Марион: история ведьмы [Елена Владимировна Крыжановская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эллин Крыж Марион: история ведьмы

1. ПОСЛЕ ЗИМЫ

Зеленеющая первой весенней травой симпатичная лужайка, усеянная живописными обломками скал, на самом деле была не излюбленным местом пикников и воскресных прогулок для жителей деревушки Сан-Квентин-эн-Ивелин, а их старым кладбищем. Но под веселыми лучами дневного солнца навевала далеко не мрачные мысли.

Это был один из самых первых, по-настоящему теплых весенних дней нынешнего года, и холмики, покрытые еще светлым, негустым ежиком молодой травки напоминали о жизни. Они вызывали перед мысленным взором картины густой зеленой листвы, высокие заросли трав, буйство цветов и всю прочую сентиментальную чепуху, на очарование которой голодные люди так падки после жестокой зимы. Весенняя мелодия украдкой щекочет им сердце и всё — сколько угодно можете думать о грустном и гулять по кладбищу — надежду вам истребить никак не удастся.

Весна ставит нас в положение зрителей попавших на первое действие спектакля. Занавес уже поднят, действие началось… попробуйте, выйдите из зала в такой момент! Ведь еще ничего не ясно, что будет дальше. Возможно, что-то действительно будет. И ожидание уже захватило вас. Надо во что бы то ни стало понять и представить о чем пойдет речь в новом спектакле, а дальше, хоть трава не расти.

Но трава росла.

Она пробивалась тонкими иголочками сквозь влажную землю, очерчивала заборчик вокруг каменных глыб бывших по большей части древними надгробиями и осколками крестов.

Живописный вид послеполуденной освещенной солнцем полянки не омрачала даже та деталь, что на одном из этих светло-серых камней сидит ведьма. Впрочем, днем на кладбище всё не так, как ночью и потому не страшно. Да и ночью не всё идет так, как представляет себе большинство обывателей. Они бы с трудом узнали "классическую" ведьму в сидящей на камне одинокой фигуре в длинном темном плаще.

Молодая женщина, о чем-то задумавшись, машинально водила пальцем по шершавому камню. Этот жест был далек от начертания кабалистических формул и вряд ли привлек бы внимание самого дотошного инквизитора, если бы она царапала у себя дома стол, оконную раму или собственное колено. Но в данной обстановке, если бы не весеннее солнце, притупляющее бдительность, ее движение не показалось бы столь безобидным.

Незнакомку звали Марион Лантен, и хотя она сама предпочитала называться фамилией мужа, помнили почему-то именно эту. Жители Ивелины никак не желали признать в ней "мадам Шарантон" и называли этим именем, будто сошедшим с королевского указа и уличавшим в чем-то. Возможно в том, что между "л" и "а" должен стоять апостроф, отделяя Марион от простолюдинок и почти насильно загоняя в дворянство. Она этого ни от кого не требовала и вовсе не желала подтверждать эти слухи. Но ее внешность и манера держать себя невольно наводили односельчан на подобные размышления.

Марион было двадцать пять лет. Никто не знал, откуда она пришла, но в том, что — издалека, не сомневался никто. Достаточно и того, что она не была уроженкой Ивелины, чтоб счесть ее "чужой". У неё бледное печальное лицо с большими, очень выразительными глазами. Гладкие черные волосы, белая кожа. Черты лица, гибкая шея, изящная форма рук придавали ей вид аристократический, а манера говорить мало и держаться с неуловимым достоинством, приводила в отчаяние местных кумушек, любивших поболтать. Длинный черный плащ с капюшоном был вовсе не игрой в загадочность, а всего лишь трауром, но казался очень вызывающим, поскольку подчеркивал стройность ее фигуры и делал Марион еще более непохожей на остальных.

Ничего страшного, безобразного или уж неправдоподобно дьявольски красивого в ее внешности не было. Она была красива — но это же не прямая улика того, что она ведьма! Но в те времена народ так часто имел дело с ведьмами, и с молодыми, и старыми (с молодыми в основном на костре, со старыми в их домах, приходя туда в поисках помощи), что научился распознавать их с первого взгляда. Узнал бы и эту, по той простой примете, что она сидела на кладбище.

Может, она и была заметная, но сама Марион ничего вокруг не видела и не заметила, что уже не одна среди могильных камней. К ней подошла пожилая крестьянка в черном платке. Придерживая руками подол юбки, чтоб не волочилась по грязи, рослая женщина подошла к Марион и шумно вздохнула, дабы привлечь внимание и действительно желая перевести дух. Марион обернулась:

— А, это вы, матушка. — Она успокоилась, узнав свою свекровь, Анну Шарантон.

— Я тебя повсюду ищу, дочка. Как чувствовала, что ты здесь.

— Где же мне еще быть?

Крестьянка развела руками и уселась рядом:

— Оно и ладно, если здесь. Я худшего опасалась. Нигде тебя найти не могла.

— Что со мной может случиться теперь, — вздохнула Марион.

— Не скажи, дочка, теперь-то как раз — всё может. Защиты-то нет. Я со стариком, разве защита?

— Верно вы говорите, матушка, да только мне теперь всё равно.

Анна была настроена менее меланхолично. Ее богатый опыт сельской жизни привил ей философские взгляды. Она недавно, не прошло и двух месяцев, как потеряла сына, а Марион — мужа, но потеря на двух этих женщин подействовала по-разному.

Мамаша сейчас переживала о другом, для неё в жизни стало теперь куда больше проблем, так что не время было ударяться в меланхолию. А молодая вдова уже ни о чем не переживала, ей, как она и сказала, было "всё равно".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1(2)
— Нельзя так, милая, — решительно сказала свекровь, дергая Марион за руку, чтобы вдова посмотрела на собеседницу. И невольно почувствовала суеверное беспокойство и желание перекреститься, когда та подняла голову и заглянула ей в лицо. "Ох, ведьма!" Ей показалось, что Марион видит сквозь неё. Собравшись, мамаша Шарантон продолжила прерванную мысль.

— Мне-то не объясняй, что Жака тебе не хватает. Я знаю, как вы жили. Неплохо жили, но сейчас тебе надо заняться собой. Подумай, что дальше делать будешь.

— Вы меня гоните?

— Что ты! Просто я беспокоюсь, как теперь будет-то. Скоро работы в поле начнутся; люди после такой зимы злые, не дай Бог… И старуха Барбье как назло умерла, случись что — на тебя покажут. Вдруг в мае мороз ударит?

— Ну, я-то здесь ни при чём.

— Это я буду знать, да, может, кюре наш, если он тебе верит, — возразила Анна. — Другим не докажешь. Им надо как-то рассчитаться за зиму. Голод был, и эпидемия эта… Люди устали. — Она понизила голос до шепота: — А у нас никто не заболел в доме…

Она так таинственно и значительно повела глазами, проглотив конец фразы, что всё и так было ясно. Марион покачала головой.

— Я не нам одним травы давала. Соседи тоже пили и выздоравливали.

— Но поднялись-то не все.

— Поздно обращались потому что. А насчет голода, это ведь благодаря Жаку, он охотился…

— Да-да, ставил капканы в лесу сеньора, за то и поплатился жизнью. Только людям это ведь всё равно, он же не от болезни умер. От пули. Эх, колдунья старая на грех умерла! Всё теперь внимание на тебя. Защитить совсем некому, теперь, без мужа, — сокрушалась честная мамаша, не решаясь заговорить о главном. Но всё же решилась.

— Знаешь, дочка, у меня сестра есть в Анет. Не так уж это и далеко… Ты могла бы…

Марион сочувственно посмотрела на добрую женщину и ровным голосом сказала:

— Не тревожьтесь, матушка, я понимаю. Я давно решила, мне надо уйти.

— Это куда же ты собралась? — нахмурилась Шарантон.

— В Париж.

— В Париж! — мамаша всплеснула руками. — Да где это видано! Молодая женщина, одна, и вдруг в Париж. Что ж ты там делать будешь?

— Найду работу. Буду жить, город большой. Там я буду в большей безопасности. А здесь, вы правы, нам оставаться нельзя.

— Вам? Мальчика можешь оставить мне, — осторожно предложила свекровь. — Прекрасно можешь. В городе он мешать тебе будет, ведь не знаешь, как устроишься. А я пригляжу.

Марион решительно покачала головой:

— Сына я заберу.

— Да что ж его с собой тащить, он тут привык… Я только как тебе лучше хочу, с ребенком-то, знаешь, на работу трудней устроиться, могут не взять. А тут ему ничего не грозит, вы с Жаком всё-таки венчались, честь по чести. В Сан-Квентин. Все видели.

— Да мало кто помнит. Нет, куда бы я ни пошла, Рене будет со мной. Он уже взрослый, поможет мне.

— Взрослый! В семь лет-то, чем он поможет?

— Всё равно. Он поддержит меня если что. С ним я выживу, так — пропаду.

— Ты бы подумала, как ему лучше, — увещевала мамаша.

Марион выпрямилась:

— Я так решила.

Это означало, что дальнейшие уговоры безрезультатны. Со вздохом Анна взяла молодую невестку под руку и, постояв на могиле Жака, они не спеша побрели домой.


* * *
На следующее утро Марион шла по дороге в Париж. Она держала за руку мальчика похожего на неё и, не оглядываясь, быстро шагала на северо-восток. Мысленно она вызывала в памяти голос своей свекрови, чтобы придать себе бодрости на этом пути.

"До Парижа каких-нибудь восемь миль, а может, и того меньше. Через несколько часов будешь в Медоне, а оттуда через Шатильонские ворота и… Париж. Будешь еще до вечера. Удачи тебе, дочка".

Находясь между двумя своими жизнями, старой, с которой покончено, и новой, которая еще не началась и неизвестно что ей сулит, Марион старалась думать лишь о том, что сын — ее единственное сокровище — здесь, с ней, она держит его за руку. А что дальше будет, то будет. Нечего загадывать наперед.

Она шла по широкой проезжей дороге, шлепая по грязи и мечтая, чтобы никто им не встретился, ни добрый, ни злой.

Моросил мелкий холодный дождик, освежая лицо и не проникая сквозь одежду, оседая на ней. По обочинам дороги тоже начинала зеленеть трава и текли ручейки, уничтожая следы их ног на склонах Ивелины. А вместе с дождем растворялась и память…

2. ПАРИЖ

Задержавшись в Медоне и пообедав в придорожном трактире, путники к четырем часам вечера вошли в Париж.

В округе Мансара, куда вели ворота Шатильон, не нашлось недорогой гостиницы, отвечающей средствам беженцев. Пришлось продолжить поиски в самом Париже. В квартале примыкающем к Люксембургскому дворцу они нашли маленькую комнатку под самой крышей. Хозяин посмотрел на пришельцев крайне подозрительно, но видимо остался доволен и принялся уверять молодую даму, что лучшего вида из окна ей не найти во всем Париже, по крайней мере за такую цену: сто ливров в месяц. А что для такой красавицы сто ливров, это же смешно! Марион вежливо поблагодарила и с осторожностью, неожиданной для провинциалки, не стала платить за месяц вперед, а, оставив вещи в комнате, ушла вместе с сыном гулять по Парижу.

Старинный, овеянный легендами город радовал их разнообразием своих масок.

Кривые бедные домики окраины Латинского квартала вдруг сменялись великолепием Люксембургского сада с белым дворцом в центре и массой кружевных мраморных арок. Летом здесь, должно быть, прелестно. Все строения утопают в зеленой листве. А сейчас черная вуаль веток позволяла заглянуть вглубь сада и видеть спрятанные там беседки и павильоны.

Роскошные старые особняки квартала Сен-Жермен примыкавшего к Латинскому, гордо возвышались над маленькими домиками, подавляя их своим величием. Несмотря на то, что полуразвалившиеся особняки стояли большей частью пустыми, а в жалких, по их мнению, соседних домах жили люди. Но гордые развалины этим нисколько не смущались. Заброшенная Нельская башня, строение мрачное, служившее по слухам убежищем ворам и убийцам, гордо взирала на расплывчатую в сумерках подкову Луврского дворца, возвышающегося напротив неё, на другом берегу Сены. Лувр горел огнями, а старая башня смотрела на него своими черными пустыми окнами. Смотрела презрительно и насмешливо, видимо считая Лувр своим отражением по ту сторону реки.

Полюбовавшись издали королевским дворцом и тонувшим в лучах заката дворцом Тюильри, Марион обернулась к острову Нотр-Дам, где среди воздетых к небу тонких веток деревьев рисовались готические шпили острых башенок собора Пресвятой Девы. А весь силуэт собора, совсем черный сейчас, с причудливыми скульптурами и химерами на фасаде казался замком кого-то из великих волшебников древности.

Солнце садилось. Отложив более обстоятельное изучение Парижа на завтра и порядком устав с дороги, Марион с сыном вернулись в свою комнатку, из окна которой им был виден Люксембургский дворец.

Хозяйка принесла им поужинать, но малыш заснул только вернувшись, и Марион не хотела его будить. Хозяйка была не прочь поболтать с новой жилицей и наставляла молодую женщину, где ей лучше искать работу, если она вздумает пойти в услужение к богатым господам. Они проговорили бы не один час, но сразу после ужина Марион почувствовала, что у неё слипаются глаза. Пожелав им спокойной ночи, хозяйка ушла и оставила Марион наедине со своими мыслями. Мысли эти были не слишком радужны, но, несмотря на это, молодая женщина быстро заснула и во сне чувствовала, что ее ждет много удивительного и нового. Иначе в этом городе и быть не могло.

Наутро, вместе со своим сыном Рене, вдова Жака Шарантона отправилась на поиски работы. Вопреки совету квартирной хозяйки, говорившей, что ей следует постучать в двери Люксембурга и соседних особняков, Марион направилась к рынку. Не к Малому Рынку, а к настоящему, огромному, на правом берегу Сены. "Чрево Парижа", как называли его горожане, это было то самое место, где можно узнать за один час все новости в городе, и там мог найтись ключ к любой загадке века.

Марион, честно сказать, не собиралась становиться горничной в богатом доме. Ее больше радовала перспектива вступить в корпорацию цветочниц или трактирщиц, поступив к одной из уважаемых на рынке хозяек. На беду, была суббота, время большого оживления на рынке. Перед воскресным днем все делали покупки, привозили в Париж из предместий свой лучший товар и такая суматоха, благоприятная для карманников и торговцев, совсем не подходила тому, кто ищет работу. Хотя Марион была незнакома с городской жизнью и несколько наивно полагала, что найти работу будет совсем легко, она была не глупа и быстро поняла, что надо запастись терпением.

Дожидаться окончания торгового дня было бессмысленно. Она решила обойти близлежащие кафе и трактиры, предлагая свои услуги для помощи на кухне. Заодно, это давало возможность погулять по городу и изучить его получше.

Сначала она направилась вправо от Рынка, в сторону предместья Сент-Антуан. Но, дойдя до угла Гревской площади, увидела толпу сбежавшуюся посмотреть на казнь, и тут же передумала продолжать поиски в этом направлении. Крепко держа сына за руку, ведьма ускорила шаг, стараясь как можно скорее очутиться подальше от места казни. Такая чувствительность была несвойственна парижанам. Презрительно поглядывая на Марион, они толкали ее, пробираясь на площадь, и тут же забывали о ее существовании, поглощенные интересным зрелищем.

Не очень хорошо ориентируясь в сплетениях улиц и переулков, Марион выбирала те, что вели подальше от Гревской площади, и удалялась от верного ориентира — Сены. Выйдя на широкую улицу Сент-Оноре она прошла ее до конца и, свернув в паутину переулков, обогнула Пале-Рояль — королевский дворец, еще так кажется недавно называвшийся Пале-Кардинале и бывший резиденцией великого герцога де Ришелье, первого министра при французском короле. Так недавно… Не прошло и ста лет.

Переулки закружили Марион и вывели ее на Монмартр. Не на гору мучеников, где в давние времена римляне казнили первых христиан, а в веселый квартал, расположенный в окрестностях этого холма. Кафе, еще кафе, трактир… Тут работы на весь день только чтоб обойти эти заведения и постучаться в каждую дверь. Марион старалась выбирать те, что поприличней выглядели, но всюду ей отвечали отказом. Либо говорили, что она не нужна, так как у них хватает работниц, либо отвечали, что такая мадам вряд ли действительно умеет работать на кухне, а раз так, пусть не морочит им голову и убирается. Либо… ей предлагали работу, но немножко не ту, которая бы ее устроила. И она шла дальше, с ужасом думая, что не знает обратной дороги.

Время обеда уже прошло, близилось время ужина.

Прельщенная видом церквушки неподалеку от большой серой площади, состоявшей кажется сплошь из забора кабаков и трактиров, Марион остановилась перед входом в большой, почтенного вида трактир с фронтоном покрашенным в светло-зеленый цвет. Он был ближайшим к церкви и самым большим. Над входом золотилась вывеска: "Ликорн".

На первый взгляд он показался молодой провинциалке приличным местом. Она слишком недавно была в Париже и еще не усвоила странного правила больших городов, что бордели почему-то обязательно прячутся в тени собора. Рассчитывая очевидно на право убежища и чувствуя себя спокойно рядом с церквями*. Она не знала еще, что попала на Пляс Пигаль, площадь, знаменитую своей ночной жизнью.

Внутри "Ликорн" быстро развеял ее иллюзии насчет респектабельности.

Веселая толстая трактирщица, покинув место за стойкой, кружила вокруг столов, беседуя с клиентами, перебрасываясь шутками со старыми друзьями и краткими указаниями со своими служанками. Но ее орлиный глаз замечал всех. И входящих и выходящих она видела насквозь, знала, сколько раз их видела прежде и какой у кого из них открыт кредит в ее доверии. Отмечала и новеньких. Почти о каждом из посетителей она с первого взгляда сказала бы всё, и клиенты ее уважали именно за то, что она не служит в полиции. А то, что вкусно готовит и у неё можно встретиться с хорошенькими девочками, это только поднимало престиж заведения.

Трактирщица сразу заметила молодую незнакомку в черном, что заняла крайний столик в углу. С ней был мальчик, лет семи. Заинтригованная тем, что раньше никогда не встречала этих посетителей и тем, что это явно приезжие, достойная трактирщица решила лично обслужить их, а заодно удовлетворить своё любопытство.

— Что тебе, моя красавица? — спросила она нараспев, растягивая слова и склонив голову набок. Марион под оценивающим взглядом хозяйки опустила глаза.

— Стаканчик вина и две миски супа.

Уперев кулаки в бока, трактирщица добродушно рассмеялась:

— Что так скромно, милочка? У меня не приют для бедных, где такую еду дают бесплатно. Могу предложить вам лучшую в мире жареную рыбу, сыр, устриц, чего ни пожелаешь — всё есть.

— Спасибо, не сегодня. Мы хотели бы только перекусить чего-нибудь попроще.

— Тогда омлет! У меня сегодня есть превосходная ветчина и зелень. Омлет с ветчиной, да? Это куда лучше для вашего малыша.

Марион молча кивнула.

Бросив одной из служанок короткое распоряжение, хозяйка уселась за стол рядом с Марион и доверительно нагнулась к ней:

— А деньги-то у тебя есть? Если нет, то скажи, сегодня я добрая накормлю и так. Перед воскресеньем положено делать добрые дела. Ты издалека?

— Из Ивелины.** Я ищу работу. У вас нет ничего подходящего?

— Подумаем, — глубокомысленно сморщив лоб, изрекла трактирщица. Но она думала совсем о другом, украдкой разглядывая Марион.

— Ты гугенотка? — вдруг спросила она.

— Нет.

— У тебя красивый мальчик. Растет без отца?

— Его отец недавно умер. Я вдова.

— Знаю, знаю, все вы так говорите, — участливо вздохнула трактирщица. — Я повидала таких.

Она внимательно, как опытный сыщик, впилась в Марион глазами, но тут же снова приняла беспечно-добродушный вид.

— Ты мне нравишься, — заявила она. — Положим, тебя выгнали из дому, но мне на это плевать. Ты ищешь работу, нуждаешься в деньгах, у меня есть кое-что для тебя, но для этой работы мальчика лучше будет отправить в деревню. У меня есть знакомая в Сен-Клу, она чудесно присмотрит за ним. У неё много детей. Согласна?

— Нет.

— Зря. Ты давно в Париже?

— Второй день.

— Ну, приходи через месяц, потолкуем, — трактирщица, улыбаясь, всмотрелась в решительное лицо незнакомки и покачала головой: — Может быть, ты скорее умрешь с голоду, чем пойдешь продавать себя? — лукаво спросила она.

— Может быть!

— И я так думала, милочка. Ты умна и можешь заработать как-нибудь по-другому. Если постараешься. Ты случайно не ведьма? — с легкостью спросила она, как бы в шутку.

Марион побледнела и пробормотала не очень уверенно что-то вроде "какие глупости" или "что это вам взбрело в голову".

Ее смущение развеселило трактирщицу. Она встала, якобы желая поторопить слуг с заказом для Марион. Через миг вернулась с тарелками и бутылкой вина для гостей и для себя.

— Знаешь, что, — посоветовала она своей гостье, — ты меня не бойся. Если бы была работа на кухне, я бы тебя взяла, да и сейчас могу взять, но ты сама не захочешь. Я так много повидала людей, что можешь не сомневаться, с первого взгляда узнаю, кто чего стоит. Меня все знают, можешь спросить любого в городе, кто такая Марсела Фарду, все тебе скажут. А тебя как зовут?

— Марион.

— Мило и подходит тебе. Только вот что… Ты правда понимаешь в магии?

— Какие глупости вы говорите! — воскликнула Марион, начиная сердиться.

— Я говорю дело, — отрезала мамаша Фарду. — Ты не найдешь здесь быстро честную работу, а если будешь бродить по городу еще хотя бы неделю, не найдешь работы никогда. Новости бегают быстро, особенно в Париже. Любой сразу поймет, что ты ведьма, если посмотрит на тебя внимательно. Раз уж нельзя это скрыть, попробуем извлечь из этого пользу. Я знаю того, кто даст тебе работу. Подожди здесь. Можешь уйти, конечно, но я думаю, ты подождешь.

Марион с недоумением и беспокойством посмотрела на Марселу. В глазах трактирщицы не было зла, и Марион относительно успокоилась, не понимая всё еще, что задумала эта женщина. Решив пока отдать должное вкусной еде, от которой шел дразнящий аромат, и посмотрев на Рене, с удовольствием жующего омлет с ветчиной, Марион вздохнула и приступила к ужину. Украдкой она разглядывала Марселу, пытаясь определить, можно ли доверять этой первой встречной трактирщице, наделенной к тому же длинным языком и подозрительной догадливостью.

Мамаша Фарду была еще не стара и весьма красива. Она дышала свежей деревенской красотой, в Париже глаз на ней отдыхал. Ей было уже немало лет, но ее гигантский опыт не шел ни в какое сравнение с ее возрастом. Живая, ловкая, не парижанка, но уроженка Иль-де-Франс — области навеки привязанной к Парижу, Марсела Фарду не мыслила себе жизнь в деревне и не переносила скуки. Она сделала достойную карьеру, выйдя замуж за трактирщика. Об этом она и мечтала, когда была молодой молочницей и каждое утро, приходя пешком в Париж, думала, как сделать так, чтобы остаться в нем насовсем. В некотором роде она была преуспевающей коммерсанткой, хотя ее ремесло внушало презрение чванливым дамам, чьи мужья предпочитали проводить свободное время не дома, а на Пляс Пигаль. Тем не менее, в городе мамашу Фарду уважали и никогда не обзывали "Ликорн" грязным кабаком, где всегда найдется работа для полицейских.

Полицейские здесь бывали редко. Заходили по-дружески выпить стаканчик и собрать причитающийся им налог с заведения. Марсела умела постоять за себя и, несмотря на многочисленные облавы (перед каждым праздником), никто не слышал, чтобы кого-то из знаменитых бандитов или заговорщиков поймали именно в ее трактире.

Мамаша Фарду дорожила своей репутацией и недаром выбрала местечко поближе к церкви. Она была доброй женщиной, и если несколько неожиданно занялась устройством судьбы Марион, то лишь потому, что пожалела ее.

Рассматривая полненькую голубоглазую трактирщицу с пышными каштановыми волосами уложенными на затылке в простую прическу, сколотую красным гребнем; в рубашке с закатанными рукавами; в зеленом корсаже и коричневой полосатой юбке, прикрытой спереди белым фартуком, Марион видела весь торговый Париж, деловой и веселый, никогда не упускающий своего. Женщина была не в меру разговорчива, но симпатична. И Марион решила, что ей пока нечего бояться.

Увидев кого-то из новых посетителей, мамаша Фарду замахала рукой и дружески закивала. К их столику подошла старуха с крючковатым носом, пронзительными карими глазками, похожими на птичьи, с седыми прядками волос выбивавшимися из-под синего чепца.

Вновь прибывшая кивнула и уселась за стол против Марион. Что-то в ее движениях показалось странным. У Марион было чувство, что эта женщина более молода, чем сознательно хочет казаться. Случай уникальный и потому странный. Действительно, уверенные быстрые движения и стройная фигура наводили на мысль, что эта дама только играет старуху, дополнив настоящие морщины, не такие уж многочисленные, "старческой" одеждой. Казалось, что ей за семьдесят, на деле, вероятно, не было и пятидесяти.

— Знакомьтесь, девочки. Это — Барбара¢ Маржери¢, — представила Марсела новую гостью. — А это Марион. Барб, это та самая крошка, я полагаю, которую ты давно ищешь. Она появилась вчера, как подарок судьбы, так что не будь дурой, предложи ей работу.

Марсела быстро взяла дело в свои руки, не считаясь с удивлением подруги и с чувством неловкости не отпускающим Марион. Бедняжка никак не могла понять, как она попала на этот странный женский совет, и что теперь будет.

Барбара недовольно поморщилась, но, видимо доверяя своей буйной знакомой и ее искусству разбираться в людях, заказала себе пунш и собралась вести переговоры с Марион.

Марсела Фарду убедившись, что обеим протеже не удастся теперь сбежать от своего счастья, пошла готовить пунш и оставила двоих посетительниц наедине. Сына Марион она позвала с собой, и Рене с радостью согласился помочь ей. Ему давно хотелось узнать, куда ведет маленькая дверь за стойкой и где берутся все кушанья, которые служанки так ловко, точно по волшебству, выносят из черного коридора в глубине трактира.

Мать отпустила его, а сама недоверчиво взглянула на старуху сидящую напротив и не решившую пока как начать разговор. Вдруг, неожиданно для Марион, та протянула ей свою левую руку с раскрытой ладонью и тоном экзаменатора спросила:

— Скажи сколько мне лет и есть ли у меня дети.

Опешив, Марион глянула на руку и машинально ответила:

— Пятьдесят будет в мае, тридцатого дня. Детей было много, все умерли маленькими. Осталась только дочь, растет в деревне у своей кормилицы и никогда не видала вас.


2(2)
Глаза "старухи" затуманились, и дрогнувшим голосом она спросила:

— А как она там, жива, счастлива?

Очнувшись, Марион нахмурилась и сердито оттолкнула руку собеседницы:

— Что это вы придумали, мадам! Я ничего не знаю, что вам от меня нужно?

Барбара остановила ее повелительным жестом:

— Ты — та, кто мне нужна. Выслушай спокойно и обдумай мое предложение. — И она рассказала Марион, что недавно ей удалось получить место при дворе. Но это назначение обернулось для неё опасностью изгнания и даже тюрьмы, или же потерей очень доходной работы, если она всё бросит и сбежит сама.

— Знахарка их не устраивает, понимаешь? Нужна колдунья. Сейчас в моде приворотные зелья, гороскопы и прочая магия. А я вовсе не сведуща в этом. Моя мать была акушеркой. Я знаю кое-какие травы, чтоб облегчить роды или вовсе избавить знатных дам от опасности получить неприятный сюрприз в виде младенца. Но это если еще не поздно. Я операций не делаю, это грех, но в случае чего, знаю к кому отослать красотку. Тебе, кстати, это не грозит? Ты что-то бледная, не беременна?

— Нет.

— Значит голодная, — констатировала старушка. — Марсела тебя хоть покормила?

— Да, спасибо, я вполне сыта.

— Ну, хорошо, о чем я? Да! Было такое, что мне пришлось принимать тайные роды у одной из королевских любовниц. Она меня потом порекомендовала, и появились заказы. За полгода я заработала денег больше, чем за всю свою жизнь, но вскоре дело приняло совсем иной оборот. Они все чокнуты на магии при дворе. Бесятся от скуки. Как зима, так словно добропорядочные старушки вяжущие у окошка чулки и свитера, эти придворные начинают прилежно ткать паутину интриг. И не надоедает! Еще одну такую зиму я не переживу. Ты, девочка, разбираешься в предсказании судеб, беседах со звездами, но тебе не на что жить. Помоги мне, клянусь, половина чистой прибыли будет твоя.

— Я не хочу с этим связываться.

— Велика важность, не хочешь! Скажи, что другое ты будешь делать, и я тут же скажу — занимайся этим и не связывайся со мной.

Марион задумалась и опустила лицо. Выдержав паузу, "старуха" снова принялась за уговоры:

— Тебя никто не будет знать. При дворе всё равно не поверят, что такая молоденькая может разбираться в жизни. Мне верят только потому, что я седая и в плаще со звездами. Абсолютно всё равно, что я им говорю о магии, они во всё верят. Только, когда дело касается настоящих тайн, я теряюсь. Там меня просто поймать. Париж разбалован великими магами, настоящими, понимаешь? Они все слишком ученые при дворе, говорят умные слова про квадратуру солнца, дома созвездий и знаки зодиака. Я вовсе не хочу на костер. Помоги мне. Я помогу тебе, пока будет моя власть. Если тебе будет грозить опасность — спасу. Тебя всё равно ведь скоро узнают.

— Что вы заладили, "узнают, узнают"! — раздраженно воскликнула Марион. — Что во мне такого особенного? Я хочу тихо жить, честно работать, что вам всем от меня надо?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

2(3)
Барбара покачала головой:

— Видишь, значит всё-таки "всем". Тебя узнают, как яркую бабочку среди моли, только уже будет поздно. Ты ведь не хочешь оказаться одна, лицом к лицу с инквизицией? — Видя что Марион отрицательно покачала головой, фальшивая колдунья продолжала: — Вот именно, не хочешь. Как ты раньше жила?

— Я была замужем, — прошептала Марион. — Он умер, и мне пришлось уйти из дому, тоже спасаться. Я думала в Париже… Большой город… Меня не найдут.

— И-и-и! — махнула рукой Барбара, — Наш город имеет все свойства деревни: здесь все всё знают, и новости узнаются немедленно.

— У парижских новостей быстрые тоненькие ножки. И они мелькают как спицы в колесе, — проговорила Марион обращаясь сама к себе и вспомнив слова Марселы. Она подняла глаза на Барбару: — Я не хочу вредить людям.

— Бог мой, тебе и не придется! Ты будешь помогать. В первую очередь мне. Только помни, что дорога в Ад вымощена благими намерениями. Так мы их скроем за фасадом зла, раз уж они за это платят, — поучительно сказала старуха Маржери, имея в виду королевский двор. И успокоительно добавила: — Тебе незачем вникать в суть черных месс и человеческих жертв, которыми сейчас болен Париж. Это известно всем, я сама разберусь. И к ядам тебе иметь касательство не придется, у меня есть хороший знакомый по изготовлению ядов. Учился в Италии, а работает простым часовщиком, очень респектабельный человек. Правда, у него зять — аптекарь, от него и плывут во дворец яды. А в Лувре думают, из-за границы, под строжайшим секретом. И платят втрое. Вот так, девочка, делаются дела. Если есть талант, ему нужна защита, а если настоящего дара нет — надо организовать. Как, ты согласна работать на меня? Вернее на имя "мадам Маржери".

— Не знаю, это… не совсем законно.

— Зато ты сможешь поднять сына, у тебя будут деньги! Продать свои способности, всё-таки лучше, чем продать своё тело. Душу-то от тебя никто не отнимает. А если не согласишься, то обязательно дойдешь до последнего. И долго не протянешь. Как я вижу, рабская жизнь не для тебя. Так что, согласна?

Марион долго молчала, раздумывая над странными законами жизни в городе. Или это вообще во всем мире так? Всё перевернуто с ног на голову, все добродетели, все законы…

— Согласна, — твердо сказала она, глядя в лицо старухе. — Но я буду помогать только в том, что сочту возможным для себя.

— Вот и прекрасно! — вмешалась подошедшая в этот момент мамаша Фарду. — За это надо выпить.

— Ох и капризная она у тебя, Марсела, — смеясь заявила Барбара, пригубив кружку.

— Просто не голодная, — добродушно махнула рукой трактирщица и похлопала подругу по плечу. — Это ей повезло, что попала сюда.

— Где мой сын? — не разделяя их радостного воодушевления, спросила Марион.

Мамаша Фарду поспешила успокоить ее, сказав, что Рене играет с ее младшим сынком Филиппом, которому сейчас десять лет, так что им как раз есть что сказать друг другу.

Женский совет возобновился в полном составе, а в трактире в это время царило обычное вечернее оживление. Красотки мамаши Фарду усердно вытряхивали золото из карманов посетителей, строя им глазки, обещая неслыханную ночь и умоляя заказать еще бутылочку, прекрасно зная, что чем больше клиент съест и выпьет, тем меньше работы останется им. Он просто уснет, а наутро заплатит как миленький, чтобы сберечь свой престиж.

Марион, беспокоясь, что время позднее, желала попасть поскорее в свою квартиру, чтоб на досуге всё хорошенько обдумать. Узнав, что живет она в Люксембургском квартале, Барбара обещала отвезти ее в своей карете, так как ее дом находится там же. Она сразу поставила условие, что завтра же Марион должна переехать куда-то подальше, чтобы никто не видел их вместе.


* "право убежища" — древний закон запрещающий причинять зло преступникам укрывшимся на территории церкви.

** Ивелина (Yveline) — район на запад от Парижа, входящий в Иль-де-Франс, "Парижскую провинцию", так что ответ Марион был весьма расплывчатым, она не назвала деревню Сан-Квентин-эн-Ивелин.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

2(4)
Сцену прощания прервал веселый окрик:

— Эй, дамочка! Прошу к нам! — прилетевший от группы только что вошедших студентов, собравшихся недурно провести время в трактире. Хозяйка "Ликорна" живо обернулась. Высмотрев говорившего, она игриво повела плечами:

— Здесь три дамы: молодка, тетка и старуха. Кто тебе нужен, парень? Выбирай любую!

Молодчик не остался в долгу и весело подмигнул ей:

— Пожалуй, я выберу тебя, спелое яблочко. Принеси нам ужин и штук шесть бутылок своего лучшего вина.

— Господа изволят анжуйского?

— Да, красотка, ты угадала.

— У господ студентов есть деньги?

Тот же парень в старом коричневом плаще, с отчаянно веселыми, бесшабашными глазами подкинул на ладони звонкий кошелек.

— У нас хватит денег на весь вечер.

— А на ночь? — лукаво спросила трактирщица, прекрасно поняв, что кошелек скоро полностью перейдет в ее собственность. Студент шутовским движением склонил голову к плечу и одновременно широко развел руками:

— Посмотрим.

Ответ вполне устроил мамашу Фарду и, простившись с Марион и старой колдуньей, она с деловым видом вернулась к своим обязанностям хозяйки трактира. Забрав сына, Марион вышла на улицу, чувствуя, что все посетители проводили ее глазами, хоть и не знают, о чем шла речь за их столом.

3. ЕДИНОРОГ

Прошла весна, лето подходило к середине. Королевский двор уехал в Фонтенбло, и компания под руководством Барбары получила некоторую передышку. Но вместо радости простой в работе принес беспокойство.

Во время затишья в Париже, какое всегда бывало, когда отсутствовал король, стали видны острые подводные рифы, покрытые в последнее время золотым приливом.

Положение Марион было самым непрочным из всех. До поры она полагала, что никто не подозревает, чем она занимается. Жила она тихо, скромно, с соседями общалась мало, старалась брать шитье на заказ, чтоб оправдать своё существование. Порой ей казалось, что соседи шепчутся у неё за спиной и как-то странно поглядывают на неё и сына. Она утешала себя, что это ей только кажется, пока один вполне невинный случай не рассеял сомнения.

Квадратный дворик, серо-зелёный от травы проросшей сквозь каменные плиты, служил ареной всех соседских страстей. Здесь стирали белье и развешивали сушить по всем этажам, от чего дворик становился похожим на оснащенные такелажем мачты корабля с лоскутными парусами. Здесь в огромных чанах варили варенье, причём хозяйки, высовываясь из окон, давали советы тем, кто трудился внизу. Здесь играли дети, а было их немало: во дворе, включая Марион, жило двенадцать семей. Этот же дворик превращался наконец в настоящую сцену, когда бродячий шарманщик забредал сюда и давал представления. Тогда из окон сыпались мелкие монеты, со звоном падая на плиты двора. Однажды, в одной семье была свадьба и веселились опять-таки здесь, в замкнутой квадратной арене, особом мирке отделенном от города двумя низкими арками.

В один совершенно обычный летний день кто-то из хозяек стирал во дворе. Рядом горел костёрчик и грелась вода. Марион была дома. Рене вместе с другими мальчишками играл в мяч во дворе; на солнышке грелась большая кошка.

Малыш Тома, мальчик пяти лет заметил кошку и, заинтересованно посмотрев на неё, спросил у мамы:

— Почему кошка цветная? Кто-то ее покрасил, она в пятнах.

Проведя по лбу тыльной стороной покрасневшей мокрой ладони, мамаша засмеялась и, не задумываясь, ответила:

— Конечно, покрасил. Кошку Бог раскрасил, Тома, оттого она и такая. — Оставив стиральную доску в тазу с бельем, мамаша отошла к костру, посмотреть нагрелась ли вода для следующей партии стирки. Ее любознательный сын бросил оценивающий взгляд на пеструю кошку, подойдя схватил ее обеими руками, и потащил к тазу.

Тома хотел всего лишь попробовать, отмоются ли пятна, если кошку хорошенько потереть на стиральной доске. Несчастная пеструшка нашла его желание предосудительным и, брыкаясь, позвала на помощь. Первым откликнулся Рене. Подбежал, забрал кошку из рук Тома и выпустил на землю. Кошка моментально взлетела по водосточной трубе на чье-то окно. Подскочила мамаша и шлепнула Тома для порядка. Он громко заревел, сожалея о несостоявшемся эксперименте. Мать сейчас же пожалела его и напустилась на Рене. Марион удивленно подошла к окну, на котором появилась взъерошенная мокрая кошка. Снизу неслись крики обзывающие ее Рене "ведьминым отродьем". Позже, пыл мамаши обратился и на саму появившуюся у окна Марион.

Человеческий птичник зашевелился, из большинства окон высовывались любопытные лица, желавшие не упустить подробности дворовой ссоры. Вскоре мамаша преспокойно вернулась к прерванной стирке и принялась невозмутимо полоскать белье. Она отправила сыночка домой и высказала всё что хотела. Настроение у неё снова было прекрасное, как летний день.

Рене тоже поднялся в комнату и хмуро уселся на кровать рядом с мамой. Кошка спрыгнула с окна и сейчас сидела под столом. Мальчик пожал плечами:

— Что им всем от нас надо?

— Не знаю, — вздохнула мать. — Но видишь, опять началось.

— Да, опять…

Из слов соседей Марион услышала много нелестного о себе и своей ночной деятельности. И о том, что она ведьма, и о том, что работает со "старой обезьяной Маржери", и о том, что честным людям страшно жить в таком дворе, где позволяют селиться "всяким приблудам" и прочее.

Эти соседские крики обычно были беззлобны. Будь предметом их кто-то другой, его жизнь бы так же разобрали по косточкам. Всё дело в том, что говорили почти всегда правду, мол, "знай, что я знаю и берегись! При случае я уж молчать не стану!" Марион не сердилась, а удивлялась, как же быстро всё узнают в этом странном Париже. Немудрено, они жили в квартале Рынка…

В августе, грянул новый гром. Лето было жаркое, душное, и к концу его на город желтым облаком спустилась холера. Она приползла с реки и затопила большинство улиц, как наводнение. Баржи с фруктовой набережной Ландри стали на карантин, королевский двор не желал возвращаться в осажденный Париж и уехал в Сен-Жермен, оставив город врагу.

Вот тогда Марион узнала, насколько она популярна в городе. К ней шли толпы. Люди желали получить травы, лекарства, спасти своих детей и близких, а молодая женщина, не смея отказать и по мере сил помогая им, кому советом, кому лекарством, каждый раз боялась, не придут ли ночью сжечь ее дом, если ребенок, которому вчера стало лучше, сегодня умрет. Она ходила по домам больных, стараясь не столкнуться со священником, выходящим уже из двери, за которой как последнюю надежду ждали ее. Больные вздрагивали, когда она возникала у их изголовья в своем черном плаще. Ее принимали за ангела смерти. В любом случае денег она не брала, даже когда лечение было удачным. Она желала побыстрее сбежать из этого города, где ее способности видеть болезнь и еще много чего видеть, снова открылись. Но Барбара отсоветовала ей, сказав, что везде будет повторяться одно и то же, а здесь у неё, по крайней мере, есть крыша над головой и есть друзья. Марион тяжело вздохнула, смиряясь со своей судьбой.


Через полчаса она была уже дома, через час — в постели и, натянув одеяло до подбородка думала, как всё странно сложилось и как хорошо, что она не заплатила за комнату на месяц вперед.

Согласно договору, на следующий день Марион переехала в квартал Бобур, примыкавший к рынку. Там, в тихом квадратном дворике по переулку Прувель, куда можно попасть через низкие полукруглые арки и где кружится голова, если посмотреть вверх на сомкнувшиеся и находящие друг на друга кровли домов, между которыми остается лоскут неправдоподобно яркого и высокого неба; там, на третьем этаже человеческой голубятни с окошками, находилась новая квартира Марион Лантен и ее сына. Барбара сама нашла для них эту комнату, заплатила за три месяца вперед и договорилась, что Марион будет ждать ее по вечерам против Нового Моста, на паперти церкви Августинцев, где ее никто не тронет.

Саму Барбару почти каждый вечер вызывают в Лувр, и если по возвращении нужна будет помощь Марион, ей подадут знак. А если что-либо срочное, пришлют курьера. На всякий случай Марион полагалось запомнить люксембургский адрес своей начальницы: улица Старой Голубятни, дом 13. Нельзя же было поселиться под другим номером, надо поддерживать славу.

Так началась их совместная работа на образ мадам Маржери, королевской придворной ведьмы. Скоро Марион узнала, что кроме неё в эту сеть "поставщиков таланта" входит еще множество мелких людей, умеющих что-то одно, недостаточное, чтоб самому заслужить славу "великого мага", но совершенно необходимое для "мадам Маржери". Сама Барбара Каро, взявшая звучную фамилию Маржери, поставляла этому прекрасному идолу свою колоритную внешность, уверенный звучный голос и умение лечить травами. Особенным спросом пользовались настойки или рецепты ванн из трав возбуждающих любовную страсть. Это было ей по плечу. Но чтобы не стать в тупик перед заказом хорошего яда или гороскопа, касавшегося милостей короля, надо было держать целый ученый совет.

Вместе им удавалось решатьдаже такие сложные проблемы и интриги как: продать яд одной красотке для мужа, продать мужу предостережение от яда и, не выдавая жену, спасти ему жизнь; конкурентке красотки продать приворотное зелье для короля, а королю сложным путем сообщить, что первая его фаворитка ведет нечестную игру и хочет отравить мужа, тем самым искусно направить его страсти в сторону той, что купила приворотное зелье и купит еще не раз, убедившись, как здорово оно действует даже без крови младенцев. При всем этом надо снять сливки с пяти или шести заказов и благодарностей, остаться безнаказанным и обеспечить своему союзу дальнейшую прибыльную жизнь.

Так "золотая курочка Маржери" кормила их всех, а вскоре и еще двух членов их компании: старого филина Бонни и толстого черного кота Филла. Первого привез из Англии племянник аптекаря, второго нашла Марион. С тех пор дела фирмы "Маржери" пошли еще лучше, и золото дождем сыпалось в дом номер 13 по улице Старой Голубятни, откуда совсем недалеко до площади Вожирар и Люксембургского дворца.


3(2)
В сентябре неожиданно ударили заморозки и холера ушла совсем. Король вернулся, и жизнь покатилось по привычному руслу.

— А у меня и не было перебоев с клиентами, — заявила мамаша Фарду, ставя перед Марион стаканчик красного вина.

Марион отпила и снова опустила стаканчик на стол. Сидела, сложив руки на коленях.

Она пришла к Марселе немножко отдохнуть и узнать, полностью ли выздоровели две ее красотки, перенесшие холеру. Трактирщица пыталась как-то расшевелить грустившую молодую женщину. В последнее время они очень сдружились и, когда Марион выбиралась на Пляс Пигаль, подолгу беседовали, прекрасно понимая друг дружку, несмотря на острую разницу в темпераменте.

Неунывающая Марсела, сильная и душой, и телом, могла порой быть и серьезной. Дать добрый совет, поднять настроение рассказом о каком-нибудь случае из жизни. Да просто пожать плечами так, что сразу было ясно: всё пустяки.

Трактир еще не открылся, было пусто и сумрачно. Марион сидела за тем же столиком в углу, где они увиделись в первый раз.

— Что мне делать? — вслух размышляла ведьма, обращаясь и к себе, и к Марселе. — Отчего всегда так? Я ведь ничего не делаю, чтоб быть заметной, наоборот прячусь. Была у священника в Сен-Мартен-де-Шан, он сказал: "Хоть я вас и часто вижу среди прихожан, дочь моя, но никак не могу понять, о чем вы думаете. Если помыслы ваши и вправду чисты, смиритесь, Господь посылает вам испытание".

— Ну, а что ты ожидала от него услышать? — хмыкнула мамаша Фарду. Марион тихо проговорила:

— Возможно, хотела получить ответ, чем я провинилась, что должна бежать отовсюду. Кто им внушил эту глупость, что я — ведьма?

— Ну, у них есть глаза…

— Вот, и вы туда же! — разозлилась Марион на хозяйку трактира. Марсела взяла ее за руку:

— Ты не шуми. Хочешь узнать, что в тебе не как у всех, изволь, я скажу, только не бей посуду.

Марион взяла дрожащей рукой стакан и принялась пить вино маленькими глотками, желая успокоиться. Поставив пустой стакан, она перевела взгляд на подругу:

— Скажите.

— Ты просто единорог.

— Что-что? Как это? — изумилась Марион.

— Очень просто. Знаешь, что такое единорог?

— Так называется ваша харчевня.*

— А еще?

— Это… символ девы Марии и такой зверь из сказок, как лошадь, только с рогом на лбу. Я на него сильно похожа?

— Ужасно.

— Чем же? — заинтересовалась молодая женщина никогда не замечавшая, чтоб у неё рос на лбу рог. Марсела пустилась в объяснения.

— Ты знаешь легенду о Единороге? Нет? Слушай…

Когда-то, примерно во времена Эдемского сада, на свете паслись многочисленные стада белых лошадей с прекрасным тонким рогом на голове. Они умели говорить и дружили с людьми. Но они любили свободу.

Со временем единороги рассеялись по свету, так что стали думать, будто их вообще больше нет. Но они остались. Всё дело в том, что их рог стал невидим, а без него трудно отличить единорога от простой лошади, особенно издали. Но при свете луны, стоит посмотреть на тень и увидишь на лбу у "лошади" острый рог. Даже не обязательно при луне, главное ночью посмотреть на тень.

Но это не всё еще. Единороги могли говорить, но совсем не умели лгать, из-за этой, право же неудобной особенности их почти истребили. Но волшебный зверь мог превратиться и в птицу, и в человека, а тень от луны ведь не всегда бывает. И всё-таки их узнавали.

— Как же? По какой примете? — встревоженно спросила Марион.

— По глазам… Когда рог был заметен, мало кто обращал внимание на другую особенность странного зверя. Дело в том, что в глазах единорога отражается вовсе не то, что вокруг. И если кто-нибудь вздумает в них заглянуть, он увидит вовсе не свою физиономию, а глубокую даль или море, или ущелье в горах, где с древних времен мчится табун прекрасных белых лошадей. Он даже услышит топот копыт в ударах своего сердца. Вот как надежнее всего узнать единорога — по глазам. Ты, Марион, обычный Единорог. Когда ты идешь в толпе, ты с ней не смешиваешься, когда ты смотришь на мир, ты его видишь, но в глазах твоих он не отражается. Это издали видно.

— И все видят? — ужаснулась бедняжка.

— Конечно. Они видят что-то странное. А для многих людей, что непонятно — то и враждебно. К тому же их злит, что они не отражаются в твоих глазах, это, знаешь ли, ударяет по самолюбию.

Марион в раздумье покачала головой:

— Значит — единорог. Прекрасно… А что же мне делать?

— А что ты можешь? Ты всегда будешь такой. Живи.

Марсела потрепала ее по руке и пошла открывать засов на дверях. Пора было впускать клиентов. Марион, попрощавшись, пошла домой. На улице украдкой взглянула на свою тень, качнувшуюся следом за ней.


3(3)
Шло время. Однажды, по первому снегу, Марион гуляла как обычно неподалеку от Нового Моста, ожидая возвращения Маржери из Лувра. На набережной было холодно, и ведьма спряталась от зимнего ветра в один из переулков. Мороза не было, лужи блестели при луне, снег потихоньку таял, превращаясь в грязь. Марион бродила по пустынному переулку, чувствуя, что еще немного и она окончательно замерзнет и схватит простуду, а себя лечить всегда много труднее, чем других.

Компания подвыпивших студентов появилась на другой стороне улицы и свернула в переулок. Заметив Марион, они, развязно болтая, направились к ней. Часы на Самаритянке пробили час ночи. Четверка пьяных молодцов собралась увлечь одинокую молодую женщину в свою компанию и уговаривали ее пойти, погулять с ними, вместо того, чтобы грустить здесь одной. Ничего враждебного в их намерениях пока не было.

Марион не успела и слова вымолвить, как между ней и непрошеными ухажерами вырос мужской силуэт, и тот из студентов, который был ближе всех и уже протянул руку к Марион, с проклятьем отлетел в сторону. Оглянувшись, она увидела, что со стороны церкви Сен-Северен, появилась вторая компания, вряд ли более трезвая и более знатная. Пустынный до той минуты переулок огласился задорными приветственными криками. Две группы, распаляя друг друга меткими словечками, двинулись стенка на стенку с тем, чтобы после хорошей драки продолжить пирушку объединенными силами.

Спаситель Марион дернул ее за руку, и они отскочили в сторону, освобождая поле боя другим. Потом вместе побежали за угол, в сторону площади Вожирар.

Увлекая за собой женщину, незнакомец свернул в один переулок, другой и остановился на углу двухэтажного особняка.

— Не стоит мешать, красотка, сейчас им всё равно не до тебя, — услышала Марион веселый молодой голос с чуть заметными хриплыми нотками. Она забрала у спасителя свою руку.

— Эй, куда собралась? — удивился он. — Попроси, я тебя провожу. Ты где живешь?

— Далеко, — ответила она, недовольная его фамильярным обращением. — Благодарю вас, я дойду сама. Она отделилась от стены, собираясь уйти. Незнакомец поймал ее обеими руками за талию и удержал. Руки у него были сильные. Марион вырвалась.

— Чего ты?

— Не смейте говорить мне "ты", — отрезала она.

Парень насмешливо свистнул.

— Это что-то! Неужели мне повезло спасти знатную даму? А что это ваша милость одна бродит по улицам?

— Не ваше дело.

— Как не мое? Я ее спасаю, рискуя жизнью, и это благодарность?

— Моей жизни особая опасность не угрожала.

— Ну да? Возможно, красотка. Но настроение у тебя было бы испорчено на всю ночь, так что, скажи спасибо.

— Спасибо. А теперь дайте мне пройти.

Марион решительно отстранилась и пошла по улице к набережной. Ее спаситель, постояв секунду на месте, потащился следом. В темноте они не могли рассмотреть друг друга, и парень был заинтригован ее строгим тоном. Он видел, что ничего похожего на блестящий атлас или парчу платья на женщине нет. Рукой он чувствовал грубую саржу ее плаща, такого же, как его собственный. Не слыша в голосе визгливых надменных ноток, отличавших даже переодетых придворных дам, он не мог понять, кто перед ним и хотел последовать за незнакомкой хоть до ближайшего фонаря.

Фонари были на мосту. Туда как раз и шла странная женщина. Марион видела, что он идет за ней, но не ускоряла шаг. На площадке Нового Моста, где горел фонарь, освещая бронзовую статую Генриха IV сидящего верхом на коне, Марион услышала хмурый окрик:

— Эй, подожди. Дай хоть посмотреть на тебя.

Она обернулась. Встала, прислонясь к кованой ограде памятника. Перед ней стоял молодой человек в коричневом потрепанном плаще, какие носят студенты, и в широкополой шляпе сдвинутой на затылок. Лет двадцати с неизвестной длины хвостом. Двадцать четыре, двадцать восемь? Ей нет до этого никакого дела, в конце концов. Положим, ему столько же, сколько ей, или чуть меньше. Густые недлинные темные волосы, прямой нос, большой насмешливый рот, упрямый подбородок. Не ослепительный красавец, раз уж она его не разглядела в темноте, только глаза блестели и зубы, но ничего, симпатичный. Не особенно высокий, худой, плечи широкие, острые. Голова склонена набок, блестящие глаза оттененные остро изогнутыми бровями изучающе смотрят на неё.

— Где-то я тебя видел… Тебя как зовут?

— Не ваше дело. Я уверена, мы встречаемся впервые.

— Нет, клянусь честью, я тебя знаю. Только не помню откуда.

— Если это ваша манера знакомиться, сударь, то примите мои поздравления, она очень оригинальна. Оставайтесь здесь и вспоминайте, где мы встречались, а мне некогда, меня ждет дома муж.

Она развернулась и пошла прочь. Через полминуты услышала топот позади, студент бегом догонял ее.

— Вспомнил, представь себе. Я тебя видел у мамаши Фарду в "Ликорне". Один раз, довольно давно, весной.

Марион приостановилась и посмотрела на него:

— А… Да, помню. Кажется, и я вас видела: пьянствовали с друзьями.

— Ага, — весело подтвердил он, продолжая идти рядом и целясь как бы поймать за руку свою спутницу.


3(4)
— И что же, случайная встреча так много значит? — сердито спросила она, чувствуя, что этот нахальный молодой человек уже приписал себе какие-то несуществующие права в отношении неё. Он усмехнулся:

— В Париже случайной бывает только одна встреча, второй раз — уже судьба. Трактир на Пляс Пигаль, это не то место, где запоминаются лица, а полгода — немалый срок. Раз запомнилось, давай знакомиться. И не дергай меня, всё равно на "вы" называть не буду.

Марион рассмеялась. Сейчас ей было совсем не холодно и идти домой в компании всё-таки лучше, чем одной. Она смирилась.

— Ну, и как же мне вас называть, господин невежа?

Он прикоснулся к полям своей шляпы, отдавая честь:

— Огюстен Жантильи. Бывший студент, ныне безработный с дипломом. А ты?

Она чуть не отрекомендовалась передразнивая его: "Марион Лантен. Ведьма". Но вовремя спохватилась:

— Меня зовут Марион.

— Отлично. Этого достаточно. Фамилия меня не интересует, у женщин это не есть величина постоянная. Замужем?

— Да!

— Врешь, — спокойно ответил он, не повышая голоса. — Тебя вообще дома кто-нибудь ждет?

Она снова хотела возмутиться и напомнить, что это не его дело, но потом мысленно махнула рукой. В конце концов она так давно ни с кем просто не разговаривала, что можно было и ответить.

— Меня ждет сын. Я вдова, была замужем, потом он умер. Теперь мы вдвоем.

— Печально. Работаешь где-нибудь?

— Да. А вы учились в университете?

— Была в моей жизни такая страница, — подтвердил Огюстен.

— А что изучали? Право? Медицину?

Он скорчил кислую мину:

— Филологию. Да какая разница что учить. Раз денежки заплачены, бери, что дают. Так где ты всё-таки живешь?

— Сейчас направо.

Возле церкви Сен-Мартен-де-Шан им под ноги кинулся какой-то нищий. Или ворюга, кто их разберет ночью. Огюстен схватился за эфес длинной рапиры висевшей у него на боку, под плащом, но уличная тень сама шарахнулась в сторону, узнав Марион.

— Ведьма! Спаси, Господи, мою душу! — с этим криком нищий нырнул в подворотню.

Студент молча с интересом разглядывал Марион. Она с не меньшим интересом ожидала его реакции, в первый раз не сожалея о приставшем к ней прозвище.

— Куда дальше? — после паузы спросил Огюстен, кивнув на развилку трех улиц.

— Прямо.

Дальше они шли молча. Марион искоса поглядывала на своего спутника.

"Ага, испугался! — мысленно злорадствовала она. — Так тебе и надо, нахалу такому". Жантильи тоже время от времени бросал косой взгляд на бледное лицо женщины, обрамленное черным капюшоном. Марион не выдержала.

— Что, месье, испугались? — спросила она вслух, не скрывая своего превосходства. Парень безразлично пожал плечами:

— С чего бы?

— Как видите, я достаточно защищена и не нуждаюсь в особых услугах вашей шпаги, чтобы ходить по ночам одной, где мне вздумается.

— Да, вижу. Далеко еще?

— Мы пришли, — ответила Марион, останавливаясь перед аркой ведущей во внутренний двор ее дома. — Вернее, это я пришла, а вы можете отправляться своей дорогой, куда вам угодно. Благодарю за помощь, — саркастически добавила она. Огюстен так повел бровью и улыбнулся, что весь ее сарказм мигом растаял.

— Спокойной ночи, Марион Ведьма.

Он поклонился и пропал в темноте так внезапно, что Марион усомнилась, кто из них двоих большее дитя ночи. Она или он. Вздохнув, она поднялась по скрипучей деревянной лесенке к себе, на третий этаж. Рене спал, сидя за столом, уронив голову на руки. Марион осторожно, стараясь не разбудить, перенесла мальчика в постель. Он пошевелился:

— Мама. Ты уже пришла совсем?

— Да, мой дорогой, спи.

Она поцеловала его в лоб и погладила рассыпавшиеся по подушке темные кудри. Сама тоже легла и, протянув руку к столу, погасила свечу. Где-то на улице залаяла собака. Часы на колокольне Сен-Поль пробили три часа ночи. Марион почему-то вспомнилось лицо наглого студента, и она мысленно с сожалением отметила, что и этот, такой бравый парень, сбежал, как заяц, едва услышав, кто она такая. Она привыкла к неблагодарности и суеверному страху окружающих и сама не знала, чего же ей собственно жаль.

"Мне просто стыдно за него, что он оказался трусом, как все", — сказала себе Марион и твердо решила заснуть и выбросить из головы этого мальчишку. "Только какие же у него глаза?.. Светлые? Нет, кажется, карие. Не разберешь в темноте. Да ну его!"

Ее раздражало, что он вмешивается в ее мысли, мешая заснуть. А еще больше то, что она никогда уже не узнает, какие там у него были глаза: голубые, черные, серые…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

4. АВГУСТ — ФЕВРАЛЬ

Они были серые, с яркими точками и лучиками. Его глаза. Марион убедилась в этом немедленно, на следующее утро. Потому что, когда она открыла окно и выглянула во двор, он стоял внизу и, задрав голову, смотрел вверх. Помахал ей рукой:

— Доброе утро, красавица. Какой номер твоей двери?

— Девятый! — сердито ответила она, с треском захлопывая окно, так что задребезжали стекла и проснулся Рене.

Сидя на кровати, он с удивлением наблюдал, как мать присев на полу, возле камина нервным движением стучит по кремню, пытаясь разжечь огонь. Наконец, после нескольких попыток ей удалось поджечь трут, а от него дрова в камине. Она почти швырнула туда чайник так, что он едва не соскочил с крючка. Вода расплескалась и зашипела, попав на пылающие дрова.

— Мама, что случилось? — удивленно воскликнул Рене, не понимая состояния матери. Тут раздался стук в дверь. Марион схватилась за голову:

— О, наказание Господне! Рене, открой.

Мальчик послушно соскользнул с кровати и босиком в одной ночной сорочке зашлепал к двери. На пороге стоял незнакомый мужчина. Не только Рене, но и Марион с интересом рассматривала его при свете дня.

— Привет, малыш, — сказал Огюстен, обращаясь к мальчику, а не к хозяйке комнаты.

— Здравствуйте, месье.

— Вижу, мама научила тебя хорошим манерам, — усмехнулся он, без церемоний швыряя шляпу на табурет и укладывая сверху плащ. — О, ты уже поставила чай, дорогая. Благодарю, — мягким голосом сказал он, томно посмотрев на Марион застывшую посреди комнаты. — Ну что ты, дорогая, вижу не рада мне?

— Прекратите ломать комедию.

— Мама, кто это?

Марион тяжело вздохнула:

— Бандит…

Откинув голову, Огюстен громко расхохотался.

— Что ж, на завтрак, по крайней мере, я могу рассчитывать. По твоей милости я мог подохнуть от холода у твоей двери этой ночью.

— С сожалением вижу, что этого не произошло, — отвечала Марион, плотнее кутаясь в вязанную шаль. Рене воспользовался случаем, чтобы одеться и теперь был готов к обязанностям защитника своей матери.

— Что вам угодно, месье? — серьезным тоном осведомился он.

— Пока только выпить чего-нибудь горячего, а там посмотрим.

— Вы не в трактире, — сурово напомнила Марион.

— Жаль, иначе непременно заказал бы себе целого жаренного барашка. Я голоден, как последний хищник на этой улице.

— Сожалею, — ответила хозяйка голосом, от которого веяло могильным холодом. Даже Рене удивился:

— Мама, ну чего ты такая злая?

— Вот и я это же самое хочу знать, — живо подхватил Огюстен, почувствовав союзника. — Тебя как зовут, малыш?

— Рене Шарантон. А вас, месье?

— Огюстен. Будем знакомы. — Он пожал руку Рене очарованному той бесподобной наглостью с какой парижанин проник в их дом, нарушив привычное однообразие.

Накинув покрывало на постель, Огюстен уселся на краю кровати, поближе к столу, поскольку табуреток в комнате было всего две. Марион уже не имела сил возражать и молча заваривала чай. Налив три больших кружки, поставила их на стол и подала на тарелке булку с маслом. Рядом поставила мед. Подумав, со вздохом смирения достала с каминной полки бутылочку коньяку. Глаза гостя сверкнули, но Марион тут же охладила его пыл.

— Одну ложку. В чай. А то простудитесь, — строго сказала она, присаживаясь к столу. — А после завтрака уберетесь к себе домой, месье. Вы где живете?

— У черта на рогах, в Пасси, — отозвался студент. — Это как раз на другом конце города.

Посмотрев на Марион, он улыбнулся:

— Так что этой ночью я всё равно бы, при всем желании, не попал домой. Можете не винить себя.

— Ну знаете… Это уже слишком! Хоть бы подумали, в какое положение вы ставите меня.

Огюстен беззаботно повел рукой с бутербродом:

— А что, твоим соседям это на пользу. Раньше ты была ведьмой с безупречной репутацией, а теперь стала как все. Так что они меньше будут к тебе цепляться. Я хочу тебе помочь, только и всего.

Марион яростно впилась зубами в край булки с медом, считая за лучшее промолчать.

Огюстен разглядывал комнату, пил чай и, задумавшись о чем-то своем, перестал болтать без остановки. Марион заметила, что у него как бы два лица, вернее, только два возможных настроения на лице. Либо он улыбается и тогда кажется веселым, либо, в спокойном состоянии, или когда он погружен в размышления, улыбка исчезает и лицо сразу становится грустным. Вне зависимости от того, о чем именно он думает. Выражения каменного покоя ему просто было не дано. Всё что не веселье — то грусть, по крайней мере на лице.

— Ты куда-нибудь уходишь днем? — спросил он. У неё не оставалось уже терпения на такие осторожные мысли как: "Он наверняка хочет обокрасть квартиру, если спрашивает буду ли я дома". Она просто ответила: "Да ухожу, причём скоро".

— Проводить тебя?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

4(2)
— Вам это не по дороге.

— Не волнуйся, мне куда угодно сейчас "по дороге". Я свободен как ветер.

— Ладно.

Они уже покончили с завтраком и Марион убирала посуду.

— Ждите меня на улице. Я оденусь и сейчас сойду вниз.

На удивление он не стал возражать, а поблагодарил, взял шляпу, плащ и ушел. Марион нарочно собиралась медленно, надеясь, что когда она выйдет, его уже не будет. Но, когда выйдя в переулок, она действительно не увидела Огюстена, то почувствовала такое жестокое разочарование, что даже не пыталась его скрыть. С досады она топнула ногой и чуть не расплакалась, как глупая девчонка. Кто-то тронул ее за плечо.

— Да здесь я, просто ужасно хотелось видеть, сильно ли ты расстроишься.

— Ни капельки я не расстроилась! — заявила Марион, кусая губы расползавшиеся в неудержимой улыбке.

Вот негодяй, он всё-таки поймал ее врасплох. И ничего не говорил, пока они шли к набережной. Этой победы ему пока было достаточно. Марион сама заговорила с ним. Чувствуя, что дальнейшее молчание невыносимо, и она выглядит как невеста только что прибывшая из монастыря, ведьма, сделав над собой усилие, завела светскую беседу.

— Не будет ли нескромностью спросить, чем месье зарабатывает себе на жизнь? Как я поняла, с университетом вы уже распрощались.

— Не совсем. Я прикончил его, это правда. Хотя скорее — он меня. Сейчас по-прежнему много времени провожу в студенческом поселке, зарабатываю тем, что пишу молодым адвокатам речи, иногда на латыни, это стоит дороже на три экю, а филологам продаю сочинения на любые темы. Могу подготовить желающих поступить в Сорбонну, написать трактат по философии или истории. Ради Бога, лишь бы платили. Но этого всё равно с трудом хватает на жизнь.

— Так женитесь на богатой вдовушке и разом решите все проблемы, — шутя посоветовала Марион. Жантильи загадочно посмотрел на неё:

— Я подумаю. Вы ведь тоже вдова?

— Но я не богата. Вам, сударь, это известно.

— Не уверен. Судя по тому, что болтают о вас в городе, вы имеете приличный доход.

— Обольститель! — фыркнула Марион. — Как свататься, так даже перешли на "вы"? Не дразните меня, а то вдруг возьму и соглашусь. Что станете делать?

— Брошусь с моста в Сену. От счастья, — не задумываясь, ответил ее кавалер. — Кстати, куда мы идем?

— Я иду на работу, а вы, сударь, право не знаю куда.

— Ага, ясно. Вас ждет Маржери. Хорошо, я провожу вас до Люксембурга, а потом исчезну, как тень.

Марион смерила его взглядом:

— Сделайте такое одолжение.

Она не без удовольствия отметила его невольный переход на "вы". Что ж, пока счет один-один. Посмотрим, чья возьмет. Марион уже захватила идея превратить этого разбитного малого в приличного человека, ее хорошего друга. Но у двери дома номер тринадцать им пришлось расстаться. Марион поблагодарила своего провожатого и просила его больше не попадаться ей на глаза. Огюстен обещал не надоедать и появиться дня через три, не раньше. Ну, в крайнем случае, завтра. С материнским укором она помахала ему рукой.

И постучала в дверь.


* Название "Август-Февраль" намекает на то, что имя Огюстен (Августин лат.) — значит "принадлежащий августу". А дело-то было зимой…


4(3)
У Маржери был назначен совет.

Первая королевская фаворитка снова была беременна, и остальные возможные претендентки просто из кожи лезли, стараясь занять ее место. Обстановка осложнялась тем, что в последнее время дамы предпочитали приходить на дом к колдунье, чем видеть ее в Лувре. Им нужны были личные беседы без свидетелей, а Барбаре нужно было постоянное присутствие Марион. Проводя весь день в Люксембургском квартале, принимая клиенток, вернее, скрывшись за ширмой, помогая Барбаре вести приемы, Марион совершенно забыла о своем новом знакомом и вспомнила о нем уже поздно вечером, возвращаясь к себе домой. Маржери отвезла ее в своей карете. Проезжая по переулку, где вчера, только вчера, она столкнулась с компанией пьяных гуляк, Марион вспомнила своё забавное приключение, стоившее ей чашку чая.

На следующий день Огюстен не появился и через два дня тоже. Марион вздохнула с облегчением и занялась привычными делами. Но когда зазвонили к воскресной мессе, и она сообразила, что уже почти неделю не видела своего "бандита", сердце кольнуло что-то вроде тревоги.

Возвратившись из церкви, она застала его у себя дома. Они мирно беседовали с Рене, сидя рядышком на кровати. Марион от удивления вытаращила глаза и застыла памятником жене Лота, потом спокойно сняла свою темную накидку и повесила на гвоздь. Улыбающийся Огюстен поднялся ей навстречу.

— Каждому воздастся по вере его! Господь услышал твои молитвы, дочь моя, — наставительно проговорил он, подражая тону пастора.

— Здравствуй…те, — запнувшись, проговорила она. — Давно вы здесь?

— Да, мы вас ждем уже часа два, так что мне, пожалуй, пора уйти. Не буду вам мешать. Он подал руку Рене и действительно собрался уходить. Марион рассердилась.

— Если я настолько внушаю вам страх, что вы удираете при первом моем появлении, то не проще ли было не приходить?

— Что вы, мадам, — ответил Огюстен, надевая шляпу. Я приходил только посмотреть на вас и убедиться, что всё в порядке. И совершенно не имею желания, чтобы меня ругали в воскресенье с утра. Меня удовлетворила приятная беседа с вашим сыном и не хотелось бы портить впечатление от визита.

И он преспокойно ушел. Марион с досадой пожала плечами. Ей казалось, что ничто на свете так не выводит ее из себя, как эта кошмарная способность Огюстена удивлять ее каждую секунду, всё время поступать не так, как она ожидала, произвольно появляться и исчезать без всякого повода и без видимых усилий. Она бы уже не удивилась, если бы он секунду назад выйдя через дверь, тут же появился бы из камина, как привидение. Но бывший студент исчез окончательно, и это снова ее раздражало.

— О чем вы с ним говорили, — в конце концов спросила она Рене. Сын махнул рукой:

— Так, о разном. Тебе будут неинтересно, мамочка.

— Что это за тон?! — вспыхнула она, уловив странно знакомые небрежные нотки в голосе сына. Рене мило улыбнулся:

— Ну ладно, я расскажу, если ты так хочешь.

— Нет, не хочу. Храните свои тайны, мне нет до них никакого дела. — Она села за стол и оценив, что сын подогрел ей завтрак, принялась за еду.

— А это что? — кивнула она на тарелку прикрытую салфеткой.

— Копченый окорок, мама. Очень вкусный, попробуй.

Она исподлобья глянула на сына.

— Откуда?

"Откуда", вернее "от кого", она прекрасно знала, но хотела услышать ответ.

— Один мой друг принес. Подарок.

— Сказал бы своему другу, что я никаких подарков не принимаю.

Рене наивно раскрыл глаза, в которых скользнула снисходительная насмешка:

— А это подарок не нам, а мне. Просто я угощаю тебя. Попробуй.

— Ну, спасибо.

После еды Марион села составлять гороскоп для одной высокопоставленной придворной дамы. Рене отправился гулять на улицу. Гороскоп маркизы не складывался. Закрыв глаза, Марион пыталась представить себе, как выглядела комната до ее прихода. Она видела, как двое сидят на кровати, оживленно беседуют. Она слышала их. Про неё не было сказано ни слова. Рене говорил о своей бабушке, об их жизни в Ивелине, рассказывал, как отец брал его с собой на охоту. Огюстен слушал, сам рассказывал смешные случаи из своего детства, обещал научить Рене обращаться со шпагой, спросил, чей рисунок висит на стене. Рене признался, что не его, а соседской девочки, с которой они подружились. Марион видела, что в комнате ее действительно "не было". Двое мальчишек не говорили о ней и не думали, их занимали только собственные дела.

Марион встала и провела руками по воздуху в том месте над кроватью, где сидел Огюстен. Очертила в воздухе его фигуру. Забросив гороскоп маркизы, провидица достала из сундука карты и принялась раскладывать большую звезду, раскрывая место новоявленного пришельца в своей жизни. Карты говорили, что она его не ждала и не звала, но теперь раз уж он появился, то никуда не денется, и ей надо набраться терпения и ждать. Ей гарантировалось множество проблем, но ни одного обмана или предательства со стороны мужчины она в раскладе не увидела. Карты говорили о хорошем и о больших переменах в ее жизни. Раздраженно смешав их, Марион перетасовала колоду и забросила на прежнее место. Гороскоп маркизы теперь казался ей более ясным, чем собственный, и она занялась работой.


4(4)
Через два дня встретив Огюстена на рынке, она без возражений позволила ему проводить себя домой. Они стали иногда встречаться. В основном, у неё дома. Он появлялся, как раньше, незапланированно, и, возвращаясь домой, она гадала, будет ли он ждать ее или нет. Поскольку она думала о нем постоянно, дар ясновидения стал ей часто изменять в отношении их свиданий, и Огюстен снова был в выигрыше. Он заставлял ее ждать с нетерпением, большего ему и не было нужно. Их отношения по-прежнему были неглубокими и только дружественными. Марион это устаивало, что думал Жантильи, ей было неизвестно. Иногда он, по его выражению, брал отпуск на пару дней и исчезал бесследно. Она знала, что он шатается по трактирам с прежними друзьями и подружками. Марион была в ту пору очень занята в фирме Маржери и не огорчалась его отсутствием. Она точно знала, что однажды он снова появится, и была спокойна.

В конце зимы зарядили дожди. Придворные снова впали в манию преследования и наперебой заказывали яды и противоядия. Постоянно опасаясь быть отравленными, они требовали назвать им имена тех, кто возможно будет или уже делал попытки покушения на их жизнь. Барбара отвечала, что колдунья не частный сыщик. Она может помочь, но имейте же совесть, господа, обращайтесь хоть иногда и в полицию, а не только к магии!

Благодаря своему прочному положению при дворе и сильной поддержке нескольких фаворитов Его Величества, колдунья Маржери могла себе позволить и более смелые заявления. В Лувр она отправлялась теперь только в сопровождении двоих телохранителей. Дом в Люксембургском квартале превратился в роскошный особняк. Марион по-прежнему помогала ей, так же как все другие участники союза. И так же, как они, получала свою долю прибыли. Хотя львиная доля денег к огорчению Барбары уходила на декорации: костюмы, магические шары, зеркала, отделку особняка и прочую чепуху, не считая сырого мяса для филина и рыбы для кота, без которых никак нельзя было обойтись.

Марион была очень занята. В любое время дня и ночи ей приходилось быть готовой к поездке в Люксембург.

Огюстен не появлялся. Рене грустил, потому что маленькая девочка из соседнего дома, его подружка, тяжело болела. Денег на хорошего врача у ее родителей не было, к репутации Марион они питали глубокое презрение, подкрепленное страхом. Они утверждали, что в болезни их дочери виновата она, ведьма живущая по соседству, и грозили донести на неё в церковный суд.

Всё это не радовало. Марион чувствовала, что ей остро необходимо с кем-нибудь поделиться своей усталостью. Но из-за плохой погоды и ежеминутной возможности вызова к Маржери она никак не могла выбраться на Монмартр и слегка отдохнуть в "Ликорне" в обществе Марселы Фарду.

Огюстена она не видела больше месяца. Иногда заходила кошка, та самая, пестрая, по наглости схожая с Огюстеном. Но занимала она намного меньше места и если так же, как он, не умолкала ни на минуту, то ее мурлыканье значительно меньше действовало на нервы.

И всё-таки Марион чувствовала, что обделена чем-то важным. Так чувствует себя человек давно не видевший солнца. Она говорила себе, что именно в этом причина — в дожде. Который день льет дождь. На душе — смутная серость, она действительно скучает по солнцу, хотя, когда оно есть, никто особенно не обращает на него внимания.

Правда сердце подсказывало, что такое бывает не только с солнцем…


* * *
В один из ранних вечеров, когда на улице было уже совсем темно из-за дождя, Рене услышал шорох за окном. Кто-то царапал стекло.

— Мама, как думаешь, это наша кошка?

— Открой, посмотри, — безразлично ответила Марион. Она сидела на низкой скамеечке у камина и следила, чтобы не выкипел суп.

Рене отворил окно. Черная фигура взобралась на подоконник. Взмахнув мокрым плащом, как летучая мышь крыльями, человек спрыгнул в комнату.

— Добрый вечер.

Марион всплеснула руками:

— Господи, тебя мне только и не хватало!

— Тише, — попросил Огюстен, быстро закрывая ставни. — Надеюсь, ты действительно скучала?

— Ни капли!

— Ладно, я ненадолго.

Освободившись от тяжелого плаща, он упал на кровать и закинул скрещенные ноги на деревянную низкую спинку. Закрыл глаза.

— Ты что заболел? — спросил Рене, садясь рядом.

— Да нет, пришлось порядком побегать за этот день. Устал.

— Где ты пропадал?

Огюстен качнул головой из стороны в сторону:

— И тут и там. Дела. А у вас, как жизнь?

— Так себе, — вздохнул Рене. — Скучно. Ничего не происходит. — Везет же людям! — засмеялся Огюстен, из-под опущенных век быстро глянув на Марион.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

4(5)
Она не оборачивалась и старательно делала вид, что всё это ее не касается. Даже со своего места у камина она слышала постепенно успокаивающееся прерывистое дыхание мужчины и чувствовала, что он появился неспроста. Сердито налила рюмку коньяка и протянула Огюстену. Тот немедленно пружинисто сел.

— М-м… Спасибо, ты — ангел, — кивнул он, возвращая пустую рюмку. — Мне вообще то пора…

Рене умоляюще посмотрел на маму.


— Так, — сказала Марион, решительно уперев руки в бока и стараясь вообразить, что бы на ее месте сказала Марсела. — Вы, месье, пойдете куда вам угодно лишь после того, как всё объясните. И если я сочту нужным вас отпустить. Выкладывайте, в чем дело!

Огюстен протянул руку, отстранил ее и встал:

— Мне правда пора уйти.

— Всё-таки, что случилось?

Он прислушивался к какому-то шуму на улице. В ответ на ее вопрос скорчил кислую мину, ему не хотелось говорить.

— Вообще-то, за мной гонится полиция.

— За что?

— За драку, обычное дело. Эта каналья, кажется, был дворянин. Ну, а мне наплевать, честные господа не играют краплеными картами! Вот я и… Врезал ему.

— Шпагой? — ужаснулась Марион.

— Если бы! Кулаком в зубы. За это вряд ли посадят, тут сразу виселица, без разговоров.

— Что будете делать? Бежать из города?

Огюстен беспечно двинул плечом:

— Зачем? Да и куда мне бежать. Фараоны меня в лицо не видели, переждать бы пару часов и всё. Правда, если он сказал приметы, они немножко покрутятся в студенческом поселке, вокруг Сорбонны, возле университета, но это на пару дней.

— Короче, — прервала его Марион, — вам нужна неделя, не меньше?

— Пожалуй, да. Но не волнуйся, я завтра отправлюсь к себе, в Пасси.

— Они могут добраться и туда.

— Могут, — спокойно согласился он. — А что делать. Ладно, извини, я пойду. Постучусь в "Ликорн". Я бы сразу туда и пошел, но твой дом был ближе. Прости.

Первый раз за время их знакомства он за что-то извинялся. Марион уже поняла, что он вот так и уйдет, не желая просить ее о помощи.

— Оставайтесь, — неожиданно для себя сказала она. Огюстен никак не отреагировал на предложение, просто встряхнул плащ, который держал в руках, и повесил его на гвоздь, рядом с накидкой Марион. Рене взглянул в окно:

— Во дворе полицейские. Хорошо, что ты останешься тут.

— Хорошо, нечего сказать, — пробормотала Марион.

Огюстен наклонился к ней:

— Не волнуйся, буду спать у твоей двери, как собачка, — шепнул он ей на ухо. — Пока сама не позовешь.

— Не надейтесь, — так же тихо ответила Марион. Достала из сундука еще одно одеяло и вытащила из их постели тюфяк. Зимой они с Рене спали на двух, так было теплей. Теперь она бросила один на пол, правда не под дверью, а у камина. Огюстен молча повел бровями, давая понять, что оценил ее заботу о ближнем. Марион в ответ зашвырнула в него подушкой.

— Приятных снов, месье, — сказала она, укладываясь в постель, и потушила свечу.

Наутро, после спокойно прошедшей ночи, Марион рано уехала в Люксембург, бросив мужчин одних. Вернулась она к обеду. Почувствовала легкое волнение, когда во дворе ее встретил только Рене. Но, услышав, что гость наверху, тут же успокоилась.

Огюстен остался у них. Видя его каждый день близко, Марион оценила, что, пожалуй, приятно, когда есть с кем поговорить в любое время суток. Ну, если этот кто-то тебя понимает, конечно, и ведет себя прилично. Огюстен ее прекрасно понимал, но насчет второго были некоторые сложности.


4(6)
Получив довольно чувствительный толчок кулаком в грудь, Огюстен отошел и сел на край кровати. Уже не первая попытка поцеловать Марион окончилась ничем. Первый раз она закатила ему пощечину, после чего он больше никогда не приставал к ней без предупреждения. Но и с предупреждением, когда он, сидя рядом во время разговора, хотел нежно обнять ее за плечи, Марион останавливала его. Он не особенно часто возобновлял свои попытки и не устраивал женщине травлю в границах ее комнаты, но она всё равно сердилась, хотя редко говорила об этом. Достаточно было взгляда, чтобы понять.

Рене не было дома. Мать отпустила его к Филиппу на день рождения. Они давно дружили с сыном мамаши Фарду, и Марион была спокойна. Поскольку "Ликорн" находился неблизко, Рене уехал в карете колдуньи, чем немало гордился. На ночь он останется там, а завтра Марион обещала сама приехать и забрать его. Пользуясь тем, что они только вдвоем, Огюстен снова переступил черту дозволенного и как всегда наткнулся на запрет.

Хмуро посмотрев на неё, он заложил руки за голову и прислонился спиной к стене.

— От твоей добродетели меня тошнит, — не повышая голоса и прикрыв глаза, высказался он.

— Это — твоё дело, — резко ответила Марион. — Не нравлюсь — убирайся на улицу.

— Нравишься, — сказал он, глядя в потолок. — Когда злишься — особенно.

— Так ты специально меня изводишь, чтобы посмотреть, как я злюсь?

— Не всегда. Сегодня — нет. Хотя ты уже научилась, когда ругаешься, говорить мне "ты". Это радует.

— Прошу прощения, это моя ошибка, месье, — едко ответила Марион, понимая, что ей всё труднее держать дистанцию.

— Не стоит, — отмахнулся он и с живостью выпрямился, так что кровать заскрипела. — Слушай, давно хочу с тобой поговорить без свидетелей.

— Рене — мой сын!

— В данный момент это неважно. С ним у меня наилучшие отношения, так что он-то согласился бы.

— На что? — Марион насторожилась. — Что ты хочешь от нас?

— Да так, ничего… Выходи за меня замуж.

— Что? Ты шутишь?

— Нет, серьезно.

Она издала недоверчивый смешок, потом звонко расхохоталась. Огюстен невозмутимо, склонив голову набок, смотрел на неё.

— Так-так. Тарелкой не запустила и то хорошо, — констатировал он. — А теперь жду ответа.

Отсмеявшись, Марион весело и очень молодо взглянула на него блестящими глазами без обычной грустной дымки.

— Ты сумасшедший, — ласково сказала она.

— Очень может быть. Так всё-таки, да или нет?

— Конечно нет, ты что смеешься! На что мы с тобой будем жить?

— Вас останавливает только это, мадам? — холодно уточнил он.

— Нет, я… просто не ожидала. Ну как мы можем… Это немыслимо, ты же мальчишка, вы с Рене как братья. Я даже не думала… Ты — мой муж? — она без слов пожала плечами и встала с табуретки, на которую опустилась, чтобы не упасть от безудержного смеха, вызванного предложением Огюстена. — Это невозможно.

— Почему? Ты не назвала причины достойной внимания. Денег не хватает всем и всегда, а возраст… Между прочим, я абсолютно точно знаю, благодаря Рене, что младше тебя на два месяца и шесть дней, ни больше — ни меньше, так что не вижу препятствий.

— На два месяца? — недоверчиво переспросила она и вдруг резко изменилась в лице: — Боже мой, какое сегодня число?

— Шестое февраля, а что?

Она села рядом с ним на кровать и даже прижалась к его плечу.

— Представь себе, сегодня — годовщина смерти моего мужа. А я забыла. Всё из-за тебя!

Она расплакалась, и Огюстену пришлось утешать ее. Марион сердито всхлипывала и твердила, что ее невозможно простить. Прошел всего год, а она уже с другим, и даже забыла почтить память несчастного Жака, а вместо этого слушает признания первого встречного бродяги с улицы и не имеет сил прогнать его. Марион плакала от удивления и стыда, увидев всю глубину человеческого легкомыслия в себе самой, чего никак не ожидала и не поверила бы никому, кто бы предсказал это ей год назад.

Обнимая ее за плечи, Огюстен молчал, зная, что сам звук его голоса вызовет у несчастной женщины новый приступ истерики. Она злилась и на себя, и на него, как на свидетеля своей сердечной черствости, как ей казалось, и уговоры сейчас были бесполезны. Единственное, что утешало, то что Рене уехал в гости, а если он не вспомнил о своей потере, то слава Богу, это и к лучшему.

Марион до вечера не разговаривала со своим гостем и легла спать очень рано, молясь о том, чтобы сегодня ночью за ней не прислали карету, ибо она не в состоянии не только работать, но даже пошевелиться, такой разбитой она себя чувствует.

Так их первый целый день вдвоем, который мог бы пройти так чудесно, стал кошмаром и самое лучшее для него было поскорее исчезнуть, что он и сделал, перейдя в ночь.

5. “ОТ ПРЕДЛОЖЕНЬЯ ДО ОТВЕТА, КАК ОТ БЕСЧУВСТВЬЯ ДО ЛЮБВИ…”

Назавтра Марион разбудил курьер из дома номер тринадцать и увез ее в Люксембургский квартал. Барбара дала ей срочный заказ, тайный, от самой королевы, и оставила Марион у себя, помогая ей в составлении гороскопа Ее Величества. Франция сейчас ждала дофина, и вопрос, кто родится мальчик или девочка, волновал не только всё королевство, но и саму королеву.

После самих неутешительных расчетов, Марион поехала на Монмартр забирать сына и только к обеду вернулась домой.

Огюстен ждал их с уже готовым обедом на столе. Он весело поприветствовал Рене и ни словом не напомнил Марион о вчерашнем. Она сама выбрала момент и извинилась за своё поведение, сказав, что вела себя по-свински. А если он, Огюстен, так не считает, то ему же хуже.

Через несколькодней к великому огорчению Рене, Огюстен вернулся к себе домой, в Пасси. По крайней мере он так сказал. Марион знала только, что в ее комнате его больше нет, в остальном она не была уверена. Через некоторое время, они случайно столкнулись у Марселы, и мамаша Фарду долго внушала своей подружке, что ее выбор великолепен. Лучшего она и себе самой не желает. Огюстен заверил, что всё в порядке, фараоны его не донимают, так что "злоупотреблять добротой мадам он больше не будет". Марион рассеянно кивнула в ответ на его слова и на бурный восторг мамаши Фарду, заказала себе приличный ужин и отправилась на свой пост близ Нового Моста.

В Париже катилась новая волна отравлений и налогов, снова говорили о ведьмах. Королева родила девочку, и все были страшно разочарованы. Кроме фавориток короля. Они удвоили энергию, стараясь извести друг дружку, чтоб полновластно поселится если не в сердце монарха, то хотя бы в его спальне.

Заказы на фирму "Маржери" сыпались со всех сторон, но поскольку Марион к ядам не прикасалась, то ей была предоставлена некоторая передышка. Она снова боялась выходить одна днем и большей частью сидела дома. Огюстен ходил мрачный и появлялся редко. Это означало, что он много пьет, поскольку Марион на глаза он пьяным не показывался. Потом вдруг она узнавала, что они с Рене виделись на улице, а к ней Огюстен не зашел. И в конце концов она решила, что бывший студент избегает встречаться с ней. Ее способности видеть события на расстоянии с Огюстеном уже давно себя не оправдывали, что наводило Марион на размышления о любви. Когда думаешь о ком-нибудь постоянно, его образ постоянно и незаметно живет в тебе, то во много раз тяжелее отличить реальный сигнал от собственных фантазий.

Но однажды Марион увидела сон, очень яркий, как они вдвоем идут по набережной. Она ругается, что студент долго не приходил. Ей приснилось, что у него дома большое несчастье, что он похоронил родителей. Хорошенько подумав, когда проснулась, Марион вспомнила, что временами чувствовала, будто его нет в городе. Поймав Огюстена в следующий его приход, она осторожно спросила, правда ли то, что ей снилось, и он сказал "да".

Через некоторое время, к концу весны, Барбара обрадовала Марион известием, что они обе должны ехать в Сен-Клу, вместе с королевским двором. А оттуда, возможно, в Сен-Жермен. Это на месяц, не меньше. Решив, что поехать она обязана, так как работа есть работа, Марион не долго стояла перед выбором кому поручить заботу о Рене: мамаше Фарду или Огюстену. Она оставила Огюстену ключ от квартиры, и попросила пожить там с Рене в ее отсутствие. А Марсела Фарду, хитро подмигнув, заверила молодую подругу, что присмотрит за ними обоими, с большим удовольствием, поскольку, захотев есть, мужчины явятся к ней как миленькие. Пусть Марион не беспокоится.

Конечно, она беспокоилась, первый раз в жизни так надолго оставляя сына. Но, вернувшись через два месяца, она обнаружила, что всё в порядке. Спросив не у мужчин, а у Марселы, как они тут жили, Марион получила честный ответ, что всё было прекрасно, мальчик вел себя тихо, как ангелочек, а "месье Жантильи" дважды собираясь хорошенько напиться и прогулять всю ночь, заранее, под приличным предлогом просил Марселу присмотреть за ребенком, и домой к Марион своих подружек не водил, хотя у него был ключ. За это мамаша Фарду ручается.

— Большое спасибо, — сказала Марион, взяла сына за руку и пошла домой.

Огюстен догнал их в районе тюрьмы Сен-Лазар. Они еще почти не говорили после возвращения Марион, да и сейчас не поговорили. Он проводил их, пока ему было по пути, потом свернул к зданиям Парижского университета, расположенным на правом берегу Сены, совсем не там, где старая Сорбонна, соседствующая с Люксембургом.

Вернувшись домой, Марион уловила недовольный ропот соседей, надеявшихся, что она вовсе тут не появится больше. Рене объяснил, что почти неделю они жили исключительно у мамаши Фарду, а квартиру закрыли.

— В общем, всё было хорошо, только мы очень скучали без тебя, мама.

— Вы оба скучали?

— Конечно.

Марион усмехнулась с сомнением:

— Что-то незаметно, чтобы он сильно соскучился. Сбежал, будто за ним снова кто-то гонится.

Она говорила вполголоса, как бы сама с собой, но Рене услышал.

— Мам, ну он же на работу. Сейчас — сезон. Экзамены скоро, он мотается целыми днями.

— А… Хорошо, давай хоть присядем, я устала ужасно. Так давно тебя не видела.

Вечером, лежа в кровати, мальчик наблюдал, как тень матери движется по комнате, а сама она разбирает вещи из дорожной сумки и тоже собирается лечь спать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

5(2)
— Мама…

— Что, мой дорогой?

— Ма, вы поженитесь? С Огюстеном…

Марион медленно выпрямилась:

— Новость. Это он тебе такое говорил?

Рене снисходительно засмеялся:

— Нет, конечно. Что я сам не понимаю? Ты его любишь, мама?

— Ой, я не знаю, честное слово, — отмахнулась она, укладываясь в постель. — Спи лучше.

Чуть позже Рене шепотом спросил:

— Ну, скажи по секрету, любишь?

Мать поцеловала его в лоб и так же таинственно шепнула в ответ:

— Да. Кажется, да. Спи, маленький.

Жизнь снова вернулась в привычное уже парижское русло. Марион была рада, что приехала домой. В первую очередь из-за сына, да и здесь она всё же была в собственном доме, а в разъездах должна была прятаться от людей, как суфлер в театре спрятан от зрителей в полукруглой будке. Здесь она была в постоянной опасности, но всё же свободна. Даже себе она не признавалась в том, что разлука с Огюстеном была для неё очень чувствительна. И сейчас ей хотелось, чтоб он пришел, и они оба никуда не спешили.

Он появился неожиданно быстро, на следующий день после обеда. Рене гулял во дворе и вовремя предупредил мать, "чтобы она не упала в обморок от счастья", как иронично заметил Огюстен после доклада появившийся на пороге. Рене остался на улице играть в мяч.

— Теперь здравствуй по-настоящему. Позволишь тебя поцеловать?

— Попробуй, — предложила Марион, лукаво поведя бровью.

— Как у тебя успехи? — спросила она после приветствия. — Слышала, много работы.

— Да, есть. Но это лучше, чем когда ее нет совсем. Как ты? Поездка, надеюсь, была успешной?

Марион поморщилась:

— Не знаю. Во всяком случае прибыльной. И, хвала Богу, пока всё обошлось. Я ужасно устала.

— Понимаю, — кивнул он. Сбросил плащ, оставшись только в рубашке, достал из кармана бутылку вина и поставил на стол. — В честь возвращения дамы моего сердца.

Марион польщенно улыбнулась:

— Благодарю, месье. Не слишком ли вы торопитесь?

— Ну, знаешь… — внушительно сказал Огюстен. Но, снова улыбнувшись, перешел на шутливо-грустный тон положенный влюбленному: — Увы, мадам, я не ошибаюсь относительно своих чувств. Не хмурьтесь, не заблуждаюсь и относительно вашего ко мне отношения. Просто, дама сердца вы для меня или нет, решать волен ваш покорный слуга, а не та жестокая, которую он любит.

— Огюстен, вы — поэт.

— Наверняка. Влюбленные — все поэты. — Он усмехнулся: — Не вздыхайте с таким видом ангельской покорности. Вы так ясно сказали в мыслях: "Как мне надоели ваши сумасбродства, месье", — что я услышал, хоть и не колдун, и обычно не читаю мысли. Как некоторые, — подчеркнул он, пристально глядя на молодую женщину.

Марион равнодушно пожала плечами, мол, говорите что хотите, мне всё равно.

— Больше не буду, — пообещал он, по-хозяйски доставая из шкафчика для посуды два стакана и разливая вино. Себе и ей. — Давай поговорим серьезно.

— Давай.

— Нет, ты сначала выпей, а то уронишь.

Марион засмеялась и, отпив вино, спросила:

— Хочешь вторично сделать мне предложение?

— Хм, в такой момент чтение мыслей просто благо. Да, хочу.

— Я уже просила не возвращаться больше к этой теме.

— А я также неоднократно просил сказать почему.

— Потому что это просто глупо.

— Объяснение не принято. Попытайтесь еще раз, мадам, более убедительно.

Он растянулся на кровати, давая ей время подумать. Оттуда он спокойно мог достать рукой до стола. Взяв свой стакан, он медленно пил, ожидая ответа.

— Что ж, — сказала Марион, — представь, что я согласилась. Где мы будем жить и, простите, на что?

— Ну, эта проблема в сущности не стоит, — флегматично ответил Огюстен, возвращая стакан на стол. — Жили ведь мы до сих пор. Но ты права, я, конечно, хочу чтоб ты оставила своё ремесло, и мы вместе уехали из Парижа.

— Куда? К тебе в имение? Может, ты внебрачный сын герцога или у тебя есть богатые родственники, замок, и всё прочее?

— Так, — Огюстен повел ладонью, словно отрезая достаточную порцию вопросов на один раз: — Родственников, как ты знаешь, уже нет, наследства и имения тоже, но это не главное.

— Подожди, а где жили твои родители?


5(3)
— А… У нас был дом возле Сен-Жерменской заставы, то ли за городом, то ли в черте города, вечно пропуск надо было выписывать, если в Париже волнения. Я и жил-то в Пасси, чтоб к своим ближе. Только сейчас домой нельзя, нам с тобой по крайней мере. Там сестра моя хозяйничает с мужем и кучей детей, а она — мегера будь здоров, таких поискать. Лучше уедем, я поступлю на службу в какой-нибудь замок, в библиотеку. Только хозяина надо отыскать постарше, годов восьмидесяти, чтобы к тебе не приставал. Ну, старик, ясно, скоро помрет, оставив нам за преданную службу маленькое наследство. Что ж, мы пойдем искать следующего. И так по всей стране. А захотим — через пару лет купим собственный домик, лучше на Юге, у моря, и будем жить. Так что, согласна?

Он говорил с легкостью не то серьезно, не то шутя. Посмотрев ему в глаза, Марион улыбнулась:

— Очень заманчиво, но нереально. Я боюсь, нам не повезет.

— А жить, как ты живешь — реально? — возмутился он. — Чем ты зарабатываешь, подумать страшно! Нет, если б это не кончилось тюрьмой и костром, я бы не так возражал, но ты же…

— Это мое дело, — отрезала Марион.

— Не только твоё.

— А что мне, по-твоему, остается?

— Могла бы работать у Марселы на кухне. Она бы тебя взяла.

— Нет, этого не будет.

— Что так, дворянская кровь мешает? Может она и есть причина, что тебя не устраивает брак с бедняком?

— С чего ты взял, — удивилась Марион.

— Вижу!

Она развела руками, мимоходом задев его по щеке:

— Глупый. Самолюбив до ужаса, как все мужчины. Я же не поэтому. С радостью пошла бы работать к Марселе, да дело в том, что другую квартиру нам уже не снять, с моей славой. А жить у неё… Я не могу позволить, чтоб мой сын рос в компании ее красоток. Думаю, понимаешь?

Огюстен закатил глаза:

— Да, хорошо, ты показала свою высокую нравственность, но есть и другой вариант. Выйди замуж за богатого. За пожилого герцога, а лучше за палача. Станешь хозяйкой рыбного ряда на Рынке,* твой сын будет в полном порядке, а такой муж и тебя, и меня защитит в случае чего. А я стану твоим любовником и успокоюсь, согласна?

Марион уронила руки:

— Господи, ну что ты говоришь, Огюстен?

— То, что для тебя будет реальным выходом.

— Замолчи. — Она устало переместилась поближе и теперь сидела на кровати, положив одну руку Огюстену на грудь. Он снизу, лежа, смотрел на неё.

— Серьезно, скоро тебя сможет спасти только это. Я ведь знаю настроение в городе. Ты вряд ли переживешь еще одну зиму. Как получилось, что на тебя открыли охоту? Откуда ты пришла, девочка?

Она отвела глаза и грустно проговорила:

— Как получилось? Ты слышал о единорогах?

Он молча помотал головой. Марион наклонилась ближе:

— Посмотри мне в глаза, что ты видишь?

— Себя. И тебя тоже. Нас вместе.

— Одновременно?

— Да. В далёкой-далёкой стране.

— Вот-вот, всё время смеешься.

— Я не смеюсь. Как всё это началось, расскажи. Это наверное от родителей, ты где родилась?

— В Бордо. Почти сразу мы переехали в Марманд, выше по реке.

— Так ты из Перигора, понимаю. Таинственный край.** Твоя мать была…

— Нет, — улыбнулась Марион. — Это отец мой был магом, а не мать. Ее я не знаю. Папа увез меня почти сразу после рождения. Они были невенчаны, кроме того, она была замужем. За богатым, насколько мне известно. После родов она вскоре умерла, и чтоб сбежать от ее мужа, который заявил, что отец навел на их дом порчу, мы вынуждены были уехать. Десять лет тихо жили в Марманде, пока снова не началось. Страшная засуха — надо бежать; чума — надо бежать… И снова, и снова…

Осели наконец в Пуатье. Мне было уже семнадцать. Отец, естественно, учил меня многому, что сам знал, но мы всегда старались не привлекать внимания.

— А получалось наоборот, да?

— Да, получалось совсем не так, как мы желали, — вздохнула Марион. — Кончилось тем, что отца посадили в тюрьму, а мне под страхом смерти запрещалось покидать город. Да я никуда бы и не ушла. Через полгода он умер в тюрьме, так и не дождавшись суда.

Узнав об этом раньше, чем мне сообщили, я вовремя сбежала. И пошла прямо по дороге, не зная куда. На север. Это смешно, но на дороге, через пару часов мне попались бандиты. Я даже не испугалась, а так и остановилась, когда они выросли передо мной.

К моему удивлению, стоило мне решительно сказать: "Кто меня пальцем тронет, тут же умрет!" — как они с криком "Ведьма!" отшатнулись на добрых три шага. А потом предложили проводить меня по дороге до города. Так, с эскортом, я пришла в Тур. Потом был Орлеан, попутные села, и наконец возле Сан-Квентин-эн-Ивелин меня застала зима. В лесу я встретила человека, который отвел меня в деревню и сразу, с первого шага взял под своё покровительство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

5(4)
— Без сомненья, им оказался твой будущий муж, — заметил Огюстен.

— Да, это был Жак Шарантон. Я поселилась в его доме, к весне мы поженились. Его мать — прекрасная женщина, помогала мне наладить новую жизнь в деревне. А когда Жак умер, тоже хотела помочь мне и собиралась оставить внука у себя. Но я ушла, и забрала Рене. Всё равно оставаться там было нельзя. Если б не защита мужа, меня давно бы съели.

— Отчего он умер?

— Его убили. За браконьерство в хозяйском лесу. У нас был голод…

— Ясно.

— Не думай, мы хорошо жили с ним вместе.

— Я верю. Теперь он наверняка видит тебя и радуется, какая у его ребенка достойная мать. Верная до конца своему долгу.

— Издеваешься?

— Нет. Завидую, — по губам Огюстена скользнула улыбка. — А всё-таки, ты его не любила.

— Любила, — настаивала Марион. — И даже очень.

— Врешь.

— Ты не можешь знать.

— Как раз я могу. У тебя не тот взгляд, какой бывает у женщин познавших Любовь.

— Ах, конечно! У месье огромный опыт, не сомневаюсь, — саркастически воскликнула Марион, не замечая того, что впилась ногтями в его кожу сквозь ткань рубашки. Огюстен усмехнулся:

— Опять злишься. И ревнуешь, как кошка.

— Я?!

— Вы, мадам.

— Наглец!

— Выходи за меня замуж, Марион. Не пожалеешь. Нам обоим скоро будет по тридцать, нечего терять время.

Она несколько секунд молча смотрела на него, потом склонилась головой ему на грудь.

— Ну ладно, — нежно вздохнула она. — Я подумаю.

Огюстен свистнул:

— О, это до весны будет!

Марион улыбнулась:

— Может быть…


* В XVII веке (и с древних времен) палачам Парижского судебного округа принадлежал контроль рыбного ряда на Рынке, и квартира предоставлялась также в квартале Рынка, в доме возле Ратуши на равской площади

** Перигор (Перигё) — лесная и горная область (провинция) в бассейне реки Дордони, на юго-западе Франции, так же как и Бордо (провинция, а не город). Весь юго-запад Франции — Аквитания — много веков был независимым государством с древней многонациональной культурой. Там был другой язык, иные традиция и немало далеко не безобидных верований находили убежище в этом краю суровых горцев и гостеприимных веселых жителей долин. В XIII веке гостеприимство и терпимость к чужакам обернулась разгромными крестовыми походами с Севера на Юг, долгой войной и, в итоге, присоединением к Франции.

6. НОВАЯ ВЕСНА

И пришла зима. Она тянулась нескончаемо долго, холодная, мрачная, подтверждая предсказания Огюстена о худших временах. Теперь их отношения с Марион получили какой-то новый сюжет. Она считала себя невестой и теперь обращалась со своим другом "не как с уличной приблудной собакой, а как с домашней", так оценивал Огюстен своё положение. Теперь она заявляла права на "будущую собственность". И примеряя на себя роль супруги, но всё еще не решаясь ответить "да", требовала безупречного поведения от вольной пташки, какой был Огюстен.

Больше всех радовалась мамаша Фарду. Веселая трактирщица твердила, что стоило-таки приехать в Париж, чтобы найти там свою судьбу.

В закрытом пустом трактире собрался тайный совет, где присутствовали Марсела Фарду, "двое голубков" и сама Барбара Маржери. Они собрались, чтобы негласно отметить помолвку Марион и Огюстена Жантильи. Рене был тут же, но на совет его не пустили, и мальчик играл с сыном трактирщицы на кухне, где шипел и жарился праздничный обед. Поварята вращали на вертеле целого поросенка и следили за готовкой остальных кушаний.

Обе "парижские крестные матери" Марион — Марсела и Барбара, спорили относительно наилучших сроков свадьбы. Всё сходились на том, а Огюстен просто категорически на этом настаивал, что после свадьбы им следует немедленно уехать из Парижа.

— Люди не признают твоего права на счастье, — качая головой, говорила подруге Марсела. — Как решите, тут же венчайтесь в соседней с "Ликорном" церкви, я договорилась, чтобы вечером, без свидетелей. И в ту же ночь, чтоб духу вашего не было в городе. Когда думаете проводить церемонию?

— Не позже, чем через месяц, — ответил Огюстен, бросив взгляд на хранившую молчание невесту. — Надо захватить остаток бабьего лета, нечего таскаться по дорогам зимой. Тем более, с ребенком.

Но тут возмутилась Барбара. Она просила не оставлять ее одну в самый сложный сезон, зимой, и умоляла Марион остаться.

— Но она очень рискует, задерживаясь в городе лишний день, — возразила Марсела.

— Правда, старушка, Марион не золотой прииск. Вы достаточно поработали вместе. Теперь я ее забираю, — заявил Огюстен. — Она — человек, и имеет право на жизнь.

— Имею, — с некоторым сомнением подтвердила Марион.

Барбара энергично возражала, доказывая, что лучше уж бежать весной, а не сейчас. И о ней тоже не мешает подумать.

— А о нас кто-нибудь думает? — не отступал Огюстен. — Ваша выгода еще не всё на свете.

— Ты подожди, красавчик, — вмешалась Марсела. — Пока что у тебя нет права голоса в этой семье.

— Ах, так? Тогда я ее просто украду.

— Не надо, — попросила Барбара. — Ты знаешь о наших связях с королями преступного мира. Они найдут где угодно, это не полиция. Шуму будет меньше, а дела значительно больше. Давайте, по-хорошему.

Марион, бывшая ставкой в этом свадебном аукционе, больше молчала, предоставляя друзьям торговаться самим. Она давно не чувствовала себя в безопасности в Париже, но куда ехать и когда — не имела понятия. Ей хотелось скорее начать новую жизнь, но она боялась принести Огюстену несчастье, связав его судьбу со своей, и потому в нерешительности молчала.

Барбара приводила доводы в пользу того, чтобы провести осенне-зимний сезон в Париже: скоро балы, а там и рождественские праздники не за горами. Молодым нужны деньги на дорогу, а без Маржери они их не получат. Зимой всегда много заказов, много надежд. Весной они уедут без лишнего шума. Самой Барбаре тоже придётся бежать, вернее, лечь на дно, но несколько позже. После исчезновения Марион фирма будет какое-то время жить по инерции, и всё пройдет гладко. Если закрыть всё сейчас, по их следам кинется полкоролевства. Надо подождать. Если будет уж слишком опасно, она всегда успеет предупредить их. А сборы не займут много времени.

Марсела неодобрительно хмыкнула.

— Ладно, — решил Огюстен. — Подождем. Начнет собираться гроза — в самый момент затишья перед бурей дадим дёру. Это на вашей совести, мадам Маржери. Одна Марион на костер не пойдет, так и знайте.

— Да что ты, парень, она мне почти дочка, — обиженно проворчала Барбара, скрывая умиление. — Если услышу новости, не волнуйтесь, вы сбежите раньше, чем полиция получит приказ задержать вас.

— Надеюсь, что так.

— Готов обед, — объявила Марсела. — Давайте оставим наше совещание в стороне. Здоровье молодых!


6(2)
Этот разговор был в начале осени, а уже зима. Она идет и идет, и нет ей конца. Тучи сгущаются всё больше, но время уже упущено. Теперь остается только ждать.

Вместе с морозами, по Парижу прокатились веселые зимние праздники. В такие дни, даже действительно приговоренный к смерти не покинул бы город, как бы ни был велик риск. Но дело оказалось не только в праздничных огоньках. Рождество, открывшее длинную череду праздников, принесло еще один "подарок". В эти дни Марион неожиданно узнала, что ее отлучили от церкви, так что праздники идут не для неё. А о венчании теперь и думать нечего.

— Доигрались, — спокойно констатировал Огюстен, услышав эту новость. — Не волнуйся, малышка, что-нибудь придумаем.

Мамаша Фарду успокоительно махнула рукой:

— Я узнавала, суда еще не было. Раз твоё дело не разбирали в церковном суде — это чепуха. Просто тебя предупредили, чтоб не показывалась на людях. В здешней церкви вас согласны венчать хоть сегодня. Не паникуйте, дети мои. Еще рано.

На стороне Марселы был опыт и авторитет, поэтому Марион постаралась подавить тревогу. Она знала: подруга права, это лишь первый гром. Предупреждение, не больше. Марион прямо дали понять, что ею заинтересовалась инквизиция. Дело уже лежит в суде и только ждет повода, чтобы начать своё собственное слушание. Иезуиты и доминиканцы сейчас наперебой собирают сведения о ней и решают, как она будет более полезна Парижу, живой или мертвой.

А время шло. Сейчас не могло быть и речи о побеге. Побеждала простая логика: в дороге сейчас страшный холод и снегу по колено, а в комнате тепло, горит камин, идет первый месяц нового года. Угля и дров у Марион всегда хватало, и она предпочла, чтобы ее сын лучше был здесь, в Париже, в этой комнате, чем бы это ни грозило ей лично.

У Рене были свои заботы, но до поры он мог ими поделиться только с Огюстеном, который появлялся редко.

Еще до Рождества, связавшись, как он клялся, в последний раз в жизни с зимней университетской сессией, он был занят, так же как Марион, продавая свои знания и способности другим людям, которые присваивали их себе.

Огюстену совсем не улыбалось, чтобы в этот момент поползли слухи о его связи с ведьмой. Это бы означало остаться именно зимой без куска хлеба. Положим, с голоду он бы не умер, слишком многочисленные связи у него были в городе, но в данный момент Огюстена интересовали деньги. На них можно было купить новогодний подарок Рене и вообще…

Поскольку платить за квартиру и дрова было решительно нечем, а Марион была бы последней, к кому он желал обратиться за помощью, Огюстен отказался от своей квартиры в Пасси и вернулся в собственный дом, занятый его старшей сестрой. Их встречи с Марион значительно сократились. Не очень-то весело тащиться пешком через весь город два раза в сутки, по жуткому холоду. А не явишься ночевать домой, в следующий раз дверь может и не открыться. Сестра высказалась на этот счет вполне определенно. Она уже слышала темные сплетни витавшие вокруг имени братца и, пустив его из милости в свой дом (Огюстен не настаивал, что это, кстати, и его дом тоже), она не собирается брать на себя ответственность за последствия его похождений. Муж сестры, то есть зять Огюстена, полностью разделял мнение своей супруги.

Марион из-за этого надолго оставалась одна. Даже рейсы в Люксембург почти прекратились. Проблема в городе стояла единственная: заболел король. Обыкновенная простуда могла дать непредсказуемые политические осложнения. Сказав один раз Барбаре, что весеннее солнце исцелит короля, Марион незачем было более ездить в Люксембург.

Вокруг Его Величества собрались лучшие врачи королевства (правда более замедлявшие ход выздоровления, чем способствующие ему), но в любом случае, настойка трав из рук ведьмы королю не требовалась. Наоборот, волнение в городе нарастало и грозило вспыхнуть костром на Пляс де Грев.

Марион не было до этого никакого дела, и болезнь короля занимала ее значительно меньше, чем другая битва не на жизнь, а на смерть. Вернее — за жизнь.

Рене от самого Рождества пребывал в самом мрачном настроении. Он не говорил матери причины, но Марион и так догадалась.

Лизетт, соседская девочка, маленькая подружка Рене, уже давно тяжело болела. У неё был туберкулез суставов обеих ног, и она не могла ходить. Этой зимой наступило острое ухудшение.

Лизетт была кроткой маленькой девочкой, на год младше Рене. Ее окно находилось как раз напротив, в стене соседнего дома. Они с Рене часто перебрасывались бумажными голубями, содержащими послания друг другу. Лизетт в основном рисовала. Читала она с грехом пополам, а писать не умела вовсе и дарила Рене картинки. А он писал ей письма. Ей надолго хватало одного послания, читала она медленно, но всегда бывала рада вниманию соседского мальчика. Она постоянно сидела или лежала у окна. Рисовала, кормила синичек на подоконнике и тихо умирала.

Рене был ее единственным другом, кроме птиц. Правда, родители запрещали дружить с ним, так как его мать — страшная женщина. Лизетт не видела, что такого страшного в мадам Марион, но раз так считает весь город и родители тоже, предпочитала не спорить. Но поступала по-своему. У этого несчастного существа хватало сил защищать свои решения. Она знала, что терять ей практически нечего и с бесстрашием обреченных устраивала остаток своей жизни, как хотела.

Ей было только семь лет.


6(3)
Сейчас, когда окна были наглухо закрыты, и дети потеряли возможность общаться, Рене не находил себе места не зная как помочь подружке. Он неожиданно превратился в одного из клиентов фирмы "Маржери" и приставал к матери требуя ответа: "Можно ли вылечить Лизетт?"

Марион не знала. Она говорила, что пока девочка еще жива — всё возможно. Господь всемогущ.

— Господь-то да, а ты, мама, ничего не можешь сделать?

— Не знаю. Я ни разу не была возле Лизетт и ничего не знаю о силе ее болезни.

— Ну, ма, ты же можешь попробовать. Сделай хоть что-нибудь!

Ради своего мальчика Марион могла сделать всё абсолютно, что было в ее силах и даже превосходило их. Горячая мольба Рене не оставила ее равнодушной. Держа ладони сына в своих, она пристально посмотрела ему в глаза, что-то задумав.

— Ну ладно, а твоя подружка сможет оказать нам поддержку?

— Всё, что угодно, мама! Она всё сделает.

— Хорошо. Подождем до завтра, — спокойно сказала Марион. Она повесила на крюк в камине котелок с водой и, когда вода закипела, достала какие-то сухие корни и принялась растирать их и бросать в кипяток. Смолистый пряный запах заполнил комнату.

— А что это? — спросил Рене, усевшись на кровати.

— Можжевельник, — ответила мать. — Если всё получится, он нам завтра понадобится. Хорошее средство для лечения туберкулеза. Твоей подружке на Юг бы уехать, где солнце, а не чахнуть в этом Париже.

Марион перебирала травы и коробочки с мазями.

— Так… Понадобится еще розмарин, настойка дягиля, но это у меня есть… Ей надо восстанавливать силы, — снова обернулась она к Рене.

Он молча, как зачарованный, следил за движениями ее рук и только кивнул. Потом спросил:

— Мам, а как ты попадешь туда? Вылечить ее будет проще, чем уговорить родителей Лизетт открыть нам дверь.

— А это не моя забота, — ответила Марион. — Ты ложись спать сейчас и будь умницей, поскорее усни, чтобы я не отвлекалась. Твоя Лизетт тоже наверняка скоро уснет, вот тогда мне надо быть очень внимательной, и кое о чем поговорить с ней, прямо отсюда. Если всё получится, завтра ее мамаша ни свет ни заря сама прибежит к нам. Так что выспись как следует, я тебя с собой возьму. В гости к Лизетт.

От восторга Рене подскочил на кровати, перекувырнулся через голову и немедленно рухнул на подушку, стараясь поскорее уснуть в ожидании чуда. А Марион доварила зелье, сняла котелок с огня и поставила на пол возле камина. Потом подошла к окну и, скрестив руки на груди, долго всматривалась в морозную ночь.

На следующий день, с утра, в доме напротив можно было наблюдать необычный переполох. Сквозь увитые ледяными веточками оконные стекла видны были смутные тени, метавшиеся как на пожаре. После завтрака, когда Рене еще сидел за столом, болтал ногами, доедал сладкий пирог, запивая его чаем с лимоном, в дверях появилась заплаканная мамаша Лизетт и сказала, что ее дочь умирает.

— Ей стало намного хуже ночью, она помешалась и всё время зовет вас, мадам Марион. Твердит, что видела какой-то сон, будто вы можете ей помочь… О, я понимаю, что прошу слишком многого, но это последнее желание моей девочки, я не могу не исполнить его. Пойдемте к нам домой. Вы ведь согласны?

Марион с достоинством кивнула и попросила подождать, пока она соберет всё необходимое. Мамаша суетилась вокруг и всё время плакала. Ее безусловно огорчала неожиданная фантазия дочери, и она скромно приписывала ее помутившемуся рассудку Лизетт.

Через два часа девочка весело болтала с Рене, в своей комнате. Никакой лихорадки у неё не было, просто она устроила скандал, требуя позвать Марион. Своему другу она сказала по секрету, что видела сон.

Во сне огромный бумажный голубь сел на ее окно и постучал клювом в стекло. Он был живой и стучал, пока его не впустили в комнату. Внутри него было письмо, как всегда, и там говорилось, чтоб она позвала Марион на помощь. Она и позвала, только проснувшись. А родители устроили кавардак и никак не хотели слушать ее. Но потом согласились. Вот и всё.

Марион беседовала с родителями Лизетт. Она не ручалась, что девочка сможет скоро ходить. Организм страшно истощен. Она сделает всё, что сможет, если ей не будут мешать.

Родители, доведенные до отчаяния, забыли, что она ведьма, и внимали ей, как пророку. И когда Марион приказала им первым делом покаяться во всех грехах, вспомнив и те, что были в юности, они даже не удивились и обещали исполнить это. Завтра же побегут на исповедь.

— До завтрашнего дня вы не вспомните то, что нужно, — засмеялась Марион. — Не спешите, подумайте хорошенько. А мне не мешайте.

Вот уже полтора месяца она ведет жестокую борьбу. То болезнь будто бы отступает, но вскоре оказывается, что она только спряталась. Как змея, заползла под колоду и снова выползает при первой возможности. Наступление весны, оттепель, солнце и резкая смена давления должны были показать, выживет Лизетт или нет. Марион сама не знала, ждать ли успеха, но упорно билась за то, чтобы девочка ожила и из бледного призрака снова стала ребенком. С суставами у нее уже было намного лучше, болезнь приостановилась. Но вернется ли она снова или решит уйти, не ведал никто.

По крайней мере Лизетт могла видеться со своим другом. Это сохраняло ей хорошее настроение, а значит — надежду.


6(4)
За это время Марион ужасно устала. В Люксембург ее вызывали нечасто, но и Огюстена она почти не видела. Сил брать было неоткуда. Новая весна, ее третья весна в Париже, наконец наступила. Снег сошел весь буквально за день. В воздухе пахло рекой и осенними листьями. Всё вокруг почернело так внезапно, когда исчез снег, будто сгорело. Мокрая черная земля и ветки деревьев действительно наводили на мысль, что в городе тушили пожар.

Первый раз после зимы Марион выбралась к Марселе. Мамаша Фарду встретила ее на удивление хмуро. Оказывается, она рада видеть подругу, но огорчилась, что Марион пришла днем.

— Время настало, — шепотом сообщила Марсела. — Всё очень серьезно, в воздухе пахнет грозой.

Марион и сама это видела. Когда она шла по улицам, на нее смотрели так, как давно уже не смотрели. Таких взглядов она не ловила со времен памятной зимы в Ивелине. Значит, пора.

Трактирщица задержала ее в "Ликорне" до ночи. Она всё время беспокойно поглядывала на дверь и облегченно вздохнула, только когда вошел Огюстен. Он был один и очень рад встрече с Марион. Марсела отправила их домой и просила Огюстена вернуться, когда он проводит невесту до ее квартиры. Пожав плечами, он сказал, что это вряд ли удастся, поскольку он на пару дней должен уехать из города, но постарается зайти.

— Смотри, обязательно! — снова напомнила мамаша Фарду. — Боюсь, это важно.

— Ладно, если успею, приду. До завтра, красотка.

— Почему "до завтра"?

— Так ведь раньше полуночи не удастся. Ну, пока!

— Счастливо вам добраться.

— Спасибо.

Они не спешили домой. Ночь была совершенно весенняя. Теплая, безветренная. Они спустились к набережной. Сена при молодом месяце казалась совсем черной, блестящей. Они любовались на шпили Нотр-Дам и Сент-Шапель на острове, на их стройные башни. Слушали, как гудит в ночи колокол, отсчитывая десять часов.

Марион молча смотрела на реку. Огюстен обнял ее за плечи, и они вместе медленно шли вдоль берега.

— Гляди, вон, на другой стороне, два шпиля над крышами. Видишь тот, что правее?

Марион посмотрела.

— А, Сен-Северен, — улыбнулась она. — Да, наш переулок. Вот было бы смешно, если б мы не встретились.

— Той ночью? Чепуха, встретились бы позже. Я тебя везде найду, не сомневайся.

Марион вздохнула.

— Знаешь, — вдруг сказала она, — не надо тебе уезжать. Останься.

Он усмехнулся:

— К сожалению, надо. Это из-за наследства, чтоб оно сгорело, сестра придумала. Хочет, чтоб по закону всё было ей.

— Далеко ехать?

— В Ашер. Пятнадцать миль от Парижа.

Увидев, что Марион загрустила, он успокаивающе улыбнулся:

— Но это же только одна подпись. Туда, сюда — два дня, не больше. Вернее всего, завтра вечером и вернусь. Пойдем к тебе. Рене наверняка волнуется..

Они дошли до Рынка, свернули в переулок Прувель, Марион отправилась домой, а Огюстен, махнув рукой, зашагал обратно в "Ликорн".

Дома Рене встретил маму известием, что Лизетт уже ходит. Он был чрезвычайно рад и взахлеб рассказывал, что лично видел, как она прошла через всю комнату и сама добралась до кровати.

Посчитав это лучшим подарком в конце тяжкого дня, Марион наскоро выпила чаю, уложила Рене, а сама еще долго сидела у окна, стараясь взором проникнуть сквозь синие шторы в окно соседнего дома. Наконец и она легла в постель, желая себе и всем спящим приятных снов.

Ей показалось, что прошло лишь мгновение, она не успела еще толком заснуть, как в дверь сухо постучали. Марион мигом подхватилась. Она узнала условный стук люксембургских курьеров из дома номер тринадцать. Накинув поверх ночной рубашки темную шаль, Марион открыла дверь.

— Собирайтесь, скорее.

— Боже мой, в такой час… — она зевнула. — Сейчас вероятно уже за полночь?

— Сейчас два часа ночи, мадам, и советую вам не терять ни секунды.

Тон курьера был необычный. Деловые нотки, которые она привыкла слышать, уступили место тревоге. Марион внимательно глянула на него:

— Что случилось?

— Мадам Маржери сказала, чтобы вы немедленно собирали вещи и вместе с сыном уезжали из города.

— Сейчас? Нет-нет, я не могу так. Нет, я…

— У меня приказ проводить вас до заставы. Хозяйка просила передать, чтобы вы бежали немедленно. Через два-три часа будет поздно, вам не выбраться из города. Ворота закроют. Завтра здесь будет полиция и слуги святой инквизиции. Медлить нельзя.

Представив себе, что Огюстен сейчас мчится на запад, по Сен-Жерменской дороге, она без сил опустилась на табурет и закрыла глаза. Кончено. Они не увидятся больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

6(5)
Слабость длилась пару секунд. Потом Марион спокойно встала и разбудила Рене. Ничего не объясняя, велела ему немедленно одеваться и собирать вещи. Мальчик знал, что когда-нибудь это должно было случиться. Однажды. Не задавая вопросов, он быстро оделся и принялся помогать матери в сборах.

Через полчаса они покинули свою комнату номер девять по переулку Прувель. Как ни поспешно укладывались вещи, Рене не забыл снять со стены картинку, подаренную Лизетт. Она была похожа на зеленую карту острова, но на самом деле, там был нарисован их дворик, как его видно сверху. И два окошка: его и ее.

Спрятав рисунок в дорожную сумку, Рене вслед за матерью поспешил на улицу. Внизу их ждала карета с опущенными занавесками.

— Куда мы едем?

— За город.

— Через какие ворота? — спросила Марион, еще надеясь, что можно уговорить отвезти их в Сен-Жермен.

— Никак невозможно, мадам, — ответил курьер. — Мы едем через ворота Сен-Дени или Сен-Мартен. Эти ближе всего к Рынку. Надо спешить. За городом сейчас стоит цыганский табор. Если им заплатить, они возьмут вас с сыном в свои повозки.

— Но они, вероятно, собираются в город?

— В город они не поедут, узнав, что инквизиция открыла облаву. С ними вы будете в безопасности.

Марион подавила вздох. Карета уже катилась по улицам. Не слишком быстро, чтобы не привлекать внимания. Выглянув в окошко, Рене с удивлением сказал матери, что на их дверце королевский герб. Марион улыбнулась этому простому чуду. Видимо, Барбара приказала ребятам угнать в Лувре королевскую карету, или одолжила ее на ночь, договорившись в конюшне, с тем чтобы к утру вернуть ее обратно. Лучше пропуска для ночных застав она не могла придумать. Действительно, эта уловка неплохо сработала. Трюк удался вполне и никто из стражников не остановил карету с гербом, везущую беглецов.

Разговор с цыганами тоже не занял много времени и стоил много меньше, чем рассчитывала Марион. Оказывается, они знали об этой попутчице еще вчера. Их предупредила старая дама, так что всё в порядке.

— Маржери, — благодарно покачала головой Марион. — Что же, прощайте. Желаю счастья.

Она пожала руку курьеру. Он поклонился:

— Мадам ничего не прикажет передать?

— Мою благодарность Барбаре. И… знаете что, да, я прошу вас: предупредите Марселу, хозяйку "Ликорна".

— Не беспокойтесь, мадам, я всё сделаю. Всего вам хорошего.

Колеса кибиток заскрипели по дороге. Откинув холщовый полог, Марион смотрела на человека стоящего на дороге, рядом с каретой. Она помахала ему рукой.

Вот и всё. Прощай, Париж. Он, этот мужчина в черном, последний, кто провожает ее в неведомый путь. Прощай…

Повозки ритмично покачивались, словно корабли. Под их скрипучую колыбельную Рене уснул. Марион не спала и с тоской смотрела на дорогу. Молодой месяц давно скрылся за горизонтом, время застыло.

— Куда мы едем? — спросила Марион у молоденькой цыганки, ехавшей с ней в одной повозке.

— Вперед, барышня. Подальше от Парижа.

"Подальше от Парижа…" — мысленно повторила Марион, покачиваясь в такт скрипу колес. — Подальше… Ну что ж, начнем всё сначала, а когда люди снова поймут, что я — единорог, и им это надоест донельзя, мы снова сбежим. Главное — ехать.

Скрип-скрип; копыта почти не стучат по мягкой дороге. Скоро распустятся листья, весна всё-таки. Скрип-скрип…

Марион так долго широко раскрытыми глазами смотрела на дорогу, что, наверное, загипнотизировала сама себя и уснула. Сквозь сон услышала ржание лошадей и сильный толчок.

— Сто-ой!

Грянул выстрел.

— О, Господи, что это?

— Разбойники, барышня, — пояснила цыганка. — Да вы не бойтесь, они нас не тронут.

Пробравшись вперед, Марион из-за спины кучера выглянула на дорогу.

Передние кибитки тоже остановились. Путь им преградил вооруженный всадник, пригрозивший пристрелить каждого, кто шевельнется.

— Что вам нужно, господин? — недовольно спросил старейшина, выходя вперед.

— Вы едете из большого города, хорошо заработали, платите выкуп, — ответил хриплый мужской голос.

— Да какой же выкуп у бедных цыган? Мы сами бежали из этого города, у нас нет ни гроша.

— Мне не нужны деньги.

— Что же вам нужно?

Марион вскрикнула, не в силах удержаться. И услышала знакомый смех.

— Одно место в вашем фургоне, рядом с моей красоткой, — заявил Огюстен, спрыгивая с лошади. — Большего не прошу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

6(6)
Марион стрелой вылетела на дорогу и очутилась в его объятьях. Опустив ее наконец на землю, он сердито усмехнулся:

— Сбежать хотела? Ладно, пошли, после расскажешь. — Он привязал коня к борту кибитки, где ехала Марион. Она с Огюстеном забрались внутрь.

Опять заскрипели колеса. Рене проснулся, но всё равно решил, что это сон, и, махнув рукой, снова улегся спать. Влюбленные рассмеялись.

Марион подняла глаза на Огюстена, обвивавшего рукой ее стан:

— Ты, значит, не уехал?

Снисходительная усмешка была ей ответом.

— Я что, болван? Беря в жены ведьму, надо прислушиваться к ее предсказаниям. Ты же просила не уезжать. И потом, Марсела меня чуть за руку к себе не тащила. "Обязательно, обязательно!" Я и вернулся. А потом, когда Барбара выслала курьера к тебе, второй сломя голову мчался в "Ликорн" сказать Марселе, что с тобой всё в порядке, ты покидаешь город, а к ней с утра может нагрянуть полиция. Ваша дружба не осталась незамеченной. Вот так, крошка. Моя лошадь была уже под седлом. Ашер я, само собой, послал к дьяволу, а догнать ваш караван было несложно.

Он наклонил голову и прижался щекой к виску Марион.

— Главное бегаешь за тобой, как собака, и хоть бы слово ласковое, хоть раз!

— Вы нахал, месье, — засмеялась Марион.

— И это всё?!

— Нет. Еще вы налетчик, безработный с дипломом, бандит с большой дороги и…

— Ну, начинается…

— И еще… Я согласна выйти за вас замуж!

Цыганский табор спал, кибитки тихо катились по пустой дороге.

Скрип-скрип…‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌


Оглавление

  • 1. ПОСЛЕ ЗИМЫ
  • 2. ПАРИЖ
  • 3. ЕДИНОРОГ
  • 4. АВГУСТ — ФЕВРАЛЬ
  • 5. “ОТ ПРЕДЛОЖЕНЬЯ ДО ОТВЕТА, КАК ОТ БЕСЧУВСТВЬЯ ДО ЛЮБВИ…”
  • 6. НОВАЯ ВЕСНА