Бриджертоны: Вторые эпилоги (ЛП) [Джулия Куин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Джулия Куин

"Бриджертоны. Вторые эпилоги"


Перевод осуществлен на сайте

Перевод – KattyK , Lorik

Редактура – Lorik , FairyN

The Bridgerton 2nd Epilogues

Принять участие в работе Лиги переводчиков


Истории написания вторых эпилогов к серии "Бриджертоны"


В середине книги "Герцог и я" Саймон отказывается принять пачку писем, написанных ему покойным отцом. Дафна, предчувствуя, что когда-нибудь он может передумать, забирает письма и прячет их, но когда она предлагает отдать их Саймону в конце книги, он решает их не открывать. Первоначально я этого не планировала; я всегда полагала, что в этих письмах должно быть что-нибудь замечательное и важное. Но когда Дафна достала их в конце, мне стало ясно, что Саймону не нужно читать то, что написал его отец. Наконец-то не имело значения то, что почивший герцог думал о своем сыне.

Читатели хотели узнать, что же было в этих письмах, но должна признаться: мне этого не хотелось. Меня больше интересовало, что же должно произойти, чтобы заставить Саймона захотеть их прочитать...

Самая любимая сцена читателей в "Виконт, который любил меня" (и, возможно, вообще во всех моих книгах) без сомнения та, в которой Бриджертоны собираются вместе, чтобы поиграть в Пэлл-Мэлл, вариацию крокета в 19-м столетии. Они жутко соперничают друг с другом и нарушают все правила игры, давно для себя решив, что лучше победы может быть только осознание того, что ты позаботился о проигрыше своих родственников. Когда пришло время снова встретиться с героями этой книги, я знала, что это должен был быть еще один матч в Пэлл-Мэлл.

"Предложение джентльмена" была моей данью уважения истории Золушки, но вскоре стало очевидно, что в этой истории было слишком много злых сводных сестриц. В то время как Розамунда была злобной и жестокой, у Пози было золотое сердце, и когда развитие сюжета достигло кульминации, именно она рискнула всем, чтобы спасти положение. Так что справедливости ради она была обязана получить свой собственный счастливый конец истории...

Сказать, что в книге "Где властвует любовь" была раскрыта великая тайна, значит не сказать ничего. Но Элоиза Бриджертон - одна из наиболее важных второстепенных персонажей книги - покидает город прежде, чем весь Лондон узнает правду о леди Уислдаун. Многие читатели ждали, что в следующей книге "Сэру Филиппу, с любовью" будет сцена, которая покажет, как Элоиза "обо всем узнает", но вставить подобную сцену в книгу не было никакой возможности. Однако рано или поздно Элоиза должна была все узнать, и именно об этом повествует второй эпилог к "Где властвует любовь".

Я нечасто пишу о таких надоедливых детях, как Аманда и Оливер Крэйны, близнецы, страдающие от одиночества, несмотря на наличие отца, сэра Филиппа. Казалось просто невероятным, что, повзрослев, они смогут стать разумными и благовоспитанными членами общества, но я поняла, что если кто-то и мог пообтесать их острые углы, то это была никто иная, как их новая мачеха Элоиза Крэйн, в девичестве Бриджертон. Я давно мечтала попробовать силы в написании истории от первого лица, так что я решила посмотреть на мир глазами выросшей Аманды. Она встретит свою любовь, а Филиппу с Элоизой придется наблюдать, как это произойдет.

Должна признаться, что когда я писала последние фразы романа "Когда он был порочным", мне даже в голову не пришло поинтересоваться, были ли у Франчески с Майклом дети. Их история любви была такой трогательной и такой совершенной, что я чувствовала их историю законченной, если можно так выразиться. Но спустя несколько дней после публикации книги я начала слышать от читателей один и тот же вопрос: "Родила ли Франческа ребенка, которого она так отчаянно желала?" Сев за написание второго эпилога к этому роману, я знала, что просто обязана ответить на этот вопрос...

Если в моих книгах и был когда-либо конец, который заставил читателей застонать, то это был именно он - конец "Все в его поцелуе", когда дочь Гиацинты находит бриллианты, которые Гиацинта искала больше десяти лет... и кладет их обратно. Мне казалось, что именно так поступит дочь Гиацинты и Гарета, и разве не было какой-то высшей справедливости в том, что у Гиацинты (которая была той еще штучкой, доложу я вам) просто обязана была вырасти дочь, один в один походившая характером на мамочку?

Но в конце концов я согласилась с читателями: Гиацинта заслужила право найти эти бриллианты... в конечном счете.

Приступая к написанию вторых эпилогов, я старалась ответить на вопросы, мучающие моих читателей. Что касается "На пути к свадьбе", чаще всего после публикации я слышала вопрос: "Как Грегори и Люси назвали всех этих детей?" Должна признаться, даже я не знаю, как написать историю, посвященную выбору имен девяти наследников (слава Богу, не всех сразу), поэтому я решила начать второй эпилог к роману там, где закончился первый эпилог: в момент, когда Люси дала жизнь своему последнему ребенку. И поскольку каждый человек - даже члены семейства Бриджертонов - должен уметь достойно встречать неприятности, я решила не искать легких путей...



Джулия Куин «Герцог и Я»: 2 эпилог.

Дафна Бассет никогда не была сильна в математике, но уж до тридцати-то считать умела. Обычно между ее месячными недомоганиями проходило не больше тридцати дней. Именно поэтому то обстоятельство, что сейчас она смотрела на настольный календарь и как раз досчитала до сорока трех, заставило герцогиню слегка заволноваться.

– Это невозможно, – заявила она календарю, почти ожидая, что тот ей ответит.

Дафна медленно села, пытаясь вспомнить о событиях последних шести недель. Возможно, она просто ошиблась в расчетах. Последний раз месячные у нее были, когда она гостила у матери, – а именно двадцать пятого и двадцать шестого марта, – что означает… Герцогиня Гастингс стала считать вручную, тыча указательным пальцем в каждый квадратик на календаре.

Сорок три дня.

Она беременна.

– Боже праведный!

У календаря и на этот раз не нашлось, что сказать по этому поводу.

Нет! Нет, это невозможно. Ей же сорок один год. И пусть история знала случаи, когда женщина рожала в сорок два, но последний раз Дафна забеременела семнадцать лет назад. С тех пор она наслаждалась близостью с супругом, совершенно не задумываясь о предотвращении зачатия.

Дафна предполагала, что ее детородные годы позади. Одного за другим она произвела на свет четырех детей: по малышу в год в течение первых четырех лет ее брака. А затем… ничего.

Герцогиня Гастингс удивилась, осознав, что ее младшенькому уже исполнился годик, а она так и не забеременела вновь. Спустя год они отпраздновали двухлетие сына, потом трехлетие, а ее живот по-прежнему оставался плоским. И посмотрев на свой выводок: Амелию, Белинду, Кэролайн и Дэвида[1], – Дафна решила, что ей и так несказанно повезло. Четверо здоровых и сильных детей, один из которых, крепкий паренек, однажды унаследует титул герцога Гастингса от своего отца.

Ко всему прочему Дафна никогда особо не наслаждалась беременностью. У нее опухали лодыжки, раздувались щеки, а уж испытывать вновь проделки пищеварительного тракта ей не хотелось и подавно. Герцогиня вспомнила о своей невестке Люси, которая прямо-таки светилась во время беременности. И слава Богу, поскольку сейчас Люси как раз находилась на четырнадцатом месяце беременности пятым ребенком.

Или, что ближе к истине, на девятом.

Огромная. Потрясающе огромная. И тем не менее сияющая и демонстрирующая на удивление изящные лодыжки.

– Я не могла забеременеть, – отрезала Дафна, приложив руку к плоскому животу.

Возможно, ее тело стареет. В сорок один для прекращения ежемесячных недомоганий, как будто, слегка рановато, но такой деликатный вопрос не подлежал обсуждению в светском обществе. Возможно, со многими женщинами подобное случается в сорок один год.

Ей стоит радоваться. Испытывать благодарность. Ведь месячные доставляют столько неудобств.

Дафна услышала шаги в коридоре и быстро накрыла календарь книгой, хотя сама не понимала, что прячет. Это ведь обычный календарь, на котором даже нет большого жирного красного крестика с пометкой «Месячные».

В комнату вошел герцог Гастингс.

– О, отлично, вот ты где. Тебя искала Амелия.

– Меня?

– Милостью божьей не меня, – ответил Саймон.

– О Господи! – прошептала Дафна.

В обычных обстоятельствах она бы отпустила более остроумное замечание, но сейчас ее сознание было затуманено раздумьями о возможной либо-беременности-либо-преждевременной-старости.

– Что-то насчет платья.

– Розового или зеленого?

Саймон изумленно воззрился на жену:

– Ты серьезно?

– Ну да, конечно, ты понятия не имеешь, – рассеянно пробормотала та.

Саймон потер пальцами виски и сел в ближайшее кресло.

– Когда она выйдет замуж?

– После помолвки.

– И когда это произойдет?

Дафна улыбнулась:

– В прошлом году ей сделали пять предложений. Именно ты настоял, чтобы Амелия вышла замуж по любви.

– Не припоминаю, чтобы ты возражала.

– А я и не возражала.

Саймон вздохнул.

– Как нас угораздило одновременно вывести в свет трех дочерей?

– Мы весьма усердно трудились над продолжением рода в начале нашего брака, – дерзко ответила Дафна, а затем вспомнила календарь на своем столе. Тот, в котором был начертан красный крест, видимый лишь ей.

– Усердно трудились, гм? – Саймон бросил взгляд на открытую дверь. – Интересный выбор слов.

Дафна мельком глянула на выражение его лица и почувствовала, что ее щеки розовеют.

– Саймон, среди бела дня!

Он лениво улыбнулся:

– Не припоминаю, чтобы это останавливало нас на пике нашего «усердия».

– Если девочки поднимутся наверх…

Саймон вскочил с кресла.

– Я закрою дверь.

– О милостивые небеса, они же все поймут.

Герцог решительно закрыл двери, щелкнув замком, и повернулся к супруге, выгнув бровь.

– И кто в этом виноват?

Дафна отпрянула назад. Совсем чуть-чуть.

– Я в жизни не выдам дочерей замуж, оставив их в таком же невежестве, в каком пребывала сама.

– Ты была очаровательно невежественной, – прошептал Саймон, беря жену за руку.

Она позволила ему поднять ее на ноги.

– Тебе так не казалось, когда я предположила, что ты импотент.

Он поморщился:

– Многие вещи обретают очарование спустя какое-то время.

– Саймон…

Он ткнулся носом в ее ухо.

– Дафна…

Саймон проложил ртом дорожку из поцелуев по ее шее, и Дафна почувствовала, что тает. Двадцать один год брака, а ничего не изменилось…

– Задерни, по крайней мере, шторы, – прошептала она.

Не то чтобы кто-то мог что-нибудь увидеть снаружи при таком ярком солнце, но так Дафна чувствовала себя уютнее. Ведь их дом стоял посреди Мейфэра, и все их знакомые, вполне вероятно, сейчас прогуливались прямо под их окнами.

Саймон со всех ног бросился к окну, но задернул лишь тоненькую занавеску. С мальчишеской улыбкой герцог пояснил:

– Мне нравится на тебя смотреть.

А потом с поразительной быстротой и ловкостью Саймон устроил все так, что мог беспрепятственно рассматривать тело жены. Та тихо стонала на кровати, пока он целовал внутреннюю сторону ее колена.

– О Саймон, – вздохнула Дафна.

Она точно знала, что он сделает дальше. Ее супруг начал прокладывать дорожку из поцелуев от ее колена к бедру.

И у него это так замечательно получалось.

– О чем ты думаешь? – прошептал он.

– Прямо сейчас? – уточнила Дафна, моргая и пытаясь стряхнуть с глаз пелену. Саймон касался языком складочки между ее бедром и животом и считал, что жена способна думать?

– А знаешь, о чем думаю я? – спросил он.

– Если не обо мне, то я буду ужасно разочарована.

Саймон усмехнулся и легонько поцеловал любимую в пупок, затем переместился повыше, чтобы нежно поцеловать ее в губы.

– Я размышлял, как чудесно знать другого человека так досконально.

Дафна обняла супруга, не в силах справиться с порывом. Она уткнулась лицом в теплый изгиб его шеи и, вдохнув его знакомый аромат, сказала:

– Я тебя люблю.

– А я тебя обожаю.

О, так значит, он собрался устроить состязание? Дафна чуточку отодвинулась и выпалила:

– Я тобой увлечена.

Он выгнул бровь.

– Ты мной увлечена?

– Это лучшее, что я смогла придумать за такое короткое время. К тому же это правда, – пояснила Дафна, пожимая плечами.

Его глаза потемнели.

– Замечательно. А я тебя боготворю.

Дафна приоткрыла губы. Ее сердечко заколотилось, потом екнуло, и все вертевшиеся на языке синонимы выветрились у нее из головы.

– Полагаю, твоя взяла, – капитулировала она, сказав это так хрипло, что сама с трудом узнала собственный голос.

Саймон снова поцеловал жену, продолжительно, горячо и мучительно нежно.

– О, в этом я не сомневаюсь.

Она откинула голову назад, пока муж опускался с поцелуями вниз к ее животу.

– Тебе все равно нужно меня боготворить, – напомнила Дафна.

Саймон опустился еще ниже.

– В таком случае, ваша светлость, я навеки ваш покорный слуга.

И они замолчали на довольно длительное время.

***

Несколько дней спустя Дафна снова сидела, уставившись в календарь. Прошло уже сорок шесть дней с тех пор, как закончились ее последние месячные недомогания, а она так ничего и не сказала Саймону. Дафна понимала, что должна это сделать, но чувствовала, что еще не время. Существовала еще одна возможная причина отсутствия месячных – стоило только вспомнить ее последний визит к матери. Вайолет Бриджертон постоянно обмахивалась веером, утверждая, что ей душно, хотя Дафна чувствовала себя прекрасно.

А в тот раз, когда Дафна попросила кого-нибудь разжечь камин, Вайолет так неистово запротестовала, что ее старшая дочь не удивилась бы, если бы мать бросилась на защиту каминной решетки с кочергой.

– Только посмей спичкой чиркнуть, – рявкнула Вайолет.

На что Дафна мудро ответила:

– Полагаю, мне стоит отправиться за шалью.

Взглянув на горничную матери, дрожащую от холода возле камина, она добавила:

– И вам, вероятно, тоже.

Но сейчас Дафне не было жарко. Она ощущала…

Она понятия не имела, что именно ощущает. Честно говоря, чувствовала себя герцогиня как обычно. Что вызывало определенные подозрения, поскольку во время беременности она никогда не чувствовала себя как обычно.

– Мама!

Дафна быстро перевернула календарь и, подняв взгляд от стола, увидела свою среднюю дочь, Белинду, застывшую на пороге.

– Заходи, пожалуйста, – пригласила ее герцогиня, радуясь возможности немного отвлечься.

Белинда села в ближайшее удобное кресло и с обычной прямотой устремила на мать взгляд своих ярко-голубых глаз.

– Ты должна что-то сделать с Кэролайн.

Я должна? – переспросила Дафна, сделав легкое ударение на «я».

Белинда пропустила сарказм матери мимо ушей.

– Если она не перестанет без умолку болтать о Фредерике Сноу-Мэнн-Формсби, то сведет меня с ума.

– А ты не можешь просто не обращать на нее внимания?

– Его зовут Фредерик… Сноу… Мэнн… Формсби!

Дафна непонимающе моргнула.

Сноумэн[2], мама! Сноумэн!

– Сочетание, и в самом деле, неудачное, – согласилась Дафна. – Но не забывайте, леди Белинда Бассет[3], что и ваше имя вызывает кое-какие ассоциации с некой породой собак со множеством складок по всему туловищу.

Белинда заметно приуныла, и стало очевидно, что кто-то уже сравнивал ее с бассетом.

– О, мне очень жаль, – расстроилась Дафна, удивляясь, что дочь никогда не говорила об этом.

– Это случилось давным-давно, – отмахнулась Белинда. – И уверяю тебя, больше меня так никто не называл, – фыркнув, добавила она.

Дафна крепко сжала губы, силясь сдержать улыбку. В сущности, матери не пристало поощрять решение споров кулаками, но, памятуя о собственном взрослении среди семи других детей, четверо из которых были братьями, Дафна невольно прошептала: «Умница!»

Белинда величественно кивнула и вернулась к интересующей ее теме:

– Так ты поговоришь с Кэролайн?

– А что ты хочешь, чтобы я сказала?

– Не знаю. То, что обычно говоришь. Это, кажется, всегда срабатывает.

Дафна почти не сомневалась, что в ответе дочери сокрыт комплимент, но, прежде чем герцогиня успела мысленно разобрать всю реплику по косточкам, ее желудок вдруг взбунтовался, как-то странно сжался, а затем…

– Прости! – взвизгнула она и бросилась в ванную, едва успев добежать до ночного горшка.

О боже милостивый! Никакая это не надвигающаяся старость. Она беременна.

– Мама?

Дафна махнула рукой назад, в сторону Белинды, силясь отослать дочь из комнаты.

– Мама? С тобой все хорошо?

Дафну снова вырвало.

– Я приведу отца, – заявила Белинда.

– Нет! – простонала Дафна.

– Это все из-за рыбы? Потому что мне показалось, что она была какой-то странной на вкус.

Дафна кивнула в надежде, что это положит конец расспросам.

– О, погоди-ка, ты же не ела рыбы. Я точно помню.

Ох уж эта Белинда! Сущее наказание с этим ее проклятым вниманием к мелочам.

У Дафны, которую снова выворачивало наизнанку, мелькнула мысль, что думать таким образом о дочери как-то не по-матерински, но в эту минуту она не чувствовала себя способной на снисходительность.

– Ты ела голубятину. Мы с Дэвидом ели рыбу, а ты с Кэролайн – голубятину. И, кажется, отец с Амелией попробовали и то, и другое. И мы все ели суп, хотя…

– Прекрати! – взмолилась Дафна. Ей вовсе не хотелось обсуждать еду. Даже при малейшем намеке…

– Думаю, лучше все же позвать отца, – снова предложила Белинда.

– Нет, я в порядке, – выдохнула герцогиня, снова замахав рукой, чтобы утихомирить дочь.

Ей не хотелось представать перед Саймоном в таком виде. Тот сразу же смекнет, что происходит.

Или, правильнее было бы сказать, что вскоре произойдет. Через семь с половиной месяцев плюс-минус пару недель.

Белинда уступила:

– Хорошо, хорошо, но позволь мне хотя бы вызвать твою горничную. Тебе следует лежать в постели.

Дафну снова вырвало.

– После того, как покончишь… Тебе следует лечь в постель сразу же, как покончишь с… э-э-э… этим, – поправилась Белинда.

– Зови горничную, – наконец согласилась Дафна.

Мария сразу же догадается, в чем дело, но ни слова не проронит ни слугам, ни семье. К тому же, что гораздо важнее, горничная точно знала, какое принести лекарство, чтобы помочь своей хозяйке. Это варево ужасно на вкус и еще хуже пахнет, зато уменьшит тошноту.

Белинда выскочила из ванной, а Дафна, убедившись, что в желудке больше ничего не осталось, поплелась к постели. Она шла очень медленно и осторожно, так как любое движение заставляло ее почувствовать себя так, словно под ногами раскачивается палуба корабля.

– Я слишком стара для этого, – простонала Дафна, поскольку так оно и было.

Ну в самом деле. Если все пойдет как всегда – а с чего бы этой беременности отличаться от предыдущих четырех? – тошнота будет мучить ее следующие пару месяцев. Из-за отсутствия аппетита Дафна сохранит стройность, пусть и ненадолго – до середины лета, когда буквально за одну ночь станет в два раза толще. Она не сумеет нацепить кольца на опухшие пальцы, не сможет носить свою обувь, а одышка будет мучить ее каждый раз, как она преодолеет хотя бы один лестничный пролет.

Она превратится в настоящую слониху. Двуногую слониху с рыжевато-каштановыми волосами.

– Ваша светлость!

Дафна не в силах поднять голову, махнула рукой, приветствуя Марию, которая уже успела встать у кровати, глядя на хозяйку с ужасом…

…который вскоре сменился подозрением.

– Ваша светлость, – повторила Мария.

На сей раз в ее голосе отчетливо слышался намек, который Дафна поняла без слов. На губах горничной расцвела улыбка.

– Я знаю, – вздохнула Дафна, – знаю.

– А герцог знает?

– Пока нет.

– Ну, долго скрывать свое состояние вы не сможете.

– Он сегодня после обеда уезжает на несколько дней в Клайвдон. Я сообщу ему по возвращении, – ответила Дафна.

– Вы должны сказать ему сейчас, – возразила Мария.

После двадцати лет службы горничная позволяла себе вольность откровенно высказывать все, что думает.

Дафна осторожно приподнялась, устраиваясь в полусидячем положении. На секунду ей пришлось замереть, чтобы подавить волну тошноты.

– Плод может и не укрепиться надолго. В моем возрасте очень часты выкидыши, – пояснила Дафна.

– О, думаю, плод останется на месте. Вы ведь смотрелись в зеркало? – спросила Мария.

Дафна покачала головой.

– Вы вся зеленая.

– Он может и не…

– Ребенок не выйдет со рвотой.

– Мария!

Горничная скрестила руки на груди и пристально посмотрела на Дафну.

– Вы знаете правду, ваша светлость. Вы просто не желаете ее признать.

Дафна открыла рот, чтобы ответить, но сказать ей было нечего. Она понимала, что Мария права.

– Если бы дитя не прижилось, вы бы не чувствовали себя так плохо, – нежно пояснила Мария. – После меня у матери было еще восемь детей и четыре выкидыша в первые несколько недель беременности. Ей ни разу не было плохо перед тем, как она теряла ребенка.

Герцогиня вздохнула, а затем кивнула, сдаваясь.

– Я все же подожду. Совсем немного, – ответила она.

Дафна не понимала, почему не хочет ни с кем делиться своим открытием еще хотя бы несколько дней, но таково было ее намерение. А поскольку именно ее тело пыталось вывернуться наизнанку, то герцогиня посчитала, что имеет право принимать подобные решения.

– Ой, чуть не забыла. Мы получили весточку от вашего брата. Он приедет в город на следующей неделе, – сообщила Мария.

– Колин? – уточнила Дафна.

Мария кивнула.

– С семьей.

– Они обязательно должны остановиться в нашем доме, – сказала герцогиня.

У Колина с Пенелопой не было собственного городского дома, и в целях экономии они останавливались либо в доме Дафны, либо у их старшего брата, Энтони, который унаследовал титул и все, что к нему прилагалось.

– Пожалуйста, попроси Белинду написать от моего имени письмо и настоятельно пригласить их прибыть в Гастингс-хаус.

Мария кивнула и вышла.

Дафна застонала и постаралась уснуть.

***

К тому времени, как Колин и Пенелопа с выводком четырех очаровательных детишек появились на пороге городского дома герцога Гастингса, Дафну тошнило по несколько раз в день. Саймон все еще понятия не имел о ее состоянии; герцог задержался в деревне из-за каких-то проблем с затопленным полем, и теперь его ждали лишь к концу недели.

Но Дафна не собиралась позволять тошноте отвлекать ее от приветствия любимого брата.

– Колин! – воскликнула она, широко улыбнувшись при виде знакомых искорок в зеленых глазах. – Мы так давно не виделись.

– Совершенно с тобой согласен, – ответил Колин, порывисто обнимая сестру, пока Пенелопа пыталась завести детей в дом.

– Нет, нельзя гоняться за этим голубем! – строго журила та отпрыска. – Прости ради Бога, Дафна, но…

Выбежав обратно на крыльцо, Пенелопа ловко схватила семилетнего Томаса за воротник.

– Тебе повезло, что твои безобразники выросли, – с усмешкой посетовал Колин, отступая на шаг. – Мы не успева… Боже милостивый, Дафф, что с тобой?

Братьям чувство такта незнакомо.

– Ты ужасно выглядишь, – заявил он, как будто ясно не дал это понять своим первым утверждением.

– Мне немного нездоровится. Вероятно, несвежая рыба, – пробормотала Дафна.

– Дядюшка Колин!

Внимание Колина, к счастью, привлекли Белинда и Кэролайн, сбегавшие вниз по лестнице, растеряв всю женскую грацию, присущую леди.

– Ты! – с улыбкой поздоровался он, обнимая одну девушку. – И ты! – Колин оглянулся по сторонам. – А где еще одна «ты»?

– Амелия отправилась по магазинам, – сообщила Белинда, прежде чем обратить свое внимание на маленьких кузенов и кузин.

Агате только исполнилось девять, Томасу – семь, Джейн – шесть. Малышу Джорджи в следующем месяце должно было стукнуть три.

– Ты уже такая высокая! – с улыбкой обратилась к Джейн Белинда.

– За последний месяц я выросла на два дюйма[4]! – заявила малышка.

– За год! – тихо возразила Пенелопа. Она не могла обнять Дафну, так что просто наклонилась над детьми и пожала золовке руку. – Я знаю, что в прошлый приезд уже видела, насколько повзрослели твои девочки, но меня это каждый раз безмерно удивляет.

– Как и меня, – призналась Дафна.

Иногда, просыпаясь поутру, она нет-нет да и думала секунду-другую, что ее девочки по-прежнему в пеленках. То, что они уже стали взрослыми дамами…

Это было непостижимо.

– Ну, ты же знаешь, что говорят о материнстве, – сказала Пенелопа.

– Что? – проворчала Дафна.

На секунду замолчав, Пенелопа криво улыбнулась золовке:

– Годы летят, а дни тянутся бесконечно.

– Это невозможно, – возразил Томас.

Агата раздраженно вздохнула:

– Он воспринимает все слишком буквально.

Дафна взъерошила русые волосы племянницы.

– Ты уверена, что тебе всего девять?

Она просто обожала Агату. Было в этой малышке, такой серьезной и непреклонной, нечто особенное, что всегда трогало ее сердце.

Агата не была бы Агатой, если бы не поняла, что вопрос риторический, поэтому просто приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать тетушку.

Дафна чмокнула племянницу в щечку, затем повернулась к молодой няне, которая приехала вместе с семьей Колина и стояла возле двери с маленьким Джорджи.

– А ты как поживаешь, мой сладенький? – засюсюкала Дафна, беря мальчика себе на руки. Он был пухленьким блондином с розовыми щечками и ангельским детским ароматом, несмотря на то, что уже вышел из младенческого возраста. – Ты выглядишь восхитительно, – сообщила герцогиня племяннику, делая вид, что собирается укусить его за шею.

Она приподняла мальчугана, по-матерински его укачивая и сама не замечая того.

– Тебя ведь больше не надо укачивать, правда? – прошептала она, снова целуя племянника.

Кожа малыша была изумительно нежной, и герцогине припомнилось то время, когда она сама была молодой матерью. В ее распоряжении, разумеется, были няни и служанки, но она даже не могла сосчитать, сколько раз заходила в комнаты своих детей, чтобы украдкой чмокнуть каждого в щечку и посмотреть, как они спят.

Ох, ну ладно, она сентиментальна. Это не новость.

– Сколько тебе лет, Джорджи? – спросила Дафна, раздумывая, что, вероятно, сможет вновь через это пройти. Правда особого выбора у нее не было, но с малышом на руках она все же чувствовала себя увереннее.

Агата потянула тетю за рукав и прошептала:

– Он не говорит.

Дафна моргнула.

– Извини, что ты сказала?

Агата украдкой посмотрела на своих родителей, как будто не знала, стоит ли что-то рассказывать. Те болтали с Белиндой и Кэролайн и ничего не заметили.

– Он не говорит, - повторила малышка. - Ни слова.

Дафна немного отклонилась, чтобы снова взглянуть в лицо Джорджи. Малыш улыбнулся ей, демонстрируя такие же, как у Колина, морщинки в уголках глаз.

Герцогиня снова перевела взгляд на Агату.

– Он понимает, что говорят другие?

– Каждое слово, я в этом уверена, – кивнула та. И уже тише продолжила: – Мне кажется, это беспокоит маму и папу.

То, что их ребенок, которому скоро исполнится три, еще ни слова не сказал? Дафна точно знала, что Колина и Пенелопу это беспокоит. И вдруг герцогиня поняла, зачем брат с невесткой так неожиданно наведались в город. Им нужен был совет. Саймон сам когда-то был таким же молчаливым ребенком. Не говорил лет до четырех, а потом еще долгие годы страдал частыми приступами заикания. И даже теперь, когда он расстраивался, проблемы с речью тут же настигали его вновь: странные паузы, многократно повторяемые звуки, определенные задержки при произнесении слов. Саймон все еще переживал из-за своего недостатка, но уже не так сильно, как при их с Дафной знакомстве.

Однако герцогиня видела в глазах мужа терзающие его чувства. Вспышки боли. А может, гнева. На себя, на свою слабость. О кое-каких вещах человек не в силах полностью позабыть, полагала Дафна.

Она неохотно отдала Джорджи обратно няне и повела Агату к лестнице.

– Идем со мной, милая. В детской все готово. Мы достали все старые игрушки девочек.

Герцогиня с гордостью наблюдала, как Белинда взяла Агату за руку.

– Ты можешь поиграть с моей любимой куклой, – совершенно серьезно разрешила средняя дочь Дафны.

Агата посмотрела на кузину с чем-то сродни благоговению и направилась вслед за ней вверх по лестнице.

Дафна подождала, пока не уйдут все дети, а затем повернулась к брату и его жене:

– Чаю? Или желаете сперва переодеться с дороги?

– Чаю, пожалуйста, – ответила Пенелопа, вздохнув так, как может вздыхать лишь донельзя уставшая мать.

Колин согласно кивнул, и они вместе зашли в гостиную. Стоило всем рассесться по местам, как Дафна решила без проволочек приступить к делу. Все-таки это ее брат, который знает, что может поговорить с ней о чем угодно.

– Вы переживаете о Джорджи, – произнесла Дафна, не спрашивая, а констатируя факт.

– Он до сих пор не сказал ни слова, – тихо посетовала Пенелопа. И пусть говорила она ровно, но с трудом сглотнула комок в горле.

– Он нас понимает, я в этом уверен, – продолжил Колин. – Совсем недавно я попросил его собрать игрушки, и он послушался. Сразу же.

– Саймон был таким же, – проронила Дафна, переводя взгляд с Колина на Пенелопу и обратно. – Полагаю, за этим вы и приехали? Поговорить с Саймоном?

– Мы надеялись, что он сможет кое-что нам пояснить, – ответила Пенелопа.

Дафна медленно кивнула.

– Не сомневаюсь, он так и сделает. Его задержали дела за городом, но до конца недели он должен вернуться.

– Мы не спешим, – отозвался Колин.

Краем глаза Дафна заметила, как у Пенелопы опустились плечи. Такую незначительную перемену способна заметить лишь другая мать. Пенелопа понимала, что спешки нет. Они ждали, пока Джорджи заговорит, почти три года, и еще несколько дней ничего не изменят. И все же она отчаянно хотела что-то сделать. Предпринять что-нибудь, чтобы исцелить своего ребенка.

Они приехали так далеко, а Саймона нет на месте… Это, должно быть, лишало Пенелопу силы духа.

– Думаю, то, что он вас понимает – очень хороший признак. Меня бы больше беспокоило, если бы он этого не делал.

– В остальном он совершенно нормальный, – живо заметила Пенелопа. – Он бегает, прыгает, ест. Даже, кажется, читает.

Колин с удивлением оглянулся на жену:

– Он читает?

– Мне так кажется. Я видела его с букварем Уильяма на прошлой неделе.

– Вероятно, он просто рассматривал картинки, – тихо предположил Колин.

– Я сначала так и подумала, а затем увидела его глаза! Они двигались туда-сюда по строчкам.

Брат с невесткой повернулись к Дафне, как будто у той были ответы на все вопросы.

– Похоже, он читал, – согласилась Дафна, чувствуя свою несостоятельность. Ей хотелось ответить на все их вопросы, сказать им нечто большее, чем «похоже» или «возможно». – Он еще маленький, но не вижу причин, почему бы ему не уметь читать.

– Он очень умный, – заявила Пенелопа.

Колин снисходительно посмотрел на жену:

– Дорогая…

– Нет, правда! Уильям научился читать в четыре года. И Агата тоже.

– Вообще-то, – задумчиво признался Колин, – Агата научилась читать в три. Ничего особо сложного, но я знаю, что она читала короткие слова. Я это хорошо помню.

– Джорджи читает, я в этом уверена, – решительно настаивала Пенелопа.

– Ну что ж, это означает, что для вашей тревоги почти нет причин, – решительно выпалила Дафна жизнерадостным тоном. – Любой ребенок, научившийся читать до своего третьего дня рождения, без труда заговорит, как только будет готов.

Дафна понятия не имела, так ли это, но полагала, что подобное возможно. И это казалось разумным. А если Джорджи будет заикаться, как Саймон, его семья все равно будет любить и обожать его, давая всю необходимую поддержку, чтобы он вырос замечательным человеком, каким малыш, она была уверена, станет.

У Джорджи будет все, чего сам Саймон был лишен в детстве.

– Все наладится, вот увидите, – заверила родственников герцогиня, наклонившись и взяв Пенелопу за руку.

Дафна заметила, как напряжено горло и крепко сжаты губы невестки. Герцогиня отвернулась, желая дать той минуту, чтобы собраться с силами. Колин дожевывал уже третью булочку и тянулся за чашкой чая, так что Дафна решила задать следующий вопрос ему.

– А с остальными детьми все хорошо?

Он глотнул чаю.

– Вполне. А с твоими?

– Дэвид набедокурил в школе, но теперь, похоже, угомонился.

Колин взял еще одну булочку.

– А девочки не действуют тебе на нервы?

Дафна удивленно моргнула.

– Нет, конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Ты ужасно выглядишь, – выпалил он.

– Колин! – вмешалась Пенелопа.

Тот пожал плечами:

– Но она и правда плоховато выглядит. Я отметил это еще по приезде.

– И все же тебе не стоит… – выговаривала ему жена.

– Если я не могу о чем-то ей сказать, то кто же сможет? Вернее, кто скажет? – откровенно парировал Колин.

Пенелопа понизила голос до настойчивого шепота:

– О таких вещах не говорят.

Колин на мгновение уставился на жену, затем посмотрел на Дафну. Потом опять перевел взгляд на супругу.

– Я понятия не имею, о чем ты толкуешь, – признался он.

Пенелопа открыла рот, ее щеки заалели. Она красноречиво посмотрела на золовку, будто говоря: «Ну что?».

Дафна только вздохнула. Неужели ее интересное положение настолько заметно?

Супруга Колина нетерпеливо перевела взгляд на мужа.

– Она… – И Пенелопа вновь повернулась к Дафне. – Ведь так и есть, верно?

Та утвердительно кивнула.

Пенелопа послала супругу самодовольный взгляд.

– Она беременна.

Колин застыл почти на полсекунды, прежде чем продолжить обычным невозмутимым тоном:

– Нет, не беременна.

– Нет, беременна, – возразила Пенелопа.

Дафна решила не вмешиваться. Да к тому же ее затошнило.

– Ее младшенькому семнадцать, – напомнил жене Колин и, взглянув на Дафну, уточнил: – Я ведь не ошибся?

– Шестнадцать, – прошептала Дафна.

– Шестнадцать, – повторил он, повернувшись к Пенелопе: – Все же.

– Все же?

– Все же.

Дафна зевнула, не в силах совладать с собой. С некоторых пор она чувствовала жуткую усталость.

– Колин, – начала Пенелопа терпеливым, слегка снисходительным тоном. Дафна просто обожала, когда так обращались к ее брату. – Пойми, возраст Дэвида никоим образом не влияет на…

– Я понимаю, – перебил Колин, слегка раздраженно глядя на жену. – Но не думаешь же ты, что если бы она собиралась… – Брат махнул рукой куда-то в сторону Дафны, заставив ее задуматься, в состоянии ли он вообще назвать сестру «беременной».

Он откашлялся.

– Ну, тогда не было бы шестнадцатилетнего перерыва.

Дафна на мгновение закрыла глаза, затем опустила голову на край дивана. Ей следовало бы испытывать неловкость. Ведь это был ее брат. И хотя он использовал весьма неопределенные выражения, Колин все же рассуждал о самых интимных сторонах ее брака.

Утомленная Дафна издала еле слышный звук – нечто среднее между вздохом и хмыканьем. Ей слишком хотелось спать, чтобы испытывать неловкость по какому угодно поводу. А может, она просто слишком стара. Женщины, достигшие сорока лет, могут себе позволить позабыть о девичьей стыдливости.

К тому же очень хорошо, что Колин и Пенелопа начали пикировку. Спор отвлекал их от Джорджи.

Дафна находила это зрелище весьма занимательным. Приятно наблюдать, как один из братьев зашел в тупик в разговоре с женой.

В сорок один еще не поздно вкусить чуточку удовольствия от вида брата, попавшего в неловкое положение. Хотя было бы еще интересней, не устань она так. Дафна еще раз зевнула. Все же…

***

– Она уснула?

Колин недоверчиво уставился на сестру.

– Полагаю, что так, – ответила Пенелопа.

Он наклонился к Дафне, вытянув шею, чтобы получше ее разглядеть.

– Я мог бы сейчас столько всего сделать. Лягушки, саранча, реки крови.

– Колин!

– Это так заманчиво.

– А также доказывает мою точку зрения, – с ухмылкой заметила Пенелопа.

– Доказывает?

– Она беременна, как я и сказала. – Увидев, что супруг не торопится с ней соглашаться, Пенелопа добавила: – Вспомни, когда еще она засыпала посреди беседы?

– Ни разу с тех пор, как… – Он запнулся.

Теперь Пенелопа ухмылялась в открытую.

– Вот именно.

– Терпеть не могу, когда ты права, – пробурчал Колин.

– Я знаю. Жаль, что я редко ошибаюсь.

Колин снова взглянул на захрапевшую Дафну.

– Думаю, нам нужно остаться с ней, – неохотно предложил он.

– Я позову ее горничную, – сказала Пенелопа.

– Думаешь, Саймон знает?

Пенелопа оглянулась через плечо, как только позвонила в колокольчик.

– Не имею представления.

Колин только покачал головой.

– Бедняга, его ждет сюрприз всей его жизни.

***

До крайности вымотанный Саймон наконец вернулся в город на целую неделю позже, чем рассчитывал. Он всегда вникал в положение дел в своих поместьях больше многих других пэров Англии, даже теперь, в возрасте без малого пятидесяти лет. Так что когда затопило несколько полей, включая то, которое давало единственный доход семье одного из арендаторов, герцог засучил рукава и принялся за работу бок о бок со своими людьми.

Фигурально выражаясь, разумеется. Рукава, само собой, никто не засучивал, поскольку в Сассексе[5] стоял лютый холод. И хуже всего приходилось тем, кто промок. А они все, уж конечно, вымокли до нитки из-за этого наводнения и прочих напастей.

Так что он устал и все еще дрожал от холода, не зная, согреются ли когда-нибудь его пальцы до обычной температуры. Помимо того, герцог скучал по семье. Он бы попросил их приехать к нему в поместье, но дочери готовились к сезону, а Дафна выглядела слегка осунувшейся в день его отъезда.

Саймон надеялся, что она не подхватила простуду. Когда герцогиня болела, в доме страдали все.

Дафна считала себя стоиком. Саймон однажды попытался намекнуть, что истинный стоик не станет расхаживать по дому, беспрестанно повторяя «Нет, нет, я в порядке», а после падать в кресло без сил.

Вообще-то он пытался намекнуть ей дважды, но в первый раз Дафна ничего не ответила. В то время герцог решил, что супруга его просто не расслышала. Однако, оглядываясь назад, он понял: куда более вероятно, что она нарочно решила пропустить его слова мимо ушей. И когда он упомянул о настоящей натуре стоика во второй раз, ее ответ был…

Ну, скажем так, теперь, стоило его супруге простудиться, с губ герцога срывалось исключительно нечто вроде «Бедняжечка ты моя» или «Принести тебе чаю?».

После двадцати лет брака мужчина способен кое-что усвоить.

class="book">Войдя в прихожую, Саймон увидел ожидающего около двери с обычным выражением лица – то есть полным его отсутствием – дворецкого.

– Благодарю, Джеффрис, – прошептал Саймон, передавая ему шляпу.

– Здесь ваш шурин, – сообщил тот.

Саймон застыл.

– Который?

Их у него было четверо.

– Мистер Колин Бриджертон с семейством, ваша светлость.

Саймон вскинул голову.

– В самом деле?

Он не слышал ни шума, ни суматохи, ни других признаков хаоса.

– Их нет дома, ваша светлость.

– А герцогиня?

– Она отдыхает.

Саймон не сдержался и застонал.

– Она же здорова, верно?

Джеффрис, решительно на себя непохожий, покраснел.

– Не могу сказать, ваша светлость.

Саймон с любопытством посмотрел на дворецкого.

– Так она больна или нет?

Джеффрис сглотнул, кашлянул, а затем ответил:

– Полагаю, она утомилась, ваша светлость.

– Утомилась, – повторил Саймон скорее для себя, потому что было очевидно, что Джеффрис скончается от необъяснимого смущения, если хозяин продолжит его расспрашивать. Качая головой, герцог направился наверх, добавив: – Разумеется, она утомилась. У Колина четверо детей, которым нет и десяти, а ей, вероятно, кажется, что всем им нужна ее материнская забота.

Может, он полежит рядышком. Саймон тоже сильно устал, а ему всегда лучше спалось с женой под боком.

Подойдя к закрытой двери в их покои, Саймон чуть было по привычке не постучал, хоть и собирался зайти в собственную спальню, но в последний момент нажал на дверную ручку и осторожно толкнул створку. Дафна, наверное, спит. Если она и правда так утомилась, он постарается ее не тревожить.

Тихо ступая, Саймон вошел в спальню. Занавески были неплотно задернуты, и он увидел Дафну, лежащую в постели неподвижно, как бревно. Он подкрался на цыпочках поближе. Жена в самом деле выглядела бледновато, хотя при таком освещении рассмотреть что-либо представлялось сложным.

Герцог зевнул, сел на кровать с другой стороны и нагнулся, чтобы снять сапоги. Разогнувшись, он развязал и снял галстук, после чего придвинулся к жене. Саймон не собирался ее будить, просто хотел прижаться и немного согреться.

Ему ее не хватало.

Устроившись поудобнее, Саймон с довольным вздохом обнял жену рукой прямо под грудью и…

– Ух, фух!

Дафна подскочила как ужаленная, буквально вылетев из постели.

– Дафна? – Саймон тоже сел, как раз успев заметить, как жена устремилась к ночному горшку.

Ночной горшок????

– О милая, – пожалел он ее, слегка поморщившись, когда жену стошнило. – Рыба, да?

– Не произноси это слово, – вскрикнула Дафна.

Должно быть, все же рыба. Нужно будет обязательно найти нового торговца на время, пока они останутся в городе.

Саймон выбрался из постели, чтобы найти полотенце.

– Тебе что-нибудь принести?

Дафна не ответила. Да он особо и не ожидал ответа. И все же протянул ей полотенце, постаравшись не вздрогнуть, когда ее вырвало, наверное, уже в четвертый раз.

– Бедняжечка ты моя несчастная, – прошептал он. – Мне так жаль, что с тобой такое стряслось. У тебя не было подобных приступов с тех пор…

С тех пор…

О боже милостивый!

Дафна? – спросил он дрожащим голосом.

Черт, да он трепетал всем телом.

Она кивнула.

– Но… как?..

– Думаю, обычным способом, – ответила она, с благодарностью принимая полотенце.

– Но прошло… прошло… – Саймон попытался вспомнить, но не смог. Голова совершенно перестала работать.

– Думаю, уже все, – устало сказала Дафна. – Не мог бы ты принести мне немного воды?

– Ты уверена?

Если он правильно помнил, вода тут же поднимется обратно к горлу и отправится в ночной горшок.

– Вон там. – Герцогиня слабо махнула в сторону графина на столе. – Я не собираюсь ее глотать.

Саймон подал Дафне стакан воды и подождал, пока она прополощет рот.

Он несколько раз кашлянул.

– Ну что ж, я… э-э…

Саймон снова прокашлялся. Он не смог бы произнести ни словечка даже ради спасения своей жизни. И сейчас его заикание было ни при чем.

– Все уже знают, – сообщила Дафна супругу, опираясь на его руку по дороге к постели.

– Все? – повторил он.

– Я не собиралась ничего говорить до твоего возвращения, но они догадались.

Он медленно кивнул, пытаясь все осознать. Ребенок. В его возрасте. В ее возрасте.

Это было…

Это было…

Это было изумительно.

Странно, до чего неожиданно эта мысль пришла ему в голову. Но сейчас, оправившись от первоначального удивления, Саймон чувствовал лишь ничем незамутненную радость.

– Это великолепная новость! – воскликнул он.

Герцог потянулся было, чтобы обнять супругу, но передумал, увидев ее бледное лицо.

– Ты никогда не перестаешь меня радовать, – продолжил он, неловко похлопывая ее по плечу.

Дафна поморщилась и зажмурилась.

– Не раскачивай кровать. У меня из-за этого приступы морской болезни, – застонала она.

– Ты не страдаешь морской болезнью, – напомнил ей муж.

– Во время беременности страдаю.

– Ты такая чуднáя уточка, Дафна Бассет, – прошептал он и тут же отступил назад: во-первых, чтобы не раскачивать кровать, а во-вторых, чтобы оказаться вне пределов досягаемости, если жена вдруг решит выразить протест против сравнения с уткой.

(С этим была связана одна история. На последних месяцах беременности Амелией Дафна спросила у супруга, выглядит ли она ослепительно либо же похожа на переваливающуюся утку. Саймон ответил, что она похожа на ослепительную утку. И ответ оказался неправильным.)

Саймон прочистил горло и ласково прошептал:

– Бедняжечка ты моя.

И очень быстро покинул спальню.

***

Несколько часов спустя Саймон сидел за своим большим дубовым столом, опершись локтями на гладкое дерево столешницы. Указательный палец его правой руки описывал круги по краю бокала с бренди, наполненному уже в третий раз за этот вечер.

Это был знаменательный день.

Через час после того, как он оставил Дафну отдыхать, Колин и Пенелопа со своими отпрысками вернулись с прогулки, и они все вместе выпили чаю с булочками в комнате для завтраков. Саймон предложил было расположиться в гостиной, но Пенелопа попросила найти другую комнату, в которой не будет столько «дорогостоящих материалов и обивки».

При этом малыш Джорджи широко улыбнулся ему с лицом, вымазанным в шоколаде. По крайней мере, Саймон надеялся, что это был именно шоколад, а не что-то другое.

Наблюдая за тем, как со стола на пол тучей сыпались крошки, а следом упала мокрая салфетка, которой они промокнули опрокинутый Агатой чай, герцог вспомнил, что они с Дафной всегда пили чай здесь, когда дети были маленькими.

Странно, до чего легко забываются такие подробности.

Как только чаепитие завершилось, Колин попросил позволения переговорить с хозяином дома наедине. Они направились в герцогский кабинет, где шурин Саймона рассказал о Джорджи.

Мальчик не разговаривал.

В глазах ребенка светился ум. Колин считал, что его сын умеет читать.

Но не разговаривать.

Шурин попросил совета, но Саймон понял, что ему нечего сказать. Разумеется, он думал об этом. И волновался каждый раз, когда Дафна беременела, переживая до тех пор, пока его дети не начинали складывать целые фразы.

Вероятно, тревоги не оставят его и теперь. Появится еще один малыш, еще одна душа, которую он отчаянно полюбит… и о которой будет беспокоиться.

Герцог лишь попросил Колина любить мальчика, разговаривать с ним, хвалить, брать на прогулки верхом и на рыбалку. В общем, делать все то, чем обычно занимаются отец с сыном.

Все то, чем его собственный отец никогда не занимался с ним.

Саймон теперь нечасто вспоминал отца, и все благодаря Дафне. До того, как они познакомились, он был одержим жаждой мести, хотел насолить отцу, заставить того страдать так, как он сам страдал в детстве. Саймон желал, чтобы отец почувствовал всю боль и муку, которые испытал он сам, будучи ребенком и понимая, что его отвергли, что он не оправдал возложенных надежд.

Не имело значения, что отец умер – Саймон все равно жаждал отмщения. И лишь любовь – поначалу к Дафне, а потом и к собственным детям – позволила герцогу избавиться от призраков прошлого. Он наконец понял, что свободен, когда Дафна отдала ему связку писем покойного герцога, вверенную ее заботам. Саймону уже не хотелось ни сжечь их, ни порвать.

Но и прочитать их он особо не горел желанием.

Саймон посмотрел на пачку конвертов, аккуратно перевязанных красно-золотой ленточкой, и осознал, что не испытывает никаких чувств. Ни злобы, ни грусти, ни даже сожалений. Это была величайшая победа из всех, какие он только мог себе представить.

Саймон не мог сказать наверняка, как долго эти письма пролежали в столе Дафны. Он знал, что она положила их в нижний ящик, и иногда заглядывал туда, чтобы убедиться, по-прежнему ли они там обретаются.

Но со временем он перестал это делать. Он не забыл о письмах – порой какое-нибудь событие напоминало ему об их существовании, – но мысль о них выветривалась из головы с неизменным постоянством. Он не вспоминал о них, вероятно, уже несколько месяцев, когда, открыв нижний ящик своего стола, увидел, что Дафна переложила бумаги сюда.

Это случилось двадцать лет назад.

И хотя Саймону по-прежнему не хотелось ни сжечь, ни разорвать письма, но и открывать их он потребности не испытывал.

До сегодня.

Хотя нет, и сегодня тоже.

Или все же?

Саймон снова взглянул на пачку, перевязанную ленточкой. Хотел ли он их открыть? Найдется ли в письмах отца нечто такое, что поможет Колину и Пенелопе позаботиться о Джорджи, детство которого могло оказаться совсем непростым?

Нет, это невозможно. Покойный герцог был суровым, бесстрастным и безжалостным. Он был настолько озабочен наследством и титулом, что повернулся спиной к единственному ребенку. И ничто из того, что он написал – ни единое слово – не поможет Джорджи.

Саймон вытащил письма из ящика. Бумага, на которой они были написаны, высохла, от них веяло стариной.

Похоже, камин разожгли совсем недавно, и пламя только-только разгорелось. Жаркое, яркое и искупительное. Саймон не отрывал взгляда от огня, пока очертания окружающих предметов не стали смутными и расплывчатыми. Тянулись бесконечные минуты, а он все сидел, стиснув в руке прощальные письма отца. К моменту смерти его родителя они не разговаривали больше пяти лет. Если старый герцог и хотел что-то ему сказать, то это будет написано здесь.

– Саймон?

Он медленно поднял глаза, с трудом выбираясь из состояния оцепенения. Дафна стояла на пороге, опираясь рукой на торец двери. Жена надела свое любимое светло-голубое платье, которое уже много лет занимало особое место в ее гардеробе. Каждый раз, как герцог предлагал заменить наряд, Дафна отказывалась. Некоторые вещи по мягкости и удобству просто незаменимы.

– Ты идешь спать? – спросила Саймона супруга.

Он кивнул и поднялся из кресла.

– Скоро. Я просто…

Саймон откашлялся, поскольку, по правде сказать, не знал, что делает. Он даже не был уверен, о чем думает.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Лучше. Мне всегда лучше по вечерам. – Она сделала несколько шагов вперед. – Я съела кусочек тоста и даже немного варенья, и я…

Дафна запнулась и замерла на месте с окаменевшим лицом, часто моргая. Она не сводила взгляда с писем. Саймон даже не осознал, что, вставая, так и не выпустил их из рук.

– Ты их прочтешь? – тихо спросила она.

– Я подумал… возможно… – Он сглотнул. – Я не знаю.

– Но почему сейчас?

– Колин рассказал мне о Джорджи. Я посчитал, что здесь может найтись что-нибудь полезное. – Саймон слегка приподнял руку с пачкой писем. – Что-нибудь такое, что ему поможет.

Дафна открыла рот, но прошло несколько секунд, прежде чем она смогла заговорить.

– Мне кажется, что ты один из самых добрых и благородных мужчин, каких я когда-либо встречала.

Саймон в замешательстве посмотрел на жену.

– Я же знаю, что ты не хотел их читать, – пояснила та.

– Право, мне все равно…

– Нет, тебе не все равно, – тихо перебила его Дафна. – Этого не достаточно, чтобы их уничтожить, но они все же что-то значат для тебя.

– Я почти о них не вспоминаю, – ответил Саймон. И он не лгал.

– Я знаю. – Она взяла мужа за руку, слегка поглаживая большим пальцем костяшки пальцев. – Но одно то, что ты перестал вспоминать отца, вовсе не означает, что он для тебя ничего не значит.

Саймон не ответил. Понятия не имел, что сказать.

– Я не удивлена, что в конечном счете ты решил прочесть эти письма, лишь чтобы помочь кому-то другому.

Герцог сглотнул, затем схватился за ее руку, словно за спасательный круг.

– Хочешь, чтобы я их открыла?

Он кивнул, молча передав Дафне всю пачку.

– Они идут по порядку? – спросила герцогиня, усевшись в ближайшее кресло и развязав ленточку.

– Понятия не имею, – признался Саймон, садясь за стол. Отсюда он не мог разобрать, что написано в письмах.

Дафна понимающе кивнула, затем осторожно распечатала первый конверт. Ее глаза забегали по строчкам – по крайней мере, так показалось Саймону. Слабое освещение не позволяло ясно разглядеть выражение лица супруги, но он не раз был свидетелем того, как Дафна читала письма, поэтому точно знал, как она при этом выглядит.

– У него был ужасный почерк, – пробормотала Дафна.

– В самом деле?

Если подумать, Саймон сомневался, видел ли он вообще когда-либо, какой почерк у его отца. Хотя, вероятно, когда-то и видел, вот только не запомнил.

Он подождал еще немного, попытавшись не задерживать дыхание, когда жена переворачивала страницу.

– Он ничего не написал на обратной стороне, – с удивлением констатировала Дафна.

– Это в его духе. Он никогда бы не предпринял ничего, что могло бы быть истолковано, как намерение сэкономить, – заметил Саймон.

Она подняла взгляд и вскинула брови.

Он сухо пояснил:

– Герцогу Гастингсу нет нужды экономить.

– Да неужели? – Она взяла следующую страницу и прошептала: – Надо будет припомнить, когда я в следующий раз зайду к модистке.

Саймон улыбнулся. Ему нравилось, что жена способна его развеселить даже в такой момент.

Через несколько минут Дафна сложила письмо и подняла глаза. Она немного помолчала, вероятно, давая супругу возможность высказаться, но, не услышав ни слова, произнесла:

– Письмо довольно скучное.

– Скучное? – Саймон не знал, чего ожидал, но не этого.

Дафна пожала плечами.

– Там написано об урожае, ремонте восточного крыла дома и нескольких арендаторах, которых он подозревал в обмане. – Она неодобрительно поджала губы. – Разумеется, это не так. Он упомянул мистера Миллера и мистера Бетхама. Они в жизни бы не стали никого обманывать.

Саймон моргнул. Ему казалось, что в письмах отец хотя бы извинится. А если не извинится, то тогда вновь обвинит сына в несостоятельности. Ему и в голову не приходило, что тот просто отправит ему отчет о положении дел в поместье.

– Твой отец – крайне подозрительный человек, – пробормотала Дафна.

– О да.

– Мне читать следующее письмо?

– Да, пожалуйста.

Дафна прочитала письмо примерно с тем же содержанием, что и предыдущее, только на сей раз покойный герцог написал о мосте, требующем ремонта, и окне, которое сделали, не последовав его указаниям.

И все в том же духе. Проценты, счета, ремонты, жалобы… Иногда герцог добавлял несколько слов вступления, но ничего особо личного, а что-то вроде: «В следующем месяце собираюсь устроить охоту, так что дай знать, если приедешь». Удивительно. Отец не только с легкостью отказывался признать существование сына, когда считал того заикающимся идиотом – он так же легко сумел забыть о собственном неприятии, когда Саймон заговорил четко и на должном уровне. Покойный герцог вел себя так, словно ничего не случалось, и он никогда не желал сыну смерти.

– Боже праведный, – произнес Саймон, поскольку что-то сказать было нужно.

Дафна посмотрела на мужа.

– Гм?

– Ничего, – пробормотал он.

– Это последнее, – заметила Дафна, взяв очередное письмо.

Он вздохнул.

– Ты хочешь, чтобы я его прочла?

– Конечно, в нем ведь может говориться о процентах, – саркастично отозвался Саймон. – Или о счетах.

– Или о плохом урожае, – съязвила Дафна, явно пытаясь не улыбнуться.

– Или об этом, – согласился он.

– Проценты, – объявила Дафна, прочитав письмо. – И счета.

– А урожай?

Дафна слегка улыбнулась:

– В том году он был хорошим.

Саймон на миг закрыл глаза, пока непонятное напряжение покидало его тело.

– Так странно, – задумчиво проронила Дафна. – Интересно, почему он так их тебе и не отправил?

– Что ты имеешь в виду?

– Твой отец так и не отправил письма. Разве ты забыл? Он держал их все у себя, а потом перед смертью отдал лорду Миддлторпу.

– Полагаю, он поступил так потому, что я был за границей. Он попросту не знал, куда их послать.

– О да, конечно, – нахмурившись, согласилась Дафна. – И все же любопытно, что он потратил время, чтобы написать тебе письма, хотя не надеялся, что отошлет их. Если бы я кому-то писала без надежды отправить послание, то лишь потому, что мне было бы что сказать. Нечто важное, о чем мне хотелось бы известить даже после моей смерти.

– Еще одна черта, которая отличает тебя от моего отца, – заметил Саймон.

– Ну да, полагаю, ты прав. – Она грустно улыбнулась и встала, бросив письма на столик. – Не пора ли нам отправляться в постель?

Саймон кивнул и подошел к жене. Но, прежде чем взять ее за руку, схватил в охапку письма и бросил их в огонь. Дафна повернулась и коротко выдохнула, увидев, как бумаги почернели и съежились.

– В них нет ничего такого, что стоило бы сохранить, – заявил Саймон. Он наклонился и поцеловал ее в нос, а затем в губы. – Идем спать.

– Что ты посоветуешь Колину и Пенелопе? – спросила Дафна, когда они рука об руку направились к лестнице.

– По поводу Джорджи? То же, что уже сегодня говорил. – Саймон снова поцеловал Дафну, на этот раз в бровь. – Просто любить его. Это все, что они могут сделать. Он или заговорит, или нет. В любом случае, если они будут его любить, все будет хорошо.

– Саймон Артур Фитцранульф Бассет, ты замечательный отец.

Он попытался не лопнуть от гордости.

– Ты забыла «Генри».

– Что?

– Саймон Артур Генри Фитцранульф Бассет.

Дафна фыркнула в ответ.

– У тебя слишком много имен.

– Но не так много детей. – Саймон остановился и притянул жену к себе так, что они оказались лицом к лицу. Он осторожно положил руку на ее живот. – Думаешь, мы справимся со всем этим еще раз?

Она кивнула.

– Пока у меня есть ты, я все смогу.

– Нет, – тихо возразил Саймон. – Пока у меня есть ты.

_______

1) Дети Дафны по традиции Бриджертонов названы по английскому алфавиту: Amelia, Belinda, Caroline, David.

2) «Snowman» - “Снеговик”.

3) Бассет-хаунды прирождённые охотники, им свойственны такие черты как азартность и подвижность. Они прекрасно могут ужиться в условиях городской квартиры, но все же жизнь в просторном загородном доме с большим участком, прилегающим к нему, предпочтительнее. Это достаточно умные и сообразительные собаки, их не сложно обучать, тем более что они к этому проявляют самый живой интерес. Они обладают отменным нюхом, поэтому постоянно находятся в движении, обнюхивая каждую новую вещь, попавшую в дом. Им необходимы регулярные прогулки, на которых бы такие собаки могли чувствовать себя относительно свободными и могли бы заняться любимым делом, то есть поиском интересных вещей.

4) 2 дюйма = 5 см.

5) Сассекс – это историческое графство в регионе Юго-восточной Англии. С севера графство граничит с Сурреем, с востока – с Кентом, с запада – с Хэмпширом, а с юга его омывает Ла-Манш.




Май 1829 года

Кейт шагала через лужайку, иногда оглядываясь через плечо, чтобы удостовериться, что следом не идет муж. Пятнадцать лет брака научили ее кое-чему, и она знала, что супруг готов следить за каждым ее шагом.

Но Кейт была умна. И решительна. А еще она знала, что всего за фунт камердинер Энтони может устроить превосходную катастрофу в гардеробе мужа. Например, джем на утюге, или, возможно, нашествие на гардероб – пауков, мышей, на самом деле, не имело значения, кого именно – Кейт была более чем счастлива поручить все детали камердинеру, лишь бы внимание Энтони было отвлечено достаточно долго, и она успела сбежать.

- Он мой, только мой! - Она захохотала с интонацией, очень похожей на ту, которую использовала во время семейной постановки Бриджертонами «Макбет» [1] в прошлом месяце. Ее старший сын распределял роли; ей досталась роль Первой Ведьмы.

Кейт сделала вид, что ничего не заметила, когда Энтони вознаградил его за это новой лошадью.

Теперь ее супруг поплатится за все. Его рубашки будут в розовых пятнах от малинового джема, а она…

Ее широкая улыбка вот-вот готова была перейти в смех.

- Мой, мой, мой, мооооооой [2], - пропела Кейт, взломав дверь сарая на последнем слове, которое как раз пришлось на самую низкую, трудную ноту Пятой симфонии Бетховена. – Мой, мой, мой, мооооооой.

Он будет принадлежать ей. Он – её! Кейт почти осязала его. Она бы не выпускала его из рук, и, если бы это было возможно, даже как-нибудь привязала бы его к себе. Нет, она, разумеется, не питала особой страсти к дереву, но ведь он был не просто обычным орудием разрушения. Это был…

Молот Смерти.

- Мой, мой, мой, мой, мой, мой, мой, мой, мой, мой, мой, мооооооой, - продолжала напевать Кейт, перейдя к маленькому  быстрому кусочку, который шел сразу за знакомым вступлением Бетховена.

Она еле могла себя сдерживать, пока отбрасывала одеяло. Набор для пэлл-мэлл [3], как всегда, стоял в углу, и всего через минуту…

- Ты не это ищешь?

Кейт обернулась. В дверях сарая стоял Энтони. Дьявольски улыбаясь, он крутил в руках черный молот для пэлл-мэлл.

Его рубашка сияла девственной белизной.

-Ты… Ты…

Энтони угрожающе выгнул бровь.

- Ты всегда испытываешь сложности с подбором слов, когда злишься.

- Как ты?.. Как ты?..

Мужчина наклонился вперед, его глаза сузились.

- Я заплатил ему пять фунтов.

- Ты дал Милтону пять фунтов? – Боже милосердный, эта сумма равнялась почти годовому жалованью камердинера.

- Этот чертов способ дешевле, чем замена всех моих рубашек, - сердито посмотрел на жену Энтони. – Малиновый джем. Нет, в самом деле. Неужели у тебя не возникло даже мысли об экономии?

Кейт с тоской посмотрела на молот.

- До игры еще три дня, - довольно вздохнул Энтони, - а я уже выиграл.

Кейт ничего не возразила. Другие Бриджертоны могли считать, что ежегодная игра в пэлл-мэлл заканчивалась в тот же день, когда и начиналась. Но они с Энтони знали, что это не так.

 Кейт опережала мужа в состязании за молот три года подряд. Будь она проклята, если на сей раз у Энтони получится взять над ней верх.

- Сдавайся, дорогая жена, - поддразнил ее Энтони. – Признай поражение, и мы все будем  счастливы.

Кейт тихо вздохнула, как будто почти согласилась.

Энтони прищурился.

Женщина лениво прикоснулась пальцами к вырезу платья.

Глаза супругу расширились.

- Тебе не кажется, что здесь жарко? – спросила Кейт. Ее голос был нежен, сладок и полон чувственных обещаний.

- Ах ты, маленькая шалунья, - пробормотал Энтони.

 Кейт стянула платье с плеч. Под ним не было никакого нижнего белья.

- Никаких пуговиц? – прошептал Энтони.

Кейт покачала головой. Она была неглупа. Даже самые отлично составленные планы могут пойти вкривь и вкось. Поэтому умная женщина всегда должна быть одета так, чтобы обернуть любую ситуацию в свою пользу. В воздухе все еще ощущалась прохлада, и Кейт почувствовала, как ее соски напряглись, превратившись в атакующие маленькие бутоны.

Женщина вздрогнула и попыталась скрыть это за судорожным вдохом, как будто была крайне возбуждена.

Возможно, она и могла бы возбудиться, если бы так целенаправленно не сконцентрировалась на попытках не обратить все свое внимание на молот в руке супруга.

Не говоря уже о холоде.

- Очаровательно, - прошептал Энтони, потянувшись к жене и погладив ее грудь.

Кейт издала мяукающий звук. Он никогда не мог устоять перед этим.

Мужчина медленно улыбнулся, затем его рука двинулась дальше, пока не добралась до соска. Энтони сжал его и слегка покрутил между пальцами.

Кейт судорожно вздохнула, ее взгляд метнулся к его глазам. Энтони смотрел… не совсем расчетливо, но, тем не менее, явно контролируя себя. И женщину осенило – он точно знал, чему она никогда не могла сопротивляться.

- Ах, женушка, - пробормотал Энтони, подхватив снизу грудь Кейт и приподняв ее повыше, пока та не уместилась в его ладонь.

Он улыбнулся.

Кейт затаила дыхание.

Энтони нагнулся вперед и взял сосок в рот.

- О! – Теперь она совсем не притворялась.

Мужчина повторил пытку с другой стороны.

А потом сделал шаг назад.

Назад!

Кейт осталась стоять неподвижно, часто и тяжело дыша.

- Как напоминание об этом моменте, -  удовлетворенно сказал Энтони, - я повешу молот у себя в кабинете.

Кейт открыла рот от возмущения.

Энтони торжествующе отсалютовал ей молотом.

- До свидания, дорогая жена. – Он вышел из сарая, потом выглянул из-за угла: – Постарайся не простудиться. Ты же не хочешь пропустить матч?

Энтони повезло, думала потом Кейт, что ей не пришло в голову схватить один из шаров для пэлл-мэлл, когда она рылась в наборе. Хотя, если задуматься, голова ее мужа была, скорее всего, слишком тверда, чтобы оставить в ней хотя бы вмятину.


На следующий день

«Немного есть мгновений, - думал Энтони, - столь же восхитительных, как те минуты, когда безоговорочно берешь вверх над собственной женой». Зависит от того, какая жена, конечно, но поскольку он выбрал женщину с острым умом, его счастливые мгновения, без сомнения, были более восхитительными, чем у многих других.

Попивая чай в кабинете, Энтони наслаждался победой. Он вздыхал от удовольствия, когда смотрел на черный молот, лежащий на столе, как ценный трофей. Молот выглядел великолепно, он блестел в утреннем свете — ну, по крайней мере, там, где не было царапин и выбоин, появившихся за десятилетия грубой игры.

Неважно. Энтони любил его до последней вмятины и трещинки. Возможно, лорд Бриджертон вел себя, как сущее дитя, но он обожал этот молот.

Главным образом любовь Энтони к молоту зижделась на факте обладания. Но и сам по себе молот тоже не оставлял мужчину равнодушным. Когда Энтони удавалось позабыть, как блестяще он увел сей предмет прямо из-под носа Кейт, он вспоминал, что, на самом деле,  молот был символом кое-чего еще…

Дня, когда он влюбился.

Пусть Энтони и не понял этого в то время. Он полагал, что этого не поняла и Кейт, но был уверен, что судьба обрекла их быть вместе именно в тот день – день печально известного матча пэлл-мэлл.

Она оставила ему розовый молот. Послала его шар в озеро.

Боже, какая женщина.

Это были потрясающие пятнадцать лет.

Энтони довольно улыбнулся, опять обратив внимание на черный молот. Каждый год они снова проводили этот матч. Все те же игроки – Энтони, Кейт, его брат Колин, его сестра Дафна и ее муж Саймон, а также сестра Кейт Эдвина – каждую весну все они покорно приезжали в Обри-Холл и занимали свои места у постоянно изменяющих расположение воротец. Некоторые из игроков с жаром соглашались принять участие в состязании, другие просто желали поразвлечься, но все они приезжали каждый год.

А в этом году…

Энтони радостно расхохотался. У него был молот, а у Кейт - нет.

Жизнь хороша. Очень, очень хороша.


На следующий день

- Кеееееееееееейт!

Кейт подняла голову от книги.

- Кеееееееееееейт!

Она попыталась оценить расстояние до источника крика. За пятнадцать лет, в течение которых Кейт часто слышала рев мужа, выкрикивающего ее имя подобным образом, она весьма поднаторела в вычислении времени между первым воплем и появлением Энтони.

Эти расчеты были не так просты, как могло показаться. Во внимание принималось ее местоположение — была ли она наверху или внизу, видна ли от двери, и так далее, и тому подобное.

Затем нужно было учесть детей. Дома ли они? Могут ли попасться ему на пути? Они, конечно, задержали бы его, возможно, даже на целую минуту, и…

- Ты!

Кейт удивленно заморгала. Энтони стоял в дверях, тяжело дыша и взирая на нее с необъяснимой злобой.

- Где он? – потребовал ответа супруг.

Ну, возможно, не такой уж необъяснимой.

Кейт невинно моргнула.

- Не хочешь ли присесть? – осведомилась она. – У тебя слегка утомленный вид.

- Кейт…

- Ты не так молод, как раньше, - вздохнув, проговорила женщина.

- Кейт!.. - Энтони повысил голос.

- Я могу позвонить, чтобы принесли чай, - любезно предложила она.

- Он был заперт, - прорычал мужчина. – Мой кабинет был заперт.

- Вот как? – пробормотала Кейт.

- У меня единственный ключ.

- В самом деле?

Глаза Энтони расширились:

- Что ты сделала?

Кейт перевернула страницу, даже не взглянув в книгу.

- Когда?

- Что значит, когда?

- Я имею в виду… - Она выдержала паузу, чтобы должным образом отпраздновать про себя этот момент. – Когда. Этим утром? Или в прошлом месяце?

Ему потребовалось немного времени. Не больше секунды или двух, но этого было вполне достаточно, чтобы Кейт смогла рассмотреть, как выражение замешательства на лице ее мужа сменилось подозрением, а затем возмущением.

Это было чудесно. Волшебно. Восхитительно. Она чуть не расхохоталась, но это могло послужить Энтони поводом для очередной порции издевок, вроде «Летим, вскочив на помело» [4], а Кейт только-только добилась, чтобы он прекратил подобные шуточки.

- Ты сделала дубликат ключа от моего кабинета?

- Я твоя жена, - сказала она, рассматривая ногти на правой руке. – Между нами не должно быть никаких секретов, ты так не считаешь?

- Ты сделала ключ?

- Ты бы не хотел, чтобы я хранила от тебя секреты, не так ли?

Энтони схватился за косяк так сильно, что суставы пальцев побелели.

- Перестань выглядеть так, как будто ты этим наслаждаешься, - выдавил он из себя.

- Ах, но ведь это было бы ложью, а лгать собственному мужу – грех.

Из горла Энтони раздались странные звуки, будто он задыхался.

Кейт улыбнулась:

- Разве я не клялась в честности в определенный момент?

- Там говорилось о повиновении, - проворчал ее муж.

- О повиновении? Неужели!

- Где он?

Кейт пожала плечами:

- Не скажу.

- Кейт!

- Не скажууу, - насмешливо пропела та.

- Женщина…

Он двинулся вперед. С угрожающим видом.

Кейт сглотнула. Существовал маленький, совсем крохотный, но, тем не менее, очень реальный шанс, что она зашла чуточку слишком далеко.

- Я привяжу тебя к кровати, - предупредил ее муж.

- Даааааа, - протянула Кейт, признавая, что у него есть для этого основания, но в то же время прикидывая расстояние до двери. – А вот против этого я, возможно, и не стала бы возражать.

Глаза Энтони вспыхнули. Не желанием — для этого он все еще был слишком сосредоточен на молоте для пэлл-мэлл — но Кейт определенно показалось, что она увидела вспышку… интереса.

- Связать тебя, говоришь, - пробормотал он, приближаясь к Кейт, - и тебе это понравится, а?

До Кейт дошел смысл его слов, и она ахнула:

- Ты не посмеешь!

- О, нет, посмею.

Он собирался прибегнуть к однажды использованному средству. Связать ее и оставить так, пока будет искать молот.

Этому не бывать, пока хоть что-то зависит от нее.

Кейт перелезла через подлокотник и забежала за спинку кресла. Всегда лучше иметь физическую преграду в ситуациях, подобных этой.

- Ох, Кееееейт, - поддразнил Энтони, двигаясь к ней.

- Он мой, - заявила Кейт. – Был моим пятнадцать лет назад, и до сих пор остается.

- Он принадлежал мне до того, как стал твоим.

- Но ты женился на мне!

- И это делает его твоим?

Кейт ничего не ответила, их взгляды скрестились. Женщина задыхалась от возбуждения. Вдруг Энтони, быстрый, как молния, прыгнул вперед и, протянув руку через кресло, на мгновение схватил ее плечо, но она успела вывернуться.

- Ты никогда его не найдешь, - взвизгнула Кейт, стремглав бросившись за софу.

- Не думай, что сбежишь сейчас, - пригрозил ей муж, выполнив маневр в сторону и оказавшись между Кейт и дверью.

Она бросила взгляд на окно.

- Убьешься, - предупредил Энтони.

- О, ради Бога, - послышался голос от двери.

Кейт и Энтони обернулись. Брат Энтони, Колин, стоял в дверях, разглядывая их обоих с отвращением на лице.

- Колин, - натянуто произнес Энтони. – Как приятно тебя видеть.

В ответ Колин лишь вздернул бровь:

- Полагаю, вы ищете это.

Кейт ахнула. Он держал черный молот.

- Как ты…

Колин почти любовно погладил тупой цилиндрический конец молота.

- Я, конечно, могу говорить лишь за себя, - сказал он, счастливо вздохнув, - но, по-моему, я уже выиграл.


День игры.

- Я не в состоянии понять, -  заявила сестра Энтони, Дафна, - почему именно ты должен устанавливать воротца.

- Потому что, черт возьми, эта лужайка принадлежит мне, - огрызнулся Энтони. Подняв руку, он заслонил глаза от солнца, пока оценивал плоды своего труда. Он бы сказал, что на этот раз работа была проделана блестяще. Дьявольски изощренно.

Гениально.

- Существует ли хоть малейший шанс, что ты способен воздержаться от богохульств в присутствии леди? – подал голос муж Дафны, Саймон, герцог Гастингс.

- Она не леди, - проворчал Энтони. – Она моя сестра.

- Она моя жена.

Энтони ухмыльнулся:

- Она была моей сестрой до этого.

Саймон повернулся к Кейт, ковырявшей молотом в траве. Молот был зеленым, что, как заявила Кейт, ее полностью удовлетворило, но Энтони-то лучше было знать.

- Как ты его выносишь? – спросил Саймон.

Кейт пожала плечами.

- Это талант, которым обладают немногие.

Сжимая черный молот, словно Чашу Святого Грааля, подошел Колин.

- Можем начинать? – торжественно спросил он.

Саймон от удивления раскрыл рот.

- Молот Смерти?

- Я очень умен, - подтвердил Колин.

- Он подкупил экономку, - прорычала Кейт.

- Ты подкупила моего камердинера, - напомнил ей Энтони.

- Как и ты!

- А я никого не подкупал, - сказал Саймон, ни к кому конкретно не обращаясь.

Дафна снисходительно похлопала его по руке:

- Ты не был рожден для этой семьи.

- Как и она, - возразил ей муж, указывая на Кейт.

Дафна обдумала это утверждение.

- Она – исключение, - в конце концов, заключила она.

- Исключение? – переспросила Кейт.

- Это лучший из комплиментов, - просветила ее Дафна. Помолчав, она добавила: - В этом контексте. – Потом повернулась к Колину. - Сколько?

- «Сколько» что?

- Сколько ты заплатил экономке?

Колин ухмыльнулся.

- Десять фунтов.

- Десять фунтов? – почти выкрикнула Дафна.

- Ты с ума сошел? – спросил Энтони.

- Ты дал камердинеру пять, - напомнила ему Кейт.

- Надеюсь, это была не самая хорошая экономка, - проворчал Энтони, - потому что она наверняка уволится до конца дня, с таким-то количеством денег в кармане.

- Все экономки хороши, - слегка раздраженно ответила Кейт.

- Десять фунтов, - повторила Дафна, покачав головой. – Я собираюсь рассказать об этом твоей жене.

- Не стесняйся, - спокойно ответил Колин, кивнув в сторону установленных для пэлл-мэлла ворот. – Она как раз здесь.

Дафна взглянула в указанном направлении:

- Пенелопа здесь?

- Пенелопа здесь? – рявкнул Энтони. – С какой стати?

- Она моя жена, - ответил Колин.

- Раньше она никогда не приходила.

- Ей хотелось увидеть, как я выиграю, - парировал Колин, наградив брата слащавой улыбкой.

Энтони с трудом поборол желание задушить его.

- И с чего ты взял, что у тебя получится победить?

Колин помахал перед братом черным молотом.

- Победа уже у меня в руках.

- Всем доброго дня, - поздоровалась Пенелопа, неторопливо спускаясь к собравшимся.

- Никаких возгласов и аплодисментов, - предупредил ее Энтони.

Пенелопа удивленно моргнула:

- Прошу прощения?

- И ни в коем случае не приближайся ближе, чем на десять шагов, к своему мужу, - добавил Энтони. В самом деле, кто-то же должен был убедиться, что в игре останется хотя бы намек на соблюдение этических принципов.

Пенелопа взглянула на Колина, кивками головы измерила расстояние между ними и, насчитав девять шагов, отступила еще на шаг.

- Мошенничать тоже нельзя, - предостерег ее Энтони.

- По крайней мере, по-новому, - добавил Саймон. - Ранее принятые методы обмана допустимы.

- Могу я разговаривать с мужем по ходу игры? - кротко осведомилась Пенелопа.

- Нет! – Раздался хор из трех голосов.

- Заметь,  - обратился к ней Саймон, - у меня нет никаких возражений.

- Как я уже говорила, - сказала Дафна, проскользнув мимо него и направляясь к воротцам, чтобы проверить их расположение, - ты не был рожден для этой семьи.

- Где Эдвина? – живо поинтересовался Колин, бросив взгляд на дом.

- Она скоро подойдет, - отозвалась Кейт. – Заканчивает завтрак.

- Из-за нее задерживается игра.

Кейт повернулась к Дафне:

- Моя сестра не разделяет нашего пристрастия к пэлл-мэллу.

- Она считает нас помешанными? – уточнила Дафна.

- Именно.

- Что ж, очень мило с ее стороны приезжать сюда каждый год, - ответила Дафна.

- Это традиция, - рявкнул Энтони. Он сумел завладеть оранжевым молотом и теперь помахивал им над воображаемым шаром, прищурив глаза, как будто примеривался к цели.

- Он же не тренировался с этим порядком ворот? – задал вопрос Колин.

- Как бы у него получилось? – ответил Саймон. – Энтони установил их только сегодня утром. Мы все наблюдали за этим процессом.

Колин проигнорировал его и повернулся к Кейт:

- В последнее время за ним не замечалось каких-либо загадочных ночных исчезновений?

Та изумленно уставилась на Колина:

- Ты думаешь, он выбирался из дома, чтобы поиграть в пэлл-мэлл при свете луны?

- От него всего можно ожидать, - проворчал Колин.

- Я тоже так думаю, - согласилась Кейт, - но уверяю тебя, он спал в собственной постели.

- Дело не в том, где он спал, - сообщил ей Колин, – а в соревновании.

- Это не подходящая тема для обсуждения в присутствии леди, - заметил Саймон, но было ясно, что сам оннаслаждался разговором.

Энтони послал Колину сердитый взгляд, затем, для ровного счета, направил еще один в сторону Саймона. Разговор становился нелепым, и уже давно пора было начинать матч.

- Где Эдвина? – задал он вопрос.

- Вон она, спускается с холма, - ответила Кейт.

Подняв голову, Энтони увидел, как Эдвина Бэгвелл, младшая сестра Кейт, с трудом спускается вниз по склону. Она никогда не была поклонницей длительных прогулок, и Энтони легко мог представить, как бедняжка вздыхает и закатывает глаза.

- В этом году я возьму розовый, - объявила Дафна, вытащив из набора один из оставшихся молотов. – Ощущаю себя женственной и утонченной. – Она послала братьям лукавый взгляд. – Обманчивое чувство.

Саймон подошел к ней сзади и выбрал желтый молот.

- Голубой, разумеется, для Эдвины.

- Эдвина всегда получает голубой, - пояснила Кейт Пенелопе.

- Почему?

Кейт запнулась.

- Не знаю.

- А как насчет фиолетового? – спросила Пенелопа.

- О, мы никогда его не используем.

- Почему?

Кейт опять задумалась.

- Не знаю.

- Традиция, - встрял Энтони.

- Тогда почему все, кроме нее, каждый год выбирают молот другого цвета? – настаивала Пенелопа.

Энтони повернулся к брату.

- Она всегда задает так много вопросов?

- Всегда.

Он снова повернулся к Пенелопе и ответил:

- Нам так нравится.

- Я здесь! – приветливо выкрикнула Эдвина, приближаясь к остальным игрокам. – О, опять голубой. Как заботливо с вашей стороны. – Она взяла свой молот и взглянула на Энтони. – Ну что, начнем игру?

Тот ответил кивком и повернулся к Саймону.

- Ты первый, Гастингс.

- Как всегда, - пробормотал Саймон и поставил свой шар на стартовую позицию. – Отойдите, - предупредил он, хотя рядом в пределах досягаемости никого не было. Затем размахнулся и с громким треском ударил по шару. Тот полетел над лужайкой, точно и прямо, приземлившись в нескольких ярдах [5] от следующих ворот.

- О, блестящий удар! – радостно вскрикнула Пенелопа, захлопав в ладоши.

- Я же сказал, никаких подбадриваний и аплодисментов, - прорычал Энтони. Хоть кто-нибудь в наши дни может следовать правилам?

- Даже для Саймона? – уточнила Пенелопа. – Я думала, это касается только Колина.

Энтони аккуратно установил свой шар.

- Шум отвлекает.

- Поскольку остальным это не мешает, - успокоил ее Колин, - подбадривай на здоровье, дорогая.

Но она сохраняла молчание, пока Энтони прицеливался. Его удар был даже более мощным, чем у герцога, и шар прокатился еще дальше.

- Хммм, как не повезло, - сказала Кейт.

Энтони развернулся и подозрительно уставился на нее.

- Что ты имеешь в виду? Это был великолепный удар.

- Ну да, но…

- С дороги, - приказал Колин, направляясь к стартовой позиции.

Энтони поймал взгляд жены:

- Что ты имела в виду?

- Ничего особенного, - небрежно проговорила Кейт, - только то, что там слегка грязно.

- Грязно? – Энтони устремил взгляд к своему шару, потом снова посмотрел на жену, потом опять на шар. – В последнее время дождей не было.

- Хммм… Нет.

Он снова посмотрел на жену. Его сводящую с ума, дьявольски изобретательную и напрашивающуюся-чтобы-ее-поскорее-посадили-под-замок жену.

- И каким же образом там стало грязно?

- Ну, возможно, не грязно…

- Не грязно, - повторил Энтони с гораздо большим терпением, чем она заслуживала.

- «Лужисто», возможно, будет более подходящим словом.

Он потерял дар речи.

- Лужисто? – Кейт слегка поморщилась. – Как из лужи можно было сделать наречие?

Энтони шагнул по направлению к жене. Она бросилась за спину Дафны.

- Что происходит? – повернувшись, спросила та.

Кейт высунула голову из-за ее спины и триумфально улыбнулась.

- Полагаю, он собирается меня убить.

- При таком количестве свидетелей? – уточнил Саймон.

- Каким образом, - потребовал ответа Энтони, - в разгар самой сухой на моей памяти весны появилась лужа?

Кейт послала ему еще одну из своих раздражающих улыбочек.

- Я пролила свой чай.

- В таком количестве?

Она пожала плечами.

- Я замерзла.

- Замерзла.

- И хотела пить.

- А также, очевидно, споткнулась, - вставил Саймон.

Энтони зло уставился на зятя.

- Ну, если ты действительно собираешься убить ее, - произнес Саймон, - ты не мог бы подождать, пока моя жена уйдет с твоего пути? – Он повернулся к Кейт. – Как ты узнала, где сделать лужу?

- Он такой предсказуемый, - ответила та.

Энтони стиснул пальцы и пристально посмотрел на ее горло.

- Каждый год, - сказала Кейт, улыбаясь ему в лицо, – ты ставишь первые воротца в одном и том же месте и всегда посылаешь шар именно туда.

Колин выбрал этот момент, чтобы вставить свою реплику.

- Твой удар, Кейт.

Та выскочила из-за спины Дафны и подбежала к стартовому шесту.

- Все честно, дорогой муж, - весело крикнула она. А затем наклонилась вперед, прицелилась и послала зеленый шар в полет.

Прямо в центр лужи.

Энтони счастливо вздохнул. Все-таки в этом мире еще существовала справедливость.

Тридцать минут спустя Кейт ожидала хода возле третьих ворот.

- Сочувствую по поводу всей этой грязи, - сказал Колин, проходя мимо прогулочным шагом.

Женщина испепелила его взглядом.

Спустя минуту подошла Дафна.

- У тебя капелька в… - она указала на волосы Кейт. – Да, здесь, - добавила она, когда та яростно потерла висок. – Хотя есть еще немного, ну…- Дафна прочистила горло. – Э-э-э-э… везде.

Кейт сердито посмотрела на золовку.

Саймон подошел и присоединился к женщинам. Боже правый, неужели всем обязательно проходить мимо третьих ворот по дороге к пятым?

- У тебя тут немного грязи, - услужливо подсказал мужчина.

Пальцы Кейт крепче обхватили молот. Его голова была совсем близко.

- Но, по крайней мере, она смешана с чаем, - добавил он.

- Что это должно означать? – спросила Дафна.

- Точно не знаю, - услышала Кейт, в то время как Саймон с Дафной направились к воротцам под номером пять, - но мне показалось, что я должен был что-то сказать.

Кейт сосчитала про себя до десяти. Конечно же, следующей появилась Эдвина, за которой, отстав на три шага, следовала Пенелопа. Эта пара стала чем-то вроде команды: Эдвина выполняла все удары, а Пенелопа давала советы относительно стратегии.

- О Кейт, - произнесла Эдвина с жалостливым вздохом.

- Лучше ничего не говори, - прорычала Кейт.

- Но ты же сама сделала эту лужу, - справедливо заметила Эдвина.

- Чья ты сестра, в конце концов? – спросила Кейт.

Эдвина послала ей лукавую улыбку.

- Сестринская преданность не может затмить мое чувство справедливости.

- Это пэлл-мэлл. Тут не может быть и речи о справедливости.

- Очевидно, нет, - заметила Пенелопа.

- Десять шагов,  - предупредила Кейт.

- От Колина, но не от тебя, - ответила Пенелопа. – Хотя я уверена, что мне всегда следует оставаться хотя бы на расстоянии длины молота.

- Не продолжить ли нам путь? – осведомилась Эдвина. Она повернулась к Кейт. – Мы только что прошли четвертые воротца.

- И вам обязательно надо было выбрать самый длинный путь? – проворчала Кейт.

- Но мне показалось, это так по-спортивному – нанести тебе визит, - запротестовала Эдвина.

Они с Пенелопой собрались уходить, и у Кейт вырвался вопрос. Она не смогла сдержаться.

- Где Энтони?

Эдвина с Пенелопой повернулись.

- Ты действительно хочешь  знать? – спросила Пенелопа.

Кейт заставила себя кивнуть.

- Боюсь, он около последних ворот, - ответила Пенелопа.

- Перед или за? – выдавила Кейт

- Прошу прощения?

- Он перед воротами или за ними? – повторила она нетерпеливо. А когда Пенелопа не ответила сразу, добавила: - Он еще не прошел эти чертовы ворота?

Пенелопа удивленно моргнула.

- Э-э-э, нет. Думаю, ему понадобится еще где-то два удара. Возможно, три.

Прищурившись, Кейт наблюдала, как удалялись Эдвина с Пенелопой. Она не могла победить – у нее не осталось никаких шансов. Но если она не сможет одержать победу, тогда ей-Богу, этого не сможет сделать и Энтони. Сегодня он не заслужил победы, только не после того, как подставил ей подножку и послал прямиком в лужу грязи.

О, он утверждал, что это был несчастный случай, но Кейт находила очень подозрительным то, что его шар вылетел из лужи, посылая вокруг себя брызги, в тот самый момент, как она шагнула к своему шару. Ей пришлось слегка подпрыгнуть, чтобы уклониться от летящего снаряда, и она уже поздравляла себя с  блестящей реакцией, когда Энтони развернулся с откровенно фальшивым «Что с тобой?».

В его руках – как раз на уровне ее лодыжек – мелькнул молот. Кейт была не в состоянии увернуться и от этого удара – и полетела в грязь.

Лицом вниз.

И у Энтони еще хватило наглости, чтобы предложить ей носовой платок.

Она собиралась убить его.

Убить.

Убить, убить, убить.

Но сначала надо убедиться, что он не выиграет.

***

Энтони широко улыбался – даже насвистывал – пока ждал своей очереди. Ожидать следующего хода приходилось до смешного долго. И все из-за Кейт, которая находилась так далеко, что кому-то приходилось бегать назад, чтобы сообщать ей, когда наступала ее очередь, не говоря уж об Эдвине, которая никогда, казалось, не понимала достоинства быстрой игры. Последние четырнадцать лет игра сестры Кейт и так не отличалась скоростью, с этими ее прогулками, как будто весь день впереди. Теперь же рядом с ней находилась Пенелопа, которая не позволяла ударить по шару без того, чтобы провести анализ и дать совет.

Но на этот раз Энтони не возражал. Пока он настолько опережал соперников, что никто не мог нагнать его. И как будто для того, чтобы сделать его победу совсем сладкой, Кейт была на последнем месте.

Настолько далеко, что у нее не было надежды догнать хоть кого-нибудь.

Этот факт почти примирил его с тем, что Колин завладел Молотом Смерти.

Энтони повернулся к последним воротцам. Ему нужен был один удар, чтобы вывести шар на подготовительную позицию, и еще один, чтобы провести его через воротца. После этого оставалось лишь направить шар к финальному шесту и закончить игру сигналом.

Проще некуда.

Лорд Бриджертон мельком взглянул через плечо. Ему было видно Дафну, стоявшую около старого дуба. Она находилась на вершине холма и поэтому могла видеть все происходящее внизу.

 - Чья очередь? – прокричал Энтони.

Дафна вытянула шею, рассматривая остальных игроков у подножия холма.

- Колина, я полагаю, - обернувшись, произнесла она, - а это означает, что следующий ход у Кейт.

В ответ Энтони только улыбнулся.

В этом году он установил воротца немного в другом порядке. Чтобы пройти их все, игроки должны были следовать по круговому маршруту. Это означало, что сейчас он был ближе к Кейт, чем ко всем остальным игрокам. На самом деле, Энтони достаточно было пройти всего десять ярдов на юг, и он смог бы наблюдать за тем, как она пыталась пройти четвертые воротца.

Или все-таки это были третьи?

Так или иначе, Энтони не собирался пропускать такое зрелище.

Так что, усмехнувшись, он потрусил в нужном направлении. Должен ли он что-нибудь крикнуть? Кейт была бы еще больше раздражена, если бы Энтони это сделал.

Но это было бы жестоко. Хотя…

КРЭК!

Энтони оторвался от своих размышлений  как раз вовремя, чтобы увидеть, как зеленый шар несется в его направлении.

Какого черта?

Кейт издала триумфальный возглас и, подобрав юбки, бросилась бежать.

- Что, во имя Господа, ты делаешь? – спросил Энтони. – Четвертые воротца в той стороне. – Он ткнул пальцем в соответствующем направлении, хотя понимал, что она знала, где они находились.

- Я только на третьих, - лукаво ответила Кейт, - да и все равно, я махнула рукой на победу. На данный момент это безнадежно, ты так не считаешь?

Энтони посмотрел на Кейт, потом на ее шар, мирно лежащий возле последних ворот.

Потом снова на жену.

- О нет, ты не посмеешь, - прорычал он.

Она медленно улыбнулась.

Коварно.

Словно ведьма.

- Следи, как я это сделаю.

Именно в этот момент Колин сбежал со склона.

- Твоя очередь, Энтони!

- Как это? – спросил тот. – Кейт только что сделала свой удар, так что еще остаются Дафна, Эдвина и Саймон.

- Мы проделали все очень быстро, - ответил Саймон, подходя широким шагом. – Естественно, мы не хотели пропустить такое.

- О, ради Бога, - пробормотал Энтони, увидев, что все остальные торопятся присоединиться к ним. Он прошествовал к своему шару, прищурившись, будто прицеливался для удара.

- Будь осторожен с корнями деревьев! – крикнула Пенелопа.

Энтони стиснул зубы.

- Это не было подбадриванием, - сказала Пенелопа с невинным выражением лица. – Я уверена, предупреждение нельзя расценивать, как подбадривание…

- Заткнись, - процедил Энтони.

- Мы все участвуем в игре, - произнесла Пенелопа, ее губы задрожали.

Энтони повернулся.

- Колин! – рявкнул он. – Если ты не хочешь стать вдовцом, будь добр, заставь свою жену замолчать.

Колин подошел к Пенелопе.

- Я люблю тебя, - сказал он, целуя ее в щеку.

- И я…

- Хватит! – взорвался Энтони. Когда все взгляды повернулись к нему, он добавил, вернее, проворчал: - Я пытаюсь сконцентрироваться.

Кейт придвинулась немного ближе.

- Отойди от меня, женщина.

- Я просто хочу посмотреть, - ответила Кейт. – Едва ли, находясь все это время так далеко, я имела хоть один шанс увидеть что-нибудь в этой игре.

Энтони прищурился.

- Возможно, я виноват в том, что ты упала в грязь, и, пожалуйста, обрати внимание на ударение на слове «возможно», которое не подразумевает никакого подтверждения с моей стороны…

Энтони сделал паузу, совершенно явно игнорируя остальных собравшихся, которые изумленно смотрели на него.

- Однако, - продолжал он, - я не в состоянии понять, почему я ответственен за то, что ты находишься на последнем месте.

- Грязь сделала мои руки скользкими, - выдавила из себя Кейт. – Я не могла как следует схватить молот.

Отведя ее в сторону, Колин сказал, слегка поморщившись:

- Я боюсь, это слабый аргумент, Кейт. Как бы мне ни было больно, придется присудить это очко Энтони.

- Прекрасно, - ответила Кейт, бросив на Колина испепеляющий взгляд. – В этом никто, кроме меня, не виноват. Как бы то ни было…

И замолчала.

- Э-э-э-э, «как бы то ни было» что? – наконец, спросила Эдвина.

Стоя там, вся покрытая грязью, Кейт выглядела, как королева.

- Однако, - продолжила она высокомерно, - я не обязана радоваться проигрышу. И поскольку это пэлл-мэлл, а мы являемся Бриджертонами, играть честно не обязательно.

Энтони покачал головой и, отступив, нагнулся, чтобы прицелиться.

- А на этот раз права она, - заметил Колин, снова выставив себя докучливым негодяем, каковым он и был. – Уважительное отношение к сопернику никогда не ценилось в этой игре.

- Помолчи, - прорычал Энтони.

- На самом деле, - продолжал Колин, - кто-нибудь мог бы привести аргумент, что…

- Я сказал, помолчи.

- …обратное верно, и что неуважением к сопернику…

- Заткнись, Колин.

- …будет, на самом деле, его восхваление и…

Энтони решил сдаться и нанести удар. Иначе они стояли бы здесь до следующего Михайлова дня [6] . Колин вообще не собирался замолкать – только не тогда, когда полагал, что имеет шанс позлить брата.

Энтони заставил себя не слушать ничего, кроме ветра. Или, по крайней мере, попытался.

Он прицелился.

Размахнулся.

Крэк!

Не слишком сильно, не слишком.

Шар прокатился вперед, увы, недостаточно далеко. В следующей попытке Энтони не сможет пройти последние воротца. По крайней мере, не сможет без божественного вмешательства, достаточного, чтобы послать шар вокруг камня размером с кулаком.

- Колин, ты следующий, - сказала Дафна, но тот уже бежал к своему шару.

Он ударил, не целясь, и прокричал:

- Кейт!

Она вышла вперед и прищурилась, оценивая ситуацию на поле. Ее шар находился на расстоянии около фута [7] от шара Энтони. Однако с другой стороны лежал камень, а это означало, что если бы Кейт попыталась навредить мужу, она не смогла бы выбить его шар достаточно далеко – камень непременно помешал бы.

- Любопытная дилемма, - пробормотал Энтони.

Кейт ходила кругами вокруг шаров.

- Если бы я позволила тебе победить, - размышляла она, - это было бы романтичным жестом.

- Твое разрешение тут ни при чем, - поддел ее Энтони.

 - Неверный ответ, - процедила Кейт и прицелилась.

Энтони прищурился. Что она делает?

Кейт довольно сильно ударила, нацелившись не по центру его шара, а в левый бок, отчего тот закрутился по спирали вправо. Поскольку удар был под углом, Кейт не могла отправить его шар так далеко, как это получилось бы, ударь она прямо, но этого было достаточно, чтобы направить его на вершину холма.

Прямо на вершину.

На самую вершину…

А потом вниз по склону.

Кейт издала восторженный вопль, который был бы уместен даже на поле битвы.

- Ты заплатишь за это, - произнес Энтони.

Она была слишком занята, прыгая от счастья, чтобы обращать на него хоть какое-то внимание.

- Как вы полагаете, кто теперь выиграет? – задала вопрос Пенелопа.

- Знаешь, - спокойно проговорил Энтони, - мне все равно.

Он направился к зеленому шару и прицелился.

- Подожди, сейчас не твой ход! – выкрикнула Эдвина.

- И это не твой шар, - добавила Пенелопа.

- Да что вы говорите? – пробормотал Энтони и с размаху ударил по шару Кейт, с громким стуком отправив его через лужайку, вниз по пологому склону, прямиком в озеро.

Кейт возмущенно фыркнула.

- Это было очень неспортивно с твоей стороны!

Энтони послал ей сводящую с ума улыбочку.

- Как ты говорила, все честно, женушка.

- Вылавливать его будешь ты, - парировала Кейт.

- Ты единственная, кто нуждается в купании.

Дафна хихикнула и произнесла:

- Я думаю, теперь должен быть мой ход. Продолжим?

Она развернулась и направилась к своему шару, Саймон, Эдвина и Пенелопа двинулись следом.

- Колин! – рявкнула Дафна.

- Ох, ну хорошо, - проворчал тот и поплелся вслед за ними.

Кейт подняла взгляд на мужа, ее губы начали подергиваться.

- Ну, - сказала она, почесав ухо, которое было особенно заляпано грязью, - я полагаю, для нас игра окончена.

- Я бы тоже так сказал.

- В этом году ты был великолепен.

- Как и ты, - добавил Энтони, улыбнувшись жене. – Лужа была гениальным ходом.

- Мне кажется, да, - согласилась Кейт без ложной скромности. - И, ну, в общем, по поводу грязи…

- Это задумывалось не совсем так, - пробормотал он.

- Я бы поступила точно так же, - призналась она.

- Да, я знаю.

- Я грязная, - произнесла Кейт, осматривая себя.

- Озеро вон там, - предложил Энтони.

- Там слишком холодно.

- Тогда ванна?

Кейт обольстительно улыбнулась.

- Ты присоединишься ко мне?

- Само собой.

Энтони протянул жене руку, и они вместе направились к дому.

- Должны ли мы сказать им, что уходим? – спросила Кейт.

- Нет.

- Ты же понимаешь, что Колин попытается украсть черный молот.

Энтони взглянул на жену с интересом.

- Ты думаешь, он попытается увезти его из Обри-Холла?

- А ты бы увез?

- Безусловно, - отозвался Энтони тоном, не вызывающим сомнений. – Нам надо объединить силы.

- О, несомненно.

Они прошли несколько ярдов, и Кейт нарушила молчание:

- Но как только он вернется к нам…

Энтони посмотрел на нее в ужасе.

- О, тогда уже каждый сам за себя. Ты же не думаешь…

- Нет, - торопливо ответила его жена. – Безусловно, нет.

- Тогда договорились, - проговорил Энтони с некоторым облегчением. В самом деле, в чем бы был весь смысл развлечения, если б он не мог сражаться с Кейт и одержать над ней вверх?

Прошло еще несколько секунд, и Кейт опять заговорила:

- Я собираюсь победить в следующем году.

- Я знаю, что ты на это рассчитываешь.

- Нет, я это сделаю. У меня есть идеи. Стратегии.

Энтони рассмеялся, затем склонился, чтобы поцеловать ее, не обращая внимания на то, что она была перепачкана грязью по самый кончик носа.

- У меня тоже есть идеи, - сказал он с улыбкой. - И много-много стратегий.

Кейт облизнула губы.

- Мы уже говорим не о пэлл-мэлл?

Энтони покачал головой.

Обняв мужа, Кейт притянула его голову к себе. И затем, за мгновение до того, как губы Энтони накрыли ее рот, он услышал ее вздох…

- Хорошо.


___________________________

[1] «Макбет» - пьеса У. Шекспира.

[2] Эти слова напеваются в ритме первых аккордов Пятой симфонии Бетховена.

[3] Пэлл-мэлл – игра на открытом воздухе, напоминающая крокет. На лужайке в определенном порядке расставляются воротца, и игроки бьют молотами по деревянным шарам, стараясь, чтобы те пролетали через воротца. Цель игры – первым достигнуть последних ворот, пройдя их все поочередно.

В семье Бриджертонов игра в пэлл-мэлл занимала особое место. Под заказ был сделан набор для игры из восьми молотов и восьми шаров различных цветов – для каждого из восьми детей Бриджертонов. Самым любимым молотом Энтони Бриджертона был черный молот – Молот Смерти. Но когда Кейт пригласили сыграть с Бриджертонами в первый раз, она выбрала именно черный молот и победила Энтони, зашвырнув его шар в озеро. Подробно игра в пэлл-мэлл описана в романе Джулии Куин «Виконт, который любил меня».

[4] «Летим, вскочив на помело» - фраза из «Макбет». Эту фразу произносят три ведьмы, в том числе Первая ведьма, роль которой отдали Кейт Бриджертон в постановке пьесы, состоявшейся в прошлом месяце.

[5] Ярд – английская мера длины, равен 0,9144 метра.

[6] Михайлов день – день народного календаря, отмечаемый 8 (21) ноября. Связан с окончанием свадебного сезона, последний осенний праздник. После Михайлова дня заканчивались свадьбы. День Михаила-архангела считается в народе за первый шаг «необлыжной зимы».

[7] Фут – английская мера длины, равен 30.48 см.


На пути к свадьбе: 2 эпилог

21 июня 1840

Поместье Катбэнк

вблизи Уинкфилд, Беркшир


Мой любимый Гарет!

Питаю надежду, что это письмо найдет тебя в добром здравии. Не могу поверить, что вот уже почти две недели, как я покинула Клэр-хаус и уехала в Беркшир. Люси просто огромна! Уму непостижимо, как она до сих пор не родила. Если бы я стала такой, нося под сердцем Джорджа или Изабеллу, то, уверена, беспрестанно бы жаловалась.

(Я также убеждена, что ты не станешь напоминать мне о моем роптании на сносях.)


Однако Люси утверждает, что ее теперешняя беременность отличается от предыдущих. И я склонна ей верить, так как видела ее накануне рождения Бена, и, клянусь, она танцевала джигу. Я бы призналась, что ужасно завидую, но это выставило бы меня невоспитанной особой и плохой матерью, а, как мы оба знаем, я всегда благовоспитанна. И время от времени во мне пробуждается материнский инстинкт.

Кстати о наших отпрысках, Изабелла веселится вовсю. Полагаю, она с удовольствием проведет лето в компании кузенов и кузин. Наша дочь обучила их сквернословить по-итальянски. Я попыталась ее пожурить, но, уверена, Изабелла поняла, что в глубине души я ею восхищаюсь. Женщине непременно нужно уметь ругаться на иностранном языке, так как родной нам в светском обществе заказан.

Я понятия не имею, когда вернусь домой. Сейчас я даже не удивлюсь, если Люси родит не раньше июля. И я, разумеется, пообещала остаться ненадолго после рождения ребенка. Возможно, ты мог бы прислать сюда Джорджа? Мне кажется, тут никто и глазом не моргнет, если к полчищу детей добавится еще один.

Твоя преданная жена,

Гиацинта


Постскриптум. Хорошо, что я еще не запечатала письмо. Люси только что родила близнецов. Близнецов! Боже праведный, что же они будут делать еще с двумя детьми? Просто ума не приложу.


***

– Я не выдержу еще одного раза.

Люси Бриджертон говорила подобное и прежде – семь раз, если быть точным, – но сейчас в самом деле не шутила. И не потому, что всего полчаса назад родила своего девятого ребенка – ведь она стала настоящей докой в произведении на свет малышей и могла сделать это, не испытывая почти никаких затруднений. Вот только… Близнецы! Почему никто не сказал, что она, оказывается, носила близнецов? Неудивительно, что последние несколько месяцев ей было так плохо. Малыши в ее животе, наверное, проводили боксерский поединок.

Грегори с улыбкой посмотрел на нее и произнес:

– Две девочки. Мальчишки будут разочарованы, что перевес теперь на стороне сестер.

– Мальчишки получат право на владение собственностью, голосование и ношение брюк, – возразила сестра Грегори Гиацинта, которая приехала помочь невестке под конец беременности. – Им придется стерпеть.

Люси тихонько хихикнула. Да уж, Гиацинта всегда переходила прямо к сути вопроса.

– А твой супруг знает, что ты участвуешь в общественной компании в защиту прав женщин? – спросил ее брат.

– Муж во всем и всегда меня поддерживает, – любезно ответила Гиацинта, не сводя глаз со спеленатого крошечного младенца у нее на руках.

– Твой супруг – святой, – заметил Грегори, воркуя над своим маленьком свертком. – Или же, возможно, просто сумасшедший. В любом случае, я ему по гроб жизни благодарен за то, что он на тебе женился.

– Как ты его терпишь? – спросила Гиацинта, склоняясь над Люси, которая чувствовала себя очень странно.

Та открыла было рот, чтобы ответить, но Грегори ее перебил:

– Я наполняю ее жизнь невероятной радостью. И благополучием, и светом, и всем идеальным и хорошим.

Гиацинту буквально передернуло от отвращения.

– Ты просто завидуешь, – заявил Грегори.

– Чему? – уточнила его сестра.

Счастливый отец двух малышек лишь отмахнулся от подобного неважного, по его мнению, вопроса. Люси закрыла глаза и улыбнулась, наслаждаясь перепалкой брата и сестры. Грегори и Гиацинта все время подтрунивали друг над другом, даже теперь, когда им обоим было без малого по сорок лет. Но несмотря на постоянные шпильки, – а возможно, и благодаря им, – между братом и сестрой существовала крепкая связь. Гиацинта была даже излишне преданна брату: только через два года после свадьбы Грегори она прониклась к невестке симпатией.

Люси полагала, что Гиацинта недолюбливала ее не без оснований: ведь она, Люси, едва не вышла замуж за другого мужчину. Хотя нет, она все же вышла замуж за другого, но, к счастью для нее, влиятельность маркиза и графа (в придачу к внушительной сумме, пожертвованной на нужды англиканской церкви) сделали возможным аннулирование брака, хотя, строго говоря, подобная практика была не принята.

Однако все это осталось в прошлом. Гиацинта теперь для нее будто сестра, как, впрочем, и остальные сестры Грегори. Как же чудесно оказалось выйти замуж за мужчину из многодетной семьи. Вот поэтому Люси так радовалась, что у них с супругом родилось столько малышей.

– Девять, – прошептала она, открывая глаза и глядя на два свертка с младенцами, которые нуждались в именах. Да и в волосах, если уж на то пошло. – Кто бы мог подумать, что у нас будет девять детей?

– Моя мать наверняка скажет, что разумный человек остановился бы на восьми, – ответил Грегори и, улыбнувшись, предложил жене: – Хочешь подержать кого-нибудь из них?

Его супруга почувствовала прилив материнского блаженства.

– О да!

Повитуха помогла роженице сесть, и Люси взяла на руки одну из новорожденных дочерей.

– Она такая розовенькая, – прошептала Люси, прижимая к груди маленький сверток. Малышка вопила, словно банши, но матери этот звук казался прекраснейшим на свете.

– Розовый – замечательный цвет. Он приносит мне удачу, – заявил Грегори.

– А у этой крепкая хватка, – заметила Гиацинта, повернувшись, чтобы все увидели ее мизинец в кулачке младенца.

– Они обе совершенно здоровы, а вы ведь знаете, близнецы часто очень слабенькие, – сказала повитуха.

Грегори наклонился и поцеловал Люси в лоб.

– Я счастливчик, – прошептал он.

Люси слабо улыбнулась. Она тоже чувствовала себя невероятно счастливой, но в силу усталости лишь прошептала:

– Мне кажется, пора остановиться. Прошу, скажи, что этого достаточно.

Грегори с любовью улыбнулся.

– Пора остановиться, – заявил он. – По крайней мере, я уж постараюсь.

Люси благодарно кивнула. Ей тоже не хотелось отказываться от радостей супружеской постели, но должен же найтись способ покончить с этим нескончаемым потоком младенцев.

– И как мы их назовем? – спросил Грегори, корча рожицы малышке на руках у Гиацинты.

Люси кивнула повитухе и отдала ей дочку, чтобы снова лечь. У роженицы тряслись руки, так что она боялась не удержать ребенка даже на постели.

– Разве ты не хотел назвать дочь Элоизой? – прошептала она, закрывая глаза. Они назвали всех своих отпрысков в честь собственных братьев и сестер: Кэтрин, Ричард, Гермиона, Дафна, Энтони, Бенедикт и Колин. Имя Элоиза казалось очевидным выбором для следующей дочери.

– Знаю, – ответил Грегори, и Люси поняла по его тону, что он улыбается. – Однако я не рассчитывал, что их окажется две.

Услышав последнюю фразу, Гиацинта развернулась и возмущенно воскликнула:

– Вы назовете другую Франческой!

– Ну, она же следующая, – слегка самодовольно выпалил Грегори.

Гиацинта застыла, разинув рот, и Люси бы не удивилась, если бы у золовки из ушей повалил пар.

– Поверить не могу! – воскликнула та, сердито глядя на брата. – Ты назовешь своих детей в честь всех братьев и сестер, кроме меня!

– Это просто счастливое совпадение, уверяю, – поддразнил ее Грегори. – Я полагал, что мы и Франческу обойдем вниманием.

– Вы назвали дочку даже в честь Кейт!

– Но ведь она стала нашим купидоном, – напомнил Гиацинте брат. – А ты напала на Люси в церкви.


Люси прыснула бы со смеху, будь у нее больше сил.

Гиацинте, однако, было не до смеха.

– Она же выходила замуж за другого!

– Как же ты злопамятна, сестрица. – Грегори повернулся к жене. – Она просто не может этого забыть. – Он снова держал на руках одну из новорожденных, вот только кого именно, Люси представления не имела. Да и муж вряд ли это знал.

– Малышка – красавица, хотя такая кроха. Кажется, она поменьше, чем все остальные, – заметил Грегори и улыбнулся жене.

– Близнецы всегда маленькие, – ответила повитуха.

– О, разумеется, – прошептал счастливый отец.

– А мне они маленькими не показались, – пожаловалась Люси и попыталась приподняться, чтобы взять другую малышку, но руки ее не держали.

– Я так устала, – прошептала она.

Повитуха нахмурилась:

– Роды были не такими уж долгими.

– Но она произвела на свет двух детей, – напомнил Грегори.

– Да, но у нее уже их столько было. Роды проходят легче с каждым разом, – отрезала повитуха.

– Мне нехорошо, – прошептала Люси.

Грегори передал младенца служанке и наклонился к жене:

– Что случилось?

– Она побледнела, – услышала Люси встревоженный голос Гиацинты.

Но голос золовки почему-то был тоненьким и доносился будто из длинной узкой трубки.

– Люси? Люси?

Она попыталась ответить и даже думала, что у нее получилось. Но не знала, шевелятся ли губы, и уж точно не услышала собственный голос.

– Что-то не так, – резко и испуганно произнес Грегори. – Где доктор Джарвис?

– Ушел. Его вызвали к другой роженице… к жене стряпчего.

Люси силилась открыть глаза, желая увидеть лицо мужа и заверить его, что с ней все хорошо. Вот только это было не так. Боли она почти не чувствовала, во всяком случае тело ныло не сильнее, чем обычно после родов. Люси не могла описать свои ощущения, просто что-то пошло не так.

– Люси? Люси! – Голос Грегори прорвался сквозь туман. Муж сжал ее руку и потряс.

Люси хотелось его успокоить, но она словно находилась где-то далеко. И это неприятное ощущение расползалось от живота по ногам до самых кончиков пальцев.

Все не так уж плохо, если не шевелиться. Возможно, сон…

– Что с ней случилось? – требовательно спросил Грегори. Младенцы пронзительно орали за его спиной, но, по крайней мере, розовые малышки извивались, а вот Люси…

– Люси? – Он настойчиво пытался ее дозваться, но в голосе слышался страх. – Люси?

Лицо жены побелело, губы были обескровлены. Она не потеряла сознания, но никак не отзывалась.

– Что с ней?

Повитуха бросилась к изножью кровати, заглянула под покрывала и вскрикнула. Ее лицо стало таким же бледным, как у Люси.

Грегори опустил глаза и успел заметить алое пятно на простыни.

– Принесите мне еще полотенец, – потребовала женщина, и Грегори повиновался без разговоров.

– Мне нужно еще. Давайте, поспешите! – мрачно приказала она, сунув несколько тряпок под бедра роженицы.

– Я принесу, а ты оставайся, – предложила Гиацинта.

Сестра бросилась в коридор, оставив Грегори подле повитухи. Он чувствовал себя беспомощным невеждой. Какой мужчина будет стоять как истукан, пока его жена истекает кровью?

Но он не знал, что еще делать, помимо того, что передавать полотенца повивальщице, которая изо всех сил прижимала их к Люси.

Грегори открыл рот, попытавшись что-то сказать. Кажется, у него даже получилось выдавить слово. Возможно. Скорее даже звук, ужасный стон страха, рвущийся из глубины души.

– Где же полотенца? – спросила повитуха.

Грегори кивнул и выбежал в коридор, чувствуя облегчение от полученного задания.

– Гиацинта! Гиа…

Люси закричала.

– О боже! – Грегори пошатнулся и уцепился за дверной косяк.

Дело было не в крови – ее он не боялся, – а в крике. Грегори даже не подозревал, что подобный вопль способно издать человеческое существо.

– Что вы с ней творите? – спросил он дрожащим голосом, отрываясь от косяка. Смотреть было тяжко, а слушать и подавно, но, возможно, ему следует подержать жену за руку.

– Я массирую ее живот, – проворчала повивальщица, с силой нажимая и стискивая.

Люси еще раз закричала и едва не сломала Грегори пальцы.

– Не думаю, что это хорошая мысль. Вы выдавливаете из нее кровь, ей нельзя терять…

– Доверьтесь мне, я уже видела подобное бессчетное множество раз, – отрывисто произнесла повитуха.

У несчастного супруга на языке вертелся вопрос: «Выжили ли те пациентки?» – но он ничего не сказал. Повитуха слишком уж помрачнела, ему не хотелось знать ответ.

Теперь Люси уже просто стонала, но отчего-то так стало еще хуже. Она дышала часто и неглубоко, зажмурившись от боли из-за грубых прикосновений.

– Остановите ее, умоляю, – захныкала бедняжка.

Грегори с тревогой посмотрел на повивальщицу, которая теперь орудовала обеими руками: одной сверху…

– О господи! – Он отвернулся, не в силах наблюдать за ее манипуляциями, и попытался увещевать жену: – Позволь ей помочь тебе.

– Я принесла полотенца! – Гиацинта вбежала в спальню, застыла, глядя на Люси, и произнесла дрогнувшим голосом: – О боже мой! Грегори?

– Заткнись!

Он не хотел ни слышать сестру, ни говорить с ней, ни отвечать на ее вопрос. Он не знал! Боже милостивый, разве Гиацинта не видит, что он понятия не имеет, что происходит?

И заставить его признаться в этом вслух – худшая из пыток.

– Больно! Мне больно, – прорыдала Люси.

– Знаю, знаю. Если бы я мог взять твои муки на себя, то так бы и сделал, клянусь.

Грегори стиснул ладонь жены обеими руками, пытаясь передать ей свои силы. Ее хватка слабела, напрягаясь, лишь когда повитуха массировала особо энергично.

И тут пальцы Люси разжались.

Грегори перестал дышать и с ужасом посмотрел на повитуху, которая все еще стояла у кровати и с мрачной решимостью продолжала свои манипуляции. Та вдруг остановилась, прищурилась и отступила, но ничего не сказала.

Гиацинта застыла, все еще держа в руках полотенца.

– Что… что… – Сестра Грегори говорила так тихо, что даже не смогла закончить предложение.

Повивальщица дотронулась до окровавленной постели рядом с Люси и сообщила:

– Кажется… все.

Грегори взглянул на пугающе неподвижную жену, а потом на повитуху. Он заметил, что женщина дышит свободнее, чего не позволяла себе, пока занималась молодой матерью.

– Что значит «все»? – едва выдавил он.

– Кровотечение прекратилось.

Грегори медленно повернулся к Люси. Что значит «кровотечение прекратилось»? Разве так происходит не всегда?

Почему же повивальщица просто стоит на месте? Разве она не должна что-нибудь делать? И разве он не должен что-нибудь делать? Или Люси…

Грегори снова обратил внимание на повитуху, чувствуя, как в душе нарастает тревога.

– Ваша жена жива, – быстро проговорила та. – По крайней мере, мне так кажется.

– Вам так кажется? – переспросил Грегори погромче.

Повитуха пошатнулась. Она была вся в крови и выглядела измученной, но Грегори было наплевать, даже если она с ног свалится от усталости.

– Помогите Люси, – потребовал он.

Повивальщица взяла больную за запястье, чтобы нащупать пульс. Кивнула, уловив ритм, а затем заявила:

– Я сделала все, что могла.

– Нет, – отрезал Грегори, не желая верить, что на этом все. Всегда можно что-то сделать.

– Нет! – снова повторил он. – Нет!

– Грегори, – прервала Гиацинта брата, коснувшись его плеча.

Он стряхнул ее руку и угрожающе навис над повитухой:

– Сделайте же что-нибудь! Вы должны что-то сделать!

– Она потеряла очень много крови, – ответила повивальщица, привалившись к стене. – Нам остается только ждать. Я не знаю, как все сложится. Некоторые роженицы поправляются, а другие… – Она замолчала. Возможно, потому, что не хотела об этом говорить. А возможно, увидев выражение лица перепуганного супруга.

Грегори сглотнул. Обычно он был довольно сдержан и не выходил из себя, но сейчас его снедало желание взорваться, завопить, заколотить по стенам, найти способ собрать всю эту кровь и залить обратно в Люси…

Он едва мог дышать под гнетом этих эмоций.

Гиацинта тихонько подошла к брату и взяла его за руку. Он машинально переплел свои пальцы с ее, ожидая, что сестра скажет: «С ней все будет хорошо» или «Все будет хорошо, только верь».

Однако она молчала. Ведь это была Гиацинта, а она никогда не врала. Но она была здесь. Слава богу, сестра тут.

Гиацинта пожала его руку, и Грегори знал, что она останется ровно столько, сколько будет ему нужна.

Он заморгал, глядя наповитуху и пытаясь выдавить хотя бы слово.

– Что если… – Нет! – Когда, – сбивчиво произнес он. – Что нам делать, когда она очнется?

Повитуха сначала посмотрела на Гиацинту, что по какой-то причине рассердило Грегори.

– Она будет крайне слаба.

– Но с ней все будет хорошо? – спросил он, едва ли не цепляясь к словам повивальщицы.

Она посмотрела на него с ужасным выражением лица: смесью жалости, печали и смирения и, наконец, ответила:

– Трудно сказать.

Грегори внимательно рассматривал ее, отчаянно пытаясь найти что-то еще, кроме недомолвок и банальностей.

– Какого дьявола это значит?

Повитуха избегала его взгляда.

– Нередко в таких случаях начинается инфекция.

– Почему?

Женщина моргнула.

– Почему? – почти прорычал Грегори, чувствуя, что Гиацинта сильнее сжала его руку.

– Не знаю, просто так происходит.

Повивальщица отступила на шаг.

Грегори повернулся обратно к Люси, не в силах больше смотреть на повитуху, покрытую кровью его жены. Может, в этом не было ничьей вины, но он не мог более ни минуты выносить вид этой женщины.

– Доктор Джарвис обязан вернуться, – глухо потребовал Грегори, взяв Люси за безвольную руку.

– Я за этим прослежу, а еще прикажу служанке поменять простыни, – сказала Гиацинта.

Грегори не поднял глаз.

– Мне тоже пора уходить, – сообщила повитуха.

Несчастный супруг ничего не ответил. Не сводя глаз с лица жены, он услышал удаляющиеся шаги, а затем тихий щелчок закрывающейся двери.

– Люси, – прошептал он, пытаясь добавить в голос нотки поддразнивания. – Ла-ла-ла Люси. Ла-ла-ла Люси. – Этот глупый припев придумала в четыре года их дочурка Гермиона.

Грегори изучал лицо любимой. Неужели она только что улыбнулась? Кажется, выражение ее лица чуть изменилось. Он продолжил дрожащим голосом:

– Ла-ла-ла Люси, ла-ла-ла Люси.

Грегори чувствовал себя идиотом, повторяя эту ерунду, но не знал, что еще говорить. Обычно он за словом в карман не лез, особенно с Люси, а теперь… что можно сказать в такую минуту?

Вот поэтому он и сидел тут. Сидел, кажется, уже несколько часов. Сидел, пытаясь не забыть, как дышать. Сидел и прикрывал рот каждый раз, когда чувствовал, как рвется из горла рыдание, потому что не хотел, чтобы его услышала Люси. Сидел и отчаянно пытался не думать о том, как ему жить без нее.

Она была для него целым миром. Затем, с появлением детей, пусть уже не заполняла его жизнь полностью, но оставалась ее центром. Солнцем. Его солнцем, вокруг которого вращалось все самое важное.

Люси. Девушка, которую он едва не потерял, потому что слишком поздно понял, как ее обожает. Такая идеальная – попросту его вторая половинка, – что он чуть ее не упустил. Ждал любви, полной страсти и драматизма; ему даже в голову не приходило, что настоящая любовь может быть настолько уютной и простой.

С Люси он мог часами сидеть в молчании. А мог болтать, как сорока. Сказать какую-нибудь глупость и не переживать. Заниматься любовью всю ночь напролет или несколько недель просто обнимать ее во сне.

Это неважно. Все неважно, потому что они оба знали, что любят.

– Я не смогу жить без тебя, – выпалил Грегори. Черт побери, он молчал целый час, и это все, что он сумел придумать? – То есть, смогу, потому что придется, но это будет ужасно, и, честно сказать, справлюсь я плохо. Я хороший отец лишь потому, что ты такая замечательная мать.

Если она умрет…

Грегори плотно зажмурился, пытаясь отбросить эту мысль. Он так старался не думать об этих трех словах.

Три слова. Обычно под ними подразумевается «Я тебя люблю», а не…

Он сделал глубокий прерывистый вздох и попытался подумать о чем-то другом.

В приоткрытое окошко дул легкий бриз, и Грегори услышал радостный крик снаружи. Один из его детей – судя по голосу, сыновей. День выдался солнечным, и дети, наверное, играли в догонялки на лужайке.

Люси любила смотреть, как они носятся на свежем воздухе, и сама бегала с ними, даже когда была уже на сносях и переваливалась, словно утка.

– Люси, – прошептал Грегори, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Не оставляй меня, умоляю, не покидай!

– Им ты нужна больше, – выдавил он, передвинувшись так, чтобы держать ее ладонь обеими руками. – Наши дети нуждаются в тебе сильнее. Ты же знаешь это. Хоть в жизни не скажешь, но ты знаешь. И мне ты необходима. Мне кажется, тебе и это известно.

Однако жена не ответила и не пошевелилась.

Но дышала. Слава богу, хотя бы дышала.

– Отец?

Грегори вздрогнул, услышав голос старшей дочери, и быстро отвернулся, чтобы взять себя в руки.

– Я пришла посмотреть на малышек. Тетя Гиацинта разрешила, – пояснила вошедшая Кэтрин.

Он кивнул, но не ответил.

– Они миленькие. Я о младенцах, а не о тете Гиацинте.

К своему сильному изумлению, Грегори улыбнулся.

– Да, тетю Гиацинту нельзя назвать милой.

– Однако я все равно ее люблю, – выпалила Кэтрин.

– Знаю, я тоже, – ответил он, наконец повернувшись к дочери. Его Кэтрин была воплощением преданности.

Кэтрин подошла и остановилась в изножье кровати.

– Почему мама все еще спит?

Грегори сглотнул.

– Ну, она очень устала, лапочка, роды и так нелегкое дело, а тут еще и вдвойне.

Кэтрин серьезно кивнула, но он не знал, поверила ли ему дочь. Она, нахмурив брови, смотрела на мать: не слишком обеспокоенно, но с изрядной долей любопытства. Наконец она заметила:

– Мама побледнела.

– Ты уверена? – спросил Грегори.

– Она белая как простыня.

Он и сам так считал, но попытался не показать своего беспокойства:

– Возможно, немного бледнее обычного.

Кэтрин посмотрела на отца и устроилась в кресле рядом. Она сидела прямо, чинно сложив руки на коленях, и Грегори не переставал дивиться чудесной дочке. Почти двенадцать лет назад на свет появилась Кэтрин Хейзел Бриджертон, и Грегори стал отцом. В ту же секунду, как взял ее на руки, он осознал, что это его истинное призвание. Младший сын, которому никогда не достанется титул, и который никогда не хотел стать ни военным, ни священником, занял свое место благородного фермера и родителя.

Посмотрев на малышку Кэтрин, в ее темно-серые, еще не поменявшие цвет младенческие глаза, он понял, для чего существует в этом мире, и осознал свое предназначение… именно тогда. Он обязан воспитать это маленькое чудесное создание, защищать ее и заботиться о ней.

Грегори обожал всех своих детей, но у него навсегда останется особая связь с Кэтрин, потому что именно она показала ему его предназначение.

– Остальные дети захотят ее увидеть, – заметила она, опустив глаза вниз и покачивая правой ногой взад-вперед.

– Лапочка, маме нужен покой.

– Знаю.

Грегори ждал, что еще она скажет, пусть Кэтрин и не поделится с ним всем, что у нее на уме. Ему казалось, что это именно старшей дочери хотелось увидеть маму, посидеть на краешке постели, посмеяться, похихикать, а затем подробно рассказать о прогулке на природе с гувернанткой.

Другие дети помладше, возможно, не понимали, что происходит.

Однако Кэтрин всегда была очень близка с Люси. Характером мать и дочь походили друг на друга как две капли воды, хотя внешность их разнилась как небо и земля: Кэтрин была на удивление похожа на свою тезку, невестку Грегори, нынешнюю виконтессу Бриджертон. Это казалось тем более странным, что обе Кэтрин не являлись родственницами по крови, и тем не менее у обеих были черные волосы и овальное лицо, а также одинаковый разрез глаз, хотя цвет их все же отличался.

Однако в душе Кэтрин – его Кэтрин – была совсем как Люси. Она обожала порядок и любила все классифицировать. Если бы она могла рассказать матери о вчерашней прогулке на природе, то начала бы с увиденных цветов. Пусть не вспомнила бы все из них, но точно бы знала их количество по оттенкам. И Грегори бы не удивился, если бы позже к нему пришла гувернантка и сообщила, что Кэтрин настойчиво требовала пройти еще милю, чтобы число «розовых» совпало с «желтыми».

Его Кэтрин требовала справедливости во всем.

– Мимси сказала, что малышек назовут в честь тетушек Элоизы и Франчески, – выпалила старшая дочь, помахав ногой тридцать два раза.

(Грегори подсчитал. Невероятно! Он с каждым днем все больше становился похож на Люси.)

– Мимси, как обычно, права.

Из всех знакомых Грегори няня и кормилица его детей Мимси была первой кандидаткой на канонизацию.

– Однако она не знает, какие у них будут вторые имена.

Грегори нахмурился:

– Кажется, мы еще не решили.

Кэтрин посмотрела на него, нервируя своей прямотой.

– Мама уснула до того, как вы выбрали?

– Э-э, да, – ответил он, отводя взгляд. Гордиться тут было нечем, но только так он мог удержаться от слез в присутствии ребенка.

– Мне кажется, одну из них следует назвать Гиацинтой, – заявила Кэтрин.

Грегори кивнул.

– Элоиза Гиацинта или Франческа Гиацинта?

Кэтрин задумчиво поджала губы, а потом решительно ответила:

– Франческа Гиацинта звучит очень мило, однако…

Грегори ждал, пока дочь закончит мысль, но после недолгого молчания все же повторил:

– Однако?..

– Слегка вычурно.

– Этого вряд ли избежишь с таким именем, как Гиацинта.

– Верно, но что если сестричка не вырастет милой и изящной? – задумчиво спросила Кэтрин.

– Как твоя тетя Гиацинта? – прошептал Грегори. Он не мог этого не сказать.

– Она ужасно энергичная, – ответила девочка без тени сарказма.

– Ужасно энергичная или внушающая ужас?

– Ой, нет, только энергичная. Тетушка Гиацинта совсем не страшная.

– Только не говори об этом ей.

Кэтрин недоуменно моргнула.

– Думаешь, она хочет быть страшной?

– И энергичной.

– Очень странно, – прошептала девочка. И, посмотрев на отца блестящими глазами, добавила: – Полагаю, тетушка Гиацинта обрадуется, если малышку назовут в ее честь.

Грегори улыбнулся. По-настоящему, а не для того, чтобы успокоить ребенка.

– Да, разумеется, обрадуется, – прошептал он.

– Она, наверное, полагала, что до нее очередь не дойдет, – продолжала Кэтрин, – ведь вы с мамой называли детей по порядку. Мы все знали, что следующая девочка станет Элоизой.

– И кто мог знать, что у нас родятся близнецы?

– Даже в этом случае остается еще тетушка Франческа. Для того, чтобы использовать имя тети Гиацинты, маме пришлось бы родить тройню.

Тройню. Грегори не был католиком, но все равно едва сдержался, чтобы не перекреститься.

– И все они должны были оказаться девочками, что, по-моему, математически невозможно, – добавила она.

– Ты права, – прошептал отец.

Кэтрин улыбнулась, вызвав улыбку у Грегори, и они взялись за руки.

– Я тут подумала… – продолжала она.

– О чем, лапочка?

– Если у Франчески второе имя будет Гиацинта, тогда Элоизу можно назвать Люси. Ведь наша мама – самая лучшая на свете.

– Да, так и есть, – выдавил Грегори, с трудом сглотнув комок в горле.

– Думаю, маме это понравится. А ты как считаешь?

Грегори умудрился кивнуть.

– Она, вероятно, скажет, чтобы мы назвали малышку еще в чью-то честь. Наша мама – сама доброта.

– Знаю, поэтому мы должны это сделать, пока она спит и не может поспорить. Ты же понимаешь, что она будет возражать.

Он усмехнулся.

– Она будет твердить, что мы не должны были, но в глубине души обрадуется, – заметила Кэтрин.

Грегори сглотнул еще один комок в горле, но этот, к счастью, был вызван отцовской любовью.

– Похоже, ты права.

Кэтрин просияла.

Грегори взъерошил ей волосы. Скоро она станет совсем взрослой для подобных проявлений внимания и попросит не портить ей прическу. Однако пока что он будет гладить ее по волосам столько, сколько пожелает.

Он улыбнулся своей умнице:

– Откуда ты так хорошо знаешь маму?

Девочка снисходительно посмотрела на него, ведь они уже говорили об этом раньше:

– Потому что я ее копия.

– Точно, – согласился он. Они посидели еще немного, держась за руки, пока ему не пришло в голову поинтересоваться: – Люси или Люсинда?

– О, Люси. Она не похожа на Люсинду, – заявила Кэтрин, точно зная, о чем спрашивает отец.

Грегори вздохнул и посмотрел на все еще спящую жену.

– Нет, не похожа, – прошептал он и сжал маленькую теплую ладошку дочери.

– Ла-ла-ла Люси, – произнесла Кэтрин со спокойной улыбкой в голосе.

– Ла-ла-ла Люси, – повторил Грегори и, к своему удивлению, также улыбнулся.


Несколько часов спустя вернулся усталый и взъерошенный доктор Джарвис, принявший еще одни роды в деревне. Хозяин дома был хорошо знаком с врачом; Питер Джарвис только-только закончил обучение, когда Грегори и Люси решили обосноваться возле Уинкфилда, и с тех пор стал их семейным доктором. Они с Грегори были ровесниками и много раз ужинали вместе, миссис Джарвис была хорошей подругой Люси, а их дети часто играли с отпрысками Бриджертонов.

Но за все годы дружбы Грегори не видел у Питера такого выражения лица: плотно сжатые уголки губ и никаких любезностей, пока осмотр молодой матери не подошел к концу.

Гиацинта тоже находилась в спальне, настаивая, что Люси нужна поддержка еще одной женщины.

– Будто кто-то из вас может понять тяготы родов, – несколько презрительно заявила она.

Грегори не произнес ни слова, а просто отступил, пропуская сестру в комнату. Ее энергичность каким-то образом его успокаивала. И, возможно, даже вдохновляла. В Гиацинте чувствовалось столько напора – он почти не сомневался, что она может заставить Люси исцелиться одной силой воли.

Брат и сестра отступили, пока доктор считал пульс больной и слушал ее сердце. А потом, к несказанному изумлению Грегори, Питер крепко схватил Люси за плечо и начал трясти.

– Что вы делаете? – закричал Грегори, бросившись к кровати, чтобы остановить врача.

– Бужу ее, – решительно пояснил Питер.

– Но разве ей не нужно отдыхать?

– Ей нужнее очнуться.

– Но…

Грегори не знал, почему спорит, и, по правде сказать, это не имело значения, потому что Питер тут же его перебил:

– Бога ради, Бриджертон, нам надо выяснить, сможет ли она очнуться. – Врач снова потряс пациентку и на этот раз громко окликнул: – Леди Люсинда! Леди Люсинда!

– Ее зовут не Люсинда, – выпалил Грегори, а потом приблизился к жене и позвал: – Люси? Люси?

Она пошевелилась, что-то бормоча во сне.

Грегори быстро поднял глаза на Питера, выражая взглядом накопившиеся вопросы.

– Попробуйте добиться от нее ответа, – сказал доктор.

– Дайте я попробую, – встряла Гиацианта и на глазах брата наклонилась и что-то прошептала Люси на ухо.

– Что ты сказала? – спросил он.

Гиацинта покачала головой.

– Тебе лучше не знать.

– О, ради бога, – пробормотал Грегори и отодвинул сестру. Он взял Люси за руку и сжал чуть сильнее, чем раньше.

– Люси! Сколько ступенек на черной лестнице от кухни до второго этажа?

Жена не открыла глаз, но издала нечто похожее на…

– Ты сказала «пятнадцать»? – переспросил он.

Люси фыркнула и на этот раз произнесла четче:

– Шестнадцать.

– О, слава тебе Господи! – Грегори отпустил руку жены и упал в кресло у постели. – Ну вот, – выдохнул он. – Ну вот, с ней все будет хорошо. Все будет хорошо.

– Грегори… – В голосе Питера не было подобной уверенности.

– Вы же сказали, что нам надо ее разбудить.

– И мы это сделали, – сурово признал врач. – И очень хорошо, что у нас получилось, но это не значит…

– Не говорите этого, – глухо пробормотал Грегори.

– Но вы должны…

– Молчите!

Питер безмолвно замер на месте и посмотрел на друга с ужасным выражением. На его лице смешались жалость, сочувствие, сожаление и прочие эмоции, которые несчастному мужу совершенно не хотелось видеть на лице доктора.

Грегори поник. Он сделал все, о чем его просили: разбудил Люси, пусть даже всего на мгновение. Теперь она снова спала, повернувшись на бок спиной к нему.

– Я сделал все, что вы просили, – прошептал он и, снова посмотрев на Питера, резко повторил: – Я сделал все, что вы просили.

– Знаю, и передать не могу, как хорошо, что она заговорила. Но мы не можем считать это гарантией выздоровления, – тихо ответил доктор.

Грегори попытался издать хотя бы звук, но его горло сжималось. Ужасное удушье снова охватывало его. Оставалось только дышать, потому что в этом случае он, наверное, все же сумеет сдержаться и не заплакать на глазах у друга.

– Тело должно собраться с силами после кровопотери. Она еще какое-то время поспит. И может… – Доктор откашлялся. – Она может так и не очнуться.

– Разумеется, она очнется, – резко парировала Гиацинта. – Ей удалось один раз, значит, сможет сделать это снова.

Доктор бросил мимолетный взгляд на Гиацинту, а потом опять обратился к Грегори:

– Если все пойдет хорошо, думаю, она оправится, как и всегда. Только это займет какое-то время, – предупредил он. – Я не знаю, сколько крови она потеряла, возможно, пройдет несколько месяцев, прежде чем ее тело восполнит необходимое количество жидкости.

Грегори медленно кивнул.

– Она будет слаба. Вероятно, ей придется оставаться в постели по меньшей мере месяц.

– Ей это не понравится.

Питер неловко кашлянул.

– Вы пришлете кого-нибудь сообщить мне, если что-то изменится?

Грегори молча кивнул.

– Нет, у меня есть еще несколько вопросов, – заявила Гиацинта, вставая перед дверью.

– Извините, но у меня больше нет ответов, – прошептал доктор.

И даже Гиацинта не смогла с этим поспорить.

***

Ярким и непостижимо жизнерадостным утром Грегори проснулся в кресле подле кровати больной Люси. Жена спала беспокойно, как обычно посапывая, когда шевелилась во сне. И вдруг, к его изумлению, открыла глаза.

– Люси? – Грегори стиснул ее руку, но заставил себя ослабить хватку.

– Пить хочу, – еле слышно прошептала ему жена.

Грегори кивнул и поспешил за стаканом воды.

– Я так… я не… – Но он ничего больше не мог выговорить, его голос сорвался, разбившись на тысячу осколков, и из горла вырвался лишь душераздирающий всхлип. Грегори застыл, стоя спиной к жене, и попытался восстановить самообладание. Его рука дрожала так, что вода выплеснулась на рукав.

Грегори слышал, как жена звала его по имени, и понимал, что должен взять себя в руки. Это она чуть не умерла, и не стоит ему расклеиваться, когда он так ей нужен.

Он сделал глубокий вздох, затем еще один.

– Вот, держи, – попытавшись вложить в голос побольше веселья, сказал он и повернулся, протягивая ей стакан, но тут же осознал свою оплошность: Люси была слишком слаба, чтобы держать стакан в руках и уж тем более чтобы принять сидячее положение.

Заботливый муж поставил воду на столик, а потом нежно обнял больную и помог ей сесть.

– Дай только подушки поправлю, – прошептал он, передвигая и взбивая их, пока не убедился, что теперь ей есть на что опереться. Он поднес стакан к губам жены и чуть-чуть наклонил. Люси немного отпила и откинулась, тяжело дыша от усилий, потребовавшихся на то, чтобы проглотить воду.

Грегори молча смотрел на жену. Она проглотила не больше нескольких капель.

– Тебе надо еще попить.

Люси едва заметно кивнула и прошептала:

– Погоди минутку.

– Может, легче ложкой?

Люси закрыла глаза и снова слабо кивнула.

Грегори огляделся: вчера ему принесли чай, но поднос пока не уносили. Возможно, не хотели тревожить. Он решил, что быстрота намного важнее чистоты, так что взял ложку из сахарницы. Затем подумал, что Люси не помешает немного сладкого, и принес все вместе.

– Вот, держи, – прошептал он, протягивая ложку с водой. – Хочешь немного сахара?

Люси кивнула, и муж положил кусочек ей на язык.

– Что случилось?

Грегори с изумлением уставился на нее:

– Ты не знаешь?

Она моргнула несколько раз.

– Я истекала кровью?

– И очень сильно, – выдавил он, но не смог продолжить – не хотел описывать, сколько крови он увидел.

Грегори не желал, чтобы Люси все узнала, и, если честно, сам не прочь был бы об этом забыть.

Жена нахмурилась и склонила голову на бок. Через несколько секунд до Грегори дошло, что она пытается рассмотреть изножье кровати.

– Мы все убрали, – пояснил он и слегка улыбнулся. Как похоже на Люси убедиться, все ли в порядке.

Она легко кивнула, затем проронила:

– Я устала.

– Доктор Джарвис передал, что ты будешь чувствовать усталость несколько месяцев. Видимо, тебе придется некоторое время оставаться в кровати.

Она простонала, но даже этот звук вышел очень тихим.

– Ненавижу постельный режим.

Грегори улыбнулся. Люси была деятельной дамой. Ей нравилось все устраивать, чем-нибудь заниматься и приносить всем счастье. Бездействие ее просто убивало.

Ужасная метафора, но что есть, то есть.

Он склонился над женой с серьезным выражением лица:

– Ты останешься в постели, даже если мне придется тебя привязать.

– Ты не такой, – ответила Люси, слегка дернув подбородком.

Грегори решил, что она пыталась изобразить беззаботность, однако на проявление дерзости ушло много сил. Она снова закрыла глаза и тихо вздохнула.

– Однажды я уже это сделал, – напомнил он.

Люси издала забавный звук, который, вероятно, должен был означать смех.

– Да, сделал.

Грегори наклонился и нежно чмокнул жену в губы.

– Я спас положение.

– Ты всегда спасаешь положение.

– Нет, это ты спасаешь.

Он сглотнул.

Они встретились взглядами, чувствуя сильную и глубокую связь. Грегори ощутил, как что-то рвется в его душе, и на секунду подумал, что снова зарыдает. Но как только он почувствовал, что теряет самообладание, Люси пожала плечами и заметила:

– Я все равно сейчас не могу пошевелиться.

Взяв себя в руки, Грегори отошел за оставшимся на подносе с чаем бисквитом.

– Не забудь об этом через неделю.

Он не сомневался, что жена постарается выбраться из постели намного раньше, чем предписывали указания врача.

– Где младенцы?

Грегори застыл, а потом повернулся и медленно ответил:

– Не знаю. – Боже милостивый, он совсем забыл. – Наверное, в детской. Они обе идеальны: розовые и громогласные, все, как надо.

Люси слабо улыбнулась и устало вздохнула.

– Можно мне их увидеть?

– Конечно, я сейчас же за ними пошлю.

– Только других не зови. – Глаза Люси затуманились. – Не хочу, чтобы они меня видели такой.

– Я считаю, что ты прекрасно выглядишь. – Он подошел и присел на край постели. – Ты самое прекрасное создание из всех, что я когда-либо встречал.

– Прекрати, – одернула его Люси, так как никогда не умела принимать комплименты. Но Грегори заметил, как ее губы дернулись, то ли в улыбке, то ли от рыдания.

– Сюда вчера заходила Кэтрин, – признался Грегори.

Люси открыла глаза.

– Нет, нет, не волнуйся, – поспешно успокоил он. – Я сказал ей, что ты просто спишь, как и было на самом деле. Она не встревожена.

– Ты уверен?

Он кивнул.

– Кэтрин назвала тебя Ла-ла-ла Люси.

Люси улыбнулась:

– Она чудо.

– Она прямо как ты.

– Она не поэтому чуд…

– Именно поэтому, – перебил муж с улыбкой. – И я чуть не забыл: она назвала близнецов.

– Я думала, имена им дал ты.

– Я. Выпей еще воды. – Грегори на мгновение прервался, чтобы дать жене промочить горло. Он решил, что отвлечение внимания – именно то, что нужно. Капельку тут, капельку там – и они опустошат весь стакан. – Кэтрин придумала малышкам вторые имена: Франческа Гиацинта и Элоиза Люси.

– Элоиза?..

– Люси, – закончил он за жену. – Элоиза Люси. Разве не замечательно?

К его удивлению, она не стала возражать. Просто слегка кивнула, а глаза налились слезами.

– Кэтрин сказала, что выбрала это имя потому, что ты лучшая мама на свете, – тихо добавил Грегори.

Люси не выдержала и беззвучно зарыдала, крупные слезы полились из ее глаз.

– Мне принести младенцев? – спросил ее муж.

Люси кивнула:

– Пожалуйста. И… – Она помолчала, и Грегори заметил, как она сглотнула. – И приведи остальных.

– Ты уверена?

Люси снова кивнула.

– Только помоги мне сесть повыше. Кажется, я выдержу объятия и поцелуи.

И из глаз Грегори тоже полились слезы, которые он так старался сдержать.

– Не представляю, что еще помогло бы тебе скорее пойти на поправку. – Он пошел к двери, затем повернулся, держа руку на дверной ручке.

– Я люблю тебя, Ла-ла-ла Люси.

– Я тоже тебя люблю.

Грегори, должно быть, наказал детям вести себя очень благопристойно, решила Люси, потому что они излишне тихо зашли в ее спальню (в очаровательном порядке от старшей до младшего, создав чудесную лесенку по росту), встали у стены и мило сжали руки перед собой.

Люси понять не могла, кто эти дети – ее собственные никогда не стояли так спокойно.

– Мне здесь так одиноко, – сказала она, и, вероятно, все малыши бросились бы на кровать, если бы Грегори не остановил беспорядки решительным окриком «Осторожно!».

Хотя, если подумать, то хаос был предотвращен не столько благодаря словесному приказу, сколько тому, что отец успел схватить по крайней мере трех сорванцов, не дав им запрыгнуть на матрас.

– Мимси не дает мне посмотреть младенцев, – пробормотал четырехлетний Бен.

– Это потому, что ты не мылся целый месяц, – парировал Энтони, который был ровно на два года старше. У них с Беном даже дни рождения шли один за другим.

– Как такое возможно? – громко поинтересовался многодетный отец.

– Бен очень скрытный, – заметила Дафна. Однако при этом она пыталась пробраться поближе к матери, так что ее реплика вышла невнятной.

– Как можно скрываться, когда так воняешь? – спросила Гермиона.

– А я перекатываюсь в цветах каждый день, – лукаво пояснил Бен.

Люси с минуту помедлила, но потом решила, что лучше не слишком задумываться над словами сына.

– Э-э, а в каких именно цветах?

– Ну, уж не в кустах роз, – ответил Бен, будто не мог поверить, что мама спросила его об этом.

Дафна склонилась над братом, осторожно втянула ноздрями воздух и объявила:

– В пионах.

– Нельзя определить подобное только по запаху, – возмущенно выпалила Гермиона. Между девочками была разница лишь в полтора года, и если они не секретничали друг с другом, то ссорились, как…

Ну, как истинные Бриджертоны.

– У меня тонкий нюх, – ответила Дафна и подняла голову в ожидании, когда кто-то это подтвердит.

– Запах пионов особенный, – согласилась Кэтрин, сидевшая у изножья кровати вместе с Ричардом.

Люси задумалась, когда же эти двое решили, что слишком взрослые, чтобы бросаться на подушки вместе с остальными. Они так выросли. Все. Даже малыш Колин уже не походил на младенца.

– Мама? – уныло сказал он.

– Поди сюда, милый, – прошептала она и потянулась к сыну.

Он был маленьким и пухленьким круглолицым мальчуганом, и ножки его до сих пор дрожали при ходьбе. Люси в самом деле думала, что он будет последним ее ребенком. Но теперь у нее еще две малышки, спеленатые в своих колыбельках и готовые дорасти до своих громких имен.

Элоиза Люси и Франческа Гиацинта. Тезки у них были просто замечательные.

– Я люблю тебя, мама, – сказал Колин, уткнувшись теплым личиком ей в шею.

– Я тоже тебя люблю. Я всех вас люблю, – выдавила Люси.

– Когда ты встанешь с постели? – спросил Бен.

– Пока не знаю. Я все еще обессилена. Возможно, через несколько недель.

– Несколько недель? – переспросил он с ужасом.

– Посмотрим, – прошептала Люси и улыбнулась. – Я уже чувствую себя гораздо лучше.

И так и было. Она все еще ощущала усталость, большую, чем когда-либо, руки ее отяжелели, а ноги были будто поленья, но на сердце у Люси стало легко и захотелось петь.

– Я всех люблю, – вдруг выпалила она. – Тебя, – обратилась она к Кэтрин, – и тебя, и тебя, и тебя, и тебя, и тебя, и тебя. И двух младенцев в детской тоже.

– Но ты же еще их не знаешь, – заметила Гермиона.

– Я знаю, что люблю их. – Люси посмотрела на Грегори, стоящего у двери там, где его не могли видеть дети. По его лицу струились слезы.

– И я знаю, что люблю тебя, – прошептала она мужу.

Он кивнул и утер лицо тыльной стороной руки.

– Вашей маме надо отдохнуть, – напомнил он, и Люси засомневалась, не заметили ли дети надрыва в его голосе.

Но если они и заметили, то ничего не сказали. Немного поворчали, но ушли с той же благопристойностью, с какой вошли в спальню. Грегори выходил последним и напоследок бросил, прежде чем закрыть дверь:

– Скоро вернусь.

Люси кивнула в ответ и опустилась обратно на подушки.

– Я всех люблю, – повторила она, радуясь, что эти слова вызвали ее улыбку. – Всех люблю.

И она действительно всех любила.


23 июня 1840 г.

Катбэнк-мэнор

Уинкфилд, Беркшир


Милый Гарет!

Я задержалась в Беркшире. Рождение близнецов вышло весьма волнительным, и Люси должна оставаться в постели еще по меньшей мере месяц. Брат уверяет, что справится и без меня, но это смехотворная ложь. Люси сама молила меня остаться – разумеется, не в присутствии Грегори; всегда приходится учитывать нежную натуру мужчин. (Знаю, ты не откажешь мне в удовольствии так думать; даже ты должен признать, что у постели больного от женщин намного больше пользы.)

Очень хорошо, что я сюда приехала. Не уверена, что Люси пережила бы роды без меня: она потеряла много крови, и иногда у нас не было уверенности, что она очнется. Я позволила себе сказать ей на ухо пару резких слов. Не помню точную формулировку, но, весьма вероятно, я угрожала покалечить ее. Я также могла подчеркнуть серьезность угрозы, добавив: «Ты знаешь, что я так и сделаю».

Разумеется, я говорила с расчетом на то, что Люси слишком слаба, чтобы понять основное противоречие моего утверждения: если бы она не очнулась, то не было бы никакого смысла ее калечить.

Убеждена, что ты сейчас надо мной смеешься, но Люси бросила на меня настороженный взгляд, когда пришла в себя. И прошептала от всей души: «Благодарю».

Так что я задержусь здесь еще ненадолго. Я ужасно по тебе скучаю. Вот такие события и напоминают о том, что действительно важно. Люси недавно объявила, что всех любит. Полагаю, мы с тобой оба знаем, что у меня для подобного недостает терпения, но я совершенно определенно люблю тебя. И ее. И Изабеллу с Джорджем. И Грегори. И вообще многих.

Мне в самом деле повезло.


Твоя любящая жена

Гиацинта



Джулия Куин «Где властвует любовь»: второй эпилог


– Ты ей не сказал?

Пенелопа Бриджертон продолжила бы свою тираду, причем с превеликим удовольствием, но произносить что-либо с отвисшей челюстью оказалось крайне затруднительно. Ее супруг только что вернулся домой, совершив вместе с тремя братьями бешеный марш-бросок через южную Англию в погоне за их сестрой Элоизой, которая, судя по всему, ускользнула из дома, чтобы тайком пожениться с…

О боже праведный!

– Она вышла замуж? – в панике спросила Пенелопа.

Ловким взмахом руки Колин бросил шляпу на стул и удовлетворенно улыбнулся, когда та достигла цели, проделав свой путь по идеальной горизонтальной линии.

– Пока нет.

Значит, Элоиза все же не сбежала, чтобы тайком выйти замуж. Но ведь из дома-то она сбежала, причем тайком! Элоиза Бриджертон – ближайшая подруга Пенелопы. Элоиза, которая рассказывала ей обо всем на свете. Однако явно не делилась самыми сокровенными секретами, раз уж сбежала к мужчине, с которым не был знаком ни один член семьи, оставив лишь записку с заверениями, что все будет в порядке, и просьбой не беспокоиться.

Не беспокоиться????

Святые небеса, Элоизе Бриджертон следовало бы лучше знать свою семью. Да они с ума сошли от тревоги. Пока мужчины разыскивали беглянку, Пенелопа оставалась со своей новоиспеченной свекровью. Вайолет Бриджертон делала вид, что все хорошо, но Пенелопа не могла не заметить мертвенную бледность, разлившуюся по лицу свекрови, и то, как дрожали ее руки при каждом движении.

А теперь Колин вернулся, держась так, будто ничего плохого не случилось, не отвечая толком ни на один из вопросов супруги, и к тому же…

– Как ты мог ей не сказать? – снова повторила Пенелопа, следуя за мужем по пятам.

Тот развалился на стуле и пожал плечами.

– Время было на редкость неподходящим.

– Тебя не было пять дней!

– Да, но я же провел с Элоизой не все это время. Как ни крути, а дорога туда и обратно заняла пару дней.

– Но… но…

Колин приподнялся ровно настолько, чтобы окинуть комнату быстрым взглядом.

– Ты уже попросила принести чаю?

– Да, разумеется, – машинально ответила Пенелопа. Не прошло и недели после свадьбы, как ей стало ясно, что когда речь шла о ее новоиспеченном супруге, лучше было постоянно держать еду наготове. – Но Колин…

– Я ведь спешил домой, ты же понимаешь.

– Вижу, – пробормотала она, проводя рукой по его влажным, растрепанным ветром волосам. – Ты ехал верхом?

Он кивнул.

– Из Глостершира?

– Вообще-то из Уилтшира. Мы передохнули во владениях Бенедикта.

– Но…

– Я скучал по тебе, – обезоруживающе улыбнулся Колин.

Все еще не привыкшая к его любви, Пенелопа покраснела.

– Мне тоже тебя не хватало, но…

– Посиди со мной.

«Где?» – едва не спросила она. Потому что сесть можно было только к нему на колени.

Полная очарования улыбка мистера Бриджертона стала более страстной.

– Мне тебя не хватает прямо сейчас, – промурлыкал он.

К крайнему своему смущению, Пенелопа сразу опустила взгляд на брюки супруга. Услышав хохот благоверного, она сложила руки на груди и предупредила:

– Колин, перестань.

– Что перестать? – поинтересовался тот, невинно глядя на жену.

– Даже если бы мы не находились сейчас в гостиной и будь портьеры задернуты…

– Это как раз легко поправимо, – заметил Колин, бросив взгляд на окна.

– И даже если бы мы не вызвали сюда служанку, – продолжила Пенелопа, чеканя сквозь зубы каждое слово, – которая с минуты на минуту появится здесь, бедняжка, пошатываясь от тяжести подноса с твоим чаем, – все дело в том…

Колин вздохнул.

– …что ты так и не ответил на мой вопрос!

– Я уже и забыл, в чем он заключался, – моргнув, признался Пенелопе супруг.

Ей понадобилось целых десять секунд, чтобы обрести дар речи.

– Я тебя убью! – выпалила она.

– Вот в этом я не сомневаюсь, – небрежно заметил Колин. – Ни чуточки. Вопрос лишь в том, когда это произойдет.

– Колин!

– Скорее все-таки раньше, чем позже, – промурлыкал он. – Но, по правде говоря, я полагал, что прежде заработаю апоплексический удар из-за плохого поведения.

Пенелопа изумленно воззрилась на супруга, и тот решил уточнить:

– Из-за твоего плохого поведения.

– За мной ничего такого не водилось, пока я не встретила тебя, – резко возразила она.

– Ха-ха-ха! – фыркнул Колин. – А вот это забавно.

И Пенелопе пришлось замолчать. Потому что, пропади оно все пропадом, ее супруг был прав. И так уж получилось, что именно в этом заключалось все дело. Колин, зайдя в холл, сбросив пальто и довольно пылко облобызав Пенелопу (на глазах у дворецкого!), небрежно бросил:

– О, кстати, я так и не сказал ей, что ты Уислдаун.

А уж если и можно было счесть что-либо недостойным поведением, так это как раз сочинительство на протяжении последних десяти лет печально известных «Светских новостей леди Уислдаун». За прошедшие годы Пенелопа, скрываясь под псевдонимом, сумела оскорбить почти всех представителей высшего света, даже себя. (Разумеется, светскому обществу показалось бы подозрительным, если бы автор не посмеялась над девушкой, выглядящей, словно перезревший лимон, в ужасных платьях желтого и оранжевого цвета, которые ее заставляла носить мать.)

Незадолго до замужества Пенелопа «удалилась от дел», но попытка шантажа убедила Колина, что лучше всего открыть тайну супруги всему высшему свету при помощи красивого жеста, поэтому он объявил о подлинной личности леди Уислдаун на балу своей сестры Дафны. Все это было весьма романтично и очень… ну, красиво, но когда вечер подошел к концу, выяснилось, что младшая сестра Колина исчезла.

Элоиза многие годы была ближайшей подругой Пенелопы, но даже она не догадывалась о самой большой тайне новоиспеченной миссис Бриджертон. Причем не догадывалась до сих пор. Элоиза ушла с бала прежде, чем Колин сделал объявление, а, догнав беглянку, он, похоже, не счел нужным что-либо ей рассказывать.

– Если честно, – заметил Колин с несвойственным ему раздражением, – это меньшее, чего она заслуживает после того, через что заставила нас пройти.

– Ну да, – прошептала Пенелопа, чувствуя себя так, словно предает лучшую подругу, даже просто произнося эти два коротких слова.

Но весь клан Бриджертонов буквально обезумел от беспокойства. Да, Элоиза оставила записку, однако та каким-то образом затерялась среди других писем, адресованных ее матери, и прошел целый день, прежде чем семья уверилась, что их сестру и дочь не похищали. Однако даже тогда никто из Бриджертонов не вздохнул с облегчением; Элоиза могла уехать по собственной воле, но семейству потребовались еще одни сутки, чтобы перерыть комнату беглянки до основания, обнаружить письмо сэра Филиппа Крейна и понять, куда она могла убежать.

Принимая во внимание все это, в словах Колина был свой резон.

– Через несколько дней нам придется снова ехать туда на свадьбу, – заметил он. – Вот тогда мы ей все и расскажем.

– Ох, но так же нельзя!

Помолчав какое-то время, Колин улыбнулся.

– Почему же? – спросил он.

По глазам Колина, устремленным на жену, было видно, что причина ему прекрасно известна.

– Ведь это будет день ее свадьбы, – объяснила Пенелопа, понимая, что он надеялся услышать объяснение позамысловатее. – Элоиза должна находиться в центре внимания, я не могу огорошить ее такой новостью.

– Мне немного не нравится подобный альтруизм, – задумчиво заметил Колин, – но, поскольку конечный результат останется неизменным, я все же дам свое согласие…

– Мне не нужно твое согласие, – перебила мужа Пенелопа.

– И тем не менее я его тебе даю, – спокойно ответил тот. – Мы оставим Элоизу в неведении. – Он сложил вместе кончики пальцев и вздохнул с видимым удовольствием. – Это будет самая лучшая свадьба.

В это мгновение в гостиную зашла служанка, неся тяжелый поднос с чаем. Пенелопа постаралась не обращать внимание на ее тихое ворчание, когда та наконец смогла поставить все на стол.

– Можете закрыть за собой дверь, – приказал Колин, стоило служанке выпрямиться.

Пенелопа метнула взгляд на дверь, потом на мужа, который поднялся и стал задергивать портьеры. Он подошел к супруге, обвил руками ее талию.

– Колин! – воскликнула Пенелопа, почувствовав прикосновение губ к шее и тая в объятиях любимого. – Мне казалось, ты хотел поесть.

– Верно, – промурлыкал он, стягивая корсаж ее платья. – Но тебя я хочу больше.

Опускаясь на диванные подушки, которые непостижимым образом оказались на плисовом ковре, Пенелопа почувствовала себя по-настоящему любимой.


***


Несколько дней спустя Пенелопа сидела в экипаже, поглядывая в окно и ругая себя на чем свет стоит.

Колин спал.

Какая же она глупая трусиха, что так переживает перед новой встречей с подругой. Это же Элоиза, ради всего святого! Больше десяти лет они были друг для друга словно сестры. Даже ближе. Однако, возможно… не настолько близкими, как обе считали. У каждой из них были свои секреты. У Пенелопы руки чесались от желания свернуть подруге шею за то, что та не рассказала о своем поклоннике, но на самом деле ей и самой не было оправдания. Когда Элоиза узнает, что ее лучшая подруга и есть леди Уислдаун…

Пенелопа содрогнулась. Колин, вероятно, предвкушал этот момент, – он просто лучился дьявольским ликованьем, – а вот ей, по правде сказать, было как-то не по себе. За весь день Пенелопа так и не поела, хотя обычно никогда не пропускала завтрак.

Она стиснула кулаки, вытянула шею, чтобы получше рассмотреть окрестности за окном, – ей показалось, что они уже повернули на подъездную аллею Ромни-холла, хотя полной уверенности в этом не было, – а потом снова посмотрела на Колина.

Он все еще спал.

И она его стукнула. Разумеется, осторожно, потому что вовсе не считала себя жестокой, но, по правде говоря, разве это справедливо, что супруг спал сном младенца с того самого момента, как экипаж тронулся в путь? Колин устроился на своем месте, уверился, что жене удобно, а потом, прежде чем она успела произнести «тебя» во фразе «Очень хорошо, благодарю тебя», его глаза закрылись.

Спустя полминуты он уже захрапел.

Это, в самом деле, несправедливо. По ночам он тоже всегда засыпал раньше нее.

Пенелопа снова ударила супруга, на сей раз посильнее.

Колин что-то пробормотал во сне, слегка поменял положение и съехал в угол.

Пенелопа подвинулась. Ближе, ближе…

Потом нацелила свой острый локоток и ткнула спящего мужа под ребра.

– Что за?.. – Колин тут же проснулся и выпрямился, моргая и кашляя. – Что? Что? Что?

– Мы, кажется, приехали, – сообщила Пенелопа.

Колин выглянул из окошка, потом повернулся к супруге.

– И ты сочла необходимым оповестить об этом, напав на меня с оружием?

– Это был мой локоть.

Он посмотрел на ее руку.

– Да, моя дорогая, ты вооружена крайне костлявыми локтями.

Пенелопа ни капли не сомневалась, что ее локти, – как и все ее тело, если уж на то пошло, – вовсе не были костлявыми, но спорить с Колином, казалось, бесполезно, поэтому она просто повторила:

– Мы, кажется, приехали.

Ее муж прильнул к стеклу, сонно моргая.

– Похоже, ты права.

– Как мило, – восхитилась Пенелопа, глядя на изумительно ухоженные земли. – Почему ты мне сказал, что имение в запустении?

– Так и есть, – ответил Колин, протягивая жене шаль с неприветливой улыбкой, как будто пока не привык заботиться о благополучии кого-то еще. – Держи, там холодно.

Было раннее утро; постоялый двор, где они провели прошлую ночь, находился всего в часе езды отсюда. Большая часть семьи остановилась у Бенедикта и Софи, но их дом был недостаточно просторным, чтобы вместить всех Бриджертонов. К тому же, пояснил Колин, они с Пенелопой молодожены, поэтому им требуется уединение.

Новоиспеченная миссис Бриджертон закуталась в мягкую шерстяную ткань и прислонилась к мужу, чтобы лучше видеть из окна. И, сказать по правде, просто потому, что ей нравилось прижиматься к супругу.

– А по-моему, тут очень мило. Никогда не видела таких роз.

– Снаружи лучше, чем внутри, – объяснил Колин, когда экипаж остановился. – Но, полагаю, Элоиза это изменит.

Он сам открыл дверцу и спрыгнул, потом протянул жене руку.

– Прошу вас, леди Уислдаун…

– Миссис Бриджертон, – поправила Пенелопа.

– Как бы ты себя не называла, – заявил Колин, ослепительно улыбнувшись, – ты принадлежишь мне. И это твоя лебединая песня.


***


Когда Колин переступил порог нового дома сестры, он испытал неожиданное чувство облегчения. Несмотря на недовольство Элоизой, он любил ее. В детстве они не были особенно близки; по возрасту Колин был ближе к Дафне, а Элоиза частенько казалась просто слишком надоедливым поздним ребенком.

Но за прошедший год они сблизились, и если бы не младшая сестра, он бы никогда не встретил Пенелопу.

А без Пенелопы он бы…

Странно. Колин не мог себе представить, что было бы с ним без нее.

Он взглянул на свою молодую жену. Пенелопа исподтишка рассматривала холл, стараясь делать это не слишком заметно. Ее лицо оставалось бесстрастным, но Колин знал, что она все подмечает. И завтра, когда они будут беседовать о событиях дня сегодняшнего, она припомнит все до мельчайших подробностей.

У его супруги просто превосходная память. Колин был от нее без ума.

Дворецкий поприветствовал их кивком и поздоровался:

– Мистер Бриджертон. Добро пожаловать обратно в Ромни-холл.

– Рад тебя видеть, Ганнинг, – пробормотал Колин. – Прости за тот раз, я искренне сожалею.

Пенелопа подозрительно взглянула на мужа.

– Мы заявились без… предупреждения, – объяснил Колин.

Дворецкий, вероятно, увидел тревогу на лице Пенелопы, потому что поспешно добавил:

– Я убрался с дороги.

– О, я так… – с облегчением начала она, но Ганнинг прервал ее на полуслове:

– А сэр Филипп – нет.

– О! – Пенелопа кашлянула, испытывая неловкость. – Но с ним все будет хорошо?

– Несколько синяков на горле, – небрежно заметил Колин. – Полагаю, сейчас ему уже получше.

И, увидев, что супруга уставилась на его руки, усмехнулся.

– О, я тут ни при чем, – заверил Колин, беря Пенелопу под руку и ведя через холл. – Я только наблюдал.

Она поморщилась.

– Полагаю, могло быть и хуже.

– Весьма возможно, – весело согласился Колин. – Но все в конце концов обернулось к лучшему. Теперь этот парень мне очень нравится, и я бы… А, мама, вот ты где.

И действительно, Вайолет Бриджертон поспешно спускалась в холл.

– Вы опоздали, – пожурила их она, хотя Колин был совершенно уверен в обратном.

Он склонился, чтобы поцеловать мать в щеку, и отошел в сторону, давая ей приблизиться к Пенелопе. Та взяла руки Пенелопы в свои.

– Моя дорогая, нам нужна твоя помощь. Ты все же главная подружка невесты.

Колин вдруг представил эту сцену – стайка болтливых девиц, взахлеб тарахтящих о разных мелочах, до которых ему не было никакого дела, не говоря уже о том, что он их не понимал. Женщины рассказывали друг другу обо всем, и…

Резко развернувшись, Колин предупредил:

– Не говори ни слова.

– Прошу прощения. – Пенелопа раздраженно выдохнула в приступе праведного негодования. – Я же сама говорила, что не стоит сообщать об этом в день ее свадьбы.

– Я обращался к матери, – пояснил Колин.

Вайолет покачала головой.

– Элоиза нас убьет.

– Она уже почти убила нас, сбежав, как идиотка, – гневно выпалил он, что было на него совсем не похоже. – Я и всем остальным наказал молчать.

– Даже Гиацинте? – с сомнением уточнила Пенелопа.

– Особенно Гиацинте.

– Ты ее подкупил? – поинтересовалась Вайолет. – Потому что у тебя ничего не выйдет без взятки.

– Боже мой, – пробормотал Колин. – Можно подумать, я только-только к этой семье присоединился. Разумеется, я подкупил ее.

Повернувшись к Пенелопе, он попросил:

– Не обижайся на мои слова.

– О, я не в обиде, – отмахнулась она. – А что ты ей предложил?

Колин припомнил о переговорах с младшей сестрой и едва не вздрогнул.

– Двадцать фунтов.

– Двадцать фунтов! – воскликнула Вайолет. – Ты с ума сошел?

– Можно подумать, ты бы сумела договориться на меньшую сумму, – проворчал он. – И я отдал ей только половину. Я этой девчонке ни на грош не верю. Но если она будет держать рот на замке, я обеднею еще на десять фунтов.

– Интересно, неужели ты ей и ломаного гроша не дал бы? – задумчиво сказала Пенелопа.

Колин повернулся к матери.

– Я пытался отделаться десятью, но она стояла на своем.

А после обратился к Пенелопе:

– Даже половины гроша.

Вайолет вздохнула.

– Мне следовало бы отругать тебя за это.

– Но ты не станешь, – усмехнулся Колин.

– Да помогут мне небеса, – было единственным ответом его матери.

– Да помогут небеса тому парню, который обезумеет настолько, чтобы жениться на ней, – поправил ее Колин.

– Полагаю, Гиацинта способна на большее, чем вы оба считаете, – высказалась Пенелопа. – Не следует ее недооценивать.

– Милосердный боже, – ответил Колин, – мы и не помышляем об этом.

– Ты такая милая, – заявила Вайолет, порывисто обняв невестку.

– Это чистое везение, что она не завладела всем миром, – пробормотал Колин.

– Не обращай на него внимания, – посоветовала Вайолет Пенелопе. – А ты, – добавила она, обращаясь к сыну, – должен немедленно отправляться в церковь. Остальные мужчины уже там. Это в пяти минутах ходьбы.

– Вы собираетесь идти пешком? – скептически спросил он.

– Конечно же, нет, – снисходительно ответила ему мать. – Но мы, разумеется, не сможем отдать тебе экипаж.

– Я и не собирался об этом просить, – откликнулся Колин, решив, что прогулка в одиночестве на свежем утреннем воздухе определенно предпочтительнее закрытого экипажа с родственницами.

Он наклонился, чтобы поцеловать жену в щеку, прямо возле ушка, и прошептал:

– Помни – ни слова.

– Я умею хранить секреты, – отрезала та.

– Гораздо легче хранить секрет от тысячи, чем от одного человека. Тогда не чувствуешь себя настолько виноватым.

Щеки Пенелопы порозовели, и Колин снова поцеловал ее возле ушка.

– Я так хорошо тебя знаю, – промурлыкал он.

И мог поклясться, что, уходя, услышал зубовный скрежет.


***

– Пенелопа!

Элоиза хотела было вскочить, чтобы поприветствовать подругу, но Гиацинта, которая занималась ее прической, положила руку сестре на плечо и тихо, почти угрожающе прошипела:

Сидеть.

И Элоиза, при обычных обстоятельствах уничтожившая бы сестру одним взглядом, кротко осталась на своем месте.

Пенелопа посмотрела на Дафну, которая надзирала за стараниями Гиацинты.

– Утро тянулось невыносимо долго, – посетовала старшая дочь Вайолет.

Пенелопа подошла, аккуратно протиснулась мимо Гиацинты и осторожно обняла Элоизу, чтобы не испортить прическу.

– Ты настоящая красавица! – восхитилась новоиспеченная миссис Бриджертон.

– Благодарю, – ответила Элоиза, но губы ее дрожали, а глаза подернулись влагой, и было видно, что в любой момент она могла разразиться слезами.

Больше всего Пенелопе хотелось отвести ее в сторонку и уверить, что все будет хорошо и что ей не нужно выходить замуж за сэра Филиппа, если она того не желает. Но в конечном счете Пенелопа не была уверена в благополучном исходе и подозревала, что Элоизе все же придется выйти замуж за сэра Филиппа.

Пенелопе было известно лишь несколько разрозненных фактов: Элоиза больше недели жила в Ромни-холле без компаньонки, и ее репутация погибнет, если об этом станет известно, чего, разумеется, не избежать.

Кому, как не ей – леди Уислдаун, – понимать, какими разрушительными и живучими могут оказаться сплетни. К тому же, Пенелопа слышала, что у Элоизы и Энтони состоялся Разговор.

Поэтому решение о свадьбе, вероятно, было окончательным и бесповоротным.

– Я так рада, что ты приехала! – радостно воскликнула Элоиза.

– Боже, ты же знаешь, что я бы ни за что не пропустила твою свадьбу.

– Знаю. – Губы Элоизы задрожали, а на лице ее застыло то выражение, что бывает у людей, которые храбрятся и считают, будто у них это получается. – Знаю, – снова повторила она спокойнее. – Разумеется, ты ничего подобного не сделала бы. Но это не уменьшает моего удовольствия от встречи с тобой.

Элоиза говорила до странности натянуто, и на мгновение Пенелопа позабыла о собственных секретах, страхах и волнениях. Колин был ее любовью, страстью и душой, но именно Элоиза – ее лучшая подруга – повлияла, как никто другой, на взросление Пенелопы. Невозможно представить, какими бы оказались последние десять лет без улыбки Элоизы, ее смеха и неутомимого веселья.

Подруга любила Пенелопу больше, чем собственная семья.

– Элоиза… – наклонившись к подруге и обняв ее за плечи, начала Пенелопа. Она откашлялась, в основном, потому что собиралась задать вопрос, ответ на который, вероятно, окажется неважным. – Элоиза, – повторила она, и ее голос понизился до еле слышного шепота. – Ты хочешь этого?

– Разумеется, – ответила невеста.

Но Пенелопа не знала, верить ли ей на слово.

– Ты лю… – она осеклась. И попыталась улыбнуться. А потом спросила: – Он тебе нравится? Твой сэр Филипп?

Элоиза кивнула.

– Он… сложный человек.

Услышав подобное, Пенелопа села.

– Ты шутишь.

– В такое время?

– А не ты ли всегда утверждала, что мужчины – простые создания?

Элоиза посмотрела на нее со странно беспомощным выражением.

– Я так и думала.

Пенелопа наклонилась ближе, зная, что слух у Гиацианты сродни кошачьему.

– А ты ему нравишься?

– Он считает, что я слишком много болтаю.

– Ты действительно много болтаешь, – заметила Пенелопа.

Элоиза посмотрела на подругу.

– Могла бы по крайней мере улыбнуться.

– Это правда. Но мне нравится твоя болтовня.

– Думаю, ему тоже. – Элоиза поморщилась. – Иногда.

– Элоиза! – позвала Вайолет с порога. – Нам уже пора.

– Мы же не хотим, чтобы жених решил, что ты сбежала, – съязвила Гиацинта.

Невеста встала и расправила плечи.

– Я уже достаточно убегала, не так ли? – Она повернулась к Пенелопе с мудрой задумчивой улыбкой. – Пора мне уже бежать к кому-то, а не от кого-то.

Пенелопа с любопытством посмотрела на подругу.

– О чем ты говоришь?

Но Элоиза лишь покачала головой.

– Да так, услышала недавно.

Заявление было прелюбопытным, но времени разобраться, что к чему, не оставалось, поэтому Пенелопа двинулась вслед за семьей. Однако, спустившись на несколько ступенек, она остановилась, услышав зов Элоизы.

– Пенелопа!

Та обернулась. Элоиза все еще стояла в дверях, в добрых десяти футах позади нее. На лице у невесты застыло странное выражение, которое Пенелопа не могла понять, поэтому она молча ждала, но подруга так и не заговорила.

– Элоиза? – тихо позвала она, поскольку казалось, что та желала что-то сказать, но не была уверена, как это сделать. Или, что вероятнее, не знала, что именно сказать.

И тогда…

Я сожалею, – выпалила Элоиза. Слова сорвались с губ с невероятной даже для нее скоростью.

– Ты сожалеешь? – переспросила Пенелопа вне себя от изумления. Она не слишком долго размышляла о том, что Элоиза могла бы произнести в это мгновение, но извинение точно не стояло во главе списка. – О чем?

– О том, что у меня были от тебя секреты. Я дурно поступила.

Пенелопа сглотнула. Боже праведный.

– Простишь меня? – голос Элоизы был тихим, но в глазах застыла настойчивость, и Пенелопа почувствовала себя худшей из обманщиц.

– Разумеется. – Она запнулась. – Мне нечего прощать.

По сравнению с ее собственными тайнами, молчание Элоизы – ничто.

– Мне следовало рассказать тебе о своей переписке с сэром Филиппом. Не знаю, почему не сделала этого с самого начала, – продолжила невеста. – Но позже, когда вы с Колином влюбились друг в друга… Я подумала… Наверное, я хотела чего-то, что принадлежало бы только мне.

Пенелопа кивнула. Она прекрасно понимала это желание иметь нечто свое.

Элоиза издала нервный смешок.

– А теперь взгляни на меня.

Пенелопа осмотрела подругу.

– Ты прекрасно выглядишь.

И она не лгала. Назвать Элоизу безмятежной невестой язык не поворачивался, но она была ослепительна, и Пенелопа почувствовала, что ее волнения постепенно рассеиваются и, наконец, исчезают. Все будет хорошо. Неизвестно, испытает ли Элоиза такое же, как она, Пенелопа, супружеское блаженство, но, по крайней мере, подруга будет счастлива и довольна.

И кто она такая, чтобы утверждать, что новобрачные не влюбятся друг в друга до безумия? Случаются и более странные вещи.

Пенелопа взяла подругу под руку, и они направились в холл. Снизу раздался голос Вайолет, достигший невиданной доселе громкости.

– Я так полагаю, твоя мать хочет, чтобы мы поторопились, – прошептала Пенелопа.

– Элои-и-и-и-и-и-иза! – Вайолет уже просто орала. – СЕЙЧАС ЖЕ!

Элоиза вздернула брови и скосила взгляд на лучшую подругу.

– Что заставляет тебя так думать?

Однако они так и не прибавили шагу. Рука об руку подруги неторопливо спускались в холл, как будто шли по церковному проходу.

– Кто бы мог вообразить, что мы выйдем замуж с разницей в несколько месяцев? – задумчиво заметила Пенелопа. – Разве мы не собирались провести вместе всю жизнь и превратиться в двух старух?

– Мы все еще можем воплотить нашу мечту в жизнь, – весело ответила Элоиза. – Но только будем замужними старухами.

– Это будет грандиозно.

– Великолепно!

– Колоссально!

– Мы станем эталонами старушечьего стиля!

– Законодателями старушечьей моды!

– О чем вы толкуете? – требовательно спросила Гиацинта, уперев руки в боки.

Элоиза вздернула подбородок и свысока посмотрела на сестру.

– Ты слишком молода, чтобы это понять.

И они с Пенелопой согнулись пополам от смеха.

– Мама, они сошли с ума, – заявила Гиацинта.

Вайолет с любовью посмотрела на дочь и невестку, которые стали невестами в немодном возрасте двадцати восьми лет.

– Оставь их, Гиацинта, – велела она, устремляясь к ожидающему экипажу. – Они скоро подойдут. – А потом добавила, словно ей только что пришло в голову: – Ты слишком молода, чтобы это понять.


***


Когда церемония закончилась и начался прием, а Колин раз и навсегда уверился, что сэр Филипп действительно будет хорошим мужем его сестре, ему удалось найти укромный уголок и утащить туда жену для беседы тет-а-тет.

– Она что-нибудь подозревает? – широко улыбаясь, спросил Колин.

– Ты невыносим, – ответила Пенелопа. – Это же ее свадьба.

На заданный вопрос можно было просто ответить «да» или «нет», но ни одного из этих ответов не прозвучало. Колин подавил желание нетерпеливо вздохнуть и вместо этого очень спокойно и цивилизованно продолжил:

– Значит?..

Жена смотрела на него целых десять секунд, а затем пробормотала:

– Не понимаю, о каких сложностях говорила Элоиза. Мужчины – чрезвычайно простые существа.

– Ну… да, – согласился Колин, для которого женский разум был совершеннейшей загадкой. – Но какое отношение это имеет ко всему остальному?

Посмотрев по сторонам, Пенелопа понизила голос до свистящего шепота:

– С чего ей вообще думать об Уислдаун в такое время?

Колин неохотно признал, что в ее словах есть резон. В его мечтаниях все заканчивалось тем, что Элоиза каким-то образом догадывалась, что она единственная не знает секрет человека, скрывающегося под именем леди Уислдаун.

Это видение было совершенно нелепым, но доставляло ему удовлетворение.

– Гм-м-м-м, – протянул он.

Пенелопа с подозрением посмотрела на супруга.

– О чем ты думаешь?

– Ты уверена, что мы не можем сказать ей об этом в день ее свадьбы?

– Колин…

– Потому что, если мы промолчим, она точно узнает об этом от кого-то еще, а это нечестно, так как мы не увидим ее лица в этот момент.

– Колин, нет.

– После всего пережитого разве тебе не кажется, что ты заслуживаешь увидеть ее реакцию?

– Нет, – медленно выговорила Пенелопа. – Нет. Нет, мне не кажется.

– О, ты слишком дешево себя продаешь, моя дорогая, – ответил он, благосклонно улыбаясь супруге. – И к тому же, подумай об Элоизе.

– Я только этим и занималась с самого утра.

Колин покачал головой.

– Она будет убита. Услышать ужасную правду от совершенно незнакомого человека.

– Вовсе не ужасную, – возразила Пенелопа. – И откуда ты знаешь, что это окажется совершенно незнакомый человек?

– Вся моя семья поклялась молчать. Кого еще Элоиза знает в этой богом забытой глуши?

– А мне нравится Глостершир, – заявила Пенелопа, очаровательно стиснув зубы. – Я считаю его восхитительным.

– Да, – спокойно произнес Колин, отмечая про себя ее нахмуренные брови, сжатые губы и сузившиеся глаза. – Ты выглядишь на редкость восхищенной.

– Не ты ли настаивал, чтобы мы сохраняли тайну как можно дольше? Столько, сколько это вообще в человеческих силах.

– Не в буквальном же смысле, – ответил Колин. – Этот человек, – он указал на себя, хотя необходимости в том не было, – считает, что хранить молчание уже просто невозможно.

– Не могу поверить, что ты передумал.

Он пожал плечами.

– Разве это не мужская прерогатива?

Услышав подобное, Пенелопа открыла рот, и Колин вдруг захотел, чтобы найденный им уголок оказался не только спокойным, но и уединенным, потому что, сознательно или нет, его жена просто молила о поцелуях.

Однако он был терпеливым мужчиной, и их по-прежнему ожидала уютная комната, снятая на постоялом дворе, и он все еще предполагал вволю поозорничать здесь, на свадьбе.

– О, Пенелопа, – хрипло начал он, наклонившись ниже, чем позволяли приличия даже по отношению к собственной жене, – неужели ты не хочешь поразвлечься?

Его супруга стала пунцовой.

– Не здесь же!

Колин громко рассмеялся.

– Я не это имела в виду, – прошептала Пенелопа.

– Вообще-то я тоже, – ответил Колин, будучи совершенно не в состоянии убрать улыбку с лица, – но мне нравится, что тебе это так быстро пришло в голову. – Он притворился, что осматривает комнату. – Как ты думаешь, когда можно будет вежливо откланяться?

– Точно не сейчас.

Он сделал вид, что размышляет.

– М-м-м, да, ты наверняка права. Жаль. Однако… - Тут он притворился, что его осенила некая мысль. – Однако это означает, что у нас есть время поозорничать.

Супруга, к радости Колина, вновь лишилась дара речи.

– Приступим? – прошептал он.

– Я не знаю, что с тобой сделаю.

– Нам надо над этим поработать, – заметил он, покачав головой. – Я не уверен, что ты до конца сознаешь, как следует отвечать на вопросы, которые не требуют других ответов, кроме «да» или «нет».

– По-моему, тебе стоит присесть, – посоветовала Пенелопа, глядя на него с усталым и раздраженным выражением, которое обычно приберегают для маленьких детей.

Или взрослых дураков.

– А потом, – продолжила она, – полагаю, тебе стоит остаться на своем месте.

– Надолго?

Да.

Только для того, чтобы ее помучить, он сел. А затем…

Не-е-е-е-ет. Я полагаю, что лучше мне поозорничать.

Снова поднявшись, он отправился на поиски Элоизы, прежде чем Пенелопа успела его остановить.

– Колин, не надо! – выкрикнула она, и ее голос отразился от стен бального зала.

Она умудрилась закричать, - ну, разумеется, - в тот самый момент, когда все остальные гости замолчали, чтобы набрать побольше воздуха и продолжить прерванную беседу.

Комната, полная Бриджертонов. Каковы шансы?

Пенелопа нацепила на лицо улыбку, в то время как две дюжины гостей повернули головы в ее сторону.

– Ничего особенного, – сдавленно, но жизнерадостно успокоила она родственников. – Извините, что потревожила.

Семья Колина, судя по всему, уже привыкла к тому, что когда он стремительно куда-то направляется, вслед ему несется «Колин, не надо!», потому что все снова вернулись к своим разговорам, больше не глядя на Пенелопу.

Все, кроме Гиацинты.

– О, проклятие, – пробормотала про себя Пенелопа и устремилась вперед в попытке обогнать золовку.

Но Гиацинта оказалась быстрее.

– Что происходит? – спросила она, необычайно живо шагая рядом с Пенелопой.

– Ничего, – ответила та, поскольку меньше всего желала, чтобы Гиацинта усугубила надвигающуюся катастрофу.

– Он собирается ей рассказать, не так ли? – настаивала Гиацинта, произнося «Уф!» и «Прости!» каждый раз, как задевала одного из братьев.

– Нет, – твердо ответила Пенелопа, обходя детей Дафны, – не собирается.

– Нет, собирается.

Пенелопа, наконец, на миг приостановилась и повернулась.

– Кто-нибудь из вас вообще когда-нибудь кого-нибудь слушает?

– Я – нет, – весело отозвалась Гиацинта.

Пенелопа покачала головой и двинулась дальше. Юная интриганка следовала за ней по пятам. Когда они приблизились к Колину, он стоял возле молодоженов и держал Элоизу под руку, улыбаясь ей, словно никогда в жизни не думал о том, как:

а) научить ее плавать, столкнув в озеро;

б) отрезать ей во сне три дюйма волос

или

в) привязать ее к дереву, дабы она не отправилась за ним в местную таверну.

В действительности он, разумеется, обдумывал все три варианта и два из них все же осуществил. (Даже Колин не решился бы на столь необратимый процесс, как стрижка.)

– Элоиза, – поприветствовала подругу Пенелопа, слегка запыхавшись после попыток избавиться от Гиацинты.

– Пенелопа. – В голосе Элоизы слышалось любопытство, чему Пенелопа совсем не удивилась; слабоумием подруга не страдала и прекрасно сознавала, что адресованная ей блаженная улыбка мало походила на обычное поведение брата.

По какой-то непостижимой причине Гиацинта тоже многозначительно произнесла:

– Элоиза.

– Гиацинта.

Пенелопа повернулась к своему супругу.

– Колин.

Он явно забавлялся.

– Пенелопа. Гиацинта.

Плутовка Гиацинта ухмыльнулась.

– Колин. – А потом: – Сэр Филипп.

– Дамы. – Сэр Филипп, судя по всему, предпочитал краткость.

– Хватит! – воскликнула Элоиза. – Что происходит?

– По-видимому, мы перечисляем наши имена, – пояснила Гиацинта.

– Пенелопа хочет тебе что-то сообщить, – подсказал Колин.

– Нет.

– Да.

Да, – лихорадочно размышляя, что делать, согласилась Пенелопа. Бросившись вперед, она взяла руки Элоизы в свои. – Поздравляю. Я так за тебя рада.

– Ты именно это хотела мне сказать? – поинтересовалась Элоиза.

– Да.

Нет.

А Гиацинта воскликнула:

– Здесь так весело!

– Э-э-э, это весьма любезно с вашей стороны, – произнес сэр Филипп, озадаченный неожиданным желанием свояченицы похвалить хозяйку.

Пенелопа на мгновение прикрыла глаза и тихонько вздохнула; нужно будет отвести беднягу в сторонку и пояснить ему, на что похоже быть женатым на представительнице семейства Бриджертонов.

И так как сама Пенелопа прекрасно знала своих новых родственников и понимала, что скрывать от подруги свой секрет и дальше никак не удастся, она повернулась к Элоизе и спросила:

– Могу я поговорить с тобой минутку наедине?

– Со мной?

Этого было достаточно, чтобы Пенелопе захотелось кого-нибудь придушить. Все равно кого.

– Да, – терпеливо ответила она, – с тобой.

– И со мной, – вмешался Колин.

– И со мной, – добавила Гиацинта.

Без тебя, – отрезала Пенелопа, даже не посмотрев на золовку.

– Но все же в моем присутствии, – добавил Колин, беря Пенелопу под руку.

– А это не может подождать? – вежливо поинтересовался сэр Филипп. – Сегодня же день ее свадьбы, и мне кажется, Элоизе не хотелось бы его пропустить.

– Знаю, – устало согласилась Пенелопа. – Мне очень жаль.

– Все в порядке, – отозвалась Элоиза, высвободившись из хватки Колина и повернувшись к своему новоиспеченному мужу. Она прошептала ему несколько слов, которых Пенелопа не расслышала, а потом предложила: – За той дверью есть небольшая гостиная. Пойдем?

Она направилась вперед, показывая дорогу. Пенелопу это устраивало, так как теперь у нее нашлось время шепнуть Колину:

– Ты ничего не скажешь.

К ее удивлению, муж безропотно согласился. А потом, не говоря ни слова, придержал для супруги дверь, позволив ей зайти в комнату вслед за Элоизой.

– Это займет немного времени, – пообещала Пенелопа. – По крайней мере, я на это надеюсь.

Элоиза ничего не ответила, молча и безмятежно глядя на подругу.

Похоже, брак пошел ей на пользу, подумала Пенелопа, потому что прежняя Элоиза в подобной ситуации искусала бы губы от волнения. Большой секрет, тайна, которая вот-вот раскроется – сестра Колина обожала подобные вещи.

Но она просто стояла на месте, спокойно ожидая с легкой улыбкой на лице. Пенелопа в недоумении посмотрела на Колина, но тот, очевидно, принял ее указания близко к сердцу и молчал.

– Элоиза… – начала она.

Та улыбнулась. Совсем немного. Уголками губ, как будто ей было смешно.

– Да?

Пенелопа откашлялась.

– Элоиза, – повторила она, – я должна кое-что тебе рассказать.

– Неужели?

Глаза Пенелопы сузились. Разве момент располагал к сарказму? Она сделала вдох, подавив порыв выпалить такой же сухой ответ, и продолжила:

– Я не хотела говорить об этом в день твоей свадьбы, – тут она пронзила мужа сердитым взглядом, – но, по-видимому, у меня нет выбора.

Элоиза поморгала несколько раз, но по-прежнему сохраняла спокойствие и безмятежный вид.

– Не могу придумать, как сообщить об этом по-другому, – с трудом произнесла Пенелопа, ощутив приступ тошноты. – Но пока тебя не было… Собственно говоря, я имею в виду, в ту ночь, когда ты убежала…

Элоиза наклонилась вперед. Движение было почти незаметным, но Пенелопа его увидела и на мгновение подумала… Ну, не то чтобы она подумала о чем-то конкретном – облечь свои мысли в осмысленное предложение Пенелопа бы уж точно не смогла. Однако она почувствовала себя неуютно, и это чувство ни капли не походило на ту неловкость, что она уже испытывала. Оно было сродни подозрительности, и…

– Я Уислдаун, – выпалила Пенелопа, потому что если бы подождала еще немного, то у нее взорвался бы мозг.

А Элоиза ответила:

– Я знаю.

Пенелопа опустилась на ближайшую твердую поверхность, которая оказалась столом.

– Ты знаешь.

Элоиза пожала плечами.

– Знаю.

– Откуда?

– Гиацинта мне рассказала.

Что? – Это был Колин, который, казалось, чуть не задохнулся от гнева. Или, что ближе к истине, готов был удушить Гиацинту.

– Я уверена, что она за дверью, – кивнув, прошептала Элоиза. – Если тебе нужно…

Но Колин уже был в шаге от нее и рывком распахивал дверь маленькой гостиной. Разумеется, его младшая сестрица тут же ввалилась в комнату.

– Гиацинта! – пожурила ее Пенелопа.

– О, прошу тебя! – резко ответила та, поправляя юбки. – Ты же не думаешь, что я подслушивала, правда? Ты же знаешь, что я выше этого.

– Я сверну тебе шею, – процедил Колин. – Мы же заключили сделку!

– Как оказалось, мне не очень-то и нужны эти двадцать фунтов, – пожала плечами Гиацинта.

– Я уже отдал тебе десять.

– Знаю, – с веселой улыбкой откликнулась плутовка.

– Гиацинта! – воскликнула Элоиза.

– Что вовсе не означает, – скромно добавила та, – что я не нуждалась в других десяти фунтах.

– Она рассказала мне вчера вечером, – пояснила Элоиза, чьи глаза опасно сузились, – но лишь после того, как намекнула, что знает, кто такая леди Уислдаун, и что, в сущности, об этом известно всему светскому обществу, однако мне раскрытие ее личности будет стоить двадцать пять фунтов.

– А тебе не пришло в голову, – поинтересовалась Пенелопа, – что если об этом знает весь высший свет, то тебе достаточно спросить любого из его представителей?

– В моей спальне в два часа ночи, кроме нее, никого не было, – огрызнулась Элоиза.

– Я подумываю купить шляпку, – задумчиво произнесла Гиацинта. – Или, может быть, пони.

Старшая сестра окинула ее раздраженным взглядом, а потом повернулась к Пенелопе.

– Ты действительно Уислдаун?

– Да, – признала Пенелопа. – Вернее…

Она посмотрела на Колина, не уверенная, почему так поступает. Возможно, из-за того, что очень сильно его любит, а он так хорошо ее знает, и, увидев дрожащую улыбку жены, улыбнется ей в ответ, как бы ни был зол на Гиацинту.

Так и произошло. Каким-то образом он понял, что ей необходимо. И всегда понимал.

Пенелопа повернулась к Элоизе и поправилась:

– Я была ею, но теперь вышла в отставку.

Но об этом Элоиза, разумеется, уже знала. Письмо об отставке леди У. разлетелось по всему городу задолго до того, как новоиспеченная леди Крейн покинула город.

– Навсегда, – добавила Пенелопа. – Люди просили, но я не собираюсь вновь браться за перо. – Она помолчала, думая о записях, над которыми корпела дома. – По крайней мере, не в качестве Уислдаун.

Пенелопа посмотрела на подругу, которая опустилась на стол рядом с ней. Побледневшая новобрачная почему-то долго – ну, во всяком случае, долго для Элоизы – не произносила ни слова.

Пенелопа попыталась улыбнуться.

– Вообще-то я подумываю написать роман.

Но подруга так ничего и не сказала, хотя часто-часто заморгала, и ее бровь дернулась, как будто Элоиза о чем-то глубоко задумалась.

И поэтому Пенелопа взяла ее за руку и сказала то единственное, что на самом деле ощущала:

– Мне жаль, Элоиза.

Та безучастно глядела на край стола, но, услышав эти слова, повернулась и посмотрела Пенелопе прямо в глаза.

– Тебе жаль? – повторила она, как будто неуверенная, что сожаление в данной ситуации уместно, ну или по крайней мере, что его одного достаточно.

У Пенелопы упало сердце.

– Мне так жаль, – снова повторила она. – Я должна была сказать тебе. Я должна была…

– Ты с ума сошла? – спросила Элоиза, наконец, обратив на нее внимание. – Разумеется, тебе не стоило мне ничего говорить. Я бы не смогла держать это в секрете.

Пенелопа подумала, что с ее стороны подобное признание довольно удивительно.

– Я так тобой горжусь, – продолжила новобрачная. – Забудем на минуту о самих заметках – я даже представить не могу, как вообще организовать нечто подобное, и когда-нибудь, не в день моей свадьбы, я потребую рассказать мне обо всем в мельчайших подробностях.

– Значит, ты удивилась? – прошептала Пенелопа.

Элоиза холодно посмотрела на подругу.

– Мягко сказано.

– Мне пришлось притащить ей кресло, – вставила Гиацинта.

– Я уже сидела, – процедила сквозь зубы Элоиза.

Гиацинта лишь отмахнулась.

– И тем не менее.

– Не обращай на нее внимания, – посоветовала Элоиза, не сводя глаз с подруги. – В самом деле, я даже выразить не могу, как сильно впечатлена… ну то есть теперь, когда первое удивление прошло.

– Правда? – До этого самого момента Пенелопе не приходило в голову, как она желала получить одобрение Элоизы.

– Держать нас в неведении так долго, – восхищенно покачала головой новобрачная. – Меня. Ее. – Она указала пальцем на Гиацинту. – У тебя действительно все замечательно получилось. – При этих словах она наклонилась и сжала Пенелопу в горячих объятиях.

– Ты на меня не злишься?

Элоиза отодвинулась и открыла рот, и Пенелопа видела, что ее подруга собирается сказать: «Нет». А может, даже добавить: «Конечно же».

Но эти слова так и остались невысказанными, а Элоиза просто сидела с задумчивым и немного удивленным лицом, пока, наконец, не произнесла…

– Нет!

Пенелопа почувствовала, как ее брови поползли вверх.

– Ты уверена?

Потому что в голосе Элоизы убежденности не ощущалось. По правде сказать, она даже говорила не так, как обычно.

– Все было бы по-другому, если бы я осталась в Лондоне, – спокойно пояснила Элоиза, – и ничем бы не занималась. Но это… – Она окинула комнату взглядом, неопределенно указав куда-то в сторону окна. – Здесь. Это не то же самое. Это другая жизнь, – тихо сказала она. – Я теперь другая. Даже если самую малость.

– Леди Крейн, – напомнила ей Пенелопа.

Элоиза улыбнулась.

– С вашей стороны так любезно напомнить мне об этом, миссис Бриджертон.

Пенелопа чуть не рассмеялась.

– Просто не верится, правда?

– Ты о себе или обо мне? – спросила Элоиза.

– О нас обеих.

Колин, который все это время держался на почтительном расстоянии, – одной рукой крепко удерживая на таком же почтительном расстоянии Гиацинту, – выступил вперед.

– Вероятно, нам пора вернуться в зал, – тихо напомнил он и, протянув ладонь, помог сначала Пенелопе, а потом и Элоизе подняться на ноги.

Он наклонился, поцеловал сестру в щеку и добавил:

– Ты, определенно, должна идти к гостям.

Элоиза застенчиво улыбнулась, снова став смущенной невестой, и кивнула. Пожав руки Пенелопы в последний раз, она прошла мимо Гиацинты (которая в этот момент закатила глаза) и вернулась на свадебный прием.

Пенелопа держала Колина за руку и, слегка прижавшись к супругу, смотрела ей вслед. Они наслаждались тишиной, лениво глядя на пустой дверной проем и слушая доносившиеся издалека шум и гам светского приема.

– Как ты думаешь, вежливо ли будет удалиться прямо сейчас? – прошептал Колин.

– Наверное, нет.

– Полагаешь, Элоиза будет против?

Пенелопа покачала головой.

Муж крепко ее обнял, и Пенелопа почувствовала, как его губы нежно касаются ее ушка.

– Давай уйдем, – предложил он.

Она не возражала.


***

Двадцать пятого мая тысяча восемьсот двадцать четвертого года, день спустя после свадьбы Элоизы Бриджертон и сэра Филиппа Крейна, в номер мистера и миссис Колин Бриджертон, постояльцев гостиницы «Роза и ежевика», близ Тетбери, что в Глостершире, было доставлено три письма. Все письма прибыли из Ромни-холла одновременно.

– Какое откроем первым? – спросила Пенелопа, разложив их перед собой на кровати.

Колин рывком стянул рубашку, которую надел, чтобы открыть на стук.

– Я, как всегда, полагаюсь на твое суждение.

– Как всегда?

Он снова расположился рядом с супругой на кровати. Пенелопа становилась удивительно привлекательной, когда начинала ехидничать. Он не припоминал больше ни одной женщины, которой бы это удавалось.

– Как когда мне удобно, – исправился Колин.

– Тогда начнем с твоей матери, – решила Пенелопа, выбрав одно из писем на простынях. Она вскрыла печать и осторожно развернула листбумаги.

Колин смотрел на молодую жену, пока та читала. Глаза ее расширились, потом поднялись брови, а губы слегка приподнялись в уголках, как будто она помимо воли улыбалась.

– Какие у нее новости? – поинтересовался он.

– Она нас прощает.

– Я так понимаю, не стоит спрашивать, за что?

Пенелопа серьезно посмотрела на мужа.

– За то, что мы рано покинули свадебный прием.

– Ты же сказала, что Элоиза не станет возражать.

– И я уверена, что она не возражала. Но это же твоя мать.

– Заверь ее, когда будешь отвечать, что случись ей снова выйти замуж, я останусь до самого конца.

– Я такого не напишу, – отрезала Пенелопа, закатив глаза. – И, в любом случае, не думаю, что она ждет ответа.

– Правда? – Теперь Колина одолевало любопытство, потому что его мать всегда ожидала ответов на свои письма. – Что же мы такого сделали, дабы заслужить ее прощение?

– Э-э-э… она упомянула что-то о появлении в скором времени внуков.

Колин усмехнулся.

– Ты что, покраснела?

– Нет.

– Да, покраснела.

Она боднула его локтем под ребра.

– Нет. Вот, сам читай, если тебе так интересно. А я прочту письмо Гиацинты.

– Я так понимаю, можно не ждать, что она вернет мне десять фунтов? – проворчал Колин.

Пенелопа развернула и потрясла листки. Там ничего не было.

– Этой плутовке повезло, что она моя сестра, – пробормотал он.

– Ты не умеешь проигрывать, – пожурила супруга Пенелопа. – Она тебя обставила и сделала это просто блестяще.

– О, прошу тебя! – рассмеялся он. – Что-то я не заметил, чтобы ты расхваливала ее хитрости вчера.

Она лишь отмахнулась.

– Да, ну, некоторые вещи легче видятся на расстоянии.

– Что она пишет? – спросил Колин, заглядывая супруге через плечо. Зная Гиацинту, это, скорее всего, был некий план, с помощью которого та намеревалась выудить из его кармана еще денег.

– Как ни странно, содержание очень милое, – ответила Пенелопа. – Ничего омерзительного.

– А ты читала с обеих сторон? – засомневался Колин.

– Она написала лишь на одной стороне.

– Как-то необычно экономно для нее, – с подозрением добавил он.

– О боже, Колин, это просто рассказ о том, что было на приеме после того, как мы ушли. И, должна признать, Гиацинта чудесно подмечает смешное в самых незначительных деталях. Из нее бы вышла превосходная Уислдаун.

– Боже помоги нам всем.

Последнее письмо оказалось от Элоизы, и, в отличие от двух других, адресовано было исключительно Пенелопе. Колину, разумеется, стало любопытно – а кому бы не стало? Но он отодвинулся, позволив супруге прочесть послание в одиночестве. Их дружба с сестрой одновременно изумляла его и вызывала уважение. Колин был близок с братьями, очень близок. Но никогда не встречал подобной крепкой дружбы, как у Пенелопы и Элоизы.

– О! – воскликнула Пенелопа, перевернув страницу. Письмо Элоизы было гораздо длиннее, чем предыдущие два, и она смогла заполнить лист с обеих сторон. – Вот плутовка!

– Что она натворила? – спросил Колин.

– О, ничего особенного, – ответила Пенелопа, хотя не могла скрыть раздражения, написанного на лице. – Тебя там не было, но утром в день свадьбы Элоиза беспрестанно извинялась за то, что хранила секреты, а мне и невдомек, что она пыталась вынудить меня признаться в собственных. Она заставила меня изрядно поволноваться.

Пенелопа затихла, читая вторую страницу. Колин прилег на мягкие подушки, не отрывая взгляда от лица супруги. Ему нравилось наблюдать, как ее глаза двигаются слева направо, когда она следит за словами. Ему нравилось смотреть, как двигаются ее губы, когда она улыбается или хмурится. В самом деле, просто поразительно, какое довольство жизнью он ощущал, всего лишь глядя, как его жена читает.

До тех пор, пока она вдруг не ахнула и не побелела как полотно.

Колин приподнялся на локтях.

– Что такое?

Пенелопа покачала головой и простонала:

– О, это нечестно с ее стороны.

Будь прокляты личные дела. Он схватил письмо.

– Что она написала?

– Вон там. Внизу, – жалко указала на страницу Пенелопа. – В самом конце.

Колин убрал ее палец и начал читать.

– Милосердный боже, как же она болтлива, – пробормотал он. – Я ничего не понимаю.

– Месть, – пояснила Пенелопа. – Она говорит, что мой секрет был больше, чем ее.

– Так и есть.

– Она говорит, что я должна ей услугу.

Колин обдумал это заявление.

– Наверное, она права.

– Дабы сравнять счет.

Он погладил ее по руке.

– Боюсь, так думают все Бриджертоны. Ты же никогда не играла с нами в спортивные игры, не так ли?

Пенелопа застонала.

– Она предупредила, что собирается попросить совета у Гиацинты.

Колин почувствовал, как кровь отливает от его лица.

– Знаю, – покачала головой Пенелопа. – Мы никогда больше не будем в безопасности.

Колин обнял ее и прижал поближе.

– Мы разве не обсуждали поездку в Италию?

– Или в Индию.

Он улыбнулся и поцеловал жену в нос.

– Или мы можем остаться здесь.

– В «Розе и ежевике»?

– Мы собирались уехать завтра утром. Это последнее место, где Гиацинта станет нас искать.

Пенелопа посмотрела на него, ее глаза потеплели, и в них засветился озорной блеск.

– У меня нет никаких срочных дел в Лондоне, по крайней мере, еще недели две.

Колин перекатился на супругу, принуждая ее опускаться все ниже и ниже, пока та не оказалась лежащей на спине.

– Моя мама сказала, что не простит нас, если мы не подарим ей внука.

– Она не заявляла этого так прямо и откровенно.

Колин поцеловал любимую прямо в чувствительное местечко за мочкой уха – это всегда заставляло ее выгибаться ему навстречу.

– Давай представим, что она так и написала.

– Ну, в таком случае… ой!

Его губы скользнули по животу Пенелопы.

– Ой? – промурлыкал он.

– Нам следует заняться д… ой!

Колин поднял взгляд на любимую.

– Что ты сказала?

– Делом, – выдавила она из себя.

Он улыбнулся, прижимаясь губами к ее коже.

– К вашим услугам, миссис Бриджертон. Всегда.


КОНЕЦ


Внимание! Электронная версия книги не предназначены для коммерческого использования. Скач и вая книгу, Вы соглашаетесь использовать ее исключительно в целях ознакомления и никоим образом не нарушать прав автора и издателя. Электронный текст представлен без целей комме р ческого использования. Права в отношении книги принадлежат их законным правообладателям. Любое ра с пространение и/или коммерческое использование без разрешения законных правообладателей запр е щено.