Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
Недавно журналист Пьер Одья, с которым я далеко не всегда и не во всем соглашаюсь, был обеспокоен положением в Европе, отданной на милость грубой силы, и воззвал к диктатуре разума. Он предложил Западу три кандидатуры на пост диктатора: Данте, Гете и Вольтера.
Не оспаривая ни этой формулировки, ни того, что она может при случае скрывать, хочу сказать, что в целом я разделяю чувства, которыми продиктовано предложение Пьера Одья. К несчастью, мы еще очень далеки от воплощения этой утопии, а три названных имени помогают измерить расстояние, отделяющее нас от диктатуры разума.
На родине Данте, во исполнение итало-германского культурного соглашения, новые издания «Божественной Комедии» проходят через цензуру, а старые изымаются из библиотек.
Именем Гете докучливо злоупотребляет пропаганда доктора Геббельса, но сам Гете, приветствовавший победу французов при Вальми как зарю новой эры, едва ли удивился бы, узнав, что сегодня соотечественники боятся ссылаться на его важнейшие философские мысли. Чтение финальной сцены его лучшего произведения — сцены смерти доктора Фауста, согласно гитлеровским понятиям о справедливости, очевидно, противопоказано подданным фашистской свастики так же, как настройка на радиоволны других государств, повинных в том, что говорят правду.
Действительно, это звучит весьма некстати сегодня.
Что же касается третьей кандидатуры на пост диктатора (я имею в виду Вольтера), интересно напомнить один, факт, о котором умолчала французская пресса: в Мадриде, очевидно, ради покоя генерала Франко, который готовится торжественно пройти по городу во главе германских и итальянских войск, власти сожгли недавно книги Вольтера вместе с книгами Руссо, Дидро и Маркса. Не знаю, возможно, за умолчание об этом маленьком мадридском костре мы должны быть благодарны соглашениям Берар-Жордана[2], но ясно одно: Франция никак не выразила своего протеста, не попыталась защитить память того, кто не без основания считается воплощением французского разума.
Не решаясь требовать немедленного установления несколько утопической диктатуры разума, я хочу, как того требует мой долг писателя и интеллигента, обратить ваше внимание на одну серьезнейшую болезнь нашего века, а именно: на унижение и осмеяние человеческого достоинства — это следствие прямого посягательства на свободу разума с тем, чтобы заставить его служить целям, которые ему органически чужды.
Конечно, не эту болезнь надо лечить в первую очередь. Она вызвана вирусом, отравляющим не только разум,— вирусом фашизма, чьи подвиги в 1939 году от рождества Христова настолько очевидны, настолько кровавы и страшны, что всеобщее проклятие должно пасть на совершившего их изверга. Но это понимает и сам изверг. Вот почему ему нужна маскировка, и он использует для этого человеческую речь.
О! Особой выдумки тут не требуется! Издавна тираны и преступники скрывали за красивыми словами возмутительнейшие поступки и называли хитрую лисицу невинным агнцем. Фашизм же вообще ничего не изобретает, он берет на вооружение старые приемы, чуть подновляя их, и апология грубой силы, которая прозвучала недавно в речи Муссолини, заявившего, что вечный мир оказался бы бедствием для человечества,— отнюдь не нова.
В «Горгии» Платона Сократ ведет спор с софистом по имени Калликл, и тот, доказывая законность применения силы, прибегает почти к таким же аргументам, как и нынешние диктаторы, которые пытаются убедить нас в том же самом, а именно, что нет никакой разницы между миром и подчинением грубой силе. Правда, у Платона Сократу удается разубедить Калликла; г-н же Рузвельт, разоблачая по телеграфу лживость гитлеровской пропаганды, убеждает всех, но не добивается покаяния виновного. Пора же наконец преступнику склонить голову перед оружием разума: на этот раз в роли Сократа выступил Димитров, и грубой силе пришлось отступить перед диалектикой истины.
Вольтер, в частности, говорил: «Письмо есть запись речи. Оно тем совершеннее, чем точнее передает ее». Вот почему книги Вольтера жгут те, для кого слово — устное и письменное — только одно из средств обмана.
Со времени Лейпцигского процесса фашизм, предчувствуя поражение, значительно усовершенствовал свои методы. Теперь он прежде всего казнил бы Димитрова, а уже затем доказал бы его виновность с помощью какого-нибудь ловкого фокуса. Именно такой метод был применен им в Чехословакии, в Албании, а теперь он прибегает к нему и в Польше.
Но, чтобы находить и далее применение своим
Последние комментарии
2 минут 3 секунд назад
9 часов 32 минут назад
9 часов 36 минут назад
9 часов 48 минут назад
9 часов 49 минут назад
10 часов 3 минут назад