она не может, но очень хочет высказать.

Ксюта перестала рыдать и недоуменно уставилась на Дору. Еще ни разу собака так душераздирающе не выла. Через некоторое время Ксюта поняла, что та сочувствует и жалеет ее. Она опустилась на колени и прижала Дору к себе. Они еще долго сидели обнявшись, утешая и успокаивая друг друга.

«ПУСТЬ СЕРДЦУ ВЕЧНО СНИТСЯ МАЙ…»

Любви нет, а они все ищут ее и ищут. Дуры. Даже прожженная Танька-повариха, не понимая, что Степан приходит к ней из-за халявных харчей, постоянно талдычит, у них любовь, у них любовь и надеется… Надеется на предложение и платье белое. Недавно доверительным шепотом всем сообщила прямо на раздаче, что специально похудеет, чтобы налезло то, из витрины, с россыпью жемчужин и нитками серебряного рюликса в виде узоров дивной красоты. Так и сказала – дивной красоты, а потом котлету с силой бросила на тарелку, как будто доказать хотела, что красота дивная, а мы ничего в этом не понимаем. И пюре забыла разровнять красивыми волнами от переизбытка чувств и желания выйти замуж прямо сейчас. Так и подала – шмат котлеты и неаппетитную мазню из пюре.

Интеллигентная Эвелина Робертовна повариху поддержала.

– Надеяться надо всегда, особенно после неудачного замужества, энного количества лет нервотрепки и не проходящей грусти от несбывшихся надежд. Именно тогда хочется броситься в пучину страсти. Помните у Есенина: "Но все ж ласкай и обнимай в лукавой страсти поцелуя, пусть сердцу вечно снится май и та, что навсегда люблю я", – продекламировала она полюбившиеся строчки с театральным закатыванием глаз и прикладыванием ко лбу тыльной стороны ладони.

– Для страсти не обязательно выходить замуж и разводиться тоже, если уж по глупости заковал себя, – насмешливо произнесла любвеобильная Элен, не признававшая стихи вообще и прозу семейной жизни в частности.

– Изменять нехорошо, карму можно испортить, – сморщив длинный нос, прошелестела узкими губами чудаковатая Лидок.

– В наши годы уже никакую карму не испорешь, – отозвалась долговязая Марина без определенного возраста и с мальчишеской стрижкой на голове. – Карма есть у молодых, а у нас, повидавших о-го-го сколько, только жизненный опыт. И он подсказывает, что счастье свое можно встретить даже на склоне лет. Главное, не сдаваться.

– Какие вы все смешные, – растягивая слова, усмехнулась Элен. Она по праву считала себя самой красивой извсех присутствующих и втайне презирала их. – Нет никакой любви, есть увлечения, мимолетная страсть, желание в конце концов…

– О количестве ваших любовников нам все известно, – ядовито заметила Лидок. – Это низко вешаться на шею женатым мужчинам и юнцам, которые вам в сыновья годятся! – гневно заключила она.

– Ой, ну надо же, какие мы правильные, – язвительно ответила Элен. – Женатые сами ко мне пристают, хотят забыть своих старых и надоевших жен, – она покосилась на Эвелину Робертовну. – А юнцы – это так, чтобы держать себя в тонусе. Крепкое тело молодого мужчины, источающее сексуальную энергию и желание, очень полезно для женского организма, – мечтательно произнесла она, отметившая на днях свой тридцать пятый день рождения. Женщина в самом соку – называли ее не переводившиеся ухажеры. – Вам этого не понять, Лидок. Вы, деточка, наверное, не знаете, но еще в древности цари обкладывали себя молодыми девушками, гарем заводили. Обмен энергиями, так сказать… чтобы не стареть. А чем женщина хуже? Женщине молодая энергия даже нужнее, она старится раньше. Посмотрите на себя. Вам еще нет тридцати, а морщин уже столько – просто ужас. Вам подыскать кого-нибудь поэнергичней, а то так и останетесь в девках со своей кармой и морщинами, – предложила с издевкой Элен.

– Оставьте Лиду в покое, – заступилась за девушку долговязая Марина. – У нее все впереди – любовь, муж, дети… Мы еще погуляем на ее свадьбе.

– Фу, какая банальщина. А как же страсть, когда сжигаешь мосты и бросаешься без оглядки в пучину переживаний? Где страдания, чтобы хотелось удавиться от одной только мысли, что может бросить? – спросила не по возрасту романтичная Эвелина Робертовна и снова процитировала: «Ты – мое васильковое поле, я навеки люблю тебя…». Нет, сначала надо пережить страсть, страдания, а потом уже фата, пеленки, опостылевший муж… и прокисший борщ, – почему-то добавила она, вспомнив про кастрюлю прокисшего супа на плите. Вот гад, так и не поставил кастрюлю в холодильник. Я ведь просила, когда поешь, убери за собой, прокиснет… Нет, только бы пожрать – с ненавистью думала про мужа интеллигентная Эвелина Робертовна. Послала же судьба такого…

– Вы о чем задумались? – обратилась к ней Элен. – Наверное, мечтаете рога мужу наставить? Я угадала? – и выразительно посмотрела на Эвелину Робертовну. Та промолчала в ответ, так как считала ниже своего достоинства отвечать на глупые шутки гулящей девицы.

– У вас только одно на уме, – фыркнула Лидок, страстно желавшая быть такой же красивой и желанной, как Элен. – Вы можете хоть иногда думать о чем-нибудь другом?

– О чем, например? Может, как и вы, о карме? – иронично спросила Элен. – Слушайте, Лидок, бросайте вы эту карму. Посмотрите, что она с вами сделала, – она очертила рукой ломанную линию вокруг Лиды, – от вас все мужчины шарахаются. Правда, выбросите ее, Лидок. Вам не идет карма, честное слово, – продолжала насмехаться Элен. – Оденьтесь поприличнее, глазки подкрасьте, губки там… можно с подводочкой. Хотя, – она сделала печальное лицо и напустила в голос побольше сочувствия, – вам уже ничего не поможет. Придется жить с кармой.

– Да что вы привязались к ней, – возмутилась долговязая Марина. – Внешность не главное. Что толку от ваших прелестей? Мужчины только сначала падки на эти прелести, а потом? Потом никто на вас не хочет жениться. Значит, дефект у вас есть и мужчины это видят, пусть и не сразу, но видят! – торжествующе произнесла она. Марина тоже никогда не была замужем, но, в отличие от большегрудой и длинноногой Элен, не могла похвастаться наличием хотя бы одного любовника. Поэтому мысль, что местную красавицу никто не зовет замуж, как и невзрачную Марину, ей доставляла особое удовольствие.

– Не надо ссорится, – попыталась всех примерить интеллигентная Эвелина Робертовна. – Каждому свое: кто-то должен выйти замуж и прожить всю жизнь с опостылевшим мужем, кто-то хвостом будет вертеть до самой старости, а кому-то придется ждать и надеяться, что когда-нибудь встретится и на ее пути тот самый единственный…

Только о мужиках и думают, вертелось в голове у начальницы, которая молча наблюдала за происходящим. Дуры. Нужно думать о карьере, о деньгах, а любви нет. Совсем. Есть гормоны и то – не у всех.

– Перерыв окончен, – прервала она рассуждения Эвелины Робертовны. – Все расходятся по местам и принимаются за работу.

РИТОРИЧЕСКИЙ ВОПРОС

Мой ласковый и нежный зверь, я так люблю тебя, поверь, мой ласковый, мой ласковый и нежный зверь – крутились в голове слова незамысловатой песенки.

– Пусик, ты поставил чайник?

– Нет.

– И кашку не сварил?

– Нет.

– Мы не в духе?!

– А ты, я вижу, чувствуешь себя очень хорошо.

– Ну да.

– Ходишь, указания раздаешь. А я, между прочим, не прислуга.

– Пусик, ну перестань. Ты не выспался, я понимаю.

– Я не высыпаюсь последние пять лет. Мне просто не дают выспаться! Принеси то, принеси это… Ты выбросил мусор, ты ужин приготовил… Надоело, я мужчина, я уважаемый человек, я ценный специалист.

– Ну что ты, что ты. Не надо, я все сделаю сама.

– Ты меня хоть раз спросила, хочу ли я этот твой чай и эту твою «кашку»? Так вот, я ее ненавижу! Я хочу отбивную!

– С утра отбивные есть вредно.

– А мне плевать вредно или не вредно, я хочу!

– Но у нас нет отбивной.

– Вот видишь, у нас и отбивной нет.

– Ты же вчера не купил.

– А ты?

– Я? Ведь ты занимаешься покупками.

– А чем занимаешься ты?

– Я?

– Да, ты?

– Я, я, например…

– Почему ты замолчала? А я отвечу! Потому что ты ничем не занимаешься.

– Ты не прав. Я новый коврик для ванной купила недавно.

– Полгода назад ты называешь недавно?

– Ты же знаешь, у меня очень много работы.

– А я, по-твоему, сижу дома?!

– Нет, ты тоже работаешь. Это беспредметный разговор. У тебя, наверное, голова болит, вот ты так и разнервничался. Сейчас выпьешь таблеточку и все будет хорошо. Так, я уже сильно опаздываю.

– Мне не нужна таблетка, у меня не болит голова. Я хочу знать, что по дому делаешь ты?

– Перестань, Пусик, делаешь-не делаешь… Мы семья, какие могут быть счеты. Каждый делает то, что может.

– Хорошо, что можешь делать ты?

– Я?

– Да, ты?

– Я?

– Что ты заладила я-я… Ты!

– Дай подумать.

Падая с лестницы, тело производит столько шума. Свернутая шея выглядит так не эстетично. Руки и ноги нелепо раскинуты в стороны. Придется сегодня не ходить на работу: пока скорая приедет, потом стражи порядка будут докучать вопросами, как все произошло… День окончательно испорчен.

СТОЛКНОВЕНИЕ

Сегодня я обязательно должна выгулять тело. Тело сопротивляется: тычет в ноющие суставы, закатывает подслеповатые глазки, намекая, что и голова, в общем-то, тоже не располагает к прогулкам. Я настаиваю, в ответ только вздохи – очень жалостливые, которые по задумке должны всё отменить.

Я непреклонна. Заставляю тело одеться. В знак протеста тело находит самые старые брюки и застиранную толстовку – мне должно быть стыдно гулять в таком виде. Мне не стыдно. Я знаю, что поддаваться нельзя.

В прихожей шнурки, как назло, не завязываются в узелок. Это ещё один намек тела – пальцы не слушаются и не надо к ним приставать. Лучше раздеться и лечь, как вчера и позавчера, и еще несколько дней назад…

Я игнорирую. Дожидаюсь, когда узелки привычно закрепят потертые тапочки на растрескавшихся стопах, чтобы сосчитать несколько ступенек до выхода на улицу.

Утром без осадков и солнечно – сообщил ведущий новостей. Идём. Я радуюсь теплу и возможности подышать свежим воздухом, тело старается доковылять до лавочки, облюбованной в закоулках памяти, и что-то привычно бухтит, шаркая негнущимися ногами.

Я предусмотрительно сворачиваю туда, где дорожку протоптали ценители экопрогулок и нет никаких сидячих мест для разомлевших частей тела. Там пахнет землей, крупинками синеющих цветочков сквозь веер зелёных листьев, и еще чем-то загородным.

Тело старательно обижается, запинаясь о выступы корней постаревших деревьев, и падает, старясь разорвать кожаные заплатки на коленях. Заплатки не сдаются, а с ними не сдаюсь и я.

Смотрю, как скрюченные пальцы отряхивают земляные крошки, хватаются за кряжистый сук, чтобы помочь туловищу вытянуться вертикалью. Немного усилий и тело обретает устойчивость, основанную на силе притяжения и моем нежелании потакать его капризам.

Петляя, тропинка выводит к небольшому прудику, стремящемуся превратиться в болото с квакающими лягушками и ряской. Пока остатки мутной воды ещё отзеркаливают лучи солнечной погоды, можно полюбоваться шоколадными початками на зелёных палочках стеблей, обрамляющих мокрое нутро будущей трясины.

Чтобы отвлечь мою отстранённость, тело горестно всхлипывает, напоминая, сколько ему пришлось пережить и надо срочно возвращаться. Я вспоминаю о низине со склизкими шляпками грибов и пихаю тело в направлении перед собой, заставляя забыть о развороте в привычное.

Тело, протестуя, плетется по самым отсыревшим участкам пролеска, как будто не замечая комья глины, налипающие на матерчатую оболочку обуви. Я не сопротивляюсь, находя забавным погружение уставших ног в непригодность. Жалею только, что грибница еще не пустила на поверхность мое воспоминание, предложив подождать до августовских дождей.

Лёгкое разочарование не ускользнуло от тела, и оно захихикало, обнажив розовые десна с мелкими горошинами зубов. Делаю вид, что не заметила, и направляюсь к щербатым дорожкам запущенной аллеи.

Теперь можно и отдохнуть – подумала я, присев на деревянные рейки, когда-то соединявшие массивные опоры из бетона и эстетику минимализма. Тело плюхается рядом, запрокидывая голову и прикрывая тонкие веки с голубоватыми прожилками. Перемирие.

СТОЛИК НА ДВОИХ

В кафе очень громко играла музыка, такая простая и незатейливая. Немолодая женщина сидела за столиком возле окна. Тонкими, изящными пальцами она держала бумажный стаканчик, от которого поднималась рваная пелена пара. Ей хотелось побыть одной, и это забегаловка в рабочий день как раз была тем местом, где можно предаться мыслям, не думая о возможной встрече с кем-то из знакомых.

Через некоторое время за столик напротив устроился молодой человек с приятелем. Обычный юноша с открытым и ясным взглядом, приятной улыбкой, гладким лицом. В нем сквозила уверенность взрослого мужчины. Уверенность не наигранная, очень естественная и еще неосознанная им. Несмотря на кажущуюся взрослость, ел он как-то по-детски, старясь укусить побольше, а потом, пережевывая, причмокивал от удовольствия. Было в таком сочетании мужественности и отголосков ребячества что-то очень умилительное.

Женщина подумала, когда она видит таких представителей молодого поколения – трогательных в своей юношеской непосредственности, неопытности и открытости, наваливается чувство, что в ее жизни уже очень многое пройдено и честно, хочется вернуться назад. Хотя бы на денек.

Нет, не так. Ей хотелось бы стать юной и познакомиться с этим парнем, чтобы можно было смотреть в его глаза, говорить с ним, смеяться и нечаянно дотрагиваться до руки. Провести подушечками пальцев по запястью, прочертить линии на ладошке, прикоснуться губами к шее… Его кожа, еще такая нежная, покроется пупырышками, он заулыбается и скажет – мне щекотно.

Зазвонил телефон, в трубке загудел неприятный женский голос.

Общаясь с приятелем, юноша с любопытством смотрел по сторонам. Странная женщина, подумал он. Задумалась о чем-то, улыбаясь одними уголками губ. Если бы не лучистые глаза, то казалась бы совсем бесцветной, а так еще ничего. На маму мою немного похожа – короткие волосы, грудь большая и вырез глубокий у кофты. Мама тоже предпочитает носить блузки с таким вырезом, говорит, это удлиняет линию шеи. А вообще здесь ничего, чисто, еда приличная.

Увидев, как я рассматриваю соседку, Димка сказал, что нам рано западать на тетенек, хотя однажды он, отдыхая в санатории с предками, почти влюбился в grand dame. Она приходила на завтрак в белой шляпке и белых перчатках, с многозначительной улыбкой спрашивала «как спалось», съедала кашу, и поблагодарив за компанию, удалялась до следующего утра. Ни на обед, ни на ужин женщина не являлась.

Как-то раз он встретил ее возле пруда с книжкой в руках. Хотел проскочить незаметно, но grand dame подняла глаза, и что-то было в этом взгляде такое, что Димка решил остановиться. Он подсел к ней на скамейку, поинтересовался, что за книжку она читает.

– Женский роман, – ответила женщина и спросила – не скучно ли вам здесь?

– Есть немного – сказал Димка. – Общаться не с кем, кататься на велосипеде и играть в теннис уже надоело.

– Тогда давайте встретимся вечером, – предложила она, – часов в девять, и я покажу вам (grand dame обращалась к нему исключительно на «вы») нечто удивительное, незабываемое…

Димка согласился, пришел. Что произошло дальше, он не рассказал, только нервно засмеялся и, покраснев одними ушами, уткнулся в тарелку.

Забавная история. А что, если и я попробую познакомиться с какой-нибудь grand dame, подумалось мне. Но где и с кем?

Через несколько минут после того, как молодые люди ушли, юноша, так заинтересовавший женщину в кафе, вернулся и протянул ей бумажку, сказав: «Позвоните, пожалуйста, я буду ждать».

На листочке был указан номер телефона и имя – Максим. Неужели он догадался, подумала женщина. Или он продавец очередного продукта для похудения и против старения в одном флаконе?!

Может, все-таки догадался? Так хочется, чтобы догадался.

Дорогуша, он тебе в сыновья годится – ерничал мерзким голосом возраст. Но мне всего тридцать девять, даже не сорок, – ответила я. Сорок исполнится только на следующей неделе.

По все правилам сорокалетие не отмечают – примета плохая, а подарков хочется, очень хочется, чтобы много и разных. Может позвонить? Я еще ничего, старшие товарищи засматриваются, делают неловкие предложения… Стоп, вдруг это все-таки «продукт», а я уже размечталась.

На следующий день, вновь придя в кафе, женщина решилась на звонок.

– Максим, добрый вечер, вы просили позвонить.

– Здравствуйте, мне сейчас неудобно разговаривать, через пару минут я перезвоню.

Женщина заказала себе мороженого. По ее лицу было видно, что она нервничает. Зазвонил телефон.

– Я слушаю.

– Это Максим. Я хотел бы с вами встретиться, можно сегодня.

– Я сейчас в тоже самом кафе, в котором вы отдали мне записку, приходите, – сразу же согласилась женщина.

– Лечу.

Женщина подумала, что, наверное, ведет себя как-то не совсем правильно, а может не совсем прилично, что ли. Так сразу и согласилась, даже причину не спросила.

В кафе вошел молодой человек и увидел, что его предполагаемая grand dame сидит за тем же самым столиком, как будто никуда и не уходила. Быстрым шагом юноша подошел к ней и, улыбаясь, поздоровался:

– Я Максим.

– Вероника.

Стараясь казаться раскованным, Максим, понизив голос, произнес:

– Можно я буду называть вас Никой?

Женщина удивлена, но соглашается.

– Вы мне понравились, – тем же низким голосом продолжил Максим. При этом он глубоко вздохнул и слегка прикрыл веки, что должно было означать непреодолимое желание.

– И вы мне, – слишком быстро ответила Вероника и смутилась.

Повисла неловкая пауза. Первой нарушила тишину Вероника:

– Такое редко случается…

– Да, – согласился Максим.

Не зная, что сказать дальше, Вероника предложила:

– Давайте пройдемся, так легче разговаривать.

Они вышли из кафе. Шум, заполонивший все пространство улицы, оглушил их. Было решено свернуть в переулок и там, идя по мокрому асфальту, покрытому пожелтевшими осенними листьями, женщина сказала:

– Давайте я сначала скажу, почему вы… ты мне понравился, а потом очередь за тобой.

Молодой человек кивнул.

– В юности я мечтала о таком, как ты, о свиданиях, о поцелуях украдкой и мороженном одном на двоих… Когда увидела тебя в кафе, как будто вернулась в то время. Я хочу пережить с тобой свою мечту.

Вероника замолчала и мельком глянула на Максима: по широко распахнутым глазам и кривой улыбке на лице было видно, что юноша обескуражен этими словами и не знает, как реагировать на них. Он и не думал, что его поползновения, очень незатейливые и очевидные, которые даже старшеклассницы понимают правильно, могут быть истолкованы как-то по-другому. Он не ожидал, что эта взрослая женщина настолько серьезно воспримет его слова:

– Я не знаю, что нужно отвечать. Я не умею говорить о таком…

– Тогда расскажи о себе.

Максим очень обрадовался, что можно не продолжать этот замысловатый и, в общем-то, нелепый разговор. Все еще сильно волнуясь, он выпалил скороговоркой:

– Мне двадцать один год, я студент, подрабатываю в книжном магазине сторожем. Я всегда любил читать, а там можно читать целыми ночами любые книги и не платить.

– Ты не сказал, чем я тебе понравилась, – напомнила женщина.

– У тебя глаза красивые, – отвернувшись в сторону, проговорил юноша.

Вероника взяла его за руку. Ладонь такая теплая, мягкая, подумала она.

– Давай покатаемся на качелях, – неожиданно для себя предложил Максим.

В парке все сверкало огнями, было много народу. Люди смеялись, наслаждаясь теплым вечером уходящего бабьего лета. Откуда-то доносились радостные вопли покорителей американских горок.

Улыбаясь, Максим произнес:

– В детстве я любил кататься на карусели. Сидя на холодной металлической лошади, я представлял себе, как скачу с саблей на врагов и рублю им головы.

– В моем детстве парка не было, – с легкой грустью откликнулась Вероника. – Отец служил в небольшом провинциальном городке. По выходным мы ходили в клуб. Мама исполняла романсы под собственный аккомпанемент, после чего начинались танцы.

Пока родители танцевали, малышня бегала по залу, а мальчишки постарше кидали под ноги танцующим бумажные шарики, и громко смеялись, когда поскользнувшийся падал, а вместе с ним падали и другие. Получалась куча-мала, которая размахивала руками и ногами, ругалась матом, визжала и хрюкала. Кто-то пытался поймать злоумышленников. Но несмотря на переполох, музыка не стихала, все продолжали танцевать.

Купив билеты на колесо обозрения, они пристроились в конец небольшой очереди, и через пару минут уже сидели в кабинке, плавно поднимающейся в небо.

Еще несколько метров и я упаду в обморок, пронеслось в голове у Вероники. Она судорожно схватила молодого человека за кисть и сильно сдавила ее. Максим ощутил боль и подумал, что кости могут не выдержать совсем неженский захват и треснут. Пытаясь высвободиться, он стал осторожно разгибать пальцы Вероники. Женщина посмотрела на свою ладонь, и осознав, что спасительной руки больше нет, с диким воплем «помогите!» бросилась Максиму на колени и прижалась к груди. По ее щекам текли слезы. Юноша почувствовал, как теплые капельки падают ему на шею.

Сидя на лавочке, Вероника призналась, что очень боится высоты.

Боится… как маленькая девочка боится, подумал Максим. Он нежно обнял ее за плечи, и они направились к выходу.

Я НЕ МОГУ УМЕРЕТЬ

Под ногами было огромное белое поле, по бокам которого виднелись голые деревья. Холодный январский воздух, заполняя легкие, осушил горло, вызывая приступы кашля.

Останавливаться нельзя, бежать, бежать…

Ноги увязали в снегу, старенькая шаль, когда-то пушистая и теплая, сдавливала шею. Только бежать, может еще успею. Осталось не так уж и много.

Солдаты выпрыгивают из грузовика, щелкают затворы. Громкий смех. Только бежать… Очередь… Что-то вонзилось в спину между лопатками. Я падаю лицом в снег… Я не могу умереть, я не могу умереть…

Опять этот сон. Он измучил меня. Редкая ночь обходится без этого кошмара. Год или чуть более мне снится маленькая девочка, умирающая от пуль смеющихся солдат. Я никогда не была на войне, но мне снится сон про войну. Я ощущаю весь ужас неминуемой смерти, я вижу смерть.

Надо успокоиться. Но, посмотрев на халатик из тонкого шелка со сказочными цветами на рукавах, в памяти опять всплывают обрывки сна, и невесомая ткань превращается в тяжелый потертый тулуп, подвязанный обрывком бечевки для тепла. На глаза наворачиваются слезы.

Вспоминать нельзя. Сейчас заварю свежий чай, насыплю в плетенку бубликов, и макая их в вазочку с вареньем, посмотрю новости.

Где пульт, куда делся пульт? На подоконнике нет, на тумбочке тоже нет, значит на холодильнике. Все правильно, на холодильнике. Что там у нас показывают? В Европе неожиданно выпал снег, сомалийские пираты захватили торговое судно.

Так, здесь реклама: опытный психоаналитик поможет решить все ваши проблемы… Стоп. Поможет решить проблемы… Надо запомнить. Но стоит ли идти к неизвестному врачу? Наверное, нет, но выбора тоже нет. Если я попрошу кого-нибудь из знакомых порекомендовать хорошего психоаналитика, то начнутся ненужные расспросы, пересуды. Лучше самой, может, повезет. Попробую завтра записаться на прием.

– Вы молчите уже пятнадцать минут.

– Я не знаю, о чем говорить.

– Давайте так. Я буду задавать вопросы, а вы постараетесь на них ответить.

Я кивнула головой.

– Вы пришли ко мне, чтобы решить свою проблему, так?

– Так.

– У вас не ладятся отношения с близкими, конфликт на работе или беспокоят переживания, не связанные с окружающими людьми?

– Последнее. У меня сон. Страшный, я бы сказала ужасный.

– О чем этот сон?

– Я вижу, как убивают маленькую девочку, но переживаю это так, как будто убивают меня.

Я говорила о животном страхе, который гнал меня по сугробам, о тяжелых валенках, утопающих в снегу, о смехе солдат, разрывающем барабанные перепонки, о боли между лопатками, когда пуля, словно ввинчиваясь, миллиметр за миллиметром разрезала на кусочки крошечные клеточки мягкой плоти. Я говорила очень долго или мне казалось, что долго. Я плакала, повторяя снова и снова «я не могу умереть, я не могу умереть…».

– Выпейте воды, и вам станет легче.

Стакан был прохладным, солоноватая на вкус вода освежала рот.

– Я думаю, что эта девочка – я.

Теперь замолчал психоаналитик.

– Почему вы молчите?

Он как-то странно посмотрел на меня, подергал пуговицу на рубашке, потер запястье на правой руке.

–Я один из солдат, стрелявших в девочку. Я помню тебя. Такая маленькая и жалкая, ты постоянно спотыкалась и падала. Было видно, что ты очень сильно боишься и очень сильно хочешь жить. Я долго прицеливался, ждал, когда ты выбьешься из сил и не сможешь подняться, сама, от страха… Но ты цеплялась за жизнь и продолжала бежать. Тогда я выстрелил. Я был солдатом и должен был убивать. Шла война и на войне убивают. Это непреложный закон. В тот же день меня убило осколком снаряда. Русские бомбили с воздуха…

– Этого не может быть. Это просто сон, ужасный, кошмарный, но сон. Причем здесь вы?

Он нервно заходил по комнате.

– Почему не может быть? Разве я не могу видеть снов? – угрожающе проговорил мужчина.

– Успокойтесь, прошу вас. Не надо так нервничать. Выпейте воды. – Я протянула ему свой стакан.

Надо бежать, пронеслось у меня в голове. Останавливаться нельзя, бежать, бежать… Только бежать, может еще успею. Я поднялась и направилась к двери.

– Не уходите. Не бросайте меня. Я столько лет живу с этим ужасом. Я даже в армии не служил, у меня почки болят, застудил, когда лежал на снегу, в детстве, а может тогда, на войне… Я виноват, виноват, виноват… Я знаю…

Он был такой маленький и жалкий. Его лицо исказила гримаса боли и отчаяния.

– Я не могу. Я-НЕ-МО-ГУ. Жертва не может помогать убийце убивать, потому что она хочет жить, а не умирать. Вы убили меня – беззащитную девочку, убегающую от смерти. Вам было весело. Вы забавлялись, нагоняя ужас на существо, неспособное защититься.

Защититься. Мне нужно защититься. Я подошла к психоаналитику:

– Вы хотите, чтобы я помогла вам избавиться от страха?

– Да… – как-то не совсем уверенно проговорил мужчина.

– Тогда я буду вынуждена вас убить.

– В смысле «убить»?

– Ну, не по-настоящему, конечно, но очень похоже. Вам будет страшно до ужаса, как мне, тогда, на поле.

Мои слова как-то странно подействовали на психоаналитика. Он стал перекладывать бумаги на столе. Затем открыл дверцу шкафа, потрогал пальцами корешки черных папок, закрыл дверцу. Постоял, перекатываясь с пяток на носки. Оглядел пол.

– У меня нет оружия – тихо произнес мужчина.

– У меня есть травматический пистолет. Сейчас. С собой. – Так же тихо сказала я.

– Почему вы ходите с пистолетом? Вы специально пришли убить меня?

Психоаналитик с вызовом смотрел мне в глаза.

– Вы очень догадливы. Я действительно хочу убить вас. Вы тоже хотите, чтобы вас убили. Правда? Мы совпали?

Мужчина попятился к двери. Схватился за ручку, дернул, еще раз дернул… Дверь не открывалась. Он обернулся и постарался как можно спокойнее произнести:

– Давайте поговорим, мы не договорили. Я солдат, вы девочка… Дальше… Надо простить друг друга и станет легче и не страшно…

– Кому легче и не страшно?

– Мне… и вам… наверное…

– Сейчас я убью вас, и мне, действительно, полегчает. Я избавлюсь от страха. Страх исчезнет, потому что солдат окажется мертв и не сможет больше убить маленькую девочку.

Я достала пистолет, прицелилась и выстрелила в испуганное лицо психоаналитика. Темно-красные струйки разукрасили рубашку, растеклись по двери, запачкали пол… Мне стало легко и совсем не страшно. Я защитилась, солдат убит.

– Доктор, вставайте. Вы слышите меня? Это всего лишь игрушечный пистолет. Я поздно возвращаюсь с работы, на улице темно, людей нет, а он придает уверенности. Эй, открываем глазки… Какой нервный оказался, а еще психоаналитик.

Я ударила его по щеке, чтобы привести в чувство. Еще и еще… пока не поняла, что он по-настоящему умер.

Оглавление

АГНЕССА

БУДУЩЕЕ ИЗ ОДУВАНЧИКОВ

В ОЖИДАНИИ

ГОРОД-МЕЧТА

ДЕВОЧКИ РАЗНОГО ВОЗРАСТА

ДЕВИЧЬИ СЛЕЗЫ

ДОМИК ИЗ КАРТОНА

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

КОГДА МЕНЯ ЕЩЁ НЕ БЫЛО

КОЛОДЕЦ

ЛОЖЕ ИЗ ОПАВШИХ ЛИСТЬЕВ

НАПОСЛЕДОК

НА КРАЮ МОРЯ

ПАПЕНЬКА

ПАДЕНИЕ С ВЫСОТЫ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА

ПЕРЕХОД

ПОДАРОК

«ПУСТЬ СЕРДЦУ ВЕЧНО СНИТСЯ МАЙ…»

РИТОРИЧЕСКИЙ ВОПРОС

СТОЛКНОВЕНИЕ

СТОЛИК НА ДВОИХ

Я НЕ МОГУ УМЕРЕТЬ